Джо Аберкромби Кровь и железо
Четырем читателям — вы знаете, кто вы
Конец
Логен пробирался между деревьями, его босые ноги оскальзывались и проезжали по влажной земле, по грязи, по мокрым сосновым иглам; дыхание клокотало в груди, кровь гулко стучала в висках. Потом он споткнулся и растянулся на боку, едва не раскроив грудную клетку собственной секирой. Некоторое время он лежал, тяжело дыша и всматриваясь в сумрачный лес. Ищейка был рядом еще минуту назад, это точно, однако теперь куда-то пропал. Про остальных Логен вообще ничего не мог сказать. Ну и вожак: вот так растерять своих людей! Возможно, стоило повернуть назад, но шанка шныряли повсюду, Логен чуял их запах. Слева раздались какие-то крики — похоже, там шла драка. Он медленно и осторожно поднялся на ноги, стараясь не шуметь. Рядом хрустнул сучок, и Логен мгновенно развернулся. На него надвигалось копье — безжалостно и очень быстро. На другом конце копья находился шанка. — Вот дерьмо! — выругался Логен. Он бросился в сторону, оступился, упал вниз лицом и покатился вбок, ломая кустарник. В любой момент он ожидал удара копьем в спину. Тяжело дыша, вскочил на ноги, вновь увидел, как стремительно приближается сверкающее острие, увернулся и укрылся за толстым стволом дерева. Как только попытался выглянуть — плоскоголовый зашипел и ткнул в него копьем. Тогда Логен на миг показался с другой стороны и сразу же нырнул обратно за ствол, а потом выпрыгнул из-за дерева и с размаху, с оглушительным ревом опустил секиру. Раздался громкий треск: лезвие глубоко врубилось в череп шанка. Чистое везение. Однако Логен считал, что заслужил немного везения. Плоскоголовый постоял, недоуменно моргая. Потом зашатался из стороны в сторону, по лицу его струилась кровь. А потом рухнул камнем на землю, выдернув секиру из пальцев Логена, и забился в конвульсиях у его ног. Логен попытался ухватить свое оружие за рукоять, но шанка не выпускал из рук копье, беспорядочно рассекая им воздух. — А! — выдохнул Логен, когда копье вырвало кусок кожи из его руки. На лицо его упала тень: еще один плоскоголовый. Огромная тварь, и уже в прыжке, с протянутыми руками. Нет времени, чтобы добраться до секиры. Нет времени, чтобы уклониться. Логен открыл рот, но не успел ничего сказать. Да и что скажешь в такую минуту? Они вместе рухнули на влажную землю и покатились по грязи, колючкам, сломанным сучьям. Они рвали и молотили друг друга, издавая рычание. Логен ударился головой о древесный корень — так сильно, что зазвенело в ушах. У него был нож, но он не мог вспомнить где. Они катились все дальше и дальше, вниз по склону, мир вокруг вращался, голова Логена гудела после удара, а он пытался задушить здоровенного плоскоголового. Это длилось бесконечно. А ведь затея казалась такой разумной: разбить лагерь возле ущелья, и можно не опасаться, что кто-то подкрадется сзади. Теперь, когда Логен скользил на брюхе к краю обрыва, эта идея потеряла большую часть привлекательности. Его пальцы скребли сырую почву — одна грязь да бурая сосновая хвоя. Он продолжал цепляться, но хватал лишь пустоту. Потом он сорвался. Из горла вырвался слабый стон. Его ладони сомкнулись на чем-то: корень дерева, торчащий из земли на самом краю ущелья. Логен охнул и закачался в воздухе, но не разжал рук. — Ха! — вскричал он. — Ха! Он жив! Горстки плоскоголовых мало, чтобы покончить с Логеном Девятипалым! Он принялся подтягивать свое тело наверх, на вершину обрыва, но почему-то не мог сделать этого. На его ногах висел какой-то тяжелый груз. Он глянул вниз. Ущелье было очень глубоким, с отвесными каменистыми стенами. То там, то здесь из трещин тянулись вверх одинокие деревья, раскидывая кроны в воздухе. Далеко внизу текла быстрая речка — белый пенный поток, окаймленный зубцами черных камней. Все это не сулило ничего хорошего, но настоящая проблема располагалась ближе, прямо под рукой: здоровенный шанка не отстал от Логена. Он тихо покачивался взад-вперед, крепко вцепившись грязными руками в его левую лодыжку. — Вот дерьмо, — пробормотал Логен. В хорошенькую переделку он попал! Ему случалось выходить живым из самых плохих ситуаций, а потом петь об этом песни, но трудно себе представить что-нибудь хуже теперешнего положения. Это заставило Логена задуматься о своей жизни, и она показалась ему горькой и бесцельной. Она никому не принесла ничего хорошего. Только насилие и боль, а между ними — разочарования и житейские тяготы… Руки уже начали уставать, предплечья горели. Огромный плоскоголовый, судя по всему, не собирался выпускать его. Наоборот, он понемногу взбирался вверх по Логеновой ноге. Шанка поднял голову, уставившись на врага горящим взглядом. Если бы это Логен цеплялся за ногу шанка, он бы, скорее всего, думал так: «Моя жизнь зависит от ноги, на которой я повис, так что лучше не рисковать». Человек предпочтет собственное спасение убийству врага. Но шанка мыслят иначе. Логен знал это и не слишком удивился, когда плоскоголовый открыл свой огромный рот и вонзил зубы в голень противника. — А-а-а! — завопил Логен. Он сильно, как только мог, лягнул шанка босой пяткой, целясь в кровавую рану на голове, но тварь не разжала зубы. Чем отчаяннее Логен дергался, тем дальше руки его соскальзывали с покрытого грязью корня на краю обрыва. Вскоре пальцам стало почти не за что держаться, а оставшаяся часть растения могла переломиться в любую секунду. Логен старался не думать о боли в ладонях и предплечьях, о вонзившихся в ляжку зубах. Сейчас он упадет. Оставался единственный выбор — между падением на камни и падением в воду, и этот выбор почти не зависел от Логена. Когда перед тобой стоит задача, лучше сразу браться за нее, чем жить в страхе перед ней, — так сказал бы его отец. Логен покрепче уперся свободной ногой в стенку обрыва, сделал последний глубокий вдох и швырнул себя в пустоту со всей силой, какая в нем еще оставалась. Он почувствовал, что зубы шанка отпустили его ногу, а затем разжались цеплявшиеся пальцы, и на миг ощутил свободу. А потом он стал падать. Быстро. Мимо проносились стены ущелья: серый камень, зеленый мох, клочки белого снега. Все вертелось и кружилось. Он перевернулся в воздухе, бесцельно молотя руками и ногами, слишком испуганный, чтобы кричать. Ветер хлестал в глаза, рвал одежду, мешал дышать. Логен видел, как огромный шанка ударился о стену ущелья, как тело врага переломилось, отскочило от камня и улетело вниз — теперь уже бездыханное. Зрелище было приятным, но удовлетворение длилось недолго. Вода поднялась навстречу Логену. Она ударила его в бок, словно нападающий бык, выбила воздух из легких, сознание из головы и втянула в себя, вниз, в холодную тьму.Часть 1
Кровью тогда сватовство и торжественный пир осквернится: Само собой прилипает к руке роковое железо.Гомер. Илиада.Песнь шестнадцатая, строки 293–294.Перевод В. Жуковского
Выжившие
Плеск воды — первое, что он услышал. Плеск воды, шорох листьев, щелканье и щебет птицы. Он приоткрыл глаза и сощурился. Расплывчато-яркий свет сиял сквозь листву. Это смерть? Тогда почему так больно? Весь его левый бок пульсировал. Логен попытался глубоко вдохнуть, поперхнулся, выкашлял воду, выплюнул грязь. Простонал, перевернулся на четвереньки, вытащил себя из реки, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы, и перекатился на спину — на мох, склизкий ил и гниющие сучья возле края воды. Какое-то время он лежал и смотрел вверх, в серое небо за черными ветвями; дыхание со свистом вырывалось из сорванного горла. — Я еще жив, — прохрипел он самому себе. Еще жив, несмотря на все старания природы, шанка, людей и зверей. Насквозь промокший, распластанный на спине, он засмеялся сиплым булькающим смехом. Если хочешь что-то сказать про Логена Девятипалого, скажи, что он умеет выживать. Порыв холодного ветра пронесся над заболоченным речным берегом, и смех Логена медленно затих. Он выжил, да, но остаться в живых и дальше — это будет гораздо труднее. Он сел, морщась от боли, затем поднялся на непослушные ноги и оперся о ствол ближайшего дерева. Выскреб грязь из носа, глаз и ушей, а потом задрал мокрую рубашку, чтобы взглянуть на свои увечья. Бок покрывали кровоподтеки от падения — все ребра в синих и лиловых пятнах. Болезненно, если дотронуться, но переломов нет. Нога представляла собой сплошное месиво, изодранная и кровоточащая после зубов шанка. Логен чувствовал сильную боль, но ступней можно было шевелить, а это главное. Ноги ему понадобятся, если он хочет выбраться отсюда. Нож по-прежнему висел в ножнах на поясе, и Логен весьма этому обрадовался. Опыт подсказывал, что лишних ножей не бывает, а этот клинок был очень хорош. Тем не менее перспектива удручала: он в абсолютном одиночестве посреди лесов, кишащих плоскоголовыми, и даже понятия не имеет, где находится. Правда, можно пойти вдоль реки. Все реки здесь текли на север, с гор к холодному морю. Значит, надо идти по берегу к югу, против течения, забираясь как можно выше — в Высокогорье, где шанка не смогут его найти. Это единственный шанс. Там, наверху, будет холодно. Смертельно холодно. Логен глянул вниз, на свои босые ступни. Вот уж повезло, так повезло: шанка подобрался к нему как раз в тот момент, когда он снял сапоги, чтобы срезать мозоли. Куртку он тоже сбросил, поскольку сидел возле костра. В таком виде и дня в горах не продержаться. За ночь руки и ноги почернеют от мороза, и Логен сгниет кусок за куском, прежде чем дойдет до перевалов. Если раньше не умрет от голода. — Вот дерьмо… — в который раз пробормотал он. Он должен вернуться к лагерю. Еще есть надежда, что плоскоголовые ушли оттуда и оставили после себя хоть что-то. Что-то, что поможет выжить. Слишком много надежд, да, но выбора нет. Впрочем, у Логена никогда не было выбора.К тому времени, как он добрался до места, начался дождь. Под мелкими брызгами волосы прилипли к черепу, одежда промокла насквозь. Логен прижался к мшистому стволу и с бьющимся сердцем смотрел в сторону лагеря. Пальцы его правой руки до боли сжимали скользкую рукоять ножа. Он увидел черный круг на том месте, где разводили костер, недогоревшие сучья и угли, втоптанные в землю. Увидел большое бревно, на котором сидели Тридуба и Доу, когда пришли плоскоголовые. Увидел разбросанные по поляне обрывки и обломки их вещей. Увидел троих мертвых шанка: они валялись на земле, у одного из груди торчала стрела. Трое мертвецов и никаких признаков живых шанка. Это удача. Удача, которой хватает лишь на то, чтобы выжить — как обычно. Тем не менее враги могут вернуться в любой момент. Надо спешить. Логен выскочил из-за деревьев, шаря взглядом по земле. Его сапоги по-прежнему стояли там, где он их оставил. Логен схватил их, принялся натягивать на окоченевшие ступни, прыгая на одной ноге, и чуть не поскользнулся в спешке. Куртка тоже обнаружилась на прежнем месте под бревном — потертая и исцарапанная за десять лет войны и плохой погоды, многократно разорванная и залатанная, от одного рукава осталась лишь половина. Походная сумка лежала бесформенной кучей в кустах неподалеку, ее содержимое было разбросано по склону. Логен принялся собирать и заталкивать вещи обратно, пригнувшись и затаив дыхание: моток веревки, старая глиняная трубка, несколько полосок вяленого мяса, игла с бечевкой, помятая фляжка, в которой еще булькали остатки жидкости. Все полезное. Все пригодится. За ветку куста зацепилось изорванное одеяло, мокрое и покрытое въевшейся грязью. Логен сдернул его и сразу расплылся в ухмылке: внизу на земле валялся старый потрепанный походный котелок — возможно, кто-то пнул его ногой во время схватки, так что посудина откатилась от костра. Логен обеими руками схватил котелок. Надежный, знакомый, помятый и почерневший за годы безжалостного использования, он сопровождал Логена через все войны, по всему Северу и обратно. В нем варили пищу на привалах и вместе ели из него — Форли, Молчун, Ищейка… Логен снова осмотрел место стоянки. Трое мертвых шанка, но никого из его людей. Может, они где-то рядом? Быть может, если он рискнет поискать их… — Нет. Логен сказал это тихо, вполголоса. Он знал, чем дело пахнет. Здесь полно плоскоголовых, чертова уйма врагов. Он понятия не имел, сколько провалялся на берегу реки. Даже если кому-то из парней и удалось удрать, шанка наверняка погнались следом, прочесывая лес. И сейчас все люди Логена наверняка мертвы, а их трупы разбросаны по горным долинам. Ему остается одно: отправиться в горы, пытаясь спасти собственную жалкую жизнь. Надо смотреть правде в глаза, какую бы боль это ни причиняло. — Теперь нас только двое, ты и я, — сказал Логен, засовывая котелок в походную сумку и забрасывая ее за плечо. Он похромал прочь так быстро, как только мог. Вверх по склону, по направлению к реке и горам. Лишь двое из всех. Логен и его котелок. Выжили только они.
Вопросы
«Зачем я делаю это?» — в тысячный раз спрашивал себя инквизитор Глокта, хромая вдоль коридора. Стены были оштукатурены и выбелены; впрочем, довольно давно. Все обветшало и пропиталось запахом сырости. Здесь не было окон, поскольку проход располагался глубоко под землей, и светильники отбрасывали медленно покачивающиеся тени. «Кто бы вообще захотел делать это?» Шаги Глокты выбивали устойчивый ритм по замызганным половым плиткам. Сначала уверенный щелчок правого каблука, потом клацанье трости об пол, затем долгое подтаскивание левой ноги, сопровождающееся знакомой пронизывающей болью в щиколотке, колене, копчике и спине. Щелк, клац, боль — таков был ритм его шагов. Грязное однообразие стен коридора время от времени нарушали массивные двери, окованные и проклепанные рябым от ржавчины железом. Из-за одной вдруг донесся приглушенный крик боли. «Интересно, что за бедолагу допрашивают здесь? В каком преступлении он виновен или неповинен? Какие тайны раскрываются, какие попытки солгать пресекаются, какие измены всплывают на поверхность?» Впрочем, Глокта недолго думал над этим. Его размышления прервала лестница. Если бы Глокте представилась возможность подвергнуть пыткам некоего конкретного человека, по собственному выбору, он, несомненно, выбрал бы изобретателя лестниц. Когда он был молод и вызывал всеобщее восхищение — до того, как на него свалились все эти несчастья, — он лестниц и вовсе не замечал. Слетал по ним вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и беспечно шел дальше по своим делам. Больше так не будет никогда. «Они повсюду. Без лестницы с этажа на этаж никак не переберешься. И спускаться куда тяжелее, чем подниматься, вот чего никто не понимает. Когда поднимаешься, лететь вниз всяко меньше». Он хорошо знал этот пролет. Шестнадцать ступенек из гладкого камня, немного истертые посередине и слегка влажные, как и все здесь внизу. Перил не было, ухватиться не за что. «Шестнадцать врагов. Серьезный вызов». Глокта потратил много времени, чтобы разработать наименее болезненный способ спускаться по лестнице. Он двигался боком, словно краб: сначала трость, затем левая нога, после правая. Это было куда мучительнее, чем при обычной ходьбе, когда левая нога принимала на себя вес тела. Ведь сейчас добавлялась еще и настойчивая пронзительная боль в шее. «Почему у меня так болит шея, когда я спускаюсь по лестнице? Не на шею же я опираюсь?» Однако боль была тут как тут. Глокта приостановился, когда до низа оставалось четыре ступеньки. Он почти победил лестницу. Его рука дрожала на рукоятке трости, левая нога горела огнем. Он провел языком по деснам — там, где раньше были передние зубы, — набрал в грудь побольше воздуха и сделал шаг. Лодыжка вывернулась с устрашающим хрустом, и он нырнул вперед, в воздух, изгибаясь, кренясь, переполняясь ужасом и отчаянием. Как пьяный, он неловко шагнул на следующую ступеньку, скребя ногтями гладкую стену и подвывая от ужаса. «Проклятый идиот!» Трость загремела по полу, слабые ноги боролись с каменными ступенями. Наконец он очутился у подножия лестницы, каким-то чудом сохранив равновесие. «И — вот она. Это ужасная, восхитительная, бесконечная секунда между мгновением, когда ты споткнулся, и мгновением, когда придет боль. Скоро ли я почувствую боль? Насколько сильной она будет?» Хватая воздух безвольно раскрытым ртом, Глокта стоял у подножия лестницы и ощущал дрожь предвкушения. «Вот, сейчас…» Мучение было невыразимым — раздирающая тело судорога вдоль всего левого бока, от ступни до челюсти. Он плотно зажмурил наполнившиеся слезами глаза, прижал правую руку ко рту с такой силой, что хрустнули костяшки, сомкнул челюсти так, что оставшиеся зубы заскрежетали друг о друга, однако все равно не смог удержать рвущийся изнутри тонкий, пронзительный вой. «Кричу я или смеюсь? Можно ли понять разницу?» Он с трудом дышал через нос, сопли пузырились, заливая руку, скорчившееся тело содрогалось от усилия выпрямиться. Судорога прошла. Глокта произвел несколько осторожных движений, проверяя свое тело. Нога горела огнем, ступня онемела, шея щелкала при каждом повороте головы, стреляя вниз по позвоночнику злобными маленькими уколами. «Неплохо. Могло быть и хуже». Он с усилием наклонился и подобрал трость, ухватив ее между двумя пальцами, снова выпрямился, вытер сопли и слезы тыльной стороной ладони. «Захватывающее переживание. Понравилось ли мне оно? Для большинства людей лестница — обыденная вещь, для меня же — целое приключение». Он похромал по коридору, тихо посмеиваясь. На его лице все еще играла слабая улыбка, когда он добрался до нужной двери и проковылял через порог в комнату. Неопрятная белая коробка с двумя дверями напротив друг друга. Потолок слишком низкий, а пылающие светильники освещают комнату слишком ярко. Из одного угла ползла сырость, и штукатурка в том месте вздулась облезающими пузырями, присыпанными черной плесенью. Кто-то когда-то пытался отскоблить продолговатое кровавое пятно на одной из стен, но, очевидно, приложил недостаточно усердия. Практик Иней стоял на другом конце комнаты, сложив могучие руки на могучей груди. Он приветствовал Глокту кивком, выказав не больше эмоций, чем каменный валун, и Глокта кивнул в ответ. Их разделял привинченный к полу деревянный стол, усеянный зарубками и пятнами, с двумя стульями по бокам. На одном из стульев сидел голый жирный человек с коричневым холщовым мешком на голове и крепко связанными за спиной руками. Тишину нарушал единственный звук — сбивчивое приглушенное дыхание. Здесь, внизу, было холодно, но толстяк обливался потом. «Так и должно быть». Хромая, Глокта подошел ко второму стулу. Аккуратно прислонил трость к краю столешницы и медленно, осторожно, болезненно опустился на сиденье. Он вытянул шею влево, потом вправо и, наконец, позволил телу расслабиться, приняв почти удобное положение. Если бы Глокте представилась возможность пожать руку некоему конкретному человеку, по собственному выбору, он, несомненно, выбрал бы изобретателя стульев. «Он сделал мою жизнь почти сносной». Иней молча шагнул из своего угла к привязанному человеку и взялся за угол мешка, зажав его между бледными толстыми пальцами — большим и указательным. Глокта кивнул, и практик сорвал мешок, открывая лицо Салема Реуса. От яркого света тот принялся часто моргать. «Подлое, мерзкое свиное рыло. Ты гадкая свинья, Реус. Отвратительный хряк. Ты готов сознаться прямо сейчас, могу поручиться — готов говорить и говорить без остановки, пока нас всех не затошнит». На скуле Реуса темнел большой кровоподтек, и еще один виднелся на челюсти, прямо над двойным подбородком. Когда слезящиеся глаза Салема привыкли к резкому свету, он узнал Глокту, сидящего напротив, и лицо его вдруг озарилось надеждой. «Тщетной, напрасной надеждой». — Глокта, ты должен помочь мне! — завопил Реус, наклоняясь вперед, насколько позволяли веревки; слова извергались из его рта отчаянной нечленораздельной массой. — Меня ложно обвинили, ты знаешь это. Я невиновен! Ты ведь пришел помочь мне, правда? Ты же мой друг! Ты обладаешь влиянием. Мы с тобой друзья, друзья! Ты можешь замолвить за меня словечко! Я ни в чем не виновен, меня оболгали! Я… Глокта поднял руку, призывая к молчанию. Мгновение он рассматривал знакомое лицо Реуса, словно никогда прежде его не видел. Затем повернулся к Инею. — Очевидно, я должен знать этого человека? Альбинос не ответил. Нижнюю часть его лица скрывала маска, а верхняя половина не выражала ровным счетом ничего. Он остановившимся взглядом смотрел на пленника, сидящего на стуле, и его розовые глаза были мертвыми, как у трупа. С тех пор как Глокта вошел в комнату, Иней не моргнул ни разу. «Как у него это получается?» — Да это же я! Я, Реус! — сипел толстяк. Его тонкий голос становился все выше, срываясь в панику. — Салем Реус, ты ведь знаешь меня, Глокта! Мы с тобой вместе воевали, пока ты не… ну, ты понимаешь… Мы были друзьями! Мы… Глокта снова поднял руку и откинулся на спинку стула, словно в глубоком раздумье постукивая ногтем по одному из последних своих зубов. — Реус… Это имя мне знакомо. Купец, член гильдии торговцев шелком. Человек, по общему мнению, богатый. Да-да, теперь припоминаю… — Глокта наклонился вперед и сделал паузу для пущего эффекта. — Он оказался изменником. Реуса забрала инквизиция, а его имущество конфисковали. Видишь ли, он замыслил уклониться от королевских налогов. Реус разинул рот. — От королевских налогов! — возопил Глокта, врезав ладонью по столешнице. Толстяк смотрел на него во все глаза, нервно щупая языком зуб. «Верхний ряд, правая сторона, второй сзади». — Но мы забыли о манерах, — заявил Глокта, обращаясь в пространство. — Возможно, прежде мы с тобой и были знакомы, но моему помощнику ты наверняка не был представлен. Практик Иней, поздоровайся с этим толстяком. Удар вышел не сильный — скорее шлепок, — но достаточно мощный, чтобы Реус слетел со своего сиденья. Стул заплясал на месте, но не сдвинулся. «Вот как он это делает? Сбить человека со стула так, чтобы сам стул остался стоять?..» Реус издал булькающий звук и распростерся по полу, прижав лицо к плиткам. — Он напоминает мне выброшенного на берег кита, — произнес Глокта с отсутствующим видом. Альбинос схватил Реуса под руку, подтянул вверх и швырнул обратно на стул. Из ссадины на щеке толстяка сочилась кровь, зато его свиные глазки теперь смотрели твердо. «Большинство людей от побоев сразу плывут, но кое-кто, наоборот, ожесточается. Никогда бы не подумал, что этот слизняк способен на твердость. Однако жизнь полна сюрпризов». Реус сплюнул кровью на стол. — Ты зашел слишком далеко, Глокта, о да, слишком далеко! Торговцы шелком — уважаемая гильдия, они пользуются влиянием! И не станут мириться с подобным! Я известный человек! Быть может, прямо сейчас моя жена пишет прошение королю, дабы он выслушал мое дело! — Ах да, твоя жена… — Глокта печально улыбнулся. — Твоя жена очень красивая женщина. Красивая и молодая. Боюсь, слишком молодая для тебя. Боюсь, она с радостью воспользовалась удобным случаем, чтобы избавиться от такого муженька. Боюсь, она сама, лично передала нам на изучение твои счета. Все до единого. Лицо Реуса побледнело. — Мы их внимательно просмотрели. — Глокта кивнул на воображаемую стопку бумаг слева от себя. — Затем сверились со счетами, хранящимися в казначействе. — Он показал на другую стопку справа. — И представь себе наше удивление, когда мы обнаружили, что цифры-то не сходятся. А ведь были еще ночные визиты твоих служащих на некие склады в старом квартале, небольшие незарегистрированные суда, определенные выплаты должностным лицам, подделанная документация… Нужно ли продолжать? — спросил Глокта, с глубочайшим неодобрением покачивая головой. Толстяк сглотнул и облизал губы. Перед пленником стояла чернильница с пером и лежал лист бумаги с признанием вины, записанным во всех подробностях красивым, четким почерком Инея. Оставалось только подписать. «Все. Сейчас он будет мой». — Сознайся, Реус, — вкрадчиво прошептал Глокта, — и положи безболезненный конец сему прискорбному делу. Сознайся и назови своих сообщников; мы все равно уже знаем, кто они. Так будет легче для всех нас. Я не хочу причинять тебе боль, поверь, это не доставит мне никакого удовольствия. — «Мне его уже ничто не доставит». — Сознайся. Сознайся, и тебе сохранят жизнь. Ссылка в Инглию вовсе не так плоха, как про нее говорят. Ты будешь продолжать наслаждаться жизнью и честно трудиться на благо своего короля. Сознайся! Реус сидел, уставившись в пол, и трогал языком свой зуб. Откинувшись на спинку стула, Глокта вздохнул. — Или не сознавайся, — продолжал он, — и тогда я вернусь сюда со своими инструментами. Иней выдвинулся вперед, и его массивная тень упала на лицо толстяка. — Тело найдут в воде возле доков, — нежно шептал Глокта, — раздутое от морской воды и страшно изувеченное. Опознать его не будет никакой возможности. «Он готов заговорить. Он созрел и вот-вот лопнет». — Были увечья нанесены до или после смерти? — отстраненно задал он вопрос, адресуя его в потолок. — Был ли таинственный усопший мужчиной или то была женщина? Кто сможет сказать? — Глокта пожал плечами. Раздался резкий стук в дверь. Лицо Реуса дернулось вверх, преисполненное новой надежды. «Только не сейчас, черт возьми!» Иней подошел к двери и приоткрыл ее. Из-за двери что-то сказали. Потом она закрылась, и Иней нагнулся, чтобы прошептать Глокте на ухо: — Эфо Шекуфор. Из косноязычного бормотания Глокта понял, что за дверью ждет Секутор. «Уже?» Глокта улыбнулся и кивнул, словно услышал хорошие новости. Лицо Реуса помрачнело. «Этот человек так ловко утаивал свои товары, почему же он не способен сейчас утаить свои эмоции? — Но Глокта сам знал ответ на свой вопрос. — Трудно оставаться спокойным, когда ты напуган, беспомощен, одинок и отдан на милость людей, не ведающих жалости. Кому, как не мне, это известно?» Он вздохнул и самым утомленным тоном, какой только мог изобразить, спросил: — Желаешь ли ты сознаться? — Нет! Свиные глазки пленника вновь наполнились решимостью. Он ответил на взгляд Глокты прямым взором и теперь сидел молча, настороженно, щупая языком зуб. «Неожиданно. Очень неожиданно. Но, с другой стороны, мы ведь только начали». — Что, Реус, зуб беспокоит? — Глокта знал о зубах все. Над его собственным ртом в свое время поработали лучшие мастера. Или худшие — это уж с какой стороны посмотреть. — Похоже, сейчас мне придется покинуть тебя на время, но пока меня не будет, я поразмыслю над твоим зубом. Очень серьезно обдумаю, что с ним можно сделать. — Он взял свою трость. — И мне бы хотелось, чтобы ты, в свою очередь, подумал обо мне, думающем о твоем зубе. А еще серьезнее ты должен подумать о своем признании. — Глокта с трудом поднялся на ноги, расправляя ноющую ногу. — Вместе с тем мне кажется, что самые обычные побои также пойдут тебе на пользу, поэтому я оставлю тебя на полчасика в компании практика Инея. От неожиданности рот Реуса округлился. Альбинос поднял стул и вместе с толстяком неспешно развернул его к стене. — Несомненно, Иней — самый лучший из всех, кто у нас имеется для дел подобного рода. Иней вынул пару потрепанных кожаных перчаток и принялся аккуратно натягивать их на большие белые руки, палец за пальцем. — Ты ведь всегда предпочитал только лучшее, не так ли, Реус? — договорил Глокта и направился к двери. — Подожди, Глокта! — взвыл Реус через плечо. — Подожди, я… Практик Иней накрыл рот толстяка рукой в перчатке и поднес палец к своей маске. — Тф-ф-ф! — прошипел он. Дверь со щелчком закрылась. Секутор ждал в коридоре. Он стоял, опираясь одной ногой о стену, насвистывал под своей маской что-то неопределенное и время от времени проводил рукой по длинным прядям волос. Увидев Глокту, Секутор выпрямился и слегка поклонился. Глаза его улыбались. «Он всегда улыбается». — Вас требует к себе наставник Калин, — произнес Секутор с местным простонародным выговором. — И кажись, в таком гневе я его никогда не видел. — Бедняга, как ты, должно быть, перепугался. Ларец у тебя? — У меня. — И ты прихватил оттуда немного для Инея? — Прихватил. — И конечно, еще чуточку для своей жены? — Конечно, — ответил Секутор, глаза его улыбались еще «шире», чем прежде. — Моя жена будет довольна. Если я когда-нибудь ею обзаведусь. — Хорошо. В таком случае я поспешу на зов наставника. Я проведу там пять минут, после чего войдешь ты вместе с ларцом. — Прямо так взять и вломиться к нему в кабинет? — Вламывайся на здоровье. Хоть глотку ему перережь, мне не жалко. — Я сделаю все, как вы говорите, инквизитор. Глокта кивнул и повернулся было, чтобы идти, но вдруг снова посмотрел на Секутора. — Только не надо и в самом деле глотку ему резать, слышишь? Глаза практика опять улыбнулись, и он вложил в ножны устрашающего вида нож. Глокта закатил глаза к потолку и похромал прочь. Его трость клацала по плиткам, нога пульсировала от боли. Щелк, клац, боль — таков ритм его шагов.Кабинетом наставнику служила просторная и богато обставленная комната, расположенная на одном из верхних этажей Допросного дома. Все здесь было слишком большим и слишком пышным. Из огромного окна, почти целиком занимавшего одну из обшитых деревянными панелями стен, открывался вид на ухоженные сады внизу. Столь же огромный, покрытый причудливой резьбой стол расположился в центре мягкого цветистого ковра из некой жаркой экзотической страны. Голова свирепого животного из страны холодной, но не менее экзотической висела над величественным камином, в котором горел слабый огонек, вот-вот грозящий потухнуть. Однако кабинет казался маленьким и серым по сравнению с самим наставником Калином — упитанным, здоровым мужчиной лет под шестьдесят. Его намечающаяся лысина с избытком компенсировалась великолепными белоснежными бакенбардами. Калина считали личностью устрашающей даже в среде инквизиции, но Глокта уже давно ничего не боялся, и они оба знали это. У стола высилось большое вычурное кресло, однако наставник не сидел в нем, а расхаживал взад-вперед по комнате, кричал и размахивал руками. Глокте он предложил расположиться в другом кресле — тоже роскошном, но явно очень неудобном. «Хотя меня это не сильно беспокоит. Обычное неудобство — это для меня вполне приемлемо». Пока наставник неистовствовал, Глокта развлекал себя, представляя над камином вместо свирепого северного зверя голову Калина. «Он очень похож на свой камин, этот напыщенный болван. Выглядит внушительно, но внутри почти ничего нет. Интересно, как бы он вел себя на допросе? Пожалуй, я бы начал с этих его нелепых бакенбард…» Впрочем, лицо Глокты являло собой маску внимания и почтения. — На сей раз ты превзошел самого себя, Глокта, безумный калека! Когда торговцы шелком прознают о случившемся, они живьем сдерут с тебя кожу! — С меня уже как-то сдирали кожу. Это возбуждает. «Черт подери, держи рот на замке и улыбайся! Куда запропастился этот свистун, этот болван Секутор? Я с него самого сдеру кожу, когда выберусь отсюда!» — О да, отлично, Глокта, очень смешно! Подумать только — уклонение от королевских налогов! — Наставник яростно воззрился на него сверху вниз, щетинясь бакенбардами. — От королевских налогов! — завопил он, и на Глокту полетели брызги слюны. — Да они все этим занимаются! Торговцы шелком, торговцы пряностями — все! Каждый чертов придурок, у которого есть корабль! — Но на этот раз они даже не скрывались, наставник. Это было прямым оскорблением для нас. Я подумал, что мы просто обязаны… — Ты подумал? — Калин обратил к нему багровое лицо, трясясь от ярости. — Тебе ясно было сказано: держаться подальше от торговцев шелком, торговцев пряностями и всех крупных гильдий! Он зашагал взад-вперед с еще большей скоростью, чем прежде. «Этак ты быстро протрешь ковер до дыр. И гильдиям придется покупать тебе новый». — Ты подумал, скажите на милость! Так вот, ты должен его отпустить. Нам надо освободить его, а ты пока поразмысли над тем, как бы половчее да повежливее принести торговцам свои нижайшие извинения! Это черт знает какой позор! Ты выставил меня на посмешище! Где он сейчас? — Я оставил его в компании практика Инея. — Что?! С этим косноязычным животным?! — Наставник в отчаянии рванул себя за волосы. — Что ж, вот мы и вляпались! Сейчас от него почти ничего не осталось! Мы не сможем отправить его обратно в таком состоянии! Все, Глокта, теперь с тобой покончено! Покончено! Я отправляюсь к архилектору! Прямиком к нему! Массивная дверь кабинета распахнулась от мощного пинка, и внутрь ввалился Секутор с деревянным ларцом в руках. «Минута в минуту». Наставник уставился на вошедшего с разинутым ртом, от гнева потеряв дар речи. Секутор приблизился к столу и резко поставил ларец, глухо звякнувший при ударе. — Какого черта? Что может означать это… Секутор потянул на себя крышку, и Калин увидел деньги. «Приятное зрелище, не правда ли?» Калин умолк на середине тирады с полуоткрытым ртом. Лицо его выразило изумление, затем озадаченность, затем настороженность. Наконец он поджал губы и медленно опустился в кресло. — Благодарю тебя, практик Секутор, — проговорил Глокта. — Ты можешь идти. Наставник, задумчиво поглаживая бакенбарды, глядел, как Секутор идет к двери. Лицо Калина постепенно обретало свой обычный красный цвет. — Конфисковано у Реуса, — объяснил Глокта. — Теперь это, разумеется, собственность короны. Я подумал, что должен отдать деньги вам как своему непосредственному начальнику, дабы вы передали их в казну. «Или купил себе новый стол еще больше прежнего, жирная ты пиявка». Глокта наклонился вперед, положив руки на колени. — А в ответ на все обвинения вы можете сказать, что Реус зашел слишком далеко, что его поведение вызывало вопросы и пересуды и что пришла пора подать пример. В конце концов, мы ведь не можем допустить, чтобы люди решили, будто мы совсем ничего не делаем. А теперь крупные гильдии занервничают и станут держаться скромнее. — «Они занервничают, и ты выжмешь из них солидную прибавку». — И наконец, вы всегда можете сказать, что во всем виноват я, безумный калека. Валите все на меня. Глокта видел, что наставнику это предложение пришлось по душе. Калин пытался не выдать своих чувств, но при виде такого количества денег его бакенбарды аж встопорщились. — Ну хорошо, Глокта. Хорошо. Будь по-твоему. — Калин протянул руку и осторожно прикрыл крышку ларца. — Но если тебе снова придет в голову что-либо подобное… поговори сперва со мной, ладно? Не люблю сюрпризов. Глокта неловко поднялся на ноги, прохромал до двери. — Ах да, и еще одно! Глокта настороженно повернулся. Калин сурово взирал на него из-под своих больших пышных бровей. — Когда я пойду на встречу с торговцами шелком, мне нужно иметь при себе признание Реуса. Глокта широко улыбнулся, открывая зияющую дыру на месте передних зубов. — С этим не возникнет проблем, наставник.
Калин не ошибся: Реуса нельзя было отпускать в таком состоянии. Губы обильно кровоточили, бока покрывали быстро темнеющие кровоподтеки, голова свесилась набок, лицо распухло до неузнаваемости. «Говоря коротко, он выглядит точь-в-точь как человек, готовый подписать признание». — Сомневаюсь, что тебе понравились последние полчаса, Реус. Очень сомневаюсь, что они тебе понравились. Возможно, это были худшие полчаса в твоей жизни, хотя не могу утверждать наверняка. Однако я сейчас размышляю над тем, что еще мы можем тебе предложить, и понимаю одну печальную истину… Видишь ли, прошедшие полчаса были наилучшими. По сравнению с тем, что тебя ждет впереди, — это просто светская беседа! — Глокта наклонился, и его лицо оказалось в нескольких дюймах от кровавой каши, в которую превратился нос Реуса. — Практик Иней — девчонка рядом со мной, — шепнул он. — Безобидный котенок! Когда, Реус, тобой займусь я, прошедшие полчаса ты будешь вспоминать с тоской. Будешь умолять, чтобы я снова позволил тебе провести полчаса с моим практиком. Ты меня понимаешь? Реус не издавал ни звука, не считая сипения, с которым воздух проходил через его сломанный нос. — Покажи ему инструменты, — прошелестел Глокта. Иней шагнул вперед и драматическим жестом раскрыл полированную коробку. Это была мастерски сделанная вещь, настоящее произведение искусства. Как только крышка откинулась, множество находившихся внутри маленьких лотков приподнялись и разложились веером, выставляя на обозрение инструменты Глокты во всем их зловещем великолепии. Здесь были ножи всех размеров и форм, иглы изогнутые и иглы прямые, бутылочки с маслом и кислотой, гвозди и шурупы, тиски и клещи, пилы, молотки и стамески. Металл, дерево и стекло сверкали, отполированные до зеркального блеска и заточенные убийственно остро. Большая багровая припухлость почти полностью закрывала левый глаз Реуса, но своим правым глазом пленник завороженно уставился на открывшуюся ему картину. Назначение одних инструментов было до ужаса очевидным, назначение других — пугающе неясным. «Хотел бы я знать, чего он боится больше?» — Кажется, у нас шла речь о твоем зубе, — промурлыкал Глокта. Глаз Реуса дернулся, переместившись на говорившего. — Или, быть может, ты предпочтешь сознаться? «Он мой, он уже доходит. Ну же, сознавайся, сознавайся, сознавайся…» Раздался резкий стук в дверь. «Да черт бы их всех побрал еще раз!» Иней приоткрыл щелку, послышался быстрый шепот. Реус облизнул вздувшуюся губу. Дверь закрылась, и альбинос наклонился к уху Глокты. — Эфо арфи-экфор. Глокта застыл. «Денег не хватило. Пока я ковылял обратно от кабинета Калина, старый паскудник докладывал обо мне архилектору. И что же, со мной все кончено? — При этой мысли он ощутил некое позорненькое возбуждение. — Ладно, но прежде я позабочусь об этой жирной свинье». — Скажи Секутору, что я сейчас приду. Глокта повернулся было к пленнику, но Иней положил большую белую ладонь на его плечо. — Еф. Эфо арфи-экфор. — Иней показал на дверь. — Фам. Шейчаш. Глокта ощутил, как у него подергивается веко. «Здесь? Но зачем?» Он с трудом поднялся, ухватившись за край стола. «Быть может, это меня найдут завтра в канале? Мертвое, раздувшееся тело… Опознать его не будет никакой возможности». Единственной эмоцией, которую он испытал при мысли об этом, была дрожь тихого облегчения. «И никаких больше лестниц». Архилектор инквизиции его величества стоял в коридоре за дверью. Его длинный белый камзол, белые перчатки, копна белых волос были столь ослепительно чисты, что засаленные стены за спиной казались бурыми. Архилектору перевалило за шестьдесят, но в нем не чувствовалось даже намека на дряхлость. Стройный, гладко выбритый, тонкокостный, он поддерживал свое тело в идеальном состоянии. «Выглядит так, словно никогда ничему не удивляется». Они уже встречались однажды, шесть лет назад, когда Глокта вступал в ряды инквизиции. С тех пор архилектор Сульт, один из самых могущественных людей Союза, ничуть не изменился. «Один из самых могущественных людей мира, если уж на то пошло». За спиной Сульта, как гигантские тени, маячили два огромных молчаливых практика в черных масках. Когда Глокта вышел из комнаты, на лице архилектора появилась сухая улыбка. Она означала многое, эта улыбка: немного презрения и немного жалости, тончайший намек на угрозу. Все, что угодно, кроме веселья. — Инквизитор Глокта, — проговорил Сульт, протягивая руку в белой перчатке ладонью вниз. На пальце сверкало кольцо с крупным багровым камнем. — Служу и повинуюсь, ваше преосвященство. Глокта не сумел сдержать гримасу, когда медленно нагибался, чтобы прикоснуться губами к кольцу. Этот сложный и болезненный маневр, казалось, занял целую вечность. Когда Глокта наконец выпрямился, Сульт спокойно взирал на него своими холодными голубыми глазами. Взгляд архилектора означал, что он успел разложить Глокту по косточкам и тот не произвел на него особого впечатления. — Идемте со мной. Архилектор развернулся и заскользил прочь по коридору. Глокта хромал следом, молчаливые практики шли сзади, практически вплотную. Сульт двигался с непринужденной, безразличной уверенностью, полы камзола изящно развевались за его спиной. «Сволочь». Вскоре они добрались до двери, сильно напоминавшей дверь кабинета самого Глокты. Архилектор отпер замок и вошел внутрь, практики заняли места по обе стороны двери, скрестив руки на груди. «Значит, частная беседа. Возможно, она станет для меня последней». И Глокта шагнул через порог. Комната напоминала коробку, покрашенную изнутри белой штукатуркой, неуютную, со слишком ярким освещением и слишком низким потолком. Вместо пятна сырости по стене проходила большая трещина, но в остальном кабинет архилектора ничем не отличался от кабинета Глокты. Здесь стоял такой же стол, покрытый зарубками, и те же дешевые стулья; на полу виднелось не до конца отчищенное пятно крови. «Может быть, пятно просто нарисовали? Для усиления впечатления, так сказать?» Внезапно один из практиков резко захлопнул дверь. Предполагалось, что Глокта должен был вздрогнуть, но он даже глазом не повел. Архилектор Сульт грациозно опустился на одно из сидений и подвинул к себе через стол толстую папку, набитую пожелтевшими бумагами. Он махнул рукой в направлении второго стула — того, где обычно сидели заключенные; Глокта не пропустил аналогию. — Я предпочитаю стоять, ваше преосвященство. Сульт улыбнулся. У него были прекрасные, острые, ослепительно белые зубы. — Неправда. «Здесь он меня поддел». Глокта отнюдь не грациозно опустился на стул для заключенных. Архилектор тем временем перевернул первую страницу из своей стопки документов, нахмурился и слегка покачал головой, словно был ужасно разочарован тем, что там увидел. «Возможно, деталимоей прославленной карьеры?» — Меня не так давно посетил наставник Калин. Он более чем огорчен. — Жесткие голубые глаза Сульта поднялись от бумаг. — Его огорчили вы, Глокта. Он весьма красноречиво поведал мне о причине своего недовольства. Сказал, что вы являете собой неконтролируемую угрозу, что вы действуете без единой мысли о последствиях, что вы безумный калека. И требовал от меня удалить вас из его отделения. — Архилектор улыбнулся холодной зловещей улыбкой, в точности такой, какую сам Глокта практиковал на своих пленниках. «Правда, у него больше зубов». — Полагаю, он имел в виду, что вас следует удалить… совсем. Они уставились друг на друга через стол. «Видимо, здесь мне следует начать молить о пощаде? Припасть к земле и целовать тебе ноги? Однако все это слишком мало меня беспокоит, и я недостаточно гибок для коленопреклонения. Я встречу смерть сидя. Пусть твои практики перережут мне глотку, вобьют голову в плечи — все, что угодно. Просто не тяните». Но Сульт не торопился. Облаченные в белые перчатки руки двигались аккуратно, размеренно; страницы шуршали и похрустывали. — У нас в инквизиции очень немного людей, подобных вам, Глокта. Вы благородного происхождения, из прекрасной семьи. Великолепный фехтовальщик, лихой кавалерийский офицер. Человек, которого готовили для самых высоких назначений. — Сульт осмотрел его сверху донизу, словно с трудом мог поверить в это. — Все это было до войны, архилектор. — Разумеется. Когда вы попали в плен, скорбь была весьма велика, ведь надежды на то, что вас вернут обратно живым, практически не было. Война продолжалась, проходил месяц за месяцем, а надежда все таяла и в конце концов свелась почти к нулю. Однако после подписания мирного договора вы оказались в числе пленников, переданных Союзу. — Сульт воззрился на Глокту, сузив глаза. — Вы им что-нибудь рассказали? Глокта не смог удержаться и разразился булькающим, пронзительным смехом, раскатившимся по гулкой холодной комнате. Странный звук. Не часто такое услышишь здесь, внизу. — Рассказал ли я им что-нибудь? Да я говорил, пока не сорвал глотку! Я открыл им все, что только мог вспомнить. Я вопил, пока не выдал все тайны, какие когда-либо слышал! Я болтал, как деревенский дурачок. А когда у меня кончилось все, о чем я мог рассказать, я начал выдумывать. Я ссал под себя и плакал как девчонка! Все так делают. — Но не все выживают. Два года в императорских тюрьмах… Все остальные не продержались и половины этого срока. Врачи были уверены, что вы больше никогда не встанете с постели, однако уже через год вы подали прошение о вступлении в инквизицию. «Мы оба знаем это. Мы оба при этом присутствовали. Так чего же ты хочешь от меня, почему не приступаешь прямо к делу? Похоже, тебе очень нравится звук собственного голоса». — Мне говорили, что вы калека, что вас сломали, что вы никогда не вылечитесь, что отныне вам нельзя доверять. Однако я хотел дать вам шанс. Турнир может выиграть любой дурак, но настоящие солдаты рождаются именно на войне. Однако ваше достижение — то, что вы сумели выжить и продержаться два года, — уникально. Поэтому вас послали на Север, чтобы присматривать там за одним из наших рудников. Что вы можете сказать об Инглии? «Грязная яма, до краев наполненная жестокостью и разложением. Тюрьма, где во имя свободы мы делаем рабами виновных и невинных. Вонючая дыра, куда мы посылаем тех, кого ненавидим и стыдимся, чтобы они умерли там от голода, болезней и тяжелого труда». — Там было холодно, — произнес Глокта. — И вы тоже были холодны. В Инглии вы завели себе очень немного друзей — почти никого из инквизиции и совсем никого из ссыльных. — Сульт выхватил потрепанное письмо, лежавшее среди бумаг, и окинул его критическим взглядом. — Наставник Гойл говорил мне, что вы холодны, как рыба, что в вас совсем нет крови. Он считал, что вы никогда ничего не добьетесь, и жаловался, что не может найти вам никакого применения. «Гойл. Этот гад. Этот мясник. Лучше не иметь крови, чем совсем не иметь мозгов». — Но спустя три года выработка на вашем руднике увеличилась. Фактически она увеличилась вдвое. Тогда вас вернули обратно в Адую и поместили под начало наставника Калина. Я думал, что, работая с ним, вы научитесь дисциплине, но, по-видимому, я ошибся. Вы упрямо стремитесь действовать по-своему. — Архилектор нахмурился и поднял взгляд на Глокту. — Откровенно говоря, мне кажется, что Калин вас боится. Они все вас боятся. Им не нравятся ваша самонадеянность, ваши методы, ваше… специфическое понимание сути нашей работы. — А что думаете вы, архилектор? — Честно? Ваши методы нравятся мне не больше, чем им, и я сомневаюсь, что ваша самонадеянность заслуженна. Но мне нравятся ваши результаты. Мне очень нравятся ваши результаты. — Архилектор резко захлопнул папку с бумагами и оперся на нее ладонью, наклонившись через стол к Глокте. «Так же, как я наклоняюсь к своим заключенным, когда предлагаю им сознаться». — У меня есть для вас работа, — продолжил Сульт. — Работа, которая станет лучшим применением для ваших талантов, нежели отлов мелких контрабандистов. Работа, которая позволит вам восстановить свое доброе имя в глазах инквизиции. — Архилектор сделал долгую паузу. — Я поручаю вам арестовать Сеппа дан Тойфеля. Глокта нахмурился. — Вы имеете в виду мастера-распорядителя монетного двора, ваше преосвященство? — Его самого. «Мастер-распорядитель королевского монетного двора. Влиятельный человек из влиятельной семьи. Очень крупная рыба. Слишком крупная, чтобы ловить ее в моем маленьком пруду. Рыба, имеющая могущественных друзей. Это очень опасно — арестовывать такого человека. Смертельно опасно». — Позволено ли мне спросить почему? — Нет, не позволено. Это моя забота. Сосредоточьтесь на том, чтобы вытащить из него признание. — Признание в чем, архилектор? — В коррупции и государственной измене, конечно же! Похоже, что наш друг мастер-распорядитель монетного двора был весьма опрометчив в некоторых своих частных действиях. Похоже, что он брал взятки. Что совместно с гильдией торговцев шелком он замышлял мошеннические операции в ущерб интересам короля. Было бы очень полезно, если бы какой-нибудь влиятельный член гильдии торговцев шелком случайно упомянул его имя в связи с каким-либо прискорбным вопросом. «Вряд ли можно счесть простым совпадением то, что именно сейчас, когда мы разговариваем, один из влиятельных членов гильдии торговцев шелком сидит у меня в комнате для допросов». Глокта пожал плечами: — Когда у людей развязывается язык, на поверхность выплывают самые невероятные имена. — Ну и хорошо. — Архилектор взмахнул рукой. — Можете идти, инквизитор. Я приду к вам за признанием Тойфеля завтра, в это же время. Лучше, чтобы к тому моменту оно у вас уже имелось на руках. Тяжело дыша, Глокта брел по коридору обратно к своему кабинету. «Вдох. Выдох. Спокойствие». Он и не надеялся покинуть эту комнату живым. «И вот теперь оказывается, что я причастен к судьбам сильных мира сего. Персональное поручение от архилектора Сульта: выбить признание в государственной измене у одного из самых важных чиновников Союза. Какие могущественные люди. Но долговечно ли их могущество? И почему именно я? Потому, что я умею это делать? Или потому, что мной можно пожертвовать?»
— Я приношу свои самые искренние извинения — сегодня нас постоянно прерывают. Входят, выходят. Просто бардак какой-то! Реус скривил в печальной улыбке разбитые, вспухшие губы. «Улыбаться в такой момент — это просто чудо. Однако всему приходит конец». — Будем откровенны, Реус. Никто не явится тебе на помощь. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо потом. Ты подпишешь признание. Однако ты можешь выбрать — когда именно ты его подпишешь и в каком состоянии будешь к тому моменту. Ей-богу, если станешь тянуть время, ты ничего не приобретешь. Кроме мучений. Этого добра у нас предостаточно. Трудно было различить выражение залитого кровью лица Реуса, но его плечи опустились. Дрожащей рукой он окунул перо в чернильницу и слегка наклонным почерком написал свое имя внизу листа с признанием. «Я снова победил. И что, у меня меньше болит нога? Может, у меня снова выросли зубы? Помогло ли мне то, что я уничтожил человека, которого когда-то звал своим другом? Зачем же я делаю это?» Скрип пера по бумаге был ему единственным ответом. — Превосходно, — проговорил Глокта. Практик Иней передал ему лист. — А здесь что, список твоих соучастников? Он лениво пробежал взглядом по именам: «Горстка младших торговцев шелком, три капитана кораблей, офицер городской стражи, пара незначительных таможенных служащих. До чего скучный рецепт. Не добавить ли нам немного перца?» Глокта развернул лист и сунул его обратно через стол. — Впиши имя Сеппа дан Тойфеля, Реус. Толстяк в замешательстве посмотрел на него. — Мастера-распорядителя монетного двора? — промямлил он распухшими губами. — Именно. — Но я никогда с ним не встречался! — И что? — резко спросил Глокта. — Делай, как я тебе сказал. Реус медлил, его рот был приоткрыт. — Пиши, жирная свинья. Практик Иней хрустнул суставами пальцев. Реус облизнул губы. — Сепп… дан… Тойфель, — бормотал он, вписывая имя в лист. — Превосходно. — Глокта аккуратно прикрыл крышкой свои ужасно-прекрасные инструменты. — Я рад за нас обоих, что это нам сегодня не понадобится. Иней защелкнул наручники на запястьях пленника, поставил его на ноги и повел к двери в заднем конце комнаты. — И что теперь? — крикнул Реус через плечо. — Инглия, Реус, Инглия. Не забудь прихватить с собой теплые вещи. Иней вывел пленника, и дверь со скрипом затворилась. Глокта посмотрел на список имен, который держал в руках. Имя Сеппа дан Тойфеля стояло в самом низу. «Одно имя. На первый взгляд ничем не отличается от остальных… Тойфель. Всего лишь еще одно имя. Но какое опасное…» Секутор ждал его снаружи в коридоре, как всегда улыбаясь. — Толстяка сплавим в канал? — Нет, Секутор. Толстяка сплавим в Инглию на следующем же корабле. — Вы сегодня милостиво настроены, инквизитор. Глокта хмыкнул: — Милостью был бы канал. Этот хряк не продержится на Севере и шести недель. Забудь о нем. Сегодня ночью нам предстоит арестовать Сеппа дан Тойфеля. Секутор приподнял брови. — Это не мастер-распорядитель монетного двора, случаем? — Он самый. По чрезвычайному распоряжению его преосвященства архилектора Сульта. Похоже, он брал деньги у торговцев шелком. — Ай-яй-яй, как не стыдно! — Мы отправимся, как только стемнеет. Скажи Инею, чтобы был готов. Худощавый практик кивнул, тряхнув длинными волосами. Глокта повернулся и заковылял по коридору; его трость клацала по замызганным плиткам пола, левая нога горела огнем. «Зачем я делаю это? — снова и снова спрашивал он себя. — Для чего? Зачем?»
Никакого выбора
Логен проснулся и дернулся. Это неловкое движение наполнило тело болью. Он лежал в неудобной позе: шея вывернулась на чем-то твердом, колени подтянуты к груди. Логен приоткрыл припухшие глаза. Вокруг было темно, но откуда-то просачивался слабый отблеск — свет сквозь толщу снега. Логен ощутил укол паники. Теперь он знал, где находится. Перед тем как забраться в эту крошечную пещеру, он сгреб ко входу побольше снега, чтобы удержать внутри тепло. А пока он спал, опять началась метель, и вход засыпало. Если снега навалило много — сугробы в рост человека, — то Логен никогда не выберется отсюда. Неужели он карабкался вверх из долины лишь для того, чтобы умереть в тесной дыре, где нельзя даже вытянуть ноги? В отчаянии Логен принялся барахтаться в узком пространстве: разгребал сугроб онемевшими руками, двигался в снегу, сражался с ним, наносил яростные удары, бормотал под нос глухие проклятья. Свет хлынул в пещеру внезапно и пронзительно ярко. Логен отшвырнул последние комья снега и протиснулся наружу, на свежий воздух. Небо было сверкающе-голубым, над головой пылало солнце. Логен поднял к нему лицо, закрыв слезящиеся глаза, и позволил свету омыть себя. Воздух в гортани был холодным до боли, он резал горло. Рот Логена пересох, словно туда набилась пыль, язык превратился в шершавый кусок дерева. Он зачерпнул пригоршню снега и затолкал в рот. Снег растаял, и Логен проглотил воду — такую холодную, что у него заболела голова. Откуда-то несло кладбищенским зловонием, и это был не только его собственный запах, сам по себе достаточно мерзкий, — дух сырости и прокисшего пота. Смердело гниющее одеяло. Два его куска Логен обернул вокруг кистей и подвязал у запястий бечевкой наподобие варежек, а еще один намотал на голову, словно грязный вонючий башлык. Башмаки он туго набил лоскутами, а остатки ткани в несколько слоев накрутил на тело под курткой. Запах был отвратительный, но этой ночью одеяло спасло ему жизнь, и Логен считал, что дело того стоило. Вонь еще усилится, прежде чем он сможет позволить себе избавиться от лохмотьев. Бултыхаясь в сугробе, Логен поднялся на ноги и осмотрелся вокруг. Узкую долину с крутыми склонами завалил снег. Ее окружали три могучие вершины — горы из темно-серого камня и белого снега на фоне синего неба. Он знал их. Можно сказать, это были его старые друзья, единственные, что у него остались: он наконец-то добрался до Высокогорья. Это крыша мира. Здесь надежное место. — Надежное, — прохрипел он, но без особой радости. Место, надежно защищенное от всего. От еды. И от тепла. Может, он и убежал от шанка, но здесь земля мертвецов, и если он останется в горах, то присоединится к ним. Надо сказать, его мучил зверский голод. Желудок был словно большая дыра, наполненная болью и взывавшая к нему, издавая пронзительные вопли. Порывшись в мешке, Логен вытащил последнюю полоску мяса — старую, бурую, лоснящуюся, похожую на высохший сучок. Вряд ли она заполнит пустоту, но выбора не было. Логен разорвал зубами крепкое, как кожа старого сапога, мясо и затолкал его в глотку вместе с горстью снега. Прикрыв глаза ладонью, Логен посмотрел вниз на север, в долину, откуда пришел днем раньше. В ту сторону почва медленно понижалась: снег и скалы уступали место поросшим сосной заболоченным горным долинам, леса сменялись бугристой полосой пастбищ, а травянистые холмы выходили к морю — сверкающей ленте у далекого горизонта. Дом. При мысли об этом Логен почувствовал дурноту. Дом. Там жила его семья. Отец — мудрый и сильный, хороший человек, хороший вождь для своего народа. Его жена, его дети. У Логена была прекрасная семья, и они заслуживали лучшего сына, лучшего мужа, лучшего отца. Его друзья тоже остались там — и старые, и новые. Как хотелось бы снова увидеть их всех! Побеседовать с отцом в длинном зале. Поиграть с детьми, посидеть с женой возле речки. Поговорить с Тридуба о тактике. Поохотиться с Ищейкой в горных долинах, проламываясь сквозь лес с копьем в руках и хохоча во все горло. Логена мучительно потянуло домой, и он чуть не задохнулся от боли. Одна беда: все они умерли. Зал превратился в груду обгоревших бревен, речка — в канаву. Логен никогда не забудет, как поднялся на холм и увидел перед собой в долине дымящиеся руины. Как он ползал среди головешек, выискивая малейшие признаки того, что хоть кому-нибудь удалось спастись, а Ищейка тянул его за плечо и убеждал бросить эту затею. Ничего, кроме трупов, истлевших до неузнаваемости. Потом он перестал искать следы. Они все мертвы. Мертвы безвозвратно, ведь шанка всегда убивают наверняка. Он сплюнул в снег; слюна стала коричневой от вяленого мяса. Мертвые, холодные, разложившиеся трупы или обугленные головешки. Вернулись в грязь. Логен скрипнул зубами и сжал кулаки, обмотанные гниющими лоскутами одеяла. Он мог бы в последний раз в одиночку вернуться к развалинам деревни на берегу моря. Мог бы ринуться вниз с боевым кличем в глотке, как делал это в Карлеоне, где потерял палец и прославил свое имя. Мог бы избавить мир от нескольких шанка. Разрубить их надвое, как разрубил Шаму Бессердечного — от плеча до брюха, так что кишки вывалились наружу. Мог бы отомстить за отца, за жену и детей, за друзей. Это подходящий конец для того, кого называли Девять Смертей. Умереть, убивая. Вот песня, достойная того, чтобы ее спеть. Но в Карлеоне он был молодым и сильным, и его окружали друзья. Теперь же он слаб, голоден и настолько одинок, насколько это вообще возможно. Шаму Бессердечного он убил длинным мечом, острым как бритва. Логен взглянул на свой нож: хотя нож и неплох, с таким клинком мщение будет очень кратким. Да и кто споет об этом? Даже если шанка опознают его в вонючем оборванце, которого нашпигуют стрелами, все равно — у них неважно со слухом, а с воображением и того хуже. Пожалуй, мщение подождет. По крайней мере, до тех пор, пока Логен не раздобудет клинок подлиннее. В конце концов, надо смотреть правде в глаза. Значит, на Юг, странствовать. Для человека с его навыками дело везде найдется; может быть, тяжелое и грязное, но все-таки дело. В этом даже есть нечто привлекательное: ты отвечаешь лишь за себя самого, ни за кого ничего не решаешь, ничья жизнь или смерть не подвластны тебе. На Юге у Логена есть враги, безусловно. Но с врагами Девять Смертей встречался и прежде. Он еще раз сплюнул. Когда во рту хватает слюны для плевка, это уже полдела. Значит, и с остальным как-нибудь справимся. Ведь больше у Логена ничего, почитай, и не было — лишь слюна, старый котелок да несколько вонючих лоскутов одеяла. Умереть на Севере или жить на Юге, вот к чему сводится выбор. То есть, на самом деле, нет никакого выбора. Надо просто жить дальше. Так Логен поступал всегда. Это следующая цель сразу после того, как ты сумел избежать смерти, и не важно, заслуживаешь ты жизни или нет. Ты вспоминаешь своих мертвых, говоришь о них несколько добрых слов. А потом продолжаешь жить и надеешься на лучшее. Логен вдохнул большую порцию холодного воздуха и резко выдохнул. — Прощайте, друзья, — пробормотал он. Потом перебросил мешок через плечо, повернулся и начал пробираться сквозь глубокий снег. Вниз, на Юг, прочь от гор.По-прежнему шел дождь — тихий дождь, который окутывал все вокруг холодной росой, оседал на ветвях, на листьях, на хвое и лился оттуда крупными каплями, просачивавшимися сквозь мокрую одежду Логена и струящимися по коже. Логен притаился в сыром кустарнике, неподвижный и безмолвный; вода стекала по его лицу, по сверкавшему от влаги лезвию ножа. Он ощущал все движения леса, слышал все его голоса, тысячи звуков: возню тысяч насекомых, слепое копошение кротов, осторожные шаги оленей, медленное перетекание сока в стволах старых деревьев. Каждое живое существо искало пищу себе по вкусу, и Логен занимался тем же. Он сосредоточился на звере, настороженно пробиравшемся сквозь лес неподалеку, справа. Из него выйдет отличная еда. Лес затих, не считая бесконечного шелеста капель, срывавшихся с веток. Мир съежился, сократился до Логена и его будущей трапезы. Сочтя, что добыча подошла достаточно близко, Логен прыгнул вперед и повалил зверя на сырую землю. Это оказался молодой олень. Животное лягалось и боролось, но Логен был сильным и быстрым. Он ударил зверя ножом в шею и перерезал ему горло. Горячая кровь струей хлынула из раны на руки охотника и мокрую землю. Логен поднял тушу и закинул ее на плечи. Из этого мяса выйдет хорошая похлебка; быть может, удастся собрать немножко грибов. Отлично. А потом, после еды, Логен попросит указаний у духов. Эти указания, как правило, совершенно бесполезны, но подсказка духов не помешает. Когда он добрался до лагеря, солнце уже клонилось к закату. Место для ночлега соответствовало могучему телосложению Логена: два больших шеста поддерживали навес из сырых веток над ямой в земле. Внутри было почти сухо, к тому же дождь прекратился. Сегодня вечером Логен разожжет костер. Очень давно он не позволял себе такой роскоши: настоящий костер — только для себя. Логен поел и отдохнул, а потом набил трубку чаггой. Он нашел эти грибы несколько дней назад, они росли на древесном стволе возле самой земли — большие, пропитанные влагой желтые пластины. Логен тогда отломил себе здоровый кусок, но курить до сегодняшнего дня не мог — чагга была недостаточно сухой. Теперь он взял у костра горящий сучок, поднес его к трубке и принялся старательно втягивать воздух, пока гриб не затлел, испуская знакомый землисто-сладковатый аромат. Логен закашлялся, выпустил струю бурого дыма и уставился в колышущиеся языки пламени. Его ум обратился вспять, к другим временам и другим кострам. Вот Ищейка: он ухмыляется, и свет поблескивает на его острых зубах. Напротив сидит Тул Дуру, огромный, как гора, и хохочущий, словно гром. Форли Слабейший тоже здесь, глаза его, как всегда, нервно бегают, он слегка напуган. И Рудда Тридуба, и Хардинг Молчун — он вечно молчал, поэтому его так и прозвали. Все они явились сюда, но на самом деле их нет. Они мертвы, вернулись в грязь. Логен выбил трубку в костер и спрятал ее. Он потерял вкус к курению. Отец был прав: нельзя курить в одиночку. Он отвинтил колпачок помятой фляги, набрал в рот жидкости и выдул ее в костер облачком мелких капель. Поток пламени взвился вверх, в холодный воздух. Логен обтер губы, наслаждаясь жгучим резким вкусом. Потом откинулся назад, опершись спиной на узловатый сосновый ствол, и стал ждать. Они пришли не сразу. Их было трое. Они молча вышли из пляшущих теней среди деревьев и медленно двинулись к костру, обретая форму по мере того, как выходили на свет. — Девятипалый, — произнес первый. — Девятипалый, — сказал второй. — Девятипалый, — заговорил третий. Их голоса были подобны тысяче звуков леса. — Приветствую вас у своего костра, — отозвался Логен. Духи присели на корточки и уставились на него без всякого выражения. — Сегодня вас только трое? Тот, что сидел справа, ответил первым: — Каждый год все меньше нас пробуждается после зимы. Сейчас остались одни мы. Пройдет еще несколько зим, и мы тоже не проснемся. Тогда никто не ответит на твой зов. Логен печально кивнул и спросил: — Есть новости из большого мира? — Мы слышали о человеке, который упал с обрыва, но был вынесен на берег живым. После этого он пересек Высокогорье в самом начале весны, замотавшись лишь в гнилое одеяло. Но мы не верим слухам. — Очень мудро. — Бетод затевает войну, — сообщил дух, сидевший посередине. Логен нахмурился: — Бетод всегда затевает войну. Это его любимое занятие. — Верно. С твоей помощью он выиграл столько битв, что пожаловал себе золотую шапку. — Ну и черт с ним, с этой сволочью. — Логен сплюнул в костер. — Что еще? — К северу от гор много шанка, они жгут все, что попадается на пути. — Шанка любят огонь, — заметил дух посередине. — Верно, — согласился тот, что сидел слева. — Любят его даже больше, чем любит твое племя, Девятипалый. Они и любят его, и страшатся. — Дух наклонился вперед. — Мы слышали, на пустошах к югу отсюда один человек ищет тебя. — Могущественный человек, — сказал тот, что сидел в центре. — Маг из древних времен, — добавил сидевший слева. Логен нахмурился. Он слышал о магах. Однажды ему довелось встретиться с заклинателем, но того «волшебника» оказалось легко убить — он не обладал никакими чудесными способностями; во всяком случае, Логен их не заметил. Однако маг — это нечто иное. — Мы слышали, что маги мудры и сильны, — проговорил дух, сидевший посередине, — и что они могут взять человека в далекое путешествие и показать ему множество вещей. Кроме того, они лукавы и у них свои цели. — Чего он хочет? — Спроси его сам. Духов мало заботили дела людей, и они всегда были слабоваты в деталях. Но это лучше, чем обычная трепотня про деревья. — Что ты собираешься делать, Девятипалый? Логен с минуту думал. — Пойду на Юг, разыщу того мага и спрошу его, чего он от меня хочет. Духи кивнули. Нельзя было понять, считают они это хорошей идеей или плохой. Им было все равно. — Что ж, прощай, Девятипалый, — произнес дух, сидевший справа. — Возможно, мы больше не увидимся. — Да уж, попытаюсь справиться без вас. Однако иронию Логена не оценили. Духи поднялись и двинулись прочь от костра, постепенно растворяясь в темноте. Вскоре они исчезли. Тем не менее Логен должен был признать, что они принесли больше пользы, чем он смел надеяться. Они показали ему цель. Утром он отправится на Юг и разыщет мага. Кто знает, вдруг тот окажется хорошим собеседником? Во всяком случае, это лучше, чем пасть под вражескими стрелами, не получив ничего взамен. Логен глядел в огонь и тихо кивал сам себе. Он вспоминал другие времена и другие костры, у которых он сидел не один.
Игра с ножами
В Адуе стоял восхитительный весенний день. Солнце сияло сквозь ветви ароматного кедра, отбрасывая пятнистую тень на игроков, что расположились внизу во дворе. То и дело налетал ласковый ветерок, так что карты приходилось крепко держать в руках или прижимать к столу бокалами и монетами. На деревьях щебетали птицы, а с дальнего конца лужайки доносилось щелканье ножниц садовника, отражавшееся тихим благозвучным эхом между высоких белых зданий. Радовала ли игроков куча монет в центре стола, зависело от того, какие карты имелись на руках у каждого. Капитана Джезаля дан Луфара деньги, несомненно, радовали. С тех пор как его назначили в личную королевскую охрану, он открыл в себе исключительный талант в области карточной игры — талант, позволявший ему выигрывать крупные суммы. Капитан, конечно же, не нуждался в деньгах, поскольку его семья была богата. Однако карты помогали ему скрыть от родных свою расточительность, хотя он швырялся деньгами, как моряк. Дома отец донимал всех разговорами о том, как разумно Джезаль распоряжается своими средствами, а полгода назад старик купил ему в награду капитанский чин. Братья не слишком обрадовались этому… О да, деньги еще никому не мешали, и нет более приятной забавы, чем унижать своих близких. Джезаль полулежал на скамье, вытянув одну ногу вперед, и скользил взглядом по лицам других игроков. Майор Вест наклонил свой стул так далеко назад, раскачивая его на двух ножках, что рисковал вот-вот рухнуть на землю. Он поднял к солнцу бокал, любуясь игрой света в янтарной жидкости. На его лице играла легкая загадочная улыбка, словно он думал: «Я не дворянин и, может быть, ниже вас по социальному положению, но я победил на турнире и добился милости короля на поле битвы. Значит, я лучший, а вы, детки, черт вас побери, делайте то, что я вам говорю». Впрочем, сегодня карта ему не шла. По мнению Джезаля, майор слишком осторожничал со ставками. Лейтенант Каспа, наклонившись вперед, хмурился и теребил свою песочного цвета бородку; он пристально вглядывался в карты, будто решал сложную арифметическую задачу. Этот жизнерадостный молодой человек ничего не смыслил в игре и всегда был чрезвычайно благодарен Джезалю, когда тот покупал ему выпивку на его же собственные деньги. Однако Каспа вполне мог позволить себе проигрывать: отец лейтенанта был одним из крупнейших землевладельцев Союза. Джезаль часто замечал, что глуповатые люди, очутившись в компании людей поумнее, начинают строить из себя ну совершенных тупиц. Поскольку высокое положение им не светит, они охотно занимают позицию симпатичных идиотов, которые ни с кем не спорят (в спорах они обречены на поражение) и поэтому становятся всеобщими друзьями. Сосредоточенное выражение лица Каспы как будто говорило: «Я не умен, но честен и мил, что гораздо более важно. Ведь люди переоценивают значение ума. А еще я очень, очень богат, так что меня все любят». — Я, пожалуй, поддерживаю, — сказал наконец Каспа и кинул на стол столбик серебряных монет. Деньги с веселым звоном рассыпались, сверкая на солнце. Джезаль рассеянно подвел в уме итог. Может, новый мундир? Каспа всегда начинал слегка дергаться, когда к нему приходила хорошая карта, а сейчас он был абсолютно спокоен. Вряд ли блефует; скорее всего, ему просто надоело сидеть вне игры. Джезаль не сомневался, что Каспа сломается уже на следующем круге ставок. Лейтенант Челенгорм насупился и швырнул карты на стол. — У меня сегодня сплошное дерьмо! — прогремел он и откинулся на спинку стула, ссутулив могучие плечи. Его хмурая мина означала: «Я силен и отважен, у меня пылкий нрав, поэтому все должны обходиться со мной почтительно». Однако именно почтения за карточным столом он так и не дождался. Пылкий нрав уместен в битве, а в денежных делах от него лишь неприятности. Если бы Челенгорм играл хоть немного лучше, Джезаль не выманил бы у него половину жалованья. Лейтенант одним глотком осушил бокал и снова потянулся к бутылке. Значит, остается только Бринт, самый молодой и самый бедный в их компании. Он облизывал губы, и лицо его выглядело одновременно осторожным и отчаянным. Казалось, оно говорило: «Я не так уж молод и беден. Я могу позволить себе проиграть эти деньги. Я значу ничуть не меньше, чем вы все». У него сегодня была куча монет — возможно, он как раз получил жалованье, и на эти деньги ему предстояло жить пару месяцев. Джезаль планировал отобрать у него серебро и потратить все без остатка на женщин и выпивку. При мысли об этом он с трудом удержался от смеха. Смеяться он будет, когда выиграет партию. Бринт откинулся назад, тщательно обдумывая ход. Ему нужно время, чтобы принять решение, и Джезаль взял со стола свою трубку. Он прикурил от лампы, стоявшей здесь специально для этого, и выпустил несколько неровных колечек дыма вверх, в ветки кедра. Курение, к сожалению, давалось ему далеко не так легко, как игра в карты: кольца представляли собой безобразные клубы желтовато-бурого дыма. Если быть до конца честным, ему не нравилось курить — от трубки его начинало подташнивать. Однако это было весьма стильно и очень дорого, а Джезаль не мог упустить что-либо стильное только потому, что оно ему не нравится. В последний раз, когда он был в городе, отец купил ему замечательную трубку слоновой кости, чему братья Джезаля тоже не очень-то обрадовались. — Я в игре, — заявил Бринт. Джезаль скинул ногу со скамьи. — Тогда я поднимаю на сотню марок или что-то около того. Он сдвинул весь свой выигрыш в центр стола. Вест втянул воздух через зубы. Одна монетка соскользнула с верхушки груды, приземлилась на ребро и покатилась по деревянной столешнице. Она упала на каменные плиты с безошибочно узнаваемым звуком падающих денег. Голова садовника на том конце лужайки инстинктивно дернулась вверх, но он тут же вернулся к траве, которую подстригал. Каспа отпихнул от себя карты так, словно они жгли его пальцы, и покачал головой. — Черт побери, все-таки в картах я сущий болван! — пожаловался он и откинулся назад, опершись спиной о шершавый темный ствол дерева. Джезаль в упор смотрел на лейтенанта Бринта с легкой улыбкой, не выдававшей ничего. — Он блефует, — проворчал Челенгорм. — Не позволяй ему надуть тебя, Бринт! — Не делайте этого, лейтенант, — предупредил Вест. Но Джезаль знал, что Бринт это сделает — ведь он хочет казаться человеком, который может позволить себе проиграть. Бринт не стал колебаться и небрежным эффектным жестом тоже сдвинул свои деньги в центр стола. Все прекрасно знали, что он не может позволить себе проиграть. — Здесь около сотни, немного больше или меньше. Бринт очень старался говорить уверенно перед лицом старших офицеров, но в голосе его слышалась истерическая нотка. — Пойдет, — сказал Джезаль, — ведь здесь все друзья. Итак, что у вас, лейтенант? — У меня земля. Глаза Бринта мерцали лихорадочным блеском, когда он открывал карты другим игрокам. Джезаль наслаждался напряженностью момента. Он нахмурился, пожал плечами, поднял брови. Задумчиво почесал голову. Посмотрел на Бринта, выражение лица которого менялось в зависимости от мимики самого Джезаля: надежда, отчаяние, надежда, отчаяние. Наконец выложил карты на стол. — О, взгляните-ка! У меня снова солнца. На Бринта было жалко смотреть. Вест вздохнул и покачал головой. Челенгорм сдвинул брови. — Я и не сомневался, что он блефует, — проворчал он. — Как ему это удается? — вопросил Каспа, щелчком посылая откатившуюся в сторону монетку через стол. Джезаль пожал плечами. — Надо уметь играть, сами карты ничего не значат. Он принялся сгребать со стола кучу серебра. Бринт смотрел на него, стиснув зубы, с побледневшим лицом. Деньги сыпались в кошель с приятным звоном — приятным для Джезаля, во всяком случае. Одна из монет упала со стола рядом с сапогом Бринта. — Не могли бы вы передать ее мне, лейтенант? — спросил Джезаль, сладко улыбаясь. Бринт резко поднялся, задев стол. Монеты и бокалы подпрыгнули и задребезжали. — У меня много дел, — невнятно проговорил он и протиснулся мимо Джезаля, толкнув его так, что тот отлетел к стволу дерева. С поникшей головой Бринт прошагал в дальний конец двора и скрылся в офицерских казармах. — Нет, вы видели это? — Негодование Джезаля возрастало с каждой секундой. — Видели, как он меня толкнул? Черт возьми, это очень грубо! А ведь я к тому же старше его по званию! Я всерьез подумываю написать на него рапорт. — Упоминание о рапорте встретило хор неодобрительных возгласов. — Ну, как бы то ни было, он не умеет проигрывать. Челенгорм сурово взглянул на него из-под бровей. — Ты не должен был так зло шутить над ним. Он небогат и не может позволить себе проигрывать. — Ну, если он не может позволить себе проигрывать, не надо играть! — отрезал Джезаль, выведенный из себя. — Кто ему сказал, что я блефую? Ты мог бы держать свой большой рот на замке. — Он новенький, — поддержал Вест. — Не хочет отставать от всех. Разве вы сами не были новичком? — А вы что, мой отец? Джезаль вспоминал о том времени, когда сам был новичком, с болезненной остротой, и сейчас упоминание об этом вызвало у него чувство стыда. Каспа взмахнул рукой: — Я одолжу ему немного денег, не стоит так волноваться. — Он не возьмет, — возразил Челенгорм. — Ну это уж его дело. — Каспа закрыл глаза и подставил лицо солнцу. — Жарко. Зима действительно закончилась. Должно быть, уже за полдень. — Черт! — вскричал Джезаль, вскакивая и собирая свои вещи. Садовник перестал стричь траву и посмотрел в их сторону. — Почему вы мне ничего не сказали, Вест? — А я что, ваш отец? — отозвался майор. Каспа хихикнул. — Опять опоздал, — сказал Челенгорм, надувая щеки. — Лорд-маршал будет недоволен! Джезаль подхватил свои рапиры для фехтования и бросился бежать к дальнему концу лужайки. Майор Вест не спеша шел за ним. — Пойдемте же! — крикнул Джезаль. — Я иду, капитан, — откликнулся тот. — Следом за вами.— Выпад! Выпад, Джезаль, выпад! — гаркнул лорд-маршал Варуз, хлестнув капитана по руке своей тростью. — Оу! — взвизгнул Джезаль, вновь поднимая металлический брус. — Я хочу видеть, что ваша правая рука работает, капитан! Что она бросается вперед, словно змея! Я хочу, чтобы ваши руки ослепили меня своей скоростью! Джезаль проделал пару неуклюжих тычков неподъемным куском железа. Это было мучительно. Пальцы, запястье, предплечье, плечо горели от напряжения, он взмок, пот катился с его лица крупными каплями. Маршал Варуз без усилий отражал его жалкие потуги. — А теперь удар! Слева! Джезаль изо всех сил замахнулся большим кузнечным молотом, который держал в левой руке, целя старику в голову. Капитан с трудом мог поднять эту чертову штуковину, даже будь он в наилучшей физической форме. Маршал Варуз легко отступил в сторону и хлестнул его тростью по лицу. — Ау! — взвыл Джезаль, пятясь назад. Он выронил молот, и тот упал ему на ногу. — А-а! Железный брус с грохотом полетел на пол; Джезаль согнулся к горящим болью пальцам ног, но тут же ощутил резкую боль в ягодицах — это Варуз огрел его тростью с резким щелчком, раскатившимся по двору, — и распластался на земле лицом вниз. — Жалкое зрелище! — вскричал старик. — Вы позорите меня перед майором Вестом! Майор сидел, откинувшись назад вместе со стулом и трясясь от приглушенного хохота. Джезаль уставился на безупречно отполированные сапоги маршала, не ощущая никакого желания вставать. — Поднимайтесь, капитан Луфар! — крикнул Варуз. — Если не ваше, то мое время дорого! — Хорошо, хорошо! Джезаль с трудом поднялся на ноги и выпрямился под жарким солнцем. Насквозь пропотевший, он пошатывался и хватал ртом воздух. Варуз подошел к нему вплотную и принюхался к его дыханию. — Вы что, выпивали сегодня? — требовательно спросил он, топорща седые усы. — И вчера вечером тоже, без сомнения! Джезаль не отвечал. — Черт вас побери! У нас много работы, капитан Луфар, и я не могу делать ее в одиночку! До турнира осталось четыре месяца. Четыре месяца на то, чтобы сделать из вас хорошего фехтовальщика. Варуз ждал ответа, а Джезаль никак не мог ничего придумать. На самом деле он занимался этим только для того, чтобы угодить отцу. Однако вряд ли старый солдат обрадовался бы такому объяснению, а сам Джезаль предпочел бы обойтись без еще одного удара. — Ну! — гаркнул ему в лицо Варуз и отвернулся, обеими руками крепко сжимая тросточку за спиной. — Послушайте, мар… — начал Джезаль, но прежде чем он произнес слово, старый солдат развернулся и ткнул его прямо в живот. Джезаль выдохнул и упал на колени. Варуз подошел и встал над ним. — Вам предстоит совершить для меня небольшую пробежку, капитан. — А-а-а… — Предстоит пробежаться отсюда до Цепной башни. И бегом подняться наверх, до парапета. Мы узнаем, когда вы прибудете туда, поскольку мы с майором в это время будем наслаждаться приятной игрой в квадраты здесь, на крыше, — он показал на шестиэтажное здание позади себя, — откуда открывается превосходный вид на верхушку башни. Я смогу наблюдать за вами при помощи моей подзорной трубы, так что на сей раз никакого мошенничества! — И он хлестнул Джезаля по макушке. — О! — вскрикнул Джезаль, потирая голову. — Показавшись нам на крыше, вы побежите обратно. Вы будете бежать так быстро, как только можете. И вы действительно постараетесь, потому что, если вы не успеете вернуться к концу нашей игры, то побежите снова. — Джезаль вздрогнул. — Майор Вест превосходно играет в квадраты, так что мне потребуется около получаса, чтобы побить его. Я предлагаю вам выдвигаться в путь немедленно. Джезаль, шатаясь, поднялся и припустил рысцой к арке в дальнем конце двора, бормоча проклятия. — Такой скорости недостаточно, капитан! — крикнул вслед ему Варуз. Ноги Джезаля были словно налиты свинцом, но он заставлял их двигаться. — Выше колени! — весело подбодрил его майор Вест. Джезаль протопал по проходу мимо ухмыляющегося привратника у двери и выбежал на широкий проспект. Прорысил мимо увитых плющом стен Университета, тяжело дыша и вполголоса проклиная Варуза и Веста, миновал здание Допросного дома — почти без окон, с накрепко запертой массивной парадной дверью. Ему встретилось несколько некрасивых служащих, спешивших по своим делам. В это вечернее время в Агрионте было тихо, и Джезаль не увидел никого достойного внимания, пока не добрался до парка. Три блестящие молодые дамы сидели возле озера в тени раскидистой ивы; их сопровождала пожилая дуэнья. Джезаль незамедлительно прибавил шага, заменив мученическое выражение лица на беззаботную улыбку. — Дамы! — приветствовал он их, проносясь мимо. Он услышал, как они пересмеиваются за его спиной, и молча поздравил себя, но, оказавшись вне поля их зрения, сразу сбросил скорость как минимум наполовину. «Черт с ним, с Варузом», — сказал он себе, замедляя темп почти до ходьбы на повороте в аллею Королей, но тут же был вынужден снова прибавить скорость: в двадцати шагах от него стоял кронпринц Ладислав со своей многочисленной пестро разодетой свитой. — А, капитан Луфар! — вскричал его высочество, сверкая великим множеством безобразных золотых пуговиц. — Бегите, бегите изо всех сил! Я поспорил на тысячу марок, что вы выиграете турнир! Джезаль знал из надежных источников, что принц поставил две тысячи марок на Бремера дан Горста. Тем не менее капитан поклонился так низко, насколько это возможно на бегу. Сопровождавшие принца хлыщи и щеголи разразились вялыми подбадривающими криками ему вслед. — Ничтожные болваны! — прошипел Джезаль себе под нос, хотя был бы не прочь стать одним из них. Он миновал огромные каменные изваяния правивших четыреста лет высоких королей и статуи их верных сподвижников, размером поменьше. Перед поворотом на площадь Маршалов он пробежал мимо статуи великого мага Байяза. Джезаль кивнул ему, но волшебник продолжал хмуриться столь же неодобрительно, как и всегда. Величественное изваяние внушало благоговейный трепет, и этот эффект лишь чуть-чуть умалялся при виде белых следов голубиного помета на каменной щеке мага. Поскольку открытый совет в это время заседал, площадь была почти пуста, и Джезаль получил возможность не спеша пройтись до ворот Палаты военной славы. Коренастый сержант кивнул ему, и капитан подумал, не из его ли роты этот солдат — но ведь нижние чины все на одно лицо. Не ответив на приветствие, Джезаль побежал дальше между высокими белыми зданиями. — Ну прекрасно! — пробормотал он, когда увидел, что возле дверей Цепной башни сидят Челенгорм и Каспа. Они курили трубки и пересмеивались. Эти гады, должно быть, догадались, что он побежит сюда. — За честь и славу! — провозгласил Каспа, гремя мечом в ножнах, в то время как Джезаль пробегал мимо. — Не заставляй лорд-маршала ждать! — крикнул он вслед, и ему вторил восторженный рев здоровяка Челенгорма. — Чертовы идиоты, — пропыхтел Джезаль, распахивая плечом тяжелую дверь. Хрипло дыша от напряжения, он стал взбираться по крутой спиральной лестнице. Это была одна из самых высоких башен в Агрионте, и подняться ему предстояло на двести девяносто одну ступеньку. «Проклятая лестница!» — ругался Джезаль про себя. Когда он добрался до сотой ступени, его ноги горели, а грудь тяжело вздымалась. На двухсотую он поднимался едва живой. Остальную часть пути он прошел шагом, и каждый шаг был мучением. Наконец через башенку он выбрался на крышу и оперся на парапет, моргая нанеожиданно ярком солнце. Внизу, к югу от него, расстилался город — бесконечный ковер белых домов, простирающийся до самого сверкающего залива. В противоположном направлении открывался вид на Агрионт, еще более впечатляющий: огромное скопище величественных зданий, громоздившихся друг на друга, перемежалось зелеными лужайками и большими деревьями. Их окружал широкий ров и высокая стена, усеянная сотней горделивых башен. Аллея Королей прорезала его центр и вела к Кругу лордов со сверкающим на солнце бронзовым куполом. Позади возвышались стройные шпили Университета, а за ними маячила зловещая громада Дома Делателя. Подобно черной горе, она высоко возносилась над остальными зданиями и отбрасывала на них длинную тень. Джезалю показалось, что он увидел на расстоянии отблеск подзорной трубы маршала Варуза. Он снова выругался и повернулся к лестнице.
Джезаль почувствовал огромное облегчение, когда наконец добрался до крыши и увидел, что на доске еще остается несколько белых фигур. Заметив его, маршал Варуз нахмурился. — Вам очень повезло: майор Вест разыграл исключительно сложную партию. — Лицо Веста прорезала широкая улыбка. — Должно быть, вам уже удалось заслужить его уважение. Но мое вам только предстоит завоевать. Джезаль наклонился вперед, упершись ладонями в колени. Он тяжело дышал, с него капал пот. Варуз поднял со стола длинный футляр и раскрыл его перед Джезалем. — Покажите нам позиции. Капитан взял короткий клинок в левую руку, а длинный — в правую. После тяжелого железа они казались легкими как перышки. Маршал Варуз отступил на шаг назад и скомандовал: — Начинайте. Одним рывком Джезаль встал в первую позицию: правая рука вытянута вперед, левая прижата к телу. Клинки со свистом рассекали воздух, сверкая на вечернем солнце, пока Джезаль переходил от одной позиции к другой с отработанной плавностью. Потом он замер, опустив оружие. Варуз кивнул: — У капитана быстрые руки, вы не находите? — Превосходно, — сказал майор Вест, широко улыбаясь. — Черт побери, это гораздо лучше, чем когда-либо получалось у меня! Однако лорд-маршал был не столь высокого мнения. — Вы слишком сильно сгибаете колени в третьей позиции, а в четвертой вам нужно постараться дальше вытягивать левую руку. Не считая этого… — Он помолчал. — Что ж, вполне сносно. Джезаль вздохнул с облегчением. Это была очень высокая оценка. — Ха! — выкрикнул вдруг старик, ткнув его в ребра концом футляра. Джезаль рухнул на пол, едва способный дышать. — А вот ваши рефлексы, капитан, еще нуждаются в отработке. Вы всегда должны быть наготове. Всегда! Если у вас в руке клинки, вы должны держать их поднятыми, черт возьми! — Да, сэр, — прохрипел Джезаль. — А ваша выносливость — это просто позор. Посмотрите на себя — вы же весь мокрый, словно карп! Я знаю из надежных источников, что Бремер дан Горст пробегает по десять миль в день и после этого на нем нет ни капли пота! — Маршал Варуз наклонился над Джезалем. — С этого дня вы будете ежедневно проделывать то же самое. О да! Пробежка вокруг стены Агрионта каждое утро в шесть часов, после чего час спарринга с майором Вестом, любезно согласившимся выступить в роли вашего партнера. Уверен, он сможет выявить все маленькие недостатки вашей техники. Джезаль поморщился, потирая ноющие ребра. — Что касается кутежей, я требую положить этому конец. Я весьма одобряю веселье в надлежащем месте, но для праздников хватит времени и после турнира. Конечно, если вы будете трудиться достаточно усердно, чтобы победить. А до тех пор здоровый образ жизни — вот то, что нам необходимо! Вы поняли меня, капитан Луфар? — Он наклонился еще дальше вперед, выговаривая каждое слово с величайшей тщательностью. — Здоровый. Образ. Жизни. — Да, маршал Варуз, — пробормотал Джезаль.
Шесть часов спустя он был пьян в стельку. С безумным хохотом, с кружащейся головой он вывалился на улицу. Холодный воздух с силой ударил его в лицо, гадкие домишки плыли и качались, плохо освещенная дорога кренилась, словно тонущий корабль. Мужественно поборов приступ тошноты, Джезаль сделал широкий шаг наружу и обернулся лицом к двери. Его окатил расплывчатый яркий свет, громкий смех и крики. Из таверны вылетело чье-то тело, врезавшись в его грудь. Джезаль отчаянно ухватился за него и с сокрушительным грохотом рухнул на землю. На какое-то мгновение мир потемнел. Затем Джезаль обнаружил, что лежит в грязи, а поверх него барахтается Каспа. — Проклятье! — прохрипел Джезаль, еле ворочая распухшим неповоротливым языком. Отпихнув локтем хихикающего лейтенанта, он перекатился на живот и рывком встал, пошатываясь; улица раскачивалась взад и вперед, словно маятник. Каспа лежал на спине в грязи, захлебываясь от смеха, от него несло дешевым пойлом и кислым дымом. Джезаль предпринял неловкую попытку стряхнуть грязь со своего мундира. На груди расплывалось большое мокрое пятно, пахнущее пивом. — Проклятье! — снова пробормотал он. Когда это он успел? С другой стороны улицы доносились крики. Два человека сцепились в дверном проеме. Джезаль прищурился, напрягая зрение в полутьме. Какой-то верзила схватил другого, хорошо одетого парня и, судя по всему, пытался связать тому руки за спиной. Теперь он нахлобучивал парню на голову что-то вроде мешка. Джезаль моргнул, не веря глазам. Здесь не самый спокойный квартал, но это, пожалуй, чересчур. Дверь таверны с грохотом распахнулась, и из нее показались Вест с Челенгормом, занятые пьяной беседой насчет чьей-то сестры. Яркий свет прорезал улицу, отчетливо осветив двух борющихся людей. Верзила был одет в черное, нижнюю часть его лица скрывала маска. У него были белые волосы, белые брови, белая как молоко кожа. Джезаль уставился на белого дьявола на той стороне улицы, и тот ответил пристальным взглядом прищуренных розовых глаз. — На помощь! — кричал человек с мешком на голове. Его голос вибрировал от ужаса. — На помощь! Я… Белый верзила наградил его свирепым ударом под дых, и тот с тяжелым вздохом сложился пополам. — Эй, ты! — крикнул Вест. Челенгорм уже спешил через дорогу. — Ч-что? — выговорил Каспа, приподнимаясь на локте. Мозги Джезаля были вязкими, словно комок грязи, но его ноги сами последовали за Челенгормом, и ему ничего не оставалось, как брести вперед, борясь с дурнотой. Вест следовал за ним по пятам. Белый призрак распрямился и повернулся, встав между ними и своим пленником. Откуда-то из тени проворно вынырнул еще один человек, высокий и стройный, тоже в черных одеждах и маске, но с длинными сальными волосами. Он вскинул руку в черной перчатке. — Господа! — Его невнятный простонародный выговор был заглушен маской. — Господа, прошу вас, мы здесь по делу короля! — Король делает свои дела при свете дня! — прорычал Челенгорм. Маска новоприбывшего немного наморщилась, когда тот улыбнулся. — Именно поэтому ночную работу за него делаем мы. Правда, друг? — Кто этот человек? — Вест показал на парня с мешком на голове. Тот снова зашевелился. — Я Сепп дан… о-о! Белый монстр утихомирил его, врезав тяжелым кулаком в лицо. Пленник без чувств рухнул на дорогу. Челенгорм, стиснув зубы, положил руку на эфес шпаги, и белый призрак с ужасающей скоростью надвинулся на него. Вблизи он был еще более массивным, странным и пугающим. Челенгорм невольно отступил на шаг назад, запнулся о камень мостовой и с грохотом повалился на спину. В голове у Джезаля стучали молоты. — Назад! — проревел Вест. Его шпага вылетела из ножен с легким звоном. — Ф-ф-ф! — зашипел монстр, сжимая кулаки, которые походили два огромных белых булыжника. — О-о, — простонал человек с мешком на голове. Сердце Джезаля подскочило к самому горлу. Он посмотрел на худощавого в маске, и глаза того улыбнулись в ответ. Как можно улыбаться в такой момент? Джезаль с удивлением обнаружил, что человек держит в руке длинный нож весьма зловещего вида. Откуда он взялся? Джезаль пьяно зашарил рукой в поисках своей шпаги. — Майор Вест! — раздался голос из уличной тьмы, совсем рядом. Джезаль неуверенно остановился с наполовину вынутым из ножен клинком. Челенгорм поднялся на ноги, вытаскивая шпагу. Его мундир был покрыт грязью. Белый монстр смотрел на них, не мигая: он не отступил ни на пядь. — Майор Вест! — повторил голос. Теперь его сопровождал какой-то клацающий, шаркающий звук. Лицо Веста побледнело. Из темноты показалась фигура, отчаянно хромающая и стучащая тростью по грязной мостовой. Верхнюю часть лица закрывала тень широкополой шляпы, но рот оставался на виду, искривленный странной усмешкой. Джезаль заметил, что у хромого не хватает четырех передних зубов, и почувствовал подступающую тошноту. Человек прошаркал к ним, не обращая внимания на обнаженные клинки, и протянул Весту свободную руку. Майор медленно убрал шпагу в ножны, взял руку и слабо пожал. — Полковник Глокта? — спросил он осипшим голосом. — Ваш покорный слуга, хотя я больше не служу в армии. Я теперь в королевской инквизиции. Он медленно поднял руку и снял шляпу. Его мертвенно-бледное лицо избороздили глубокие морщины, седые волосы были коротко острижены. Окруженные глубокими темными кругами глаза полыхали лихорадочным огнем; левый был заметно уже правого и влажно поблескивал вывернутым красным веком. — Позвольте представить вам моих помощников: практик Секутор и практик Иней. Долговязый отвесил шутовской поклон. Белый монстр одной рукой вздернул пленника на ноги. — Погодите-ка, — сказал Челенгорм, делая шаг вперед, но инквизитор мягко положил ладонь на его рукав. — Этот человек находится под следствием инквизиции его величества, лейтенант Челенгорм. — Тот остановился, удивленный тем, что его назвали по имени. — Я понимаю, вами движут самые лучшие побуждения, но он преступник, изменник. У меня есть ордер на его арест, подписанный лично архилектором Сультом. Поверьте мне, он совершенно недостоин вашей поддержки. Челенгорм нахмурился и с ненавистью глянул на практика Инея. На белого дьявола это не произвело никакого впечатления, как на каменную статую. Он без видимого усилия взвалил пленника на плечо, повернулся и зашагал вдоль по улице. Тот, кого звали Секутором, улыбнулся глазами, спрятал свой нож, еще раз поклонился и неспешно последовал за товарищем, что-то насвистывая. Левое веко инквизитора затрепетало, и по бледной щеке покатились слезы. Он бережно вытер их тыльной стороной ладони. — Прошу меня простить. В самом деле, надо же до такого дойти, чтобы человек не мог контролировать собственные глаза, а? Проклятый слезливый студень. Иногда я думаю: не лучше ли просто вырвать собственный глаз и впредь обходиться повязкой? Джезаля чуть не вывернуло от этих слов. — Ну, Вест, — продолжал инквизитор, — сколько лет прошло? Семь? Восемь? По скуле майора перекатился желвак. — Девять. — Подумать только. Девять лет. Можно ли поверить? А кажется, все было только вчера. Где мы с вами расстались, на хребте? — Да, на хребте. — Не беспокойтесь, Вест, я нисколько вас не виню. — Глокта дружески похлопал майора по руке. — По крайней мере, за это. Вы пытались отговорить меня, я помню. В конце концов, я имел достаточно времени, чтобы поразмыслить над этим в Гуркхуле. Очень много времени. Вы всегда были мне добрым другом. И вот теперь молодой Коллем Вест — майор личной королевской охраны, подумать только. Джезаль понятия не имел, о чем они говорят. Он хотел лишь проблеваться и отправиться спать. Инквизитор Глокта с улыбкой повернулся к нему, снова демонстрируя омерзительную дыру в передних зубах. — А это, должно быть, капитан Луфар, на которого возлагают такие надежды на предстоящем турнире? Маршал Варуз — строгий учитель, не так ли? — Он слабо взмахнул тростью в сторону Джезаля. — Выпад, выпад, а, капитан? Выпад, выпад… Джезаль почувствовал, как у него внутри вздымается желчь. Он закашлялся и посмотрел себе под ноги, отчаянно желая, чтобы мир оставался неподвижным. Инквизитор обвел всех выжидающим взглядом: Вест был бледен, перепачканный грязью Челенгорм угрюмо молчал, Каспа по-прежнему сидел на мостовой посреди улицы. Ни у кого из них не нашлось слов. Глокта прочистил горло. — Ну что же, служба зовет. — Он неловко поклонился. — Однако надеюсь, что мы еще встретимся. И весьма скоро. Сам Джезаль очень надеялся никогда больше не видеть этого человека. — Может быть, снова пофехтуем при случае? — пробормотал майор Вест. Глокта издал добродушный смешок. — Я бы с удовольствием, Вест, да только в последнее время я немного прихрамываю. Но если вам так хочется подраться, практик Иней сможет оказать вам любезность. — Он перевел взгляд на Челенгорма. — Однако предупреждаю: он дерется не так, как благородные господа. Желаю вам всем приятного вечера. Он надел свою шляпу, медленно развернулся и заковылял прочь по грязной улице. Офицеры смотрели ему вслед в долгом неловком молчании. Наконец Каспа, запинаясь, спросил: — Что все это значило? — Ничего, — отозвался Вест сквозь сжатые зубы. — Нам лучше забыть о том, что здесь что-то произошло.
Зубы и пальцы
— Времени мало. Мы должны работать быстро. Глокта кивнул Секутору. Тот улыбнулся и стащил мешок с головы Сеппа дан Тойфеля. Мастер-распорядитель монетного двора был сильным мужчиной внушительного вида. На его лице уже проступали кровоподтеки. — Что все это значит? — заревел он, пытаясь изобразить благородное негодование. — Да вы знаете, кто я такой? Глокта фыркнул: — Разумеется, мы знаем, кто вы такой. Неужели вы думаете, что мы имеем привычку хватать на улицах всех без разбора? — Я мастер-распорядитель королевского монетного двора! — вопил пленник, пытаясь сбросить путы. Практик Иней бесстрастно взирал на него со сложенными на груди руками. Железные инструменты уже лежали в жаровне, светясь оранжевым сиянием. — Да как вы смеете… — Я не могу говорить, когда меня постоянно перебивают! — закричал Глокта. Иней свирепо пнул Тойфеля в голень, и тот взвыл от боли. — Как заключенный подпишет лист с признанием, если у него связаны руки? Немедленно развяжите его! Пока альбинос развязывал запястья пленника, Тойфель тревожно озирался по сторонам. Потом он увидел топорик. Отполированный металл сверкал в ярком свете светильников, словно зеркало. «До чего прекрасная вещь. Тебе хотелось бы держать его в руках, не правда ли, Тойфель? Ручаюсь, ты был бы не прочь отрубить им мою голову», — думал Глокта. Он почти надеялся на это — правая рука пленника, казалось, была готова потянуться к оружию, но Тойфель всего лишь отпихнул лист с текстом признания. — Ага, — проговорил Глокта. — Мастер-распорядитель у нас, как я вижу, правша. — Мастер-распорядитель у нас правша, — прошептал Секутор на ухо пленнику. Тойфель поглядел через стол сузившимися глазами. — Я вас знаю! Вы Глокта, не так ли? Тот самый, которого взяли в плен в Гуркхуле и потом пытали. Занд дан Глокта, верно? Так вот, могу вам сказать, что на сей раз вы совершили глупость! Большую глупость! Когда об этом услышит верховный судья Маровия… Глокта вскочил на ноги и отпихнул назад стул, заскрежетавший по плиткам. Его левая нога взорвалась болью, но он не обратил на нее никакого внимания. — Посмотри-ка на это! — прошипел он, широко раскрывая рот, чтобы испуганный пленник мог как следует взглянуть на его зубы. Или на то, что от них осталось. — Ты видишь это? Видишь? Там, где они выкрошили зубы сверху, снизу они их оставили. А там, где уничтожили снизу, оставили сверху, и так по всей челюсти. Видишь? — Глокта растянул пальцами углы рта, давая Тойфелю хорошенько рассмотреть то, о чем он говорил. — Это делали с помощью крошечного зубила. По маленькому кусочку каждый день. Это длилось несколько месяцев! — Глокта с трудом сел обратно на стул и широко улыбнулся. — Превосходная работа, а? И какая ирония! Оставить человеку половину зубов, но так, чтобы ни от одного из них не было толку! Я ем исключительно суп. Мастер-распорядитель гулко сглотнул. Глокта увидел каплю пота, сбегающую по его шее. — И зубы были только началом. Представляешь, мне приходится мочиться сидя, словно я женщина. Мне тридцать пять лет, однако я не могу встать с постели без посторонней помощи! — Он снова откинулся на спинку стула и вытянул ногу, болезненно поморщившись. — Каждый день для меня — это ад. Каждый божий день! Так неужели ты всерьез веришь, что способен сказать что-то такое, что меня испугает? Глокта рассматривал пленника, выдерживая паузу. «Половины былой самоуверенности как не бывало». — Подпиши признание, — прошептал он. — Тогда мы сможем посадить тебя на корабль до Инглии, и у нас еще останется время, чтобы поспать этой ночью. Лицо Тойфеля стало почти таким же белым, как у практика Инея, однако он продолжал молчать. «Скоро архилектор будет здесь. Может быть, уже идет. Если к тому времени, как он появится, у меня не будет признания… тогда мы все отправимся в Инглию. В лучшем случае». Глокта ухватился за свою трость и поднялся на ноги. — Мне нравится считать себя мастером, однако мастерство требует времени, а мы уже и так потеряли половину ночи, пока разыскивали тебя по городским борделям. Хорошо еще, что практик Иней наделен тонким обонянием и великолепным чувством направления. Он способен найти по запаху крысу, спрятавшуюся в сортире. — Крысу, спрятавшуюся в сортире! — эхом повторил Секутор, в чьих глазах отражалось яркое оранжевое сияние жаровни. — У нас очень плотный график, так что позволь мне говорить напрямую. Через десять минут ты подпишешь признание. Тойфель фыркнул и скрестил руки. — Никогда! — Подержите его. Иней сграбастал Тойфеля сзади, сдавив его, словно в тисках, так что правая рука пленника оказалась прижата к боку. Секутор завладел его левым запястьем и растопырил пальцы Тойфеля на изрубленной столешнице. Глокта обхватил рукой гладкую рукоятку топорика и медленно потянул к себе, царапая острием дерево. Он рассматривал лежавшую перед ним руку. «Какие у него замечательные ногти. Такие длинные и глянцевитые. С такими ногтями будет трудно работать в шахте». Глокта высоко занес топорик. — Подождите! — завопил пленник. Бам! Тяжелое острие глубоко вонзилось в столешницу, аккуратно срезав ноготь с Тойфелева среднего пальца. Тот учащенно дышал, на его лбу выступила испарина. «Теперь мы посмотрим, что ты в действительности собой представляешь». — Полагаю, ты уже догадался, к чему я клоню, — сказал Глокта. — Ты знаешь, такую же штуку проделали с одним капралом, которого взяли в плен вместе со мной. От него отрубали по кусочку в день. Он был крепкий человек, очень крепкий. Они добрались выше локтя к тому времени, как он умер. — Глокта снова поднял топорик. — Сознайся. — Вы не можете… Бам! Топорик отхватил самый кончик среднего пальца. Кровь хлынула на столешницу. Глаза Секутора улыбались в свете светильников. Рот Тойфеля раскрылся. «Однако боль придет не сразу». — Сознайся! — проревел Глокта. Бам! Топорик отсек кончик Тойфелева безымянного пальца вместе с тонким кружочком среднего, который прокатился по столу и упал на пол. Лицо Инея казалось изваянным из мрамора. — Сознайся! Бам! Кончик указательного пальца пленника взлетел в воздух. Его средний палец уже укоротился до первого сустава. Глокта помедлил, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Его нога пульсировала от напряжения. Кровь капала на плитку мерным «кап-кап-кап». Тойфель расширенными глазами смотрел на свои укоротившиеся пальцы. Секутор покачал головой. — Превосходная работа, инквизитор! — Он щелчком отправил один из отрубленных кружков плоти через весь стол. — Такая точность… Я в восхищении. — А-а-а! — завопил мастер-распорядитель монетного двора. «Вот теперь до него дошло». Глокта снова занес топорик. — Я сознаюсь! — завизжал Тойфель. — Я сознаюсь! — Ну и прекрасно, — спокойно произнес Глокта. — Прекрасно, — повторил Секутор. — Пвекрафно, — сказал практик Иней.Просторный и пустынный Север
Маги — это древний и загадочный орден посвященных в тайны мира, искушенных в путях волшебства. Маги обладают мудростью и могуществом, о каких простые люди даже не смеют мечтать. Так гласит молва. Казалось бы, член подобного ордена найдет способ отыскать нужного ему человека, даже если человек тот блуждает в одиночестве по просторному и пустынному Северу. Но если таковой способ и был, маг явно не торопился. Логен поскреб спутанную бороду, размышляя над тем, что могло задержать великого. Может, заблудился? Логен снова и снова спрашивал себя, не лучше ли было оставаться в лесах, где по крайней мере хватало еды. Но духи велели идти к югу, а на юг от холмов лежали эти поблекшие пустоши. Вот он и ждал здесь, в вересковых зарослях, в грязи, измученный капризами погоды и постоянно голодный. Его сапоги совсем износились, и он разбил свой маленький лагерь недалеко от дороги, чтобы случайно не пропустить чародея. Со времен войны Север был полон всякого опасного отребья — дезертировавших солдат, подавшихся в разбойники крестьян или просто безземельных и отчаявшихся людей, которым нечего было терять. Логен, однако, о разбойниках не думал. Ни у кого из них нет причин тащиться в эту дыру в заднице мира. Ни у кого, кроме самого Логена и неизвестного мага. Поэтому Логен сидел и ждал, потом искал себе еду, ничего не находил, садился и опять ждал. В это время года пустоши промокали насквозь под внезапными ливнями. При каждой возможности Логен разводил дымные маленькие костерки, чтобы поддержать своих слабеющих духов и привлечь внимание любого волшебника, кому случится проходить мимо. Этим вечером шел дождь, но некоторое время назад он прекратился, и стало достаточно сухо для разжигания огня. Котелок уже стоял на огне, и в нем варилась похлебка из последних кусков мяса, принесенных из леса. Утром придется идти дальше и искать пищу. Маг может нагнать его и попозже, если еще не бросил эту затею. Логен помешивал скудное варево и гадал, направиться ему завтра обратно на север или дальше к югу, когда услышал на дороге топот копыт. Одна лошадь, скачет медленно. Логен выпрямился, сидя на своей куртке, и подождал еще. Послышалось ржание, звякнула сбруя. Над гребнем холма показался всадник. Из-за блеклого солнца, висевшего низко над горизонтом позади, Логен не мог хорошенько рассмотреть появившегося человека, но в седле тот держался напряженно и неуклюже, словно не привык к дороге. Всадник осторожно понукал свою лошадь, побуждая ее приблизиться к костру, потом остановился в нескольких ярдах от Логена и натянул поводья. — Добрый вечер, — сказал он. Он ни в малейшей степени не соответствовал тому образу, который представлял себе Логен. Маг оказался тощим, бледным, болезненного вида молодым человеком с темными кругами под глазами, с длинными волосами, облепившими голову после прошедшего дождичка, и нервной улыбкой. Не столько мудрый, сколько мокрый, и определенно не обладающий могуществом, о каком не смеют мечтать люди. Он казался голодным, озябшим и больным. Если подумать, он выглядел так, как чувствовал себя Логен. — Разве у тебя нет посоха? Молодой человек, по-видимому, удивился. — Нет… то есть э-э… дело в том, что я не маг, — ответил он и замолчал, нервно облизав губы. — Духи сказали, что меня ищет маг. Но они часто ошибаются. — А-а… ну да. Я только ученик. Мой хозяин — великий Байяз. — Тут он почтительно склонил голову. — Первый из магов, мастер высокого искусства, наделенный глубочайшей мудростью. Я послан, чтобы найти тебя и привести… — В голосе молодого человека внезапно зазвучало сомнение. — Ты ведь Логен Девятипалый? Логен поднял левую кисть и взглянул на бледного юношу через просвет на том месте, где раньше был его средний палец. — О, замечательно! — Ученик облегченно вздохнул, но вдруг осекся. — Ох, то есть я хотел… э-э… мне жаль, что ты потерял палец. Логен рассмеялся — в первый раз с тех пор, как вытащил себя из реки. Не особенно смешная фраза, но он хохотал во все горло. Это было приятно. Юноша тоже улыбнулся и с болезненной гримасой соскользнул с седла. — Меня зовут Малахус Ки. — Малахус — как? — Ки, — повторил тот, придвигаясь к костру. — Что это за имя? — Я родом из Старой империи. Логен никогда не слышал о подобном месте. — Империи, вот как? — Ну, она когда-то была империей. Самая могущественная нация на Земном круге. — Юноша неловко присел на корточки возле костра. — Но ее былая слава давно исчезла. Сейчас там лишь огромное поле битвы. Логен кивнул: он хорошо знал, как выглядит поле битвы. — Это очень далеко отсюда. На западе мира. — Ученик мага неопределенно махнул рукой. Логен опять расхохотался: — Там восток! Ки печально улыбнулся. — Я провидец, хотя, кажется, не очень хороший. Мастер Байяз послал меня отыскать тебя, но звезды не благоприятствовали мне, и я заблудился в грозу. — Он смахнул с лица волосы и развел руками. — У меня была вьючная лошадь с провиантом и снаряжением и еще один конь для тебя, но я потерял их во время бури. Боюсь, я плохой путешественник. — Похоже на то. Ки достал из кармана фляжку и наклонился над костром. Логен взял ее у него, открыл и сделал глоток. Горячая жидкость пробежала по гортани, согревая его до корней волос. — Ну что ж, Малахус Ки, ты потерял провизию, но оставил при себе то, что действительно важно. В такие дни надо постараться, чтобы заставить меня улыбнуться. Приветствую тебя у своего костра! — Благодарю тебя. — Ученик помедлил, протягивая ладони к чахлому пламени. — Я не ел два дня… — Он тряхнул головой, и его длинные волосы закачались из стороны в сторону. — Это было… тяжелое время. Он снова облизал губы и посмотрел на котелок. Логен протянул ему ложку. Малахус Ки воззрился на нее большими круглыми глазами. — А ты сам уже поел? Логен кивнул. На самом деле он не успел поесть, но несчастный ученик мага выглядел совсем изголодавшимся; к тому же еды едва ли хватило бы даже на одного. Логен еще раз отхлебнул из фляжки. Этого пока хватит. Ки набросился на похлебку. Закончив, он выскреб котелок, облизал ложку, а вдобавок вылизал еще и края котелка. Наконец он откинулся назад, опираясь на большой валун. — Я у тебя в неоплатном долгу, Логен Девятипалый, ты спас мне жизнь! Я и не осмеливался надеяться, что ты окажешься столь гостеприимным хозяином. — Ну, ты тоже не совсем то, чего я ожидал, если честно. — Логен снова отхлебнул из фляжки и облизал губы. — Кто такой этот Байяз? — Первый из магов, мастер высокого искусства, наделенный глубочайшей мудростью. Боюсь, он будет очень недоволен мной. — То есть его следует бояться? — Ну, — слабым голосом проговорил ученик, — характер у него действительно немного вспыльчивый. Логен сделал еще глоток. Теперь тепло разлилось по всему телу, и в первый раз за прошедшие недели он почувствовал, что согрелся. Некоторое время ученик и Логен молчали. — Чего он хочет от меня, Ки? Ответа Девятипалый не услышал. С той стороны костра донеслось негромкое похрапывание. Логен улыбнулся и, завернувшись в куртку, тоже улегся спать.Ученик мага проснулся от неожиданного приступа кашля. Стояло раннее утро, и хмурый мир вокруг был окутан туманом. Пожалуй, так даже лучше: здесь не на что смотреть, кроме нескончаемых миль грязи, камня и чахлых зарослей бурого утесника. Все покрывала холодная роса, но Логен ухитрился сделать так, что один тощий язычок пламени еще горел. Волосы облепили бледное лицо Ки. Он перекатился на бок и сплюнул мокроту на землю. — О-о-ох, — прохрипел он, закашлялся и сплюнул еще раз. Логен навьючивал последние остатки своего скудного снаряжения на несчастную лошадь. — Доброе утро, — сказал он, поднимая голову и глядя в белое небо. — Хотя не очень-то оно и доброе. — Я умру… Я умру, и мне уже не придется двигаться. — У нас нет еды, так что, если мы останемся здесь, ты действительно умрешь. Тогда я смогу съесть тебя и вернуться обратно на ту сторону гор. Ученик мага слабо улыбнулся. — И что мы будем делать? Действительно, что? — Где мы найдем твоего Байяза? — В Великой Северной библиотеке. Логен не слышал о таком месте, но ведь его никогда не интересовали книги. — И где это? — К югу отсюда, около четырех дней пути верхом, около большого озера. — Ты знаешь дорогу? Ученик мага встал, слегка пошатываясь. Он дышал быстро и неглубоко, был призрачно бледен, а его лицо усеивали бисеринки пота. — Кажется, да, — пробормотал он не слишком уверенно. Ни Ки, ни его лошадь не продержатся четыре дня без еды, даже если предположить, что они не заблудятся. Найти еду — вот главная задача. Лучше всего следовать вдоль дороги, текущей через леса на юг, несмотря на больший риск. Там можно встретить разбойников, но корма для лошади в лесу много; в любом другом случае путники, скорее всего, погибнут от голода. — Ты поедешь верхом, — сказал Логен. — Но ведь это я потерял лошадей! Значит, мне и идти пешком. Логен положил руку на лоб юноши, горячий и влажный. — У тебя лихорадка. Тебе лучше ехать верхом. Ученик не пытался настаивать. Он взглянул вниз, на Логеновы изорванные сапоги: — Сможешь надеть мои сапоги? — Они слишком маленькие, — покачал головой Логен. Он встал на колени перед дымящимися остатками костра и сложил губы трубочкой. — Что ты делаешь? — У каждого костра есть свой дух. Я положу этого себе под язык, а потом мы сможем использовать его, чтобы разжечь новый костер. Ки был слишком болен, чтобы удивляться. Логен втянул духа в рот и закашлялся, содрогаясь от горечи дыма. — Ты готов? — спросил он ученика. Тот развел руками и с безысходной покорностью ответил: — Я уже собрался.
Малахус Ки любил поговорить. Он говорил без умолку, пока они двигались к югу через пустоши, а солнце светило в тусклом небе и когда они входили в леса ближе к вечеру. Болезнь не мешала Малахусу болтать, и Логен не возражал. Он давно ни с кем не говорил, а сейчас слова ученика помогали ему отвлечься от боли в ногах. Логен терзался от голода и усталости, но главной проблемой были именно ноги. Его сапоги превратились в обрывки старой кожи, пальцы были изрезаны и разбиты, голень все еще горела от зубов шанка. Каждый шаг стал пыткой. Когда-то Логена называли самым страшным человеком на Севере, а теперь его самого страшили камни и неровности дороги. Это походило на издевку. Логен вздрогнул, наступив на очередной острый камень. — …так я провел семь лет в учении у мастера Захаруса. Его имя славится среди магов, он пятый из двенадцати учеников Иувина. Великий человек! — продолжал рассказ Ки. Очевидно, что все дела магов были в его глазах великими. — Потом он решил, что я достаточно подготовлен и могу отправляться в Великую Северную библиотеку к мастеру Байязу, чтобы заслужить посох мага. Но там мне пришлось нелегко. Мастер Байяз — чрезвычайно требовательный и… Лошадь вдруг встала как вкопанная и фыркнула, потом прянула в сторону и сделала неуверенный шаг назад. Логен понюхал воздух и нахмурился. Где-то рядом были люди, причем весьма грязные. Он должен был почуять это раньше, но отвлекся из-за боли в ногах. Ки глянул на него с седла: — Что там? Словно в ответ на его вопрос, шагах в десяти перед ними из-за дерева вышел человек, а немного дальше на дороге появился еще один. Оба были, без сомнения, совершенным отребьем: грязные, бородатые, одетые в изодранные куски разношерстного меха и кожи — в общем, почти как сам Логен. У тощего парня, который стоял слева от них, имелось копье с зазубренным наконечником. Здоровый верзила справа держал тяжелый меч, весь в пятнах ржавчины; его голову прикрывал старый помятый шлем с шипом наверху. Ухмыляясь, они двинулись навстречу Логену. Сзади раздался какой-то звук, и Логен тревожно обернулся через плечо. Третий человек — с большим чирьем на лице — осторожно подбирался к ним вдоль дороги, сжимая в руках тяжелый топор. Ки наклонился к Логену с седла, его глаза широко раскрылись от страха: — Это что, разбойники? — Ты действительно провидец, мать твою, — прошипел Логен сквозь стиснутые зубы. Люди остановились, не дойдя до них пары шагов. Верзила в шлеме, по-видимому, командовал. — Хорошая лошадь, — прорычал он. — Не хотите ее нам одолжить? Парень с копьем ухмыльнулся и взялся за уздечку. Положение все-таки изменилось к худшему. Минуту назад казалось, что это уже невозможно, но судьба нашла способ. Логен сомневался, что от Ки будет толк в драке. Значит, он один против троих (если у разбойников нет сообщников), с единственным ножом. Если Логен не справится, их с Малахусом ограбят и, скорее всего, убьют. Тут надо смотреть правде в глаза. Он снова оглядел бандитов. Они не ожидали сопротивления от двух невооруженных людей, и их копье смотрело в сторону, наконечником в землю. Что касается топора, то приходилось положиться на удачу. Это печальная истина: человек, который бьет первым, обычно бьет и последним, так что Логен повернулся к парню в шлеме и выплюнул огненного духа ему в лицо. В воздухе дух воспламенился и жадно набросился на разбойника. Голову оборванца охватили языки шипящего пламени, меч с лязгом упал на землю. Бандит в отчаянии схватился за лицо, и его руки тоже загорелись. Он с воплем кинулся прочь. Лошадь Ки испугалась огня, фыркнула и дернулась назад. Тощий разбойник охнул и споткнулся, и в этот момент Логен бросился на него, одной рукой схватился за древко копья и ударил парня головой в лицо. Нос бандита хрустнул, столкнувшись со лбом Логена, и разбойник пошатнулся, по его подбородку заструилась кровь. Логен еще раз дернул за копье, размахнулся правым кулаком по широкой дуге и врезал противнику по шее. Хрипя и задыхаясь, бандит упал, и Логен вырвал копье из его рук. Он почувствовал за спиной движение, бросился на землю и быстро откатился влево. Топор со свистом пронесся в воздухе над его головой и рассек бок лошади длинной раной, разбрызгивая по земле капли крови; на лету он срезал пряжку с седельной подпруги. Разбойник с чирьем покачнулся, разворачиваясь вслед за своим топором. Логен прыгнул на него, но наступил на камень и подвернул лодыжку; он пошатнулся, словно пьяный, взревев от боли. Стрела, выпущенная откуда-то сзади, из-за деревьев, прогудела мимо его лица и пропала в кустарнике по ту сторону дороги. Лошадь фыркала и брыкалась, бешено вращая глазами, потом пустилась вдоль по дороге безумным галопом. Седло соскользнуло с ее спины, и Малахус Ки с криком свалился в кусты. Думать о нем не было времени. Логен заревел и набросился на человека с топором, направив копье в его сердце. Тот успел подставить топор и отвести наконечник в сторону, но недостаточно далеко — копье проткнуло плечо разбойника, развернув его вокруг оси. Раздался резкий хруст, и древко переломилось; Логен потерял равновесие и нырнул вперед, повалив Чирья на дорогу. Торчавший из спины бандита наконечник копья глубоко разрезал скальп его противника, упавшего сверху. Логен обеими руками схватил врага за спутанные волосы и с силой впечатал лицом в дорожный булыжник. Голова его кружилась, глаза заливала кровь, и он вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы заметить еще одну стрелу. Она прилетела из-за деревьев и глухо ударилась о ствол совсем рядом. Логен кинулся к лучнику. Теперь он увидел его: мальчик лет четырнадцати, уже достававший новую стрелу. Логен вытащил нож. Мальчик торопливо прилаживал стрелу, но в его глазах плескалась паника. Он неловко дернул тетиву, пронзил собственную руку и глядел на рану с изумлением. Логен был уже над ним. Мальчишка замахнулся луком, но Логен нырнул под удар и прыгнул вперед, вонзая нож снизу вверх обеими руками. Клинок поддел мальчика под подбородок и поднял в воздух, затем отломился от рукояти и застрял в шее жертвы. Тело свалилось на Логена, и зазубренный обломок ножа полоснул его по руке, оставив длинный порез. Кровь заливала все вокруг — хлестала из ссадины на черепе Логена, из пореза на его руке, из зияющей раны в горле мальчика. Логен отпихнул труп в сторону, пошатнулся, прислонился к дереву и глотнул воздуха. Его сердце колотилось, кровь ревела в ушах, желудок выворачивался наизнанку. — Я еще жив, — прошептал он. — Я жив… Раны на голове и руке начали пульсировать. Еще два шрама. Могло быть гораздо хуже. Он стер кровь с глаз и похромал обратно к дороге. Малахус Ки с пепельным лицом стоял и смотрел на три трупа. Логен взял его за плечи и оглядел с ног до головы. — Ты ранен? — спросил он. Ки по-прежнему пялился на тела. Он спросил: — Они мертвы? Труп верзилы в шлеме еще дымился, издавая чудовищно аппетитный запах. Логен заметил, что у разбойника хорошие сапоги — гораздо лучше его собственных. Шея бандита с чирьем была вывернута слишком круто, чтобы тот остался жив; к тому же из тела торчал обломок копья. Логен перевернул ногой тощего: с залитого кровью лица так и не сошло выражение изумления, глаза слепо уставились в небо, рот разинут. — Должно быть, перебил ему дыхательное горло, — пробурчал Логен. Его руки были в крови. Он сжал их, чтобы остановить дрожь. — А тот, что прятался за деревьями? — проговорил Ки. Логен лишь кивнул и спросил: — Скажи лучше, что с лошадью? — Ускакала, — унылым голосом ответил ученик мага. — Что мы будем делать? — Посмотрим, нет ли при них какой-нибудь еды. — Логен показал на дымящийся труп: — И ты поможешь мне снять с него сапоги.
Фехтование
— Наступайте, Джезаль, наступайте! Не стесняйтесь! Джезаль был только рад повиноваться. Он прыгнул вперед и сделал выпад правой. Вест, уже потерявший равновесие, неловко попятился; он совершенно выбился из сил и с трудом сумел парировать удар своим коротким клинком. Сегодня они дрались полузаточенным оружием, чтобы добавить происходящему остроты. Таким клинком нельзя по-настоящему проткнуть противника, но можно нанести пару болезненных царапин, если очень постараться. Джезаль намеревался устроить это майору в отместку за вчерашнее унижение. — Вот так, задайте ему перцу! Выпад, капитан, выпад! Вест попытался произвести неуклюжий режущий удар, но Джезаль заметил надвигающийся клинок и отбил его в сторону, по-прежнему наступая и коля шпагой что было мочи. Он хлестнул левым клинком, потом еще раз; Вест отчаянным движением блокировал удар и попятился, но сзади была стена. Теперь он попался! Капитан радостно засмеялся и снова ринулся на противника, выставив перед собой длинную шпагу, но тут Вест, к немалому удивлению Джезаля, неожиданно воспрянул, ускользнул вбок и отбил атаку с разочаровывающей твердостью. Джезаль потерял равновесие, качнулся вперед и потрясенно ахнул, когда его шпага попала в трещину между камнями. Клинок вырвался из онемевшей руки капитана и дрожал, воткнувшись в стену. Вест метнулся вперед, нырнул под второй клинок Джезаля и с силой врезался в противника плечом. — У-уф, — выдохнул Джезаль, качнулся назад и рухнул на пол, выронив свою короткую шпагу. Клинок заскользил по камням, и лорд-маршал Варуз ловко прижал его ногой. Затупленный кончик шпаги майора Веста остановился в воздухе у горла капитана. — Черт знает что! — выругался Джезаль. Майор, широко улыбаясь, предложил ему руку. — Именно, — глубоко вздохнул Варуз. — Именно черт знает что. Еще более жалкое зрелище, чем вчерашнее, если такое возможно! Вы опять позволили майору Весту обвести вас вокруг пальца! Джезаль угрюмо отмахнулся от протянутой руки и поднялся на ноги. — Он ни на минуту не потерял контроль в этой схватке! — продолжал маршал. — Вы дали заманить себя, а затем разоружить! Разоружить! Даже мой внук не сделал бы подобной ошибки, а ведь ему восемь лет! — Варуз ударил об пол своей тросточкой. — Прошу вас, объясните мне, капитан Луфар, как вы победите в фехтовальном турнире, если будете валяться на полу без оружия? Джезаль насупился, потирая затылок. — Не можете? Запомните на будущее: если вы вдруг упадете с обрыва с клинками в руках, я бы хотел видеть, что ваши мертвые пальцы по-прежнему крепко сжимают оружие. Вы слышите меня? — Да, маршал Варуз, — угрюмо буркнул Джезаль, от души желая, чтобы старая сволочь сам свалился с обрыва. Или, например, с Цепной башни. Это было бы справедливо. И майор Вест пускай присоединится к нему. — Излишняя самоуверенность — проклятие для фехтовальщика! Вы должны смотреть на каждого противника так, словно он у вас последний. Что касается того, как работают ваши ноги… — Варуз с отвращением скривил губы. — То все замечательно, пока вы двигаетесь вперед. Однако стоит вам оказаться в позиции обороны, и вы теряетесь. Майор чуть ткнул вас, и вы тут же повалились, словно школьница в обмороке! Вест смотрел на Джезаля с широкой улыбкой. Ему это нравилось. Ему это очень нравилось, черт подери! — Говорят, что у Бремера дан Горста ноги тверды, как стальные колонны. Стальные колонны, так я слышал! Говорят, что свалить его на землю труднее, чем обрушить Дом Делателя! — Лорд-маршал указал на очертания огромной башни, маячившей поверх окружавших двор зданий. — Дом Делателя! — раздраженно повторил он. Джезаль фыркнул и стукнул об пол носком сапога. В сотый раз он утешал себя мыслью, что можно плюнуть на все это и никогда больше не брать в руки шпагу. Но что скажут люди? Его отец до идиотизма гордился им, вечно хвастался перед всеми мастерством Джезаля и твердо решил увидеть, как сын сражается на площади Маршалов перед вопящей толпой. Если сейчас бросить фехтование, отец будет оскорблен до глубины души. Тогда придется сказать «прощай» и новому званию, и жалованью, и амбициям. Несомненно, братьям это придется по вкусу. — Устойчивость — вот ключ ко всему, — продолжал разглагольствовать Варуз. — Сила фехтовальщика начинается с его ног! С этого дня мы добавим к вашим упражнениям еще один час на бревне. Каждый день. Джезаль сморщился. — Итак: пробежка, упражнения с тяжелым брусом, позиции, один час спарринга, снова позиции и один час на бревне. — Лорд-маршалудовлетворенно кивнул. — Пока что этого достаточно. Надеюсь увидеть вас завтра в шесть часов утра трезвым как стеклышко. — Варуз посмотрел на него, нахмурив брови. — Трезвым. Как. Стеклышко, — раздельно повторил он.— Это не может продолжаться до бесконечности, — бормотал Джезаль, с трудом ковыляя в казарму. — Сколько такого дерьма может вынести человек? Вест ухмыльнулся: — Это еще ничто. Я никогда не видел, чтобы старая сволочь был с кем-нибудь так мягок. Должно быть, ты ему действительно нравишься. Со мной он вел себя как минимум вдвое хуже. Джезаль не мог поверить: — Что? Еще хуже? — Я не имел таких данных, как у тебя. Он заставлял меня держать тяжелый брус над головой весь вечер, пока тот не падал на меня. — Майор слегка вздрогнул, словно даже воспоминание было болезненным. — Он заставлял меня бегать вверх и вниз по Цепной башне в полной амуниции. Я тренировался по четыре часа ежедневно. — Как же ты вынес это? — У меня не оставалось выбора. Я ведь не дворянин. Фехтование было для меня единственным способом отличиться. Но в итоге все окупилось. Сколько ты знаешь простолюдинов в личной королевской охране? Джезаль пожал плечами: — Да, если подумать, немного. По его понятиям, простолюдины вообще не должны здесь служить. — Но ты из хорошей семьи, ты уже стал капитаном, — продолжал Вест. — Если тебе удастся выиграть турнир, ты далеко пойдешь. Хофф — лорд-камергер, Маровия — верховный судья, да и сам Варуз, если уж на то пошло, — все они были чемпионами в свое время. Чемпионы хорошей крови всегда поднимаются очень высоко. — Как твой друг Занд дан Глокта? — хмыкнул Джезаль. Это имя упало между ними, как камень. — Ну… почти всегда. — Майор Вест! — раздался сзади грубый голос. К ним спешил коренастый сержант со шрамом на щеке. — А, сержант Форест, как поживаете? — спросил Вест, приветливо хлопая солдата по спине. Майор умел ладить с крестьянами, и Джезаль не мог не вспомнить о том, что Вест и сам почти крестьянин. Да, он получил образование, стал офицером и все прочее; но если подумать, у него по-прежнему больше общего с этим сержантом, чем с Луфаром. Сержант просиял: — Очень хорошо, благодарю вас, сэр! — Он почтительно кивнул Джезалю: — Доброе утро, капитан. Джезаль удостоил его сухим кивком и перевел взгляд на простиравшийся перед ним проспект. Он не понимал, зачем офицеру поддерживать дружеские отношения с простыми солдатами. Кроме того, сержанта уродовал шрам, а Джезаль не хотел иметь никаких дел с безобразными людьми. — Чем могу быть вам полезен? — спросил Вест. — Маршал Берр желает вас видеть, сэр, у него срочное совещание. Всем старшим офицерам приказано быть. Лицо Веста помрачнело. — Я прибуду сразу же, как только смогу. Сержант отсалютовал и зашагал прочь. — В чем там дело? — небрежно спросил Джезаль. Он наблюдал, как некий клерк преследовал улетевшую бумагу. — Инглия. Этот Бетод, король Севера… — Вест сморщился, произнося имя короля, словно оно было горьким на вкус. — Говорят, он разгромил всех своих врагов на Севере и теперь лезет в драку с Союзом. — Ну что ж, если он сам хочет драки… — легкомысленно отозвался Джезаль. Войны, по его мнению, были весьма полезны — отличная возможность стяжать славу и продвинуться по службе. Легкий ветерок пронес оброненную бумагу мимо его сапога. Следом бежал и сам запыхавшийся клерк. Джезаль усмехнулся, глядя на его неуклюжие попытки поймать улетевший документ. Майор ловко подхватил перепачканную бумагу и протянул клерку. — Спасибо, сэр, — проговорил тот с выражением такой благодарности, что его потное лицо выглядело просто жалким. — Огромное вам спасибо! — Не стоит, — буркнул Вест. Отвесив угодливый поклон, клерк поспешил прочь. Джезаль был разочарован — его весьма забавляло, как тот охотился за бумагой. — Может начаться война, но сейчас это наименьшая из моих проблем. — Вест тяжело вздохнул. — Моя сестра прибыла в Адую. — Не знал, что у тебя есть сестра. — Да, она у меня есть, и она здесь. — И что с того? Джезаль не испытывал большого желания выслушивать рассказы майора о его сестре. Сам Вест, возможно, и сумел вытащить себя из грязи, но дела его семья совершенно не касались Джезаля. Капитана занимали бедные простолюдинки, которыми он мог воспользоваться, и богатые светские дамы, на которых он в будущем мог бы жениться. Остальные женщины его не интересовали. — Видишь ли, моя сестра, может быть, и очаровательна, но она ведет себя несколько… необычно. Когда у нее плохое настроение, это сущее наказание для всех вокруг. По правде говоря, я бы предпочел иметь дело с бандой северян, чем с ней. — Да брось ты, Вест, — рассеянно сказал Джезаль, почти не слушая. — Уверен, никаких особых трудностей она не доставит. Лицо майора просветлело. — Я рад, что ты так говоришь. Сестре очень хотелось увидеть Агрионт собственными глазами, и я годами обещал ей устроить экскурсию, если она когда-нибудь окажется здесь. Вообще-то мы как раз договорились на сегодня. Сердце Джезаля екнуло. — Однако теперь, с этим совещанием… — продолжал Вест. — Но у меня так мало времени! — жалобно захныкал капитан. — Обещаю, что помогу тебе наверстать упущенное. Встретимся у меня через час. — Нет, постой… Однако Вест уже торопливо шагал прочь.
«Только бы она не оказалась уродиной, — думал Джезаль, медленно подходя к двери майора Веста и неохотно поднимая кулак, чтобы постучать. — Только бы она не оказалась уродиной. Или дурой. Как не хочется терять вечер с глупой девицей». Его рука почти коснулась деревянной поверхности, когда изнутри послышались громкие голоса. Капитан замер в коридоре и ближе придвинул ухо в надежде разобрать что-нибудь лестное о себе. — А что случилось с твоей горничной? — донесся до него приглушенный голос Веста. Судя по всему, майор был весьма раздражен. — Мне пришлось оставить ее. Накопилось слишком много дел. Никто не занимался домом уже несколько месяцев. Сестра Веста. Сердце Джезаля упало. Голос низкий — значит, скорее всего, она толстая. Джезаль не мог позволить себе появиться на улицах Агрионта под руку с толстой девушкой. Это разрушит его репутацию. — Но ты же не можешь ходить по городу одна! — Слушай, я же добралась сюда одна и ничего не случилось, правда? Ты забываешь, кто мы такие, Коллем. Я вполне могу обойтись без прислуги. Для большинства здешних я сама немногим лучше прислуги. Кроме того, за мной присмотрит твой друг, капитан Луфар. — Это еще хуже. И ты прекрасно это знаешь, черт возьми! — Но я же не могла знать, что ты окажешься занят. Ты мог найти время, чтобы повидаться с собственной сестрой! — Она явно не глупа. Но толстая, да еще и сварливая… — Разве рядом с твоим другом я не буду в безопасности? — Да, он вполне надежен. Но будет ли он в безопасности рядом с тобой? — Джезаль не совсем понял, что майор хотел сказать этим замечанием. — Ты собираешься гулять по Агрионту одна, да еще с человеком, которого едва знаешь! Не прикидывайся дурочкой, ты все понимаешь! Что подумают люди? — Мне насрать, что подумают люди! Джезаль рывком отодвинулся от двери. Он не привык слышать подобные выражения из дамских уст. Толстая, сварливая, да еще и вульгарная, черт побери! Все гораздо хуже, чем он предполагал. Джезаль поглядел в конец коридора, готовый сбежать. Мысленно он подбирал подходящие извинения. Однако — проклятое невезение! — кто-то поднимался по лестнице. Теперь не получится уйти незамеченным. Придется постучать. Надо собраться с духом и поскорее покончить с этим делом. Скрипнув зубами, он громко забарабанил в дверь. Голоса резко смолкли, и Джезаль изобразил фальшивую дружелюбную улыбку. Дверь распахнулась. Он ожидал увидеть нечто вроде приземистой и толстой копии майора Веста в платье. И сильно ошибся. Фигура девушки, возможно, и была несколько более пышной, чем того требовала строгая мода — при дворе предпочитали костлявых девиц, — но толстухой ее никак не назовешь. У нее оказались темные волосы и смуглая кожа — более темного оттенка, чем тот, что считался идеальным. Джезаль знал, что дама должна тщательно избегать солнечных лучей, но сейчас, глядя на сестру Веста, не мог вспомнить почему. Ее темные, почти черные глаза сияли в полумраке дверного проема, и, хотя в нынешнем сезоне всем кружили головы голубоглазые красавицы, это было чарующе и неотразимо. Девушка улыбнулась Джезалю. Улыбка ее выглядела странно: с одной стороны уголки губ поднимались несколько выше, чем с другой. Это внушало смутное беспокойство — словно она знала что-то забавное, чего не знал он. Ровные великолепные зубы, белые и блестящие. Гнев капитана быстро исчез. Чем дольше он смотрел на нее, тем сильнее она ему нравилась и тем меньше здравых мыслей оставалось в его голове. — Здравствуйте, — сказала она. Джезаль приоткрыл рот, но не произнес ни звука. Его мозг был пуст, как белый лист. — Вы, должно быть, капитан Луфар? — Э-э… — Я сестра Коллема — Арди. — Она хлопнула себя по лбу. — Ох, какая же я идиотка: Коллем наверняка давно рассказал вам обо мне! Я знаю, вы с ним большие друзья. Джезаль неловко посмотрел на майора, а тот смущенно нахмурился. Вряд ли уместно сообщать Арди, что капитан и не подозревал о ее существовании вплоть до сегодняшнего утра. Джезаль отчаянно пытался придумать какой-то интересный ответ, но ничего не шло на ум. Арди схватила гостя за локоть и потащила в комнату, не переставая говорить: — Я знаю, вы великий фехтовальщик, но мне говорили, что ваш ум острее вашей шпаги. И что с друзьями вы предпочитаете использовать шпагу, потому что ваш ум слишком опасен. Она выжидающе взглянула на него. — Ну, — промямлил он, — я действительно немного фехтую… Ужасно. Просто кошмар. — Это тот самый Луфар или к нам зашел садовник? — воскликнула она и оглядела его со странным выражением. Примерно таким же взглядом Джезаль осматривал лошадь перед покупкой: настороженно, очень внимательно и чуть-чуть презрительно. — Похоже, садовников здесь наряжают в красивые мундиры, — наконец заключила она. Ее слова походили на оскорбление, но Джезаль был слишком занят, пытаясь придумать умную реплику, чтобы обращать на это внимание. Он знал, что должен сказать что-либо сейчас или провести остаток дня в неловком молчании, поэтому открыл рот и положился на удачу: — Прошу прощения, если я выгляжу растерянным. Ведь майор Вест — не очень-то привлекательный мужчина, и как мог я ожидать, что у него такая восхитительная сестра? Вест фыркнул. Его сестра приподняла бровь и принялась загибать пальцы: — Дерзко по отношению к моему брату; это хорошо. Немного забавно, что тоже хорошо. Честно, что довольно необычно. И очень лестно для меня, что, разумеется, превосходно. Немного запоздало, но в целом ожидание стоило того. — Она взглянула Джезалю прямо в глаза. — Может быть, вечер не совсем потерян. Джезаль сомневался, что ему понравилось последнее замечание и то, как она на него смотрела. Но ему самому очень нравилось смотреть на нее, и он был готов простить ей многое. Знакомые ему женщины редко говорили что-нибудь умное, особенно хорошенькие. Он подозревал, что их специально обучали лишь улыбаться, кивать и слушать речи мужчин. В целом он был согласен с таким положением вещей, но ум очень шел сестре Веста, и она пробудила его любопытство. Про лишний вес и сварливость можно забыть. Что же до вульгарности — симпатичные люди никогда не бывают вульгарны, не так ли? Они просто… ведут себя необычно. Джезаль уже думал, что вечер, как она и говорила, не совсем потерян. Вест направился к двери. — Теперь я должен оставить вас вдвоем потешаться друг над другом. Меня ждет лорд-маршал Берр. Только не делайте того, чего не стал бы делать я, хорошо? Последние слова были обращены к Джезалю, но Вест смотрел на свою сестру. — Кажется, нам позволили делать почти все, что угодно, — откликнулась она, поймав взгляд капитана. Тот с изумлением почувствовал, что краснеет, как девочка. Он кашлянул и посмотрел себе под ноги. Вест закатил глаза. — Боже милосердный! — воскликнул он, и дверь за ним закрылась. — Хотите выпить? — спросила Арди, уже наливая вино в бокал. Наедине с очаровательной молодой девушкой. Едва ли в этом есть что-то новое, говорил себе Джезаль, однако ему явно не хватало обычной уверенности. — Да, спасибо, вы очень любезны. Конечно же, выпить — это как раз то, что поможет успокоить его нервы. Арди протянула ему бокал и налила второй для себя. Он сомневался, что молодой даме пристало пить в такое время, но не решился об этом заговорить. В конце концов, она не его сестра. — Расскажите мне, капитан, как вы познакомились с моим братом? — Ну, он мой непосредственный начальник. Кроме того, мы вместе фехтуем. — Его мозги снова заработали. — Но… вы ведь и сами все знаете. Она усмехнулась. — Конечно, но моя гувернантка придерживалась мнения, что надо позволять молодым людям принимать участие в беседе. Джезаль от неожиданности закашлялся и пролил вино себе на куртку. — О боже, — пробормотал он. — Сейчас, подержите пока это… Арди отдала Джезалю свой бокал, и обе руки капитана теперь оказались заняты. Когда она принялась вытирать вино с его груди белоснежным носовым платком, он не стал протестовать, хотя счел ее поведение довольно дерзким. По чести сказать, он мог бы возмутиться, не будь она такой хорошенькой. Понимает ли она, какое дивное зрелище открывается Джезалю в вырезе ее платья? Разумеется, нет, она ничего не понимала. Она приехала из деревни и еще не привыкла к тонким манерам… это безыскусное простодушие сельской девушки, и все такое прочее… А зрелище и впрямь было чудесное. — Вот так лучше, — проговорила Арди, хотя ее старания не слишком помогли — во всяком случае, мундиру. Она отобрала у Джезаля бокалы, быстро осушила свой, лихо запрокинув голову, и поставила оба на стол. — Ну что, пойдем? — Да-да… разумеется. Ах, пожалуйста. — Он предложил ей руку. Она повела Джезаля по коридору и вниз по лестнице, непринужденно болтая. Это был настоящий словесный шквал, и, как недавно заметил маршал Варуз, оборона капитана слабела. Он отчаянно парировал выпады Арди, пока они шли через широкую площадь Маршалов, но ему едва удавалось вставить слово. Создавалось впечатление, что девушка жила здесь много лет, а Джезаль — приезжий олух из провинции. — Там Палата военной славы? — Она кивнула в сторону высокой стены, отделявшей штаб-квартиру вооруженных сил Союза от остальной части Агрионта. — Совершенно верно. Именно там находятся канцелярии лорд-маршалов, казармы, арсеналы и… э-э… Он замолчал, не зная, что добавить, но Арди пришла ему на выручку. — Тогда мой брат тоже должен быть где-то там! Он ведь прославленный воин, как я понимаю: первый прошел в брешь при Ульриохе и все такое. — Э-э, ну да, майора Веста здесь очень уважают… — Но подчас он бывает занудой, да? Он очень любит казаться загадочным и озабоченным. Она изобразила на лице легкую отрешенную улыбку и задумчиво потерла подбородок, как делал ее брат. Она так точно скопировала выражение лица Веста, что Джезаль не мог не рассмеяться. Одновременно он подумал, что ей, пожалуй, не стоит идти так близко к нему и так интимно держать его под руку. Не то чтобы он возражал — нет, совсем напротив. Но на них смотрели люди. — Арди… — начал он. — А это, должно быть, аллея Королей? — Э-э, да. Арди… Она подняла голову и рассматривала монументальную статую Гарода Великого. Суровый взгляд изваяния был устремлен куда-то вдаль. — Это Гарод Великий? — спросила она. — Да. В темные века, пока не образовался Союз, он боролся за объединение трех королевств. Он был первым высоким королем. «Идиот, — подумал Джезаль, — она и так все знает, это же каждому известно». — Арди, я боюсь, что твой брат не… — А это Байяз, первый из магов? — Да, он был у Гарода самым доверенным советником. Арди… — Это правда, что для него до сих пор оставляют свободное место на закрытом совете? Вопрос захватил Джезаля врасплох. — Ну, я действительно слышал, что там есть пустое кресло, но я не знал, что… — Они кажутся такими суровыми, правда? — Ну… полагаю, тогда были суровые времена, — отозвался он, криво улыбаясь. По проспекту с грохотом проскакал рыцарь-герольд на огромном, покрытом хлопьями пены коне. Крылышки на его шлеме сверкали на солнце. Секретари бросились врассыпную, освобождая дорогу, и Джезаль мягко попытался увести Арди в сторону. К его великому смущению, она отказалась двинуться с места. Лошадь промчалась в нескольких дюймах от нее — настолько близко, что порыв ветра отбросил прядь волос Арди Джезалю в лицо. Девушка повернулась к нему, на ее щеках проступил возбужденный румянец, но она не утратила ни капли самообладания, хотя едва не попала под копыта. — Это был рыцарь-герольд? — спросила она, снова взяв Джезаля под руку, и двинулась вперед по аллее Королей. — Да, — хрипло ответил Джезаль; голос его не слушался. — У рыцарей-герольдов серьезнейшая миссия. Они доставляют королевские послания во все концы Союза. — Наконец-то сердце перестало бешено колотиться. — Даже по ту сторону круга Морей, в Инглию, Дагоску и Вестпорт. Они передают слова короля и не имеют права разговаривать ни о чем другом, кроме порученного им дела. — К нам как-то прибыл на корабле один рыцарь-герольд — Федор дан Хаден. Мы с ним болтали часами, — отозвалась Арди. Джезаль безуспешно попытался скрыть свое удивление. — Мы говорили и об Адуе, и о Союзе, и о его семье. Да и ваше имя упоминалось, — продолжала она, и Джезаль снова не смог притвориться беспечным. — В связи с предстоящим турниром. — Арди наклонилась к нему еще ближе. — Федор считает, что Бремер дан Горст изрежет вас на куски. Джезаль поперхнулся, но быстро справился с собой. — К несчастью, его мнение разделяют многие. — Но не вы сами, надеюсь? — Ну… Она остановилась и взяла капитана за руку, серьезно глядя ему в глаза. — Я уверена, вы одолеете его, что бы там ни говорили. Мой брат отзывается о вас очень высоко, а он обычно скуп на похвалы. — Э-э… — снова промямлил Джезаль. Его пальцы ощущали приятное покалывание. Глаза девушки были большими и темными, и Джезаль почувствовал, что ему опять не хватает слов. Арди прикусывала нижнюю губу, и мысли его начинали путаться. Такие прекрасные, сочные губы. Джезаль и сам не отказался бы нежно укусить их. — О, благодарю вас, — пробормотал он с глупой улыбкой. — А там, значит, парк, — сказала Арди, отворачиваясь от него, чтобы полюбоваться зеленью. — Он еще красивее, чем мне представлялось. — Гм… да, конечно. — Как чудесно попасть в самое сердце мира! Я так долго жила на окраине. Здесь принимаются самые важные решения и живут самые важные люди! — Арди провела рукой по листьям ивы, росшей возле дороги. — Коллем считает, что на Севере будет война. Его беспокоит моя безопасность. Думаю, именно поэтому он согласился на мой приезд сюда. Но мне кажется, он тревожится слишком сильно. А что вы думаете об этом, капитан Луфар? Еще пару часов назад он пребывал в блаженном неведении относительно политической ситуации на Севере. Но вряд ли это подходящий ответ. — Ну… — протянул он, изо всех сил пытаясь вспомнить имя, и наконец, к его огромному облегчению, оно всплыло из памяти: — Этому Бетоду не повредит хорошая взбучка, я полагаю. — Говорят, он собрал под свои знамена двадцать тысяч северян. — Арди наклонилась к нему. — Варваров, — промурлыкала она шепотом, — дикарей… Я слышала, он живьем сдирает кожу со своих пленников. Джезаль подумал, что это едва ли уместная тема для молодой дамы. — Арди… — проговорил он. — Но я не сомневаюсь, что с такими воинами, как вы и мой брат, мы, женщины, надежно защищены. Она повернулась и зашагала по дорожке. Джезалю снова пришлось поспешить, чтобы нагнать ее. — А это Дом Делателя? — Арди кивнула в сторону мрачного силуэта огромной башни. — Да, это он. — И это правда, что ни один человек туда не заходил? — Правда. Во всяком случае, на моей памяти. Мост всегда поднят и заперт на замок. Джезаль нахмурился, глядя на башню. Он удивился: почему он никогда не задумывался о ней? Башня всегда была здесь. Живя в Агрионте, незаметно привыкаешь к этому. — Кажется, я слышал, что она запечатана, — добавил он. — Запечатана? Арди придвинулась к нему очень близко. Джезаль нервно огляделся по сторонам, но никто на них не смотрел. — Не странно ли, что люди не пытаются зайти туда? Разве это не загадочно? — спрашивала девушка, и он ощущал ее дыхание на своей шее. — Ведь можно просто взломать дверь. Джезаль едва мог сосредоточиться, когда она стояла так близко. Испуганный и возбужденный, он внезапно подумал: уж не флиртует ли она с ним? Нет, нет, разумеется, нет! Она не привыкла к городским манерам, вот и все. Безыскусное простодушие деревенской девушки… Но она придвинулась так близко… не будь она так привлекательна и так уверена в себе… Не будь она… сестрой Веста. Он кашлянул и посмотрел вдоль дорожки, тщетно пытаясь отвлечься. Там гуляли несколько человек, но ни одного знакомого. Хотя… Внезапно чары Арди рассеялись, и Джезаля пробрал холод. К ним направлялась сгорбленная фигура человека, одетого слишком тепло для этого солнечного дня. Человек сильно прихрамывал и тяжело опирался на трость; он шел согнувшись и вздрагивая при каждом шаге, а более быстрые прохожие обходили его по широкой дуге. Джезаль попытался увести Арди в сторону прежде, чем хромой заметит их, но девушка грациозно увернулась и направилась прямиком к ковыляющему инквизитору. Тот почувствовал их приближение и резко вскинул голову. В его глазах загорелась искра узнавания. Сердце Джезаля упало. Избежать встречи было невозможно. — О, капитан Луфар, — приветливо произнес Глокта и пожал Джезалю руку, — какая приятная встреча! Удивительно, что Варуз отпустил вас так рано. Должно быть, годы смягчили его. — О нет, лорд-маршал по-прежнему весьма требователен, — возразил Джезаль. — Надеюсь, мои практики не слишком вас обеспокоили прошлой ночью? — Инквизитор горестно покачал головой. — Они не умеют себя вести. Совершенно не умеют! Но в своем деле они самые лучшие! Клянусь, у короля не найдется лучших слуг. — Полагаю, мы все служим королю по-своему. — Голос Джезаля прозвучал несколько более угрожающе, чем ему хотелось бы. Если Глокта был оскорблен, он ничем этого не выдал. — Совершенно верно. Кажется, я не знаком с вашей спутницей? — Нет. Это… — Мы ведь уже встречались, — сказала Арди, к немалому удивлению Джезаля, протягивая инквизитору руку. — Арди Вест. Глокта поднял брови. — Не может быть! — Он неловко нагнулся, чтобы поцеловать руку девушки. Джезаль заметил, как скривился его рот, когда он выпрямлялся, но беззубая улыбка быстро вернулась на лицо инквизитора. — Сестра Коллема Веста! Вы очень изменились. — К лучшему, я надеюсь, — засмеялась она. Джезаль чувствовал себя ужасно неуютно. — О, разумеется, — сказал Глокта. — Вы тоже изменились, Занд. — Арди внезапно стала очень печальной. — В нашей семье все так беспокоились о вас. Мы очень надеялись, что вы вернетесь целым и невредимым. Джезаль увидел, как по лицу Глокты пробежала судорога. — А потом, когда мы услышали, что с вами сделали… Как вы себя чувствуете? Инквизитор посмотрел на Джезаля взглядом холодным, как медленная смерть. Джезаль уставился на свои сапоги, чувствуя, как в горле поднимается комок страха. У него нет причин бояться этого калеки, не так ли? Но почему-то ему очень хотелось вновь оказаться сейчас в фехтовальном зале. Глокта перевел взор на Арди; его левое веко слегка подергивалось. Она смотрела на него без страха, ее глаза были полны спокойного участия. — Неплохо. Насколько это возможно. — Выражение его лица стало очень странным, и Джезаль почувствовал себя еще более неуютно. — Благодарю вас за то, что спросили. Серьезно. Меня никто не спрашивает об этом. Наступило неловкое молчание. Потом инквизитор вытянул вбок шею, и послышался громкий щелчок. — Ага! — произнес он. — Так-то лучше. Что ж, было очень приятно снова увидеться с вами обоими, но служба зовет. Он снова обратил к ним свою омерзительную улыбку и заковылял прочь, волоча левую ногу по гравию. Арди хмурилась и смотрела вслед его медленно удаляющейся сгорбленной спине. — Как это печально, — проговорила она вполголоса. — Что? — буркнул Джезаль. Он вспомнил о том огромном белом паскуднике на улице, о его сощуренных розовых глазах. Пленник с мешком на голове. Мы все служим королю по-своему… Вот именно. Он непроизвольно поежился. — Раньше они с братом были довольно близки. Однажды летом он приехал к нам погостить. Моя семья так гордилась знакомством с ним! Они с братом фехтовали каждый день, и Глокта всегда побеждал. Как он двигался — на это стоило посмотреть! Занд дан Глокта. Он был самой яркой звездой на тогдашнем небосклоне. — Она снова просияла своей мудрой полуулыбкой. — А теперь я слышу то же самое о вас. — Ну-у… — пробормотал Джезаль, не уверенный, хвалит она его или поддразнивает. Он не мог отделаться от ощущения, что проиграл сегодня два поединка — и с братом, и с сестрой. И сестра, похоже, отделала его сильнее.
Утренний ритуал
Стоял ясный солнечный день, и парк был до отказа набит пестро разодетыми гуляющими людьми. Полковник Глокта решительно шагал на какую-то важную встречу, прохожие кланялись и почтительно убирались с его дороги. Большинство он игнорировал и лишь самым значительным персонам оказывал честь, одаряя их своей ослепительной улыбкой. Счастливчики улыбались в ответ, восхищенные его вниманием. — Полагаю, все мы служим королю по-своему, — проскулил капитан Луфар и потянулся за шпагой, но Глокта оказался проворнее. Его клинок сверкнул и с быстротой молнии проткнул глотку насмешливому идиоту. Кровь брызнула в лицо Арди Вест, и она восторженно захлопала в ладоши, глядя на Глокту сияющими глазами. Луфар удивился тому, что его убили. — Ха! Вот так-то, — проговорил Глокта с улыбкой. Капитан повалился лицом вперед, кровь хлынула из его пронзенной шеи. Толпа одобрительно взревела, и Глокта почтил ее изящным низким поклоном. Всеобщий восторг удвоился. — О нет, полковник, вы не должны, — шепнула Арди, когда Глокта слизнул кровь с ее щеки. — Что не должен? — пророкотал он, обнимая ее и покрывая неистовыми поцелуями. Толпа неистовствовала. Наконец Глокта оторвался от Арди, а она вздохнула и с обожанием воззрилась на него снизу вверх своими большими темными глазами, слегка раскрыв губы. — Ваф вовеф арфи-экфор, — произнесла она с милой улыбкой. — Что? Толпа вдруг стихла, черт бы их всех побрал, и левый бок Глокты стал неметь. Арди нежно прикоснулась к его щеке. — Арфи-экфор! — крикнула она.В дверь колотили кулаками. Глаза Глокты распахнулись. «Где я? Кто я? О нет!.. О да». Он тут же осознал, что спал плохо: лежал, свернувшись под одеялом, лицом в подушку. Его левый бок потерял всякую чувствительность. Удары в дверь усиливались. — Арфи-экфор! — послышался безъязыкий рев Инея с той стороны. Боль пронзила шею Глокты, когда он попытался оторвать голову от подушки. «Ах, нет ничего лучше этого первого за день спазма, чтобы заставить мозги работать». — Да! — прохрипел он. — Дай мне минуту, черт подери! Тяжелые шаги альбиноса загремели, удаляясь от двери по коридору. Еще мгновение Глокта лежал неподвижно, затем осторожно передвинул правую руку и медленно-медленно, хрипло дыша от напряжения, попытался перевернуться на спину. В левой ноге закололо, и он сжал кулак. «Если бы эта чертова нога так и оставалась онемевшей!» Однако боль быстро распространялась по телу. Кроме того, он ощутил неприятный запах. «Черт побери, опять обделался». — Барнам! — взвыл Глокта и подождал, с трудом переводя дыхание. Левый бок пульсировал болью, словно мстил за усилие. Где же этот старый идиот? — Барнам!! — завизжал Глокта во всю силу легких. — С вами все в порядке, сэр? — послышался из-за двери голос слуги. «В порядке? В порядке, старый ты болван? Как ты думаешь, когда я в последний раз был в порядке?» — Нет, черт побери! Я наложил в постель! — Я согрел воду для ванны, сэр. Вы сможете встать? Однажды Инею пришлось ломать дверь. «Может быть, мне стоит оставлять ее открытой на ночь? Но тогда я не смогу спать». — Думаю, как-нибудь справлюсь, — просипел Глокта. Его язык был прижат к беззубым деснам, руки дрожали. Он с усилием вытащил себя из кровати и перебрался на стоявший рядом стул. Изуродованная беспалая левая нога инквизитора дергалась сама по себе, не желая подчиняться. Глокта глянул на нее с ненавистью: «Треклятая гнусная штуковина! Отвратительный, бесполезный кусок мяса! Почему они попросту не отрубили тебя? Почему я сам до сих пор не сделал этого?» Однако он знал почему. С обеими ногами он еще мог делать вид, что он наполовину человек. Он врезал кулаком по иссохшей лодыжке и немедленно пожалел об этом. «Глупо, глупо!» Боль поползла вверх по спине еще сильнее, чем прежде, увеличиваясь с каждой секундой. «Ну ладно, ладно, не будем ссориться. — Он принялся мягко потирать исхудавшую плоть. — Мы никуда не денемся друг от друга, так стоит ли мучить себя?» — Вы можете подойти к двери, сэр? Глокта сморщил нос от запаха, затем ухватил трость и медленно, мучительно заставил себя встать. Он проковылял через комнату, чуть не поскользнулся на полпути, но все же сумел удержаться, расплатившись мучительным всплеском боли. Потом прислонился к стене, чтобы удержать равновесие, повернул в замке ключ и с усилием распахнул дверь. Барнам стоял за порогом с протянутыми руками, готовый поймать его. «Какой стыд! Подумать только — я, Занд дан Глокта, величайший фехтовальщик Союза, позволяю старику-слуге отнести меня на руках в ванную, чтобы отмыть от моего же дерьма! Они все, наверное, смеются надо мной — все эти болваны, которых я когда-то победил. Если они меня еще помнят. Я бы и сам смеялся, не будь мне так больно». Несмотря на эти мысли, он безропотно перенес тяжесть с больной ноги, обхватив рукой плечи Барнама. «В конце концов, какая теперь разница? Надо облегчить себе жизнь, насколько возможно. Насколько это вообще возможно». Глокта сделал глубокий вдох. — Не торопись, нога еще не до конца ожила. Так они прыгали и ковыляли по коридору, слишком узкому для того, чтобы идти вдвоем. Казалось, что от ванной комнаты их отделяла целая миля. «А то и больше. Я бы согласился пройти сотню миль таким, каким я был прежде, чем дойти до ванной таким, каков я сейчас. Но это моя судьба. Вернуться в прошлое. Никогда». Восхитительно теплый пар обдал холодную и липкую кожу Глокты. С помощью Барнама, поддерживавшего хозяина под мышки, он медленно поднял правую ногу и осторожно опустил ее в воду. «Черт возьми, горячо!» Старый слуга помог инквизитору перенести через бортик вторую ногу, потом взял его под мышки, словно ребенка, и погрузил в ванну, так что Глокта оказался сидящим в воде по шею. — Ах-х! — Рот его разверзся в беззубой улыбке. — Горячо, как в печи Делателя, Барнам. До чего я это люблю. Тепло теперь добралось до его ноги, и боль понемногу отступала. «Не насовсем. Она никогда не уйдет совсем. Но так лучше. Намного лучше». Глокта чувствовал, что ему почти хватит сил, чтобы встретить еще один день. «Мне пришлось научиться любить маленькие радости жизни, вроде горячей ванны. Будешь любить эти маленькие радости, когда у тебя нет ничего другого».
Практик Иней ждал его внизу, в крошечной столовой, втиснув свою огромную тушу в низенькое кресло возле стены. Глокта рухнул на соседнее сиденье, и до его ноздрей донесся запах от исходившей паром овсянки. Из миски косо торчала деревянная ложка, даже не касаясь края. В желудке заурчало, рот наполнился обильной слюной. «Налицо все симптомы сильнейшей тошноты». — Ура! Снова овсянка! — вскричал Глокта. Он взглянул на неподвижно замершего практика. — Тому, кто кушает овсянку, дела нет до денег в банке. Вечно весел спозаранку тот, кто кушает овсянку! Розовые глаза смотрели не мигая. — Такая детская песенка, ее пела моя матушка. Впрочем, раньше я и не думал есть эту бурду. Но теперь, — он погрузил ложку в миску, — я ем овсянку без конца! Иней смотрел на него без выражения. — Она полезная, — проговорил Глокта, запихивая в рот ложку сладкой бурды и зачерпывая следующую. — Вкусная. — Он затолкал в себя еще каши. — И самое главное, — закончил он, чуть не подавившись, — ее не надо жевать! Он отпихнул от себя почти полную миску и отшвырнул ложку. — М-м-м! — промычал он. — С хорошего завтрака начинается хороший день, ты не находишь? Он как будто разговаривал с беленой стеной, только у стены было бы побольше эмоций. — Итак, архилектор снова желает меня видеть? Альбинос кивнул. — И чего же наш славный вождь хочет от нас, как ты думаешь? Иней пожал плечами. — Хм-м. — Глокта облизнул остатки овсянки с беззубых десен. — Как тебе показалось, он в хорошем настроении? Жест повторился. — Ладно, ладно, практик Иней, не стоит рассказывать мне все сразу, я не справлюсь с такой лавиной информации. Молчание. Барнам вошел в комнату и убрал миску со стола. — Хотите чего-нибудь еще, сэр? — Несомненно. Большой кусок мяса с кровью и хорошее хрустящее яблоко. — Он взглянул на практика Инея. — Я в детстве любил яблоки. «Сколько раз я уже повторял эту шутку?» Иней бесстрастно смотрел на него. Смеха от него не дождешься. Глокта повернулся к Барнаму, и старик изобразил усталую улыбку. — Ну ладно, — вздохнул Глокта. — У человека должна быть надежда, не так ли? — Разумеется, сэр, — пробормотал слуга, направляясь к двери. «Не так ли?»
Кабинет архилектора располагался на самом последнем этаже Допросного дома, а это означало долгий мучительный путь наверх. Что еще хуже — в коридорах было полно народа. Практики, служащие, инквизиторы кишели повсюду, как муравьи в навозной куче. Когда Глокта ощущал на себе их взгляды, он хромал вперед, улыбаясь и высоко держа голову. Когда он чувствовал, что остался один, он останавливался и переводил дыхание, потел и ругался черными словами, потирал и шлепал свою ногу, чтобы возвратить в нее скудную жизнь. «Зачем надо лезть так высоко?» — спрашивал он себя, шаркая по сумрачным коридорам и взбираясь по спиральным лестницам огромного лабиринта. К тому времени, как он достиг приемной, Глокта совершенно вымотался, тяжело дышал и натер левую руку рукояткой трости. Секретарь архилектора с подозрением уставился на него из-за большого черного стола, занимавшего половину комнаты. Напротив стояло несколько стульев для посетителей, нервно дожидавшихся своей очереди. Большую двойную дверь в кабинет окаймляли два здоровенных практика: неподвижные и мрачные, они тоже походили на мебель. — Вам назначено? — требовательно спросил секретарь. Он говорил высоким пронзительным голосом. «Ты прекрасно знаешь, кто я такой, самодовольный говнюк!» — Конечно, — резко ответил Глокта. — Неужели вы думаете, что я стал бы лезть на этот чердак лишь затем, чтобы полюбоваться вашим столом? Секретарь окинул его надменным взглядом. Это был бледный миловидный юноша с копной желтых волос. «Какой-то высокомерный пятый сын мелкого дворянчика, страдавшего чрезмерной активностью чресел, будет смотреть на меня свысока?» — Ваше имя? — спросил секретарь презрительно. Терпение Глокты было истощено долгим подъемом. Он хрястнул тростью по поверхности стола так, что секретарь чуть не выпрыгнул из своего кресла. — Ты что, черт тебя дери, совсем без мозгов? Сколько у вас здесь увечных инквизиторов? — Э-э… — промямлил секретарь, нервно жуя губами. — Э-э? Э-э? Это что — число такое, «э-э»? Отвечай! — Ну, я, конечно… — Я Глокта, болван! Инквизитор Глокта! — Да, господин, я просто… — А ну вытаскивай свой жирный зад из кресла, идиот! Не заставляй меня ждать! Секретарь вскочил на ноги, поспешил к двери, открыл одну створку и почтительно встал рядом. — Так-то лучше, — проворчал Глокта и зашаркал следом за ним. Ковыляя мимо практиков, он покосился на них и заметил на лице одного слабую улыбку. Комната мало изменилась с тех пор, как он приходил сюда в последний раз, шесть лет назад. Это было округлое, похожее на пещеру помещение; купол потолка украшали уродливые резные лица горгулий, из единственного огромного окна открывался впечатляющий вид на шпили Университета и большой кусок внешней стены Агрионта, за которыми маячил зловещий силуэт Дома Делателя. Белые стены почти сплошь закрывали полки и шкафы, где громоздились высокие аккуратные стопки папок и бумаг. С немногочисленных свободных участков глядели несколько темных портретов, включая большой портрет теперешнего короля Союза в молодости. Король выглядел мудрым и строгим. «Нарисовано, конечно, еще до того, как он превратился в дряхлое пугало. Нынче в нем куда меньше властности и куда больше капающей слюны». В центре комнаты стоял тяжелый круглый стол, а на его столешнице была изображена очень детальная карта Союза. Каждый город, где имелось отделение инквизиции, отмечался драгоценным камнем, а посередине возвышался маленький серебряный макет Адуи. За этим столом в старинном кресле с высокой спинкой сидел сам архилектор, погруженный в разговор с другим человеком — сухопарым, лысеющим стариком с кислой физиономией, в темной одежде. Завидев ковыляющего к ним Глокту, Сульт просиял; выражение лица его собеседника не изменилось. — О, инквизитор Глокта, очень рад, что вы смогли к нам присоединиться. Вы знакомы с генеральным инспектором Халлеком? — Нет, еще не имел удовольствия, — ответил Глокта. «Впрочем, судя по его виду, это не большое удовольствие». Старый бюрократ поднялся с места и без особого энтузиазма пожал Глокте руку. — А это один из моих инквизиторов, Занд дан Глокта, — проговорил архилектор. — Да-да, конечно, — буркнул Халлек. — Вы, если не ошибаюсь, служили в армии? Я как-то видел, как вы фехтуете. Глокта постучал тростью по ноге: — Едва ли это случилось недавно. — Да, верно… Повисло молчание. — Генеральный инспектор, вероятее всего, скоро получит весьма значительное повышение, — сказал Сульт. — Его ждет место в закрытом совете. «В закрытом совете, да неужели? И правда, весьма значительное повышение!» Однако Халлек, казалось, не испытывал особого восторга. — Я могу считать этот вопрос решенным, только когда его величество изволит пригласить меня, — отрезал он. — Не раньше. Сульт без усилий обогнул этот острый угол. — Я уверен, совет понимает, что вы единственный, кого стоит рекомендовать теперь, когда Сепп дан Тойфель больше не является кандидатом. «Наш старый друг Тойфель? Не является кандидатом для чего?» Халлек нахмурился и покачал головой. — Тойфель… Я работал с ним десять лет. Он мне никогда не нравился… «И никто другой, судя по твоему виду». — Но я никогда бы не подумал, что он изменник. Сульт скорбно покачал головой: — Мы все тяжело это переживаем. Но вот у меня его признание, черным по белому. — Он со страдальческой миной потряс сложенным листом. — Боюсь, коррупция пустила корни очень глубоко. Кто знает это лучше меня? Моя печальная обязанность — прополка нашего сада. — Верно, верно, — пробурчал Халлек, угрюмо кивая. — И вы заслуживаете за это благодарности от всех нас. Как и вы, инквизитор. — О нет, только не я, — скромно возразил Глокта. Некоторое время все трое взирали друг на друга, изображая обоюдное почтение. Наконец Халлек отодвинул свой стул. — Что ж, ладно. Налоги сами собой не взимаются, и мне пора возвращаться к работе. — Постарайтесь провести с удовольствием последние дни на этом посту! — посоветовал Сульт. — Уверен, король пришлет за вами очень скоро! Халлек позволил себе скупейшую из улыбок, затем попрощался с ними сдержанным кивком и зашагал прочь. Секретарь проводил его за дверь и плотно прикрыл тяжелую створку. Воцарилось молчание. «И будь я проклят, если я первый заговорю». — Полагаю, вы удивляетесь, что все это может значить. А, Глокта? — Такая мысль действительно приходила мне в голову, ваше преосвященство. — Еще бы! — Сульт поднялся со своего кресла и зашагал через комнату к окну, заложив руки в белых перчатках за спину. — Мир меняется, Глокта, мир меняется… Старый порядок рушится. Верность, долг, честь, гордость… Эти понятия давно вышли из моды. И что же заняло их место? — Он глянул через плечо и скривил губу. — Жажда наживы. Купцы становятся новой властью в стране. Банкиры, лавочники, торговцы. Мелкие людишки с мелкими умишками и мелкими устремлениями. Они верны только самим себе, их долг состоит лишь в наполнении собственных кошельков, их единственная гордость заключается в том, чтобы надуть тех, кто стоит выше них, а честь оценивается в серебряных монетах! «Нет нужды спрашивать, к какому купеческому разряду принадлежишь ты сам», — подумал Глокта. Сульт хмуро посмотрел на открывавшийся за окном вид и повернулся к инквизитору. — В наши дни, как мы видим, чей угодно сын может получить образование, открыть дело и стать богатым. Купеческие гильдии — торговцы шелком, торговцы пряностями и им подобные — неуклонно увеличивают свое богатство и влияние. Разные выскочки, самонадеянные простолюдины диктуют условия тем, кто от природы поставлен повелевать ими! Их жирные алчные пальцы дергают за струны власти. Это становится невыносимым! Он передернулся и вновь зашагал по комнате. — Я буду говорить с вами откровенно, инквизитор. — Архилектор взмахнул рукой, показывая, что его откровенность является бесценным подарком. — Никогда прежде Союз не казался таким могущественным, никогда не владел столькими землями; но заэтим фасадом мы слабы. Вряд ли для кого-то является секретом, что король уже не в состоянии самостоятельно принимать решения. Кронпринц Ладислав — хлыщ, окруженный льстецами и дураками. Его интересуют лишь азартные игры и наряды. Принц Рейнольт гораздо лучше приспособлен для того, чтобы править, но он, к сожалению, младший. Закрытый совет, чья задача должна бы состоять в том, чтобы направлять наш тонущий корабль, доверху набит мошенниками и интриганами. Кто-то из них еще верен короне, но таких немного, и каждый готов тащить короля туда, куда ему вздумается. «Какая досада — очевидно, они все должны тащить его туда, куда вздумается тебе?» — Тем временем Союз осажден врагами, опасности грозят ему из-за границ и изнутри. В Гуркхуле правит новый энергичный император, он готовит страну к еще одной войне. Северяне тоже взялись за оружие и рыщут на границах Инглии. В открытом совете дворяне требуют возвращения им старинных привилегий, а в деревнях крестьяне выступают за новые права. — Он тяжело вздохнул. — Да, старый порядок рушится, и ни у кого не хватает ни искренности, ни мужества поддержать его. Сульт помедлил, глядя на один из портретов: плотный лысый человек в белых одеждах. Глокта сразу узнал его: Цоллер, величайший из архилекторов. Неустанный ревнитель инквизиции, герой палачей, бич непокорных. Тот мрачно взирал со стены, словно даже после смерти мог сжечь изменников взглядом. — Цоллер, — проговорил Сульт. — В его время все было по-другому, уверяю вас. При нем не было ни жалобщиков-крестьян, ни мошенников-купцов, ни недовольных дворян. Если человек забывал свое место, ему напоминали об этом каленым железом, и любой судья, осмелившийся возразить, пропадал без следа. Инквизиция в те дни была благородным учреждением, где работали самые лучшие, самые умные. Служить своему королю и искоренять измену — таковы были их единственное желание и единственная награда! «О да, отличная была жизнь в старые времена!» Архилектор снова скользнул на сиденье и наклонился к Глокте через стол. — Теперь же мы стали учреждением, где третьи сыновья обедневших дворян набивают себе карманы взятками. Где разное отребье удовлетворяет свою тягу к истязанию людей. Наше влияние на короля постоянно слабеет, наш бюджет урезается. Когда-то нас боялись и почитали, Глокта, а теперь… «А теперь мы превратились в горстку жалких мошенников». Сульт нахмурился и продолжал: — Ну, скажем мягко, теперь это не совсем так. Интриги и измены множатся, и я боюсь, что инквизиция уже не справляется со своими задачами. Слишком многим из нас, даже наставникам, нельзя больше верить. Их заботят не интересы короля и государств, а собственная выгода. «Наставникам? Нельзя верить? Я сейчас упаду в обморок от потрясения!» Брови Сульта сошлись еще ближе к переносице. — И теперь еще умер Феект. Глокта поднял голову. «Вот это новость». — Что? Лорд-канцлер? — Об этом объявят завтра утром. Он умер внезапно несколько дней назад, среди ночи, когда вы были заняты с вашим другом Реусом. Обстоятельства его смерти не совсем ясны, но ведь ему было почти девяносто. Удивительно, что он протянул так долго. «Золотой канцлер», так его называли. Величайший политик своего времени. Его изображение уже высекают в камне, чтобы поставить в аллее Королей. — Сульт хмыкнул. — Величайшая награда, на какую любой из нас может лишь надеяться. — Глаза архилектора сузились, превратившись в голубые щелочки. — Если у вас сохранились детские представления о том, что Союзом правит король или высокородные болтуны из открытого совета, можете с ними проститься. Закрытый совет — вот где находится истинная власть! И ее там больше, чем когда-либо со времени болезни короля. Двенадцать человек в двенадцати больших неудобных креслах, один из них я. Двенадцать человек с очень разными взглядами, и в течение двадцати лет, в годы войны и в мирное время, Феект поддерживал равновесие совета. Он натравливал инквизицию на судей, банкиров — на военных. Он был осью, на которой вращалось королевство, основанием, на котором оно покоилось. Теперь он умер, и на этом месте образовалась дыра. Не одна, а множество зияющих дыр — и люди будут торопиться заполнить их. У меня есть ощущение, что слезливый болван Маровия, это кровоточащее сердце Верховного суда, этот самозваный любимец простонародья, станет первым в очереди. Очень зыбкая и опасная ситуация. — Архилектор уперся кулаками в стол перед собой. — Мы должны позаботиться о том, чтобы нежелательные люди не воспользовались представившейся возможностью. Глокта кивнул. «Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, архилектор. Мы должны позаботиться о том, чтобы этой возможностью воспользовались мы, и никто другой». — Вряд ли стоит упоминать о том, что лорд-канцлер — одно из самых могущественных лиц в государстве. Сбор налогов, королевская казна, монетный двор — все находится в его ведении. Деньги, Глокта, деньги! А деньги — это власть, вы и без меня знаете. Новый канцлер будет назначен завтра. Первым кандидатом считался наш бывший друг, мастер-распорядитель монетного двора Сепп дан Тойфель. «Понимаю. Что-то подсказывает мне, что он больше не кандидат». Сульт скривил губу: — Тойфель был тесно связан с купеческими гильдиями, в первую очередь с торговцами шелком. — Презрительная усмешка превратилась в угрюмую гримасу. — К тому же он поддерживал верховного судью Маровию. Так что сами видите: из него вряд ли выйдет приемлемый лорд-канцлер. «Да, действительно. Абсолютно неприемлемый». — Генеральный инспектор Халлек, по моему мнению, подошел бы гораздо лучше, — продолжал архилектор. Глокта взглянул в сторону двери и переспросил: — Он — лорд-канцлер? Сульт, улыбаясь, поднялся с места и двинулся к одному из шкафов у стены. — Да, именно он. Его ненавидят все, и он ненавидит всех, кроме меня. Более того, он закоренелый консерватор, презирающий купечество и все, что связано с торговцами. — Он раскрыл шкаф, достал оттуда два бокала и изящный графин. — Его нельзя назвать в полной мере моим сторонником, но он мне симпатизирует и чертовски враждебно относится к остальным. Я не вижу более подходящего кандидата. — Он показался мне искренним, — кивнул Глокта. «Но не настолько искренним, чтобы я доверил ему нести меня в ванну. А вы, ваше преосвященство?» — Да, — кивнул Сульт, — он для нас очень ценен. — Архилектор разлил по бокалам темно-красное вино. — Вдобавок мне удалось устроить так, что на место мастера-распорядителя монетного двора тоже назначен подходящий человек. Я слышал, что торговцы шелком буквально кусают губы от злости! Да и Маровия, сволочь, не слишком-то счастлив. — Сульт весело рассмеялся. — Столько хороших новостей, и за все я должен благодарить вас! Он подал Глокте один из бокалов. «Яд? Медленная смерть в конвульсиях и блевотине на этом красивом мозаичном полу? Или я просто упаду лицом вперед на его стол? — думал Глокта, но ему ничего не оставалось, как взять бокал и сделать глоток. Вино было незнакомым, но восхитительным. — Наверное, из каких-то прекрасных и очень далеких мест. По крайней мере, если я умру прямо здесь, мне не придется ковылять обратно по лестницам». Однако архилектор тоже пил, лучась благожелательной улыбкой. «Ну что ж, значит, я еще протяну хотя бы до вечера». — Да, мы с вами сделали хороший первый шаг, — говорил Сульт. — Времена сейчас весьма опасные, однако опасность и благоприятные возможности зачастую идут рука об руку. Глокта ощутил странный холодок, ползущий по позвоночнику. «Страх? Или честолюбие? Или и то и другое вместе?» — Мне нужен человек, который поможет привести все в порядок, — заявил архилектор. — Тот, кто не боится ни наставников, ни купцов, ни даже закрытого совета. Тот, на кого я смогу положиться, кто будет действовать тонко, осмотрительно и безжалостно. Тот, чья верность Союзу вне сомнений и у кого нет друзей в правительстве. «Тот, кого все ненавидят? Тот, кого можно подставить в случае провала? Тот, к кому никто придет на похороны?» — Мне нужен человек на должность чрезвычайного инквизитора, Глокта. Он будет действовать вне контроля наставников, но полностью под моим руководством. Он будет отчитываться только передо мной. — Архилектор поднял бровь, словно следующая мысль только сейчас пришла ему в голову: — Мне кажется, вы исключительно подходите для такой задачи. Что вы об этом думаете? «Я думаю, что у человека на подобной должности будет очень много врагов и только один друг. — Глокта поднял голову, чтобы посмотреть на архилектора. — И этот друг может оказаться совсем ненадежным. Я думаю, что человек на такой должности протянет очень недолго». — У меня есть время, чтобы обдумать ваши слова? — Нет. «Опасность и благоприятные возможности зачастую идут рука об руку». — Тогда я согласен. — Превосходно. Не сомневаюсь, что это начало долгого и продуктивного сотрудничества, — улыбнулся ему Сульт, глядя поверх своего бокала. — Вы знаете, Глокта, из всех купцов, что копошатся здесь, торговцев шелком я нахожу наиболее отвратительными. Во многом именно благодаря их влиянию Вестпорт в свое время вступил в Союз, и именно благодаря деньгам Вестпорта мы выиграли войну в Гуркхуле. Король, разумеется, вознаградил членов гильдии, дав им неоценимые права торговли, но их самонадеянность стала невыносимой. Глядя на то, какую важность они на себя напускают и какими привилегиями пользуются, можно вообразить, будто они сами сражались в битвах. Высокочтимая гильдия торговцев шелком! — насмешливо протянул он. — Сдается мне, теперь, когда ваш друг Реус дал нам удобный шанс вонзить в них крючок, мы покроем себя позором, если позволим им выкрутиться. Глокта немало удивился, хотя постарался это скрыть. «Копать глубже? Но зачем? Если торговцы шелком выкрутятся, они продолжат платить, и очень многие люди останутся довольны. В настоящее время они напуганы и уязвимы: гадают, кого назвал Реус, кто окажется следующим у нас на скамье. Если мы копнем глубже, они могут оскорбиться или с ними вообще будет покончено. Тогда они перестанут платить, и множество людей потеряют свою выгоду. Кое-кто даже в этом самом здании». — Я готов продолжить расследование, ваше преосвященство, если вам угодно, — произнес вслух Глокта и сделал еще глоток. Вино действительно было превосходным. — Мы должны действовать осторожно, Глокта, и очень основательно. Деньги торговцев шелком текут, как молочные реки. У гильдии имеются друзья в высочайших дворянских кругах — Брок, Хайген, Ишер, множество других, даже среди самых именитых людей страны. Каждый из них, как нам известно, в свое время прикладывался к этой золотой соске, а дети начинают плакать, если у них отбирают молоко. — На лице Сульта промелькнула жестокая усмешка. — Тем не менее, если детей хотят приучить к дисциплине, их необходимо время от времени заставлять плакать. Кого этот червяк Реус назвал в своем признании? Глокта, превозмогая боль, наклонился вперед, подтянул к себе листок с признанием Реуса, развернул его и принялся изучать список имен снизу вверх. — Сепп дан Тойфель, его мы уже знаем. — О да, его мы все знаем и любим, инквизитор, — сказал Сульт, лучась улыбкой. — Но мне кажется, мы можем спокойно вычеркнуть его из списка. Кто еще? — Что ж, давайте посмотрим. — Глокта кинул неторопливый взгляд на бумагу. — Гарод Полст, торговец шелком. «Ну, это просто никто». Сульт нетерпеливо махнул рукой: — Это просто никто. — Солимо Сканди, торговец шелком из Вестпорта. «Тоже никто». — Нет-нет, Глокта, мы найдем кого-нибудь получше, чем этот Солимо как-его-там, не правда ли? Эти мелкие торговцы не представляют интереса. Вытащи корень, и листья опадут сами собой. — Вы совершенно правы, архилектор. Вот еще Виллем дан Робб, мелкий дворянин, занимает незначительную должность на таможне. Сульт задумчиво посмотрел на Глокту и покачал головой. Тот продолжил: — Еще есть… — Подождите! Виллем дан Робб… — Архилектор прищелкнул пальцами. — Его брат Кирал — один из придворных королевы. Он как-то раз прилюдно оскорбил меня. — Сульт улыбнулся. — Да, Виллем дан Робб подойдет. Арестуйте его. «Итак, копаем глубже». — Служу и повинуюсь, ваше преосвященство. Есть ли еще какие-то конкретные имена, которые следует упомянуть? — спросил Глокта и поставил на стол опустевший стакан. — Нет, — ответил архилектор, отвернувшись от него, и снова махнул рукой. — Кто угодно. Мне все равно.
Первый из магов
Озеро простиралось вдаль, окаймленное скалистыми утесами и мокрой зеленью. Его поверхность была исколота дождем — плоская и серая, насколько мог видеть глаз. Впрочем, в такую погоду глаз Логена видел не очень далеко. Возможно, противоположный берег лежал всего лишь в сотне шагов отсюда, но тихие воды казались глубокими. Очень глубокими. Логен давно оставил попытки укрыться от дождя. Вода лилась ручьями по его волосам, стекала вниз по лицу, капала с носа, с пальцев, с подбородка. Постоянно мокрый, усталый и голодный — вот так теперь он жил. Он прикрыл глаза и прислушался к тому, как дождь барабанит по его коже, как вода плещет о гальку. Потом опустился на колени возле озера, открыл фляжку, погрузил ее в воду и стал наблюдать за пузырями, поднимавшимися по мере того, как фляжка наполняется. Малахус Ки выбрался из кустов, дыша часто и неглубоко. Он рухнул на колени, подполз к подножию дерева, закашлялся и выплюнул на гальку порцию мокроты. Его кашель теперь звучал очень скверно: он рождался где-то прямо в кишках, сотрясая всю грудную клетку. Малахус был еще бледнее, чем при их первой встрече, и худее. Логен и сам несколько отощал. Неудивительно — времена настали скудные. Он подошел к изможденному ученику и присел на корточки рядом с ним. — Сейчас, одну минутку. — Ки закрыл свои ввалившиеся глаза и откинул назад голову. — Одну минутку. Его рот раскрылся, жилы на тощей шее натянулись. Он походил на труп. — Нельзя отдыхать слишком долго, ты рискуешь вообще не подняться, — проговорил Логен и протянул ему фляжку. Ки даже не поднял руки, чтобы взять ее. Тогда Логен поднес фляжку к его губам и немного наклонил. Малахус сделал глоток, сморщился, закашлялся, потом его голова упала назад, словно камень, стукнувшись о ствол дерева. — Ты знаешь, где мы? — спросил Логен. Ученик недоуменно уставился на водное пространство, словно только сейчас его заметил. — Это, наверное, северный конец озера… Здесь должна быть тропа. — Его голос понизился до шепота: — От южного берега отходит дорога, там два камня… — Он разразился неожиданным жестоким кашлем, с трудом сглотнул. — По ней перейти через мост, и ты на месте, — прохрипел он. Логен посмотрел вдоль берега на промокшие деревья. — Далеко отсюда? Нет ответа. Он взялся за костлявое плечо больного и потряс его. Веки юноши задрожали, и он туманным взором поглядел вверх, пытаясь собраться. — Далеко отсюда? — повторил Логен. — Сорок миль. Логен поцокал языком. Ки не выдержит сорок миль. Большая удача, если он сумеет пройти сорок шагов без посторонней помощи. Ученик мага и сам все понимал, это было видно по его глазам. Скоро он умрет, подумал Логен, не позднее чем через несколько дней. Ему приходилось видеть, как умирали от горячки куда более крепкие люди. Сорок миль. Логен тщательно обдумал это, потирая подбородок большим пальцем. Сорок миль… — Дерьмо, — прошептал он. Он взял дорожный мешок и развязал его. У них еще оставалась еда, но не очень много — несколько полосок черствого вяленого мяса, заплесневелая горбушка черного хлеба. Логен оглянулся на озеро, такое спокойное. Воды для питья им хватит. Во всяком случае, на ближайшее время. Он вытащил из мешка тяжелый походный котелок и поставил его на гальку. Котелок сопровождал Логена в походах очень давно, но в нем больше нечего готовить. Нельзя привязываться к вещам, особенно здесь, в этих диких краях. Он швырнул веревку в кусты и закинул полегчавший мешок за плечо. Глаза Ки снова закрылись, он едва дышал. Логен еще помнил тот первый случай, когда ему пришлось оставить одного из своих людей. Он помнил это так, будто все произошло вчера. Странно — имя мальчика совершенно улетучилось из памяти, но лицо до сих пор стояло перед глазами. Шанка вырвал кусок мяса из его бедра. Большой кусок. Он стонал всю дорогу, не мог идти. Рана начала гнить, он был обречен. Им пришлось оставить его. Никто не винил Логена за это. Мальчишка слишком юн, ему вообще не следовало идти с ними. Не повезло, вот и все, так может случиться с каждым… Он кричал им вслед, пока они уходили вниз по склону холма мрачной молчаливой группой, опустив головы. Логену казалось, что он слышит крики, даже когда они уже оставили мальчика далеко позади. До сих пор слышит. На войне все было по-другому. Солдаты погибали во время долгих маршей, в холодные месяцы. Сначала они теряли силы, отставали, а затем падали. Замерзшие, больные, раненые… Логен поежился, его плечи поникли. Поначалу он пытался помогать ослабевшим. Потом благодарил судьбу, что избежал их участи. А потом стал перешагивать через трупы, едва обращая на них внимание. Можно научиться отличать тех, кто обречен. Он посмотрел на Малахуса Ки. Еще одна смерть в диких краях, ничего особенного. В конце концов, надо смотреть правде в глаза. Ученик мага вздрогнул, пробуждаясь от беспокойного сна, и попытался встать на ноги. Его руки отчаянно тряслись. Он смотрел снизу вверх на Логена, его глаза блестели. — Я не могу подняться, — прохрипел он. — Знаю. Я удивляюсь, как ты сумел очнуться. Но теперь это уже не имело значения — Логен знал дорогу. Если он отыщет ту тропу, он будет идти по двадцать миль в день. — Если ты оставишь мне немного еды… может быть… когда ты доберешься до библиотеки… кто-нибудь… — Нет, — ответил Логен, стискивая зубы. — Еда понадобится мне самому. Ки издал странный звук: нечто среднее между кашлем и всхлипом. Логен нагнулся и подставил правое плечо под живот юноши, протолкнув руку ему под спину. — Я не смогу нести тебя сорок миль без еды, — пояснил он. Потом выпрямился, взвалив ученика на плечо. Он зашагал по берегу, придерживая Ки за куртку, и его сапоги с хрустом вминались в мокрую гальку. Ученик не пошевелился — просто висел у него на плече, словно мешок с мокрым тряпьем, ударяясь безвольными руками о Логеновы ягодицы. Через тридцать шагов Логен обернулся и посмотрел назад. Брошенный котелок стоял возле озера, в него капала дождевая вода. Они немало прошли вместе, Логен и этот котелок. — Прощай, старый друг! Котелок не откликнулся.Логен осторожно положил свою дрожащую ношу у обочины и распрямил ноющую спину, поскреб грязную повязку на своей руке, сделал глоток воды из фляги. Он ничего сегодня не ел, и голод глодал его внутренности. Хотя бы дождь перестал. Со временем приучаешься ценить такие мелочи, как сухие сапоги. Ты ценишь их, когда у тебя нет ничего другого. Логен сплюнул в грязь и размял пальцы, заставляя их действовать. Место было то самое, без сомнений: у дороги высились два камня, древние и выщербленные, испещренные возле основания пятнами зеленого мха, а ближе к верхушке — серым лишайником. Их покрывала наполовину стершаяся резьба — ряды букв на языке, который Логен не мог ни понять, ни даже распознать. Однако от камней исходило нечто зловещее: скорее предупреждение, чем приветствие. — Первый закон… — Что? — удивленно спросил Логен. Ки пребывал в болезненном состоянии между сном и бодрствованием с тех самых пор, как два дня назад они оставили за своей спиной старый походный котелок, и скорее от того котелка, чем от ученика мага, можно было ожидать каких-либо осмысленных звуков. Нынешним утром Ки еле дышал. Проснувшись, Логен подумал, что юноша мертв, но тот все еще слабо цеплялся за жизнь. Он не сдавался, это надо признать. Логен встал на колени и убрал мокрые волосы с лица Ки. Внезапно ученик мага схватил его за запястье и рванулся вперед. — Запрещено, — прошептал он, воззрившись на Логена широко открытыми глазами, — запрещено касаться другой стороны! — А? — Нельзя говорить с бесами! — прохрипел юноша, хватаясь за поношенную куртку своего спутника. — Существа нижнего мира созданы изо лжи! Ты не должен делать этого! — Я не буду, — буркнул Логен, гадая, о чем толкует юноша. — Не буду. Что бы это ни значило. Это не значило почти ничего: Ки уже провалился обратно в беспокойный полусон. Логен прикусил губу. Он надеялся, что юноша очнется. Шансов не много, но все же — вдруг Байяз сумеет сделать что-нибудь? В конце концов, он же первый из магов, он наделен высокой мудростью и все такое прочее. Логен снова взвалил Малахуса на плечо и побрел между двух камней. Дорога круто взбиралась в скалы над озером, то заваленная камнями, то глубоко врезанная в твердую землю, истертая и выщербленная от времени, в оспинах сорной травы. Она поднималась зигзагами, петляла, и вскоре Логен уже пыхтел и потел от напряжения. Его шаг замедлился. Он начал уставать. Уставать не только от подъема, или от изнурительного пути, проделанного за день с полумертвым учеником на плече, или после тяжелой вчерашней дороги, или после той схватки в лесу. Он устал от всего сразу. От шанка, от войн, от своей жизни. — Я не могу вечно идти, Малахус, и не могу вечно сражаться. Сколько этого дерьма способен сожрать человек? Мне нужно хоть минутку посидеть. Просто посидеть, черт побери, на нормальном долбаном стуле! Или я прошу слишком многого? А? В таком вот настроении Логен взошел на мост. Он ворчал и ругался, а на его плече висело безжизненное тело, на каждом шагу бившееся головой о его задницу. Мост был такой же древний, как и дорога, сплошь увитый ползучими растениями, шагов двадцати в длину. Прямой и узкий, он взметнулся аркой над головокружительной расщелиной. Далеко внизу клокотала на острых камнях река, наполняя воздух шумом и сверкающими брызгами. На той стороне, между крутыми откосами мшистого камня, возвышалась стена, построенная с такой тщательностью, что трудно было разобрать, где кончается естественный обрыв и начинается творение человеческих рук. В стене виднелась единственная древняя дверь, облицованная кованой медью, с полосами зелени от влаги и старости. Осторожно продвигаясь вперед по скользким камням, Логен поймал себя на том, что в силу давней привычки прикидывает, можно ли взять это место штурмом. Нет, нельзя. Даже с тысячью отборных бойцов. Перед дверью располагался лишь узенький каменный уступ — лестницу не поставить и таран не разогнать. Стена поднималась на десять шагов в высоту, а дверь выглядела устрашающе прочной. Если же защитники сломают мост… Логен заглянул через край и сглотнул. Падать придется очень высоко. Он набрал полную грудь воздуха и бухнул кулаком по сырой зеленой меди — четыре мощных, гулких удара. Вот так он стучал в ворота Карлеона после битвы, и горожане бежали сдаваться. Однако сейчас никто не спешил. Он подождал. Постучал снова, подождал еще. Сырость, тянущаяся от реки, проникала в него все глубже. Логен заскрипел зубами и поднял кулак, чтобы опять ударить в дверь. И тут в ней распахнулось узкое окошечко, и пара слезящихся глаз неприветливо уставилась на пришельца из-за толстых прутьев решетки. — Кто там? — рявкнул сердитый голос. — Мое имя Логен Девятипалый. Я пришел… — Никогда не слышал о таком. Не на такой прием надеялся Логен. — Я пришел повидать Байяза. Молчание. — Это первый из… — Да, да. Он здесь, — раздался ответ, но дверь оставалась закрытой. — Он не принимает посетителей. Я так и сказал последнему из посланников. — Я не посланник. Со мной Малахус Ки. — Какая еще малаха? — Малахус Ки, ученик. — Ученик? — Он очень болен, — раздельно проговорил Логен. — Он может умереть. — Ты сказал — болен? Может умереть, так? — Да. — Скажи-ка еще раз, как тебя… — Лучше открой эту чертову дверь! — Логен тщетно грозил кулаком перед решеткой. — Прошу тебя! — Мы не пускаем сюда кого попало… Погоди-ка. Покажи мне руки. — Что? — Твои руки. Логен поднял вверх руки. Водянистые глаза медленно обвели взглядом его пальцы. — Девять! Одного не хватает, видишь? — Логен сунул обрубок в окошечко. — Девять, вот как? Нужно было сразу сказать. Лязгнули засовы, и дверь медленно, со скрипом отворилась. По ту сторону стоял старик в старинных доспехах, пригибаясь к земле под их тяжестью, и с подозрением смотрел на гостя. В руках он держал длинный меч, слишком тяжелый для него; острие бешено плясало в воздухе, несмотря на старание старика держать оружие прямо. Логен поднял вверх руки: — Я сдаюсь. Древний привратник не принял шутки. Он лишь угрюмо хмыкнул, когда Логен шагнул мимо него в проем, с усилием закрыл дверь и загромыхал засовами, потом без единого слова повернулся и зашаркал прочь. Логен последовал за ним по узкой лощине, вдоль которой стояли в ряд странные дома: они поблекли от непогоды, поросли мхом, наполовину врезались в крутые скалы, так что сливались со склоном горы. На пороге одного из домов сидела и пряла женщина с суровым лицом. Она нахмурилась, когда Логен прошел мимо нее, неся на плече бездыханного ученика. Девятипалый улыбнулся ей; конечно, не красавица, но он уже так давно… Женщина скрылась в доме и ногой прихлопнула дверь, оставив прялку вращаться у порога. Логен вздохнул — старые чары не утратили силы. Следующее здание оказалось пекарней с приземистой трубой, откуда валил дым. От запаха свежеиспеченного хлеба в пустом Логеновом желудке заурчало. На улице играли и смеялись двое темноволосых ребятишек, бегая вокруг корявого старого дерева. Логен вспомнил о собственных детях. Здешние на них не походили, но настроение все равно испортилось. Логен признался себе, что немного разочарован. Он ожидал увидеть множество мудрецов или, по крайней мере, бородатых людей. Однако все вокруг выглядели как обычные крестьяне. Эта деревня не слишком отличалась от родной деревни Логена до прихода шанка. Он начал сомневаться, туда ли он попал, и тут дорога сделала поворот. За поворотом на склоне горы он увидел три огромные башни, сужающиеся кверху. Они вырастали из одного основания и разделялись в вышине, увитые темным плющом. Башни выглядели еще более старыми, чем древний мост и дорога; такими же старыми, как сама гора. У их подножия сгрудились разнородные строения, беспорядочно разбросанные по сторонам широкого двора, где люди занимались повседневными делами. Худая женщина сбивала масло на крыльце. Коренастый кузнец пытался подковать беспокойную кобылу. Старый лысый мясник в заляпанном кровью переднике закончил разрубать на куски тушу какого-то животного и мыл в корыте окровавленные руки. А на верхней площадке широкой лестницы, поднимавшейся к подножию самой высокой из трех башен, восседал величественный старик, одетый в белые одежды. У него была длинная борода, крючковатый нос и белые волосы, ниспадавшие из-под белой шапочки. Теперь Логен почувствовал удовлетворение: первый из магов, несомненно, выглядел внушительно. При виде гостя с учеником на плече старик спустился по лестнице и поспешил навстречу; белые одежды хлопали за его спиной. — Положи его здесь, — показал он на небольшой участок травы возле колодца. Логен встал на колени и опустил тело Ки на землю так бережно, как только мог, превозмогая боль в спине. Старик нагнулся над юношей и положил узловатую руку ему на лоб. — Вот, я принес твоего ученика, — пробормотал Логен, хотя это было очевидно. — Моего? — А разве ты не Байяз? Старик рассмеялся. — О нет, нет! Я Уэллс, здешний дворецкий. — Я Байяз, — послышался голос сзади. Давешний мясник не спеша направлялся к ним, вытирая руки о тряпку. Выглядел он лет на шестьдесят: крепко сложенный, с решительным лицом, изборожденным глубокими морщинами, и коротко стриженной седоватой бородкой вокруг рта. Он был совершенно лыс, и полуденное солнце ярко блестело на его загорелой макушке. Байяз не казался ни красивым, ни величественным, но, когда он подошел ближе, в нем проступило нечто особенное — уверенность, привычка повелевать. Этот человек отдавал приказы, и ему подчинялись. Первый из магов взял левую руку Логена обеими ладонями и горячо пожал. Затем перевернул ее тыльной стороной вверх и исследовал обрубок пальца. — Значит, Логен Девятипалый, кого называют также Девять Смертей. Я слышал немало рассказов о тебе, хотя и сижу безвылазно у себя в библиотеке. Логен вздрогнул. Он мог себе представить, какого рода рассказы слышал его собеседник. — Это было давно. — Разумеется. У нас всех есть прошлое, не так ли? Я не сужу о людях по слухам. И тут Байяз улыбнулся — широкой, белозубой, лучащейся улыбкой. Его лицо просияло, покрывшись дружелюбными морщинками, но глаза, глубоко посаженные и отливавшие зеленью, остались тверды. Тверды как камень. Логен ухмыльнулся в ответ, но уже понял, что не хотел бы стать врагом этого человека. — И ты принес нашего заблудшего ягненка обратно в стадо. — Байяз сдвинул брови и взглянул на Малахуса Ки, неподвижно лежавшего на траве. — Как он? — Я думаю, он будет жить, сэр, — сказал Уэллс. — Но его нужно унести в тепло. Первый из магов щелкнул пальцами, и резкий треск пронесся по двору, отражаясь от строений. — Кто-нибудь, помогите ему! Кузнец шагнул вперед, взял юношу за ноги и вместе с Уэллсом внес ученика через высокую дверь внутрь библиотеки. — Итак, мастер Девятипалый. Я позвал тебя, и ты откликнулся, и это говорит о твоих хороших манерах. Манеры на Севере, может быть, и не в моде, но ты должен знать, что я ценю их. На вежливость следует отвечать вежливостью, так я всегда думал… Но что там еще? — Старик-привратник снова спешил к ним через двор, совершенно запыхавшись. — Двое посетителей в один день? Что же нас ждет дальше? — Мастер Байяз, — просипел привратник, — там перед воротами всадники, на хороших лошадях и отлично вооруженные! Они говорят, что у них срочное послание от короля Севера! Бетод. Этого следовало ожидать. Духи сказали, что Бетод пожаловал себя золотой шапкой. Кто же еще рискнет назваться королем Севера? Логен сглотнул. После их последней встречи у него осталась только жизнь, ничего больше; однако это намного лучше того, что выпало многим другим. — Ну так что, господин? — спросил привратник. — Велеть им убираться отсюда? — Кто их предводитель? — Какой-то разодетый парень с угрюмым лицом. Говорит, он сын этого короля, или что-то вроде того. — Кальдер или Скейл? Они оба довольно угрюмы. — Тот, кто моложе, я думаю. Значит, Кальдер, и это уже удача. Парни друг друга стоят, но Скейл значительно хуже. Встреча с ними обоими — опыт, которого надо избегать. После некоторого размышления Байяз распорядился: — Принц Кальдер может войти, но его люди пусть останутся за мостом. — Хорошо, сэр. Значит, за мостом. Привратник, сипло дыша, удалился. Кальдеру это не слишком понравится, ясное дело. Логен развеселился, когда представил, как самозваный принц будет безуспешно вопить в то узенькое окошко. — Он уже король Севера, ты можешь себе представить? — Байяз рассеянно глядел вдаль, в долину. — Я помню Бетода в те времена, когда он еще не был таким важным. Да и ты тоже. А, мастер Девятипалый? Логен нахмурился. Он знал Бетода, когда тот был почти никем — вождем небольшого клана среди многих точно таких же. Логен пришел к нему за помощью против шанка, и Бетод не отказал, но назначил определенную цену. Цена казалась небольшой, и дело стоило того, чтобы ее заплатить. Требовалось всего лишь сразиться, убить нескольких человек. Логену легко давалось убийство, а Бетод казался человеком, за которого стоило драться, — смелый, гордый, безжалостный, амбициозный. Этими качествами Логен тогда восхищался; ему казалось, он обладал ими и сам. Однако время изменило их обоих, и цена с тех пор возросла. — Прежде он был лучше, — размышлял Байяз, — но короны идут не всем. Ты знаком с его сыновьями? — Лучше, чем хотелось бы. Байяз кивнул: — Они абсолютное дерьмо, правда? И боюсь, они уже никогда не исправятся. Только представь себе безмозглого болвана Скейла королем! Бр-р! — Волшебник содрогнулся. — Иногда я почти готов пожелать его отцу долгой жизни… Почти. К ним подбежала маленькая девочка. Логен уже видел ее: она играла возле дерева при входе в долину. В руках девочка держала венок из желтых цветочков, который она протянула старому волшебнику. — Я сама его сплела! — сказала она. Логен уже слышал быструю дробь конских копыт, приближавшуюся по дороге. — Для меня? Это просто чудесно! — Байяз взял цветы. — Превосходная работа, моя дорогая. Сам мастер Делатель не сумел бы сделать лучше. Всадник с грохотом ворвался во двор, резко осадил лошадь и птицей слетел с седла. Это был Кальдер, и прошедшие годы отнеслись к нему мягче, чем к Логену. Он был с ног до головы одет во все черное, с опушкой из темного меха. Большой красный камень сверкал на его пальце, рукоять меча блистала золотом. Он вырос, раздался вширь, и хотя до размеров братца Скейла ему было далеко, все же мог считаться крупным мужчиной. Но его бледное гордое лицо оставалось почти тем же, какое помнил Логен. Тонкие губы кривились в постоянной высокомерной усмешке. Он бросил поводья женщине, сбивавшей масло, и быстро зашагал через двор, сердито поглядывая вокруг. Его длинные волосы плескались на ветру. Кальдеру оставалось пройти около десятка шагов, когда он увидел Логена. Сын Бетода изумленно раскрыл рот, отступил на полшага назад и невольно потянулся к мечу. Затем улыбнулся холодной натянутой улыбкой. — Так ты завел псов, а, Байяз? Вот за этим надо хорошо присматривать, он известен тем, что кусает руку хозяина. — Губы Кальдера скривились еще сильнее. — Я могу приструнить его для тебя, если хочешь. Логен пожал плечами: оскорбления — удел дураков или трусов. Оба определения, возможно, подходили для Кальдера, но Логен не был ни дураком, ни трусом. Если хочешь убить, сразу приступай к делу, а не разводи болтовню. Лишние разговоры позволят противнику приготовиться, а это последнее, что тебе нужно. Логен не стал ничего говорить. Если Кальдер примет это за слабость, оно и к лучшему. Может быть, драки слишком часто находили Логена, но сам он давным-давно их не искал. Второй сын Бетода направил свое презрение на первого из магов: — Мой отец будет недоволен, Байяз! Моим людям пришлось ждать за воротами — значит, ты недостаточно уважаешь нас! — Но уважения у меня действительно недостает, принц Кальдер, — сказал мудрец спокойно. — Прошу тебя, однако, не падать духом. Последнего из твоих гонцов не допустили даже за мост, так что, как видишь, мы продвигаемся вперед. Кальдер насупился. — Почему ты не ответил на призыв моего отца? — Так много дел занимают мое время… — Байяз показал ему цветочный венок. — Это тоже не делается само, сам понимаешь. Принца шутка не позабавила. — Мой отец, — прогремел он, — Бетод, король Севера, приказывает тебе явиться к нему в Карлеон! — Кальдер прочистил горло. — Он не станет… — Кальдер закашлялся. — Что? — переспросил Байяз. — Говори, говори, сынок! — Он приказывает… — Принц снова закашлялся, захрипел, схватился рукой за горло. Вокруг внезапно стало очень тихо. — Приказывает, вот как? — Байяз сдвинул брови. — Приведи сюда великого Иувина из страны мертвых. Он может приказывать мне! Он один, и никто другой! — Он хмурился все сильнее, и Логен с трудом поборол странное желание попятиться. — Ты этого не можешь. Не может и твой отец, кем бы он себя ни мнил. Кальдер медленно опустился на колени, его лицо исказилось, глаза наполнились слезами. Байяз внимательно оглядел его сверху донизу. — Какое мрачное одеяние. Что, кто-нибудь умер? На-ка, возьми. — Он накинул цветочный венок на голову принца. — Добавим немного цвета, вдруг это улучшит твое настроение? Передай отцу, что он должен прийти сам. Я не трачу время на глупцов и младших сыновей. Я старомоден — предпочитаю говорить с головой лошади, а не с ее задницей. Ты понял меня, мальчик? Кальдер медленно оседал набок, его глаза выкатились из орбит и налились кровью. Первый из магов махнул рукой: — Можешь идти. Принц с хрипом глотнул воздуха, закашлялся и с трудом поднялся на ноги. Пошатываясь и спотыкаясь, он подошел к своей лошади и взгромоздился в седло совсем не так прытко, как спускался с него. Уже направляясь к воротам, он метнул через плечо убийственный взгляд. Но поскольку лицо Кальдера было красным, как задница после отцовского ремня, этому взгляду не хватало должной внушительности. Логен поймал себя на том, что ухмыляется во весь рот. Давненько ему не доводилось так повеселиться. — Как я понял, ты можешь говорить с духами. Логен не ожидал такого поворота темы. — А? — Ты говоришь с духами, — повторил Байяз и покачал головой. — Это редкое умение в наши дни. Как они? — Кто, духи? — Да. — Угасают. — Скоро все заснут, да? Увы, магия утекает из мира. Таков установленный порядок вещей. Долгие годы мое знание росло, но мое могущество уменьшается. — На Кальдера оно произвело впечатление. — А! — отмахнулся Байяз. — Это ничто. Маленький фокус с воздухом и плотью, легче легкого. Поверь мне, магия убывает — это факт. Закон природы… Тем не менее есть множество способов разбить яйцо, не так ли, друг мой? Если одно орудие непригодно, попробуем другое. Логен уже сомневался, понимает ли, о чем они говорят. Но он был слишком утомлен, чтобы переспрашивать. — Да-да, конечно, — бормотал первый из магов. — Есть множество способов разбить яйцо… И к слову, ты выглядишь голодным. Рот Логена наполнился слюной при одном упоминании о еде. — Да, — промямлил он. — Да… Я бы съел чего-нибудь. — Ну разумеется! — Байяз ласково похлопал его по плечу. — А потом, может быть, стоит помыться? Не то чтобы это кого-то раздражало… Но я не знаю ничего более умиротворяющего, чем горячая вода, если человек проделал долгий путь. А ты, как я подозреваю, проделал очень, очень долгий путь. Идем со мной, мастер Девятипалый. Ты здесь в безопасности. Еда. Горячая вода. Безопасность. Логен с трудом сдерживался, чтобы не заплакать, входя вслед за стариком в библиотеку.
Добрый человек
За окнами стоял ужасно жаркий день. Солнце ярко светило сквозь частые переплеты, отбрасывая перекрещивающиеся узоры на деревянный пол комнаты для аудиенций. Послеполуденный воздух стал теплым и влажным, как суп, и душным, словно в кухне. Фортис дан Хофф, лорд-камергер, краснолицый и потеющий в своей отороченной мехом парадной мантии, с полудня пребывал во все более и более дурном настроении. Харлену Морроу, его заместителю по аудиенциям, было еще труднее — в дополнение к жаре ему приходилось бороться еще и со своим ужасом перед Хоффом. Оба они страдали — каждый по-своему, но, по крайней мере, сидя. Майор Вест в вышитом парадном мундире обливался ручьями пота. Он стоял неподвижно, в одном и том же положении — заложив руки за спину и стиснув зубы — уже почти два часа. Стоял и слушал, как лорд Хофф ворчит, рычит и кричит в свое удовольствие на просителей и на всех прочих, попавших в поле его зрения. Не в первый раз за этот вечер Вест страстно желал оказаться в парке — лежать под деревом с бокалом чего-нибудь покрепче. Или укрыться под каким-нибудь ледником. Где угодно, только не здесь. Нести стражу во время этих кошмарных приемов — не самая приятная из обязанностей Веста, но могло быть и хуже. Майор думал о восьми солдатах, что стояли вдоль стен в полной амуниции. Он постоянно ждал, что вот-вот один из воинов сомлеет и с грохотом рухнет на пол, словно полный тарелок буфет, чем вызовет величайшее недовольство лорд-камергера. Но пока всем как-то удавалось держаться прямо. — Почему в этой растреклятой комнате вечно неподходящая температура? — пожелал знать Хофф, словно жара оскорбляла его лично. — Полгода в ней слишком жарко, полгода — слишком холодно! Здесь нет воздуха, совершенно нет воздуха! Почему окна не открываются? Почему мы не можем заседать в более просторном помещении? — Э-э… — смущенно выдавил заместитель, сдвигая очки вверх по мокрому от пота носу. — Просьбы об аудиенциях всегда рассматривались именно здесь, милорд. — Он замялся под грозным взглядом своего начальника. — Э-э… я думаю, такова, э-э… традиция. — Я и сам это знаю, болван! — рявкнул Хофф, лицо которого побагровело от жары и злости. — Разве здесь кто-нибудь спрашивал твоего дурацкого мнения? — Да-да, то есть нет, конечно нет, — заикаясь, проговорил заместитель, — то есть я хочу сказать, вы совершенно правы, милорд… Хофф сдвинул брови, покачал головой и обвел взглядом комнату в поисках чего-то, на что еще можно излить раздражение. — Сколько еще идиотов нам предстоит сегодня вытерпеть? — Э-э… еще четверо, ваша милость. — Черт побери! — прогремел камергер, ерзая в своем огромном кресле и оттягивая отороченный мехом воротник, чтобы впустить под одежду немного воздуха. — Это невыносимо! Вест признал, что в глубине души полностью с ним согласен. Хофф схватил со стола серебряный кубок и с хлюпаньем засосал в себя огромный глоток вина. Пить он был горазд — собственно, он занимался этим целый день. Однако вино не улучшило его настроения. — Кто следующий болван? — вопросил он. — Э-э… — Морроу вгляделся сквозь очки в большой список, ведя по неровным строчкам испачканным в чернилах пальцем. — Добрый человек*["1] Хит, фермер из… — Что? Фермер? Вы сказали — фермер? То есть мы должны сидеть в этой возмутительной жаре и выслушивать жалобы какого-то чертова простолюдина на то, что погода вредит его овцам? — Видите ли, милорд, — пробормотал Морроу, — по всей видимости, э-э, добрый человек Хит имеет, э-э, законную жалобу на своего, э-э, землевладельца, и… — Да черт подери их всех! Я сыт по горло их жалобами! — Лорд-камергер глотнул еще вина. — Зовите этого дурака! Двери открылись, и добрый человек Хит вошел в присутствие. Чтобы подчеркнуть распределение власти в комнате, стол лорд-камергера былустановлен на высоком помосте, так что бедняга смотрел на него снизу вверх даже стоя. Лицо честное, но очень изможденное. Хит держал перед собой трясущимися руками помятую шляпу. Вест неловко повел плечами, ощутив, как по спине пробежала капля пота. — Ты добрый человек, так? — Да, милорд, — пробормотал крестьянин с сильным простонародным выговором. — Я из… Хофф оборвал его с отработанной грубостью: — И ты предстал перед нами, ища аудиенции у его августейшего величества высокого короля Союза? Хит облизнул губы. Вест подумал о том, какую дорогу проделал фермер, чтобы из него здесь делали дурака. Скорее всего, путь был очень долгим. — Меня и мою семью согнали с земли. Землевладелец говорит, что мы не платили за аренду, но… Лорд-камергер взмахнул рукой: — Совершенно ясно, что это дело относится к ведению Комиссии по вопросам землевладения и сельского хозяйства. Его августейшее величество король заботится о благополучии всех своих подданных, какими бы ничтожными они ни были. — Вест чуть не вздрогнул, услышав столь пренебрежительный отзыв. — Однако нельзя ожидать, что он станет уделять личное внимание каждому пустяковому делу. Его время драгоценно, как и мое. Всего доброго. Аудиенция закончилась. Двое солдат потянули на себя дверные створки, открывая дверь перед добрым человеком Хитом. Лицо крестьянина смертельно побледнело, пальцы терзали поля шляпы. — Но помилуйте, милорд, — заикаясь, проговорил он, — я уже был в Комиссии… Хофф резко поднял голову и прервал спотыкающуюся речь фермера: — Всего доброго, я сказал! Плечи крестьянина обмякли. Он в последний раз обвел взглядом комнату: Морроу с огромным интересом изучал что-то на дальней стене, не желая смотреть в глаза посетителю, а лорд-камергер испепелял Хита гневным взглядом, разъяренный непростительной потерей времени. Весту было очень не по себе от того, что он тоже участвует в этом. Хит повернулся и побрел прочь, понурив голову. Двери закрылись. Хофф врезал кулаком по столу. — Нет, вы это видели? — Он обвел потеющее собрание яростным взглядом. — Какая вопиющая наглость! Вы видели, майор Вест? — Да, милорд камергер, я все видел, — натянуто ответил Вест. — Просто позор. К счастью для него, Хофф не уловил истинного смысла его слов. — Да, вы совершенно правы, майор Вест, просто позор! Почему, черт побери, смышленые молодые люди обязательно идут в армию? И кто только пускает сюда этих попрошаек, хотел бы я знать! — Он свирепо уставился на своего заместителя. Тот сглотнул и принялся перебирать документы. — Кто там следующий? — Э-э, — промямлил Морроу, — Костер дан Каулт, магистр гильдии торговцев шелком. — Я знаю, кто он такой, черт побери! — гаркнул Хофф, вытирая с лица вновь выступивший пот. — Один другого стоит: если не чертов крестьянин, так чертов купец! — Обращаясь к солдатам у двери, он проревел таким громким голосом, чтобы его услышали в коридоре по ту сторону: — Давайте сюда старого мошенника! Магистр Каулт являл собой зрелище, разительно отличающееся от предыдущего просителя: крупный, тучный человек с чертами лица настолько же мягкими, насколько жестко смотрели его глаза. Его пурпурное парадное одеяние, украшенное ярдами золотого шитья, было таким роскошным, что его постеснялся бы надеть сам император Гуркхула. Магистра сопровождали двое старших членов гильдии, наряженных ему под стать. Вест подумал: заработает ли добрый человек Хит за десять лет на такую мантию? Вряд ли; даже если бы его не согнали с земли. — Милорд камергер, — речитативом произнес Каулт с изящным поклоном. Хофф едва-едва обратил внимание на главу гильдии торговцев шелком: он лишь поднял одну бровь и чуть заметно скривил губы. Каулт ждал приветствия, подобающего его положению, но ничего подобного не последовало. Тогда он шумно откашлялся и проговорил: — Я явился, чтобы просить аудиенции у его августейшего величества… Лорд-камергер фыркнул: — Целью этого заседания и является определить, кто достоин внимания его величества. Если бы вы не искали аудиенции, это означало бы, что вы ошиблись дверью! Было очевидно, что беседа не увенчается успехом, как и предыдущая. В этом есть некая мерзкая справедливость, подумал Вест: с великими и малыми здесь обращаются абсолютно одинаково. Магистр Каулт слегка сузил глаза, но продолжал: — Достопочтенная гильдия торговцев шелком, чьим скромным представителем я являюсь… Хофф шумно отхлебнул вина, и Каулт был вынужден на мгновение остановиться. — Стала жертвой самого злонамеренного и вредоносного нападения… — Будьте так добры, налейте! — взревел лорд-камергер, протягивая опустевший кубок Морроу. Заместитель резво соскочил с кресла и схватил графин. Каулту снова пришлось стиснуть зубы и подождать, пока вино с бульканьем лилось в кубок. — Продолжайте! — прокричал Хофф, взмахнув рукой. — Мы не можем тратить на вас целый день! — Самого злонамеренного и скрытного нападения… Лорд-камергер, сощурившись, взглянул вниз. — Нападения, говорите вы? Нападения находятся в ведении городской стражи! Магистр Каулт поморщился. Он и двое его компаньонов уже начали обливаться потом. — Нет, я имею в виду нападение иного рода, милорд камергер: коварное и скрытное нападение, имеющее целью дискредитировать блистательную репутацию гильдии и причинить ущерб нашим деловым интересам как в свободных городах Стирии, так и внутри Союза. Нападение, спровоцированное определенными изменническими элементами внутри инквизиции его величества, и… — Я услышал достаточно! — Лорд-камергер вскинул вверх свою массивную руку, призывая к молчанию. — Если дело касается торговли, его должна рассматривать Комиссия его величества по вопросам торговли и коммерции. — Хофф говорил медленно, тщательно выговаривая слова; так школьный учитель обращается к самому безнадежному из учеников. — Если оно касается закона, его должно рассматривать ведомство верховного судьи Маровии. Если оно касается внешних действий инквизиции, вам следует записаться на прием к архилектору Сульту. В любом случае, дело едва ли требует личного внимания его августейшего величества. Глава гильдии торговцев шелком открыл рот, но лорд-камергер не дал ему заговорить, повысив голос еще больше, чем прежде: — Король содержит Комиссию, избирает верховного судью и назначает архилектора именно для того, чтобы не разбираться с каждой мелочью лично! Кстати, поэтому же он дарует привилегии определенным купеческим гильдиям, а вовсе не для того, чтобы набивать карманы, — его губы скривились в неприятной усмешке, — торговцев… Всего доброго! Двери вновь распахнулись. Лицо Каулта побледнело от гнева при последнем замечании. — Можете не сомневаться, лорд-камергер, — холодно произнес он, — мы станем искать удовлетворения в другом месте, и с величайшей настойчивостью. Хофф очень долго не отводил от него гневного взгляда. — Можете искать где хотите, — прорычал он, — и с той настойчивостью, с какой вам угодно. Но только не здесь! Всего… доброго! Если бы фразой «Всего доброго!» можно было проткнуть человека насквозь, глава гильдии торговцев шелком уже валялся бы мертвый на полу. Каулт несколько раз мигнул, затем гневно повернулся и зашагал прочь с таким достоинством, какое только мог изобразить. Двое его лакеев следовали за ним по пятам, шелестя своими роскошными мантиями. Двери за ними захлопнулись. Хофф снова ударил по столу кулаком. — Возмутительно! — взорвался он. — Эта заносчивая свинья! Они думают, что можно попирать королевские законы, а если все оборачивается против них, искать у короля защиты? — Э-э… конечно нет, — промямлил Морроу. — Разумеется… Лорд-камергер, не обращая внимания на своего заместителя, с насмешливой улыбкой повернулся к Весту. — Сдается мне, я уже вижу стервятников, кружащих над их головами, несмотря на низкий потолок. Не правда ли, майор Вест? — О да, милорд камергер, — пробормотал Вест. Он чувствовал себя ужасно неуютно и желал, чтобы эта пытка поскорее закончилась и он вернулся домой к сестре. При мысли о ней сердце Веста сжалось: Арди стала еще своенравнее, чем прежде. Она умна, даже слишком умна, и ее ум может повредить ей. О, если бы она поскорее вышла замуж за честного человека и зажила счастливо! Положение самого Веста было достаточно шатким и без того, чтобы сестра устраивала здесь свои спектакли. — Стервятники, стервятники, — бормотал Хофф себе под нос. — Отвратительные птицы, но и они иногда полезны. Кто там следующий? Потеющий заместитель замялся, подыскивая нужные слова. Выглядел он еще более смущенным, чем прежде. — К нам явилась группа… э-э, дипломатов… Лорд-камергер остановился, не донеся кубок до рта. — Дипломатов? Откуда? — Э-э… От так называемого короля Севера Бетода. Хофф разразился хохотом. — Дипломатов? — кудахтал он, вытирая пот рукавом. — Дикарей, вы хотели сказать! Заместитель неубедительно хихикнул: — Да, милорд, ха-ха-ха! Дикарей, ну конечно же! — Однако эти дикари опасны, а, Морроу? — рявкнул лорд-камергер, чье веселье внезапно испарилось. Заместитель, булькнув, оборвал смех. — Очень опасны! Нам нужно вести себя осторожно. Впустить их! Послов оказалось четверо. Двое из них, пониже ростом, были огромными бородатыми людьми свирепого вида, сплошь в шрамах, в тяжелых помятых доспехах. Их, разумеется, разоружили перед воротами Агрионта, но от них все равно исходило ощущение опасности. Вест подумал, что бородатые воины, должно быть, сложили у входа гору своего тяжелого старого оружия. Именно такие люди собирались сейчас у границ Инглии, недалеко от дома Веста, в жадном ожидании войны. С ними был человек постарше, тоже в помятом панцире, с длинными волосами и огромной седой бородой. Синевато-багровый шрам пересекал его лицо — прямо через глаз, слепой и белый. На губах старика, однако, сияла широкая улыбка, а его любезные манеры составляли контраст с мрачностью остальных послов, в том числе и четвертого члена делегации, шедшего позади всех. Этому последнему пришлось пригнуться, чтобы пройти под притолокой высотой в добрых семь футов над полом. Он кутался в грубый коричневый плащ с капюшоном, так что лица его не было видно. Когда человек распрямился, комната вдруг показалась низкой и тесной. Рост посла казался устрашающим, но было и нечто другое — оно словно лилось от него тошнотворными волнами. Солдаты вдоль стен почувствовали это и беспокойно зашевелились, заместитель Хоффа занервничал и стал копаться в своих документах. Майор Вест, без сомнения, тоже ощутил влияние пришельца. Его кожа похолодела, несмотря на жару, и каждый волосок на теле поднялся дыбом под пропотевшим мундиром. Только Хофф, казалось, ничего особенного не испытывал. Он оглядел четверых северян сверху донизу, сильно нахмурившись; судя по всему, гигант в капюшоне произвел на него не большее впечатление, чем добрый человек Хит некоторое время назад. — Итак, вы пришли от Бетода… — Он покатал следующие слова во рту, прежде чем выплюнуть их в новоприбывших: — Короля Севера? — Это так, — ответил улыбающийся старик, кланяясь с глубочайшим почтением. — Меня зовут Ганзул Белый Глаз. Его голос звучал мягко и приятно, без какого-либо акцента — совсем не так, как ожидал Вест. — И ты посол Бетода? — небрежно спросил Хофф и глотнул еще вина. Впервые за день Вест радовался присутствию лорд-камергера. Однако когда он взглянул на человека в капюшоне, тревожное предчувствие вернулось к нему. — О нет, — отозвался Белый Глаз. — Я не более чем переводчик. Вот посол короля Севера! Его здоровый глаз нервно дернулся в сторону и вверх, указывая на темную фигуру в плаще, словно он и сам боялся своего спутника. — Фенрис. — Он протянул «с» на конце имени так, что оно зашипело в воздухе. — Фенрис Наводящий Ужас. «Очень подходящее имя». Майору Весту вспомнились песни, что он слышал в детстве, и рассказы о кровожадных великанах, живущих в горах на далеком Севере. В комнате воцарилось недолгое молчание. — Хм-м, — проговорил лорд-камергер, оставшийся совершенно равнодушным. — И вы просите об аудиенции у его августейшего величества, высокого короля Союза? — Именно так, милорд камергер, — ответил старый воин. — Наш господин Бетод чрезвычайно сожалеет о враждебности, возникшей между двумя нашими народами. Он всей душой желает наладить наилучшие отношения со своими южными соседями. Мы принесли вашему королю от нашего предложение мира, а также подарок, чтобы подтвердить нашу искренность. Ничего больше. — Очень хорошо, — сказал Хофф, откидываясь на высокую спинку кресла с довольной улыбкой. — Вежливая просьба, вежливо переданная. Вы сможете увидеть короля завтра на открытом совете, где передадите ему ваше предложение и подарок перед лицом высочайших сановников государства. Белый Глаз почтительно поклонился: — Вы очень добры, милорд камергер. Он повернулся и двинулся к двери, сопровождаемый двумя мрачными воинами. Фигура в плаще помедлила немного, затем тоже медленно развернулась и наклонилась, пролезая под притолокой. Лишь когда двери плотно закрылись, Вест смог вздохнуть свободно. Он тряхнул головой и пожал вспотевшими плечами. Вот тебе и песни о великанах! Здоровенный верзила в плаще, только и всего. Впрочем, если посмотреть, дверь-то действительно очень высокая… — Вот! Вы видели, мастер Морроу? — Хофф был чрезвычайно доволен собой. — Едва ли их можно назвать дикарями, как вы пытались мне внушить! Я чувствую, мы скоро решим наши проблемы с Севером. Как вы считаете? Заместитель не казался убежденным. — Э-э… да, милорд, разумеется. — Вот именно! То, что городят наши пугливые горожане на Севере, — пустая болтовня, пессимистическая пораженческая чепуха. Война? Ба! — Хофф снова хлопнул ладонью по столу, так что вино выплеснулось из кубка на деревянную столешницу. — Да северяне не посмеют! Вот увидите, в следующий раз они придут к нам с петицией о вступлении в Союз! Посмотрим, прав ли я. Да, майор Вест? — Э-э… — Замечательно! Превосходно! Хоть что-то сегодня получилось! Еще один проситель, и мы сможем выбраться из этой треклятой печки. Кто там остался, Морроу? Заместитель нахмурился и сдвинул очки вверх по переносице, пытаясь справиться с непривычным именем. — Э-э… некто Йору Сульфур, ваша милость. — Кто-кто? — Или Сульфир, или Сульфор, или что-то вроде того. — Никогда не слышал о таком, — проворчал лорд-камергер. — Что за человек? Южанин? Только не надо больше крестьян, ради бога! Заместитель вчитался в свои заметки и сглотнул. — Это… посланник. — Хорошо, но от кого? Морроу прямо-таки съежился, будто ребенок, ожидающий шлепка. — От Великого ордена магов! — выпалил он. Последовало несколько мгновений изумленного молчания. Брови Веста поползли вверх, рот открылся. Он подозревал, что точно так же изменились лица солдат у стены, скрытые от наблюдателей забралами шлемов. Он инстинктивно сморщился, предвкушая реакцию лорд-камергера, но Хофф удивил всех присутствующих, разразившись бурным хохотом. — Превосходно! Наконец хоть какое-то развлечение! Здесь так давно не бывало магов! Впустить волшебника! Мы не должны заставлять его ждать! Йору Сульфур несколько разочаровал их. Его простая поношенная одежда, пожалуй, выглядела едва ли лучше, чем платье фермера Хита. Его посох не имел ни золотого наконечника, ни сверкающего кристалла сверху. Его глаза не горели таинственным огнем. Совершенно обычный человек тридцати с небольшим лет. Он казался слегка усталым после долгого путешествия, но перед лицом лорд-камергера держался непринужденно. — Добрый день всем вам, господа, — проговорил он, опираясь на посох. Вест безуспешно пытался понять, откуда он родом. Не из Союза — его кожа была слишком смуглой; не из Гуркхула или далекого Юга — для этого она была слишком светлой. Не с Севера и не из Стирии. Значит, из совсем далеких мест, но откуда? Разглядев его поближе, Вест заметил, что глаза у мага разного цвета: один голубой, другой зеленый. — И вам тоже добрый день, сэр, — отозвался Хофф с улыбкой, на вид совершенно искренней. — Моя дверь всегда открыта для Великого ордена магов. Поведайте мне, имею ли я удовольствие беседовать с самим могущественным Байязом? Сульфур выглядел озадаченным. — Нет-нет, меня, наверное, неверно представили. Мое имя Йору Сульфур. Мастер Байяз лысый, — ответил он и провел рукой по своей курчавой каштановой шевелюре. — Здесь есть его статуя, снаружи, на проспекте. Но я имел честь обучаться под его руководством в течение нескольких лет. Это весьма могущественный и знающий мастер. — Несомненно! Несомненно, он именно таков! И чем же мы можем вам служить? Йору Сульфур откашлялся, словно собирался начать длинный рассказ. — После смерти короля Гарода Великого Байяз, первый из магов, покинул Союз. Но он дал клятву, что когда-нибудь вернется. — Да-да, это верно, — хохотнул Хофф. — Совершенно верно, это известно каждому школьнику. — И он объявил, что, когда это произойдет, о его возвращении оповестит другой. — Тоже правильно. — Ну вот, — заключил Сульфур с широкой улыбкой, — я здесь. Лорд-камергер взревел от хохота. — Вы здесь! — прокричал он, колотя кулаком по столу. Харлен Морроу тоже позволил себе слегка подхихикнуть, но немедленно замолчал, как только улыбка на лице Хоффа начала угасать. — На протяжении того времени, что я занимаю пост лорд-камергера, у меня побывали три члена Великого ордена магов, просившие об аудиенции у короля. Двое были явными безумцами, еще один — исключительно смелым мошенником. — Он наклонился вперед, поставил локти на стол и сомкнул перед собой кончики пальцев. — Скажите мне, мастер Сульфур, магом какого рода являетесь вы? — Ни тем ни другим. — Понимаю. Но тогда у вас должны быть бумаги. — Разумеется. Сульфур вытащил из складок своей одежды маленькое письмо, запечатанное белой печатью с единственным непонятным символом, и небрежно положил его на стол перед лорд-камергером. Хофф нахмурился. Подняв документ, он принялся вертеть его в руках. Тщательно изучил печать и, промокнув лицо рукавом, сломал ее, развернул толстую бумагу и стал читать. Йору Сульфур не проявлял никаких признаков беспокойства. Казалось, даже жара не беспокоила его. Он расхаживал по комнате и кивал закованным в панцири солдатам, не смущаясь тем, что они не отвечали. Внезапно он повернулся к Весту: — Ужасно жарко здесь, не правда ли? Удивительно, что никто из этих бедняг до сих пор не сомлел и не рухнул с грохотом на пол, словно полный тарелок буфет. Вест моргнул. Именно об этом он не так давно подумал. Лорд-камергер осторожно положил письмо на стол. Теперь он уже не веселился. — Мне представляется, что открытый совет — не совсем то место, где можно обсудить это дело. — Совершенно с вами согласен. Я надеялся на частную аудиенцию у лорд-канцлера Феекта. — Боюсь, это невозможно. — Хофф облизнул губы. — Лорд Феект мертв. Сульфур нахмурился. — Это весьма прискорбно. — Да, именно так. Мы все тяжело переживаем эту утрату. Возможно, я и еще несколько членов закрытого совета сумеем вам помочь. Сульфур наклонил голову. — Вверяю себя вашему руководству, милорд камергер. — Я постараюсь устроить что-нибудь сегодня же вечером, попозже. А тем временем мы найдем вам жилье в пределах Агрионта… соответствующее вашему положению. Он сделал знак страже, и двери отворились. — Премного вам благодарен, лорд Хофф. Мастер Морроу… Майор Вест… — Сульфур одарил каждого из них по очереди любезным кивком, повернулся и вышел. Двери снова закрылись, а Весту оставалось лишь гадать, откуда этому человеку известно его имя. Хофф повернулся к своему заместителю: — Немедленно идите к архилектору Сульту и передайте ему, что мы должны срочно встретиться. Затем пригласите верховного судью Маровию и лорд-маршала Варуза. Скажите, что нас ждет дело чрезвычайной важности. Ни слова никому, кроме этих троих. — Он потряс пальцем перед потным лицом Морроу. — Ни единого слова! Заместитель потрясенно смотрел на него сквозь перекосившиеся очки. — Живо! — рявкнул Хофф. Морроу вскочил на ноги, споткнулся, наступив на подол своей мантии, и поспешил к боковой двери. Вест сглотнул, во рту у него пересохло. Хофф обвел долгим суровым взглядом всех присутствующих в комнате. — Никому ни слова о том, что здесь произошло, иначе последствия будут самыми серьезными для каждого их вас! А теперь прочь! Все прочь! Солдаты, бряцая доспехами, немедленно устремились к выходу. Весту не требовалось дополнительного приглашения. Он поспешил за стражниками, оставив погрузившегося в раздумья лорд-камергера в одиночестве. Майор затворил за собой дверь. Его мысли были мрачными и путаными: обрывки старых историй о магах, страхи по поводу войны на Севере, образ великана в капюшоне, возвышающегося под потолком… Какие странные, зловещие посетители приходили сегодня в Агрионт. Веста это тревожило. Он пытался отвлечься от забот и сказать себе, что все это глупости, но через несколько мгновений принялся думать о сестре, развлекавшейся где-то неподалеку. Наверняка она сейчас вместе с Луфаром. Майор проклинал себя: за каким чертом он их познакомил? Ожидая приезда Арди, он ожидал встретить неловкую, болезненную, острую на язык девчонку, какую видел много лет назад. Когда же в его квартире объявилась эта женщина, он едва узнал ее. Именно женщина, а не девчонка, к тому же красивая. А Луфар самонадеян, богат, смазлив и имеет не больше самообладания, чем шестилетний ребенок. Вест знал, что сестра и Джезаль встречались уже не один раз. По-дружески, разумеется. У Арди здесь больше не было знакомых. Они просто друзья. — Проклятье! — ругнулся Вест. Это как поставить кошку перед миской со сливками и надеяться, что она не сунет туда язык! Почему, ну почему, черт побери, он не обдумал все хорошенько? Надо же своими руками устроить себе такую проблему! Но что он мог теперь поделать? Он горестно уставился на коридор перед собой. Ничто так не помогает забыть собственное горе, как картина горя чужого, а добрый человек Хит являл собой воистину плачевное зрелище. Он в одиночестве сидел на длинной скамье, глядя в пространство, и лицо его было мертвенно-бледным. Должно быть, он сидел здесь все время, а мимо него проходили и торговцы шелком, и северяне, и посол от магов. Он ничего не ждал — просто ему было некуда больше идти. Вест взглянул в оба конца коридора: никого. Хит его не замечал; рот фермера был открыт, глаза остекленели, мятая шляпа лежала на коленях. Вест никак не мог пройти мимо и оставить его в таком состоянии. — Добрый человек Хит, — позвал он, приближаясь. Крестьянин удивленно поднял голову, схватился за шляпу, порываясь встать, и забормотал какие-то извинения. — Нет-нет, прошу вас, не вставайте. — Вест присел на скамью возле Хита. Майор опустил взгляд, не в силах посмотреть этому человеку в глаза. Повисла неловкая пауза. — У меня есть друг в Комиссии по вопросам землевладения и сельского хозяйства. Может быть, он сумеет что-то сделать для вас… — Он смущенно умолк, глядя вдоль коридора прищуренными глазами. Фермер печально улыбнулся: — Я буду очень вам благодарен за любую помощь. — Да-да, разумеется, я сделаю все, что смогу. Ведь равно ничего не выйдет, и они оба знали это. Вест скривился и закусил губу. — А лучше возьмите вот это. — И он вложил свой кошелек в вялые, загрубелые пальцы крестьянина. Хит посмотрел на него, полуоткрыв рот. Вест улыбнулся ему быстрой неловкой улыбкой и поднялся на ноги. Ему очень хотелось поскорее уйти. — Сэр! — окликнул его добрый человек Хит, но Вест уже торопливо, не оборачиваясь, шел прочь по коридору.Следующий в списке
«Зачем я делаю это?» Очертания городского дома Виллема дан Робба на фоне ясного ночного неба казались вырезанными из черной бумаги. Это ничем не примечательное двухэтажное строение, обнесенное низкой стеной с воротами посередине, в точности такое же, как сотни других на этой улице. «А наш старый друг Реус жил в большом роскошном особняке возле рынка. Роббу, пожалуй, стоило брать с него более крупные взятки. Еще более крупные. К счастью для нас, он этого не делал». В других местах города проспекты были ярко освещены и полны пьяных гуляк вплоть до самого рассвета. Но эта уединенная боковая улочка располагалась далеко от ярких огней и пытливых глаз. «Мы сможем работать без помех». За углом здания, на верхнем этаже, в узком окне горела лампа. «Хорошо. Наш друг дома. Но он еще не спит — нужно двигаться тихо». Глокта повернулся к практику Инею и указал на торец дома. Альбинос кивнул и молчаливо скользнул через улицу. Глокта подождал, пока тот доберется до стены и скроется в тени возле здания, затем повернулся к Секутору и показал на переднюю дверь. Глаза худощавого практика мгновение улыбались ему, потом Секутор шмыгнул прочь, пригибаясь к земле, перемахнул через низкую ограду и без единого звука приземлился по противоположной стороне. «Пока что все отлично, но теперь моя очередь двигаться». Глокта не знал, зачем он пошел. Иней с Секутором легко справились бы с Роббом сами, присутствие инквизитора лишь замедляло их действия. «Я ведь, неровен час, оступлюсь и плюхнусь на задницу, и этот идиот узнает о нашем присутствии. Так зачем же я пошел?» Но Глокта знал зачем. В его груди уже вздымалось возбуждение. Это почти похоже на то, как быть живым. Он приглушил стук своей трости, намотав на нее тряпку, чтобы иметь возможность дохромать до стены как можно осторожнее, не производя слишком много шума. К этому времени Секутор уже распахнул ворота, придерживая петлю рукой в перчатке, чтобы она не заскрипела. «Тихо и аккуратно. Будь эта стена высотой в сотню футов, шансов перебраться через нее у меня оставалось бы ровно столько же, сколько сейчас». Секутор стоял на коленях перед входной дверью, ковыряясь в замке. Он прижал ухо к деревянной панели, скосив глаза от напряжения, его руки в перчатках двигались ловко и проворно. Сердце Глокты часто колотилось, кожу покалывало от напряжения. «Ах, этот азарт охоты!» Раздался тихий щелчок, затем второй. Секутор опустил свои поблескивающие отмычки в карман, протянул руку и медленно, осторожно повернул дверную ручку. Дверь беззвучно распахнулась. «Какой он все-таки умелый парень! Без него и Инея я был бы обычным калекой. Они — мои руки, мои пальцы, мои ноги. Но я — их мозг». Секутор проскользнул внутрь, и Глокта последовал за ним, морщась от боли всякий раз, когда переносил тяжесть на левую ногу. В коридоре было темно, но сверху на лестницу падал столб света и перила отбрасывали на деревянный пол странные, искаженные тени. Глокта показал наверх, на лестницу, Секутор кивнул и на цыпочках стал подкрадываться к ней, стараясь ступать рядом со стеной. Казалось, целая вечность ушла у него на то, чтобы добраться туда. Ступенька тихо скрипнула, когда он ступил на нее своим весом. Глокта вздрогнул. Секутор замер на месте. Они ждали неподвижно, словно статуи. Сверху не доносилось ни звука. Глокта снова задышал. Секутор продолжил движение, медленно-медленно, мягко-мягко, шаг за шагом. Добравшись до верхней площадки, он прижался спиной к стене и осторожно заглянул за угол, затем сделал последний шаг и беззвучно исчез из виду. Практик Иней возник из тени в дальнем конце коридора. Глокта взглянул на него, приподняв бровь; тот покачал головой. «Внизу никого нет». Глокта повернулся к входной двери и начал очень осторожно закрывать ее. Лишь когда она была плотно притворена, он потихоньку отпустил дверную ручку, позволив язычку замка тихо скользнуть в паз. — Вам стоит посмотреть на это. Глокта вздрогнул от неожиданно громкого звука, резко двинулся и ощутил, как спину прострелил разряд боли. Секутор стоял на лестнице, положив руки на бедра. Он повернулся и снова исчез в направлении источника света. Иней загрохотал по ступеням следом за ним, больше не скрываясь. «Почему никогда нельзя остаться на нижнем этаже? Всегда приходится подниматься!» По крайней мере, больше не нужно ступать тихо, карабкаясь вверх — правая нога поскрипывает, левая скребет по доскам. Коридор на верхнем этаже заливал яркий свет лампы из открытой двери в дальнем конце, и Глокта похромал туда. Переступив через порог, он остановился, переводя дыхание после подъема. «Ох, боже мой, что за бардак!» Большой книжный шкаф был выворочен из стены, и книги, раскрытые и закрытые, валялись по всему полу. На столе — опрокинутый стакан и пролитое вино, превратившее скомканные бумаги в мокрые красные тряпки. Кровать в совершенном беспорядке: покрывало наполовину содрано, подушки и матрас искромсаны, перья сыплются на пол. Платяной шкаф распахнут, одна дверца наполовину оторвана. Внутри висело несколько изодранных предметов одежды, но большая часть лежала кучей на полу перед ним. Миловидный молодой человек с бледным лицом лежал на спине под окном, раскрыв рот и глядя в потолок. Его горло было не просто перерезано — рану нанесли так глубоко, что голова едва держалась на шее. Кровь забрызгала все кругом — порванную одежду, изрезанный матрас, само тело. На стене виднелась пара расплывчатых кровавых отпечатков ладони, на полу — огромная лужа крови. «Он убит этой ночью. Может быть, несколько часов назад. Может быть, всего лишь несколько минут назад». — Мне кажется, он не сможет ответить на наши вопросы, — сказал Секутор. — Да уж. — Глокта обвел глазами разгромленную комнату. — Он, скорее всего, уже мертв. Но как это случилось? Иней остановил на нем взгляд розовых глаз, приподнял белесую бровь и произнес: — Яф? Секутор взорвался пронзительным хохотом из-под своей маски. Даже Глокта позволил себе хихикнуть. — Очевидно. Но как наш яд проник внутрь? — Офкрыфое окно, — пробурчал Иней, показывая на пол. Глокта проковылял в комнату, старательно обходя липкую мешанину крови и перьев. — Итак, наш яд увидел, что горит лампа, как увидели и мы. Он влез в окно на нижнем этаже. Затем тихо поднялся по лестнице. Глокта перевернул концом трости руки трупа. «Несколько капель крови из шеи, но никаких повреждений на костяшках или кончиках пальцев. Он не сопротивлялся. Его застали врасплох». Вытянув голову, Глокта наклонился вперед и всмотрелся в зияющую рану. — Один мощный удар. Скорее всего, ножом… — И Виллем дан Робб получил пробоину и дал течь, — подхватил Секутор. — А у нас стало одним информатором меньше, — задумчиво продолжил Глокта. В коридоре крови не было. «Наш убийца постарался не промочить ноги, он весьма аккуратно обыскивал комнату, какой бы разгромленной она ни казалась. Он не был разгневан или испуган. Он просто работал». — Работал профессионал, — пробормотал Глокта. — Он пришел сюда, чтобы убить. Покончив с делом, попытался инсценировать кражу со взломом. Не так ли? Но труп вряд ли удовлетворит архилектора. — Он взглянул на практиков. — Кто у нас следующий в списке?На этот раз без сопротивления явно не обошлось. «По крайней мере, с одной стороны». Солимо Сканди лежал на боку лицом к стене, словно стыдился своей изрезанной и разодранной ночной рубашки. Его предплечья были покрыты глубокими порезами. «Он безуспешно пытался защититься от клинка». Он прополз через всю комнату, оставляя кровавый след на глянцевом отполированном деревянном полу. «И безуспешно пытался выбраться отсюда». Не удалось ни то ни другое. Четыре зияющие ножевые раны в спине остановили Сканди. Глядя на окровавленное тело, Глокта почувствовал, как у него подергивается щека. «Один труп мог быть совпадением. Два трупа — это уже заговор». Его веки задрожали. «Тот, кто это сделал, знал, что мы придем. Он знал, когда мы придем и за кем. Он на шаг опережает нас. Вполне вероятно, что наш список сообщников к этому времени превратился в список трупов». Сзади что-то скрипнуло, и голова Глокты дернулась в ту сторону, вызвав резкую боль в онемевшей шее. Никого нет, просто открытая оконная рама колышется на сквозняке. «Ну-ну, успокойся. Успокойся и подумай как следует». — Похоже, что высокочтимая гильдия торговцев шелком решила сделать у себя небольшую уборку. — Но как они могли узнать? — пробормотал Секутор. «Действительно, как?» — Видимо, они видели список Реуса или им рассказали, кто именно в нем упомянут. — Глокта облизнул беззубые десны. «А это означает…» — Это был кто-то из самой инквизиции. В кои-то веки глаза Секутора больше не улыбались. — Если они знают, кто в списке, то они знают и тех, кто его написал. Они знают, кто мы такие! «Еще три имени в списке, быть может? Где-нибудь в самом конце? — усмехнулся Глокта. — Как волнующе!» — Ты боишься? — спросил он. — Я не в восторге, могу вам сказать. — Практик кивнул на тело: — Нож в спину не входит в мои планы на ближайшее будущее. — И в мои тоже, Секутор, поверь. «Если я умру, то никогда не узнаю, кто нас предал. А я хочу узнать».
В этот ясный, безоблачный весенний день парк заполнили хлыщи и бездельники. Глокта неподвижно сидел на своей скамье в милосердной тени раскидистого дерева, разглядывая блестящую зелень, искристую воду, счастливых, пьяных, пестро одетых гуляк. Люди теснились на скамьях, расставленных вокруг озера, парочками и группами сидели на траве — пили, болтали, нежились на солнце. Казалось, все места вокруг были заняты. Но никто не подходил и не садился рядом с Глоктой. Время от времени кто-нибудь спешил к его скамье, едва осмеливаясь поверить, что повезло найти свободное место; а потом они видели его. Их лица гасли, они поворачивали назад или проходили мимо, словно бы и не собирались садиться. «Я отпугиваю людей, как чума. Возможно, это к лучшему. Мне ни к чему их общество». Глокта наблюдал за группой молодых солдат в лодке посреди озера. Один из них встал, пошатываясь, и стал разглагольствовать о чем-то с бутылкой в руке. Лодка угрожающе закачалась, и товарищи закричали ему, чтобы он сел. Порывы их добродушного смеха, несколько задержанные расстоянием, доносил до Глокты ветерок. «Дети, да и только. Как они молоды, как невинны. Таким же был и я, и не очень давно. Впрочем, кажется, что это было тысячу лет назад. Даже больше. Кажется, что это было в другом мире». — Глокта! Он поднял голову, прикрыв глаза ладонью. Это архилектор, он наконец пришел — высокая черная фигура на фоне синего неба. Глокта подумал, что Сульт выглядит более усталым, более морщинистым и осунувшимся, чем обычно. Архилектор холодно взирал на него сверху вниз. — Надеюсь, что у вас что-то действительно интересное, — проговорил Сульт. Он отбросил полы своего длинного белого камзола и изящно опустился на скамью. — Простолюдины опять взялись за оружие, на этот раз под Колоном. Какому-то идиоту-землевладельцу вздумалось повесить парочку крестьян, и вот теперь нам приходится разбираться с ними! Разве это так сложно — управиться с клочком унавоженной земли и несколькими фермерами? Никто не заставляет тебя любить крестьян, но это не значит, что их надо вешать! — Его рот вытянулся в прямую жесткую линию. Архилектор сердито глядел на лужайку перед собой. — Надеюсь, у вас для меня что-то действительно интересное, черт подери! «Что ж, постараюсь не разочаровать тебя». — Виллем дан Робб мертв. Словно для того, чтобы подчеркнуть слова инквизитора, пьяный солдат поскользнулся, перевалился через борт лодки и плюхнулся в воду. Через миг долетел захлебывающийся смех его товарищей. Глокта договорил: — Он убит. — Хм. Такое бывает. Возьмите следующего в списке. — Нахмурившись, Сульт поднялся на ноги. — Не думал, что вам потребуется мое одобрение на каждую мелочь. Именно поэтому я и выбрал вас для этой работы. Вы ведь знаете, что надо делать, так действуйте! Сульт повернулся, собираясь уходить. «Не надо спешить, архилектор. Вот чем опасны здоровые ноги: с ними начинаешь суетиться. Если же они тебя едва держат, ты не сойдешь с места до тех пор, пока не будешь абсолютно уверен, что пора идти». — Со следующим в списке тоже случилось несчастье. Сульт повернулся к нему, слегка приподняв бровь: — Вот как? — Это случилось со всеми, кто у нас записан. Архилектор поджал губы и снова сел на скамью. — Со всеми? — Со всеми. — Хм-м. Это интересно, — задумчиво произнес Сульт. — Торговцы шелком устроили чистку, вот как? Не ожидал, что они настолько безжалостны. Да, времена меняются, времена… — Он не закончил. Его брови медленно сошлись к переносице. — Вы думаете, кто-то выдал им список Реуса? И по-вашему, это сделал кто-то из наших. Вот почему вы попросили меня прийти сюда, верно? «А ты думал, я просто не хочу карабкаться по лестницам?» — Все они убиты, — проговорил Глокта. — Все до одного, кто был в нашем списке. В ту самую ночь, когда мы пришли за ними. Я не слишком верю в подобные совпадения. «Архилектор ты или нет, в конце концов?» Лицо Сульта сделалось очень мрачным. — Кто видел признание Реуса? — спросил он. — Я. Ну и двое моих практиков, разумеется. — Вы им полностью доверяете? — Полностью. Повисла пауза. Лодка дрейфовала посреди озера, солдаты бросили весла и наперебой галдели, упавший в воду плескался и хохотал, поливая приятелей водой. — Признание какое-то время лежало у меня в кабинете, — задумчиво сказал архилектор. — Кто-нибудь из моих людей мог увидеть его. Возможно. — Вы им полностью доверяете, ваше преосвященство? Повисла долгая ледяная пауза, в течение которой Сульт рассматривал Глокту. — Они бы не осмелились. Они слишком хорошо меня знают, чтобы так рисковать, — сказал он наконец. — Остается только наставник Калин, — спокойно произнес Глокта. Губы архилектора едва двигались, когда он ответил: — Вы должны быть осторожны, инквизитор, очень осторожны. Почва, на которую вы ступили, весьма зыбкая. Глупец не может стать наставником инквизиции, как бы ни казалось человеку извне. У Калина много друзей и в самом Допросном доме, и вне его. Могущественных друзей. Чтобы обвинить его, нужны самые убедительные доказательства. — Сульт внезапно замолчал, пережидая, пока небольшая компания дам пройдет мимо их скамьи. — Самые убедительные доказательства, — повторил он, когда дамы отошли за пределы слышимости. — Вы должны найти этого убийцу. «Легче сказать, чем сделать». — Разумеется, ваше преосвященство, но тем временем мое расследование оказалось в тупике. — Не совсем. У нас по-прежнему есть карта, которую можно разыграть: сам Реус. «Реус?» — Но, архилектор, в настоящий момент он, должно быть, уже в Инглии! — воскликнул Глокта и подумал: «Потеет в каком-нибудь руднике. Если он вообще продержался до этого времени». — О нет. Он здесь, в Агрионте, сидит под замком. Мне подумалось, что лучше немного попридержать его. Глокта приложил все усилия, чтобы не выказать удивления. «Умно. Очень умно. Архилектором, очевидно, тоже не может стать глупец». — Реус станет вашей наживкой, — продолжал Сульт. — Я пошлю к Калину своего секретаря с посланием. Я напишу, что уступаю. Что я готов позволить торговцам шелком продолжать свою деятельность, но под более жестким контролем. Что в качестве жеста доброй воли я отпускаю Реуса на свободу. Если утечка информации действительно идет от Калина, то он сообщит гильдии об освобождении Реуса. Осмелюсь предположить, что они пошлют своего убийцу, дабы наказать Реуса за длинный язык. Осмелюсь также предположить, что вы сможете взять его при попытке это сделать. Если же убийца не появится — что ж, будем искать предателя в другом месте и при этом ничего не потеряем. — Превосходный план, ваше преосвященство. Сульт пронзил его холодным взглядом: — Разумеется. Вам понадобится место, где вы сможете работать. Подальше от Допросного дома. Я распоряжусь, чтобы вам предоставили необходимые средства и передали Реуса вашим практикам, а также дам знать, когда Калин получит информацию. Найдите убийцу, Глокта, и выжмите из него все. Жмите, пока из него не вылезут потроха! Солдаты в бешено раскачивающейся лодке попытались втащить своего мокрого друга на борт; лодка опасно накренилась и вдруг перевернулась кверху килем, вывалив пассажиров в воду. — Мне нужны имена, — шипел Сульт, сверля взглядом плещущихся солдат. — Имена, доказательства, документы и люди, которые смогут предстать перед открытым советом и назвать виновных. Резким движением Сульт поднялся со скамьи. — Держите меня в курсе, — закончил он. Архилектор зашагал в сторону Допросного дома, хрустя гравием дорожки, и Глокта проводил его взглядом. «Превосходный план. Я рад, что вы на моей стороне, архилектор. Вы ведь на моей стороне, не так ли?» Солдатам удалось вытащить опрокинутую лодку на берег. Теперь они стояли рядом с ней, насквозь мокрые, и кричали друг на друга уже без прежнего добродушия. Одно позабытое весло по-прежнему плавало в воде; его понемногу сносило к тому месту, где из озера вытекал ручеек. Вскоре оно окажется под мостом, потом под мощными стенами Агрионта, а потом его вынесет наружу, в ров. Глокта наблюдал, как весло описывает в воде неспешные круги. «Большая ошибка. Кто-то должен следить за мелочами. Их легко упустить из виду, но без весла лодка бесполезна». Его взгляд стал блуждать по лицам гуляющих людей и набрел на миловидную парочку, сидевшую на скамье возле озера. Юноша что-то тихо говорил девушке, лицо его было печальным и искренним. Она быстро встала и пошла прочь, закрыв лицо руками. «Ах, эти страдания покинутых любовников! Это чувство потери, этот гнев, этот стыд! Кажется, ты никогда не оправишься от удара. Какой поэт написал, что нет боли мучительнее, чем боль разбитого сердца? Сентиментальная чушь. Ему стоило бы побывать в королевских тюрьмах». Глокта улыбнулся, открыв рот и облизнув пустые десны на месте недостающих передних зубов. «Разбитое сердце со временем излечится, а выбитые зубы —никогда». Глокта посмотрел на молодого человека: тот наблюдал за удалявшейся девушкой, и на его лице играла легкая улыбка. «Вот ведь мерзавец! Интересно, разбил ли он столько же сердец, сколько я в дни моей молодости? Сейчас это кажется невозможным. У меня уходит целых полчаса на то, чтобы собраться с духом и встать с постели. В последнее время женщины плачут из-за меня, только когда я высылаю их мужей в Инглию…» — Занд! — раздался голос. Глокта повернул голову на призыв: — Лорд-маршал Варуз, какая честь! — О нет, бросьте, бросьте, — проговорил старый солдат, усаживаясь на скамью. Все его движения были быстрыми и отточенными, как у искусного фехтовальщика. — Вы хорошо выглядите, — сказал он, однако глядел при этом в сторону. «Я выгляжу калекой, ты это хотел сказать?» — Как поживаете, старый друг? — продолжал Варуз. «Я калека, слышишь, ты, старый надутый осел! Друг, вот как? Столько лет прошло с тех пор, как я вернулся, и ты ни разу не разыскал меня, ни разу не справился обо мне. Это ты называешь дружбой?» — Неплохо, благодарю вас, лорд-маршал. Варуз беспокойно поерзал на скамье. — Мой теперешний ученик, капитан Луфар… Вы, может быть, знаете его? — Да, мы представлены. — Вам стоило бы посмотреть на его упражнения! — Варуз печально покачал головой. — У него есть талант, без сомнения — хотя он никогда не сможет сравниться с вами, Занд… «Ну, это как сказать. Надеюсь, настанет день, когда он станет таким же калекой, как и я». — Но у него большой талант, вполне достаточный, чтобы победить. Вот только тратит он его не на дело. Очень разбрасывается. «Боже, какая трагедия! Я так расстроен, что меня сейчас стошнит. Стошнило бы, если бы я съел хоть что-нибудь сегодня утром». — Он ленив, Занд, ленив и упрям. Ему не хватает отваги. Ему не хватает целеустремленности. Он не выкладывается так, как следовало бы, а время поджимает. Так вот, я подумал… если бы у вас нашлось время, разумеется… — Варуз на мгновение поймал взгляд Глокты. — Не могли бы вы поговорить с ним вместо меня? «Я сгораю от нетерпения! Читать лекции твоему жалкому болвану — да это моя заветная мечта! Ах ты, самодовольный старый осел, да как ты смеешь? Ты заработал себе репутацию на моих успехах, а потом, когда мне потребовалась твоя поддержка, порвал со мной все отношения. Теперь же ты явился ко мне просить помощи и называешь меня другом?» — Разумеется, маршал Варуз, я с радостью поговорю с ним. Для старого друга я готов на все. — Замечательно, просто замечательно! Уверен, вы справитесь с этим лучше, чем я! Я занимаюсь с Луфаром каждое утро во дворе возле Дома Делателя. На том самом месте, где когда-то обучал вас… — Старый маршал запнулся и умолк. — Я приду сразу же, как только позволят мои обязанности, — заверил Глокта. — О да, разумеется, ваши обязанности… Варуз уже поднимался со скамьи — ему явно не терпелось уйти. Глокта протянул ему руку, заставив старого солдата задержаться на мгновение. «Не надо бояться, лорд-маршал, я не заразный». Варуз осторожно тряхнул его руку, словно боялся оторвать ее, пробормотал какие-то извинения и зашагал прочь, высоко подняв голову. Вымокшие солдаты, весьма смущенные, поклонились и отдали честь, когда он проходил мимо. Глокта вытянул ногу, раздумывая, стоит ему вставать или нет. «И куда я пойду? Мир не рухнет, если я посижу здесь еще минутку. Спешить ни к чему. Ни к чему».
Предложение и дар
— И-и… вперед! — проревел маршал Варуз. Джезаль ринулся на него, отчаянно пытаясь как-то затормозить на краю бревна и не слететь на пол. Сделал пару неуклюжих выпадов, чтобы изобразить старание. Четыре часа тренировок уже измотали его, и он ощущал гораздо большую усталость, чем обычно. Варуз нахмурился и отбил затупленный клинок Джезаля, двигаясь вдоль бревна без усилий, словно по дорожке в парке. — И… назад! Джезаль неловко попятился и нелепо замахал левой рукой, чтобы удержать равновесие. Его ноги выше коленей жутко болели от прикладываемых усилий. Ниже коленей все обстояло гораздо, гораздо хуже. Варузу было за шестьдесят, однако он не выказывал никаких признаков утомления — даже не вспотел, продвигаясь танцующим шагом вперед по бревну и рассекая воздух клинками. Сам же Джезаль хватал ртом воздух и отчаянно защищался левой рукой. Он почти потерял равновесие и шарил в воздухе правой ногой в поисках надежной поверхности бревна. — И… вперед! Чувствуя, как икры сводит мучительной судорогой, Джезаль с грехом пополам сменил направление и направил удар в сторону этого невыносимого старика, но Варуз не отступил. Он нырнул под безнадежный удар капитана и тыльной стороной руки сбил ноги противника с бревна. Джезаль испустил яростный вой; пространство двора вокруг него закачалось. Он больно ударился ногой о край бревна и растянулся на траве лицом вниз, врезавшись подбородком в землю так, что клацнули зубы. Джезаль перекатился на спину и остался лежать, задыхаясь, словно внезапно выдернутая из воды рыба. Ушибленная нога болезненно пульсировала. Значит, утром появится еще один безобразный синяк. — Кошмар, Джезаль, просто кошмар! — вскричал старый солдат, ловко спрыгивая на траву. — Вы шатаетесь на бревне, словно это цирковой канат! Джезаль, ругаясь, перевернулся и стал неловко подниматься на ноги. — Это ровный и твердый дуб, достаточно широкий, чтобы на нем заблудиться! — Лорд-маршал проиллюстрировал свои слова, хлестнув по бревну своим коротким клинком так, что полетели щепки. — Вы же сказали «вперед», — простонал Джезаль. Варуз резко поднял брови. — Неужели вы всерьез думаете, капитан Луфар, что Бремер дан Горст снабжает противников достоверной информацией о своих намерениях? «Бремер дан Горст постарается победить меня, старый мешок с дерьмом! А ты вроде бы должен помогать мне победить его!» — подумал Джезаль. Но он понимал, что лучше не говорить таких вещей, поэтому лишь тупо покачал головой. — Нет! Нет, разумеется, он не делает этого! Напротив, он прилагает все усилия, чтобы обмануть и сбить с толку своих противников, как и должны поступать все великие фехтовальщики! — разглагольствовал лорд-маршал. Он расхаживал взад-вперед перед капитаном, тряся головой. Джезаль снова подумал о том, не бросить ли все это. Ему до смерти надоело каждый вечер падать в кровать без сил в то самое время, когда полагалось бы только начинать веселую пирушку; надоело каждое утро вставать, превозмогая боль от ушибов, и отправляться на бесконечные четырехчасовые тренировки — пробежка, бревно, брус, позиции. Ему надоело хлопаться на задницу в поединках с майором Вестом. А больше всего ему надоело то, что им без конца помыкал этот старый болван. — Жалкое зрелище, капитан, просто жалкое. Мне даже кажется, вы стали работать еще хуже, чем прежде… Джезаль никогда не выиграет турнир. Никто этого не ждал, и меньше всех — он сам. Так почему бы не бросить безнадежную затею и не вернуться к картам и ночным попойкам? Ведь ничего другого он от жизни и не хотел. Но что выделит его из тысячи таких же благородных младших сыновей? Джезаль давно решил, что должен добиться чего-то особенного — стать лорд-маршалом, а затем лорд-камергером, человеком влиятельным и значительным. Он будет сидеть в большом кресле в закрытом совете и принимать важнейшие решения. Он представлял себе, как все ему прислуживают, улыбаются, ловят каждое его слово, а когда он проходит мимо, шепчут: «Вот идет лорд Луфар!» Сможет ли он жить счастливо, если навеки останется всего лишь более богатой, более умной, более красивой версией лейтенанта Бринта? О нет, об этом даже думать нельзя. — Нам еще предстоит очень многое сделать, а времени недостаточно. Во всяком случае, если вы не измените отношение к тренировкам, — отчитывал его Варуз. — В спарринге вы выглядите жалко, ваша выдержка оставляет желать лучшего, а что касается устойчивости, об этом лучше вообще не говорить… Что о нем подумают, если сейчас он откажется? Что сделает отец? Что скажут братья? Как насчет других офицеров? Его сочтут трусом. Кроме того, есть Арди Вест. Последние несколько дней мысли Джезаля были заняты ею. Будет ли она наклоняться к нему так же близко, если он бросит фехтовать? Будет ли разговаривать с ним тем же мягким голосом? Не перестанет ли смеяться его шуткам? Будет ли по-прежнему смотреть на него снизу вверх своими большими темными глазами? Джезаль почти чувствовал ее дыхание на своем лице… — Ты слушаешь меня, парень? — прогремел Варуз. Его дыхание на своем лице Джезаль ощутил в полной мере, и вдобавок еще брызги слюны. — Да, сэр! В спарринге выгляжу жалко, выдержка оставляет желать лучшего. — Джезаль нервно сглотнул. — Об устойчивости лучше не говорить. — Именно! Я начинаю подозревать, что вам это все не очень-то нужно. Хотя в такое трудно поверить после тех хлопот, которые вы мне доставили. — Он свирепо глянул Джезалю в глаза. — А вы как считаете, майор? Ответа не последовало. Вест откинулся в кресле, сложив руки на груди, и угрюмо уставился в пространство перед собой. — Майор Вест! — гаркнул лорд-маршал. Тот резко поднял голову, словно только сейчас обнаружил их присутствие: — Простите, сэр, я немного задумался. — Я заметил. — Варуз цокнул языком. — Похоже, сегодня утром никто не может сосредоточиться! Джезаль почувствовал огромное облегчение, когда старик хотя бы ненадолго перенес свое раздражение на другого. Но радость продлилась недолго. — Очень хорошо, — резко проговорил маршал. — Вы сами напросились. С завтрашнего дня будем начинать тренировки с плавания во рву. Проплыть пару миль — этого, полагаю, хватит. Джезаль плотно стиснул зубы, чтобы не завопить. — Холодная вода — великолепное средство для обострения чувств. Пожалуй, нам надо вставать пораньше, когда ваш ум наиболее восприимчив. Значит, перенесем начало на пять утра. И подумайте о том, капитан Луфар, ради чего вы здесь: ради победы на турнире или ради удовольствия от моего общества. С этими словами маршал повернулся на каблуках и зашагал прочь. Джезаль подождал, пока Варуз удалится, прежде чем дать волю чувствам. Едва убедившись, что старик его не услышит, он в ярости швырнул свои клинки в стену. — Проклятье! — заорал он под грохот падающих на землю шпаг. — Черт! Он поискал глазами, что можно безболезненно пнуть, нацелился на стойку бревна, но сильно промахнулся и с трудом подавил желание ухватиться за ушибленную ногу и запрыгать на второй, как последний идиот. — Черт, дерьмо! — бушевал он. К разочарованию Джезаля, Вест никак не ответил на его ярость. Майор встал, нахмурился и устремился следом за маршалом Варузом. — Куда вы? — спросил капитан. — Подальше отсюда, — бросил Вест через плечо. — Я увидел достаточно. — Что это значит, черт побери? Вест остановился, обернулся и взглянул на него: — Вы удивитесь, но в мире есть более серьезные проблемы, чем эта. Джезаль открыл рот, замер и только глядел, как майор уходит прочь. — Да кто вы такой, черт возьми? — проорал капитан, когда уверился, что Вест уже далеко. — Дерьмо! Вот дерьмо! Он подумал, не пнуть ли бревно еще разок, но не рискнул.Джезаль возвращался в казармы в отвратительном настроении и поэтому старался держаться подальше от шумных кварталов Агрионта, поближе к тихим дорожкам и садикам у аллеи Королей. Он шел, мрачно глядя себе под ноги, чтобы избежать встреч со знакомыми. Однако удача была не на его стороне. — Джезаль! Его окликнул Каспа, вышедший прогуляться с какой-то пышно разодетой золотоволосой девицей. С ними была сурового вида женщина средних лет — без сомнения, гувернантка девицы или что-то в этом роде. Они как раз остановились полюбоваться небольшой скульптурой в одном пустынном дворике. — Джезаль! — снова крикнул Каспа, размахивая над головой шляпой. Спрятаться некуда. Джезаль наклеил на лицо фальшивую улыбку и подошел к ним. Бледная девица тоже улыбнулась ему. Возможно, она была очаровательна, но Джезаль этого не заметил. — Опять тренировался, Луфар? — спросил Каспа. Бессмысленный вопрос: капитан весь взмок и держал под мышкой пару фехтовальных клинков, и все прекрасно знали, что он фехтует каждое утро. Не требуется много ума, чтобы сделать правильный вывод. — Да. Как ты догадался? — Джезаль не собирался слишком грубо обрывать разговор, поэтому сопроводил свои слова фальшивым смешком, и лица дам вновь просияли улыбками. — Ха-ха-ха! — рассмеялся Каспа, всегда готовый стать мишенью для шуток. — Джезаль, познакомься с моей кузиной, леди Арисс дан Каспа. Арисс, это мой начальник, капитан Луфар. Значит, это и есть знаменитая кузина. Одна из самых богатых наследниц в Союзе, к тому же из прекрасной семьи. Каспа вечно расписывал, какая она красавица, но Джезалю девица показалась бледной, костлявой и болезненной. Она слабо улыбнулась и протянула вялую белую руку. Капитан скользнул по ней губами в самом небрежном из поцелуев. — Я очарован, — пробормотал он без всякого интереса. — Должен извиниться за свой внешний вид, я иду с тренировки. — О да, — пропищала Арисс высоким пронзительным голосом. — Я слышала, что вы замечательный фехтовальщик! Повисла пауза: девица думала, о чем бы еще поговорить. Наконец ее глаза загорелись: — Скажите, капитан, фехтовать — это очень опасно? Что за безвкусная чушь! — О нет, миледи, мы ведь деремся тупым оружием. Мог бы придумать ответ и получше, но будь он проклят, если станет прикладывать для этого усилия. Джезаль натянуто улыбнулся, кузина тоже. Повисла пауза, продолжение беседы было под угрозой. Джезаль уже собирался принести извинения и удалиться, поскольку тема фехтования исчерпала себя, но Арисс отрезала ему путь к отступлению. Она задала новый вопрос: — А скажите, капитан, правда ли, что на Севере скоро начнется война? Конец фразы она произнесла совсем тихо, но дуэнья одобрительно покосилась на нее, явно восхищенная умением своей подопечной поддерживать беседу. Господи помилуй! — Ну, мне кажется… — начал Джезаль. Бледные голубые глаза леди Арисс выжидающе обратились к нему. «Глупые голубые глаза, — подумал он. — Интересно, в чем она более невежественна — в фехтовании или политике?» — А что думаете вы? — спросил он. Лоб дуэньи покрылся легкими морщинками. Леди Арисс застигли врасплох, она даже слегка покраснела, подыскивая подходящий ответ. — Ну, я бы сказала… Я уверена, что в конце концов… Все закончится хорошо? «Благодарение судьбе! — подумал Джезаль. — Мы спасены!» Теперь нужно как можно скорее убираться отсюда. — О, разумеется, все закончится хорошо. — Он заставил себя еще раз улыбнуться. — Знакомство с вами — огромное удовольствие, но боюсь, меня ждут мои обязанности. Я вынужден вас покинуть. — Он с ледяной чопорностью поклонился. — Лейтенант Каспа… Леди Арисс… Каспа хлопнул его по руке с обычным дружелюбием. Его ничего не понимающая кузина неуверенно улыбнулась. Гувернантка нахмурилась, но Джезаль не обратил на нее внимания.
Он прибыл в Круг лордов как раз к тому времени, когда члены совета возвращались с обеденного перерыва. Сухо кивнул стражникам в вестибюле, вошел в огромную дверь и начал спускаться по центральному проходу. Беспорядочная толпа знатнейших людей королевства следовала за ним по пятам, и, пока Джезаль пробирался вдоль изгибающейся стены к своему месту за высоким столом, гулкое пространство заполнилось звуками шаркающих ног, бормотанием и перешептываниями. — Джезаль, как прошла тренировка? — обратился к нему Челенгорм, в кои-то веки явившийся пораньше и воспользовавшийся возможностью поговорить, пока не пришел лорд-камергер. — Бывало и лучше. А ты как? — О, я отлично провел время! Встретил кузину Каспы. Ну эту, ты знаешь… — Он замялся, пытаясь вспомнить имя. Джезаль вздохнул и подсказал: — Леди Арисс. — Точно, она самая! Ты ее видел? — Мне выпало счастье наткнуться на них буквально несколько минут назад. — Ух ты! — воскликнул Челенгорм, выпячивая губы. — Ну и как, правда потрясающая? — Хм-м… Джезаль отвел скучающий взгляд и принялся разглядывать людей в подбитых мехом мантиях. Как правило, в совете заседали нелюбимые сыновья или платные делегаты высокородных лордов. Мало кто из вельмож появлялся лично, если не имел на то важной причины. Многие не озаботились даже тем, чтобы прислать кого-то вместо себя. — Клянусь, это одна из самых красивых девушек, каких я видел за свою жизнь! Каспа всегда превозносил ее до небес, но она оказалась еще лучше. — Хм-м… Советники стали рассаживаться по местам. Круг лордов был построен в виде театра, и знатнейшие дворяне Союза сидели там, где должна располагаться публика — на скамьях, составленных большим полукругом, с проходом в центре. Как в настоящем театре, места в зале были разные: одни лучше, другие хуже. Лорды поскромнее сидели высоко и сзади; важность присутствующих возрастала по мере продвижения вперед. Передний ряд занимали главы самых известных семейств или те, кого они присылали вместо себя. Представители Юга, прибывшие из Дагоски и Вестпорта, располагались слева, рядом с Джезалем. Далеко справа сидели их коллеги с Севера и Запада, из Инглии и Старикланда. Главные скамьи посередине предназначались для старой знати Срединных земель, являвшихся сердцем Союза. Подразумевалось, что Союз устроен именно так. Джезаль, пожалуй, был с этим согласен. — Какая осанка, какое изящество! — продолжал изливаться Челенгорм. — Эти чудесные тонкие волосы, эта молочно-белая кожа, эти фантастические голубые глаза! — И сколько денег, — вставил Джезаль. — Ну и это тоже, — улыбнулся здоровяк. — Каспа говорит, что его дядюшка еще богаче, чем его отец, представляешь? И кузина — единственная дочь! Она унаследует все до последней марки. До последней марки! — Челенгорм едва сдерживал возбуждение. — Счастливчик тот, кому она достанется! Ну-ка, повтори, как ее зовут? — Арисс, — кисло отозвался Джезаль. Все лорды — или их доверенные лица — уже доплелись до своих сидений. Народу было мало, скамьи заполнены меньше чем наполовину. Впрочем, здесь никогда не собиралось больше. Если бы Круг лордов был настоящим театром, его владельцы сейчас отчаянно искали бы новую пьесу. — Арисс, Арисс… — Челенгорм причмокнул губами, словно имя девицы имело сладкий привкус, и повторил: — Да, счастливчик тот, кому она достанется! — Это точно, счастливчик. «Во всяком случае, если разговорам он предпочитает деньги», — добавил про себя Джезаль. Он подумал, что предпочел бы жениться на гувернантке — она казалась более уверенной, чем воспитанница. Лорд-камергер наконец-то вошел в зал и прошествовал к возвышению, где стоял высокий стол — примерно там располагалась бы сцена театра. Следом спешила свита одетых в черное секретарей и служащих, нагруженных толстыми фолиантами и стопками официальных бумаг. В своей малиновой парадной мантии, развевавшейся за плечами, лорд Хофф больше всего походил на какую-то редкую, величаво плывущую по воздуху птицу в сопровождении стаи назойливых ворон. — Явился, старый кисель, — прошептал Челенгорм, бочком продвигаясь к своему месту на другом конце стола. Джезаль заложил руки за спину и принял привычную позу: ноги вытянуты, подбородок высоко вздернут. Он обвел взглядом солдат, расставленных через равные интервалы вдоль полукруглой стены: все стояли совершенно неподвижно, в полной парадной амуниции, как обычно. Джезаль глубоко вздохнул и приготовился к нескольким часам отчаянной скуки. Лорд-камергер упал в свое высокое кресло и приказал принести вина. Секретари распределились вокруг него, оставив в центре место для короля, который, как обычно, отсутствовал. Зашелестели документы, распахнулись тяжелые гроссбухи, заскрипели и застучали в чернильницах очиняемые перья. Оповеститель прошел к концу стола и ударил жезлом в пол, призывая к порядку. Перешептывания дворян и их уполномоченных, а также немногочисленных слушателей на галерее для публики постепенно смолкли, и в просторном помещении воцарилась тишина. Оповеститель выпятил грудь. — Я объявляю, что собрание открытого совета Союза… — проговорил он медленно и звучно, словно произносил торжественную речь на похоронах. После этого оповеститель сделал излишне долгую и значительную паузу. Лорд-камергер обратил на него гневный взгляд, но оповеститель не собирался сокращать свое выступление. Он заставил всех подождать еще немного, прежде чем наконец закончил: — Началось! — Благодарю, — кисло сказал Хофф. — Если не ошибаюсь, мы как раз собирались выслушать лорд-губернатора Дагоски, когда нам пришлось прерваться для обеда. Его голосу аккомпанировал скрип перьев, поскольку двое писцов записывали каждое его слово. Слабое эхо этих звуков смешивалось с эхом его голоса в огромном пространстве под потолком. В переднем ряду, недалеко от Джезаля, с трудом поднялся на ноги пожилой человек, сжимавший дрожащими руками какие-то бумаги. — Открытый совет, — протянул оповеститель так медленно, как только мог, — предоставляет слово Рашу дан Фуйлу, полномочному представителю Занда дан Вюрмса, лорд-губернатора Дагоски! — Благодарю вас, сэр. — Дребезжащий голос Фуйла казался смехотворно слабым в этом огромном пространстве. Он едва доносился даже до Джезаля, сидевшего в десяти шагах от оратора. — Господа… — Громче! — крикнул кто-то с задних рядов. По залу пронеслась тихая рябь смешков. Старик откашлялся и сделал новую попытку: — Господа, я явился сюда, чтобы передать вам срочное послание лорд-губернатора Дагоски. Его голос вновь стих до первоначального, едва слышного уровня; каждое слово сопровождалось неустанным скрипом перьев. С галереи для публики доносились перешептывания, еще более затруднявшие задачу тем, кто хотел услышать речь губернатора. — Угроза, которую представляет для этого великого города император Гуркхула, возрастает с каждым днем. С дальнего конца зала, где сидели представители Инглии, раздался ропот смутного неодобрения, но основная часть советников просто скучала. — Нападения на корабли, притеснение торговцев и демонстрации силы под нашими стенами вынудили лорд-губернатора послать меня… — Нам повезло! — выкрикнул кто-то. Последовала новая волна смешков, на этот раз более громких. — Город выстроен на узком полуострове, — настойчиво продолжал старик, стараясь говорить так, чтобы его не заглушал все возрастающий шум на заднем плане, — который примыкает к территории, контролируемой нашими злейшими врагами, гурками, и отделен от Срединных земель многими лигами соленой воды! Наши оборонительные сооружения ненадежны. Лорд-губернатор отчаянно нуждается в дополнительных средствах… Упоминание о деньгах вызвало в собрании немедленный гул голосов. Губы Фуйла по-прежнему шевелились, но услышать его больше не было никакой возможности. Лорд-камергер нахмурился и сделал глоток из своего кубка. Писец, что сидел дальше всех от Джезаля, положил перо и протирал глаза большим и указательным пальцами, испачканными в чернилах. Писец, сидевший ближе всех, как раз закончил последнюю строчку, и Джезаль вытянул шею, чтобы прочесть. Там было написано: «Шум, крики». Оповеститель с явным удовольствием грохнул жезлом по полу. Шум понемногу стих, однако Фуйлом овладел приступ кашля. Он попытался заговорить, но не смог. В конце концов он махнул рукой и сел на место с побагровевшим лицом, а его сосед принялся хлопать его по спине. — Разрешите, лорд-камергер? — закричал светского вида молодой человек, сидевший в переднем ряду на другом конце зала. Он вскочил на ноги. Скрип перьев возобновился. — Мне кажется… — Открытый совет, — вклинился оповеститель, — предоставляет слово Херцелю дан Миду, третьему сыну и полномочному представителю Федора дан Мида, лорд-губернатора Инглии! — Мне кажется, — продолжал молодой красавец, слегка раздраженный тем, что его перебили, — наши друзья на Юге только и ждут полномасштабной атаки со стороны императора! Теперь выкрики несогласия раздались с другого конца зала. — Атаки, которая никогда не осуществится! Разве мы не разгромили гурков несколько лет назад? Или память обманывает меня? Возмущенные возгласы стали громче. — Подобное паникерство пробьет брешь в ресурсах Союза! — Херцелю уже приходилось кричать, чтобы быть услышанным. — У нас в Инглии граница простирается на много миль, а солдат слишком мало, в то время как угроза, исходящая от Бетода и северян, более чем реальна! Если кто-то и нуждается в средствах… Шум моментально усилился. За общим гомоном едва можно было разобрать отдельные выкрики: — Слушайте, слушайте! — Чепуха! — Верно! — Вранье! Одни делегаты вскочили на ноги, вопя во всю глотку, другие энергично кивали, соглашаясь с оратором, третьи свирепо мотали головами. Кое-кто просто зевал и лениво поглядывал вокруг. Джезаль заметил парня в задних рядах — тот, без сомнений, крепко спал, рискуя свалиться на колени соседа. Капитан устремил взгляд вверх — на лица, смотревшие с публичной галереи, и ощутил в груди странное стеснение: там стояла Арди Вест. Она смотрела вниз, прямо на него. Когда их глаза встретились, она улыбнулась и помахала рукой. Он и сам заулыбался; его рука уже поднималась, чтобы помахать в ответ, когда он вдруг вспомнил, где находится. Джезаль сунул руку за спину и нервно огляделся: слава богу, никто из важных персон ничего не заметил. Впрочем, он все еще улыбался. — Господа! — взревел лорд-камергер, стукнув пустым кубком об стол. Такого громкого голоса Джезаль никогда не слышал — даже маршал Варуз мог бы поучиться у Хоффа. Спящий в заднем ряду проснулся и привстал, шумно дыша и моргая. Гвалт смолк почти немедленно. Лорды виновато озирались, словно шкодливые дети после окрика строгого учителя, и усаживались по местам. Перешептывания на галерее для публики утихли. Порядок был восстановлен. — Господа! Могу заверить вас, что короля более всего заботит безопасность его подданных, где бы они ни находились! Союз никогда не допустит агрессии по отношению к своему народу и своей собственности! — Хофф подчеркивал каждую фразу ударом кулака по столу. — Ни со стороны императора Гуркхула, ни от этих северных варваров, ни от кого-либо другого! И он врезал по столу с такой силой, что у одного из писцов чернила выплеснулись из чернильницы, залив аккуратно разложенные документы. Возгласы одобрения и поддержки приветствовали патриотическое выступление лорд-камергера. — Что касается ситуации в Дагоске, — снова заговорил Хофф, и Фуйл, чьи легкие еще содрогались от сдерживаемого кашля, с надеждой поднял голову. — Разве этот город не обладает самыми мощными оборонными укреплениями в мире? Разве лет десять назад он не сопротивлялся гуркской осаде более года? Что стало с вашими стенами, сэр? Что с ними случилось? В огромном зале воцарилась тишина, все напрягали слух в ожидании ответа. — Но, лорд-камергер, — захрипел Фуйл, и его голос почти заглушило шуршание страницы, перевернутой одним из писцов, — наши оборонные сооружения в очень плохом состоянии. У нас не хватает солдат, чтобы надлежащим образом их обслуживать. И император знает об этом… Я прошу вас… — прошептал он еле слышно, потом разразился новым приступом кашля и рухнул на свое сиденье, сопровождаемый легкими смешками делегации Инглии. Хофф нахмурился еще сильнее. — Насколько я понимаю, оборонные укрепления должны содержаться в исправности на деньги, собираемые на местах, а также выручаемые с торговых пошлин достопочтенной гильдии торговцев пряностями. На протяжении последних семи лет эта гильдия работает в Дагоске по эксклюзивной и весьма выгодной лицензии. И если при таких условиях нельзя найти средства даже для того, чтобы отремонтировать стены… — Он окинул собрание мрачным взглядом. — Возможно, настало время предложить лицензию другим. С галереи для публики послышался ропот. — Так или иначе, корона сейчас не в состоянии позволить себе дополнительное расходы! Недовольные свистки представителей Дагоски, одобрительные крики представителей Инглии. — Теперь об особой ситуации в Инглии! — прогремел лорд-камергер, поворачиваясь в сторону Мида. — Полагаю, в скором времени мы услышим хорошие новости, и вы передадите их вашему отцу лорд-губернатору. Волна возбужденного шепота поднялась к позолоченному куполу зала. Молодой красавец казался приятно удивленным, и это было вполне понятно: очень редкий случай — услышать на открытом совете хорошие новости. Или хоть какие-то новости. Фуйл снова справился с кашлем и собрался что-то сказать, но был прерван тяжелыми ударами в огромную дверь, расположенную позади высокого стола. Все лорды подняли головы — удивленно и настороженно. Лорд-камергер улыбнулся с видом фокусника, проделавшего сложный трюк, и сделал знак охране. Тяжелые железные засовы были отодвинуты, и массивные инкрустированные двери медленно, со скрипом растворились. Восемь рыцарей-телохранителей в блистающей броне, в великолепных пурпурных плащах с изображением золотого солнца на спине, скрыв лица под высокими отполированными шлемами, гулко прогрохотали по ступеням вниз и заняли места по обе стороны высокого стола. За ними по пятам шли четверо трубачей, которые проворно выступили вперед, поднесли к губам сияющие горны и разразились оглушительными фанфарами. Джезаль стиснул застучавшие зубы и прищурил глаза, выжидая, пока уляжется звонкое эхо. Лорд-камергер гневно обернулся к оповестителю, глядевшему на новоприбывших с открытым ртом. — Ну? — прошипел Хофф. Оповеститель очнулся: — Э-э… ну разумеется! Господа и дамы, мне выпала великая честь представить вам… — Он замолчал, набирая полную грудь воздуха. — Его императорское высочество, короля Инглии, Старикланда и Срединных земель, протектора Вестпорта и Дагоски, его августейшее величество Гуслава Пятого, высокого короля Союза! В зале послышался шорох: каждый из присутствующих сполз со своего сиденья, опустившись на одно колено. В двери медленно вплыл королевский паланкин, который несли на плечах еще шестеро безликих рыцарей. Сам король восседал наверху в золоченом кресле, обложенный пышными подушками. Он слегка покачивался из стороны в сторону и озирался вокруг. Выражение его лица было озадаченное, как у человека, уснувшего пьяным и проснувшегося в незнакомой комнате. Он выглядел ужасно: непомерно тучный и расползшийся, словно громадная гора, укутанная в меха и красный шелк. Его голова ушла в плечи под тяжестью огромной сверкающей короны, выпуклые глаза казались остекленевшими, под ними залегли большие темные мешки. Розовый кончик языка беспрестанно метался по бледным губам. Толстые обвислые щеки и валик жира на шее создавали впечатление, будто лицо Гуслава слегка подтаяло и понемногу стекает с черепа. Так выглядел высокий король Союза, и Джезаль наклонил голову еще ниже, когда паланкин приблизился. — О, — промямлил его августейшее величество с рассеянным видом, словно что-то позабыл, — прошу вас, встаньте. Зал снова наполнился шорохом, пока все поднимались и рассаживались по местам. Король повернулся к Хоффу, его лоб прорезали глубокие морщины. Джезаль услышал, как он тихо спросил: — Почему я здесь? — Северяне, ваше величество. — Ах, да! — Глаза короля прояснились. Он помолчал. — А что с ними такое? — Э-э… Но лорд-камергер был избавлен от необходимости отвечать, поскольку в этот момент открылись двери в другом конце зала — те самые, через которые входил сюда Джезаль. Два очень необычных человека вступили в зал и направились к собранию по центральному проходу. Один — убеленный сединами старый воин со шрамом, слепой на один глаз. Он нес в руках деревянный ларец. Другой был одет в плащ с капюшоном, полностью закрывавшим лицо, а ростом этот пришелец был настолько огромен, что с его появлением все пропорции в зале как будто исказились. Скамьи, столы, даже стражники внезапно показались маленькими, игрушечными копиями самих себя. По мере приближения великана несколько лордов, сидевших у самого прохода, съежились и отодвинулись подальше. Джезаль нахмурился; вид гиганта в капюшоне не обещал хороших новостей, что бы ни говорил Хофф. Гулкий купол помещения наполнился тревожными перешептываниями. Северяне тем временем уже стояли на вымощенном плитами полу перед высоким столом. — Ваше величество, — проговорил оповеститель и склонился так низко, что ему приходилось поддержать себя, опершись на жезл, — открытый совет предоставляет слово Фенрису Наводящему Ужас, посланнику Бетода, короля Севера, и его переводчику Ганзулу Белому Глазу! Король, не обращая на оповестителя никакого внимания, беззаботно глазел в одно из больших окон в полукруглой стене — возможно, любовался тем, как свет проникает через восхитительные витражи. Однако когда к нему обратился старый одноглазый воин, он резко поднял голову и огляделся, качнув жирными щеками. — Ваше величество, я явился к вам с братским приветствием от моего повелителя Бетода, короля Севера. В Круге лордов воцарилось мертвое молчание, и скрип перьев звучал теперь неестественно громко. Старый воин с неловкой усмешкой кивнул в сторону огромной фигуры в капюшоне, стоящей рядом с ним: — А Фенрис Наводящий Ужас принес вам предложение от Бетода. От короля к королю. От Севера — Союзу. Предложение и дар. Он поднял деревянный ларец, который держал в руках. Лорд-камергер самодовольно усмехнулся: — Выскажите сначала ваше предложение. — Это предложение мира. Вечного мира между двумя нашими великими народами. Белый Глаз снова поклонился, и Джезаль признал, что его манеры безупречны. Совсем не то, чего ожидаешь от дикарей с холодного далекого Севера. Такие благообразные речи могли бы успокоить собрание, если бы не гигант в капюшоне, нависающий над одноглазым старцем, подобно черной тени. Тем не менее при упоминании о мире на лице короля появилась слабая улыбка. — Это хорошо, — пробормотал он. — Превосходно. Мир. Отлично. Мир — это хорошо. — Взамен он просит лишь одну маленькую вещь, — продолжал Белый Глаз. Лицо лорд-камергера внезапно помрачнело, но было уже слишком поздно. — Ему надо только назвать ее, — сказал король, снисходительно улыбаясь. Человек в капюшоне сделал шаг вперед. — Инглия, — прошипел он. На какой-то миг все замерло, затем зал взорвался шумом. С галереи для публики донесся шквал недоверчивого смеха. Мид снова стоял на ногах и что-то кричал, его лицо побагровело. Фуйл, шатаясь, поднялся со скамьи, но упал обратно, задыхаясь от кашля. Гневные вопли дополнились насмешливым улюлюканьем. Король оглядывался по сторонам, как испуганный кролик. Джезаль не отрывал глаз от человека в капюшоне. Он увидел, как огромная рука выскользнула из-под ниспадающего рукава и потянулась к застежке плаща. Джезаль удивленно моргнул. Кожа гиганта действительно была синяя? Или это обман зрения, луч света, пропущенный через витражное стекло? Плащ упал на пол. Джезаль сглотнул. Его кровь громко стучала в висках. Такое же чувство испытываешь, когда смотришь на ужасную рану: чем больше отвращения, тем труднее отвести глаза. Смех затих, крики смолкли, огромное пространство стало ужасающе тихим. Без плаща Фенрис Наводящий Ужас казался еще огромнее. Он возвышался, как башня, над своим съежившимся переводчиком. Без всякого сомнения, это самый крупный человек, какого Джезаль когда-либо видел, — если это вообще человек. Его лицо находилось в непрестанном движении, оно подергивалось, ухмылялось. Его вытаращенные глаза дергались и мигали, обводя безумным взглядом собравшихся людей. Его тонкие губы то улыбались, то морщились, то вытягивались в одну суровую черту, ни на минуту не оставаясь в покое. Но все это выглядело почти нормальным по сравнению с другой его странностью. Всю левую сторону тела Фенриса, от головы до пальцев ног, покрывали письмена. Корявые руны были начертаны по левой половине его выбритой головы, на веке, на губах, на щеке, на ухе. Огромная левая рука стала синей от крошечных букв, вытатуированных повсюду, начиная с бугрящегося плеча до кончиков длинных пальцев. Даже его босая левая нога была исписана странными буквами. Громадный, не похожий на человека, разрисованный монстр стоял в самом сердце правительства Союза! Джезаль был потрясен. Вокруг высокого стола стояли четырнадцать рыцарей-телохранителей — отлично обученные бойцы из знатных семей. Человек сорок стражников, подчиненных самому Джезалю, занимали места вдоль стен — все закаленные ветераны. Их силы превосходили двоих северян в соотношении больше чем двадцать к одному, к тому же они были вооружены самыми лучшими клинками из королевских арсеналов. Фенрис Наводящий Ужас не имел никакого оружия. Невзирая на огромный размер и невероятный вид, он не мог представлять для них угрозу. Однако Джезаль не чувствовал себя защищенным. Он чувствовал свое одиночество, слабость, беспомощность и ужасный страх. Кожу покалывало, во рту пересохло. Ему внезапно отчаянно захотелось бежать отсюда, спрятаться и никогда не вылезать из укрытия. Это испытывал не только Джезаль и не только те, кто сидел за высоким столом. Гневный смех сменялся изумленным бормотанием по мере того, как разрисованный великан медленно двигался в центре круглого зала, обводя бегающим взглядом толпу. Мид растерял весь свой гневный запал и съежился на скамье. Двое высокопоставленных лиц в переднем ряду просто перелезли через спинки своих кресел, чтобы отойти подальше от Фенриса. Другие отводили взгляды или закрывали лица руками. Один из солдат уронил копье, и оно с громким стуком упало на пол. Фенрис Наводящий Ужас неспешно повернулся к высокому столу и поднял огромный татуированный кулак, раскрывая расщелину рта; его лицо передернулось отвратительной судорогой. — Инглия! — завопил он еще громче и, бесспорно, еще ужаснее, чем это когда-либо удавалось лорд-камергеру. Эхо его голоса отразилось от высокого купола зала и раскатилось вдоль изгиба стен, наполнив огромное пространство пронзительными отзвуками. Один из рыцарей-телохранителей неловко попятился, с лязгом врезавшись закованной в латы ногой в край высокого стола. Король подался назад и сжался в комок. Он прикрывал лицо рукой, выглядывая испуганным глазом в щель между пальцами. Корона на его голове ходила ходуном. Один из писцов выронил перо из обессилевших пальцев. Рука другого, замершего с раскрытым ртом, по привычке двигалась по странице, коряво выписывая произнесенное слово по диагонали, поверх аккуратных строчек: «Инглия». Лицо лорд-камергера покрыла восковая бледность. Он медленно протянул руку к своему кубку, поднес его к губам… Кубок был пуст. Хофф осторожно поставил его обратно на стол, но рука тряслась, и донышко задребезжало на деревянной поверхности. Он помолчал еще мгновение, тяжело дыша. — Очевидно, что это предложение неприемлемо, — наконец проговорил он. — Очень жаль, — отозвался Ганзул Белый Глаз. — Но еще остался наш подарок. Все глаза обратились к нему. — У нас на Севере есть обычай. Когда два клана разделяет кровь и есть угроза войны, каждая сторона выдвигает своего бойца, чтобы он сразился за свой народ. Таким образом спор может быть разрешен… одной-единственной смертью. — Он медленно поднял крышку деревянного ларца. Внутри лежал длинный нож с отполированным до зеркального блеска клинком. — Его мощь король Бетод прислал сюда Наводящего Ужас не только в качестве своего посланника, но и в качестве своего бойца. Наводящий Ужас будет сражаться за Инглию, если кто-нибудь из вас захочет помериться с ним силами. Тогда вы сможете не вступать в войну, которую никогда не выиграете. — Он протянул ларец разрисованному монстру. — Вот дар, который я принес вам от моего повелителя, и не может быть дара щедрее… Ваши жизни! Правая рука Фенриса метнулась к ларцу и выхватила из него нож. Он высоко поднял его, и клинок блеснул в цветном луче света, падавшем из огромного окна. В этот миг рыцари должны были броситься вперед, Джезаль должен был вытащить шпагу, каждый должен был поспешить на защиту короля. Но никто не пошевелился. Все разинули рты и воззрились на этот поблескивающий стальной зуб. Клинок устремился вниз. Он легко прошел сквозь кожу и плоть, пока лезвие не погрузилось по самую рукоять. Окровавленное острие показалось с тыльной стороны татуированной левой руки Фенриса. Лицо гиганта дернулось, но не больше, чем обычно. Клинок гротескно задвигался в его ладони, когда он вытянул пальцы и поднял левую руку вверх, чтобы люди могли ее видеть. Капли крови размеренно стучали по полу Круга лордов. — Кто станет биться со мной? — вскричал великан, вытягивая шею с выступившими толстыми веревками жил. Его голос терзал слух. Абсолютная тишина. Оповеститель, стоявший ближе всех к Наводящему Ужас, опустился на колени, потерял сознание и повалился лицом вниз. Фенрис взглянул на самого крупного из рыцарей, стоявших возле стола. Тот был на целую голову ниже его. — Ты? — прошипел он. Несчастный попятился, со скрежетом задевая закованной в доспехи ногой об пол. Без сомнения, он жалел, что не родился карликом. На полу под локтем Фенриса разрасталась лужица темной крови. — Ты? — рявкнул он Федору дан Миду. Молодой человек посерел и задрожал, стуча зубами. Напряженный взор мигающих глаз великана прошелся по пепельным лицам всех, кто сидел за высоким столом. Джезаль ощутил, как у него перехватило горло, когда взгляд Фенриса встретился с его взглядом: — Ты? — Вообще-то я не против, но сегодня вечером я ужасно занят. Может быть, лучше завтра? Это совсем не его голос. Он определенно не собирался говорить ничего подобного. Но кто же мог такое сказать? Слова самоуверенно и беззаботно всплыли к позолоченному куполу у него над головой. Раздались отдельные смешки, даже крик «браво!» откуда-то с задних рядов, но взгляд Фенриса не оторвался от Джезаля ни на мгновение. Великан подождал, пока звуки замрут; затем его рот искривился вотвратительной усмешке. — Ну, значит, завтра, — прошептал он. В животе у Джезаля внезапно что-то мучительно перевернулось. Серьезность ситуации навалилась на него тонной камней. Неужели именно он? Он будет драться? — Нет. Это произнес лорд-камергер. Он был по-прежнему бледен, но в его голосе зазвучала прежняя сила. Джезаль взял себя в руки и стал мужественно сдерживать бунт своего кишечника. — Нет! — снова рявкнул Хофф. — Не будет никаких дуэлей! Нет никакого спора, который надо разрешать! Инглия — это часть Союза согласно древнему закону! Ганзул Белый Глаз тихо рассмеялся. — Древнему закону? Инглия — это часть Севера. Две сотни лет назад там жили северяне, и жили свободно. Вам понадобилось железо, поэтому вы переплыли море, перерезали всех и украли их землю! Или это и нужно называть самым древним из законов: сильный берет у слабого то, что хочет? — Его глаза сузились. — Такой закон у нас тоже есть! Фенрис Наводящий Ужас вырвал нож из своей ладони. На плиты пола упало несколько последних капель крови — и все, не осталось ни раны, ни малейшей отметины на татуированной плоти. Нож со стуком упал на плиты и остался лежать в луже крови у ног великана. Фенрис в последний раз обвел собрание безумным взглядом, повернулся и зашагал через зал и вверх по проходу. Лорды и делегаты при его приближении отползали подальше. Ганзул Белый Глаз низко поклонился. — Возможно, придет время, и вы пожалеете о том, что не приняли наше предложение. Или наш подарок. Вы еще услышите о нас, — спокойно сказал он и поднял вверх три пальца, показывая их лорд-камергеру. — Когда настанет срок, мы пошлем вам три знака. — Посылайте хоть триста, если вам угодно, — гаркнул Хофф, — но ваш балаган закончен! Ганзул Белый Глаз кивнул, благожелательно улыбаясь. — Вы еще услышите о нас, — повторил он. Он повернулся и пошел вслед за Фенрисом Наводящим Ужас к выходу из Круга лордов. Огромные двери со стуком захлопнулись. Перо ближайшего к Джезалю писца слабо царапало по бумаге: «Вы еще услышите о нас». Федор дан Мид повернулся к лорд-камергеру. Он стиснул зубы, его красивые черты исказились от ярости. — Это и есть ваши хорошие новости, которые я должен передать отцу? — завопил он. Открытый совет взорвался — крики, рев, оскорбления. Полный хаос. Хофф вскочил на ноги, опрокинув стул. Он говорил какие-то гневные слова, но даже его голос потонул в общем шуме. Разъяренный Мид повернулся к нему спиной и ринулся к выходу. Другие делегаты с инглийской стороны зала угрюмо поднялись с мест и пошли за сыном своего лорд-губернатора. Хофф смотрел им вслед, пепельно-серый от гнева, и беззвучно шевелил губами. Джезаль видел, как король медленно убрал руку от лица и наклонился к лорд-камергеру. — А скоро придут эти северяне? — шепотом спросил он.
Король Севера
Логен глубоко вдохнул, наслаждаясь забытым ощущением прохладного ветерка на свежевыбритом подбородке, и обратил взор на окружающий пейзаж. Было ясно, самое начало дня. Рассветный туман почти рассеялся, и с балкона перед комнатой Логена, расположенной высоко над землей, в боковой части одной из башен библиотеки, открывался вид на мили вокруг. Впереди лежала огромная долина, резко разделяющаяся на разноцветные слои. Самый верхний слой, серый и одутловато-белый — это покрытое облаками небо. Затем шла зубчатая линия черных утесов, окружавших озеро, а за ними проступали другие горы, тускло-коричневые. Дальше следовала темная зелень поросших лесом склонов и тонкая загибающаяся полоска серой гальки на берегу. И все это отражалось в тихом зеркале озера — перевернутый мир, наполненный тенями. Логен опустил взгляд на свои руки, растопырив пальцы на выщербленном ветрами камне парапета. Ни грязи, ни засохшей крови под растрескавшимися ногтями. Руки были бледными, мягкими, розоватыми, незнакомыми. Даже струпья и ссадины на костяшках пальцев почти зажили. Так много времени прошло с тех пор, когда Логен в последний раз был чистым, что он уже забыл, каково это. Его новая одежда царапала кожу, лишенную обычного защитного слоя грязи, жира и засохшего пота. Он глядел на спокойное озеро, дочиста вымытый и досыта накормленный, и чувствовал себя совсем другим человеком. Какое-то мгновение он сомневался, кем обернется этот новый Логен, но голый камень парапета по-прежнему глядел на него в прореху на месте недостающего пальца. Это нельзя исцелить. Он был все тот же Девятипалый, Девять Смертей, и всегда им останется. Разве что потеряет еще несколько пальцев. Но пахло от него теперь значительно лучше, этого нельзя не признать. — Хорошо ли ты спал, мастер Девятипалый? — выглянул на балкон Уэллс. — Как дитя. У Логена не хватило духа сказать старому слуге, что он спал снаружи. В первую ночь он попробовал уснуть на кровати: крутился и ворочался, не в состоянии найти общий язык с непривычно мягким матрасом и теплыми одеялами. Потом он попробовал перелечь на пол. Это было уже лучше, однако воздух комнаты по-прежнему казался душным и затхлым. Потолок нависал над головой и, казалось, сползал все ниже, угрожая раздавить спящего всей тяжестью громоздящегося сверху камня. И только когда Логен, укрывшись старой курткой, улегся на жесткие плиты балкона — прямо под открытым небом с облаками и звездами, — сон пришел к нему. Некоторые привычки трудно преодолеть. — К тебе посетитель, — сказал Уэллс. — Ко мне? В дверь спальни просунулась голова Малахуса Ки. Мешки под его глазами немного уменьшились, кожа уже не была бесцветной, а на кости наросло кое-какое мясо. Он больше не походил на живой труп — просто выглядел изможденным и больным, как в тот день, когда Логен впервые встретился с ним. Логен подозревал, что здоровым Ки и не был никогда. — Ха! — воскликнул Логен. — Ты все-таки выжил! Ученик мага утомленно кивнул и потащился через комнату к выходу на балкон. Он завернулся в толстое одеяло, которое волочилось по полу и мешало двигаться. Малахус спотыкающейся походкой вышел на воздух и остановился, раздувая ноздри и жмурясь на холодном утреннем воздухе. Логен сам не ожидал, что так ему обрадуется. Он хлопнул его по спине, словно старого друга, возможно даже с излишним пылом. Ученика шатнуло вперед, он запутался ногами в одеяле и упал бы, если бы Логен не поддержал его. — Я еще не совсем в форме, — пробормотал Ки, слабо улыбаясь. — Ты выглядишь гораздо лучше, чем в последний раз, когда я тебя видел. — И ты. Я вижу, ты расстался с бородой, да и с тем запахом тоже. Еще бы поменьше шрамов, и будет совсем цивилизованный вид. Логен поднял вверх руки: — Все, кроме этого. Уэллс вынырнул из двери на яркий утренний свет. В руке он держал кусок ткани и нож. — Могу ли я посмотреть на твою руку, мастер Девятипалый? Логен почти забыл про порез. На повязке не было свежей крови, и когда он развернул ее, то увидел длинный красно-бурый струп от кисти почти до самого локтя, окруженный новой розовой кожей. Рана уже не болела, только чесалась. Порез пересекал два старых шрама. Один — рваный и серый, рядом с запястьем — он получил во время поединка с Тридуба много лет назад. Логен сморщился при воспоминании о той схватке. Откуда у него второй шрам, он не помнил. Это могло быть что угодно. Уэллс нагнулся и ощупал кожу рядом с порезом. Ки настороженно выглядывал из-за его плеча. — Все идет хорошо. Твои раны быстро заживают. — У меня большой опыт. Уэллс поднял голову, взглянул Логену в лицо и скользнул взглядом по отметине на лбу, уже превратившейся в розовую полоску. — Я вижу, — отозвался он. — Будет ли глупо с моей стороны посоветовать тебе в будущем избегать острых предметов? Логен рассмеялся: — Поверишь или нет, но я и в прошлом всегда старался их избегать. Однако они, похоже, сами находят меня, несмотря на мои усилия. — Что ж, — проговорил старый слуга, отрезая новую полосу материи и бережно обматывая ею предплечье раненого. — Будем надеяться, это будет последняя твоя перевязка. — Будем надеяться, — откликнулся Логен, сгибая и разгибая пальцы. — Будем надеяться. Однако он очень сомневался в этом. — Завтрак скоро подадут, — сказал напоследок Уэллс, оставляя Логена и Ки вдвоем на балконе. Они немного постояли молча. Потом ветер с долины обдал их холодом, и Малахус поежился, плотнее закутываясь в одеяло. — Скажи мне… Там, у озера… Ты ведь мог оставить меня. Я бы на твоем месте так и поступил. Логен нахмурился. В прежние времена он бы сделал именно так и не вспомнил об этом после; но все меняется. — Мне приходилось бросать людей, — ответил он. — Вспоминаю, и меня тошнит от этого. Ученик задумчиво сморщил губы и стал рассматривать долину, леса и дальние горы. — Я никогда прежде не видел, как убивают человека. — Тебе повезло. — А ты, значит, видел много смертей? Логен вздрогнул. В молодости он охотно ответил бы на такой вопрос. Он начал бы хвастаться, гордо перечислять сражения, в которых побывал, и врагов, которых убил. Но в какой-то момент он перестал гордиться этими подвигами — он не осознал когда. Это происходило постепенно, по мере того как войны становились все более кровавыми, причины подменялись поводами, а друзья один за другим возвращались в грязь. Логен потер ухо и нащупал глубокую выемку, давным-давно проделанную мечом Тул Дуру. Он мог промолчать, но ему хотелось быть откровенным. — Я участвовал в трех войнах, — начал он. — В семи больших сражениях. В бесчисленных рейдах, стычках, отчаянных оборонах и кровавых битвах всех сортов. Я сражался в пургу, в бурю, в полуночной тьме. Я сражался всю свою жизнь — то с одним врагом, то с другим, то с одним другом, то с другим. Я мало что знал, кроме войны. Я видел, как людей убивали за сказанное слово, за брошенный взгляд, вообще ни за что. Однажды женщина пыталась заколоть меня ножом за то, что я убил ее мужа, и я бросил ее в колодец. И это далеко не самое худшее. Жизнь для меня стоила меньше, чем грязь под ногами… Я бился в десяти поединках и выиграл их все, но я сражался не на той стороне и исходил из ложных побуждений. Я был безжалостен, жесток и труслив. Я поражал людей в спину, сжигал, топил, заваливал камнями, убивал их спящими, безоружными, убегающими. Я и сам не раз убегал. Я мог обмочиться от страха. Я просил подаяние, чтобы выжить. Я получил много тяжелых ран, я кричал и плакал от боли, как младенец, у которого отобрали материнскую грудь. Не сомневаюсь, что мир был бы лучше, если бы меня убили много лет назад, но этого не случилось, и я не знаю почему. Он опустил взгляд на свои руки, лежащие на камне, чистые и розовые. — Не много найдется людей, у которых на руках было бы больше крови, чем у меня. Я ни одного такого не знаю. Девять Смертей — так меня называют мои враги, а у меня их куча. Все больше врагов, все меньше друзей. Кровь не дает тебе ничего, кроме новой крови. Теперь она преследует меня, ходит за мной повсюду как тень, и так же, как от тени, я не могу от нее избавиться. Я и не должен от нее избавляться. Я заслужил ее, я получил по заслугам. Я всюду искал ее, и таково мое наказание. Все было сказано. Логен глубоко, прерывисто вздохнул и уставился на озеро внизу. Он не решался взглянуть на человека рядом с собой, не хотел видеть выражения его лица. Приятно ли узнать, что у тебя в приятелях ходит Девять Смертей? Человек, унесший больше жизней, чем чума. Они никогда не смогут стать друзьями — слишком много трупов разделяет их. А потом он почувствовал, как ладонь Ки хлопнула его по плечу. — Ну, это все так, — сказал тот, улыбаясь от уха до уха, — но ты спас мне жизнь, и я чертовски благодарен тебе за это. — В этом году я спас одного человека и убил лишь четверых. Я заново родился! Они какое-то время смеялись вместе, и это было хорошо. — Ну, Малахус, я вижу, что ты снова с нами! — раздался голос позади. Они обернулись. Ки споткнулся об одеяло и зашатался. Первый из магов стоял в дверном проеме, одетый в длинную белую рубашку с закатанными до локтей рукавами. Логену он по-прежнему казался больше похожим на мясника, чем на волшебника. — Мастер Байяз… э-э… я как раз собирался повидать вас, — запинаясь, вымолвил Ки. — Вот как? Значит, очень удачно сложилось, что я сам пришел к тебе, — ответил маг и шагнул на балкон. — Я так думаю: если человек чувствует себя достаточно здоровым для того, чтобы разговаривать, смеяться и выходить на открытый воздух, то он, несомненно, в силах читать, заниматься и развивать свой слабый ум. Что скажешь на это? — Несомненно… — Именно так! Скажи мне, как продвигаются твои занятия? Несчастный ученик выглядел совершенно обескураженным. — Но ведь они были в некотором роде… прерваны? — пробормотал он. — То есть за то время, пока ты блуждал по горам, ты нисколько не продвинулся в изучении «Основ высокого искусства» Иувина? — Э-э… нет… нисколько не продвинулся. — А твои знания в области истории — сильно ли они углубились, пока мастер Девятипалый тащил тебя на плечах в библиотеку? — Э-э… должен признаться… нет, не сильно. — Но упражнения, медитации — конечно, ты практиковал их, лежа без сознания на прошлой неделе? — Ну, э-э… нет, боюсь, в бессознательном состоянии я… э-э… — Так ответь мне, много ли ты преуспел в учении? Или ты забросил занятия и отстал? Ки уставился в пол. — Я отставал еще тогда, когда уезжал отсюда. — Но ты скажешь мне, где собираешься провести этот день? Ученик поднял голову и с надеждой произнес: — За моим столом? — Превосходно! — Байяз широко улыбнулся. — Я собирался предложить то же самое, но ты опередил меня! Твое стремление учиться делает тебе честь! Ки бешено закивал и поспешил к двери, волоча край своего одеяла по плитам пола. — Бетод приближается, — буркнул Байяз. — Он будет здесь уже сегодня. Улыбка Логена угасла, горло перехватило. Ему вспомнилась последняя встреча с самозваным королем Севера: он лежал, распростертый по полу в зале дворца Бетода в Карлеоне, избитый, сломленный и крепко закованный в цепи. Его кровь капала на солому, и он ждал смерти. А потом, без всяких объяснений, его отпустили. Вышвырнули из ворот вместе с Ищейкой, Тридуба, Слабейшим и остальными, приказав никогда не возвращаться. Никогда. Первый раз в жизни Бетод выказал толику милосердия. И последний — Логен не сомневался. — Сегодня? — переспросил он, стараясь говорить спокойным голосом. — Да, и очень скоро. Король Севера! Ха! Какая самонадеянность! — Байяз искоса взглянул на Логена. — Он собирается просить меня об услуге, и я бы хотел, чтобы ты при этом присутствовал. — Ему это не понравится. — Вот именно. Ветер как будто стал холоднее. Все происходило слишком быстро — даже если позабыть о той встрече с Бетодом. Но если нужно что-то сделать, лучше действовать скорее, чем жить в страхе перед действием. Так сказал бы его отец. Поэтому Логен набрал в грудь воздуха, расправил плечи и проговорил: — Я приду. — Отлично. Теперь нам не хватает только одной вещи. — Какой? Байяз ухмыльнулся. — Тебе нужно оружие. В подвалах под библиотекой было сухо и темно, а путь по ним оказался очень, очень запутанным. Логен и маг взбирались вверх по ступенькам, потом спускались вниз, огибали углы, открывали двери, сворачивали то налево, то направо. Это место казалось настоящей западней. Логен боялся потерять из виду колеблющееся пламя факела, который нес волшебник, — без него можно запросто застрять в подземелье навсегда. — Здесь внизу сухо. Сухо и хорошо, — говорил Байяз сам себе, и его голос разносился эхом по коридору, сливаясь с шорохом шагов. — Для книг нет ничего хуже сырости… И для оружия тоже. Он внезапно остановился возле тяжелой двери, слегка толкнул ее, и она беззвучно распахнулась. — Посмотри-ка! Ее не открывали годами, а петли до сих пор скользят как по маслу! Вот настоящее мастерство! Почему никому больше нет никакого дела до мастерства? Не дожидаясь ответа, Байяз переступил порог, и Логен пошел за ним. Факел волшебника осветил длинный низкий зал со стенами из грубо вытесанных каменных блоков; дальний конец помещения терялся в тени. Вдоль стен тянулись ряды полок, пол был завален ящиками и подставками, и прямо на них громоздилось огромное множество всевозможного оружия и доспехов. Клинки, пики, полированные металлические и деревянные поверхности отблескивали в пляшущем свете факела, когда Байяз медленно пробирался вперед между грудами оружия. — Неплохая коллекция, — пробормотал Логен, следуя за магом сквозь эту неразбериху. — В основном здесь старое барахло, но должны быть и кое-какие стоящие вещи. — Байяз взял в руки шлем, прилагавшийся к древним позолоченным латам, нахмурился и стал его рассматривать. — Что скажешь об этом? — Я никогда не разбирался в доспехах. — Да, пожалуй, по тебе заметно… Все это, осмелюсь сказать, очень хорошо, пока ты сидишь на лошади. Но если тебе предстоит путешествие на своих двоих, латы будут обузой. — Он кинул шлем обратно на подставку, но не отошел, а продолжал задумчиво рассматривать доспехи. — Слушай, а если его надеть, как же потом мочиться? Логен нахмурился. — Ну… — начал он, но Байяз уже двигался дальше, унося с собой свет. — Ты в свое время, должно быть, попробовал в деле немало оружия, мастер Девятипалый. Что ты предпочитаешь? — У меня почти не было собственного оружия, — ответил Логен, нагибаясь и пролезая под ржавой алебардой, склонившейся со стойки. — Боец на поединках никогда не знает, каким оружием ему придется сражаться. — А, ну да, конечно. Байяз взял в руки длинное копье со зловещим зазубренным наконечником и несколько раз взмахнул им в воздухе. Логен предусмотрительно отступил на шаг назад. — Какая убийственная штука. С таким оружием можно припереть противника к стенке. Одна беда: человеку с копьем требуется много друзей, и всем им тоже нужны копья, — заключил Байяз, сунул копье обратно на полку и двинулся дальше. — Вот это выглядит устрашающе. Маг взялся за узловатую рукоять огромной двусторонней секиры и попытался ее поднять. — Черт! — воскликнул он; на его шее вздулись вены. — Тяжелая! — Он со стуком опустил секиру на место, отчего задрожала вся стойка. — Такой штукой можно убить человека. Рассечь его надвое, как тыкву! Если он согласится постоять спокойно. — Вот кое-что получше, — сказал Логен. Это был простой меч в ножнах из вытертой коричневой кожи. — О да, несомненно! Гораздо, гораздо лучше. Этот клинок — работа самого Канедиаса, мастера Делателя, — отозвался Байяз. Он передал свой факел Логену и снял длинный меч с полки. — Тебе никогда не приходило в голову, мастер Девятипалый, что меч — особое оружие? Секиры, палицы и все такое прочее — они тоже грозные, тоже несут смерть. Но они висят на поясе, как мертвые болванки. Байяз окинул взглядом эфес меча: цельный холодный металл, отмеченный неглубокими желобками для более прочного захвата, поблескивал в свете факела. — Но меч… у меча есть голос. — Что? — Когда он в ножнах, он, разумеется, мало что может сказать. Но стоит положить руку на эфес, и он начинает шептать в ухо твоего врага. — Маг крепко обхватил пальцами рукоять. — Мягкое предупреждение. Слова предостережения. Ты слышишь их? Логен медленно кивнул. — А теперь, — вполголоса продолжал Байяз, — сравни это с мечом, наполовину вытащенным из ножен. Около фута металла с лязгом выдвинулось из ножен; возле рукояти сияла единственная серебряная буква. Сам клинок был тусклым, но его лезвие отсвечивало холодным ледяным блеском. — Так он говорит громче, не правда ли? Он угрожает. Он обещает смерть. Ты слышишь? Логен снова кивнул, не отрывая взгляда от сверкающего лезвия. — А теперь сравни это с мечом обнаженным! Байяз с тихим звоном выхватил длинный клинок из ножен и поднял его так, что конец меча завис в воздухе в нескольких дюймах от Логенова лица. — Теперь он кричит, не так ли? Он вызывает на бой! Он ревет, призывая к схватке! Ты слышишь это? — М-м-м, — промычал Логен, отклоняясь назад. Он уставился на блестящее острие. Байяз опустил меч и мягко убрал в ножны, к облегчению Логена. — Да, у меча есть голос. Секиры и палицы тоже смертоносны, но меч — оружие нежное, предназначенное для нежных людей. Я думаю, что ты, мастер Девятипалый, нежнее, чем выглядишь со стороны. — Байяз протянул меч Логену, который удивленно нахмурился. Его уличали во многих вещах, но в нежности еще никогда. — Считай это подарком. В благодарность за твои хорошие манеры. Логен ненадолго задумался. Он лишился настоящего оружия еще до того, как пересек горы, и не очень жаждал обрести его снова. Но Бетод наступает, он скоро будет здесь. Лучше иметь оружие, не желая того, чем желать, не имея. Гораздо лучше. Надо смотреть правде в глаза. — Спасибо тебе, — сказал Логен, принимая у Байяза меч и отдавая ему факел. — Наверное…В камине потрескивал небольшой огонь, а в комнате было тепло, спокойно и уютно. Но Логен не чувствовал умиротворения. Нервный, издерганный и испуганный, как всегда перед поединком, он стоял возле окна и глядел на двор внизу. Бетод приближался, он был где-то там, снаружи: двигался по дороге через лес, или проезжал между двух камней, или пересекал мост, или въезжал в ворота. Первый из магов не выказывал признаков тревоги. Он удобно устроился в кресле, положив ноги на стол рядом с длинной деревянной трубкой, и с легкой улыбкой листал маленькую книжку в белом переплете. Он был само спокойствие, и от этого Логен чувствовал себя еще хуже. — Хорошая? — спросил Логен. — О чем ты? — О книге. — О да. Это лучшая из книг — «Основы высокого искусства» Иувина, краеугольный камень моего ордена. — Байяз махнул свободной рукой в направлении полок, закрывавших две стены, где аккуратными рядами стояли несколько сотен точно таких же книжек. — Это все она. Одна книга. — Одна? — Взгляд Логена скользнул по толстым белым корешкам. — Чертовски длинная книга! И ты все прочел? Байяз усмехнулся: — О да, и не один раз. Каждый, кто принадлежит к моему ордену, должен прочесть ее, а под конец сделать собственную копию. — Он перевернул книжку так, чтобы Логен мог видеть текст. Страницы были густо исписаны рядами аккуратных, но непонятных символов. — Эту написал я сам много лет назад. Тебе тоже стоит прочесть ее. — Я вообще-то не силен в чтении. — Вот как? — спросил Байяз. — Жаль. Он перевернул страницу и продолжал читать. — А как насчет вон той? — спросил Логен. Он заметил еще одну книгу, одиноко лежавшую на самой верхней полке: толстый черный том, потрепанный, с исцарапанной обложкой. — Ее тоже написал этот Иувин? Байяз нахмурился и посмотрел на книгу. — Нет. Эта написана его братом. — Он встал с кресла, дотянулся до тома и стащил его с полки. — Здесь знание другого рода… Он выдвинул ящик стола, сунул туда черную книгу и задвинул ящик обратно. — Пусть лучше полежит отдельно, — пробормотал он, усаживаясь обратно в кресло и вновь раскрывая «Основы высокого искусства». Логен глубоко вдохнул и положил левую руку на рукоять меча. Металл холодил ладонь, и это ощущение не успокаивало. Логен отпустил меч, снова повернулся к окну и посмотрел в глубь двора. У него перехватило дыхание: — Бетод. Он здесь. — Отлично, отлично, — рассеянно пробормотал Байяз. — Кого он привел с собой? Логен присмотрелся к трем фигурам во дворе. — С ним Скейл, — ответил он мрачно. — И какая-то женщина. Я ее не узнаю. Они спешиваются. — Логен облизнул сухие губы. — Входят внутрь. — Разумеется, — проворчал Байяз. — Именно так поступают люди, когда хотят со мной встретиться. Постарайся успокоиться, друг мой. Дыши глубже. Логен прислонился к беленой стене, сложил руки на груди и сделал глубокий вдох. Это не помогло: твердый комок беспокойства в его груди сжался еще сильнее. Он уже слышал тяжелые шаги в коридоре за дверью. Потом дверная ручка повернулась. Скейл вошел в комнату первым. Старший сын Бетода был дородным даже в детстве, но с тех пор, как Логен видел его в последний раз, он растолстел чудовищным образом. Его голова, похожая на булыжник, как будто наросла на самой верхушке горы мускулов; череп у него был значительно уже шеи, мощная челюсть, плоский обрубок носа и самодовольные маленькие глазки навыкате. Тонкий рот кривила постоянная усмешка, совсем как у его младшего брата Кальдера, но в данном случае в ней было меньше коварства и куда больше жестокости. На его бедре висел тяжелый палаш, и Скейл ни на секунду не отнимал от него свою мясистую руку, злобно взирая на Логена и каждой порой источая ненависть. Следом вошла женщина. Очень высокая, стройная и бледная, она выглядела болезненно. Ее раскосые глаза были столь же узкими и холодными, сколь глаза Скейла были выпученными и злыми. Густо наложенная на веки черная краска делала их еще уже и холоднее. На длинных пальцах сверкали золотые кольца, на тонких запястьях — золотые браслеты, на белой шее — золотые цепочки. Женщина обвела комнату ледяным взглядом голубых глаз, и каждая новая вещь, которую она замечала, поднимала ее к новым высотам отвращения и презрения: сперва мебель, затем книги, потом Логен, а больше всего — сам Байяз. Самозваный король Севера вошел последним — внушительный как никогда, в богатом одеянии из дорогой узорной ткани и редкого белоснежного меха. На его плечах лежала тяжелая золотая цепь, а голову венчал золотой венец, где сиял алмаз размером с птичье яйцо. Морщин на улыбающемся лице Бетода прибавилось, волосы и бороду тронула седина, но он оставался высоким и энергичным. В его благообразном облике появилось больше властности, мудрости и даже величия. Он являл собой идеальный образ выдающегося, мудрого и справедливого властителя. Но Логен знал его слишком хорошо. — Бетод! — приветливо сказал Байяз, захлопывая книгу. — Старый друг! Ты представить себе не можешь, как я рад видеть тебя снова. Он убрал ноги со стола и продолжил, указывая на золотую цепь и сверкающий бриллиант: — К тому же ты теперь достиг таких высот в этом мире! Помнится, в былые времена ты был счастлив повидаться со мной с глазу на глаз. Но великим людям необходима свита, и ты привел с собой… других людей. С твоим очаровательным сыном я, разумеется, знаком. Похоже, ты неплохо питаешься, да, Скейл? — Принц Скейл! — прорычал чудовищный сынок Бетода и еще сильнее выпучил глаза. — Гм-м, — протянул Байяз, приподняв бровь. — Но я не имел удовольствия встречаться с твоей спутницей… — Меня зовут Кауриб. Логен мигнул. Голос женщины был самым прекрасным звуком из всех, какие он когда-либо слышал, — успокаивающий, умиротворяющий, одурманивающий… — Я колдунья, — пропела она, вскидывая голову с презрительной улыбкой. — Колдунья с самых дальних окраин Севера. Логен замер на месте с полуоткрытым ртом. Вся его ненависть мгновенно испарилась. Они все здесь друзья — даже больше чем друзья. Он не мог отвести глаз от женщины, не мог и не хотел. Остальные присутствующие в комнате пропали, и ему казалось, что Кауриб говорит с ним одним. Всем сердцем Логен желал, чтобы она никогда не останавливалась… Однако Байяз только рассмеялся. — Подумать только, настоящая колдунья, да еще и с золотым голосом! Восхитительно! Давненько не приходилось мне слышать такого. Но здесь он тебе не поможет. Логен помотал головой, сбрасывая чары, и снова ощутил прилив ненависти. Это вернуло ему уверенность в себе. — Скажи мне: чтобы стать колдуньей, надо учиться? Или дело в украшениях и большом количестве краски на лице? — продолжал Байяз. Глаза Кауриб сузились до убийственных голубых щелок, но первый из магов не дал ей возможности заговорить. — К тому же ты с самых дальних окраин Севера. Только представить себе! — Байяз поежился. — Там, должно быть, ужасно холодно, особенно в это время года. От мороза соски так напрягаются, правда? А сюда явилась, чтобы погреться, или есть еще причина? — Я иду туда, куда приказывает мой король, — прошипела она, еще выше вздергивая острый подбородок. — Твой король? — переспросил Байяз и оглядел комнату, словно искал кого-то еще, кто прятался в углу. — Мой отец теперь король Севера! — рявкнул Скейл. Он презрительно посмотрел на Логена. — А ты должен встать перед ним на колени, Девять Смертей! — И перевел наглый взгляд на Байяза: — И ты тоже, старик! Первый из магов извиняющимся жестом развел руки: — Ох, боюсь, мне ни перед кем не встать на колени. Слишком стар. Суставы не гнутся, понимаешь… Пол дрогнул под тяжелым сапогом Скейла, который выругался и шагнул в сторону Байяза, но Бетод мягко положил руку на предплечье сына: — Оставь, нет никакой необходимости, чтобы кто-то вставал на колени. — Его голос был холоден и ровен, как свежевыпавший снег. — Нам не подобает ссориться друг с другом. Разве наши интересы не совпадают? Мир! Мир на Севере! Я пришел сюда для того, чтобы просить тебя поделиться со мной твоей мудростью, Байяз, как делал это в прежние времена. Разве это неправильно — искать помощи у старого друга? Ничто и никогда не звучало более искренне, более разумно, более доверительно. Но Логен знал Бетода слишком хорошо. — Разве мир на Севере нарушен? — Байяз откинулся на спинку кресла, сцепив перед собой руки. — Разве междоусобицы не закончены? Разве ты не стал победителем? Разве ты не получил все, чего хотел, и даже больше? Король Севера, а? Какую еще помощь я могу тебе предложить? — Я делюсь своими планами только с друзьями, Байяз, а ты в последнее время не был моим другом. Ты отослал назад моих посланников, даже моего сына. Ты оказываешь гостеприимство моим заклятым врагам. — Он сурово глянул на Логена и презрительно скривил губы. — Знаешь ли ты, с кем ты имеешь дело? Это же Девять Смертей! Животное! Трус! Клятвопреступник! Такую компанию ты теперь предпочитаешь? — Бетод повернулся обратно к Байязу, дружелюбно улыбаясь, но в его словах звучала явная угроза. — Боюсь, пришло время решать, со мной ты или против меня. Здесь нет середины. Либо ты разделишь со мной мое будущее, либо останешься пережитком прошлого. Выбирай, друг мой. Логен уже видел прежде, как Бетод предлагал людям подобный выбор. Одни уступили. Другие лежат в земле. Однако Байяз, по-видимому, был не из тех, кого можно торопить с ответом. — Что же выбрать? — проговорил маг, медленно наклонился вперед и взял со стола свою трубку. — Будущее или прошлое? Он прошел к очагу и присел на корточки, повернувшись спиной к своим гостям, взял с решетки тлеющий прутик и принялся раскуривать трубку. Казалось, целая вечность прошла, пока эта чертова штука разгорелась. — С тобой или против тебя? — вслух размышлял он, возвращаясь к своему креслу. — Ну так что? — требовательно спросил Бетод. Байяз поднял глаза к потолку и выпустил тонкую струйку желтого дыма. Кауриб оглядывала старого мага сверху донизу с ледяным презрением, Скейл подергивался от нетерпения, Бетод ждал, слегка сощурив глаза. В конце концов Байяз испустил глубокий вздох. — Что ж, хорошо, — сказал он. — Я с тобой. Бетод широко улыбнулся, и Логен испытал приступ жесточайшего разочарования. От первого из магов он ожидал большего. Чертовски глупо, но Девятипалый до сих пор не разучился надеяться на лучшее. — Вот и хорошо, — довольно отозвался король Севера. — Я знал, что ты способен смотреть на вещи с моей точки зрения. — Он медленно облизал губы, словно изголодавшийся человек при виде вкусной еды. — Я собираюсь вторгнуться в Инглию. Байяз приподнял бровь, потом засмеялся, потом захохотал, молотя кулаком по столу. — Ох, вот это здорово, нет, это действительно здорово! — восклицал он. — Ты обнаружил, что мирная жизнь не подходит для твоего королевства, да, Бетод? Кланы не привыкли дружить, а? Они по-прежнему ненавидят друг друга и тебя. Я прав? — Ну, — усмехнулся Бетод, — они действительно строптивы. — Ручаюсь, что так! Но если послать их воевать с Союзом, они объединятся! Им придется действовать вместе против общего врага. А если ты победишь? Ты станешь человеком, который совершил невозможное! Человеком, который выгнал проклятых южан с северных земель! Тебя будут любить или еще сильнее бояться. А если ты проиграешь — что ж, тебе удастся хотя бы на время примирить враждующие кланы и использовать их силу в своих интересах. Теперь я вспомнил, почему ты мне всегда нравился! Превосходный план! Бетод самодовольно приосанился. — Разумеется. И мы не проиграем. Союз слаб, самонадеян, неподготовлен. С твоей помощью… — С моей помощью? — прервал Байяз. — Ты хочешь слишком многого. — Но ты же… — Я соврал. — Маг пожал плечами. — Ведь я лжец. Байяз поднес трубку ко рту. Воцарилось изумленное молчание. Затем глаза Бетода сузились. Глаза Кауриб раскрылись. Тяжелый лоб Скейла покрылся морщинами от удивления. На лицо Логена медленно вернулась улыбка. — Лжец? — прошипела колдунья. — Да ты хуже, чем лжец! Ее голос по-прежнему звучал напевно, но теперь это была другая песня — жесткая, пронзительная, убийственно-острая. — Ты старый червяк! Прячешься за своими стенами, за своими слугами, за своими книгами! Твое время давно ушло, глупец! У тебя нет ничего, только слова и пыль! Первый из магов невозмутимо сложил губы трубочкой и выпустил струйку дыма. — Только слова и пыль! Старый червяк! Ну что ж, мы еще посмотрим. Мы еще придем в твою библиотеку! Волшебник аккуратно положил на стол трубку, из которой вился прозрачный дымок. — Мы придем в твою библиотеку, мы разрушим твои стены, мы предадим мечу твоих слуг и сожжем твои книги! Мы… — Тихо. Теперь Байяз насупился и выглядел еще мрачнее, чем во время недавнего разговора с Кальдером. Логену снова захотелось отступить назад — захотелось сильнее, чем в прошлый раз. Он поймал себя на том, что оглядывает комнату в поисках места, где можно укрыться. Губы Кауриб продолжали шевелиться, но из ее горла вылетал лишь бессмысленный хрип. — Вы разрушите мои стены, вот как? — проговорил Байяз. Его седеющие брови сошлись к переносице, кожу между ними прорезали глубокие жесткие морщины. — И убьете моих слуг? — спросил Байяз. В комнате вдруг стало очень холодно, несмотря на горящие в очаге поленья. — И сожжете мои книги, да? — прогремел Байяз. — Ты слишком много болтаешь, ведьма! Колени Кауриб подогнулись. Она медленно сползла вниз по стене, цепляясь белой рукой за косяк и звеня всеми своими цепочками и браслетами. — Слова и пыль, вот что я такое? — Байяз поднял вверх четыре пальца. — Четыре дара ты получил от меня, Бетод: солнце зимой, грозу летом и еще две вещи, о которых ты никогда бы не узнал, если бы не мое искусство! А что ты дал взамен? Озеро и долину, и без того мне принадлежавшие, и больше ничего! — Бетод посмотрел на Логена, но тут же отвел глаза. — Ты мой должник. Но ты посылаешь ко мне гонцов, предъявляешь требования и осмеливаешься приказывать! Такие манеры мне не нравятся. Скейл наконец понял, что происходит, и вытаращил глаза от возмущения. — Манеры? — вскричал он. — Какое дело королю до манер? Король сам берет все, что захочет! — И сделал тяжелый шаг по направлению к столу. Огромный и злобный Скейл легко мог бы забить ногами упавшего. Но Логен пока не упал и падать не собирался, и ему до тошноты надоела похвальба этого надутого болвана. Он шагнул вперед, заступая принцу дорогу, и положил ладонь на рукоять своего меча. — Хватит, — сказал он. Принц сверху донизу оглядел Логена своими выпученными глазами, поднял мясистый кулак и сжал огромные пальцы так, что побелели костяшки. — Не искушай меня, Девятипалый, жалкая дворняжка! Твои дни давно в прошлом! Я раздавлю тебя, как яйцо! — Можешь попытаться, но я не позволю тебе. Ты знаешь, каков я в бою. Еще один шаг, и я буду биться с тобой, долбаный опухший хряк! — Скейл! — рявкнул Бетод. — Нам здесь больше нечего делать, все ясно. Мы уходим. Толстый принц выпятил мощную глыбу своей челюсти, сжимая и разжимая возле боков огромные руки. Он сверлил Логена взглядом, и в его глазах сквозила самая лютая животная ненависть. Затем он презрительно хмыкнул и отвернулся. Байяз наклонился вперед. — Ты говорил, что принесешь Северу мир, Бетод, а что ты сделал? Ты громоздишь одну войну на другую! Страна истекает кровью от твоей гордыни и твоей жестокости! Король Севера? Ха! Ты не стоишь того, чтобы тебе помогать! Подумать только, я надеялся на тебя! Бетод нахмурился, его глаза оставались холодны, как алмаз у него на лбу. — Ты сделал меня своим врагом, Байяз, а я очень опасный враг. Самый опасный из возможных. Ты еще пожалеешь о том, что совершил сегодня. — Он обратил презрительный взгляд на Логена. — А что до тебя, Девятипалый, ты больше не дождешься от меня милости! Отныне любой человек на Севере станет твоим врагом! Тебя будут ненавидеть, за тобой будут охотиться, тебя будут проклинать, куда бы ты ни отправился! Я сам прослежу за этим! Логен пожал плечами: ничего нового. Байяз поднялся со своего кресла. — Ну что ж, ты высказался, а теперь забирай свою ведьму, и выметайтесь отсюда! — приказал он. Кауриб, спотыкаясь и ловя воздух ртом, первой выбралась за дверь. Скейл на прощанье окинул Логена свирепым взором, повернулся и загромыхал прочь. Самозваный король Севера вышел последним. Он качал головой, и в его глазах горела смертельная ненависть. Когда шаги троицы затихли в коридоре, Логен перевел дыхание, расправил плечи и снял ладонь с рукояти меча. — Ну, — весело сказал Байяз, — вроде бы все прошло неплохо.
Дорога между двумя дантистами
Полночь уже миновала, и Прямой проспект заливала темнота. Темнота и вонь. Здесь, возле доков, всегда воняло: застоявшейся соленой водой, тухлой рыбой, дегтем, по́том и конским дерьмом. Через несколько часов эта улица вновь наполнится шумом и суетой, зазвучат крики разносчиков, носильщики с руганью потащат грузы, появятся торговцы, сотни повозок и телег загромыхают по грязным булыжникам. Хлынет бесконечный поток народа — те, кто спешит сойти с корабля или взойти на корабль, люди со всех концов Земли, слова на всех языках, какие существуют под солнцем. Но ночью здесь спокойно. Спокойно и тихо. «Тихо, как в могиле, а пахнет еще хуже». — Это здесь, — проговорил Секутор, направляясь к темному тупику узенького переулка, зажатого между двумя нависающими пакгаузами. — Были проблемы? — спросил Глокта, ковыляя следом. — Почти никаких, — ответил практик и поправил свою маску, чтобы через нее мог проникать воздух. «Должно быть, под маской очень душно, там на ней скапливается пот, и она затрудняет дыхание. Неудивительно, что у всех практиков скверный характер». — Проблемы были только у матраса, — продолжал Секутор. — Реус изрубил его ножом в лохмотья, пока не получил от Инея по голове. Интересное дело: стоит этому парню долбануть кого-нибудь по голове, как все проблемы тут же исчезают. — А что с Реусом? — Пока жив. Свет от лампы Секутора упал на груду гниющего мусора. В темноте послышался писк крыс, спешивших убраться с дороги. — Ты знаешь все подходящие закоулки, Секутор? — Ну да. За это вы мне и платите, инквизитор. Его грязный черный сапог неосторожно ступил в вонючее месиво и вырвался оттуда с чавкающим звуком. Глокта осмотрительно прохромал кругом, свободной рукой поднимая повыше полы своего пальто. — Я вырос неподалеку, — продолжал практик. — Здесь люди не задают вопросов. — Задаем только мы. «У нас всегда есть вопросы». — Точно. — Секутор приглушенно хихикнул. — Мы же инквизиция! В свете его лампы показались помятые железные ворота и высокая стена, утыканная по верху ржавыми остриями. — Вот это место. «Да, судя по виду, место вполне подходящее». Воротами, очевидно, пользовались нечасто: бурые петли протестующе завизжали, когда практик отпер замок и распахнул тугую створку. Глокта осторожно переступил через лужу, собравшуюся в яме перед воротами, и выругался: его пола все же попала в грязную воду. Петли завизжали снова, когда Секутор, наморщив лоб от усилия, подпихнул тяжелую створку на место. Затем он поднял колпак с лампы, осветив широкий внутренний двор, заросший сорняками, засыпанный мусором и дровами. — Ну вот мы и пришли, — объявил Секутор. Когда-то, похоже, здание было по-своему величественным. «Сколько стоили все эти окна? И все эти скульптурные работы? На посетителей наверняка производило впечатление богатство хозяина дома, если не его вкус». Но так было в прошлом. Теперь окна заколочены прогнившими досками, скульптурные завитушки задушены мхом и покрыты слоем птичьего помета. Зеленый мрамор, тонким слоем облицовывавший колонны, потрескался и местами отвалился, открывая выщербленную штукатурку. Все осыпалось, рушилось и разлагалось. Отколовшиеся детали фасада лежали на земле, отбрасывая длинные тени на высокие стены двора. Половина головы разбитого херувима печально взирала снизу на хромавшего мимо Глокту. Он ожидал увидеть грязный пакгауз или сырой подвал возле самой воды, но никак не это. — Что это за место? — спросил он, разглядывая полуживой дворец. — Его построил один купец много лет назад. — Секутор поддел ногой обломок скульптуры, и тот со стуком откатился в темноту. — Богатый человек, очень богатый. Захотел поселиться поближе к своим складам и пристаням, чтобы присматривать за делами. — Практик начал подниматься по замшелым ступеням к огромной и облезлой парадной двери. — Ему казалось, что идея приживется, но как это могло случиться? Кто бы захотел жить в таком месте без особой надобности? Ну а потом купец потерял все свои деньги, как обычно и бывает с купцами. Кредиторам пришлось немало повозиться, чтобы найти покупателя. Глокта посмотрел на чашу сломанного фонтана, до середины заполненную стоячей водой. — Ничего удивительного. Лампа Секутора едва освещала зияющее пространство холла. Две огромные и крутые винтовые лестницы вырисовывались в полумраке напротив них. На уровне второго этажа вдоль стен проходил широкий балкон, но большая его часть обрушилась, проломив гнилые доски пола внизу, так что одна из лестниц обрывалась прямо в воздух. Сырой пол былзавален кусками штукатурки, упавшими с крыши плитами сланца и старыми балками. Их покрывали серые брызги птичьего помета. Ночное небо заглядывало внутрь сквозь зияющие отверстия в крыше. До Глокты доносилось тихое воркование голубей среди темных стропил и размеренные звуки капающей воды. «Какое место! — Глокта сдержал улыбку. — Оно в некотором роде напоминает меня самого. Мы оба когда-то были великолепны, и у нас обоих лучшие дни далеко позади». — Здесь достаточно просторно, как вы думаете? — спросил Секутор, пробираясь среди мусора к зияющему дверному проему под сломанной лестницей. Лампа практика отбрасывала на ходу причудливые косые тени. — Да, пожалуй. Если у нас не окажется больше тысячи узников одновременно. Глокта ковылял вслед за Секутором. Он тяжело опирался на трость, озабоченный тем, куда поставить ногу на осклизлом полу. «Сейчас я поскользнусь и хлопнусь на задницу прямо посреди птичьего дерьма. Вот будет здорово!» Арка вела в полуразрушенный коридор, где гнилая штукатурка отваливалась большими кусками, обнажая влажные кирпичи. По обе стороны один за другим открывались сумрачные дверные проемы. «В таких местах чувствительные люди начинают нервничать. Им мерещатся неприятные вещи в этих комнатах, сразу за границей света от лампы. Им приходит в голову, что там, в темноте, творятся мрачные дела, — подумал Глокта и посмотрел на Секутора, который беспечно шагал впереди, еле слышно насвистывая что-то под маской, и нахмурился. — Но у нас нервы крепкие. Возможно, мы и есть те самые неприятные вещи. Возможно, мы и творим эти мрачные дела». — Насколько велик этот дом? — спросил Глокта. — Тридцать пять комнат, не считая помещений для прислуги. — Целый дворец! Как, черт возьми, тебе удалось отыскать его? — Я иногда ночевал здесь раньше. После того, как умерла моя мать. Я нашел способ пробраться внутрь. Крыша тогда была почти целая, и спать было сухо. Сухо и почти безопасно. «Ах, какая у тебя была тяжелая жизнь! Сделаться палачом и убийцей — большой шаг вперед, не так ли? Каждый человек находит себе оправдание, и чем более подлым он становится, тем трогательнее у него история. Интересно, какую историю мог бы рассказать я?» — Ты изобретателен, Секутор. — За это вы мне и платите, инквизитор. Перед ними открылось большое пространство — гостиная, кабинет, может быть, танцевальный зал. С заплесневелых стен свисали панели с облезающей позолотой, некогда великолепные. Секутор подошел к одной из них, еще державшейся, и сильно толкнул ее. Раздался тихий щелчок, и панель распахнулась внутрь, открыв за собой темный арочный проем. «Потайная дверь? Как восхитительно! Как зловеще. И как кстати!» — Этот дом полон неожиданностей, как и ты, — сказал Глокта, мучительно ковыляя к открывшемуся проходу. — И вы не поверите, сколько я за него заплатил. — Мы что, купили его? — О нет. Его купил я. На деньги Реуса. А теперь сдаю вам в аренду. — Глаза Секутора искрились в свете лампы. — Это золотая жила! — Ха! — хохотнул Глокта, осторожно спускаясь по ступенькам. «Ко всему прочему, у него и деловая хватка имеется! Может быть, настанет день, когда я буду работать на архилектора Секутора? Случались вещи и более необычные». Собственная тень маячила перед Глоктой, уходя в темноту. Он боком, как краб, слезал вниз по лестнице, нащупывая правой рукой щели между неровными каменными блоками, чтобы обеспечить себе хоть какую-то опору. — Подвалы уводят от здания на целые мили, — бормотал сзади Секутор. — У нас есть собственный доступ к каналам и к сточным трубам, если они вас интересуют. Они миновали темное отверстие слева, затем еще одно справа, понемногу спускаясь все ниже и ниже. — Иней говорит, отсюда можно добраться до самого Агрионта, ни разу не выйдя на поверхность, — говорил практик. — Это нам пригодится. — Да. Если удастся выдержать подземное зловоние. Лампа Секутора осветила тяжелую дверь с маленьким зарешеченным окошечком. — Ну вот, мы снова дома, — сказал он и постучал: четыре быстрых удара. Через миг в окошке мелькнуло прикрытое маской лицо практика Инея, внезапно вынырнувшее из темноты. — Это всего лишь мы. В глазах альбиноса не проявилось ни единого намека на теплоту или узнавание. «Но так с ним всегда». Тяжелые засовы с той стороны двери лязгнули, и она легко распахнулась навстречу гостям. Здесь стояли стол и стул, по стенам висели свежие факелы, еще не зажженные. «Здесь ведь было темно, как в яме, пока мы не появились со своей маленькой лампой». Глокта посмотрел на альбиноса и спросил: — Ты что, так и сидел в темноте? — Массивный практик только пожал плечами, и Глокта покачал головой. — Иногда я беспокоюсь за тебя, практик Иней. Ей-богу, беспокоюсь. — Он тут, немного подальше, — проговорил Секутор, направляясь по коридору. Его шаги гулко стучали по каменным плитам пола. Когда-то здесь, видимо, находился винный погреб: по обеим сторонам располагались сводчатые камеры для бочек, заделанные толстыми решетками. — Глокта! — Пальцы Салема Реуса плотно обхватили прутья решетки, из-за которой выглядывало его лицо. Глокта остановился перед камерой, давая отдых пульсирующей болью ноге. — Реус, как поживаешь? Не ожидал, что снова увижу тебя так скоро. Торговец сильно исхудал, его кожа стала дряблой и бледной, на ней до сих пор виднелись поблекшие отметины синяков. «Он выглядит не слишком хорошо. Точнее сказать, он выглядит плохо». — Что происходит, Глокта? Прошу тебя, объясни, почему я здесь? «Ну-ну, почему бы и не объяснить?» — Кажется, у архилектора на твой счет имеются кое-какие планы. Он хочет, чтобы ты дал показания. — Глокта наклонился к прутьям и шепотом закончил: — Перед открытым советом. Реус побледнел еще больше. — А потом что? — спросил он. — Потом посмотрим. «Инглия, Реус, Инглия!» — Что, если я откажусь? — Откажешься исполнить волю архилектора? — Глокта рассмеялся. — Нет-нет, Реус, ты не сделаешь такую глупость! Он отвернулся от него и зашаркал вслед за Секутором. — Ради всего святого! Здесь темно! — Ничего, постепенно привыкнешь! — отозвался Глокта через плечо. «Удивительно, к чему только люди не привыкают». В последней из камер находился их недавний пленник. Его приковали цепью к скобе, вделанной в стену, раздели и, разумеется, набросили на него мешок. Он был низеньким и крепким, несколько полноватым, со свежими ссадинами на коленях — полученными, без сомнения, когда его швырнули на грубый каменный пол. — Значит, вот наш убийца. Не так ли? Заслышав голос Глокты, человек поднялся на колени и рванулся вперед, натягивая цепь. Немного крови просочилось спереди сквозь его мешок и засохло, оставив бурое пятно на холстине. — Весьма отталкивающий субъект, — заметил Секутор. — Сейчас, правда, он уже выглядит не таким грозным. — Как всегда, когда они попадают к нам. Где мы будем работать? Глаза Секутора заулыбались еще больше. — О, ручаюсь, вам там понравится, инквизитор.— Немного театрально, — заключил Глокта, — но от этого ничуть не хуже. В просторном круглом помещении с куполообразным потолком всю длину изгибающейся стены занимала фреска. Сюжет ее был таков: на траве лежит тело человека, израненного и истекающего кровью, позади виден лес; одиннадцать фигур уходят прочь — шестеро с одной стороны, пятеро с другой, в профиль, в неестественных позах, в белых одеждах, с неразличимыми лицами. Они смотрят на другого человека — одетый в черное, он распростер руки, а за его спиной полыхает море ярко раскрашенного огня. Резкий свет шести светильников не льстил мастерству художника. «Не шедевр, конечно; картинка для украшения стены, а не искусство. Но эффект весьма необычный». — Понятия не имею, что бы это могло быть, — заявил Секутор. — Маффер Велафель, — промычал практик Иней. — Разумеется, — отозвался Глокта, не сводя глаз с темной фигуры на стене и языков пламени позади нее. — Тебе нужно учить историю, практик Секутор. — Инквизитор повернулся и указал на умирающего человека на стене напротив: — Это Канедиас, мастер Делатель. А это великий Иувин, которого он убил. — Он обвел рукой фигуры в белом. — А вот ученики Иувина, маги. Они спешат отомстить за него. «Эти сказки годятся лишь на то, чтобы пугать детей». — Кто же станет платить за то, чтобы ему намалевали такое дерьмо на стенах подвала? — спросил Секутор, качая головой. — О, подобные вещи в свое время нравились людям. Во дворце есть комната с такой же росписью. Здесь только копия, причем дешевая, — ответил Глокта. Он взглянул на окутанное тенью лицо Канедиаса, мрачно взиравшее с фрески, и окровавленное тело на противоположной стене. — Однако в ней есть нечто тревожное, не правда ли? — «Точнее, было бы, если бы меня это хоть отчасти волновало». — Кровь, огонь, смерть, отмщение. Не представляю, зачем рисовать это у себя в подвале. Возможно, у нашего купца была своя темная сторона. — У людей с деньгами всегда есть темные стороны, — сказал Секутор. — А кто эти двое? Инквизитор нахмурился, вглядываясь в картину. Две маленькие, почти неразличимые фигуры виднелись под руками Делателя, по одной с каждой стороны. — Как знать? — отозвался он. — Может, это его практики. Секутор засмеялся. Даже из-под маски Инея раздался тихий звук вроде выдоха, хотя в его глазах не было заметно ни тени улыбки. «Ого! Да он, похоже, не на шутку развеселился». Глокта прошаркал к столу, расположенному в центре комнаты. Два стула стояли лицом друг к другу по разные стороны его полированной поверхности. Один был дешевым и жестким, из тех, что можно увидеть в подвалах Допросного дома, зато другой представлял собой нечто внушительное: настоящее кресло, почти трон, обитый коричневой кожей, с приветственно раскинутыми подлокотниками и высокой спинкой. Глокта прислонил свою трость к столу и осторожно опустился на сиденье, чувствуя боль в позвоночнике. — Превосходное кресло! — выдохнул он, медленно опуская спину на мягкую кожу и вытягивая ногу, пульсирующую болью от долгого перехода. Он ощутил легкое сопротивление и заглянул под стол. Там стояла небольшая скамеечка той же работы, что и кресло. Глокта откинул голову назад и рассмеялся: — Ох, как здорово! Не стоило так беспокоиться. — Он поставил ногу на скамеечку с удовлетворенным вздохом. — Это самое меньшее, что мы могли сделать, — возразил Секутор. Он скрестил руки на груди и прислонился к стене рядом с окровавленным телом Иувина. — Мы получили неплохой доход с вашего друга Реуса, очень неплохой. Вы всегда хорошо относитесь к нам, и мы не забываем этого. — Уф, — подтвердил Иней, кивая. — Вы меня балуете. — Глокта погладил полированное дерево подлокотника. «Мальчики мои. Что бы я делал без вас? Лежал бы дома в постели, не иначе, а мать хлопотала бы надо мной и беспокоилась о том, как теперь найти для меня хорошую невесту». Он посмотрел на инструменты, разложенные на столе. Здесь, разумеется, была его коробка и еще несколько предметов, истертых от долгого употребления, но по-прежнему в высшей степени полезных. Пара щипцов с длинными ручками привлекла его особое внимание. Он поднял голову и взглянул на Секутора: — Зубы? — По-моему, подойдет для начала. — Согласен. — Глокта облизнул собственные беззубые десны и по очереди хрустнул костяшками пальцев. — Что ж, пусть будут зубы.
Как только кляп вынули, убийца принялся орать на них по-стирийски. Он брызгал слюной, ругался и безуспешно пытался избавиться от цепей. Глокта не понимал ни единого слова. «Однако, я полагаю, смысл понятен. Скорей всего, он кричит нечто в высшей степени оскорбительное — что-нибудь насчет наших матерей, и так далее. Только оскорбить меня непросто». Это был сурового вида человек: лицо рябое от оспы, нос сломан, причем явно не один раз, и совершенно потерял форму. «Какое разочарование! Я-то надеялся, что торговцы шелком найдут что-нибудь более высококачественное, хотя бы для такого случая. Но купцы есть купцы. Всегда думают только о выгоде». Практик Иней положил конец потоку нечленораздельных оскорблений, тяжело ударив пленника под дых. «Это на минуту лишит его дыхания: как раз хватит, чтобы вставить первое слово». — Ну, ладно, — произнес Глокта, — довольно этой бессмыслицы. Мы знаем, что ты профессионал, которого послали смешаться с толпой и сделать дело. И вряд ли бы тебе это удалось, если бы ты не умел говорить на нашем языке. Я прав? К узнику вернулось дыхание. — Чума вас забери, подонки проклятые! — хрипло выговорил он. — Превосходно! Язык простолюдинов вполне подойдет для наших бесед. Чувствую, что мы не ограничимся только одним разговором. Хочешь ли ты узнать что-нибудь, прежде чем мы начнем? Или сразу приступим к делу? Пленник с подозрением покосился на фигуру мастера Делателя, маячившую за головой Глокты. — Где я? — Мы рядом с Прямым проспектом, возле самой воды. — Глокта поморщился: ногу свело внезапной судорогой. Он осторожно распрямил колено и подождал, пока не услышал щелчок сустава, прежде чем продолжить: — Как тебе известно, Прямой проспект — одна из крупнейших артерий нашего города, идущая прямо через его сердце, от Агрионта до берега моря. Проспект пересекает множество районов, на нем стоят замечательные здания. Самые известные городские адреса находятся совсем рядом. Однако для меня это не более чем дорога между двумя дантистами. Глаза пленника сузились, взгляд забегал по разложенным на столе инструментам. «Он больше не ругается. Кажется, упоминание о зубных врачах привлекло его внимание». — Там, на другом конце проспекта, — Глокта указал на север, — в одном из фешенебельных кварталов, напротив общественного парка, в прекрасном белом доме возле самого Агрионта находится заведение мастера Фаррада. Может быть, ты слышал о нем? — Шел бы ты в щель мохнатую! Глокта приподнял брови: «О, если бы!» — Мастера Фаррада называют лучшим дантистом в мире. Кажется, он родом из Гуркхула, но предпочел избежать тирании императора ради того, чтобы присоединиться к нашему Союзу и жить в свое удовольствие, избавляя наиболее зажиточных горожан от ужасов зубной боли. Когда я вернулся после моей поездки на Юг, родные надеялись, что он сможет чем-то мне помочь. — Глокта широко улыбнулся, показывая убийце, в чем заключалась проблема. — Но, разумеется, помочь он ничем не смог. Императорские палачи позаботились об этом. Но он чертовски хороший дантист, так все говорят. — И что с того? Глокта перестал улыбаться и продолжил: — А на другом конце Прямого проспекта, возле самого моря, среди грязи, отбросов и вони, сижу я. Жилье здесь, конечно, подешевле, но я не сомневаюсь: когда мы проведем какое-то время вместе, ты поймешь, что я не менее талантлив, нежели глубокоуважаемый мастер Фаррад. Просто мои таланты развиваются в ином направлении. Добрый доктор облегчает боль пациентов, а я стал дантистом, — Глокта медленно наклонился вперед, — другого профиля. Убийца расхохотался ему в лицо: — Ты думаешь напугать меня этим мешком на голове и мерзкой мазней на стене? — Он обвел взглядом Инея и Секутора. — Да вы просто банда сумасшедших! — Ты думаешь, мы тебя пугаем? Мы трое? — Глокта позволил себе небольшой смешок. — Ты сидишь здесь один, безоружный, совершенно беспомощный. Кто знает, где ты находишься, кроме нас троих, и кому есть до этого дело? У тебя нет никакой надежды на спасение или бегство. Мы все профессионалы. Полагаю, ты уже догадываешься, что тебя ждет. — Глокта вяло усмехнулся. — Не валяй дурака! Конечно, ты нас боишься. Должен признать, ты хорошо скрываешь страх, но это не продлится долго. Очень скоро настанет момент, когда ты будешь умолять, чтобы тебя засунули обратно в мешок. — Вы ничего не добьетесь от меня, — прорычал убийца, глядя ему прямо в глаза. — Ничего. «Крепкий орешек. Но нетрудно казаться крепким орешком, пока не началась работа. Уж я-то знаю». Глокта нежно потер свою ногу. Кровь уже циркулировала свободно, боль почти ушла. — Мы начнем с самого простого. Имена — вот все, что я сейчас хочу знать. Только имена. Почему бы не начать с твоего? Его, по крайней мере, ты не можешь не знать. Он подождал. Секутор с Инеем глядели сверху вниз на пленника: зеленые глаза улыбались, розовые — нет. Молчание. — Ну, хорошо, — вздохнул Глокта. Иней упер кулаки по обе стороны челюсти убийцы и начал давить, пока тот не раскрыл рот. Секутор засунул между его зубов щипцы и раздвинул челюсти еще шире — достаточно широко, чтобы тот почувствовал неудобство. Убийца выпучил глаза. «Больно, да? Но это еще ничто, поверь мне». — Следи за его языком, — сказал Глокта. — Он еще должен поговорить с нами. — Не беспокойтесь, — пробормотал Секутор, заглядывая пленнику в рот и тут же отстраняясь. — Ух! Ну и воняет! «Жаль, конечно, но я не особенно удивлен. Здоровый образ жизни — редкость среди наемных убийц». Глокта медленно поднялся на ноги и, хромая, обошел вокруг стола. — Итак, — промурлыкал он, протянув руку к инструментам, — с чего бы начать? Он выбрал одну из игл, наклонился вперед, крепко ухватившись второй рукой за набалдашник трости, и принялся аккуратно зондировать зубы пленника. «Да, зубы у него оставляют желать лучшего. Пожалуй, я предпочел бы свои». — Боже мой, да они в ужасном состоянии! Прогнили насквозь. Вот почему у тебя изо рта так воняет. Этому нет оправданий для человека твоего возраста. — А-а-а! — завопил убийца, когда Глокта дотронулся до нерва. Он попытался что-то сказать, но со щипцами во рту из этого вышло меньше толка, чем у практика Инея. — Спокойно, спокойно, у тебя была возможность сказать свое слово. Может быть, позже тебе представится еще одна. Я пока не решил. — Глокта положил иглу обратно на стол, печально покачивая головой. — Твои зубы — это позор. Отвратительно! Решительно заявляю, что они вот-вот выпадут сами по себе. И знаешь что? — продолжал он, беря со стола маленький молоточек и зубило. — Мне кажется, тебе будет гораздо лучше без них.
Плоскоголовые
Наступило серое утро, в лесу было холодно и мокро. Ищейка сидел и думал о том, что раньше все было лучше, чем сейчас. Так он сидел, следил за вертелом, поворачивал его время от времени и старался не слишком нервничать из-за того, что приходится долго ждать. Тул Дуру не помогал ему в этом. Он расхаживал взад-вперед по траве, огибая древнюю груду камней и снова поворачивая назад, — стаптывал свои огромные сапоги, нетерпеливый, как бешеный волк. Ищейка смотрел, как Тул вышагивает: топ, топ, топ. Он давно понял, что великие бойцы хороши только для одного дела: для боя. Для всего остального, особенно для ожидания, они ни к черту не годятся. — Может, присядешь, Тул? — спросил Ищейка. — Удобных камней здесь полно. У огня теплее, и все такое. Сядь, дай своим топталкам отдохнуть, а то я начинаю дергаться. — Ты мне предлагаешь сесть? — прогремел гигант, сворачивая к Ищейке и нависая над ним, словно огромный дом. — Как я могу сидеть, да и ты тоже? Потом он нахмурился, принялся разглядывать развалины и всматриваться в чащу из-под тяжелых бровей. — Ты уверен, что это правильное место? — Это правильное место. — Ищейка уставился на каменную россыпь, отчаянно надеясь, что не ошибается. Однако он не мог отрицать, что ни единого знака пока не видно. — Придут они, придут, не волнуйся. «Если их всех не поубивали», — добавил он мысленно. У него хватило ума не произносить это вслух. Он провел достаточно времени бок о бок с Тул Дуру Грозовой Тучей, чтобы знать: этого парня лучше не волновать понапрасну, если не хочешь, чтобы тебе проломили голову. — Уж лучше бы они приходили поскорее, вот что. — Огромные руки Тула сжались в кулаки, вполне подходящие для того, чтобы крошить скалы. — Мне не по вкусу сидеть тут без дела, задницу проветривать! — Мне тоже, — сказал Ищейка, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. — Но не надо кипятиться, парень. Они подойдут очень скоро, как мы и планировали. Место то самое. Он поглядел на кабана, что шипел на вертеле, роняя в огонь капли сочной подливки. Рот наполнился слюной, в ноздрях стоял запах жаркого… и чего-то еще, кроме этого. Всего лишь слабая струйка. Ищейка поднял голову, нюхая воздух. — Ты что-то учуял? — спросил Тул, вглядываясь в деревья. — Да, вроде бы. Ищейка наклонился и поднял с земли свой лук. — Что там? Шанка? — Не знаю. Может быть. Он еще раз понюхал воздух. Пахло человеком, к тому же давно не мытым… — Мать вашу, я мог бы убить вас обоих! Ищейка резко обернулся и чуть не упал, с трудом удержав в руке лук. Он увидел Черного Доу меньше чем в десяти шагах с подветренной стороны — тот подкрадывался к костру с неприятной усмешкой на губах. За его плечом стоял Молчун, чье лицо было по обыкновению непроницаемым, как стена. — Ах вы, гады! — взревел Тул. — Я чуть не обделался из-за этих ваших штучек! — Ну и отлично, — насмешливо отозвался Доу. — Тебе не помешало бы сбросить немного веса, черт возьми. Ищейка перевел дыхание и бросил лук на землю. Приятно убедиться, что они ждали на правильном месте, но не стоило ему так пугаться. Он все время дергался с тех самых пор, как увидел Логена падающим за край того обрыва. Девятипалый просто рухнул туда, и ничего нельзя с этим поделать. Такое может случиться с кем угодно и в любое время — смерть. Это факт. Молчун перебрался через наваленные камни, поприветствовал Ищейку еле заметным кивком и уселся рядом с ним. — О, мясо! — гаркнул Доу, проталкиваясь мимо Тула. Потом плюхнулся возле костра, оторвал от туши ногу и впился в нее зубами. Вот и все их приветствие после разлуки длиной в месяц или даже больше. — Правду говорят: богат тот, у кого есть друзья, — пробормотал Ищейка вполголоса. — Что ты сказал? — с подозрением буркнул Доу, озираясь вокруг холодными глазами. Его рот был полон кабаньего мяса, грязный щетинистый подбородок блестел от жира. Ищейка поднял раскрытые ладони в примиряющем жесте. — Ничего такого, на что стоило бы обижаться. Он провел достаточно времени бок о бок с Черным Доу, чтобы знать: лучше самому перерезать себе глотку, чем заставлять этого гнусного подонка злиться. — Были какие-нибудь проблемы с тех пор, как мы разделились? — спросил он, чтобы переменить тему. Молчун кивнул: — Кое-какие были. — Треклятые плоскоголовые! — рявкнул Доу, и кусочки мяса из его рта полетели в лицо Ищейке. — Они повсюду, чтоб им провалиться! — Он махнул кабаньей ногой, словно клинком. — С меня достаточно этого дерьма! Я возвращаюсь на Юг. Здесь чересчур холодно, черт побери, и повсюду шныряют эти долбаные сволочи! Я иду на Юг! — Ты что, боишься? — спросил Тул. Доу повернулся к нему, глядя снизу вверх с широкой желтозубой улыбкой, и Ищейка поморщился. Это чертовски глупый вопрос. Если есть кто-то, кто ничего не боялся никогда в жизни, так это Черный Доу. Он просто не знал, как это — бояться. — Боюсь горстки шанка? Я? — Доу неприятно рассмеялся. — Мы тут устроили им кое-чего, пока вы двое дрыхли. Некоторые получили от нас теплые постельки и теперь спят в них. Может, даже слишком теплые. — Мы их сожгли, — пояснил Молчун. Он уже наговорил столько, сколько обычно ему хватало на целый день. — Да! Сожгли целую кучу проклятых гадов! — просипел Доу, ухмыляясь так, словно никогда не слышал шутки смешнее, чем горящие трупы. — Нет, я их не боюсь, верзила. Не больше, чем тебя. Но я не собираюсь сидеть и поджидать их, пока Тридуба будет вытаскивать свою старую обвисшую задницу из постели! Я иду на Юг! И он оторвал зубами новый кусок мяса. — Ну-ка, у кого тут обвисшая задница? Ищейка расплылся в улыбке: к костру, широко шагая, подходил Тридуба. Ищейка вскочил с места и схватил старого приятеля за руку. И Форли Слабейший тоже с ним! Ищейка хлопнул малыша по спине и чуть не сбил с ног — так он обрадовался, что они все живы и сумели продержаться еще месяц. Да и вождь у костра не помешает. Все сразу же повеселели, заулыбались, принялись жать друг другу руки. Кроме Доу, разумеется, — тот продолжал сидеть как сидел, глядя в огонь и обсасывая свою кость. Лицо его было кислым, как молоко недельной давности. — Как здорово, ребята, снова видеть вас всех вместе! — Тридуба снял свой огромный круглый щит с плеча и прислонил его к разрушенному куску древней стены. — Ну, как вы тут? — Проклятый холод, — отозвался Доу, даже не подняв голову. — Мы идем на Юг. Ищейка вздохнул. Всего десять минут они вместе и уже ссорятся. Трудно им придется без Логена — тот умел улаживать ссоры. Бойцы в команде были своенравны и склонны к кровопролитию. Тридуба, впрочем, не спешил с ответом. Как всегда, он взял минуту на размышление. Он любил так делать — брать минуту на размышление. Именно это и делало его столь опасным. — Идете на Юг, вот как? — проговорил Тридуба после того, как хорошенько обмозговал вопрос. — И давно ли вы решили? — Ничего мы еще не решили, — сказал Ищейка, снова показывая открытые ладони. Он чувствовал, что теперь часто придется это делать. Тул Дуру кинул мрачный взгляд в спину Доу. — Абсолютно ничего! — пророкотал он, сильно раздосадованный тем, что кто-то принимает за него решения. — Ничего — это хорошо. — Тридуба говорил медленно и размеренно, как растет трава. — Я что-то не припоминаю, чтобы у нас в отряде принимали решения без вождя. Доу ни на секунду не задумался. Он никогда не медлил с ответом. Именно это делало его таким опасным. Он вскочил на ноги, швырнул кость на землю и надвинулся на Тридуба с угрожающим видом. — Я… говорю… на Юг! — прорычал он. Его глаза выпучились, словно пузыри на поверхности похлебки. Тридуба не отступил ни на шаг. Отступление — совсем не в его духе. Он немного помедлил, разумеется, обдумывая, что делать дальше, а затем шагнул вперед и оказался нос к носу с Доу. — Если ты хотел иметь право решать, ты должен был побить Девятипалого, а не сдаваться ему, как все остальные, — прогремел он. Лицо Черного Доу при этих словах стало темным, как деготь. Он не любил, когда ему напоминали о поражениях. — Девять Смертей вернулся в грязь! — рявкнул он. — Ищейка видел это, ведь так? Тот был вынужден кивнуть. — Верно, — буркнул он. — Ну так и покончим на этом! Больше нет смысла ошиваться на Севере рядом с плоскоголовыми, снующими вокруг наших задниц! Я говорю — на Юг! — С Девятипалым, может быть, и покончено, — сказал Тридуба, в упор глядя на Доу, — но не с твоим долгом ему. Почему он решил, что такому никудышному человеку, как ты, стоит сохранить жизнь, я понять не могу. Но он назвал вторым меня, — он постучал по своей широкой груди, — а это значит, что решать мне! Мне, и никому другому! Ищейка предусмотрительно отступил назад. Эти двое явно готовились к драке, и ему не хотелось оказаться в общей свалке с разбитым носом. Такое уже не раз случалось. Форли взял на себя восстановление мира. — Эй, парни, вот этого не надо, — сказал он тихо и ласково. Может, он не мастак по части убийств, этот Форли, но зато чертовски хорош, когда надо остановить других мастаков, чтобы они не поубивали друг друга. Ищейка от всего сердца пожелал ему удачи. — Бросьте. Почему бы вам… — Заткни свою поганую пасть, ты! — гаркнул Доу, яростно тыча грязным пальцем ему в лицо. — Кому нужны твои слова, Слабейший? — А ну оставь его! — прогремел Тул, поднося огромный кулак к его подбородку. — Не то я дам тебе повод покричать! Ищейка едва осмеливался поднять голову. Доу и Тридуба вечно задирали друг друга, они быстро воспламенялись и так же быстро угасали. Грозовая Туча был животным совсем другого порядка. Если этот здоровенный бык начнет сердиться, его уже не успокоить — по крайней мере, пока не соберется человек десять с мотком крепкой веревки. Ищейка попытался представить, что сделал бы сейчас Логен. Он-то сумел бы остановить ссору, если бы не был мертв. — Черт побери! — вскричал Ищейка, резко вскочив на ноги у костра. — Проклятые шанка кишмя кишат повсюду, куда ни плюнь! И даже если мы разберемся с ними, у нас остается Бетод, о котором тоже надо думать! В мире полно проблем и без того, чтобы мы создавали их сами! Логена больше нет, а Тридуба второй после него — вот все, что я готов услышать! Он ткнул пальцем — в неопределенном направлении, ни на кого не указывая, — и стал ждать, отчаянно надеясь, что его речь возымеет действие. — Верно, — буркнул Молчун. Форли часто-часто закивал, словно дятел: — Ищейка прав! Ссориться друг с другом нам нужно не больше, чем чтоб у нас члены отсохли! Тридуба второй. Он теперь вождь! На мгновение наступила тишина, и Доу устремил на Ищейку свой холодный и пустой убийственный взгляд — так кот смотрит на зажатую в лапах мышь. Ищейка сглотнул. Немногие из людей способны выдержать взгляд Черного Доу. Он получил свое прозвище, потому что о нем шла чернейшая слава. Он приходил внезапно в темноте ночи и оставлял после себя дочерна сгоревшие деревни. Таковы были слухи, и таковы же факты. От Ищейки потребовалось все его хладнокровие, чтобы не отвести глаза. Он уже был готов сделать это, когда Доу отвернулся и стал рассматривать остальных ребят, одного за другим. Мало кто из обычных людей отважился бы ответить на подобный взгляд, но здесь собрались не обычные люди. Трудно найти под солнцем более отчаянный отряд. Ни один из них не дрогнул. Не считая, разумеется, Форли Слабейшего: тот опустил глаза еще прежде, чем до него дошла очередь. Убедившись, что все против него, Доу расплылся в беззаботной улыбке, словно никакой проблемы никогда и не было. — Ну ладно, — сказал он, обращаясь к Тридуба; казалось, весь его гнев мгновенно испарился. — Что мы тогда будем делать, вождь? Тридуба оглядел лесную чащу. Он понюхал воздух, пососал губу. Он поскреб в бороде, давая себе минуту на размышление. Он задумчиво оглядел каждого из бойцов. А потом сказал: — Мы идем на Юг.Как всегда, Ищейка учуял их раньше, чем увидел. Нюх у него был отличный — из-за этого он и получил свое прозвище. Но, говоря по чести, их учуял бы любой. Они, черт побери, воняли. На лужайке их было двенадцать: сидели, ели, что-то болтали на своем мерзком грубом языке. Огромные кривые желтые зубы, вместо одежды — обрывки прелого меха, вонючие шкуры, куски ржавых доспехов. Они, шанка. — Треклятые плоскоголовые, — пробормотал про себя Ищейка. Он услышал позади тихое шипение, обернулся и увидел Молчуна, который выглядывал из-за куста. Ищейка поднял вверх раскрытую руку: «остановиться»; постучал по макушке своего черепа: «плоскоголовые»; поднял сжатый кулак и затем еще два пальца: «двенадцать»; и показал обратно на тропу по направлению к остальным. Молчун кивнул и исчез в зарослях. Ищейка кинул последний взгляд на шанка, проверяя, не заметили ли они чего-то подозрительного. Они не заметили, так что он скользнул обратно за дерево и двинулся прочь. — У них лагерь возле дороги. Я видел двенадцать, но может оказаться и больше. — Ищут нас? — спросил Тридуба. — Может быть, но если так, то они не особенно стараются. — Их можно как-нибудь обойти? — спросил Форли, вечно стремившийся избежать драки. Доу, вечно стремившийся в драку влезть, сплюнул на землю: — Двенадцать — ничто! Мы сделаем их без проблем! Ищейка поглядел на Тридуба: тот раздумывал, пользуясь моментом. Двенадцать — это не ничто, и они все это знали. Но, возможно, лучше разобраться с врагами на месте, чем оставлять их гулять на свободе за своей спиной. — Что будем делать, вождь? — спросил Тул. Тридуба решительно поднял голову и скомандовал: — Оружие. Только самый глупый боец не следит за чистотой и боеготовностью оружия. Ищейка осматривал свое не больше часа назад. Сделать это еще раз — не смертельно, а вот пренебрежение может стоить жизни. Послышались шорохи кожаных ножен, стук дерева и лязг металла. Ищейка посмотрел на своих товарищей. Молчун звенел тетивой и проверял оперение стрел. Тул Дуру провел большим пальцем по лезвию огромного тяжелого меча размером почти в рост Форли и принялся кудахтать, как курица, обнаружив крошечное пятнышко ржавчины. Черный Доу протирал тряпкой наконечник секиры, глядя на лезвие нежно, как любовник. Тридуба подтянул пряжки на ремнях щита и несколько раз махнул клинком в воздухе, сверкнув начищенным металлом. Ищейка вздохнул, подтянул потуже ремни, крепившие гарду на левом запястье, и проверил дерево своего лука на трещины. Посмотрел, все ли его ножи там, где должны быть. Лишних ножей не бывает, сказал однажды Логен; Ищейка запомнил это наизусть. Он взглянул, как Форли неловкими руками достает короткий меч и беззвучно шевелит губами. Глаза Слабейшего блестели от страха. Это зрелище заставило нервы Ищейки затрепетать, и он окинул взглядом остальных: грязные, покрытые шрамами, суровые лица, густые бороды. Он не заметил никакого намека на страх, хотя здесь нечего стыдиться. У разных людей разные пути, сказал ему как-то Логен, и иногда нужно испугаться, чтобы стать отважным. Это он тоже запомнил наизусть. Он подошел к Форли и хлопнул его по плечу. — Иногда нужно бояться, чтобы быть отважным, — проговорил он. — К чему это? — Так говорят. По-моему, неплохо сказано. — Ищейка наклонился ближе, чтобы никто не услышал. — Потому что лично я готов в штаны наложить от страха. Ему казалось, что именно так поступил бы Логен, и теперь, когда Логен вернулся в грязь, эта обязанность перешла к нему. Форли ответил неуверенной полуулыбкой, очень быстро соскользнувшей, после чего его лицо стало еще более испуганным, чем прежде. Что ж, не всегда удается сделать все до конца. — Ладно, парни, — произнес Тридуба, когда снаряжение было проверено и разложено по местам. — Вот как мы это сделаем. Молчун, Ищейка — по разные стороны их лагеря, за деревьями. Ждете сигнала, потом стреляете в любого плоскоголового. Если промахнетесь, действуйте по обстановке. — Хорошо, вождь, — сказал Ищейка, а Молчун кивнул. — Тул, мы с тобой идем с фронта, только подожди сигнала, хорошо? — Хорошо, — пророкотал гигант. — Доу, вы с Форли зайдете с тыла. Ты выйдешь, когда увидишь, что пошли мы. Только на этот раз подожди, пока мы двинемся! — прошипел Тридуба, тыча в него толстым пальцем. — Конечно, вождь. — Доу пожал плечами, словно он всегда делал то, что ему говорили. — Ну, тогда все, — кивнул Тридуба. — Кому-то что-то неясно? Остались пустые головы у костра? Ищейка отрицательно покачал головой. Остальные последовали его примеру. — Отлично. Тогда еще одна последняя вещь. — Командир наклонился вперед, по очереди заглядывая каждому в лицо. — Сперва… дождитесь… моего… чертова… сигнала! Лишь когда Ищейка уже сидел за кустом с луком в руках и наложенной на тетиву стрелой, до него вдруг дошло: он понятия не имеет, что это за сигнал. Он поглядел на шанка: они по-прежнему, ничего не подозревая, рычали, кричали и гремели посудой на лужайке. Ищейку, будь оно проклято, ужасно тянуло отлить. Вечно его тянет отлить перед дракой. Кто-нибудь говорил, какой будет сигнал? Он не помнил. — Дерьмо, — прошептал он. И как раз в этот момент Доу выпрыгнул из-за деревьев с секирой в одной руке и мечом в другой. — Долбаные плоскоголовые! — заорал он, награждая ближайшего к себе шанка мощным ударом по голове, так что кровь забрызгала всю лужайку. Шанка — насколько вообще можно судить об их эмоциях — выглядели сильно удивленными. Ищейка решил, что это вполне сойдет за сигнал. Он прицелился в ближайшего плоскоголового, потянувшегося за большой дубинкой. Стрела с характерным тупым стуком поразила шанка под мышку. — Ха! — вскричал Ищейка. Он увидел, как Доу проткнул еще одного мечом со спины, но тут показался другой здоровенный шанка, готовый бросить копье. Из-за деревьев, описав дугу, вылетела стрела, пронзившая шею твари. Плоскоголовый издал дикий вопль и опрокинулся на спину. Этот Молчун — чертовски хороший стрелок. А вот и Тридуба с ревом выскочил из зарослей с другой стороны поляны, застав шанка врасплох. Он врезал одному из них щитом по затылку, и тот рухнул лицом в костер. Тридуба рубанул мечом другого. Ищейка выпустил вторую стрелу, и она воткнулась в брюхо плоскоголовому. Шанка упал на колени, и мгновением позже Тул снес ему голову мощным ударом меча. Теперь, когда к схватке присоединились остальные бойцы, все пошло быстрее: удар, вскрик, скрежет, грохот. Кровь лилась, свистело оружие, тела падали слишком быстро, чтобы Ищейка успевал пустить в них стрелу. Трое воинов сжали последних вопящих и бормочущих шанка в кольцо: Тул Дуру размахивал огромным мечом, держа их на расстоянии, Тридуба нырнул вперед и подрубил ноги одному, а Доу срубил другого, пока тот оглядывался. Последний плоскоголовый с воем помчался в сторону деревьев. Ищейка выстрелил в него, но поторопился, и стрела прошла мимо. Она едва не попала в ногу Доу, который, к счастью, ничего не заметил. Шанка уже почти скрылся в зарослях, но внезапно издал вопль, упал на спину и забился в судорогах. Это Форли, прятавшийся в кустах, заколол его своим коротким мечом. — Я убил одного! — закричал Слабейший. На время воцарилась тишина. Ищейка выбрался на лужайку, и бойцы стали осматриваться, проверяя, все ли враги поражены. Потом Черный Доу поднял над головой окровавленную секиру и издал жуткий рев: — Мы их перебили, черт побери! — Ты чуть не перебил всех нас, идиот! — рявкнул Тридуба. — А? — Как насчет долбаного сигнала, а? — Мне показалось, что ты кричал! — Ничего подобного! — Нет? — спросил Доу с видом крайнего изумления. — А кстати, что у нас было сигналом? Тридуба испустил тяжелый вздох и закрыл лицо руками. Форли по-прежнему взирал на свой меч. — Я убил одного! — опять сказал он. Теперь, когда схватка закончилась, Ищейка не мог больше терпеть — он повернулся и стал мочиться на ближайшее дерево. — Мы их сделали! — заорал Тул, хлопнув его по спине. — Осторожно! — взвыл Ищейка, облив ногу мочой. Все захохотали над этим происшествием, и даже Молчун хмыкнул себе под нос. Тул потряс Тридуба за плечо: — Мы их сделали, вождь! — Да, сделали, — ответил тот с кислым видом. — Но осталась еще куча других. Их тысячи. И пока они здесь, по эту сторону гор, они не успокоятся. Рано или поздно шанка двинутся на Юг. Может быть, нынешним летом, когда откроются перевалы, или позже. Но ждать осталось недолго. Ищейка взглянул на бойцов: все тревожно переминались после маленькой речи командира. Сияние победы продлилось недолго. Так бывало всегда. Он посмотрел на мертвых плоскоголовых, лежавших на земле, изрубленных и окровавленных, распростертых и скорчившихся. Теперь победа казалось ничтожной. — Разве мы не должны рассказать об этом, Тридуба? — спросил он. — Разве мы не должны попытаться предупредить кого-нибудь? — Верно. — Тридуба улыбнулся скупой печальной улыбкой. — Но кого?
Деяния истинной любви
Джезаль понуро брел по серому Агрионту с фехтовальными клинками в руке: зевающий, спотыкающийся, недовольный, до сих пор не пришедший в себя после вчерашней бесконечной тренировки. Он не встретил ни одного прохожего, пока тащился на ежедневную пытку у лорд-маршала Варуза. Не считая необычно раннего чириканья какой-то пташки и запинающегося шарканья собственных сапог, он не слышал ни звука. Все еще спали. В это время и полагалось спать — ему в первую очередь. Он протащил свои ноющие ноги через арку и дальше по проходу. Солнце едва поднялось над горизонтом, и открывшийся взору Джезаля двор заполняли глубокие тени. Щурясь в полумраке, он разглядел Варуза: тот сидел у стола в ожидании. Черт побери! Джезаль надеялся, что в кои-то веки пришел первым! Эта старая сволочь вообще спит когда-нибудь или нет? — Лорд-маршал! — крикнул Джезаль, припуская неубедительной рысцой. — О нет. Не сегодня. По шее Джезаля пробежал холодок. Этот голос не принадлежал его наставнику по фехтованию, но в нем было что-то неприятно знакомое. — Маршал Варуз этим утром занят более важными делами. В тени у стола сидел инквизитор Глокта, улыбаясь снизу вверх своей отвратительной зияющей усмешкой. По коже Джезаля от отвращения побежали мурашки. Едва ли такое необходимо человеку с утра. Он перешел на шаг и остановился перед столом. — Вам, несомненно, доставит большое удовольствие известие о том, что сегодня у вас не будет ни пробежек, ни плавания, ни бревна, ни тяжелого бруса, — продолжал калека. — Вам не понадобится даже это. — Он махнул своей тростью в сторону фехтовальных клинков Джезаля. — Сегодня мы просто поболтаем. И все. Идея провести пять мучительных часов с Варузом внезапно показалась Джезалю очень соблазнительной, но он не собирался выказывать недовольство. Капитан с громким лязгом швырнул клинки на стол и небрежно упал во второе кресло под взглядом Глокты, внимательно наблюдавшего за ним из тени. Джезаль тоже уставился на инквизитора, надеясь каким-то образом доказать свое превосходство, но попытка оказалась тщетной. Уже после нескольких секунд разглядывания этого изможденного лица, этой беззубой ухмылки, этих лихорадочно горящих провалившихся глаз он почувствовал, что поверхность стола интересует его гораздо больше. — Итак, расскажите мне, капитан, почему вы занялись фехтованием? Значит, это игра. Небольшая партия, только два игрока. И все, что будет сказано, несомненно, дойдет до Варуза. Джезалю надо вести себя очень осторожно: сосредоточиться и следить за тем, чтобы не раскрыть своих карт. — Ради моей чести, ради чести моей семьи и чести моего короля, — холодно ответил он. Пусть хромой паскудник попробует придраться к такому ответу. — Ага, то есть вы пошли на это ради процветания своего народа? Вы, должно быть, чрезвычайно сознательный гражданин. Какая самоотверженность! Какой пример для всех нас! — Глокта фыркнул. — Прошу вас! Если хотите лгать, то хотя бы выбирайте ту ложь, какую сами считаете убедительной. Подобный ответ — оскорбление для нас обоих. Да как смеет беззубый калека, давно ни на что не годный, разговаривать в таком тоне? Джезаль был готоввстать и уйти, послав к черту Варуза с его омерзительным осведомителем! Он сжал подлокотники кресла, чтобы подняться, когда внезапно поймал взгляд Глокты: инквизитор улыбался ему, и улыбался насмешливо. Уйти сейчас — значит признать поражение. И правда, зачем он занялся фехтованием? — Этого хотел мой отец. — Вот как? Как я вам сочувствую! Преданный сын, связанный неумолимым чувством долга, вынужден воплощать в жизнь амбиции своего отца! Знакомая история. Словно уютное старое кресло. Говорим то, что от нас хотят услышать, да? Этот ответ уже лучше, но все же он далек от истины. — Может быть, вы сами скажете? — угрюмо буркнул Джезаль. — Если вы так много знаете об этом. — Хорошо, скажу. Люди не фехтуют ради своего короля или своей семьи. И даже ради поддержания физической формы, предвосхищая вашу попытку привести этот довод. Они делают это ради известности, ради славы! Они занимаются фехтованием ради собственной карьеры. Они фехтуют только ради самих себя. Уж я-то знаю. — Что вы можете знать? — фыркнул Джезаль. — В вашем случае это вряд ли могло принести пользу! Он немедленно пожалел о сказанном. Проклятый болтливый язык, от него вечно одни неприятности! Однако Глокта снова мерзко осклабился. — Это приносило мне немалую пользу до того, как я угодил в императорские темницы. Что вы можете сказать в оправдание своей лжи? Джезалю не нравилось то, как развивается разговор. Он привык к легким победам за карточным столом, к плохим игрокам. Его ловкость притупилась. Сейчас лучше временно спасовать и как следует изучить нового противника. Капитан стиснул зубы и промолчал. — Разумеется, чтобы выиграть турнир, требуется тяжелая работа. Вам стоило бы посмотреть, как трудился наш общий друг Коллем Вест! Он целые месяцы потел и бегал кругами, терпя насмешки окружающих. Какой-то выскочка, болван из простонародья, вздумал состязаться со своими господами, — вот что мы думали о нем. Он путал позиции, спотыкался на бревне, над ним потешались все кому не лень. Это продолжалось снова и снова, день за днем. Однако посмотрите на него теперь. — Глокта постучал пальцем по своей трости. — И посмотрите на меня. Похоже, ему довелось смеяться последним, а, капитан? Это доказывает только одно: сколь многого можно добиться, если поработать. У вас вдвое больше таланта, чем у Веста, да еще благородное происхождение. Вы можете позволить себе работать в десять раз меньше. Но ведь вы вообще не хотите прилагать усилий! Джезаль не смог вынести этого: — Никаких усилий? Да разве я не терплю каждый божий день эти пытки… — Пытки? — резко переспросил Глокта. Джезаль слишком поздно осознал, какое неудачное слово выбрал. — Ну, — промямлил он, — я хотел сказать… — Я достаточно разбираюсь и в фехтовании, и в пытках. Уж поверьте мне, — уродливая ухмылка инквизитора стала еще шире, — это совершенно разные вещи. — Э-э… — пробормотал Джезаль, все еще не в силах восстановить равновесие. — У вас есть амбиции. И есть средства, чтобы их реализовать. Немного постараться — и все получится. Несколько месяцев тяжелой работы, а потом вам уже не придется работать никогда и ни над чем, если вы так хотите. Несколько коротких месяцев, и вы устроите свою жизнь. — Глокта облизнул беззубые десны. — Если не случится ничего непредвиденного, разумеется. Вам представилась редкостная возможность. На вашем месте я бы ухватился за нее. Впрочем, не знаю — возможно, вы не только лжец, но и дурак? — Я не дурак, — холодно ответил Джезаль. Других слов он не нашел. Глокта поднял брови, затем поморщился и тяжело оперся на трость, медленно заставляя себя встать. — Что ж, бросайте дело, если хотите. Пожалуйста, я не настаиваю. Прожигайте жизнь, напивайтесь и болтайте о разном дерьме с младшими офицерами. Множество людей были бы счастливы жить такой жизнью. Множество людей, которым никогда не предоставлялось такой возможности, какая предоставлена вам. Бросайте это дело. Лорд-маршал Варуз будет разочарован, как и майор Вест, и ваш отец, и все остальные. Но прошу вас, поверьте моим словам… — Глокта наклонился к Джезалю, по-прежнему улыбаясь своей отвратительной улыбкой. — Мне на это совершенно наплевать. Всего доброго, капитан Луфар! И Глокта, хромая, направился к проходу под аркой.После этой милой беседы у Джезаля неожиданно появилось несколько часов свободного времени. Однако он был не в том состоянии духа, чтобы насладиться ими. Он бродил по пустынным улицам, площадям и садам Агрионта, угрюмо размышлял о словах хромого инквизитора и проклинал Глокту. Джезалю никак не удавалось выкинуть из головы прошедший разговор, он прокручивал его в мозгу снова и снова, фразу за фразой, находил новые аргументы, которые следовало произнести — если бы они вовремя пришли на ум. — А, капитан Луфар! Джезаль вздрогнул и оглянулся. Незнакомый человек сидел на росистой траве под деревом и улыбался ему снизу вверх. В руке у незнакомца было недоеденное яблоко. — Раннее утро — наилучшее время для прогулки, так я считаю, — продолжал он. — Все спокойное, серое, чистое и пустое… Ничего похожего на безвкусные вечерние розовые краски. Когда вокруг шум, гам, суматоха, люди бегают туда-сюда — как можно спокойно думать среди такой суеты? И вот я вижу, что вы придерживаетесь того же мнения! Как замечательно! — Он с хрустом откусил большой кусок яблока. — Мы знакомы? — О нет, нет, — отозвался человек, поднимаясь на ноги и стряхивая землю с задней части своих штанов, — еще нет. Меня зовут Сульфур. Йору Сульфур. — Вот как? И что привело вас в Агрионт? — Можно сказать, что я прибыл сюда с дипломатической миссией. Джезаль оглядел Сульфура, пытаясь угадать, откуда он родом. — С миссией от?.. — От моего господина, разумеется, — ответил посол, что нисколько не помогло Джезалю. Капитан заметил, что глаза у незнакомца разного цвета. Весьма неприятная черта, подумал Джезаль и спросил: — И кто ваш господин? — О, он очень мудрый и могущественный человек. — Йору Сульфур доел яблоко, выбросил огрызок в кусты и вытер руки о рубашку. — Я вижу, вы фехтовали? Джезаль взглянул на клинки, которые держал в руках. — Да, — ответил он и внезапно осознал, что наконец принял решение, — но в последний раз. Я решил бросить фехтование. — О боже, только не это! — Странный незнакомец схватил Джезаля за плечо. — О боже, боже, вы не должны так поступать! — Что? — Нет-нет! Мой господин будет в ужасе, если об этом узнает! Просто в ужасе! Если вы откажетесь от фехтования, вы откажетесь и от множества других вещей! Понимаете, ведь именно так завоевывают внимание публики. В конечном счете все решают люди, и без простонародья нет знати. Абсолютно никакой знати! Все решают они! — Что? — Джезаль принялся оглядывать парк в надежде найти стражника и сообщить ему, что по Агрионту бродит опасный безумец. — Нет-нет, вы не можете бросить фехтование! Я не хочу слышать об этом! Ни в коем случае! Уверен, в конце концов вы все же передумаете. Вы должны! Джезаль стряхнул руку Сульфура со своего плеча. — Кто вы такой? — Сульфур, Йору Сульфур, к вашим услугам. Надеюсь увидеть вас снова на турнире, капитан. Если не раньше! И он двинулся прочь, помахав Джезалю через плечо. Тот глядел ему вслед, приоткрыв рот, потом воскликнул: — Проклятье! — и швырнул свои клинки на траву. Похоже, сегодня все сговорились влезать в его дела. Даже безумные бродяги в парке.
Едва дождавшись, чтобы не прийти слишком рано, он отправился к Весту. Майор всегда выслушивал его с сочувствием; к тому же Джезаль надеялся, что друг поможет ему сообщить плохие новости маршалу Варузу. Джезаль очень хотел по возможности избежать тяжелых сцен. Он постучал, подождал, потом постучался еще раз. Наконец дверь отворилась. — О, капитан Луфар! Какая невероятная честь для нас! — Арди, — пробормотал Джезаль, не ожидавший встречи. — Я очень рад снова видеть вас! В кои-то веки он говорил искренне. Она очень заинтересовала его, вот в чем дело. Это казалось новым и необычным: всерьез заинтересоваться женщиной. Арди была чертовски хороша, без сомнений, и с каждой новой встречей все сильнее привлекала Джезаля. Разумеется, между ними ничего не может быть, поскольку Вест — его лучший друг и все такое прочее. Но если просто любоваться на нее, от этого никому не будет вреда, правда? — Э-э… а вашего брата здесь нет? — спросил он. Арди со скучающим видом опустилась на диванчик возле стены и вытянула ноги в небрежной позе. — Он ушел. Не знаю куда. Вечно он занят. Ему некогда возиться со мной, — ответила она. Ее щеки разрумянились больше обычного. Джезаль увидел стоявший рядом с Арди графин: пробка вынута, и вина осталось только половина. — Вы пьете? — Немного. — Она прищурилась на полупустой бокал у своего локтя. — Я просто скучаю. — Ведь сейчас нет и десяти утра! — А что, до десяти скучать запрещено? — Вы понимаете, о чем я говорю. — Оставьте морализаторство моему братцу, ему это более подходит. И выпейте тоже. — Она махнула рукой в сторону бутылки. — Судя по вашему виду, вам не повредит. Что ж, это было правдой. Джезаль налил себе бокал и опустился на стул лицом к Арди. Она разглядывала его из-под полуопущенных тяжелых век. Ее рука протянулась к бокалу на столе. Там же лежала толстая книга обложкой вниз. — Что вы читаете? — спросил Джезаль. — «Падение мастера Делателя» в трех томах. Считается классическим историческим произведением. Утомительная чепуха, и ничего больше. — Она презрительно фыркнула. — Толпа мудрых магов, суровые рыцари с большими мечами и прекрасные дамы с большими грудями. Магия, жестокость и любовные приключения в равных долях. Полное дерьмо. Она смахнула книгу со стола, и та шлепнулась на ковер, шелестя страницами. — Но вы могли бы найти себе какое-то занятие. — Вот как? И что бы вы предложили? — Ну, мои кузины вышивают… — Идите в задницу! — Хм. — Джезаль улыбнулся. Ее ругательства теперь звучали совсем не так обидно, как при их первой встрече. — А чем вы занимались дома, в Инглии? — Ах, дома… — Она откинула голову на спинку дивана. — Там мне казалось, что я живу очень скучно. Я не могла дождаться, когда попаду сюда, в самое сердце мира. Теперь я не могу дождаться, когда вернусь обратно. Выйду за какого-нибудь фермера. Нарожаю ему дюжину ублюдков. По крайней мере, мне будет с кем поговорить. — Она закрыла глаза и вздохнула. — Но Коллем меня не отпустит. Он чувствует ответственность за меня теперь, когда наш отец умер. Ему кажется, что в Инглии слишком опасно, и он не хочет, чтобы северяне изрубили меня в капусту. Но на этом его ответственность кончается. Он не считает, что нужно уделить мне хоть десять минут своего времени. Так что, похоже, я застряла здесь вместе со всеми вашими самодовольными снобами. Джезаль беспокойно поерзал на стуле. — Вест неплохо со всем справляется… — О, еще бы! — фыркнула Арди. — Коллем Вест славный парень! Он ведь победил на турнире, да? Первым прошел сквозь брешь при Ульриохе! Правда, у него нет знатных предков, и он никогда не сравняется с вами, но он очень славный для простолюдина! Жаль, что сестра у него нагловата, да еще и не в меру умная. Говорят, — тут она перешла на шепот, — что она даже выпивает, представляете? Эта девица совершенно не знает своего места. Позор! Лучше делать вид, что ее не существует. — Арди снова вздохнула. — Да, чем скорее я вернусь домой, тем лучше будет для всех. — Мне это не принесет радости. Черт! Неужели он сказал это вслух? Арди рассмеялась, но не слишком весело. — Конечно, ужас как благородно с вашей стороны говорить так. Кстати, почему вы не на тренировке? — Маршал Варуз сегодня занят. — Джезаль мгновение помедлил. — Собственно, сегодня в роли моего учителя по фехтованию выступил ваш друг Занд дан Глокта. — Правда? Он, должно быть, сказал вам что-то особенное? — Да, разные вещи… Он назвал меня дураком. — Подумать только! Джезаль нахмурился. — Ну да. В общем… Фехтование надоело мне не меньше, чем вам — эта книга. Именно об этом я и хотел поговорить с вашим братом. Я решил бросить тренировки. Арди разразилась хохотом — всхлипывающим, булькающим, задыхающимся. Все ее тело сотрясалось, вино выплеснулось из бокала и лужицей растеклось по полу. — Что же здесь смешного? — оскорбленно вопросил капитан. — Да просто… — Она утерла слезу. — Просто мы с Коллемом поспорили. Он уверял, что вы продержитесь, так что теперь я на десять марок богаче! — Не сказал бы, что мне нравится быть объектом вашего пари, — резко сказал Джезаль. — Не сказала бы, что меня это хоть сколько-нибудь волнует. — Для меня все очень серьезно! — Ничего подобного! — отрезала она. — Вот для моего брата все действительно было серьезно: у него не оставалось другого выхода! Если между твоим именем и фамилией не стоит «дан», никто тебя не замечает. Кому это знать лучше, чем мне? Вы — единственный человек, кто потратил на меня хоть какое-то время, когда я приехала сюда. Да и то только потому, что Коллем вас заставил. У меня почти нет денег и совсем нет родословной, я не существую для таких, как вы. Мужчины не обращают на меня внимания, женщины игнорируют. У меня здесь нет ничего и никого. И вы считаете, что вам тяжело жить? Помилуйте! Может быть, мне стоит заняться фехтованием, — с горечью произнесла она. — Спросите при случае лорд-маршала, не возьмет ли он еще одного ученика? У меня хоть будет с кем поговорить! Джезаль моргнул. Это уже не интересно — это грубо. — Постойте, ведь вы же представления не имеете, что это такое… — Ой, да перестаньте вы хныкать! Сколько вам лет, пять? Может быть, пора пойти к мамочке и пососать сиську, деточка? Он едва верил своим ушам. Как она смеет? — Моя мать умерла, — сказал он. Ха! Это заставит ее почувствовать себя виноватой, принудит извиниться… Не сработало. — Умерла? Значит, ей повезло: не надо выслушивать ваше дурацкое нытье! Все вы, избалованные богатенькие мальчики, одинаковы. Получаете все, чего захотите, и закатываете истерику, если приходится самим наклоняться, чтобы это поднять! Вы просто жалки. Меня от вас блевать тянет! Джезаль выпучил глаза. Лицо горело, словно его отхлестали по щекам. Уж лучше бы отхлестали. С ним никогда никто так не говорил. Никогда! Это еще хуже, чем Глокта. Гораздо хуже и совершенно неожиданно. Джезаль осознал, что сидит с полуоткрытым ртом. Он закрыл его, крепко сжал зубы, с размаху поставил свой бокал на стол и поднялся, чтобы уйти. Он уже повернулся к выходу, когда дверь внезапно распахнулась, и Джезаль оказался лицом к лицу с майором Вестом. Мужчины уставились друг на друга. — Джезаль, — проговорил Вест, глядя на него сначала с удивлением, а потом, увидев раскинувшуюся на диване сестру, с легким подозрением. — Что ты здесь делаешь? — Э-э… Я, собственно, хотел поговорить с тобой. — Вот как? — Да. Но это подождет. У меня дела. И Джезаль, протиснувшись мимо друга, вылетел в коридор. — Что это все значит? — услышал он за спиной голос Веста. — Ты пьяна? С каждым шагом ярость Джезаля возрастала, пока он не почувствовал, что вот-вот задохнется от гнева. Он стал жертвой нападения, подвергся диким и несправедливым обвинениям! Капитан остановился посреди коридора, трясясь от злости, раздувая ноздри, до боли сжимая кулаки и тяжело дыша, словно пробежал десять миль. И это сделала женщина! Женщина! Безродная простолюдинка! Да как она посмела? А он потерял с ней столько времени, смеялся ее шуткам, находил ее привлекательной! Она должна быть благодарить, что ее вообще заметили! — Стерва! Долбаная сука! — прокричал Джезаль. Он страстно захотел вернуться и сказать ей это в лицо, но было поздно. Он огляделся по сторонам в поисках чего-то, что можно разбить. Как отплатить ей? Чем? И тут Джезаля осенило. Он докажет, что она ошибается! Да. Он докажет, что они оба ошибаются — и Арди, и эта хромоногая гадина Глокта. Они увидят, как упорно Джезаль может работать! Они увидят, что он не дурак, не лжец, не избалованный ребенок. Эта идея нравилась ему все больше. Он выиграет проклятый турнир — вот что он сделает. И сотрет с их лиц улыбки. Капитан быстрым шагом двинулся по коридору, чувствуя, как в его груди зарождается странное, новое чувство. Стремление к цели — вот что это было. Возможно, еще не слишком поздно для пробежки.
Как дрессируют собак
Практик Иней стоял возле стены абсолютно неподвижно и абсолютно безмолвно, едва заметный в глубокой тени, словно был частью здания. За прошедший час с лишним альбинос ни разу не двинулся, не пошевельнул ногой, не моргнул; Глокта даже не замечал, чтобы он дышал. Остановившиеся глаза практика всматривались в перспективу улицы перед ними. Сам Глокта тихо ругался, беспокойно ерзал, морщился, почесывал лицо, посасывал беззубые десны. «Что их задерживает? Еще несколько минут, и я засну, упаду в этот вонючий канал и утону. Вот будет удачно! — Он посмотрел на маслянистую зловонную воду, плескавшуюся внизу. — Тело, найденное возле доков, раздутое от морской воды, за пределом возможности опознания…» Иней дотронулся в темноте до его руки и показал большим белым пальцем вдоль улицы. Трое человек медленно двигались по направлению к ним, ступая кривовато, как люди, что проводят много времени на борту корабля и привыкают удерживать равновесие на качающейся палубе. «Итак, вот половина нашей маленькой компании. Лучше поздно, чем никогда». Трое моряков прошли до середины моста через канал и остановились в ожидании шагов за двадцать от Глокты с практиком. Инквизитор слышал, как они разговаривали: тон наглый, самоуверенный, с простонародным выговором. Он отодвинулся подальше в тень, цепляясь за стену. С противоположной стороны послышались другие шаги — торопливые. Появились еще два человека, которые быстро шли по улице. Один, очень высокий и худощавый мужчина в дорогой меховой куртке, все время подозрительно оглядывался по сторонам. «Это, должно быть, и есть Гофред Хорнлах, крупный торговец шелком. Тот, кто нам нужен». У второго на поясе висел меч, и он с трудом тащил на плече большой деревянный сундук. «Слуга, телохранитель или то и другое вместе. Он не представляет интереса». Эти двое подошли к мосту, и Глокта почувствовал, как волосы на его затылке становятся дыбом. Хорнлах обменялся несколькими словами с одним из моряков — с тем, который носил окладистую каштановую бороду. — Готов? — шепнул Глокта Инею. Практик кивнул. — Стойте! — завопил Глокта во все горло. — Именем его величества! Слуга Хорнлаха развернулся кругом, с грохотом уронив сундук на мост; его рука потянулась к мечу. Из сумрака с другой стороны дороги послышался тихий звон спущенной тетивы. Лицо слуги приняло удивленное выражение, он всхрапнул и повалился лицом. Практик Иней быстрым шагом вышел из тени, мягко топая ногами по дороге. Хорнлах расширенными глазами посмотрел вниз, на труп своего телохранителя, потом поднял взгляд на огромного альбиноса. Наконец он повернулся к морякам. — Помогите мне! — крикнул он. — Остановите его! — Это вряд ли, — улыбнулся в ответ их вожак. Двое его приятелей не спеша перешли на другое место, перекрыв мост. Торговец шелком отпрянул и сделал несколько неуверенных шагов по направлению к теням у канала с другой стороны. Секутор возник перед ним из дверного проема, держа арбалет на плече. «Если заменить арбалет букетом цветов, Секутор будет выглядеть так, словно идет на свадьбу. Никогда не подумаешь, что он только что убил человека». Окруженный Хорнлах мог лишь тупо озираться, кося широко раскрытыми от страха и удивления глазами на двух приближавшихся практиков и Глокту, хромавшего за ними следом. — Но я же заплатил вам! — в отчаянии крикнул Хорнлах морякам. — Ты заплатил за место, — ответил их капитан. — За преданность плата отдельная. Большая белая ладонь практика Инея хлопнула купца по плечу, принудив опуститься на колени. Секутор подошел к телохранителю, поддел тело грязным носком сапога и перевернул вверх лицом. Труп уставился остекленевшими глазами в ночное небо; оперение арбалетной стрелы торчало из его шеи. Кровь, вытекшая у него изо рта, при лунном свете казалась черной. — Мертв, — буркнул Секутор, хотя это было очевидно. — Попадание стрелы в шею часто приводит к таким последствиям, — заметил Глокта. — Убери его, ладно? — Хорошо. Секутор взял телохранителя за ноги и подтащил к парапету моста, потом перехватил под мышками и, крякнув, перевалил тело в воду. «Так гладко, так чисто, так умело. Сразу видно, что он делает это не в первый раз». Раздался всплеск, и тело погрузилось в гнилую воду под мостом. Иней уже крепко связал руки Хорнлаха за спиной и надел на него мешок. Он потянул пленника вверх, заставляя встать, и тот завопил. Глокта приковылял к троим морякам; его ноги онемели после долгого неподвижного стояния в переулке. — Ну вот и все, — проговорил он, вытащил тяжелый кошелек из внутреннего кармана пальто и задержал его, покачивая, над выжидающей ладонью капитана. — Скажи-ка мне, что произошло сегодня ночью? Старый моряк улыбнулся, его обветренное лицо пошло морщинами, словно старый сапог. — У меня портился груз, и нам позарез надо было отплыть с первым приливом, я так ему и сказал. Мы прождали его полночи у этого вонючего канала. И можете себе представить — этот гад так и не показался! — Очень хорошо. Именно такую историю я бы и рассказал в Вестпорте, если бы кто-нибудь начал задавать вопросы. Капитан обиженно вскинулся: — Но ведь все так и было, инквизитор! Какую еще историю я могу рассказать? Глокта уронил кошелек ему в ладонь. Внутри звякнули монеты. — С благодарностью от его величества. Капитан взвесил кошелек в руке. — Всегда рад оказать услугу его величеству! Он и два его товарища повернулись, сверкнув желтозубыми улыбками, и двинулись к набережной. — Ну, отлично, — сказал Глокта. — Продолжим.— Где моя одежда? — вопил Хорнлах, извиваясь на стуле. — Приношу свои извинения. Я знаю, это очень неприятно, но под одеждой скрывается слишком многое. Оставь человеку одежду, и ты оставишь ему гордость, достоинство и все прочее, без чего ему лучше обойтись. Я никогда не допрашиваю узников, пока их не разденут. Вы помните Салема Реуса? — Кого? — Салема Реуса. Один из ваших людей, тоже торговец шелком. Мы забрали его за то, что он уклонялся от королевских налогов. Он сделал признание и назвал имена некоторых людей. Я хотел поговорить с ними, но все они оказались мертвы. Глаза купца забегали. «Обдумывает варианты, прикидывает, много ли мы знаем». — Люди то и дело умирают, — ответил Хорнлах. Глокта взглянул на фреску с изображением окровавленного тела Иувина: стена за спиной пленника была залита ярко-красной краской. «Люди то и дело умирают». — Разумеется, но не всегда такой жестокой смертью. У меня сложилось впечатление, что кто-то хотел их убрать. Что кто-то приказал их убрать. И мне кажется, что это были вы. — У вас нет доказательств! Нет доказательств! Вам не сойдет с рук! — Доказательства не значат ничего, Хорнлах, но я окажу вам любезность. Реус остался жив. Кстати, он здесь, немного дальше по коридору. Друзей у него не осталось, так что он болтает напропалую, называет подряд всех торговцев шелком, каких только вспомнит. Или каких только вспомним мы, если на то пошло. Пленник сощурился, но не отвечал. — С его помощью нам удалось поймать Карпи. — Карпи? — переспросил купец, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно. — Вы, конечно, помните вашего наемного убийцу? Такой слегка обрюзгший стириец? Рябой, много потеет? Его мы тоже взяли. Он рассказал нам все. Как вы его наняли, сколько заплатили, что поручили сделать. Все. — Глокта улыбнулся. — У него превосходная память для убийцы, он помнит любую подробность. Теперь появился страх, самые первые его приметы, но Хорнлах быстро оправился. — Это оскорбление моей гильдии! — закричал он, собрав все чувство собственного достоинства, какое оставалось у него, раздетого и привязанного к стулу. — Мой господин Костер дан Каулт никогда не спустит этого, а он близкий друг наставника Калина! — Плевать на Калина, с ним уже покончено. К тому же Каулт считает, что вы сейчас спокойно почиваете на борту корабля, удаляющегося в сторону Вестпорта, где мы вас не достанем. Не думаю, что вас станут искать на протяжении нескольких недель. — Лицо торговца поблекло. — А за это время может случиться многое… очень многое. Язык Хорнлаха метнулся, облизнув губы. Он быстро глянул вверх, на Инея с Секутором, и слегка наклонился к Глокте. «Ага. Настало время для торговли». — Инквизитор, — вкрадчиво проговорил Хорнлах, — за свою жизнь я узнал одну вещь: каждый человек чего-то хочет. Каждый имеет свою цену, не так ли? А у нас глубокие карманы. Все, что угодно, только скажите. Только скажите! Чего вы хотите? — Чего я хочу? — переспросил Глокта и тоже наклонился вперед, как заговорщик. — Да. К чему вы клоните? Чего вы хотите? Хорнлах уже хитро улыбался. «Как ни странно, но тебе не удастся выкупить себя». — Я хочу, чтобы мне вернули мои зубы. Улыбка купца стала таять. — Я хочу, чтобы мне вернули мою ногу. Хорнлах сглотнул. — Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь. Узник побледнел как мертвец. — У вас этого нет? Что ж, возможно, меня удовлетворит ваша голова на колу. У вас нет ничего для меня, несмотря на ваши глубокие карманы. Хорнлах дрожал мелкой дрожью. «С хвастовством покончено? С торговлей тоже? Тогда можно начинать». Глокта взял лежавший перед ним лист бумаги и прочел первый вопрос. — Ваше имя? — Послушайте, инквизитор, я… Иней ахнул по столу кулаком, и Хорнлах съежился на стуле. — Отвечай на вопрос, мать твою! — рявкнул ему в лицо Секутор. — Гофред Хорнлах, — всхлипнул купец. — Хорошо, — кивнул Глокта. — Вы являетесь старшим членом гильдии торговцев шелком? — Да, да! — Фактически одним из помощников магистра Каулта? — Вы и сами знаете, что да! — Верно ли, что вы вместе с другими торговцами шелком составили заговор, чтобы причинить ущерб интересам его величества короля? Верно ли, что вы наняли убийцу, чтобы умышленно лишить жизни десятерых подданных его величества? Верно ли, что вам отдал соответствующее распоряжение сам магистр Костер дан Каулт, глава гильдии торговцев шелком? — Нет! — завопил Хорнлах голосом, визгливым от ужаса. «Это не тот ответ, который нам нужен». Глокта взглянул на практика Инея. Огромный белый кулак врезался в живот купца; тот тихо охнул и сполз набок. — Вы знаете, моя мать держит собак, — сказал Глокта. — Собак! — прошипел Секутор в ухо задыхающегося купца, подпихивая его обратно на сиденье. — Она их очень любит. Учит их проделывать всевозможные штуки. — Глокта выпятил губы. — Вы знаете, как дрессируют собак? Дыхание еще не вернулось к Хорнлаху, он сидел, пошатываясь на стуле, со слезящимися глазами, не способный говорить. «Это стадия рыбы, внезапно вытащенной из воды. Рот открывается и закрывается, но звука нет». — Повторение, — произнес Глокта. — Повторение, повторение и повторение. Вы должны заставить собаку проделать трюк сотню раз, а потом начать сначала. Повторение — вот корень дрессировки. А если вы хотите, чтобы собака лаяла по вашему сигналу, вы должны использовать хлыст. Я хочу, чтобы вы полаяли для меня, Хорнлах, перед открытым советом. — Вы спятили! — прохныкал купец, обводя их взглядом. — Вы все сумасшедшие! Глокта обнажил пустые десны. — Если вам угодно. Если это вам поможет. — Он снова взглянул на бумагу в своей руке. — Ваше имя? Узник сглотнул. — Гофред Хорнлах. — Вы являетесь старшим членом гильдии торговцев шелком? — Да. — Фактически одним из помощников магистра Каулта? — Да! — Верно ли, что вы вместе с другими торговцами шелком составили заговор, чтобы причинить ущерб интересам его величества короля? Верно ли, что вы наняли убийцу, чтобы умышленно лишить жизни десятерых подданных его величества? Верно ли, что вам отдал соответствующее распоряжение сам магистр Костер дан Каулт, глава гильдии торговцев шелком? Хорнлах в отчаянии обвел взглядом пространство вокруг себя. Иней смотрел на него, и Секутор смотрел на него. — Ну? — настаивал Глокта. Купец закрыл глаза. — Да, — прошептал он. — Что-что? — Да! Глокта улыбнулся. — Превосходно. Итак, скажите мне… Ваше имя?
Чаепитие и месть
— Прекрасная страна, не правда ли? — сказал Байяз, оглядывая холмистую равнину по обеим сторонам дороги. Копыта лошадей неторопливо стучали по мягкой земле, их размеренный звук противоречил тревожному настроению Логена. — Разве? — Ну, страна, конечно, суровая — для тех, кто не знает ее законов. Непокорная и ничего не прощающая. Но в ней есть особое благородство. — Первый из магов обвел рукой вокруг себя, с удовольствием вдыхая холодный воздух. — В ней есть честность, цельность. Лучшая сталь — не та, что сияет ярче всех. — Он обернулся на Логена, мягко покачиваясь в седле. — Уж ты-то должен знать. — Я не могу сказать, что вижу здесь что-то красивое. — А что же ты видишь? Логен обежал взглядом крутые травянистые склоны, где чередовались пятна осоки и бурого утесника, серые скалы и группы деревьев. — Я вижу хорошее место для сражения, — ответил он. — При условии, что ты придешь сюда первым. — Правда? Как это? Логен указал на бугристую вершину неподалеку: — Если разместить лучников там, на утесе, их не будет видно с дороги, а в этих скалах можно спрятать пехоту. Легковооруженных воинов можно оставить на склонах, чтобы заманить врага дальше, на крутые вершины. — Он кивнул в сторону колючих зарослей, покрывавших нижнюю часть склона. — Надо подождать, пока они пройдут немного вперед, а как только начнут продираться через кусты, накрыть их стрелами. Никому мало не покажется: сверху лучники стреляют быстрее и дальше, стрелы вонзаются глубже. Они разобьют строй противника. Когда враги доберутся до скал, они будут вымотаны как собаки, и их дух ослабеет. Вот тогда и пора нападать. Отряд карлов внезапно появится из-за этих камней — свежие бойцы, полные сил, азартные, вопящие как черти. Логен сощурил глаза, рассматривая склон холма. Ему доводилось и участвовать в таких внезапных атаках, и отражать их. В обоих случаях воспоминания не были приятными. — Если у них все же останутся силы на сопротивление, конники вон в тех деревьях закончат дело. Когда на тебя неожиданно налетают несколько отборных воинов — это страшная штука. Враги обратятся в бегство. Но поскольку к тому времени они устанут, то не сумеют бежать быстро. Значит, можно будет захватить пленных, а пленные — это выкуп или по меньшей мере враги, которых легко убить. Здесь будет побоище или победа, достойная хорошей песни. Зависит от того, на чьей стороне окажешься. Вот что я здесь вижу. Байяз улыбнулся, кивая головой в такт медленному движению своей лошади, и заметил: — Кажется, Столикус сказал, что если место сражения не станет военачальнику лучшим другом, оно станет его худшим врагом? — Я никогда не слышал о таком человеке, но он был совершенно прав. Здесь хорошее место для битвы при условии, что ты придешь сюда первым. Прийти первым — вот в чем штука. — Именно так. Впрочем, войска у нас все равно нет. — Спрятать среди этих деревьев нескольких всадников проще, чем большой отряд, — отозвался Логен и искоса глянул на волшебника. Тот беззаботно покачивался в седле, ссутулив плечи, наслаждаясь приятной прогулкой на природе. — Я не думаю, что Бетод последует твоему совету. К тому же у нас с ним много старых счетов. Затронуто самое больное его место — гордость. Он захочет мести. Он захочет ее очень сильно. — Ах да, месть. Это ведь самое распространенное развлечение у вас на Севере. Похоже, оно вам никогда не надоедает. Логен хмуро оглядел окрестные деревья, скалы, складки в склонах долины и множество мест, где можно укрыться. — Скоро в этих холмах появятся люди, и они будут искать нас. Маленькие отряды опытных воинов, хорошо вооруженные, на хороших лошадях, знающие местность. Теперь, когда Бетод покончил со всеми своими врагами, на Севере не осталось недоступных для него мест. Может быть, они уже ждут нас вон там. — Логен указал на группу скал возле дороги. — Или в тех зарослях, или вон в тех. Они могут быть где угодно. Малахус Ки, ехавший впереди с вьючной лошадью, нервно огляделся по сторонам. — Это тебя пугает? — спросил Байяз. — Меня все пугает, и хорошо, что так. Страх — хороший друг для того, за кем охотятся: до этих пор он сохранял мне жизнь. Лишены страха мертвые, а я не жажду присоединиться к ним. В библиотеку Бетод тоже пошлет людей. — Ах да, помню — чтобы сжечь мои книги, и так далее. — Это тебя пугает? — Не особенно. На камнях у ворот начертано слово Иувина, а это не такая вещь, чтобы ею можно было пренебречь. Даже теперь. Никто, замысливший насилие, не сможет подойти к ним близко. Представляю себе, как люди Бетода будут блуждать вокруг озера под дождем, пока у них не кончится еда, и удивляться: как странно, почему же они не могут найти такую большую вещь, как библиотека?.. Так что, — весело сказал волшебник, скребя свою бороду, — я предпочитаю сосредоточиться на нашем собственном положении. Как ты думаешь, что произойдет, если нас схватят? — Бетод нас убьет, причем самым жестоким способом, какой только придумает. Если, конечно, ему не придет в голову проявить милосердие, предостеречь нас и отпустить на свободу. — Но это не кажется особенно вероятным. — В точности так я и подумал. Лучшее, что мы можем сделать, — это добраться до Белой реки и попытаться перейти в Инглию, положившись на удачу и на то, что нас никто не заметит, — проговорил Логен. Он не любил полагаться на удачу, и само это слово оставило у него во рту плохой привкус. Он задрал голову, глядя в покрытое облаками небо. — Для нас было бы хорошо, если бы погода испортилась. Хороший ливень укрыл бы нас. Небеса поливали Логена целыми неделями, однако теперь, когда дождь был очень нужен, отказывались выдавить из себя даже каплю. Малахус Ки смотрел на спутников через плечо, его глаза были большими и круглыми от тревоги. — Не стоит ли нам попытаться ехать быстрее? — Да, может быть, — сказал Логен, гладя шею своей лошади, — но это утомит лошадей. Не исключено, что вскоре нам понадобится скорость. Можно было бы прятаться днем и ехать по ночам, но тогда мы рискуем заблудиться. Лучше ехать как сейчас. Двигаться медленно и надеяться, что нас не увидят. — Он нахмурился, бросив взор на вершину скалы. — Что нас уже не увидели. Байяз хмыкнул. — Тогда, пожалуй, сейчас самое лучшее время сказать тебе. Эта ведьма Кауриб не была и вполовину такой дурой, какой я пытался ее выставить. У Логена упало сердце. — Вот как? — Да. Несмотря на ее раскраску, золотые побрякушки и болтовню насчет дальних окраин Севера, она знает свое дело. «Долгий взгляд», так это называется. Фокус не новый, но действенный. Она наблюдает за нами с тех пор, как мы с ней расстались. — Она знает, где мы находимся? — Более чем вероятно, что она знает, когда мы выехали и в каком направлении движемся. — Это сводит наши шансы на нет. — Да, я тоже так думаю. — Черт! Логен уловил какое-то движение среди деревьев слева от себя и схватился за рукоять меча. Пара птиц поднялась в воздух и взмыла в небеса. Он подождал, чувствуя, как отчаянно колотится сердце. Ничего. Он опустил руку. — Надо было убить их, пока у нас была возможность. Всех троих. — Но мы этого не сделали, а теперь поздно. — Байяз внимательно посмотрел на Логена. — Если они действительно поймают нас, каков твой план действий? — Бежать. И надеяться, что наши лошади окажутся быстрее.— А этот? — спросил Байяз. От резкого ветра деревья не спасали: он задувал в долину и заставлял пламя костра метаться. Малахус Ки сгорбился и плотнее закутался в одеяло. Сосредоточенно наморщив лоб, он вглядывался в короткий стебелек, что держал перед ним Байяз. — М-м-м… — Это было уже пятое растение, и несчастный ученик до сих пор сумел назвать правильно только одно из них. — Это, кажется… э-э… ильеф? — Ильеф? — эхом откликнулся волшебник. Его лицо не давало никакого намека на то, верен ли ответ. Во всем, что касалось ученика, он был безжалостен, как сам Бетод. — Ну да… наверное. — Едва ли. Ученик закрыл глаза и испустил тяжкий вздох, пятый за этот вечер. Логен искренне ему сочувствовал, но ничем не мог помочь. — Урсилум, так это называется на древнем языке, — сказал маг. — Круглолистный вид. — Вот-вот, конечно, урсилум, это все время вертелось у меня на языке! — Ну, если название у тебя на языке, то полезные свойства растения тоже должны быть неподалеку, не так ли? Ученик сощурил глаза и с надеждой устремил взгляд вверх, в ночное небо, словно искал ответ среди звезд. — Оно помогает… при ломоте в суставах? — Нет, определенно нет. Боюсь, твои суставы будут по-прежнему беспокоить тебя. — Байяз медленно повернул стебелек между пальцами. — У урсилума нет полезных свойств. Во всяком случае, мне о них не известно. Это просто трава. И он бросил его в кусты. — Просто трава, — повторил Ки, качая головой. Логен вздохнул и потер усталые глаза. — Прошу прощения, мастер Девятипалый, мы, кажется, утомили тебя? — В чем здесь смысл? — спросил Логен, простирая вперед ладони. — Кому какое дело, как называется ни на что не годная трава? Байяз улыбнулся. — Справедливый вопрос. Малахус, расскажи нам, в чем здесь смысл? — Если человек хочет изменить мир, сначала он должен понять его. — Ученик сыпал словами, словно читал наизусть; он явно радовался тому, что знает ответ на этот вопрос. — Кузнец должен изучить законы металлов, плотник — законы дерева, иначе их работа не многого стоит. Низшая магия необузданна и рискованна, ибо она исходит с другой стороны, а черпать силу из нижнего мира опасно. Маг укрощает магию знанием и так творит высокое искусство. Но, подобно кузнецу или плотнику, он должен стремиться изменять лишь то, что понимает. С каждой новой частицей знания его могущество возрастает. Поэтому маг стремится узнать все, чтобы понимать мир в целостности. Дерево крепко лишь настолько, насколько крепки его корни, а знание — корень могущества. — Можешь не говорить — думаю, это Иувиновы «Основы высокого искусства». — Самые первые строки, — кивнул Байяз. — Прости, если мои слова тебе не понравятся, но я живу в этом мире уже больше тридцати лет и до сих пор не понимаю ничего из того, что со мной происходило. Познать мир целиком? Понимать все, что в нем есть? Вот так задачка! Маг рассмеялся: — Да, задача, разумеется, совершенно неосуществимая. Чтобы по-настоящему понять одну-единственную травинку, потребуется целая жизнь на ее изучение, а мир постоянно меняется. Вот почему мы, как правило, специализируемся на чем-то одном. — И что выбрал ты? — Огонь, — сказал Байяз, беззаботно глядя в пламя костра, отблески которого плясали на его лысине. — Огонь, и силу, и волю. Но даже в избранных мной областях после долгих лет исследований я все равно остаюсь начинающим. Чем больше ты узнаешь, тем больше понимаешь, как мало знаешь. Однако усилие само по себе стоит того. Знание есть корень могущества. — Значит, если у вас достаточно знаний, то вы, маги, можете все, что угодно? Байяз нахмурился. — Существуют определенные пределы. И существуют определенные правила. — Вроде первого закона? Учитель и ученик одновременно подняли головы, чтобы взглянуть на Логена. — Насчет того, что запрещается говорить с бесами, правильно? — уточнил тот. Ки явно позабыл о том, что говорил в бреду, и раскрыл рот от изумления. Байяз прищурился, глядя на Девятипалого с едва уловимым подозрением. — Ну что же… Да, это так, — промолвил первый из магов. — Запрещено прикасаться к другой стороне непосредственно. Первый закон должен выполняться всеми без исключений. Равно как и второй. — А это что такое? — Запрещено поедать человеческую плоть. Логен приподнял бровь. — Вы, волшебники, имеете дело с интересными вещами, — заметил он. — О, ты и не представляешь себе, — улыбнулся Байяз. Он повернулся к ученику, протягивая тому бугристый бурый корень. — А теперь, мастер Ки, не будешь ли так добр сказать мне, как это называется? Логен не мог не ухмыльнуться про себя: растение он знал. — Давай, давай, мастер Ки, мы не можем ждать всю ночь, — продолжал волшебник. Логен не мог больше видеть страдания ученика. Он наклонился поближе, делая вид, что поправляет палкой огонь, кашлянул, чтобы замаскировать свои слова, и тихо шепнул Малахусу: — Вороний коготь. Байяз сидел довольно далеко, а ветер по-прежнему шелестел в листве деревьев, так что маг никоим образом не мог услышать подсказки. Ки сыграл роль отлично. Он продолжал вглядываться в корень, наморщив лоб, словно бы в глубоком размышлении. Наконец он предположил: — Может быть, это вороний коготь? Байяз поднял бровь. — Хм, а ведь и правда. Отлично, Малахус! Не расскажешь ли, как его используют? Логен кашлянул еще раз. — Лечат раны, — прошептал он, рассеянно глядя в кусты и прикрыв рот ладонью. Может быть, он не так много знал о растениях, но в вопросе о ранах у него богатый опыт. — Кажется, он хорошо лечит раны, — медленно проговорил Ки. — Превосходно, мастер Ки! Это действительно вороний коготь, и им действительно лечат раны. Я очень рад видеть, что в конце концов мы все же продвинулись вперед. — Он покашлял, прочищая горло. — Однако мне любопытно, почему ты выбрал именно это имя. Вороньим когтем его называют только к северу от гор. Я никогда не учил тебя такому названию. Интересно, с кем из тех краев ты знаком? — Он перевел взгляд на Логена. — Ты никогда не думал о том, чтобы избрать своим поприщем магические искусства,мастер Девятипалый? Возможно, у меня освободится место ученика. — Он снова посмотрел на Ки, сузив глаза. Малахус повесил голову. — Виноват, мастер Байяз. — Тогда, может быть, ты помоешь нашу посуду? Возможно, эта задача более соответствует твоим дарованиям. Ки нехотя сбросил с плеч одеяло, собрал грязные миски и побрел через кусты к ручью. Байяз наклонился над котелком, висевшим на огне, и принялся сыпать в бурлящую воду какие-то высушенные листья. Колеблющийся огонь костра освещал его лицо снизу, вокруг лысой головы клубился пар. Пожалуй, в конечном счете он все же выглядел вполне подходящим для своей роли. — Что это у тебя? — спросил Логен, протягивая руку за своей трубкой. — Какое-нибудь колдовство? Магическое зелье? Еще одно великое произведение высокого искусства? — Это чай. — Что? — Листья одного растения, которые заваривают в воде. В Гуркхуле чай считается немалой роскошью. — Маг налил немного варева в чашку. — Не желаешь попробовать? Логен подозрительно потянул носом. — Пахнет носками. — Ну как угодно. — Байяз покачал головой и снова уселся у огня, обхватив дымящуюся чашку обеими ладонями. — Но ты упускаешь возможность насладиться одним из величайших даров природы. — Он сделал глоток и удовлетворенно причмокнул. — Успокаивает ум, придает силы телу. Чашка хорошего чая поможет справиться почти с любой проблемой. Логен забил в трубку комок чагги. — Любой? А как насчет топора в черепушке? — Да, это исключение, — с улыбкой признал Байяз. — Скажи мне, мастер Девятипалый, откуда столь кровавая вражда между тобой и Бетодом? Разве ты не сражался за него много раз? Почему он так ненавидит тебя? Логен помолчал, затянулся дымом из трубки, выдохнул его. — Есть причины, — сухо сказал он. Старые раны еще не затянулись, и Логену не хотелось бередить их. — Ага, есть причины. — Байяз заглянул в свою чашку. — А как насчет твоих причин? Разве ваша вражда не обоюдная? — Возможно. — Тем не менее ты согласен ждать? — Приходится. — Что ж, ты очень терпелив для северянина. Логен вспомнил Бетода, его омерзительных сыновей и множество хороших людей, которых они убили ради своей выгоды. Которых он убил ради их выгоды. Вспомнил шанка, и свою семью, и развалины деревни на морском побережье. Вспомнил погибших друзей. Он поцокал языком и уставился в огонь. — Я в свое время сводил счеты с людьми, — проговорил он, — но в итоге получал только новые поводы для вражды. Месть порой доставляет удовольствие, но это роскошь. Она не накормит тебя, не укроет от дождя. Чтобы сражаться с врагами, мне нужна поддержка друзей, а их у меня не осталось. Надо смотреть правде в глаза. Прошло то время, когда мои планы простирались дальше, чем необходимость прожить день и не умереть. Байяз рассмеялся, поблескивая глазами в свете костра. — Что тут смешного? — спросил Логен, передавая ему трубку. — Не обижайся, но ты бесконечный источник сюрпризов. Совершенно не то, чего я ожидал. Ты настоящая загадка! — Я? — Ну конечно! Девять Смертей! — прошептал волшебник, широко раскрывая глаза. — Что за ужасную славу ты заслужил, мой друг! Каких только историй про тебя не рассказывают! У тебя кошмарное имя. Матери пугают им детей! Логен промолчал — здесь трудно было возразить. Байяз не спеша затянулся и выпустил длинную струйку дыма. — Вспоминаю тот день, когда принц Кальдер нанес нам визит, — сказал он. Логен хмыкнул: — Предпочитаю поменьше думать о нем. — Я тоже, но в данном случае меня заинтересовало не его поведение, а твое. — Мое? Не могу припомнить, чтобы я сделал хоть что-то. Байяз ткнул чубуком трубки через костер, указывая на Логена. — Ах, но ведь именно это я и имею в виду! Я знавал многих воинов — и простых солдат, и военачальников, и наемников всех видов. Великий воин должен действовать быстро и решительно — собственными руками или посредством своего людей, — поскольку тот, кто бьет первым, чаще всего бьет и последним. Поэтому человек на войне в конечном счете начинает полагаться на низшие инстинкты: всегда и на все отвечает насилием, становится гордым и жестоким. — Байяз передал трубку обратно Логену. — Но что бы ни говорили люди, ты не таков. — Многие не согласились бы с тобой. — Возможно, но факт остается фактом: Кальдер оскорбил тебя, а ты ему не ответил. Ты хорошо понимаешь, когда тебе следует действовать, и действовать быстро, а когда следует воздержаться. Это говорит о сдержанности и расчетливом уме. — Может быть, я просто испугался. — Кого, Кальдера? Брось! Ты ничуть не испугался Скейла, а он гораздо более неприятный тип. С другой стороны, ты прошел сорок миль с моим учеником на спине — это говорит о смелости и сострадании. Редчайшее сочетание! Насилие и сдержанность, расчетливость и сострадание. К тому же ты умеешь говорить с духами. Логен приподнял бровь: — Это случается редко, и только когда никого рядом нет. Речи духов скучны и далеко не так приятны для меня, как твои. — Ха, это верно. Духи мало что могут сказать людям, насколько я понимаю. Хотя сам я с ними никогда не разговаривал, у меня нет такого дара. В наши дни не многие им обладают. — Байяз сделал еще глоток из своей чашки, поглядывая на Логена поверх ее краешка. — Пожалуй, я не припомню никого, кроме тебя. Малахус выбрался из леса, спотыкаясь и дрожа от холода. Он поставил мокрые миски на землю, схватил одеяло, плотно закутался в него и с надеждой воззрился на дымящийся над огнем котелок. — Это чай? Байяз не ответил на его вопрос. Он продолжал: — Скажи мне, мастер Девятипалый… До сих пор ты ни разу не спросил меня, зачем я за тобой посылал и чего ради мы блуждаем по горам Севера, подвергая опасности наши жизни. Это кажется мне странным. — Ничего странного. Я не хочу знать. — Не хочешь? — Всю жизнь я хотел узнать ответ на множество вопросов. Что находится по ту сторону гор? О чем думают мои враги? Каким оружием они станут со мной драться? Кому из друзей я могу доверять? — Логен пожал плечами. — Знание, может быть, и корень могущества, но чем больше я узнавал, тем больше у меня оказывалось проблем. — Он снова пососал свою трубку, но она уже прогорела. Логен выколотил пепел на землю. — Какова бы ни была твоя цель, я постараюсь помочь тебе. Но я не хочу ничего об этом знать раньше времени. Я до смерти устал сам принимать решения, они никогда не бывают верными. Неведение — сладчайшее лекарство, говаривал мой отец. Я не хочу знать. Байяз смотрел на него во все глаза. Впервые Логен видел на лице первого из магов удивление. Малахус Ки робко кашлянул. — А я бы хотел знать, — вымолвил он, с надеждой глядя вверх на своего учителя. — Конечно, — проворчал Байяз. — Но тебе не позволено спрашивать.
Было около полудня, когда все пошло наперекосяк. Логен уже стал надеяться, что им повезет, что они доберутся до Белой реки и протянут еще неделю. В какой-то момент он успокоился и расслабился. К несчастью, именно этот момент и повлиял на развитие событий. Без сомнений, засада была устроено очень толково. Враги тщательно выбрали место и обвязали тканью копыта своих коней, чтобы заглушить звук. Если бы рядом был Тридуба, тот бы заметил опасность — он имел исключительную способность мгновенно видеть местность и оценивать обстановку. Ищейка с его неповторимым нюхом учуял бы врага. Однако ни того ни другого здесь не было. От мертвых помощи не жди. Три всадника затаились за крутым поворотом дороги: хорошо вооруженные воины в крепких доспехах. Лица грязные, но оружие вычищено, и все трое — ветераны. Тот, что справа, был коренастым и мощным, почти без шеи. Слева — высокий и костлявый, с маленькими жестокими глазками. На обоих надеты круглые шлемы и поношенные кольчуги, в руках — длинные копья, готовые к бою. Их вожак ссутулился в седле с небрежностью искушенного наездника. Он кивнул Логену. — Девятипалый! Бринн! Девять Смертей! Как рад снова тебя видеть! — Привет, Черноногий, — пробормотал Логен, натягивая на лицо дружелюбную улыбку. — Вид твоего лица тоже согрел бы мое сердце, если бы все сложилось по-другому. — Но все так, как оно есть. Пока старый воин говорил, взгляд его медленно перемещался от Байяза к Ки, от Ки к Логену, изучая их оружие или отмечая отсутствие такового, чтобы выработать план действий. Менее умный противник дал бы им возможность уравновесить шансы, но Черноногий был названным и не был глупцом. Он остановил взгляд на руке Логена, медленно ползущей вдоль тела к рукояти меча, и спокойно покачал головой. — Не надо этих штучек, Девять Смертей. Ты сам видишь — ты у нас в руках. — И он кивнул на деревья за спиной Логена. Сердце Девятипалого дрогнуло: еще двое всадников появились сзади и теперь рысцой подъезжали к ним, окончательно захлопывая ловушку. Обернутые тканью копыта лошадей не издавали почти ни звука, соприкасаясь с мягкой землей возле дороги. Логен пожевал губу. Черноногий прав, черт его побери. Четверо всадников съехались, их копья покачивались, лица были холодны, умы сосредоточены на поставленной задаче. Малахус Ки глядел на них испуганными глазами, его лошадь пятилась назад. Байяз благодушно улыбался, словно здесь собрались старые добрые друзья. Логен бы не отказался от толики самообладания волшебника, поскольку его собственное сердце колотилось, а во рту стоял кислый привкус. Черноногий двинул своего коня вперед, даже не притронувшись к поводьям; одной рукой он сжимал рукоятку секиры, другая спокойно лежала на колене. Он был искусным и прославленным наездником — вот как бывает, когда теряешь все пальцы на ногах после обморожения. Конечно, ездить верхом быстрее, но когда дело касалось схватки, Логен предпочитал, чтобы его ноги твердо стояли на земле. — Будет лучше, если вы пойдете с нами, — произнес старый воин. — В любом случае лучше. Логен едва ли мог согласиться, но ситуация сложилась не в его пользу. Возможно, Байяз прав и у меча действительно есть голос, но копье — чертовски удобная вещь: можно проткнуть человека, не слезая с коня. И вокруг Логена сомкнулись четыре копья. Его поймали — с численным перевесом, врасплох и с неподходящим для обороны оружием. Сейчас надо выиграть время в надежде, что найдется какой-нибудь выход. Логен прокашлялся, изо всех сил стараясь ничем не выдать свой страх, и сказал: — Никогда бы не подумал, что ты сможешь помириться с Бетодом, Черноногий. Кто угодно, только не ты. Старый воин почесал свою длинную спутанную бороду. — Ну, сказать по правде, я сделал это одним из последних. Но в конце концов и я преклонил колени, как все остальные. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, однако так уж случилось. Лучше отдай мне меч, Девятипалый. — А как же Старик Йоль? Неужели и он кланяется Бетоду? Или ты нашел хозяина, который тебе больше по душе? Черноногий нисколько не обиделся на насмешку, но внезапно стал печальным и усталым. — Йоль мертв. Будто ты не знаешь! Почти все мертвы. Бетод не тот хозяин, который мне по душе. Тем более его сыновья. Никому не нравится лизать толстую задницу Скейла или тощую — Кальдера, ты и сам должен это понимать. А теперь отдай мне твой меч, время идет, а нам еще далеко ехать. Мы успеем обо всем поговорить, когда ты будешь без оружия. — Йоль мертв? — Ну да. Он вызвал Бетода на поединок. Ты что, не слышал? — с подозрением проговорил Черноногий. — Наводящий Ужас покончил с ним. — Наводящий Ужас?.. — Где же ты был, сидел в пещере? — Можно сказать и так. Что еще за Наводящий Ужас? — Я не знаю, что это такое. — Черноногий наклонился с седла и сплюнул в траву. — Я слышал, что он вообще не человек. Говорят, ведьма Кауриб выкопала его из-под горы. Как знать? Так или иначе, он теперь бьется за Бетода на поединках, и он еще хуже того, что был до него, — не в обиду будет сказано. — Никаких обид, — отозвался Логен. Человек без шеи подвинулся ближе. Даже слишком близко: наконечник его копья маячил в футе-другом от Логена. Достаточно близко, чтобы Логен смог за него ухватиться… Может быть. — Старик Йоль был сильный воин. — Да уж. Поэтому мы и шли за ним. Но это не принесло ему добра. Наводящий Ужас забил его — измочалил, как какую-нибудь собаку. Он оставил его в живых, если это можно так назвать, чтобы мы могли поучиться на его ошибке; впрочем, Йоль не прожил долго. Большинство наших преклонили колени сразу после этого — те, кому приходилось думать о женах и сыновьях. Не было смысла медлить. Там, высоко в горах, еще осталось несколько человек, не склонившихся перед Бетодом: этот безумец-лунопоклонник Круммох-и-Фейл со своими горцами и еще кое-кто. Но их не много. И Бетод уже строит планы на их счет. — Черноногий протянул к нему большую мозолистую ладонь. — Отдай мне меч, Девять Смертей. Только левой рукой, прошу тебя, медленно-медленно и без фокусов. Так будет лучше. Итак, вот оно. Больше времени нет. Логен обхватил тремя пальцами левой руки рукоять меча, чувствуя прикосновение холодного металла к ладони. Наконечник копья коренастого подвинулся еще ближе. Высокий несколько расслабился, уверенный, что добыча у них в руках, и его копье было направлено в воздух, без цели. Трудно сказать, что делали те двое позади. Желание обернуться было почти непереносимым, но Логен заставил себя глядеть прямо вперед. — Я всегда уважал тебя, Девятипалый, хотя мы были на разных сторонах. Я не питаю к тебе вражды. Но Бетод хочет мести, он одержим ею, а я поклялся ему служить. — Черноногий печально поглядел в глаза Логена. — Жаль, что это вынужден сделать я. Как бы то ни было, мне жаль. — И мне, — пробормотал Логен. — Мне тоже жаль, что это ты. — Он медленно вытащил меч из ножен. — Как бы то ни было. И он выбросил вперед руку, впечатав эфес меча Черноногому в лицо. Тяжелый металл с хрустом врезался в зубы, старый воин испустил вопль и повалился с седла спиной вперед; секира вылетела из его руки и с лязгом упала на дорогу. Логен тут же схватился за древко копья коренастого воина, чуть пониже наконечника. — Беги! — рявкнул он Малахусу. Но ученик только глядел на него во все глаза, тупо моргая. Человек без шеи с силой рванул копье к себе, чуть не выдернув Логена из седла, но тот держал крепко. Он откинулся назад, привстав на стременах, и высоко поднял меч над головой. Противник широко раскрыл глаза, отнял одну руку от копья и инстинктивно поднял ее вверх. Логен со всей силы опустил меч. К его изумлению, меч оказался необыкновенно острым. Клинок отрубил коренастому руку возле самого локтя, затем вонзился в плечо, прошел сквозь мех и кольчугу и рассек тело до живота почти надвое. Кровь ливнем хлынула на дорогу, брызги летели в морду коню Логена. Скакун не был обучен для сражения, он пятился, брыкался и бил копытом от ужаса. Логен отчаянно старался удержаться в седле. Краем глаза он заметил, что Байяз шлепнул по крупу лошадь Малахуса, и та рванула с места, унося болтающегося в седле ученика. Вьючная кобыла во весь опор скакала следом. Затем все смешалось: лягающиеся и фыркающие животные, лязг и скрежет металла, проклятия и вопли. Битва. Ощущение знакомое, но от этого не менее устрашающее. Логен вцепился правой рукой в повод, пытаясь совладать с брыкающейся лошадью, и отчаянно размахивал мечом над головой — скорее чтобы напугать своих врагов, чем причинить им вред. В любой миг он ожидал толчка и мучительной боли, когда копье пронзит его насквозь, а затем земля встанет дыбом и ударит в лицо. Он видел, как Ки с Байязом скачут прочь по дороге, а их нагоняет высокий воин с копьем наперевес. Он видел, как Черноногий переворачивается и встает, сплевывая кровь и нашаривая секиру. Он видел, как те двое, что были сзади, стараются справиться со своими лошадьми и бессмысленно машут копьями. Он видел, как тело человека, которого он только что убил, разваливается на две половины и медленно валится с седла, заливая кровью глинистую почву. Логен вскрикнул, когда острие копья воткнулось ему сзади в плечо; его швырнуло вперед, и он чуть не перелетел через голову лошади. Затем он осознал, что перед ним открытая дорога, а он еще жив. Логен пришпорил коня, и тот ринулся вперед, отбрасывая копытами грязь в лица преследователей. Девятипалый перебросил меч в правую руку, при этом чуть не выронил поводья и не упал на дорогу. Он подвигал плечом: рана, похоже, оказалась не слишком глубокой, он по-прежнему вполне мог действовать рукой. — Я еще жив. Еще жив… Дорога мелькала под ним, ветер жег глаза. Он нагонял высокого воина — обмотанные тканью копыта теперь замедляли бег лошади, скользившей на глинистой почве. Логен изо всех сил сжал рукоять своего меча, занося его над спиной высокого. Его враг резко повернул голову, но было слишком поздно. Раздался гулкий звон металла о металл, меч врезался в шлем, оставив на нем глубокую вмятину, и высокий вылетел из седла. Его нога застряла в стремени, и голова два раза ударилась о дорогу, прежде чем он высвободился и покатился по траве, переворачиваясь снова и снова, болтая руками и ногами. Его лошадь, потерявшая всадника, не остановилась и лишь скосила глаза на Логена, когда тот проскакал мимо нее. — Еще жив… Логен посмотрел через плечо: Черноногий снова вскочил в седло и теперь несся галопом вслед за ним, подняв секиру над головой, а его спутанные волосы развевались по ветру. С ним были двое оставшихся копейщиков, изо всех сил понукавших коней, но преследователей уже отделяло от него некоторое расстояние. Логен расхохотался. Кажется, ему удалось оторваться! Он махнул мечом в сторону Черноногого, въезжая в лес у края долины. — Я еще жив! — завопил он во весь голос… И тут его лошадь осадила так внезапно, что Логен чуть не слетел на землю. Если бы он не обхватил рукой шею коня, то не сумел бы удержаться. Только вновь усевшись в седло, он увидел, в чем дело — и дело весьма неприятное. Поперек дороги было навалено несколько древесных стволов с обрубленными ветками, а их заточенные под острыми углами комли торчали наружу во все стороны. Перед засекой стояли еще два карла в кольчугах, держа копья наизготовку. Даже лучший из наездников не смог бы преодолеть такой барьер, а Логен не был лучшим. Байяз и его ученик пришли к тому же выводу и смирно остановились перед баррикадой. Лицо старика было озадаченным, лицо юноши — просто испуганным. Логен крепче сжал меч и без особой надежды огляделся, всматриваясь в деревья в поисках выхода. Он заметил еще людей. Лучники — один, двое, трое — медленно подползали с обеих сторон к дороге, держа наготове стрелы и натянув тетиву. Логен повернулся в седле, но Черноногий и двое его соратников были уже близко — значит, в ту сторону не убежать. Они осадили лошадей в нескольких шагах от Логена, вне досягаемости его меча. Плечи Девятипалого опустились. Охота закончена. Черноногий наклонился и сплюнул кровь на дорогу. — Все, Девять Смертей, дальше ты не уедешь. — Забавно, — проговорил Логен, глядя на свой длинный серый клинок, забрызганный красным. — Все это время я сражался за Бетода против тебя, а теперь ты сражаешься за него против меня. Похоже, мы вечно воюем друг против друга, а он выходит победителем. Забавно. — Да, — буркнул Черноногий, шевеля окровавленными губами. — Забавно. Однако никто не смеялся. Лица Черноногого и его карлов были суровы как смерть, Ки, судя по его виду, был готов расплакаться. Только Байяз почему-то сохранял свое обычное благодушие. — Ладно, Девятипалый, слезай с коня, — сказал Черноногий. — Бетод хочет получить тебя живым, но согласен и на мертвого, если нет другого выхода. Ну же! Слезай! Логен прикинул, сумеет ли сбежать после того, как сдастся. Вряд ли Черноногий совершит еще одну ошибку. Скорее всего, за уже оказанное сопротивление пленника до полусмерти запинают ногами или перебьют ему колени. Потом пленных скрутят, словно животных на убой. Логен представил себе, как он валяется на камнях, замотанный длиннейшей цепью, а Бетод улыбается и глядит на него с трона. Кальдер и Скейл при этом будут смеяться и колоть беспомощного врага чем-нибудь острым. Логен посмотрел вокруг. Он увидел холодные острия стрел, холодные наконечники копий и холодные глаза людей, целившихся в него. Положение безвыходное. — Ну хорошо, ты выиграл. Логен бросил меч на землю острием вперед. Он хотел, чтобы клинок вонзился в землю вертикально, покачиваясь взад-вперед, но меч повалился в грязь. Такой уж сегодня неудачный день. Логен медленно перекинул ногу через седло и спрыгнул на дорогу. — Так-то лучше. Теперь остальные, — сказал Черноногий. Ки немедленно соскочил с лошади и остановился, нервно поглядывая на Байяза, однако маг не спешил. Черноногий нахмурился и приподнял секиру: — Ты тоже, старик! — Я предпочитаю ехать верхом. Логен вздрогнул: так отвечать нельзя. Теперь Черноногий в любую минуту может отдать приказ, после которого зазвенит тетива и первый из магов рухнет на дорогу, пронзенный стрелами. Возможно, с той же безумной улыбкой на мертвом лице. Но приказ так и не был отдан. Байяз обошелся без тайных слов, без странных заклинаний, без загадочных жестов — лишь воздух у его плеча задрожал, как бывает над поверхностью земли в жаркий день, и Логен ощутил странное тянущее чувство в животе. А потом деревья вокруг взорвались стеной жгучего, ослепительного, добела раскаленного пламени. Стволы лопались, ветки ломались с оглушительным треском, выбрасывая клубы сияющего пламени и раскаленного пара. Горящая стрела взвилась высоко в воздух над головой Логена, и после этого лучников не стало — они испарились в раскаленной печи. Потрясенный и испуганный, Логен отступил назад, кашляя и задыхаясь. Он поднял руку к лицу, чтобы защитить его от обжигающего жара. Над баррикадой вздымались огромные сгустки пламени и разлетались ослепительные искры. Двое людей, стоявших рядом, теперь бились в конвульсиях на земле, окутанные жадными огненными языками. Их вопли терялись в оглушительном реве. Кони топтались и крутились на месте, храпя от дикого ужаса. Черноногий снова оказался на земле, пылающая секира вылетела из его руки, а лошадь споткнулась и рухнула на него сверху. Одному из копейщиков пришлось еще тяжелее: конь сбросил всадника прямо в стену пламени возле дороги. Отчаянный вопль быстро умолк. Второй пока устоял. К его счастью, он был в перчатках: каким-то чудом не выпустил из рук пылающее древко копья. Как ему хватило присутствия духа ринуться в атаку, когда вокруг бушует пламя, Логен так и не понял. В бою случаются странные вещи. Копейщик выбрал своей целью Ки и с ревом понесся на него, нацелив пылающее копье ему в грудь. Безмозглый ученик стоял столбом, беспомощный и словно прикованный к месту. Логен налетел на него всем корпусом, подняв кверху меч, так что Ки покатился через дорогу и закрыл руками голову. Потом Девятипалый повернулся и вслепую рубанул по ногам лошади, проносившейся мимо. Клинок вырвался из его пальцев и улетел прочь, а отсеченное конское копыто ударило в раненое плечо, и Логен свалился в грязь. Он задохнулся, пылающий мир бешено вращался вокруг. Впрочем, его удар все же возымел действие: через несколько шагов подрубленные передние ноги лошади подогнулись, она споткнулась, беспомощно пронеслась еще немного вперед и рухнула в пламя, где и исчезла вместе с всадником. Логен поискал взглядом свой меч. Вихрь обратившихся в пепел листьев хлестал вдоль дороги, жег лицо и руки. Жар наваливался, словно огромная тяжесть, выжимая пот из пор. Логен нащупал окровавленную рукоять меча и схватил ее израненными пальцами, затем поднялся, шатаясь и издавая бессмысленные вопли ярости, хотя сражаться было больше не с кем. Стена пламени пропала так же внезапно, как появилась, оставив Логена кашлять и моргать глазами в клубящемся дыму. Наступившая после этого рева тишина казалась абсолютной, легкий ветерок — ледяным. На месте деревьев остался широкий круг обугленных расщепленных пней, словно они горели несколько часов. Баррикада превратилась в оседающую груду пепла и черных головешек. Два трупа лежали поодаль, распластанные на земле, и в них с трудом можно было опознать людей: они обгорели до самых костей. Почерневшие наконечники копий валялись на дороге, древки исчезли бесследно. От лучников не осталось ничего — они стали сажей, которую ветер разнес по лесу. Малахус Ки неподвижно лежал лицом вниз, закрыв руками голову, а позади него распростерлась на боку лошадь Черноногого. Одна нога животного тихо подергивалась, остальные уже не двигались. — Ну вот и все, — произнес Байяз. Его тихий голос заставил Логена подпрыгнуть, Почему-то он ожидал, что здесь больше никогда не раздастся ни единого звука. Первый из магов перекинул ногу через седло и соскользнул на дорогу. Его лошадь стояла спокойно и послушно; за все время она ни разу не двинулась с места. — Что ж, мастер Ки, теперь ты видишь, чего можно достигнуть, если прилежно изучать растения? Байяз говорил спокойно, но руки его дрожали. Дрожали сильно. Он выглядел изможденным, больным, старым, словно десять миль тащил на себе груженую повозку. Логен уставился на него, покачиваясь взад-вперед и бессильно опустив руку с мечом. — Значит, вот это и есть искусство? Его голос звучал очень тихо и как будто издалека. Байяз вытер пот с лица. — В некотором роде. Не сказать, что очень утонченное. Но… — Маг ткнул носком сапога обгорелое тело. — Северяне не оценили бы утонченность. — Он скривился, потер запавшие глаза и взглянул вдоль дороги. — Куда, черт возьми, подевались кони? Логен услышал хрип павшей лошади Черноногого. Он побрел к ней, споткнулся, упал на колени, встал и снова пошел. Его плечо пульсировало от боли, левая рука онемела, ободранные пальцы кровоточили, но Черноногому было еще хуже. Гораздо хуже. Он лежал, опираясь на локти, его ноги придавила упавшая лошадь, руки обгорели и превратились в сплошные раздувшиеся раны. На залитом кровью лице застыло выражение глубочайшего изумления. Он безуспешно пытался выбраться из-под лошадиного бока. — Проклятье, ты убил меня, — прошептал Черноногий, глядя на свои изуродованные руки. — Со мной покончено. Я никогда не смогу вернуться назад. А даже если бы смог, зачем мне возвращаться? — Он безрадостно хохотнул. — Бетод теперь не так милостив, как раньше. Убей меня сейчас, пока не пришла боль. Так будет лучше. Он обмяк и снова опустился на дорогу. Логен посмотрел на Байяза, но от того не приходилось ждать помощи. — Я не силен в целительстве, — резко сказал маг, оглядывая круг выжженных пней. — Я уже говорил тебе: как правило, мы специализируемся на чем-то одном. Он прикрыл глаза и наклонился, опершись ладонями о колени и тяжело дыша. Логен подумал о каменных плитах пола в зале у Бетода; о двух принцах, что смеются и тычут в пленника острыми предметами. — Ладно, — пробормотал он и поднял меч. — Ладно. Черноногий улыбнулся ему: — Ты прав, Девятипалый. Я не должен был становиться на колени перед Бетодом. Никогда. Пусть бы он провалился вместе со своим Наводящим Ужас. Лучше бы я сражался до последнего и умер в горах. Это было бы честно. Но я устал от сражений. Ты ведь понимаешь меня? — Понимаю, — буркнул Логен. — Я тоже устал. — Так и есть, — проговорил Черноногий, глядя ввысь, в серое небо. — С меня хватит. Так что, пожалуй, я это заслужил. Все честь по чести. — Он поднял подбородок. — Ну, ладно. Давай, парень, заканчивай. Логен поднял меч. — Я рад, что это сделаешь ты, Девятипалый, — просипел Черноногий сквозь сжатые зубы. — Как бы то ни было. — А я не рад. Логен рубанул клинком. Обгорелые пни еще тлели, над ними вились дымки, но воздух значительно похолодел. Логен чувствовал во рту вкус крови. Возможно, он прикусил язык в разгар схватки, а может быть, то была чужая кровь. Он швырнул меч на землю. Клинок отскочил и загромыхал, кропя грязь красными каплями. Ки на некоторое время потрясенно застыл, потом перегнулся пополам, и его вырвало прямо на дорогу. Логен опустил взгляд на обезглавленный труп Черноногого. — Он был хороший человек. Лучше меня. — История сплошь завалена мертвыми телами хороших людей. — Байяз неловко опустился на колени, подобрал меч и вытер клинок о куртку Черноногого, потом поднял голову и прищурился, глядя на дорогу сквозь пелену дыма. — Надо двигаться дальше. Пока не появились другие. Логен посмотрел на свои окровавленные ладони, медленно поворачивая их перед глазами. Это его руки, вне всякого сомнения. Вот отсутствующий палец… — Ничего не изменилось, — пробормотал он сам себе. Байяз выпрямился, отряхивая грязь с коленей. — А когда что-нибудь менялось? — Он протянул меч Логену эфесом вперед. — Полагаю, он тебе еще понадобится. Логен посмотрел на клинок: он был чистым и тускло-серым, точно таким же, как всегда. В отличие от самого Девятипалого, на мече после сегодняшней жестокой работы не появилось ни царапины. Логен не хотел брать его в руки. Никогда. Но все-таки взял.
Часть 2
На самом деле жизнь — это битва не между хорошим и плохим, а между плохим и наихудшим.Иосиф Бродский
На что похожа свобода
Острие лопаты вгрызалось в землю с резким звуком металла, скребущего по камню. Слишком знакомый звук. Как ни старайся, лопата входила в грунт неглубоко, поскольку запеченная горячим солнцем почва была тверда как камень. Но ее не остановит твердость каменистой земли. Она вырыла за свою жизнь достаточно ям, и копать приходилось куда более твердую почву. Если ты выживаешь в бою, ты роешь могилы для мертвых товарищей. Последняя дань уважения — даже если ты совсем не уважала их. Ты копаешь как можно глубже, ты спихиваешь их туда и засыпаешь землей. Они гниют, и ты о них забываешь. Так было всегда. Она дернула плечом, лопатой выбрасывая из ямы очередную порцию песчаного грунта. Ее глаза проследили за полетом земли и маленьких камешков — как они рассыпаются в воздухе и падают на лицо одного из солдат. Глаз мертвеца смотрел на нее с осуждением. В теле другого торчал обломок ее стрелы, и несколько мух с ленивым жужжанием кружились вокруг лица покойника. Для него не будет погребения — только для ее людей. Этот мертвец и его жалкие приятели останутся лежать под безжалостным солнцем. Стервятникам тоже нужна еда. Лезвие лопаты со свистом рассекло воздух и вонзилось в почву. Еще одна горсть земли рассыпалась в полете. Она распрямилась, вытерла пот с лица, прищурилась и посмотрела на небо. Солнце палило прямо над головой, высасывало из пыльной земли последнюю влагу, высушивало кровь на камнях. Она посмотрела на две вырытые могилы. Оставалась еще одна. Скоро она закончит, закидает этих троих дураков землей, немного отдохнет и пустится в дорогу. Другие придут за ней очень скоро. Она воткнула лопату в землю, взяла мех с водой и вытащила пробку. Сделав несколько глотков теплой жидкости, она позволила себе роскошь вылить немножко воды в чумазую руку и плеснуть себе на лицо. Смерть хотя бы положила конец беспрерывным ссорам из-за воды. Теперь ее хватит на всех. — Воды… — прохрипел солдат, лежавший возле скалы. Как ни удивительно, он еще не умер. Стрела не поразила его в сердце, но все же он был убит — только не так быстро, как предполагалось. Он сумел доползти до самой скалы, но его путь закончен. Камни вокруг него покрылись слоем темной крови. Жара и стрела скоро довершат дело, каким бы крепким ни был этот человек. Она не испытывала жажды, но воды оставалось вдоволь, а ей не унести все с собой. Она сделала еще несколько глотков и пролила воду, так что струйки потекли по шее. Редкое удовольствие здесь, в Бесплодных землях, — лить воду. Сверкающие капли рассыпались по сухой земле, превращаясь в темные пятна. Она плеснула еще немного на лицо, облизала губы и взглянула на солдата. — Пощады… — прошептал тот, прижимая одну руку к груди в том месте, где торчала стрела, и из последних сил вытягивая другую. — Пощады? Ха! — Она заткнула мех пробкой и бросила его возле могилы. — Разве ты не знаешь, кто я? Она ухватилась за черенок лопаты и снова вонзила острие в землю. — Ферро Малджин! — раздался голос позади нее. — Я знаю, кто ты! Более чем нежелательный оборот событий. Она снова взмахнула лопатой, лихорадочно соображая. Ее лук лежал на земле возле первой выкопанной могилы, чуть-чуть дальше, чем можно дотянуться. Она выбросила из ямы немного земли, чувствуя, как ее покрытые потом плечи покалывает от невидимого присутствия. Она взглянула на умирающего солдата: тот смотрел куда-то за ее спину, что давало хорошее представление о том, где стоял вновь прибывший. Она снова вонзила острие лопаты в землю, затем отпустила ее и прыгнула в сторону от ямы. Перекатилась по земле, схватила посередине броска свой лук, наложила стрелу, натянула тетиву — все одним плавным движением. Шагах в десяти от нее стоял старик. Он не сделал ни шага вперед, при нем не было никакого оружия. Он просто стоял и глядел на нее с благожелательной улыбкой. Она выпустила стрелу. Надо сказать, что Ферро стреляла из лука убийственно метко. Десять мертвых солдат могли бы подтвердить это — шестеро погибли от ее стрел, и она не промахнулась ни разу. Она никогда не промахивалась с близкого расстояния, как бы поспешно ни делался выстрел, и легко убивала людей, стоявших в десять раз дальше от нее, чем этот улыбающийся старый гад. Однако сейчас она промахнулась. Стрела как будто свернула в сторону посреди полета. Может, одно из перьев оказалось плохо прилажено, но все-таки здесь было что-то не то. Старик даже не дрогнул. Он стоял и улыбался в точности там же, где прежде, а стрела прошла в нескольких дюймах от него и улетела дальше вниз по склону. Это дало им всем время обдумать ситуацию. Старик был весьма странный. Очень смуглый, черный как уголь — значит, он пришел с далекого Юга, с той стороны огромной голой пустыни. Подобное путешествие требовало больших усилий, и Ферро нечасто доводилось видеть людей, проделавших его. Старый южанин был высокий и тощий, с длинными жилистыми руками, в простой накидке. На его запястьях виднелось множество необычных браслетов, темных и светлых, поблескивавших на яростном солнце и закрывавших половину предплечья. Его седые волосы обрамляли щеки, как масса серых ниток, и доходили до самого пояса, острый подбородок покрывала серая щетина. Большой мех для воды висел у него на груди, а на ремне возле пояса болталась связка кожаных мешочков. И все. Никакого оружия. В этом и заключалась самая большая странность, ведь в позабытых богом Бесплодных землях бродят лишь те, кто в бегах, и те, кто послан за ними. И те и другие должны быть хорошо вооружены. Это не гуркхульский солдат и не какой-нибудь проходимец, охочий до денег, назначенных за ее голову. Это не бандит, не беглый раб. Тогда кто же он? И зачем пришел сюда? Несомненно, он явился за ней. Возможно, он один из тех. Едок. Кто еще станет бродить по Бесплодным землям без оружия? Она и не подозревала, как сильно они хотят заполучить ее. Старик стоял неподвижно, лишь улыбаясь ей. Она медленно потянулась за другой стрелой, и его глаза проследили за этим движением без малейшей обеспокоенности. — Ей-богу, нет необходимости, — неторопливо проговорил он низким голосом. Она наложила стрелу на лук. Старик не двинулся с места. Она пожала плечами и тщательно прицелилась. Старик продолжал улыбаться, словно у него нет ни единой заботы в жизни. Она выпустила стрелу, и та снова просвистела мимо, на этот раз с другой стороны, и улетела вниз вдоль склона холма. Один раз промахнуться возможно, нужно это признать, но два раза подряд? Здесь что-то не так. Если Ферро и умела в жизни что-нибудь, то именно убивать. Это единственное, что она умела. Старый дурак должен был уже лежать, пронзенный насквозь, и проливать последние капли крови в каменистую почву. Но он по-прежнему спокойно стоял и улыбался, словно бы говорил: «Ты умеешь меньше, чем тебе кажется. Я умею больше, чем ты». Это ужасно раздражало. — А ты кто такой, старая сволочь? — Меня называют Юлвей. — Сойдет и «старая сволочь»! Она швырнула лук на землю и уронила руки вдоль тела так, что правую старик видеть не мог. Незаметное движение запястьем — и из рукава в ждущую ладонь скользнул кривой нож. Есть много способов убить человека, и если один не сработал, нужно попробовать другой. Ферро была не из тех, кто оставляет дело после первой неудачи. Юлвей неторопливо двинулся к ней, шлепая босыми ногами по камням и тихо позвякивая браслетами. Она вдруг поняла, что это тоже странно: если он издает такой шум при каждом движении, как ему удалось неслышно подкрасться? — Чего ты хочешь? — Я хочу помочь тебе. Он подошел еще ближе, почти на расстояние вытянутой руки, и остановился, широко улыбаясь ей. Надо сказать, что с ножом Ферро была стремительной, как змея, и вдвое более смертоносной. Это мог бы подтвердить последний из убитых солдат. Клинок мелькнул сияющим размазанным пятном, направленный силой и яростью Ферро. Если бы старик стоял там, где она думала, его голова уже отлетела бы от туловища. Но Юлвея там не было. Он оказался на шаг левее того места. Она бросилась на противника с боевым воплем, вогнав сверкающее острие в его сердце. Однако нож пронзил воздух. Старик снова очутился на прежнем месте, неподвижный и улыбающийся. Очень странно. Ферро обошла его кругом: обутые в сандалии ноги шаркают в пыли, левая рука описывает круги в воздухе, правая крепко сжимает рукоять ножа. Ей следовало быть осторожной — в это дело явно замешана магия. — Не стоит так злиться. Я пришел, чтобы помочь. — Провались твоя помощь! — прошипела она. — Но ты нуждаешься в ней, и сильно. Они идут за тобой, Ферро. Солдаты рассеяны по всем холмам. Много солдат. — Я убегу от них. — Их слишком много. Ты не сможешь убежать. Она кивнула на мертвые тела: — Тогда я скормлю их стервятникам. — Не в этот раз. Они пришли не одни. Им помогают. — На слове «помогают» он совсем приглушил свой низкий голос. Ферро нахмурилась. — Жрецы? — спросила она. — Да, и кое-что еще. — Он широко раскрыл глаза. — Едок, — прошептал он. — Они хотят захватить тебя живьем. Император желает устроить урок для всех остальных. Он задумал выставить тебя на всеобщее обозрение. Она фыркнула: — Поимела бы я вашего императора! — Я слышал, ты уже это сделала. Она зарычала и снова подняла нож, но это больше был не нож. В ее руке шипела змея, смертоносная змея с раскрытой пастью, готовая укусить. Ферро швырнула ее на землю и наступила ногой на голову твари — однако нога наткнулась на нож. Клинок резко хрустнул и сломался. — Они поймают тебя, — сказал старик. — Поймают и перебьют тебе ноги молотами на городской площади, чтобы ты никогда больше не смогла убежать. А потом тебя разденут догола и с выбритой головой проведут по улицам Шаффы, посадив задом наперед на осла. Люди будут выстраиваться вдоль улиц и кричать тебе оскорбления. Она нахмурилась и посмотрела на него, но Юлвей не остановился. — Они посадят тебя в клетку перед дворцом. Ты будешь сидеть там и жариться на горячем солнце, пока не умрешь с голоду. А тем временем добрые горожане Гуркхула будут дразнить тебя, плевать и швырять навоз через прутья решетки. Возможно, они напоят тебе мочой, если повезет. А когда ты наконец умрешь, они оставят тебя гнить, и мухи сожрут тебя кусок за куском. Тогда все другие рабы увидят, на что похожа свобода, и поймут, что им лучше жить так, как они живут сейчас. Ферро это надоело. Пусть приходят солдаты, а вместе с ними едок. Она не умрет в клетке. Она перережет себе глотку, если дойдет до такого. С сердитой гримасой Ферро повернулась спиной к старику, схватила лопату и бешено принялась докапывать последнюю могилу. Вскоре яма была уже достаточно глубокой. Достаточно глубокой для того отребья, что будет в ней гнить. Ферро обернулась: Юлвей стоял на коленях возле умирающего солдата и поил его водой из своего меха. — Проклятье! — вскричала Ферро и зашагала к ним, крепко обхватив пальцами рукоять лопаты. При ее приближении старик поднялся на ноги. — Пощады… — прохрипел солдат, вытягивая руку. — Я тебе дам пощады! Кромка лопаты глубоко вонзилась в череп раненого. Его тело коротко дернулось и затихло. Ферро с победоносным видом обернулась к старику. Тот ответил ей печальным взглядом. В его глазах было нечто такое… Может быть, жалость? — Чего ты хочешь, Ферро Малджин? — Что? — Зачем ты это сделала? — Юлвей показал вниз на мертвое тело. — Чего ты хочешь? — Отмщения, — резко выплюнула она. — Отмщения всем подряд? Всему народу Гуркхула? Каждому мужчине, женщине и ребенку? — Всем! Старик оглядел валяющиеся вокруг трупы. — Тогда ты, должно быть, очень довольна сделанной работой. Она растянула губы в вымученной улыбке. — Да. Однако она не была довольна. Она не могла даже вспомнить, на что похоже это ощущение. Собственная улыбка казалась ей странной, неестественной и кривобокой. — И отмщение — это все, о чем ты думаешь каждую минуту каждого дня? Это твое единственное желание? — Да. — Причинить им боль? Убить их? Покончить с ними? — Да! — И ты ничего не хочешь для себя? Она помедлила и переспросила: — Что? — Для себя. Чего хочешь ты? Она с подозрением уставилась на старика, но ей в голову не пришло никакого ответа. Юлвей печально покачал головой: — Сдается мне, Ферро Малджин, ты осталась той же рабыней, какой была. И какой, видимо, останешься всегда. Он сел на камень, скрестив ноги. Какое-то мгновение она смотрела на него, сбитая с толку. Затем в ней опять вскипел гнев, горячий и утешительный. — Если ты пришел помочь, можешь помочь мне похоронить их! — Она показала на три окровавленные трупа, лежащие в ряд возле могил. — О нет. Это твоя работа. Она отвернулась от него, вполголоса бормоча ругательства, и двинулась в сторону своих бывших сотоварищей. Взяв труп Шебеда под мышки, она поволокла его к первой могиле. Его пятки прочертили в пыли две небольшие борозды. Добравшись до ямы, она скатила в нее тело. Следующим был Алюгай. На него просыпалась струйка сухой земли, когда он опустился на дно. Онаповернулась к телу Назара. Он был убит ударом меча поперек лица, и Ферро подумала, что это несколько облагородило его внешность. — На вид он кажется неплохим парнем, — заметил Юлвей. Ферро невесело рассмеялась. — Назар насильник, вор и трус. — Она смачно плюнула в мертвое лицо. Плевок мягко шлепнулся, разбрызгавшись по лбу. — Он самый худший из них троих. — Она посмотрела на могилы под своими ногами. — Хотя они все были дерьмом. — С хорошей компанией ты водишься. — Те, за кем идет охота, лишены роскоши выбирать себе товарищей. — Она взглянула на залитое кровью лицо Назара. — Ты берешь то, что дают. — Но если они так тебе не нравились, почему же ты не оставила их стервятникам, как других? — Юлвей обвел рукой тела солдат, валяющиеся на земле. — Своих надо хоронить. Так заведено с давних времен. Она ногой толкнула Назара в яму. Мертвец перекатился, задевая руками землю, и упал в могилу лицом вниз. Ферро схватила лопату и принялась наваливать каменистую почву на его спину. Она работала в молчании, капли пота выступали на ее лице и скатывались на землю. Юлвей наблюдал за ней, пока ямы одна за другой постепенно заполнялись. Еще три кучи грязи посреди пустыни. Она отшвырнула лопату, и та загремела среди камней, отскочив от одного из трупов. С тела поднялось маленькое жужжащее облачко черных мух, затем вернулось обратно. Ферро подняла свой лук со стрелами и закинула их за плечо, взяла мех с водой, бережно взвесила в руке и отправила туда же. Затем обыскала тела убитых. У одного из них — он походил на их лидера — имелся хороший изогнутый меч. Солдат даже не успел вытащить клинок, когда стрела воткнулась ему в глотку. Ферро взяла меч и испробовала, сделав несколько взмахов в воздухе. Он был очень хорош: отлично сбалансированный длинный клинок поблескивал смертоносной остротой, яркий металл на рукояти сверкал на солнце. Отыскался и кинжал в пару к мечу. Ферро взяла и то и другое, засунула их за пояс. Она обыскала другие тела, но у тех взять было почти нечего. Где могла, она вырезала из тел свои стрелы. Попалось несколько монет, и она выбросила их прочь. Деньги только добавили бы ей весу, а что купишь на них здесь, в Бесплодных землях? Грязь? Больше здесь ничего нет, а грязь бесплатная. У солдат нашлось немного еды, но ее не хватило бы даже на один день. Значит, поблизости есть другие люди. Скорее всего, их много и они недалеко. Значит, Юлвей говорил правду, но Ферро это безразлично. Она свернула на юг и двинулась вниз по склону холма, в направлении великой пустыни, оставив старика за спиной. — Не в ту сторону, — сказал он. Она остановилась и прищурилась, глядя на него в слепящем солнечном свете: — Разве солдаты не идут сюда? Глаза Юлвея заискрились. — Есть много способов сделать так, чтобы тебя не заметили. Даже здесь, в Бесплодных землях, — ответил он. Она взглянула на север поверх бесконечной безликой равнины, простиравшейся в той стороне. В направлении Гуркхула. Там не виднелось ни холмика, ни дерева, ни даже кустика на мили и мили. Спрятаться негде. — Не заметили? Даже едоки? Старик рассмеялся. — В особенности эти самонадеянные свиньи. Они и наполовину не такие умные, какими себя считают. Как, по-твоему, я добрался сюда? Я прошел прямо через них, посреди них, между ними! Я хожу, где хочу, и беру с собой тех, кого захочу. Она заслонила глаза ладонью и глянула в южном направлении. Пустыня простиралась в бесконечную даль. Ферро могла бы выжить здесь, среди пустошей, — с трудом, но могла. Но как не погибнуть там, в самом горниле, среди зыбучих песков и безжалостного жара? Старик, по-видимому, прочел ее мысли. — Там нет ничего, кроме бесконечных песков. Я однажды пересек их, это возможно. Но не для тебя. Он прав, черт его дери. Ферро была тощая и крепкая, словно тетива лука, но это означало только, что она сможет долго ходить кругами, прежде чем рухнет лицом в песок. Конечно, лучше умереть в пустыне, чем в клетке перед дворцом. Лучше, но ненамного. Ферро хотела жить. У нее еще оставались дела. Старик сидел со скрещенными ногами и улыбался. Кто он такой? Ферро не доверяла никому. Однако, если бы старик хотел сдать ее императору, он имел возможность ударить ее по голове, когда она копала, а не объявлять о своем присутствии. Он владел магией, она видела это сама, и хоть какой-то шанс — это лучше, чем ничего. Но чего он захочет взамен? Мир никогда ничего не давал Ферро даром и вряд ли даст сейчас. Она прищурилась. — Чего ты хочешь от меня, Юлвей? Старик засмеялся. Его смех уже сильно раздражал ее. — Скажем так: я собираюсь оказать тебе услугу. Потом, когда-нибудь позже, ты сможешь отплатить мне тем же. В этом ответе ужасно не хватало деталей, однако когда на кону твоя жизнь, выбирать не приходится. Ферро ненавидела саму мысль о необходимости подчиниться чьей-то воле, но сейчас, похоже, у нее не было выбора. Во всяком случае, если она хочет дожить до конца недели. — Хорошо. И что мы будем делать? — Мы должны дождаться наступления ночи. — Юлвей взглянул на изуродованные тела, разбросанные по земле, и сморщил нос. — Только, наверное, не здесь. Ферро пожала плечами и уселась на среднюю могилу. — Сойдет и здесь, — проговорила она. — Я не прочь посмотреть на стервятников.Ясное ночное небо усыпали яркие звезды, а воздух стал прохладным, даже холодным. Внизу, в расстилавшейся перед ними темной и пыльной долине, горели костры — изгибающаяся цепочка огней, словно прижимавшая их к краю пустыни. Ферро, Юлвей, десять трупов и три могилы попали в окружение на склоне. Завтра, как только первый свет просочится на высушенную равнину, солдаты погасят костры и осторожно поползут к холмам. И если Ферро останется здесь, ее наверняка убьют или, хуже того, захватят в плен. Она не сможет сражаться со столькими воинами в одиночку, даже если среди них нет едока. Как ни мучительно признавать это, но ее жизнь теперь находилась в руках Юлвея. Старик прищурился, глядя на звездное небо. — Пора, — сказал он. Они принялись карабкаться во тьме вниз по каменистому склону, осторожно выбирая путь между валунов и редких, низкорослых, полумертвых кустиков. На север, в сторону Гуркхула. Юлвей двигался на удивление быстро, и Ферро приходилось почти бежать, чтобы держаться рядом. Она не отрывала глаз от земли, выбирая, куда поставить ногу среди голых камней. Когда они достигли подножия холма, Ферро подняла глаза и увидела, что Юлвей ведет ее к левому крылу цепи, где больше всего костров. — Подожди, — прошептала она, хватая старика за плечо, и указала на правое крыло, где огни горели реже. Казалось, что легче проскользнуть там. — Как насчет того конца? Звездного света едва хватило, чтобы она смогла увидеть блеснувшие зубы улыбающегося Юлвея. — О нет, Ферро Малджин. Как раз там и находится большая часть солдат… и еще один наш друг. — Он даже не пытался понизить голос, и это заставляло ее нервничать. — Они ждут тебя именно с той стороны, если ты решишь отправиться на север. Впрочем, нет, они не ждут. Они думают, что ты скорее отправишься на юг умирать в пустыню, чем рискнешь быть пойманной. Так ты и поступила бы, не будь меня. Юлвей повернулся и двинулся прочь, а Ферро последовала за ним, затаив дыхание и пригибаясь к земле. Вскоре она увидела, что старик прав: у огня сидели люди, но костры располагались далеко друг от друга. Юлвей уверенно зашагал в самый конец левого крыла, где горели четыре костра и лишь возле одного грелись солдаты. Он не таился, его браслеты нежно позвякивали друг о друга, босые ноги громко шлепали по сухой земле. Они подошли настолько близко, что уже почти могли разглядеть лица троих солдат у костра. Юлвея могли заметить в любую минуту, в этом не было сомнений. Она зашипела, стараясь привлечь его внимание, и не сомневалась, что ее услышат. Юлвей обернулся, и в неярких отблесках огня Ферро увидела озадаченное выражение на его лице. — Что? — спросил он. Она вздрогнула, ожидая, что солдаты вскочат с мест. Но те продолжали болтать, не обращая на них внимания. Юлвей посмотрел на них и сказал: — Они не могут нас видеть и услышать, разве что ты начнешь кричать им прямо в уши. Мы в безопасности. Он повернулся и пошел дальше, огибая солдат по широкой дуге, и Ферро последовала за ним. Она по-прежнему держалась поближе к земле и двигалась тихо, как она привыкла. Когда они подошли ближе, Ферро начала различать отдельные слова из разговора солдат. Она замедлила шаг, прислушиваясь. Потом остановилась. Потом двинулась в направлении костра. Юлвей глянул через плечо. — Что ты делаешь? — спросил он. Ферро посмотрела на троих солдат: один здоровый и крепкий, явно ветеран, другой тощий, похожий на ласку, а третий — молодой парнишка с честным лицом, не особенно похожий на солдата. Их оружие лежало рядом, убранное в ножны, завернутое в тряпки, не готовое к бою. Она настороженно обошла вокруг них, прислушиваясь. — Говорят, у нее не все в порядке с головой, — шептал тощий молодому парню, стараясь его напугать. — Говорят, она замочила сотню людей, если не больше. И если ты смазливый, она сначала отрезает тебе яйца, пока ты еще жив, — он ухватил парня за мошонку, — и съедает их прямо на твоих глазах! — Ох, кончай молоть чепуху, — досадливо сказал здоровяк. — Она к нам даже близко не подойдет. — Он показал туда, где огни редели, и понизил голос до шепота. — Она пойдет к нему. Если ее вообще понесет в ту сторону. — Что ж, будем надеяться, что не понесет, — сказал молодой. — Лично я всегда говорил: живи сам и дай жить другим. Тощий нахмурился. — А как насчет тех добрых людей, которых она поубивала? Женщин и детей тоже, между прочим! Как насчет того, чтобы дать жить им? Ферро заскрипела зубами: насколько она помнила, она никогда не убивала детей. — Ну жалко их, конечно. Я и не говорю, что ее не надо ловить. — Молодой солдат нервно оглянулся. — Просто, может быть, будет лучше, если ее поймаем не мы. Ветеран хохотнул, но тощего такие слова не развеселили. — Ты что, струсил? — Нет! — сердито ответил парень. — Просто у меня есть жена и семья, они зависят от меня, и я не хочу умереть здесь, вот и все. — Он широко улыбнулся. — Мы ждем еще одного ребенка. Надеемся, на этот раз будет сын. Здоровяк кивнул: — Мой сын почти вырос. Дети растут так быстро. Их разговоры о детях, о семьях и надеждах заставили грудь Ферро сильнее сжаться от гнева. Почему им все это дано, а у нее нет ничего? Почему они и им подобные забрали у нее жизнь? Она вытащила кривой кинжал из ножен. — Что ты делаешь, Ферро? — зашипел Юлвей. Молодой солдат обернулся и спросил: — Вы ничего не слышали? Здоровяк рассмеялся: — Кажется, я слышал, как ты обделался. Тощий закудахтал от смеха, паренек смущенно улыбнулся. Ферро подкралась и встала прямо за его спиной. Она находилась в футе или двух от солдата, ярко освещенная пламенем костра, однако ни один из солдат даже не взглянул на нее. Она занесла кинжал. — Ферро! — закричал Юлвей. Парень вскочил на ноги и принялся вглядываться в темную равнину, прищурившись и наморщив лоб. Он глядел Ферро прямо в лицо, но как будто сквозь нее. Она чувствовала, как пахнет у него изо рта. Лезвие кинжала поблескивало на расстоянии дюйма или еще меньше от его заросшего щетиной горла. Сейчас. Сейчас самое время. Она могла быстро убить его, а потом достать и двух остальных, прежде чем успеют поднять тревогу. Она знала, что способна на это. Они расслабились, а она всегда наготове. Сейчас самое время. Однако ее рука не двинулась. — С чего ты поднял задницу? — спросил ветеран. — Там ничего нет. — Могу поклясться, я что-то слышал, — ответил молодой солдат, по-прежнему глядя прямо в лицо Ферро. — Погоди-ка! — вскричал тощий, вскакивая на ноги и показывая пальцем. — Да вон же она! Прямо перед тобой! Ферро застыла, уставившись на него распахнутыми глазами, но через мгновение и он, и здоровяк разразились хохотом. Молодой солдат смущенно взглянул на них, повернулся к костру и сел на место. — Ну, мне показалось, будто я что-то услышал, вот и все. — Там никого нет, — махнул рукой здоровяк. Ферро медленно попятилась. Ее подташнивало, рот был полон кислой слюны, в голове стучала кровь. Она сунула кинжал обратно в ножны, повернулась и побрела прочь. Юлвей молча шел за ней. Когда огни костров и звуки голосов растворились в темноте, она остановилась и опустилась на жесткую землю. Вдоль пустынной равнины задувал холодный ветер, он бросал в лицо едкую пыль, но Ферро ничего не замечала. Ненависть и гнев на время иссякли, оставив после себя пустоту, которую было нечем заполнить. Ферро чувствовала опустошение, холод, слабость и одиночество. Она обхватила себя руками, медленно покачиваясь взад и вперед с закрытыми глазами. Однако темнота не приносила утешения. Затем она почувствовала, как на ее плечо легла рука старика. В обычном состоянии она бы увернулась, сбросила его руку, убила бы его, если б смогла. Однако сейчас вся сила покинула Ферро. Она подняла голову, моргая. — От меня ничего не осталось. Что я такое? — Она приложила руку к груди, почти не чувствуя ее. — У меня ничего нет внутри. — Хм-м… Странно, что ты так говоришь. — Юлвей улыбнулся, глядя вверх на звездное небо. — А я-то как раз начал думать, что, возможно, у тебя внутри все же есть нечто, достойное спасения.
Королевское правосудие
Дойдя до площади Маршалов, Джезаль сразу понял: что-то не так. Здесь никогда не бывало так людно во время заседаний открытого совета. Торопливо проходя сквозь толпу — Джезаль немного опаздывал и запыхался после долгой тренировки, — он поглядывал на хорошо одетых господ, чьи голоса были приглушенными, а лица — напряженными и ожидающими. Он приближался к Кругу лордов, с тревогой поглядывая на стражников, стоявших по бокам инкрустированных дверей. Однако солдаты выглядели точно так же, как обычно, тяжелые забрала скрывали все чувства. Джезаль прошел через переднюю, где яркие гобелены слегка колыхались на сквозняке, проскользнул во внутренние двери и вышел в просторное прохладное помещение за ними. Шаги отдавались дробным эхом от золоченого купола, когда он поспешно спускался по проходу к высокому столу. Под высоким окном стоял Челенгорм, чье лицо окрасили разноцветное лучи света, пропущенного сквозь витражное стекло. Офицер хмурился, глядя на скамью, установленную в одном конце зала заседаний. Вдоль основания она была обнесена металлической оградой. — Что происходит? — спросил его Джезаль. — Ты что, не слышал? — Пониженный до шепота голос Челенгорма выдавал его возбуждение. — Хофф дал понять, что сегодня обсуждается какой-то очень важный вопрос. — А именно? Инглия? Северяне? Здоровяк покачал головой: — Не знаю, но скоро сами все услышим. Джезаль нахмурился. — Я не люблю сюрпризы. — Его взгляд опустился на загадочную скамью. — А это для чего? Тут огромные двери распахнулись, и в проход хлынул поток советников. Все как обычно, подумал Джезаль, разве что люди чуть более сосредоточенны: младшие сыновья, наемные представители… и тут у него перехватило дыхание. Впереди толпы шел высокий человек, чья роскошная одежда выделялась даже среди нарядов вельмож. На плечах у него лежала тяжелая золотая цепь, на лице застыло недовольное выражение. — Сам лорд Брок! — прошептал Джезаль. — Да, а вон лорд Ишер. — Челенгорм кивнул на степенного пожилого человека, шедшего чуть позади Брока. — И Хайген с Барезином. Что-то серьезное, не иначе! Джезаль глубоко втянул в себя воздух, глядя, как четверо могущественнейших дворян Союза рассаживаются в переднем ряду. Никогда прежде в открытом совете не собиралось столько народа, как сейчас. На полукруглых скамьях для советников едва ли нашлось бы свободное место. С галереи для публики, расположенной высоко над головами сановников, вниз смотрело множество взволнованных лиц. Наконец и Хофф шумно ворвался в двери и начал спускаться по проходу. Он пришел не один. Справа от него словно бы плыл над землей высокий, стройный и горделивый человек в безупречно белом длинном одеянии, с копной белоснежных волос: архилектор Сульт. Слева шел, слегка согнувшись и тяжело опираясь на палку, другой человек в черной с золотом мантии, с длинной седой бородой: верховный судья Маровия. Джезаль не верил глазам. Три члена закрытого совета! Здесь! Челенгорм поспешил к своему месту, увидев, что писцы уже выгружают на полированную поверхность стола книги для записей и стопки бумаг. Лорд-камергер упал на свое место и немедленно послал за вином. Глава инквизиции его величества скользнул в высокое кресло сбоку от него, тихо улыбаясь про себя, а верховный судья Маровия медленно опустился в другое, не переставая хмуриться. Возбужденный шепот в зале повысился на тон, на лицах магнатов в переднем ряду появилось угрюмое и подозрительное выражение. Оповеститель занял позицию перед столом; на сей раз это был не обычный пышно разодетый болван, а смуглый бородатый человек с могучей грудью. Он высоко поднял жезл и ударил им об пол так, что мог бы поднять мертвых из могил. — Я объявляю, что собрание открытого совета Союза начинается! — проревел он. Гул толпы постепенно сошел на нет. — На сегодняшнее утро у нас имеется только один вопрос, — объявил лорд-камергер, сурово озирая собрание из-под нависших бровей. — И этот вопрос подлежит королевскому правосудию! — В зале зашумели приглушенные голоса. — Он касается королевской лицензии на торговлю в городе Вестпорт. Шум усилился: недовольный шепот, беспокойное ерзанье благородных задов по скамьям, знакомый скрип перьев по толстым страницам. Джезаль увидел, как брови лорда Брока сошлись к переносице, а углы рта лорда Хайгена опустились вниз. Похоже, вопрос им не понравился. Лорд-камергер хмыкнул и отхлебнул вина, пережидая, пока оживление в зале стихнет. — Однако моей компетенции недостаточно, чтобы говорить об этом деле… — Вот именно! — резко отозвался лорд Ишер. Он озабоченно ерзал на своем месте в переднем ряду. Хофф пригвоздил его взглядом к креслу. — И поэтому я вызвал сюда человека, владеющего всей информацией! Мой коллега из закрытого совета — архилектор Сульт. — Открытый совет предоставляет слово архилектору Сульту! — прогремел оповеститель. Глава королевской инквизиции грациозно спустился по ступеням помоста и вышел на каменные плиты перед рядами зрителей. Он благосклонно улыбался повернувшимся к нему сердитым лицам. — Господа, — начал он неспешно, мелодичным голосом, сопровождая свои слова округлыми движениями рук, — в течение последних семи лет, после нашей славной победы над Гуркхулом, эксклюзивная королевская лицензия на торговлю в городе Вестпорте находилась в руках достопочтенной гильдии торговцев шелком. — И они вполне справлялись со своим делом! — выкрикнул лорд Хайген. — Они выиграли для нас войну! — заревел Барезин, ударив мясистым кулаком по скамье рядом с собой. Послышались выкрики: — Отличная работа! — Да, отличная! Архилектор кивал, выжидая, пока шум стихнет. — Действительно, отличная работа, — проговорил он, легкой танцующей походкой вышагивая по плитам пола; скрипящие перья писцов подхватывали его слова и переносили их на бумагу. — Не могу отрицать. Они отлично справлялись! Он внезапно развернулся — полы белой мантии резко взметнулись в воздух, — и его лицо исказилось в жестокой гримасе. — Они отлично справлялись с уклонением от королевских налогов! — вскричал он. Собрание ахнуло от неожиданности. — Они отлично попирали королевские законы! Новый вздох толпы, более громкий. — Они отлично замышляли государственную измену! Разразилась буря: члены совета протестующе закричали и замахали руками, сбрасывая на пол бумаги. Пепельно-серые лица глядели вниз с галереи для публики, раскрасневшиеся делегаты орали и бушевали на скамьях перед высоким столом. Джезаль оглядывался по сторонам, не уверенный, верно ли он расслышал. — Да как ты смеешь, Сульт! — ревел лорд Брок вслед архилектору, который уже с шелестом поднимался обратно по ступеням помоста. Легкая улыбка так и не сошла с его губ. — Мы требуем доказательств! — орал лорд Хайген. — Мы требуем справедливости! — Королевского правосудия! — раздавались крики с задних рядов. — Вы обязаны предъявить нам доказательства! — раздался крик Ишера на фоне стихающего шума. Архилектор поправил свою мантию и плавным точным движением опустился в кресло, так что тонкая материя одеяния окутала его стройное тело. — Именно это я и намереваюсь сделать, лорд Ишер, — отозвался он. На маленькой боковой двери отодвинулся тяжелый засов, пробудив в зале гулкое эхо. Послышался шорох: лорды и их доверенные лица оборачивались, вставали с мест, прищуривались, пытаясь разглядеть, что происходит. На галерее для публики люди в нетерпении перевешивались через парапет, рискуя свалиться вниз. В зале воцарилась тишина. Джезаль сглотнул. Из-за двери раздались скребущие, постукивающие, лязгающие звуки, и из темноты появилась странная и зловещая процессия. Занд дан Глокта шел первым: как всегда хромая и тяжело опираясь на трость, но с высоко поднятой головой и искривленной беззубой усмешкой на изможденном лице. За ним тащились три человека, скованные одной цепью за запястья и босые ноги; с лязгом и звоном узники продвигались к высокому столу. Они были выбриты наголо и обряжены в рубища из бурой мешковины. Одежда кающихся. Одежда сознавшихся изменников. Первый поминутно облизывал губы, взгляд его метался из стороны в сторону, глаза были белыми от ужаса. Второй, более приземистый и плотный, спотыкался, подволакивал левую ногу и горбился; рот его был полуоткрыт. Джезаль заметил, как с его губы свесилась тонкая нитка розовой слюны, оторвалась и упала на каменные плиты. Третий — болезненно худой, с огромными темными кругами вокруг глаз — моргал и озирался вокруг, хотя явно ничего не соображал. Джезаль сразу узнал человека, замыкавшего процессию: это был тот огромный альбинос, которого офицеры видели ночью на улице. Капитан переменил позу, перенеся вес тела с одной ноги на другую, и внезапно почувствовал себя неуютно. Теперь все поняли назначение скамьи. Трое узников тяжело опустились на нее, альбинос встал подле них на колени и защелкнул кандалы на металлической ограде, проходившей вдоль основания. В помещении стояла мертвая тишина. Все глаза были устремлены на хромого инквизитора и троих пленников. — Наше расследование началось несколько месяцев назад, — проговорил архилектор Сульт, всецело завладевший вниманием публики. — Это было довольно простое дело о неточностях в счетах… Я не буду утомлять вас деталями. — Он улыбнулся Броку, затем Ишеру, затем Барезину. — Я знаю, вы все очень занятые люди. Кто мог подумать, что незначительное дело приведет нас вот к этому? Кто мог предположить, что корни измены проникли так глубоко? — Действительно, — нетерпеливо сказал лорд-камергер, поднимая взгляд от своего кубка. — Инквизитор Глокта, вам слово. Оповеститель снова стукнул жезлом в пол. — Открытый совет Союза предоставляет слово чрезвычайному инквизитору Занду дан Глокте! Калека вежливо подождал, пока затихнет скрип писцовых перьев. Он стоял перед советом, опираясь на трость, и его, похоже, ничуть не волновала серьезность ситуации. — Поднимись и встань лицом к открытому совету, — приказал он первому из заключенных. Запуганный человечек брякнул цепями и вскочил. Он снова принялся облизывать губы, глядя вытаращенными глазами на лица лордов в переднем ряду. — Ваше имя? — требовательно произнес Глокта. — Салем Реус. Джезаль почувствовал, как у него сжалось горло. Салем Реус? Да ведь он знал этого человека! Отец вел с Реусом дела, и одно время тот регулярно наносил визиты в их поместье! Джезаль рассматривал запуганного бритоголового изменника, и в его груди рос ужас. В памяти всплыл образ упитанного, хорошо одетого купца, всегда готового пошутить и посмеяться. Да, вне всяких сомнений, это он. На мгновение их взгляды встретились, и Джезаль с тревогой отвел глаза. Его отец разговаривал с преступником в собственной гостиной! Пожимал ему руку! Обвинение в измене подобно болезни — его можно подхватить, находясь с человеком в одной комнате! Взгляд капитана настойчиво притягивался к этому незнакомому и в то же время до ужаса знакомому лицу. Как он посмел стать изменником? — Вы являетесь членом достопочтенной гильдии торговцев шелком? — продолжал Глокта, делая ироническое ударение на слове «достопочтенной». — Да, был, — промямлил Реус. — Чем вы занимались в гильдии? Бритоголовый купец в отчаянии огляделся кругом. — Чем вы занимались? — требовательно переспросил Глокта, и в его голосе прозвучали жесткие нотки. — Я участвовал в заговоре, чтобы обмануть короля! — вскричал купец, ломая руки. По залу прошла волна потрясения. Джезаль сглотнул кислую слюну. Он увидел, что Сульт самодовольно ухмыляется через стол, глядя на верховного судью Маровию: лицо старика оставалось каменно-неподвижным, но кулаки, которые он держал на столе перед собой, были крепко стиснуты. — Я совершил измену! Ради денег! Я провозил контрабанду, давал взятки и приносил ложные клятвы… мы все делали это! — Все делали это! — со злобной усмешкой повторил Глокта, оглядывая собрание. — И если кто-нибудь из присутствующих сомневается, то у нас есть бухгалтерские книги, у нас есть документы, у нас есть цифры. В Допросном доме ими забита целая комната. Комната, доверху наполненная тайнами измены и лжи! — Он медленно покачал головой. — Печальное чтение, уверяю вас. — Я был вынужден это делать! — вопил Реус. — Меня заставили! У меня не было выбора! Хромой инквизитор мрачно посмотрел на аудиторию и проговорил: — Ну разумеется, вас заставили. Мы понимаем, что вы — всего лишь кирпич в здании чудовищных злодеяний. Недавно даже покушались на вашу жизнь, не так ли? — Да! Они пытались убить меня! — Кто пытался? — Вот этот человек! — провыл Реус срывающимся голосом, указывая дрожащим пальцем на узника, сидевшего рядом с ним, и отодвигаясь от него, насколько позволяла сковывающая их цепь. — Это он! Он! Звон кандалов сопровождался безумными взмахами руки, изо рта вылетали брызги слюны. Снова хлынул поток гневных голосов, еще громче прежнего. Джезаль увидел, как голова среднего узника поникла, тело качнулось набок, но гигант-альбинос ухватил его сзади и снова посадил прямо. — Проснитесь, мастер Карпи! — крикнул ему Глокта. Болтающаяся голова заключенного медленно поднялась. Незнакомое лицо, странно раздутое и сплошь испещренное оспинами. Джезаль с отвращением заметил, что у преступника не хватает четырех передних зубов. В точности как у Глокты. — Вы родом из Талина, не так ли? Того, что в Стирии? Человек кивнул — медленно, тупо, словно действительно наполовину спал. — Вам платят за то, чтобы вы убивали людей, верно? Тот снова кивнул. — И вас наняли убить десятерых подданных его величества, среди которых был сознавшийся изменник Салем Реус? Струйка крови медленно вытекла из носа преступника, глаза стали закатываться. Альбинос встряхнул его за плечо; Карпи пришел в себя и закивал, как пьяный. — Что стало с остальными девятью? Молчание. — Вы убили их, не так ли? Еще один кивок. Из горла узника донесся странный щелкающий звук. Глокта сурово обвел взглядом сосредоточенные лица советников. — Виллем дан Робб, таможенный чиновник: горло перерезано от уха до уха. — Он провел пальцем себе по шее, и какая-то женщина на галерее взвизгнула. — Солимо Сканди, торговец шелком: четыре ножевых ранения в спину. — Он выбросил в воздух четыре пальца и затем прижал их к своему животу, словно его тошнило. — Кровавый список можно продолжить. Все убиты ни за что — только лишь ради большого барыша… Кто тебя нанимал? — Он! — прохрипел убийца, поворачивая распухшее лицо к тощему человеку с остекленелыми глазами, что безвольно сидел на скамье рядом с ним, не вникая в происходящее действо. Глокта проковылял к нему, стуча тростью по плитам пола. — Ваше имя? — резко спросил он. Голова узника дернулась вверх, глаза сфокусировались на искаженном гримасой лице инквизитора. — Гофред Хорнлах! — без промедления ответил он дрожащим голосом. — Вы являетесь старшим членом гильдии торговцев шелком? — Да! — выкрикнул тот, моргая и бессмысленно глядя на Глокту. — Фактически вы один из помощников магистра Каулта? — Да! — Верно ли, что вы вместе с другими торговцами шелком участвовали в заговоре, имевшем целью причинить ущерб интересам его величества короля? Верно ли, что вы наняли убийцу, чтобы умышленно лишить жизни десятерых подданных его величества? — Да! Да! — Зачем? — Мы боялись, что они расскажут то, что знают… расскажут то, что знают… что расскажут… — Пустые глаза Хорнлаха уставились в направлении одного из витражных окон. Его губы еще некоторое время двигались, потом замерли. — Расскажут что? Что они знали? — настаивал инквизитор. — Про изменническую деятельность гильдии! — выпалил купец. — Про то, что мы были изменниками! Про изменническую деятельность… изменническую… деятельность… Глокта резко оборвал его: — Вы действовали в одиночку? — Нет! Нет! Инквизитор постучал перед собой тростью и наклонился вперед. — Кто отдавал вам приказания? — прошипел он. — Магистр Каулт! — немедленно выкрикнул Хорнлах. — Это он отдавал приказания! Публика ахнула. Улыбка архилектора Сульта расплылась еще шире. — Это был магистр! Перья безжалостно скрипели. — Это Каулт! Он отдавал приказания! Все приказания отдавал он! Магистр Каулт! — Благодарю вас, мастер Хорнлах. — Магистр! Он отдавал приказания! Магистр Каулт! Каулт! Каулт! — Достаточно! — рявкнул Глокта. Узник затих. Зал молчал. Архилектор Сульт поднял руку, указывая на троих заключенных: — Вот наши доказательства, господа! — Это подделка! — взревел лорд Брок, вскакивая на ноги. — Это оскорбление всех нас! Однако его поддержало лишь несколько голосов, да и те звучали неуверенно. Лорд Хайген осмотрительно молчал и внимательно исследовал тонкую кожу своих сапог. Барезин вжался в спинку кресла — он теперь казался наполовину меньше ростом, чем минуту назад. Лорд Ишер глядел куда-то в стену, со скучающим видом теребя свою тяжелую золотую цепь, словно судьба гильдии торговцев шелком больше его не интересовала. Брок обратился непосредственно к верховному судье, неподвижно сидевшему за высоким столом: — Лорд Маровия, умоляю вас! Вы же разумный человек! Как вы можете терпеть этот… балаган! В зале воцарилось молчание. Все ждали, что ответит старик. Тот насупился, погладил длинную бороду. Взглянул на улыбающегося архилектора. Откашлялся. — Я понимаю вашу боль, лорд Брок, клянусь вам. Но, по-видимому, разумные люди сегодня ничего не решают. Закрытый совет изучил дело и нашел доказательства полностью удовлетворительными. Мои руки связаны. Брок беззвучно открывал и закрывал рот, пробуя поражение на вкус. — Это не правосудие! — крикнул он, обернувшись и обращаясь к своим соратникам. — Очевидно, что этих людей пытали! Губы архилектора Сульта презрительно скривились. — А как еще прикажете обращаться с изменниками и преступниками? — пронзительно вскричал он. — Не хотите ли вы, лорд Брок, поднять щит и прикрыть предателей короля? — Он ударил ладонью по столу, словно тот тоже был замешан в государственной измене. — Я не допущу, чтобы наша великая нация попала в руки врагов! Ни внешних врагов, ни внутренних! — Долой торговцев шелком! — послышался крик с балкона для публики. — Сурово покарать предателей! — Королевское правосудие! — заорал толстый человек, сидевший в задних рядах. Его поддержала волна гневных выкриков спереди, призывающих к жестким мерам и суровым наказаниям. Брок поискал взглядом союзников в переднем ряду, но не нашел ни одного. Он стиснул кулаки. — Это не правосудие! — повторил он, указывая на троих заключенных. — Это не доказательство! — Его величество не согласен с вами! — проревел Хофф. — И ему не требуется ваше разрешение! — Он поднял вверх большой манускрипт. — Настоящим постановлением гильдия торговцев шелком объявляется распущенной! Их лицензия отменена королевским указом. Комиссии его величества по вопросам торговли и коммерции предложено на протяжении следующего месяца пересмотреть заявления на права торговли с городом Вестпортом. До тех пор, пока не найдены подходящие кандидаты, торговые пути передаются в надежные — и верные! — руки. Руки инквизиции его величества! Архилектор Сульт скромно склонил голову, не обращая внимания на яростные вопли ни со стороны членов совета, ни со стороны галереи для публики. — Инквизитор Глокта! — продолжал лорд-камергер. — Открытый совет благодарит вас за проявленное усердие и просит выполнить еще одно поручение относительно этого дела. — Хофф поднял другой документ, поменьше. — Это ордер на арест магистра Каулта, на нем стоит личная подпись его величества. Мы просим вас вручить его незамедлительно. Глокта неловко поклонился и взял бумагу из протянутой руки лорд-камергера. — Вы! — сказал Хофф, оборачиваясь и глядя на Челенгорма. — Лейтенант Челенгорм, милорд! — отрапортовал здоровяк, проворно выступая вперед. — Кто бы вы ни были, — нетерпеливо продолжал Хофф, — возьмите двадцать человек из королевской охраны и сопроводите инквизитора Глокту к зданию гильдии торговцев шелком. Проследите, чтобы никто и ничто не выскользнуло из здания без его разрешения! — Сию минуту, милорд! Челенгорм пересек открытое пространство и побежал вверх по проходу к дверям, придерживая рукой эфес шпаги, чтобы она не билась о его ногу. Глокта захромал следом за ним. Он стучал тростью по ступеням и сжимал в кулаке смятый ордер на арест магистра Каулта. Тем временем чудовищный альбинос заставил узников подняться на ноги и повел их, гремящих цепями и покачивающихся, по направлению к двери, откуда они появились. — Лорд-камергер! — крикнул Брок. Он решился на последнюю попытку. Джезаль подумал: сколько же денег Брок получал от торговцев шелком? И сколько денег еще рассчитывал получить? Очевидно, очень большую сумму. Однако Хофф был непреклонен. — Что ж, господа, на сегодня наши дела завершены! Маровия встал еще до того, как лорд-камергер закончил говорить — очевидно, ему не терпелось поскорее уйти. Писцы с грохотом захлопывали свои огромные книги. Судьба достопочтенной гильдии торговцев шелком была решена. Воздух наполнился возбужденным гомоном. Этот шум усиливался и вскоре дополнился стуком и топотом ног, когда делегаты начали выходить из зала. Архилектор Сульт еще сидел в своем кресле, наблюдая, как его поверженные оппоненты мрачно покидают передний ряд. Джезаль в последний раз встретил отчаянный взгляд Салема Реуса, которого вели к маленькой боковой двери. Затем практик Иней дернул за цепь, и узник растворился во тьме за порогом.Толпа на площади стала еще плотнее. Возбуждение нарастало по мере того, как новости о роспуске гильдии торговцев шелком доходили сюда. Некоторые замерли в изумлении, не веря собственным ушам; другие бегали взад-вперед, испуганные, удивленные, сбитые с толку. Джезаль поймал пристальный взгляд человека с бледным лицом и трясущимися руками, но быстро понял, что тот глядит в никуда. Должно быть, этот человек сам торгует шелком или же тесно связан с делами гильдии — достаточно тесно, чтобы пойти на дно вместе с ними. Найдется немало таких людей. Внезапно Джезаль почувствовал себя так, словно его что-то кольнуло. Арди Вест стояла недалеко от него, небрежно облокотясь на каменный парапет. Они не встречались после того, как она выдала ему свою пьяную отповедь, и капитан очень удивился, когда понял, насколько ему приятно увидеть ее снова. Может быть, она уже довольно наказана, сказал он себе. Нужно дать ей возможность извиниться. Он поспешил к Арди, заранее заготовив широкую улыбку. И тогда увидел, что она не одна. — Вот ведь гаденыш! — пробормотал он про себя. Рядом с Арди стоял лейтенант Бринт в своем жалком мундире. Он непринужденно болтал, наклоняясь к девушке слишком близко, как считал Джезаль, и сопровождал бессмысленные фразы напыщенными жестами. Арди кивала ему и улыбалась, а потом запрокинула голову и расхохоталась, игриво похлопывая лейтенанта по груди. Бринт тоже захихикал, мерзкий маленький говнюк. Они смеялись вместе. Почему-то при виде этого Джезаля охватил острый приступ гнева. — Джезаль! Привет, как дела? — крикнул ему Бринт, все еще посмеиваясь. Капитан подступил поближе. — Для вас я капитан Луфар! — гаркнул он. — Что до моих дел, то они вас не касаются! Вас ждут ваши собственные дела, не так ли? Бринт какое-то мгновение тупо стоял, раскрыв рот. Потом нахмурился. — Да, сэр, — буркнул он, повернулся и двинулся прочь. Джезаль смотрел ему вслед и испытывал еще большее презрение, чем обычно. — О, как мило! — сказала Арди. — Вот так вы ведете себя при дамах? — Право, затрудняюсь сказать. А что, разве здесь есть дамы? Он обернулся к ней и поймал мгновенную удовлетворенную усмешку на ее лице. Довольно неприятное выражение — словно она наслаждалась его вспышкой. Ему пришла в голову нелепая мысль: может быть, она специально подстроила эту встречу, чтобы Джезаль увидел ее вместе с идиотом лейтенантом и испытал ревность? Но тут она улыбнулась ему, засмеялась, и гнев Джезаля стал таять. Арди выглядела чудесно: загорелая и полная энергии, как солнечный луч, она хохотала во весь голос и не беспокоилась о том, что ее могут слышать. Да, чудесно. Лучше прежнего. Конечно, это случайная встреча, только и всего. Арди устремила на Джезаля взгляд своих темных глаз, и его подозрения рассеялись. — Стоило ли обходиться с ним так жестоко? — спросила она. Джезаль выпятил челюсть. — Выскочка, самодовольное ничтожество — да он не заслуживает того, чтобы находиться здесь! Ни родословной, ни денег, ни манер. — Ну, этого добра у него больше, чем у меня, по всем пунктам. Джезаль проклял свой болтливый язык. Теперь извиняться придется не ей, а ему. Он отчаянно искал выход из этой ловушки, устроенной собственными руками. — Ах, но он же полный кретин! — простонал он. — Ну… — Джезаль с облегчением увидел, как уголок ее рта приподнялся в лукавой улыбке. — Пожалуй, это верно. Пройдемся? Он еще не успел ответить, как она взяла его под руку и повела в сторону аллеи Королей. Джезаль позволил Арди направлять себя в потоке испуганных, рассерженных, возбужденных людей. — Значит, это правда? — спросила она. — Что именно? — Что с гильдией торговцев шелком покончено? — Похоже на то. Ваш старый друг Занд дан Глокта был в самом центре событий. Он устроил недурное представление, хоть и калека. Арди посмотрела себе под ноги. — Калека или нет, но ему лучше не переходить дорогу, — проговорила она. — Да уж. — Джезаль снова вспомнил ужас и отчаяние в глазах Салема Реуса. — Да, не стоит. Они молча шагали вдоль проспекта, и это было мирное молчание. Джезалю нравилось гулять с Арди. Теперь уже не важно, кто из них должен извиняться. Возможно, она в чем-то права насчет фехтования… Арди как будто прочла его мысли. — Как там ваши игры с клинками? — спросила она. — Неплохо. А как ваши игры с бутылкой? — Лучше не бывает. Если бы каждый год устраивали турнир по этой дисциплине, я бы очень быстро добилась признания публики. Джезаль рассмеялся и поглядел на нее, идущую рядом с ним, а она улыбнулась в ответ. Так умна, так находчива, так бесстрашна. Так дьявольски привлекательна. Где найти женщину, подобную ей? О, если бы у нее имелись знатные предки, говорил себе Джезаль, и немного денег… Много денег.
Пути к бегству
— Открывайте, именем его величества! — в третий раз прогремел лейтенант Челенгорм, барабаня в дверь мясистым кулаком. «Здоровенный болван. Почему у рослых людей так мало мозгов? Должно быть, они так часто решают проблемы при помощи мускулов, что их мозги постепенно высыхают, как чернослив на солнце». Внушительное здание гильдии торговцев шелком располагалось на шумной площади неподалеку от Агрионта. Вокруг Глокты и его вооруженного эскорта уже собралась и с каждой минутой увеличивалась толпа зевак: любопытная, испуганная, зачарованная. «Чуют кровь, очевидно». У Глокты болела нога, поскольку он очень спешил сюда. Однако он сомневался, что ему удастся застать торговцев шелком врасплох. Он окинул нетерпеливым взглядом стражников в латах и практиков в масках, увидел жесткие глаза Инея и молодого офицера, колотящего в дверь. — Открывайте! «Довольно глупостей». — Думаю, они уже услышали вас, лейтенант, — решительно сказал Глокта, — но предпочли не отвечать. Не будете ли вы столь любезны выломать дверь? — Что? — Челенгорм уставился на него, затем на тяжелую, накрепко запертую двойную дверь. — Но как я… Практик Иней пронесся мимо него, врезавшись в одну из створок могучим плечом. Раздался оглушительный треск, и сорванная с петель дверь рухнула на пол внутрь дома. — Вот так, — буркнул Глокта и ступил в открывшийся проем, где еще летели вниз обломки. Челенгорм с ошеломленным видом последовал за ним. Дюжина солдат, бряцая латами, шли по пятам. В коридоре, преграждая им путь, стоял разгневанный служитель. — Да как вы сме… А-а! — вскрикнул он, когда Иней отшвырнул его с дороги, впечатав лицом в стену. — Арестовать! — рявкнул Глокта, указывая тростью на оглушенного человека. Один из солдат грубо схватил служителя за плечи руками в кованых рукавицах и потащил спотыкающегося наружу, на солнечный свет. Сквозь выбитую дверь ринулись практики — в руках тяжелые дубинки, глаза свирепо горят над масками. — Арестовать всех до единого! — прокричал Глокта, оборачиваясь через плечо. Он прошел в глубь здания, следуя за широкой спиной Инея. Черезоткрытую дверь инквизитор увидел купца в богатой одежде. Лицо торговца блестело от пота — он в отчаянии кидал стопки документов в пылающий камин. — Схватить его! — завопил Глокта. Двое практиков тут же впрыгнули в комнату и принялись избивать купца дубинками. Тот с воплем повалился на пол и перевернул стол вместе со стопкой лежавших на нем гроссбухов. Листки бумаги и кусочки горящего пепла взметнулись в воздух, порхая вокруг поднимающихся и опускающихся палок. Глокта торопился дальше, а вокруг множились удары и крики. В воздухе висел запах дыма, пота и страха. «Все двери охраняются, но Каулт мог подготовить какие-то тайные пути к бегству. Он скользкая штучка, этот Каулт. Будем надеяться, что мы пришли не слишком поздно. Проклятая нога! Только бы не опоздать…» Глокта охнул и сморщился от боли: кто-то вцепился в его пальто, так что он пошатнулся. — Помогите мне! — завизжал человек. — Я невиновен! Кровь на пухлом лице. Пальцы хватаются за одежду, угрожая свалить калеку на пол. — Уберите его от меня! — завопил Глокта. Он стал слабо отбиваться тростью и скрести пальцами по стене, пытаясь удержаться на ногах. Один из практиков подскочил к ним и огрел купца дубинкой по спине. — Я сознаюсь! — всхлипывал тот. Дубинка поднялась снова и с треском опустилась на его голову. Практик подхватил обмякшее тело под мышки и потащил к двери. Глокта поспешил вперед, потрясенный лейтенант Челенгорм шел за его плечом. Впереди открылась широкая лестница, и инквизитор посмотрел на нее с ненавистью. «Мои старые враги, они всегда передо мной». Собрав все силы, он принялся карабкаться вверх, свободной рукой махнув практику Инею, чтобы он шел вперед. Мимо них протащили к выходу сбитого с толку купца: он вопил о своих правах и цеплялся каблуками о ступеньки. Глокта поскользнулся и едва не упал навзничь, но кто-то поймал его под локоть и помог устоять на ногах. Это был Челенгорм, на массивном честном лице которого застыло замешательство. «Значит, и от рослых людей бывает польза». Молодой офицер помог ему подняться до самого верха. У Глокты не было сил отказываться. «Да и зачем беспокоиться? Человек должен понимать, что его силы ограниченны. Нет ничего благородного в том, чтобы загреметь вниз по лестнице. Уж я-то знаю». Наверху располагалась богато украшенная, просторная приемная с толстым ковром на полу и яркими гобеленами на стенах. Перед широкой дверью несли караул со шпагами наголо двое охранников в ливреях гильдии. Лицом к ним, сжав огромные белые кулаки, остановился Иней. Челенгорм выбежал на площадку, вытащил шпагу и встал рядом с альбиносом. Глокта не смог сдержать усмешку. «Безъязыкий палач и цвет рыцарства плечом к плечу. Редкое зрелище». — У меня есть ордер на арест Каулта, подписанный самим королем! — Глокта поднял бумагу вверх, чтобы охранники могли рассмотреть ее. — С торговцами шелком покончено. Вы ничего не выиграете, препятствуя нам. Сложите оружие! Даю слово, вам не причинят вреда! Охранники обменялись неуверенными взглядами. — Ну же! Шпаги долой! — гаркнул Челенгорм, подвигаясь к ним ближе. — Ладно, ваша взяла. Один из стражников нагнулся и бросил свою шпагу вперед по полу. Иней поймал ее и прижал ногой. — Ты тоже! — прикрикнул Глокта на второго охранника. — Быстрее! Тот повиновался, кинув шпагу на пол и подняв руки вверх. Через миг кулак Инея впечатался ему в челюсть, так что караульный врезался головой в стену и тут же потерял сознание. — Но вы… — вскрикнул первый. Иней схватил его за грудки и швырнул вниз по лестнице. Стражник рухнул вниз, переворачиваясь и ударяясь о ступеньки, пока не затих на самой последней. «Я знаю, как это бывает». Челенгорм моргал с поднятой шпагой в руке — он так и не успел двинуться с места. — Но мне показалось, вы пообещали им… — проговорил он. — Забудьте об этом. Иней, поищи другой вход. Альбинос мягкими шагами удалился по коридору. Глокта дал ему некоторое время, затем двинулся вперед и попробовал открыть дверь. К его немалому удивлению, ручка повернулась без труда. Дверь распахнулась. Комната величиной с хороший амбар являла собой воплощенную роскошь. Резьба на высоком потолке покрыта позолотой, корешки книг на полках усыпаны драгоценными камнями, чудовищно громоздкая мебель отполирована до зеркального блеска. Все было чересчур огромным, чересчур изукрашенным, чересчур дорогим. «Кому нужен тонкий вкус, когда есть деньги?» Несколько широких окон нового стиля — большие стекла и редкий переплет — открывали восхитительный вид на город и залив, на корабли в нем. Сам магистр Каулт сидел за просторным позолоченным столом возле среднего окна: с улыбкой на лице, в великолепной парадной мантии. Его частично прикрывала тень огромного шкафа с вытравленными на дверцах руками — эмблемой высокочтимой гильдии торговцев шелком. «Значит, он все же не сбежал! Он у меня в руках. Я…» К массивной ножке шкафа была привязана веревка. Глокта проследовал глазами вдоль ее извивов на полу: другой конец охватывал шею магистра. «Ага. Он все же нашел путь к бегству». — Инквизитор Глокта! — Каулт издал визгливый нервный смешок. — Очень рад наконец-то встретиться с вами! Я столько слышал о ваших расследованиях! Его пальцы теребили узел веревки — видимо, он хотел удостовериться, что она завязана крепко. — Вам не жмет воротник, магистр? Может быть, вы предпочли бы снять его? Новый взрыв визгливого смеха. — О нет, нет, не думаю! Я не имею намерения отвечать на ваши вопросы, благодарю вас! Краем глаза Глокта заметил, как боковая дверь чуть приоткрылась. Оттуда появилась большая белая рука, медленно обхватившая пальцами дверную раму. «Иней. У нас еще есть надежда поймать его. Надо продолжать разговор». — У меня больше нет вопросов. Мы знаем все. — Да неужели? — хихикнул магистр. Альбинос беззвучно скользнул в комнату, держась в тени возле стены, скрытый от взгляда Каулта громадой шкафа. — Мы знаем о Калине. О вашем маленьком соглашении с ним. — Тупица! Никакого соглашения не было! Калин оказался слишком благороден, чтобы продаваться! Он никогда не взял бы от меня и марки! «Но тогда каким образом…» Каулт слабо улыбнулся Глокте бледными губами. — Секретарь Сульта, — сказал он и снова хихикнул. — Под самым его носом. И твоим тоже, калека несчастный! «Глупец, глупец! Секретарь разносил послания, он видел признание, он знал все! Я никогда не доверял этому льстивому ничтожеству. Значит, Калин не был изменником». Глокта пожал плечами. — Мы все делаем ошибки. — Ошибки? — испепеляя его презрительным взглядом, вскричал магистр. — Да ты ничего не делаешь, кроме ошибок, болван! Мир совсем не таков, каким ты его представляешь! Ты не знаешь, на чьей ты стороне! Ты даже не знаешь, что представляют собой эти стороны! — Я на стороне моего короля, а ты против него. Только это мне и надо знать. Иней уже добрался до шкафа и стоял вплотную к нему, напряженно глядя вперед розовыми глазами и пытаясь заглянуть за угол так, чтобы его не увидели. «Еще немножко, еще совсем чуть-чуть…» — Ты не знаешь ничего, калека! Мелкое дельце с налогами, несколько взяток — вот все, в чем мы повинны! — А также девять совсем пустяковых убийств. — У нас не было выбора! — взвизгнул Каулт. — У нас никогда ни в чем не было выбора! Нам нужно было платить банкирам! Они ссудили нам деньги, и мы должны были платить! Мы платим годами! Валинт и Балк, кровопийцы! Мы отдали им все, что имели, но они хотели больше и больше! «Валинт и Балк? Банкиры?» Глокта окинул взглядом всю эту нелепую роскошь. — Однако вам, кажется, как-то удается сводить концы с концами. — Кажется! Кажется! Все пыль! Все ложь! Все это принадлежит банку! Мы все принадлежим банку! Мы должны им тысячи! Миллионы! — Каулт хихикнул. — Впрочем, я сомневаюсь, что теперь они их получат, не правда ли? — Да, я тоже в этом сомневаюсь. Каулт наклонился к инквизитору через стол; веревка с его шеи свесилась, касаясь поверхности. — Ты хочешь найти преступников, Глокта? Ты хочешь найти предателей? Врагов короля и государства? Ищи в закрытом совете. Ищи в Допросном доме. Ищи в Университете. Ищи в банках, Глокта! Внезапно он увидел Инея, огибающего угол шкафа в четырех шагах от него. Его глаза расширились, и он рванулся с кресла. — Держи его! — завопил Глокта. Иней прыгнул вперед, нырнул через стол и вцепился в мелькнувший перед ним подол парадной мантии Каулта, когда магистр разворачивался, чтобы броситься в окно. «Он наш!» Послышался отвратительный звук рвущейся материи, и кусок мантии остался в белом кулаке практика. На миг Каулт словно застыл в воздухе — дорогое стекло раскололось вдребезги, куски и осколки засверкали на солнце, — а потом исчез. Веревка туго натянулась резким рывком. — Ш-ш-ш! — прошипел Иней, свирепо глядя в разбитое окно. — Он прыгнул! — ахнул Челенгорм, раскрыв рот. — Несомненно. Глокта прохромал к столу и взял из рук Инея оторванный клок материи. При ближайшем рассмотрении она уже не казалась великолепной: яркая окраска, но плохая ткань. — Кто бы мог подумать? Плохое качество! — пробормотал Глокта. Он прохромал к окну и выглянул в пробитую дыру. Глава достопочтенной гильдии торговцев шелком медленно покачивался из стороны в сторону в двадцати футах под ним. Разорванная вышитая золотом мантия хлопала на легком ветерке. «Дешевая одежда и дорогие окна. Будь ткань прочнее, мы бы взяли его. Будь переплет окна чаще, мы бы взяли его. От каких мелочей зависит жизнь людей!» На улице внизу уже собиралась испуганная толпа: люди показывали пальцами, переговаривались, глазели на висящее тело. Какая-то женщина вскрикнула. «От страха или от возбуждения? Они рождают одинаковые звуки». — Лейтенант, окажите любезность, спуститесь вниз и разгоните толпу. Нам необходимо перерезать веревку, чтобы снять нашего друга и взять его с собой. Челенгорм непонимающе посмотрел на него. Глокта пояснил: — Живой он или мертвый, а королевское предписание должно быть выполнено. — Да-да, конечно. Могучий офицер вытер пот со лба и несколько неуверенной походкой двинулся к двери. Глокта снова повернулся к окну и посмотрел вниз на медленно раскачивающийся труп. В его ушах звучали последние слова магистра Каулта: «Ищи в закрытом совете. Ищи в Допросном доме. Ищи в Университете. Ищи в банках, Глокта!»Три знака
Вест тяжело упал на ягодицы. Один из клинков вылетел из его руки и заскользил по булыжнику двора. — Касание! — прокричал маршал Варуз. — Определенно касание! Отличный бой, Джезаль, отличный бой! Вест начал уставать от поражений. Он был сильнее Джезаля, к тому же выше, что давало больший радиус действия; но нахальный гаденыш двигался слишком быстро. Чертовски быстро, и с каждым днем все быстрее. Он уже изучил уловки Веста, а если дело и дальше пойдет в том же темпе, майору его не победить. Джезаль тоже понимал это. Когда он протягивал руку, чтобы помочь Весту подняться с земли, на его лице сияла самодовольная улыбка. Она доводила майора до бешенства. — Ну наконец-то мы добились успехов! — Варуз в восторге хлопнул себя тросточкой по ноге. — В итоге даже можем надеяться на победу. Как вы думаете, майор? — Очень похоже на то, сэр, — ответил Вест, потирая ушибленный при падении локоть. Он искоса глянул на Джезаля, просиявшего от маршальской похвалы. — Но мы не должны быть самонадеянными! — Нет, сэр! — решительно ответил Джезаль. — Вот именно, — сказал Варуз. — Майор Вест, без сомнения, искусный фехтовальщик, и сойтись с ним в поединке — большая честь. Но, хм… — Он улыбнулся Весту. — Фехтование — занятие для молодых, не так ли, майор? — Разумеется, сэр, — пробормотал Вест. — Для молодых. — Бремер дан Горст, полагаю, противник совсем иного рода, как и все остальные участники нынешнего турнира. Может быть, у них не так много опыта и умения, зато гораздо больше молодой энергии, а, Вест? Тридцатилетний Вест чувствовал в себе достаточно энергии, но спорить не имело смысла. Майор знал, что он не самый одаренный фехтовальщик в мире. Варуз продолжал: — За последний месяц мы сильно продвинулись. Очень сильно. Если вы сможете и дальше действовать так же целеустремленно, у вас есть шанс победить. Большой шанс! Отличная работа! Надеюсь увидеть вас обоих завтра. И старый маршал удалился с залитого солнцем двора. Вест подошел к своему клинку, упавшему на булыжник возле стены. Бок до сих пор болел после падения, и майору пришлось неуклюже нагнуться, чтобы поднять оружие. — Мне тоже надо идти, — буркнул он и выпрямился, старательно скрывая боль. — Важные дела? — Маршал Берр назначил мне встречу. — Значит, все же будет война? — Может быть. Я не знаю, — ответил Вест и внимательно посмотрел на Джезаля. Тот по какой-то причине избегал его взгляда. — А ты? Что у тебя намечено на сегодняшний день? — Ну, э-э, ничего особенного… собственно, ничего. Джезаль отвел глаза. Хороший карточный игрок, он был никудышным лжецом. Вест ощутил смутное беспокойство. — А это твое «ничего» случайно не связано с Арди, а? — Ну, э-э… Смутное беспокойство переросло в отчетливую тревогу. — Ну? — Может быть, — резко ответил Джезаль. — Может быть, э-э… да. Вест стремительно шагнул вперед, вплотную к молодому человеку. — Джезаль, — услышал он свои собственные слова, медленно выходящие сквозь сжатые зубы, — я надеюсь, ты не собираешься трахнуть мою сестру. — Но послушай… Тревога вырвалась наружу, и Вест схватил Джезаля за плечи. — Нет, это ты послушай! — рявкнул он. — Я не дам тебе шутить с Арди, ты понял? Один раз ей уже причинили боль, и я не позволю сделать это снова! Ни тебе, ни кому-либо другому! Я этого не потерплю! Она не игрушка, слышишь? — Ладно, — проговорил Джезаль с внезапно побледневшим лицом. — Хорошо! У меня нет на нее никаких видов! Мы просто друзья, и только. Она мне нравится! Она здесь никого не знает, и… ты можешь мне доверять… ей не будет никакого вреда… А-а! Отпусти меня! Вест осознал, что изо всех сил сжимает плечи Джезаля. Как это произошло? Он хотел спокойно поговорить, но невольно зашел чересчур далеко. «Один раз ей уже причинили боль»… Проклятье! Зачем говорить это?! Он резко отпустил руки и отступил назад, умеряя свою ярость. — Я не хочу, чтобы ты виделся с ней, слышишь меня? — Но погоди, Вест! Кто ты такой, чтобы… Гнев майора снова вырвался наружу. — Джезаль, — прорычал он, — я твой друг, поэтому прошу тебя… — Он снова сделал шаг вперед, еще ближе, чем прежде. — И я ее брат, поэтому предупреждаю тебя! Держись от нее подальше! У тебя не выйдет ничего хорошего! Джезаль прижался к стене. — Хорошо… хорошо! Она твоя сестра! Вест повернулся и двинулся к арочному проходу, потирая затылок. В его голове тяжело стучала кровь.Когда Вест прибыл в канцелярию лорд-маршала Берра, тот сидел и глядел в окно. Берр был крупный, мускулистый, суровый человек с густой каштановой бородой, одетый в простой мундир. Вест попытался угадать, насколько плохи новости. Если лицо маршала имеет к ним отношение, они должны были быть весьма скверным. — Майор Вест, — сказал Берр, пристально глядя на офицера из-под густых бровей. — Благодарю за то, что пришли. — Да, сэр. Вест заметил, что на столике возле стены стоят три грубо сработанных деревянных ящика. Берр перехватил его взгляд. — Дары, — мрачно сказал он. — От нашего северного друга Бетода. — Дары? — Очевидно, они предназначены королю. — Маршал насупился и прищелкнул языком. — Почему бы вам, майор, не взглянуть на них? Вест прошел к столику, протянул руку и осторожно откинул крышку с одного из ящиков. Оттуда поплыл неприятный запах, напоминавший сильно протухшее мясо, но внутри не оказалось ничего, кроме небольшого количества бурой грязи. Он открыл другой ящик. Здесь запах был еще хуже. Снова бурая грязь, образовавшая на стенках засохшую корку, и еще волосы — несколько прядей соломенного цвета волос. Вест сглотнул и поднял голову, поглядев на хмурящегося маршала. — Это все, сэр? Берр фыркнул. — Если бы. Остальное нам пришлось похоронить. — Похоронить? Маршал взял со своего стола лист бумаги: — Капитан Зильбер, капитан Хосс, полковник Арингорм. Их имена вам о чем-нибудь говорят? Вест почувствовал слабость. Этот запах… Он напомнил ему Гуркхул, поле сражения… — Полковника Арингорма я знаю, — пробормотал он, уставясь на ящики. — По отзывам. Он командует гарнизоном в Дунбреке. — Командовал, — поправил Берр. — Остальные двое командовали маленькими заставами поблизости, на самой границе. — На границе? — промямлил Вест, уже зная, что последует далее. — Это их головы, майор. Северяне прислали нам их головы. Вест сглотнул, глядя на желтую прядку волос, приставшую изнутри к стенке ящика. — Три знака. Так они сказали: они пришлют три знака, когда настанет время. — Берр поднялся с кресла и встал рядом, глядя в окно. — Заставы — это ерунда, — продолжал он. — Деревянные строения, вокруг частокол, рвы и тому подобное, гарнизон небольшой. Почти никакой стратегической ценности. Дунбрек — совсем другое дело. — Он господствует над переправой через Белую реку, — проговорил Вест онемевшими губами. — Это лучшая дорога из Инглии. — Или в Инглию. Жизненно важный пункт. На его оборонные сооружения потрачено немало времени и ресурсов. Использовались самые последние разработки, были привлечены лучшие инженеры. Гарнизон в триста человек, склады оружия и провианта, достаточные, чтобы выдержать год осады. Его считали неприступным — ключевая точка всех наших планов обороны границы. — Берр нахмурился, его переносицу прорезали глубокие морщины. — И вот все это пропало. У Веста снова заболела голова. — Когда это случилось, сэр? — Когда… Хороший вопрос! Должно быть, не меньше двух недель назад, поскольку эти «дары» успели до нас добраться. Меня зовут паникером, — кисло сказал Берр, — но я уверен, что северяне уже ворвались в страну и что к настоящему моменту они прошли половину северной Инглии. Пара-тройка шахтерских поселков, несколько исправительных колоний — пока ничего особенно значительного, ни одного города, о котором стоило бы говорить. Но они приближаются, Вест, и приближаются быстро, в этом вы можете не сомневаться. Никто не станет посылать врагу головы и вежливо дожидаться ответа. — И что сделано в связи с этим? — Почти ничего! Инглия, конечно же, гудит. Лорд-губернатор Мид объявил всеобщую мобилизацию, исполненный решимости расправиться с Бетодом самостоятельно. Идиот! Если судить по донесениям, северяне могут обнаружиться где угодно, в любом месте, и людей у них от тысячи до сотни тысяч. Порты битком набиты штатскими, которым не терпится сбежать из страны. Множатся слухи о шпионах и убийцах, вырвавшихся на свободу и творящих бесчинства. Люди собираются толпами, выискивают горожан северного происхождения, избивают их, грабят дома, а то и похуже. Царит хаос. А мы тем временем сидим на своих жирных задах и выжидаем. — Но… разве нас не предупредили? Разве мы не знали заранее? — Разумеется, знали! — Берр ткнул в воздух широкой ладонью. — Но никто не принял это всерьез, как легко себе представить! Чертов разрисованный дикарь проткнул себя ножом перед открытым советом, бросил нам вызов перед лицом короля — и никто не пошевелился! Правительство работает как комиссия! Каждый тянет в свою сторону! Так можно только реагировать на действия, так нельзя подготовиться ни к чему! — Маршал закашлялся, рыгнул и сплюнул на пол. — Га! Проклятье! Чертово пищеварение! Он снова опустился в кресло, с несчастным видом потирая живот. Вест не знал, что сказать. — И как же мы поступим теперь? — пробормотал он. — Нам приказано выступать на север немедленно. То есть как только кто-нибудь удосужится снабдить меня людьми и оружием. Король — вернее, этот пьяница Хофф — повелел привести северян к повиновению. У нас двенадцать полков королевской охраны, семь пехотных и пять конных. К ним добавятся новобранцы из дворян и вообще все, кто еще останется в Инглии, когда мы прибудем туда. Вест неуютно поерзал на сиденье. — Мне кажется, это будет несметная сила. — Ха! — отозвался маршал. — Хорошо бы так. Это все, что у нас есть, или почти все, и это меня беспокоит. — Вест нахмурился. — Дагоска, майор, Дагоска! Мы не можем бороться с гурками и северянами одновременно. — Но, сэр, ведь гурки не рискнут так скоро развязать новую войну? Я думал, это пустые разговоры. — Надеюсь, что так, надеюсь, что так… — Берр рассеянно передвинул несколько бумаг на столе. — Однако их новый император Уфман не таков, как мы ожидали. Он был младшим сыном, но когда услышал о смерти своего отца… то приказал задушить всех братьев. Поговаривают, что он задушил их собственными руками. Уфман-уль-Дошт, так его там называют: Уфман Безжалостный. Он уже объявил, что намерен вернуть себе Дагоску. Может быть, пустая угроза. А может быть, и нет. — Берр поджал губы. — Говорят, у него повсюду шпионы. Возможно, в настоящую минуту он прознал о наших проблемах с Инглией; возможно, он уже готовится воспользоваться нашей слабостью. Мы должны быстро покончить с северянами. Очень быстро. Двенадцать полков и новобранцы из дворян… Трудно выбрать более неудачное время для нас. — Сэр? — Да вот с этими торговцами шелком. Скверное дело. Вельможи чувствуют себя уязвленными. Брок, Ишер, Барезин, еще некоторые. Сейчас они тянут резину с рекрутским набором. Скорее всего, пришлют нам горстку голодных бродяг без оружия — удобный повод вычистить мусор со своих земель. Бесполезная толпа, которую нужно кормить, одевать и вооружать, а мы отчаянно нуждаемся в опытных офицерах. — В моем батальоне есть несколько хороших ребят. Берр нетерпеливо поморщился: — Хороших, да! Честных, рвущихся в бой, но неопытных! Большинству из тех, кто сражался на Юге, это не понравилось. Они ушли из армии и не намерены туда возвращаться. Вы видели, какие у нас нынче молодые офицеры? Да мы просто пансион благородных девиц, черт побери! А теперь еще его высочество принц выразил интерес к командованию! Он даже не знает, за какой конец держат шпагу, однако он увенчан славой, и я не могу ему противостоять! — Принц Рейнольт? — Если бы! — воскликнул Берр. — От Рейнольта как раз могла бы быть какая-то польза. Нет, я говорю о Ладисле. Он командует дивизией! Это человек, который тратит в месяц по тысяче марок на одежду! Человек, о чьем неумении держать себя в руках ходят легенды! Я слышал, что он взял силой не одну служанку во дворце, и только архилектор сумел заставить их держать язык за зубами. — Не может быть, — отозвался Вест, хотя слухи доходили и до него. — Наследник трона собирается подвергнуть себя опасности, когда король болен! Что за нелепая мысль! — Берр поднялся с места, рыгая и морщась. — Чертов желудок! Он подошел к окну и принялся хмуро разглядывать лежавший перед ним Агрионт. — Они думают, что это легко, — тихо сказал он. — Там, в закрытом совете. Небольшая вылазка в Инглию, с которой будет покончено прежде, чем выпадет первый снег… И это после случившегося в Дунбреке! Они ничему не учатся. Они говорили в точности то же самое о нашей войне с гурками, и это нас едва не погубило. Северяне совсем не такие примитивные дикари, как они считают. Я сражался с северными наемниками в Старикланде: это суровые люди, привыкшие к суровой жизни, воспитанные войной с малолетства, бесстрашные и упорные, умеющие воевать в горах, в лесу, на холоде. Они не следуют нашим законам и не понимают их. Их жестокость и свирепость способны напугать даже гурков! — Берр повернулся от окна и поглядел на Веста: — Вы родились в Инглии, не так ли, майор? — Да, сэр, возле Остенгорма. Там была наша семейная ферма, пока мой отец не умер… — Он замолчал. — И вы воспитаны там? — Да. — Значит, вы знаете те края? Вест нахмурился. — Да, сэр, но я не бывал там уже… — Вы знаете северян? — Кое-кого. Их до сих пор довольно много в Инглии. — Вы говорите на их языке? — Да, немного; правда, у них не один… — Отлично. Я сейчас собираю штаб — тех опытных офицеров, на кого я могу положиться, кто будет выполнять мои приказы и присмотрит за тем, чтобы наша так называемая армия не развалилась прежде, чем встретится с неприятелем. — Понимаю, сэр. — Вест подумал и предложил: — Капитан Луфар вполне способный и сообразительный офицер. Лейтенант Челенгорм тоже… — Ба! — воскликнул Берр, раздраженно махая рукой. — Я знаю вашего Луфара. Он просто юный идиот! Тот самый тип дитяти с горящим взором, о котором я только что говорил! Нет, Вест, мне нужны вы! — Я? — Да, вы! Маршал Варуз, самый прославленный воин Союза, дал мне о вас блестящий отзыв. Он говорит, что вы чрезвычайно целеустремленный и настойчивый, что вы не боитесь тяжелой работы. Как раз эти качества мне и нужны! Когда вы были лейтенантом, вы сражались в Гуркхуле под началом полковника Глокты, не так ли? Вест сглотнул. — Ну… да. — И всем хорошо известно, что вы были первым, кто прошел сквозь брешь при Ульриохе. — Д-да, одним из первых. Я был… — Вы водили людей в бой, и ваше личное мужество всем известно. Нет нужды скромничать, майор. Вы именно тот, кто мне нужен! — решительно закончил Берр и уселся на место, улыбаясь. Он рыгнул, прикрыв рот ладонью. — Прошу прощения… чертов желудок! — Сэр, могу я говорить прямо? — Я не придворный, Вест. Вы всегда должны говорить со мной прямо. Я требую этого! — Назначение в штаб лорд-маршала, сэр, как вы должны понимать… Я сын помещика. Не из знати. Даже в качестве командующего батальоном мне нелегко добиться уважения от младших офицеров. А если мне придется отдавать приказы в вашем штабе, сэр, высокопоставленные дворяне благородных кровей… — Он помрачнел и сделал паузу. Маршал смотрел на него непроницаемым взглядом. — Они просто не допустят этого! Брови Берра сошлись к переносице: — Не допустят? — Им гордость не позволит, сэр, они… — К черту их гордость! — Берр наклонился к нему, вперив взгляд темных глаз в лицо Веста. — А теперь слушайте меня, и слушайте внимательно. Времена меняются. Мне не нужны люди благородных кровей. Мне нужны люди, способные планировать, организовывать, отдавать приказы и следовать приказам. В моей армии нет места тем, кто не делает этого. И мне наплевать, каких они кровей. В качестве члена моего штаба вы представляете меня, а мной нельзя пренебречь и меня нельзя игнорировать. — Внезапно он снова рыгнул и ударил кулаком по столу. — Я позабочусь об этом! — проревел он. — Времена меняются! Может быть, они еще не ощутили этого, но скоро почувствуют! Вест тупо глядел на него. — В любом случае, — Берр махнул рукой, отпуская его, — я не советуюсь с вами — я вас информирую. Это ваше новое назначение. Вы нужны вашему королю и вашей стране, этого достаточно. У вас пять дней, чтобы сдать командование батальоном. И лорд-маршал вернулся к своим бумагам. — Да, сэр, — пробормотал Вест. Непослушными пальцами он затворил за собой дверь и медленно пошел по коридору, глядя в пол. Война. Война на Севере. Дунбрек пал, северяне вторглись в Инглию. Мимо сновали офицеры, кто-то толкнул его, но Вест едва это заметил. Люди в опасности, в смертельной опасности! Может быть, знакомые люди, соседи. Сражения идут внутри границ Союза! Он потер подбородок. Эта война может оказаться ужасной, похуже Гуркхула, а он попадет в самое сердце событий. Он назначен в лорд-маршальский штаб! Он, Коллем Вест? Простолюдин? Майор сих пор едва верил в это. Вест ощутил на щеках тайный, виноватый румянец удовлетворения. В конце концов, ради такого назначения он и трудился как вол все прошедшие годы. Если все пойдет хорошо, даже трудно предположить, каких высот он сумеет достичь. Эта война… конечно, это плохо, это ужасно. Вест почувствовал, что улыбается. Ужасно. Но война может стать его путем к победе.
Лавка театральных декораций
Палуба скрипела и шаталась под ногами, парус тихо полоскался на ветру, морские птицы оглашали соленый воздух хриплыми или звонкими криками. — Никогда не думал, что увижу нечто подобное, — пробормотал Логен. Город расстилался огромным белым полумесяцем, целиком обнимал широкую голубую бухту и переползал по множеству крошечных — как казалось с этого расстояния — мостов на скалистые острова в море. То здесь, то там на фоне скопища зданий выделялись зеленые парки; тонкие серые нитки рек и каналов сияли в солнечном свете. Виднелись и стены — увенчанные башнями, они окаймляли дальний край города, смело пробиваясь сквозь путаницу домов. Логен стоял, глупо раскрыв рот, его глаза метались туда и сюда, не в состоянии воспринять все сразу. — Адуя! — проговорил Байяз. — Центр мира. Поэты называют ее городом белых башен. Не правда ли, она прекрасна, когда смотришь на нее в отдалении? — Маг доверительно наклонился к нему: — Однако уверяю тебя, она воняет, если подойти поближе. В центре Адуи располагалась огромная крепость. Ее отвесные белые стены возвышались над ковром городских строений, солнечный свет сверкал на ярких куполах. Логену и не снилось, что человек может создать нечто столь величественное, столь горделивое, столь могучее. Одна башня вздымалась особенно высоко, выше всех остальных: сужающийся к вершине пучок гладких темных колонн как будто поддерживал небо. — И Бетод собирается идти на это войной? — прошептал он. — Он, должно быть, сошел с ума! — Бетод тщеславен и горд, но он хорошо понимает Союз. — Байяз кивнул в направлении города. — Они все завидуют друг другу. Назвали себя «союзом», но дерутся друг с другом зубами и когтями. Простые люди дерутся по пустякам, а большие люди ведут тайные войны за власть и богатство, что называют правлением. Войны ведутся при помощи слов, уловок и коварства, но они не менее кровавы. Военные потери весьма существенны. — Маг вздохнул. — За этими стенами люди кричат, спорят и вечно кусают друг друга. Старые распри никогда не утихают, но расцветают и пускают корни, которые с течением лет врастают все глубже. Так было всегда. Здешние люди не похожи на тебя, Логен. Человек может улыбаться и ластиться, называть тебя другом и подносить подарки одной рукой, другой втыкая в тебя нож. Ты сам поймешь, какое тут странное место. Логен уже осознал, что это самое странное из всех мест, какие он когда-либо видел. Город казался бесконечным, он вырастал и становился все шире по мере того, как корабль скользил в глубь бухты. Целый лес белых зданий, усыпанных темными окнами, обступал путешественников со всех сторон. Его крыши и башни сгрудились стена к стене, теснясь к самой воде у линии берега. Корабли и лодки всех мастей обгоняли друг друга в водах бухты, паруса надувались, члены команд перекликались сквозь шум плещущей воды, торопливо сновали по палубам и лазали по снастям. Там были и маленькие корабли — еще меньше двухпарусного суденышка, на котором прибыли Логен и маг, — и огромные. Логен восхищенно глядел на огромное судно, что направлялось в их сторону, рассекая волны и вздымая в воздух веер сияющих брызг. Целая деревянная гора, как по волшебству плывущая по морю. Корабль прошел мимо, подняв высокие волны, но осталось великое множество других, пришвартованных у бесчисленных пристаней. Логен прикрыл глаза рукой, защищаясь от слепящего солнца, и понемногу начал различать людей на растянувшихся вдоль берега причалах. Он уже слышал слабый гул голосов, громыхающих повозок, сбрасываемых на землю грузов. Сотни крошечных фигурок кишели возле кораблей и зданий, словно черные муравьи. — Сколько же здесь жителей? — прошептал он. — Тысячи. — Байяз пожал плечами. — Сотни тысяч. Из всех краев Земного круга. Северяне, темнокожие кантийцы из Гуркхула и из стран, расположенных за ним. Люди из Старой империи на дальнем западе и купцы из свободных городов Стирии. Некоторые совсем издалека — с Тысячи островов, из далекого Сулджука, из Тхонда, где поклоняются солнцу. Их здесь столько, что и не сосчитать. Они живут, умирают, работают, размножаются. Добро пожаловать, — и маг широко развел руки, обнимая этот чудовищный, прекрасный, бесконечный город, — в цивилизацию! Сотни тысяч жителей. Логен мучительно пытался осознать это. Сотни… Тысячи… Может ли в целом мире быть столько людей? Он изумленно вглядывался в город вокруг себя, протирая утомленные глаза. Каково это — сотня тысяч жителей? Часом позже он это узнал. Лишь во время сражений Логен испытывал нечто подобное — теснящее окружение людских тел. Жизнь в здешних доках походила на битву: вопли, гнев, давка, страх и смятение. Беспощадная бесконечная война, не имеющая победителей. Логен привык к открытому небу, к открытому пространству вокруг, к одиночеству. Даже в дороге ему было тесно, если Байяз и Малахус подъезжали к нему слишком близко. А теперь люди наступали со всех сторон, толкались, толпились, кричали друг на друга. Сотни! Тысячи! Сотни тысяч! И у каждого из них — свои заботы, мысли и мечты. Лица мелькали и надвигались на Логена, угрюмые, озабоченные, мрачные. Они появлялись и исчезали в разноцветном круговороте толпы. Логен сглотнул, замигал глазами. Его горло мучительно пересохло, голова кружилась. Вне всякого сомнения, это ад, и Логен его заслужил, только не мог припомнить, давно ли умер. — Малахус! — в отчаянии прохрипел он. Ученик обернулся. — Подожди минутку! Я задыхаюсь! Логен рванул ворот, пытаясь вздохнуть поглубже. Ки ухмыльнулся: — Наверное, от вони. Вполне могло быть и так. В доках воняло, как в аду. Запах тухлой рыбы, тошнотворных пряностей, гниющих фруктов, свежего навоза, потеющих лошадей, мулов и людей — смесь запахов, настоявшихся на жарком солнце, действовала еще хуже, чем каждый из них в отдельности. — Дорогу! Кто-то грубо отпихнул его плечом в сторону и тут же скрылся. Логен прислонился к покрытой копотью стене и вытер пот со лба. — Что, не похоже на просторный и пустынный Север, а, Девятипалый? — улыбнулся Байяз. — Да уж… Логен рассматривал снующих мимо людей, лошадей, повозки, бесконечный поток лиц. Один из прохожих глянул на него с подозрением. Какой-то мальчишка показал пальцем и что-то прокричал. Женщина с корзиной быстро обошла его стороной, испуганно оглядываясь. Логен вдруг осознал, что на него смотрят с опаской. Он наклонился к Малахусу: — На Севере меня боятся и ненавидят. Мне это не нравится, но я хотя бы знаю, по какой причине. Несколько угрюмых моряков пристально мерили его суровыми взглядами, вполголоса переговариваясь. Он озадаченно смотрел на них, пока те не скрылись за грохочущим фургоном. — Но почему меня ненавидят здесь? — Бетод движется быстро, — проворчал Байяз, хмуро взирая на толпу. — Он уже начал войну с Союзом. Боюсь, северяне в Адуе сейчас не слишком популярны. — Откуда они знают, что я родом с Севера? — Ты несколько выделяешься, — объяснил Малахус, приподняв бровь. Логен дернулся в сторону и дал дорогу паре хохочущих юнцов, промелькнувших мимо. — Выделяюсь? Среди всего этого? — Всего лишь как огромный, покрытый шрамами, грязный верзила. — А-а. — Он оглядел себя. — Да, понимаю.Вдали от доков толпа поредела, воздух стал чище, шум ослабел. Вернее, здесь по-прежнему было людно, душно и шумно, но Логен хотя бы мог вздохнуть. Они шли по широким мощеным площадям, украшенным цветами и статуями. Над дверьми домов висели ярко раскрашенные деревянные таблички: голубая рыба, розовые поросята, лиловые гроздья винограда, коричневые караваи хлеба. На солнце были выставлены столы и стулья, за ними сидели люди, они ели из плоских котелков и пили из зеленых стеклянных кружек. Логен и его спутники пробирались по узким улочкам, где над ними склонялись ветхого вида деревянные оштукатуренные здания, почти сходившиеся вверху над головами, оставляя в промежутке лишь тонкую полоску голубого неба. Они блуждали по широким дорогам, вымощенным булыжником, кишащим людьми и окаймленным огромными белыми строениями. Логен с изумлением рассматривал все, что попадалось ему на глаза. Ни в одном болоте, каким бы туманным оно ни было, и ни в одном лесу, каким бы он ни был густым, Логен не чувствовал себя таким потерянным. Он не имел представления, в каком направлении находится их корабль, хотя они сошли на берег не более получаса назад. Солнце скрывали высокие здания, и все вокруг казалось одинаковым. Логен приходил в ужас при мысли о том, что может потерять Байяза и Малахуса в толпе и уже никогда не сумеет их отыскать. Он спешил за лысым волшебником, выбираясь на открытое пространство. Они вышли на большую дорогу, шире любой из тех, которые Логен видел прежде. С обеих сторон ее окружали белые дворцы с высокими стенами и решетками, а также старые деревья. Люди здесь выглядели необычно. Их разноцветная одежда странного покроя явно не служила ни для какой практической цели. Женщины вообще едва походили на людей — бледные и костлявые, закутанные в яркие ткани. Они обмахивались кусочками растянутой на палочках материи, когда выходили на жаркое солнце. — Где мы? — прокричал Логен Байязу. Если бы волшебник ответил, что они на луне, он бы не удивился. — Это Прямой проспект, одна из главных улиц города. Он ведет напрямик через самый центр города к Агрионту. — К Агрионту? — Это крепость, дворец, казармы и резиденция правительства. Город внутри города. Сердце Союза. Именно туда мы и идем. — Вот как? — удивился Логен. Группа хмурых молодых людей с подозрением оглядела его, когда он миновал их. — А нас туда пустят? — О да. Но им это придется не по вкусу. Логен продолжал пробиваться сквозь толпу. Повсюду, куда ни глянь, солнце сверкало в стеклах окон — их тут были сотни. В Карлеоне имелось несколько стеклянных окон в самых роскошных зданиях; по крайней мере, до тех пор, пока город не разграбили. Потом, надо признать, стекол осталось мало. Можно сказать, почти совсем не осталось. Ищейка любил звук, который издавало разбиваемое стекло. Он протыкал окна копьем с широчайшей улыбкой на лице, восхищенный этим хрустом и звоном. Но это далеко не самое худшее. Бетод отдал город своим карлам на три дня — таков был его обычай, и его любили за это. Логен потерял палец в сражении за день до того, и ему прижгли рану раскаленным железом. Она пульсировала и горела, а от боли он еще сильнее зверел — словно тогда ему требовался предлог для проявления жестокости. Он помнил ту вонь: кровь, пот и дым. И звуки: вопли, треск и смех. — Пожалуйста… Логен споткнулся и чуть не упал. Кто-то цеплялся за его ногу. Женщина сидела на земле возле стены. Ее одежда была грязной и рваной, лицо — бледным и изможденным от голода. Она держала что-то в руках. Какой-то сверток тряпья. Ребенок. — Пожалуйста… И больше ничего. Люди смеялись, болтали и сновали мимо, словно ее тут не было. — Пожалуйста… — У меня ничего нет, — пробормотал Логен. Не более чем в пяти шагах от них человек в высокой шапке сел за стол и принялся болтать с другом, а перед ним дымилось блюдо с мясом и овощами. Логен потрясенно смотрел на тарелку с едой, на голодающую женщину… — Логен! Пойдем! — Байяз взял его под локоть и поволок прочь. — Но разве мы не должны… — Ты что, не заметил? Они повсюду! Королю нужны деньги, и он обирает своих дворян. Дворяне обирают арендаторов, арендаторы — крестьян. И некоторые из них — старые, больные, лишние сыновья и дочери — теряют все до последней нитки. Слишком много ртов надо кормить. Те, кому повезет, становятся ворами или шлюхами, а остальные просят милостыню. — Но… — Прочь с дороги! Логен рванулся к стене и прижался к ней, Малахус с Байязом сделали то же самое. Толпа расступилась, и по улице прошагала длинная колонна людей, направляемая вооруженными стражниками. Там были молодые, почти мальчишки, и очень старые. Все грязные, оборванные, и лишь немногие выглядели здоровыми. Двое сильно хромали и ковыляли вслед за остальными, как могли. У человека, шедшего ближе к голове колонны, осталась лишь одна рука. Какой-то прохожий в немыслимой малиновой куртке поднес квадратный кусочек ткани к своему сморщенному носу, пережидая, пока несчастные прошаркают мимо. — Кто они? — шепотом спросил Логен у Байяза. — Преступники? Маг засмеялся: — Они солдаты. — Это? Солдаты? Логен воззрился на них: грязные, кашляющие, хромающие, некоторые босые… — О да. Они идут воевать с Бетодом. Логен потер виски. — Один клан как-то послал самого никудышного из своих воинов биться со мной в поединке. Его звали Форли Слабейший. Так они показывали, что сдаются. Но зачем Союз посылает своих слабейших воевать? — Логен мрачно покачал головой. — Они не побьют Бетода с такой армией. — Они отправят на войну и других. — Байяз указал на другую, меньшую группу. — Вон там тоже солдаты. — Эти? Он посмотрел на кучку худощавых юнцов, разодетых в яркие костюмы из красной и ярко-зеленой материи, в непомерно широких шляпах. У них имелись какие-то мечи, хотя их вряд ли можно было назвать воителями. Скорее, воительницы… Логен нахмурился, переводя взгляд с одной группы на другую. Грязные оборванцы — и разодетые юнцы. Трудно сказать, какая из этих армий страннее.
Дверь открылась, звякнул маленький колокольчик, и Логен вслед за Байязом вступил в низкий проход под аркой. Малахус двигался позади. После яркого уличного солнца лавка казалась темной, и глаза Логена не сразу привыкли к этому. Здесь, прислоненные к стене, стояли деревянные листы, размалеванные детскими изображениями зданий, лесов, гор. На стойках возле них висели странные одежды — ниспадающие мантии, слишком яркие платья, доспехи, гигантские шляпы и шлемы, кольца и драгоценные камни, даже одна массивная корона. Стойку поменьше занимало оружие — богато изукрашенные мечи и копья. Логен шагнул вперед и нахмурился. Это подделки! Ни один клинок не был настоящим. Оружие сделано из раскрашенного дерева, корона — из облезающей жести, драгоценные камни — из цветных стеклышек. — Что это заместо? Байяз рассматривал развешанные вдоль стены мантии. — Лавка театрального реквизита, — ответил он. — Что? — Люди в этом городе любят зрелища. Спектакли — комедии, драмы, театр во всех его видах. Эта лавка торгует вещами, необходимыми для постановки пьес. — Они разыгрывают истории? — Логен потыкал пальцем деревянный меч. — У некоторых людей, видно, очень много времени. Маленький пухлый человечек появился из двери в задней части лавки и с подозрением оглядел Байяза, Малахуса и Логена. — Могу ли я вам чем-то помочь, господа? — Несомненно. — Байяз шагнул вперед и без затруднений заговорил на простонародном наречии. — Мы собираемся ставить пьесу, и нам нужны костюмы. Как мы поняли, ваша лавка предлагает самые лучшие театральные принадлежности в Адуе? Владелец лавки нервно улыбнулся и покосился на чумазые лица и заляпанную дорожную одежду своих посетителей. — Это действительно так, но, э-э… качество, господа, стоит дорого. — Деньги не препятствие. Байяз вытащил раздутый кошель и небрежно кинул на стойку. Кошель раскрылся, и по деревянной поверхности рассыпались тяжелые золотые монеты. Глаза лавочника загорелись огнем. — Ну разумеется! Что конкретно вы хотели бы приобрести? — Мне нужна величественная мантия, подходящая для мага, великого заклинателя или чего-нибудь в этом роде. Разумеется, в ней должно быть нечто мистическое. Затем нам потребуется аналогичное одеяние, разве что не столь впечатляющее, для ученика волшебника. И наконец, нам необходим наряд для могучего воина, принца с далекого Севера. Что-нибудь с меховой отделкой, так мне представляется. — Все это я могу дать прямо сейчас. Пойду посмотрю, что у нас есть. Владелец лавки скрылся за дверью позади стойки. — К чему нам такое дерьмо? — спросил Логен. Волшебник ухмыльнулся: — Люди здесь от рождения занимают определенное положение. Есть простолюдины — они сражаются, возделывают землю и выполняют различные работы. Есть дворяне — они торгуют, что-то строят и создают, занимаются науками. Есть знать — они владеют землей и помыкают всеми остальными. И есть королевская семья… — Байяз взглянул на жестяную корону. — О, я забыл, для чего она нужна. На Севере ты можешь подняться так высоко, как только сумеешь. Достаточно посмотреть на нашего общего друга Бетода. Здесь же все по-другому: человек по рождению занимает определенное место. И если мы хотим, чтобы нас восприняли серьезно, мы должны выглядеть как люди очень высокородные. В нашей нынешней одежде нас не пропустят в ворота Агрионта. Его речь прервал владелец лавки: он появился в дверях с охапками яркой материи в руках. — Вот вам мистическая мантия, пригодная для самого могущественного волшебника! Использовалась в прошлом году для роли Иувина в постановке «Конец империи» на весеннем фестивале. Смею сказать, одна из моих лучших работ! Байяз поднял мерцающее полотнище малиновой ткани повыше к слабому свету и с восхищением стал разглядывать его. Загадочные диаграммы, мистические надписи и символы солнца, луны и звезд посверкивали серебряными нитями. Малахус провел рукой по сверкающей материи другого абсурдного одеяния, предназначенного для него. — Ты не высмеял бы меня с ходу, Логен, если бы я появился возле твоего костра в таком наряде! — сказал он. — Может, и высмеял бы, — поморщился Логен. — А вот здесь у нас великолепный образец варварского одеяния! — Лавочник вывалил на стойку тунику из черной кожи, украшенную блестящими медными завитками и обшитую паутиной бессмысленно тонкой кольчуги. Он указал на прилагавшийся к тунике меховой плащ: — Только взгляните, настоящий соболь! Совершенно нелепое одеяние, равно непригодное для защиты и от холода, и от оружия. Логен скрестил руки на груди своей старой куртки. — И ты думаешь, я это надену? — воскликнул он. Лавочник нервно сглотнул. — Вы должны простить моего друга, — проговорил Байяз. — Он актер нового направления. Он считает, что исполнитель должен полностью погрузиться в роль. — Вот как? — пробормотал лавочник, оглядывая Логена с головы до ног. — Что ж, северяне сейчас… я бы сказал… актуальны. — Несомненно. Уверяю вас, мастер Девятипалый — лучший в своем деле. — Старый волшебник ткнул Логена в бок. — Самый лучший. Я сам видел. — Ну, если вы так говорите… — Лавочник явно сомневался. — Могу ли я поинтересоваться, что именно вы будете ставить? — О, это новая пьеса. Я еще работаю над деталями. — Байяз постучал пальцем по своей лысой голове. — Вот как? — Да, это даже скорее сцена, чем целая пьеса, — ответил он и снова взглянул на мантию, восхищаясь игрой света на загадочных символах. — Сцена, в которой Байяз, первый из магов, в конце концов занимает свое место в закрытом совете. — А-а. — Лавочник понимающе закивал. — Политическая пьеса! Может быть, сатира? Какого рода — комическая или драматическая? Байяз искоса взглянул на Логена и сказал: — Это пока не решено.
Варвары у ворот
Джезаль мчался по узкой улочке вдоль рва, по истертым камням мостовой. Огромная белая стена бесконечной лентой проносилась справа, мелькали башня за башней. Он совершал ежедневную пробежку вокруг Агрионта. С тех пор как Джезаль бросил пить, он необыкновенно окреп и сейчас почти не сбился с дыхания. Было совсем рано, улицы города оставались безлюдны. Время от времени появлялся какой-нибудь случайный прохожий, он смотрел на бегуна или даже кричал вслед одобрительные слова, но Джезаль не обращал на это внимания. Его взгляд не отрывался от сверкающей и покачивающейся воды во рву, а мысли блуждали далеко отсюда. Арди. О чем еще он мог думать? После предупреждения Веста Джезаль перестал видеться с девушкой и надеялся, что его мысли быстро обратятся к другим материям и другим женщинам. Он усердно занимался фехтованием, он вспомнил о своих офицерских обязанностях, однако обнаружил, что совершенно не способен сосредоточиться. Другие женщины казались ему бледными, пустыми, утомительными существами. Длительные пробежки и однообразные упражнения позволяли его уму отвлекаться и блуждать свободно. Скука солдатской службы в мирное время была еще хуже: приходилось читать нудные газеты и стоять на страже того, на что никто не намерен покушаться. Внимание неизбежно рассеивалось, и перед Джезалем появлялась она. Арди в простой крестьянской одежде, раскрасневшаяся и вспотевшая после тяжелой работы в поле. Арди в пышном уборе принцессы, сверкающем драгоценными каменьями. Арди, купающаяся в лесном озере, пока Джезаль прячется в кустах и подглядывает за ней. Она же, строгая и сдержанная, поднимающая на него робкий взор из-под густых ресниц. Арди — портовая шлюха, манящая к себе из дверей грязного притона. Фантазии были бесконечны, но все заканчивались одинаково. Часовая пробежка вокруг Агрионта завершилась, и Джезаль направился по мосту к южным воротам. Отдав службе ежедневную дань равнодушия, он проверил караульных, прорысил через туннель и стал подниматься вверх, чтобы пройти внутрь крепости по длинному наклонному пандусу. Затем свернул к дворику, где его должен был ожидать маршал Варуз. И все это время Арди оставалась где-то в закоулках его мозга. Нельзя сказать, что ему было не о чем больше беспокоиться. Турнир приближался, неуклонно приближался. Скоро Джезаль выйдет на бой перед возбужденной публикой, среди которой будут его родные и друзья. Это прославит его… или опозорит. Ему следовало бы проводить бессонные ночи в бесконечных думах о позициях, поединках и клинках. Однако он думал совсем о другом. Кроме того, надвигалась война. Здесь, на залитых солнцем улицах Агрионта, легко позабыть о том, что в Инглию вторглись орды свирепых варваров. Вскоре он отправится на Север, поведет солдат в бой. Несомненно, мысли об этом должны занимать человека целиком. На войне его могут ранить, искалечить, даже убить. Джезаль попытался воссоздать в памяти подергивающееся, кривящееся, разрисованное лицо Фенриса Наводящего Ужас. Легионы вопящих дикарей, лавиной идущие на Агрионт. Война — ужасное дело, опасное и страшное. Да… Арди родом из Инглии. Что, если она попадет в руки северян? Джезаль, разумеется, бросится ей на выручку. Ей не причинят вреда. Во всяком случае, не сделают ничего страшного. Ну разве что немного порвут платье, что-то в этом роде… Она, без сомнения, перепугается и почувствует благодарность к своему спасителю. Он, конечно же, будет обязан утешить ее. Может быть, она даже упадет в обморок? Тогда ему придется нести ее на руках, и ее голова склонится ему на плечо. Возможно, придется положить ее на землю и немного расстегнуть платье… Их губы встретятся, тихо коснутся друг друга. Она, наверное, приоткроет рот, и тогда… Джезаль споткнулся на полушаге, в паху у него стало тесно от возбуждения. Эти грезы приятны, но едва ли совместимы с энергичной пробежкой. Дворик был уже рядом, а подобное состояние никак не подходило для тренировки. Капитан в отчаянии огляделся по сторонам. Он искал, на что бы переключить внимание, и едва не поперхнулся: у стены стоял майор Вест, одетый для фехтования и наблюдавший за приближением Джезаля с необычайно угрюмым выражением лица. На мгновение капитан испугался: а вдруг Вест сумел угадать, о чем он думает? Он нервно сглотнул, ощущая, как краска разливается по лицу. Нет, Вест не может такого знать, просто не может. Однако майор чем-то очень недоволен. — Луфар, — буркнул он. — Вест. Джезаль уставился на свои сапоги. Они не очень-то ладили с тех пор, как Вест стал служить в штабе лорд-маршала Берра. Джезаль уверял себя, будто рад за приятеля, но не мог избавиться от ощущения, что сам он лучше подходит для такого поста — ведь у него безупречное происхождение, невзирая на отсутствие боевого опыта. Кроме того, друзей разделяла Арди и то неприятное, излишнее предупреждение Веста. Все знали, что майор первым прошел сквозь брешь при Ульриохе. Все знали, что он дьявольски вспыльчив. Эта вспыльчивость казалась Джезалю привлекательной чертой до тех пор, пока он не испытал ее действие на себе. — Варуз ждет. — Вест повернулся и зашагал к входу во двор. — И он там не один. — Не один? — Маршал решил, что тебе пора привыкать к зрителям. Джезаль нахмурился и отозвался: — Странно, что это нужно кому-то сейчас, когда впереди война. — Ты будешь удивлен, но борьба, фехтование и прочие военные искусства сейчас пользуются огромным успехом. Люди носят шпаги — даже те, кто ни разу не вытаскивал их из ножен. Всех просто в дрожь бросает при мысли о предстоящем турнире, поверь мне. Они вошли в залитый ярким светом двор, и Джезаль заморгал: вдоль стены был наспех сооружен помост со скамьями, заполненными зрителями. Там собралось человек шестьдесят, если не больше. — А вот и он! — крикнул маршал Варуз. По рядам пронесся шелест вежливых аплодисментов. Джезаль осознал, что широко улыбается — среди публики находилось несколько очень значительных людей. Он заметил верховного судью Маровию, тот поглаживал свою длинную бороду. Недалеко от него со слегка скучающим видом сидел лорд Ишер. Сам кронпринц Ладислав развалился в переднем ряду, сверкая рубашкой из паутинно-тонкой кольчуги и восторженно хлопая в ладоши. Людям, расположившимся на скамьях позади него, приходилось отклоняться в стороны, чтобы выглянуть из-за мотающегося пышного плюмажа на великолепной шляпе принца. Варуз вручил Джезалю его клинки, по-прежнему сияя улыбкой. — Только попробуй осрамить меня! — прошипел он тихо. Джезаль нервно кашлянул, поднял голову и взглянул на ряды охваченных предвкушением людей. Его сердце дрогнуло: из толпы на него насмешливо оскалилась беззубая улыбка инквизитора Глокты, а в следующем ряду сидела… Арди Вест. Выражение ее лица совсем не походило на то, что он воображал в своих грезах: одновременно сердитое, укоряющее и просто скучающее. Он отвел взгляд и уставился на противоположную стену, в душе проклиная себя за трусость. Похоже, сегодня он не в силах ни на кого смотреть. — Поединок с полузаточенными клинками! — провозгласил лорд-маршал. — До трех касаний! Вест уже вытащил шпаги и шел в сторону круга, размеченного мелом на аккуратно подстриженной траве. Сердце Джезаля бешено колотилось, пока он неуклюже вытаскивал клинки из ножен и чувствовал, что все взоры направлены на него. Осторожно ступая по траве, он приблизился к своей отметке напротив Веста. Майор поднял оружие. Джезаль последовал его примеру. Они замерли друг против друга. — Начинайте! — крикнул Варуз. Очень скоро стало ясно, что Вест не намерен поддаваться. Он ринулся вперед с яростью, превосходившей его обычный напор, и обрушил на Джезаля град резких выпадов. Клинки скрестились и зазвенели. Капитан немного уступил, по-прежнему чувствуя себя неловко под ожидающими взглядами публики, среди которой находились такие важные персоны. Но к тому времени, когда Вест оттеснил его к самому краю круга, нервозность уменьшилась, а опыт тренировок стал брать свое. Джезаль увернулся от выпада Веста и получил пространство для маневра. Ныряя и пританцовывая, избегая ловушек, он стремительно парировал несколько ударов. Люди словно исчезли, и даже Арди он больше не видел. Шпаги двигались сами по себе — вперед и назад, вверх и вниз, — Джезаль мог даже не смотреть на них. Но он видел, как мечется взгляд Веста, пытающегося уследить и за рапирами, и за движениями ног противника, чтобы угадать его намерения. Джезаль почувствовал приближение атаки еще до того, как майор перешел в наступление. Луфар сделал ложный выпад в одну сторону, потом повернулся в другую и плавно скользнул за спину Веста, ринувшегося вперед. Теперь оставалось лишь легким пинком выпихнуть противника из круга. — Касание! — провозгласил маршал Варуз. Майор распластался по земле лицом вниз. По толпе пробежала рябь смешков. — Касание в области зада! — загоготал кронпринц; его плюмаж ходил ходуном от веселья. — Один — ноль в пользу капитана Луфара! Вест совсем не казался грозным теперь, когда лежал лицом в грязи. Джезаль отвесил публике легкий полупоклон и, выпрямляясь, рискнул послать улыбку Арди. Но он с разочарованием обнаружил, что девушка даже не смотрит в его сторону. Она глядела на барахтавшегося в пыли брата, и на лице ее проступала незаметная жестокая усмешка. Вест медленно поднялся на ноги. — Хорошее касание, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы, снова вступая в круг. Джезаль занял позицию, с трудом подавив улыбку. — Начинайте! — крикнул Варуз. Вест снова рьяно ринулся в бой, но Джезаль уже разогрелся. Приглушенное бормотание толпы омывало его, и он как будто танцевал с клинком, прыгая из стороны в сторону и уходя от ударов. Он стал делать причудливые взмахи, росчерки шпагой, и публика охала при виде того, как эффектно он отбивает атаки Веста. Никогда еще Джезаль не фехтовал так хорошо, никогда не двигался так плавно. Противник, превосходивший его по росту, уже начал уставать, его выпады стали менее резкими. Вот длинные клинки с лязгом сомкнулись… С силой вывернув правое запястье, Джезаль вырвал оружие из пальцев Веста, шагнул вперед и хлестнул майора левым клинком. — О! — Вест сморщился, выронил короткую шпагу и отпрыгнул, схватившись за предплечье. Несколько капель крови прострочили землю. — Два — ноль! — объявил Варуз. Кронпринц вскочил на ноги, шляпа слетела с его головы — в такой восторг он пришел при виде крови. — Превосходно! — завопил он. — Великолепно! Другие вслед за ним тоже повскакали с мест и громко зааплодировали. Джезаль нежился в лучах одобрения, на его лице цвела широкая улыбка, каждый мускул вибрировал от счастья. Теперь он понимал, ради чего так долго тренировался. — Отличный бой, Джезаль, — пробурчал Вест. По его предплечью стекала струйка крови. — Ты стал слишком хорош для меня. — Прости, что я тебя порезал. — Джезаль ухмыльнулся, совсем не чувствуя себя виноватым. — Пустяки. Царапина. Вест пошел прочь, хмурясь и держась за запястье. Никто не обратил внимания на его уход, и меньше всех — сам Джезаль. На соревнованиях смотрят только на победителя. Лорд Маровия первым поднялся со скамьи, чтобы поздравить Джезаля. — Какой многообещающий молодой человек, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Однако сможет ли он побить Бремера дан Горста, как вы считаете? Варуз отечески хлопнул Джезаля по плечу и ответил: — Я уверен, что он побьет кого угодно, если будет в настроении. — Хм, а вы видели, как Горст фехтует? — Нет. Но я слышал, что это весьма впечатляет. — Вот именно. Он просто дьявол! — воскликнул верховный судья и приподнял кустистые брови. — С нетерпением предвкушаю их встречу. Вы никогда не подумывали о карьере юриста, капитан Луфар? Джезаль был застигнут врасплох. — Ну… Вообще-то нет, ваша милость, — пробормотал он. — Я, собственно… я офицер. — О, разумеется, вы офицер. Но сражения и тому подобное черт знает как отражаются на нервах. Если вы когда-нибудь решите уйти со службы, думаю, у меня найдется для вас место. Я всегда нахожу применение талантливым людям. — О, благодарю вас. — Ну что ж, тогда увидимся на турнире! Удачи, капитан, — бросил он через плечо и неспешно удалился. Он явно считал, что Джезалю очень нужна удача. Его высочество принц Ладислав был более оптимистичен. — Ну, Луфар, вы мне угодили! — прокричал он и принялся рубить воздух пальцами, изображая фехтовальные клинки. — Пожалуй, я удвою сумму, которую на вас поставил! Джезаль почтительно поклонился: — Ваше высочество, вы слишком добры. — Вы мой человек! Настоящий солдат! Фехтовальщик должен сражаться за свою страну, не так ли, Варуз? Почему же этот Горст не солдат? — Если не ошибаюсь, он все-таки солдат, ваше высочество, — мягко возразил лорд-маршал. — Он родственник лорда Брока и служит в его персональной охране. — А-а. — Принц, казалось, на мгновение смутился, но быстро воспрянул духом. — Ну все равно вы мой человек! — крикнул он Джезалю, снова делая выпады пальцами. Перо на его шляпе раскачивалось взад и вперед. — Вы как раз тот человек, что мне нужен! Принц подпрыгивающей походкой двинулся к выходу из дворика. Его декоративная кольчуга блестела. — Очень эффектно, — раздался голос. Джезаль резко развернулся и сделал неловкий шаг назад. На него насмешливо смотрел Глокта, незаметно подобравшийся сзади. Будучи калекой, он обладал сверхъестественным талантом в этой области. — Какое счастье для всех нас, что вы все же не бросили это дело! — продолжал он. — У меня никогда не было такого намерения, — холодно отрезал Джезаль. Глокта пососал свои десны. — Ну как скажете, капитан, как скажете. — Так и скажу! Джезаль резко отвернулся от него, не желая больше никогда говорить с этим омерзительным человеком, — и обнаружил, что смотрит прямо в лицо Арди. Она стояла совсем рядом, в каком-то футе от него. — Ах! — выдохнул он, снова отступая назад. — Джезаль, — произнесла она. — Что-то я давно вас не видела. — Э-э… Он замялся и нервно огляделся по сторонам. Глокта уже ковылял прочь, Вест давно ушел. Варуз увлеченно разговаривал с лордом Ишером и его спутниками, еще остававшимися во дворе. На Джезаля и Арди никто не смотрел. Он должен поговорить с ней. Он должен прямо сказать, что не может больше с ней видеться. Он должен признаться. — Э-э… — снова пробормотал он. — Больше вам нечего мне сказать? — Э-э… Он круто развернулся на каблуках и ушел, сгорая со стыда.После этих неожиданных переживаний скука сторожевой службы у южных ворот казалась почти благословением. Джезаль уже предвкушал, как будет лениво разглядывать вереницу людей, входящих и выходящих из Агрионта, и слушать пустую болтовню лейтенанта Каспы. Однако его мечтания развеялись, едва он дошел до места. Каспа вместе с нарядом солдат в латах сгрудились у наружных ворот, где старый мост через ров проходил между двумя массивными сторожевыми башнями, покрытыми белой штукатуркой. Джезаль дошел до конца длинного туннеля и увидел, что кроме солдат и Каспы там был кто-то еще. Щупленький, дерганый человечек в очках. Джезаль кое-как опознал его: некий Морроу, один из свиты лорд-камергера. У него не было никаких причин находиться здесь. — Капитан Луфар, вот счастливое совпадение! Джезаль вздрогнул. Это был тот безумец Сульфур — сидел на земле, скрестив ноги и прислонившись спиной к глухой стене сторожевой башни. — Какого черта он здесь делает? — рявкнул Джезаль. Каспа открыл рот, чтобы ответить, но Сульфур опередил его: — Не обращайте на меня внимания, капитан. Я просто жду своего господина. — Господина? — Страшно подумать, каким нужно быть идиотом, чтобы взять на службу этого идиота. — Вот именно! Он должен явиться очень скоро. — Сульфур сощурился и поглядел на солнце. — Говоря по правде, он уже слегка запаздывает. — Неужели? — Да. — Сумасшедший снова расплылся в дружелюбной улыбке. — Но он прибудет, Джезаль, можешь не сомневаться. Джезаль решил, что такая фамильярность переходит все границы. Он едва знал Сульфура, и этот человек ему не нравился. Джезаль открыл рот, чтобы высказать это вслух, но безумец внезапно вскочил на ноги, отряхнулся и схватил свою прислоненную к стене палку. — Вот они! — воскликнул он, кивая на ту сторону рва. Джезаль проследил за взглядом безумца. Через мост целеустремленно шагал величавый лысый старик. За его плечами развевалась по ветру великолепная мантия — переливчатая, красная с серебром. За ним по пятам следовал болезненного вида юноша. Слегка склонив голову, словно испытывая благоговейный трепет перед стариком, юноша нес перед собой на вытянутых руках длинный посох. Третьим шел свирепый великан в тяжелом меховом плаще, на добрую половину головы выше обоих спутников. — Какого черта… — начал Джезаль и осекся. Кажется, он где-то видел этого старика. Лорд из открытого совета? Или иностранный посол? Несомненно, выглядел старик весьма внушительно. Пока депутация приближалась, Джезаль рылся в памяти, пытаясь понять, кто же это. Дойдя до сторожевой башни, старик остановился и обвел Джезаля, Морроу, Каспу и стражников повелительным взглядом сверкающих зеленых глаз. — Йору, — проговорил он. Сульфур сделал шаг вперед и низко поклонился. — Мастер Байяз, — пробормотал он, и в голосе его звучало глубочайшее почтение. Ну конечно! Вот почему Джезалю почудилось, что он знает старика: тот имел определенное сходство со статуей Байяза из аллеи Королей. Той самой статуей, мимо которой Джезаль столько раз пробегал. Может быть, гость оказался немного полнее, но выражение его лица — суровое, мудрое, спокойное и властное — было тем же самым. Джезаль нахмурился. Значит, старика называют Байязом? Капитану это не понравилось. Ему не понравился и вид тощего юнца с посохом. А еще меньше — третий чужеземец. Вест часто говорил Джезалю, что северяне, которых можно встретить в Адуе (как правило, грязные оборванцы, шныряющие возле доков или валяющиеся пьяными в канавах), ни в коей мере не являются образцом своего народа. Северяне с далекого Севера, где они живут на свободе, сражаются, враждуют, пируют и делают все прочее, им присущее, принадлежат к совершенно иному типу. Джезаль представлял их высокими, свирепыми и красивыми людьми, имеющими в своем облике нечто романтическое. Сильные, но изящные. Дикие, но благородные. Жестокие, но искусные. Люди, чьи глаза всегда устремлены вдаль. Этот третий выглядел совсем по-другому. Никогда в жизни Джезаль не встречал человека столь зверского вида. Даже Фенрис Наводящий Ужас по сравнению с ним казался относительно цивилизованным. Лицо северянина, словно исхлестанную кнутом спину, крест-накрест покрывали рваные шрамы; сломанный нос смотрел немного в сторону; одно ухо было искалечено; один глаз, под которым проходил полумесяц шрама, располагался чуть выше второго. Словом, физиономия великана была помятой, изломанной, кособокой, как у профессионального кулачного бойца, выдержавшего слишком много схваток. Выражение лица тоже рождало подозрения, что северянин повредил голову в бою. Он глазел на сторожевую башню, разинув рот и наморщив лоб, и озирался вокруг с каким-то звериным любопытством. Он был одет в длинный меховой плащ и кожаную тунику, вышитую золотом. Эта вершина варварского великолепия лишь придавала ему еще больше дикости. Бросался в глаза длинный тяжелый меч у него на поясе. Запрокинув голову и глядя на высокие стены башни, великан поскреб сквозь щетину большой розовый шрам на щеке, и Джезаль заметил, что у северянина не хватает одного пальца — лишнее доказательство того, что жизнь его переполнена насилием. Позволить такому здоровенному дикарю пройти в Агрионт, когда идет война с Севером? Это немыслимо! Однако Морроу уже пробрался вперед. — Лорд-камергер ожидает вас, господа. — Он разливался соловьем, кланяясь и подбираясь поближе к старику. — Если вам будет угодно пройти со мной… — Минутку! — Джезаль схватил заместителя за локоть и оттащил в сторону. — И он тоже? — недоверчиво спросил он, кивая на дикаря в плаще. — Мы же с ними воюем! — Лорд Хофф высказался в высшей степени определенно! — Морроу вырвал руку, сверкнув на капитана очками. — Можете задержать его, если хотите, но вам придется объяснить это лорд-камергеру! Джезаль занервничал. Подобная идея совсем не привлекала его. Он посмотрел на старика, но не смог долго выдержать его взгляд. Гостя окружала атмосфера тайны, словно он знал нечто такое, о чем никто другой даже не догадывался. И именно это внушало тревогу. — Вы… должны… оставить… оружие… здесь! — проговорил Джезаль, стараясь произносить слова как можно медленнее и отчетливее. — С радостью. Северянин вытащил из-за пояса меч и протянул ему. Оружие тяжелым грузом легло в руку Джезаля: огромное, примитивное, жестокое. Северянин прибавил к мечу длинный нож, затем опустился на колено и вытащил второй из сапога. Потом достал третий нож из-за поясницы и четвертый — с тонким лезвием — из рукава. Он свалил их грудой в протянутые руки Джезаля и широко улыбнулся. Это была отвратительная улыбка: рваные шрамы сморщились и кожа пошла складками, отчего лицо сделалось еще более асимметричным, чем прежде. — Ножей никогда не бывает слишком много, — проворчал он низким, скрежещущим голосом. Никто не засмеялся, но ему, по-видимому, было все равно. — Ну что, идем? — спросил старик. — Без промедления, — отвечал Морроу и повернулся, чтобы двинуться в обратный путь. — Я пойду с вами, — заявил Джезаль и сгрузил оружие на руки Каспы. — Вряд ли это необходимо, капитан, — протянул Морроу. — Я настаиваю! Когда они явятся к лорд-камергеру, северянин может убивать кого вздумается, это Джезаля уже не касается. Но пока гости не добрались туда, он отвечает за любую дикарскую выходку. Будь он проклят, если позволит такому случиться. Стражники расступились, и странная процессия прошла в ворота. Первым шагал Морроу, шепча через плечо подобострастную чушь старику в великолепном одеянии. Бледный юноша шел вторым, за ним следовал Сульфур. Девятипалый северянин тяжело топал позади. Джезаль двинулся следом. Он заткнул большой палец за пояс поближе к эфесу шпаги, чтобы быстро вытащить ее при необходимости, и неотрывно наблюдал за северянином. Однако вскоре он должен был признать, что великан не замышляет убийство. На изрубленном лице отражались лишь любопытство, изумление и даже некоторое смущение; северянин то и дело замедлял шаг, задирал голову, разглядывая здания, тряс головой, скреб щетину и бормотал что-то себе под нос. Время от времени он пугал прохожих своей улыбкой, но в остальном не казался опасным. Джезаль понемногу успокоился — пока они не дошли до площади Маршалов. Там северянин внезапно остановился. Джезаль схватился за шпагу, но глаза дикаря были устремлены вперед. Не отрываясь, он глядел на фонтан. Потом медленно двинулся вперед, осторожно поднес к нему толстый палец и ткнул им в сверкающую струю. Вода брызнула в лицо северянина, и он отскочил прочь, едва не сбив Джезаля с ног. — Родник? — прошептал он. — Но как?.. Господи помилуй! Этот человек — сущее дитя. Дитя шести с половиной футов ростом, с лицом изрубленным, словно колода мясника. — Там трубы! — Джезаль топнул ногой по булыжной мостовой. — Трубы… под… землей! — Трубы, — тихо отозвался дикарь, не отрывая глаз от пенящейся воды. Остальные шагали вперед и уже приблизились к величественному зданию, где Хофф разместил свою канцелярию. Джезаль потихоньку отошел от фонтана, надеясь, что безмозглый дикарь последует за ним. К его облегчению, тот так и поступил, покачивая головой и без конца бормоча себе под нос: — Трубы… Они вошли в прохладный сумрак приемной лорд-камергера. На скамьях вдоль стен сидели люди, причем некоторые, судя по их виду, ждали здесь довольно долго. Все подняли головы, когда Морроу провел странную компанию мимо просителей, прямиком к кабинету Хоффа. Очкастый заместитель отворил перед ними тяжелую двустворчатую дверь и встал рядом, ожидая, пока пройдут один за другим: сначала лысый старик, затем его прихвостень с посохом, за ним безумный Сульфур и, наконец, девятипалый дикарь-северянин. Джезаль собрался войти следом, но Морроу встал на пороге, преградив путь. — Премного благодарен вам за помощь, капитан, — сказал он, холодно улыбаясь. — Теперь вы можете возвратиться к воротам. Джезаль глянул через его плечо в кабинет и увидел мрачного лорд-камергера, сидевшего за длинным столом. Рядом расположился архилектор Сульт, смотревший угрюмо и подозрительно. Верховный судья Маровия тоже был там, и на его морщинистом лице сияла улыбка. Три члена закрытого совета! Но тут Морроу закрыл перед Джезалем дверь.
Что дальше
— Я вижу, у вас новый секретарь, — заметил Глокта как бы между прочим. Архилектор улыбнулся: — О да. Старый оказался не совсем в моем вкусе. Он, знаете ли, имел слишком длинный язык. Глокта застыл, не донеся бокал с вином до рта. — Он передавал наши секреты торговцам шелком, — небрежно продолжал Сульт, словно это было общеизвестно. — Я понял это довольно давно. Но вы можете не волноваться: он не сообщил им ничего такого, что я хотел бы утаить. «Значит… Ты знал предателя! Ты знал его с самого начала!» Глокта принялся перебирать в уме события последних нескольких недель, разбирать их на части и складывать вместе в свете этого нового знания. Он поворачивал их так и сяк до тех пор, пока они не совпадали, при этом старался скрыть удивление. «Ты оставил запись признания Реуса там, где твой секретарь не мог не увидеть ее. Ты не сомневался, что торговцы шелком узнают имена из списка, и догадывался, что они сделают после. Ты понимал, что этим они сыграют тебе на руку: дадут прямо в руки заступ, которым ты сумеешь их закопать. И все это время ты подогревал мои подозрения насчет Калина, хотя прекрасно знал, через кого происходила утечка. Дело разворачивалось в точности по твоему плану». Архилектор глядел на него с понимающей улыбкой. «Могу поклясться, ты и сейчас прекрасно знаешь, о чем я думаю. Я был пешкой в твоей игре, как и этот червяк-секретарь. — Глокта подавил смешок. — Мое счастье, что я был пешкой на выигрышной стороне. Я ни минуты не подозревал, что здесь что-то не так». — Он продал нас за оскорбительно низкую цену, — продолжал Сульт, неприязненно скривив губы. — Осмелюсь предположить, что Каулт мог дать в десять раз больше, если бы у него хватило ума попросить. У молодого поколения совершенно нет честолюбия. Они почитают себя значительно умнее, чем есть на самом деле. Он внимательно рассматривал Глокту своими холодными голубыми глазами. «Я ведь тоже принадлежу к молодому поколению, более или менее. Мое унижение заслуженно». — Ваш секретарь понес наказание? Архилектор аккуратно поставил бокал на стол, не произведя почти никакого шума, когда ножка соприкоснулась с деревянной поверхностью. — О да. Самое суровое. И больше нам не стоит тратить время на разговоры о нем. «Ручаюсь, что так. Тело, найденное плавающим возле доков…» — Должен признаться, я был немало удивлен, когда вы указали на наставника Калина как на источник утечки сведений. Этот человек принадлежит к старой гвардии. Конечно, ему случалось пару раз проявлять снисходительность — отводить глаза, когда дело касалось пустяковых вопросов. Но предать инквизицию? Продавать наши секреты торговцам шелком? — Сульт фыркнул. — Никогда в жизни! Вы же в ваших суждениях позволили себе исходить из личной неприязни к этому человеку. — Мне казалось, что Калин — единственно возможный вариант, — пробормотал Глокта и тут же пожалел об этом: «Глупо, глупо! Ошибка сделана, и ее не исправить. Лучше держать рот на замке». — Казалось? — Архилектор пощелкал языком с видом глубочайшего неодобрения. — Нет-нет, инквизитор. Того, что кажется, для нас недостаточно. В будущем мы будем строго придерживаться фактов, если вы позволите. Но не стоит слишком расстраиваться из-за этого — я позволил вам положиться на инстинкт, и вышло так, что ваш просчет лишь укрепил нашу позицию. Калин удален со своего поста… — «Тело, найденное плавающим…» — В настоящий момент наставник Гойл уже покинул Инглию и движется сюда, чтобы вступить в должность наставника Адуи. «Гойл? Гойл едет сюда? Этот подонок — новый наставник Адуи?» Глокта не смог сдержать презрительной гримасы. — Вы с ним не самые лучшие друзья, не так ли, Глокта? — Он тюремщик, но никак не следователь. Его не интересует, виновен человек или невиновен. Его не интересует истина. Он пытает людей просто ради удовольствия. — Бросьте, Глокта. Не хотите ли вы сказать, что не испытываете возбуждения, когда узники открывают свои секреты? Когда они называют имена? Когда они подписывают признания? — Это не доставляет мне удовольствия. — «Мне ничто не доставляет удовольствия». — Однако вы прекрасно справляетесь со своим делом. Так или иначе, Гойл вызван сюда, и, что бы вы о нем ни думали, он один из нас. Он весьма опытен и достоин доверия, предан интересам короны и государства. Знаете, когда-то он был моим учеником. — Вот как? — Да. Он занимал ту же должность, какую сейчас занимаете вы… Значит, она все-таки сулит вам определенную перспективу! — Архилектор засмеялся собственной шутке, Глокта тоже принужденно улыбнулся. — В любом случае, все сложилось наилучшим образом, и вас можно поздравить: вы успешно сыграли роль в этом деле. Вы хорошо поработали. «Достаточно хорошо, чтобы до сих пор остаться в живых». Сульт поднял бокал, и они выпили без всякой радости, настороженно глядя друг на друга поверх кубков. Глокта откашлялся: — Магистр Каулт перед своей прискорбной кончиной упомянул кое-какие интересные вещи. — А именно? — У торговцев шелком имелся партнер. Возможно, старший партнер. Банк. — Хм. Переверни купца, и наверняка найдешь банкира. И что с того? — Я подозреваю, что банкиры знали обо всем — о контрабанде, о мошенничествах, об убийствах. Я подозреваю, что именно они вдохновляли дело. Может быть, даже отдавали распоряжения в расчете получить больший доход со своих ссуд. Могу ли я начать расследование, ваше преосвященство? — Что за банк? — Валинт и Балк. Архилектор погрузился в размышления, разглядывая Глокту жесткими голубыми глазами. «Может быть, он уже знает про банкиров? Может быть, знает гораздо больше, чем я? Как там сказал Каулт: ты хочешь найти предателей, Глокта, так ищи их в Допросном доме…» — Нет, — отрывисто сказал Сульт. — У этого банка слишком большие связи. Им очень многие обязаны, а без Каулта будет затруднительно что-либо доказать. От торговцев шелком мы получили все, что нужно, и у меня есть для вас более насущная задача. Глокта поднял голову: «Новая задача?» — Я рассчитывал допросить тех, кого мы арестовали в здании гильдии, ваше преосвященство. Может оказаться, что… Архилектор отмахнулся от Глокты затянутой в перчатку рукой. — Нет. Так дело затянется на месяцы. Я поручу Гойлу разбираться с ними. — Он нахмурился. — Или, может быть, вы возражаете? «То есть я вспахал поле, посеял семена, поливал всходы, а Гойл будет собирать урожай? Справедливо, ничего не скажешь». Глокта смиренно склонил голову: — Разумеется, нет, ваше преосвященство. — Это хорошо. Вы, возможно, осведомлены о необычных визитерах, прибывших к нам вчера? «Визитеры?» Всю последнюю неделю Глокту ужасно мучила спина. Накануне он кое-как выбрался из постели, чтобы посмотреть на выступление этого кретина Луфара, и больше не выходил из своей крошечной комнатушки. Он был в буквальном смысле не способен передвигаться. — Я ничего не заметил, — откровенно признался он. — Нас посетил Байяз, первый из магов. Глокта снова изобразил натянутую улыбку, но архилектор не смеялся. — Вы, разумеется, шутите? — спросил инквизитор. — Если бы! — Шарлатан, ваше преосвященство? — А что же еще? Но шарлатан выдающийся. Здравомыслящий, рассудительный, умный. Его обман разработан до мельчайших подробностей. — Вы говорили с ним? — Говорил. Он весьма убедителен. Ему известны многие вещи — то, о чем он не может знать. От такого нельзя просто отмахнуться. Кем бы он ни был, он имеет хорошее финансирование и источники информации. — Архилектор сдвинул брови. — При нем какой-то звероподобный перебежчик-северянин. Глокта нахмурился. — Северянин? Это совсем не похоже на них. Северяне всегда были очень прямолинейными людьми. — Ты читаешь мои мысли. — Тогда, возможно, императорский шпион? Гурки? — Возможно. Кантийцы тоже любят хорошую интригу, но они стремятся оставаться в тени. Не думаю, чтобы наши ряженые гости имели к ним отношение. Подозреваю, ответ лежит где-то ближе к дому. — Дворяне, ваше преосвященство? Брок? Ишер? Хайген? — Возможно, — задумчиво повторил Сульт, — возможно. Они достаточно раздражены для этого. Или же наш старый друг верховный судья. Мне показалось, он как-то чересчур обрадовался происходящему. Сразу видно, он что-то замышляет. «Дворяне, верховный судья, северяне, гурки. Это может быть кто угодно из них или кто угодно другой. Но зачем?» — Я не понимаю, архилектор. Если они шпионы, зачем такие хлопоты? Наверняка есть более простые способы пробраться в Агрионт. — В том-то и дело. — На лице Сульта появилась самая мрачная гримаса, какую только видел Глокта. — В закрытом совете пустует одно кресло. Оно пустовало всегда. Бессмысленная традиция, дань этикету: кресло оставлено для мифической фигуры, мертвой на протяжении уже нескольких сотен лет. Никто никогда не предполагал, что появится человек, который заявит на это кресло свои права. — И он это сделал? — Именно! Он потребовал этого! — Архилектор поднялся на ноги и зашагал вокруг стола. — По-моему, это немыслимо! Какой-то шпион, невесть откуда взявшийся мошенник будет причастен к самым секретным делам нашего правительства! Он раздобыл какие-то древние документы, и теперь мы должны опровергнуть его. Вы можете в такое поверить? Глокта не мог. «Но вряд ли стоит говорить об этом». — Я попросил дать мне время для расследования, — продолжал Сульт, — однако заседание закрытого совета нельзя откладывать до бесконечности. У нас есть лишь пара недель, чтобы разоблачить самозваного мага и доказать, что он мошенник. А пока он со своими компаньонами расположился как дома в превосходных покоях Цепной башни, и мы никак не можем запретить им бродить по Агрионту и творить любые бесчинства, какие вздумается! «Ну, сделать кое-что все же можно…» — Цепная башня очень высокая. Если кто-нибудь случайно упадет… — Нет. Еще не время. Мы уже и так превысили свои полномочия. Надо действовать осторожно. — Но мы могли бы арестовать и допросить их. Я бы быстро выяснил, на кого они работают… — Действовать осторожно, я сказал! Я хочу, чтобы вы пригляделись к этому магу и его компаньонам. Выясните, кто они, откуда взялись, что им нужно. А прежде всего выясните, кто за ними стоит и почему. Мы должны разоблачить самозваного Байяза, прежде чем он причинит какой-либо вред. Потом можете использовать любые средства по вашему усмотрению. Сульт повернулся и отошел к окну. Глокта, преодолевая боль, поднялся с кресла. — С чего мне начать? — спросил он. — Установите за ними слежку! Наблюдайте! Проследите, с кем они разговаривают, чего добиваются. Вы же инквизитор, Глокта! — нетерпеливо вскричал Сульт, даже не обернувшись. — Задавайте вопросы!Лучше, чем смерть
— Мы ищем женщину, — сказал офицер, с подозрением поглядывая на них. — Сбежавшую рабыню, убийцу. Она очень опасна. — Женщину, господин? — переспросил Юлвей, в замешательстве сморщив лоб. — Опасную, господин? — Да, женщину! — Офицер нетерпеливо махнул рукой. — Высокая, на лице шрам, волосы коротко острижены. Она хорошо вооружена. Скорее всего, имеет при себе лук. Ферро стояла прямо перед ним — высокая, со шрамом, с коротко остриженными волосами, с луком через плечо — и глядела себе под ноги на пыльную землю. — Ее разыскивают очень, очень большие люди! Она виновна в многочисленных кражах и убийствах. Юлвей смиренно улыбнулся и широко развел руками. — Мы не видели никого похожего на нее, господин. Мы с сыном не вооружены, вы сами видите. Ферро тревожно глянула вниз, на кривой клинок меча, заткнутый за ее пояс: он сверкал на ярком солнце. Однако офицер ничего не замечал. Он прихлопнул муху, пока Юлвей продолжал болтать: — Ни я, ни он и знать бы не знали, что делать с такой штукой, как лук, уверяю вас. Мы верим, что бог защитит нас, господин, а также несравненные солдаты нашего императора! Офицер фыркнул: — Очень мудро с вашей стороны, старик. Зачем вы пришли сюда? — Я купец. Направляюсь в Дагоску, чтобы закупить пряности. — Он склонился в почтительном поклоне. — С вашего благосклоннейшего разрешения. — А, ты торгуешь с розовыми? Черт бы драл этот Союз! — Офицер сплюнул в пыль. — Ну что ж, человек должендобывать себе пропитание, даже таким постыдным способом. Торгуй, пока можешь. Розовых скоро не станет, их утопят в море! — Он выпятил грудь, наливаясь гордостью. — Наш император Уфман-уль-Дошт поклялся, что будет так! Что ты об этом думаешь, старик? — О, это будет великий день, великий день! — отозвался Юлвей, снова низко кланяясь. — Да приблизит его бог, господин! Офицер смерил Ферро взглядом сверху донизу. — Твой сын выглядит крепким парнем. Пожалуй, из него вышел бы хороший солдат. — Он сделал шаг вперед и схватил девушку за обнаженное предплечье. — Рука у него сильная. Такая рука сможет натянуть лук, сказал бы я, если мальчишку обучить. Ну-ка, что скажешь, малец? Вот работа для мужчины — сражаться во имя бога и нашего императора! Это получше, чем копаться в земле в поисках пропитания! Ферро напряглась, как только к ней прикоснулись пальцы офицера. Другая ее рука незаметно подвинулась к кинжалу. — Увы, — быстро проговорил Юлвей, — к сожалению, мой сын от рождения… простоват. Он почти не разговаривает. — А-а, вот как. Что ж, жаль! Возможно, придет время, когда нам понадобится каждый. Может быть, эти розовые и дикари, но драться они умеют. — Офицер повернулся, и Ферро мрачно взглянула ему в спину. — Хорошо, можете проходить! Он махнул рукой. Солдаты, развалившиеся в тени пальм по обе стороны дороги, проводили их взглядами, но без особого интереса. Ферро молчала до тех пор, пока лагерь за их спинами не стал совсем маленьким. Затем она обернулась к Юлвею и спросила: — Мы идем в Дагоску? — Да, для начала, — ответил старик, глядя вдаль на поросшую низкорослыми кустами равнину. — А оттуда на Север. — На Север? — Да, через круг Морей в Адую. Плыть через море? Она остановилась посреди дороги. — Я не пойду туда, черт побери! — Неужели необходимо все усложнять, Ферро? Разве ты счастлива здесь, в Гуркхуле? — Да северяне все сумасшедшие, это каждый знает! Эти розовые, этот Союз, или как их там еще! Они психи! Безбожники! Юлвей поднял бровь: — Не знал, что тебя настолько интересует бог, Ферро. — По крайней мере, я знаю, что он есть! — выкрикнула она, показывая на небо. — А розовые думают не так, как мы, настоящие люди! Нам нечего делать рядом с ними! Лучше уж я останусь с гурками! Кроме того, мне здесь еще нужно свести кое-какие счеты. — Какие счеты? Собираешься убить Уфмана? Она нахмурилась. — Может быть, и так. — Ха! — Юлвей повернулся и зашагал прочь по дороге. — Тебя ищут, Ферро, если ты еще не заметила. Без моей помощи ты не пройдешь и десяти шагов. Та клетка все еще ждет, ты не забыла? На площади перед дворцом. Они очень хотят заполнить ее. Ферро скрипнула зубами. — Уфман теперь император, — продолжал старик. — «Уль-Дошт», так его называют. Могучий! Безжалостный! Величайший император за сотню лет, и так говорят уже сейчас. Убить императора! — Юлвей тихо хохотнул. — Да, ты та еще штучка. Та еще штучка… Ферро хмуро поглядывала на старика, следуя за ним вверх по холму. Ей не нравилось быть какой-то «штучкой». Юлвей мог заставить солдат видеть все, что он захочет, и это, конечно, ловкий фокус, но будь она проклята, если пойдет на Север! Что она забыла среди безбожников розовых? Юлвей все еще посмеивался, когда она нагнала его. — Убить императора! — Старик покачал головой. — Да он ждет не дождется, когда ты вернешься. Ты моя должница, помнишь? Ферро схватила его жилистую руку и воскликнула: — Ты не говорил мне о том, что мы поплывем через море! — А ты не спрашивала, Малджин! И радуйся, что не сделала этого. — Он мягко оторвал ее пальцы от своей руки. — Не то твой труп уже жарился бы на солнце в пустыне, и никто не нудил бы сейчас мне в уши. Подумай об этом. Слова Юлвея ненадолго заставили ее стихнуть. Ферро в молчании шла рядом и мрачно оглядывала поросший кустарником ландшафт, хрустя сандалиями по высохшей грязи на дороге. Она искоса взглянула на старика. Юлвей спас ей жизнь своими фокусами, этого нельзя отрицать. Но будь она проклята, если пойдет на Север!Крепость пряталась в узкой бухте среди скал, но оттуда, где они находились — высоко на крутом утесе, где яростное солнце палило им в спину, — Ферро отлично видела ее. Высокая стена окружала аккуратные ряды зданий, которых было вполне достаточно для небольшого города. Позади, в воде, тянулись длинные пристани, а рядом на якоре стояли корабли. Огромные корабли. Башни из дерева, настоящие плавучие крепости. Ферро никогда не видела кораблей такого размера. Их мачты темным лесом вздымались на фоне светлой воды. Десять стояли на приколе прямо под ногами Ферро и старика, а дальше, в бухте, медленно рассекали волны еще два судна с огромными парусами и десятками крошечных фигурок, копошившихся на палубах и в паутине снастей. — Я вижу двенадцать кораблей, — вполголоса сказал Юлвей, — но твои глаза острее моих. Ферро вгляделась в морскую даль. За изгибом берега, возможно милях в двадцати отсюда, она рассмотрела еще одну крепость и еще один ряд пристаней. — Там есть и другие, — сказала она. — Восемь или девять, и они еще больше. — Больше этих? — Гораздо больше. — Дыхание господне! — пробормотал Юлвей. — Гурки никогда прежде не строили таких больших кораблей. Таких больших и так много. На всем Юге не хватит дерева, чтобы выстроить этот флот! Должно быть, они покупали лес на Севере. Может быть, у стирийцев. Ферро никогда не интересовалась ни кораблями, ни деревом, ни северянами. — И что? — С таким флотом гурки могут захватить власть на море. Они сумеют взять Дагоску со стороны бухты и даже вторгнуться в Вестпорт. Эти названия ни о чем не говорили ей — какие-то неизвестные далекие места. — И что? — Ты не понимаешь, Ферро! Я должен предупредить об этом. Мы должны поторопиться, скорее! Он встал и поспешно зашагал обратно к дороге. Ферро хмыкнула. Еще мгновение она смотрела на огромные деревянные лохани, движущиеся в бухте взад-вперед, затем поднялась и последовала за Юлвеем. Большие корабли, маленькие корабли — это ничего не значит для нее. Пускай гурки захватят в рабство хоть всех розовых в мире. Если после этого они оставят в покое настоящих людей.
— Прочь с дороги! Солдат пришпорил коня, направив его прямо на Ферро со стариком, и поднял кнут. — Тысяча извинений, господин! — заныл Юлвей. Он приник к земле и поспешно убрался в придорожную траву, таща упиравшуюся Ферро за локоть. Она стояла в низком кустарнике и наблюдала за вереницей людей, медленно тащившихся мимо нее. Тощие, оборванные, грязные, безжизненные; руки крепко связаны, пустые глаза глядят в землю. Мужчины и женщины всех возрастов, даже дети. Сотня или больше. Шестеро верховых охранников ехали вдоль колонны. Они свободно сидели в высоких седлах с кнутами в руках. — Рабы. — Ферро облизнула сухие губы. — Народ Кадира восстал, — сказал Юлвей, провожая хмурым взором эту жалкую процессию. — Они больше не хотели быть частью славной нации Гуркхула. Они решили, что смерть императора освободит их. Видимо, они ошибались. Новый император превосходит жестокостью предыдущего, не так ли, Ферро? Восстание уже подавлено. Похоже, твой друг Уфман продал их в рабство в качестве наказания. Ферро смотрела на костлявую девочку: она медленно хромала мимо, с трудом волоча босые ноги по пыльной дороге. Сколько ей лет, тринадцать? Трудно понять. Лицо девочки было грязным и безразличным, поперек лба проходил затянувшийся шрам и еще несколько — на внешней стороне предплечья. Отметины от кнута. Ферро почувствовала комок в горле, глядя на то, как маленькая рабыня плетется вперед. Какой-то старик, шедший прямо перед девочкой, споткнулся, упал лицом вниз и заставил колонну приостановиться. — Вперед! — гаркнул один из всадников, пришпоривая коня и подъезжая к упавшему. — А ну вставай на ноги, живо! Тот бессильно шевелился в пыли. — Давай, давай! — Кнут солдата щелкнул и оставил длинную красную полосу на костлявой спине старика. Ферро дернулась и съежилась, услышав этот звук. Ее собственная спина заныла. Там, где были рубцы. Словно ее саму хлестнули кнутом. Никто не может хлестнуть Ферро Малджин кнутом и остаться после этого в живых. Больше никогда. Она скинула с плеча лук. — Спокойно, Ферро! — прошипел Юлвей, хватая ее за руку. — Ты ничем не можешь им помочь! Девочка нагнулась и помогла старому рабу подняться на ноги. Кнут щелкнул снова, хлестнув по ним обоим. Раздался вопль боли. Кто это кричал — девочка или старик? Или сама Ферро? Она стряхнула с себя руку Юлвея и достала стрелу. — Я убью этого подонка! — воскликнула она. Солдат резко повернул голову в их сторону: он хотел знать, что происходит. Юлвей снова схватил Ферро за руку. — И что потом? — прошипел он. — Даже если ты убьешь всех шестерых, что потом? У тебя есть пища и вода для сотни рабов? А? Ты же спасла их! А когда их хватятся? И найдут тела убитых охранников? Что тогда? Ты сможешь спрятать сотню рабов? Я не смогу! Ферро уставилась в черные глаза Юлвея, скрежеща зубами и тяжело дыша. Она подумала, не попытаться ли еще раз убить его. Нет. Он прав, черт его побери. Медленно-медленно она запрятала свой гнев вглубь сердца — так глубоко, как только могла. Она убрала стрелу и снова повернулась к веренице пленников. Старый раб потащился дальше, и девочка двинулась следом за ним. Ярость грызла внутренности Ферро, словно голод. — Эй, ты! — крикнул солдат, подталкивая коня ближе к ним. — Ну вот, ты добилась своего! — шепнул Юлвей и низко поклонился охраннику. — Мои извинения, господин. Понимаете ли, мой сын немного… — Заткнись, старик! — Солдат поглядел вниз на Ферро с седла. — Ну, парень, небось она тебе понравилась? — Что? — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Да не стесняйся ты! — засмеялся солдат. — Я же видел, как ты на нее смотрел! Он повернулся к колонне. — Эй! Попридержите-ка их! — крикнул он. Рабы снова остановились. Солдат наклонился с седла и ухватил тощую девочку под мышку, грубо вытащив ее из колонны. — Отличная девчонка, — произнес он, подтаскивая рабыню к Ферро. — Маловата, но уже готова. Чуток помыть, и будет отменная шлюха. Слегка прихрамывает, но это пройдет — просто мы их быстро гоним. Зубы хорошие… Покажи ему зубы, сука! — Девочка медленно разлепила растрескавшиеся губы, выполняя приказ. — Хорошие зубы. Ну, что скажешь, парень? Возьму за нее десятку золотом. Хорошая цена! Ферро не сводила глаз с девочки. Та отвечала ей безразличным взором больших неживых глаз. — Послушай, — продолжал солдат. — Она стоит вдвое больше, но никто ничего не заметит! Когда мы доберемся до Шаффы, я скажу, что она умерла по дороге. Никто не удивится, так случается часто! Я беру десять, и тебе остается десять. Все выигрывают! Все выигрывают. Ферро подняла взгляд на охранника. Он стащил с себя шлем и вытирал пот со лба тыльной стороной ладони. — Спокойно, Ферро, — прошептал Юлвей. — Ну хорошо, восемь! — крикнул солдат. — Смотри, какая у нее улыбка! Улыбнись ему, сука! — Уголки рта девочки слегка дернулись вверх. — Ну вот, видишь! Восемь. Ты меня грабишь! Кулаки Ферро сжались, ногти глубоко вошли в ладони. — Спокойно, — повторил Юлвей. — Зубы господни! Ты умеешь торговаться, парень! Семь, и это мое последнее слово! Семь, черт меня побери! — Солдат раздраженно махнул в воздухе шлемом. — Обращайся с ней получше, и через пять лет ее цена возрастет! Это отличное вложение денег! Лицо солдата находилось в нескольких футах от Ферро. Она видела каждую крохотную каплю пота на его лбу, каждый волосок щетины на его щеках, каждый дефект, трещинку и пору на его коже. Она почти чувствовала его запах. Настоящая жажда — это когда человек готов пить мочу, соленую воду или масло, не думая о последствиях, настолько велика его потребность в жидкости. Ферро видела это в Бесплодных землях. Сейчас она именно так жаждала убить охранника. Она бы растерзала солдата на части голыми руками, изорвала зубами его лицо. Желание было таким сильным, что Ферро почти не могла ему сопротивляться. — Спокойно! — прошипел Юлвей. — У меня нет денег, — услышала Ферро собственный голос. — Ты мог сказать сразу, парень, и избавить меня от хлопот! — Солдат снова напялил свой шлем. — Впрочем, ты не виноват, что засмотрелся на нее. Девочка действительно хороша. Нагнувшись, он ухватил рабыню и потащил обратно к остальным. — В Шаффе за нее дадут двадцать! — прокричал он через плечо. Колонна тронулась. Ферро не сводила глаз с девочки, пока рабы не исчезли за гребнем холма — спотыкающиеся, хромающие, ковыляющие в неволю. Теперь она почувствовала холод. Холод и пустоту. Она жалела, что не застрелила охранника, какую бы цену ни пришлось за это заплатить. Убийства помогали ей заполнить пустоту внутри, хотя бы на время. Именно так они действовало на нее. — Я однажды шла в такой же колонне, — медленно проговорила Ферро. Юлвей глубоко вздохнул: — Знаю, знаю. Однако судьба выбрала и спасла тебя. Поблагодари ее, если умеешь. — Ты должен был позволить мне убить его. — Ох… — Старик неодобрительно щелкнул языком. — Кажется, ты готова убить весь мир! Есть в тебе хоть что-то, кроме жажды смерти, Ферро? — Когда-то было, — пробормотала она. — Но они выбивают это кнутом. Хлещут тебя, пока не убедятся, что ничего не осталось. Юлвей остановился и опять поглядел на нее с жалостью. Странно, но Ферро больше не сердилась на него. — Мне жаль, Ферро. И тебя, и их. — Юлвей снова шагнул на дорогу, качая головой. — Но это лучше, чем смерть. Мгновение она стояла и смотрела на пыль, что поднималась за шагающей вперед колонной рабов. — Это то же самое, — прошептала она.
Больное место
Логен перегнулся через парапет, прищурился на утреннем солнце и стал рассматривать открывающийся отсюда вид. Так же он стоял — теперь казалось, давным-давно — на балконе своей комнаты у Байяза. Однако то, что он видел с башни библиотеки, разительно отличалось от нынешнего зрелища. Сейчас — восход солнца над зубчатым ковром городских зданий, жара, ослепительно яркий свет и отдаленный шум. Тогда — прохладная и туманная долина, тихая, пустая и спокойная, как смерть. Логен помнил то утро; он помнил, как ощутил себе другим человеком. Сейчас он совершенно определенно чувствовал себя другим человеком — дураком. Маленьким, испуганным, уродливым и ничего не понимающим. — Логен! Малахус вышел на балкон и встал рядом с ним, улыбаясь солнцу и искрящейся бухте за городом, где уже быстро сновали лодки. — Прекрасно, правда? — Ну, если ты так считаешь… Но я не вижу ничего прекрасного. Все эти люди… — Логен поежился, ощущая пот на своей коже. — Здесь есть что-то неправильное. Этот город пугает меня. — Пугает? Тебя? — Постоянно. Логен почти не спал с тех пор, как они прибыли сюда. В городе никогда не бывало по-настоящему темно и по-настоящему тихо. Слишком жарко, слишком тесно, слишком плохо пахло. Враги бывают ужасными, но с ними можно сражаться и избавиться от них. Их ненависть Логен понимал. Однако нельзя сражаться с безликим, не обращающим на тебя внимания, грохочущим городом, который ненавидит все. — Для меня тут нет места. Я буду счастлив, когда мы уедем. — Нам еще придется остаться здесь на время. — Я знаю. — Логен глубоко вздохнул. — И поэтому собираюсь сойти вниз и посмотреть на Агрионт поближе. Я хочу выяснить о нем все, что смогу. Некоторые вещи просто необходимо делать, и лучше сделать их, чем жить в страхе перед ними. Так всегда говорил мой отец. — Хорошие слова. Я пойду с тобой. — Нет, не пойдешь! — раздался голос Байяза. Маг стоял в дверном проеме, гневно глядя на своего ученика. — Ты ничего не успел за последние несколько недель, это просто позор. Даже для тебя. — Он вышел вперед, на открытый воздух. — Пока мы бездействуем, ожидая милости его величества, я предложил бы тебе использовать эту возможность и продолжать обучение. Другой случай может представиться очень не скоро. Малахус шмыгнул внутрь, не оборачиваясь. Он хорошо знал, что не стоит мешкать, когда учитель в таком настроении. Байяз утратил все свое благодушие, как только они прибыли в Агрионт. Логен его понимал — с ними обращались как с пленниками, а не как с гостями. Девятипалый мало знал об этикете и манерах, но нетрудно было угадать значение мрачных взглядов со всех сторон и стражи у дверей. — Невозможно поверить, как вырос город, — проворчал Байяз, хмурясь на расстилающийся перед ним огромный город. — Я помню времена, когда Адуя походила на скопище лачуг, облепивших Дом Делателя, как мухи — свежее дерьмо. Тогда не было никакого Агрионта; не было даже Союза. В те дни они не вели себя так гордо, как сейчас, уверяю тебя. Они поклонялись Делателю, словно богу. Он презрительно сплюнул. Логен проследил, как плевок перелетел через ров и исчез где-то среди белых зданий внизу. — Я дал им все это, — прошипел Байяз. Логен снова ощутил, как по спине пробежал неприятный холодок — по-видимому, действовало недовольство старого мага. — Я дал им свободу, и какую благодарность я получаю? Презрительные взгляды писарей, самодовольных мальчиков на побегушках? Вылазка вниз, где царил дух подозрительности и безумия, уже казалась Логену счастливым избавлением. Он бочком пробрался к двери и нырнул обратно в комнату. Если они действительно стали пленниками, то Логен не мог не признать: ему приходилось бывать и в более суровых тюрьмах. Здешняя круглая гостиная подошла бы и для короля — во всяком случае, по мнению северянина: тяжелые кресла темного дерева с изящной резьбой, толстые гобелены на стенах с изображениями лесов и сцен охоты. Бетод уж точно расположился бы в таких покоях как дома, но Логен чувствовал себя тут неуклюжим увальнем. Он ходил на цыпочках, опасаясь что-нибудь разбить. В центре комнаты на столике стоял высокий кувшин, разрисованный яркими цветами. Логен подозрительно покосился на него, пробираясь к выходу на длинную лестницу, что вела вниз, в Агрионт. — Логен! — Байяз стоял в проеме двери, сдвинув брови. — Будь осторожен. Это место может показаться странным, а люди здесь еще более странные.Вода пенилась и булькала, узкой струей вырываясь вверх из металлической трубы, вырезанной в виде рыбьего рта, и затем с плеском падала в широкий каменный бассейн. Фонтан — так назвал эту штуку тот надменный молодой человек. Трубы проложены под землей, так он сказал. Логен представил себе подземные потоки, текущие прямо под ногами, подмывая само основание города. Такая мысль вызывала легкое головокружение. Площадь была просторной — огромная равнина, выстланная плоскими камнями и окаймленная отвесными утесами белых зданий. Эти утесы украшались колоннами и резьбой, в них сверкали высокие окна, а рядом суетились люди. Сегодня, похоже, происходило что-то особенное: по периметру площади возводилось огромное наклонное сооружение из деревянных брусьев. Целая армия рабочих копошилась на нем, рубила и вбивала колья, перебрасываясь раздраженными криками. Повсюду громоздились горы досок и бревен, бочонки гвоздей, штабеля инструментов; их хватило бы, чтобы построить десять огромных залов, если не больше. Местами сооружение уже вознеслось довольно высоко над землей. Его вертикальные стояки взмывали в воздух, словно мачты огромных кораблей, и соперничали высотой с огромными зданиями позади. Логен стоял, подбоченившись, и глазел на чудовищный деревянный скелет, чье назначение оставалось для него загадкой. Он обратился к низенькому мускулистому человеку в кожаном переднике, яростно пилившему доску: — Что это такое? — А? — Человек даже не поднял голову от работы. — Вот это. Зачем оно? Пила прошла дерево насквозь, обрезок с грохотом упал на землю. Доски прибавились к груде деревяшек, которая росла рядом с плотником, а сам он повернулся, с подозрением глянул на Логена и вытер пот с блестящего лба. — Трибуны. Сиденья. Логен непонимающе уставился на рабочего. Как можно стоять на трибуне и сидеть одновременно? — Для турнира! — выкрикнул плотник прямо в лицо Девятипалому. Логен медленно отступил назад. Чепуха. Бессмысленные слова. Он повернулся и поспешно удалился, стараясь держаться подальше от огромных деревянных конструкций и копошащихся на них людей. Он набрел на широкий переулок, похожий на глубокое ущелье между нависающими белыми зданиями. По обеим сторонам лицом друг к другу стояли статуи размером гораздо больше настоящих людей. Они свысока сурово взирали на головы многочисленных прохожих, спешащих мимо. Лицо ближайшей статуи показалось Логену странно знакомым. Он подошел к изваянию, оглядел его сверху донизу и расплылся в ухмылке. Первый из магов набрал немного веса с той поры, как его высекли в камне. Должно быть, хорошо питался в своей библиотеке. Логен повернулся к маленькому человечку в черной шляпе, проходившему мимо с большой книгой под мышкой. — Байяз, — произнес он, показывая на статую. — Мой друг! Человечек испуганно посмотрел на Логена, потом на статую, затем снова на северянина и поспешил прочь. Статуи возвышались с двух сторон по всей длине переулка. Короли Союза, как предположил Логен, располагались слева. Некоторые держали в руках мечи, свитки или крошечные корабли, у ног одного сидела собака, другой зажал под мышкой сноп пшеницы, но внешне они почти не различались. Все увенчаны одинаковыми высокими коронами, и все одинаково суровы. При взгляде на них и представить было невозможно, чтобы они хоть раз в жизни сказали или сделали глупость либо почувствовали необходимость сходить в сортир. Логен услышал сзади тяжелый топот и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть того надменного молодого человека, что встречал их возле ворот: он несся вдоль улицы в мокрой от пота рубашке. Логен подивился, куда он так торопится, однако не собирался бежать следом по такой жаре. Здесь и так хватало загадок, требующих разрешения. Переулок выходил на широкое зеленое поле. Казалось, какие-то гигантские руки нашли его где-то за городом и перенесли сюда, в пространство между высокими зданиями. Поле не походило ни на одну сельскую местность, когда-либо виденную Логеном. Трава расстилалась мягким гладким одеялом сочной зелени, подстриженная почти до корней. Цветы росли рядами, кругами и прямыми линиями, составляя яркие разноцветные узоры. Пышные кусты и деревья были стиснуты, огорожены и острижены до неестественных форм. Была здесь и вода: по камням журчали ручейки, а большой плоский пруд по берегам был обсажен печального вида деревьями, склонившимися к воде. Логен бродил по лужайке с квадратными сторонами, хрустел сапогами по дорожке из маленьких серых камушков. Множество людей пришли сюда, чтобы насладиться солнцем. Они катались в лодочках на миниатюрном озере — тихо гребли и плавали по кругу без цели — или сидели на траве, ели и пили, болтали друг с другом. Одни показывали на Логена и что-то кричали, другие перешептывались или просто отворачивались. Гуляющие выглядели весьма странно, особенно женщины. Бледные и бесплотные, они носили замысловатые платья, а волосы зачесывали вверх, укладывали в сложные прически, сплошь унизанные шпильками, гребнями и огромными перьями, и украшали бесполезными крошечными шляпками. Эти дамы походили на тот высокий кувшин в круглой комнате — слишком хрупкий, чтобы применить его для чего-нибудь полезного, и слишком разукрашенный. Но Логен так давно не видел женщин, что улыбнулся им радостно, надеясь сам не зная на что. Некоторые, похоже, при виде его испытали шок, другие в ужасе заахали. Логен вздохнул — старое заклятье по-прежнему действовало. Подальше, на другой широкой площади, Логен остановился, чтобы посмотреть на обучающихся солдат. На сей раз там оказались не голодранцы или женоподобные юнцы, а крепкие люди в тяжелых доспехах, с отполированными до зеркального блеска нагрудниками и ножными латами, с длинными копьями на плечах. Они стояли плотным строем почти неподвижно, как статуи, — четыре квадрата человек по пятьдесят. По приказу низенького человека в красной куртке — командира, как понял Логен, — все развернулись, опустили копья и двинулись вперед, дружно топоча тяжелыми сапогами. Одинаково одетые, одинаково вооруженные, шагающие в ногу… Да, это зрелище впечатляло: ощетинившиеся квадраты блестящего металла двигались размеренно, сверкая остриями копий, словно гигантские прямоугольные ежи с двумя сотнями ног. На большом плоском пространстве такое воинство, без сомнения, отразит нападение противника, если тот выстроится прямо напротив. А как пойдет дело на пересеченной скалистой местности, под моросящим дождем, в лесных зарослях — тут Логен сомневался. Люди быстро устанут под тяжестью доспехов, а если квадраты будут разбиты, что станут делать солдаты, привыкшие всегда действовать вместе? Смогут ли они сражаться в одиночку? Логен побрел дальше, через широкие дворы и аккуратные садики, мимо журчащих фонтанов и горделивых статуй, по чистеньким улочкам и широким проспектам. Он поднимался и спускался по узким лестницам, пересекал мосты, перекинутые над потоками, над дорогами, над другими мостами. Он видел стражников в разнообразных роскошных ливреях возле сотни ворот, стен и дверей, и каждый из них оглядывал северянина с недобрым подозрением. Солнце всходило все выше, высокие белые здания проплывали мимо, а Логен наконец понял, что стер ноги и почти заблудился. Шея его заболела, потому что он постоянно задирал голову и смотрел вверх. На месте оставалась лишь чудовищная башня: она вздымалась высоко-высоко над городом, и рядом с ней огромные здания казались крохотными. Она была видна отовсюду, ее всегда можно было заметить над верхушками крыш в отдалении. Логен медленно приближался к башне, пока не очутился в каком-то заброшенном тупике возле цитадели, в ее тени. На краю заросшей лужайки, около большого ветхого строения — оно заросло мхом и плющом, а с его крутой проседающей крыши осыпалась черепица — стояла старая скамейка. Логен плюхнулся на нее, перевел дух и принялся разглядывать громадную массу там, над стенами, — черный силуэт, словно вырезанный в голубом небе, рукотворную гору из мертвых голых камней. Ни одно растение не цеплялось за эту глыбу, ни клочка мха не виднелось в щелях между огромными блоками. Дом Делателя, так назвал его Байяз, не походил ни на один из домов, знакомых Логену: без крыши, без единой двери или окна. Просто пучок мощных каменных столбов с острыми углами. Зачем понадобилось строить такую громадину? И кем, собственно, был сам мастер Делатель? Неужели все, что он сделал, — вот это гигантское, никому не нужное сооружение? — Вы не возражаете, если я присяду? Перед Логеном остановилась женщина — во всяком случае, ее он скорее назвал бы женщиной, чем тех странных бесплотных созданий в парке. Симпатичная темноволосая женщина в белом платье стояла и смотрела на него сверху вниз. — Я? — переспросил он. — Нет, я не возражаю. Забавно, но больше никто не хочет со мной сидеть. Она опустилась на дальний конец скамейки, оперлась локтями о колени и положила подбородок на руки, без интереса поглядывая вверх, на нависающую башню. — Возможно, они вас боятся. Логен проводил глазами человека, что спешил мимо со стопкой бумаг под мышкой, уставившись на северянина расширенными глазами. — Я начинаю думать то же самое. — Вы действительно выглядите немного… опасным. — То есть страшным — вы ведь это слово искали? — Я обычно нахожу слова, которые ищу. Я сказала — опасным. — Что ж, внешность обманчива. Она приподняла бровь и медленно окинула его взором сверху донизу: — Так вы, наверное, мирный человек? — Хм-м… не совсем. Они сидели, искоса посматривая друг на друга. Женщина не казалась ни испуганной, ни высокомерной, ни даже просто любопытствующей. — Почему вы не боитесь? — спросил Логен. — Я родом из Инглии и знаю ваших людей. Кроме того, — она положила голову на спинку скамьи, — больше никто не станет разговаривать со мной. Я отчаянная. Логен покачал обрубком своего среднего пальца взад и вперед, стараясь отогнуть его как можно дальше. — Да, похоже на то. Я Логен. — Хорошо вам. А я никто. — Каждый человек — кто-то. — Только не я. Я никто. Я невидима. Логен нахмурился и посмотрел на нее: она сидела вполоборота к нему, в лучах солнца, откинувшись на спинку скамьи. Ее длинная гладкая шея была вытянута, грудь мягко вздымалась и опускалась. — Я вас вижу, — возразил он. Она повернула к нему голову: — Вы… вы джентльмен. Логен фыркнул. Кем только его ни называли в свое время, но только не так. Однако женщина не разделяла его веселья. — Я здесь чужая, — сказала она. — Как и любой из нас. — Да. Но это мой дом. — Она поднялась со скамьи. — До свидания, Логен. — Прощай, никто. Она повернулась и медленно пошла прочь. Логен смотрел ей вслед, качая головой. Байяз прав: место это странное, но люди здесь еще более странные.
Логен проснулся, болезненно дернувшись, моргнул и повел дикими глазами вокруг себя. Темно. Нет, не совсем темно, конечно, поскольку здесь всегда слабо отсвечивали огни города. Послышался какой-то звук, но теперь все стихло. Жарко. Жарко, тесно и невыносимо душно, несмотря на липкий сквознячок от открытого окна. Логен простонал, откинул влажное одеяло, смахнул с груди пот и вытер руки о стену позади себя. Свет раздражал его даже через сомкнутые веки. И это была не худшая из проблем. Если хочешь сказать про Логена Девятипалого — скажи, что ему хотелось отлить. К несчастью, в этом месте никто не мог просто пописать в горшок. Зато здесь имелась специальная штука вроде плоского деревянного уступа с дыркой, помещавшаяся в отдельной маленькой комнатке. Логен заглянул в ту дырку в первый день, когда они прибыли сюда, недоумевая, для чего она может предназначаться. Там было очень глубоко и плохо пахло. Малахус потом объяснил ему это бессмысленное варварское изобретение: туда надо садиться — прямо на жесткое дерево, чтобы неприятный сквозняк обдувал твои яйца. Такова уж цивилизация, насколько мог понять Логен: людям нечем заняться, и они выдумывают способы сделать простые вещи сложными. Он выбрался из постели и двинулся в ту сторону, где, как он помнил, была дверь. Он нагнулся вперед и ощупывал руками воздух перед собой: слишком светло, чтобы спать, но слишком темно, чтобы толком что-то разглядеть. — Долбаная цивилизация, — пробормотал он, возясь с защелкой на двери. Наконец, осторожно ступая босыми ногами, он выскользнул в большую круглую комнату между спальнями. Там было прохладно. Голая кожа обрадовалась холодному воздуху после влажной жары в спальне. Почему он не лег спать здесь вместо этой духовки в спальне? Не вполне очнувшись от мучительной сонной одури, Логен щурился на тонувшие в тени стены и пытался вычислить, какая из дверей ведет к дыре для опорожнения. При его везении можно ненароком вломиться в спальню Байяза и помочиться на первого из магов. Подходящее дело, чтобы улучшить дурное настроение волшебника. Логен шагнул вперед и с грохотом ударился обо что-то — врезался ногой в угол стола. Выругавшись, схватился за ушибленную голень и тут вспомнил про кувшин. Он нырнул вперед и едва успел поймать уже падающую посудину за край. Теперь глаза Логена немного приспособились к полумраку, и он даже слабо различал цветы, нарисованные на холодной блестящей поверхности. Он хотел поставить кувшин обратно на стол, как вдруг его осенило. Зачем идти куда-то, когда под рукой есть отличный горшок? Логен огляделся по сторонам, пристроил кувшин в подходящее положение… и застыл. Он был не один. Высокая стройная фигура, неотчетливая в полумраке. Логен едва различал длинные волосы, развевавшиеся на сквозняке из раскрытого окна. Он напряг глаза, вглядываясь в темноту, но не смог рассмотреть лица. — Логен… Женский голос, тихий и нежный. Однако Логену совсем не понравилось его звучание. В комнате было холодно, очень холодно. Он крепче сжал кувшин. — Кто ты? — гаркнул он неожиданно громко в мертвой тишине. Что это, сон? Он потряс головой, стиснул в руке кувшин — нет, все реально. До ужаса реально. — Логен… Женщина беззвучно придвинулась ближе к нему. Тусклый свет из окна позволил увидеть сбоку ее лицо: белая щека, залитая тенью глазница, уголок рта. Затем все опять кануло во тьму. В ней было что-то знакомое… Логен отчаянно рылся в памяти и пятился назад, не отводя глаз от женского силуэта и держась так, чтобы между ними все время оставался стол. — Чего ты хочешь? В его груди было ощущение холода, предчувствие беды. Он знал, что должен крикнуть, позвать на помощь, разбудить остальных, но зачем-то ему требовалось узнать, кто здесь. Ему нужно знать… Воздух стал леденящим. Логен уже видел собственное дыхание, клубящееся перед лицом. Его жена мертва, он не сомневался в этом; ее холодное тело вернулось в грязь много лет назад, далеко отсюда. Он сам видел деревню, сожженную дотла и заваленную трупами. Его жена мертва… однако… — Телфи? — прошептал он. — Логен… Ее голос! Ее голос! Логен раскрыл рот. Она протянула к нему руку через полосу света, падавшего из окна. Бледная рука, бледные пальцы, длинные белые ногти… В комнате стоял холод, ледяной холод. — Логен! — Ты мертва! Логен поднял кувшин, чтобы разбить его о голову женщины. Рука дотянулась до него, широко разведя пальцы… Внезапно в комнате стало светло, как днем. Еще светлее. Сверкающий, ослепительный свет. Смутные контуры дверей и мебели превратились в жесткие белые кромки и черные тени. Логен плотно стиснул веки, прикрыл глаза рукой, вскрикнул, отшатнулся к стене. Раздался оглушительный треск, похожий на грохот обвала; разрывающийся, раскалывающийся звук, словно падало огромное дерево. Комнату заполнила вонь горящей древесины. Логен приоткрыл один глаз и посмотрел через щелку между пальцами. Комната странно изменилась. Она снова погрузилась в темноту, но не такую густую, как прежде. Свет просачивался внутрь через огромную рваную дыру в стене — там, где раньше было окно. Два кресла исчезли, третье балансировало на трех ножках, а обломок четвертого слабо светился и дымился, словно сук, долго горевший в костре. Стол, который мгновение назад стоял прямо перед Логеном, валялся в другом конце комнаты, расколотый пополам. Часть потолка рухнула, оторвавшись от стропил, пол был завален кусками камня и штукатурки, обломками дерева и осколками стекла. От странной женщины не осталось и следа. Байяз в ночной рубашке, хлопавшей его по толстым икрам, нетвердыми шагами пробрался по руинам к зияющей дыре в стене и выглянул в ночную тьму. — Его больше нет. — Его? — Логен уставился в дымящееся отверстие. — Она знала мое имя… Волшебник доковылял до единственного уцелевшего кресла и рухнул в него, вымотанный до предела. — Скорее всего, это был едок, посланный Кхалюлем. — Кто? — переспросил в замешательстве Логен. — Посланный кем? Байяз вытер пот с лица. — Ты, кажется, говорил, будто не хочешь знать. — Верно. Этого Логен не мог отрицать. Он почесал подбородок и поглядел в дыру на рваный кусок ночного неба, гадая, не пора ли переменить свое отношение к событиям. Но было уже поздно: в дверь отчаянно заколотили. — Открой, ладно? Логен пробрался сквозь хаос обломков на полу и отодвинул засов. В комнату, оттолкнув его плечом, ворвался рассерженный стражник со светильником в одной руке и обнаженным мечом в другой. — Я слышал шум! Свет его лампы скользнул по обломкам, добрался до рваного края выдранной штукатурки, до вывороченных камней и бездонного ночного неба в проеме. — Мать твою… — прошептал стражник. — К нам явился незваный гость, — буркнул Логен. — А-а… Я… Я должен уведомить… — Стражник выглядел совершенно сбитым с толку. — Уведомить кого-нибудь… Он попятился к двери, наткнулся на рухнувшую балку и чуть не упал. Логен слышал, как его сапоги загрохотали вниз по лестнице. — Что такое едок? — спросил Девятипалый. Ответа не последовало. Волшебник уже спал, его глаза были закрыты, на лице застыло суровое выражение, грудь мерно вздымалась. Логен опустил глаза и с удивлением обнаружил, что до сих пор сжимает в правой руке кувшин, изящный и хрупкий. Он осторожно расчистил место на полу и поставил посудину среди обломков. Одна из дверей с шумом распахнулась, и сердце Логена подпрыгнуло. Но это был всего лишь Малахус, испуганно озиравшийся вокруг. Волосы на голове ученика торчали дыбом. — Какого… — Он пробрался к дыре и боязливо выглянул в ночную темноту. — Черт! — Малахус, что такое едок? Тот резко повернул голову и посмотрел на Логена. Лицо ученика мага было воплощением ужаса. — Это запрещено, — прошептал он. — Нельзя поедать человеческую плоть…
Вопросы
Глокта торопливо заталкивал в рот овсянку в надежде съесть хотя бы половину, прежде чем каша начнет проситься обратно. Он глотал, давясь и содрогаясь. Наконец он отодвинул от себя миску, словно само ее наличие унижало его. «Собственно, так оно и есть». — Надеюсь, у тебя что-то важное, Секутор, — проворчал он. Практик поднял руку и отвел назад падавшие на лицо сальные волосы. — Зависит от того, что вы называете важным, — ответил он. — Это насчет наших магических друзей. — Ах да, первый из магов и его храбрые спутники! И что с ними такое? — Прошлой ночью в их покоях была тревога. Они говорят, что к ним кто-то вломился. Произошла какая-то схватка или что-то в этом роде. Кажется, нанесен какой-то ущерб. — Кто-то вломился? Какая-то схватка? Какой-то ущерб? — Глокта неодобрительно покачал головой. — Кажется? Мне кажется, этого для нас недостаточно, Секутор. — На сей раз придется удовлетвориться тем, что есть. Стражник не сумел рассказать подробностей. На мой взгляд, он чертовски встревожен. — Секутор погрузился в кресло еще глубже, подняв плечи до самых ушей. — Кому-нибудь все равно надо разузнать про это дело, так почему бы и не нам? Попробуем рассмотреть их с близкого расстояния. Возможно, зададим несколько вопросов. — Где они сейчас? — Вам понравится: они в Цепной башне. Глокта угрюмо насупился, убирая языком остатки овсянки с беззубых десен. «Ну конечно. Еще и на самом верху, могу поклясться! Сплошные ступеньки». — Что-то еще? — Северянин вчера отправился прогуляться, ходил кругами по всему Агрионту. Мы, конечно, наблюдали за ним. — Практик фыркнул и поправил маску. — Мерзавец. — А, наш печально знаменитый северянин! И что, совершал ли он какие-нибудь бесчинства? Изнасилования, убийства, что-нибудь еще в этом роде? Может, поджег несколько зданий? — Да честно говоря, немного. Целое утро — сплошная скука для тех, кто следил. Он только бродил и глазел вокруг. Поговорил с парой человек. — Что за люди? — Ничего особенного. Один из плотников, что строят помосты для турнира. Какой-то служащий, проходивший по аллее Королей. Еще девчонка возле Университета — с ней он говорил подольше. — Девчонка? Глаза Секутора ухмыльнулись: — Точно, и прехорошенькая. Как же ее зовут? — Он защелкал пальцами. — Я же узнал ее имя… Ее брат служит в личной королевской охране… Вест! Фамилия — Вест. — Арди? — Точно! Вы с ней знакомы? Глокта неопределенно хмыкнул и облизнул десны. «Она спросила, как я себя чувствую. Я помню». — О чем они могли говорить? Практик пожал плечами. — Да ни о чем, скорее всего. Впрочем, она из Инглии, в город приехала недавно. Может быть, здесь есть связь. Хотите, я приведу ее? Мы все быстро выясним. — Нет! — рявкнул Глокта. — Нет. В этом нет необходимости. Ее брат когда-то был моим другом. — Когда-то был… — Не трогать ее, Секутор. Ты слышишь меня? Практик пожал плечами: — Как скажете, инквизитор, как скажете. — Так я и говорю. Повисла пауза. — Значит, с торговцами шелком мы завязали, что ли? — спросил Секутор, и в голосе его прозвучала едва ли не тоска. — Похоже, да. С ними покончено. Там больше ничего нет, разве что небольшие доделки. — Довольно прибыльные доделки, я бы сказал. — Я бы тоже так сказал, — кисло отозвался Глокта. — Однако его преосвященству кажется, что наши таланты лучше использовать в других областях. — «Например, в слежке за фальшивыми волшебниками». — Надеюсь, с твоей недвижимостью возле доков все в порядке? Секутор пожал плечами. — Не удивлюсь, если вам снова понадобится место подальше от любопытных глаз, — ответил он. — И оно по-прежнему к вашим услугам. За соответствующую плату. Ведь стыдно оставлять работу недоделанной. «Он прав, — подумал Глокта и помедлил минуту, напряженно размышляя. — Это опасно. Архилектор сказал: дальше не копать. Очень опасно не повиноваться, и, однако, я чую — тут что-то есть. Ужасно раздражает, когда приходится оставлять такие хвосты, что бы ни говорил его преосвященство». — Пожалуй, имеется еще одна вещь, — проговорил он. — Вот как? — Да, только надо действовать очень тонко. Ты что-нибудь знаешь о банках? — Большие здания. Там людям дают деньги в долг. Глокта сухо усмехнулся: — Понятия не имел, что ты такой знаток. Так вот, один банк меня особенно интересует. Он называется «Валинт и Балк». — Никогда о нем не слышал, но я могу поспрашивать. — Только очень осторожно, Секутор, ты понял? Об этом не должен знать никто. Ни единая душа, слышишь? — Да я сама осторожность, хозяин, спросите кого угодно! Осторожность — это я. — Надеюсь, что так, Секутор. Надеюсь, что так. «Иначе нам обоим не сносить головы».Глокта полулежа втиснулся в амбразуру, опершись спиной о каменную стену и вытянув перед собой левую ногу — эту огненную топку пронзительной, пульсирующей боли. Он, разумеется, был готов к боли каждое мгновение каждого дня, но сейчас было что-то особенное, явно чересчур. Каждый выдох вырывался через его одеревеневшие челюсти с хриплым стоном. Малейшее движение стало непосильной задачей. Он вспомнил, как маршал Варуз заставлял его бегать вверх и вниз по этой лестнице, когдаготовил к турниру много лет назад. «Я прыгал через три ступеньки, вверх и вниз, и даже не думал о них. А теперь — посмотрите на меня! Кто мог подумать, что дойдет до такого?» По его трясущемуся телу потоком лился пот, из воспаленных глаз градом катились слезы, покрасневший нос сочился водянистой слизью. «Столько воды льется из меня, а я тем временем умираю от жажды. Где здесь смысл?» И был ли вообще смысл хоть в чем-то? «А вдруг кто-то пройдет мимо и увидит меня в таком состоянии? Ужасный Глокта, бич инквизиции, лежит на заднице на подоконнике, едва способный шевелиться! Смогу ли я выдавить беспечную улыбку поверх застывшей маски страдания? Сделаю ли вид, что у меня все в порядке? Что я часто прихожу сюда — полежать возле лестницы? Или же я стану плакать и кричать, взывая о помощи?» Но никто не появлялся. Он лежал, втиснутый в узкое пространство амбразуры, в четверти пути до верха Цепной башни. Его затылок опирался на холодные камни, дрожащие колени были подтянуты вверх. «Занд дан Глокта, мастер-фехтовальщик, блестящий кавалерийский офицер — какое славное будущее открывалось перед тобой! Были времена, когда я мог бегать часами. Бегать и бегать, ничуть не уставая». Он чувствовал, как струйка пота стекает по его спине. «Зачем я делаю это? Зачем, черт побери, кому бы то ни было делать это? Я могу остановиться сегодня, прямо сейчас. Я могу пойти домой к матери. Но что потом? Что потом?»
— Инквизитор, как я рад, что вы пришли! «Твое счастье, сволочь. А я вот не рад». Глокта прислонился к стене на верхней площадке лестницы, царапая десны немногими остававшимися зубами. — Они ждут внутри. Но там такой беспорядок… Рука Глокты дрожала так, что конец трости выбивал дробь на каменном полу. Перед глазами плыло, веки подергивались. Стражник казался смутным, расплывчатым пятном. — С вами все в порядке? — спросил солдат. Он нависал над Глоктой, протягивая к нему руку. Глокта поднял голову. — Открой мне чертову дверь, болван! Стражник отскочил, поспешно подбежал к двери и распахнул ее. Тело Глокты жаждало покоя — лечь навзничь и затихнуть! — но он заставил себя распрямиться. Потом заставил себя сделать шаг, выровнять дыхание, расправить плечи, высоко поднять голову — и царственно прошествовал мимо охранника, хотя боль терзала его. Однако от зрелища, открывшегося за дверью, его показное самообладание чуть не сорвалось. «Еще вчера здесь были одни из лучших покоев в Агрионте! Сюда помещали самых высокочтимых гостей, самых важных иностранных сановников. Так было вчера». В одной из стен — там, где должно находиться окно, — зияла огромная дыра, а через нее виднелось небо, ослепительно яркое после полутемной лестницы. Одна секция потолка обвалилась, сломанные балки и пласты штукатурки свисали вниз, в комнату. Пол усеивали осколки стекла и камня, рваные клочья яркой ткани. Антикварная мебель разбита на куски, обломанные концы почернели и обуглились, как от огня. Лишь одно кресло, половина стола и высокий изукрашенный кувшин, необъяснимо целый посреди заваленного мусором пола, избегли всеобщего разрушения. В центре этих драгоценных руин стоял весьма смущенный юноша болезненного вида. Когда Глокта показался в дверях и стал пробираться через обломки, он поднял голову и нервно пробежал языком по губам: ему было явно не по себе. «Есть ли на свете человек, более похожий на мошенника?» — Э-э… доброе утро… Пальцы юноши нервно теребили мантию — громоздкую хламиду, вышитую мистическими символами. «И разве не очевидно, что ему в такой одежде неудобно? Если это ученик волшебника, то я — император Гуркхула!» — Я Глокта, из инквизиции его величества. Меня послали расследовать это… прискорбное дело. Я ожидал увидеть кого-то постарше. — Ах да, простите! Мое имя Малахус Ки, — забормотал молодой человек. — Я ученик великого Байяза, первого из магов, мастера высокого искусства, наделенного… «На колени! На колени передо мной! Я могучий император Гуркхула!» — Малахус Ки? — грубо оборвал его Глокта. — Ты что, из Старой империи? — Ну да. — Лицо юноши немного просветлело при этом вопросе. — А разве вы знаете мою… — Нет. Совсем не знаю. Бледное лицо вновь померкло. — Прошлой ночью ты находился здесь? — Ну да. Я спал в соседней комнате. Боюсь, я толком ничего не видел… Глокта воззрился на него пристальным немигающим взглядом, пытаясь понять, что он собой представляет. Ученик кашлянул и уставился в пол, словно прикидывал, с чего начать уборку. «Неужели вот такое создание могло заставить архилектора нервничать? Убогий актеришка. Держится как мелкий жулик». — Однако хоть кто-то что-нибудь видел? — Да, э-э… Мастер Девятипалый, я полагаю… — Девятипалый? — Да, он наш спутник, родом с Севера. — Юноша опять просиял. — Он знаменитый воин, боец, принц своего… — Ты из Старой империи. Он с Севера. Какая у вас разношерстная компания! — О, да, ха-ха-ха! Действительно, можно сказать… — Где сейчас мастер Девятипалый? — Он, кажется, еще спит. Ну-у… Я, конечно, мог бы его разбудить… — Да, не сделаешь ли одолжение? — Глокта постучал тростью об пол. — Взбираться сюда для меня высоковато, и я предпочел бы, чтобы мне не пришлось повторять это позже. — О, конечно… простите! Юноша поспешно кинулся к одной из дверей, и Глокта отвернулся, делая вид, будто рассматривает зияющую дыру в стене. На самом деле он корчил мучительные гримасы и кусал губы, чтобы не завыть, как больной ребенок. Он ухватился свободной рукой за образовавшийся каменный выступ и стиснул его изо всех сил. Когда приступ миновал, Глокта начал внимательно изучать повреждения. Даже на этой высоте стена имела толщину в добрых четыре фута. Она была сложена из больших валунов, скрепленных цементом, и облицована тесаными каменными блоками. Чтобы пробить в ней такую брешь, потребовался бы камень, пущенный из очень мощной катапульты, или бригада хороших рабочих, которая бы работала день и ночь на протяжении недели. «Огромная осадная машина или группа рабочих, без сомнения, привлекли бы внимание охраны. Тогда как же это сделано?» Глокта прошелся пальцами по обломанным камням. До него доходили слухи, будто далеко на юге придумали нечто вроде взрывающегося порошка. «Могла ли щепотка такого порошка сотворить подобное?» Дверь отворилась. Глокта обернулся и увидел огромного детину: тот перешагнул порог, нагнув голову под низкой притолокой и на ходу неторопливо застегивая могучими руками рубашку. Его медлительность походила на задумчивость. «Он мог бы двигаться быстро, но пока не видит в этом смысла». Волосы северянина лежали спутанной массой, бесформенное лицо покрывали безобразные шрамы. Средний палец на левой руке отсутствовал. «Поэтому и Девятипалый. Какая богатая фантазия!» — Проспали? Северянин кивнул. — В вашем городе для меня слишком душно — не могу заснуть ночью, зато потом долго сплю днем. Нога Глокты пульсировала, спина ныла, шея была твердой, как сухая ветка. Лишь ценой огромного усилия он скрывал свои мучения. Сейчас инквизитор отдал бы все на свете за то, чтобы рухнуть в единственное неповрежденное кресло и кричать от боли вволю. «Но я должен стоять и обмениваться бессмысленными словами с этими шарлатанами». — Не могли бы вы объяснить мне, что здесь произошло? Девятипалый пожал плечами. — Ночью я захотел отлить. Вышел и увидел, что в комнате кто-то есть. Разговаривал он весьма свободно, даже если содержание речей было не вполне приличным. — Вы видели, кто был этот «кто-то»? — Нет. Здесь была женщина — вот все, что я увидел. Он задвигал плечами, явно испытывая неловкость. — Женщина, вот как? — «История с каждой секундой становится все более нелепой». — Может быть, что-то еще? Не удастся ли нам сузить поле нашего расследования немного больше, чем до половины населения земли? — Было холодно. Очень холодно. — Холодно? «Ну разумеется, почему бы нет? Хотя стояла одна из самых жарких ночей в году». Глокта долго смотрел северянину в лицо, и тот отвечал на его взгляд. Спокойные, глубоко посаженные темно-синие глаза. «Нет, он не идиот. Может быть, он и кажется человекоподобной обезьяной, но разговаривает как разумный человек. Он думает, прежде чем говорить, и говорит не больше, чем требуется. Опасный человек». — Что за дела у вас в нашем городе, мастер Девятипалый? — Я пришел вместе с Байязом. Если вы хотите знать о его делах, можете спросить у него. Я, честно говоря, о них ничего не знаю. — Так значит, он вам платит? — Нет. — Вы последовали за ним из преданности? — Не совсем. — Но вы его слуга? — Нет, вовсе нет. — Северянин неторопливо поскреб щетину на подбородке. — Вообще-то я не знаю, кто я. «Большой безобразный лгун — вот кто ты. Но как это доказать?» Глокта махнул тростью, указывая на разоренную комнату: — Каким образом вашему ночному гостю удалось причинить столько разрушений? — Это сделал Байяз. — Байяз? Но как? — Он называет это искусством. — Искусством? — Низшая магия необузданна и рискованна, — затянул ученик высокопарным речитативом, словно то, что он говорил, было ужасно важным, — ибо она исходит с другой стороны, а черпать силу из нижнего мира чревато опасностью. Маг обуздывает магию знанием, и так творит высокое искусство, но подобно кузнецу или… — Другая сторона? — резко переспросил Глокта, прервав поток бессмыслицы, изливавшийся из уст юного дурака. — Нижний мир? Ад, ты хочешь сказать? Магия? Вы обучены какой-нибудь магии, мастер Девятипалый? — Я? Нет! — Северянин засмеялся. Немного подумал и добавил, словно это только сейчас пришло ему в голову: — Но я могу разговаривать с духами. — С духами, вот как? — «О нет, только не это!» — Возможно, они смогли бы сказать нам, кто вторгся сюда прошлой ночью? — Боюсь, вряд ли. — Девятипалый печально покачал головой, то ли не заметив сарказма Глокты, то ли не считая нужным обращать на него внимание. — В таком месте их больше не осталось. Здесь они спят, и спят уже давно. — Ах да, ну конечно. — «Всем духам уже давно пора баиньки… Ладно, я устал от этой чепухи». — Ты пришел от Бетода? — Можно сказать и так. Теперь удивился Глокта. Он ожидал резкого вдоха, бегающих глаз, торопливой попытки соврать, но не столь откровенного признания. Девятипалый, однако, и не моргнул. — Я когда-то был его поединщиком, — пояснил он. — Поединщиком? — Да, я бился за него в десяти поединках. Глокта с трудом подыскивал слова: — И вы побеждали? — Да, мне везло. — Вы, разумеется, отдаете себе отчет в том, что Бетод вторгся в пределы Союза? — Да уж. — Северянин вздохнул. — Мне надо было прикончить этого гада много лет назад, но я был молод и глуп. А теперь я сомневаюсь, что мне выпадет еще один случай — так уж все устроено. Надо быть… как там это называется? — Реалистом, — подсказал Ки. Глокта сдвинул брови. Мгновение назад ему казалось, что он вот-вот извлечет смысл из этой чепухи. Но то мгновение куда-то ускользнуло, и смысла стало еще меньше, чем когда-либо. Инквизитор воззрился на Девятипалого, но не сумел прочесть на изрезанном шрамами лице никаких ответов. Только новые вопросы. «Разговаривает с духами? Дрался на поединках за Бетода, хотя является его врагом? Таинственная женщина напала на него среди ночи? И он даже не знает, зачем находится здесь? Умный лжец смешивает ложь с правдой, а этот навыдумывал столько, что я не знаю, с чего начинать». — Ага, у нас гость! В комнату вошел пожилой человек, коренастый и крепко сложенный, с короткой седой бородкой. Он энергично тер лысую голову куском ткани. «Значит, вот это и есть Байяз». Маг упал в уцелевшее кресло; в его движениях не было ни капли той величавости, какую можно ожидать от значительной исторической фигуры. — Я должен принести извинения. Не мог удержаться и не воспользоваться ванной. Здесь отличная ванная. Я моюсь каждый день с тех пор, как мы прибыли сюда, в Агрионт. Я настолько пропитался дорожной пылью, что прямо-таки вцепился в возможность снова стать чистым! — проговорил старик и провел ладонью по своему безволосому черепу. Глокта мысленно сопоставил его черты со статуей Байяза в аллее Королей. «Что ж, сходство не кажется поразительным. В этом нет никакой внушительности, к тому же он гораздо ниже ростом. Дайте мне час, и я наберу пяток стариков, которые выглядят более убедительно. Даже если бы я поработал с бритвой над архилектором Сультом, у меня получилось бы лучше. — Глокта взглянул на блестящую лысину старика. — Интересно, ему приходится брить ее каждое утро?» — А вы кто будете? — спросил самозваный Байяз. — Инквизитор Глокта. — А, один из инквизиторов его величества! Большая честь! — О нет, это для меня большая честь познакомиться с вами. Ведь вы, в конце концов, не кто иной, как легендарный Байяз, первый из магов. Старик внимательно посмотрел на него колючими, жесткими зелеными глазами. — «Легендарный» будет, пожалуй, чересчур, но я действительно Байяз. — Ваш спутник, мастер Девятипалый, как раз описывал мне события прошлой ночи. Весьма красочная история. Он заявляет, что именно вы были причиной… всего этого. Старик фыркнул: — У меня нет привычки привечать незваных гостей. — Я вижу. — Увы, покои тоже пострадали. По моему опыту, в таких случаях следует действовать быстро и решительно. А обломки можно собрать и позже. — Разумеется. Простите мое невежество, мастер Байяз, но как именно произведены эти повреждения? Старик улыбнулся: — Надеюсь, вы понимаете, что мы не делимся тайными знаниями ордена с кем попало. А ученик, боюсь, у меня уже есть. — Он указал на растерянного юношу. — Да, мы познакомились. Но тогда, может быть, объясните по-простому, чтобы я понял? — Вы назвали бы это магией. — Магией. Понимаю… — Именно. В конце концов, именно этим мы, маги, более всего и известны. — Хм-м… Полагаю, вы будете так любезны и покажете мне что-нибудь? — О нет, нет! — Так называемый «волшебник» удовлетворенно рассмеялся. — Я не занимаюсь фокусами. «Этого старого болвана, как и северянина, раскусить нелегко. Дикарь говорит с трудом, а этот болтает напропалую, но ничего не объясняет». — Я должен признаться, что пребываю в некотором недоумении относительно того, как ваш ночной посетитель проник внутрь. — Глокта огляделся по сторонам, словно выискивал способы войти в комнату. — Охранник ничего не видел. Значит, остается окно. Глокта осторожно прошаркал к дыре и выглянул наружу. Прежде там находился маленький балкончик, но теперь на его месте торчали лишь несколько каменных обломков. Дальше стена гладко и отвесно шла вниз до самой воды, поблескивавшей далеко-далеко. — Взобраться сюда непросто, особенно в платье. Задача практически невозможная, не так ли? По вашему мнению, каким образом той женщине удалось все проделать? Старик опять фыркнул: — Не хотите ли вы, чтобы я делал за вас вашу работу? Может быть, она вылезла из очка уборной! — Северянина, казалось, очень обеспокоило это предположение. — Почему бы вам не поймать ее и не допросить? Разве не для этого вы здесь? «Трогательно, трогательно! И как отлично сыграно! Изображает оскорбленную невинность настолько убедительно, что почти заставил меня поверить в эту белиберду. Почти, но не до конца». — В этом и заключается проблема. Нет никаких следов вашего таинственного посетителя. Тела не обнаружили. Есть обломки дерева, части мебели, камни из стены — все это разлетелось по улице внизу. Но ничего, что говорило бы о ночном госте, кем бы он ни был! Старик пристально посмотрел на Глокту, и между его бровями залегла глубокая складка. — Возможно, тело сгорело дотла, — ответил он. — Возможно, оно распалось на слишком мелкие частицы или вообще испарилось. Магия не всегда действует точно или предсказуемо, даже в руках мастера. Такие вещи случаются. Очень часто. Особенно когда я раздражен. — Но я все же рискну вызвать ваше раздражение. Мне пришла в голову мысль, что вы, возможно, вовсе не являетесь Байязом, первым из магов. — Вот как? — Кустистые брови старика сошлись вместе. — И я должен принять во внимание вероятность того… В комнате разлилась напряженная тишина. — …что вы просто самозванец. — То есть мошенник? — резко уточнил самозваный маг. Бледный юноша вжал голову в плечи и тихо попятился к стене. Глокта внезапно почувствовал себя совершенно одиноким посреди заваленного обломками круга — одиноким и неуверенным в себе. Но он упрямо продолжал: — Мне пришло в голову, что происшествие могло быть разыграно специально для нас. Демонстрация магических способностей весьма уместна для вашей роли. — Уместна? — прошипел лысый старик, и его голос зазвучал необычайно громко. — Уместна, говорите? Было бы уместно, если бы мне дали спокойно спать по ночам! Было бы уместно, если бы я сейчас сидел в своем старом кресле в закрытом совете! Было бы уместно, если бы люди принимали мои слова как закон, как это было раньше, а не задавали мне идиотских вопросов! Сходство со статуей в аллее Королей внезапно стало гораздо более явным. Теперь все проявилось: и властно нахмуренный лоб, и презрительная усмешка, и угроза страшного гнева. Слова старика навалились на Глокту огромной тяжестью, затрудняли его дыхание, угрожали поставить на колени, врезались в череп — и оставляли за собой беспокойную крупицу сомнения. Глокта взглянул на зияющую дыру в стене. «Порошок? Катапульта? Бригада рабочих? А нет ли более простого объяснения?» Мир словно пришел в движение вокруг него, как было несколькими днями раньше в кабинете архилектора: ум принялся переворачивать отдельные кусочки, раскладывать их порознь, снова собирать воедино… «Что, если они попросту говорят правду? Что, если… Нет!» Глокта усилием воли отверг эту идею. Он поднял голову и наградил старика презрительной усмешкой. «Стареющий актер с выбритой головой и убедительной манерой держаться, ничего больше». — Если вы тот, кем себя называете, вам нечего бояться ни моих вопросов, ни своих ответов. Губы старика растянулись в усмешке, и странное давление внезапно пропало. — Вашу искренность, инквизитор, весьма приятно видеть. Не сомневаюсь, вы приложите все усилия, чтобы доказать свою теорию. Желаю вам удачи. Мне, как вы сказали, действительно нечего бояться. Я лишь попросил бы вас обзавестись какими-либо доказательствами моего мошенничества, прежде чем беспокоить нас снова. Глокта напряженно поклонился. — Постараюсь так и сделать, — ответил он и направился к двери. — И еще одно! — окликнул его старик, оглядываясь на дыру в стене. — Нельзя ли подыскать для нас другое помещение? Теперь здесь слишком дует. — Я прослежу за этим. — Прекрасно. Может быть, где-нибудь, где поменьше ступенек? Эти проклятые лестницы черт знает как действуют на мои колени. «Да ну? Хоть в этом мы единодушны». Глокта в последний раз окинул взором троицу. Лицо лысого старика было непроницаемым, как стена. Долговязый юноша тревожно поднял голову и тут же отвел взгляд. Северянин все еще хмурился, поглядывая на дверь уборной. «Шарлатаны, самозванцы, шпионы… Но как доказать это?» — Всего доброго, господа. И Глокта захромал к лестнице со всем достоинством, какое только мог в себе найти.
Благородство
Джезаль соскреб с челюсти последние тонкие волоски и вымыл бритву в тазике. Затем протер ее тряпицей, закрыл и бережно положил на стол, любуясь тем, как солнечный свет играет на перламутровой ручке. Он промокнул лицо, а потом — это был его самый любимый момент на протяжении дня — посмотрел на свое отражение в зеркале. Это дорогое зеркало, недавно привезенное из Виссерина, подарил ему отец: светлый гладкий стеклянный овал в резной оправе из темного дерева. Подходящая рама для привлекательного молодого человека, беззаботно смотревшего с той стороны стекла. Честно говоря, слова «привлекательный» было недостаточно. — Знаешь, да ты просто красавчик! — сказал Джезаль самому себе, улыбаясь и проводя пальцами по гладкой коже подбородка. И как хорош был этот подбородок! Джезалю часто говорили, что это лучшая черта его внешности. Хотя и остальные не хуже. Он повернулся вправо, потом влево, желая как следует насладиться видом своего величественного подбородка: не слишком тяжелый, не слишком жестокий, но и не слишком хрупкий; ничего женственного или слабого. Вне всяких сомнений, это подбородок настоящего мужчины, но с небольшой ямочкой на подбородке. Говорит о силе и авторитете и в то же время — о чувствительности и рассудительности. У кого еще на свете увидишь столь совершенные черты? Разве что у какого-нибудь короля или легендарного героя. Подбородок благородного человека видно сразу. У простолюдина такого не может быть. Скорее всего, это передалось по материнской линии, предположил Джезаль. У отца подбородок довольно вялый. Да и у братьев тоже, если подумать. Можно даже пожалеть их: Джезалю досталась вся фамильная красота. — И большая часть таланта, — радостно пробормотал он сам себе. С некоторой неохотой он отвернулся от зеркала и прошел в гостиную, натягивая рубашку. Сегодня надо выглядеть наилучшим образом. Эта мысль заставила Джезаля нервно поежиться; мелкая дрожь зародилась где-то в районе желудка, проползла вверх по дыхательным путям и угнездилась в горле. К этому времени ворота, должно быть, уже открыли. Нескончаемый людской поток втекал в Агрионт, зрители занимали места на огромных деревянных подмостках, выстроенных на площади Маршалов. Тысячи людей — и значительных, и совершенно ничтожных. Они уже собирались — кричали, толкались, возбужденные, ожидающие… его. Джезаль кашлянул и постарался отбросить эту мысль. Из-за нее он уже полночи провел без сна. Он подошел к столу, где стоял поднос с завтраком, рассеянно ухватил двумя пальцами сосиску, откусил и принялся жевать без всякого удовольствия. Потом сморщился и положил ее обратно на блюдо — сегодня у него совершенно не было аппетита. Он как раз вытирал пальцы о скатерть, когда вдруг заметил, что на полу возле двери что-то лежит. Клочок бумаги. Он нагнулся, поднял его, развернул… Одна строчка, написанная четким аккуратным почерком:Приходи сегодня вечером к статуе Гарода Великого возле Четырех углов.— Проклятье, — пробормотал Джезаль. Не веря глазам, он перечитывал записку снова и снова, а потом сложил бумажку в несколько раз и нервно огляделся по сторонам. Ему на ум приходила только одна «А». В последние несколько дней он задвинул ее в дальний угол сознания, поскольку проводил все свободное время на тренировках. Однако стоило ему получить записку — и она мгновенно вышла на первый план. — Проклятье! Он снова развернул записку и перечитал: «Приходите сегодня вечером». При этих словах Джезаль не мог не испытать удовлетворения, понемногу переросшего в совершенно явный жар удовольствия. Он расплылся в дурацкой ухмылке. Тайное свидание под покровом темноты? Его кожу покалывало от возбуждения при мысли об этом. Однако тайны рано или поздно раскрываются. Что будет, если обо всем узнает ее брат? Джезаль ощутил новый всплеск нервозности. Он сжал клочок бумаги в пальцах, уже готовый разорвать его, но в последний момент все же сложил записку и сунул в карман.А.
Шагая по туннелю, он издалека услышал шум толпы. Необычный раскатистый гул исходил, казалось, от самих камней. Джезаль, разумеется, уже слышал его прежде, когда присутствовал среди зрителей на прошлогоднем турнире. Но тогда у него при этом звуке не выступал пот и не переворачивались внутренности. Быть частью публики или частью самого зрелища — между этими состояниями лежит целый мир. Он немного замедлил шаг, потом остановился, закрыл глаза и прислонился к стене, слушая гул толпы в ушах. Он глубоко дышал и пытался взять себя в руки. — Не бойся, я очень хорошо понимаю, что ты сейчас чувствуешь. — Джезаль почувствовал на плече успокаивающую руку Веста. — В первый раз я чуть не сбежал. Но все это исчезнет, как только ты вытащишь клинок из ножен, поверь мне. — Да, — пробормотал Джезаль, — да, конечно. Он сомневался, что Вест действительно так понимает его чувства. Да, майор когда-то принимал участие в паре турниров, но вряд ли у него при этом намечалось тайное свидание с сестрой своего лучшего друга в тот же самый вечер. Джезаль задал себе вопрос: был бы Вест столь же внимателен к нему, если бы знал содержание письма в его нагрудном кармане? Едва ли. — Пора идти. Не то они начнут без нас. — Да уж, — пробормотал Джезаль. Он в последний раз набрал в грудь воздуха, открыл глаза и с силой выдохнул. Затем оторвался от стены и быстро двинулся вперед по туннелю. Внезапно капитана охватил прилив паники — где его клинки? Он в отчаянии поискал их глазами, потом облегченно вздохнул: он нес оружие в руке. В зале возле выхода на площадь собралась немалая толпа — тренеры, секунданты, друзья, члены семей и просто любопытствующие. Впрочем, участники турнира выделялись с первого взгляда: пятнадцать молодых людей крепко сжимали клинки. Волнение было разлито в воздухе и весьма заразительно. Повсюду, куда бы ни посмотрел Джезаль, его взгляд встречал бледные нервные лица, потные лбы, тревожные бегающие глаза. Общее напряжение усиливал гул толпы, зловеще громкий за закрытой двустворчатой дверью в дальнем конце помещения, нарастающий и затихающий, словно штормовое море. Лишь один человек казался совершенно спокойным. В стороне от остальных он прислонился к стене, опершись одной ногой об оштукатуренную поверхность, откинул голову и разглядывал собравшихся из-под приоткрытых век. Большинство участников турнира были гибкими, жилистыми, атлетически сложенными; но этот человек не походил на них. Он был крупным и массивным, с обритыми до черной щетины волосами, с мощной толстой шеей и могучей выступающей челюстью. Это челюсть простолюдина, подумалось Джезалю, но простолюдина огромного, сильного и опасного. Джезаль принял бы здоровяка за чьего-то слугу, если бы не пара клинков в его опущенной руке. — Горст, — шепнул Вест на ухо капитану. — Ха! По мне, он больше похож на работягу, чем на фехтовальщика. — Может, и так, но внешность обманчива. Гул толпы начал затихать, и в зале тоже все замолчали. Вест приподнял брови и прошептал: — Обращение короля. — Друзья мои! Соотечественники! Сограждане Союза! — донесся звучный голос, хорошо слышный даже сквозь массивные двери. — Хофф, — фыркнул Вест. — Даже здесь он занимает место короля! Почему он попросту не наденет корону и не покончит с этим? — Месяц назад, — зычно ревел вдалеке лорд-камергер, — мои коллеги из закрытого совета выдвинули вопрос… а стоит ли вообще проводить турнир в этом году? В толпе послышались свист и выкрики буйного неодобрения. — Вопрос справедливый, — крикнул Хофф, — поскольку идет война! Смертельная битва на Севере! Свобода, которой мы так дорожим, права, которые заставляют весь мир завидовать нам, самый наш образ жизни — все поставлено под угрозу этими дикарями! Сквозь собравшуюся в зале толпу пробирался служитель, отделяя участников турнира от их родственников, тренеров и друзей. — Ну что ж, удачи! — сказал Вест, хлопая Джезаля по плечу. — Увидимся снаружи. Во рту у Джезаля пересохло, и он сумел лишь кивнуть. — Этот вопрос задавали храбрые люди! — гремел гулкий голос Хоффа из-за дверей. — Мудрые люди! Истинные патриоты! Мои верные друзья из закрытого совета! И я понимал, почему они думали, что в этом году турнир проводить не нужно. — Долгая пауза. — Но я сказал им: нет! Взрыв безумного восторга. — Нет! Нет! — вопила толпа. Джезаля вместе с другими участниками призвали встать в шеренгу по два — восемь пар. Слушая размеренную речь лорда-камергера, он продолжал беспокоиться о своих клинках, хотя и проверил их уже двадцать раз. — Нет, сказал я им! Допустим ли мы, чтобы эти варвары, эти животные с ледяного Севера попирали наш образ жизни? Допустим ли мы, чтобы маяк свободы среди тьмы остального мира угас? Нет, сказал я им! Наша свобода не продается ни за какую цену! На это, мои друзья, мои соотечественники, мои сограждане — на это вы можете рассчитывать! Мы победим! Снова океанская волна одобрения. Джезаль сглотнул и нервно покосился вбок: рядом стоял Бремер дан Горст. У здоровенного паскудника хватило наглости подмигнуть ему, ухмыляясь, словно у него нет ни единой заботы. — Чертов идиот, — пробормотал Джезаль, однако позаботился о том, чтобы его губы при этом не шевелились. — Итак, друзья мои, — послышались заключительные вопли Хоффа, — какой случай позволит нам лучше, чем сейчас, когда мы стоим на самом краю опаснейшей пропасти, прославить умение, мощь и отвагу храбрейших сынов нашего отечества? Мои сограждане, мои соотечественники — я представляю вам участников турнира! Тяжелые двери распахнулись настежь, и рев толпы ворвался в зал, заставляя дрожать потолочные балки. Внезапный, оглушительно громкий рев. Первая пара фехтовальщиков двинулась к выходу через арку, за ней вторая, потом третья. Джезаль был уверен, что не сойдет с места, бессмысленно озираясь вокруг, как испуганный кролик. Однако его ноги сами решительно шагнули вперед одновременно с Горстом, и каблуки отполированных до блеска сапог защелкали по плитам пола к высокому дверному проему. Площадь Маршалов преобразилась. По ее периметру теперь стояли трибуны для публики, уходившие далеко назад и вверх. Они были переполнены людьми. Участники турнира вышли цепочкой в ущелье между этих утесов, направляясь к центру просторной арены; балки, поперечины и опоры трибун по обеим сторонам от них были подобны тенистому лесу. Впереди — казалось, что очень далеко, — виднелся размеченный фехтовальный круг: маленький клочок высохшей желтой травы посреди моря людей. Внизу, в первых рядах, Джезаль различал лица богатых и благородных господ, одетых в свои лучшие одежды, заслоняющих глаза от яркого солнца. Они были светски безразличны к разыгрывавшемуся перед ними представлению. Немного дальше и выше фигуры зрителей виднелись уже не столь отчетливо, а наряды становились проще. Основная же часть огромной толпы сливалась в пестрое множество разноцветных клякс и точек, теснящихся по краям гигантской чаши. Простой народ всеми способами выражал возбуждение и восторг: они хлопали, кричали, вставали на цыпочки и махали руками. Сверху маячили верхушки самых высоких зданий, окружавших площадь. Стены и крыши возвышались над скоплением людей, словно острова в океане, их окна и лестницы были переполнены крошечными фигурками зрителей. Джезаль моргнул при виде столь огромной толпы и невольно раскрыл рот. Часть его мозга осознала это — слишком малая часть, чтобы заставить рот закрыться. Джезаля затошнило. Проклятье! Конечно, надо было что-нибудь съесть, но теперь поздно. А если его вырвет прямо здесь, на глазах половины мира? Он снова ощутил приступ слепой паники. Где его клинки? Где они? Он держит их в руке. Толпа ревела, вздыхала и вскрикивала мириадами разных голосов. Участники турнира стали отходить от круга. Не всем предстояло сражаться сегодня, большинство собирались просто наблюдать за поединками, как будто и без них не хватало зрителей. Они направились к переднему ряду, но Джезаль, к его великому сожалению, не пошел с ними. Его путь лежал к загородкам, где фехтовальщики готовились к схватке. Он тяжело плюхнулся на скамью рядом с Вестом, закрыл глаза и вытер потный лоб, прислушиваясь к шуму беснующейся толпы. Все было слишком ярким, слишком громким, слишком подавляющим. Маршал Варуз стоял неподалеку, перегнувшись через бортик, и что-то кричал на ухо какому-то человеку. Джезаль уставился через арену на королевскую ложу в тщетной надежде успокоиться. — Похоже, его величество король получает удовольствие от происходящего, — прошептал Вест. — М-м… Король уже успел погрузиться в глубокий сон, корона съехала набок и косо торчала на его голове. Джезаль вяло подумал о том, что произойдет, если она упадет совсем. Кронпринц Ладислав тоже был здесь — как всегда разодетый и сияющий широчайшей улыбкой, словно зрители собрались исключительно ради него. Младший принц Рейнольт абсолютно не походил на своего брата: простой и серьезный, он озабоченно хмурился, глядя на впавшего в полубессознательное состояние отца. Королева-мать сидела рядом с сыновьями, прямая как палка, с высоко поднятым подбородком. Она старательно делала вид, что августейший супруг в полном порядке, а самой ей не угрожает опасность внезапного и болезненного падения тяжелой короны к ней на колени. Взгляд Джезаля привлекла молодая женщина, расположившаяся между королевой и лордом Хоффом, — очень, очень красивая. Ее одежда была еще более дорогой и пышной, чем у Ладислы (если такое вообще возможно), а шею обвивало ожерелье из крупных бриллиантов, ярко сверкавших на солнце. — Что это за дама? — спросил Джезаль. — А, это принцесса Тереза, — вполголоса отвечал Вест. — Дочь великого герцога Орсо, владыки Талина. Она славится своей красотой, и, похоже, в кои-то веки слухи не обманывают. — Я думал, в Талине не родится ничего хорошего. — Да, я тоже такое слышал. Но ее можно счесть исключением, как по-твоему? Джезаль сомневался в этом. Принцесса, несомненно, выглядела великолепно, но в ее глазах сверкала ледяная гордость. — Думаю, королева намерена женить на ней принца Ладислу, — добавил майор. Кронпринц перегнулся через свою мать, дабы развлечь принцессу туповатой шуткой, и тут же захохотал сам, в безудержном веселье хлопая себя по колену. Тереза отвечала скупой ледяной улыбкой, излучая презрение, ощутимое даже на расстоянии. Ладислав, впрочем, явно ничего не заметил, и Джезаль отвернулся от них. В центр арены тяжелым шагом направлялся высокий человек в красном камзоле. Арбитр. — Пора, — пробормотал Вест. Арбитр театральным жестом воздел руку с двумя поднятыми пальцами и медленно повернулся кругом, ожидая, пока стихнет шум. — Сегодня вы станете свидетелями двух фехтовальных поединков! — провозгласил он. Публика зааплодировала. Арбитр поднял вторую руку, выбросив три пальца: — Каждый поединок идет до трех касаний! — Он вскинул обе руки. — Четыре человека сразятся перед вами! Двое из них уйдут домой… с пустыми руками. — Арбитр позволил одной своей руке упасть и скорбно покачал головой. Толпа вздохнула. — Но двое пройдут в следующий тур! Толпа одобрительно заревела. — Готов? — спросил маршал Варуз, наклоняясь к плечу Джезаля. Какой глупый вопрос, черт подери! А если он не готов? Что тогда? Отменить все? Прошу прощения, люди, но я не готов? Увидимся в следующем году? Однако Джезаль сумел лишь что-то неопределенно промычать в ответ. — Настала пора, — прокричал арбитр, медленно поворачиваясь кругом в центре арены, — для нашего первого поединка! — Куртку! — гаркнул Варуз. — Ох! — Джезаль торопливо расстегнул пуговицы, стащил с себя куртку и принялся механически закатывать рукава рубашки. Бросив взгляд вбок, он заметил, что его противник проделывает то же самое. Высокий худощавый юноша с длинными руками и неуверенными, слегка затуманенными глазами, на вид он вовсе не казался устрашающим противником. Джезаль заметил, что руки юноши слегка дрожали, когда он забирал у секунданта свои клинки. — Ученик Сеппа дан Виссена и уроженец Ростода, что в Старикланде… — Арбитр сделал паузу для большего эффекта. — Куртис дан Бройя! По площади прокатилась волна восторженных аплодисментов. Джезаль фыркнул. Эти глупцы готовы хлопать кому угодно! Высокий юноша поднялся и решительно зашагал к месту схватки, сверкая клинками на солнце. — Бройя! — повторил арбитр, в то время как этот долговязый идиот вставал на свою отметку. Вест вытащил клинки Джезаля из ножен. Услышав их металлический звон, капитан снова почувствовал тошноту. Арбитр еще раз показал рукой на участников турнира. — И его сегодняшний противник! Офицер личной королевской охраны и ученик самого лорд-маршала Варуза! — Послышались редкие хлопки, и старый солдат расцвел довольной улыбкой. — Родом из Луфара в Срединных землях, но проживающий здесь, в Агрионте!.. Капитан Джезаль дан Луфар! Новая волна аплодисментов, гораздо более громких, чем те, что достались на долю Бройя. На фоне общего гама послышался шквал коротких выкриков — люди называли цифры. На него делали ставки! Джезаль почувствовал новый прилив тошноты и медленно встал на ноги. — Удачи! — Вест протянул Джезалю обнаженные шпаги эфесами вперед. — Ему не нужна удача! — отрезал Варуз. — Этот Бройя — ничто! Просто следи за его атаками! Жми на него, Джезаль, жми! Казалось, понадобилась целая вечность на то, чтобы добраться до круга короткой сухой травы. Гул толпы гремел в ушах Джезаля, но его сердце стучало еще громче. Он шел, вертя рукоятки клинков в потных ладонях. — Луфар! — повторил арбитр, широко улыбаясь навстречу Джезалю. Бессмысленные и неуместные вопросы проносились в его голове. Присутствует ли среди зрителей Арди? Волнуется ли она о том, состоится или нет их свидание сегодня вечером? Убьют ли его на войне? Откуда взялась посреди площади Маршалов трава для фехтовального круга? Джезаль посмотрел на Бройя. Интересно, тот так же паршиво себя чувствует?.. Толпа затихла. Тяжесть этого молчания давила на Джезаля, пока он занимал свое место возле отметки, покрепче упирал ноги в сухую землю. Бройя пожал плечами, тряхнул головой и поднял клинки. Джезалю очень сильно хотелось помочиться. А вдруг он обмочится прямо здесь? Большое темное пятно, расползающееся по штанам… Человек, обмочившийся на турнире. Ему этого никогда не забудут, даже если он проживет сотню лет. — Начинайте! — прогремел арбитр. Однако ничего не произошло. Противники по-прежнему стояли и глядели друг на друга, подняв клинки. У Джезаля зачесалась бровь. Он очень хотел почесать ее, но как? Его соперник облизнул губы, затем сделал осторожный шаг влево. Джезаль повторил его движение. Они настороженно кружили вокруг друг друга, мягко хрустели сапогами по сухой траве — и медленно, медленно сближались. И пока они сближались, мир для Джезаля сузился до расстояния, разделявшего концы их длинных клинков. Вот остался всего шаг. Теперь фут. Теперь лишь шесть дюймов между ними. Джезаль целиком сосредоточился на этих двух сверкающих точках. Три дюйма. Бройя сделал выпад — слабо! — и Джезаль отразил его без усилия. Клинки тихо звякнули друг о друга, и — словно это был сигнал — площадь снова огласили крики. Сначала раздались отдельные восклицания: — Прикончи его, Луфар! — Да! — Коли! Коли! Но вскоре они растворились в нахлынувшем рокочущем гневном море толпы. Оно вздымалось и откатывало назад в согласии с тем, что происходило внутри круга. Чем больше Джезаль смотрел на своего долговязого противника, тем быстрее рассеивалось его уныние. Нервозность понемногу ослабевала. Бройя неуклюже кольнул длинной шпагой, и Джезалю почти не пришлось двигаться. Бройя без особой уверенности нанес рубящий удар, и Джезаль легко парировал. Бройя сделал выпад — совсем неумелый, несбалансированный и слишком длинный. Джезаль шагнул в сторону и кольнул противника в ребра затупленным острием длинного клинка. Это оказалось так просто! — Один в пользу Луфара! — крикнул арбитр, и по рядам прокатилась волна аплодисментов. Джезаль улыбнулся, купаясь в восторге толпы. Варуз прав: этот олух не стоил того, чтобы из-за него беспокоиться. Еще одно касание — и он пройдет в следующий тур. Он вернулся на позицию, и Бройя последовал его примеру, потирая ладонью ребра и с ненавистью глядя на Джезаля из-под насупленных бровей. Джезаль не испугался. Гневные взгляды помогают только тогда, когда ты хоть немного умеешь драться. — Начинайте! На этот раз они сошлись быстро и сразу же обменялись парой ударов. Противник Джезаля двигался невероятно медленно. Казалось, его клинки весили целую тонну. Бройя щупал воздух длинной шпагой, пытаясь использовать преимущество в дистанции и пришпилить Джезаля. Он почти не использовал короткий клинок, не говоря уж о том, чтобы координировать действия обоих. К тому же он начал задыхаться, а ведь они не профехтовали и двух минут! Тренировался ли вообще этот болван? Или на турнир берут кого попало с улицы? Джезаль отпрыгивал и танцевал вокруг соперника; Бройя шлепал следом за ним, настойчивый, но неумелый. Это начинало раздражать. Кому понравится сражаться с неровней? К тому же неуклюжесть этого болвана лишала Джезаля возможности блеснуть. — Ну, давай же! — крикнул он. Волна смешков прокатилась по рядам. Бройя заскрежетал зубами — и «дал». Он выложил все, что имел, но имел он не так уж много. Джезаль отмахивался от его слабых попыток атаковать, уворачивался, перетекал с одного края круга к другому, а его безмозглый противник тяжело переваливался следом, вечно на три шага позади. У него не было точности, не было скорости, не было мысли. Несколькими минутами раньше Джезаля ужасала перспектива сражаться с этим кретином; теперь он почти скучал. — Ха! — выкрикнул он, внезапно переходя в атаку. Его яростный удар застал соперника врасплох, выбил из равновесия и заставил неловко отступить на пару шагов. Толпа мгновенно ожила и одобрительно взревела. Джезаль провел укол, потом еще один. Бройя отчаянно пытался защититься, по-прежнему неустойчиво держась на ногах. Вот он пошатнулся, в последний раз попытался парировать удар, потом споткнулся, взмахнул руками, так что короткий клинок полетел в сторону, и вывалился за границу круга, приземлившись на ягодицы. Толпа разразилась смехом, и Джезаль присоединился к нему. Поверженный болван действительно выглядел очень забавно, когда лежал на спине, задрав ноги кверху, похожий на перевернутую черепаху. — Капитан Луфар победил! — взревел арбитр. — Два к нулю! Смех публики перешел в овации. Бройя тем временем перевернулся на живот.Он выглядел так, будто был готов расплакаться. Осел. Джезаль шагнул к нему и протянул руку, самодовольно улыбаясь. Его побежденный соперник не принял предложенную помощь, тяжело поднялся с земли и наделил победителя взглядом враждебным и обиженным. Джезаль благодушно пожал плечами: — Не моя вина, что ты такое дерьмо.
— Еще? — спросил Каспа, нетвердой рукой протягивая бутылку и глядя на него затуманенными выпивкой глазами. — Нет, благодарю. — Джезаль мягко отвел бутылку в сторону, прежде чем Каспа успел ее наклонить. Тот какое-то время смотрел на капитана в мутном замешательстве, потом повернулся к Челенгорму: — Еще? — Несомненно! — Здоровяк подвинул к нему свой бокал по неровной поверхности стола жестом, который говорил: «Я не пьян», — хотя было совершенно очевидно, что это не так. Каспа наклонил бутылку, глядя на бокал сощуренными глазами, словно тот находился на огромном расстоянии отсюда. Джезаль наблюдал, как горлышко бутылки плавает в воздухе, затем дребезжит о край бокала. Сознавать неизбежность дальнейшего было почти мучительно: вино, разумеется, расплескалось по столу и залило Челенгорму колени. — Да ты напился! — горестно воскликнул здоровяк. Он нетвердо поднялся на ноги и стал отряхивать мундир огромными неловкими руками, а заодно перевернул табурет, на котором сидел. Немногочисленные посетители заведения наблюдали за их компанией с откровенным презрением. — Несомненно! — хихикнул Каспа. Вест на мгновение отвел взгляд от своего бокала и сказал: — Вы оба напились. — Но мы не виноваты! — Челенгорм нашарил свой табурет. — Это все он! Он указал качающимся пальцем на Джезаля. — Он победил! — булькнул Каспа. — Ты ведь победил, пр-равда? Ну вот, и мы теперь должны пр-раздновать! Джезаль предпочел бы, чтобы они праздновали не так бурно. Пьянство начинало ему надоедать. — Моя куз-зина Арисс тоже б-ла там — см-трела с начала до конца. Ты пр-роизвел на нее б-льшое впечатление. — Каспа обхватил рукой плечи Джезаля. — Знаешь, она просто пр-ротрясена… пр-ротр-ря… пр-ротр-рясена. — Он хлопал мокрыми губами в лицо Джезалю, пытаясь заставить их правильно выговорить слово. — Ты же знаешь, она оч-нь богатая, оч-чень. Пр-ротрясена. Джезаль наморщил нос. Он не испытывал ни малейшего интереса к его полупрозрачной простушке-кузине, несмотря на все ее богатство; к тому же дыхание Каспы было нечистым. — Хорошо, хорошо… прекрасно. — Он выпутался из лейтенантских объятий и отпихнул его от себя, не особенно стараясь быть вежливым. — Итак, когда же начнется наше дельце на Севере? — требовательно спросил Бринт. Он говорил так, словно рвался в бой. — Надеюсь, скоро, чтобы вернуться домой до зимы. Да, майор? — Ха! — хмыкнул Вест, нахмурясь. — Хорошо, если успеем хотя бы выступить до зимы, учитывая темпы сборов. Бринт казался несколько озадаченным. — Все равно я уверен, что мы зададим этим дикарям хорошую взбучку, — заявил он. — З-зададим вз-збучку! — выкрикнул Каспа. — Точно, — согласно кивнул Челенгорм. Но Вест явно был не в настроении. — Я сомневаюсь. Вы видели наших рекрутов? Некоторые едва могут ходить, не то что сражаться. Это просто позорище. Челенгорм отмел его аргументы сердитым взмахом руки. — Эти северяне — чертовы дикари, они просто шваль! — вскричал он. — Мы посадим их на задницы, как Джезаль сегодня посадил того идиота. Правда, Джезаль? Вернемся домой до зимы, все так говорят! — А ты знаешь те края? — спросил Вест, наклоняясь к нему через стол. — Леса, горы, реки, и так без конца. Почти нет открытого пространства, чтобы сражаться. Почти нет дорог, чтобы перемещать войска. Прежде чем задать кому-то взбучку, надо сначала поймать его, не так ли? Вернемся домой до зимы! До следующей зимы, может быть. Если мы вообще вернемся. Глаза Бринта расширились от ужаса: — Ты серьезно? — Да нет… Нет, ты прав. — Вест вздохнул и встряхнулся. — Конечно, мы выиграем. Нас ждут слава и продвижение по службе. Вернемся домой до зимы. Впрочем, на твоем месте я бы все же взял с собой теплый плащ. На всякий случай. Воцарилось неловкое молчание. Вест хмурился, лицо его стало жестким; ему явно было не до веселья. Бринт и Челенгорм глядели озадаченно и угрюмо. Один лишь Каспа сохранил благодушие: прикрыв глаза, он качался на задних ножках своего кресла, в блаженном неведении относительно того, что происходит вокруг. Да, праздник не задался. Джезаль тоже чувствовал усталость, смятение и тревогу. Он думал о турнире, о войне… об Арди. Записка по-прежнему лежала у него в кармане. Он искоса взглянул на Веста, затем быстро отвел взгляд. Проклятье — Джезаль чувствовал себя виноватым! Он никогда прежде не испытывал подобного чувства, и оно ему совсем не нравилось. Если не ходить на встречу с Арди, он будет винить себя за то, что оставил ее в одиночестве. А если пойти — за то, что нарушил данное Весту слово. Хорошенькая дилемма. Джезаль покусал ноготь большого пальца. Что за чертовщина происходит у него с этой проклятой семьей? — Ну хорошо, — резко проговорил Вест, — мне пора. Завтра рано вставать. Бринт что-то промычал в ответ. — Ладно, — сказал Челенгорм. Вест посмотрел Джезалю прямо в глаза: — Могу я перекинуться с тобой словечком? Он выглядел серьезным, мрачным, даже гневным. Сердце Джезаля подпрыгнуло. Вдруг Вест узнал про записку? Вдруг Арди сказала ему? Майор повернулся спиной к столу и направился в тихий угол. Джезаль в отчаянии огляделся по сторонам в поисках выхода. — Джезаль! — позвал его Вест. — Да-да, иду! Он с величайшей неохотой поднялся и двинулся к другу с самой, как он надеялся, невинной улыбкой. Может быть, это все же что-то другое, не имеющее отношения к Арди. Пожалуйста, пусть это будет что-нибудь другое! — Я не хочу, чтобы об этом знал кто-то еще… — Вест оглянулся по сторонам, удостоверяясь, что на них никто не смотрит. Джезаль сглотнул. Сейчас он в любой момент мог получить удар по лицу. Его еще ни разу не били по лицу — во всяком случае, всерьез. Как-то раз одна девушка дала ему довольно крепкую пощечину, но это вряд ли считалось. Он подготовился, сжал зубы и слегка сморщился. — Берр назначил срок, — проговорил Вест. — У нас осталось четыре недели. Джезаль уставился на него: — Что? — До погрузки на корабли. — На корабли? — Ну да. В Инглию. — Ах да… Конечно, в Инглию! Ты сказал, четыре недели? — Я подумал, тебе следует об этом знать. Ты так занят с этим турниром… Надо, чтобы у тебя было время приготовиться. Однако держи эти новости при себе. — Да, безусловно. — Джезаль вытер вспотевший лоб. — С тобой все в порядке? Ты выглядишь бледным. — Нет, все нормально. — Он перевел дух. — Сам понимаешь, эта суета, фехтование и… прочее… — Не волнуйся, ты сегодня отлично выступил. — Вест хлопнул его по плечу. — Но тебе предстоит сделать гораздо больше. Чтобы стать чемпионом, надо выиграть еще три схватки, одна другой тяжелее. Не позволяй себе лениться, Джезаль. И слишком сильно напиваться! — бросил он через плечо, уже поворачиваясь к двери. Джезаль испустил глубокий вздох облегчения и повернулся к столу, за которым сидели остальные офицеры. Его нос не пострадал. Как только Вест ушел, подал голос Бринт. — Какого черта все это значило? — забормотал он. — То есть я имею в виду… ладно, я знаю, он герой и все такое… но черт побери… я бы сказал… Джезаль поглядел на него сверху: — И что бы ты сказал? — Вести такие разговоры — это… это пораженчество! — Вино придавало ему храбрости, он все больше возбуждался. — Это… то есть я хочу сказать… это просто трусость — так говорить, вот что это такое! — Послушай, Бринт, — резко сказал Джезаль, — Вест сражался в трех великих битвах, он первым прошел сквозь брешь при Ульриохе! Может, он и не дворянин, но он чертовски храбрый парень! К тому же он опытный офицер, он знает Инглию и его ценит маршал Берр! А что умеешь ты, Бринт? — Джезаль скривил губу. — Проигрывать в карты и опустошать бутылки с вином? — По мне, так человеку больше ничего и не надо, — нервно засмеялся Челенгорм, стараясь сгладить напряжение. — Еще вина! — заревел он. Джезаль рухнул на табурет. Пирушка была невеселой еще до того, как ушел Вест, а теперь и подавно. Бринт угрюмо молчал. Челенгорм покачивался на табурете. Каспа крепко спал, положив щеку на мокрую столешницу и всхрапывая. Джезаль осушил свой бокал и оглядел их бессмысленные лица. Черт побери, ему было скучно! Он лишь сейчас начал осознавать, что разговоры пьяных интересны только пьяным. От нескольких выпитых бокалов вина зависит, покажется ли тебе человек веселым собеседником или невыносимым кретином. Джезаль подумал: неужели он сам в пьяном виде так же зануден, как Каспа, Челенгорм или Бринт? Глядя на последнего дурачка, Джезаль усмехнулся. «На месте короля, — подумал он, — я бы казнил за скучные разговоры. По крайней мере, надолго сажал бы в тюрьму». Он поднялся с места. Челенгорм воззрился на него. — Ты чего? — спросил он. — Пойду отдыхать, — резко отозвался Джезаль. — Завтра тренировка. — Он едва сдерживался, чтобы не броситься бегом. — Но ты же победил! Разве не хочешь отпраздновать? — Это лишь первый тур. Впереди еще три поединка, и каждый новый противник будет сильнее того олуха, которого я побил сегодня. Джезаль взял свою куртку со спинки стула и набросил ее на плечи. — Ну, как хочешь, — сказал Челенгорм и шумно отхлебнул из бокала. Каспа на мгновение оторвал голову от стола. Его волосы, вымокшие в пролитом вине, с одной стороны прилипли к черепу. — Уж-же ух-ходишь? — выговорил он. — Угу, — буркнул Джезаль, повернулся и пошел к выходу. Снаружи вдоль улицы задувал холодный ветер, и он почувствовал себя совсем трезвым. Мучительно трезвым. Ему было жизненно необходимо поговорить с кем-то умным, но где найти такого человека в столь поздний час? В голову приходило только одно. Джезаль вытащил из кармана записку и перечитал ее при тусклом свете, падавшем из окон таверны. Если поспешить, можно еще успеть. Он медленно двинулся в сторону Четырех углов. Он хочет поговорить, и все. Ему нужен кто-нибудь, с кем можно поговорить… Нет. Он заставил себя остановиться. Может ли он всерьез утверждать, что хочет быть ей просто другом? Дружба между мужчиной и женщиной — так называют отношения, когда мужчина долгое время преследует женщину, но ничего не может добиться. Нет, это его не интересует. Но что тогда? Женитьба? На бедной простолюдинке? Немыслимо! Он представил, как приведет Арди к себе домой, чтобы представить семье. «Познакомься, отец, вот моя жена!» — «Жена? А какие у нее связи?» Джезаль содрогнулся при одной мысли об этом. А если удастся найти какое-то промежуточное решение, чтобы всем было удобно? Его шаг постепенно ускорился. Джезаль шел по улице к Четырем углам. Не дружба, не женитьба, но некая свободная связь? Они будут потихоньку встречаться, разговаривать, смеяться — может быть, в постели… Нет. Нет. Джезаль снова остановился и в замешательстве хлопнул себя по лбу. Нет, он не позволит этому произойти, даже если предположить, что Арди согласится. Вест — это одно, но если обо всем узнают другие? Репутации Джезаля, разумеется, подобная интрига не повредит, но девушку она погубит. Без сомнений. От одной этой мысли он поежился. Арди такого не заслужила. И никак нельзя сказать, что это, дескать, ее проблемы. Погубить женщину лишь для того, чтобы немного поразвлечься? Какой эгоизм! Джезаль поразился: никогда раньше это не приходило ему в голову. Итак, мысли его снова зашли в тупик, в десятый раз за сегодняшний день. Это свидание ни к чему хорошему не приведет. В любом случае, скоро он отправится на войну, и это положит конец смехотворным страданиям. Значит, пора домой, спать, а завтра целый день тренироваться. Тренироваться без устали, пока маршал Варуз не выбьет из головы Джезаля все мысли об Арди. Он набрал в грудь воздуха, расправил плечи, повернулся и двинулся к Агрионту.
Статуя Гарода Великого на мраморном постаменте высотой почти в рост Джезаля едва проступала из темноты. Изваяние казалось чересчур большим и величественным для тихой маленькой площади возле Четырех углов. Всю дорогу сюда Джезаль перепрыгивал из тени в тень, стараясь не привлекать внимания прохожих. Впрочем, прохожих он встретил очень мало. Было поздно, и Арди наверняка давно отчаялась его дождаться — если допустить, что она пришла. Джезаль нервно, крадущимся шагом обошел вокруг статуи, всматриваясь в тени и чувствуя себя полным идиотом. Он ходил через эту площадь много раз и никогда не обращал на нее особого внимания. Но ведь это общественное место? Значит, он имеет право находиться здесь, как и любой другой горожанин! Тем не менее Джезаль чувствовал себя почти вором. Площадь была пуста. Что ж, оно и к лучшему. Выигрывать здесь нечего, а потерять можно все… Но почему он так расстроен? Джезаль поднял голову и поглядел на лицо Гарода, застывшее в каменной суровости — это выражение скульпторы обычно придают лицам самых великих. У короля был красивый властный подбородок, почти как у самого Джезаля. — Очнись! — прошипел чей-то голос ему в ухо. Джезаль по-девчоночьи взвизгнул, отпрянул, споткнулся и удержался на ногах лишь благодаря тому, что вцепился в огромную ногу Гарода. Позади он увидел темную фигуру, лицо ее закрывал капюшон. Послышался смех. — Смотри не обделайся со страху. Это всего лишь я. Арди. Она откинула капюшон, и свет из какого-то окна косо лег на нижнюю часть ее лица, высветив чуть кривоватую улыбку. — Я тебя не заметил, — промямлил Джезаль. Он поспешно отпустил огромную каменную ногу и попытался сделать вид, будто стоит в непринужденной позе. Нужно признать, что начало встречи он провалил. Романтические приключения, тайные свидания — не его конек. Зато Арди выглядела весьма раскованной, что навело Джезаля на мысль: может, для нее это дело привычное? — Тебя почти не видно в последнее время, — сказала она. — Ну да, — забормотал он, пытаясь успокоить колотившееся сердце. — Я был очень занят. Этот турнир и все прочее… — Ах да, турнир, наиважнейшее дело! Я видела сегодня, как ты фехтовал. — Правда? — Очень впечатляет. — Ну, спасибо, я… — Мой брат сказал тебе что-то, не так ли? — Э-э, что? Насчет фехтования? — Нет, тупица. Насчет меня. Джезаль помедлил, пытаясь сообразить, как лучше ответить. — Ну, он… — забормотал он опять. — Ты его боишься? — Нет! Молчание. — Ну хорошо — да, боюсь. — Но ты все равно пришел. Наверное, я должна быть польщена. — Она медленно обошла вокруг Джезаля, оглядывая его с головы до ног. — Впрочем, ты не торопился. Уже поздно. Скоро мне надо возвращаться домой. Арди смотрела так, что ему никак не удавалось утихомирить бьющееся сердце. Он должен сказать ей, что они не могут больше видеться. Что это принесет вред и ей, и ему. Что из этого не выйдет ничего хорошего… ничего хорошего… Он задыхался от возбуждения, не в силах отвести глаз от ее окутанного тенью лица. Он должен сказать ей, прямо сейчас. Разве не для этого он пришел? Он открыл рот, чтобы заговорить, но все разумные слова вылетели из его головы, неуловимые и невесомые. — Арди… — начал он. Она шагнула к нему, склонив голову набок. Джезаль попытался отступить, но ему мешала статуя. Девушка придвинулась еще ближе, ее губы были слегка раскрыты, глаза устремлены на его рот. В конце концов, что в этом дурного? Еще ближе. Ее лицо запрокинулось навстречу Джезалю. Он чувствовал ее запах. Он ощущал ее теплое дыхание на своей щеке. Что в этом дурного? Кончики ее пальцев холодили кожу Джезаля, они тихо коснулись его лица, легко пробежали вдоль линии челюсти, забрались в волосы и потянули его голову вниз. Мягкие и теплые губы Арди дотронулись до его щеки, потом перешли к подбородку, затем ко рту, нежно пососали его губы. Она прижалась к нему, приподнявшись вверх, второй рукой обняв его за спину. Ее язык прошелся по его деснам, губам, языку. Она что-то тихо выдохнула; может быть, и он тоже. Тело Джезаля трепетало, его бросало то в жар, то в холод. Он забыл обо всем, кроме ее губ, словно впервые целовался с девушкой. Что здесь дурного? Арди прикусила его губу почти до боли. Он открыл глаза, задыхающийся, трепещущий, с подгибающимися коленями. Она смотрела на него снизу вверх. Он мог видеть ее зрачки, поблескивавшие в темноте, изучающие его. — Арди… — Что? — Когда я увижу тебя снова? Его горло пересохло, и голос звучал хрипло. Она опустила глаза, на ее лице появилась скупая улыбка. Жестокая улыбка — словно она разгадала, что он блефовал, и выиграла кучу денег. Ему было безразлично. — Когда? — повторил он. — О, я дам тебе знать. Он должен поцеловать ее еще раз. Плевать на последствия. К чертям Веста. Пусть все идет к чертям. Джезаль наклонился к ней, закрыл глаза… — Нет, нет, нет! — Арди оттолкнула его. — Надо было прийти пораньше. Она вырвалась, повернулась с той же улыбкой на губах и медленно пошла прочь. Джезаль прислонился спиной к холодному постаменту и молча смотрел ей вслед, оцепеневший и очарованный. Никогда прежде он не испытывал такого. Никогда. Она оглянулась только раз, словно желала удостовериться, что он по-прежнему смотрит. Его грудь мучительно сжалась от одного ее взгляда. Арди завернула за угол и скрылась из виду. Он еще минуту постоял, переводя дыхание. Потом по площади пронесся порыв холодного ветра, и мир снова надвинулся на Джезаля: фехтование, война, его друг Вест, его обязательства… Хватило одного поцелуя. Один поцелуй — и всякая решимость покинула его, как моча вытекает из треснутого ночного горшка. Джезаль огляделся вокруг. Он вдруг почувствовал вину, смущение и испуг. Что он наделал? — Вот дерьмо, — произнес он.
Черное дело
Горящие вещи издают разные запахи. Объятое пламенем живое дерево, свежее и сочное, пахнет иначе, чем сухой хворост в огне. От паленой свиньи и от горящего человеческого тела дух идет схожий, но это другая история. Сейчас Ищейка чувствовал: горит дом. Сомнений у него не было, этот запах он знал лучше, чем ему хотелось бы. Сами по себе дома загораются нечасто — обычно их поджигают. А это значит, что рядом есть люди, готовые к драке. Поэтому Ищейка осторожно проскользнул между деревьями, на брюхе подполз к краю и выглянул из кустов наружу. Теперь он увидел достаточно. Черный дым вздымался столбом рядом с рекой. Маленький домик еще тлел, но уже весь выгорел, остались лишь низкие каменные стены. На месте амбара — груда головешек и черной грязи. Несколько деревьев и клочок возделанной земли. Фермы на далеком Севере и в лучшие времена не приносили большого дохода. Слишком холодно, чтобы надеяться на богатый урожай и хороший приплод. Немного овощей, несколько овец да пара свиней, если повезет. Ищейка покачал головой. Зачем уничтожать хутор этих бедняков? Кому нужен клочок этой неподатливой земли? Некоторым людям просто нравится жечь, рассудил Ищейка. Он продвинулся чуть вперед и стал высматривать следы тех, кто это сделал, но не заметил никакого движения, кроме перемещения тощих овец на склонах долины. Он пополз обратно в кусты. Подбираясь к лагерю, он услышал голоса, и его сердце упало: кричат и спорят, как всегда. Какую-то минуту он раздумывал, не пройти ли мимо и не продолжить ли свой путь — его уже тошнило от вечных ссор, — но все же решил, что нет, так нельзя. Что хорошего можно сказать о разведчике, если он бросает своих людей? — Заткнешь ты наконец пасть, Доу? — звучал рокочущий голос Тул Дуру. — Ты хотел идти на юг, и мы пошли на юг. Ты всю дорогу ныл, что тебе осточертели горы. Теперь горы кончились, и ты день и ночь твердишь про свое пустое брюхо! Я устал от этого нытья, пес ты скулящий! В ответ послышалось злобное рычание Черного Доу: — А ты должен есть вдвое больше меня просто потому, что похож на огромную жирную свинью? — Ах ты, гаденыш! Да я тебя раздавлю, как червяка! Ты и есть червяк! — Я перережу тебе глотку, пока ты будешь спать! Станешь огромной горой мяса, и мы все будем сыты! Да еще избавимся от твоего долбаного храпа! Теперь я знаю, почему тебя назвали Грозовая Туча — ты храпишь, как боров! — Заткните пасти, вы оба! — раздался зычный рев Тридуба, способный поднять мертвых из могил. — Меня тошнит от вас! Теперь Ищейка увидел всех пятерых: Тул Дуру и Черный Доу готовы были наброситься друг на друга, Тридуба стоял между ними с поднятыми руками, Форли сидел и печально наблюдал за ними, а Молчун даже не глядел — проверял свои стрелы. — С-с! — прошипел Ищейка, и они резко развернулись, чтобы посмотреть на него. — Это Ищейка, — проговорил Молчун, не отвлекаясь от своего лука. Его невозможно было понять. Он целыми днями молчал, а потом вдруг раскрывал рот только для того, чтобы высказать самое очевидное. Форли, как всегда, воспользовался случаем отвлечь товарищей. Наверное, они бы давно покалечили друг друга, не будь его рядом. — О, Ищейка! Расскажи нам, что ты нашел? — Можете себе представить: я нашел посреди леса пятерых долбаных идиотов! — прошипел тот, выступая из-за деревьев. — Их слышно за милю! И все они — названные! Люди, которые должны уметь себя вести! Как обычно, только и делают, что ссорятся! Пятеро тупых идиотов… Тридуба поднял руку. — Хорошо, Ищейка, мы поняли. Мы действительно должны уметь себя вести. — Он сердито посмотрел на Тула и Доу. Те обменялись недобрыми взглядами, но промолчали. — Расскажи, что ты нашел? — Здесь рядом было сражение или вроде того. Я видел сожженную ферму. — Говоришь, сожженную? — переспросил Тул. — Точно. Тридуба помрачнел: — Ладно. Отведи нас туда.Этого Ищейка не заметил сверху, из-за деревьев. Просто не разглядел — было слишком дымно и далеко. Но он увидел это сейчас, прямо перед собой, и его затошнило. Ребята тоже все видели. — Черное дело, точно, — произнес Форли, глядя вверх на дерево. — Черное дело… — Да уж, — буркнул Ищейка. Больше ничего он сказать не смог. На ветке покачивалось тело старика; босые ноги болтались над самой землей. Повешенная рядом женщина казалась слишком молодой, чтобы быть его женой. Дочь, скорее всего. Ищейка предположил, что двое младших тоже были его детьми. — Кто же это вешает детей? — пробормотал он. — Я знаю кое-кого, кто достаточно черен для такого черного дела, — сказал Тул. Доу сплюнул на траву. — То есть я? — зарычал он, и оба тут же снова сорвались с цепи. — Да, я сжег несколько ферм и пару деревень, но у меня были причины! Это война! Детей я не трогал! — Я слышал другое, — сказал Тул. Ищейка закрыл глаза и вздохнул. — Думаешь, меня хоть на половину собачьего хвоста заботит, что ты там слышал? — рявкнул Доу. — Тебе никогда не приходило в голову, что мое имя чернее, чем я заслуживаю? Отвечай, ты, огромная куча дерьма! — Я прекрасно знаю, чего ты заслуживаешь, сволочь! — Хватит вам! — проворчал Тридуба, хмуро косясь на верхушку дерева. — Ведите себя достойно! Ищейка прав: мы уже не в горах, и здесь назревают большие неприятности. Довольно склок. Хватит. С этого момента мы должны действовать хладнокровно и спокойно. Мы — названные, и у нас есть серьезное дело. Ищейка кивнул, радуясь тому, что наконец услышал разумную речь. — Где-то рядом идет драка, — сказал он. — Наверняка. — Угу, — буркнул Молчун. Сложно сказать, с чем именно он соглашался. Тридуба по-прежнему не отводил глаз от раскачивающихся тел. — Ты прав. Сейчас нам нужно полностью сосредоточиться на данном деле. На нем, и ни на чем другом. Мы выследим тех, кто сделал это, и выясним, на чьей они стороне. От нас не будет никакого толка, пока не узнаем, кто с кем здесь дерется. — Кто бы это ни сделал, он работает на Бетода, — сказал Доу. — Понятно с первого взгляда. — Посмотрим. Тул и Доу, поручаю вам обрезать веревки и похоронить людей. Может быть, это вернет вам хладнокровие. Эти двое обменялись хмурыми взглядами, но Тридуба не обратил на них внимания. Он продолжал: — Ищейка, сходи и разнюхай, кто это сделал. Мы навестим их сегодня вечером. Так же, как они навестили этих несчастных. — Хорошо, — отозвался Ищейка. Ему и самому не терпелось заняться делом. — Мы нанесем им визит!
Ищейка не мог понять, что происходит. Если тут действительно имела место схватка и ее участники боялись преследования, почему же они не прилагали усилий, чтобы скрыть свои следы? Ищейка прошел за ними без всякого труда. По его предположениям, их было пятеро. Судя по всему, они просто и без затей покинули горящую ферму, спустились вниз по долине вдоль самой реки и углубились в лес. Следы оказались настолько четкими, что время от времени Ищейка начинал слегка беспокоиться: уж не разыгрывают ли с ним какую-то шутку, не наблюдают ли из-за деревьев, выжидая удобного случая подвесить на ветку и его. Однако, судя по всему, ничего подобного у них на уме не было, поскольку он догнал их как раз перед закатом. Первым делом он учуял мясо: они жарили баранину. Затем услышал голоса: они разговаривали, кричали, смеялись, не предпринимая ни малейших попыток сохранить тишину; их не заглушал даже плеск текущей рядом реки. А потом он их увидел: они сидели на поляне вокруг огромного костра, над которым висела на вертеле освежеванная баранья туша, — баран, без сомнения, принадлежал тем самым фермерам. Ищейка притаился в кустах тихо-тихо — так, как должны были вести себя они. Он насчитал пятерых мужчин. Точнее, четверых, и с ними паренька лет четырнадцати. Все они просто сидели у костра, никто не стоял на страже, никаких мер предосторожности. Ищейка не понимал, что это могло значить. — Они просто сидят там, и все, — шепотом доложил он, вернувшись к остальным. — Просто сидят. Никакой стражи, ничего. — Просто сидят, и все? — переспросил Форли. — Ну да! Пять человек. Сидят и смеются… Мне это не нравится. — Мне тоже, — отозвался Тридуба. — Но еще меньше мне нравится то, что я увидел на ферме. — К оружию, — прошипел Доу. — К оружию, и весь разговор. В кои-то веки Тул с ним согласился: — К оружию, вождь! Проучим их! Даже Форли на этот раз не отговаривал от драки, но Тридуба не изменил своей традиции и взял минуту на раздумье. Наконец он кивнул: — Ладно. К оружию.
Если Черный Доу не хочет, чтобы его видели в темноте, ты никогда его не увидишь. И не услышишь. Однако Ищейка полз между деревьями и знал, что Доу где-то здесь. Когда столько времени сражаешься бок о бок с человеком, ты начинаешь его понимать. Ты можешь думать так же, как он. Доу находился где-то рядом. У Ищейки была своя задача. Он смотрел на очертания того, кто сидел крайним справа: черный контур спины на фоне костра. На остальных Ищейка пока не обращал внимания, сосредоточившись на своей цели. Если решил идти или если твой вождь решил это за тебя, так иди до конца и не оглядывайся, пока не выполнишь задачу. Если будешь раздумывать, тебя убьют. Так говорил Логен, и Ищейка выучил урок. Только так, и не иначе. Ищейка подполз ближе, потом еще ближе. Он ощущал на лице тепло костра, чувствовал твердый металл ножа в руке. И, проклятье, его, как всегда, ужасно тянуло отлить. До цели остался один шаг. Мальчишка сидел к нему лицом и если бы успел поднять голову от куска мяса, то увидел бы, как Ищейка приближается. Но он был слишком занят едой. — О! — вскрикнул один из сидевших у костра. Значит, Доу добрался до него, и с его жертвой покончено. Ищейка прыгнул вперед и ткнул свою мишень сбоку в шею. Тот отклонился назад, хватаясь за свое перерезанное горло, сделал неверный шаг и рухнул на землю. Еще один вскочил, уронив обглоданную баранью ногу, и его грудь пронзила стрела: Молчун выпустил ее из-за реки. На мгновение лицо человека приняло удивленное выражение, потом исказилось гримасой боли, и он упал на колени. Оставалось двое. Парнишка все еще сидел на месте и глядел на Ищейку большими глазами, приоткрыв рот со свисавшим оттуда куском мяса. Последний из людей у костра вскочил, учащенно дыша, с длинным ножом в руке. Должно быть, он вынул его, чтобы резать мясо. — Брось нож! — взревел Тридуба. Теперь Ищейка увидел своего командира: тот шагал к ним, и пламя костра выхватывало металлический обод его здоровенного круглого щита. Человек пошевелил губами, его взгляд метался между Ищейкой и Доу, медленно подбиравшимися к нему с двух сторон. Теперь он увидел и Грозовую Тучу — силуэт великана маячил в тени под деревьями, нечеловечески большой, с огромным широким мечом, поблескивающим на плече. Это зрелище подействовало, и последний противник швырнул свой кинжал в грязь. Доу прыгнул вперед, схватил его за запястья, крепко скрутил их за спиной и пихнул пленника на колени возле костра. Ищейка проделал то же самое с парнишкой, крепко сжав зубы и не проронив ни слова. Все произошло мгновенно, тихо и спокойно, в точности так, как говорил Тридуба. Руки Ищейки окрасились кровью, но такая уж у них работа, ничего не поделаешь. Остальные понемногу подтягивались. Молчун прошлепал через речку, закидывая лук за плечо. Проходя мимо того, в кого стрелял, он пнул тело ногой, но убитый уже не шевелился. — Готов, — сказал Молчун. Форли подошел последним, во все глаза глядя на двоих пленников. Доу рассматривал связанного пленника очень внимательно. — Я тебя знаю, — проговорил он, и в его голосе звучало удовлетворение. — Гроу Трясина, не так ли? Какая удача! Твое имя уже давно у меня в голове. Гроу Трясина хмуро уставился в землю. Как показалось Ищейке, он выглядел достаточно жестоким — именно такой, чтобы вешать фермеров, если уж на то пошло. — Ну да, я Трясина. А ваши имена незачем и спрашивать! Когда узнают, что вы перебили королевских сборщиков, все будете мертвы! Все до единого! — Черный Доу, так меня называют. Трясина поднял голову, его рот широко раскрылся. — О, проклятье… — прошептал он. Парнишка, стоявший на коленях рядом с ним, оглянулся, и его глаза округлились. — Ты… Черный Доу? — проговорил он. — Не тот Черный Доу, который… Ох, черт! Доу кивнул, и на его лице появилась зловещая улыбка. — Гроу Трясина! Тебе пора заплатить за одно небольшое дельце. Я давно думаю о тебе, и вот теперь ты у меня перед глазами. — Он похлопал пленника по щеке. — И в моих руках. Какая удача. Трясина отодвинулся так далеко, насколько позволяли связывавшие его веревки. — Я думал, ты уже в аду, Черный Доу, мерзкий подонок! — Твоя правда, но это всего лишь к северу от гор. У нас есть к тебе несколько вопросов, Трясина, прежде чем ты получишь то, чего заслуживаешь. Кто твой король? И что именно вы для него собираете? — А пошел ты со своими вопросами! Тридуба довольно сильно ударил его по голове сбоку. Голова Гроу дернулась в сторону, и Доу врезал ему с другой. Так продолжалось до тех пор, пока пленник не созрел, чтобы заговорить. — С кем вы здесь воюете? — спросил его Тридуба. — Мы не воюем! — сплюнул Трясина через выбитые зубы. — А вы, гады, все до единого покойники! Вы ведь не знаете, что здесь произошло, правда? Ищейка нахмурился. Ему не понравилось, как это прозвучало: так, будто многое изменилось, пока их не было. А перемены, на его памяти, всегда приводили к худшему. — Спрашивать буду я, — сказал Тридуба. — А ты напряги свой крохотный умишко и отвечай на мои вопросы. Кто еще сражается? Кто не встал на колени перед Бетодом? Трясина рассмеялся, несмотря на то что был связан. — Никого не осталось! Война закончена! Бетод теперь король Севера! Все преклонили перед ним колени… — Только не мы, — прогремел Тул Дуру, наклоняясь к нему. — А как насчет Старика Йоля? — Он мертв! — А Сайвинг? А Гремучая Шея? — Мертвы оба, долбаные вы недоумки! Теперь сражения только на юге! Бетод объявил войну Союзу! Вот как! И мы им задаем перцу! Ищейка не верил своим ушам. Король? Никогда прежде на Севере не было короля. На Севере нет нужды в короле, и Бетод — последний, кого он сам бы выбрал на царство. А война с Союзом? Что за глупая затея! Южан не перебьешь, их слишком много. — Если здесь не война, — спросил Ищейка, — почему вы убиваете людей? — А пошел ты! Тул сильно ударил Гроу по лицу, и тот упал на спину. Доу еще разок пнул пленника ногой, потом снова поставил на колени. — За что вы убили тех людей? — спросил Тул. — Налоги! — выкрикнул Трясина. Из его носа сочилась струйка крови. — Налоги? — переспросил Ищейка. Очень странное слово. Он с трудом понимал, что это значит. — Они не хотели платить! — Налоги кому? — спросил Доу. — Бетоду, кому же еще? Он забрал себе эту землю. Разбил все кланы и забрал ее себе! Люди должны платить! А мы собираем дань! — Налоги, вот как? Какая-то долбаная придумка южан, наверняка! А если они не могут платить? — спросил Ищейка, ощущая тошноту в желудке. — Тогда вы их вешаете, что ли? — Если они не платят, мы можем делать с ними все, что нам нравится! — Что вам нравится? — Тул ухватил его за шею и сдавил огромными ручищами, так что глаза Трясины полезли на лоб. — Что вам нравится? А вам нравится их вешать? — Хватит, Грозовая Туча! — сказал Доу, отдирая здоровенные пальцы Тула от шеи пленника и отпихивая великана в сторону. — Хватит, верзила, это занятие не для тебя — убивать связанного. Для такой работы вы как раз и таскаете с собой меня. Он похлопал Тула по груди, вытаскивая свою секиру. Трясина кое-как справился с удушьем. — Грозовая Туча? — прохрипел он, оглядывая их по очереди. — Значит, вы все здесь, так? Ты — Тридуба, вон Молчун, а это Слабейший! Значит, вы не преклонили колени? Тем лучше для вас, черт вас дери! Где Девятипалый, а? — насмешливо спросил Трясина. — Где Девять Смертей? Доу повернулся к нему, проведя большим пальцем по лезвию секиры. — Он вернулся в грязь, и ты сейчас присоединишься к нему. Мы слышали достаточно. — Дай мне встать, сволочь! — крикнул Трясина, сражаясь со своими путами. — Ты не лучше, чем я, Черный Доу! Ты убил больше людей, чем чума! Дай мне встать и дай мне какой-нибудь клинок! Ну, давай! Боишься сразиться со мной, трус? Боишься дать мне шанс, да? — Это ты зовешь меня трусом? — прорычал Доу. — Ты, который убил детей просто ради забавы? У тебя был клинок, и ты сам бросил его! У тебя был шанс, и ты им не воспользовался. Такие, как ты, ничего больше и не заслуживают! Если тебе есть что сказать, говори сейчас. — Будьте вы прокляты! — взвизгнул Трясина. — Будь проклята вся ваша… Секира Доу с силой ударила его между глаз, опрокинув на спину. Трясина немного подергал ногами, и дело было кончено. Никто не пролил слез над этим придурком — даже Форли лишь вздрогнул, когда лезвие вонзилось в череп. Доу наклонился и плюнул на труп, и Ищейка не стал его винить. Однако с парнишкой было сложнее. Он поглядел на мертвого большими круглыми глазами, затем поднял голову. — Вы — это они, правда? — спросил он. — Те, кого побил Девятипалый? — Да, парень, — сказал Тридуба. — Мы — это они. — Я слышал про вас столько… столько рассказов! Что вы собираетесь со мной делать? — Да, вот в этом и вопрос, — пробормотал Ищейка сквозь зубы. К сожалению, он уже знал ответ. — Он не может остаться с нами, — заявил Тридуба. — Мы не берем с собой багаж и не должны рисковать. — Но он еще совсем мальчик, — сказал Форли. — Может быть, отпустим его? Мысль была хороша, но очень уязвима, и все понимали это. Парень с надеждой посмотрел на них, но Тридуба быстро пресек его надежду: — Мы не можем ему доверять. Только не здесь. Он расскажет кому-нибудь, что мы вернулись, и на нас начнут охоту. Нельзя этого позволить. Кроме того, он тоже был на ферме. — Но что я мог поделать? — воскликнул парнишка. — Какой у меня выбор? Я хотел на юг! Сражаться с Союзом и завоевать себе имя! А меня послали сюда собирать налоги! Если вождь говорит: «сделай то-то», я должен исполнять приказ, разве не так? — Конечно так, — кивнул Тридуба. — Никто и не думает, будто ты мог что-то изменить. — Я не хотел в этом участвовать! Я говорил ему, что детей надо отпустить! Поверьте мне! Форли опустил взгляд на свои сапоги: — Мы верим тебе. — Но все равно собираетесь меня убить, черт подери? Ищейка пожевал губу. — Мы не можем взять тебя с собой и оставить тоже не можем, — сказал он. — Я не хотел участвовать в том деле… — повторил парень и повесил голову. — Разве это честно? — Нет, — сказал Тридуба. — Не честно. Но ничего не поделаешь. Секира Доу рубанула парня по затылку, и он распростерся на земле лицом вниз. Ищейка сморщился и отвел взгляд. Он знал — Доу специально постарался, чтобы им не пришлось смотреть парнишке в лицо. Это правильно, и Ищейка надеялся, что другим так легче, но для него самого что лицом вверх, что лицом вниз — все одно. Ему стало почти так же тошно, как на ферме. Это был не худший день в его жизни, далеко не худший. Но это был плохой день.
Ищейка выбрал себе хорошее местечко наверху, в гуще деревьев, и наблюдал из укрытия за идущей по дороге колонной. Он предусмотрительно расположился по ветру от них, чтобы его не выдал запах немытого тела. Процессия казалась очень странной. С одной стороны, они выглядели как солдаты, готовые вступить в сражение. С другой стороны, все у них было не так: оружие по большей части старое, доспехи у всех разные и нелепые. Маршировали они нестройно и вид имели изнуренный. Большинство солдат были пожилыми людьми с седыми волосами и плешивыми макушками, а остальные еще не успели отрастить бороды — почти мальчишки. Ищейке подумалось, что на Севере больше ни у кого не осталось разума. Он вспомнил предсмертные слова Трясины: война с Союзом. Неужели вот эта команда идет на войну? Если так, значит, Бетод выскребает горшок до самого дна. — Что там, Ищейка? — спросил Форли, когда тот вернулся в лагерь. — Что происходит? — Люди. Вооруженные, но не очень хорошо. Около сотни. По большей части молодежь и старики, направляются на юг и на запад. — Ищейка показал вдоль дороги. Тридуба кивнул: — В Инглию. Значит, он не шутит, Бетод. Он действительно воюет с Союзом. Ему никогда не хватит крови! Он посылает в бой всех, кто может держать копье. В этом, в общем-то, не было ничего удивительного. Бетод никогда не довольствовался полумерами. Либо все, либо ничего — так он действовал и не заботился о тех, кого убьют по дороге. — Всех до единого, — бормотал Тридуба. — Если шанка сейчас перейдут горы… Ищейка огляделся вокруг: нахмуренные, озабоченные, грязные лица. Он знал, о чем говорит Тридуба; они все понимали это. Если шанка придут сейчас, когда на Севере нет никого, способного противостоять им, то происшествие на ферме покажется пустяком по сравнению с их делами. — Мы должны кого-то предупредить! — воскликнул Форли. — Мы должны предупредить их! Тридуба покачал головой: — Ты слышал, что сказал Трясина. Йоль мертв, и Гремучая Шея мертв, и Сайвинг тоже. Все они мертвы, все вернулись в грязь. Бетод теперь король Севера. Черный Доу сморщился и плюнул в землю. — Плюй сколько хочешь, Доу, но факт остается фактом, — продолжал Тридуба. — Больше некого предупреждать. — Некого, кроме самого Бетода, — пробормотал Ищейка, и ему было совсем не весело говорить это. — Тогда мы должны предупредить его! — Форли обвел их всех отчаянным взглядом. — Может быть, он бессердечная сволочь, но ведь он человек! Он лучше, чем плоскоголовые, разве нет? Мы должны сказать хоть кому-то! — Ха! — презрительно хохотнул Доу. — Ха! Ты думаешь, он нас послушает, Слабейший? Ты забыл, что он нам сказал? Нам и Девятипалому? «Идите и никогда не возвращайтесь!» Ты забыл, что он едва не прикончил нас? Ты забыл, что он ненавидит любого из нас? — Он нас боится, — сказал Молчун. — Да, ненавидит и боится, — проворчал Тридуба. — И правильно делает. Потому что мы сильны. Мы — названные. Нас знают. Мы те люди, за которыми пойдут другие. Тул кивнул своей огромной головой: — Точно. Я тоже не думаю, что в Карлеоне нас встретят с радостью. Скорее с копьями в руках. — Я не сильный! — крикнул Форли. — Я же Слабейший, это каждый знает! У Бетода нет причин бояться меня и ненавидеть. Я пойду! Ищейка с изумлением взглянул на Форли. Все поглядели на него. — Ты? — переспросил Доу. — Ну да, я! Возможно, я не боец, но и не трус! Я пойду и поговорю с ним! Вдруг он меня послушает. Ищейка смотрел на Форли во все глаза. Никто из них так давно не пытался найти выход из затруднительного положения с помощью слов, что это казалось невероятным. — Кто знает, вдруг и послушает, — пробурчал Тридуба. — Он может тебя выслушать, — сказал Тул. — А потом убить к чертовой матери. Слышишь, Слабейший? — Шансов у тебя не много, — покачал головой Ищейка. — Наверное. Но стоит попытаться, разве нет? Они обменялись обеспокоенными взглядами. Форли, без сомнения, доказал, что у него крепкий костяк, но Ищейке не нравился его план. Этот Бетод — слишком непрочный крюк, чтобы вешать на него свои надежды. Очень непрочный крюк. Но, как и сказал Тридуба, больше никого не осталось.
Слова и пыль
Кюрстер приплясывал внутри фехтовального круга, встряхивал длинными золотистыми волосами, махал рукой толпе и посылал воздушные поцелуи девушкам. Публика хлопала, завывала и улюлюкала, глядя на гибкого юношу, проделывавшего свои эффектные номера. Он был адуанец, офицер личной королевской охраны. «Местный мальчик, и такой популярный». Бремер дан Горст стоял, опершись на барьер, и наблюдал за противником сквозь опущенные веки. Его рапиры на вид были необычно тяжелыми, огромными и побитыми, словно от частого использования; возможно, слишком тяжелыми, чтобы действовать ими быстро. Сам Горст тоже выглядел слишком тяжелым для быстрых движений: огромный и с толстой шеей — бык, а не человек, более похожий на борца, чем на фехтовальщика. С первого взгляда он казался обреченным на поражение в этой схватке. Большинство людей в толпе, по-видимому, сочли именно так. «Но только не я». Человек, принимавший ставки на участников поединка, выкрикивал цифры и собирал деньги от толпившихся вокруг него людей. Почти все ставили на Кюрстера. Глокта повернулся кпринимавшему ставки и спросил: — Сколько сейчас за Горста? — За Горста? — переспросил тот. — Один к одному. — Я ставлю двести марок. — Прости, приятель, я не смогу это покрыть. — Хорошо, тогда сотню, пять к четырем. Тот на мгновение задумался, поднял глаза к небу, производя в голове вычисления, и кивнул: — Принято. Глокта снова откинулся на спинку скамьи. Он слушал, как арбитр объявляет имена соперников, и глядел на Горста, закатывавшего рукава рубашки. Его предплечья были толстыми, как древесные стволы. Мощные узлы мускулов заиграли, когда он принялся разминать мясистые пальцы. Горст вытянул толстую шею в одну сторону, потом в другую, затем взял у секунданта рапиры и произвел пару пробных уколов. Лишь немногие в толпе отметили это — люди отвлеклись, приветствуя Кюрстера, как раз выходившего на свою позицию. Но Глокта заметил. «Он быстрее, чем можно предположить по виду. Гораздо быстрее. Его тяжелые рапиры уже не кажутся такими неуклюжими». — Бремер дан Горст! — выкрикнул арбитр. Верзила не спеша занял свою позицию. Его приветствовали весьма скудные аплодисменты: такой громоздкий бык не соответствовал представлениям зрителей о том, как должен выглядеть фехтовальщик. — Начинайте! В поединке не было ничего изящного. Горст сразу принялся орудовать тяжелой рапирой — широкими беспорядочными взмахами, словно чемпион-дровосек, рубящий сучья. При каждом ударе он издавал низкое утробное рычание. Это было странное зрелище: один из противников участвовал в фехтовальном состязании, а другой как будто всерьез бился не на жизнь, а на смерть. «Парень, тебе же нужно дотронуться до него, а не разрубить надвое!» Но, наблюдая за ним, Глокта осознал: эти могучие удары не такие уж неуклюжие, они хорошо рассчитаны по времени и нанесены очень точно. Кюрстер смеялся, когда отпрыгивал от первого мощного взмаха, и улыбался, уворачиваясь от третьего, но к пятому его улыбка уже погасла. «И вряд ли она вернется». Нет, это совсем не изящно. «Зато мощно, ничего не скажешь». Кюрстер отчаянным движением нырнул под новый рубящий удар. «Рубит он достаточно сильно, чтобы отхватить ему голову, несмотря на затупленную рапиру». Любимец публики делал все возможное, чтобы перехватить инициативу, он наступал и колол, но Горст был готов ко всему. Он с ворчанием отражал уколы короткой рапирой, затем рычал и заносил длинный клинок для нового свистящего кругового удара. Глокта вздрогнул, когда лезвие Горста с громким лязгом врезалось в рапиру противника, откинув назад его кисть и едва не вырвав оружие из пальцев. От силы удара Кюрстер пошатнулся и попятился, сморщившись от боли и неожиданности. «Теперь я понимаю, почему шпаги Горста выглядят такими побитыми». Кюрстер, увертываясь, шел по кругу, пытаясь избежать стремительной атаки, но его огромный противник действовал слишком быстро. «Слишком, слишком быстро». Горст рассчитал все возможности и уже предугадывал движения Кюрстера, изводя его непрерывными мощными ударами. Выхода из такой позиции не было. Два сильных выпада оттеснили злополучного офицера к самой границе круга, за ними последовал сильный рубящий удар. Длинная рапира вылетела из руки Кюрстера и воткнулась в дерн, раскачиваясь из стороны в сторону. Побежденный какое-то мгновение стоял, пошатываясь — глаза широко раскрыты, опустевшая ладонь дрожит, — затем Горст налетел на него с диким ревом и с ходу врезался в беззащитные ребра противника тяжелым плечом. Глокта разразился булькающим хохотом. «Никогда прежде не видел, чтобы фехтовальщики летали!» Кюрстер с визгом, как девчонка, описал в воздухе пол-оборота, рухнул на землю, ударился всеми конечностями и проехал несколько шагов на животе. Наконец он остановился в песке за пределами круга в добрых трех шагах от того места, где Горст ударил его, и остался лежать, слабо постанывая. Толпа потрясенно замолкла. Было так тихо, что кудахтающий смех Глокты слышали в заднем ряду. Наставник Кюрстера кинулся к нему от загородки и осторожно перевернул поверженного ученика лицом вверх. Юноша бессильно отбивался, всхлипывая и держась за ребра. Горст какое-то время наблюдал за ними совершенно безразлично, затем пожал плечами и зашагал обратно к своей отметке. Тренер Кюрстера повернулся к арбитру. — Прошу прощения, — сказал он, — но мой ученик не сможет продолжать. Глокта больше был не в силах сдерживаться. Ему пришлось зажать рот обеими ладонями, все его тело сотрясалось от хохота. Каждый всплеск веселья отдавался мучительным спазмом в шее, но он не обращал на это внимания. Однако большинство людей в толпе, судя по всему, не находили зрелище забавным. Вокруг слышалось гневное бормотание. Ропот перешел в неодобрительный свист, когда Кюрстера выводили из круга: он безвольно повис, обхватив плечи наставника и секунданта. И наконец свист сменился хором рассерженных выкриков. Горст глянул на публику ленивыми полуоткрытыми глазами, снова пожал плечами и не торопясь побрел назад к загородке. Глокта все еще посмеивался, хромая прочь от арены; его кошелек только что стал значительно тяжелее. Уже много лет он так не веселился.Университет располагался в заброшенном уголке Агрионта, под самыми стенами Дома Делателя, где даже птицы казались старыми и усталыми. Это было опутанное полумертвым плющом огромное ветхое строение, чья архитектура явно принадлежала к более ранней эпохе, — одно из старейших зданий в городе, как считалось. «По виду вполне похоже на то». Крыша здания просела в середине, а в некоторых местах готова была обрушиться. Тонкие шпили покосились и угрожали свалиться вниз, в запущенные садики, окружавшие постройку. Штукатурка на стенах потемнела и потрескалась, кое-где отслоились целые пласты, обнажая голые камни и крошащийся раствор. В одном месте под сломанной водосточной трубой по стене растеклось огромное бурое пятно… В былые времена, когда изучение наук привлекало лучших людей Союза, это здание было одним из великолепнейших в городе. «А Сульт еще говорит, будто инквизиция устаревает!» По бокам покосившихся ворот стояли статуи: два старика, один держит в руках лампу, другой указывает на какое-то место в книге. «Мудрость и прогресс или какая-то чепуха вроде того». Истукан с книгой потерял нос в течение прошедшего столетия, а другой стоял под углом, и его лампа торчала вверх, словно он отчаянно цеплялся за нее в поисках поддержки. Глокта забарабанил кулаком в древние ворота. Они задребезжали и заметно закачались, как будто могли в любой момент слететь с петель. Глокта подождал. Он ждал довольно долго. Внезапно с той стороны послышался лязг отодвигаемых засовов. Одна половинка ворот качнулась и отворилась на несколько дюймов. В щели показалось древнее лицо. Старец прищурился и всмотрелся в гостя. Снизу привратника освещала тоненькая свечка, зажатая в сморщенной руке. Затуманенные глаза оглядели пришельца с ног до головы. — Что вам угодно? — Я инквизитор Глокта. — А-а, вы от архилектора? Глокта удивленно нахмурился и кивнул: — Да, верно. «Видимо, они вовсе не так отрезаны от мира, как кажется. Похоже, он знает меня». Внутри оказалось так темно, что идти было небезопасно. По обе стороны ворот располагались два огромных медных канделябра без единой свечи; давно не полировавшаяся поверхность тускло блестела в слабом свете крошечной свечки привратника. — Сюда, господин, — продребезжал старик и зашаркал куда-то в темноту, согнувшись почти вдвое. Даже Глокте не составляло большого труда поспевать за ним. Они ковыляли друг за другом по сумеречному коридору. Окна здесь располагались с одной стороны: древние, забранные узкими стеклами и такие грязные, что едва пропускали свет даже в самый яркий солнечный день. Сейчас наступал хмурый вечер, и свет не пробивался совсем. Дрожащий огонек свечи плясал на пыльных картинах, висевших на противоположной стене. На холстах бледные старики в черных и серых темных одеждах глядели куда-то вдаль из обшарпанных рам, сжимая в морщинистых руках колбы, шестерни и компасы. — Куда мы идем? — спросил Глокта. Они шаркали через полумрак уже несколько минут. — Адепты сейчас обедают, — просипел привратник, поднимая на него бесконечно усталые глаза. Обеденный зал Университета представлял собой просторное гулкое помещение, лишь чуть-чуть выделявшееся из общей темноты благодаря нескольким угасающим свечам. Крошечный огонек мигал в огромном камине, отбрасывая танцующие тени на балки потолка. Длинный стол простирался во всю длину зала, отполированный за долгие годы использования; по его сторонам были расставлены шаткие стулья. За столом с легкостью уместилось бы восемьдесят человек, но сейчас сидело только пятеро, сгрудившись у одного конца возле очага. Заслышав стук инквизиторской трости в гулкой тишине, они прервали трапезу, подняли головы и посмотрели на гостя поверх тарелок с огромным интересом. Человек, сидевший во главе стола, поднялся с места и поспешил навстречу Глокте, придерживая одной рукой полу длинной черной мантии. — Посетитель, — проскрипел привратник, махнув свечой в сторону инквизитора. — А, от архилектора! Я Зильбер, распорядитель Университета! Он пожал Глокте руку. Его сотрапезники тем временем тоже поднялись на ноги, словно к ним прибыл почетный гость. — Инквизитор Глокта, — представился тот и оглядел стариков. «Надо признать, они выказывают больше уважения, чем я ожидал. Впрочем, имя архилектора открывает многие двери». — Глокта, Глокта, — забормотал один из стариков, — кажется, я знаю какого-то Глокту… — Вы все знаете, вот только никогда не можете вспомнить, откуда, — оборвал его распорядитель, и это саркастическое замечание вызвало неуверенные смешки. — Инквизитор, позвольте мне представить присутствующих. Он обошел одетых в черные мантии ученых, останавливаясь возле каждого и называя их имена. — Сауризин, наш адепт-химик. — Толстый лохматый старикан. Его одежду спереди сплошь усеивали ожоги и пятна, а бороду — застрявшие в ней кусочки пищи. — Денка, наш адепт по части металлов. — Самый младший из четырех, значительно моложе остальных, хотя далеко не юноша. Он надменно поджимал губы. — Чейл, адепт-механик. — Глокта никогда не видел, чтобы у человека была такая большая голова, но такое маленькое лицо. Особенно огромными казались его уши, из которых торчали пучки седых волос. — И Канделау, адепт-медик. — Костлявая старая птица с длинной тощей шеей, на изогнутый орлиный нос водружены очки. — Прошу присоединяться к нам, инквизитор, — провозгласил распорядитель и показал на свободный стул, втиснутый между двумя адептами. — Может быть, вина? — продребезжал Чейл с чинной улыбкой на маленьких губках, уже наклоняясь с графином вперед и наливая жидкость в бокал. — Благодарю. — Мы как раз сравнивали достоинства сфер наших исследований, — пробурчал Канделау, глядя на Глокту сквозь поблескивающие стекла очков. — Как всегда, — горестно вздохнул распорядитель. — Человеческое тело, несомненно, является единственной областью, достойной тщательного изучения, — продолжал адепт-медик. — Прежде чем обращать свое внимание на мир вовне, необходимо понять тайны, скрытые внутри нас. Мы все обладаем телом, инквизитор. Способы его исцеления или нанесения ему вреда представляют собой величайший интерес для всех. Поэтому именно человеческое тело является областью моей компетенции. — Тело! Тело! — хнычущим голосом отозвался Чейл, поджимая свои маленькие губки и ковыряясь в тарелке. — Мы же едим! — Вот именно! Вы расстраиваете инквизитора этой отвратительной болтовней! — О, меня не так просто расстроить, — усмехнулся Глокта через стол, чтобы знаток металлов хорошенько рассмотрел его недостающие зубы. — Моя работа в инквизиции требует большего, чем поверхностное знание анатомии. За столом воцарилось неловкое молчание, затем Сауризин схватил блюдо с мясом и протянул ему. Глокта взглянул на поблескивающие ломти и облизнул пустые десны. — Нет, благодарю вас. — Так это верно? — спросил адепт-химик, понизив голос и всматриваясь в лицо инквизитора поверх блюда с мясом. — Это правда, что теперь финансирование увеличат? Я имею в виду, теперь, когда уладили дело с торговцами шелком? Глокта нахмурился. Все в комнате смотрели на него в ожидании ответа. Вилка одного из старых адептов застыла на полпути ко рту. «Так вот оно что. Деньги. Но с какой стати им ждать денег от архилектора?» Тяжелое блюдо с мясом в руке адепта начало подрагивать. «Что ж… Если это заставит их повиноваться…» — Отчислять больше денег, конечно, возможно. В зависимости от результатов работ, разумеется. Собравшиеся приглушенно забормотали. Химик дрожащей рукой осторожно поставил на стол блюдо. — Мне в последнее время удалось добиться значительных успехов в опытах с кислотами… — проговорил он. — Ха! — насмешливо вскричал знаток металлов. — Результаты, вот что требуется инквизитору. Результаты! Мои новые сплавы, если их немного усовершенствовать, будут крепче, чем сталь! — Вечно эти сплавы! — вздохнул Чейл, возводя крохотные глазки к потолку. — Никто не понимает важности четкого механического мышления! Трое остальных уже собрались гневно накинуться на него, но распорядитель успел взять слово первым: — Господа, прошу вас! Инквизитора не интересуют наши маленькие разногласия! У каждого будет время обсудить свою работу и показать ее достоинства. Это ведь не соревнование, не так ли, инквизитор? Все посмотрели на Глокту. Он медленно обвел взглядом старые лица, преисполненные ожидания, и не сказал ничего. — Я изобрел машину для… — Мои кислоты… — Мои сплавы… — Тайны человеческого тела… Глокта оборвал их: — Собственно, меня в настоящее время особенно интересует область… Полагаю, вы назвали бы это взрывчатыми веществами. Адепт-химик вскочил со стула. — Это в моем ведении! — вскричал он, победоносно взирая на коллег. — У меня есть образцы! У меня есть примеры! Прошу вас, следуйте за мной, инквизитор! Он швырнул столовый прибор на тарелку и ринулся к одной из дверей.
Лаборатория Сауризина выглядела в точности так, как ее можно было себе заранее представить, почти во всех деталях: продолговатая комната со сводчатым, словно внутренность бочки, потолком, кое-где покрытым черными пятнами сажи. Практически все пространство стен занимали полки, прогибавшиеся под тяжестью множества коробочек, баночек, бутылочек с разнообразными порошками и жидкостями, а также образцами металлов. Располагались эти многочисленные емкости без какой-либо системы, и большинство из них не имели ярлыков. «Порядок, по-видимому, у нашего химика не на первом месте». Скамьи, стоявшие посередине комнаты, пребывали в еще большем беспорядке: они были завалены посудой — стеклянной и медной, побуревшей от времени. Пробирки, колбы, тарелки, лампы (в одной из них горело открытое пламя) — все это могло в любой миг обрушиться и окатить несчастного, оказавшегося поблизости, какими-нибудь смертоносными обжигающими ядами. Адепт-химик сразу же погрузился в этот хаос, как крот в нору. — Ну-ка, ну-ка, — бормотал он, дергая себя рукой за грязную бороду, — взрывчатые порошки у меня где-то здесь… Глокта вошел в комнату следом за ним, опасливо косясь на все эти пробирки. Он наморщил нос: в комнате стоял отвратительный едкий запах. — Вот он! — каркнул адепт и потряс пыльной колбой, до половины наполненной черными гранулами. Он расчистил место на одной из скамей, со звоном сдвинув стекло и металл небрежным взмахом мясистой руки. — Это вещество весьма редкое, знаете ли, инквизитор? Весьма редкое! — Он вытащил пробку и насыпал дорожку черного порошка на деревянную скамью. — Лишь немногим посчастливилось видеть, как оно действует! Очень немногим! И вы станете одним из них! Глокта предусмотрительно отступил назад — он хорошо помнил вид рваной дыры в стене Цепной башни. — Я надеюсь, на таком расстоянии мы в безопасности? — Абсолютно, — бормотал Сауризин. Он осторожно поднес к порошку на вытянутой руке горящую свечку и коснулся пламенем конца черной дорожки. — В этом нет совершенно ничего опас… Раздался резкий хлопок, в воздух взлетел фонтан белых искр. Адепт отпрыгнул назад, едва не врезавшись в Глокту, и уронил горящую свечу на пол. Раздался еще один хлопок, более громкий, и полетели новые искры. Лаборатория стала наполняться мерзко пахнущим дымом. Яркая вспышка, громкий удар, потом слабое шипение — и все закончилось. Сауризин замахал перед лицом широким рукавом мантии, чтобы разогнать густой дым, погрузивший комнату в полумрак. — Впечатляет, а, инквизитор? — воскликнул он, разражаясь приступом кашля. «Не особенно». Глокта затоптал сапогом недогоревшую свечку и пробрался сквозь дымную завесу к скамье. Смахнув ребром ладони некоторое количество серого пепла, он вгляделся сквозь дым: на деревянной поверхности остался длинный черный ожог, но ничего более. Мерзкие газы были, пожалуй, самым сильным эффектом — у Глокты от них першило в горле. — Дыма, несомненно, выходит много, — прохрипел он. — Не правда ли? — гордо прокашлял адепт. — И воняет так, что только держись! Глокта снова посмотрел на черное пятно на скамье. — Если взять большое количество такого порошка, можно ли его использовать, чтобы, скажем, пробить дыру в стене? — Возможно… Если удастся собрать достаточное количество, кто знает, каков будет результат? Насколько мне известно, пока никто не пытался. — В стене, например, четырех футов толщиной? Адепт нахмурился: — Вероятно. Но потребуются целые бочки субстанции! Бочки! Столько не наберется во всем Союзе, а цена, если вещество удастся найти, будет колоссальной! Поймите, инквизитор: компоненты для смеси приходится покупать на юге Канты, и даже там они очень редки. Я, разумеется, был бы счастлив провести подобное исследование, но потребуется значительное финансирование… — Еще раз благодарю вас за то, что уделили мне время. Глокта повернулся и захромал сквозь рассеивающийся дым по направлению к двери. — В последнее время я добился значительных успехов в опытах с кислотами! — закричал ему вслед адепт срывающимся голосом. — Вы обязательно должны посмотреть на это! — Он набрал в грудь воздуха и повторил: — Передайте архилектору: весьма значительных успехов! Адепт разразился новым приступом кашля, и Глокта вышел, плотно притворив за собой дверь. «Это потеря времени. Наш Байяз не смог бы незаметно протащить несколько бочек порошка в свою комнату. А даже если бы и смог — сколько было бы дыма, какой бы стоял запах… Потеря времени!» Зильбер рыскал в коридоре за дверью. — Есть ли что-нибудь еще, что мы можем вам показать, инквизитор? Глокта мгновение помедлил, потом спросил: — Знает ли кто-нибудь из вас что-либо о магии? Распорядитель стиснул зубы. — Это, разумеется, шутка, — проговорил он. — Возможно… — Я задал вопрос. Зильбер сузил глаза. — Вы должны понимать, что у нас научное заведение. Практиковать здесь так называемую «магию» было бы более чем… неуместно. Глокта нахмурился и поглядел на собеседника. «Я же не прошу тебя прямо сейчас вытаскивать волшебную палочку, болван!» — С исторической точки зрения! — рявкнул он. — Маги и так далее… Байяз! — Ах, с исторической точки зрения, понимаю… — Напряженное лицо Зильбера несколько расслабилось. — Что ж, в нашей библиотеке хранится множество древних текстов, и некоторые относятся к тому периоду, когда магия считалась чем-то… не столь необычным. — Кто смог бы мне помочь? Распорядитель поднял брови: — Боюсь, наш адепт-историк сам представляет собой, э-э… некоторый реликт. — Мне нужно просто поговорить, я не собираюсь с ним фехтовать. — Разумеется, инквизитор, вот сюда. Глокта ухватился за ручку старинной двери, обитой черными заклепками, и уже начал поворачивать ее, но Зильбер схватил его руку. — Нет! — отрывисто сказал он, направляя Глокту дальше по коридору. — Книгохранилище находится в том конце.
Адепт-историк действительно выглядел так, словно сам являлся частью древней истории. Его лицо походило на маску из обвисшей, изборожденной морщинами, полупрозрачной кожи. Белоснежные волосы в беспорядке торчали на черепе: на три четверти поредели, зато стали в четыре раза длиннее. Такими же тонкими, но поразительно длинными оказались и брови; они росли во всех направлениях, словно кошачьи усы. Рот был дряблым, слабым и беззубым, увядшие руки напоминали перчатки на несколько размеров больше, чем нужно. Лишь в глазах теплилась искорка жизни — историк встретил Глокту и распорядителя внимательным взглядом. — К нам посетители? — прокаркал старик, очевидно, обращаясь к большому черному ворону на столе перед собой. — Это инквизитор Глокта! — проревел распорядитель, наклоняясь к его уху. — Глокта? — Он от архилектора! — Да? — Адепт-историк поднял голову и сощурил древние глаза. — Он немного глуховат, — проговорил вполголоса Зильбер, — но никто не знает наши книги так, как знает он. — Он подумал еще немного, поглядел на уходящие во мрак бесконечные шкафы и добавил: — Да их вообще больше никто не знает. — Благодарю вас, — сказал Глокта. Распорядитель кивнул и двинулся к лестнице. Глокта сделал шаг по направлению к старику, и тут ворон внезапно подпрыгнул, взмыл со стола в воздух, теряя перья, и бешено захлопал крыльями под самым потолком. Глокта отпрянул и сморщился от боли. «Черт побери! Я был уверен, что это чучело!» Он ждал и настороженно поглядывал на птицу, пока та с шумом не опустилась на верхушку одного из шкафов и не замерла в неподвижности, уставясь на него желтыми бусинами глаз. Глокта придвинул к себе один из стульев и опустился на него. — Меня интересует Байяз, — сказал он. — Байяз, — пробормотал старик адепт. — Ну разумеется, это первая буква в алфавите древнего языка. — Я такого не знал. — В мире полным-полно вещей, которых вы не знаете, юноша. — Птица издала внезапный хриплый крик, ужасающе громкий в пыльной тишине книгохранилища. — Полным-полно. — Тогда давайте начнем мое обучение. Мне необходимо узнать о человеке по имени Байяз. О первом из магов. — Байяз… Это имя великий Иувин дал первому из своих учеников. Одна буква — одно имя. Первый ученик — первая буква алфавита, понимаете? — Я стараюсь поспевать за ходом вашей мысли. Он действительно существовал? Старик адепт сердито нахмурился и ответил: — Бесспорно. Разве у вас в молодости не было гувернера? — Был, к несчастью. — И он не учил вас истории? — Он пытался, но мой ум занимали девушки и фехтование. — А-а. Я уже давно потерял интерес к подобным вещам. — Я тоже. Давайте вернемся к Байязу. Старик вздохнул: — Давным-давно, еще до того, как возник Союз, все Срединные земли были поделены на множество мелких царств. Они часто воевали друг с другом, возвышались и распадались с течением лет. Одним из этих царств правил человек по имени Гарод, которого позже стали называть Гародом Великим. О нем вы слышали, я надеюсь? — Разумеется. — Байяз пришел к Гароду в тронный зал и пообещал сделать его королем всех Срединных земель, если тот будет поступать так, как Байяз ему подскажет. Гарод, будучи молодым и своенравным, не поверил. Тогда Байяз разбил длинный стол при помощи своего искусства. — Магии, да? — Так говорится в предании. Это произвело на Гарода глубокое впечатление… — Вполне могу понять. — И он согласился следовать советам мага. — А именно? — Основать столицу здесь, в Адуе. Помириться с кем-то из соседей, объявить войну другим. А также согласился с тем, когда и как это следует делать. — Старик, прищурившись, посмотрел на Глокту. — Кто рассказывает историю, вы или я? — Вы, конечно. — «И ты не торопишься с этим». — Байяз сдержал свое слово. Через какое-то время Срединные земли были объединены, Гарод стал их первым высоким королем, и зародился Союз. — И что потом? — Байяз оставался главным советником Гарода. Все наши законы и установления, устройство нашего правительства — все это, говорят, изобретено им и претерпело лишь немногие изменения с тех далеких дней. Байяз основал закрытый и открытый советы, он сформировал инквизицию. После смерти Гарода он покинул Союз, но пообещал однажды вернуться. — Понимаю. Что из этого является правдой, по вашему мнению? — Трудно сказать. Маг? Волшебник? Чародей? — Старик посмотрел на колеблющееся пламя свечи. — Для дикаря вот эта свеча покажется магией. Очень тонкая черта отделяет магию от мошенничества, не так ли? Но Байяз был очень умным человеком, и это факт. «Все бесполезно». — А что было до того? — До чего? — До Союза. До Гарода. Старик пожал плечами. — Во времена темных веков мало заботились о ведении летописей. Мир лежал в хаосе после войны между Иувином и его братом Канедиасом… — Канедиасом? Мастером Делателем? — Ну да. «Канедиас. Он смотрит на меня со стен моей маленькой комнатки в подвалах очаровательного домика Секутора. Иувин лежит мертвый, а одиннадцать его учеников-магов идут мстить за него. Я знаю эту историю». — Канедиас, — пробормотал Глокта. Образ темной фигуры с языками пламени за спиной четко стоял в его мозгу. — Мастер Делатель. А он существовал в действительности? — Трудно сказать. Он находится посередине между мифом и историей, я полагаю. Возможно, в его истории есть некое зерно истины. Кто-то же построил эту здоровенную чертову башню, а? — Башню? — Ну да, Дом Делателя! — Старик обвел жестом комнату вокруг себя. — Говорят, все это построил тоже он. — Что, и библиотеку? Старик рассмеялся: — Весь Агрионт. По крайней мере, скалу, на которой он стоит. И Университет тоже. Он построил его и назначил первых адептов, чтобы помогали ему в работе, в чем бы она ни заключалась, и проникали в природу вещей. Мы все ученики Делателя, хотя я сомневаюсь, что об этом знают там, наверху. Он ушел, но работа продолжается, так? — В каком-то смысле. А куда он ушел? — Ха! Он мертв. Ваш друг Байяз убил его. Глокта поднял одну бровь. — В самом деле? — Так гласит предание. Вы не читали «Падение мастера Делателя»? — Эту чушь? Я считал, что там одни выдумки. — Так и есть. Эффектная дешевка, но она основана на писаниях того времени. — Писаниях? А что-нибудь из подобных вещей уцелело? Старик прищурил глаза: — Кое-что. — Кое-что? И они есть здесь, у вас? — Да. Особенно интересен один документ. Глокта твердо посмотрел в глаза старика и произнес: — Принесите его мне.
Древняя бумага хрустела в пальцах адепта-историка, когда тот осторожно разворачивал свиток и расстилал его на столе. Желтый морщинистый пергамент с обтрепавшимися от возраста краями густо покрывали неразборчивые письмена — странные, совершенно непонятные для Глокты. — Что это за язык? — Древний язык. Лишь немногие теперь могут прочесть его. — Старик указал на первую строку. — Здесь написано: «Повествование о падении Канедиаса, третий из трех». — Третий из трех? — Из трех свитков, я предполагаю. — А где еще два? — Утрачены. — Хм. Глокта взглянул в бесконечную тьму книгохранилища: «Удивительно, если хоть что-то не пропало в этих дебрях». — О чем здесь еще говорится? Старик-библиотекарь вгляделся в непонятные письмена, скудно освещенные трепетным светом единственной свечи. Он провел дрожащим пальцем по пергаменту, беззвучно шевеля губами. — «Велика была их ярость». — Что? — Это начало: «Велика была их ярость». — Он медленно принялся читать: — «Маги преследовали Канедиаса, обратили в бегство верных ему. Они разрушили его твердыню, обратили в руины его дома и перебили его слуг. Сам Делатель, тяжко раненный в битве с братом Иувином, нашел убежище в своем Доме». — Старик развернул следующую часть свитка. — «Двенадцать дней и двенадцать ночей маги обращали свой гнев на врата, но не могли оставить на них следа. Затем Байяз нашел путь внутрь…» Адепт разочарованно провел рукой по пергаменту: сырость или что-то еще оставило на нем пятно, так что знаки в следующих строках расплылись и их невозможно было прочесть. — Я не могу разобрать… — проговорил он. — Кажется, что-то насчет дочери Делателя… — Вы уверены? — Нет! — отрезал старик. — Не хватает целого куска! — Тогда оставьте его! Читайте с того места, где вы можете быть уверены. — Хорошо, посмотрим… «Байяз преследовал его до самой крыши, и сбросил его оттуда». — Старик шумно прокашлялся. — «Делатель упал, пылая огнем, и разбился о мост, что был внизу. Маги искали семя вверху и внизу, но не нашли его». — Семя? — недоуменно переспросил Глокта. — Больше здесь ничего не написано. — Какого черта это может значить? Старик откинулся на спинку кресла. Он явно наслаждался редкой возможностью побеседовать на тему, которую знал досконально. — Это означает конец эпохи мифа и зарождение эпохи разума. Байяз, маги — они олицетворяют порядок. Делатель же — фигура богоподобная: суеверие, невежество, я не знаю, что еще. В его образе должна быть доля истины. В конце концов, кто построил эту здоровенную чертову башню? И он разразился дребезжащим смехом. Глокта не нашел в себе сил указать адепту, что он уже изрекал эту самую шутку несколькими минутами раньше. «И она уже тогда была несмешной. Повторение — проклятие старости». — Так что же насчет семени? — Не знаю. Магия, секреты, могущество? Это метафоры. «Метафоры не произведут впечатления на архилектора. Особенно такие туманные». — Больше там ничего нет? — Есть еще небольшое продолжение, давайте-ка посмотрим… — Старик снова опустил взгляд на письмена. — Он разбился о мост, они искали семя… — Да, да, все это уже было! — Терпение, инквизитор! — Сморщенный палец старика водил по строчкам. — «Они запечатали Дом Делателя. Они погребли павших, в том числе Канедиаса и его дочь». Это все. — Он вгляделся в страницу, его палец дрожал на последних буквах. — «И Байяз взял ключ». Это все. Брови Глокты взлетели вверх: — Что? Что там было в последней фразе? — Они запечатали врата, погребли павших, и Байяз взял ключ. — Ключ? Ключ от Дома Делателя? Адепт-историк сощурился и еще раз взглянул на страницу. — Так здесь написано. «Но никакого ключа нет! Башня уже много веков стоит запечатанная, все это знают. У нашего самозванца ключа не окажется, не сомневаюсь. — По лицу Глокты медленно разлилась улыбка. — Конечно, слабо, очень слабо, но если подать все как следует, если правильно поставить ударение, и этого может хватить. Архилектор будет доволен». — Я заберу это с собой. — Глокта подтянул к себе древний свиток и начал сворачивать его. — Что? — Глаза адепта расширились от ужаса. — Вы не можете! Шатаясь, он с огромным трудом поднялся с кресла — даже Глокте это движение далось бы легче. Ворон снялся с места одновременно с хозяином и принялся неуклюже описывать круги под потолком, хлопая крыльями и яростно каркая. Но Глокта игнорировал их обоих. — Вы не можете взять его! Это невосполнимо! — хрипло причитал старик, безнадежно пытаясь перехватить свиток. Глокта широко развел руками: — Остановите меня! Ну, что же вы? Мне бы хотелось на вас посмотреть! Только представьте себе — мы, двое калек, барахтаемся среди книжных полок, вырываем друг у друга древний клочок бумаги, а ваша чертова птица летает над нами и гадит на нас! — Он захихикал. — Не слишком достойное зрелище, вы не находите? Обессиленный адепт-историк рухнул обратно в кресло, тяжело дыша. — Никому больше нет дела до прошлого, — прошептал он. — Они не видят, что без прошлого нет будущего. «Какая глубокая мысль!» Глокта сунул свернутый пергамент в карман и повернулся, чтобы уйти. — Кто позаботится о прошлом, когда меня не станет? — продолжал старик. — Какая разница? — откликнулся Глокта, направляясь к лестнице. — Уж точно не я!
Выдающиеся таланты брата Длинноногого
Уже целую неделю каждое утро Логена будил гомон толпы. Шум начинался спозаранку и выдергивал северянина из сна — громкий, словно рядом шло сражение. Когда Логен услышал его в первый раз, он так и решил, что идет сражение. Теперь он знал: это всего-навсего их треклятый дурацкий спорт. Закрытое окно немного уменьшало шум, но духота вскоре становилась невыносимой. Приходилось выбирать: либо спать мало, либо совсем не спать, и Логен волей-неволей оставлял окно открытым. Чертыхаясь, он протер глаза и вылез из постели. Еще один жаркий, нудный день в Городе Белых Башен. В дороге, в диких краях, он был готов ко всему, едва проснувшись, но здесь все было по-другому. Утомление и жара делали его медлительным и ленивым. Он протащился через порог в гостиную, зевая во весь рот и потирая рукой подбородок. И застыл на месте. В гостиной находился какой-то человек. Незнакомец. Сцепив руки за спиной, гость стоял у окна, облитый солнечным светом. Невысокий и стройный, с волосами, остриженными почти наголо, и шишковатым черепом, в необычной дорожной одежде: поблекший кусок материи, несколько раз обернутый вокруг тела. Не дав Логену времени заговорить первым, человек повернулся и проворно подскочил к нему. — Ты кто? — требовательно спросил он. Его улыбчивое лицо дочерна загорело и обветрилось, кожа напоминала морщинистую поверхность разношенных сапог. По такому лицу нельзя угадать возраст — ему могло быть сколько угодно, от двадцати пяти до пятидесяти. — Девятипалый, — пробурчал Логен, настороженно отступая к стене. — Ах да, Девятипалый! Человечек схватил обеими руками Логенову ладонь и крепко ее сжал. — Это великая честь и особая милость — познакомиться с тобой! — произнес он, закрывая глаза и склоняя голову. — Ты слышал обо мне? — Увы, нет, но все создания божьи достойны глубочайшего уважения. — Гость снова поклонился. — Я брат Длинноногий, путешественник из знаменитого ордена навигаторов. Под солнцем найдется немного земель, где не ступала моя нога. — Он указал на свои сильно поношенные сапоги, а затем широко развел руки в стороны. — От гор Тхонда до пустынь Шамира, от равнин Старой империи до серебряных вод Тысячи островов весь мир — мой дом! Именно так! Он хорошо изъяснялся на северном диалекте. Возможно, даже лучше самого Логена. — На Севере ты тоже бывал? — спросил Девятипалый. — Один краткий визит в дни моей юности. Я нашел тамошний климат немного суровым. — Ты неплохо говоришь на нашем языке. — Не много есть языков, на которых я, брат Длинноногий, не могу говорить. Естественная легкость в овладении языками — лишь один из моих многочисленных выдающихся талантов. Бог благословил меня! — прибавил человечек, сияя. Логен не мог понять, серьезно он говорит или это какая-то изысканная шутка. — А что привело тебя сюда? — Меня вызвали! — Темные глаза гостя заискрились. — Вызвали? — Совершенно верно! Сам Байяз, первый из магов! Меня вызвали, и я явился! Таков мой путь! В казну нашего ордена поступит огромная плата за мои выдающиеся таланты, но я согласился бы и бесплатно. Конечно. Бесплатно! — Правда? — Конечно! — Человечек отступил назад и принялся с устрашающей скоростью шагать кругами по комнате, потирая ладони. — Это поручение столь же много говорит о славе нашего ордена, сколь и о его широко известной жадности! И выбрали меня! Из всех навигаторов Земного круга — я избран для этой задачи! Я, брат Длинноногий! Я, и никто иной! Кто на моем месте, с моей репутацией, не откликнулся бы на такой вызов? Он остановился перед Логеном и выжидающе посмотрел на него, словно хотел получить ответ на свой вопрос. — Э-э… — Только не я! — прокричал брат Длинноногий, делая новый заход вокруг комнаты. — Я не противился! Зачем бы я стал это делать? Это не мой путь! Путешествие к самому дальнему краю мира? Какую легенду можно будет из этого сложить! Какой вдохновляющий пример для других! Какое… — К дальнему краю мира? — с подозрением переспросил Логен. — Я знаю! — Странный человечек хлопнул его по руке. — Мы одинаково взволнованы! — А! Это, должно быть, наш навигатор. — Байяз показался из своей комнаты. — Воистину так. Я брат Длинноногий, к твоим услугам. А ты, осмелюсь предположить, не кто иной, как мой знаменитый наниматель Байяз, первый из магов! — Да, я и есть он. — Величайшая честь и особая милость, — вскричал Длинноногий, прыгая вперед и хватая мага за руку, — познакомиться с тобой! — Обоюдно. Надеюсь, твое путешествие было приятным? — Путешествия всегда приятны для меня! Всегда! Лишь время, разделяющее их, является для меня испытанием. Воистину так! Байяз, нахмурив брови, взглянул на Логена, но тот мог лишь пожать плечами. — Могу ли я спросить, как долго нам еще ждать, прежде чем начнется наше путешествие? — продолжал Длинноногий. — Мне не терпится ступить на корабль! — Скоро, как я надеюсь, к нам присоединится последний член экспедиции. Нам необходимо нанять судно. — Разумеется! Я с особенным удовольствием сделаю это! Что я должен сказать капитану относительно нашего курса? — На запад через круг Морей в Стариксу, затем в Халцис, что в Старой империи. Человечек заулыбался и склонился в низком поклоне. — Ты одобряешь? — спросил маг. — Конечно. Но корабли теперь редко заходят в Халцис. Бесконечные войны, которые ведет Старая империя, сделали окрестные воды опасными. Пиратство, увы, там весьма распространено. Непросто найти капитана, согласного плыть туда. — Вот это должно помочь. — Байяз кинул на стол свой, как обычно, толстый кошель. — О, несомненно! — Выбери быстрый корабль. Я не хочу терять ни единого дня, как только мы будем готовы. — В этом ты можешь на меня положиться, — произнес навигатор, хватая со стола тяжелый мешочек с монетами. — Плавать на медленных судах — не мой путь! О нет! Я найду для тебя самый быстрый корабль в Адуе! О да! Этот корабль полетит вперед, как божье дыхание! С волны на волну, как… — Достаточно, если он будет просто быстрым. Человечек послушно склонил голову. — Время нашего отбытия? — Примерно через месяц. — Байяз глянул на Логена и спросил: — Почему бы тебе не пойти вместе с ним? — Мне? — Разумеется! — вскричал навигатор. — Конечно, мы пойдем вместе! Он схватил Логена за локоть и потащил к двери. — Я рассчитываю получить сдачу, брат Длинноногий! — крикнул Байяз им вдогонку. Навигатор обернулся в дверях: — Сдача будет, можешь не сомневаться. Зоркий глаз на цены, хороший нюх на сделки, неустрашимая целеустремленность при ведении переговоров! Это лишь три из моих многочисленных выдающихся талантов! И он просиял широкой улыбкой.— Адуя — сказочное место! Истинная правда. Лишь немногие города могут сравниться с ней. Шаффа, возможно, больше по размерам, но в ней так пыльно! Никто не станет отрицать, что Вестпорт и Дагоска тоже хорошо смотрятся. Некоторые считают самым великолепным городом мира Осприю, раскинувшуюся на горных склонах, однако должен признаться: сердце брата Длинноногого принадлежит великому Талину. Бывал ли ты там, мастер Девятипалый, видел ли ты это благородное поселение? — Э-э… — Логен был занят тем, что пытался угнаться за юрким человечком, ловко нырявшим вправо и влево в бесконечном людском потоке. Длинноногий остановился так внезапно, что Логен едва не налетел на него. Навигатор обернулся и поднял руки, а взор его мечтательно затуманился. — Талин на закате, если глядеть на него с моря!.. — проговорил он. — Я видел много замечательных вещей, поверь мне, но я утверждаю, что это самое восхитительное зрелище в мире. Солнце отражается в мириадах каналов, его лучи играют на сияющих куполах крепости великого герцога, на фасадах роскошных дворцов торговцев и князей! Не разобрать, где кончается сверкающее море и начинается сверкающий город! Ах! Талин! — Он повернулся и снова ринулся вперед; Логен спешил следом. — Но Адуя, несомненно, тоже замечательное место, к тому же она растет с каждым годом. Тут многое сильно изменилось после моего последнего визита. Когда-то здесь жили только дворяне и простолюдины. Дворяне владели землей, у них были деньги, а следовательно, и власть. Ха! Видишь, как просто? — Ну… — Логену было сложно видеть что-нибудь дальше маячившей перед ним спины Длинноногого. — Но теперь в Адуе появились торговцы, и в каком количестве! Купцы, банкиры и все прочие. Повсюду! Целые армии! Теперь простолюдины тоже могут разбогатеть, понимаешь? А богатый простолюдин получает власть. Так кто он же теперь — простолюдин или благородный? Ха! Все неожиданно очень запуталось, ты не находишь? — Ну… — Такое богатство! Столько денег! Но и нищеты не меньше. Множество попрошаек, бедняков… Едва ли это хорошо, когда в одном месте живут столько богатых и столько бедных. Тем не менее это замечательный город, и он постоянно растет. — По мне, здесь слишком людно, — промямлил Логен, уворачиваясь от плеча встречного человека. — И слишком жарко. — Ба! Людно? Это ты называешь «людно»? Тебе стоит посмотреть на великий храм в Шаффе во время утренней молитвы! Или на большую площадь перед императорским дворцом, когда привозят новых рабов для продажи! И жарко? Это ты называешь «жарко»? В Уль-Саффейне, на самом юге Гуркхула, в весенние месяцы бывает до того жарко, что можно жарить яичницу прямо на пороге дома! Именно так!.. Сюда! — Он нырнул в толпу, пробираясь к узенькой боковой улочке. — Это самый короткий путь! Логен схватил его за руку. — Туда? — Он заглянул в сумрачный проулок. — Ты уверен? — Как ты можешь сомневаться? — Длинноногий был потрясен. — Неужели ты усомнился? Из всех моих выдающихся талантов самый главный — искусство выбирать направление! Именно из-за этого дара первый из магов сделал стольщедрый вклад в казну нашего ордена! Неужели же ты… Но подожди-ка! — Он поднял руку и снова заулыбался, затем постучал по груди Логена указательным пальцем. — Ты не знаешь брата Длинноногого. Еще не знаешь. Ты бдителен и осторожен, я вижу, и это хорошо. Я не должен ожидать от тебя неколебимой веры в мои способности. Это было бы нечестно. Нет! Мой выбор — это честность. — Я хотел… — Но ты убедишься! — вскричал Длинноногий. — Ты будешь доверять моему слову больше, чем своему собственному! О да! Этот путь самый короткий! И он с поразительной скоростью зашагал по грязному переулку. Логен с трудом поспевал за ним, хотя его ноги были на добрых полфута длиннее. — Ах, эти глухие закоулки! — кричал навигатор через плечо, в то время как они неслись по темным и закопченным улочкам, где здания все плотнее теснились друг к другу. — Какие углы! Улочки становились все уже, все темнее и грязнее. Маленький человечек сворачивал то влево, то вправо, но не останавливался ни на секунду, чтобы обдумать маршрут. — Ты чувствуешь запах? Ты чувствуешь этот запах, мастер Девятипалый? Здесь пахнет… — Не останавливаясь, он поднял вверх руку и потирал пальцы, подыскивая нужное слово. — Загадкой! Приключением! По мнению Логена, пахло здесь дерьмом. Какой-то человек лежал лицом вниз в канаве — возможно, мертвецки пьяный, а может быть, мертвый. Попадались изможденные прохожие, едва волочившие ноги; компании людей угрожающего вида стояли у дверей домов и передавали по кругу бутылки. Среди них были и женщины. — Четыре марки, и я подарю тебе блаженство, северянин! — крикнула одна из них Логену. — Блаженство, которое ты не скоро забудешь! Ну хорошо, три марки! — Шлюхи, — прошептал Длинноногий, покачивая головой. — К тому же дешевые. Ты любишь женщин? — Н-ну… — Тебе стоило бы посетить Уль-Нахб, друг мой! Уль-Нахб, что на берегу Южного моря! Там ты мог бы купить себе наложницу. Они, правда, стоят целое состояние, но их обучают годами! — Там можно купить девушку? — озадаченно спросил Логен. — Или мальчика, если твои вкусы склоняются в эту сторону. — А?.. — Их обучают годами, говорю тебе! Ты хочешь познать самых искусных? А? Эти девушки владеют искусством, о каком ты даже не мечтал! Или съезди в Сипано! В том городе есть местечки — фью!.. Тамошние женщины прекрасны! Все до единой! Клянусь! Они как принцессы! К тому же чистые, — добавил навигатор вполголоса, поглядывая на одну из неопрятных женщин, стоявших у стены. Ну, немного грязи не испугало бы Логена. Искусные, прекрасные — все это звучало слишком сложно для него. Одна из девиц поймала взгляд Девятипалого, когда он проходил мимо, — она стояла, прислонясь к косяку, с равнодушной улыбкой на лице. Логен нашел девушку по-своему привлекательной: в ней чувствовалось что-то отчаянное. В любом случае, она явно привлекательнее, чем он сам; да и с последнего раза прошло очень много времени. В таких вещах надо быть реалистом. Логен остановился посреди улицы. — Байяз, кажется, хотел сдачи? — пробурчал он. — О да. Он высказался более чем определенно. — Значит, у нас есть лишние деньги? Длинноногий поднял одну бровь: — Ну, возможно. Дай-ка я посмотрю… Он широким жестом вытащил кошель, раскрыл его и принялся рыться внутри. Послышалось громкое звяканье монет. — Ты думаешь, это хорошая идея? — Логен нервно глянул в одну сторону, затем в другую. Несколько лиц уже повернулись к ним. — Что именно? — спросил навигатор. Он извлек из кошелька пару монет, поднял вверх к свету и внимательно рассмотрел, после чего вложил в ладонь Девятипалого. — Осмотрительность не является одним из твоих талантов, верно? — спросил Логен. Несколько подозрительных типов, стоявших поодаль, начали медленно подбираться к ним поближе — двое спереди, один сзади. — Конечно нет! — расхохотался Длинноногий. — О нет! Я всегда все говорю прямо, таков мой путь! Я очень… Ага. — Он наконец заметил темные фигуры, скользящие к ним. — Ага. Как неудачно. Ах боже мой. Логен повернулся к девице: — Ты не против, если мы… Она захлопнула дверь перед самым его носом. Другие двери вверх и вниз по улице тоже начали закрываться. — Черт, — пробормотал Логен. — А каков ты в драке? — Бог наградил меня многими выдающимися талантами, — пробормотал навигатор, — но умение сражаться не входит в их число. Один из подонков ужасно косил. — Этот кошель слишком велик для такого маленького человечка, — проговорил он, подходя ближе. — Мы, э-э… — промямлил Длинноногий, тихо отступая за плечо Логена. — Чертовски тяжелая ноша, чтобы маленький человечек мог с ней управиться, — сказал другой. — Может, мы поможем тебе? Ни у одного из парней оружия на виду не было, но по движениям их рук Логен понял: оно у них есть. Еще оставался третий сзади — северянин чувствовал, что он тоже подошел к ним. Близко. Ближе, чем двое остальных. Если разобраться сначала с ним, будет шанс победить. Логен не мог оглядываться назад, это испортило бы сюрприз. Придется рискнуть и надеяться на лучшее. Как всегда. Логен сжал зубы, резко выкинул назад локоть и с громким хрустом попал им прямо в челюсть стоявшего позади человека. Потом повернулся и поймал его другой рукой за запястье — очень удачно, поскольку в руке у человека был нож. Логен еще раз врезал противнику локтем по зубам и вырвал нож из обмякших пальцев. Обезоруженный человек упал на мостовую, ударившись головой о грязные булыжники. Логен развернулся, в любой миг ожидая удара в спину, но двое других двигались недостаточно быстро. Оба уже вытащили ножи, и один сделал полшага вперед, но когда Логен тоже поднял нож и приготовился к драке, парень остановился. У Логена было жалкое оружие — шесть дюймов ржавого железа, даже без крестовины. Но это лучше, чем ничего. Гораздо лучше. Логен помахал ножом в воздухе, просто чтобы все лишний раз его увидели. Хорошо. Шансы значительно повысились. — Ну ладно, — сказал Логен. — Кто следующий? Его противники разделились. Они пытались обойти Логена с двух сторон, взвешивая в руках свои ножи, однако не торопились продолжать. — Давай, мы его сделаем! — прошипел косоглазый, но его приятель не выказывал особенной уверенности. — Вы можете взять это. — Логен разжал кулак и показал монеты, которые дал ему Длинноногий. — И отпустить нас восвояси. Это все, что я могу потратить. — Он еще разок взмахнул ножом, чтобы придать веса своим словам. — И это все, чего вы для меня стоите, не больше. Ну, как мы поступим? Косоглазый сплюнул на землю. — Мы его сделаем! — прошипел он снова. — Давай иди, ты первый! — Иди сам, мать твою! — заорал второй. — Лучше возьмите то, что я предлагаю, — посоветовал Логен, — и никому из нас не придется никуда идти. Тот, что получил локтем в зубы, простонал и заворочался на мостовой. Напоминание о его судьбе, по-видимому, подстегнуло их решение. — Ну хорошо, долбаный северный паскудник! Хорошо, мы возьмем их! Логен ухмыльнулся. У него мелькнула мысль: может, бросить косоглазому монеты и ударить его ножом, пока он отвлечется на деньги? Именно так Логен и поступил бы в дни молодости, но не сейчас. Зачем лишние проблемы? Логен раскрыл ладонь и швырнул деньги на дорогу позади себя, а сам двинулся к ближайшей стене. Он и двое воров осторожно обошли друг друга; с каждым шагом парни приближались к монетам, а он — к безопасности. Вскоре они поменялись местами, и Логен стал пятиться по улице, по-прежнему держа перед собой нож. Когда противники удалились друг от друга шагов на десять, парни присели на корточки и принялись подбирать рассыпанные монеты. — Я еще жив, — прошептал себе Логен, ускоряя шаг. Ему повезло, он знал это. Лишь глупец может считать, будто уличная драка слишком ничтожна, чтобы стать его смертью. Каким бы крутым он ни был. Сейчас Девятипалому повезло, потому что он удачно схватил того третьего. Повезло, потому что остальные двое двигались слишком медленно. Впрочем, ему всегда везло в драках — он выбирался из них живым. На то, чтобы вообще не ввязываться в них, его удачи не хватало. Однако он был доволен сегодняшним днем. Он радовался, что никого не убил. Кто-то хлопнул его по спине, и Логен развернулся на месте с ножом наготове. — Это всего лишь я! — Брат Длинноногий поднял вверх руки. Логен почти забыл, что навигатор тоже здесь. Должно быть, он все время прятался позади и не издал ни единого звука. — Отлично сработано, мастер Девятипалый, отлично сработано! Воистину так! Я вижу, ты тоже не лишен талантов! С нетерпением жду, когда мы отправимся путешествовать вместе. Причалы в той стороне! — вскричал он, уже устремившись вперед. Логен в последний раз оглянулся: двое бандитов еще подбирали деньги, так что он бросил нож и поспешил вдогонку за Длинноногим. — А вы, навигаторы, никогда не деретесь? — Некоторые из нас дерутся, о да. И голыми руками, и оружием всех видов. Среди них есть смертельно опасные бойцы, но только не я. Нет. Это не мой путь. — Никогда? — Никогда. Мои умения лежат в других областях. — Но мне кажется, путешествия должны приводить тебя ко многим опасностям? — Это точно, — беззаботно отозвался Длинноногий, — так и есть. И вот тогда наиболее полезным оказывается мое выдающееся умение прятаться.
Такие не сдаются
Ночь. Холод. На вершине холма задувал свежий соленый ветер, а одежда Ферро была тонкой и изорванной. Она обхватила себя руками за плечи и хмуро глядела вниз, на море. Дагоска лежала в отдалении облаком булавочных огоньков, сбившихся в кучу на отвесной скале между огромной изгибающейся бухтой и поблескивающим океаном. Глаза Ферро едва различали очертания стен и башен, черные на фоне темного неба, и тонкий перешеек суши, соединявший город с материком. Почти остров. Между ними и Дагоской горели костры — вдоль дорог расположились военные лагеря. Много лагерей. — Дагоска, — прошептал Юлвей, сидевший на валуне рядом с девушкой. — Маленький осколок Союза, вонзившийся в Гуркхул, словно шип. Шип, колющий гордыню императора. — Ха! — хмыкнула Ферро и ссутулилась еще сильнее. — За городом наблюдают. Солдат слишком много. Больше, чем когда-либо. Будет нелегко отвести глаза им всем сразу. — Тогда, может, стоит повернуть назад? — буркнула Ферро с тайной надеждой. Однако старик ей не ответил. — Они тоже здесь, — сказал он. — Больше одного. — Едоки? — Мне надо подойти поближе. Разведать, как войти в город. Подожди меня здесь. — Он помедлил, чтобы услышать ее ответ. — Ты меня подождешь? — Хорошо, — прошипела она, — хорошо, я подожду! Юлвей соскользнул с камня и зашагал вниз, шлепая ногами по мягкой земле, почти невидимый в чернильной тьме. Когда звон его браслетов затих в ночи, Ферро повернулась спиной к городу, набрала полную грудь воздуха и помчалась вниз по склону на юг, обратно в Гуркхул. Надо сказать, что Ферро умела бегать быстро как ветер, по многу часов подряд. Немалую часть жизни она провела на бегу. Едва достигнув подножия холма, она полетела стрелой. Ее пятки мелькали над землей, дыхание резко вырывалось из груди. Услышав перед собой шум воды, Ферро соскользнула с крутого берега на отмель медленно текущей реки и с плеском побрела вперед, по колено в холодной воде. «Пусть старая сволочь попробует выследить меня теперь!» — подумала она. Потом она увязала свое оружие в узел и поплыла через реку, подняв свою ношу над головой и борясь с течением одной рукой. Она выбралась на другой берег и зашлепала мокрыми сандалиями вдоль реки, вытирая лицо. Время шло медленно, на небо понемногу прокрадывался рассвет. Наступало утро. Рядом журчала река, сандалии Ферро выбивали быстрый четкий ритм по щетинистой траве. Она оставила реку позади и в редеющей тьме — уже не черной, а серой — побежала через плоскую равнину. Впереди маячила рощица низкорослых деревьев. Ферро проломилась сквозь стволы и скользнула в кустарник; она хрипло дышала и дрожала в сумеречном свете, а сердце ее оглушительно колотилось в грудной клетке. Под деревьями оказалось тихо. Отлично. Она сунула руку под одежду и достала немного хлеба и полоску вяленого мяса, немного разбухшие после купания, но вполне съедобные. Ферро улыбнулась: она припрятывала половину того, что давал ей Юлвей, на протяжении последних нескольких дней. — Глупая старая сволочь, — усмехалась она, торопливо глотая и давясь. — Думал, что может командовать Ферро Малджин. Проклятье, ей ужасно хотелось пить! Однако сейчас это невозможно, воду она найдет позже. К тому же она устала, очень устала. Даже Ферро порой устает. Она отдохнет здесь немного, буквально несколько минут. Подождет, пока ноги снова станут сильными, и побежит дальше, дальше, в сторону… Она раздраженно поморщилась. Ладно — в какую сторону бежать, она подумает позже. В любую сторону, откуда можно мстить. Вот именно. Ферро заползла поглубже в кусты, села и прислонилась спиной к стволу дерева. Ее глаза медленно, сами собой закрылись. Сейчас надо отдохнуть, всего лишь несколько минут. Мщение будет потом. — Глупая старая сволочь, — пробормотала она. Ее голова склонилась набок.— Братец! Ферро проснулась, дернулась и ударилась о дерево. Было светло — слишком светло. Еще один ослепительный жаркий день. Сколько же она проспала? — Братец! — Голос женщины звучал где-то неподалеку. — Братец, где ты? — Я здесь! Ферро замерла и напряглась. Мужской голос, низкий и сильный. Очень близко. Она услышала стук конских копыт: медленно движутся несколько лошадей, совсем рядом. — Что ты там делаешь, братец? — Она рядом! — снова крикнул мужчина. У Ферро перехватило горло. — Я чую ее! Ферро зашарила по кустам в поисках оружия, заткнула меч и кинжал за пояс, сунула другой нож в свой единственный изодранный рукав. — Я чувствую во рту ее вкус, сестрица! Она совсем рядом! — Но где? — Голос женщины приблизился. — Как ты думаешь, она нас слышит? — Может быть, и слышит! — засмеялся мужчина. — Эй, Малджин! Ты там? Ферро закинула за плечо колчан и схватила свой лук. — Мы ждем!.. — пел мужчина, подбираясь еще ближе; теперь он был совсем рядом с зарослями, где пряталась Ферро. — Выходи, Малджин, выходи и поздоровайся с нами! Она рванулась прочь сквозь кусты, выскочила на открытое место и пустилась бежать с отчаянной скоростью. — Вот она! — воскликнула женщина откуда-то сзади. — Смотри, она уходит! — Ну так хватай ее! — крикнул мужчина. Впереди расстилался сплошной бесконечный ковер жесткой травы. Бежать было некуда. Ферро с рычанием развернулась, наложила стрелу на тетиву. К ней, пришпоривая лошадей, мчались четверо гуркских солдат; солнце сверкало на их высоких шлемах и зловеще поблескивало на наконечниках копий. Позади, немного поодаль, ехали еще два всадника: мужчина и женщина. — Стой! Именем императора! — вскричал один из солдат. — Срать я хотела на вашего императора! Ее стрела вонзилась первому из солдат в шею. Он откинулся назад, свалился с седла, захрипел и выпустил из руки копье. — Хороший выстрел! — воскликнула женщина. Второму коннику Ферро попала в грудь. Латы несколько смягчили удар, но стрела вошла достаточно глубоко, чтобы убить его. Он вскрикнул, уронил меч в траву, схватился за древко и скатился с седла. Третий не успел издать и звука — стрела попала ему прямо в рот с десяти шагов. Наконечник прошил череп насквозь и сорвал с солдата шлем; однако к этому мгновению четвертый уже оказался рядом с Ферро. Она отбросила лук и откатилась в сторону, уворачиваясь от удара копьем, вытащила из-за пояса меч и сплюнула в траву. — Брать живую! — крикнула женщина, лениво подталкивая свою лошадь вперед. — Она нужна нам живой! Солдат развернул храпящего коня и начал осторожно подбираться к Ферро. Это был здоровенный верзила с густой черной щетиной. — Надеюсь, ты примирилась с богом, девочка, — проговорил он. — Срать я хотела на вашего бога! Ферро нырнула в сторону от него, не переставая двигаться и держась поближе к земле. Солдат тыкал копьем, держа ее на расстоянии; копыта его коня рыли землю, взметая пыль в лицо Ферро. — Давай, проткни ее! — услышала она голос женщины позади себя. — Да-да, проткни, — вторил ее брат сквозь смех. — Только не слишком сильно! Она нужна нам живой! Солдат зарычал и пришпорил коня, направляя его на Ферро. Она увернулась от бьющих в воздухе копыт. Острие копья оставило на ее руке глубокий порез. Ферро изо всех сил ударила мечом. Изогнутый клинок отыскал щель между пластинами доспехов, отрубил солдату ногу под самым коленом и оставил огромную зияющую рану на боку лошади. Человек и животное одновременно закричали и вместе рухнули на землю. Темная пузырящаяся кровь хлынула на землю. — Она справилась с ним! — Голос женщины звучал слегка разочарованно. — Вставай, парень! — смеялся ее брат. — Вставай и сразись с ней! У тебя еще есть шанс! Солдат метался по земле. Меч Ферро поразил его в голову, положив конец воплям. Поодаль второй всадник все еще сидел в седле с искаженным лицом и делал последние судорожные вдохи, схватившись рукой за залитое кровью древко стрелы. Его лошадь опустила голову и принялась щипать высохшую траву у себя под копытами. — Людей больше нет, — сказала женщина. — Знаю. — Ее брат глубоко вздохнул. — Неужели всегда все нужно делать самим? Ферро подняла голову и поглядела на них, заталкивая окровавленный меч за пояс. Они небрежно сидели на своих лошадях почти рядом с ней, яркое солнце светило им в спины, на жестоких красивых лицах сияли улыбки. Они были одеты как господа: шелк, хлопающий на легком ветерке, тяжелые украшения и драгоценные камни. Однако оружия при них не было. Ферро нащупала лук. — Осторожно, братец, — проговорила женщина, рассматривая свои ногти. — Она хорошо дерется. — Как дьявол! Но мне она не ровня, сестрица, не беспокойся. — Он спрыгнул с седла на землю. — Ну что, Малджин, пожалуй… Стрела попала ему в грудь и прошла насквозь с глухим тяжелым стуком. — …начнем? Оперение стрелы дрожало, наконечник торчал у него из спины, сухой и сверкающий. Он зашагал к Ферро. Следующая стрела пронзила его плечо, но он лишь прибавил шаг, а потом пустился бегом. Она выронила лук и стала нашаривать рукоять меча. Слишком медленно! Его протянутая рука ударила девушку в грудь с устрашающей силой. Ферро упала на землю. — О, превосходная работа, братец! — Женщина в восторге захлопала в ладоши. — Просто превосходная! Ферро, кашляя, каталась в пыли. Пока она поднималась на ноги, крепко сжимая меч обеими руками, мужчина наблюдал за ней. Она описала мечом большую дугу над головой и нанесла удар — острие глубоко вонзилось в землю, а противник успел отпрыгнуть в сторону. Ферро получила удар ногой в живот. Она перегнулась пополам и мгновенно лишилась сил, весь воздух вышел из ее легких. Она дернула за рукоять меча, но клинок по-прежнему торчал в земле. У нее дрожали колени. — А теперь… — Что-то с хрустом вломилось ей в переносицу. Ноги подогнулись, и земля с силой ударила Ферро по спине. Она перекатилась и встала на колени, шатаясь как пьяная. Голова ее кружилась, лицо было залито кровью. Она моргнула и потрясла головой, чтобы прийти в себя. Мужчина двигался к ней легко и быстро, его очертания расплывались. Он выдернул из своей груди ее стрелу и отшвырнул в сторону: крови не было, только немного пыли. Всего лишь пыль, струйкой поднявшаяся в воздух. Едок. Кто же еще. Ферро кое-как поднялась на ноги, вытаскивая из-за пояса кинжал. Она бросилась на него, промахнулась, бросилась еще раз, снова промахнулась. Перед глазами все плыло. Она завопила, изо всех сил рубя воздух кинжалом. Он поймал рукой ее запястье. Их лица разделяло меньше фута. У него была превосходная кожа: гладкая, словно темное стекло. Он выглядел молодым, почти ребенком, но его глаза были старыми. Жесткие глаза. Он наблюдал за ней с любопытством, он забавлялся, словно мальчишка при виде необычного жука. — А она не сдается, правда, сестрица? — О да, она очень свирепая! Пророк будет от нее в восторге! Мужчина понюхал Ферро и сморщил нос. — Уф-ф! Надо сначала ее помыть. Она ударила его головой в лицо. Его голова откинулась назад, но он лишь захихикал. Он схватил Ферро свободной рукой за горло и отодвинул от себя подальше. Она пыталась достать его лицо ногтями, но его рука была слишком длинной, не дотянуться. Он по одному отрывал ее пальцы от рукояти кинжала. Шею Ферро он держал железной хваткой, она не могла дышать. Она оскалилась, она боролась, рычала, металась из стороны в сторону. Все впустую. — Бери ее живой, братец! Она нужна нам живой! — Живой, — промурлыкал мужчина, — но не обязательно невредимой. Женщина захихикала. Ноги Ферро оторвались от земли и забились в воздухе. Она почувствовала, как один из пальцев хрустнул, и кинжал упал на траву. Рука все крепче сжимала ее шею, и Ферро заскребла по ней сломанными ногтями. Все впустую. Яркий мир стал погружаться во тьму. Ферро услышала, как женщина смеется — где-то далеко-далеко. Из темноты выплыло лицо, рука погладила Ферро по щеке. Мягкие, теплые, нежные пальцы. — Успокойся, дитя, — прошептала женщина. Ее глаза были темными и глубокими. Ферро ощущала на своем лице горячее и ароматное дыхание. — Тебе больно, тебе надо отдохнуть. Ну же, успокойся… спи… Ноги Ферро налились свинцовой тяжестью. Она в последний раз слабо дернулась, затем тело ее обмякло. Сердце билось все медленнее… — А теперь отдыхай. Веки Ферро закрывались, прекрасное лицо женщины расплывалось. — Спи… Ферро с силой прикусила язык, и у нее во рту стало солоно. — Успокойся… Ферро плюнула кровью женщине в лицо. — А! — с отвращением воскликнула та, вытирая глаза. — Она не сдается! — Такие не поддаются ничему, — услышала Ферро голос мужчины возле самого уха. — Слушай меня, сучка! — прошипела женщина. Она схватила Ферро стальными пальцами за подбородок и повернула к себе. — Ты пойдешь с нами! С нами! Волей или неволей, но пойдешь! Ты слышишь меня? — Она не пойдет никуда. Это был другой голос, низкий и густой. Он показался знакомым. Ферро моргнула, слабо потрясла головой. Женщина обернулась и увидела старика, стоявшего неподалеку. Юлвей. Его браслеты позвякивали в такт мягким шагам босых ног по траве. — Ты жива, Ферро? Она что-то прохрипела в ответ. Женщина насмешливо воззрилась на Юлвея. — Кто ты, старая сволочь? Юлвей вздохнул: — Я старая сволочь. — Убирайся прочь, пес! — крикнул мужчина. — Нас послал пророк! Сам Кхалюль! — И она идет с нами! — добавила женщина. Юлвей выглядел печальным. — Я не смогу вас переубедить? — спросил он. Те рассмеялись в один голос. — Глупец! — воскликнул мужчина. — Нас никто не может переубедить! Он отпустил одну из рук Ферро и сделал настороженный шаг вперед, таща ее за собой. — Жаль, — произнес Юлвей, покачивая головой. — Я хотел попросить вас передать мое почтение Кхалюлю. — Пророк не знается с такими, как ты, попрошайка! — Я вас удивлю: мы хорошо знакомы с давних времен. — Хорошо, я передам нашему господину твое почтение, — усмехнулась женщина, — вместе с новостью о твоей смерти! Ферро изогнула запястье и ощутила, как нож скользнул из рукава в ее ладонь. — О, Кхалюль бы порадовался такой новости, но пока он ее не услышит. Вы двое прокляли сами себя. Вы нарушили второй закон. Вы поедали человеческую плоть, и вас ждет расплата. — Старый дурак! — фыркнула женщина. — Ваши законы нас не касаются! Юлвей медленно покачал головой: — Слово Эуса правит всем. Здесь нет исключений. Ни один из вас двоих не уйдет отсюда живым. Воздух вокруг старика замерцал, искажаясь и расплываясь. В горле у женщины забулькало, и она вдруг рухнула на землю. Это было не просто падение — она таяла, оседала внутрь себя, темный шелк хлопал вокруг ее распадающегося тела. — Сестра! Мужчина отпустил Ферро и прыгнул на Юлвея, протягивая руки. Ему удалось сделать один шаг, потом он внезапно испустил пронзительный вопль и упал на колени, схватившись за голову. Ферро заставила свои подгибающиеся ноги шагнуть вперед, сгребла мужчину за волосы искалеченной рукой и вонзила нож ему в шею. Из раны хлынула пыль, тут же подхваченная ветром — целый фонтан пыли. Вокруг рта раненого заплясали языки пламени, губы почернели и обуглились, несколько обжигающих язычков лизнуло пальцы Ферро. Она упала на мужчину сверху и прижала его к земле, кашляя и фыркая. Лезвие ее ножа вспороло ему живот, скребнуло по ребрам и обломилось в грудине. Наружу выплеснулось пламя — пламя и пыль. Уже после того, как тело перестало шевелиться, Ферро еще долго бессмысленно кромсала его сломанным ножом. На ее плечо легла ладонь. — Он мертв, Ферро. Они оба мертвы. Она увидела, что старик прав. Мужчина лежал на спине, уставившись в небо, его лицо вокруг носа и рта обуглилось, над зияющими ранами поднималась пыль. — Я убила его. — Ее голос сипел и ломался в гортани. — Нет, Ферро. Это сделал я. Это были молодые едоки, слабые и глупые. Однако тебе повезло, что они хотели всего лишь изловить тебя. — Мне повезло, — пробормотала Ферро, роняя кровавую слюну на труп едока. Она выронила сломанный нож и на четвереньках отползла в сторону. Тело женщины лежало поодаль — если его можно назвать телом: бесформенная оплывшая масса плоти. Ферро различила длинные волосы, один глаз и губы. — Что ты с ними сделал? — прохрипела она, шевеля окровавленными губами. — Я обратил ее кости в воду. А его сжег изнутри. Вода для одной, огонь для другого. Для них годится все. Ферро упала в траву, перекатилась на спину, поглядела в ослепительное небо. Она поднесла руку к лицу и встряхнула кистью; один из пальцев болтался взад и вперед. Над ней склонилось лицо Юлвея. — Тебе больно? — спросил он. — Нет, — прошептала она, роняя руку на землю. — Мне никогда не больно. — Она заморгала и посмотрела на Юлвея. — Почему мне никогда не больно? Старик нахмурился. — Они продолжают искать тебя, Ферро. Теперь ты видишь, почему надо идти со мной? Она кивнула — это потребовало огромного усилия. — Я вижу, — прошептала она. — Я вижу… Мир вокруг снова потемнел.
Она меня… не любит
— А! — вскрикнул Джезаль, когда кончик шпаги Филио ткнул в его плечо. Капитан попятился, морщась и чертыхаясь, а стириец улыбнулся ему и победоносно взмахнул в воздухе клинками. — Касание произвел мастер Филио! — провозгласил арбитр. — Два к двум! Раздались редкие хлопки, и Филио зашагал к загородке для участников, все с той же широкой дразнящей улыбкой. — Скользкая гадина! — прошептал Джезаль себе под нос, идя следом. Он должен был предугадать удар. Он был невнимателен, и сам знал это. — Два к двум? — зашипел Варуз, когда Джезаль, тяжело дыша, плюхнулся на свой стул. — Два касания от такого ничтожества? Он ведь даже не из Союза! Джезаль понимал: не стоит указывать маршалу на то, что Вестпорт сейчас входит в Союз. Он знал, что имеет в виду Варуз, и это мнение разделяли все сидящие вокруг арены — в их глазах Филио был иностранцем. Джезаль выхватил из рук Веста полотенце и вытер потное лицо. До пяти касаний — это долгий поединок, но Филио совершенно не выглядел обессиленным. Когда Джезаль взглянул на противника, тот приподнимался и опускался на носках, кивая в ответ на шумный поток советов по-стирийски, изливаемый на него наставником. — Ты можешь побить его! — вполголоса говорил Вест, протягивая Джезалю бутыль с водой. — Ты можешь побить его, и тогда ты выйдешь в финал. Финал — значит Горст. Джезаль сомневался, хочет ли он этого. Однако у Варуза сомнений не было. — Давайте, сделайте его, черт возьми! — прошипел маршал. Джезаль отхлебнул из бутылки и прополоскал рот. — Сделайте его, и все тут! Джезаль выплюнул половину воды в ведро и проглотил остальное. «Сделайте»… Легко сказать! Он хитрый подонок, этот стириец. — Ты можешь! — повторил Вест, растирая ему плечи. — Ты уже очень далеко зашел! — Уничтожьте его! Просто уничтожьте его! — Маршал Варуз пристально глянул Джезалю в глаза. — Кто вы, капитан Луфар? Никто? Я зря тратил на вас время? Или вы кто-то? А? Пришла пора решить этот вопрос! — Господа, прошу вас! — крикнул арбитр. — Решающая схватка! Джезаль с силой выдохнул, взял у Веста клинки и поднялся на ноги. Он слышал, как наставник Филио провожает своего подопечного подбадривающими возгласами на фоне нарастающего гула толпы. — Просто уничтожьте его! — в последний раз крикнул Варуз, и Джезаль двинулся к кругу. Решающая схватка. Решающая — во всех смыслах! Попадет он в финал или нет. Вырвется вперед или останется никем. Однако он устал, очень устал. Он фехтовал уже полчаса, без передышки, на жаре, а это вымотает кого угодно. Джезаль ощущал, как пот крупными каплями стекает по его лицу. Он подошел к своей отметке: меловая черта на клочке сухой травы. Филио уже ждал его, по-прежнему улыбаясь и предвкушая триумф. Маленький говнюк. Если Горст гоняет противников по всему кругу, то и Джезаль сумеет впечатать этого гада лицом в дерн. Он сжал рукоятки клинков и сосредоточился на мерзкой улыбке Филио. На мгновение Джезаль пожалел, что клинки затуплены — пока не подумал о том, что сам может получить удар. — Начинайте! Джезаль тасовал колоду, почти не глядя и не заботясь о том, видят ли его карты другие. — Поднимаю на десять, — сказал Каспа и швырнул несколько монет через стол. Вид его говорил… Впрочем, черт с ним, что бы он ни говорил, Джезалю наплевать. Он не особенно беспокоился об игре. Повисла долгая пауза. — Твой черед, Джезаль, — проворчал Челенгорм. — Правда? Ну… — Он скользнул взглядом по бессмысленным символам карт, не способный принимать игру всерьез. — Гм… я пас. Джезаль бросил карты на стол. Он сегодня сильно проигрался — впервые за… Он не мог вспомнить, за какое время. Скорее всего, за всю жизнь. Его мысли слишком занимала Арди. Он пытался придумать, как затащить ее в постель без существенного вреда для кого-либо из них, и особенно так, чтобы его не убил за это Вест. К несчастью, ответ по-прежнему ускользал от него. Каспа сгреб монеты, широко улыбаясь собственной невероятной удаче. — Да, Джезаль, поединок сегодня был что надо! Едва-едва, но ты все же победил! — Угу, — пробурчал Джезаль и взял со стола свою трубку. — Клянусь, на какое-то мгновение я был уверен, что он тебя сделал, но тут… — Каспа щелкнул пальцами под носом у Бринта. — Оп-ля! Р-раз, и он на земле! Народу понравилось! Я так смеялся, что чуть штаны не намочил, ей-богу! — Как ты думаешь, ты сможешь побить Горста? — спросил Челенгорм. Джезаль пожал плечами. Он раскурил трубку, откинулся на спинку кресла и глядел вверх на серое небо, посасывая мундштук. — Похоже, ты весьма спокойно к этому относишься, — заметил Бринт. — Угу. Трое офицеров переглянулись. Они были разочарованы тем, что он не подхватил их излюбленную тему. Каспа рискнул предложить другую: — А как вам, ребята, принцесса Тереза? Бринт с Челенгормом завздыхали и заахали, и все трое принялись возносить хвалы принцессе: — Как она? И ты еще спрашиваешь! — Не зря ее называют жемчужиной Талина! — Да, слухи не лгут, когда речь идет о ней! — Я слышал, что ее свадьба с принцем Ладислой — дело решенное. — Вот счастливчик! Джезаль по-прежнему сидел, откинувшись в кресле, и пускал в небо струйки дыма. Тереза ему не слишком понравилась, насколько он мог разглядеть. На расстоянии она бесспорно хороша, но ее лицо казалось Джезалю стеклянным: наверняка на ощупь оно холодное, твердое и ломкое. Совсем не то, что у Арди… — И все же, — разливался соловьем Челенгорм, — я должен сказать, Каспа, что мое сердце по-прежнему принадлежит твоей кузине Арисс. Дайте мне девушку из Союза, и я думать не стану ни про одну из иностранок! — Дайте мне ее деньги — ты это хотел сказать, — пробурчал Джезаль, не меняя положения. — Да нет же! — с досадой воскликнул здоровяк. — Она совершенная леди! Нежная, скромная, хорошо воспитанная. Ах! Джезаль улыбнулся про себя. Если Тереза казалась ему холодным стеклом, то Арисс походила на дохлую рыбу. Джезаль представил себе, каково с ней целоваться. Как со старой тряпичной куклой: вяло и скучно. Она никогда не сможет целоваться так, как Арди. Никто не сможет… — Ну конечно, обе они красавицы, спору нет, — продолжал болтать Бринт. — О таких женщинах хорошо помечтать, если тебе ничего не нужно, кроме этого… Он придвинулся к приятелям, как заговорщик, и с хитрой улыбочкой огляделся по сторонам, словно собирался сообщить им по секрету что-то захватывающее. Двое товарищей тоже переставили стулья поближе, но Джезаль остался на месте. Его совершенно не интересовало, с какой очередной шлюхой переспал этот идиот. — Вы видели сестру Веста? — понизив голос, сказал Бринт, и у Джезаля напряглись все мускулы. — Она, конечно, не сравнится ни с одной из тех двоих, но она тоже недурна… К тому же, я думаю, она совсем не прочь! — Бринт облизнул губы и подтолкнул Челенгорма в бок. Здоровяк виновато ухмыльнулся, словно школьник, услышавший похабный анекдот. — О да! По ней же видно, что она не прочь! Каспа хихикнул. Джезаль положил трубку на стол и мимоходом заметил, что его ладонь слегка дрожит. Вторая рука сжимала подлокотник кресла с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Нет, ей-богу, — продолжал Бринт, — если бы я не боялся, что майор пронзит меня шпагой, я бы не устоял перед искушением пронзить его сестру своей. Хе-хе! Челенгорм разразился хохотом. Джезаль почувствовал, как у него дергается веко. Бринт с ухмылкой обернулся к нему: — А ты что скажешь, Джезаль? Ты с ней вроде бы встречался? — Что я скажу? — Он глядел на их улыбающиеся лица и слышал собственный голос, доносящийся откуда-то из далекого далека. — Я скажу, что тебе стоило бы следить за словами, долбаный недоносок! Джезаль уже встал на ноги, сжав зубы так, что они, казалось, готовы раскрошиться. Три улыбки погасли. Джезаль почувствовал руку Каспы на своем предплечье. — Да ладно тебе, мы же просто… Джезаль вырвал руку, ухватился за край стола и рванул его вверх. Деньги, карты, бутылки, бокалы — все взлетело в воздух и рассыпалось по траве. Другой рукой он уже нашарил шпагу, но, по счастью, не вытащил ее из ножен и наклонился к Бринту, брызжа слюной тому в лицо. — А теперь, мать твою, послушай меня, паршивец! — рявкнул он. — Если я еще раз услышу что-нибудь подобное, тебе уже не придется бояться Веста! — Он ткнул эфесом шпаги в грудь Бринта. — Потому что я сам тебя изрублю, как долбаного цыпленка! Трое приятелей ошеломленно уставились на него, разинув рты. Их изумление при виде столь неожиданной вспышки ярости могло сравниться лишь с изумлением самого Джезаля. — Но… — начал Челенгорм. — Что? — завопил Джезаль, схватил здоровяка за отвороты куртки и наполовину вытащил из кресла. — Что ты сказал, мать твою? — Н-ничего, — замотал головой Челенгорм, поднимая вверх руки. — Ничего! Джезаль отпустил его, и Челенгорм рухнул на место. Гнев быстро угасал. Джезаль собирался извиниться, но взгляд его упал на пепельное лицо Бринта, и в голове опять зазвучали слова: «По ней видно, что она не прочь». — Изрублю! Как… долбаного… цыпленка! — снова проревел он, повернулся на каблуках и пошел прочь. Пройдя половину пути к выходу со двора, он понял, что забыл у стола свою куртку, но не стал возвращаться за ней. Джезаль сделал пару шагов внутри темного сводчатого туннеля и безвольно прислонился к стене, тяжело дыша и дрожа с головы до ног, словно пробежал десять миль. Теперь он понимал, что значит потерять самообладание. Раньше он и не знал, что оно у него есть, но теперь убедился. — Какого черта все это значило? — тихим эхом пронесся по туннелю потрясенный голос Бринта. Джезаль едва слышал его сквозь грохот собственного сердца. Пришлось задержать дыхание, чтобы разобрать слова. — Будь я проклят, если что-нибудь понимаю! — ответил Челенгорм — судя по голосу, еще более удивленный. Раздался скрип воздвигаемого обратно стола. — Не подозревал, что он такой вспыльчивый. — Ну наверное, у него сейчас слишком много забот, — неуверенно предположил Каспа. — Турнир и все такое… — Это не оправдание! — отрезал Бринт. — Ну они же очень близки, разве нет? Он и Вест. Они фехтуют вместе и еще много чего… может, он знает его сестру или что-то в этом роде, не знаю… — А есть и другое объяснение, — услышал Джезаль возбужденный голос Бринта, словно тот намеревался выдать самую соль анекдота. — Может быть, он просто влюблен в нее! Все трое разразились хохотом. Да, это хорошая шутка. Капитан Джезаль дан Луфар — влюблен! Да еще в девушку, чье положение настолько ниже его собственного! Что за нелепая идея! Что за абсурдное предположение! Обхохочешься! — Дерьмо, — проговорил Джезаль и уронил голову в ладони. Ему было не до смеха. Как, черт побери, ей удалось довести его до такого? Как? Что в ней особенного? Она, конечно, очень хорошенькая, и умная, и забавная, и все прочее, но это не объяснение! — Я не должен с ней больше видеться, — прошептал он. — Я не хочу! Он ударил кулаком по стене. Его решимость тверда, как железо. Она всегда была такова — пока под дверью не появлялась новая записка. Он простонал и хлопнул себя по голове. Ну почему он это чувствует? Почему он… Джезаль не мог заставить себя даже мысленно произнести это слово. Почему Арди ему так нравится? А потом он понял. Он знал почему. Потому что он не нравился ей. Эти дразнящие полуулыбки. Эти взгляды искоса, которые он ловил временами. Эти шутки, всегда язвившие слишком глубоко. Не говоря уж о случайных проявлениях откровенного презрения. Ей нравились его деньги — может быть. Ей нравилось его положение в обществе — разумеется. Ей нравилось, как он выглядит, — без сомнения. Но по сути, эта женщина презирала его. И такое чувство было для него внове. Джезаль всегда принимал как само собой разумеющееся, что его все любят; он никогда не имел повода сомневаться в том, что он прекрасный человек и достоин величайшего уважения. Но Арди его не любила. Теперь он это видел, и это заставило его задуматься. Не считая челюсти (конечно же), денег и одежды — что в нем можно любить? Она относилась к нему с презрением, и он такого отношения заслуживал — и это еще больше распаляло его. — Очень странно, — уныло бормотал Джезаль, прислонившись к стене. — Очень странно… Он очень хотел, чтобы Арди переменила свое мнение.Семя
— Как ты себя чувствуешь, Занд? Полковник Глокта открыл глаза. В комнате было темно. Черт побери, он проспал! — Черт побери! — заорал он, скинул одеяло и выпрыгнул из постели. — Я проспал! Он схватил свои форменные брюки, натянул их и принялся непослушными руками застегивать ремень. — Не беспокойся об этом, Занд! — Голос матери звучал мягко, но при этом нетерпеливо. — Где семя? Глокта сдвинул брови, надевая рубашку. — У меня нет времени для этой чепухи, мама! Почему ты всегда думаешь, будто знаешь, что для меня хорошо, а что плохо? — Он огляделся в поисках шпаги, но не увидел ее. — Идет война, ты же знаешь! — Конечно, идет война. Полковник с удивлением поднял голову. Это был голос архилектора Сульта. — Даже две войны, — продолжал Сульт. — Одна ведется огнем и мечом, другая же таится внизу. Древняя война, идущая уже долгие годы. Глокта нахмурился. Как он умудрился принять старого пустозвона за собственную мать? И что архилектор делает в его комнате? Сидит в кресле у кровати и несет чушь о древних войнах! — Какого черта вы забыли в моей комнате? — прорычал полковник Глокта. — И куда вы подевали мою шпагу? — Где семя? Теперь опять раздался голос женщины, но не матери. Другая женщина. Глокта не узнал ее. Он прищурился и вгляделся в темноту, пытаясь понять, кто сидит в кресле. Он различил туманные очертания, но в комнате было слишком темно, чтобы увидеть больше. — Кто вы? — напряженно спросил Глокта. — Кто я была? Или кто я есть сейчас? — Фигура в кресле пошевелилась, медленно и плавно поднялась со своего места. — Я была терпеливой женщиной, но я больше не женщина, и мое терпение источилось об острые углы прошедших лет. — Чего вы хотите? Голос Глокты дрогнул, прозвучал слабо и неуверенно. Он сделал шаг назад. Женщина придвинулась ближе и ступила в столб лунного света, падавшего из окна. Она оказалась стройной и изящной, но ее лицо окутывала тень. Внезапный страх сжал сердце Глокты. Спотыкаясь, инквизитор попятился к стене и поднял руку защитным жестом. — Я хочу семя, — произнесла женщина. Бледная рука скользнула вперед, как змея, пальцы сомкнулись на его выставленном вперед предплечье. Прикосновение было мягким, но холодным. Холодным как камень. Глокта задрожал, глотнул воздуха и закрыл глаза. — Оно необходимо мне. Ты даже представить себе не можешь, как я в нем нуждаюсь. Где оно? Пальцы принялись шарить по его одежде, быстрые и уверенные, — обыскивали, прощупывали, забирались в карманы, за рубашку, дотрагивались до кожи. Холодные. Холодные, как стекло. — Семя? — слабо пискнул Глокта, наполовину парализованный ужасом. — Ты знаешь, о чем я говорю, калека. Где оно? — Делатель упал… — прошептал Глокта. Слова сами поднимались изнутри — он не знал откуда. — Я знаю это. — Пылая огнем… — Я видела это. Лицо женщины было уже так близко, что он чувствовал ее дыхание на своей коже. Холодное. Холодное, как иней. — Он разбился о мост, что был внизу… — Я помню это. — Они искали семя… — Да, — прошептал ему в ухо настойчивый голос. — Где оно? Что-то коснулось лица Глокты, его щеки, его века: что-то мягкое и скользкое. Язык. Холодный. Холодный, как лед. Его тело съежилось. — Я не знаю! Они не нашли его! — Не нашли? — Пальцы сомкнулись на его горле, сжимали, сминали, лишали дыхания. Холодные. Холодные, как сталь, и такие же твердые. — Ты думаешь, будто знаешь, что такое боль, калека? Ты не знаешьничего! Леденящее дыхание коснулось его уха, холодные пальцы сжимались все крепче. — Но я могу показать тебе! Я могу показать тебе!Глокта закричал и заметался, сопротивляясь изо всех сил. Кое-как ему удалось подняться; на протяжении одного головокружительного мгновения он стоял, потом нога подвернулась, и он полетел куда-то в пространство. Темная комната закувыркалась вокруг, и Глокта с отвратительным треском впечатался в пол, придавив своим телом подогнувшиеся руки и ударившись лбом. Он с трудом поднимался на ноги, при этом держался за ножку кровати, отталкивался от стены и хватал ртом воздух. Диким взором Глокта вглядывался в кресло, хотя в глазах его потемнело от страха. Столб лунного света падал из окна, высвечивал смятое одеяло и полированное дерево кресла. «Пусто». Глокта окинул взглядом комнату. Глаза его уже привыкли к темноте, и он изучил все углы. «Никого. Пусто. Сон». И лишь теперь, когда бешеный стук сердца утих, а хриплое дыхание успокоилось, навалилась боль. В висках стучало, нога ныла от боли, рука пульсировала. Он ощущал привкус крови во рту, глаза болели и слезились, в желудке вздымалась тошнота. Он всхлипнул, отчаянно рванулся к постели и повалился на залитый луной матрас — без сил, мокрый от холодного пота. Послышался настойчивый стук в дверь. — Господин? С вами все в порядке? Голос Барнама. Стук повторился. «Бесполезно. Она заперта. Заперта, как всегда, но я не думаю, что смогу двинуться с места. Инею придется выбить ее». Однако дверь распахнулась, и Глокта прикрыл глаза ладонью, защищаясь от неожиданно яркого света лампы в руках старого слуги. — С вами все в порядке? — Я упал, — промычал Глокта. — Моя рука… Старый слуга присел на постель, мягко взял руку Глокты и поднял рукав его ночной рубашки. Глокта сморщился, Барнам щелкнул языком: на предплечье красовалось большое розовое пятно, уже начинавшее распухать и краснеть. — Я не думаю, что она сломана, — сказал слуга, — но на всякий случай можно позвать врача. — Да-да. — Глокта замахал на Барнама здоровой рукой. — Позови его. Он смотрел, как старик, сутулясь, спешит к двери, слышал скрип его шагов по узкому коридору за стенкой. Вот шаги проскрипели по лестнице, потом хлопнула входная дверь. Воцарилась тишина. Глокта взглянул на свиток, взятый у адепта-историка: туго свернутая рукопись по-прежнему лежала на комоде в ожидании того, чтобы ее вручили архилектору Сульту. «Делатель упал, пылая огнем. Он разбился о мост, что был внизу. Странно, как частички яви проникают в наши сны. Чертов северянин со своей ночной посетительницей. Женщина и холод. Должно быть, это меня и возбудило». Глокта осторожно потер свою руку, прощупал ушибленное место кончиками пальцев. «Ничего. Просто сон». Но что-то не давало ему покоя. Он снова посмотрел на дверь: ключ торчал в замке и отблескивал золотом в свете лампы. «Не заперто — а ведь я запирал ее! Не мог не запереть. Я всегда это делаю. — Глокта перевел взгляд на пустое кресло. — Как там болтал этот идиот-ученик? Магия исходит с другой стороны. Нижний мир. Ад». Теперь, после такого сна, в это нетрудно поверить. Страх снова заворочался в душе Глокты, как только он остался один. Он протянул здоровую руку к креслу, и на это ушла целая вечность. Его трясущиеся пальцы коснулись дерева. «Прохладное, но не холодное. Не холодное. Здесь ничего нет». Он медленно убрал руку от кресла и сжал свое ноющее предплечье. «Ничего нет. Пусто. Всего лишь сон».
— Что с вами случилось, черт возьми? Глокта мрачно пососал беззубые десны и ответил: — Упал с кровати. Он рассеянно потер запястье. Еще несколько мгновений назад оно чертовски болело, но то, что он видел перед собой, вытеснило боль в дальние закоулки мозга. «Я мог бы кончить еще хуже. Гораздо хуже». — Не самая приятная картина. Совсем неприятная, — произнес он. — Вы чертовски правы! — Лицо Секутора исказилось от отвращения, насколько можно было разглядеть под маской. — Меня чуть не стошнило, когда я в первый раз это увидел. Это меня-то! Глокта вгляделся в кровавое месиво у себя под ногами. Он ухватился одной рукой за ствол дерева и раздвинул папоротники концом трости, чтобы лучше видеть. — Мы можем быть уверены, что это мужчина? — Возможно, и женщина. Во всяком случае, это человек — вот ступня. — Да, действительно. Как обнаружили тело? — Его нашел он. — Секутор кивнул в сторону садовника: тот сидел на земле с бледным лицом и неподвижным взглядом, рядом на траве высыхала лужица блевотины. — Здесь, среди деревьев, в кустах. Похоже, убийца попытался его спрятать, но не очень давно. Труп свежий. «Он прав. Запаха еще нет, и мухи не успели слететься. Очень свежий труп. Может быть, убийство произошло нынче ночью». — Он мог бы пролежать тут долго, — продолжал Секутор, — если бы кто-то не попросил подрезать ветки. Вроде бы они заслоняли свет. Вы когда-нибудь видели такое? Глокта пожал плечами: — Видел как-то раз в Инглии. Еще до того, как ты там появился. Один из заключенных пытался бежать. Он прошел несколько миль, потом погиб от холода, и с его трупом позабавился медведь. Тело было изуродовано до неузнаваемости, хотя и не до такой степени, как это. — Вряд ли прошлой ночью кто-то мог замерзнуть до смерти. Было жарко, как в аду. — Хм-м, — отозвался Глокта и подумал: «Если в аду жарко. Мне всегда казалось, что он может оказаться холодным. Холодным, как лед». — К тому же в Агрионте не так уж много медведей. Есть ли идеи относительно того, кем могла быть эта… — он махнул тростью в сторону трупа, — личность? — Никаких. — Может быть, кто-то пропал? Не было заявлений о поиске? — Я ничего не слышал. — Значит, нет ни малейшего представления о том, кто жертва? Тогда за каким чертом нас это вообще интересует? Разве у нас нет фальшивого мага, за которым нужно присматривать? — В том-то и дело. Их новые покои расположены вон там. — Секутор пальцем в перчатке указал на здание в двадцати шагах от того места, где они сейчас стояли. — Я как раз наблюдал за ними, когда всплыло это дело. Глокта поднял бровь: — Понимаю. И ты подозреваешь, что здесь есть какая-то связь, не так ли? Практик пожал плечами. — Таинственные взломщики являются к ним среди ночи, ужасные убийства происходят прямо на пороге. Неприятности, похоже, слетаются на наших гостей, как мухи на дерьмо! — Ха! — Секутор отогнал от себя муху. — Я проверил это второе дело. Ваших банкиров, Валинта и Балка. — Правда? — Глокта поднял голову. — И что? — Ничего особенного. Банк старый. Очень старый и весьма уважаемый. Купцы считают их векселя столь же надежными, как живые деньги. Имеются отделения по всем Срединным землям, а также в Инглии, Старикланде, Вестпорте, Дагоске и даже за пределами Союза. Это люди могущественные, по всем статьям. Я думаю, у них берет взаймы куча народу. Одно странно: похоже, никто никогда не встречал ни Валинта, ни Балка. Впрочем, с банками вечно так, да? Они любят секреты. Хотите, чтобы я копал дальше? «Это опасно. Очень опасно. Копнешь слишком глубоко — и выкопаешь себе могилу». — Нет. Лучше оставить их — пока. Но на всякий случай держи ухо востро. — Оно у меня всегда востро, хозяин. А как вы думаете, кто выиграет турнир? Глокта глянул на практика: — Как ты можешь думать о турнире, когда перед тобой такое? — Ну это ведь никому не повредит, правда? — пожал плечами Секутор. Глокта снова посмотрел на растерзанное тело. «Да, пожалуй, уже не повредит». — Ну скажите же мне, вы ведь должны знать, — настаивал практик. — Кто — Луфар или Горст? — Горст. «Надеюсь, он изрубит эту мелкую гадину на кусочки». — Правда? Говорят, он неуклюжий увалень. Просто ему везет. — Ну а я говорю, что он гений, — отозвался Глокта. — Через пару лет все будут фехтовать как он, если это можно назвать фехтованием. Попомни мои слова. — Горст, вот как? Ладно. Тогда я, может быть, поставлю и на него. — Поставь, поставь. А пока прибери все это и отправь в Университет. Позови Инея, он тебе поможет, у него крепкий желудок. — В Университет? — Мы же не можем оставить тело здесь. Если какой-нибудь светской даме случайно вздумается заглянуть в парк, с ней случится припадок. Секутор хихикнул. — Подозреваю, — добавил Глокта, — что я знаю, кто мог бы пролить свет на эту маленькую тайну.
— Вы сделали чрезвычайно интересную находку, инквизитор, — проговорил адепт-медик. Он прервал работу, чтобы посмотреть на Глокту. Один глаз ученого казался гигантским под сверкающей линзой. — Просто прелестную находку, — пробурчал он и вновь склонился к трупу со своими инструментами, чтобы приподнимать, резать, отделять и изучать разлагающуюся плоть. Глокта осматривал лабораторию, кривя губы от отвращения. Вдоль двух из четырех стен рядами стояли разнообразные банки, в которых плавали заспиртованные куски мяса. В некоторых Глокта распознал части человеческих тел, другие не узнал вовсе. Даже ему было несколько не по себе посреди столь мрачной выставки. «Интересно, как Канделау удалось раздобыть все это? Возможно, его посетители в итоге оказываются расчлененными и плавают в дюжине различных банок? Тогда из меня выйдет интересный экземпляр». — Очаровательно. — Адепт ослабил и сдвинул на макушку ремень своей линзы, потирая красный след, оставленный ею вокруг глаза. — Что вы можете мне рассказать об этом? Глокта нахмурился. — Я пришел сюда, чтобы вы рассказали мне об этом, — отозвался он. — О, разумеется, разумеется! — Канделау выпятил губы. — Что ж, э-э… Что касается пола нашего незадачливого друга, то… э-э… — Да? — Ну… Хе-хе, органы, позволившие бы нам легко ответить на этот вопрос… — Он показал рукой на разложенную на столе плоть, освещенную резким светом пылающих светильников. — Отсутствуют. — И таков конечный итог ваших исследований? — Ну, есть еще и другие способы: у мужчин указательный палец, как правило, длиннее безымянного, что не является обязательным для женщин. Но, хе-хе, наши останки не обладают всеми необходимыми пальцами, чтобы вынести подобное определение. Так что в отношении пола, можно сказать, без пальцев мы как без рук! — Он нервно хихикнул над собственной шуткой, но Глокта даже не улыбнулся. — Что насчет возраста? — И опять, э-э, боюсь, довольно трудно сказать что-либо определенное. Зубы… — Адепт постучал по телу пинцетом. — Зубы в довольно неплохом состоянии, и кожа — сколько ее осталось, хе-хе, — может указывать на более или менее молодой возраст. Однако это, пожалуй, и все, хе-хе… — Итак, что же вы скажете мне о жертве? — Э-э, пожалуй… ничего. — Адепт сконфуженно улыбнулся. — Но я сделал несколько интересных открытий относительно причины смерти. — Вот как? — О да. Посмотрите сюда! «Я бы предпочел воздержаться». Глокта с опаской подковылял к столу, вглядываясь в то место, на которое указывал старик. — Вот здесь, видите? Видите, какая форма у этой раны? — Адепт ткнул пинцетом в кусок хряща. — Нет, не вижу, — ответил Глокта. «По мне, так здесь одна сплошная рана». Старик наклонился к нему, широко раскрыв глаза. — Человек, — прошептал он. — Мы и так знаем, что это человек! Вот же ступня! — Нет-нет! Эти следы зубов, вот здесь, — человеческие укусы! Глокта нахмурился. — Человеческие… укусы? — Безусловно! Сияющая улыбка Канделау не совсем подходила к окружающей обстановке. «Да и к предмету обсуждения, я бы сказал». — Этого человека загрыз до смерти другой человек. И, по всей видимости, хе-хе, — медик торжествующе указал на груду плоти на своем столе, — поскольку часть останков отсутствует… жертва частично съедена! Глокта в молчании воззрился на старика. «Съедена? Съедена? Ну почему с каждым ответом возникают десять новых вопросов?» — Именно это я и должен передать архилектору? Адепт нервно рассмеялся: — Ну, хе-хе, таковы факты, как я их вижу… — Значит, некая неопознанная личность — то ли мужского пола, то ли женского, то ли молодая, то ли старая — подверглась в парке нападению со стороны неизвестного противника, была загрызена до смерти в двухстах шагах от королевского дворца, после чего… частично съедена? — Э-э… Канделау бросил обеспокоенный взгляд в сторону двери. Глокта повернулся, чтобы посмотреть туда, и нахмурился: к ним присоединился еще один человек, чьих шагов он не слышал. Женщина. Она стояла в тени возле самого края яркого круга света, сложив руки на груди. Высокая женщина с короткими рыжими волосами, торчащими в стороны, и черной маской на лице. Прищурившись, она пристально разглядывала Глокту и адепта. Практик. «Я ее не знаю. А ведь женщины — большая редкость в инквизиции. Я мог бы подумать…» — Добрый вечер, добрый вечер! В дверь бодро вошел еще один человек: костлявый, лысый, в длинном черном пальто, с натянутой улыбкой на губах. Неприятно знакомый человек. «Гойл, черт бы его драл. Наш новый наставник Адуи наконец-то прибыл. Радостное известие». — Инквизитор Глокта, — промурлыкал вновь прибывший, — какое огромное удовольствие видеть вас снова! — Взаимно, наставник Гойл, — проговорил Глокта и мысленно прибавил: «Скотина ты этакая». За спиной улыбающегося наставника возникли две фигуры, и в ярко освещенной маленькой комнате стало тесно. Один — темнокожий коренастый кантиец с большим золотым кольцом в ухе, другой — чудовищных размеров северянин с лицом, подобным каменной глыбе; ему пришлось немного наклониться, чтобы втиснуться в дверной проем. Оба в масках и с головы до ног одеты в черные одежды. — Это практик Витари, — хохотнул Гойл, указывая на рыжеволосую женщину. Та уже скользнула к банкам и заглядывала в них по очереди, постукивая пальцем по стеклу и заставляя образцы покачиваться в жидкости. — А это практик Халим, — продолжал Гойл, и южанин бочком обошел его, стреляя беспокойными глазами направо и налево, — и практик Байр. — Громадный северянин уставился на Глокту из-под потолка. — На родине Байра называют Камнедробителем, представляете? Но я не думаю, чтобы здесь такое имя было уместно, не правда ли, Глокта? Представьте себе, практик Камнедробитель! — И Гойл тихо рассмеялся, покачивая головой. «И это инквизиция? Я и не знал, что в город приехал цирк. Интересно, умеют ли они стоять друг у друга на плечах? Или прыгать через горящие обручи?» — Весьма разнообразная компания, — сказал Глокта. — О да! — рассмеялся Гойл. — Я набирал их повсюду, куда заносили меня путешествия. Не так ли, друзья? Женщина пожала плечами, поглощенная изучением банок. Темнокожий практик наклонил голову. Башнеподобный северянин просто стоял столбом. — Повсюду, куда заносили меня путешествия! — повторил Гойл. Он смеялся так, словно и остальные разделяли его веселье. — Между прочим, у меня есть и еще! Ох, что это было за время, вы не поверите! Он вытер набежавшую от смеха слезу, направляясь к столу в центре комнаты. Казалось, все вокруг было для него источником веселья. Даже то, что лежало на столе. — Но что здесь такое? Это ведь труп, если я не ошибаюсь! — Гойл взглянул на него искрящимися глазами. — Это труп? И смерть произошла в границах города? Поскольку я являюсь наставником Адуи, дело, разумеется, находится в моем ведении? — Разумеется, — поклонился Глокта. — Меня не известили о том, что вы уже прибыли, наставник Гойл. Кроме того, я чувствовал, что необычные обстоятельства… — Необычные? Не вижу ничего необычного. Глокта замер. «Что за игру ведет этот хихикающий болван?» — Но вы, очевидно, согласитесь, что примененное к телу насилие несколько… чрезмерно? Гойл небрежно пожал плечами и произнес: — Собаки. — Собаки? — переспросил Глокта, не сдержавшись. — А как вы думаете, это сделали домашние животные, охваченные внезапным безумием, или дикие, которым удалось перелезть через стены? Наставник лишь улыбнулся: — Как вам больше нравится, инквизитор. Как вам больше нравится. — Боюсь, это вряд ли могут быть собаки, — с важностью начал объяснять адепт-медик. — Я как раз сейчас показывал инквизитору Глокте… Отметины на коже вот здесь и еще здесь, видите? Это человеческие укусы, нет никаких… Женщина оставила банки и направилась к Канделау. Она придвигалась все ближе и ближе, а потом наклонилась к нему, и ее маска замерла в нескольких дюймах от его орлиного носа. — Собаки, — прошептала она и внезапно гавкнула прямо в лицо медику. Тот отпрыгнул. — Э-э, что ж, полагаю, я мог ошибиться… разумеется… — забормотал он. Адепт попятился и врезался в грудь огромного северянина, с неожиданной быстротой передвинувшегося так, чтобы встать прямо за его спиной. Канделау медленно повернулся, глядя вверх расширенными глазами. — Собаки, — монотонно прогудел гигант. — Собаки, собаки, — промурлыкал южанин с сильным акцентом. — Несомненно, — пискнул Канделау, — собаки! Конечно, собаки. Какого дурака я свалял! — Собаки! — восторженно воскликнул Гойл, воздевая руки к потолку. — Загадка разрешена! К немалому изумлению Глокты, двое из трех практиков вежливо захлопали в ладоши. Женщина стояла спокойно. «Никогда бы не поверил, что мне будет не хватать наставника Калина. Но вот теперь меня обуревает ностальгия». Гойл медленно повернулся к Глокте и склонился в низком поклоне. — Это мой первый день здесь, а я уже приступил к работе! Тело можно похоронить, — добавил он, указывая на труп и широко улыбаясь съежившемуся адепту. — Ему место в земле, не так ли? — Он взглянул на северянина. — Вернуть его в грязь, как говорят в вашей стране! Огромный практик не выказал ни малейших признаков того, что услышал адресованные ему слова. Кантиец стоял рядом, снова и снова поворачивая кольцо в ухе. Женщина рассматривала лежащие на столе останки и нюхала их через маску. Адепт-медик пятился и уже добрался до своих банок, обливаясь потом. «Хватит этого цирка. У меня есть чем заняться». — Что ж, — натянуто проговорил Глокта и заковылял к двери, — загадка разрешена. Наверное, я вам больше не нужен. Наставник обернулся, и все его добродушие внезапно исчезло. — О да! — прошипел Гойл. Взбешенные маленькие глазки едва не лезли на лоб. — Вы нам… больше… не нужны!
Никогда не ставь против мага
Логен сидел на своей скамье под жарким солнцем, сгорбившись и отчаянно потея. Дурацкая одежда нисколько не спасала от жары; впрочем, она была бесполезна во всех отношениях. Туника явно не предназначалась для того, чтобы в ней сидеть, и каждый раз, когда он пытался двинуться, жесткая кожа больно впивалась ему в яйца. — Чертова штуковина! — прорычал он, в двадцатый раз пытаясь ее одернуть. Магическое одеяние Ки, судя по всему, было столь же неудобным. От сияния золотых и серебряных символов лицо ученика казалось еще более болезненным и бледным, а выпуклые глаза горели еще более лихорадочно. Малахус едва ли произнес хоть одно слово за утро. Из них троих лишь Байяз выглядел довольным: он одарял улыбкой взволнованную толпу зрителей, и солнечный свет блистал на его загорелой макушке. Они выделялись среди моря публики, как гнилой фрукт в корзине, и так же не пользовались популярностью. Скамьи были сплошь забиты, люди сидели тесно плечом к плечу, однако вокруг мага и его спутников оставалось небольшое свободное пространство, куда никто не отваживался зайти. Шум еще более подавлял, чем жара и толпа. В ушах у Логена звенело от этого гвалта, и он с трудом сдерживался, чтобы не зажать их ладонями и не спрятаться под скамью. Байяз наклонился к нему и спросил: — Это похоже на твои былые поединки? Ему приходилось кричать, хотя его рот находился в шести дюймах от Логенова уха. Логен задумался. Когда он дрался с Руддой Тридуба, войско Бетода собралось посмотреть и, выстроившись большим полукругом, кричало, вопило и колотило оружием по щитам, а стены Уфриса над ними заполнили зрители — но даже тогда публика была вдвое меньше по количеству и вдвое тише. Не более тридцати человек наблюдали, как он убил Шаму Бессердечного — убил, а затем разделал, как мясник свиную тушу. Логен вздрогнул, сморщился и еще сильнее вжал голову в плечи при этом воспоминании. Он рубил и рубил, слизывая кровь с пальцев, а Ищейка в ужасе глядел на него, Бетод же смеялся и одобрительно кричал. Логен и сейчас ощущал вкус той крови. Он содрогнулся и вытер губы. На его поединки, конечно, смотрело гораздо меньше людей, однако ставки были более высоки. На кону стояли жизни бойцов, а также право владения землей, деревнями, городами и будущее целых кланов. Когда он бился с Тул Дуру, не более сотни человек видели поединок, но судьба всего Севера изменилась за те кровавые полчаса. Если бы он тогда проиграл, если бы Грозовая Туча убил его — разве было бы все так, как сейчас? Если бы Черный Доу, или Хардинг Молчун, или любой из других воинов вернул его в грязь — разве носил бы сейчас Бетод золотую цепь, называл бы себя королем? Воевал бы сейчас Союз с Севером? От этой мысли у Логена заболела голова. Даже больше, чем прежде. — Ты в порядке? — поинтересовался Байяз. — Угу, — буркнул Логен, но на самом деле его колотил озноб, несмотря на жару. Зачем собрались здесь эти люди? Только для того, чтобы развлечься. Поединки Логена мало кто счел бы увлекательными — кроме Бетода. Только он. — Нет, это не похоже на мои поединки, — пробормотал он про себя. — Что такое? — спросил Байяз. — Ничего. — Хм. — Старик, лучась улыбкой, оглядел толпу и почесал свою короткую седую бородку. — Как ты думаешь, кто победит? Сказать по правде, Логена это мало заботило, но он решил, что надо любым способом отвлечься от воспоминаний. Он внимательно посмотрел на двоих бойцов, что готовились к поединку недалеко от того места, где он сидел. Одним из них оказался молодой надменный красавчик, которого Логен встретил возле ворот. Другой был тяжеловес мощного сложения, с толстой шеей и почти скучающим взглядом. Логен пожал плечами: — Я ничего не понимаю в таких делах. — Что? Ты, Девять Смертей? Боец, сражавшийся и победивший в десяти поединках? Тот, кого на Севере боятся больше всех? У него нет никакого мнения? Но ведь все поединки в мире одинаковы! Логен вздрогнул и облизнул губы. Девять Смертей. Это осталось далеко в прошлом, но все же недостаточно далеко, по его мнению. Во рту по-прежнему стоял вкус металла, вкус соли и крови. Прикоснуться к человеку мечом или вспороть ему живот — вещи едва ли одинаковые. Тем не менее он снова оглядел противников. Надменный юноша закатал рукава, дотянулся пальцами до носков, повращал торсом вправо и влево, покрутил предплечья быстрыми мельницами. За ним наблюдал суровый старый солдат в безупречном красном мундире. Высокий человек с озабоченным лицом вручил бойцу два тонких меча, один длинный, другой короткий, и юноша с впечатляющей скоростью завертел ими в воздухе перед собой, сверкая лезвиями. Его противник просто стоял, опершись на деревянную стенку загородки. Он вытягивал бычью шею из стороны в сторону без особой спешки и поглядывал вокруг сонными глазами. — Кто они? — спросил Логен. — Напыщенный осел, которого мы встретили у ворот, — Луфар. А тот, что почти засыпает, — Горст. Было нетрудно понять, кого из них предпочитала толпа. Имя Луфара слышалось даже сквозь общий гам, гиканье и хлопки сопровождали каждое движение его тонких мечей. Он казался быстрым, ловким и искусным. С другой стороны, в ленивой выжидающей повадке здоровяка Горста таилось что-то смертельно опасное, а его глаза, прикрытые тяжелыми веками, были мрачны. Логен предпочел бы сражаться с Луфаром, несмотря на стремительность юноши. — Я думаю, Горст, — выбрал он. — Горст? Вот как? — Глаза Байяза заискрились. — Как насчет небольшого пари? Логен услышал шипение: это Ки резко втянул воздух сквозь зубы. — Никогда не ставь против мага, — прошептал ученик. Логен, однако, особой разницы не видел. — А что я могу поставить, черт побери? Байяз пожал плечами. — Ну, скажем, можно держать пари просто ради чести. — Как скажешь. Этого добра у Логена никогда не имелось в избытке, а то немногое, что было, он вполне мог позволить себе потерять.— Бремер дан Горст! Жидкие хлопки заглушила лавина неодобрительных возгласов и шиканья. Огромный, как бык, Горст неторопливо прошаркал к своей отметке, опустив полуприкрытые глаза в землю. В здоровенных тяжелых ручищах он сжимал здоровенные тяжелые шпаги. Между его коротко стриженными волосами и воротником рубашки — там, где должна быть шея, — не было ничего, кроме толстой складки мускулов. — Гадская сволочь, — пробормотал Джезаль, наблюдая за ним. — Чертова гадская дебильная сволочь! Однако ругательствам не хватало убежденности даже для его собственного уха. Он видел, как Горст бился в трех схватках и разгромил троих сильных противников — одному из них еще неделю придется валяться в постели. Последние несколько дней Джезаль специально тренировался, чтобы противостоять молотящему стилю Горста: Варуз и Вест нападали на него с большими палками от метел, а он уворачивался. Не раз и не два они попадали в цель, и тело Джезаля до сих пор болело от ушибов. — Горст? — умоляюще вопросил арбитр, делая последнюю попытку выманить у публики хоть немного аплодисментов. Но зрители не откликнулись. Свистки и шиканье стали лишь громче, а когда Горст встал на свою отметку, добавились и насмешливые выкрики: — Бык неуклюжий! — Возвращайся на ферму и впрягайся в плуг! — Бремер дан Скот! Людское море простиралось все дальше и дальше, оно терялось где-то вдали. Явились все. Казалось, здесь сошелся целый мир. Все простолюдины столпились у дальних краев. Все господа — ремесленники и купцы — теснились на скамьях посередине. Все благородные дворяне и дамы Агрионта сидели спереди, от пятых сыновей высокородных ничтожеств до вельмож из открытого и закрытого советов. Королевская ложа была полна: королева, оба принца, лорд Хофф, принцесса Тереза. Даже сам король в кои-то веки не спал — великая честь! Он в изумлении таращил выпученные глазки. Где-то там были и отец Джезаля, и его братья, и его друзья, и товарищи по службе — все, кого он знал. И Арди, как он надеялся, тоже… Одним словом, огромная аудитория. — Джезаль дан Луфар! — проревел арбитр. Бессмысленное бормотание толпы переросло в бурю оваций, громовую волну приветственных восклицаний. Крики и вопли звенели и метались по арене, болезненно пульсируя в голове Джезаля: — Давай, Луфар! — Луфар! — Прикончи эту сволочь! — Вперед, Джезаль, — шепнул маршал Варуз ему на ухо, хлопнул по спине и мягко выпихнул наружу, в направлении круга. — Удачи тебе! Джезаль вышел в знойное марево арены. Гул толпы так грохотал в ушах, что казалось, будто голова вот-вот расколется. Перед его внутренним взором мелькали тренировки последних месяцев: бег, плавание, работа с тяжелым брусом. Поединки с Вестом, упражнения на бревне. Наказание, обучение, пот и боль. Только для того, чтобы сейчас он вышел сюда. Семь касаний. Или четыре подряд. Все сводилось к этому. Он встал на отметку напротив Горста и посмотрел в его глаза, полуприкрытые тяжелыми веками. Спокойные и прохладные, эти глаза глядели на него и почти сквозь него, словно Джезаля здесь нет. Он почувствовал себя уязвленным, отбросил все мысли и высоко задрал свой благородный подбородок. Он не хочет и не может позволить этому олуху взять над собой верх! Он покажет, что значит его кровь, его умение и его отвага! Он — Джезаль дан Луфар! Он победит! Это непреложный факт, нет сомнений. — Начинайте! Первый удар заставил Джезаля пошатнуться, вдребезги разбил его уверенность и самообладание, а заодно едва не раздробил запястье. Луфар, разумеется, уже видел, как Горст фехтует (если это можно назвать фехтованием), и знал, что тот сразу начнет размахивать шпагой; но ничто не могло подготовить его к первому сокрушительному контакту. Толпа ахнула вместе с ним, когда он потерял равновесие и отступил назад. Все тщательно разработанные планы и продуманные советы Варуза вмиг испарились. Джезаль кривился от боли и потрясения, рука вибрировала после могучего удара Горста, в ушах звенело от жуткого лязга вражеской рапиры, рот раскрылся, колени подгибались. Такое начало едва ли можно было назвать многообещающим. Следующий удар обрушился сразу вслед за первым и оказался еще мощнее. Джезаль отпрыгнул в сторону и скользнул прочь, пытаясь выиграть немного места и немного времени. Время требовалось, чтобы разработать какую-то тактику, выдумать какую-нибудь уловку и отразить безжалостный напор мелькающего металла. Но Горст не собирался давать противнику время. Из его гортани уже вырвался новый хриплый рык, его длинная шпага уже чертила новую неотвратимую дугу. Джезаль уворачивался, как мог, а если не удавалось, то блокировал удары; его запястья уже болели от такого натиска. Однако он надеялся, что Горст в конце концов устанет — никто не в силах долго махать огромными кусками металла. Вскоре яростный темп истощит верзилу, он сбавит скорость, и тяжелые шпаги потеряют смертоносную мощь. Тогда Джезаль перейдет в упорное наступление, окончательно измотает противника и победит. И стены Агрионта задрожат от ликующих криков толпы. Классическая история о победе вопреки всем трудностям. Вот только Горст не собирался уставать. Это был не человек, а машина. Прошло несколько минут поединка, а в его глазах, прикрытых тяжелой складкой век, не появилось ни тени утомления. Джезаль не замечал на лице противника вообще никаких эмоций — в те редкие моменты, когда осмеливался отвести взгляд от сверкающих рапир. Огромный длинный клинок со свистом описывал смертоносные круги, короткий был готов отразить все слабые попытки нападения, и оба ни разу не замешкались и ни на дюйм не опустились. Сила ударов Горста не слабела, из глотки вырывался тот же яростный рык. Зрители не имели поводов аплодировать и лишь гневно переговаривались. Зато сам Джезаль вскоре ощутил, что его ноги движутся медленнее, на лбу проступает пот, а руки, сжимающие клинки, слабеют. Джезаль ничего не мог с этим поделать. Он отступал и отступал, пока не дошел до края круга. Он блокировал и парировал удары, пока не онемели пальцы. Когда он вскинул ноющую руку и услышал лязг металла о металл, его уставшая нога поскользнулась, и Джезаль с воплем кубарем вылетел за пределы круга, рухнул на бок и выронил короткий клинок из сведенных судорогой пальцев. Он упал лицом в землю, в рот ему набился песок. Падение было болезненным и позорным, однако Джезаль слишком устал и измучился, чтобы почувствовать разочарование. Он испытал облегчение от того, что пытка закончилась, даже если это ненадолго. — Один в пользу Горста! — выкрикнул арбитр. Слабый шелест хлопков накрыла лавина негодующего улюлюканья, но Горст, казалось, едва заметил это. Опустив голову, он прошаркал обратно к своей отметке и начал готовиться к следующему раунду. Джезаль медленно перевернулся и поднялся на четвереньки, сгибая и разгибая ноющие руки. Он не торопился вставать. Ему требовалось немного времени, чтобы отдышаться и изобрести какую-то стратегию. Горст ждал его, огромный, молчаливый, спокойный. Джезаль неторопливо смахнул песок с рубашки, а его мысли неслись вскачь. Как обойти Горста? Как? Капитан настороженно ступил на свою отметку и поднял клинки. — Начинайте! На сей раз Горст бросился в бой с еще большей жестокостью. Он рассекал воздух так, словно косил пшеницу, заставляя Джезаля плясать по всему кругу. Один удар прошел так близко с левой стороны, что Луфар почувствовал ветерок на своей щеке; следующий миновал его на почти таком же расстоянии справа. Затем Горст замахнулся для выпада сбоку, нацеленного в голову, и Джезаль увидел просвет. Он нырнул под рапиру противника (капитан мог бы поклясться, что клинок срезал несколько волосков с верхушки его черепа) и сократил дистанцию. Тяжелый длинный клинок полетел дальше, чуть не заехав арбитру в лицо, и оставил правый бок Горста практически открытым. Джезаль ринулся на противника, уверенный, что хоть одно касание ему обеспечено. Однако Горст отразил выпад коротким клинком и оттолкнул его руку прочь; гарды рапир заскрежетали друг о друга и сомкнулись. Джезаль коварно ткнул врага коротким клинком, но тот умудрился отвести и этот удар: вовремя подставил вторую шпагу, поймал клинок Джезаля и задержал его перед самой своей грудью. В какой-то момент все четыре клинка были сомкнуты, эфесы скребли друг о друга, а лица участников поединка разделяло лишь несколько дюймов. Джезаль рычал, как пес, оскалив зубы, мускулы его лица застыли жесткой маской. Тяжелые черты Горста не отражали почти никакого усилия. Он выглядел как человек, собравшийся помочиться: занятый низменным и несколько неприятным делом, с которым следует покончить побыстрее. Когда их клинки сошлись вместе, Джезаль стал напирать на противника, используя каждую крупицу силы, каждый свой тренированный мускул. Напряженные ноги уперлись в землю, пресс давал опору рукам, руки толкали вперед кисти, а кисти сжимали рукоятки клинков, как тиски смерти. Все мускулы, все жилы, все сухожилия. Джезаль знал, что у него выгодная позиция, что Горст сейчас неустойчив, и если суметь оттолкнуть его назад хоть на шаг… хоть на дюйм… Целое мгновение их клинки были сомкнуты, а затем Горст опустил одно плечо, издал тихое ворчание и отшвырнул противника прочь, как ребенок отбрасывает надоевшую игрушку. Джезаль от неожиданности раскрыл рот и попятился, спотыкаясь. Он собрался и устоял на ногах. Снова раздался рык Горста, и тяжелый длинный клинок приблизился к Джезалю. Увернуться было нельзя, не хватало времени. Инстинктивно Джезаль поднял левую руку, но толстый затупленный клинок сбил его короткую шпагу, как ветер уносит соломинку, и врезался под ребра. Дыхание вылетело из тела вместе с воплем боли, прокатившимся из конца в конец притихшей арены. Ноги подкосились, и Джезаль рухнул на дерн, безвольно шевеля конечностями и вздыхая, как дырявые мехи. На этот раз не раздалось ни хлопка. Толпа негодующе ревела, поносила и освистывала Горста, пока он шагал к своей загородке. — Будь ты проклят, Горст, убийца! — Вставай, Луфар! Вставай и покажи ему! — Убирайся вон, скотина! — Чертов дикарь! Шиканье сменилось неуверенными возгласами одобрения, когда Джезаль кое-как поднялся с земли. Его левый бок пульсировал от боли. Капитан кричал бы, если бы у него оставался воздух в легких. Несмотря на все усилия, на все тренировки, он был полностью разгромлен — и знал это. Мысль о том, что на следующий год придется проделывать это снова, вызвала у него тошноту. Джезаль очень старался не выглядеть проигравшим, пока шел обратно к загородке; но как только добрался до места, он рухнул мешком на стул, уронил изрубленные клинки на каменные плиты и стал хватать воздух ртом. Вест нагнулся над ним и задрал его рубашку, чтобы рассмотреть повреждения. Джезаль с опаской глянул вниз, готовый увидеть огромную дыру в боку. Но там оказался лишь безобразный красный рубец поперек ребер, вокруг которого уже вздувался кровоподтек. — Что-нибудь сломал? — спросил маршал Варуз, заглядывая Весту через плечо. Джезаль едва сдержал слезы, когда майор принялся ощупывать его бок. — Да нет, не думаю, но все-таки, черт побери!.. — Вест с отвращением швырнул полотенце себе под ноги. — И это называется благородным спортом? Разве правила не запрещают такие тяжелые клинки? Варуз угрюмо покачал головой: — Оружие должно быть одной длины, но про вес в правилах ничего не говорится. Никому не приходило в голову — зачем драться тяжелыми клинками? — Ну, теперь мы знаем зачем, — отрезал Вест. — Вы уверены, что не хотите остановить это, пока мерзавец не отрезал капитану голову? Варуз проигнорировал его слова. — А теперь послушай, — произнес старый маршал, наклоняясь к самому лицу Джезаля. — Это только начало. Семь касаний! Или четыре подряд! Еще есть время! Время для чего? Для того, чтобы Джезаля разрубили пополам, хотя клинки и затуплены? — Он слишком силен! — задыхаясь, выговорил Джезаль. — Слишком силен? Никто не может быть слишком силен для тебя, мой мальчик! — воскликнул Варуз. Однако он сам, казалось, сомневался в своих словах. — Еще есть время! Ты можешь побить его! — Старый маршал дернул себя за усы. — Ты еще можешь побить его! — повторил он. Однако Варуз не сказал ему как.
Глокта уже боялся задохнуться в приступе смеха. Он пытался придумать, какое зрелище доставило бы ему большее удовольствие, чем Джезаль дан Луфар, которого избивают, гоняя по фехтовальному кругу, — и не сумел. Молодой человек скривился, с трудом парируя очередной рубящий удар. Он плохо владел своей левой рукой после того, как получил по ребрам. Глокта почти чувствовал его боль. «И боже мой, как же это приятно — ощущать чужую боль! Для разнообразия». Толпа угрюмо молчала и хмуро глядела, как Горст донимает ее любимца жестокими свистящими ударами, а Глокта булькал и хихикал сквозь сжатые беззубые десны. Луфар действовал быстро и эффектно, он хорошо двигался, когда видел надвигающийся клинок. «Он умелый боец. Достаточно хорош, без сомнения, чтобы выиграть турнир в обычное время. Быстрые ноги и быстрые руки, но ум не такой острый, каким должен быть. Каким ему необходимо быть. Он слишком предсказуем». С Горстом дело обстояло иначе. Казалось, он просто рубится без единой мысли в голове, но Глокта видел, что это не так. «У него совершенно другая манера фехтовать. В мое время бойцы предпочитали исключительно колющие удары. А на следующий год на турнире они примутся рубить за милую душу такими же огромными тяжелыми клинками». Глокта стал лениво размышлять, смог бы он сам побить Горста, когда был в лучшей форме. «В любом случае, на такой поединок стоило бы посмотреть. Черт возьми, было бы куда интереснее этой неравной пары». Горст с легкостью отразил несколько неуклюжих выпадов противника. Затем Глокта вздрогнул, а толпа зашикала, когда Луфар чудом сумел парировать новый мясницкий удар, чуть не сбивший его с ног. Он не имел никаких шансов избежать следующего взмаха, поскольку был прижат к самой границе круга, и ему пришлось отпрыгнуть назад, в песок. — Три — ноль! — объявил арбитр. Глокта затрясся от смеха при виде того, как Луфар гневно рубанул клинком по земле и взметнул дерзкий фонтан песка. Его побледневшее лицо являло живое воплощение жалости к себе. «Ай-ай-ай, капитан Луфар, а ведь скоро будет четыре — ноль! Чистая победа. Какое позорище! Возможно, это научит наглого дерьмового щенка хоть какому-то смирению. Некоторым людям поражение только на пользу. Взять хоть меня». — Начинайте! Четвертый раунд начался в точности тем же, чем закончился третий. «То есть избиением Луфара». Глокта видел, что капитан растерял все иллюзии. Его левая рука двигалась медленно и болезненно, ноги отяжелели. Новый сокрушительный удар с лязгом врезался в его длинный клинок и заставил пятиться к краю круга, теряя равновесие и задыхаясь. Горсту оставалось лишь немного продлить атаку. «И что-то подсказывает мне, что он не отступит, уже получив преимущество». Глокта схватился за трость и поднялся на ноги. Дело явно шло к концу, и он не хотел оказаться в давке, когда разочарованная толпа ринется к выходу. Тяжелый длинный клинок Горста сверкнул в воздухе, опускаясь вниз. «Последний удар, несомненно». У Луфара не оставалось выбора, он мог лишь попытаться отразить выпад противника и вылететь из круга. «Или Горст размозжит его тупую башку. Будем надеяться, что тем и закончится». Глокта улыбнулся и повернулся, чтобы уйти. Однако краем глаза он внезапно уловил, что удар почему-то прошел мимо цели. Горст моргнул, когда его тяжелый длинный клинок с глухим стуком воткнулся в дерн, и хмыкнул, когда клинок Луфара ударил его по ноге выпадом слева. Это было самое сильное выражение эмоций, какое верзила позволил себе сегодня. — Один в пользу Луфара! — после короткой паузы выкрикнул арбитр, не сумевший до конца скрыть своего изумления. — Нет, — пробормотал Глокта. Толпа вокруг него взорвалась бешеными аплодисментами. «Нет!» В юности он участвовал в сотнях поединков и наблюдал тысячи других, но никогда не видел, чтобы кто-то двигался так быстро. Да, Луфар хороший фехтовальщик, Глокта признавал это. «Но никто не может быть настолько хорош!» Нахмурив брови, инквизитор глядел, как двое финалистов занимают свои места после второго перерыва. — Начинайте! Луфар преобразился. Он изводил Горста яростными выпадами, быстрыми как молния, не давая ему развернуться. Теперь Горст казался доведенным до предела: он защищался и уворачивался, пытался остаться вне пределов досягаемости. Казалось, во время перерыва прежнего Луфара куда-то дели, заменив его совершенно другим человеком — более сильным, более стремительным, более уверенным в себе двойником. Толпа, столь долго лишенная возможности повеселиться, теперь гикала и вопила вовсю, не щадя глоток. Однако Глокта не разделял энтузиазма зрителей. «Здесь что-то не так. Здесь что-то не так». Он взглянул на лица людей рядом с собой. Нет, никто не насторожился и не почувствовал подвоха. Они видели лишь то, что хотели увидеть: как Луфар задает мерзкой скотине зрелищную и вполне заслуженную порку. Глокта скользнул взглядом по скамьям, сам не зная, чего ищет. «Байяз… Так называемый Байяз!» Он сидел впереди, возле самой арены, наклонившись вперед и глядя на бойцов с предельным вниманием. Его «ученик» и покрытый шрамами северянин расположились рядом. Никто ничего не замечал, все были слишком поглощены схваткой, но Глокта увидел. Он потер глаза и посмотрел еще раз. «Здесь что-то не так».
— Если хочешь рассказать про первого из магов, расскажи, что он чертов мошенник! — прорычал Логен. Байяз слегка улыбнулся уголком рта, утирая пот со лба. — А разве кто-нибудь когда-нибудь с этим спорил? — отозвался он. Луфар снова попал в трудное положение. Очень трудное. Каждыйраз, когда он отражал мощный рубящий удар Горста, его клинки относило все дальше назад, и ему было все сложнее удержать их в руках. Он уворачивался и оказывался все ближе к краю желтого круга. Затем, когда конец уже казался неизбежным, Логен краем глаза заметил, что воздух вокруг плеч Байяза задрожал. Так было на дороге, когда загорелся лес; Логен ощутил то же странное тянущее чувство у себя в животе. А Луфар вдруг собрался с силами и поймал новый мощный удар на эфес своей короткой шпаги. Минутой раньше такой удар с легкостью выбил бы клинок у него из рук. Но теперь он на мгновение удержал выпад противника, а затем с криком выбросил руку вперед, выбил Горста из равновесия и неожиданно перешел в атаку. — Если бы тебя поймали на таком мошенничестве у нас на Севере, — проворчал Логен, качая головой, — тебе бы вырезали кровавый крест на брюхе и вытащили бы кишки наружу. — К счастью, — пробормотал Байяз сквозь стиснутые зубы, не отводя глаз от сражающихся, — мы не на Севере. Бисеринки пота опять проступали на его лысом черепе и потекли по лицу крупными каплями. Кулаки мага были крепко сжаты и дрожали от усилия. Луфар яростно колол, делал выпад за выпадом, его шпаги слились в одно сверкающее размытое пятно. Горст ворчал и рычал, отражая удары, но капитан теперь стал для него слишком быстрым и слишком сильным. Он безжалостно гонял тяжеловеса по кругу, как бешеный пес мог бы гонять корову. — Проклятое жульничество! — снова проворчал Логен, когда клинок Луфара блеснул в воздухе и оставил на скуле Горста ярко-красную черту. Несколько капель крови брызнули в толпу слева от Логена, и та взорвалась буйными выкриками. Северянин на миг увидел тень собственных поединков. Крик арбитра, объявлявшего три касания подряд, почти заглушило ликование толпы. Слегка помрачневший Горст трогал рукой лицо. За этим шумом Логен едва расслышал шепот Малахуса: — Никогда не ставь против мага…
Джезаль знал, что он хороший фехтовальщик, но ему даже во сне не снилось, что он может быть настолько хорош. Он был гибким, как кошка, легким, как муха, сильным, как медведь. Его ребра и запястья больше не болели, усталость исчезла, а с нею и все следы сомнений. Он был бесстрашным, несравненным, непреодолимым. Аплодисменты оглушали его, однако он мог слышать каждое слово, произнесенное в толпе, и видеть в деталях каждое лицо. Его сердце вместо крови качало звенящее пламя, его легкие вдыхали целые облака. Он не присел во время перерыва, настолько велико было его стремление вернуться в круг. Стул казался ему оскорблением. Он не слушал, что говорили Варуз и Вест, — их слова не имели для него никакого значения. Маленькие людишки, где-то далеко внизу. Они смотрели на Джезаля во все глаза: испуганные, пораженные, какими им и следовало быть. Он — величайший фехтовальщик всех времен. Этот мерзкий калека Глокта даже не знал, насколько он прав: Джезалю надо лишь постараться, и он получит все, чего бы ни захотел. Он радостно хохотнул, танцующим шагом направляясь к своей отметке. Он смеялся под восторженные крики толпы. Он улыбался Горсту. Все в точности так, как должно быть. Глаза Горста над маленьким красным рубцом, которым наградил его Джезаль, по-прежнему оставались полузакрытыми и сонными, но теперь в них появилось кое-что еще: следы потрясения, тень настороженности, толика уважения. Как и должно быть. Нет ничего такого, что не по плечу Джезалю. Он непобедим. Он неодолим. Он… — Начинайте! …в полном дерьме. Боль копьем пронзила его бок и заставила охнуть. Внезапно он снова стал испуганным, усталым и слабым. Горст зарычал и принялся наносить яростные удары. Он выбивал оружие из рук Джезаля и заставлял противника метаться, как испуганный заяц. Все искусство капитана Луфара вмиг испарилось, а вместе с ним исчезли интуиция и уверенность. Горст атаковал еще свирепее, чем прежде. Джезаль почувствовал ужасающий прилив отчаяния, когда длинный клинок, вырванный из его гудящих пальцев, пролетел по воздуху и с лязгом ударился о барьер. Под градом жестоких ударов Джезаль упал на колени. Толпа ахнула. Все кончено… Ничего не кончено. Рапира приближалась к нему по дуге. Окончательный удар. Казалось, лезвие зависло в воздухе. Медленно-медленно опускался клинок, словно сквозь толщу меда. Джезаль улыбнулся. Для него было проще простого отразить выпад короткой шпагой. Сила вновь потекла в него. Он вскочил на ноги, отпихнул Горста свободной рукой, парировал следующий удар и еще один. Единственный клинок успевал работать за двоих, и еще оставалось лишнее время. Публика притихла, затаила дыхание, в тишине раздавался только частый стук клинков. Вправо и влево, вправо и влево двигалась короткая шпага; она мелькала быстрее, чем мог уследить глаз, быстрее, чем мог помыслить мозг. Казалось, она сама тащила бойца за собой. Раздался лязг металла о металл, и короткая шпага Джезаля вырвала длинный клинок из руки Горста, а потом перелетела на другую сторону. Снова лязг — и то же самое произошло с коротким. На мгновение все замерли. Разоруженный гигант стоял, почти касаясь пятками края круга, и смотрел на Джезаля. Публика безмолвствовала. Затем Джезаль медленно поднял свой короткий клинок, внезапно налившийся огромным весом, и мягко ткнул им Горста в бок. — Ух, — тихо проговорил тот, подняв брови. И тут толпа взорвалась оглушительными овациями. Гром аплодисментов вздымался выше и выше, омывая Джезаля своими волнами. Теперь, когда все было закончено, он ощутил невероятное опустошение. Он закрыл глаза, покачнулся, выронил шпагу из бесчувственных пальцев и опустился на колени. Джезаль был абсолютно истощен, словно за несколько мгновений израсходовал энергию целой недели. Ему не хватало сил, чтобы стоять на коленях, и он сомневался, сумеет ли подняться, если сейчас упадет. А потом чьи-то сильные руки взяли его под мышки и подняли с земли. Шум толпы усилился, и Джезаль оказался в воздухе. Он открыл глаза: перед ним мелькали смутные, размазанные цветовые пятна — очевидно, его несли по арене. В голове звенело от криков. Он лежал на чьих-то плечах. Выбритая голова… Это Горст! Гигант поднял его с земли, как отец поднимает ребенка, и показывал толпе, улыбаясь снизу широкой безобразной улыбкой. Джезаль против воли улыбнулся в ответ. Что ни говори, а это был странный момент. — Луфар победил! — раздался никому не нужный крик арбитра, едва слышный за общим гомоном. — Луфар победил! Гвалт толпы перешел в размеренное скандирование: — Лу-фар! Лу-фар! Лу-фар! Вся площадь содрогалась от этих криков. Они кружили голову Джезаля. Это все равно что напиться допьяна. Он был опьянен победой. Опьянен самим собой. Когда вопли толпы наконец начали стихать, Горст опустил его на землю. — Ты побил меня! — сказал он, широко улыбаясь. Как ни странно, его голос был высоким и нежным, как у женщины. — Честь по чести. Я хочу первым тебя поздравить. — Он кивнул своей огромной головой и снова улыбнулся, потирая рубец под глазом без малейшей горечи. — Ты заслужил, — проговорил он, протягивая ему руку. — Спасибо. Джезаль натянуто улыбнулся, пожал гигантскую лапищу так быстро, как только возможно, и повернулся к своей загородке. Конечно, он заслужил, черт побери! И будь он проклят, если позволит этой сволочи купаться в отражении своей славы хоть на мгновение дольше! — Отлично, мой мальчик, просто великолепно! — брызгал слюной маршал Варуз и хлопал его по плечам, пока Джезаль ковылял к своему стулу на нетвердых ногах. — Я знал, ты сможешь! Вест ухмыльнулся и протянул другу полотенце. — Об этом будут говорить годами. Вокруг собралась целая толпа с поздравлениями, люди тянулись к победителю через барьер. Круговорот улыбающихся лиц, и среди них — лицо отца, сияющее гордостью. — Я знал, что ты сможешь сделать это, Джезаль! Я никогда не сомневался в тебе! Ни на минуту не сомневался! Ты прославил свою семью! Джезаль, однако, заметил, что старший брат не особенно радуется — на его лице застыло обычное унылое выражение. Даже в миг победы! Занудный завистливый паскудник! Неужели он не может порадоваться за Джезаля хотя бы один день? — Могу ли я тоже поздравить победителя? — послышался голос из-за его плеча. Это говорил старый идиот, которого Джезаль встретил тогда у ворот, — тот, кого Сульфур объявил своим господином. Он назвался именем Байяза. Лысый череп был в испарине, старик просто обливался потом; его лицо побледнело, а глаза провалились, словно он сам только что сражался до семи касаний с Горстом. — Отлично, мой юный друг! Можно сказать… почти магия! — Спасибо, — пробурчал Джезаль. Он не совсем понимал, кто такой этот старик, что ему надо, и не испытывал к самозванцу ни малейшего доверия. — Однако прошу прощения, мне нужно… — Разумеется! Мы поговорим позже. Он произнес это уверенно, как нечто решенное, и его непонятная уверенность внушала тревогу. Затем старик повернулся и бесследно исчез среди толпы. Отец Джезаля смотрел ему вслед с посеревшим лицом, словно увидел призрака. — Ты знаешь его, отец? — Я… — Джезаль! — Варуз возбужденно схватил его за руку. — Пойдем! Король желает лично поздравить тебя! Он потащил капитана прочь от семьи, по направлению к фехтовальному кругу. В толпе снова послышался шум аплодисментов, когда они вдвоем прошагали через участок высохшей травы — арену победы. Лорд-маршал по-отечески обнял Джезаля за плечи и с улыбкой обернулся к публике, словно аплодисменты относились к нему. Казалось, все хотят урвать клочок славы. Впрочем, Джезалю удалось вырваться, и он стал подниматься по ступеням к королевской ложе. Принц Рейнольт, младший сын короля, приветствовал его первым: скромно одетый, серьезный и задумчивый, не похожий на остальных членов королевской семьи. — Прекрасно! — крикнул он сквозь рев толпы. Похоже, он действительно восхищался победой Джезаля. — Просто прекрасно! Старший брат Рейнольта выразил свои чувства более цветисто. — Невероятно! — прокричал кронпринц Ладислав, сверкая на солнце золотыми пуговицами своей белой куртки. — Великолепно! Потрясающе! Изумительно! Я никогда не видел ничего подобного! Джезаль ухмыльнулся и скромно поклонился, проходя мимо него. Он невольно сгорбился, когда кронпринц в восторге сильно хлопнул его по спине и добавил: — Я всегда знал, что вы сможете! Я всегда говорил, что вы мой человек! Принцесса Тереза, единственная дочь великого герцога Орсо Талинского, глядела на Джезаля с едва заметной пренебрежительной улыбкой и равнодушно постукивала двумя вялыми пальцами по ладони другой руки, что обозначало аплодисменты. Подбородок она держала очень высоко, словно один ее взгляд — это такая честь, какой Джезаль никогда не сможет добиться. И вот наконец он подошел к высокому престолу Гуслава Пятого, высокого короля Союза. Голова монарха немного свешивалась набок под тяжестью сверкающей короны. Распухшие белые пальцы подрагивали на малиновой шелковой мантии, словно слизни. Глаза короля были закрыты, грудь мягко вздымалась и опускалась, ее движения сопровождались тихим бульканьем слюны, стекавшей между вялых губ и струйкой бежавшей по подбородку. Под подбородком слюна присоединялась к каплям пота, усеявшим мощную складку жира под королевской челюстью, и вместе они превращали воротник Гуслава в темную от влаги тряпку. Воистину, Джезаль предстал пред ликом величия. — Ваше величество, — тихо проговорил лорд Хофф. Глава государства никак не откликнулся. Его супруга продолжала смотреть перед собой, напряженно выпрямившись. Застывшая улыбка королевы была лишена эмоций и казалась приклеенной к сильно напудренному лицу. Джезаль не знал, куда девать глаза, и уставился на свои пыльные туфли. Лорд-камергер громко кашлянул. Под слоем жира на королевской щеке дернулся мускул, но его величество не проснулся. Хофф поморщился, огляделся, убедился, что никто на них не смотрит, и ткнул монарха пальцем в бок. Король подпрыгнул, качнув тяжелыми брылами, его веки внезапно распахнулись, и он воззрился на Джезаля дикими глазами, налитыми кровью и окаймленными красными кругами. — Ваше величество, это капитан… — Рейнольт! — воскликнул король. — Сын мой! Джезаль нервно глотнул, изо всех сил удерживая на лице окаменевшую улыбку. Выживший из ума старый идиот принял его за своего младшего сына! Что еще хуже, настоящий принц стоял в четырех шагах отсюда. Деревянная улыбка королевы чуть дрогнула. Безупречные губы принцессы Терезы сложились в презрительную гримасу. Лорд-камергер смущенно кашлянул. — Э-э, нет, ваше величество, это… Но было уже поздно. Без предупреждения монарх поднялся на ноги и заключил Джезаля в объятия. Тяжелая корона съехала набок, едва не выколов юноше глаз одним из зубцов с драгоценными камнями. Лорд Хофф замер и разинул рот от неожиданности. Двое принцев остолбенели. Джезаль выжал из себя лишь нечто нечленораздельное. — Сын мой! — лепетал король, задыхаясь от чувств. — Рейнольт, я так рад, что ты вернулся! Когда меня не станет, Ладисле понадобится твоя помощь. Он слаб, а корона — это такая тяжесть! Ты гораздо лучше приспособлен для нее. Ах, это такая тяжесть! — всхлипывал он, уткнувшись Джезалю в плечо. Это походило на кошмарный сон. Ладислав и настоящий Рейнольт переглядывались, затем смотрели на отца; обоим было не по себе. Тереза высокомерно усмехалась и глядела на своего предполагаемого свекра с нескрываемым презрением. Чем дальше, тем хуже! Как, черт подери, вести себя в подобной ситуации? Такой случай не предусмотрен этикетом. Джезаль неловко похлопал короля по жирной спине. А что еще он мог сделать? Пихнуть слабоумного идиота обратно в кресло на глазах у половины его подданных? Джезаль почувствовал сильное искушение так и поступить. Утешало лишь то, что толпа сочла королевские объятия официальным подтверждением победы капитана Луфара, и все слова заглушила новая волна оваций. Люди за пределами монаршей ложи не слышали, что было сказано на самом деле. Никто из них не понял значения того, что стало, без сомнений, самым неловким моментом в жизни Джезаля.
Идеальная аудитория
Когда Глокта вошел, архилектор стоял возле своего огромного окна. Как всегда стройный и импозантный, в безупречном белом камзоле, Сульт задумчиво глядел поверх шпилей Университета в сторону Дома Делателя. По большой круглой комнате проносился мягкий ветерок, он трепал копну белых волос архилектора и шуршал бумагами на его огромном письменном столе. Сульт повернулся навстречу Глокте. — Инквизитор, — произнес он, протягивая руку в белой перчатке. Яркий солнечный свет из окна упал на огромный камень на архилекторском кольце, и тот засиял багровым огнем. — Служу и повинуюсь, ваше преосвященство. Глокта взял руку Сульта и нагнулся, поморщившись от боли, чтобы поцеловать кольцо. Он едва устоял на ногах, вцепившись дрожащими пальцами в свою трость. «Черт меня побери, если старый подонок с каждым разом не опускает руку все ниже, чтобы полюбоваться на мои мучения». Сульт одним плавным движением переместился в высокое кресло и устроился там: локти на столешнице, пальцы сложены перед лицом. Глокте ничего не оставалось, как стоять и ждать. Его нога горела огнем после подъема на лестнице Допросного дома, капли пота стекали, щекоча кожу черепа, а он стоял и ждал приглашения сесть. — Прошу вас, усаживайтесь, — промурлыкал архилектор и подождал, пока Глокта доковыляет до одного из кресел поменьше, расставленных вокруг круглого стола. — Итак, скажите мне, достигло ли ваше расследование хоть какого-то успеха? — Некоторого. Несколько дней назад, ночью, в покоях наших посетителей была тревога. Они заявляют, что… — Несомненно, это лишь попытка прибавить достоверности всей возмутительной истории. Магия! — Сульт презрительно фыркнул. — Удалось ли выяснить, каким образом в действительности проделана брешь? «Может быть, магия?» — Боюсь, что нет, архилектор. — Прискорбно. Нам помогли бы какие-либо объяснения того, как именно им удалось устроить свой фокус. Впрочем… — Сульт вздохнул, словно ничего лучшего он и не ожидал, — не стоит гнаться за слишком многим. Вы разговаривали с этими… людьми? — Разговаривал. Байяз — если мне позволено использовать это имя — оказался более чем скользким собеседником. Не имея в своем распоряжении никаких более сильных средств убеждения, чем простые вопросы, я не вытянул из него ничего. Его друг-северянин тоже требует внимания и изучения. Единственная морщинка пересекла гладкий лоб Сульта. — Вы подозреваете, что он связан с этим дикарем Бетодом? — Возможно. — Возможно? — раздраженно переспросил архилектор. — Что еще случилось? — В нашей веселой компании появился еще один товарищ. — Я знаю. Навигатор. «Зачем же тогда я утруждал себя?» — Да, ваше преосвященство, один из навигаторов. — Нашим гостям можно только пожелать удачи. Эти грошовые предсказатели хлопот приносят больше, чем сами стоят. Только и знают, что нести вздор о боге и прочую чушь. Алчные оборванцы. — Совершенно согласен с вами, архилектор, хлопот от них больше. Хотя интересно было бы выяснить, для чего им понадобился такой человек. — И для чего же? Глокта мгновение помолчал, потом отозвался: — Я не знаю. — Ха! — фыркнул Сульт. — Что еще? — После упомянутого ночного посещения наши друзья помещены в другие покои, рядом с парком. И пару ночей назад неподалеку произошла очень скверная история с трупом. Всего в двадцати шагах от их окон. — Да, наставник Гойл упоминал об этом. По его словам, здесь нет ничего, о чем мне стоило бы беспокоиться, и случившееся никак не связано с нашими гостями. Я оставил дело в его ведении. — Он нахмурился и посмотрел на Глокту. — Может быть, я принял неверное решение? «Ох, боже мой, ответ напрашивается сам собой». — Ни в коем случае, архилектор. — Глокта почтительнейше склонил голову. — Если наставник Гойл удовлетворен, то я тем более. — Итак, вы можете сказать мне лишь одно: по большому счету вы ничего не раскопали? «Ну, не совсем так…» — У нас есть вот это. — Глокта выудил из кармана древний свиток и протянул его Сульту. Тот взял манускрипт с выражением легкого любопытства на лице, развернул на столе и уставился на ряды бессмысленных символов. — Что это? «Ха! Значит, ты все-таки знаешь не все». — Я бы сказал, что это кусочек истории. Рассказ о том, как Байяз одержал победу над мастером Делателем. — Кусочек истории… — Сульт задумчиво побарабанил пальцами по столу. — И чем он может нам помочь? «Чем он может помочь тебе, ты имеешь в виду?» — Если верить тому, что здесь написано, именно наш друг Байяз запечатал Дом Делателя. — Глокта кивнул на зловещий силуэт за окном. — Запечатал… и унес ключ. — Ключ? Да эта башня всегда была запечатана! Всегда! Насколько мне известно, там даже нет замочной скважины. — В точности то же самое подумал и я, ваше преосвященство. — Что ж… — произнес Сульт, и его лицо медленно озарилось улыбкой. — История зависит от того, как ее рассказать, да? Наш друг Байяз отлично это понимает, смею предположить. Он использует наши собственные истории против нас, но теперь мы поменяемся местами. Мне нравится заключенная в этом ирония. — Он снова поднял свиток. — Он настоящий? — А это имеет значение? — Разумеется, нет. Сульт изящным движением поднялся с кресла и медленно прошелся по комнате, постукивая пальцами по свернутой рукописи. Потом остановился и некоторое время глядел в окно. Когда он обернулся, на его лице отразилось глубочайшее удовлетворение. — Если не ошибаюсь, завтра вечером нас ждет пир в честь нового чемпиона-фехтовальщика, капитана Луфара. «Этого мерзкого обманщика». — На нем будут присутствовать важные персоны: королева, оба принца, почти все члены закрытого совета, несколько важнейших дворян, — продолжал Сульт. «Не стоит забывать и о самом короле. До какого состояния надо дойти монарху, чтобы его присутствие на обеде не стоило упоминания!» — Мне кажется, это идеальная аудитория для нашего небольшого разоблачения, как вы думаете? Глокта настороженно склонил голову: — Разумеется, архилектор. Идеальная аудитория. «Если предположить, что все сработает. Но такая аудитория окажется более чем неподходящей, если мы сядем в лужу». Однако Сульт уже предвкушал триумф. — Да, компания превосходная, — говорил он. — Как раз хватит времени для необходимых приготовлений. Пошлите гонца к нашему другу, первому из магов, и сообщите ему, что он и его товарищи сердечно приглашаются к обеду завтра вечером. Надеюсь, сами вы тоже придете? «Что? Я?» Глокта снова поклонился: — Ни за что не упущу такой возможности, ваше преосвященство. — Отлично. Возьмите с собой ваших практиков. Вдруг наши друзья станут буйными, когда поймут, что их игра окончена? Кто знает, на что способны эти варвары? И неуловимым движением руки в перчатке архилектор дал понять, что беседа закончена. «Все эти ступеньки — только ради этого?» Пока Глокта доковылял до порога, Сульт развернул свиток и углубился в него. — Идеальная аудитория, — повторил он, когда за Глоктой закрывалась тяжелая дверь.Там, на Севере, карлы каждый вечер ужинали вместе со своим вождем в его замке. Женщины приносили еду в больших деревянных мисках. Ты вытаскивал оттуда ножом куски мяса, разрезал их и запихивал в рот пальцами. Если тебе попадались кости или хрящи, ты кидал их вниз на солому собакам. Стол представлял собой несколько плохо пригнанных деревянных брусков, усеянных пятнами и изрезанных ножами. Карлы сидели на длинных скамьях, иногда ставили парочку стульев для названных. Света было мало, особенно долгими зимними вечерами. Вился дым от очага и трубок, набитых чаггой. Слышались песни, звучали шутки и насмешливые выкрики. Порой раздавались и оскорбления, а выпивка всегда лилась рекой. Соблюдали единственное правило: вождь начинает первым. Логен понятия не имел о здешних правилах, но догадывался, что их немало. Гости располагались вокруг трех длинных столов в форме подковы — человек шестьдесят, а то и больше. У каждого собственный стул, а темное дерево столешниц так отполировано, что Логен мог видеть размытое отражение собственного лица при свете сотен свечей, горящих в стенных канделябрах и на столе. Перед каждым гостем лежали три тупых ножа и несколько других предметов — Логен не имел ни малейшего представления, для чего они нужны, — в том числе большой плоский круг из блестящего металла. Не было слышно никаких криков, а тем более песен. Только приглушенное бормотание, словно гул пчелиного улья: люди переговаривались вполголоса, наклонясь друг к другу, словно делились секретами. Их одежда показалась Логену еще более странной, чем прежде. Пожилые надели тяжелые черно-красно-золотые мантии, подбитые блестящим мехом, — в такую жару! Молодые нарядились в узкие разноцветные куртки — малиновые, зеленые или голубые, отделанные шнурами и кистями из золотых и серебряных нитей. Женщины были сплошь увешаны цепочками и кольцами, сверкали золотом и драгоценными камнями. Их странные платья из яркой материи в одних местах казались нелепо просторными, в других — мучительно тесными, а кое-где совершенно обнажали тело, что очень смущало Логена. Даже слуги разоделись как лорды. Они рыскали позади гостей и время от времени молча склонялись вперед, чтобы наполнить кубки сладким слабым вином. Логен выпил уже немало, и по ярко освещенной комнате понемногу стал разливаться приятный жар. Однако проблема заключалась в том, что еды здесь не было. Логен ничего не ел с самого утра, и у него бурчало в желудке. Он взглянул на кувшины с растениями, расставленные на столах перед гостями. Зелень была усыпана яркими цветами и не походила на нечто съедобное, но ведь в этой стране употребляют в пищу довольно странные вещи. Оставалось их попробовать. Логен вытащил из стоявшего перед ним кувшина одно из растений — длинный зеленый стебель с желтым цветком сверху — и откусил маленький кусочек с другого конца. Стебель оказался безвкусным и водянистым, но его хотя бы можно было жевать. Логен откусил побольше и без удовольствия заработал челюстями. — Не думаю, что это годится в пищу. Логен удивленно обернулся. Он никак не ожидал услышать здесь северное наречие, да и вообще не ожидал, что с ним кто-нибудь заговорит. Его сосед, высокий худощавый человек с резкими чертами морщинистого лица, наклонился к нему со смущенной улыбкой. Он показался Логену смутно знакомым. Ну да, он же присутствовал на игре с мечами — держал клинки для того парня. — А-а, — промычал Логен с набитым ртом. Вкус становился тем хуже, чем дольше он жевал. — Прошу прощения, — проговорил он, протолкнув кусок в глотку, — я не очень-то много знаю о таких вещах. — Честно говоря, я тоже. Каково оно на вкус? — Дерьмово. Логен неуверенно повертел в пальцах недоеденный цветок. Вымощенный плиткой пол был безупречно чистым, и вряд ли правильно кидать растение под стол. Собак здесь нет, а если бы и были, вряд ли стали бы это есть. У собак больше здравого смысла, чем у него. Логен уронил цветок на металлическое блюдо и вытер пальцы о грудь, надеясь, что никто ничего не заметил. — Меня зовут Вест, — сказал его сосед, протягивая руку. — Я родом из Инглии. Логен крепко сжал его ладонь. — А я Девятипалый. Из Бриннов. Это немного к северу от Высокогорья. — Девятипалый? — Логен покачал перед ним обрубком пальца, и человек кивнул: — Да, понимаю. — Он улыбнулся, словно вспомнил что-то забавное. — В Инглии я слышал одну песню о девятипалом человеке. Как же его звали? Ах да, Девять Смертей! Логен почувствовал, что улыбка исчезает с его лица. — Типичная северная песня. Ну вы знаете их, сплошное насилие, — продолжал его собеседник. — Девять Смертей порубил столько человек, что их головы грузили повозками, сжигал целые города, пил пиво пополам с кровью и все такое прочее. Это часом не про вас, а? По-видимому, Вест шутил. — Нет-нет, я никогда о таком не слышал, — ответил Логен с нервным смешком. К счастью, Вест уже говорил о другом: — Скажите мне — судя по всему, вы повидали кое-какие сражения в свое время? — Да, я участвовал в нескольких заварушках. — Было бы бессмысленно отрицать. — А знаете вы что-нибудь о человеке, которого называют королем Севера? Об этом Бетоде? Логен отвел взгляд. — Да, я знаю его, — кивнул он. — Вы сражались против него? Логен поморщился. Он до сих пор чувствовал отвратительный вкус растения во рту. Девятипалый взял свой кубок и сделал хороший глоток. — Хуже, — медленно проговорил он и поставил кубок на место. — Я сражался за него. Однако эти слова лишь подстегнули любопытство соседа. — Тогда вы должны иметь представление о тактике Бетода, о его армии, о том, как он ведет войну! Логен кивнул. — Что вы можете рассказать о нем? — Он самый хитрый и беспощадный противник, без жалости, без колебаний. Поймите меня правильно: я ненавижу этого человека, но со времен Скарлинга Простоволосого в мире не было полководца, равного Бетоду. Он внушает людям уважение и страх. Или по меньшей мере заставляет их повиноваться. Он выжимает все силы из солдат, чтобы успеть первым и выбрать место для битвы, и люди готовы выкладываться, потому что он приводит их к победе. Где нужно, он осторожен, а где нужно — бесстрашен; он не упускает из виду ни одной мелочи. Он с удовольствием использует любые военные приемы — расставляет западни и засады, измышляет хитрости и обманы, устраивает внезапные налеты на неподготовленного противника. Ищи его там, где меньше всего ожидаешь. Будь готов к тому, что он окажется сильнейшим, когда выглядит слабейшим. Будь особенно осторожен, если тебе почудится, что он готов отступить. Люди его боятся — неглупые люди. — Логен взял с блюда цветок и принялся разрывать его на части. — Войсками Бетода командуют вожди кланов, которые по праву считаются сильными полководцами. Большая часть бойцов — это бонды, люди подневольные, крестьяне, силой отправленные на войну, легко вооруженные копьями или луком и собранные в подвижные отряды. Вначале им не хватало подготовки, поскольку их забирали прямо с ферм. Но войны у нас длятся так долго, что крестьяне превратились в закаленных беспощадных воинов. Он разложил по столу обрывки растения: они обозначали группы солдат, а тарелка — холм. — Каждый вождь имеет при себе карлов — собственных наемных воинов, хорошо вооруженных, облаченных в доспехи, дисциплинированных, искусно владеющих и секирой, и мечом, и копьем. Среди них мало всадников, но Бетод приберегает таких бойцов, выжидая наилучшего момента, чтобы бросить их в атаку или в погоню. — Он оборвал с цветка желтые лепестки, и они стали всадниками, спрятанными на флангах. — И наконец, есть прославленные воины — названные. Это люди, заслужившие себе имя и почет на поле битвы. Они могут возглавлять группы карлов в сражении или действовать в качестве разведчиков либо налетчиков, иногда глубоко в тылу врага. Внезапно Логен осознал, что вся его тарелка покрыта обрывками растения, и торопливо стряхнул их на стол. — Так традиционно ведутся войны на Севере, но Бетод очень интересуется новыми идеями. Он прочел много книг, он изучал разные способы ведения боя и часто говорил о необходимости покупать у южных торговцев арбалеты, тяжелые доспехи и сильных боевых лошадей. Он всегда хотел создать армию, которая устрашит весь мир. Логен вдруг понял, что говорит без остановки уже целую вечность. Он наговорил вдвое больше слов, чем за последние несколько лет, но Вест смотрел на него с тем же сосредоточенным вниманием. — Судя по вашим словам, вы знаете свое дело, — заметил майор. — Ну, вы предложили единственную тему, в которой я разбираюсь. — Какой совет вы дадите человеку, отправляющемуся на войну с Бетодом? Логен посуровел и ответил: — Будьте осторожны. И следите за вашими тылами.
Джезаль не получал никакого удовольствия от происходящего. Вначале, разумеется, идея показалась ему восхитительной — как раз о таком он всегда мечтал: празднество в его честь, где соберутся знатнейшие люди Союза! Несомненно, это только начало чудесной новой жизни победителя турнира. Он уже видел перед собой великие свершения, которые все ему предсказывали — нет, обещали! Как перезрелый фрукт, они вот-вот сорвутся с дерева и упадут прямо в руки Джезаля. Слава и карьера, несомненно, уже ожидают его. Возможно, сегодня вечером его сделают майором и он отправится на войну в Инглию во главе целого батальона. Однако на деле оказалось, что большинство гостей гораздо больше интересовались собственными делами. Они обсуждали государственные проблемы, торговые сделки, покупку земли и права собственности, политические вопросы. Фехтование и замечательное мастерство капитана Луфара почти не упоминались. И мгновенное повышение по службе ему не светило. Он был вынужден просто сидеть, улыбаться и принимать до странности равнодушные поздравления роскошно одетых незнакомых людей, почти не смотревших ему в глаза. Восковая кукла могла бы запросто исполнить его роль. Он признал, что поклонение простого народа на трибунах доставило ему значительно больше удовольствия. По крайней мере, их восторженные крики звучали искренне. Однако он никогда прежде не бывал во дворце — в этой крепости внутри крепости Агрионта. Сюда допускали только избранных. И вот теперь он сидел за главным столом в королевском обеденном зале; правда, Джезаль не сомневался, что его величество чаще обедает не здесь, а в постели, обложенный подушками, и кормят его, скорее всего, с ложечки. В дальнем конце комнаты в стенной нише была устроена сцена. Джезаль слышал, что король Остус, вступивший на престол ребенком, во время трапез смотрел представления, которые разыгрывали для него придворные шуты. Морлик Безумец, по контрасту, за обедом любил наблюдать казни, а король Казамир каждое утро за завтраком заставлял двойников своих врагов выкрикивать ему с этой сцены оскорбления, чтобы гнев его не угасал. Но сейчас занавес был опущен. Придется искать другие развлечения, и шансов найти их оставалось немного. Маршал Варуз, склонясь к уху Джезаля, болтал не переставая. Его хотя бы интересовало фехтование, но, к несчастью, он не говорил ни о чем другом. — Я никогда не видел ничего подобного! Город буквально гудит, люди только и говорят об этом. Это самый замечательный поединок за всю историю фехтования! Клянусь, ты еще лучше Занда дан Глокты, каким он был в свое время, а я не надеялся увидеть подобного ему! Мне и во сне не снилось, что ты можешь так сражаться, я и не подозревал! Джезаль неопределенно мычал в ответ. Кронпринц Ладислав и его предполагаемая невеста Тереза Талинская являли собой ослепительную пару. Они сидели во главе стола, в непосредственной близости от дремлющего короля, и совершенно не обращали внимания на окружающих. Но это отнюдь не походило на поведение молодых влюбленных: принц и Тереза ругались, даже не понижая голоса. Соседи старательно делали вид, что не слушают, но впитывали каждое слово. — Ну что ж, я скоро отправлюсь на войну в Инглию, так что вам не придется выносить меня слишком долго! — нудил Ладислав. — Может быть, меня там убьют! Это наконец осчастливит ваше высочество? — О, прошу вас, только не надо умирать из-за меня! — парировала Тереза, чей стирийским акцент звучал очень ядовито. — Впрочем, если суждено, так тому и быть. Полагаю, я как-нибудь справлюсь со своим горем… Один из соседей Джезаля отвлек его внимание, стукнув кулаком по столу: — Черт бы побрал это простонародье! Проклятые крестьяне подняли восстание в Старикланде! Они совсем не хотят работать! Этим собакам даже руку поднять лень! — Виноваты налоги, — проворчал другой гость. — Из-за военных поборов все полезли в бутылку. Вам не доводилось слышать о мерзком типе, которого называют Дубильщиком? Какой-то чертов крестьянин открыто проповедует бунт! Мне говорили, что смерды напали на одного из королевских сборщиков всего в миле от стен Колона. На королевского сборщика, подумать только! Какой-то сброд! В миле от городских стен… — Ну мы сами, черт возьми, накликали это на себя! Джезаль не видел лица говорившего, но узнал его по вышитым золотом манжетам мантии: Маровия, верховный судья. Он продолжал свою речь: — Если обращаться с человеком как с собакой, рано или поздно он начнет кусаться, это очевидный факт. Как правители и просто как благородные люди мы обязаны уважать и защищать простой народ, а не угнетать и презирать его! — Я ничего не говорил о презрении или угнетении, лорд Маровия. А только о том, что они должны платить нам должное как землевладельцам, да и как своим природным господам, если уж на то пошло… Тем временем маршал Варуз не умолкал ни на мгновение: — Да, это было здорово! Как ты сделал его, одним клинком против двух! — Старый солдат рассек ладонью воздух. — Весь город гудит! Ну, теперь тебя ждут великие дела, мой мальчик, попомни эти слова. Тебя ждут великие дела! Будь я проклят, если ты когда-нибудь не займешь мое кресло в закрытом совете! Джезаль терпел Варуза долгие месяцы, но ему представлялось, что после победы с этим будет покончено. Однако его постигло разочарование. Странно, но Джезаль до сих пор не вполне осознавал, каким нудным старым кретином был маршал Варуз. Сейчас он ощутил это в полной мере. В дополнение ко всем огорчениям за праздничным столом сидели люди, которых Джезаль совершенно не хотел видеть среди своих гостей. Он мог бы сделать исключение для архилектора королевской инквизиции — Сульт был членом закрытого совета и, несомненно, персоной могущественной. Но зачем архилектору понадобилось тащить с собой этого мерзкого Глокту? Калека выглядел еще хуже, чем обычно, его глаза, окруженные темными кругами, глубоко запали. Он постоянно бросал на Джезаля мрачные настороженные взгляды, словно подозревал его в каком-то преступлении. Это наглость, черт возьми, — ведь сегодня чествуют победителя турнира! А в другом конце зала капитан увидел лысого старика, называвшего себя Байязом. Джезаль до сих пор не понял смысла странных слов, сказанных магом после турнира, и почему отец так отреагировал на его появление. Рядом с Байязом сидел его отвратительный спутник, девятипалый варвар. Майору Весту не повезло — его посадили рядом с дикарем, однако он неплохо справлялся с неприятной ситуацией. Когда Джезаль посмотрел на приятеля, тот вел оживленный разговор с соседом. Северянин время от времени разражался внезапными раскатами хохота и колотил огромным кулаком по столу, заставляя дребезжать стаканы. Ну хорошо, что хоть кто-то получает удовольствие от праздника, кисло подумал Джезаль. Он почти желал оказаться там, вместе с ними. Несмотря на все разочарования, он по-прежнему думал о том, что хочет стать важной персоной. Хочет носить одежду, украшенную мехом, и тяжелую золотую цепь, указывающую на его положение. Хочет, чтобы люди кланялись, расшаркивались и лебезили перед ним. Он давно так решил, и эта мысль по-прежнему ему нравилась. Однако вблизи все казалось чудовищно фальшивым и нудным! Куда приятнее очутиться наедине с Арди. Несмотря на то, что он виделся с ней прошлым вечером. Уж в ней-то нет ничего нудного… — Говорят, дикари уже на подступах к Остенгорму! — кричал кто-то слева от Джезаля. — Лорд-губернатор Мид собирает войска. Он поклялся, что выкинет варваров из Инглии! — Что? Мид? Да надутый старый дурак не сумеет и горелую корку выкинуть из тарелки! — Ну, его вполне достаточно, чтобы разделаться с этими животными. Один хороший солдат Союза стоит десятка таких, как они… Общий гомон внезапно прорезал пронзительный голос Терезы — настолько громкий, что его, наверное, услышали в дальнем конце комнаты: — Разумеется, я выйду замуж, если мне прикажет отец, но я не обязана делать вид, что мне это нравится! Ее лицо исказилось такой злобной гримасой, что Джезаля бы не удивило, если бы она тут же ткнула кронпринца вилкой в лицо. Капитан ощутил некоторое удовлетворение: значит, он не единственный, у кого проблемы с женщинами. — О да, потрясающее зрелище! О поединке говорят повсюду! — продолжал бубнить Варуз. Джезаль заерзал на стуле. Долго ли еще продлится треклятое празднество? Он задыхался. Капитан снова оглядел лица гостей и поймал взор Глокты: тот смотрел на него с прежним мрачным и настороженным выражением изможденного лица. Джезаль даже на собственном празднике не мог долго выдерживать взгляд инквизитора. Черт возьми, что этот калека против него имеет?
«Мелкая гадина. Он жульничал. Я знаю это, хотя и не знаю как». Взгляд Глокты изучал лица гостей за столом напротив, пока не остановился на Байязе. Старый мошенник тоже был здесь и чувствовал себя как дома. «Он участвовал в этом. Они жульничали вместе. Хоть я и не знаю как». — Господа и дамы! — Лорд-камергер поднялся, чтобы произнести свою речь, и разговоры смолкли. — От имени его величества я приветствую вас на нашем скромном празднике. Сам король слабо пошевелился, обвел вокруг себя бессмысленным взором, моргнул и снова закрыл глаза. — Мы собрались здесь, как вы все знаете, чтобы почтить капитана Джезаля дан Луфара. Его имя только что вошло в почетный список избранных — фехтовальщиков, одержавших победу на летнем турнире. Некоторые гости подняли бокалы, раздалось несколько равнодушных возгласов одобрения. — Среди присутствующих здесь я вижу и других победителей турнира. Многие из них сейчас занимают главнейшие посты в государстве. Это лорд-маршал Варуз, это Валдис, командующий рыцарями-герольдами, это майор Вест — как известно, он состоит при штабе маршала Берра. Даже я в свое время был чемпионом… хотя мое время, разумеется, давно прошло. Он улыбнулся и опустил взгляд на свое выпирающее брюхо. По комнате пронеслась рябь вежливых смешков. «Заметим, что меня он не упомянул. Очевидно, не всем победителям можно позавидовать, а?» — Многие победители турнира, — продолжал лорд-камергер, — впоследствии становились героями и вершили великие дела. Я надеюсь — конечно же, мы все надеемся, — что так случится и с нашим юным другом, капитаном Луфаром! «А я надеюсь, что лживый гаденыш встретит мучительную смерть в Инглии». Тем не менее Глокта поднял бокал вместе со всеми, чтобы выпить за здоровье надутого осла, в то время как Луфар во главе стола наслаждался каждым мгновением. «Подумать только! Ведь я сидел в том же самом кресле после моей победы на турнире. Мне тоже аплодировали и завидовали, меня тоже хлопали по плечу. Другие потные лица, но такие же роскошные одежды, и, по сути, ничего с тех пор не изменилось. Была ли моя тогдашняя улыбка менее самодовольной? Разумеется, нет! Откровенно говоря, я был еще хуже. Но я, по крайней мере, победил честно!» Лорд Хофф отнесся к своему тосту с таким рвением, что не остановился, пока не опустошил кубок до дна. Затем поставил его обратно на стол и облизал губы. — Ну что ж, а теперь, пока не принесли еду, вас ждет небольшой сюрприз, подготовленный моим коллегой архилектором Сультом в честь кое-кого из наших гостей. Надеюсь, вы найдете его занимательным. И лорд-камергер тяжело опустился в кресло, тут же протянув свой пустой кубок, чтобы в него налили еще вина. Глокта бросил взгляд на Сульта. «Сюрприз от архилектора? Кому-то это не обещает ничего хорошего». Тяжелый красный занавес на сцене медленно раздвинулся и открыл взорам публики дощатые подмостки. Там лежал старик в белом одеянии, запятнанном ярко-красной кровью. Широкий холст на заднем плане изображал лес под звездным небом. Это неприятно напомнило Глокте роспись в круглой комнате — той самой, в подвале приобретенного Секутором полуразрушенного дома возле доков. Из-за кулис уверенным шагом вышел второй человек: тоже пожилой, высокий, худощавый, с замечательно тонкими и четкими чертами. Несмотря на то что его голова была наголо выбрита, а внизу лица топорщилась короткая белая бородка, Глокта сразу узнал его. «Йозив Лестек, один из самых знаменитых городских актеров». Заметив окровавленное тело, актернарочито содрогнулся. — О-о-о! — завопил он и широко раскинул руки в театрально-преувеличенном отчаянии. У него был очень сильный голос — такой сильный, что затряслись потолочные балки. Убедившись, что внимание аудитории приковано к нему, Лестек принялся декламировать, рассекая воздух плавными жестами рук. На лице его отражались все бушующие страсти.
Здесь Иувин лежит, мой добрый мастер.
И смерть его — конец мечтам о счастье!
Все Канедиаса предательство сгубило.
Зашло животворящее светило
Над нашим веком.
Брат убивает брата! За все время
Не видел мир такого преступленья.
О, почему свет звездный не померк,
Не расступился ад и не изверг
Ревущий огнь?
О горький рок! Как счастлив был бы я
С ним вместе умереть! Но нет, нельзя:
Когда великий умирает, мы,
Хоть велика потеря, жить должны
И биться дальше!
Пусть Делателя Дом и затворен,
Пусть камнем он и сталью укреплен,
Дождусь, пока та сталь не проржавеет,
Иль камни раскрошу и в пыль развею,
Но я отмщу!
Логен смотрел, наморщив лицо от напряжения. Он догадался, что это одно из тех представлений, о которых говорил Байяз, но недостаточное владение языком мешало разобраться в сюжете. Актеры расхаживали взад и вперед по сцене, одетые в яркие костюмы, много вздыхали и размахивали руками, разговаривали нараспев. Видимо, предполагалось, что двое из них темнокожие, хотя это были явно белые люди с лицами, размалеванными черной краской. В другой сцене тот, который играл Байяза, о чем-то шептал женщине через дверь — похоже, умолял открыть. Правда, дверь была куском раскрашенного дерева, водруженным прямо посередине подмостков, а женщину изображал мальчик в платье. Было бы проще, подумал Логен, обойти этот кусок дерева и поговорить с ним — или с ней — лицом к лицу. Одно, однако, не вызывало сомнений: настоящий Байяз был очень недоволен. Логен чувствовал, что раздражение мага растет с каждой новой сценой. Оно достигло пика, когда главный злодей — крупный человек в перчатке и с повязкой через глаз — спихнул мальчика в платье с какой-то деревянной зубчатой стены. Подразумевалось, что он (или она) при этом упал с большой высоты, хотя Логен слышал, как юный актер приземлился на что-то мягкое позади подмостков. — Как они смеют, черт побери? — сквозь зубы прорычал настоящий Байяз. Логен с радостью покинул бы зал, если бы мог. Но пришлось удовлетвориться тем, что он подвинул свой стул поближе к Весту, как можно дальше от разгневанного волшебника. Тем временем на сцене второй Байяз сражался со стариком в перчатке и с повязкой на глазу, хотя их сражение в основном состояло из хождения кругами и длинных разговоров. В конце концов злодей отправился вслед за мальчиком за край подмостков, но не прежде, чем его противник получил от него огромный золотой ключ. — Да здесь деталей даже больше, чем в оригинале, — пробурчал настоящий Байяз, когда его двойник воздел ключ над головой и разразился новым потоком стихов. Представление подходило к концу, а Логен по-прежнему мало что понимал. Но все же он уловил последние две строки как раз перед тем, как старый актер склонился в низком поклоне:
В конце рассказа просим снисхожденья,
Мы не держали в мыслях оскорбленья.
Глокта смотрел, как занавес опускается перед Лестеком, который отвешивал последние поклоны публике, не выпуская из рук сияющий золотой ключ. Когда аплодисменты утихли, архилектор Сульт снова поднялся с места. — Я очень рад, что наше маленькое развлечение вам понравилось, — произнес он, любезно улыбаясь благодарным зрителям. — Не сомневаюсь, что многие из вас видели эту пьесу раньше, но сегодня вечером она имеет особенное значение. Капитан Луфар — не единственный, ради кого мы здесь собрались. Сегодня среди нас присутствует еще один почетный гость — не кто иной, как главный герой нашей пьесы. Сам Байяз, первый из магов! Сульт улыбнулся и повел рукой в сторону старого мошенника, сидевшего в другом конце зала. Послышался тихий шорох: все гости отвернулись от архилектора, чтобы посмотреть на Байяза. Тот улыбнулся им. — Добрый вечер, — сказал он. Некоторые из высокопоставленных лиц засмеялись, ожидая продолжения забавы, но Сульт не присоединился к ним, и веселье быстро угасло. В комнате воцарилось неуютное молчание. «Убийственное молчание, я бы сказал». — Первый из магов. Он живет с нами в Агрионте вот уже несколько недель. Он и несколько его… товарищей. — Сульт свысока взглянул на покрытого шрамами северянина, затем снова перевел взгляд на самозваного мага. — Байяз… — Он покатал имя во рту, чтобы оно достигло ушей каждого из слушателей. — Первая буква в алфавите древнего языка. Первый ученик Иувина, первая буква алфавита, не так ли, мастер Байяз? — Что же, архилектор, — отозвался маг с той же улыбкой, — вы наводили обо мне справки? «Впечатляющая выдержка. Даже теперь, когда он должен чувствовать, что игра скоро закончится, он не выходит из роли». Сульт, однако, не был впечатлен. — Это моя обязанность — всесторонне исследовать любого, кто может представлять собой угрозу для моего короля или страны, — жестко произнес он. — Вы настоящий патриот! Ваши исследования, несомненно, открыли вам, что я по-прежнему являюсь членом закрытого совета, хотя мое кресло пока стоит пустым. Поэтому, полагаю, более уместно обращаться ко мне «лорд Байяз». Холодная улыбка Сульта осталась неизменной. — А когда в точности вы в последний раз посещали нас, лорд Байяз? Казалось бы, человек, настолько глубоко вовлеченный в нашу историю, должен проявить к ней больше интереса за эти годы! Почему же, если позволите спросить, на протяжении столетий после образования Союза, со времен Гарода Великого, вы ни разу не нанесли нам визит? «Хороший вопрос. Жаль, что он не пришел мне в голову». — Ну как же, я наносил вам визиты. Во время правления короля Морлика Безумца и в течение гражданской войны, последовавшей после него. Я был наставником молодого человека по имени Арнольт. Позже, когда Морлика убили и Арнольт был возведен на трон открытым советом, я служил при нем в качестве лорд-камергера. В те дни я называл себя Бьяловельдом. Затем я снова посетил вашу страну в царствование короля Казамира — ему я был известен как Цоллер. Тогда я занимал ваше место, архилектор! Глокта едва сумел сдержать возглас негодования и услышал несколько таких же вскриков с соседних мест. «У него нет никакого стыда, в этом ему не откажешь. Бьяловельд и Цоллер, двое самых почитаемых служителей Союза! Да как он смеет? А впрочем… — Глокта представил себе портрет Цоллера в архилекторском кабинете и статую Бьяловельда в аллее Королей. — Да, оба лысые, суровые, оба с бородами… Да о чем это я думаю? Вон у майора Веста волосы редеют на макушке — и что же, это делает его легендарным волшебником? Скорее всего, шарлатан просто перебрал всех значительных людей в истории и выбрал двух самых лысых». Сульт тем временем перешел к другой тактике: — Скажите мне тогда вот что, Байяз: существует широко известная история о том, как Гарод усомнился в вас, когда вы впервые пришли в его дворец много лет назад. И тогда в качестве доказательства своего могущества вы разбили перед королем надвое его длинный стол. Возможно, среди собравшихся здесь сегодня тоже есть несколько скептиков. Не покажете ли вы нам что-либо подобное прямо сейчас? Чем холоднее становился тон Сульта, тем беззаботнее выглядел старый мошенник. Эту последнюю попытку он попросту отмел ленивым взмахом руки: — То, о чем вы говорите, архилектор, не какие-то фокусы и не игра на сцене. Подобные деяния всегда представляют определенную опасность и имеют определенную цену. К тому же мне стыдно портить капитану Луфару праздник только для того, чтобы покрасоваться. Не говоря о том, что будет испорчена прекрасная старинная мебель. Я, в отличие от большинства нынешних людей, питаю глубочайшее почтение к прошлому. Наблюдая за поединком двух стариков, кое-кто неуверенно улыбался, поскольку все еще подозревал некий хитроумный розыгрыш. Более чувствительные гости мрачно хмурились и пытались понять, что происходит и кто берет верх. Верховный судья Маровия, как заметил Глокта, откровенно наслаждался происходящим. «Словно он знает что-то, чего не знаем мы. — Глокта неуютно поерзал на стуле, не спуская глаз с лысого актера. — Дело идет далеко не так хорошо, как хотелось бы. Когда же он начнет потеть? Когда?»
Кто-то поставил перед Логеном миску с дымящимся супом. Не было сомнений в том, что это еда, но теперь у него пропал аппетит. Пусть Логен и не знаком с придворным этикетом, но он с первого взгляда мог различить, когда люди готовятся к драке. С каждой новой репликой улыбки на лицах двух стариков таяли, голоса становились жестче, а гнетущая атмосфера в зале сгущалась. Теперь уже все присутствующие встревожились — и Вест, и тот самодовольный парень, что выиграл игру на мечах благодаря жульничеству Байяза, и лихорадочно-беспокойный калека, приходивший расспрашивать товарищей мага… Логен почувствовал, как у него зашевелились волосы на загривке: в ближайшем дверном проеме маячили две фигуры. В черной одежде и черных масках. Его взгляд метнулся к другим дверям. В каждом проеме стояли такие же фигуры в масках — по две, а то и больше. Вряд ли они находились там, чтобы забрать у гостей пустые тарелки. Они пришли за ним. За ним и за Байязом, Логен чувствовал это. Если человек надел маску, он явно задумал черное дело. Конечно, Логену не справиться со всеми этими людьми, но он все же стащил со стола и спрятал в рукав нож, лежавший рядом с тарелкой. Если они попытаются взять Девятипалого, он будет драться. Без раздумий. Голос Байяза уже звучал сердито: — Я представил вам все доказательства, о которых вы просили, архилектор! — Доказательства! — Высокий человек по имени Сульт улыбнулся холодной и презрительной улыбкой. — Вы предъявили мне лишь слова и пыльные бумаги! Больше похоже на сопливого писца, чем на героя легенды! Люди вам скажут, что если маг не творит чудеса — он просто старик, сующий нос в чужие дела! Мы ведем войну и не позволим себе рисковать! Вы сами упомянули архилектора Цоллера. Его усердие в деле выявления истины отражено во многих документах. Уверен, вы можете понять меня. — Сульт наклонился вперед, упершись кулаками в стол. — Покажите нам магию, Байяз! Или покажите ключ! Логен сглотнул. Ему очень не нравилось развитие событий. С другой стороны, он не знал правил этой игры. Однажды он решил довериться Байязу и теперь не изменит решения. Поздно переходить на другую сторону. — Ну что, вам нечего больше сказать? — спросил Сульт. Он медленно опустился в кресло, на его лицо вернулась улыбка. Его взгляд скользнул к дверям, и Логен всем телом ощутил, как фигуры в масках двинулись вперед, готовые к действиям. — У вас не осталось слов? Не осталось фокусов? — Только один. Байяз сунул руку за воротник. Он нащупал что-то у себя под рубашкой и потянул. Длинная тонкая цепочка. Одна из фигур в черной маске сделала шаг вперед, ожидая увидеть оружие, и рука Логена крепче сжала рукоятку столового ножа. Но когда цепочка была извлечена полностью, на конце ее болтался всего лишь тонкий брусок темного металла. — Ключ, — пояснил Байяз, поднимая брусок к свету. Металл почти не отблескивал. — Возможно, он выглядит не так красиво, как тот, что был в вашей пьесе, но он настоящий, могу вас заверить. Канедиас никогда не имел дела с золотом. Он не любил красивых вещей. Он любил вещи, которые работают. Архилектор скривил губу: — И вы ждете, что мы просто поверим вам на слово? — Разумеется, нет. Это ваша работа — подозревать всех и каждого, и должен сказать, вы справляетесь с ней исключительно хорошо. Однако уже довольно поздно, так что я подожду до завтрашнего утра, прежде чем открою Дом Делателя. — Кто-то уронил на пол ложку, и она звякнула о плитку пола. — Разумеется, в присутствии свидетелей, которые проследят за тем, чтобы я не пытался смошенничать. Я бы предложил… — Холодные зеленые глаза Байяза обвели взглядом стол. — Инквизитора Глокту… И вашего нового победителя капитана Луфара. Калека нахмурился, услышав свое имя; Луфар выглядел совершенно ошеломленным. Архилектор выпрямился, насмешливое и презрительное выражение его лица сменилось на непроницаемо-каменное. Он переводил внимательный взгляд с веселого лица Байяза на покачивающийся брусок темного металла и обратно. Потом посмотрел на людей в масках и еле заметно покачал головой. Темные фигуры отступили назад и исчезли в тени. Логен разжал ноющие челюсти и незаметно положил нож обратно на стол. Байяз широко улыбнулся: — Помилуйте, мастер Сульт, как вам трудно угодить! — Я полагаю, более уместным обращением будет «ваше преосвященство», — прошипел архилектор. — Совершенно верно, совершенно верно. Однако я вижу, что вы не почувствуете удовлетворения, пока я не сломаю что-нибудь из мебели. И поскольку мне бы не хотелось расплескать суп наших гостей… Внезапно кресло под архилектором с треском подломилось. Сульт взмахнул рукой, ухватился за край скатерти и рухнул на пол среди рассыпающихся обломков, со стоном растянувшись на спине. Король вздрогнул и проснулся. Гости ахнули от неожиданности. Байяз не обращал внимания на поднявшийся переполох. — А суп, кстати, отличный, — заметил он, шумно хлебнув кушанье с ложки.
Дом Делателя
День был ветреный, и Дом Делателя выглядел сурово и мрачно — огромный темный силуэт на фоне рваных облаков. Холодный ветер хлестал по улицам и площадям Агрионта, хлопал полами темного пальто Глокты, ковылявшего вслед за капитаном Луфаром и предполагаемым магом рядом с покрытым шрамами северянином. Инквизитор знал, что за ними наблюдают. «Следят с самого начала пути. Из окон, из-за дверей, с крыш». Практики были повсюду. Глокта ощущал на себе их взгляды. Он очень надеялся, что за ночь Байяз со своими спутниками исчезнет, но этого не произошло. Лысый старик тревожился не больше, чем если бы собирался открыть собственный погреб, и Глокте это не нравилось. «Скоро ли его блеф закончится? Скоро ли он наконец поднимет руки вверх и признает, что это игра? Когда это случится — когда мы дойдем до Университета? Когда перейдем мост? Когда мы остановимся у самых ворот Дома Делателя и его ключ не подойдет?» Но в отдаленном закоулке мозга инквизитора таилась другая мысль: «А что, если это не закончится? Если дверь откроется? Если он действительно тот, кем себя называет?» Пока они пересекали пустынный двор перед Университетом, Байяз беззаботно болтал с Луфаром. «Так же непринужденно, как дед беседует с любимым внуком. И так же скучно». — Конечно, город ужасно вырос с тех пор, как я последний раз был здесь, — говорил Байяз. — Район, который вы называете Три Фермы, теперь так многолюден, там идет такая бурная деятельность! А я помню времена, когда на том месте действительно стояли три фермы, и больше ничего! Честное слово! Причем эти фермы находились далеко за стенами города! — Э-э… — протянул Луфар. — А что до нового здания гильдии торговцев пряностями — я никогда не видел столь самодовольного… Глокта хромал за ними, и его мысли метались, вылавливая скрытый смысл в море болтовни. Он искал порядок в этом хаосе. «Зачем выбирать свидетелем меня? Почему не самого архилектора? Может быть, он считает, что меня легче провести? А зачем ему Луфар? Потому что Луфар выиграл турнир? А каким образом он выиграл? Может, капитан тоже замешан в обмане?» Однако если Луфар и был в чем-то замешан, он ничем этого не выдавал. Глокта видел перед собой обычного самовлюбленного молодого идиота. «И у нас есть еще одна головоломка». Глокта покосился на огромного северянина. На изрубленном лице Логена не отражалось никаких преступных намерений, да и вообще никаких намерений. Невозможно было понять, что у него на уме. «Кто он — полный глупец или очень хитрый человек? Можно ли им пренебречь или его следует бояться? Слуга он или господин?» Ни на один из этих вопросов не было ответа. Пока. — Ну а это место сейчас — лишь тень того, чем оно когда-то являлось, — сказал Байяз. Он остановился перед входом в Университет и окинул взором ветхие покосившиеся статуи. Потом резко постучал в потемневшую деревянную дверь, так что она заходила на петлях. К удивлению Глокты, дверь почти сразу же отворили. — Вас ожидают, — прохрипел древний привратник. Они прошли мимо него и окунулись в полумрак. — Я провожу вас… — начал старик, с трудом затворяя скрипящую дверь. — Не нужно, — кинул ему Байяз через плечо, устремляясь вперед по пыльному коридору. — Я знаю дорогу! Глокта изо всех сил старался не отстать. Он обливался потом, несмотря на холодную погоду, и припадал на горящую болью ногу. Он так спешил, что не имел времени подумать над тем, откуда лысый мошенник знает это здание. «А он явно очень хорошо знает его!» Байяз шагал уверенно, словно ходил здесь всю жизнь. Он неодобрительно качал головой при виде того, в каком состоянии находился Университет, и продолжал болтать: — Нигде и никогда я не видел столько пыли. Как вам это нравится, капитан Луфар? Черт подери, я не удивлюсь, если здесь не прибирались со времен моего последнего посещения! Как можно заниматься науками в таких условиях? Не представляю! Сотни мертвых и заслуженно позабытых адептов угрюмо взирали на них со своих портретов, как будто раздраженные этой суматохой.Они шли по коридорам Университета — древнего, пыльного, всеми позабытого здания. Здесь не было ничего, кроме потемневших старых картин и заплесневелых книг. Джезаль никогда не понимал, зачем нужны книги. Он прочел несколько томов о фехтовании и верховой езде, еще парочку о знаменитых военных кампаниях, да однажды открыл огромную историю Союза, найденную в отцовском кабинете, но заскучал на четвертой странице. — Вот здесь мы сражались со слугами Делателя, — продолжал бубнить Байяз. — Я хорошо помню, как это было. Они взывали к Канедиасу, умоляли его спасти их, но он так и не сошел вниз. Коридоры в тот день были залиты кровью, наполнены дымом и содрогались от воплей. Джезаль не понимал, почему старый дурак выбрал именно его, чтобы рассказывать свои байки. Еще меньше он понимал, что отвечать магу. — Наверное, это было… жестоко, — пробормотал юноша. — Так и есть, — кивнул Байяз. — И я не горжусь этим. Но хорошим людям иногда приходится делать жестокие вещи. — Точно, — внезапно буркнул северянин. Джезаль и не подозревал, что он слушает. — Кроме того, тогда была совсем другая эпоха. Жестокое время. Лишь в Старой империи можно было найти людей, несколько возвысившихся над первобытной дикостью. А Срединные земли, это сердце Союза, являли собой настоящий хлев. Никчемная страна, где жили постоянно воюющие варварские племена. Самые удачливые попадали на службу к Делателю, прочие оставались дикарями с размалеванными лицами, без письменности, без науки. Они мало отличались от животных. Джезаль украдкой бросил взгляд на Девятипалого. Не так уж трудно представить себе варваров, когда у тебя под боком такая огромная скотина. Однако мысль о том, что прекрасная родина Джезаля была когда-то «никчемной страной», а его предки — примитивными дикарями, казалась нелепой. Этот лысый старик либо пустой болтун, либо лжец, но некоторые важные люди почему-то принимают его всерьез. Джезаль всегда считал полезным делать то, что говорят важные люди.
Логен вслед за остальными прошел в запущенный дворик, ограниченный с трех сторон полуразрушенными корпусами Университета, а с четвертой — внутренней стороной отвесной стены Агрионта. Все вокруг заросло мхом, густым плющом, высохшим колючим кустарником. Среди бурьяна на шатком стуле сидел человек и наблюдал за приближающейся компанией. — Я ждал вас, — сказал он, поднимаясь с некоторым затруднением. — Чертовы колени! Я уже не тот, что был раньше. Ничем не примечательный немолодой человек, одетый в поношенную рубашку с пятнами на груди. Байяз насупился и посмотрел на него: — Вы главный хранитель? — Да, я. — А где все остальные? — Моя жена готовит завтрак, а кроме нее, в общем-то, никого тут и нет. Яичница, — добавил он весело, похлопывая себя по животу. — Что? — У нас на завтрак. Люблю яичницу. — Рад за вас, — пробормотал Байяз, несколько озадаченный. — В царствование короля Казамира хранителями Дома назначали пятьдесят храбрейших солдат королевской охраны, и они сторожили здешние ворота. Это считалось высочайшей честью! — Ну, это давно прошло, — отозвался единственный хранитель, теребя свою засаленную рубашку. — Во времена моей юности нас было девять. Потом кто-то занялся другими делами, кто-то умер, а новых так и не прислали. Не знаю, кто займет мое место, когда я умру. Желающих мало. — Вы меня удивляете. — Байяз прочистил горло. — Слушай меня, главный хранитель! Я, Байяз, первый из магов, прошу твоего дозволения подняться по лестнице к пятым вратам, через пятые врата взойти на мост и через мост дойти до двери Дома Делателя! Главный хранитель прищурился: — Вы уверены? — Уверен. А что? — спросил Байяз с растущим нетерпением. — Да вот вспоминаю парня, который в последний раз пробовал это сделать. Я тогда был еще мальчишкой. Вроде бы он был непростой человек, какой-то мудрец или вроде того. Он поднялся по лестнице с десятью крепкими работниками, с зубилами, молотками, ломами и прочими инструментами. Заявил, что откроет Дом и вынесет оттуда сокровища. Но через пять минут они вернулись обратно и уже ничего не говорили, а вид имели такой, будто ходячего мертвеца увидали. — Что же произошло? — спросил Луфар. — Не знаю. Одно могу сказать точно: никаких сокровищ при них не было. — Без сомнения, это очень страшная история, — сказал Байяз. — Тем не менее мы идем. — Ну, как знаете. Хранитель повернулся и повел их через запущенный двор. Они поднялись по узкой лестнице с истертыми ступенями, прошли по туннелю сквозь высокую стену Агрионта и оказались в темноте перед узкой двустворчатой дверью. Логен ощутил какое-то странное беспокойство, когда отодвигались засовы. Он передернул плечами, пытаясь избавиться от непонятного ощущения, и хранитель ухмыльнулся ему: — Уже почувствовал, да? — Почувствовал что? — «Дыхание Делателя», так это называют. — Хранитель тихо толкнул створки, и они одновременно распахнулись, заливая светом тьму туннеля. — Дыхание Делателя…
Глокта шел по мосту, пошатываясь, вонзив зубы в десны, мучительно осознавая количество пустого пространства под ногами. Мост представлял собой цельную изящную арку, перекинувшуюся от верхней части стены Агрионта к воротам Дома Делателя. Глокта часто любовался ею снизу, из города, с другой стороны озера, и удивлялся, как она смогла уцелеть за эти годы. Удивительная, прекрасная конструкция. «Однако сейчас она не кажется такой прекрасной». Мост шириной в рост человека и слишком узкий, чтобы чувствовать себя спокойно, плюс ужасающее расстояние до воды внизу. Что еще хуже, здесь не было ни парапета, ни даже деревянных перил. «А ветерок сегодня довольно свежий». Луфар и Девятипалый тоже выглядели обеспокоенными, хотя они, думал Глокта, не испытывают проблем со своими ногами. Одного лишь Байяза не пугала долгая прогулка по мосту: он шел уверенно, словно по деревенской дороге. И разумеется, весь путь их накрывала огромная тень Дома Делателя. Чем ближе они подходили, тем более массивным он становился. Самый нижний из его парапетов располагался значительно выше стены Агрионта. Дом был как голая черная гора, отвесно поднимавшаяся из озера и загораживающая солнце. Создание другой эпохи, построенное по другим масштабам. Глокта глянул назад, в сторону оставшейся за спиной двери. Кажется, он уловил какое-то движение между зубцами стены наверху? «Наблюдающий практик?» Они увидят, как старику не удастся открыть дверь. Они будут ждать, чтобы взять его, когда компания двинется в обратный путь. «Но до тех пор я беспомощен». Это мысль не утешала. А Глокта нуждался в утешении. Он ковылял по мосту, а в сердце его набухал страх. Страх был сильнее, чем боязнь высоты, чем риск оказаться рядом с неизвестными людьми, чем эта огромная башня, нависающая над головой. Глубокий подлый страх без всякой причины. Животный ужас кошмара. С каждым шагом ощущение все росло. Теперь Глокта видел дверь — квадрат темного металла, вделанный в гладкие камни башни. В центре по кругу были вытравлены буквы. По какой-то причине их вид вызывал у Глокты тошноту, но он все равно тащился по направлению к ним. Точнее, буквы располагались двумя кругами: большие и маленькие, тонкий паучий шрифт, который инквизитор не смог распознать. Его кишки завязывались узлом. Много кругов; буквы и строчки слишком мелкие, чтобы их разглядеть. Они плыли перед распухшими и слезящимися глазами. Дальше идти он не мог. Глокта замер на месте, опираясь на трость, и каждой каплей своей воли боролся с побуждением упасть на колени, развернуться и ползти назад. С Девятипалым дело обстояло не лучше: он тяжело дышал, на его лице застыло выражение глубочайшего ужаса и отвращения. Луфару было еще хуже. Крепко сжав зубы, наполовину парализованный и задыхающийся, мертвенно-бледный, он медленно опустился на одно колено как раз в тот миг, когда Глокта бочком протиснулся мимо. Один Байяз не выглядел напуганным. Он подошел прямо к двери и провел пальцами по строчке самых крупных символов. — Одиннадцать стражей. И одиннадцать перевернутых стражей. — Он потрогал круг из букв помельче. — И одиннадцать раз по одиннадцать. — Его палец прошелся по тонкой линии, окружавшей их. «Неужели и эта линия тоже состоит из крошечных букв?» — подумал Глокта. — Кто может сказать, сколько здесь сотен? Воистину могущественное заклинание! — говорил маг. Ощущение благоговейного страха лишь немного уменьшилось от того звука, который издавал Джезаль: он шумно блевал через край моста. — Что здесь написано? — прохрипел Глокта и постарался проглотить сгусток желчи. Старик ухмыльнулся. — А разве вы сами не чувствуете, инквизитор? Здесь написано: «Поворачивай назад!» Здесь написано: «Прочь отсюда!» Здесь написано: «Никто… не… пройдет!» Но это послание не для нас. Он запустил руку за пазуху и достал брусок темного металла. Такого же, из какого была сделана сама дверь. — Нам нельзя здесь оставаться, — прорычал сзади Девятипалый. — Это место мертвое. Надо уходить. Но Байяз, казалось, его не слышал. — Магия утекает из мира, — слышал Глокта его бормотание, — и все достижения Иувина лежат в руинах. — Байяз взвесил ключ на ладони, медленно поднял его вверх. — Но работа Делателя остается столь же крепкой, как прежде. Время не умалило ее… и никогда не умалит. На двери не было замочной скважины, но ключ медленно скользнул внутрь ее. Медленно-медленно, в самый центр всех кругов. Глокта затаил дыхание. Щелк. Ничего не произошло. Дверь не открылась! «Ну вот и все. Игра окончена». Он ощутил, как нахлынуло облегчение, и повернулся назад к Агрионту, поднимая руку, чтобы дать сигнал практикам на вершине стены. «Мне не нужно идти дальше. Не нужно». И тут из глубины двери донеслось ответное эхо. Щелк. Глокта почувствовал, как его лицо дернулось вместе с этим звуком. «Может быть, мне почудилось?» Он надеялся на это, надеялся всем существом. Щелк. Снова! «Нет, никакой ошибки». И вот перед его отказывающимися верить глазами круги в двери начали поворачиваться. Глокта ошеломленно отступил назад, скребнув тростью по камням моста. Щелк, щелк. Ничто не позволяло предположить, будто металл не был монолитным — никаких трещинок, никаких бороздок, никакого механизма. Однако круги вращались, каждый со своей собственной скоростью. Щелк, щелк, щелк… Все быстрее и быстрее. У Глокты закружилась голова. Внутренний круг из больших букв по-прежнему еле полз, а внешний, самый тонкий, крутился с такой скоростью, что невозможно было уследить за ним глазами. Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк… Движущиеся символы соединялись и образовывали фигуры: линии, квадраты, треугольники. Невообразимо сложные комбинации плясали перед глазами Глокты и мгновенно исчезали, когда круги поворачивались… Щелк. Круги остановились, собравшись в новый узор. Байяз протянул руку и вытащил ключ из двери. Раздалось тихое, едва слышное шипение, словно шелест волн где-то вдалеке, и в двери появилась длинная трещина. Две половинки начали медленно и плавно раскрываться. Пространство между ними неуклонно расширялось. Щелк. Они скользнули внутрь стен, заподлицо со сторонами квадратного проема. Дверь была открыта. — Да, — тихо проговорил Байяз, — вот это мастерство. Изнутри не веяло гнилью или разложением, не было затхлости, какая образуется в запертом на столько лет помещении, — лишь поток прохладного сухого воздуха. «И все же ощущение такое, будто открыли гроб». Стояла абсолютная тишина. Ее нарушал лишь ветер, шелестевший по темному камню, свистящее дыхание Глокты да плеск воды далеко внизу. Неземной ужас пропал. Теперь, глядя в открытый проем, инквизитор ощущал лишь тревогу. «Но не больше, чем перед дверью в кабинет архилектора». Байяз повернулся к ним с улыбкой. — Много лет прошло с тех пор, как я запечатал это место, и за все эти годы ни один человек не переступал его порог. Вам троим выпала великая честь! Глокта не осознавал никакой чести. Он чувствовал себя больным. — Там, внутри, немало опасностей. Ничего не трогайте и идите только по моим следам. Старайтесь держаться поближе ко мне, потому что дорога может меняться. — Меняться? — переспросил Глокта. — Как это может быть? Старик пожал плечами. — Я привратник, а не творец, — ответил он и опустил ключ на цепочке обратно за воротник рубашки. И шагнул в темный проем.
Джезаль чувствовал себя плохо, совсем плохо. И дело не в тошноте, которую почему-то вызвали у него буквы на двери. Это был шок и прилив неожиданного отвращения, словно он взял в руки чашку и отхлебнул из нее, а внутри оказалась не вода, а нечто совсем другое. Моча, например. Так произошло сейчас, такой же приступ отвращения и удивления, но растянувшийся на минуты и часы. Джезаль всегда отмахивался от подобных вещей, считая их чушью и старыми сказками, и вдруг они объявились перед ним в качестве непреложных фактов. Мир стал совсем иным, чем день назад, он оказался таинственным и тревожным, а Джезалю отчаянно хотелось видеть его таким, как раньше. Зачем он здесь? Джезаль не мог этого понять. Он почти ничего не знал об истории. Канедиас, Иувин, Байяз — имена из пыльных книг, он что-то слышал о них в детстве, безо всякого интереса. Сейчас ему просто не повезло; не повезло, и все тут. Он победил на турнире, а теперь вынужден бродить по какой-то странной старой башне. Только и всего, ничего больше. Странная старая башня. — Добро пожаловать в Дом Делателя, — проговорил Байяз. Джезаль оторвал взгляд от пола, и его челюсть отвисла. Слово «дом» едва ли могло описать это огромное сумрачное пространство. Здесь мог бы с удобством разместиться Круг лордов — все здание целиком — и еще осталось бы место. Стены сделаны из шероховатых каменных глыб, неотесанных, не скрепленных раствором, наваленных друг на друга без всякого порядка, и, однако, вздымавшихся все выше и выше. В центре помещения, высоко над головами, что-то висело. Что-то огромное, зачаровывающее. Оно напомнило Джезалю какой-то навигационный инструмент, выполненный в большом масштабе. Это была система поблескивавших в тусклом свете гигантских металлических колец, одно вокруг другого, с меньшими кольцами между ними, внутри них, вокруг них. В общей сложности их набралось бы не меньше сотни, и все покрыты какими-то метками — возможно, письменами или просто бессмысленными зарубками. В самом центре конструкции висел огромный черный шар. Байяз уже ступил на гигантский круг пола, который покрывали замысловатые линии из светлого металла, вделанного в темный камень. Шаги мага эхом отдавались высоко вверху. Джезаль нехотя потащился следом. Передвижение в столь огромном пространстве пугало и вызывало головокружение. — Это Срединные земли, — сказал ему Байяз. — Что? Старик показал вниз. Внезапно извилистые металлические линии приобрели смысл: это береговые линии, горы, реки, суша и море. Очертания Срединных земель, ясно запечатлевшиеся в мозгу Джезаля по сотням карт, лежали под его ногами. — Здесь весь Земной круг. — Байяз повел рукой вдоль бесконечного пола. — Там лежит Инглия, а позади нее земли Севера. Гуркхул в той стороне. Вон Старикланд и Старая империя, а здесь города-государства Стирии, позади Сулджук и далекий Тхонд. Канедиас обнаружил, что земли известного нам мира образуют круг. Центр его находится здесь, в Доме, а внешний край проходит через остров Шабульян далеко на западе, за Старой империей. — Край мира, — пробормотал северянин, тихо кивая. — Какая самонадеянность, — фыркнул Глокта, — считать свой дом центром всего сущего! — Ха! — Байяз огляделся, окидывая взором огромное пространство зала. — Самонадеянности у Делателя хватало. Как и у его братьев. Джезаль тупо уставился вверх. В высоту зал оказался еще больше, чем в ширину: невидимый потолок терялся в сумраке. Грубую каменную стену на высоте двадцати шагов опоясывали железные перила — похоже, там была галерея. Выше располагалась еще одна, над ней другая, и еще, и еще, едва различимые в тусклом свете. А на самом верху висела эта странная конструкция. Внезапно Джезаль вздрогнул. Она двигалась! Эта штука двигалась! Медленно, плавно, беззвучно кольца перемещались, поворачивались, вращались одно вокруг другого. Невозможно представить, что приводило их в движение. Может быть, ключ в двери запустил механизм… или… Возможно ли, чтобы оно вращалось всегда, все прошедшие годы? У Джезаля закружилась голова. Теперь кольца поворачивались и вращались все быстрее, а галереи двигались в противоположных направлениях. Если стоишь с поднятой головой, трудно справиться с дезориентацией, и Джезаль устремил воспаленные глаза в пол, на карту Срединных земель. У него перехватило дыхание. Так еще хуже — теперь и пол тоже закачался! Зал вращался вокруг него! Проходы, ведущие наружу, не отличались друг от друга, их было не меньше дюжины, и Джезаль не мог угадать, куда идти. На него накатила волна паники. Лишь далекая черная сфера в центре кругов оставалась неподвижной. В отчаянии Джезаль зафиксировал на ней взгляд, заставляя себя дышать размеренно. Постепенно стало легче. Огромный зал снова был неподвижен — почти. Кольца еще едва ощутимо шевелились в медленном бесконечном движении. Джезаль проглотил скопившуюся во рту слюну, ссутулился, опустил голову и поспешил за остальными. — Не туда! — внезапно взревел Байяз. Его голос взорвался в вязкой тишине, вырвался наружу и тысячекратно отозвался эхом в необъятном зале: — Не туда! Не туда! Джезаль отпрыгнул назад. Проем, за которым лежал сумрачный зал, выглядел точно так же, как тот, через который проходили спутники мага. Но теперь капитан понял, что взял правее. Его каким-то образом развернуло не в ту сторону. — Идти по моим следам, я сказал! — прошипел старик. — Не туда! Не туда! — не смолкало эхо. — Простите… — лепетал Джезаль. Его голос в огромном пространстве звучал слабо и жалко. — Мне почудилось… они все одинаковые! Байяз успокаивающе положил руку ему на плечо и без усилий повернул в нужном направлении. — Я не хотел напугать вас, мой друг. Но было бы очень жаль, если бы такой одаренный молодой человек покинул нас в столь юном возрасте. Джезаль нервно сглотнул и уставился в темный проход, гадая, что его там ожидало. Воображение предлагало бесконечное количество неприятных возможностей. Эхо все еще шептало: — Не туда… не туда… не туда…
Логен возненавидел это место. Застывшие мертвые камни, неподвижный воздух, и даже шаги звучали приглушенно и безжизненно. Здесь не было ни холодно, ни жарко, однако по его спине стекали струйки пота, а шею покалывало от беспричинного страха. Каждые несколько шагов он резко поворачивал голову от внезапного ощущения, что за ним наблюдают, но позади никого не было. Только этот мальчишка Луфар да хромой Глокта, озабоченный и сбитый с толку, как и сам Логен. — Мы гнались за ним по этим залам, — тихо бормотал Байяз. — Нас было одиннадцать. Все маги, в последний раз вместе. Кхалюль и Захарус — вот здесь они бились с Делателем, и оба потерпели поражение. Им повезло, они смогли убежать и остались в живых. Ансельми и Сломанный Зуб были не настолько удачливы. Канедиас принес им смерть. Двух добрых друзей, двух братьев потерял я в тот день. Они вышли на узкий балкон, освещенный бледной занавеской света. Гладкая каменная стена отвесно поднималась с одной стороны, с другой так же отвесно падала вниз и терялась в темноте. Черная яма, полная теней, без края, без вершины, без дна. Несмотря на огромное пространство, здесь не звучало эхо. В неподвижном воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения, он был спертым и затхлым, как в гробнице. — Где-то внизу, несомненно, течет вода, — пробормотал Глокта, мрачно глядя поверх ограждения. — Должно же там быть хоть что-то? — Он прищурился и взглянул наверх. — А где потолок? — Тут воняет, — заныл Луфар, зажав нос. Логен в кои-то веки с ним согласился. Этот запах он знал хорошо. Его губы растянулись, обнажились зубы — он оскалился от ненависти: — Пахнет треклятыми плоскоголовыми! — О да, — сказал Байяз, — шанка тоже сотворены мастером. — Сотворены? — Совершенно верно. Он взял глину, металл, излишек плоти — и сделал их. Логен уставился на него: — Он их сделал? — Чтобы они сражались за него. Против нас. Против магов. Против его брата Иувина. Он вырастил первых шанка здесь, после чего выпустил их в мир — расти, размножаться и разрушать. Такова цель их существования. Многие годы после смерти Канедиаса мы охотились на них, но так и не смогли переловить всех. Мы загнали их в самые темные щели мира, и там они снова принялись расти и размножаться, а вот теперь вылезли наружу. Они будут расти, размножаться и разрушать, как им положено от века. Логен смотрел на него, разинув рот. — Шанка! — Луфар засмеялся и тряхнул головой. Плоскоголовые — это не повод для веселья. Логен резко повернулся, перегородил своим телом узкий балкон и навис над Луфаром в полумраке. — Что смешного? — спросил он. — Ну, просто… Все же знают, что их не существует! — Я всю жизнь сражался с ними вот этими самыми руками! — прорычал Логен. — Они убили мою жену, моих детей, моих друзей. Север кишит треклятыми плоскоголовыми сволочами! — Он наклонился над Джезалем. — Не говори мне, что их не существует. Луфар побледнел. Он взглянул на Глокту в поисках поддержки, но инквизитор стоял, безвольно опершись о стену, и потирал свою ногу. Его тонкие губы были плотно сжаты, изможденное лицо покрывали бисеринки пота. — Мне наплевать на это дерьмо, как бы там ни было! — отрезал он. — В мире полно шанка, — прошипел Логен, придвигая лицо еще ближе к Луфару. — Может быть, однажды ты тоже встретишься с ними. Девятипалый повернулся и зашагал следом за Байязом, который уже почти исчез в проеме в дальнем конце балкона. Он не желал оставаться здесь.
«Еще один зал». Такой же огромный, а вдоль его противоположной стороны рос молчаливый лес колонн, населенный множеством теней. Откуда-то сверху прорезались световые лучи и гравировали каменный пол странными узорами — фигуры из тени и света, черно-белые линии. «Почти как письмена. А вдруг это послание? Для меня? — Глокта дрожал. — Если бы посмотреть хоть на мгновение подольше, может быть, я сумел бы понять…» Мимо прошел Луфар, его тень пересекла пол, и линии оборвались, странное чувство ушло. Глокта встряхнулся. «Я теряю рассудок в этом проклятом месте. Я должен мыслить ясно. Только факты, Глокта, и ничего, кроме фактов». — Откуда здесь свет? — спросил он. Байяз махнул рукой. — Сверху. — Там окна? — Может быть. Трость Глокты постукивала по пятнам света и тени, он подволакивал левую ногу. — И что же, здесь нет ничего, кроме залов и проходов? Каково назначение места? — Кто может знать замыслы Делателя? — напыщенно провозгласил Байяз. — Или измерить глубину его великих дел? Кажется, он гордился тем, что никогда не давал прямых ответов. С точки зрения Глокты, это колоссальное сооружение было пустой тратой сил. — Сколько людей здесьжили? — Давным-давно, в более счастливые времена, — многие сотни. Те, что служили Канедиасу и помогали ему в делах. Однако Делатель всегда был недоверчив и ревниво хранил свои тайны. Мало-помалу он выгнал отсюда всех своих последователей, отправил их в Агрионт, в Университет. Под конец их осталось только трое: сам Канедиас, его помощник Яремия… — Байяз мгновение помедлил. — И его дочь Толомея. — Дочь Делателя? — Да, а что? — резко спросил старик. — Ничего, ровным счетом ничего. — «Однако маска соскользнула, хоть всего и на мгновение. Любопытно, что он так хорошо знает все здешние проходы». — А когда здесь жили вы? Байяз помрачнел и произнес: — Слишком много вопросов. Глокта смотрел в его удаляющуюся спину. «Сульт был не прав. Великий архилектор, оказывается, тоже ошибается. Он недооценил старика, и очень зря. Кто же этот лысый раздражительный фигляр, способный повалить на задницу и выставить идиотом самого могущественного человека Союза?» Сейчас, когда Глокта стоял здесь, в самой сердцевине этого сверхъестественного места, ответ не казался ему странным. «Первый из магов».
— Вот оно. — Что? — спросил Логен. Проход простирался в обоих направлениях, слегка заворачивая и исчезая в темноте. Стены, сложенные из массивных каменных блоков, с обеих сторон были цельными и не прерывались. Байяз не ответил. Он мягко проводил руками по поверхности камня, пытаясь что-то найти. — Да. Это оно. — Байяз вытащил ключ из-за ворота рубашки. — Возможно, вам стоит приготовиться. — К чему? Маг сунул ключ в невидимую скважину. Один из блоков стены внезапно исчез — взлетел под потолок с оглушительным грохотом. Логен зашатался, тряся головой. Он увидел, что Луфар нагнулся вперед и прижал ладони к ушам. Коридор загудел от несмолкающего громового эха, повторяющегося раз за разом. — Ждите здесь, — сказал Байяз, хотя Логен едва слышал его сквозь звон в ушах. — Не трогайте ничего. Никуда не ходите. — Маг шагнул в проем, оставив ключ торчащим в стене. Логен поглядел ему вслед. В узком проеме мерцал отблеск света и пробивался шелестящий звук, похожий на плеск ручья. Логен ощутил покалывание странного любопытства. Он оглянулся на своих спутников. Может быть, Байяз имел в виду, что стоять на месте должны они? Он нырнул в проем. …И сощурился, увидев светлую круглую комнату. Потоки лучей заливали ее откуда-то сверху — ослепительный свет, мучительно яркий после полумрака остальных помещений. Изгибающиеся стены сложены из великолепного чисто белого камня; по ним струйками стекала вода, собираясь в круглый бассейн внизу. Воздух, коснувшийся кожи Логена, был прохладным и влажным. Сразу у прохода начинался узкий мостик. Ступеньки вели вверх, к высокой белой колонне, поднимавшейся из воды. Байяз стоял на ее верхушке и смотрел вниз — разглядывал что-то у своих ног. Логен прокрался наверх и встал за спиной мага, стараясь дышать неглубоко. На вершине колонны возвышался блок белого камня. Прямо в его гладкую твердую середину капала вода — несмолкающее «кап-кап-кап», все время в одно и то же место. А под тонким слоем влаги лежали две вещи. Первая — простой квадратный ящик из темного металла, достаточно большой, чтобы вместить человеческую голову. Другая вещь выглядела куда более странно. Возможно, это было оружие, нечто вроде секиры. Длинное древко сделано из крошечных металлических трубочек, переплетенных, словно стебли старой лозы. На одном конце рифленая металлическая рукоятка, на другом — плоский кусочек металла, унизанный мелкими дырочками, а от него отходит длинный тонкий крюк. Свет играл на множестве темных поверхностей этой вещи, сверкал в каплях влаги. Что-то странное, прекрасное, зачаровывающее… На рукоятке блестела единственная буква, серебром на темном металле. Логен узнал ее — такая же была на его мече. Знак Канедиаса. Работа мастера Делателя. — Что это? — спросил он, протягивая руку к странному предмету. — Не трогай! — вскрикнул Байяз, отталкивая руку Логена. — Разве я не велел тебе ждать снаружи? Логен неуверенно шагнул назад. Он никогда не видел мага таким встревоженным, но не мог отвести глаз от загадочной металлической штуки, лежавшей на каменной глыбе. — Это оружие? — снова спросил он. Байяз медленно выдохнул и ответил: — Да, и чрезвычайно опасное, мой друг. Оружие, против которого не защитит ни сталь, ни камень, ни магия. Предупреждаю тебя, никогда даже не приближайся к нему. Это очень опасно. «Разделитель», так назвал его Канедиас. С его помощью он убил собственного брата Иувина, моего учителя. Однажды он сказал мне, что оружие имеет два клинка: один здесь, второй на другой стороне. — И что это значит, черт побери? — пробормотал Логен. Он пока не заметил ни одного клинка, которым можно было бы что-то разрезать. Байяз пожал плечами: — Если бы я знал, я был бы мастером Делателем, а не просто первым из магов. — Он поднял ящик, сморщившись от натуги, словно нес огромную тяжесть. — Ты не мог бы мне помочь? Логен подставил руки и охнул: ящик не мог бы весить больше, будь он целиком отлит из железа. — Тяжелый, — пропыхтел он. — Канедиас выковал его очень прочным. Настолько прочным, насколько это вообще возможно. Не для того, чтобы спасти его содержимое от мира… — Байяз наклонился к Логену и тихо закончил: — А для того, чтобы спасти мир от его содержимого. Логен нахмурился, глядя вниз. — А что в нем? — Ничего, — буркнул Байяз. — Пока ничего.
Джезаль пытался вспомнить, есть ли люди, которых он ненавидит сильнее. Бринт? Он всего лишь надутый самодовольный идиот. Горст? Всего лишь противник на фехтовальном поединке. Варуз? Всего лишь старый напыщенный осел. Нет. В первых строках списка эти трое: заносчивый старик со своей идиотской болтовней и фальшивой таинственностью, здоровенный дикарь с безобразными шрамами и угрожающей мрачной физиономией да снисходительный калека, считающий, будто он знает о жизни все. От их вида, вкупе с затхлым воздухом и вечным сумраком этого кошмарного места, Джезаля опять затошнило. Хуже такой компании было бы только полное одиночество. Джезаль представил себе, что он здесь один, и содрогнулся. Однако его настроение улучшилось, когда они завернули за угол. Наверху появился маленький квадратик дневного света. Джезаль поспешил туда, обгоняя Глокту. Он уже предвкушал, как снова увидит небо над головой. Выйдя на воздух, он закрыл глаза от удовольствия. Холодный ветер гладил его по лицу, и Джезаль глотал его, наполняя легкие. Он чувствовал себя так, словно несколько недель просидел во тьме, а теперь его выпустили на волю. Он не спеша пересек широкое открытое пространство, вымощенное твердыми плоскими камнями. Впереди, у высокого парапета, бок о бок стояли Девятипалый и Байяз, а за ними… Внизу открывался вид на Агрионт. Мозаика белых стен, серых крыш, сверкающих окон, зеленых садиков. Спутники мага находились не на самой вершине Дома Делателя, а лишь на одной из ближайших к земле площадок над воротами, но и это было ужасно высоко. Джезаль узнал ветхое здание Университета, сияющий купол Круга лордов, приземистую громаду Допросного дома. Он различил площадь Маршалов и чашу, образованную деревянными сиденьями посреди окружающих зданий, и даже крошечный желтый мазок фехтовального круга в ее центре. Позади цитадели, за белой стеной и поблескивающим рвом, простирался город — серая масса домов под грязно-серым небом, уходящая вдаль до самого моря. Джезаль расхохотался со смешанным чувством недоверия и восторга. Цепная башня по сравнению с этим — садовая лестница! Он находился так высоко над миром, что все вокруг казалось неподвижным, застывшим во времени. Он чувствовал себя королем! Ни один человек не видел такого, ни один за сотни лет! Джезаль ощутил свое величие: он гораздо более значителен, чем эти крошечные людишки, живущие и работающие в маленьких домишках там, внизу. Джезаль повернулся к Глокте, но калека не улыбался. Еще более бледный, чем прежде, он хмуро разглядывал игрушечный город у подножия дома, и его левый глаз беспокойно подергивался. — Боитесь высоты? — рассмеялся Джезаль. Глокта обернул к нему пепельно-серое лицо. — Там не было ступеней. Мы не взбирались по ступеням по пути сюда! — Улыбка Джезаля начала угасать. — Не было ступеней, вы понимаете? Как это может быть? Как? Скажите мне! Джезаль сглотнул, припоминая путь, который они прошли. Калека прав. Не было ни ступеней, ни пандусов, они не поднимались и не спускались, но очутились гораздо выше самой высокой башни Агрионта. Его снова затошнило. Вид на город теперь вызывал головокружение и казался отвратительным, непристойным. На подгибающихся ногах Джезаль отступил от парапета. Ему хотелось домой.
— Я преследовал его один, сквозь тьму, и здесь я встретился с ним. Канедиас. Мастер Делатель. Здесь мы бились. Огнем, сталью и плотью. Здесь мы стояли. Он швырнул Толомею с крыши на моих глазах. Я видел, как это случилось, но не мог остановить его. Его собственная дочь. Вы можете себе представить? Она не заслужила такого. В мире не было более чистой души. Логен насупился. Он не знал, что тут можно сказать. — Здесь мы боролись, — бормотал Байяз, сжимая край парапета сильными ладонями. — Я атаковал его огнем, сталью и плотью, а он боролся со мной. Я сбросил его вниз. Он упал, объятый пламенем, и разбился о мост внизу. Так последний из сынов Эуса ушел из нашего мира, и разгадки множества тайн были навсегда потеряны. Они уничтожили друг друга, все четверо. Какая утрата! — Байяз повернулся и посмотрел на Логена. — Но это было давным-давно, а, мой друг? Давным-давно… — Он надул щеки и ссутулился. — Давайте уйдет отсюда. Здесь как в могиле. Это и есть могила. Давайте же снова запечатаем ее, а вместе с ней и воспоминания. Все это в прошлом. — Ха! — сказал Логен. — Мой отец говорил, что семена прошлого приносят плоды в настоящем. — Так и есть. — Байяз протянул руку, и его пальцы скользнули по холодному темному металлу ящика, который Логен держал в руках. — Так и есть. Твой отец был мудрым человеком.
Нога Глокты горела, его перекрученный позвоночник превратился в реку огня, от зада до самого черепа. Во рту пересохло, словно он наелся опилок, потное лицо пощипывало, он сопел, но продолжал тащиться сквозь тьму прочь от огромного зала, от черной сферы в центре странного сооружения, к открытой двери. «И к свету». Он остановился на узком мосту перед дверью и поднял голову. Его рука дрожала на рукоятке трости, он моргал и тер глаза, глотал свежий воздух и ощущал веяние прохладного ветерка. «Я и не думал, что ветер бывает таким приятным. Может быть, это даже хорошо, что там не оказалось ступенек. Я бы не одолел их». Луфар уже прошел половину моста — так быстро, словно за ним гнался дьявол. Девятипалый был недалеко, он тяжело дышал и бормотал что-то на своем наречии, повторял слова снова и снова. «Еще жив», — кажется, что-то вроде этого. Его огромные ручищи крепко сжимали квадратный металлический ящик. Жилы набухли так, словно груз весил не меньше, чем наковальня. «Этот поход — нечто большее, чем простое доказательство правоты мага. Что же это? Что они вынесли оттуда? Что может быть таким тяжелым?» Глокта обернулся назад, в темноту, и поежился. Он сомневался, на самом ли деле хочет это знать. Байяз широким шагом вышел из туннеля на открытый воздух. Выглядел маг, как обычно, самодовольным. — Ну, инквизитор, — весело произнес он, — что вы скажете о нашей небольшой прогулке в Дом Делателя? «Запутанный, непонятный и жуткий кошмар. Я, пожалуй, предпочел бы вернуться на пару часов в императорские тюрьмы». — Неплохо, чтобы скоротать утро, — отрезал он. — Я очень рад, что вы нашли путешествие занимательным, — хохотнул Байяз, вытаскивая брусок темного металла из-за воротника рубашки. — А скажите мне, вы по-прежнему считаете меня лжецом? Или ваши подозрения наконец рассеялись? Глокта мрачно посмотрел на ключ. Потом перевел взгляд на старика. Затем все так же хмуро оглянулся на чудовищную тьму Дома Делателя. «Мои подозрения возрастают с каждой минутой. Они никогда не рассеиваются. Они лишь меняют форму». — Честно? Я не знаю, чему верить. — Очень хорошо. Знать о своем невежестве — первый шаг к просвещению. Однако, между нами, я бы на вашем месте подумал о чем-то другом, что можно рассказать архилектору, — проговорил Байяз, и Глокта ощутил, как у него затрепетало веко. — Может быть, вам лучше перейти мост, а, инквизитор? Пока я еще не запер? Перспектива погружения в холодную воду внизу больше не казалась такой уж страшной. «Если мне суждено свалиться, то по крайней мере я умру при свете дня». Глокта посмотрел назад только один раз — когда услышал, как двери Дома Делателя с тихим щелчком закрылись, и круги скользнули в исходное положение. «Все как было до нашего прибытия». Он повернул к двери покалывающую спину, пососал десны, чтобы избавиться от знакомого чувства тошноты, и побрел через мост, хромая и ругаясь. На том конце Луфар отчаянно барабанил в древнюю дверь. — Выпустите нас! — Он почти всхлипывал, когда Глокта ковылял к нему. В голосе звучали нотки безумной паники: — Выпустите нас! Наконец дверь вздрогнула и открылась, а за ней возникло потрясенное лицо хранителя. «Жаль. Я уже ждал, что капитан Луфар разрыдается. Героический победитель турнира, храбрейший из молодых сынов Союза, цвет мужественности обливается слезами, стоя на коленях! Такое зрелище стоило бы всех потраченных сегодня сил». Луфар шмыгнул в открывшуюся дверь. Девятипалый угрюмо последовал за ним, неся в объятиях металлический ящик. Хранитель прищурился и спросил Глокту, хромавшего к воротам: — Уже возвращаетесь? «Ах ты, старый болван!» — Какого черта? Что значит «уже»? — Да я еще яичницу не доел. Вы ушли меньше получаса назад. Глокта хохотнул лающим безрадостным смехом. — А может, это у вас на яичницу ушло полдня? Но когда он выглянул во двор, его брови сдвинулись. Тени почти не передвинулись с тех пор, как они ушли отсюда. «Сейчас по-прежнему раннее утро. Но как же так?» — Делатель однажды сказал мне, что время идет только у нас в сознании. Глокта резко повернул голову и поморщился: Байяз незаметно подошел к нему сзади и теперь стоял, постукивая толстым пальцем по виску. — Могло быть и хуже, поверьте мне, — продолжал маг. — Вот если бы вы вышли оттуда раньше, чем вошли, у вас действительно появился бы повод для тревоги. Он улыбнулся. Его глаза блестели в лучах света, падавшего в проем двери. «Валяет дурака? Или пытается одурачить меня? В любом случае, эта игра мне надоела». — Хватит загадок, — презрительно фыркнул Глокта. — Почему бы попросту не сказать, чего вы хотите? Улыбка первого из магов — если старик действительно им был — расплылась еще шире: — Вы мне нравитесь, инквизитор. Ей-богу, нравитесь. Я не удивлюсь, если вы окажетесь единственным честным человеком в этой растреклятой стране. Нам надо встретиться и поговорить с глазу на глаз. И о том, чего хочу я, и о том, чего хотите вы. — Его улыбка погасла. — Но не сегодня. Байяз шагнул в открытую дверь, оставив Глокту позади, среди теней.
Ничья собака
— Почему я? — бормотал Вест сквозь зубы, глядя вдоль моста на Южные ворота. Эта нелепица в порту задержала его гораздо дольше, чем он рассчитывал, но, с другой стороны, разве в последнее время бывало иначе? Иногда ему казалось, что в Союзе только он один серьезно готовится к войне. Приходилось все делать самому — даже считать гвозди для конских подков. Он уже опоздал на ежедневную встречу с маршалом Берром, и его еще ждала сотня дел, которые необходимо, но невозможно сделать сегодня. Такие дела находились всегда. Не хватало только бессмысленной заминки у самых ворот Агрионта. — Почему, черт побери, все это происходит со мной? У него снова заболела голова: знакомая пульсирующая боль позади глазных яблок. С каждым днем она начиналась все раньше и становилась все сильнее. Из-за установившейся жары стражникам разрешили заступать в караул не в полной выкладке. По крайней мере двое из них сейчас жалели об этом. Один солдат корчился на земле возле ворот, сжимая руками мошонку, и шумно всхлипывал. Рядом с ним Вест увидел сержанта: кровь текла у него из носа на камни моста крупными темно-красными каплями. Еще два стражника склонили копья, нацелив их на тощего темнокожего парнишку. Поодаль стоял второй южанин — пожилой человек с длинными седыми волосами; он опирался на перила и взирал на происходящее с выражением глубочайшей покорности судьбе. Парнишка кинул быстрый взгляд через плечо, и Вест ощутил укол удивления. Это была женщина! Темные волосы, коротко обрезанные и торчащие во все стороны массой сальных перьев. Один рукав оторван возле плеча, длинная и жилистая коричневая рука крепко сжата в кулак на рукоятке кривого ножа. Клинок сверкал, зеркально-яркий и зловеще острый — единственная из вещей девушки, которая выглядела чистой. По всей правой стороне лица проходил тонкий серый шрам, пересекавший черную бровь и презрительно сжатые губы. Однако по-настоящему Вест был потрясен, когда разглядел ее глаза: слегка раскосые, суженные, полные глубочайшей враждебности и подозрительности — и желтые. Он повидал немало самых разных кантийцев в свое время, пока воевал в Гуркхуле, но ни у кого прежде не видел подобных глаз. Глубокий, насыщенный, золотистый желтый цвет, как… Моча. Вот чем от нее пахло, понял он, подойдя поближе. Моча, пыль и застарелый перекисший пот. Он запомнил этот запах на войне — так пахли люди, не мывшиеся очень давно. Вест поборол неодолимое желание зажать нос и дышать ртом, а также побуждение обойти незнакомку, не приближаясь к сверкающему лезвию. Если хочешь разрядить опасную обстановку, нельзя выказывать страха, как бы ты на самом деле ни боялся. Вест знал по опыту: если сумеешь сделать вид, что все под контролем, — ты наполовину победил. — Что здесь происходит, черт побери? — прорычал он, обращаясь к окровавленному сержанту. Ему не было необходимости притворяться раздраженным: с каждой секундой он все сильнее опаздывал и все больше злился. — Эти вонючие бродяги намеревались пройти в Агрионт, сэр! Я, разумеется, хотел их прогнать, но у них есть бумаги! — Бумаги? Странный старик постучал Веста по плечу и вручил ему сложенный листок, слегка обтрепавшийся по краям. Майор прочитал бумагу, все больше хмуря брови, и сказал: — Это пропуск, подписанный лично лордом Хоффом. Их следует пропустить. — Но не с оружием, сэр! Я им так и сказал: нельзя пройти с оружием! — Сержант держал необычного вида лук из темного дерева в одной руке и изогнутый гуркский меч в другой. — Едва заставил ее сдать хотя бы вот это, а когда попытался обыскать… эта гуркская сука… Женщина зашипела, сделала стремительный шаг вперед, и сержант с двумя стражниками нервно попятились, сбившись в кучу. — Спокойно, Ферро, — со вздохом произнес старик по-кантийски. — Ради бога, успокойся. Женщина плюнула на камни моста и прошипела какое-то ругательство, которого Вест не разобрал. Она помахивала клинком из стороны в сторону так, что было ясно: она умеет с ним обращаться и очень хочет этого. — Почему я? — пробормотал Вест сквозь зубы. Он уже понял, что и это затруднение придется улаживать ему. Словно и без того не хватает проблем! Вест глубоко вздохнул и приложил все усилия, чтобы поставить себя на место этой смердящей женщины: в незнакомом месте, вокруг люди непривычного вида, они произносят непонятные слова, потрясают копьями и пытаются ее обыскать. Возможно, как раз сейчас она думает о том, как отвратительно пахнет от Веста. Скорее всего, она не опасна, но сбита с толку и испугана… Впрочем, вид у нее вполне опасный и ни в малейшей степени не испуганный. Старик, несомненно, выглядел более рассудительным, поэтому Вест сначала обратился к нему. — Вы пришли из Гуркхула? — спросил майор на ломаном кантийском. Старик поднял на него усталые глаза: — Нет. На юге есть много других народов, кроме гурков. — Тогда из Кадира? Из Тавриса? — Вы знаете юг? — Немного. Я воевал там. Старик дернул головой, показывая на женщину, с подозрением наблюдавшую за ними желтыми раскосыми глазами: — Место, где она родилась, называется Мунтаз. — Никогда не слышал о таком. — Да и с чего бы? — Старик пожал костлявыми плечами. — Маленькая страна возле моря, далеко к востоку от Шаффы, по ту сторону гор. Гурки захватили ее много лет назад, а народ уничтожили или продали в рабство. Очевидно, с тех самых пор она пребывает в плохом настроении. Женщина хмуро взглянула на них, не выпуская из виду солдат. — А вы сами? — спросил Вест. — О, моя родина лежит еще дальше на юге. За Кантой, за пустыней, даже за пределами Земного круга. Страны, где я родился, нет на ваших картах, мой друг. Юлвей, так меня называют. — И он протянул майору длинную черную руку. — Коллем Вест. Женщина настороженно смотрела, как они пожимают друг другу руки. — Этого человека зовут Вест, Ферро! Он сражался с гурками! Может быть, это заставит тебя довериться ему? В голосе Юлвея звучало не очень много надежды. И действительно, плечи женщины остались такими же ссутуленными и напряженными, как прежде, а ее кулак все так же крепко сжимал рукоять ножа. Один из солдат выбрал весьма неудачный момент, чтобы сделать шаг вперед со своим копьем наперевес, и женщина снова зарычала и сплюнула на землю, выкрикивая нечленораздельные ругательства. — Хватит! — услышал Вест собственный голос. Он кричал на стражников: — Поднимите ваши долбаные копья! Солдаты потрясенно уставились на него, и он заставил себя успокоиться. — Мне не кажется, что это вторжение неприятельских войск. А как по-вашему? Поднимите копья! Наконечники копий неохотно отодвинулись от женщины. Вест решительно шагнул к ней и поглядел прямо в желтые глаза со всей уверенностью, на какую только был способен. «Не выдавай страха», — говорил он себе, однако его сердце все равно колотилось. Он протянул дикарке открытую ладонь, подойдя так близко, что мог бы до нее дотронуться. — Нож, — резко произнес Вест. — Прошу тебя. Тебе не причинят вреда, даю слово. Женщина внимательно поглядела на него раскосыми блестящими желтыми глазами, перевела взгляд на стражников с копьями, потом снова на него. Это заняло кучу времени. Вест стоял перед ней с пересохшими губами, с мучительной головной болью, он опаздывал все больше и больше, он взмок под мундиром на горячем солнце и пытался не обращать внимания на то, как от нее пахнет. Время шло. — Зубы господни, Ферро! — воскликнул внезапно ее спутник. — Я старик! Имей жалость! Мне, может, осталось жить несколько лет! Отдай ему нож прежде, чем я умру! — С-с-с, — прошипела она, скривив рот. В течение головокружительного, бесконечного мгновения нож поднимался вверх, потом рукоятка шлепнулась в ладонь Веста. Он позволил себе коротко сглотнуть от облегчения. Вплоть до самого последнего момента он был почти уверен, что нож долетит до него острым концом вперед. — Благодарю тебя, — проговорил он более спокойно, чем чувствовал себя на самом деле. Потом отдал нож сержанту и сказал: — Уберите оружие и проводите наших гостей в Агрионт. Если кому-нибудь из них будет причинен малейший вред — особенно ей, — вы лично ответите мне за это. Вы поняли? Еще мгновение он сверлил сержанта взглядом, потом повернулся и, пока не случилась какая-нибудь новая неприятность, поспешил через ворота в туннель, оставив старика и вонючую женщину за спиной. Головная боль усилилась. Черт побери, он опаздывал! — Ну почему я, черт возьми? — проворчал Вест самому себе.— Боюсь, оружейные склады сегодня закрыты, — с презрительной усмешкой сказал майор Валлимир, глядя на Веста сверху вниз, словно на нищего попрошайку. — Необходимые нормы выполнены, мы даже опередили график и больше не будем разжигать горны на этой неделе. Возможно, если бы вы пришли вовремя… Молоты в голове Веста стучали все сильнее. Он заставил себя дышать медленно, говорить спокойно и ровно. Он ничего не добьется, если выйдет из себя. Так никогда ничего не выиграешь. — Я понимаю, майор, — терпеливо сказал Вест, — но идет война. Многие из рекрутов, которых мы получили, почти не вооружены, и лорд-маршал Берр попросил, чтобы горны снова разожгли с целью обеспечить им снаряжение. Это не вполне соответствовало истине, но с того времени, как он присоединился к маршальскому штабу, Вест почти оставил попытки говорить людям правду — таким способом ничего нельзя было добиться. Он взял на вооружение смесь лести, хвастовства и откровенной лжи, смиренных просьб и скрытых угроз и научился с немалой точностью определять, какая именно тактика наиболее эффективна с тем или иным человеком. К несчастью, до сих пор ему так и не удалось нащупать нужную струнку в отношениях с майором Валлимиром, мастером-распорядителем королевских оружейных складов. То, что они были в одном ранге, делало задачу еще более затруднительной: Вест не мог безнаказанно давить на Валлимира и не мог заставить себя просить. Более того: если говорить о социальном положении, они были далеко не ровней. Валлимир, потомственный дворянин из влиятельной семьи, отличался невероятным самомнением; по сравнению с ним Джезаль дан Луфар казался робким и самоотверженным. То, что у Валлимира абсолютно отсутствовал боевой опыт, только ухудшало положение: чтобы компенсировать его недостаток, он совершал вдвое больше глупостей. Поэтому указания Веста, пусть даже они исходили от самого маршала Берра, встречали у майора такой же радушный прием, как если бы их отдавал грязный свинопас. Сегодняшний день не стал исключением. — Месячные нормы выполнены, майор Вест, — Валлимир сделал на его имени насмешливое ударение, — и горны погашены. Это все, что я могу вам сказать. — И я должен передать это лорд-маршалу? — За вооружение рекрутов отвечают лорды, которые их посылают, — сухо отчеканил Валлимир. — Нельзя винить меня за то, что они не выполнили своих обязательств. Это не наша проблема, майор Вест, и вот это вы можете передать лорд-маршалу. Вот так всегда. Замкнутый круг: из канцелярии Берра — в снабженческие конторы, к командирам рот, батальонов, полков, на склады, разбросанные по всему Агрионту и городу, в арсеналы, в бараки, в конюшни, в порты, где солдаты со снаряжением должны погрузиться на корабли через несколько коротких дней, в другие управления, а потом обратно — туда, откуда начал. Можно прошагать целые мили и ничего не добиться. Каждую ночь он камнем падал в постель, чтобы через несколько часов вскочить и начать все заново. Когда Вест командовал батальоном, он бился с врагами, и его оружием был меч. В качестве штабного офицера ему пришлось биться со своими, а оружием стала бумага. Такое занятие больше подходило для секретаря, чем для солдата. Вест чувствовал себя так, словно пытался вкатить на гору огромный камень: старался изо всех сил, но не двигался с места и не имел возможности расслабиться — иначе камень рухнет и погребет его под собой. А надменные подонки не желали замечать нависшей над всеми опасности. Они бездельничали рядом и говорили: «Ну это же не мой камень!» Теперь он понимал, почему в Гуркхуле временами не хватало еды для людей, или одежды, или подвод для припасов, или лошадей для подвод, или множества других нужнейших вещей, необходимость которых было легко предугадать. Вест решил: будь он проклят, если что-либо подобное произойдет по его недосмотру и он увидит, как люди умирают из-за нехватки оружия. Он опять стал успокаивать себя, но с каждой новой попыткой голова болела все сильнее, а голос совсем охрип. — А что будет, когда мы окажемся в Инглии с толпой полуодетых безоружных крестьян без снаряжения и снабжения? Что тогда, майор Валлимир? Чья это будет проблема? Уж точно не ваша, осмелюсь сказать! Вы-то останетесь тут, вместе со своими холодными горнами! Едва Вест договорил, как тут же понял, что зашел слишком далеко: его собеседник буквально взорвался от негодования. — Как вы смеете, сэр! Вы подвергаете сомнению мою честь? Девять поколений моей семьи служили в королевской охране! Вест потер глаза, не зная, чего ему хочется больше — смеяться или плакать. — Уверяю вас, у меня нет никаких сомнений в вашей храбрости. Я имел в виду совершенно другое, — проговорил он. Он попытался поставить себя на место Валлимира. Ведь неизвестно, какому давлению тот подвергается: может быть, он предпочел бы командовать солдатами, а не кузнецами; может быть… Нет, все бесполезно. Валлимир был ничтожным человеком, и Вест его ненавидел. Он сказал: — Это не вопрос вашей чести, майор, или чести вашей семьи. Это вопрос нашей готовности к войне! Глаза Валлимира стали убийственно холодными. — Да вы знаете, с кем разговариваете, грязный простолюдин! Ваше влияние на Берра… А кто он такой, как не олух из провинции, поднявшийся до своего положения исключительно благодаря удаче? Вест моргнул. Он догадывался, что говорят о нем за спиной, но не ожидал услышать это прямо в лицо. Валлимир продолжал: — А когда Берра не станет, что будет с вами? А? Куда вы пойдете, когда больше не сможете прятаться за его спину? У вас нет ни происхождения, ни семьи! — Валлимир скривил губы в холодной насмешливой улыбке. — Не считая вашей сестры, разумеется, а судя по тому, что я о ней слышал… Вест внезапно осознал, что стремительно придвинулся к майору. — Что? — прорычал он. — Что ты сказал? Должно быть, выглядел он воистину устрашающе: лицо Валлимира побелело. — Я… я… — Ты думаешь, мне нужен Берр, чтобы сражаться за меня в бою? Так, жалкий долбаный червяк? Он снова двинулся вперед, почти не владея собой. Валлимир попятился к стене, отвернулся и поднял руку, словно хотел защититься от неминуемого удара. Вест собрал всю силу воли, чтобы остановить собственные руки, не дать им схватить мерзкого паскудника и трясти его, пока не отвалится дурная голова. Голова самого Коллема раскалывалась, боль давила на глаза, готовые выскочить из орбит. Он сделал несколько глубоких медленных вдохов через нос и крепко сжал кулаки. Ярость понемногу утихла и уже не грозила захватить контроль над телом. Теперь она просто пульсировала, сжимая грудную клетку. — Если вам есть что сказать по поводу моей сестры, — вкрадчиво прошептал Вест, — вы можете сделать это. Прямо сейчас. — Его левая рука медленно опустилась и легла на эфес шпаги. — И мы закончим наш разговор за стенами города. Майор Валлимир отступил еще дальше назад. — Нет, нет, я ничего не слышал, — пробормотал он. — Ровным счетом ничего. — Ровным счетом ничего. — Вест еще мгновение смотрел в его белое лицо, затем сделал шаг назад. — Ну хорошо, тогда не будете ли вы добры снова разжечь для меня горны? У нас еще уйма работы. Валлимир немного постоял, моргая, и ответил: — Да, конечно. Я сейчас же распоряжусь, чтобы их разожгли. Вест развернулся на каблуках и зашагал прочь. Он знал, что Валлимир с ненавистью смотрит ему в спину, что скверная ситуация обернулась наихудшей стороной и что он обзавелся еще одним высокородным врагом в придачу к множеству уже имеющихся. Неприятнее всего то, что Валлимир был прав. Если уйдет Берр, с Вестом покончено. И у него действительно нет семьи — не считая сестры, разумеется. Черт, как болит голова! — Почему я? — шептал он. — Почему?
Дел еще оставалось для целого дня работы, но Вест больше не мог терпеть. Голова болела так сильно, что ломило глаза. Нужно прилечь где-нибудь в темноте и положить мокрое полотенце на лоб — хотя бы на час, хотя бы на минуту. Он порылся одной рукой в кармане в поисках ключа, а другую прижал к воспаленным глазам, крепко сжимая зубы. А потом он услышал звук с другой стороны двери. Слабый звон стекла. Арди. — Нет! — прошипел он. Только не сейчас! И зачем только ему понадобилось давать ей ключ? Тихо ругаясь, он поднял кулак, чтобы постучать. Стучать в собственную дверь — вот до чего он дошел! Однако его кулак замер и опустился. Где-то в глубине мозга начала вырисовываться самая неприятная картина: Арди и Луфар, голые и потные, извиваются на ковре. Он быстро повернул ключ в замке и толкнул дверь. Арди стояла у окна — одна и, к облегчению Коллема, полностью одетая. Однако меньшее удовольствие ему доставило то, что она наполнила из графина бокал до самого края. Арди подняла одну бровь, когда он вломился в дверь. — А, это ты, — произнесла она. — Кто же еще, черт побери? — отрезал Вест. — Это моя квартира, не так ли? — Кое-кто не в лучшем настроении сегодня утром. Немного вина выплеснулось на стол. Арди вытерла лужицу рукой и принялась облизывать пальцы, затем сделала большой глоток из бокала. Каждое ее движение раздражало Веста. Он поморщился и захлопнул дверь. — Неужели тебе необходимо столько пить? — Я понимаю, у молодой леди должны быть более благопристойные развлечения. Ее слова звучали беззаботно, но даже сквозь головную боль Вест заметил: что-то не так. Она все поглядывала на стол, потом подвинулась к нему. Вест добрался туда первым и схватил листок бумаги с написанной на нем единственной строчкой. — Что это? — Ничего! Отдай мне! Удерживая ее одной рукой, он прочел: «Сегодня ночью, на том же месте. А.». Лоб Вест покрылся морщинами от гнева. — Ничего? Ничего? Он потрясал письмом перед лицом сестры. Арди отвернулась, дернув головой, словно отгоняла муху. Она ничего не говорила, только прихлебывала вино из бокала. Вест скрипнул зубами. — Это Луфар, так? — Я этого не говорила. — Тебе и не нужно ничего говорить. Вест скомкал записку в кулаке. Он обернулся к двери, каждый его мускул дрожал от напряжения. Он хотел выбежать из дома и придушить на месте эту гадину, но все же заставил себя минуту подумать. Джезаль предал его. Это подлость. Неблагодарная скотина. Но ведь это не новость — парень всегда был дерьмом. Если наливаешь вино в бумажный кулек, не удивляйся, что он протекает. К тому же записку писал не Джезаль. Что толку наказывать его? В мире найдется множество других пустоголовых молодчиков. — И куда это приведет тебя, Арди? Она уселась на диван и обратила на него ледяной взгляд поверх кромки бокала. — Что приведет, братец? — спросила она. — Ты сама знаешь, что! — Разве мы не одна семья? Неужели мы не можем быть откровенны друг с другом? Если тебе есть что сказать, так и говори! Куда, по-твоему, это меня приведет? — Я думаю, это приведет тебя прямо в дерьмо, если уж ты спрашиваешь! — Отчаянным усилием он заставил себя говорить спокойнее. — История с Луфаром зашла слишком далеко. Письма? Записки? Я предупреждал его, но проблема, похоже, не в нем! О чем ты думаешь? И думаешь ли ты вообще? Перестань, пока люди не начали о тебе болтать! — Он снова попытался сдержаться, сделал глубокий вдох, но гневный крик все-таки вырвался наружу: — Они, черт побери, уже вовсю болтают! Ты должна немедленно прекратить это! Ты слышишь меня? — Я слышу тебя, — небрежно ответила Арди. — Но кого заботит, что они подумают? — Меня! Меня заботит! — Он почти кричал. — Ты знаешь, сколько мне приходится работать? Ты считаешь меня дураком? Ты сама знаешь, куда ты катишься, Арди! — Ее лицо помрачнело, но он безжалостно продолжал: — И ведь не в первый раз! Вряд ли стоит напоминать, что с мужчинами тебе не слишком везет! — По крайней мере, с мужчинами из моей семьи! — Теперь она сидела прямо, с лицом напряженным и бледным от гнева. — И что ты можешь знать о моем везении? Мы десять лет почти не разговаривали! — Но мы разговариваем сейчас! — проревел Вест, швыряя скомканный листок через комнату. — Ты подумала о том, что из этого выйдет? Если тебе удастся заполучить его? Ты думала об этом? Будет ли его семья радоваться при виде краснеющей невесты, как ты думаешь? В лучшем случае они не станут с тобой разговаривать. В худшем — вышвырнут вас обоих из дома! — Вест указал трясущимся пальцем на дверь. — Ты не заметила, что он тщеславная и самодовольная свинья? Они все такие! Как, по твоему мнению, он будет сводить концы с концами без своего жалованья? И своих высокопоставленных друзей? Да он даже не знает, с чего начать! И вы будете счастливы вместе? — Его голова раскалывалась, но он продолжал бушевать. — А если ты не сможешь его заполучить, что гораздо более вероятно? Что тогда? С тобой будет покончено! Ты думала об этом? Ты уже испытала такое однажды! И ты считаешься у нас самой умной! Ты выставляешь себя на посмешище! — Он задыхался от ярости. — Нас обоих! Арди всплеснула руками: — А-а, мы наконец-то добрались до сути! — Она тоже почти кричала. — На меня всем плевать, но если твоя репутация в опасности… — Ты долбаная тупая сука! Графин, кувыркаясь, перелетел через комнату и разбился о стену недалеко от головы Арди. Посыпались осколки, вино потекло по штукатурке. Это привело Веста в еще большую ярость. — Почему, черт тебя дери, ты никогда не слушаешь? В одну секунду он очутился рядом с сестрой. В глазах Арди на миг отразилось удивление, потом раздался резкий звук удара — Вест попал ей кулаком в лицо, как раз когда она вставала. Девушка повалилась на пол, но руки брата поймали ее, вздернули вверх и швырнули спиной о стену. — Ты нас погубишь! — кричал он. Голова Арди ударилась о штукатурку — один, два, три раза. Вест схватил сестру за шею, оскалился и стал сжимать ее горло. Раздался тихий хрип. — Эгоистичная, никчемная… долбаная… шлюха! Ее лицо прикрыли спутанные волосы. Вест видел только часть щеки, уголок рта, темный глаз. Глаз смотрел на него. Без боли. Без страха. Пустой, безжизненный, как мертвый. Он сжал пальцы. Раздался хрип. Он сжал еще раз. И еще раз… Вест вздрогнул и очнулся. Разжал пальцы и отдернул руку. Арди осталась стоять, выпрямившись возле стены. Он слышал, как она дышит: короткие судорожные вдохи. Или это он сам? Голова раскалывалась. Глаз девушки по-прежнему смотрел на него. Должно быть, он вообразил все это. Наверняка. Через секунду-другую он проснется, и кошмар закончится. Это просто сон. Потом она откинула волосы с лица. Ее кожа была нездорово-бледной, словно свечной воск или тесто. Струйка крови, стекавшая из носа, казалась почти черной. На шее четкими пятнами проступили красные отметины от пальцев. Его пальцев. Значит, все-таки не сон. Желудок Веста выворачивался наизнанку. Его рот открылся, но оттуда не донеслось ни звука. Он посмотрел на кровь на ее губе, и его затошнило. — Арди… Его едва не вырвало от отвращения, когда он произнес ее имя. Вест чувствовал вкус желчи на корне языка, однако голос его продолжал лепетать: — Прости меня… Я виноват… С тобой все в порядке? — Бывало и хуже. Она медленно подняла руку и прикоснулась кончиком пальца к губе. Ее рот был измазан кровью. — Арди… — Его рука потянулась к сестре, но он отдернул ее, опасаясь того, что мог сделать. — Прости меня… — Он всегда просил прощения. Ты помнишь? Он всегда обнимал нас и плакал. И всегда просил прощения. Но это никогда не останавливало его в следующий раз. Или ты забыл? Вест подавился и снова удержался от рвоты. Если бы она стала плакать, кричать, колотить его кулаками, ему было бы легче. Все что угодно, только не это. Он пытался не вспоминать об этом, но он не забыл. — Нет, — прошептал он, — я помню. — Может быть, ты думал, что он изменился, когда ты ушел от нас? Он стал еще хуже. Только теперь я пряталась одна. Я часто мечтала, что ты вернешься. Вернешься и спасешь меня. Но ты вернулся совсем ненадолго, и между нами все было по-другому, и ты не сделал ничего. — Арди… Я не знал… — Ты знал, но сбежал. Ведь проще не делать ничего. Притвориться. Я понимаю. Знаешь, я даже не виню тебя. Это в некотором роде утешало в те дни — знать, что тебе удалось сбежать. День, когда он умер, был счастливейшим днем моей жизни. — Арди, он был наш отец… — О да! Это все мое невезение. Невезение по части мужчин. Я рыдала на его могиле, как подобает почтительной дочери. Рыдала, пока плакальщики не начали бояться за мой рассудок. Потом я долго лежала в кровати, пока все не заснули. А потом я тайком выбралась из дома, вернулась на могилу, немного постояла, поглядела… а потом я помочилась на него, черт подери! Я задрала рубашку, присела сверху и помочилась на него! И все это время я думала: я больше никогда не буду ничьей собакой! — Она вытерла кровь с носа тыльной стороной руки. — Если бы ты видел, как я была счастлива, когда ты послал за мной! Я перечитывала письмо снова и снова. Все мои жалкие мечты вдруг ожили. Надежда, да? Проклятое чувство! Уехать, чтобы жить с моим братом. Моим защитником. Он присмотрит за мной, он поможет мне. Теперь, может быть, и у меня будет жизнь! Но я вижу, что ты совсем не тот, каким я тебя помнила. Ты такой взрослый. Сначала не замечал меня, потом стал читать мне лекции, потом ударил, а теперь вот просишь прощения. Истинный сын своего отца! Он застонал. Казалось, она колет его иглой прямо в череп. И это самое меньшее, чего он заслуживал. Она права: он предал ее. Задолго до сегодняшнего дня. Пока он забавлялся со шпагами и целовал зады тех, кто его презирал, она страдала. От него требовалось лишь небольшое усилие, но он не смог заставить себя его сделать. Каждую минуту рядом с Арди он чувствовал свою вину — тянущую вниз, как камень в кишках, невыносимую. Она сделала шаг от стены и сказала: — Пойду-ка я повидаю Джезаля. Возможно, он самый ничтожный идиот во всем городе, но он никогда не поднимет на меня руку, правда? Она оттолкнула Веста и двинулась к двери. — Арди! — Он схватил ее за руку. — Прошу тебя… Арди… Мне очень жаль… Она высунула язык, свернула его трубочкой и выплюнула струю кровавой слюны, мелкими брызгами осевшей на мундире брата. — Вот тебе твоя жалость, сволочь. Дверь захлопнулась перед его лицом.
Каждый молится на себя
Ферро, прищурившись, рассматривала здоровенного розового, и он тоже не сводил с нее пристального взгляда. Разглядывание длилось уже довольно долго. Все розовые безобразны — мягкие, белые, — но этот какой-то особенный. Отвратительный. Ферро знала, чтоее собственное лицо покрыто шрамами, обветрено и опалено солнцем за годы, проведенные в пустыне. Но бледная кожа на его лице напоминала щит, побывавший во многих битвах: изрубленная, выщербленная, рваная, бугристая. Странно видеть на таком искромсанном лице живые глаза; но они жили и наблюдали за ней. Ферро решила, что он опасен. Его тело поражало не просто массой — это была сила. Звериная сила. Он весил, наверное, вдвое больше Ферро, его толстая шея сплошь состояла из жил. Девушка физически ощущала исходившую от него мощь. Он мог бы поднять ее одной рукой, но Ферро это не пугало. Сначала ему придется ее поймать, а вес и сила часто делают человека медлительным. Медлительный и опасный — несоединимые качества. Шрамы тоже не напугали Ферро. Они означали, что человек побывал во множестве переделок, но не говорили о том, что он побеждал. Дело было в другом. Он сидел спокойно, но не расслабленно. Терпеливый, готовый ко всему, он изучал Ферро, потом осторожно обводил взглядом комнату, затем снова смотрел на Ферро. Темные глаза, наблюдательные и вдумчивые, словно взвешивали девушку. Вены на тыльной стороне ладоней очень мощные, а пальцы длинные, чуткие, с полосками грязи под ногтями. Одного не хватало — белый обрубок. Все это Ферро совсем не нравилось. Она чуяла опасность. Ей бы не хотелось драться с ним без оружия. Однако она отдала свой нож тому розовому на мосту. Она уже была готова прирезать его, но в последний миг передумала. Что-то в его глазах напомнило ей Аруфа, еще до того, как гурки насадили его голову на копье. Спокойный и уравновешенный взор, словно он понимал ее. Словно она была личностью, а не вещью. В последний миг, помимо собственной воли, Ферро отдала ему нож. Позволила привести ее сюда. Глупо! Сейчас она сожалела об этом, горько сожалела; но если понадобится, она будет драться всеми возможными способами. Большинство людей не осознают, что окружающий мир полон оружия. Вещи можно ломать и использовать как дубинки. Тряпки скручиваются в веревку, которой можно душить. Грязь можно кидать в лицо врагу. Если не подвернется ничего другого, Ферро сумеет перегрызть противнику горло. Она оскалилась, чтобы доказать это, но человек без пальца, кажется, ничего не заметил. Он все так же сидел и смотрел на нее. Молчаливый, спокойный, безобразный — и опасный. — Долбаные розовые, — прошипела Ферро. Второй, тощий, по контрасту с первым выглядел совершенно безобидным. Болезненный, длинноволосый, как женщина, неловкий и нервный, он поминутно облизывал губы. Время от времени он украдкой смотрел на Ферро, но стоило ей хмуро глянуть на него, как тут же отводил глаза и сглатывал — бугристый кадык на его шее постоянно двигался вверх и вниз. Он казался напуганным и бессильным, но Ферро все же не забывала о нем, пока наблюдала за верзилой. Нельзя полностью сбрасывать тощего со счетов. Жизнь научила ее, что сюрпризов можно ждать отовсюду. Наконец, был еще старик. Ферро не доверяла никому из розовых, а этому лысому меньше всех. У него было много глубоких морщин — вокруг глаз, вокруг носа. Суровые морщины. Жесткие, тяжелые кости скул. Большие мясистые руки с седыми волосками на тыльной стороне. Ферро решила: если придется убивать этих троих, то первым она убьет не опасного верзилу, а лысого старика. Он осмотрел ее, как работорговец — сверху донизу, всю целиком. Холодный оценивающий взгляд. Сволочь. Байяз, так назвал его Юлвей. Похоже, что старики хорошо знали друг друга. — Ну что, брат мой, — говорил лысый розовый на кантийском наречии, хотя было вполне очевидно, что он и Юлвей не состоят в родстве, — как идут дела в великой империи Гуркхула? Юлвей вздохнул. — Всего лишь год назад Уфман захватил корону, а уже успел расправиться с последними из мятежников. Он держит своих наместников в ежовых рукавицах. Сейчас молодого императора боятся больше, чем когда-либо боялись его отца. Уфман-уль-Дошт, называют его солдаты, и произносят это с гордостью. Он сжимает Канту мертвой хваткой, у него абсолютная власть вдоль всего Южного моря. — Не считая Дагоски. — Верно. Но он не смотрит в ту сторону. Армии толпами устремляются к полуострову, а за могучими стенами Дагоски неустанно работают его шпионы. Теперь, когда на Севере война, он не скоро выберет момент для осады города. А когда он это сделает, вряд ли город выстоит долго. — Ты уверен? Союз по-прежнему контролирует моря. Юлвей сдвинул брови и ответил: — Мы видели корабли, брат мой. Много больших кораблей. Гурки построили могучий флот, и сделали это тайно. Должно быть, они начали много лет назад, во время последней войны. Боюсь, Союзу недолго осталось владычествовать на море. — Флот? Я надеялся, что у меня есть хотя бы несколько лет на подготовку. — Голос лысого звучал мрачно. — Мои планы становятся еще более срочными. Ферро надоел их разговор. Она привыкла двигаться, она всегда была на шаг впереди, она ненавидела остановки. Задержишься на месте слишком долго, и гурки найдут тебя. Ей не нравилось сидеть здесь и показывать себя, чтобы этим придурочным розовым было на что пялиться. Старики продолжали плести бесконечные слова, а она расхаживала по комнате, гримасничала и кусала губы, взмахивала руками, топала по истертым доскам пола, тыкала пальцем в настенные занавеси и заглядывала за них, проводила рукой по предметам мебели, цокала языком и щелкала зубами. И заставляла всех нервничать. Ферро прошла так близко от огромного безобразного розового, сидевшего в кресле, что почти задела рукой его изрытое шрамами лицо. Она хотела показать, что ей плевать на его громадный рост, шрамы и все прочее. Потом направилась ко второму — нервному и тощему, с длинными волосами. Тот сглотнул, когда Ферро придвинулась к нему вплотную. — С-с-с, — зашипела она ему в лицо. Тощий что-то пробормотал и убрался в сторону, а она заняла его место у открытого окна. Выглянула наружу, повернувшись спиной к сидящим в комнате. Пусть эти розовые знают, что ей плевать на них. За окном был парк. Деревья, цветы, просторные ухоженные лужайки. Группы бледных мужчин и женщин лениво разлеглись под солнечными лучами на аккуратно выстриженной траве, что-то ели и пили. Ферро мрачно глядела на них сверху. Жирные, уродливые, ленивые, умеющие только жрать и бездельничать. — Парк, — фыркнула она. Дворец Уфмана тоже окружал парк. Она частенько смотрела туда из крошечного окошка своей комнаты. Своей камеры. Задолго до того, как Уфман стал Уфман-уль-Доштом. Тогда он был всего лишь младшим сыном императора, а она — одной из множества его рабынь. Его пленницей. Ферро перегнулась через подоконник и плюнула наружу. Она ненавидела парки. Она ненавидела города. Прибежища рабства, страха, вырождения. Их стены — стены тюрем. Когда она уберется из этого трижды проклятого места, она будет счастлива. Или хотя бы не так несчастна. Она отвернулась от окна и снова нахмурилась: все трое пристально разглядывали ее. Тот, кого называли Байязом, заговорил первым: — Да, тебе несомненно удалось сделать поразительную находку, брат мой. Ее не потеряешь в толпе! Ты уверен, что это именно то, что я ищу? Юлвей с минуту смотрел на нее, потом сказал: — Настолько уверен, насколько вообще возможно. — Я стою перед вами! — прорычала она, но лысый розовый продолжал говорить так, словно она не могла его слышать: — Чувствует ли она боль? — Почти нет. По дороге она сражалась с едоком. — Правда? — Байяз тихо рассмеялся. — И сильно он ее повредил? — Сильно, но через два дня она уже ходила, а через неделю полностью исцелилась. У нее не осталось ни царапины после той схватки. Это ненормально. — Мы оба видели множество вещей, которые не назовешь нормальными. Мы должны быть уверены. Лысый полез к себе в карман. Под подозрительным взглядом Ферро он вытащил оттуда что-то в сжатом кулаке и поднес к столу. Когда он убрал руку, на деревянной столешнице остались лежать два гладко отполированных камешка. Лысый наклонился вперед. — Скажи мне, Ферро, который из камней синий? — спросил он. Она мрачно уставилась на него, затем перевела взгляд на камни. Между ними не было никакой разницы. Все в комнате смотрели на нее еще пристальнее, чем прежде. Она скрипнула зубами. — Вот этот. — Она показала на левый камешек. Байяз улыбнулся: — В точности тот ответ, на который я надеялся. Ферро пожала плечами. «Повезло, — подумала она. — Я угадала». Затем она заметила выражение лица большого розового — тот насупился, глядя на камни, словно чего-то не понимал. — Они оба красные, — сказал Байяз. — Ты совсем не различаешь цвета, Ферро? Значит, лысый розовый одурачил ее! Ей это не понравилось. Ферро Малджин никому не позволит себя дурачить. Она засмеялась — хриплым, неблагозвучным, захлебывающимся смехом. Потом прыгнула через стол. Удивленное выражение лишь только проступало на лице старика, когда кулак Ферро с хрустом врезался ему в нос. Лысый всхрапнул, вместе со стулом повалился назад и распластался на полу. Ферро вскарабкалась на стол, чтобы добраться до старика, но Юлвей схватил ее за ногу и стащил вниз. Ее пальцы промахнулись мимо шеи лысого паскудника, ухватились за стол и опрокинули его набок. Камешки упали на пол и куда-то закатились. Она дернула ногой, высвободила ее и снова бросилась на старого розового, неловко поднимавшегося с пола. Но Юлвей поймал ее за руку и снова потащил обратно, не переставая кричать: — Успокойся! За свои старания он получил от нее локтем в лицо и сполз по стенке, а Ферро повалилась сверху. Она поднялась первой, готовая вновь налететь на лысую гадину. Но к этому моменту большой розовый встал на ноги и двинулся вперед, не отрывая от нее взгляда. Ферро улыбнулась ему, сжимая кулаки. Сейчас она посмотрит, насколько он опасен на деле. Он сделал еще один шаг. Однако Байяз поднял руку и удержал его. Вторую ладонь он прижимал к носу, пытаясь остановить текущую кровь. Он смеялся. — Отлично! — кашляя, проговорил он. — Просто отлично! Яростная и стремительная. Несомненно, это именно то, что нам нужно! Надеюсь, ты примешь мои извинения, Ферро. — Что? — Прости меня за мои ужасные манеры. — Он вытер кровь с верхней губы. — Я вполне заслужил этот удар, но я должен был удостовериться. Я раскаиваюсь. Ты простишь меня? Сейчас он казался другим, хотя ничего не изменилось. Дружелюбный, внимательный, искренний. Раскаивающийся. Однако требовалось нечто большее, чтобы завоевать ее доверие. Гораздо большее. — Посмотрим, — прошипела она. — Только об этом я и прошу. Я бы хотел еще, чтобы ты дала нам с Юлвеем несколько минут на обсуждение… кое-каких вопросов. Нам лучше обсуждать их наедине. — Все в порядке, Ферро, — сказал Юлвей. — Здесь нет врагов, здесь твои друзья. Она была абсолютно уверена, что они не являются ее друзьями, но позволила ему выпроводить себя из комнаты вместе с двумя розовыми. — Постарайся никого из них не убить, пока мы разговариваем, — сказал Юлвей и закрыл дверь. Новая комната была так же роскошна. Должно быть, они богаты, эти розовые, хотя по виду и не скажешь. Огромный камин, сделанный из темного камня с прожилками. Диваны. Тонкая ткань возле окна, на ней мелкими стежками вышиты цветы и птицы. Со стены на Ферро взирало изображение сурового мужчины с короной на голове. Она ответила ему таким же мрачным взглядом. Ишь какая роскошь. Роскошь Ферро ненавидела даже больше, чем парки. Роскошь — это такой же плен, как прутья клетки. Мягкие ковры и мягкая постель опаснее, чем оружие. Жесткая земля и холодная вода — вот все, что нужно. Мягкие вещи делают тебя мягким, и Ферро не хотела иметь с ними ничего общего. Здесь их ждал еще один человек. Он ходил по комнате кругами, заложив руки за спину, словно не любил слишком долго стоять на месте. Не то чтобы совсем розовый — по цвету обветренной кожи он был где-то посередине между ней и остальными. Голова выбрита, как у жреца. Это Ферро не понравилось. Жрецов она ненавидела больше всего. Но едва бритый увидел Ферро, его глаза загорелись, несмотря на ее презрительную усмешку, и он поспешил подойти ближе. Странный маленький человечек в изношенной дорожной одежде. Его макушка едва доставала Ферро до рта. — Я брат Длинноногий, — представился он, размахивая руками, как мельница. — Я член великого ордена навигаторов. — Тебе повезло. — Ферро повернулась вполоборота и напрягла слух, чтобы расслышать разговор двоих стариков за дверью. Но Длинноногий не смутился. — Разумеется, мне повезло! — вскричал он. — Да, да, несомненно! Бог благословил меня! Уверенно скажу: еще никогда ни один человек так не подходил для своей профессии — или профессия для человека — как я, брат Длинноногий, подхожу для благородного искусства навигации! От покрытых снегами горных вершин далекого Севера до пропитанных солнцем песков крайнего Юга весь мир является моим домом. Клянусь, это так! Он улыбнулся Ферро с тошнотворно самодовольным выражением, но она не обращала на него внимания. Двое розовых, здоровенный и тощий, беседовали друг с другом в дальнем конце комнаты. Они говорили на незнакомом языке, похожем на хрюканье свиней. Возможно, они говорили о Ферро, но ей было наплевать. Потом они вышли за дверь, оставив девушку наедине со жрецом. Тот не переставал болтать: — Я, брат Длинноногий, знаю почти все народы, живущие внутри Земного круга. Тем не менее я теряюсь в догадках относительно вашего происхождения. — Он выжидающе замолчал, но Ферро ничего не ответила. — То есть вы предпочитаете, чтобы я понял сам? О, это интересная задача! Позвольте, позвольте… ваши глаза той же формы, что у людей отдаленного Сулджука, где черные скалы отвесно поднимаются из сверкающего моря. Это несомненно. Однако ваша кожа… — Закрой рот, мудак. Тот замолчал на полуслове, кашлянул и отошел подальше, оставив Ферро прислушиваться к голосам по ту сторону двери. Она улыбнулась: деревянная дверь была толстой и заглушала звуки, однако старики не приняли в расчет остроту ее слуха. Они по-прежнему говорили по-кантийски, и теперь, когда идиот навигатор наконец умолк, она слышала каждое слово Юлвея: — Кхалюль нарушает второй закон, и, значит, ты должен нарушить первый? Мне это не нравится. Иувин никогда бы этого не позволил! Ферро нахмурилась. В голосе Юлвея звучало нечто странное. Страх. Второй закон… Ферро помнила, что он говорил это едокам: запрещено поедать человеческую плоть. Она услышала ответ лысого розового: — Первый закон — парадокс. Вся магия приходит с другой стороны, даже наша. Каждый раз, когда ты меняешь малейшую вещь, ты касаешься нижнего мира; каждый раз, когда ты творишь малейшую вещь, ты занимаешь ее у другой стороны, и всему всегда есть цена. — Но на сей раз цена может оказаться слишком высока! Это семя — ужасная вещь! На нем лежит проклятие! Из него не вырастает ничего, кроме хаоса! Сыновья Эуса обладали великой мудростью и могуществом, но семя покончило с ними, с каждым по-своему. Или ты мудрее Иувина, Байяз? Искуснее Канедиаса? Сильнее Гластрода? — Нет, нет и нет, брат мой. Но скажи мне… сколько едоков создал Кхалюль? Долгая пауза. — Я не знаю точно. — Сколько? Еще одна пауза. — Ну, может быть, две сотни. Может быть, больше. Жречество прочесывает Юг в поисках тех, кто хоть как-то подходит. Теперь он делает их все быстрее, но большинство молоды и слабы. — Две сотни или больше, и их количество увеличивается. Многие слабы, но есть и такие, кто может поспорить с тобой или со мной. Они были учениками Кхалюля в Древние Времена: и Мамун, и тот, кого они называют Восточным Ветром, и эти трижды проклятые близнецы. Юлвей простонал: — Чтоб они провалились, эти твари! Мамун был в Бесплодных землях, я ощутил его присутствие. Он стал очень сильным. — Ты сам знаешь, что я прав. А наши ряды не пополняются. — Мне казалось, будто Ки подавал надежды? — Нам нужна еще сотня таких, как он, и двадцать лет, чтобы их обучить. Тогда мы будем с ними на равных. Нет, брат мой, нет. Мы должны использовать огонь против огня. — Даже если огонь сожжет дотла тебя самого и целый мир в придачу? Позволь мне сходить в Саркант. Возможно, Кхалюль еще способен прислушаться к разумным доводам… Смех. — Он уже поработил половину мира! Когда же ты проснешься, Юлвей? Когда он поработит вторую половину? Я не хочу потерять тебя, брат мой! — Вспомни, Байяз, есть вещи и похуже, чем Кхалюль. Гораздо хуже. — Его голос понизился до шепота, и Ферро навострила уши. — Рассказчики Тайн постоянно слушают… — Хватит, Юлвей! Лучше даже не думать об этом! Ферро нахмурилась. Это что за чушь? Рассказчики Тайн? Каких тайн? — Вспомни, Байяз, что говорил тебе Иувин: бойся гордыни. Ты использовал искусство. Я знаю это. Я вижу на тебе тень. — Чума на твои тени! Я делаю то, что должен! Вспомни, как Иувин говорил тебе, Юлвей: нельзя бесконечно сидеть и наблюдать. Время на исходе, и я больше не могу наблюдать. Я первый, мне принимать решение. — Разве я не следовал за тобой, куда бы ты ни вел? Всегда, даже когда совесть предостерегала меня? — А разве я хоть раз завел тебя не туда? — Нам еще предстоит увидеть. Ты первый, Байяз, но ты не Иувин. Мне выпало на долю оспаривать твои решения, и Захарусу тоже. Ему это понравится еще меньше, чем мне. Гораздо меньше. — Это должно быть сделано. — Но платить придется другим, так бывало всегда. Этот северянин Девятипалый — он умеет говорить с духами? — Да. Ферро нахмурилась. С духами? Казалось, и с людьми-то девятипалый розовый едва умеет говорить. — А если ты найдешь семя, — донесся из-за двери голос Юлвея, — ты хочешь, чтобы Ферро несла его? — В ней течет нужная кровь, и кто-то должен это сделать. — Тогда будь осторожен, Байяз! Я знаю тебя. Мало кто знает тебя лучше. Дай мне слово, что будешь охранять ее и после того, как она послужит твоей цели. — Я буду охранять ее лучше, чем охранял бы собственную дочь. — Охраняй ее лучше, чем ты охранял дочь Делателя, и я буду удовлетворен. Долгое молчание. Ферро сжимала челюсти, обдумывая то, что услышала. Иувин, Канедиас, Захарус — эти странные имена ничего не значили для нее. И что за семя, которое способно сжечь дотла целый мир? Она вовсе не хотела иметь с ним никаких дел. Ее место на Юге, ее дело — бороться с гурками тем оружием, которым она владела. Дверь открылась, и два старика шагнули в комнату. Трудно представить людей более не похожих друг на друга: один смуглый, высокий и костлявый, с длинными волосами, второй светлокожий, массивный и лысый. Ферро с подозрением посмотрела на них. Первым заговорил светлокожий: — Ферро, я хочу предложить тебе одну… — Я не собираюсь идти с тобой, старый болван. Легчайшая тень раздражения скользнула по лицу лысого, но он быстро справился с собой. — Но почему? — спросил он. — Какие у тебя есть неотложные дела? Над этим не пришлось долго думать. — Месть. — Ее любимое слово. — А-а, понимаю. Ты ненавидишь гурков? — Да. — Они задолжали тебе за то, что сделали с тобой? — Да. — За то, что сделали с твоей семьей, с твоим народом, с твоей страной? — Да. — За то, что сделали тебя рабыней, — прошептал он. Она сердито смотрела на старика и гадала, откуда он столько узнал о ней и не стоит ли еще раз наброситься на него. — Они ограбили тебя, Ферро, они отняли у тебя все. Они украли у тебя твою жизнь. Будь я на твоем месте… перестрадай я столько же, сколько выстрадала ты… на Юге не хватило бы крови, чтобы удовлетворить меня. Все гуркские солдаты стали бы трупами. Я бы сжег их города дотла. Я бы заставил их императора сгнить в клетке перед собственным дворцом! — Да! — прошипела она со злорадной улыбкой, исказившей лицо. Теперь он говорил на ее языке. Юлвей никогда так не говорил. Может быть, этот лысый розовый не так уж плох. — Ты понимаешь! Вот почему я должна вернуться на Юг! — Нет, Ферро. — Теперь усмешка играла на лице лысого. — Ты не поняла, какую возможность я тебе предлагаю. На самом деле в Канте правит не император. Каким бы могущественным он ни казался, он пляшет под чужую дудку. Все решает человек, скрытый от посторонних глаз. Кхалюль, так его называют. — Пророк. Байяз кивнул. — Если тебя ранят, будешь ты ненавидеть кинжал или того, кто его держит? Император, гурки — все они лишь орудия Кхалюля, Ферро. Императоры приходят и уходят, но пророк всегда остается на своем месте, позади них. Нашептывает. Советует. Приказывает. Именно он — тот, кто задолжал тебе. — Кхалюль… да. Едоки упоминали его имя. Кхалюль. Пророк. Императорский дворец полон жрецов, все это знали. И дворцы наместников тоже. Жрецы были везде, они кишели, как насекомые. В городах, в деревнях, среди солдат они неустанно распространяли свою ложь. Нашептывали. Советовали. Приказывали. Юлвей хмурился, он был недоволен, но Ферро знала, что старый розовый прав. — Да, да, я понимаю! — воскликнула она. — Помоги мне, и я дам тебе твою месть, Ферро. Настоящее мщение. Не один мертвый солдат, не десять мертвых солдат, но тысячи. Десятки тысяч! Возможно, даже сам император, как знать? — Он пожал плечами и повернулся к ней вполоборота. — Однако я не могу тебя заставлять. Если хочешь, возвращайся в Бесплодные земли, прячься, убегай, закапывайся в пыль, словно крыса. Если это тебя удовлетворит. Если это полная мера твоего мщения. Теперь тобой заинтересовались едоки. Дети Кхалюля. Без нас они настигнут тебя рано или поздно. Тем не менее выбор за тобой. Ферро нахмурилась. Годы, которые она провела в диких местах, сражаясь не на жизнь, а на смерть, постоянно на бегу, не дали ей ничего. Никакой мести, достойной этого слова. Если бы не Юлвей, с ней было бы покончено. Белые кости посреди пустыни. Мясо в брюхе у едоков. Труп в клетке перед императорским дворцом. Гниющий труп. Она не могла сказать «нет», но это ей не нравилось. Старик точно знал, что ей предложить. Она ненавидела ситуации, когда ей не оставляли выбора. — Я подумаю, — ответила она. И вновь легчайшая тень гнева легла на лицо лысого и быстро исчезла. — Хорошо, подумай. Но не слишком долго. Император собирает войска, времени почти нет. Он вышел из комнаты вслед за остальными, оставив Ферро наедине с Юлвеем. — Мне не нравятся эти розовые, — заявила она достаточно громко, чтобы лысый старик мог услышать ее из коридора. Затем добавила потише: — Нам необходимо идти с ними? — Тебе — да, необходимо. Мне же нужно возвращаться на Юг. — Что? — Кто-то должен следить за гурками. — Нет! Юлвей рассмеялся: — Дважды ты пыталась убить меня. Один раз ты попыталась убежать от меня. Теперь я ухожу, а ты хочешь, чтобы я остался? Тебя трудно понять, Ферро. — Этот лысый сказал, что сможет дать мне мщение. Он лжет? — спросила она. — Нет. — Тогда я должна идти с ним. — Знаю. Именно поэтому я и привел тебя сюда. Она не могла придумать, что еще сказать. Опустила голову и принялась смотреть в пол, но тут Юлвей неожиданно шагнул вперед. Ферро подняла руку, защищаясь от удара, но он обнял ее обеими руками и крепко прижал к себе. Странное ощущение — быть так близко к другому человеку. Теплое. Затем Юлвей отступил в сторону, не снимая руку с ее плеча. — Иди божьими стопами, Ферро Малджин. — Ха. У них здесь нету бога. — Скажем лучше, что у них здесь много богов. — Много? — Разве ты не заметила? Каждый молится на себя. Она кивнула. Это было похоже на правду. — Будь осторожна, Ферро. И слушай Байяза. Он первый в моем ордене, и не много найдется людей столь же мудрых, как он. — Я ему не доверяю. Юлвей наклонился к ней и проговорил: — А я и не говорил, что ему надо доверять. Затем улыбнулся и повернулся к ней спиной. Ферро смотрела, как он медленно шагает к двери, выходит в коридор. Она слышала, как его босые ноги шлепают по плитам пола, как тихо звенят браслеты на его руках. А потом она осталась одна — наедине с этой роскошью, этими парками и этими розовыми.Старые друзья
В дверь громко застучали, и Глокта вскинул голову, судорожно подергивая левым глазом. «Кто, черт побери, ломится в такое время? Иней? Секутор? Или кто-то другой? Наставник Гойл, к примеру, — пришел ко мне с визитом, прихватив с собой всю свою цирковую команду? Вдруг архилектору наскучила его хромая кукла? Ведь не скажешь, что пиршество прошло в соответствии с задуманным планом, а его преосвященство не назовешь человеком, склонным прощать ошибки. Тело, найденное возле доков…» Стук повторился — громкий, уверенный. «Так стучат, когда требуют открыть, прежде чем дверь снесут с петель». — Иду, иду! — крикнул он несколько осипшим голосом, вытаскивая себя из-за стола. — Уже иду! Ухватив трость, Глокта доковылял до двери, набрал в грудь воздуха и отпер замок. Это был не Иней и не Секутор. Но и не Гойл и не его уродцы практики. За дверью стоял совершенно неожиданный гость. Глокта изумленно поднял бровь и прислонился к дверному косяку. — Майор Вест! Вот сюрприз! Иногда старые друзья встречаются, и все немедленно становится в точности таким, как много лет назад. Дружба возобновляется, не тронутая временем, словно и не было никакого перерыва. «Иногда, но не сейчас». — Инквизитор Глокта, — пробормотал Вест неуверенно, неловко, смущенно. — Простите, что беспокою вас так поздно… — Не стоит извиняться, — ответил Глокта с ледяной чопорностью. Майор едва заметно поморщился. — Могу я войти? — Разумеется. Глокта закрыл входную дверь и прохромал вслед за Вестом в столовую. Майор уселся в одно из кресел, Глокта в другое. Так они сидели какое-то время, глядели друг на друга и не говорили ни слова. «Какого черта ему от меня надо, хоть в это время, хоть в какое угодно другое?» Глокта рассматривал лицо старого друга в отблесках огня от камина и мерцании единственной свечки. Теперь он разглядел Веста получше и понял, что тот изменился. «Он выглядит постаревшим». Надо лбом майора виднелись залысины, на висках блестела седина. Его лицо стало бледным и худым, он осунулся. «Выглядит обеспокоенным. Он измучен. Еле держится». Вест оглядел жалкую комнату, жалкий огонь, жалкую мебель, бросил настороженный взгляд на Глокту и тут же опустил глаза. Он явно нервничал. «Похоже, ему не по себе. Так и должно быть». Вест, по-видимому, не был готов прервать молчание, так что Глокта взял это на себя. — Итак, сколько же времени прошло, а? Не считая той ночи в городе… А ее едва ли стоит считать, не так ли? Воспоминание о неудачной встрече на мгновение повисло в воздухе, словно неприличный звук. Затем Вест, откашлявшись, произнес: — Девять лет. — Девять лет… Подумать только. С тех пор как мы, два старых друга, стояли там на хребте и глядели вниз на реку. На мост и на всех этих гурков на другой стороне. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь, не правда ли? Девять лет. Я помню, как ты умолял меня не ходить туда, но я никого не слушал. Каким дураком я был, а? Воображал, будто я — наша последняя надежда. Воображал, что я непобедим. — Ты нас спас в тот день. Спас целую армию. — Правда? Как чудесно. Не сомневаюсь, если бы я умер тогда на мосту, сейчас повсюду стояли бы мои статуи. Жаль, что вышло по-другому, ей-богу, жаль. Так было бы лучше для всех. Вест сморщился и заерзал в кресле с еще более неловким видом, чем раньше. — Потом я искал тебя… — промямлил он. «Ты меня искал? Как чертовски благородно, мать твою! Настоящий друг. Правда, мне это мало помогло, когда меня тащили, ослепшего от боли, с ногой, изрубленной в фарш. И это только начало». — Ты пришел не для того, чтобы вспоминать старые времена, Вест. — Да… Да, правда. Я пришел по поводу моей сестры. Глокта замер. Он ожидал чего угодно, только не этого. — Арди? — Да, Арди. Видишь ли, я скоро уезжаю в Инглию, и… Я надеялся, что ты присмотришь за ней, пока меня не будет. — Вест вскинул на него глаза. — Ты всегда умел обращаться с женщинами… Занд. Глокта скорчил гримасу, услышав свое имя. Никто больше не называл его так. «Никто, кроме моей матери». — Ты всегда знал, что им сказать. Помнишь тех трех сестричек… как же их звали? Они на все были готовы для тебя! Каждая из них… Вест улыбнулся, но Глокта не мог. Он все помнил, но воспоминания выцвели и поблекли. «Это чужие воспоминания. Тот человек умер. Моя жизнь началась в Гуркхуле, в императорской тюрьме. То, что было дальше, я помню очень хорошо. Как я вернулся домой и, словно труп, лежал на кровати в темноте, ожидая друзей, а они не пришли. — Он посмотрел на Веста убийственно холодным взглядом. — Думаешь, меня можно подкупить честным лицом и разговорами о былых временах? Изображаешь брошенного пса, преданно вернувшегося домой? Ну уж нет! От тебя воняет, Вест. От тебя несет предательством. Вот это мои воспоминания». Глокта медленно откинулся на спинку кресла. — Занд дан Глокта, — пробормотал он, словно вспоминая давно позабытое имя. — Что с ним стало, как ты думаешь, Вест? Ты ведь помнишь его — твоего друга, блестящего юношу, красивого, гордого, бесстрашного? Имевшего магическое влияние на женщин. Всеми любимого и уважаемого, предназначенного для великих дел. Куда он делся? Вест озадаченно смотрел на него, не зная, что ответить. Глокта резко наклонился к нему, раскинул руки по столу и оскалился, чтобы показать свой изуродованный рот. — Он мертв! Он умер на том мосту! А что осталось? Долбаная развалина, носящая его имя! Хромая тень, таящаяся по углам! Искалеченный призрак, цепляющийся за жизнь, как запах мочи держится возле бродяги! У него нет друзей, у этого мерзкого вонючего урода, и он не хочет их иметь! Убирайся, Вест! Иди к своему Варузу, к своему Луфару, к остальным пустоголовым недоноскам! Здесь нет никого из твоих приятелей! Губы Глокты дрожали, он брызгал слюной от отвращения. Он не знал, для кого он более мерзок, для Веста или для самого себя. Майор заморгал. На его скулах тихо перекатывались желваки. Наконец он поднялся на ноги и пошел к выходу. — Мне очень жаль, — проговорил он, обернувшись через плечо. — Скажи мне! — вскричал Глокта, настигая его возле двери. — Я понимаю остальных: они держались меня, пока я мог быть им полезен, пока я шел в гору. Я всегда это понимал. Меня не удивило, что они не захотели иметь со мной ничего общего после моего возвращения. Но ты, Вест!.. Я считал, что ты другой, что ты лучше! Я всегда думал, что уж ты-то — хотя бы ты! — придешь навестить меня… — Глокта пожал плечами. — Видимо, я ошибался. Он отвернулся и хмуро уставился в огонь, дожидаясь звука закрывающейся двери. — Так она тебе не сказала? — спросил Вест. Глокта снова повернулся. — Кто? — Твоя мать. Глокта хмыкнул: — Моя мать? Не сказала мне о чем? — Я приходил. Дважды. Как только узнал, что ты вернулся, я сразу пошел к тебе. Твоя мать встретила меня у ворот вашего имения. Она сказала, что ты слишком болен, не можешь принимать посетителей и больше не хочешь иметь никаких дел с армией, а в особенности со мной. Через несколько месяцев я пришел еще раз. Я думал, что должен сделать для тебя хотя бы это. Но ко мне послали слугу, чтобы он выпроводил меня. Потом я услышал, что ты вступил в инквизицию и уехал в Инглию. И я выбросил тебя из головы… до тех пор, пока мы не встретились… тогда, ночью, в городе… Вест умолк. Прошло некоторое время, прежде чем его слова дошли до сознания Глокты. Когда это произошло, он осознал, что сидит с открытым ртом. «Так просто. Никакого заговора. Никакой паутины предательства. — Он чуть не рассмеялся от идиотизма ситуации. — Моя мать выгнала его, а я был уверен, что ко мне никто не приходил. Мать всегда ненавидела Веста. Неподходящий друг, недостойный ее драгоценного сыночка. Разумеется, она винила его в том, что со мной произошло. Я должен был догадаться, но я был слишком занят — упивался своими страданиями и горечью. Слишком занят тем, что разыгрывал трагедию». Глокта сглотнул. — Ты приходил? — переспросил он. Вест пожал плечами: — Можешь мне не верить. «Ну, хорошо. Что же мы теперь можем сделать, не считая того, что в следующий раз постараемся вести себя лучше?» Глокта моргнул и набрал в грудь воздуха. — Я, э-э… Я прошу прощения. Забудь о том, что я тебе сказал, если можешь. Пожалуйста. Сядь. Ты что-то говорил о своей сестре. — Да. Да. О моей сестре. — Вест неловко пробирался обратно к своему креслу, глядя в пол; его лицо снова приобрело тревожное и виноватое выражение. — Мы скоро выступаем в Инглию, и я не знаю, когда вернусь… и вернусь ли вообще… У нее не останется в городе никого из друзей, и я… э-э… Кажется, ты видел ее, когда гостил у нас? — Несомненно. Собственно, я видел ее недавно. — Ты встречал ее? — Да. В компании нашего общего друга капитана Луфара. Вест побледнел пуще прежнего. «Здесь есть что-то еще, о чем он не говорит». Однако Глокта не хотел ляпнуть что-нибудь лишнее и потерять единственного друга сразу же после того, как их дружба возродилась. Он промолчал, и через мгновение майор продолжил: — Жизнь… сурово с ней обошлась. Я мог бы сделать что-нибудь. Я должен был что-нибудь сделать. Вест уставился горестным взглядом в стену, и по его лицу прошла безобразная судорога. «Я знаю это чувство. Как оно мне знакомо! Отвращение к себе». — Но я позволил другим вещам встать у меня на пути; я приложил все силы, чтобы забыть о ее бедах; я делал вид, будто все идет как надо. Сестра страдала, и винить в этом следует меня. — Он кашлянул, затем шумно сглотнул. Его губы задрожали, и он закрыл лицо руками. — Я буду виноват… если с ней что-нибудь случится… Его плечи беззвучно затряслись, и Глокта поднял брови. Он, разумеется, привык к тому, что люди в его присутствии плачут… «Но обычно мне приходится сначала показать им инструменты». — Брось, Коллем, это не похоже на тебя. — Он неуверенно потянулся к Весту через стол, почти убрал руку обратно, но в конце концов все же неловко потрепал всхлипывающего друга по плечу. — Ты ошибался, но кто избежал этого? Ошибки уже в прошлом, их не изменить. Теперь ничего не вернешь, но можно постараться сделать лучше, а? «Что? Неужели это говорю я? Инквизитор Глокта — утешитель страждущих?» Однако Вест явно испытал облегчение. Он поднял голову, вытер нос и с надеждой воззрился на Глокту мокрыми глазами. — Ты прав, конечно, ты прав! — воскликнул он. — Я должен возместить ущерб. Должен! Ты поможешь мне, Занд? Ты присмотришь за ней, пока меня не будет? — Я сделаю для нее все, что смогу, Коллем, можешь на меня положиться. Когда-то я гордился тем, что называю тебя своим другом, и… Я снова буду гордиться этим. Как ни странно, но Глокта ощутил, что его глаза наполняются слезами. «Это я? Разве такое возможно? Инквизитор Глокта — преданный друг? Инквизитор Глокта — покровитель беззащитных девиц?» Он едва не рассмеялся вслух при этой мысли. Надо же! Он никогда не думал об этом, но сейчас почувствовал, как это хорошо — снова иметь друга. — Холлит, — произнес Глокта. — Что? — Те три сестрички. Их фамилия Холлит. — Он засмеялся про себя, радуясь возвращению воспоминаний. Они стали яснее, чем прежде. — Они были помешаны на фехтовании. Ужасно его любили. Может, их притягивал запах мужского пота? — Да, кажется, именно тогда я и решил взять в руки шпагу. — Вест тоже рассмеялся, затем наморщил лоб, словно пытался поймать что-то, ускользающее из памяти. — Слушай, а как звали нашего квартирмейстера? Он питал страсть к младшенькой и сходил с ума от ревности. Черт побери, как же его звали? Такой толстый? Это имя Глокта легко припомнил. — Реус. Салем Реус, — подсказал он. — Точно! Реус! Надо же, я совершенно о нем забыл! Реус! Он рассказывал истории, как никто другой. Мы порой всю ночь слушали его и покатывались со смеху! Интересно, что с ним стало? Глокта мгновение помолчал. — Кажется, он ушел из армии… стал купцом или вроде того. — Инквизитор махнул рукой. — Я слышал, он переехал на Север.Вернуться в грязь
Карлеон выглядел совсем не так, как его запомнил Ищейка. Правда, он запомнил его горящим. Эти картины остаются в памяти надолго: разрушенные крыши, разбитые окна, толпы воинов, опьяненных болью и победой… ну и вином, конечно… Грабежи, убийство, поджоги, все прочие неблаговидные дела. Женщины рыдают, мужчины кричат, воздух наполнен дымом и страхом. В общем, хаос и разрушение, и они с Логеном в самом центре событий. Бетод потушил пожары и сделал город своим. Въехал в него и начал отстраивать Карлеон заново. Дело не сильно продвинулось к тому моменту, когда Логена, Ищейку и остальных вышвырнули вон, но теперь город очень изменился. Он стал вдвое больше прежнего, занял весь холм и склон, спускающийся к реке. Больше Уфриса. Больше любого из городов, какие Ищейка когда-либо видел. Оттуда, где он находился, из гущи деревьев с другой стороны долины, нельзя было увидеть людей, но их должно быть ужасно много. Три новые дороги расходились от ворот. Два больших новых моста. Повсюду новые дома, большие на месте прежних маленьких. Множество домов — каменные, с крытыми сланцем крышами, а некоторые окна даже застеклены. — Они время зря не теряли, — заметил Тридуба. — Новые стены, — сказал Молчун. — Их тут полно, — отозвался Ищейка. Стены были повсюду. Одна проходила по периметру, с башнями, с широким рвом вдоль нее. Еще одна, даже мощнее первой, окружала вершину холма, где с давних пор стоял замок Скарлинга. Громадина. Ищейка не мог представить себе, где они нашли столько камня, чтобы выстроить ее. — Черт меня подери, это самая большая стена, какую я видел, — сказал он. Тридуба покачал головой. — Мне это не нравится. Если Форли схватят, мы никогда не сможем вытащить его оттуда. — Если Форли схватят, вождь, нас останется пятеро, и нас будут искать. Он-то ни для кого не представляет угрозы, а вот мы представляем. Вытаскивать его — это самая последняя из наших забот. Он-то уж вывернется, как обычно. Скорее всего, он переживет нас всех. — Я бы не удивился, — пробормотал Тридуба. — У нас опасная работа. Они скользнули обратно в кустарник и вернулись в лагерь. Там их ждал Черный Доу, и выглядел он еще более раздраженно, чем обычно. Тул Дуру тоже был здесь, он зашивал дыру на своей куртке: держал огромными толстыми пальцами иголку и морщился от старания совладать с маленьким кусочком металла. Форли сидел рядом с ним и глядел вверх, на небо сквозь листву. — Ну, как самочувствие, Форли? — спросил Ищейка. — Не очень. Но иногда нужно бояться, чтобы стать отважным. Ищейка ухмыльнулся: — Да, и я такое слышал. Тогда мы с тобой герои, а? — Точно, — ответил Форли и ухмыльнулся в ответ. Тридуба был чрезвычайно озабочен. — Ты уверен, Форли? — спрашивал он. — Уверен, что хочешь пойти туда? А если обратного пути не будет, несмотря на все твое красноречие? — Я уверен. Даже если я наложу в штаны, все равно пойду. Там от меня больше пользы, чем здесь. Нужно предупредить их про шанка. Ты сам знаешь, вождь. Кто это сделает, если не я? Командир склонил голову — медленно-медленно, словно заходящее солнце. Как обычно, он выждал свою минуту. — Ладно. Хорошо. Скажи им, что я жду тебя здесь, возле старого моста. Скажи, что я один. Это на случай, если Бетод не обрадуется тебе, понимаешь? — Я понял. Ты здесь один, Тридуба. Обратно через горы сумели перейти только мы двое. Теперь все бойцы собрались вокруг, и Форли с улыбкой оглядел их. — Ну, парни, все было здорово, правда? — Заткнись, Слабейший, — хмуро сказал Доу. — Бетод ничего не имеет против тебя. Ты вернешься. — Ну все равно. Если вдруг не вернусь — все было здорово. Ищейка кивнул ему, ощущая неловкость. Вокруг были привычные лица, грязные и покрытые шрамами, но еще более угрюмые. Никому не хотелось подвергать опасности одного из своих, но Форли был прав: кто-то должен сделать это, а он подходит для такого лучше других. Иногда слабость — более надежный щит, чем сила, подумал Ищейка. Бетод — злобная сволочь, но он неглуп. Шанка приближаются, и его необходимо известить. Надо надеяться, что он будет благодарен за предупреждение. Они прошли вместе до края леса и выглянули наружу, на тропу. Она пересекала старый мост и, извиваясь, спускалась вниз, в долину. Отсюда — к вратам Карлеона. В крепость Бетода. Форли глубоко вздохнул, и Ищейка хлопнул его по плечу. — Ну, удачи тебе, Форли! Удачи! — И тебе тоже. — Слабейший на мгновение стиснул руку Ищейки. — И всем вам, ребята. Он повернулся и зашагал прочь по направлению к мосту, высоко подняв голову. — Удачи, Форли! — заорал ему вслед Черный Доу, к всеобщему удивлению. Слабейший остановился на вершине моста, обернулся и немного постоял, широко улыбаясь товарищам. Потом скрылся из виду. Тридуба вздохнул. — Проверить оружие! — приказал он. — На тот случай, если Бетод не захочет прислушаться к здравому смыслу. И ждите сигнала, ладно? Они долго ждали здесь, наверху, среди листвы, тихо и неподвижно, глядя вниз на новые стены города. Ищейка лежал на брюхе, приготовив лук, наблюдал, выжидал и гадал, как там дела у Форли. Время тянулось долго. Потом он увидел их: из ближайших ворот выехали всадники. Они пересекли реку по одному из новых мостов, а позади них двигалась повозка. Ищейка не понимал, зачем она им понадобилась, и это ему совсем не нравилось. Форли не было видно, и Ищейка не мог решить, хорошо это или плохо. Они приближались быстро, пришпоривая лошадей — вверх по краю долины, по крутой тропе, по направлению к деревьям и старому каменному мосту через ручей. Прямо на Ищейку. Он слышал, как стучат по грязи копыта. Они уже так близко, что можно сосчитать их и хорошенько рассмотреть. Копья, щиты и хорошие доспехи. Шлемы и кольчуги. Десять всадников и еще двое в повозке, по обе стороны от возницы, с какими-то штуковинами, похожими на маленькие луки, приделанные к деревянным брускам. Ищейка не знал, что это такое, а ему не нравилось чего-либо не знать. Он предпочитал преподносить сюрпризы сам. Извиваясь, он прополз на брюхе обратно сквозь кусты, прошлепал по ручью и поспешил к опушке леса, откуда открывался хороший вид на старый мост. Тридуба, Тул и Доу стояли возлеближайшего к Ищейке конца моста, и он махнул им рукой. Молчуна не было видно — скорее всего, тот находился где-то между деревьев с другой стороны. Ищейка сделал знак рукой: «всадники»; поднял вверх сжатый кулак: «десять»; приложил раскрытую ладонь к груди: «доспехи». Доу вытащил меч и секиру и побежал к груде каменных глыб, наваленных на склоне высоко над мостом. Он пригибался к земле и двигался бесшумно. Тул скользнул с берега в ручей (в том месте глубина была по колено) и распластал свое огромное тело по дальней стороне каменной арки моста, подняв длинный меч над водой. Ищейке стало малость не по себе: Тул очень хорошо просматривался отсюда. Однако всадники никак не смогут его заметить, если поедут прямо, не сворачивая с тропы. Они думают, что их ждет только один человек, и вряд ли станут слишком осторожничать. Ищейка очень на это надеялся. А если, черт побери, они все же не пожалеют времени на проверку, это будет полный провал. Ищейка видел, как Тридуба пристегнул щит к руке, вытащил меч, вытянул шею и замер, перекрыв тропу с ближней стороны моста. Он выглядел так, словно был один на целом свете. Стук копыт и громыхание колес повозки за деревьями приближались. Ищейка вытащил несколько стрел и воткнул их в землю наконечниками вниз, чтобы быстрее выхватить. Он старался побороть страх. Его пальцы дрожали, но это ничего не значило. Они сработают как надо, когда придет время. — Жди сигнала, — шептал он сам себе. — Жди сигнала. Он взял одну стрелу и наполовину натянул тетиву, прицелившись вниз, в направлении моста. Будь он проклят, но ему ужасно хотелось отлить. Над выгибом моста показалось острие первого копья, за ним другие. Качающиеся шлемы, кольчужные груди, лошадиные морды — мало-помалу всадники въезжали на мост. Позади катилась повозка с возницей и двумя странными пассажирами, влекомая большим лохматым тяжеловозом. Первый из всадников уже заметил на мосту Тридуба и пришпорил лошадь. Ищейка вздохнул свободнее, когда остальные зарысили вслед за первым, сбившись в кучу, в явном нетерпении стремясь к цели. Значит, Форли сказал все, как условились, и люди Бетода ожидали здесь лишь одного. Ищейка видел, как из-под замшелой арки выглядывает Тул, пытаясь рассмотреть скачущих над ним лошадей. Во имя мертвых, как же трясутся руки! Ищейка боялся, что нечаянно спустит не до конца натянутую тетиву и испортит все дело. Повозка остановилась на том берегу. Двое людей, ехавших рядом с возницей, встали и направили свои странные луки на Тридуба. Ищейка тщательно прицелился в одного из лучников. Большая часть всадников уже въехала на мост, их кони беспокойно шарахались в стороны, недовольные тем, что оказались в такой тесноте. Первый всадник остановил коня перед Тридуба и направив на противника копье. Старый воин, однако, не отступил ни на шаг. Кто угодно, только не он. Он лишь глядел вверх, хмурил брови и не позволял всадникам объехать себя, так что все они плотно сгрудились на мосту. — Ну-ка, ну-ка, — послышался голос командира всадников. — Рудда Тридуба! Мы думали, ты давно помер, старина. Ищейка узнал этот голос: один из самых старых карлов Бетода. Дело-Дрянь, так его звали. — Да нет, во мне еще осталось силенок на пару хороших драк, — отвечал Тридуба, по-прежнему не двигаясь с места. Дело-Дрянь огляделся по сторонам и всмотрелся в кромку леса. У него хватало ума понять, что он занял плохую позицию, но не хватало осторожности. — А где остальные из вашей шайки? Где этот пердун Доу, а? Тридуба пожал плечами. — Здесь только я. — Вернулся в грязь? — Ищейка представил себе, как Дело-Дрянь ухмыляется из-под шлема. — Жаль, жаль. Я-то надеялся сам прикончить гадину. Ищейка поморщился, почти уверенный, что Доу вылетит из-за камней сразу после этих слов, но тот не показывался. Пока рано. В кои-то веки он ждал сигнала. — Где Бетод? — спросил Тридуба. — Король не выйдет из дворца ради встречи с такими, как ты! К тому же он сейчас в Инглии, надирает задницы союзникам. В его отсутствие все решает принц Кальдер. Тридуба фыркнул: — Кальдер теперь принц? Я помню, как он сосал мамкину титьку. У него даже это плохо получалось. — С тех пор многое изменилось, старина. Очень многое. Ищейке жутко хотелось, чтобы они поторопились. Он едва сдерживался, чтоб не обмочиться. «Жди сигнала», — беззвучно шептал он себе, просто чтобы как-то справиться с руками. — Плоскоголовые повсюду, — говорил Тридуба. — Следующим летом они двинутся на юг, а может быть, и раньше. Надо что-то делать. — Хорошо. Почему бы тогда тебе не отправиться с нами? Предупредишь Кальдера лично. Мы взяли повозку, специально для тебя. Человеку твоего возраста не подобает ходить пешком. При этих словах несколько всадников рассмеялись, но Тридуба не присоединился к ним. — Где Форли? — пророкотал он. — Где Слабейший? Раздались новые смешки. — О, он недалеко, — ответил Дело-Дрянь. — Совсем рядом. Почему бы тебе не залезть в повозку? Мы доставим тебя прямо к нему. А потом сядем в кружок и поговорим о плоскоголовых, тихо и мирно. Ищейке это не нравилось. Очень не нравилось. У него появилось плохое предчувствие. — Ты держишь меня за полного дурака, — сказал Тридуба. — Я никуда не двинусь, пока не увижу Форли. Дело-Дрянь нахмурился. — В твоем положении не приходится выбирать, что ты будешь делать, а что нет. Может, когда-то ты был большим человеком, но теперь ты меньше чем ничто, и здесь нечего спорить. А теперь отдай мне меч и полезай, черт побери, в повозку, пока я не потерял терпение! Он снова попытался двинуть лошадь вперед, но Тридуба не шелохнулся. — Где Форли? — повторил он. — Либо я услышу ясный ответ, либо увижу твои кишки! Дело-Дрянь ухмыльнулся через плечо своим соратникам, и они ухмыльнулись в ответ. — Ну хорошо, старина, раз ты так настаиваешь… Кальдер хотел, чтобы мы подождали с этим, но мне хочется посмотреть на твое лицо. Слабейший в повозке. По крайней мере, большая его часть. Он улыбнулся и уронил что-то с седла на землю. Холщовый мешок. Ищейка уже догадался, что внутри. Мешок ударился о землю у ног Тридуба. То, что было в нем, выкатилось наружу, и по лицу командира Ищейка понял, что его догадка верна. Там была голова Форли. Тут-то все и началось. Черт с ним, с сигналом. Первая стрела Ищейки вонзилась человеку в повозке прямо в грудь, тот вскрикнул и упал в кузов, заодно свалив и возницу. Хороший выстрел, но не время думать об этом — Ищейка уже нащупывал следующую стрелу и вопил во всю глотку. Он даже не осознавал, какие слова кричал — просто кричал. Молчун, очевидно, тоже начал стрельбу, потому что один из карлов на мосту вскрикнул и упал с лошади прямо в воду. Тридуба пригнулся, закрывшись щитом, и отступал от Дела-Дрянь. Тот колол противника копьем и одновременно пришпоривал лошадь, чтобы спрыгнуть с моста на тропу. Всадник из-за его спины протиснулся вперед, желая поскорее оказаться на берегу, и подъехал совсем близко к груде камней. — Гады чертовы! — Доу выскочил из-за камней над его головой и налетел на всадника. Они сцепились и покатились по склону, но Ищейка видел, что Доу взял верх. Его секира пару раз резко поднялась и опустилась. Еще один враг повержен. Вторая стрела Ищейки пролетела мимо цели — он слишком разошелся, крича во все горло, — но вонзилась в круп одной из лошадей. Это обернулось неожиданной удачей. Лошадь принялась брыкаться и метаться, и вскоре все кони на мосту ржали, теснили друг друга, а всадники ругались и беспорядочно махали копьями. Шум и сумятица усиливались. Внезапно кровь брызнула во все стороны и тело всадника, замыкавшего колонну, распалось пополам — это Грозовая Туча выбрался из ручья и напал на противника с тыла. Никакой доспех не выдержал бы его удара. Великан взревел и вновь взмахнул над головой громадной полосой окровавленного металла. Следующий в очереди успел подставить щит, но напрасно: клинок прорубил его, раскроил воину голову и выбил всадника из седла. Удар был так силен, что свалил на землю и коня. Один из всадников успел развернуть своего скакуна и теперь поднимал копье, чтобы поразить Тула сбоку. Но он не успел сделать это, ахнул и дернулся, сгибаясь пополам. Ищейка увидел перья, торчащие из его бока: должно быть, стрела Молчуна. Раненый свалился с седла, его нога застряла в стремени, и он повис, раскачиваясь. Он кряхтел и стонал, пытался выбраться, но его лошадь металась вместе с остальными, заставляя его болтаться вверх ногами и биться головой о мост. Всадник выронил копье в ручей, попытался втащить себя в седло, но тут лошадь врезала ему копытом по плечу, и удар высвободил его. Он упал прямо под копыта. Ищейка больше не смотрел на него. В повозке еще оставался второй стрелок. Он уже оправился от потрясения и теперь целился из своего лука в Тридуба, прикрывавшегося щитом. Ищейка выстрелил первым, но поторопился. Стрела прошла мимо, ударила в плечо возницу, как раз выбравшегося из кузова, и снова повалила его назад. Странный лук тренькнул, и Тридуба резко дернулся за своим щитом. Ищейка сначала испугался, но потом увидел, что стрела расколола плотное дерево и прошла насквозь, но все же застряла, чуть-чуть не дойдя до лица Тридуба. Она торчала в щите — оперение с одной стороны, наконечник с другой. «Опасная штука этот маленький лук», — подумал Ищейка. Он услышал рев Тула и увидел, как еще один всадник полетел в ручей. Другой свалился с коня со стрелой Молчуна в спине. Доу повернулся и подрубил мечом задние ноги лошади, на которой сидел Дело-Дрянь; она споткнулась и рухнула вместе с наездником. Оставались еще двое, но они попали в западню: Доу и Тридуба с одной стороны, Тул с другой, на мосту слишком тесно от испуганных неуправляемых лошадей, нельзя развернуться и что-то предпринять. Участь последних всадников решил скрывавшийся за деревьями Молчун: он быстро и безжалостно перестрелял их. Человек с луком попытался сбежать. Он отшвырнул деревянный брусок и спрыгнул с повозки. На этот раз Ищейка тщательно прицелился, и стрела попала лучнику прямо между лопаток, так что он упал лицом вниз, успев сделать лишь нескольких шагов. Он попытался ползти, но не смог далеко уйти. Возница снова показался из повозки, стеная и хватаясь за стрелу в плече. Обычно Ищейка не добивал раненых, но сегодня решил сделать исключение. Он выстрелил вознице прямо в рот, и все было кончено. Ищейка заметил всадника, хромающего прочь со стрелой Молчуна в ноге, и направил на него последнюю стрелу. Однако Тридуба первым добрался до врага и проткнул его насквозь, ударив мечом в спину. Еще один зашевелился, пытаясь подняться на колени, и Ищейка прицелился в него. Но Доу сделал шаг вперед и одним ударом отрубил противнику голову. Все вокруг было залито кровью. Лошади по-прежнему теснились на мосту, с жалобным ржанием оскальзывались на окровавленных камнях. Теперь Ищейка видел и Дело-Дрянь — последнего, кто остался на ногах. Видимо, он потерял шлем при падении с лошади. Дело-Дрянь барахтался в ручье, стоя на четвереньках, ему мешали тяжелые доспехи. Он бросил щит и копье, чтобы выиграть время для бегства, но не осознал, что бежит прямо на Ищейку. — Возьмите его живым! — заорал Тридуба. Тул пустился бежать по одному берегу, но двигался медленно, скользя и зарываясь ногами в грязь, развороченную повозкой. — Возьмите его живым! Доу тоже бросился в погоню, шлепая по воде и ругаясь. Дело-Дрянь был уже близко. Ищейка слышал, как он всхлипывает от страха, пробираясь вниз по руслу ручья. — А-а! — взвыл Дело-Дрянь, когда стрела Ищейки ужалила его в ногу, как раз под нижним краем кольчуги. Он завалился набок, кровь из раны окрасила мутную воду. Потом он попытался выползти на влажный дерн. — Так его, Ищейка! — воскликнул Тридуба. — Живым! Ищейка выскользнул из-за деревьев на берег и бросился в воду. Он держал нож наготове. Тул и Доу по-прежнему немного отставали, но спешили к нему. Дело-Дрянь катался в грязи, его лицо было перекошено от боли, стрела торчала в ноге. Он поднял вверх руки: — Хорошо, хорошо, я гргл… — Что? — спросил Ищейка, глядя на него сверху вниз. — Гргл… — повторил тот с изумленным выражением лица, схватившись рукой за шею. Кровь лилась потоком между его пальцами, заливая грудь мокрой кольчуги. Доу наконец добрался до них, встал рядом и посмотрел вниз. — Ну что ж, вот и конец им всем, — произнес он. — На кой черт ты это сделал? — проорал Тридуба, подбегая к ним. — А? — переспросил Ищейка. Потом опустил взгляд на свой нож. Тот был весь в крови. — А-а. Только теперь он понял, что сам перерезал глотку Делу-Дрянь. — Мы бы расспросили его! — сказал Тридуба. — Он мог отнести послание Кальдеру, рассказать ему, кто это сделал и почему! — Проснись, вождь, — буркнул Тул Дуру, уже вытиравший свой меч. — Никто больше дерьма не даст за эти старые обычаи. Да они и так вот-вот начнут на нас охоту. Нет смысла давать им узнать больше, чем они уже знают. Доу хлопнул Ищейку по плечу: — Ты правильно сделал. Для послания вполне сгодится и голова этой сволочи. Ищейка сомневался, что одобрение Доу — именно то, чего ему не хватало, но было уже поздновато. Доу в два удара отделил голову Дела-Дрянь от тела и понес, держа за волосы и помахивая ею так небрежно и беззаботно, словно это был мешок с репой. По пути он прихватил из ручья копье и принялся выбирать место себе по вкусу. — Все нынче не так, как раньше, — пробормотал Тридуба и зашагал по берегу к Молчуну. Тот уже осматривал трупы. Ищейка последовал за ним. Доу тем временем насадил голову Дела-Дрянь на копье, воткнул тупой конец в землю, подбоченился и отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой. Он слегка наклонил древко вправо, потом снова влево, пока оно не встало строго вертикально. Доу ухмыльнулся Ищейке. — То, что надо, — сказал он. — Что теперь, вождь? — спросил Тул. — Что теперь? Тридуба нагнулся над ручьем и мыл окровавленные руки. — Что будем делать дальше? — произнес Доу. Командир медленно выпрямился и вытер руки о куртку, выдерживая свою минуту на размышление. — Пойдем на юг, — ответил он. — Похороним Форли по дороге. Возьмем этих лошадей — они все равно пойдут за нами — и двинемся на юг. Тул, распряги-ка тяжеловоза, он единственный сможет тебя выдержать. — На юг? — в недоумении переспросил Грозовая Туча. — Куда на юг? — В Инглию. — В Инглию? — повторил Ищейка, и он знал, что они все думают одно и то же. — Но зачем? Разве там сейчас не воюют? — Конечно воюют. Именно поэтому я и собираюсь туда идти. Доу нахмурился: — А мы? Что мы имеем против Союза? — Да нет же, дурень, — отозвался Тридуба. — Я собираюсь драться вместе с ними. — Вместе с Союзом? — удивился Тул, кривя губу. — С этими девчонками? Будь я проклят! Это не наша драка, вождь! — Отныне любая драка с Бетодом — моя драка. Я намерен своими глазами увидеть, как с ним будет покончено. Если подумать, Ищейка еще ни разу не видел, чтобы Тридуба изменил принятое решение. Ни разу. — Кто со мной? — спросил Тридуба. Они все были с ним. Как же иначе?Шел дождь. Мелкий дождь, пропитавший сыростью весь мир. «Мягкий, как девичий поцелуй» — так говорили, хотя Ищейка едва ли мог вспомнить, что это такое. Дождь… Почему-то казалось, что для этого дела погода подходящая. Доу уже набросал холмик и теперь, шмыгая носом, зарывал лопату в землю рядом с могилой. Она была далеко от дороги, очень далеко. Они не хотели, чтобы кто-нибудь нашел ее и откопал Форли. Пятеро бойцов — теперь лишь пятеро — собрались вокруг могилы, глядя вниз. Много времени прошло с тех пор, когда они в последний раз хоронили кого-то из своих. Конечно, шанка добрались до Логена, это случилось не так давно, но они не нашли тело. Сейчас в их команде стало меньше лишь на одного, но Ищейка чувствовал, что не хватает очень многого. Тридуба насупился и молча обдумывал, что сказать. Хорошо, что именно он стал вождем и должен сейчас подбирать слова. Ищейка сомневался, что сумел бы выудить из себя хоть одно. Наконец Тридуба заговорил — так медленно, как свет угасает на закате. — Он был слабым — тот, кто лежит здесь. Слабейший, это точно. Так его и звали. Шутка ли, называть человека Слабейшим? Самый плохой боец, какого смогли найти, чтобы сдаться Девятипалому. Слабый боец, здесь не поспоришь, но я скажу: сильное сердце! — Точно, — кивнул Молчун. — Сильное сердце, — повторил Тул Дуру. — Сильнейшее, — пробормотал Ищейка, чувствуя комок в горле. Тридуба кивнул и продолжил: — Нужно иметь крепкий костяк, чтобы встретить смерть так, как он ее встретил. Встать и пойти ей навстречу, не жалуясь. Самому просить о ней. И не ради себя — ради других, ради тех, кого он даже не знал. — Тридуба стиснул зубы и немного помолчал, глядя в землю. Они все молчали. — Вот и все, что я хочу сказать. Возвращайся в грязь, Форли. Мы стали беднее, а земля богаче с тобой. Доу встал на колени и положил руку на свеженасыпанный холмик. — Возвращайся в грязь, — проговорил он. Ищейке на миг показалось, что с носа Доу капнула слеза. Нет, должно быть, просто дождь — это ведь Черный Доу. Он встал и пошел прочь с опущенной головой, и остальные последовали за ним. Один за другим они направились к своим лошадям. — Прощай, Форли, — произнес Ищейка. — Больше нет страха. Ему подумалось, что теперь он будет главным трусом в отряде.
Несчастный
Джезаль хмурился. Арди опаздывала. Она никогда не опаздывала прежде. Когда он приходил, она всегда была на месте, какое бы место они ни назначили. Ему совсем не нравилось, что он должен ее ждать. Ему приходилось ждать ее писем, и это само по себе раздражало. Но стоять здесь, как идиот… Он и без того чувствовал себя рабом, а теперь и подавно. Он угрюмо взглянул на серое небо: оттуда сыпались редкие капли дождя, под стать настроению Джезаля. Время от времени капля крошечным булавочным уколом падала на лицо. Он смотрел, как дождь рисует круги на серой поверхности озера, бледными штрихами ложится на зелень деревьев, на серые здания. Темный силуэт Дома Делателя виднелся сквозь дымку. На него Джезаль посмотрел с особенным неудовольствием. Теперь он не знал, что и думать о Доме. Все случившееся там походило на лихорадочный кошмар, и Джезаль решил просто не думать о нем — сделать вид, что вообще ничего не было. Возможно, он бы преуспел в этом, но треклятая штуковина постоянно попадалась на глаза, стоило только выйти за дверь. Она напоминала о том, что мир полон неразгаданных загадок, скрытых под тонким верхним слоем бытия. — Пропади все пропадом, — пробормотал Джезаль. — И этот сумасшедший Байяз тоже. Он хмуро посмотрел на сырые лужайки. Дождь выгнал людей из парка, и сейчас здесь было пусто как никогда. Лишь два или три мрачных человека безучастно сидели на скамейках, погруженные в свои горестные думы, да несколько прохожих спешили по аллее неизвестно откуда бог знает куда. Одна из фигур, закутанная в длинный плащ, шла прямо к Джезалю. Его настроение мгновенно изменилось. Это Арди, он узнал ее! Ее капюшон был низко опущен, закрывая лицо. Погода стояла холодная и ветреная, но такой костюм все же выглядел слишком драматично. Ведь Арди из тех, кого пугают капли дождя. Так или иначе, Джезаль был страшно рад ее видеть. Сияя улыбкой, он поспешил вперед. Затем, когда их разделяло лишь несколько шагов, она откинула капюшон. Джезаль ахнул, охваченный ужасом. Ее лицо покрывали огромные багровые кровоподтеки: на шее, вокруг глаза, в углу рта! Мгновение он стоял неподвижно, по-дурацки желая, чтобы избили его, а не ее. Тогда было бы не так больно. Он осознал, что его рука прижата ко рту, а глаза стали круглыми, как у впечатлительной маленькой девочки при виде паука, но он ничего не мог с собой поделать. Арди сердито взглянула на него: — Что? Ты никогда прежде не видел синяков? — Э-э, видел, конечно, но… С тобой все в порядке? — Конечно все в порядке! — Она обогнула его и пошла дальше по дорожке. Ему пришлось поспешить, чтобы не отстать. — Это ерунда. Упала, вот и все. Я неуклюжая дура. Всегда была такой. Всю жизнь. Ему показалось, что она произнесла это с горечью. — Я могу что-то для тебя сделать? — А что ты можешь сделать? Поцеловать, чтобы поскорее зажило? Если бы они были наедине, он бы решился попробовать, но ее нахмуренные брови подсказывали, как она относится к подобной идее. Странно — синяки должны были показаться Джезалю отталкивающими, однако не показались. Ничуть. Наоборот, он ощущал всепоглощающую потребность обнять ее, погладить по голове, прошептать что-то утешительное. Трогательно, ничего не скажешь! Возможно, в ответ она бы дала ему пощечину. И эта пощечина, возможно, была бы заслуженной. Она не нуждалась в его помощи. Кроме того, вокруг были люди, черт бы их побрал. Чужие глаза повсюду. Никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает. Эта мысль заставила его сильно занервничать. — Арди… а это не опасно? То есть, ну, ты понимаешь — вдруг твой брат… Она фыркнула: — Забудь о нем. Он ничего не сделает. Я сказала ему, чтобы он не совал нос в мои дела. Джезаль невольно улыбнулся. Он представлял себе, какая это забавная сцена. — Кроме того, я слышала, что вы все отправляетесь в Инглию со следующим приливом. А я не могу позволить тебе уехать не попрощавшись, правда? — Я бы никогда так не поступил! — воскликнул он, снова объятый ужасом. Ему было больно слышать, как она говорит о прощании. — То есть я бы скорее дал им уплыть без меня, чем так поступил! — Хм. Какое-то время они оба шли вокруг озера, не отрывая глаз от гравия дорожки. Это не походило на то горько-сладкое прощание, которое он вообразил заранее. На деле оно вышло просто горькое. Они шли между стволов старых ив, полоскавших ветви в воде. Это был уединенный уголок, скрытый от любопытных глаз. Вряд ли удастся найти лучшее место для того, что он хотел сказать. Джезаль искоса посмотрел на нее и набрал в грудь воздуха. — Арди… э-э… я не знаю, долго ли продлится война… Понимаешь, дело может затянуться на несколько месяцев… — Он пожевал верхнюю губу. Все получалось совсем не так, как он надеялся. Он репетировал свою речь перед зеркалом раз двадцать, пока в точности не добился необходимого выражения лица: серьезного, доверительного, слегка заискивающего. Теперь, однако, слова вырывались с глупой поспешностью. — Я надеюсь… то есть, может быть… ты будешь меня ждать? — Осмелюсь предположить, что я никуда отсюда не денусь. Останусь здесь, мне больше нечего делать. Но не беспокойся, в Инглии у тебя будет много других забот — война, честь, слава и все такое прочее. Ты быстро забудешь обо мне. — Нет! — вскричал он и схватил ее за руку. — Нет, никогда! Он быстро убрал руку, пока никто ничего не заметил. По крайней мере, теперь Арди смотрела на него, несколько удивленная тем, насколько страстной была его реакция. Сам он удивился гораздо больше. Джезаль глядел на нее сверху вниз. Несомненно, симпатичная девушка, однако слишком темноволосая, слишком загорелая — и слишком умная; одетая просто, без всяких украшений, да еще с огромным безобразным синяком на лице. Едва ли она могла стать предметом оживленного обсуждения в офицерской столовой. Почему же она казалась Джезалю самой восхитительной женщиной в мире? Принцесса Тереза рядом с ней выглядела немытой собачонкой. Все умные слова вылетели из головы Джезаля, и он заговорил, не думая, глядя прямо в ее глаза. Может быть, именно это и есть искренность. — Послушай, Арди, я знаю, что ты считаешь меня ослом, и… Ну, может быть, я такой и есть, но я не собираюсь всегда им оставаться. Не знаю, зачем ты посмотрела на меня, я вообще не особенно много знаю о таких вещах, но я… я все время думаю о тебе. Я не думаю почти ни о чем другом в последнее время. — Он набрал в грудь еще воздуха. — Мне кажется… — Он снова оглянулся по сторонам и убедился, что никто на них не смотрит. — Мне кажется, я люблю тебя! Арди разразилась хохотом. — Ты действительно осел, — сказала она. Отчаяние. Он был раздавлен. Он едва мог дышать от разочарования. Его лицо исказилось, голова поникла, он уставился в землю. В глазах стояли слезы. Настоящие слезы. Он был жалок. — Однако я буду тебя ждать. Счастье. Оно набухло в груди и вырвалось наружу коротким девчоночьим всхлипом. Он чувствовал беспомощность. Даже смешно — какую власть над ним она имела. Разница между горем и радостью заключена в одном ее слове. Арди снова рассмеялась: — Посмотри на себя, дурачок. — Она подняла руку, коснулась его лица, вытерла большим пальцем слезу с его щеки. — Я буду ждать, — повторила она и улыбнулась ему. Эта ее кривоватая улыбка… Люди исчезли, исчез парк, город, весь мир. Джезаль бесконечно долго смотрел сверху вниз на лицо Арди. Он пытался запечатлеть в памяти каждую ее черту. У него было необъяснимое ощущение, что память об этой улыбке поможет ему преодолеть многие испытания.В порту кипела деятельность, необычайно бурная даже для порта. Пристани кишели народом, воздух звенел и дрожал от гомона. Солдаты, снаряжение и припасы бесконечным потоком текли по шатким сходням вверх на палубы. Несли ящики, катили бочонки, затаскивали и заталкивали на борт сотни лошадей с выкаченными глазами и пеной на губах. Люди с кряхтением налегали на мокрые веревки, наваливались на балки, громко перекликались под моросящим дождем, скользили ногами по мокрым палубам и метались взад-вперед в грандиозном столпотворении. Повсюду люди обнимались, целовались, махали руками. Жены прощались с мужьями, матери — с сыновьями, дети — с родителями. Все вымокли под дождем. Кто-то пытался сделать мужественное лицо, кто-то плакал и стенал. Другие оставались спокойны: это были зрители, пришедшие поглазеть на всеобщее безумие. Все это не имело никакого значения для Джезаля, стоявшего у перил на палубе корабля, который должен был увезти его в Инглию. Джезаль погрузился в глубочайшее уныние, из носа его текло, намокшие волосы липли к черепу. Арди здесь не было, и все же она была повсюду. В шуме толпы ему слышался ее голос, выкликавший его имя. То и дело ему мерещился ее силуэт — она смотрела на Джезаля, и дыхание прерывалось в его груди. Он улыбался, поднимал руку, собирался помахать ей, и тут же понимал, что это не она. Другая темноволосая женщина улыбалась другому солдату. Плечи Джезаля снова опускались; с каждым разом разочарование становилось горше. Теперь он понимал, что совершил ужасную ошибку. За каким чертом ему понадобилось просить ее, чтобы она его ждала? Чего ей ждать? Без сомнений, Джезаль на ней не женится. Это просто невозможно. Но при одной мысли о том, что она может посмотреть на другого мужчину, у него сжимался желудок. Он попал в отчаянное положение. Любовь. Ему отчаянно не хотелось этого признавать, но, по-видимому, это была именно она. Он всегда с презрением относился к ней. Дурацкое слово. Подходит для плохих поэтов, которым не о чем больше строчить, и глупых женщин, которым не о чем поболтать. Джезаль считал это сказками для детей, ведь в реальном мире отношения между мужчинами и женщинами сводятся к постели и деньгам. А теперь вот, посмотрите на него: по уши увяз в кошмарном болоте страха и вины, вожделения и смятения, потери и страдания. Любовь. Что за проклятие! — Хотел бы я увидеть Арди, — с тоской проговорил вдруг Каспа. Джезаль резко обернулся и уставился на него: — Что? Что ты сказал? — Ну, приятно было бы ее увидеть, вот и все, — ответил лейтенант, поднимая вверх обе руки. После той карточной игры все обращались с Луфаром осторожно, словно он мог взорваться в любой момент. Джезаль угрюмо повернулся обратно к толпе. Внизу на пристани наблюдалась какая-то суматоха. Одинокий всадник прокладывал себе дорогу сквозь царящий вокруг хаос, пришпоривая взмыленную лошадь, и сопровождал свое движение криками: — Разойдись! Даже под дождем было видно, как поблескивают крылышки на его шлеме. Рыцарь-герольд. — Для кого-то плохие новости, — пробормотал Каспа. Джезаль кивнул. — Похоже, это к нам. И правда, всадник направлялся прямо к их кораблю, оставляя за собой ошеломленных и рассерженных солдат и портовых рабочих. Он спрыгнул с седла и целеустремленно зашагал вверх по сходням. Его лицо было мрачно, а отполированные до блеска доспехи, мокрые от дождя, позвякивали при каждом шаге. — Капитан Луфар? — спросил он. — Да, — отозвался Джезаль. — Сейчас я позову полковника. — В этом нет необходимости. Послание адресовано вам. — Мне? — Верховный судья Маровия требует вашего присутствия в его кабинете. Немедленно. Будет лучше, если вы возьмете мою лошадь. Джезаль нахмурился. Происходящее ему очень не нравилось. Он не видел никаких причин для посылки к нему рыцаря-герольда, кроме того похода в Дом Делателя, к которому Джезаль больше не желал иметь отношения. Он хотел оставить это дело в прошлом и забыть — вместе с Байязом, северянином и отвратительным калекой. — Верховный судья ждет, капитан. — Да. Да, конечно. Похоже, ничего тут не поделаешь.
— А, капитан Луфар! Большая честь видеть вас снова! Джезаль не особенно удивился, когда наткнулся на безумца Сульфура под самыми стенами канцелярии верховного судьи. Тот теперь даже не казался безумцем — просто еще одна частица окончательно спятившего мира. — Огромная честь! — Сульфур задыхался от возбуждения. — Взаимно, — безучастно отозвался Луфар. — Мне ужасно повезло, что я вас поймал, ведь мы оба скоро должны уехать! У меня куча всевозможнейших поручений от моего господина. — Он глубоко вздохнул. — Ни минуты покоя, да? — Да, я очень хорошо вас понимаю. — И тем не менее это великая честь — встретиться с вами, да еще после победы на турнире! Я видел это от начала до конца. Мне повезло оказаться свидетелем такого события! — Он широко улыбнулся, его разноцветные глаза сверкали. — И подумать только, вы намеревались все бросить! Ха! Но вы передумали, в точности как я и говорил! Да, да, передумали, и теперь пожинаете плоды! Край мира! — прошептал он еле слышно, словно произнести эти слова вслух значило бы навлечь несчастье. — Край мира, подумать только! Я завидую вам, ей-богу, завидую! Джезаль моргнул. — Что? — Что! Ха! Он еще спрашивает «что»! Вы бесстрашный человек, сэр! Бесстрашный! И Сульфур зашагал прочь через мокрую площадь Маршалов, посмеиваясь про себя. Джезаль был настолько ошеломлен, что даже не стал ругать этого чертова идиота, когда тот удалился за пределы слышимости. Один из многочисленных секретарей Маровии проводил Луфара по пустому гулкому коридору к огромной двустворчатой двери и постучал в нее. Изнутри ответили, он повернул ручку, потянул на себя одну из створок и почтительно отступил в сторону, чтобы пропустить Джезаля. — Вы можете войти, — тихо проговорил секретарь. — Да-да, конечно. В огромном гулком пространстве царила зловещая тишина. В этой громадной, обшитой панелями комнате было необычно мало мебели, и вся она казалась непомерно большой, словно предназначалась для людей гораздо более крупных, чем Джезаль. Это вызвало у него смутное ощущение, что здесь будут судить его самого. Верховный судья Маровия восседал за огромным столом, отполированным до зеркального блеска. Он улыбался Джезалю благожелательно и несколько сочувственно. Слева от него расположился маршал Варуз, он виновато опустил глаза и уставился на собственное расплывчатое отражение в столешнице. Настроение Джезаля было хуже некуда, но оно ухудшилось еще больше при виде третьего члена собрания — самодовольно ухмылявшегося Байяза. Входная дверь закрылась, и Джезаль ощутил легкий приступ паники: щелчок замка прозвучал как лязг тяжелого засова в тюремной камере. Байяз поднялся с кресла и пошел к нему вокруг стола. — Капитан Луфар, я так рад, что вы присоединились к нам! — Старик взял влажную руку Джезаля и крепко сжал обеими ладонями, увлекая его на середину комнаты. — Спасибо за то, что пришли. Большое спасибо. — Да не за что… — пробормотал Джезаль. Словно у него был выбор! — Ну что ж. Вы, должно быть, удивляетесь, что это все значит? Позвольте мне объясниться. — Маг отступил на шаг назад и взгромоздился на край стола, словно добрый дядюшка, поучающий ребенка. — Я и несколько моих отважных компаньонов — отборные люди, как вы понимаете, люди высшего сорта! — собираемся предпринять великое путешествие. Эпохальное путешествие! Грандиозное приключение! Если нас ждет успех, об этом будут слагать истории на протяжении многих грядущих лет. Очень многих лет. — Байяз поднял седые брови, отчего его лоб покрылся морщинами. — Ну? Что вы об этом думаете? — Э-э… — Джезаль нервно взглянул в сторону Маровии с Варузом, но те не дали ему никаких подсказок относительно происходящего. — Если мне позволено спросить… — Конечно, Джезаль… Я ведь могу называть вас просто по имени? — Ну да, разумеется. Э-э, дело в том, что… я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне? Байяз улыбнулся: — У нас не хватает одного человека. Повисло долгое, тяжелое молчание. Капля воды скатилась по голове Джезаля, упала с волос, пробежала по носу и разбилась о плиты пола под ногами. Ужас медленно растекался по телу: он начинался где-то в желудке и доходил до кончиков пальцев. — Я? — прохрипел Джезаль. — Дорога будет долгой, трудной и, скорее всего, опасной. У нас есть враги — и у вас, и у меня. Их больше, чем вы можете себе представить. Кто же в таком случае будет полезнее, чем испытанный фехтовальщик вроде вас? Победитель турнира! Джезаль сглотнул и проговорил: — Я очень ценю ваше предложение, поверьте мне. Но я боюсь, что мне придется отказаться. Мое место в армии, вы должны меня понять. — Он сделал неуверенный шаг к двери. — Мне пора отправляться на Север. Мой корабль скоро отплывает, и… — Боюсь, он уже отплыл, капитан, — произнес Маровия. Звук его ласкового голоса заставил Джезаля замереть на месте. — Вам больше нет необходимости думать об этом. Вы не поедете в Инглию. — Но моя рота… — Найдет себе другого командира, — с улыбкой закончил верховный судья: все понимающий, сочувствующий, но до ужаса непреклонный. — Уверяю вас, я прекрасно представляю себе ваши чувства. Однако это задание мы считаем более важным. Необходимо, чтобы Союз представляли именно вы. — Страшно важно, — пробормотал Варуз, словно сомневался в этом. Джезаль, моргая, смотрел на стариков. Выхода не было. Итак, вот какова оказалась награда за победу на турнире? Безумное путешествие бог знает куда в компании спятившего старика и банды дикарей? Как бы ему сейчас хотелось никогда не брать в руки шпагу! Не видеть бы клинка всю свою жизнь! Однако мечтать бессмысленно, обратного хода нет. — Но я должен служить моей стране… — промямлил Джезаль. Байяз рассмеялся: — Есть другие способы служить стране, мой мальчик! Не обязательно становиться еще одним трупом где-то в снегах на Севере. Мы выступаем завтра. — Завтра? Но мои вещи… — Не беспокойтесь, капитан. — Байяз соскочил со стола и весело хлопнул его по плечу. — Все уже устроено. Ваш багаж сняли с борта, прежде чем корабль отплыл. У вас есть этот вечер, чтобы собраться в путь, но мы должны отправляться налегке. Разумеется, необходимо оружие, а также крепкая дорожная одежда. Не забудьте приготовить пару хороших сапог. Мундир, боюсь, придется снять — он привлечет лишнее внимание там, куда мы направляемся. — Да, я понимаю, — несчастным голосом проговорил Джезаль. — А могу я спросить… Куда именно мы направляемся? — На край мира, мой мальчик, на край мира! — Глаза Байяза блестели. — И обратно, конечно… Будем надеяться.
Девять Смертей
Если хочешь сказать про Логена Девятипалого, скажи, что он был счастлив. Наконец-то они убирались отсюда. Если не принимать в расчет туманные разговоры про Старую империю и край мира, он понятия не имел, куда они направлялись, и ему было наплевать. Подальше от этого проклятого места — уже хорошо. И чем скорее, тем лучше. Тот, кто присоединился к их компании последним, не разделял радости Логена. Луфар — тот надменный молодой парень, которого они встретили у ворот, выигравший поединок благодаря мошенничеству Байяза, — был бледен как мел. Он все время молчал, стоял с каменным лицом и глядел в окно, прямой и неподвижный, словно ему засунули копье в задницу. Логен неторопливо подошел к нему. Если ты отправляешься с кем-то в дорогу и собираешься сражаться с ним на одной стороне, хорошо бы сначала поговорить и посмеяться вместе, если получится. Так приходит понимание, а затем и доверие. Доверие связывает людей, а там, в диких местах, оно помогает отделить жизнь от смерти. Чтобы завоевать доверие, требуются время и усилия. Логен считал, что лучше начать раньше, чем опоздать. К тому же сегодня у него было хорошее настроение. Он остановился рядом с Луфаром и стал смотреть на парк, пытаясь нащупать общую почву, куда можно посеять семена столь диковинной дружбы. — Здесь прекрасно. Мне нравится ваша родина. — Это была неправда, но более удачной темы в голову не пришло. Луфар повернулся и надменно оглядел Логена с ног до головы. — Что ты можешь в этом понимать? — Сдается мне, мысли одного человека стоят не меньше, чем мысли другого. — Ха, — холодно хмыкнул юноша. — В этом мы расходимся. Капитан снова повернулся к окну. Логен глубоко вздохнул. Видимо, доверие придет не сразу. Он оставил Луфара и попытался поговорить с Ки, но от ученика мага толку было не много: Малахус сидел в кресле, нахохлившись, и глядел в пустоту. Логен присел рядом с ним. — Разве ты не рад, что скоро увидишь дом? — спросил Девятипалый. — Дом, — безучастно повторил ученик. — Ну да, Старую империю… или откуда ты родом? — Ты не знаешь, что там сейчас творится. — Ну так расскажи мне, — предложил Логен, надеясь услышать про мирные долины, города, реки и прочее. — Кровь. Там повсюду кровь, нет никаких законов, а жизнь дешевле грязи. Кровь и никаких законов… Знакомый неприятный мотив. — Разве у вас нет императора или какого-то правителя? — Их полно, и они постоянно воюют друг с другом. Заключают союзы на неделю, день или час, прежде чем снова передраться, и каждый надеется, что первым успеет поразить другого в спину. Когда один император теряет власть, появляется другой, за ним следующий и так далее, а тем временем люди, лишенные надежд на лучшее и всего, что они имели, роются в отбросах, грабят и убивают. Города приходят в упадок, великие достижения прошлого разрушаются, поля не возделываются, люди голодают. Кровопролитие и предательство длятся сотни лет. Междоусобицы так всех запутали, что немногие сейчас могут сказать, кто кого ненавидит, и уже никто не знает за что. Причины уже не важны. Логен сделал последнюю попытку: — Мы никогда не знаем, чем все закончится. Положение еще может улучшиться. — С какой стати? — пробормотал ученик. — С какой стати? Логен пытался найти ответ, когда одна из дверей распахнулась. Байяз, нахмурившись, оглядел комнату. — Где Малджин? — спросил он. Ки сглотнул: — Ее здесь нет. — Я вижу, что ее здесь нет! Кажется, я велел тебе не выпускать ее из комнаты! — Да, только вы не объяснили, как это сделать, — промямлил ученик. Маг отмел его возражение. — Что, черт возьми, происходит с этой треклятой женщиной? Мы должны выступить не позже полудня! Я знаком с ней три дня, а она уже доводит меня до белого каления! — Он стиснул зубы и глубоко вздохнул. — Найди ее, Логен, хорошо? Найди и приведи обратно. — А если она не захочет идти? — Ну не знаю. Возьми ее на руки и принеси! Можешь гнать ее пинками, мне все равно! Легко сказать. Логен с трудом мог такое представить. Однако если это нужно сделать, прежде чем они пустятся в путь, лучше начать прямо сейчас. Он вздохнул, поднялся с кресла и пошел к двери.Логен прижался к стене, оставаясь в тени, и стал наблюдать. — Дерьмо, — прошептал он себе. И почему все происходит именно сейчас, когда они почти собрались отчаливать! Ферро стояла в двадцати шагах от него, выпрямившись, с еще более угрюмым выражением смуглого лица, чем обычно. Ее обступили трое в масках, в черных одеждах. Они прятали дубинки за спинами, но Логен знал, что у них на уме. Он слышал, как один говорит — точнее, шипит сквозь маску, — что Ферро надо по-тихому идти с ними. Он поморщился: «идти по-тихому» явно не в ее стиле. Он подумал: не лучше ли тихонько ускользнуть и рассказать обо всем остальным? Честно говоря, ему не особенно нравилась эта женщина; во всяком случае, не настолько, чтобы рисковать из-за нее головой. Но если оставить здесь Ферро одну против троих, не исключено, что к его возвращению ее разорвут на клочки, как бы крута она ни была, и утащат невесть куда. И он никогда не выберется из этого треклятого города. Логен стал прикидывать, как и с какой стороны удобнее атаковать. Но он давно не был в деле и соображал слишком медленно. Он все еще раздумывал, когда Ферро внезапно прыгнула на одного из троих, вопя во всю глотку, и опрокинула его на спину. Она успела пару раз хорошенько ударить противника по лицу, прежде чем остальные оттащили ее в сторону. — Дерьмо, — прошептал Логен. Три человека боролись в переулке, метались из стороны в сторону, задевали о стены, пыхтели и чертыхались, лягались и молотили друг друга, сбившись в сплошной клубок мелькающих конечностей. Похоже, времени на раздумья больше нет. Логен стиснул зубы и ринулся в драку. Тот первый, что лежал на земле, перекатился и встал на ноги. Он тряс головой, чтобы прийти в себя, а двое других тем временем покрепче ухватили Ферро. Один из них высоко занес дубинку, готовый раскроить женщине череп. Логен издал зычный рев. Человек в маске резко обернулся, не ожидая нападения. Плечо Логена тут же врезалось ему под ребра. Девятипалый поднял врага в воздух и бросил на землю. Кто-то из масок попытался огреть нового противника дубинкой, но от неожиданности действовал не очень-то ловко. Логен отбил дубинку рукой и отвесил нападавшему два удара прямо в закрытое маской лицо — сначала одним кулаком, потом другим. Человек в черном отшатнулся и замахал руками, уже падая. Логен схватил его за черное пальто и с размаху швырнул головой о стену. Человек захрипел, сполз по стене и распластался на булыжнике мостовой. Логен развернулся, сжав кулаки, однако последний враг уже лежал лицом вниз, а поверх него сидела Ферро. Упираясь коленом в спину поверженного противника, она держала его за волосы и молотила лицом о камни, выкрикивая бессмысленные проклятия. — Что ты наделала, черт подери? — крикнул Логен. Он схватил ее за локоть и потащил в сторону. Ферро рванулась и высвободилась. Она стояла, тяжело дыша, и стискивала кулаки; из ее носа текла кровь. — Ничего, — огрызнулась она. Логен предусмотрительно отступил на шаг. — Ничего? — спросил он. — А что тогда все это значит? — Понятия… не… имею, — проговорила она со своим ужасным акцентом: словно откусывала и выплевывала каждое слово. Она вытерла рукой кровь с губ и замерла. Логен оглянулся через плечо: еще три маски бежали к ним по узкому переулку. — Дерьмо! — Двигай, розовый! Ферро развернулась и бросилась бежать, а Логен за ней. Что еще ему оставалось? Только бежать, задыхаясь, ожидая удара в спину, судорожно глотая воздух и прислушиваясь к звукам погони за спиной. Мелькали высокие белые здания, статуи, сады. Люди что-то кричали, отскакивали прочь с дороги или прижимались к стенам. Логен не имел представления, где они находятся и куда направляются. Какой-то человек вышел из дома, держа перед собой огромную стопку бумаг, и столкнулся с Логеном. Оба рухнули на землю и кувырком покатились в канаву, а над ними разлетелись бумаги. Логен попытался встать, но его ноги гудели. К тому же он ничего не видел! Его лицо прикрывал лист бумаги. Девятипалый сорвал его, и тут кто-то схватил его под руку и потащил вперед. — Поднимайся, розовый! Шевелись! — услышал он. Ферро. Она даже не запыхалась. Логену не хватало воздуха, он изо всех сил старался не отставать, но Ферро уходила все дальше вперед: голова опущена, ноги едва касаются земли. Она пронеслась сквозь какую-то арку, маячившую впереди, и Логен устремился за ней, чуть не поскользнувшись, когда заворачивал за угол. Широкая затененная площадка, какие-то балки, вздымающиеся высоко вверх, словно лес квадратных брусьев. Что это такое, черт подери? Впереди виднелся яркий свет — выход на открытое пространство. Логен рванулся туда и остановился, моргая. Ферро стояла поодаль и медленно озиралась, тяжело дыша. Они находились посередине небольшого круга, поросшего травой. Логен понял: это та самая арена, где проходил фехтовальный поединок. Вокруг нее стояли пустые скамьи, а между ними копошились плотники, звенели пилы, стучали молотки. Рабочие уже сняли несколько скамей в задних рядах, и опоры торчали высоко в воздухе, как гигантские ребра. Логен уперся руками в подгибающиеся колени и наклонился вперед, переводя дыхание. — Куда… теперь? — Сюда! — сказала Ферро. Логен с усилием выпрямился и заковылял вслед за ней, но она уже возвращалась: — Не туда! Логен уже видел сам: снова фигуры в черных масках. Впереди шла высокая женщина с копной пышных рыжих волос. Она беззвучно, на цыпочках, двинулась по направлению к кругу и махнула рукой, приказывая двоим подручным разойтись в стороны и окружить Ферро и Логена с флангов. Девятипалый поискал взглядом какое-нибудь оружие, но ничего не нашел — только пустые скамьи и высокие белые стены за ними. Ферро пятилась к нему, она была меньше чем в десяти футах. Дальше он заметил еще две маски, выползавшие с дубинками в руках из-за загородок для участников турнира. Пятеро. Целых пятеро. — Дерьмо, — проговорил он.
— Что их задерживает, черт побери? — гремел Байяз, вышагивая по комнате. Джезаль еще ни разу не видел старика раздраженным, и это заставляло его нервничать. Каждый раз, когда тот приближался, Джезалю хотелось убраться подальше. — Ладно, черт с ними, я иду в ванную! Может быть, пройдут месяцы, прежде чем мне снова представится такая возможность. Месяцы! Байяз захлопнул за собой дверь ванной комнаты, оставив Джезаля наедине с учеником. Кроме примерно одинакового возраста, ничего общего у них не было — во всяком случае, так считал Джезаль. Он разглядывал юношу с неприкрытым презрением: болезненный, гибкий, хлипкий, как все эти книгочеи. Ученик прохаживался по комнате с мрачным видом. По мнению Джезаля, выглядел он нелепо и вел себя невежливо. Чертовски невежливо! Джезаль кипел от негодования. Кто он такой, этот заносчивый щенок? Что, черт побери, с ним стряслось, почему у него такая унылая физиономия? Ведь у него не выкрали из-под носа всю его жизнь! Однако, подумал Джезаль, если необходимо остаться наедине с одним из них, то могло быть гораздо хуже. Есть еще дебил северянин со своими неуклюжими попытками завязать светский разговор. Или гуркская ведьма, не сводящая с тебя дьявольских желтых глаз. Он содрогнулся при одной мысли об этом. Отборные люди, так назвал их Байяз. Джезаль бы рассмеялся, не будь он на грани слез. Он бросился на мягкие подушки кресла с высокой спинкой, но легче ему не стало. Его друзья плыли в Инглию, и он уже скучал по ним. Вест, Каспа, Челенгорм. Даже эта сволочь Бринт. На пути к славе, на пути к известности. Кампания давно закончится, когда Джезаль вернется из неведомой дыры, куда тащит его спятивший старик, — если вообще вернется. Кто знает, скоро ли случится другая война, другой шанс завоевать славу? Как он хотел пойти сражаться с северянами! Как он хотел очутиться рядом с Арди! Казалось, прошли годы с той поры, когда он был счастлив. Его жизнь отвратительна. Отвратительна! Он бессильно откинулся в кресле. Вряд ли дела могут быть хуже, чем теперь.
— Ух! — вскрикнул Логен, когда одна дубинка ударила его по руке, другая по плечу и третья в бок. Он отступил назад, почти упал на колени и попытался закрыться руками. Он слышал, как Ферро кричит где-то позади — от ярости или от боли, он не разобрал — был слишком занят, уворачиваясь от ударов. Кто-то врезал ему по черепу с такой силой, что он полетел в сторону трибун. Логен упал лицом вниз, и передняя скамья ударила его в грудь, выбив воздух из легких. Кровь текла ручьями по его голове, по рукам, по губам. Глаза слезились от удара по носу, костяшки кровоточили, кожа на них была почти так же изодрана, как его одежда. Какое-то мгновение он лежал и собирал оставшиеся силы. На земле за скамьей валялся толстый деревянный брус. Логен потянул его за конец: не закреплен. Логен подтащил деревяшку к себе и взял в руку. Хороший брус. Тяжелый. Он втянул порцию воздуха, призывая себя сделать еще одно усилие. Слегка пошевелил руками и ногами, проверяя их. Ничего не сломано — не считая носа, может быть, но это не в первый раз. Сзади послышались шаги. Тихие, неторопливые. Логен медленно оттолкнулся от земли, стараясь двигаться так, словно он оглушен. Затем испустил рев и развернулся кругом, поднимая брус по дуге над головой. Брус врезался человеку в маске в плечо и с громким треском сломался, половина отлетела в сторону и загремела среди скамей. Человек издал приглушенный вопль, осел на землю и закрыл глаза, схватившись рукой за шею. Вторая его рука безжизненно повисла, дубинку он выронил. Логен замахнулся коротким обломком бруса и ударил противника в лицо. От удара тот откинулся назад и повалился в траву. Маска наполовину сорвалась, из-под нее пузырилась кровь. Тут голова Логена взорвалась ослепительной вспышкой, он зашатался и рухнул на колени. Кто-то ударил его по затылку. Сильно ударил. Мгновение он покачивался, пытаясь не упасть лицом вперед, затем внезапно зрение пришло в норму. Над ним стояла рыжеволосая женщина. Она высоко подняла свою дубинку. Логен заставил себя подняться, всем телом ринулся к женщине и схватил ее за руку. Одновременно он опирался на нее, в ушах его звенело, все вокруг кружилось. Они стояли, сцепившись и пошатываясь, тянули на себя дубинку, как пьяницы сражаются за бутылку, и топтались по поросшему травой кругу. Логен почувствовал, как женщина другой рукой бьет его в бок. Жестко, прямо по ребрам. — А-а! — зарычал он. Но голова уже прояснилась, а противница весила вдвое меньше его. Логен завернул руку с дубинкой ей за спину. Женщина снова ударила кулаком, на этот раз по лицу. Звезды на мгновение снова замелькали в глазах Логена, но он быстро поймал и обездвижил ее второе запястье. Потом перегнул женщину назад, подставив под спину колено. Она лягалась и извивалась, глаза ее сузились в свирепые щелки, но Логен держал крепко. Он высвободил свою правую руку, высоко поднял кулак и саданул рыжую в живот. Та тяжело захрипела и обмякла, выпучив глаза. Логен отшвырнул ее в сторону, и она отползла на пару футов, стащила с себя маску и принялась выкашливать на траву блевотину. Логен покачивался и тряс головой, отплевывал кровь и грязь. Не считая женщины, в круге валялись четыре черных скрюченных тела. Одно из этих тел Ферро избивала ногами, и оно тихо екало в такт ударам. Все лицо Ферро было залито кровью, но она улыбалась. — Я еще жив, — пробормотал Логен. — Я еще… Но это было не все — из-под арки выходили новые люди в масках. Он повернулся и едва не упал. Еще четверо с другой стороны. Это ловушка. — Живо, розовый! Ферро пронеслась мимо него и вскочила на первую скамью, затем перепрыгнула на вторую, на третью, делая огромные шаги. Безумие. А куда она денется оттуда? Рыжеволосая пришла в себя и тянулась к своей дубинке. Остальные быстро смыкали кольцо, их было еще больше, чем прежде. Ферро уже проскакала четверть пути до задних рядов и не собиралась замедлять темп. Она прыгала со скамьи на скамью, доски гремели под ее ногами. — Дерьмо! Логен припустился за ней. Через дюжину скамей его ноги снова заболели. Он отказался от попыток перескакивать через ряды и просто полез вверх. Переваливаясь через спинки сидений, он заметил людей в масках — они карабкались следом, наблюдали, показывали на Ферро и Логена и что-то кричали. Он двигался все медленнее. Каждая скамья казалась горой. От ближайшей маски его отделяли лишь несколько скамей. Он цеплялся за доски, до крови обдирал колени о скамьи; в голове гудело, дышать было тяжело, пот стекал по коже. Внезапно впереди распахнулось пустое пространство. Логен застыл, хватая ртом воздух, взмахнул руками и едва сумел удержаться на краю головокружительной пропасти. Высокие крыши зданий по краям площади были совсем рядом, но большую часть сидений в задних рядах уже разобрали. Оставались только опоры — столбы, соединяющие их узкие брусья и пустота между ними. Логен смотрел, как Ферро прыгает с одной взмывающей ввысь стойки на другую и перебегает по колеблющейся планке, не обращая внимания на пустое пространство внизу. Вот она прыгнула на плоскую крышу над головой Логена. Логену казалось, что это очень, очень высоко. — Дерьмо! Логен, покачиваясь, шагнул на ближайший брус. Он раскинул руки в стороны для равновесия и подволакивал ноги, как старик. Его сердце стучало, словно молот по наковальне, колени дрожали и подгибались после подъема. Он старался не обращать внимания на крики людей за спиной и смотреть только на корявую поверхность бруса; но он бросал взгляд вниз и видел паутину балок у себя под ногами, а еще ниже — крошечные плиты, которыми вымощена площадь. Очень далеко внизу. Пошатнувшись, он ступил на еще не убранный кусок лестницы, с грохотом вскарабкался наверх, влез на возвышавшееся над головой бревно, сел на него верхом и пополз на заднице, обхватив бревно ногами. Он снова и снова шептал себе: — Я еще жив. Одна из масок уже добралась до лестницы и бежала к нему. Бревно было верхушкой одной из вертикальных опор: квадратный деревянный торец, пара футов в поперечнике. А за ним — ничего. Два шага пустого пространства. Затем еще один квадрат на конце другой головокружительной мачты и планка, перекинутая на плоскую крышу. Ферро глядела на Логена из-за парапета. — Прыгай! — крикнула она. — Прыгай, розовая сволочь! Логен прыгнул и почувствовал, как вокруг него засвистел ветер. Левой ногой он приземлился на деревянный квадрат, но не сумел остановиться. Его правая нога наступила на планку, щиколотка подвернулась, колено подогнулось. Мир пошатнулся и накренился. Левая нога сорвалась — половина ступни на доске, половина в воздухе. Планка с грохотом сдвинулась. Он взмахнул руками и полетел через пропасть. Казалось, это длилось очень долго. — У-уф! Парапет врезался ему в грудь, и Логен вцепился в него руками. Но он совсем выдохся и стал соскальзывать назад, медленно-медленно, один кошмарный дюйм за другим. Сначала он видел крышу, потом свои руки, потом уже не видел ничего, кроме каменных блоков перед глазами. — Помогите, — прошептал он, но помощь не приходила. Падать вниз очень далеко, он помнил это. Очень, очень далеко, и на сей раз там нет воды. Только твердые, плоские, неумолимые камни. Он услышал грохот — маска приземлилась на планку позади него. До Логена донесся чей-то крик, но это сейчас не имело большого значения. Он соскользнул еще ниже, скребя пальцами по осыпающейся известке. — Помогите, — прохрипел он. Но здесь не было никого, чтобы помочь. Только маски и Ферро, и никто из них, похоже, помогать Логену не хотел. Он услышал звук тяжелого удара и отчаянный вопль: Ферро толкнула ногой планку, и маска рухнула с крыши. Вопль летел вниз бесконечно долго, затем оборвался далеким глухим стуком. Тело человека в маске разбилось вдребезги о камни площади, и Логен подумал, что скоро присоединится к нему. Надо быть реалистом. На этот раз ему не повезет. Его пальцы медленно соскальзывали, известка крошилась. Драка, бегство, прыжки по скамьям высосали последние силы, больше не оставалось ничего. Что он будет кричать, когда полетит сквозь пустоту? — Помогите, — беззвучно проговорил Логен. И сильные пальцы сомкнулись на его запястье. Смуглые грязные пальцы. Он услышал рычание и почувствовал, что его тянут за руку, очень сильно. Он застонал. Край парапета снова появился в поле зрения. Потом он увидел Ферро: зубы стиснуты, глаза зажмурены от напряжения, на шее набухли вены, поперек темного лица синевато-багровый шрам. Он вцепился в парапет второй рукой, потом поднялся над ним верхней частью тела, сумел перекинуть колено… Ферро вытащила его. Логен перекатился, упал на спину, стал хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и уставился в белое небо наверху. — Я еще жив, — пробормотал он через какое-то время, едва осмеливаясь поверить в это. Он бы не удивился, если бы Ферро сделала все наоборот — наступила ему на пальцы и помогла упасть. Над ним возникло ее лицо: желтые глаза смотрят вниз, зубы оскалены в свирепой усмешке: — Глупая, тяжелая розовая сволочь! Она отвернулась, потрясла головой, подошла к стене и принялась проворно карабкаться на следующую пологую крышу. Логен поморщился: неужели она никогда не устает? Его руки были сплошь покрыты синяками и царапинами. Ноги болели, из носа снова шла кровь. Все тело болело. Он повернулся и глянул с крыши: одна из масок наблюдала за ним с того места, где кончались скамьи, шагах в двадцати отсюда. Еще несколько суетились внизу в поисках другого способа взобраться наверх. А в самом низу, посередине желтого кружка травы, стояла тоненькая черная фигурка с рыжими волосами. Она показывала в разные стороны, а затем вверх на Логена — давала указания. Рано или поздно они отыщут путь сюда. Ферро сидела верхом на коньке крыши над ним: оборванный черный силуэт на фоне яркого неба. — Оставайся здесь, если хочешь, — крикнула она, повернулась и исчезла из виду. Постанывая, Логен поднялся на ноги, побрел к стене, вздохнул и начал искать, за что ухватиться.
— Где же остальные? — вопросил мастер Длинноногий. — Где мой прославленный наниматель? Где мастер Девятипалый? Где очаровательная леди Малджин? Джезаль оглянулся: болезненный ученик слишком погрузился в мрачные раздумья, чтобы отвечать. — Насчет остальных не знаю, а Байяз в ванной. — Клянусь, я никогда не встречал человека, более приверженного ваннам, чем он! Надеюсь, остальные не станут слишком задерживаться. Все уже готово, понимаете! Корабль снаряжен, припасы на борту. Не в моих правилах откладывать отъезд. Мы должны успеть к приливу, иначе застрянем здесь до… — Маленький человечек остановился, глядя на Джезаля снизу вверх с внезапным беспокойством. — Вы кажетесь мне расстроенным, мой юный друг. Вы чем-то озабочены, ей-богу. Могу ли я, брат Длинноногий, как-то вам помочь? Джезаль был почти готов посоветовать ему заниматься своими делами, но ограничился лишь раздраженным: — Нет, не можете. — Готов поспорить, здесь замешана женщина. Прав ли я? Джезаль резко поднял голову. Он удивился — как человечек сумел догадаться? — Возможно, ваша жена? — Нет! Я не женат. Здесь совершенно другое! Это, э-э… — Джезаль поискал подходящие слова, но не нашел их. — Это совершенно другое дело, вот и все. — Ага, — проговорил навигатор с понимающей улыбкой. — Значит, запретная любовь, тайная связь, не так ли? К собственной досаде Джезаль обнаружил, что краснеет. — Я вижу, что я прав! Нет плода слаще, чем тот, которого не можешь отведать, а, мой юный друг? А? А? И брат Длинноногий энергично задвигал бровями — совершенно отталкивающим образом, по мнению Джезаля. — Интересно, куда запропастились эти двое? — спросил Джезаль. Ему было наплевать на них, но подходило что угодно, лишь бы переменить тему. — Малджин и Девятипалый? Ха! — рассмеялся Длинноногий, склоняясь поближе к нему. — А вдруг между ними тоже возникла, гм, тайная связь вроде вашей? Возможно, они уединились и предались тому, что вполне естественно в таких случаях! — Он пихнул Джезаля в бок. — Можете представить их вместе? Это было бы забавное зрелище, не правда ли? Ха-ха-ха! Джезаль скорчил гримасу. Насколько он успел понять, отвратительный северянин был настоящим животным, а мерзкая женщина, судя по всему, могла оказаться еще хуже. Естественно для них, по мнению Джезаля, только одно — какое-нибудь зверство. Идея навигатора показалась ему совершенно омерзительной. Джезаль почувствовал себя грязным при мысли об этом.
Крышам, казалось, не будет конца. Вверх по одной, вниз по другой. Они пробирались вдоль коньков, расставив скользящие ноги по обе стороны, ползли бочком над козырьками, переступали обломки обвалившихся стен. Время от времени Логен на мгновение поднимал взгляд, и ему представал головокружительный вид: поверх беспорядочного скопления мокрых сланцевых крыш, выщербленной черепицы, древнего свинца он видел в отдалении стену Агрионта, а порой и город далеко за ней. Зрелище могло показаться почти мирным, если бы не Ферро: она двигалась быстро и уверенно, непрестанно ругала Логена, тащила вперед и не давала ему времени подумать ни об открывающихся видах, ни о душераздирающих пропастях, по краю которых они проходили, ни о черных фигурах, рыскавших далеко внизу. Один из рукавов Ферро наполовину оторвался в пылу схватки и теперь болтался у запястья, постоянно попадаясь под руку при подъемах. Наконец она зарычала и оторвала его начисто возле плеча. Логен тайком улыбнулся — он вспомнил, какие усилия приложил Байяз, чтобы заставить ее сменить старые вонючие тряпки на новую одежду. Теперь девушка стала еще грязнее прежнего: рубашка пропотела насквозь, покрылась пятнами крови и толстым слоем грязи с крыш. Ферро обернулась через плечо и увидела, что Логен наблюдает за ней. — Живее, розовый! — прошипела она. — Ты же не различаешь цвета, верно? Она не ответила и продолжала карабкаться дальше, осторожно обошла дымящуюся трубу и сползла на животе по грязным сланцевым плитам на узкий карниз между двумя крышами. Логен спустился за ней. — Ты не видишь никаких цветов, — повторил он. — И что? — бросила она через плечо. — Так почему же ты зовешь меня розовым? Ферро обернулась. — Ты же розовый? — спросила она. Логен воззрился на свои руки. Если не считать синяков, красных ссадин, голубых вен — да, надо признаться, что они розовые. Он нахмурился и кивнул: — Вроде бы да. Ферро снова понеслась между крыш, добежала до конца здания и глянула вниз. Логен подбежал следом и опасливо перегнулся через край. Два человека двигались в разные стороны в переулке внизу — далеко внизу. Спуститься здесь нельзя. Придется возвращаться тем же путем, каким пришли. Ферро уже двинулась назад, скрывшись за его спиной. Щеки Логена коснулось дуновение ветра. Нога Ферро шлепнула по краю крыши и в следующее мгновение уже была в воздухе. Распахнув рот, он смотрел, как Ферро летит: спина выгнута, руки и ноги молотят пустоту. Она приземлилась на плоскую крышу — серый свинец с полосками зеленого мха, — перекатилась и плавным движением поднялась на ноги. Логен облизнул губы, показал на свою грудь. Ферро кивнула. Плоская крыша находилась в десяти футах ниже него, но до нее было по меньшей мере двадцать футов пустого пространства, а падать вниз далеко. Логен медленно отступил назад, оставляя себе место для разбега. Сделал пару глубоких вдохов, на минутку закрыл глаза… Если он упадет — что ж… Больше никаких песен, никаких историй. Лишь кровавая лепешка на никому не известной улице. Он начал разбег. Его ноги тяжело застучали по камню. Воздух засвистел, стал трепать рваную одежду. Плоская крыша полетела вверх ему навстречу. Он врезался в нее с оглушительным грохотом, перекатился в точности так же, как Ферро, и поднялся на ноги. Он был еще жив. — Ха! — воскликнул он. — Ну, что скажешь? Раздался скрип, потом треск, и твердая поверхность под ногами Логена подалась. Падая, он в отчаянии уцепился за Ферро, и она беспомощно скользнула за ним. На протяжении одного тошнотворного мгновения он кувыркался в воздухе, выл и хватал руками пустоту, затем рухнул на спину. Окутанный облаком пыли, Логен закашлялся, потряс головой и заставил себя пошевелиться. Он находился в какой-то комнате, чернильно-темной после яркого света снаружи. Пыль просеивалась вниз сквозь луч света из рваной дыры в крыше наверху. Под Логеном было что-то мягкое. Это кровать. Она наполовину развалилась под его весом и накренилась, одеяло покрывали куски осыпавшейся штукатурки. Поперек его ног что-то лежало. Ферро. Он фыркнул от внезапного приступа смеха. В постели с женщиной, после стольких лет! К сожалению, это не совсем то, на что он надеялся. — Долбаный розовый болван! — рявкнула Ферро, слезая с него и бросаясь к двери. С ее покрытой пылью спины сыпались куски дерева и штукатурки. Она потянула за дверную ручку: — Закрыта! И что… Логен налег на дверь, снес ее с петель и вывалился в коридор на четвереньках. Ферро перепрыгнула через него. — Поднимайся, розовый, поднимайся! Логен подобрал подходящий обломок двери с парой гвоздей, торчавших с одного конца. Прихватив его, он встал на ноги, прошел несколько шагов по коридору и добрался до развилки. Широкий сумрачный проход простирался в обе стороны. Маленькие окошки проливали резко очерченные лужицы света на темный ковер. Никаких подсказок насчет того, в какую сторону пошла Ферро. Он повернул направо, к лестничному пролету. По сумрачному коридору в его направлении осторожно двигалась какая-то фигура. Длинная и тощая, как черный паук в темноте, она балансировала на цыпочках. Луч света вспыхнул на ярко-рыжих волосах. — Опять ты, — сказал Логен, поднимая обломок доски. — Именно так. Опять я. Послышался тихий звон, в темноте сверкнул металл. Обломок вырвался из пальцев Логена, потом перелетел через плечо женщины. Девятипалый загромыхал дальше по коридору. Он снова был безоружен, но рыжая не дала ему времени на размышление. У нее в руке была какая-то вещь — нечто вроде ножа, и она метнула эту штуку в Логена. Тот увернулся, и нож просвистел мимо уха. Женщина дернула второй рукой, и что-то резануло его по лицу, под самым глазом. Он отпрянул к стене, пытаясь сообразить, с какой магией имеет дело. Это было нечто вроде металлического креста, та штука у нее в руке, — три изогнутых лезвия, одно с крюком на конце. Тонкая цепочка проходила петлей через кольцо на рукоятке, второй ее конец прятался у женщины в рукаве. Странный нож снова метнулся вперед, на дюйм не долетел до лица отшатнувшегося Логена, выбил фонтан искр из стены позади него и ловко прыгнул обратно в руку хозяйки. Рыжая отпустила его, и нож повис на цепочке, слегка покачиваясь. Он постукивал по полу, подпрыгивая и подтанцовывая все ближе, по мере того как женщина продвигалась вперед. Она дернула запястьем, и оружие снова бросилось на Логена. Он попытался увернуться, но лезвие полоснуло его по груди. На стену брызнули капельки крови. Пригнувшись, Девятипалый ринулся к женщине, но его вытянутые руки схватили пустоту. Раздался металлический звон, и его что-то дернуло за ногу. Лодыжку пронзила жгучая боль: женщина поймала его цепочкой. Логен распластался лицом вниз, потом стал подниматься. Цепочка змеей скользнула ему на шею. Он едва успел просунуть под нее руку, прежде чем она натянулась. Женщина уже оседлала Логена, он чувствовал ее колено, упирающееся в спину, слышал свистящее дыхание под маской. Рыжая тянула цепочку, та затягивалась все туже и туже, врезалась в его ладонь. Хрипя, Логен встал на колени и неловко поднялся на ноги. Женщина по-прежнему держалась у него на спине, навалившись своим весом, и затягивала цепочку изо всех сил. Логен замолотил по воздуху свободной рукой, но не мог достать противницу и сбросить с себя — она сидела прочно, словно седло на лошади. У него уже не хватало дыхания. Он сделал несколько неуверенных шагов вперед, затем опрокинулся на спину. — О-ох, — выдохнула женщина на ухо Логену, когда он своим весом впечатал ее в пол. Цепочка ослабела настолько, что он сумел оттянуть ее и выскользнуть из петли. Свободен! Он перекатился, ухватил женщину левой рукой за шею и принялся душить. Она била его коленями, молотила кулаками, но Логен придавил ее своей тяжестью, и удары были слабыми. Они рычали, пыхтели и хрипели друг другу в лицо, как животные; их лица разделяло лишь несколько дюймов. Несколько капель крови из пореза на его щеке упали на ее маску. Рука женщины поднялась и зашарила по лицу Логена, отталкивая его голову назад. Один из пальцев воткнулся ему в ноздрю. — А-а! — завопил он. Боль кинжалом пронзила голову. Логен отпустил противницу и вскочил, шатаясь и прижимая руку к лицу. Женщина закашлялась, поднялась на ноги и лягнула Девятипалого под ребра так, что он перегнулся пополам, но по-прежнему не выпускал из рук цепочку. Теперь он рванул за нее, приложив все свои силы. Рука женщины дернулась, она взвыла и врезалась в Логена. Он ударил рыжую коленом в бок, так что она задохнулась. Потом ухватил ее сзади за одежду, приподнял над полом и швырнул вниз по ступеням. Она катилась, кувыркалась и подскакивала до самого низа, пока наконец не замерла возле подножия лестницы. Логена подмывало спуститься за ней и довершить дело, но на это не оставалось времени. Там, откуда она пришла, должны быть и другие. Он повернулся и заковылял в противоположную сторону, проклиная подвернутую лодыжку. Со всех сторон он ловил неясные звуки: они катились эхом вдоль коридора бог знает откуда. Отдаленный грохот и удары, крики и вопли. Логен вглядывался в темноту и хромал, обливаясь потом; одной рукой он держался за стену, чтобы идти ровно. Он заглянул за угол, чтобы проверить, все ли чисто, и ощутил что-то холодное у своего горла. Нож. — Еще жив? — прошептал голос ему на ухо. — Тебя не так-то легко прикончить. А, розовый? Ферро. Он медленно отвел ее руку. — Где ты взяла нож? — Логен не отказался бы от такого. — Его мне дал вон тот. — Она кивнула на скрюченную фигуру, что лежала в тени у стены. Ковер вокруг нее пропитался темной кровью. — Нам туда. Ферро кралась по коридору, низко пригнувшись в темноте. Логен по-прежнему слышал звуки — внизу, сбоку, повсюду. Они тихонько пробрались вниз по лестнице и вышли в сумрачный коридор, обшитый панелями темного дерева. Ферро быстро перебегала от тени к тени. Логен хромал следом, подволакивая ногу, и старался не вопить от боли каждый раз, когда ему приходилось на нее наступить. — Сюда! Они здесь! Черные фигуры появились в темном коридоре сзади. Логен повернулся, чтобы бежать, но Ферро вытянула руку: впереди показались другие. С левой стороны Девятипалый заметил большую чуть приоткрытую дверь. — Давай туда! — бросил он и протиснулся внутрь. Ферро шмыгнула за ним. Рядом с дверью стояла массивная мебель — что-то вроде серванта с посудой. Логен ухватил этот шкаф за один конец и подтащил к двери; пара тарелок упала на пол и разбилась. Он прижался к серванту спиной. Это должно задержать их хотя бы на минуту. Логен огляделся: огромная комната с высоким куполообразным потолком. Два широких окна почти целиком занимали одну из обшитых деревянными панелями стен, напротив — большой каменный очаг. Между ними располагался длинный стол с десятью стульями с каждой стороны, накрытый для еды, со столовыми приборами и подсвечниками. Большой обеденный зал с одним входом. Он же выход. Логен услышал за дверью приглушенные возгласы. Огромный сервант за его спиной покачнулся. Еще одна тарелка свалилась с полки, отскочила от его плеча и разбилась о каменные плиты, осколки брызнули по всему полу. — Отличный план, твою мать, — прорычала Ферро. Ноги Логена начали скользить, и он отчаянно пытался удержать на месте раскачивающийся сервант. Ферро метнулась к ближайшему окну, заскребла по частому металлическому переплету ногтями, пытаясь подковырнуть его, но выхода не было. И тут взгляд Логена упал на одну вещь. Старинный двуручный меч висел над камином в качестве украшения. Оружие! В последний раз толкнув сервант к двери, Логен поспешил туда, ухватился обеими руками за длинную рукоятку и выдернул меч из креплений. Тупой, как плуг, тяжелый клинок усеивали пятна ржавчины, но он был целый. Удар таким мечом если и не разрубит человека пополам, то уж с ног собьет наверняка. Логен повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как сервант падает и усыпает каменный пол осколками посуды. В комнату хлынули черные фигуры в масках. У того, кто шел спереди, была зловещего вида секира, у второго — меч с коротким клинком. За ними следовал чернокожий с золотыми кольцами в ушах. В обеих руках он держал по длинному кривому кинжалу. Таким оружием можно не просто ударить человека по голове, а выбить ему мозги. Это боевое оружие, оно служит для убийства. Значит, маски уже не думали о том, чтобы взять противников в плен. Что ж, тем лучше, сказал себе Логен. Если хочешь сказать про Логена Девятипалого — сказать одну-единственную вещь — скажи, что он умеет убивать. Он смотрел, как люди в черных масках перебираются через упавший сервант и распределяются вдоль дальней стены. Он бросил взгляд на Ферро: зубы оскалены, нож в руке, желтые глаза поблескивают. Он ощупал рукоять украденного меча — тяжелый, беспощадный меч. Подходящий инструмент для работы, в кои-то веки. Логен ринулся на ближайшую маску, вопя во все горло и размахивая мечом над головой. Человек попытался увернуться, но острие клинка попало ему в плечо и сбило с ног. Еще один выпрыгнул из-за его спины с секирой, и Логену пришлось отступить. Он охнул, когда всем весом опустился на подвернутую лодыжку. Огромный клинок свистел, рассекая воздух, но врагов было слишком много. Один перебрался через стол, встал между Логеном и Ферро. Что-то стукнуло Девятипалого по спине, он пошатнулся, обернулся, поскользнулся, полоснул мечом и ударил во что-то мягкое. Кто-то завопил, но человек с секирой снова добрался до Логена. Все вокруг превратилось в сплошное мелькание масок и железа — грохот, скрежет оружия, проклятия и крики, хриплое дыхание. Логен размахнулся мечом, но его уже донимали усталость, раны и боль. Оружие было слишком тяжелым и с каждым разом становилось все тяжелее. Маска ускользнула в сторону, и ржавый клинок с лязгом врезался в стену, вырубил здоровенный кусок деревянной панели и вонзился в штукатурку. Удар вышел таким сильным, что Логен чуть не выпустил меч из рук. — У-уф, — выдохнул он: противник дал ему коленом под дых. Что-то ударило Логена по ноге, и он едва не упал. Он слышал, что сзади кто-то вопит, но крики доносились как будто издалека. Грудь болела, во рту ощущался кислый вкус. Из ран хлестала кровь. Он был весь покрыт ею. Он задыхался. Маска сделала шаг вперед и еще шаг, улыбаясь в предчувствии победы. Логен рванулся к камину, споткнулся и упал на одно колено. Все приходит к концу. Он больше не мог поднять древний меч. У него не осталось сил. У него ничего не осталось. Комната начала расплываться перед глазами. Все приходит к концу, но кое-что лежит тихо, позабытое… По животу Логена стал распространяться холод — холод, которого он не чувствовал уже очень давно. — Нет, — прошептал он. — Я избавился от тебя! Но было поздно. Слишком поздно…
…Он был весь в крови, и это хорошо. Кровь была всегда. Но он стоял на коленях, а это неправильно. Девять Смертей ни перед кем не становится на колени. Его пальцы нащупывали трещины между камнями очага, врастали в них, словно корни старого дерева, и вытаскивали тело, заставляя встать на ноги. Его лодыжка болела, а он улыбнулся. Боль — это топливо, которое поддерживает огонь. Перед ним что-то двигалось. Люди в масках. Враги. Значит, трупы. — Ты ранен, северянин! — Глаза ближайшего врага поблескивали над маской, сверкающее лезвие секиры плясало в воздухе. — Не хочешь сдаться? — Ранен? — Девять Смертей закинул назад голову и расхохотался. — Я, мать твою, покажу тебе, как я ранен! Он бросился вперед, ловко проскочил под секирой, как рыбы проплывают под корягой, и пустил тяжелый клинок по огромной дуге над самым полом. Меч с хрустом врезался врагу в колено, и оно вывернулось в обратную сторону. Затем Логен подрубил другую его ногу, лишив человека в маске последней опоры. Тот издал глухой вопль и закувыркался по каменному полу, болтая в воздухе раздробленными ногами. Девять Смертей почувствовал, как что-то воткнулось ему в спину, но боли не ощутил. Это был знак, послание на тайном языке, понятное лишь ему: оно говорило о том, где находится следующий мертвец. Логен развернулся, и меч прочертил вслед за ним яростную, великолепную, неотвратимую линию. Удар пришелся человеку в живот, сложил его пополам и сбил с ног. Противник Логена врезался в стену возле камина и рухнул на пол в ливне осыпающейся штукатурки. В воздухе просвистел нож, с глухим стуком вонзился в плечо. Его бросил тот черный с кольцами в ушах. Он стоял по другую сторону стола и улыбался, довольный броском. Страшная ошибка. Девять Смертей бросился на него. Еще один нож пролетел мимо и со звоном ударился о стену. Черный перепрыгнул через стол, и меч последовал за ним. Темнокожий увернулся и от первого могучего выпада, и от второго. Умный, быстрый и ловкий. Но все же недостаточно ловкий. Третий удар задел его бок. Скользящий удар, почти укус, всего лишь раздробил ребра и заставил раненого упасть на колени, вопя от боли. Последний удар был лучше: плоть и железо описали полный круг, чтобы врубиться врагу в лицо и наполовину отхватить ему голову, заливая стены фонтаном крови. Девять Смертей вытащил нож из своего плеча и швырнул на пол. Из раны хлынула кровь; она просочилась сквозь рубашку и оставила на ней большое, красивое, теплое красное пятно. Он упал и пропал из виду — как листья, падающие с дерева, — перекатившись по полу мимо человека в маске, рубившего коротким мечом воздух в том месте, где он только что стоял. Маска не успела повернуться, а Девять Смертей уже оказался рядом, и его левая рука змеей обхватила кулаки противника. Тот рвался и боролся, но все напрасно: хватка у Девяти Смертей крепкая, как корни гор, и неотвратимая, как прилив. — Они посылают против меня таких, как ты? Он швырнул врага спиной об стену и навалился сверху, сдавливая его пальцы вокруг рукоятки оружия и поворачивая короткий клинок, пока тот не нацелился в грудь своего хозяина. — Черт побери, это оскорбление! — взревел Девятипалый и насадил противника на его собственный меч. Из-под маски раздавались крики, а Девять Смертей смеялся и поворачивал клинок в ране. Логен мог бы пожалеть человека, но Логен был далеко, а Девять Смертей имел не больше жалости, чем зимняя вьюга. Даже меньше. Он колол и резал, резал и улыбался. Мало-помалу вопли утихли, и он выпустил труп, упавший на холодные камни. Его пальцы стали скользкими от крови, и Девять Смертей вытирал их об одежду, о свои руки, о свое лицо — как и должно быть. Тот, что остался у камина, сидел обмякшей кучей, уставившись в потолок: голова запрокинута, глаза как мокрые камни. Теперь он стал частью земли. Для верности Девять Смертей раскроил ему лицо мечом. Другой — тот, что был с секирой, — полз к двери. Его вывернутые ноги волочились по каменному полу, он стонал и всхлипывал. — Ну-ка, утихни. Тяжелый клинок с хрустом врубился в затылок, кровь брызнула по камням. — Еще, — прошептал Девять Смертей, и комната повернулась вокруг него: он выискивал новую жертву. — Еще! — взревел он и захохотал, и ему вторили стены, и трупы хохотали вместе с ним. — Куда вы все подевались? Он увидел смуглую женщину с кровоточащим порезом на лице и ножом в руке. Она не походила на остальных, но сойдет и эта. Он улыбнулся и стал красться вперед, занося меч над головой обеими руками. Женщина отступила в сторону, она наблюдала за противником и держалась так, чтобы их разделял стол. Жесткие желтые глаза, как у волка. Какой-то слабенький голосок подсказал ему, что женщина на его стороне. А жаль. — Эй, это ты, северянин? — окликнул его какой-то массивный человек, появившийся в дверном проеме. — Да, а кто меня спрашивает? — Камнедробитель! Новый враг был очень большой, крепкий и свирепый. Огромным сапогом он отпихнул в сторону сервант и двинулся вперед, хрустя разбитыми тарелками. Однако это ничего не значило — Девять Смертей был создан для того, чтобы сокрушать таких людей. Тул Дуру Грозовая Туча был крупнее, Рудда Тридуба — крепче, Черный Доу — вдвое более свиреп. Девять Смертей победил их всех и множество других. Чем больше, чем крепче, чем свирепее враг, тем хуже ему придется. — Камнедробитель? — рассмеялся Девять Смертей. — Мать-перемать! И что из того? Новый труп — вот ты кто, и больше ничего! — Он поднял вверх левую руку, забрызганную красной кровью, растопырил три пальца и ухмыльнулся через дырку на месте среднего. — Меня называют Девять Смертей. — Что? — Камнедробитель сорвал маску и швырнул ее на пол. — Ты лжешь! На Севере куча людей без одного пальца. Но не все они Девятипалые! — Не все. Только я. Огромное лицо великана исказилось от гнева: — Ты лжешь, черт побери! Думаешь запугать Камнедробителя именем, которое тебе не принадлежит? Да я вырежу тебе еще одну задницу, червяк! Я нарисую на тебе кровавый крест! Я отправлю тебя обратно в грязь, ты, трусливый лживый подонок! — Ты убьешь меня? — Девять Смертей расхохотался еще громче, чем прежде. — Глупец! Здесь убиваю я! Разговор был окончен. Камнедробитель бросился на врага с секирой в одной руке и палицей в другой — тяжелое оружие, которое он, однако, использовал с достаточной быстротой. Палица пронеслась по кругу и пробила огромную дыру в стекле одного из окон. Секира опустилась и перерубила пополам одну из досок стола, так что тарелки взлетели в воздух, а подсвечники опрокинулись. Девять Смертей отскочил в сторону — так прыгает лягушка, — выжидая своего часа. Палица прошла на дюйм от его плеча, когда он перекатывался через стол, врезалась в одну из здоровенных каменных плит на полу и расколола ее посередине. В воздух брызнули осколки. Камнедробитель ревел и размахивал оружием. Он разнес в щепки стул, выбил большую каменную глыбу из камина, пробил огромную дыру в стене. На мгновение его секира застряла в деревянной обшивке, и тут Девять Смертей пустил в ход свой меч: клинок мелькнул в воздухе, перерубил пополам рукоять секиры и оставил в лапе Камнедробителя расщепленный обломок. Тот отшвырнул секиру в сторону, взмахнул палицей и рванул вперед с еще большей яростью, издавая свирепый рев. Вот палица пронеслась над головой Девяти Смертей. Он поймал ее мечом и вырвал из огромной руки противника. Палица промелькнула в воздухе и с громом обрушилась в угол, однако Камнедробитель продолжал наступать, широко расставив здоровенные ручищи. Он был уже слишком близко, чтобы использовать длинный меч. Ухмыляясь, Камнедробитель обхватил врага своими лапами и крепко сжал. — Попался! — взревел он, стискивая Девять Смертей в могучем объятии. Страшная ошибка. Лучше бы он обнял пылающий огонь. Девять Смертей лбом ударил его по зубам. Он ощутил, что хватка Камнедробителя ослабла, и задвигал плечами, высвобождая место — копай, копай, крот в норе. Он откинул голову назад так далеко, как только мог. Так атакует козел. Второй удар головой раздробил противнику плоский нос. Камнедробитель охнул, огромные руки еще немного раздвинулись. Третий удар разбил ему скулу. Руки разжались. Четвертый сломал тяжелую челюсть. Теперь Девять Смертей сам держал Камнедробителя и улыбался, молотя лбом по раскромсанному лицу. Дятел долбит: тук, тук, тук. Пять. Шесть. Семь. Восемь. В хрусте ломающихся костей был успокаивающий ритм. Девять — и он позволил Камнедробителю упасть. Тот осел набок и завалился на пол, заливая плиты кровью из разбитого лица. — Ну как тебе это? — захохотал Девять Смертей, вытирая кровь с глаз. Он наградил безжизненное тело врага парой пинков. Комната кружилась вокруг него, все плыло и хохотало, хохотало… — Как тебе… черт… — Он пошатнулся, моргнул, охваченный сонливостью, как угасающий костер. — Нет… не сейчас… Он упал на колени. Не сейчас. У него еще есть работа, у него всегда есть работа. — Не сейчас, — прорычал он, но его время вышло…
…Логен закричал. Он падал. Боль повсюду. Ноги, плечо, голова. Он стонал и кричал, пока кровь не залила ему глотку, потом начал кашлять, задыхаться и кататься по полу, скребя скрюченными пальцами. Мир казался сплошным расплывчатым пятном. Логен закряхтел, кровь забулькала у него в горле и вытекла наружу. Этого хватило, чтобы закричать снова. Чья-то ладонь зажала ему рот. — Розовый, кончай орать, черт побери! Ну, ты слышишь? — Голос настойчиво шептал ему на ухо. Странный, жесткий голос. — Кончайорать, или я тебя брошу, понял? Последний шанс! Ладонь убралась. Сквозь стиснутые зубы Логена вырвался тонкий протяжный стон, но не слишком громкий. Рука ухватила его за запястье и дернула вверх. Он охнул: ему вытягивали плечо, под него подсовывали что-то твердое. Пытка. — Поднимайся, сволочь, я не могу тебя нести! Ну, вставай! Последний шанс, ты понял? Его медленно поднимали, и он старался отталкиваться ногами, как мог. Дыхание свистело и клокотало в глотке, но у него получалось. Левая нога, правая нога. Потихоньку. Колено подогнулось, боль пронзила ногу, он снова вскрикнул и упал, скорчившись на полу. Лучше спокойно полежать. Его глаза закрылись. Что-то сильно хлопнуло его по лицу, потом еще раз. Он заворчал. Что-то скользнуло ему под мышку и потащило его вверх. — Вставай, розовый! Поднимайся, или я тебя брошу. Последний шанс, слышишь? Вдох, выдох. Левая нога, правая нога.
Длинноногий был обеспокоен. Сперва он постукивал по подлокотнику своего кресла, потом принялся что-то подсчитывать на пальцах, качая головой и бормоча что-то о приливах. Джезаль молчал и изо всех сил надеялся, что двое дикарей утонули где-нибудь во рву и теперь их предприятие сорвется. У него есть куча времени, чтобы добраться до Инглии. Может быть, еще не все потеряно… Он услышал, как за спиной открылась дверь, и все его мечты сдулись, словно проколотый воздушный шар. Навалилось уныние, мгновенно сменившееся удивлением и ужасом, когда он обернулся. В дверном проеме стояли две оборванные фигуры, с головы до ног покрытые кровью и грязью. Настоящие дьяволы, только что вышедшие из какой-нибудь потайной двери в ад. Гуркская женщина ввалилась в комнату, изрыгая проклятия: одна рука Девятипалого перекинута через ее плечо, другая безвольно болтается сбоку, с кончиков пальцев капает кровь, голова поникла на грудь. Шатаясь, они прошли вместе пару шагов, затем нетвердая нога северянина зацепилась за ножку кресла, и оба обрушились на пол. Женщина зарычала и стряхнула с себя вялую руку раненого, отпихнула его прочь и поднялась на ноги. Девятипалый медленно, со стоном, перевернулся на спину, и глубокая рана в его плече разверзлась, заливая кровью ковер. Открылась красная плоть, как свежее мясо в лавке мясника. Джезаль сглотнул, охваченный ужасом и зачарованный этим зрелищем. — Дыхание господне! — Они пришли за нами. — Что? — Кто пришел? В дверной проем осторожно скользнула рыжеволосая женщина в черных одеждах, в маске. Очевидно, она практик, догадался Джезаль, но не мог понять, почему женщина так избита и так сильно хромает. Еще один вошел следом за рыжей — мужчина, вооруженный тяжелым мечом. — Вы пойдете с нами, — произнесла женщина. — Заставь меня! — отрывисто отозвалась Малджин. Джезаль был потрясен, когда Ферро неизвестно откуда вытащила нож, да еще окровавленный. У нее не должно быть оружия! Только не здесь! Как глупо, вдруг осознал он, у него же на поясе шпага! Ну конечно! Джезаль нащупал эфес и вытащил оружие с туманным намерением ударить гуркскую ведьму плашмя по затылку, прежде чем та успеет причинить еще какой-нибудь вред. Если она нужна инквизиции, пускай забирают ее, черт возьми, и всех остальных вместе с ней. К несчастью, практики поняли его движение неправильно. — Брось оружие, — прошипела рыжеволосая женщина, сердито глядя на него прищуренными глазами. — Не брошу! — ответил Джезаль. Он чрезвычайно оскорбился тем, что она могла решить, будто он на стороне этих негодяев. — Э-э… — промямлил Ки. — А-а! — простонал Девятипалый, ухватился за окровавленный ковер и потянул его на себя, так что стол зашатался и поехал по полу. Третий практик прокрался в дверь и обошел рыжеволосую женщину. Его рука в перчатке сжимала тяжелую палицу. Неприятное оружие. Джезаль невольно вообразил, что палица сделает с его черепом, если ее пустят в дело. Он неуверенно сжал эфес шпаги и почувствовал сильную потребность в указаниях, что делать. — Вы пойдете с нами, — повторила женщина, пока двое ее товарищей тихо продвигались в глубь комнаты. — Ох, боже мой, — пробормотал Длинноногий, укрываясь за столом. И тут дверь ванной комнаты распахнулась, ударившись о стену. На пороге стоял совершенно голый Байяз, по нему стекали струйки мыльной воды. Он медленно обвел взглядом всех: Ферро с ножом, мрачно глядевшую перед собой, спрятавшегося за столом Длинноногого, Джезаля со шпагой, Ки с раскрытым ртом, окровавленного Девятипалого на полу и наконец — три черные фигуры в масках, с оружием наготове. Повисло зловещее, угрожающее молчание. — Какого черта это все значит? — проревел маг, выступая на середину комнаты. Вода капала с его бороды, с седеющих волос, с болтающихся гениталий. Это было странное зрелище: голый старик против трех вооруженных практиков инквизиции. Смешно, но никто не смеялся. Маг выглядел до странности устрашающе, даже без одежды и мокрый с ног до головы. Не он, а практики отодвинулись назад, смущенные и испуганные. — Вы пойдете с нами, — произнесла женщина в третий раз, хотя в ее голосе слышалось некоторое сомнение. Один из ее коллег сделал осторожный шаг в сторону Байяза. У Джезаля появилось странное ощущение в желудке — тянущее, сосущее; какая-то тошнотворная пустота. Словно он снова стоял на мосту в тени Дома Делателя. Только хуже. Лицо мага сделалось пугающе жестким. — Моему терпению пришел конец, — произнес он. Как брошенная с большой высоты бутылка, ближайший к нему практик разлетелся вдребезги. Не было никакого громового удара, лишь тихое чмоканье. Мгновение назад он шагнул к старику, подняв меч, совершенно целый; в следующий миг он распался на тысячу отдельных фрагментов. Одна из мелких частиц его тела глухо шлепнулась о штукатурку рядом с головой Джезаля. Рука молодого человека опустилась, скребнув шпагой об пол. — Итак, о чем вы говорили? — прорычал первый из магов. Колени Джезаля дрожали, рот открылся. Он чувствовал обморочную слабость, тошноту и ужасающую пустоту внутри. На его лицо попало несколько капель крови, но он не осмелился пошевелиться и вытереть их. Он глядел на голого старика, не веря глазам. Благодушный старый фигляр мгновенно превратился в жестокого убийцу, он сделал это без малейшего колебания. Рыжеволосая женщина, забрызганная кровью и облепленная клочками мяса и костей, с глазами округлившимися, как две обеденные тарелки, постояла еще несколько секунд, затем медленно попятилась к двери. Второй практик последовал за ней и едва не споткнулся о ногу Девятипалого, торопясь поскорее убраться отсюда. Остальные застыли, словно статуи. Джезаль услышал быстрые шаги в коридоре снаружи — практики уносили ноги. Он почти завидовал: им удалось ускользнуть, а он заперт в этом кошмаре, как в ловушке. — Мы должны уходить немедленно! — гаркнул Байяз и сморщился, словно от боли. — Сразу же, как только я надену штаны. Помоги ему, Длинноногий! — крикнул он через плечо. В кои-то веки у навигатора не нашлось слов. Он лишь моргнул, затем выбрался из-за стола и наклонился над бездыханным северянином. Оторвал полосу от своей поношенной рубашки, чтобы использовать в качестве бинта, остановился и нахмурил брови, будто не знал, с чего начать. Джезаль сглотнул. Он по-прежнему держал в руке шпагу — у него не хватало сил убрать ее. Клочки незадачливого практика разлетелись по комнате, прилипли к стенам, к потолку, к людям. Джезаль еще ни разу не видел смерти, и уж тем более — такой отвратительной и противоестественной. Но вместо ужаса он чувствовал лишь громадное облегчение. Все его заботы казались теперь мелочными и незначительными. По крайней мере, он еще жив.
Орудия, которые у нас есть
Глокта стоял в узком коридоре, опираясь на трость, и ждал. По другую сторону двери раздавались повышенные голоса. — Я сказала, никаких посетителей! Он вздохнул про себя. Есть множество более приятных занятий, чем стоять здесь со своей больной ногой, но он дал слово и собирался сдержать его. Тесные помещения, ничем не примечательный коридор, ничем не примечательный дом среди многих сотен других точно таких же. Этот район был застроен недавно рядами стандартных домов нового типа: каркасные, трехэтажные, подходящие для одной семьи с парой слуг. Сотни практически одинаковых зданий. Дома для зажиточных людей, недавно разбогатевших. Выскочки-простолюдины, как, скорее всего, назвал бы их Сульт — банкиры, купцы, ремесленники, лавочники, писцы. «Может быть, один-два городских особняка для преуспевающих фермеров, вроде этого». Голоса смолкли. Глокта уловил какое-то движение, звяканье стекла, затем дверь приоткрылась, и в щелку выглянула служанка — некрасивая девушка с большими слезящимися глазами. Вид у нее был виноватый и испуганный. «Но я привык к такому. Все выглядят виновато и испуганно при встрече с инквизицией». — Она готова вас принять, — пробормотала девушка. Глокта кивнул и прошаркал мимо нее в комнату. У него сохранились смутные воспоминания о том, как однажды летом он неделю или две гостил у Вестов в Инглии. Наверное, лет двенадцать назад, хотя ему казалось, что сто. Он помнил, как фехтовал с Вестом во дворе перед их домом, и каждый день за ним наблюдала темноволосая девочка с серьезным лицом. Он помнил недавнюю встречу с молодой женщиной в парке: она спросила его, как он себя чувствует. В тот момент ему было ужасно больно, он почти ничего не видел, и ее лицо осталось в памяти расплывчатым пятном. Поэтому Глокта не знал, чего ему ждать, но никак не ожидал увидеть синяки. На миг он даже ощутил потрясение. «Но мне удалось это скрыть». Под левым глазом темное пятно, лилово-буро-желтое, нижнее веко сильно распухло. В углу рта то же самое, губа разбита и покрыта коркой. Глокта знал о кровоподтеках много — мало кто знает больше. «И мне не кажется, что это случайные увечья. Ее кто-то бил по лицу. Бил вполне умышленно». Он смотрел на безобразные отметины и вспоминал старого друга Коллема Веста — как тот плакал у него в столовой и просил помощи. Глокта сложил эти два факта вместе. «Интересно». Арди, одетая в белое, сидела в комнате и глядела на него. Она вздернула подбородок и повернулась той стороной лица, где было больше синяков, словно хотела заставить его заговорить об этом. «Она не похожа на брата. Совершенно не похожа. Она бы не стала лить слезы в моей столовой или где-то еще». — Чем я могу вам помочь, инквизитор? — холодно спросила она. Глокта отметил, что слово «инквизитор» она произнесла чуточку невнятно. «Она выпила… но хорошо это скрывает. Не настолько пьяна, чтобы сделать глупость». Глокта поджал губы. У него появилось необъяснимое ощущение, что следует быть осторожным. — Я здесь не в качестве инквизитора, — отозвался он. — Дело в том, что ваш брат попросил меня… Она грубо оборвала его: — Вот как, неужели? Пришли удостовериться, что я не трахаюсь с кем не следует, да? Глокта мгновение подождал, пока полностью осознал ее слова, потом тихо рассмеялся. — Я сказала что-то смешное? — резко спросила она. — Прошу прощения, — ответил Глокта, вытирая пальцем слезящийся глаз, — но я провел два года в императорских тюрьмах. Если бы я точно знал, что пробуду там хотя бы половину этого срока, я предпринял бы более обдуманную попытку самоубийства. Семьсот дней во тьме, так близко к преисподней, насколько это возможно для живого человека. И я хочу сказать вам: если вы хотите выбить меня из колеи, вам потребуется нечто большее, чем обычная грубость. И Глокта дал ей полюбоваться на свою омерзительную, беззубую, безумную улыбку. Мало кто из людей мог долго выносить это зрелище, но Арди ни на секунду не отвела взгляд. Больше того — она сама начала улыбаться. У нее была очень своеобразная кривая усмешка, которую Глокта нашел странно обезоруживающей. «Возможно, надо сменить тактику». — Дело в том, что ваш брат попросил меня позаботиться о вашем благополучии, пока он в отъезде. Вообще-то вы можете трахаться с кем вам угодно, но, по моим наблюдениям, репутация молодой женщины тем лучше, чем меньше она это делает. Разумеется, для молодых людей верно обратное. Едва ли это можно назвать справедливым, но жизнь вообще несправедлива, и мне кажется, этот конкретный случай не нуждается в особых комментариях. — Ха. Здесь вы правы. — Ну и отлично, — сказал Глокта. — Значит, мы понимаем друг друга. Я вижу, вы повредили лицо? Она пожала плечами: — Упала. Я неуклюжая дура. — Хорошо вас понимаю. Я и сам такой же дурак, что умудрился выбить себе половину зубов и искромсать ногу так, что она превратилась в никуда не годное месиво. И посмотрите теперь на меня, калеку. Это удивительно — куда нас заводит небольшая глупость, если дать ей волю. Таким неуклюжим людям, как мы, лучше держаться друг друга. Как вы считаете? С минуту она задумчиво смотрела на него, поглаживая синяки на челюсти. — Да, — наконец сказала она, — думаю, так будет лучше.Витари, женщина-практик Гойла, полулежала в кресле напротив Глокты, рядом с огромной темной дверью в кабинет архилектора. Не просто полулежала — она была распростерта, разлита, распластана по креслу, словно мокрая тряпка. Она свесила по бокам длинные руки и откинула голову на спинку. Лениво поводя глазами из-под тяжелых век, она обшаривала взглядом комнату и время от времени оскорбительно долго рассматривала самого Глокту. Впрочем, она ни разу не повернула головы и не шевельнула ни единым мускулом, словно такое усилие могло оказаться слишком болезненным. «Что, собственно, очень похоже на правду». Без сомнений, она недавно участвовала в жестокой рукопашной схватке. Ее шея над черным воротником сплошь пестрела кровоподтеками. Гораздо больше их было вокруг черной маски Витари, и еще длинный порез через лоб. Одна ее рука, свесившаяся с подлокотника, была забинтована, костяшки другой содраны и покрыты корками подживающих царапин. «На ее долю досталось больше, чем пара ударов. Это был жестокий бой, и противник дрался не на шутку». Крошечный колокольчик подпрыгнул и зазвенел. — Инквизитор Глокта, — произнес секретарь, поспешно выходя из-за стола, чтобы открыть дверь, — его преосвященство готов вас принять. Глокта вздохнул и поднялся на ноги, кряхтя и опираясь на палку. — Удачи, — сказала женщина, когда он хромал мимо нее. — Что? Она едва заметно кивнула в сторону кабинета архилектора. — Он сегодня в кошмарном настроении. Из двери в приемную выплеснулся голос Сульта, из приглушенного бормотания превратившийся в истошный крик. Секретарь отдернулся от щели, словно получил пощечину. — Двадцать практиков! — вопил архилектор по ту сторону арочного проема. — Двадцать! Мы должны сейчас допрашивать эту суку, вместо того чтобы сидеть и зализывать раны! Сколько было практиков? — Двадцать, архи… — Двадцать! Двадцать, черт побери!.. Глокта набрал в грудь воздуха и просочился через дверь. — И сколько убитых? — продолжал Сульт. Архилектор беспокойно расхаживал взад и вперед по выложенному плиткой полу огромного круглого кабинета, жестикулируя длинными руками. Он был одет в белое и выглядел, как всегда, безупречно. «Хотя, если не ошибаюсь, один волосок все-таки выбился из прически. Может быть, даже два. Видимо, он действительно в ярости». — Сколько? — повторил Сульт. — Семеро, — пробормотал наставник Гойл, сгорбившись в кресле. — Это же треть! Треть! А сколько ранены? — Восемь. — То есть большинство остальных! А сколько их было? — Ну, в целом там было шесть… — Да неужели? — Архилектор ударил обеими кулаками по столу и навис над съежившимся наставником. — А я слышал, двое. Двое! — взвизгнул он и снова стал вышагивать вокруг стола. — И оба дикари! Двое, слышал я! Белый и черный! Причем черный — женщина! Женщина! — Он яростно пнул кресло рядом с Гойлом, и оно закачалось на ножках. — А что самое плохое, этот позор видели бесчисленные свидетели! Разве я не приказывал сделать все аккуратно? Вы понимаете, что означает слово «аккуратно», Гойл? — Но, архилектор, обстоятельства не позволили… — Не позволили?! — Голос Сульта поднялся почти до визга. — Не позволили? Как вы смеете говорить мне это? Аккуратно — вот о чем я просил, Гойл! А вы устроили кровавую резню на пол-Агрионта и вдобавок провалили дело! Мы выглядим дураками! Хуже того, мы выглядим слабыми дураками! Мои враги в закрытом совете не упустят случая использовать этот фарс к своей выгоде. С Маровией и без того полно проблем, старый пустозвон занят только тем, что ноет насчет свободы, затягивания узды и всего такого прочего! Чертовы законники! Дай им волю, вообще ничего не будет! И теперь вы, вы, Гойл, позволили такому случиться! Я увиливаю, я приношу извинения, я пытаюсь подать вещи в наилучшем свете, но дерьмо — это дерьмо, как его ни освещай! Вы имеете представление о том, какой ущерб вы причинили? Сколько месяцев тяжелой работы пошли псу под хвост? — Но, архилектор, разве они не покинули… — Они вернутся, кретин! Он не стал бы устраивать всю возню ради того, чтобы уехать! Болван! Да, они покинули город, идиот, и увезли все ответы с собой! Кто они такие, чего они хотят, кто за ними стоит! Уехали? Уехали? Черт бы вас побрал, Гойл! — Я достоин презрения, ваше преосвященство. — Вы достойны худшего! — Мне ничего не остается, как принести свои извинения. — Вам повезло, что вы не приносите извинения над медленным огнем! — Сульт с омерзением фыркнул. — Убирайтесь! Убирайтесь с глаз моих долой! Метнув на Глокту взгляд, исполненный глубочайшей ненависти, Гойл раболепно, бочком выбрался из комнаты. «До свидания, наставник Гойл, до свидания. Гнев архилектора не мог найти более достойную мишень». Глокта не сумел подавить самую сдержанную из улыбок, наблюдая за уходом Гойла. — Вас что-то веселит, Глокта? Голос Сульта был исполнен ледяного холода. Он протянул инквизитору руку в белой перчатке со сверкающим на пальце багровым камнем. Глокта нагнулся, чтобы поцеловать перстень. — Что вы, ваше преосвященство! Разумеется, нет! — И хорошо. Потому вам совершенно нечему радоваться, могу вас уверить! Ключи? — насмешливо фыркнул архилектор. — Истории? Свитки? Что на меня нашло, когда я слушал эти бредни? — Я понимаю, ваше преосвященство. Я приношу свои извинения. Глокта смиренно присел в то самое кресло, которое Гойл так недавно покинул. — Вы приносите извинения, вот как? Все приносят мне извинения! А что мне с них толку? Поменьше извинений и побольше успехов — вот что мне нужно! Подумать только, я имел на вас такие надежды! Ну что ж, полагаю, мы должны работать с теми орудиями, которые у нас есть. «Что это значит?» Однако Глокта благоразумно промолчал. — У нас проблемы, — сказал Сульт. — Очень серьезные проблемы на Юге. — На Юге, архилектор? — Дагоска. Положение там очень тяжелое. Гуркские войска стекаются к полуострову. Уже сейчас они превосходят наш гарнизон силами десять к одному, а вся наша мощь сосредоточена на Севере. В Адуе остались три подразделения королевской охраны, но поскольку крестьяне доброй половины Срединных земель отбились от рук, мы не можем ими пожертвовать. Наставник Давуст держал меня в курсе событий еженедельными письмами. Он был моими глазами, Глокта, вы понимаете? Он подозревал, что внутри города зреет заговор. Заговор с целью передать Дагоску в руки гурков. Три недели назад письма прекратились, а вчера я узнал, что Давуст пропал. Исчез! Наставник инквизиции! Растворился в воздухе! Я ослеп, Глокта. Я иду на ощупь в темноте, и это в самый критический момент! Мне нужно иметь там кого-то, кому я могу доверять. Вы понимаете меня? У Глокты забилось сердце. — Я? — О, вы кое-чему научились, — насмешливо хмыкнул Сульт. — Вы новый наставник Дагоски! — Я? — Примите мои поздравления, и прошу меня простить, если мы отложим торжественный обед до более спокойного момента! Вы, Глокта, вы! — Архилектор склонился над ним. — Отправляйтесь в Дагоску и начинайте расследование. Выясните, что случилось с Давустом. Прополите тамошний сад. Убирайте все, что окажется нелояльным. Все и всех! Разожгите под ними огонь и подпалите им пятки! Я должен знать, что там происходит, и если для этого вам придется поджарить лорда-губернатора — жарьте, пока с него сок не закапает! Глокта сглотнул: — Поджарить лорда-губернатора? — Вы превратились в эхо? — раздраженно воскликнул Сульт, еще тяжелее нависая над ним. — Вынюхивайте любую гниль, а как найдете — вырезайте! Кромсайте с мясом, выжигайте каленым железом! Все, что отыщете, где бы оно ни находилось! Возьмите на себя командование обороной города, если это понадобится. Вы же были солдатом! — Он протянул руку и опустил на стол лист пергаментной бумаги. — Это королевский указ, подписанный всеми двенадцатью членами закрытого совета. Всеми двенадцатью. Мне стоило кровавого пота заполучить его. В пределах Дагоски вы получаете неограниченные полномочия. Глокта воззрился на документ. Одинокий листок бумаги кремового цвета, черные буквы, внизу большая красная печать: «Мы, нижеподписавшиеся, предоставляем верному слуге его величества наставнику Занду дан Глокте нашу полную силу и власть…» Несколько абзацев, заполненных аккуратным почерком, и внизу — два столбца имен. Расползающиеся кляксы, летящие росчерки, неразборчивые каракули. Хофф, Сульт, Маровия, Варуз, Халлек, Берр, Торлихорм и все остальные. Могущественные имена. Глокта почувствовал слабость, когда взял документ обеими трясущимися руками. Листок показался ему тяжелым. — Только не позволяйте этому вскружить вам голову! Вам по-прежнему необходимо действовать с осторожностью. Мы больше не можем себе позволить попасть в неловкое положение, но гурков следует удержать любой ценой, по меньшей мере до тех пор, пока эта ситуация в Инглии не будет улажена. Любой ценой, вы меня поняли? «Я понял. Назначение в город, окруженный врагами и кишащий изменниками, где один наставник уже исчез при загадочных обстоятельствах. Больше похоже на нож в спину, чем на повышение, но мы должны работать с теми орудиями, которые у нас есть». — Я понял, архилектор. — Ну и хорошо. Держите меня в курсе. Я хочу, чтобы вы завалили меня письмами! — Разумеется. — У вас два практика, я не ошибаюсь? — Да, ваше преосвященство. Иней и Секутор, оба весьма… — Более чем недостаточно! Там вы не можете доверять никому, даже инквизиции. — Сульт остановился, немного подумал. — Особенно инквизиции. Я подобрал для вас полдюжины других, чьи умения проверены, включая практика Витари. «Что? Чтобы эта женщина постоянно смотрела мне через плечо?» — Но, архилектор… — Никаких «но», Глокта! — прошипел Сульт. — Не смейте говорить мне «но», только не сегодня! Вы еще не настолько изувечены, насколько это возможно! Даже вполовину не настолько, вы меня поняли? Глокта склонил голову: — Прошу прощения. — Вы раздумываете, не так ли? Я вижу, как крутятся шестеренки в вашем мозгу. Вы не хотите, чтобы кто-то из людей Гойла путался в ваши дела? Так вот, я вам скажу: до того, как она стала работать на Гойла, она работала на меня. Она стирийка из Сипано. Эти люди холодны как снег, и Витари среди них самая холодная, уверяю вас. Так что можете не беспокоиться; во всяком случае, по поводу Гойла. «Да уж. Только по поводу тебя, что гораздо хуже». — Я буду весьма счастлив иметь ее при себе. «Я буду чертовски осторожен». — Будьте счастливы так, как вам угодно, только, черт подери, не разочаровывайте меня! Если вы провалите это задание, для спасения вашей шкуры вам потребуется больше, чем этот клочок бумаги! Корабль ждет у причала. Отправляйтесь. Немедленно. — Конечно, ваше преосвященство. Сульт отвернулся и подошел к окну. Глокта тихо поднялся, тихо пододвинул свое кресло к столу, тихо проковылял через комнату. Архилектор так же стоял, сцепив руки за спиной, когда Глокта осторожно притворил за собой дверь. Только услышав клацанье защелки, инквизитор осознал: все это время он задерживал дыхание. — Ну, как прошло? Глокта резко повернулся, и в его шее болезненно щелкнуло. «Странно, почему я никак не привыкну не делать этого?» Практик Витари по-прежнему лежала, распластавшись в кресле, и глядела на него снизу вверх утомленными глазами. Похоже, она ни разу не повернулась за то время, что Глокта провел в кабинете. «А как оно прошло? — повторил он себе ее вопрос и пробежался языком по беззубым деснам, задумавшись над этим. — Пока не ясно». — Интересно, — ответил он наконец. — Я отправляюсь в Дагоску. — Да, я уже слышала. Теперь он заметил, что она действительно говорит с акцентом. «Слабый душок свободных городов». — Насколько я понимаю, вы едете со мной. — Насколько я понимаю, да, — ответила она, однако не двинулась с места. — Мы немного спешим. — Я знаю. — Она протянула ему руку. — Вы не поможете мне встать? Глокта поднял брови. «Интересно, когда мне в последний раз задавали этот вопрос?» Он был уже готов ответить отказом, однако в конце концов подал ей руку, хотя бы ради новизны ощущений. Пальцы Витари сомкнулись на ладони Глокты и оперлись на нее. Ее глаза сузились, и он услышал свистящее дыхание, когда она медленно выпрастывалась из кресла. Он испытывал боль, когда она вот так тянула его — болела рука, спина. «Однако ей больнее». Он был уверен, что ее зубы под маской мучительно стиснуты. Витари двигалась осторожно, постепенно, потому что не знала, где еще у нее заболит и насколько сильно. Глокта невольно улыбнулся. «Такой обряд я сам совершаю каждое утро. Как ни странно, это весьма воодушевляет — видеть, что его проделывает кто-то другой». В конце концов она встала на ноги, прижимая забинтованную руку к ребрам. — Вы в состоянии ходить? — спросил Глокта. — Я разойдусь. — Что с вами случилось? Собаки? Она рассмеялась лающим смехом и сказала: — Нет. Один здоровенный северянин выбил из меня лишнее дерьмо. Глокта хмыкнул: «Что ж, по крайней мере откровенно». — Ну как, пойдем? Она опустила взгляд на его трость: — Вряд ли у вас есть при себе запасная, правда? — Боюсь, что нет. Эта единственная, и без нее я не могу ходить. — Хорошо вас понимаю. «Не совсем». Глокта повернулся и захромал прочь от архилекторова кабинета. «Не совсем». Он слышал, как женщина ковыляет следом. «Это тоже до странности воодушевляет — когда кто-то пытается угнаться за мной». Он прибавил шагу и ощутил боль. «Однако ей больнее… Значит, обратно на Юг. — Он облизнул пустые десны. — Вряд ли я могу назвать его местом счастливых воспоминаний. Опять биться с гурками после того, чего мне это стоило в последний раз. Искоренять измену в городе, где никому нельзя доверять, а в особенности тем, кто послан мне в помощь. Бороться на жаре и в пыли за неблагодарное дело, которое почти наверняка закончится провалом. А провал, более чем вероятно, будет означать смерть. — Он ощутил, как у него задергалась щека, затрепетало веко. — Умереть от рук гурков? Или от рук заговорщиков, злоумышляющих против короны? Или от рук агентов его преосвященства? Или попросту исчезнуть, как случилось с моим предшественником? У кого еще есть столь широкий выбор разнообразных смертей? — Уголок его рта дернулся вверх. — Я едва могу дождаться, чтобы начать». Один и тот же вопрос приходил в голову снова и снова, и у Глокты по-прежнему не было на него ответа. «Зачем я делаю это?»
Джо Аберкромби Первый Закон Книга вторая: Прежде чем их повесят
Серия «Fantasy World» Данное издание посвящается памяти критика и редактора Андрея Зильберштейна (1979–2017) Copyright © 2008 by Joe Abercrombie © В. Иванов, перевод на русский язык, 2017 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017* * *
Четырем читателям — вы знаете, кто вы
Часть I
Мы должны прощать наших врагов, Но не прежде, чем их повесят.Генрих Гейне
Великий уравнитель
Чертов туман. Застилает глаза, так что ничего не видишь дальше нескольких шагов. Лезет в уши, так что ничего не слышишь или не понимаешь, откуда идет звук. Забивает ноздри, так что ничего не чувствуешь, кроме влаги и испарений. Чертов туман. Сущее проклятие для разведчика. Несколько дней назад они перешли Белую, оставили Север за спиной и оказались в Инглии. С тех пор Ищейка все время дергался. Еще бы — они шли вслепую по незнакомой земле, в самой гуще чужой войны. Парни тоже дергались. Ни один из них, за исключением Тридубы, раньше не покидал Север. Ну разве что Молчун — тот не рассказывал, где побывал. Они миновали несколько выжженных ферм и деревню, где не встретили ни души. Большие квадратные дома, постройки Союза. Они видели следы, и людей, и лошадей; множество следов, но ни единого живого человека. Ищейка знал, что Бетод где-то рядом, что его армия рыщет по стране в поисках городов, которые надо сжечь, еды, которую надо забрать, и людей, которых надо убить. Наверняка во все концы разослали лазутчиков. Если Ищейку или кого-то из парней поймают, пленник вернется в грязь, и смерть его не будет легкой и быстрой. Много крови, кровавые кресты, головы на пике и все такое прочее, как пить дать. Если же они попадутся в руки союзников, то, скорей всего, тоже станут покойниками. Ведь идет война, а на войне люди не склонны к рассуждениям. Ищейка сильно сомневался, что кто-то станет тратить время на то, чтобы отличить дружественного северянина от враждебного. Жизнь до краев полна опасностей. Это хоть кого заставит нервничать, а Ищейка и в лучшие времена не отличался спокойствием. Поэтому проклятый туман был как соль на рану, если можно так выразиться. Пока они крались в полумраке, Ищейке захотелось пить. Он пробрался сквозь мокрый кустарник в ту сторону, откуда доносилось журчание реки, и опустился на колени у кромки воды. Берег был илистый, сплошная тина и палая листва, но Ищейка решил, что это ерунда, — на нем уже столько грязи, что грязнее некуда. Зачерпнул воды в горсть и принялся пить. Здесь, внизу, не было деревьев и тянуло легким ветерком. Туман то наползал на минуту, то рассеивался. Тут Ищейка его и заметил. Человек лежал на животе — ноги в воде, туловище на берегу. Какое-то время они глазели друг на друга, потрясенные и застигнутые врасплох. Из спины человека торчала длинная палка. Сломанное копье. Только увидев это копье, Ищейка понял, что перед ним мертвец. Он выплюнул воду и пополз прочь, настороженно озираясь, чтобы убедиться, что никто не собирается воткнуть нож ему в спину. На вид покойнику было лет двадцать пять. Соломенного цвета волосы, бурая кровь на серых губах. Одет в утепленную куртку, раздувшуюся от влаги, какие обычно носят под кольчугой. Значит, боец. Должно быть, отстал от своего отряда и угодил во вражескую засаду. Парень, конечно же, был из союзников, но не особо отличался от Ищейки или любого другого — теперь, когда был мертв. Трупы вообще мало отличаются друг от друга. — Великий уравнитель, — прошептал Ищейка себе под нос; у него было задумчивое настроение. Так это называли горцы — в смысле, так они называли смерть. Она уравнивает все различия. Названные и ничтожества, южане и северяне — все в итоге попадают к ней, и она со всеми обходится одинаково. Похоже, парень пролежал здесь не больше пары дней. Если так, то его убийца мог находиться где-то поблизости, и эта мысль обеспокоила Ищейку. Теперь туман казался ему полным звуков: может, там сотня притаившихся карлов или это речка плещет о берег? Ищейка оставил труп лежать возле воды и нырнул в лес, перебегая от одного выступавшего из серой мглы ствола к другому. Потом он едва не споткнулся о другое тело, наполовину погребенное под кучей листьев, — оно распростерлось на спине с раскинутыми руками. Миновал еще одного мертвеца с парой стрел в боку — тот стоял на коленях лицом в грязь, задницей кверху. В смерти нет никакого достоинства, это уж точно. Ищейка торопился, ему не терпелось вернуться к своим, рассказать им о том, что видел. Поскорее убраться подальше от этих трупов. Разумеется, на своем веку он повидал их предостаточно, больше, чем хотелось бы, однако ему всегда бывало не по себе рядом с мертвецами. Проще простого превратить живого человека в труп — Ищейка знал тысячи способов, — но после того, как дело сделано, обратного пути нет. Вот только что был человек со своими надеждами, мыслями и мечтами, имел друзей, семью, родные места — а в следующую минуту превратился в грязь. Ищейка стал вспоминать все переделки, в которых побывал, все битвы и стычки, в которых участвовал, и думать о своей удаче, позволившей ему выжить. О своей глупой удаче. О том, что удача может быстро закончиться. Он уже почти бежал, забыв об осторожности и спотыкаясь в тумане, как неопытный мальчишка. Не выжидал, не принюхивался к ветру, не прислушивался к звукам. Названный вроде него разведчик, исходивший Север вдоль и поперек, должен действовать осмотрительно, но нельзя быть все время наготове. Ищейка и не заметил, как все случилось. Что-то ударило его в бок, и он упал лицом вперед. Ищейка тут же вскочил на ноги, но кто-то снова пинком вернул его на землю. Он боролся, но неизвестный оказался очень сильным. Через мгновение Ищейка уже лежал в грязи на спине, и виноват в этом был только он сам. Он сам, и эти трупы, и этот туман. Чья-то рука ухватила его за горло и стала душить. — Гхх, — задыхался Ищейка. Он цеплялся за руку душителя, понимая, что последний миг близится, что все его надежды возвращаются в грязь. Великий уравнитель наконец пришел и за ним… Потом сжимавшие глотку пальцы ослабели. — Ищейка, — проговорил голос над его ухом, — ты, что ли? — Ыхх. Рука отпустила горло, и Ищейка втянул в себя воздух. Он почувствовал, как кто-то тащит его вверх за куртку. — Ищейка, дерьмо собачье! Я тебя чуть не прикончил! Теперь он узнал этот голос. Он знал его очень хорошо. Черный Доу, ублюдок. Ищейка был и зол на то, что его едва не задушили, и по-глупому счастлив оттого, что остался жив. Он слышал, как Доу смеется над ним: хриплый смех, словно ворона каркает: — Ты в порядке? — Бывали встречи и потеплее, — просипел Ищейка, по-прежнему с трудом глотая воздух. — Да ты, считай, везунчик. Я мог и прохладнее встретить. Ты б совсем холодным стал. Я принял тебя за Бетодового лазутчика. Думал, ты ушел туда, вверх по долине. — Как видишь, нет, — просипел Ищейка. — Где остальные? — Вон, на холме, над этим сучьим туманом. Осматриваются. Ищейка кивнул назад, в ту сторону, откуда пришел: — Там трупы. Целая куча трупов. — Целая куча, неужели? — переспросил Доу. Он словно сомневался, знает ли Ищейка, как выглядит куча трупов. — Ха! — Да. Во всяком случае, их там полно. Союзники, думаю. Похоже, здесь была заварушка. Черный Доу снова рассмеялся. — Заварушка? Ты думаешь? Ищейка не понял, что он имел в виду.— Дерьмо, — проговорил он. Они стояли на вершине холма, все пятеро. Туман расчистился, но теперь Ищейку это не радовало. Он наконец понял, о чем говорил Доу, увидел очень ясно: долина была завалена мертвецами. Трупы лежали на высоких склонах, застрявшие между скал и распластанные в кустарнике. Трупы были разбросаны на дне долины, словно высыпанные из мешка гвозди, — скорчившиеся изломанные фигурки на бурой грунтовой дороге. Трупы были свалены штабелями на берегу реки. Руки, ноги и обломки оружия торчали над последними клочьями тумана. Трупы были повсюду — нашпигованные стрелами, исполосованные мечами, раскроенные секирами. Вороны с карканьем перепрыгивали от одной трапезы к следующей, для них нынче выдался хороший денек. Давно Ищейка не бывал на настоящем поле боя после сражения, и это зрелище воскресило в нем мрачные воспоминания. Очень мрачные. — Дерьмо, — повторил он. Других слов не нашел. — Похоже, союзники двигались по этой дороге. — Тридуба насупил тяжелые брови. — И сдается мне, торопились. Хотели застать Бетода врасплох. — Похоже, они не слишком тщательно разведали обстановку, — пророкотал Тул Дуру. — Похоже, Бетод поймал их в ловушку. — Может, был туман, — сказал Ищейка. — Как сегодня. Тридуба пожал плечами. — Возможно. В это время года много туманов. Так или иначе, они шли по дороге, колонной, усталые после длинного дневного перехода. Бетод напал на них отсюда и вон оттуда, с хребта. Сперва стрелы, чтобы сломать ряды, потом пошли карлы — сверху вниз, с воплями и мечами наготове. По-моему, союзники сломались быстро. — Точно, быстро, — вставил Доу. — Затем началась резня. Союзники рассеялись вдоль дороги, их прижали к воде, бежать было некуда. Кто-то стаскивал с себя панцирь, кто-то пытался переплыть речку прямо в доспехах. Люди сбились в кучу, лезли по головам, сверху на них сыпались стрелы… Кто-нибудь, конечно, мог вырваться и добежать до леса, но, как мы знаем, у Бетода в запасе всегда есть несколько всадников, чтобы закончить дело. — Дерьмо, — снова произнес Ищейка. Ему было очень тошно. Он побывал в подобной переделке на стороне проигравших, и вспоминать об этом было весьма неприятно. — Все прошло как по маслу, — сказал Тридуба. — Надо отдать ему должное: Бетод знает свое дело лучше всех. — Так что же, вождь, все кончено? — спросил Ищейка. — Бетод победил? Тридуба покачал головой, спокойно и неторопливо. — Есть еще южане, и их страшно много. В основном живут за морем. Говорят, их там столько, что и не сосчитаешь. Больше, чем деревьев на всем Севере. Может, они не сразу доберутся сюда, но они придут. Это лишь начало. Ищейка глянул на мокрую долину, на всех этих мертвецов. Кто-то свернулся в клубок, кто-то раскинул руки, кто-то скрючился в нелепой позе. Теперь они пища для ворон, и только. — Для них нет никакого начала. Доу высунул свернутый трубочкой язык и сплюнул нарочито шумно. — Загнали в угол и перерезали, словно стадо овец! Хочешь так умереть, Тридуба? А? Хочешь примкнуть к ним? Гребаный Союз! Они не умеют воевать! Тридуба кивнул: — Значит, придется их научить.
У ворот образовалась страшная давка. Изможденные женщины с голодным блеском в глазах. Оборванные и грязные дети. Мужчины, старые и молодые, согнувшиеся под тяжелыми тюками или вцепившиеся в свои пожитки. Некоторые вели в поводу мулов, другие толкали повозки с каким-то ненужным барахлом: стульями, оловянными котлами, сельскохозяйственным инструментом. Многие не имели вообще ничего, кроме груза собственного горя. Этого добра, подумал Ищейка, тут с избытком хватит на всех. Они загромождали дорогу собой и своим скарбом. Они наполняли воздух мольбами и угрозами. Ищейка чуял их страх, его тяжелый запах забивал ноздри и был густым, как суп. Все бежали от Бетода. Они распихивали друг друга плечами, кто-то проталкивался вперед, кого-то выталкивали назад, то здесь, то там люди падали в грязь, и все отчаянно стремились к воротам, словно к мамкиной титьке. Однако эта толпа топталась на месте. Ищейка видел поблескивавшие над головами острия копий, слышал выкрики грубых голосов: там, впереди, были солдаты, и они не пускали людей в город. Ищейка наклонился к Тридубе. — Похоже, им здесь и свои не нужны, — прошептал он. — Думаешь, для нас сделают исключение, вождь? — Без нас они не обойдутся, это факт. Поговорим с ними, а потом посмотрим. Или у тебя есть предложение получше? — Например, вернуться домой и не связываться с этим делом, — пробормотал Ищейка сквозь зубы, но все же двинулся следом за Тридубой в гущу толпы. Южане уставились на них, когда они начали протискиваться к воротам. Одна маленькая девочка глядела на проходившего мимо Ищейку огромными глазами, прижимая к себе какую-то ветошь. Ищейка попытался улыбнуться ей, но он так давно не имел дела ни с кем, кроме суровых людей и твердого металла, что улыбка получилась не особенно милой. Девочка вскрикнула, бросилась прочь, и она была не единственная, кто испугался. Толпа настороженно и молчаливо расступалась в стороны, хотя Ищейка и Тридуба не взяли с собой оружия. До ворот добрались без затруднений, разве что пришлось пару раз подтолкнуть стоявших на пути, чтобы заставить их подвинуться. Теперь Ищейка видел солдат — дюжина бойцов выстроились в линию напротив ворот, одинаковые, как близнецы. Ему редко доводилось видеть такие тяжелые доспехи; отполированные до ослепительного блеска, они прикрывали стражников с головы до ног, а лица прятались за шлемами. Солдаты стояли неподвижно, как металлические колонны. Ищейка прикинул, как с ними сражаться, если придется. Ни стрела, ни даже меч их не возьмут, разве что повезет попасть в сочленение пластин… — Скорее подойдет что-то вроде клевца… — Что? — прошипел Тридуба. — Да так, ничего. Да, у них в Союзе очень странные представления о войне. Если бы войны выигрывала та сторона, что сильнее блестит, они бы разделали Бетода под орех, подумал Ищейка. Жаль, что дело обстояло иначе. Командир сидел между ними за маленьким столиком, заваленным обрывками бумаг, и казался самым странным из всей компании. На нем было надето что-то вроде куртки ярко-красного цвета. Странная одежда для командира, подумал Ищейка, ведь его можно запросто снять стрелой. Да и больно молод для такого дела, борода едва пробивается. Однако, несмотря на все это, выглядел командир вполне самодовольно. Перед ним стоял здоровяк в грязной куртке и что-то ему доказывал. Ищейка прислушался, пытаясь разобрать язык союзников. — У меня пятеро детей, — говорил крестьянин, — а кормить их нечем. Что, по-вашему, я должен делать? Тут же встрял какой-то старик: — Я личный друг лорд-губернатора, и я требую, чтобы меня пропустили!.. Юнец не дал закончить ни тому ни другому: — Мне абсолютно наплевать, чей вы друг, и меня не заботит, будь у вас хоть сотня детей! Остенгорм переполнен. Лорд-маршал Берр постановил, что в город допускается не более двухсот беженцев в день, и на сегодняшнее утро лимит исчерпан. Приходите завтра. Пораньше. Двое мужчин не двинулись с места, уставившись на него. — Лимит? — прорычал крестьянин. — Но лорд-губернатор… — Черт вас подери! — взвизгнул юнец, истерически хлопнув по столу ладонью. — Только попробуйте еще что-нибудь сказать! Вы у меня попадете в город, будьте покойны! Я прикажу втащить вас в него за шкирку и повесить как изменников! Этого оказалось достаточно, чтобы его собеседники поспешно ретировались. Ищейка начал подумывать, не стоит ли последовать их примеру, но Тридуба уже пробирался к столу. Мальчишка посмотрел на них и скорчил гримасу, словно от пришельцев воняло хуже, чем от пары свежих коровьих лепешек. Ищейку бы это ничуть не тронуло, если бы накануне он не помылся специально для этого случая. Он не был таким чистым уже много месяцев. — А вам какого черта здесь надо? Мы не нуждаемся ни в шпионах, ни в попрошайках! — Это хорошо, — отозвался Тридуба спокойно и терпеливо. — Потому что мы ни те ни другие. Мое имя Рудда Тридуба, а вот этого парня зовут Ищейка. Мы хотим поговорить с тем, кто у вас командует. Мы пришли предложить нашу службу вашему королю. — Предложить службу? — На губах юнца появилась улыбка. Ничуть не дружелюбная. — Как ты сказал — Ищейка? Интересное имя. Даже не могу представить, за что его так назвали. Он позволил себе слегка хихикнуть над этим образчиком остроумия, и до Ищейки донеслись смешки окружающих. Настоящее сборище кретинов, решил он. Только посмотреть на них, затянутых в фасонные костюмчики и сверкающие доспехи! Да, самое настоящее сборище кретинов, но нет смысла говорить это вслух. Хорошо, что не взяли с собой Доу: тот уже выпустил бы молодому дураку кишки, и их бы всех перебили. Юнец подался вперед и заговорил медленно-медленно, словно обращался к детям: — Северянам не позволено входить в город. Только по особому разрешению. А тот факт, что Бетод разгуливает по стране, громит войска и разоряет земли — это, значит, в порядке вещей, ничего особого. Тридуба стучался в дверь, но там, по мнению Ищейки, была стена. — Мы многого не просим. Нам нужны только еда и ночлег. Нас пятеро, все названные, опытные бойцы. — Его величество более чем хорошо обеспечен солдатами. Однако у нас не хватает мулов. Быть может, вы поможете нам тащить провиант? Все знали, что Тридуба терпелив, но и его терпение имело предел. Ищейка подумал, что юнец опасно приблизился к этому пределу. Болван даже не представлял, во что ввязывается. Рудда Тридуба был не из тех, с кем можно шутить дурацкие шутки. На родине его имя славилось, оно вселяло страх — или отвагу, в зависимости от того, противник перед ним или соратник. Его терпение имело предел, это точно, но пока еще предел не был перейден. К счастью для всех присутствующих. — Мулы? — прогремел Тридуба. — Мулы умеют лягаться. Смотри, сынок, как бы тебе ненароком не разбили голову копытом! Повернувшись, он зашагал прочь тем же путем. Люди испуганно расступались перед ними, вновь смыкались за их спинами и тут же все разом принимались кричать — доказывали солдатам, почему именно их следует пропустить в город, а других оставить за воротами на холоде. — Нас встретили не так тепло, как мы надеялись, — пробормотал Ищейка. Тридуба не ответил. Он продолжал шагать вперед, опустив голову. — И что теперь, командир? Старик угрюмо глянул через плечо: — Ты меня знаешь. Думаешь, я проглочу этот дерьмовый ответ? Ищейка так не думал.
Тщательно построенные планы
В приемной лорда-губернатора Инглии было холодно. Гладкая холодная штукатурка высоких стен, холодные каменные плиты широкого пола, в зияющем камине — ничего, кроме холодных угольев. Единственным украшением был огромный гобелен, висевший на одной из стен: золотое солнце Союза со скрещенными молотами Инглии в центре. Лорд-губернатор Мид безвольно сидел в жестком кресле за огромным пустым столом и глядел прямо перед собой; его правая рука обхватила ножку винного бокала. Его лицо было бледным и изможденным, парадная мантия измята и покрыта пятнами, тонкие седые волосы всклокочены. Майор Вест, родившийся и выросший в Инглии, нередко слышал, как Мида называли сильным руководителем, великим человеком, неутомимым защитником своей провинции и ее жителей. Однако сейчас перед Вестом была лишь оболочка человека, придавленная тяжелой парадной цепью, такая же пустая и холодная, как его разверстый камин. Воздух в зале был ледяной, а царившая здесь атмосфера была еще холоднее. Лорд-маршал Берр стоял посередине, широко расставив ноги и крепко, до белизны в костяшках, сцепив большие руки за спиной. Майор Вест, прямой как палка, с опущенной головой, маячил за его плечом и жалел, что сдал при входе свою шинель. Казалось, что здесь холоднее, чем снаружи, а погода стояла зябкая даже для осени. — Не хотите ли вина, лорд-маршал? — пробормотал Мид, не поднимая головы. Его голос звучал тонко и неуверенно в этом огромном пространстве. Весту показалось, что он видит дыхание старика, клубящееся у рта. — Нет, ваша милость. Не хочу. Берр хмурился. По наблюдению Веста, на протяжении двух последних месяцев он хмурился постоянно. Казалось, лицо его не имело других выражений: он хмурился, когда надеялся, и когда испытывал удовлетворение, и когда удивлялся. Сейчас его хмурая мина выражала сильнейший гнев. Вест нервно переступил с одной онемевшей ноги на другую, чтобы возобновить ток крови. Он желал бы оказаться сейчас где угодно, только не здесь. — А как насчет вас, майор Вест? — прошелестел лорд-губернатор. — Может быть, вы выпьете вина? Вест открыл рот, чтобы отказаться, но Берр поспел первым. — Что произошло? — рявкнул он. Резкий звук его голоса отразился от холодных стен и эхом прокатился среди промерзших стропил. — Что произошло? — Лорд-губернатор вздрогнул и медленно перевел взгляд своих провалившихся глаз на Берра, словно видел его впервые. — Мои сыновья погибли. Трясущейся рукой Мид схватил бокал и осушил его до дна. Вест увидел, как пальцы маршала Берра еще крепче сцепились за спиной. — Сожалею о вашей утрате, ваша милость, но я говорю о ситуации в целом. Я говорю о Черном Колодце. Мид слегка вздрогнул при одном упоминании этого места. — Там было сражение. — Там была резня! — гаркнул Берр. — Как вы это объясните? Разве вы не получили приказ короля? Собрать всех солдат до единого, обороняться, ждать подкрепления! Ни при каких обстоятельствах не рисковать, не вступать в бой с Бетодом! — Приказ короля? — Лорд-губернатор скривил губу. — Приказ закрытого совета, вы хотите сказать? Да, я его получил. И прочел. И обдумал. — И что же? — Я его порвал. Вест слышал, как лорд-маршал тяжело дышит через нос. — Вы… его порвали? — Вот уже сто лет члены моей семьи управляют Инглией. Когда мы пришли сюда, здесь не было ничего. — Мид горделиво поднял подбородок, выпятил грудь. — Мы освоили целину. Мы расчистили леса и проложили дороги, мы построили фермы, шахты, города, которые обогатили весь Союз! — В глазах старика появился блеск. Теперь он казался выше, отважнее, сильнее. — Люди этой страны привыкли прежде всего обращаться за защитой ко мне, а уж потом искать ее за морем! Неужели я должен был пустить северян — этих варваров, этих животных — на наши земли? Позволить им безнаказанно разрушить великое дело моих предков? Разрешить им грабить, жечь, насиловать, убивать? Мог ли я отсиживаться за стенами, пока они предают Инглию мечу? Нет, маршал Берр! Это не по мне! Я собрал всех людей до единого, вооружил их и послал встретить дикарей с боем, и трое моих сыновей пошли впереди! Как еще я мог поступить? — Выполнить, мать вашу, приказ! — выкрикнул Берр во все горло. Вест вздрогнул от неожиданности; громовые раскаты голоса лорда-маршала звенели у него в ушах. Мид дернулся. Открыл рот. Потом его губы задрожали. В глазах старика набухли слезы, а тело опять обмякло. — Я потерял сыновей, — прошептал он, уставившись на холодный пол. — Я потерял сыновей… — Я сожалею о ваших сыновьях, а также обо всех, чьи жизни были отданы впустую, но я не жалею вас. Вы, вы сами навлекли это на себя. — Берр поморщился, сглотнул и потер ладонью живот. Медленно прошел к окну и бросил взгляд на холодный серый город. — Вы растратили всю боевую мощь Инглии, и теперь я должен ослабить собственные силы, чтобы укомплектовать гарнизоны в ваших городах и крепостях. Значит, так: тех, кто выжил после Черного Колодца, и всех остальных, имеющих оружие и способных сражаться, вы передадите под мое командование. На счету каждый человек. — А я? — пробормотал Мид. — Полагаю, псы в закрытом совете теперь лают, требуя моей крови? — Пускай лают. Вы нужны мне здесь. На юг течет толпа беженцев, люди бегут от Бетода или от своего страха перед ним. Вы давно не выглядывали в окно? Остенгорм переполнен беженцами. Они тысячами толпятся под стенами города, и это только начало. Вы позаботитесь о них и обеспечите их эвакуацию в Срединные земли. Тридцать лет ваши люди приходили к вам за защитой. Они по-прежнему нуждаются в вас. Берр отошел от окна. — Вы предоставите майору Весту список всех боеспособных подразделений. Что до беженцев, им уже сейчас требуется еда, одежда и укрытие. Приготовления к эвакуации должны начаться незамедлительно. — Незамедлительно, — прошептал Мид. — Конечно, незамедлительно… Берр метнул на Веста быстрый взгляд из-под тяжелых бровей, набрал в грудь воздуха и зашагал к двери. Вест последовал за ним, но оглянулся. Лорд-губернатор Инглии так и сидел в своем пустом промерзшем приемном зале, сгорбившись в кресле и обхватив руками голову.— Это Инглия, — сказал Вест, показывая на большую карту. Он повернулся и посмотрел на собравшихся. Лишь немногие из офицеров проявляли интерес к тому, что он намеревался сказать. Удивляться было нечему, но все-таки это раздражало. С правой стороны длинного стола сидел генерал Крой. Он чопорно выпрямился и неподвижно замер на стуле. Генерал был высокий, сухопарый, с суровым лицом и седеющими волосами, остриженными почти вплотную к угловатому черепу, в черном мундире, простом и безупречном. Офицеры его многочисленного штаба были в точности так же коротко стрижены, выбриты, отутюжены и суровы, как собрание плакальщиков. Напротив, с левой стороны стола, развалился генерал Поулдер — круглолицый и краснощекий, с усами устрашающего размера. Роскошный генеральский воротник, твердый от золотого шитья, доходил почти до крупных розовых ушей. Его свита сидела на стульях, словно в седлах, — малиновые мундиры расшиты водопадами галунов, верхние пуговицы небрежно расстегнуты, а пятна дорожной грязи выставлены напоказ, будто медали. На стороне Кроя война была исключительно вопросом опрятности, самоограничения и жесткого подчинения правилам. На стороне Поулдера она всецело зависела от внешнего блеска и тщательной укладки волос. Партии взирали друг на друга через стол с надменным презрением, словно каждая из них единолично владела секретом настоящей военной службы, а другая, как ни старается, навсегда останется лишь досадной помехой. С точки зрения Веста, помехами были обе, и вполне серьезными. Однако это было чепухой по сравнению с тем препятствием, какое представляла собой третья часть присутствующих, сгруппировавшаяся вокруг дальнего края стола. Их предводителем был не кто иной, как сам наследник престола принц Ладислав. То, что было на нем надето, походило не столько на мундир, сколько на ночной халат с эполетами. Этакий пеньюар в военном стиле — одного шитья на манжетах хватило бы на хорошую скатерть. Свита была наряжена под стать своему предводителю. Самые богатые, самые красивые, самые элегантные, самые бесполезные юноши Союза развалились на стульях вокруг принца. Если мерилом человека считать величину его шляпы, там были поистине великие люди. Вест повернулся обратно к карте, в горле у него пересохло. Он знал, что должен сказать; ему нужно лишь сказать это как можно яснее и сесть на место. И неважно, что за его спиной сейчас сидят несколько самых могущественных людей в армии, да еще наследник трона. Эти люди, Вест знал, его презирали. Ненавидели из-за его высокого положения и низкого происхождения. Из-за самого факта, что он заслужил свое место. — Это Инглия, — снова произнес Вест (как он надеялся, спокойно и авторитетно). — Река Кумнур, — кончик его указки черкнул поверх извилистой голубой линии реки, — делит провинцию на две части. Южная часть гораздо меньше, но там сосредоточено подавляющее большинство населения и почти все крупные города, в том числе и столица Остенгорм. Дороги здесь неплохие, местность относительно открытая. Насколько нам известно, северяне пока еще не перешли реку. Позади Веста раздался громкий зевок, отчетливо слышный даже с дальнего конца стола. Ощутив внезапный всплеск ярости, майор резко обернулся. По крайней мере, сам принц Ладислав слушал внимательно. Нарушителем порядка стал один из офицеров его штаба — молодой лорд Смунд, обладатель безупречной родословной и безмерного состояния, молодой человек лет двадцати с небольшим, но манерами более напоминающий десятилетнего юнца. Он ссутулился и глядел в пространство перед собой, нелепо разинув рот. Отчаянным усилием воли Вест удержал себя от того, чтобы не подскочить к лорду и огреть его указкой по голове. — Я вас, кажется, утомил? — прошипел он. Смунд, похоже, был очень удивлен тем, что к нему придираются. Он глянул влево, потом вправо, словно подумал, что Вест обращается к кому-нибудь из его соседей. — Что? Меня? Нет, нет, никоим образом, майор Вест! Утомили? Да что вы! Река Кумнур делит провинцию пополам, и все такое… Захватывающий рассказ, просто захватывающий! Прошу меня простить. Ночью засиделись, сами понимаете… Засиделись, конечно. Пьянствовали и похвалялись вместе с остальными прихвостнями принца, и теперь считают возможным отнимать у всех время. Пусть люди Кроя излишне педантичны, а люди Поулдера слишком заносчивы, но они все-таки солдаты. Штаб же принца не обладал никакими талантами — кроме, разумеется, умения раздражать. В этом все они были мастера. Вест заскрежетал зубами от ярости, повернувшись обратно к карте. — С северной частью провинции дело обстоит иначе! — прорычал он. — Неблагоприятный ландшафт, густые леса, непроходимые болота и скалистые обрывы. Местность малонаселенная. Там расположены шахты, поселки лесорубов, деревни, несколько штрафных колоний, находящихся в ведении инквизиции, и все они разбросаны далеко друг от друга. Есть лишь две дороги, пригодные для перемещения большого количества людей и крупных партий провианта. К тому же надо учесть, что на носу зима. — Вест прошелся указкой вдоль двух пунктирных линий, прочертивших лесные массивы с севера на юг. — Западная дорога, связывающая между собой шахтерские поселения, проходит вплотную к горам. Восточная следует вдоль линии берега. Оба пути соединяются возле крепости Дунбрек на Белой реке, северной границе Инглии. Эта крепость, как мы знаем, уже в руках неприятеля. Вест отступил от карты и сел на свое место. Он старался дышать глубоко и размеренно, чтобы подавить гнев и прогнать головную боль, которая уже пульсировала позади глазных яблок. — Благодарю вас, майор Вест, — проговорил Берр, поднимаясь на ноги и поворачиваясь к собранию. Присутствующие в зале зашевелились; только теперь люди вышли из сонного оцепенения. Лорд-маршал прошелся взад и вперед перед картой, собираясь с мыслями, затем постучал собственной указкой по точке далеко к северу от Кумнура. — Деревня Черный Колодец. Ничем не примечательное поселение милях в десяти от прибрежной дороги. Всего лишь кучка домов, где сейчас никто не живет. Она даже не отмечена на карте. Место, совершенно не заслуживающее внимания. Не считая того, что именно там северяне недавно перебили наши войска. — Придурки-ингличане, — проворчал кто-то. — Им следовало дождаться нас, — проговорил Поулдер с самодовольной усмешкой. — Совершенно верно, следовало, — отрезал Берр. — Но они были уверены в себе, и их можно понять. Несколько тысяч хорошо снаряженных людей плюс кавалерия. Многие из них были профессиональными солдатами — возможно, не столь хороши, как Собственные Королевские, но опытные и решительные. Более чем достойные соперники для дикарей, казалось бы! — Однако, — перебил принц Ладислав, — они неплохо сражались, не так ли, маршал? Берр бросил сердитый взгляд в тот конец стола. — Неплохо сражаться — это когда вы выигрываете, ваше высочество. А они разгромлены. Спаслись только те, у кого были очень хорошие лошади и кому очень крупно повезло. Кроме того, что мы понесли весьма прискорбные потери в живой силе, мы лишились также снаряжения и припасов — значительные количества того и другого перешли в руки наших противников. Хуже всего, что этот разгром породил панику среди населения. Дороги, необходимые для нашей армии, сейчас забиты беженцами. Люди уверены, что Бетод в любую минуту может напасть на их фермы, деревни, дома. Несомненно, это полнейшая катастрофа, возможно, наихудшая из тех, что выпадали на долю Союза в последнее время. Однако и из катастрофы можно вынести свои уроки. — Лорд-маршал тяжело уперся большими ладонями в столешницу и наклонился вперед. — Бетод осмотрителен, умен и безжалостен. У него много пехотинцев, конников и лучников, его армия достаточно организованна, чтобы обеспечить их слаженные действия. У него превосходные разведчики, и его силы весьма мобильны — даже более, чем наши, особенно в такой сложной местности, как северная часть провинции. Он приготовил ингличанам ловушку, и они в нее попались. Мы должны этого избежать. Генерал Крой невесело усмехнулся. — То есть нам следует бояться этих варваров, лорд-маршал? Таков ваш совет? — Помните, как писал Столикус, генерал Крой? «Никогда не бойся своего врага, но всегда уважай его». Таков был бы мой совет, если бы я давал советы. — Берр нахмурился, глядя поверх стола. — Но я не даю советов. Я отдаю приказы. Крой недовольно поморщился, услышав эту отповедь, но на какое-то время заткнулся. Вест знал, что это ненадолго. Крой не мог долго молчать. — Мы должны действовать осторожно, — продолжал Берр, обращаясь уже ко всему собранию. — Численный перевес пока на нашей стороне. У нас имеется двенадцать полков Собственных Королевских, по меньшей мере столько же рекрутов от дворян, а также некоторое количество ингличан, избежавших резни у Черного Колодца. Судя по донесениям, мы численно превосходим противника в пропорции пять к одному, если не больше. У нас преимущество в снаряжении, в тактике и в организации. И северяне, похоже, об этом знают. Несмотря на все свои успехи, они остаются на прежнем месте, к северу от Кумнура, и довольствуются тем, что снаряжают отдельные рейды. Похоже, они не торопятся переходить реку и рисковать, вступая с нами в открытый бой. — И вряд ли их можно винить, этих грязных трусов! — хохотнул Поулдер, поддержанный согласным бормотанием своего штаба. — Должно быть, уже пожалели, что вообще перешли границу! — Может быть, — буркнул Берр. — В любом случае, раз они к нам не идут, мы должны сами пересечь реку и выследить их. Для этого основные силы нашей армии будут разделены на две части: левое крыло под командованием генерала Кроя и правое под командованием генерала Поулдера. — (Оба генерала уставились друг на друга через стол с выражением глубочайшей неприязни.) — Мы сделаем быстрый бросок по восточной дороге от наших здешних лагерей в Остенгорме, а за рекой Кумнур рассредоточимся, чтобы установить местонахождение армии Бетода и навязать ему решающее сражение. — С моим глубочайшим уважением, — прервал его генерал Крой тоном, подразумевавшим, что он не испытывает ничего подобного, — но разве не лучше отправить одну часть армии по западной дороге? — На западе есть только железо, а это единственное, чем северяне вполне обеспечены. Прибрежная дорога сулит больше поживы, и она ближе к их собственным маршрутам снабжения и путям отступления. Кроме того, я не хотел бы слишком сильно рассредоточивать наши силы. У нас по-прежнему нет точных сведений о реальной мощи Бетода. Если нам удастся заставить его принять бой, я хочу, чтобы мы могли быстро сгруппировать войска и подавить противника. — Однако, лорд-маршал! — Крой говорил таким тоном, словно обращался к слабоумному родителю, который, увы, все еще держит управление делами в своих руках. — Вы уверены, что западную дорогу можно оставить без присмотра? — Я как раз подходил к этому, — проворчал Берр, снова поворачиваясь к карте. — Третьему отряду под командованием кронпринца Ладислава поручается занять позиции перед Кумнуром и охранять западную дорогу. Их задачей будет проследить, чтобы северяне не проскользнули мимо нас и не зашли нам в тыл. Они останутся там, к югу от реки, пока наши основные силы, разделенные на два крыла, выбивают неприятеля из страны. — О, разумеется, милорд маршал. Крой откинулся на спинку своего стула с громовым вздохом, словно он и не ожидал ничего лучшего, но все же должен был сделать попытку ради блага всех присутствующих. Офицеры его штаба разразились восклицаниями, выражавшими досаду и недовольство предложенным планом. — Ну что ж, мне кажется, план превосходный, — горячо провозгласил Поулдер. Он самодовольно ухмыльнулся Крою через стол. — Я полностью удовлетворен, лорд-маршал. Я всецело в вашем распоряжении. Мои люди будут готовы к маршу через десять дней. Его штаб закивал и загудел, выражая согласие. — Лучше через пять, — сказал Берр. Пухлое лицо Поулдера скривилось, выдавая раздражение, но он быстро овладел собой. — Пусть будет пять, лорд-маршал! Теперь, однако, самодовольным выглядел Крой. Тем временем кронпринц Ладислав щурился, разглядывая карту, и на его щедро припудренной физиономии вырисовывалось озадаченное выражение. — Лорд-маршал Берр, — медленно начал он, — моему отряду предписывается проследовать вдоль западной дороги до реки, верно? — Вы совершенно правы, ваше высочество. — Но за реку нам продвигаться не следует? — Совершенно верно, не следует, ваше высочество. — Наша роль в таком случае, — принц с уязвленным видом поднял глаза на Берра, — должна быть чисто оборонительной? — Совершенно верно. Чисто оборонительной. Ладислав нахмурился. — Эта задача кажется довольно ограниченной. Его нелепые офицеры заерзали на стульях, отпуская недовольные реплики по поводу задания, не стоящего их великих талантов. — Ограниченной? Простите меня, ваше высочество, но это не так! Инглия — весьма обширная и сильно пересеченная страна. Если северяне от нас ускользнут, все наши надежды будут возложены только на вас. Ваша задача — не дать неприятелю переправиться через реку, иначе он сможет угрожать нашим путям снабжения или, еще хуже, двинуться прямо на Остенгорм. — Берр наклонился вперед, глядя принцу прямо в глаза, и внушительно потряс сжатым кулаком. — Вы станете нашей скалой, ваше высочество, нашим столпом, нашим фундаментом! Вы станете стержнем, на который мы навесим наши ворота — ворота, что захлопнутся перед лицом захватчиков и вышвырнут их вон из Инглии! Вест был впечатлен. Задача перед принцем стояла и в самом деле весьма ограниченная, однако в изложении лорда-маршала даже чистка сортиров могла показаться благородным занятием. — Превосходно! — воскликнул Ладислав; перо на его шляпе взметнулось. — Стержнем, ну разумеется! Превосходно! — Ну что же, господа, если вопросов больше нет, у нас сегодня еще множество дел. — Берр оглядел полукруг недовольных лиц. Никто не отозвался. — Все свободны. Люди Поулдера и люди Кроя, обмениваясь ледяными взглядами, поспешили к выходу. Они торопились обогнать друг друга. Сами великие генералы столкнулись в дверном проеме: ширины там более чем хватало для обоих, однако ни один не хотел пропустить другого или оставить его за спиной. Наконец они боком пролезли в коридор и, ощетинившись, повернулись друг к другу. — Генерал Крой, — фыркнул Поулдер, высокомерно вскинув голову. — Генерал Поулдер, — прошипел Крой, одергивая свой безупречный мундир. И они величаво зашагали в противоположные стороны. Последние из офицеров принца неспешно удалились, громко обсуждая, кто больше заплатил за свои доспехи. Вест поднялся, тоже собираясь идти. Его ждала сотня срочных дел, оставаться здесь дольше не было смысла. Однако не успел он добраться до двери, как лорд-маршал Берр заговорил: — Вот какая у нас армия, Вест! Честное слово, порой я ощущаю себя незадачливым отцом, у которого куча вздорных сыновей и нет жены, чтобы помочь с ними управиться. Поулдер, Крой и Ладислав. — Он покачал головой. — Мои полководцы! Похоже, каждый из них считает, что цель нашего предприятия заключается в его личном возвышении. Во всем Союзе не найти трех более спесивых индюков! Удивительно, что они согласились собраться вместе в одном зале. — Берр внезапно рыгнул. — Чертов желудок! Вест задумался, пытаясь найти хоть что-то позитивное. — Генерал Поулдер, кажется, во всем подчинился вам, сэр. Берр фыркнул. — Да, кажется, но я доверяю ему еще меньше, чем Крою, если такое возможно. Крой хотя бы предсказуем: можно не сомневаться, что он будет мешать и противоречить мне на каждом шагу. А с Поулдером ни в чем нельзя быть уверенным. Сейчас он улыбается во весь рот, угодничает и поддакивает каждому слову, но стоит ему найти для себя какое-то преимущество — попомните мои слова, он тут же развернется кругом и с удвоенной яростью набросится на меня. Сделать так, чтобы они оба остались довольны, попросту невозможно. — Он сморщился и проглотил слюну, массируя живот. — Но пока они оба недовольны, у нас есть шанс. Благодарение судьбе, друг друга они ненавидят больше, чем меня! — Берр еще сильнее нахмурился. — И тот и другой стояли впереди меня в очереди на мою должность. Генерал Поулдер, как вы знаете, старый друг архилектора. Крой — кузен верховного судьи Маровии. Когда пост лорда-маршала освободился, закрытый совет долго не мог решить, кого из них предпочесть, и в итоге выбрал меня в качестве вынужденного компромисса. Олух из провинции, понимаете, Вест? Вот кто я для них. Несомненно, знающий свое дело, но все-таки олух. Осмелюсь предположить, что, если один из них, Поулдер или Крой, завтра умрет, уже на следующий день меня заменят оставшимся. Трудно вообразить более нелепую ситуацию для лорда-маршала — ну, пока мы не добавим кронпринца. Вест еле удержался от болезненной гримасы. Как превратить этот кошмар в нечто полезное? — Однако принц Ладислав… очень увлечен? — робко проговорил он. — Что бы я делал без вашего оптимизма! — Берр невесело хохотнул. — Увлечен? Да он грезит наяву! Ему потворствуют, с ним нянчатся и тем окончательно губят его жизнь! Этот мальчик абсолютно не знаком с реальным миром! — А он непременно должен командовать собственным отрядом, сэр? Лорд-маршал потер глаза толстыми пальцами. — К несчастью, да. На этот счет закрытый совет высказался ясно и недвусмысленно. Их беспокоит то, что здоровье короля ухудшается, а наследник при этом выглядит полным идиотом и бездельником. Они надеются, что мы одержим здесь великую победу, которую они смогут приписать принцу. Тогда он поплывет обратно в Адую в сиянии боевой славы и будет готов стать королем, которого полюбит простой народ. — Берр мгновение помолчал, глядя в пол. — Я сделал все, что мог, чтобы оградить Ладислава от неприятностей. Я отправил его туда, где, насколько я знаю, нет северян и куда они никогда не доберутся, если нам повезет. Но это война, а на войне ничего нельзя предсказать заранее. Может так случиться, что Ладиславу все же придется участвовать в сражении. Вот почему мне нужен человек, который за ним присмотрит. Человек, имеющий боевой опыт. Человек решительный и деятельный, в отличие от его мягкотелых и ленивых штабных шутов. Человек, способный остановить принца, прежде чем тот попадет в беду. У Веста свело живот от ужасного предчувствия. — Я? — Боюсь, что да. Я был бы счастлив оставить вас при себе, но принц лично просил за вас. — За меня, сэр? Но я же не придворный! Я даже не дворянин! Берр хмыкнул. — Ладислав — единственный человек в этой армии, не считая меня самого, кому наплевать, кто чей сын. Он наследник трона! Благородные или нищие, для него мы все находимся одинаково далеко внизу. — Но почему именно я? — Потому что вы боец. Первый, кто прошел в брешь при Ульриохе, и все такое прочее. Вы видели сражения, и немало. У вас репутация храброго воина, Вест, а принц хочет иметь такую же. Вот почему. — Берр выудил из внутреннего кармана письмо и протянул его Весту: — Может быть, это хоть немного подсластит пилюлю. Вест сломал печать, развернул плотную бумагу и пробежал глазами несколько аккуратных строчек. Потом он перечитал письмо еще раз, словно желал убедиться, что не ошибся. Потом поднял голову. — Это повышение! — Знаю. Я сам его устроил. Может быть, с лишней звездочкой на мундире вас станут воспринимать более серьезно. А может быть, и нет. В любом случае вы заслужили. — Благодарю вас, сэр, — потрясенно выговорил Вест. — За что? За то, что подкинул вам самую поганую работу в армии? — Берр рассмеялся и отечески хлопнул его по плечу. — Мне вас будет не хватать, это точно. Я собираюсь проехаться верхом, чтобы проинспектировать первый полк. Командира должны знать в лицо, я всегда это говорил. Не хотите присоединиться, полковник?
Когда они выехали из городских ворот, пошел снег. Белые крупинки неслись по ветру и таяли, едва коснувшись поверхности земли, деревьев, лошади, на которой скакал Вест, или доспехов эскорта. — Снег, — проворчал Берр через плечо. — Не рановато ли? — Очень рано, сэр, но ведь уже наступили холода. — Вест отнял одну руку от поводьев, чтобы поднять повыше воротник шинели. — Холоднее обычного для конца осени. — К северу от Кумнура будет еще холоднее, могу поручиться. — Да, сэр, и теперь вряд ли потеплеет. — Похоже, нас ждет суровая зима, полковник? — Да, очень может быть, сэр. Полковник? Полковник Вест? Это сочетание слов до сих пор звучало странно даже для него самого. И даже во сне не могло присниться, что сын простолюдина способен подняться так высоко. — Долгая суровая зима, — раздумывал вслух Берр. — Бетода нужно поймать быстро. Поймать и разделаться с ним, прежде чем мы тут замерзнем. Он хмурился, глядя на деревья вдоль дороги, хмурился, поднимая голову к кружащимся снежинкам, хмурился, посматривая искоса на Веста. — Плохие дороги, отвратительная местность, ужасная погода… Не лучшее положение, да, полковник? — Совершенно верно, сэр, — угрюмо отозвался Вест, думая прежде всего о собственном положении. — Ну-ну, могло быть и хуже! Вы-то окопаетесь себе к югу от реки, в тепле и уюте. Скорее всего, за всю зиму не увидите ни одного северянина. К тому же, как я слышал, принц и его штаб неплохо питаются. Это черт знает во сколько раз лучше, чем таскаться по лесам по колено в снегу в компании Поулдера и Кроя. — Разумеется, сэр. — Однако Вест вовсе не был уверен в этом. Берр глянул через плечо на эскорт, рысивший позади на почтительном расстоянии. — Знаете, в молодости, еще до того, как мне была дарована сомнительная честь командовать королевской армией, я очень любил ездить верхом. Я мог скакать галопом целые мили! Появляется такое… ощущение жизни. Теперь на это нет времени. Совещания, документы, бесконечное сидение за столом — вот и все, чем я занимаюсь. Но иногда очень хочется пуститься в галоп, а, Вест? — Несомненно, сэр, но сейчас это было бы… — Ха! Лорд-маршал с силой пришпорил коня, и его скакун ринулся вперед по дороге, взметая грязь из-под копыт. Вест какое-то мгновение смотрел вслед, разинув рот. — Проклятье, — пробормотал он. Упрямый старый осел кончит тем, что вылетит из седла и сломает свою толстую шею. Что тогда будет с армией? Принцу Ладиславу придется взять командование на себя. Такая перспектива заставила Веста поежиться — и тоже пустить лошадь галопом. Что ему оставалось делать? Деревья так и мелькали с обеих сторон, полотно дороги разворачивалось под копытами коня. Слух наполнился оглушительным топотом, звоном сбруи. Ветер задувал в рот, бил по глазам, снежинки хлестали прямо в лицо. Вест быстро оглянулся через плечо: эскорт остался далеко позади, лошади сбились в кучу и теснили друг друга. Самое большее, что он мог, это постараться не отстать и не вылететь из седла. В последний раз он так быстро скакал много лет назад: летел по выжженной равнине, а клин гуркской кавалерии несся за самой его спиной. Едва ли в тот раз он испытывал больший страх. Его руки до боли сжимали повод, сердце колотилось от страха и возбуждения. Внезапно Вест осознал, что улыбается. Берр был прав. Это действительно дает ощущение жизни. Лорд-маршал замедлил темп, и Вест, поравнявшись с ним, тоже придержал свою лошадь. Он уже хохотал и слышал рядом смех Берра. Много месяцев он так не смеялся — может быть, много лет; Вест не мог вспомнить, когда это было в последний раз. Потом он заметил что-то краем глаза. Он почувствовал болезненный рывок и сокрушительную боль в груди. Голова мотнулась вперед, поводья выпали из рук, все перевернулось вверх тормашками. Лошади под ним уже не было. Он, кувыркаясь, катился по земле. Вест попытался подняться, и мир вокруг качнулся. Деревья, белое небо, брыкающиеся ноги лошади, брызги грязи. Оступившись, Вест повалился лицом на дорогу и набрал полный рот глины. Кто-то помог ему встать, грубо рванув за одежду, и потащил в сторону леса. — Нет, — прохрипел он, задыхаясь из-за боли в грудной клетке. В той стороне им делать было нечего. Черная линия между деревьями. Спотыкаясь, Вест брел вперед, перегнувшись пополам, наступая на полы собственной шинели, проламываясь сквозь подлесок. Значит, это была веревка, туго натянутая поперек дороги у них на пути. Теперь кто-то наполовину вел, наполовину волок его. Голова кружилась, он не имел никакого представления о направлении. Ловушка! Вест зашарил рукой по бедру, ища свою шпагу. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, что ножны пусты. Северяне. Вест ощутил укол страха. Северяне захватили его вместе с Берром. Убийцы, подосланные Бетодом. Где-то позади, за деревьями, послышался шум — там кто-то спешно двигался. Вест постарался понять, что это за звук. Эскорт, следовавший за ними по дороге. Если бы только подать им знак… — Сюда… — жалко прохрипел он. Тотчас же грязная рука зажала ему рот и потянула вниз, в сырой кустарник. Вест боролся как мог, но сил у него не осталось. Он видел, как эскорт скачет между деревьями в каких-то десяти шагах от него, но не мог ничего сделать. Он отчаянно вцепился зубами в руку, зажавшую его рот, однако она лишь сжалась крепче, стискивая челюсти и раздавливая губы. Вест почувствовал вкус крови — то ли своей собственной, то ли из руки. Шум за деревьями постепенно затих, следом навалился страх. Рука отпустила Веста, толкнув его на прощание, и он упал на спину. В поле его зрения вплыло лицо. Суровое, изможденное, жестокое лицо. Коротко обрезанные черные волосы, звериный оскал зубов, холодные пустые глаза, до краев полные ярости. Похититель повернулся и сплюнул на землю. С другой стороны у него не было уха — просто бугристый лоскут розовой плоти и дырка. Никогда в жизни Вест не видел человека, который выглядел бы настолько зловеще. Весь его облик был воплощением насилия. Ему явно хватило бы сил, чтобы разорвать Веста пополам, и он, похоже, очень желал этого. Из раны на руке, нанесенной зубами Веста, струилась кровь. Она капала с кончиков пальцев на мягкую лесную почву. В другой руке человек держал длинную гладкую палку. Вест в ужасе глядел на его оружие: на конце было тяжелое изогнутое лезвие, отполированное до блеска. Секира. Итак, это был северянин. Не из тех, кто в пьяном виде валялся по канавам в Адуе. Не из тех, кто приходил на ферму отца клянчить работу. Северянин совсем другого рода. Такой, какими пугала Веста мать, когда он был ребенком. Человек, чьей работой, забавой и целью жизни было убийство. Онемев от ужаса, Вест переводил взгляд с безжалостного лезвия секиры на безжалостные глаза одноухого. Выхода нет. Он умрет здесь, в промерзшем лесу, в грязи, как собака. Вест приподнялся на локте, охваченный внезапным желанием бежать. Он посмотрел через плечо, но и в той стороне спасения не было: между деревьями к ним двигался другой человек. Крупный мужчина с густой бородой, с мечом за плечами, несущий на руках ребенка. Вест заморгал, пытаясь совладать с масштабом зрелища. То был самый огромный из всех людей, каких он когда-либо видел, а ребенком на руках был лорд-маршал Берр. Гигант сбросил свою ношу на землю, как пучок хвороста. Берр гневно уставился на него снизу вверх и рыгнул. Вест скрипнул зубами. Старый дурак, вольно же ему было вот так оторваться от всех! О чем он думал? Погубил их обоих своим идиотским «так и хочется пуститься в галоп»! Ощущение жизни? Да теперь они оба не проживут и часа! Надо сражаться. Остался, может быть, последний шанс. Пусть даже сражаться нечем — лучше умереть в драке, чем на коленях в грязи. Вест попытался как следует разозлить себя. Обычно он легко приходил в ярость — когда не нужно; но теперь внутри было пусто. Только отчаяние и беспомощность, придавившие его к земле. Хорош герой. Хорош боец. Все, на что он сейчас был способен, — это не обмочить штаны. Вот ударить женщину — с этим он справлялся легко. Задушить до полусмерти собственную сестру — это он мог. Воспоминание об Арди до сих пор заставляло его задыхаться от стыда и отвращения к себе. Даже сейчас, когда собственная смерть смотрела Весту в лицо. Он надеялся, что потом успеет все исправить. Только вот теперь у него не было «потом». У него было лишь «сейчас». Он почувствовал слезы на глазах. — Прости, — прошептал он. — Прости меня… Он закрыл глаза и стал ждать конца. — Можешь не извиняться, друг. Думаю, его кусали и похуже. Еще один северянин возник откуда-то из-за деревьев и присел на корточки рядом с Вестом. Сальные тускло-каштановые волосы свисали по бокам его худого лица. Глаза темные, быстрые. Умные глаза. Он раскрыл рот в неприятной ухмылке, которая совершенно не обнадеживала. Два ряда крепких, желтых, острых зубов. — Сиди, — сказал северянин с таким сильным акцентом, что Вест едва понимал его. — Сиди и не дергайся, так будет лучше. Четвертый возвышался над пленниками — крупный, с широкой грудью, запястья толщиной с лодыжку Веста. В бороде и спутанных волосах проглядывали седые волоски. По-видимому, это был вожак, поскольку остальные расступились, давая ему место. Он посмотрел вниз на Веста величаво и задумчиво — так человек мог бы смотреть на муравья, решая, раздавить его сапогом или не стоит. — Который из них Берр, интересно знать? — пророкотал он на северном наречии. — Я Берр, — сказал Вест. Он должен защитить лорда-маршала. Обязан. Вест неуклюже попытался встать, но это было опрометчиво: голова еще кружилась после падения, и ему пришлось схватиться за ветку, чтобы не шлепнуться обратно. — Я Берр, — повторил он. Старый воин оглядел его сверху донизу, внимательно и неторопливо. — Ты? — Северянин разразился громовым хохотом, мощным и грозным, как отдаленная буря. — Мне это нравится! Здорово! Он повернулся к своему зловещему напарнику. — Ну-ка? Ты вроде говорил, что они слабы в коленках, эти южане? — Я говорил, что они слабы головой. — Одноухий посмотрел на Веста, как голодная кошка на птицу. — И пока вижу, что так и есть. — Думаю, Берр вот этот. — Вожак смотрел вниз на маршала. — Ты Берр? — спросил он на общем наречии. Лорд-маршал взглянул на Веста, поднял глаза на высящегося над ним северянина, потом медленно поднялся на ноги. Он выпрямился и отряхнул мундир, как человек, приготовившийся умереть с достоинством. — Я Берр, и я не собираюсь вас забавлять. Если вы задумали нас убить, лучше сделайте это прямо сейчас. Вест остался на земле. Забота о сохранении достоинства казалась ему сейчас напрасной тратой сил. Он уже чувствовал, как секира врезается в его череп. Однако северянин с седой бородой лишь улыбнулся. — Понимаю, любой на вашем месте подумал бы точно так же. Просим прощения, если заставили вас малость понервничать, но мы пришли не для того, чтобы вас убивать. Мы пришли помочь вам. Вест изо всех сил пытался понять смысл того, что он слышит. Берр, по-видимому, тоже. — Помочь нам? — На Севере полно тех, кто ненавидит Бетода. Они встали на колени не по своей воле. А есть и такие, кто вообще не стал ему кланяться. Это мы. У нас давние счеты с этим ублюдком, и мы решили разобраться с ним или хотя бы умереть при попытке. Выйти против него в одиночку мы не можем, но мы слышали, что у вас с ним война, и решили присоединиться к вам. — Присоединиться к нам? — Мы проделали долгий путь, и, судя по тому, что увидели по дороге, наша помощь вам бы не помешала. Однако когда мы дошли, ваши люди не особенно нам обрадовались. — Они вели себя грубовато, — вставил худощавый, сидевший на корточках рядом с Вестом. — Вот именно, Ищейка, вот именно. Но мы не из тех, кто отступает, если ему слегка нагрубили. И я решил поговорить с тобой — как вождь с вождем, можно сказать. Берр уставился на Веста. — Они хотят сражаться вместе с нами! — проговорил он. Вест ответил ему потрясенным взглядом. Он еще не свыкся с мыслью, что, может быть, все-таки доживет до конца дня. Тот, кого назвали Ищейкой, с широкой ухмылкой протянул ему шпагу эфесом вперед. Весту потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: это его собственная шпага. — Благодарю, — пробормотал он, трясущимися руками берясь за рукоятку. — На здоровье. — Нас пятеро, — продолжал вожак, — все мы названные и опытные бойцы. Мы дрались и против Бетода, и за Бетода по всему Северу. Мы знаем его манеру воевать, как мало кто другой. Мы умеем разведывать обстановку, умеем сражаться — умеем устраивать засады, как видите. Мы не откажемся ни от какой стоящей работы, а все, что идет во вред Бетоду, — стоящая работа для нас. Ну как, что скажете? — Ну, э-э… — пробормотал Берр, потирая большим пальцем подбородок. — Вы, несомненно, весьма… — Он переводил взгляд содного сурового, грязного, покрытого шрамами лица на другое. — Весьма полезные люди. Разве я могу отказаться от предложения, сделанного столь любезно? — Тогда, наверное, стоит познакомиться. Вот это Ищейка. — Это я, — проворчал худощавый малый с острыми зубами, снова сверкнув своей неприятной улыбкой. — Рад встрече. Он схватил руку Веста и стиснул ее так, что хрустнули костяшки. Их вожак ткнул большим пальцем вбок, в сторону зловещего типа с секирой и отрубленным ухом. — Вон тот дружелюбный парень — Черный Доу. Хотелось бы сказать, что со временем он станет любезнее, но это не так. Доу отвернулся и вновь сплюнул на землю. — Этот здоровяк — Тул Дуру, его называют Громовой Тучей. Ну и еще Хардинг Молчун. Он там, в лесу, держит ваших лошадей, чтобы не выбежали на дорогу. Впрочем, он бы все равно ни слова не произнес. — А как зовут вас? — Рудда Тридуба. Командую этим маленьким отрядом, поскольку наш предыдущий вождь вернулся в грязь. — Вернулся в грязь. Понимаю. — Берр глубоко вздохнул. — Ну ладно. Вы поступите в распоряжение полковника Веста. Уверен, он найдет для вас провизию и жилье, а тем более работу. — Я? — переспросил Вест, в руке которого все еще свободно болталась шпага. — Совершенно верно. — В уголках губ лорда-маршала пряталась скупая улыбка. — Наши новые союзники как нельзя лучше подойдут к свите принца Ладислава. Вест не знал, смеяться ему или плакать. Только что он думал, что более усложнить его положение невозможно, как вдруг на его попечении оказываются еще пятеро дикарей! Однако Тридуба, похоже, был вполне удовлетворен таким исходом. — Ну и отлично, — сказал он, одобрительно кивая. — Значит, решено. — Решено, — отозвался Ищейка, и его злорадная усмешка расплылась еще шире. Тот, кого называли Черным Доу, окинул Веста долгим холодным взглядом. — Гребаный Союз, — проворчал он.
Вопросы
«Занду дан Глокте, наставнику Дагоски, лично, секретно.Глокта аккуратно сложил письмо и сунул его обратно в карман, заодно еще раз удостоверившись, что королевский указ покоится рядом в полной сохранности. «Черт бы его побрал!» Пространный документ тяжелым грузом лежал в кармане плаща с тех самых пор, как Глокта получил его от архилектора. Он вытащил указ и повертел в руках: золотой листок на большой красной печати сверкнул в ярком солнечном свете. «Одна-единственная бумага, но она дороже золота. Она бесценна. С ней я могу говорить от имени короля. Я самый могущественный человек в Дагоске, я сильнее лорда-губернатора. Все должны слушать и повиноваться. Пока я еще жив». Путешествие вышло не самым приятным. Корабль был невелик, а на Круглом море всю дорогу стояла бурная погода. Глокте отвели крошечную каюту, жаркую и тесную, как печь. «К тому же эта печь безумно раскачивалась сутки напролет». Он то пытался есть свою овсянку из пляшущей миски, то извергал те мизерные порции, какие сумел проглотить. Но в трюме хотя бы не было опасности, что его искалеченная нога подвернется и он вывалится за борт в открытое море. «Да, это путешествие нельзя назвать приятным». Но теперь все позади. Корабль подплывал к причалу на переполненной пристани. Матросы уже сражались с якорем и кидали концы на пристань. Вот и сходни скользнули с палубы на пыльный берег. — Отлично, — произнес практик Секутор. — Я собираюсь пойти выпить. — Пей сколько угодно, но не забудь потом найти меня. Завтра нас ждет работа. Уйма работы. Секутор кивнул, жидкие пряди волос качнулись по сторонам узкого лица. — Как же, я ведь живу, чтобы служить. «Не знаю, для чего ты живешь, но сомневаюсь, что ради этого». Фальшиво насвистывая, практик неторопливо двинулся прочь, с грохотом сбежал по сходням, спустился на причал и исчез между пыльных бурых строений. Глокта тревожно смерил взглядом узкие мостки, покрепче ухватился за трость и облизал беззубые десны, собираясь с духом для первого шага. «Вот уж поистине акт беззаветного героизма». На мгновение он засомневался: не благоразумнее ли будет переползти по сходням на животе. «Это уменьшило бы вероятность сорваться в воду, но вряд ли выглядело бы уместно. Грозный наставник городской инквизиции, вползающий в свои новые владения на брюхе!» — Дать вам руку? Практик Витари искоса глядела на него, опираясь спиной на корабельные поручни; ее рыжие волосы торчали во все стороны, как колючки чертополоха. Во время путешествия она, словно ящерица, почти постоянно нежилась на палубе, совершенно равнодушная к качке, и наслаждалась убийственным зноем настолько же, насколько Глокта ненавидел его. О выражении ее лица было трудно судить — его скрывала черная маска практика. «Но могу поспорить на что угодно, что она улыбается. Наверняка готовит в уме первый рапорт архилектору: „Большую часть дороги калека блевал в трюме. Когда мы прибыли в Дагоску, его пришлось выгрузить на берег вместе с поклажей. Он успел стать всеобщим посмешищем…“» — Разумеется, нет! — отрезал Глокта. Он взгромоздился на сходни с таким видом, словно привык рисковать жизнью каждое утро. Доски угрожающе закачались, когда он утвердил на них правую ногу, и он с болезненной ясностью увидел, как серо-зеленая вода плещется об осклизлые камни набережной далеко-далеко внизу. «Тело обнаружат в порту…» Однако ему удалось без происшествий доковылять до конца сходней, волоча за собой высохшую ногу. Он ощутил абсурдный прилив гордости, когда добрался до пыльных камней причала и снова оказался на твердой земле. «Смех, да и только. Можно подумать, я уже разбил гурков и спас город, а не проковылял каких-то три шага». В качестве оскорбительного дополнения к увечью теперь, когда Глокта привык к постоянной качке на корабле, незыблемость суши вызвала у него головокружение и тошноту, а тухлая соленая вонь от палимого солнцем порта отнюдь не помогала исправить положение. Он заставил себя проглотить комок едкой слюны, закрыл глаза и обратил лицо к безоблачному небу. «Черт, до чего жарко!» Глокта уже забыл, как жарко бывает на Юге. Стояла осень, но солнце заливало землю яростным светом, и он истекал потом под своим длинным черным пальто. «Одеяния инквизиции, быть может, отлично подходят для устрашения подозреваемых, но боюсь, они плохо приспособлены для жаркого климата». Практику Инею было еще хуже. Гигант-альбинос постарался закрыть каждый дюйм своей молочно-белой кожи, даже надел черные перчатки и широкополую шляпу. Он смотрел вверх, на ослепительное небо, подозрительно и страдальчески щуря розовые глаза, и его широкое белое лицо вокруг черной маски усеяли капли пота. Витари поглядывала на них сбоку. — Вам двоим стоило бы почаще бывать на воздухе, — пробормотала она. Человек в черной инквизиторской одежде ожидал их в дальнем конце причала. Он держался в тени, вплотную к осыпающейся стене, но все равно обильно потел. Это был высокий костлявый человек с выпуклыми глазами и крючковатым носом, красным и облезлым. «Нас встречает делегация? Судя по ее масштабу, меня здесь не слишком хотят видеть». — Я Харкер, старший инквизитор города. — Были. До моего прибытия, — отрезал Глокта. — Сколько у вас людей? Инквизитор насупился. — Четыре инквизитора и около двадцати практиков. — Не так уж много, чтобы оберегать такой большой город от измены. Хмурая мина Харкера стала еще более угрюмой. — До сих пор мы справлялись. «О да, еще бы. Правда, умудрились потерять своего наставника». — Это ваш первый визит в Дагоску? — осведомился Харкер. — Мне довелось провести на Юге некоторое время. — «Лучшие дни моей жизни. И худшие дни моей жизни». — Я был в Гуркхуле во время войны. Видел Ульриох. — «В руинах после того, как мы сожгли город». — Два года провел в Шаффе. — «Если принимать в расчет императорские тюрьмы. Два года в кипящей жаре и убийственной тьме. Два года в аду». — Но в Дагоске я еще не был. — Хм, — пробормотал Харкер, на которого эти новости не произвели впечатления. — Ваши покои расположены в Цитадели. Он кивнул в сторону огромного утеса, высившегося над городом. «Ну конечно, как же иначе. На самом верху самого высокого здания, могу поручиться». — Я провожу вас, — продолжал Харкер. — Лорду-губернатору Вюрмсу и его совету наверняка не терпится встретить нашего нового наставника. В его словах прозвучала некоторая горечь. «По-твоему, эту работу следовало поручить тебе? Я счастлив, что могу тебя разочаровать». Харкер быстрым шагом двинулся к городу, практик Иней трусил рядом, вжав толстую шею в могучие плечи и прилипая к каждой тени, как будто солнце метало в него крошечные дротики. Витари двигалась по пыльной улице зигзагом, словно в танцевальном зале, заглядывала в окна и в узенькие боковые улочки. Глокта упорно сопел позади. Его левая нога от напряжения уже пылала. «Калека не успел проковылять и трех шагов по городу, как свалился на землю; остаток пути его пришлось нести на носилках, он визжал как недорезанная свинья и просил воды, а те самые горожане, которых он был прислан устрашить, в остолбенении взирали на это…» Он сжал губы, вонзил остатки зубов в пустые десны и заставил себя двигаться быстрее, чтобы не отставать от других. Рукоять трости врезалась в его ладонь, позвоночник на каждом шагу пронизывала мучительная боль. — Это Нижний город, — буркнул Харкер через плечо. — Здесь размещается коренное население. «Огромная, душная, пыльная, вонючая помойка». Ветхие дома нуждались в ремонте: шаткие одноэтажные лачуги, покосившиеся здания из полусырого глинобитного кирпича. Все люди были смуглокожие, плохо одетые, с голодными глазами. Костлявая женщина выглянула из дверного проема, чтобы посмотреть на них. Мимо на кривых костылях проковылял одноногий старик. В другом конце узенькой улочки между грудами отбросов шныряли оборванные детишки. Воздух был тяжелым от зловония гниющего мусора и плохих сточных труб. «Не исключено, что сточных труб вообще нет». Повсюду жужжали мухи, жирные и злые. «Единственные существа, которые здесь процветают». — Если бы я знал, какое это очаровательное место, я бы приехал пораньше, — заметил Глокта. — Похоже, присоединение к Союзу принесло жителям Дагоски немало пользы. Харкер не уловил иронии. — О да. Пока городом недолгое время управляли гурки, они угнали в рабство многих выдающихся горожан. Теперь же, под властью Союза, жители получили полную свободу работать и жить по собственному усмотрению. — Полную свободу, вот как? «Так вот на что похожа свобода». Глокта поглядел на группу хмурых туземцев, столпившихся у лотка с полусгнившими плодами и несвежей требухой. — Да, по большей части. — Харкер нахмурился. — Инквизиции пришлось вычистить нескольких нарушителей спокойствия, когда мы только прибыли. Потом, три года назад, эти неблагодарные свиньи подняли восстание. «После того как им дали полную свободу жить как животным в их собственном городе? Поразительно». — Разумеется, мы подавили бунт, но ущерб мятежники нанесли серьезный. После восстания туземцам было запрещено носить оружие или входить в Верхний город, где живет большинство белых. С тех пор все тихо. Это доказывает, что твердая рука — самое действенное средство, когда речь идет о дикарях. — Для дикарей они возвели весьма впечатляющие укрепления. Высокая стена прорезала город впереди них, отбрасывая длинную тень на убогие трущобные постройки. Перед стеной имелась широкая канава, вырытая недавно и обнесенная заостренными кольями. Через нее был перекинут узкий мост, ведущий к высоким воротам между двумя стройными башнями. Тяжелые створки были распахнуты, но перед ними стояла дюжина людей: потеющие союзные солдаты в стальных касках и проклепанных кожаных куртках. На их мечах и копьях сверкало яростное солнце. — Ворота хорошо охраняются, — задумчиво проговорила Витари. — Учитывая, что они внутри города. Харкер насупился. — После восстания туземцам позволяется входить в Верхний город, только если у них есть разрешение. — И кто же имеет такое разрешение? — поинтересовался Глокта. — Несколько мастеров-ремесленников плюс те, кто все еще состоит на службе в гильдии торговцев пряностями, но в основном это слуги, работающие в Верхнем городе и в Цитадели. Многие живущие здесь граждане Союза держат слуг-туземцев, кое-кто даже нескольких. — Но ведь туземцы, разумеется, тоже являются гражданами Союза? Харкер поморщился. — Если вам угодно, наставник. Но им нельзя доверять, это уж точно. Они мыслят по-другому, не так, как мы. — Да неужели? «Если они вообще мыслят, это большой прогресс по сравнению с таким дикарем, как ты». — Они же сплошь ничтожества, эти коричневые. Гурки, дагосканцы, все едино. Убийцы и воры. Лучшее, что с ними можно сделать, это прижать как следует и не отпускать. — Харкер мрачно взглянул в сторону спекшихся на жаре трущоб. — Если что-то пахнет дерьмом и по цвету как дерьмо, скорей всего, это и есть дерьмо. Он повернулся и зашагал через мост. — Какой милый и просвещенный господин, — пробормотала Витари. «Ты читаешь мои мысли». За воротами открывался совершенно другой мир. Величественные купола, изящные башни, мозаики из цветного стекла и беломраморные колонны сияли на ослепительном солнце. Улицы были широкими и чистыми, дома — ухоженными. На опрятных площадях росло даже несколько худосочных пальм. Здесь расхаживали холеные, хорошо одетые люди со светлой кожей. «Разве что очень загорелые». Между ними можно было заметить несколько темных лиц, державшихся в сторонке и глядевших в землю. «Это счастливцы, которым дозволено здесь служить? Они, должно быть, очень рады, что у нас в Союзе не терпят такого явления, как рабство!» Над всеми остальными звуками слышался какой-то гомон, грохот, словно шум отдаленной битвы. Он становился все громче по мере того, как Глокта волок свою ноющую ногу через Верхний город, и достиг яростного накала, когда они вышли на широкую площадь, от края до края забитую разношерстной толпой. Здесь были люди из Срединных земель, из Гуркхула, из Стирии, узкоглазые уроженцы Сулджука, рыжеволосые граждане Старой империи и даже бородатые северяне, забредшие сюда далеко от своего дома. — Купцы, — буркнул Харкер. «Можно подумать, здесь собрались все купцы мира». Они толпились вокруг заваленных продуктами прилавков с огромными весами и грифельными досками, где мелом записывались названия и цены. Они кричали, торговались и менялись на тысяче различных наречий, вскидывали вверх руки в странных жестах, толкали и хватали друг друга, показывали друг на друга пальцами. Они нюхали коробочки со специями и палочки благовоний, щупали ткани и образцы редкой древесины, тискали фрукты, пробовали на зуб монеты, разглядывали в увеличительные стекла поблескивающие драгоценные камни. В давке пробирались туземные носильщики, сгибавшиеся под тяжелыми ношами. — Торговцы пряностями имеют долю во всем этом, — пробормотал Харкер, нетерпеливо проталкиваясь сквозь гомонящую толпу. — Должно быть, большой куш, — вполголоса сказала Витари. «Очень большой куш, могу себе представить. Хватает, чтобы противостоять гуркам. Хватает, чтобы держать в плену целый город. Многие люди готовы убить за меньшее, гораздо меньшее». Гримасничая и огрызаясь, Глокта прокладывал себе путь через площадь; его теснили и толкали, больно задевали на каждом мучительно дававшемся шагу. И лишь выбравшись из людского водоворота на другую сторону площади, он осознал, что стоит в тени огромного прекрасного здания, вздымавшегося — арка над аркой, купол над куполом — высоко над толпой. От каждого из углов в воздух взмывали изящные шпили, стройные и хрупкие. — Великолепно, — пробормотал Глокта, выпрямляя ноющую спину и прищуриваясь. В полуденном сиянии на безупречно белый камень было почти больно смотреть. — При виде такого можно почти поверить в Бога. «Правда, я не настолько глуп». — Ха! — насмешливо фыркнул Харкер. — Туземцы раньше тысячами молились здесь, отравляли воздух своими чертовыми песнопениями и идолопоклонством. До тех пор, разумеется, пока не было подавлено восстание. — А теперь? — Наставник Давуст запретил им доступ в храм, как и во все остальные здания в Верхнем городе. Торговцы пряностями используют его как дополнение к рыночной площади, для купли-продажи и прочего. — Хм. «Какая удачная мысль! Храм во имя делания денег. Наша собственная маленькая религия». — Кроме того, если не ошибаюсь, какой-то банк занял часть помещения под свои конторы. — Банк? Какой именно? — Этими вещами занимаются торговцы пряностями, — раздраженно отозвался Харкер. — Валинт и кто-то там, я не помню точно. — Балк. Валинт и Балк. «Итак, кое-кто из старых знакомых добрался сюда прежде меня. Я должен был сразу догадаться. Эти ублюдки пролезут куда угодно. Куда угодно, где есть деньги». Глокта обвел взглядом кишащую людьми рыночную площадь. «А здесь денег уйма». Они начали подъем на гору, и дорога сделалась круче; дома здесь были выстроены на террасах, врезанных в иссохший склон. Глокта упрямо тащился по жаре, наваливаясь на трость и закусив губу, чтобы совладать с болью в ноге. Его томила жажда, из каждой поры сочился пот. Харкер не собирался сбавлять темп, чтобы подождать еле поспевавшего за ним Глокту. «И будь я проклят, если попрошу его об этом». — Вот это, над нами, и есть Цитадель. — Инквизитор махнул рукой, указывая на массив зданий, куполов и башен с мощными стенами на самой макушке бурой скалы высоко над городом. — Когда-то там стоял трон туземного короля, а теперь она служит административным центром Дагоски и жилищем самых значительных людей города. Там находится здание гильдии торговцев пряностями и городской Допросный дом. — Отличный вид, — пробормотала Витари. Глокта повернулся и затенил глаза ладонью. Перед ними расстилалась Дагоска — почти остров. Верхний город начинался прямо у них под ногами и уходил вдаль: аккуратные кварталы аккуратных домов, разделенные длинными прямыми улицами; то здесь, то там мелькали желтые верхушки пальм и широкие прогалины площадей. По другую сторону окаймлявшей его длинной изогнутой стены виднелась пыльная бурая мешанина трущоб. Еще дальше, за трущобами, Глокта рассмотрел расплывающиеся от зноя очертания могучих городских стен. Они перегораживали узкий скалистый перешеек, соединявший город с материком — голубое море с одной стороны, голубая гавань с другой. «Говорят, здесь самые мощные защитные укрепления в мире. Не придется ли нам скоро проверить это хвастливое заявление на деле, хотел бы я знать?» — Наставник Глокта? — Харкер откашлялся. — Лорд-губернатор и его совет ждут вас. — Ничего, пусть подождут еще немного. Мне не терпится выяснить, каких успехов вы добились в расследовании исчезновения вашего наставника Давуста. «Ведь будет весьма прискорбно, если нового наставника постигнет та же участь». Харкер нахмурился. — Э-э… определенные успехи имеются. У меня нет сомнений, что виноваты туземцы. Они постоянно плетут заговоры. Несмотря на меры, принятые Давустом после восстания, многие из них до сих пор не знают своего места. — Поразительно. — Поверьте мне, именно так. В ту ночь, когда наставник исчез, в его покоях находись трое слуг-дагосканцев. Я допросил их. — И что же вы обнаружили? — Пока ничего, к несчастью. Они исключительно упрямы. — Так давайте допросим их вместе. — Вместе? — Харкер облизнул губы. — Меня не известили, наставник, что вы захотите лично провести допрос. — Теперь известили.
Вам предписывается незамедлительно сесть на корабль и возглавить инквизицию города Дагоски. Выясните, что произошло с вашим предшественником, наставником Давустом. Расследуйте его подозрения относительно заговора, который зреет, возможно, в самом городском совете. Внимательно изучите членов этого совета и искорените любую и всяческую измену. Неверность карайте без пощады, но позаботьтесь о том, чтобы у вас были надежные доказательства. Мы не можем позволить себе новые промахи. В настоящий момент к полуострову отовсюду стекаются гуркские солдаты, готовые воспользоваться любой нашей слабостью. Королевские полки сосредоточены в Инглии, так что вы едва ли можете ожидать помощи, если гурки атакуют. Поэтому вам поручается проследить за тем, чтобы оборонительные сооружения города были крепки, а запасов продовольствия хватило для противостояния любой осаде. Регулярно информируйте меня о ваших достижениях письмами. Ваша главная задача — обеспечить, чтобы Дагоска ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не попала в руки гурков. Не подведите меня.Сульт,архилектор инквизиции его величества».
«Вообще-то здесь, в толще скалы, могло бы быть и прохладнее». Однако здесь стояла та же жара, что и снаружи, на пропеченных солнцем улицах, без малейшего дуновения милосердного ветерка. В коридоре было тихо, безжизненно и душно, как в склепе. Факел Витари отбрасывал по углам пляшущие тени, но за спинами идущих тут же вновь смыкалась темнота. Харкер помедлил перед окованной железом дверью, утирая с лица крупные капли пота. — Только я должен предупредить вас, наставник, что нам пришлось обойтись с ними довольно… жестко. Твердая рука — наилучшее средство, вы понимаете. — О, я и сам бываю довольно жестким, когда ситуация того требует. Меня не так-то легко шокировать. — Отлично, отлично. Ключ повернулся в замке, дверь распахнулась, и в коридор выплыла волна отвратительного запаха. «Вонь, как от переполненной выгребной ямы и кучи гниющих отбросов». Открывшаяся за порогом камера была крошечной, без окон, потолок такой низкий, что едва возможно выпрямиться во весь рост. Жара подавляла, зловоние внушало омерзение. Глокте вспомнилась другая камера — еще дальше к югу отсюда, в Шаффе. Глубоко под императорским дворцом. «Камера, где я два года задыхался в собственных нечистотах, скулил в темноту и царапал стены ногтями». Его глаз задергался, и Глокта заботливо потер его указательным пальцем. Один из узников лежал лицом к стене, вытянувшись, его кожа была черной от кровоподтеков, обе ноги сломаны. Другой свисал с потолка, привязанный за запястья — колени едва касаются пола, голова бессильно свесилась, спина исхлестана до сырого мяса. Витари наклонилась над первым и потыкала его пальцем. — Мертв, — констатировала она. Потом подошла ко второму. — Этот тоже. Умерли довольно давно. Колеблющийся свет упал на третьего узника — точнее, узницу. Она была еще жива. «Едва жива». Руки и ноги скованы цепями, лицо осунулось от голода, губы потрескались от жажды; она прижимала к себе какие-то грязные окровавленные тряпки. Ее пятки скребли по полу, когда она попыталась забиться еще дальше в угол, слабо лопоча что-то по-кантийски и заслоняясь рукой от света. «Это я помню. Единственное, что еще хуже темноты, это когда появляется свет. Свет всегда означает допрос». Глокта нахмурился и перевел взгляд своих судорожно подергивавшихся глаз с двух изувеченных трупов на съежившуюся в углу девочку. Голова кружилась от напряжения, жары и вони. — Ну что же, здесь очень уютно. И что они вам сказали? Харкер прикрыл ладонью нос и рот и неохотно вступил в камеру. За его плечом маячила огромная фигура Инея. — Пока ничего, но я… — От этих двоих вы уже ничего не добьетесь, это точно. Надеюсь, они подписали признание? — Э-э… не совсем. Наставник Давуст не особенно интересовался признаниями коричневых. Мы просто, вы понимаете… — И вы не смогли позаботиться даже о том, чтобы они оставались живы, пока не признаются? Харкер сердито насупился. «Как ребенок, несправедливо наказанный школьным учителем». — У нас осталась девчонка, — резко ответил он. Глокта посмотрел на нее сверху вниз, посасывая языком то место, где у него когда-то были передние зубы. «Ни метода. Ни цели. Жестокость ради жестокости. Наверное, меня бы стошнило, если бы я сегодня что-нибудь ел». — Сколько ей лет? — Наверное, около четырнадцати, наставник, но я не понимаю, какое это имеет значение. — Значение, инквизитор Харкер, такое, что четырнадцатилетние девчонки редко устраивают заговоры. — Я полагал, что лучше подойти к делу досконально. — Досконально? Вы хотя бы задали им какие-либо вопросы? — Ну, я… Трость Глокты хлестнула Харкера по лицу. Резкое движение отозвалось острой болью в боку, хромая нога подвернулась, и Глокта был вынужден ухватиться за руку Инея, чтобы не упасть. Инквизитор взвыл от боли и неожиданности, врезался в стену и сполз на загаженный пол. — Вы не инквизитор, — прошипел Глокта, — вы гребаный мясник! Посмотрите, в каком состоянии камера! И вы угробили двоих свидетелей! Какая от них теперь польза, идиот? — Глокта наклонился вперед. — Или, может быть, таково и было ваше намерение? Может быть, Давуст убит завистливым подчиненным? Мелкой сошкой, которая потом заткнула рот свидетелям, а, Харкер? Может быть, мне стоит начать расследование с самой инквизиции? Харкер попытался подняться на ноги, но на него надвинулся практик Иней, и он снова съежился по полу у стены. Из носа у него закапала кровь. — Нет! Нет, прошу вас! Это вышло случайно! Я не хотел их убивать! Я хотел узнать, что произошло! — Случайно? Вы либо предатель, либо полная бездарь, а мне не нужны ни те ни другие! — Глокта наклонился еще ниже, не обращая внимания на боль, простреливающую позвоночник снизу доверху. Его губы растянулись в улыбке, обнажив беззубые десны. — Я уже понял, что твердая рука — самое действенное средство, когда имеешь дело с дикарями, инквизитор. И вы сами убедитесь, что нет руки тверже, чем моя. Ни здесь, ни где-либо еще. Уберите от меня этого слизняка! Иней ухватил Харкера за одежду и поволок его к двери по грязному осклизлому полу. — Подождите! — вопил инквизитор, цепляясь за дверной косяк. — Прошу вас! Вы не можете так поступить! Его крики стихли в глубине коридора. В глазах Витари плясала легкая усмешка, словно эта сцена доставила ей большое удовольствие. — Что будем делать с этим бардаком? — Распорядитесь, чтобы здесь прибрали. — Глокта прислонился к стене, ощущая, как в боку все еще пульсирует боль, дрожащей рукой вытер пот с лица. — Помещение вымыть. Тела похоронить. Витари кивнула в сторону единственной выжившей: — А куда ее? — В ванну. Одеть. Покормить. И пусть идет куда хочет. — Вряд ли стоит ее мыть, если потом она вернется в Нижний город. «Тут она права». — Хорошо. Она была служанкой Давуста, значит, может служить и мне. Пускай возвращается к работе! — крикнул он через плечо, уже ковыляя к двери. Нужно было поскорее выйти отсюда. Он задыхался в этой камере.
— Не хочу вас разочаровывать, однако наши стены трудно назвать неприступными в их теперешнем плачевном состоянии… — Оратор запнулся при виде Глокты, который, подволакивая ногу, переступил порог кабинета для совещаний правящего совета Дагоски. Кабинет являл собой полную противоположность камере внизу. «Я бы сказал, что это самая прекрасная комната, какую я видел в жизни». Стены и потолок сплошь украшала тончайшая резьба. Изощренные геометрические узоры вились вокруг сцен из кантийских легенд, изображенных в натуральную величину; картины сверкали золотом и серебром, сияли яркими красными и синими красками. Пол был украшен изумительно сложной мозаикой, длинный стол, инкрустированный спиралями темного дерева и светлыми кусочками слоновой кости, отполирован до блеска. Из высоких окон открывался великолепный вид на пыльные унылые городские просторы и сверкающий залив за ними. Женщина, поднявшаяся с места, чтобы приветствовать вошедшего Глокту, выглядела под стать великолепному убранству кабинета. «В высшей степени». — Я Карлота дан Эйдер, — сказала она, непринужденно улыбаясь и протягивая гостю обе руки, словно старому другу, — магистр гильдии торговцев пряностями. Глокта должен был признать, что она произвела на него впечатление. «Хотя бы своей выдержкой. Ни малейших признаков отвращения. Она приветствует меня так, словно я вовсе не дергающийся кособокий урод и развалина. Она приветствует меня так, словно я выгляжу не хуже ее самой». На Карлоте было длинное платье в южном стиле — голубой шелк с серебряной отделкой; оно мерцало и переливалось вокруг ее тела под прохладным ветерком, долетавшим из высоких окон. Украшения потрясающей ценности поблескивали на ее пальцах, запястьях, шее. Глокта уловил странный аромат, когда она подошла ближе. «Сладко. Как те самые пряности, что создали ее богатство». И все это, как оказалось, действовало на него. «Я, в конце концов, мужчина. Просто немного меньше, чем прежде». — Мне следует извиниться за свой наряд, но в жару кантийская одежда так удобна! Я очень привыкла к ней за эти годы. «Она извиняется за свой внешний вид, как гений мог бы просить прощения за свою глупость». — Ничего страшного. — Глокта поклонился низко, как только смог с учетом бесполезной ноги и острой боли в спине. — Наставник Глокта, к вашим услугам. — Мы страшно рады видеть вас. Нас очень обеспокоило исчезновение вашего предшественника, наставника Давуста. «Хотя некоторые из вас, подозреваю, обеспокоены меньше других». — Я надеюсь пролить свет на эту историю, — сказал Глокта. — Мы все на это надеемся. — Она взяла Глокту под локоть с непринужденной уверенностью. — Позвольте, я представлю вам собравшихся. Глокта не дал сдвинуть себя с места. — Благодарю вас, магистр, но я полагаю, что справлюсь сам. — Он дотащился до стола собственными силами, насколько они у него были. — Вы, должно быть, генерал Виссбрук — тот самый, на кого возложена защита города. Генералу было около сорока пяти, у него уже намечалась небольшая лысина, он обильно потел в своем вычурном мундире, застегнутом, несмотря на жару, до самого подбородка. «Я помню тебя. Ты воевал в Гуркхуле. Майор Собственных Королевских, широко известный осел. Похоже, с тех пор твои дела шли по меньшей мере неплохо — как обычно и получается у ослов». — Рад знакомству, — промолвил Виссбрук, едва потрудившись оторвать глаза от своих бумаг. — Еще бы, всегда приятно возобновить старое знакомство. — Мы встречались? — Мы вместе сражались в Гуркхуле. — Правда? — Потное лицо Виссбрука передернулось от потрясения. — Что?.. Так вы… тот самый Глокта? — Да, я действительно, как вы выразились, тот самый Глокта. Генерал заморгал. — Э-э, ну что ж… э-э… как вы поживаете? — В ужасных страданиях, спасибо, что спросили. Зато вы, как я вижу, процветаете, и это является для меня огромным утешением. Виссбрук снова заморгал, но Глокта не дал ему времени ответить. — А это, очевидно, лорд-губернатор Вюрмс. Огромная честь, ваша милость. Старик был карикатурно дряхлым: фигура, съежившаяся под роскошной парадной мантией, словно сушеная слива в ворсистой кожуре. Его руки зябко дрожали, несмотря на жару, а на голове сияла лысина в обрамлении нескольких белых прядок. Он прищурил на Глокту слабые слезящиеся глаза. — Что он сказал? — Лорд-губернатор растерянно повел взглядом вокруг себя. — Кто этот человек? Генерал Виссбрук наклонился к нему так близко, что его губы почти коснулись уха старика. — Наставник Глокта, ваша милость! Прислали взамен Давуста! — Глокта? Глокта? А куда, черт побери, подевался Давуст? Никто не потрудился ему ответить. — Я Корстен дан Вюрмс. — Сын лорда-губернатора выговорил собственное имя, словно магическое заклинание, и протянул Глокте руку так, будто она была бесценным даром. Он небрежно раскинулся на стуле — светловолосый и красивый, загорелый, сияющий здоровьем, настолько же атлетически гибкий и сильный, насколько его отец был дряхлым и немощным. «Я уже презираю его». — Как я понимаю, вы когда-то были неплохим фехтовальщиком. — Вюрмс с глумливой ухмылкой оглядел Глокту сверху донизу. — Я тоже фехтую, но здесь нет никого, кто мог бы стать моим партнером. Может, как-нибудь устроим встречу? «Я бы с радостью, ублюдок. Если бы была цела моя нога, я бы выпотрошил тебя так, что ты и глазом не успел бы моргнуть». — Да, я действительно раньше фехтовал, но, увы, пришлось бросить. Здоровье не позволяет. — Глокта ответил Вюрмсу своей беззубой улыбкой. — Впрочем, смею предположить, я мог бы дать вам несколько подсказок, если вы так горите желанием усовершенствовать ваше искусство. Услышав это, Вюрмс нахмурился, но Глокта уже двигался дальше. — А вы, должно быть, хаддиш Кадия? Хаддиш был высокий и стройный мужчина с длинной шеей и усталыми глазами. На нем было свободное белое одеяние и простой белый тюрбан на голове. «На вид он не богаче любого другого туземца из Нижнего города, но в нем явно чувствуется величие». — Я Кадия, и я был избран народом Дагоски, чтобы говорить от их имени. Но я больше не зову себя хаддишем. Жрец без храма — не жрец. — Сколько можно слушать про этот ваш храм? — заныл Вюрмс. — Боюсь, вам придется об этом слушать, пока я сижу в этом совете. — Кадия снова перевел взгляд на Глокту. — Так, значит, у нас в городе новый инквизитор? Новый демон. Новый вестник смертей. Ваши дела меня нисколько не интересуют, палач. Глокта улыбнулся. «Сам признается, что ненавидит инквизицию, даже не увидев моих инструментов. С другой стороны, от его народа вряд ли можно ожидать любви к Союзу, ведь дагосканцы живут почти как рабы в собственном городе. Может быть, это и есть наш предатель? Или генерал?» Генерал Виссбрук выглядел настоящим верноподданным, человеком, которому слишком сильное чувство долга и слишком слабое воображение не позволяют плести интриги. «Однако немногие становятся генералами, не преследуя собственной выгоды, не подмазывая кого-то взятками, не скрывая каких-то секретов». Корстен дан Вюрмс смотрел на Глокту с брезгливой усмешкой — как на грязный стульчак уборной, которым он вынужден воспользоваться. «А может быть, он? Я видел тысячи таких заносчивых щенков. Он сын лорда-губернатора, но совершенно ясно, что он не верен никому, кроме самого себя». Магистр Эйдер вся состояла из милых улыбок и любезности, однако ее глаза были тверды, словно алмазы. «Или она? Взвешивает меня, как торговка неопытного покупателя. Она больше, чем просто женщина с хорошими манерами и слабостью к иноземным нарядам. Гораздо больше». Даже старый лорда-губернатор теперь казался подозрительным. «Не он ли? Так ли он слеп и глух, как пытается представить? Нет ли наигранности в том, как он щурится, как требует объяснить ему, что происходит? Может быть, он знает больше, чем все остальные?» Глокта повернулся и захромал к окну. Прислонился к великолепной резной колонне, обвел взглядом изумительный вид, почувствовал тепло вечернего солнца на своем лице. Он уже чувствовал, как члены совета беспокойно ерзают в нетерпении избавиться от него. «Интересно, много ли времени пройдет, прежде чем они прикажут калеке убираться из их замечательного кабинета? Я не верю ни одному из них. Ни одному. — Он мысленно ухмыльнулся. — Как и должно быть». Корстен дан Вюрмс потерял терпение первым. — Наставник Глокта, — резко произнес он, — мы ценим основательность, приведшую вас к нам, чтобы представиться, но я уверен, что у вас есть и другие неотложные дела. У нас они, несомненно, есть. — Разумеется. — Глокта заковылял обратно к столу с преувеличенной медлительностью, с таким видом, словно собирался выйти из комнаты. Затем внезапно выдвинул стул и опустился на него, морщась от боли в ноге. — Я постараюсь свести свои комментарии к минимуму, по крайней мере на первых порах. — Что? — произнес Виссбрук. — Кто этот человек? — требовательно спросил лорд-губернатор, вытягивая вперед голову и щуря подслеповатые глаза. — Что здесь происходит? Его сын был более прямолинеен. — Что вы, черт возьми, творите? — воскликнул он. — Вы спятили? Хаддиш Кадия тихо посмеивался себе под нос — над Глоктой или над негодованием остальных, трудно было сказать. — Прошу вас, господа, прошу вас! — Магистр Эйдер говорила мягко и терпеливо. — Наставник только что прибыл, он еще не осведомлен, как у нас в Дагоске принято вести дела… Вы должны понять, наставник, ваш предшественник не присутствовал на этих собраниях. Мы на протяжении многих лет успешно управляли городом, и… — Закрытый совет с этим не согласен. Глокта поднял вверх королевский указ, зажав его двумя пальцами. Он позволил членам совета поглядеть на него несколько мгновений, чтобы все увидели тяжелую красную с золотом печать, и перебросил бумагу через стол к магистру. Все подозрительно наблюдали, как Карлота дан Эйдер взяла документ, развернула и начала читать. Она нахмурилась, затем подняла одну аккуратно выщипанную бровь: — Похоже, это мы были не вполне осведомлены. — Дайте мне посмотреть! Корстен дан Вюрмс выхватил бумагу у нее из рук и погрузился в чтение. — Этого не может быть, — бормотал он. — Этого не может быть! — Боюсь, может. — Глокта угостил собрание своей беззубой усмешкой. — Архилектор Сульт чрезвычайно обеспокоен. Он просил меня расследовать исчезновение наставника Давуста, а также проинспектировать оборонительные сооружения города. Тщательно проинспектировать и гарантировать, что гурки останутся по ту сторону. Он уполномочил меня принимать любые меры, какие я сочту необходимыми. — Глокта сделал значительную паузу. — Любые… меры. — Что там такое? — ворчливо спросил лорд-губернатор. — Я требую объяснить мне, что происходит! Бумага уже перешла к Виссбруку. — Королевский указ, — выдохнул он, промокнув потный лоб тыльной стороной рукава, — подписанный всеми двенадцатью членами закрытого совета. Он дает все полномочия! — Генерал осторожно положил документ на инкрустированную столешницу, словно боялся, что бумага может внезапно вспыхнуть. — Но это же… — Мы все знаем, что это такое. — Магистр Эйдер задумчиво разглядывала Глокту, трогая кончиком пальца свою гладкую щеку. «Как торговка, которая неожиданно поняла, что не она надула неопытного покупателя, а совсем наоборот». — Похоже, что наставник Глокта принимает бразды правления. — Ну, едва ли я назвал бы это так, но я буду присутствовать на всех дальнейших заседаниях совета. Вы можете рассматривать это как первую из очень большого количества грядущих перемен. С удовлетворенным вздохом Глокта устроился получше на прекрасном стуле, вытянул вперед ноющую ногу, расслабил больную спину. «Почти удобно». Он бросил взгляд на хмурые лица членов городского правящего совета. «За исключением, разумеется, того, что один из этих очаровательных людей, скорее всего, является опасным предателем. Предателем, который уже организовал исчезновение одного наставника инквизиции, а теперь обдумывает, как устранить второго…» Глокта откашлялся. — Итак, генерал Виссбрук, о чем вы говорили, когда я вошел? Что-то насчет стен?
Старые раны
— Ошибки прошлого, — провозгласил Байяз с чрезвычайно напыщенным видом, — не следует повторять заново. А значит, любое стоящее обучение должно опираться на здравое понимание истории. Джезаль дал выход чувствам прерывистым вздохом. Он не постигал, с чего это вдруг старик взял на себя задачу просвещать его. Возможно, виной тому было непомерное самомнение мага. В любом случае, Джезаль оставался непоколебим в своей решимости не учиться ровным счетом ничему. — Да, история… — задумчиво продолжал старик. — Халцис наполнен историей. Джезаль огляделся вокруг, и увиденное не произвело на него ни малейшего впечатления. Если допустить, что история означает просто древность, то Халцис, старинный город-порт Старой империи, был богат ею, без сомнений. Если же считать, что история предполагает нечто большее — величие, славу, нечто такое, что волнует кровь, — то она здесь начисто отсутствовала. Да, действительно, город был тщательно спланирован, его широкие прямые улицы располагались так, чтобы открыть путешественникам свои великолепные виды. Однако за долгие века эти горделивые виды превратились в панораму разрушения. Повсюду стояли покинутые дома, пустые оконные и дверные проемы печально глядели на изборожденные колеями площади. Боковые улочки заросли сорняками, их завалило мусором и гниющими досками. Половина мостов через неторопливо текущую реку обрушились, да так и не были отремонтированы; половина деревьев на широких проспектах высохли, задушенные плющом. Здесь не было и намека на ту бурную жизнь, что затопляла Адую от порта и трущоб до самого Агрионта. Родина Джезаля порой казалась слишком суетливой, неспокойной, лопающейся по швам от огромного количества людей; но сейчас, когда он смотрел на немногочисленных оборванных жителей Халциса, бродивших по разлагающимся руинам своего города, у него не возникало сомнений насчет того, какую атмосферу он предпочтет. — …На протяжении нашего путешествия у вас будет множество возможностей усовершенствовать свои знания, мой юный друг, и я бы предложил вам воспользоваться этим. Мастер Девятипалый в особенности заслуживает вашего внимания. Мне кажется, у него вы научились бы очень многому… Джезаль едва не задохнулся от удивления. — Что? У этой обезьяны? — Эта, как вы выражаетесь, обезьяна, отлично известна всему Северу. Его там зовут Девять Смертей, и это имя внушает сильнейшим мужам страх или отвагу, в зависимости от того, на чьей они стороне. Он воин и тактик, обладающий величайшим умением и несравненным опытом. Кроме всего прочего, он постиг науку говорить гораздо меньше, чем он знает. — Байяз покосился на молодого человека. — Что прямо противоположно некоторым моим знакомым. Джезаль насупился и сгорбил плечи. Он не понимал, чему можно научиться у Девятипалого. Разве что есть руками и не умываться. Онивышли на широкое открытое пространство. — Великий форум, пульсирующее сердце города, — пробормотал Байяз. Даже он, судя по голосу, был разочарован. — Жители Халциса приходили сюда, чтобы покупать и продавать товары, смотреть спектакли и слушать судебные дела, спорить о философии и политике. В Старые времена форум был заполнен людьми до позднего вечера. Сейчас места на форуме было предостаточно. Обширная мощеная площадь с легкостью могла бы вместить и в пятьдесят раз больше, чем жалкая горстка людей, которые здесь собрались. Величественные статуи по краям площади были перепачканы и разбиты, грязные пьедесталы перекосились под разными углами. В центре без всякого порядка стояли несколько прилавков, сбившихся вместе, как овцы в холодную погоду. — Да, это лишь тень его прежней славы… Впрочем, — Байяз указал на перекошенные скульптуры, — вот единственные жители этого города, интересующие нас сегодня. — Да неужели? И кто же это? — Императоры далекого прошлого, мой мальчик, и у каждого есть что нам рассказать. Джезаль мысленно застонал. Он и к истории собственной страны испытывал не более чем преходящий интерес, что уж говорить о каком-то застоявшемся болоте на западных задворках мира. — Их здесь много, — буркнул он. — И это еще далеко не все! История Старой империи простирается в глубину времен на многие столетия. — Должно быть, поэтому ее и назвали Старой? — Не пытайтесь умничать со мной, капитан Луфар, вы для этого недостаточно подготовлены. В те времена, когда ваши предки на землях Союза бегали голышом, общались жестами и поклонялись грязи, здесь мой наставник Иувин направлял рождение могучей нации, не знающей себе равных по масштабу и богатству, мудрости и славе. Адуя, Талин, Шаффа — все это лишь тени изумительных городов, что когда-то процветали в долине великой реки Аос. Здесь находится колыбель цивилизации, мой юный друг. Джезаль обвел взглядом жалкие статуи, высохшие деревья, грязные, запущенные, блеклые улицы. — И что же пошло не так? — Падение великих никогда не имеет простых объяснений. Славе и успеху сопутствуют ошибки и позор. А там, где они пересекаются, неизбежно закипает зависть. Ревность друг к другу и гордыня шаг за шагом привели к сварам, затем к междоусобицам, затем к войнам. К двум великим войнам, которые закончились ужасными разрушениями. — Байяз быстро шагнул в сторону ближайшей из статуй. — Но и катастрофы учат нас, мой мальчик. Джезаль поморщился. Новые уроки были нужны ему не больше, чем отсохший член, к тому же он вовсе не желал быть ничьим «мальчиком». Однако старика его недовольство нисколько не смутило. — Великий правитель должен быть безжалостным, — поучал Байяз. — Когда возникает угроза ему лично или его авторитету, он должен действовать быстро и не оставлять в себе места для сожалений. За примером далеко ходить не надо — вот перед нами император Шилла. Маг поднял голову, разглядывая высившуюся над ними скульптуру, чьи черты были почти полностью стерты временем. — Однажды он заподозрил своего камергера в том, что тот вынашивает планы захватить трон. Тогда он немедленно приказал предать смерти самого камергера, задушить его жену и всех детей, а его огромный дворец в Аулкусе сровнять с землей. — Байяз пожал плечами. — Все это без малейшего намека на доказательства. Чрезмерное и жестокое деяние, но лучше действовать слишком сильно, чем слишком слабо. Лучше пусть тебя боятся, чем презирают. Шилла знал это. В политике нет места сантиментам, вы это понимаете? «Я понимаю, что, куда бы я ни направился, везде найдется какой-нибудь вонючий старый болван, пытающийся читать мне наставления». Так Джезаль подумал; но он не собирался произносить это вслух. Память об инквизиторском практике, разлетевшемся на клочки перед его глазами, была еще до ужаса свежа. Тот хлюпающий звук, который издала лопнувшая плоть. Капли горячей крови, брызнувшие ему в лицо… Джезаль сглотнул и уставился на свои сапоги. — Понимаю, — пробормотал он. — Я не хочу сказать, разумеется, что великий король обязательно должен быть тираном, — продолжал бубнить Байяз. — Завоевать любовь простого народа всегда должно быть первым устремлением правителя, ибо это может быть достигнуто малыми средствами, и притом продлится до конца жизни. Такого Джезаль никак не мог пропустить, сколь бы опасен ни был старый маг. Байяз явно не имел практического опыта на политической арене. — Какой прок от любви простонародья? И деньги, и солдаты, и власть — все у дворян! Байяз закатил глаза. — Слова ребенка, легко поддающегося на уловки и балаганные фокусы! Откуда берутся у дворян деньги, как не от налогов с крестьян? Кто их солдаты, как не сыновья и мужья простых людей? Откуда лорды черпают свою власть? Лишь из покорности вассалов, и ниоткуда больше. Когда крестьян охватывает серьезное недовольство, власть может исчезнуть в мгновение ока! Возьмем хотя бы случай императора Дантуса. Байяз указал на одну из многочисленных статуй: одна рука ее была отломлена у локтя, а другая протягивала вперед пригоршню мусора, уже увенчавшуюся пышной шапкой из мха. На месте носа зияла грязная впадина, придававшая лицу императора Дантуса выражение вечного изумленного замешательства, как у человека, застигнутого врасплох при отправлении естественной нужды. — Ни одного из правителей подданные не любили больше, чем его, — продолжал Байяз. — Дантус привечал любого как равного себе, он всегда отдавал беднякам половину своих доходов. Однако дворяне устроили против него заговор, нашли императору замену и бросили его в тюрьму. — Да неужели? — буркнул Джезаль, уставившись на полупустую площадь. — Однако народ не покинул любимого монарха в беде. Люди вышли на улицы и восстали, их невозможно было усмирить. Кого-то из заговорщиков схватили и повесили, тогда другие устрашились и сами вернули Дантуса на трон. Так что вы видите, мой мальчик: любовь народа — надежнейший щит правителя. Джезаль вздохнул. — По мне, постоянной поддержки лордов вполне достаточно. — Ха! Их любовь дорого обходится и ненадежна, как переменчивый ветер! Разве вам, капитан Луфар, не доводилось бывать в Круге лордов на заседании открытого совета? Джезаль нахмурился. Возможно, в болтовне старика было какое-то зерно истины. — Ха! — снова фыркнул Байяз. — Такова любовь благородных. Лучшее, что с ними можно сделать, — это разделять их и извлекать выгоду из их соперничества, заставлять их соревноваться за мелкие знаки твоей благосклонности, присваивать себе их успехи и прежде всего следить за тем, чтобы никто из них не стал слишком могущественным и не бросил вызов твоему величию. — А это кто? — спросил Джезаль. Одна из статуй была заметно выше всех прочих. Внушительного вида человек, в зрелых летах, с густой бородой и вьющимися волосами. Его лицо было привлекательным, но возле губ залегла суровая складка, а лоб пересекали морщины, говорившие о гордости и гневливости. С таким человеком лучше не шутить. — Это мой учитель Иувин. Не император, но первый и единственный советник многих из них. Это он построил империю, и он же стал главным виновником ее падения. Великий человек, однако великие люди совершают великие ошибки. — Байяз задумчиво крутил в руке свой истертый посох. — Уроки истории следует знать. Ошибки прошлого должны совершаться лишь единожды. — Он мгновение помедлил. — За исключением тех случаев, когда нет другого выбора. Джезаль потер глаза и окинул взглядом форум. Кронпринцу Ладиславу, возможно, подобная лекция и принесла бы какую-то пользу, хотя Джезаль сильно сомневался. Неужели ради этого его оторвали от друзей, лишили тяжким трудом заработанной возможности добиться славы и возвышения? Чтобы выслушивать здесь тоскливые рассуждения какого-то чокнутого лысого бродяги? Он нахмурился: через площадь в их направлении двигалась группа из трех солдат. Вначале Джезаль следил за ними без интереса. Затем осознал, что солдаты глядят на него и на Байяза и идут прямо к ним. Он заметил и другую троицу, и еще одну — они подходили с разных сторон. У Джезаля перехватило дыхание. Их оружие и доспехи старинного образца выглядели вполне готовыми к бою, что вселяло беспокойство. Фехтование — одно, но настоящая схватка, в которой можно получить серьезную рану или погибнуть, это совсем другое. Конечно же, тут нет никакой трусости — любой встревожится, когда девять вооруженных людей совершенно явно направляются к тебе и нет никаких путей для отступления. Байяз тоже заметил их. — Похоже, нам приготовили встречу. Девять солдат с суровыми лицами подошли вплотную, крепко сжимая в руках оружие. Джезаль расправил плечи и приложил все усилия, чтобы выглядеть грозным, но не встречаться ни с кем глазами, держа руки подальше от эфеса своей рапиры. Ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то из воинов занервничал и проткнул его клинком, подчиняясь порыву. — Вы Байяз, — произнес их предводитель, коренастый мужчина с грязным красным пером на шлеме. — Это вопрос? — Нет. Наш господин, наместник императора Саламо Нарба, правитель Халциса, приглашает вас на аудиенцию. — Приглашает? Да неужели? — Байяз окинул взглядом отряд солдат, затем посмотрел на Джезаля, приподняв бровь. — Полагаю, с нашей стороны было бы неучтиво отказываться, тем более что наместник взял на себя заботу организовать для нас почетный эскорт. Ну что ж, ведите.Хочешь сказать про Логена Девятипалого — скажи, что ему было больно. Он тащился по разбитым булыжным мостовым и каждый раз, когда вес тела перемещался на разбитую лодыжку, морщился, хромал, охал и взмахивал руками, чтобы удержать равновесие. Брат Длинноногий ухмылялся через плечо, глядя на это жалостное зрелище. — Как твои раны сегодня, мой друг? — Болят, — пропыхтел Логен сквозь сжатые зубы. — И все же, как я подозреваю, тебе доставалось и больше. — Хм… Старых ран у него хватало. Большую часть жизни он провел, испытывая боль, пока выздоравливал, всегда слишком медленно, после очередной схватки. Логен вспомнил свою первую настоящую рану: порез через все лицо, полученный от шанка. Тогда он был стройным пятнадцатилетним юношей с нежной кожей, девушки из их деревни засматривались на него. Логен прикоснулся к лицу большим пальцем и нащупал старый шрам. Он помнил, как отец прижимал повязку к его щеке в задымленном зале, как было больно и как хотелось кричать, но он лишь закусывал губу. Мужчины терпят молча. Если могут. Логен вспомнил, как лежал на брюхе в вонючей палатке, по которой барабанил холодный дождь; как он впился зубами в обрывок кожи, чтобы не кричать, но выплюнул его и все же закричал, когда из его спины стали вырезать застрявший наконечник стрелы. Целый день его кромсали, чтобы найти чертову штуковину. Логен вздрогнул и передернул плечами от одного воспоминания об этом. Потом целую неделю он не мог говорить, так наорался. А после поединка с Тридубой он не мог говорить гораздо дольше, чем неделю. И заодно и ходить, и есть, и даже видеть мог с трудом. Сломанная челюсть, сломанная скула, бесчисленные сломанные ребра. Его кости были так перебиты, что он представлял собой какое-то вопящее от боли, хнычущее от жалости к себе месиво; плакал как ребенок при каждом движении носилок, а старая женщина кормила его с ложечки — и он был за это благодарен. Таких воспоминаний было множество, они теснились в памяти и снова терзали его. Как после битвы под Карлеоном у него мучительно болел обрубок пальца — прямо огнем горел, так что Логен чуть не спятил. Как он вдруг очнулся, пролежав целый день в беспамятстве после удара по голове там, в горах. Как он мочился кровью после того, как Хардинг Молчун проткнул ему брюхо копьем. Внезапно Логен почувствовал все эти шрамы на своей искромсанной шкуре. Он обхватил руками ноющее тело. Старых ран у него хватало, ничего не скажешь, но от этого свежие болели не меньше. Разрубленное плечо не давало покоя, жгло, словно раскаленный уголь. Логен однажды видел, как человек потерял руку из-за какой-то царапины, полученной в бою. Сначала пришлось отрезать ему кисть, потом предплечье, потом всю руку до самого плеча. После этого он стал уставать, потом начал заговариваться, а потом просто умер. Логену не хотелось бы вернуться в грязь таким путем. Он допрыгал до подножия обвалившейся стены и прислонился к нему. Мучительно двигая плечами, стянул с себя куртку, одной непослушной рукой расстегнул пуговицы на рубашке, вытащил булавку, которой была скреплена повязка, и осторожно отодрал ткань от раны. — Как она выглядит? — спросил он у Длинноногого. — Как прародитель всех струпьев, — пробормотал тот, вглядываясь в его плечо. — Пахнет нормально? — Ты хочешь, чтобы я ее понюхал? — Просто скажи мне, воняет или нет. Навигатор склонился вперед и изящно потянул носом воздух возле Логенова плеча. — Отчетливый запах пота, но это, должно быть, из подмышки. Боюсь, среди моих выдающихся талантов медицина не числится. Для меня все раны пахнут более или менее одинаково. И он снова заколол повязку булавкой. Логен с трудом натянул рубашку. — Если бы она загнила, ты бы это понял, можешь мне поверить. Такая рана воняет, как разрытая могила, а стоит гнили забраться в тебя, как от нее уже не избавиться, разве что вырезать ножом. Мерзко, когда так получается. Он поежился и осторожно приложил ладонь к пульсирующему плечу. — Э-э, да, — отозвался Длинноногий, уже шагая прочь по почти пустынной улице. — Тебе повезло, что с нами эта женщина, Малджин. Ее умение вести беседу крайне ограничено, но что касается врачевания ран — я видел это собственными глазами и не откажусь засвидетельствовать, что она способна зашивать кожу спокойно и невозмутимо, как искусный сапожник. Воистину так! Она обращается с иголкой проворно и аккуратно, словно портниха самой королевы! Весьма полезное умение в этих краях. Я ничуть не удивлюсь, если ее талант еще пригодится нам, прежде чем мы доберемся до цели. — Так это опасное путешествие? — спросил Логен, стараясь влезть обратно в свою куртку. — Ха! На Севере всегда царили дикость и беззаконие, сплошные кровавые распри и безжалостные разбойники. Все ходят вооруженные до зубов и готовы убить за один взгляд. В Гуркхуле иноземные путешественники рискуют в любой момент попасть в рабство и остаются свободными лишь по прихоти местного правителя. В городах Стирии головорезы и воры поджидают на каждом углу, если городские власти не ограбят тебя сразу, прямо на входе в городские ворота. Воды Тысячи островов кишат пиратами, и порой кажется, что их там столько же, сколько купцов. А в далеком Сулджуке чужестранцев боятся и презирают — тебя вполне могут подвесить за ноги и перерезать тебе глотку после того, как ты спросишь дорогу. Земной круг полон опасностей, мой девятипалый друг, но если тебе этого недостаточно и хочется более рискованных приключений, я бы предложил посетить Старую империю. Логен чувствовал, что брат Длинноногий наслаждается своей речью. — Все так плохо? — Еще хуже, воистину! Особенно в том случае, если вместо краткого визита ты собираешься пересечь всю страну от края до края. Логен сморщился. — А план именно такой? — Да, план именно такой! Старую империю с незапамятных времен раздирают на части междоусобицы. Некогда это была единая нация, управляемая императором, чьи законы опирались на могучую армию и преданную администрацию. Но с течением времени она растворилась в бурлящем котле мелких княжеств, республик, городов-государств, крошечных поместий, и теперь мало кто признает над собой хоть какого-то правителя, если он в настоящую минуту не держит меч у него над головой. Границы между сбором налогов и разбоем, между справедливой войной и кровавым побоищем, между обоснованными притязаниями и фантазией расплылись и исчезли. И года не проходит без того, чтобы очередной жадный до власти бандит не провозгласил себя королем. Насколько мне известно, однажды, лет пятьдесят назад, в стране было шестнадцать императоров одновременно! — Хм. На пятнадцать больше, чем нужно. — На шестнадцать, как считают некоторые. И ни один из них не испытывал дружеских чувств к путешественникам. Что касается способов убийства, то Старая империя может предложить жертве ошеломляюще богатый выбор! И совершенно не обязательно, чтобы тебя убили люди. — Вот как? — Да, боже мой! Сама природа устроила множество грозных препятствий на нашем пути, в особенности если учесть, что зима приближается. К западу от Халциса лежит широкая и плоская травянистая равнина, простирающаяся на много сотен миль. Конечно, в Старые времена большая ее часть была заселена и распахана, а во всех направлениях ее пересекали дороги, вымощенные крепким камнем. Но теперь почти все города лежат в руинах, поля превратились в орошаемые лишь дождями пустоши, а дороги — в тропы из разбитого булыжника, заманивающие неосторожных в предательские топи. — Топи, — повторил Логен, качая головой. — А дальше еще хуже. Эти пустынные земли прорезает глубокая и извилистая долина реки Аос, величайшей из рек Земного круга. Нам необходимо перейти через нее, но там остались только два моста: один в Дармиуме, и это лучше всего для нас, а другой в Аостуме, в сотне с лишним миль к западу. Есть еще броды, но Аос — река сильная и быстрая, а долина обширна и чревата опасностями. — Длинноногий прищелкнул языком. — И все это — пока не доберемся до Изломанных гор. — Высокие горы, наверное? — О, необычайно! Очень высокие и очень опасные. Их назвали Изломанными из-за отвесных обрывов, глубоких ущелий, внезапных перепадов высоты. По слухам, там есть проходы, однако все карты давным-давно утеряны, если они вообще были. А когда мы справимся с горами, нам нужно будет сесть на корабль… — Ты что, собираешься тащить корабль через горы? — Наш наниматель заверил меня, что сможет раздобыть его на той стороне. Каким образом, мне неизвестно, поскольку та земля почти совершенно не изучена… Мы поплывем на запад, к острову Шабульян, который, по слухам, поднимается из океана на самом краю мира. — По слухам? — Об этом месте нет других сведений, кроме слухов. Даже среди членов прославленного ордена навигаторов никто не решался утверждать, будто побывал на острове, а братья моего ордена хорошо известны своими… не вполне обоснованными утверждениями, скажем так. Логен почесал голову, жалея, что не расспросил Байяза о его планах заранее. — Сдается мне, это долгий путь. — Собственно, более отдаленную цель едва ли можно себе представить. — И что там? Длинноногий пожал плечами. — Тебе придется спросить об этом нашего нанимателя. Я прокладываю маршруты, а не выискиваю причины. Пожалуйста, следуй за мной, мастер Девятипалый, и заклинаю тебя, не медли! Нам надо сделать еще множество дел, если мы хотим сойти за торговцев. — Торговцев? — Таков план Байяза. Купцы часто идут на риск, чтобы отправиться из Халциса в Дармиум и даже дальше, в Аостум. Это крупные города, но они почти отрезаны от внешнего мира. Если привозить туда чужеземные предметы роскоши — пряности из Гуркхула, шелка из Сулджука, чаггу с Севера, — прибыль получается астрономическая. Можно за месяц утроить свои капиталы, если останешься в живых! Такие караваны отправляются нередко, хорошо вооруженные и охраняемые, разумеется. — А как насчет грабителей и разбойников, бродящих по равнине? Разве они охотятся не за купцами? — Несомненно, — ответил Длинноногий. — Значит, есть другая угроза, от которой нас призвана защитить эта маскировка. Угроза, направленная непосредственно против нас. — Против нас? Другая угроза? Нам что, мало этой? Но Длинноногий уже шагал вперед и не слышал его.
По крайней мере в одной части Халциса величие прошлого не полностью угасло. Зал, куда они вошли вместе со своими охранниками — или похитителями, — был поистине великолепен. По обе стороны огромного гулкого пространства выстроились два ряда длинных колонн, как деревья в лесу. Они были высечены из полированного зеленого камня, пронизанного блестящими серебряными прожилками. Высокий потолок, выкрашенный в густой сине-черный цвет, усеивали плеяды сияющих звезд; контуры созвездий были намечены золотыми линиями. От самых дверей начинался глубокий бассейн, наполненный темной водой — гладкая, абсолютно не пропускающая света поверхность. Еще один сумрачный зал у них под ногами. Еще одно сумрачное ночное небо в глубине. Наместник императора полулежал на ложе, установленном на возвышении в дальнем конце зала, стол перед ним ломился от всевозможных лакомств. Это был крупный мужчина, круглолицый и тучный. Пальцами, унизанными золотыми перстнями, он выбирал самые лакомые кусочки и отправлял их в свой раскрытый рот, но глаза его ни на мгновение не отрывались от двоих гостей — или пленников. — Я Саламо Нарба, наместник императора и правитель города Халциса. — Наместник пожевал губами и выплюнул оливковую косточку, звонко ударившую в блюдо. — А вы тот, кого называют первым из магов? Байяз склонил лысую голову. Нарба поднял бокал, зажав ножку между толстым указательным и еще более толстым большим пальцами, отхлебнул вина, задумчиво побулькал им во рту, разглядывая их, и наконец проглотил. — Байяз? — Он самый. — Хмм… Не хочу никого обидеть, — наместник ухватил крошечную вилочку, нанизал на нее устрицу и вытащил из раковины, — но ваше присутствие в городе беспокоит меня. Политическая ситуация в империи… очень шаткая. — Он снова поднял бокал. — Еще более шаткая, чем обычно. — Отхлебнул вина, подержал во рту, проглотил. — Меньше всего мне сейчас нужно, чтобы кто-нибудь… нарушил равновесие. — Еще более шаткая, чем обычно? — переспросил Байяз. — Но мне казалось, что Сабарбус в конце концов сумел всех успокоить. — Успокоить на время, прижав каблуком. — Наместник оторвал от грозди кисточку темного винограда и откинулся назад на подушки, кидая ягоды в рот одну за другой. — Однако Сабарбус… мертв. Говорят, его отравили. Его сыновья, Скарио… и Голтус… передрались из-за наследства… и затеяли войну. Чрезвычайно кровавую войну, даже для этой исстрадавшейся земли. Он сплюнул косточки на стол и продолжил: — Голтус засел в Дармиуме, посреди великой равнины. Скарио призвал Кабриана, лучшего из генералов своего отца, и поручил ему осадить город. Не так давно, после пяти месяцев блокады, когда кончились все запасы и всякая надежда… город сдался. Нарба впился зубами в спелую сливу, по его подбородку потек сок. — Так значит, Скарио близок к победе? — Ха! — Наместник вытер подбородок мизинцем и небрежно бросил недоеденный фрукт обратно на стол. — Как только Кабриан взял Дармиум, захватил его сокровища и отдал город на беспощадное разграбление своим солдатам, он сам обосновался в древнем дворце и провозгласил себя императором. — Вот как… Кажется, вас это не трогает? — Я плачу в сердце своем, но я уже видел такое прежде. Скарио, Голтус, а вот теперь Кабриан. Три самозваных императора сошлись в смертельной схватке, их солдаты опустошают страну, а немногие города, сохранившие независимость, в ужасе смотрят на это и прикладывают все усилия, чтобы уцелеть в этом кошмаре. Байяз нахмурился. — Я предполагал идти на запад. Мне нужно переправиться через Аос, а мост в Дармиуме ближе всех. Наместник покачал головой. — Говорят, что Кабриан, который всегда был эксцентричным, окончательно потерял разум. Будто бы он убил жену, взял в жены трех своих дочерей и объявил себя богом во плоти. Городские ворота заперты, а он очищает город от ведьм, демонов и предателей. На каждом углу поставлены виселицы, на которых ежедневно появляются новые тела. Не разрешается ни входить в город, ни выходить из него. Таковы новости из Дармиума. Джезаль не ощутил ни малейшего облегчения, когда Байяз ответил: — Что ж, тогда придется идти в Аостум. — Никто больше не сможет перейти через реку в Аостуме. Скарио, убегая от жаждущих мести войск своего брата, перешел мост и приказал разрушить его за своей спиной. — Он уничтожил мост? — Вот именно. От чудесного сооружения, сохранившегося со Старых времен и простоявшего две тысячи лет, ничего не осталось. В дополнение к вашим горестям скажу, что в последнее время шли сильные дожди и великая река сейчас быстра и полноводна. Вброд не перейти. Боюсь, в этом году вам не удастся переправиться через Аос. — Это необходимо. — Но невозможно. Если хотите моего совета, я бы на вашем месте оставил империю оплакивать свои беды и вернулся туда, откуда вы пришли. Мы здесь, в Халцисе, всегда старались вести борозду посередине поля — не принимать ничью сторону и держаться подальше от несчастий, что постигли другие земли нашей страны, одно тяжелее другого. Мы по-прежнему блюдем уклад наших отцов. — Он показал на себя. — Городом управляет наместник императора, как в Старые времена. Власть не попала в руки какому-нибудь бандиту, мелкому вождю, фальшивому императору! — Он вяло повел рукой, указывая на роскошный зал вокруг. — Вопреки всему мы сумели сохранить частицу былого величия, и я не стану этим рисковать… Ваш друг Захарус был у нас не более месяца назад. — Был здесь? — Он сказал мне, что Голтус — законный император, и потребовал, чтобы я поддержал его. Я прогнал Захаруса, ответив ему так же, как отвечаю вам: мы в Халцисе довольны тем, как мы живем. Мы не хотим участвовать в ваших своекорыстных замыслах. Перестаньте лезть в чужие дела и убирайтесь отсюда, маг. Я даю вам три дня на то, чтобы покинуть город. Последние отголоски речи Нарбы затихли, и повисла долгая звенящая пауза. Миг тишины затягивался, а лицо Байяза становилось все мрачнее и мрачнее. Это было долгое, выжидающее молчание, но в нем не было пустоты — оно полнилось нарастающим страхом. — Ты, кажется, перепутал меня с кем-то? — прорычал Байяз, и Джезаль ощутил настоятельную потребность отодвинуться от него подальше, спрятаться за одной из этих замечательных колонн. — Я первый из магов! Первый ученик самого великого Иувина! Его гнев, словно огромный камень, давил на грудь Джезаля, выжимая воздух из легких и лишая сил. Маг поднял увесистый кулак. — Эта рука низвергла Канедиаса! Эта рука короновала Гарода! И ты осмеливаешься мне угрожать? Что ты называешь сохранением былого величия? Город, который прячется за полуразрушенными стенами, как старый немощный вояка в непомерно больших доспехах, оставшихся со времен молодости? Нарба съежился за своей серебряной утварью, и Джезаль содрогнулся. Он в ужасе представил, что наместник в любую минуту может взорваться, окропив зал своей кровью. — Ты думаешь, мне нужен этот треснутый ночной горшок, этот твой город? — гремел Байяз. — Ты даешь мне три дня? Мне хватит и одного! Он развернулся на каблуках и зашагал по отполированному полу к выходу, а гулкие раскаты его голоса все еще разносились эхом по сияющим стенам и сверкающему потолку. Джезаль мгновение помедлил в нерешительности, ощущая слабость и дрожь во всем теле. Потом наконец сдвинулся с места и виновато побрел вслед за первым из магов мимо онемевшей от страха стражи наместника к свету дня.
Состояние городских укреплений
«Архилектору Сульту, главе инквизиции его величества.Солнце налегало на осыпающиеся зубчатые стены словно огромный груз. Оно давило на склоненную голову Глокты сквозь шляпу. Оно наваливалось на его согнутые плечи сквозь черное пальто. Оно грозило выжать из него досуха все соки, высосать всю жизнь, сокрушить его, поставить на колени. «Прохладное осеннее утро в восхитительной Дагоске». Солнце атаковало сверху, а соленый ветер тем временем набрасывался прямым курсом. Он прилетал с пустынных просторов моря и беспрепятственно несся над полуостровом, горячий и полный удушающей пыли; ударялся в городские стены и драил соленым песком все, что попадалось на пути. Он стегал потную кожу Глокты, иссушал губы, терзал глаза, заставляя проливать жгучие слезы. «Кажется, даже погода хочет избавиться от меня». Практик Витари шла по парапету сбоку от него, раскинув руки в стороны, как цирковой акробат на канате. Глокта снизу хмуро поглядывал на нее — высокую черную фигуру на фоне сверкающего неба. «Она вполне могла бы просто идти внизу и не устраивать представления. Но так, по крайней мере, есть надежда, что она свалится». Городская стена была не меньше двадцати шагов в высоту. Глокта позволил себе едва заметную улыбку, представив себе, как любимица архилектора споткнется, поскользнется и полетит вниз со стены, хватая руками пустоту. «Издаст ли она отчаянный крик, когда будет падать навстречу смерти?» Однако она не падала. «Стерва. Конечно же, сочиняет очередное донесение архилектору: „Калека по-прежнему барахтается, словно выброшенная на берег рыба. Он до сих пор не обнаружил ни малейшего следа Давуста или предполагаемого предателя и, видимо, не обнаружит, хотя опросил полгорода. Единственный, кого он пока что арестовал, — это человек из его собственной инквизиции…“» Глокта заслонил глаза рукой, щурясь на ослепительном солнце. Перед ним лежал скалистый перешеек, соединявший Дагоску с материком: не более нескольких сотен шагов в ширину в самом узком месте. По обе стороны сверкало море. Дорога от городских ворот тянулась коричневой лентой через желтый низкорослый кустарник, пересекая местность в южном направлении, вплоть до высохших холмов на материке. Несколько морских птиц, пронзительно крича, с унылым видом кружили над дорогой, но других признаков жизни не было видно. — Не могли бы вы одолжить мне вашу подзорную трубу, генерал? Виссбрук раздвинул трубу и неохотно сунул ее в протянутую руку Глокты. «Он явно считает, что у него полно более интересных дел, чем устраивать мне экскурсию по оборонительным укреплениям». Генерал задыхался в своем безупречном мундире, его пухлое лицо блестело от пота. «Прикладывает все усилия, чтобы сохранить профессиональную выправку. Выправка — едва ли не единственное, что есть профессионального у этого идиота. Однако, как выразился архилектор, мы должны работать с теми орудиями, которые у нас есть». Глокта поднес медную трубку к глазу. Гурки соорудили у подножия холмов частокол. Высокая изгородь из деревянных кольев отрезала Дагоску от материка. По другую ее сторону виднелась россыпь палаток, над кухонными кострами здесь и там поднимались тонкие струйки дыма. Глокта едва различал двигавшиеся там крошечные фигурки и отблески солнца на полированном металле. «Оружие и доспехи. Того и другого предостаточно». — Раньше с материка приходили караваны, — пробормотал Виссбрук. — В прошлом году — по сотне каждый день. Потом начали прибывать солдаты императора, и торговцев стало меньше. Частокол закончили пару месяцев назад, и после этого с той стороны не появилось ничего, даже ни одного осла. Теперь приходится все завозить морем. Глокта обвел взглядом частокол и лагерь позади него, простирающийся от моря до моря. «Что это, простое поигрывание мускулами, демонстрация силы? Или все совершенно серьезно? Гурки любят устраивать спектакли, но и против хорошей драки ничего не имеют — именно так они завоевали весь Юг, не считая нескольких клочков земли». Он опустил подзорную трубу. — Сколько там гурков, как вы думаете? Виссбрук пожал плечами. — Невозможно сказать. Я бы предположил, что, самое малое, пять тысяч, но может быть и гораздо больше — вон там, за холмами. Мы не имеем возможности это выяснить. «Пять тысяч. Самое малое. Если спектакль, то весьма впечатляющий». — А сколько людей у нас? Виссбрук помедлил. — Под моим командованием находится около шестисот солдат Союза. «Около шестисот? Около? Ах ты безмозглый болван! Когда я служил в армии, я поименно знал всех людей в своем подразделении, а также кто для каких задач наиболее пригоден!» — Шестьсот? И это все? — В городе есть наемники, но им нельзя доверять, они сами могут стать источником неприятностей. По моему мнению, они более чем бесполезны. «Мне нужны цифры, а не твое мнение!» — Сколько наемников? — Сейчас, наверное, около тысячи; может быть, больше. — Кто их предводитель? — Один стириец — Коска, так он себя называет. — Никомо Коска? — Витари глядела на них сверху, с парапета, приподняв ярко-рыжую бровь. — Вы его знаете? — Можно сказать и так. Я думала, он мертв, но, похоже, в мире нет справедливости. «В этом она права». Глокта повернулся к Виссбруку. — Этот Коска отчитывается перед вами? — Не совсем. Ему платят торговцы пряностями, так что он отчитывается перед магистром Эйдер. Предполагается, что он должен подчиняться моим приказам… — Но он подчиняется лишь своим собственным? По лицу генерала Глокта понял, что так и есть. «Наемники… Обоюдоострый меч, если вообще считать их мечом. Этот клинок разит, только пока ты в состоянии платить, и о надежности его говорить сложно». — И у Коски вдвое больше людей, чем у вас… — продолжал размышлять Глокта. «Если так, то оборону города мне надо обсуждать с другим человеком. Впрочем, есть один пункт, по которому он все же может меня просветить». — Вы не знаете, что случилось с моим предшественником, наставником Давустом? Генерал Виссбрук раздраженно поморщился. — Не имею понятия. Действия этого человека не вызывают у меня никакого интереса. — Хмм… — задумчиво протянул Глокта, придерживая шляпу, чтоб ее не сорвал с головы новый порыв ветра с песком, перелетевшего через стену. — Исчез наставник городской инквизиции — и совершенно никакого интереса? — Никакого, — отрезал генерал. — У нас почти не было поводов для встреч. Давуст был известен как совершенно невыносимый человек. По моему скромному мнению, у инквизиции своя область ответственности, а у меня своя. «Ах, какие мы чувствительные! Но здесь все такие, с тех самых пор, как я прибыл в город. Кто бы мог подумать — им неприятно меня видеть». — У вас, значит, своя область ответственности? — Глокта проковылял к парапету, поднял свою трость и ткнул ею в угол осыпающейся кладки, рядом с каблуком Витари. От стены откололась каменная глыба и рухнула в пустоту на той стороне. Несколькими секундами позже она с грохотом ударилась о днище рва далеко внизу. Глокта повернулся к Виссбруку. — А как вы считаете, забота о состоянии стен входит в область ответственности командующего обороной города? — Я сделал все возможное! — ощетинился Виссбрук. Глокта принялся считать на пальцах свободной руки: — Городские стены разрушаются, людей для их защиты не хватает. Ров настолько забит грязью, что почти сровнялся с землей. Ворота не ремонтировались годами и разваливаются на части под собственной тяжестью. Если завтра гуркам вздумается атаковать, осмелюсь предположить, что мы окажемся в весьма печальном положении. — Но не из-за недосмотра с моей стороны, уверяю вас! Эта жара, ветер и морская соль мгновенно разъедают дерево и металл, да и камень держится не лучше! Вы понимаете, какая это сложная задача? — Генерал указал на величественный изгиб высокой стены, плавно уходящей к морю с обеих сторон. Даже здесь, на самой вершине, парапет был достаточно широк, чтобы по нему могла проехать повозка, а у основания стена была намного толще. — У меня почти нет хороших каменщиков, а материалов еще меньше! Того, что выделил мне закрытый совет, едва хватает на ремонт Цитадели! А деньги торговцев пряностями еле-еле покрывают расходы на содержание стен Верхнего города… «Глупец! Можно подумать, он вообще не думает серьезно о защите города». — Если Нижний город окажется в руках гурков, провизию в Цитадель не доставить даже с моря, верно? Виссбрук моргнул. — Э-э, да, но… — Стена Верхнего города, возможно, достаточно крепка, чтобы удерживать на месте туземцев, но она слишком длинная, слишком низкая и слишком тонкая, чтобы долгое время противостоять мощной атаке, вы со мной согласны? — Полагаю, что так, но… — По сути, любой план, в котором Цитадель или Верхний город рассматриваются как главная линия обороны, рассчитан лишь на то, чтобы выиграть время. Пока не пришла помощь. А помощь — учитывая, что наша армия сосредоточена в Инглии, во многих сотнях лиг отсюда, — может появиться очень нескоро. — «А может и вообще не появиться». — Если городская стена падет, город обречен. Глокта постучал тростью по пыльным каменным плитам под своими ногами. — Здесь, на этом самом месте, — вот где мы должны сражаться с гурками. И здесь мы должны их удержать! Все остальное несущественно. — Несущественно! — пропела Витари, перепрыгивая через пролом в парапете. Генерал нахмурился. — Я могу делать только то, что указывает мне лорд-губернатор и его совет. Всегда считалось, что Нижним городом в случае чего можно пожертвовать. Я не отвечаю за общую политику… — Зато я отвечаю. — Глокта поглядел Виссбруку в глаза и долго не отводил взгляда. — С настоящего момента все ресурсы будут направляться на восстановление и укрепление городских стен. Новые парапеты, новые ворота; каждый шатающийся камень должен быть заменен. Я не желаю видеть ни одной трещины, куда смог бы проползти муравей, не говоря уж о гуркской армии! — Но кто возьмется за такую работу? — Разве не туземцы когда-то построили эту чертову штуковину? Значит, среди них должны быть искусные мастера. Разыщите их и наймите. Что касается рва, я хочу, чтобы его отрыли до уровня моря. Если придут гурки, мы затопим его, и город окажется на острове. — Но это может занять несколько месяцев! — У вас есть две недели — в лучшем случае. Заставьте работать каждого лентяя! Женщин, детей — всех, кто способен держать лопату. Виссбрук, хмурясь, покосился на Витари. — А как насчет ваших людей из инквизиции? — О, они слишком заняты расследованием — пытаются выяснить, что случилось с прежним наставником, или же сутки напролет следят за мной, моими апартаментами и воротами Цитадели, чтобы та же судьба не постигла и нового. Будет жаль, если я внезапно исчезну, прежде чем укрепления будут готовы. Не правда ли, Виссбрук? — Разумеется, наставник, — пробормотал генерал. «Но, как мне кажется, без особого энтузиазма». — Однако все остальные должны быть привлечены к работе, включая ваших солдат. — Не хотите же вы, чтобы мои люди… — Я хочу, чтобы каждый из жителей внес свой вклад. Любой, кому это не нравится, может отправляться обратно в Адую. И объясняться с архилектором. — Глокта ухмыльнулся генералу своей беззубой улыбкой. — Незаменимых нет, генерал. Кто бы они ни были. Розовое лицо Виссбрука взмокло от пота, проступавшего огромными каплями. Жесткий воротничок его мундира потемнел от влаги. — Разумеется, каждый должен внести свой вклад! Работы во рву начнутся немедленно! — Он сделал неуверенную попытку улыбнуться. — Я разыщу всех, кто может работать, но мне потребуются деньги, наставник. Если люди работают, им надо платить, даже туземцам. Кроме того, нам нужны материалы, и их придется завозить морем… — Займите столько, сколько вам нужно, чтобы начать работу. В кредит. Обещайте все, что угодно, и не давайте пока ничего. Его преосвященство все оплатит. — «Надеюсь». — Я хочу слышать доклад о ваших успехах каждое утро. — Каждое утро, понимаю. — У вас куча работы, генерал. Советую уже приступать. Виссбрук мгновение помедлил, словно колебался, отдавать Глокте честь или нет. В конце концов он просто развернулся на каблуках и зашагал прочь. «Что это, уязвленная гордость профессионального военного, вынужденного выполнять распоряжения штатского, или нечто большее? Может быть, я разрушил его тщательно выстроенные планы? Например, планы продать город гуркам?» Витари спрыгнула с парапета на дорожку. — Его преосвященство оплатит? Вам повезет, если так! Она не спеша двинулась прочь. Глокта хмуро поглядел ей вслед, затем так же хмуро — в сторону холмов на материке, и не менее хмуро — наверх, на Цитадель. «Опасности со всех сторон. Я в ловушке между архилектором и гурками, в компании с неизвестным предателем. Если продержусь хотя бы день, это будет чудом».
Ваше преосвященство! Я ознакомил членов правящего совета Дагоски со своей миссией. Вряд ли вас удивит, что они не пришли в восторг, узнав о внезапном ограничении своей власти. Я уже начал расследование исчезновения наставника Давуста и уверен, что результаты вскоре последуют. Оценку состояния городских укреплений я произведу при первой же возможности и предприму все необходимые меры, чтобы обеспечить неприступность Дагоски. Ждите вестей. А пока — служу и повинуюсь.Занд дан Глокта,наставник Дагоски».
Убежденный оптимист назвал бы это место захудалой забегаловкой. «Хотя оно вряд ли заслуживает такого наименования». Провонявшая мочой лачуга с разношерстной мебелью; все покрыто застарелыми пятнами пота и недавними следами пролитых напитков. «Выгребная яма, из которой выгребли лишь половину содержимого». Клиентов и обслугу было не отличить друг от друга: пьяные и грязные туземцы, лежащие вповалку в духоте. Никомо Коска, прославленный солдат удачи, был погружен в крепкий сон посреди этой картины всеобщего разгула. Стириец откинулся назад на обшарпанном стуле, который стоял на задних ножках, спинкой опираясь о замызганную стену; одну ногу в сапоге он положил на стол перед собой. Должно быть, когда-то этот сапог был таким красивым и щегольским, каким только может быть сапог черной стирийской кожи с позолоченными пряжками и шпорой. «Но это время прошло». Голенище за долгие годы носки обвисло и истерлось, так что стало серым. Шпора обломилась почти у каблука, позолота на пряжках облупилась, и под ней виднелось железное основание, усеянное бурыми пятнышками ржавчины. Розовая кожа, натертая до волдырей, виднелась сквозь дыру в подметке. «И едва ли найдется сапог, более подходящий своему хозяину». Длинные усы Коски, которые явно должны были быть натерты воском и загнуты по моде стирийских франтов, вяло и безжизненносвисали по бокам полуоткрытого рта. Шею и подбородок покрывала недельная поросль — нечто среднее между щетиной и короткой бородкой, — а над воротничком проступала шершавая шелушащаяся сыпь. Сальные волосы торчали на голове со всех сторон, кроме широкой плеши на макушке, ярко-красной от загара. По дряблой коже стекали капли пота, ленивая муха ползла поперек припухшего лица. На столе лежала на боку пустая бутылка. Еще одна, полупустая, покоилась на коленях Коски. Витари разглядывала эту картину пьяного пренебрежения к себе, и на ее лице, несмотря на маску, ясно угадывалась презрительная гримаса. — Так значит, это правда, ты еще жив. «Едва жив». Коска с трудом раскрыл один заплывший глаз, мигнул, сощурился, и его губы начали медленно расплываться в улыбке. — Шайло Витари, клянусь всеми богами! Мир еще способен меня удивить! Он сморщился, задвигал губами, потом взглянул вниз, увидел у себя на коленях бутылку, поднес ее ко рту и глубоко и жадно приложился. Он пил большими глотками, словно в бутылке была вода. «Сразу виден бывалый пьяница, если у кого-то были сомнения. Едва ли такому человеку доверят защиту города, по крайней мере, на первый взгляд». — Никак не ожидал, что снова тебя увижу, — продолжал Коска. — Почему бы тебе не снять маску? Она лишает меня твоей красоты. — Оставь любезности для шлюх, Коска. Я не хочу подцепить то, что уже подцепил ты. Наемник издал булькающий звук — наполовину смех, наполовину кашель. — А у тебя по-прежнему манеры принцессы, — просипел он. — В таком случае, этот гадюшник — настоящий дворец. Коска пожал плечами. — Если выпить достаточно, то разницы нет. — Ты думаешь, тебе когда-нибудь удастся выпить достаточно? — Нет. Но попробовать стоит. — И словно в подтверждение своей мысли он снова присосался к бутылке. Витари присела на край стола. — Итак, что же привело тебя в эти края? Я-то думала, ты занят распространением половых болезней в Стирии. — Моя популярность дома несколько угасла. — Слишком часто сражался за обе стороны, я угадала? — Вроде того. — А дагосканцы встретили тебя с распростертыми объятиями? — Я бы предпочел, чтобы меня встретила ты с раздвинутыми ногами, но нельзя получить все, чего хочется. Кто твой друг? Глокта ноющей ногой пододвинул к себе шаткий стул и опустился на него, надеясь, что сиденье выдержит его вес. «Если я сейчас рухну на пол в куче обломков, это вряд ли произведет нужное впечатление». — Мое имя Глокта. — Он вытянул потную шею в одну сторону, потом в другую. — Наставник Глокта. Коска долго смотрел на него. Глаза наемника были красные, запавшие, с набрякшими веками. «Тем не менее в них видна работа мысли. Возможно, он совсем не так пьян, как притворяется». — Тот самый, кто сражался в Гуркхуле? Полковник кавалерии? Глокта почувствовал, как у него задрожало веко. «Вряд ли можно сказать, что тот самый. Тем не менее удивительно, что меня так хорошо помнят». — Я оставил службу несколько лет назад. Странно, что вы обо мне слышали. — Солдат должен знать своих врагов, а наемный солдат никогда не знает, кем окажется его следующий враг. Так что имеет смысл примечать, кто есть кто в военных кругах. Какое-то время назад о вас упоминали как о человеке, которого стоит взять на заметку. Храбрый и умный, так говорили, но безрассудный. Это последнее, что я про вас слышал. И вот теперь вы здесь, передо мной, и занимаетесь совсем другим делом. Задаете вопросы. — Безрассудность в конце концов сослужила мне плохую службу, — пожал плечами Глокта. — А человеку надо чем-то занять свое время. — Несомненно. Я всегда говорю: не подвергай сомнению выбор другого человека, ты не знаешь его причин. Вы пришли сюда выпить, наставник? Боюсь, здесь не держат ничего, кроме этой мочи. — Коска взмахнул бутылкой. — Или у вас есть ко мне вопросы? «Есть, и немало». — Имеете ли вы опыт в осаде городов? — Опыт? — поперхнулся Коска. — Опыт, говорите? Ха! Опыта у меня хватает… — Точно. Не хватает дисциплины и верности, — бросила Витари через плечо. — Ну да, — Коска хмуро глянул ей в спину, — смотря кого спрашивать. Однако я был при Этрине и при Мурисе. Серьезные были осады, что одна, что другая. И я сам командовал осадой Виссерина в течение нескольких месяцев. Я почти взял его, но эта демоница Меркатто застала меня врасплох. Налетела на нас со своей кавалерией перед самым рассветом, против солнца — мерзкие приемы у этой суки… — Я слышала, ты тогда валялся пьяный, — перебила Витари. — Э-э, ну да… Еще я шесть месяцев удерживал Борлетту против великого герцога Орсо… Витари фыркнула: — Пока он не заплатил тебе и ты не открыл ворота! Коска скромно пожал плечами: — Там была огромная куча денег. Но ему так и не удалось взять нас силой! Этого-то у меня не отнимешь, а, Шайло? — Да с тобой не надо сражаться, если есть кошелек. — Я такой, какой есть, я никогда не притворялся, — широко улыбнулся наемник. — То есть были случаи, когда вы предавали своих нанимателей? — спросил Глокта. Стириец замер, не донеся бутылку до рта. — Я ужасно оскорблен, наставник. Никомо Коска, может быть, и наемник, но у него есть свои правила. Я могу повернуться спиной к нанимателю только в одном-единственном случае. — В каком же? Коска широко улыбнулся: — Если кто-то другой предложит мне больше! «Ох уж этот кодекс наемников! Некоторые люди ради денег готовы на все. Большинство сделают все, что угодно, если им достаточно заплатить. Возможно, даже заставят исчезнуть наставника инквизиции». — Вы не знаете, что произошло с моим предшественником, наставником Давустом? — А, загадка палача-невидимки! — Коска задумчиво поскреб потную щетину, поковырял струпья у себя на шее и внимательно исследовал то, что осталось в итоге под ногтями. — Кто знает и кому интересно это знать? Это был не человек, а сущая скотина. Я его почти не знал, но то, что я видел, мне не понравилось. У него имелось много врагов — если вы еще не заметили, тут настоящее змеиное гнездо. Если вы хотите знать, какая именно змея его укусила… что ж, это ваша работа. Сам я в тот момент находился здесь и занимался своим делом. То есть пил. «В это нетрудно поверить». — Что вы скажете о нашем общем друге, генерале Виссбруке? Коска ссутулился и еще сильнее развалился на стуле. — Он просто ребенок. Играет в солдатики. Пытается подлатать свою игрушечную крепость и игрушечную оградку, хотя важна только большая стена. Потеряешь ее, и игра проиграна, так бы я сказал. — У меня сложилось в точности такое же мнение. — «Может быть, это все же не самые плохие руки, в каких может оказаться защита города». — На городской стене уже начаты работы, равно как и внизу, во рву. Я предполагаю его затопить. Коска приподнял бровь. — Затопить? Здорово! Гурки не особенно любят воду, они никудышные моряки. Затопить! Просто отлично. — Он запрокинул голову, высасывая из бутылки последние капли, затем швырнул ее на грязный пол, промокнул губы грязной рукой и вытер ладонь о грудь своей пропотевшей грязной рубашки. — Ну, хоть кто-то знает, что делает. Может, когда гурки наконец нападут, мы продержимся больше нескольких дней? «При условии, что нас не предадут раньше». — Откуда нам знать, собираются ли гурки вообще нападать. — О, я надеюсь, что собираются. — Коска сунул руку под стул и достал оттуда новую бутылку. Его глаза заблестели, он вытащил зубами пробку и сплюнул ее через всю комнату. — Мне должны удвоить плату, когда начнется драка.
Был вечер, и в зале для аудиенций веял милосердный ветерок. Глокта прислонился к стене у окна и наблюдал, как на город внизу наползают тени. Лорд-губернатор заставлял себя ждать. «Хочет показать мне, что он здесь по-прежнему главный, что бы там ни говорил закрытый совет». Но Глокта был совсем не против того, чтобы немного побыть в одиночестве и покое. У него был трудный день. Пришлось таскаться из конца в конец города по палящей жаре, осматривать стены, ворота, войска… Задавать вопросы. «Вопросы, на которые ни у кого нет удовлетворительных ответов». В ноге пульсировала боль, ныла спина, горела ладонь, натертая рукояткой трости. «Но все не хуже, чем обычно. Я еще могу стоять на ногах. В конечном счете, неплохой день». Сияющее солнце пряталось за полосами оранжевых облаков. Под ним в последнем свете дня блестел серебром длинный клин моря. Городская стена уже накрыла густой тенью половину ветхих домишек Нижнего города, а тени стройных шпилей великого храма вытянулись поперек крыш Верхнего города и понемногу ползли вверх по скалистым склонам к Цитадели. Холмы на материке превратились в смутные темные контуры. «И там полно гуркских солдат. Несомненно, они наблюдают за нами, как мы наблюдаем за ними. И видят, что мы копаем ров, латаем стены, укрепляем ворота. Интересно, долго ли они будут довольствоваться наблюдением? Сколько пройдет времени, прежде чем и для нас зайдет солнце?» Дверь открылась. Глокта повернул голову и сморщился: у него щелкнул сустав в шее. Вошел сын лорда-губернатора Корстен дан Вюрмс. Он закрыл за собой дверь и целеустремленно прошел вперед, щелкая металлическими подковками по мозаичному полу. «О, цвет молодого дворянства Союза! В воздухе веет благородством и гордостью. Или это кто-то испортил воздух?» — Наставник Глокта! Надеюсь, я не заставил вас ждать. — Заставили, — отозвался Глокта, пробираясь к столу. — Так всегда и бывает, когда кто-то опаздывает. Вюрмс слегка нахмурился. — Тогда я приношу мои извинения, — проговорил он ничуть не извиняющимся тоном. — Что вы скажете о нашем городе? — Жарко и слишком много лестниц. — Глокта тяжело опустился на один из изящных стульев. — Где лорд-губернатор? Лицо юноши еще более помрачнело. — Боюсь, мой отец не очень хорошо себя чувствует и не сможет присутствовать. Вы должны понять, он старый человек, ему нужен отдых. Я буду говорить от его имени. — Вот как? И что же вы двое имеете мне сказать? — Мой отец очень обеспокоен теми работами, которые вы начали на городских укреплениях. Мне сказали, что королевских солдат поставили рыть канавы на полуострове, вместо того чтобы защищать стены Верхнего города. Вы понимаете, что оставляете нас на милость туземцев? Глокта фыркнул. — Туземцы — граждане Союза, хоть и не по своей воле. Поверьте мне, они милосерднее, чем гурки. «Каково милосердие гурков, я знаю из первых рук». — Они дикари, — презрительно бросил Вюрмс, — к тому же опасные! Вы здесь человек новый и не понимаете, какую угрозу они для нас представляют! Вам следует поговорить с Харкером. У него верные представления обо всем, что касается туземцев. — Я говорил с Харкером, и мне не понравились его представления. Думаю, ему поневоле придется пересмотреть их, пока он там внизу, в темноте. — «Думаю, он пересматривает их уже сейчас и с той быстротой, на какую только способен его мозг величиной с горошину». — Что же до вашего отца с его тревогами, ему больше нет нужды обременять себя заботой о защите города. Поскольку он стар и нуждается в отдыхе, я не сомневаюсь, что он будет счастлив передать эти обязанности мне. Красивое лицо Вюрмса исказила гневная гримаса. Он открыл рот, чтобы выругаться, но благоразумно передумал и вовремя промолчал. «Как ему и положено». Молодой человек откинулся на спинку стула, задумчиво потирая пальцы. Потом он заговорил с дружелюбной улыбкой и чарующей мягкостью. «Ага, теперь мы переходим к уговорам». — Наставник Глокта, мне кажется, мы с вами немного сбились с правильного пути… — Неудивительно, принимая во внимание мою хромую ногу. Улыбка Вюрмса несколько поблекла, однако он упрямо продолжал: — Совершенно очевидно, что в настоящее время все козыри в ваших руках, но у моего отца много друзей там, в Срединных землях. Я могу стать для вас значительным препятствием, если мне это понадобится. Значительным препятствием или большой подмогой… — Очень рад, что вы выбрали сотрудничество. Вы можете начать с рассказа о том, что случилось с наставником Давустом. Улыбка окончательно погасла. — Откуда мне знать? — Каждый что-нибудь да знает. «И кто-то знает больше, чем остальные. Не ты ли этот кто-то, Вюрмс?» Сын лорда-губернатора задумался. «Что это, тупость или чувство вины? О чем он думает — как мне помочь или как замести следы?» — Я знаю, что туземцы его ненавидели. Они постоянно устраивали заговоры, и Давуст был неутомим в преследовании изменников. У меня нет сомнений, что он пал жертвой одной из таких интриг. На вашем месте я бы задавал вопросы в Нижнем городе. — О, я совершенно уверен, что все ответы здесь, в Цитадели. — Только не у меня, — отрезал Вюрмс, меряя Глокту взглядом. — Поверьте мне, я был бы счастлив, если бы Давуст по-прежнему находился с нами. «Может быть, так, а может быть, и нет. Но сегодня мы никаких ответов не получим». — Очень хорошо. Тогда расскажите мне о городских запасах. — О запасах? — О запасах еды, Корстен, еды. Насколько я понимаю, с тех пор как гурки блокировали наземные пути, все приходится доставлять по морю. Несомненно, вопрос пропитания должен оставаться одной из самых главных забот губернатора. — Мой отец заботится о нуждах своего народа при любых обстоятельствах! — отрезал Вюрмс. — Наших запасов провизии хватит на шесть месяцев. — На шесть месяцев? Для всех жителей? — Разумеется. «Я ожидал худшего. Что же, уже неплохо, одной проблемой меньше. А проблем здесь море». — Если не считать туземцев, — прибавил Вюрмс так, словно это не имело никакого значения. Глокта выдержал паузу. — И что же они будут есть, если гурки осадят город? Вюрмс пожал плечами. — Я никогда не думал об этом. — Вот как? А что будет, по-вашему, когда они начнут умирать от голода? — Э-э… — Хаос! Вот что будет! Мы не сможем удержать город, если четыре пятых населения против нас! — Глокта с отвращением пососал свои беззубые десны. — Вы сейчас же пойдете к купцам и обеспечите мне запас провизии на шесть месяцев. Для всех! Я хочу иметь запас еды даже для крыс в сточных канавах! — Да кто я вам, мальчик на побегушках? — вспыхнул Вюрмс. — Вы тот, кем я прикажу вам быть. На лице Вюрмса уже не оставалось и следа былого дружелюбия. — Я сын лорда-губернатора! Я не позволю обращаться ко мне в таком тоне! Ножки его стула яростно взвизгнули. Он вскочил и направился к двери. — Прекрасно, — промурлыкал Глокта. — В Адую ежедневно ходит корабль. Быстрый корабль, и его груз идет прямиком в Допросный дом. Там к вам станут обращаться совсем в другом тоне, поверьте. Мне не составит труда найти для вас место на борту. Вюрмс остановился как вкопанный. — Вы не посмеете! Глокта улыбнулся. Своей самой отвратительной, глумливой, беззубой улыбкой. — Нужно быть большим храбрецом, чтобы ставить свою жизнь на то, посмею я или нет. Вы храбрец? Юноша облизнул губы, но недолго выдерживал взгляд Глокты. «Я так и думал, что нет. Он напоминает мне моего друга капитана Луфара. Много блеска и высокомерия, но ни намека на внутренний стержень, на котором они могли бы держаться. Только кольни булавкой, и сдуются, как проколотый винный мех». — Провизию на шесть месяцев. На шесть месяцев для всех жителей. И проследите, чтобы все было сделано немедленно. «Мальчик на побегушках». — Да, конечно, — буркнул Вюрмс, по-прежнему угрюмо глядя в пол. — А потом начнем разбираться с водой. Колодцы, резервуары, насосы. Людям ведь понадобится запить плоды ваших тяжких трудов, верно? Вы будете отчитываться передо мной каждое утро. Вюрмс сжимал и разжимал опущенные кулаки, желваки на его щеках перекатывались от ярости. — Конечно, — с трудом выговорил он. — Конечно. Вы можете идти. Глокта смотрел ему вслед. «А ведь пока что я поговорил лишь с двумя из четверых. И уже нажил себе двоих врагов. Мне понадобятся союзники, если я хочу добиться успеха. Без союзников я долго не протяну, никакие указы не помогут. Без союзников я не смогу удержать гурков по ту сторону стены, если они решатся на штурм. Что еще хуже, я до сих пор ничего не знаю о Давусте. Наставник инквизиции растворился в воздухе! Одна надежда на то, что архилектор проявит терпение… Надежда. Архилектор. Терпение. — Глокта нахмурился. — Трудно найти другие три слова, которые так не сочетаются друг с другом».
Это и есть доверие
Колесо повозки медленно повернулось и скрипнуло. Снова повернулось и снова скрипнуло. Ферро мрачно посмотрела на него. Чертово колесо! Чертова повозка! Затем она перенесла свое недовольство с повозки на возчика. Чертов ученик. Она не доверяла ему ни на мизинец. Его взгляд метнулся к ней, задержался на одно оскорбительное мгновение и снова ушел в сторону. Как будто он знал про Ферро что-то такое, чего не знала она сама. Это привело ее в ярость. Она отвела взгляд от ученика и уставилась на первого из всадников. Чертов юнец из Союза. Сидит в седле прямо, как король на троне, словно родиться смазливым — великое достижение, которым можно бесконечно гордиться! Красивый, чистый и капризный, как принцесса. Ферро угрюмо усмехнулась. Принцесса Союза — вот кто он такой. Она ненавидела красивых людей даже больше, чем безобразных. Красоте нельзя доверять. Зато трудно представить, есть ли на земле человек более безобразный, чем здоровенный девятипалый ублюдок. Этот сидел в седле, как большой мешок с рисом. Он двигался медленно, все время почесывался, нюхал воздух и что-то жевал, будто корова. Пытался выглядеть так, будто у него внутри нет ни жажды убийства, ни безумной ярости, ни демонов. Но она-то все знала. Он кивнул ей, и она сердито насупилась в ответ. Ее не одурачишь — это демон под коровьей шкурой. Впрочем, даже он лучше, чем проклятый навигатор, который вечно болтал, улыбался или смеялся. Ферро ненавидела болтовню, еще сильнее ненавидела улыбки, и тем более ненавидела смех. Глупый человечишка со своими глупыми баснями. Под прикрытием этой чепухи он строил какие-то планы и внимательно за всем наблюдал, она чувствовала. Что касается первого из магов, ему Ферро доверяла еще меньше, чем остальным. Она смотрела, как его взгляд скользит по повозке и останавливается на мешке, куда он положил свой ящик. Квадратный, серый, громоздкий, тяжелый ящик. Он думает, что никто не видел, но она-то видела. Он переполнен тайнами, этот лысый старый пердун с толстой шеей и деревянным посохом. Ведет себя так, будто всю жизнь делает только хорошее. Будто понятия не имеет, как можно заставить человека разлететься на куски. — Гребаные розовые, — прошептала она. Наклонившись с седла, она сплюнула на дорогу и яростно воззрилась на пять спин, покачивающихся впереди. Почему она позволила Юлвею уговорить себя, зачем ввязалась в это безумие? Путешествие в жуткую даль, на холодный запад, где у нее нет никаких дел. Ее место там, на Юге, ей следовало бы сейчас сражаться с гурками. Чтобы заставить их заплатить за то, что они ей задолжали. Безмолвно проклиная Юлвея, Ферро вслед за остальными подъехала к мосту. Сооружение выглядело древним: выщербленные, покрытые пятнами лишайника камни, глубокие колеи, образовавшиеся в тех местах, где катились колеса повозок. Катились тысячи лет, туда и обратно. Под одиночным пролетом арки бурлил поток — обжигающе-холодная струя стремительной воды. Возле моста стояла приземистая хижина, за долгие годы осевшая и вросшая в почву. Резкий ветер срывал с ее трубы клочья дыма, унося их куда-то вдаль. Перед хижиной стоял одинокий солдат. Должно быть, ему не повезло, выпал жребий караулить. Он прижимался к стене, кутаясь в плотный плащ, конский хвост на его шлеме мотался взад-вперед под порывами ветра, копье стояло рядом. Байяз приблизился к мосту, натянул поводья своего коня и кивнул в сторону равнины: — Мы едем туда, дальше. Хотим добраться до Дармиума. — Я бы не советовал. В тех краях опасно. Байяз улыбнулся. — Опасно — значит прибыльно. — Никакая прибыль не остановит стрелу, друг. — Солдат оглядел их одного за другим и шмыгнул носом. — А у вас пестрая компания! — Я набираю хороших бойцов везде, где их нахожу. — Вижу. — Он глянул на Ферро, и она ответила мрачным взглядом. — Слушай, я не сомневаюсь, что все они серьезные ребята, но вот что я тебе скажу: на равнинах нынче очень опасно, даже больше, чем раньше. Торговцы туда по-прежнему ездят, но ни один пока не вернулся. Похоже, спятивший Кабриан высылает в поле разъезды в надежде чем-нибудь поживиться. Да и Скарио с Голтусом немногим лучше. Здесь, на этом берегу реки, мы еще соблюдаем какие-то законы, но на той стороне вы окажетесь сами по себе. Если вас поймают там, на равнине, помощи не будет. — Солдат снова шмыгнул носом. — Ни от кого. Байяз угрюмо кивнул. — Мы ее и не просим. Он пришпорил свою лошадь, и та затрусила через мост, к дороге на том берегу. Остальные последовали за ним — впереди Длинноногий, затем Луфар, потом Логен. Малахус Ки натянул поводья, и повозка загрохотала по мосту. Ферро замыкала процессию. — Помощи не будет! — крикнул солдат ей в спину, снова прижимаясь к облупленной стене хижины.Великая равнина… По всем признакам, это должно быть хорошее место для всадников, спокойное место. Ферро могла бы увидеть приближавшегося врага за много миль, но не видела никого. Лишь просторный ковер колышущейся на ветру высокой травы, что простирался во все стороны до далекого-далекого горизонта. Этот монотонный вид перебивала только дорога — полоса более короткой и сухой травы, в проплешинах голой черной земли, прорезавшая равнину прямо, как летит стрела. Ферро не понравилось это бесконечное однообразие. Она хмурилась, вглядываясь вдаль. В Бесплодных землях Канты голая земля была полна приметных черточек — расколотые валуны, безводные долины, сухие деревья, отбрасывающие когтистые тени; залитые тенью отдаленные овраги; горные хребты, купающиеся в свете. В Бесплодных землях Канты небо над головой было пустым и ровным: сияющая чаша, в которой нет ничего, кроме ослепительного солнца днем и ярких звезд ночью. Здесь же все выглядело странно перевернутым. Земля была совершенно невыразительной, зато небо полнилось движением, там царил хаос. Над равниной нависали громоздящиеся друг на друга облака, темнота и свет свивались вместе в колоссальные спирали. Эти спирали скользили над травянистой пустошью вместе с пронзительным ветром, беспрестанно двигались, поворачивались, разрывались на части и снова сливались воедино, отбрасывая грандиозные текучие тени на притаившуюся внизу землю и угрожая обрушить на шестерых крошечных путешественников с их крошечной повозкой чудовищный потоп, в котором захлебнется мир. И все это нависало над сгорбленными плечами Ферро — гнев Божий, ставший явью. Это была чужая страна, и в этой стране для нее не было места. Чтобы оказаться здесь, нужны причины. Веские причины. — Эй, Байяз! — крикнула она, приближаясь к нему. — Куда мы едем? — Хм, — проворчал он, из-под насупленных бровей оглядывая травяное море, эту бескрайнюю пустоту. — Мы едем на запад, через равнину, затем переправимся через великую реку Аос и двинемся к Изломанным горам. — А потом? Она заметила, что тонкие морщинки вокруг его глаз и поперек переносицы стали глубже, губы сжались плотнее. Байяз был раздражен. Ему не нравились эти вопросы. — Потом поедем дальше. — Сколько времени это займет? — Всю зиму и часть весны, — резко ответил он. — А после этого нам надо будет возвращаться. Маг пришпорил своего коня и рысью пустился вперед, к голове отряда. Но от Ферро не так-то легко было отделаться. Во всяком случае, этому изворотливому старому розовому. Она тоже пришпорила лошадь и снова нагнала его. — Что такое «Первый закон»? Байяз быстро взглянул на нее. — Что тебе об этом известно? — Немного. Я слышала, как ты говорил с Юлвеем. Через дверь. — Подслушивала? — У вас громкие голоса, а у меня чуткие уши. — Ферро пожала плечами. — Я не собираюсь напяливать себе на голову ведро ради того, чтобы ваши секреты никто не услышал. Что такое «Первый закон»? Борозды на лбу Байяза стали глубже, рот скривился уголками вниз. Гнев. — Это ограничение, которое Эус наложил на своих сыновей. Первое правило, установленное после хаоса древних времен. Оно гласит: запрещено напрямую касаться Другой стороны. Запрещено общаться с нижним миром, запрещено вызывать демонов, запрещено открывать врата в ад. Таков Первый закон, основной принцип магии. — Угу, — промычала Ферро. Все это ничего для нее не значило. — Кто такой Кхалюль? Густые брови Байяза сошлись на переносице, лицо потемнело, глаза сузились. — Много ли еще у тебя вопросов, женщина? Ее вопросы сердили старика. Хорошо. Значит, это были правильные вопросы. — Узнаешь, когда я перестану их задавать. Так кто такой Кхалюль? — Кхалюль был одним из ордена магов, — прорычал Байяз. — Из моего ордена. Второй из двенадцати учеников Иувина. Он всегда завидовал моему положению, всегда искал большей силы. Чтобы получить ее, Кхалюль нарушил Второй закон. Он ел человеческую плоть и убедил других делать то же. Он стал лжепророком и обманом заставил гурков служить себе. Вот кто такой Кхалюль. Твой враг, и мой тоже. — Что такое «Семя»? Лицо мага неожиданно дернулось. Ярость и, возможно, легкая тень страха. Затем его черты смягчились. — Что оно такое? — Байяз улыбнулся, и его улыбка внушила Ферро больше беспокойства, чем его гнев. Он наклонился к ней так близко, чтобы никто другой не мог его слышать. — Это орудие твоего мщения. Нашего мщения. Но эта вещь опасна. Даже говорить о ней опасно: есть те, кто постоянно слушает. С твоей стороны было бы мудро сейчас закончить со своими вопросами, пока ответы не спалили нас всех дотла. Он снова пришпорил коня и поскакал рысью один впереди всех. Ферро осталась позади. На сегодня она узнала достаточно. Достаточно, чтобы доверять этому первому из магов еще меньше, чем прежде.
Яма в земле, не больше четырех шагов в длину. Провал грунта, окаймленный низкой стеной влажной темной земли, пронизанной сплетением травяных корней. Лучшее место для ночевки, которое они нашли, и им еще повезло. Это была самая крупная неровность на плоской равнине, замеченная Ферро за весь день. Костер, разложенный Длинноногим, уже разгорелся. Яркие языки пламени жадно лизали дерево, потрескивали и отбрасывали в стороны искры под случайными порывами ветра, залетавшего в яму. Пятеро розовых кучкой сидели вокруг костра, сгорбившись и обхватив себя руками в поисках тепла; огонь освещал их заострившиеся лица. Все молчали, кроме Длинноногого. Навигатор говорил, причем исключительно о своих великих достижениях: где он побывал, как досконально изучил тот или иной предмет, какими замечательными талантами обладает. Ферро тошнило от его болтовни, и она сказала ему об этом дважды. В первый раз она, как ей казалось, высказалась достаточно ясно. Во второй раз она убедилась, что до него дошло. Длинноногий больше не заговаривал с ней о своих дурацких странствиях, однако другие по-прежнему молча страдали. Возле огня оставалось свободное место, но она не хотела туда садиться. Ей больше нравилось сидеть выше всех, в траве на краю ямы, скрестив ноги. Здесь, на ветру, было холодно, и Ферро поплотнее запахнула одеяло на своих дрожащих плечах. Странная и пугающая вещь этот холод. Она ненавидела его. Однако лучше холод, чем общество. Так она сидела отдельно от всех, замкнутая и молчаливая, глядя, как свет понемногу утекает с хмурого неба и на землю наползает темнота. Теперь на далеком горизонте оставалось лишь еле заметное сияние, последний слабый отсвет по краям клубящихся облаков. Здоровенный розовый поднялся с места и посмотрел на нее. — Темнеет, — сказал он. — Угу. — Вечно вот так бывает, когда заходит солнце? — Угу. Он поскреб свою толстую шею. — Надо выставить сторожей. Ночью здесь может быть опасно. Будем дежурить по очереди. Первым пойду я, потом Луфар… — Я покараулю, — буркнула она. — Не беспокойся, пока можешь поспать. Я разбужу тебя позже. — Я не сплю. Он уставился на Ферро. — Что, никогда? — Изредка. — Может быть, это объясняет ее настроение, — пробормотал Длинноногий. Он, несомненно, предполагал, что говорит тихо, однако Ферро его услышала. — Мое настроение тебя не касается, глупец! Навигатор ничего не ответил, завернулся в одеяло и растянулся возле костра. — Ты хочешь идти первой? — спросил Девятипалый. — Ладно, как знаешь, только разбуди меня через пару часов. Будем дежурить по очереди.
Медленно, беззвучно, сморщившись от старания не шуметь, Ферро выбралась из повозки. Сушеное мясо. Сухари. Фляга с водой. Хватит на много дней ходьбы. Она засунула все это в холщовый мешок. Один из коней фыркнул и рванулся в сторону, когда Ферро скользнула мимо, и она наградила животное сердитым взглядом. Она могла бы поехать верхом. Она неплохо держалась в седле, но не хотела связываться с лошадьми. Глупые здоровенные зверюги, к тому же они воняют. Конечно, скачут они быстро, но им нужно слишком много пищи и воды. Их можно увидеть и услышать за много миль, они оставляют после себя громадные следы, которые легко заметить. Стоит связаться с лошадью, и ты не сможешь бежать, когда это понадобится. Ферро давно научилась не полагаться ни на кого и ни на что, кроме самой себя. Она повесила мешок на одно плечо, колчан со стрелами и лук — на другое. В последний раз бросила взгляд на силуэты спящих спутников мага: темные холмики рядом с костром. Луфар закутался в одеяло до самого подбородка, его гладкое лицо с полными губами освещали тлеющие угли. Байяз расположился спиной к Ферро, но она различала тусклый отблеск его лысины, темную изнанку одного уха, слышала размеренный ритм дыхания. Одеяло Длинноногого было натянуто на голову, но его босые ступни торчали из-под противоположного края, тощие и костистые; жилы выступали под кожей, словно древесные корни из грязи. Глаза Ки были слегка приоткрыты, влажно поблескивал краешек глазного яблока. Могло показаться, что он наблюдает за ней, но его грудь медленно поднималась и опускалась, а губы были расслаблены — без сомнения, он крепко спал и видел сны. Ферро нахмурилась. Только четверо? А где же розовый здоровяк? Его одеяло лежало по ту сторону от костра — темные и светлые складки, но человека под ними не было. Потом она услышала его голос: — Уже уходишь? Сзади. Поразительно, как это ему удалось — прокрасться за ее спиной, пока она воровала пищу. Он казался слишком большим, слишком медлительным, слишком шумным, чтобы вообще уметь подкрадываться. Она вполголоса выругалась. Ей следовало бы помнить, что видимость обманчива. Она медленно повернулась лицом к розовому и сделала шаг по направлению к лошадям. Он шагнул следом за ней, выдерживая дистанцию. Ферро видела отсвет тлеющих углей, отраженный в его глазах, линию щеки, изрытой шрамами и заросшей щетиной, неясный контур кривого носа, несколько прядок сальных волос, колыхавшихся на ветру над его головой, чуть более темных, чем темный ландшафт позади. — Я не хочу с тобой драться, розовый. Я знаю, как ты дерешься. Она видела, как он убил пятерых за несколько секунд, и даже у нее это вызвало удивление. Его смех, эхом отражавшийся от стен, его искаженное, безумное, жадное лицо, перепачканное кровью и слюной, растерзанные трупы, валявшиеся на каменном полу, словно ветошь, — все это четко запечатлелось в ее памяти. Она не испугалась, конечно, поскольку Ферро Малджин не знала, что такое страх. Но она понимала, когда следует быть осторожной. — У меня тоже нет желания драться с тобой, — ответил розовый. — Но если утром Байяз обнаружит, что тебя нет, он пошлет меня вдогонку. А я видел, как ты бегаешь, и уж лучше я буду с тобой драться, чем гоняться. Так у меня останется хоть какой-то шанс. Он был сильнее, и она это знала. Его раны почти зажили, двигался он свободно. Теперь она жалела, что помогла ему выздороветь. Помогать людям — всегда ошибка. Драться с ним очень опасно. Она, конечно, покрепче других, но ей совсем не хотелось, чтобы ее лицо превратили в кровавую кашу, как случилось с тем великаном Камнедробителем. Или проткнули мечом, или раздробили ей колени, или оторвали голову. Нет, все это ее нисколько не привлекало. Однако пустить в него стрелу Ферро не могла — верзила стоял слишком близко. А если она побежит, то он поднимет остальных, а у них есть лошади. Шум драки тоже наверняка всех разбудит, но если сразу верно направить удар, может быть, она сумеет выбраться отсюда в общей неразберихе. В таком плане много изъянов, но разве у нее был выбор? Ферро медленно скинула мешок с плеча и опустила его на землю, затем освободилась от лука с колчаном. Ее ладонь легла на рукоять меча, и северянин сделал то же самое. — Ну ладно, розовый. За дело. — Возможно, есть другой выход. Она с подозрением взглянула на него, готовая к какому-нибудь подвоху. — Какой еще выход? — Останься с нами. Подожди несколько дней. Если не передумаешь — ладно, я сам помогу тебе собрать вещи. Ты можешь мне доверять. Доверие — слово для глупцов. Люди используют его, когда собираются тебя предать. Если бы розовый двинулся вперед хоть на полпальца, Ферро выхватила бы меч и снесла ему голову. Она была наготове. Однако он не двинулся ни вперед, ни назад. Он стоял неподвижно — огромный безмолвный силуэт в темноте. Она нахмурилась; ее пальцы все еще сжимали рукоять изогнутого меча. — Почему я должна тебе доверять? Верзила пожал мощными плечами. — Почему бы нет? Там, в городе, я помогал тебе, а ты помогала мне. Друг без друга мы, наверное, оба уже были бы покойниками. Пожалуй, это правда: он действительно помог ей. Не так сильно, как она ему, но все же. — Наступает такое время, когда надо за что-то держаться, понимаешь? Это и есть доверие: рано или поздно приходится на кого-то положиться, без особых причин. — Почему? — Иначе все кончается так, как у нас с тобой, а кому это нужно? — Хм. — Давай заключим сделку: ты прикрываешь мою спину, я — твою. Я держусь тебя. — Он ткнул себя большим пальцем в грудь, а потом показал на нее. — Ты держишься меня. Что скажешь? Ферро задумалась. Бегство всегда давало ей свободу, и больше ничего. Она прошла через годы страданий, добралась до самого края пустыни, и враги постоянно шли по пятам. Когда она убежала от Юлвея, ее чуть не поймали едоки. А куда бежать сейчас? Сможет ли она пересечь море, чтобы попасть в Канту? Возможно, розовый верзила был прав. Возможно, пора остановиться. Хотя бы до тех пор, пока не представится случай сбежать незаметно. Она убрала ладонь с рукояти меча и медленно сложила руки на груди, и он сделал то же самое. Они долго стояли так, глядя друг на друга в темноте, и молчали. — Ну ладно, розовый, — проворчала она. — Я буду держаться тебя, как ты говоришь, и мы посмотрим, что будет. Но я, черт возьми, не даю никаких обещаний, ты меня понял? — Я и не просил обещаний. Моя очередь сторожить. Иди отдохни. — Мне не нужен отдых, я уже сказала! — Дело твое. Я все равно буду сидеть здесь. — Отлично. Верзила осторожно опустился на землю, и она последовала его примеру. Они сели, скрестив ноги, там же, где стояли, лицом друг к другу. Угли костра тлели поодаль, слабо освещали четверых спящих, бросали отсвет на бугристое лицо розового и овевали тихим теплом лицо Ферро. Они наблюдали друг за другом.
Союзники
«Архилектору Сульту, главе инквизиции его величества.— Вот это место, — сказал Глокта. — Уф, — отозвался Иней. Это было примитивное одноэтажное здание, кое-как сложенное из глиняных кирпичей, не просторнее большого дровяного сарая. Из щелей вокруг плохо пригнанных двери и ставней на единственном окне в ночную тьму вырывались узкие полосы света. Здание ничем не отличалось от других лачуг на улице — если это можно было назвать улицей. По виду никто бы не догадался, что здесь находится резиденция одного из членов правящего совета Дагоски. «Но ведь Кадия вообще странный человек. Предводитель туземцев. Жрец без храма. Возможно, он тот, кому нечего терять?» Дверь отворилась прежде, чем Глокта успел постучать. Кадия стоял на пороге, высокий и стройный в своем белом одеянии. — Что же вы не входите? Хаддиш повернулся, шагнул к единственному стулу и сел. — Жди здесь, — приказал Глокта практику. — Уф. Внутри дом оказался не более роскошным, чем снаружи. «Чистота, порядок и адская нищета». Потолок был настолько низким, что Глокта едва мог выпрямиться, вместо пола голая твердая земля. В углу единственной комнаты на пустых ящиках лежал соломенный матрас, рядом стоял небольшой стул. Под окном — приземистый шкафчик, на нем небольшая стопка книг и догорающая свеча. Не считая мятого ведра для отправления естественных надобностей, этим, по-видимому, и ограничивалось все земное имущество Кадии. «Непохоже, что тут прячут трупы наставников инквизиции, однако никогда ничего не знаешь наверняка. С телом можно разделаться очень аккуратно, если порезать его на мелкие кусочки…» — Вы могли бы переехать куда-нибудь из трущоб. Глокта закрыл за собой дверь на скрипучих петлях, дохромал до кровати и тяжело опустился на матрас. — Туземцам запрещено жить в Верхнем городе, или вы еще не слышали? — Ну, я уверен, что в вашем случае можно было бы сделать исключение. Вы могли занять покои в Цитадели. Тогда мне не пришлось бы ковылять в такую даль, чтобы поговорить с вами. — Покои в Цитадели? Когда мои собратья гниют здесь среди отбросов? Самое малое, что может сделать вождь для своего народа, это разделить его тяготы! Кроме этого, мне почти нечем их утешить. В Нижнем городе стояла удушающая жара, но Кадия, казалось, не чувствовал никаких неудобств. Его взгляд был спокоен, глаза глядели прямо на Глокту, темные и прохладные, как глубокая вода. — Вы меня осуждаете? — спросил он. Глокта потер ноющую шею. — Ни в малейшей степени. Мученичество вам к лицу. Надеюсь, вы простите меня, если я не стану к вам присоединяться. — Он облизнул беззубые десны. — Свои жертвы я уже принес. — Возможно, еще не все. Задавайте ваши вопросы. «Итак, переходим прямо к делу. Нечего скрывать? Или нечего терять?» — Вы знаете, что произошло с моим предшественником, наставником Давустом? — Я от всей души надеюсь, что он умер в великих мучениях. Брови Глокта поползли вверх. «Вот уж чего не ожидал услышать, так это честного ответа. Возможно, это первый честный ответ на мой вопрос. Однако не совсем тот, который избавляет от подозрений». — В великих мучениях, говорите? — В самых страшных мучениях. И я не заплачу, если вы присоединитесь к нему. Глокта улыбнулся. — Не могу вспомнить никого, кто заплачет. Но мы сейчас говорим о Давусте. Причастны ли ваши люди к его исчезновению? — Возможно. Давуст дал нам достаточно поводов. Многие семьи потеряли мужей, отцов, дочерей из-за его чисток, его проверок на лояльность, его желания преподать нам урок. Мои люди — их здесь тысячи, я не могу уследить за всеми. Но могу сказать одно: я ничего не знаю о том, как он исчез. Когда гибнет один демон, на его место всегда присылают другого, и вот вы здесь. Мой народ ничего не выиграл. — Не считая молчания Давуста. Возможно, он обнаружил, что вы заключили сделку с гурками. Возможно, присоединение к Союзу оказалось не совсем тем, на что надеялся ваш народ. Кадия фыркнул. — Вы ничего не понимаете. Ни один дагосканец не пойдет на сделку с гурками. — На взгляд постороннего, между вами есть много общего. — На взгляд невежественного постороннего — может быть. И у нас, и у них темная кожа. И мы, и они молимся Богу. На этом сходство заканчивается. Мы, дагосканцы, никогда не были воинственным народом. Мы оставались здесь, на своем полуострове, под защитой своих укреплений, в то время как Гуркская империя распространялась, как раковая опухоль, по всему Кантийскому континенту. Мы считали, что их завоевания нас не касаются, и это было глупо. К нашим воротам явились послы от императора с требованием преклонить колени и признать, что пророк Кхалюль говорит от имени Господа. Мы отвергли и то и другое, и Кхалюль поклялся нас уничтожить. Теперь он в этом преуспеет. И весь Юг станет его владением. «И архилектора это совершенно не обрадует». — Как знать? Может быть, Бог придет к вам на помощь. — Бог милостив к тем, кто сам решает свои проблемы. — Возможно, мы с вами сумели бы разрешить некоторые из них. — Я нисколько не заинтересован в том, чтобы вам помогать. — Даже если вы при этом поможете сами себе? Я собираюсь выпустить указ. Ворота Верхнего города будут открыты, вашим людям будет позволено свободно ходить гдеугодно в своем собственном городе. Торговцы пряностями освободят Великий храм, и он снова станет вашей святыней. Дагосканцам разрешат носить оружие. Собственно, мы сами предоставим вам оружие из наших арсеналов. С туземцами станут обращаться как с полноправными гражданами Союза, они вполне этого заслуживают. — Ага. Вот как. — Кадия сомкнул ладони и откинулся на спинку своего скрипучего стула. — Теперь, когда гурки стучатся в ворота, вы приходите в Дагоску, размахивая своим жалким свитком, словно это Божье писание, и начинаете творить добро. Вы не такой, как все остальные. Вы хороший, честный, справедливый человек. И вы думаете, я в это поверю? — Хотите откровенно? Мне глубоко наплевать, во что вы там поверите, а тем более наплевать на какое-то добро — все это зависит от точки зрения. А что касается «хорошего человека», — Глокта скривил губы, — этот корабль уплыл давным-давно, и меня даже не было на пристани, чтобы помахать ему вслед. Я заинтересован в том, чтобы отстоять Дагоску. В этом, и ни в чем другом. — И вы считаете, что не сможете отстоять Дагоску без нашей помощи? — Мы оба не дураки, Кадия. Не оскорбляйте меня, притворяясь таковым. Мы можем или пререкаться до тех пор, пока волна гурков не перехлестнет через городские стены, или сотрудничать. Как знать, а вдруг вместе нам удастся даже побить их? Ваши люди помогут нам выкопать ров, отремонтировать стены, обновить ворота. Вы предоставите тысячу человек для защиты города. Это для начала, потом понадобится больше. — Я предоставлю? Вот как? А если с нашей помощью город выстоит? Выстоит ли вместе с ним и наша сделка? «Если город выстоит, я уеду. Более чем вероятно, что после этого Вюрмс и компания снова возьмут власть в свои руки, и наша сделка рассыплется в пыль». — Если город выстоит, даю вам слово, что я сделаю все возможное. — Все возможное. То есть ничего. «Ты уловил мою мысль». — Мне необходима ваша помощь, и я предлагаю вам все, что в моих силах. Я предложил бы больше, но больше у меня ничего нет. Можете сидеть и злобиться здесь, в трущобах, вместе с мухами, пока в город не заявится император. Возможно, великий Уфман-уль-Дошт предложит вам лучшую сделку. — Глокта посмотрел Кадии прямо в глаза. — Но мы оба знаем, что этого не будет. Жрец поджал губы, погладил бороду, потом глубоко вздохнул. — Есть пословица: заблудившийся в пустыне берет воду у того, кто ее предложит. Я согласен на ваши условия. Как только освободят храм, мы начнем копать ваши канавы, таскать ваши камни и носить ваши мечи. Кое-что лучше, чем ничего; к тому же, как вы сказали, вместе у нас есть шанс победить гурков. Чудеса порой случаются. — Так говорят, — подтвердил Глокта, опираясь на трость и с усилием поднимаясь на ноги. Его рубашка промокла от пота и липла к спине. — Я слышал об этом. «Но ни разу не видел».
Ваше преосвященство! Работа над оборонительными сооружениями города идет полным ходом. Знаменитая городская стена, какой бы она ни была мощной, находится в плачевном состоянии, и я предпринял решительные шаги для ее укрепления. Я также распорядился о доставке дополнительных припасов, провизии, оружия и доспехов, которые понадобятся, если городу придется выдержать сколько-нибудь продолжительную осаду. К несчастью, оборонительные укрепления весьма протяженны, и перед нами стоит задача огромного масштаба. Я начал работу в кредит, однако кредита хватит ненадолго. Смиреннейше прошу ваше преосвященство выслать мне средства, необходимые для работы. Без денег наши усилия неизбежно истощатся, и город будет потерян. Войска Союза здесь малочисленны, их боевой дух невысок. В городе есть еще наемники, и я распорядился мобилизовать их, но лояльность наемных солдат сомнительна, в особенности если мы не сможем им платить. Поэтому я прошу, чтобы сюда откомандировали еще королевских солдат. Даже одна рота могла бы многое изменить. Вскоре ждите новых вестей. До тех пор — служу и повинуюсь.Занд дан Глокта,наставник Дагоски».
Глокта бессильно вытянулся на подушках, запрокинул голову, приоткрыл рот, давая отдых ноющему телу. «В этих самых покоях раньше обитал мой прославленный предшественник, наставник Давуст». Комнаты были просторные и хорошо обставленные. Возможно, когда-то они принадлежали какому-то дагосканскому принцу, или коварному визирю, или смуглой наложнице — до того, как туземцев вышвырнули в пыль и грязь Нижнего города. «Куда лучше моей жалкой тесной норы в Агрионте, не считая того, что отсюда бесследно исчезают наставники инквизиции». Окна с одной стороны выходили на север, к морю, на самый крутой склон горы, а с другой — на пышущий зноем город. Все окна закрывались массивными ставнями. Снаружи была голая скала, отвесно уходящая вниз к острым камням и бурлящей соленой воде. Дверь толщиной в шесть пальцев была проклепана железом, снабжена тяжелым замком и четырьмя мощными засовами. «Давуст принял меры предосторожности, и, похоже, не без причин. Как же убийцы сумели проникнуть внутрь? И куда они потом спрятали тело?» Его рот искривился в усмешке. «А куда они спрячут мое, когда явятся за мной? Врагов у меня становится все больше: высокомерный Вюрмс, педантичный Виссбрук; купцы, из-за меня теряющие прибыль; практики, служившие Харкеру и Давусту; туземцы, имеющие достаточно причин ненавидеть любого, кто носит черное; мои старые противники — гурки, разумеется. И все это при условии, что его преосвященство не занервничает из-за отсутствия результатов и не решит заменить меня кем-либо другим. Пошлют ли сюда кого-нибудь искать мой изувеченный труп, хотел бы я знать?» — Наставник… Чтобы открыть глаза и приподнять голову, потребовалось огромное болезненное усилие. После напряжения последних нескольких дней болело все тело. Шея при каждом движении щелкала, словно ломающийся сучок, спина окостенела и стала хрупкой как стекло, нога то мучительно болела, то немела и дрожала. В дверях, склонив голову, стояла Шикель. Царапины и синяки на ее смуглом лице уже зажили, и от тяжких испытаний, перенесенных ею в подземельях Цитадели, не осталось и следа. Однако она никогда не смотрела в глаза Глокте — только в пол. «Некоторые раны заживают долго или не заживают никогда. Уж я-то знаю». — В чем дело, Шикель? — Магистр Эйдер прислала вам приглашение пообедать с ней. — Вот как, неужели? Девушка кивнула. — Ответь, что я с почтением принимаю ее приглашение. Глокта посмотрел, как служанка выходит из комнаты, мягко ступая босыми ногами и наклонив голову, затем снова обмяк на подушках. «Даже если завтра я исчезну — что ж, я спас хотя бы одного человека. Возможно, моя жизнь была не только пустой тратой времени. Занд дан Глокта, щит беспомощных. Может ли быть слишком поздно для того, чтобы стать… хорошим человеком?»
— Прошу вас! — визжал Харкер. — Пожалуйста! Я ничего не знаю! Он был крепко привязан к стулу и не мог двигаться. «Зато его глаза открыты». Взгляд инквизитора метался взад-вперед по инструментам Глокты, поблескивавшим на изрезанной столешнице в ярком свете лампы. «О да, ты лучше многих других понимаешь, как это работает. А ведь знание подчас спасает от страха. Но не здесь. Не сейчас». — Я ничего не знаю! — выл Харкер. — Это уж мне судить, что вы знаете, а чего не знаете. — Глокта вытер потное лицо. В комнате было жарко, как в кузнице, и тлеющие в жаровне угли усугубляли положение. — Если что-то пахнет ложью и по цвету похоже на ложь, разумно предположить, что это и есть ложь. Вы со мной не согласны? — Прошу вас! Мы с вами на одной стороне! «Так ли? Действительно ли это так?» — Я говорил вам только правду! — Возможно, но недостаточно. — Пожалуйста! Мы же все здесь друзья! — Друзья? По моему опыту, друг — это знакомый, который пока не успел тебя предать. К вам это относится, Харкер? — Нет! Глокта нахмурился. — Так значит, вы наш враг? — Что? Нет! Я просто… Я просто… Я хотел знать, что произошло! Вот и все! Я не хотел… пожалуйста! «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Я устал это слушать». — Вы должны мне поверить! — Я должен только одно: добиться ответа. — Так задавайте ваши вопросы, наставник, умоляю вас! Дайте мне возможность посодействовать вам! «О, надо же, твердая рука больше не кажется нам самым действенным средством?» — Задавайте ваши вопросы, и я сделаю все, что могу, чтобы ответить на них! — Хорошо. — Глокта взгромоздился на край стола, вплотную к крепко связанному узнику, и посмотрел на него сверху. — Превосходно. Лицо и руки Харкера покрывал густой загар, но все остальное тело было бледным, как у слизняка, с островками густых черных волос. «Не слишком соблазнительное зрелище. Но могло быть и хуже». — Что ж, тогда скажите мне вот что: для чего мужчинам соски? Харкер моргнул. Потом сглотнул. Поднял голову и посмотрел на Инея, но не дождался помощи: альбинос молчал и смотрел неподвижным взором. Его белую кожу над маской усеивали бисеринки пота, а взгляд розовых глаз был тверже алмаза. — Я… боюсь, я не совсем вас понял, наставник. — Ну разве это сложный вопрос? Соски, Харкер, соски у мужчин. Для какой цели они служат? Вы никогда не задумывались над этим? — Я… я… Глокта вздохнул. — В сырую погоду они болят, потому что их натирает одежда. В жару они болят, потому что высыхают. Некоторые женщины по непостижимым для меня причинам любят играть с ними в постели, словно эти прикосновения могут принести нам что-то, кроме раздражения. Глокта потянулся к столу — расширенные глаза Харкера следили за каждым его движением — и медленно скользнул пальцами по рукоятке щипцов. Он поднял инструмент и принялся внимательно разглядывать; остро заточенные края сверкали в ярком свете лампы. — Соски, — бормотал он, — для мужчины только помеха. Знаете, что я вам скажу? Если не принимать в расчет отвратительные шрамы, я о своих нисколько не жалею. Он ухватил сосок Харкера и резко потянул к себе. — А-а! — закричал бывший инквизитор. Стул под ним заскрежетал от его отчаянных попыток вывернуться. — Нет! — По-твоему, это больно? Тогда вряд ли тебе понравится следующий этап. Глокта приложил разведенные челюсти щипцов к натянутой коже и надавил на рукоятки. — А-а! А-а-а! Пожалуйста! Наставник, умоляю вас! — Твои мольбы мне не нужны. Только ответы. Что случилось с Давустом? — Клянусь собственной жизнью, не знаю! — Неверный ответ. Глокта сжал рукоятки сильнее, и металлические лезвия начали врезаться в кожу. Харкер издал отчаянный вопль. — Стойте! Я взял деньги! Я сознаюсь! Я взял деньги! — Деньги? — Глокта чуть ослабил давление, и капля крови, скатившаяся со щипцов, расползлась по белой волосатой ноге Харкера. — Какие деньги? — Деньги, которые Давуст отобрал у туземцев! После восстания! Он велел мне собрать всех тех, кого я считал состоятельными, а потом приказал повесить их вместе с остальными. Мы конфисковали все их имущество и поделили между собой! Наставник держал свою долю в сундуке у себя в покоях, и когда он исчез… я забрал ее! — Где сейчас эти деньги? — Их нет! Я их потратил! На женщин… на вино и… да на что угодно! — Так-так… — Глокта зацокал языком. «Алчность и заговор, несправедливость и предательство, ограбление и убийство. Все ингредиенты для истории, способной пощекотать людям нервы. Пикантно, но едва ли существенно». Его пальцы налегли на рукоять щипцов. — Однако меня интересует сам наставник, а не его деньги. Поверьте моему слову, я уже устал задавать один и тот же вопрос. Что случилось с Давустом? — Я… я… я не знаю! «Возможно, это правда. Но мне нужно другое». — Неверный ответ. Глокта сжал руку, и металлические челюсти легко прокусили плоть, сойдясь посередине с легким щелчком. Харкер взвыл и заметался, он ревел от боли. Пузырящаяся кровь лилась из красного квадратика на том месте, где раньше был его сосок, стекала темными струйками на бледное брюхо. Глокта сморщился от острой боли в шее и повернул голову набок. Он тянул шею, пока не услышал, как она щелкнула. «Странно, что со временем даже самые ужасные чужие страдания могут прискучить». — Практик Иней, инквизитор истекает кровью! Будь так любезен! — Проффифе. Послышался скрежет — Иней вытащил железный прут из жаровни. Железо ярко светилось. Глокта ощущал его жар даже с того места, где сидел. «Ах, раскаленное железо. Оно ничего не скрывает, никогда не лжет». — Нет! Нет! Я… Вопли Харкера перешли в нечленораздельный визг, когда Иней погрузил прут в рану, и комнату медленно наполнил острый запах жареного мяса. От этого запаха в пустом желудке заурчало, и Глокта почувствовал отвращение. «Когда в последний раз я пробовал хороший кусок мяса?» Он вытер свободной рукой бисеринки пота, снова скопившиеся на лице, и подвигал под курткой ноющими плечами. «Мерзкое занятие, но отчего-то мы это делаем… Зачем я делаю это?» Единственным ответом ему был тихий шорох — это Иней аккуратно сунул прут обратно в уголья, и вверх взвилось облачко оранжевых искр. Харкер корчился и всхлипывал, его тело содрогалось, полные слез глаза выпучились, струйка дыма еще вилась над обугленной плотью на его груди. «Поистине мерзкое занятие. Он, конечно, заслужил, но это ничего не меняет. Может быть, он понятия не имеет, что случилось с Давустом, но и это ничего не меняет. Вопросы должны быть заданы, и заданы именно так, как будто он знает ответы». — Почему ты так упорно противишься мне, Харкер? Неужели ты решил, что, когда я закончу с твоими сосками, у меня закончатся идеи? Ты так думаешь? Думаешь, на этом я остановлюсь? Харкер уставился на него, на его губах вздувались и лопались пузыри слюны. Глокта наклонился ближе. — О нет. Нет, нет, нет. Это только начало! И это начало только началось! Время лежит перед нами в безжалостном избытке — дни, недели, целые месяцы, если понадобится. Неужели ты серьезно веришь, что сможешь так долго хранить свои тайны? Теперь ты принадлежишь мне. Мне и этой комнате. И это не кончится, пока я не узнаю то, что мне нужно знать. — Он ухватил второй сосок Харкера, зажав его между большим и указательным пальцами. Другой рукой взял щипцы и растворил их окровавленные челюсти. — Неужели это так трудно понять?
Обеденный зал магистра Эйдер представлял собой сказочное зрелище. Роскошные ткани — малиновые с серебром, пурпурные с золотом, зеленые, голубые и ярко-желтые — колыхались под легким ветерком, залетавшим в узкие окна. Стены украшали панели из ажурного прорезного мрамора, по углам стояли огромные вазы высотой в человеческий рост. Горы девственно-чистых подушек лежали на полу, словно приглашали случайного гостя раскинуться на них и предаться порочным удовольствиям. В высоких стеклянных кувшинах горели разноцветные свечи, отбрасывавшие во все углы теплый свет и наполнявшие воздух благоуханием. В конце мраморного зала находился небольшой бассейн в форме звезды, где тихо струилась проточная вода. Во всем этом было нечто весьма театральное. «Похоже на будуар королевы из кантийской легенды». Магистр Эйдер, глава гильдии торговцев пряностями, являла собой главное украшение комнаты. «Истинная королева торговцев». Она сидела во главе стола в девственно-белом платье из мерцающего шелка с легчайшим, головокружительным намеком на прозрачность. На загорелой коже сияли драгоценности, которых хватило бы на небольшое состояние, волосы были подобраны вверх и закреплены гребнями слоновой кости, а несколько прядок художественно вились по сторонам лица. Казалось, что она готовилась к этому моменту весь день. «И ни одно мгновение не было потрачено впустую». Глокта, сгорбившийся на стуле напротив нее над тарелкой исходящего паром супа, чувствовал себя так, словно попал на страницы книги сказок. «Или какого-то страшного романа. Действие происходит на экзотическом юге, магистр Эйдер в роли главной героини, а я — отвратительный, хромой, жестокосердный злодей… Чем кончится эта история, хотел бы я знать?» — Итак, скажите мне, магистр, чему я обязан этой честью? — Насколько я поняла, вы уже поговорили со всеми остальными членами совета. Я удивлена и даже слегка уязвлена тем, что вы до сих пор не нашли времени встретиться со мной. — Прошу меня простить, если заставил вас чувствовать себя обойденной. Я всего лишь считал, что будет правильно оставить самую могущественную фигуру напоследок. Она подняла голову с видом оскорбленной невинности. «Идеально сыграно». — Могущественную фигуру? Это вы обо мне? Вюрмс распоряжается финансами и выпускает указы, Виссбрук командует войсками и отвечает за укрепления. Кадия говорит от имени большей части горожан. Вряд ли я вообще «фигура» рядом с ними. — Ну-ну, бросьте. — Глокта обнажил в улыбке беззубые десны. — Вы, несомненно, блистательны, но меня не так легко ослепить. Деньги Вюрмса — жалкие гроши по сравнению с прибылями торговцев пряностями. Народ Кадии доведен до почти беспомощного состояния. Благодаря вашему приятелю-пьянице Коске в вашем распоряжении есть силы, больше чем вдвое превосходящие войска Виссбрука. Союз заинтересован в здешней бесплодной земле по единственной причине: это торговля, которую контролирует ваша гильдия. — Что ж, не люблю хвастаться, — магистр простодушно пожала плечами, — но я действительно имею в городе некоторое влияние. Как вижу, вы уже успели кое-что разузнать. — Это мое основное занятие. — Глокта поднес ложку ко рту, очень стараясь не прихлебывать, чему мешал недостаток зубов. — Кстати, суп у вас просто восхитительный. «И, будем надеяться, не отравленный». — Я так и думала, что вы оцените. Как видите, я тоже задавала вопросы. Вода плескалась и журчала в фонтане, ткани на стенах шелестели, серебряные приборы с тихим звоном касались тонкого фарфора. «Я бы сказал, что первый раунд закончился вничью». Карлота дан Эйдер первая прервала молчание. — Разумеется, я понимаю, что вы приехали с заданием от самого архилектора и это задание величайшей важности. И я понимаю, что вы не из тех, кто привык ходить вокруг да около, но все же вам стоило бы действовать чуть более осторожно. — Признаю, хожу я действительно неуклюже. Боевое ранение, да еще два года пыток… Чудо, что мне удалось сохранить ногу. Она широко улыбнулась, открыв два ряда безупречных зубов. — Я в восхищении, но мои коллеги, боюсь, иного мнения. И Вюрмс, и Виссбрук возымели к вам решительную неприязнь. «Зарвавшийся» — так, кажется, они говорили о вас. А другие слова я предпочту не повторять. Глокта пожал плечами. — Я приехал не для того, чтобы заводить друзей. Он осушил бокал вина — как и ожидалось, превосходного. — Но друзья бы вам пригодились. В конце концов, один друг — это на одного врага меньше. Давуст предпочитал доставлять неприятности всем и каждому, и результаты не были для него благоприятны. — Давуст не имел удовольствия пользоваться поддержкой закрытого совета. — Верно. Однако никакие бумаги не остановят удара кинжала. — Это угроза? Карлота дан Эйдер рассмеялась. Это был непринужденный, легкий, дружелюбный смех. Невозможно поверить, что человек, который так смеется, может быть предателем или угрожать кому-то. Ведь она просто очаровательная идеальная хозяйка, принимающая гостей. «Однако я все еще сомневаюсь». — Это совет. Совет, рожденный горьким опытом. Я бы предпочла, чтобы вы пока никуда не исчезали. — В самом деле? Не ожидал, что я настолько желанный гость. — Вы немногословны, вы любите противоречить, в вас есть что-то пугающее, а еще с вами приходится жестко ограничивать меню… Но дело в том, что вы мне нужнее здесь, чем там, — она махнула рукой, — куда делся Давуст. Куда бы он ни делся. Не хотите ли еще вина? — С удовольствием. Она поднялась со стула и скользнула к нему, словно танцовщица, мягко ступая по прохладному мраморному полу. «Босиком, по кантийской моде». Когда она наклонилась вперед, чтобы наполнить бокал гостя, легкий ветерок всколыхнул ее струящееся одеяние и дохнул в лицо Глокты пряным ароматом ее тела. «Как раз такая женщина, какую выбрала бы мне в жены моя мать: прекрасная, умная и очень, очень богатая. Как раз такая женщина, какую выбрал бы в жены я сам, если уж на то пошло, когда был моложе. Когда был другим человеком». Колеблющиеся огоньки свечей отражались в сиянии ее волос, сверкали в драгоценных камнях на длинной шее, мерцали в вине, льющемся из горлышка бутылки. «Интересно, она пытается очаровать меня только потому, что в моих руках указ закрытого совета? Деловые интересы, не более того, — завязать хорошие отношения с влиятельным человеком. Или она надеется одурачить меня, отвлечь, заманить подальше от неприглядной правды?» Их глаза на мгновение встретились. Карлота улыбнулась скупой понимающей улыбкой и снова перевела взгляд на его бокал. «Я должен смотреть на нее, как бездомный мальчишка, что прижался грязным лицом к окну булочной и пускает слюни при виде сладостей, которых никогда не сможет себе позволить? Вряд ли». — Куда делся Давуст? Магистр Эйдер секунду помедлила, затем аккуратно поставила бутылку. Опустилась на ближайший стул, поставила локти на столешницу, оперла подбородок о ладони и посмотрела Глокте прямо в глаза. — Я подозреваю, что он убит каким-то изменником внутри города. Скорее всего, агентом гурков. Возможно, я скажу вам то, что вы уже знаете, но Давуст подозревал, что внутри правящего совета города зреет заговор. Он доверил мне эту тайну незадолго до исчезновения. «В самом деле?» — Заговор внутри правящего совета? — Глокта покачал головой в притворном ужасе. — Неужели такое возможно? — Давайте будем откровенны друг с другом, наставник. Я знаю, чего вы хотите. Мы, торговцы пряностями, потратили на этот город слишком много времени и денег, чтобы отдать его гуркам. И мне кажется, у вас больше шансов удержать его, чем у этих идиотов, Вюрмса и Виссбрука. Если в городе действительно есть изменник, я хочу, чтобы вы его нашли. — Его… или ее. Магистр Эйдер приподняла изящную бровь. — От вашего внимания не могло ускользнуть, что я единственная женщина в совете? — Не могло и не ускользнуло. — Глокта шумно втянул еще одну ложку супа. — Однако простите меня, если я пока не стану сбрасывать вас со счетов. Нужно нечто большее, чем вкусный суп и приятная беседа, чтобы убедить меня в чьей-то невиновности. «Хотя, черт возьми, это уже гораздо больше, чем мне предлагали остальные». Магистр Эйдер улыбнулась и подняла бокал. — Что же мне нужно, чтобы убедить вас? — Честно? Мне нужны деньги. — Ах, деньги. Все неизбежно возвращается к ним. Выколачивать деньги из моей гильдии — все равно что копать колодец в пустыне: работа утомительная, грязная и почти всегда напрасная. «Как допрос инквизитора Харкера». — А какую сумму вы имели в виду? — Ну, скажем, мы могли бы начать с сотни тысяч марок. Эйдер чуть не поперхнулась вином. «Скорее это похоже на тихое бульканье». Она осторожно поставила свой бокал, деликатно откашлялась, промокнула губы уголком салфетки и, наконец, посмотрела на Глокту, приподняв бровь. — Вы отлично знаете, что такая сумма нам не по силам. — Тогда пока я ограничусь тем, сколько вы сможете мне дать. — Хорошо, мы посмотрим, что можно сделать. Ваши запросы ограничиваются сотней тысяч марок, или я могу сделать для вас что-то еще? — Да, есть еще кое-что. Мне нужно, чтобы торговцев убрали из храма. Эйдер мягко потерла виски, словно требования Глокты вызвали у нее головную боль. — Он хочет убрать торговцев из храма, — пробормотала она. — Это необходимо, чтобы обеспечить поддержку Кадии. Если он будет против нас, мы не сможем долго удерживать город. — Я годами твердила об этом нашим самонадеянным болванам. Но им так нравится топтать туземцев, это их любимое развлечение. Очень хорошо. Когда торговцы должны уйти? — Завтра. Самое позднее. — И они называли вас зарвавшимся! — Она покачала головой. — Ну хорошо. К завтрашнему утру я стану самым непопулярным магистром за всю историю, если мне вообще удастся удержать за собой мою должность. Но я попытаюсь продать вашу идею гильдии. Глокта усмехнулся. — Я совершенно уверен, что вы сумеете продать что угодно и где угодно. — Вы хорошо торгуетесь, наставник. Если вам когда-нибудь надоест задавать вопросы, вас ждет ослепительное будущее в качестве купца. — Купца? О нет, я не настолько беспощаден. — Глокта положил ложку в свою опустевшую тарелку и облизнул десны. — Не хочу показаться бесцеремонным, но как случилось, что во главе самой могущественной гильдии Союза оказалась женщина? Эйдер помолчала, словно сомневалась, стоит ли отвечать на его вопрос. «Или взвешивала, насколько откровенной можно быть». Она смотрела на свой бокал, держа его за ножку и медленно поворачивая в руке. — До меня магистром был мой муж. Когда мы поженились, мне было двадцать два, а ему около шестидесяти. Мой отец задолжал ему огромную сумму и предложил мою руку в качестве возмещения за невыплаченный долг. «Ага, значит, и у нас есть свои горести». Ее губы изогнулись в легкой презрительной усмешке. — У моего мужа всегда был хороший нюх на сделки. Вскоре после нашей свадьбы его здоровье ухудшилось, и я начала все более активно заниматься его делами, а также делами гильдии. Ко времени его смерти я уже была магистром во всем, кроме титула, и мои коллеги оказались достаточно разумны, чтобы официально подтвердить мое положение. Торговцев пряностями всегда больше интересовали доходы, нежели общепринятые нормы. — Она подняла глаза и устремила взгляд на Глокту. — Я также не хочу показаться бесцеремонной, но как случилось, что герой войны стал палачом? На этот раз выдержал паузу он. «Хороший вопрос. И правда, как это произошло?» — Для калек открывается не так уж много возможностей. Эйдер медленно кивнула, не отводя взора от его лица. — Должно быть, это было тяжело. Вернуться домой после долгого пребывания во тьме и понять, что друзьям ты совершенно не нужен. Увидеть в их глазах лишь чувство вины, жалость и отвращение. Обнаружить, что остался один. У Глокты задергалось веко, и он осторожно потер его. Он никогда прежде ни с кем не обсуждал это. «И вот, пожалуйста, говорю с совершенно незнакомым человеком». — Не может быть никаких сомнений, я фигура трагическая. Раньше был полным дерьмом, теперь — пустая скорлупа. Выбирайте на вкус. — Представляю, какую боль вы чувствуете, когда вас воспринимают вот таким образом. Много боли и много гнева. «О, если бы ты только знала!» — И все же мне это кажется странным решением: тот, кто подвергся мучениям, сам стал мучителем. — Наоборот, нет ничего более естественного. По моему опыту, люди поступают с другими так, как другие поступили с ними. Вас продал отец и купил муж, а вы всю свою жизнь покупаете и продаете. Эйдер нахмурилась. «Теперь и ей будет над чем подумать». — Мне казалось, боль могла научить вас состраданию. — Сострадание? А что это такое? — Глокта сморщился, потирая ноющую ногу. — Печально, но факт: боль не дает ничего, кроме жалости к самому себе.
Костровая политика
Логен поерзал на жестком седле и прищурился, глядя вверх на нескольких птиц, круживших над огромной плоской равниной. Проклятье, как болит задница! Его ляжки были стерты, он задыхался от лошадиного запаха. Никак не мог найти удобное положение, чтобы не прищемить яйца: они все время оказывались стиснутыми. Он постоянно запускал руку за пояс штанов, чтобы их поправить. Чертовски неприятное путешествие, во всех отношениях. На Севере он привык к дорожным разговорам. В детстве он говорил с отцом. В юности говорил со своими друзьями. Когда он ездил вместе с Бетодом, он разговаривал с ним — целыми днями, потому что тогда они были очень близки, почти как братья. Разговоры помогали не думать о волдырях на ногах, о голодном урчании в брюхе, о бесконечном треклятом холоде или о тех, кто вчера нашел свою смерть. Логен хохотал над рассказами Ищейки, когда они вместе пробирались сквозь снежные заносы. Он ломал голову над тактическими задачами на пару с Тридубой, когда они тряслись верхом по грязи. Препирался с Черным Доу, когда они брели по болотам, и им годился любой повод для спора. В свое время он даже обменялся парой шуток с Хардингом Молчуном, а на свете найдется немного людей, которые могут сказать то же самое. Он тихо вздохнул. Это был тяжкий вздох, застрявший в горле и не вырвавшийся наружу. Хорошие были времена, что и говорить, но теперь они остались далеко позади, в залитых солнцем долинах прошлого. Те парни давно вернулись в грязь. Умолкли навечно. И что еще хуже, бросили Логена здесь, у черта на куличках, с этой вот компанией. Великого Джезаля дан Луфара не интересовали ничьи истории, кроме его собственных. Он сидел в седле, прямой как палка и надменный, задрав вверх подбородок и демонстрируя свое высокомерие, превосходство и презрение ко всему, что его окружало, — как юноша, который хвастается первым в жизни мечом, пока не узнает, что гордиться тут нечем. Байяза не интересовала тактика. Если он открывал рот, то лишь отрывисто рявкал несколько слов, вроде «да» и «нет», и продолжал хмуро взирать поверх бесконечной травы, словно человек, совершивший страшную ошибку и не знающий, как выйти из положения. Его ученик тоже изменился с тех пор, как они покинули Адую: стал молчаливым, напряженным, настороженным. Брат Длинноногий ушел далеко вперед, разведывал дорогу посреди равнины. Может, оно и к лучшему. Все остальные не произносили ни слова, но навигатор, надо признать, разговаривал слишком много. Ферро ехала сбоку, на некотором расстоянии от общей группы: плечи сгорблены, брови сдвинуты в постоянной суровой гримасе, на щеке длинный багрово-серый шрам. Всем своим видом она старалась показать, что остальные — просто банда придурков. Она наклонилась вперед, навстречу ветру, и как будто толкала его, желая причинить ему боль своим лицом. Лучше уж с чумой шутки шутить, чем с ней, подумал Логен. Вот и вся развеселая команда. Его плечи опустились. — Долго ли еще мы будем добираться до края мира? — спросил он Байяза без особой надежды на ответ. — Некоторое время, — буркнул маг сквозь зубы. И Логен поехал дальше, усталый, разбитый и тоскующий. Ему на глаза попалось несколько птиц, медленно скользивших над бесконечной равниной. Хорошие, большие, жирные птицы. Логен облизнулся. — Пара хороших кусков мяса нам бы не помешала, — пробормотал он. Давненько уже он не пробовал свежего мяса. С тех самых пор, как они покинули Халцис. Логен погладил живот. Жирок, который он нагулял в городе, уже почти исчез. Ферро взглянула на него, нахмурилась, потом подняла глаза вверх, на кружащих над головой птиц. Резко дернула плечом, скидывая лук. — Ха! — усмехнулся Логен. — Ну, удачи тебе! Он наблюдал, как она плавным, отточенным движением достает стрелу из колчана. Напрасные усилия. Даже Хардинг Молчун не сумел бы поразить такую цель, а Молчун управлялся с луком лучше всех, кого знал Логен. Он смотрел, как Ферро накладывает стрелу на тетиву: спина изогнута дугой, желтые глаза пристально следят за скользящими в небе силуэтами. — Ты никогда не собьешь ее с такого расстояния, стреляй хоть тысячу раз! Она натянула тетиву. — Только стрелу зря потеряешь! — крикнул Логен. — Надо смотреть правде в глаза! А вдруг, когда стрела будет падать вниз, она вонзится ему в лицо? Или попадет в шею лошади, и та рухнет на землю и задавит его? Подходящий конец для этого кошмарного путешествия. В следующий миг одна из птиц, кувыркаясь, свалилась в траву. Стрела Ферро торчала из пробитого насквозь туловища. — Ну и дела, — изумленно прошептал Логен. Он смотрел, как Ферро снова натягивает лук. Вторая стрела взмыла вверх, в серое небо. Еще одна птица шлепнулась на землю, недалеко от первой. Логен уставился на них, не веря глазам. — Не может быть! — Только не надо говорить, что тебе не доводилось видеть и более странные вещи, — сказал Байяз. — Человек, который разговаривает с духами, путешествует с магами и внушает ужас всему Северу! Логен натянул повод и спрыгнул с седла. На нетвердых, ноющих ногах прошагал через высокую траву, наклонился и поднял с земли одну из птиц: стрела торчала прямо из середины груди. Если бы Логен стрелял в нее с расстояния в один фут, он едва ли смог бы сделать это точнее. — Так не бывает. Байяз, усмехаясь, смотрел на него сверху, сложив руки на луке седла перед собой. — Легенды говорят, что в стародавние времена, еще до начала истории, наш мир и другая сторона были одним целым. Единый мир. Демоны разгуливали по земле, вольные творить все, что вздумается. Царил хаос, какой не приснится во сне. Демоны сходились с людьми, и от них рождались дети-полукровки — наполовину люди, наполовину демоны. Монстры. Демонова кровь. Один из них взял себе имя Эус. Он освободил человечество от тирании демонов, и ярость его битвы с ними изменила форму земли. Он отделил верхний мир от нижнего и запечатал врата между ними. Чтобы ужас никогда не вернулся, он изрек Первый закон: запрещено напрямую касаться Другой стороны, запрещено говорить с демонами. Логен наблюдал за тем, как другие спутники мага смотрят на Ферро. Демонстрация столь невероятного искусства стрельбы из лука заставила нахмуриться и Луфара, и Ки. Ферро снова отклонилась в седле и до предела натянула тетиву. Она держала сверкающий наконечник стрелы совершенно неподвижно и в то же время ухитрялась пятками направлять лошадь в нужную сторону. Сам Логен с грехом пополам управлял своим скакуном при помощи поводьев; но он не постигал, какое отношение имеет ко всему этому бредовый рассказ Байяза. — Демоны, Первый закон и все такое. — Логен взмахнул рукой. — И что с того? — С самого начала Первый закон был полон противоречий. Любая магия исходит с Другой стороны, она омывает землю, как солнечный свет. Сам Эус отчасти был демоном, такими же были его сыновья Иувин, Канедиас, Гластрод и многие другие помимо них. Кровь демонов наделила их особыми дарами и особыми проклятиями. Она дала им могущество, долголетие, остроту зрения, недоступные для обычных людей. Их кровь перешла к детям, затем, постепенно разжижаясь, к детям детей и так далее, через многие столетия. Сначала дары проявлялись через поколение, потом через несколько, потом совсем редко. Кровь демонов истощилась и окончательно ушла из мира. Теперь, когда наш мир и нижний мир так отдалились друг от друга, мало кому удается увидеть проявление этих даров во плоти. Нам выпала редчайшая возможность стать этому свидетелями. Логен поднял брови. — Она наполовину демон? — Гораздо меньше, чем наполовину, друг мой, — улыбнулся Байяз. — Сам Эус был наполовину демоном, а его мощи хватало, чтобы воздвигать горы и выкапывать ложа морей. Половина вселила бы в тебя такой ужас и такое вожделение, что твое сердце бы остановилось! Половина ослепила бы тебя с одного взгляда! Нет, здесь не половина. Самая малая крупица, не больше. Тем не менее в ней есть след Другой стороны. — След Другой стороны, вот как? — Логен посмотрел на мертвую птицу в своей руке. — Значит, если бы я коснулся ее, нарушил бы Первый закон? Байяз рассмеялся. — Да, это тонкий вопрос! Ты не перестаешь меня удивлять, мастер Девятипалый. Интересно, что ответил бы на это Эус? — Маг поджал губы. — Полагаю, я в таком случае смог бы простить тебя. Но она… — Байяз кивнул лысой головой на Ферро. — Она, скорее всего, отрежет тебе руку.Логен лежал на животе, разглядывая сквозь высокие стебли травы плоскую долину, по дну которой бежал мелкий ручеек. На ближнем берегу у воды стояло несколько домишек, а точнее, остовов. Крыш не было, лишь низкие полуразрушенные стены. Обломки валялись россыпью на косогоре, среди качающейся травы. Такая картина была привычной на Севере — множество деревень стояли покинутыми после всех прошедших войн. Людей выгоняли, вытаскивали, выкуривали из их жилищ. Логен частенько видел подобное и не единожды участвовал в деле. Он не гордился этим; он вообще мало чем гордился из того, что было с ним в те времена. Да и в любое другое время, если подумать. — Да, здесь уже негде жить, — прошептал Луфар. Ферро мрачно взглянула на него. — Зато здесь можно хорошо спрятаться. Наступал вечер, солнце садилось, и разрушенная деревня наполнилась тенями. Не было никаких следов человеческого присутствия. Никаких звуков, только вода журчала да легкий ветерок шелестел в траве. Никаких признаков людей, но Ферро была права: если нет признаков, это еще не значит, что нет опасности. — Наверное, тебе стоит спуститься туда и осмотреть место, — вполголоса сказал Длинноногий. — Мне? — Логен искоса взглянул на него. — А ты, значит, останешься здесь? — Талантами, необходимыми для драки, я не обладаю. Ты это хорошо знаешь. — Хм, — пробурчал Логен. — Драться ты не умеешь, но драку всегда найдешь. — Находить — мое основное занятие. Я ведь навигатор, для этого я здесь. — Тогда, может, ты найдешь для меня хорошую еду и постель? — вставил Луфар со своим ноющим союзным выговором. Ферро с отвращением втянула в себя воздух сквозь зубы. — Кому-то надо идти, — буркнула она, соскальзывая на животе со склона. — Я осмотрю левую сторону. Никто не двинулся. — Мы тоже идем, — бросил Логен Луфару. — Что, и я? — А кто еще? Три — хорошее число. Давай, пошли, и постарайся не шуметь. Луфар поглядел вниз сквозь стебли травы, облизнул губы, потер ладони. Нервничает, понял Логен. Нервничает, но слишком горд, чтобы признаться в этом. Словно неопытный юнец перед боем, который притворяется, что ему не страшно. Но Логена не обманешь. Он видел это уже сотни раз. — Будешь ждать до утра? — резко спросил он. — Подумай лучше о собственных изъянах, северянин! — прошипел Луфар и пополз вниз по косогору. — У тебя их более чем хватает! Он перевалился через гребень холма громоздко и неумело, оттопырив кверху зад, и колесики его больших сияющих шпор громко задребезжали. Логен ухватил его за куртку прежде, чем Луфар успел отползти хотя бы на шаг. — А ты не собираешься снять это? — Что? — Твои долбаные шпоры, вот что! Я же сказал, не шуметь! Еще бы повесил колокольчик на свой торчок! Луфар насупился, однако сел и снял шпоры. — И не высовывайся! — прошипел Логен, толкая его назад, спиной в траву. — Ты хочешь, чтобы нас прикончили? — Отстань от меня! Логен снова пихнул напарника вниз и ткнул пальцем, чтобы тот как следует все уяснил: — Я не собираюсь подыхать из-за твоих чертовых шпор! Если не умеешь двигаться тихо, оставайся с навигатором. — Он сердито кивнул на Длинноногого. — Может, вы вместе с его навигацией сумеете добраться до деревни, когда мы проверим, опасно ли там. Логен покачал головой и пополз вниз по склону следом за Ферро. Та была уже на полпути к ручью — скользила над обвалившимися стенами, ныряла в промежутки между ними, пригибаясь к земле и сжимая эфес изогнутого меча. Быстрая и беззвучная, как ветер над равниной. Впечатляюще, кто спорит, но по части умения подкрадываться Логен ей не уступал. В молодости он этим славился. Не сосчитать, сколько людей и шанка он застиг врасплох. Если к тебе подкрадывается Девять Смертей, ты услышишь только один звук — бульканье собственной крови из перерезанного горла, так гласила молва. Хочешь сказать про Логена Девятипалого — скажи, что он умеет подкрадываться. Он приблизился к первой стене, перенес через нее ногу, тихий как мышка. Он перемещался плавно и мягко, как по маслу, не высовываясь. Его вторая нога зацепилась за какие-то камни на верху стены и со скрежетом поволокла их за собой. Логен попытался удержать эти камни, но сдвинул локтем еще больше, и они с грохотом покатились вниз. Логен неловко ступил на больную лодыжку, подвернул ее, взвыл от боли, рухнул на землю и покатился в заросли колючек. — Дерьмо, — проворчал он, с трудом поднимаясь и нащупывая рукоять меча, запутавшегося в полах куртки. Хорошо еще, что сразу не вынул меч, не то мог бы проткнуть себя насквозь. С одним его приятелем однажды случилось такое: вопил во все горло и до того увлекся, что не заметил, как споткнулся о корень и снес себе здоровенный кусок черепа своей же секирой. Вернулся в грязь ускоренным маршем. Логен съежился среди упавших камней, готовый к тому, что на него кто-нибудь прыгнет. Однако все было тихо. Только ветер свистел сквозь дыры в старых стенах да вода лопотала в ручейке. Он пополз дальше, мимо кучи каменных глыб, сквозь старый дверной проем, переметнулся через накренившуюся стену, хромая на подвернутой ноге и пыхтя. Он уже не слишком заботился о тишине. Здесь никого не было, Логен понял это сразу после того, как упал. Иначе представление, какое он тут устроил, не прошло бы незамеченным. Ищейка, наверное, рыдал бы от смеха, будь он жив. Логен помахал в сторону гребня и мгновение спустя увидел, как Длинноногий машет ему в ответ. — Никого, — пробормотал он сам себе. — Нам повезло, — прошипел голос Ферро в паре шагов позади него. — Ты открыл новый способ разведки, розовый: наделать столько шума, чтобы все, кто есть, на тебя набросились. — Давно не практиковался, — буркнул Логен. — Ну, ничего страшного. Тут все равно ни одной живой души. — Но были. Она стояла посреди руин одного из строений и, хмурясь, смотрела себе под ноги. Выжженное пятно на траве, несколько камней вокруг. Костер. — День или два назад, — пробормотал Логен, ткнув в золу пальцем. Луфар подошел к ним. — Ну вот, значит, здесь все-таки пусто! На его лице было самодовольное хитрое выражение, словно он оказался в чем-то прав, причем с самого начала. Только Логен не мог понять, в чем именно. — Тебе повезло, что пусто, не то мы сейчас собирали бы тебя по кусочкам! — Это я собирала бы вас обоих! — прошипела Ферро. — Надо было сразу пришить ваши бесполезные розовые головы друг к дружке! От вас не больше пользы, чем от кучи песку посреди пустыни! Здесь есть следы. Лошади, повозки. Несколько. — Может, купцы? — с надеждой спросил Логен. Они с Ферро поглядели друг на друга. — Пожалуй, будет лучше, если дальше мы поедем не по дороге. — Это слишком медленно. — Байяз уже спустился в деревню, Ки и Длинноногий шли позади с повозкой и лошадьми. — Чересчур медленно. Будем держаться дороги. Если кто-нибудь появится, мы успеем увидеть его заранее. Луфар явно сомневался. — Если мы увидим их, то они увидят нас. И что потом? — Потом? — Байяз поднял бровь. — Потом наш знаменитый капитан Луфар защитит нас. — Он оглядел разрушенную деревню. — Здесь есть проточная вода и какое-никакое укрытие. Кажется, неплохое место для лагеря. — Да, неплохое, — пробормотал Логен. Он уже обернулся к повозке в поисках материала для растопки, чтобы разжечь костер. — Я хочу есть. Что там с теми птицами?
Логен сидел над своим котелком и наблюдал, как все едят. Ферро пристроилась на корточках на самой границе колеблющегося света костра, сгорбившись и низко склонив над миской скрытое тенью лицо. Она бросала по сторонам подозрительные взгляды и засовывала еду в рот пальцами, словно боялась, что кто-то выхватит кусок. Луфар проявлялменьше энтузиазма: он изящно покусывал птичье крылышко белыми передними зубами, словно мог отравиться, если дотронется до мяса губами. Отвергнутые кусочки были аккуратно выложены на край его тарелки. Байяз жевал смачно, с удовольствием, в бороде у него блестели капли подливки. — Вкусно, — пробурчал он с набитым ртом. — Возможно, мастер Девятипалый, тебе стоит подумать о карьере повара, если ты когда-нибудь устанешь от… — Он махнул в воздухе ложкой. — От того, чем ты занимаешься. Логен хмыкнул. На Севере у костра дежурили все по очереди, и это почиталось за честь. Хороший повар ценился почти так же, как хороший боец. Но не здесь. Ни один из этой компании никуда не годился, если речь шла о приготовлении еды. Байяз едва-едва мог вскипятить себе чай, но дальше его умения не простирались. Ки сумел бы разве что вытащить сухарь из коробки, и то в лучшем случае. Что касается Луфара, то Логен сомневался, знает ли он, где у котелка дно, а где крышка. Ферро, судя по всему, презирала саму идею приготовления еды. Логен подозревал, что она привыкла к сырой пище. А может быть, и к живой. На Севере, когда после тяжелого дня мужчины собирались на трапезу у больших костров, существовал строгий распорядок — кому где сидеть. Вождь восседал во главе, вокруг рассаживались его сыновья и названные клана. Дальше карлы занимали места в зависимости от заработанной славы. Трэлям разрешалось развести собственные маленькие костерки где-нибудь поодаль. Люди всегда знали свое место и меняли его, только когда приказывал вождь в знак уважения к службе, которую они ему сослужили, или за редкостную отвагу в бою. Если кто-то садился не туда, его могли здорово поколотить, а то и убить. Место у костра в каком-то смысле означало место в жизни. Здесь, на равнине, все было по-другому. Но Логен все же видел определенную закономерность в том, кто где сидит, и это его не радовало. Он сам и Байяз расположились близко к огню, но остальные отодвинулись дальше, чем нужно в такую холодную ночь. Ветер и сырость сгоняли всех вместе, но люди как будто отталкивали друг друга. Логен взглянул на Луфара, презрительно кривившегося над миской, словно она была полна мочи. Никакого уважения. Логен взглянул на Ферро, метавшую в него желтые молнии из прищуренных глаз. Никакого доверия. Он печально покачал головой. Без доверия и уважения команда развалится в первой же стычке, как стена, сложенная без извести. Однако когда-то Логен справился с еще более сложными людьми. Тридуба, Тул Дуру, Черный Доу, Хардинг Молчун — с каждым он дрался один на один и побил их всех. Он сохранил им жизнь и взял с них клятву следовать за собой. Каждый из них сделал все возможное, чтобы убить его — и у них имелись на то причины, — но в конце концов Логен завоевал их доверие, уважение и даже дружбу. Немного знаков внимания и очень много времени, вот что ему для этого понадобилось. «Терпение — вождь добродетелей, — говаривал его отец, и еще: — За день через горы не перевалишь». Может быть, время против них, однако спешкой тут ничего не добьешься. Надо смотреть правде в глаза. Логен вытянул затекшие ноги, взялся за мех с водой, встал и медленно пошел к тому месту, где сидела Ферро. Ее глаза следили за ним, пока он приближался. Ферро была странной, без сомнений, и не только по виду — хотя, мертвые знают, вид у нее тоже достаточно странный. Она казалась твердой, острой и холодной, как новый клинок, и по-мужски безжалостной. Казалось, такая и соломинки утопающему не протянет, однако она спасла Логена, и не один раз. Из всех спутников мага в первую очередь он бы доверился именно Ферро. Поэтому он присел рядом с ней на корточки и протянул ей мех, бугристая тень которого подрагивала на шероховатой стене позади нее. Ферро посмотрела на мех, нахмурилась, подняла мрачный взгляд на Логена. Потом выхватила мех у него из рук, отвернулась и снова согнулась над миской, так что он видел ее костлявые лопатки. Ни слова благодарности, ни единого жеста, но он не был в обиде. В конце концов, за день через горы не перевалишь. Логен вернулся на свое место у огня и стал смотреть, как танцуют языки пламени, отбрасывая переменчивый свет на угрюмые лица его спутников. — Кто-нибудь знает какие-нибудь истории? — спросил он с надеждой. Ки вздохнул, Луфар скривил губу, глядя на Логена сквозь пламя. Ферро ничем не показала, что вообще его услышала. М-да, не очень обнадеживающее начало. — Никто? Молчание. — Ну ладно, я вообще-то знаю пару песен… Если вспомню слова. — Логен прочистил горло. — Ну хорошо! — вмешался Байяз. — Если это спасет нас от песен, то я знаю сотни историй. Что бы вы желали услышать? Любовную историю? Смешную? Рассказ о мужестве, преодолевающем все препятствия? — Об этих краях, — предложил Луфар. — О Старой империи. Если это был такой великий народ, как он дошел до такого? — Он кивнул головой на обвалившиеся стены и все то, что лежало за ними: многие мили пустого пространства. — Это же пустоши! Байяз вздохнул. — Я мог бы рассказать, однако нам посчастливилось — мы путешествуем в компании с уроженцем Старой империи, и он, к тому же, ревностно изучает историю. Мастер Ки! — Ученик неохотно оторвался от созерцания огня. — Не согласишься ли ты просветить нас? Каким образом империя, некогда блистательный центр мира, пришла к такому упадку? — Это долгая история, — пробормотал ученик. — Должен ли я начать с самого начала? — А откуда же еще следует начинать? Ки пожал тощими плечами и заговорил: — У всемогущего Эуса — отца мира, победителя демонов, закрывшего врата, — было четверо сыновей. И каждого Эус наделил особым талантом. Старшему сыну, Иувину, он передал высокое искусство — умение изменять мир при помощи магии, укрощенной знанием. Ко второму сыну, Канедиасу, перешел дар делания — умение придавать нужную форму камню и металлу. Третьему сыну, Бедешу, Эус подарил способность разговаривать с духами и подчинять их своей воле. — Ки широко зевнул и, моргая, уставился в огонь. — Так были рождены три чистых направления магии. — Мне послышалось, что у него было четыре сына, — буркнул Луфар. Взгляд Ки скользнул вбок. — Так и есть, и здесь лежит исток разрушения империи. Гластрод был младшим сыном Эуса. К нему должен был перейти дар общения с Другой стороной, тайное искусство призывать демонов из нижнего мира и подчинять их воле призвавшего. Однако это было запрещено Первым законом. Поэтому Эус не дал младшему сыну ничего, кроме своего благословения, а мы знаем, чего это стоит. Он открыл троим сыновьям их долю секретов и ушел, наказав детям нести в мир порядок. — Порядок! — Луфар швырнул свою тарелку в траву и окинул презрительным взглядом сумрачные развалины. — Не слишком они преуспели! — Вначале у них все получалось. Иувин взялся за дело с охотой, использовал все свое могущество и все свои знания. На берегах Аоса он нашел народ, который ему понравился. Научил этих людей наукам и ремеслам, дал им правительство и законы. Обретенные знания помогли им покорить всех соседей, и Иувин сделал их вождя императором. Шли года, сменялись поколения, нация росла и процветала. Земли империи простерлись на юг до Испарды, на север до Анконуса, на восток до самого Круглого моря и еще дальше. Император следовал за императором, но Иувин всегда был рядом — направлял, советовал, придавал форму событиям в соответствии со своим великим замыслом. Все было цивилизованно, мирно и благополучно. — Почти все, — вставил Байяз, вороша палочкой угли угасающего костра. Ки усмехнулся. — Мы забыли о Гластроде — как и его отец. Обойденный сын. Отвергнутый сын. Обманутый сын. Он вымаливал у братьев хотя бы толику их секретов, но те ревниво относились к отцовским дарам и все трое отказали ему. Он видел, чего достиг Иувин, и преисполнился невыразимой горечью. Он нашел темные места мира и там втайне принялся изучать науки, запрещенные Первым законом. Он нашел эти темные места и прикоснулся к Другой стороне. Он нашел эти темные места и заговорил на языке демонов, и услышал в ответ их голоса. — Голос Ки упал до шепота. — И голоса сказали Гластроду, где нужно копать… — Очень хорошо, мастер Ки, — жестко перебил Байяз. — Я вижу, теперь ты изучил тему весьма глубоко. Однако не стоит задерживаться на деталях. О раскопках Гластрода мы поговорим в другой раз. — Конечно, — пробормотал Ки. Его темные глаза поблескивали в свете костра, на изможденном лице лежали мрачные тени. — Вам виднее, учитель. Итак, Гластрод строил планы. Он наблюдал из тени. Он собирал тайные знания. Он льстил, угрожал и лгал. У него ушло не много времени, чтобы направить слабовольных на исполнение его замыслов, а сильных обратить друг против друга, ибо он был ловок, обаятелен и обладал прекрасной внешностью. Теперь он постоянно слышал голоса — голоса из нижнего мира. Они внушали ему, что нужно повсюду сеять раздоры, и он слушался. Они побуждали его поедать человеческую плоть, чтобы овладеть силой жертв, и он соглашался. Они велели ему разыскать потомков демонов, еще остававшихся в нашем мире, отвергнутых, ненавидимых, изгнанных, и собрать из них армию; и он повиновался. Кто-то коснулся Логенова плеча, и тот чуть не подпрыгнул на месте. Над ним стояла Ферро и протягивала ему мех с водой. — Спасибо, — пробурчал он и взял мех у нее из рук. Логен старательно делал вид, что спокоен, но сердце его безумно колотилось. Он отхлебнул небольшой глоток, ударом ладони загнал обратно пробку и положил мех рядом с собой. Когда он поднял голову, Ферро не ушла. Она по-прежнему стояла над ним, глядя вниз на пляшущие языки пламени. Логен подвинулся, освобождая место. Ферро насупилась, потопталась на месте, потом медленно опустилась на землю и села, поджав ноги, на достаточном расстоянии от Логена. Протянула ладони к огню и оскалила блеснувшие зубы. — Там холодно. — Эти стены не очень-то защищают от ветра, — кивнул Логен. — Да. Ферро перевела взгляд на Ки. — Не останавливайся из-за меня, — резко произнесла она. Ученик усмехнулся и продолжил: — Странным и зловещим было воинство, собранное Гластродом. Он дождался момента, когда Иувин покинул империю, пробрался в Аулкус, который тогда был столицей, и начал действовать по заранее подготовленному плану. Это было так, словно весь город охватило безумие. Сын восставал на отца, жена на мужа, сосед на соседа. Император был убит на ступенях дворца собственными сыновьями, а затем они, обезумев от алчности и зависти, обратились друг против друга. Извращенная армия Гластрода проскользнула в сточные трубы под городом и поднялась оттуда, превратив улицы в могильные ямы, а площади — в бойни. Некоторые демоны могли принимать чужой облик, похищая лица у людей. Байяз покачал головой. — Принятие облика… жуткая и коварная вещь. Логен вспомнил женщину, которая говорила с ним среди холода и тьмы голосом его умершей жены. Он нахмурился и расправил плечи. — Да, вещь поистине жуткая, — отозвался Ки, и его болезненная усмешка стала еще шире. — Ибо кому можно доверять, если нельзя верить собственным глазам и ушам, невозможно отличить друга от врага? Но самое худшее было впереди. Гластрод призвал демонов с Другой стороны, подчинил их своей воле и послал уничтожить тех, кто еще мог ему противиться. — Призыв и подчинение, — прошептал Байяз. — Проклятые искусства! Страшный риск. Чудовищное нарушение Первого закона. — Гластрод не признавал никаких законов, помимо собственной силы. Вскоре он уже восседал в императорском тронном зале на куче черепов, жадно пожирая человеческую плоть, как дитя сосет материнское молоко, и купаясь в лучах своей ужасной победы. Империя растворилась в хаосе, напоминавшем, хоть и весьма отдаленно, хаос древних дней до пришествия Эуса, когда наш мир и мир нижний были единым целым. Порыв ветра ворвался в щели между древних камней, и Логен, поежившись, плотнее закутался в одеяло. Эта чертова история действовала ему на нервы — похищение чужих лиц, насылание демонов, пожирание людей. Однако Ки не собирался останавливаться. — Когда Иувин узнал о том, что сотворил Гластрод, он пришел в страшную ярость и обратился за помощью к братьям. Канедиас не захотел прийти. Он сидел взаперти, возился со своими машинами и ничего не хотел знать о внешнем мире. Иувин и Бедеш без него собрали армию и пошли войной на своего брата. — Ужасная война, — пробормотал Байяз. — С ужасным оружием и ужасными потерями. — Война охватила весь континент от края до края, в нее влились все мелкие распри, она породила неисчислимое множество междоусобиц и преступлений, чьи последствия до сих пор отравляют мир. Однако в итоге Иувин одержал победу. Гластрод был осажден в Аулкусе, его подменыши были раскрыты, его армия была рассеяна. И тогда, в самый отчаянный момент, голоса из нижнего мира нашептали ему план. «Открой врата на Другую сторону, — сказали они. — Сорви засовы, сломай печати и распахни двери, затворенные твоим отцом. Преступи Первый закон в последний раз — впусти нас обратно в мир, и тебя больше никогда никто не обойдет, не отвергнет и не обманет». Первый из магов медленно кивнул сам себе. — Однако его снова обманули. — Несчастный глупец! Создания Другой стороны сделаны из лжи. Иметь с ними дело значит подвергать себя самой страшной опасности. Гластрод подготовился к ритуалу, но в спешке допустил какую-то незначительную ошибку. Возможно, всего лишь уронил крупицу соли, но результат оказался поистине кошмарным. Великая сила, которой хватило бы, чтобы прорвать ткань мироздания, вышла на волю без всякой формы и без всякого смысла. Гластрод уничтожил сам себя. Аулкус, великая и прекрасная столица империи, превратился в пустыню, земли вокруг него были навеки отравлены. Теперь никто не решается приближаться к этому месту, все обходят его за многие мили. Город похож на разоренное кладбище, там нет ничего, кроме развалин. Достойный памятник глупости и гордыне Гластрода и его братьев. — Ученик поднял глаза на Байяза. — Я рассказал верно, мастер? — Все верно, — пробормотал мат. — Я знаю. Я видел это. Молодой глупец с пышной блестящей шевелюрой… — Он провел рукой по своему голому черепу. — Молодой глупец, столь же невежественный в магии, науке и путях силы, как ты сейчас, мастер Ки. Ученик склонил голову. — Я живу лишь для того, чтобы учиться. — И в этом отношении ты весьма продвинулся… Как тебе понравился рассказ, мастер Девятипалый? Логен поджал губы. — Вообще-то я рассчитывал на что-то более веселое, но надо брать то, что предлагают. — Сплошная чепуха, если хотите знать мое мнение, — презрительно вставил Луфар. Байяз хмыкнул. — Как удачно, что никто не хочет его знать. Может быть, вам стоило бы помыть котелки, капитан, пока еще не слишком стемнело? — Что? Я? — Один из нас добыл пищу, другой ее приготовил. Третий развлек историей. Вы единственный, кто до сих пор не внес своей лепты. — За исключением вас! — О, я чересчур стар, чтобы плескаться в воде в это время суток. — Лицо Байяза стало суровым. — Великий человек должен прежде всего научиться смирению. Посуда ждет вас! Луфар открыл было рот, чтобы возразить, потом передумал и сердито вскочил с места, швырнув свое одеяло на траву. — Чертовы котелки! — прошипел он, подбирая посуду с земли возле костра, и затопал в сторону ручья. Ферро наблюдала за его удаляющейся спиной со странным выражением лица, которое могло бы сойти за улыбку. Затем она снова перевела взгляд на огонь и облизнула губы. Логен откупорил мех с водой и протянул ей. — Угу, — буркнула она, выхватила мех и сделала быстрый глоток. Потом, вытирая рот рукавом, покосилась на него и сдвинула брови. — Что? — Ничего, — поспешно ответил Логен, отводя взгляд и поднимая вверх пустые ладони. — Ровным счетом ничего. Однако про себя он улыбался. Знаки внимания и время, вот как он этого добился.
Небольшие преступления
— Холодно, полковник Вест? — Да, ваше высочество, зима уже на подходе. Ночью выпало что-то вроде снега — холодная слякоть превратилась в скользкую ледяную корку. Теперь, в бледном свете утра, весь мир казался подмороженным. Копыта лошадей хрустели и чавкали в подмороженной грязи. Вода печально капала с подмороженных деревьев. Вест не был исключением. Его дыхание облачками пара вырывалось из хлюпающего носа, онемевшие от холода кончики ушей неприятно пощипывало. Принц Ладислав почти не замечал этих неудобств. Правда, он был закутан в огромную шубу, к которой прилагались шапка и рукавицы из блестящего черного меха; наряд, без сомнений, стоил не одну сотню марок. Принц широко улыбнулся, обернувшись через плечо: — Однако люди, кажется, здоровы и бодры несмотря ни на что! Вест едва мог поверить своим ушам. Собственный Королевский полк, находившийся под командованием Ладислава, выглядел вполне счастливо, это верно. Просторные палатки располагались стройными рядами в центре лагеря: разведены костры, рядом привязаны лошади, все как полагается. Но положение рекрутов, составлявших добрых три четверти их сил, было менее веселым. Они были подготовлены из рук вон плохо. Необученные, без оружия, одни слишком больные, другие слишком старые для похода, не говоря уже о битве. Некоторые не имели ничего, кроме собственной одежды, да и та была в плачевном состоянии. Вест видел людей, сбившихся вместе под деревьями в поиске тепла, и от дождя их защищала лишь половина одеяла. Просто позор. — Собственные Королевские обеспечены хорошо, но я беспокоюсь о положении рекрутов, ваше… — Да, — продолжал Ладислав одновременно с ним, словно Вест ничего и не говорил, — здоровы, бодры и грызут удила! Должно быть, огонь в груди не дает им замерзнуть, а, Вест? Не могут дождаться, пока увидят неприятеля! Черт подери, какая жалость, что мы должны томиться без толку здесь, за этой чертовой рекой! Вест закусил губу. Невероятные способности принца Ладислава к самообману день ото дня становились все поразительнее. Умом его высочества прочно овладела идея стать прославленным полководцем, под чьим командованием находится несравненное войско идеальных солдат. Одержать великую победу и вернуться в Адую, где его встретят как героя. Однако вместо того, чтобы приложить хоть малую толику усилий для осуществления своего желания, он вел себя так, будто это уже свершилось, не обращая внимания на истинное положение дел. Ничего неприятного, нежелательного или противоречащего его нелепым представлениям принц попросту не замечал. Тем временем хлыщи из штаба принца, все вместе не набравшие и месяца боевого опыта, восхваляли его тонкие суждения, хлопали друг друга по плечам и соглашались со всеми его высказываниями, какими бы идиотскими они ни были. Человек, который никогда ни в чем не нуждался, никогда ни к чему не стремился и никогда ни в чем себя не ограничивал, имеет очень странный взгляд на мир, думал Вест. И вот тому доказательство: едет рядом, сияя улыбкой, словно забота о десяти тысячах человек — легкое бремя. Кронпринц, как справедливо заметил лорд-маршал Берр, абсолютно не знаком с реальным миром. — Холодно, — пробурчал Ладислав. — Это не очень-то похоже на пустыни Гуркхула, да, полковник Вест? — Да уж, ваше высочество. — Однако некоторые вещи остаются неизменными. Я говорю о войне, Вест, о войне в целом! Она везде одинакова! Беззаветная отвага! И честь! И слава! Вы ведь сражались вместе с полковником Глоктой, я не ошибаюсь? — Вы правы, ваше высочество. — Я всегда любил слушать рассказы о подвигах этого человека! В детстве он был одним из моих героев. Как он обходил врага кавалерийским налетом, перекрывал пути снабжения, нападал на обозы и все такое прочее! — Стек в руке принца описал в воздухе петлю и пал на воображаемый обоз. — Превосходно! Я полагаю, вы это видели? — Кое-что видел, ваше высочество. Кроме того, Вест видел немало солнечных ожогов и натертых седлом ссадин, грабежей, пьянства и тщеславных выходок, чтобы порисоваться перед другими. — Полковник Глокта, клянусь головой! Нам здесь не помешала бы его отвага, как по-вашему, Вест? Его напор! Его решительность! Чертовски жаль, что он погиб. Вест поднял голову. — Он не погиб, ваше высочество. — Не погиб? — Он был захвачен в плен гурками, а затем вернулся в Союз, когда война закончилась. Он… э-э… поступил на службу в инквизицию. — В инквизицию? — ужаснулся принц. — Что может заставить человека отказаться от солдатской жизни ради этого? Вест поискал подходящие слова и решил, что лучше не отвечать. — Не могу себе представить, ваше высочество. — Поступил на службу в инквизицию! Кто бы мог подумать?! Некоторое время они ехали в молчании. Постепенно улыбка вернулась на лицо принца. — Однако мы говорили о воинской славе, верно? Вест поморщился. — Совершенно верно, ваше высочество. — Вы ведь были первым, кто прошел сквозь брешь при Ульриохе? Первым, так мне докладывали! Вот это честь! Вот это слава! Должно быть, это незабываемое ощущение, правда, полковник? Незабываемое! Пробиваться сквозь гущу расколотых камней и бревен вперемешку с искореженными трупами. Слепнуть от дыма, задыхаться в пыли. Крики, стоны, металлический лязг наполняют воздух, трудно дышать от страха. Люди теснят со всех сторон, падают, вопят, истекают кровью и потом, черным от грязи и копоти; едва различимые лица искажены болью и гневом. Демоны в аду. Вест помнил, как он кричал «Вперед!» снова и снова, пока не сорвал голос, хотя сам потерял всякое представление о направлении. Помнил, как ткнул кого-то мечом — друга или врага, он тогда не знал, как не знал и теперь. Помнил, как упал, разбил себе голову о камень и разорвал куртку о торчащий обломок доски. Мгновения в памяти — словно фрагменты истории, которую ему когда-то кто-то рассказал. Вест поежился, чувствуя озноб в своей легкой шинели. — Да, незабываемое ощущение, ваше высочество. — Черт побери, как жаль, что этого мерзавца Бетода встретим не мы! — Принц Ладислав раздраженно рассек воздух стеком. — Это ненамного лучше, чем стоять в каком-нибудь треклятом карауле! Похоже, Берр держит меня за дурака! Вам так не кажется, майор? Вест глубоко вздохнул. — Право, не могу сказать, ваше высочество. Но переменчивый ум принца уже обратился к другой теме: — А что там с вашими ручными северянами? У них такие забавные имена! Как зовут этого неумытого? Борзой, что ли? — Ищейка. — Да-да, точно, Ищейка! Превосходно! — Принц рассмеялся. — А другой — черт возьми, такого здоровенного парня я в жизни не видел! Потрясающе! И чем же они занимаются? — Я послал их в разведку на северный берег реки, ваше высочество. — Вест был бы не прочь сам пойти вместе с ними. — Даже если враг далеко, мы должны точно знать обстановку на случай внезапного нападения. — Ну разумеется, должны! Отличная идея. Чтобы тотчас же подготовить атаку! Вообще-то Вест скорее имел в виду возможность своевременно отступить и послать на самой быстрой лошади гонца к маршалу Берру, но не было смысла упоминать об этом. В представлении принца все военные действия сводились к приказам о победоносном наступлении, после чего можно спокойно возвращаться в постель. Таких слов, как «стратегия» и «отступление», в его словаре не было. — Точно, — бормотал принц себе под нос, пристально глядя на деревья за рекой. — Подготовить атаку и смести их обратно к границе… Граница была в сотне лиг отсюда. Вест воспользовался моментом. — Ваше высочество, если позволите, у меня еще очень много дел. И это была истинная правда. Лагерь был организован — вернее, совершенно не организован — без малейшей мысли об удобстве или обороне. Дикий лабиринт палаток из ветхой холстины на большом лугу у реки, где почва была слишком мягкой и грозила превратиться в болото, размолотая в липкую грязь колесами обозных телег. Вначале там не было отхожих мест, потом их вырыли, но слишком неглубоко и слишком близко к лагерю, недалеко от того места, где складировалась провизия. Провизию, кстати сказать, недостаточно тщательно подготовили и плохо упаковали, она вот-вот начнет портиться, привлекая к себе крыс со всей Инглии. Вест не сомневался, что, если бы не холод, лагерь уже сейчас охватила бы эпидемия. Принц Ладислав взмахнул рукой. — Конечно, я понимаю, много дел… Но ведь завтра вы расскажете мне еще что-нибудь, Вест? Про полковника Глокту и так далее… Черт, как все-таки жаль, что он погиб! — прокричал принц, уже пускаясь легким галопом в направлении своего громадного пурпурного шатра, воздвигнутого высоко на холме, над всеобщей вонью и сумятицей. Вест с некоторым облегчением развернул свою лошадь и поскакал вниз по склону, к лагерю. Он видел, как люди пробираются через подмерзшую слякоть, замотанные в грязное тряпье, дрожащие, с облачками пара от дыхания. Другие сидели понурыми группами возле расставленных палаток — в разномастной одежде, они жались к еле тлеющим кострам, возились с едой, играли отсыревшими картами в свои жалкие игры или пили и глядели перед собой в холодное пространство. Подготовленные рекруты отправились с Поулдером и Кроем навстречу неприятелю, а Ладиславу оставили отребье — тех, кто слишком слаб для серьезного марша, слишком плохо снаряжен для настоящего сражения, слишком измучен даже для того, чтобы найти себе праздное занятие. Эти люди, возможно, за всю жизнь ни разу не покидали свои дома, но были вынуждены отправиться в заморскую землю, о которой они ничего не знали, чтобы сражаться с врагом, с которым они не ссорились, по причинам, которых они не понимали. Если в начале пути кто-то из них и испытывал нечто вроде патриотического подъема, то к настоящему времени тяжелые переходы, плохое питание и холодная погода окончательно истощили и выморозили весь их энтузиазм. Принц Ладислав отнюдь не был вдохновенным вождем, способным его возродить, и не предпринимал для этого никаких усилий. Вест глядел с высоты седла на эти угрюмые, усталые, измученные лица, и они смотрели ему вслед. Они уже побеждены. Все, чего они хотели, это вернуться домой, и Вест едва ли мог их осуждать. Он и сам хотел того же. — Полковник Вест! Ему улыбался какой-то здоровяк в мундире офицера Собственных Королевских, заросший густой бородой. Вест с изумлением понял, что это Челенгорм. Он спрыгнул с седла и обеими руками сжал руку старого приятеля. Радостно было видеть его — крепкого, честного, надежного. Он напоминал о прошлой жизни, когда Вест не имел дела с великими мира сего и все было во много раз проще. — Как дела, Челенгорм? — Хорошо, спасибо, сэр. Вот решил пройтись по лагерю, пока мы ждем неприятеля. — Здоровяк Челенгорм сложил руки лодочкой и подышал в них, потом потер ладонь о ладонь. — Пытаюсь согреться. — По моему опыту, это и есть война. Бесконечное ожидание в неблагоприятных условиях. Ожидание, время от времени сменяющееся моментами глубочайшего ужаса. Челенгорм невесело ухмыльнулся. — Ну, значит, у нас все впереди. Как дела в штабе принца? Вест покачал головой. — Соревнуются, кто из них самый заносчивый, невежественный и никчемный. А как насчет вас? Как вам лагерная жизнь? — Ну, у нас-то все не так плохо. А вот кое-кому из рекрутов я не завидую — они уже не годятся для сражений. Я слышал, двое или трое самых старых прошлой ночью замерзли. — Такое случается. Будем надеяться, что их хотя бы зароют поглубже и подальше от лагеря. Вест видел, что Челенгорм счел его бессердечным, но тут уж ничего не поделаешь. Из погибших в Гуркхуле лишь немногие пали на поле боя. Несчастные случаи, болезни, загноившиеся легкие ранения — в конце концов ты привыкаешь и начинаешь ждать этого. А когда солдаты так плохо экипированы, как эти рекруты? Да им придется ежедневно хоронить людей! — Вам что-нибудь нужно? — спросил он Челенгорма. — Только одну вещь. Моя лошадь потеряла подкову в этой грязище; я попытался отыскать кого-то, кто сможет подковать коня… — Челенгорм развел руками. — Хорошо, если я ошибаюсь, но, по-моему, в лагере нет ни одного кузнеца! Вест воззрился на него. — Ни одного? — По крайней мере, я так никого и не нашел. Горны есть, наковальни, кувалды и все прочее имеется, но работать некому. Я тут поговорил с одним из квартирмейстеров, и он сказал, что генерал Поулдер отказался отпустить к нам хотя бы одного из своих кузнецов, и генерал Крой тоже, так что… — Челенгорм пожал плечами. — У нас их не оказалось. — И никто не догадался проверить? — А кто? Вест ощутил знакомую боль, набухающую позади глазных яблок. Стрелам нужны наконечники, клинки необходимо точить, доспехи, седла и телеги, везущие припасы, ломаются и нуждаются в починке. Армия, в которой нет кузнецов, немногим лучше армии, у которой нет оружия. А они торчат посреди этого насквозь промерзшего края, во многих милях от ближайшего поселения. Хотя… — Помнится, мы по пути видели штрафную колонию? Челенгорм сощурил глаза, пытаясь припомнить: — Да, кажется, там была литейная. Я видел дымок над деревьями… — У них там должны быть опытные работники по металлу. Брови здоровяка приподнялись. — Но они же преступники! — Ну, какие есть. Сегодня у вас неподкованная лошадь, а завтра нам будет нечем сражаться! Соберите дюжину людей и найдите повозку. Мы отправляемся сейчас же.Тюрьма возвышалась над зарослями деревьев, за холодной пеленой дождя виднелась ограда — стена из огромных замшелых бревен, увенчанная погнутыми ржавыми штырями. Мрачный вид, да и само место мрачное. Не дожидаясь, пока Челенгорм и его люди подтянутся, Вест соскочил с седла, перешел слякотную разбитую дорогу, приблизился к воротам и замолотил рукоятью шпаги по потемневшему дереву. Пришлось какое-то время подождать, пока маленькое смотровое окошко открылось. Оттуда на Веста угрюмо глянули серые глаза над черной маской. Практик инквизиции. — Я полковник Вест. — И что? — Глаза холодно рассматривали его. — Я из штаба кронпринца Ладислава, мне нужно поговорить с комендантом этого лагеря. — Зачем? Вест нахмурился, изо всех сил стараясь сохранять важный вид, несмотря на облепившие голову мокрые волосы и капли дождя, стекавшие с подбородка. — Идет война, и у меня нет времени объяснять вам, что к чему! Мне необходимо поговорить с комендантом, это очень срочно! Глаза прищурились. Некоторое время практик смотрел на Веста, затем перевел взгляд на дюжину замызганных солдат за его спиной. — Хорошо, — проговорил практик. — Вы можете войти, но только вы один. Остальным придется подождать снаружи. Главная улица колонии представляла собой полосу размешанной ногами глины между хлипкими лачугами. С карнизов стекали струи воды, расплескиваясь по грязи. Посреди дороги, насквозь мокрые, двое мужчин и женщина тяжело толкали нагруженную камнями повозку, увязавшую выше осей в жидкой грязи. Лодыжки всех троих сковывали тяжелые цепи. Измученные, исхудалые, пустые лица, позабывшие о надежде так же, как они позабыли о пище. — Давайте толкайте, мать вашу! — рявкнул на них практик, и они снова склонились над своей незавидной участью. Вест через грязь двинулся к каменному зданию в дальнем конце лагеря, без особого успеха пытаясь перепрыгивать с одного сухого клочка земли на другой. Еще один хмурый практик стоял на пороге, вода текла ручьем с куска грязной непромокаемой ткани, наброшенного на его плечи, суровый взгляд следил за Вестом внимательно и бесстрастно. Вест со своим провожатым прошли мимо него без единого слова и вступили в темное помещение, наполненное барабанным стуком дождевых капель. Практик постучал в расшатанную дверь. — Войдите. Небольшая скромная комната с серыми стенами, холодная и пахнущая сыростью. Неяркий огонек мигал за решеткой очага, полка прогибалась от книг. С портрета на стене царственно взирал король Союза. За простым столом сидел худой человек, одетый в черное, и что-то писал. Несколько секунд он разглядывал Веста, потом аккуратно отложил перо и потер переносицу большим и указательным пальцами, испачканными в чернилах. — У нас посетитель, — произнес практик. — Вижу. Я инквизитор Лорсен, комендант этого маленького лагеря. Вест весьма формально пожал костлявую руку. — Полковник Вест. Я нахожусь здесь вместе с армией принца Ладислава. Мы разбили лагерь в дюжине миль к северу отсюда. — Да, конечно. И чем я могу быть полезен его высочеству? — Нам отчаянно нужны работники по металлу. У вас ведь здесь литейная, правильно? — Рудник, литейная и кузница для изготовления сельскохозяйственного инвентаря, но я все же не понимаю, каким… — Превосходно. Я возьму у вас десяток людей. Самых опытных, какие у вас есть. Комендант нахмурился. — И речи быть не может. Здешние заключенные повинны в самых серьезных преступлениях. Они не могут быть отпущены без ордера, подписанного архилектором самолично. — Тогда у нас проблема, инквизитор Лорсен. У меня десять тысяч человек — их оружие нужно точить, их доспехи нужно чинить, а их лошадей необходимо подковывать. Мы должны быть готовы к действию в любой момент. У нас нет времени ждать, пока архилектор или кто-либо еще пришлет вам ордер. Я должен уйти отсюда с кузнецами, и точка. — Но вы должны понять, что я не могу позволить… — Вы не осознаете серьезности положения! — рявкнул Вест, теряя терпение. — Отправляйте письмо архилектору, на здоровье! А я пошлю человека в лагерь, чтобы он привел сюда роту солдат! Посмотрим, кто из нас успеет первым! Комендант некоторое время раздумывал. — Ну, хорошо, — произнес он наконец. — Следуйте за мной. Два грязных ребенка уставились на Веста с крыльца одной из лачуг, когда он вышел из комендантского дома обратно под нескончаемый дождь. — Вы держите здесь детей? — Мы держим здесь целые семьи, если они признаны опасными для государства. — Лорсен искоса взглянул на него. — Кое-кто говорит, что это позор, но, чтобы сохранить Союз единым, нужны жесткие меры. По вашему молчанию я догадываюсь, что вы не согласны. Вест поглядел на одного из жалких ребятишек, ковыляющего по грязи и обреченного, возможно, провести здесь всю жизнь. — Я думаю, что это преступление. Комендант пожал плечами. — Не обманывайтесь. Каждый в чем-нибудь да виновен, и даже невинные могут представлять собой угрозу. Порой приходится идти на небольшие преступления, чтобы предотвратить более крупные, полковник Вест; но в любом случае это решать более значительным людям, чем мы с вами. Я лишь слежу за тем, чтобы они хорошо работали, не грабили друг друга и не устраивали побегов. — Вы всего лишь выполняете свою работу, да? Проторенный путь, чтобы избежать ответственности! — Кто из нас живет вместе с этими людьми в заброшенной дыре, вы или я? Кто из нас смотрит за ними, одевает, кормит, моет, ведет бесконечную бессмысленную войну с проклятыми вшами? Может быть, это вы следите за тем, чтобы они не дрались, не насиловали и не убивали друг друга? Вы ведь офицер Собственных Королевских, правда, полковник? Значит, вы живете в Адуе? В отличной квартире в Агрионте, среди богатых лощеных господ? Вест нахмурился, и Лорсен рассмеялся ему в лицо. — Так кто из нас на самом деле «избегает ответственности», как вы выразились? Моя совесть чиста как никогда. Можете ненавидеть нас, если хотите, мы к этому привыкли. Никто не хочет пожимать руку человеку, выгребающему отхожие места, однако кому-то все-таки нужно их выгребать, иначе мир потонет в собственном дерьме. Можете забирать вашу дюжину кузнецов, но не пытайтесь смотреть на меня свысока! Смотреть свысока здесь неоткуда. Весту это все не понравилось, однако он не мог не признать, что его собеседник неплохо защищался. Поэтому он лишь стиснул зубы, склонил голову и продолжал молча брести вперед. Они прошлепали по грязи к длинному каменному сараю без окон. Из высоких труб на каждом углу сарая в туманный воздух поднимался густой дым. Практик отодвинул засов на массивной двери и с усилием распахнул ее. Вест шагнул в темноту следом за Лорсеном. После морозного воздуха улицы жар ударил в лицо как пощечина. Едкий дым щипал глаза, от него першило в горле. В тесном пространстве стоял ужасающий шум. Мехи скрипели и хрипели, молоты лязгали по наковальням и вздымали снопы сердитых искр, раскаленный докрасна металл яростно шипел в бочках с водой. Повсюду были люди, притиснутые друг к другу, потеющие, стонущие, кашляющие; на их изможденных лицах играли отсветы оранжевого сияния горнов. Демоны в аду. — Остановить работу! — проревел Лорсен. — Всем построиться! Люди медленно опустили инструменты. Шатаясь, спотыкаясь и грохоча, они вышли вперед и построились в шеренгу; четверо или пятеро практиков присматривали за ними из тени. Жалкий, неровный, сгорбленный, унылый строй. У нескольких мужчин кандалы были не только на ногах, но и на руках. Судя по виду этих людей, они едва ли могли помочь Весту справиться со всеми затруднениями, но у него не было выбора. Ничего другого ему не предложат. — У нас гость снаружи. Давайте, полковник, говорите. — Меня зовут полковник Вест, — прохрипел он голосом, осипшим от едкого дыма. — В дюжине миль отсюда по дороге стоят лагерем десять тысяч человек под командованием кронпринца Ладислава. Нам нужны кузнецы. — Вест закашлялся, пытаясь прочистить горло и говорить громче. — Кто из вас умеет работать по металлу? Никто не отозвался. Люди уставились на свои изношенные до дыр башмаки или босые ноги, украдкой бросая непонятные взгляды на мрачных практиков. — Не бойтесь. Повторяю, кто может работать по металлу? — Я могу, сэр. Человек выступил вперед из шеренги, громыхнув кандалами на лодыжках. Он был худой и жилистый, слегка сутулился. Свет лампы упал на него, и Вест невольно вздрогнул: узник был обезображен ужасными ожогами. Одна сторона его лица являла сплошную массу сизо-багровых, как будто слегка оплывших шрамов, бровь отсутствовала, череп усеивали розовые проплешины. Другая сторона была немногим лучше. Можно сказать, что лица у него почти не было. — Я могу работать с горном, — повторил арестант. — И в солдатах я тоже походил, в Гуркхуле. — Хорошо, — пробормотал Вест, прилагая все усилия, чтобы не ужасаться его внешности. — Твое имя? — Пайк. — Скажи, Пайк, здесь есть еще хорошие работники по металлу? Волоча ноги и лязгая кандалами, обгоревший пошел вдоль шеренги. Он за плечи вытаскивал людей вперед, а наблюдавший за ним комендант становился все мрачнее. Вест облизнул сухие губы. Трудно поверить, что совсем недавно он страдал от холода; теперь он мучился от жары, но чувствовал себя еще хуже, чем прежде. — Мне понадобятся ключи от их кандалов, инквизитор. — Ключей нет. Кандалы заварены наглухо. Их никогда не предполагалось снимать, и я настоятельно рекомендую не делать этого. Многие из этих арестантов чрезвычайно опасны, а кроме того, не забывайте, что вы должны будете вернуть их сюда сразу после того, как вам удастся найти какую-либо альтернативу. Отпускать преступников досрочно не в правилах инквизиции. Он надменно отошел в сторону, чтобы поговорить с одним из практиков. Пайк бочком приблизился к Весту, придерживая за локоть еще одного из заключенных. — Простите, сэр, — пробормотал он, понижая свой раскатистый голос, — но не могли бы вы найти местечко и для моей дочери? Вест пожал плечами, чувствуя неловкость. Он с радостью забрал бы всех до единого и спалил дотла это проклятое место, но сегодня он и без того немало искушал судьбу. — Женщина среди кучи солдат — не лучшее, что можно придумать. Нет, это не годится. — Всяко лучше, чем здесь, сэр. Я не могу оставить ее здесь одну. Она может помогать мне у горна, а может и сама взяться за молот, если на то пошло. Она сильная. На вид она не была сильной. Она была тощей и измученной, ее изможденное лицо покрывали пятна сажи и копоти. Вест мог бы принять ее за мальчишку. — Прости, Пайк, но мы отправимся не на прогулку. Девушка схватила Веста за руку, когда он уже отворачивался. — Здесь у нас тоже не прогулка. — Тон ее голоса удивил полковника: мягкий, нежный. — Мое имя — Катиль. Я могу работать. Вест посмотрел на нее сверху вниз, готовый высвободить руку, однако выражение ее лица кое-что напомнило ему. Никакой боли. Никакого страха. Пустые глаза, безжизненные, словно мертвые. Арди. Кровь на ее щеке. Вест сморщился. Воспоминание было подобно ране, которая никогда не залечится. Жара становилась невыносимой, все тело изнывало от неудобства, мундир наждаком терся о липкую кожу. Надо поскорее выбираться из этого кошмарного места. Вест отвел глаза, покрасневшие от дыма. — Ее тоже, — хрипло приказал он. Лорсен хмыкнул. — Вы шутите, полковник? — Поверьте, я совершенно не в настроении шутить. — Умелые работники — это одно дело; понимаю, что вы в них нуждаетесь. Но я не могу позволить вам просто взять и забрать тех, на кого упадет ваш взгляд… Взбешенный Вест повернулся к нему. Его терпение лопнуло. — Я сказал: ее тоже! Если ярость Веста и произвела впечатление на коменданта, он не показал этого. Долгое время они стояли, уставившись друг на друга, а пот все стекал по лицу Веста и кровь громко стучала в висках. Наконец Лорсен медленно кивнул. — Ее тоже. Очень хорошо. Я не могу вам помешать. — Он наклонился ближе. — Но архилектор узнает об этом. Он, конечно, далеко, и может пройти некоторое время, прежде чем он узнает, но рано или поздно он узнает, даю вам слово. — И еще ближе, к самому уху Веста: — Возможно, в один прекрасный день вы неожиданно для себя вновь посетите нас, но уже для того, чтобы здесь остаться. Возможно, к тому времени вы подготовите для нас небольшую лекцию о плюсах и минусах штрафных колоний. У нас будет уйма времени, чтобы вас выслушать — Лорсен отвернулся. — А теперь забирайте моих арестантов и уходите. Мне надо написать письмо.
Дождь
Джезаль всегда считал, что хорошая гроза — это отличное развлечение. Капли дождя хлестали по улицам, стенам и крышам Агрионта, шумели в водостоках. Он радовался ливню, глядя в залитое дождем окно, когда сам сидел в тепле и сухости у себя дома. Дождь заставал врасплох молодых леди в парке, заставлял их визжать и волнующе облеплял мокрыми платьями их тела. Под дождем можно было бежать сдрузьями, хохоча во все горло, из одной таверны в другую, а после обсыхать перед ревущим камином с кружкой горячего, приправленного пряностями вина. Дождь всегда нравился Джезалю не меньше, чем солнце. Но то было прежде. Здесь, на равнинах, грозы были совсем иного рода. Они уже не походили на истерику капризного ребенка, на которую лучше всего просто не обращать внимания, и тогда она быстро кончается. Теперь это была холодная и убийственная, безжалостная и беспощадная, жестокая и неутомимая ярость бури; особенно если помнить, что ближайшая крыша — не говоря уж о ближайшей таверне — находилась в сотне миль пути отсюда. Дождь лил стеной, затопляя ледяной водой бескрайнюю долину. Крупные капли, словно камни из пращи, били по черепу Джезаля, падали на его открытые руки, уши, затылок. Вода струилась сквозь волосы и брови, ручейками стекала вниз по лицу, впитывалась в насквозь промокший воротник. Дождь сплошной серой пеленой скрывал от взгляда все, что находилось больше чем в сотне шагов впереди — хотя ни впереди, ни в любом другом направлении рассматривать было нечего. Джезаль поежился и постарался пальцами выжать воду из углов воротника. В этом не было смысла, он уже промок насквозь. Чертов лавочник в Адуе заверял, что плащ абсолютно водонепроницаем. Стоил этот плащ немало, и Джезаль в нем очень хорошо смотрелся — как настоящий матерый путешественник. Но ткань начала пропускать воду почти сразу, едва упали первые капли, и уже несколько часов Джезаль ехал насквозь мокрый, словно забрался в ванну в одежде. Причем в очень холодную ванну. В сапоги просачивалась ледяная вода, голени до крови стерлись о мокрые штаны, промокшее седло скрипело и хлюпало при каждом шаге его несчастной лошади. Из носа текло, ноздри и губы саднили, и даже повод терзал мокрые ладони. В особенности болели соски, как два островка мучительной боли в море неприятных ощущений. Все было невыносимо. — Когда же это кончится? — мрачно пробормотал Джезаль, сутулясь и поднимая умоляющее лицо к угрюмым небесам. Дождь барабанил по его лицу, губам, глазам, и ему казалось, что для счастья не нужно ничего, кроме сухой рубашки. — Неужели вы не можете ничего сделать? — простонал он, обращаясь к Байязу. — Что, например? — резко отозвался маг. По его лицу тоже текли струи дождя, вода капала с грязной бороды. — Вы думаете, мне все это доставляет удовольствие? Посреди великой равнины в черт знает какую грозу, в моем-то возрасте? Дожди не делают послаблений для магов, мой мальчик, они проливаются на всех одинаково. Я бы советовал вам привыкнуть к этой мысли и не стонать! Великий вождь должен разделять тяготы своих соратников, своих солдат, своих подданных, без этого он не завоюет их уважения. Великий вождь не жалуется. Никогда! — Да чтоб они все провалились! — буркнул Джезаль вполголоса. — И этот дождь вместе с ними! — Ты называешь это дождем? — По безобразному, изуродованному лицу Девятипалого расплывалась широкая улыбка. Северянин ехал рядом с Джезалем. Когда сверху посыпались крупные капли, он, к немалому удивлению молодого человека, стащил с себя сначала заношенную куртку, а затем и рубашку, завернул их в непромокаемую ткань и поехал дальше полуголым, не обращая внимания на воду, сбегавшую потоками с его могучей спины, иссеченной шрамами. Он выглядел счастливым, как огромный боров в грязной луже. Джезаль вначале счел такое поведение еще одной возмутительной демонстрацией дикости. Нам еще повезло, что абориген соблаговолил остаться в штанах, подумал он. Однако когда холодный дождь стал просачиваться сквозь плащ, Джезаль засомневался. Вряд ли без одежды он бы замерз и промок еще больше, чем сейчас, зато точно избавился бы от мучительного трения влажной ткани. Девятипалый ухмыльнулся, словно прочел его мысли: — Моросит немного, только и всего. Солнце не всегда светит. Надо смотреть правде в глаза! Джезаль скрипнул зубами. Если он еще раз услышит, что надо смотреть правде в глаза, он проткнет Девятипалого своим коротким клинком. Чертов полуголый дикарь! Достаточно того, что приходилось ехать, есть и спать на расстоянии сотни шагов от этого пещерного жителя, но выслушивать его идиотские советы — такое оскорбление почти невыносимо. — Черт бы побрал эту безмозглую скотину! — пробормотал Джезаль. — Если дело дойдет до драки, ты будешь счастлив, что он рядом с тобой. На Джезаля искоса смотрел Ки, покачиваясь взад-вперед на сиденье поскрипывающей повозки. Дождь прилепил его длинные волосы к исхудалым щекам, белая кожа блестела от влаги, отчего ученик мага казался еще более бледным и болезненным. — Кто спрашивал твоего мнения? — Тому, кто не хочет слушать чужих мнений, лучше держать свой собственный рот на замке. — Ки указал кивком на спину Девятипалого. — Это же Девять Смертей! На Севере его боятся, как никого другого. Он убил людей больше, чем чума. Джезаль угрюмо посмотрел на северянина, мешковато сидевшего в седле, немного подумал и презрительно хмыкнул. — Меня он нисколько не пугает, — ответил он громко, но все же так, чтобы Девятипалый не мог его услышать. — Готов спорить, ты ни разу не обнажал клинка по-настоящему, — фыркнул Ки. — Могу сделать это прямо сейчас! — прорычал Джезаль с самым грозным видом. — Ого, какой свирепый! — усмехнулся ученик, ничуть не впечатленный этой свирепостью, что разочаровывало. — Однако если ты меня спросишь, кто здесь самый бесполезный, — что ж, я знаю, от кого бы я в первую очередь избавился. — Ах ты… Джезаль подпрыгнул в седле: небо осветила яркая вспышка, за ней другая, пугающе близко. Длинные пальцы молнии с огненными когтями проскребли по вздутым подбрюшьям туч, зазмеились во тьме у них над головами. Раскат грома прокатился по сумрачной равнине, он рокотал и грохотал под порывами ветра. Когда гром смолк, повозка уже укатилась вперед, не дав разгневанному Джезалю возможности ответить. — Черт бы подрал этого идиота! — пробормотал он, мрачно уставившись в затылок ученику. Вначале, при первых вспышках, он пытался утешить себя, воображая, как его спутников поразит молния. Ведь было бы по-своему справедливо, если бы гром с небес спалил Байяза. Однако вскоре Джезаль перестал мечтать о таком избавлении. Вряд ли молния убьет больше чем одного человека за день, и он начал надеяться, что этим человеком будет он сам. Одно мгновение блистающего света — и сладкое забытье. Самый безболезненный выход из этого кошмара. Струйка воды пробежала по спине Джезаля, щекоча натертую кожу. Ему страстно хотелось почесаться, но он знал: стоит поддаться искушению, и зуд распространится и на лопатки, и на шею, и на все те места, куда невозможно сейчас дотянуться. Он закрыл глаза, его голова поникла под тяжестью этой безысходности, и он уткнулся мокрым подбородком в мокрую грудь. Такой же дождь шел, когда он в последний раз видел ее. Джезаль помнил все с мучительной ясностью: синяк на ее лице, цвет ее глаз, ее губы, изогнутые в кривоватой усмешке. При одной мысли об этом он почувствовал ком в горле. Он вспоминал ее многократно, каждый день — сначала утром, при пробуждении, а в последний раз вечером, когда укладывался на жесткую землю. Снова оказаться рядом с Арди, в тепле и безопасности, было воплощением всех его мечтаний. Долго ли она будет ждать его, пока неделя проходит за неделей, а от него все нет вестей? Может быть, она ежедневно пишет письма в Инглию, которых он никогда не получит? Она пишет о своих нежных чувствах. Отчаянно ждет новостей. Умоляет ответить. И вот теперь ее худшие опасения подтверждаются: он вероломный мерзавец и лжец, он начисто забыл о ней — хотя ничто не может быть дальше от истины. Джезаль заскрипел зубами от возмущения и отчаяния, но что он мог поделать? Не так-то просто отсылать письма из опустошенной, заброшенной, разоренной страны — если он вообще сумел бы что-то написать под этим грандиозным водопадом. Он проклинал Байяза и Логена, Длинноногого и Ки. Он проклинал Старую империю и бесконечную равнину. Он проклинал всю их безумную экспедицию. Это стало его постоянным ритуалом. Джезаль постепенно осознавал, что до сих пор вел очень вольную жизнь. Прежде он мог громко и долго жаловаться на то, что надо рано вставать на тренировки по фехтованию, или из-за карточной игры с лейтенантом Бринтом, или по поводу немного пережаренной колбасы на завтрак. Да он должен был хохотать, сиять и танцевать на ходу — ведь в те дни небо над ним было безоблачным! Он кашлянул, шмыгнул носом и вытер его озябшей рукой. По крайней мере, из-за этих потоков воды никто не заметит, что он плачет. Одна лишь Ферро, судя по ее виду, страдала от происходящего не меньше, чем Джезаль. Время от времени она поднимала голову, кидала сердитый взгляд на истекающие дождем тучи, и ее лицо искажалось ненавистью и ужасом. Вечно взъерошенные волосы прилипли к черепу, пропитанная влагой одежда тяжело свисала с костлявых плеч, вода текла по изборожденному шрамами лицу, капала с острого носа и острого подбородка. Она была похожа на злющую кошку, которую неожиданно бросили в пруд: ощущение исходящей от нее угрозы исчезло, тело словно потеряло три четверти объема. Возможно, вывести Джезаля из его душевного состояния мог бы женский голос, а единственным существом женского пола на сотни миль вокруг была Ферро. Он пришпорил коня и подъехал к ней с вымученной улыбкой, и она обратила к нему угрюмое лицо. К своему замешательству, Джезаль обнаружил, что рядом с ней он снова чувствует угрозу. Он совершенно забыл, какие у Ферро глаза — желтые, острые как лезвия, зрачки словно булавочные уколы. Странные глаза, вселяющие беспокойство. Теперь он жалел, что подъехал к ней, но не мог удалиться, не сказав ни единого слова. — Готов поручиться, что там, откуда ты родом, дожди идут не так уж часто. — Закроешь свою гребаную пасть сам или тебя ударить? Джезаль кашлянул, позволил своей лошади замедлить шаг и отстать. «Сумасшедшая сука», — прошептал он себе под нос. Ну и черт с ней, коли так. Пусть лелеет свои невзгоды! А он не собирается упиваться жалостью к себе. Такое совершенно не в его характере.Когда они добрались до этого места, дождь все-таки утих, однако воздух по-прежнему наполняла тяжелая сырость. Небо над головой было окрашено в причудливые цвета, вечернее солнце пронизывало бурлящие облака розовым и оранжевым, бросая зловещий отсвет на серую равнину. Две пустые повозки стояли, третья была повалена набок — одно колесо выломано, мертвая лошадь так и осталась в постромках. Животное лежало, вывалив изо рта розовый язык, а из окровавленного бока торчала пара сломанных стрел. Словно куклы, разбросанные капризным ребенком, на примятой траве валялись трупы: зияющие раны, переломанные конечности, пронзенные стрелами тела. У одного рука была оторвана около плеча, и из раны торчал короткий обломок кости, как из окорока в мясной лавке. Вокруг были разбросаны обломки оружия, расщепленные доски и прочий хлам. С нескольких сундуков слетели крышки, и мокрую землю устилали размотанные рулоны материи. Разбитые бочонки, вскрытые ящики — все было разграблено. — Купцы, — буркнул Девятипалый, глядя вниз. — Вроде тех, какими прикидываемся мы. Да, видать, жизнь здесь дешево стоит. Ферро скривила губы. — А где дорого? Холодный ветер хлестал по равнине, продувая насквозь сырую одежду Джезаля. Он никогда не видел ни одного трупа, а здесь их… сколько? По меньшей мере дюжина. Джезаль попробовал сосчитать, но вскоре почувствовал легкую дурноту. Никто из его спутников не выглядел слишком обеспокоенным; впрочем, это неудивительно — все они давно привыкли к насилию. Ферро ползала среди тел, рассматривала и ощупывала их спокойно, как гробовщик. Девятипалый вел себя так, будто видал вещи и похуже (в чем Джезаль нисколько не сомневался), да и сам их проделывал. Байяз и Длинноногий казались слегка озабоченными, но не больше чем если бы внезапно наткнулись на следы конских копыт. Ки вообще не проявил особого интереса к находке. Джезалю сейчас не помешала бы толика их безразличия. Он ни за что бы в этом не признался, но его подташнивало все сильнее. Эта вялая, застывшая, бледная как воск кожа, покрытая бисеринами дождевых капель. Эта содранная с тел одежда — покойники лишились кто сапог, кто куртки, кто рубашки. Эти раны — багровые ссадины, лиловые и черные синяки, разрезы и вырванные клочья плоти, как кровавые рты, зияющие в теле… Джезаль резко повернулся в седле, поглядел назад, влево, вправо. Со всех сторон вид открывался одинаковый. Бежать некуда, даже если бы он знал, в каком направлении находится ближайшее поселение. Их было здесь шестеро, и все же он чувствовал себя совершенно одиноким. Вокруг открывался простор равнины, но он ощущал себя запертым в ловушке. С нехорошим чувством он заметил, что один из трупов словно бы смотрит прямо на него. Молодой парень, не старше самого Джезаля, с песочного цвета волосами и оттопыренными ушами. Ему не помешало бы побриться — только теперь, разумеется, это уже не имело значения. Живот парня пересекал зияющий алый разрез, а окровавленные руки лежали так, словно он пытался зажать рану ладонями. В глубине разреза поблескивали кишки, там все было багрово-красным. К горлу подступила тошнота. Он и так чувствовал слабость из-за того, что мало ел с утра. Его просто воротило от проклятых сухарей, он с трудом глотал ту бурду, которую поглощали остальные. Джезаль отвернулся от мерзкого зрелища и уставился вниз, на траву, как будто искал на ней какие-то важные следы, пока его желудок скручивало и сжимало. Он изо всех сил стиснул поводья, сглатывая наполнившую рот слюну. Он же достойный сын Союза, черт подери! Более того, он дворянин высокого рода. К тому же храбрый офицер Собственных Королевских и победитель турнира! Блевать при виде нескольких капель крови значит опозорить себя перед этим сборищем глупцов и дикарей, а этого ни при каких обстоятельствах нельзя допустить. На кону стоит честь его нации. Он пристально уставился на влажную землю, крепко сжал зубы и приказал своему желудку успокоиться. Мало-помалу это подействовало. Джезаль сделал несколько глубоких вдохов через нос. Прохладный, влажный, живительный воздух. Он полностью овладел собой и посмотрел на остальных. Ферро сидела на корточках на земле, почти до запястья засунув руку в разверстую рану одной из жертв. — Холодная, — отрывисто бросила она Девятипалому. — Они лежат здесь по крайней мере с сегодняшнего утра. Она вытащила руку — пальцы были скользкими от крови. Джезаль изверг половину скудного завтрака себе на куртку прежде, чем успел соскочить с седла. Пошатываясь, сделал несколько нетвердых шагов, хватил ртом воздуха, и его скрутило снова. Он перегнулся вперед, упершись руками в колени и сплевывая желчь в траву. Голова кружилась. — Как ты? Джезаль поднял голову. Он изо всех сил старался казаться невозмутимым, несмотря на длинную нитку горькой слюны, свисавшую с губы. — Съел что-то не то, — пробормотал он, утирая нос и рот дрожащей рукой. Он сам понимал, что это жалкая отговорка, однако Девятипалый лишь кивнул. — Утреннее мясо, не иначе. Меня и самого малость мутит. — Северянин ухмыльнулся своей жуткой улыбкой и протянул Джезалю мех с водой. — Тебе бы попить. Смыть все это дело, верно? Джезаль сделал глоток, прополоскал рот и выплюнул воду, глядя на Девятипалого, возвращавшегося к трупам. Молодой офицер нахмурился. Странно. Будь это кто-то другой, подобный жест можно было бы назвать благородным. Джезаль глотнул еще воды и почувствовал себя лучше. Не совсем твердым шагом он направился к лошади и взобрался в седло. — Те, кто это сделал, хорошо вооружены, и их много, — говорила Ферро. — На траве полно следов. — Мы должны соблюдать осторожность, — произнес Джезаль, чтобы включиться в разговор. Байяз резко обернулся и взглянул на него. — Мы всегда должны соблюдать осторожность! Об этом нечего напоминать! Сколько еще до Дармиума? Длинноногий прищурился и взглянул на небо, затем на равнину. Лизнул палец и подставил его под ветер. — Даже с моими талантами трудно сказать точно, пока нет звезд. Пятьдесят миль или около того. — Скоро нам нужно сворачивать с дороги. — Разве мы не будем переправляться через реку возле Дармиума? — В городе царит хаос. Кабриан захватил его и не пускает никого внутрь. Мы не можем рисковать. — Ну что ж, значит, Аостум. Обойдем Дармиум по широкой дуге и двинемся на запад. Этот путь немного длиннее, но… — Нет. — Нет? — Мост в Аостуме разрушен. Длинноногий нахмурился. — Моста больше нет? Воистину, Бог любит подвергать своих верных испытаниям! В таком случае нам придется пересекать Аос вброд… — Нет, — снова возразил Байяз. — Шли сильные дожди, и вода в великой реке сильно поднялась. Все броды для нас закрыты. Навигатор выглядел озадаченным. — Разумеется, вы мой наниматель, и я, будучи достойным членом ордена навигаторов, буду прилагать все усилия, чтобы повиноваться вашим приказам. Но боюсь, я не вижу другого пути. Если мы не можем перейти реку ни в Дармиуме, ни в Аостуме и не можем воспользоваться ни одним из бродов… — Есть еще один мост. — Еще один? — Какое-то мгновение Длинноногий недоуменно глядел на него, затем его глаза внезапно широко раскрылись. — Не хотите же вы сказать… — Мост в Аулкусе по-прежнему цел. Все мрачно переглядывались. — Ты вроде бы говорил, что там все лежит в развалинах, — пробурчал Девятипалый. — «Разоренное кладбище», так ты называл это место, — подтвердила Ферро. — И вроде бы ты сказал, что люди обходят его за много миль? — Я не выбрал бы этот путь по своей воле, но другого у нас нет, — заявил Байяз. — Мы доберемся до реки и пойдем вдоль северного берега к Аулкусу. Все замерли. На лице Длинноногого отразился ужас. — Ну же, шевелитесь! — прикрикнул Байяз. — Оставаться здесь опасно. И с этими словами он повернул свою лошадь прочь от трупов. Ки пожал плечами, натянул вожжи, и повозка с грохотом покатила по траве вслед за первым из магов. Навигатор и Девятипалый угрюмо двинулись за ними, полные мрачных предчувствий. Джезаль посмотрел на тела — они неподвижно лежали там, где их нашли, устремив обвиняющие глаза вверх, в вечернее небо. — Разве мы не должны их похоронить? — Хорони, если хочешь, — фыркнула Ферро, вспрыгивая в седло одним гибким движением. — Можешь похоронить их в собственной блевотине!
Кровавая банда
Бесконечная скачка — вот чем они занимались. Вот что они делали уже много дней. Скакали верхом в поисках Бетода, в преддверии надвигающейся зимы. По болотам, по лесам, по холмам и по долинам. В дождь и слякоть, в туман и снег. Выискивали какие-нибудь следы и знаки, указывающие, что он движется в их сторону, и знали, что таких знаков не найдут. Потерянное время, сказал бы Ищейка, но если у тебя хватило дурости напроситься на задание, лучше не болтать, а выполнять то, что тебе поручили. — Идиотская работа, пропади она пропадом! — раздраженно рычал Доу. Он морщился, ерзал в седле и путался в поводе, поскольку никогда не чувствовал себя вольготно верхом на лошади. Доу предпочитал, чтобы ноги стояли на земле и вели его к неприятелю. — Только зря время тратим! И как ты согласился на эту чертову разведку, а, Ищейка? Идиотская работа! — Кому-то надо это делать. По крайней мере, теперь у меня есть лошадь. — Ну надо же! Поздравляю! У тебя есть лошадь! Ищейка пожал плечами. — Все лучше, чем идти пешком. — Лучше, чем идти пешком? — насмешливо фыркнул Доу. — Тогда все в порядке! — Ну, мне выдали новые штаны и все прочее… Сукно хорошее, крепкое. Теперь ветер, обдувающий мои яйца, уже не такой холодный. Услышав это, Тул рассмеялся, но Доу не был в настроении веселиться. — Твои яйца больше не мерзнут? Гребаные мертвые, парень, да разве мы за этим пришли? Ты забыл, кто ты такой? Ты же был ближе всех к Девятипалому! Ты был при нем с самого начала, когда он перешел через горы! Во всех песнях тебя поминают вместе с ним! Ты ходил в разведку впереди армий. Тысячи человек шли туда, куда ты их посылал! — Ну, это никому не принесло ничего хорошего, — пробормотал Ищейка, но Доу уже набросился на Тула: — А как насчет тебя, дубина ты здоровенная? Тул Дуру Грозовая Туча, самый сильный ублюдок на всем Севере! Ходил на медведя с голыми руками и побеждал, так про тебя рассказывают. В одиночку удерживал перевал, пока твой клан отступал. Говорят, ты великан десяти футов ростом, рожденный в грозу, с громом в брюхе! Что скажешь, великан? Что-то я в последнее время не слышу твоего грома, разве что когда до ветру ходишь! — И что с того? — огрызнулся Тул. — Чем ты от меня отличаешься? Твое имя люди боялись произнести вслух. Они хватались за оружие и держались поближе к огню, стоило им заподозрить, что ты в десяти лигах от них! Это Черный Доу, говорили они, тихий, хитрый и беспощадный, словно волк! Он убил людей больше, чем зимние морозы, у него меньше жалости, чем у самой суровой зимы! А теперь — кому есть дело до тебя? Времена изменились, и ты скатился так же низко, как и все мы! Доу лишь улыбнулся. — Я об этом и говорю, здоровяк, именно об этом. Раньше мы что-то значили, каждый из нас. Названные. Известные всем. О нас говорили, нас боялись. Я помню, брат рассказывал мне, что никто на свете не умеет обращаться с луком или клинком искуснее, чем Хардинг Молчун. Ни один человек на всем Севере! Черт возьми, да и во всем Земном круге! Правда, Молчун? — Угу, — буркнул тот. Доу кивнул. — То-то и оно. А сейчас — посмотри на нас! Нет, мы не просто скатились — мы рухнули в пропасть! Бегаем на посылках у долбаных южан! У этих гребаных баб в мужских штанах! У этих чертовых поедателей салата с их длинными словами и коротенькими, тоненькими мечами! Ищейка беспокойно заерзал в седле. — Этот Вест знает, что делает. — Этот Вест! — фыркнул Доу. — Он умеет отличать рот от задницы, и в этом он сильно впереди остальных. Но он мягкий, как свиное сало, ты сам знаешь. В нем нет хребта! Ни в одном из них нет! Я буду потрясен, если самые лучшие из них хотя бы видели схватку. Ты думаешь, они выстоят под натиском Бетодовых карлов? — Он жестко рассмеялся. — Хорошая шутка! — Да, бойцы у них жидкие, как моча, — проворчал Тул, и Ищейка не мог с ним не согласиться. — Половина людей настолько оголодали, что не смогут и меча поднять, не то что ударить как следует. Даже если сообразят, как это делается. Все, кто на что-то годился, ушли на север драться с Бетодом, а мы остались здесь вместе с поскребышами со дна горшка. — Со дна ночного горшка, я бы сказал… А ты, Тридуба? — окликнул Доу. — Скала Уфриса. Ты шесть месяцев торчал шилом в заднице у Бетода. Все воины Севера считали тебя героем! Рудда Тридуба! Человек из камня! Тот, кто никогда не отступает! Хочешь славы? Хочешь чести? Ты знаешь, каким должен быть настоящий мужчина? Тебе не нужно искать примеров — вот он, прямо перед нами! И кем ты стал сейчас? Бегаешь на посылках! Обшариваешь болота в поисках Бетода, хотя мы все знаем, что его здесь нет! Работа для сопливых мальчишек, и надо еще благодарить за нее! Правильно я понимаю? Тридуба осадил лошадь и медленно развернул ее. Он сидел в седле, нахохлившись, и устало глядел на Доу. — Прочисти уши и послушай меня хоть раз, — сказал он наконец, — потому что я не собираюсь повторять это после каждой пройденной мили. Мне не нравится то, что происходит в мире, не нравится по всем статьям. Девятипалый вернулся в грязь. Бетод провозгласил себя королем Севера. Шанка собираются вылезти из-за гор. Я слишком много ходил, слишком долго сражался, я наслушался от тебя дерьма столько, что хватит на целую жизнь, — и все это в таком возрасте, когда мне уже пора отдыхать и чтобы вокруг хлопотали сыновья. Так что пойми: у меня есть свои проблемы, и они для меня важнее того, что все выходит не по-твоему. Можешь болтать о прошлом, словно старуха, вспоминающая, какие упругие у нее когда-то были сиськи, — или заткни свою вонючую пасть и помоги мне справиться с нашим делом. Тридуба взглянул каждому из них в глаза, и Ищейка почувствовал легкий стыд за то, что усомнился в нем. — Говоришь, мы ищем Бетода там, где его нет. Но вы все сами знаете, что Бетод никогда не оказывался там, где его ждали. Разведка — вот задача, которая перед нами поставлена, и я собираюсь справиться с этой задачей. — Он подался вперед в седле. — Как же там был этот гребаный принцип? Рот закрыт. Глаза открыты. Тридуба развернулся и поскакал между деревьями. Доу глубоко вздохнул. — Правильно, вождь, правильно. Просто жалко, вот и все. Вот о чем я говорил. Жалко.— Там их трое, — сказал Ищейка. — Северяне, это точно, но трудно сказать, какого клана. Поскольку они здесь, сдается мне, что они пришли с Бетодом. — Наверняка, — согласился Тул. — Похоже, это нынче в моде. — Только трое? — спросил Тридуба. — С какой стати Бетод станет посылать троих людей в такую даль в одиночку? Где-то рядом должны быть еще. — Давайте разберемся с этими тремя, — прорычал Доу, — а остальных оставим на потом. Я пришел сюда, чтобы драться! — Ты пришел сюда, потому что я тебя притащил, — парировал Тридуба. — Час назад ты хотел только одного — повернуть обратно. — Угу, — буркнул Молчун. — Если нужно, мы можем их обойти. — Ищейка указал на заросли промерзших деревьев. — Они на склоне, в лесу. Обойти проще простого. Тридуба посмотрел вверх, на просвечивающее сквозь ветки розовато-серое небо, и покачал головой. — Нет. Уже смеркается, а я не хочу оставлять их у себя в тылу в темноте. Раз уж мы встретили их, лучше покончить с ними. Значит, оружие. — Он присел на корточки и заговорил вполголоса. — Вот как мы сделаем. Ищейка, обойди вокруг и зайди к ним сверху, с этого склона. Когда услышишь сигнал, бери крайнего слева. Понял? Крайнего слева. И постарайся не промахнуться. — Понял, — отозвался Ищейка. — Крайнего слева. Что он постарается не промахнуться, было, в общем-то, и так ясно. — Теперь Доу. Ты тихо подкрадешься и возьмешь среднего. — Среднего, — проворчал Доу. — Считай, он покойник. — Тогда остается один — он твой, Молчун. Молчун кивнул, не поднимая головы: он протирал тряпкой свой лук. — Аккуратно, ребята! Я не хочу потерять никого из вас из-за такой ерунды. Давайте, по местам. Ищейка отыскал удобное укрытие выше Бетодовых разведчиков и принялся наблюдать за ними из-за ствола дерева. Он проделывал все это, почитай, сотню раз, что не мешало ему каждый раз нервничать. Может быть, оно и к лучшему. Когда человек перестает нервничать, он начинает делать ошибки. В угасающем свете дня он заметил тень Доу (Ищейка специально его высматривал): тот крался вверх по склону через кустарник, не сводя глаз со своей цели. Он был уже близко, совсем близко. Ищейка наложил стрелу и прицелился в сидевшего слева, замедлив дыхание, чтобы руки были твердыми. И внезапно до него дошло. Теперь, когда он находился по другую сторону от них, крайний слева стал для него крайним справа. И в кого же ему стрелять? Ищейка мысленно выругался и попытался вспомнить, что в точности сказал Тридуба. Обойти их и взять крайнего слева. Хуже всего было бы ничего не делать, поэтому он прицелился в человека, сидевшего слева, и положился на удачу. Он услышал снизу, из чащи леса, сигнал Тридубы — птичий свист. Доу приготовился прыгнуть. Ищейка выпустил стрелу. Она с глухим стуком ударила в спину жертвы одновременно со стрелой Молчуна, вонзившейся в грудь, а Доу в тот же миг ухватил сидевшего посередине и пырнул его сзади ножом. Третий остался сидеть, невредимый и очень озадаченный. — Дерьмо, — прошептал Ищейка. — На помощь! — завопил оставшийся в живых, но тут на него прыгнул Доу. Они сцепились и, пыхтя, покатились по сухой листве. Доу поднял и опустил кулак — раз, другой, третий; затем поднялся, пристально глядя в сторону зарослей. Ищейка собирался пожать плечами, когда услышал голос прямо у себя за спиной: — В чем дело? Ищейка похолодел и замер. Еще один! Где-то в кустах, шагах в десяти отсюда! Ищейка полез за стрелой, наложил ее на тетиву — тихо как мышь — и медленно обернулся. Он увидел двоих, и эти двое увидели его, и у него во рту стало кисло, как после прокисшего пива. Все трое не сводили друг с друга глаз. Ищейка прицелился в того, который повыше, и до отказа натянул тетиву. — Нет! — вскрикнул тот человек. Стрела ударила в него, он издал стон, зашатался и упал на колени. Ищейка бросил лук и схватился за нож, но не успел его вытащить — второй уже напал на него сверху. Они с треском рухнули в кусты. Свет, тьма, свет, тьма. Они кувыркались вниз по склону, лягались и отбивались, молотили друг друга кулаками. Ищейка ударился обо что-то головой и перекатился на спину, отчаянно отбиваясь. Они шипели и рычали друг на друга; это были не слова, а скорее те звуки, какие издают дерущиеся псы. Человек Бетода высвободил руку и достал откуда-то нож, но Ищейка поймал его за запястье и не дал пустить оружие в ход. Противник навалился на него всем весом, вцепившись в нож обеими руками. Ищейка толкал его в другую сторону, ухватив за запястья, но сил недоставало. Клинок медленно приближался к лицу Ищейки. Он скосил глаза: блестящий металлический клык в каком-то футе от его носа. — Сдохни, ублюдок! Клык опустился еще на дюйм. У Ищейки болели плечи, локти, пальцы; руки теряли силу. Он глянул в лицо врагу. Щетина на подбородке, желтые зубы, оспины на кривом носу, свисающие волосы. Острие клинка придвинулось еще ближе. Ищейка уже покойник, и с этим ничего не поделаешь. Ш-шух! У врага больше не было головы. Кровь хлынула Ищейке в лицо, горячая, липкая, с острым запахом. Мертвое тело обмякло, и он отпихнул его в сторону; кровь заливала глаза, затекала в ноздри, в рот. Ищейка поднялся на нетвердые ноги, хватая ртом воздух, кашляя и отплевываясь. — Спокойно, Ищейка. Можешь расслабиться. Тул. Должно быть, подобрался сюда, пока они боролись. — Я еще жив, — прошептал Ищейка, в точности как шептал Логен каждый раз, когда драка была закончена. — Еще жив… Мертвые! На этот раз он был совсем близко к смерти. — Барахла у них не слишком много, — заметил Доу, обыскивая место привала. Котелок на огне, оружие и все прочее имелось, но еды маловато. Недостаточно, чтобы бродить по лесам в одиночку. — Может, это разведчики? — предположил Тридуба. — Передовой отряд какой-то большой группы? — Да уж наверняка, — сказал Доу. Тридуба хлопнул Ищейку по плечу: — Как ты, в порядке? Тот все еще старался вытереть кровь с лица. — Вроде бы. — Его трясло, но это должно было пройти. — Кажется, только порезы и царапины. Не смертельно. — Вот и отлично, потому что я не могу тебя потерять. Может, осмотришься тихонько в чаще, пока мы здесь прибираемся? Попробуй выяснить, для кого эти парни вели разведку. — Пожалуй, — отозвался Ищейка, глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Пожалуй.
— Идиотская работа, да, Доу? — прошептал Тридуба. — Работа для сопливых мальчишек, и еще надо благодарить за нее, так ты говорил? Ну, что теперь скажешь? — Возможно, я ошибся. — И сильно ошибся, — сказал Ищейка. Сотни костров горели в долине перед ними, рассыпанные по темным склонам. Сотни и сотни костров. Понятное дело, люди там тоже были: по большей части легковооруженные трэли, но и карлов предостаточно. Ищейка видел отблески угасающего дневного света на остриях копий, на щитах, на кольчугах — все отполировано и готово к бою. Кланы сгрудились вокруг реющих штандартов своих вождей. Штандартов было множество — два или три десятка, если быстро прикинуть. До сих пор Ищейка ни разу не видел больше десяти одновременно. — Самая большая армия из всех, что собирались на Севере, — пробормотал он. — Точно, — подтвердил Тридуба. — И это люди Бетода, а отсюда до южан каких-то пять дней верхом. — Он показал на одно из знамен: — Это не Щуплого ли штандарт? — Его самого, — буркнул Доу и сплюнул в кусты. — Его значок, точно. У меня счет к этому подонку. — Да я смотрю, там внизу полно таких подонков, с которыми у нас счеты, — сказал Тридуба. — Вон флаг Бледного-как-снег, а вон Белобокий, а там Крэндел-Пронзатель, возле скал. Кровавая банда, ничего не скажешь. Все, кто перешел к Бетоду в самом начале. Теперь, наверное, уже жирок нагуляли на этом деле. — А вон там кто? — спросил Ищейка. Он не мог опознать какие-то зловещего вида штандарты из шкур и костей. Вроде бы похожи на горские. — Это часом не Круммох-и-Фейл? — Что ты! Тот никогда бы не склонил колени перед Бетодом, да и ни перед кем другим. Наверняка так и сидит у себя в горах, взывает к луне и все такое прочее. — Если Бетод его не прикончил, — хмыкнул Доу. Тридуба покачал головой. — Сомневаюсь. Этот Круммох хитрый ублюдок. Он уже много лет не пускает Бетода в Высокогорье. Говорят, он знает там все тропинки. — Тогда кто это? — спросил Ищейка. — Не знаю. Должно быть, какие-то парни с востока, из-за Кринны. Там странный народ… Эй, Молчун, тебе знакомы какие-нибудь из этих знамен? — Да, — отозвался тот, но больше ничего не прибавил. — Какая разница, чьи они, — пробормотал Доу. — Достаточно увидеть, сколько их. Да здесь половина гребаного Севера собралась! — Причем худшая половина, — добавил Ищейка. Он смотрел на знамя Бетода, возвышавшееся в центре воинства. Красный круг, намалеванный на черных шкурах. Огромный штандарт чуть не с поле размером, закрепленный на стволе сосны, зловеще плескался на ветру. — Не хотел бы я его таскать, — пробормотал Ищейка. Доу скользнул вперед и наклонился к ним. — Может, нам удастся туда пробраться, когда стемнеет? — шепнул он. — Пробраться и по-тихому прирезать Бетода? Все переглянулись. Это был страшный риск, но Ищейка не сомневался, что попытка того стоила. Каждый из них мечтал отправить Бетода обратно в грязь. — Прирезать ублюдка, — проворчал Тул, и по его лицу расплылась широкая ухмылка. — Угу, — буркнул Молчун. — Дело стоящее, — прохрипел Доу. — Вот настоящая работа! Ищейка кивнул, глядя вниз на костры. — Это точно. Благородная задача. Задача для названных, таких как они — или, во всяком случае, какими они были прежде. О таком деле сложат не одну песню, можно не сомневаться. Кровь Ищейки закипела от одной мысли об этом, по коже побежали мурашки. Но Тридуба остался непоколебим. — Нет. Мы не можем так рисковать. Мы должны вернуться и рассказать обо всем союзникам — предупредить, чтобы ждали гостей. Плохих гостей, во множестве. Он дернул себя за бороду, и Ищейка понял, что ему тоже не хочется отступать. Никому не хотелось, но все понимали, что он прав. Даже Доу. Могло случиться так, что они не добрались бы до Бетода или добрались бы, но не вернулись обратно. — Надо возвращаться, — сказал Ищейка. — Ладно, все правильно, — согласился Доу. — Возвращаемся. Однако жалко. — Да, — произнес Тридуба. — Жалко.
Длинные тени
— Клянусь мертвыми! Ферро промолчала, но впервые с тех пор, как Логен с ней встретился, угрюмость покинула ее. Лицо Ферро смягчилось, рот слегка приоткрылся. Луфар же, в свою очередь, ухмылялся, как идиот. — Вам доводилось видеть что-либо подобное? — прокричал он сквозь шум, указывая в ту сторону дрожащей рукой. — В мире больше нет ничего подобного, — сказал Байяз. Логен должен был признать, что до сих пор не понимал, из-за чего все эти тревоги о переправе через реку. На Севере некоторые самые большие реки могли создавать затруднения, особенно в межсезонье и когда несешь с собой груду барахла. Однако всегда, если рядом не было моста, ты просто находил брод, поднимал оружие над головой и шлепал на ту сторону. Ну, может быть, потом приходилось сушить сапоги и надо было держать ухо востро на предмет засады, но в остальном реки не представляли никакой опасности. К тому же они давали возможность наполнить мех водой. Но наполнять мех водой из Аоса было бы весьма опасной затеей, если у тебя нет при себе веревки в сотню шагов длиной. Логену однажды довелось стоять на береговых утесах возле Уфриса и смотреть, как волны разбиваются о скалы далеко внизу, а море, серое и покрытое клочьями пены, простирается впереди, насколько хватит взгляда. Когда стоишь там, начинает кружиться голова. В таком месте чувствуешь себя ничтожным, и оно вселяет тревогу. На краю каньона великой реки он ощущал то же самое, вот только впереди, в четверти мили отсюда, из воды поднимался другой обрыв — дальний берег реки. Если можно назвать берегом отвесную каменную стену. Логен опасливо подобрался к самому краю, пробуя перед собой мягкую землю носком сапога, и заглянул вниз. Не самая удачная мысль. Красная почва нависала над обрывом, сдерживаемая переплетением белых травяных корней, а под ней начиналась зазубренная скала, почти вертикальная. Далеко внизу, где в нее билась пенящаяся вода, в воздух взлетали грандиозные фонтаны сверкающих брызг, окутанные облаками сырого тумана, — Логен почти ощущал эту влагу на своем лице. Пучки длинной травы цеплялись за расщелины и выступы, а между ними порхали сотни маленьких белых птичек. Он едва мог расслышать их щебет сквозь могучий грохот реки. Он подумал, каково это, свалиться в грохочущую массу темной воды, которая затянет, закружит, сметет тебя, как буря — сорванный листок. Сглотнув, осторожно отодвинулся от края, ища взглядом какую-нибудь опору. Он чувствовал себя крошечным, невесомым, как будто сильный порыв ветра мог подхватить его и унести. Казалось, вода течет прямо под его сапогами — напирающая, не знающая преград мощь, от которой дрожала земля. — Ну, теперь ты видишь, почему я предпочел бы добраться до моста? — прокричал Байяз в его ухо. — Да как вообще можно построить мост через такое? — В Аостуме поток разделяется на три рукава, и каньон там гораздо менее глубокий. Императорские архитекторы насыпали в том месте реки островки и проложили через них мост, состоящий из множества маленьких арок — и даже на это у них ушло двадцать лет. Мост в Дармиуме воздвиг сам Канедиас в дар своему брату Иувину, когда они еще были в хороших отношениях. Этот мост соединяет берега одним-единственным пролетом. Как ему это удалось, никто не может сказать. — Байяз обернулся к лошадям. — Собирай всех, нам нужно двигаться! Ферро уже шла к ним от берега. — Столько дождя… — Она оглянулась через плечо, нахмурилась и покачала головой. — В твоих краях таких рек нет? — Вода в Бесплодных землях — самое драгоценное, что у тебя есть. Люди могут убить за одну бутылку. — Ты там родилась? В Бесплодных землях? Странное название, но для Ферро оно подходило. — В Бесплодных землях не рождаются, розовый. Только умирают. — Суровая земля, да? Где же ты тогда родилась? Она насупилась. — Тебе какое дело? — Просто хочу поговорить, по-дружески. — По-дружески! — Ферро фыркнула и шмыгнула мимо него к лошадям. — Что? У тебя здесь так много друзей, что еще один будет лишним? Она замерла вполоборота и посмотрела на него прищуренными глазами. — Мои друзья живут недолго, розовый. — Мои тоже. Но я бы рискнул, если ты не возражаешь. — Ладно, — сказала она, однако в ее лице не было ни намека на дружеские чувства. — Гурки завоевали мою родину, когда я была еще ребенком, и угнали меня в рабство. Они тогда забрали всех детей. — В рабство? — Да, идиот, в рабство! Это когда тебя продают и покупают, как мясо в лавке мясника! Когда ты кому-то принадлежишь, и он делает с тобой что хочет, словно ты его коза, или собака, или земля в его садах! Ты это хотел услышать, друг? Логен нахмурился. — У нас на Севере нет такого обычая. Она презрительно скривила губы и зашипела: — Хорошо вам, мать вашу!Над ними высились развалины. Лес разбитых колонн, лабиринт разрушенных стен; земля вокруг была усеяна упавшими глыбами в рост человека. Покосившиеся окна и пустые дверные проемы зияли, словно раны. Изломанный черный силуэт на фоне быстро летящих туч, как гигантская челюсть с выбитыми зубами. — Что это был за город? — спросил Луфар. — Это не город, — ответил Байяз. — В Старые времена, в расцвете власти императора, здесь стоял его зимний дворец. — Все это? — Логен, прищурившись, смотрел на гигантские руины, — дом для одного человека? — Да, причем не на весь год. Большую часть времени двор располагался в Аулкусе. А зимой, когда из-за гор долетали холодные ветра со снегами, император со свитой перебирался сюда. Целая армия стражников, слуг, поваров, чиновников, принцев, жен и детей пересекала равнину, убегая от холодов, и на три коротких месяца селилась здесь, в гулких залах, раззолоченных покоях и прекрасных садах. — Байяз покачал лысой головой. — В далекие времена, до войны, здесь все сверкало, как море под восходящим солнцем. Луфар хмыкнул. — Но пришел Гластрод и все разгромил. — Нет. Это случилось во время другой войны, многими годами позже. Во время той войны, которую после смерти Иувина мой орден вел против его старшего брата. — Канедиаса, — пробормотал Ки. — Мастера Делателя. — Эта война была такой же страшной, такой же жестокой, такой же безжалостной, как и предыдущая. А потерь она принесла еще больше. В итоге погибли оба, и Иувин, и Канедиас. — Не слишком счастливое семейство, — заметил Логен. — Да уж. — Байяз, сдвинув брови, смотрел вверх, на могучие развалины. — Со смертью Делателя, последнего из четырех сыновей Эуса, закончились Старые времена. Нам остались лишь руины, гробницы и легенды. Маленькие людишки стоят на коленях в огромной тени прошлого. Ферро приподнялась на стременах. — Там всадники! — крикнула она, пристально глядя на горизонт. — Человек сорок или больше. — Где? — раздраженно спросил Байяз, затеняя глаза ладонью. — Я ничего не вижу. Логен тоже не видел. Только колышущуюся траву и громадные башни облаков. Длинноногий нахмурился. — Я не вижу никаких всадников, а ведь я наделен отличным зрением. Право же, мне часто говорили, что… — Будешь дожидаться, пока ты их увидишь, — прошипела Ферро, — или мы уберемся с дороги, пока они нас не увидели? — Укроемся в развалинах! — скомандовал Байяз через плечо. — Подождем, пока они проедут. Малахус! Заворачивайповозку! Руины зимнего дворца были полны теней, там царили покой и распад. Гигантские полуразрушенные здания сплошь заросли старым плющом и влажным мхом, покрылись слоем отвердевших испражнений птиц и летучих мышей. Теперь дворец принадлежал животным. Птицы пели из тысяч гнезд, устроенных в трещинах древней каменной кладки. Пауки раскинули в покосившихся проемах огромные сияющие полотнища паутины, отяжелевшие от блестящих капель росы. Крошечные ящерки грелись в пятнах света на упавших глыбах и юркали в разные стороны при приближении незнакомцев. Грохот повозки по разбитому полу, топот ног и копыт отдавались эхом от осклизлых камней. Вода капала и журчала повсюду, с плеском падая в скрытые водоемы. — Подержи, розовый. — Ферро сунула свой меч в руки Логена. — Ты куда? — Жди здесь, внизу, и не высовывайся. — Она резко подняла голову. — Хочу взглянуть на них оттуда, сверху. Мальчишкой Логен постоянно лазал по деревьям, росшим вокруг их деревни. Юношей он целые дни проводил в Высокогорье, испытывая себя в единоборстве с вершинами. Как-то зимой на Хеонане горцы удерживали перевал. Даже Бетод думал, что их никак не обойти, но Логен сумел взобраться по обледенелой скале и сразился с ними. Здесь, однако, он не видел пути наверх — по крайней мере если не иметь в запасе пару часов. Вокруг стояли утесы из накренившихся каменных блоков, густо увитые высохшими лианами; шаткие, скользкие от мха глыбы были готовы обрушиться, а наверху быстро бежали облака… — Но как, черт возьми, ты собираешься туда… Ферро была уже на середине одной из колонн. Она не столько лезла, сколько ползла, как насекомое, цепляясь руками и подтягиваясь. Мгновение помедлила на верхушке, нашла удобную опору для ноги — и прыгнула в пустоту прямо над головой Логена, приземлилась на стене позади него и вскарабкалась на нее, осыпав его лицо ливнем из высохшего известкового раствора. Она присела на корточки и хмуро глянула на него сверху. — Постарайся не слишком шуметь! — прошипела она и скрылась из виду. — Нет, вы видели… — начал Логен, но остальные уже ушли вперед, во влажную тень, и он поспешил за ними, не желая задерживаться в одиночестве на этом заросшем кладбище. Ки остановился немного дальше. Он стоял, прислонившись к повозке, возле встревоженных лошадей. Первый из магов опустился на колени в бурьян и счищал ладонями со стены корку лишайников. — Вот, посмотри на это! — бросил Байяз, когда Логен попытался незаметно пройти мимо него. — Какая резьба. Мастерство древнего мира! Здесь сама история, ее рассказы, уроки, предупреждения. — Его толстые пальцы бережно скользили по неровной поверхности камня. — Возможно, мы первые люди за целые века, кто видит это! — Мм, — неопределенно отозвался Логен, надувая щеки. — Взгляни сюда! — Байяз показал место на стене. — Эус раздает свои дары трем старшим сыновьям, а Гластрод наблюдает за ними из тени. Момент рождения трех чистых направлений магии. Искусно сделано? — Верно. Байяз, убирая с дороги стебли бурьяна, передвинулся к следующей замшелой панели. — А вот Гластрод замышляет разрушить дело своего брата. — Магу пришлось сломать заросли высохшего плюща, чтобы добраться до третьей. — Вот он нарушает Первый закон. Он слышит голоса из нижнего мира, видишь? Вызывает демонов и посылает их навстречу своим врагам… А здесь что? — бормотал он, отводя в сторону бурые плети. — Дай-ка я погляжу… — Гластрод роет землю, — подал голос Ки. — Как знать? Может быть, на следующей панели он найдет то, что ищет. — Хм, — проворчал первый из магов, отпуская ветки плюща, так что они снова закрыли стену. Он бросил сердитый взгляд на ученика и поднялся на ноги, хмуря брови. — Ладно, иногда лучше оставить прошлое скрытым. Логен пару раз кашлянул, отодвинулся в сторону и поспешно нырнул под покосившуюся арку. Обширное пространство за ней занимали низкорослые корявые деревья, высаженные рядами, но давным-давно разросшиеся. Богатырский бурьян и крапива, побуревшие и подгнившие от дождей, вымахали почти по пояс возле древних стен. — Возможно, мне не следует говорить об этом, — донесся до него радостный голос Длинноногого, — но это должно быть сказано! Мои таланты в искусстве навигации не имеют себе равных! Они превосходят умения любого другого навигатора, как гора превосходит высотой глубокую лощину! Логен поморщился. Выбор между гневом Байяза и хвастовством Длинноногого — по сути, это отсутствие выбора. — Я провел нас через великую равнину к реке Аос, не отклонившись в сторону ни на милю! — Навигатор подарил Логену и Луфару сияющую улыбку, словно ожидал потока восхвалений. — И ни единой опасной встречи, хотя эта страна считается самой опасной, какие только есть под солнцем! — Он нахмурился. — Теперь около четверти нашего грандиозного путешествия уже позади. Мне кажется, вы не вполне понимаете, как это было трудно: проложить путь по абсолютно плоской равнине, в преддверии зимы, да еще не видя звезд, по которым можно ориентироваться! — Он покачал головой. — Эх! Воистину, на вершине мастерства мы оказываемся в одиночестве! Он повернулся и подошел к одному из деревьев. — Наше временное жилище сейчас не в лучшем состоянии, но деревья по-прежнему плодоносят. — Длинноногий сорвал с низкой ветки зеленое яблоко и обтер его о рукав. — Яблоки! Нет ничего лучше яблок, да еще из садов самого императора. — Он усмехнулся своим мыслям. — Не правда ли, странно: растения переживают величайшие дела людей! Луфар присел на опрокинутую статую, лежавшую неподалеку, вытащил из ножен один из двух своих клинков — тот, что длиннее, — и положил его на колени. Сталь вспыхнула зеркальным блеском; он перевернул клинок другой стороной, нахмурил брови, лизнул палец и принялся отскребывать какое-то невидимое пятнышко. Затем достал точильный камень, поплевал на него и стал бережно обрабатывать тонкое лезвие. Металл тихо звенел под камнем, движущимся взад и вперед. Почему-то это действовало успокаивающе — этот звук, этот ритуал, напоминавший Логену тысячу бивачных костров прошлого. — Неужели это необходимо? — вопросил брат Длинноногий. — Точить, полировать, точить, полировать, утром и вечером! У меня уже голова болит. Причем вы их еще ни разу не пускали в ход! А если, когда они вам наконец понадобятся, вы поймете, что сточили их до основания? — Он засмеялся собственной шутке. — Что вы будете делать? Луфар даже не озаботился поднять голову. — Может, вы лучше подумаете о том, как перевести нас через эту чертову долину? А клинки оставите тем, кто знает, чем наточенное лезвие отличается от тупого. Логен ухмыльнулся. Когда спорят два самых заносчивых человека, каких он встречал в жизни, — на это, пожалуй, стоит посмотреть. — Ха! — воскликнул Длинноногий. — Покажите мне хоть одного человека, который видит эту разницу, и я охотно соглашусь больше никогда не упоминать о клинках. Он поднес яблоко ко рту, но не успели его зубы погрузиться в мякоть, как яблоко исчезло из его руки. Движением настолько быстрым, что за ним невозможно было уследить, Луфар нанизал плод на сверкающее острие своей шпаги. — Эй, отдайте! — крикнул навигатор. Луфар встал. — Пожалуйста! Отработанным резким движением запястья он скинул яблоко с кончика клинка. Однако не успели протянутые руки Длинноногого поймать плод, как Луфар выхватил из ножен короткий клинок. Гибкая сталь расчертила воздух, на миг превратившись в размытое пятно, и навигатору был предоставлен выбор из двух равных половинок, прежде чем обе шлепнулись в грязь. — Будь проклято ваше бахвальство! — не сдержался он. — Ну, не все же обладают вашей скромностью, — парировал Луфар. Логен, посмеиваясь, наблюдал, как Длинноногий топает обратно к дереву и вглядывается в нависающие ветви в поисках другого яблока. — Ловкий трюк, — пробурчал он, пробираясь сквозь бурьян к тому месту, где сидел Луфар. — Ты ловко управляешься со своими булавками. Молодой человек скромно пожал плечами. — Да, мне говорили. — Хм… Проткнуть яблоко и проткнуть человека — разные вещи, однако быстрота Луфара удивила Логена. Он посмотрел на меч Ферро, который держал в руках, повертел его, потом вытащил из деревянных ножен. Это было странное оружие: и рукоятка, и клинок слегка изогнуты, клинок на конце шире, чем у эфеса, заточен только с одной стороны и почти без острия. Логен пару раз взмахнул им в воздухе. Странная балансировка — больше похоже на секиру, чем на меч. — Выглядит непривычно, — заметил Луфар. Логен провел по лезвию подушечкой большого пальца. Оно было шершавым на ощупь. — Зато острое. — А ты свой меч что, никогда не точишь? Логен нахмурился. Если подумать, то в целом на затачивание разнообразных клинков он потратил, наверное, несколько недель жизни. В походе люди каждый вечер после еды садились и начинали наводить блеск на свое оружие. Сталь скребла по металлу и камню, отражая свет костров; клинки точили, чистили, полировали, закрепляли. Пусть твои волосы засалились, кожа заскорузла от высохшего пота, а одежда кишит вшами, но оружие всегда должно сиять, как молодой месяц. Он взялся за холодную рукоять и вытащил из ножен меч, который дал ему Байяз. Клинок выглядел тяжелым и неуклюжим по сравнению со шпагами Луфара, да и с мечом Ферро, если на то пошло. Тяжелое серое лезвие почти не блестело. Логен повернул его в руке: одинокая серебряная буква сверкнула возле эфеса. Метка Канедиаса. — Уж не знаю почему, но его не нужно точить. Поначалу я пытался, но только стер камень. Длинноногий, подтянувшись, залез на дерево и теперь пробирался по толстому суку к яблоку, висевшему на самом конце ветки. — Если вы спросите меня, — пропыхтел он, — так эти мечи как две капли воды похожи на своих владельцев. Клинок капитана Луфара — сплошной блеск и великолепие, но ни разу не бывал в сражении. У этой женщины, Малджин, меч острый и странный, так что боязно смотреть на него. А у северянина Девятипалого — тяжелый, прочный, медлительный и простой. Ха! — Он продвинулся по ветке еще немного. — Весьма удачное сравнение! Умение играть словами всегда было одним из многих моих замечательных… Логен хмыкнул и взметнул над головой меч. Клинок вонзился в дерево там, где сук соединялся со стволом, и почти перерубил ветку — этого хватило, чтобы она оборвалась под весом Длинноногого. Навигатор рухнул на землю, в бурьян. — Ну как он тебе, достаточно медлительный и простой? Луфар, уже точивший короткий клинок, разразился бурным хохотом, и Логен присоединился к нему. Смеяться вместе — большой шаг вперед. Вначале смех, затем уважение, затем доверие. — Дыхание Господне! — вскричал Длинноногий, выбираясь из-под ветки. — Можно человеку хотя бы поесть без помех? — Отлично заточен, это точно! — смеялся Луфар. Логен взвесил клинок в руке. — Этот Канедиас умел делать оружие, ничего не скажешь. — Изготовление оружия — это то, что делал Канедиас. — Из-под полуразрушенной арки в заросший сад вышел Байяз. — Он ведь был мастер Делатель. Меч у тебя в руках — лишь одно из его многочисленных созданий. Канедиас выковал его для войны, которую он вел против своих братьев. — Братья! — фыркнул Луфар. — Да, это мне знакомо! Они вечно что-то делят и не могут поделить. Обычно это бывает женщина. — Он в последний раз провел точильным камнем по лезвию. — Впрочем, что касается женщин, я всегда побеждаю. — Вот как? — Байяз хмыкнул. — Ну, женщина в этом деле действительно участвовала, но не так, как ты думаешь. Луфар мерзко ухмыльнулся. — А как еще можно думать о женщинах? Насколько я знаю… Эй! — В плечо Джезаля врезался крупный комок птичьего помета, забрызгав черно-зелеными крапинками его волосы, лицо и только что вычищенные шпаги. — Какого… Он вскочил и воззрился на верхушку стены, под которой сидел. На гребне примостилась Ферро, она вытирала руку о ветку плюща. На фоне светлого неба трудно было разобрать, но Логену показалось, что он видит ее улыбку. Но Луфар ничуть не развеселился. — Ах ты, безумная гребаная сука! — взвыл он, соскребая белую слизь со своей куртки. — Чертовы дикари! Он гневно прошагал мимо остальных и удалился в полуразрушенную арку. Смех смехом, но об уважении, похоже, думать было рано. — Эй, розовые! — окликнула спутников Ферро. — Если вас это интересует, всадники уже ускакали. — В какую сторону? — спросил Байяз. — На восток, откуда мы пришли. Они очень торопились. — Ищут нас? — Откуда мне знать? На них не написано. Но если ищут, то наверняка наткнутся на наш след. Маг сдвинул брови. — Тогда тебе лучше спуститься. Нам пора в путь. — Он мгновение помедлил. — И постарайся больше не кидаться дерьмом!
А вот… и мое золото!
«Занду дан Глокте, наставнику Дагоски, лично, секретно.— Дело продвигается невероятно быстро, наставник, если мне позволено сказать. С тех пор как открыли ворота Верхнего города, количество туземных рабочих утроилось! Ров отрыт ниже уровня моря через весь полуостров и углубляется с каждым днем! Лишь узкие дамбы удерживают морскую воду с обеих сторон, и все сооружение готово к тому, чтобы быть затопленным по вашему приказу! Виссбрук откинулся на спинку стула со счастливой улыбкой на пухлом лице. «Можно подумать, все это придумал он сам». Под ними, в Верхнем городе, начиналось утреннее богослужение. Непривычные для слуха завывания доносились со шпилей Великого храма и плыли над Дагоской, залетая в каждое здание и даже сюда, в аудиенц-зал Цитадели. «Кадия сзывает свой народ на молитву». Услышав эти звуки, Вюрмс скривил губы. — Опять они за свое? Черт подери этих туземцев с их суевериями! Не нужно было отдавать им храм! И черт подери их треклятые песнопения, у меня от них голова болит! «И это уже их оправдывает». Глокта усмехнулся. — Если это доставляет радость Кадии, я смирюсь с вашей головной болью. Нравится вам или нет, туземцы нам нужны, а они любят петь. Постарайтесь привыкнуть, мой вам совет. Или заверните голову в одеяло. Пока Вюрмс жаловался, Виссбрук сидел, выпрямившись на стуле, и прислушивался к пению. — А я должен признаться, что нахожу эти звуки умиротворяющими, — сказал он. — К тому же уступки, сделанные наставником, произвели на туземцев благоприятное действие, и мы не можем этого отрицать. С помощью туземцев восстановлена городская стена, обновлены ворота и даже леса уже разобраны. Нам доставили камень для новых парапетов… Но вот здесь, э-э, есть небольшое затруднение. Каменщики отказываются работать, если им не заплатят. Мои солдаты довольствуются четвертью жалованья, и боевой дух у них невысок. Долги — наша главная проблема, наставник. — Кто бы сомневался! — сердито пробормотал Вюрмс. — Зернохранилища забиты почти до предела, в Нижнем городе за огромные деньги вырыли два новых колодца, но мой кредит полностью истощен. Купцы жаждут моей крови! «Но, осмелюсь заметить, не так страстно, как все городские купцы жаждут моей». — Из-за этого шума я не могу показаться им на глаза. Моя репутация в опасности, наставник! «Словно у меня нет более насущных забот, чем репутация этого болвана!» — Сколько мы им должны? Вюрмс нахмурился. — За продовольствие, воду и все прочее — не меньше сотни тысяч. «Сто тысяч! Торговцы пряностями любят делать деньги, но ненавидят их тратить. Эйдер не сможет достать и половины этой суммы, даже если захочет». — А как насчет вас, генерал? — Жалованье наемникам, деньги на восстановление рва и стены, расходы на приобретение дополнительного оружия, доспехов, боеприпасов… — Виссбрук надул щеки. — В целом будет почти четыреста тысяч марок. Глокта едва не проглотил собственный язык. «Полмиллиона? Хватит, чтобы выкупить короля, и еще останется! Сомневаюсь, что Сульт смог бы столько заплатить, даже если бы собирался — а он явно не собирается. Люди погибают из-за долгов, составляющих лишь малую часть подобной суммы». — Делайте все, что можете. Обещайте все, что найдете нужным. Заверяю вас, деньги уже в пути. Генерал собирал свои бумаги. — Я делаю все, что могу, но люди начали сомневаться, что им вообще заплатят. Вюрмс был более откровенен: — Нам больше никто не верит. Без денег мы не сможем сделать ничего.
Я более чем обеспокоен известием о том, что вам не хватает и людей, и денег. Что касается солдат, вы должны обходиться тем, что у вас есть или что вы сможете раздобыть сами. Как вы уже прекрасно знаете, подавляющее большинство наших сил сосредоточено в Инглии. К несчастью, остальные наши силы более чем заняты из-за бунтарских настроений среди крестьян Срединных земель. Что же касается финансирования, боюсь, мы не можем себе позволить лишние траты. Больше не просите об этом. Советую вам попытаться выжать все возможное из торговцев пряностями, туземцев и кого угодно еще, кто окажется под рукой. Занимайте и обходитесь тем что есть, Глокта. Проявите изобретательность, которая так прославила вас во время Кантийской войны. Верю, что вы меня не разочаруете.Сульт,архилектор инквизиции его величества».
— Ничего, — произнес Секутор. Иней медленно кивнул. Глокта потер слезящиеся глаза. — Наставник инквизиции исчезает, не оставив после себя даже мокрого пятна. Поздно вечером он удаляется в свои покои, запирает дверь на замок. Наутро он не отвечает на стук. Дверь взламывают — и находят… «Ничего». Постель смята, но тела в ней нет. Ни малейшего намека на борьбу. — Ничего, — повторил Секутор. — Что нам известно? Давуст подозревал, что в городе зреет заговор. Что есть некий предатель, намеревающийся сдать Дагоску гуркам. Он считал, что в заговоре замешан член правящего совета. Кажется вполне вероятным, что наставник сумел раскрыть личность этого человека, и тогда его заставили замолчать. — Но кто? «Надо перевернуть вопрос с ног на голову». — Раз мы сами не можем найти предателя, мы должны заставить его выйти на нас. Если он хочет, чтобы гурки вошли в город, нам нужно лишь настойчиво удерживать их снаружи и ждать. Рано или поздно предатель проявится. — Рифк, — промямлил Иней. «Действительно, риск велик, особенно для нового наставника дагосканской инквизиции, но у нас нет выбора». — Значит, ждем? — спросил Секутор. — Ждем. И приглядываем за оборонительными сооружениями. А еще пытаемся найти хоть какие-то деньги. У тебя есть наличные, Секутор? — Было немного. Я отдал их одной девчонке там, в трущобах. — Хм. Жаль. — Да не особенно — девчонка трахается как заведенная. Я бы ее всецело рекомендовал, если вы заинтересовались. Глокта поморщился, ощутив щелчок в коленном суставе. — Какая трогательная история, Секутор, никогда не знал, что ты романтик. Я бы пропел об этом песнь, если бы не был так стеснен в средствах. — Я могу поспрашивать. Сколько вам нужно? — О, не очень много. Скажем, полмиллиона марок. Практик вскинул одну бровь. Он полез в карман, порылся в нем, вытащил руку и протянул раскрытую ладонь. На ней поблескивало несколько медяков. — Двенадцать монет, — сказал он. — Двенадцать монет — все, что у меня сейчас есть.
— Двенадцать тысяч — вот все, что у меня сейчас есть, — сказала магистр Эйдер. «Капля в море». — Члены моей гильдии нервничают, — продолжала Эйдер, — дела в последнее время идут не очень хорошо, большая часть наших средств вложена в различные предприятия. Наличных денег у меня немного. «Осмелюсь предположить, что их гораздо больше, чем двенадцать тысяч, но какая разница? Сомневаюсь, что даже у тебя найдется полмиллиона в загашнике. Такой суммы, скорее всего, не наберется во всем городе». — Ей-богу, можно подумать, что ваши люди меня не любят. Она фыркнула. — После того как вы выгнали их из храма? И вооружили туземцев? А теперь еще требуете денег? Надо честно сказать, что вы у них не самая популярная личность. — Возможно, еще честнее сказать, что они жаждут моей крови? «Не удивлюсь, если они хотели бы выпустить ее всю, до последней капли». — Может быть, и так. Но мне кажется, хотя бы сейчас я смогла их убедить, что вы действуете во благо городу. — Магистр взглянула ему прямо в глаза. — Вы ведь действуете во благо? — Если вы не хотите допустить в город гурков. — «Ведь вы этого не хотите?» — Тем не менее я бы не возражал, если бы денег было побольше. — Никто бы не возражал, но ведь вы имеете дело с купцами. Они предпочитают делать деньги, а не тратить, даже если трата в их собственных интересах. Магистр Эйдер тяжело вздохнула, побарабанила ногтями по столу и опустила взгляд на свою руку. На мгновение задумалась, а потом принялась стягивать кольца с пальцев. Сняла все и бросила их в шкатулку, к лежащим там деньгам. Глокта нахмурился. — Красивый жест, магистр, но я ни в коем случае не могу… — Я настаиваю, — проговорила Эйдер, расстегнула свое тяжелое ожерелье и тоже опустила его в шкатулку. — Я достану себе новые украшения после того, как вы спасете город. В любом случае, они не принесут больше пользы, если гурки сорвут их с моего трупа. — Она сняла с запястий тяжелые золотые браслеты, усыпанные зелеными камнями, и отправила их вслед за ожерельем. — Берите мои камни, пока я не передумала. Заблудившийся в пустыне берет воду… — …у того, кто ее предложит. Кадия сказал мне в точности то же самое. — Кадия умный человек. — Это верно. Благодарю вас за вашу щедрость, магистр. Глокта захлопнул крышку шкатулки. — Это самое малое, что я могу сделать. — Она поднялась со своего кресла и пошла к двери, с шелестом задевая ковер подошвами сандалий. — До скорой встречи.
— Он настаивает на немедленной встрече. — Как его зовут, Шикель? — Мофис. Он банкир. «Еще один кредитор пришел требовать свои деньги. Рано или поздно мне придется попросту арестовать всю шайку. Это положит конец моему мотовству, но я готов пойти на это, чтобы хотя бы увидеть выражения их лиц». Глокта безнадежно пожал плечами: — Впусти его. Вошел высокий человек лет пятидесяти, настолько худой, что выглядел почти болезненно, со впалыми щеками и ввалившимися глазами. В его движениях была суровая размеренность, во взгляде — уверенное равнодушие. «Словно прикидывает, сколько серебряных марок стоит то, что он видит. Включая меня самого». — Мое имя Мофис. — Да, мне сообщили, но я боюсь, что в настоящее время у нас нет необходимых средств. — «Если не считать Секуторовых двенадцати монет». — Сколько бы ни задолжал город вашему банку, с выплатой придется подождать. Это продлится недолго, уверяю вас. — «Всего лишь до тех пор, пока моря не пересохнут, небо не упадет на землю, а демоны не начнут рыскать по земле». Мофис улыбнулся. «Если можно так назвать это лаконичное, точно отмеренное и начисто лишенное радости искривление рта». — Вы неверно меня поняли, наставник Глокта. Я пришел не для того, чтобы взыскивать долги. На протяжении семи лет я имею честь являться главным представителем банкирского дома «Валинт и Балк» в Дагоске. Глокта помолчал, затем заговорил, стараясь небрежно выговаривать слова: — «Валинт и Балк», говорите? Ваш банк финансировал гильдию торговцев шелком, если не ошибаюсь? — У нас действительно были некоторые дела с этой гильдией до ее прискорбного падения. «Еще бы! Вы фактически владели ею со всеми потрохами». — Но с другой стороны, мы вели дела со многими гильдиями, компаниями, банками и частными лицами, значительными и не очень. Сегодня я собираюсь завязать деловые отношения с вами. — Деловые отношения какого рода? Мофис повернулся к двери и щелкнул пальцами. На пороге появились два крепких туземца, отдувавшихся и потевших под тяжестью огромного сундука. Это был ящик из полированного черного дерева, окованный светлыми стальными полосами, с большим тяжелым замком. Туземцы осторожно поставили его на ковер, вытерли пот со лбов и, топая ногами, удалились восвояси под взглядом нахмурившегося Глокты. «Что это может значить?» Мофис вытащил из кармана ключ, повернул его в замке, взялся обеими руками за крышку сундука и поднял ее. Аккуратным и точным движением он отошел в сторону, давая Глокте взглянуть на содержимое. — Сто пятьдесят тысяч марок серебром. Глокта моргнул. «И вот они». Монеты вспыхивали и сверкали на вечернем солнце. Плоские круглые серебряные монеты по пять марок. Не звенящая груда, как в сокровищнице какого-нибудь варварского царька, но аккуратные ровные столбики, удерживаемые на месте деревянными шпонками. «Такие же аккуратные и ровные, как сам Мофис». Двое носильщиков уже снова пыхтели на пороге, втаскивая второй сундук — чуть меньшего размера, чем первый. Они поставили его на пол и вышли, даже не взглянув на огромное богатство, сверкавшее перед их глазами. Мофис открыл второй сундук тем же ключом, откинул крышку и отступил в сторону. — Триста пятьдесят тысяч марок золотом. Глокта осознавал, что стоит с открытым ртом, но не мог закрыть его. Яркие, чистые, золотые, сияющие желтым светом монеты. Казалось, что от сокровища исходит тепло, как от костра. Оно притягивало Глокту, манило, тащило вперед. Он сделал нерешительный шаг, прежде чем сумел остановить себя. Большие золотые монеты по пятьдесят марок. Ровные, аккуратные ряды, как и прежде. «Большинство людей за всю свою жизнь ни разу не видели и одной такой монеты. И лишь воистину немногим доводилось видеть их в таком количестве». Мофис засунул руку во внутренний карман и вытащил оттуда плоский кожаный сверток. Осторожно положил его на стол и развернул — один, два, три раза. — Половина миллиона марок в ограненных камнях. Они лежали перед ним на мягкой черной коже, расстеленной на жесткой коричневой крышке стола, сверкая всеми цветами в последних лучах солнца. Этих разноцветных блестящих камней набралось бы здесь две больших пригоршни. Глокта воззрился на них, онемев, посасывая беззубые десны. «Драгоценности магистра Эйдер рядом с этим кажутся смешной безделушкой». — Мне поручено предоставить вам, Занду дан Глокте, наставнику Дагоски, ссуду размером в один миллион марок. — Мофис развернул лист плотной бумаги. — Вам следует расписаться здесь. Глокта переводил взгляд с одного сундука на другой и обратно. Его левый глаз дергался. — Но почему? — Чтобы удостоверить факт получения денег. Глокта чуть не рассмеялся в голос. — Да не это! Почему вы даете мне деньги? — Он судорожно махнул рукой, указывая на лежавшие перед ним сокровища. — Почему все это? — По-видимому, мои наниматели разделяют вашу озабоченность тем, чтобы Дагоска не попала в руки гурков. Большего я не могу вам сказать. — Не можете или не скажете? — Не могу. Не скажу. Глокта, насупившись, оглядел драгоценности, серебро и золото. В ноге пульсировала тупая боль. «Все, о чем я мечтал, и еще гораздо больше. Однако банки не раздают деньги просто так». — Если это заем, каковы проценты? Мофис вновь сверкнул своей ледяной улыбкой. — Мои наниматели предлагают считать это пожертвованием на оборону города. Впрочем, есть одно условие. — Какое же? — Может случиться так, что в будущем представитель банкирского дома «Валинт и Балк» придет к вам с просьбой… об услуге. Мои наниматели от всей души надеются, что, когда этот момент наступит — если он действительно наступит, — вы не разочаруете их. «Услуга стоимостью в миллион марок? К тому же я отдаю себя во власть весьма подозрительной организации. Организации, чьих мотивов я даже отдаленно не понимаю. Организации, против которой я недавно собирался начать расследование по подозрению в государственной измене. Но есть ли у меня выбор? Без денег город будет потерян, а со мной будет покончено. Я хотел чуда — и вот оно, пожалуйста, сверкает передо мной. Заблудившийся в пустыне берет воду у того, кто ее предложит…» Мофис через стол подвинул к нему документ. Несколько абзацев ровных строчек — и место для подписи. «Для моей подписи. Не так уж отличается от листа с признанием заключенного. Заключенные всегда подписывают свои признания. Им это предлагают лишь тогда, когда у них нет другого выбора». Глокта протянул руку за пером, окунул его в чернила и вписал свое имя в оставленный пробел. — На этом наше дело можно считать законченным. — Мофис плавными и точными движениями скатал документ в трубку и бережно сунул во внутренний карман. — Мы с моими коллегами покидаем Дагоску сегодня вечером. «Жертвуют на дело огромную кучу денег, а уверенности в успехе этого дела маловато». — «Валинт и Балк» закрывают свое здешнее отделение, но, возможно, мы с вами встретимся в Адуе, когда эта прискорбная ситуация с гурками разрешится. — Банкир еще раз улыбнулся своей искусственной улыбкой. — Не тратьте все разом. Он развернулся на каблуках и вышел, оставив Глокту наедине с нежданно свалившимся на него колоссальным богатством. Инквизитор, тяжело дыша, подковылял к сундукам и уставился на них. Столько денег — в этом есть нечто непристойное. Отталкивающее. Почти пугающее. Он захлопнул обе крышки и трясущимися руками закрыл сундуки на ключ, сунув ключ во внутренний карман. Провел кончиками пальцев по металлическим полосам, которыми были обиты сундуки. Его ладони были скользкими от пота. «Я богат». Он взял двумя пальцами прозрачный отшлифованный камень размером с желудь и поднес его к окну. В многочисленных гранях переливался тусклый свет, тысячи сверкающих огненных искр — голубых, зеленых, красных, белых. Глокта мало понимал в драгоценных камнях, но не сомневался, что это бриллиант. «Я очень-очень богат». Он взглянул на остальные камни, поблескивавшие на подложенном куске кожи. Они были разного размера — и небольшие, и крупные. Некоторые даже больше того, что он держал в руке. «Я бесконечно, сказочно богат! Сколько всего можно сделать с таким количеством денег! Какую власть это дает! Возможно, с этой суммой я сумею спасти город. Сумею еще надежнее укрепить стены, запасти больше провизии, купить снаряжение, заплатить наемникам… А потом — гурки в смятении отброшены от Дагоски! Император Гуркхула усмирен! Кто бы мог подумать? Занд дан Глокта опять стал героем!» Погрузившись в глубокое раздумье, он кончиком пальца катал маленькие сияющие камушки по лоскуту кожи. «Но если я внезапно начну много тратить, это вызовет вопросы. Моя преданная помощница, практик Витари, непременно проявит любопытство, а вслед за ней начнет проявлять любопытство и мой высокопоставленный хозяин — архилектор. Ведь еще вчера я просил денег, а сегодня швыряюсь ими, словно они жгут мне пальцы? „Я был вынужден взять ссуду, ваше преосвященство“. — „Вот как? И сколько же?“ — „Всего-навсего миллион марок“. — „Что вы говорите? И кто же одолжил вам такую сумму?“ — „Наши старые друзья из банкирского дома „Валинт и Балк“, ваше преосвященство, в обмен на услугу. Они не уточнили, какую именно услугу, но они могут потребовать ее в любой момент. Разумеется, моя преданность вам по-прежнему неизменна, ведь вы не сомневаетесь в ней? А это всего лишь небольшое состояние, всего лишь драгоценности…“ Тело обнаружат в порту…» Он отстраненно водил рукой по холодным, твердым, блестящим камням, и они приятно щекотали его пальцы. «Приятно, но опасно. Я должен действовать осторожно. Очень осторожно…»
Страх
До края мира лежит долгий путь, в этом не было сомнений. Долгий, унылый, тревожный путь. Вид трупов на равнине встревожил всех, а известие о рыщущих рядом всадниках подлило масла в огонь. Тяготы путешествия отнюдь не уменьшились. Джезаль по-прежнему был вечно голоден, все время мерз, насквозь промокал под дождем и, вероятно, до конца своих дней был обречен терпеть мозоли от седла. Каждую ночь он укладывался на жесткую землю, засыпал и видел сны о доме — лишь для того, чтобы серым утром проснуться еще более усталым и больным, чем засыпал. Его кожа загрубела, обветрилась и саднила от грязи, и он был вынужден признать, что теперь от него пахнет так же мерзко, как от остальных. Одно это могло бы свести с ума цивилизованного человека, но теперь ко всем неприятностям добавилось и постоянное, изматывающее ощущение опасности. Окружающий пейзаж лишь усугублял переживания Джезаля. Чтобы оторваться от преследователей, Байяз несколько дней назад приказал отойти в сторону от реки. Теперь древняя дорога, извиваясь, пересекала глубокие шрамы в теле равнины, бежала по скалистым ущельям и сумрачным теснинам, вдоль бормочущих ручьев в темных оврагах. Джезаль постепенно начал вспоминать бесконечную, невыносимо плоскую равнину почти с сожалением. По крайней мере, там не нужно было глядеть на каждую скалу, куст или овраг, гадая, не затаилась ли там толпа кровожадных врагов. Он изгрыз ногти почти до мяса, каждый звук заставлял его вздрагивать, хвататься за шпаги и резко поворачиваться в седле, выискивая взглядом убийц, вместо которых из кустов вспархивала какая-нибудь пташка. Это был не страх, разумеется; Джезаль дан Луфар, говорил он себе, смеется в лицо опасностям, он готов ко всему — и к засадам, и к битвам, и к бешеной погоне. Но это бесконечное ожидание, бессмысленное напряжение, беспощадно медленное течение минут он едва мог вынести. Было бы легче, если бы рядом находился кто-то, с кем можно разделить свое беспокойство. Но в отношениях спутников мага почти ничего не менялось. Повозка катилась вдаль по разбитой старой дороге, а на ней все так же сидел Ки, угрюмый и молчаливый. Байяз постоянно молчал, если не считать его неожиданных лекций о качествах, необходимых для великого вождя и, очевидно, отсутствующих у Джезаля. Длинноногий все время держался впереди, разведывая маршрут, и появлялся раз в два дня, чтобы рассказать, как искусно он справляется с делом. Ферро мрачно смотрела по сторонам, словно ее окружали враги (особенно презрительно она глядела на Джезаля, как ему иногда казалось), и не отнимала руки от эфеса меча. Она редко открывала рот, обращалась исключительно к Девятипалому, да и то лишь для того, чтобы буркнуть что-либо насчет засады, или как лучше скрыть следы, или о возможных преследователях. Сам северянин представлял собой своего рода загадку. Когда Джезаль впервые увидел его, глазеющего с раскрытым ртом на ворота Агрионта, Логен показался ему хуже животного. Однако здесь, в диких землях, правила поменялись. Тут нельзя было отвернуться от того, кто тебе не нравится, а потом всеми силами избегать, публично унижать и оскорблять его за спиной. Здесь ты был накрепко привязан к своим спутникам, и в такой связке Джезаль понемногу начинал понимать, что Девятипалый, в конце концов, обычный человек. Хотя, без сомнения, человек дикий, разбойничьего вида и ужасно безобразный. Если говорить об интеллекте и культуре, он в подметки не годился последнему крестьянину на полях Союза, однако Джезаль должен был признать: из всей компании северянин казался ему наименее неприятным. В дикаре не было напыщенности Байяза, настороженности Ки, хвастливости Длинноногого или элементарной злобности Ферро. Джезаль не считал зазорным спросить у фермера о видах на урожай или побеседовать с кузнецом об изготовлении доспехов, каким бы грязным, уродливым и низкорожденным ни был его собеседник. Так почему бы не обсудить с закоренелым убийцей вопрос, касающийся насилия? — Насколько я понимаю, тебе приходилось водить людей в битву? — осторожно начал Джезаль. Северянин обратил на него ленивый взгляд темных глаз. — Да, и не раз. — И принимать участие в поединках? — Конечно. — Логен поскреб рваные шрамы на заросшей щеке. — Я так выгляжу не оттого, что у меня тряслись руки, когда я брился. — Если бы твои руки так тряслись, ты наверняка предпочел бы отрастить бороду. Девятипалый расхохотался. Джезаль почти привык к этому зрелищу. Разумеется, выглядел северянин по-прежнему отвратительно, но теперь казался больше похожим на добродушную обезьяну, чем маньяка-убийцу. — И то верно, — отозвался он. Джезаль немного поразмыслил. Ему не хотелось показывать свою слабость, но, с другой стороны, откровенностью нередко можно завоевать доверие простых людей. Если это действует даже на собак, почему бы не попробовать с северянином? Он отважился признаться: — Сам-то я еще никогда не участвовал в настоящей битве. — Да что ты? — Правда. Мои друзья сейчас в Инглии, сражаются с Бетодом и его дикарями. Девятипалый отвел взгляд. — То есть… я хотел сказать, они сражаются с Бетодом, — поправился Джезаль. — Я был бы вместе с ними, если бы Байяз не попросил меня присоединиться к этому… предприятию. — Что ж, тем хуже для них и лучше для нас. Джезаль вскинул на него глаза. Если бы эти слова прозвучали из уст более утонченного собеседника, можно было бы принять их за сарказм. — Конечно, эту войну начал Бетод. Гнуснейшее деяние, ничем не спровоцированное нападение. — Не стану спорить. У Бетода талант затевать войны. Если он что-то умеет лучше, так это их заканчивать. Джезаль засмеялся. — Ты ведь не хочешь сказать, что он разобьет Союз? — Он побеждал и при худших условиях. Впрочем, тебе лучше знать. Опыта у тебя побольше. Смех застрял в горле Джезаля. На сей раз он почти не сомневался, что северянин иронизирует, и это заставило его на минуту задуматься. Неужели под этой искореженной шрамами, заскорузлой маской скрывалась мысль: «Ну что за дурак?» Или Байяз прав и Джезалю есть чему поучиться у северянина? Был только один способ это выяснить. — На что похоже сражение? — спросил он. — Сражения — как люди. Не бывает двух одинаковых. — Что ты имеешь в виду? — Ну вот представь: просыпаешься ты среди ночи, слышишь грохот, крики; выбираешься из палатки на снег, придерживая штаны, и видишь, что вокруг люди убивают друг друга. При лунном свете ни черта не видно, непонятно, кто тут друг, кто враг, никакого оружия под рукой… — Затруднительная ситуация, — произнес Джезаль. — Точно. Или еще представь: ты ползешь по грязи между чужих топочущих сапог, пытаешься убраться подальше, но не знаешь куда. У тебя в спине торчит стрела, задница разрублена мечом, ты визжишь как свинья и ждешь, что тебя вот-вот проткнут копьем, а ты этого копья даже не увидишь. — Неприятно, — отозвался Джезаль. — Еще бы. Или представь вот что: вокруг тебя круг из щитов, шагов десять в поперечнике. Люди держат эти щиты и орут во всю глотку. А внутри только ты и еще один человек, и он славится тем, что на всем Севере нет никого крепче него, и только один из вас может выйти из круга живым. — Хмм, — протянул Джезаль. — Вот именно. Ну как, тебе нравится что-нибудь из этого? Джезалю ничего не нравилось. Девятипалый улыбнулся: — Я так и думал. И знаешь что? Если честно, мне тоже. Я побывал в самых разных сражениях, больших драках и мелких стычках. Большинство из них начиналось в полной неразберихе, и все они заканчивались полной неразберихой. И каждый раз наступал такой момент, когда я был готов наложить в штаны. — Ты? Северянин засмеялся. — Бесстрашие — это похвальба для дураков. Не знают страха только мертвецы — или, может быть, те, кто скоро станет мертвецом. Страх учит тебя быть осторожным, уважать противника и во время ссоры держаться подальше от острых предметов. Все это очень полезно, поверь мне. Страх поможет тебе выйти живым из переделки, а это лучшее, на что можно надеяться в любой драке. Если человек на что-то годен, он испытывает страх. Важно, какую пользу ты извлечешь из этого страха. — То есть ты советуешь бояться? — Я советую найти себе хорошую женщину и держаться подальше от всех этих чертовых разборок. И я очень жалею, что никто не сказал мне этого двадцать лет назад. — Логен искоса поглядел на Джезаля. — Но если ты, скажем, застрял где-то посреди огромной равнины на краю земли и тебе никуда оттуда не деться, то есть три правила, о которых надо помнить в драке. Во-первых, изо всех сил старайся показать, что ты трус, слабак и дурак. Молчание — лучшее оружие воина, как говорится в пословице. Сердитые взгляды и злые слова еще не выиграли ни одной битвы, зато кое-какие проиграли. — Притвориться дураком? Понимаю… Джезаль всю свою жизнь старался выглядеть самым умным, самым сильным, самым благородным. Эта идея была для него совершенно новой — согласиться добровольно принижать себя. — Во-вторых, никогда не относись к противнику легкомысленно, каким бы олухом он тебе ни казался. Смотри на любого человека так, будто он вдвое умнее, сильнее и быстрее тебя, и тогда тебя будут ждать только приятные сюрпризы. Ты не заплатишь дорого за уважение, но ничто не убивает человека быстрее, чем самоуверенность. — Нельзя недооценивать противника. Мудрая предосторожность. Джезаль начал понимать, что недооценивал этого северянина. Тот и наполовину не был таким идиотом, каким казался. — И третье. Присматривайся к противнику, слушай советы, если тебе их дают, но, как только поймешь, что нужно делать, держись твердо и не позволяй сбить тебя с толку. Когда придет время действовать, бей без оглядки. «Промедление — корень всех бед», — частенько говаривал мой отец, а я повидал немало бед на своем веку, можешь поверить. — Без оглядки, — пробормотал Джезаль, медленно кивая. — Разумеется. Девятипалый надул свои покрытые шрамами щеки. — Конечно, ты будешь смотреть и думать сам, но запомни мои слова — и ты уже наполовину готов побить любого. — Наполовину? А другая половина? Северянин пожал плечами. — Удача.— Мне это не нравится, — проворчала Ферро, хмуро оглядывая крутые склоны ущелья. Джезаль подумал: есть ли в мире хоть что-нибудь, что ей нравится? — Ты думаешь, нас преследуют? — спросил Байяз. — Ты кого-нибудь видишь? — Как я могу кого-нибудь видеть, если мы в самом низу? Это мне и не нравится! — Хорошее место для засады, — пробормотал Девятипалый. Джезаль нервно огляделся. Обвалившиеся каменные глыбы, кусты, низкорослые деревца — полно мест, где можно укрыться. — Ну, этот маршрут выбрал Длинноногий, — буркнул Байяз. — Нетсмысла нанимать уборщика, если ты собираешься драить сортиры самостоятельно. Кстати, куда, черт возьми, подевался этот проклятый навигатор? Вечно его нет рядом, когда он нужен! Появляется только для того, чтобы жрать и хвастаться часами. Если бы вы знали, сколько я заплатил этому мошеннику… — Проклятье! — Девятипалый придержал коня и неуклюже слез с седла. Поперек ущелья лежал упавший ствол дерева с потрескавшейся серой корой, преграждая им путь. — Мне это не нравится! — Ферро скинула лук со своего плеча. — Мне тоже, — проворчал Девятипалый, делая шаг к упавшему дереву. — Но надо смотреть правде… — Довольно! Голос прогремел, отдаваясь эхом взад и вперед по всему ущелью, дерзкий и самоуверенный. Ки натянул вожжи, резко останавливая повозку. Джезаль с бешено бьющимся сердцем обвел взглядом края ущелья. Теперь он увидел говорившего: крупный мужчина, облаченный в старинные кожаные доспехи, небрежно сидел на краю обрыва, свесив одну ногу вниз. Его длинные волосы слегка колыхались на ветру. Он казался любезным и дружелюбным, насколько мог видеть Джезаль с такого расстояния; на лице его играла широкая улыбка. — Меня зовут Финниус, я смиренный слуга императора Кабриана! — Кабриана? — крикнул Байяз. — Я слышал, что он потерял рассудок! — Некоторые его идеи довольно необычны, — пожал плечами Финниус, — но он всегда хорошо заботился о нас. Позвольте, я объясню вам ваше положение. Вы окружены! Из-за упавшего ствола выступил грозного вида человек с коротким мечом и щитом. За ним появились еще двое, потом трое — они выбирались из-за каменных глыб и кустов, все с серьезными лицами и серьезным оружием. Джезаль облизнул губы. Конечно, можно было бы смеяться в лицо опасности, но дело оборачивалось совсем не смешно. Он глянул через плечо: из-за скал, мимо которых они прошли несколько минут назад, появлялись новые люди, перегораживая ущелье с той стороны. Девятипалый скрестил руки на груди. — Хоть бы раз у меня получилось захватить кого-нибудь врасплох, — пробормотал он. — Там наверху еще парочка людей! — прокричал Финниус. — Они метко стреляют, и оружие у них наготове. — (Джезаль уже видел на фоне бледного неба силуэты стрелков и изогнутые очертания луков.) — Так что сами видите, дальше по этой дороге вы не пройдете! Байяз развел руками: — Может быть, мы как-нибудь договоримся? Вам стоит только назвать свою цену, и… — Нам не нужны деньги, старик, и ты сильно обидел меня этим предложением! Мы солдаты, а не грабители! Мне приказано разыскать кое-каких людей — людей, блуждающих в глуши, вдали от наезженных дорог. Лысый старикан, при нем болезненный парнишка, да еще надутый болван из Союза, шлюха с изрезанным лицом и горилла-северянин! Вам, случаем, не попадались такие? — Если шлюха — это я, — прокричал Девятипалый, — кто тогда северянин? Джезаль сморщился. Не надо шуток. Только не надо шуток. Однако Финниус лишь расхохотался. — Мне не сказали, что ты шутник. Будем считать, нам повезло — по крайней мере до тех пор, пока мы тебя не прикончим. А где еще один? Где навигатор? — Понятия не имею, — буркнул Байяз. — А жаль! Если кого-то и стоит прикончить, так это его. — Не огорчайся, мы с ним еще встретимся. — Финниус весело рассмеялся, а его люди ухмыльнулись, теребя свои луки. — Итак, если вы любезно отдадите ваше оружие вот этим парням, мы успеем связать вас и вернуться в Дармиум еще до ночи. — А что будет, когда мы придем туда? Финниус беззаботно пожал плечами. — Это меня не касается. Я не задаю вопросов императору, а вы не задавайте вопросов мне. Тогда никого из нас не освежуют заживо. Ты понял, о чем я, старикан? — Трудно не понять. Но я боюсь, что Дармиум нам совсем не по пути. — У тебя что, с головой не в порядке? — воскликнул Финниус. Один из воинов шагнул вперед и схватил лошадь Байяза за уздечку. — Ну хватит! — прорычал он. Джезаль снова ощутил то жуткое чувство в животе. Воздух вокруг плеч Байяза задрожал, словно над раскаленным горном. Воин нахмурился и открыл рот, чтобы заговорить. Но его лицо вдруг стало плоским, а потом голова взорвалась — и он исчез, как будто невидимый гигантский палец щелчком отбросил его в сторону. Не успел даже вскрикнуть. То же самое произошло с теми, кто стоял за его спиной. Четыре искалеченных тела, обломки серого древесного ствола и огромная масса земли вперемешку с обломками скал сорвались с места, взлетели в воздух и разбились о стену ущелья в сотне шагов отсюда с таким звуком, словно обрушился дом. Джезаль разинул рот и застыл на месте. Все это произошло в одно кошмарное мгновение. Секунду назад пять человек стояли перед ним, а в следующий миг они превратились в груду растерзанного мяса посреди оседающих обломков. Где-то за спиной Джезаль услышал гудение тетивы. Раздался вопль, и вниз с края ущелья рухнуло тело, ударилось об отвесную скалу и шлепнулось, как тряпка, лицом в ручей. — Вперед! — вскричал Байяз, но Джезаль так и сидел в седле, разинув рот. Воздух вокруг мага по-прежнему дрожал, и эта дрожь усиливалась. Скалы за его спиной расплывались и рябили, словно камни на дне ручья. Старик нахмурился и посмотрел на свои руки. — Нет… — пробормотал он, поворачивая ладони перед собой. Устилавшие землю бурые листья поднялись в воздух, кружась и трепеща, как от ветра. — Нет, — сказал Байяз, широко раскрывая глаза. Все его тело затряслось. Джезаль ахнул, когда разбросанные камни оторвались от земли и вне всякой разумной логики взлетели вверх. От кустов с резкими щелчками отламывались ветки, пучки травы отрывались от скал. Куртка Джезаля хлопала и шуршала, вздымаемая вверх какой-то невидимой силой. — Нет! — вскричал Байяз, и его плечи сгорбились, стиснутые внезапной судорогой. Дерево, стоявшее поодаль, с оглушительным треском раскололось надвое, и ливень щепок взвился в воздух. Кто-то что-то кричал, но Джезаль ничего не слышал. Его лошадь сдала назад, и у него не хватило ловкости удержаться. Он упал, ударившись спиной о землю, а все ущелье мерцало, дрожало, вибрировало вокруг него. Голова Байяза резко откинулась назад, одна рука простерлась вверх, хватая воздух скрюченными пальцами. Камень величиной с человеческую голову пролетел мимо лица Джезаля и разбился вдребезги о валун. Воздух наполнился ураганом из мусора, мимо летели куски дерева, каменные осколки, комки почвы, обломки предметов. У Джезаля звенело в ушах от ужасающего грохота, дребезга, воя. Он бросился на живот, накрыл руками голову и крепко зажмурил глаза. Он вспомнил своих друзей — Веста, Челенгорма, Каспу, даже лейтенанта Бринта. Он вспомнил свою семью и дом, отца и братьев. Он вспомнил Арди. Если он доживет до новой встречи с ними, он станет другим, он станет лучше. Он беззвучно поклялся в этом самому себе дрожащими губами, когда противоестественный ветер раздирал ущелье на части. Он больше не будет таким самовлюбленным, тщеславным, ленивым. Он станет хорошим другом и хорошим сыном — если только выживет. Если только выживет. Если только… Он услышал свое испуганное дыхание — быстрые, судорожные вдохи и выдохи — и гул крови в ушах… Шум стих. Джезаль открыл глаза. Убрал руки от головы, и с них посыпался дождь из мелких осколков и земли. В ущелье кружились оседающие на землю листья, стеной стояла удушливая пыль. Поодаль Джезаль увидел Девятипалого, по его грязному лицу текла красная струйка крови из пореза на лбу. Северянин медленно отступал в сторону. В его руке был обнаженный меч. Лицом к нему стоял один из тех, кто перегородил ущелье у них за спиной, — высокий, с копной рыжих волос. Логен и этот воин кружили друг напротив друга. Джезаль глядел на них, стоя на коленях. У него мелькнула мысль, что он должен вмешаться, однако он не имел представления, как это сделать. Рыжеволосый внезапно прыгнул вперед и взметнул над головой меч. Он действовал быстро, но Девятипалый был быстрее. Северянин отступил в сторону, пропустив свистящий клинок в паре дюймов от своего лица, и затем полоснул противника по животу. Рыжеволосый охнул и сделал пару спотыкающихся шагов. Тяжелый меч Девятипалого с глухим треском врубился ему в затылок. Рыжеволосый воин запнулся и рухнул лицом вперед; кровь, пузырясь, хлынула из разверстой раны в черепе. Джезаль смотрел, как она растекается возле трупа, медленно просачиваясь сквозь пыль. Широкая темная лужа понемногу впитывалась в грязь и рассыпанную почву на дне ущелья. Никаких трех касаний. Никаких двух побед. Потом он услышал какое-то шарканье и пыхтение, поднял голову и увидел, что Девятипалый уже крепко сцепился с другим воином, здоровенным верзилой. Оба рычали и рвали друг друга, стараясь завладеть ножом. Джезаль смотрел на них, выпучив глаза. Когда это успело произойти? — Коли его! — крикнул Девятипалый, силясь разорвать захват противника. — Коли, мать твою! Джезаль стоял на коленях, уставившись на них снизу вверх. Одна его рука вцепилась в рукоять длинной шпаги, как в последний пучок травы на краю обрыва, другая безвольно болталась. Раздался тихий тупой удар. Здоровяк крякнул. Из его бока торчала стрела. Еще удар. Вторая стрела. Тут же появилась и третья, вплотную к двум другим. Здоровяк медленно выскользнул из объятий Девятипалого и опустился на колени, кашляя и стеная. Он пополз в сторону Джезаля, потом медленно откинулся назад, скривившись и издав странный хнычущий звук. Потом он распластался на дороге; три стрелы торчали из его тела, как камыши на озерной отмели. Он затих. — Что там с этим ублюдком Финниусом? — Ушел. — Он приведет других! — Я могла разобраться либо с ним, либо вот с этим. — Этот был мой! — Ну конечно. Если бы ты продержал его еще год, Луфар наконец-то догадался бы вытащить меч. Странные слова, не имеющие к нему никакого отношения. Джезаль, пошатываясь, медленно поднялся на ноги. Во рту у него пересохло, колени подгибались, в ушах звенело. Байяз лежал на спине посреди дороги в нескольких шагах от него, рядом стоял на коленях ученик. Один глаз волшебника был закрыт, второй слегка приоткрыт, веко подергивалось, открывая узкую полоску белка. — Ты уже можешь ее отпустить. Джезаль взглянул вниз: его рука по-прежнему сжимала рукоять шпаги, так что побелели костяшки. Он приказал своим пальцам разжаться, и они медленно повиновались, где-то там, вдалеке. Ладонь болела от усилия. Джезаль ощутил на плече тяжелую руку. — Ты в порядке? — Голос Девятипалого. — А? — Тебя ранило? Джезаль осмотрел себя, глупо повертел ладони перед глазами. Много грязи, но крови нет. — Кажется, нет. — Это хорошо. Лошади сбежали. И кто их будет винить? Если бы у меня были четыре ноги, я бы сейчас уже проскакал полпути к морю. — Что? — Почему бы тебе не поймать их? — А кто назначил тебя командиром? Девятипалый слегка сдвинул тяжелые брови. Джезаль внезапно осознал, что они стоят очень близко друг к другу и ладонь северянина по-прежнему лежит на его плече. Она просто спокойно лежала там, но он ощущал через куртку ее мощь, и было ясно, что у северянина хватит сил, чтобы оторвать Джезалю руку. Черт побери этот болтливый язык, вечно из-за него влипаешь в переделки! Джезаль ожидал по меньшей мере удара в лицо, если не пролома в черепе, но Девятипалый только задумчиво поджал губы и сказал: — Мы с тобой очень разные, ты и я. Не похожи по всем статьям. Я вижу, ты не особенно уважаешь таких, как я, или именно меня, и я тебя в этом не виню. Мертвые знают, у меня есть свои недостатки, и я об этом знаю. Ты считаешь себя умником, а меня глупцом — как знать, может быть, ты прав. Наверняка есть целая куча вещей, про которые ты знаешь больше меня. Но когда дело доходит до драки — прости, но мало у кого в этом деле больше опыта, чем у меня. Не в обиду будет сказано, мы оба знаем, что ты не таков. Никто не назначал меня командиром, просто кто-то должен за это взяться. — Он подступил еще ближе и огромной лапищей сжал плечо Джезаля, почти как отец, подбадривая и угрожая одновременно. — Что-то не так? Джезаль немного поразмыслил. Он был не в лучшей форме, и события последних нескольких минут наглядно продемонстрировали, насколько. Опустив глаза, он взглянул на человека, которого Девятипалый только что убил, на зияющую дыру в его затылке. Возможно, именно сейчас лучше просто сделать то, что ему говорят. — Да нет, все в порядке, — ответил Джезаль. — Ну и отлично! — Девятипалый ухмыльнулся, хлопнул его по плечу и отпустил. — Лошадей все-таки надо поймать, и сдается мне, эта работа как раз для тебя. Джезаль кивнул и, спотыкаясь, побрел их искать.
Сотня Слов
Творилось что-то странное, без сомнений. Полковник Глокта попытался пошевелить конечностями, но оказалось, что он не может двигаться. Ослепительное солнце светило ему прямо в глаза. — Мы разбили гурков? — спросил он. — Ну разумеется, — ответил хаддиш Кадия, появившийся в поле зрения Глокты. — С Божьей помощью мы предали их мечу. Перерезали как баранов! Старый туземец держал в руке и поедал оторванную человеческую кисть. Он уже покончил с парочкой пальцев. Глокта поднял руку, но на месте кисти у него оказался лишь кровавый обрубок, обгрызенный около запястья. — Готов поклясться, — пробормотал полковник, — что вы едите мою руку! Кадия расплылся в улыбке. — И она просто восхитительна! От души вас поздравляю. — Совершенно восхитительна, — пробормотал генерал Виссбрук, забирая кисть у Кадии и сдирая с нее зубами лоскут плоти. — Должно быть, все дело в том, что в молодости вы занимались фехтованием. Его пухлое улыбающееся лицо было перемазано кровью. — Да, конечно, дело в фехтовании, — сказал Глокта. — Я рад, что вам нравится. Тем не менее все это казалось ему немного странным. — Нравится, нравится! — воскликнул Вюрмс. Обеими руками он держал обглоданную ступню Глокты, словно ломтик дыни, изящно отщипывая зубами по кусочку. — Мы в восторге, все четверо! На вкус как жареная свинина! — Как пикантный сыр! — крикнул Виссбрук. — Как сладкий мед! — проворковал Кадия, посыпая солью живот Глокты. — Как сладкий банковский счет, — промурлыкал голос магистра Эйдер откуда-то снизу. Глокта привстал, опершись на локоть. — Эй, что это вы там делаете? Она подняла голову и улыбнулась ему. — Вы взяли мои кольца. Самое малое, что вы можете сделать, это дать мне что-нибудь взамен. Ее зубы, как крошечные кинжалы, глубоко погрузились в его правую голень, отделив аккуратный кусочек мяса. Она принялась жадно слизывать хлынувшую из раны кровь. Полковник Глокта поднял брови. — Вы, разумеется, правы. Совершенно правы. На самом деле это было совсем не так больно, как можно было ожидать, но эта поза истощила его силы. Он снова упал на песок и остался лежать, глядя в голубое небо. — Все вы совершенно правы. Магистр уже добралась до его ляжки. — Ой, — хихикнул полковник, — щекотно! Какое наслаждение быть съеденным этой прекрасной женщиной!. — Немного левее, — пробормотал он, закрывая глаза, — чуть-чуть левее…Мучительно дернувшись, Глокта сел на кровати. Его спина изогнулась, как туго натянутый лук, левая нога дрожала под влажным одеялом, острая судорога завязывала узлами высохшие мышцы. Он прикусил оставшимися зубами губу, чтобы не завопить. Его дыхание шумно и тяжело вырывалось через нос, лицо исказилось от отчаянного усилия справиться с болью. Когда ему уже казалось, что нога вот-вот разорвется на части, мускулы внезапно расслабились, и Глокта рухнул назад в сырую постель. Он лежал, тяжело дыша. «Черт бы подрал эти гребаные сны!» Каждая клетка его тела болела, все члены ослабли, дрожали и истекали холодным потом. Он нахмурился, глядя в темноту. Комнату наполнял странный звук — какой-то шелест или шорох. «Что это?» Медленно, осторожно он перевернулся на живот и слез с кровати, проковылял к окну и выглянул наружу. Город за пределами его комнаты как будто исчез. С небес спустилась серая завеса, отрезав его от остального мира. «Дождь». Дождь барабанил по подоконнику, крупные капли разбивались в мелкие брызги, дышали в комнату холодным туманом, увлажняли ковер под окном и занавески по бокам, освежали липкую кожу Глокты. «Дождь». Он уже забыл, что так бывает. Его осветила вспышка — где-то в отдалении ударила молния. На мгновение показались шпили Великого храма, словно вырезанные черным контуром в шелестящей пелене, затем тьма снова сомкнулась, сопровождаемая длинным гневным бормотанием далекого грома. Глокта высунул руку из окна и ощутил холодную дробь дождя на своей коже. Странное, незнакомое ощущение. — Надо же, — пробормотал он. — Вот и первые ливни. Глокта едва не поперхнулся. Он стремительно развернулся, потерял равновесие и ухватился за мокрый подоконник. В комнате было темно, как в яме. Невозможно понять, откуда донесся голос. «Или мне мерещится? Может быть, я все еще сплю?» — Возвышенный момент. Кажется, будто мир снова возрождается к жизни. Сердце Глокты застыло в груди. Голос был мужской, глубокий и звучный. «Тот, кто убрал Давуста? Кто скоро уберет меня?» Комната осветилась новой ослепительной вспышкой. Говоривший сидел на ковре, скрестив ноги, — чернокожий старик с длинными волосами. «Между мной и дверью. Мимо не пройти, даже если бы я умел бегать получше, чем сейчас». Свет исчез так же внезапно, как появился, но образ остался, словно выжженный в глазах Глокты. Затем раздался удар грома, расколовший небо и гулко отразившийся в темной просторной комнате. «Никто не услышит мои отчаянные крики о помощи. Даже если бы кому-то было до меня дело». — Кто ты такой, черт подери? — От потрясения голос Глокты прозвучал высоко и тонко. — Юлвей, так меня зовут. Тебе не нужно тревожиться. — Не нужно тревожиться? Ты гребаный шутник?! — Если бы у меня было намерение убить тебя, ты бы умер во сне. Впрочем, я бы оставил тело. — Уже утешает. Глокта лихорадочно соображал, до каких предметов в комнате он сумеет дотянуться. «Я бы мог добраться до расписного чайника на столе. — Он чуть не рассмеялся. — И что дальше? Предложить ему чаю? Здесь нечем сражаться, даже будь я гораздо более ловким бойцом, чем сейчас». — Как ты проник внутрь? — У меня свои способы. С их помощью я уже пересек великую пустыню, никем не замеченный прошел по оживленной дороге из Шаффы, миновал воинство гурков и прошел в город. — И ведь подумать только, ты мог бы просто постучать! — Когда стучишь в двери, тебе не всегда открывают. Глокта напряженно всматривался во мрак, но не мог разглядеть ничего, кроме расплывчатых контуров мебели и арочных проемов других окон. Дождь барабанил по подоконнику снаружи, тихо шелестел внизу по городским крышам. Как раз когда Глокта уже начал думать, что этот сон закончился, голос раздался снова. — Я следил за гурками на протяжении многих лет. Такова порученная мне задача. Наказание за ту роль, которую я сыграл в расколе моего ордена. — Твоего ордена? — Ордена магов. Я четвертый из двенадцати учеников Иувина. «Маг. Я мог бы догадаться. Такой же маг, как старый лысый смутьян Байяз, а от него я не дождался ничего, кроме беспокойства. Словно мало мне забот с политикой и предательствами! Теперь добавились сказки и суеверия. Но я, кажется, все-таки переживу эту ночь». — Так ты, значит, маг? Вот как. Прошу прощения, если я не буду изображать восторг. Все мои дела с твоим орденом оказывались в лучшем случае пустой тратой времени. — Тогда, возможно, мне удастся исправить твое мнение о нас. Я принес тебе кое-какие сведения. — Бесплатно? — На этот раз — да. Гурки перемещают силы. Пять их золотых штандартов собираются проникнуть на полуостров сегодня ночью под прикрытием грозы. Двадцать тысяч копий и большие осадные машины. Еще пять штандартов ждут за холмами, но и это не все. Дороги от Шаффы до Уль-Хатифа, от Уль-Хатифа до Далеппы и от Далеппы до моря сплошь забиты солдатами. Император собирает свои силы. Весь Юг зашевелился. Рекруты из Кадира и Давы, дикие наездники из Яштавита, свирепые дикари из джунглей Шамира, где мужчины и женщины сражаются бок о бок, — все направляются к северу. Идут сюда, чтобы сражаться за императора. — Такая сила, и все лишь для того, чтобы захватить Дагоску? — Больше того — император выстроил флот. Сотню больших кораблей. — Гурки не моряки. Над морями властвует Союз. — Мир меняется, и ты либо изменишься вместе с ним, либо будешь сметен с лица земли. Эта война не будет похожа на предыдущую. Кхалюль, наконец, посылает своих собственных солдат, армию, которую готовил много лет. Ворота великого храма-крепости Саркант — там, высоко в бесплодных горах, — открылись. Я видел это. Выступает сам Мамун, трижды благословенный и трижды проклятый, плод пустыни, первый ученик Кхалюля. Они вместе нарушили Второй закон, вместе поедали человеческую плоть. За ним идет Сотня Слов — все едоки, последователи Пророка, взращенные для битв, выкормленные за эти долгие годы, адепты боевых дисциплин и высокого искусства. Такая опасность не вставала над миром со Старых времен, когда Иувин сражался с Канедиасом. Или с тех пор, когда Гластрод прикоснулся к Другой стороне, чтобы открыть ворота в нижний мир. «И прочая ерунда. Жаль. Вначале он показался мне на удивление здравомыслящим для мага». — Ты хотел дать мне сведения? Тогда оставь свои сказки и скажи, что случилось с Давустом. — Здесь был едок. Я чую его запах. Обитатель теней, чья единственная цель — уничтожать тех, кто противостоит пророку. «И меня в первую очередь?» — Твой предшественник не покидал этих покоев. Едок забрал его, чтобы обезопасить изменника, работающего внутри города. «Вот! Теперь мы говорим на моем языке». — Кто этот изменник? — Голос Глокты звучал нетерпеливо, пронзительно и резко даже для его собственного уха. — Я не прорицатель, калека, и даже если бы я мог дать тебе ответ, разве ты бы мне поверил? Каждый должен учиться со своей скоростью. — Ба! — раздраженно воскликнул Глокта. — Ты прямо как Байяз. Вы говорите, говорите, говорите, и в конце концов оказывается, что вы не сказали ничего! Едоки? Все это чушь, старые басни! — Басни? Разве Байяз не брал тебя с собой в Дом Делателя? Глокта сглотнул, крепко вцепившись дрожащей рукой во влажный камень подоконника. — Ты все еще не веришь мне? Ты медленно учишься, калека. Разве я не видел, как стекаются к Сарканту рабы из всех стран, завоеванных гурками? Разве я не видел, как их бесчисленные колонны загоняют в горы? Все, чтобы кормить Кхалюля и его учеников, чтобы все больше и больше увеличивать их могущество! Преступление против Бога! Нарушение Второго закона, начертанного в огне самим Эусом! Ты не веришь мне, и, возможно, с твоей стороны мудро не верить мне. Но с первым светом ты увидишь, что гурки здесь. Ты насчитаешь пять штандартов и поймешь, что я сказал правду. — Кто предатель? — прошипел Глокта. — Ответь, мерзавец, хватит загадок! Тишина. Шум дождя, журчание воды, шелест ветра в занавесях возле окна. Разряд молнии осветил каждый уголок в комнате. Ковер был пуст. Юлвей исчез.
Воинство гурков медленно продвигалось вперед пятью огромными колоннами — две впереди, три с тыла, — перекрывая весь перешеек от моря до моря. Они двигались согласованно, не нарушая четкого строя, под гулкое буханье огромных барабанов, шеренга за шеренгой, и звук их одновременно опускающихся сапог был подобен далекому грому в прошедшую ночь. Солнце уже успело слизать все следы прошедшего дождя и теперь сверкало зеркальным блеском на тысячах шлемов, тысячах щитов, тысячах мечей, на сияющих наконечниках стрел и панцирях. Целый лес блестящих копий неуклонно продвигался вперед — безжалостный, неутомимый, неодолимый прилив людского моря. Солдаты Союза были расставлены цепочкой по верху городской стены. Они сидели на корточках за парапетом, сжимая свои арбалеты и нервно поглядывая на надвигающееся войско. Глокта чувствовал их страх. «И кто может их винить? На каждого уже сейчас приходится по десять гурков». Здесь, наверху, на ветру, не рокотали барабаны, не звучали приказы, не было поспешных приготовлений. Здесь стояла тишина. — Пришли, значит, — проговорил Никомо Коска, с широкой улыбкой глядя на открывающееся перед ним зрелище. Он один не выказывал никакого страха. «У него либо очень крепкие нервы, либо очень слабое воображение. Такое впечатление, что ему все равно — бездельничать в притоне или ожидать смерти». Коска поставил одну ногу на парапет, в его руке болталась полупустая бутылка. На бой наемник оделся почти так же, как на пьянку: те же расползающиеся сапоги, те же протертые штаны. Единственной уступкой, которую он сделал для поля брани, была черная кираса, спереди и сзади украшенная травленым золотым орнаментом. Кираса тоже знавала лучшие дни — эмаль облезла, заклепки покрылись ржавчиной. «Однако когда-то это было настоящее произведение искусства». — Отличные у вас доспехи, как я погляжу. — Какие? А, это… — Коска глянул на свою кирасу. — Ну, возможно, в свое время так и было, но за годы они сильно поизносились. Слишком часто мокли под дождем. Это дар великой герцогини Сефелины Осприйской в награду за победу над армией Сипани в пятимесячной войне. Был преподнесен вкупе с заверениями в вечной дружбе. — Хорошо, когда у тебя есть друзья. — Да не особенно. В ту же самую ночь она подослала ко мне убийц. Мои победы сделали меня слишком популярным среди ее подданных. Сефелина побоялась, что я попытаюсь захватить власть. Мне подсыпали яд в вино. — Коска надолго приложился к бутылке. — Моя любовница погибла, а мне пришлось бежать, не взяв с собой почти ничего, кроме этой чертовой кирасы, и наниматься на работу к принцу Сипани. Старый мерзавец платил мне вдвое меньше, но я смог повести его армию против герцогини и увидеть, как отравили ее саму. — Он нахмурился. — Лицо у нее стало голубым. Ярко-голубым, представляете?.. Никогда не стремитесь к особой популярности, мой вам совет. Глокта хмыкнул. — Чрезмерная популярность едва ли является самой насущной из моих забот. Виссбрук громко откашлялся, недовольный тем, что на него не обращают внимания. Он указал на бесконечные ряды войск, марширующие вдоль перешейка: — Наставник, гурки приближаются. «Правда? А я и не заметил!» — Даете ли вы мне разрешение затопить ров? «Ах да, ну как же, это миг твоей славы». — Хорошо, начинайте. С чрезвычайно важным видом Виссбрук прошагал к парапету. Он медленно поднял руку и театральным жестом рубанул ею по воздуху. Где-то внизу, вне поля зрения, щелкнули бичи, и десятки мулов налегли на веревки. До верха стены донесся жалобный визг дерева под большим давлением, затем скрип и треск, когда подались заплоты, и, наконец, грозный грохот — огромная масса соленой воды прорвалась с обоих концов и хлынула в глубокий ров, взбивая белую пену. Два потока встретились прямо под ними, взметнув сверкающий фонтан до самых зубцов стены и даже выше. Еще минута — и эта новоявленная полоска моря успокоилась. Ров стал проливом, город превратился в остров. — Ров затоплен! — провозгласил генерал Виссбрук. — Да, действительно, — отозвался Глокта. — Мои поздравления. «Будем надеяться, что среди гурков нет хороших пловцов. Из кого выбрать, у них определенно хватает». Посреди топочущей массы солдат покачивались пять высоких шестов с поблескивающими на них гуркскими эмблемами из чистого золота. «В память о битвах, в которых они сражались и победили». Штандарты пяти легионов, сверкающие на безжалостном солнце. «Пять легионов. В точности как говорил старик. Тогда, значит, надо ждать кораблей?» Глокта повернул голову и посмотрел на Нижний город. Длинные причалы вдавались в залив, словно иглы дикобраза. Там все еще было много кораблей. «Эти корабли подвозят нам припасы и вывозят последних слабонервных купцов». С той стороны стен не было. Там вообще почти не было оборонительных укреплений. «Мы и не думали, что они могут понадобиться. Союз всегда властвовал над морями. Но если корабли все же придут…» — У нас еще остались запасы дерева и камня? Генерал энергично закивал — воплощенное рвение. «Похоже, он наконец-то приспособился к изменениям в порядке командования». — Запасов у нас в избытке, наставник, в точности как предписывали ваши распоряжения. — Я хочу, чтобы вы построили стену позади порта, вдоль береговой линии. Как можно прочнее, как можно выше — и как можно быстрее. Наши укрепления с той стороны очень слабы. Рано или поздно гурки могут проверить их на прочность. Генерал, нахмурившись, взглянул на огромное скопище солдат, кишащих по всему полуострову, потом перевел взгляд вниз, на тихий порт, и обратно. — Но ведь угроза со стороны суши несколько более… актуальна? Гурки — плохие моряки, и в любом случае у них нет ничего, что можно назвать флотом… — Мир меняется, генерал. Мир меняется. — О, разумеется. — Виссбрук повернулся, чтобы переговорить со своими адъютантами. Глокта проковылял вверх и встал возле парапета рядом с Коской. — Сколько здесь гурков, на ваш взгляд? Стириец поскреб облезающую сыпь на шее. — Я насчитал пять штандартов. Значит, пять императорских легионов и еще куча народу, кроме них, — разведчики, саперы, нерегулярные войска с дальнего Юга. Вы спрашиваете, сколько их здесь… — Коска прищурился на солнце, беззвучно двигая губами, словно производил в голове сложнейшие вычисления. — До хрена! Он запрокинул голову, досасывая последние капли из бутылки, причмокнул губами, размахнулся и швырнул бутылку в сторону гуркских войск. Она вспыхнула на солнце и разбилась о затвердевшую глину на той стороне канала. — Видите эти повозки вон там, в тылу? Глокта всмотрелся в подзорную трубу. Действительно, позади моря солдат двигалась призрачная колонна огромных фургонов, едва различимая в мерцающем зное и в тучах пыли, поднятых тысячами сапог. «Конечно, солдатам нужны припасы. Однако…» Он разглядел длинные брусья, торчавшие из фургонов, словно паучьи ноги. — Осадные машины, — пробормотал Глокта про себя. «Все в точности так, как сказал Юлвей». — Они не шутят. — Ну, вы ведь тоже не шутите! Коска встал у зубца стены и принялся возиться со своим ремнем. Мгновением позже Глокта услышал звук его мочи, разбивающейся об основание стены далеко внизу. Наемник ухмыльнулся через плечо, его тонкие волосы трепетали на соленом ветру. — Здесь все предельно серьезны. Мне надо поговорить с магистром Эйдер. Я чувствую, что скоро я начну получать мои боевые деньги! — Похоже на то. — Глокта медленно опустил подзорную трубу. — А также их зарабатывать.
Слепой ведет слепца
Первый из магов скорчился на спине в повозке, втиснутый между бочонком с водой и мешком конского корма, с мотком веревки под головой вместо подушки. Логен никогда не видел его таким старым, исхудавшим и слабым. Байяз часто дышал, его кожа, бледная, с красными пятнами, туго обтянула кости, на ней проступили бисеринки пота. Время от времени он дергался, корчился и бормотал странные слова, и тогда его веки трепетали, словно он не мог очнуться от кошмара. — Что с ним? Ки опустил взгляд. — Каждый раз, когда ты применяешь искусство, ты берешь взаймы у Другой стороны, и этот долг должен быть возмещен. Это рискованно даже для мастера. Пытаться изменить мир мыслью… какая самонадеянность! — Его губы искривились в улыбке. — Если брать в долг слишком часто, то однажды можно коснуться нижнего мира — и оставить там часть себя… — Часть себя? — пробормотал Логен, опуская взгляд на вздрагивающего старика. Ему не понравилось, как Ки говорил об этом. На взгляд Логена, улыбаться тут было нечему. Особенно если учесть, что они застряли в глуши, не имея понятия, куда идти дальше. — Только подумать, — шептал ученик. — Первый из магов беспомощен как дитя! — Он мягко положил ладонь Байязу на грудь. — Его жизнь висит на волоске. Я мог бы прямо сейчас протянуть руку, вот эту слабую руку… и убить его. Логен нахмурился. — Зачем бы ты стал это делать? Ки поднял голову и улыбнулся своей болезненной улыбкой. — Действительно, зачем? Так, просто в голову пришло. — Он отдернул руку. — Долго он еще будет лежать? Ученик растянулся в повозке и устремил взор в небо. — Трудно сказать. Может быть, несколько часов. А может быть, всегда. — Всегда? — Логен заскрежетал зубами. — И что нам тогда делать? Ты хоть знаешь, куда мы идем? И зачем? И что нам делать, когда мы туда доберемся? Может, лучше повернуть обратно? — Нет. — Лицо Ки стало жестким, как лезвие клинка. Логен никогда не подозревал, что у него может быть такое лицо. — Позади враги. Если мы повернем сейчас, это может оказаться еще опаснее, чем продолжать путь. Мы двигаемся дальше. Логен поморщился и потер глаза. Он чувствовал себя усталым, раздраженным и больным. Он жалел, что не расспросил Байяза о его планах, когда была такая возможность. Он жалел, что вообще покинул Север. Там он бы нашел способ посчитаться с Бетодом и умер бы на родине, на руках людей, которых понимал. Логен больше не хотел быть вождем. В прежние времена он жаждал известности, славы, почета, но завоевание этого слишком дорого ему стоило, а все цели на самом деле оказались пустышками. Люди вверяли ему свои жизни, и он вел их по мучительному и кровавому пути прямиком в грязь. У него больше не было честолюбивых устремлений. Будь он проклят, если ему снова придется командовать. Он оглянулся вокруг. Байяз по-прежнему лежал и что-то бормотал в лихорадочном сне. Ки беззаботно глазел на облака. Луфар отвернулся от остальных и уставился вниз, в ущелье. Ферро сидела на камне и угрюмо протирала свой лук. Длинноногий, как и следовало ожидать, появился сразу же, как только минула опасность, и теперь стоял неподалеку, довольный собой. Логен поморщился и глубоко вздохнул. Ничего не поделаешь. Кроме него, командовать некому. — Ну хорошо. Тогда идем к этому мосту в Аулкусе, а потом посмотрим. — Не лучшая мысль, — неодобрительно высказался Длинноногий. Он неторопливо подошел к повозке и заглянул внутрь. — Далеко не лучшая. Я уже предупреждал нашего нанимателя, прежде чем с ним приключилось это… несчастье. Город заброшен, разорен, он лежит в руинах. Это проклятое, нечистое, опасное место! Возможно, мост еще цел, но если верить слухам… — Мы собирались идти в Аулкус, и сдается мне, надо придерживаться плана. Длинноногий продолжал так, словно Логен ничего не сказал: — Я думаю, лучше всего будет повернуть обратно к Халцису. Мы еще не прошли и половины пути, так что у нас предостаточно пищи и воды для обратного путешествия. Если нам улыбнется удача… — Тебе заплатили за всю дорогу? — Э-э, поистине так, но… — Аулкус. Навигатор заморгал. — Да, я вижу, что ты настроен решительно. Решительность, храбрость и боевой дух, несомненно, входят в число твоих талантов, но осторожность, мудрость и опыт, осмелюсь сказать, скорее присущи мне. И я нисколько не сомневаюсь, что… — Аулкус! — прогремел Логен. Длинноногий замолк на полуслове с полуоткрытым ртом. Потом резко закрыл его. — Ну хорошо. Нам нужно снова выйти на равнину по этой дороге, а затем идти на запад, к трем озерам. Аулкус расположен прямо перед ними, но путь туда долгий и опасный, особенно если учесть, что надвигается зима. Нас ждут… — Отлично. Логен отвернулся, прежде чем навигатор успел сказать что-нибудь еще. Итак, самое простое дело сделано. Он сжал зубы и направился к Ферро. — Байяз… — Девятипалый поискал нужное слово. — Вышел из игры. Мы не знаем, надолго ли. Она кивнула. — Мы идем дальше? — Ну… вроде бы… такой был план. — Хорошо. — Она поднялась с камня и закинула лук за плечо. — Тогда нам лучше не задерживаться. Все прошло легче, чем он ожидал. Пожалуй, слишком легко. Он даже заподозрил, не собирается ли Ферро снова потихоньку улизнуть. Если честно, он и сам подумывал об этом. — Вообще-то я даже не знаю, куда мы идем. Она фыркнула. — Я никогда не знала, куда иду. По правде сказать, мне так даже больше нравится, если ты будешь главным. — Она направилась к лошадям. — Я никогда не доверяла этому лысому мошеннику. Оставался Луфар. Тот стоял спиной ко всей компании, опустив плечи, с совершенно убитым видом. Его взгляд был устремлен в землю, и Логен видел, как ходят желваки на его челюсти. — У тебя все в порядке? Луфар как будто едва его слышал. — Я хотел драться. Хотел и знал, как надо действовать. Моя рука лежала на эфесе. — Он гневно хлопнул по рукояти одной из своих шпаг. — Я оказался беспомощным, как чертов ребенок! Почему я не мог пошевельнуться? — Вот как? Клянусь мертвыми, парень, в первый раз такое бывает. — Правда? — Чаще, чем ты думаешь. Ты хотя бы в штаны не наложил. Луфар поднял брови. — Такое тоже случается? — Чаще, чем ты думаешь. — А ты… ты в первый раз тоже не мог пошевельнуться? Логен сдвинул брови. — Нет. Мне убийства давались слишком легко. Всегда. Но поверь, здесь тебе повезло больше. — Если только меня не убьют, пока я буду стоять, сложив руки. — Да, есть такое дело, — не мог не признать Логен. Голова Луфара склонилась еще ниже, и Логен хлопнул его по руке. — Но тебя же не убили! Взбодрись, парень, ты счастливчик! Ты жив! Луфар с горестным видом кивнул. Логен приобнял его за плечи и повел обратно к лошадям. — Значит, у тебя есть шанс в следующий раз все сделать лучше. — В следующий раз? — Ну конечно! Можно все сделать лучше в следующий раз. Такова жизнь. Логен снова забрался в седло, чувствуя онемение в ногах и боль. Онемение — от бесконечной езды верхом, а боль — после драки в ущелье. Во время побоища кусок скалы долбанул его в спину, а еще он схлопотал хороший удар по скуле. Но могло быть гораздо хуже. Он оглядел остальных: все сидели на лошадях, глядя на него. Четыре лица, совершенно разные, однако на всех более-менее одно и то же выражение: ждут его слова. И почему все всегда думают, что у него есть ответы? Логен сглотнул и пришпорил коня. Вперед.Военная хитрость принца Ладислава
— Вам бы правда не стоило проводить здесь столько времени, полковник Вест. — Пайк на минуту положил свой молот. Оранжевое сияние горна отражалось в его глазах, ярко освещало оплывшее лицо. — Люди начнут болтать. Вест нервно улыбнулся. — Здесь единственное теплое место во всем чертовом лагере. Это было действительно так, но настоящая причина заключалась совсем в другом. Здесь было единственное место во всем чертовом лагере, где никто не стал бы его искать. А его искали все — голодающие, замерзающие, жаждущие. Те, кому не хватало оружия или представления о том, что они делают. Те, кто умирал от холода или болезней и нуждался в погребении, — даже мертвые не могли обойтись без Веста. Он был нужен всем, днем и ночью. Всем, за исключением Пайка с его дочерью и остальных арестантов. Они одни казались вполне независимыми, и поэтому кузница стала его убежищем. Убежищем шумным, тесным и дымным, но от этого не менее желанным. Это место привлекало его неизмеримо больше, чем штаб принца. Здесь, среди преступников, было гораздо больше… честности. — Опять вы стоите на дороге, полковник! Катиль протиснулась мимо него, держа одной рукой в рукавице щипцы с зажатым в них клинком, сияющим красным светом. Хмурясь, она окунула его в воду и повертела туда-сюда, окутанная клубами шипящего пара. Вест смотрел, как быстро и ловко она двигается, видел бисеринки влаги на ее мускулистой руке и затылке, разглядывал ее волосы, темные и слипшиеся от пота. Трудно поверить, что он мог принять ее за мальчика. Она умела управляться с металлом не хуже любого из мужчин, однако форма ее лица, не говоря уж о груди, талии, всей фигуре, были несомненно женскими… Катиль оглянулась через плечо. — Разве вас не ждет армия? — Десять минут они смогут прожить без меня. Она вытащила из воды холодный черный клинок и с лязгом швырнула его в общую кучу оружия возле точильного камня. — Вы уверены? Возможно, она была права. Вест глубоко вздохнул, неохотно повернулся кругом и выбрался из сарая наружу. После жара кузницы зимний воздух щипал щеки. Подняв повыше воротник шинели и обхватив себя руками, Вест побрел по главной улице лагеря. После звона и грохота кузницы ночь казалась убийственно тихой. Он слышал хруст застывшей грязи под сапогами, звук собственного дыхания, ругань какого-то солдата, пробиравшегося сквозь темноту. Вест остановился и посмотрел вверх, засунув ладони под мышки, чтобы их согреть. Небо было абсолютно ясным, и по его черному пространству, как сияющая пыль, были рассыпаны колючие яркие звезды. — Какая красота, — пробормотал он. — Вы привыкнете. Это был Тридуба. Он шел между палатками, за ним шагал Ищейка. Лицо северянина тонуло в тени — темные провалы и светлые углы, как утес в лунном свете, — однако Вест сразу понял, что у него плохие новости. Старого северянина и в лучшие времена едва ли можно было назвать весельчаком, а сейчас выражение его сурового лица стало поистине зловещим. — Добрая встреча, — сказал ему Вест на северном наречии. — Ты так думаешь? Бетод в пяти днях пути от вашего лагеря. Под шинель Веста словно внезапно забрался мороз, заставив его поежиться. — В пяти днях? — Если он сидел на месте с тех пор, как мы его видели, а это вряд ли. Бетод никогда не любил сидеть на месте. Если он идет к югу, то сейчас может быть в трех днях отсюда. А то и меньше. — Сколько у него людей? Ищейка облизнул губы. В морозном воздухе рядом с его узким лицом висело облачко пара от дыхания. — Я бы сказал, что десять тысяч, но может статься, что за ними идут еще. — Десять тысяч? Так много? — Весту стало еще холоднее. — Да, около десяти. В основном трэли. — Трэли? Легкая пехота? — Легкая-то легкая, но все же не то дерьмо, что у вас здесь. — Тридуба кинул мрачный взор на ветхие палатки и неумело разложенные костры, готовые вот-вот угаснуть. — Бетодовы трэли после всех войн стали тощими и жесткими, а последолгих переходов — крепкими, как дерево. Эти ублюдки могут целый день бежать, а после этого сражаться, если нужно. Лучники, копейщики, и у всех предостаточно опыта. — Ну, карлов там тоже хватает, — буркнул Ищейка. — Вот именно. В крепких кольчугах, с отличным оружием, и у них полно лошадей. Наверняка есть и названные. Бетод привел с собой отборных людей, среди которых несколько боевых вождей. Да, еще там какой-то странный народ с востока — дикари откуда-то из-за Кринны. Должно быть, он оставил на севере горстку своих ребят, чтобы вашим друзьям было за кем гоняться, а лучших бойцов привел с собой на юг, против ваших слабейших. — Старый воин мрачно оглядел из-под кустистых бровей грязный лагерь. — Не обижайся, но у вас нет и самого дерьмового шанса, если дело дойдет до боя. Дело оборачивалось наихудшим образом. Вест нервно сглотнул. — Насколько быстро движется армия? — Быстро. Их разведчики могут быть здесь уже послезавтра. Основные силы — на день позже. Это если они будут идти прямо сюда, а кто их знает, какой путь они выбрали. Не удивлюсь, если Бетод попытается перейти реку ниже по течению и обойти нас с тыла. — С тыла? — Даже к встрече с предсказуемым противником они были едва готовы. — Но откуда он может знать, что мы здесь? — У Бетода всегда был дар предугадывать действия врагов. Он чует. Кроме того, ему везет, и он любит действовать наудачу. На войне нет ничего важнее удачи. Вест огляделся, растерянно моргая. Десять тысяч закаленных в битвах северян собираются напасть на их убогий лагерь. Удачливых, непредсказуемых северян. Он представил себе, как ему придется собирать плохо обученных рекрутов по щиколотки в грязи, чтобы выстроить их в шеренгу. Это будет бойня! Еще один Черный Колодец. Но, по крайней мере, теперь они предупреждены. У них есть три дня, чтобы подготовить оборону или, еще лучше, начать отступление. — Мы должны немедленно поговорить с принцем, — сказал он.Тихая музыка и теплый свет выплеснулись наружу в морозный ночной воздух, когда Вест откинул полог шатра. Он пригнулся и неохотно пролез внутрь. Двое северян последовали за ним. — Клянусь мертвыми… — пробормотал Тридуба, изумленно озираясь. Вест уже забыл, насколько странным могло показаться жилище принца новому человеку, в особенности тому, кто не привык к роскоши. Это был не столько шатер, сколько просторный зал из пурпурной материи десяти или более шагов в высоту, увешанный стирийскими гобеленами и устланный кантийскими коврами. Такая мебель уместнее смотрелась бы во дворце, нежели в лагере. Огромные резные шкафы и позолоченные сундуки хранили необъятный гардероб принца, которого хватило бы, чтобы одеть целую армию щеголей. Колоссальная кровать с балдахином была больше, чем обычная лагерная палатка. До блеска отполированный стол в одном из углов ломился под тяжестью наваленных на него лакомств, серебряные и золотые тарелки мерцали в свете светильников. Трудно представить, что всего в нескольких сотнях шагов отсюда люди ютились в тесноте, мерзли и голодали. Сам кронпринц Ладислав развалился в огромном кресле темного дерева с обивкой из красного шелка, похожем на трон. В одной руке он держал пустой бокал, другой помахивал из стороны в сторону в такт музыке — в дальнем углу играл квартет искусных музыкантов, дергавших струны, водивших по ним смычками и дувших в сверкающие трубы. Его высочество окружали четыре офицера, безупречно одетые и по-светски скучающие. Среди них был молодой лорд Смунд, за последние несколько недель ставший для Веста едва ли не самым ненавистным человеком в мире. — Это делает вам великую честь, — громко вещал Смунд, обращаясь к принцу. — Делить с простыми солдатами трудности лагерной жизни всегда было хорошим способом завоевать их уважение… — А, полковник Вест! — защебетал Ладислав. — И двое его разведчиков-северян! Как замечательно! Вы должны что-нибудь съесть! — Он сделал размашистый пьяный жест в сторону стола. — Благодарю вас, ваше высочество, но я уже поел. Я принес вам новости величайшей… — Или выпейте вина! Вы все должны выпить вина, этот урожай просто превосходен! Куда подевалась эта бутылка? — Принц принялся шарить под креслом. Ищейка тем временем уже прошел к столу и стоял, наклонившись над ним и принюхиваясь к еде, как собака. Грязными пальцами он ухватил с тарелки большой ломоть говядины, аккуратно свернул в трубочку и целиком запихнул в рот под взглядом Смунда, презрительно скривившего губы. При обычных обстоятельствах это могло бы привести Веста в замешательство, но сейчас у него имелись более насущные заботы. — Бетод в пяти днях марша отсюда, — почти прокричал он, — с самыми отборными из своих солдат! Один из музыкантов не справился со смычком и извлек резкую диссонирующую ноту. Ладислав вскинул голову, едва не соскользнув с сиденья. Даже Смунд с компаньонами очнулись от своего лениво-безразличного состояния. — В пяти днях, — пробормотал принц голосом, хриплым от возбуждения. — Вы уверены? — Возможно, не более чем в трех. — Сколько их? — По меньшей мере десять тысяч, и в основном там ветераны… — Превосходно! — Ладислав врезал ладонью по ручке кресла, словно это было лицо какого-нибудь северянина. — Мы с ними на равных! Вест сглотнул. — Возможно, по численности и так, ваше высочество, но никак не по качеству войска. — Ну-ну, бросьте, полковник! — гнусавил Смунд. — Один хороший солдат Союза стоит десятка вот таких северян! — Он бросил высокомерный взгляд на Тридубу. — Черный Колодец доказал, что это мнение беспочвенно, даже если наши люди как следует накормлены, обучены и снаряжены. Мы же сейчас, не считая Собственных Королевских, не можем похвастать ничем подобным! Самой лучшей стратегией в нашем случае было бы подготовить оборону и при необходимости отступить. Смунд фыркнул, выражая презрение к подобной идее. — На войне нет ничего более опасного, — беспечно отмахнулся он, — чем излишняя осторожность. — Не считая ее отсутствия! — рявкнул Вест. В его голове под глазными яблоками уже закипал и пульсировал гнев. Однако принц Ладислав прервал полковника прежде, чем тот успел выйти из себя. — Господа, довольно! — Принц вскочил с кресла, в его затуманенном взоре плескался пьяный энтузиазм. — Я уже решил, какова будет моя стратегия! Мы переправимся через реку и перережем путь дикарям! Они хотят нас удивить? Ха! — Он рубанул воздух пустым бокалом. — Мы сами их удивим так, что они не скоро это забудут! Мы оттесним их обратно к границе! В точности как намеревался маршал Берр! — Но, ваше высочество, — с запинкой выговорил Вест, ощущая легкую дурноту, — лорд-маршал недвусмысленно распорядился, чтобы мы оставались по эту сторону реки… Ладислав дернул головой, словно отмахнулся от надоедливой мухи. — Важен дух, дух его распоряжений, полковник, а не буква! Вряд ли он будет недоволен, если мы вступим в бой с врагом! — Эти люди просто гребаные идиоты, — пророкотал Тридуба, по счастью, на северном наречии. — Что он сказал? — осведомился принц. — Э-э… он согласен со мной, что мы должны оставаться на месте, ваше высочество, и послать к лорду-маршалу Берру за помощью. — Вот как, в самом деле? А я-то думал, что северяне — это огонь и ярость! Ну что ж, полковник Вест, вы можете сообщить ему, что я намерен атаковать и мое решение неизменно! Мы покажем этому так называемому королю Севера, что у него нет монополии на победы! — Да, покажем! — выкрикнул Смунд, топнув ногой по толстому ковру. — Превосходно! Остальная свита принца тоже принялась выражать тупое одобрение. — Прогоним их прочь! — Зададим им урок! — Превосходно! Великолепно! А вино еще осталось? Вест стиснул кулаки от осознания тщетности своих усилий. Он обязан был попробовать еще раз, как бы неуместно и бессмысленно это ни выглядело. Он упал на одно колено, прижал руки к груди, устремил на принца пристальный взгляд и попытался задействовать всю свою способность к убеждению. — Ваше высочество, я прошу вас… нет, я умоляю вас передумать! От вашего решения зависят жизни всех в этом лагере, до последнего человека! Принц широко улыбнулся. — Таково бремя командования, мой друг! Понимаю, что вами движут наилучшие побуждения, тем не менее я должен согласиться с лордом Смундом. Бесстрашие — лучшая политика на войне, и оно станет моей стратегией! Благодаря бесстрашию Гарод Великий выковал Союз, и благодаря ему же король Казамир завоевал Инглию! Мы разобьем этих северян, вот увидите. Отдавайте приказ, полковник! Мы выступаем на рассвете! Вест в свое время детально изучил кампанию Казамира. Бесстрашие принесло королю одну десятую часть успеха, остальное результат тщательного планирования, заботы о людях, внимания к мельчайшим деталям. Бесстрашие само по себе могло оказаться смертельным. Но Вест понимал, что бессмысленно говорить об этом. Он только рассердит принца и потеряет то небольшое влияние, какое, возможно, еще имеет. Наверное, то же самое чувствует человек, когда горит его дом. Оцепенение, усталость, абсолютная беспомощность. Оставалось только отдать приказ и приложить все усилия, чтобы все было организовано настолько хорошо, насколько возможно. — Конечно, ваше высочество, — с трудом выговорил Вест. — Конечно! — Принц просиял. — Значит, мы с вами согласны! Превосходно!.. Что это за музыка! — рявкнул он на музыкантов. — Нам нужно что-то более энергичное! Что-то живое, с кровью! Квартет легко переключился на бодрый военный марш. Вест повернулся, ощущая тяжесть безнадежности, и побрел прочь палатки, в морозную ночь. Тридуба шел за ним по пятам. — Клянусь именем мертвых, люди, я не могу вас понять! Там, откуда я родом, человек должен заслужить право быть вождем! Воины идут за ним, потому что знают ему цену и уважают его за то, он делит с ними все трудности! Даже Бетод сам завоевал себе имя! — Тридуба вышагивал перед шатром взад-вперед, размахивая огромными руками. — А вы доверяете людей тем, кто знает меньше всех, и самого большого придурка ставите командиром! Вест не придумал никакого ответа. Едва ли здесь можно что-то возразить. — Этот треклятый болван заведет всех прямиком в могилу, мать вашу! Вы все вернетесь прямиком в грязь! Но будь я проклят, если пойду с вами — я или кто-то из моих парней! Я на своем веку достаточно расплачивался за чужие ошибки и достаточно отдал этому ублюдку Бетоду! Пойдем, Ищейка. Этот корабль дураков потонет и без нас! Он повернулся и зашагал в ночную тьму. Ищейка пожал плечами. — Не все так плохо. Он придвинулся поближе, словно заговорщик, глубоко запустил руку в мешок и что-то оттуда выудил. Вест опустил глаза и уставился на целого лосося, явно с принцева стола. Северянин ухмыльнулся. — Я разжился рыбкой! И двинулся следом за своим вожаком, оставив Веста на оледенелом склоне холма слушать доносящиеся сквозь морозный воздух военные марши Ладислава.
До заката
— Эй! Чья-то рука грубо потрясла Глокту, вырывая его из сна. Он осторожно повернул голову, стиснув зубы от боли, и услышал щелчок в шее. «Не смерть ли пришла за мной сегодня с утра пораньше?» — Он приоткрыл глаза. — «Ага. Похоже, еще нет. Ну, может быть, придет к обеду». Сверху на него смотрела Витари. Ее буйная шевелюра вырисовывалась темным силуэтом на фоне утреннего солнца за окном. — Ну хорошо, практик Витари, если вы не можете сопротивляться влечению ко мне… Только вам придется быть сверху. — Ха-ха. Прибыл посланник гурков. — Кто? — Эмиссар. Как я слышала, лично от императора. Глокта ощутил приступ паники. — Где он? — Здесь, в Цитадели. Разговаривает с правящим советом. — Чтоб им пусто было! — зарычал Глокта и начал выбираться из кровати. Он перекинул изувеченную левую ногу на пол, не обращая внимания на резкую боль. — Почему не позвали меня? Витари окинула его мрачным взглядом. — Может быть, они решили, что лучше поговорить с ним без вас. Как вы думаете, такое возможно? — Как он сюда пробрался, черт побери? — Приплыл на лодке, под парламентерским флагом. Виссбрук говорит, что по долгу службы обязан был его впустить. — По долгу службы! — Глокта сплюнул, судорожно натягивая штанину на свою онемевшую и дрожащую ногу. — Жирный говнюк! Как долго здесь находится посланник? — Достаточно долго, чтобы вместе с советом сотворить какую-нибудь пакость, если в этом их цель. — Дерьмо! Глокта, морщась, принялся натягивать рубашку.Гуркский посланник выглядел, без сомнения, величественно. Его крючковатый нос выдавался вперед, в ясных глазах горел огонь разума, длинная тонкая борода была аккуратно расчесана. Золотое шитье на его развевающихся белых одеждах и высоком головном уборе сверкало под ярким солнцем. Посланник держался так прямо, что это внушало невольное почтение: голова на длинной шее поднята вверх, подбородок высоко вздернут, так что на все он смотрел свысока, если вообще благоволил взглянуть. Он был чрезвычайно высок и худ, из-за чего просторная, великолепно убранная комната казалась низкой и убогой. «Он мог бы сойти и за самого императора». Когда Глокта входил в зал для аудиенций, шаркая ногами, гримасничая и обливаясь потом, он чрезвычайно остро ощущал свою скрюченность и неуклюжесть. «Жалкая ворона рядом с великолепным павлином. Однако в бою не всегда побеждает самый красивый. К счастью для меня». Длинный стол казался на удивление пустым. На местах сидели только Виссбрук, Эйдер и Корстен дан Вюрмс, и никто из них не обрадовался его появлению. «А чего еще от них ожидать, от гаденышей?» — Сегодня обошлись без лорда-губернатора? — рявкнул Глокта. — Мой отец не очень хорошо себя чувствует, — пробормотал Вюрмс. — Жаль, что вы не смогли остаться и утешить его в болезни. А как насчет Кадии? Никто не ответил. — Решили, что он не захочет встречаться с ним? — Глокта неучтиво кивнул в сторону эмиссара. — Какое счастье, что вы трое не такие чувствительные!.. Я наставник Глокта, и хотя вам, возможно, сказали другое, я здесь главный. Прошу прощения за опоздание — мне не сообщили о вашем прибытии. Его глаза метали молнии в Виссбрука, но генерал отводил взгляд. «И правильно делаешь, хвастливый придурок. Я тебе этого не забуду». — Мое имя Шаббед аль-Излик Бураи. — Посланник превосходно владел общим наречием, а его голос был столь же властным, авторитетным и надменным, как и его вид. — Я прибыл в качестве эмиссара от законного правителя Юга, могучего императора великого Гуркхула и всех кантийских земель, Уфмана-уль-Дошта, внушающего любовь, страх и преданность превыше любого другого человека в пределах Земного круга, помазанного десницей Бога, самим пророком Кхалюлем. — С чем вас и поздравляю. Я бы поклонился, да вот растянул себе спину, выползая из кровати. На лице Излика появилась тонкая усмешка. — Увечье, воистину достойное воителя. Я прибыл, чтобы принять вашу капитуляцию. — Вот как? Глокта вытащил из-под стола ближайший к нему стул и тяжело опустился на него. «Будь я проклят, если простою еще хотя бы секунду только ради того, чтобы ублажить этого длинного олуха!» — Я думал, обычно такие предложения делают уже после сражения. — Сражение, если оно будет, не продлится долго. — Посланник плавной походкой прошел по плитам пола к окну. — Я вижу пять легионов, выстроенных в боевом порядке через весь полуостров. Двадцать тысяч копий, и это только малая доля того, что грядет. Воинов у императора больше, чем песка в пустыне! Сопротивляться нам так же бессмысленно, как останавливать прилив. Вы все это знаете. Он обвел горделивым взглядом смущенные лица членов правящего совета и с невыносимым презрением уставился на Глокту. «Взгляд человека, считающего, что он уже победил. И никто не станет винить его за это. Возможно, так и есть». — Лишь глупцы и безумцы решатся бросить нам вызов при таком неравенстве сил. Вы, розовые, никогда не были своими на этой земле. Император дает вам возможность покинуть Юг и сохранить свои жизни. Откройте ворота, и вас пощадят. Вы сможете спокойно сесть в свои жалкие лодчонки и уплыть обратно на свой жалкий островок. Никто не посмеет отрицать, что Уфман-уль-Дошт великодушен. Бог сражается на нашей стороне. Вы уже проиграли. — Не знаю, не знаю; в последней войне мы сумели постоять за себя. Уверен, все здесь помнят падение Ульриоха — во всяком случае, я его помню. Как ярко горел город! Особенно храмы. — Глокта пожал плечами. — В тот день Бог, должно быть, куда-то отлучился. — В тот день — да. Но были и другие битвы. Не сомневаюсь, что вы помните и некую схватку на некоем мосту, когда к нам в руки попал некий молодой офицер. — Эмиссар улыбнулся. — Бог вездесущ. Глокта почувствовал, как у него затрепетало веко. «Он знает, что я не могу этого забыть». Он помнил свое удивление, когда гуркское копье пронзило его тело. Удивление, и разочарование, и жесточайшую боль: «Я все же уязвим». Он помнил, как конь под ним встал на дыбы и выбросил его из седла. Как боль становилась все острее, а удивление перерастало в страх. Как он полз между трупами и сапогами солдат, хватая ртом воздух, как во рту было кисло от пыли и солоно от крови. Как клинки вонзились в его ногу. Как страх сменился ужасом. Как его, вопящего и плачущего, волокли прочь от того моста. «В ту ночь они провели первый допрос». — Мы тогда победили, — проговорил Глокта, но во рту у него пересохло, а голос звучал хрипло. — Мы оказались сильнее. — Это было тогда. Мир меняется. Сложное положение вашей страны на холодном Севере ставит вас в чрезвычайно невыгодное положение. Вы нарушили первое правило ведения войны: никогда не сражаться с двумя врагами одновременно. «Его доводы трудно оспорить». — Стены Дагоски уже останавливали вас, — проговорил Глокта, но это прозвучало неубедительно даже для его собственных ушей. «Не очень похоже на слова победителя». Он ощущал, как взгляды Вюрмса, Виссбрука и Эйдер буравят его спину. «Пытаются решить, на чьей стороне преимущество, и я знаю, кого бы я выбрал на их месте». — Возможно, кто-то из вас не так уверен в прочности городских стен. На закате я вернусь за вашим ответом. Предложение императора имеет силу только в течение этого дня, повторять мы не будем. Император милостив, но его милость не беспредельна. Вам отпущено время до заката. Посланник величественно выплыл из комнаты. Глокта подождал, пока дверь за ним захлопнется, и медленно повернул свой стул, чтобы оказаться лицом к лицу с остальными. — Что это значило, черт побери? — рявкнул он на Виссбрука. — Э-э… — Генерал поддернул свой пропотевший воротник. — Как солдат, я был обязан впустить невооруженного представителя противника, чтобы выслушать его условия… — Не известив меня? — Мы знали, что вы не захотите слушать! — взорвался Вюрмс. — А ведь он говорит правду! Несмотря на все наши усилия, противник многократно превосходит нас числом, а мы не можем ожидать подкрепления, пока в Инглии идет война. Мы лишь заноза в подошве огромной и враждебной нации. Если мы согласимся на переговоры до того, как нас разобьют, мы можем еще что-то выгадать. А когда город падет, мы не получим ничего, кроме всеобщей резни! «Все это верно, но архилектор вряд ли согласится. Вести переговоры о перемирии — не совсем то, для чего я сюда послан». — Вы как-то необычно спокойны, магистр Эйдер. — Я недостаточно компетентна, чтобы говорить о военных сторонах подобного решения. Однако, как мы видим, предложение императора достаточно великодушно. Одно кажется мне несомненным: если мы откажемся и гурки возьмут город силой, резня будет чудовищной. — Она подняла взгляд на Глокту. — Никого не пощадят. «Более чем верно. Я уже досконально изучил гуркское милосердие». — Итак, вы все трое за капитуляцию? Они переглянулись и промолчали. — А вам не приходило в голову, что после того, как мы сдадимся, они могут забыть о нашем маленьком соглашении? — Приходило, — отозвался Виссбрук. — Но до сих пор они всегда держали свое слово. И разумеется, лучше хоть какая-то надежда… — Он опустил глаза и уставился на столешницу. — Чем совсем никакой. «Как видно, ты больше веришь нашим врагам, чем мне. Неудивительно. Мне и самому не хватает веры в себя». Глокта вытер слезящиеся глаза. — Понимаю. Что ж, полагаю, мне необходимо обдумать это предложение. Мы соберемся снова, когда вернется наш гуркский друг. На закате. Он ухватился за спинку стула и поднялся на ноги, морщась от боли. — Обдумать? — зашипела Витари ему в ухо, когда он захромал по коридору прочь от аудиенц-зала. — Обдумать, черт вас побери? — Совершенно верно, — отрезал Глокта. — Решения здесь принимаю я. — Точнее, вы позволяете этим червям принимать их за себя! — У каждого из нас своя работа. Я ведь не учу вас писать отчеты архилектору. То, как я управляюсь с этими червями, вас не касается. — Не касается? — Она схватила Глокту за руку, и тот пошатнулся. Витари была сильнее, чем казалось, гораздо сильнее. Она прокричала прямо ему в лицо: — Я поручилась Сульту за то, что вы способны справиться с серьезным делом! Если мы сдадим город, даже не вступив в бой, это будет стоить головы нам обоим! А моя голова меня очень даже касается, калека! — Вы рано начали паниковать, — пробурчал в ответ Глокта. — Я не больше вас хочу окончить свои дни плавающим в порту, но здесь дело тонкое. Пока они думают, что могут повернуть все по-своему, никто не станет делать резких движений. Во всяком случае, до тех пор, пока я к этому не подготовился. И запомните, практик: это первый и последний раз, когда я объясняю вам свои действия. А теперь уберите свою руку, черт возьми! Однако она не убрала руку. Наоборот, ее пальцы сжались сильнее, тисками сдавливая предплечье Глокты. Она прищурилась, и в уголках ее глаз веснушчатое лицо прорезали гневные морщинки. «Возможно, я недооценил ее? Возможно, она сейчас перережет мне глотку?» Эта мысль ничуть не развеселила Глокту. Однако в тот же миг Секутор выступил из тени в дальнем конце сумеречного коридора. — Только посмотреть на вас двоих, — вкрадчиво проговорил он, неслышными шагами подходя ближе. — Меня всегда поражало, как это любовь умудряется расцвести в самых неподходящих местах и связать самых неподходящих людей. Роза, пробивающая себе путь сквозь каменистую почву. — Он приложил обе руки к груди. — Это греет мне сердце! — Вы взяли его? — Ну конечно. Сразу же, как только он вышел из зала для аудиенций. Хватка Витари ослабела, и Глокта стряхнул ее руку. Хромая, он двинулся по направлению к камерам. — Почему бы вам не пойти с нами? — бросил он через плечо, испытывая желание потереть то место на предплечье, которое отпустила Витари. — Вы сможете включить это в ваш новый отчет Сульту.
Сидя Шаббед аль-Излик Бураи выглядел уже не так величественно. Тем более что сидел он на исцарапанном, грязном стуле в одной из тесных и душных камер под Цитаделью. — Ну вот, так-то лучше — наконец поговорим на равных. А то это очень сбивало с толку, когда вы возвышались надо мной, словно башня. Излик презрительно улыбнулся и отвел взгляд в сторону, словно говорить с Глоктой было ниже его достоинства. «Прямо-таки богач, которому надоедают уличные попрошайки. Однако скоро мы избавим его от этой иллюзии». — Мы знаем, что в городе затаился предатель. В самом правящем совете. Вероятнее всего, это один из тех троих высокопоставленных лиц, которым вы только что предъявили ваш маленький ультиматум. Вы скажете мне, кто это. Молчание. — Я великодушен, — провозгласил Глокта, изящно взмахнув рукой, как это делал сам посланник всего лишь несколько коротких минут назад, — но мое великодушие имеет пределы. Говорите. — Я явился сюда под флагом парламентера, с миссией от самого императора! Нападение на безоружного эмиссара — прямое нарушение военных законов! — Флаг парламентера? Военные законы? Глокта засмеялся. Секутор засмеялся. Витари засмеялась. Иней хранил молчание. — Разве они все еще имеют значение? Оставьте эту чепуху для детишек вроде Виссбрука, взрослые люди в такие игры не играют. Кто предатель? — Мне жаль тебя, калека! Когда город падет… «Пожалей лучше себя. Тебе это не помешает». Кулак Инея почти беззвучно врезался в живот посланника. Глаза Излика вылезли из орбит, рот раскрылся. Он сипло кашлянул — этот звук напоминал сухую рвоту, — попытался вдохнуть и закашлялся снова. — Странно, не правда ли? — размышлял вслух Глокта, наблюдая за тем, как посол пытается глотнуть воздуха. — И крупные, и мелкие, и тощие, и толстые, и умные, и глупые — все одинаково реагируют на удар в брюхо. Минуту назад ты считал себя самым могущественным человеком в мире, а сейчас не можешь вздохнуть самостоятельно. Некоторые виды власти — всего лишь самообман. Меня научили этому ваши люди там, в подземельях императорского дворца. Там не действовали никакие военные законы, уверяю вас! Вы ведь знаете про некую схватку, некий мост и некоего молодого офицера? Значит, вам известно, что я уже бывал на том самом месте, где вы сейчас находитесь. Однако есть одно различие. Я был бессилен — а вы можете избавиться от неприятных ощущений в любой момент. Вам стоит только сказать, кто предатель, и все тут же закончится. Излик уже снова обрел способность дышать. «Но добрая половина его высокомерия ушла безвозвратно. Оно и к лучшему». — Я ничего не знаю ни о каком предателе! — Да неужели? Ваш император послал вас вести переговоры, не снабдив всеми фактами? Маловероятно. Но если это действительно так, то в таком случае вы мне вообще не нужны. Излик сглотнул. — Я ничего не знаю ни о каком предателе. — Посмотрим. Большой белый кулак Инея впечатался посланнику в лицо. Тот покачнулся и упал бы набок, если бы второй кулак альбиноса не встретил его голову на полпути, разбив нос и отбросив пленника назад вместе с опрокинувшимся стулом. Иней и Секутор подхватили Излика с двух сторон, вздернули на ноги, подняли стул и швырнули на него задыхавшегося императорского посла. Витари внимательно наблюдала, скрестив руки на груди. — Это очень больно, — сказал Глокта, — но боль можно перетерпеть, если знаешь, что она не продлится долго. Если ей положен срок, скажем, до заката. Чтобы по-настоящему сломить человека, необходимо пригрозить ему, что он чего-то лишится безвозвратно. Так изувечить, чтобы исцеление было невозможно. Уж я-то знаю. — А-а! — завопил посланник и заметался на стуле. Секутор обтер нож о плечо его белого одеяния и швырнул на стол ухо Излика. Оно лежало на деревянной столешнице — одинокий окровавленный полукруглый кусок плоти. Глокта посмотрел на него. «В точно такой же душной камере на протяжении долгих месяцев слуги императора превращали меня в отвратительного калеку, пародию на человека. Я надеялся, что если проделать то же самое с одним из них, если вырезать из него свое мщение, по фунту его плоти за каждый фунт моей, то можно будет почувствовать хотя бы тень удовлетворения. Однако я не чувствую ничего. Ничего, кроме собственной боли». Он вытянул вперед больную ногу, ощутил щелчок в колене, сморщился и со свистом втянул воздух сквозь беззубые десны. «Тогда зачем я делаю это?» Глокта вздохнул. — Следующим будет большой палец ноги. Потом палец на руке, потом глаз, кисть руки, нос — и так далее, понимаете? У нас еще целый час до того, как вас хватятся, а работаем мы быстро. — Глокта кивнул на отрезанное ухо. — К закату здесь будет груда вашего мяса по щиколотку высотой. Если потребуется, я буду кромсать вас, пока от вас не останется ничего, кроме языка и мешка кишок. Но я узнаю, кто предатель, это я вам обещаю. Ну как? Вы по-прежнему ничего не знаете? Посланник глядел на него, тяжело дыша. Темная кровь струйкой бежала из его великолепного носа, стекала по подбородку, капала с челюсти. «Лишился дара речи от шока или обдумывает следующий ход? Не имеет значения». — Ладно, мне это начинает надоедать. Начни с его рук, Иней. Альбинос схватил пленника за запястье. — Подождите! — взвыл посланник. — Ради Бога, подождите! Это Вюрмс! Корстен дан Вюрмс, сын самого губернатора! «Вюрмс. Слишком очевидно. Впрочем, самые очевидные ответы обычно оказываются верными. Этот маленький ублюдок родного отца продаст, если найдет покупателя…» — И женщина — Эйдер! Глокта нахмурился. — Эйдер? Вы уверены? — Она все и придумала! Все, от начала до конца! Глокта облизал свои голые десны. Вкус был кислый. «Что это, ужасное разочарование или ужасное ощущение, что я понимал все с самого начала? Она была единственной, у кого хватило бы мозгов, или смелости, или возможностей для измены. Жаль… Но ведь нам отлично известно, что нет смысла надеяться на счастливый конец». — Эйдер и Вюрмс, — пробормотал Глокта. — Вюрмс и Эйдер. Наша маленькая мерзкая загадка почти разгадана. Он посмотрел на Инея. — Ты знаешь, что делать.
Мало шансов
Холм поднимался над травой — круглый или, вернее, конический, похожий на создание рук человеческих. Этот огромный одинокий курган посреди плоской равнины выглядел странно. Ферро подозревала неладное. Выщербленные камни стояли неровным кольцом вокруг вершины и валялись на склонах, одни торчком, другие на боку. Самые маленькие — высотой по колено, самые крупные — вдвое больше человеческого роста. Темные голые камни, упрямо сопротивлявшиеся ветру. Древние, холодные, злобные. Ферро угрюмо посмотрела на них. Ей почудилось, что они так же угрюмо взглянули на нее в ответ. — Что это за место? — спросил Девятипалый. Ки пожал плечами. — Просто древнее место. Очень древнее. Старше, чем сама империя. Может, оно было здесь еще до Эуса, в те времена, когда по земле ходили демоны. — Он усмехнулся. — А может, демоны его и создали, как знать? Никто не знает, что здесь такое. То ли храм забытых богов, то ли могила. — Наша могила, — прошептала Ферро. — Что? — Хорошее место для привала, — сказала она громко. — Отсюда просматривается равнина. Девятипалый нахмурился и поглядел вверх. — Хорошо. Привал.Ферро взобралась на один из камней, прищурилась и всмотрелась вдаль. Ветер набрасывался на траву и поднимал в ней волны, словно на море. Не оставлял он в покое и огромные тучи — крутил, рвал на части, гнал по небу. Ветер свистел Ферро в лицо, хлестал по глазам, но она не обращала на него внимания. Это всего лишь ветер. Все как обычно. Девятипалый стоял рядом с ней и тоже щурился от холодного солнечного света. — Ну как, есть там что-нибудь? — За нами погоня. Преследователи были далеко, но она видела их: крошечные точки возле горизонта. Всадники двигались по океану травы. Девятипалый скривился. — Ты уверена? — Да. Тебя это удивляет? — Нет. — Он оставил попытки что-то разглядеть и потер глаза. — Плохие новости никогда не удивляют. Только расстраивают. — Я насчитала тринадцать человек. — Ты можешь их сосчитать? Я их даже не вижу! Они ищут нас? Ферро развела руками. — А ты видишь здесь кого-то другого? Должно быть, наш веселый ублюдок Финниус нашел себе друзей. — Дерьмо. — Логен взглянул вниз, на повозку, оставленную у подножия холма. — Мы не сумеем от них уйти. — Не сумеем. — Она поджала губы. — Ты мог бы спросить у духов, что они думают на этот счет. — Зачем? Что нового духи могут мне сказать? Что мы вляпались? Они помолчали. — Лучше дождемся их тут. Повозку затащим на вершину. По крайней мере, здесь есть холм и несколько камней, за которыми можно прятаться. — Я как раз об этом думала. И нам хватит времени, чтобы подготовить место. — Хорошо. Тогда пора начинать.
Острие лопаты вгрызалось в почву, раздавался резкий звук металла, скребущего по земле. Слишком знакомый звук. Рыть яму и рыть могилу — в чем разница? Ферро доводилось рыть могилы для разных людей. Для соратников — тех, кого удавалось найти. Для друзей, или тех, кто был так близок, чтобы стать другом. Пару раз — для любовников, если их можно так назвать. Для бандитов, убийц, рабов. Для всех, кто ненавидел гурков. Для всех, кто почему-то укрывался в Бесплодных землях. Лопата погружается в землю, потом идет вверх… После схватки, если ты выживаешь, ты начинаешь копать. Выкладываешь рядком трупы. Роешь могилы для своих павших товарищей — разрубленных мечами, пронзенных стрелами, искромсанных, растерзанных. Копаешь глубоко, насколько можешь, скидываешь тела вниз и засыпаешь землей; они гниют и о них можно забыть, а ты продолжаешь путь в одиночестве. Так было всегда. Но здесь, на этом странном холме посреди чужой страны, у нее еще было время. Еще оставался шанс, что ее товарищи выживут. Это совсем другое, и, несмотря на все свое презрение, угрюмость и гнев, Ферро держалась за этот шанс так же, как сжимала лопату — отчаянно крепко. Странно, что она до сих пор не потеряла надежды. — Ты хорошо копаешь, — сказал Девятипалый. Она подняла прищуренные глаза — он возвышался над ней на краю могилы. — Много опыта. Она воткнула лопату в землю возле ямы, подтянулась, опершись на руки, и выпрыгнула наружу, затем села на край, свесив ноги. Ее рубашка липла к телу, лицо было влажным от пота. Ферро вытерла лоб грязной рукой. Логен протянул ей мех с водой, и она вытащила пробку зубами. — Сколько у нас времени? Ферро прополоскала рот и выплюнула воду. — Смотря какая у них скорость. — Она сделала глоток. — Сейчас они едут быстро. Если будут продолжать в том же духе, могут оказаться здесь сегодня поздно вечером или завтра на рассвете. И она вернула Логену мех. — Завтра на рассвете… — Девятипалый медленно задвинул пробку обратно. — Их тринадцать, ты сказала? — Тринадцать. — А нас четверо. — Пятеро, если навигатор захочет помочь. Девятипалый поскреб подбородок. — Что-то не верится. — От ученика может быть какой-то прок? Девятипалый поморщился. — Вряд ли. — А от Луфара? — Я удивлюсь, если он хоть раз в жизни поднял на кого-нибудь кулак, не то что меч. Ферро кивнула. — Значит, двое против тринадцати. — Мало шансов. — Очень. Он набрал в грудь воздуха и поглядел на дно ямы. — Если ты собралась сбежать, я могу сказать, что не стану винить тебя. — Ха, — хмыкнула Ферро. Как ни странно, такая мысль даже не приходила ей в голову. — Я буду держаться тебя. Посмотрим, как все обернется. — Хорошо. Отлично. Я хочу сказать, что ты мне нужна. Ветер шелестел в траве и вздыхал между камней. Ферро чувствовала, что в такие минуты нужно говорить особые слова, но она не знала этих слов. Она никогда не была сильна по части разговоров. — Только одно. Если я умру, ты меня похоронишь. — Она протянула Логену руку. — Идет? Он приподнял бровь. — Идет. Ферро осознала, что очень давно не прикасалась к другому человеку без намерения причинить ему вред. Это было очень странное ощущение — его рука, зажатая в ее руке, его пальцы, обхватившие ее пальцы, его ладонь, прижатая к ее ладони. Тепло. Он кивнул ей. Она кивнула ему. Они разжали руки. — А если мы оба умрем? — спросил Логен. Ферро пожала плечами. — Тогда нас склюют вороны. В конце концов, какая разница? — Небольшая, — пробормотал он, спускаясь по склону. — Небольшая.
Дорога к победе
Вест стоял на пронизывающем ветру возле горстки чахлых деревьев на высоком берегу реки Кумнур и наблюдал за движением длинной колонны. Точнее сказать, он наблюдал за тем, как колонна не движется. Стройные ряды Собственных Королевских во главе армии принца Ладислава маршировали довольно бодро. Их можно было сразу отличить по доспехам, которые вспыхивали в лучах бледного солнца, пробивавшегося сквозь рваные облака, по ярким мундирам офицеров и красно-золотым знаменам, реющим перед каждой ротой. Они уже успели переправиться через реку и построиться ровными шеренгами — в противоположность хаосу, царившему на другом берегу. Рекруты пустились в путь рано утром, они были полны энтузиазма и несомненно испытывали облегчение от того, что наконец-то оставляют убогий лагерь позади. Но не прошло и часа, как самые пожилые и плохо экипированные начали отставать, и понемногу колонна растянулась. Люди поскальзывались и спотыкались в промерзшей грязи, ругались, толкали соседей, наступали сапогами на пятки впереди идущим. Батальоны сбились, рассыпались, из аккуратных четырехугольников превратились в бесформенные кляксы, сливавшиеся с передними и задними подразделениями, и наконец вся армия стала передвигаться крупными волнами — одна группа спешит вперед, в то время как другая стоит на месте, словно сегменты огромного и мерзкого дождевого червя. Когда они дошли до моста, колонна потеряла всякую видимость порядка. Разрозненные роты, толкаясь и ворча, втискивались в узкое пространство. Все были усталыми и раздраженными. Задние ряды нажимали все сильнее, им не терпелось оказаться на том берегу, чтобы наконец-то отдохнуть, но в результате они еще больше замедляли процесс. Затем у какой-то повозки, которой вообще нечего было здесь делать, посреди моста отвалилось колесо, и медлительный людской поток превратился в тоненькую струйку. По-видимому, никто не имел представления, как сдвинуть повозку с места или кому ее чинить, поэтому все просто перебирались через нее или протискивались мимо, в то время как тысячи других ждали своей очереди. В грязи на берегу стремительной речки образовалась настоящая свалка. Люди ругались и теснились, во все стороны торчали копья, кричали офицеры и росла груда мусора и выброшенных вещей. Огромная змея из еле волочивших ноги людей продолжала свое судорожное поступательное движение, подпитывая свалку перед мостом новыми солдатами. Никто и не пытался их остановить. И все это на марше, без вмешательства врага и на более-менее пристойной дороге! Вест с ужасом представлял себе, как они будут маневрировать в боевом строю, в лесу или на пересеченной местности. Он зажмурил утомленные глаза, прижал к ним пальцы, но, когда вновь поднял веки, увидел тот же кошмарный балаган. Непонятно, смеяться или плакать. Со склона позади Веста донесся топот копыт. Это был лейтенант Челенгорм — большой, плотный, крепко сидящий в седле. Может быть, фантазии ему не хватает, зато он хороший наездник и надежный человек. Как раз то, что нужно сейчас Весту. — Лейтенант Челенгорм. Разрешите доложить, сэр! — Великан повернулся в седле и посмотрел вниз, на берег реки. — Похоже, на мосту возникли затруднения. — Да неужели? Боюсь, это только начало наших затруднений. Челенгорм широко улыбнулся. — Ну, как я понимаю, у нас есть преимущества — наша численность и внезапность появления… — Численность — может быть. Но вот внезапность… — Вест указал на толпу возле моста, откуда доносились отчаянные вопли офицеров. — С таким бардаком? Да будь наш противник слепым, он услышит нас за десять миль! А будь он глухим, он может учуять нас по запаху, прежде чем мы успеем выстроиться в боевом порядке. Мы потратим целый день на переправу через реку. Но это не худшая из наших бед. А что касается командования, боюсь, нас и нашего противника разделяет непреодолимая пропасть. Принц Ладислав живет в мире грез, а его штаб существует лишь затем, чтобы удерживать его в этом состоянии. Любой ценой. — Да ну, не может… — Даже ценой наших жизней. Челенгорм нахмурился. — Бросьте, Вест, мне совсем не хочется идти в битву с такими мыслями. — Вы и не пойдете. — Не пойду? — Вы отберете шестерых надежных людей из своей роты и возьмете хороших лошадей. И как можно быстрее поскачете в Остенгорм, а затем на север, к лагерю лорда-маршала Берра. — Вест вытащил из-за пазухи письмо. — Передадите ему вот это. Сообщите, что Бетод уже в его тылу с большей частью своих сил, а принц Ладислав принял крайне неблагоразумное решение пересечь реку Кумнур и дать бой северянам, вопреки приказу маршала. — Вест скрипнул зубами. — Бетод заметит наше приближение за десять миль! Мы позволяем противнику самому выбрать место сражения, и все лишь для того, чтобы принц Ладислав мог показать свое бесстрашие. Бесстрашие, как мне было сказано, это лучшая тактика на войне. — Ну-ну, Вест! Не может быть, чтобы все было так плохо? — Когда доберетесь до маршала, скажите ему, что принц Ладислав почти наверняка потерпел поражение и, скорее всего, полностью разбит, а дорога на Остенгорм осталась незащищенной. Он поймет, что делать. Челенгорм уставился на письмо, протянул к нему руку, но остановился. — Полковник, я бы очень хотел, чтобы вы послали кого-то другого. Мне нужно сражаться… — Ваше участие в битве едва ли что-то изменит, лейтенант, а вот доставка этого письма — да. Дружеские чувства не играют здесь никакой роли, поверьте. У меня сейчас нет более важного дела, и вы как раз тот человек, которому я могу его доверить. Вы поняли задачу? Великан сглотнул, взял письмо, расстегнул пуговицу и аккуратно засунул пакет внутрь своей куртки. — Разумеется, сэр. Для меня большая честь доставить его. Он повернул лошадь. — Еще одно. — Вест сделал глубокий вдох. — Если так случится… что меня убьют. Когда все закончится, вы сможете передать несколько слов моей сестре? — Да бросьте, вряд ли это понадобится… — Поверьте, я надеюсь остаться в живых, но идет война. Выживут не все. Если я не вернусь, просто скажите Арди… — Он немного подумал. — Просто скажите ей, что я прошу прощения. Все. — Конечно. Но я надеюсь, что вы скажете ей это сами. — Я тоже. Удачи вам. Вест протянул руку. Челенгорм нагнулся с седла и стиснул ее. — И вам. Пришпоривая лошадь, он спустился вниз по склону, уводящему вдаль от реки. Вест с минуту наблюдал за ним, потом вздохнул и направился в противоположную сторону, к мосту. Надо же наконец сдвинуть эту проклятую колонну с места.Необходимое зло
Солнце выглядывало из-за городских стен половинкой сияющего золотистого диска, заливая оранжевым светом коридор, по которому ковылял Глокта. Над егоплечом возвышался практик Иней. Глокта хромал мимо окон, где виднелись городские здания, отбрасывавшие длинные тени в сторону скалы. Ему казалось, что с каждым новым окном тени на глазах становятся все длиннее и шире, а свет тускнеет и холодеет. Скоро солнце совсем скроется. «Скоро наступит ночь». Перед дверью аудиенц-зала он мгновение помедлил, выравнивая дыхание и выжидая, пока утихнет боль в ноге. — Ну, давай сюда мешок. Иней передал ему мешок и положил белую ладонь на дверь. — Вы гофовы? — промычал он. «Готов, как и всегда». — Начинаем. Генерал Виссбрук сидел прямо, как палка, в своем накрахмаленном мундире, его щеки слегка выпирали над высоким воротничком, руки от беспокойства вцепились одна в другую. Корстен дан Вюрмс прилагал все усилия, чтобы выглядеть беззаботным, однако то и дело нервно облизывал губы. Магистр Эйдер выпрямилась и сложила руки на столе перед собой. Ее лицо было строгим. «Сама деловитость». Ожерелье из крупных рубинов мерцало, как раскаленные угольки, в угасающих лучах заходящего солнца. «Вижу, она быстро нашла новые драгоценности». На этом совете присутствовал еще один человек, и он не выказывал ни малейших признаков нервозности. Никомо Коска лениво привалился к стене рядом со своей нанимательницей и скрестил руки поверх черной кирасы. Глокта заметил, что на бедре у него висит сабля, а с другой стороны — длинный кинжал. — А он что здесь делает? — Наше решение касается всех горожан, — спокойно произнесла Эйдер. — Оно слишком важное, чтобы вы принимали его один. — То есть он должен проследить за тем, чтобы вы получили право голоса? Коска пожал плечами и принялся рассматривать свои грязные ногти. — А как насчет указа, подписанного всеми двенадцатью членами закрытого совета? — Ваша бумага не спасет нас от мести императора, если гурки захватят город. — Понимаю. Значит, вы намерены пойти против меня, против архилектора, против короля? — Я намерена выслушать эмиссара гурков и рассмотреть все факты. — Очень хорошо, — произнес Глокта. Он сделал шаг вперед и перевернул мешок. — Преклоните к нему ваш слух. Голова Излика с глухим стуком выпала на стол. Лицо посланника не выражало ничего, кроме чрезвычайной вялости, глаза были открыты и смотрели в разные стороны, язык слегка высовывался наружу. Голова прокатилась по великолепной столешнице, оставив на блестящей полированной поверхности неровную дугу кровавых пятен, и остановилась лицом вверх прямо перед генералом Виссбруком. «Чуточку театрально, зато впечатляет. Это я умею. Теперь ни у кого не должно остаться сомнений в том, как я буду действовать». Виссбрук уставился на окровавленную голову, и его челюсть медленно отвисла. Он привстал, но тут же рухнул обратно, грохотнув стулом по плитам пола. Наконец он воздел трясущийся палец и направил его на Глокту: — Вы сошли с ума! Вы сошли с ума! Теперь они не пощадят никого! Ни мужчин, ни женщин, ни детей! Если город падет, ни у кого из нас не будет никакой надежды! Глокта улыбнулся своей беззубой улыбкой. — В таком случае я предлагаю всецело посвятить себя обороне города. — Он пристально взглянул на Корстена дан Вюрмса. — Или уже поздно, потому что вы продали город гуркам и не можете повернуть назад? Взгляд Вюрмса метнулся к двери, потом к Коске, затем к пораженному ужасом генералу Виссбруку, к Инею, зловещей глыбой маячившему в углу, и, наконец, к магистру Эйдер, которая по-прежнему была воплощением спокойствия и собранности. «Ну вот, наш маленький заговор вырвался наружу». — Он знает! — завопил Вюрмс, резко отодвигая назад свой стул. Он неловко поднялся и сделал шаг в сторону окна. — Понятно, что знает. — Тогда сделайте что-нибудь, черт побери! — Я уже сделала, — сказала Эйдер. — К этому моменту люди Коски уже захватили городские стены, перекинули мост через канал и открыли ворота гуркам. Причалы, Великий храм и сама Цитадель также в их руках. — За дверью раздался негромкий лязг. — Да, кажется, я слышу их там, снаружи. Мне жаль, наставник Глокта, очень жаль. Вы сделали все, чего мог ожидать от вас его преосвященство, и даже больше, но гурки уже в городе. Вы сами видите, что дальнейшее сопротивление лишено смысла. Глокта глянул на Коску. — Могу ли я возразить? Стириец ответил скупой улыбкой и напряженным поклоном. — Благодарю. Мне неприятно вас разочаровывать, но ворота защищают хаддиш Кадия и несколько наиболее преданных его жрецов. Он сказал мне, что откроет их перед гурками… как же это он выразился… «когда Бог лично повелит сделать это». Вы пока не планируете божественного откровения? — По лицу Эйдер было ясно, что нет. — Что касается Цитадели, то она взята под контроль инквизицией, ради безопасности верных подданных его величества, разумеется. Это мои практики шумят там, за дверью. Ну а наемники мастера Коски… — Заняли посты на стенах, наставник, как и было приказано! — Стириец щелкнул каблуками и четко отсалютовал. — Готовы отразить любую атаку со стороны гурков. — Он широко улыбнулся Эйдер: — Очень извиняюсь, магистр, что мне приходится уходить с вашей службы в критический момент, но вы должны понять: мне сделали более выгодное предложение. Повисло ошеломленное молчание. Виссбрук замер как громом пораженный. Вюрмс с безумными глазами оглядывался по сторонам. Он отступил назад, и Иней шагнул к нему. Лицо магистра Эйдер побелело. «Итак, охота окончена, лисы затравлены». — Чему вы удивляетесь? — Глокта удобно откинулся на спинку стула. — О вероломстве Никомо Коски ходят легенды по всему Земному кругу. Едва ли найдется хоть одна страна, где он не предал своего нанимателя. Стириец улыбнулся и поклонился еще раз. — Деньги, — проговорила Эйдер. — Меня удивляет не его вероломство, а ваши деньги. Где вы их достали? — Мир полон неожиданностей, — ухмыльнулся Глокта. — Ты паршивая тупая сука! — завопил Вюрмс. Его шпага еще не успела наполовину покинуть ножны, когда белый кулак Инея врезался ему в челюсть, выбив из него дух и шмякнув об стену. В тот же самый момент двери с треском распахнулись и в комнату ворвалась Витари. За ней виднелось с полдюжины практиков с оружием наготове. — Все в порядке? — спросила она. — Да-да, мы как раз заканчиваем. Иней, прибери этот мусор, хорошо? Пальцы альбиноса сомкнулись на лодыжке Вюрмса, и практик поволок его, как мешок, через всю комнату к выходу. Эйдер посмотрела на его жалкое лицо, скользившее по плитам пола, затем подняла взгляд на Глокту. — И что теперь? — Теперь? В камеры. — А потом? — Потом мы посмотрим. Он подал знак и указал большим пальцем в сторону двери. Двое практиков протопали вокруг стола, ухватили королеву торговцев под локти, после чего быстро и бесстрастно вывели ее из аудиенц-зала. — Итак, — проговорил Глокта, меряя Виссбрука пристальным взглядом, — кто-то еще хочет принять предложение посланника о капитуляции? Генерал, все это время молча стоявший возле стола, глубоко вздохнул и вытянулся по стойке «смирно». — Я простой солдат. Я исполню любой приказ его величества или лица, уполномоченного его величеством. Если приказано удерживать Дагоску до последнего, я отдам всю свою кровь до капли ради этого. Заверяю вас, я ничего не знал ни о каком заговоре. Возможно, я действовал опрометчиво, но всегда искренне, в меру своего понимания, заботился об интересах… Глокта махнул рукой. — Вы меня убедили. Утомили, но убедили. — «Я и так потерял сегодня половину правящего совета. Если не остановлюсь, мое рвение могут счесть излишним». — Гурки, без сомнения, начнут атаку с рассветом. Займитесь обороной города, генерал. Виссбрук прикрыл глаза, сглотнул, вытер пот со лба. — Вы не пожалеете о том, что поверили мне, наставник. — Надеюсь, что нет. Идите. Генерал поспешно вышел, словно боялся, что Глокта передумает; практики последовали за ним. Витари подняла опрокинутый стул Вюрмса и аккуратно задвинула его под стол. — Чистая работа. — Она задумчиво качала головой. — Очень чистая. С радостью признаю, что я не ошиблась на ваш счет. Глокта фыркнул. — Вы не представляете, насколько малую ценность имеет для меня ваше одобрение. Ее глаза улыбнулись ему поверх маски. — Разве я говорила, что одобряю вас? Я лишь сказала, что это чистая работа. Она повернулась и не спеша вышла из комнаты. В аудиенц-зале остались только Глокта и Коска. Наемник вновь прислонился к стене и беспечно сложил руки на груди, разглядывая инквизитора с легкой улыбкой. За все это время он так и не сдвинулся с места. — Думаю, в Стирии вы имели бы успех. В вас много… безжалостности, так это называется? Как бы там ни было, — Коска небрежно пожал плечами, — я с удовольствием буду служить под вашим началом. «Пока кто-нибудь не предложит тебе больше, верно, Коска?» Наемник указал на отрубленную голову: — Что я должен с этим сделать? — Выставить ее на зубце городской стены, где она будет хорошо видна. Пусть гурки оценят нашу решимость. Коска прищелкнул языком. — О, головы на пиках! — Он стащил голову со стола за длинную бороду. — Это никогда не выходит из моды. Дверь за ним захлопнулась, и Глокта остался в аудиенц-зале один. Он потер онемевшую шею и вытянул затекшую ногу под запачканным кровью столом. «Сегодня я хорошо поработал. Но день уже окончен». Снаружи, за высокими окнами, над Дагоской сгущалась тьма. Солнце уже село.Среди камней
Над равниной появились первые признаки рассвета: отблески на исподе огромных туч и на краях древних камней, тусклый просвет на восточном горизонте. Это зрелище редко доводится видеть человеку — первое тусклое зарево; во всяком случае, Джезаль его видел нечасто. Дома он, в безопасности казармы, сейчас крепко спал бы в теплой постели… Ни один из спутников мага не уснул этой ночью. Они провели эти долгие холодные часы в молчании, сидя на ветру и стараясь вовремя заметить силуэты преследователей на равнине. Они ждали. Ждали рассвета. Девятипалый хмуро взглянул на восходящее солнце. — Самое время. Скоро они придут. — Верно, — онемевшими губами пробормотал Джезаль. — Теперь слушай меня. Оставайся здесь и присматривай за повозкой. Почти наверняка кто-нибудь захочет обойти кругом, чтобы приблизиться к нам с тыла. Поэтому ты остаешься здесь. Понял? Джезаль сглотнул. Горло его сжалось от напряжения. Он мог сейчас думать только об одном: как все несправедливо. Как несправедливо, что ему придется умереть таким молодым. — Отлично. Мы с Ферро будем с той стороны, вон за теми камнями. Думаю, большая их часть пойдет там. Если что случится, кричи, но если мы не придем… ну, сделай, что сумеешь. Возможно, мы будем заняты. Возможно, мы будем мертвы. — Мне страшно, — сказал Джезаль. Он не хотел этого говорить, но сейчас это вряд ли имело значение. Но Девятипалый лишь кивнул. — Мне тоже. Нам всем страшно. Ферро со свирепой усмешкой поправила колчан на груди, подтянула перевязь меча, надела перчатку для стрельбы, пошевелила пальцами, ущипнула тетиву: все прилажено, все готово к бою. Перед битвой — весьма вероятно, смертельной — она выглядела так, как выглядел Джезаль, когда он собирался на ночную прогулку по тавернам Адуи. Ее желтые глаза возбужденно горели в утреннем сумраке, словно она не могла дождаться, когда все начнется. Джезаль впервые видел ее такой радостной. — По ней не заметно, чтобы ей было страшно, — сказал он. Девятипалый нахмурился. — Ну, может, она и не боится, но я не хотел бы брать с нее пример. — Он внимательно смотрел на Ферро. — Когда кто-то слишком долго ходит между жизнью и смертью, он начинает чувствовать себя живым, лишь когда смерть дышит ему в затылок. — Верно, — пробормотал Джезаль. Сейчас его начинало подташнивать, когда он видел начищенную пряжку своего ремня или эфесы старательно отполированных шпаг. Он снова сглотнул. Проклятье, у него во рту никогда не собиралось столько слюны! — Попробуй подумать о чем-то другом. — Например? — О том, что тебя поддерживает. У тебя есть семья? — Отец и двое братьев. Но они не слишком беспокоятся обо мне. — Ну и черт с ними, коли так. А дети у тебя есть? — Нет. — Жена? — Нет. Джезаль болезненно поморщился. Он потратил свою жизнь на то, чтобы играть в карты и наживать врагов. Никто о нем не пожалеет. — А любовница? Только не надо мне говорить, что тебя не ждет девчонка. — Ну, может быть… Однако он не сомневался, что Арди уже нашла себе другого. Она никогда не казалась склонной к сантиментам. Может быть, надо было позвать ее замуж, когда у него была возможность. По крайней мере, было бы кому его оплакивать. — А у тебя? — спросил он. — Семья? — Девятипалый насупился, угрюмо потирая обрубок среднего пальца. — Когда-то у меня была семья… А теперь вот образовалась другая. Семью не выбирают. Ты просто принимаешь тех, кто тебе дан, и пытаешься сделать для них все, что в твоих силах. — Он указал на Ферро, потом на Ки. — Она, и он, и ты, — тяжелая ладонь опустилась на плечо Джезаля, — это теперь моя семья, и я не хотел бы сегодня потерять брата. Понимаешь? Джезаль медленно кивнул. Ты не выбираешь семью. Ты просто делаешь для нее все, что в твоих силах. Это глупо, гадко, страшно, странно, но сейчас важно другое. Девятипалый протянул ему руку, и Джезаль сжал ее так крепко, как только мог. Северянин широко улыбнулся. — Удачи, Джезаль! — И тебе тоже.Ферро стояла на коленях возле одного из выщербленных камней, держа наготове лук с наложенной стрелой. Ветер рисовал узоры в высокой траве на равнине внизу, трепал короткую траву на склоне холма, ерошил оперение на семи стрелах, воткнутых в землю перед Ферро. Семь стрел, больше у нее не осталось. Этого очень мало. Она наблюдала, как они подъезжают к подножию холма. Слезают с лошадей, внимательно смотрят вверх. Подтягивают пряжки на своих потертых кожаных панцирях, готовят оружие. Копья, мечи, щиты, пара луков. Ферро пересчитала людей: тринадцать. Она не ошиблась. Но это не очень ее утешило. Она узнала Финниуса, который смеялся и указывал вверх, на камни. Паршивец. Его она застрелит первым, как только представится возможность, — но не стоило рисковать, стреляя с такого расстояния. Скоро они приблизятся. Пересекут открытое место, начнут взбираться по склону. Вот тогда она их перестреляет. Они начали расходиться в стороны, всматриваясь в камни из-за своих щитов, шурша сапогами в высокой траве. Они еще не видели Ферро. Впереди шел один воин без щита, он топал вверх по склону со свирепой усмешкой на лице, сжимая в каждой руке по сверкающему мечу. Ферро не спеша натянула тетиву и почувствовала, как она обнадеживающе врезалась в подбородок. Стрела попала воину прямо в середину груди, пробив кожаный панцирь. Он рухнул на колени с перекошенным лицом, хватая ртом воздух. С усилием поднялся, взмахнув одним из своих мечей, неуверенно шагнул… Вторая стрела вонзилась в его тело как раз над первой, и воин вновь упал на колени, заливая кровью склон холма, перекатился на спину и затих. Но оставалось еще множество других, и они по-прежнему лезли вверх. Самый первый прикрылся большим щитом и медленно поднимался по склону, стараясь не открыть ни дюйма своего тела. Стрела Ферро с глухим стуком вонзилась в толстый деревянный край. — С-с-с, — прошипела Ферро, выхватывая из земли еще одну. Снова натянула тетиву, тщательно прицелилась… — А-а! — вскрикнул воин, когда стрела проткнула его незащищенную лодыжку. Щит дрогнул и покачнулся, съехал в сторону. Следующая стрела дугой пронзила воздух и попала прямо в шею, как раз над ободом щита. Кровь заструилась по коже воина, глаза широко раскрылись, и он опрокинулся навзничь; вслед за ним упал и щит вместе с застрявшей в нем потраченной впустую стрелой. Но на этого воина ушло слишком много времени и стрел. Остальные продвинулись уже довольно далеко, они были на полпути к первым камням и двигались зигзагами, вправо-влево. Ферро вытащила из земли две последние стрелы и нырнула в траву, вверх по склону. Больше она пока ничего не могла сделать. Девятипалому придется позаботиться о себе самому.
Логен ждал, прижавшись спиной к камню и пытаясь успокоить дыхание. Он видел, как Ферро поползла к вершине холма, прочь от него. — Дерьмо, — пробормотал он. Снова один против кучи врагов, снова в беде. Он чувствовал, что этим кончится, как только принял командование. Так было всегда. Ну что ж, он бывал в самых разных передрягах — справится и с этой напастью. Примет бой. Хочешь сказать про Логена Девятипалого — скажи, что он боец. До него донеслись торопливые шаги по траве и тяжелое дыхание. Кто-то взбирался на холм слева, совсем рядом с его камнем. Логен держал меч у правого бока, стискивая жесткую рукоять, сжав зубы. Вот он увидел, как мимо проплыл качающийся наконечник копья, за ним щит… Он выступил из-за камня с боевым кличем и взмахнул мечом, описав в воздухе широкую дугу. Меч вонзился в плечо врага и глубоко вспорол ему грудь. Взметнулся фонтан кровавых брызг, и противник, сбитый ударом с ног, закувыркался вниз по склону. — Я еще жив! — выдохнул Логен и со всех ног побежал вверх по склону. Мимо просвистело копье. Оно вонзилось в дерн рядом с ним, но Логен уже нашел укрытие. Эта атака отбита, но она не последняя. Он осторожно выглянул: силуэты воинов стремительно перебегали от камня к камню. Логен облизнул губы и поднял меч Делателя. Теперь на темном клинке блестела кровь, залившая серебряную букву возле рукоятки. Но работы оставалось еще много.
Он двигался вверх по склону в ее сторону, выглядывая из-за верхнего края щита, готовый в любой момент отразить выпущенную стрелу. Достать его отсюда не было никакой возможности — он был слишком внимателен. Ферро вернулась под прикрытие своего камня, скользнула в заранее вырытую неглубокую траншею и поползла вперед. Выход из траншеи располагался как раз за другим большим камнем. Там Ферро выглянула наружу. Теперь она видела врага сбоку — он осторожно крался к тому месту, где она пряталась раньше. Похоже, Бог сегодня был милостив. К ней, не к нему. Стрела вошла воину в бок, как раз под ребрами. Он пошатнулся и уставился на рану. Ферро достала свою последнюю стрелу и наложила на тетиву. Враг пытался вытащить первую, когда вторая ударила его в середину груди. Прямо в сердце, предположила Ферро, когда он рухнул на землю. Больше стрел не было. Ферро отшвырнула лук и вытащила гуркский меч. Пора подойти поближе.
Логен выступил из-за камня и прямо перед собой увидел чье-то лицо. Так близко, что можно было почувствовать чужое дыхание на щеке. Лицо было молодое, красивое, с гладкой кожей и тонко очерченным носом, карие глаза широко раскрыты. Логен ударил его лбом. Голова Кареглазого откинулась назад, он споткнулся, дав время вытащить левой рукой нож из-за пояса. Логен ухватился за край неприятельского щита и рванул его вбок. Из разбитого носа паренька хлестала кровь, он с рычанием замахнулся мечом. Логен, крякнув, всадил нож в его тело. Раз, другой, третий — молниеносные удары, такие сильные, что подбросили парня над землей. Кровь хлынула из вспоротого живота, заливая руки Логена. Кареглазый застонал, выронил меч, его ноги подкосились, он упал на камень и скользнул по его поверхности вниз. Логен смотрел на противника. Если перед тобой выбор — убить или умереть самому, то на самом деле никакого выбора нет. Надо смотреть правде в глаза. Паренек сел на траве, держась руками за окровавленный живот. Он поднял голову и глянул на Логена. — Гхх… — прохрипел он. — Что? Тот не ответил. Его карие глаза остекленели.
— Ну, давай! — пронзительно крикнула Ферро. — Давай сюда, сучий выкормыш! Она пригнулась, готовая прыгнуть. Он не понимал ее языка, но суть уловил. Его копье со свистом прочертило в воздухе дугу. Неплохой бросок. Ферро отодвинулась в сторону, и копье загрохотало по камням. Она расхохоталась в лицо врагу, и тот ринулся вперед — здоровенный, лысый, настоящий буйвол, а не человек. Вот между ними осталось пятнадцать шагов, и она уже могла разглядеть деревянную рукоятку его секиры. Двенадцать шагов — она увидела морщины на его свирепом лице, в уголках глаз, на переносице. Восемь шагов — она заметила царапины на его кожаном панцире. Пять шагов — и он высоко поднял секиру. — А-а! — завизжал лысый воин, когда через три шага трава под его ногами внезапно подалась и он обрушился в яму, молотя руками по воздуху и выронив свое оружие. Надо смотреть, куда наступаешь. Она нетерпеливо прыгнула вперед и махнула мечом, почти не глядя. Тяжелый клинок глубоко вонзился в плечо врагу, и тот завопил, завизжал, заметался, пытаясь выбраться, хватаясь за осыпающуюся землю. Но меч прорубил дыру в его макушке, и он захрипел и дернулся, осел на дно ямы. Могилы. Своей могилы. Он не заслуживал такого погребения, но это ничего. Потом она вытащит его и оставит гнить на склоне холма.
Этот ублюдок был здоровенным. Громадный, толстый — настоящий гигант, на полголовы выше Логена. У него была огромная дубина размером с полдерева, но он легко крутил ею, при этом вопил и ревел как безумный, выпучив маленькие свирепые глазки на мясистом лице. Логен пригибался и уворачивался, двигаясь между камнями. Не так-то легко смотреть одновременно и под ноги, и на великана, размахивающего своей корягой. Не так-то легко. Что-нибудь обязательно да пойдет не так. Логен обо что-то споткнулся. Сапог того кареглазого, которого прикончил минутой раньше. Вот она справедливость. Он восстановил равновесие как раз в тот момент, когда кулак гиганта врезался ему в зубы. Он закачался, у него помутилось в глазах. Он сплюнул кровь, увидел летящую на него дубину и отпрыгнул назад, но недостаточно далеко. Конец громадной палицы задел бедро и едва не свалил с ног. Истекая кровью и скривившись от боли, Логен с криком метнулся к одному из камней, выронил меч и чуть не напоролся на него, но все-таки успел подобрать клинок и резко упасть на спину, когда дубина врезалась в камень и выбила огромный осколок. Гигант с ревом занес палицу высоко над головой. Устрашающе, ничего не скажешь, но не слишком умно. Логен сел на землю и ударил его мечом в живот. Темный клинок вонзился в тело почти по рукоять, прошел насквозь до спины. Дубина выпала из рук верзилы и глухо ударилась о дерн за его спиной, однако последним отчаянным усилием великан сгреб Логена за рубашку и потащил к себе, скаля окровавленные зубы. Занес свой огромный кулак… Логен вытащил из сапога нож и вогнал лезвие сбоку в шею гиганта. На лице громилы на секунду появилось удивленное выражение, затем кровь хлынула у него изо рта и потекла по подбородку. Он отпустил рубашку Логена, сделал неуверенный шаг назад, медленно развернулся, споткнулся о камень и рухнул лицом вниз. Похоже, отец Логена был прав: лишних ножей не бывает.
Ферро услышала звон тетивы, но было слишком поздно. Она почувствовала, как стрела вонзилась сзади в плечо, опустила глаза и увидела наконечник, торчащий спереди из рубашки. Рука тут же онемела. Грязная ткань пропитывалась темной кровью. Она зашипела и нырнула под прикрытие одного из камней. Но у нее еще остались меч и одна здоровая рука, чтобы сражаться. Она скользнула за камень, ощущая, как шершавая поверхность царапает спину, и вслушалась. Ее ухо различило шорох травы под ногами стрелка и тихий звон, когда он вытащил меч. Теперь она видела его: воин стоял к ней спиной, поглядывая вправо и влево. Она прыгнула с мечом в руке, но противник вовремя обернулся и отразил удар. Они вместе рухнули в траву и покатились клубком. Стрелок вдруг с воплем вскочил, держась за окровавленное лицо: когда они боролись на земле, стрела, торчавшая из ее плеча, проткнула ему глаз. Ее счастье. Она ринулась вперед, и гуркский меч подсек ногу ее врага. Тот снова завопил и завалился набок, изувеченная нога бессильно болталась. Он еще пытался подняться, когда кривой клинок со свистом врезался ему в шею и наполовину перерубил ее. Ферро поползла по траве прочь от мертвого тела. Ее левая рука почти не действовала, кулак правой крепко сжимал рукоять меча. Она искала новой схватки.
Финниус двигался зигзагом, словно танцуя, легко и быстро. В левой руке он сжимал большой квадратный щит, в правой — короткий широкий меч. Он крутил на ходу мечом, так что на лезвии вспыхивал отблеск неяркого солнца; на губах его играла улыбка, ветер трепал длинные волосы. Логен слишком устал, чтобы совершать лишние движения, поэтому просто стоял и переводил дыхание, опустив меч Делателя к ногам. — Что сталось с вашим колдуном? — насмешливо спрашивал Финниус. — На этот раз никаких фокусов? — Никаких фокусов. — Что ж, ты заставил нас поплясать, надо отдать тебе должное. Но теперь мы наконец-то дошли до дела. — До какого дела? — Логен кивнул на труп кареглазого юноши, привалившийся к камню. — Если ты этого хотел, мог бы покончить с собой много дней назад и избавить меня от лишней работы. Финниус нахмурился. — Скоро увидишь, северянин, что я сделан из другого теста, чем эти недоумки. — Все мы сделаны из одного теста. Нет нужды кромсать еще одно тело, чтобы в этом убедиться. — Логен поднял голову и взвесил в руке меч Делателя. — Однако если ты так рвешься показать свои внутренности, постараюсь тебя не разочаровать. — Ну хорошо! — Финниус ринулся вперед. — Если ты так рвешься в ад! Он стремительно атаковал и погнал Логена между камней, выставив вперед щит и делая стремительные выпады мечом. Логен неловко пятился, ему не хватало дыхания, он искал брешь в обороне Финниуса и не находил ее. Щит ударил его в грудь, выбил воздух из легких, отбросил назад. Логен попытался увернуться, но ступил на раненую ногу, и тут короткий меч рубанул его по руке. Логен вскрикнул, споткнувшись о камень; капли крови брызнули на траву. — Один — ноль в мою пользу! — хохотнул Финниус, танцующим шагом отходя в сторону и размахивая клинком. Логен наблюдал за ним и переводил дыхание. Щит был тяжелым, а улыбчивый ублюдок умело им пользовался, что давало Финниусу хорошее преимущество. Он двигался быстро, это точно. Логен так не мог — особенно сейчас, с больной ногой, раненой рукой и гудящей после удара в зубы головой. Где Девять Смертей, когда он так нужен? Логен сплюнул на землю. Придется биться в одиночку. Он сделал шаг назад, преувеличенно сгорбился и тяжело запыхтел; его рука безвольно повисла, словно совсем отнялась, кровь капала с обмякших пальцев. Логен моргал и морщился. Он пятился между камней туда, где было попросторнее. Туда, где он смог бы как следует размахнуться. Финниус шел за ним, выставив перед собой щит. — Ну как? — смеялся он, наступая. — Уже ослаб? Признаюсь, что я разочарован. Я-то надеялся… Логен взревел и прыгнул вперед, обеими руками подняв меч Делателя над головой. Финниус успел отскочить, но недостаточно далеко. Темный клинок отхватил угол его щита, прошел насквозь и с оглушительным лязгом врезался в один из камней, раскрошив осколки. От удара Логена швырнуло в сторону, так что он едва не выпустил меч из рук. Финниус застонал. Кровь хлестала из пореза на его плече — меч Логена прорубил кожаные доспехи и добрался до плоти. Конец клинка порезал его не настолько, чтобы убить, но достаточно глубоко, чтобы заставить переоценить ситуацию. — Ну как? — Теперь настал черед Логена ухмыляться. Они шагнули вперед одновременно. Два клинка со звоном сошлись, но Логен крепче держал свой меч. Клинок вырвался из руки Финниуса и со свистом улетел вниз по склону. Финниус ахнул и схватился за кинжал на поясе, но не успел его вытащить, как Логен уже накинулся на него и принялся с рычанием рубить его щит, осыпая щепками и тесня оступающегося Финниуса назад. Вскоре на щит обрушился последний яростный удар, и Финниус пошатнулся от его мощи, споткнулся об угол лежачего камня и опрокинулся на спину. Логен сжал зубы и с размаху опустил меч Делателя. Меч прорубил латы на голени Финниуса и отхватил его ступню чуть повыше лодыжки; кровь плеснула на траву. Финниус отполз назад, попытался подняться, перенеся вес на отсутствующую ступню, и вскрикнул. Культя ткнулась в землю, и он снова распластался на спине, кашляя и стеная. — Моя нога! — взвыл он. — Можешь о ней забыть, — прорычал Логен. Он пинком отбросил с дороги обрубок и шагнул вперед. — Подожди! — прохрипел Финниус, отталкиваясь здоровой ногой назад, в сторону одного из стоячих камней; за ним тянулся кровавый след. — Чего мне ждать? — Подожди! — Финниус ухватился за камень, подтянулся и встал на уцелевшую ногу, съежившись в предчувствии удара. — Подожди! Логен рубанул мечом по внутреннему ободу щита, обрезал ремни, державшие его на безвольной руке Финниуса, и отшвырнул в сторону. Изуродованный щит запрыгал вниз по склону. Финниус издал отчаянный вопль и вытащил кинжал, балансируя на здоровой ноге. Следующим ударом Логен пронзил его грудь. Кровь хлынула фонтаном, заливая кожаный панцирь. Глаза Финниуса выкатились, он широко раскрыл рот, но издал лишь слабое сипение. Кинжал выпал из его пальцев и без звука упал в траву. Финниус завалился набок и рухнул лицом вниз. Вернулся в грязь. Логен остановился, моргая и тяжело дыша. Раненая рука пылала, нога болела, дыхание было затрудненным и прерывистым. — Я еще жив, — пробормотал он. — Еще жив… На мгновение он закрыл глаза. — Дерьмо! — выдохнул он. Оставались другие. Хромая, Логен направился вверх по склону.
Стрела в плече замедляла движения. Рубашка промокла от крови; ее понемногу охватывали жажда, оцепенение и вялость. Он выскользнул из-за камня и через мгновение был уже сверху. Она не могла размахнуться, чтобы действовать мечом, и отпустила рукоять. Попыталась достать кинжал, но противник перехватил ее запястье — и оказался сильнее. Швырнул ее назад на камень. Она ударилась головой и на мгновение почувствовала слабость. Увидела, как у него под глазом дрожит мускул, разглядела черные поры на его носу, вставшие дыбом волоски на шее. Она извивалась и боролась, но он прижал ее своим весом. Она рычала и плевалась, но даже силы Ферро были не бесконечны. Руки задрожали, колени подогнулись. Его пальцы врага нашли и сжали ее горло. Он душил ее и бормотал что-то сквозь стиснутые зубы. Она больше не могла дышать и сопротивляться. Затем сквозь полузакрытые глаза она увидела, как чья-то ладонь появилась из-за головы душителя и обхватила его лицо. Большая, бледная, четырехпалая, покрытая засохшей кровью ладонь. Потом широкое бледное предплечье и другая ладонь, крепко сжавшая голову ее противника с другой стороны. Тот задергался, но выхода не было. Мощные мускулы сокращались под кожей, бледные пальцы впивались в кожу врага, оттягивали его голову назад и вбок, сильнее и сильнее. Он уже отпустил Ферро, и она сползла вдоль камня, глотая воздух. Ее недавний противник тщетно царапал ногтями чужие руки, продолжавшие безжалостно выкручивать ему голову. Из его горла вырвался странный, протяжный, шипящий звук. Раздался хруст. Руки разжались, и он рухнул на землю со свернутой шеей. Позади стоял Девятипалый. Его лицо и руки были в засохшей крови, и кровь пропитывала разодранную одежду. Бледное лицо подергивалось, прочерченное дорожками грязи и пота. — Ты в порядке? — Так же, как ты, — прохрипела она. — Еще кто-нибудь остался? Логен оперся рукой о камень и наклонился, сплевывая кровь на траву. — Не знаю. Может, пара человек. Ферро прищурилась и поглядела на верхушку холма. — Там? — Может быть. Она подняла из травы свой кривой клинок и захромала вверх, опираясь на меч, как на костыль. Сзади слышались тяжелые шаги Девятипалого.
Джезаль уже несколько минут слышал выкрики, вопли и лязг металла о металл. Все было смутным и отдаленным, звуки доносились как будто сквозь порывы бушующего ветра. Он не имел понятия, что происходило за пределами круга камней на вершине холма, и не был уверен, что хочет это знать. Он расхаживал взад и вперед, сжимая и разжимая кулаки, а Ки сидел в повозке, глядя вниз на Байяза, молчаливый и невыносимо спокойный. Вот тут-то Джезаль и увидел: над бровкой холма между двумя высокими камнями поднималась голова человека. За ней показались плечи, грудь. Неподалеку возник еще один. Двое убийц поднимались по склону и направлялись прямо к нему. У одного были поросячьи глазки и тяжелая челюсть. Другой был худощавый, со спутанной копной тонких волос. Они осторожно подбирались к вершине, в круг из камней, без особенной спешки рассматривая Джезаля, ученика и повозку. Джезаль никогда прежде не сражался с двумя воинами одновременно. Ему вообще ни разу не доводилось сражаться не на жизнь, а на смерть, но об этом он старался не думать. Это самый обычный фехтовальный поединок. Ничего нового. Он сглотнул и вытащил клинки. Металл ободряюще звякнул, выскальзывая из ножен; знакомое ощущение тяжести немного утешило Джезаля. Двое незнакомцев смотрели на него, а он глядел на них и пытался припомнить, что говорил ему Девятипалый. Старайся показать им, что ты слаб. С этим, по крайней мере, затруднений не будет. Он не сомневался, что выглядит достаточно напуганным. Самое большое его достижение сейчас — то, что он не повернулся и не убежал. Джезаль медленно попятился к повозке, нервно облизывая губы, и в этом не было ни капли притворства. Нельзя недооценивать противника. Он посмотрел на этих двоих. Сильные, хорошо вооруженные. Оба в панцирях из твердой кожи, с квадратными щитами. У одного короткий меч, у другого секира с тяжелым лезвием. Оружие выглядело грозно, оно явно не раз побывало в деле. Недооценить таких врагов трудно. Они разделились, обходя Джезаля с двух сторон, а он наблюдал за ними. Когда придет время действовать, бей без оглядки. Тот, что был от Джезаля слева, кинулся на него. Джезаль увидел, как враг оскалил зубы, как сделал шаг назад, как неуклюже замахнулся мечом… Это оказалось до нелепости просто — отступить, чтобы удар угодил в дерн. Инстинктивно Джезаль добавил к движению укол коротким клинком, и лезвие по самый эфес погрузилось в бок нападавшего, между передней и задней пластинами панциря, как раз под нижним ребром. Джезаль не успел вырвать клинок из раны, как уже увернулся от секиры второго, одновременно полоснув длинным клинком на высоте его шеи. Он отпрыгнул и развернулся с обеими шпагами наготове в ожидании крика арбитра. Тот, которого он проткнул, сделал пару неверных шагов, засипел и схватился за бок. Второй оставался на месте, он покачивался, выпучив поросячьи глазки, и зажимал шею рукой. Между его пальцами сочилась кровь из перерезанной глотки. Оба упали почти одновременно, рядом, лицами вниз. Джезаль нахмурился, глядя на покрытый кровью длинный клинок, и перевел взгляд на два трупа. Это сделал он. Почти не задумываясь, убил двух человек. Ему следовало бы чувствовать себя виноватым, но он словно оцепенел. Нет. Он чувствовал гордость! Он испытывал возбуждение! Джезаль обернулся на Ки, спокойно наблюдавшего за ним с заднего сиденья повозки. — Получилось, — пробормотал Джезаль, и ученик неторопливо кивнул. — У меня получилось! — завопил он, размахивая в воздухе окровавленным коротким клинком. Ки сдвинул брови; потом его глаза широко раскрылись. — Сзади! — крикнул он и подпрыгнул так, что чуть не слетел с сиденья. Джезаль повернулся, поднимая шпаги, краем глаза успел заметить какое-то движение… Раздался мощный хруст, и его голова взорвалась ослепительным светом. Потом все скрыла тьма.
Плоды отваги
Северяне стояли на холме — редкая шеренга темных фигур на фоне белесого неба. Было еще рано, солнце проглядывало бледным пятном между плотными тучами. Грязные клочки подтаявшего снега усеивали впадины на склонах долины, по дну которой еще стелился тонкий слой тумана. Вест поглядел на ряд черных силуэтов и нахмурился. Ему все это не нравилось. Их слишком много для команды разведчиков или фуражиров, слишком мало, чтобы бросить вызов войскам Союза — и все же они оставались там, наверху, и спокойно наблюдали, как армия Ладислава бесконечно долго и неуклюже разворачивается в долине. Штаб принца и небольшой отряд его охраны избрали для своей ставки травянистый холм напротив того холма, где расположились северяне. Когда разведчики нашли это место рано утром, оно казалось удобным и сухим — пусть гораздо ниже противника, но все же давало хороший обзор долины. Но с утра здесь прошли тысячи сапог, копыт и месящих землю тележных колес, которые размололи сырую почву в липкую черную жижу. Сапоги Веста и остальных покрывала корка грязи, мундиры были заляпаны. Даже непорочно-белые одежды принца Ладислава украсились несколькими пятнами. В паре сотен шагов отсюда, в низине, находился центр линии фронта армии Союза. Его ядро составляли четыре батальона Собственной Королевской пехоты — аккуратные четырехугольники ярко-красных мундиров и серой стали, на расстоянии выглядевшие так, словно их разместили вдоль гигантской линейки. Перед ними располагались несколько шеренг арбалетчиков в коротких кожаных куртках и стальных касках, а позади стояла кавалерия. Временно спешившиеся всадники казались странно неуклюжими в тяжелых доспехах. По обе стороны раскинулись нестройные ряды рекрутских батальонов с их разнородным вооружением. Офицеры орали и размахивали руками, пытаясь заставить солдат заполнить дыры в строю и выпрямить кривые шеренги, словно пастушьи псы, лающие на свернувшее с дороги овечье стадо. В целом около десяти тысяч человек. И каждый из них — Вест это знал — смотрел сейчас наверх, на небольшой отряд северян, с тем же нервным смешанным ощущением страха и возбуждения, любопытства и гнева, какое ощущал он сам при первом взгляде на неприятеля. В подзорную трубу они выглядели не слишком грозными: лохматые, одетые в рваные шкуры, с примитивным на вид оружием. В точности таких северян могли бы вообразить обделенные фантазией штабные офицеры принца. Казалось, они не имеют ничего общего с той армией, какую описал Тридуба, и Весту это не нравилось. Не было ни единого способа узнать, что скрывается за холмом, и ни единой причины, почему эти люди находились здесь, — разве что они хотели отвлечь на себя внимание или выманить противника. Однако эти сомнения разделяли не все. — Они насмехаются! — рявкнул Смунд, вглядываясь в подзорную трубу. — Мы им покажем вкус копий Союза! Одна стремительная атака — и наша конница сметет весь этот сброд с холма! Он говорил так, словно захват ничтожного холма, где расположились северяне, означал быстрое и славное завершение всей кампании. Вест лишь скрипнул зубами и покачал головой, в сотый раз за сегодняшний день. — Они занимают более выгодную позицию, — объяснил он, стараясь говорить спокойно и терпеливо. — Здесь плохая местность для атаки конницы, к тому же мы не знаем, нет ли у них подкрепления. Может быть, основные силы Бетода стоят прямо за гребнем. — По виду это обычные разведчики, — пробормотал Ладислав. — Видимость обманчива, ваше высочество, а этот холм не представляет никакой ценности. Время работает на нас. Маршал Берр скоро подойдет, а Бетоду помощи ждать неоткуда. Сейчас у нас нет причин затевать сражение. Смунд фыркнул. — Нет причин, кроме того что идет война и враг стоит перед нами на земле Союза! Вы вечно жалуетесь на низкий боевой дух наших людей, полковник. — Он ткнул пальцем в сторону холма. — А что деморализует солдат больше, чем необходимость сидеть без дела и ждать перед лицом неприятеля? — Сокрушительное и бессмысленное поражение? — прорычал Вест. По несчастному совпадению один из северян именно в этот момент пустил стрелу вниз, в долину. Тоненькая черная полоска взмыла в воздух. Северянин стрелял из короткого охотничьего лука, и, даже несмотря на преимущество в высоте, стрела упала на открытое пространство в доброй сотне шагов от передней шеренги, не причинив никому вреда. На редкость бессмысленный поступок, но он незамедлительно оказал воздействие на принца. Ладислав вскочил на ноги, отпихнув полевой складной стул. — Черт побери! — вскричал он. — Да они смеются над нами! Отдавайте приказ! — Он зашагал взад и вперед, потрясая кулаком. — Пусть кавалерия немедленно построится для атаки! — Ваше высочество, я прошу вас пересмотреть… — Проклятье, Вест! — Наследник трона швырнул свою шляпу на грязную землю. — Вы противоречите мне на каждом шагу! Разве ваш друг полковник Глокта стал бы колебаться при виде врага? Вест сглотнул. — Полковника Глокту захватили в плен гурки. По его вине погибли люди, бывшие у него под началом, все до единого. Он нагнулся, поднял шляпу и почтительно протянул ее принцу, не в силах избавиться от мысли, что сейчас, возможно, навсегда погубил свою карьеру. Ладислав сжал зубы, тяжело дыша через нос, и выхватил шляпу из рук Веста. — Я принял решение! Бремя командования лежит на мне, и только на мне! — Он снова обернулся к долине. — Трубите сигнал к атаке! Вест внезапно почувствовал ужасную усталость. Казалось, у него едва хватает сил держаться на ногах, а в морозном воздухе тем временем разносился звук горна, всадники вскакивали в свои седла, проезжали между пехотными подразделениями и рысью припускали по пологому склону, подняв копья. Внизу они перешли в галоп, наполовину скрытые морем тумана; грохот копыт разнесся эхом по всей долине. Между ними упало несколько стрел, безболезненно отскочивших от прочной брони. Поток кавалеристов несся вперед. Впрочем, взобравшись на противоположный склон, они сбавили скорость, а их стройные ряды сломались, когда они пробирались по вереску и неровной почве. Однако сам вид этой сплоченной массы стали и конской плоти подействовал на северян. Неровная шеренга зашевелилась, затем рассыпалась, они развернулись и пустились наутек, а некоторые даже бросали оружие, исчезая из виду за гребнем холма. — Так их, так, черт побери! — ревел лорд Смунд. — Гони их! Гони! — Затоптать их лошадьми! — хохотал принц Ладислав. Он снова сорвал с себя шляпу и размахивал ею в воздухе. Над шеренгами рекрутов в долине пронеслась волна одобрительных криков,перекрывая отдаленный топот копыт. — Гоните их, — пробормотал Вест, стискивая кулаки. — Пожалуйста. Всадники перевалили через гребень и постепенно скрылись из виду. Над долиной повисла тишина. Затянувшаяся, странная, неожиданная тишина. Несколько ворон кружили в небе с хриплым карканьем. Вест отдал бы что угодно за возможность поглядеть на поле битвы их глазами. Напряжение становилось почти невыносимым. Он вышагивал из стороны в сторону, а долгие минуты неизвестности все тянулись. — Что-то они задерживаются. Рядом появился Пайк, чуть позади остановилась его дочь. Вест вздрогнул и отвел глаза. Ему по-прежнему было больно смотреть на обожженное лицо кузнеца дольше нескольких секунд, особенно если оно появлялось внезапно и без предупреждения. — А вы двое что здесь делаете? Арестант пожал плечами. — Перед боем для кузнеца полно работы. После боя — еще больше. А пока идет сражение, делать особенно нечего. — Он широко улыбнулся, и обгоревшая бугристая плоть с одной стороны его лица пошла складками, как голенище сапога. — Я подумал, что стоит взглянуть на союзное войско в деле. К тому же есть ли более безопасное место, чем ставка принца? — Не обращайте на нас внимания, — тихо произнесла Катиль с легкой улыбкой, — мы постараемся не путаться у вас под ногами. Вест нахмурился. Если она намекала на то, как он постоянно попадался им на пути в кузнице, то сейчас он был не расположен к шуткам. Кавалерия по-прежнему не давала о себе знать. — Где же они, черт их дери? — рявкнул Смунд. Принц на мгновение перестал кусать ногти. — Дайте им время, лорд Смунд, дайте им время. — Почему этот туман не расходится? — пробормотал Вест. Сквозь тучи пробилось уже достаточно солнца, однако туман лишь сгущался и даже полз вверх но долине, к лучникам. — Проклятый туман, он нам совсем некстати! — Вон они! — завопил кто-то из штабных пронзительным от возбуждения голосом, указывая пальцем на гребень холма. Задохнувшись, Вест поднес к глазу подзорную трубу и быстро оглядел полоску зелени. Он увидел ровный ряд копейных наконечников, медленно поднимавшихся над бровкой, и почувствовал облегчение. Нечасто он испытывал такое счастье от того, что ошибся. — Это они! — заорал Смунд, улыбаясь во весь рот. — Они возвращаются! Что я вам говорил? Они… Под верхушками копий показались шлемы, под ними — одетые в кольчуги плечи. Вест почувствовал, как его облегчение сменяется удушающим ужасом. Организованный отряд воинов в доспехах; их круглые щиты были разрисованы лицами, животными, деревьями, сотнями других изображений, среди которых не нашлось бы и двух одинаковых. По обе стороны от воинов на гребне холма вырастали новые люди. Новые фигуры в кольчугах. Карлы Бетода. Миновав самую высокую точку, они приостановились. Из ровных рядов выбежали отдельные фигурки и упали на колени в короткую траву. Ладислав опустил подзорную трубу. — Они… — Арбалеты, — буркнул Вест. Первый залп, и стрелы взмыли вверх почти лениво, колеблющимся серым облаком, словно стая хорошо обученных птиц. Мгновение стояла тишина, затем до ушей Веста донеслось сердитое гудение тетивы. Стрелы неслись к позициям Союза. Они осыпали ряды Собственных Королевских, стучали о тяжелые щиты и прочные доспехи. Послышались крики, и в строю появилось несколько прорех. За минуту настроение в ставке переменилось, перейдя от дерзкой самоуверенности к немому изумлению и остолбенелому ужасу. — У них есть арбалеты? — заикаясь, пролепетал кто-то. Вест разглядывал стрелков на холме в подзорную трубу: вот они не спеша крутят рукоятки, вновь взводя тетиву, вот достают стрелы из колчанов, укладывают их в желоба. Дистанция была выбрана со знанием дела. У них не просто были арбалеты — они умели стрелять. Вест поспешил к принцу Ладиславу. Тот широко раскрытыми глазами глядел на раненого с поникшей головой, которого уносили из рядов Собственных Королевских. — Ваше высочество, мы должны продвинуться вперед и сократить дистанцию, чтобы наши лучники могли отвечать на выстрелы, или же отойти на более высокое место! Ладислав лишь смотрел на него, будто не слышал или не понимал. Стрелы второго залпа описали в воздухе дугу и посыпались в ряды пехоты. На этот раз мишенью оказались рекруты, не имевшие ни щитов, ни доспехов. В их неровном строю там и тут образовались прорехи, которые тут же начал заполнять туман; весь батальон, казалось, стонал и шатался. Кто-то из раненых пронзительно закричал, как животное, и этот звук длился, не стихая. — Ваше высочество, так мы наступаем или отходим назад? — Я… мы… Ладислав тупо уставился на лорда Смунда, но у молодого дворянина в кои-то веки не нашлось, что сказать. Он выглядел еще более потрясенным, чем принц, если такое возможно. Нижняя губа Ладислава задрожала. — Как же… я… полковник Вест, а каково ваше мнение? Вест почувствовал непреодолимое искушение напомнить кронпринцу, что бремя командования лежит на нем и только на нем, но прикусил язык. Если у этой армии в лохмотьях не будет хоть какой-то цели, она развалится очень быстро. Лучше сделать ошибочный шаг, чем не делать ничего. Вест повернулся к ближайшему горнисту и проревел: — Труби отступление! Горны заиграли сигнал к отступлению — резко, нестройно. Трудно было поверить, что те же самые инструменты дерзко звали в атаку несколько коротких минут назад. Батальоны медленно начали отступать. На рекрутов обрушился новый залп, за ним еще один. Строй начал распадаться, люди, натыкаясь друг на друга, спешили убраться подальше от убийственного огня, шеренги сбились в толпу, воздух наполнился воплями. Вест с трудом понял, где опустилась следующая стая арбалетных стрел, настолько высоко поднялся туман. Войска Союза пропали из виду, виднелись лишь покачивающиеся копья, да время от времени призрачный шлем появлялся над серым облаком. Даже здесь, на возвышенности, туман уже клубился вокруг Вестовых лодыжек. Карлы на холме наконец пришли в движение. Они вздымали над головами свое оружие и с лязгом ударяли им в раскрашенные щиты. Разнесся громкий боевой клич, но это был не утробный рев, как ожидал Вест. Над долиной плыл зловещий, леденящий душу вой, рыдающий вопль, прорезавшийся сквозь лязг и грохот металла и долетевший до слуха тех, кто стоял внизу. Бессмысленный, неистовый, дикий звук. Его могли бы издавать чудовища, но не люди. Принц Ладислав и его штабные таращились друг на друга, что-то лепетали и хлопали глазами, а карлы шеренга за шеренгой спускались по склону к сгущавшемуся туману на дне долины, откуда войска Союза все еще вслепую пытались отступить. Вест протиснулся между застывшими на месте офицерами к горнисту. — Построение! Горнист оторвал взгляд от наступавших северян и тупо воззрился на Веста; его горн болтался в безвольных пальцах. — Построение! — загремел чей-то голос сзади. — Труби построение! Это был Пайк, и он орал не хуже какого-нибудь сержанта. Горнист вздрогнул, поднес инструмент к губам и во всю мощь своих легких заиграл построение. Ответные сигналы зазвучали из тумана, теперь окружившего их со всех сторон. Приглушенные сигналы, приглушенные крики. — Стоять! Строиться! — В шеренгу, парни, в шеренгу! — Готовьсь! — Осторожно! Во мгле разнеслась волна грохота и лязга. Солдаты в кольчугах строились с копьями наготове, вытаскивали мечи из ножен; солдаты перекликались друг с другом, отряд с отрядом. И надо всем этим все громче неслись сверхъестественные завывания северян: те уже начали атаку, хлынули вниз со взгорья и заполняли долину. Вест и сам ощутил, как у него стынет в жилах кровь, хотя его отделяли от врага сотня шагов земли и несколько тысяч вооруженных людей. Он представлял себе, какой ужас испытывали солдаты в передних рядах, когда из тумана перед ними проступили контуры карлов, воздевших над головами оружие и издающих свой боевой клич. Сам момент столкновения не был обозначен каким-то особым звуком. Грохот нарастал и нарастал, к возгласам и завываниям добавились пронзительные вопли, утробное рычание, крики боли и ярости; все это смешивалось в устрашающий гвалт, который с каждым мгновением становился плотнее. В ставке принца никто не говорил ни слова. Все, и Вест в том числе, вглядывались во мглу, напрягая чувства, чтобы хоть как-то понять, что происходит перед ними в долине. — Эй, там! — раздался чей-то крик. Сквозь туман к ним двигалась призрачная фигура. Все глаза неотрывно смотрели на человека, выступавшего из мглы. Это был молодой лейтенант, запыхавшийся, забрызганный грязью и совершенно сбитый с толку. — Где ставка, черт побери? — прокричал он, взбираясь по склону. — Здесь. Лейтенант браво отсалютовал Весту. — Ваше высочество… — Ладислав — это я! — отрывисто бросил принц. Лейтенант в замешательстве обернулся и отсалютовал заново. — Говорите, что вам приказано передать! — Разумеется, сэр… ваше высочество… майор Бодзин послал меня сказать вам, что его батальон несет большие потери, и… — он все еще не мог отдышаться, — и ему нужно подкрепление. Ладислав уставился на молодого человека так, словно тот говорил на иностранном языке. Потом перевел взгляд на Веста. — Кто такой майор Бодзин? — Командующий первым батальоном рекрутов Сариксы, ваше высочество, на нашем левом крыле. — Левое крыло, понимаю… э-э… К запыхавшемуся лейтенанту стянулись ярко одетые штабные офицеры. — Передайте майору, чтобы держался! — крикнул один из них. — Да, — проговорил Ладислав, — передайте вашему майору, чтобы он удерживал позиции и… э-э… дал врагу отпор. Да, вот именно! — Принц понемногу входил в роль. — Пусть дадут врагу отпор и дерутся до последнего солдата! Скажите майору Клодзину, что помощь уже идет. Э-э, несомненно… уже идет! И принц решительно зашагал прочь. Молодой лейтенант повернулся, вглядываясь во мглу. — Где же тут мое подразделение? — пробормотал он. В тумане уже вырисовывались новые фигуры — бегущие, спотыкающиеся в грязи, задыхающиеся. Рекруты — это Вест понял сразу. Они оторвались от тыловых частей разбитых подразделений сразу же, как только столкнулись с неприятелем. Да и кто мог надеяться, что они выстоят! — Трусливые псы! — бушевал Смунд, обращаясь к их удаляющимся спинам. — А ну вернитесь! С тем же успехом он мог приказывать туману. Бежали все: дезертиры, адъютанты, вестовые с просьбами о помощи, об указаниях, о подкреплении. И первые раненые. Некоторые хромали сами по себе или опирались на обломки копий вместо костылей, других тащили на себе товарищи. Пайк подхватил бледного как мел парня с арбалетной стрелой, застрявшей в плече. Другого раненого протащили мимо на носилках — он что-то невнятно бормотал, его левая рука была отрублена под локтевым суставом, сквозь туго намотанную полосу грязной ткани просачивалась кровь. Лицо Ладислава приобрело серовато-белый оттенок. — У меня разболелась голова. Мне необходимо присесть. Куда подевался мой складной стул? Вест прикусил губу. Он не имел ни малейшего представления, что надо делать. Берр отправил его вместе с Ладиславом, понадеявшись на его опыт, но сейчас Вест понимал ничуть не больше принца. Все планы основывались на том, что они будут видеть неприятеля или, по крайней мере, свои собственные позиции. Он замер на месте, беспомощный и сбитый с толку, как слепой, угодивший в уличную драку. — Что происходит, черт возьми? — Голос принца, визгливый и раздражительный, прорезался сквозь общий шум. — Откуда взялся этот проклятый туман? Я требую, чтобы мне доложили о ситуации! Полковник Вест! Где полковник? Объясните мне, что происходит! Если бы он знал ответ! Через глинистый бугор, где располагалась ставка, в смятении бежали спотыкающиеся люди. Они явно двигались наобум. Из тумана появлялись и снова исчезали лица, исполненные страха, смятения, решимости. Курьеры с посланиями и приказами, солдаты, получившие ранение или лишившиеся оружия. В зыбком воздухе, перебивая друг друга, плыли бесплотные голоса — тревожные, торопливые, отчаянные. — …Наш полк вступил в схватку с неприятелем и отступает — или отступал, потому что сейчас, скорее всего… — Мое колено! Проклятье, мое колено! — Его высочество принц? У меня срочное послание от… — Пошлите… э-э… кого-нибудь! Кто у нас есть? — Собственные Королевские несут тяжелые потери! Они просят разрешения отступить… — Что случилось с кавалерией? Где кавалерия? — …демоны, а не люди! Капитан убит, и… — Нас теснят назад! — …ведет тяжелый бой на правом крыле и нуждается в подкреплении! Срочно нуждается в подкреплении! — Помогите! Пожалуйста, хоть кто-нибудь! — …а затем контратака! Мы двинемся в наступление по всему фронту… — Тихо! Вест услышал в серой мгле какой-то звук. Позвякивание сбруи. Туман настолько сгустился, что дальше тридцати шагов ничего не было видно, но звук приближающихся на рысях копыт ни с чем не спутаешь. Его пальцы сжали рукоять шпаги. — Кавалерия! Они вернулись! — Лорд Смунд радостно рванулся вперед. — Постойте! — прошипел Вест, но безуспешно. Напрягая зрение, Вест вглядывался в серую пелену. Он увидел очертания всадников, постепенно проступающие из мглы. Их броня, седла, шлемы были в точности такие же, как у Собственных Королевских, однако в седлах они сидели как-то иначе — свободно, мешковато. Вест выхватил клинок. — Защищайте принца! — бросил он, делая шаг в сторону Ладислава. — Эй вы! — крикнул лорд Смунд переднему всаднику. — Готовьте людей к новой… Меч всадника с глухим хрустом врубился в его череп. Вверх взметнулся фонтан крови, черной в белом тумане, и всадники ринулись в атаку, вопя во весь голос. Кошмарный, потусторонний, нечеловеческий звук. Обмякшее тело Смунда отбросила с дороги передняя лошадь и затоптала тяжелыми копытами та, что шла рядом. Теперь не оставалось сомнений: это северяне, все более устрашающие по мере их появления из туманной пелены. У первого была густая борода, длинные волосы струились из-под плохо сидящего союзного шлема, желтые зубы оскалены, глаза, как и у его лошади, свирепо выпучены. Тяжелый меч сверкнул и опустился между лопаток одного из телохранителей принца, который бросил копье и повернулся, чтобы бежать… — Защищайте принца! — закричал Вест. Затем наступил хаос. С топотом проносились лошади, вопили всадники, наотмашь рубя мечами и секирами, люди разбегались во все стороны, поскальзывались, падали; тех, кто стоял на ногах, закалывали мечами, упавших затаптывали лошадьми. В воздухе гуляли вихри от пролетающих мимо всадников, все было наполнено брызгами грязи, криками, паникой и страхом. Вест увернулся от грохочущих копыт, распластался лицом вниз в грязной жиже, безуспешно рубанул по скачущей мимо лошади, перекатываясь по земле и захлебываясь туманом. Он не имел понятия, в какой стороне что находится, — все звучало одинаково и выглядело одинаково. — Защищайте принца! — прокричал он еще раз без особого смысла, и его хриплый голос утонул в общем шуме. — Все налево! — визгливо командовал кто-то — Построиться в шеренгу! Здесь не было никаких шеренг. Здесь не было никакого «лево». Вест споткнулся о чье-то тело, его схватили за ногу, и он ударил шпагой по чьей-то руке. — А-а! Он лежал лицом вниз. Голова жутко болела. Где он? Наверное, тренировка по фехтованию. Неужели Луфар снова сбил его с ног? Скоро этот мальчик превзойдет всех. Лежа в грязи, Вест потянулся к эфесу своей шпаги. Он тянул руку и шарил в траве растопыренными пальцами, слышал собственное дыхание, и оно мучительно отзывалось в гулко звенящем черепе. Все было размытым, колеблющимся; туман перед глазами, туман в голове. Слишком поздно. Он не мог достать шпагу. В голове стоял грохот, рот был забит грязью. Он перевернулся на спину — медленно, тяжело дыша; приподнялся на локтях. К нему направлялся человек. Северянин, судя по косматому силуэту. Ну конечно! Ведь произошло сражение. Вест смотрел, как северянин медленно идет вперед, сжимая в руке что-то длинное и темное. Это оружие. Меч, секира, молот, копье — какая разница? Человек сделал еще один неспешный шаг, поставил сапог на грудь Веста и пихнул его обмякшее тело в грязь. Оба молчали. Никаких последних слов. Никаких возвышенных фраз. Никаких выражений гнева или раскаяния, радости победы или горечи поражения. Северянин поднял свое оружие. Его тело дернулось. Он сделал неуверенный шаг вперед. Моргнул, пошатнулся. Стал разворачиваться — медленно, тупо. Его голова дернулась еще раз. — Что… — выговорил северянин, и слова замерли на его губах. Пощупал свободной рукой затылок. — А где мой… Он завалился набок и рухнул в грязь. Позади него кто-то стоял. Этот человек подошел ближе, наклонился. Вест увидел женское лицо. В нем было что-то знакомое. — Ты живой? Мозг Веста как будто щелкнул и заработал. Он вдохнул всей грудью, закашлялся, перекатился на живот и схватил свою шпагу. Северяне! Северяне зашли к ним в тыл! Он с трудом встал на ноги, утер кровь с глаз. Их обманули! Голова раскалывалась от боли и кружилась. Переодетые всадники Бетода разгромили ставку принца! Вест рывком обернулся, стал дико озираться, скользя каблуками по грязи, и высматривать в тумане новых врагов, но их не было. Только он и Катиль. Звук копыт затих, всадники скрылись — по крайней мере пока. Он опустил взгляд на свою шпагу: клинок переломился в нескольких дюймах от эфеса. Бесполезное оружие. Вест отбросил обломок, отцепил мертвые пальцы северянина от меча и схватился за рукоять. В голове громко пульсировала кровь. Тяжелый меч с толстым зазубренным клинком, но и такой сгодится. Он взглянул на труп, лежавший у него под ногами. Труп человека, который чуть не убил его. Затылок северянина, вмятый внутрь черепа, представлял собой месиво торчащих окровавленных осколков. Катиль стояла рядом, сжимая в руке кувалду. Боек был темным от крови, на него налипли спутанные волосы. — Ты убила его. Она спасла жизнь Весту. Они оба знали это, так что можно было и не говорить. — И что нам теперь делать? Броситься в бой. Именно так поступали отважные юные офицеры в историях, которые Вест читал в детстве. Бежать навстречу звукам битвы. Собрать отряд из выживших солдат и повести их в самую гущу боя, переломить ход сражения в критический момент. И поспеть домой как раз к обеду и раздаче медалей. Вест чуть не рассмеялся при мысли об этом, глядя на разгром и изувеченные трупы, оставшиеся лежать на земле после атаки конницы. Поздно геройствовать, он понимал. Слишком поздно. Участь людей там, в долине, была решена уже давно. Еще когда Ладислав решил перейти реку. Когда Берр разработал свой план. Когда закрытый совет решил отправить кронпринца на Север за воинской славой. Когда знатнейшие дворяне Союза послали оборванцев вместо солдат сражаться за короля. Сотни случайностей, накопившиеся за много дней, недель и месяцев, сошлись здесь, на этом никчемном клочке глинистой земли. Случайностей, которые ни Берр, ни Ладислав, ни сам Вест не могли предугадать или предотвратить. Сейчас он не мог ничего изменить, и никто не мог. Битва была проиграна. — Защитить принца, — пробормотал он. — Что? Вест принялся разрывать завалы осколков и хлама, переворачивать грязными руками тела. Наткнулся на одного из вестовых: половины лица нет, сплошная кровавая каша. Веста затошнило, он прикрыл рот рукой и на четвереньках переполз к следующему трупу. Один из штабных офицеров принца; с его лица так и не сошло выражение легкого изумления. Густое золотое шитье на его мундире пересекал рваный разрез, сверху до самого живота. — Какого черта вы там делаете? — Это был хриплый голос Пайка. — У нас нет времени! Арестант где-то раздобыл секиру — тяжелую, какие делают на Севере, с окровавленным лезвием. Наверное, не стоило допускать, чтобы осужденный преступник расхаживал с таким оружием, но у Веста хватало иных забот. — Мы должны разыскать принца Ладислава! — Плевать на принца! — зашипела Катиль. — Пошли отсюда!Вест стряхнул ее руку и, спотыкаясь, побрел к куче разбитых ящиков, вытирая затекавшую в глаз кровь. Где-то здесь. Где-то здесь стоял Ладислав…
— Нет, прошу вас, не надо! — послышался чей-то крик. Наследник трона Союза лежал на спине в грязной яме, наполовину придавленный изувеченным телом одного из своих телохранителей. Он крепко зажмурил глаза и закрыл лицо руками. Его белый мундир был весь в кровавых пятнах и черной глине. — Вы получите выкуп! — всхлипывал он. — Выкуп! Больше, чем можете вообразить! — Из-под растопыренных пальцев выглянул один глаз. Принц схватил Веста за руку. — Полковник Вест? Это вы? Вы живы! Обмениваться любезностями было некогда. — Ваше высочество, нам надо идти. — Идти? — промямлил Ладислав. Его лицо бороздили дорожки слез. — Но вы ведь… не хотите же вы сказать… Мы победили? Вест прикусил язык. Очень странно, что эта задача выпала именно ему, но он обязан спасти принца. Такой тщеславный и бесполезный идиот, может быть, и не заслуживал спасения, но это ничего не меняло. Вест должен спасти его ради самого себя, а не ради Ладислава. Ибо таков его долг: долг подданного — спасать своего будущего короля, долг солдата — спасать главнокомандующего, долг человека — спасать другого человека. Вот и все. — Вы наследник трона, и я не могу вас бросить. Вест нагнулся и ухватил принца за локоть. Тот зашарил рукой возле пояса. — Я где-то обронил свою шпагу… — У нас нет времени! Вест поднял принца на ноги, готовый при необходимости нести его на себе. Он двинулся вперед сквозь туман, а двое арестантов следовали за ним вплотную. — Вы уверены, что нам в эту сторону? — проворчал Пайк. — Уверен. Он ни в чем не был уверен. Туман стал еще плотнее, чем прежде. Из-за пульсирующей боли в голове и крови, струйкой стекавшей в глаз, было трудно сосредоточиться. Казалось, звуки сражения слышны отовсюду: лязг и скрежет металла, стоны, завывания, яростные вопли — все это гулко разносилось в тумане и казалось то очень далеким, то устрашающе близким. Неясные фигуры появлялись в тумане, двигались мимо и уплывали из поля зрения: смутные и угрожающие контуры, скользящие тени. Вот из тумана вырос всадник, навис над ними, и Вест, охнув, схватился за шпагу. Туманное облако заклубилось… Это была всего лишь провиантская повозка, нагруженная бочонками; мул спокойно стоял спереди, возница распластался рядом, из его спины торчало обломанное копье. — Сюда, — прошипел Вест. Он быстро двинулся к повозке, стараясь пригнуться ближе к земле. Повозка — это хорошо. Повозки означают обоз, припасы, пищу и лекарей. Повозки означают, что Вест и его спутники выходят из долины, по крайней мере удаляются от переднего края сражения, если оно еще идет… Вест вдруг задумался. Нет. Повозка — это плохо. Повозки означают грабеж. Северяне налетят на них, как мухи на мед, в надежде на добычу. Он указал в туман, в сторону от опустошенных фургонов, разбитых бочонков и перевернутых ящиков. Остальные молча двинулись за ним, их присутствие выдавали только чавкающие звуки шагов и хриплое дыхание. Они тащились вперед по открытому пространству, по грязной мокрой траве. Местность постепенно поднималась. Остальные один за другим перегнали его, и он махнул им, чтобы они шли вперед. Их единственная надежда была в том, чтобы идти без остановок, однако каждый шаг давался труднее, чем предыдущий. Кровь из раны на черепе пропитала его волосы, стекала по щеке. Боль в голове не уменьшалась, а становилась все хуже. Вест чувствовал слабость, тошноту и ужасное головокружение. Он ухватился за рукоятку тяжелого меча, словно это могло поддержать его, и перегнулся вперед, изо всех сил стараясь не упасть. — Вы в порядке? — спросила Катиль. — Не останавливайтесь! — из последних сил сумел буркнуть он. Ему казалось или на самом деле он постоянно слышал топот копыт? Страх заставлял его идти дальше, только страх. Он видел своих спутников, тяжело переставлявших ноги: принц Ладислав оторвался довольно далеко, следом шел Пайк, потом Катиль — прямо перед ним, постоянно оглядываясь через плечо. Впереди была группа деревьев, Вест видел их сквозь редеющий туман. Он устремил взгляд на их призрачные очертания и упрямо двинулся вверх по косогору, спотыкаясь и хрипло дыша. — Нет! Это был голос Катиль. Он повернулся и задохнулся от ужаса: невдалеке, немного ниже по склону он увидел силуэт всадника. — К деревьям! — задыхаясь, выпалил Вест. Катиль не двинулась с места; тогда он схватил ее за руку и пихнул вперед, а сам упал лицом в грязь. Перевернулся, кое-как поднялся и заковылял прочь, подальше от нее, от деревьев, от безопасного укрытия. Северянин, выезжая из тумана, обретал все более четкие очертания. Теперь он тоже заметил Веста и рысью направился к нему, склонив копье. Вест, задыхаясь и собрав последние силы, брел на подгибающихся ногах в сторону от деревьев, чтобы увести всадника за собой. Ладислав уже добрался до зарослей. Пайк только что скрылся между стволами, и Катиль, кинув последний взгляд через плечо, последовала за ним. Идти дальше Вест не мог. Он остановился, наклонился, уперев ладони в колени, слишком усталый даже для того, чтобы стоять прямо, не говоря уж о драке, и принялся глядеть на приближавшегося северянина. Пробившееся сквозь облака солнце сверкало на острие копья. Вест даже не думал о том, что будет, когда дикарь приблизится. Будет просто смерть. Затем всадник привстал и отпрянул назад, схватившись за бок. Из его тела торчало оперение стрелы — серые перья, колыхавшиеся на ветру. Северянин коротко вскрикнул. Крик затих, и он уставился на Веста. В его шею вошел наконечник стрелы. Всадник уронил копье и медленно вывалился из седла. Его лошадь поскакала прочь, завернула вверх по склону, потом замедлила шаг и, наконец, остановилась. Вест посидел немного, опершись руками о влажную почву, не в состоянии понять, каким образом он избежал смерти. Затем побрел, шатаясь, к деревьям; каждый шаг давался ему с трудом, суставы вихлялись, как у марионетки. Он почувствовал, как подгибаются колени, и мешком рухнул в кусты.
Сильные пальцы исследовали рану у него на голове, вполголоса звучали слова на северном наречии. — А! — вскрикнул Вест, приоткрывая глаза. — Не вопи. — Сверху на него смотрел Ищейка. — Просто царапина. Ты легко отделался. Он шел прямо на меня, но тебе все равно повезло. Я мог и промахнуться. — Повезло, — пробормотал Вест. Он перевернулся в мокром папоротнике и из-за древесных стволов посмотрел вниз, на долину. Туман наконец-то рассеивался, открывая взгляду вереницы разгромленных повозок, груды изломанного снаряжения, искалеченные тела — уродливые следы ужасного поражения. Или ужасной победы, если смотреть со стороны Бетода. В нескольких сотнях шагов Вест увидел человека, который отчаянно бежал в сторону другой рощицы. Судя по одежде, повар. За ним гнался всадник с копьем наперевес. С первого удара он промахнулся, пронесся мимо, развернулся и сбил свою жертву на землю. Наверное, Вест должен был ужаснуться при виде того, как всадник на ходу пронзает копьем беззащитного беглеца, однако он чувствовал лишь радость с привкусом вины. Он радовался, что это случилось не с ним. Были и другие фигуры, другие всадники на склонах. Разыгрывались другие кровавые драмы, но Вест больше не мог смотреть. Он отвернулся и снова укрылся под защитой кустов. Ищейка тихо посмеивался себе под нос. — Тридуба просто обалдеет, когда увидит, кого я поймал. — Он по очереди указывал на каждого из этой странной, измученной, заляпанной грязью компании. — Полумертвый полковник Вест, девчонка с окровавленной кувалдой, мужик с лицом, как днище старого котелка, а в придачу еще и вот кто! Как я понимаю, этот самый парень командовал всем чертовым бардаком! Клянусь мертвыми, судьба порой отмачивает неплохие шуточки! Он покачал головой, с широкой ухмылкой глядя на Веста, а тот лежал на спине и хватал воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба. — Тридуба просто обалдеет!
Гость к ужину
«Архилектору Сульту, главе инквизиции его величества.Магистр Карлота дан Эйдер, глава гильдии торговцев пряностями, сидела на стуле, сложив руки на коленях, и делала все возможное, чтобы сохранить достоинство. Ее кожа побледнела и маслянисто блестела, под глазами залегли черные круги. Ее белые одежды были испачканы тюремной грязью, волосы потеряли блеск и безжизненно свисали вдоль щек. Без румян и драгоценностей она казалась старше, но все же была по-прежнему прекрасна. «В каком-то смысле даже прекраснее, чем прежде. Красота почти догоревшей свечи». — У вас усталый вид, — произнесла она. Глокта поднял брови. — Последние несколько дней были тяжелыми. Сначала допрос вашего сообщника Вюрмса, потом еще одна мелочь — атака гуркской армии, расположившейся под нашими стенами… Но вы тоже выглядите изможденной. — Пол в моей крошечной камере не слишком удобный, а кроме того, у меня есть другие заботы. — Она подняла взгляд на Секутора и Витари. Те стояли по обе стороны от нее, прислонясь к стене и скрестив руки на груди, в масках, суровые и неумолимые. — Скажите, мне предстоит умереть в этой комнате? «Несомненно». — Там будет видно. Вюрмс уже рассказал почти все, что нам необходимо знать. Вы пришли к нему, вы предложили ему деньги за то, чтобы он подделал подпись отца на некоторых документах и от имени губернатора отдал приказ определенным караульным, — коротко говоря, за то, чтобы он принял участие в изменнической передаче города Дагоски в руки врагов Союза. Он назвал всех, кто замешан в заговоре. Он подписал признание. Если вам интересно знать, его голова уже украшает городские ворота рядом с головой вашего друга Излика, императорского посланника. — Рядом головы висят, — пропел Секутор. — Только трех вещей он не мог сделать: объяснить ваши мотивы, подписать ваше признание и назвать гуркского шпиона, убившего наставника Давуста. Все это я получу от вас. Сейчас. Магистр Эйдер деликатно откашлялась, аккуратно разгладила спереди свое длинное платье и села, по возможности гордо выпрямившись. — Я не верю, что вы станете меня пытать. Вы не Давуст. У вас есть совесть. Уголок рта Глокты слегка дернулся. «Отличная попытка, я аплодирую. Однако как же вы ошибаетесь». — У меня есть совесть, но от нее остался лишь жалкий смятый обрывок! Он не смог бы защитить ни вас, ни кого-либо другого даже от сквозняка. — Глокта тяжело вздохнул. В комнате было слишком жарко, слишком светло, у него болели и слезились глаза, он тер их пальцами во время разговора. — Вы не можете даже предположить, какие поступки мне доводилось совершать. Ужасные, гнусные, непристойные; один рассказ о них вызвал бы у вас тошноту. — Он пожал плечами. — Это мучает меня время от времени, но я говорю себе, что у меня имелись веские причины. Годы проходят, невообразимое становится повседневным, жуткое становится скучным, невыносимое — однообразным. Я прячу все это в темных уголках моего разума, и вы не поверите, сколько там всего! Поразительно, с чем может жить человек. Глокта поднял голову, поглядел на Секутора, потом на Витари: их глаза поблескивали решительно и безжалостно. — Но даже если предположить, что вы правы, — неужели вы серьезно допускаете, что мои практики будут терзаться подобными сантиментами? Что ты скажешь, Секутор? — Терзаться чем? Глокта печально улыбнулся. — Вот видите. Он даже не знает, что это такое. — Он тяжело облокотился на спинку. «Устал. Ужасно устал». Казалось, у него не осталось энергии даже на то, чтобы поднять руки. — Я и так пошел ради вас на всевозможные уступки. Обычно с изменниками столь мягко не обращаются. Вам стоило бы посмотреть, как Иней избивал вашего друга Вюрмса. А ведь мы все знаем, что он был в этом деле только младшим партнером. Он испражнялся кровью в течение своих последних мучительных часов. Вас же пока никто и пальцем не коснулся. Я позволил оставить вам вашу одежду, ваше достоинство, вашу человеческую природу. Вам дана единственная возможность подписать признание и ответить на мои вопросы. Единственная возможность всецело удовлетворить мои требования. Вот все, на что способна моя совесть. Глокта наклонился вперед и ткнул пальцем в стол. — Единственная возможность. После этого мы вас разденем и начнем резать. Магистр Эйдер как-то сразу обмякла. Ее плечи опустились, голова упала, губы задрожали. — Задавайте ваши вопросы, — хрипло проговорила она. «Сломленная женщина. Примите поздравления, наставник Глокта. Однако на вопросы нужно еще ответить». — Вюрмс рассказал нам, кому надо заплатить и сколько. Несколько караульных. Несколько чиновников из управления его отца. Ему самому, разумеется, тоже полагалась кругленькая сумма. Лишь одно имя почему-то отсутствовало в списке — ваше. Вы единственная не потребовали для себя ничего. Чтобы королева купцов упустила такую сделку? Ума не приложу: что они вам предложили? Почему вы решились предать своего короля и страну? — Почему? — эхом отозвался Секутор. — Отвечай, мать твою! — взвизгнула Витари. Эйдер отпрянула. — Союзу здесь вообще нечего было делать. С самого начала! — выпалила она. — Это все алчность! Просто алчность, ничего больше! Торговцы пряностями были здесь и раньше, еще до войны, когда Дагоска была свободной. Каждый из них сколотил себе состояние, но приходилось платить налоги туземцам, и это их раздражало! Насколько было бы лучше, думали они, если бы город принадлежал нам и мы могли устанавливать здесь свои правила. Насколько богаче мы бы стали! И когда представилась возможность, они ухватились за нее, и мой муж стоял первым в очереди. — И торговцы пряностями начали править Дагоской. Я так и не услышал ваших мотивов, магистр Эйдер. — Воцарился хаос! Купцам не было никакого дела до управления городом, да они и не умели этого. Чиновники Союза, Вюрмс и ему подобные, не интересовались ничем, кроме наполнения собственных карманов. Мы могли бы работать вместе с туземцами, но предпочли их использовать. А когда они подняли голос против нас, мы призвали инквизицию, и ваши люди принялись бить и терзать местных жителей, вешать их вождей на площадях в Верхнем городе, и в скором времени они уже презирали нас не меньше, чем гурков. Семь лет мы держались здесь, и за семь лет не сделали ничего, кроме зла! Это был разгул коррупции, жестокости и бездумных потерь! «Все это правда. Я видел своими глазами». — И самое смешное в том, что мы даже не получали с этого прибыли! Даже в самом начале мы получали меньше, чем перед войной! Стоимость починки стен или плата наемникам — без поддержки туземцев это вытягивало из нас все жилы! — Эйдер засмеялась безнадежным, всхлипывающим смехом. — Гильдия почти банкрот, и они сами навлекли это на себя, идиоты! Алчность, и ничего кроме! — И тогда с вами связались гурки. Эйдер кивнула, качнув слипшимися волосами. — У меня много контактов в Гуркхуле. Купцы, с которыми я многие годы веду дела. Они рассказали мне, что как только Уфман стал императором, он торжественно поклялся отбить Дагоску, стереть позорное пятно, поставленное его отцом на чести своего народа, и что он не даст себе покоя, пока клятва не будет выполнена. Они рассказали мне, что в городе уже есть гуркские шпионы, знающие наши слабые места. Они говорили, что можно предотвратить резню, если Дагоска будет передана гуркам без борьбы. — Тогда почему вы медлили? У вас был Коска и его наемники еще до того, как мы вооружили людей Кадии и отремонтировали укрепления, даже до того, как я прибыл сюда. При желании вы могли бы захватить город. Зачем вам понадобился этот болван Вюрмс? Глаза Карлоты дан Эйдер были устремлены в пол. — До тех пор, пока Цитадель и городские ворота удерживались солдатами Союза, их захват означал бы кровопролитие. Вюрмс мог сдать город без борьбы. Верьте или нет, но моей единственной целью — той самой, которую вы столь искусно разрушили, — было избежать лишних смертей. «Я верю. Но сейчас это уже ничего не значит». — Продолжайте. — Я знала, что Вюрмса можно купить. Его отцу оставалось жить недолго, а пост не передается по наследству. Для сына это был последний шанс извлечь выгоду из положения своего отца. Мы условились о цене. Мы обговорили подготовительные мероприятия. И тут обо всем узнал Давуст. — И собрался рассказать архилектору. Эйдер коротко и резко рассмеялась. — У него не было вашей преданности. Он желал того же, чего желали все остальные, — денег. Причем больше, чем я могла найти. Я сообщила гуркам, что план провалился, и рассказала, из-за чего. На следующий день Давуст… исчез. — Она сделала глубокий вдох. — И после этого пути назад уже не было. Мы были готовы начать действовать вскоре после вашего прибытия. Все было готово. Но потом… Она замолчала. — Потом? — Потом вы начали укреплять защитные сооружения, и Вюрмса обуяла жадность. Он почувствовал, что наше положение неожиданно улучшилось, и потребовал увеличить плату. Он грозил рассказать вам о моих планах. Мне пришлось снова пойти к гуркам, чтобы достать еще денег. Все это заняло время. Наконец мы снова были готовы действовать, но было уже слишком поздно. Благоприятная возможность была упущена. — Она подняла голову. — Все это алчность! Если бы не алчность моего мужа, мы никогда не пришли бы в Дагоску. Если бы не алчность торговцев пряностями, мы могли бы здесь преуспеть. Если бы не алчность Вюрмса, мы могли бы отдать ее обратно, не пролив ни капли крови на этой никому не нужной скале. — Она шмыгнула носом и снова уставилась в пол, прибавив ослабевшим голосом: — Но алчность повсюду. — То есть вы согласились сдать город. Вы согласились предать нас. — Предать кого? В этом деле не было бы проигравших! Купцы смогли бы потихоньку уйти в сторону! Горожанам под тиранией гурков жилось бы не хуже, чем под нашей! Союз не потерял бы ничего, кроме крупицы своей гордыни, а чего она стоит по сравнению с жизнями тысяч людей? — Эйдер наклонилась к нему через стол, ее голос внезапно охрип, глаза широко раскрылись и заблестели от слез. — А что будет теперь? Скажите мне. Резня! Бойня! Даже если вы удержите город, какова будет цена? А вы не сможете его удержать. Император дал клятву, и он не потерпит, чтобы ему помешали. Жизни всех до единого жителей Дагоски, мужчин, женщин и детей, станут расплатой! За что? За то, чтобы архилектор Сульт и ему подобные могли показать на карту и сказать: вот эта точка принадлежит нам? Сколько нужно смертей, чтобы ему хватило? Вы спрашивали, каковы мои мотивы? А ваши? Зачем вы делаете это? Зачем? Левый глаз Глокты задергался, и он прижал к нему ладонь, пристально разглядывая вторым глазом женщину, сидевшую напротив. По ее бледной щеке сбежала слеза и капнула на стол. «Зачем я делаю это?» Он пожал плечами. — Что там у нас еще? Секутор, наклонившись, подвинул через стол листок с текстом признания. — Подписывай! — рявкнул он. — Подписывай, — прошипела Витари. — Подписывай, сука! Рука Карлоты дан Эйдер дрожала, когда она брала перо. Оно стукнуло о край чернильницы, брызнуло черными каплями на поверхность стола, скребнуло по бумаге. Глокта не ощутил никакого торжества. «Как и всегда. Но у нас есть еще одна тема для обсуждения». — Где мне искать гуркского агента? — Голос Глокты был резок, словно удар хлыста. — Я не знаю. Я и раньше этого не знала. Но кем бы он ни был, теперь он придет за вами, как пришел за Давустом. Может быть, сегодня ночью… — Почему они так долго ждали? — Я сказала им, что вы не представляете угрозы. Я сказала, что, если не будет вас, Сульт просто пошлет другого… Я сказала, что сама справлюсь с вами. «И я не сомневаюсь, что так бы и вышло, если бы не внезапная щедрость господ Валинта и Балка». Глокта наклонился вперед. — Кто агент гурков? Нижняя губа Эйдер тряслась так сильно, что зубы почти стучали друг о друга. — Я не знаю, — прошептала она. Витари треснула ладонью по столу. — Кто он? Кто? Говори, сука! Кто? — Я не знаю! — Лжешь! Цепь практика, звякнув, взметнулась над головой Эйдер и туго затянулась у нее на шее. Бывшую королеву купцов — ноги молотят по воздуху, руки хватаются за перехватившую горло цепь — перетащили через спинку стула и бросили на пол лицом вниз. — Лжешь! Переносицу Витари перерезали гневные морщинки, рыжие брови сошлись от усилия, глаза сузились до яростных щелок. Ее сапог уткнулся в затылок Эйдер, спина выгнулась дугой, цепь врезалась в побелевшие стиснутые кулаки. Секутор с легкой улыбкой глядел сверху на эту жестокую сцену, что-то насвистывая, хотя свист был почти не слышен за хрипом и сипением задыхавшейся Эйдер. Глокта облизнул беззубые десны, наблюдая, как она бьется на полу камеры. «Она должна умереть. Других вариантов нет. Его преосвященство требует сурового наказания. И примера для остальных. И никакой пощады». У Глокты затрепетало веко, лицо исказилось гримасой. В комнате было нечем дышать, жарко, как в печке. Глокта взмок от пота, ему ужасно хотелось пить. Он едва мог вздохнуть. Он чувствовал себя так, словно душили его самого. «И ведь ирония в том, что она права. Моя победа так или иначе обернется поражением для всех в Дагоске. Уже сейчас первые плоды моих трудов в мучениях издыхают на ничейной земле перед городскими воротами. Резня началась. Гурки, дагосканцы, солдаты Союза — трупы будут громоздиться кучами до тех пор, пока мы все не окажемся погребены под ними, и все это моя работа. Было бы гораздо лучше для всех, если бы ее план увенчался успехом. Было бы лучше для всех, если бы я умер в императорских темницах. И для гильдии торговцев пряностями, и для народа Дагоски, и для гурков, и для Костера дан Вюрмса, и для Карлоты дан Эйдер. Даже для меня самого». Судорожные рывки Эйдер ослабели. «Еще одна картина, которую я спрячу в темный уголок мозга. Еще одно воспоминание, которое будет изводить меня, когда я останусь наедине с собой. Она должна умереть, правильно это или нет. Она должна умереть». Ее следующий вздох был задушенным хрипом. Потом — еле слышное сипение. «Уже все. Почти все…» — Стоп! — крикнул Глокта. «Что?» Секутор вскинул голову. — Что? Витари, казалось, не слышала; она по-прежнему туго натягивала цепь. — Остановись, я сказал! — Почему? — прошипела она. «И действительно, почему?» — Я отдаю приказы, мать вашу, — рявкнул он, — а не гребаные объяснения! Презрительно фыркнув, Витари отпустила цепь и убрала сапог с головы Эйдер. Та не двигалась. Ее дыхание было слабым, как едва слышный шелест. «Однако она дышит. Архилектору потребуется объяснение, хорошее объяснение. Чем же я это объясню, хотелось бы знать?» — Отнесите ее обратно в камеру, — проговорил он, опираясь на трость и утомленно вставая со стула. — Возможно, для нее еще найдется применение.
Ваше преосвященство! У меня хорошие новости. Заговор раскрыт и уничтожен с корнем. Его вдохновителями были Корстен дан Вюрмс, сын лорда-губернатора, и Карлота дан Эйдер, магистр гильдии торговцев пряностями. Они будут допрошены, а затем наказаны надлежащим образом, чтобы все наши люди осознали, какова цена измены. По-видимому, Давуст пал жертвой гуркского шпиона, уже давно скрывающегося в городе. Убийца по-прежнему на свободе, но теперь, когда заговорщики у нас в руках, не потребуется много времени, чтобы поймать его. Я распорядился поместить лорда-губернатора Вюрмса под строгий арест. Измена сына ставит под сомнение надежность отца, и он в любом случае был лишь помехой для управления городом. Я отошлю его к Вам со следующим кораблем, чтобы Вы со своими коллегами из закрытого совета решили его участь. Вместе с ним прибудет некий инквизитор Харкер, ответственный за смерть двух заключенных, которые могли бы предоставить нам ценную информацию. Я допросил его и полностью уверен, что он не участвовал ни в каком заговоре. Тем не менее он повинен в некомпетентности, что в данном случае равнозначно измене. Его наказание я оставляю в Ваших руках. Гурки начали штурм на рассвете. Их отборные отряды ринулись вперед к городу, имея при себе заранее сделанные перекидные мостки и осадные лестницы, и были встречены убийственным залпом пятисот наших арбалетов, размещенных вдоль стен. Попытка была отважной, но опрометчивой, она была отражена и вызвала большие потери в их рядах. Лишь два самых дерзких отряда сумели добраться до нашего рукотворного пролива, и там их мостки, лестницы и люди были быстро смыты сильным течением, которое в определенное время суток устремляется из моря в залив — счастливый и непредвиденный дар природы. Сейчас пространство между каналом и передовыми линиями противника завалено гуркскими трупами, и я отдал своим людям приказ стрелять в любого, кто попытается оказать помощь раненым. Стоны умирающих и вид разлагающихся на солнце тел окажут нам услугу, ослабив их боевой дух. Хоть мы и почувствовали первый вкус победы, на самом деле этот приступ был устроен ради того, чтобы прощупать нашу защиту, не более. Пока что командующий гурков лишь окунул палец в воду и проверил температуру. Не сомневаюсь, что следующая атака будет совершенно иного масштаба. Три мощные катапульты, собранные в четырехстах шагах от наших стен и способные забрасывать каменные глыбы прямо в Нижний город, еще стоят без дела. Возможно, гурки хотят захватить Дагоску, не разрушив ее, однако если мы продолжим сопротивляться, их колебания продлятся недолго. Определенно, людей у них хватает. Все новые и новые гуркские солдаты ежедневно потоком текут на полуостров. Над войском ясно видны штандарты восьми легионов, и мы заметили отряды дикарей со всех концов Кантийского континента. Против нас собрано огромное воинство, возможно, пятидесятитысячное или больше. Император гурков Уфман-уль-Дошт выслал все свои силы к нашим стенам, но мы будем держаться крепко. Ждите скорых вестей. До тех пор — служу и повинуюсь.Занд дан Глокта,наставник Дагоски».
Глокта стоял возле окна и хмуро глядел в ночь, наблюдая, как Божий гнев изливается на Дагоску. Три огромные катапульты, установленные в ряд далеко за городскими стенами вне пределов досягаемости стрел, трудились уже с полудня. Требовалось не меньше часа на то, чтобы зарядить и подготовить к выстрелу каждую из них. Он наблюдал за этой процедурой в подзорную трубу. Сначала выверяли дистанцию и устанавливали прицел. С десяток облаченных в белое бородатых инженеров спорили, вглядывались в подзорные трубы, поднимали вверх раскачивающиеся отвесы, возились с компасами, картами, счетными досками и уточняли положение громадных стержней, удерживавших катапульту на месте. После того как все инженеры приходили к согласию, метательную колодку катапульты отводили назад в боевое положение. Упряжка из двадцати лошадей, покрытых пеной, под ударами кнутов тащила гигантский противовес — чугунную глыбу с высеченым на ней нахмуренным гуркским лицом. Затем огромный снаряд — бочонок не меньше шага в поперечнике — с мучительными предосторожностями опускали в паз колодки при помощи системы блоков и бригады сердитых, орущих, размахивающих руками работяг. Затем люди поспешно разбегались в стороны, и к машине медленно подступал раб с длинным шестом, на конце которого пылал пучок соломы. Раб подносил его к бочонку. Вверх взвивались языки пламени, и в тот же момент где-то отпускали рычаг, мощный противовес падал, колодка длиной с сосновый ствол рассекала воздух, и пылающий снаряд взлетал к облакам. Уже несколько часов снаряды взмывали ввысь и с ревом падали, а солнце тем временем медленно опускалось за западный горизонт, небо темнело и холмы на материке превращались в далекие черные силуэты. Глокта наблюдал, как ослепительно-яркий на фоне темного неба снаряд взмыл в воздух, шипя и словно выжигая в глазах свой след. Казалось, он на целую вечность завис над городом почти на уровне Цитадели, а затем с треском обрушился с неба, точно метеор, оставляя за собой дорожку оранжевого огня. Снаряд упал посреди Нижнего города. Жидкий огонь плеснул вверх и в стороны, жадно прыгнул на жалкие трущобы. Через несколько мгновений взрывная волна достигла окна Глокты, заставив его вздрогнуть. «Взрывчатый порошок. Когда адепт-химик показывал мне его, кто мог предположить, что из этого получится столь ужасное оружие?» Глокта наполовину видел, наполовину представлял себе крошечные фигурки, которые метались туда-сюда, пытались вытащить пострадавших из-под горящих обломков и спасти хоть что-то из разрушенных жилищ. Цепочки перепачканных пеплом туземцев передавали друг другу ведра с водой, тщетно пытаясь обуздать разрастающийся ад. «Те, кто имеет меньше всех, на войне теряют больше всех». Пожары полыхали по всему Нижнему городу — огни сияли, дрожали, колыхались на морском ветру, отражались оранжевым, желтым, злобно-красным в черной воде. Даже здесь, наверху, воздух был тяжелым, плотным и удушливым от дыма. «А внизу, должно быть, настоящий ад. Еще раз примите мои поздравления, наставник Глокта». Он почувствовал, что кто-то стоит в дверях, и обернулся. Шикель. Ее черный силуэт сливался с темнотой в слабом свете лампы. — Мне ничего не нужно, — буркнул Глокта, снова обращая взгляд к величественному, зловещему, ужасному зрелищу за окном. «В конце концов, не каждый день доводится видеть, как горит целый город». Однако служанка не ушла. Напротив, она сделала еще один шаг в глубь комнаты. — Тебе лучше уйти, Шикель. Я жду… посетителя, и у нас могут возникнуть сложности. — Посетителя? Глокта поднял голову. Ее голос звучал как-то необычно — глубже, тверже. Лицо тоже выглядело странно: половина в тени, другая половина освещена мечущимися оранжевыми сполохами из окна. Странное выражение: оскаленные зубы, глаза не отрываются от Глокты, напряженно и голодно поблескивают. Она продвигалась вперед медленными мягкими шажками. Такое зрелище могло и напугать. «Если бы я был склонен пугаться…» И тут все встало на место. — Ты? — выдохнул он. — Я. «Ты?» Глокта не сумел сдержаться — из его горла вырвался непроизвольный хриплый смешок. — А ведь Харкер держал тебя в руках! Этот идиот поймал тебя по ошибке, а я отпустил! И еще считал себя героем! — Он никак не мог успокоиться и продолжал смеяться. — Вот тебе урок на будущее: никогда не оказывай людям услуги. — Мне не нужны твои уроки, калека! Она снова шагнула вперед. Теперь их разделяло не более трех шагов. — Подожди! — Глокта поднял руку. — Скажи мне только одну вещь! Она остановилась, вопросительно приподняв бровь. «Вот там и стой». — Что случилось с Давустом? Шикель улыбнулась, показав белые острые зубы. — Он не покидал этой комнаты. — Она мягко погладила себя по животу. — Он здесь. Глокта принуждал себя не смотреть вверх, на петлю цепи, медленно спускающуюся с потолка. — А сейчас и ты отправишься за ним. Она успела сделать полшага вперед, прежде чем ее зацепили под подбородок и вздернули вверх, лишив опоры. Шикель повисла в воздухе; она шипела, плевалась, брыкалась ногами и металась из стороны в сторону. Секутор выпрыгнул из укрытия под столом и попытался ухватить ее за одну из молотящих по воздуху ног. Босая ступня врезалась ему в лицо, он вскрикнул и распластался на ковре. — Дерьмо! — выдохнула Витари, когда Шикель протиснула ладонь под цепь и потянула ее вниз со стропил. — Вот дерьмо! Они вместе рухнули на пол и какое-то время боролись, затем Витари пролетела по воздуху, взмахнув руками, — черная тень в темной комнате. Она ударилась об стол в дальнем конце, взвыла и без чувств хлопнулась на пол. Секутор все еще стонал, медленно перекатываясь с боку на бок и прижимая руки к маске. Глокта и Шикель остались один на один, глядя друг на друга. «Я и мой едок. Как неудачно». Девочка ринулась к нему, и он отступил к стене, но не успела она сделать и шага, как в нее с разбегу врезался Иней, повалил на ковер и сам рухнул сверху. Они замерли на миг, затем Шикель перевернулась и встала на колени, потом медленно, с усилием поднялась на ноги, невзирая на придавивший ее огромный вес гиганта-практика, и сделала плавный неторопливый шаг в сторону инквизитора. Альбинос крепко обхватил ее руками и напряг мускулы, чтобы оттащить девчонку в сторону, но Шикель продолжала медленно двигаться вперед, оскалив зубы. Одна ее тонкая рука была прижата к телу, вторая хватала воздух, пытаясь достать шею Глокты. — Ф-ф! — прошипел Иней. Мышцы на его мощных предплечьях вздулись буфами, белое лицо исказилось от усилия, розовые глаза вылезали из орбит. И все же этого было недостаточно. Глокта прижался спиной к стенке, зачарованно глядя, как рука придвигается ближе, еще ближе… вот она уже в каких-то дюймах от его горла… «Очень неудачно». — Твою мать! — завопил Секутор. Его дубинка со свистом взлетела и хрястнула по жадной протянутой руке, переломив ее пополам. Кости торчали сквозь разодранную, окровавленную кожу, но пальцы девочки по-прежнему шевелились и пытались дотянуться до Глокты. Дубинка врезалась в лицо Шикель, и ее голова откинулась назад. Кровь фонтаном хлынула у нее из носа, щека была раскроена насквозь. И все же Шикель не остановилась. Иней задыхался, стараясь удержать ее вторую руку, а она все тянулась вперед, оскалив зубы, готовая перегрызть горло Глокты. Секутор отшвырнул дубинку и обхватил Шикель за шею, оттягивая голову назад. Он натужно кряхтел, на лбу у него пульсировали вены. Это было очень странное зрелище: двое мужчин, один из которых огромен и силен как бык, стараются повалить наземь худенькую девчонку. Мало-помалу практики оттащили ее от Глокты. Секутору удалось оторвать одну ногу Шикель от пола. Иней взревел, отчаянным усилием поднял девочку в воздух и швырнул об стену. Она завозилась на полу, пытаясь подняться. Ее сломанная рука безжизненно болталась. Витари в своем темном углу зарычала и подняла над головой одно из тяжелых кресел наставника Давуста. С устрашающим грохотом кресло разбилось вдребезги о голову девочки, а в следующую секунду все практики набросились на Шикель, как собаки на лису, и стали избивать руками и ногами, хрипя от ярости. — Довольно! — крикнул Глокта. — Ее надо допросить! Он подошел, ковыляя, к отдувающимся практикам и посмотрел вниз. Растерзанная Шикель лежала неподвижно. Просто куча тряпья, и не очень большая. «Почти такой я увидел ее впервые. Как могло случиться, что девчонка едва не одолела этих троих?» Ее сломанная рука вытянулась поперек ковра, безжизненные пальцы были в крови. «Наконец-то можно сказать наверняка, что она не опасна». А потом рука начала двигаться. Кости вправились обратно в плоть, и рука с тошнотворным хрустом распрямилась. Пальцы дрогнули, задергались, заскребли по полу и снова потянулись к Глокте, нацелившись на его лодыжку. — Да что же она такое? — охнул Секутор. — Несите цепи, — приказал Глокта, осторожно отступая назад, подальше от тела. — Быстрее! Иней с лязгом вывалил из мешка две пары массивных кандалов, покряхтывая под их тяжестью. Они предназначались для самых сильных и опасных преступников — оковы из литого чугуна, толщиной с молодое деревцо, тяжелые, как наковальни. Практик защелкнул одну пару у девочки на лодыжках, вторую на запястьях. Скрежет запирающего механизма прозвучал обнадеживающе. Затем Витари вытащила из мешка толстую, длинную громыхающую цепь и принялась наматывать ее вокруг безвольного тела Шикель, пока Секутор приподнимал девчонку и подтягивал цепь потуже, обвивая пленницу все новыми и новыми петлями. Два огромных висячих замка довершили дело. Они защелкнулись как раз вовремя. Шикель внезапно очнулась и принялась метаться по полу. Она рычала на Глокту и пыталась разорвать оковы. Ее сломанный нос уже встал на место, рваная рана на лице закрылась. «Словно ничего и не было. Значит, Юлвей говорил правду». Громыхнула цепь, пленница всем телом рванулась вперед, оскалив зубы, и Глокта поспешно отступил в сторону. — Упорная, — пробормотала Витари, подпихивая девочку ногой к стене. — Надо отдать ей должное. — Глупцы! — прошипела Шикель. — Вы не можете противостоять тому, что грядет! Десница Бога опускается на город, и теперь его не спасет ничто! Ваши смерти предначертаны! Необыкновенно яркая вспышка прочертила небо, бросив оранжевый отблеск на маски практиков. Через мгновение громовой раскат взрыва прокатился по комнате. Шикель засмеялась безумным, хриплым, клокочущим смехом. — Сотня Слов уже рядом! Никакие цепи не удержат их, никакие ворота не помешают им войти! Они идут! — Возможно. — Глокта пожал плечами. — Но они не успеют спасти тебя. — Я уже мертва! Мое тело — пыль, и больше ничего! Оно принадлежит пророку! Делай что хочешь, от меня ты ничего не узнаешь! Глокта улыбнулся. Он уже ощущал на своем лице жар пламени, пылавшего там, далеко внизу. — Это похоже на вызов.
Один из них
Арди улыбнулась ему, и Джезаль улыбнулся в ответ. Он ухмылялся, как идиот, и ничего не мог с собой поделать. Он был так счастлив снова оказаться там, где все понятно и осмысленно. Теперь им больше нет нужды разлучаться. Он лишь хотел сказать, как сильно ее любит. Как сильно ему ее не хватало. Джезаль открыл рот, но Арди прижала палец к его губам. Очень крепко. Ш-ш-ш. Она поцеловала его — сначала легко, потом крепче. — Уф, — проговорил он. Арди прикусила его губу. Начала игру. — Ах, — сказал Джезаль. Другой укус, посильнее, а потом еще сильнее. — Ой! — вскрикнул он. Она приникла к его лицу, вонзила зубы в его кожу и отрывала куски плоти от костей. Джезаль хотел закричать, но не смог издать ни звука. Вокруг было темно, в голове все плыло. Его губы мучительно растягивались и дергались. — Готово, — произнес чей-то голос. Мучительное давление ослабело. — Ну, как там? — Не так плохо, как выглядит. — Должен сказать, что выглядит он очень плохо. — Заткнись и подними повыше факел. — А это что такое? — Где? — Вон там, торчит наружу. — Его челюсть, идиот. А ты как думаешь? — Я думаю, что меня сейчас стошнит. Целительство никогда не входило в число моих выдающихся… — Заткни свою гребаную пасть и подними повыше факел! Нам нужно вправить ее обратно! Джезаль почувствовал, как что-то очень сильно давит на его лицо. Раздался треск, и невыносимая боль копьем пронзила его челюсть и шею. Ничего подобного он никогда прежде не ощущал. Его тело обмякло.— Я подержу, а ты нажми вот здесь. — Где, здесь? — Да не выдергивай зубы! — Он сам выпал! — Долбаный розовый идиот! — Что происходит? — спросил Джезаль, однако это прозвучало как слабый хрип. Его голова пульсировала и разламывалась от боли. — Ну вот, он очнулся! — Тогда шей, а я буду его держать. На плечи и грудь навалилась тяжесть, крепко прижав его к земле. Рука болела. Страшно болела. Он попытался двинуть ногой, но ногу тоже охватила мучительная боль. — Ты его держишь? — Держу, держу! Давай, шей! Что-то кольнуло его в лицо. Ему казалось, что больнее прежнего уже не может быть. Как же он ошибался! — Отпустите меня! — хотел закричать он, однако его крик прозвучал как слабое сипение. Он боролся, пытался вырваться, но его крепко держали, и он добился лишь того, что рука заболела еще сильнее. Боль в лице становилась невыносимой. Верхняя губа! Нижняя губа! Подбородок! Щека! Он кричал и стонал, но не слышал ничего, лишь тихое сипение. Когда его голова готова была взорваться, боль внезапно отпустила. — Готово. Хватка ослабла, и он остался лежать — бессильный, беспомощный, дряблый, как тряпка. Его голову повернули. — Хорошо зашито. Нет, правда хорошо. Жаль, тебя не было поблизости, когда штопали меня. Может, я бы остался красавчиком. — О чем ты, розовый? — Хм! Ладно, давай-ка займемся его рукой. Потом нога, и все. — Куда ты подевал тот щит? — Нет… — простонал Джезаль. — Пожалуйста… Из его горла вырвался лишь хрип. Теперь он уже мог что-то видеть — размытые контуры в сумраке. Над ним наклонилось большое уродливое лицо. Кривой сломанный нос, неровная кожа иссечена шрамами. Позади было другое лицо — темное, с длинной сизо-багровой чертой от брови до подбородка. Он закрыл глаза. Даже свет причинял ему боль. — Отлично зашили. — Чья-то ладонь похлопала его по щеке. — Теперь ты один из нас, парень. Джезаль лежал на спине, его лицо исходило болью, а в душу тихо закрадывался ужас. — Один из нас…
Часть II
Тот не годится для битвы, кто никогда не проливал собственной крови, не слышал, как хрустят его зубы под ударом врага, и не чувствовал на себе веса тела противника.Роджер Ховеденский. Хроника
На север
И вот насквозь промокший Ищейка лежал на брюхе, пытаясь не шевелиться и в то же время не заледенеть, и глядел из-за деревьев на марширующую в долине армию Бетода. Он не так уж много видел отсюда — лишь часть дороги, переваливающей через гребень; но этого было вполне достаточно. Между стволами деревьев шли карлы: ярко блестели закинутые за спины раскрашенные щиты, кольчуги посверкивали капельками растаявшего снега, торчали копья. Шеренга за шеренгой, ровным шагом. До них было довольно далеко, но Ищейка рисковал, подобравшись даже на такое расстояние. Бетод, как всегда, был начеку. Он разослал людей во всех направлениях, на все гребни и высоты, откуда, по его мнению, можно было заметить, что он затевает. Он отправил разведчиков на юг и на восток, рассчитывая перехитрить наблюдателей, но Ищейку он не одурачил. Только не в этот раз. Бетод возвращался обратно, в ту сторону, откуда пришел. Он шел на север. Ищейка тяжело вздохнул. Мертвые, как же он устал! Колонна крошечных фигурок все тянулась в просвете между сосновыми ветками. Сколько лет он служил разведчиком у Бетода, приглядывал для него за такими же армиями, помогал выигрывать битвы, чтобы в итоге Бетод стал королем, — хотя в те времена такое даже во сне не могло присниться. С одной стороны, теперь все переменилось. С другой стороны, все осталось неизменным, он по-прежнему валяется брюхом в грязи, его шея болит от напряжения. Стал на десять лет старше, но ничуть не благополучнее, плохо помнил свои прежние надежды, но о таком он не мечтал, уж будьте уверены. Столько ветров пронеслось над его головой, столько снегов выпало, столько воды утекло. Столько сражений, походов и потерь. Логена нет, Форли тоже, да и у остальных свеча быстро догорает. Молчун проскользнул через обледенелый кустарник, опустился рядом и стал, опершись на локти, разглядывать карлов на дороге. — Хм, — буркнул он. — Бетод уходит на север, — прошептал Ищейка. Молчун кивнул. — Он разослал разведчиков во все стороны, но идет на север, это точно. Надо дать знать Тридубе. Снова кивок. Ищейка растянулся на мокрой траве. — Что-то я устал. Молчун поднял голову, вздернул бровь. — Столько трудов, а для чего? Все как было, так и осталось. На чьей мы теперь стороне? — Ищейка махнул рукой в сторону марширующего войска. — Хочешь сказать, мы должны драться со всей этой толпой? Когда же мы отдохнем? Молчун пожал плечами и поджал губы, словно обдумывал вопрос. — Когда помрем? — предположил он. И это смахивало на печальную правду.Ищейка не сразу разыскал остальных. Они оказались совсем не там, где он надеялся их найти. По правде говоря, они недалеко отошли от того места, где он их оставил. Первым Ищейка увидел Доу: тот с мрачным, как всегда, выражением лица сидел на большом валуне и глядел вниз, в лощину. Ищейка подошел и тоже посмотрел — четверо южан карабкались по камням медленно и неуклюже, как новорожденные телята. Тул и Тридуба поджидали их внизу и явно теряли терпение. — Бетод идет на север, — сообщил Ищейка. — Рад за него. — Не удивляешься? Доу прошелся языком по зубам и сплюнул. — Бетод разгромил все кланы, которые осмелились с ним спорить, сделал себя королем там, где королей никогда не видали, затеял войну с Союзом и уже надрал им задницы. Он весь мир перевернул с ног на голову, ублюдок. Что бы он ни делал, я больше ничему не удивляюсь. — Хм! — Ищейка решил, что Доу, пожалуй, прав. — Как-то вы, ребята, недалеко продвинулись. — Точно. А знаешь почему? Потому что ты нагрузил на нас этот сраный багаж. — Он взглянул на четверку, неуклюже пробиравшуюся по дну ложбины, и покачал головой, словно никогда не видел таких бессмысленных созданий. — Какой-то сраный багаж! — Если ты хочешь пристыдить меня тем, что я спас несколько жизней, я не стану стыдиться. Что я должен был делать? — спросил Ищейка. — Оставить их умирать? — Хорошая мысль. Без них мы бы и двигались вдвое быстрее, и ели побольше, и все прочее. — Он сверкнул нехорошей усмешкой. — По мне, там только один человек хоть на что-то годится. Ищейке не было нужды спрашивать, кого он имеет в виду. Девчонка шла позади всех. Она столько намотала на себя, чтобы защититься от холода, что разглядеть в ней женщину было трудно. Тем не менее она все же была женщиной, и это заставляло Ищейку нервничать. Странное ощущение — когда рядом с тобой женщина. И, к сожалению, очень редкое с тех пор, как они ушли через горы на север, много месяцев назад. Даже смотреть на девчонку было неловко. Ищейка смотрел, как она перелезает через валуны, повернув к ним грязное лицо. Кажется, она сильная, подумал он. Судьба ее, похоже, успела побить. — Сдается мне, она будет сопротивляться, — пробормотал Доу сам себе. — Поломается немного. — Вот что, Доу, — резко сказал Ищейка. — Ну-ка остынь, любовничек. Ты знаешь, как Тридуба относится к таким вещам. Ты знаешь, что случилось с его дочерью. Если он услышит, он отрежет твои гребаные яйца. — Что? — невинно переспросил Доу. — Это же просто слова! Ты не можешь меня за них винить. Когда у кого-то из нас в последний раз была женщина? Ищейка нахмурился. Он точно помнил, когда это было у него. Тогда же, когда ему в последний раз было тепло. Когда он лежал перед огнем вместе с Шари и по его лицу разливалась улыбка, широкая, словно море. Как раз перед тем, как Бетод схватил их с Логеном и остальными, заковал в цепи, а потом вышвырнул в изгнание. Он до сих пор помнил, каким было ее лицо в тот последний миг. Она широко раскрыла рот от потрясения и испуга, а его тащили из-под одеял, голого и полусонного. Он кричал, как петух, который знает, что ему сейчас свернут шею. Это было больно — когда его волокли прочь от нее. Однако когда Скейл пинал его по яйцам, было больнее. Словом, вся тогдашняя ночь стала для него сплошным мучением, и он не надеялся, что доживет до утра. Острая боль от ударов утихла, а вот тупая ноющая боль от того, что он потерял ее, так и не прошла. Ищейка вспомнил запах ее волос, звук ее смеха, ее теплый и мягкий зад, прижимавшийся во сне к его животу. Затрепанные воспоминания, тщательно отобранные и протертые до дыр, как любимая рубашка. Он помнил все, словно это было прошлой ночью. Он с трудом отогнал эти мысли. — Моя память так далеко не заходит, — буркнул он. — Моя тоже, — отозвался Доу. — Тебе не надоело трахаться с собственным кулаком? — Он оглянулся на лощину и причмокнул губами. В его глазах горел огонек, который очень не понравился Ищейке. — Вот забавно: вроде не очень-то и хочется, пока оно само не подойдет поближе. Это все равно что махать куском мяса перед голодным, чтобы он учуял запах. Только не надо говорить, что ты не думаешь о том же самом! Ищейка мрачно взглянул на него. — Вряд ли я думаю о том же, что и ты. Лучше сунь свою корягу в снег, если так неймется. Охладись. Доу ухмыльнулся. — Скоро я найду, куда ее засунуть, обещаю тебе. — А-а-а! — раздался вопль со дна ложбины. Ищейка схватился за лук и стал высматривать, не обнаружил ли их кто-то из разведчиков Бетода. Однако это был всего лишь принц: он поскользнулся и шлепнулся на задницу. Доу смотрел, как тот катается по земле, и его лицо кривилось от презрения. — Видал я бесполезных людей, но этот парень — что-то новое, верно? Он вообще ничего не делает, только задерживает нас, верещит, как свинья на опоросе, жрет больше своей доли и срет по пять раз на дню! Вест помог принцу подняться и попытался отряхнуть грязь с его плаща. Точнее, не его: этот плащ дал Ладиславу Вест. Ищейка не мог понять, зачем умный человек сделал подобную глупость. Тем более в такую холодину, посреди зимы. — Черт побери, почему люди пошли за этим говнюком на войну? — спросил Доу, покачивая головой. — Говорят, его отец — сам король Союза. — Какая разница, кто твой отец, если красная цена тебе — кусок дерьма? Да я бы мочи на него пожалел, если б он загорелся, этот мудозвон! Ищейка невольно кивнул. Он тоже пожалел бы.
Они сидели вокруг того места, где могли бы разжечь костер, если бы Тридуба позволил. Он, разумеется, не позволил, невзирая на мольбы южан и ужасный холод. Только не сейчас, когда повсюду рыщут разведчики Бетода. Это все равно что орать во всю глотку: «Мы здесь!» Ищейка и остальные — Тридуба, Доу, Тул и Молчун — сидели с одной стороны. Последний разлегся, опершись на локоть, с таким видом, будто его все это не касалось. Союзники расположились напротив. Пайк и девчонка держались хорошо и не показывали, как они замерзли, устали и проголодались. По их виду Ищейка понял: для них это не впервой. Вест, похоже, был на пределе сил, он грел дыханием сложенные ладони, словно ждал, что они вот-вот почернеют и отвалятся. Ищейка опять подумал, что ему стоило бы оставить плащ себе, а не отдавать самому ничтожному человеку из их отряда. Принц сидел посередине, высоко задрав подбородок. Он пытался выглядеть так, будто совсем не измотан и не перепачкан грязью, будто от него не воняет так же мерзко, как от всех остальных. Будто он еще способен отдавать приказы, которые кто-то станет выполнять. И тут он сильно ошибался. Такая банда, как у них, выбирает вождя по его делам, чьим бы сыном он ни был. У вождя должен быть внутренний стержень; да они скорее станут слушаться девчонку, чем этого болвана. — Пора обсудить наши дальнейшие планы, — провозгласил принц. — Некоторые из нас, если можно так выразиться, блуждают в темноте. Ищейка заметил, что Тридуба уже хмурится. Он и так-то был не рад, что пришлось тащить с собой этого идиота, а уж тем более не собирался притворяться, будто интересуется его мнением. К тому же не все здесь понимали друг друга. Из союзников лишь Вест говорил на северном наречии. Из северян только Ищейка и Тридуба знали язык Союза. Тул, возможно, улавливал смысл того, о чем говорилось. Доу не мог и этого. Ну а что касается Молчуна… что ж, молчание на всех языках означает одно и то же. — Что он там говорит? — проворчал Доу. — Кажется, что-то насчет планов, — отозвался Тул. Доу фыркнул. — Все, о чем может знать задница, это дерьмо. Ищейка заметил, как Вест напрягся. Сам Ищейка прекрасно понимал всех и сознавал, что кое-кто теряет терпение. Принц, однако, был не так сообразителен. — Очень хотелось бы знать, сколько дней, по-вашему, займет путь до Остенгорма… — Мы не идем на юг, — сказал Тридуба на северном наречии, прежде чем его высочество успел закончить. Вест на мгновение перестал греть ладони дыханием. — Разве? — Мы с самого начала идем в другую сторону. — Но почему? — Потому что Бетод уходит на север. — Это верно, — подтвердил Ищейка, — я сам сегодня видел. — Но почему он повернул обратно? — недоумевал Вест. — Ведь Остенгорм не защищен! Ищейка пожал плечами. — Я не стал у него спрашивать. Мы с Бетодом не очень-то ладим. — Я тебе скажу почему, — насмешливо проговорил Доу. — Бетоду не нужен ваш город. По крайней мере пока. — Ему нужно разбить вас на маленькие кусочки и прожевать, — сказал Тул. Ищейка кивнул. — Вроде того куска, при котором состояли вы. Сейчас он как раз выплевывает последние косточки. — Прошу прощения, — резко вмешался принц, не имевший понятия, о чем идет разговор. — Было бы лучше, если бы мы продолжили дискуссию на союзном наречии. Тридуба, не обращая на него внимания, продолжал на северном: — Он хочет растащить вашу армию на небольшие части. А потом он раздавит их одну за другой. Вы думаете, что он идет на юг, поэтому он рассчитывает, что ваш маршал Берр пошлет своих людей на юг. А он двинется на север, по дороге застанет ваших врасплох и, если их будет немного, порвет в клочки, как уже сделал здесь. — А потом, — пророкотал Тул, — когда все ваши милашки-солдатики вернутся в грязь или побегут обратно за реку… — …он по зиме займется городами, — подхватил Доу. — Расколет их, как орешки, не торопясь, один за другим, и его карлы смогут насладиться содержимым. Он причмокнул, в упор глядя на девушку. Он смотрел на нее, как шкодливый пес смотрит на свиной бок, и она ответила прямым взглядом — что говорило в ее пользу, отметил Ищейка. Сам он сомневался, что у него хватило бы духу поступить так же в ее положении. — Бетод идет на север, и мы пойдем за ним, — сказал Тридуба, и все поняли: это не обсуждается. — Будем за ним приглядывать. Нам нужно двигаться достаточно быстро, чтобы держаться впереди. Тогда, если ваш дружок Берр полезет в эти леса, мы сможем предупредить его, прежде чем он наткнется на Бетода, как слепой на колодец. Принц гневно хлопнул ладонью по земле. — Я хочу знать, о чем они говорят! — Бетод со своей армией движется на север, — прошипел Вест сквозь стиснутые зубы. — И они намерены следовать за ним. — Это недопустимо! — вскричал глупец, подтягивая перепачканные грязью манжеты. — Такой образ действий подвергает всех нас опасности! Прошу вас, передайте им, что мы немедленно выступаем на юг! — Значит, решено. Они все повернулись, чтобы увидеть того, кто это сказал, и испытали немалое потрясение. Молчун говорил на союзном наречии так же гладко и бегло, как сам принц. — Вы идете на юг. Мы идем на север. Мне надо отлить. Он поднялся с земли и скрылся в темноте. Ищейка глядел ему вслед с разинутым ртом. Зачем учить чужой язык, если ты и на своем-то больше двух слов подряд никогда не скажешь? — Очень хорошо! — взвизгнул принц дрожащим испуганным голосом. — Ничего лучшего я от них не ожидал! — Ваше высочество! — зашипел ему Вест. — Они нам нужны! Без их помощи мы не доберемся ни до Остенгорма, ни куда-либо еще! Девушка искоса глянула в их сторону. — Вы хотя бы знаете, в какой стороне юг? Ищейка подавил смешок, однако принц не шутил. — Нам нужно идти на юг! — кричал он, скривившись от гнева. Тридуба фыркнул. — У багажа нет права голоса, малыш, даже если бы у нас в отряде было принято голосовать. А у нас не принято. — Он перешел на союзное наречие, но Ищейка сомневался, что принца обрадуют его слова. — У тебя уже была возможность отдавать приказы, сам видишь, к чему это привело. Странно, что твоим людям хватило дурости выполнять их. В одном можешь не сомневаться: ты не прибавишь наши имена к списку твоих покойников. Если хочешь идти с нами, научись не отставать. Ну а хочешь отдавать приказы — что ж… — Юг вон там, — закончил за него Ищейка, ткнув большим пальцем в сторону леса у себя за плечом — Удачи.
Без пощады
«Архилектору Сульту, главе инквизиции его величества.Внизу у воды было тихо. Тихо, темно и спокойно. Мелкие волны плескались о причал, корабельные доски поскрипывали, с залива долетал прохладный ветерок, море поблескивало в лунном свете под усыпанным звездами небом. «Трудно представить, что лишь несколько коротких часов назад сотни людей умирали в полумиле отсюда. Что воздух раскалывался от воплей боли и ярости. Что даже сейчас обломки двух огромных осадных башен еще дымятся под городскими стенами, и земля вокруг них завалена трупами, словно опавшими осенними листьями…» — Тф-ф. Глокта обернулся (в шее щелкнуло) и прищурился в темноту. Из тени между двух черных зданий выступил практик Иней, настороженно поглядывавший по сторонам. Перед собой он толкал арестанта с заведенными за спину руками, гораздо меньше него ростом, сгорбленного и закутанного в плащ с поднятым капюшоном. Две фигуры пересекли пыльную набережную и взошли на причал, их ноги гулко затопали по деревянным мосткам. — Прекрасно, Иней, — сказал Глокта, когда альбинос остановил пленника перед ним. — Думаю, это нам больше не понадобится. Белая рука сдернула с узника капюшон. В бледном свете луны лицо Карлоты дан Эйдер выглядело худым и изможденным, резко очерченным. Запавшую щеку покрывала сетка черных ссадин. Ее голова была выбрита, как это принято делать с сознавшимися изменниками, череп без волос казался необычно маленьким, почти детским, а шея — слишком длинной и уязвимой. К тому же шею Карлоты охватывало кольцо воспаленных синяков — отпечатки, оставленные звеньями цепи Витари. Вряд ли в этой узнице осталось хоть что-то от той холеной и властной женщины, которая взяла Глокту за руку в аудиенц-зале лорд-губернатора целую эпоху назад. «Несколько недель в темноте, сон на осклизлом полу в душной, раскаленной камере, неуверенность в том, проживешь ли еще хоть час, — все это сильно портит внешность. Уж я-то знаю». Увидев Глокту, она вскинула подбородок, раздувая ноздри. Ее глаза, обведенные темными кругами, блеснули. «Смесь страха и дерзости. Такое порой испытывают люди, когда они знают, что вот-вот умрут». — Наставник Глокта, я не смела надеяться, что увижу вас снова. — Беззаботные слова, но в голосе дрожал страх. — Что теперь? Камень к ногам — и в залив? Вам не кажется, что это слишком театрально? — Да, правда. Но я имел в виду совсем не это. Он взглянул на Инея и еле заметно кивнул. Эйдер вздрогнула, зажмурилась, закусила губу и ссутулила плечи, когда над ней нависла огромная фигура практика. «Ждет сокрушительного удара по черепу? Или острого лезвия между лопаток? Или проволоки поперек глотки? Ужасное предвкушение: что это будет?» Иней поднял руку, и в темноте блеснул металл. Затем раздался тихий щелчок: ключ вошел в замок наручников Эйдер и отомкнул его. Она медленно открыла глаза, вытянула руки и взглянула на них, моргая, словно никогда прежде их не видела. — Что это значит? — Это значит именно то, что вам кажется. — Он кивнул в сторону причала. — Вот корабль, он отплывает в Вестпорт со следующим приливом. У вас есть связи в Вестпорте? Жилки на ее тонкой шее дрогнули. — У меня есть связи везде. — Отлично. Тогда это значит, что я вас отпускаю. Повисло долгое молчание. — Отпускаете? Эйдер подняла руку и бездумно потерла свой колючий обритый череп, не отводя глаз от Глокты. «Не знает, верить или нет, и неудивительно. Я и сам не могу поверить». — Его преосвященство, как видно, подобрел до неузнаваемости. Глокта хмыкнул. — Ну, это вряд ли. Сульт ничего не знает. А если узнает, то мы оба, скорей всего, будем плавать с привязанными к лодыжкам камнями. Она прищурилась. «Королева купцов обдумывает сделку». — Хорошо. А чем я смогу расплатиться? — Вы расплатитесь тем, что вас больше не будет. О вас забудут. Выбросите Дагоску из головы, с ней покончено. Найдите себе других людей и спасайте их. Вы расплатитесь тем, что покинете Союз и никогда не вернетесь назад. Никогда в жизни. — Вот так? — Вот так. — Но зачем это вам? «О, мой излюбленный вопрос. Зачем я делаю это?» Он пожал плечами. — Какая разница? Заблудившийся в пустыне… — …берет воду у того, кто ее предложит. Не беспокойтесь. Я не откажусь. Внезапно она протянула руку, и Глокта дернулся назад, но кончики ее пальцев всего лишь мягко прикоснулись к его щеке. Они замерли так на несколько мгновений; его кожу покалывало, веко дергалось, в шее стреляло. — Возможно, — прошептала Эйдер, — если бы все сложилось по-другому… — Если бы я не был калекой, а вы не были преступницей? Все сложилось так, как сложилось. Она со слабой улыбкой опустила руку. — Действительно. Хотелось бы мне сказать, что мы еще увидимся… — Лучше не надо. Она медленно кивнула. — Тогда прощайте. Она натянула на голову капюшон, снова скрыв свое лицо в тени, проскользнула мимо Глокты и быстро пошла к концу причала. Он стоял, тяжело опираясь на трость, смотрел ей вслед и потирал то место на щеке, которого коснулись ее пальцы. «Итак, чтобы до меня дотронулась женщина, нужно всего лишь спасти ей жизнь. Надо бы делать это почаще». Он отвернулся и сделал несколько мучительных шагов по пыльной набережной, вглядываясь в темные строения наверху. «Может быть, где-то там прячется практик Витари, наблюдая за мной? Может быть, этой сцене найдется место в ее очередном отчете архилектору? — Глокта почувствовал, как по ноющей спине пробежала дрожь. — В мой отчет это точно не попадет. Впрочем, какая разница?» Ветер переменился, и теперь Глокта чувствовал запах. Этот запах уже пропитал все закоулки города. Острый запах гари, дыма и пепла. «Запах смерти. Если не случится чуда, никто из нас не уйдет отсюда живым». Он посмотрел через плечо: Карлота дан Эйдер уже шла по сходням. «Ну… кроме одного человека».
Ваше преосвященство! Осада Дагоски продолжается. Три дня подряд гурки предпринимали попытки взять штурмом наши стены, и каждая атака была мощнее и решительнее предыдущей. Они пытаются завалить наш канал камнями, перебросить через него мостки, взобраться на стены, подтащить тараны к воротам. Трижды они атаковали, и трижды мы отбрасывали их назад. Их потери велики, но они могут это себе позволить. Солдаты императора кишат на полуострове, как муравьи. Однако наши люди полны отваги, наши оборонительные сооружения крепки, наша решимость непоколебима, а корабли Союза по-прежнему курсируют в заливе, снабжая нас всем необходимым. Можете быть уверены, Дагоска устоит. Касательно предмета меньшей важности — Вам, без сомнения, будет приятно узнать, что дело магистра Эйдер закрыто. Я откладывал исполнение приговора, пока рассматривал возможность использовать в наших интересах ее связь с гурками. К несчастью для нее, шансов на успех подобных тонких маневров практически нет, и в итоге жизнь магистра перестала быть нужной для нас. Я решил, что вид женской головы на городской стене не пойдет на пользу боевому духу наших войск. В конце концов, на этой войне мы занимаем сторону цивилизации. Поэтому с бывшим магистром гильдии торговцев пряностями было покончено без лишнего шума, но, заверяю Вас, окончательно. Ни Вам, ни мне больше не нужно думать о ней и ее неудавшемся заговоре. Как всегда, ваше преосвященство, служу и повинуюсь.Занд дан Глокта,наставник Дагоски».
— Все идет отлично! — пропел Коска со своим сочным стирийским акцентом. Широко улыбаясь, он глядел через парапет на побоище за стеной. — Что ни говори, а вчера мы хорошо поработали. «Хорошо поработали…» Под ними, по другую сторону рва, лежала истерзанная и обожженная голая земля. Она топорщилась арбалетными стрелами, словно темный подбородок, обросший щетиной. Повсюду валялись обломки приспособлений для осады: разбитые лестницы, перевернутые тачки с высыпавшимися камнями, обгоревшие и раздерганные плетеные щиты. Возвышался остов одной из громадных осадных башен, из груды пепла косо торчали почерневшие балки, паленые обрывки кожи хлопали на соленом ветру. — Да, мы преподали гуркским ублюдкам такой урок, что они не скоро его забудут. Верно, наставник? — Какой урок? — пробормотал Секутор. «И правда, какой урок? Мертвых ничему не научишь». Трупы усеивали пространство перед гуркскими позициями, в двухстах шагах от городских стен. Тела валялись на ничейной земле, окруженные завалами изломанного оружия и доспехов. Прямо перед рвом они лежали так густо, что, наверное, по ним можно было бы пройти от моря до моря, с одной стороны полуострова на другую, ни разу не ступив на землю. В нескольких местах мертвецы лежали плотными грудами. «Это раненые пытались прикрыться умершими, а затем сами умирали, истекая кровью». Глокта никогда не видел такой бойни. Даже после осады Ульриоха, где брешь былазабита телами союзников, где гуркских пленных перерезали всем скопом, где храм был сожжен вместе с сотнями горожан. Трупы лежали, сидели, свисали; одни обгорели, другие скрючились в позе предсмертной молитвы, третьи небрежно распластались — их головы были размозжены сброшенными сверху камнями. Одежда на некоторых была разодрана и вывернута. «Они рвали на себе рубашки, чтобы взглянуть на раны. Надеялись, что ранены не смертельно. Ни одна из надежд не оправдалась». Легионы мух с жужжанием носились над телами. Сотни разных птиц перепрыгивали и перелетали с места на место, поклевывая нежданное угощение. Даже сюда, наверх, где дул порывистый ветер, доносилось зловоние. «Готовый сюжет для кошмаров. Не удивлюсь, если они будут сниться мне следующие несколько месяцев. Если только я проживу эти месяцы». У Глокты задергался глаз. Он сделал долгий выдох и повертел головой вправо и влево, разминая шею. «Ну ладно. Мы должны сражаться дальше. Поздновато что-либо менять». Он крепко вцепился свободной рукой в выщербленный камень, чтобы сохранить равновесие, и осторожно выглянул через парапет, желая получше рассмотреть ров. «А вот это плохо». — Они почти доверху засыпали канал здесь и дальше, возле ворот! — Да уж, — весело отозвался Коска. — Они постоянно подтаскивают ящики с камнями и пытаются опрокинуть их туда. Мы едва успеваем их убивать. — Канал — наша лучшая защита. — И это верно. Это была хорошая идея. Однако ничто не длится вечно. — Если не будет канала, ничто не помешает гуркам приставить лестницы, подкатить тараны и даже прорыть подкоп под наши стены! Возможно, нам следует организовать вылазку, чтобы отрыть его. Коска отвел в сторону своих темные глаза. — Спуститься со стен по веревкам, а потом возиться в темноте, меньше чем в двухстах шагах от гуркских позиций? Вы это имеете в виду? — Да, что-то вроде того. — Ну что ж, тогда желаю вам удачи. Глокта фыркнул. — Я бы, конечно, пошел. — Он постучал тростью по своей ноге. — Но боюсь, для меня дни героических деяний остались далеко позади. — Ваше счастье. — Не сказал бы… Надо выстроить баррикаду позади ворот. Там самое слабое место. Думаю, если мы оставим полукруг диаметром примерно в сотню шагов, это будет вполне эффективная зона поражения. Если врагам удастся прорваться внутрь, мы сможем удерживать их там какое-то время, а может быть, и отбросить назад. «Может быть». — Отбросить назад… — Коска поскреб струпья на шее. — Да уж, когда придет время, добровольцы будут на головы друг дружке лезть ради такого задания… Хорошо, я отдам распоряжения. — Ими нельзя не восхищаться. — Генерал Виссбрук вышагивал по парапету, крепко стиснув руки за спиной своего безупречно выглаженного мундира. «Удивительно, где он находит время, чтобы так выглядеть? Если учесть, как у нас идут дела… Впрочем, все мы цепляемся за что-нибудь этакое». Виссбрук покачал головой, глядя вниз на горы трупов: — Какая отвага! Снова и снова идти в атаку на столь мощные и хорошо укрепленные позиции! Мне редко доводилось видеть людей, с такой готовностью отдающих свои жизни. — У них есть крайне необычное и очень опасное качество, — произнес Коска. — Они считают, что правда на их стороне. Виссбрук сурово глянул на него из-под нахмуренных бровей. — Но правда на нашей стороне! — Как вам угодно. — Наемник ухмыльнулся Глокте. — Однако мне кажется, что все остальные давно расстались с идеей, будто нечто подобное существует… Тащат ящики с камнями наши гурки-храбрецы — у меня ж одна забота: чтобы гурк отдал концы! Он разразился лающим смехом. — Мне это вовсе не кажется забавным! — отрезал Виссбрук. — К поверженному врагу следует относиться с уважением. — Почему это? — Потому что на его месте мог оказаться любой из нас! Гнили бы сейчас на жаре… и, возможно, скоро так и будет. Коска лишь рассмеялся еще громче и хлопнул Виссбрука по плечу. — Вот, до вас начинает доходить! Если я чему-то и научился за двадцать лет военной жизни, так это тому, что во всем нужно уметь видеть смешную сторону! Глокта смотрел, как стириец хохочет, глядя на поле битвы. «Пытается поймать удобный момент, чтобы переметнуться на другую сторону? Вычисляет, надо ли всерьез драться с гурками, пока они не предложили ему больше, чем я? В этой шелудивой голове скрываются не только забавные стишки, но сейчас мы не можем без него обойтись. — Глокта взглянул на генерала Виссбрука, который обиженно отошел от них подальше. — У нашего пухлого друга не хватит мозгов и храбрости, чтобы удерживать город дольше недели». На плечо Глокты легла рука, и он снова обернулся к Коске. — Что такое? — резко спросил он. — Э-э… — пробормотал наемник, показывая куда-то в голубое небо. Глокта проследил взглядом за его пальцем. Там была какая-то черная точка, немного выше того места, где они стояли. Она двигалась вверх. «Что это? Птица?» Точка достигла пика своего полета и начала снижаться. Понимание пришло внезапно. «Камень. Снаряд из катапульты». Он вырастал и становился все больше, кувыркаясь в воздухе. Казалось, снаряд движется с нелепой медлительностью, словно сквозь воду. То, что он не издавал абсолютно никакого звука, лишь добавляло ощущения нереальности. Глокта смотрел на камень, раскрыв рот. Все смотрели так же. Всех сковало жуткое ожидание. Было невозможно предугадать точно, куда попадет камень. Люди, стоявшие на верхушке стены, начали разбегаться в разные стороны. Они спотыкались, налетали друг на друга, ахали, кричали и бросали оружие. — Мать твою, — прошептал Секутор, падая лицом вниз на каменную дорожку. Глокта оставался стоять где стоял, не сводя взгляда с этого единственного темного пятна на ясном небе. «Может быть, он предназначается мне? Несколько тонн камня разнесут мои останки в клочки и развеют по городу? Что за смехотворно редкий способ умереть!» Уголки его губ поползли вверх в бледной усмешке. Раздался оглушительный грохот, и секция парапета неподалеку от них оторвалась от стены; над этим местом взвилось облако пыли, в воздух полетели камни. Мимо жужжали осколки. Солдату, стоявшему меньше чем в десяти шагах, начисто снесло голову пролетающей глыбой. Обезглавленное туловище несколько мгновений продолжало стоять, пошатываясь, потом колени убитого подогнулись, он опрокинулся назад и рухнул вниз со стены. Снаряд упал где-то в Нижнем городе и покатился, подпрыгивая и громя хибары; расщепленные балки разлетались, как спички, позади оставался широкий след разрушений. Глокта заморгал. В его ушах звенело, однако он слышал, как рядом кто-то кричит. Странный голос. Стирийский акцент. Коска. — Больше вы все равно ничего не сможете, говнюки! Я еще здесь! — Гурки обстреливают нас! — вопил Виссбрук, присев на корточки у парапета и закрывая голову обеими руками; на плечах его мундира осел тонкий слой пыли. — Это был выстрел их катапульты! — Да что вы говорите, — буркнул Глокта. Снова раздался оглушительный грохот, и второй снаряд врезался в стену подальше от них, расколовшись ливнем обломков. Камни размером с человеческую голову полетели вниз, в воду. Даже дорожка под ногами Глокты содрогалась от мощи удара. — Они опять наступают! — взревел Коска. — Людей на стены! Все к стенам! Мимо побежали люди: бок о бок туземцы, наемники, солдаты Союза. Они взводили арбалеты, вытаскивали стрелы, кричали и окликали друг друга в разноязычной сумятице. Коска ходил среди них, хлопал по спинам, потрясал кулаком, рычал и хохотал, не выказывая ни малейшего признака страха. «Чрезвычайно вдохновляющий вождь для полубезумного пьяницы». — К черту! — прошипел Секутор Глокте на ухо. — Я не солдат, черт возьми! — Я тоже больше не солдат, однако могу насладиться зрелищем. Он проковылял к парапету и выглянул наружу. На этот раз ему удалось заметить, как в далеком мареве взлетает вверх огромная стрела катапульты. На этот раз расстояние было вычислено неточно, и снаряд пролетел высоко над их головами. Глокта проводил его взглядом и сморщился от острой боли в шее. Снаряд рухнул у стен Верхнего города, гулко ударившись о землю. Каменные обломки полетели в глубь трущоб. Могучий рог протрубил позади гуркских шеренг — раскатился прерывистый звук, а за ним ударили барабаны. Они бухали все одновременно, словно шаги неведомого чудовища. — Они идут! — ревел Коска. — Готовьте стрелы! Глокта слышал, как приказ прокатился по стене, передаваемый от человека к человеку, и вскоре зубчатые верхушки башен ощетинились заряженными арбалетами — острия стрел сверкали на безжалостном солнце. Огромные плетеные щиты, отмечавшие границу гуркских позиций, медленно и плавно поползли вперед, через опустошенную ничейную землю — к стенам. «А за ними, без сомнения, гуркские солдаты кишат, как муравьи». Рука Глокты мучительно крепко сжала каменное ребро парапета. Он наблюдал, как они наступают, и его сердце колотилось почти так же громко, как гуркские барабаны. «От страха или от возбуждения? И есть ли разница? Когда в последний раз я испытывал подобную сладко-горькую дрожь? Когда выступал перед открытым советом? Когда руководил атакой королевской кавалерии? Когда бился перед ревущими толпами на турнире?» Щиты неуклонно приближались, по-прежнему выстроенные в ровную линию поперек всего перешейка. «Осталась сотня шагов… девяносто… восемьдесят… — Он искоса взглянул на Коску, по-прежнему скалившего зубы, как безумец. — Когда же он отдаст приказ? Шестьдесят… пятьдесят…» — Приготовиться! — взревел стириец. — Огонь! По стене прокатилась волна громкого треска, и все арбалеты были разряжены одним мощным залпом, усыпав стрелами щиты и землю вокруг них. Стрелы впивались в трупы и в любого из гурков, которому не повезло оставить незащищенной какую-либо часть своего тела. Стрелки опустились на колени за парапетом и принялись перезаряжать арбалеты. Они доставали новые стрелы, вращали рукоятки, торопились и потели. Удары барабанов стали чаще, настойчивее, щиты ползли вперед прямо по разбросанным телам. «Должно быть, за этими щитами не очень-то приятно: идешь по трупам и гадаешь, скоро ли сам к ним присоединишься». — Масло! — крикнул Коска. С башни, что была слева от Глокты, полетела бутылка с зажженным фитилем. Она разбилась об один из плетеных щитов, и по его поверхности жадно разбежались огненные струйки. Щит побурел, почернел, зашатался, изогнулся и начал постепенно заваливаться назад. Из-за него с воем выбежал солдат, его рука была объята пламенем. Пылающий щит упал на землю, открыв колонну гурков. Одни толкали тачки с булыжниками, другие несли длинные лестницы, прочие были вооружены луками, мечами, копьями. Гурки издали боевой клич и ринулись вперед, подняв щиты, стреляя из луков вверх по стенам, петляя между трупами. Кто-то падал навзничь, пронзенный арбалетными стрелами. Кто-то выл, зажимая руками раны. Кто-то полз по земле, хрипя и изрыгая проклятия. Одни молили о пощаде, другие сопротивлялись, третьи пытались убежать, но их настигали выстрелы в спину. Наверху, на стенах, тенькали луки и клацали арбалеты, летели вниз новые бутылки с горящим маслом. Кто-то орал от боли, шипел и ругался, кто-то укрывался за парапетом, а снизу взмывали все новые и новые стрелы, гремели по камням, свистели над головами и время от времени с тупым звуком входили в плоть. Коска поставил одну ногу на зубец стены, не обращая внимания на опасность; он перегнулся вперед и, потрясая зазубренной саблей, вопил что-то, чего Глокта не мог разобрать. Кричали все вокруг, и нападающие, и защитники. «Сражение. Хаос. Теперь я вспоминаю. Неужели когда-то это мне нравилось?» Вспыхнул еще один щит, наполняя воздух едким черным дымом. Гуркские солдаты посыпались из-за него, словно пчелы из разбитого улья. Они обступили дальнюю сторону рва и выбирали место, где установить лестницу. Защитники стали швырять в них со стены каменные глыбы. Новый снаряд из катапульты упал с большим недолетом и проложил широкую тропу посреди гуркской колонны, разбросав в стороны убитых и клочья плоти. Мимо протащили солдата с торчащей из глаза стрелой. — Я выживу? — выл он. — Я выживу? Минутой позже человек совсем рядом с Глоктой внезапно вскрикнул: стрела пробила ему грудь. Он развернулся вполоборота, арбалет выпал из его руки, и стрела по самое оперение вошла в шею его соседа. Оба рухнули под ноги Глокте, заливая камни кровью. Внизу, у подножия стены, бутылка с маслом разбилась посреди толпы гуркских солдат как раз в тот момент, когда они пытались установить лестницу. К вони разложения и дыму горящего дерева прибавился слабый запах жареного мяса. Охваченные огнем люди вопили, метались и кидались в затопленный ров. «Умереть от огня или от воды. Хоть какой-то выбор». — Ну что, вы видели достаточно? — прошипел ему на ухо Секутор. — Да. «Более чем достаточно». Глокта оставил Коску, хрипло орущего по-стирийски, а сам начал проталкиваться через толпу наемников к лестнице. Он пошел следом за носилками; каждый шаг причинял мучительную боль, но он старался не отставать, а навстречу ему тек нескончаемый поток людей. «Никогда бы не подумал, что буду рад спускаться по лестнице». Впрочем, радость была недолгой. Когда он достиг подножия лестницы, его левая нога уже отказывала, охваченная слишком знакомой мучительной болью. — Черт возьми! — шипел сквозь зубы Глокта, прыгая на одной ноге и опираясь о стену. — Даже раненые способны передвигаться лучше, чем я! — Он взглянул на ковыляющего мимо солдата, перевязанного окровавленными бинтами. — Это неправильно, — шипел Секутор. — Мы сделали свое дело. Мы нашли предателей. Так какого черта мы все еще здесь? — Сражаться за короля — это, очевидно, не для тебя? — Умирать за него — точно не для меня. Глокта хмыкнул. — Ты думаешь, во всем этом треклятом городе хоть кому-нибудь это нравится? — Ему показалось, что сквозь шум битвы до него доносится голос Коски, поносящего гурков. — Не считая сумасшедшего стирийца, конечно. Присматривай за ним, хорошо, Секутор? Он предал Эйдер, предаст и нас, если дела пойдут плохо. Практик внимательно взглянул на него, и на этот раз в его глазах не было ни тени улыбки. — А дела идут плохо? — Ты же был там, наверху. — Глокта сморщился, вытягивая ногу. — Бывало и лучше.
Длинный сумрачный зал раньше был храмом. Когда начались атаки гурков, сюда стали приносить раненых, чтобы за ними ухаживали жрецы и женщины. Место было удобное — в Нижнем городе, недалеко от стен. Жителей в этой части трущоб почти не осталось. «Мощные пожары и падающие на голову камни быстро делают район непопулярным». По мере того как битва продолжалась, легкораненые возвращались на стены, а здесь оставались только серьезные больные. Люди с отрубленными конечностями, с глубокими ранами, с обширными ожогами, со стрелами, засевшими в теле, лежали повсюду в сумрачных проходах на залитых кровью носилках. День за днем их число увеличивалось, пока их тела не заполонили весь пол. С ходячими ранеными теперь разбирались снаружи, а это место предназначалось для искалеченных и истерзанных. «Для умирающих». Здесь каждый разговаривал на языке собственной боли. Одни стонали, не умолкая. Другие кричали, требовали помощи, пощады, воды, звали своих матерей. Кто-то кашлял, хрипел и сплевывал кровь. Кто-то испускал последний вздох. «Только мертвые молчат». Мертвых здесь было множество. Время от времени трупы с болтающимися конечностями вытаскивали наружу, чтобы завернуть в дешевые саваны и уложить в штабель возле задней стены. Глокта знал, что весь день группы мрачных мужчин рыли могилы для туземцев. «В соответствии с местными верованиями. Огромные ямы среди развалин, каждая может вместить по дюжине тел». И всю ночь те же люди сжигали мертвецов Союза. «В соответствии с нашим отсутствием веры. Сжигали наверху, на утесах, чтобы жирный дым сносило в сторону залива. Можно только надеяться, что он летит прямо в лица гурков. Последнее оскорбление, которое мы можем им нанести». Глокта медленно тащился по просторному залу, заполненному голосами чужих страданий, вытирал пот со лба и вглядывался в лица раненых. Темнокожие дагосканцы, стирийские наемники, белокожие союзники — все вперемешку. «Люди разных наций и разных цветов кожи объединились против гурков и теперь умирают вместе, бок о бок, на равных. Эта картина могла бы согреть мне сердце, если бы оно у меня было». Краем глаза он заметил практика Инея, который укрылся неподалеку у стены и настороженно обшаривал взглядом помещение. «Моя бдительная тень следит, чтобы никто не проломил мне череп в качестве награды за старания на службе архилектора». Небольшое пространство в задней части храма было отгорожено занавеской — там делали операции раненым. «Насколько они вообще способны делать операции. Рубить и кромсать ножом и пилой, отхватывать ноги по колено, руки по плечо». Самые громкие вопли доносились именно оттуда, из-за этой грязной занавески. Отчаянные рыдания и стенания. «Так же кроваво, как по ту сторону городских стен». Через щелку между занавесками Глокта увидел Кадию за работой. Его белые одежды стали бурыми. Прищурившись, он всматривался в распластанную перед ним влажную плоть, кромсая ее ножом. «Кажется, там обрубок ноги?» Голос раненого захрипел и стих. — Умер, — коротко сказал хаддиш, бросил нож на стол и вытер окровавленные руки тряпкой. — Несите следующего. Он отодвинул занавеску и выбрался наружу. Его взгляд упал на Глокту. — Ага! Вот и причина всех наших несчастий! Пришли, чтобы растравить свое чувство вины, наставник? — Нет. Хочу проверить, есть ли оно у меня. — И как? «Хороший вопрос. И как?» Глокта опустил взгляд на молодого парня, лежавшего на грязной соломе возле стены между двумя другими. Его лицо покрывала восковая бледность, глаза остекленели, губы быстро шевелились, бормоча бессвязные слова. У него была отнята нога выше колена, обрубок завернут в пропитавшиеся кровью тряпки, бедро туго перетянуто ремнем. «Каковы его шансы выжить? Ничтожны. Свои последние несколько часов он проведет в мучениях и грязи, слушая стоны товарищей. Молодая жизнь, угасшая задолго до срока… И так далее, и тому подобное». Глокта приподнял брови. Он не чувствовал ничего, кроме легкого отвращения — словно вместо умирающего перед ним лежала куча мусора. — Нет, — сказал он. Кадия взглянул на свои окровавленные руки. — В таком случае Бог воистину благословил вас, — пробормотал он. — Не все обладают такой выдержкой. — Ну, не знаю. Ваши люди хорошо сражались. — Хорошо умирали, вы имеете в виду. В спертом воздухе зазвучал резкий смех Глокты. — Бросьте! Нет такого понятия, как «хорошо умирать»! — Он оглянулся на бесконечные ряды раненых. — И вы, как никто другой, уже должны были это усвоить. Кадия не стал смеяться. — Сколько еще мы продержимся, как вы думаете? — Что-то вы упали духом, хаддиш. Да, героические битвы до последней капли крови привлекательны в теории, но не в реальности. Как и многое в этом мире. «Блестящий молодой полковник Глокта мог бы это подтвердить, когда его тащили в плен с наполовину оторванной ногой. В тот момент его представления о том, как устроен мир, коренным образом изменились». — Спасибо за вашу заботу о моем духе, наставник, однако я привык к разочарованиям. И поверьте мне, справлюсь с этим. Мой вопрос остался без ответа: как долго еще мы продержимся? — Если морские пути не перекроют и корабли будут по-прежнему подвозить нам припасы, если гурки не отыщут путь в обход наших стен, если мы будем стоять плечом к плечу и не терять головы, мы продержимся еще много недель. — И чего мы дождемся? Глокта помедлил. «В самом деле, чего?» — Может быть, в конце концов гурки падут духом. — Ха! — фыркнул Кадия. — Гурки никогда не падают духом. Они покорили всю Канту и нигде не шли на попятный. Нет! Император сказал, и он не отступится от своего слова. — Тогда нам остается надеяться, что война на Севере закончится быстрее и армия Союза придет нам на помощь. «Напрасная надежда. Пройдут месяцы, прежде чем дела в Инглии будут улажены. И даже после этого армия не сможет сражаться по новой. Мы предоставлены самим себе». — И когда нам ожидать этой помощи? «Когда звезды погаснут? Когда небо упадет на землю? Когда я пробегу милю с веселой улыбкой на лице?» — Если бы я знал ответы на все вопросы, едва ли я пошел бы в инквизицию! — отрезал Глокта. — Может быть, вам стоит помолиться о божественной помощи. Если какая-нибудь мощная волна смоет гурков с полуострова, это придется нам очень кстати. Кто говорил мне недавно, что чудеса порой случаются? Кадия медленно кивнул. — Наверное, нам обоим надо молиться. Боюсь, у нас больше шансов дождаться помощи от моего Бога, чем от ваших хозяев. Мимо пронесли носилки со стонущим стирийцем, из живота которого торчала стрела. — Я должен идти. — Кадия вернулся в операционную, занавеска за его спиной опустилась. Глокта хмуро посмотрел ему вслед. «Вот так и рождаются сомнения. Гурки постепенно затягивают петлю вокруг города. Наша гибель приближается, и все это видят. Мы странно относимся к смерти. Когда она далеко, мы над ней смеемся, но чем она ближе, тем страшнее. Стоит ей подойти вплотную — не смеется уже никто. Дагоска наполнена страхом, и теперь сомнения будут расти. Рано или поздно кто-нибудь попытается сдать город гуркам, хотя бы для того, чтобы спасти свою жизнь или жизни своих любимых. Вполне возможно, что сначала они избавятся от беспокойного наставника, втянувшего их в это безумие…» Внезапно он ощутил чью-то руку на плече и резко развернулся. Его нога подвернулась, он оступился и едва успел привалиться к колонне, чуть не наступив на хрипящего туземца с перебинтованным лицом. За его спиной стояла мрачная Витари. — Черт подери! — Глокта закусил губу, превозмогая острую боль в ноге. — Вас не учили, что не стоит подкрадываться к людям исподтишка? — Наоборот, меня учили подкрадываться. Мне нужно с вами поговорить. — Так говорите! Только больше не прикасайтесь ко мне. Она окинула взглядом раненых. — Не здесь. Наедине. — Ох, да бросьте вы! Что такого вы можете мне сказать, чего нельзя произносить посреди лазарета с умирающими героями? — Узнаете, когда мы окажемся снаружи. «Цепь вокруг горла, как знак внимания со стороны его преосвященства? Или просто болтовня о погоде? — Глокта улыбнулся. — С нетерпением жду разгадки». Он поднял руку, давая знак Инею, и альбинос скрылся в тени. Глокта захромал следом за Витари, обходя стонущих раненых. Они вышли через заднюю дверь наружу, на воздух. Острый запах пота сменился острым запахом гари, к которому примешивалось что-то еще… Вытянутые ромбовидные фигуры, закутанные в грубую серую материю с пятнами крови, были сложены вдоль стены храма в штабель высотой по плечо. Тут был целый склад. Покойники терпеливо ожидали погребения. «Урожай сегодняшнего утра. Какое отличное зловещее местечко, как раз для приятной беседы! Едва ли найдешь лучшее». — Итак, что скажете насчет осады? На мой вкус, слишком много шума, но вашему другу Коске, кажется, нравится… — Где Эйдер? — Что? — переспросил Глокта, выигрывая время на обдумывание ответа. «Не ожидал, что она узнает об этом так скоро». — Эйдер. Не помните ее? Такая разодетая, словно дорогая шлюха. Украшение городского правящего совета. Она еще пыталась сдать нас гуркам. Ее камера пуста. Почему? — Ах, вы о ней… Она в море. — «Это правда». — С хорошей длинной цепью, обмотанной вокруг туловища. — «А вот это ложь». — Теперь она украшает дно этого залива, если уж вам так интересно. Оранжевые брови Витари подозрительно насупились. — Почему мне ничего не сказали? — У меня есть занятия поважнее, чем держать вас в курсе событий. У нас тут еще война идет, если вы не заметили! Глокта повернулся, но ее длинная рука метнулась перед его лицом и уперлась ладонью в стену, перегородив ему дорогу. — Держать меня в курсе значит держать в курсе Сульта. Если мы начнем рассказывать ему разные версии… — Где вы были последние несколько недель? — Он засмеялся, указывая на груду завернутых в саваны фигур возле стены. — Забавно: чем ближе тот день, когда гурки прорвутся в город и перережут все живое в Дагоске, тем меньше я беспокоюсь по поводу его гребаного преосвященства! Говорите ему все, что хотите. Вы меня утомили. Он сделал движение, чтобы протиснуться мимо ее руки, но Витари не шелохнулась. — А если я буду говорить ему то, что хотите вы? — шепнула она. Глокта нахмурился. «А вот это уже интересно. Любимица Сульта, которая должна следить, как бы я не сбился с пути истинного, предлагает мне сделку? Что это, уловка? Ловушка? — Их лица разделяло не более фута, и Глокта посмотрел ей прямо в глаза, пытаясь угадать, о чем она думает. — Нет ли в этих глазах едва уловимого намека на отчаяние? Может быть, ею движет обычный инстинкт самосохранения? Тот, кто его потерял, забывает, как сильно это влияет на всех остальных…» На его лице появилась улыбка. «Да, кажется, я начинаю понимать…» — Вы полагали, что, как только мы найдем изменников, вас сразу же отзовут? Вы думали, что Сульт пришлет за вами уютный кораблик и он привезет вас прямо домой! Однако теперь кораблей нет ни для кого, и вы боитесь, что добрый дядюшка забыл о вас! Что вас бросили на растерзание гуркам вместе с остальным пушечным мясом! Глаза Витари сузились: — Позвольте, я открою вам секрет. Как и вы, я не по своей воле приехала сюда. Но я давно выучила правило: когда Сульт приказывает что-то выполнить, лучше хотя бы сделать вид, что ты подчиняешься. Теперь я хочу одного — выбраться отсюда живой. — Она придвинулась еще ближе. — Можем ли мы помочь друг другу? «И действительно, можем ли? Я не знаю». — Ну хорошо. Думаю, я найду лишнее местечко для внезапно образовавшегося нового друга в светском водовороте моей жизни. Посмотрим, смогу ли я что-то для вас сделать. — Посмотрите, сможете ли что-то сделать? — Большего вы от меня не дождетесь. Вообще-то я не умею помогать людям. Давно не практиковался, знаете ли. Он ухмыльнулся ей в лицо своей беззубой улыбкой, тростью отодвинул с пути ее ослабевшую руку и заковылял мимо груды тел обратно, к двери в храм. — Что мне сказать Сульту насчет Эйдер? — Скажите ему правду, — отозвался Глокта через плечо. — Скажите ему, что она мертва. «Скажите ему, что мы все мертвы».
Так вот что такое боль
— Где я? — спросил Джезаль; но его челюсть не двигалась. Колеса повозки скрипели, все вокруг было ослепительно ярким и расплывчатым, звуки и свет врезались в звенящий от боли череп. Он попытался сглотнуть, но не смог. Попытался поднять голову, и боль пронзила его шею, желудок скрутило. — Помогите! — завопил он, однако из горла вырвался лишь хрип. Что произошло? Мучительно яркое небо вверху, мучительно твердые доски внизу. Он лежал в повозке, головой на колючем мешке, его кидало и подбрасывало. Была схватка, это он помнил. Схватка среди камней. Кто-то что-то кричал. Хруст, удар, слепящий свет — и после этого только боль. Даже думать было больно. Он хотел поднять руку, чтобы ощупать лицо, но не смог. Он попытался согнуть ноги и сесть, но и это оказалось невыполнимым. Он шевелил губами издавая невнятные звуки и стоны. Его язык распух, увеличившись раза в три, словно в рот запихали чертов ломоть ветчины, и Джезаль едва мог дышать. Вся правая сторона лица горела огнем. С каждым креном тележки его челюсти громко клацали, и разряды адской боли отдавали от зубов в глаза, шею и даже корни волос. Повязки частично закрывали его рот, и ему приходилось дышать через левую сторону, но даже воздух, скользящий в горло, причинял боль. Его охватывала паника. Все тело изнывало от боли. Одна рука была крепко примотана к груди, но другой рукой он слабо ухватился за бортик повозки, чтобы сделать хоть что-нибудь. Глаза вылезали из орбит, сердце колотилось, он шумно и тяжело дышал. — Гха! — сумел выдавить он. — Гр-р-ха! Но чем настойчивее он пытался заговорить, тем сильнее наваливалась боль. Вскоре ему казалось, что его лицо сейчас расколется пополам, а череп разлетится вдребезги… — Спокойно. В поле зрения, покачиваясь, вплыло покрытое шрамами лицо. Девятипалый. Джезаль попытался ухватиться за него, но северянин поймал его руку своей лапищей и крепко сжал. — Ну-ка, успокойся и послушай меня. Да, тебе больно. Боль кажется невыносимой, но это не так. Ты думаешь, что умираешь, но это тоже не так. Слушай меня, потому что я сам это испытал и знаю, о чем говорю. Теперь с каждой минутой, с каждым часом, с каждым днем тебе будет легче. Джезаль почувствовал, как вторая рука северянина легла на его плечо и мягко подтолкнула его обратно в повозку. — Сейчас тебе нужно просто лежать, и все будет хорошо. Ты понял? Тебе досталось самое легкое, везучий ублюдок! Джезаль позволил своему телу отяжелеть и упасть назад. Все, что от него требовалось, это лежать. Он стиснул огромную ладонь, и Девятипалый сжал его руку в ответ. Боль как будто уменьшилась. Она была по-прежнему ужасна, но он мог с ней совладать. Дыхание стало глубже. Глаза закрылись.Ветер носился над выстуженной равниной, ерошил короткую траву, теребил его изорванную куртку, его засаленные волосы, его грязные повязки, но Джезаль не обращал на это внимания. Мог ли он справиться с ветром? Мог ли он хоть с чем-то справиться? Он сидел, прислонившись спиной к колесу повозки, и широко раскрытыми глазами смотрел на свою ногу. К ней с обеих сторон было привязано по обломку копейного древка, туго примотанных рваными полосами одежды. Они удерживали ногу в прямом положении. Рука выглядела не лучше — она была зажата между двумя досками, выломанными из щитов, и крепко привязана к груди. Бледная кисть безвольно болталась, пальцы свисали, бесчувственные и бесполезные, как сосиски. Жалкие импровизированные попытки лечения. Джезаль ни разу не видел, чтобы что-либо подобное кому-то помогло. Возможно, его бы это даже позабавило, если бы, к несчастью, он сам не оказался пациентом. Он никогда не выздоровеет. С ним покончено, теперь он обломок, развалина. Станет ли он калекой вроде тех, которые стояли на углах перекрестках Адуи? Он всегда избегал их. Инвалид войны, оборванный и грязный, сующий свои культи в лицо прохожим и тянущий скрюченные пальцы за медяками, — неуютное напоминание о том, что у солдатской службы есть и темная сторона, о чем люди предпочитают не думать. Станет ли он теперь калекой, как… Жуткий холод пополз по его телу. Как Занд дан Глокта! Он попытался пошевелить ногой и застонал от боли. Суждено ли ему до конца дней ходить с тростью? Шаркающий кошмар, которого все сторонятся. Живой урок для других, на него показывают пальцами и шепчутся за спиной. Вот идет Джезаль дан Луфар! Когда-то он был многообещающим юношей, красавцем, он победил на турнире, и толпа рукоплескала ему. И кто бы мог подумать!.. Какая потеря, какая жалость, пойдемте скорее, он приближается!.. А потом он подумал о том, на что теперь похоже его лицо. Он попытался пошевелить языком и сморщился от пронзившей его мучительной боли, но все же успел понять, что география его ротовой полости до ужаса изменилась. Все было перекошено, расшатано и сдвинуто. В зубах зияла дыра, по ощущению — около мили шириной. Губы неприятно кололо под повязкой. Все разбито и раскромсано. Он превратился в чудовище! Чья-то тень упала на его лицо, и Джезаль сощурился, глядя против солнца. Над ним стоял Девятипалый, сжимая в огромном кулаке мех с водой. — Вода, — буркнул он. Джезаль покачал головой, но северянин, не обращая внимания, присел рядом на корточки, вытащил пробку и протянул ему мех. — Надо попить. Промыть рот. Джезаль раздраженно выхватил у него мех, осторожно поднес к менее поврежденной стороне рта и попытался наклонить. Раздутый мех свесился набок. Несколько мгновений Джезаль сражался с ним, прежде чем понял, что не сможет напиться, имея только одну действующую руку. Он снова упал на спину, закрыл глаза и тяжело задышал через нос. Очень хотелось скрипнуть зубами, но он быстро одумался. — Ну-ка… — Джезаль почувствовал, как ладонь северянина скользнула ему под затылок и твердо приподняла голову. — Гхх! — яростно выдохнул он и попытался воспротивиться, но все-таки позволил телу расслабиться и покорился унизительной процедуре. Его поили, как ребенка. В конце концов, зачем притворяться, когда ты абсолютно беспомощен? Тепловатая вода с неприятным вкусом просочилась ему в рот, и он попытался сделать глоток. Ощущение было такое, будто он глотал крошеное стекло. Джезаль закашлялся и выплюнул воду — точнее, попытался выплюнуть и обнаружил, что это слишком больно. В результате ему пришлось наклониться вперед, чтобы вода сама вытекла у него изо рта. Большая часть струйкой пробежала по шее, впитавшись в грязный воротник рубашки. Он со стоном тяжело откинулся назад и здоровой рукой отпихнул мех. Девятипалый пожал плечами. — Ну хорошо, но потом придется попробовать еще раз. Тебе надо пить. Ты помнишь, что произошло? Джезаль покачал головой. — Была драка. Мы с этой вот красоткой, — он кивнул на Ферро, которая ответила угрюмым взглядом, — управились почти со всеми, но троим все-таки удалось нас обойти. Ты неплохо разобрался с двумя, но третьего не заметил, и он врезал тебе по зубам палицей. Попало тебе сильно, и что из этого вышло, ты и сам знаешь. — Он кивнул на забинтованное лицо Джезаля. — Потом ты упал. Похоже, он ударил тебя еще пару раз, так что у тебя сломаны рука и нога. Могло быть гораздо хуже. На твоем месте я бы благодарил мертвых, что Ки оказался рядом! Джезаль моргнул, переводя взгляд на ученика. При чем тут он? Но Девятипалый уже отвечал на его вопрос: — Ки подбежал и треснул его по башке сковородкой. Да не просто треснул! Разнес ему голову вдребезги, правильно я говорю? — Он ухмыльнулся ученику, а тот сидел, уставившись на равнину, — Крепкий удар для такого худышки, а, малыш? Сковородку, правда, жалко. Ки лишь пожал плечами, словно пробивал людям головы каждое утро. Джезаль подумал, что должен благодарить этого хилого дурачка за спасение жизни, но как-то не чувствовал себя спасенным. Вместо слов благодарности он выговорил — шепотом, стараясь как можно тщательнее произносить звуки и ничего себе при этом не повредить: — Эфо офень фтрафно? — У меня бывало и похуже. — Вот уж воистину небольшое утешение! — Ты справишься, не волнуйся. Ты молодой. Рука и нога срастутся быстро. То есть лицо, заключил Джезаль, будет заживать целую вечность. — Рана — это всегда тяжело, и тяжелее всего в первый раз. Я плакал, как ребенок, над каждой из этих ран. — Девятипалый указал на свое искалеченное лицо. — Почти все плачут, тут ничего не поделаешь… Если это тебе поможет. Джезалю это не помогло. — Офень… фтрафно? Девятипалый поскреб густую щетину на своей щеке. — У тебя сломана челюсть, не хватает нескольких зубов, рот порван, но мы заштопали тебя как надо. Джезаль сглотнул, с трудом осознавая происходящее. Его худшие страхи подтверждались. — Рана у тебя серьезная и неприятная. Пока ты не сможешь ни есть, ни пить, ни говорить без боли. Ну и целоваться, конечно, хотя здесь об этом можно не волноваться. — Северянин ухмыльнулся, но Джезалю было не до смеха. — Да, плохая рана, это точно. Именная рана — так говорят там, откуда я родом. — Чт-то? — промямлил Джезаль и тут же пожалел об этом. Боль пронзила его челюсть. — Ну, именная рана — это, понимаешь… — Девятипалый покачал обрубком своего пальца. — Рана, по которой тебе дают имя. Теперь тебя могли бы назвать Разбитая Челюсть, или Мятое Лицо, или Беззубый, или еще как-нибудь. Он снова улыбнулся, но чувство юмора Джезаля осталось там, на холме среди камней, вместе с выбитыми зубами. Он почувствовал, как глаза защипало от слез. Ему хотелось плакать, но едва он скривил рот, как швы стянули распухшую губу под повязкой. Девятипалый сделал еще одну попытку. — Попробуй взглянуть на это с хорошей стороны. Рана, скорей всего, больше не угрожает твоей жизни. Если бы она загнила, было бы уже видно… Джезаль задохнулся от ужаса, раскрывая глаза все шире и шире по мере того, как до него доходил смысл последнего замечания. Его челюсть, несомненно, отвисла бы, если бы не была разбита и крепко-накрепко примотана к лицу. Рана больше не угрожает его жизни? Мысль о том, что она может воспалиться, даже не приходила ему в голову. Гниль? У него во рту? — Похоже, я тебя не слишком утешил, — пробурчал Логен. Джезаль прикрыл глаза единственной здоровой рукой и постарался плакать так, чтобы было не очень больно. Его плечи вздрагивали от беззвучных всхлипов.
Они остановились на берегу широкого озера: серая неспокойная вода под хмурым небом в опухолях туч. Сумрачные воды, сумрачное небо — все казалось полным тайн и опасностей. Волны сердито набегали на холодную гальку. Птицы сердито перекликались над волнами. Боль сердито пульсировала в каждом уголке тела Джезаля и не собиралась стихать. Ферро присела перед ним на корточки, как всегда угрюмая, и принялась разрезать повязки, а Байяз стоял за ее спиной и наблюдал за работой. Первый из магов, по-видимому, вышел из оцепенения. Он так и не объяснил, что с ним случилось и почему он так неожиданно пришел в себя, однако вид у него был больной. Он казался старше, чем прежде, и еще худее, его глаза провалились, кожа истончилась, стала белой и почти просвечивала. Однако Джезаль не был расположен кому-либо сочувствовать, а в особенности — виновнику всех несчастий. — Где мы? — прошептал он, стараясь избежать приступа боли. Говорить было уже не так сложно, но все же он делал это осторожно, почти не двигая губами, отчего слова выходили неразборчивыми и запинающимися, как у деревенского дурачка. Байяз повернул голову, указывая подбородком на широкую водную гладь. — Это первое из трех озер. Мы неплохо продвинулись к Аулкусу. Я бы сказал, что сейчас у нас за плечами больше половины пути. Джезаль нервно сглотнул. Полпути… едва ли это можно считать утешением. — А сколько времени… — Я не могу ничего делать, пока ты шлепаешь губами, идиот! — прошипела Ферро. — Оставить тебя как есть или заткнешься? Джезаль заткнулся. Она осторожно отодрала повязку от его лица, внимательно оглядела бурые пятна крови на ткани, понюхала тряпицу, сморщила нос и отбросила ее в сторону. Какое-то время Ферро сердито рассматривала его рот. Джезаль вглядывался в ее смуглое лицо, пытаясь понять, о чем она думает. Сейчас он отдал бы все свои зубы за зеркало — если бы имел все свои зубы. — Ну как, очень страшно? — неуклюже пробормотал он, чувствуя привкус крови на языке. Она бросила на него гневный взгляд. — Спроси у того, кому есть до этого дело. Полукашель, полувсхлип вырвался из его горла, глаза защипало, и ему пришлось заморгать, чтобы остановить рвущиеся наружу слезы. Воистину жалкое зрелище! Достойный сын Союза, храбрый офицер Собственныйх Королевских — победитель турнира! — едва сдерживает рыдания. — Ну-ка, прекрати! — резко сказала Ферро. — Угу, — прошептал он, глотая слезы, чтобы не дрожал голос. Он прижимал конец свежей повязки к лицу, пока Ферро обматывала ткань вокруг его головы, прихватывая под челюстью, так что вскоре он снова почти не мог раскрыть рот. — Ты выживешь. — Это утешение? — промычал он. Она пожала плечами, отворачиваясь. — Многим это не удалось. Джезаль почти завидовал этим «многим», глядя, как Ферро шагает прочь сквозь колышущуюся траву. Как бы он хотел, чтобы Арди была здесь! Он вспомнил, как в последний раз виделся с ней, как она глядела на него снизу вверх под моросящим дождем, вспомнил ее кривоватую улыбку. Она бы никогда не покинула его в таком положении, беспомощного и больного. Она сказала бы ему что-то успокаивающее, прикоснулась бы к его лицу, взглянула бы на него своими темными глазами, нежно поцеловала… Сентиментальная чушь! Скорее всего, Арди уже нашла себе другого идиота, которого можно дразнить, водить за нос и мучить. Вряд ли она хоть раз вспомнила о Джезале. Он представил ее с другим мужчиной: как она смеется над его шутками, улыбается ему, целует его в губы. Теперь-то Джезаль ей точно не нужен. Теперь он никому не нужен. У него снова задрожали губы и защипало в глазах. — Знаешь, все герои древности, все великие короли и знаменитые полководцы время от времени сталкивались с превратностями судьбы. Джезаль поднял голову. Он забыл, что Байяз стоял рядом. — Страдание — вот что дает человеку силу, мой мальчик. Так сталь, по которой бьют кувалдой, становится только крепче. — Старик, морщась, присел рядом с ним на корточки. — Любой будет чувствовать себя уверенно, когда его окружает покой и благоденствие. Лишь то, как мы встречаем трудности и несчастья, показывает, чего мы стоим. Жалость к себе происходит от эгоизма, а для вождя нет более прискорбной черты, чем эта. Себялюбие — удел детей и глупцов. Великий вождь ставит других превыше себя. Ты удивишься, когда узнаешь, как это помогает переносить невзгоды. Чтобы действовать по-королевски, нужно всего лишь относиться к каждому как к самому себе. Он положил ладонь на плечо юноше. Возможно, это был жест отеческий и воодушевляющий, но Джезаль чувствовал, как дрожит рука мага. Байяз замер так на какое-то время, словно у него не было сил убрать руку, а затем медленно, с усилием поднялся и побрел прочь. Джезаль безучастно глядел ему вслед. Несколько недель назад такая лекция заставила бы его кипеть от негодования, а сейчас он спокойно и смиренно выслушал ее до конца. Он теперь сам не знал, кто он такой. Трудно чувствовать собственное превосходство, когда во всем зависишь от других людей. Причем это те самые люди, о которых он был столь невысокого мнения до недавних пор. Больше Джезаль не питал иллюзий. Без дикарского знахарства Ферро и неуклюжего ухода Девятипалого он, скорее всего, был бы уже в могиле. Северянин шел к нему, хрустя сапогами по гальке.Пора возвращаться в повозку. Снова скрип и толчки. Снова боль. Джезаль испустил долгий прерывистый жалобный вздох, но тут же остановил себя. Жалость к себе — удел детей и глупцов. — Ну, давай. Ты знаешь, что делать. Джезаль привстал, Девятипалый обхватил его одной рукой за плечи, другую продел под колени, поднял раненого над бортом повозки, даже не запыхавшись, и бесцеремонно сгрузил среди мешков с припасами. Джезаль поймал его большую грязную четырехпалую руку, когда северянин уже собирался ее убрать. Девятипалый обернулся и посмотрел на него, подняв густую бровь. Джезаль сглотнул. — Спасибо, — пробормотал он. — За что? Вот за это? — За все. Девятипалый поглядел на него, затем пожал плечами. — Не за что. Обращайся с людьми так, как хочешь, чтобы обращались с тобой, и ты не собьешься с пути. Так говорил мой отец. Я забыл его совет и наделал много такого, за что никогда не смогу расплатиться. — Он глубоко вздохнул. — Однако попытаться не вредно. Знаешь, что я понял? В итоге ты получаешь то, что даешь сам. Джезаль, прищурившись, глядел в широкую спину Девятипалого, пока тот шагал к своей лошади. Обращайся с людьми так, как хочешь, чтобы обращались с тобой. Положа руку на сердце, мог ли Джезаль сказать, что когда-либо так поступал? Он задумался над этим под скрип повозки — сначала праздно, а затем почувствовал тревогу. Он тиранил младших и угождал старшим. Он не раз вытягивал деньги из своих приятелей, которые не могли позволить себе лишние траты. Он пользовался доверчивостью девушек, а затем бросал их. Он ни разу не поблагодарил Веста за его помощь и готов был затащить в постель сестру друга, если бы та ему позволила. С нарастающим ужасом Джезаль осознавал, что за всю жизнь не совершил ни одного бескорыстного деяния. Он поерзал на мешках с провизией на дне повозки. Рано или поздно ты получаешь то, что даешь сам, и никакие манеры тебе не помогут. Джезаль решил: с этого момента он прежде всего будет думать о других. С каждым человеком он будет обращаться, как с ровней. Но все это, конечно, потом. У него в запасе куча времени, чтобы стать лучше, а пока надо вылечиться. Он дотронулся до повязки на лице, рассеянно поскреб ее и с трудом заставил себя остановиться. Байяз ехал сразу за повозкой, глядя в сторону озера. — Вы видели? — промычал ему Джезаль. — Видел что? — Вот это. — Джезаль ткнул пальцем в свое лицо. — Ах, это… Да, я видел. — Это очень страшно? Байяз склонил голову набок. — Знаешь что? Пожалуй, мне даже нравится. — Нравится? — Ну, возможно, не прямо сейчас, но позже, когда швы рассосутся, спадет опухоль, сойдут синяки, шрамы зарубцуются и отпадут корки… Твоя челюсть уже не обретет прежнюю форму, и зубы, разумеется, не отрастут заново, но мальчишеское очарование, которое ты потерял, будет возмещено этаким духом опасности, понимаешь? Сурово-таинственным стилем. Люди уважают тех, кто побывал в переделках, и твоя привлекательность отнюдь не потеряна. Осмелюсь предположить, что девушки снова будут восхищаться тобой, если ты совершишь что-то, достойное восхищения. — Маг задумчиво кивнул. — Да. В конечном счете, думаю, это послужит тебе на пользу. — На пользу? — переспросил Джезаль, прижав ладонь к повязке. — На пользу чему? Однако мысль Байяза уже ушла далеко вперед. — Знаешь, ведь у Гарода Великого тоже был шрам через всю щеку, и это ничуть ему не повредило. На статуях ничего похожего, разумеется, нет, однако в жизни люди еще больше уважали его за это. Воистину Гарод был великим королем! Его считали человеком честным и надежным, и чаще всего он был именно таким. Но умел быть и другим, когда того требовала ситуация. — Маг тихо засмеялся. — Я не рассказывал тебе, как он однажды пригласил двух своих злейших врагов на переговоры? День не успел закончиться, а те двое уже перессорились в дым! Позже они сошлись в битве и разгромили армии друг друга, так что Гароду оставалось лишь провозгласить свою победу над обоими, без единого удара. Видишь ли, он знал, что у Ардлика очень красивая жена… Джезаль откинулся на дно повозки. Вообще-то Байяз уже рассказывал ему эту историю, но он решил, что нет смысла напоминать об этом. Ему даже нравилось слушать ее по второму разу: лучшего занятия все равно не найти. Монотонное гудение низкого голоса старика успокаивало, тем более сейчас, когда солнце понемногу пробивалось сквозь тучи. И раны во рту не слишком беспокоили, если он не пытался шевелить губами. Поэтому Джезаль устроился поудобнее на мешке с соломой, повернул голову набок и, мягко покачиваясь в такт движениям повозки, стал смотреть вперед. На плывущие мимо пейзажи. На ветер, пригибающий траву. На солнце, играющее в воде.
Шаг за шагом
Стиснув зубы, Вест упрямо лез вверх по обледенелому склону. Он цеплялся за стылую землю, за промерзшие древесные корни, за ледяную корку на снегу, и его пальцы немели, слабели и дрожали. Губы потрескались, из носа беспрестанно текло, воспаленная кожа под носом ужасно болела. Воздух резал горло, кусал легкие и вырывался наружу клубами пара, щекоча ноздри. Не было ли решение отдать плащ Ладиславу худшим в его жизни? Вест пришел к выводу, что так оно и есть. Разумеется, не считая решения спасать этого себялюбивого бездаря. Даже когда он готовился к турниру и тренировался по пять часов в день, он не чувствовал такой усталости. По сравнению с Тридубой лорд-маршал Варуз был смехотворно мягким наставником. Каждое утро Веста будили до рассвета, тряся за плечо, и почти не давали отдыхать до тех пор, пока не гасли последние отблески света. Эти северяне — просто машины, все до единого. Они словно из дерева, они никогда не устают и не чувствуют боли. Северяне задали такой беспощадный темп, что у Веста болели все мышцы. Он покрылся синяками и ссадинами после сотен падений. Его ноги в мокрых сапогах стерлись до мяса и покрылись волдырями. Кроме того, никуда не делась привычная головная боль: она пульсировала в такт учащенному сердцебиению, а вместе со всем этим пылала рана на черепе. Хуже, чем холод, боль и изнеможение, было всепоглощающее ощущение стыда, вины, поражения, которое придавливало Веста с каждым шагом. Он должен был позаботиться о том, чтобы Ладислав не натворил бед. Но случилась катастрофа невообразимого масштаба. Целая дивизия уничтожена. Сколько детей потеряли отцов? Сколько жен лишилось мужей? Сколько родителей не дождется своих сыновей? Если бы он мог хоть что-то исправить, в тысячный раз говорил он себе, стискивая побелевшие кулаки. Если бы он убедил принца не переходить реку, возможно, все эти люди остались бы живы. Столько мертвых! Он не знал, жалеть о них или завидовать им. — Шаг за шагом, — бормотал он, карабкаясь вверх по склону. Только так можно справиться с этим. Если крепко сжать зубы и шагать, можно добраться куда угодно. Шаг за шагом — мучительные шаги сквозь усталость, холод и вину. Что еще можно сделать? Едва они взобрались на вершину холма, как принц Ладислав тут же бросился на землю и привалился к древесному корню, что он проделывал по меньшей мере раз в час. — Полковник Вест, пожалуйста! — Принц хватал ртом воздух, дыхание клубилось вокруг его пухлого лица. К бледной верхней губе тянулись две блестящие дорожки соплей, как у грудного младенца. — Я не могу больше идти! Скажите им… скажите им, чтобы они остановились, ради всего святого! Вест вполголоса выругался. Северяне и без того были достаточно раздражены и почти не скрывали это; однако, нравилось это Весту или нет, Ладислав по-прежнему оставался его командиром. А заодно и наследником трона. Вест не мог приказать принцу встать. — Тридуба! — просипел он. Старый воин хмуро оглянулся через плечо. — Только не говори, что просишь сделать остановку, парень. — Придется. — Клянусь мертвыми! Опять? У вас, южан, совсем нет хребта! Неудивительно, что Бетод устроил вам взбучку. И я тебе скажу: если вы, говнюки, не научитесь как следует ходить, он задаст вам новую, как пить дать! — Пожалуйста. Только на минутку. Тридуба бросил гневный взгляд на разлегшегося принца и с отвращением покачал головой. — Ну хорошо. Можете посидеть минуту, если после этого станете двигаться быстрее, но только не вздумайте привыкать к этому, слышишь? Мы не покрыли и половины расстояния, которое должны пройти сегодня, если хотим держаться впереди Бетода. И он зашагал прочь, окликая Ищейку. Вест шлепнулся на ягодицы, стал шевелить бесчувственными пальцами ног и греть дыханием сложенные лодочкой ледяные ладони. Ему хотелось распластаться на земле, как Ладислав, но по горькому опыту он знал: если перестать двигаться, вставать будет еще труднее. Пайк и его дочь остановились рядом, они почти не сбились с дыхания. Это было лишним доказательством того, что работа с металлом в штрафной колонии — лучшая подготовка к утомительным переходам по суровой местности, чем праздная жизнь. Ладислав, по-видимому, угадал, о чем он думает. — Вы представления не имеете, насколько мне тяжело! — простонал он. — Еще бы! — отрезал Вест, чье терпение истончилось до ничтожного огрызка. — Вам ведь, ко всему прочему, приходится тащить на себе мой плащ! Принц моргнул, затем опустил взгляд на мокрую землю. Желваки на его скулах беззвучно задвигались. — Вы правы. Я прошу прощения. Разумеется, я понимаю, что обязан вам жизнью. Просто, видите ли, я не привык к такого рода вещам. Совсем не привык. — Он подергал изодранные, перепачканные отвороты плаща и невесело засмеялся. — Матушка всегда говорила мне, что человек должен при любых обстоятельствах выглядеть прилично. Интересно, что бы она сказала сейчас? Вест отметил, что принц тем не менее не предложил ему плащ обратно. Ладислав сгорбился. — Полагаю, на мне тоже лежит определенная часть вины за случившееся. Определенная часть? Вест еле удержался, чтобы не познакомить определенную часть тела принца с носком своего сапога. — Мне надо было послушать вас, полковник. Я знал это с самого начала. Осторожность — лучшая политика на войне. Я всегда так считал. Зря я позволил болвану Смунду уговорить себя на опрометчивые действия. Он всегда был идиотом! — Лорд Смунд погиб, — буркнул Вест. — Жаль, что он не сделал этого на день раньше. Тогда, возможно, мы не попали бы в эту переделку! — Нижняя губа принца слегка задрожала. — Как вы думаете, Вест, что об этом станут говорить дома? Как вы думаете, что теперь скажут обо мне? — Не имею представления, ваше высочество. Едва ли дома скажут что-то похуже того, о чем уже говорили. Вест постарался отбросить гнев и поставить себя на место Ладислава. Принц был абсолютно не подготовлен к тяготам этого перехода, не имел никакого запаса внутренних сил и всегда полностью зависел от других. Человек, в жизни не принимавший решений более значительных, чем какую шляпу сегодня надеть, теперь должен был примириться со своей ответственностью за тысячи смертей. Разумеется, он не понимал, как ему быть. — Если бы только они не разбежались! — Ладислав сжал кулак и раздраженно стукнул по корню дерева. — Ну почему они не могли принять бой, трусливые мерзавцы? Почему они не сражались? Вест закрыл глаза. Он прилагал все усилия, чтобы превозмочь холод, голод и боль, чтобы задушить закипавшую в груди ярость. Вот так всегда: едва Ладислав пробуждал некое сочувствие к себе, как он тут же мимоходом ронял какое-нибудь омерзительное замечание, и неприязнь снова накатывала на Веста. — Не могу сказать, ваше высочество, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Ну ладно, — пророкотал Тридуба. — Эй, вы там! Поднимайтесь на ноги, и никаких поблажек! — Ох, полковник, неужели уже пора? — Боюсь, что да. Принц вздохнул и со страдальческим видом тяжело поднялся на ноги. — Не постигаю, как им удается выдерживать такой темп! — Шаг за шагом, ваше высочество. — Ясно, — бормотал Ладислав, ковыляя между деревьями вслед за двумя арестантами. — Конечно, шаг за шагом… Вест немного постоял, разминая ноющие мышцы, затем ссутулился и приготовился идти следом, когда почувствовал, как на него упала чья-то тень. Он поднял голову — Черный Доу преградил ему путь массивным плечом. Его свирепое лицо было совсем рядом. Северянин кивнул в сторону медленно удалявшейся спины принца. — Хочешь, я его убью? — проворчал он на северном наречии. — Если ты хоть пальцем тронешь кого-то из них, я… — Слова вылетели у Веста изо рта, прежде чем он успел придумать окончание фразы. — Что ты? — Я убью тебя! А что еще он мог сказать? Он чувствовал себя мальчишкой, бросающим нелепые угрозы на школьном дворе. На чрезвычайно холодном и опасном школьном дворе, в лицо мальчику вдвое крупнее него. Однако Доу только ухмыльнулся. — Больно крутой у тебя норов для такого тщедушного человечка! И что это мы с тобой вдруг заговорили об убийствах? Уверен, что у тебя хватит на это пороху? Вест изо всех сил старался казаться побольше, что не так-то просто, когда ты стоишь ниже по склону, а на плечи давит усталость. Но если ты хочешь разрядить опасную ситуацию, нельзя показывать свой страх, как бы ты себя ни чувствовал. — Хочешь проверить? — Его голос звучал слабо и жалко даже для его собственного слуха. — Может, так и сделаю. — Только скажи мне, когда соберешься. Мне бы хотелось посмотреть. — О, не беспокойся, — прохрипел Доу, отворачиваясь и сплевывая на землю. — Узнаешь, что время пришло, когда проснешься с перерезанной глоткой. Он не спеша двинулся прочь, вверх по глинистому склону — не спеша, показывая, что не испугался. Весту очень хотелось бы сказать то же самое о себе. С колотящимся сердцем он побрел по лесу вслед за остальными. Упрямо переставляя ноги, миновал Ладислава, нагнал Катиль и пошел рядом с ней. — Ты в порядке? — спросил он. — Бывало и хуже. — Она оглядела его сверху донизу. — А вы? Вест внезапно осознал, какой у него должен быть вид. Поверх грязного мундира он накинул старый мешок с прорезанными дырками для рук и туго перетянул его ремнем. За ремень был заткнут тяжелый меч, колотивший Веста по ноге. На трясущейся челюсти пробивалась щетина, которая ужасно чесалась, а цвет лица являл собой смесь ярко розового и трупно-серого оттенков. Он сунул ладони под мышки и грустно улыбнулся. — Холодно. — По вам видно. Наверное, все же стоило оставить плащ себе. Вест помимо воли кивнул. Сквозь сосновые ветки он увидел спину Доу и откашлялся. — Из них никто… не досаждает тебе? — Досаждает? — Ну, ты понимаешь, — неловко пояснил он, — женщина среди стольких мужчин… Они не привыкли к такому. Этот Доу так смотрит на тебя… Я бы не хотел… — Это очень благородно с вашей стороны, полковник, но я не думаю, что вам стоит беспокоиться. Они ведь просто смотрят. И вряд ли позволят себе что-то большее, а со мной случались вещи и похуже. — Что может быть хуже, чем это? — В первом лагере, куда меня отправили, я приглянулась коменданту. То ли кожа у меня была еще гладкой после вольной жизни, то ли еще что, я не знаю. Он морил меня голодом, чтобы добиться своего. Пять дней держал без еды. Вест вздрогнул. — И этого хватило, чтобы он отказался от своих притязаний? — Такие, как он, никогда не отказываются. Пять дней я голодала, а дальше не выдержала. В конце концов приходится делать то, чего от тебя требуют. — Ты хочешь сказать… — Приходится, ничего не попишешь. — Катиль пожала плечами. — Я не горжусь этим, но и не стыжусь. Ни гордостью, ни стыдом сыт не будешь. Об одном только жалею: о тех пяти днях, когда я голодала, а могла бы есть досыта. Приходится делать то, чего от тебя требуют. Кем бы ты ни был. Когда подступает голод… — Она снова пожала плечами. — А как же твой отец? — Пайк? — Она взглянула на изуродованного арестанта, шедшего впереди. — Он хороший человек, но мы с ним не родня. Я не знаю, что сталось с моей настоящей семьей. Скорее всего, разбрелись по Инглии, если еще живы. — Так он… — Если люди знают, что у тебя есть родственники, они ведут себя по-другому. Мы помогали друг другу, как могли. Если бы не Пайк, я бы до сих пор махала кувалдой в лагере. — А теперь вместо этого наслаждаешься чудесной прогулкой. — Ха! Спасибо и на том, что есть. Она наклонила голову и ускорила шаг, устремившись вперед между деревьев. Вест смотрел ей вслед. Северянин сказал бы, что у нее есть хребет. Ее упрямо сжатые губы могли бы послужить уроком для Ладислава. Вест оглянулся через плечо на принца, с обиженной гримасой элегантно пробиравшегося по грязи, и вздохнул, выпустив облачко пара. Похоже, Ладиславу поздно учиться чему бы то ни было.Жалкая трапеза — кусок черствого хлеба и чашка холодного варева. Тридуба не разрешил им развести костер, несмотря на мольбы Ладислава. Слишком много риска, что их заметят. Поэтому они сидели и тихо переговаривались в сгущавшемся сумраке, чуть в стороне от северян. Беседа помогала — хотя бы отвлекала от холода, ушибов и неприятных ощущений. Хотя бы не так стучали зубы. — Пайк, ты вроде бы говорил, что сражался в Канте? На войне? — Верно. Я был сержантом. — Пайк кивнул, его глаза заблестели посреди розовой каши лица. — Трудно поверить, что когда-то нам все время было жарко. Вест невесело всхрапнул — это был самый близкий к смеху звук, какой он мог извлечь. — И в каком подразделении ты служил? — Первый Собственный Королевский кавалерийский полк под командованием полковника Глокты. — Погоди, ведь это же мой полк! — Ну да. — Но я тебя не помню. Бугры ожогов на лице Пайка задвигались. Вест подумал, что это, видимо, означало улыбку. — Я в те времена выглядел немного иначе. Я-то вас помню. Как же, лейтенант Вест! Люди вас любили. Если у кого какое затруднение, всегда ходили к вам. Вест вздохнул. В последнее время у него не очень-то получалось улаживать затруднения. Только создавать новые. — Так как же ты оказался в лагере? Пайк и Катиль переглянулись. — Вообще-то в лагерях о таком не спрашивают. — Ох… — Вест опустил взгляд и растер ладони. — Прости. Я не хотел тебя обидеть. — Никаких обид. — Пайк хмыкнул и почесал бесформенную ноздрю. — Скажем так, я сделал кое-какие ошибки. На том и покончим. У вас, наверное, есть семья, они ждут вас? Вест сморщился, крепко обхватил себя руками. — У меня есть сестра. Там, в Адуе. Она… с ней все непросто. Он решил, что на этом лучше остановиться. — А у тебя? — Была жена… Когда меня отправили сюда, она решила остаться там. Раньше я ненавидел ее за это, но знаете что? Не поручусь, что я на ее месте поступил бы по-другому. Между деревьями появился Ладислав, вытирая руки о край плаща Веста. — Ну вот, так-то лучше! Должно быть, это проклятое мясо, что мы ели утром. — Он опустился на землю между Вестом и Катиль, и она мрачно глянула на него так, словно ей под бок вывалили лопату дерьма. Эти двое были, прямо скажем, не в лучших отношениях. — Итак, о чем у нас шла речь? Вест поморщился. — Пайк рассказывал о своей жене… — Вот как? Вы, разумеется, знаете, что я помолвлен и собираюсь жениться на принцессе Терезе, дочери Орсо, великого герцога Талинского? Она знаменитая красавица… — Ладислав запнулся, нахмурился и оглядел окружавшие их сумрачные деревья, словно даже до него вдруг дошло, как странно и неуместно говорить о таких материях здесь, в инглийских дебрях. — Впрочем, я начинаю подозревать, что она не в восторге от нашего союза. — Кто бы мог подумать! И с чего бы? — пробормотала Катиль. Это была по меньшей мере десятая шпилька за вечер. — Я наследник престола! — взорвался принц. — И рано или поздно стану твоим королем! Никому не повредит, если ты будешь обращаться ко мне с уважением! Катиль расхохоталась ему в лицо. — У меня нет страны и нет короля, и уж точно ни капли уважения к тебе! Ладислав задохнулся от возмущения: — Как ты смеешь говорить со мной так, словно… Над ними, появившись из ниоткуда, нависла фигура Черного Доу. — Заткни его гребаную пасть! — прорычал он на северном наречии, ткнув вперед толстым пальцем. — У Бетода уши повсюду! Или он перестанет трепаться, или останется без языка! И Доу растворился в сумерках. — Он предпочел бы, чтобы мы вели себя потише, ваше высочество, — шепотом перевел Вест. Принц сглотнул. — Да, я так и понял. Он и Катиль мрачно насупились и продолжали молча мерить друг друга гневными взглядами.
Вест лежал на спине на жесткой земле, слушал, как шуршит холстина над самым его лицом, и глядел, как снег тихо падает позади торчащих черными буграми носков его сапог. Катиль прижималась к нему с одного бока, Ищейка с другого. Остальные члены отряда тоже лежали рядом, сбившись поплотнее под большим вонючим одеялом. Все, кроме Доу, который был в дозоре. Такой холод — чудесное средство, позволяющее людям поближе узнать друг друга. С дальнего края лежбища доносился чей-то раскатистый храп — Тридуба или Тул, скорее всего. У Ищейки была манера дергаться во сне, вздрагивать, выпрямляться и что-то бормотать. Справа слышалось сиплое дыхание Ладислава, слабое и болезненное. Все заснули почти сразу, едва опустили головы на землю. Однако Весту не спалось. Его голова была слишком занята мыслями обо всех трудностях, поражениях и ужасных опасностях, с которыми они столкнулись. И не только они. Маршал Берр, возможно, пробирался сейчас где-нибудь сквозь инглийские леса, спешил к югу, торопился им на помощь и не знал, что идет прямо в расставленную ловушку. Не знал, что Бетод как раз его и дожидается. Положение сложилось отчаянное, но вопреки всему у Веста было легко на сердце. Здесь, в лесах, все было просто. Здесь не нужно выдерживать ежедневные баталии, преодолевать чужие предубеждения, загадывать дальше чем на час вперед. Впервые за много месяцев он чувствовал себя свободным. Вест поморщился и распрямил ноющие ноги. Катиль повернулась во сне подле него, положила голову ему на плечо, прижалась щекой к его грязному мундиру. Он ощутил тепло ее дыхания на своем лице, тепло ее тела через свою и ее одежду. Прекрасное тепло. Его действие лишь немного портили запахи пота и сырой почвы, а также вскрики и бормотание Ищейки с другого бока. Вест прикрыл глаза, и на его лице заиграла едва различимая улыбка. Возможно, еще можно что-то исправить. Возможно, у него еще есть шанс стать героем. Если он сумеет доставить Ладислава живым обратно, к лорд-маршалу Берру.
Остальное — только трата слов
Ферро с седла оглядывала окрестности. Их путь по-прежнему пролегал вдоль кромки темной воды, холодный ветер все так же продувал насквозь, нависшее небо все так же полнилось хаосом, однако пейзаж менялся. Если раньше земля была плоской, как стол, то теперь рельеф стал неровным, то и дело попадались возвышенности и неожиданные, скрытые от взгляда ложбины. На такой местности можно спрятаться, и ей это не нравилось. Не то чтобы она боялась — Ферро Малджин никого не боится. Однако теперь она еще внимательнее искала следы тех, кто здесь прошел, и тех, кто их поджидает. Так подсказывал здравый смысл. Трава здесь тоже изменилась. Она уже привыкла к тому, что вокруг высокая трава, колышущаяся на ветру, но теперь трава была короткой, высохшей и выцветшей до соломенно-бледного оттенка. Кроме того, чем дальше они продвигались, тем она становилась короче. Повсюду виднелись проплешины — голая земля, где не росло ничего. Пустынная, как песок Бесплодных земель. Мертвая земля. К тому же было непонятно, почему эта земля опустела. Ферро нахмурилась, осматривая изборожденную морщинами равнину, вгляделась в едва различимую рваную линию далеких холмов на горизонте. Никого не было на всем этом обширном пространстве. Никого, только они и быстрые облака. И еще одна-единственная птица, которая парила высоко-высоко и почти неподвижно. Ферро видела, как трепетали длинные перья на кончиках ее темных крыльев. — Первая птица за два дня, — буркнул Девятипалый, с подозрением глядя в небо. — Ха! — отозвалась она. — Даже у птиц больше мозгов, чем у нас. Зачем мы сюда пришли? — Больше некуда было идти. Ферро-то было куда идти. Куда угодно, где можно убивать гурков. — Говори за себя. — А что? У тебя в Бесплодных землях осталась толпа друзей, которые беспокоятся о тебе? «Куда подевалась наша Ферро? С тех пор как она ушла, умолкли звуки смеха!» Он фыркнул, словно сказал что-то забавное. Ферро, однако, не оценила юмора. — Не всех любят так, как тебя, розовый. — Она тоже фыркнула. — Небось, когда вернешься на Север, для тебя приготовят заздравный пир! — О да, пир будет, это точно. Сразу после того, как меня вздернут. Ферро задумалась над этими словами, поглядывая на Логена искоса. Она не поворачивала головы, чтобы, если он заметит ее интерес, тотчас отвести глаза и сделать вид, что занята другим. Теперь она немного попривыкла к нему и была вынуждена признать, что верзила розовый не так уж плох. Они сражались вместе, и он всегда выполнял свою часть работы. Они договорились похоронить друг друга, если что, и она верила, что он не обманет. У него странное лицо и странный голос, однако если он что-то обещал, то выполнял обещание. Это говорило о нем как об одном из лучших людей, каких встречала Ферро. Но, конечно, не следует ему об этом говорить или хоть намеком показывать, что она так думает. Потому что именно тогда он и обманет ее ожидания. — У тебя что, никого нет? — спросила она. — Никого, кроме врагов. — Почему же ты не сражаешься с ними? — Сражаться? Как раз так я и добился всего, что имею. — Он поднял вверх свои большие ладони и показал ей. — То есть потерял все, кроме плохой репутации и огромной кучи людей, которым не терпится меня убить. Сражаться? Ха! Чем лучше ты это делаешь, тем хуже тебе потом. Да, я свел кое с кем счеты, и это было приятно, но радость длилась недолго. Месть не согреет тебя холодной ночью. Ее очень переоценивают. Сама по себе месть ничего не стоит. Нужно что-то другое. Ферро покачала головой. — Ты слишком многого ждешь от жизни, розовый. Он ухмыльнулся: — А я как раз думал, что ты ждешь от нее слишком мало! — Если ничего не ждешь, не разочаровываешься. — Если ничего не ждешь, ничего и не получишь. Ферро бросила на него сердитый взгляд. Вот так всегда с разговорами. Слова вечно заводят ее туда, куда она совсем не хочет. Должно быть, мало практики. Она дернула поводья и подтолкнула лошадь пятками, прочь от Девятипалого и остальных, в сторону, чтобы остаться наедине с собой. Значит, будем молчать. Скучно, зато честно. Сдвинув брови, она посмотрела на Луфара, сидевшего в повозке, и он ответил ей широкой дурацкой улыбкой, насколько ему позволяла повязка в пол-лица. Луфар как-то изменился, и это ей не нравилось. Когда она в последний раз меняла ему повязку, он ее поблагодарил, и это было странно. Ферро не любила благодарностей — за ними всегда что-то скрывалось. Ее этим не одурачишь. Когда помогаешь кому-то, из помощи рождается дружба. А дружба ведет в лучшем случае к разочарованию. В худшем — к предательству. Луфар что-то сказал Девятипалому, глядя на него снизу вверх со дна повозки. Северянин запрокинул голову и разразился идиотским хохотом, так что лошадь прянула и едва не сбросила его на землю. Байяз удовлетворенно покачивался в седле, и при виде того, как Девятипалый неуклюже дергает поводья, в уголках его глаз собирались веселые морщинки. Ферро перевела мрачный взгляд на равнину. Ей гораздо больше нравилось, когда все были разобщены. Это было удобно и знакомо. Это понятно. Доверие, дружба, радость — все осталось далеко в прошлом и теперь казалось почти неизвестным. А кому нравится неизвестное?Ферро за свою жизнь видела много мертвых. Больше чем надо. Немало покойников она похоронила собственными руками. Смерть была ее ремеслом и забавой. Но ей никогда не приходилось видеть столько трупов одновременно: чахлая трава была сплошь завалена ими. Она соскочила с седла и побрела среди тел. Невозможно было понять, кто с кем здесь бился, где бойцы одной армии, а где их противники. Все мертвые похожи друг на друга. В особенности после того, как их обобрали — сняли доспехи, забрали оружие и половину одежды. Трупы лежали большой грудой, сваленные вместе в длинной тени полуразрушенной колонны. Колонна казалась древней, ее верхняя часть была расколота и разбита на куски, россыпь камней у основания поросла пожухшей травой и покрылась пятнами лишайника. На верхушке, сложив крылья, сидела большая черная птица, внимательно поглядывая на приближающуюся Ферро бусинками немигающих глаз. Внизу, приваленное к выщербленной каменной поверхности, лежало тело крупного мужчины, все еще сжимавшего безжизненной рукой обломок древка. Под его ногтями засохли черная кровь и черная грязь. Скорее всего, на древке было знамя, подумала Ферро. Солдаты придают огромное значение своим знаменам, а она никогда не могла этого понять. Знаменем нельзя убить. Знаменем нельзя защитить себя. Тем не менее люди умирали за них. — Глупость, — пробормотала она, хмуро разглядывая огромную птицу на колонне. — Настоящая бойня, — сказал Девятипалый. Байяз, хмыкнув, почесал подбородок. — Но кто и кого здесь убивал? Ферро увидела распухшее лицо и широко раскрытые глаза Луфара, с тревогой глядевшего поверх бортика повозки. Ки сидел впереди на кучерской скамье, вожжи свисали из его рук, он смотрел на трупы с безразличным видом. Ферро перевернула одно из тел и понюхала его. Бледная кожа, темные губы, запаха еще нет. — Это случилось не так уж давно. Дня два прошло. — Но почему нет мух? — Девятипалый, нахмурившись, рассматривал тела. На трупах сидело несколько птиц, поглядывавших на него. — Только птицы. И они даже не клюют… Странно. — Ничего странного, мой друг! Ферро вскинула голову. Через поле битвы к ним быстрыми, широкими шагами направлялся человек — высокий розовый в поношенной куртке, с корявой палкой в одной руке. У него была всклокоченная засаленная шевелюра и длинная спутанная борода. На лице, изрезанном глубокими морщинами, сияли ясные безумные глаза. Ферро уставилась на него, не понимая, как ему удалось подойти так близко, а она и не заметила. При звуке его голоса птицы снялись с трупов, но полетели не прочь, а прямо к нему. Некоторые опустились человеку на плечи, другие, хлопая крыльями, принялись описывать широкие круги около его головы и туловища. Ферро потянулась за луком, выхватила стрелу, но Байяз поднял руку: — Не надо. — Ты видишь это? — Высокий розовый указал на разбитую колонну, и птица спорхнула с нее, устремившись к его вытянутому пальцу. — Колонна сотой мили! Сотня миль до Аулкуса! — Он опустил руку; птица перепрыгнула к нему на плечо и уселась там рядом с остальными, тихо и неподвижно. — Вы стоите на самой границе мертвых земель! Ни одно животное не заходит сюда по своей воле! — Как дела, брат? — окликнул его Байяз. Ферро недовольно убрала свою стрелу. Еще один маг, можно было догадаться. Где сойдется вместе пара этих старых дураков, там, уж будьте уверены, тут же начнется бесконечная болтовня, бесконечное плетение словес. То есть бесконечное вранье. — Великий Байяз! — воскликнул этот новый маг, подойдя ближе. — Первый из магов! До меня доходили слухи о твоем приближении, их приносили мне птицы небесные, звери земные и рыбы речные, а теперь я вижу тебя собственными глазами и все же едва верю им. Возможно ли такое? Неужто твоим благословенным ногам суждено коснуться сей залитой кровью земли? Он воткнул свой посох в землю, и в тот же миг большая черная птица сорвалась с его плеча и вцепилась когтями в рукоятку, хлопая крыльями, пока не уселась как следует. Ферро предусмотрительно отступила на шаг, положив руку на рукоять ножа, — она не собиралась позволять этим тварям гадить ей на голову. — Захарус, — отвечал Байяз, с трудом слезая с седла. Ферро показалось, что он произнес это имя без особенной радости. — Вид у тебя вполне здоровый, брат. — Вид у меня усталый. Усталый, грязный и безумный, ибо таков я и есть… Тебя трудно найти, Байяз. Я обыскивал всю равнину вдоль и поперек. — Мы старались держаться подальше от посторонних глаз. Союзники Кхалюля также разыскивают нас. — Взгляд Байяза переметнулся к побоищу. — Это твоя работа? — Моего подопечного, молодого Голтуса. Он отважный как лев, поверь мне! Из него вышел император, достойный великих королей древности! Он захватил в плен своего главного соперника, собственного брата Скарио, и проявил к нему милосердие. — Захарус хмыкнул. — Я советовал поступить иначе, но молодые все делают по-своему. Здесь ты видишь остатки людей Скарио — тех, кто не захотел сдаваться. — Захарус небрежно взмахнул рукой, указывая на трупы, и птицы на его плечах взмахнули крыльями одновременно с ним. — Очевидно, его милосердие имеет пределы, — заметил Байяз. — Они не могли бежать в мертвые земли, поэтому приняли бой и полегли здесь, в тени колонны сотой мили. Голтус отобрал у них знамя Третьего легиона, то самое, под которым некогда выезжал на битву сам Столикус. Реликвия, оставшаяся со Старых времен! Совсем как мы с тобой, брат мой. На Байяза это явно не произвело впечатления. — Старая тряпка, и ничего больше. Не очень-то она помогла этим парням. Поеденный молью обрывок не поможет тебе стать Столикусом. — Возможно, ты прав. По правде говоря, знамя сильно выцвело. А драгоценные камни с полотна давно вырваны и распроданы, чтобы купить оружие. — В наши дни драгоценные камни — роскошь, зато оружие нужно всем… И где сейчас твой молодой император? — Он уже возвращается на восток, ему некогда было даже сжечь мертвых. Он направляется в Дармиум, чтобы осадить город и повесить этого безумца Кабриана на городской стене. Потом, может быть, наконец настанут мирные времена. Байяз безрадостно усмехнулся. — Ты хоть помнишь, на что похожи мирные времена? — Ты удивишься, если узнаешь, сколько всего я помню. — Выпуклые глаза Захаруса уставились на Байяза. — Но расскажи мне, что происходит в большом мире? Как там Юлвей? — Наблюдает, как всегда. — А как поживает другой наш брат, позор семьи, великий пророк Кхалюль? Лицо Байяза стало жестким. — Его мощь растет. Он переходит к действиям. Чувствует, что его время пришло. — И ты хочешь остановить его, разумеется? — А что еще мне остается? — Хм… Когда я в последний раз слышал о нем, Кхалюль был на Юге, однако твой путь лежит к западу. Не заблудился ли ты, брат? В этой стороне нет ничего, кроме развалин прошлого. — В прошлом скрыта сила. — Сила? Ха! Ты нисколько не изменился… Странная у тебя компания, Байяз. Ну, с молодым Малахусом Ки мы, конечно же, знакомы. Как твои дела, собиратель историй? — обратился он к ученику. — Как твои дела, говорун? Хорошо ли мой брат обращается с тобой? Ки все так же сидел в повозке, сгорбившись. — Неплохо. — Неплохо? И это все? Похоже, ты уже научился помалкивать! Как тебе удалось обучить его этому, Байяз? У меня не получилось. Байяз глядел на Ки, сдвинув брови. — Мне даже не пришлось стараться. — Ну-ну. Как говорил Иувин, «главные уроки человек учит сам»? — Захарус обратил взгляд на Ферро, и все его птицы разом повернули головы вместе с ним. — Смотрю, ты привел с собой кое-что необычное. — У нее кровь. — Но нужен еще и тот, кто умеет разговаривать с духами. — Он может. — Байяз кивнул на Девятипалого. Верзила возился со своим седлом и поднял голову в явном замешательстве. — Он? — Захарус нахмурился. Много гнева, подумала Ферро, а еще какая-то печаль, и даже страх. Птицы на его плечах, голове и кончике посоха вытянулись, расправили крылья, захлопали ими и разразились хриплыми криками. — Послушай меня, брат, послушай, пока еще не слишком поздно. Брось эту глупую затею. Я пойду с тобой против Кхалюля. Я встану вместе с тобой и Юлвеем. Мы будем втроем, вместе, как в Старые времена, когда мы восстали против Делателя. Все маги вместе. Я помогу тебе. Воцарилось молчание. По лицу Байяза расходились жесткие морщины. — Ты поможешь мне? Если бы ты предложил мне помощь давным-давно, когда пал Делатель, когда я умолял тебя об этом! Тогда нам, возможно, удалось бы уничтожить распространяемое Кхалюлем безумие, пока оно не пустило корни. Теперь же весь Юг кишит едоками, которые считают мир своей игрушкой и плюют на завет нашего учителя! Нас троих, боюсь, недостаточно. И что тогда? Сумеешь ли ты оторвать Конейл от ее книг? Или разыскать тот камень, под который заползла Леру, среди всех камней Земного круга? Или вернуть Карнольта из-за бескрайнего океана, а Сломанного Зуба и Ансельми из страны мертвых? Все маги вместе, говоришь! — Губы Байяза скривились в насмешливой гримасе. — Время прошло, брат. Этот корабль уплыл давным-давно и без нас, он никогда не повернет назад! — Понимаю! — прошипел Захарус, еще сильнее выпучив усеянные красными прожилками глаза. — Ну а если ты найдешь то, что ищешь, что потом? Неужели ты полагаешь, что сможешь его контролировать? Неужели ты смеешь думать, что тебе по силам то, чего не сумели Гластрод, Канедиас и сам Иувин? — Их ошибки сделали меня мудрее. — Едва ли! Ты накажешь одно преступление, совершив еще более тяжкое! Тонкие губы и ввалившиеся щеки Байяза обрисовались еще резче. Ни печали, ни страха — только гнев, огромный гнев. — Не я затеял эту войну, брат! Кто нарушил Второй закон? Кто во имя своего тщеславия обратил в рабство половину Юга? — Мы все сыграли свою роль, и ты больше остальных. Странно, почему я помню то, что ты предпочитаешь забыть. Как ты постоянно ссорился с Кхалюлем. Как Иувин решил отделить тебя от остальных. Как ты разыскал Делателя и убедил его открыть тебе свои тайны. — Захарус засмеялся хрипло и отрывисто, а птицы закаркали и загоготали вместе с ним, — Осмелюсь предположить, что он не собирался при этом отдавать тебе свою дочь. Не так ли, Байяз? Ты помнишь дочь Делателя? Толомею? В твоей памяти есть место для нее? Глаза Байяза холодно блеснули. — Возможно, вина действительно лежит на мне, — прошептал он. — Тогда и решение должно быть моим… — Ты думаешь, Эус провозгласил Первый закон из прихоти? Думаешь, Иувин поместил эту вещь на самый край мира, потому что она безопасна? Это… это зло! — Зло? — презрительно фыркнул Байяз. — Слово для детей. Его используют невежды, когда говорят о тех, кто с ними не согласен. Я думал, мы переросли это много веков назад. — Но риск… — Я решил. — В голосе Байяза звучал металл, и он был остро заточен. — Я обдумывал это многие годы. Ты сказал все, что хотел сказать, Захарус, но ты не предложил мне иного выбора. Попробуй остановить меня или уйди с дороги. — Значит, ничего не изменилось… Старик повернулся, поглядел на Ферро, и одновременно к ней обернулись черные глаза всех его птиц. — А что скажешь ты, демонова кровь? Ты знаешь, к чему тебе нужно будет прикоснуться по его воле? Понимаешь, что тебе придется нести? Имеешь ли ты хотя бы малейшее представление о том, как это опасно? Маленькая птичка спрыгнула с его плеча и принялась порхать вокруг головы Ферро. — Лучше беги отсюда, беги не останавливаясь! Лучше бы вам всем бежать! Губы Ферро изогнулись. Она сбила на землю мелькавшую в воздухе птицу, та рухнула и запрыгала, чирикая, между трупов. Остальные возмущенно загалдели, зашипели, защелкали клювами, но она даже не глянула на них. — Ты не знаешь меня, глупый старый розовый, с грязной бородой. Не притворяйся, будто понимаешь меня или знаешь, что мне известно и что мне было предложено. С какой стати я должна поверить одному старому лгуну против другого? Забирай своих птиц и держись подальше от наших дел, и тогда мы не поссоримся. Все остальное — пустые слова. Захарус остолбенел и заморгал вместе со своими птицами. Затем нахмурился, открыл рот, но так ничего и не сказал, а Ферро тем временем запрыгнула в седло и дернула поводья, разворачивая лошадь к западу. Она слышала, как остальные последовали за ней: застучали копыта, Ки щелкнул вожжами в своей повозке. Потом раздался голос Байяза: — Слушай птиц небесных, зверей земных и рыб речных. Вскоре ты услышишь, что с Кхалюлем покончено, что едоки обращены в прах, а ошибки прошлого погребены, как это следовало сделать давным-давно! — Хорошо, если так. Но боюсь, новости будут печальными. Ферро взглянула через плечо и увидела, что двое стариков скрестили взгляды напоследок. — Ошибки прошлого не так-то легко похоронить… Я от всей души надеюсь, что твоя затея провалится. — Оглянись вокруг, старый друг! — Первый из магов улыбнулся, взбираясь в седло. — Ни одна из твоих надежд не осуществилась. И они в молчании поехали прочь от россыпи трупов, мимо разбитой колонны сотой мили, вглубь мертвой земли. К развалинам прошлого. К Аулкусу. Под темнеющим небом.
Вопрос времени
«Архилектору Сульту, главе инквизиции его величества.Глокта задержал дыхание и облизнул беззубые десны, наблюдая в подзорную трубу, как облака пыли оседают на крыши трущоб. Последние удары и грохот падающих камней затихли, и над Дагоской на миг установиласьнеобычайная тишина. «Мир затаил дыхание». Потом отдаленный визгливый вопль достиг его балкона, выступавшего из стены Цитадели высоко над городом. Этот визг он помнил — он слышал его на полях сражений. «И едва ли эти воспоминания можно назвать счастливыми. Боевой клич гурков. Враг приближается». Он знал, что сейчас они бегут через ничейную землю к стенам, как уже много раз за последние недели. «Но на этот раз у них есть брешь». Он наблюдал, как крошечные фигурки солдат движутся на окутанных пылью стенах и башнях по обе стороны от пробоины. Потом перевел подзорную трубу ниже, обозревая широкий полукруг баррикад и тройной ряд людей, присевших на корточки позади, в ожидании, пока придут гурки. Глокта сдвинул брови и подвигал онемевшей левой ступней внутри сапога. «Да уж, жалкая защита. Но это все, что у нас есть». Гуркские солдаты уже хлынули сквозь зияющую брешь, словно черные муравьи, лезущие из дыры в земле. Теснились люди, сверкала сталь, колыхались знамена; людской поток возникал из клубов бурой пыли и скатывался вниз по огромной куче обрушенного камня прямо под яростный ливень арбалетных стрел. «Первые, кто прорвался сквозь брешь. Незавидная участь». Передние ряды были скошены мгновенно, едва появились на виду. Крошечные фигурки падали и скатывались вниз по груде щебня позади стены. Многие полегли сразу, но появлялись все новые и новые. Они ступали по телам своих товарищей и стремились вперед через груды осколков и разбитых бревен — в город. Но вот новый клич взлетел над толпой, и Глокта увидел, как защитники города ринулись в атаку из-за своих баррикад. Солдаты Союза, наемники, дагосканцы — все вместе бросились к бреши. На этом расстоянии казалось, что они движутся с абсурдной медлительностью. «Струйка масла и струйка воды, ползущие навстречу друг другу». Они встретились, и стало невозможно различить, где чья сторона. Единая текучая масса, пронизанная бликами металла, приливающая, как море; пара ярких знамен вяло моталась вверху. Крики и вопли повисли над городом, разносимые эхом, колеблемые морским ветром. Далекий прибой боли и ярости, грохот и гомон битвы. Это звучало как далекая гроза, смутно и неясно, а иногда отдельный выкрик или слово достигали уха Глокты с поразительной отчетливостью. Он вспомнил толпу зрителей на турнире. «Только теперь клинки не притуплены. Сражение идет со всей смертельной серьезностью. Сколько людей уже погибло, хотел бы я знать?» Он повернулся к генералу Виссбруку, потевшему в своем безупречном мундире: — А вы когда-нибудь сражались в подобном бою, генерал? Честная схватка, лицом к лицу — врукопашную, как говорится? Виссбрук ни на миг не оторвался от своей подзорной трубы. Он, прищурившись, наблюдал за сражением. — Нет, не доводилось. — Я бы вам не советовал. Мне однажды довелось, и я не стремлюсь повторить тот опыт. — Глокта повернул рукоять трости в потной ладони. «Сейчас у меня немного шансов, разумеется». — Я много сражался верхом, нападал на небольшие отряды пехоты, разбивал их и преследовал. Благородное занятие — убивать людей на бегу. Меня всячески за это хвалили. Вскоре я обнаружил, что рукопашная схватка — совсем другое дело. Давка такая, что трудно дышать, а тем более совершать что-то героическое. Героями становятся те, кому повезло это пережить. — Он невесело усмехнулся. — Помню, меня как-то прижало к гуркскому офицеру. Мы притиснулись друг к другу, как любовники, и ни один из нас не мог ничего сделать, только рычать от ярости… Острия копий пронзают наугад того, кто попадется. В давке люди насаживают на клинки своих же товарищей, топчут их ногами. По трагической случайности погибает больше народу, чем по умыслу врага. «Да и все это — одна большая трагическая случайность». — Да, это действительно ужасно, — пробормотал Виссбрук, — но неизбежно. — Вы правы, вы правы. Глокта видел гуркский штандарт: он раскачивался над бурлящей толпой, хлопая изорванным и грязным шелковым полотнищем. В толпу гурков падали камни, сброшенные с разрушенной стены. Люди беспомощно напирали друг на друга, плечо к плечу, не в состоянии сдвинуться с места. Сверху на них опрокинули огромный чан с кипящей водой. Ряды гурков сбились сразу после того, как прошли через брешь, а теперь эта бесформенная масса начала колебаться. Защитники наседали на них со всех сторон, не давая пощады, кололи пиками и толкали щитами, рубили мечами и секирами, топтали сапогами упавших. — Мы их оттесняем! — раздался голос Виссбрука. — Да, — пробормотал Глокта, глядя в подзорную трубу на отчаянную схватку. — Да, похоже на то. «И моя радость беспредельна». Группа атакующих была окружена, гурки падали один за другим. Спотыкаясь, они пятились назад, вверх по куче битого камня к бреши. Тех, кого не убили, понемногу оттеснили и вышвырнули наружу, на ничейную землю за стеной; арбалеты на стенах палили по массе бегущих людей, сея панику и смерть. Отдаленные ликующие крики защитников донеслись до Цитадели. «Еще одна атака отбита. Десятки гурков убиты, но всегда найдутся новые. Если они прорвутся за баррикады и войдут в Нижний город, с нами покончено. Они могут повторять атаки так часто, как им того хочется. Нам же стоит поддаться лишь раз, и игре конец». — Ну что ж, похоже, победа за нами. Эта, во всяком случае. — Глокта дохромал до угла балкона и взглянул в подзорную трубу на юг, на залив и Южное море за ним. Там не было ничего, кроме спокойной поблескивающей воды до самого горизонта. — И по-прежнему никаких признаков гуркских кораблей. Виссбрук прокашлялся. — С моим глубочайшим уважением… «То есть без всякого уважения, как я понимаю». — …гурки никогда не имели флота. Почему вы предполагаете, что сейчас у них могут появиться корабли? «Потому что черный старик-волшебник явился у меня в комнате посреди ночи и сказал, что нам следует их ожидать». — Если мы не видим какую-то вещь, это еще не значит, что ее не существует. Император и без того поджаривает нас на медленном огне. Возможно, он держит флот про запас. Выжидает подходящего времени, не желая показывать всю свою мощь без необходимости. — Будь у него корабли, он мог бы устроить блокаду, уморить нас голодом, обойти наши укрепления! Ему бы не потребовалось губить столько солдат… — Чего у императора Гуркхула в изобилии, генерал, так это солдат. Они уже проделали хорошую брешь… — Глокта провел подзорной трубой вдоль стен, пока не дошел до второго слабого места. Ему были видны огромные трещины в каменной кладке с внутренней стороны. Стену подпирали толстые бревна и горы щебня, но она с каждым днем неумолимо кренилась внутрь. — Вскоре у них появится еще одна. Они засыпали ров в четырех местах. А мы теряем людей, наш боевой дух слабеет. Им не нужны корабли. — Но корабли есть у нас. Глокта с удивлением обнаружил, что генерал подступил к нему вплотную и говорит тихо и настойчиво, заглядывая ему прямо в глаза. «Словно признается в любви. Или в измене. Ну, какой же из двух вариантов?» — У нас еще есть время, — бормотал Виссбрук, нервно поводя глазами в сторону двери и обратно. — Мы контролируем залив. До тех пор, пока мы удерживаем Нижний город, пристани в наших руках. Мы можем вывести союзные силы. По крайней мере, гражданских. В Цитадели еще остались несколько офицерских жен и детей, горстка купцов и ремесленников, которые поселились в Верхнем городе и не хотят уходить. Это можно сделать быстро. Глокта нахмурился. «Возможно, он прав, но приказ архилектора предписывает иное. Гражданские могут улаживать свои дела сами, если хотят, но войска Союза не двинутся никуда. Разве что на погребальный костер». Виссбрук, однако, принял его молчание за знак согласия. — Вам стоит только отдать распоряжение, и все можно сделать сегодня же вечером. Мы вывезем людей еще до… — И что станется со всеми нами, генерал, когда мы ступим на землю Союза? Трогательная встреча с нашими хозяевами в Агрионте? Кому-то из нас очень скоро придется плакать, я уверен! Или вы предполагаете захватить корабли и уплыть в далекий Сулджук, чтобы прожить там долгую жизнь в покое и достатке? — Глокта медленно покачал головой. — Красивая фантазия, но не более того. Нам приказано удержать город. Никакой капитуляции. Никакого отступления. Никакого отплытия домой. — Никакого отплытия домой, — кисло повторил Виссбрук, — а тем временем гурки подступают все ближе, наши потери множатся, и даже последнему городскому нищему ясно, что мы не сможем долго удерживать стены. Мои люди вот-вот взбунтуются, а на наемников надежды еще меньше. И что мне им сказать? Что в приказе закрытого совета отступление не предусмотрено? — Скажите им, что подкрепление прибудет со дня на день. — Я говорю им это неделями! — В таком случае еще несколько дней ничего не изменят. Виссбрук моргнул. — А могу я спросить, когда прибудет подкрепление? — Со дня, — Глокта прищурился глаза, — на день. До тех пор мы будем удерживать стены. — Но зачем? — Голос Виссбрука стал тонким, как у девчонки. — С какой стати? Эта задача невыполнима! Пустая трата сил! Зачем, черт подери? «Зачем? Вечно этот вопрос. Я сам уже устал задавать его». — Если вы считаете, что мне известны мысли архилектора, то вы еще больший идиот, чем я полагал. — Глокта пососал десны, размышляя. — Впрочем, в одном вы правы. Городские стены могут пасть в любой момент. Мы должны подготовиться к отходу в Верхний город. — Но… если мы уйдем из Нижнего города, мы оставим причалы! Город лишится подвоза продовольствия! И пополнение не попадет к нам, если оно прибудет! А как же ваша блестящая речь, помните, наставник? Насчет того, что стена Верхнего города слишком длинна и ненадежна? Если внешние стены падут, город обречен, говорили вы! Мы должны защищаться на этом самом месте или сразу сдаться, так вы сказали! Если причалы будут в руках гурков… у нас не останется никаких путей к бегству! «Мой дорогой, мой милый пухленький генерал, неужели ты не видишь? Бегство никогда и не рассматривалось как возможный вариант». Глокта широко улыбнулся, показывая Виссбруку пустые ямы между зубами. — Если один план провалился, нужно попробовать другой. Положение у нас, как вы справедливо отметили, отчаянное. Поверьте, я бы и сам предпочел, чтобы император отказался от своих планов и отправился домой, но мне кажется, на это едва ли стоит рассчитывать. Скажите Коске и Кадии, пусть выведут всех штатских из Нижнего города сегодня же ночью. Возможно, нам придется отступать молниеносно. «По крайней мере, мне не придется далеко хромать до передовой». — В Верхнем городе не разместить столько людей! Они останутся на улицах! «Но не в могилах». — Они будут спать на площадях! «Это лучше, чем под землей». — Их же тысячи! — В таком случае, чем скорее вы начнете, тем лучше.
Ваше преосвященство! Уже шесть недель мы отбиваем атаки гурков. Каждое утро, превозмогая наш убийственный обстрел, они пытаются завалить ров землей и камнями, и каждую ночь мы спускаем людей со стен, чтобы заново его откопать. Несмотря на все наши усилия, им все же удалось засыпать канал в двух местах. Теперь ежедневно неприятельские солдаты пытаются приставить к нашим стенам осадные лестницы, иногда им удается даже взобраться наверх, но лишь для того, чтобы встретить жестокий отпор. Тем временем обстрел из катапульт продолжается, и несколько участков стены уже опасно ослаблены. Их укрепили, но не исключено, что в скором времени гуркам удастся проделать значительную брешь. С внутренней стороны возведены баррикады, чтобы сдержать врагов, если они прорвутся в Нижний город. Наши укрепления держатся на пределе возможностей, но уверяю вас, ни один человек не думает о капитуляции. Мы будем сражаться. Как всегда, ваше преосвященство, служу и повинуюсь.Занд дан Глокта,наставник Дагоски».
Глокта шагнул в дверной проем и едва не отшатнулся обратно. Жара внутри была почти невыносимой, запах пота и горелой плоти неприятно щекотал гортань. Он вытер слезящиеся глаза тыльной стороной дрожащей руки и прищурился в темноте. В полумраке вырисовывались фигуры трех практиков. Они собрались кружком: закрытые масками лица освещены снизу злым оранжевым сиянием жаровни, яркие блики на выступающих костях, резкие черные провалы теней. «Демоны в аду». Рубашка Витари насквозь пропиталась потом и прилипла к плечам, лицо прорезали гневные морщины. Секутор разделся до пояса, сквозь маску приглушенно слышалось сиплое дыхание, волосы склеились от пота. Иней был весь мокрый, как из-под дождя: крупные капли скатывались по бледной коже, на скулах бугрились тугие желваки. И только Шикель не выказывала никаких признаков неудобства. На ее лице сияла экстатическая улыбка, когда Витари прижигала ей грудь раскаленным железом. «Можно подумать, это счастливейшие минуты ее жизни». Глокта сглотнул, вспомнив, как ему самому показали раскаленный прут. Как он выл, рыдал, молил о пощаде. Что он почувствовал, когда металл коснулся его кожи? «Так обжигающе горячо, что кажется ледяным». Он помнил свои бессмысленные крики. Вонь собственной горящей плоти. До сих пор ощущал этот запах. «Сначала ты страдаешь сам, потом причиняешь страдания другим, затем другие мучают людей по твоему приказу. Так устроена жизнь». Он пожал ноющими плечами и вошел в комнату. — Есть успехи? — спросил он. Секутор выпрямился, кряхтя и выгибая спину, вытер лоб, стряхнул пот на осклизлый пол. — Не знаю, как насчет нее, а я почти готов сломаться. — Все бесполезно! — рявкнула Витари, швыряя почерневший прут обратно в жаровню, так что вверх взметнулся фонтан искр. — Мы пробовали ножи, молотки, воду, огонь. Она молчит как рыба! Эта гребаная сука словно каменная! — Ну, она мягче, чем камень, — прошелестел Секутор, — но не чета нам. Он взял со стола нож, блеснув в полумраке оранжевым лезвием, наклонился вперед и сделал длинный разрез на тонком предплечье Шикель. Она даже не вздрогнула. Рана раскрылась, поблескивая кроваво-красным. Секутор сунул в нее указательный палец и повертел. Шикель ничем не давала понять, что ей больно. Секутор вытащил палец и потер его кончиком большого. — Даже крови нет. Все равно, что резать труп недельной давности. Глокта почувствовал, что у него подергивается нога, поморщился и опустился на ближайший стул. — Несомненно, это не совсем нормально. — Мяхко фкавано, — пробубнил Иней. — Но она уже не исцеляется так, как раньше, — заметил Глокта. Ни один из разрезов на коже Шикель не закрылся. «Все вывернуто наружу, сухое и мертвое, как мясо в лавке мясника». Ожоги тоже не сходили. «Обугленные черные полосы поперек кожи, словно мясо сняли с решетки». — Просто сидит и смотрит, — сказал Секутор, — и ни слова. Глокта нахмурился. «Неужели ради этого я в свое время вступил в инквизицию? Пытать девчонок. — Он вытер пот, скопившийся под покрасневшими глазами. — С другой стороны, она и гораздо больше, и гораздо меньше, чем просто девчонка». Он вспомнил, как руки Шикель тянулись к нему, а трое практиков изо всех сил пытались оттащить ее назад. «Гораздо больше и гораздо меньше, чем просто человек. Мы больше не должны ошибаться, как ошиблись с первым из магов». — Надо мыслить широко, — пробормотал он. — А знаешь, что мой отец сказал бы на это? — раздался голос хриплый, глубокий и скрежещущий, как у старика. Было нечто странное и неправильное в том, что он доносился от этого молодого гладкого лица. Глокта почувствовал, как его глаз задергался, под одеждой пробежала струйка пота. — Твой отец? Шикель улыбнулась ему, блестя глазами в темноте. Казалось, разрезы на ее теле тоже улыбались. — Мой отец. Пророк. Великий Кхалюль. Он сказал бы, что широко мыслящий ум — как широко раскрытая рана. Уязвим для любой отравы. Подвержен загниванию. Способен принести своему владельцу лишь боль. — Ты все-таки будешь говорить? — Я так решила. — Почему? — Почему бы и нет? Теперь ты знаешь, что это мое желание, а не твое. Задавай вопросы, калека. Ты должен использовать свой шанс чему-то научиться. Видит Бог, это тебе не помешает. Человек, заблудившийся в пустыне… — Я знаю продолжение. Глокта помедлил. «Столько вопросов, но что можно спросить у такого существа?» — Ты едок? — Мы называем себя по-другому, но это так. — Она слегка наклонила голову, не отрывая от него взгляда. — Жрецы сначала заставили меня съесть мою мать. Сразу же, как только меня нашли. Если бы я не подчинилась, я бы умерла, а жажда жить была такой огромной… тогда. Потом я плакала, но все это давно прошло; сейчас у меня не осталось слез. Конечно же, я отвратительна самой себе. Иногда мне нужно убивать, иногда я хочу умереть. Я заслужила смерть. В этом я не сомневаюсь. Это единственное, в чем я уверена. «Мне следовало бы догадаться, что не стоит ждать прямых ответов. Еще немного, и я почувствую ностальгию по торговцам шелком. Их преступления, по крайней мере, были мне понятны. Тем не менее непонятные ответы все же лучше, чем совсем никаких». — Почему ты ешь плоть? — Потому же, почему птица ест червяка, а паук муху. Потому что так пожелал Кхалюль, а мы все — дети пророка. Иувина предали, и Кхалюль поклялся отомстить, но он был один против многих. Поэтому он принес свою великую жертву и нарушил Второй закон, и праведные присоединились к нему. По прошествии лет их становилось все больше и больше. Кто-то присоединялся к нему добровольно, кого-то заставляли, но еще никто не отказывался. Братьев и сестер у меня множество, и каждый из нас должен принести себя в жертву. Глокта жестом показал на жаровню. — Ты не чувствуешь боли? — Нет. Только глубочайшее раскаяние. — Странно… У меня все наоборот. — Полагаю, из нас двоих тебе повезло больше. Он фыркнул. — Легко говорить, пока можешь помочиться без того, чтобы кричать от боли. — Сейчас я почти не помню, на что похожа боль. Все это было очень давно. У каждого из нас разные дары: сила, скорость, выносливость за пределами человеческих возможностей. Некоторые могут менять обличье, или обманывать глаз, или даже использовать искусство, которому Иувин обучал своих учеников. Дары разные, но проклятие для всех одно. Она воззрилась на Глокту, склонив голову набок. «Позволь, я угадаю…» — Вы не можете не есть плоть. — Никогда. И именно поэтому гуркам нужно все больше рабов. Пророку невозможно противостоять. Я знаю это. Великий отец Кхалюль! — Она почтительно возвела глаза к потолку. — Верховный жрец Саркантского храма. Святейший из всех, чья нога ступала по земле. Усмиритель гордых, искореняющий неправду, провозглашающий истину. Свет исходит от него, словно от звезд. Он говорит голосом Бога. Он… — Да-да, не сомневаюсь, он и гадит исключительно золотыми какашками. И ты веришь во всю эту чепуху? — Какое имеет значение, во что я верю? Выбираю не я. Когда господин поручает тебе дело, ты прилагаешь все усилия, чтобы выполнить его. Даже если это черное дело. «Да, это я понимаю». — Некоторые из нас годятся только для черных дел. Надо лишь выбрать себе господина. Шикель, сидевшая по ту сторону стола, разразилась сухим, каркающим смехом. — Воистину немногим дано выбирать! Мы делаем то, что нам говорят. Мы живем и умираем вместе с теми, кто был рожден рядом с нами, кто выглядит так же как мы, кто говорит те же слова, что и мы. В конечном итоге мы знаем о причинах всего этого не больше, чем пыль, в которую мы возвратимся. — Ее голова поникла набок, и разрез на плече широко раскрылся, как разинутый рот. — Ты думаешь, мне нравится то, во что я превратилась? Ты думаешь, я не мечтаю снова стать такой, как другие люди? Но когда изменение произошло, возврата нет. Ты понимаешь? «О да. Немногие поняли бы лучше». — Зачем тебя послали сюда? — Работа праведных не кончается. Я пришла увидеть как Дагоска вливается в общее стадо. Увидеть, что ее люди поклоняются Богу так, как учит пророк. Увидеть, что мои братья и сестры накормлены. — Но тебе это не удалось. — За мной придут другие. Пророка невозможно остановить. Вы обречены. «Это я уже знаю. Ладно, попробуем другой подход». — Что ты знаешь… о Байязе? — А-а, Байяз… Он был братом пророка. Он был в начале всего этого, и он будет в конце. — Ее голос понизился до шепота. — Лжец и предатель. Он убил своего учителя. Он погубил Иувина. Глокта нахмурился. — Мне рассказывали эту историю по-другому. — Любую историю каждый рассказывает по-своему, калека. Разве ты еще не понял этого? — Она искривила губы. — Ты не имеешь понятия о войне, в которую вовлечен, об оружии и потерях, о ежедневных победах и поражениях. Ты не подозреваешь, кто с кем сражается, каковы причины, каковы мотивы. Поле боя повсюду. Мне жаль тебя. Ты — собака, что пытается понять спор философов, но не слышит ничего, кроме гавканья. Праведные идут. Кхалюль очистит землю от лжи и построит новый порядок. Иувин будет отмщен. Так предсказано. Так предопределено. Так обещано. — Сомневаюсь, что ты увидишь это. Она ухмыльнулась. — Сомневаюсь, что и ты увидишь это. Мой отец предпочел бы взять город без борьбы, но если придется сражаться, он пойдет на это и будет биться без пощады. Божий гнев будет стоять за его плечами. Это лишь первый шаг на его пути. На пути, который он избрал для всех нас. — Какой же шаг будет следующим? — Ты думаешь, мои хозяева посвящают меня в свои планы? А твои хозяева делятся с тобой? Я червь. Я ничто. И все же я больше, чем ты. — Какой шаг будет следующим? — прошипел Глокта. Молчание. — Отвечай! — зашипела Витари. Иней вытащил из жаровни железный прут с сияющим оранжевым кончиком и ткнул им в голое плечо Шикель. Вонючий пар со свистом устремился вверх, заскворчал жир, но девочка молчала. Ее ленивые глаза безразлично глядели на то, как горит ее собственная плоть. «Ответов не будет. Только новые вопросы. Как всегда, одни вопросы». — С меня достаточно, — буркнул Глокта, схватил трость и с трудом поднялся, извиваясь всем телом в мучительном и тщетном усилии отлепить рубашку от спины. Витари махнула рукой в сторону Шикель, чьи поблескивающие глаза по-прежнему смотрели на Глокту из-под тяжелых век, а губы все еще кривила слабая улыбка. — Что с ней делать? «Ненужный агент равнодушного хозяина, засланный против воли в далекое незнакомое место, чтобы сражаться и убивать, с целью, которую он почти не понимает. Знакомо?» Глокта поморщился и повернулся больной спиной к полной зловонного дыма комнате. — Сожгите, — проговорил он.
Был зябкий вечер. Глокта стоял на балконе, хмуро глядя вниз, в сторону Нижнего города. Здесь, на вершине утеса, было ветрено, холодный ветер с темного моря хлестал по лицу, по пальцам на сухом парапете, хлопал по ногам полами плаща. «Ничего более похожего на зиму мы не дождемся в этой проклятой печи». Пламя факелов возле двери металось и мигало за железными решеткам и — два огонька в сгущавшейся тьме. Там, снаружи, огней было больше, гораздо больше. Горели лампы на мачтах союзных кораблей в гавани, их отражения сверкали и дробились в воде. Сияли окна темных дворцов под Цитаделью, был виден свет на верхушках высоких шпилей Великого храма. Внизу, в трущобах, пылали тысячи факелов. Реки крошечных точечек света выливались из зданий на дороги и текли к воротам Верхнего города. «Беженцы покидают свои дома, какими бы они ни были. Стремятся к безопасности, какой бы она ни была. Долго ли мы сможем обеспечивать эту безопасность, когда падет городская стена?» Но он и так знал ответ. «Недолго». — Наставник! — О, мастер Коска. Очень рад, что вы решили ко мне присоединиться. — Еще бы! Нет ничего лучше прогулки на вечернем воздухе после хорошего сражения. Наемник подошел ближе. Даже в вечернем сумраке Глокта видел произошедшую в нем перемену. Походка Коски стала уверенной и упругой, в глазах появился блеск, волосы были аккуратно расчесаны, усы навощены. «Он будто внезапно подрос на пару дюймов и помолодел лет на десять». Коска прошествовал к парапету, прикрыл глаза и острым носом втянул в себя воздух. — Вы выглядите на удивление хорошо для человека, только что побывавшего в гуще битвы. Стириец ухмыльнулся. — Я был не столько в гуще битвы, сколько позади нее. Мне всегда казалось, что передний край — плохое место для сражения. Никто не слышит тебя в этом грохоте, и слишком много шансов умереть. — Несомненно. Как там наши дела? — Гурки по-прежнему снаружи, так что сражение, по-моему, прошло неплохо. Сомневаюсь, что мертвые согласятся, но кому, черт возьми, интересно их мнение? — Он весело поскреб шею. — Мы сегодня неплохо поработали. А что будет завтра или послезавтра, никто не знает. На подкрепление по-прежнему нет надежды? Глокта покачал головой, и стириец глубоко вздохнул. — Мне-то, конечно, все равно, но вам, возможно, стоит подумать об отводе войск, пока мы еще удерживаем залив. «Всем хочется поскорее удрать. Даже мне». Глокта фыркнул. — Я на поводке у закрытого совета, а они говорят «нет». Мне было сказано, что честь короля не допускает отступления. Очевидно, его честь дороже, чем наши жизни. Коска поднял брови. — Честь, вот как? А что это за штука такая? У каждого свое представление о ней. Честь нельзя выпить. С ней нельзя переспать. Чем больше ее у тебя, тем меньше от нее пользы. А если у тебя ее вообще нет, то и горевать не о чем. — Он покачал головой. — Однако некоторые думают, что лучше этой штуки ничего в мире нет. — Хм, — отозвался Глокта, облизывая беззубые десны. «Честь стоит дешевле, чем ноги или зубы. За этот урок я дорого заплатил». Он взглянул на темный абрис городской стены, усеянный горящими кострами. Оттуда по-прежнему слышался неотчетливый шум сражения. Случайная горящая стрела взмыла высоко в воздух и упала где-то среди развалин трущоб. «Даже сейчас кровавая работа продолжается». Глокта тяжело вздохнул. — Есть у нас шанс продержаться еще неделю? — Неделю? — Коска поджал губы. — Приемлемо. — А две? — Две недели? — Коска прищелкнул языком. — Это уже труднее. — Ну а месяц, соответственно, совершенно безнадежно. — Да, «безнадежно» — как раз то самое слово. — Вы, кажется, наслаждаетесь ситуацией. — Я? Я специализируюсь на безнадежных задачах! — Коска ухмыльнулся. — В последнее время других у меня и не бывает. «Мне знакомо это чувство». — Удерживайте городскую стену, сколько сможете, затем отходите назад. Стены Верхнего города станут нашей следующей линией обороны. Коска широко улыбался, блестя зубами в темноте. — Держаться, сколько сможем, а затем отходить! Мне уже не терпится! — И возможно, нам стоит подготовить несколько сюрпризов для наших гуркских гостей, когда они в конце концов окажутся по эту сторону стен. Ну, вы понимаете… — Глокта неопределенно махнул рукой. — Натянутая проволока, замаскированные ямы, колья, вымазанные экскрементами, и все такое прочее. Думаю, у вас есть опыт в подобных способах ведения войны. — У меня есть опыт во всех способах ведения войны. — Коска щелкнул каблуками и вскинул руку в салюте. — Колья и экскременты! Вот вам и вся честь. «Это война. Единственная честь здесь в том, чтобы победить». — Кстати, что касается чести. Вам лучше предупредить нашего друга, генерала Виссбрука, где расставлены ваши сюрпризы. Будет жаль, если он случайно напорется на такой кол. — Разумеется, наставник. Ужасно жаль. Глокта сжал кулак. — Гурки должны заплатить за каждый их шаг. — «Они должны заплатить за мою изувеченную ногу». — За каждый дюйм этой грязи. — «За мои выбитые зубы». — За каждую развалившуюся лачугу, за каждый клочок земли. — «За мой слезящийся глаз, за мою скрюченную спину, за мою жизнь, превратившуюся в омерзительное подобие жизни». Он облизнул беззубые десны. — Заставьте их заплатить. — Превосходно! Хороший гурк — мертвый гурк! Наемник развернулся и прошел внутрь Цитадели, звеня шпорами. Глокта остался один на плоской крыше. «Одна неделя? Да. Две недели? Возможно. Дальше? Безнадежно. Возможно, у гурков и нет никаких кораблей, но все равно загадочный старик Юлвей был прав. Как и Эйдер. У нас с самого начала не было шансов. Невзирая на все наши усилия и жертвы, Дагоска падет. Это лишь вопрос времени». Он посмотрел вдаль, поверх ночного города. В темноте было трудно отличить землю от моря, огни на кораблях — от огней в зданиях, факелы на мачтах — от факелов в трущобах. Сплошная сумятица световых точек, терявшихся в пустоте. И только одно было несомненным: «С нами покончено. Не сегодня ночью, но скоро. Мы окружены, и узел будет затягиваться все туже. Это лишь вопрос времени».
Шрамы
Ферро снимала швы один за другим: аккуратно разрезала нитку блестящим кончиком ножа и осторожно вытаскивала ее из кожи Луфара. Ее смуглые пальцы двигались быстро и уверенно, желтые глаза были сосредоточенно прищурены. Логен наблюдал за ее работой, тихо покачивая головой при виде такого мастерства. Он не раз видел, как это делают, но никогда еще не встречал такого совершенства. Луфар как будто даже не чувствовал боли, хотя в последнее время он постоянно выглядел так, словно ему больно. — Ну что, будем снова перевязывать? — Нет. Надо дать коже подышать. Последняя нитка выскользнула наружу. Ферро отбросила прочь окровавленные обрывки, отодвинулась назад и присела на пятки, чтобы изучить результат. — Это очень здорово, — проговорил Логен приглушенным голосом. Он и представить себе не мог, что все может обойтись так удачно. Челюсть Луфара в свете костра казалась слегка искривленной, словно он жевал с той стороны. На губе виднелась рваная выемка, от нее до кончика подбородка шел ветвистый шрам с рядами Розовых точек по обеим сторонам (следы снятого шва), кожа вокруг него была стянутой и бугристой. И больше ничего; разве что небольшая опухоль, которая скоро сойдет. — Ты просто отлично его зашила. Никогда не видел лучшей работы. Где ты училась лечить? — Меня научил человек по имени Аруф. — Что же, он отлично это делал. Редкостное мастерство. Нам повезло, что он это умел. — Сперва мне пришлось с ним переспать. — А-а… — Так дело представало в несколько ином свете. Ферро пожала плечами. — Я была не против. Он был по-своему хороший человек, а кроме того, он научил меня убивать. Мне приходилось трахаться со многими гораздо хуже его и за гораздо меньшую цену. — Она угрюмо осмотрела челюсть Луфара и стала нажимать на нее большими пальцами, прощупывая места вокруг раны. — Гораздо меньшую. — Ладно, — пробормотал Логен. Он тревожно переглянулся с Луфаром: разговор повернулся совсем не так, как он предполагал. Наверное, этого надо было ожидать, имея дело с Ферро. Он половину пути пытался выжать из нее хоть слово, а теперь, когда наконец что-то услышал, немного растерялся. — Все заросло, — буркнула она, после того как с минуту в молчании прощупывала лицо Луфара. — Благодарю тебя. — Тот схватил ее за руку, когда она уже отодвигалась. — Нет, правда! Не знаю, что бы я делал… Она сморщилась, словно он дал ей пощечину, и отдернула пальцы. — Ладно! А если ты снова позволишь разбить себе лицо, зашивай его сам! Она поднялась, отошла и уселась в зыбкой тени развалин, так далеко от остальных, как только могла, не выходя наружу. Похоже, что изъявления благодарности она любила еще меньше, чем все остальные виды разговоров. Луфар не обиделся; он слишком радовался тому, что с него наконец-то сняли швы. — Как я выгляжу? — Он показал пальцем на свою челюсть, на которую безуспешно пытался скосить глаза. — Хорошо, — ответил Логен. — Тебе повезло. Может, ты теперь не такой красавчик, каким был раньше, но все равно гораздо лучше меня. — Еще бы, — отозвался Луфар. Он исследовал языком шрам на губе и улыбался, как мог. — Им пришлось бы снести мне голову, чтобы я стал похожим на тебя. Логен ухмыльнулся, встал на колени возле котелка и принялся помешивать варево. Они с Луфаром поладили. Жестокий урок, но разбитое лицо сослужило парнишке хорошую службу: научило его уважению, причем гораздо быстрее, чем уговоры. Луфар стал смотреть правде в глаза, а это всегда полезно. Да, знаки внимания и время помогают завоевать человека… Тут взгляд Логена упал на Ферро, мрачно выглядывающую из темного угла, и его улыбка угасла. Что ж, для кого-то времени требуется больше, чем для других, а с некоторыми вообще ничего не получается. Черный Доу был таким. «Он создан, чтобы бродить в одиночку», — так сказал бы отец Логена. Логен снова занялся котелком, но его содержимое вряд ли могло подбодрить. Жидкая овсянка с несколькими обрезками свинины да кое-какие корешки. Охотиться здесь было не на что. Мертвая земля — недаром она так называлась. Даже трава на равнине уступила место какой-то бурой поросли и серой пыли. Логен оглядел остов разрушенного здания, где они разбили лагерь. Неверный свет костра выхватывал из тьмы обломки камней, осыпавшуюся известку, старые расщепленные бревна. Не было ни папоротника, угнездившегося в трещинах, ни молодых деревьев, проросших сквозь земляной пол, ни даже клочка мха между камнями. Казалось, никто не заходил сюда уже много столетий. Может, так оно и было. И еще тишина. Нынче ночью ветер почти стих, лишь тихо потрескивал костер да Байяз бормочущим голосом отчитывал за что-то своего ученика. Логен был ужасно рад, что первый из магов снова пришел в себя, хотя Байяз теперь выглядел старше и еще угрюмее, чем прежде. По крайней мере, Логену больше не нужно было решать, что делать дальше, — это никогда ни для кого не кончалось добром. — Наконец-то ясная ночь! — пропел брат Длинноногий, появившийся из дверного проема с очень самодовольным видом. Он поднял палец вверх. — Великолепное небо для навигации! В первый раз за десять дней звезды хорошо видны, и я должен сказать, что мы ни на шаг не отклонились от нашего избранного курса! Ни на фут! Я не сбился с пути, друзья мои. Нет! Это было бы совсем не в моем духе! До Аулкуса, полагаю, еще сорок миль, в точности как я и говорил! Однако никто его с этим не поздравил. Байяз и Ки по-прежнему что-то раздраженно бормотали. Луфар вертел перед собой лезвие короткого клинка, пытаясь увидеть в нем отражение своего лица. Ферро дулась в дальнем углу. Длинноногий вздохнул и присел на корточки у огня. — Снова овсянка? — пробурчал он, заглядывая в котелок и морща нос. — Боюсь, что так. — Хм, ну что ж… Тяготы дороги, не так ли, друг мой? Чем тяжелее путешествие, тем больше славы! — Угу, — отозвался Логен. Пожалуй, он бы отказался от лишней славы в пользу хорошего ужина. С унылым видом Логен помешал ложкой булькающее варево. Длинноногий наклонился к нему и проговорил вполголоса: — Мне кажется, наш именитый наниматель недоволен своим учеником. Недовольная речь Байяза звучала все громче и все более раздраженно. — Уметь обращаться со сковородкой — это замечательно, но твоим основным занятием по-прежнему остается практика магии! В последнее время я чувствую, что твое отношение к делу сильно изменилось. Ты проявляешь излишнюю настороженность и строптивость. Я начинаю подозревать, что такой ученик может не оправдать моих надежд! — А вы? Разве вы всегда были послушным учеником? — Ки насмешливо улыбался. — Разве ваш учитель никогда не разочаровывался в вас? — Такое случалось, и последствия были ужасны. Мы все совершаем ошибки, и долг учителя — помочь своим ученикам не повторить его собственных промахов! — Тогда, возможно, вам стоит рассказать мне историю ваших ошибок. Может быть, тогда я пойму, как мне их избежать? Они мерили друг друга яростными взглядами над пламенем костра. Логену не нравился разгневанный вид мага. Он уже видел такое выражение на лице Байяза, и никогда это не приводило к добру. Непонятно, почему Ки за несколько недель перешел от смиренной покорности к угрюмому неповиновению, но в любом случае это никому не облегчало жизнь. Логен делал вид, что внимательно следит за овсянкой, но в любой момент готов был услышать оглушительный рев испепеляющего пламени. Однако молчание прервал лишь тихий голос Байяза. — Ну хорошо, мастер Ки, в кои-то веки ты просишь о чем-то разумном. Давай поговорим о моих ошибках. Весьма обширная тема. Даже не знаю, с чего начать. — С самого начала! — предложил ученик. — А откуда же еще следует начинать? Маг невесело хмыкнул. — Что ж… Давным-давно, в Старые времена… — Он на мгновение замолчал, глядя в огонь, пятна света двигались по его изможденному лицу. — Я был первым учеником Иувина. Однако вскоре мой учитель взял второго. Мальчика с Юга. Его звали Кхалюль. Ферро внезапно вскинула голову и глянула на него из полумрака, нахмурив брови. — С самого начала мы с ним ни в чем не могли сойтись. Оба были слишком горды, завидовали талантам друг друга и ревновали к каждому знаку внимания учителя. Это продолжалось даже тогда, когда через много лет Иувин взял новых учеников, всего нас стало двенадцать человек. Вначале соперничество шло нам на пользу: каждый старался проявить наибольшее усердие и преданность. Однако после ужасной войны с Гластродом многое изменилось. Логен собрал миски и стал разливать дымящееся варево, прислушиваясь к рассказу Байяза. — Соперничество превратилось во вражду, вражда стала ненавистью. Мы сражались — сначала на словах, потом пустили в ход силу, а затем и магию. Возможно, если бы нам не мешали, мы бы убили друг друга. Возможно, если бы это произошло, мир стал бы счастливее. Но тут вмешался Иувин. Он отослал нас: меня на далекий Север, а Кхалюля на Юг, в две великие библиотеки, построенные им задолго до того. Он отправил нас учиться, по отдельности и в одиночестве, пока наш пыл не остынет. Он думал, что высокие горы, морской простор и разделяющее нас пространство Земного круга положат конец вражде, но он недооценил ее силу. Мы оба, каждый в своей ссылке, еще сильнее ожесточились, винили во всем друг друга и замышляли мелочную месть. Логен раздал всем скудную еду, а Байяз продолжал сверлить Ки неотступным взглядом из-под нависших бровей. — Если бы мне хватило здравомыслия послушать своего учителя! Но нет, я был молод, своеволен и полон гордыни. Я сгорал от нетерпения, страстно желая превзойти Кхалюля. И по глупости я решил, что если Иувин не хочет обучать меня… то мне нужно найти другого учителя. — Опять эта размазня, розовый? — буркнула Ферро, выдергивая свою миску у Логена из рук. — Можешь не благодарить. — Он кинул ей ложку, и Ферро поймала ее в воздухе. Логен вручил миску первому из магов. — Другого учителя? Но какого другого учителя вы могли найти? — Только одного, — тихо проговорил Байяз. — Канедиаса, Мастера Делателя. — Он задумчиво вертел ложку в руке. — Я пришел к нему, преклонил колени и умолял позволить мне учиться у него. Разумеется, Делатель отказал мне, как отказывал всем… вначале. Но я был настойчив. Через некоторое время он уступил и согласился обучать меня. — И вы поселились в Доме Делателя, — пробормотал Ки. Логен поежился, сгорбившись над своей миской. Единственный короткий визит в Дом до сих пор снился ему в кошмарах. — Совершенно верно, — откликнулся Байяз, — и изучил тамошние порядки. Поскольку я был обучен высокому искусству, новый хозяин ценил меня. Однако Канедиас хранил свои секреты еще более ревниво, чем Иувин. Он заставлял меня работать на износ, как раба, и открывал мне только самые необходимые крохи знания, чтобы я мог ему служить. Я злился. Однажды, когда Делатель покинул Дом в поисках материалов для работы, мое любопытство, честолюбие и жажда знаний погнали меня исследовать те части Дома, куда мне было запрещено ступать. И там я отыскал самый большой из его секретов. Он замолк. — И что там было? — нетерпеливо спросил Длинноногий, чья ложка застыла на полпути ко рту. — Его дочь. — Толомея, — прошептал Ки еле слышно. Байяз кивнул, и один угол его рта пополз вверх, словно он вспомнил что-то хорошее. — Она была не похожа ни на кого другого. Она никогда не покидала Дома Делателя, никогда не говорила ни с кем, кроме отца. Я узнал, что она помогала ему в особенных делах. Она работала… с такими материалами… которых могла касаться только собственная плоть и кровь Делателя. Подозреваю, что именно для этого он ее и зачал. Она была несравненной красавицей. — Лицо Байяза исказилось, и он с горькой улыбкой опустил глаза в землю. — По крайней мере, такой я ее вспоминаю. — Уф-ф, как хорошо! — проговорил Луфар, поставил на землю пустую миску и облизнул пальцы. В последнее время он стал менее разборчив в еде. Еще бы, думал Логен: если ты несколько недель вообще не способен жевать, ты отучаешься привередничать. — Еще есть? — с надеждой спросил юноша. — Возьми мою, — прошипел Ки и сунул Луфару свою миску. Его лицо мертвенно побледнело, глаза сверкали в тени, как два огня. Он не сводил пристального взгляда с учителя. — Продолжайте! Байяз поднял голову. — Толомея очаровала меня, а я ее. Сейчас это странно говорить, но тогда я был молод и полон огня, а волосы у меня были такие же пышные, как у капитана Луфара. — Он провел ладонью по лысому черепу и пожал плечами. — Мы полюбили друг друга. Он по очереди оглядел каждого из слушателей, словно призывал их посмеяться. Но Логен был слишком занят овсянкой, а из остальных никто даже не улыбнулся. — Она рассказала мне о том, что она делала для отца, и в моей голове забрезжило смутное понимание. Он собирал по всему свету осколки предметов нижнего мира, оставшиеся с тех времен, когда демоны еще ходили по земле. Он хотел использовать энергию этих фрагментов, встроить их в свои машины. Он пытался манипулировать силами, запрещенными Первым законом, и уже добился некоторого успеха. Логен неуютно повел плечами. Он вспомнил странную вещь, которую видел в Доме Делателя: она лежала под водой на глыбе белого камня, непонятная и завораживающая. «Разделитель», так назвал ее Байяз. Два лезвия — одно здесь, второе на Другой стороне… У него пропал аппетит, и он отставил миску с недоеденной овсянкой. — Я был в ужасе, — продолжал Байяз. — Я видел, какие бедствия навлек на мир Гластрод, поэтому решил пойти к Иувину и рассказать ему все. Но я боялся оставлять Толомею, а она не могла уйти оттуда, где провела всю свою жизнь. Я медлил, а потом неожиданно вернулся Канедиас и застал нас вместе. Его гнев… — Байяз скривился, словно сама память об этом была мучительной, — …невозможно описать. Весь Дом содрогался, гремел и пылал от этого гнева. Мне посчастливилось уйти живым. Я поспешил укрыться у своего прежнего учителя. — Он, похоже, легко прощал обиды, — фыркнула Ферро. — К счастью для меня, да. Иувин принял меня, несмотря на мое предательство. Особенно после моего рассказа о том, что его брат пытается нарушить Первый закон. Делатель явился к Иувину в страшной ярости. Он потребовал суда надо мной за осквернение дочери и кражу его секретов. Иувин отказал ему. Он потребовал, чтобы Канедиас рассказал, какие опыты он проводит. Братья начали сражаться, и я бежал. Ярость их битвы освещала небосвод. Когда я вернулся, мой учитель был мертв, а его брат удалился. Я поклялсяотомстить. Я собрал магов, и мы пошли на Делателя войной. Все, кроме Кхалюля. — А он почему не пошел? — прорычала Ферро. — Он сказал, что мне нельзя доверять. Что моя глупость привела к войне. — И ведь он был прав, верно? — пробормотал Ки. — Возможно, и так. Но он выдвинул против меня более серьезные обвинения. Он и его проклятый ученик Мамун… Ложь! — прошипел Байяз в костер. — Все это была ложь, и остальные маги не обманулись. Кхалюль оставил орден, вернулся на Юг и начал искать другие источника могущества. Он нашел их, пойдя по стопам Гластрода, и тем самым проклял себя. Кхалюль преступил Второй закон и стал поедать человеческую плоть. Нас было одиннадцать, когда мы отправились сражаться с Канедиасом, и лишь девять из нас возвратились. Байяз набрал в грудь воздуха и глубоко вздохнул. — Вот так-то, мастер Ки. Такова история моих ошибок, без прикрас. Можно сказать, что именно они были причиной смерти моего учителя и раскола в ордене магов. Можно сказать, что именно из-за них мы теперь движемся на запад, углубляясь в развалины прошлого. Можно даже сказать, что именно из-за них капитан Луфар имел несчастье сломать себе челюсть. — Семена прошлого приносят плоды в настоящем, — пробормотал Логен себе под нос. — Так и есть, — отозвался Байяз, — так и есть. И это поистине горькие плоды… Ну, мастер Ки, вынесешь ли ты урок из моих ошибок, как это сделал я сам, и уделишь ли внимание своему наставнику? — Конечно, — согласился ученик, но в его голосе Логену почудилась нота иронии. — Я буду повиноваться во всем. — Это весьма мудро. Если бы в свое время я слушался Иувина, мог бы и не получить вот этого. — Байяз расстегнул две верхние пуговицы на своей рубашке и оттянул воротник в сторону. Свет костра заплясал на поблекшем шраме, проходившем от основания шеи старика до его плеча. — Сам Делатель наградил меня им. Еще один дюйм, и я был бы мертв. — Он потер рубец. — Столько лет прошло, а он до сих пор иногда болит. Сколько мучений он принес мне за эти годы… Итак, вы видите, мастер Луфар: вы обзавелись отметиной, но могло быть и хуже. Длинноногий откашлялся. — Ранение, несомненно, серьезное, но мне кажется, я могу показать кое-что похуже. Он взялся за свою грязную штанину, подтянул ее до самого паха и повернул жилистую ляжку к свету костра. Его нога в этом месте представляла собой безобразную массу сморщенной зарубцевавшейся плоти. Даже Логен вынужден был признать, что впечатлен. — Черт побери, откуда это у вас? — спросил Луфар слабым голосом. Длинноногий улыбнулся. — Много лет назад, когда я был еще юношей, наш корабль потерпел крушение, и шторм отбросил меня к берегам Сулджука. Целых девять раз за мою жизнь Бог считал нужным окунуть меня в свой холодный океан в плохую погоду. К счастью, я наделен поистине благословенным талантом пловца. Но, к несчастью, в тот раз некая огромная рыба решила мною пообедать. — Рыба? — пробормотала Ферро. — Поистине. Громаднейшая и свирепая рыба. Пасть у нее была широкая, как дверной проем, а зубы острые, как ножи. Мне повезло: резкий удар по носу — он рубанул воздух ребром ладони, — заставил рыбину разжать челюсти, а затем случайное течение вынесло меня на берег. Я был дважды благословен, найдя среди туземцев сочувственно настроенную даму, позволившую мне восстановить силы в ее жилище, ибо жители Сулджука, как правило, относятся к чужестранцам весьма подозрительно. — Он блаженно вздохнул. — Вот как мне довелось выучить их язык. В высшей степени одухотворенные люди. Бог благосклонен ко мне. Воистину. Все немного помолчали. — Ручаюсь, у тебя есть истории и получше, — ухмыльнулся Луфар, глядя на Логена. — Ну… меня как-то раз укусила злая овца, но от этого не осталось даже шрама. — А как насчет пальца? — Насчет пальца? — Он взглянул на обрубок, покачал им взад и вперед. — А что насчет пальца? — Как ты его потерял? Логен нахмурился. Ему не очень-то нравился такой поворот разговора. Слушать об ошибках Байяза — это одно, но копаться в своих собственных он не собирался. Мертвые знают, он совершал большие ошибки. Но все уже смотрели на него, и нужно было сказать что-нибудь. — Я потерял его в бою. Рядом с одним местом, которое называется Карлеон. Я тогда был молодой, горячий. Имел глупую привычку соваться очертя голову в самую гущу схватки. И вот когда я оттуда вылез, пальца уже не было. — Слишком увлекся, — подсказал Байяз. — Вроде того. — Он нахмурился и мягко потер обрубок. — Странное дело. Я еще долго чувствовал потом, как он чешется, самый кончик. Просто с ума сходил. Как почесать палец, которого нет? — Было больно? — спросил Луфар. — Поначалу ужасно больно, но были у меня и другие раны, вдвое хуже. — Например? Тут надо было подумать. Логен поскреб щеку, перебирая в памяти все часы, дни и недели, когда он лежал израненный и окровавленный, вопя от боли. Когда он еле ходил и с трудом мог отрезать себе мяса перебинтованными руками. — Ну, как-то раз мне рубанули мечом поперек лица, — проговорил он, ощупывая выемку на ухе, проделанную Тул Дуру. — Крови тогда вытекло черт знает сколько. А однажды чуть не выбили глаз стрелой. — Он потер шрам в виде полумесяца под бровью. — Потом несколько часов вытаскивали все щепки. А еще на меня как-то упал здоровенный каменюга, это было при осаде Уфриса. В самый первый день. — Он почесал затылок, нащупав под волосами неровные бугры. — Разбил мне череп, а заодно и плечо. — Неприятно, — заметил Байяз. — Ну, я сам виноват. Этим обычно и кончается, когда пытаешься разворотить городскую стену голыми руками. Луфар изумленно уставился на него, и Логен пожал плечами. — Не получилось. Я же сказал, в молодости у меня была горячая голова. — Удивляюсь только одному — почему ты не попытался прогрызть ее зубами. — Скорее всего, я бы так и сделал, если бы на меня не сбросили камень. По крайней мере, зубы остались целы. Два месяца после этого я лежал на спине и стонал, пока они осаждали город. А как только успел оправиться, вышел на поединок с Тридубой, и он переломал мне все заново, и еще кое-что в придачу. — Логен поморщился, сжал в кулак и выпрямил пальцы правой руки, вспоминая ту мучительную боль, когда все они были раздроблены. Тогда действительно было больно. Правда, не больнее вот этого. — Он запустил руку за пояс и выпростал подол рубашки. Все вглядывались и пытались понять, на что он указывает. Небольшой шрам сразу под нижним ребром, во впадинке сбоку от желудка. — Совсем маленький, — заметил Луфар. Логен неловко развернулся, чтобы показать им спину. — Вон там остальное, — пояснил он, тыча большим пальцем туда, где находилась гораздо более крупная отметина возле позвоночника. Повисла долгая пауза. Все молча пытались понять то, что увидели. — Прямо насквозь? — пробормотал Длинноногий. — Прямо насквозь. Копьем. Это был поединок с человеком по имени Хардинг Молчун. Мне тогда чертовски повезло, что я выжил. — Если это был поединок, — проговорил Байяз, — почему ты остался жив? Логен облизнул губы. Во рту стояла горечь. — Я его побил. — Насквозь пронзенный копьем? — Я и не заметил. Только потом понял. Длинноногий и Луфар недоверчиво переглянулись. — Кажется, такое трудно не заметить, — произнес навигатор. — Да, вроде бы. — Логен запнулся, подбирая слова, чтобы выразиться помягче, но помягче не получалось. — У меня бывает иногда… ну, порой я не совсем осознаю, что делаю. Долгая пауза. — Что ты имеешь в виду? — спросил Байяз. Логен сморщился. Все хрупкое доверие, которое он выстраивал на протяжении последних нескольких недель, грозило рухнуть у него на глазах, но он не видел выбора. Врать он никогда не умел. — Когда мне было лет четырнадцать, мы с моим другом повздорили. Даже не помню, из-за чего. Помню, я очень разозлился. Помню, что он меня ударил. А потом я стоял и глядел на свои руки. — Он посмотрел на свои ладони, они бледно светились в полумраке. — Я задушил его. До смерти. Не помню, как я это сделал, но, кроме меня, там никого не было, и у меня под ногтями была его кровь. Я втащил его на скалы, сбросил оттуда головой вниз и сказал, что он упал с дерева и умер. Все мне поверили. Его мать плакала, но что я мог поделать? Это был первый раз, когда это случилось. — Логен чувствовал, что все глаза устремлены на него. — Еще через несколько лет я едва не убил своего отца. Ударил его ножом, когда он ел. Не знаю почему. То есть вообще не имею представления. К счастью, он выжил. Он заметил, что Длинноногий беспокойно отодвигается в сторону, и его можно было понять. — Как раз в ту пору шанка начали нападать чаще, чем обычно. Тогда мой отец послал меня на юг, за горы, искать помощи. Там я нашел Бетода, и он обещал мне помочь, если я стану драться за него. Я-то был только рад, дурень, но войны все продолжались и продолжались, без конца. И чего только я ни делал на этих войнах… точнее, мне говорили, что я это делал. — Логен тяжело вздохнул. — Я убивал друзей. Что я делал с врагами — вам стоило бы на это взглянуть. И главное, мне нравилось! Нравилось сидеть первым у костра, смотреть на людей и видеть их страх, когда никто не отваживался посмотреть мне в глаза. Однако дела мои шли все хуже и хуже. Наконец я вообще перестал понимать, кто я такой, и большую часть времени не знал, что я творю. Иногда я видел, что происходит, но все равно не мог ничего изменить. Никто не знал, кого я убью следующим. Они все были готовы наложить в штаны от страха, даже Бетод, а больше всех боялся я сам. Какое-то время отряд сидел в гулкой тишине. Если сначала развалины здания казались им утешительным приютом после бесконечного мертвого и пустого пространства равнины, то сейчас это чувство исчезло. Пустые окна зияли, как раны. Дверные проемы разверзались, словно могилы. Молчание все длилось, пока его не прервал Длинноногий. — И что же, просто в качестве предположения… считаешь ли ты вероятным, что, сам того не желая, можешь убить одного из нас? — Тогда уж я убью всех, а не одного. Байяз нахмурился. — Прошу прощения, но меня это не вполне успокаивает, — проговорил он. — Ты мог хотя бы упомянуть об этом раньше! — взвизгнул Длинноногий. — Такого рода вещи нужно рассказывать своим спутникам! Я не думаю, что… — Оставь его, — бросила Ферро. — Но должны же мы знать… — Закрой свой рот, звездочет сраный! Ты и сам не подарок. — Она сердито уставилась на Длинноногого. — Кое-кто здесь болтает без умолку, но сразу затыкается, как только мы влипаем в неприятности. — Она перевела мрачный взгляд на Луфара. — А от другого гораздо меньше пользы, чем он думает. — Она пронзила гневным взглядом Байяза. — Еще кое-кто вечно что-то скрывает, а когда наступают трудные времена, засыпает, так что остальным приходится блуждать неизвестно где! Что ж, допустим, он убийца. Ну и что, мать вашу? Когда надо было убивать, вам это вполне подходило! — Я просто хотел… — Закрой рот, я сказала! Длинноногий заморгал и повиновался. Логен воззрился на Ферро через огонь. Вот уж от кого он никак не надеялся услышать доброго слова! Из всей компании она одна видела, как это с ним происходит. Она одна в точности знала, о чем он рассказал. И все же она встала на его защиту. Ферро заметила его взгляд, нахмурилась и снова спряталась в свой угол, но это уже ничего не меняло. Логен улыбнулся. — Хорошо, а как насчет тебя? — Байяз тоже смотрел на Ферро, потирая пальцем губу, словно в задумчивости. — Что насчет меня? — Ты сказала, что не любишь, когда что-то скрывают. Каждый из нас рассказал о своих шрамах. Я утомил всех историями из своего прошлого, Девять Смертей взбудоражил нас рассказом о своем. — Маг провел пальцем по своему костистому лицу, исчерченному резкими тенями в свете костра. — А как ты получила свои шрамы? Пауза. — Готов поручиться — тому, кто это сделал, не поздоровилось! — со смехом произнес Луфар. Длинноногий тихо захихикал. — О, поистине! Осмелюсь предположить, что его ждала плачевная участь! Страшно подумать, как… — Я сделала это сама, — произнесла Ферро. Смеявшиеся поперхнулись и умолкли, улыбки погасли; все переваривали услышанное. — Что? — переспросил Логен. — Ты, розовый, оглох? Я сделала это сама. — Но зачем? — Ха! — выдохнула она, яростно глядя на него поверх костра. — Ты не знаешь, что значит быть вещью! Когда мне было двенадцать лет, меня продали человеку по имени Сусман. — Она плюнула на землю и прорычала что-то на своем языке. Логен подозревал, что это был совсем не комплимент. — У него был дом, где девушек обучали, а потом перепродавали с выгодой. — Обучали чему? — спросил Луфар. — А ты как думаешь, безмозглый? Трахаться. — А-а, — растерянно отозвался он, сглотнул и снова опустил глаза в землю. — Два года я провела там. Два года, пока не украла нож. Я тогда не знала, как убивать, поэтому постаралась навредить моему хозяину, чем могла. Я порезала себя, до кости. Когда они отняли у меня нож, я успела урезать свою цену на три четверти! — Она свирепо улыбнулась, глядя в огонь, словно вспоминала свой лучший день. — Слышали бы вы, как он вопил, этот подонок! Логен не сводил с нее глаз. Длинноногий открыл рот. Даже первый из магов казался потрясенным. — Ты изрезала сама себя? — И что с того? Снова молчание. Ветер задувал внутрь развалин, свистел в щелях между камнями, заставлял языки пламени метаться и плясать. Никто так и не придумал, что на это сказать.Свирепый
Снег сыпался на землю, белые хлопья кружились в пустоте за краем обрыва, превращая зеленые сосны, черные камни, бурую реку внизу в серые призраки. Сейчас Вест едва верил, что в детстве каждый год с нетерпением ждал первого снега. Что он мог просыпаться утром и с восторгом смотреть на мир, укрытый белым покрывалом. Что видел в этом тайну, чудо и радость. Сейчас вид белых хлопьев, оседавших на волосы Катиль, на плащ Ладислава, на его собственную замусоленную штанину, наполнял его ужасом. Снова ледяные тиски холода, снова убийственная сырость, снова придется делать отчаянные усилия, чтобы двигаться вперед. Он потер одна о другую бледные ладони, понюхал воздух и хмуро взглянул на небо, не позволяя себе впасть в уныние. — Нужно уметь радоваться тому, что имеешь, — прошептал он. Слова хрипло выходили из сорванного горла, врываясь в холодный воздух плотными клубками пара. — Необходимо. Вест представил себе теплое лето в Агрионте. На деревьях в скверах распускаются цветы. Птицы щебечут на плечах улыбающихся статуй. Солнечный свет льется сквозь густую листву в парке… Не помогло. Он шмыгнул носом, загоняя обратно сопли, попытался натянуть рукава мундира на кисти рук, но рукава, как всегда, оказались слишком коротки. Вест вцепился побелевшими пальцами в обтрепанные обшлага. Настанет ли время, когда ему снова будет тепло? Он почувствовал на своем плече руку Пайка. — Что-то не так, — вполголоса проговорил арестант, указывая на северян. Те сидели кружком на корточках, тихо и оживленно переговариваясь. Вест утомленно посмотрел на них. Он только что нашел более-менее удобное положение, чтобы посидеть и отдохнуть, и не хотел думать ни о чем, кроме собственных страданий. Он медленно распрямил ноющие ноги, поднялся — в колене щелкнуло, — встряхнулся и потащился к северянам, сгорбившись, как старик, и обхватив себя руками от холода. Однако Вест еще не дошел, а собрание уже закончилось. Еще одно решение приняли, не спросив его мнения. Тридуба приблизился к нему. Метель ничуть не тревожила северянина. — Ищейка заметил разведчиков Бетода. — Он указал куда-то в сторону леса. — Под тем склоном, у самой реки, возле водопада. Хорошо, что он их засек. С таким же успехом они могли засечь нас, и мы сейчас были бы трупами. — Сколько их? — Ищейка насчитал дюжину. Идти в обход рискованно. Вест нахмурился и стал переминаться с ноги на ногу, чтобы разогнать застывшую кровь. — Но ведь сражаться с ними еще более рискованно? — Может быть. А может, и нет. Если мы сумеем подкрасться незаметно, наши шансы не так уж малы. У них есть еда, оружие, — он окинул Веста взглядом, — одежда. Много разного барахла, которое нам не помешает. Началась зима, а мы продолжаем двигаться на север, так что на потепление не надейся. Вопрос решен. Мы будем драться. Их дюжина, и это большой перевес, так что нам понадобятся все люди. Твой приятель Пайк, судя по всему, умеет махать секирой и не станет переживать о последствиях. Скажи ему, пусть готовится. Девчонке там делать нечего, а вот… — Он кивнул в сторону Ладислава, сидевшего, сгорбившись, на земле. — Только не принц. Это слишком опасно. Тридуба сощурил глаза. — Ты чертовски прав — это очень опасно. Поэтому каждый должен взять на себя долю риска. Вест наклонился к нему, изо всех сил стараясь, чтобы его слова звучали убедительно, хотя его потрескавшиеся губы распухли, как переваренные сосиски, и стали непослушными. — Из-за него для всех остальных риск только увеличится. Мы оба это знаем. — (Принц с подозрением взглянул на них, пытаясь угадать, о чем они говорят.) — В схватке от него столько же пользы, сколько от мешка на голове. Старый северянин хмыкнул. — Да, пожалуй, ты прав. — Он вздохнул и нахмурился, обдумывая сказанное. — Ну хорошо. Не по обычаю, но будь по-твоему. Он остается. Он и девчонка. Остальные идут в бой. Это относится и к тебе. Вест кивнул. Каждый должен выполнить свою долю работы. — Все честно. Остальные идут в бой. Он побрел обратно, чтобы сообщить новости своим. Дома, в солнечных садах Агрионта, никто не узнал бы кронпринца Ладислава в его нынешнем виде. Все щеголи, льстецы, прихлебатели, которые обычно подхватывали каждое его слово, сейчас перешагнули бы через него, зажимая носы. Плащ Веста расползся по швам и протерся до дыр на локтях, покрылся коркой грязи. Мундир, некогда безупречно белый, постепенно потемнел и стал цвета земли под ногами. На груди принца еще болтались несколько обрывков золотого галуна, напоминавшего серые стебли некогда роскошного, а теперь сгнившего букета цветов. Волосы лежали спутанной копной, отросла клочковатая белесая бороденка, а сросшиеся брови доказывали, что в более счастливые дни Ладислав тратил немало времени на их выщипывание. Пожалуй, в более плачевном состоянии пребывал лишь сам Вест. — В чем дело? — пробурчал принц, когда Вест опустился на землю возле него. — Несколько разведчиков Бетода внизу у реки, ваше высочество. Придется драться. Принц кивнул. — Мне понадобится какое-нибудь ору… — Я вынужден просить вас остаться здесь. — Полковник Вест, но я должен… — Ваше участие было бы неоценимым, ваше высочество, но боюсь, этот вопрос не обсуждается. Вы наследник трона. Мы не можем подвергать вас опасности. Ладислав приложил все усилия, чтобы выглядеть разочарованным, но Вест почти физически ощутил его облегчение. — Ну хорошо, если вы так уверены… — Абсолютно. — Вест взглянул на Катиль. — Вы двое останетесь здесь. Мы скоро вернемся. Если повезет. — Он едва сдержал невеселую усмешку. Везением в последние дни и не пахло. — Спрячьтесь где-нибудь и постарайтесь не шуметь. Катиль ухмыльнулась ему в ответ. — Не беспокойтесь, я пригляжу, чтобы он ни обо что не поранился. Ладислав искоса метнул на нее гневный взгляд, сжав кулаки от бессильной ярости. Он с трудом выносил постоянные шпильки Катиль. Еще бы — когда тебе всю жизнь льстят и угождают, ты плохо подготовлен к презрению и насмешкам, да еще в такой ужасной обстановке. Вест на мгновение засомневался, стоит ли оставлять их вдвоем, однако у него не было выбора. Здесь они будут в безопасности. По крайней мере, в большей безопасности, чем он сам. Бойцы присели кружком на корточки: изрезанные шрамами грязные лица, суровые черты, косматые волосы. Тридуба с мрачным грубо вылепленным лицом, изборожденным глубокими морщинами. Безухий, свирепо усмехающийся Черный Доу. Тул Дуру, насупивший тяжелые брови. Молчун, бесстрастный как камень. Ищейка: светлые глаза сощурены, дыхание вырывается клубами пара из узкого носа. Пайк: его обожженное лицо, почти потерявшее способность к мимике, угрюмо сморщилось. Шестеро самых отчаянных людей на земле, и Вест. Он сглотнул. Каждый должен выполнить свою долю работы. Тридуба царапал палочкой на твердой земле, рисуя грубую схему. — Ну вот, парни, смотрите. Они засели здесь, возле реки, их дюжина или больше. Вот как мы это сделаем. Молчун идет налево, Ищейка направо, как обычно. — Ясно, вождь, — отозвался Ищейка. Молчун кивнул. — Мы с Тулом и Пайком зайдем с этой стороны и будем драться врукопашную. Хорошо бы захватить их врасплох. Только не пристрелите никого из нас, ладно? Ищейка ухмыльнулся. — Если будете держаться подальше от стрел, с вами ничего не случится. — Я постараюсь. Доу и Вест, вы переберетесь через реку и будете ждать вот здесь, у водопада. Потом зайдете к ним с тыла. — Палочка проскребла в земле глубокую канавку; Вест почувствовал, как горло перехватило от волнения. — Шум воды вас прикроет. Двинетесь, когда я кину камень в заводь под водопадом, слышите? Камень с обрыва. Это сигнал. — Конечно, вождь, — буркнул Доу. Вест внезапно осознал, что Тридуба пристально смотрит на него. — Ты слышал, парень? — Э-э, да, конечно, — пробормотал Вест, едва ворочая языком от холода и растущего страха. — Ты кинешь камень с обрыва, и мы двинемся… вождь. — Вот и хорошо. И говорю всем: держите ушки на макушке. Рядом могут быть еще люди. Бетод разослал разведчиков по всей стране. Все поняли, что делать? Каждый кивнул. — Отлично. Тогда не вините меня, если вас убьют. Тридуба встал, остальные тоже поднялись. Они занялись последними приготовлениями — проверяли, легко ли скользят клинки в ножнах, подтягивали тетиву, застегивали пряжки. Весту было почти нечего проверять: тяжелый краденый меч, заткнутый за вытертый пояс, — вот и все его оружие. В этой компании он чувствовал себя ужасно глупо. Сколько людей они убили? Вполне возможно, хватит на целый город, да еще на пару окрестных деревень. Даже Пайк выглядел так, словно был вполне готов убивать, не раздумывая. Вест вспомнил, что не имеет ни малейшего представления о том, за какие провинности этого человека отправили в штрафную колонию. Глядя на него сейчас, — Пайк задумчиво проводил большим пальцем по лезвию тяжелой секиры, и его глаза на мертвом, сожженном лице горели жестоким огнем, — нетрудно было вообразить причину. Вест уставился на свои руки: они тряслись, и не только от холода. Он крепко стиснул ладони. Подняв голову, Вест увидел ухмыляющегося Ищейку. — Иногда нужно бояться, чтобы стать отважным, — проговорил тот, повернулся и пошел в лес следом за Тридубой и остальными. Грубый голос Черного Доу хлестнул Веста сзади: — Ты со мной, боец. Постарайся не отставать. Северянин сплюнул на мерзлую землю, повернулся и двинулся к реке. Вест бросил последний взгляд назад. Катиль кивнула ему, и он кивнул в ответ, повернулся и пошел за Доу, молча петляя между деревьями, весь покрытый осыпающейся сверкающей изморозью. Шум водопада нарастал, превращался из шороха в грохот. План Тридубы уже казался ему слишком лаконичным — не хватало подробностей. — После того как переберемся через реку и дождемся сигнала, что мы будем делать? — Убивать, — бросил Доу через плечо. Этот вполне бессмысленный ответ вызвал у Веста внезапный приступ паники. — А мне идти слева или справа? — Где нравится, только не мешайся у меня под ногами. — А ты куда пойдешь? — Где будут убивать, туда и пойду. Вест пожалел, что вообще заговорил. Осторожно ступая, он вышел на берег. Водопад виднелся немного выше по течению: стена темного камня и поток белой бурлящей воды между черными стволами деревьев, наполнявший воздух холодным туманом и грохотом. Река здесь была не больше четырех шагов в ширину, но вода неслась мимо, стремительная и темная, вскипая пеной на мокрых камнях у берегов. Доу высоко поднял меч и секиру и уверенно пошел вброд — на середине вода дошла ему до пояса, — затем вылез на дальний берег, прижимаясь к скале. С него текло. Он оглянулся, увидел Веста далеко позади, нахмурился и сердито махнул рукой, призывая его идти следом. Непослушными руками Вест вытащил меч и поднял его кверху, набрал в грудь воздуха, задержал дыхание и ступил в реку. Вода мигом затопила сапог, охватив голень. Ощущение было такое, словно ногу внезапно сковало льдом. Вест сделал шаг вперед, и вторая нога погрузилась до бедра. Его глаза вылезали из орбит, дыхание стало тяжелым и прерывистым, но о том, чтобы повернуть, не могло быть и речи. Он сделал еще шаг. Сапог заскользил по обросшим водорослями камням на речном ложе, и Вест беспомощно погрузился в поток до подмышек. Он бы закричал, если бы ледяная вода не вытеснила весь воздух из его легких. Потом он шумно двинулся вперед, наполовину шагом, наполовину вплавь, панически стиснув зубы, и наконец выбрался на дальний берег, со свистом втягивая в себя воздух мелкими, отчаянными вдохами. Шатаясь, Вест привалился к скале возле Доу. Окоченевшую кожу покалывало. Северянин насмешливо ухмыльнулся. — Похоже, ты продрог, парень? — Все в п-п-порядке, — пробубнил Вест, стуча зубами. Так холодно ему не было никогда в жизни. — Я сделаю, что пы… пы… п-положено. — Что, что ты там сделаешь? Я не позволю тебе драться в таком состоянии, ты убьешь нас обоих. — Н-не б-беспокойся обо… Раскрытая ладонь Доу с силой шлепнула его по лицу. Потрясение от удара было едва ли не хуже, чем сама боль. Вест вытаращил глаза и выронил меч в грязь, его рука инстинктивно дернулась вверх, к горящей щеке. — Что… — Вот! — прошипел северянин. — Все для тебя! Вест как раз открывал рот, когда другая рука Доу хлопнула его по зубам, так что он, шатнувшись, отлетел к скале. Кровь с разбитой губы капнула на влажную землю, в голове зазвенело. — И это тоже. Все твое! — Ах ты, сукин… Остальное потонуло в бессмысленном реве; его пальцы сомкнулись вокруг шеи Доу, сдавливая, скребя ногтями. Вест рычал как дикий зверь, скалил зубы, не думая о том, что делает. Прилив крови затопил его, а вместе с ним хлынули наружу все мучения, голод и отчаяние этого бесконечного ледяного перехода. Однако как бы ни был разъярен Вест, Черный Доу был вдвое сильнее. — На! — проревел он, отдирая от себя руки Веста и вдавливая его спиной в скалу. — Ну как, согрелся? Что-то мелькнуло вверху и шлепнулось в воду рядом с ними. Доу напоследок еще раз пихнул напарника, отпрыгнул в сторону и с ревом понесся вверх по склону. Вест выхватил из грязи тяжелый меч, поднял его над головой и полез следом; кровь стучала у него в висках, из глотки рвались нечленораздельные вопли. Глинистая почва выскальзывала из-под ног. Он проломился сквозь кустарник и полусгнившие деревца на открытое пространство. Перед ним предстал Доу, уже занесший секиру над головой остолбеневшего северянина. Брызнула темная кровь: черные капли на фоне переплетенных ветвей и белого неба. Деревья, камни, косматые люди подпрыгивали и раскачивались, его собственное дыхание ревело в ушах, как ураган. Кто-то навис над ним; Вест махнул мечом и почувствовал, что попал. Кровь брызнула ему в лицо, он пошатнулся, сплюнул, сморгнул, упал на бок и снова вскочил на ноги. Его голова наполнилась криками и воплями, лязгом металла и треском костей. Взмах. Хруст. Рык. Кто-то брел мимо, шатаясь, со стрелой в груди, и меч Веста раскроил ему череп до самой челюсти. Мертвец дернулся, и клинок вывернулся из руки. Вест поскользнулся в грязи, почти упал, ударил падающее тело кулаком. Что-то врезалось в него и отбросило его спиной в дерево, так что весь воздух вышел из легких в задыхающемся хрипе. Кто-то крепко навалился Весту на грудь, захватив руки, и старался раздавить, выбить из него дух. Вест нагнул голову и впился зубами в губу нападающего. Тот заорал и замолотил кулаками, но Вест почти не чувствовал ударов. Он выплюнул откушенный ошметок плоти и боднул врага в лицо. Тот взвизгнул и задергался, из разорванного рта струилась кровь. Вест с рычанием, как бешеная собака, вцепился зубами ему в нос. Рви. Рви. Рви. Его рот был полон крови, в ушах звенело от воплей, но важно было лишь одно: сжимать челюсти, все крепче и крепче сжимать челюсти. Он резко повернул голову вбок, и его противник отшатнулся, схватившись руками за лицо. Откуда-то прилетела стрела, с глухим звуком ткнулась северянину под ребра, и тот упал на колени. Вест набросился на него сверху, ухватил обеими руками за спутанные волосы и стал бить лицом об землю, удар за ударом. — Все уже. Вест отдернул руки — скрюченные пальцы, все в крови и клочьях выдранных волос. Он с трудом поднялся, задыхаясь, выпучив глаза. Все было тихо. Мир перестал кружиться. Снег тихо падал на поляну, оседал на влажной земле, на разбросанном оружии, на распластанных телах и на тех, кто оставался на ногах. Тул стоял неподалеку, глядя на Веста во все глаза. Тридуба был сзади, с мечом в руке. Изуродованное лицо Пайка — в его живой розовой части — исказилось гримасой, он сжимал окровавленной ладонью вторую руку. И все они смотрели на Веста. Доу поднял руку, указывая на него. Потом запрокинул голову и разразился хохотом. — Ты откусил его! Ты откусил его гребаный нос! Я знал, что ты безумный ублюдок! Вест уставился на них. Оглушительный шум в голове понемногу стихал. — Что? Он был обрызган кровью с ног до головы. Вытер рукавом рот: соленый вкус. Он взглянул на ближайший труп, лежавший на земле лицом вниз. Из-под головы мертвеца вытекала струйка крови, ручейком сбегала с бугра и скапливалась у сапога Веста. Кажется, он припоминал… что-то. Внезапный спазм в животе перегнул его пополам, и он сплюнул на землю розовым. Пустой желудок выворачивало. — Свирепый! — провозгласил Доу. — Свирепый — это ты! Молчун, вышедший из кустов с луком за плечом, присел на корточки возле одного из трупов и принялся стаскивать с него окровавленный мех. — Хорошая куртка, — буркнул он себе под нос. Вест смотрел, как они обшаривают лагерь, чувствовал тошноту и полное опустошение. Он слышал смех Доу. — Свирепый! — хрипло гоготал он. — Вот как я тебя назову! — У них есть стрелы. — Ищейка вытащил что-то из валявшегося на земле мешка и ухмыльнулся. — И сыр. Малость заплесневел, правда. — Он поскреб желтый клинышек грязными пальцами, откусил и расплылся в улыбке. — Но есть можно. — Тут полно добра, — кивнул Тридуба. Он тоже улыбался. — И мы все целы. Хорошая работа, парни. — Он хлопнул Тула по спине. — Надо побыстрее уходить к северу, пока этих ребят не хватились. Давайте-ка живо заберем все, что нам нужно, и сходим за теми двумя. Только теперь Вест очнулся. — Те двое!.. — Ладно, — сказал Тридуба, — можешь сходить за ними вместе с Доу… Свирепый. Он отвернулся, пряча улыбку. Вест ринулся сквозь деревья в обратную сторону, шатаясь и спотыкаясь на бегу. Кровь снова стучала в его висках. «Защищайте принца», — бормотал он. Он перешел через реку, почти не заметив холода, взобрался на тот берег и полез на холм, к утесу, где они оставили принца и Катиль. Послушался женский вопль, быстро оборвавшийся, потом разъяренный мужской голос. Ужас охватил Веста. Люди Бетода нашли их! Уже слишком поздно! Вест карабкался по склону, оскальзываясь на влажной глине. Он должен защитить принца. Ледяной воздух резал ему горло, но он заставлял себя двигаться вперед, хватаясь за стволы деревьев, загребая пальцами сучья и хвою, усеявшие мерзлую землю. Вест вырвался на поляну возле обрыва. Он тяжело дышал и крепко сжимал в кулаке окровавленный меч. На земле боролись двое. Катиль лежала на спине и извивалась всем телом, лягаясь и отпихивая руками навалившегося сверху мужчину. Тот уже успел стащить с нее штаны до колен и теперь возился с собственным поясом, другой рукой зажимая женщине рот. Вест шагнул вперед, высоко подняв меч, и мужчина резко повернул голову. Вест заморгал. Насильником был не кто иной, как принц Ладислав собственной персоной. При виде Веста принц неловко поднялся и отступил на шаг назад. На его лице застыло выражение легкого смущения, почти ухмылка — как у школьника, пойманного на краже пирожка в кухне. — Простите, — сказал принц, — я думал, вы задержитесь подольше. Вест воззрился на него, не вполне понимая, что здесь происходит. — Подольше? — Сволочь, подонок, ублюдок! — завопила Катиль, отползая назад и натягивая штаны. — Чтоб ты сдох! Я убью тебя! Ладислав дотронулся до своей губы. — Она укусила меня! Взгляните! Он протянул вперед окровавленные кончики пальцев, словно они были доказательством возмутительного преступления, совершенного против его персоны. Вест шагнул вперед. Принца, должно быть, испугало выражение его лица, и Ладислав отступил на шаг, прикрываясь одной рукой; другой он придерживал спадающие штаны. — Но погодите же, Вест, я сейчас… Не было никакого прилива ярости. Ни временного ослепления, ни инстинктивных движений, ни малейшего следа головной боли. Не было даже гнева. Никогда в своей жизни Вест не чувствовал себя таким спокойным, трезвым и уверенным в том, что делает. Он сделал это совершенно сознательно. Он выбросил вперед правую руку, и его открытая ладонь ткнулась Ладиславу в грудь. Кронпринц тихо ахнул, покачнулся и сделал шаг назад. Его левая нога скользнула по грязи. Он опустил правую ногу, но земли позади не было. Его брови взлетели вверх, рот и глаза раскрылись в немом потрясении. Наследник трона Союза падал вниз, тщетно хватая руками воздух, медленно переворачиваясь в полете… а потом исчез. Послышался короткий хриплый вскрик, тяжелый удар, за ним другой, потом долгий грохот валунов. И тишина. Вест замер на месте, прищурившись в пустоту. Потом повернулся и поглядел на Катиль. Она застыла в нескольких шагах от него, широко раскрыв изумленные глаза. — Вы… вы… — Да. Его голос звучал не так, как обычно. Он подобрался к самому краю утеса и посмотрел вниз. Труп Ладислава лежал ничком далеко внизу, на камнях: изорванный плащ Веста раскинулся сверху, штаны съехали к лодыжкам, одно колено неестественно вывернуто, вокруг разбитой головы по камням расползается пятно темной крови. Мертвее мертвого. Вест нервно сглотнул. Он сделал это. Он убил наследника престола. Хладнокровно лишил его жизни. Преступник. Изменник. Чудовище. Он был готов расхохотаться. Солнечный Агрионт, где преданность и уважение подданных безусловны, где простолюдины делают то, что им велят господа, где убивать других людей попросту не принято, — все это осталось очень-очень далеко отсюда. Может быть, он действительно чудовище, однако здесь, в насквозь промерзших дебрях Инглии, другие правила. Чудовища здесь в большинстве. Чья-то тяжелая рука хлопнула его по плечу. Оторвав взгляд от обрыва, он увидел рядом с собой безухую голову Доу, который тоже глядел вниз. Северянин тихо присвистнул, сложив губы трубочкой. — Ну что ж, с этим покончено… А знаешь что, Свирепый? — Он ухмыльнулся, глядя сбоку на Веста. — Ты мне уже нравишься.До последнего
«Занду дан Глокте, наставнику Дагоски, лично, секретно.Генерал Виссбрук медленно опустил письмо, крепко сжав зубы. — Что же, наставник, как это следует понимать — вы нас покидаете? — Его голос слегка дрожат. «Паника? Страх? Гнев? Что бы это ни было, нельзя его осудить». Комната выглядела почти так же, как в первый день, когда Глокта прибыл в город. Великолепная мозаика, искусная резьба, полированный стол сияет в свете раннего утреннего солнца, льющемся сквозь высокие окна. «Зато сам правящий совет прискорбно поредел». Виссбрук со своими щеками, выпирающими над жестким воротничком вышитого мундира, да хаддиш Кадия, устало обмякший на стуле, — вот и все. Никомо Коска стоял поодаль, привалившись к стене возле окна, и чистил ногти. Глокта набрал в грудь воздуха. — Архилектор желает, чтобы я… объяснился. Виссбрук визгливо хохотнул. — Не знаю почему, но вспоминаются крысы, бегущие из горящего дома. «Подходящая метафора. Если добавить, что крысы бегут из огня прямо в мясорубку». — Полноте, генерал. — Коска прислонил голову к стене, на его губах играла легкая улыбка. — Наставник мог и не сообщать нам об этом. Он мог выбраться из города тайком, ночью, и концы в воду. Я сам поступил бы именно так. — Позвольте мне не принимать во внимание то, как поступили бы вы, — презрительно отрезал Виссбрук. — Положение у нас критическое. Городская стена потеряна, а с ней и все надежды продержаться долго. Трущобы наводнены гуркскими солдатами. Каждую ночь мы совершаем вылазки из ворот Верхнего города. Мы сжигаем какой-нибудь таран, убиваем пару спящих часовых. Однако на следующий день они подтаскивают новое снаряжение. Возможно, вскоре им удастся расчистить пространство между лачугами, чтобы собрать большие катапульты. После этого, как нетрудно понять, Верхний город очень скоро окажется под огнем зажигательных снарядов! — Генерал махнул рукой в сторону окна. — Оттуда они долетят даже до Цитадели! В этой комнате может появиться новое украшение в виде булыжника величиной с дровяной сарай! — Я прекрасно осознаю наше положение! — резко сказал Глокта. — «В последние несколько дней в воздухе так пахнет паникой, что это чуют даже мертвецы». — Однако приказ архилектора абсолютно ясен: сражаться до последнего человека. Никакой капитуляции. Плечи Виссбрука поникли. — Все равно капитуляция не поможет. Он встал, механически одернул мундир, затем медленно задвинул свой стул под стол. Глокта почти жалел его в эту минуту. «Возможно, он заслуживает жалости, но весь запас ее я растратил на Карлоту дан Эйдер. Хотя она-то как раз вряд ли этого заслуживала». — Позвольте дать вам маленький совет. С точки зрения человека, видевшего гуркскую темницу изнутри. Если город падет, настоятельно рекомендую вам покончить с собой, но не позволить взять себя в плен. Глаза генерала Виссбрука на мгновение широко раскрылись, затем он опустил взгляд на великолепный мозаичный пол и сглотнул. Когда он вновь поднял лицо, Глокта с удивлением увидел на его губах горькую усмешку. — Это не совсем то, на что я рассчитывал, когда пошел в армию. Глокта тоже криво ухмыльнулся и постучал тростью по изувеченной ноге. — Я могу сказать то же самое. Как писал Столикус? «Сержант-вербовщик продает мечты, но поставляет кошмары». — Цитата весьма уместна. — Если это хоть как-то вас утешит, я сомневаюсь, что меня ждет лучшая участь. — Утешение небольшое. Виссбрук щелкнул до блеска вычищенными каблуками и встал навытяжку, как струна. На несколько мгновений он замер, затем без единого слова развернулся к двери и удалился. Его гулкие шаги постепенно стихли в коридоре снаружи. Глокта взглянул на Кадию. — Невзирая на то, что я сказал генералу, я советую вам сдать город при первой удобной возможности. Усталый взгляд Кадии скользнул вверх. — После всего этого? Теперь? «В особенности теперь». — Может быть, император все же проявит милосердие. Так или иначе, я не вижу для вас выгоды в том, чтобы сражаться дальше. Пока еще осталось кое-что, о чем можно поторговаться. Как знать, вдруг вы сумеете о чем-то договориться. — Такое утешение вы мне предлагаете? Милость императора? — Больше у меня ничего нет. Как вы мне говорили насчет человека, заблудившегося в пустыне? Кадия кивнул. — Чем бы это ни кончилось, я хочу поблагодарить вас. «Благодарить меня, глупец?» — За что? За то, что я разрушил ваш город и оставил вас на милость императора? — За то, что вы проявили к нам уважение. Глокта фыркнул. — Уважение? А мне казалось, я просто говорил вам то, что вы хотели услышать, поскольку хотел получить то, что мне нужно! — Может быть, и так. Но благодарность не стоит ничего. Да пребудет с вами Бог! — Бог не пойдет за мной туда, куда я отправляюсь, — пробормотал Глокта, глядя вслед Кадии, который медленно, волоча ноги, выходил из комнаты. Коска широко улыбнулся ему, задрав свой длинный нос. — Значит, обратно в Адую, наставник? — Совершенно верно, обратно в Адую. «Обратно в Допросный дом. Обратно к архилектору Сульту». Едва ли это была радостная мысль. — Может быть, мы еще увидимся там. — Вы так думаете? «Более вероятно, что тебя растерзают на куски вместе с остальными, когда падет город. И ты упустишь возможность посмотреть, как меня повесят». — Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что всегда остается шанс на лучшее. — Коска ухмыльнулся, оттолкнулся от стены и зашагал к двери, небрежно положив руку на эфес своей сабли. — Ненавижу терять хорошего работодателя. — Мне тоже будет очень жаль, если вы меня потеряете. Однако приготовьте себя к возможному разочарованию. Жизнь ими полнится. «И то, чем она кончается, зачастую бывает величайшим из разочарований». — Ну что ж, если одному из нас суждено разочароваться… — Коска поклонился в дверном проеме, театрально взмахнув рукой; облезлая позолота на его некогда великолепной кирасе блеснула в луче утреннего солнца. — Знакомство с вами было для меня большой честью.
Совершенно очевидно, что, несмотря на Ваши усилия, Дагоска скоро будет потеряна для Союза. Поэтому приказываю Вам немедленно покинуть город и явиться ко мне. Даже если причалы захвачены неприятелем, не составит труда незаметно ускользнуть ночью на маленькой лодке. Корабль будет ждать Вас у берега. Вы передадите командование генералу Виссбруку как единственному оставшемуся в живых представителю Союза в правящем совете города. Едва ли необходимо говорить, что распоряжение закрытого совета в отношении защитников Дагоски не изменилось: сражаться до последнего человека!Сульт,архилектор инквизиции его величества».
Глокта сел на постели, ощупывая языком беззубые десны и потирая пульсирующую ногу. Он оглядел свои апартаменты. «Точнее, апартаменты Давуста. Вот здесь однажды среди ночи меня напугал старый колдун. Здесь я смотрел в окно напылающий город. Здесь я был чуть не съеден четырнадцатилетней девочкой. Ах, счастливые воспоминания…» Глокта сморщился от боли, вылез из кровати и проковылял к единственному сундуку, который он взял с собой в Адую. «И здесь же я дал расписку на миллион марок, предоставленных мне банкирским домом „Валинт и Балк“. — Он вынул из внутреннего кармана плаща плоский кожаный футляр, который дал ему Мофис. — Полмиллиона марок в ограненных камнях, почти не тронутые». Глокта снова ощутил неудержимую тягу открыть футляр, погрузить пальцы в груду камней, почувствовать в своей руке эту прохладную, твердую, постукивающую квинтэссенцию богатства. Он с трудом поборол искушение, с еще большим трудом нагнулся, одной рукой отодвинул в сторону часть сложенной одежды, а другой рукой спрятал под нее футляр. «Черное, черное, все черное. Ей-богу, мне стоило бы как-то разнообразить свой гардероб…» — Уходите, не попрощавшись? Глокта резко выпрямился, и его чуть не вырвало от острого спазма, пронзившего спину. Он протянул руку и захлопнул крышку сундука как раз вовремя, чтобы растянуться сверху, когда его нога подвернулась. Витари стояла в дверях, мрачно глядя на него. — Черт возьми! — прошипел он, брызжа слюной через дыры в зубах при каждом судорожном выдохе. Его левая нога онемела, как деревяшка, а правую крутила мучительная боль. Мягко ступая, Витари прошла в комнату, посматривая прищуренными глазами вправо и влево. «Проверяет, нет ли тут кого-нибудь еще. Значит, частный разговор. — Его сердце забилось чаще, когда она медленно закрыла дверь, и не только из-за судорог в ноге. Ключ щелкнул в замке. — Только мы вдвоем, я и она. Ужасно волнующе!» Она тихо прошла по ковру, ее длинная черная тень вытянулась по направлению к нему. — Мне казалось, мы заключили сделку, — прошептала она из-под маски. — Мне тоже, — резко отозвался Глокта, отчаянно пытаясь принять более достойную позу. — Но после этого я получил маленькую записку от Сульта. Он хочет, чтобы я вернулся, и я думаю, мы оба догадываемся почему. — Не из-за того, что я ему написала. — Это вы так говорите. Ее глаза сузились еще больше, босые ноги подступили ближе. — Мы заключили сделку. Я свою часть выполнила. — Рад за вас! Можете утешаться этой мыслью, когда я буду плавать лицом вниз в порту Адуи, а вы будете сидеть здесь и ждать, пока гурки разрушат… О-ох! Она набросилась сверху, своим весом впечатав его изуродованную спину в крышку сундука. Он задохнулся, прерывисто захрипел. Ярко блеснул металл, загремела цепь, и ее пальцы скользнули вокруг его горла. — Ах ты, увечный червяк! Надо бы прямо сейчас перерезать твою вонючую глотку! Ее колено больно уткнулось в живот Глокты, холодный металл слегка щекотал кожу на шее, взгляд был острым и твердым, как камни в сундуке под его спиной. «Может быть, жить мне осталось несколько секунд. Запросто. — Ему вспомнилось, как Витари душила Эйдер. — Так беззаботно, словно давила муравья. А сейчас я, несчастный калека, беспомощнее муравья». Возможно, следовало бы в ужасе умолять о чем-нибудь, однако в голову пришло только одно: «Когда в последний раз на мне лежала женщина?» Глокта фыркнул от смеха. — Ты что, совсем меня не знаешь? — простонал он, то ли хохоча, то ли всхлипывая: глаза слезились от омерзительной смеси боли и веселья. — Наставник Глокта, приятно познакомиться! Я и куска дерьма не дам за все, что ты можешь сделать, и тебе это известно. Угрожать вздумала? Понадобится что-нибудь похлеще, рыжая шлюха! Витари вытаращила глаза от ярости. Она опустила плечи, отодвинула назад локти, готовая наброситься на него со всей своей силой. «Этой силы хватит, не сомневаюсь, чтобы разрезать мне глотку до самого позвоночника, уже искалеченного». Глокта почувствовал, как его губы растягиваются в болезненной усмешке. «Ну же!» Под маской слышалось тяжелое дыхание Витари. «Давай». Он чувствовал, как лезвие прижимается к шее — холодное и такое острое, что он его почти не ощущал. «Я готов». Затем она издала долгое шипение, высоко подняла клинок и с силой вогнала его в дерево рядом с головой Глокты. Потом поднялась и отвернулась от него. Глокта закрыл глаза и несколько мгновений просто дышал. «Я еще жив. — Это было странное ощущение. — Облегчение или разочарование? Трудно понять разницу». — Пожалуйста… Это было сказано очень тихо, и он решил, что ему показалось. Витари стояла к нему спиной, наклонив голову, сжав кулаки и дрожа с головы до ног. — Что? — Пожалуйста. «Она действительно сказала это. И ей трудно это говорить, сразу видно». — Пожалуйста, вот как? Ты думаешь, просьбы сейчас уместны? А какого черта я должен тебя спасать? Ты явилась сюда, чтобы шпионить для Сульта. С тех самых пор, как ты здесь оказалась, ты только путалась у меня под ногами! Я не знаю человека, который бы заслуживал доверия меньше, чем ты, — хотя я вообще никому не доверяю! Она снова повернулась к нему, завела руки за голову, распустила завязки своей маски и стянула ее. Под маской пролегала резкая линия загара: вокруг глаз, на лбу и на шее кожа была смуглой, вокруг рта — белой, с розовой отметиной через переносицу. Ее лицо оказалось гораздо мягче, значительно моложе и гораздо проще, чем можно было ожидать. Оно никого бы не напугало. Витари выглядела испуганной и отчаявшейся. Глокта почувствовал внезапную, смехотворную неловкость, словно он вломился в чью-то комнату и застал хозяина голым. Он чуть не отвел взгляд, когда она опустилась перед ним на колени. — Пожалуйста. Ее глаза были влажными и затуманенными, губы дрожали, словно она была готова расплакаться. «Проблеск тайной надежды под порочной скорлупой? Или всего-навсего хорошая игра?» Глокта почувствовал, как у него затрепетало веко. — Это не для меня, — почти шептала она. — Пожалуйста. Умоляю вас. Он задумчиво потер шею ладонью. Когда он отнял руку, на пальце оказалась кровь — едва заметное бурое пятнышко. «Укол. Царапина. Но еще на волос ближе, и я залил бы кровью этот восхитительный ковер. Всего лишь на волос. Жизнь зависит от таких случайностей. Почему я должен спасать ее?» Но он знал почему. «Потому что мне нечасто доводится кого-то спасать». Медленно, болезненно Глокта развернулся на сундуке к ней спиной и сел, растирая высохшую левую ногу. Он глубоко вздохнул. — Ну хорошо, — резко проговорил он. — Вы не пожалеете! — Я уже жалею. Проклятье, ничего не могу поделать с плачущими женщинами! И свой багаж, черт вас дери, вы понесете сами! Он обернулся, поднимая палец, но Витари уже надела маску. Ее глаза снова стали сухими, узкими и яростными. «Можно подумать, будто она не пролила ни слезинки за сотню лет». — Не беспокойтесь. — Витари дернула цепь, обвязанную вокруг запястья, и крестообразный клинок взметнулся над крышкой сундука, прыгнув в ее ладонь. — Я путешествую налегке.
Глокта смотрел на отражение огней в спокойной глади залива. Колеблющиеся осколки; красные, желтые, белые искорки в черной воде. Иней налегал на весла — плавно, равномерно; его бледное лицо, освещенное неверным светом городских пожаров, было бесстрастным. Секутор сидел позади него, сгорбившись, и смотрел в морскую даль. Витари была дальше всех, на носу, ее голова едва вырисовывалась ершистым контуром. Лопасти погружались в море и выходили из воды плашмя, почти беззвучно. Казалось, не лодка движется, а темный силуэт полуострова медленно ускользает от них в темноту. «Что же я сделал? Отдал город, полный людей, на смерть или рабство — ради чего? Ради чести короля? Этого пускающего слюни недоумка, который свои кишки не может толком контролировать, не говоря уж о стране? Ради собственной гордости? Чушь! Я потерял ее давным-давно, вместе со своими зубами. Ради одобрения Сульта? Но наградой мне, скорей всего, будет пеньковый воротник и шаг в пустоту». Он с трудом различал на темном фоне ночного неба черный контур скалы и палец Цитадели над ее вершиной. Едва видел стройные очертания шпилей Великого храма. Все скользило назад, в прошлое. «Что я мог сделать по-другому? Я мог связать свою судьбу с Эйдер и ее соратниками. Отдать город гуркам без борьбы. Изменило бы это хоть что-нибудь? — Глокта угрюмо провел языком по беззубым деснам. — Император все равно начал бы чистки. Сульт все равно послал бы за мной, как и сейчас. Почти никакой разницы, не о чем говорить. Как там говорила Шикель? Воистину немногим дано выбирать…» Подул зябкий ветерок, и Глокта плотнее завернулся в плащ, сложил руки на груди и стал двигать онемевшей ступней в сапоге, пытаясь разогнать кровь. Город уже превратился в россыпь булавочных огоньков далеко за кормой. «Эйдер права: все лишь для того, чтобы архилектор и ему подобные могли показать на карту и сказать, что вот эта точка принадлежит нам. — Его губы дернулись, расползаясь в усмешке. — И после всех наших усилий, жертв, планов, заговоров и убийств мы даже не сумели удержать город! Все эти страдания — ради чего?» Ответа, конечно же, не было. Только тихие волны плескались о борт лодки, поскрипывали уключины да умиротворяюще шлепали в воде весла. Глокте хотелось чувствовать отвращение к себе. Вину за то, что он сделал. Жалость ко всем, кого он оставлял позади, отдавал на милость гурков. «Как это бывает у других. Как это бывало у меня самого много лет назад». Однако он не чувствовал ничего, кроме сокрушительной усталости и бесконечной, изматывающей боли в ноге, в спине и в шее. Он поморщился, устраиваясь на деревянном сиденье в наименее болезненной позе. «В конце концов, стоит ли наказывать себя?» Наказание само не заставит себя ждать.
Жемчужина среди городов
По крайней мере, теперь он мог ехать верхом. Лубки сняли этим утром, и раненая нога Джезаля больно ударялась о конский бок при каждом движении лошади. Его пальцы, сжимавшие поводья, были онемевшими и неуклюжими, а рука без повязки ослабела и ныла. Зубы по-прежнему отзывались глухой болью при каждом ударе копыт по разбитой дороге. Но он больше не лежал в повозке, а это уже кое-что. В последнее время мелочи могли сделать его очень счастливым. Остальные ехали молча, угрюмые как плакальщики на похоронах, и Джезаль не винил их. Само это место было безрадостным. Целая равнина грязи. Трещины в голой скале. Песок и камень, лишенные жизни. Небо — белая пустота, тяжелая как свинец; оно обещало дождь, но не давало его. Всадники сгрудились вокруг повозки, словно искали у нее тепла, — единственные теплые комочки на сотни миль холодной пустыни, единственные движущиеся точки в этом застывшем безвременном пространстве, единственные живые существа среди мертвой страны. Дорога была широкой, но камни покрытия растрескались и выпирали. Кое-где были разрушены целые куски дорожного полотна, в других местах его целиком заливали потоки грязи. На обочинах из голой земли торчали сухие пни. Байяз, должно быть, заметил, что Джезаль смотрит на них. — Раньше вдоль этой дороги на протяжении двадцати миль от городских ворот шла аллея величественных дубов. Летом листья трепетали и колыхались на ветру, их было видно через всю равнину. Иувин собственными руками посадил эти деревья в Старые времена, когда империя была еще молода. Задолго до моего рождения. Изуродованные пни были серыми и высохшими, на их расщепленных краях до сих пор виднелись следы пилы. — Они выглядят так, словно их спилили несколько месяцев назад. — Много лет, мой мальчик! Когда Гластрод захватил город, он приказал спилить деревья, чтобы топить свои горны. — Тогда почему же они не сгнили? — Гниение — это форма жизни. А здесь жизни нет. Джезаль сгорбился, глядя на обрубки мертвых деревьев, медленно проплывающие мимо, как ряды надгробий. — Мне здесь не нравится, — пробормотал он сквозь зубы. — Ты думаешь, мне нравится? — угрюмо нахмурился Байяз. — Ты думаешь, хоть кому-нибудь из нас нравится? Людям иногда приходится делать то, что им не нравится, если они хотят, чтобы их запомнили. Слава и почет достигаются борьбой, а не покоем. Богатство и власть завоевываются в сражениях, а не в мирной жизни. Разве тебя это больше не волнует? — Волнует, — промямлил Джезаль, — наверное… Однако он был совсем не уверен в этом. Он взглянул вокруг, на море мертвой земли: никакого почета, тем более богатства, и совершенно непонятно, откуда здесь может взяться слава. Единственные пять человек на сотню миль и без того хорошо его знали. Кроме того, Джезаль начинал задумываться, так ли уж ужасна долгая жизнь в бедности и безвестности. Возможно, когда он вернется домой, он попросит Арди выйти за него замуж. Какое-то время он развлекал себя, воображая, как она улыбнется, услышав это предложение. Без сомнения, она заставит его помучиться в ожидании ответа. И без сомнения, скажет «да». В конце концов, что такого страшного может произойти? Отец придет в ярость? Придется жить на одно офицерское жалованье? Неверные друзья и идиоты-братцы будут хихикать за спиной, видя, как низко пал Джезаль? Он чуть не рассмеялся при мысли о том, что когда-то это все его волновало. Жизнь, наполненная тяжелым трудом, вместе с любимой женщиной. Наемный домик в скромном районе города, дешевая мебель, но уютный очаг. Ни славы, ни власти, ни богатства, зато есть теплая постель, где его ждет Арди. Нет ничего ужасного в такой участи теперь, когда Джезаль посмотрел смерти в лицо, научился довольствоваться миской овсянки в день и быть благодарным за эту пищу, привык спать в одиночку под ветром и дождем. Его улыбка расползлась еще шире, и ощущение того, как растягивается не до конца зажившая губа, показалось почти приятным. Такая жизнь не так уж плоха!Величественные стены отвесно уходили вверх, покрытые струпьями осыпавшихся зубцов, волдырями разрушенных башен, шрамами черных трещин, склизкой пленкой сырости. Скала из темного камня изгибалась и уходила вдаль, в серую морось, насколько хватало взгляда. Обнаженная земля перед ним была запружена бурой водой и усеяна обрушившимися блоками размером с надгробия. — Аулкус, — пробормотал Байяз, крепко сжимая челюсти. — Жемчужина среди городов. — Не вижу, чтобы он блестел, — хмыкнула Ферро. Логен тоже не видел. Глинистая дорога ныряла в разбитую арку, зияющую, полную теней, с давным-давно разрушенными воротами. Он смотрел на этот темный проем, и в нем зарождалось мерзкое чувство. Болезненное, тошнотворное. То же самое было, когда Логен увидел открытую дверь Дома Делателя. Словно он смотрел в глубь могилы — возможно, своей собственной. Сейчас он мог думать лишь об одном: как бы развернуться, уйти и никогда сюда не возвращаться. Его лошадь тихо заржала и отступила в сторону, выпуская пар из ноздрей в туманной пелене дождя. Сотни долгих опасных миль обратной дороги к морю внезапно показались легкими и приятными по сравнению с несколькими шагами до этого входа. — Ты уверен? — вполголоса спросил он у Байяза. — Уверен ли я? Нет, конечно же, нет! Я проделал весь этот утомительный путь по голой равнине просто из каприза! Я долгие годы планировал это путешествие и собирал наш маленький отряд по всему Земному кругу исключительно для своего собственного удовольствия! А сейчас мы развернемся и отправимся обратно в Халцис. Уверен ли я!.. Он тряхнул головой и направил лошадь к зияющей арке. Логен пожал плечами. — Я только спросил. Арка разевала пасть все шире и наконец поглотила их целиком. Цоканье конских копыт гулко отдавалось в длинном туннеле, и этот звук в темноте раздавался со всех сторон. Тяжесть камня давила, не давала вздохнуть. Логен опустил голову, сдвинул брови и уставился на круг света в дальнем конце, который постепенно увеличивался. Глянув вбок, он поймал в сумраке взгляд Луфара — тот нервно облизывал губы, мокрые волосы налипли ему на лоб. А потом они выехали на открытое пространство. — Ох, боже мой, — выдохнул Длинноногий. — Боже мой, боже мой… Колоссальные здания возвышались по обе стороны просторной площади. Из пелены дождя выступали призрачные очертания исполинских колонн, высоких крыш, громадных стен, как будто построенных для гигантов. Логен смотрел, разинув рот. Все были ошеломлены — горстка людей, сбившихся вместе посреди огромного пространства, как испуганные овцы на дне голой долины в ожидании прихода волков. Дождь стучал по камню высоко над их головами, падающая вода разбивалась о скользкий булыжник, стекала струйками по полуразрушенным стенам, бурлила в трещинах мостовой. Стук копыт звучал приглушенно. Колеса повозки тихо поскрипывали и постанывали. Больше никаких звуков. Никакой суеты, гомона и гула людских толп. Ни щебета птиц, ни лая собак, ни звона монет в руках торговцев. Ничего живого. Лишь огромные черные здания мокнут под дождем да рваные тучи ползут по темному небу. Отряд медленно проехал мимо развалин какого-то храма — беспорядочное нагромождение глыб и блоков, с которых капала вода. Несколько фрагментов громадных колонн лежали поперек разбитой мостовой; обломки кровли были широко разбросаны вокруг, они валялись там, где упали. Луфар поднял глаза, осматривая взмывающие ввысь руины; его мокрое лицо стало белым как мел, не считая розового пятна на подбородке. — Черт возьми, — пробормотал он. — О да, — отозвался Длинноногий вполголоса, — чрезвычайно впечатляющий вид. — Дворцы умерших богачей, — сказал Байяз. — Храмы, где они молились суровым богам. Рынки, где они покупали и продавали товары, животных и людей. Где они покупали и продавали друг друга. Театры, бани и бордели, где они потакали своим страстям, пока не пришел Гластрод. — Маг указал на открывавшуюся по другую сторону площади долину из мокрого камня. — Это Калинова дорога. Самая знаменитая улица города и место, где селились самые знаменитые из горожан. Она проходит почти прямо через весь город, от северных ворот до южных. А теперь послушайте, — сказал он, поворачиваясь в скрипнувшем седле. — В трех милях к югу от города есть высокий холм с храмом на вершине. Камень Сатурлина, так его называли в Старые времена. Если нам придется разделиться, мы встретимся там. — Почему это мы должны разделяться? — спросил Луфар, расширив глаза. — Почва в городе… нестабильна. Иногда она колеблется. Здания здесь древние и не очень устойчивые. Я надеюсь, нам удастся пройти без происшествий, однако… было бы опрометчиво полагаться на надежды. Если случится что-то непредвиденное, двигайтесь на юг, к Камню Сатурлина. А до тех пор старайтесь держаться поближе друг к другу. Об этом можно было и не говорить. Логен тронулся в путь вслед за остальными и глянул на Ферро: ее черные волосы слиплись и торчали перьями, смуглое лицо было покрыто каплями влаги. Она подозрительно разглядывала здания, возвышавшиеся справа и слева. — Если что-нибудь случится, — шепотом обратился к ней Логен, — помоги мне выбраться, ладно? Она посмотрела на него, затем кивнула. — Если смогу, розовый. — Вот и договорились.
Что может быть хуже города, полного людей? Только город, в котором людей нет вообще. Ферро сжимала лук в одной руке, поводья своего коня — в другой и внимательно посматривала по сторонам. Она заглядывала в переулки, в зияющие проемы окон и дверей, пытаясь понять, что находится за полуразрушенными углами зданий и по ту сторону развалившихся стен. Она не знала, что именно высматривает. Но что бы там ни было, она будет к этому готова. Она видела, что все чувствуют то же самое. Желваки на обращенной к ней скуле Девятипалого ходили ходуном; он хмурился, глядя в глубину развалин, его рука не отпускала рукоять меча, шершавый холодный металл которого поблескивал капельками влаги. Луфар вздрагивал при каждом звуке — хрустел ли камень под колесом повозки, булькала ли вода в луже, фыркала ли одна из лошадей. Он поминутно оглядывался, облизывая кончиком языка трещину на губе. Ки сидел в повозке, нагнувшись вперед, его мокрые волосы болтались вдоль изможденных щек, бледные губы сжались в тонкую линию. Он натянул вожжи, и Ферро заметила, что его руки стиснуты так крепко, что жилы выступили на тыльных сторонах узких кистей. Длинноногий глазел по сторонам на бесконечные развалины, широко раскрыв глаза и рот. Ручейки воды время от времени стекали сквозь щетину на его шишковатом черепе. В кои-то веки ему было нечего сказать — единственное утешение в этом Богом забытом месте. Байяз пытался выглядеть уверенным, но Ферро знала, что это не так. Она видела, как дрожит его рука, когда он поднимает ее, чтобы вытереть воду с густых бровей. Она видела, как шевелятся его губы, когда они останавливались на перекрестках, как он щурится сквозь дождь, пытаясь выбрать верный маршрут. Беспокойство и сомнение читались в каждом его движении. Он знал не хуже Ферро: здесь опасно. Клик-кланк. Звук, приглушенный дождем, словно звон молота по далекой наковальне. Звон оружия, вынимаемого из ножен. Она привстала на стременах, напрягая слух. — Ты слышал? — резко спросила она Девятипалого. Он помедлил, прищурив глаза в пустоту, прислушался. Клик-кланк. Логен кивнул. — Я слышу. — Он вытащил свой меч. — Что такое? — Луфар глядел вокруг дикими глазами, тоже хватаясь за оружие. — Ничего там нет, — проворчал Байяз. Она подняла руку, подавая знак, что надо остановиться, соскользнула с седла и прокралась к углу ближайшего здания, на ходу накладывая стрелу на тетиву. Она ощущала спиной неровную поверхность огромных каменных блоков. Кланк-клик. Она чувствовала, что Девятипалый идет следом, осторожной поступью; его присутствие было обнадеживающим. Она скользнула за угол и припала на одно колено, всматриваясь вдаль через пустую площадь, усеянную лужами и вывороченными булыжниками. На противоположном углу стояла высокая башня, покосившаяся на одну сторону; под самым ее потемневшим куполом виднелись распахнутые широкие окна. Там, внутри, что-то двигалось. Медленно. Что-то темное раскачивалось взад и вперед. Она почти обрадовалась, отыскав цель для своей стрелы. Приятное чувство — снова найти врага. Затем она услышала стук копыт и увидела Байяза, выехавшего прямо на площадь. — Тсс! — зашипела она на него, но он не стал слушать. — Можешь убрать оружие, — бросил маг через плечо. — Это всего лишь старый колокол, который раскачивает ветер. Раньше в городе их было полно. Не представляете, какой поднимался трезвон, когда император рождался, или всходил на трон, или женился, или возвращался с победой из похода. — Байяз выпрямился, развел руки в стороны и возвысил голос. — Воздух дрожал от веселого звона, птицы поднимались в воздух со всех площадей, улиц и крыш, заполоняя все небо! — Он уже кричал во весь голос. — Люди толпились на улицах! Высовывались из окон! Осыпали своих любимых лепестками цветов! Радовались и кричали до хрипоты! Он засмеялся и уронил руки; высоко над ним вновь звякнул на ветру разбитый колокол. — Давным-давно. Поехали. Ки натянул вожжи, и повозка покатила вслед за магом. Девятипалый взглянул на Ферро, пожал плечами и убрал меч в ножны. Она еще мгновение постояла, с подозрением глядя на четкий контур накренившейся башни и плывущие над ней темные облака. Клик-кланк. Она двинулась за остальными.
Статуи парами выплывали из-под завесы ливня. Лица застывших гигантов так истерлись за долгие годы, что все изваяния казались одинаково безликими. Вода стекала струйками по гладкому мрамору, капала с длинных бород, с кольчужных рубах, с угрожающих или благословляющих рук, давным-давно ампутированных по запястье, по локоть, по плечо. Отдельные части были отлиты из бронзы — огромные шлемы, мечи, скипетры, венки из листьев — и приобрели бледно-зеленый оттенок, оставив на блестящем камне грязные подтеки. Гигантские статуи появлялись из пелены неистового дождя и так же, пара за парой, исчезали позади, погружаясь в туман истории. — Императоры, — проговорил Байяз. — За многие сотни лет. Задрав голову, Джезаль смотрел на правителей древности, которые грозными рядами возвышались над разбитой дорогой. Его шея болела, дождь щекотал лицо. Скульптуры были вдвое выше тех, что стояли в Агрионте, однако одного воспоминания хватило, чтобы он ощутил внезапный прилив тоски по дому. — Прямо как аллея Королей в Адуе. — Ха! — хмыкнул Байяз. — А откуда, по-твоему, я взял эту идею? Джезаль раздумывал над этим странным замечанием, когда вдруг заметил, что они приближались к последней паре статуй. Одно изваяние накренилось под опасным углом. — Придержи повозку! — крикнул Байяз, поднимая мокрую ладонь и направляя своего коня вперед. Впереди больше не было не только императоров — там не было и дороги. В земле зияла головокружительная пропасть, огромная расщелина в теле города. Прищурившись, Джезаль едва смог разглядеть противоположный край этой бездны — отвесную стену из растрескавшегося камня и осыпающейся глины. За стеной виднелись бледные призраки стен и колонн, очертания широкого проспекта, то появлявшиеся, то снова пропадавшие за струями дождя в пустом пространстве посередине. Длинноногий откашлялся. — Насколько я понимаю, дальше мы этим путем не пойдем. Джезаль очень осторожно наклонился с седла и заглянул вниз. Там, далеко внизу, несся поток темной воды, бурля и пенясь, набрасываясь на истерзанную землю под основанием города, и из этого подземного моря торчали вверх разбитые стены, разрушенные башни, расколотые остовы гигантских зданий. На верхушке одной покосившейся колонны все еще стояла статуя какого-то давно умершего героя. Должно быть, его рука некогда была поднята вверх в победном жесте, но теперь это был жест отчаяния, словно он умолял вытащить его из этого водяного ада. Джезаль отодвинулся назад, внезапно ощутив головокружение. — Дальше мы этим путем не пойдем, — еле выговорил он охрипшим голосом. Байяз мрачно насупился, глядя вниз на бурлящие струи. — Тогда мы должны найти другой, и побыстрее. В городе полно таких трещин. Нам надо преодолеть еще несколько миль, даже если идти по прямой, а потом перебираться через мост. Длинноногий нахмурился. — Если он цел. — Он цел! Канедиас строил на века. Первый из магов поднял голову, всматриваясь в дождь. Небо уже наливалось чернотой, набухало у них над головами темной массой. — Нельзя задерживаться. Мы и так не успеем выбраться из города до темноты. Джезаль в ужасе посмотрел на мага. — Мы здесь заночуем? — Да, — отрезал Байяз, поворачивая лошадь назад. Развалины плотнее сомкнулись вокруг них, когда они оставили Калинову дорогу и углубились в город. Джезаль глядел на тени зданий, угрожающе нависавших над ним в сумраке. Хуже, чем день в этом городе, может быть только одно — ночь в этом городе. Он предпочел бы переночевать в аду. Впрочем, так ли уж велика разница?
Река стремительно текла по рукотворному каньону, меж высоких берегов из гладкого камня. Могучий Аос, закованный в этом узком пространстве, бурлил и с бесконечной бессмысленной яростью вгрызался в полированные стены, сердито выплевывая вверх пену. Ферро не могла поверить, что какое-то сооружение может выстоять над таким потоком, однако Байяз не ошибся. Мост Делателя был еще цел. — Ни в одном из моих путешествий, ни в одном городе, ни в одной стране под нашим щедрым солнцем не видел я подобного чуда! — Длинноногий покачал бритой головой. — Как можно сделать мост из металла? Тем не менее это был металл. Темный, гладкий, тусклый, поблескивавший каплями воды. Мост взмывал на головокружительной высоте одной стройной аркой, невероятно хрупкая паутина тонких брусьев, перечеркивающих крест-накрест пустое пространство внизу, и широкая дорога из прорезных металлических плит, простирающаяся абсолютно ровно, словно приглашая ступить на нее. Каждое ребро было острым, каждый изгиб — совершенным, каждая поверхность — гладкой и чистой. Мост стоял, девственно-нетронутый посреди окружающего медленного распада. — Словно его построили только вчера, — пробормотал Ки. — Тем не менее это самое древнее сооружение в городе. — Байяз кивнул в сторону оставшихся позади развалин. — Все достижения Иувина лежат во прахе. Поверженные, разрушенные, забытые, как будто никогда и не существовали. А вот творения Мастера Делателя ничуть не умалились. Они сияют даже ярче на темном фоне ветхого мира! — Он фыркнул, выдув из ноздрей два облачка пара. — Как знать? Возможно, они нетронутыми достоят до конца времен, когда мы давно уже будем в могиле. Луфар беспокойно взглянул вниз, на грохочущую воду. На его лице явственно читалась мысль: не здесь ли их ждет могила, о которой говорит маг? — Вы уверены, что он нас выдержит? — В Старые времена по нему проходили тысячи человек в день. Десятки тысяч! Лошади, повозки, горожане, рабы — бесконечные процессии текли в обе стороны, днем и ночью. Конечно, он нас выдержит. Ферро смотрела, как копыта лошади Байяза загромыхали по металлу. — Делатель, несомненно, обладал исключительными, выдающимися талантами, — пробормотал навигатор, пуская свою лошадь следом. Ки натянул вожжи. — Несомненно. И все впустую. Девятипалый двинулся за повозкой, за ним неохотно поехал Луфар. Ферро осталась на месте. Она сидела в седле под барабанящим дождем, хмуро разглядывала мост, повозку, четырех лошадей и их всадников. Ей здесь не нравилось. Эта река, этот мост, этот город — все. С каждым шагом это место все больше и больше напоминало ловушку, и теперь у нее исчезли последние сомнения. Она зря послушалась Юлвея. Не нужно было покидать Юг. У нее нет никаких дел в этой промерзшей, промокшей, заброшенной пустыне вместе с шайкой безбожников розовых. — Я не пойду по нему, — проговорила она. Байяз обернулся и посмотрел на нее. — И что же ты собираешься делать, лететь по воздуху? Или просто окажешься на том берегу? Она выпрямилась и сложила руки на луке седла. — Может быть, и так. — Возможно, будет лучше, если мы обсудим эти вопросы после того, как выйдем из города, — пробормотал брат Длинноногий, нервно оглядываясь на пустые улицы. — Он прав, — подхватил Луфар. — Тут очень гнетущая обстановка… — Плевать мне на обстановку! — прорычала Ферро. — И на тебя тоже плевать! Зачем мне переходить? Что хорошего ждет меня на том берегу? Ты обещал мне мщение, старик, но не дал ничего, кроме вранья, дождя и дерьмовой пищи. Почему я должна идти с тобой дальше? Объясни-ка мне! Байяз нахмурился. — Мой брат Юлвей помог тебе там, в пустыне. Если б не он, тебя бы убили. И ты дала ему слово… — Слово? Ха! Слово — это цепь, которую легко порвать, старик. — Она дернула перед собой кулаками в разные стороны. — Р-раз, и все! И я свободна. Я никому не обещала, что стану рабыней! Маг тяжело вздохнул и устало сгорбился в седле. — Как будто жизнь недостаточно трудна и без твоего вмешательства! Ну почему, Ферро, почему ты всегда все усложняешь? — Должно быть, у Бога была какая-то цель, когда он сделал меня такой, но я ее не знаю. Что такое «Семя»? Вопрос в корень. Взгляд старика розового дернулся в сторону, когда она произнесла это слово. — Семя? — озадаченно переспросил Луфар. Байяз недовольно оглядел недоумевающие лица своих спутников. — Возможно, лучше этого не знать. — Так не пойдет. Если ты снова отключишься на неделю, я хочу знать, что мы делаем и зачем. — Я уже поправился, — резко возразил Байяз. Но Ферро видела, что он лжет. Все его тело казалось усохшим, еще более старым и слабым, чем раньше. Да, он вышел из ступора и мог говорить, но до выздоровления ему далеко. Чтобы ее убедить, требовалось нечто большее, чем необоснованные заверения. — Это не повторится, ты можешь положиться на… — Я спрошу тебя еще раз, и надеюсь, ты наконец ответишь прямо. Что такое «Семя»? Байяз несколько мгновений смотрел на нее, и она отвечала ему пристальным взглядом. — Ну хорошо. Давайте остановимся здесь под дождем и обсудим природу вещей. — Он повернул лошадь, сошел с моста и подъехал к Ферро на расстояние шага. — Семя — это одно из имен того, что Гластрод нашел глубоко в земле. Та самая вещь, с помощью которой он совершил все это. — Это? — буркнул Девятипалый. — Все это. — Первый из магов обвел рукой окружающее их запустение. — Семя обратило в развалины величайший из городов мира и на веки вечные превратило здешние земли в бесплодную пустыню. — Значит, это оружие? — Это камень, — внезапно сказал Ки. Он сгорбился в повозке, не глядя ни на кого. — Камень из нижнего мира. Он погребен здесь после того, как Эус изгнал из нашего мира демонов. Это плоть Другой стороны. Самая суть магии. — Так и есть, — прошептал Байяз. — Мои поздравления, мастер Ки. Хотя бы одну тему ты изучил хорошо. Ну что? Такого ответа тебе достаточно, Ферро? — Все это сделал камень? — Девятипалого этот ответ не слишком обрадовал. — И за каким чертом он нам понадобился? — Думаю, некоторые из нас догадываются. Байяз глядел Ферро прямо в глаза, неприятно улыбаясь, словно знал, о чем она думает. Возможно, так оно и было. Она не скрывала своих чувств. Россказни про демонов, про раскопки и развалины — на все это Ферро было наплевать. В ее голове возникла картина того, как Гуркхул становится мертвой землей. Как его народ исчезнет, император будет забыт, города обратятся в прах, могущество империи останется поблекшим воспоминанием. Кровь Ферро кипела от мыслей о смерти и мщении. Она улыбнулась. — Хорошо, — сказала она. — Но зачем тебе нужна я? — А кто сказал, что ты мне нужна? Она фыркнула. — Вряд ли ты стал бы терпеть меня просто так. — Что ж, верно. — Так зачем? — Потому что к Семени нельзя прикасаться. На него даже больно смотреть. После падения Гластрода мы с армией императора прошли через разрушенный город в поисках выживших. Мы не нашли никого. Только ужас, развалины и трупы. Столько трупов, что невозможно было сосчитать. Мы похоронили много тысяч людей, мы рыли могилы на сотню мертвецов каждая, по всему городу. Работа потребовала много времени, и, пока мы этим занимались, солдаты нашли в руинах что-то странное. Их капитан завернул находку в свой плащ и принес Иувину. К закату он ослабел и умер, и его солдаты тоже не спаслись. У них выпали волосы, а тела иссохли. Через неделю все сто человек из их роты стали покойниками. Однако Иувин остался невредим. — Маг кивнул в сторону повозки. — Вот зачем Канедиас сделал этот ящик и вот почему мы везем его с собой: чтобы защититься. Для всех нас это опасно. Кроме тебя. — Почему? — Тебя никогда не удивляло, что ты не такая, как другие? Ты не различаешь цвета. Ты не чувствуешь боли. Ты такая же, какими были Иувин и Канедиас. Такая же, каким был Гластрод. Такая же, каким был сам Эус, если на то пошло. — Демонова кровь, — пробормотал Ки. — Благословенная и проклятая. Ферро сердито уставилась на него. — О чем ты? — Ты происходишь от демонов. — Ученик улыбнулся уголком рта. — Может быть, твои предки смешались с демонами в Старые времена и еще раньше, но все же ты не целиком человек. Ты особенная. Последняя тонкая струйка крови с Другой стороны. Ферро раскрыла было рот, чтобы прорычать в ответ что-нибудь оскорбительное, но Байяз оборвал ее: — Ты не можешь этого отрицать, Ферро. Я бы не взял тебя с собой, если бы сомневался. Не надо возражать. Ты должна принять этот редкий дар. Ты можешь прикоснуться к Семени — возможно, одна во всем Земном круге. Ты одна сможешь прикоснуться к нему, и ты одна можешь принести его на битву. — Он наклонился ближе и продолжал шепотом: — Но только я могу заставить его пылать. Пылать так, чтобы весь Гуркхул превратился в пустыню. Так, чтобы Кхалюль и его слуги стали горьким пеплом. Так, чтобы даже ты насытилась и пресытилась мщением! Ну что, ты идешь? Он цокнул языком, поворачивая лошадь обратно к мосту. Ферро тронулась вслед за стариком розовым, крепко закусив губу. Она почувствовала вкус крови. Вкус, но не боль. Ей не хотелось верить словам мага, но нельзя было отрицать, что она действительно отличается от других. Она вспомнила, как однажды укусила Аруфа, а тот сказал, что ее, должно быть, родила змея. Змея — а почему бы и не демон? Сквозь прорези в металле она смотрела на грохочущую внизу воду, хмурилась и думала о мщении. — Не так уж важно, какая у тебя кровь. — Рядом ехал Девятипалый, как всегда плохо держась в седле. Он смотрел в сторону и говорил приглушенным голосом. — Мужчина сам делает свой выбор, так всегда говорил мне отец. Думаю, для женщин это тоже подходит. Ферро не ответила. Она придержала поводья, позволяя другим обогнать себя. Женщина, демон, змея — разницы не было никакой. Важно только одно: отомстить гуркам. Глубокая ненависть пустила корни в ее сердце. Эта ненависть была самым верным ее другом. Больше она не доверяла ничему. Ферро съехала с моста последней. Она оглянулась через плечо в сторону развалин на том берегу, наполовину скрывшихся за серой пеленой дождя, и вдруг рывком натянула поводья, уставившись поверх бурлящей воды. Ее взгляд метался, охватывая сотни пустых окон, сотни дверных проемов, сотни трещин, щелей и дыр в обваливающихся стенах. — Что ты увидела? — послышался обеспокоенный голос Девятипалого. — Что-то. Но теперь она уже не видела ничего. Бесконечные остовы зданий громоздились вдоль разбитой набережной, пустые и безжизненные. — Там не осталось ничего живого, — сказал Байяз. — Скоро стемнеет, и я не отказался бы от крыши над головой, чтобы хоть этой ночью дождь не мочил мои старые кости. Глаза обманули тебя. Ферро насупилась. Глаза ее не обманывали, демонические они или нет. Там, в городе, что-то было. Она чуяла это. И оно наблюдало за ними.
Везение
— Луфар, поднимайся. Его веки дрогнули и раскрылись. Свет был таким ярким, что слепил глаза; Джезаль охнул и заморгал, заслоняясь ладонью. Кто-то тряс его за плечо. Девятипалый. — Пора в дорогу. Джезаль сел. Солнечные лучи потоком лились в тесное помещение, прямо ему в лицо. В сияющих лучах плавали пылинки. — Где все? — хрипло спросил Джезаль, с трудом ворочая языком после сна. Северянин мотнул косматой головой в сторону высокого окна. Сощурившись, Джезаль с трудом разглядел брата Длинноногого, который смотрел наружу, сложив руки за спиной. — Наш навигатор любуется видом. Остальные снаружи — чистят лошадей и обсуждают маршрут. Мы подумали, что тебе не помешают несколько лишних минут сна. — Спасибо. Ему не помешали бы и несколько часов. Джезаль провел языком во рту, почувствовал кислый вкус, пощупал саднящие дырки в зубах и рубец на губе, проверяя, насколько они болезненны этим утром. С каждым днем опухоль спадала. Он почти привык к ней. — Возьми-ка. Джезаль поднял голову и увидел, что Девятипалый кидает ему сухарь. Он попытался поймать его, но больная рука двигалась неуклюже, и он уронил сухарь на пол. Северянин пожал плечами: — Немножко пыли, ничего страшного. — Да, пожалуй. Джезаль поднял сухарь, обтер тыльной стороной руки и откусил, стараясь жевать здоровой стороной рта. Он откинул одеяло, перевернулся и встал, с трудом распрямив ноги. Логен смотрел, как он делает несколько пробных шагов, для равновесия раскинув в стороны руки с зажатым в одной из них сухарем. — Как твоя нога? — Бывало и хуже. Впрочем, бывало и лучше. Джезаль хромал, больная нога не хотела сгибаться. Колено и лодыжку пронзала боль всякий раз, когда он переносил вес на эту ногу, однако он мог ходить, и с каждым днем все лучше. Дойдя до неровной каменной стены, Джезаль закрыл глаза и перевел дыхание. Ему хотелось смеяться и плакать от радостного облегчения — наконец-то он снова встал на ноги. — С этой минуты я буду благодарить судьбу за каждый мой шаг. Девятипалый ухмыльнулся. — Это продлится день-два, а потом ты снова начнешь ныть из-за еды. — Никогда, — твердо сказал Джезаль. — Ну хорошо. Еще неделю. — Северянин прошел к окну в дальнем конце комнаты, отбрасывая длинную тень на пыльный пол. — Кстати, тебе стоит посмотреть на это. — На что? Джезаль допрыгал до брата Длинноногого и прислонился к выщербленной колонне сбоку от окна, тяжело дыша и встряхивая больной ногой. Потом он поднял голову и непроизвольно раскрыл рот от изумления. Они находились очень высоко — может быть, на вершине холма, глядящего на город. Едва рассвело, и солнце сияло на уровне глаз Джезаля, водянисто-желтое в утренней дымке. Небо было ясным и бледным, несколько редких белых облаков висели в нем почти неподвижно. Даже через сотни лет после своего падения Аулкус поражал воображение. Вдаль до самого горизонта простирались провалившиеся крыши и полуразрушенные стены, ярко освещенные или погруженные в густую тень. Высокие купола, накренившиеся башни, изящные арки и горделивые колонны возносились вверх над всеобщей разрухой. В панораме города можно было различить прогалины на месте широких площадей и проспектов и глубокую расщелину реки, чей плавный изгиб прорезал каменный лес справа от Джезаля. Солнечный свет вспыхивал на поверхности бегущей воды. Повсюду, куда ни взгляни, влажный камень сиял в лучах утреннего солнца. — Вот почему я люблю путешествовать, — вздохнул Длинноногий. — Разом, в один миг наше путешествие оправдало себя! Где еще в мире встретишь подобное? Кто из живущих видел такое? Мы трое стоим у окна, открытого в историю, возле ворот в давно забытое прошлое. Больше я не стану грезить ни о прекрасном Талине, что сверкает на берегу моря розовым утром, ни об Уль-Нахбе, сияющем под лазурной чашей небосвода в солнечный полдень, ни о горных склонах горделивой Осприи, чьи огни тихим вечером светят, как звезды. Отныне мое сердце навсегда принадлежит Аулкусу. Воистину он жемчужина среди городов! Если даже в смерти он остается невыразимо совершенным, не могу и помыслить, каков он был при жизни! Кто не остановится с восхищением перед этим величественным зрелищем? Кто не почувствует благоговейный трепет, глядя… — Просто куча старых домов, — проворчала Ферро за его спиной. — И нам давно пора выбираться отсюда. Собирай манатки. Она повернулась и зашагала к выходу. Джезаль задумчиво посмотрел на панораму темныхразвалин, теряющуюся в дымке вдали. Конечно, эта картина поражала, но она и пугала. Роскошные здания Адуи, могучие стены и башни Агрионта — все, что прежде было прекрасным и грандиозным, теперь казалось жалкой и бледной копией. Джезаль чувствовал себя маленьким невежественным мальчиком из мелкой варварской страны, живущим в неинтересное и ничтожное время. Он повернулся спиной к окну и оставил эту жемчужину среди городов в прошлом, которому она принадлежала. Ему Аулкус сниться не будет. Разве что в кошмарах.Солнце стояло уже высоко, когда они наткнулись на единственную многолюдную площадь в городе. Перед ними лежало гигантское пространство, от края до края заполненное человеческими фигурами. Неподвижная, беззвучная толпа. Толпа, высеченная из камня. Статуи в самых разных позах, всевозможных размеров, из каких угодно материалов. Здесь был черный базальт и белый мрамор, зеленый алебастр и красный порфир, серый гранит и сотня других горных пород, названий которых Джезаль никогда не знал. Такое разнообразие само по себе было странным, но еще более его встревожила общая особенность каменных фигур. Ни у одной из статуй не было лица. Лица колоссов были сколоты, так что осталась лишь бесформенная поверхность выщербленного камня. У небольших фигур лица были отбиты целиком, и на их месте зияли пустые неровные кратеры. Безобразные надписи на незнакомом Джезалю языке красовались, высеченные зубилом, поперек мраморных грудей, вдоль рук, вокруг шей, на лбах. Все в Аулкусе имело эпический размах, и вандализм в том числе. Посередине этого зловещего разгрома была проложена тропа, достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать повозка. Джезаль поскакал вперед, во главе отряда, сквозь лес безликих фигур, столпившихся по краям дороги, словно толпа на торжественной церемонии. — Интересно, что здесь произошло? — пробормотал он. Байяз нахмурился, глядя на огромную голову — шагов десять в высоту — с твердо сжатыми губами, но без глаз и носа. На щеке была глубоко вырублена корявая надпись. — Когда Гластрод захватил Аулкус, он на день отдал город на милость своей проклятой армии, чтобы удовлетворить их ярость и утолить жажду грабежа, насилия и убийства. Как будто они могли быть удовлетворены! Девятипалый кашлянул и беспокойно поерзал в седле. — Затем он отдал приказ: свалить все статуи Иувина, какие есть в городе. Со всех крыш, изо всех залов, с каждого фриза или храма. В Аулкусе имелось много изображений моего учителя, поскольку город был его творением. Однако Гластрод всегда действовал основательно. Он отыскал все изваяния, велел собрать здесь, лишил их лиц и вырезал на них ужасные проклятия. — Ну и семейка. Джезаль никогда не сходился во взглядах со своими братьями, но вот такое казалось ему чрезмерным. Он пригнулся, уворачиваясь от протянутых пальцев исполинской руки, стоявшей торчком на земле. На ладони был варварски вырублен корявый символ. — Что здесь написано? Байяз нахмурился. — Поверь, лучше тебе этого не знать. С одной стороны площади над армией скульптур громоздилось здание, колоссальное даже по меркам этого кладбища великанов. Его лестница высилась, как городская стена, колонны на фасаде были толщиной с башни, чудовищный цоколь покрывала истертая резьба. Байяз приблизился к этому дому, придержал лошадь и задрал голову вверх. Джезаль остановился позади, нервно поглядывая на остальных. — Давайте уже двигаться дальше. — Девятипалый поскреб щеку и беспокойно оглянулся. — Хотелось бы убраться отсюда как можно быстрее и никогда не возвращаться. Байяз засмеялся. — Девять Смертей боится теней! Никогда бы не подумал. — Любую тень что-то отбрасывает, — проворчал северянин, однако переубедить первого из магов было непросто. — У нас хватит времени для остановки, — заявил Байяз, с трудом слезая с седла. — Мы уже на краю города. Через час выйдем и сможем продолжать наш путь. Капитан Луфар, вам это может показаться интересным. Как и любому, кто сочтет нужным ко мне присоединиться. Девятипалый вполголоса выругался на своем языке. — Ну хорошо. Я уж лучше пойду, чем останусь здесь ждать. — Вы распалили мое любопытство, — произнес брат Длинноногий, спрыгивая с лошади. — Должен признаться, что при свете дня город не кажется мне столь жутким, как вчера под дождем. Поистине сейчас трудно понять, чем он заслужил свою черную репутацию. Нигде в Земном круге нет такого удивительного собрания реликвий, а я человек любопытный и, не стесняясь, признаю это. Да, поистине я всегда был… — Мы знаем, кто ты такой, — прошипела Ферро. — Я останусь здесь. — Поступай, как знаешь. — Байяз снял с седла свой посох — Впрочем, ты всегда так делаешь. Вы с мастером Ки, без сомнения, сможете развлечь друг друга веселыми историями, пока нас не будет. Я почти жалею, что не услышу вашей болтовни. Ферро и ученик мрачно взглянули друг на друга, в то время как остальные прошли между разрушенных статуй и двинулись вверх по широким ступеням. Джезаль хромал и морщился, наступая на больную ногу. Через огромный дверной проем величиной с дом они вошли в прохладное, полутемное, молчаливое здание. Это место напомнило Джезалю Круг лордов в Адуе, только оно было еще больше. Гулкий круглый зал, похожий на гигантскую чашу, отделанную многоцветным камнем, с ярусами сидений по бокам; целые секции были разгромлены и лежали в руинах. Пол усеивали обломки — без сомнения, остатки провалившейся крыши. — Ага. Большой купол рухнул. — Маг прищурился, подняв глаза на неровную дыру, сквозь которую сияло ясное небо. — Весьма подходящая метафора. Он вздохнул и зашаркал вдоль изгибающегося прохода между мраморными скамьями. Джезаль, сдвинув брови, посмотрел вверх на огромную массу нависшего над ними камня. Что будет, если какая-нибудь глыба свалится ему на голову? Он сомневался, что Ферро сумеет зашить такую рану. Он не постигал, почему Байяз вздумал взять его с собой, но, с другой стороны, то же самое он мог сказать обо всем путешествии. Поэтому Джезаль глубоко вздохнул и захромал вслед за магом. Девятипалый шел позади, и звук шагов расходился гулким эхом по всему огромному пространству. Длинноногий взбирался по разбитым ступеням, поглядывая на обвалившийся потолок с огромным интересом. — Что это за место? — спросил он, и его громкий голос отразился от закругленных стен. — Что-то вроде театра? — В каком-то смысле, — отозвался Байяз. — Когда-то это был главный зал имперского сената. Здесь восседал сам император, выслушивая речи мудрейших граждан Аулкуса. Тут принимались решения, определявшие ход истории. Он поднялся на ступеньку, прошел немного дальше и указал на пол под своими ногами. Его голос дрожал от волнения. — Вот здесь, на этом самом месте — я помню как сейчас! — стоял Калика, когда произносил свою речь к сенату, призывая к осторожности. Речь шла о распространении империи на восток. А вон оттуда ему отвечал Иувин, который выступал за решительные действия — и одержал верх. Я слушал их как завороженный. Мне было двадцать лет, и я едва дышал от волнения. До сих пор помню их аргументы во всех подробностях. Слова, друзья мои! В словах подчас заключено больше мощи, чем во всем оружии Земного круга. — Ну, если в ухо влетит не слово, а стрела, будет все-таки больнее, — прошептал Логен. Джезаль фыркнул от смеха, но Байяз, кажется, не заметил. Он был слишком увлечен, он спешил к следующей каменной скамье. — Здесь Скарпиус прочел свое воззвание об опасностях упадочных настроений и об истинном значении гражданства. Сенат замер, как околдованный. Его голос звенел, словно… словно… — Байяз помахал руками, будто надеялся поймать нужное слово. — Ах, да какое это имеет значение? Теперь в мире нет ничего, в чем можно быть уверенным. Прошла эпоха великих людей, руководствовавшихся собственными понятиями о том, что есть истина. — Он печально взглянул на каменный мусор, усеивавший пол колоссального помещения. — А нынче настала эпоха маленьких людей, которые действуют по необходимости. Маленькие люди с маленькими мечтами идут по следам гигантов… Но вы хотя бы можете увидеть, что когда-то здесь было великолепное сооружение! — Э-э, да, правда… — неуверенно проговорил Джезаль. Он захромал к стене за последним сиденьем, чтобы бросить взгляд на резные фризы: полуголые воины в неуклюжих позах пронзали друг друга копьями. Все это, конечно, великолепно, но в зале стоял какой-то неприятный запах. Какая-то гниль, или плесень, или звериный пот. Так пахнут плохо вычищенные конюшни. Джезаль уставился в полумрак, наморщив нос. — Чем здесь так воняет? Девятипалый понюхал воздух, и его лицо внезапно вытянулось, выразив неприкрытый ужас. — Клянусь… Логен рванул меч из ножен, сделав шаг вперед. Джезаль обернулся, схватившись за рукоятки обеих своих шпаг. Его грудь сдавило от внезапного страха. В первый момент он решил, что видит какого-то нищего: темная фигура в лохмотьях, на четвереньках припавшая к полу в темном углу, в нескольких шагах впереди. Затем Джезаль заметил его руки — скрюченные, вцепившиеся пальцами-когтями в выщербленный камень. А потом он увидел серое лицо, если это можно назвать лицом: обрубленный безволосый лоб, мощная челюсть с выпирающими несоразмерными зубами, плоское рыло, как у кабана, и крошечные сверкающие черные глазки, гневно уставившиеся на пришельца. Нечто среднее между человеком и животным, и гораздо более отвратительное, чем то или другое. Джезаль застыл, выпучив глаза. Теперь он поверил Девятипалому. Было совершенно ясно, твари под названием «шанка» действительно существуют. — Держи его! — заревел северянин, бросаясь вверх по ступеням огромного зала с обнаженным мечом в руке. — Убей его! Джезаль неуверенно двинулся к шанка, но его нога еще не зажила, а создание оказалось проворным, как лиса. Стремительно развернувшись, тварь скользнула по каменному полу к щели в стене и юркнула туда, будто кошка под изгородь, прежде чем Джезаль успел проковылять несколько шагов. — Оно сбежало! Байяз уже шаркал к выходу, стук его посоха отдавался эхом у них над головами. — Мы видели, мастер Луфар! Мы очень ясно это видели! — За ним придут другие, — свистящим шепотом проговорил Логен. — Они всегда приходят! Нужно убираться отсюда! Должно быть, это просто несчастливая случайность, думал Джезаль, хромая к выходу, взбираясь по разбитым ступеням и морщась от боли в колене. Им не повезло, когда Байяз решил сделать остановку именно здесь и сейчас. Не повезло, когда сломанная нога Джезаля не дала ему возможности догнать эту тварь. Не повезло, когда пришлось идти в Аулкус вместо того, чтобы пересечь реку на много миль ниже по течению. — Откуда они здесь взялись? — крикнул Логен Байязу. — Я могу только догадываться, — ответил маг, тяжело дыша. — После смерти Делателя мы начали на них охоту. Загнали их в самые темные углы мира. — В мире трудно найти более темный угол, чем этот. Длинноногий торопливо пробежал мимо них к выходу и ринулся вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Джезаль ковылял следом. — Что там? — окликнула их Ферро, снимая с плеча лук. — Плоскоголовые! — проревел Девятипалый. Она не поняла, уставилась на него, и северянин яростно махнул свободной рукой. — Черт с ним, беги! Не повезло. Не повезло, когда Джезаль побил Бремера дан Горста и был выбран Байязом для этого безумного путешествия. Не повезло, когда он только взял в руки фехтовальные клинки. Не повезло, когда его отец пожелал, чтобы он пошел в армию, а не бездумно прожигал свою жизнь, как двое его братьев. Удивительное дело — раньше все это казалось везением. Порой бывает трудно понять разницу. Джезаль дотащился до своей лошади, ухватился за луку седла и кое-как взобрался в него. Навигатор и Девятипалый тоже вскочили в седла. Байяз трясущимися руками прилаживал сбоку свой посох. Где-то позади них в городе начал бить колокол. — Ох, боже мой, — вымолвил Длинноногий, глядя широко раскрытыми глазами на бесчисленное множество статуй. — Ох, боже, боже мой! — Не повезло, — прошептал Луфар. Ферро воззрилась на него: — Что? — Ничего. — Джезаль скрипнул зубами и пришпорил коня.
Никакого везения или невезения не существует. «Не повезло» — так говорят идиоты, чтобы объяснить последствия собственной опрометчивости, глупости и эгоизма. Чаще всего невезение означает обычную непредусмотрительность. И вот доказательство. Она предупреждала Байяза, что в городе есть кто-то еще, кроме нее и этих пятерых глупцов. Она предупреждала, но ее никто не слушал. Люди верят только тому, чему хотят верить. Во всяком случае, идиоты поступают именно так. Погоняя лошадь, она наблюдала за спутниками. Ки на подпрыгивающем сиденье повозки глядел прямо перед собой прищуренными глазами. Луфар, оскалив зубы, припал к спине лошади в позе опытного наездника. Байяз с бледным, осунувшимся лицом крепко стиснул челюсти, угрюмо вцепившись в седло. Длинноногий постоянно оглядывался через плечо, глаза его были расширены от страха и смятения. Девятипалый болтался в седле, тяжело дыша, и больше смотрел на поводья, чем на дорогу. Пятеро идиотов, она шестая. До нее донеслось рычание, и она увидела существо, сидевшее на четвереньках на крыше низкого здания. Таких тварей она не встречала никогда — огромная человекообразная обезьяна, пригнувшаяся вперед, скрюченная, с длинными конечностями. Правда, обезьяны не бросают копья. Ее взгляд проследил за тем, как копье летит вниз. Оно вонзилось в борт повозки и осталось торчать там, покачиваясь из стороны в сторону. Через секунду они уже миновали опасное место и с грохотом неслись дальше по разбитой мостовой. Эта тварь промахнулась, но были и другие, они прятались в развалинах впереди. Ферро видела, как они шныряют в темноте зданий, перебегают по крышам, выглядывают из покосившихся окон, из зияющих дверных проемов. Ей очень хотелось попробовать достать одну из них стрелой, но что толку? Их очень много, чуть ли не сотни. Какая польза от того, что она убьет одну, если скоро сотни тварей останутся за спиной? Только стрелу зря потратишь. Мимо нее внезапно просвистел и врезался в землю камень, и отлетевший осколок царапнул тыльную сторону ее руки. На коже осталась капелька темной крови. Ферро нахмурилась и пригнула голову, прижимаясь к подпрыгивающей спине своей лошади. Никакого везения не существует. Но нет и причин делать из себя более удобную мишень.
Логен думал, что шанка остались далеко в прошлом, но после первого потрясения уже не удивлялся. Он мог бы давно выучить: в прошлом остаются только друзья. Враги всегда следуют за тобой по пятам. Вокруг гремели колокола, отдаваясь эхом среди развалин. Череп у Логена гудел от их трезвона, прорывавшегося сквозь гром копыт, визг колес и свист ветра. Звон стоял повсюду — далеко и близко, спереди и сзади. Мимо проносились здания, их серые очертания таили угрозу. Что-то мелькнуло и отскочило от мостовой, крутясь в воздухе. Копье. Еще одно просвистело позади, затем третье загрохотало по булыжнику впереди. Он прищурился от ветра и постарался не думать о том, как копье пронзит его спину. Это было не слишком сложно: он полностью сосредоточился на том, чтобы не вывалиться из седла. Ферро повернулась, чтобы крикнуть ему что-то через плечо, но ее слова заглушил весь этот шум. Он непонимающе покачал головой, и она яростно вытянула руку вперед, указывая на дорогу. Теперь он увидел. Впереди поперек дороги открывалась трещина, и они неслись в нее на полном скаку. Логен разинул рот, из его горла вырвался полузадушенный вскрик ужаса. Он повис на поводьях, и его лошадь заскользила копытами по выщербленным камням, резко заворачивая вправо. Седло съехало набок, Логен вцепился в него; внизу серой размазанной полосой мелькала булыжная мостовая, край огромной расщелины был слева, всего в нескольких шагах. Отходившие от него трещины вгрызались в осыпающуюся мостовую. Он чувствовал, что другие где-то рядом, слышал их крики, но не мог разобрать слов. Ему было некогда: его мучительно мотало и подбрасывало, и он прилагал все усилия, чтобы усидеть в седле, повторяя себе под нос: «Я еще жив, я еще жив, еще жив…» Впереди замаячил огромный храм, стоявший поперек дороги. Его башнеподобные колонны были целы, и на них лежала исполинская треугольная каменная глыба. Повозка пронеслась между двумя колоннами. Лошадь Логена ринулась между двумя другими, он внезапно окунулся в тень, затем снова вырвался на свет, и весь отряд влетел в просторный зал под открытым небом. Стену слева поглотила расщелина, а крыша — если она здесь была — давным-давно исчезла. Логен, задыхаясь, мчался дальше, его глаза были устремлены на широкую арку прямо перед ним: квадрат яркого света в темном камне, подпрыгивающий в такт скачке. Там безопасно, говорил себе Логен. Если только удастся туда добраться, они смогут уйти. Если только удастся туда добраться… Он не увидел копья, но даже если бы увидел, ничего не успел бы сделать. Ему повезло, что копье не попало в ногу — оно вошло глубоко в конский бок. То есть с лошадью ему повезло меньше: она захрапела, ее ноги подогнулись, и внезапно Логен вылетел из седла. Его рот раскрылся, не издав ни звука, пол зала взметнулся ему навстречу. Твердый камень ударил Логена в грудь, подбородком он врезался в землю, и его голову затопил ослепительный свет. Ударившись об пол он покатился дальше, переворачиваясь снова и снова. Мир безумно вращался, звучали странные звуки, мелькало сияющее небо. Наконец вращение прекратилось. Оглушенный Логен лежал на боку, тихо постанывая. Голова кружилась, в ушах звенело, он не понимал, где находится и кто он такой. Потом мир неожиданно собрался воедино. Логен рывком поднял голову. Пропасть была от него на расстоянии копья, он слышал, как шумит вода на дне внизу. Его отбросило от лошади, а из-под тела животного по трещинам в камне уже расползались темные струйки крови. Он увидел Ферро: она припала на одно колено, выхватывала одну за другой стрелы из колчана и пускала их в сторону колонн, между которыми они проскакали минуту назад. Там были шанка. Много шанка. — Дерьмо, — прохрипел Логен. Он попытался подняться, каблуки сапог заскребли по пыльным камням. — Бежим! — крикнул Луфар, спрыгнул с коня и захромал через зал. — Бежим! Один из плоскоголовых с воплем ринулся на них, сжимая в руке огромную секиру. Внезапно шанка подскочил и перевернулся в воздухе — стрела Ферро попала ему в лицо. Но оставались другие. Множество других. Они ползли между колоннами, приготовив копья для броска. — Их слишком много! — крикнул Байяз. Старик взглянул вверх на громадные колонны, на венчавшую их колоссальную треугольную глыбу, и мускулы на его скулах затвердели. Воздух вокруг него начал дрожать. — Дерьмо. — Шатаясь, как пьяный, Логен двинулся к Ферро. Он внезапно потерял всякое ощущение равновесия, кровь стучала у него в ушах, зал кренился из стороны в сторону. Раздался громкий треск, и по одной из колонн зазмеилась трещина, откуда взметнулось облачко пыли. Прозвучал гулкий скрежет, каменные своды начали смещаться. Двое шанка, на которых посыпался ливень обломков, подняли головы, показывая пальцами вверх и что-то лопоча. Логен крепко ухватил Ферро за запястье. — Твою мать! — прошипела она. Стрела сорвалась с ее тетивы, когда он чуть не упал сам, увлекая Ферро за собой. Логен кое-как восстановил равновесие и потащил ее вперед. Копье просвистело мимо и загремело по камням, нырнуло через край трещины в пустоту. Он слышал, как шанка двигаются, рычат и переговариваются хриплыми возгласами, как они собираются между колоннами и устремляются в зал. — Бежим! — снова крикнул Луфар и отчаянно помахал им рукой. Логен посмотрел на Байяза: зубы мага были оскалены, глаза вылезли из орбит, воздух вокруг дрожал и рябил, с земли медленно поднималась пыль, завиваясь маленькими вихрями вокруг его сапог. Раздался оглушительный треск, Логен оглянулся и увидел, как сверху рухнул огромный кусок покрытого резьбой камня. Осколок ударился оземь с грохотом, от которого вздрогнул пол, и раздавил в лепешку неудачливого шанка, прежде чем тот успел вскрикнуть. Зазубренный меч и длинная полоса темной крови — вот и все, что от него осталось. Однако следом шли другие, Логен видел в облаке поднявшейся пыли их темные фигуры. Шанка наступали, подняв над головами оружие. Одна из колонн сломалась по середине. С нелепой медлительностью она выгнулась дугой, выстреливая кусками камня. Гигантский каменный треугольник наверху начал разваливаться на части, вниз полетели глыбы величиной с дом. Логен развернулся, бросился лицом вниз, потянув за собой Ферро, и вжался в пол, плотно стиснув веки и обхватив руками голову. Вокруг все грохотало, трещало, раскалывалось; Логен не слышал ничего подобного за всю свою жизнь. Ревела и стонала сама земля, словно рушился мир. Возможно, так оно и было — почва дрожала и двигалась. Вот раздался еще один громовой удар, долгий грохот и скрежет, потом тихое постукивание, и, наконец, воцарилась тишина. Логен разжал до боли стиснутые челюсти и открыл глаза. Воздух был полон колючей пыли, и ему показалось, что он лежит на какой-то наклонной поверхности. Он кашлянул и попытался двинуться. Где-то под его грудью раздался громкий скрежет, и камень, на котором он лежал, накренился еще сильнее. Он ахнул и распластался на камне, цепляясь за него. Одна его рука по-прежнему сжимала руку Ферро, и он почувствовал, как ее пальцы крепко обхватили его запястье. Он медленно-медленно повернул голову, взглянул — и застыл. Колонн больше не было. Зала не было. Пола не было. Огромная расщелина поглотила все и зияла прямо под ногами. Сердитая вода плескалась и бурлила вокруг обломков далеко внизу. Логен остолбенел, не веря глазам. Он лежал боком к трещине на огромной каменной плите, которая еще несколько мгновений назад была частью пола, а теперь балансировала на самом краю отвесного обрыва. Темные пальцы Ферро сжимали его запястье, ее разорванный рукав собрался у локтя, мышцы на смуглом предплечье напряглись. Он видел плечо и окаменевшее лицо, а все ее тело свисало с края плиты над разверзшейся пустотой. — С-с-с, — прошипела Ферро, широко раскрыв желтые глаза. Ее пальцы шарили по гладкой поверхности камня в поисках какой-то зацепки. С неровной кромки внезапно откололся кусок; Логен слышал, как он падает в пропасть, со стуком отскакивая от стены расщелины. — Дерьмо, — прошептал он, едва осмеливаясь дышать. Вот черт, и много у него теперь шансов выжить? Хочешь сказать про Логена Девятипалого — скажи, что ему не везет. Он осторожно ощупал свободной рукой шероховатую поверхность камня, пока не нашел неглубокую бороздку, за которую можно было уцепиться. Потом дюйм за дюймом стал подтаскивать себя к верхнему краю плиты, затем согнул руку и потянул Ферро за запястье. Раздался ужасающий скрежет. Плита под Логеном вздрогнула, подалась и встала торчком. Логен всхлипнул и снова прижался к ней. Последовал тошнотворный толчок, и на его лицо просыпалась струйка пыли. Камень заскрипел, и плита так же медленно качнулась в обратном направлении. Логен лежал ничком, хватая ртом воздух. — С-с-с! Ферро смотрела на их сцепленные руки. Она дернула головой, указывая на верхний край плиты, затем вниз, в направлении зияющей пропасти за своей спиной. — Надо смотреть правде в глаза, — прошептала она. Ее пальцы разжались, отпуская Логена. Логен вспомнил, как он висел на краю здания, высоко над кругом желтой травы. Как скользил вниз, шепотом умоляя о помощи. Как Ферро схватила его за руку и вытащила наверх. Он покачал головой и еще крепче сжал ее запястье. Она пронзила его взглядом желтых глаз. — Долбаный розовый болван!
Джезаль кашлянул, перевернулся, выплюнул пыль. Заморгал и осмотрелся. Что-то изменилось. Похоже, здесь стало гораздо светлее, и край трещины приблизился. Теперь он был совсем рядом. — Уфф, — выдохнул Джезаль, внезапно потеряв дар речи. Половина здания лежала в развалинах. Задняя стена выстояла, а также одна из колонн в дальнем конце, наполовину обломившаяся. Все остальное исчезло, сгинуло в разверзшейся пропасти. Пошатываясь, Джезаль поднялся и тут же скривился, наступив на больную ногу. Потом он увидел Байяза: тот полулежал, привалившись к стене неподалеку. Изможденное лицо мага прочерчивали струйки пота, его глаза, обведенные черными кругами, блестели, очертания черепа проступали под натянувшейся кожей. Больше всего Байяз сейчас походил на труп недельной давности. Казалось, что он потерял способность двигаться, но Джезаль увидел, как старик поднял обессиленную руку и указал на расщелину. — Вытащи их, — прохрипел маг. — Кого? — Остальных. — Эй, сюда! — донесся полузадушенный голос Девятипалого из-за края трещины. Значит, хотя бы он остался жив. Там, откуда раздался его голос, косо торчала огромная плита, и Джезаль начал осторожно подбираться к ней, опасаясь, что пол под ногами в любую минуту провалится. Он заглянул через край. Северянин лежал, распластавшись лицом вниз, его левая рука держалась за верхнюю кромку накренившейся плиты, а правая крепко обхватывала запястье Ферро у самого края обрыва. Ее тела не было видно, из-за плиты выглядывало лишь покрытое шрамами лицо. И она, и Логен замерли от ужаса. Несколько тонн камня плавно покачивалось, балансируя на грани падения. Было очевидно, что плита может в любой момент обрушиться в бездну. — Сделай что-нибудь… — прошептала Ферро, не решаясь даже повысить голос. Однако она не предложила ничего конкретного. Джезаль облизнул свой шрам на губе. Может быть, если он навалится всем своим весом на этот конец, плита вернется в горизонтальное положение и они смогут переползти на твердую землю? Возможно ли, чтобы все решилось так просто? Он неуверенно протянул руку, нервно потирая пальцы. Его ладони внезапно ослабели и вспотели. Очень осторожно он положил руку на неровную кромку. Девятипалый и Ферро затаили дыхание. Он приложил к плите легчайшее давление, и край камня плавно пошел вниз. Джезаль надавил немного сильнее. Послышался громкий скрежет, и блок угрожающе накренился. — Да не толкай его, мать твою! — возопил Девятипалый, впиваясь ногтями в гладкую поверхность. — А что же делать? — спросил Джезаль. — Протяни мне что-нибудь! — Что угодно! — прошипела Ферро. Джезаль лихорадочно огляделся, но не увидел ничего подходящего. Длинноногого и Ки не было видно. Либо они погибли и лежали где-нибудь на дне пропасти, либо воспользовались случаем, чтобы сбежать. Ни первое, ни второе не удивляло. Значит, Джезаль должен сделать все самостоятельно. Он стянул с себя куртку и скрутил ее в надежде образовать что-то вроде веревки. Взвесил ее в руке, покачал головой. Вряд ли это поможет, но был ли у него выбор? Растянув ткань во всю длину, он перебросил один конец через край плиты. Куртка шлепнулась о камень в нескольких дюймах от пальцев Логена, подняв облачко пыли. — Ладно, ладно, попробуй еще раз! Джезаль высоко поднял куртку, перегнулся через плиту, насколько осмелился, и бросил еще раз. На этот раз рукав упал так, что Логен смог за него ухватиться. — Готово! Северянин обмотал рукав вокруг своего запястья, так что материя туго натянулась. — Есть! Теперь тащи! Джезаль сжал зубы и потянул за куртку. Его сапоги скользили в пыли, больная нога и больная рука ныли от усилий. Куртка скользила к нему, мучительно медленно ползла по камню, дюйм за дюймом. — Отлично! — буркнул Девятипалый, помогая себе плечами, чтобы взобраться повыше. — Тяни, тяни! — прорычала Ферро, двигая бедрами; она уже переползла через нижний край на плиту. Джезаль тянул что было сил, закрыв глаза и тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Рядом с ним о камень ударилось копье; он поднял голову и увидел, что пара десятков, а то и больше, плоскоголовых собрались на том краю огромной расщелины, потрясая своими уродливыми руками. Джезаль отвел взгляд. Он не мог сейчас думать об этой опасности, он должен был сосредоточиться и вытащить Логена. Тащить и тащить, не отпускать, как бы ни было больно. И у него получалось. Тихо, понемногу, но они поднимались наверх. Джезаль дан Луфар все же герой. Теперь он наконец заслужит свое место в этой треклятой экспедиции. Послышался резкий звук рвущейся ткани. — Дерьмо, — выругался Логен. — Дерьмо! Рукав медленно отделялся от куртки, стежки натягивались, расходились и лопались один за другим. Джезаль всхлипнул от ужаса, его ладони горели. Тянуть дальше или нет? Лопнул еще один стежок. А если тянуть, то как сильно? Еще один… — Что мне делать? — вскрикнул Джезаль. — Тяни, мать твою! Он потянул куртку изо всех сил, до боли в мышцах. Ферро уже карабкалась по плите, скребя ногтями по гладкой поверхности. Рука Логена почти достала до верхней кромки… еще чуть-чуть — четыре пальца тянулись, тянулись вверх… Джезаль навалился сильнее… …и отлетел назад, сжимая в руках бесполезную тряпку. Плита вздрогнула, простонала и накренилась над пропастью. Раздался вопль, и Логен соскользнул вниз, зажав в руке оторванный рукав. Больше криков не было. Лишь грохот камнепада, затем тишина. Логен и Ферро исчезли за краем обрыва. Огромная плита медленно перевалилась назад и легла горизонтально, плоская и пустая, на краю трещины. Джезаль уставился на нее с раскрытым ртом, куртка без рукава болталась в его дрожащей руке. — Нет, — прошептал он. Все вышло совсем не так, как в книжках.
Под руинами
— Эй, розовый, ты жив? Логен со стоном пошевелился и ощутил прилив ужаса, когда камни под ним сдвинулись. Затем он осознал, что лежит на груде щебня и угол каменной глыбы больно врезается в ушибленную спину. Перед ним смутно виднелась стена, ее пересекала четкая граница света и тени. Он замигал, попытался протереть глаза от пыли и поморщился, ощутив тупую боль, пронзившую руку. Ферро стояла на коленях совсем рядом, ее темное лицо расчертили струйки крови из пореза на лбу, в черные волосы набилась бурая пыль. Позади нее в темноте терялось просторное сводчатое помещение. В потолке над ее головой был пролом — неровная кромка, а за ней бледное голубое небо. Логен в недоумении повернул голову. Каменные плиты, на которых он лежал, обрывались в шаге от него, их края торчали над пустотой. Поодаль виднелась противоположная стена расщелины из осыпающегося камня и земли, а сверху выступали контуры полуразрушенных зданий. Понемногу он начинал понимать. Они находились в подземелье под храмом. Должно быть, когда трещина разверзлась, она вскрыла его, оставив небольшой карниз — как раз туда они и упали. Вместе с грудой каменных обломков. Они не могли провалиться слишком глубоко. Логен улыбнулся. Он был еще жив. — А что… Рука Ферро с силой прихлопнула его рот. Она была совсем рядом, на расстоянии не больше фута. — Ссс, — тихо прошипела она, поведя желтыми глазами наверх. Ее длинный палец указал на сводчатый потолок. Логен почувствовал, как по коже поползли мурашки. Теперь он тоже услышал. Шанка. Шум и возня, писк и лопотание раздавались над самыми их головами. Он кивнул, и Ферро медленно убрала грязную ладонь с его лица. Он неловко выбрался из кучи щебня, преодолевая боль и стараясь производить как можно меньше шума, затем поднялся на ноги в потоках пыли, посыпавшейся с его куртки. Пошевелил руками и ногами, проверяя, не сломано ли у него плечо, не пробит ли череп. Его куртка была разорвана, ободранный локоть кровоточил, потеки крови покрывали предплечье до самых пальцев. Логен ощупал ноющую голову и обнаружил, что там тоже кровь, а также на подбородке, которым он приложился о землю. Во рту было солоно — должно быть, опять прикусил язык. Просто чудо, как он до сих пор не отвалился. Одно колено болело, шея поворачивалась с трудом, ребра были сплошь в синяках, однако тело не потеряло способности двигаться. Если его заставить. Вокруг кисти был обмотан оторванный рукав куртки Луфара. Логен снял его с руки и бросил на груду обломков. Теперь от него никакой пользы, да и вначале было немного. Ферро уже стояла в дальнем конце открытого подземелья, вглядываясь в арочный проем. Логен проковылял к ней, изо всех сил стараясь не шуметь. — А что с остальными? — прошептал он. Ферро пожала плечами. — Может, им удалось уйти? — предположил он с надеждой. Ферро окинула его долгим взглядом, приподняв черную бровь, и Логен, сморщившись, схватился за раненую руку. Она была права: они вдвоем выжили, и это то самое везение. Больше им ничего в ближайшее время не светит. — Сюда, — шепнула Ферро, указывая в темноту. Логен воззрился в черный проем, и его сердце упало. Он ненавидел подземелья. Вся эта огромная масса камня и земли давила сверху, готовая обрушиться. К тому же у них не было огня. Темно, почти нечем дышать, никакого представления о том, долго ли идти и в каком направлении… Логен нервно покосился на каменные своды над головой и сглотнул. Туннели — место для шанка или для мертвых. Он не был ни тем, ни другим, и его не радовала возможность встречи с кем-то из них здесь, под землей. — Ты уверена? — Что, испугался темноты? — Я предпочитаю видеть, куда иду, если у меня есть выбор. — А по-твоему, у нас есть выбор? — насмешливо хмыкнула Ферро. — Оставайся здесь, если хочешь. Может быть, лет через сто сюда забредут еще какие-нибудь идиоты. Ты им подойдешь! Логен кивнул, мрачно облизывая окровавленные десны. Казалось, прошло очень много времени с того прошлого раза, когда они вдвоем попали в переделку и неслись на головокружительной высоте по крышам Агрионта, а за ними гнались люди в черных масках. Времени прошло много, но ничего не изменилось. Они вместе путешествовали, вместе ели, вместе подвергались смертельным опасностям, но Ферро оставалась все такой же ожесточенной и злобной, все так же раздражала его. Он долго терпел, на самом деле долго, но ему надоело. — Неужели это необходимо? — буркнул он, глядя прямо в ее желтые глаза. — Что необходимо? — Быть такой стервой. Ты иначе не можешь? Она несколько мгновений мрачно смотрела на него, потом пожала плечами. — Ты должен был отпустить меня. — Что? Он ожидал, что она разразится гневными оскорблениями, будет тыкать в него пальцем, а то и кинжалом. Но ее ответ походил на извинение. Тем не менее это явно ненадолго. — Если бы ты меня отпустил, я бы выбиралась одна и ты бы не путался у меня под ногами. Логен раздраженно хмыкнул. Некоторые люди неисправимы. — Отпустить? Не беспокойся, в следующий раз так и сделаю! — Отлично! — бросила Ферро, устремляясь в туннель. Тьма быстро поглотила ее. Логен ощутил укол паники при мысли о том, что остался здесь один. — Погоди! — прошипел он и поспешил за ней. Проход шел под уклон. Ферро ступала беззвучно, Логен загребал ногами пыль; последние лучики света слабо поблескивали на сырых камнях. Он шел, ведя кончиками пальцев левой руки вдоль стены, и старался не стонать на каждом шагу от боли в помятых ребрах, в содранном локте, в разбитой челюсти. Становилось все темнее. Стены и пол постепенно растворились во мраке. Грязная рубашка Ферро серым призраком реяла в неподвижном воздухе перед глазами Логена, а через несколько неуверенных шагов тоже исчезла. Он поднес ладонь к лицу, но не увидел ничего. Лишь чернильная пузырящаяся чернота. Он погребен. Погребен во мраке, один. — Ферро, погоди! — Что еще? Логен наткнулся на нее во тьме, почувствовал, как она пихнула его в грудь, и чуть не опрокинулся на спину, едва успев отступить к сырой стене. — Какого черта… — Я ничего не вижу! — прошипел он и сам услышал панику в своем голосе. — Я не могу… ты где? Он шарил в воздухе руками, окончательно потеряв направление. Сердце колотилось, желудок болезненно сжимался. А вдруг она оставит его здесь, внизу, эта злая сука! А вдруг… — Я здесь. Логен почувствовал, как прохладная, вселяющая уверенность рука Ферро схватила его за запястье. Он услышал ее голос рядом со своим ухом: — Ты сможешь идти рядом так, чтобы не свалиться под ноги, дурень? — Я… да, наверное, смогу. — Тогда постарайся не шуметь! Она нетерпеливо двинулась вперед и потащила его за собой. Если бы старая команда видела его сейчас! Логен Девятипалый, самый опасный человек Севера, едва не обмочился, потому что боится темноты! Вцепился в руку женщины, которая его ненавидит, как младенец в мамкину титьку! Он и сам бы расхохотался, да только боялся, что услышат шанка.Огромная лапища Девятипалого была горячей и липкой от страха. Неприятное ощущение — его клейкая кожа, притиснутая к ладони. Тошнотворно, но Ферро заставила себя. Она слышала его учащенное дыхание, его неуклюжие шаги, следовавшие за ней. Казалось, только вчера они вдвоем попали в переделку и неслись сломя голову переулками Агрионта, прятались в темных зданиях, а погоня не отставала ни на шаг. Только вчера, но с тех пор изменилось все. В тот раз он казался ей обычной угрозой: еще один розовый, за которым нужно присматривать. Уродливый и чужой, глупый и опасный. Он был последним человеком на земле, которому она стала бы доверять. Теперь же он был почти единственным, кому она доверяла. Он не бросил ее, хотя она сама велела ему сделать это. Он мог отпустить ее руку, но предпочел упасть вместе с ней. Там, на равнине, он сказал, что будет держаться ее, если она будет делать то же самое. Теперь он доказал это. Она взглянула через плечо и увидела его бледное лицо, уставившееся во тьму: невидящие глаза широко раскрыты, свободная рука вытянута и ощупывает стены. Наверное, нужно было поблагодарить его за то, что не дал ей упасть, но тем самым она признала бы, что действительно нуждалась в помощи. Помощь — это для слабых, а слабые умирают или становятся рабами. Никогда не жди помощи, и ты не разочаруешься, если она не придет. Ферро и без того слишком часто разочаровывалась. Поэтому вместо благодарности она потянула его за руку, едва не свалив на пол. В подземелье снова начали просачиваться отблески холодного света, еле заметное свечение по краям грубых каменных блоков. — Теперь ты видишь, куда идти? — прошипела она через плечо. — Да. — В его голосе слышалось облегчение. — Тогда можешь идти сам. Она выдернула руку и вытерла ее о рубашку. Шагая вперед сквозь полумрак, она разминала пальцы и хмуро их разглядывала. У нее было очень странное чувство. Теперь, когда Логен отнял свою руку, ей почти не хватало ее. Свет становился все ярче, он проникал в туннель из узкого сводчатого прохода. Ферро прокралась туда, осторожно ступая на цыпочках, и заглянула за угол. Там открылась огромная пещера со стенами из гладких резных плит и природного камня. Пещера поднималась ввысь и выпирала в стороны странными оплывшими очертаниями, ее потолок терялся в темноте. Столб света пронзал полумрак, он падал откуда-то сверху, вырисовывая продолговатое светлое пятно на пыльном каменном полу. Внизу тесной кучкой сидели трое шанка, они бормотали и перебирали что-то на полу, а вокруг них, наваленные в огромные груды в рост человека и выше, громоздились тысячи тысяч костей. — Дерьмо, — выдохнул Логен, стоявший за спиной Ферро. С пола из угла арки ухмылялся череп. Никаких сомнений — кости были человеческие. — Они едят мертвых, — прошептала она. — Что? Но… — Здесь нет никакой гнили. Байяз говорил, что город полон могил. Бесчисленные трупы, сваленные в ямы на сотню человек каждая. Там они, должно быть, и лежали все долгие годы, сплетенные в холодных объятиях. Пока не пришли шанка и не вытащили их. — Надо их как-то обойти, — шепнул Девятипалый. Ферро вгляделась в сумрак, отыскивая путь в глубину пещеры. Не было никакой возможности спуститься по этой горе костей без шума. Она скинула с плеча лук. — Ты уверена? — спросил Девятипалый, касаясь ее локтя. Она отпихнула его. — Освободи мне место, розовый. Придется работать быстро. Она вытерла кровь с брови, вытащила из колчана три стрелы и зажала их между пальцами правой руки так, чтобы как можно скорее достать. Четвертую взяла в левую руку, подняла лук и натянула тетиву, прицелившись в ближайшего плоскоголового. Когда стрела пронзила его, она уже целилась во второго. Этому она попала в плечо, и он повалился со странным вскриком как раз в тот момент, когда последний начал оборачиваться. Прежде чем шайка развернулся до конца, стрела насквозь пробила его горло, и он рухнул лицом вниз. Ферро наложила последнюю стрелу, выжидая. Второй плоскоголовый попытался подняться на ноги, но не успел сделать и полшага, как получил стрелу в спину и распластался на полу. Она опустила лук и, нахмурившись, поглядела на шанка. Ни один не двигался. — Дерьмо, — выдохнул Логен. — Байяз прав. Ты действительно демон. — Был прав, — буркнула Ферро. Наверняка сейчас эти твари уже схватили его — и более чем очевидно, что людей они едят. Луфара, Длинноногого и Ки, как она предполагала, постигла та же участь. Жаль. Но не особенно. Она вскинула лук на плечо, пригнулась и осторожно направилась в глубь пещеры. Сапоги с хрустом вминались в склон костяной горы. Она раскинула руки в стороны для равновесия, словно переходила через реку, а кости трещали и царапали ей ноги. Добравшись до дна пещеры, она опустилась на четвереньки и стала озираться по сторонам, облизывая губы. Все было тихо. Трое шанка лежали на полу, из-под их тел по камням расползались темные лужи крови. — Ух! Девятипалый оступился и полетел вниз по склону. Вокруг него с треском взлетали в воздух обломки костей, а он катился и кувыркался, пока не приземлился на брюхо посреди грохочущего костяного обвала и встал на ноги. — Уф! Дерьмо! — Он стряхнул прицепившуюся к руке пыльную грудную клетку и отшвырнул ее прочь. — Тише, идиот! — прошипела Ферро, дернув его вниз. Она подозрительно смотрела на грубо высеченную арку в дальней стене, в любую минуту ожидая, что оттуда хлынут орды тварей, жаждущих прибавить их кости к остальным. Однако ничего не произошло. Она бросила на северянина мрачный взгляд, но тот был слишком занят осмотром своих повреждений, так что она оставила его и подобралась поближе к тремтрупам. Посередине между шанка лежала нога. Женская, предположила Ферро, судя по гладкой безволосой коже. Обломок кости торчал из сухой увядшей плоти отрубленного бедра. Один из шанка, перед тем как лечь замертво, похоже, подходил к ней с ножом, который так и валялся неподалеку, сверкая гладким лезвием в луче света. Девятипалый нагнулся и подобрал нож. — Лишних ножей не бывает. — Ты так считаешь? А если ты свалишься в реку и не сможешь плыть из-за этого железа? На лице северянина возникло озадаченное выражение. Он пожал плечами и аккуратно положил нож обратно на землю. — Тоже верно. Ферро вытащила из-за пояса кинжал. — Одного вполне хватает. Если знаешь, куда его воткнуть. Она вонзила клинок в спину одного из плоскоголовых и принялась вырезать свою стрелу. — Что они за твари? Ферро вытащила древко, оставшееся целым, и носком сапога перевернула плоскоголового на спину. Тот уставился вверх невидящими черными свиными глазками под низким и плоским лбом; его губы были растянуты, открывая широкую пасть, полную окровавленных зубов. — Они даже уродливее, чем ты, розовый. — Это хорошо. Их называют шанка, плоскоголовые. Их сделал Канедиас. — Сделал? Вторая стрела сломалась, когда она попыталась вытащить ее наружу. — Так сказал Байяз. Они были оружием, созданным для войны. — Я думала, Канедиас умер. — Похоже, оружие его пережило. Тот, которому Ферро попала в шею, упал на стрелу, и она обломилась возле наконечника. — Как человек может делать таких тварей? — Думаешь, я знаю? Они приходили из-за моря каждое лето, когда таял лед, и у нас всегда было дело — драться с ними. Много дела. Ферро вырезала последнюю стрелу, окровавленную, но целую. — Я тогда был еще молод, а они приходили все чаще и чаще. И отец послал меня на юг, через горы, чтобы я нашел кого-то, кто поможет нам с ними сражаться… — Логен замолчал. — Ну ладно. Это долгая история. Сейчас Верхние долины кишат плоскоголовыми. — Это не настолько важно, — буркнула она, встала и аккуратно засунула две спасенные стрелы обратно в колчан. — Как то, что их можно убить. — О, их можно убить. Вопрос в том, что на место убитых всегда приходят новые. — Он рассматривал три мертвых тела, сдвинув брови, с холодным блеском в глазах. — Теперь там ничего не осталось, к северу от гор. Ничего и никого. Ферро это не очень заботило. — Нам нужно идти. — Все вернулись в грязь, — мрачно пробормотал Логен, словно она ничего не говорила. Она шагнула и встала прямо перед ним. — Ты меня слышишь? Я сказала, что нам пора двигаться. — А? — Какое-то время он смотрел на нее, моргая, затем насупился. Мускулы на его скулах напряглись, натягивая кожу, шрамы зашевелились, лицо наклонилось вперед, а глаза спрятались в глубокой тени от падавшего сверху луча. — Ладно. Пойдем. Ферро нахмурилась, глядя на него. Из его волос просочилась струйка крови и поползла по грязной, заросшей щетиной щеке. Сейчас она уже не стала бы ему доверять. — Надеюсь, ты не собираешься выкидывать со мной никаких фокусов, розовый? Ну-ка, остынь немного. — Я уже остыл, — прошептал он.
Логен изнывал от жары. Его кожа зудела под грязной одеждой, голова кружилась, ноздри заполнил запах шанка. Он едва мог дышать от этой вони. Проход, казалось, двигался под ногами, шевелился перед глазами. Логен сморщился и наклонился вперед, с его лица стекали ручьи пота, капая на шатающиеся под ногами камни. Ферро что-то прошептала, но он не понял ее слов — они как будто прыгали вокруг его головы, отскакивали от стен, но никак не могли попасть в уши. Он кивнул, махнул рукой и побрел дальше. В проходе становилось все жарче, расплывчатые очертания камней тлели оранжевыми отблесками. Логен врезался в спину Ферро, едва не упал и опустился на больные колени, тяжело дыша. Впереди разверзлась огромная пещера. Четыре стройные колонны поднимались из центра и уходили выше и выше, в клубящуюся темноту далеко наверху. У подножия колонн пылали огни. Множество огней, оставлявших в воспаленных глазах Логена яркие отпечатки. Угли трещали и трескались, выплевывая струйки дыма. Жгучими фонтанами летели вверх искры, шипящими струями вздымался пар. Расплавленное железо капало крупными каплями из горнов, усеивая землю сияющими точками. Жидкий металл тек по проделанным в полу желобам, прочерчивая на черном камне красные, желтые и ослепительно-белые линии. Огромное пространство было полно шанка, их косматые фигуры двигались в кипящей темноте. Они работали возле топок, у мехов, у горнов, словно настоящие люди. Дюжина тварей, если не больше. Стоял оглушительный шум — грохотали молоты, звенели наковальни, лязгал металл, вопили и взвизгивали плоскоголовые, переговариваясь друг с другом. Возле дальней стены располагались темные стойки с грудами блестящего оружия. Сталь сверкала пламенно-гневными всполохами. Логен моргнул и уставился на это — в голове гудит, рука саднит, в лицо пышет жар, — не веря глазам. Может быть, их занесло в адскую кузню? Может быть, Гластроду все же удалось открыть под городом врата на Другую сторону, и они с Ферро прошли сквозь них, даже не заметив? Он никак не мог успокоить дыхание и с каждым прерывистым вдохом глотал едкий дым и вонь шанка. Глаза лезли на лоб, горло перехватило. Логен не заметил, в какой момент вытащил меч Делателя, но оранжевый свет уже сиял на темном металле, а правая рука крепко, до боли сжимала рукоятку. Он не мог заставить пальцы разжаться и уставился на свою руку: она сияла оранжевым светом и пульсировала, словно была живым пламенем, вены и жилы взбухли под туго натянутой кожей, костяшки побелели от яростного усилия… Чужая рука. — Придется возвращаться, — сказала Ферро, потянув его за локоть. — Поищем другой путь. — Нет. — Голос был грубым, как падающий молот, он скрежетал, как вращающийся точильный камень, и резал, как обнаженный клинок. Чужой голос. — Держись сзади. — Это все, что он успел прошептать, ухватив Ферро за плечо и проходя мимо нее вперед. Обратного пути не было…
…и он чуял их запах. Запрокинув голову, втягивал носом горячий воздух. Его голова кружилась от их зловония, и это было хорошо. Ненависть — могучее оружие в правильных руках. Девять Смертей ненавидел всех. Но его самая застарелая, самая укоренившаяся, самая пылкая ненависть была направлена на шанка. Он скользнул в пещеру — тень среди огней, — и его окружил звон яростной стали. Прекрасная, давно знакомая песнь. Он купался в ней, наслаждался ею, пил ее. Он ощущал тяжелый клинок в руке, чувствовал мощь, текущую из холодного металла в его горячую плоть, из его горячей плоти в холодный металл: она копилась, набухала, приливала волнами в такт его дыханию. Плоскоголовые пока не заметили его. Они работали, занимались своим бессмысленным делом. Они не ждали, что мщение найдет их здесь, где они жили, дышали, трудились. Но скоро они узнают. Девять Смертей возник за спиной у одного из них, высоко воздев меч Делателя. Он улыбнулся, когда длинная тень протянулась поперек безволосого черепа как обещание, которое вскоре будет выполнено. Длинный клинок прошептал свои тайные слова, и шанка развалился надвое, ровно пополам, как распустившийся цветок. Брызнула кровь, согревающая и утешающая, разливающая свои влажные дары по наковальне, по каменному полу, по его лицу. Его уже увидел другой шанка, и он ринулся к нему, стремительный и яростный, как вихрь. Тварь подняла руку, отшатнулась назад. Бесполезно. Меч Делателя рассек локоть, и отрубленное предплечье взлетело вверх, вращаясь в воздухе. Прежде чем оно достигло земли, Девять Смертей отхватил шанка голову. Кровь зашипела на расплавленном металле, засияла оранжевыми каплями на тусклом клинке, на бледной коже руки, на шероховатых камнях под ногами, и он махнул рукой, подзывая других. — Идите сюда, — прошептал он. Он будет рад каждому. Шанка поспешили к стойкам, хватая зазубренные мечи и острые секиры, и Девять Смертей расхохотался. С оружием или без него, они умрут, это дело давно решенное. Их участь была написана на стенах пещеры строками огня, узорами тени. Теперь он перепишет ее потеками крови. Они животные, они даже ничтожнее, чем животные. Их копья кололи врага, клинки рубили его, но Девять Смертей был сотворен из пламени и тьмы, он двигался и скользил между этими неуклюжими ударами, под копьями, выше и ниже их бессмысленных воплей и пустой ярости. Легче рассечь пляшущее пламя. Легче разрубить мелькающую тень. Их бессилие было оскорблением для его мощи. — Умрите! — проревел он, и его клинок стал описывать круги, свирепый и прекрасный. Буква на металле горела красным огнем, оставляя в воздухе сияющий след. И везде, где меч прочертил свой круг, восстанавливался порядок. Очередной шанка лопотал и взвизгивал, куски его тела разлетались в стороны, разделанные и нарубленные так же аккуратно, как мясо на колоде мясника, как тесто на доске булочника, как стерня под косой крестьянина — в соответствии с совершенным замыслом. Девять Смертей ощерил зубы, радуясь своей свободе и тому, что важная работа идет так хорошо. Он увидел блеск клинка и отскочил, ощутив на своем боку его поцелуй. Он выбил зазубренный меч из руки плоскоголового, ухватил тварь за загривок и ткнул лицом в желоб, по которому тек расплавленный металл, пылавший яростным желтым огнем. Голова шанка шипела и пузырилась, испуская вонючий дым. — Горите! — захохотал Девять Смертей, и обезображенные трупы, отверстые раны, оружие, выпавшее из рук врага, и расплавленное сияющее железо хохотали вместе с ним. Лишь шанка не смеялись. Они знали, что их час пробил. Девять Смертей увидел, как один из них прыгнул через наковальню, подняв палицу, чтобы размозжить ему череп. Прежде чем он успел полоснуть нападавшего клинком, прилетела стрела и попала в разинутый рот твари. Шанка опрокинулся на спину, мертвый как глина. Девять Смертей нахмурился. Теперь он видел и другие стрелы, валявшиеся среди трупов. Кто-то портил его работу. Он заставит их заплатить — позже; сейчас что-то надвигалось на него из-за четырех колонн. Существо было целиком облечено в сверкающий панцирь, скрепленный мощными заклепками. Верхнюю половину черепа закрывал круглый шлем, сквозь узкую прорезь которого поблескивали глаза. Оно громко храпело и фыркало, словно бык, окованные железом сапоги с громом попирали каменный пол, кулаки в железных рукавицах сжимали тяжелую секиру. Шанка-великан. Или что-то новое, созданное из железа и плоти здесь, во тьме. Секира описала сияющую дугу, и Девять Смертей откатился в сторону; тяжелое лезвие обрушилось на пол, взметнув фонтан осколков. Тварь заревела на него, широко разевая пасть под забралом, из дыры рта вылетело облако брызг. Девять Смертей отступил назад, танцуя вместе с движущимися тенями и пляшущими языками пламени. Он уходил, уворачивался от ударов справа и слева, над головой и под ногами. Секира с лязгом врезалась в металл и камень рядом с ним, и воздух полнился хаосом крошек и осколков. Девять Смертей отступал до тех пор, пока тварь не начала уставать под тяжестью этой массы железа. Когда противник оступился, Девять Смертей почувствовал, что пришло его время. Он ринулся вперед, подняв над головой меч, и издал вопль, наполнивший силой его плечо, руку, клинок, самые стены пещеры. Огромный шанка подставил древко своей секиры, держа его обеими руками, чтобы блокировать удар. Хорошая светлая сталь, рожденная в этих горячих горнах, твердая и прочная. Однако изделие плоскоголовых не могло противиться оружию Делателя. Со звуком, похожим на детский плач, тусклый клинок рассек древко и прорубил в массивном панцире шанка борозду глубиной в ладонь, от шеи до самого паха. Кровь брызнула из разреза на светлый металл, на темный камень. Девять Смертей рассмеялся, погрузил кулак в рану и вырвал пригоршню внутренностей; великан качнулся назад, с грохотом рухнул на пол, и рядом с ним, выскользнув из разжатых лап, ударились о камень половинки аккуратно разрубленной секиры. Девять Смертей улыбнулся оставшимся тварям. Их было трое, они скрывались по углам, держа оружие наготове, но не осмеливаясь подойти ближе. Они прятались в тени, но тьма не помогала им — она принадлежала ему, и только ему. Девять Смертей сделал шаг вперед, держа в одной руке меч, а в другой — пучок окровавленных кишок, медленно тянувшихся из брюха зарубленного плоскоголового. Твари неуклюже пятились, пищали и лопотали что-то друг другу, и Девять Смертей рассмеялся им в лицо. Как бы ни были шанка переполнены безумной яростью, даже они должны бояться его. Все должны. Даже мертвые, которые не чувствуют боли. Даже холодные камни, которые не видят снов. Даже расплавленный металл боиться Девять Смертей. Даже сама тьма. Он заревел и прыгнул вперед, отшвырнув кишки. Острие клинка чиркнуло по груди одного из троих, развернув его на пол-оборота, и тварь пронзительно завизжала. В следующий миг лезвие рубануло шанка по плечу, раскроив до самой грудины. Последние два бросились бежать, карабкаясь по каменным откосам, но сражаются они или убегают — какая разница? Еще одна стрела вонзилась в спину одного из них прежде, чем тот успел сделать три шага, и беглец распластался ничком на камнях. Девять Смертей рванулся вперед, его пальцы сомкнулись на лодыжке последнего, сжали ее тисками. Он подтащил к себе плоскоголового, который тщетно скреб когтями по черным от сажи камням. Его кулак стал молотом, пол — наковальней, а голова шанка — металлом для ковки. Один удар, и нос твари хрустнул, вылетели выбитые зубы. Второй, и скула твари оказалась вмята внутрь. Третий, и челюсть треснула. Его кулак был каменным, стальным, несокрушимым. Он был тяжелым, как падающая гора. Удар за ударом он дробил крепкий череп шанка, превращая его в бесформенную кашу. — Плоско… головый, — прошипел Девять Смертей. Он расхохотался, поднял над головой изуродованное тело и отбросил в сторону. Перевернувшись в воздухе, оно рухнуло посреди разгромленных стоек с оружием. Девять Смертей развернулся и помчался по пещере, опустив меч Делателя вниз, так что тот гремел по камням, выбивая искры. Он вглядывался в темноту, поворачивался, переходил с места на место, но двигались лишь языки пламени и трепетали тени. Пещера была пуста. — Нет! — взревел он. — Где же вы? Его ноги ослабели, они почти не держали его. — Где же вы, гребаные… Он пошатнулся и упал на одно колено на горячие камни, хватая ртом воздух. Не может быть, чтобы работа закончилась! Девять Смертей никогда не останется без дела. Однако сила уже покидала его. Он заметил какое-то движение, моргнул, пригляделся. Это был сгусток темноты, тихо скользящий между неверных огней и наваленных тел. Не шанка. Какой-то другой враг. Более хитрый, более опасный. Кожа темная, словно сделана из тени, ноги ступают мягко, обходят пятна крови, оставшиеся от его работы. В твердых руках она держала лук — тетива наполовину натянута, наконечник стрелы резко поблескивает. Желтые глаза светились, как расплавленный металл, как жаркое золото, насмехаясь над ним. — Ты в порядке, розовый? — Ее голос рокотал и шелестел в его звенящем черепе. — Я не хочу тебя убивать, но могу и убить. Угрозы? — Сука… — прошипел Девять Смертей. Но губы его вдруг стали ужасно неуклюжими, и из них не вышло ничего, кроме длинной нити слюны. Он пошатнулся, опираясь на меч, и попытался подняться; ярость пылала в нем еще жарче, чем прежде. Он ей покажет! Девять Смертей преподаст ей урок! Он порежет ее на кусочки, а кусочки растопчет в пыль! Только бы встать… Он покачнулся, заморгал, хрипло и тяжело задышал. Огни в топках потускнели и угасли, тени вытянулись, расплылись, поглотили его и погрузили на дно. Еще один, всего лишь один. Всегда остается еще один… Однако его время подходило к концу…
…Логен закашлялся и задрожал, от слабости его лихорадило. В сумраке, лежа на грязном каменном полу, он увидел свои руки, сжатые в кулаки и залитые кровью, как у неряшливого мясника. Он понял, что здесь произошло, и застонал, глаза защипало от слез. Из горячей тьмы над ним склонилось покрытое шрамами лицо Ферро. По крайней мере, ее он не убил. — Ты ранен? Он не мог ответить. Он не знал. Кажется, у него был порезан бок, но натекло столько крови, что трудно было сказать точно. Он попытался встать, пошатнулся, оперся о наковальню и чуть не попал рукой в тлеющий горн. Прикрыл глаза и сплюнул. У него тряслись колени. Сияющие огни топок плыли перед глазами. Повсюду валялись трупы — распластанные фигуры на покрытом сажей полу. Он огляделся и поискал, обо что вытереть руки, но все было заляпано кровью. Тошнота подкатила к горлу, и на нетвердых ногах он побрел между горнов к проему в дальней стене, зажав рот окровавленной ладонью. Логен перегнулся пополам, опираясь о теплый камень стены, изо рта капала горькая слюна пополам с кровью. Жгучая боль лизала бок, лицо, содранные костяшки пальцев. Но если он надеялся на сочувствие, то выбрал не того спутника. — Пошли, — рявкнула Ферро. — Давай, розовый, шевелись! Он не мог бы сказать, как долго брел во тьме вслед за Ферро, ловя ртом воздух и слушая эхо собственного дыхания внутри черепа. Они ползли по кишкам земли. Через древние залы, полные пыли и теней, с потрескавшимися каменными стенами. По сводчатым проходам и извилистым туннелям с земляными потолками, подпертыми шаткими брусьями. Один раз они подошли к развилке, и Ферро поспешно оттеснила его назад, во тьму за стеной, где они оба затаились, едва дыша, пока косматые фигуры топотали по проходу, пересекавшему их путь. Все дальше и дальше — по ходам, по пещерам, по норам. Логен просто тащился за Ферро, пока наконец не понял, что сейчас рухнет на землю от усталости. Пока не уверился, что больше никогда не увидит дневного света… — Подожди, — прошептала Ферро и положила ладонь ему на грудь. Она хотела остановить его, а вместо этого едва не опрокинула — Логен едва держался на ногах. Сбоку в этот проход вливался ленивый поток, медлительная вода журчала и плескалась во тьме. Ферро опустилась на колени у этого ручья, вглядываясь в темный туннель, откуда он вытекал. — Если он впадает в реку, то должен течь откуда-то из-за города. Логен сомневался. — А если он… течет из… подземелья? — Тогда мы отыщем другой путь. Или утонем. Ферро вскинула лук на плечо и скользнула в поток, плотно сжав тонкие губы. Вода сразу дошла ей до груди. Он смотрел, как она бредет, подняв руки над темной водой. Неужели она никогда не устает? Логен чувствовал себя таким больным и вымотанным, что ему хотелось лечь на землю и никогда не вставать. Он решил, что так и сделает. Но Ферро обернулась и увидела, что он по-прежнему сидит на корточках на берегу. — Шевелись, розовый! — зашипела она. Логен вздохнул. Ее невозможно сбить с избранного пути. Он опустил дрожащую онемевшую ногу в холодную воду. — Я иду за тобой, — пробормотал он. — Иду за тобой.
Обоим будет хуже
Ферро брела против течения по пояс в быстрой воде, сжав зубы от пронизывающего холода. Девятипалый плескался и вздыхал за ее спиной. Впереди был еле различимый арочный проем, через который пробивался слабый свет, на поверхности воды играли блики. Проем перегораживала железная решетка, но, когда они подошли ближе, она увидела, что прутья проржавели насквозь и истончились. Она приникла к решетке. С той стороны виднелся поток, текущий ей навстречу между скалистых берегов и глинистых отмелей. Сверху, на вечернем небе, как раз зажигались звезды. Свобода. Ферро ухватилась за старый железный прут; воздух со свистом вырывался из ее горла, пальцы от холода ослабели и не гнулись. Подошел Девятипалый и тоже взялся за тот прут. Четыре руки в ряд, две темные и две светлые, изо всех сил налегали на решетку; тела прижимались друг к другу в тесном пространстве, она слышала его тяжелое дыхание и свое собственное, чувствовала, как древний металл с тихим скрежетом подается. Этого хватит, чтобы проскользнуть. Сначала она просунула в щель лук, колчан и меч, зажав все в одной руке. Продела голову между прутьев, повернулась набок, втянула живот, задержала дыхание и начала, извиваясь, протискивать в узкое отверстие плечи, затем грудь, потом бедра, ощущая, как шершавый металл царапает кожу сквозь мокрую одежду. Она выбралась на ту сторону, швырнула оружие на берег. Повернулась, уперлась плечами в свод арки, а сапогами — в соседний прут и навалилась на решетку, напрягая мускулы, в то время как Девятипалый тянул на себя с другой стороны. Прут внезапно лопнул пополам, осыпав ручей хлопьями ржавчины, и она плюхнулась на спину, с головой погрузившись в ледяную воду. Теперь через щель решетки полез Девятипалый, скривив лицо от напряжения. Ферро, у которой перехватило дыхание от холода, с плеском вскочила на ноги, ухватила его под мышки и потянула вперед. Его руки обхватили ее талию. Она пыхтела и кряхтела, но наконец вытащила его наружу. Вместе они рухнули на глинистый берег и какое-то время лежали там бок о бок. Пока Девятипалый отдувался, Ферро подняла голову и поглядела на останки стен разрушенного города, уходившие вверх в серых сумерках. Она не рассчитывала выйти отсюда живой. Но пока еще они не ушли от опасности. Ферро перевернулась и встала, стараясь не дрожать, — с нее капала ледяная вода. Так холодно ей не было никогда в жизни. — Ну, вот и все, — услышала она бормотание Девятипалого. — Клянусь гребаными мертвыми, вот и все. Я спекся. Не сделаю больше ни шага. Ферро встряхнула головой. — Нам нужно уйти подальше, пока светло. Она подняла с земли свое оружие. — Ты называешь это «светло»? Мать твою, женщина, ты сумасшедшая? — Сам знаешь, что да. Пошли, розовый! — Она ткнула его под ребра носком мокрого сапога. — Хорошо, черт побери! Хорошо! Девятипалый с трудом поднялся на ноги, и Ферро зашагала по сумеречному берегу прочь, подальше от стен. — Что я сделал? Она обернулась и посмотрела на северянина: он стоял на том же месте, мокрые волосы свисали вдоль щек. — Что я сделал — ну, там, в пещере? — Ты вытащил нас. — Я имею в виду… — Ты вытащил нас. Вот и все. Тяжело ступая, Ферро побрела по берегу. Через мгновение она услышала, что Девятипалый идет за ней.Было так темно, а Логен настолько устал, что заметил разрушенное здание, только когда они подошли к нему вплотную. Должно быть, раньше здесь была мельница, решил он. Постройка стояла на берегу ручья, хотя жернов сломали несколько сотен лет назад, а то и больше. — Мы остановимся здесь, — прошипела Ферро и юркнула в перекошенный дверной проем. Логен был слишком измотан, поэтому лишь кивнул и потащился следом. Жидкий свет луны лился в пустой остов дома, позволяя увидеть края каменных блоков, очертания старых окон, плотно утрамбованную землю на полу. Логен проковылял к ближайшей стене, прислонился к ней спиной и медленно сполз вниз, пока не ударился задом о грунт. — Я еще жив, — беззвучно выдохнул он. Сотни порезов, ссадин и ушибов вопили, требуя внимания, но он был еще жив. Закрыв глаза, он сидел неподвижно — мокрый, израненный и совершенно выдохшийся — и наслаждался тем, что ему не нужно ничего делать. В темноте на фоне журчания ручья послышался странный звук. Логен нахмурился. Какой-то частый стук или пощелкивание. Ему понадобилась минута, чтобы сообразить: это стучали зубы Ферро. Он стащил свою куртку, скривившись от боли в содранном локте, и в темноте протянул ее Ферро. — Что это? — Куртка. — Вижу, что куртка. Зачем? Проклятье, до чего же она упряма! Логен чуть не рассмеялся вслух. — Может, зрение у меня похуже, чем у тебя, зато я слышу, как стучат твои зубы. — Он снова протянул ей куртку — Хотелось бы предложить тебе больше, но это все, что у меня есть. Тебе она нужнее, поэтому вот. Бери, в этом нет ничего зазорного. Прошло несколько мгновений, затем он почувствовал, как куртку вытащили из его руки, и услышал шорох: Ферро завернулась в нее. — Спасибо, — буркнула она. Логен поднял брови, сомневаясь, правильно ли расслышал. Да, все однажды случается в первый раз. — Не за что. Тебе тоже спасибо. — А? — За помощь. Ты помогла мне в подземелье, и на холме с камнями, и тогда, на крышах. И за все остальное тоже спасибо. — Он немного подумал. — Ты мне очень помогла. Наверное, больше, чем я заслуживаю. Ну, все равно, я тебе очень благодарен. Он подождал ее ответа, но ничего не услышал. Лишь журчание ручья под стенами мельницы, тихий шорох ветра, залетавшего в пустые окна, да звук его собственного хриплого дыхания. — Ты в порядке, — сказал он. — Это все, что я могу сказать. Что бы ты ни пыталась из себя строить, ты в порядке. Снова тишина. Логен видел ее силуэт в лунном свете: Ферро сидела у стены, набросив его куртку на плечи, ее влажные волосы стояли торчком и еле заметно блестел желтый глаз, глядевший на северянина. Он выругался про себя. Ну не умел он говорить, никогда не умел. Может быть, все это для нее вообще ничего не значило. Но он хотя бы попытался. — Хочешь трахнуться? Он поднял голову, разинув рот, не веря в то, что услышал. — А? — Ты что, розовый, совсем оглох? — Что, я?.. — Ладно! Забудь! Она отвернулась, свирепо натягивая куртку на ссутуленные плечи. — Погоди, погоди. — До него постепенно стало доходить. — Я… я просто не ожидал, что ты спросишь, вот и все. Я не сказал «нет»… То есть… если ты спрашиваешь… — Он сглотнул: во рту пересохло. — Ты спрашиваешь? Голова Ферро снова повернулась к нему. — Так ты не сказал «нет» или ты говоришь «да»? — Ну, э-э… В темноте он надул щеки и медленно выдохнул, пытаясь заставить голову работать. Логен уже и не думал, что снова услышит когда-нибудь этот вопрос, и меньше всего ожидал услышать его от Ферро. Теперь же, когда вопрос был задан, он боялся отвечать. Честно говоря, предложение было немного пугающим, но лучше попробовать, чем жить в страхе перед этим. Гораздо лучше. — Ну, если так, то да. Наверное. То есть, конечно, хочу. Почему бы нет? Я говорю «да». — Угу. Логен видел очертания ее лица: Ферро смотрела в землю, сдвинув брови и сердито поджав тонкие губы, словно надеялась на другой ответ и не вполне понимала, как ей теперь быть. Он и сам не понимал, если на то пошло. — Как ты хочешь это сделать? — спросила она деловито, словно речь шла о какой-то совместной работе — повалить дерево, например, или выкопать колодец. — Э-э… ну, наверное, для начала тебе надо придвинуться немножко ближе. То есть, я надеюсь, член у меня не такой уж маленький, но туда он не достанет. Он готов был засмеяться, но тут же выругался про себя, потому что Ферро не улыбнулась. Ведь знал же, что она не любит шуток! — Ладно. Она придвинулась к Логену так быстро и решительно, что он невольно отпрянул, и она тоже замерла на полпути. — Прости, — сказал он, — давненько этим не занимался. — Да. — Ферро присела на корточки рядом с ним, подняла руку и остановилась, словно не знала, что делать дальше. — Я тоже. Он ощутил кончики ее пальцев на тыльной стороне своей руки, мягкие, осторожные. Какое легкое прикосновение. Ее большой палец потер обрубок его среднего. Логен смотрел, как она делает это, — серые тени двигались в полумраке, неловкие, как пара неопытных любовников. Это было необычное ощущение — чувствовать женщину так близко от себя. Всплывали самые разные воспоминания. Логен нерешительно поднял руку, словно боялся обжечься, и дотронулся до лица Ферро. Не обжегся. Ее кожа была гладкой и прохладной — обычная человеческая кожа. Он коснулся ее волос, почувствовал, как они щекочут перепонки между его пальцами. Подушечкой большого пальца нащупал шрам у нее на лбу, провел вдоль него по щеке, до угла рта — там, где он слегка натягивал губу. Его кожа была грубой по сравнению с кожей Ферро. Даже в темноте он различил на ее лице очень необычное выражение. Ощутил, как напряглись ее мускулы, видел, как лунный свет очерчивает жилы, натянувшиеся на тонкой шее. Он не ошибался: Ферро боялась. Она могла с улыбкой бить человека в лицо, смеяться над собственными ранами и ушибами, равнодушно смотреть на стрелу, проткнувшую ее тело, — но ласковое прикосновение вселяло в нее страх. Это было бы странно, если бы Логен сам не был испуган. Испуган и возбужден. Они одновременно начали стягивать друг с друга одежду, словно услышали сигнал к атаке и спешили покончить с этим делом. Он возился в темноте с пуговицами ее рубашки — трясущимися руками, закусив губу, неуклюже, словно в рукавицах. Его собственная рубашка была расстегнута раньше, чем он успел справиться с первой пуговицей Ферро. — Дерьмо! — прошипел он. Она оттолкнула его руки, сама расстегнула рубашку, стащила ее и бросила рядом. В лунном свете ему было видно не так уж много — только блеск глаз, темные очертания костлявых плеч и талии, бледные мазки света на ребрах, плавный изгиб тени под одной грудью и еще, может быть, темный сосок. Он почувствовал, как Ферро расстегивает его пояс, ощутил ее прохладные пальцы, скользнувшие внутрь штанов, почувствовал… — А-а! Дерьмо! Не нужно поднимать меня за него! — Ладно. — Ахх… — Так лучше? — А-а… Он потянул за ее пояс, кое-как распустил его, засунул руку внутрь. Может, это было не очень-то нежно, но ведь Логен никогда не отличался особой нежностью. Кончики пальцев уже добрались до волос внизу ее живота, когда запястье застряло. Как он ни старался, дальше руку просунуть не мог. — Дерьмо, — пробормотал Логен и услышал, как Ферро втянула воздух сквозь зубы. Она приподнялась, схватилась свободной рукой за свои штаны и спустила их с зада. Так оказалось лучше. Его ладонь скользнула вверх по ее голой ляжке. Хорошо, что у него остался один средний палец — иногда ему находится применение. Они оставались в таком положении какое-то время, стоя на коленях в грязи и почти не двигаясь, не считая двух рук, ходивших взад-вперед, вверх и вниз, внутрь и наружу, сначала медленно и мягко, потом все быстрее. Все было тихо, слышалось лишь свистящее дыхание Ферро, хрип Логена да еще тихий чавкающий, хлюпающий звук соприкасающейся влажной плоти. Она приподнялась, оперлась на него и совсем выползла из штанов, снова притиснув его к стене. Он кашлянул, прочищая внезапно пересохшее горло. — Может, я… — Тсс… Она выпрямилась, привстала на одном колене и опустилась поверх него на корточки, широко расставив ноги, плюнула себе в руку и взялась за его член. Что-то пробормотала, перенесла вес тела с ноги на ногу, поерзала, устраиваясь поудобнее. Логен слышал ее тихое рычание: — Ур-р-р… — Ах… Он обхватил ее и подтянул ближе к себе, сжал одной рукой ее бедро, ощущая, как мышцы женщины набухают и двигаются при каждом движении. Другую руку он запустил в ее сальные волосы, пригнув ее голову к своему лицу. Его штаны перекрутились и сбились тесным кольцом вокруг лодыжек. Он попытался скинуть их, но добился лишь того, что они закрутились еще сильнее — но будь он проклят, если из-за этого попросит ее остановиться! — Ур-р-р, — урчала Ферро. Она приоткрыла рот и провела теплыми мягкими губами по его щеке; его дыхание было горячим и кисловатым, ее кожа терлась о его кожу, то приклеивалась, то снова отлеплялась. — Ахх, — гортанно выдохнул он в ответ, и она задвигала бедрами взад и вперед, взад и вперед, взад и вперед. — Ур-р-р… Одной ладонью она сжимала его челюсть, запустив большой палец ему в рот, другую держала между ног и скользила вверх и вниз. Он чувствовал, как влажные пальцы сжимают его яйца — слишком сильно и слишком приятно. — Ахх… — Ур-р-р… — Ахх… — Ур-р-р… — Ах. — Что? — Э-э… — Ты шутишь? — Н-ну… — Я только начала! — Ну, я же говорил, что давно этим не занимался. — Наверно, годами! Она соскользнула с его увядающего члена, подтерлась одной рукой и сердито вытерла ее об стену, плюхнулась на пол, повернулась к нему спиной, схватила его куртку и натянула на себя. Да уж, неудобно получилось, ничего не скажешь. Логен беззвучно выругался. Ждать столько времени — и не суметь удержать молоко в котелке! Он печально поскреб лицо, пощипал струпья на ободранном подбородке. Вот уж действительно: хочешь сказать про Логена Девятипалого — скажи, что он великий любовник. Он искоса взглянул на Ферро, на ее смутный силуэт, вырисовывающийся в темноте. Взъерошенные волосы, вытянутая шея, угловатое плечо, длинная рука, прижатая к боку. Даже под накинутой курткой он различал подъем ее бедра, угадывал формы тела. Он глядел на ее кожу и знал, какова она на ощупь — гладкая, скользкая, прохладная. Он слышал ее дыхание — тихое, спокойное, теплое… Погоди-ка. Там, внизу, вроде как снова что-то зашевелилось и отвердело. Медленно, но несомненно. Вот в чем преимущество долгого воздержания: котелок быстро наполняется заново. Логен облизнул губы. Было бы жаль упустить возможность из-за недостатка смелости. Он скользнул вниз, к Ферро, придвинулся поближе, откашлялся. — Ну, что еще? — Ее голос звучал резко, но не настолько, чтобы его отпугнуть. — Э-э, ты знаешь, дай мне еще минутку, и может быть… Он приподнял куртку и погладил ее бок, провел рукой снизу вверх медленно-медленно, так что у нее хватило бы времени оттолкнуть его. Он бы не удивился, если бы Ферро повернулась и двинула ему коленом по яйцам. Но она не сделала этого. Она придвинулась к нему спиной, прижалась голым задом к его животу и приподняла одно колено. — Почему я должна давать тебе еще один шанс? — Ну, не знаю… — пробормотал он, расплываясь в улыбке. Его рука мягко скользнула вдоль ее груди, по животу, вниз между ног. — Потому же, почему и в первый раз?
Ферро проснулась, резко дернувшись, не понимая, где находится. Она знала только одно: что попала в ловушку. Ферро зарычала и заметалась, врезалась во что-то локтем, наконец выбралась на свободу и вскочила на ноги, сжав зубы, стиснув кулаки, готовая к драке. Однако врагов не было. Только голая земля и хмурые камни в бледном свете серого утра. И этот здоровенный розовый. Девятипалый поднялся, пошатываясь. Он ворчал и сплевывал на землю, поводя вокруг дикими глазами. Убедившись, что рядом нет плоскоголовых, он повернулся и посмотрел на Ферро, мигая мутными со сна глазами. — А-а… — Он сморщился и прикоснулся пальцами к окровавленному рту. Несколько мгновений они молча свирепо смотрели друг на друга, абсолютно голые посреди холодных развалин заброшенной мельницы. Куртка, которой они прикрывались ночью, смятым комком лежала посередине. И вот тогда Ферро начала понимать, что допустила три серьезные ошибки. Она позволила себе заснуть, а из этого никогда не выходило ничего хорошего. Затем она заехала Девятипалому локтем в лицо. И что гораздо хуже, и это было настолько глупо, что она поморщилась при этой мысли, она трахалась с ним вчера. Глядя на него сейчас, в ясном свете дня — волосы слежались и прилипли к покрытому шрамами лицу, само лицо было окровавлено, на бледном боку осталось большое грязное пятно от лежания на голой земле — она не могла понять, зачем ей это понадобилось. Вчера она озябла и устала, ей захотелось дотронуться до кого-то в темноте, согреться хотя бы на минуту, и она позволила себе подумать: а кому от этого будет хуже? Безумие. Им обоим будет хуже, это ясно. Если раньше все было просто, теперь все неминуемо запутается. Они только начинали приходить к взаимопониманию, теперь же их постигнет замешательство. Она уже чувствовала смятение, а на лице Логена проступали обида и гнев, и что тут удивительного? Если тебе двинут локтем в лицо, пока ты спишь, это никому не понравится. Она открыла рот, чтобы сказать «прости», и тут до нее дошло: она даже не знала этого слова! Ферро могла попросить прощения только по-кантийски, что и сделала, но она настолько разозлилась на себя, что извинение прозвучало как оскорбление. Логен, несомненно, именно так его и воспринял. Его глаза сузились, он что-то резко произнес на своем языке, подхватил штаны и сунул в них ногу. — Чертов розовый, — прошипела Ферро, в ярости стискивая кулаки. Она подхватила свою порванную рубашку и повернулась к нему спиной. Должно быть, рубашка лежала на мокром месте — разодранная материя тут же прилипла к коже, как слой холодной глины. Долбаная рубашка. Долбаный розовый. От расстройства она заскрипела зубами, подтягивая пояс. Долбаный пояс. Если бы ей хватило ума держать его застегнутым! Вечно одно и то же. С людьми и так непросто, но она умудряется усложнить все еще больше. Ферро помедлила, наклонив голову, затем повернулась к северянину. Она собиралась объяснить ему, что не хотела бить его по зубам. Просто когда она засыпает, из этого не выходит ничего хорошего. Она собиралась сказать, что совершила ошибку, что ей просто надо было согреться. Она собиралась попросить его подождать. Но он уже выходил из полуразрушенного дверного проема, топая ногами и сжимая в руках свою одежду. — Да имела я тебя, — прошипела она и села на пол, чтобы натянуть сапоги. Но вот в том-то и было дело.
Джезаль сидел на разбитых ступенях храма, печально выдергивал торчащие нитки из плечевого шва своей потерявшей рукав куртки и глядел вдаль, через бесконечное пространство голой земли в сторону развалин Аулкуса. Он не ожидал там ничего увидеть. Байяз полулежал в повозке, прислонясь к заднему борту. Его костистое лицо покрывала смертная бледность, вокруг ввалившихся глаз проступили вены, в углах бесцветных губ застыли скорбные складки, словно высеченные резцом. — И долго мы будем ждать? — в который раз спросил Джезаль. — Сколько надо, — отрезал маг, даже не глядя на него. — Они нам нужны. Брат Длинноногий, сидящий наверху лестницы, сложив руки на груди, бросил на него обеспокоенный взгляд. — Разумеется, вы мой наниматель, и мне едва ли подобает выражать несогласие… — Ну так не выражайте, — буркнул Байяз. — Но Девятипалый и эта женщина Малджин, несомненно, уже мертвы, — упорствовал навигатор. — Мастер Луфар совершенно определенно видел, как они соскользнули в расщелину. В расщелину очень большой глубины. Мое горе неизмеримо, и я человек исключительно терпеливый, это одно из множества моих замечательных качеств, — но, э-э, если мы будем ждать до скончания времен, я боюсь, в этом не будет большого… — Мы будем ждать! — прорычал первый из магов. — Сколько понадобится! Джезаль глубоко вздохнул и нахмурился, глядя с холма вниз, в сторону города. Его глаза озирали плоское пустое пространство, пронизанное крошечными морщинками ручьев и серой полоской дороги, ползущей от далеких городских стен между зыбкими контурами зданий — постоялых дворов, ферм, деревень, давным-давно разрушенных. — Вон они, — донесся безразличный голос Ки. Джезаль встал, стараясь не наступать на больную ногу, прикрыл глаза ладонью и всмотрелся туда, куда показывал ученик. И он их увидел: две крошечные фигурки среди бурой пустыни, у подножия скалистого холма, на котором они с магом расположились. — Что я вам говорил? — прокаркал Байяз. Длинноногий изумленно покачал головой. — Но как, во имя Бога, они могли выжить? — О, это талантливая парочка, будьте уверены, — проговорил Джезаль. Он улыбался. Еще месяц назад ему бы и во сне не приснилось, что он может обрадоваться возвращению Логена, не говоря уж о Ферро, однако вот, пожалуйста: Джезаль ухмылялся от уха до уха, потому что они были живы. Эта пустошь, где они вместе встречали смерть и делили превратности дороги, связала их. И связь укреплялась, несмотря на огромные различия между ними. По сравнению с этой связью все былые дружбы казались жалкими и неискренними. Джезаль смотрел, как две фигурки устало бредут вдоль разбитой дороги, взбиравшейся вверх по крутым скалам к храму. Они не приближались друг к другу, сохраняя дистанцию, как если бы шли поодиночке. Вскоре стало видно, что они похожи на беглецов из ада: одежда изодрана в клочки и страшно перепачкана, грязные лица тверды и суровы, как камни. У Ферро поперек лба красовался порез. Подбородок Логена был сплошь покрыт ссадинами, кожа вокруг глаз набухла черными кровоподтеками. Джезаль, прихрамывая, шагнул к ним. — Что случилось? Как вы… — Ничего не случилось! — рявкнула Ферро. — Ровным счетом ничего, — проворчал Девятипалый, и они мрачно уставились друг на друга. Было ясно, что оба они прошли через жестокое испытание и не испытывали никакого желания обсуждать случившееся. Ферро, ни с кем не здороваясь, прошагала прямо к повозке и принялась рыться в вещах, сложенных в задней части. Логен остановился, упер руки в бедра и угрюмо нахмурился. — Так значит… — промямлил Джезаль, не зная, что сказать. — Значит, у вас все в порядке? Логен перевел взгляд на него. — О, у меня все отлично, — проговорил он с тяжеловесной иронией. — Лучше не бывает. Как, черт возьми, вам удалось вытащить повозку? Ученик мага пожал плечами. — Лошади вынесли. — Мастер Ки обладает даром преуменьшать события, — нервно хохотнул Длинноногий. — Это была очень возбуждающая поездка, пока мы не добрались до южных ворот города… — Так вы пробивались с боем? — Э-э, ну разумеется, не я. Сражения не входят в число моих… — Так я и думал. — Логен наклонился и мрачно сплюнул в грязь. — Не стоит проявлять неблагодарность, — проговорил Байяз. Его дыхание было затрудненным и хриплым. — Мы многим обязаны судьбе. В конце концов, мы все еще живы. — Ты уверен? — бросила Ферро. — По тебе не скажешь. Джезаль почувствовал, что втайне с ней согласен. Маг выглядел так, словно действительно умер там, в Аулкусе. Умер и уже начал разлагаться. Ферро сорвала с себя рубашку, превратившуюся в грязную тряпку, и яростно швырнула на землю. На ее жилистой спине ходуном ходили мускулы. — На что ты пялишься, мать твою? — рявкнула она на Джезаля. — Ни на что, — пробормотал он, опуская глаза в землю. Когда он осмелился вновь поднять взгляд, она уже застегивала последнюю пуговицу на свежей рубашке. Ну, не то чтобы свежей… Джезаль носил ее несколько дней назад. — Вообще-то это моя… — Ферро пронзила его таким убийственным взглядом, что он невольно отступил назад. — Но ты можешь ее надеть… разумеется… Она зашипела, свирепо затыкая подол рубашки за пояс с таким мрачным видом, словно наносила кому-то смертельные удары кинжалом. Возможно, ему. Словом, все это не было похоже на сентиментальное воссоединение друзей, какое мог представить себе Джезаль, хотя сам он сейчас был готов заплакать. — Надеюсь, я больше никогда не увижу этого места, — с тоской пробормотал он. — Вот тут я с тобой согласен, — отозвался Логен. — Место оказалось не таким пустым, как мы думали. Может, обратно все же отправимся другим путем? Байяз задумался. — Это благоразумно. Мы вернемся в Халцис по реке. На этом берегу есть леса, ниже по течению. Связать плот из нескольких крепких стволов, и Аос донесет нас до самого моря. — Или до водяной могилы. — Джезаль вдруг вспомнил бурлящую воду в каньоне великой реки. — Я надеюсь на лучшее. В любом случае нам еще предстоит проделать много миль к западу, прежде чем думать об обратном путешествии. Длинноногий кивнул. — Воистину так. И по дороге нам придется преодолеть неприступнейший горный хребет. — Очень мило, — проговорил Логен. — Жду не дождусь. — Я тоже. К несчастью, не все лошади уцелели. — Длинноногий поднял брови. — У нас осталось две, чтобы тащить повозку, и две верховых… то есть двоим из нас лошадей не хватит. — Ну, я все равно терпеть не могу этих тварей. — Логен прошагал к повозке и забрался внутрь, усевшись напротив Байяза. Повисла пауза — все молча осознавали ситуацию. Две лошади — трое ездоков. Не самое удачное положение. Длинноногий заговорил первым. — Мне, несомненно, придется разведывать дорогу, когда мы подойдем ближе к горам. Разведка, увы, необходима для безопасного путешествия. И для этого мне, к несчастью, потребуется одна из лошадей… — Я, наверное, поеду верхом, — пробормотал Джезаль, неловко переступая. — С моей ногой… Ферро посмотрела на повозку, и Джезаль заметил, как она и Логен скрестили взгляды на одно короткое мгновение, в высшей степени враждебно. — Я пойду пешком, — рявкнула она.
Встреча героя
Когда наставник Глокта вновь хромал по Адуе, шел дождь. Этот мелкий, мерзкий, подлый дождь с порывами резкого морского ветра делал шаткие доски сходней, скрипучие брусья причала и гладкие камни набережной скользкими, как слова заядлых лжецов. Глокта облизнул десны, потер ноющую лодыжку и повернулся, оглядывая серую линию берега. Двое стражников с угрюмым видом стояли в десяти шагах от него, прислонившись к прогнившей стене пакгауза. Еще дальше компания портовых рабочих сердито переругивалась над кучей упаковочных ящиков. Поодаль стоял дрожащий от холода попрошайка, он сделал пару шагов в сторону Глокты, но передумал и убрался прочь. «Где же толпы ликующего простонародья? Где ковер из цветочных лепестков? Где арка из обнаженных шпаг? Где стайки восторженно ахающих девиц?» Впрочем, привычное дело. В прошлый раз, когда он вернулся с Юга, ничего подобного тоже не было. «Толпа редко встречает восторженными криками тех, кто потерпел поражение. Неважно, что они стойко сражались и принесли огромные жертвы, что шансы были неравны. Девицы могут обмочить свои панталоны из-за дешевой и никому не нужной победы, но им скучно слышать: „Я сделал все, что мог“. То же самое, боюсь, касается и архилектора». Самая зловредная волна ударила в стену набережной, обдав спину Глокты дождем холодных брызг. Его бросило вперед, с озябших рук закапала холодная вода, он поскользнулся, чуть не упал, поспешно проковылял через дорогу и вцепился в осклизлую стену развалившегося сарая на другой стороне. Поднял голову и увидел, что двое стражников смотрят на него. — Интересно? — рявкнул Глокта, и стражники отвернулись, бормоча себе под нос и поднимая воротники от ветра и дождя. Он тоже плотнее завернулся в свой плащ — полы тут же облепили его мокрые ноги. «Несколько месяцев на солнце — и уже кажется, что больше никогда не почувствуешь холод. Как быстро мы забываем! — Он нахмурился, оглядывая пустынный причал. — Как быстро мы все забываем…» — Фнова вома. — Иней спустился на берег с сундуком Глокты под мышкой, и на его лице было написано удовлетворение. — А тебе не нравится жара? Практик с улыбкой покачал большой головой. Он стоял под зимней моросью, и его белые волосы слиплись от влаги. Секутор сошел следом, сощурив глаза и глядя на серые тучи. Он дошел до конца сходней, мгновение помедлил, затем сделал шаг на камни набережной. — Хорошо вернуться домой, — сказал он. «Хотелось бы мне разделить ваш энтузиазм, но пока я не могу позволить себе расслабиться». — Его преосвященство послал за мной, и если вспомнить, в каком положении мы оставили Дагоску, кажется весьма вероятным, что наша встреча пройдет… не лучшим образом. — «Потрясающее преуменьшение». — Советую вам пару дней держаться подальше отсюда. — Держаться подальше? Да я собираюсь на неделю поселиться в борделе! — Очень мудро. И вот что, Секутор. На случай, если встреча пройдет… не слишком удачно, — удачи тебе. Глаза практика блеснули. — Это завсегда. Глокта смотрел, как он уходит сквозь дождь в сторону злачных районов города. «Самый обычный день для практика Секутора. Он никогда не загадывает больше чем на час вперед. Редкий дар». — Будь проклята ваша жалкая страна и будь проклята ваша мерзкая погода, — проворчала Витари со своим певучим акцентом. — Мне нужно встретиться с Сультом. — Надо же, и мне тоже! — вскричал Глокта с преувеличенным восторгом. — Какое восхитительное совпадение! — Он предложил ей согнутый локоть. — Можем объединиться и посетить его преосвященство вместе! Она внимательно посмотрела на него. — Хорошо. «Однако прежде, чем вы получите мою голову, вам придется подождать еще часик». — Но сначала мне нужно нанести один визит.Кончиком трости он побарабанил по двери. Ответа не было. «Проклятье». У Глокты кошмарно болела спина ему срочно нужно было сесть. Он постучал снова, на этот раз сильнее. Петли скрипнули, и дверь приоткрылась. «Не заперто». Нахмурившись, он распахнул ее до конца. Дверной косяк изнутри был разворочен, замок разбит. «Дверь взламывали». Хромая, он переступил через порог в прихожую. Пустота и ледяной холод. От мебели не осталось ни щепочки. «Такое впечатление, что она выехала. Но зачем? — У Глокты дернулось веко. Он едва ли хоть раз вспомнил об Арди, пока был на Юге. — Другие заботы казались более насущными! А это единственное поручение моего единственного друга. И если с ней что-то случилось…» Глокта рукой указал на лестницу — Витари кивнула и молча скользнула наверх, пригибаясь на ходу, чтобы вытащить из-за голенища блеснувший нож. Он указал в конец коридора, и Иней беззвучно двинулся внутрь дома, вжимаясь в тени возле стены. Дверь гостиной была приоткрыта, Глокта доковылял до нее и толчком распахнул. Арди сидела возле окна спиной к нему: белое платье, черные волосы, в точности такая, как в прошлый раз. Он увидел, что ее голова слегка шевельнулась, когда скрипнули дверные петли. «Значит, жива». Однако комната изменилась. Не считая единственного стула, на котором сидела Арди, здесь было совершенно пусто. Голые беленые стены, голые деревянные доски, окна без занавесок. — Больше ничего не осталось, черт вас дери! — крикнула она, и голос ее звучал хрипло. «Я вижу». Глокта нахмурился и шагнул в комнату. — Ничего не осталось, я сказала! — Арди встала, по-прежнему не оборачиваясь. — Или вы решили, что стул вам все-таки нужен? Она рывком обернулась, схватила стул за спинку, подняла над головой и с воплем швырнула в гостя. Стул врезался в стену возле двери, полетели обломки дерева и штукатурки. Одна из ножек просвистела мимо лица Глокты и загремела в углу, остальное рухнуло на пол в облаке пыли и обломков. — Очень мило, — пробормотал Глокта, — но я предпочту постоять. — Вы! Он увидел, как глаза Арди под завесой спутанных волос широко раскрылись от удивления. Ее лицо было непривычно худым и бледным, измятое платье казалось слишком легким для этой холодной комнаты. Дрожащими руками она попыталась привести себя в порядок, безуспешно приглаживала грязные волосы, потом насмешливо фыркнула. — Боюсь, я не готова принимать гостей. В коридоре забухали шаги Инея, и вскоре его фигура со сжатыми кулаками появилась в дверях. Глокта поднял вверх палец. — Все в порядке. Подожди снаружи. Альбинос снова скрылся, и Глокта проковылял по скрипучим половицам в пустую гостиную. — Что случилось? Губы Арди изогнулись. — По-видимому, мой отец оказался вовсе не таким богатым, как все думали. У него остались долги. Вскоре после того, как мой брат отправился в Инглию, ко мне пришли с требованием об уплате. — Кто пришел? — Какой-то человек по имени Фаллоу. Он взял все деньги, какие у меня были, но этого оказалось недостаточно. Они забрали столовое серебро и мамины драгоценности — их и было-то всего ничего. Мне дали шесть недель на то, чтобы собрать недостающее. Я отпустила служанку. Я продала все, что могла, но им было мало. Потом они пришли снова. Три дня назад. Они забрали все. Фаллоу сказал, мне еще повезло, что он не взял то платье, которое на мне. — Понимаю. Арди тяжело вздохнула. — Вот с тех пор я сижу здесь и думаю, каким образом одинокая молодая женщина может достать денег. — Она пристально посмотрела Глокте в глаза. — Я придумала только один способ. Честно говоря, если бы у меня хватило смелости, я бы уже сделала это. Глокта пососал десны. — В таком случае, нам обоим повезло, что вы трусиха. Он скинул плащ с одного плеча и завозился, выпрастывая руку из рукава. Как только это ему удалось, обнаружилось, что нужно еще переложить трость из одной руки в другую. «Проклятье! Я даже великодушного жеста не могу сделать так, чтобы это не выглядело нелепо!» В конце концов он все же справился с плащом и протянул его Арди, слегка припав на больную ногу. — Вы уверены, что мне он нужен больше, чем вам? — Берите. По крайней мере, мне не придется напяливать эту чертову штуку обратно. На ее лице показалась слабая улыбка. — Спасибо, — пробормотала она, набрасывая плащ на плечи. — Я пыталась вас разыскать, но… вы куда-то исчезли… — Прошу простить меня за это. Но теперь я здесь. Больше вам не нужно беспокоиться ни о чем. Сегодня вы переночуете у меня. Мои апартаменты не слишком просторны, но мы как-нибудь разместимся. «К тому же места будет много, когда я буду плавать лицом вниз в порту». — А потом? — Потом вы вернетесь сюда. Завтра этот дом будет в точности таким, как прежде. Она удивленно воззрилась на него. — Как это? — О, я обо всем позабочусь. Сначала нужно согреть вас. «Наставник Глокта, друг одиноких». Арди закрыла глаза, и Глокта расслышат ее всхлип. Она слегка покачнулась, словно не имела сил стоять. «Странно, как это бывает: пока испытания не закончились, мы их выдерживаем. Но едва кризис миновал, мы в одно мгновение теряем силы». Глокта протянул руку и почти дотронулся до плеча Арди, но в этот миг глаза ее раскрылись, она снова выпрямилась, и он убрал руку. «Наставник Глокта, спаситель молодых женщин, попавших в беду». Он проводил ее в коридор, довел до разбитой входной двери. — Если вы не возражаете, мне нужно быстро переговорить с моими практиками. — Разумеется. — Арди подняла голову и взглянула на него. Ее большие темные глаза были обведены воспаленными красными кругами. — И спасибо вам. Что бы ни говорили, вы добрый человек. Глокта еле сдержал внезапное желание расхохотаться. «Добрый? Сомневаюсь, что Салем Реус согласится с этим! Или Гофред Хорнлах, или магистр Каулт, или Корстен дан Вюрмс, а также генерал Виссбрук, посланник Излик, инквизитор Харкер и любой из сотни других, разбросанных по штрафным колониям Инглии или гниющих в Дагоске в ожидании смерти. Тем не менее Арди Вест считает меня добрым. — Странное ощущение, и нельзя сказать, что неприятное. — Мне почти кажется, что я снова стал человеком. Какая жалость, что это чувство пришло так поздно». Арди в его черном плаще вышла наружу, а Глокта подозвал к себе Инея. — У меня есть для тебя поручение, мой старый друг. Одно последнее поручение. — Глокта хлопнул альбиноса по мощному плечу. — Ты знаешь ростовщика по имени Фаллоу? Иней неторопливо кивнул. — Найди его и сделай ему больно. Притащи его сюда и сделай так, чтобы он понял, кого оскорбил. Все должно быть восстановлено, лучше чем было, так ему и скажи. Дай ему один день. Один день — а потом ты разыщешь его, где бы он ни был, и начнешь резать. Ты слышишь? Окажи мне эту единственную услугу. Иней снова кивнул, блеснув розовыми глазами в сумраке коридора. — Нас ждет Сульт, — пробурчала Витари, глядя на них сверху. Она стояла на лестнице, положил на перила скрещенные руки; обтянутые перчатками кисти свешивались вниз. — О, конечно. — Глокта, поморщившись, заковылял к раскрытой двери. «И не стоит заставлять его преосвященство ждать слишком долго».
Щелк, клац, боль — таков был ритм его шагов. Уверенный щелчок правого каблука, затем клацанье трости по звонким плиткам коридора, затем долгое подволакивание левой ноги, сопровождавшееся знакомой болью в колене, копчике и спине. Щелк, клац, боль. Он прошел пешком от причалов до жилища Арди, затем к Агрионту, до Допросного дома, после чего взобрался сюда, на самый верх. «Дохромал. Сам. Без посторонней помощи». Теперь каждый шаг причинял ему страдания. Он морщился, сопел, потел и ругался. «Но будь я проклят, если сбавлю темп». — А вы не любите облегчать себе жизнь, — пробормотала Витари. — С чего ей быть легкой? — отрезал он. — Вы можете утешаться мыслью, что этот наш разговор, скорее всего, будет последним. — Тогда зачем туда идти? Почему бы не сбежать? Глокта фыркнул. — Если вы еще не заметили, я исключительно плохой бегун. Кроме того, я любопытен. «Мне любопытно узнать, почему его преосвященство не оставил меня гнить в Дагоске вместе со всеми остальными». — Ваше любопытство может оказаться гибельным. — Если архилектор хочет видеть меня мертвым, попытки ухромать от него бесполезны. Я предпочту принять смерть стоя. — Он скривился от внезапной судороги, пронзившей ногу. — Или, может быть, сидя. Во всяком случае, лицом к лицу, с открытыми глазами. — Что ж, это ваш выбор. — Именно. «Последний выбор». Они вошли в приемную Сульта. Глокта был несколько удивлен тем, что беспрепятственно добрался сюда. Он был готов к тому, что любой практик в черной маске, мимо которого они проходили, схватит его. Что любой инквизитор в черной одежде прикажет немедленно его арестовать. «Однако я снова здесь». Массивный стол, тяжелые кресла, два практика по бокам огромных дверей — все было как прежде. — Я… — Наставник Глокта, как же, как же! — Секретарь архилектора почтительно склонил голову. — Входите незамедлительно. Его преосвященство ожидает вас. Из кабинета архилектора в тесное помещение хлынул поток света. — Я подожду вас здесь. — Витари опустилась в одно из кресел и закинула ноги в промокших сапогах на другое. — Не утруждайте себя слишком долгим ожиданием. «А если это мои последние слова? — Глокта выругал себя, ковыляя к двери. — Право же, мне следовало придумать что-то более запоминающееся». Он помедлил на пороге, набрал в грудь воздуха и зашаркал внутрь. Все та же просторная круглая комната. Та же темная мебель, те же темные картины на светлых стенах, то же огромное окно с тем же видом на университет и Дом Делателя позади. «Ни убийц, затаившихся под столом, ни стражников с секирами, ожидающих за дверью». Только сам Сульт. Архилектор сидел за столом, тихо и ровно скрипя пером по разложенным перед ним бумагам. — Наставник Глокта! — Сульт поднялся и изящно подплыл к нему через полированное пространство пола, взметнув складки белого одеяния. — Как хорошо, что вы вернулись целым и невредимым! Архилектор всем своим видом показывал, что рад его видеть. Глокта нахмурился. Он был готов к чему угодно, только не к этому. Сульт протянул ему руку, и камень на архилекторском кольце сверкнул багровыми искрами. Глокта, морщась, медленно нагнулся, чтобы поцеловать кольцо. — Служу и повинуюсь, ваше преосвященство. Он с трудом выпрямился. «Обошлось без ножа в спину?» Сульт с широкой улыбкой на губах уже подплывал к шкафчику возле стены. — Садитесь, прошу вас, садитесь! Вам не надо ждать приглашения! «С каких это пор?» Сопя, Глокта расположился в одном из кресел. Он потратил лишь долю секунды на то, чтобы проверить сиденье на наличие отравленных шипов. Архилектор тем временем раскрыл дверцы шкафчика и принялся рыться внутри. «Может быть, он вытащит оттуда заряженный арбалет и пустит мне в горло стрелу?» Но Сульт достал два бокала. — Полагаю, вас надо поздравить, — бросил он через плечо. Глокта моргнул. — Что? — Поздравить. Отличная работа! Широко улыбаясь, Сульт изящным жестом поставил бокалы на круглый столик и вытащил из графина звякнувшую пробку. «Что сказать? Что сказать?» — Ваше преосвященство… Дагоска… Я должен быть с вами откровенен. Когда я уезжал, город почти пал. Вот-вот он будет захвачен… — Ну разумеется. — Сульт прервал его объяснения взмахом руки в белой перчатке. — У нас и не было ни малейшего шанса удержать его. Я мог рассчитывать в лучшем случае на то, что вы заставите гурков заплатить. И вы это сделали, Глокта! Вы это сделали! — Но… Так значит, вы… довольны? — Он едва осмелился выговорить это. — Я в восторге! Даже если бы я сам все придумал, не могло бы получиться лучше! Некомпетентность лорда-губернатора, измена его сына — все это доказало, как мало мы можем положиться на официальные власти во время кризиса. Предательство Эйдер обнажило двуличие торговцев, их сомнительные связи, их гнилую мораль! Гильдия торговцев пряностями распущена вслед за торговцами шелком, их торговые права теперь в наших руках. И те и другие выброшены в выгребную яму истории, власть купцов сломлена! Лишь инквизиция его величества осталась верной и непоколебимой перед лицом непримиримых врагов Союза. Вам стоило бы посмотреть на физиономию Маровии, когда я представил открытому совету подписанные признания! Сульт до краев наполнил его бокал. — Вы очень добры, ваше преосвященство, — пробормотал Глокта, делая глоток. «Превосходное вино, как всегда». — А после этого он выступил на закрытом совете — перед самим королем, заметьте, — и во всеуслышание заявил, что вы не продержитесь и недели после того, как гурки нападут! — Архилектор разразился хохотом. — Как жаль, что вы не могли при этом присутствовать! «Я уверен, что он способен на большее», — ответил я. «Воистину, блестящая рекомендация». Сульт хлопнул по столу ладонью в белой перчатке. — Два месяца, Глокта! Два месяца! И с каждым днем Маровия все отчетливее выглядел дураком, а я — героем… Точнее, мы, — поправился он, — Мы выглядели героями, и все, что от меня требовалось, это улыбаться! Можно было увидеть воочию, как день за днем члены совета отодвигали свои стулья подальше от Маровии, поближе ко мне! На прошлой неделе они голосовали за дополнительные полномочия для инквизиции. Девять голосов «за», три «против». Девять к трем! А на следующей неделе мы пойдем еще дальше! Как, черт возьми, вам это удалось? Архилектор выжидающе воззрился на него. «Я продался банку, который финансировал торговцев шелком, а на вырученную сумму подкупил самого ненадежного наемника в мире. После этого я убил безоружного посла, выступавшего под флагом переговоров, и пытал девочку-служанку, пока ее тело не превратилось в фарш. Ах да, еще я отпустил на свободу самого главного изменника из всей компании. Это было, без сомнения, героическое деяние. Как же мне все это удалось?» — Я рано вставал, — пробормотал он. Глаз архилектора дернулся, и Глокта заметил это. «Признак раздражения? Признак недоверия?» Но лицо Сульта уже приняло прежнее выражение. — Рано вставали. Ну конечно! — Архилектор поднял свой бокал. — Вторая из главнейших добродетелей, сразу же за беспощадностью. Мне нравится ваш стиль, Глокта, я всегда это говорил. «Разве?» Но Глокта лишь скромно наклонил голову. — Донесения практика Витари были преисполнены восхищения. В особенности мне понравилось, как вы разобрались с гуркским эмиссаром. Надеюсь, хотя бы на мгновение это стерло улыбку с лица самодовольной свиньи-императора! «Так значит, Витари выполнила свою часть сделки? Интересно». — Да, у нас все идет как по маслу. Не считая неприятностей с проклятыми крестьянами, ну и Инглия, разумеется. Жаль, что так вышло с Ладиславом. — С Ладиславом? — недоуменно переспросил Глокта. Сульт помрачнел. — А вы не слышали? Еще одна из блестящих идей верховного судьи Маровии. Ему пришло в голову, что если разрешить Ладиславу покомандовать на Севере, это добавит кронпринцу популярности. Где-нибудь в стороне, подальше от опасности, чтобы снискать боевую славу. Собственно, план был не так уж плох, вот только место в стороне оказалось посреди дороги, и принц докомандовался до могилы. — И армия вместе с ним? — Да, несколько тысяч. Но в основном там была всякая дрянь, которую дворяне прислали в качестве рекрутов. Ничего существенного. Остенгорм по-прежнему в наших руках, и, поскольку идея была не моя, в общем и целом большого вреда нет. Между нами говоря, все, возможно, и к лучшему. Ладислав был совершенно невыносим. Сколько раз мне приходилось спасать его от скандалов! Этот чертов полудурок никогда не мог удержать свои штаны застегнутыми. Рейнольт совершенно другой — трезвый, рассудительный. Делает то, что ему говорят. Так лучше для всех. Если, конечно, и он не позволит себя где-нибудь убить, — тогда мы окажемся в затруднительном положении. — Сульт с явным удовлетворением сделал еще один глоток, смакуя вино. Глокта откашлялся. «Раз уж он в хорошем настроении…» — Есть еще один момент, который я хотел с вами обсудить, ваше преосвященство. Та гуркская шпионка, которую мы обнаружили в городе, она оказалась… «Как описать это так, чтобы не показаться безумцем?» Однако Сульт снова опередил его. — Я знаю. Она оказалась едоком. «Ты знаешь? Даже об этом?» Архилектор откинулся на спинку кресла и покачал головой. — Оккультная мерзость. Как в какой-нибудь древней сказке. Пожиратели человеческой плоти! Очевидно, это устоявшаяся практика на варварском Юге. Но вам не стоит беспокоиться. Я уже получаю советы по этому вопросу. — Кто может давать советы по таким вопросам? Архилектор лишь просиял своей вкрадчивой улыбкой. — Вы, должно быть, устали. Южный климат, наверное, очень выматывает, эта жара и пыль, даже среди зимы. Отдохните. Вы заслужили. Я пришлю за вами, если понадобится. Сульт взял перо и вернулся к своим бумагам, не оставив Глокте иного выбора, кроме как ковылять к двери в полном недоумении. — Вы почти похожи на живого человека, — пробормотала Витари, когда он выбрался в приемную. «Так и есть. Или настолько близко к этому, насколько возможно для меня». — Сульт… доволен. — Глокта по-прежнему не мог поверить. Сами эти два слова, поставленные рядом, звучали странно. — Еще бы, черт возьми! После того, как я вас расхвалила. — Хм. — Глокта нахмурился. — Кажется, я должен извиниться перед вами. — Оставьте извинения при себе, мне на них наплевать. Просто в следующий раз верьте мне. — Справедливое требование, — признал он, искоса взглянув на нее. «Но ты, должно быть, шутишь».
Комната была битком набита роскошной мебелью. «Почти доверху», — подумал Глокта. Кресла с драгоценной обивкой, антикварный столик, полированный буфет — все было чрезмерным для этой маленькой гостиной. Огромное старинное полотно с изображением лордов Союза, свидетельствующих свое почтение Гароду Великому, почти полностью занимало одну стену. Толстый кантийский ковер едва умещался на полу. В камине, на котором стояли две антикварные вазы, потрескивал мирный огонек, и в комнате было уютно, мило и тепло. «Вот сколько можно изменить за один день при надлежащем подбадривании». — Хорошо, — проговорил Глокта, осматриваясь. — Очень хорошо. — Несомненно, — пробормотал Фаллоу, почтительно склоняя голову. Он почти в лепешку смял в руках свою шляпу. — Не сомневайтесь, наставник, я сделал все возможное. Большую часть мебели я… уже продал, поэтому заменил ее на лучшую, какую только сумел достать. В остальных комнатах все точно так же. Я надеюсь… это удовлетворит вас? — Я тоже надеюсь. Это удовлетворит вас? Арди мрачно глянула на Фаллоу. — Сойдет. — Ну и превосходно, — нервно отозвался ростовщик, кинул быстрый взгляд на Инея и сразу же снова опустил глаза к сапогам. — Превосходно! Прошу вас, примите мои глубочайшие извинения! Я не знал, совершенно не знал, наставник, что вы имеете какое-то отношение к этому делу. Несомненно, я бы никогда… Я ужасно сожалею. — Собственно, ваши извинения должны быть адресованы не мне. — О нет, нет, конечно! — Он медленно повернулся к Арди. — Миледи, прошу вас, примите мои глубочайшие извинения. Арди бросила на него горящий взгляд, скривив губу, и ничего не ответила. — Возможно, вам стоило бы попросить более настойчиво, — предположил Глокта. — Встаньте на колени. Может быть, тогда вы добьетесь большего успеха. Фаллоу без колебания упал на колени и заломил руки. — Миледи, прошу вас… — Ниже, — подсказал Глокта. — Разумеется, — пробормотал ростовщик, опускаясь на четвереньки. — Я прошу простить меня, миледи. Смиреннейше прошу. Если бы вы только смогли, умоляю… Он с опаской протянул руку, чтобы коснуться подола ее платья. Арди отшатнулась, затем подняла ногу — и яростно пнула его в лицо. — А-а! — взвыл ростовщик, опрокинувшись на бок. Темная кровь хлынула из его носа, заливая новый ковер. Брови Глокты взлетели вверх. «А вот это неожиданно». — Получи, мерзавец! Следующий удар пришелся по зубам. Голова Фаллоу запрокинулась назад, капли крови брызнули на дальнюю стену. Туфля Арди врезалась ему в брюхо, заставив сложиться пополам. — Ты… — рычала она. — Ты… Она наносила удар за ударом. Фаллоу трясся, вскрикивал и охал, пытался свернуться в клубок. Иней сделал шаг от стены, но Глокта поднял вверх палец. — Все в порядке, — сказал он, — полагаю, она в своем праве. Промежутки между пинками стали увеличиваться. Глокта слышал, как Арди, запыхавшись, хватает ртом воздух. Вот ее каблук хрястнул Фаллоу по ребрам, вот опять ударил по носу. «Если ей когда-нибудь наскучит теперешняя жизнь, ее ждет блестящее будущее в качестве практика». Она пошевелила губами, собирая слюну, наклонилась и плюнула ему в лицо. Потом снова ударила, уже слабо, нетвердой походкой отошла к буфету и оперлась на полированное дерево, нагнувшись вперед и тяжело дыша. — Вы довольны? — спросил Глокта. Она взглянула на него сквозь спутанные волосы. — Не очень. — Если вы попинаете его еще, это вам поможет? Сдвинув брови, Арди взглянула на Фаллоу, сипевшего на боку посреди ковра. Шагнула вперед, еще раз сильно пнула его в грудь и отступила, вытирая сопли у себя под носом. Отвела упавшие на лицо волосы. — Я закончила. — Прекрасно. А теперь убирайся, — прошипел Глокта. — Вон отсюда, червь! — Несомненно, — пролепетал Фаллоу, роняя кровавую слюну из разбитых губ. Он на четвереньках пробирался к двери а Иней шел следом, нависая над ним. — Несомненно! Благодарю вас! Огромное спасибо вам всем! Передняя дверь с треском захлопнулась. Арди тяжело опустилась в кресло, поставила локти на колена и уперла лоб в ладони. Глокта видел, что ее руки слегка дрожат. «Это и вправду бывает очень утомительно — избивать людей. Я-то знаю. Особенно если ты к этому не привык». — Не стоит расстраиваться, — проговорил он. — Уверен, он это заслужил. Она подняла голову; ее глаза были жесткими. — Я не расстраиваюсь. Он заслужил и кое-что похуже. «Еще одна неожиданность». — Вы хотите, чтобы с ним случилось кое-что похуже? Она медленно откинулась на спинку. — Нет. — Ну, как знаете. — «Однако приятно, когда у тебя есть выбор». — Вам, наверное, стоит переодеться. Она посмотрела на себя. — Ох. — Платье было забрызгано кровью Фаллоу до самых коленей. — Но у меня ничего нет… — Там, наверху, целая комната новых платьев. Я проследил за этим. Распоряжусь, чтобы вам прислали пару надежных служанок. — Они мне не нужны. — Очень даже нужны. Слышать не хочу о том, чтобы вы жили здесь одна. Арди безнадежно пожала плечами. — Мне нечем им платить. — Не беспокойтесь. Об этом я тоже позабочусь. — «Все это возможно благодаря чрезвычайной щедрости господ Валинта и Балка». — Не беспокойтесь ни о чем. Я дал слово вашему брату и буду держать его до конца. Мне очень жаль, что все зашло так далеко. У меня было очень много дел… на Юге. Кстати, вы получали о брате известия? Арди резко подняла голову, приоткрыв рот. — Вы не знаете? — Не знаю что? Она сглотнула и уставилась в пол. — Коллем был вместе с принцем Ладиславом в том сражении, о котором все говорят. Там взяли пленных, потом их выкупили, и его среди них не было. Считают, что… — Она на мгновение замолчала, глядя на пятна крови на своем платье. — Считают, что он убит. — Убит? У Глокты задергалось веко. Колени внезапно ослабели. Пошатываясь, он сделал шаг назад и рухнул в кресло. Теперь руки у него тоже дрожали, и он стиснул их. «Смерть. Это происходит ежедневно. Я сам недавно стал причиной тысяч смертей, почти не задумываясь об этом. Я глядел на горы трупов и лишь пожимал плечами. Почему же эту смерть так тяжело принять?» Тем не менее все было именно так. — Убит? — прошептал он. Арди тихо кивнула и закрыла лицо руками.
Слабое утешение
Вест выглянул из кустов и сквозь летящие хлопья снега всмотрелся туда, где располагался дозор союзников. Часовые сидели неровным кружком на том берегу ручья, они ссутулились вокруг дымящегося котелка, водруженного над жалким костерком. На них были плотные шинели, дыхание клубилось паром, оружие лежало рядом, в снегу. Вест хорошо их понимал: Бетод мог прийти на этой неделе или на следующей, а холод терзал каждую минуту каждого дня. — Ну ладно, — прошептал Тридуба. — Лучше иди туда один. А то им может не понравиться наш вид, если мы с парнями все скопом выбежим прямо на них. Ищейка ухмыльнулся. — Еще подстрелят кого-нибудь. — Да, неохота нарваться, — прохрипел Доу, — после такого пути. — Позовешь нас, когда они будут готовы встретить толпу выходящих из леса северян, ладно? — Конечно, — ответил Вест. Он вытащил тяжелый меч из-за пояса и протянул его Тридубе. — Прибереги его для меня. — Удачи, — сказал Ищейка. — Удачи, — повторил Доу, кривя губы в диковатой усмешке. — Свирепый. Вест медленно вышел из-за деревьев и побрел по пологому склону вниз к ручью, скрипя по снегу украденными сапогами и подняв руки над головой, чтобы показать, что он не вооружен. При этом он не стал бы винить часовых, если бы они открыли стрельбу при первом взгляде на него: сейчас Вест очень напоминал опасного дикаря. Оборванный мундир прикрывали меха и рваные тряпки, примотанные к телу бечевкой, поверх всего была надета перепачканная куртка, снятая с убитого северянина. Обветренное лицо украшала отросшая за эти недели жидкая бородка, воспаленные глаза ввалились от истощения и слезились. Он выглядел отчаянным человеком — более того, он и был таким. Убийцей. Убийца кронпринца Ладислава. Наихудший из предателей. Один из часовых поднял голову и увидел его. Он неуклюже вскочил с места, сбил в огонь котелок, выхватил из снега свое копье. — Стой! — закричал он, коверкая северное слово. Остальные тоже вскочили, хватая оружие, один принялся неловко, не снимая рукавицы, натягивать тетиву арбалета. Вест остановился. Снежные хлопья тихо оседали на его спутанные волосы, ложились на плечи. — Не беспокойтесь, — крикнул он на союзном наречии. — Я на вашей стороне. Какое-то время они глядели на него. — Это мы посмотрим! — крикнул один. — Переходи ручей, только медленно! Вест снова захрустел вниз по склону и с плеском спрыгнул в ручей, сжав зубы, когда ледяная вода поднялась выше колен. Он выбрался на другой берег, и четверо часовых окружили его, подняв оружие. — Следите за ним! — Это может быть ловушка! — Это не ловушка, — проговорил Вест, не сводя глаз с занесенных клинков и пытаясь сохранять спокойствие. Было жизненно важно сохранять спокойствие. — Я из вашей армии. — Откуда ты взялся, черт подери? — Я был в дивизии принца Ладислава. — У Ладислава? И ты дошел сюда пешком? Вест кивнул. — Пешком. Часовые немного расслабились, острия копий поколебались и медленно поднялись. Люди были почти готовы поверить. Ведь он говорил на их языке, как на родном, и явно прошел сотню лиг по бездорожью. — И как же тебя зовут? — спросил солдат с арбалетом. — Полковник Вест, — пробормотал он срывающимся голосом. Он чувствовал себя лжецом, хотя говорил правду. Теперь он уже не был тем Вестом, который когда-то отправился в Инглию. Часовые обменялись тревожными взглядами. — Я думал, он погиб, — пробормотал державший копье. — Пока не совсем, парень, — отозвался Вест. — Не совсем.Лорд-маршал Берр, погруженный в размышления, сидел над столом с раскрытыми измятыми картами, когда Вест протиснулся за полог его палатки. В свете лампы было заметно, что тяготы командования наложили на маршала свой отпечаток. Он выглядел старше, бледнее, слабее, его волосы и борода отросли и взъерошились. Он похудел, мундир свободно болтался на нем; однако при виде Веста маршал вскочил со всей своей прежней энергией. — Полковник Вест, живой и дышащий! Я уже не надеялся, что увижу вас снова! — Он схватил руку Веста и крепко стиснул. — Я рад, что вам удалось выбраться. Чертовски рад! Мне ужасно не хватало вашей холодной головы, говорю вам это откровенно. — Маршал внимательно посмотрел в его глаза. — Однако, мой друг, вы выглядите усталым. С этим было трудно поспорить. Вест не был первым красавцем Агрионта, но всегда отличался открытой и располагающей внешностью. Сегодня же он едва узнал собственное лицо, глянувшее на него из зеркала после того, как он принял первую за многие недели ванну, надел одолженный мундир и наконец-то побрился. Все изменилось, заострилось, лишилось красок. Скулы резко выступали, редеющие волосы и брови усыпала стальная седина, челюсть по-волчьи выпирала вперед. Гневные морщины глубоко врезались в кожу бледных щек, пересекали узкую переносицу над острым носом, расходились веером от уголков глаз. Сами глаза были хуже всего: прищуренные, голодные, морозно-серые, словно ледяной холод въелся в его череп и по-прежнему таился где-то там, несмотря на окружившее его тепло. Он попытался вспомнить старые времена, улыбнуться, засмеяться, вернуть себе прежнее выражение лица, но все это смотрелось глупо на его нынешнем лице, похожем на каменную стену. Суровый человек пристально смотрел на него из зеркала и не собирался исчезать. — Это был трудный переход, сэр. Берр кивнул. — Еще бы, еще бы. Кошмарный переход, да и время года неподходящее. Хорошо, что я послал с вами этих северян. Надо же, как вышло. — Очень хорошо, сэр. Чрезвычайно отважный и находчивый отряд. Они спасли мне жизнь, и не раз. — Вест бросил взгляд на Пайка, переминавшегося с ноги на ногу в полумраке позади, на почтительном расстоянии. — И не только мне. Берр воззрился на изуродованное лицо арестанта. — А это кто с вами? — Это Пайк, сэр, сержант рекрутов из Стариксы, был отрезан от своей роты во время боя. — Ложь лилась из уст Веста с пугающей легкостью. — Они с девушкой — кажется, это дочь повара, находилась при обозе, — присоединились к нам, когда мы двинулись на север. Он нам очень помог, такого человека полезно иметь рядом в тяжелой ситуации. Без него мы бы не справились. — Превосходно! — сказал Берр, подошел к арестанту и пожал его руку. — Благодарю. Вашего полка больше нет, Пайк. Мне печально это говорить, но выжили немногие. Почти никто не выжил, но мне всегда пригодятся надежные люди и здесь, в штабе. В особенности те, на кого можно положиться в тяжелой ситуации. — Он глубоко вздохнул. — У меня таких раз-два и обчелся. Надеюсь, вы согласитесь остаться с нами? Арестант сглотнул. — Конечно, лорд-маршал, почту за честь. — А что с принцем Ладиславом? — тихо спросил Берр. Вест набрал в грудь воздуха и опустил взгляд в землю. — Принц Ладислав… — Он замолк и тихо покачал головой. — На нас неожиданно напала конница и разгромила штаб. Все произошло так быстро… Я искал его, но… — Понимаю. Ладно. Что случилось, то случилось. Он вообще не должен был возглавлять дивизию, но что я мог сделать? Я всего лишь командую армией, черт побери! — Маршал по-отечески положил руку Весту на плечо. — Не вините себя. Я знаю, вы сделали все, что могли. Вест не осмеливался поднять голову. Он подумал: а как заговорил бы Берр, если бы узнал, что в действительности произошло там, в ледяной глуши? — Есть еще выжившие? — Горстка, не больше. Жалкая горстка… — Берр рыгнул, сморщился и потер живот. — Прошу прощения. Проклятый желудок, никак не проходит. Здешняя пища… и все остальное… Ох! — Он снова рыгнул. — Простите, сэр, но каково сейчас наше положение? — Прямо к делу, Вест? Мне всегда это в вас нравилось. Прямо к делу. Ну что же, буду откровенен. Когда я получил ваше письмо, мы планировали возвращаться на юг, чтобы защитить Остенгорм, но погода стояла просто ужасная, мы едва могли двигаться. Да и северяне — казалось, они повсюду! Бетод, видимо, разместил основную часть своей армии возле Кумнура, но и здесь оставил достаточно, что чертовски осложняет нам жизнь. Постоянные налеты на пути снабжения, множество бессмысленных и кровавых стычек. Как-то ночью они устроили нам такое кровавое месиво, что дивизия Кроя была на грани панического бегства. Поулдер и Крой. Неприятные воспоминания всплыли в мозгу Веста, и простые физические неудобства зимнего путешествия вдруг показались ничтожными. — Как там генералы? Берр метнул яростный взгляд из-под нависших бровей. — Поверите ли, но они еще хуже, чем были! Стоит им остаться вдвоем в одной комнате, как тут же начинается перепалка. Мне приходится совещаться с каждым из них по отдельности, в разные дни, чтобы избежать потасовки в моем штабе. Совершенно нелепое положение! — Он сцепил руки за спиной и принялся мрачно расхаживать по палатке. — Однако вред, который они причиняют, ничто по сравнению с треклятым холодом. У нас полно людей с обморожениями, горячкой, цингой; больничные палатки переполнены. На каждого солдата, убитого в бою, приходится двадцать, погибших от мороза, а у тех, кто еще держится на ногах, почти не осталось сил сражаться. А что касается разведки, ха!.. Не знаю, стоит ли даже говорить! — Он разъяренно хлопнул ладонью по картам на столе. — Все эти планы местности — плод воображения! Совершенно бесполезны, и у нас почти нет опытных разведчиков. Каждый день туман, снег, с одного конца лагеря не видно другой! Если честно, Вест, мы не имеем ни малейшего представления о том, где сейчас находятся основные силы Бетода… — Он к югу отсюда, сэр, примерно в двух днях пути позади нас. Брови Берра поднялись. — Вот как? — Да, сэр. Тридуба и его люди наблюдали за Бетодом, пока мы шли сюда, и даже устроили несколько неприятных сюрпризов его передовым отрядам. — Вроде того, который они устроили нам? Веревки поперек дороги и все такое? — Берр тихо рассмеялся. — В двух днях пути позади, говорите? Это ценная информация. Чертовски ценная! — Берр скривился и приложил ладонь к животу, затем вновь вернулся к столу, взял линейку и принялся отмеривать расстояния. — Двухдневный переход. То есть где-то здесь… Вы уверены? — Уверен, лорд-маршал. — Если он направляется в Дунбрек, то должен пройти около позиций генерала Поулдера. Возможно, нам удастся навязать ему сражение прежде, чем он нас обойдет, и даже устроить сюрприз, который он не скоро забудет. Отлично, Вест, отлично! — Берр бросил линейку на стол. — А теперь вам надо отдохнуть. — Я бы предпочел сразу вернуться к делу, сэр… — Понимаю, и дело для вас найдется, но все равно отдохните день или два, от этого мир не рухнет. Вы прошли нелегкое испытание. Вест глотнул. Он вдруг ощутил ужасную усталость. — Конечно. Я должен написать письмо… моей сестре. — Странно было произносить это. Он не думал об Арди много недель. — Надо дать ей знать, что я… что я жив. — Правильно. Я пришлю за вами, полковник, когда вы мне понадобитесь. И Берр снова сгорбился над картами. — Я этого не забуду, — шепнул Пайк на ухо Весту, когда они выбрались из палатки на холод. — Ерунда. В том лагере вас уже не хватятся. Так что теперь ты снова сержант Пайк. Отбрось все прошлые ошибки. — Я не забуду этого. Я теперь ваш должник, полковник, что бы ни случилось, я ваш должник! Вест кивнул и угрюмо двинулся прочь сквозь летящий снег. Война унесла множество людей, и лишь немногим она дала второй шанс.
Вест помедлил у входа. Изнутри доносились голоса и смех. Старые, знакомые голоса. Услышав их, он должен был почувствовать себя в безопасности, ощутить тепло и уют, однако этого не случилось. Голоса тревожили его. Даже пугали. Эти люди несомненно сразу все поймут. Они покажут на него пальцами и закричат: «Убийца! Предатель! Преступник!» Он снова обернулся в холодную ночь. Над лагерем тихо валил снег. Ближайшие палатки были черными на фоне белой земли, а те, что за ними, серыми. Еще дальше палатки казались неясными призраками, затем лишь смутными тенями в облаках крошечных снежинок. Никакого движения, пусто и тихо. Вест глубоко вздохнул и протиснулся сквозь полог. Трое офицеров сидели за шатким складным столиком, придвинувшись к тлеющейжаровне. У Челенгорма борода отросла лопатой. У Каспы вокруг головы был повязан красный шарф. Бринт кутался в темную шинель, он сдавал карты. — Да закройте полог, черт возьми, выстудит же все… — Челенгорм замер от изумления. — Что?! Не может быть! Полковник Вест! — Черт! — Бринт вскочил так, словно его укусили за задницу. — Я вам говорил! — вскричал Каспа, отбрасывая карты и широко ухмыляясь. — Я говорил, что он вернется! Они окружили его, хлопали по спине и пожимали руки, втаскивая его в палатку. Ни кандалов, ни обнаженных шпаг, ни обвинений в измене. Челенгорм усадил Веста на лучший стул — такой, у которого было меньше всего шансов немедленно развалиться, Каспа тем временем подышал в стакан и протер его пальцем, а Бринт вытащил из бутылки тихо чпокнувшую пробку. — Когда вы прибыли в лагерь? — Как вы сюда добрались? — Вы были с Ладиславом? — Вы участвовали в сражении? — Постойте, — проговорил Челенгорм, — дайте ему передохнуть! Вест махнул ему, чтоб он садился. — Я прибыл этим утром и пришел бы к вам сразу же, если бы не срочное свидание с ванной и бритвой, и затем еще одно — с маршалом Берром. Да, я был с Ладиславом и участвовал в сражении, а сюда добрался пешком через леса с помощью пятерых северян, девушки и человека без лица. Он взял стакан, выпил содержимое одним глотком, скривился и причмокнул, чувствуя, как спиртное прожигает себе путь в его желудок. Он уже радовался тому, что все же решил заглянуть к товарищам. — Можете не стесняться, — сказал он, протягивая пустой стакан. — Пешком через леса, — прошептал Бринт, качая головой и наливая ему снова, — с пятью северянами… Вы сказали, девушка? — Именно. — Вест нахмурился, гадая, что делает Катиль в эту минуту. А вдруг ей нужна помощь… глупости, она вполне может позаботиться о себе. — Так значит, вам удалось доставить мое письмо, лейтенант? — спросил он Челенгорма. — Пришлось померзнуть и понервничать несколько ночей в дороге, — ухмыльнулся здоровяк, — но все же удалось. — Только он теперь капитан, — добавил Каспа, снова усаживаясь на стул. — Неужели? Челенгорм скромно пожал плечами. — На самом деле это благодаря вам. Лорд-маршал сразу же взял меня к себе в штаб, когда я вернулся. — И все же капитан Челенгорм, будь он благословен, по-прежнему находит время для нас, простых смертных. — Бринт облизнул кончики пальцев и принялся сдавать карты на четверых. — Боюсь, мне нечего поставить, — проворчал Вест. Каспа улыбнулся. — Не волнуйтесь, полковник, мы больше не играем на деньги. Без Луфара, который обдирал бы нас как липку, дело не стоит того. — Он так и не появился? — Нет, его сняли с корабля. За ним послал Хофф. С тех пор мы больше ничего не слышали. — Высокопоставленные друзья, — кисло проговорил Бринт. — Небось получил какое-то несложное задание и разгуливает сейчас по Адуе, вольничает с женщинами, пока мы тут отмораживаем себе зады. — Ну, если откровенно, — вставил Челенгорм, — с женщинами он вольничал и тогда, когда мы были рядом. Вест нахмурился. К несчастью, это была чистая правда. Каспа сгреб со стола свои карты. — Так что мы теперь играем на интерес. — Больше-то здесь все равно ничего интересного не происходит, — язвительно заметил Бринт. Остальные разразились хохотом, у Каспы по бороде потекло вино. Вест приподнял брови. Очевидно, они были пьяны, и чем скорее он к ним присоединится, тем лучше. Он опрокинул еще стакан и потянулся за бутылкой. — Ладно, вот что я вам скажу. — Челенгорм тасовал карты дрожащими пальцами. — Я чертовски рад, что мне не придется сообщать о вашей гибели вашей сестре. Я неделями не спал, все думал, как мне это сделать, и до сих пор ничего путного не придумал. — У тебя в голове сроду не водилось ничего путного, — вставил Бринт, и двое других снова захлебнулись от смеха. Даже Вест на этот раз сумел выдавить на лицо улыбку, но она продержалась недолго. — Расскажите про сражение, — попросил Челенгорм. Вест уставился в свой стакан. — Это было ужасно. Северяне устроили Ладиславу ловушку, он угодил прямиком в нее и бездарно потерял всю кавалерию. Потом внезапно поднялся туман, да такой, что было не разглядеть собственную руку. Их конница обрушилась на нас прежде, чем мы поняли, что происходит. Потом я, видимо, получил удар по голове. Когда я очнулся, я лежал в грязи на спине, а на меня надвигался северянин. Вот с этим. — Он вытащил из-за пояса тяжелый меч и положил его поперек стола. Три офицера смотрели на него, как завороженные. — Кровь и ад, — пробормотал Каспа. Бринт широко раскрыл глаза. — И как вы с ним справились? — Не я. Та девушка, о которой я вам говорил… — Что? — Она выбила ему мозги кувалдой. Спасла мне жизнь. — Кровь и ад, — повторил Каспа. — Фью! — Бринт тяжело откинулся на спинку стула. — Вот это, похоже, настоящая женщина! Вест опять хмуро уставился на стакан в своей руке. — Да, это верно. — Он вспомнил, как Катиль спала рядом с ним, ее дыхание на своей щеке. Настоящая женщина. — Абсолютно верно. Он осушил стакан и встал, засовывая меч северянина обратно за пояс. — Вы уходите? — спросил Бринт. — Есть еще кое-что, о чем мне нужно позаботиться. Челенгорм встал вместе с ним. — Я должен поблагодарить вас, полковник. За то, что послали меня с этим письмом. Похоже, вы были правы — я там ничего не смог бы изменить. — Да. — Вест тяжело вздохнул. — Там никто ничего не смог бы изменить.
Ночь была тихой и морозной, сапоги Веста скользили и чавкали в подмерзшей грязи. Повсюду горели костры, вокруг них в темноте кучками сидели люди, закутавшись во все одежды, какие у них только были. Дыхание курилось паром над их головами, осунувшиеся лица освещало неровное желтое пламя. Один костер на вершине холма над лагерем горел ярче остальных, и Вест направлялся к нему, спотыкаясь после выпитого. Рядом с костром он увидел две темные фигуры, постепенно прояснявшиеся по мере того, как он подходил. Черный Доу курил трубку, и дым чагти клубами вылетал из его рта, оскаленного в свирепой усмешке. Между его скрещенными ногами была зажата открытая бутылка, и еще несколько пустых валялось в снегу неподалеку. Справа, в темноте, кто-то пел на северном наречии. Голос сильный и низкий, а слуха никакого. — Он рассек его до пя-а-ат!.. Нет… До пя-а-а-ат!.. До… погоди-ка… — У вас все нормально? — спросил Вест, протягивая руки в перчатках к потрескивающим языкам пламени. Тридуба радостно улыбнулся ему, слегка покачиваясь. Вест подумал, что в первый раз он видит старого воина улыбающимся. Тридуба ткнул большим пальцем в сторону склона: — Тул пошел отлить. И попеть. А я надрался в говно! — Он медленно завалился на спину и с хрустом погрузился в снег, широко раскинув руки и ноги. — А еще накурился. Я насосался! Эх, мать, да я булькаю, как болота Кринны! Доу, где мы? Доу разинул рот и прищурился, глядя поверх пламени, словно рассматривал что-то вдали. — Посреди гребанного непонятно где, — наконец ответил он, взмахнув трубкой. Он захихикал и дернул Тридубу за носок сапога. — Где еще мы можем быть? Хочешь затянуться, Свирепый? — Он протянул трубку Весту. — Давай. Вест пососал чубук и ощутил, как дым входит в легкие. Закашлялся, выпустив облако бурого пара в морозный воздух, и затянулся снова. — Ну-ка, дай ее сюда, — сказал Тридуба, снова садясь и выхватывая трубку у него из рук. Из темноты выплыл зычный раскатистый голос Тула, который безбожно фальшивил: — Он взмахнул секирой, словно… как там? Он взмахнул секирой, словно… дерьмо. Нет, не так… — Ты не знаешь, где Катиль? — спросил Вест. Доу насмешливо оскалился. — О, она тут неподалеку. — Он взмахнул рукой в направлении палаток выше по склону. — Я думаю, там, наверху. — Неподалеку, — отозвался Тридуба, тихо посмеиваясь. — Неподалеку. — Его звали… Девять… Смерте-е-е-ей! — раздавался хриплый рев из-за деревьев. Вест пошел по следам, ведущим вверх по склону в сторону палаток. Чагта уже начинала действовать. Его голова стала легкой, ноги двигались без труда. Нос больше не мерз, ощущалось лишь приятное покалывание. Вест услышал голос — тихий женский смех. Он улыбнулся, сделал еще несколько шагов по хрустящему снегу и подошел к палаткам. Теплый свет лился через узкую щель в ткани. Смех становился все громче: — Ах… ах… ах… Вест нахмурился. Это было уже не похоже на смех. Он подошел ближе, очень стараясь не шуметь. Новый звук вплыл в его затуманенное сознание: прерывистое рычание, словно в палатке было какое-то животное. Он подобрался еще ближе и нагнулся, чтобы заглянуть за полог, едва осмеливаясь дышать. — Ах… ах… ах… Он увидел обнаженную спину женщины, извивающуюся, движущуюся вверх и вниз. На этой худой спине напрягались мускулы, под кожей проступали позвонки. Еще ближе, и он разглядел ее волосы, темные и растрепанные. Катиль. Из-под нее торчала пара жилистых ног — одна нога была так близко от Веста, что он мог бы дотронуться до нее, — с шевелящимися толстыми пальцами. — Ах… ах… ах… Снизу под мышку Катиль просунулась чья-то рука, потом другая. Раздалось низкое рычание, и любовники, если их можно было так назвать, осторожно перевернулись так, чтобы Катиль оказалась внизу. Вест застыл от удивления: теперь он увидел профиль мужчины. Ошибки быть не могло, он сразу узнал эту заросшую щетиной челюсть. Ищейка. Его зад поднимался и опускался прямо перед глазами Веста. Рука Катиль ухватилась за мохнатую ягодицу и стиснула ее в такт движениям. — Ах… Ах… Ах! Вест зажал рот рукой, охваченный отчасти ужасом, отчасти, как ни странно, возбуждением. Он беспомощно заметался, раздираемый желанием смотреть дальше и желанием убежать, и не раздумывая выбрал второе. Он отступил назад, но зацепился каблуком за колышек палатки, коротко вскрикнул и распластался на снегу. — Какого черта! — донесся голос изнутри. Вест поднялся на ноги, повернулся и побрел сквозь снег в темноту. За его спиной откинули полог. — Кто из вас это был, ублюдки? — взревел Ищейка на северном наречии — Ты, Доу? Я тебя прикончу к чертям собачьим!
В горах
— Изломанные горы, — выдохнул брат Длинноногий, и его голос звучал почтительно. — Воистину великолепный вид! — Мне бы еще больше понравилось, если бы не надо было на них лезть, — пробурчал Логен. Джезаль с ним согласился. Местность, по которой они ехали, менялась день ото дня: от травянистой равнины к пологим склонам, затем к крутым холмам с выходами скальных пород и унылыми группами низкорослых деревьев. И всегда в отдалении были видны смутные серые призраки горных вершин. С каждым утром они вырастали все выше и становились все отчетливее, пока не приблизились так, что казалось, будто они прорывают нависшие тучи. И вот теперь путешественники сидели в их тени. Протяженная долина с колышущимися деревьями и петляющей рекой закончилась лабиринтом изломанных скал. Дальше лежал крутой подъем в пересеченные предгорья, а за ними возвышался первый настоящий горный отрог — суровый зубчатый силуэт, горделивый и величественный, с белой снежной шапкой на далекой вершине. Детское головокружительное представление о том, какой должна быть гора. Байяз обвел разрушенный фундамент взглядом своих жестких зеленых глаз. — Здесь раньше стояла могучая крепость. Она обозначала западную границу империи, прежде чем первопроходцы перевалили через горы и заселили долины по другую сторону. Теперь здесь не было ничего, кроме жгучей крапивы да колючего кустарника. Маг выбрался из повозки, сел на землю, расправил плечи и, морщась, принялся разминать ноги. Он по-прежнему выглядел старым и больным, однако его лицо все же значительно округлилось и порозовело с тех пор, как они покинули Аулкус. — Здесь заканчивается мой отдых, — вздохнул он. — Повозка хорошо послужила нам, и лошади тоже, но перевал будет слишком крутым для них. Теперь Джезаль увидел тропу: тонкая линия петляла из стороны в сторону, взбиралась между поросшими травой холмами и крутыми скалами, терялась за хребтом высоко над их головами. — Похоже, нас ждет долгий путь. Байяз фыркнул. — Это лишь первый подъем из тех, что нам предстоят, а потом будет множество других. Мы проведем в горах не меньше недели, мой мальчик, если все пойдет хорошо. Джезаль не осмелился спросить, что будет, если все пойдет плохо. — Нам придется путешествовать налегке. Впереди долгая и тяжелая дорога. Возьмем воду и всю еду, какая осталась. И теплую одежду, поскольку на вершинах очень холодно. — Начало весны, возможно, не лучшее время для перехода через горный хребет, — вполголоса заметил брат Длинноногий. Байяз искоса глянул на него. — Некоторые считают, что лучшее время для преодоления препятствий — это когда ты понял, что находишься не на той стороне, где тебе надо! Или вы предлагаете ждать до лета? Навигатор, весьма мудро, по мнению Джезаля, предпочел не отвечать. — Перевал по большей части хорошо защищен, так что погода будет далеко не самой насущной из наших забот. Впрочем, нам понадобятся веревки. В Старые времена дорога была хорошей, хотя и узкой, но это было много лет назад. Возможно, кое-где ее размыло или она провалилась в ущелья, как знать? Не исключено, что нам придется лезть по скалам. — Жду не дождусь, — пробормотал Джезаль. — У нас есть еще вот это. Маг раскрыл один из почти опустевших мешков с фуражом и отгреб сено в сторону костлявыми руками. На дне лежал ящик, который они забрали из Дома Делателя: черный брусок посреди бледных сухих стеблей. — И кому выпадет радостная участь тащить эту штуку? — Логен исподлобья оглядел спутников. — Как насчет того, чтобы кинуть жребий? Не хотите? Все молчали. Северянин хмыкнул, взялся за ящик и вытащил его из повозки, чиркнув углом о дерево. — Ну, значит, придется мне, — заключил он. На его шее вздулись толстые жилы, он поднапрягся и взгромоздил тяжелый груз на одеяло. Джезалю было неприятно видеть этот ящик. Черный брусок слишком живо напоминал об удушающих переходах Дома Делателя, о темных историях Байяза про магию, демонов и Другую сторону, о том, что их путешествие имеет некую непонятную цель, сама мысль о которой Джезалю решительно не нравилась. Он почувствовал облегчение, когда Логен завернул ящик в одеяла и засунул в мешок. По крайней мере, с глаз долой, если не из сердца. У каждого из них оказалось множество поклажи. Джезаль, разумеется, взял свои шпаги, они болтались в ножнах у него на поясе. Затем одежда: наименее грязная, рваная и вонючая из того, что имелось, плюс разодранная куртка с оторванным рукавом. В его котомке лежала запасная рубашка, моток веревки, а сверху — половина общего запаса еды. Джезаль почти жалел, что котомка получилась такой легкой: они уже доедали последнюю коробку сухарей, оставалось еще полмешка овсяной муки и пакет соленой рыбы, от которой тошнило всех, кроме Ки. Он скатал пару одеял и притянул их ремнями поверх котомки, подвесил на пояс полную фляжку и был готов отправляться в путь. Во всяком случае, настолько готов, насколько мог. Ки выпряг лошадей, тащивших повозку, а Джезаль тем временем снял седла и упряжь с двух верховых. Это казалось несправедливым — бросить животных после того, как те везли их от самого Халциса. Словно много лет прошло, подумал Джезаль, мысленно оглядываясь назад. Теперь он стал совсем другим человеком, чем тот, кто когда-то пустился в путь через великую равнину. Он вздрогнул, вспомнив свою тогдашнюю заносчивость, невежество и эгоизм. — Хей! — крикнул он. Его лошадь грустно посмотрела на него, не двинувшись с места, опустила голову и принялась щипать траву у себя под копытами. Джезаль любовно потрепал ее по спине. — Ну ладно. Думаю, со временем они найдут обратную дорогу. — Или не найдут, — проворчала Ферро, вытаскивая свой меч. — Что ты хочешь… Кривой клинок почти до половины перерубил шею лошади Джезаля, брызнув теплыми влажными каплями в его потрясенное лицо. Передние ноги животного подогнулись, оно скользнуло на землю и завалилось на бок. Кровь хлынула, заливая траву. Ферро ухватила лошадь за копыто, подтянула к себе одной рукой и принялась короткими точными ударами отрубать ногу от туши. Джезаль стоял, разинув рот. Ферро мрачно глянула на него. — Я не собираюсь оставлять это мясо птицам. Оно долго не пролежит, но хотя бы сегодня вечером мы поедим как следует. Дай-ка мне вон тот мешок! Логен протянул ей один из пустых мешков из-под провизии и пожал плечами. — Нельзя привязываться к вещам, Джезаль. Во всяком случае, здесь, в глуши. Все молчали, когда отряд двинулся вверх по склону. Они шли, согнувшись, обратив все внимание на осыпающуюся тропу под ногами. Дорога поднималась и поворачивала, поднималась и поворачивала, снова и снова, и вскоре у Джезаля уже ныли ноги, болели натертые плечи, а лицо промокло от пота. Шаг за шагом. Так говорил ему Вест, когда Джезаль падал духом во время долгих пробежек вокруг Агрионта. Шаг за шагом. Вест был прав. Левая нога, правая нога — понемногу они поднимались вверх. Через какое-то время он остановился и взглянул вниз. Поразительно, как высоко они смогли забраться за столь короткое время. Внизу виднелся фундамент разрушенной крепости — серый контур на зеленом дерне у подножия перевала. Дальше за ним разъезженная колея вела через складки предгорий обратно к Аулкусу. Джезаль внезапно вздрогнул и отвернулся. Лучше оставить все это за спиной.Логен тащился вверх по крутой тропе, его поношенные сапоги шаркали и хрустели по камням и земле, металлический ящик лежал в котомке мертвым грузом, оттягивая плечи, и с каждым шагом становился все тяжелее, врезался в плоть, как мешок с гвоздями, хотя был замотан в одеяла. Однако Логена это не слишком беспокоило. Его больше занимало лицезрение ягодиц шагавшей впереди Ферро, вид ее сухих мускулов, сжимавшихся на ходу под грязной холстиной штанов. Странное дело: пока они не переспали, он вообще не думал о ней с этой стороны. Был слишком сосредоточен на том, чтобы не дать ей сбежать, пристрелить его или заколоть кого-то еще. Угрюмая гримаса Ферро не позволяла Логену разглядеть ее лицо. Он так следил за ее руками, что не замечал всего остального. Теперь же он не мог думать ни о чем другом. Каждое движение Ферро казалось ему чарующим. Он поймал себя на том, что смотрит на нее постоянно. Когда они шли. Когда они сидели. Когда она ела, пила, разговаривала или сплевывала. Когда она натягивала сапоги по утрам или стаскивала их по вечерам. Хуже того: его член постоянно твердел из-за того, что он смотрел на нее искоса и представлял ее обнаженной. Это уже вызывало у него замешательство. — На что ты смотришь? Логен остановился и поднял голову, уставившись на солнце. Ферро мрачно глядела на него. Он поправил котомку, размял усталые плечи, вытер со лба проступивший пот. Для него не составило бы труда придумать какую-нибудь отговорку. Скажем, он любуется величественными горными вершинами. Он смотрит, куда поставить ногу. Он проверяет, хорошо ли закреплена ее котомка. Но какой смысл? Им обоим было прекрасно известно, на что он смотрит, а другие ушли вперед и не могли услышать их разговор. — Я смотрю на твою задницу, — ответил Логен, пожимая плечами. — Прости, но на нее приятно смотреть. От этого же никакого вреда не будет. Она открыла рот для гневной отповеди, но, прежде чем успела что-либо сказать, он опустил голову и побрел дальше, просунув большие пальцы под лямки котомки. Через десять шагов он обернулся через плечо. Ферро стояла на том же месте, положив руки на бедра и глядя ему вслед. Логен ухмыльнулся. — На что ты смотришь? — спросил он.
Холодным зябким утром отряд остановился на уступе над глубоким ущельем, чтобы набрать воды. Сквозь унизанные красными ягодами густые кроны деревьев, изогнувшихся на голой скале, Джезаль видел белопенную воду узкой речки. С той стороны ущелья вздымались головокружительные утесы — почти вертикальные стены серого камня, далеко вверху увенчанные мощными зубцами. Там гнездились черные птицы, которые хлопали крыльями и хрипло перекликались друг с другом, а над ними в бледном небе медленно растекался завиток белого облака. Впечатляющий вид, хотя и не слишком уютный. — Красота, — вполголоса проговорил Джезаль, но не стал подходить ближе к краю. Логен кивнул. — Похоже на наши края. Когда я был мальчишкой, я неделями пропадал в Высокогорье. Испытывал, могу ли я поспорить с горами. — Он глотнул из фляжки и передал ее Джезалю, не сводя сощуренных глаз с темных пиков. — Правда, горы всегда побеждали. Вот империя пришла и ушла, а они по-прежнему стоят и глядят на это с высоты. И будут здесь после того, как мы все вернемся в грязь… Так же они когда-то смотрели на мой дом. — Он долго и шумно отхаркивался, потом сплюнул вниз, в ущелье. — Теперь они смотрят на пустое место. Джезаль тоже сделал глоток воды. — Ты вернешься на Север, когда все кончится? — Может быть. У меня там остались кое-какие счеты. Давние, серьезные счеты. — Логен пожал плечами. — Но если я оставлю все как есть, сдается мне, никому не станет хуже. Похоже, там меня считают мертвым, и никто об этом не жалеет. — Некуда возвращаться? Логен поморщился. — Меня ждет только новая кровь. Мои родные давно умерли и сгнили, а те друзья, которых я не убил собственными руками, были убиты из-за моей гордыни и глупости. Вот и все мои достижения. Но у тебя-то есть время, Джезаль! Есть возможность пожить тихо и мирно. Что ты будешь делать? — Ну… я тут думал… — Джезаль внезапно занервничал и закашлялся, словно если высказать вслух свои планы, тем самым он приблизит их исполнение. — Там, дома, есть одна девушка… ну, точнее, женщина. Она сестра моего друга… ее зовут Арди. И мне кажется, что… кажется, я люблю ее. Странно — он обсуждал свои самые интимные переживания с человеком, которого всегда считал дикарем. С человеком, ни в коей мере не способным понять, как сложны правила жизни в Союзе, на какую жертву готов пойти Джезаль. Тем не менее говорить было легко. — И вот я думал… ну, в общем… если она, конечно, захочет… может быть, мы с ней поженимся. — Думаю, план хороший. — Логен улыбнулся и кивнул ему. — Женись на ней и посей семена. Джезаль поднял брови. — Я вообще-то не разбираюсь в сельском хозяйстве. Северянин разразился хохотом. — Да я не об этих семенах, парень! — Он хлопнул его по руке. — Однако вот тебе совет, если ты примешь его от такого, как я: найди себе такое занятие, чтобы не приходилось никого убивать. — Логен нагнулся и закинул за спину свою котомку, просунул руки сквозь лямки. — Оставь сражения для тех, у кого шкура потолще. Он повернулся и зашагал вверх по тропе. Джезаль тихо кивнул. Он дотронулся рукой до рубца на подбородке, нащупал языком дырку в зубах. Логен прав. Воинская жизнь не для него. У него и так уже на один шрам больше, чем необходимо.
Стоял ясный день. Впервые за долгое время Ферро согрелась и чувствовала приятное, горячее, жгучее прикосновение солнца на своем лице, на голых предплечьях, на тыльной стороне ладоней. Тени камней и ветвей четко обрисовывались на каменистой почве, брызги из ручейка, что протекал рядом со старой дорогой, вспыхивали и взлетали в воздух. Все другие отстали. Длинноногий не спешил, он улыбался и что-то лопотал насчет великолепных видов. Ки упрямо полз вперед, сгорбившись под тяжестью котомки. Байяз морщился, потел и задыхался, словно мог в любую минуту упасть замертво. Луфар ныл и жаловался на свои мозоли любому, кто был готов это слушать, — то есть в пустоту. Так что оставались лишь она и Девятипалый, широко шагавший перед ней в каменном молчании. Точь-в-точь так, как ей нравилось. Она перебралась через осыпающийся гребень скалы и вышла к темному озерцу, что плескалось о полумесяц плоского каменного берега. Ручеек с журчанием и пеной вливался в него через нагромождение камней, обросших бородами мокрого мха. Пара корявых деревьев простерла над ним свои ветви; тонкие, только что проклюнувшиеся листочки трепетали и шелестели под легким ветерком. Мелкая рябь сверкала на солнце, над поверхностью воды скользили и лениво жужжали насекомые. Прекрасное место, если думать о таких вещах. Ферро не думала. — Там рыба, — буркнула она, облизывая губы. Рыба, зажаренная на прутике над огнем, пришлась бы сейчас кстати. Последние куски конины, которую они несли с собой, уже закончились, а она проголодалась. Она присела на корточки, чтобы наполнить свою фляжку, и видела неясные тени под блестящей поверхностью озера. Девятипалый скинул тяжелую котомку, опустился на камни рядом у воды и стянул сапоги. Он закатал штаны выше колен. — Эй, розовый, что ты делаешь? — Собираюсь вытащить пару рыбешек из этого озера, — ухмыльнулся Логен. — Руками? У тебя такие ловкие пальцы? — Думаю, ты и сама знаешь. Она сдвинула брови, но он только еще шире улыбнулся, так что от уголков глаз разбежались морщинки. — Смотри и учись, женщина! Он вошел в воду, нагнулся, сосредоточенно сжав губы, и стал осторожно шарить в воде вокруг себя. — Что он затеял? — спросил Луфар, бросая свою котомку рядом с котомкой Ферро и вытирая блестящее лицо тыльной стороной ладони. — Этот глупец думает, что сможет так поймать рыбу. — Что, прямо руками? — Смотри и учись, парень, — пробормотал Девятипалый. — О-о-оп… — Его лицо просияло. — А вот и она! Он выдернул из воды руку в облаке брызг. Что-то ярко сверкнуло на солнце и шлепнулось на берег рядом с ними, оставляя на сухих камнях цепочку темных влажных пятен. Рыба билась и подпрыгивала. — Ха-ха! — вскричал Длинноногий, останавливаясь возле них. — Он ловит рыбу руками! Весьма впечатляющее и поразительное искусство. Как-то на Тысяче Островов я повстречал человека, который считался величайшим рыбаком Земного круга. Клянусь, он просто садился на берег, начинал петь, и рыба сама выпрыгивала из воды ему на колени! Воистину так! Он насупился, потому что никто не заинтересовался его рассказом, но в этот миг над скалистым гребнем появился Байяз. Он тащился почти на четвереньках. Ученик шел следом с угрюмым видом. Первый из магов, пошатываясь и тяжело опираясь на посох, спустился вниз, рухнул на землю и прислонился к камню. — Пожалуй… мы здесь остановимся, — выговорил он, задыхаясь. По его изможденному лицу стекали ручейки пота. — Кто бы мог подумать, ведь когда-то я преодолел этот перевал бегом за два дня! — Он выронил посох из трясущихся пальцев, и палка со стуком покатилась вниз, пока не остановилась среди серого сухого плавника у кромки воды. — Давно это было… — Я вот шел и думал… — начал Луфар. Байяз скосил на него утомленные глаза, словно ему стоило слишком больших усилий повернуть голову. — Думал и шел? Одновременно? Прошу вас, не надо так напрягаться, капитан Луфар! — Почему мы идем на край мира? Маг нахмурился. — Вовсе не ради прогулки, уверяю вас. Там находится то, что мы ищем. — Да, но почему оно там? — Угу, — буркнула Ферро. Хороший вопрос. Байяз глубоко вдохнул и выдохнул, округлив щеки. — Вы мне не дадите покоя?.. После разрушения Аулкуса и падения Гластрода трое оставшихся сыновей Эуса встретились. Иувин, Бедеш и Канедиас. Они хотели обсудить, как следует поступить… с Семенем. — Вот вам! — вскричал Девятипалый, выхватывая из воды еще одну рыбину и швыряя ее на камни рядом с первой. Байяз равнодушно смотрел, как она бьется и сгибается кольцом, отчаянно разевая рот и жабры навстречу удушающему воздуху. — Канедиас страстно желал исследовать его. Он заявил, что сможет обратить его во благо. Иувин боялся этого камня, но не знал способов его уничтожить и поэтому отдал в распоряжение брата. Однако прошли долгие годы, а раны империи не исцелялись, и он начал сожалеть о своем решении. Он беспокоился, как бы жаждущий власти Канедиас не нарушил Первый закон, как это сделал Гластрод. Он потребовал, чтобы камень оставили в покое. Вначале Делатель отказался, и доверие между братьями было поколеблено. Я знаю это, потому что именно я носил их послания. Уже тогда, как я понял позже, они готовили оружие, чтобы обратить его друг против друга. Иувин просил, затем умолял, потом угрожал, и Канедиас уступил. Так случилось, что три сына Эуса вместе отправились на Шабульян. — Это самое отдаленное место на Земном круге, — пробормотал Длинноногий. — Именно поэтому оно и было выбрано. Они передали Семя духу острова, чтобы тот хранил его до конца времен. — И приказали духу никому его не отдавать, — добавил Ки. — Мой ученик вновь выказывает свое невежество, — возразил Байяз, сердито глядя из-под густых бровей. — Не «никому», мастер Ки! Иувин был мудр, он понимал, что ему не дано предугадать всех возможностей. Он понимал, что однажды в будущем может сложиться отчаянная ситуация, когда потребуется сила… этой вещи. Поэтому Бедеш приказал духу отдать Семя только тому, у кого в руках будет посох Иувина. Навигатор нахмурился. — В таком случае где же посох? Байяз показал на свою палку, лежавшую поодаль. Обычная палка, без всяких украшений. — Вот это? — пробурчал Джезаль, и по его тону чувствовалось, что он более чем разочарован. — А вы что ожидали увидеть, капитан? — Байяз насмешливо глянул на него. — Десять футов полированного золота с инкрустированными рунами из драгоценных камней и алмазным набалдашником величиной с вашу голову? — Маг фыркнул. — Даже я никогда не видел настолько большого алмаза. Моему учителю вполне хватало и обычной палки. Ему не нужно было ничего особенного. Кусок дерева сам по себе не делает человека мудрым, благородным или могущественным. И кусок стали тоже. Могущество идет из плоти, мой мальчик, а также из сердца и из головы. Прежде всего — из головы. — Мне нравится это озеро! — радостно крикнул Девятипалый, выбрасывая на камни еще одну рыбу. — Иувин, — тихо проговорил навигатор, — и его братья были так могущественны, что этого невозможно представить. Они стояли на полпути между людьми и богами, но даже они боялись этой вещи. Они не пожалели усилий ради того, чтобы никто не сумел ею воспользоваться. Разве нам не следует так же страшиться ее, как страшились они? Байяз пристально посмотрел на Ферро, блестя глазами, и она ответила ему таким же взглядом. На его морщинистой коже проступили капельки пота, борода потемнела от влаги, но лицо оставалось бесстрастным, как закрытая дверь. — Оружие опасно для того, кто в нем не разбирается. Луком Ферро Малджин я бы мог прострелить себе ногу, если бы не знал, как им пользоваться. Шпагой капитана Луфара я бы мог поранить своего союзника, если бы не умел с ней обращаться. Чем мощнее оружие, тем больше опасность. Поверьте, я очень осторожно отношусь к этой вещи, но, чтобы сразиться с нашими врагами, нам необходимо могущественное оружие. Ферро нахмурилась. Она до сих пор сомневалась в том, что у них с магом общие враги, но до поры не думала об этом. Теперь она зашла слишком далеко и подошла слишком близко к цели, чтобы не довести дело до конца. Она поймала взгляд Девятипалого, устремленный на нее. Северянин тут же отвел глаза, уставившись на воду. Она нахмурилась еще сильнее. В последнее время он постоянно на нее пялится. Глазеет и ухмыляется, отпускает скабрезные шуточки. И вот теперь она поняла, что и сама смотрит на него чаще, чем необходимо. По его лицу плыли световые узоры, отраженные от волн. Он снова поднял голову, их глаза встретились, и он улыбнулся ей. Брови Ферро сдвинулись еще сильней. Она вытащила нож, схватила рыбину, одним взмахом отделила ее голову, взрезала брюхо, вытащила скользкие кишки и швырнула их в воду, так что они плюхнулись рядом с ногой Девятипалого. Несомненно, она сделала ошибку, когда переспала с ним, но в конце концов все вышло не так уж плохо. — Ха! — Девятипалый взметнул вверх новый фонтан воды, затем пошатнулся, молотя вокруг себя руками. — Ай! Рыба выпрыгнула из его рук струйкой бьющегося серебра, и северянин рухнул лицом в воду. Он поднялся, отплевываясь и тряся головой, его волосы прилипли к черепу. — Вот же сволочь! — У каждого человека в мире есть противник, который умнее его самого. — Байяз вытянул ноги. — Может быть, мастер Девятипалый, ты наконец нашел своего?
Джезаль внезапно проснулся. Была середина ночи. В первое головокружительное мгновение он не понимал, где находится, ибо ему снился дом, Агрионт, солнечные дни, напоенные негой вечера. И Арди — или кто-то похожий на нее, — улыбающаяся своей кривоватой улыбкой в его уютной гостиной. Теперь же по черному небу были рассыпаны яркие звезды и холодный, острый воздух высокогорий пощипывал губы, ноздри и кончики ушей. Он проснулся в Изломанных горах, отделенный от Адуи половиной мира, и его кольнула боль утраты. Хорошо хотя бы, что сегодня он был сыт. Рыба и сухари — первая настоящая трапеза с тех пор, как закончилась конина. Одна его щека ощущала тепло костра, и он повернулся в ту сторону, улыбаясь тлеющим углям и натягивая одеяло повыше к подбородку. Вот что такое счастье — всего лишь свежая рыба и еще не погасший костер. Он нахмурился. Одеяло Логена, который спал рядом с ним, шевелилось. Вначале Джезаль решил, что северянин повернулся во сне, но шевеление продолжалось. Медленное ритмичное движение, сопровождаемое каким-то тихим рычанием. Он принял его за храп Байяза, но теперь понял, что ошибся. Вглядевшись в темноту, Джезаль различил бледное плечо и руку Девятипалого с перекатывающимися мощными мускулами. Ниже, крепко вцепившись ему в бок, лежала чья-то темная ладонь. Джезаль разинул рот. Логен и Ферро. И, судя по всему, они совокуплялись! Более того — совокуплялись в шаге от его головы! Он уставился на одеяло, ерзающее в тусклом свете догорающего костра. Но когда они… И почему они… Да как они… Это просто нечестно! На мгновение нахлынула старая неприязнь, и Джезаль поджал рассеченные шрамом губы. Пара дикарей любятся у всех на виду! Ему захотелось встать и пнуть их ногой, как пинают пару собак, ко всеобщему смущению воспылавших друг к другу непредвиденной страстью на приеме в саду. — Дерьмо, — шепотом ругнулся один из них. Джезаль решил, что его заметили, и замер. — Погоди… — Короткая пауза. — Ах… ага, вот так. Ритмическое движение возобновилось, одеяло двигалось взад и вперед, сперва медленно, затем ускоряя темп. Неужели они думали, что он сможет спать рядом с этим? Джезаль насупился и перевернулся на бок спиной к ним, натянул собственное одеяло на голову и затих в темноте, слушая горловое рычание Девятипалого и резкое шипение Ферро, звучавшие все громче. Он зажмурил глаза и почувствовал, как под веками собираются колючие слезы. Черт побери, как же ему было одиноко!
Перебежчики
Западная дорога, изгибаясь, спускалась по голой белой долине между двумя длинными хребтами, заросшими темными соснами, и выходила к броду. Из-за паводка Белая поднялась и бежала по каменистому руслу в пене, вполне оправдывая свое название. — Ну, похоже, это она, — пробормотал Тридуба. Он лежал на животе и вглядывался вниз сквозь кусты. — Да уж точно, — отозвался Ищейка. — Я не слышал, чтобы на какой-то реке стояла такая же здоровенная крепость. Отсюда, с вершины, крепость была как на ладони: могучие отвесные стены из темного камня, выстроенные правильным шестиугольником, не меньше двенадцати шагов в высоту, с массивной круглой башней на каждом из углов. За ними виднелись серые сланцевые крыши зданий, окружавших внутренний двор. За внешней стеной располагалась еще одна, поменьше, тоже шестиугольная, вдвое ниже первой, но все же достаточно высокая, усеянная дюжиной башенок. Одна сторона шестиугольника шла вдоль берега реки, перед остальными пятью выкопан широкий ров, так что весь комплекс находился как бы на каменном острове. Внутрь крепости вел мост, один-единственный, упиравшийся в ворота с надвратной башней величиной с небольшой холм. — Вот дерьмо, — проговорил Доу. — Вы когда-нибудь видели такие стены? Как, черт побери, Бетод сумел ее взять? Ищейка покачал головой. — Не важно как. Он не сможет запихнуть туда всю свою армию. — Он и не собирается, — сказал Тридуба. — Только не Бетод. Это не его подход. Армия останется снаружи, чтобы свободно перемещаться, пока не застанет противника врасплох. — Угу, — кивнул Молчун. — Гребаный Союз! — выругался Доу, — Когда они к чему-то готовы? Сколько времени мы тащились сюда перед Бетодом — а эти говнюки взяли и позволили ему беспрепятственно пройти мимо! Теперь он сидит себе за стенами довольный, вода и пища под рукой, можно спокойно поджидать нас! Тридуба прищелкнул языком. — Теперь нет смысла об этом плакать. Бетод, я слышал, и тебя пару раз обошел? — Хм. У этого ублюдка демоническая способность появляться там, где он меньше всего нужен. Ищейка посмотрел на крепость, на реку позади нее, на длинную долину и высокий лесистый берег на той стороне. — Он поставит людей вон на том хребте напротив, а может, еще и внизу, в лесу рядом со рвом. Не удивлюсь, если так и будет. — Вижу, ты уже все просчитал, — сказал Доу, искоса поглядывая на него. — Теперь мы не знаем только одного: она тебе отсасывала? — Что? — переспросил Ищейка, пойманный врасплох. Тул разразился хохотом. Тридуба тоже начал тихо посмеиваться. Даже Молчун издал звук, похожий на выдох, только громче. — По-моему, простой вопрос, — сказал Доу. — Сосала она тебе член или не сосала? Ищейка насупился и сгорбил плечи. — Обязательно надо все обгадить, — буркнул он. — Ты хочешь сказать… хочешь сказать, она тебе его обгадила? — выговорил Тул, давясь от хохота. — Да, ты прав, Доу, они в Союзе действительно делают это по-другому! Теперь все расхохотались — кроме Ищейки, разумеется. — Дерьма вам всем на головы! — рявкнул он. — Отсосите друг у друга! Может, хоть тогда заткнетесь. Доу хлопнул его по плечу. — Это вряд ли. Ты же знаешь, что Тул любит говорить с набитым ртом! Тул закрыл лицо рукой и фыркал от смеха. Ищейка наградил его испепеляющим взглядом, но с тем же успехом можно было надеяться остановить взглядом падающий камень. — Ну ладно, парни, давайте потише, — пробормотал Тридуба, все еще ухмыляясь. — Кто-нибудь должен глянуть на это дело вблизи. Может, нам удастся вычислить, где стоят Бетодовы ребята, пока союзники не поперли по этой дороге, как стадо баранов. У Ищейки сердце замерло. — Кто-нибудь? И кто же, мать вашу? Черный Доу, ухмыляясь, хлопнул его по плечу. — Я думаю, тот, кто всю ночь кидал палки в костер, с утра может и померзнуть немного. Верно, парни?Ищейка начал осторожно спускаться между деревьями. Он держал в одной руке лук с наложенной стрелой, но тетиву не натянул — боялся случайно прострелить себе ногу или что-то еще. Он видел, как такое происходит, и ему совершенно не хотелось прыгать на одной ноге обратно в лагерь, а потом объяснять, каким образом его собственная стрела поразила его самого. Насмешкам не будет конца. Он опустился на колени, всмотрелся в гущу леса, оглядел землю перед собой — бурая голая почва, клочки белого снега, кучки мокрых сосновых иголок… Ищейка затаил дыхание. Рядом был след ноги: половина на земле, половина на снегу. Снег с утра то летел, то таял, то летел, то таял, и след не смог бы продержаться долго. Значит, человек прошел здесь недавно. Ищейка понюхал воздух. Запахов было немного, но на холоде всегда трудно что-то унюхать — заложенный нос немеет. Ищейка очень тихо двинулся по этому следу, оглядываясь по сторонам. Вот еще один отпечаток, и еще. Здесь кто-то был, это точно, и совсем недавно. — Ты ведь Ищейка, верно? Ищейка застыл, его сердце бухало, как тяжелые сапоги на лестнице. Он повернулся туда, откуда донесся голос. На упавшем дереве в десяти шагах от него сидел человек. Незнакомец привалился к толстому суку, заложил руки за голову и вытянулся, словно собрался поспать. Его лицо закрывали длинные черные волосы, но один глаз мерил Ищейку настороженным взглядом. Человек медленно выпрямился. — Теперь это я оставлю здесь. — Он указал на тяжелую секиру, воткнутую в гнилой ствол, и круглый щит рядом с ней. — Чтобы ты знал, что я собираюсь просто поговорить. И тогда я подойду поближе. Как тебе такое предложение? Ищейка поднял лук и натянул тетиву. — Ну, подходи, если так нужно, но если попробуешь что-нибудь выкинуть, я прострелю тебе шею. — Договорились. Длинноволосый встал со ствола, оставил у дерева оружие и двинулся к Ищейке. Он слегка сутулился и нагибал голову, но все равно было заметно, что это высокий человек. Руки он поднял ладонями кверху. Вид у него был вполне мирный, однако Ищейка не хотел полагаться на случай. Мирный вид и мирный человек — две разные вещи. — Исключительно ради того, — проговорил незнакомец, подходя ближе, — чтобы ты доверял мне, хочу сказать: ты меня не видел, и будь у меня лук, я мог бы застрелить тебя на месте. Замечание было верное, но Ищейке оно не понравилось. — У тебя есть лук? — Нет, не захватил. — Ну, это твоя ошибка, — буркнул Ищейка. — Уже можешь остановиться. — Да, наверное, — отозвался тот, становясь в нескольких шагах от него. — Итак, я Ищейка, ты это знаешь. А ты кто такой? — Ты ведь помнишь Гремучую Шею? — Конечно. Но ты не он. — Не он. Я его сын. Ищейка нахмурился и натянул тетиву сильнее. — Лучше обдумай свой следующий ответ, парень! Сына Гремучей Шеи убил Девятипалый. — Верно. Я его второй сын. — Да ведь тот был совсем мальчишкой… — Ищейка остановился, считая в уме прошедшие зимы. — Дерьмо… Это было так давно? — Так давно. — Ты подрос. — С мальчишками такое случается. — И что, у тебя теперь есть имя? — Трясучка, так меня называют. — Почему? Тот ухмыльнулся. — Потому что моих врагов трясет от страха, когда они меня видят. — Это так? — Не совсем. — Он вздохнул. — Ладно, лучше расскажу сразу. Когда я впервые участвовал в налете, я напился, пошел отлить и упал в реку. Течение стащило с меня штаны и унесло на полмили вниз. Когда я добрался до лагеря, меня всего трясло, яйца от холода втянулись в самоебрюхо, и все такое прочее. — Он поскреб лицо. — Чертовски неловко получилось. Но потом я загладил это в бою. — Правда? — Да, за эти годы мои руки тоже испачкались в крови. По сравнению с тобой это, конечно, ничто, но достаточно, чтобы люди пошли за мной. — Вот как? И сколько их? — Четыре десятка карлов, или около того. Они тут недалеко, но можешь не нервничать. Это люди моего отца, еще с прежних времен, и несколько новых. Все как один надежные ребята. — Что ж, здорово, что у тебя есть своя команда. Вы дрались за Бетода, верно? — Людям нужна работа. Но это не значит, что мы откажемся от дела получше. Я уже могу опустить руки? — Нет, мне больше нравится так. И все-таки что же вы делаете в этих лесах? Трясучка поджал губы и задумался. — Не сочти меня за сумасшедшего, но до меня дошел слух, что где-то здесь видели Рудду Тридубу. — Это верно. — Он и сейчас здесь? — И Тул Дуру Грозовая Туча, и Хардинг Молчун, и Черный Доу. Вся команда. Трясучка поднял брови и оперся спиной о дерево, по-прежнему держа руки вверх. Ищейка не сводил с него глаз. — Да, серьезная компания, ничего не скажешь! На вас пятерых вдвое больше крови, чем на моих четырех десятках. Знаменитые имена, это уж точно. За такими именами люди идут. — Ты хочешь идти за нами? — Может быть, и хочу. — И твои карлы? — И они тоже. Предложение было заманчивое. Сорок карлов, и они знают, где находится Бетод, а может быть, даже осведомлены о его планах. Если так, Ищейка избавится от лишних вылазок в зимние леса, а ему давно надоели мокрые деревья. Однако все это еще не означало, что он доверится этому длинному. Пожалуй, можно привести парня в лагерь, и пусть Тридуба сам думает, что с ним делать. — Ну хорошо, — проговорил Ищейка, — посмотрим. Давай-ка поднимайся на эту горку, а я пойду за тобой в нескольких шагах. — Ладно, — ответил Трясучка, повернулся и полез вверх по склону, все так же не опуская руки. — Только приглядывай за своим луком, хорошо? Мне очень не хочется получить стрелу в спину только из-за того, что ты оступился. — Обо мне не беспокойся, верзила, Ищейка никогда не… А-а! Его нога зацепилась за корень, он сделал неловкий шаг и спустил тетиву. Стрела просвистела рядом с головой Трясучки и воткнулась, дрожа, в соседнее дерево. Тут же Ищейка оказался на коленях в грязи, с незаряженным луком в руках, а над ним возвышался Трясучка. — Дерьмо, — выругался тот. Ищейка не сомневался: если бы Трясучка захотел, мог бы запросто разбить ему голову своим здоровенным кулаком. — Повезло, что ты в меня не попал, — сказал Трясучка. — Теперь я могу опустить руки?
Конечно, Доу начал сразу же, едва они вошли в лагерь. — А это еще что за выродок, черт подери? — завопил он. Доу широкими шагами подошел к Трясучке и смерил его свирепым взглядом, потрясая секирой. Наверное, они выглядели комично, поскольку Доу был на полголовы ниже, но Трясучку, похоже, это зрелище не позабавило. Еще бы. — Это… — начал Ищейка, но не успел закончить. — Какой длинный ублюдок! Я не собираюсь говорить с каким-то выродком, задрав голову! Сядь, дубина! И Доу толкнул Трясучку так, что тот шлепнулся на ягодицы. Ищейка подумал, что парень держится неплохо. Он, конечно, крякнул, ударившись о землю, немного поморгал, потом привстал, опираясь на локти, и улыбнулся им снизу. — Пожалуй, я лучше тут и останусь. Только не надо на меня злиться, ладно? Я не виноват, что вырос таким длинным. Так же как ты не виноват, что вырос мудаком. Ищейка вздрогнул, уверенный, что Трясучка получит сапогом по яйцам за эти слова, однако лицо Доу вдруг скривилось в ухмылке. — Не виноват, что вырос мудаком… Мне это нравится. Он мне нравится! Кто он? — Его зовут Трясучка, — ответил Ищейка. — Он сын Гремучей Шеи. Доу нахмурился. — Но ведь Девятипалый… — Второй сын. — Да ведь он же еще… — Посчитай. Доу нахмурился, потом тряхнул головой. — Дерьмо. Давно это было. — Он похож на Гремучую Шею, — послышался голос Тула, и на них упала его тень. — Кровь и ад! — проговорил Трясучка. — Я думал, вы не любите высоких! Или он стоит на плечах у второго? — Я один. — Тул наклонился и поднял его за руку, как упавшего младенца. — Прости за такое приветствие, друг. Те кто к нам приходит, обычно становится покойником. — Надеюсь, я буду исключением, — отозвался Трясучка, по-прежнему глазея на Грозовую Тучу. — А это, выходит, Хардинг Молчун? — Угу, — буркнул Молчун, не поднимая головы: он осматривал свои стрелы. — А ты Тридуба? — Я, — ответил старый командир, уперев руки в бока. — Ну что ж, — пробормотал Трясучка, потирая затылок. — Похоже, я нырнул в омут, ничего не скажешь. В омут… Тул Дуру, Черный Доу и… черт. Ты ведь Тридуба, точно? — Точно. — Ну ладно. Дерьмо. Мой отец всегда говорил, что ты лучший из всех, кто остался на Севере. Что если бы он мог выбирать, за кем идти, он пошел бы за тобой. Пока тебя не побил Девять Смертей, конечно, но это ничего не меняет. Рудда Тридуба, прямо передо мной… — Зачем ты сюда пришел, парень? Трясучка, судя по всему, не мог подобрать слов, поэтому Ищейка ответил за него: — Он говорит, что за ним идут четыре десятка карлов и все они хотят перейти к нам. Тридуба какое-то время глядел Трясучке прямо в глаза. — Это так? Тот кивнул. — Ты знал моего отца. Он думал так же, как ты, и я сделан из того же теста. Служить Бетоду мне не по вкусу. — А если я считаю, что раз человек выбрал себе вождя, то должен держаться за него? — Я всегда думал так же, — сказал Трясучка, — но ведь это палка о двух концах. Вождь тоже должен присматривать за своими людьми. Ищейка кивнул сам себе. По его мнению, это было справедливо. — Бетоду больше нет дела до нас, а может быть, никогда не было. Он теперь не слушает никого, кроме своей ведьмы. — Ведьмы? — переспросил Тул. — Ну да, эта колдунья — Кауриб, или как там ее зовут. Ведьма. Та самая, которая наводит туман. Бетод связался с темной компанией. А эта война — в ней нет никакого смысла! Инглия? Да кому она нужна, у нас и так полно земли! Он заставит всех вернуться в грязь! Пока не было другого вождя, мы держались за него, но когда прошел слух, что Рудда Тридуба жив и примкнул к Союзу… ну… — Вы решили, что неплохо бы поглядеть. — Мы сыты по горло. Бетод водится с какими-то странными людьми. Они с востока, откуда-то из-за Кринны — ну, знаете, со шкурами и костями; вообще-то их едва ли можно назвать людьми. У них нет ни законов, ни жалости, и говорят они так, что почти ничего не поймешь. Гребаные дикари. Бетод послал нескольких сторожить эту союзную крепость там, внизу, а они развесили все тела на стенах — вырезали на них кровавые кресты, выпустили кишки наружу и оставили гнить. Так не годится. Да еще Кальдер со Скейлом раздают приказания направо и налево, словно способны отличить дерьмо от каши! Словно они получили собственные имена, кроме данных отцом! — Гребаный Кальдер, — прорычал Тул, качая головой. — Сучий Скейл, — прошипел Доу, сплевывая на мокрую землю. — Другой такой пары ублюдков на всем Севере не найти, — сказал Трясучка. — А еще я услышал, что Бетод заключил сделку. — Какую сделку? — спросил Тридуба. Трясучка, повернув голову, сплюнул через плечо. — Сделку с гребаными шанка, вот какую. Ищейка остолбенел, и не он один. Это была недобрая весть. — С плоскоголовыми? Но как? — Кто его знает. Может, его ведьма умеет говорить с ними. Времена слишком быстро меняются, и это никуда не годится. Очень многие недовольны. Не говоря уж об Ужасающем… Доу нахмурился. — Ужасающий? Никогда о таком не слышал. — Да где ты был? Сидел подо льдом? Они все переглянулись. — Было и такое, — отозвался Ищейка. — Было и такое.
По дешевке
— К вам посетитель, сэр, — пробормотал Барнам. Его лицо отчего-то было бледным как смерть. — Это очевидно, — резко ответил Глокта. — Насколько я понимаю, именно он стучал в дверь. Он бросил ложку в миску с супом, к которому едва притронулся, и угрюмо облизнул десны. «Сегодня вечером у меня на редкость отвратительный повод поесть. Признаться, мне не хватает Шикель, она прекрасно готовила, если не вспоминать ее попытки меня убить». — Ну и кто там? — Это… э-э… это… Архилектор Сульт нырнул под низкую притолоку, пригнув голову, словно боялся испортить безупречную белоснежную прическу. «Ага. Я уже сам вижу». Архилектор обвел тесную столовую угрюмым взглядом и скривился, как будто оступился и угодил в сточную канаву. — Не вставайте, — бросил он Глокте. «Я и не собирался». Барнам напрягся. — Не пожелает ли ваше преосвященство чего-нибудь… — Прочь! — рявкнул Сульт, и старый слуга чуть не упал, устремившись к двери. Архилектор смотрел ему вслед с испепеляющим презрением. «Похоже, благодушное настроение нашей предыдущей встречи растаяло, как сладкий сон». — Проклятые крестьяне, — прошипел архилектор, усаживаясь за узкий обеденный стол напротив Глокты. — Под Колоном еще одно восстание, и снова в гуще событий мерзавец Дубильщик. У кого-то отобрали землю, народ заволновался, и это переросло в кровавую смуту. Лорд Финстер неверно оценил настроение людей, и в результате трое его людей убиты, а его поместье осаждает разъяренная толпа. Недоумок! По счастью, они не смогли прорваться внутрь и удовлетворились тем, что сожгли половину деревни. — Сульт фыркнул. — Половину своей собственной чертовой деревни! Вот как поступают идиоты, когда разозлятся. Они ломают все, что окажется под рукой, даже собственный дом! Открытый совет, разумеется, вопиет и требует крови. Крестьянской крови, и как можно больше. Нам придется посылать туда инквизицию, выискивать зачинщиков или каких-нибудь дураков, которых можно выдать за зачинщиков. В первую очередь следовало бы повесить самого болвана Финстера, но это едва ли возможно. Глокта прочистил горло и сказал: — Я сейчас же прикажу укладывать вещи и немедленно отправлюсь в Колон. «Ловить крестьян. Сам я вряд ли взялся бы за такую задачу, но…» — Нет. Вы мне нужны для другого. Дагоска пала. Глокта поднял бровь. «Ну, это не сюрприз. Этого мало, чтобы втиснуть в мою тесную квартирку такую персону, как его преосвященство». — По всей видимости, гурки вошли в город по предварительному соглашению. Измена, разумеется. Впрочем, в такое время… ничего удивительного. Войска Союза были перебиты на месте, однако множество купцов угнали в рабство, а туземцев по большей части пощадили. «Гуркское милосердие, кто бы мог подумать? Значит, чудеса все-таки случаются». Сульт раздраженным щелчком сбил пылинку с непорочно-белой перчатки. — Насколько я слышал, когда гурки ворвались в Цитадель, генерал Виссбрук покончил с собой, предпочитая смерть плену. «Надо же. Не думал, что у него хватит смелости». — Он приказал сжечь свое тело, чтобы оно не досталось на поругание врагу, и перерезал себе горло. Храбрый человек. Бесстрашный поступок. Завтра в открытом совете ему воздадут почести. «Как прекрасно для него. Ужасная смерть во славе предпочтительнее долгой жизни в безвестности». — Да, верно, — тихо проговорил Глокта. — Храбрый человек. — Это не все. Сразу же после этих новостей к нам прибыл посланник. Посланник от императора Гуркхула. — Посланник? — Именно. Судя по всему, гурки хотят… мира. — Архилектор произнес это слово с презрительной усмешкой. — Мира? — В этой комнате, кажется, слишком мало места для эха. — Несомненно, ваше преосвященство, но… — Почему бы и нет? Они получили то, чего хотели. Дагоска у них, а дальше им двигаться некуда. — Вы правы, архилектор. «Разве что если они переплывут море…» — Мир. Ужасно не хочется отдавать им что-либо, но Дагоска для нас почти ничего не значит. Она стоила нам больше, чем мы с нее получили. Всего лишь почетный трофей для короля. По-моему, мы выиграем, если избавимся от этой бесполезной скалы. Глокта склонил голову. — Несомненно, ваше преосвященство. «Хотя потребовалось одно чудо, чтобы мы перестали хотеть сражаться за нее». — К несчастью, после потери Дагоски вы больше не можете быть ее наставником. — Архилектор, похоже, был рад этому. «Снова в простые инквизиторы? Значит, больше меня в высоких собраниях не ждут…» — Однако я решил оставить за вами это звание. Вы будете наставником Адуи. Глокта помолчал. «Серьезное повышение, если не учитывать…» — Но, ваше преосвященство, ведь этот пост занимает наставник Гойл? — Совершенно верно. Так и будет. — Но тогда… — Вы разделите обязанности. Гойл, как более опытный, будет старшим партнером и руководителем нашего отделения. У вас будут свои задачи, соответствующие вашим особым талантам. Надеюсь, что здоровое соперничество поможет вам обоим проявить лучшие качества. «Более чем вероятно, что все закончится смертью одного из нас, и можно заранее угадать, кто будет фаворитом». Сульт тонко улыбнулся, словно прекрасно понимал, о чем думает Глокта. — Или мы увидим, как один из вас наставит другого на путь истинный. Он безрадостно хохотнул над собственной шуткой, а Глокта изобразил слабую беззубую улыбку. — Сейчас мне нужно, чтобы вы разобрались с этим посланником. Судя по всему, вы уже нашли подход к этим кантийцам… хотя на этот раз я бы посоветовал воздержаться от обезглавливания, по крайней мере до поры до времени. — Архилектор позволил себе еще одну скупую улыбку. — Если он хочет чего-то большего, чем перемирие, вы это выясните. Если мы можем получить что-то большее, чем перемирие, вы это тоже выясните. Не повредит, если мы сохраним лицо и не дадим надрать себе задницу. Сульт неловко поднялся и выбрался из-за стола. У него был недовольный вид, как будто теснота комнаты оскорбляла его величие. — И прошу вас, Глокта, найдите себе дом получше. Чтобы наставник Адуи жил в такой конуре? Вы ставите нас в неловкое положение! Глокта смиренно склонил голову, отчего его пронзила жгучая боль от шеи до самого копчика. — Конечно, ваше преосвященство.Посланник императора был кряжистым мужчиной с окладистой черной бородой, в белой тюбетейке и белом халате, расшитом золотой нитью. Завидев Глокту, ковыляющего через порог, он встал и почтительно поклонился. «Этот эмиссар выглядит настолько же приземленным и смиренным, насколько предыдущий был возвышенным и надменным. Другая цель — другой человек, так я понимаю». — Ах, наставник Глокта! Я должен был догадаться. — Голос посланника был низким и глубоким, и он превосходно говорил на союзном наречии. — Многие люди по нашу сторону моря были очень разочарованы, когда среди трупов в Дагоске не обнаружили вашего тела. — Надеюсь, вы передадите им мои искренние извинения. — Обязательно передам. Мое имя Тулкис, и я советник Уфмана-уль-Дошта, императора Гуркхула. — Посланник улыбнулся, прорезав черную бороду полумесяцем крепких белых зубов. — Надеюсь, я добьюсь у вас лучшего результата, чем предыдущий посланник моего народа. Глокта помедлил. «Чувство юмора? Более чем неожиданно». — Зависит от того, какой тон вы возьмете. — Разумеется. Шаббед аль-Излик Бураи всегда был… склонен к конфликтам. И кроме того, он… э-э… служил двум хозяевам. — Улыбка Тулкиса стала еще шире. — Он был страстно верующим человеком. Очень религиозным. Возможно, он был ближе к церкви, нежели к государству. Я, разумеется, верю в Бога. — Он дотронулся кончиками пальцев до своего лба. — Почитаю великого и святого пророка Кхалюля — Он снова прикоснулся ко лбу. — Но служу… — Он посмотрел Глокте в глаза. — Служу я только императору. «Интересно». — Я думал, что для вашего народа голос церкви и государства неразделимы. — Так чаще всего и есть. Но некоторые из нас считают, что жрецы должны заниматься молитвами, а дела управления оставить императору и его советникам. — Понимаю. И что же императору угодно передать нам? — Народ был потрясен тем, как трудно оказалось захватить Дагоску. Жрецы уверяли, что кампания пройдет легко, ибо Бог на нашей стороне, наше дело правое и так далее. Бог, без сомнения, велик, — посол возвел взгляд к потолку, — но он не заменит хорошего плана. Император желает мира. Глокта немного помолчал. — Великий Уфман-уль-Дошт? Могучий? Беспощадный? Желает мира? Посланник не стал обижаться. — Я уверен, что вы понимаете, как полезна репутация безжалостного человека. Великий правитель, в особенности правитель такой обширной и многообразной страны, как Гуркхул, прежде всего должен внушать страх. Он бы и хотел быть любимым народом, но это роскошь. Страх же необходим. Несмотря на все, что вы могли о нем слышать, Уфман не выбирает мир или войну. Он выбирает… как это по-вашему? Необходимость. Он выбирает правильное орудие в правильное время. — Весьма благоразумно, — пробормотал Глокта. — Сейчас время мира. Время милосердия. Время компромисса. Эти орудия подходят для его нынешних целей, даже если не подходят для целей… других. — Он приложил пальцы ко лбу. — Он послал меня, чтобы я выяснил, подходит ли это вам. — Так, так, так. Могучий Уфман-уль-Дошт предлагает милосердие и приходит с миром… В странные времена мы живем, Тулкис. Может быть, гурки научились любить своих врагов? Или они просто боятся их? — Чтобы желать мира, не нужно любить врага, не нужно даже бояться. Все, что для этого необходимо, — любить самого себя. — Вот как? — Именно. Я потерял двоих сыновей в войнах между нашими народами. Один погиб при Ульриохе, в прошлую войну. Он был жрецом и сгорел в тамошнем храме. Второй пал не так давно, при осаде Дагоски. Он возглавлял атаку, когда была пробита первая брешь. Глокта нахмурился и расправил шею. «Град арбалетных стрел. Крошечные фигурки, падающие на груды обломков». — Это была отважная вылазка. — К смелым война наиболее жестока. — Вы правы. Я скорблю о ваших потерях. «Впрочем, не слишком». — Благодарю вас за искреннее соболезнование. Бог счел уместным благословить меня еще тремя сыновьями, однако пустота, оставленная утратой этих детей, никогда не заполнится. Все равно что терять собственную плоть. Мне кажется, из-за этого я могу понять, что вы потеряли в тех же войнах. И я тоже сожалею о ваших утратах. — Вы очень добры. — Мы вожди. Война случается, когда мы проигрываем. Или когда нас подталкивают к неудаче опрометчивые и глупые люди. Победа лучше, чем поражение, но… не намного. Поэтому император предлагает мир — в надежде, что это положит конец вражде между нашими великими народами. Для нас нет настоящего интереса в том, чтобы переплывать море и затевать войну, так же как для вас нет настоящего интереса в том, чтобы удерживать плацдарм на Кантийском континенте. Поэтому мы предлагаем мир. — И это все, что вы предлагаете? — Все? — Что получит наш народ, если мы передадим вам Дагоску, доставшуюся нам столь дорогой ценой во время прошлой войны? — Давайте смотреть правде в глаза. Проблемы на Севере ставят вас в весьма невыгодное положение. Дагоска уже потеряна, и я бы на вашем месте не вспоминал о ней. — Тулкис ненадолго задумался. — Впрочем, я могу устроить, чтобы вам доставили дюжину сундуков в качестве возмещения от моего императора вашему королю. Сундуки из благоуханного черного дерева, отделанные золотым листом, их понесут согбенные рабы, а впереди пойдут смиренные министры императора. — И что же будет в этих сундуках? — Ничего. — Они уставились друг на друга через комнату. — Только гордость. Вы сможете сказать, что в них лежит все, что вам угодно. Огромное богатство, гуркское золото, кантийские драгоценные камни, благовония из-за великой пустыни. Больше, чем стоит сама Дагоска. Возможно, это смягчит сердца вашего народа. Глокта резко втянул в себя воздух и выдохнул. — Мир. И пустые сундуки. — Его левая нога под столом онемела, он сморщился и с трудом поднялся с кресла. — Я передам ваше предложение моему начальству. Он уже поворачивался, чтобы уйти, когда Тулкис протянул ему руку. Глокта некоторое время смотрел на нее. «Ну а что тут плохого?» Он принял руку посла и пожал ее. — Я надеюсь, вы сумеете убедить их, — сказал гуркский посланник. «Я тоже надеюсь».
До края мира
Утром, на девятый день в горах, Логен увидел море. Он закончил еще один мучительный подъем на вершину — и увидел его. Тропа круто сходила вниз, в глубокую плоскую равнину, а дальше на горизонте различалась сверкающая полоса. Логену казалось, что он чувствует запах моря, соленый привкус в воздухе. Он бы улыбнулся, если бы это не так сильно напоминало о доме. — Море, — прошептал он. — Океан, — поправил Байяз. — Мы пересекли западный континент от одного берега до другого, — сказал Длинноногий, широко улыбаясь. — Теперь мы уже близко. К вечеру они подошли еще ближе. Тропа расширилась и превратилась в глинистую дорогу среди полей, разделенных шаткими изгородями. По большей части это были бурые квадраты вспаханной земли, но кое-где виднелись зеленые островки молодой травы или побеги овощей, а кое-где покачивались высокие, серые, на вид безвкусные озимые. Логен мало знал о сельском хозяйстве, но было ясно, что эту землю кто-то обрабатывал, причем совсем недавно. — Что за люди живут в таком захолустье? — пробормотал Луфар, с подозрением поглядывая на неухоженные поля. — Потомки первопроходцев, поселившихся здесь много лет назад. Когда империя рухнула, они остались сами по себе. И сами по себе они даже процветали. — Вы слышите? — прошипела Ферро, прищурившись. Она уже нащупывала стрелу в колчане. Логен поднял голову и прислушался. Откуда-то доносились глухие гулкие удары, потом послышался голос, слабый на расстоянии. Логен положил руку на рукоять меча и пригнулся. Он подкрался к кривой изгороди и заглянул на ту сторону, Ферро стояла подле него. Посреди вспаханного поля два человека возились с пнем: один рубил топором, второй смотрел, уперев руки в бока. Логен нервно сглотнул. Судя по виду, эти двое не представляли никакой угрозы, однако внешность могла обманывать. Ведь все живые существа, встречавшиеся на пути, пытались их убить. — Ну-ка, успокойтесь, — велел им Байяз. — Здесь нет опасности. Ферро бросила на него хмурый взгляд. — Ты уже говорил это прежде. — Не убивайте никого, пока я вам не прикажу! — прошипел маг. Он крикнул что-то на языке, которого Логен не знал, и приветственно взмахнул рукой у себя над головой. Двое работников резко повернулись и уставились на него, разинув рты. Байяз крикнул снова. Крестьяне посмотрели друг на друга, положили на землю свои инструменты и медленно пошли к ним. Не дойдя нескольких шагов, они остановились. Внешность у этой пары была безобразной даже на взгляд Логена — приземистые, коренастые, с грубыми чертами лица, в выцветшей рабочей одежде, залатанной и грязной. Они с тревогой смотрели на шестерых путников, и в особенности на их оружие, словно никогда прежде не видели таких людей и таких вещей. Байяз приветливо заговорил с ними, улыбаясь и делая жесты в сторону океана. Один из крестьян кивнул и что-то ответил, потом пожал плечами и показал дальше вдоль дороги. Через дыру в изгороди он выбрался с поля на дорогу — точнее сказать, перешел с мягкой грязи на затвердевшую. Махнул рукой, приглашая следовать за ним, в то время как его товарищ подозрительно наблюдал с той стороны кустов. — Он приведет нас к Конейл, — сказал Байяз. — К кому? — переспросил Логен. Но маг не ответил. Он уже шагал на запад вслед за крестьянином.Мрачные сумерки сгущались под угрюмым небом; они тащились через пустой город вслед за своим хмурым проводником. Джезаль подумал, что парень чрезвычайно некрасив, однако крестьяне, по его наблюдениям, вообще редко бывали красавцами, и не стоило удивляться тому, что во всем мире они одинаковы. Отряд шел по пыльным пустынным улицам, заросшим сорняками и заваленным отбросами. Здесь было много брошенных домов, обросших шапками мха и полузадушенных ползучими растениями. Те немногие, где еще виднелись признаки жизни, пребывали в запущенном состоянии. — Кажется, былое величие ушло и отсюда, — проговорил Длинноногий с некоторым разочарованием. — Если оно здесь когда-то было. Байяз кивнул. — Величие в нынешние времена встречается редко. Между заброшенными домами открывалась широкая площадь. По краям площади некогда были разбиты декоративные садики, однако сейчас лужайки заросли, цветочные клумбы задушили сорняки, а иссохшие ветви деревьев торчали, как когти. Посреди этого медленного распада возвышалось удивительное огромное строение — точнее, беспорядочная группа строений различных форм и стилей. Три башни, высокие и круглые, постепенно сужающиеся, соединялись у основания, но разделялись наверху. У одной недоставало верхушки: ее крыша давно провалилась, обнажив стропила. — Библиотека… — пробормотал Логен вполголоса. По мнению Джезаля, здание совсем не было похоже на библиотеку. — Ты уверен? — Великая Западная библиотека, — провозгласил Байяз. Он вместе со спутниками пересек разрушенную площадь в тени трех ветхих башен. — Здесь я сделал первые нетвердые шаги по пути искусства. Здесь учитель поведал мне Первый закон. Он повторял его снова и снова, пока я не выучил его наизусть на каждом из известных языков. Это было место учения, место чудес и величайшей красоты. Длинноногий зацокал языком. — Время его не пощадило. — Время ничего не щадит. Их проводник что-то коротко сказал и показал на высокую дверь, покрытую облупившейся зеленой краской. Затем он побрел прочь, поглядывая на пришельцев с видом глубочайшего недоверия. — Ты просто не смог получить помощь, — заметил первый из магов, глядя вслед поспешно удаляющемуся крестьянину, затем поднял посох и трижды сильно ударил по двери. Последовала долгая тишина. — Библиотека? — услышал Джезаль вопрос Ферро. Очевидно, она не знала этого слова. — Книги, — отозвался Логен. — Книги! — фыркнула она. — Пустая трата времени! С той стороны двери раздались невнятные звуки: кто-то шел из глубины здания, раздраженно бормоча. Вот лязгнули и заскрежетали запоры, обшарпанная дверь со скрипом растворилась. На пороге, изумленно уставившись на гостей, стоял человек весьма преклонных лет, с согбенной спиной. На его губах застыло ругательство, тонкая свечка в руке бросала сбоку жидкий свет на морщинистое лицо. — Я Байяз, первый из магов, и у меня есть дело к Конейл. Слуга продолжал таращить глаза. Джезаль почти ждал, что из его раскрытого рта потечет струйка слюны. Посетители явно не ходили сюда толпами. Единственная мигающая свечка явно не справлялась с освещением просторного зала, открывшегося за дверью. Массивные столы прогибались под тяжестью стопок книг. Вдоль стен до самого верха вздымались полки, теряясь в затхлой темноте под потолком. Тени скользили по корешкам кожаных переплетов всех размеров и цветов, по кипам пергамента, по свиткам, небрежно сложенным в шаткие пирамиды. Свет блестел на серебряном тиснении, на золотых окладах, на тусклых драгоценных камнях, вделанных в переплеты томов устрашающего размера. Длинная лестница, перила которой были отполированы прикосновением бесчисленных рук, а ступеньки истерты шагами бесчисленных ног, изящным изгибом спускалась в центр этого массива ветхих знаний. На всех поверхностях толстым слоем лежала пыль. Гигантская клейкая паутина запуталась в волосах Джезаля, когда он переступал через порог, и он безуспешно пытался стряхнуть ее, скривив лицо от отвращения. — Госпожа уже почивает, — просипел привратник со странным акцентом. — Так разбуди ее, — отрезал Байяз. — Уже темно, а я спешу. Нам некогда… — Так, так, так. — На лестнице появилась женщина. — Должно быть, час действительно темный, если старые любовники стучатся в мою дверь. Низкий голос, густой как патока. Она с преувеличенной медлительностью сошла вниз по ступенькам, ведя длинными ногтями по изгибу перил. На вид это была женщина среднего возраста: высокая, стройная, изящная, одну половину ее лица скрывала прядь длинных черных волос. — Сестра. Нам нужно срочно кое-что обсудить. — Да что ты говоришь? Джезалю был виден один ее глаз: большой, темный, с тяжелым веком, покрасневший, словно женщина плакала. Томно, лениво, почти сонно она обвела взглядом их группу. — Ах, как все это утомительно! — Я устал, Конейл, и мне не нужны твои игры. — Мы все устали, Байяз. Мы все ужасно устали. — Она театрально вздохнула, дошла до подножия лестницы и направилась к ним по неровному полу. — А ведь было время, когда ты не отказывался поиграть. Играл в мои игры целыми днями, насколько я помню. — Это было очень давно. Все меняется. Ее лицо внезапно исказилось от гнева. — Все гниет, ты хочешь сказать!.. Впрочем, — ее голос опять смягчился, понизился до полушепота, — мы, остатки великого ордена магов, должны хотя бы стараться вести себя культурно. Идем же, мой брат, мой друг, мой милый. Нет необходимости спешить. Уже поздно, и вам всем надо смыть с себя дорожную грязь, выбросить вонючие тряпки и переодеться к обеду. Поговорить мы сможем и потом, за едой, как принято у цивилизованных людей. Мне так редко доводится принимать гостей! — Она скользнула мимо Логена, окинув его сверху донизу восхищенным взглядом. — А ты привел мне таких суровых гостей… — Ее взгляд остановился на Ферро. — Таких необычных гостей. — Она подняла руку и провела длинным пальцем по щеке Джезаля. — Таких милых гостей! Джезаль окаменел от смущения и не знал, как отвечать на подобную вольность. Вблизи он увидел седые корни ее черных волос — без сомнения, крашеных. Гладкая кожа была покрыта морщинками и имела желтоватый оттенок — без сомнения, густо припудренная. Подол белого одеяния был грязным, а на рукаве выделялось пятно. Она была такой же старой, как Байяз, если не старше. Конейл взглянула в тот угол, где стоял Ки, и нахмурилась. — Что это за гость, я пока не уверена… однако все вы желанные гости в Великой Западной библиотеке. Желанные гости…
Джезаль заморгал и уставился в зеркало; бритва застыла в его руке. Несколько мгновений назад он размышлял об их путешествии, которое наконец приближалось к завершению, и поздравлял себя с тем, что приобрел за время пути. Выдержка и понимание, отвага и самопожертвование. Он осознавал, как он вырос. Как сильно изменился. Но сейчас поздравления показались ему неуместными. Возможно, отражение в древнем зеркале выходило темным и искаженным, однако не могло быть сомнений в том, что лицо Джезаля безнадежно испорчено. Прекрасная симметрия исчезла навсегда. Безупречная челюсть была скошена влево и казалась более тяжелой с одной стороны, благородный подбородок некрасиво выдавался вбок. Шрам начинался тонкой линией у верхней губы, но на нижней раздваивался и безжалостно вгрызался в нее, оттягивая рот вниз и придавая лицу такое выражение, будто Джезаль постоянно и безобразно ухмылялся. Как он ни старался, ничто не помогало. Улыбка лишь ухудшала положение, открывая выбитые зубы, более уместные у кулачного бойца или бандита, чем у офицера Собственных Королевских. Оставалось надеяться только на то, что он умрет по пути назад и никто из старых знакомых не увидит Джезаля дан Луфара обезображенным. Воистину слабое утешение! Единственная слеза капнула в тазик с водой. Затем Джезаль судорожно вдохнул и вытер мокрую щеку тыльной стороной предплечья. Он выпятил челюсть — такую, какой она стала, с ее новой необычной формой, — и твердой рукой сжал бритву. Все уже случилось, и пути назад нет. Возможно, он стал уродливее, но одновременно он стал лучше, а в конце концов, как сказал бы Логен, он еще жив. Эффектно взмахнув бритвой, Джезаль принялся скрести клочковатую поросль на щеках, около ушей, на горле. Волосы на губе, подбородке и вокруг рта он оставил как есть. Борода не помешает, размышлял он, насухо вытирая бритву. Хоть как-то прикроет уродство. Он взялся за приготовленную одежду — пропахшие плесенью рубашка и штаны какого-то древнего, нелепо старомодного покроя. Он едва не расхохотался, поглядев на свое отражение, когда наконец собрался к обеду. Беззаботные жители Агрионта едва ли узнали бы сейчас Джезаля. Он сам себя едва узнавал. Вечерняя трапеза вышла совсем не такой, на какую можно было надеяться в этом историческом месте. Столовое серебро почернело, посуда была ободранная и выщербленная, а сам стол так перекосился, что Джезаль боялся, как бы блюда не соскользнули с него на грязный пол. Еду подавал все тот же шаркающий привратник, и он делал это так же неторопливо, как открывал им дверь. Каждое новое блюдо оказывалось все более холодным и застывшим. Первым был подан клейкий суп, совершенно безвкусный. За ним последовала рыба, подгоревшая почти до черноты, и наконец — кусок недожаренного, практически сырого мяса. Байяз и Конейл ели в каменном молчании, уставившись друг на друга через стол, словно нарочно хотели внушить беспокойство всем остальным. Ки вяло ковырялся в тарелке, а взгляд его темных глаз настороженно метался между двумя старыми магами. Длинноногий набрасывался на каждое блюдо и расточал улыбки, словно сотрапезники наслаждались едой так же, как он. Логен зажал вилку в кулаке и, сосредоточенно хмурясь, неловко тыкал ею в тарелку, словно там сидел особо зловредный шанка, а время от времени попадал в еду оттопыренным рукавом своего криво сидящего камзола. Джезаль нисколько не сомневался, что Ферро смогла бы ловко обращаться со столовыми приборами, если бы захотела, но она предпочитала есть руками и с вызовом глядела на любого, кто встречался с ней взглядом, словно приглашала сказать ей что-нибудь по этому поводу. На ней была перепачканная дорожная одежда, в которой она ходила всю предыдущую неделю, и Джезаль подумал: наверное, ей выдали платье. Подумал — и чуть не подавился. Джезаль по своей воле не выбрал бы ни эту пищу, ни эту компанию, ни это место для трапезы, однако дело в том, что несколько дней назад у них закончились все припасы. За это время они съели лишь горстку кореньев, выкопанных Логеном на склоне горы, шесть крошечных яиц, украденных Ферро из горного гнезда, и нескольких неописуемо горьких ягод, которые Длинноногий сорвал с какого-то дерева. Так что сейчас Джезаль был готов сжевать свою тарелку. Он пытался разрезать лежавший на ней хрящеватый кусок мяса и думал о том, что тарелка наверняка ненамного тверже. — Корабль все еще на плаву? — произнес Байяз. Все подняли головы. Это были первые слова, прозвучавшие за этим столом после столь долгого молчания. Конейл окинула мага холодным внимательным взглядом темных глаз. — Ты имеешь в виду тот корабль, на котором Иувин и его братья плавали на Шабульян? — Какой же еще? — Тогда, нет. Он не на плаву. Он насквозь прогнил, врос в зеленый ил в старом доке. Но не бойся: вместо старого корабля построили новый, а когда и тот сгнил — еще один. Последний качается на волнах у причала, он зарос водорослями и ракушками, но всегда готов к отплытию, с командой и припасами. Я не забыла обещания, которое дала нашему учителю. Я выполнила свои обязательства. Брови Байяза гневно сошлись на переносице. — Ты имеешь в виду, что я не выполнил свои? — Я так не говорила. Если ты слышишь в моих словах укор, тебе колет глаза твоя собственная вина, а не мои обвинения. Я ни на чьей стороне, ты знаешь. Так было всегда. — Ты говоришь так, словно бездеятельность — величайшая из добродетелей, — проворчал первый из магов. — Иногда так и есть, если деятельность означает участие в ваших сварах. Ты забываешь, Байяз, что я уже наблюдала все это прежде, и не раз, и вижу здесь утомительную закономерность. История повторяется. Брат идет войной на брата. Иувин бился с Гластродом, Канедиас с Иувином, а Байяз борется с Кхалюлем. Люди стали мельче, мир стал больше, но битва продолжается с той же ненавистью и той же беспощадностью. Закончится ли это омерзительное соперничество лучше, чем предыдущие сражения? Или еще хуже? Байяз фыркнул. — Давай не будем притворяться, будто тебя это заботит. А если даже и так, сомневаюсь, что ради этой заботы ты отойдешь хоть на десять футов от своей кровати! — Меня это не заботит, не буду притворяться. Я никогда не была такой, как ты или Кхалюль, и даже как Захарус или Юлвей. У меня нет ни безграничных амбиций, ни безграничной гордыни. — Да, действительно, у тебя их нет. — Байяз с отвращением причмокнул губами и швырнул загремевшую вилку на тарелку. — У тебя есть только безграничное тщеславие и безграничная лень! — На мою долю выпали малые грехи и малые добродетели. Я никогда не стремилась перековать мир заново в соответствии с моими великими замыслами. Мне было довольно того мира, какой есть. Я карлик среди великанов. — Ее глаза с тяжелыми веками обвели взглядом гостей, одного за другим. — Но карлик никого не попирает ногами. Джезаль кашлянул, ощутив на себе ее пристальный взгляд, и всецело сосредоточился на резиновом куске мяса. — Длинен список тех, через кого ты перешагнул в своих устремлениях. Не так ли, любовь моя? Недовольство Байяза давило на Джезаля, как огромный камень. — Нет нужды говорить загадками, сестра, — резко ответил старик. — Я и так понял, о чем ты хочешь сказать! — Ах да, я и забыла. Ты у нас человек прямой и не выносишь лжи. Ты сам мне это сказал — как только пообещал, что никогда меня не покинешь, и как раз перед тем, как покинул меня ради другой. — Это был не мой выбор. Ты клевещешь на меня, Конейл. — Я клевещу на тебя? — прошипела она, и ее гнев тяжело навалился на Джезаля с другой стороны. — В чем же это, братец? Разве ты не бросил меня? Разве ты не нашел себе другую? Разве ты не украл у Делателя вначале его секреты, а потом и дочь? Джезаль сгорбился, он чувствовал себя зажатым между двумя мощными силами, как орех в тисках. — Ты помнишь Толомею? Мрачное лицо Байяза окаменело. — Да, я совершал ошибки, и до сих пор расплачиваюсь за них. Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней. — Как это беспредельно благородно! — насмешливо фыркнула Конейл. — Не сомневаюсь, она упала бы в обморок от благодарности, если бы слышала тебя сейчас! Я тоже время от времени вспоминаю этот день. День, когда закончились Старые времена. Как мы все собрались перед Домом Делателя, жаждая мести. Как мы пустили в ход все свое искусство и всю нашу ярость, но не смогли оставить даже царапины на тех воротах. Как ты шепотом звал Толомею в ночи, упрашивал ее впустить тебя. — Она прижала увядшие руки к груди. — И какие нежные слова ты ей говорил! Я и не подозревала, что ты знаешь такие слова. Даже я, со всем моим цинизмом, была растрогана. А Толомея? Разве могла такая невинная девочка отвергнуть тебя? Она открыла для тебя и ворота в дом своего отца, и собственное тело! И что же она получила в награду за свои жертвы, братец? За то, что помогала тебе, верила тебе, любила тебя? Должно быть, это была поистине драматическая сцена! Вы втроем там, на крыше. Глупая молодая девушка, ревнивый отец и тайный любовник. — Она горько рассмеялась. — Само по себе не лучшее сочетание, но редко оно приводило к столь печальному концу! Отец и дочь вместе падают с высоты на мост! — Канедиас не жалел никого! — прорычал Байяз. — Даже собственного ребенка. На моих глазах он швырнул свою дочь с крыши. Мы сошлись в поединке, и я сбросил его вниз, охваченного пламенем. Так был отомщен наш учитель. — О, великолепно! — Конейл захлопала в ладоши в притворном восторге. — Счастливый конец, который все так любят! Только скажи мне еще кое-что. Почему ты до сих пор оплакиваешь Толомею, а из-за меня не пролил и слезинки? Должно быть, тебе больше нравятся целомудренные женщины, да, братец? — Она изобразила самый наивный вид и похлопала ресницами, что выглядело странно и чужеродно на ее древнем лице. — Невинность! Самая мимолетная и бесполезная из всех добродетелей. Я на нее никогда не претендовала. — Возможно, потому, сестра, что ты ею никогда и не обладала? — О, это замечательно, мой старый возлюбленный, это очень тонко! Твой острый ум всегда доставлял мне удовольствие превыше всего остального. Кхалюль был более искусным любовником, но никогда не имел твоей страсти и дерзости. — Она яростно насадила кусок мяса на вилку. — Отправиться на край мира, в твоем-то возрасте! И выкрасть то, что нам запретил трогать наш учитель! Вот настоящая отвага! Байяз презрительно усмехнулся через стол. — Что ты знаешь об отваге? Ты всегда любила только себя, ты ничем не рисковала, ничего не отдала и ничего не совершила! Ты позволила всем дарам, которыми наделил тебя учитель, сгнить в небрежении! Можешь похоронить в пыли свои истории, сестра. Они никому не нужны, а мне меньше всех. Двое магов в ледяном молчании буравили друг друга гневными взглядами, воздух тяжелел от закипающей ярости. Стул Девятипалого тихо заскрипел: северянин осторожно отодвинулся подальше от стола. Ферро напротив него хмурилась, на ее лице застыло выражение глубочайшего недоверия. Малахус Ки оскалился, не отрывая яростных глаз от своего учителя. Джезаль притих и старался не дышать, пока этот непонятный спор не закончился испепелением кого-то из присутствующих. Например, его. — Ну что ж, — осмелился наконец заговорить брат Длинноногий. — Я хотел бы поблагодарить нашу хозяйку за превосходную трапезу… Маги скрестили на нем безжалостные взгляды. — И теперь, когда мы близки… к нашей конечной… э-э, цели… э-э… — Навигатор запнулся и уставился в свою тарелку. — Ладно, не обращайте внимания.
Ферро сидела голая, прижав одну ногу к груди, и ковыряла засохшую царапину на колене. Она хмурилась. Она мрачно глядела на толстые стены комнаты и представляла себе огромную тяжесть этих древних камней. Она вспомнила, как вот так же смотрела на стены темницы во дворце Уфмана, как подтягивалась вверх, чтобы взглянуть через крошечное окошко и ощутить солнце на лице, как мечтала о свободе. Она вспомнила въедающееся в плоть железо на лодыжке и длинную тонкую цепь, гораздо более прочную, чем казалась с виду. Вспомнила, как билась сэтой цепью, грызла ее зубами и тянула ногу до тех пор, пока кровь не потекла из-под разорванной кожи. Она ненавидела стены. Они всегда напоминали распахнутые челюсти капкана. Так же мрачно она смотрела на кровать. Она ненавидела кровати, диваны и подушки. Мягкие вещи делают тебя мягким, а ей этого не нужно. Ферро вспомнила, как лежала в темноте на мягкой кровати, только что проданная в рабство. Она была еще девочкой, маленькой и слабой. Она лежала в темноте и плакала от одиночества… Ферро свирепо дернула засохшую корочку и почувствовала, как из-под нее сочится кровь. Она ненавидела ту слабую глупую девочку, позволившую поймать себя в ловушку. Она презирала память о ней. Но мрачнее всего она смотрела на Девятипалого. Тот лежал на спине среди скомканных покрывал, запрокинув голову и раскрыв рот: глаза закрыты, дыхание с тихим сопением вырывается из носа, одна бледная рука неловко откинута вбок. Спит как дитя. Зачем она трахалась с ним? И почему продолжает это делать? Ей вообще не следовало прикасаться к нему. Ей не следовало говорить с ним. Он ей не нужен, этот огромный уродливый розовый болван. Ей никто не нужен. Ферро говорила себе, что ненавидит все это, что ее ненависть никогда не утихнет. Но как бы она ни кривила губы, как бы ни хмурилась и ни расковыривала свои царапины, ей было трудно возродить в себе прежние чувства. Она взглянула на кровать, на темное дерево, освещенное тусклыми отблесками от углей в камине, на тени, колышущиеся на измятой простыне. А что изменится, если она ляжет здесь, а не на холодном широком матрасе в своей комнате? Кровать ей не враг. Она поднялась со стула, мягко ступая, подошла к кровати и улеглась спиной к Девятипалому, стараясь его не разбудить. Не ради него, разумеется. Впрочем, она не желала объяснять свои действия. Она отодвинулась назад, ближе к нему, где было теплее. Услышала, как он что-то пробурчал во сне, почувствовала, как он повернулся. Напряглась, готовая выпрыгнуть из постели, задержала дыхание. Рука северянина скользнула вдоль ее тела, и он пробормотал что-то ей в ухо — бессмысленные сонные звуки, — щекоча ее шею горячим дыханием. Большое теплое тело, плотно прижавшееся к ее спине, больше не вызывало мыслей о ловушке. Тяжесть бледной ладони, мягко лежащей на ее ребрах, большая рука, обнимавшая ее, — от этого было почти… хорошо. Она поняла это и нахмурилась. Ничто хорошее не длится долго. Поэтому она приложила ладонь к его ладони и почувствовала, как его пальцы — и обрубок на том месте, где одного не хватало, — переплетаются с ее пальцами. Ферро представила себе, что она в безопасности, цела и невредима. Что тут плохого? Она крепко сжала его руку и подтянула к своей груди. Потому что знала: это не продлится долго.
Перед бурей
— Прошу, господа. Генерал Поулдер, генерал Крой… Бетод дошел до самой Белой реки, и едва ли он сможет найти более удобную площадку, чтобы встретить нас лицом к лицу. — Берр сделал короткий вдох, обводя собравшихся тяжелым взглядом. — Весьма вероятно, что завтра нас ждет сражение. — Вот и отлично! — вскричал Поулдер, с величайшей самоуверенностью хлопая себя по ляжке. — Мои люди готовы, — проговорил Крой, поднимая подбородок на один уставной дюйм. Генералы, равно как и многочисленные члены их штабов, обменивались гневными взглядами через все обширное пространство шатра Берра, причем каждый пытался перещеголять сидящего напротив в своем безграничном энтузиазме относительно предстоящей битвы. Глядя на них, Вест невольно скривился. Две шайки подростков на школьном дворе — и те, наверное, вели бы себя более взросло. Берр приподнял брови и повернулся к картам. — К счастью для нас, инженеры, строившие крепость Дунбрек, тщательно обследовали окружающую территорию. В нашем распоряжении имеются весьма точные планы местности. Более того, не так давно на нашу сторону перешла группа северян, сообщивших подробную информацию о силах Бетода, его действиях и намерениях. — С какой стати мы должны верить на слово стае северных собак, — презрительно отозвался генерал Крой, — если они изменили даже собственному королю? — Если бы принц Ладислав прислушался к ним, сэр, — ровно произнес Вест, — он, возможно, все еще был бы среди нас. Как и его дивизия. Генерал Поулдер удовлетворенно усмехнулся, и его штабные подхватили смешок. Кроя, естественно, эта отповедь не слишком развеселила. Он метнул через палатку убийственный взгляд на Веста, и тот ответил ледяной невозмутимостью. Берр откашлялся и продолжал: — Бетод удерживает крепость Дунбрек. — Кончик указки постучал по черному шестиугольнику. — Она построена, чтобы прикрыть единственную важную дорогу из Инглии в районе брода через Белую реку — нашу границу с Севером. Дорога подходит к крепости с запада и дальше идет на восток по широкой долине между двумя горными хребтами, поросшими лесом. Основные силы Бетода расположены около крепости, но он собирается организовать атаку с восточной стороны, еще на дороге, как только мы покажемся в поле зрения. — Указка Берра скользнула вдоль темной линии, чиркнув по плотной бумаге. — Долина, по которой проходит дорога, голая и открытая — трава, немного кустарника и скалистые выступы. Там предостаточно пространства для маневра. — Он снова повернулся к офицерам, крепко сжимая указку, и тяжело опустил кулаки на стол. — Я собираюсь попасть в его ловушку. Или по крайней мере… сделать вид, что попал. Генерал Крой! Крой оторвал сердитый взгляд от Веста, чтобы угрюмо ответить: — Да, лорд-маршал? — Ваша дивизия развернется по обе стороны дороги и двинется на восток в сторону крепости, побуждая Бетода начать атаку. Медленно и размеренно, без лишнего энтузиазма! Дивизия генерала Поулдера тем временем проберется сквозь лес на вершине северного хребта, вот здесь. — Указка постучала по зеленым пятнам, обозначавшим заросшую лесом возвышенность. — Немного впереди позиции генерала Кроя. — Немного впереди позиции генерала Кроя, — улыбнулся Поулдер, словно ему была оказана особая милость. Крой помрачнел, оскорбленный. — Немного впереди, совершенно верно, — продолжал Берр. — Когда силы Бетода полностью стянутся в долину, вашей задачей будет атаковать их сверху, ударив с фланга. Очень важно дождаться, генерал Поулдер, чтобы северяне всецело сосредоточились на своих планах. Тогда мы окружим их и попробуем разгромить, в надежде смести большинство одним ударом. Если мы позволим им вернуться к броду, крепость прикроет их отступление и мы не сможем их преследовать. Осада Дунбрека может продлиться многие месяцы. — Конечно, лорд-маршал, — воскликнул Поулдер, — моя дивизия будет ждать до последнего момента, можете положиться на нас! — Вам это не составит труда, — фыркнул Крой. — Промедления — ваша специализация, насколько я понимаю! В этой битве не было бы необходимости, если бы вы перехватили северян на прошлой неделе, вместо того чтобы позволить им обойти вас! Поулдер ощетинился. — Вам легко говорить, вы-то все время сидели на правом фланге, сложа руки! Нам повезло, что они не прошли мимо лагеря ночью! Вы могли бы принять их отход за атаку и сбежали бы вместе со всей дивизией! — Господа, прошу вас! — взревел Берр, ударив по столу указкой. — У нас впереди достаточно боев, хватит на всех, я вам обещаю! И если каждый сделает то, что от него требуется, славы тоже хватит на всех! Мы должны работать вместе, если хотим, чтобы наш план удался! Он рыгнул, поморщился и облизнул губы, а двое генералов и их офицеры снова мерились разъяренными взглядами. Вест рассмеялся бы, если бы на кону не стояли человеческие жизни, в том числе и его собственная. — Генерал Крой, — проговорил Берр тоном отца, обращающегося к капризному ребенку, — я хотел бы убедиться, что вы вполне уяснили мои распоряжения. — Развернуть дивизию по обе стороны дороги, — прошипел Крой, — и продвигаться вперед медленно, соблюдая строй. Двигаться по долине на восток в направлении Дунбрека, чтобы завлечь Бетода и его дикарей в сражение. — Совершенно верно. Генерал Поулдер? — Я должен скрытно провести свою дивизию через лес немного впереди подразделений генерала Кроя, чтобы в последний момент налететь на этих северных подонков и ударить по ним с фланга. Берр криво улыбнулся. — Все правильно. — Превосходный план, лорд-маршал, если мне позволено высказаться! — Поулдер радостно потянул себя за усы. — Можете не сомневаться, моя кавалерия на кусочки их порубит! На мелкие кусочки! — Боюсь, у вас не будет кавалерии, генерал, — бесстрастно сказал Вест. — Лес там густой, и лошади вам не помогут. Наоборот, они могут выдать ваше присутствие. На такой риск мы пойти не можем. — Но… моя кавалерия… — пробормотал Поулдер, охваченный смятением. — Это мои лучшие подразделения! — Они останутся здесь, сэр, — спокойно продолжал Вест, — в ставке маршала Берра и под его непосредственным контролем, в качестве резерва. Они будут задействованы при необходимости. Теперь настала его очередь принять на себя гнев Поулдера. Он сделал это с каменным лицом, в то время как физиономии штабистов Кроя прорезали широкие, но безрадостные улыбки. — Я не думаю… — зашипел Поулдер, однако Берр прервал его: — Таково мое решение. И последнее, что вы все должны помнить. Нам донесли, что у Бетода пополнение. Какие-то дикари, варвары из-за северных гор. Смотрите во все глаза и хорошенько прикрывайте фланги. Вы получите от меня известие завтра, когда придет время выступать — скорее всего, до рассвета. Это все. — Можем ли мы полагаться на то, что они выполнят все приказания? — тихо проговорил Вест, пока две мрачные группы офицеров гуськом выходили из шатра. — А у нас есть выбор? — Маршал сморщился, упал в кресло и положил обе руки на живот, хмуро разглядывая огромную карту. — Я бы не стал слишком волноваться. У Кроя нет других вариантов, кроме как пересечь долину и вступить в бой. — А как насчет Поулдера? С него станется — найдет себе какое-нибудь оправдание и пересидит в лесу. Лорд-маршал широко улыбнулся и покачал головой. — И оставит сражение для Кроя? А если тот побьет северян своими силами и заберет себе всю славу? Нет, Поулдер никогда не пойдет на такой риск! Этот план не оставляет им другого выбора, кроме как сотрудничать. — Он замолчал, глядя вверх на Веста. — Вам стоило бы проявить к этой парочке чуть больше уважения. — Вы думаете, они его заслуживают, сэр? — Конечно же, нет. Но если, предположим на мгновение, мы завтра проиграем битву, один из них, скорее всего, займет мое место. И где тогда окажетесь вы? Вест усмехнулся. — Со мной будет кончено, сэр. Но если я буду с ними вежлив, это ничего не изменит. Они ненавидят меня за то, что я есть, а не за то, что я говорю. С тем же успехом я могу говорить все, что мне нравится, пока у меня есть возможность. — Да, пожалуй, это верно. Они чертовски раздражают, но их глупость хотя бы предсказуема. Бетод — вот кто меня беспокоит. Сделает ли он то, чего мы от него хотим? — Берр рыгнул, сглотнул и снова рыгнул. — Черт бы побрал этот чертов желудок!Тридуба с Ищейкой развалились на скамье перед входом в палатку — странная парочка посреди накрахмаленной толпы офицеров и стражников. — Похоже, пахнет боем, — сказал Тридуба, завидев приближающегося Веста. — Ты прав. — Вест указал на черные мундиры штабистов Кроя. — Половина армии завтра утром двинется по долине, они попытаются завлечь Бетода в сражение. — Затем указал на малиновую свиту Поулдера. — Вторая половина пойдет поверху, через лес, и попробует застать его врасплох прежде, чем он успеет отойти. Тридуба кивнул. — Вроде бы неплохой план. — Простой и красивый, — подтвердил Ищейка. Вест вздрогнул. Он с трудом заставлял себя смотреть на этого человека. — У нас не было бы этого плана, если бы вы не доставили нам информацию, — выговорил он сквозь зубы. — Вы уверены, что она достоверна? — Насколько вообще может быть достоверной, — ответил Тридуба. Ищейка ухмыльнулся. — Этот Трясучка нормальный парень. И судя по всему, что мне удалось разведать, он говорит правду. Конечно, гарантий нет. — Конечно. Вы заслужили отдых. — Отказываться не станем. — Я договорился, чтобы вас разместили на краю левого фланга, позади дивизии генерала Поулдера, в лесу на хребте. Там вы будете в стороне от сражения. Не удивлюсь, если завтра там будет самое безопасное место. Окопайтесь, разведите костер, и если все пойдет хорошо, в следующий раз мы соберемся над трупом Бетода. Вест протянул руку. Тридуба пожал ее, широко улыбаясь. — Вот теперь ты говоришь по-нашему, Свирепый! Береги себя. Они с Ищейкой не спеша побрели вверх по склону, направляясь к опушке леса. — Полковник Вест! Он понял, кто это, еще до того, как обернулся. В лагере было не так уж много женщин, желающих поговорить с ним. Катиль стояла под летящим и тающим снегом, кутаясь в чужую шинель. Она казалась немного настороженной и смущенной, но ее вид все равно вызвал у Веста внезапный прилив гнева и замешательства. Он знал, что несправедлив к ней. Он не имел на нее никаких прав. Он был несправедлив, но это ничего не меняло. Вест не мог забыть, как увидел лицо Ищейки и услышал ее всхлипы: ахах… ах… Такая ужасная неожиданность. Такое ужасное разочарование. — Тебе лучше пойти с ними, — проговорил Вест с ледяным бесстрастием, усилием воли заставляя себя сказать хоть что-нибудь. — Там самое безопасное место. Он отвернулся, но Катиль остановила его. — Это ведь были вы? Там, у палатки… той ночью? — Да, боюсь, что так. Я просто хотел проверить, не нужно ли тебе что-нибудь, — солгал он. — Я даже представить не мог… с кем ты там. — Я не хотела ничем вас… — Ищейка! — выговорил он, и его лицо исказилось от недоумения. — Ищейка? Почему он? «Почему он, а не я?» — вот что он хотел сказать, но сумел вовремя остановиться. — Я знаю… вы, наверное, думаете… — Ты не обязана ничего мне объяснять! — прошипел он, хотя сам только что просил ее объяснить. — Кому какое дело до того, что я думаю? — Он выплюнул эти слова с большей злобой, чем намеревался, однако потеря самоконтроля лишь усилила его гнев. — Мне наплевать, с кем ты трахаешься! Она вздрогнула и опустила глаза. — Я не хотела… ну, в общем… Я знаю, я многим вам обязана. Просто… просто вы для меня слишком суровы. Вот и все. Она повернулась и побрела вверх по холму вслед за северянами. Вест провожал ее взглядом, едва способный поверить тому, что услышал. Она была рада спать с вонючим дикарем, а он был для нее слишком суров? Это было так несправедливо, что он чуть не задохнулся от ярости.
Вопросы
Полковник Глокта ворвался в столовую в ужасной спешке, упрямо сражаясь с пряжкой на перевязи своей шпаги. — Проклятье! — кипятился он. Пальцы не слушались. Он никак не мог застегнуть эту чертову штуку. — Проклятье, проклятье! — Может быть, вам нужна помощь? — спросила Шикель, затиснутая между столом и стенкой. Ее плечи были покрыты черными ожогами, отверстые раны зияли — бескровные, как мясо в лавке мясника. — Нет, мне не нужна твоя помощь, черт возьми! — взвизгнул он, швыряя перевязь на пол. — Мне нужно, чтобы кто-то объяснил мне, что за чертовщина здесь творится! Позор! Я не потерплю, чтобы солдаты моего полка расхаживали голышом! Да еще с такими отвратительными ранами! Где твой мундир, девчонка? — Я думала, вас больше беспокоит пророк. — Не говори мне о нем! — рявкнул Глокта, ужом втискиваясь на скамью напротив нее. — Что насчет Байяза? Насчет первого из магов? Кто он такой? Чего ему на самом деле нужно, старому ублюдку? Шикель улыбнулась милой улыбкой. — Ах, это! Я думала, об этом все знают. Ответ в том… — Ну! — выговорил полковник, и в горле у него пересохло от возбуждения, как у школьника. — В чем ответ? Она засмеялась и похлопала по скамье рядом с собой: бух-бух-бух. — Ответ в том…«Ответ в том…» Бух-бух-бух. Глаза Глокты распахнулись. Снаружи было еще почти темно. Лишь слабый свет просачивался через занавески. «Кто ломится в дверь в такой час? Хорошие новости приходят при свете дня». Бух-бух-бух. — Да, да! — прохрипел он. — Я хромой, но не глухой! Я прекрасно вас слышу, черт возьми! — Тогда откройте эту треклятую дверь! — Голос из коридора звучал глухо, но стирийский акцент было ни с чем не спутать. «Витари, чертова сука. Как раз то, что нужно посреди ночи». Прилагая все усилия, чтобы сдержать стоны, Глокта бережно выпростал онемевшие члены из потных покрывал, покачал головой из стороны в сторону в попытке вдохнуть немного жизни в скрюченную шею, но потерпел неудачу. Бух-бух-бух. «Интересно, когда в последний раз женщина стучалась в дверь моей спальни?» Глокта ухватил свою трость, как всегда прислоненную к матрацу, прикусил губу и с тихими стонами стал сползать с кровати на пол, пока одна ступня не шлепнулась о доски. Он бросил тело вперед, зажмурившись от острой боли, пронзившей позвоночник, и в конце концов принял сидячее положение, хватая воздух ртом, словно пробежал десять миль. «Бойтесь меня, бойтесь меня, все должны меня бояться! Если только мне удастся выбраться из кровати…» Бух-бух. — Иду, иду, черт возьми! Он оперся тростью об пол, перегнулся вперед и встал. «Осторожно, осторожно. — Мышцы искалеченной ноги сокращались, заставляя беспалую ступню дергаться и трепетать, как издыхающая рыба. — Черт бы драл этот омерзительный привесок! Была бы совсем как чужая, если бы не болела так сильно. Однако спокойно, спокойно, мы должны действовать мягко». — Ш-ш-ш, — прошептал Глокта, словно успокаивал младенца, нежно растирая омертвевшую плоть и стараясь дышать размеренно. — Ш-ш-ш! Постепенно конвульсии утихли до умеренной дрожи. «Боюсь, это все, на что мы можем рассчитывать». Теперь он смог натянуть на себя ночную рубаху и прошаркал к двери, раздраженно повернул ключ в замке и потянул за ручку. Витари стояла в коридоре, прислонясь к стене, — темная тень в полумраке. — Вы… — пропыхтел Глокта, ковыляя к стулу. — Вы не можете оставить меня в покое? Чем вас так влечет моя спальня? Витари неторопливо прошла в дверь, презрительно рассматривая убогую комнату. — Может быть, мне просто нравится смотреть на ваши мучения. Он хмыкнул, осторожно потирая горящее колено. — В таком случае сейчас у вас должно быть уже влажно между ног. — Как ни странно, нет. У вас вид — краше в гроб кладут. — А когда было по-другому? Вы пришли, чтобы насмехаться над моим видом, или у вас есть какое-нибудь дело? Витари скрестила на груди длинные руки и прислонилась к стене. — Вам нужно одеться. — Это предлог, чтобы увидеть меня голым? — Вас хочет видеть Сульт. — Сейчас? Она закатила глаза. — О нет, мы можем не торопиться! Вы же знаете его.
— Куда мы идем? — Когда дойдем, увидите. Она ускорила шаг, так что Глокте пришлось задыхаться и превозмогать боль, пока они шли по сумрачным сводчатым переходам, по темным переулкам и серым дворикам Агрионта, лишенным красок в скудном свете раннего утра. Наконец его неловкие сапоги захрустели по гравийным дорожкам парка. Трава клонилась под тяжестью холодной росы, воздух был густым от хмурого тумана. Вокруг высились деревья, вздымая в полумраке черные безлиственные ветви-когти; затем впереди выросла отвесная стена. Витари провела его к высоким воротам с двумя стражниками по обе стороны. Их тяжелые доспехи были позолочены, золото блестело на массивных алебардах, золотое солнце Союза было вышито на их накидках. «Рыцари-телохранители. Личная стража короля». — Дворец? — буркнул Глокта. — Нет, трущобы, гений! — Остановитесь! — Один из рыцарей поднял руку в латной рукавице, его голос звучал гулко из-под забрала высокого шлема. — Назовите ваши имена и цель визита. — Наставник Глокта. — Он подковылял к стене и прислонился к сырым камням, прижав язык к беззубым деснам, чтобы превозмочь боль в ноге. — Что касается цели, спросите у нее. Это не моя идея, могу вам сказать, будь оно все проклято! — Практик Витари. Нас ожидает архилектор. И ты прекрасно знаешь это, идиот, я говорила с тобой, когда выходила отсюда! Если можно судить по виду человека в доспехах, рыцарь был уязвлен. — Нам положено спрашивать каждого… — Давай открывай! — рявкнул Глокта, прижимая кулак к своему дрожащему бедру. — Пока я еще в состоянии доковылять туда своими ногами! Рыцарь сердито грохнул кулаком в ворота, и открылась маленькая дверца. Витари нырнула внутрь, Глокта похромал следом по дорожке из аккуратно обтесанных камней, бегущей по тенистому саду. Капли холодной росы повисли на ветвях с набухшими почками, срывались с высоких статуй. Где-то вдали каркала ворона, и звук казался нелепо громким в утренней тишине. Впереди показался дворец — нагромождение крыш, башен, скульптур, фигурной каменной кладки на фоне первого бледного сияния утра. — Что мы здесь делаем? — прошипел Глокта. — Скоро узнаете. Он взобрался на ступень между колоннами и двумя новыми рыцарями-телохранителями, такими молчаливыми и неподвижными, словно их доспехи были пусты. Его трость застучала по полированному мраморному полу гулкого зала, тускло освещенного мигающими свечами. Высокие стены были полностью скрыты за темными гобеленами. Сцены позабытых побед и свершений: короли потрясали оружием, читали воззвания, просто стояли, гордо выпятив грудь. Глокта из последних сил тащился вверх по лестнице — потолок и стены сплошь покрывала резьба, пышный узор из золотых цветов мерцал в свете ламп. Витари уже нетерпеливо ждала наверху. «Эта лестница стоит огромных денег, что не делает ее более удобной, будь она проклята». — Вам туда, — вполголоса сказала Витари. Возле двери впереди Глокты собралась группа встревоженных людей. Рыцарь-телохранитель сидел на стуле, наклонившись вперед. Его шлем валялся рядом на полу, а голову он опустил на руки, вцепившись пальцами в кудрявую шевелюру. Еще три человека сгрудились и перешептывались, их тихие тревожные голоса отскакивали от стен и разносились по коридору. — А вы разве не идете? Витари покачала головой. — Меня он не звал. Трое совещавшихся подняли голову, когда Глокта, хромая, приблизился к ним. «Надо же, каких людей можно встретить в дворцовом коридоре еще до рассвета». Лорд-камергер Хофф в спешке накинул одежду прямо на ночную сорочку. На его широком лице застыло потрясенное выражение, словно ему приснился кошмар. Лорд-маршал Варуз был в измятой рубашке, один угол воротничка торчал вверх, другой вниз, стального цвета волосы взъерошены. Щеки верховного судьи Маровии ввалились, глаза покраснели; его бледная рука слегка тряслась, когда он показал на дверь. — Там, внутри, — прошептал он. — Ужасно. Ужасно! Что теперь делать? Глокта нахмурился, шагнул мимо всхлипывающего стражника и шагнул через порог. За дверью оказалась спальня. «И роскошная. Здесь же дворец, в конце концов». Стены были обиты ярким шелком и увешаны темными холстами в старинных золоченых рамах. Огромный камин, сложенный из коричневого и красного камня, напоминал кантийский храм в миниатюре. Кровать представляла собой чудовищное сооружение с балдахином, по размеру превышающее всю спальню Глокты. Покрывала были откинуты и смяты, но не было никаких следов обитателя комнаты. Единственное высокое окно стояло нараспашку, и холодный ветер задувал из серого мира снаружи, заставляя огоньки свечей плясать и метаться. Сульт стоял посреди комнаты, хмуро и задумчиво разглядывая пол по другую сторону кровати. Глокта хотел бы увидеть его таким же растрепанным, как те трое за дверью, но его ждало разочарование. Белая мантия архилектора была безупречна, белые волосы аккуратно расчесаны, руки в белых перчатках сложены на груди. — Ваше преосвященство… — проговорил Глокта и захромал к архилектору. Он заметил что-то на полу. Темная жидкость поблескивала черным в свете свечей. «Кровь. Почему-то совсем не удивительно». Он подобрался поближе. Труп лежал на спине на дальнем краю кровати. Кровь забрызгала белые простыни, испачкала половицы и стену позади, замочила кайму роскошной портьеры у окна. Разорванная ночная рубашка насквозь пропиталась ею. Одна рука убитого была сжата в кулак, кисть другой оторвана — грубо, как раз от большого пальца. На предплечье зияла рана, куска плоти недоставало. «Словно его вырвали зубами». Одна нога была сломана и вывернута, сквозь разодранную плоть торчал обломок кости. Горло было настолько истерзано, что голова едва держалась, но опознать лицо не составляло труда — казалось, оно ухмылялось, глядя вверх на изящную потолочную лепнину: зубы оскалены, глаза выкачены наружу. — Кронпринц Рейнольт убит, — пробормотал Глокта. Архилектор приподнял руки и беззвучно похлопал двумя пальцами в перчатках о ладонь другой руки. — О, браво! Как раз ради подобных озарений я и послал за вами. Да, кронпринц Рейнольт убит. Трагедия. Возмутительное насилие. Ужасное преступление, поразившее в самое сердце всю нацию и каждого отдельного человека. Но это еще далеко не самое худшее. — Архилектор сделал глубокий вдох. — У короля нет братьев, Глокта, вы это понимаете? Теперь у него нет и наследников. Когда король умрет, как вы полагаете, откуда возьмется наш следующий славный правитель? Глокта сглотнул. «Понимаю. Какое ужасное затруднение». — Из открытого совета. — Будут выборы, — презрительно протянул Сульт. — Открытый совет будет выбирать нашего нового короля. Несколько сотен корыстных недоумков, которым нельзя доверить даже самостоятельно заказать собственный обед! Глокта сглотнул. «Я, наверное, мог бы порадоваться озабоченности его преосвященства, если бы моя голова не лежала на плахе рядом с его головой». — Мы не очень-то популярны в открытом совете. — Они нас ненавидят. Мало кого ненавидят больше. Наши действия против торговцев шелком, против торговцев пряностями, против лорда-губернатора Вюрмса и всех остальных… Никто из дворян нам не доверяет. «В таком случае, если король умрет…» — Как здоровье его величества? — Не слишком. — Сульт нахмурился, глядя на окровавленные останки. — Вся наша работа, Глокта, может быть разрушена одним этим ударом. Если нам не удастся завести друзей в Открытом совете, пока король еще жив. Если мы не сможем завоевать достаточно доверия, чтобы самим избрать его преемника или хотя бы повлиять на выбор. — Он пристально взглянул на Глокту, его голубые глаза поблескивали в свете свечей. — Деньгами или шантажом, лестью или угрозами, но мы должны раздобыть голоса в нашу пользу. И можете быть уверены — трое старых мерзавцев за дверью сейчас думают в точности о том же. Что мне делать, чтобы остаться у власти? На кого из кандидатов я должен ориентироваться? Чьи голоса я смогу контролировать? Когда мы объявим об убийстве, мы должны будем заверить открытый совет в том, что убийца уже в наших руках. После этого должно последовать быстрое, жестокое и чрезвычайно зрелищное наказание. Если выборы пройдут не так, как нам надо, чем все это закончится? На трон сядет Брок, или Ишер, или Хайген… — Сульт в ужасе содрогнулся. — В лучшем случае мы лишимся работы. В худшем же… «Несколько тел обнаружат в порту…» — Вот почему вы должны найти мне убийцу принца. Немедленно. Глокта посмотрел на тело принца. «Точнее, на то, что от него осталось». Концом трости он дотронулся до раны на предплечье Рейнольта. «Нам уже доводилось видеть подобные раны прежде. Труп в парке, несколько месяцев назад. Это сделал едок, или как минимум мы должны так подумать». Оконная створка тихо стукнула о раму на внезапном холодном сквозняке. «Едок, который пробрался внутрь через окно? Не очень-то похоже на агентов пророка — оставлять такие следы. Почему принц попросту не исчез, как Давуст? Едок внезапно потерял аппетит, так мы должны предположить?» — Вы говорили со стражей? Сульт пренебрежительно махнул рукой. — Он говорит, что всю ночь, как обычно, стоял за дверью. Услыхал шум, вошел в комнату и нашел принца таким, как вы его видите. Кровь еще сочилась, окно было открыто. Немедленно послал за Хоффом. Хофф послал за мной, я за вами. — Тем не менее стражника следует допросить по всем правилам… Глокта воззрился на сжатую в кулак руку Рейнольта. В кулаке что-то было. Он с усилием нагнулся, навалившись на трость, и выхватил это двумя пальцами. «Интересно». Кусочек ткани. Кажется, белой, хотя теперь ее сплошь покрывали темно-красные пятна. Глокта разгладил лоскуток и поднял повыше: в тусклом свете свечей слабо блеснула золотая нить. «Я уже где-то видел такую ткань». — Что это? — резко спросил Сульт. — Вы что-то нашли? Глокта не ответил. «Возможно, но уж очень это просто. Пожалуй, слишком просто».
Глокта кивнул Инею, альбинос протянул руку и стащил мешок с головы императорского посланника. Тулкис заморгал на резком свету, глубоко вдохнул и, щурясь, оглядел комнату. Грязная белая коробка, освещенная слишком ярко. Он увидел Инея, маячившего за его плечом. Он увидел Глокту, сидевшего напротив. Он увидел шаткие стулья, покрытый пятнами стол, водруженную на него полированную коробку. По-видимому, он не заметил маленькую черную дырочку в самом углу напротив, за головой Глокты. Ему и не следовало ее замечать. Через эту дырочку за происходящим наблюдал архилектор. «Оттуда он услышит каждое произнесенное слово». Глокта пристально наблюдал за посланником. «Подчас именно в первые мгновения человек выдает свою вину. Интересно, с чего он начнет? Невинный человек прежде всего спросил бы, в каком преступлении его обвиняют…» — В каком преступлении меня обвиняют? — спросил Тулкис. Глокта почувствовал, как у него дернулось веко. «Конечно, умный преступник легко догадается задать тот же самый вопрос». — В убийстве кронпринца Рейнольта. Посланник моргнул и поник на своем стуле. — Мои глубочайшие соболезнования королевской фамилии и всем гражданам Союза в этот черный день. Но неужели это все действительно необходимо? — Он кивнул вниз, на несколько ярдов тяжелой цепи, обмотанной вокруг его обнаженного тела. — Да. Если наши подозрения на ваш счет верны. — Понимаю. Позвольте спросить, имеет ли значение то, что я никоим образом не повинен в этом гнусном злодеянии? «Сомневаюсь. Даже если так и есть». Глокта бросил на стол запятнанный кровью клочок белой ткани. — Это было зажато в руке у принца. Тулкис озадаченно нахмурился, глядя на лоскуток. «Словно никогда не видел его прежде». — Он полностью соответствует прорехе на одеянии, найденном в ваших покоях. Это одеяние также забрызгано кровью. Тулкис поднял на Глокту широко раскрытые глаза. «Словно он не имеет представления, как эта кровь там оказалась». — Как вы можете это объяснить? Посланник наклонился вперед через стол, так далеко, как только мог со скованными за спиной руками, и заговорил быстро и тихо: — Прошу вас, наставник, выслушайте меня. Если шпионы пророка обнаружили, в чем заключается моя миссия — а они рано или поздно обнаруживают все, — они не остановятся ни перед чем, чтобы провалить ее. Вы знаете, на что они способны. Если вы покараете меня за это преступление, вы нанесете оскорбление императору. Тем самым вы оттолкнете протянутую вам руку, ответив на предложение дружбы пощечиной. Император поклянется отомстить, а если Уфман-уль-Дошт клянется… Моя жизнь не стоит ничего, но моя миссия должна быть выполнена. Последствия… для обоих наших народов… прошу вас, наставник, умоляю вас… Я знаю, что вы мыслите широко… — Широко мыслящий ум — как широко раскрытая рана, — прорычал Глокта. — Уязвим для любой отравы. Подвержен загниванию. Способен принести своему владельцу лишь боль. Он кивнул Инею, и альбинос осторожно положил лист с признанием на столешницу, подвинул его к Тулкису кончиками белых пальцев. Возле пленника он поставил бутылочку с чернилами и откинул медную крышку. Рядом лежало перо. «Четко и аккуратно, любой армейский старшина был бы доволен». — Это ваше признание. — Глокта махнул рукой в сторону бумаги. — Если вы еще не поняли. — Я невиновен, — произнес Тулкис почти шепотом. Глокта раздраженно скривился. — Вас когда-нибудь пытали? — Нет. — Вы когда-нибудь видели, как пытают? Посланник глотнул. — Видел. — Тогда вы имеете некоторое представление о том, чего вам следует ожидать. Иней снял крышку с коробки. Находившиеся внутри лотки приподнялись, развернулись веером, как огромная красивая бабочка, впервые расправляющая свои крылья, и показали инструменты Глокты во всем их блистающем, гипнотическом, ужасном великолепии. Глаза Тулкиса наполнились страхом и не отрывались от этого зрелища, как завороженные. — Я лучший в своем деле. — Глокта глубоко вздохнул и сжал руки. — Это не причина для гордости, но это так. Иначе бы вы не сидели сейчас передо мной. Я говорю это, чтобы у вас не было иллюзий. Чтобы вы ответили на мой следующий вопрос без всяких ложных надежд. Посмотрите на меня. — Он дождался, пока темные глаза Тулкиса встретились с его взглядом. — Вы подпишете признание? Воцарилось молчание. — Я невиновен, — прошептал посланник. — Я спрашивал не об этом. Задам вопрос еще раз. Вы подпишете признание? — Я не могу. Они долго смотрели друг на друга, и у Глокты не осталось никаких сомнений. «Он невиновен. Если бы он смог перебраться через стену дворца и залезть к принцу в окно так, что его никто не заметил, то уж наверняка смог бы выбраться из Агрионта и удрать, прежде чем мы заподозрим неладное. Зачем возвращаться к себе и ложиться спать, оставив запятнанную кровью одежду в шкафу, чтобы мы ее там нашли? Цепочка улик слишком очевидна, по ней мог бы пройти слепой. Нас обвели вокруг пальца, причем довольно примитивно. Наказать не того человека — это одно. Но позволить выставить себя дураком? Это совсем другое». — Минутку, — пробормотал Глокта. Он с трудом поднялся, добрался до двери, аккуратно прикрыл ее за собой, мучительно проковылял вверх по ступенькам до следующей комнаты и вошел туда. — Какого черта вам здесь понадобилось? — рявкнул на него архилектор. Глокта склонил голову, выражая глубочайшее почтение. — Я пытаюсь установить истину, ваше преосвященство… — Вы пытаетесь установить — что? Открытый совет ждет подписанного признания, а вы бормочете мне — о чем? Глокта встретил разгневанный взгляд архилектора. — А если он не лжет? А если император действительно желает мира? А если посол невиновен? Сульт воззрился на него, недоверчиво раскрыв холодные голубые глаза. — Что вы там потеряли в Гуркхуле, мать вашу, зубы или мозги? Кому какое дело, кто виновен, а кто невиновен? Мы сейчас заботимся о том, что должно быть сделано! О том, что нам необходимо! Нам нужно, чтобы бумага была подписана, и все. Понимаете, вы… вы… — У Сульта разве что пена на губах не выступила. Он в ярости сжимал и разжимал кулаки. — Вы, жалкий человеческий огрызок! Заставьте его подписать, и тогда мы наконец закончим с ним и займемся лизанием задниц в открытом совете! Глокта наклонил голову еще ниже. — Конечно, ваше преосвященство. — Так что, ваша упрямая одержимость истиной будет и дальше мешать мне этой ночью? Я предпочитаю пользоваться иглой, а не топором, но я в любом случае выбью признание из этого ублюдка! Послать за Гойлом? — Конечно, нет, ваше преосвященство. — Тогда возвращайтесь туда, черт вас подери, и заставьте — его — подписать!
Глокта вышел из комнаты, волоча ноги; он бурчал себе под нос, вытягивал шею, потирал больные ладони, двигал ноющими плечами и слышал, как щелкают суставы. «Тяжелый допрос». Секутор сидел на полу напротив двери, скрестив ноги и откинув голову к грязной стене. — Он подписал? — Разумеется. — Прекрасно. Еще одна загадка разгадана, начальник? — Сомневаюсь. Он не едок. Во всяком случае, не такой, как Шикель. Он чувствует боль, можешь мне поверить. Секутор пожал плечами. — Она говорила, что у них разные способности. — Это верно. Это верно… «И все же… — Глокта вытер слезящийся глаз, размышляя. — Кто-то убил принца. Кто-то рассчитывал получить выгоду от его смерти. Я хотел бы знать, кто это, даже если всем остальным наплевать». — Однако у меня осталось еще несколько вопросов. Тот стражник, который дежурил возле покоев принца прошлой ночью, — я хочу с ним поговорить. Практик поднял брови. — Зачем? Бумага ведь уже у нас. — Просто приведи мне его. Секутор тут же поднялся. — Хорошо, как скажете. Вы здесь начальник. — Он оттолкнулся от грязной стены и не спеша пошел по коридору. — Рыцарь-телохранитель скоро будет.
Держать строй
— Ты спал? — спросил Пайк, почесывая менее обгорелую сторону своего изувеченного лица. — Нет. А ты? Преступник, теперь ставший сержантом, покачал головой. — Уже сколько дней, — с тоской пробормотал Челенгорм. Он затенил глаза ладонью и, щурясь, посмотрел в сторону северного хребта, силуэт которой с зубчатыми верхушками деревьев вырисовывался на свинцово-сером небе. — Дивизия Поулдера уже вошла в лес? — Еще до первого света, — сказал Вест. — Скоро мы услышим, что он занял позицию. А вот теперь, кажется, и Крой готов выступить. Надо отдать должное его пунктуальности. Внизу, в долине под командным пунктом Берра, дивизия генерала Кроя строилась в боевом порядке. Три пехотных полка Собственных Королевских образовывали ядро, полк рекрутов разместился на более возвышенной местности по обоим флангам, а кавалерия заняла позицию позади. Это уже не походило на судорожные передвижения импровизированной армии принца Ладислава. Батальоны текли вперед четкими упорядоченными колоннами, шагая по грязи, по высокой траве, по пятнам снега во впадинах. Дойдя до назначенных позиций, они останавливались и начинали разворачиваться в аккуратные шеренги, так что вскоре вся долина была расчерчена сеткой из рядов солдат. В холодном воздухе гулко разносился отдаленный топот ног, бой барабанов, отрывистые выкрики командиров. Все точно, четко, в соответствии с планом. Лорд-маршал Берр откинул в сторону полог и широкими шагами вышел наружу, отвечая резкими взмахами руки на приветствия солдат и офицеров всех мастей, толпившихся перед палаткой. — Здравствуйте, полковник, — буркнул он и озабоченно поглядел на небо. — Погода пока сухая, похоже? Солнце бледным пятном расплывалось над горизонтом, небо было непроницаемо-белым с грязно-серыми потеками, над северным хребтом набухали более темные участки. — На данный момент да, сэр, — ответил Вест. — От Поулдера пока нет известий? — Нет, сэр. Возможно, им трудно идти, лес там дремучий. «Но не такой дремучий, как сам Поулдер», — подумал Вест, но говорить так было бы, пожалуй, непрофессионально. — Вы уже поели? — Да, сэр, благодарю вас. Вест не ел с прошлого вечера, да и тогда едва притронулся к пище. Сама мысль о еде вызывала у него тошноту. — Ну, хотя бы один из нас не голоден. — Берр хмуро потер ладонью живот. — Чертово несварение, я ни куска проглотить не могу. — Он поморщился и громко рыгнул. — Прошу прощения… А вот они и тронулись. Генерал Крой, очевидно, наконец удовлетворился точностью построения своей дивизии, поскольку солдаты в долине начали движение вперед. Задул пронзительный ветер, он трепал полковые знамена, флаги батальонов и ротные флажки. Неяркое солнце отражалось на отточенных клинках и начищенных доспехах, сияло на золотых галунах и полированном дереве, поблескивало на пряжках и конской упряжи. Войско слаженным строем продвигалось вперед, являя собой горделивую демонстрацию военной мощи. Впереди, в восточном конце долины, из-за деревьев вздымалась огромная черная башня — ближайшая из башен крепости Дунбрек. — Выглядит неплохо, — проговорил Берр. — Тысяч пятнадцать бойцов и почти столько же наверху, на хребте. — Он кивнул в сторону резерва: два кавалерийских полка спешились и беспокойно топтались внизу, под командным пунктом. — И две тысячи здесь, ждут моего приказа. Он взглянул назад, в сторону беспорядочно расползшегося лагеря: целый город из холста, повозок, поставленных друг на друга ящиков и бочонков раскинулся в заснеженной долине, а в нем копошились черные фигурки. — А еще тысячи остались там — повара и конюхи, кузнецы и возчики, слуги и врачи. — Берр покачал головой. — Ничего себе ответственность! Немного найдется глупцов, которые захотят взвалить ее на себя. Вест натянуто улыбнулся. — Да, сэр. — Похоже, там… — пробормотал Челенгорм, затеняя глаза от света и всматриваясь в дальний конец долины. — Это… — Подзорную трубу! — рявкнул Берр, и ближайший офицер подал ее с изысканным поклоном. Маршал резко раздвинул трубу. — Ну-ка, ну-ка. Кто там у нас? Вопрос риторический, без сомнения. Там не могло быть никого другого. — Северяне Бетода, — сказал Челенгорм, всегда готовый констатировать очевидное. Сквозь подрагивающее круглое окошечко своей подзорной трубы Вест наблюдал, как они выбегают на открытое пространство. Они лились сплошным потоком из леса в дальнем конце долины, возле реки, распространяясь по открытому пространству, как пятно крови расплывается на перерезанном запястье. Сплоченные грязно-серые и бурые массы людей скапливались на флангах: легковооруженные трэли. В центре сформировались более стройные ряды, тускло поблескивал металл кольчуг и клинков. Карлы Бетода. — И никаких признаков конницы. Это заставило Веста занервничать еще сильнее. Он помнил столкновение с Бетодовой кавалерией, чуть не закончившееся для него фатально, и не горел желанием возобновлять знакомство. — Приятно наконец-то увидеть врага в лицо, — сказал Берр, и его чувства были противоположны ощущениям Веста. — Идут довольно ловко, в этом им не откажешь. — Его губы изогнулись в скупой усмешке. — Но они идут как раз туда, куда намнадо. Приманка готова, и ловушка вот-вот захлопнется, не так ли, капитан? Он передал подзорную трубу Челенгорму, который поглядел в нее и тоже ухмыльнулся. — Как раз туда, куда нам надо, — эхом отозвался он. Вест не был так уверен. Он отлично помнил жиденькую шеренгу северян на гребне — как раз там, куда, по мнению Ладислава, им было надо. Полки Кроя остановились, и подразделения выстроились в безукоризненном порядке, спокойно, словно на огромном плацу: строй в четыре шеренги, резервные роты аккуратно уведены назад, тоненькая линия арбалетчиков вдоль фронта. До Веста донеслись еле слышные выкрики, приказывающие открыть огонь, и он увидел, как первый залп взмыл над шеренгами Кроя, ливнем осыпая войско противника. Он сжал кулаки и почувствовал, как его ногти до боли впиваются в ладони. Он изо всех сил желал северянам смерти. Однако они ответили собственным арбалетным залпом, а затем хлынули вперед. Их боевой клич проплыл над офицерами, столпившимися перед палаткой, — этот нечеловеческий вопль, далеко разносящийся в холодном воздухе. Вест закусил губу, вспоминая, как он слышал тот же звук посреди тумана. Трудно поверить, что это было лишь несколько недель назад. Он снова ощутил вину и радость из-за того, что находится вдалеке от первых рядов, хотя дрожь, пробежавшая по его спине, тут же напомнила ему, что в прошлый раз это ему не очень помогло. — Кровь и ад! — проговорил Челенгорм. Больше никто ничего не сказал. Вест стоял, стиснув зубы, с колотящимся сердцем, и отчаянно пытался унять дрожь в руках, в то время как северяне могучей волной катились по долине. Арбалетчики Кроя дали еще один залп, отступили назад по заботливо приготовленным проходам в тщательно выровненных шеренгах и снова собрались позади строя. Копья опустились, щиты поднялись; шеренги Союза в полном молчании приготовились встретить завывающих северян. — Сошлись, — сказал лорд-маршал Берр. Ряды союзников качнулись и подались, бледный солнечный свет как будто сверкнул ярче над этой человеческой массой, в воздухе пронесся отдаленный лязг. На командном пункте никто не произнес ни слова. Каждый всматривался в свою подзорную трубу или щурился против солнца, затаив дыхание и пытаясь разглядеть, что происходит внизу в долине. После чудовищно долгой паузы Берр наконец опустил трубу. — Хорошо. Они держатся. Похоже, ваши северяне были правы, Вест: за нами превосходство в численности, даже без Поулдера. Когда он подойдет, будет полное… — Взгляните, вон там, наверху, — бросил Вест, — на южном хребте. На опушке леса что-то блеснуло, потом еще раз. Металл. — Кавалерия, сэр, готов жизнью поклясться. Похоже, Бетоду пришла в голову та же мысль, что и нам. Только на другом крыле. — Черт подери! — прошипел Берр. — Пошлите к генералу Крою, сообщите, что конница неприятеля на южном хребте! Пусть отводит тот фланг и готовится к атаке справа! Один из адъютантов ловко вскочил в седло и галопом умчался в направлении штаба генерала Кроя, взметая комья холодной грязи из-под конских копыт. — Снова их хитрости. Возможно, это еще не все. — Берр со щелчком сложил трубу и ударил ею по раскрытой ладони. — Нельзя провалить наш план, полковник Вест. Ничто не должно нам помешать! Ни самоуверенность Поулдера, ни гордыня Кроя, ни вражеские хитрости — ничто! Мы сегодня должны победить! Этот план не может провалиться! — Да, сэр. Однако Вест не был уверен, что с этим возможно справиться.Солдаты Союза старались идти тихо — то есть производили столько же шума, как большое стадо овец, которое загоняют в амбар для стрижки. Они ворчали и жаловались, поскальзывались на влажной почве, гремели доспехами, задевали оружием за низкие ветки. Ищейка, глядя на них, только головой качал. — Хорошо еще, что здесь никого нет, не то нас бы давно услышали, — прошипел Доу. — Эти болваны даже к трупу не сумеют подойти незаметно! — Только ты сам не шуми, — буркнул Тридуба, который шел впереди. Он махнул рукой, призывая своих людей не отставать. Это было странное ощущение — снова выступить в поход с большим отрядом. К ним присоединились четыре десятка карлов Трясучки, и это была довольно пестрая компания. Высокие и коротышки, молодые и старые, со всевозможным оружием и в разных доспехах, но все как один — опытные бойцы, насколько Ищейка смог разглядеть. — Стой! Войско Союза с лязгом и ворчанием остановилось, и воины начали строиться в линию, растягиваясь по самой высокой части хребта. В очень длинную линию, подумал Ищейка, судя по количеству людей в лесу. Северяне находились на самом дальнем ее конце. Он посмотрел в безлюдную чащу слева и нахмурился. Заброшенное место, конец линии. — Зато самое безопасное, — пробормотал Ищейка. — Что-что? — переспросила Катиль, сидевшая на большом стволе упавшего дерева. — Говорю, здесь безопасно, — повторил он на ее языке, принужденно улыбаясь. Он все еще не понял, как вести себя с ней. Днем их разделяла огромная пропасть — зияющая пропасть расы, возраста и языка, через которую он даже не надеялся перекинуть мост. Однако, странное дело, эта пропасть исчезала по ночам. В темноте они отлично понимали друг друга. Может, со временем они с этим справятся, а может быть, и нет. Пусть все будет, как будет. Все равно он был рад, что Катиль здесь. В ее присутствии он снова чувствовал себя настоящим мужчиной, а не просто животным, рыскающим по лесам, попадая из одной переделки в другую. Он увидел, как союзный офицер отделился от своих людей и направился к ним. Горделивым шагом офицер подошел к Тридубе, держа под мышкой что-то вроде отполированной палки. — Генерал Поулдер просит, чтобы вы оставались здесь на левом крыле и защищали наш фланг. Он говорил медленно и очень громко, словно это могло бы помочь им его понять, если бы они не говорили на союзном языке. — Ладно, — отозвался Тридуба. — Дивизия развернется вдоль возвышенности справа от вас. — Офицер махнул палкой в сторону деревьев, где его люди занимались медлительными и шумными приготовлениями. — Мы подождем, пока все силы Бетода не вступят в сражение с дивизией генерала Кроя, после чего атакуем их и выбьем с поля боя! Тридуба кивнул. — Мы можем вам помочь? — Откровенно говоря, сомневаюсь, но мы сообщим, если положение изменится. И он так же горделиво двинулся обратно к своим людям, но через несколько шагов поскользнулся и чуть не плюхнулся задницей в грязь. — Кажется, он вполне уверен в себе, — заметил Ищейка. Тридуба поднял брови. — Даже слишком, если хочешь знать мое мнение. Но если они оставят нас в покое, думаю, я как-нибудь это переживу… Эй, ребята! — крикнул он, поворачиваясь к карлам. — Возьмитесь-ка за этот ствол и перетащите его на бровку! — Зачем? — спросил один из них; он сидел, угрюмо потирая колено. — Чтобы вам было где спрятаться, если сюда заявится Бетод! — рявкнул на него Доу. — Давай, шевелись, недоумок! Карлы сложили на землю оружие и принялись за работу, ворча под нос. Похоже, присоединение к легендарному Рудде Тридубе принесло им не так много радости, как они надеялись. Ищейка не мог не улыбнуться. Могли бы сами понять: у легендарного вождя легких заданий не бывает. Тридуба стоял и глядел в лес, хмуря брови. Ищейка подошел и встал рядом. — Командир, тебя что-то беспокоит? — Хорошее здесь местечко — как раз для того, чтобы спрятать людей. Подождать, пока не начнется драка, а потом ударить сверху. — Ну да, — улыбнулся Ищейка. — Поэтому мы здесь. — И что? Бетод до такого не додумался? Ищейка перестал улыбаться. — Если у него есть лишние люди, он вполне мог найти им место здесь наверху, чтобы они спокойно дождались удобного момента, в точности как мы. Он мог послать их сюда через тот же лес, на ту же гору, как раз туда, где сидим мы. И что тогда произойдет, как ты думаешь? — Ну, тогда мы будем драться. Но у Бетода нет лишних людей, если вспомнить, что говорили Трясучка и его ребята. У нас перевес больше чем вдвое. — Может быть, но он любит устраивать сюрпризы. — Хорошо, — проговорил Ищейка, глядя, как карлы тащат упавший ствол, чтобы перекрыть им вершину склона. — Хорошо. Мы затащим туда это дерево и будем надеяться на лучшее. — Надеяться на лучшее? — проворчал Тридуба. — Скажи на милость, когда это помогало? Он отошел и принялся вполголоса переговариваться с Молчуном. Ищейка пожал плечами. Если на них действительно внезапно свалятся несколько сотен карлов, им придется туго, но сейчас он ничего не мог с этим поделать. Он опустился на колени возле своего мешка, достал огниво и несколько сухих веток, тщательно сложил их и принялся высекать искры. Трясучка присел возле него на корточки, положив ладони на рукоять секиры. — Что это ты затеял? — А как ты думаешь? — Ищейка подул в растопку, глядя, как по ней разбегаются язычки пламени. — Развожу костер. — Разве мы не должны ждать начала битвы? Ищейка присел на пятки, придвинул несколько сучков поближе к огню и стал смотреть, как они разгораются. — Верно, мы должны ждать, и это самое лучшее время, чтобы разжечь костер. На войне, парень, все время чего-то ждешь. На это уходят целые недели твоей жизни. И ты можешь все это время стучать зубами от холода, а можешь устроиться поудобнее. Ищейка вытащил из мешка сковородку и поставил ее на огонь. Это была новая хорошая сковородка, взятая у южан. Потом он развернул пакет, лежавший в мешке. Там было пять яиц: целые, красивые, коричневые, в крапинку. Он разбил одно яйцо о край сковородки, вылил на дно и услышал, как оно зашипело; с лица Ищейки не сходила широкая улыбка. Похоже, жизнь понемногу налаживалась. Давненько он не ел яиц. Он как раз разбивал последнее, когда изменившийся ветер принес какой-то запах. Что-то еще, кроме жарящейся яичницы. Ищейка вскинул голову и встревожился. — Что? — спросила Катиль. — Скорее всего, ничего. Но лучше не искушать судьбу. — Подожди здесь минутку, присмотри за этим, ладно? — Хорошо… Ищейка перелез через поваленный ствол, добрался до ближайшего дерева, притаился за ним, присев на корточки, и вгляделся вниз. Кажется, ничем особенным не пахло и ничего особенного не было видно среди деревьев — только влажная земля с пятнами снега, мокрые ветви сосен и неподвижные тени. Ничего. Это Тридуба взбудоражил ему нервы своими словами о сюрпризах. Ищейка уже поворачивал обратно, когда снова почувствовал запах. Он выпрямился и прошел несколько шагов вниз по холму, прочь от костра и поваленного дерева, вглядываясь в лес. Тридуба подошел и встал рядом — щит повешен на руку, мощный кулак другой руки сжимает меч. — Что там, Ищейка? Ты что-то чуешь? — Может быть. — Он снова понюхал воздух, медленно и долго втягивая его в себя и пропуская через ноздри. — Скорее всего, ничего. — Не надо мне этих твоих «ничего», Ищейка! Твой нос уже помогал нам выйти живыми из заварушек, было дело. Что ты унюхал? Ветер переменился, и на этот раз Ищейка полностью ощутил запах. Он уже давно не нюхал его, но перепутать было невозможно. — Дерьмо, — выдохнул он. — Шанка! — Эй! Ищейка обернулся, раскрыв рот. Катиль перебиралась через поваленное дерево со сковородкой в руке. — Яичница готова, — сказала она, улыбаясь им двоим. Тридуба отчаянно замахал на нее рукой и заревел во всю глотку: — Всем срочно укрыться за… Тенькнула тетива, где-то внизу, в кустарнике. Ищейка слышал стрелу, ощутил, как она просвистела в воздухе рядом с ним. Вообще-то они не лучшие стрелки, эти плоскоголовые, и стрела пролетела мимо в паре шагов от него. Лишь дерьмовейшее невезение было причиной тому, что она поразила другую цель. — Ах… — вымолвила Катиль, моргая и глядя на древко, торчащее у нее из бока. — Ах… И она упала на землю. Просто взяла и упала, уронив сковородку в снег. Ищейка уже мчался к ней вверх по склону, и воздух ледяным холодом царапал его глотку. Потом он взял Катиль за руки, а Тридуба подхватил ее под колени. К счастью, она была не тяжелой. Совсем не тяжелой. Еще пара стрел просвистели мимо. Одна вонзилась в поваленный ствол и застыла в нем, дрожа, а они перевалили через бревно Катиль и сами укрылись с той стороны. — Внизу шанка! — кричал Тридуба. — Они подстрелили девчонку! — Самое безопасное место? — прорычал Доу, пригибаясь за стволом и сжимая свою секиру. — Гребаные ублюдки! — Шанка? Так далеко к югу? — переспросил кто-то. Ищейка подхватил Катиль под мышки и оттащил ее, стонущую, к ямке возле костра; ее пятки волочились по земле. — В меня попали, — пробормотала она, уставившись на стрелу, вокруг которой по ее рубашке расползалось пятно крови, потом кашлянула и взглянула на Ищейку широко раскрытыми глазами. — Они идут! — прокричал Трясучка. — Готовьтесь, парни! Все вытаскивали оружие, затягивали пояса и ремни щитов, стискивали зубы и хлопали друг друга по спинам, готовясь к драке. Молчун был уже наверху, за поваленным деревом, он посылал вниз стрелу за стрелой с совершенно невозмутимым видом. — Я должен идти, — сказал Ищейка, сжимая руку Катиль, — но я вернусь, хорошо? Ты просто сиди и не двигайся, слышишь? Я вернусь. — Что?! Нет! Ему пришлось отрывать ее пальцы от своей руки. Ищейке было не очень-то приятно делать это, но мог ли он выбирать? — Нет… — прохрипела Катиль, когда он пополз по направлению к бревну и жидкой шеренге карлов, скрючившихся позади него. Кое-кто уже стоял на коленях, готовясь стрелять. Уродливое копье вылетело из-за ствола и с глухим стуком ткнулось в землю совсем рядом с ним. Ищейка уставился на него, затем метнулся в сторону, опустился на колени недалеко от Молчуна и взглянул на подножие хребта. — Гребаное дерьмо! Лес кишел плоскоголовыми. Внизу, слева, справа — повсюду между деревьями мелькали черные движущиеся силуэты, мечущиеся тени густой массой лезли вверх по склону. Казалось, их там сотни. Где-то справа союзные солдаты в смятении кричали, гремели и лязгали доспехами, готовили копья. Стрелы с сердитым свистом вылетали снизу из леса и уносились с бровки в лес. — Гребаное дерьмо! — Может, уже будешь стрелять? — Молчун выпустил стрелу, вынул из колчана другую. Ищейка тоже натянул тетиву, но целей было так много, что он никак не мог выбрать одну и выстрелил слишком высоко, не переставая ругаться. Они уже подошли близко, так близко, что можно было видеть их лица, если это можно назвать лицами. Разинутые клацающие челюсти, колючие маленькие глазки, полные ненависти. Неуклюжее оружие — дубины, утыканные гвоздями, каменные топоры, проржавевшие мечи, украденные у мертвых. Они лезли вверх среди деревьев, быстрые, как волки. Ищейка всадил одному в грудь стрелу, и шанка упал назад. Другому он попал в ногу, но остальные не сбавляли темпа. — Готовьтесь! — услышал он крик Тридубы. Бойцы вставали и поднимали клинки, копья, щиты, чтобы встретить атаку. Интересно, как человек может приготовиться к такому? На бревно прыгнул плоскоголовый — пасть разинута, зубы оскалены. Ищейка увидел его черный силуэт на фоне неба, услышал над ухом зычный рев, затем меч Тула рубанул по твари, и шанка отлетел назад, заливая все вокруг кровью, как льется вода из разбитой бутыли. Еще один вскарабкался наверх, и Тридуба начисто отсек ему руку мечом и отбил его щитом обратно на склон. Однако уже прибывали новые, все больше и больше, их толпа ломилась через поваленный ствол. Ищейка выстрелил ближайшему в лицо с расстояния не более шага, вытащил нож и ткнул тварь в брюхо, вопя во всю мочь и чувствуя, как теплая кровь заливает руку. Он вырвал дубину из лап падавшего плоскоголового, замахнулся на следующего, не попал и откатился в сторону. Повсюду кричали, кололи и рубили друг друга мечами. Ищейка увидел, как Трясучка прижал голову шанка сапогом к бревну, высоко поднял над головой щит и всадил металлический обод врагу в лицо. Второго он раскроил секирой, и тот рухнул навзничь, брызнув кровью Ищейке в глаза. С третьим они схватились в охапку, когда шанка перепрыгивал через ствол, и кувырком покатились по влажной земле. Шанка оказался наверху, и Ищейка хрястнул его по спине дубиной — раз, другой, третий. Трясучка спихнул его с себя, вскочил на ноги и впечатал каблук в затылок твари. Он повернулся и срубил еще одного плоскоголового как раз в тот момент, когда тот колол копьем в бок вопящего карла. Ищейка заморгал и попытался стереть кровь с глаз тыльной стороной рукава. Он видел, как Молчун занес кинжал и пронзил им череп плоскоголового — лезвие прошло насквозь и крепко пригвоздило шанка к упавшему стволу. Он видел, как Тул своим огромным кулачищем молотил противника по лицу, пока череп твари не превратился в кровавую кашу. Еще один плоскоголовый вскочил на бревно, но прежде, чем он успел ударить Ищейку мечом, Доу прыгнул вперед и подрубил ему ноги. Шанка свалился, вопя во всю глотку. Очередная тварь навалилась сверху на одного из карлов и вырвала зубами здоровенный кусок из его шеи. Ищейка схватил валявшееся на земле копье, швырнул его и попал прямо в спину нападавшего. Шанка с визгом упал. Он раздирал когтями собственные плечи, пытаясь достать древко, но оно засело прочно. Еще один карл с ревом метался из стороны в сторону — шанка запустил зубы ему в руку, а он отбивался свободной рукой. Ищейка хотел броситься на помощь, но на него прыгнул плоскоголовый с копьем. Он вовремя заметил это и увернулся, огрел врага дубиной по затылку, и плоский череп хрустнул, как раздавленное яйцо. Обернувшись, Ищейка увидел еще одного — огромного. Тот разинул пасть и зарычал, с его зубов стекала слюна, в лапах был зажат огромный топор. — Ну, давай! — крикнул ему Ищейка, поднимая дубинку и нож. Но прежде, чем тварь успела на него наброситься, Тридуба подобрался сзади и раскроил ее от плеча до брюха. Кровь брызнула во все стороны, и шанка распластался в грязи. Ему еще удалось подняться, но это лишь помогло Ищейке быстро проткнуть его ножом. Шанка уже отступали, карлы с криками преследовали их и рубили мечами. Последний с пронзительным воплем ринулся к бревну, пытаясь перебраться на ту сторону, но Доу располосовал ему спину мечом. Плоскоголовый заверещал, в зияющей кровавой ране показались красное мясо и белые обломки кости. Тварь упала, зацепившись за торчащую ветку, дернулась и осталась лежать, свесив ноги. — С ними покончено! — заорал Трясучка. Его лицо под длинными волосами было забрызгано кровью. — Мы их сделали! Карлы издали ликующий вопль, потрясая оружием. По крайней мере, большая их часть. Пара человек лежала неподвижно, еще несколько раненых стонали сквозь стиснутые зубы. Ищейка подумал, что они вряд ли счастливы. Тридуба тоже не собирался радоваться. — Заткнитесь, вы, идиоты! Этих мы сделали, но придут другие, еще больше. С плоскоголовыми всегда так — неизбежно приходят новые. Уберите трупы с дороги! Соберите все стрелы! Они нам понадобятся еще до конца этого дня! Ищейка уже хромал обратно к дымящему костру. Катиль лежала там, где он ее оставил, она дышала быстро и неглубоко, прижимая руку к ребрам рядом с торчащим древком. Ищейка подошел, она посмотрела на него широко раскрытыми влажными глазами, но ничего не сказала. Он тоже молчал. Что тут скажешь? Он взял нож, разрезал ее окровавленную рубашку от стрелы вниз до подола и отвернул ткань, чтобы разглядеть древко. Оно застряло между двумя ребрами с правой стороны, как раз под грудью. Не самое лучшее место для стрелы, если лучшие места вообще бывают. — Как там? — промямлила она, стуча зубами. Ее лицо побелело как снег, глаза лихорадочно блестели. — Ничего? — Ничего, — ответил он, вытирая большим пальцем грязь с ее мокрой щеки. — Только не дергайся, ладно? Сейчас все уладим. Он говорил это и думал: гребаный ты врун, Ищейка, гребаный ты трус. У нее же стрела между ребер! Тридуба присел рядом с ними на корточки. — Должна выйти, — сказал он, озабоченно хмурясь. — Давай, я буду ее держать, а ты тяни. — Чего? — Что он говорит? — прошептала Катиль. На ее зубах была кровь. — Что он… Ищейка взялся обеими руками за древко, а Тридуба ухватил ее за запястья. — Что вы… Ищейка потянул, но стрела не вышла. Он потянул еще, и из раны вокруг древка выступила кровь, заструившись двумя темными полосками по ее бледному боку. Он снова потянул, и Катиль забилась, заколотила ногами о землю, завопила так, словно ее убивали. Он тянул, а стрела все не хотела выходить — она не продвинулась даже на палец. — Тащи! — прошипел Тридуба. — Не выходит, мать твою! — заорал Ищейка ему в лицо. — Ну ладно! Ладно. Ищейка отпустил стрелу, и Катиль закашлялась и захрипела, вздрагивая всем телом и хватая ртом воздух; из ее рта сочилась розовая слюна. Тридуба потер подбородок, размазывая по лицу кровавое пятно. — Если ты не можешь ее вытащить, придется ее протолкнуть. — Что?! — Что… он говорит? — прохрипела Катиль, стуча зубами. Ищейка сглотнул. — Нам придется протолкнуть стрелу насквозь. — Нет, — пробормотала она, округлив глаза. — Нет! — Ничего не поделаешь. Катиль всхлипнула, когда Ищейка снова взялся за древко, переломил его посередине и сложил ладони над обломанным концом. — Нет, — пролепетала она. — Давай, держись, девочка, — буркнул Тридуба на союзном наречии и снова взял за ее руки. — Ничего, потерпи. Давай, Ищейка. — Нет… Ищейка стиснул зубы и с силой надавил на обломанное древко. Катиль дернулась и выдохнула, потом ее глаза закатились, и она потеряла сознание. Ищейка перевернул ее тело, безвольное как тряпка, и увидел наконечник стрелы — он торчал из спины Катиль. — Отлично, — пробормотал он, — отлично. Вышла. Он ухватился за стрелу сразу под наконечником, осторожно повернул и вытащил наружу. Вместе со стрелой вытекла струйка крови, но не слишком много. — Хорошо, — сказал Тридуба. — Похоже, легкое не задето. Ищейка закусил губу. — Да, хорошо. Он схватил рулон бинта, прижал его к кровоточащей ране в спине Катиль и принялся обматывать поперек груди девушки. Тридуба приподнимал ее, когда надо было пропустить бинт под телом. — Хорошо, хорошо… Он повторял это снова и снова, как можно быстрее наматывая бинт окоченевшими неуклюжими пальцами, пока не забинтовал Катиль так крепко, как только можно. Его руки были в крови, повязка в крови, живот и спину Катиль покрывали розовые отпечатки его пальцев, потеки темной грязи и темной крови. Ищейка снова натянул на нее рубашку и осторожно перевернул на спину. Он дотронулся до ее лица — теплое. Глаза закрыты, грудь тихо вздымалась, дыхание легким облачком курилось около рта. — Надо достать одеяло. Он встал, подошел к своему мешку и нашел одеяло, разбросав все барахло вокруг костра. Потом встряхнул одеяло и накрыл Катиль. — Вот, так-то теплее, верно? Давай, погрейся. — Он подоткнул одеяло, перекрывая доступ холоду. Натянул край на ноги Катиль. — Погрейся… — Ищейка… Тридуба наклонился над ней, прислушиваясь к дыханию. Он выпрямился и медленно покачал головой. — Она умерла. — Что?.. В воздухе кружились белые крупинки. Снова пошел снег.
— Где же Поулдер, черт возьми? — раздраженно ворчал маршал Берр. Он глядел вниз, в долину, нетерпеливо сжимая и разжимая кулаки. — Я приказал ему ждать, пока Бетод не вступит в битву, а не пока он нас разобьет, черт подери! Вест не мог найти никакого ответа. Действительно, где же Поулдер? Снег становился гуще, снежинки мягкими кругами опускались на землю, закрывая поле битвы серой завесой и придавая всему ощущение нереальности. Все звуки доносились как будто из невозможного далека, приглушенные и гулкие. Курьеры сновали за линией фронта взад и вперед — черные точки, быстро двигавшиеся по белой земле, — доставляя депеши с отчаянными требованиями пополнения. Раненых становилось все больше: их, стонущих и задыхающихся, приносили на носилках, привозили в повозках или они брели сами, молчаливые и окровавленные, по дороге внизу, под штабом Берра. Даже сквозь снег было ясно видно, что солдатам Кроя приходится нелегко. Тщательно выстроенные шеренги теперь угрожающе прогибались посередине, подразделения слились в единую шевелящуюся массу, смешались друг с другом в хаосе и смятении битвы. Вест потерял счет штабным офицерам, которых генерал Крой присылал на командный пункт, требуя помощи или разрешения отвести войска. Все гонцы отсылались назад с одинаковым ответом: держаться и ждать. А от Поулдера не было никаких вестей, кроме зловещего и необъяснимого молчания. — Где же он, черт возьми? Берр прошагал обратно к палатке, оставляя темные следы на свежевыпавшем снегу. — Эй, вы! — нетерпеливо крикнул он адъютанту. Вест на почтительном расстоянии двинулся следом и вслед за маршалом протиснулся через полог палатки. Челенгорм шел по пятам. Берр наклонился над столом и выхватил перо из чернильницы, разбрызгивая но деревянной столешнице черные капли. — Отправляйтесь в лес и разыщите генерала Поулдера! Узнайте, какого черта он там делает, и сейчас же возвращайтесь ко мне! — Да, сэр! — отозвался офицер, вытягиваясь в дрожащую струнку. Берра чиркал пером по бумаге. — Сообщите ему, что я приказываю начинать атаку немедленно! — Яростными взмахами запястья он подписал свое имя и сунул бумагу адъютанту. — Слушаюсь, сэр! — Молодой офицер целеустремленным шагом вышел из палатки. Берр снова повернулся к картам. Он морщился и одной рукой раздраженно дергал себя за бороду, прижав другую к животу. — Где Поулдер, черт подери? — Возможно, сэр, он сам подвергся нападению… Берр рыгнул, скривился, снова рыгнул и грохнул кулаком по столу, так что задребезжала чернильница. — Черт бы драл этот проклятый желудок! — Его толстый палец уперся в карту. — Если Поулдер вот-вот не появится, нам придется отправлять в бой резерв. Вы слышите, Вест? Отправлять кавалерию. — Да, сэр, разумеется. — Наш план не должен провалиться! — Маршал нахмурился, глотнул. Весту показалось, что он очень побледнел. — Наш план не должен… не должен… — Он слегка покачнулся и заморгал. — Сэр, с вами… — Бу-э-э! Маршал Берр внезапно резко перегнулся вперед, извергая на столешницу струю черной рвоты. Она разлилась по картам, и бумага окрасилась ярко-красным. Вест застыл как вкопанный. Берр захрипел, уперся сжатыми кулаками в стол и затрясся всем телом, затем набычился и изверг из себя новую порцию рвоты. — Гх-у-э-э-э! Он откачнулся от стола — с губы тянется нитка красной слюны, глаза на белом лице выпучены — и с глухим стоном повалился назад, стащив за собой один из перепачканных кровью чертежей. Вест наконец понял, что происходит, и успел вовремя кинуться вперед и подхватить безвольное тело маршала, прежде чем оно рухнуло на пол. Он зашатался и сделал несколько шагов по палатке, чтобы не дать Берру упасть. — Вот дерьмо! — выдохнул Челенгорм. — Помогите мне, черт возьми! — рявкнул Вест. Здоровяк шагнул к нему и подхватил маршала под вторую руку, и вместе они наполовину поднесли, наполовину подтащили его к кровати. Вест расстегнул верхнюю пуговицу на мундире Берра, ослабил воротник. — Видимо, что-то с желудком, — пробормотал он сквозь сжатые зубы. — Он давно жаловался на него… — Я позову врача! — выкрикнул Челенгорм. Он бросился к выходу, но Вест схватил его за руку. — Нет. Челенгорм уставился на него. — Что? — Если станет известно, что маршал болен, начнется паника. Поулдер и Крой будут делать все, что им вздумается. Армия развалится. Никто не должен ничего знать, пока не закончится сражение. — Но… Вест встал и положил руку Челенгорму на плечо, глядя ему прямо в глаза. Он уже знал, что надо делать. Он не хочет быть свидетелем еще одной катастрофы. — Послушайте меня. Мы должны следовать его плану. Мы должны. — Кто должен? — Челенгорм дико оглядел палатку. — Вы и я, вдвоем? — Да, если необходимо. — Но речь идет о человеческой жизни! — Речь идет о тысячах человеческих жизней, — прошипел Вест. — Вы слышали, что он сказал: наш план не должен провалиться. Челенгорм побледнел почти так же, как Берр. — Но вряд ли он имел в виду… — Не забудьте, что вы мне обязаны. — Вест наклонился ближе. — Если бы не я, вы стали бы одним из трупов в той куче тел, что гниют сейчас к северу от Кумнура. Ему самому не нравилось то, что он делал, но другого выхода не было, и не было времени для любезностей. — Мы понимаем друг друга, капитан? Челенгорм сглотнул. — Да, сэр, думаю, что понимаем. — Ну и хорошо. Вы позаботьтесь о маршале, а я присмотрю за тем, что происходит снаружи. Вест поднялся и подошел к пологу палатки. — Но если он… — Придумайте что-нибудь! — рявкнул Вест через плечо. Сейчас у него имелись более значительные поводы для беспокойства, чем жизнь одного человека, кем бы он ни был. Он вынырнул на холодный воздух. Не меньше двух десятков офицеров и стражников были рассыпаны по командному пункту перед палаткой, они смотрели в подзорные трубы, показывали вниз, в заснеженную долину, и переговаривались. — Сержант Пайк! — Вест подозвал к себе бывшего арестанта, и тот подошел под пеленой падающего снега. — Я хочу, чтобы ты стоял здесь на страже. Ты понял меня? — Конечно, сэр. — Мне нужно, чтобы ты охранял вход и не пускал в палатку никого, кроме меня и капитана Челенгорма. Никого! — Он понизил голос. — Ни при каких обстоятельствах. Пайк кивнул, его глаза блеснули на розовой бесформенной плоти изуродованного лица. — Я понял. Он подошел к палаточному пологу и встал рядом — почти небрежно, заткнув большие пальцы за перевязь меча. Минутой позже по склону в расположение ставки прискакал всадник на взмыленной лошади, фыркающей паром из ноздрей. Он соскочил на землю и успел сделать несколько шагов, прежде чем Вест заступил ему дорогу. — Срочное сообщение для маршала Берра от генерала Поулдера! — задыхаясь, выпалил гонец. Он сделал попытку пройти в палатку, но Вест не тронулся с места. — Маршал Берр занят. Вы можете передать ваше сообщение мне. — Но мне прямо приказано… — Мне, капитан! Тот моргнул. — Дивизия генерала Поулдера вступила в бой, сэр. Там, в лесу. — Вступила в бой? — Да, в тяжелый бой. Нас несколько раз сильно атаковали на левом крыле. Дикари теснят нас так, что мы едва держимся. Генерал Поулдер просит разрешения отступить и перегруппироваться, сэр, поскольку мы совершенно сбили строй! Вест сглотнул. План начинал рушиться, и была опасность, что он развалится окончательно. — Отступить? Нет! Это невозможно. Если вы отступите, дивизия Кроя останется без прикрытия. Скажите генералу Поулдеру, чтобы он удерживал позицию и отражал атаки столько, сколько сможет. Передайте ему, что нельзя отступать ни при каких обстоятельствах! Каждый должен сделать все, что от него зависит! — Но, сэр, я обязан… — Ступайте! — прикрикнул Вест. — Не медлите! Вестовой отсалютовал и снова вскочил в седло. Он только пришпорил коня и въехал на склон, когда другой всадник остановился у палатки. Вест вполголоса выругался: это был полковник Фельнигг, начальник штаба Кроя. От него будет трудно отделаться. — Полковник Вест, — отрывисто произнес Фельнигг, спрыгивая с лошади. — Наша дивизия подвергается яростным атакам противника по всему фронту, а теперь на правом крыле появилась кавалерия! Кавалерия против полка рекрутов! — Он уже шагал к палатке, стягивая перчатки. — Без поддержки рекруты там долго не продержатся, а если они дрогнут, фланг будет открыт! Где Поулдер, черт его побери? Вест предпринял безуспешную попытку остановить полковника. — Генерал Поулдер тоже подвергся атаке. Я распоряжусь, чтобы подкрепление было выслано немедленно, и… — Так не пойдет! — прорычал Фельнигг, огибая его и направляясь к входу. — Я должен поговорить с маршалом Берром… Пайк шагнул ему навстречу, положив руку на рукоять своего меча. — Маршал Берр… сейчас занят, — проговорил он шепотом. Его глаза на обожженном лице выкатились так угрожающе и жутко, что и самому Весту стало не по себе. На миг повисло напряженное молчание, штабной офицер и безлицый арестант сверлили друг друга взглядами. В конце концов Фельнигг неохотно отступил. Он моргнул и нервно облизал губы. — Занят… Понимаю. Что ж, ладно. — Он сделал еще один шаг назад. — Вы говорите, подкрепление будет выслано? — Немедленно. — Ну хорошо, хорошо… Я передам генералу Крою, что он может ожидать пополнения. — Фельнигг сунул ногу в стремя. — Однако все это в высшей степени неправильно. — Он хмуро глянул на палатку, на Пайка, на Веста. — В высшей степени! Он пришпорил коня и галопом поскакал обратно в долину. Вест смотрел ему вслед и думал о том, что Фельнигг даже не догадывается, насколько все неправильно. Он повернулся к одному из адъютантов. — Маршал Берр приказал отправить резерв на правое крыло Кроя. Они должны атаковать кавалерию Бетода и оттеснить ее назад. Если фланг будет ослаблен, это кончится катастрофой. Вы меня поняли? — Мне нужен письменный приказ маршала… — Сейчас нет времени для письменных приказов! — проревел Вест. — Ступайте и исполняйте свой долг, офицер! Адъютант послушно побежал сквозь снежную пелену вниз но склону, в сторону двух резервных полков, терпеливо ожидавших под снегопадом. Вест смотрел ему в спину, нервно сжимая кулаки. Солдаты вскакивали на лошадей, быстро строились и готовились к атаке. Вест отвернулся, закусив губу. Офицеры и стражники штаба Берра смотрели на него, и их лица выражали всю гамму чувств, от слегка озадаченного до откровенно подозрительного. Он кивнул им, стараясь вести себя так, будто все идет как обычно. Однако он не мог выбросить из головы одну мысль: долго ли он еще сможет продержаться? Рано или поздно кто-нибудь откажется верить ему на слово, ворвется в палатку силой и обнаружит, что лорд-маршал Берр уже на полпути в страну мертвых. Произойдет ли это до того, как северяне прорвут линию обороны в долине и захватят командный пункт? Если же все случится после, это уже не будет иметь значения. Пайк поглядел на него с таким выражением лица, что оно вполне могло бы сойти за ухмылку. Вест был бы рад улыбнуться в ответ, но просто не мог.
Ищейка сидел, прислонившись спиной к поваленному дереву, и переводил дыхание. Он держал лук в расслабленных пальцах, а меч воткнул рядом с собой во влажную землю. Клинок Ищейка забрал у мертвого карла и тут же пустил в дело; похоже, он еще не раз пустит его в дело сегодня. Кровь обагрила его руки и одежду, с ног до головы. Кровь Катиль, кровь плоскоголовых, собственная кровь. Не стоило труда ее вытирать — очень скоро крови будет еще больше. Три раза шанка пытались взобраться на хребет, три раза их оттесняли обратно, и каждая схватка была более ожесточенной, чем предыдущая. Ищейка сомневался, что им удастся отбить новую атаку. В том, что шанка снова придут, он не сомневался. Ни на минуту. Его беспокоили только два вопроса: когда они придут и сколько их будет. Сквозь деревья доносились вопли и стоны раненых союзных солдат. Раненых было много. Один из карлов потерял в последней схватке кисть руки. «Потерял», наверное, неправильное слово, поскольку ее отрубили боевым топором. Сначала карл вопил не переставая, а теперь затих, лишь тихо и хрипло дышал. Культю завязали тряпкой и перетянули ремнем, и он не сводил с нее глаз. Такой вид иногда бывает у раненых: с побелевшим лицом и расширенными глазами он смотрел на свое обрубленное запястье, словно не мог осознать, что это такое. Словно никак не ожидал увидеть этого. Ищейка медленно выпрямился и поглядел поверх поваленного ствола. Там, в лесу, были плоскоголовые. Они сидели в тени между деревьями и выжидали. Ищейке не понравилось то, как они затаились. Обычно шанка либо лезут на тебя, пока ты всех не прикончишь, либо бегут прочь. — Чего они ждут? — прошептал он. — С каких пор долбаные плоскоголовые научились ждать? — А с каких пор они научились драться за Бетода? — проворчал Тул, вытирая свой меч. — Многое изменилось, и не к лучшему. — А когда что-нибудь менялось к лучшему? — фыркнул Доу, сидевший рядом. Ищейка нахмурился: он почуял какой-то новый запах, вроде запаха сырости. Внизу среди деревьев появилось что-то белое, и, пока он смотрел, оно сгущалось. — Что это? Туман? — Туман? Здесь, наверху? — Доу хрипло хохотнул, словно ворона каркнула. — В это время суток? Ха! Впрочем, погоди-ка… Теперь они все это видели — белую полоску, которая стелилась по мокрому склону. У Ищейки пересохло во рту. Внезапно он ощутил тревогу, и не только из-за того, что шанка чего-то выжидали. Тут было что-то еще. Туман полз вверх сквозь лес, клубился вокруг стволов, подымался все выше прямо у них на глазах. Плоскоголовые тоже двигались, в серой мгле мелькали их смутные силуэты. — Не нравится мне это, — услышал он голос Доу. — Что-то ненормальное. — Держись, ребята! — Это был густой голос Тридубы. — Теперь держись! Ищейка немного приободрился, но прилив мужества продлился недолго. Он начал раскачиваться взад и вперед, его затошнило. — Нет-нет, — шептал Трясучка и озирался вокруг, словно искал выход. Ищейка чувствовал, как волоски на его руках встали дыбом, кожу покалывало, горло перехватило. Им завладел какой-то безымянный страх, ползущий вверх по склону вместе с туманом; страх стелился между деревьями, клубился у стволов, просачивался под бревно, которое они использовали в качестве прикрытия. — Это он, — шепотом проговорил Трясучка, и глаза его округлились, как голенища сапог. Он вжался в землю, словно боялся, что его услышат. — Это он! — Кто? — просипел Ищейка. Трясучка лишь покачал головой и плотнее прижался к холодному грунту. Ищейка ощутил сильнейшее желание сделать то же самое, но заставил себя подняться и поглядеть поверх бревна. Он, названный, будет трястись от страха, как ребенок в темноте, сам не зная почему? Лучше встретить ужас лицом к лицу. Это была большая ошибка. Там, в тумане, он увидел какую-то тень, слишком высокую и слишком прямую для шанка. Кто-то здоровенный, огромный, большой, как Тул. Даже больше. Великан. Ищейка потер утомленные глаза, решив, что это игра света во мгле. Но это было не так. Тень приближалась, принимала все более четкие очертания, и чем яснее он ее видел, тем страшнее ему становилось. Ищейка во многих местах побывал и много что повидал, он прошел по всему Северу, но нигде не встречал ничего более странного и неестественного, чем этот великан. Одну половину тела защищали мощные черные доспехи — кованый металл, расплющенный и искореженный, скрепленный заклепками и болтами, усеянный гребнями и шипами. Другая половина тела была почти обнажена, не считая ремней, поясов и пряжек, державших панцирь: голая нога, голая рука, голая грудь с уродливыми буграми мускулов и канатами жил. На лице великана была маска из черного железа, покрытого вмятинами и царапинами. Гигант подошел ближе, вырастая из тумана, и Ищейка увидел, что его кожа разрисована. Она была исписана крошечными синими буковками, сплошь покрыта письменами, до последнего дюйма. Оружия у него не было, но от этого он не выглядел менее устрашающим. Наоборот, становилось еще страшнее, если такое вообще возможно. Великан не нуждался в оружии даже на поле битвы. — Гребаные мертвые… — выдохнул Ищейка, и его рот раскрылся от ужаса. — Спокойно, парни! — рявкнул Тридуба. — Спокойно. Лишь голос старого командира удержат Ищейку от того, чтобы опрометью убежать отсюда и никогда не возвращаться. — Это он! — взвизгнул один из карлов пронзительным, как у девчонки, голосом. — Ужасающий! — Заткни свою чертову пасть! — ответил Трясучка. — Мы все знаем, кто он такой! — Готовь стрелы! — прокричал Тридуба. У Ищейки дрожали руки, когда он прицеливался в гиганта. Это оказалось очень трудно сделать, даже на таком расстоянии. Он едва сумел заставить свою руку спустить тетиву. Стрела со звоном отскочила от панциря и улетела в лес, не причинив гиганту никакого вреда. Выстрел Молчуна был более успешным: стрела вонзилась великану прямо в бок, глубоко уйдя в разрисованную плоть. Тот, казалось, ничего не заметил. Новые стрелы полетели в него со стороны карлов. Одна попала в плечо, другая насквозь проткнула огромную ляжку. Гигант не издал ни звука. Он продолжал шагать вперед — неуклонно, как растет трава, а вместе с ним надвигались туман, плоскоголовые и страх. — Дерьмо, — пробормотал Молчун. — Это демон! — завизжал один из карлов. — Демон явился из ада! Ищейка подумал о том же. Он ощущал, как вокруг нарастает страх, как люди теряют уверенность. Он сам мало-помалу отступал назад, почти не осознавая этого. — Ну ладно! — проревел Тридуба мощным и ровным голосом, как будто не чувствовал никакого страха. — По счету «три»! По счету «три» мы атакуем! Ищейка воззрился на него так, словно командир потерял рассудок. Здесь, наверху, было хотя бы дерево, за которым можно спрятаться. Он услышал, как двое карлов что-то пробормотали; без сомнения, им пришло в голову то же самое. Кому понравится такой план — кидаться вниз в огромную толпу шанка с чудовищным великаном посередине. — Ты уверен? — вполголоса спросил Ищейка. Тридуба даже не взглянул на него. — Если человек напуган, самое лучшее, что он может сделать, это атаковать! Разогнать кровь, превратить страх в ярость! У нас выгодная позиция, и мы не будем ждать, пока они придут сюда! — Ты уверен? — Мы идем, — сказал Тридуба, отворачиваясь. — Мы идем! — прорычал Доу и свирепо поглядел на карлов, словно ожидал, что они откажутся. — На счет «три»! — пророкотал Грозовая Туча. — Угу, — буркнул Молчун. Ищейка нервно сглотнул, все еще не уверенный, пойдет он или нет. Тридуба взглянул поверх бревна, сжав губы в жесткую тонкую линию. Он смотрел на двигавшиеся в тумане фигуры и один огромный силуэт посреди них, а руку вытянул позади себя ладонью вниз, словно показывал: «Ждем!» Надо было подождать, пока неприятель не приблизится на нужное расстояние. Пока не настанет нужное время. — Идем на слово «три»? — шепотом спросил Трясучка. — Или после него? Ищейка тряхнул головой. — Неважно. Главное, чтобы ты пошел. Однако у него самого ноги были тяжелыми, словно пара здоровенных камней. — Раз! Уже пошел отсчет? Ищейка поглядел через плечо и увидел тело Катиль, распростертое под его одеялом возле погасшего костра. Наверное, он должен был почувствовать гнев, но лишь еще сильнее испугался. Ищейка вовсе не хотел кончить так же, как она. Он отвернулся, крепко вцепившись в рукоятку своего ножа и эфес меча, позаимствованного у мертвеца. Железо не чувствует страха. Хорошее оружие, готовое к кровавой работе. Хотел бы он сам быть вот таким же, всегда готовым к сражению; но он уже знал, что никто никогда не готов по-настоящему. Да это и не нужно. Надо просто идти в бой, когда настанет время. — Два! Почти пора. Он почувствовал, что его глаза широко раскрылись, ноздри втянули холодный воздух, кожу защипало от холода. Он вдыхал запах людей и колючих сосновых иголок, запах шанка и сырого тумана. Он слышал учащенное дыхание позади себя, тихие шаги внизу на склоне, крики с другого фланга, шум собственной крови. Он видел каждую мельчайшую подробность, и все двигалось медленно, как текущий мед. Люди вокруг, суровые люди с суровыми лицами готовились выступить и толкали себя вперед, навстречу страху и туману. Они пойдут, теперь он в этом не сомневался. Все пойдут. Он почувствовал, как мышцы ног напрягаются, толкая его вверх. — Три! Тридуба первым перескочил через бревно, а Ищейка сразу за ним. Бойцы ринулись в атаку, и воздух наполнился их криками, яростью и страхом. Ищейка тоже бежал и кричал, его ноги отталкивались от земли, его дыхание уносил ветер, черные деревья и белое небо дрожали и рассыпались, туман летел навстречу, и вместе с ним — темные фигуры, затаившиеся, выжидающие. Он заревел и обрушил меч на одну из этих фигур. Клинок глубоко вонзился в тело и отбросил тварь назад. Ищейку развернуло на пол-оборота, и он полетел дальше, шатаясь, падая, крича во все горло. Меч рубанул другого шанка по ноге, тварь упала на землю, а Ищейка понесся вниз по склону, то и дело поскальзываясь в снежной каше, но стараясь устоять на ногах. Звуки битвы раздавались со всех сторон, приглушенные и странные: вопли и проклятия людей, злобный рык шанка, лязг металла о металл и глухой стук оружия, входящего в плоть. Ищейка метался из стороны в сторону и скользил между деревьями, не зная, откуда покажется следующий плоскоголовый; в любой момент он мог получить удар копьем в спину. Он увидел во мгле какую-то фигуру и прыгнул к ней, крича во все горло. Туман впереди немного рассеялся, Ищейка поскользнулся и в ужасе остановился, крик замер у него в глотке. Он чуть не грохнулся на спину, спеша поскорее убраться подальше. Ужасающий был от него не более чем в пяти шагах, невероятно огромный и чудовищно страшный. Сломанные стрелы торчали из его татуированной плоти, в вытянутой руке он держал за шею одного из карлов, дергающегося и брыкающегося. Разрисованные мускулы на предплечье гиганта напряглись, огромные пальцы сжались, карл выпучил глаза и раскрыл рот, но не произнес ни звука. Послышался хруст, и великан отшвырнул свою жертву в сторону, как тряпку. Труп с болтающейся головой покатился по снегу и грязи, пока не замер неподвижно. Ужасающий стоял в клубящемся тумане, глядя вниз на Ищейку из-под своей черной маски. Ищейка тоже смотрел на него, почти готовый обмочиться. Однако некоторые вещи просто необходимо сделать. Лучше сделать их, чем жить в страхе перед ними. Так сказал бы Логен. Поэтому Ищейка завопил что было мочи и ринулся вперед, размахивая над головой чужим мечом. Гигант поднял свою огромную, закованную в железо руку и отбил удар. Металл лязгнул о металл, у Ищейки лязгнули зубы, меч вырвался из его руки и, вращаясь, улетел в сторону, но в тот же миг он ткнул противника ножом. Скользнул под вытянутую руку гиганта и вогнал лезвие в татуированный бок по самую рукоятку. — Ха! — вскричал Ищейка, но его торжество продлилось недолго. В тумане мелькнула огромная рука Ужасающего, ударила Ищейку в грудь и швырнула его, задыхающегося, в воздух. Лес закружился перед его глазами, из ниоткуда возникло дерево, врезалось ему в спину, и он навзничь опрокинулся в грязь. Попытался вдохнуть — и не смог. Попытался перевернуться — и тоже не смог. Боль стискивала ребра, на грудную клетку словно навалился огромный камень. Он поглядел вверх, скребя пальцами землю; воздуха не хватало даже на то, чтобы застонать. Ужасающий подходил к нему не спеша. Гигант опустил руку и вытащил нож из своего бока. Зажатый между его огромными большим и указательным пальцами, этот нож казался игрушечным. Как зубочистка. Гигант отбросил нож в сторону, и в воздухе протянулась длинная цепочка кровавых капель. Громадная, закованная в броню нога поднялась, готовая наступить на голову Ищейки и сокрушить его череп, словно положенный на наковальню орех, а он мог лишь лежать, беспомощный от боли и страха, и глядеть на огромную тень, надвигавшуюся на его лицо. — Ублюдок! Это был Тридуба — он стремглав выбежал из-за деревьев и протаранил щитом панцирь на бедре великана, так что тот подался вбок. Огромный металлический сапог чавкнул в грязь совсем рядом с лицом Ищейки, обдав его дождем брызг. Старый боец наседал, он успел несколько раз рубануть Ужасающего по голому боку, пока тот восстанавливал равновесие, он рычал и честил великана во все корки. Ищейка тем временем корчился и ловил ртом воздух. Он попытался подняться, но сумел лишь принять сидячее положение, опершись спиной о дерево. Великан выбросил вперед бронированный кулак с такой силой, что мог бы своротить дом, но Тридуба увернулся и отвел удар щитом, одновременно ткнув мечом поверх руки противника и проделав в его маске устрашающую вмятину, так что огромная голова Ужасающего откинулась назад. Он пошатнулся, из отверстия для рта брызнула кровь. Тридуба мгновенно развил успех, с силой полоснув поперек пластин панциря на груди гиганта; клинок высек из черного железа сноп искр и глубоко прорезал обнаженную синюю плоть рядом. Удар смертельный, без сомнения; однако с воздетого клинка слетело всего несколько капелек крови, и не осталось никакой раны. Гигант восстановил равновесие и испустил зычный рев, заставивший Ищейку задрожать от ужаса. Ужасающий поднял тяжелую руку и выбросил ее вперед. Она врезалась в щит Тридубы, отколола с краю большой кусок, разбила крепежные планки, прошла насквозь и ударила старого воина в плечо, так что он со стоном рухнул на спину. Ужасающий бросился на него сверху и высоко занес огромный синий кулак. Тридуба заревел и ткнул великана мечом, вогнав клинок по самую рукоять в татуированное бедро. Ищейка видел, как окровавленное острие вышло сзади из ноги монстра, но даже это не остановило гиганта. Огромная рука впечаталась в ребра Тридуба с таким звуком, будто ломались сухие ветки. Ищейка застонал, скребя пальцами землю, но его грудь все еще горела, и он не мог подняться, не мог ничего сделать, кроме как смотреть. Теперь Ужасающий поднимал другой кулак, закованный в черное железо. Он поднимал его медленно и тщательно, немного задержал в самой верхней точке, а затем со свистом опустил, как молот, впечатав противника в грязь. Тридуба лишь вздохнул. Громадный кулак снова поднялся, красная кровь капала с синих костяшек. И тут из тумана вылетела черная полоска и вонзилась великану под мышку, отбросив его в сторону. Это Трясучка налетел с копьем. Он колол Ужасающего, кричал и старался столкнуть его вниз со склона. Тот повернулся, поднялся немного выше, притворился, будто делает шаг назад, — и взмахнул рукой, стремительно как огромная змея. Он откинул Трясучку в сторону, как отмахиваются от мухи, и тот, вскрикнув и брыкнув ногами, отлетел обратно в туман. Тут послышался громоподобный рев, и меч Тула врезался в закованное плечо Ужасающего, заставив его упасть на одно колено. Потом из тумана показался Доу, он рубанул великана сзади и откромсал кусок от его ноги. Трясучка снова поднялся и с рычанием стал колоть врага копьем. Втроем они кое-как удержали гиганта. Каким бы огромным он ни был, он должен был уже умереть. С теми ранами, какие нанесли ему Тридуба, Трясучка и Доу, он должен был уже стать грязью. Но вместо этого он поднялся — из его тела торчали шесть стрел и меч Тридуба — и испустил из-под своей железной маски такой рев, что Ищейка задрожал. Трясучка упал на задницу, он побелел как молоко. Тул моргнул, замешкался и выронил меч. Даже Черный Доу отступил на шаг. Ужасающий нагнулся и взялся за рукоять меча Тридуба. Он вытащил его из своего бедра и уронил окровавленный клинок в грязь. На его теле не оставалось ран. Абсолютно никаких. Потом он повернулся и прыгнул прочь, во мглу, и туман сомкнулся за его спиной. Ищейка слышал, как он ломится сквозь деревья, и радовался этому так, как еще никогда не радовался чьему-то уходу. — За ним! — завопил Доу. Он уже приготовился бежать вниз по склону, но на его пути встал Тул, поднявший вверх мощную руку. — Ты никуда не пойдешь. Мы не знаем, сколько там шанка. Эту тварь мы убьем в другой раз. — Прочь с дороги, верзила! — Нет. Ищейка встал на ноги, сморщился от боли в груди и начал взбираться по склону, цепляясь за землю руками. Туман уже рассеивался, оставляя после себя холодный чистый воздух. Навстречу Ищейке шел Молчун, держа наготове лук с натянутой тетивой и наложенной стрелой. В грязи и снегу валялось множество трупов — в основном шанка, да еще парочка карлов. У Ищейки целая вечность ушла на то, чтобы дотащиться до Тридубы. Старый воин лежат на спине, к его руке по-прежнему были привязаны ремнями обломки щита. Воздух короткими вдохами входил в его легкие через нос и с хрипом и кровью выходил изо рта. Когда Ищейка подполз к командиру вплотную, тот посмотрел на него, ухватил за рубашку, притянул вниз и зашептал ему в ухо сквозь сжатые окровавленные зубы: — Слушай меня, Ищейка! Слушай! — Что, вождь? — прохрипел Ищейка, едва способный говорить от боли в груди. Он подождал, послушал еще, но ничего не услышал. Тридуба лежал, широко раскрыв глаза и уставившись вверх на свисающие ветки. Капля воды упала ему на щеку, стекла на окровавленную бороду. И все. — Вернулся в грязь, — проговорил Молчун, и черты его лица разом обвисли, как старая паутина.
Вест грыз ногти и наблюдал, как генерал Крой и его штаб рысят вверх по дороге — группа людей в черных мундирах, на черных лошадях, торжественных, как процессия гробовщиков. Снег на время прекратился, но небо было угрюмо-черным, и света было так мало, что казалось, уже настали сумерки. К тому же на командном пункте свистел ледяной ветер, шелестя и хлопая тканью палатки. Время, отпущенное Весту, почти истекло. Он ощутил внезапное, почти непреодолимое желание повернуться и сбежать. Желание настолько нелепое, что он немедленно ощутил другое, столь же неуместное — разразиться хохотом. К счастью, Вест сумел удержаться и от того и от другого. Хорошо, что ему удалось не расхохотаться, — положение было отнюдь не смешное. По мере того как топот копыт приближался, он начинал думать, что мысль о побеге была не такой уж глупой. Крой резко осадил своего черного коня и спрыгнул с седла. Одернул мундир, поправил пряжку на поясе, повернулся и зашагал к палатке. Вест перехватил его, надеясь первым вставить слово и выиграть еще несколько минут. — Генерал Крой! Поздравляю вас, сэр, ваша дивизия проявила неподражаемую стойкость! — В этом не могло быть сомнений, полковник Вест. Крой выговорил его имя с таким презрением, словно наносил ему смертельное оскорбление. Его офицеры угрожающе собрались за его спиной. — Можно ли спросить, каково наше положение? — Наше положение? — рявкнул генерал. — Наше положение таково, что северяне отбиты, но не уничтожены. В итоге мы задали им взбучку, но мои подразделения были вымотаны, все до последнего человека. Слишком устали, чтобы преследовать врага. Неприятель сумел перейти на ту сторону брода, и все благодаря трусости Поулдера! Я добьюсь, чтобы его с позором выгнали со службы! Я добьюсь, чтобы его повесили за измену! Я добьюсь этого, клянусь честью! — Он свирепо огляделся по сторонам; его люди принялись вполголоса обмениваться гневными восклицаниями. — Где лорд-маршал Берр? Я должен немедленно увидеться с ним! — Разумеется, если вы только дадите мне несколько… Слова Веста заглушил нарастающий стук копыт, и вторая группа всадников прискакала во весь опор к палатке маршала. Конечно же, это был генерал Поулдер в сопровождении своего многочисленного штаба. Вместе с ними к ставке подкатила повозка, все открытое пространство заполонили лошади и люди. Поулдер соскочил с седла и торопливо зашагал по грязи. Его волосы были в полном беспорядке, подбородок выставлен вперед, на щеке виднелась длинная царапина. Малиновая свита генерала следовала за ним: шпаги гремят, золотая тесьма хлопает на ветру, лица раскраснелись. — Поулдер! — прошипел Крой. — Как у вас хватает духу являться сюда при мне! Вы, должно быть, смельчак! Жаль, черт возьми, что вы не показали вашу смелость несколько раньше! — Да как вы смеете! — завопил Поулдер. — Я требую извинений! Извинитесь немедленно! — Извиниться? Мне? Ха! Это вам придется извиняться, я позабочусь об этом! По нашему плану вы должны были вступить в бой на левом крыле! Нам пришлось сдерживать неприятеля более двух часов! — Почти три часа, сэр, — вставил один из офицеров Кроя. — Хорошо, три часа, проклятье! Если это не трусость, то я затрудняюсь в определении! — Трусость? — завопил Поулдер. Двое его штабных уже положили руки на шпаги. — Вы извинитесь передо мной немедленно! Моя дивизия отбила жестокое нападение с фланга! Я был вынужден лично возглавить атаку! Я пошел врукопашную! — Он ткнул затянутым в перчатку пальцем в царапину на своей щеке. — Это мы вели главное сражение! Это мы завоевали победу! — Черт вас побери, Поулдер, вы не сделали ничего! Победа принадлежит моим людям, и только им! Нападение? Да кто мог на вас напасть? Звери лесные? — Ха-ха-ха! Именно! Именно так! Покажите ему! Один из поулдеровских штабистов сорвал с повозки непромокаемую ткань и открыл нечто, на первый взгляд напоминавшее груду окровавленных тряпок. Он наморщил нос и спихнул это нечто вперед. Оно шлепнулось на землю, перекатилось на спину и уставилось в небо блестящими черными глазками. Огромная бесформенная пасть распахнулась и показала длинные острые зубы, торчащие под разными углами. Кожа существа была серовато-бурого цвета, грубая и шершавая, нос представлял собой едва намеченный обрубок. Плоский безволосый череп с тяжелыми нависшими бровями и узким лбом, скошенным назад; одна рука короткая и мускулистая, вторая гораздо длиннее и слегка искривлена, на конце клешнеподобные кисти. В целом существо производило впечатление чего-то низшего, неестественного, примитивного. Вест глядел на него, раскрыв рот. Очевидно, это был не человек. — Вот! — вскричал Поулдер, торжествуя. — Скажите теперь, что моя дивизия не сражалась! Там были сотни этих… этих тварей! Да что сотни — тысячи, и они дрались как безумные! Мы едва-едва отстояли свои позиции, и вам чертовски повезло, что нам это удалось! Я требую! Требую! Требую! Требую извинений! — неистовствовал и визжал он с побагровевшим лицом. Крой заморгал от непонимания, гнева и замешательства. Его губы скривились, кулаки сжались. Очевидно, в уставе не было пункта, предусматривающего подобную ситуацию. Он обернулся к Весту. — Я должен немедленно увидеть маршала Берра! — гаркнул он. — Я тоже! — пронзительно вскрикнул Поулдер, не давая себя опередить. — Лорд-маршал… — Вест едва шевелил губами. У него больше не осталось идей. Никаких стратегий, никаких ухищрений, никаких планов. — Лорд-маршал… Его не ждет никакое отступление на ту сторону брода. С ним покончено. Более чем вероятно, что он сам теперь окажется в штрафной колонии. — Лорд-маршал… — Я здесь. И, к глубочайшему изумлению Веста, на пороге палатки появился Берр. Даже при таком скудном свете было очень заметно, что он ужасно болен. Его лицо стало пепельно-бледным, лоб покрывала блестящая испарина. Глаза провалились, их окружили черные круги. Губы маршала дрожали, ноги подгибались, он цеплялся за стойку палатки, чтобы не упасть. Вест увидел на его мундире спереди темное пятно, очень напоминавшее кровь. — Боюсь, я… почувствовал себя нехорошо во время сражения, — прохрипел он. — Должно быть, съел что-нибудь. Рука Берра, державшаяся за стойку, задрожала, и за его плечом возник Челенгорм, готовый подхватить маршала, если он упадет. Однако каким-то сверхчеловеческим усилием воли Берр устоял. Вест нервно взглянул на разгневанное сборище, гадая, что они могут подумать об этом ходячем трупе. Однако генералы были поглощены собственной распрей и не обращали внимания ни на что другое. — Лорд-маршал, я должен официально заявить, что генерал Поулдер… — Сэр, я требую, чтобы генерал Крой извинился… Вест решил, что лучшей формой защиты будет нападение. — Согласно традиции, — провозгласил он как мог громче, — мы прежде всего должны поздравить нашего главнокомандующего с победой! Он неторопливо и торжественно зааплодировал. Пайк и Челенгорм немедленно присоединились к нему. Поулдер и Крой обменялись ледяными взглядами и тоже подняли руки. — Разрешите мне первому… — Я самый первый поздравляю вас, лорд-маршал! Штабные офицеры последовали их примеру, за ними и все остальные, собравшиеся вокруг палатки, затем те, кто находился еще дальше, и вскоре вся округа огласилась ликующими криками: — Да здравствует маршал Берр! — Слава лорду-маршалу! — Победа! Берр дернулся и мелко задрожал, прижимая одну руку к животу, его лицо являло собой маску страдания. Вест отступил назад, подальше от всеобщего внимания, подальше от славы. Слава нисколько не интересовала его. Падение близко, он знал это, невероятно близко. Его руки дрожали, во рту стоял кислый привкус, голова кружилась. До него донеслись голоса Поулдера и Кроя — те снова сцепились и галдели, как пара разъяренных уток: — Мы должны немедленно двигаться к Дунбреку! Стремительная атака, пока они не опомнились и не… — Это чушь! Укрепления там слишком мощные. Нам следует окружить крепость и приготовиться к продолжительной… — Чепуха! Моя дивизия может захватить ее завтра же! — Бред! Мы должны окопаться! Осадное искусство, я в нем особенно силен! И так далее, и тому подобное. Вест заткнул пальцами уши, чтобы заглушить их голоса, и отошел в сторону по разъезженной грязи. Через несколько шагов он наткнулся на выступ скалы, привалился к нему спиной и медленно опустился на землю. Он съезжал вниз, пока не сел на снег, сгорбившись и обхватив руками колени. Так он делал в детстве, когда на него сердился отец. Внизу, в долине, в подступающей тьме он видел фигурки людей, бродивших по полю битвы. Там уже начали рыть могилы.
Достойное наказание
Недавно прошел дождь, но уже перестал. Мостовая на площади Маршалов понемногу обсыхала, камни были светлыми но краям и темными от сырости посередине. Луч водянистого солнца, в конце концов прорвавшегося сквозь тучи, сверкал металлическим блеском на цепях, свисавших с дыбы, на лезвиях, крюках и щипцах различных инструментов, разложенных на эшафоте. «Хорошая погода для такого дела, я бы сказал. Это будет настоящее событие — если, конечно, тебя не зовут Тулкис. В таком случае ты, скорее всего, предпочел бы его пропустить». Толпа явно предвкушала развлечение. Широкая площадь наполнилась гомоном, пьянящей смесью возбуждения и гнева, радости и ненависти. Пространство, отведенное для публики, было забито, люди стояли плечом к плечу, постоянно прибывали новые. Но здесь, на правительственных местах прямо перед эшафотом, отгороженных и хорошо охраняемых, места было предостаточно. «В конце концов, сильные мира сего должны видеть все лучше других». Поверх голов переднего ряда ему были видны места для членов закрытого совета. Глокта привстал на цыпочки — действие, которое он не часто себе позволял, — и разглядел копну белых волос архилектора, колеблемых легким ветерком. Он искоса посмотрел на Арди. Она угрюмо взирала на эшафот, покусывая нижнюю губу. «Подумать только. Сколько раз я приглашал молодых женщин в лучшие заведения города, в сады увеселений на холме, на концерты в Зале Шепотов или прямиком в свои апартаменты — разумеется, если считал, что могу себе это позволить. Теперь я приглашаю их на казни. — В углах губ Глокты родилась тончайшая улыбка. — О да, времена меняются». — Как его будут казнить? — спросила она. — Он будет повешен и выпотрошен. — Что? — Его поднимут вверх на цепях, затянутых на запястьях и на шее, но не настолько туго, чтобы он умер от удушья. После этого его живот разрежут ножом и начнут постепенно потрошить. Его внутренности будут предъявлены толпе. Она сглотнула. — И при этом он будет еще жив? — Возможно. Трудно сказать. Все зависит от того, насколько хорошо палачи знают свое дело. В любом случае он не проживет слишком долго. «Еще бы, без кишок-то». — Это кажется… чрезмерным. — Так и предполагалось. Это было самым диким наказанием, какое только смогли изобрести наши дикие предки. Оно предназначалось для тех, кто пытался причинить вред членам королевской фамилии. Насколько я понимаю, ничего подобного не происходило около восьмидесяти лет. — Поэтому и толпа? Глокта пожал плечами. — Ими движет любопытство, однако любая казнь — это хорошее зрелище. Люди любят смотреть на смерть. Это напоминает им, что какой бы жалкой, ничтожной и ужасной ни была их жизнь… все-таки она у них есть. Кто-то постучал Глокту по плечу. Он повернул голову — не без труда, — и увидел прямо перед собой закрытое маской лицо Секутора. — Я разобрался с этим дельцем. Насчет Витари. — Ага. И что? Практик с подозрением покосился на Арди и наклонился вперед, чтобы прошептать Глокте на ухо: — Я прошел за ней до ее дома. Возле парка Гейта, рядом с рынком. — Да, я знаю это место. И что? — Я заглянул к ней в окно. Глокта приподнял бровь. — Тебе это понравилось, я правильно понимаю? И что же там внутри? — Дети. — Дети? — пробормотал Глокта. — Трое маленьких ребятишек. Две девочки и мальчик. И как вы думаете, какого цвета у них были волосы? «Да не может быть…» — Не огненно-рыжие, случаем? — В точности как у мамочки. — У нее есть дети? — Глокта задумчиво облизнул десны. — Кто бы мог подумать! — Вот именно. А я-то думал, что у этой суки кусок льда между ног. «Это объясняет, почему ей так хотелось вернуться с Юга. Все это время ее ждали трое малышей. Материнский инстинкт. Ужасно трогательно». Он вытер гноящийся левый глаз. — Отлично, Секутор. Это может оказаться полезным. А что насчет другого дела? Насчет телохранителя принца? Секутор на мгновение приподнял маску и почесал лицо, нервно поглядывая вокруг. — Тут странная штука. Я пытался, но… похоже, он пропал. — Пропал? — Я говорил с его семьей. Они не видели его со дня накануне смерти принца. Глокта нахмурился. — Со дня накануне? — «Но он же был там… я сам его видел!» — Позови Инея, и Витари тоже. Составьте мне список всех, кто был в ту ночь во дворце. Лорды, слуги, солдаты — все до единого. Я узнаю истину. «Так или иначе». — Вам Сульт приказал? Глокта резко повернулся. — Он не приказывал мне противоположного. Просто сделай. Секутор что-то пробормотал, но его слова потерялись в шуме толпы, по которой внезапно пробежала волна злобного ликования. Тулкиса вывели к эшафоту. Он шел, волоча ноги, на его лодыжках гремели цепи. Он не плакал и не кричал, не издавал оскорбительных возгласов. Он просто выглядел изможденным, печальным и страдающим. На его лице виднелись поблекшие синяки; руки, ноги и грудь расчерчивали цепочки ярко-красных пятен. «Невозможно использовать раскаленные иглы, не оставляя следов. Тем не менее он выглядит неплохо, учитывая обстоятельства». Он был обнажен, если не считать тряпицы, повязанной вокруг бедер. «Чтобы пощадить нежные чувства присутствующих дам. Смотреть на вываливающиеся человеческие внутренности — изысканное развлечение, но вот глядеть на его член — о нет, это непристойно!» Перед эшафотом показался герольд и начал зачитывать имя осужденного, характер его преступления, основные моменты его признания и назначенного наказания, но даже вблизи его было почти не слышно из-за угрюмого бормотания толпы, прерываемого отдельными яростными воплями. Глокта поморщился и принялся медленно покачивать ногой взад и вперед, пытаясь расслабить сведенные мышцы. Вперед выступили палачи в масках и схватили осужденного, двигаясь с отработанной точностью. Они натянули на голову посланника черный мешок, застегнули оковы на его шее, запястьях и лодыжках. Глокта видел, как мешковина вздымается и опускается около рта. «Последние отчаянные вздохи. Молится ли он сейчас? Или в ярости проклинает нас? Кто знает, да и какая разница?» Тулкиса вздернули в воздух, так что он оказался распластанным на дыбе. Большая часть его веса приходилась на руки. Так, чтобы застегнутый на шее ошейник душил его, но не до смерти. Тулкис, конечно, задергался. «Вполне естественно. Животный инстинкт — карабкаться наверх, корчиться, извиваться, чтобы вернуть себе возможность дышать. Инстинкт, которому невозможно сопротивляться». Один из палачей подошел к стойке, взял с нее массивный нож и поднял над головой, показывая толпе. Тусклое солнце коротко блеснуло на лезвии. Он повернулся спиной к публике и принялся резать. Толпа затихла. Воцарилось мертвое молчание, лишь изредка прерываемое приглушенным шепотом. Казнь не допускала никаких возгласов. Она требовала благоговейной тишины. На нее можно было лишь завороженно смотреть и ужасаться. «Такой она и задумана». Поэтому на площади царила тишина, и лишь время от времени слышался булькающий хрип — дыхание осужденного. «Так как ошейник исключает вопли». — Наверное, это достойное наказание для убийцы кронпринца, — прошептала Арди, глядя, как окровавленные внутренности посланника выскальзывают из его тела. Глокта наклонил голову и прошептал ей на ухо: — Я совершенно уверен, что он никого не убивал. Я подозреваю, что вся его вина заключается лишь в том, что он был храбрым человеком, который пришел к нам со словами правды и протянул руку дружбы. Ее глаза расширились. — Тогда почему его казнят? — Потому что кронпринца убили. Кого-то необходимо казнить. — Но… кто на самом деле убил Рейнольта? — Кто-то, кто не хочет мира между Гуркхулом и Союзом. Кто-то, кто хочет, чтобы наша вражда продолжалась, ширилась и никогда не кончалась. — Но кто может такого хотеть? Глокта не ответил. «И в самом деле, кто?»«Этот тип Фаллоу совершенно не вызывает восхищения, но одно несомненно: он умеет подобрать хорошее кресло». Глокта со вздохом откинулся на мягкую обивку, вытянул ноги к огню и принялся разминать ноющие ступни. Арди, похоже, чувствовала себя не столь уютно. «Ну, утреннее развлечение вряд ли можно назвать утешительным зрелищем». Она стояла в глубокой задумчивости, хмуро глядя в окно и нервно теребя одной рукой прядку волос. — Мне надо выпить. — Она прошла к буфету, открыла его, достала бутылку и бокал. Помедлив, взглянула на Глокту через плечо. — Разве вы не хотите сказать мне, что сейчас слишком рано? Глокта пожал плечами. — Вы сами знаете, сколько времени. — Мне просто необходимо после всего этого… — Ну так выпейте. Вы не должны передо мной объясняться. Я не ваш брат. Она резко повернула голову и мрачно посмотрела на него, открыла рот, словно собиралась заговорить, затем сердито поставила бутылку вместе с бокалом обратно и захлопнула дверцы буфета. — Вы довольны? Он пожал плечами. — Насколько это возможно для меня — да, раз уж вы спросили. Арди плюхнулась в кресло напротив него и угрюмо уставилась на свою туфельку. — И что теперь? — Теперь? Теперь расслабимся и поболтаем, а потом, может быть, прогуляемся по городу? — Он поморщился. — Не спеша, разумеется. Ну а после, пожалуй, пообедаем. Я подумываю о… — Я имела в виду, кто теперь будет наследником? — Ах вот вы о чем, — пробормотал Глокта. Он пошарил рукой, подтащил к себе подушку, пристроил ее поудобнее и вытянулся с удовлетворенным вздохом. «Пожалуй, в этой теплой и уютной комнате, в такой приятной компании можно даже вообразить, что у меня еще есть какая-то жизнь». Когда он продолжил, он почти улыбался. — Это определит Открытый совет. Что означает, без сомнения, разгул шантажа, подкупов, обманов и предательств. Карнавал сделок, измен, интриг и убийств. Хоровод подтасовок, фальсификаций, угроз и обещаний. Все это будет продолжаться до тех пор, пока не умрет король. И вот тогда будет голосование в открытом совете. Арди улыбнулась своей кривой улыбкой. — Даже деревенские кумушки толкуют о том, что король не проживет долго. — Вот как? — Глокта приподнял бровь. — Ну-ну. Если деревенские кумушки о чем-то толкуют, можно не сомневаться, что это правда. — И кто фавориты? — Может быть, вы сами назовете мне их имена? — Ладно, если вы хотите. — Она откинулась на спинку, задумчиво потирая пальцем подбородок. — Ну, Брок, конечно. — Конечно. — Затем, наверное, Барезин и еще Хайген и Ишер. Глокта кивнул. «Она не глупа». — Это большая четверка. А кто еще, как мы полагаем? — Думаю, Мид отпадает, поскольку он позволил северянам себя победить… Может быть, Скальд, лорд-губернатор Старикланда? — Очень хорошо. У него, конечно, мало шансов, но он наверняка будет в списке… — И если голоса за кандидатов от Срединных земель разделятся поровну… — Кто знает, что тогда случится? Какое-то время они сидели и улыбались друг другу. — Отныне это может быть кто угодно, — сказал он. — Кроме того, нужно учитывать каких-нибудь незаконных детей короля… — Бастардов? А они есть? Глокта поднял бровь. — Полагаю, я мог бы назвать парочку. Она засмеялась, и Глокта поздравил себя с этим. — Слухи, разумеется, ходят, как всегда бывает. Карми дан Рот — когда-нибудь слыхали о ней? Она была придворной дамой и считалась исключительной красавицей. Король в свое время уделял ей много внимания, это было давно. Потом она внезапно исчезла, и говорили, что умерла — возможно, при родах, но кто может сказать наверняка? Люди любят сплетничать, а прекрасные молодые женщины время от времени умирают, но это еще не значит, что все они носили королевское дитя. — О, это верно, как это верно! — Арди захлопала ресницами и притворилась, будто падает в обморок. — Мы воистину слабый пол. — Это так, моя дорогая, это так. Похоже на какое-то проклятие. Я каждый день благодарю мою звезду за то, что избавлен от всего этого. — Он разверз перед ней свою беззубую ухмылку. — Члены открытого совета десятками наводняют город, и осмелюсь сказать, что многие из них до этого ни разу в жизни не переступали порог Круга лордов. Они чуют власть и желают хоть как-то приобщиться к ней. Они хотят выгадать хоть что-то, пока это возможно. Вполне вероятно, что впервые за десять поколений дворянам выпал случай принять настоящее решение. — Но какое решение, — пробормотала Арди, покачивая головой. — Вот именно. Гонка может оказаться долгой, и соперничество у финиша будет жестоким. — «Можно сказать, смертельным». — Я бы не стал сбрасывать со счетов возможность того, что в последний момент появится кто-то извне. Кто-то, у кого нет врагов. Компромиссный претендент. — А как насчет членов закрытого совета? — Им, разумеется, запрещено выставлять свои кандидатуры, чтобы обеспечить беспристрастность. — Глокта фыркнул. — Беспристрастность! Больше всего на свете они желают всучить народу какое-нибудь ничтожество. Того, кем они смогут управлять, кого смогут контролировать, чтобы без помех вести свои интриги. — А такой кандидат существует? — В принципе, им может быть любой, у кого есть право голоса, так что теоретически их сотни. Но, разумеется, закрытый совет никогда не сойдется на одной кандидатуре. Поэтому они дерутся за спинами самых сильных кандидатов, каждый день перебегают от одного к другому в надежде обеспечить себе будущее и делают все возможное, чтобы сохранить свои места. Власть так быстро перешла от них к дворянам, что головы закружились. И некоторые из этих голов еще упадут с плеч, можете не сомневаться. — А ваша тоже упадет, как вы думаете? — спросила Арди, глядя на него снизу вверх из-под темных бровей. Глокта медленно облизнул десны. — Если слетит голова Сульта, вполне возможно, что моя последует за ней. — Надеюсь, этого не произойдет. Вы были добры ко мне. Добрее всех. Добрее, чем я заслуживаю. Он видел: ее откровенность — это уловка, и Арди уже использовала ее раньше. Но как ни странно, она по-прежнему обезоруживала. — Чепуха, — пробормотал Глокта и заерзал по спинке кресла, охваченный внезапной неловкостью. «Доброта, честность, уютные гостиные… полковник Глокта знал бы, что сказать, но я… Я здесь чужой». Он все еще искал подходящий ответ, когда по коридору разнесся отрывистый стук. — Вы кого-то ждете? — Кого я могу ждать? Все мои знакомые здесь, в этой комнате. Дверь на улицу отворилась, и Глокта напряг слух, но не смог расслышать ничего, кроме невнятного бормотания. Дверная ручка повернулась, и служанка просунула голову в гостиную. — Прошу прощения, наставник, к вам посетитель. — Кто? — недовольно спросил Глокта. «Секутор с новостями о телохранителе кронпринца Рейнольта? Витари с поручением от архилектора? Новые проблемы, требующие разрешения? Новый набор вопросов, которые я должен задать?» — Он говорит, что его зовут Мофис. Глокта почувствовал, как у него задергалась левая половина лица. «Мофис?» Он давно не вспоминал о нем, но теперь в памяти немедленно всплыл образ изможденного банкира, протягивающего ему четкий и точный документ, который нужно подписать. «Расписку в том, что я принял в дар миллион марок. „Может случиться так, что в будущем представитель банкирского дома Валинт и Балк придет к вам с просьбой… об услуге“». Арди тревожно посмотрела на него. — Что-то не так? — Нет, ничего, — просипел он, стараясь не выдать себя голосом. — Мой бывший партнер. Вы не могли бы на минутку выйти из комнаты? Мне нужно поговорить с этим господином. — Конечно. Арди встала и направилась к двери, шурша платьем по ковру. На полпути она остановилась, взглянула через плечо, прикусив губу. Подошла к буфету, открыла его, вытащила бутылку и бокал. — Мне надо выпить, — сказала она, пожав плечами. — Нам всем не помешало бы, — прошептал Глокта в ее удаляющуюся спину. Через секунду Мофис переступил порог. То же заостренное худое лицо, те же холодные глаза в глубоких глазницах. В его поведении, однако произошла некоторая перемена. «Какая-то нервозность. Может быть, даже беспокойство?» — О, мастер Мофис, какая невероятная честь… — Можете опустить любезности, наставник. — Голос посетителя был пронзительным и скрипучим, как ржавые петли. — Я не обижусь, у меня нет самолюбия. Предпочитаю говорить прямо. — Отлично. Что я могу для вас… — Мои наниматели, банкирский дом «Валинт и Балк», недовольны направлением вашего расследования. Мысли Глокты лихорадочно метались. — Какого именно расследования? — Убийства кронпринца Рейнольта. — Но это расследование завершено. Заверяю вас, у меня нет никакого… — Если говорить прямо, наставник, они все знают. Для вас будет лучше принять как данность, что они все знают. Обычно так и бывает. Убийство раскрыто очень быстро и профессионально, это впечатляет. Мои наниматели восхищены вашей работой. Виновный понес справедливое наказание. Никто не выиграет, если вы углубитесь в обстоятельства этого прискорбного дела. «Действительно, все сказано прямо. Но почему Валинту и Балку не нравятся мои расспросы? Они дали мне денег, чтобы я расстроил планы гурков, а теперь возражают против расследования гуркского заговора? В этом нет смысла… Или убийца вообще не имеет отношения к Югу. Или те, кто убил принца Рейнольта, живут гораздо ближе». — Там осталось несколько неясных моментов, с которыми нужно разобраться, — с трудом выговорил Глокта. — У ваших нанимателей нет никаких причин сердиться. Мофис сделал шаг вперед. Его лоб блестел от пота, хотя в комнате не было жарко. — Они не сердятся, наставник. Вы не могли знать, что они будут недовольны. Теперь вы знаете. Но если вы продолжите расследование теперь, когда вы знаете, что им это не нравится… тогда они рассердятся. — Склонившись к Глокте, он почти шепотом продолжил: — Позвольте мне сказать вам, наставник, как одна пешка другой пешке: нам не стоит их сердить. В его голосе звучали странные нотки. «А ведь он не угрожает. Он просит!» — Вы имеете в виду, — пробормотал Глокта, с трудом шевеля губами, — что они сообщат архилектору Сульту о своем маленьком пожертвовании на оборону Дагоски? — Это самое малое, что они могут сделать. Выражение лица Мофиса нельзя было спутать ни с чем. «Страх». Страх — на этом бесстрастном, как маска, лице. Глокта почувствовал привкус горечи на языке, холод пополз у него по спине, горло перехватило. Это ощущение он помнил с давних пор. Сейчас, впервые за долгое-долгое время, он сам готов был испугаться. «Я у них в руках. Целиком и полностью. Я понимал это, когда подписывал ту бумагу. Такова была их цена, а у меня не было другого выбора». Глокта сглотнул. — Вы можете передать вашим нанимателям, что вопросов больше не будет. Мофис на мгновение прикрыл глаза и вздохнул с явным облегчением. — Я с радостью передам им ваши слова. Всего доброго. Он повернулся и вышел, а Глокта остался в одиночестве в гостиной Арди. Он уставился на дверь и думал о том, что здесь сейчас произошло.
Обитель камней
Нос лодки с хрустом врезался в каменистый пляж, и валуны громко заскребли по днищу. Двое гребцов спрыгнули в набегающие волны и протащили посудину еще на несколько шагов. Как только лодка твердо встала на берегу, они тут же поспешили обратно, словно вода причиняла им нестерпимую боль. Джезаль не мог их осуждать: остров Шабульян на краю мира, конечная точка их путешествия, имел весьма непривлекательный вид. Широкая россыпь голых бесплодных камней; холодные волны бьются об острые выступающие мысы, вгрызаются в лишенные растительности заливы. Дальше — отвесные зубчатые утесы и склоны с коварными осыпями, круто уходящие вверх, к зловещему пику, нависшему над островом черной тенью на фоне темного неба. — Не хотите сойти на берег? — спросил Байяз у матросов. Четверо гребцов не шелохнулись, а капитан медленно покачал головой. — Об этом острове ходят дурные слухи, — буркнул он на союзном наречии с таким сильным акцентом, что его едва можно было понять. — Говорят, что оно проклято. Мы подождем вас здесь. — Мы можем немного задержаться. — Ничего, мы подождем. Байяз пожал плечами. — Ну, как хотите. Он выбрался из лодки и побрел к берегу по колено в волнах. Спутники мага медленно и не очень охотно спустились вслед за ним в ледяную воду и вышли на сушу. Это было суровое и мрачное место — одни камни и холодная вода. Пенные волны жадно набегали на берег, и море ревниво всасывало их обратно сквозь гальку. Безжалостный ветер яростными порывами хлестал пустынный пляж, насквозь продувая мокрые штаны Джезаля, бросая волосы ему на глаза, пронизывая холодом до самых костей. Ветер сдувал все следы радостного возбуждения, которое возникало при мысли о том, что путешествие подходит к концу. Ветер отыскивал трещины и дыры в прибрежных валунах и заставлял их петь, вздыхать, стенать унылым хором. Растительности почти не было. Какая-то бесцветная трава, чахлая от соли, какие-то колючие полумертвые кусты. Несколько кривых поникших деревьев немного выше, в стороне от моря, отчаянно цеплялись за неподатливые камни и так сгибались под ветром, словно в любой момент их могло вырвать с корнем. Джезаль буквально чувствовал их страдания. — Очаровательное местечко! — прокричал он. Слова уносило штормовыми порывами, едва они слетали с губ. — Для тех, кто очень любит скалы! — Где мудрый станет прятать камень? — бросил в ответ Байяз. — Среди тысячи других камней! Среди миллиона! И действительно, камней здесь было предостаточно: изобилие валунов, скал, гальки и гравия. Только камни, и больше ничего — именно это делало остров столь неприглядным. Джезаль оглянулся и ощутил внезапный приступ паники: четыре гребца сталкивали лодку обратно в море, оставляя их на берегу. Однако ялик не уплыл, а по-прежнему тихо качался на взморье. Вдали, во вскипающем барашками океане, стоял на якоре корабль — ветхая лохань, которую дала им Конейл. Паруса были спущены, мачта черной линией вырисовывалась на штормовом небе, судно медленно качалось на беспокойных волнах.— Надо найти место, где нет ветра! — проревел Логен. — Ты думаешь, на этом чертовом острове есть такое место, где нет ветра? — крикнул ему Джезаль. — Должно быть! Нам нужен огонь! Длинноногий указал в сторону утесов: — Возможно, там наверху мы найдем какую-нибудь пещеру или закрытую лощину. Пойдемте, я поведу вас! Они стал взбираться вверх по берегу, вначале оскальзываясь на гальке, потом перепрыгивая с валуна на валун. Казалось, этот край мира не стоил усилий, затраченных на пути к нему. Холодные камни и холодная вода — ради них не стоило покидать Север. У Логена было плохое предчувствие, однако не было смысла говорить об этом вслух. Плохие предчувствия преследовали его все последние десять лет. Сейчас надо вызвать духа, найти Семя — и убираться отсюда, причем побыстрее. Ну а что потом? Обратно на Север? Или вернуться к Бетоду и его сыновьям, к старым распрям и кровавой вражде? Логен поморщился. Ни то ни другое его не привлекало. Ладно, лучше сделать дело, чем жить в страхе перед ним, как сказал бы его отец. Хотя, с другой стороны, его отец немалонаговорил, и многие его слова оказались бесполезны. Логен оглянулся на Ферро и поймал ее ответный взгляд. Она не хмурилась и не улыбалась. Конечно, он никогда толком не понимал женщин — да и всех остальных людей, — но Ферро стала для него какой-то новой загадкой. Днем она оставалась по-прежнему холодной и яростной, но по ночам все чаще пробиралась к нему под одеяло. Логен не мог ее понять и не осмеливался спрашивать. Печальная правда состояла в том, что Ферро — это лучшее, что случилось в его жизни за долгие годы. Он вздохнул и почесал голову. Если подумать, это говорит не в пользу его жизни. Они отыскали нечто вроде пещеры у подножия скал. На самом деле это была просто ямка, прикрытая двумя огромными валунами, куда ветер задувал не так сильно. Не лучшее место для беседы, но остров был пустым и голым, и Логен не надеялся отыскать что-то более уютное. Надо смотреть правде в глаза. Ферро, прихватив свой меч, направилась к сухому деревцу неподалеку, и вскоре у них было достаточно веток, чтобы разжечь огонь. Логен сгорбился над растопкой и онемевшими пальцами взялся за огниво. Из-за камней долетали порывы ветра, дерево было отсыревшим, однако после долгих проклятий и возни с кремнем ему удалось разжечь костерок, необходимый для предстоящего дела. Все сгрудились вокруг. — Давай сюда ящик, — велел Байяз. Логен вытащил эту тяжеленную штуковину из своего мешка и, крякнув, поставил на землю рядом с Ферро. Байяз ощупал край кончиками пальцев, отыскал какую-то потайную защелку, и крышка беззвучно приподнялась. Под ней оказалось множество металлических спиралей, сходящихся к центру, оставляя посередине свободное место величиной с кулак Логена. — Зачем здесь эти штуки? — спросил он. — Чтобы закрепить содержимое и предохранять его от ударов. — А его нужно предохранять от ударов? — Канедиас считал, что нужно. От такого ответа Логену легче не стало. — Клади его внутрь сразу же, как только сможешь, — сказал маг, поворачиваясь к Ферро. — Нам не стоит находиться перед ним дольше, чем необходимо. Лучше всего вам немного отойти. Он выставил перед собой ладони, отодвигая остальных назад. Луфар и Длинноногий едва не повалили друг друга наземь, так они стремились поскорее убраться подальше, но Ки неотрывно следил за приготовлениями и почти не сдвинулся с места. Логен сел, скрестив ноги, перед чахлым костерком и ощутил, как сердце его тяжелеет от нарастающей тревоги. Он уже сожалел о том, что вообще связался с этим делом, но теперь было поздновато менять решение. — Хорошо бы что-нибудь им предложить, — проговорил он, озираясь вокруг, а Байяз уже протягивал ему металлическую фляжку. Логен отвинтил крышку и понюхал. Его ноздри приветствовал крепкий запах спиртного, как давно потерянный возлюбленный. — Вы все время несли это с собой? Байяз кивнул. — Для этой самой цели. — Жалко, я не знал. Я мог бы употребить его с пользой. — Ты можешь употребить его с пользой сейчас. — Ну, теперь уже не то. Логен запрокинул фляжку и набрал в рот спиртного, подавляя сильное желание проглотить его, потом округлил щеки и выдул над огнем облако мелких капель, отчего вверх взвился язык пламени. — И что теперь? — спросил Байяз. — Теперь будем ждать. Ждать, пока… — Я здесь, Девятипалый. Голос прошелестел, как ветер среди скал, как падающие с обрыва камешки, как волны, катящиеся по гальке. Дух навис над ними, сгрудившимися в мелкой пещерке среди скал, — движущаяся серая глыба высотой с двух человек, не отбрасывающая тени. Логен поднял брови: духи никогда не отвечали сразу же, если вообще удосуживались отвечать. — Быстро. — Я ждал вас. — И, похоже, давно. Дух кивнул. — Ну ладно. Мы… э-э… мы пришли за… — За той вещью, которую доверили мне сыны Эуса. Должно быть, в мире людей дела плохи, если вы ищете ее. Логен сглотнул. — А когда бывало иначе? — Вы что-нибудь видите? — прошептал Джезаль за его спиной. — Ничего, — отозвался Длинноногий. — Это поистине самое удивительное… — Заткнитесь! — рявкнул Байяз через плечо. Дух навис над ним. — Это первый из магов? — Ну да, — ответил Логен, не желая отклоняться от темы. — Он не такой высокий, как Иувин. Мне не нравится его вид. — Что он говорит? — отрывисто спросил Байяз, уставившись в пустоту слева от того места, где находился дух. Логен поскреб щеку. — Говорит, что Иувин был высокий. — Высокий? И что? Возьми у него то, за чем мы пришли, и покончим с делом! — Он нетерпелив, — пророкотал дух. — Мы проделали долгий путь. У него посох Иувина. Дух кивнул. — Эта сухая ветка мне знакома. Я рад. Долгие годы я хранил эту вещь, и она была для меня тяжелым бременем. Теперь я смогу уснуть. — Хорошая мысль. Тогда, может быть, ты… — Я отдам ее женщине. Дух сунул руку в свое каменное чрево, и Логен с опаской отступил. Дух вынул кулак, в котором было что-то зажато, и при виде этого Логен ощутил дрожь. — Протяни руки, — буркнул он Ферро.
Джезаль непроизвольно ахнул и отшатнулся, когда эта вещь упала в протянутые ладони Ферро. Он поднял руку, защищая лицо, раскрыл рот от ужаса. Байяз широко раскрыл глаза. Ки возбужденно вытянул шею. Логен сморщился и отклонился назад. Длинноногий попятился так далеко, что почти совсем вылез из их укрытия. Все шестеро смотрели, не отрываясь, на темный предмет в руках у Ферро; никто не двигался, никто ничего не говорил, не было слышно ни звука, кроме воющего ветра. Их путь был долгим и опасным, и вот оно перед ними — то, за чем они так долго шли. То, что Гластрод вырыл глубоко из земли много лет назад. То, что превратило в безжизненные развалины величайший город в мире. Семя. Другая сторона во плоти. Самая суть магии. Затем брови Ферро сдвинулись. — Это оно? — спросила она с сомнением. — То, что превратит Шаффу в пыль? И правда: теперь, когда Джезаль справился с первым потрясением от произошедшего, ему уже казалось, что Ферро держит в руках самый обычный камень. Кусок невзрачной серой породы размером с большой кулак. От него не исходило никакого ощущения сверхъестественной опасности. В нем не чувствовалось никакой смертоносной силы. Оно не испускало губительных лучей, не извергало молний. Оно выглядело как самый обычный камень, и не более того. Байяз моргнул. Он подполз поближе на четвереньках, вытянул голову и заглянул в ладони Ферро, на которых лежал предмет. Облизнул губы и медленно-медленно поднял руку. Джезаль смотрел и слышал свое гулкое сердцебиение. Байяз притронулся к камню мизинцем и сразу же отдернул палец, но ничего не произошло. Он снова дотронулся до камня. Все тихо, никаких взрывов, мгновенного увядания и смертей. Он положил на камень руку. Обхватил его толстыми пальцами. Поднял его. И по-прежнему Семя оставалось самым обычным камнем. Первый из магов уставился на зажатый в пальцах предмет, все шире раскрывая глаза. — Это не оно, — прошептал он трясущимися губами. — Это просто камень! Воцарилось ошеломленное молчание. Джезаль посмотрел на Логена и северянин ответил ему пустым взглядом, его изрезанное шрамами лицо осунулось от недоумения. Джезаль посмотрел на Длинноногого, и навигатор лишь пожал костлявыми плечами. Джезаль посмотрел на Ферро и увидел, что она нахмурилась еще сильнее. — Просто камень? — переспросила Ферро. — Не оно? — прошипел Ки. — Но тогда… — Джезаль постепенно осознавал смысл слов Байяза. — Значит, я прошел этот путь… впустую? Внезапный порыв ветра ворвался в их укрытие, прихлопнув жалкий язычок пламени и взметнув пепел ему в лицо. — Возможно, здесь какая-то ошибка, — забормотал Длинноногий. — Может быть, есть другой дух, и у него есть другой… — Никакой ошибки, — проговорил Логен, твердо качнув головой. — Но… — Ки выпучил глаза. — Но… как же так? Байяз не ответил, на его скулах перекатывались желваки. — Канедиас. Это его рука. Он нашел способ перехитрить братьев, подменил Семя никчемным булыжником, а настоящее взял себе. Даже после смерти Делатель препятствует мне! — Просто камень? — воскликнула Ферро. — Я не пошел сражаться за мою страну, — бормотал Джезаль, и в его сердце вздымался гнев, — я тащился сотни миль через пустыню, меня били, ранили, у меня остались шрамы… и все впустую? — Семя… — Ки оскалился, часто задышал. — Где оно? Где? — Если бы я это знал, — прикрикнул на него учитель, — неужели мы стали бы сидеть здесь, на этом треклятом острове, препираясь с духами из-за никчемного обломка скалы? Он поднял руку и яростно швырнул камень на землю. Тот треснул и раскололся на множество кусков, которые запрыгали, загремели и закувыркались вниз, чтобы лечь среди сотен, тысяч, миллионов других камней. — Его здесь нет. — Логен печально покачал головой. — Хочешь сказать про… — Просто камень?! — взревела Ферро, переводя взгляд с упавших обломков на лицо Байяза. — Ах ты сукин сын! Гребаный старый лгун! — Она вскочила, сжав кулаки. — Ты обещал мне мщение! Байяз повернулся к ней с перекошенным от ярости лицом. — Думаешь, у меня нет более серьезных забот, чем твое мщение? — завопил он. С губ мага срывались брызги слюны, их уносили порывы ветра. — Или меня волнует твое разочарование? — взвизгнул старик в лицо Ки, и на его шее набухли жилы. Он повернулся к Джезалю: — Или твоя сраная внешность? Джезаль вздрогнул и отступил назад в расщелину, отчаянно пытаясь стать как можно более незаметным. Его собственный гнев растаял перед нарастающим бешенством Байяза, как мгновение назад под порывом ветра погас их жалкий костерок. — Я обманут! — вскричал первый из магов, сжимая кулаки в бесцельной ярости. — Как мне теперь победить Кхалюля? Джезаль вздрогнул и съежился. Он чувствовал, что вот-вот кто-то из них будет разорван на куски, или взлетит на воздух и грохнется на камни, или вспыхнет ослепительным пламенем — и это запросто может случиться с ним самим. Брат Длинноногий выбрал неудачный момент, чтобы попытаться уладить дело. — Не надо падать духом, друзья мои! Путешествие само по себе станет наградой… — Скажи это еще раз, бритый болван! — прошипел Байяз. — Скажи это еще раз, и от тебя не останется даже пепла! Навигатор задрожал и забился в угол, а маг схватил свой посох и зашагал прочь из укрытия, направляясь к берегу. Ветер жестоко трепал плащ за его спиной. Его гнев был так страшен, что возможность остаться на острове на миг показалась его спутникам более желанной, чем необходимость возвращаться в лодку вместе с ним. Именно эта вспышка ярости, как понял потом Джезаль, окончательно доказала, что их миссия закончилась полным провалом. — Ну ладно, — пробормотал Логен после того, как они еще немного посидели на ветру. — Кажется, все ясно. Он захлопнул крышку пустого ящика Делателя. — Нет смысла об этом плакать. Надо смотреть правде… — Заткни свой поганый рот, придурок! — рявкнула на него Ферро. — Не рассказывай мне, что надо делать! Она большими шагами вышла из пещеры и начала спускаться к бурлящему морю. Логен скривился, запихнул ящик в свою котомку и со вздохом закинул ее за плечо. — …в глаза, — закончил он и пошел за Ферро. Длинноногий и Ки двинулись следом в молчании, рассерженные и обиженные. Джезаль шел последним, переступая с одного неровного камня на другой. Он снова и снова прокручивал в мозгу все случившееся. Общее настроение было убийственно мрачным, но, пробираясь к лодке, Джезаль с удивлением понял, что не может сдержать улыбку. В конце концов, успех или провал этого безумного предприятия никогда не заботили его по-настоящему. Имело значение только одно: теперь он возвращался домой.
Нос корабля рассекал волны, взметая вверх холодную белую пену. Полотнище паруса надувалось и хлопало, скрипели балки и канаты. Ветер хлестал Ферро в лицо, но она лишь щурила глаза, не обращая на это внимания. Байяз в гневе удалился в трюм, и остальные один за другим последовали его примеру, чтобы убраться с холода. На палубе остались только она и Девятипалый. Они глядели на море. — Что ты теперь будешь делать? — спросил он. — Отправлюсь туда, где смогу убивать гурков, — выпалила она, не задумываясь. — Найду себе другое оружие и буду драться с ними, где только найду. Но она не была так уверена. Теперь она уже не чувствовала прежней ненависти, и ее не слишком волновало то, что гурки займутся своими делами, а она — своими. Но эти сомнения и разочарование лишь заставили ее рявкнуть еще свирепее: — Ничего не изменилось. Я должна отомстить! Ответом ей было молчание. Она взглянула на Девятипалого и увидела, что он хмурится, глядя на бледную пену на темной поверхности воды, словно услышал не то, на что надеялся. Можно было бы с легкостью изменить это. «Я пойду туда, куда пойдешь ты», — могла бы она сказать, и кому бы стало хуже? Никому. Во всяком случае, не ей. Однако Ферро была не способна вот так взять и отдать себя в его власть. На поверку между ними оказалась невидимая стена. Стена, через которую не перейти. И так было всегда. Ферро лишь спросила: — А ты? Логен ненадолго задумался, сердито кусая губу. — Мне нужно возвращаться на Север. — Он сказал это невесело, не глядя на нее. — Там у меня есть дело, которое я не должен был бросать. Черная работа, которую кто-то должен делать. Вот туда я и отправлюсь. Обратно на Север, сводить старые счеты. Она нахмурилась. Счеты? Недавно он говорил ей, что человеку нужно нечто большее, чем мщение. А теперь все, что ему нужно, — это свести счеты? Лживый ублюдок. — Счеты, — прошипела она. — Хорошо! И это слово показалось ей горьким, как песок. Он поглядел ей прямо в глаза и долго не отрывал взгляда. Открыл рот, словно хотел заговорить, но так и остался с застывшим на губах словом, с наполовину протянутой к ней рукой. Затем он внезапно обмяк, выставил вперед подбородок, повернулся к Ферро плечом и снова прислонился к поручню. — Хорошо. Вот с такой легкостью между ними все было кончено. Ферро бросила сердитый взгляд и повернулась, чтобы уйти. Она стиснула кулаки и почувствовала, как ногти впились в ладони. Она ругала себя, горько ругала. Ну почему она не смогла произнести другие слова? Набрать в грудь воздуха, по-другому сложить губы — и все бы изменилось. Это так просто! Но Ферро не была на такое способна и знала, что никогда не будет. Гурки убили эту часть ее существа много лет назад, за много миль отсюда — убили и оставили ее мертвой. Глупо было надеяться. Сердцем она чувствовала это всегда. Надежда — это для слабых.
Вернуться в грязь
Ищейка и Доу, Тул и Молчун, Вест и Пайк. Шестеро. Они стояли кружком, глядя на две кучки холодной земли. Внизу, в долине, союзники тоже хоронили своих мертвых, Ищейка видел это: сотни трупов, в ямах на дюжину человек каждая. Это был плохой день для людей и хороший для земли. Как всегда после битвы. Выигрывает только земля. Трясучка и его карлы стояли неподалеку за деревьями, они склонили головы — хоронили своих. Двенадцать уже в земле, еще трое ранены так тяжело, что, скорее всего, умрут до конца этой недели, и еще один, потерявший руку, — неизвестно, выживет он или нет, как повезет. Везло в последнее время немногим. Почти половина людей погибла за один день. Парни проявили смелость, когда остались с ними после этого. Ищейка слышал их слова — печальные и достойные, предназначенные для павших. Вы были хорошими людьми, вы хорошо сражались, вас будет не хватать, и все такое. Как всегда после битвы. Слова для мертвых. Ищейка сглотнул и снова перевел взгляд на разрытую землю у себя под ногами. Тяжелая это работа, копать на холоде, мерзлая земля тверда как камень. И все же лучше копать, чем быть зарытым, как сказал бы Логен, и здесь он был прав. Ищейка только что закопал двоих человек, а вместе с ними две части себя самого. Катиль лежала под наваленной сверху землей, неподвижная, белая и холодная; больше никогда ей не будет тепло. Подле нее — Тридуба с разбитым щитом на коленях и мечом в руке. Две надежды Ищейка положил вместе с ними в грязь — надежду на будущее и надежду из прошлого. Теперь все кончено, а ему остались лишь пустота и боль. Как всегда после битвы. Надежды вернулись в грязь. — Похоронены там, где умерли, — тихо произнес Тул. — Это правильно. Это хорошо. — Хорошо? — гаркнул Доу, свирепо глядя на Веста. — Хорошо, вот как? Самое безопасное место во время сражения? Самое безопасное место — так ты им говорил? Вест опустил взгляд с виноватым видом. — Ладно тебе, Доу, — сказал Тул. — Ты сам знаешь, что его нельзя винить за это, и никого нельзя. Это же битва. В битве люди умирают. Тридуба хорошо это знал. — Мы могли бы быть в другом месте, — прорычал Доу. — Могли бы, — сказал Ищейка, — но не были, вот и все дела. Теперь ничего не изменить, верно? Тридуба мертв, и девчонка мертва. Всем и так тяжело, незачем что-то добавлять к этой ноше. Доу стиснул кулаки и набрал в грудь воздуха, словно собирался закричать. Потом выдохнул, его плечи поникли, голова опустилась. — Ты прав. Теперь ничего не поделать. Ищейка протянул руку и тронул Пайка за рукав. — Хочешь что-нибудь сказать о ней? Обожженный арестант поднял на него взгляд, потом покачал головой. Ищейка уже понял, что Пайк не мастак говорить, и не мог его винить. Вест, похоже, тоже не собирался раскрывать рот, так что Ищейка откашлялся, морщась от боли в ребрах, и попытался сам. Кто-то должен это сделать. — Девушка, которую мы здесь похоронили, — ее звали Катиль. Не могу сказать, что давно ее знал и все такое… Но то, что я знал, мне нравилось… если можно так сказать. Я не особенно хорошо ее знал. Не особенно. Но она была сильная. Думаю, мы все это заметили, пока шли на север. Она терпела холод и голод, никогда не жаловалась. Жалко, что я не узнал ее получше. Я надеялся… Но что тут говорить? Нечасто получаешь то, на что надеялся. Она не была одной из нас, но она умерла среди нас, так что, думается мне, мы с гордостью положим ее в землю вместе с нашими людьми. — Точно, — сказал Доу. — С гордостью положим. — Это верно, — произнес Тул. — Земля принимает всех одинаково. Ищейка кивнул и прерывисто вздохнул. — Кто-нибудь хочет сказать про Тридубу? Доу вздрогнул и опустил взгляд на свои сапоги, переступая по грязи. Тул, моргая, глядел в небо, и глаза у него, похоже, были на мокром месте. Вообще-то Ищейка и сам готов был заплакать. Он знал, что если скажет еще хоть слово, то разревется, как ребенок. Тридуба нашел бы правильные слова, но его больше не было, в том-то все и дело. Похоже, говорить не мог никто. Тогда вперед шагнул Молчун. — Рудда Тридуба, — проговорил он, оглядывая их всех, одного за другим. — Скала Уфриса, так его называли. На всем Севере не было более славного имени. Отличный боец. Отличный вождь. Отличный друг. Всю жизнь провел в сражениях. Он дрался с Девять Смертей сначала лицом к лицу, потом сражался с ним бок о бок. Никогда не выбирал легкий путь, если видел, что этот путь неправильный. Никогда не уходил от боя, если видел, что надо драться. Я был рядом с ним, ходил рядом с ним, дрался рядом с ним десять лет, по всему Северу — Тут Молчун улыбнулся. — Мне не на что жаловаться. — Хорошие слова, Молчун, — проговорил Доу, по-прежнему глядя вниз на промерзшую землю. — Хорошие слова. — Таких, как Тридуба, больше не будет, — пробормотал Тул, протирая глаз, словно туда что-то попало. — Точно, — сказал Ищейка. Это все, что он смог из себя выдавить. Вест повернулся и побрел прочь между деревьями, сгорбившись, так что голова ушла в плечи. Он не произнес ни единого слова. Ищейка видел, как на его скуле вздуваются желваки. Винит себя, скорее всего. Люди часто это делают, когда кто-то умирает, и Вест, похоже, был как раз из таких. Пайк двинулся за ним, и они вдвоем обошли Трясучку — тот поднимался по склону навстречу. У могил Трясучка остановился и хмуро посмотрел на землю. Потом поднял взгляд на них. — Не сочтите за неуважение, ничего такого. Но нам нужен новый вождь. — Над ним еще земля не осела! — прошипел Доу, сверля его яростным взглядом. Трясучка поднял вверх руки. — Тогда, думаю, сейчас самое время это обсудить. Чтобы не было никаких недоразумений. Мои ребята, честно сказать, дергаются. Они потеряли друзей, потеряли Тридубу, и теперь им нужен кто-то, за кем они пойдут. Ничего не попишешь. Так кто это будет? Ищейка потер лоб. Он пока даже не думал об этом, а когда подумал, то растерялся. Тул Дуру Грозовая Туча и Черный Доу — два знаменитых имени, оба уже водили за собой людей и неплохо справлялись. Ищейка поднял на них глаза: Тул и Доу хмуро глядели друг на друга. — Мне все равно, кто из вас станет вождем, — сказал он. — Я пойду за любым. Ясно, что это должен быть один из вас. Тул угрюмо посмотрел на Доу, тот ответил свирепым взором снизу вверх. — Я не могу пойти за ним, — пророкотал Тул, — а он не пойдет за мной. — Точно, — сказал Доу. — Мы уже говорили об этом. Так не годится. Тул покачал головой. — Вождем не может быть ни один из нас. — Да, — подтвердил Доу. — Ни один из нас. — Он цыкнул зубом, шумно втянул в себя сопли и харкнул в грязь. — Поэтому им должен быть ты, Ищейка. — Поэтому — что? — отозвался тот, широко раскрыв глаза и уставившись на него. Тул кивнул. — Ты вождь. Мы все согласны. — Угу, — проговорил Молчун, даже не подняв головы. — Девятипалого нет, — сказал Доу, — Тридубы нет, так что остался ты. Ищейка сморщился. Он ждал, что Трясучка закричит: «Что, он? Он — вождь?» Ждал, когда все начнут смеяться и скажут ему, что это шутка. Черный Доу, Тул Дуру Грозовая Туча, Хардинг Молчун и две дюжины карлов в придачу пойдут за Ищейкой и будут делать то, что он скажет? Ничего глупее он в жизни не слышал! Однако Трясучка не смеялся. — Что ж, полагаю, это хороший выбор. Как раз это я и хотел предложить. Пойду скажу моим парням. Он повернулся и ушел в лес, оставив Ищейку с разинутым ртом. — Но как насчет остальных? — прошипел он, когда Трясучка удалился за пределы слышимости, и сморщился от боли, снова пронзившей ребра. — Там двадцать гребаных карлов, и они нервничают! Им нужен вождь с именем, за которым можно идти! — У тебя есть имя, — ответил Тул. — Ты перешел через горы с Девятипалым, ты все эти годы дрался с Бетодом. У тебя самое серьезное имя из всех, кто остался. Ты видел больше битв, чем любой из нас. — Ну, разве что видел… — Ты вождь, — отрезал Доу, — и закончим на этом. Ну да, ты не самый жестокий убийца со времен Скарлинга, и что с того? Крови на твоих руках достаточно, чтобы я пошел за тобой, а лучшего разведчика вообще не сыскать. Ты знаешь, как вести за собой людей. Ты знал лучших в этом деле. Девятипалый, Бетод и Тридуба — ты воевал с ними и видел их вблизи, ближе не бывает. — Но я же не могу… То есть… Я никогда не умел приказывать так, как Тридуба… — Никто так не умел, — сказал Тул, кивая на землю. — Но Тридубы больше нет, как это ни жалко. Ты теперь вождь, а за тобой стоим мы. Если кто-то не захочет выполнять твои приказы, ему придется говорить с нами. — И разговор, мать его, будет короткий, — добавил Доу. — Ты вождь. — Тул повернулся и зашагал к деревьям. — Решено. — Черный Доу последовал за ним. — Угу, — произнес Молчун, пожимая плечами, и двинулся в ту же сторону. — Но… — пробормотал Ищейка. — Погодите… Они ушли. Похоже, он действительно стал вождем. Некоторое время он не двигался с места, стоял и моргал, не зная, что и думать. Он никогда прежде не возглавлял людей. Сейчас он не чувствовал в себе никакой перемены. У него не родилось никаких мыслей и соображений насчет того, что делать дальше и что сказать людям. Он чувствовал себя идиотом. Еще больше, чем обычно. Ищейка встал на колени между двумя могилами, погрузил руку в рыхлую почву и ощутил ее, холодную и влажную, на своих пальцах. — Прости, девочка, — пробормотал он. — Ты не заслужила такого. Потом крепко сжал горсть земли и раздавил ее в ладони. — Прощай, Тридуба. Попробую делать то, что делал бы ты. Возвращайся в грязь, старина. Он встал, вытер ладонь о рубашку и пошел прочь, возвращаясь к живым, оставив двоих лежать в земле.Благодарности
Четыре человека, без которых… Это Брен Аберкромби, который читал, пока у него не заболели глаза; Ник Аберкромби, который слушал, пока у него не заболели уши; Роб Аберкромби, который переворачивал страницы, пока у него не заболели пальцы; Лу Аберкромби, который поддерживал меня, пока у него не заболели плечи.Также благодарю: Йона Вейра — за то, что дал людям знать; Саймона Спентона — за то, что не слишком сильно бил.
И разве можно забыть: Джиллиана Редфирна, который не только помог этому состояться, но и улучшил.
Джо Аберкромби Последний довод королей
Посвящается четырем читателям — вы знаете, кто вы.
Часть I
Жизнь как она есть — всего лишь мечта об отмщении.Поль Гоген
Грязные торги
Наставник Глокта стоял в зале и ждал. Он вытянул свою искривленную шею сначала в одну сторону, потом в другую, прислушиваясь к знакомому потрескиванию связок. Привычная боль пронизывала мускулы между лопатками. «Зачем я так делаю, если это причиняет мне боль? Почему нас всегда тянет проверить, болит или нет? Прикоснуться языком к язве, потрогать ожог, сковырнуть болячку?» — Ну? — резко вопросил он. Мраморный бюст у лестницы хранил презрительное молчание. «Пожалуй, с меня хватит». Глокта зашаркал по плитам. Он волочил изувеченную, совершенно бесполезную ногу, стук трости отдавался эхом под высокими сводами, украшенными лепниной. Когда лорд Ингелстад, владелец этого огромного зала, присоединился к благородным мужам на Открытом совете, сам он был маленьким человеком в прямом смысле. Глава семейства, чье состояние за прошедшие годы уменьшилось, а благополучие и влияние сошли на нет. «Чем ничтожнее человек, тем более раздуты его амбиции. Неужели трудно понять? Мелкое кажется еще мельче на больших пространствах». Где-то в полутьме пробили часы, как будто выплюнув несколько вялых ударов. «Хорошо, но уже поздно. Чем ничтожнее человек, тем приятнее ему, когда его ждут. Но если нужно, я могу проявить терпение. Мне нет необходимости спешить на пышные банкеты, вокруг меня не теснятся возбужденные толпы народа, прекрасные женщины не поджидают, затаив дыхание, моего появления. Больше ничего этого нет. Гурки позаботились обо мне в темноте императорских подвалов». Он прижал язык к беззубым деснам и охнул, подвинув ногу — точно иголки вонзились ему в спину, и веко задергалось от боли. «Я умею быть терпеливым. Когда каждый шаг становится испытанием, быстро учишься двигаться с осторожностью». Дверь рядом с ним резко распахнулась. Глокта повернулся, стараясь скрыть гримасу боли, когда его шея хрустнула. На пороге стоял лорд Ингелстад — полный, по-отечески добродушный мужчина с румяным лицом. Он одарил Глокту дружелюбной улыбкой, приглашая пройти в комнату. «Словно это частный визит и я долгожданный гость». — Должен извиниться за то, что заставил вас ждать, наставник. После приезда в Адую у меня столько посетителей! Голова кругом идет. «Будем надеяться, твоя шея не свернется окончательно». — Очень, очень много посетителей! «И без сомнения, все с выгодными предложениями. За голос при голосовании. За помощь в выборах нашего нового короля. Но мое предложение, полагаю, тебе будет трудновато отклонить. И больно». — Немного вина, наставник? — Нет, милорд, благодарю. — Глокта, болезненно прихрамывая, перебрался через порог. — Я не задержусь у вас. У меня тоже много дел, требующих внимания. «Выборы не происходят сами собой, разве не знаешь?» — Конечно, конечно. Пожалуйста, присаживайтесь. С завидной легкостью Ингелстад уселся и указал Глокте на соседнее кресло. Наставник осторожно опустился в него. Ему потребовалось время, чтобы найти положение, в котором спина не докучала постоянной болью. — А что вы хотели обсудить со мной? — Я пришел от имени архилектора Сульта. Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу прямо: его преосвященство нуждается в вашем голосе. Крупные черты лица вельможи скривились в гримасе притворного удивления. «Уж слишком наигранно». — Я не уверен, что понял вас. Нуждается в моем голосе — по какому вопросу? Глокта вытер капельки влаги, выступившие под слезящимся глазом. «К чему это недостойное виляние? Мы же не собираемся вальсировать. У тебя для такого дела неподходящее сложение, а у меня нет ног». — По вопросу нового короля, лорд Ингелстад. — Ах, вот что. «Да, вот что. Идиот». — Наставник Глокта, я смею думать, что не разочарую вас или его преосвященство, к которому я отношусь с глубочайшим уважением… — Он склонил голову, дабы продемонстрировать свое почтение. — Но совесть не позволяет мне допустить, чтобы на меня влияли с какой бы то ни было стороны. Полагаю, что я и все другие члены Открытого совета наделены священным доверием. И я обязан отдать свой голос за того, кто представляется мне наилучшим кандидатом из множества весьма достойных мужей. Он усмехнулся, явно довольный собой. «Душевная речь. Но даже деревенский болван вряд ли поверит в это. Сколько раз мне приходилось слышать подобное за последние недели? Как правило, после такого вступления наступает черед торгов. Обсуждение того, сколько в точности стоит „священное доверие“. Сколько серебра перетянет эту самую совесть. Сколько золота потребуется, чтобы разорвать узы долга. Но у меня сегодня нет никакого желания торговаться». Глокта высоко поднял брови. — Я должен поздравить вас, лорд Ингелстад, это очень достойная позиция. Если бы все обладали таким же благородством, наш мир был бы гораздо лучше. Ваши убеждения… тем более, когда вы столько можете потерять. Когда вы можете потерять все. — Он сморщился, взял трость в одну руку и, преодолевая боль, придвинулся к краю кресла. — Однако я вижу, что вы непреклонны, и ухожу. — Что вы имеете в виду, наставник? Озабоченность явно читалась на пухлом лице вельможи. — Ну, некоторые ваши делишки, связанные с коррупцией, лорд Ингелстад. Розовые щеки лорда разом поблекли. — Здесь, должно быть, какая-то ошибка. — О нет. Уверяю вас. — Глокта вытащил листки с признательными показаниями из внутреннего кармана камзола. — Ваше имя довольно часто упоминается в признаниях торговцев шелком, особенно старших членов гильдии. Очень часто. Наставник протянул руку с шелестящими листками бумаги, чтобы оба могли видеть их. — Здесь вас называют — поверьте, не я выбрал такое слово — прямым соучастником. Главным бенефициарием, то есть получателем выгоды от самой отвратительной контрабандистской операции. А здесь, сами можете заметить, и мне даже неловко упоминать об этом, ваше имя и слово «предательство» стоят в самой непосредственной близости. Ингелстад обмяк в кресле, откинувшись назад, и опрокинул бокал с вином, стоявший рядом на столе. Капли темно-красной жидкости пролились на отполированный пол. «О, надо бы их вытереть. Не то останется отвратительное пятно, а от таких пятен невозможно избавиться». — Его преосвященство, — продолжал Глокта, — считает вас своим другом. Он постарался, чтобы ваше имя не упоминалось в черновых документах. Он понимает, что вы лишь старались предотвратить разорение своей семьи, и сочувствует вам. Если же вы разочаруете его во время голосования, боюсь, его сочувствие и симпатия к вам иссякнут. Вы понимаете, что я имею в виду? «По-моему, я выразился абсолютно ясно». — Да, конечно, — прохрипел Ингелстад. «А как же узы долга? Теперь они ослабли?» Благородный муж занервничал и побледнел. — Я бы ни на миг не задумался и посодействовал его преосвященству любым возможным образом, но… Дело в том… «Что еще? Какое-то новое предложение? Это бесперспективная сделка? Или даже призыв к моей совести?» — Вчера ко мне приходил представитель верховного судьи Маровии. Некто по имени Харлен Морроу. Он предъявил мне почти такие же претензии и… точно так же угрожал мне. Глокта нахмурился. «Неужели опять? Маровия и его мерзкий червяк. Всегда на шаг впереди или на шаг позади. Все время дышат в затылок». — Так что мне прикажете делать? — В голосе Ингелстада послышались визгливые нотки. — Я не могу поддержать вас обоих. Я покину Адую, наставник, и никогда не вернусь сюда. Я вообще воздержусь от голосования. — Ты не подложишь мне такую свинью! — прошипел Глокта. — Ты проголосуешь так, как я скажу, а Маровия пусть катится ко всем чертям. «Еще одно усилие? Конечно, неприятно, но пусть будет так. Разве мои руки уже не замараны по локоть? Влезть в одну или в две сточные канавы — какая разница?» — Вчера, — Глокта понизил голос и заговорил мягко и вкрадчиво, так урчит кошка, — я смотрел на ваших дочерей в парке. Лицо Ингелстада помертвело. — Три юных непорочных существа, три нежных бутона, которые вот-вот раскроются. Одеты по последней моде, одна прелестнее другой. Самой младшей… лет пятнадцать? — Тринадцать, — прохрипел Ингелстад. — Ах, вот как. — Глокта растянул губы в улыбке, показывая беззубые десны. — Она так рано расцвела. Ведь ваши дочери прежде не посещали Адую, если я не ошибаюсь? — Не посещали, — еле слышно ответил лорд. — Полагаю, так и есть. Когда они прогуливались по садам Агрионта, их возбуждение и восторг были просто очаровательны. Готов поклясться, на них уже обратил внимание не один завидный жених в столице. — Улыбка Глокты медленно погасла. — Мне будет больно, лорд Ингелстад, если этих нежных прелестных созданий схватят и они окажутся в одном из самых суровых исправительных заведений Инглии. Там, где красота и изысканные манеры привлекают к себе внимание совсем иного рода. — Медленно наклонившись вперед, Глокта перешел на шепот и постарался придать своему голосу оттенок ужаса. — Такой жизни я не пожелал бы и собаке. И все по глупой неосмотрительности их отца, вполне способного это предотвратить. — Но мои дочери… Их никак не касается… — Мы выбираем нового короля! Это касается всех! «Слишком жестко, возможно. Но суровые времена требуют жестких действий». Опираясь на трость, Глокта с трудом потянул ногу. Его рука дрожала от напряжения. — Я сообщу его преосвященству, что он может рассчитывать на ваш голос. Ингелстад был сломлен. Он сдался, неожиданно и окончательно. «Обмяк, как бурдюк с вином, который проткнули ножом». Плечи лорда поникли. Лицо осунулось, на нем застыло выражение ужаса и безнадежности. — Но, верховный судья… — прошептал он. — У вас нет ни капли сострадания? Глокта только пожал плечами. — Мальчишкой я был глуп и довольно чувствителен. Клянусь, я мог бы зарыдать, увидев муху, запутавшуюся в сетях паука. — Он поморщился, поскольку острая боль сковала его ногу, когда он повернулся к двери. — Однако хроническая боль излечила меня от этого.Это было маленькое собрание в очень узком кругу. «Однако не скажешь, что в компании царит благодушие». Наставник Гойл сидел за огромным круглым столом в огромном круглом зале и неотрывно смотрел на Глокту маленькими, как бусинки глазами. «И в этих глазах нет никакого расположения». Внимание его преосвященства архилектора, главы королевской инквизиции, было обращено вовсе не на подчиненных. Почти триста двадцать листков бумаги были прикреплены к изогнутой перегородке, занимавшей едва ли не половину комнаты. «По одному на каждого великого деятеля из нашего благородного открытого совета». Легкий ветерок, залетавший в высокое окно, ворошил листы, и они едва слышно шуршали. «Дрожащие листики для дрожащих голосков». На каждом листе было отмечено имя. «Лорд такой-то, лорд этакий, лорд неизвестно чего. Великие мужи и незаметные, никчемные персонажи. Люди, чье мнение никого не интересовало, пока принц Рейнольт не вывалился из своей кровати прямо в могилу». На большинстве листов в углу виднелись разноцветные восковые шарики. На некоторых по два, даже по три. «Вассалы, лояльные сторонники. Как они будут голосовать? Те, кто отмечен синим цветом, — за лорда Брока, красным — за лорда Ишера, черные — за Маровию, белые — за Сульта, и так далее. Но все может перемениться, и очень быстро. Зависит от того, в какую сторону подует ветер». Ниже были сделаны надписи — ровные линии маленьких, тесно прижавшихся друг к дружке букв. Слишком мелкие для того, чтобы Глокта мог прочитать их с того места, где сидел. Но он знал, что там написано. «У одного жена когда-то была шлюхой. Другой имеет склонность к молодым людям. Третий слишком много пьет. Четвертый в приступе ярости убил слугу. Пятый азартен, залез в долги, не может расплатиться… Тайны. Слухи. Наветы. Орудия нашего благородного торга. Триста двадцать имен — и столько же омерзительных историй. Каждую надо раскопать, обработать и пустить в дело. Политика. Работа для блюстителей нравственности. И почему я занимаюсь этим? Ради чего?» Архилектора заботили более насущные вопросы. — Брок по-прежнему опережает всех, — пробормотал он уныло, глядя на трепещущие листы бумаги и сцепив за спиной руки в ослепительно-белых перчатках. — У него около пятидесяти голосов, это определенно. «Насколько что-то может быть определенным в наши совсем не определенные времена». — Ишер отстает не намного. За него сорок голосов или чуть больше. Скальд в последнее время заметно продвинулся вперед, насколько мы можем судить. Весьма жесткий тип, как оказалось. Он держит в руках делегацию Старикланда, что дает около тридцати голосов. То же самое, вероятно, касается и Барезина. Эти четверо — главные кандидаты, как видно из сложившейся ситуации. «Но кто знает? Возможно, король проживет еще год, а когда дело дойдет до выборов, мы уже поубиваем друг друга». Глокта подавил усмешку при этой мысли. Круг лордов был заполнен роскошно разодетыми тушами: представители всех знатных фамилий Союза входили туда, да еще все двенадцать членов Закрытого совета. «И каждый старается воткнуть нож в спину соседа. Уродливая правда власти». — Вы говорили с Хайгеном? — резко спросил Сульт. Гойл вскинул лысеющую голову и, глядя на Глокту, усмехнулся с явным раздражением. — Лорд Хайген по-прежнему считает, что может стать нашим следующим королем, хотя контролирует не более дюжины голосов. Ему было недосуг выслушивать наши предложения, он слишком занят набором сторонников. Возможно, через неделю или две у него появится причина изменить отношение к нашим словам. Тогда вполне вероятно будет склонить его на нашу сторону, но я бы не стал делать на него ставку. Скорее всего, он вступит в сделку с Ишером. Они всегда были близки, насколько мне известно. — Что ж, пусть объединяются, — процедил Сульт. — А как насчет Ингелстада? Глокта подвинулся в кресле. — Я предъявил ему наши требования в категоричной форме, ваше преосвященство. — И что? Мы можем рассчитывать на его голос? «Как посмотреть». — Не могу утверждать наверняка. Верховный судья Маровия давит на него теми же угрозами. Он действует через своего человека по имени Харлен Морроу. — Морроу? Не тот ли лизоблюд Хоффа? — Похоже, он добился повышения. «Или понижения. В зависимости от того, как к этому относиться». — С ним можно разобраться. — Лицо Гойла сложилось в весьма неприятную гримасу. — Без особого труда… — Нет! — оборвал его Сульт. — Скажите, Гойл, почему так происходит: не успеет какая-то проблема появиться, а вы уже готовы разрубить ее, не сходя с места? На этот раз мы обязаны действовать осторожно. Надо показать себя респектабельными, надежными людьми, открытыми для переговоров. Он подошел к окну. Яркий солнечный свет упал на крупный багровый камень в кольце архилектора и рассыпался на множество фиолетовых отблесков. — Все это время об управлении страной никто и не задумывается. Налоги не собираются. Преступления остаются безнаказанными. Негодяй по кличке Дубильщик, демагог и предатель, беспрепятственно произносит речи на деревенских ярмарках, призывая к восстанию. Крестьяне то и дело бросают свои хозяйства и становятся разбойниками, совершают бессчетные грабежи и насилие, наносят убытки государству. Хаос расползается, и у нас нет никаких возможностей положить этому конец. В Адуе остались лишь два полка королевской гвардии, их едва хватает на то, чтобы поддерживать порядок в городе. А если кому-то из наших высокородных лордов надоест ждать и он решит поскорее захватить корону? Мы не сумеем этому воспрепятствовать! — Может быть, армия скоро вернется с Севера? — предположил Гойл. — Не похоже. Старый осел, маршал Берр, потратил три месяца, роя носом землю вокруг Дунбрека, и тем самым дал Бетоду время на перегруппировку сил за Белой рекой. Неизвестно, когда маршал справится с этим, да и справится ли вообще. «Месяцы потрачены на разрушение нашей собственной крепости. Тут задумаешься, стоит ли усилий строительство». — Двадцать пять голосов. — Архилектор бросил сердитый взгляд на шуршащие бумажки. — Двадцать пять, а у Маровии восемнадцать? Мы очень медленно движемся вперед. Пока приобретаем одного сторонника, теряем другого — его уводят наши соперники. Гойл наклонился вперед в своем кресле. — Возможно, ваше преосвященство, снова пришло время обратиться к нашему другу в Университете… Архилектор раздраженно фыркнул, и Гойл закрыл рот. Глокта глянул в большое окно, притворяясь, что не услышал ничего особенного. Шесть потрескавшихся шпилей Университета возвышались перед его взором. «Что полезного можно там найти? Среди упадка, разрухи, пыли и старых идиотов адептов?» Сульт не дал ему возможности долго размышлять по этому поводу. — Я сам поговорю с Хайгеном, — сказал он и ткнул пальцем в одну из бумаг. — Гойл, напишите лорд-губернатору Миду и постарайтесь заручиться его поддержкой. Глокта, организуйте беседу слордом Веттерлантом, пора бы ему определиться. Идите оба. Сульт отвернулся от листов, исписанных чужими секретами, и пристально взглянул на Глокту холодными голубыми глазами. — Отправляйтесь и добудьте мне голоса!
Быть вождем
— Холодная ночь! — прокричал Ищейка. — Даже не подумаешь, что лето. Все трое обернулись к нему. Ближе всех находился седой старик, судя по всему, много повидавший в жизни. Рядом с ним стоял человек помоложе, с одной рукой — левая была обрублена выше локтя. Третий казался совсем мальчишкой. Он остановился на краю причала и хмуро смотрел на темное море. Подходя ближе, Ищейка притворился, будто хромает, — припадал на одну ногу и болезненно морщился. Он проковылял под фонарем, свисавшим с высокого столба рядом с сигнальным колоколом, и поднял флягу, чтобы они могли ее видеть. Старик усмехнулся и прислонил копье к стене. — У воды всегда продирает до костей! — Он подошел, потирая руки. — Похоже, ты нас согреешь? — Точно. Удача вам улыбается. Ищейка вытащил пробку, взял одну из кружек и наполнил ее жидкостью. — Не тушуйся. Верно, парень? — Я думаю, вы этим не страдаете. Ищейка плеснул питье в следующую кружку. Однорукий наклонился взять ее и положил копье. Последним подошел мальчик и стал настороженно рассматривать Ищейку. Старик шутливо толкнул его в бок. — Разве мать не учила тебя, что пить нельзя, парень? — Какая мне разница? — огрызнулся тот, стараясь, чтобы его высокий голос звучал как можно более сурово. Ищейка протянул ему кружку. — Если ты достаточно вымахал, чтобы держать копье, значит, дорос и до того, чтобы поднять кубок. Я так считаю. — Да, я уже взрослый, — отрезал тот и буквально выхватил кружку из руки Ищейки. Однако сделал глоток и поперхнулся. Ищейка вспомнил, как сам в первый раз попробовал алкоголь. Тогда его здорово тошнило, и он удивлялся, почему всем так нравится выпивка. Он улыбнулся. Мальчик, скорее всего, подумал, что смеются над ним. — А ты кто такой, между прочим? Старик одернул его. — Не обращай внимания. Он еще слишком юн и считает, что грубостью можно заслужить уважение. — Что ж, хорошо, — произнес Ищейка. Наполнив свою кружку, он поставил флягу на камни, тем самым выигрывая время. Он хотел обдумать, что сказать дальше, и удостовериться, что не ошибся. — Меня зовут Крегг. Когда-то он знал человека по имени Крегг. Там, на холмах, от него остались одни объедки. Ищейка не очень-то жаловал его и понятия не имел, почему сейчас это имя пришло ему на ум. Самое обычное, распространенное имя, подумал он. Он хлопнул себя по бедру. — Вот, проткнули у Дунбрека, и все никак не заживает. Для похода больше не гожусь. Прошли денечки, когда я мог топать в строю. Мой командир прислал меня сюда, смотреть на воду в вашей компании. — Он взглянул на море, вздымавшееся и мерцавшее в бликах лунного света, как живое. — Не могу сказать, что очень сожалею об этом. По-честному, мне порядком досталось. Последнее, по крайней мере, было правдой. — Понимаю тебя, — сказал однорукий и помахал обрубком руки перед лицом Ищейки. — А как там вообще дела? — Да вроде все путем. Союз по-прежнему отсиживается под стенами крепости, пытается проникнуть внутрь. А мы поджидаем их на другом берегу реки. И так из недели в неделю. — Я слышал, какие-то парни переметнулись на сторону Союза. Вроде Тридуба был там, его убили в сражении. — О, это был великий человек, Рудда Тридуба, — произнес старик, — великий. — Ага, — кивнул Ищейка. — Это точно. — Я слышал, будто Ищейка теперь за него, — продолжал однорукий. — Правда? — Говорят. Неприятный тип. Здоровый такой парень. Его Ищейкой прозвали, потому что он женщинам, бывало, соски отгрызал. — Неужели? — Ищейка моргнул. — Я его никогда не видел. — Еще говорят, что и Девятипалый там был, — прошептал мальчик. Его глаза широко раскрылись, будто он говорил о привидении. Старик и однорукий усмехнулись. — Девятипалый давно мертвец, парень, и хорошо, что чертов злодей сгинул, скатертью дорога. Однорукий вздрогнул. — Тьфу, дьявол! Ты несешь чушь! — Только то, что сам слышал. Старик жадно глотнул еще грога и причмокнул губами. — Какая разница, кто где. Союз наверняка утихомирится, как только вернет себе крепость. Утихомирится и отправится домой, за море, и все снова станет, как было. Во всяком случае, сюда, в Уфрис, никто из них не явится. — Ну да, — согласился однорукий радостно. — Сюда они не придут. — А чего же мы тогда торчим здесь и ждем их? — несмело спросил мальчик. Старик закатил глаза, словно слышал этот вопрос раз десять и устал отвечать одно и то же. — Да потому что нам дали задание, парень. — Ну, раз у вас есть задание, нужно выполнить его наилучшим образом. Ищейка вспомнил, как Логен много раз говорил ему то же самое. И Тридуба тоже. Теперь оба они вернулись в грязь, но эти слова звучали так же справедливо, как и прежде. — Даже если задание скучное, опасное или совершенно непонятное. Даже если это задание, с которым ты предпочел бы не связываться. Проклятие, ему приспичило отлить. Как всегда в подобной ситуации. — Точно, — произнес старик и улыбнулся, глядя в кружку. — Надо делать то, что положено. — Так и есть. Только обидно. Но при тебе отличные ребята… — Ищейка протянул руку за спину, словно ему потребовалось почесать зад. — Обидно? — Мальчик смотрел на него в явном замешательстве. — Что ты имеешь в виду… В это мгновение за спиной мальчика возник Доу и перерезал ему горло. Почти в тот же самый миг Молчун грязной рукой зажал рот однорукому и вытащил из прорехи на плаще покрытое кровью лезвие. Ищейка бросился вперед и трижды ударил старика по ребрам. Тот захрипел, покачнулся, глаза его расширились, кружка, которую он все еще держал в руке, накренилась, слюна вперемешку с грогом стекла по подбородку. Он упал. Мальчик сделал несколько движений. Он прижимал одну руку к шее, стараясь удержать кровь, другой же тянулся к шесту, где висел сигнальный колокол. У него хватило мужества вспомнить о колоколе, когда ему перерезали горло, Ищейка признал это; но мальчик сделал лишь шаг, прежде чем Доу наступил ему на шею сзади и буквально вдавил в землю. Услышав, как хрустнула шея мальчика, Ищейка вздрогнул. По справедливости, он не заслужил такой смерти. Но война есть война. Очень многие находят смерть, которую не заслужили. Работу надо было сделать, и они сделали ее, притом все трое были живы. Ищейка, конечно, не мог ожидать ничего хорошего от такой дрянной работы, но у него остался неприятный осадок. Их дело никогда не казалось ему легким, но теперь, когда он был за старшего, все стало еще тяжелей. Удивительно, насколько легче убивать, когда кто-то другой приказывает тебе сделать это. Трудненько это — убивать. Тяжелее, чем кажется. Если, конечно, твое имя не Черный Доу. Для парня убить — как помочиться, и он чертовски преуспел в этом. Ищейка наблюдал, как Черный Доу наклонился, сорвал с однорукого плащ. Потом взвалил тело на плечи и небрежно сбросил в море, словно мусор. — У тебя две руки, — произнес Молчун, уже накинув плащ старика. Доу осмотрел себя. — О чем ты? Я не собираюсь сам себе отрубать руку, чтобы выглядеть пострашнее, идиот! — Он имеет в виду, не мозоль глаза своими руками. Ищейка смотрел, как Доу протер кружку грязным пальцем, налил себе немного грога и залпом выпил. — И хочется же тебе пить в такой момент? — спросил он, стаскивая с мальчика окровавленный плащ. Доу пожал плечами и налил еще. — Не оставлять же. Кроме того, ты сам сказал — холодная ночка. — Он неприятно усмехнулся. — Но ты, черт возьми, горазд трепаться, Ищейка! Это меня зовут Крегг. — Прихрамывая, Доу сделал пару шагов. — Я получил под зад при Дунбреке. Откуда ты все это выкопал? Он хлопнул Молчуна по плечу. — Вообще-то ничего получилось. Было какое-то словечко, подходящее к такому случаю. Какое словечко-то? — Правдоподобно, — ответил Молчун. — Правдоподобно. — Взгляд Доу смягчился. — Это как раз о тебе, Ищейка. Ты умеешь очень правдоподобно байки травить. Клянусь, ты мог бы навешать им, что ты не кто иной, как сам Скарлинг Простоволосый, и они бы уши развесили. Уж не знаю, как тебе удалось и глазом не моргнуть? Ищейка не был расположен к веселью. Ему не хотелось смотреть на два мертвых тела, лежащие на камнях. Он все еще невольно беспокоился о том, как бы мальчик не замерз без плаща. Конечно, полная дурость думать о таком, когда парень лежит в шаге от тебя в луже собственной крови. — Пустое, — недовольно ответил он. — Надо избавиться от них и убираться. Неизвестно, когда сюда явятся остальные. — Твоя правда, вождь. Как бы то ни было, ты дело говоришь. Доу сбросил в воду оба мертвых тела, потом отцепил язык колокола и тоже швырнул его в море, раз и навсегда. — Обидно, — сказал Молчун. — Что именно? — Колокол сломан. Доу взглянул на него, прищурившись. — Колокол, вот проклятье! Ты мастер сморозить, черт знает, что. Я лучше думал о тебе. Сломали колокол! Ты в своем уме, парень? Молчун пожал плечами. — Южане могли бы воспользоваться им, когда придут сюда. — Ну, они могут нырнуть и поискать его язык! Ну, ты даешь! Доу схватил копье однорукого и зашагал к распахнутым воротам. Одну руку он держал спрятанной под плащом. — Испортили колокол, — бормотал он недовольно. — Придурок. Ищейка встал на носки и отцепил лампу. Держа ее высоко в руке, посмотрел на море, приподнял край плаща и закрыл им лампу, потом открыл. Снова закрыл и снова открыл. Повторил еще раз, после чего вернул мерцающий светильник на шест. Пламя вспыхнуло, оживляя надежду, — маленький огонек, хорошо видный с воды, их единственный свет. Ищейка все время ждал, что дело сорвется, что шум услышат в городе, что пять дюжин карлов выйдут из раскрытых ворот и их троица встретит тот конец, который они заслужили. Ему просто страшно захотелось отлить, когда он думал об этом. Но карлы не появились. Не раздалось ни единого звука. Только безъязыкий колокол поскрипывал на шесте, холодные волны плескались, били о камень и дерево пристани. Все шло так, как они запланировали. Первая лодка появилась из темноты, скользя по волнам. На носу ухмылялся Трясучка. Десятка два карлов сидели за ним в лодке и очень осторожно работали веслами. Их бледные лица были напряжены, зубы сжаты, чтобы ничем не нарушить тишину. Но все равно каждый стук дерева или позвякивание металла заставляли Ищейку вздрагивать. Трясучка и его помощники привязали к борту мешки с соломой и причалили беззвучно; они все продумали еще неделю назад. Они бросили веревки, Ищейка и Молчун поймали их, подтащили судно ближе и закрепили его. Ищейка взглянул на Доу, как ни в чем ни бывало прислонившегося к стене у ворот, и тот слегка покачал головой, давая понять, что в городе тихо. Трясучка тихо спрыгнул на пристань и подошел, пригибаясь в темноте. — Отличная работа, вождь! — Шепнул он, широко улыбаясь. — Аккуратно и точно. — У нас будет время похвалить друг дружку. — Надо встретить другие лодки. — Ты прав. Еще несколько лодок приблизились к причалу. В них тоже сидели карлы, а мешки с соломой прикрывали борта. Подчиненные Трясучки подтягивали лодки к пристани, и люди выходили на берег. Там был разный народ — те, кто перешел на их сторону за последние несколько недель. Те, кому не нравились новые порядки Бетода. Вскоре их собралось на причале так много, как Ищейке и не снилось. Они разбились на команды, как было решено заранее. У каждой команды был свой предводитель, перед каждой стояло особое задание. Два человека, знавших Уфрис, нарисовали на земле план города, как это делал Тридуба. Ищейка усмехнулся: Черному Доу когда-то это не нравилось, но теперь он понял, что игра стоит свеч. Новый вождь присел на корточки около ворот, и люди прошли мимо него, слившись в темноте в молчаливую толпу. Первым шел Тул, за ним — дюжина карлов. — Отлично, Грозовая Туча, — произнес Ищейка, — тебе достанутся главные ворота. — Ага, — кивнул Тул. — Это самая трудная задача, попытайся все сделать тихо. — Будет тихо, вождь. — Тогда удачи, Тул! — И без нее обойдемся. И великан растворился в темноте, ступив на улицы города. Его команда последовала за ним. — Красная Шляпа, твое дело — башня у колодца и стены вокруг. — Понял. — Трясучка, твои ребята караулят городскую площадь. — Будем бдительны, как ночные совы, вождь. Все шло своим чередом. Они проходили мимо, вступали через ворота на темные улицы города так тихо, что ветер с моря или покачивание волн в гавани наделали бы больше шума. Ищейка поставил задачу каждому отряду и приободрил бойцов. Последним подошел Черный Доу. За ним следовал его отряд — несколько суровых и упрямых на вид человек. — Тебе, Доу, поручается резиденция предводителя. Обложи их, как говорится, но поджигать пока не нужно, слышишь? Никого не убивай, только в самом крайнем случае. Еще не время. — Не время, куда яснее. — И еще, Доу. Доу обернулся. — Женщин тоже не нужно обижать. — За кого ты меня принимаешь? — спросил Доу, и его зубы блеснули в темноте. — Я что, животное? И вот все сделано. Ищейка, Молчун и с ними еще кое-кто остались наблюдать за водой. — Угу, — произнес Молчун, опуская голову. Из его уст это была большая похвала. Ищейка указал на шест. — Может, действительно использовать колокол? — сказал он. — Ему найдется применение.Во имя мертвых, колокол забил! Ищейке пришлось зажмурить глаза, его рука задрожала, когда он ударил по нему рукояткой ножа. Он чувствовал себя не очень-то уютно среди этих зданий, огороженных стенами и заборами. Он нечасто бывал в городах, а когда бывал, радости не испытывал. Что хорошего в том, чтобы жечь дома и сеять несчастья после осады? Или торчать в тюрьме у Бетода, ожидая расправы. Он обвел взглядом нагромождение крытых шифером крыш, стены из старого бурого камня и почерневшего дерева, покрытые грязной серой штукатуркой, влажные и скользкие от мелкого дождя. Странный способ жить: спать в коробке, весь день крутиться на одном и том же месте. Эта мысль не давала ему покоя, словно встряски с колоколом было недостаточно. Он откашлялся и поставил колокол на камни рядом с собой. Потом замер, выжидая и держа руку на рукоятке меча. Из глубины улицы послышались неуверенные шаги. Маленькая девочка выбежала на площадь. Она широко раскрыла рот, когда увидела перед собой дюжину мужчин, вооруженных до зубов, и Тула Дуру среди них. Вероятно, она никогда не видела человека и в половину его роста. Девочка резко развернулась, чтобы убежать в другую сторону, и едва не поскользнулась на мокрых камнях. Потом она увидела Доу. Он сидел на груде дров прямо за ее спиной, спокойно прислонившись к стене. Обнаженный меч лежал у него на коленях. Девочка застыла. — Все нормально, детка, — прорычал Доу. — Стой там, где стоишь. На площадь поспешно выходили другие люди, их становилось все больше. Они с удивлением и страхом смотрели на Ищейку и его людей, стоявших в ожидании. По большей части женщины и дети, несколько стариков. Звук колокола поднял их с постели, и они пришли сюда, полусонные, с красными глазами и опухшими лицами, одетые во что попало и чем попало вооруженные. Мальчик с мясницким ножом. Старик с мечом, оттягивавшим ему руки, так что древний старец казался еще древнее. Девушка с растрепанными темными волосами, вооруженная вилами, напомнила Ищейке Шари. Задумчивая, суровая, она так же смотрела на него до того, как они стали делить ложе. Нахмурившись, Ищейка опустил глаза и взглянул на грязные босые ноги девушки. Он надеялся, что ему не придется убивать ее. Если горожане будут послушны и напуганы, все может завершиться наилучшим образом, быстро и легко. Поэтому Ищейка постарался говорить так, чтоб навести страху и не навредить самому себе. Так, как говорил бы Логен. Или все же стоит нагнать побольше страху? Ну, тогда как Тридуба. Грубовато, но ясно. Пожалуй, это будет лучше для всех. — Предводитель среди вас? — прокричал он. — Ну, я за него, — проскрипел в ответ старик с мечом. Его лицо побледнело и осунулось, когда он увидел на площади своего города столько вооруженных до зубов чужаков. — Зовут меня Брасс. А вы, черт возьми, кто такие? — Я Ищейка, со мной Хардинг Молчун, а вот этот здоровый парень — Тул Дуру Грозовая Туча. Глаза горожан широко раскрылись, люди зашептались. Видимо, эти имена они уже слышали. — Мы пришли сюда с пятью сотнями карлов и прошлой ночью захватили ваш город. Кто-то вскрикнул, кто-то громко ахнул. На самом деле их было около двухсот, но слова Ищейки имели смысл: горожане должны понять, что сопротивляться бесполезно. Ему бы не хотелось вонзать нож в какую-нибудь женщину. Тем более не хотелось, чтобы нож вонзили в него. — Здесь и в округе много наших воинов, а все ваши охранники схвачены и связаны, если не убиты. Кое-кого из моих ребят вы обязаны знать. Я говорю о Черном Доу. — Это я. Доу продемонстрировал свою отвратительную улыбочку, и несколько человек шарахнулись от него, словно увидели перед собой ту самую преисподнюю, о которой им так много рассказывали. — Они готовы поджигать ваши дома и нести смерть. Они готовы действовать так, как действовал Логен Девятипалый. Вы понимаете, о чем я? Где-то в толпе заплакал ребенок, не в полный голос, а тихо, со всхлипами. Мальчик, стоящий рядом, неотрывно смотрел на Ищейку, нож в руке его качнулся. Темноволосая девушка моргнула и крепче сжала вилы. Главное они уяснили. Порядок. — Но я подумал, что будет справедливо дать вам возможность сдаться, так как в городе много детей, женщин и стариков. У меня счет к Бетоду, а не к людям, живущим здесь. Союз рассчитывает использовать это место как порт, чтобы доставлять людей и припасы. Они появятся через час, на своих кораблях. Их будет много. Это случится, желаете вы того или нет. Ценой крови, если вы хотите. Мертвые знают, у нас большой опыт в этом деле. Предлагаю вам сложить оружие. Если согласитесь, мы поладим — как это говорится, есть такое словечко?.. — Цивилизованно, — подсказал Молчун. — Ага. Цивилизованно. Что скажете? Старик тер пальцем меч и, похоже, не собирался им размахивать. Он скользнул взглядом по стенам, где стояли карлы, и еще сильнее ссутулился. — Кажется, ты решил нас остудить? Ты Ищейка, да? Я слышал, ты умный парень. В любом случае, здесь не осталось никого, кто в силах сражаться с тобой. Бетод забрал всех, кто способен держать в руках копье и щит. — Он оглянулся на мрачную толпу. — Могут ли женщины рассчитывать на безопасность? — Мы обеспечим им безопасность. — Тем, кто этого пожелает, — уточнил Доу, пожирая взором девушку с вилами. — Мы обеспечим им безопасность, — прорычал Ищейка, бросив на Доу рассерженный взгляд. — Я прослежу за этим. — Что ж, тогда… — тяжело вздохнул старик. Он доковылял до Ищейки, наклонился, сморщившись, встал на колени и положил свой ржавый клинок к ногам воина. — Насколько я понял, ты лучше Бетода. Я думаю, что должен поблагодарить тебя за милосердие, если ты сдержишь слово. — Уф. Ищейка не чувствовал себя милосердным. Он очень сомневался, что его поблагодарил бы старик, которого он убил на причале, или однорукий, которому воткнули в спину нож. Или тот мальчик с перерезанным горлом, потерявший едва начатую жизнь. Один за другим люди выходили из толпы и, приблизившись, складывали оружие — если все эти предметы можно было так назвать — в кучу перед Ищейкой. Росла гора старых ржавых инструментов и какого-то хлама. Последним подошел мальчик с ножом. Он воткнул свое оружие в груду лезвием вниз, нож лязгнул. Испуганно взглянув на Черного Доу, мальчик поспешил к остальным и уцепился за руку темноволосой девушки. Они стояли перед ним, столпившись, и глядели широко раскрытыми глазами. Ищейка чувствовал запах их страха. Эти люди ожидали, что Доу и его карлы разорвут их на куски прямо на месте. Они ожидали, что их затолкают в дома, запрут, а потом подожгут. Ищейке приходилось видеть, как это делается, и он не винил их, сбившихся в кучу и прижавшихся друг к другу, как овцы зимой в поле. Ему тоже пришлось пройти через это. — Хорошо! — гаркнул он. — Значит, так! Возвращайтесь в свои дома. Войска Союза появятся здесь около полудня, и будет лучше, если улицы окажутся пустыми. Они растерянно смотрели на Ищейку, на Тула, на Черного Доу, на всех остальных. Они судорожно глотали слюну, их бил озноб. Они бормотали слова благодарности своим мертвым покровителям. Потом начали медленно расходиться, растекаться по направлению к своим жилищам. Живые, к их невероятному облегчению. — Неплохо сработано, вождь, — произнес Тул на ухо Ищейке. — Сам Тридуба не мог бы устроить все лучше. Черный Доу незаметно приблизился с другой стороны. — Вот только насчет женщин, если ты спросишь мое мнение… — Я не спрашиваю. — Вы не видели моего мальчика? Одна женщина не ушла домой. Она подошла к воинам, в ее глазах стояли слезы, на лице отражалась тревога. Ищейка опустил голову и старался не смотреть на нее. — Мой мальчик, мой сын! Он был с охранниками, там, у воды. Вы не видели его? — Она потянула Ищейку за куртку. Ее голос дрогнул, в нем послышались слезы. — Пожалуйста, скажите, где мой сын? — Вы думаете, я знаю? — бросил он в ее залитое слезами лицо. И зашагал прочь, будто его ждало очень много дел, но все время повторял себе: ты трус, ты подонок, Ищейка, ты свинья, ты малодушный, кровожадный трус. Какое геройство — взять на испуг толпу женщин, детей и стариков, обмануть их. Да, непростое это дело — быть вождем.
Благородное занятие
Большой ров пересох еще в начале осады и превратился в широкую канаву, полную черной грязи. На дальнем конце моста, перекинутого через ров, четверо солдат стаскивали с подводы мертвецов и пинками сталкивали их в грязь. Это были тела последних защитников, обожженные и изуродованные, покрытые кровью и сажей. Тела дикарей, пришедших с востока, из-за реки Кринна, бородатых, с длинными спутанными волосами. После трех месяцев осады Дунбрека все они исхудали и выглядели измученными, едва походили на людей. Мало радости для Веста — одержать верх над противником, вызывающим лишь жалость. — Досадно, — проговорил негромко Челенгорм. — Они так храбро дрались, и такой бесславный конец. Вест проследил взглядом, как еще одно тощее тело в лохмотьях соскользнуло с края рва и погрузилось в грязное месиво из ила и человеческих конечностей. — Именно так заканчивается большинство осад. Особенно для тех, кто храбр. Мертвые лягут в эту клоаку, а потом ров снова наполнят водой. Воды Белой реки накроют их, храбрых или не очень, это уже не имеет никакого значения. Крепость Дунбрек мрачной громадиной нависала над двумя офицерами, когда они пересекали мост. Серые очертания стен и башен вырисовывались на облачном бесцветном небе. Несколько ворон описывали круги над крепостью, то и дело пронзительно вскрикивая. Еще парочка надрывно каркала с украшенных зубцами бастионов. Почти месяц понадобился воинам генерала Кроя, чтобы совершить этот поход. Они теряли людей, отражая постоянные атаки противника, и в итоге пробились сквозь тяжелые ворота под ливнем из стрел, камней и кипятка. Еще неделя бойни в узком подземном туннеле, и они преодолели расстояние в дюжину шагов, ворвались во вторые ворота, прокладывая путь огнем и мечом, и взяли под контроль внешнюю стену крепости. Все преимущества были на стороне защитников. Крепость была изначально построена именно для этого. Но когда они захватили караульную будку у ворот, оказалось, что трудности только начались. Внутренняя стена была в два раза выше и толще, чем внешняя. С нее можно было разглядеть каждый шаг противника. Метательные снаряды летели в них с шести огромных башен, похожих на отвратительных чудовищ. Чтобы захватить вторую стену, людям Кроя пришлось испробовать все известные в военной науке способы осады. Они в поте лица работали киркой и ломом, стараясь пробить стену, но каменная кладка была очень широка в основании — пять шагов, не меньше. Они попытались устроить подкоп, но земля около крепости раскисла от воды, а под ней лежал плотный однородный инглийский камень. Они осыпали крепость снарядами из катапульт, но едва поцарапали могучие бастионы. Они подходили к крепости со штурмовыми лестницами, снова и снова, единым натиском и отдельными отрядами, нападали неожиданно ночью или дерзко днем — но и в темноте, и при свете все атаки Союза захлебывались, а воины отползали назад, гордо волоча за собой раненых и убитых. Не выдержав, они попробовали убедить дикарей сдаться, прибегнув к помощи переводчика из северян, выступившего в качестве посредника. Несчастного забросали нечистотами. В конце концов, им просто повезло. Изучив передвижения часовых, один предприимчивый сержант решил попытать счастья, зацепившись крюком за стену под покровом темноты. Он взобрался наверх, и за ним последовала еще дюжина храбрецов. Они захватили защитников крепости врасплох, некоторых убили и ворвались в караульную. Операция заняла десять минут, и только один воин Союза погиб. Это своеобразная ирония, думал Вест: использовав все возможные методы осады, предприняв множество безуспешных атак, армия Союза вошла во внутреннюю крепость через открытые главные ворота. Теперь у этой арки склонился какой-то солдат. Он громко блевал на покрытые пятнами каменные плиты. Вест прошел мимо, почуяв что-то недоброе. Позвякивание его шпор эхом разнеслось под сводами длинного туннеля и добралось до широкого двора в самом центре крепости. Это был правильный шестиугольник, в точности повторяющий очертания внутренней и внешней стен, каждую часть двух абсолютно симметричных строений. Вест сомневался, что архитекторам понравилось бы то, в каком состоянии северяне покинули построенную ими цитадель. Длинное деревянное здание с одной стороны двора, где, вероятно, располагались конюшни, сгорело во время штурма и превратилось в нагромождение обугленных балок. Там все еще проглядывали языки пламени. Те, кому полагалось убрать все последствия штурма, были слишком заняты за стенами крепости, а здесь, на земле, все еще оставались тела убитых и брошенное в беспорядке вооружение. Погибшие воины Союза были уложены в одном углу и прикрыты попонами, северяне же валялись повсюду в самых замысловатых позах: кто на спине, кто лицом вверх, распростертые и сжавшиеся в комок, как их настигла смерть. Плиты под мертвецами были изборождены глубокими зазубринами, и это были вовсе не случайные повреждения во время трехмесячной осады. На камнях был вычерчен огромный круг, внутри него располагались другие круги, образовавшие замысловатый рисунок. Но Веста беспокоил не вид двора. Гораздо хуже было отвратительное зловоние, более резкое и раздражающее, чем запах обгорелого дерева. — Что это за запах? — пробормотал Челенгорм, прикрывая ладонью рот. Его услышал сержант, стоявший поодаль. — Наши дружки-северяне украсили это местечко. Рукой в кольчужной перчатке он указал куда-то поверх их голов, и Вест поднял взгляд. То, что он увидел, разложилось настолько, что он не сразу признал в этом человеческие останки. Мертвецы с раскинутыми руками были прибиты гвоздями к стене каждой из башен, окружающих внутренний двор, достаточно высоко, чтобы примыкающие здания не загораживали их. Гниющие внутренности свисали из вспоротых животов, обильно облепленных мухами. Распятые на Кровавом кресте, как сказали бы северяне. Изорванные в клочья яркие мундиры воинов Союза были смутно различимы — цветные лоскуты вспыхивали, раздуваемые ветром, среди разлагающейся плоти. Было ясно, что они повешены давно. Конечно, до того, как началась осада. Скорее всего, тела висели с тех пор, как крепость захватили сами северяне. Трупы первых защитников цитадели, прибитые гвоздями, гниющие и разлагающиеся, провисели здесь все эти месяцы. У троих отсутствовали головы. Скорее всего, это их головы прилагались к трем подаркам, посланным маршалу Берру некоторое время назад. Вест вдруг спросил себя, не очень-то желая знать ответ: были ли они живы, когда их прибивали к стенам? Рот немедленно наполнился слюной, отдаленное жужжание мух вдруг стало невыносимо близким и до тошноты громким. Челенгорм побледнел как смерть. Он не произнес ни слова. Да и не нужно было что-то говорить. — Что здесь произошло? — пробормотал Вест сквозь зубы, обращаясь скорее к самому себе. — Мы думаем, сэр, они хотели получить помощь. — Сержант, у которого был, судя по всему, очень крепкий желудок, только усмехнулся на его слова. — Помощь каких-то очень недобрых богов. Но их никто не услышал. Вест, нахмурившись, уперся взглядом в шероховатые рисунки на плитах. — Уберите все! Снимите плиты и замените их, если это необходимо. Потом он перевел взор на разлагающиеся останки на башнях и вдруг почувствовал рвотный позыв. — Предложите вознаграждение в десять марок тому, у кого достанет решимости забраться туда и сбросить трупы вниз. — Десять марок, сэр? А ну-ка принесите мне вон ту лестницу! Вест повернулся и зашагал в распахнутые ворота крепости Дунбрек, затаив дыхание и очень надеясь на то, что ему не доведется приходить сюда еще раз. Но он точно знал, что вернется сюда. Хотя бы в снах, страшных снах.От совещаний с Поулдером и Кроем даже самый здоровый человек давно бы заболел, а лорд-маршал Берр здоровьем не отличался. Командующий армиями его величества в Инглии съежился и сжался, как защитники Дунбрека. Простой мундир висел на нем, как на вешалке, кожа обтянула кости. Эти двенадцать недель состарили его, словно прошли годы. Голова Берра тряслась, губа дрожала, он не мог долго стоять и совсем не держался в седле. Время от времени лицо его кривила гримаса, и он вздрагивал, как будто его охватывала скрытая боль. Вест не понимал, как маршал может дальше командовать армией, но он делал это по четырнадцать часов в день и даже больше. Берр относился к своим обязанностям с прежним усердием. Только теперь казалось, что эти обязанности просто съедают его. Сложив руки на животе и мрачно сдвинув брови, Берр смотрел на огромную карту приграничного района. Белая река извилистой голубой линией спускалась вниз в середине, черный шестиугольник Дунбрека был отмечен витиеватой надписью. По левую сторону располагался Союз. По правую — Север. — Что ж, значит, — хрипло проговорил лорд-маршал и кашлянул, прочищая горло, — крепость снова в наших руках. Генерал Крой сдержанно кивнул. — Так и есть. — Наконец-то, — заметил Поулдер вполголоса. Каждый из генералов все еще был склонен рассматривать Бетода и его северян как некое пустячное отвлечение от настоящего серьезного противника, то есть от другого генерала. Крой заметно рассердился, и его приближенные затараторили вокруг него, как стая встревоженных ворон. — Дунбрек спроектирован самыми выдающимися военными архитекторами Союза, денег на его возведение не жалели. Его осада и захват были непростой задачкой! — Конечно, конечно, — раздраженно пробормотал Берр, стараясь по возможности сгладить конфликт. — Было чертовски трудно его взять. Есть ли у нас сведения о том, как это удалось северянам? — Никто из них не выжил, чтобы поведать нам о собственных хитрых приемах, сэр. Они сражались, все без исключения, до смерти. Те немногие, кто остался в живых, в итоге забаррикадировались в конюшне и подожгли себя. Берр взглянул на Веста и медленно покачал головой. — Как понять такого врага? И каково состояние крепости? — Ров осушен, караульная будка у внешней стены частично разрушена, значительные повреждения получила внутренняя стена. Защитники снесли несколько зданий: им нужно было дерево для обогрева и камни для бомбардировки, остальные постройки… — Крой пожевал губами, словно с трудом подбирал слова, — в плачевном состоянии. Ремонт займет несколько недель. — Хм. — Берр с сожалением потер живот. — Закрытый совет настаивает, чтобы мы как можно скорее пересекли Белую реку, вторглись на северные территории и атаковали противника. Встревоженному народу необходимы позитивные новости и все такое прочее. — Захват Уфриса, — горячо заговорил Поулдер с нарастающим самодовольством, — значительно усилил наши позиции. Одним ударом мы получили один из лучших портов на Севере. Очень удобное расположение для снабжения наших войск всем необходимым, когда мы двинемся вглубь вражеской территории. Прежде запасы приходилось тащить на подводах через всю Инглию, по плохим дорогам, в дурную погоду. Теперь мы можем доставлять провиант и подкрепление кораблями почти на передовую. И нам удалось это сделать без единого выстрела, без единого убитого солдата! Вест не мог позволить генералу приписать все заслуги исключительно себе. — Без сомнений, — он с трудом пробился через монотонное разглагольствование Поулдера, — наши северные союзники еще раз доказали свою важность в этом деле. При его словах вся красномундирная свита Поулдера помрачнела и неодобрительно заворчала. — Они сыграли свою роль, — вынужден был признать генерал. — Ищейка, их предводитель, пришел к нам с готовым планом. Он осуществил его с помощью своих людей и преподнес вам город с распахнутыми воротами и послушным населением. Так я понимаю произошедшее. Сдвинув брови, Поулдер бросил сердитый взгляд на Кроя, который неприятно оскалился в улыбке. — Мои люди держат город в своих руках и уже делают запасы продовольствия. Мы обошли противника с фланга и вынудили его откатиться к Карлеону. Вот что важно, полковник Вест, а вовсе не расследование, кто и что сделал в точности. — В самом деле, — вмешался Берр, взмахнув большой костлявой рукой. — Вы оба оказали неоценимые услуги своей стране. Сейчас мы обязаны думать о том, как развить эти успехи. Генерал Крой, организуйте рабочие отряды, которые останутся в Дунбреке для завершения восстановительных работ, и один полк новобранцев для обеспечения безопасности. С опытным командиром, пожалуйста. Было бы неловко потерять крепость во второй раз. — Мы не сделаем такой ошибки! — сердито рявкнул Крой Поулдеру. — Можете рассчитывать на нас. — Остальные войска начнут форсировать Белую реку и сосредоточатся на противоположном берегу. Потом мы можем потеснить противника на северном и восточном направлениях к Карлеону, используя гавань в Уфрисе для обеспечения ресурсов. Мы выдворим противника из Инглии. Сейчас мы обязаны как следует надавить на Бетода и поставить его на колени. Маршал демонстративно сжал пальцы в кулак, показывая, как это должно произойти. — Моя дивизия пересечет реку и будет на том берегу к завтрашнему вечеру, — процедил Поулдер, поглядывая на Кроя, — в полном боевом порядке. Берр поморщился. — Мы должны двигаться осторожно, чего бы от нас ни требовал закрытый совет. В последний раз армия Союза пересекала Белую реку, когда король Казамир вторгся на Север. Я полагаю, нет необходимости напоминать вам, что он вынужден был отойти в беспорядке. Бетод и раньше вынуждал нас к отступлениям, а теперь он стал сильнее и воюет на своей территории. Мы должны сотрудничать. Здесь нет места соперничеству, господа. Оба генерала немедленно согласились, причем каждый старался показать, что он согласен больше, чем другой. Вест глубоко вздохнул и потер переносицу.
Новый человек
— Ну, вот мы и вернулись. Байяз хмуро глядел на город. Яркий белый серп луны плыл над мерцающей водой залива. Берег приближался медленно, но неотвратимо, словно протягивал невидимые руки и радостно обнимал Джезаля. Очертания города становились все более четкими, парки зеленели между домами, белые шпили взмывали ввысь, выступая над множеством зданий. Джезаль уже различал высокие стены Агрионта — солнечный свет вспыхивал на глянцевых куполах, выступающих над ними. Дом Делателя возвышался надо всем, и даже это зловещее сооружение сейчас предвещало грядущее тепло и покой. Джезаль вернулся домой. Он выжил. Казалось, минула целая вечность с тех пор, как он стоял на корме такого же корабля, одинокий и несчастный, наблюдая с печалью, как Адуя исчезает вдали. За шумом плещущихся волн, хлопаньем парусов и криком чаек он начал различать шум города. Этот шум звучал для него как самая прекрасная музыка. Джезаль закрыл глаза и глубоко вдохнул. Даже отдающая гнилью морская соль, попавшая на язык, стала в этот миг сладкой, словно мед. — Похоже, прогулка вам понравилась, капитан? — спросил Байяз с плохо скрываемой иронией. Джезаль только усмехнулся в ответ. — Я счастлив, что она заканчивается. — Не надо падать духом, — предложил брат Длинноногий. — Иногда удовлетворение от трудного путешествия приходит гораздо позже, уже после того, как вернешься. Испытания проходят, но обретенная мудрость остается на всю жизнь. — Хм. — Первый из магов скривил губы. — В путешествиях обретает мудрость только тот, кто уже мудр. А глупцы становятся еще хуже. Мастер Девятипалый! Ты решил вернуться на Север? Логен вскинул голову, оторвав взгляд от воды. — У меня нет причин задерживаться. Он искоса посмотрел на Ферро, и она сердито обернулась на него. — Что ты на меня пялишься? Логен покачал головой. — С чего ты взяла? И не собирался. Если между этими двоими и существовала какая-то привязанность, смутно напоминавшая романтические отношения, то теперь, похоже, она безнадежно деградировала и обернулась мрачной неприязнью. — Ладно, — произнес Байяз, приподнимая брови. — Раз ты уже решил. Он протянул северянину руку, и Джезаль увидел, как они обменялись рукопожатием. — Если Бетод попадется тебе на пути, передай ему хороший пинок от меня. — Если он меня первый не отделает. — Все равно — дашь сдачи. Спасибо за помощь, за то, как ты держался. Возможно, когда-нибудь ты снова придешь ко мне в библиотеку. Мы будем любоваться озером, глядя в окно, и смеяться, вспоминая о наших захватывающих приключениях на западной окраине мира. — Надеюсь на это. Однако по виду Логена нельзя было сказать, что он рад или полон надежд. Он походил на человека, у которого просто не осталось выбора. В полной тишине Джезаль наблюдал, как тросы сбросили на пристань и быстро закрепили, длинный трап со скрипом съехал на берег и уперся в камни. Байяз позвал своего ученика: — Мастер Ки! Пришло время высаживаться! И бледный молодой человек последовал за своим учителем, спустившись с корабля. Брат Длинноногий стоял за его спиной, но юноша не обернулся и даже не взглянул на него. — Ну, удачи, — произнес Джезаль, протягивая Логену руку. — И тебе того же. Северянин усмехнулся и, не обращая внимания на протянутую руку, заключил Джезаля в крепкие и не очень-то приятно пахнущие объятия. Это был краткий, трогательный и немного неловкий момент. Потом Девятипалый хлопнул капитана рукой по спине и отпустил. — Возможно, еще увидимся. Там, на Севере. Голос Джезаля дрогнул, хотя он старался скрыть это. — Если меня отправят… — Возможно, но… Надеюсь, что нет. Я уже говорил: на твоем месте я бы нашел себе хорошую женщину, а убивать предоставил тем, кто поглупее. — Таким, как ты? — Ну да. Как я. — Он бросил взгляд на Ферро. — Верно, Ферро? — Угу. Она пожала тощими плечами и решительно зашагала вниз по трапу. Лицо Логена дрогнуло, когда он посмотрел ей вслед. — Ладно, — негромко пробормотал он ей в спину. — Был рад знакомству. Он помахал обрубком пальца перед лицом Джезаля. — Хочешь сказать о Логене Девятипалом, скажи, что он умеет обращаться с женщинами. — Гм. — Ага. — Ладно, уж. Джезаль осознал, что ему на удивление трудно расставаться с Логеном. Они стали неразлучны за последние шесть месяцев. В начале путешествия он испытывал к северянину лишь презрение, а теперь чувствовал себя так, словно расставался со старшим братом, которого глубоко уважал. Или еще хуже, потому что собственные братья не внушали Джезалю никакого уважения. Он стоял в нерешительности на палубе, и Логен усмехнулся, глядя на него, словно догадался, о чем он думает. — Не переживай. Я постараюсь справиться без тебя. Джезаль заставил себя улыбнуться. — Постарайся не забыть, о чем я тебе говорил, если вдруг ввяжешься в новую драку. — Скорей всего, именно так и случится. Джезалю ничего не оставалось, как повернуться и сойти на берег, громко топая по трапу и делая вид, будто ему что-то попало в глаза. Ему показалось, что он очень долго шел к оживленному причалу. Там он встал рядом с Байязом, Ки, Длинноногим и Ферро. — Мастер Девятипалый вполне способен о себе позаботиться, смею заметить, — произнес первый из магов. — О, это точно, — хихикнул Длинноногий. — Еще как! Они направились в город. Напоследок Джезаль обернулся и бросил прощальный взгляд на корабль. Логен снял руку с поручней, поднял ее, но угол какого-то пакгауза вырос между ними, и северянин исчез из виду. Ферро замешкалась на мгновение, мрачно взглянула в сторону моря, сжала кулаки. Мышца на лице напряглась и подрагивала. Затем Ферро повернулась и заметила, что Джезаль смотрит на нее. — Чего уставился? Она решительно прошла мимо и последовала за остальными на запруженные людьми улицы Адуи. Город остался таким же, каким Джезаль помнил его, но все-таки что-то изменилось. Здания как будто съежились и суетливо толпились, теснясь одно к другому. Даже широкий Средний проспект, главная артерия города, производил впечатление какой-то ужасной толчеи после огромных открытых пространств Старой империи и внушавших страх аллей разрушенного Аулкуса. Там, на огромной равнине, даже небо было выше. Здесь все представало в урезанном виде, а что еще хуже, везде чувствовался неприятный запах, которого прежде Джезаль не замечал. Он шел, сморщив нос, неловко уклоняясь от толкавшихся, напиравших со всех сторон прохожих. Еще более странно выглядели люди. Много месяцев подряд Джезаль не видел толпы более чем в десять человек. А теперь тысячи суетились вокруг, спешно направляясь по собственным делам. Вялые, чистенькие,разодетые в яркие безвкусные одежды, они казались ему нелепыми как цирковые клоуны. Мода слегка изменилась, пока он отсутствовал, пока он глядел в лицо смерти: шляпы заламывали под другим углом, рукава стали более широкими, воротнички рубашек уменьшились так, что год назад их назвали бы куцыми. Джезаль фыркнул, поймав себя на таких мыслях. Удивительно, что подобная ерунда еще интересует его. Заметив несколько надушенных, разодетых денди, прошествовавших мимо, он проводил их презрительным взглядом. Компания мага численно уменьшалась по мере того, как они шли по городу. Первым бурно попрощался Длинноногий: крепко пожал всем руки, болтая о чести и уважении, и обещал новую встречу — как подозревал и надеялся Джезаль, неискренне. Около большой торговой площади Четырех Углов отстал Ки — то ли по какому-то заданию, то ли по другому поводу. Как обычно, он был сдержан и молчалив. Джезаль остался в обществе первого из магов и Ферро — насупившись и сутулясь, она шла последней. Сказать по правде, Джезаль не возражал против расставания со спутниками. Девятипалый, конечно, оказался надежным товарищем, но других членов этой семейки Джезаль вряд ли пригласил бы к себе на обед. Он давно перестал надеяться на то, что суровая броня Ферро даст трещину и покажет ее скрытую нежную сущность. Но дурной нрав Ферро хотя бы был предсказуем. Байяз же при случае мог стать опасным. Отчасти он походил на добродушного дедушку, но что представляла собой его вторая половина? Всякий раз, когда старик раскрывал рот, Джезаль вздрагивал от предчувствия чего-то неприятного. Но пока Байяз непринужденно и даже мило болтал, чтобы скрасить время. — Могу ли я поинтересоваться, каковы ваши планы, капитан Луфар? — Полагаю, меня пошлют в Инглию, сражаться с северянами. — Я тоже так думаю. Но мы никогда не знаем, каким боком повернется к нам судьба. Джезаль не обратил особого внимания на его слова. — А вы? Вы вернетесь… Он вдруг понял, что не имеет ни малейшего понятия, откуда родом маг. — Не сразу. Я задержусь в Адуе на какое-то время. Великие дела грядут, мой мальчик, великие дела. Возможно, я останусь посмотреть, во что это выльется. — А ну пошла, сука! — послышался крик с обочины. Три солдата городской стражи окружили девочку в разорванном платье, с грязным лицом. Один склонился над ней, сжимая в руке трость, и кричал на нее, сжавшуюся в комок от страха. Вокруг собралась поглазеть толпа людей, которых трудно было назвать респектабельными, — по большей части чернорабочие, они выглядели не намного опрятнее, чем нищенка. — Что вы к ней привязались? — грубо крикнул кто-то из толпы. Один из стражников сделал предупредительный шаг в сторону собравшихся и поднял трость, пока его товарищ держал девочку за плечи. Он пнул ногой чашку для подаяния, несколько монет выпали и покатились в грязь. — Это уж слишком, — промолвил Джезаль вполголоса. — Да. — Байяз опустил глаза. — Такие вещи происходят постоянно. Ты хочешь сказать, что никогда не видел, как гонят нищих? Джезаль, конечно, видел такое часто, и его это не тревожило. Нищие, в конце концов, не должны заполнять улицы и мешаться под ногами. Но сейчас привычная сцена заставила его ощутить беспокойство. Несчастная бродяжка упиралась и кричала, а стражник волочил ее по земле силой, в чем совершенно не было необходимости — просто ради удовольствия. Протест Джезаля вызвал не сам поступок, а то, как вел себя страж порядка у него на глазах, совершенно не заботясь о том, что он при этом испытывает. Он почувствовал себя соучастником. — Это отвратительно, — процедил он сквозь зубы. Байяз пожал плечами. — Если это тебя беспокоит, почему бы не вмешаться? В тот же миг стражник схватил девочку за грязные волосы и сильно ударил палкой. Она вскрикнула и упала, схватившись руками за голову. Джезаль почувствовал, как у него перекосилось лицо. Ему потребовалось мгновение, чтобы пробиться сквозь толпу и крепко пнуть стражника в спину, так что тот плюхнулся в канаву. Один из его товарищей двинулся вперед, подняв палку, но сразу же отступил. Джезаль вдруг осознал, что держит в руках два обнаженных клинка. Их полированные лезвия поблескивали в тени здания. Зрители ахнули и попятились. Джезаль на секунду закрыл глаза: он не предполагал, что дело зайдет так далеко. Чертов Байяз и его идиотский совет! Теперь придется довести все до конца. Он постарался придать своему лицу выражение бесстрашия и презрительного превосходства. — Еще шаг, и я проткну тебя, как свинью, каковой ты и являешься. — Он переводил взор с одного стражника на другого. — Ну, есть у кого-нибудь желание испытать меня? Джезаль не сомневался, что никто из них не отважится на такое и можно не тревожиться об этом. И он не ошибся — охранники трусливо стушевались перед решительным сопротивлением и старались держаться подальше от его клинков. — Никому не позволено обращаться со стражей подобным образом. Мы тебя разыщем, можешь не сомневаться… — Найти меня не составит труда. Я капитан Луфар, из королевской гвардии. Я живу в Агрионте. Это место трудно не заметить — крепость возвышается над городом! Он указал длинным клинком на ведущую к Агрионту улицу, заставив одного из охранников в испуге отскочить. — Я готов принять вас, когда вам будет удобно. Вы сможете объяснить моему командиру, лорд-маршалу Варузу, ваше отвратительное поведение по отношению к этой женщине, гражданке Союза, которая не провинилась ни чем, кроме того, что она бедна. Безусловно, это звучало нелепо и напыщенно. Джезаль чувствовал, как краска заливает его лицо от смущения, когда он заканчивал речь. Он сам всегда относился с презрением к беднякам, и нельзя сказать, что его мнение коренным образом изменилось. Однако он уже влез в эту историю, и ничего не оставалось, как завершить ее триумфально. Но его слова произвели на стражников впечатление. Трое солдат попятились, криво усмехаясь, словно все сложилось именно так, как они и планировали, предоставив Джезалю пожинать совершенно нежелательный восторг толпы. — Отлично, парень! — Неплохо бы выпустить кое-кому кишки! — Как, он сказал, его зовут? — Капитан Луфар! — неожиданно громко возвестил Байяз, заставив Джезаля, убиравшего клинки в ножны, резко обернуться к нему. — Капитан Джезаль дан Луфар, победитель прошлогоднего турнира, только что вернулся после своего путешествия на запад. Луфар, вот как его зовут! — Луфар, он сказал? — Тот, который победил на турнире? — Да, это он! Я видел, как он одолел Горста! Теперь вся толпа с уважением взирала на Джезаля широко раскрытыми глазами. Кто-то протянул руку, будто хотел прикоснуться к краю его камзола. Джезаль отпрянул и наткнулся на нищенку, послужившую причиной этой неприятной истории. — Спасибо, — произнесла девочка с безобразным простонародным акцентом, что отчасти можно было объяснить ее разбитым, окровавленным ртом. — Огромное спасибо, сэр. — Не за что, — Джезаль отстранился, чувствуя себя крайне неловко. Вблизи она была очень грязной, а ему совсем не хотелось подхватить какую-нибудь болезнь. Однако уважительное внимание собравшихся ему скорее нравилось. Он продолжал шаг за шагом отступать, они же смотрели на него, улыбаясь и бросая восхищенные реплики. Ферро искоса мрачно поглядывала на него, когда они втроем уходили с площади Четырех Углов. — В чем дело? — резко спросил Джезаль. Она пожала плечами. — А ты не такой трус, как казалось. — Благодарю за столь высокую оценку. — Он повернулся к Байязу. — Что, черт возьми, это значит? — Это значит, что ты совершил милосердный поступок, мой мальчик, и я горжусь тобой. Это значит, что мои уроки не прошли даром. — Я про то, — недовольно заметил Джезаль, уверенный, что постоянные поучения Байяза не имели ровным счетом никакого смысла, — что ты объявил им мое имя. Зачем? Теперь разговоры обо мне пойдут по всему городу. — Я не думал об этом. — Маг едва заметно улыбнулся. — Просто почувствовал, что за свои поступки ты вполне заслуживаешь репутацию благородного человека. Ты помог тому, кому меньше повезло в жизни, ты поддержал женщину, попавшую в беду, защитил слабого и так далее. Это и в самом деле достойно восхищения. — Но… — пробормотал Джезаль, подозревая, что над ним смеются. — Здесь наши пути расходятся, мой юный друг. — Неужели? — А куда ты направляешься? — подозрительно спросила старика Ферро. — У меня есть кое-какие дела, — ответил маг. — И ты отправишься со мной. — А почему я должна идти с тобой? После того как они сошли с корабля, настроение Ферро было явно еще хуже обычного. Это само по себе было примечательно. Байяз закатил глаза. — Потому что у тебя отсутствуют элементарные навыки общественной жизни, без которых ты и пяти минут не протянешь в таком местечке, как это! А ты, как я понимаю, — спросил он Джезаля, — собираешься вернуться в Агрионт? — Да. Да, конечно. — Что ж, тогда я хочу поблагодарить тебя, капитан Луфар, за важную роль, которую ты сыграл в нашем маленьком путешествии. «Что ты несешь, магическая задница! Наше „путешествие“ было колоссальной, просто безобразной тратой времени. Все впустую и совершенно провально». Но вслух Джезаль сказал только: — Конечно да. — Он взял руку старика, приготовившись слегка пожать ее. — Для меня было честью… Однако рукопожатие Байяза оказалось невероятно твердым. — Приятно слышать. Он притянул Джезаля к себе, и тот уперся взглядом в поблескивающие зеленые глаза мага, мгновенно потеряв присутствие духа. — Может снова возникнуть необходимость сотрудничества. Джезаль моргнул. Новое сотрудничество с магом — худшая из перспектив. — Ну, тогда… возможно… до скорого? Еще повидаемся. «Но лучше не надо». Байяз только усмехнулся, отпустив подрагивающие пальцы Джезаля. — О, я уверен, мы еще обязательно встретимся.Солнце радостно сияло, пробиваясь сквозь ветви ароматного кедра и отбрасывая знакомую пятнистую тень на землю. Ласковый ветерок овевал внутренний двор, и птицы щебетали на ветвях деревьев, как и прежде. Старые здания казарм не изменились: заросшие шелестящим на ветру плющом, они обступили узкий двор со всех сторон. На этом, пожалуй, совпадение с прекрасными и счастливыми воспоминаниями заканчивалось. Мелкая поросль мха взбиралась на ножки стульев, поверхность стола покрылась толстой коркой птичьего помета, трава, которую не стригли уже много недель, доставала Джезалю до икр. Сами игроки давно покинули это место. Он рассматривал тени, скользившие по серому деревянному столу, вспоминал смех, запах дыма и горячительных напитков, ощущение карт в руке. Вот здесь сидел Челенгорм, игравший лихо и напористо. Вот здесь Каспа посмеивался над шуточками в свой адрес. Вот здесь Вест, откинувшись назад, качал головой с явным неодобрением. Вот здесь Бринт нервно тасовал карты в руках, надеясь на большой выигрыш, так и не случившийся. А здесь сидел сам Джезаль. Он взял стул, вытащил его из разросшейся травы, подвинул к столу, сел и, упершись одной ногой в стол, откинулся назад. Было трудно поверить сейчас, что он действительно сидел вот так когда-то, внимательно наблюдал, выстраивал комбинации и придумывал, как обставить товарищей. Он сказал себе, что больше никогда не ввяжется в подобную глупость. Разве что на пару партий. Джезаль думал, что почувствует себя дома после того, как отмоется, тщательно побреется и острижет длинные, спадающие на лицо волосы. Но его ждало разочарование. Привычный порядок вещей заставлял его чувствовать себя чужаком в собственных запыленных комнатах. Его ничуть не радовали начищенные до блеска обувь и пуговицы или безупречно пришитые золотые галуны. Встав наконец перед зеркалом, перед которым он прежде проводил так много приятных часов, Джезаль вдруг почувствовал, что отражение решительно раздражает его. Исхудавший, потрепанный ветрами и непогодой путешественник смотрел на него горящим взором с гладкой поверхности виссеринского стекла. Песочного цвета борода прикрывала уродливый шрам, прорезавший его искривленную челюсть. Старый мундир был неприятно тесен, слишком туго накрахмален и сильно давил шею воротником. Джезаль больше не чувствовал себя солдатом. И он не понимал, кем теперь должен считать и чувствовать себя, проведя столько времени вдалеке. Все настоящие офицеры находились в Инглии, с армией. При желании Джезаль мог бы разыскать лорд-маршала Варуза, но он слишком хорошо узнал, что такое опасность, и не хотел снова нарываться на нее. Он исполнит свой долг, если от него этого потребуют. Но сначала пусть его найдут. А пока у него найдется другое занятие. Сама мысль об этом пугала и одновременно интриговала. Сунув палец под воротник, он дернул его, стараясь ослабить давление на горло. Не помогло. Все же, как любил говорить Логен Девятипалый, лучше сделать дело, чем жить в страхе перед ним. Джезаль взял свой офицерский меч, поглядел минуту на нелепый латунный орнамент на рукоятке, бросил оружие на пол и, толкнув ногой, зашвырнул под кровать. Как-то он жалко смотрится, сказал бы Логен. Джезаль достал послуживший ему во время путешествия длинный клинок и прикрепил его к ремню. Потом глубоко вздохнул и направился к выходу.
Ничего опасного на улице не наблюдалось. Это была тихая часть города, здесь не было ни суетливой торговли, ни шумного, вечно грохочущего производства. На соседней улице какой-то точильщик ножей во все горло предлагал свои услуги. Под кровлями скромных на вид домов застенчиво ворковали голуби. Послышались и быстро затихли звуки цокающих копыт и скрипящих колес повозки. И снова все замерло. Джезаль прошелся туда-сюда мимо дома и больше не решался повторять это, боясь, что Арди заметит его в окно, узнает и спросит, какого черта он сюда явился. Он описывал круги в дальнем конце улицы, подыскивая слова, которые надо сказать, когда она покажется на пороге. «Я вернулся к тебе». Нет, нет, слишком напыщенно. «Привет, как дела?» Нет, несерьезно. «Это я, Луфар». Слишком холодно. «Арди, я соскучился по тебе». Слишком сентиментально. Тут он заметил мужчину, хмуро наблюдавшего за ним из окна верхнего этажа, закашлялся и поспешил к дому, бормоча себе под нос снова и снова: — Лучше сделать дело, лучше сделать дело, лучше сделать дело… Джезаль постучал кулаком в деревянную дверь. Он стоял и ждал, сердце бешено колотилось в груди. Щеколда отодвинулась, и он изобразил самую очаровательную улыбку, на какую был способен. Дверь открылась, и низенькая, круглолицая, крайне непривлекательная девица уставилась на него через порог. Несомненно, это никак не могла быть Арди, сколь бы изменчива ни была жизнь. — Да? — Э-э… Служанка. Глупо было думать, что Арди сама пойдет открывать входную дверь. Она простолюдинка, но не нищенка. Джезаль кашлянул, прочищая горло. — Я вернулся… То есть я хочу сказать… Арди Вест живет здесь? — Да. Служанка распахнула дверь шире, чтобы Джезаль смог пройти в тускло освещенный коридор. — Как мне доложить, кто спрашивает? — Капитан Луфар. Она неожиданно резко вздернула голову и повернула ее, словно та была привязана невидимой ниточкой, и Джезаль непроизвольно дернул за нее. — Капитан… Джезаль дан Луфар? — Да, — проговорил он негромко, весьма озадаченный. Неужели Арди обсуждала его со служанкой? — О… Если вы подождете… Девушка указала ему на дверь в комнату и поспешно удалилась. Глаза у нее были раскрыты так широко, словно к ней явился сам император Гуркхула, никак не меньше. Мрачная, полутемная гостиная производила такое впечатление, будто ее обставлял очень богатый и очень безвкусный человек, которому не хватило места для воплощения всех его намерений. Тут стояли несколько кресел, обитых яркой, кричащей тканью, невероятных размеров шкаф, облепленный вульгарными украшениями, на стене висела картина столь внушительных размеров, что будь она хоть чуть больше, комнату пришлось бы расширять за счет соседних помещений. Два блеклых луча света, пробившихся сквозь плотные занавески, освещали полированную поверхность старинного стола, правда, слегка шатающегося. Каждая вещь могла бы неплохо смотреться сама по себе, но вместе они создавали душную атмосферу. Однако, убеждал себя Джезаль, невеселым взглядом осматриваясь вокруг, он пришел сюда ради Арди, а не ради ее мебели. Это даже забавно. От волнения он чувствовал слабость в коленях, во рту пересохло. Он то и дело оборачивался на дверь, и с каждым мгновением ожидания его состояние ухудшалось. Такого страха Джезаль не ощущал даже в Аулкусе, когда на него с ревом набросилась целая толпа шанка. Он нервно прохаживался по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Из-за шторы поглядывал на тихую улицу. Перегнувшись через стол, пытался рассмотреть картину на стене. На полотне был изображен крепкого телосложения король в огромной короне, восседавший на троне, а знатные вельможи в отороченных мехом одеждах теснились у его ног, кланяясь. Гарод Великий, догадался Джезаль, однако это открытие доставило ему не много радости. Эта была излюбленная и одна из самых утомительных тем Байяза — описание свершений этого монарха. Что бы там ни происходило с великим королем, какое Джезалю до него дело? Шел бы Гарод Великий… — Так-так… Арди стояла на пороге, на темных волосах, на подоле белого платья играли отблески яркого света из коридора. Она склонила голову набок, едва заметная улыбка сияла на едва различимом в сумраке лице. Похоже, она совсем не изменилась. В жизни часто случается так: то, чего ждешь с особым нетерпением, оборачивается глубоким разочарованием. Но снова увидеть Арди после долгой разлуки — это было что-то невероятное. Все тщательно подготовленные фразы испарились из памяти, в голове было пусто — как в тот раз, когда он впервые увидел ее. — Значит, вы живы, — негромко проговорила она. — Да… э-э… вроде того. Он попытался улыбнуться, но получилось плохо. — Вы думали, что я мертв? — Надеялась, что так. От ее слов он разом перестал улыбаться. — За столь долгое время я не получила от вас ни строчки. Я думала, вы позабыли обо мне. Джезаль поморщился. — Простите, что не писал. Я виноват, очень виноват. Я хотел… Арди захлопнула дверь и прислонилась к ней, сложив руки за спиной. Ее взгляд, устремленный на него, становился все мрачнее. — Не было дня, чтобы меня не обуревало желание сделать это. Но я взял на себя обязательство, и у меня не было возможности рассказать кому-либо о происходившем. Даже моей семье… Я был… Я был очень далеко на западе. — Я знаю. Весь город только и твердит об этом, вот и я услышала. — Вы слышали? Арди кивнула в сторону коридора. — Узнала от горничной. — От горничной? Какого черта и откуда кто-то в Адуе мог знать о его злоключениях? А тем более — горничная Арди Вест. Воображение рисовало множество неприятных картин. Толпы слуг хихикают над тем, как он лежит с разбитым изуродованным лицом. Из уст в уста передаются слухи о том, какой глупый вид был у капитана Луфара, когда какой-то грубый северянин, покрытый шрамами, кормил его с ложечки. Джезаль почувствовал, как у него загорелись уши. — И что она сказала? — О, вы сами знаете. — Арди рассеянно прошла в комнату. — Что вы взбирались на стены во время осады Дармиума. Открыли ворота людям императора и так далее… — Что? Он растерялся еще сильнее. — Дармиум? То есть… кто ей сказал… Арди подошла ближе, потом еще ближе. Джезаля охватило смятение, он запнулся и остановился. Еще ближе — и вот, приподняв голову, она взглянула ему в лицо. Ее губы приоткрылись, она была так близко, словно собиралась обнять его и поцеловать. Так близко, что Джезаль наклонился вперед в предвкушении, прикрыв глаза, его губы вздрогнули… Но она вдруг отвернулась и отступила, ее взметнувшиеся волосы легко задели его лицо. Арди направилась к шкафу, открыла его и достала графин, а Джезаль замер в полной растерянности посреди комнаты. В безысходной тишине он наблюдал, как она наполняет два бокала, протягивает один ему, и вино, расплескавшись, стекает тягучими каплями по стеклянной поверхности. — Вы изменились. Джезаль ощутил неожиданный прилив стыда. Его рука невольно потянулась к подбородку, чтобы прикрыть шрам. — Я не про это. Ну, не только про это. Про все. Вы совсем другой. — Я… Воздействие, которое она на него оказывала, сейчас было еще сильнее, чем прежде. Раньше на него не влиял непомерный груз ожидания, многодневные мечтания и предвкушения вдали, на чужой дикой земле. — Я тосковал по вас, — произнес он, не задумываясь, смутился и сменил тему, чтобы взять себя в руки. — Есть ли известия о вашем брате? — Он пишет мне каждую неделю. — Арди откинула голову и опорожнила бокал, потом снова налила в него вина. — С тех пор как выяснилось, что он все-таки жив. — Что? — Месяц или больше я считала, что он погиб. Он едва уцелел в сражении. — А что, было сражение? — осведомился Джезаль, и его голос невольно сорвался. Только сейчас он вспомнил, что идет война. Конечно, должны быть и сражения. Он овладел голосом. — Какое сражение? — То, в котором убили принца Ладислава. — Ладислав мертв? — Его голос снова сорвался. Джезаль видел принца всего несколько раз. Тот неизменно производил впечатление человека, абсолютно поглощенного собой и потому несокрушимого. Очень трудно было вообразить, что Ладислава проткнули мечом или пронзили стрелой и он умер, как простой смертный. Но именно так все и случилось. — А потом убили его брата. — Рейнольт? Он убит? — В своей собственной постели во дворце. Когда король умрет, будут выбирать нового голосованием на Открытом совете. — Выбирать? Голос Джезаля прозвучал так высоко, что он почувствовал боль в горле. Арди снова наполнила свой стакан. — Посланец Уфмана был повешен за это преступление, хотя, скорее всего, был невиновен. Так что война с гурками все тянется и тянется. — Мы по-прежнему воюем с гурками? — Дагоска пала в начале года… — Дагоска… пала? Большим глотком Джезаль осушил стакан и уставился в пол, стараясь осмыслить то, что услышал. Он бы не удивился, если бы что-то изменилось за время его отсутствия, но не ожидал, что все перевернется вверх дном. Война с гурками, сражения на Севере, выборы нового короля… — Налить еще? — спросила Арди, взяв кувшин и слегка покачивая его. — Думаю, не помешает. Великие события, конечно. Как и сказал Байяз. Джезаль смотрел, как Арди наливает вино, сосредоточенно и почти сердито глядя перед собой, пока жидкость пенилась и заполняла бокал. Он заметил небольшой шрам на ее верхней губе, на который прежде не обращал внимания, и ему вдруг неодолимо захотелось прикоснуться к ней, погрузить пальцы в ее волосы, прижать к себе. Великие события творились вокруг, но они казались незначительными по сравнению с тем, что происходило сейчас, в этой комнате. Вся его жизнь может измениться в следующие несколько мгновений, если он сможет найти правильные слова и заставит себя произнести их. — Я действительно скучал по тебе, — выдавил он. Эту ничтожную попытку она вмиг свела на нет горькой усмешкой: — Не будь глупцом. Джезаль взял ее за руку, вынудив взглянуть ему в лицо. — Я был глупцом всю мою жизнь. Но не сейчас. Далеко отсюда, на равнине, бывали моменты, когда мою жизнь поддерживала лишь мысль о том, что я еще увижу тебя. Каждый день я думал о нашей встрече. Она смотрела на него так же неодобрительно, застыв в неподвижности. Ее нежелание ответить на его чувство было невыносимо горьким, особенно после того, через что ему пришлось пройти. — Арди, пожалуйста! Я пришел не для того, чтобы ссориться. Опрокинув еще один стакан, она мрачно уставилась в пол. — Я не знаю, зачем ты пришел. «Потому что я люблю тебя и не хочу больше никогда с тобой разлучаться. Пожалуйста, скажи, что ты хочешь стать моей женой!» Он почти произнес это, но в последний момент увидел ее презрительную насмешку и остановился. Он забыл о том, как невыносимо трудно с ней бывает. — Я пришел, чтобы принести извинения. Я подвел тебя, знаю. Я пришел сразу, как только смог, но вижу, ты не в настроении. Зайду позже. Резко повернувшись, он направился к двери, но Арди оказалась перед ней раньше, повернула ключ в замке и выдернула его. — Ты оставил меня здесь совершенно одну, ни разу не удосужился написать, а теперь вернувшись, хочешь улизнуть, даже не поцеловав меня? Она сделала шаг к нему и пошатнулась, Джезаль поддержал ее. — Арди, ты пьяна. Она раздраженно покачала головой. — Я всегда пьяна. Но разве ты не сказал, что соскучился по мне? — Но… — пробормотал он, испытывая непонятный страх. — Я думал… — Вот в чем твоя проблема, понимаешь? Надо думать, а ты не очень-то силен в этом. Она толкнула его к столу. Меч подвернулся под ноги Джезалю, и он вынужден был схватиться за край, чтобы не упасть. — Разве я не ждала тебя? — прошептала Арди, и он почувствовал на лице ее горячее дыхание, кисло-сладкое от вина. — Как ты и просил. Ее рот с нежностью прижался к его рту, кончик языка скользнул по его губам. Арди нежно заворковала и тесно прислонилась к нему. Джезаль почувствовал, как ее рука спустилась к его паху и осторожно прикоснулась к нему через брюки. Ощущение было приятное, оно вызвало немедленное возбуждение. Очень приятно, но беспокойство все-таки не исчезло. Он тревожно глянул на дверь. — Как насчет слуг? — хрипло поинтересовался он. — Если им не нравится, могут поискать себе другую хренову работу. Не я придумала нанять их. — Не ты? А кто же? Она запустила пальцы ему в волосы и резко развернула его голову, так что теперь могла говорить ему прямо в лицо. — Забудь о них. Ты пришел ко мне или как? — Да… да… конечно. — Скажи это еще раз! Рука Арди почти до боли стиснула его мошонку. — Я пришел к тебе. — Правда? Так вот она я. — Ее пальцы расстегнули его ремень. — Не стесняйся. Он попытался отнять ее руку. — Арди, подожди… Свободной рукой она резко хлестнула его по щеке, так что голова Джезаля откинулась набок, в ушах зазвенело. — Я просидела тут без дела шесть месяцев, — зашипела она ему в лицо слегка заплетающимся языком. — Знаешь, какая скука меня одолевала? А теперь ты говоришь мне: подожди? Да пошел ты! Арди грубо залезла ему в брюки, вытащила член и стала тереть его одной рукой, крепко обхватив лицо Джезаля другой, пока он не закрыл глаза и не задышал прерывисто ей в лицо. Он забыл обо всем, кроме ее пальцев. Ее зубы впились ему в губу, причиняя боль. Она сжимала их все сильнее. — О! — простонал он. Она уже кусала его. Кусала со вкусом, словно хотела съесть. Он попытался отодвинуться, но за спиной был стол, и Арди быстро подавила его сопротивление. Боль и изумление Джезаля возрастали по мере того, как она продолжала его кусать. — А-ах! — Он вывернул ее руку за спину, крепко схватив за запястье, и резким толчком бросил Арди на стол. Она вскрикнула, ударившись лицом о полированную поверхность. Джезаль стоял над ней, потрясенный. Во рту было солоно от крови. Сквозь растрепанные волосы Арди он видел ее темный глаз, смотревший на него из-за плеча тускло и равнодушно. Она тяжело дышала, ее волосы растрепались. Джезаль резко отпустил ее запястье, и освобожденная рука упала, на ней остались красноватые отметины от его пальцев. Потом Арди потянулась вниз, ухватилась за платье и грубо задрала его. Нижние юбки сбились, завернувшись вокруг талии, и перед Джезалем предстал ее голый бледный зад. Что ж… Возможно, он стал другим человеком, но оставался мужчиной. С каждым толчком голова Арди ударялась о полированную столешницу, а его плоть прижималась к ее ягодицам. С каждым толчком брюки Джезаля сползали все ниже и ниже, пока рукоять меча не опустилась на ковер. С каждым толчком стол издавал недовольный скрип, громче и громче, словно они совокуплялись на спине какого-то старика, не одобрявшего их поведение. С каждым толчком Арди постанывала, а он тяжело дышал — не от удовольствия или боли, а просто от усилия. Все закончилось благословенно быстро. Часто бывает в жизни, что моменты, которых мы ждем с особым нетерпением, приносят глубокое разочарование. Сейчас, без сомнения, был один из таких случаев. Все бесконечные часы на равнине, перед лицом смертельной опасности, измотанный путешествием, с мозолями от седла, он мечтал снова увидеть Арди. И то, что он воображал себе, не очень-то соответствовало поспешному и грубому совокуплению на столе в безвкусно обставленной гостиной. Когда они закончили, Джезаль сунул поникший член обратно в штаны и почувствовал себя виновным, пристыженным и чрезвычайно жалким. Щелкнул замок на ремне — и ему захотелось разбить лоб о стену. Она поднялась, опустила юбки и расправляла их, глядя в пол. Он прикоснулся к ее плечу. — Арди… Она сердито скинула его руку и отошла в сторону. Потом, отвернувшись, бросила что-то на ковер позади себя. Послышался стук. Ключ от двери. — Можешь идти. — Что? — Иди! Ты получил то, чего хотел? Не веря собственным ушам, Джезаль облизнул окровавленную губу. — Ты думаешь, это то, чего я хотел? В ответ ни слова. — Я люблю тебя. Она сдавленно кашлянула, словно ее вот-вот вырвет, медленно покачала головой и спросила: — Зачем? Он уже сомневался во всем. Он сомневался в своих намерениях и чувствах. Он хотел начать снова, но не знал как. Все превратилось в необъяснимый кошмар, и ему очень хотелось очнуться. — Что значит «зачем»? О чем ты? Она наклонилась вперед, сжав кулаки, и закричала ему в лицо: — Я мерзкое ничтожество! Все, кто меня знает, ненавидят меня! Мой собственный отец ненавидел меня! Мой собственный брат! — В ее голосе послышалась хрипота, лицо перекосилось, от гнева и отчаяния изо рта брызгала слюна. — Я разрушаю все, к чему прикасаюсь. Я дерьмо, вот я кто! Ты можешь понять это? Арди закрыла лицо руками и повернулась к нему спиной. Плечи ее задрожали. Он, моргая, смотрел на нее, его губы дрожали. Прежний Джезаль дан Луфар, наверное, схватил бы ключ, поспешил покинуть комнату и очутиться на улице, чтобы никогда сюда не возвращаться, да еще был бы рад, что так легко отделался. Новый Джезаль размышлял об этом. Он размышлял об этом напряженно. У него было больше силы воли, чем у того, прежнего. Во всяком случае, он убеждал себя в этом. — Я люблю тебя. Слова, произнесенные его окровавленным ртом, имели явный привкус лжи, но он зашел далеко, слишком далеко, чтобы поворачивать назад. — Я по-прежнему тебя люблю. Он прошел по комнате и, хотя Арди пыталась его оттолкнуть, обнял ее. — Ничего не изменилось. Разворошив ее волосы, он прислонил ее голову к своей груди. Она тихо плакала, захлебываясь от рыданий и пуская сопли на его парадный мундир. — Ничего не изменилось, — прошептал Джезаль. Но на самом деле все было наоборот.
Время кормежки
Они сидели не так близко, чтобы их единение было очевидно для всех. «Просто двое мужчин, между делом опустившие зады на одну скамейку». Стояло раннее утро. Солнце нестерпимо слепило глаза Глокты и бросало золотые отблески на покрытую росой траву, на шелестящую листву, на бегущие ручьи в парке, но в воздухе ощущалась предательская прохлада. Лорд Веттерлант был ранней пташкой. «И я тоже, выходит. Ничто так не побуждает человека пораньше покинуть постель, как постоянная бессонница от нестерпимых приступов боли». Его светлость сунул руку в бумажный пакет, вытащил щепотку хлебных крошек, зажав их между указательным и большим пальцами, и бросил под ноги. Целая толпа надутых от важности уток уже собралась вокруг, и теперь они яростно нападали друг на друга, пытаясь ухватить побольше крошек. Пожилой вельможа наблюдал за ними, и его изборожденное морщинами лицо походило на плохо натянутую бездушную маску. — Я не питаю иллюзий, наставник, — произнес он монотонно, почти не шевеля губами и не глядя на собеседника. — Я не такая важная персона, чтобы принимать участие в этом состязании, даже если бы захотел. Но моей важности хватит на то, чтобы получить хоть какую-то выгоду от этого. И я намереваюсь получить все, что могу. «Значит, давай сразу к делу. Нет нужды болтать о погоде, или о детишках, или о сравнительных достоинствах разноцветных уток». — В этом нет ничего постыдного. — Не думаю. У меня семья, которую я должен кормить, и она растет с каждым годом. Я решительно не советую заводить слишком много детей. «Ха, это точно не проблема». — Кроме того, я держу собак, их тоже надо кормить, и у них отменный аппетит. Веттерлант глубоко и сипло вздохнул, бросив птицам еще крошек. — Чем выше поднимаешься, наставник, тем больше тех, кто от тебя зависит, скулит, желает получить объедки с твоего стола. Печально, но факт. — На вас лежит большая ответственность, милорд. — Лицо Глокты передернула судорога, он почувствовал спазм в ноге и постарался осторожно выпрямить ее, пока колено не щелкнуло. — Могу ли я узнать, насколько большая? — У меня есть мой собственный голос, и я контролирую трех других заседателей в Открытом совете. Это семьи, связанные с моей собственной узами соседства, дружбы, брака или по давней традиции. «Подобных связей может оказаться недостаточно в нынешние времена». — Вы уверены в этих троих? Веттерлант обратил свои холодные глаза к Глокте. — Я не глупец, наставник. Цепь, на которой я держу своих псов, весьма надежна. Я уверен в них. Настолько, насколько можно быть уверенным хоть в чем-то в наши неспокойные времена. Он бросил еще щепотку крошек на траву, и утки закрякали, начали клевать и бить друг дружку крыльями. — Четыре голоса, значит. «Во всяком случае, кусок большого пирога». — Четыре голоса. Глокта закашлялся и быстро проверил, нет ли вокруг подслушивающих. Девушка с трагическим лицом безразлично смотрела на воду в самом конце тропинки. Два помятых офицера королевской гвардии сидели на скамейке довольно далеко в другой стороне и громко спорили, кто из них больше выпил накануне ночью. «Возможно ли, что эта печальная особа шпионит в пользу лорда Брока? А эти два офицера — доносчики верховного судьи Маровии? Мне везде мерещатся агенты. А ведь так и есть на самом деле. Агенты повсюду». Он понизил голос и перешел на шепот: — Его преосвященство предлагает пятнадцать тысяч марок за каждый голос. — Понятно. — Полуопущенные веки Веттерланта едва заметно дернулись. — Но этого мяса едва хватит только на моих собак. На мой собственный стол уже ничего не останется. Я должен вам сказать, что лорд Барезин — иносказательно, конечно, — уже предложил мне восемнадцать тысяч за голос, а в придачу великолепный участок земли рядом с моим поместьем. Леса, где можно охотиться на оленей. Вы охотник, наставник? — Был охотником. — Глокта потрогал свою искалеченную ногу. — Но с некоторых пор уже нет. — А, да. Примите мое сочувствие. Я всегда любил хорошо отдохнуть… Потом меня посетил лорд Брок. «Удивительно, кстати, для вас обоих». — Он был настолько добр, что предложил двадцать тысяч и весьма привлекательную партию для моего старшего сына — свою младшую дочь. — Вы приняли его предложение? — Я сказал, что слишком рано на чем-либо останавливаться. — Уверен, его преосвященство сможет увеличить сумму до двадцати одной тысячи, но нужно будет… — Посланец верховного судьи Маровии уже предложил мне двадцать пять. — Харлен Морроу? — прошипел Глокта, сжав немногие оставшиеся зубы. Лорд Веттерлант поднял бровь. — Кажется, так его звали. — К сожалению, сейчас я могу предложить вам столько же, не больше. Я сообщу его преосвященству о вашей позиции. «Уверен, его радость будет беспредельна». — Я буду с нетерпением ждать известий от вас, наставник. Веттерлант повернулся к своим уткам и бросил им еще крошек. Едва заметная улыбка тронула его губы, когда он наблюдал, как они дерутся за корм.Прихрамывая и чувствуя боль при каждом шаге, Глокта добрался до неприметного дома на совершенно неприметной улице. На его лице блуждало некое подобие улыбки. «Сейчас я свободен, избавлен от удушающего общества великих и добродетельных. Не надо лгать и ловчить, не надо следить за тем, чтобы кто-нибудь не воткнул нож в спину. Возможно, я даже найду место, которое Харлен Морроу еще не успел испоганить. Это было бы приятно…» Дверь резко распахнулась, едва он успел постучать, и перед Глоктой предстало усмехающееся лицо какого-то мужчины в форме гвардейского офицера. Это было настолько неожиданно, что Глокта сначала не узнал его. А потом его охватило беспокойство. — О, капитан Луфар. Вот так сюрприз. «Причем крайне неприятный». Луфар сильно изменился. Был такой гладенький мальчишка, а теперь в его облике проступили острые углы, словно его обветрило непогодой. Прежде он поглядывал на всех свысока, теперь же слегка наклонял голову, будто извиняясь. Он отрастил бороду, безуспешно стараясь прикрыть ужасный шрам, рассекавший его губу и переходящий на подбородок. «Однако нельзя сказать, что шрам его сильно испортил». — Инквизитор Глокта… э-э… — Наставник. — В самом деле? — Секунду Луфар смотрел на него, моргая. — Ну, тогда… Непринужденная улыбка снова появилась на его лице, и Глокта с удивлением почувствовал, что капитан пожимает его руку с дружеской сердечностью. — Мои поздравления. Я был бы рад поболтать, но служба зовет. Я давно не был в городе, понимаете ли. Ездил на Север и все такое. — Конечно. Глокта мрачно наблюдал за тем, как Луфар беспечно шагает по улице. Он лишь раз украдкой бросил взгляд через плечо, поворачивая за угол. «Остается один вопрос: почему первым делом он явился сюда». Глокта проковылял в распахнутую дверь и тихо прикрыл ее за собой. «Хотя, что удивительного, если молодой мужчина покидает дом молодой женщины рано утром? Эту загадку можно разгадать и без инквизиции его величества. Ведь я и сам когда-то уходил вот так спозаранку. И тоже притворялся, что меня не интересует, провожают ли меня взглядом». Он прошел по коридору в гостиную. «Или это был какой-то другой человек?» Арди Вест стояла к нему спиной, и он слышал, как она наливает вино в бокал. — Ты что-то забыл? — спросила она через плечо голосом ласковым и игривым. «Такую интонацию я редко слышу в голосе женщин. Ужас, отвращение и легкий налет жалости знакомы мне куда больше». Послышалось звяканье, она поставила бутылку. — Или ты решил, что не выживешь без еще одной… Она повернулась, на губах играла улыбка. Но улыбка мгновенно угасла, когда Арди увидела, кто стоит перед ней. Глокта усмехнулся. — Не волнуйтесь. На меня все так реагируют. Я сам ужасаюсь каждое утро, взглянув на себя в зеркало. «Если мне удается распрямиться и встать перед этим чертовым зеркалом». — Дело в другом, и вы это понимаете. Я просто не думала, что вы придете. — Да, нынче утром нас всех ожидали сюрпризы. Вы никогда не угадаете, с кем я столкнулся у вас в прихожей. Она замерла на мгновение, затем небрежно откинула голову и, причмокивая, отпила вино из бокала. — Вы мне подскажете? — Хорошо, подскажу. Глокта сморщился, опускаясь в кресло и вытягивая больную ногу. — Молодой офицер королевской гвардии с весьма заманчивым будущим. «Хотя хочется надеяться, что все обернется иначе». Арди пристально смотрела на него поверх края бокала. — В королевской гвардии так много офицеров, что я едва могу отличить одного от другого. — Неужели? Но этот, я припоминаю, в прошлом году победил на турнире. — Я едва могу вспомнить, кто сражался в финале. Каждый год там происходит одно и то же. — Это верно. Когда-то я принимал участие в состязании, но с тех пор оно утратило привлекательность. Однако мне кажется, этого парня вы должны помнить. Похоже, после нашей последней встречи с ним кто-то попортил ему лицо. И очень заметно, я бы сказал. «Но все же и вполовину не так сильно, как мне бы хотелось». — Вы сердитесь на меня, — произнесла Арди без малейшего упрека в голосе. — Я бы сказал, что я разочарован. А чего вы ожидали? Я думал, вы умнее. — Ум не означает благоразумное поведение. Мой отец так говорил. — Привычно откинув голову и резко опрокинув бокал, она допила вино. — Не волнуйтесь. Я способна позаботиться о себе. — Похоже, не можете. Вы делаете все вызывающе открыто. Вы отдаете себе отчет, что произойдет, если об этой истории станет известно? Вас будут избегать. — А какая разница? — Арди усмехнулась ему в лицо. — Возможно, вы удивитесь, но мне и сейчас не шлют приглашений во дворец. И явно не по причине застенчивости. Никто не разговаривает со мной. «Кроме меня. Но мое общество вряд ли обрадует молодую женщину». — Всем плевать, чем я занята. Если они что-то узнают обо мне, то не удивятся — именно этого они и ожидали от такого дерьма. Проклятые простолюдины ведут себя как животные, разве вы не знаете? Разве не вы говорили мне, что я могу поиметь любого, кого захочу? — Но я также сказал, что чем меньше секса, тем лучше. — Полагаю, вы говорили это всем, чьего расположения добивались? Глокта скривился. «Не совсем. Я льстил, я умолял, я угрожал и хитрил. Твоя красота ранит меня, ранит в самое сердце. Я сломлен, я умру без тебя. Неужели у тебя нет сострадания? Ты не любишь меня?.. Я делал все, чуть ли не показывал мои инструменты — но когда добивался желаемого, отворачивался и радостно принимался за следующую жертву, даже не оглянувшись на предыдущую». — Ха! — усмехнулась Арди, словно прочитала его мысли. — Занд дан Глокта, читающий лекции о целомудрии? О, не надо! Скольким женщинам вы искалечили жизнь, прежде чем гурки искалечили вас? У вас была слава! От напряжения на шее Глокты задрожал мускул, и он несколько раз пошевелил плечом, пока мышцы расслабились. «Она права. Возможно, одно тихое слово, сказанное известно кому, сработает лучше. Тихое слово или очень громкая ночь с практиком Инеем». — Ваша постель — это вашеличное дело, как сказали бы в Стирии. Но что знаменитый капитан Луфар делает среди гражданских лиц? Разве он не должен громить северян? Кто спасет Инглию, пока он прохлаждается? — Он не был в Инглии. — Нет? «Неужели папаша отыскал для него тихое и теплое местечко?» — Он был в Старой империи или что-то в этом роде. За морем, на западе и еще дальше. Она вздохнула, словно достаточно наслушалась об этом и устала от разговоров. — Старая империя? А для чего он туда потащился? — Почему бы вам не узнать у него самого? Какое-то путешествие. Он много говорил об одном северянине. Его зовут Девятипалый или что-то в этом роде. Глокта вскинул голову. — Девятипалый? — Кажется, да. Он и еще какой-то лысый старик. Лицо Глокты задергалось от волнения. — Байяз? Арди пожала плечами и сделал большой глоток. В ее движениях уже была заметна неловкость, выдававшая опьянение. «Байяз. Перед выборами нам не хватало только одного — чтобы этот старый мошенник сунул в наши дела свою лысую башку». — И он сейчас в городе? — Откуда мне знать? — ворчливо ответила Арди. — Никто мне не докладывал.
Так много общего
Ферро расхаживала по комнате и сердито разглядывала ее. Наполненный сладкими ароматами воздух, подрагивающие занавески на огромных окнах, балкон за ними — все вызывало у нее раздраженную насмешку. Она с иронией рассматривала темные картины, изображавшие толстых бледных королей, отполированную мебель в просторном холле. Она ненавидела это место с его мягкими кроватями и вялыми, полуживыми людишками. Ферро предпочла бы всему этому пыль и зной бесплодной земли в Канте. Жизнь там была жесткой, напряженной и короткой. Но она была честной. И Союз, и город Адуя в частности, и крепость Агрионт в особенности доверху набиты ложью и лицемерием. Ферро чувствовала это кожей, как въевшееся масляное пятно. И Байяз оказался в самом центре лжи. Обманом он уговорил ее следовать за ним за тридевять земель — без всякой пользы, ведь они не нашли никакого древнего оружия, способного одолеть гурков. Теперь он улыбался, даже хохотал и тайно перешептывался с какими-то стариками. Старики приходили, взмокшие от пота на уличной жаре, и их бросало в пот еще сильнее. Ферро никому и никогда не сказала бы об этом, но с презрением признавалась самой себе: она скучала по Девятипалому. Она не могла выразить этого, но ей было легче, когда у нее имелся кто-то, кому можно доверять хотя бы наполовину. Теперь оставалось только вспоминать и кусать локти. Единственным ее компаньоном был ученик мага, но лучше бы не было никого. Ученик сидел и молча смотрел на Ферро, забытая книга лежала рядом с ним на столе. Пялился и улыбался, но вовсе не от радости, а словно ему известно что-то, о чем она может только догадываться. Как будто считал, что она полная дура и ничего не замечает. Это злило Ферро еще сильнее. Так что она бродила по комнате, раздраженно оглядывая все вокруг, сжав кулаки и стиснув зубы. — Тебе бы следовало вернуться на юг, Ферро. Она остановилась и зло посмотрела на Ки. Он был прав, конечно. Ферро была бы счастлива покинуть этих безбожников розовых, забыть о них навсегда и сражаться с гурками тем оружием, к какому она привыкла. Рвать их зубами, если придется. Он был прав, но уже ничего не изменить. И Ферро не нуждается в советах. — Много ты понимаешь в том, что мне надо делать, тощий розовый дурак. — Больше, чем ты думаешь. — Он смотрел ей прямо в лицо своими темными глазами. — Мы с тобой похожи. Ты можешь не обращать на это внимание, но так и есть. У нас очень много общего. Ферро насупилась. Она не знала, что хилый идиот имеет в виду, но ей не понравилось, как он говорил об этом. — Байяз не даст тебе ничего, в чем ты нуждаешься. Ему нельзя доверять. Я понял это слишком поздно, но у тебя еще есть время. Ты можешь найти себе другого наставника. — У меня нет никаких наставников, — бросила Ферро. — Я свободна. Угол бледных губ Ки скривился. — Никто из нас никогда не будет свободен. Уходи. Здесь тебе нечего делать. — Тогда почему ты остаешься? — Чтобы мстить. Ферро нахмурилась еще сильнее. — Мстить за что? Ученик наклонился вперед, его горящие глаза встретились с ее глазами. Дверь со скрипом открылась, и он немедленно замолчал, уселся на место, глядя в окно. Так, словно ничего и не говорил. Чертов ученик с его чертовыми шарадами. Ферро сердито обернулась на дверь. Байяз медленно прошел в комнату. Он нес чашку чая, стараясь не расплескать. Даже не взглянув в сторону Ферро, он прошагал мимо нее и вышел через раскрытую дверь на балкон. Чертов маг. Ферро пошла за ним, щурясь от яркого света. Они находились довольно высоко, и Агрионт расстилался под ними, как в тот давний день, когда она и Девятипалый карабкались по крышам. Компании ленивых и праздных розовых нежились на блестящей траве внизу, как и перед отъездом Ферро в Старую империю. Но кое-что изменилось. Теперь повсюду в городе чувствовался страх. Ферро видела его в каждом безвольном бледном лице, слышала в каждом слове, различала в каждом жесте. Оцепеневшее ожидание, затишье перед бурей. Точно поле сухой порыжелой травы, готовое вот-вот вспыхнуть от малейшей искры. Ферро не знала, чего все ждали, да это ее и не заботило. Однако она слышала немало разговоров о предстоящих выборах. Первый из магов внимательно смотрел на нее, когда она входила в балконную дверь. Одна сторона его лысой головы поблескивала на ярком солнце. — Чаю, Ферро? Ферро ненавидела чай, и Байязу это было известно. Чай употребляли гурки, когда замышляли предательство. Она помнила, как солдаты пили его, когда она сражалась в пыли. Она помнила, как его пили работорговцы, обсуждая цены на свой товар. Она помнила Уфмана, потягивающего чай, посмеиваясь над ее яростью и беспомощностью. Теперь чай пил Байяз. Он изящно держал небольшую чашку между толстыми пальцами, большим и указательным, и улыбался. Ферро стиснула зубы. — Ты меня надул, розовый. Обещал мне отмщение, а не дал ничего. Я возвращаюсь назад, на юг. — В самом деле? Для нас будет очень грустно потерять тебя. Но Союз и Гуркхул воюют. Сейчас нет кораблей, чтобы уплыть в Канту. Возможно, так будет продолжаться еще некоторое время. — Как же мне добраться туда? — Ты совершенно ясно выразилась, что ты не имеешь ко мне никакого отношения. Я дал тебе крышу над головой, но ты весьма скупа на благодарность. Если хочешь уехать, позаботься об этом сама. Мой брат Юлвей должен скоро вернуться к нам. Возможно, он проявит желание взять тебя под крыло. — Не годится. Байяз пристально посмотрел на нее. Этот взгляд явно не предвещал ничего хорошего, но Ферро — это не Длинноногий, и не Луфар, и не Ки. У нее не было никаких наставников и никогда не будет. — Не годится, я сказала! — Зачем ты все время испытываешь мое терпение? Оно не бесконечно, ты знаешь. — И мое тоже. Байяз усмехнулся. — Твое, о да, кончается быстро. В сущности, оно даже и не начинается, что мастер Девятипалый, без сомнения, испытал на себе и может засвидетельствовать. Я решительно утверждаю, Ферро, что обаяния у тебя столько же, сколько у злобной упрямой козы. Он поднес чашку к губам и аккуратно отпил из нее. Неимоверным усилием воли Ферро сдержалась, чтобы не выбить эту чашку у него из рук и не боднуть вдобавок хорошенько лысого козла. — Но если война с гурками еще интересует тебя… — Всегда интересует. — То я смогу найти применение твоим талантам. Дело, для которого не требуется чувство юмора. Мои намерения относительно гурков не изменились. Борьба должна продолжаться, хоть и другими средствами. Его взгляд скользнул в сторону и уперся в большую башню, вздымавшуюся над крепостью. Ферро мало смыслила в прекрасном и мало заботилась о том, чтобы иметь хоть какие-то знания в этой сфере, но башня была великолепна даже по ее понятиям. Это строение из камня имело четкие пропорции и не снисходило до безвкусицы украшательства. В его очертаниях сквозила грубоватая честность, а прямые углы излучали безжалостную ясность. Это неодолимо влекло Ферро. — Что это за место? — спросила она. Байяз, сощурившись, взглянул на нее. — Дом Делателя. — А что там внутри? — Не твоего ума дело. Ферро взвилась от досады. — Ты жил там. Ты служил Канедиасу. Ты помогал Делателю в его трудах. Ты нам рассказывал об этом на равнине! Так что, скажи мне, там внутри? — У тебя хорошая память, Ферро. Но ты забыла об одной вещи. Мы не нашли Семени. И я не имею в тебе никакой надобности. И уж тем более, у меня нет никакой необходимости отвечать дальше на твои бесконечные вопросы. Попробуй представить, как мне это противно. Он отпил еще чаю, приподняв брови, и уставился на лениво разлегшихся розовых в парке. Ферро принужденно улыбнулась. Или сделала гримасу, отдаленно похожую на улыбку. По крайней мере, показала зубы. Она очень хорошо помнила, что сказала злая старуха Конейль и насколько ее слова растревожили мага. Она поступит точно так же. — Ага, Делатель. Ты попытался похитить его секреты. Ты попытался похитить его дочь Толомею. Ее отец сбросил ее с крыши за то, что она предала его и открыла тебе ворота. Или не так? Байяз сердито выплеснул остатки чая с балкона. Ферро наблюдала, как капли жидкости блеснули на ярком солнце, устремляясь вниз. — Да, Ферро, Делатель сбросил свою дочь с крыши. Похоже, мы оба несчастливы в любви. Нам не везет. Но еще больше не везет тем, кого мы любим. Кто бы мог подумать, что у нас так много общего? Ферро захотелось столкнуть этого розового говнюка с балкона вслед за его чаем. Но у мага имелся должок перед ней, и она намеревалась получить с него сполна. Так что она лишь бросила на него сердитый взгляд и ушла с балкона, скрывшись в комнате. Там появился новый гость: мужчина с кудрявыми волосами и широкой улыбкой. В руке он держал длинный посох, на плече висел саквояж, обитый потертой, видавшей виды кожей. Глаза у него были странные — один светлый, а другой темный. К тому же его пристальный взгляд заставил Ферро насторожиться. Насторожиться сильнее, чем обычно. — Ага, вот и знаменитая Ферро Малджин. Простите мое любопытство, но не каждый день сталкиваешься с персоной, имеющей столь примечательную родословную. Ферро не понравилось, что этот человек знает ее имя, ее происхождение, да и вообще хоть что-то о ней. — Кто вы такой? — О да, где мои манеры? Я Йору Сульфур, из ордена магов. — Он протянул ей руку. Ферро не прикоснулась к ней, но гость только улыбнулся. — Я, конечно, не один из двенадцати первых, а всего лишь запоздалый довесок. Но когда-то я был учеником великого Байяза. Ферро усмехнулась. Такая характеристика едва ли вызывала к нему доверие с ее стороны. — Что случилось? — Я закончил курс. Байяз живо поставил чашку на стол около окна. — Йору, — произнес он, и новичок покорно склонил голову. — Благодарю тебя за работу, которую ты сделал. Все точно и по существу, как всегда. Улыбка Сульфура стала шире. — Маленький винтик в большой машине, мастер Байяз, но я стараюсь быть надежным. — Тем не менее, и ты порой разочаровывал меня. Я не забыл об этом. Как продвигается твое следующее дельце? — Готов начать по вашей команде. — Тогда начнем сейчас. Отсрочка не даст нам ничего хорошего. — Но мне надо подготовиться. И я принес то, что вы просили. Он снял саквояж с плеча, поставил на пол и осторожно сунул руку внутрь. Потом он медленно вытащил из саквояжа книгу — большой черный том. На толстой обложке виднелись заломы и вмятины, по краям книга обуглилась. — Книга Гластрода, — проговорил Йору так тихо, словно боялся своих слов. Байяз нахмурился. — Пока оставь ее у себя. У нас неожиданное осложнение. — Осложнение? Сульфур опустил книгу в саквояж с явным облегчением. — Того, что мы искали… там не оказалось. — Значит… — Что касается наших планов, ничего не изменилось. — Конечно. — Сульфур снова склонил голову. — Лорд Ишер уже в пути. — Отлично. Байяз бросил взгляд на Ферро, как будто только сейчас вспомнил, что она присутствует в комнате. — Может быть, ты соизволишь на время убраться отсюда? Ко мне приедет гость, требующий моего внимания. Ферро была счастлива уйти, но тянула время — хотя бы потому, что Байяз желал ее скорейшего ухода. Она раскинула руки, потопталась на месте, потянулась. Потом направилась к дверям, описывая круги по комнате, шаркая ногами по паркету и наполняя комнату ужасающим скрипом половиц. Она то и дело останавливалась, чтобы поглазеть на картину, пихнуть стул или щелкнуть пальцем по освещенному солнцем цветочному горшку, на самом деле совершенно ее не интересовавшему. Ки внимательно следил за ней, Байяз хмурился, а Сульфур кривил губы в понимающей усмешке. Ферро остановилась на пороге. — Прямо сейчас? — Да, сейчас, — резко произнес Байяз. Она еще раз оглядела комнату. — Фиговы волшебники, — фыркнула Ферро и скрылась за дверью. Она едва не столкнулась с высоким стариком из розовых в соседней комнате. Он был одет в тяжелую мантию, несмотря на жару, а на плечах у него поблескивала цепь. Позади него, ссутулившись, шел еще один человек, хмурый и настороженный. Охранник. Ферро не понравился взгляд старика. Он смотрел на нее свысока, выставив вперед подбородок, как на какую-то дворняжку. Или на рабыню. — Ш-ш-ш! — прошипела она ему в лицо, проскользнув мимо. Старик недовольно фыркнул, а охранник взглянул на Ферро весьма сурово. Она не обратила на это никакого внимания. Суровые взгляды ничего не значат. Если хочет получить ногой в лицо, пусть попробует прикоснуться к ней. Но он не стал пробовать. Оба, старик и охранник, прошли в комнату Байяза. — А, лорд Ишер! — Ферро услышала восклицание Байяза до того, как дверь захлопнулась. — Я очень рад, что вы смогли так скоро навестить нас. — Я сразу явился. Мой дед всегда говорил, что… — Ваш дед был мудрым человеком и надежным другом. Я бы хотел обсудить с вами, если возможно, положение в открытом совете. Не желаете чаю?Честь
Джезаль лежал на спине, положив руки под голову, прикрыв бедра простыней. Он смотрел на Арди, а та смотрела в окно, облокотившись на подоконник и положив подбородок на руки. Он смотрел на Арди и благодарил судьбу за то, что когда-то давно забытый создатель военной одежды снабдил офицеров королевской гвардии короткими куртками до талии. Спасибо этому человеку, потому что только военная куртка Джезаля и была сейчас надета на Арди. Даже удивительно, как все переменилось между ними со дня той невеселой встречи, поставившей в тупик их обоих. В течение недели они не провели врозь ни одной ночи, и всю неделю улыбка не сходила с лица Джезаля. Временами воспоминания снова охватывали его, внезапные и устрашающе неотвратимые, как уродливое раздутое тело вдруг всплывает на поверхность пруда, когда кто-то наслаждался отдыхом на берегу. Он вспоминал, как Арди кусала и била его, как она плакала и кричала на него. Но когда это происходило, он старался улыбнуться и увидеть, как она улыбается ему, чтобы поскорее отбросить неприятные мысли, забыть о них хотя бы на время. Он даже гордился тем, что у него хватило великодушия поступить так, отбросив страхи и сомнения. — Арди, — заискивающе позвал он. — Угу. — Иди обратно в постель. — Зачем? — Затем, что я люблю тебя. Странно, но чем больше он говорил об этом, тем становилось легче. Арди тихо вздохнула. — Продолжаешь твердить свое? — Это правда. Не отрывая рук от подоконника, она повернулась. Ее тело выступало темным силуэтом на фоне ярко освещенного окна. — А что это значит? Что ты трахал меня целую неделю и тебе все еще мало? — Не думаю, что мне когда-нибудь будет много. — Что ж. — Она оттолкнулась от окна и прошлепала по полу. — Не помешает в этом убедиться. Во всяком случае, не очень помешает. — Арди остановилась около кровати. — Только пообещай мне кое-что. Джезаль занервничал, гадая, о чем она попросит и что он ей ответит. — Все, что угодно, — пробормотал он, заставив себя улыбнуться. — Не разочаровывай меня. Теперь его улыбка из принужденной стала радостной. На такую просьбу нетрудно согласиться. В конце концов, теперь он изменился. — Конечно, я обещаю. — Хорошо. Она взобралась на постель, опираясь на локти и колени; ее глаза неотрывно смотрели в его лицо, пока он от нетерпения шевелил пальцами ног под простыней. Потом встала на колени, расставив ноги по обе стороны его тела, и запахнула куртку на груди. — Ну, капитан, готова я для парада? — Я бы сказал… — Взяв куртку за края, он притянул Арди к себе, затем его руки скользнули под ее одежду. — Без сомнения, — он обхватил рукой ее грудь и потер большим пальцем сосок, — ты самый красивый солдат в моей роте. Через простыню она прижалась пахом к его члену и начала двигать бедрами. — А, капитан уже готов… — Для вас? Всегда. Она приникала к его губам всем ртом, облизывала его, размазывая слюну по всему лицу. Он же просунул руку между ее ног, и Арди терлась о нее некоторое время, а его влажные пальцы хлюпали то снаружи, то внутри ее. Она стонала и глубоко вздыхала, Джезаль вторил ей. Потом она протянула руку и сдернула простыню. Его пенис встал, она повиляла бедрами и, найдя верную точку, опустилась на него. Волосы Арди упали плотной завесой, закрыв ей лицо. Джезаль слышал ее тяжелое, прерывистое дыхание. Кто-то дважды резко постучал в дверь. Они оба застыли. Еще два стука. Арди вскинула голову, отбросила волосы с раскрасневшегося лица. — Кто там? — крикнула она. Голос у нее был низкий и слегка хрипловатый. — Кто-то пришел к капитану! — Горничная. — Он еще… он еще здесь? — Арди перевела взгляд на Джезаля. — Я могу передать ему послание, если нужно. Чтобы не засмеяться, он прикусил губу и, протянув руку, ущипнул ее за сосок. Арди шутливо хлопнула его по руке. — А кто пришел? — Рыцарь-герольд. Улыбка Джезаля погасла. Эти рыцари и прежде не приносили хороших новостей, а уж тем более теперь, когда дела обстоят хуже некуда. — Лорд-маршал Варуз желает срочно говорить с капитаном. Его ищут по всему городу. Джезаль негромко выругался. Похоже, в армии все-таки выяснили, что он вернулся. — Скажи ему, что, как только я встречусь с капитаном, я немедленно все ему передам! — крикнула Арди. Вскоре звук шагов горничной затих в коридоре. — Черт! — прошипел Джезаль, удостоверившись, что горничная удалилась. Конечно, она была в курсе всего, что происходило в доме последние несколько дней и ночей. — Я должен идти. — Сейчас? — Сейчас, будь оно неладно. Если я не появлюсь, они продолжат поиски. И чем скорее я уеду, тем скорее вернусь назад. Она вздохнула и перевернулась на спину, а он вылез из кровати и стал собирать беспорядочно разбросанную одежду. На рубашке впереди обнаружилось винное пятно, брюки были сильно помяты, но пришлось надеть все, как есть. Идеальный внешний вид больше не заботил его так, как прежде. Он присел на кровать, чтобы надеть сапоги, и почувствовал, что Арди встала на колени позади него. Ее руки скользнули по его груди, ее губы коснулись его уха. Она прошептала: — Значит, ты снова оставишь меня одну? Отправишься в Инглию крошить северян заодно с моим братцем? Джезаль не без труда наклонился вперед и натянул сапог. — Возможно. А может быть, и нет. Мысль о кочевой солдатской жизни больше не вдохновляла его. Он повидал вблизи достаточно насилия, чтобы понять, насколько оно устрашающе и как серьезно можно пострадать. Слава и признание казались весьма призрачным вознаграждением за то, чем приходилось рисковать. — Я всерьез размышляю над тем, чтобы вообще уйти с военной службы. — Правда? А что делать? — Пока не знаю. Он повернул голову и взглянул на нее, слегка приподняв бровь. — Возможно, я подыщу себе хорошую женщину и заживу спокойной семейной жизнью. — Хорошую женщину? И ты уже знаешь кое-кого? — Я надеялся, что, возможно, ты мне что-то подскажешь в этом плане. Она поджала губки. — Мне надо подумать. Она должна быть красива? — Нет, вовсе нет, красивые женщины, как правило, убийственно требовательны. Вполне заурядной внешности, пожалуйста, простая, как медная монета. — Умная? Джезаль усмехнулся. — Только не это. Я и так известен своей пустоголовостью. А рядом с умной женщиной буду выглядеть, как полный тупица. Он натянул второй сапог, снял ее руки со своих плеч и встал. — Наивный теленок с широко распахнутыми глазами и без единой мысли в голове был бы идеальным вариантом. Кто-то, кто бы постоянно соглашался со мной во всем. Арди хлопнула в ладоши. — О да, я даже могу представить, как она болтается в твоих руках, точно пустое, смятое платье, что-то вроде пищащего эха. Ну, хотя бы благородного происхождения, я полагаю? — Конечно, это было бы лучше всего. Это тот самый пункт, по которому я никогда не соглашусь на компромисс. И светлые волосы, я имею к ним слабость. — О, я полностью согласна. Темные волосы это так избито и так похоже на цвет грязи, каких-то отбросов и навоза. — Она вздрогнула. — Я чувствую, что испачкалась, только подумав об этом. — Более того, — он прикрепил меч к ремню, — тихая и даже терпеливая. У меня есть свои странности. — Естественно. Жизнь и так достаточно трудна, чтобы еще женщина создавала проблемы. И вела бы себя ужасно недостойно. — Она приподняла брови. — Я подумаю о своих знакомых. — Отлично. Однако, несмотря на то, что вы носите мою куртку с куда большим шиком, чем я даже могу себе представить, она мне все-таки нужна. — О да, сэр. Она сдернула куртку с плеч и бросила ее Джезалю. Потом вытянулась на постели, совершенно обнаженная. Чуть выгнув спину и сложив руки над головой, она неторопливо покачивала бедрами, вперед и назад, согнув одну ногу в колене, а вторую вытянув так, что конец большого пальца указывал на Джезаля. — Ты же не собираешься оставить меня в полном одиночестве надолго? Он мгновение молча смотрел на нее и хрипло проговорил: — Остановись сейчас же, черт побери. Натянув мундир и зажав член между бедрами, он направился к двери, покачиваясь и слегка согнувшись. Он очень надеялся, что эрекция пройдет до встречи с лорд-маршалом, но не был полностью уверен в этом.Джезаль снова оказался в одной из комнат верховного судьи Маровии — мрачной, похожей на пещеру. Совершенно один, он стоял на голом полу, глядя на огромный полированный стол, а трое пожилых мужчин с противоположной стороны стола мрачно смотрели на него. Как только секретарь закрыл высокие двери и их стук гулко разнесся эхом, Джезаль вдруг с глубоким волнением понял, что все это уже происходило с ним прежде. В тот день, когда его вызвали с корабля, отправлявшегося в Инглию, оторвали от друзей, разрушили планы и послали в безрассудное, обреченное на неудачу путешествие, в самое сердце неизвестности. В путешествие, изменившее его внешность и едва не стоившее ему жизни. Он даже не думал вернуться сюда, а лишь страстно надеялся на более или менее благоприятный исход. С этой точки зрения нынешнее отсутствие первого из магов ободряло, хотя все остальное не радовало. Джезаль видел суровые старческие лица — лорд-маршал Варуз, верховный судья Маровия, лорд-камергер Хофф. Варуз восхвалял отменные успехи Джезаля во время похода в Старую империю. Очевидно, у него имелась иная версия событий, чем та, которую помнил сам Джезаль. — …великие приключения на западе, насколько я понимаю, подняли авторитет Союза среди наших соседей. Особое впечатление на меня произвел рассказ о том, как вы переправились через мост в Дармиуме. Это произошло именно так, как мне рассказывали? — Мост, сэр, да, но, по правде говоря, э-э… Джезаль спросил бы старого осла, что за чушь он несет, если бы не был поглощен мыслями об Арди. Он еще видел, как она, обнаженная, лежит на постели. Черт подрал бы и Маровию, и эту страну. Будь проклята служба. Можно подать в отставку и в течение часа вернуться в ее постель. — Дело в том… — Это ваш любимый эпизод? — спросил Хофф, опуская бокал. — А мне больше нравится история с императорской дочерью. Она тронула меня. Он подмигнул Джезалю, придав своим словам фривольный оттенок. — Честно говоря, ваша милость, я не имею ни малейшего понятия, откуда взялись эти слухи. Ничего подобного не было, уверяю вас. Слишком много преувеличений и слухов… — Ну, один лестный слух стоит десяти разочаровывающих истин. Вы не согласны? Джезаль моргнул. — Ну… Я полагаю… — В любом случае, — вмешался Варуз, — Закрытый совет получил отличные отзывы о том, как вы вели себя в походе. — Правда? — Да, много разнообразных сообщений, и все очень живописны. Джезаль не мог не усмехнуться, хотя ему оставалось только гадать, кто присылал подобные сообщения. Трудно представить, что Ферро Малджин вдруг прониклась его добродетелями. — Что ж, ваша светлость, вы очень добры, но я обязан… — Учитывая вашу целеустремленность и отвагу, проявленные в этом сложном и жизненно важном деле, я рад сообщить, что вы получаете чин полковника. Приказ уже вступил в силу. Глаза Джезаля широко раскрылись. — Я получил повышение? — Да, вы получили повышение, мой мальчик, и вы заслужили эту честь, как никто другой. Подняться на два звания вверх за один вечер — исключительное событие, особенно если учесть, что Джезаль не принимал участия в сражении, не совершал подвигов и не принес никаких существенных жертв. Не считая того, что совсем недавно он с большой неохотой покинул постель сестры лучшего друга. Это большая жертва, без сомнения, но вряд ли она достойна внимания короля. — Я… гм… я… Однако он не мог скрыть удовольствия. Новая форма, еще больше галунов и украшений, еще больше людей, которыми он сможет командовать. Слава и признание — возможно, это не слишком щедрое вознаграждение, но он уже выстоял перед лицом опасности, и теперь остается только сказать «да». Разве он не страдал? Разве он не заслужил поощрения? Он не мог долго размышлять об этом. Он вообще едва ли мог размышлять об этом. Мысль об уходе из армии и тихой семейной жизни улетучилась, словно ее и не было. — Для меня большая честь принять этот… особенный… знак внимания. — Мы все тоже очень рады, — грубовато произнес Хофф. — А теперь к делу. Вам известно, полковник Луфар, что недавно у нас возникли проблемы с крестьянами? Удивительным образом никакие новости не проникали в спальню Арди. — Уверен, что ничего серьезного, ваша милость. — Ну да, если восстание не считать серьезной проблемой. — Восстание? — Джезаль сглотнул. — Этот человек, Дубильщик, — прошипел лорд-камергер, — месяцами колесит из деревни в деревню, подхлестывая недовольство, сея семена неповиновения. Он подстрекает крестьян на бунт против господ и против короля. — Никто не ожидал, что это достигнет масштабов открытого мятежа, — сердито пробурчал Варуз, старательно двигая губами. — Но после выступления в Келне группа крестьян, подхлестываемая Дубильщиком, вооружилась и отказалась разойтись. Они одержали верх над местным землевладельцем, и теперь восстание разрастается. Насколько мы знаем, вчера они разбили значительные силы под командованием лорда Финстера, подожгли его дом и повесили трех сборщиков налогов. Сейчас бунтовщики разоряют окрестности Адуи. — Разоряют? — пробормотал Джезаль, взглянув на дверь. Это звучало ужасно. — Все весьма прискорбно, — протянул Маровия. — Половина из них — честные люди, преданные своему королю. Их подтолкнула к бунту жадность хозяев. Варуз неодобрительно усмехнулся. — Это обстоятельство не оправдывает предательства! Вторая половина — воры, мошенники и революционеры. Их следует вздернуть. — Закрытый совет принял решение, — вступил в разговор Хофф. — Дубильщик объявил о намерении представить королю список требований. Королю! Новые свободы. Новые права. Все люди равны, и тому подобная опасная ерунда. Скоро станет известно, что они направляются сюда, и начнется паника. Массовые беспорядки в поддержку крестьян, такие же массовые выступления против них. Мы балансируем на лезвии ножа. Мы ведем две войны, а король угасает, не имея наследника! — Хофф стукнул кулаком по столу так, что Джезаль подпрыгнул. — Они не должны дойти до города. Маршал Варуз сложил руки на груди. — Два полка личной королевской гвардии, оставшиеся в Срединных землях, будут посланы сюда, чтобы противостоять угрозе. Мы тоже подготовили список. — Он усмехнулся. — Список уступок. Если крестьяне согласятся на переговоры и вернутся домой, их жизни будут сохранены. Если Дубильщик сочтет необходимым продолжить сопротивление, его так называемая «армия» будет разгромлена. Разбита. Рассеяна в пыль. — Уничтожена, — произнес Хофф, растирая толстым большим пальцем пятно на столе. — А зачинщиков мятежа отправят в королевскую инквизицию. — Прискорбно, — пробормотал Джезаль почти машинально. При упоминании инквизиции его охватил озноб. — Это необходимо, — проговорил Маровия, печально качая головой. — И едва ли поможет достигнуть цели. — Варуз мрачно посмотрел на Джезаля через стол. — В каждой деревне, в каждом городе, на каждом поле и на каждой ферме они находят сочувствующих. Страна наводнена злоумышленниками. Конечно, они плохо организованы и вооружены, но, по последним оценкам, их насчитывается около сорока тысяч. — Сорок… тысяч? Джезаль нервно переступил с ноги на ногу. Он-то думал, что речь идет о нескольких сотнях босых оборванцев. Тогда в городе, за стенами Агрионта, можно чувствовать себя в безопасности. Но сорок тысяч разозленных людей — это огромная толпа. Даже если они простые крестьяне. — Королевская гвардия готова выступить. Один кавалерийский полк, один пехотный. Им не хватает только командира. — Ха, — невесело усмехнулся Джезаль. Такому «везунчику» не позавидуешь: выступить против банды дикарей, впятеро превосходящих твой отряд числом, ободренных сознанием собственной правоты и первыми незначительными успехами, опьяненных ненавистью к знати и монархии, жаждущих крови и добычи…
Глаза Джезаля широко раскрылись. — Я? — Вы. Он не мог найти подходящих слов. — Я не хочу показаться… неблагодарным… То есть я хочу сказать, что для такого дела требуются более подходящие люди. Лорд-маршал, вы сами… — Сейчас трудное время. — Хофф сурово взглянул на Джезаля из-под кустистых бровей. — Очень трудное время. Нам нужен человек без… не связанный узами, так сказать. И с чистым послужным списком. Вы идеально подходите. — Но переговоры с крестьянами!.. Ваша милость, ваша честь, лорд-маршал, я не имею ни малейшего понятия о предмете разногласий! Я ничего не понимаю в законах и праве! — Мы вполне осознаем ваши возможности, — произнес Хофф. — Именно поэтому при вас будет находиться представитель Закрытого совета, обладающий непререкаемым авторитетом в этих областях. Чья-то тяжелая рука неожиданно опустилась на плечо Джезаля. — Я говорил тебе, что это случится скорее рано, чем поздно, мой мальчик! Джезаль медленно повернул голову. Непреодолимое отвращение закипело в его груди. Первый из магов собственной персоной стоял рядом с ним, на расстоянии не более шага, и усмехался. Неудивительно, что лысый старый прохвост был втянут в это дело. Странные и мрачные события неотвратимо следовали за ним, как бездомные собаки, с лаем преследующие повозку мясника. — Крестьянская армия, если можно так ее назвать, стоит лагерем в четырех днях пути от города. Это время очень неторопливого пути. Она растянулась по окрестностям в поисках пропитания и фуража. Варуз наклонился вперед, ткнув пальцем в стол. — Вы выступите немедленно, чтобы задержать их. Вся наша надежда только на это, полковник Луфар. Вы поняли приказ? — Да, сэр, — ответил Джезаль почти шепотом, безуспешно стараясь придать своему голосу оттенок горячей заинтересованности. — Мы снова вместе, мой мальчик. — Байяз едва слышно засмеялся. — Им лучше убраться поскорее, согласен? — Конечно, — пробормотал Джезаль с явной печалью. У него был шанс уйти от всего этого, начать новую жизнь, а он отказался от него ради пары звезд на мундире. Слишком поздно он осознал свой ужасный просчет. Байяз еще сильнее сжал его плечо, с почти отеческой нежностью притянул к себе и отпускать явно не собирался. Никакой возможности избежать этого больше не было.
Джезаль поспешно вышел из своей казарменной квартиры, проклиная тяжелый саквояж. Сущее наказание — самому нести собственный багаж, но время поджимало. Накануне он думал, не поспешить ли в порт и не сесть ли на первый корабль, отходящий в Сулджук, но потом сердито отверг эту мысль. Он принял повышение по службе осознанно, с открытыми глазами, и у него нет иного выбора, кроме как принять все, что должно случиться. Лучше сделать дело, чем жить в страхе перед ним. Он запер дверь, повернулся и вдруг отпрянул, испугавшись, как девчонка. В тени напротив двери кто-то стоял. Ужас, охвативший Джезаля, только усилился, когда он понял, кто это. У стены стоял этот калека Глокта. Он тяжело опирался на трость и отвратительно, беззубо усмехался. — Одно словечко, полковник Луфар. — Если вы имеете в виду дело с крестьянами, оно в надежных руках. — Джезаль не мог полностью скрыть своего раздражения. — Не забивайте себе голову… — Я имею в виду совсем другое дело. — Какое же? — Арди Вест. Коридор вдруг показался слишком пустым и тихим. Солдаты, офицеры, слуги — все отбыли в Инглию. В казарменных помещениях, насколько знал Джезаль, сейчас не было никого, кроме него и Глокты. — Я не понимаю, какое отношение… — Ее брат, наш общий друг Коллем Вест, вы его помните? Мрачноватый лысеющий человек. Сгусток эмоций. Джезаль почувствовал, как краска стыда заливает его лицо. Он прекрасно помнил брата Арди, в особенности его нрав. — Он посетил меня перед отъездом на войну в Инглию. Попросил меня позаботиться о благополучии его сестры, пока он будет вдали рисковать своей жизнью. Я обещал ему исполнить его просьбу. Шаркнув ногой по полу, Глокта приблизился, и Джезаль содрогнулся. — К этой обязанности, уверяю вас, я отношусь столь же серьезно, как к любому заданию архилектора. — Я понимаю, — хрипло ответил Джезаль. Так вот чем объяснялось присутствие калеки в доме Арди несколько дней назад, озадачивавшее Джезаля до этой минуты. Но от этой ясности стало не намного легче. Разве что чуть-чуть. — Я не думаю, что Коллем Вест будет рад узнать о том, что происходило в последние несколько дней. Как вы считаете? Джезаль виновато опустил голову и переводил взгляд с одного сапога на другой. — Я не отрицаю, что посещал ее… — Ваши посещения, — прошипел калека, — весьма вредны для репутации девушки. У нас всего три варианта. Первый лично мне нравится больше всего: вы убираетесь подальше и делаете вид, что никогда не встречались с ней. И никогда больше с ней не увидитесь. — Это невозможно, — само собой вырвалось у Джезаля, и это прозвучало, к его собственному удивлению, дерзко. — Тогда второй вариант. Вы женитесь на леди, и все забыто. Конечно, Джезаль размышлял над таким решением, но будь он проклят, если этот жалкий обрубок человека вынудит его поступить так. — А третий? — спросил он, как ему казалось, с вызовом. — Третий? — Отвратительная судорога пробежала по одной стороне уродливого лица Глокты. — Не думаю, что вы захотите узнать все подробности о третьем варианте. Скажу только, что он предполагает длинную страстную ночь с очагом и набором лезвий, а потом еще более длинное утро, где будет мешок, наковальня и дно канала. Полагаю, первые два варианта в этом свете покажутся вам более привлекательными. Почти не думая о том, что делает, Джезаль шагнул вперед, заставив Глокту отступить и с гримасой боли прижаться к стене. — Я не обязан перед вами отчитываться! Мои посещения касаются только меня и той самой леди, о которой мы говорим. Но чтобы вы знали, я давно решил жениться на ней. Мы просто ждали подходящего момента. Джезаль стоял в темноте и едва верил, что произнес это. Черт побери, из-за своего языка он наживет себе кучу неприятностей. И без того полузакрытый левый глаз Глокты прищурился. — Ах, как ей повезло. Не задумываясь, Джезаль снова шагнул вперед, почти вплотную приблизившись к лицу калеки и прижав его к стене так, что тот не мог шевельнуться. — Да, верно! Так что можешь засунуть эти паршивые угрозы в свой скрюченный зад. Даже припертый к стене, Глокта мог позволить себе удивиться не больше мгновения. Он сложил свой беззубый рот в злобную ухмылку, веко над изувеченным глазом задрожало, слеза прокатилась по впалой щеке, оставив длинный блестящий след. — Знаете, полковник Луфар, мне трудно сосредоточиться при столь тесном контакте с вами. — Он стукнул ладонью по мундиру Джезаля. — Особенно когда вы испытываете такой интерес к моему заду. Джезаль отстранился. Во рту у него стало кисло от тошноты. — Похоже, Байяз добился успеха в том, в чем Варуз потерпел фиаско. Он показал вам, где у вас позвоночник. Мои поздравления по поводу грядущей свадьбы. Но я полагаю, что лезвия мне следует держать под рукой — на случай, если вы не доведете начатое до конца. Я так рад, что нам выпал случай поговорить. И Глокта захромал к лестнице. Его трость постукивала о деревянный настил, левый ботинок скрипел, нога подволакивалась при каждом шаге. — Я тоже! — крикнул Джезаль ему вслед. Что было далеко от истины.
Духи
Уфрис выглядел очень непривычно. Правда, в последний раз Логен был здесь много лет назад, ночью, после осады. Карлы Бетода толпами слонялись по улицам. Они кричали, пили, вопили песни. Выискивали жителей, чтобы ограбить или изнасиловать. Поджигали все, что могло гореть. Логен помнил, как лежал в этой комнате после того, как его отколотил Тридуба, всхлипывал и задыхался от боли, пронизывавшей все тело. Он помнил, как поглядывал в окно и видел зарево пожара над городом, слышал крики и горел желанием выйти из дома, чтобы творить зло, но не знал, сможет ли вообще встать. Теперь, когда власть в Уфрисе принадлежала Союзу, все изменилось, однако организация оставляла желать лучшего. В серой гавани теснились корабли, слишком большие для тамошних причалов. Солдаты сновали по узким улицам, где попало складывая инвентарь и снаряжение. Повозки, мулы, лошади, груженные до предела, пытались пробить себе дорогу через эти заторы. Раненые ковыляли на костылях к порту, их несли на носилках, и забрызганные кровью повязки приковывали к себе взгляды новобранцев с еще свежими, розовощекими лицами, направлявшихся в другую сторону. Там и тут, растерянные в огромном потоке незнакомых людей, на порогах домов стояли северяне. По большей части женщины, а еще старики и дети. Логен быстро шел вверх по наклонным улицам, спускавшимся с холмов к порту. Он опустил голову и натянул капюшон, стиснул кулаки и прижимал их к бокам, чтобы никто не заметил обрубок пальца на его руке. Меч, который дал ему Байяз, он нес за спиной, под другой поклажей, завернув в одеяло, чтобы никого не нервировать. Но все равно он был напряжен до предела и постоянно ждал, что кто-нибудь крикнет: «Девятипалый!» — и тут же люди начнут бегать, орать, бросать в него чем попало, а их лица исказит ужас. Но ничего подобного не происходило. Еще одна нелепая фигура среди общего пыльного хаоса — что на нее смотреть? Даже если кто-то и мог узнать Логена, его никто не думал искать. Наверное, все слышали, что он вернулся в грязь где-то далеко отсюда, и радовались этому. Так что не было повода задерживаться здесь. Логен подошел к офицеру Союза, взиравшему на окружающее с начальственным видом, сбросил капюшон и попытался любезно улыбнуться. За свои потуги он удостоился лишь презрительного взгляда. — У нас нет работы для тебя, если ты ее ищешь. — У вас нет работы, подходящей для меня. Логен вытащил письмо, которое вручил ему Байяз. Офицер развернул его и пробежал глазами. Он нахмурился и перечитал еще раз. С сомнением посмотрел на Логена, поджав губы. — Ну что ж. Понятно. Он указал на группу молодых людей, нервно и неуверенно топтавшихся в нескольких шагах от него. Они с жалким видом теснились друг к дружке, так как дождь усилился. — Мы сопровождаем подкрепление на фронт сегодня вечером. Можешь присоединиться к нам. — Годится. Они не очень-то были похожи на подкрепление, эти испуганные мальчишки, но это было не важно. Все равно с кем, лишь бы против Бетода.Деревья шумели по обеим сторонам дороги, темно-зеленые и черные, полные теней и сокровенных тайн. Это была тяжелая, жесткая дорога. Жестко было держаться руками за поручни, еще более жестко сидеть — зады то и дело подскакивали от тряски. Тем не менее, они продвигались вперед. Это, считал Логен, было главное. Позади следовало еще множество повозок, растянувшихся по дороге вяло колышущейся лентой. На одних сидели люди, на других везли провиант, одежду, вооружение и все необходимое для ведения военных действий. На каждой повозке был зажжен фонарь, и, глянув назад, можно было видеть, как целый шлейф огней качается в сгущавшихся сумерках. Этот шлейф спускался в долину и снова поднимался по дальнему склону, отмечая дорогу, по которой они ехали через лес. Логен повернулся и посмотрел на юношей Союза, теснившихся в передней части повозки. Их было девять, все они подпрыгивали и раскачивались при каждом толчке повозки, но старались держаться от него как можно дальше. — Ты видел когда-нибудь такие шрамы, как у него? — прошептал один, не догадываясь о том, что северянин понимает их язык. — А кто он вообще? — Понятия не имею. Северянин, наверное. — Да я сам вижу, что северянин, идиот! Я спрашиваю, что он тут делает вместе с нами. — Возможно, он разведчик? — Не слишком ли здоровый парень для разведчика? Логен усмехнулся про себя, разглядывая деревья, проплывающие мимо. Он чувствовал налице прикосновение прохладного ветерка, вдыхал запах тумана, земли, холодного влажного воздуха. Он никогда не думал, что его так обрадует возвращение на Север. Это было приятно: после стольких лет бесприютных скитаний снова оказаться на родной земле, где тебе известны все правила игры. Их разместили на ночлег у дороги, всех десятерых. Одна из многих групп, расположившихся в лесу, у своей повозки. Девять парней уселись по одну сторону большого костра, над огнем булькал котелок с мясом, от него струился аппетитно пахнущий дымок. Логен наблюдал, как они помешивают похлебку и негромко переговариваются о доме, о том, что их ждет впереди и как долго придется проторчать на войне. Через некоторое время один из них принялся разливать похлебку в деревянные миски и раздавать их по кругу. Он внимательно посмотрел на Логена, положил ему порцию наравне с остальными, потом добавил еще. Парень продвигался осторожно, будто подходил к клетке с волком. — Вот… — Вытянув руку, он держал миску перед собой. — Мясо? — Широко раскрыл рот и свободной рукой показал внутрь. — Спасибо, друг, — произнес Логен, принимая миску. — Но я сам знаю, куда надо класть еду. Все новобранцы уставились на него — ряд встревоженных лиц, освещенных мерцающими желтоватыми отблесками костра, еще более напряженных и подозрительных, потому что он говорил на их языке. — Ты говоришь по-нашему? И ты это скрывал? — Скромность никогда не вредит, по моему опыту. — Если так, — произнес парень, протянувший ему миску, — как твое имя? Логен на миг задумался, стоит ли говорить правду. Можно солгать — назвать какое-нибудь никому не известное имя. Но он был тем, кем был, и рано или поздно его обязательно узнают. Кроме того, он не больно-то умел врать. — Логен Девятипалый, так меня кличут. Все девять парней выглядели озадаченными. Они ничего не слышали о нем. Да и с чего им слышать? Фермерские сынки из далеких мест, из солнечного Союза. Они и свои собственные имена едва помнили. — Для чего ты здесь? — спросил один из них. — Для того же, что и вы. Чтобы убивать. Услышав его слова, парни явно занервничали. — Да не вас убивать, не волнуйтесь. Мне надо свести кое-какие старые счеты. — Он кивнул куда-то вперед. — С Бетодом. Парни переглянулись, один из них пожал плечами. — Ну, поскольку ты на нашей стороне… — Он встал и вытащил бутылку из поклажи. — Хочешь выпить? — Да, не откажусь. — Логен усмехнулся и протянул свою чашку. — Никогда от этого не отказывался. Он опорожнил чашку залпом, причмокнул губами, чувствуя, как напиток согревает его внутренности. Парень налил ему еще. — Спасибо. Но лучше не давай мне слишком много. — Почему? — спросил тот. — Ты напьешься и нас поубиваешь? — Поубиваю? Это если вам повезет. — А если не повезет? Логен усмехнулся, держа кружку перед собой. — Я буду петь. Парень, задавший вопрос, улыбнулся, а кто-то из его товарищей засмеялся. Мгновение спустя его поразила со свистом прилетевшая откуда-то стрела, и он поперхнулся, откашливаясь кровью, стекавшей на рубашку. Бутылка выпала из рук на траву. Вино с бульканьем вытекало из нее в темноте. Еще один юноша схватился за древко стрелы, впившейся ему в бедро. Он сел и застыл, неотрывно глядя на нее. — Откуда это… Потом все закричали. Кто на ощупь разыскивал оружие, кто ничком припал к траве, затаившись. Еще две стрелы просвистели над их головами, одна попала в костер, и вокруг нее брызнул фонтан искр. Логен отбросил котелок с мясом, выхватил меч и бросился вперед. По пути он столкнулся с одним из юношей, ударом сбил его с ног на землю, поскользнулся сам, но удержал равновесие, выпрямился и изо всех сил побежал к деревьям, со стороны которых летели стрелы. Можно было бежать к ним или от них, но он сделал выбор, не задумываясь. Порой не имеет большого значения, что ты выбираешь, если ты делаешь это быстро и неуклонно следуешь выбору. Вскоре Логен увидел одного из лучников. Он заметил, как мелькнула бледная кожа в темноте, только лучник потянулся за еще одной стрелой. Логен выхватил меч Делателя из потертых ножен и издал боевой клич. Лучник мог бы выпустить стрелу до того, как Логен его настигнет, и с близкого расстояния, но он оказался слаб и не выдержал ожидания. Немногие люди могут оценить свой выбор, пока смерть не обрушится на них. Лучник бросил свое оружие слишком поздно и хотел бежать, но Логен ударил его по спине, прежде чем он успел сделать шаг. От удара лучник с криком рухнул в кусты. Он отползал, повернув к Логену лицо, перекошенное от боли и страха, подвывая и инстинктивно нащупывая нож. Логен поднял меч, чтобы довершить дело. Кровь хлынула из горла лучника, он содрогнулся, упал на спину и затих. — Я еще жив, — едва слышно произнес Логен, присев на корточки рядом с телом и напряженно всматриваясь в темноту. Возможно, было бы лучше для всех, если бы он побежал в другую сторону. Возможно, было бы неплохо вообще остаться в Адуе. Но уже поздно об этом рассуждать. — Проклятый Север! — шепотом выругался Логен. Позволь он этим поганцам безнаказанно унести ноги, они бы всю дорогу досаждали новобранцам, а сам Логен потерял бы сон от беспокойства — если бы, конечно, не получил стрелу в лоб. Лучше первым добраться до врага, чем ждать, пока он до тебя доберется. Этот урок он выучил на собственном горьком опыте. Он слышал, как остальные лучники, с треском ломая сучья, ломятся сквозь кусты, торопясь убраться подальше. Логен двинулся за ними, крепко сжав рукоять меча. Он инстинктивно двигался между стволами деревьев, сохраняя дистанцию. Огонь костра, шум и крики новобранцев Союза стихали вдалеке по мере того, как он углублялся в лес, пахнущий сосновой хвоей и влажной землей, и лишь шорох торопливых шагов людей, убегавших от него, вел его за собой. Логен слился с лесом, как всегда делал в прошлом. Для него это было легко. Навык вернулся так быстро, словно он всю жизнь каждую ночь крался между деревьями. Голоса эхом разносились в ночи, и Логен вслушивался, затаив дыхание и спрятавшись за стволом сосны. — А где Грязный Нос? Последовала пауза. — Убит, я думаю. — Убит? Как это? — У них там кто-то есть, Ворон. Какой-то здоровенный гад. Ворон. Логен знал это имя. Голос он тоже узнал, теперь хорошо расслышал. Этот воин сражался за Малорослика. Его нельзя было назвать другом Логена, но они знали друг друга — стояли рядом под Карлеоном, дрались бок о бок. И теперь снова встретились. Их разделяло несколько шагов, и они были готовы убить друг друга. Странно, как может обернуться судьба. Сражаться по одну сторону с человеком или против него — почти никакой разницы. — Северянин? — послышался голос Ворона. — Может быть. Кто бы ни был, дело он знает. Подскочил очень быстро. Я даже не успел снять стрелу с тетивы. — Паршивец! Но мы не можем уйти. Разобьем лагерь здесь и будем преследовать их завтра. Возможно, нам удастся заполучить этого громилу. — Это уж точно! Он у нас попляшет, не сомневайся. Я лично перережу ему глотку, этому подонку. — Отлично. Но пока держи ухо востро, а мы немного поспим. Возможно, гнев взбодрит тебя, чтоб не заснул. — Да, вождь. Ты прав. Логен сел и внимательно наблюдал, ловя взглядом неясные очертания фигур, как четверо воинов расстелили попоны, завернулись в них и улеглись спать. Пятый уселся спиной к ним и стал вглядываться в темноту, как раз в сторону Логена. Логен ждал, пока не услышал, как один из воинов захрапел. Накрапывал дождь, его капли глухо ударялись и медленно стекали с сосновых ветвей. Постепенно они пропитали влагой волосы Логена, промочили одежду, скатывались по лицу и падали на влажную землю: кап-кап-кап. Логен сидел, молчаливый и неподвижный, как камень. Терпение может быть устрашающим оружием. И очень немногие умеют им пользоваться. Непросто все время думать об убийстве, когда сам ты уже вне опасности и жар в крови угас. Но Логену терпения было не занимать. Он сидел, а время медленно ползло; он думал о прошлом, пока луна не поднялась высоко и ее бледные лучи не осветили деревья, опускаясь на ветки вместе с капающим дождем. Этого бледного света ему хватило, чтобы не действовать вслепую. Он выпрямил ноги и двинулся вперед, пробираясь между стволами деревьев, осторожно выверяя каждый шаг в кустарнике. Дождь был его союзником, тихое постукивание капель скрадывало его осторожную поступь, когда он обходил часового. Логен вытащил нож, и влажное лезвие сверкнуло в неровных бликах лунного света. Выйдя из тени деревьев, он скользнул к лагерю. Прошел между спящими воинами так близко, что мог прикоснуться к любому из них. Почти как брат. Часовой втянул воздух носом и неловко задвигался, плотнее закутавшись во влажную попону, унизанную поблескивающими каплями дождя. Логен остановился и подождал, глядя на бледное лицо одного из спящих воинов: тот лежал на боку, глаза его были закрыты, а рот широко открыт, едва заметный пар от дыхания таял во влажном прохладном воздухе. Часовой снова застыл на месте, и Логен незаметно проскользнул к нему сзади, затаив дыхание. Он протянул левую руку, его пальцы шевелились в блеклом тумане, ожидая подходящего момента. Вытянул правую руку, крепко сжимая рукоятку ножа. Он почувствовал, как его губы кривятся, оскаливая стиснутые от ярости зубы. Все, время пришло, а когда оно приходит, удар наносишь безошибочно. Логен обхватил охранника, зажал ему ладонью рот и перерезал горло быстро, без лишнего шума и раздумий, втиснув нож в плоть настолько глубоко, что лезвие заскрипело на костях. Противник дернулся и еще миг сопротивлялся, но Логен держал его крепко, как любовник, пока караульный тихо захлебывался кровью. Логен ощутил, что кровь струится по его руке, горячая, липкая. Он ничуть не беспокоился насчет остальных воинов. Если кто-то из них проснется, он увидит лишь очертания одинокой фигуры в темноте, а именно это они и должны видеть. Вскоре охранник обмяк, и Логен осторожно опустил его рядом с собой. Голова воина безжизненно ударилась о землю. Четыре призрака лежали неподалеку, закутанные во влажные попоны, совершенно беспомощные, уязвимые. Возможно, прежде Логену не пришлась бы по вкусу работенка вроде этой. Когда-то он еще сомневался, правильно ли так поступать, честно ли. Но это время давно уже прошло. Здесь, на Севере, тебя запросто могут убить, пока ты думаешь. Так что эти четверо представляли собой лишь четыре дела, которые надо сделать, — не более того. Логен осторожно подобрался к первому, поднял окровавленный нож высоко над головой и ударил прямо в сердце воина через попону, крепко зажав ему рот. Противник умер тише, чем спал. Логен подобрался ко второму, готовый сделать то же самое, но задел сапогом что-то металлическое. Флягу для питья, возможно. Что бы это ни было, раздался шум. Веки спящего вздрогнули, он открыл глаза и приподнялся. Логен вогнал нож ему в живот и потянул лезвие, вскрывая внутренности. Воин издал хрип, напоминающий глубокий вздох, его рот и глаза широко раскрылись. Он схватил Логена за руку. — Эй! — Третий воин сел прямо и уставился на них. Логен освободил руку и выхватил меч. Раненый попытался заслониться от удара, инстинктивно выставив ладонь, но тускло блеснувший клинок отсек ему руку у запястья и глубоко вонзился в череп. Черные сгустки крови разлетелись во влажном воздухе, от удара человек рухнул на спину. Однако это дало последнему из воинов время, чтобы выбраться из попоны и схватить секиру. Он стоял, пригнувшись и раскинув руки, готовый к поединку, и весь его вид говорил о том, что он знает, как это делается. Ворон. Логен слышал его свистящее дыхание и даже видел, как от него поднимается пар в холодном влажном воздухе. — Тебе следовало начать с меня! — прошипел противник. Логен не мог с этим поспорить. Он собирался покончить со всеми и не обращал внимания на то, в каком порядке это делал. Тем более, поздновато было что-то менять. Он пожал плечами. — Начать или закончить, какая разница? — Посмотрим. Ворон взвесил в руке свою секиру и обернулся в туманном воздухе, прикидывая, можно ли размахнуться. Логен замер и затаил дыхание, держа меч сбоку острием вниз, чувствуя его холодную влажную рукоять. Он никогда не суетился раньше времени. — Лучше назови свое имя, пока живой. Я хочу знать, кого прикончу. — Ты знаешь меня, Ворон. Логен поднял свободную руку и, расставив пальцы, показал ее Ворону. Лунный свет блеснул, освещая черные пятна крови на руке и окровавленный обрубок пальца. — Мы стояли бок о бок при Карлеоне. Не верю, что ты так быстро забыл меня. Хотя… жизнь порой оборачивается неожиданной стороной. Ворон застыл на месте. Теперь Логен видел только его глаза, поблескивающие в темноте, однако вполне ясно различал неуверенность и страх в позе противника. — Нет, — прошептал Ворон, качая головой. — Этого не может быть. Девятипалый мертв! — Уверен? — Логен глубоко вдохнул и медленно выдохнул воздух в прохладную влажную ночь. — Тогда я его призрак.
Они выкопали что-то вроде норы, чтобы разместиться там, эти парни из Союза. Сверху по бокам наставили ящики и наложили мешки, устроив подобие бастиона. Логен видел, что над этим укреплением маячит бледное лицо, неотрывно смотрящее в сторону деревьев. В тусклом свете угасавшего костра что-то поблескивало — не то наконечник стрелы, не то острие копья. Значит, окопались и высматривают, нет ли где еще засады. Если они и прежде были встревожены, то теперь совсем перепугались. Вполне может статься, что кто-то из них так перетрусит, что пригвоздит Логена на месте, прежде чем поймет, кто он такой. Эти чертовы союзные луки стреляют от одного прикосновения, только натяни тетиву. Это было бы особым везением — погибнуть ни за что, черт знает где, да еще от рук своих. Но выбора не было. Пока он не доберется до передовой. Так что Логен прокашлялся и окликнул их: — Никому не стрелять! Скрипнула тетива, и стрела впилась в ствол дерева в паре шагов слева от него. Логен припал к влажной земле. — Никому не стрелять, я сказал! — А кто идет? — Это я, Девятипалый! Молчание. — Северянин, который ехал в повозке. Последовала долгая пауза, потом кто-то прошептал: — Хорошо. Но выходи медленно и держи руки так, чтобы мы могли их видеть. — Годится. — Он выпрямился и осторожно вышел из-за деревьев, держа руки над головой. — Только не надо в меня стрелять, ладно? Мы договорились. Он прошел к костру, держа руки перед собой, содрогаясь при мысли, что в любую минуту может заполучить стрелу в грудь. Он издалека узнал лица новобранцев и среди них офицера, командовавшего колонной пополнения. Двое парней, держа в руках натянутые луки со стрелами, следили за каждым его шагом, когда он медленно переходил через самодельный парапет и спускался в траншею. Траншея была выкопана напротив костра, но не очень хорошо: внизу скопилась большая лужа. — Где тебя носило, черт возьми? — сердито накинулся на него офицер. — Я преследовал тех, кто устроил нам засаду. — Ты их поймал? — спросил один из новичков. — Точно. — И? — Все мертвы. Так что, — Логен кивнул на лужу внутри траншеи, — вам не придется сегодня спать в воде. Осталось что-нибудь поесть? — А сколько их было? — отрывисто спросил офицер. Логен заглянул в котелок с едой, стоявший на углях, но там было пусто. Снова ему везет! — Пять. — И ты один против пяти? — Вообще-то сначала их было шестеро, но первого я убил сразу. Он сидел где-то здесь, на деревьях. — Логен вытащил из мешка горбушку хлеба и обтер ею края котелка, стараясь собрать хотя бы остатки мясного жира. — Я дождался, пока они заснут, и мне пришлось сражаться нос к носу только с одним из них. Все сложилось удачно, по-моему. На самом деле удачей здесь и не пахло. Он взглянул на свою руку в бликах пламени: на ней все еще виднелась кровь. Черная кровь была под ногтями, запекшиеся кровавые полосы пересекали ладонь. — Мне всегда везет. Однако офицера, судя по его лицу, слова северянина не убедили. — А откуда нам знать, что ты сам не один из них? Что ты не шпионишь за нами? Что они не поджидали здесь, пока ты дашь сигнал, что мы потеряли бдительность и можно нападать? — У вас всю дорогу не было никакой бдительности. На вас можно было нападать когда угодно, — усмехнулся Логен. — Но вопрос вполне справедливый. Полагаю, вы вправе задать его. — Он снял с ремня холщовый мешок. — Поэтому я принес вам это. Офицер нахмурился, протянул руку, открыл мешок, встряхнул и с подозрением заглянул внутрь. Потом нервно сглотнул. — Как я и говорил, их было пятеро. Так что в мешке десять больших пальцев. Это вас убеждает? По лицу офицера было ясно, что он чувствует тошноту, а не удовлетворение, но он кивнул, плотно сжав губы. Затем протянул мешок Логену. Логен покачал головой. — Мне не нужно. У меня не хватает среднего пальца, а все большие пальцы на месте.
Повозка, покачнувшись, остановилась. Последнюю милю или две они двигались очень медленно, почти ползли. Теперь дорога — если вообще можно называть так это море грязи — была забита с трудом передвигавшимися людьми. Они хлюпали ногами по вязкой земле, перебираясь от одного относительно твердого участка пути до другого под непрекращающимся мелким дождем, между провалившихся в грязь повозок, несчастных, измученных лошадей, ящиков и бочек, мокрых покосившихся палаток. Логен наблюдал за группой захудалых новобранцев, изо всех сил, но без малейшего успеха старавшихся сдвинуть повозку, осевшую в грязь по самые колесные оси. Все выглядело так, словно армия постепенно погружалась в болотную трясину. Огромное кораблекрушение, только на суше. Количество спутников Логена сократилось теперь до семи человек. Сгорбившиеся и голодные, они были измучены бессонными ночами и плохой погодой в долгом пути. Один погиб, второго отослали в Уфрис со стрелой в ноге. Не слишком хорошее начало для знакомства с Севером, но Логен очень сомневался, бывает ли здесь лучше. Он слез с повозки, и сапоги сразу погрузились в грязь, изрезанную колеями. Согнул спину, расправил затекшие от сидения ноги, взял с повозки свой мешок. — Что ж, удачи, — сказал он новобранцам в повозке. Никто не ответил. После той ночи, когда они угодили в засаду, парни едва ли обменялись с ним парой слов. Похоже, затея с отрубленными пальцами потрясла их. Но если это самое ужасное, что им придется повидать, то очень хорошо для них. Логен пожал плечами и, повернувшись, начал пробираться через грязь. Впереди он увидел командира колонны, занятого разговором с высоким человеком неприветливого вида в красном мундире. Этот мундир казался страшно душной, неудобной вещью посреди царящего вокруг хаоса. Логен с минуту всматривался в офицера, потом вспомнил. Они сидели рядом на празднике, в совершенно иной обстановке, и разговаривали о войне. Теперь он выглядел старше, крепче, выносливее. Лицо мрачное и суровое, во влажных волосах проглядывает седина. При виде Логена офицер усмехнулся и направился к нему, протягивая руку. — Клянусь мертвыми, — проговорил он на хорошем северном наречии, — жизнь иногда преподносит сюрпризы. Мы с тобой знакомы. — Похоже на то. — Девятипалый? — Верно. А ты Вест. Из Инглии. — Да, это я. Я прошу прощения, что не могу устроить тебе лучший прием, но армия выступила только пару дней назад. Сам видишь, порядка маловато. Не здесь, идиот! — закричал Вест на возницу, попытавшегося протиснуться между двух других повозок, хотя места явно не хватало. — В вашей треклятой стране вообще бывает лето? — Вот оно. Где ты видишь зиму? — Ха, очко в твою пользу. Что же привело тебя сюда? Логен передал Весту письмо. Тот наклонился вперед, заслоняя бумагу от дождя, прочитал и нахмурился. — Подписано лорд-камергером Хоффом. — Это хорошо? Вест поджал губы, возвращая письмо. — Как посмотреть. Это означает, что у тебя есть кое-какие влиятельные друзья. Или кое-какие влиятельные враги. — И тех и других хватает. — Думаю, одно без другого не бывает. — Вест усмехнулся. — Ты приехал сражаться? — Именно так. — Хорошо. Мы всегда найдем применение для человека с опытом. — Он посмотрел на рекрутов, беспорядочно слезавших с повозок, и глубоко вздохнул. — Здесь у нас народу хватает. Тебе надо присоединиться к другим северянам. — У вас есть северяне? — Есть, и с каждым днем становится все больше. Похоже, очень многие не очень-то довольны тем, как король ими управляет. Особенно им не нравится его сделка с шанка. — Сделка? С шанка? Логен помрачнел. Он никогда бы не подумал, что Бетод, каков бы он ни был, может опуститься так низко. Но это далеко не первое его разочарование. — И что? Он призвал плоскоголовых сражаться на его стороне? — Именно так. Он призвал плоскоголовых, а мы — северян. Мир причудлив, однако. — Да уж, точно, — согласился Логен, качая головой. — И сколько же у вас северян? — Около трех сотен, по последним подсчетам. Но они недисциплинированны, посчитать их непросто. — Со мной будет три сотни плюс один, если вы меня возьмете. — Они стоят лагерем там, на левом фланге. — Вест махнул рукой в сторону, где на фоне темнеющего вечернего неба выступали мрачные контуры деревьев. — Хорошо. Кто у них главный? — Один парень, они называют его Ищейкой. Логен пристально посмотрел на Веста. — Как они его называют? — Ищейка. Ты с ним знаком? — Можно и так сказать, — прошептал Логен, и улыбка тронула его губы. — Можно и так сказать…
Сумерки быстро сгущались, уже наступала ночь. Так что они сожгли немало дров в костре, когда Логен приблизился к ним. Он уже различал фигуры карлов, сидящих вокруг костра, их головы и плечи темными тенями выступали на фоне яркого пламени. Он слышал их голоса, их смех, громкий среди тишины, воцарившейся после того, как дождь прекратился. Прошло немало времени с тех пор, когда он в последний раз слышал столько голосов, переговаривающихся на северном наречии, и нынче родной язык звучал странновато для его ушей. Он возрождал в памяти ужасные картины. Он снова слышал вопли толпы — половина на его стороне, другая на противоположной. Видел множество воинов, сражающихся, празднующих победу и оплакивающих погибших. Он ощутил запах мяса, которое жарилось на костре где-то недалеко. Пряный, насыщенный запах ударил ему в нос, и в желудке забурлило. Над тропинкой горел факел, установленный на шесте, а под ним со скучающим видом стоял парень с копьем в руке. Когда Логен подошел к нему, парень неприветливо глянул на него. Мало радости в том, чтобы стоять на часах, пока остальные едят. Конечно, караульный тоже не радовался этому. — Чего надо? — спросил он хрипло. — Ищейка тут? — Ну, тут. А тебе зачем? — Мне надо с ним поговорить. — Неужели. Прямо сейчас? Подошел еще один, уже немолодой, с копной седых волос и морщинистым лицом, похожим на задубелую кожу. — Кто здесь? — Новый рекрут, — недовольно объяснил часовой. — Хочет видеть главного. Старик бросил взгляд на Логена и нахмурился. — Мы знакомы, дружище? Логен поднял голову так, чтобы факел осветил его лицо. Всегда лучше смотреть в глаза и позволить человеку увидеть тебя, а заодно показать, что ты его не боишься. Так учил отец. — Я не знаю тебя. А ты меня знаешь? — Откуда ты явился? Верно, из той шайки, что прибыла с берегов Белой реки? — Нет, я пришел один. — Один? Что ж… Хотя… Глаза старика распахнулись, рот приоткрылся, лицо стало белым как мел. — Пусть мертвые заберут меня со всеми потрохами! — прошептал он и споткнулся, отступив на шаг вперед. — Это ж Девятипалый! Отчасти Логен надеялся, что его никто не узнает. Что о нем давно забыли. Что у людей полно других забот и он сумеет раствориться среди бойцов, стать таким, как все. Но он видел взгляд старика, выражение его лица и, черт подери, понимал, что его ждет. То же самое, что и прежде. А хуже всего было то, что теперь, когда Логен увидел ужас и преклонение в глазах старого бойца, он не был уверен, что не желает этого видеть. Ведь он заслужил все это. В конце концов, факты — упрямая вещь. Да, он Логен Девятипалый. Однако парень, похоже, пока не уяснил этого. — Вы что, шутите? Разыгрываете меня? Расскажи еще, что сейчас сюда явится сам Бетод. Но никто не засмеялся, а Логен поднес руку к лицу и смотрел на парня сквозь зазор на месте среднего пальца. Парень перевел взгляд с обрубка на дрожащего старика, потом снова на обрубок. — Черт, — просипел он. — Так, где ваш главный, сопляк? Собственный голос испугал Логена. Он прозвучал ровно, мертво и холодно, как снег зимой. — Он… он… — Парень поднял руку и дрожащим пальцем указал в сторону костров. — Отлично. Думаю, я его разыщу. Оба северянина посторонились, пропуская Логена. Нельзя сказать, что он улыбнулся, проходя мимо них, — скорее растянул губы и оскалил зубы. В конце концов, надо соответствовать своей репутации. — Бояться нечего, — прошипел он, приблизив к ним лицо. — Я же на вашей стороне. Никто не произнес ни слова, пока он шел за спинами карлов к главному костру. Двое обернулись через плечо, но для них Логен был лишь еще одним новичком, пришедшим в лагерь. Они не имели представления, кто он таков, но скоро узнают. Старик и часовой будут шептаться об этом, их кто-то услышит, слухи распространятся от костра к костру, как это обычно бывает, и тогда все станут глазеть на него и следить за ним. Он заметил огромную тень. Человек такой мощный и высокий, что с первого взгляда его можно было принять за дерево, почесывал бороду и с улыбкой смотрел на костер. Тул Дуру. Грозовую Тучу Логен бы не спутал ни с кем даже в полутьме. Второго парня с такими габаритами встретить трудно. Логен лишь в который раз подивился: как ему, черт возьми, удалось одолеть Тула когда-то. Потом ему вдруг захотелось опустить голову, молча пройти мимо и, не оборачиваясь, скрыться в ночи. Тогда не придется снова становиться Девятипалым, а парень у сигнального столба и старик будут убеждать всех, что видели призрак в ночи. Он мог уйти далеко и все начать заново, стать кем угодно, по своему желанию. Но однажды он уже попробовал это, и не вышло ничего хорошего. Прошлое преследовало его, дышало ему в спину. Пора обернуться и взглянуть ему в лицо. — Здорово, громила! Тул внимательно всматривался в него в сумерках. Оранжевый свет костра и черные тени мелькали на его лице, похожем на большой неотесанный камень, на всклоченной бороде, ковром накрывавшей грудь. — Ты кто… погоди-ка… Логен ждал в напряжении. До этой минуты он не думал о том, как его встретят. Они довольно долго враждовали до того, как стали друзьями. Каждый из них когда-то сражался с ним. Каждый был способен убить его и имел на то немало причин. Потом Логен сбежал на юг и оставил их сражаться с шанка. Возможно, после долгого отсутствия его встретят лишь холодные, равнодушные взгляды. Но Тул сграбастал его огромными ручищами и сдавил в сокрушительном объятии. — Ты живой! Он отстранил Логена от себя и вглядывался, убеждаясь, что это тот самый человек, а потом снова прижал к груди. — Да, я живой, — с трудом произнес Логен. Ему едва хватило дыхания, чтобы произнести это. Во всяком случае, одной теплой встречи он дождался. Лицо Тула сияло улыбкой. — Пошли! — Он подтолкнул Логена вперед. — Ребята просто рухнут. Он шел за Тулом к главному костру, где расположился вождь с ближайшими названными воинами. Сердце его отчаянно колотилось. Да, они были там, сидели кружком на земле. Ищейка устроился в самой середине и вполголоса что-то говорил Доу. Молчун сидел напротив, опершись на локоть, и возился с оперением на стрелах. Как будто ничего не изменилось. — Тут кое-кто хочет увидеться с тобой, Ищейка! — проговорил Тул. Его голос почти срывался от предвкушения того, что за этим последует. — Прямо сейчас? — Ищейка обернулся и взглянул на Логена, стоявшего в тени за огромным плечом Тула. — Это не может подождать, пока мы поедим? — Думаю, никак не может. — Почему? Кто там с тобой? — Кто? — Тул схватил Логена за плечо и подтолкнул к костру, к свету. — Да всего лишь Логен Девятипалый, черт его дери! Сапог Логена скользнул по грязи, и он чуть не хлопнулся на задницу. Пришлось раскинуть руки, чтобы сохранить равновесие. Разговоры вокруг костра вмиг стихли, все обернулись к Логену. Два длинных ряда застывших в оцепенении людей, едва различимых в пляшущих бликах огня. Полное молчание, прерываемое лишь завыванием ветра и потрескиванием дров в костре. Ищейка неотрывно смотрел на Логена, точно видел перед собой пришельца из царства мертвых, а рот его открывался все шире и шире. — Я думал, вы все погибли, — произнес Логен, распрямившись. — Решил, что это вероятнее всего. Ищейка медленно поднялся. Он протянул руку, и Логен принял ее. Сказать было нечего. Во всяком случае, им, двум воинам, столько пережившим вместе: они сражались с шанка, переходили горы, воевали и так далее. Годы, многие годы. Ищейка сжал его ладонь, и Логен положил вторую поверх его руки, а Ищейка увенчал это рукопожатие своей второй рукой. Они улыбнулись, глядя друг на друга, кивнули, и все вернулось на круги своя, как прежде. Ничего не требовалось говорить. — Молчун, я рад тебя видеть. — Угу, — просипел Молчун, передавая ему кружку, а потом снова занялся своими стрелами, будто Логен отлучался на минуту, чтобы отлить, а теперь вернулся. Логен только усмехнулся. На большее он и не рассчитывал. — Это Черный Доу спрятался там? — Я бы спрятался получше, если бы знал, что ты явишься. Доу смерил Логена взглядом с ног до головы, и его усмешку нельзя было назвать дружелюбной. — А если это все-таки не Девятипалый? Разве не ты говорил, что он упал со скалы? — грубо спросил он у Ищейки. — Я говорил, что видел это. — О, со мной так и было. — Логен вспомнил, как ветер бил в лицо, вспомнил утес в снегу, а затем — страшный треск, когда вода нахлынула, перехватив дыхание. — Да, я сорвался, но потом меня прибило к берегу. Ищейка подвинулся, чтобы Логен мог сесть на расстеленные перед костром шкуры. Он сел, и остальные уселись рядом. Доу покачал головой. — Тебе всегда чертовски везло, когда дело касалось выживания. Я должен был догадаться, что ты выкрутишься. — Я считал, что вас схватили плоскоголовые, — сказал Логен. — Как вам удалось уйти? — Тридуба нас вывел, — ответил Ищейка. Тул кивнул. — Он вел нас через горы, потом мы пересекли Север и пришли в Инглию. — И всю дорогу собачились, как старухи? Ищейка с усмешкой взглянул на Доу. — Ну были кое-какие жалобы в пути. — Ну а где же Тридуба? Логен с нетерпением ждал хотя бы словечка о старом друге. — Он мертв, — произнес Молчун. Логен вздрогнул. Он понял: да, так и должно быть, раз главным стал Ищейка. Тул кивнул своей огромной головой. — Погиб в сражении. Возглавил атаку на шанка. Дрался с этим чудовищем — Наводящим Ужас. — Чертов урод, отвратительная мразь! — Доу с яростью плюнул в грязь. — А Форли? — Тоже мертв, — резко ответил Доу. — Мы направились в Карлеон предупредить Бетода, что шанка пересекают горы. Кальдер убил его. Просто так, ради забавы. Подонок! Он снова сплюнул. Он всегда умел плеваться, этот Доу. — Мертвы… — Логен покачал головой. Форли мертв, и Тридуба тоже мертв. Он испытывал острое чувство досады и стыда. Но совсем недавно он думал, что они все мертвы, вернулись в грязь, так что четверо, которые выжили, это уже подарок в любом случае. — Что ж, они оба были отличные парни. Лучшие, и умерли достойно, как я понял. Так может случиться с каждым. — Да, — произнес Тул, поднимая кружку. — И с тобой могло. Давай за мертвых. Они выпили в молчании, и Логен причмокнул губами, почувствовав вкус пива. Давно забытый. — Да, год прошел, — проворчал Доу. — Мы кое-кого убили, отмерили немало дорог, ввязались в это проклятое, никому не нужное сражение. Потеряли двоих товарищей и выбрали вождя. А что было с тобой, Логен Девятипалый? — Ну… что-то вроде сказки. — Логен спросил себя, какая же это сказка, и не смог найти ответ. — Я думал, шанка убили вас всех или забрали с собой, ведь жизнь приучила меня всегда предполагать худшее. Так что я отправился на юг и встретился с этим фокусником, колдуном. Мы с ним отправились в путешествие — очень далеко, за море, чтобы найти какую-то штуковину. А когда добрались до места, ее там не оказалось. Он рассказывал и понимал, что его история звучит как бред сумасшедшего. — Что за штуковина? — спросил Тул, скорчив озадаченную гримасу. — А кто ее знает. — Логен облизнул зубы, на которых остался привкус пива. — Я понятия не имею. Они переглянулись, словно никогда прежде не слышали такой нелепой истории. Логен не мог не согласиться, что так оно и есть. — Впрочем, сейчас это не имеет значения. Оказалось, жизнь не так тошнотворна, как я думал. Он дружески хлопнул Тула по спине. Ищейка вдохнул и выдохнул, раздувая щеки. — Ну, как бы там ни было, нам по душе, что ты вернулся. Я так понимаю, что ты снова займешь свое место? — Мое место? — Ну, будешь командовать. Ты ведь был главным. — Был, но у меня нет желания снова становиться вождем. Мне кажется, парни вполне довольны нынешним положением дел. — Но ты умеешь вести за собой людей лучше, чем я. — Не думаю. Пока я командовал, ничего хорошего не было — ни для нас самих, ни для тех, кто сражался на нашей стороне, ни для тех, кто дрался против нас. — Логен поник, вспоминая былое. — Я займу свое место, если ты хочешь этого, но лучше мне последовать за тобой. Мое время прошло, и оно было не лучшим. Ищейка растерялся. Он явно надеялся на иной ответ. — Ну, если ты уверен… — Я уверен. — Логен хлопнул его по плечу. — Что, не так-то просто быть вожаком? — Да уж, — недовольно кивнул Ищейка, — дьявольски непросто. — Кроме того, как я понимаю, многие из этих парней прежде враждовали со мной и не очень-то рады меня видеть. Логен оглядел ряды воинов, сидящих у костра, посмотрел на их напряженные лица, услышал, как они повторяют его имя. Они говорили слишком тихо, но он мог догадаться, что речи эти вовсе не хвалебные. — Не бери в голову, они будут скакать от счастья, что ты воюешь вместе с ними, когда начнутся боевые действия. — Посмотрим. Логену показалось ужасно обидным то, что ему придется вступить в драку и убивать ради того, чтобы заслужить признание людей. Он ощущал на себе пытливые взгляды из темноты, но все мгновенно отводили взоры, как только он к ним оборачивался. Только один человек не опустил глаз — здоровый парень с длинными волосами, сидевший посередине. — Это кто? — спросил Логен. — Где? — Вон тот, который постоянно смотрит на меня. — Это Трясучка. Ищейка облизнул пересохшие губы. — Он крепкий орешек, этот Трясучка. Несколько раз дрался с нами, и отлично дрался. Я вот что скажу — он хороший человек, и мы перед ним в долгу. Но, кроме того, будь я неладен, если не скажу тебе, что он сын Гремучей Шеи. Логен вдруг ощутил приступ дурноты. — Кто он? — Второй сын. — Тот мальчик? — Много времени прошло с тех пор. Мальчики стали взрослыми. Да, много времени прошло, но ничто не забылось. Логен сразу почувствовал это. Ничто не забывается здесь, на Севере, и ему следовало знать об этом. — Мне нужно ему кое-что сказать. Если нам придется вместе драться… я должен ему кое-что сказать. Ищейка поморщился. — Думаешь, стоит? Некоторые раны лучше не трогать. Ешь, а поговоришь с ним утром. С утра любые вести звучат приятнее. Я думаю так, но решай сам. — Уф, — недовольно буркнул Молчун. Логен поднялся. — Ты прав, но лучше сделать дело… — Чем жить в страхе перед ним. — Ищейка кивнул в сторону костра. — Тебя ничто не изменит, Логен, это точно. — Тебя тоже, Ищейка. Тебя тоже. В темноте, пахнущей дымом, жареным мясом и натруженными человеческими телами, он прошел за спинами карлов, сидевших у огня. Он видел, как они сутулятся и что-то бормочут при его приближении. Он знал, о чем они думают: этот треклятый Девятипалый сейчас за моей спиной, а он последний человек в мире, которого стоит подпускать к себе сзади. Трясучка неотрывно и холодно наблюдал за ним, вполглаза смотрел сквозь упавшие на лицо длинные волосы, сжав губы в ниточку. В руке у него был нож, предназначенный для еды, но вполне пригодный для того, чтобы проткнуть человека. Логен видел, как отблески пламени играют на лезвии, когда присел рядом с Трясучкой на корточки. — Значит, ты и есть Девятипалый? Логен поморщился. — Да. Это я. Трясучка кивнул, так же пристально глядя на него. — Вот, значит, какой ты, Девятипалый. — Надеюсь, ты не разочарован. — Да нет. Нисколько. Хорошо, что у тебя хватает наглости. Логен опустил голову, придумывая, с чего начать. Согласиться или возразить, умыть руки или подставить щеку? Он искал слова оправдания, которые могли бы сдвинуть дело с мертвой точки. — Тогда было трудное время, — произнес он, наконец. — Труднее, чем сейчас? Логен закусил губу. — Да, возможно. — Времена всегда трудные, — проговорил Трясучка сквозь зубы. — Это не значит, что можно творить всякое дерьмо. — Ты прав. Для того, что я сделал, прощения нет. Я не горжусь этим. Не знаю, что еще сказать. Просто надеюсь, что ты сумеешь на время отложить наши счеты и мы сможем драться бок о бок. — Я не буду ходить вокруг да около, — ответил Трясучка, и его голос прозвучал сдавленно, словно он прилагал огромные усилия, стараясь не закричать или не разрыдаться. Или то и другое разом. — Мне нелегко отступить в сторону. Ты убил моего брата, хотя пообещал ему помилование. Ты отсек ему руки и ноги, потом прибил гвоздями его голову, как это принято у Бетода. Пальцы его руки, сжимавшей нож, побледнели и дрожали от напряжения. Логен видел, что Трясучка едва сдерживается, чтобы не всадить нож ему в лицо, и не винил его за это. Нисколько не винил. — Мой отец после этого изменился навсегда. Словно вся жизнь ушла из него. Я много лет мечтал надрать тебе задницу, кровавый Логен. — Что ж. — Логен неторопливо кивнул. — В этом стремлении ты не одинок. Он ловил холодные взгляды, прилетавшие к нему от костров. Сдвинутые брови среди теней, мрачные лица в бликах света. Незнакомые люди инстинктивно боялись его или таили вражду. Целое море страха, целое море вражды. Он мог сосчитать на пальцах одной руки, сколько людей на самом деле рады тому, что он оказался жив. Причем на той руке, где недоставало пальца. И ему предстояло сражаться на стороне этих людей. Ищейка был прав. Некоторые раны лучше не теребить. Логен встал, резко приподнял плечи и пошел назад к костру — туда, где разговор завязался гораздо легче. Он не сомневался, что Трясучка пуще прежнего жаждет убить его. В этом не было ничего удивительного. Надо смотреть правде в глаза. Никакие слова не исправят того, что уже сделано.
Плохой должок
Наставник Глокта! Мы не были официально представлены друг другу, но я слышал ваше имя довольно часто в последние несколько недель. Куда бы я ни зашел, неизменно оказывалось так, что вы только что покинули это место или вот-вот должны туда пожаловать. Надеюсь, здесь нет никакого злого умысла, но это вносило путаницу, осложнявшую все переговоры, которые я вел. Несмотря на то что наши наниматели по роду своих обязанностей находятся в постоянной конфронтации, я не вижу причин, почему бы нам с вами не вести себя цивилизованно. Вполне вероятно, что мы сумеем найти взаимопонимание. Это облегчило бы нам работу и сделало более значительными ее результаты. Я буду ждать вас на скотобойне рядом с площадью Четырех Углов завтра утром с шести часов. Прошу прощения за столь неприятное место беседы, но я полагаю, что так будет лучше, поскольку нам предстоит приватный разговор. Смею надеяться, что ни вас, ни меня не отпугнут нечистоты под ногами.Будьте любезны, пожалуйте в вонючую дыру. «Вряд ли несколько сотен свиней благоухают». Пол в мрачном складском помещении был скользким от зловонных испражнений, воздух пропитан отчаянием. Свиньи визжали, хрюкали и толкали друг дружку в тесных загонах, чувствуя, что нож палача совсем близко. Однако, как заметил Морроу, Глокта был не из тех, кого пугает шум, ножи или, коли уж на то пошло, неприятный запах. «Я целые дни копаюсь в дерьме, пусть в переносном смысле. Зачем пренебрегать настоящим?» То, что пол был скользкий, заботило его куда больше. Он передвигался мелкими шагами, нога пылала от боли. «Эдак можно явиться на встречу по уши в свинячьем дерьме. Вряд ли это способствует созданию образа неустрашимого и беспощадного». Вскоре он увидел Морроу. Тот стоял, опираясь на ограду одного из загонов. «Словно фермер, с восторгом наблюдающий за своим стадом, состоящим сплошь из победителей и призеров». Глокта захромал к нему. Его сапоги хлюпали, проваливаясь в грязь, он морщился от боли и тяжело дышал, пот градом катился у него по спине. — Ну, Морроу, вы умеете сделать приятное девушке, я вам доложу. Секретарь Маровии усмехнулся. Это был невысокий человечек с круглым лицом, в очках. — Наставник Глокта, позвольте мне сразу заметить, что я с восхищением отношусь к вашим достижениям в Гуркхуле. Ваш метод ведения переговоров… — Я пришел не для того, чтобы обмениваться любезностями, Морроу. Если вы хотели только этого, можно было подыскать местечко, где пахнет более приятно. — И общество получше. Тогда к делу. Времена сейчас тяжелые. — Я с вами полностью согласен. — Перемены. Неуверенность. Волнения среди крестьян… — Это даже больше, чем волнения, вы не находите? — Точнее, восстание. Будем надеяться, полковник Луфар оправдает доверие Закрытого совета и мятежников остановят на подступах к городу. — Я бы даже его труп не подставил, чтобы защититься от стрелы. Но у Закрытого совета свои соображения. — У Закрытого совета всегда свои соображения. Правда, не всегда единогласные. «Они никогдане соглашаются друг с другом. Это стало правилом в их треклятом совете». — Но на тех, кто служит совету, — Морроу значительно взглянул на Глокту поверх очков, — ложится весь груз их противоречий. Мне кажется, мы наступаем друг другу на пятки и потому не можем чувствовать себя удобно. — Ха, — усмехнулся Глокта, стараясь пошевелить онемевшим пальцем в ботинке. — Я очень надеюсь, что у вас на ногах не слишком много мозолей. Никогда не прощу себе, если из-за меня вы захромаете. У вас есть предложения? — Да, можно так сказать. — Морроу улыбнулся, наблюдая, как свиньи в загоне ерзают, толкаются, прыгают друг другу на спину. — На ферме, где я вырос, держали боровов. «Не надо, бога ради. Все, что угодно, только не жизнеописание». — И мне поручали их кормить. Я вставал рано утром, затемно, и на улице было так холодно, что от дыхания шел пар. «Живая картинка! Юный мастер Морроу, стоя по колено в дерьме, наблюдает, как его хрюшки набивают животы, и мечтает убежать подальше. Новая жизнь, полная захватывающих событий в сверкающем, богатом городе». Морроу усмехнулся, взглянув на Глокту. Стекла его очков блеснули в неярком свете. — Вы знаете, эти твари едят все подряд. Даже калек. «Ах, вот оно что». Глокта тут же заметил человека, который украдкой направлялся к ним из дальнего конца сарая. Крепкого телосложения мужчина в поношенном камзоле явно старался держаться в тени. Ладонь крепко прижата к боку, рука в рукаве характерно согнута. «Так, словно он хочет скрыть нож, но у него плохо получается. Лучше бы просто подошел с улыбкой на лице и открытым лезвием в руке. Найдется тысяча причин для того, чтобы носить при себе нож на скотобойне. Но есть только одна причина, чтобы этот нож прятать». Он взглянул через плечо, сморщившись от хруста в шее. Еще один человек, очень похожий на первого, подбирался к нему с другой стороны. Глокта вскинул брови. — Наемные убийцы? Как-то неоригинально. — Неоригинально, возможно, но вы сами убедитесь, что эффективно. — Значит, меня зарежут на скотобойне, Морроу? Забьют, как скотину, там, где режут животных? Занд дан Глокта, покоритель сердец, победитель турнира, герой войны с гурками, будет сожран, переварен и вывален с дерьмом дюжиной свинок? Он фыркнул от смеха и вынужден был вытереть слюну с верхней губы. — Я очень рад, что вам нравится ирония этой ситуации, — пробормотал Морроу — судя по виду, слегка растерянно. — О да, конечно. Быть скормленным свиньям. Это настолько очевидно, что я этого даже не ожидал. — Он глубоко вздохнул. — Но «не ожидал» и «не предпринял меры» — это совершенно разные вещи. За шумом, поднятым свиньями, звука тетивы почти не было слышно. Наемный убийца как будто поскользнулся, выронил свой блестящий нож и упал на бок. Потом Глокта увидел, что в боку у него торчит арбалетная стрела. «Обычное дело, но всегда кажется, что это какое-то чудо». Наемник с другой стороны скотобойни в испуге отступил на шаг, не заметив, как практик Витари неслышно проскользнула под оградой пустого загона за его спиной. В полутьме сверкнул металл, когда она ударила по сухожилиям под его коленом и перерезала их. Он упал, и его крик быстро стих, когда она проворно затянула цепь на его шее. Секутор легко спустился со стропил слева от Глокты и спрыгнул в грязь. Арбалет висел у него за спиной. Он прошелся, пнул ногой выпавший из рук убийцы нож и наклонился, чтобы посмотреть на человека, которого убил. — Я должен тебе пять марок, — сказал он Инею. — В сердце не попал, черт подери. В печень, может быть? — Пефень? — пробормотал альбинос, выходя из сумрака в дальнем конце скотобойни. Поверженный убийца с трудом встал на колени, сжимая древко стрелы, торчащее в его боку. Перекошенное от боли лицо было измазано испражнениями. Приблизившись, Иней поднял трость и коротко ударил его в затылок, резко оборвав его стоны, и толкнул лицом в грязь. Тем временем Витари поборола на полу второго убийцу, уперлась в него коленом, сильно прижала к полу и затянула цепь у него на шее. Сопротивление жертвы становилось все слабее. Наконец он затих. «Еще один покойник на полу скотобойни». Глокта обернулся к Морроу: — Как быстро все может перемениться, Харлен. Только что каждый стремился поклониться вам, а что будет мгновение спустя? — Он с грустью постучал испачканным концом трости по своей бесполезной ступне. — Вы проиграли. Это суровый урок. «Мне ли не знать». Секретарь Маровии отступил, облизнул губы, вытянул руку вперед и произнес: — Погодите… — А зачем? — Глокта поджал нижнюю губу. — Вы всерьез думаете, что мы можем воспылать друг к другу нежными чувствами после этого? — Возможно, мы можем прийти к какому-то… — Меня не огорчило то, что вы пытались убить меня. Но надеяться на такое? Мы с вами профессионалы, Морроу. Для меня оскорбительна сама мысль о том, что это может сработать. — Я задет, — пробормотал Секутор. — Я уязвлена, — пропела Витари, цепи звякнули в темноте. — Глуфоко офижен, — проворчал Иней, подбираясь к Морроу сзади, со стороны загона. — Вы могли бы и дальше облизывать жирный зад Хоффа. Или оставаться на вашей ферме и ходить за свиньями. Пускай это грубая работенка, да еще надо так рано вставать — но вы были бы живы. — Подождите! Но… ву-у-у-гх… Секутор схватил Морроу сзади за плечо, ударил ножом в шею и перерезал ему горло так спокойно и хладнокровно, будто разделывал рыбу. Кровь брызнула на сапоги Глокты. Он отступил на шаг, сморщившись от боли, пронизавшей искалеченную ногу. — Черт, — прошипел он сквозь стиснутые беззубые десны, чудом не споткнувшись и не упав задом в свинячье дерьмо. Сохранил равновесие только потому, что успел схватиться за ближайшую ограду. — Ты не мог его придушить? — А какая разница? Морроу упал на колени. Очки соскользнули с его лица, одну руку он прижимал к перерезанному горлу, пока кровь, пузырясь, заливала воротник рубашки. Глокта наблюдал, как секретарь опрокинулся на спину, одна его нога ударилась об пол, каблук несколько раз прочертил длинные полосы в густой жиже. «Бедные свинки на ферме. Они никогда не увидят своего мастера Морроу. Не увидят, как он спускается с холма, возвращаясь домой после полной приключений жизни в блестящем столичном городе, и пар струится от его дыхания в холодном утреннем воздухе…» Конвульсии секретаря становились все слабее. В конце концов он затих. Держась за поручень, Глокта наклонился и несколько мгновений рассматривал тело. «Когда точно я превратился… вот в это самое? Постепенно, я полагаю. Шаг за шагом по дорожке, от которой никуда не денешься. Приходится идти вперед, для этого всегда находятся веские причины. Мы делаем то, что должны, что нам приказывают, что проще всего. Решаем эту жалкую задачку. А потом смотрим на себя и обнаруживаем, что превратились… вот в это самое. — Он взглянул на брызги крови, поблескивающие у него на ботинке, сморщил нос и вытер их о ноги Морроу. — А, ладно. Я бы желал посвятить свое время философии, но у меня слишком много дел. Чиновники, которые берут взятки, вельможи, которые занимаются шантажом, голоса, которые нужно раздобыть, секретари, которые не брезгуют преступлениями, любовники, которых надо припугнуть и поставить на место. Очень много объектов внимания. Не успеет один упасть на залитый дерьмом пол, как тут же появляется другой — с острым как бритва кинжалом, готовый отсечь мне голову. И конца-края этому не предвидится». — Наши друзья-кудесники вернулись в город. Секутор поднял маску и поскреб щеку. — Тот самый маг? — Да, первый из паршивцев, никак не меньше, и вся его компания неустрашимых героев. Он сам, недоносок ученик и та женщина. И навигатор. Неусыпно следите за ними. Не отобьется ли какой-нибудь поросенок от стада? Давно пора узнать, чем они там заняты. Тот очаровательный домик у воды все еще твой? — Конечно. — Хорошо. Может статься, мы перехватим инициативу, и когда его преосвященство потребует ответы, мы их уже получим. «А меня самого мой повелитель, наконец-то, погладит по головке». — С этими что делать? — Витари кивнула своей коротко стриженной головой на трупы. Глокта вздохнул. — Свиньи едят все подряд, насколько я понял.Харлен Морроу,секретарь верховного судьи Маровии
Город постепенно погружался в сумерки, пока Глокта хромал по пустеющим улицам в Агрионт. Лавочники закрывали двери магазинов, домовладельцы зажигали лампы в комнатах, желтоватый свет свечей, пробиваясь сквозь узкие щели ставней, струился в темные переулки. «Счастливые семейства мирно усаживаются ужинать. Любящие мужья с любящими женами и очаровательными детишками, благополучная, насыщенная жизнь. Мои самые искренние поздравления». Он вдавил оставшиеся зубы в больные голые десны, стараясь не снижать темп ходьбы. Его рубашка почти насквозь промокла от пота, нога все сильнее ныла при каждом шаге. «А я все никак не покончу с этим бесполезным куском падали». Боль постепенно поднималась от лодыжки к колену, от колена к бедру, от бедра к искривленному позвоночнику и дальше, в череп. «И все усилия — лишь ради того, чтобы уничтожить клерка средней руки, работавшего в нескольких кварталах от Допросного дома. До обидного пустая трата моего времени, вот что это такое, чертовски…» — Наставник Глокта? Какой-то человек приблизился к нему с явной почтительностью, его лицо скрадывали сумерки. Глокта быстро взглянул на него. — Я… Все было сделано очень ловко. Он не успел толком разглядеть человека, окликнувшего его, а на голову ему уже натянули мешок и повели, завернув руку за спину и подталкивая вперед. Он спотыкался, опирался на трость и слышал, как она ударяется о камни. — А-ах! Обжигающий спазм сковал его спину, когда он без особой надежды на успех попытался высвободить руку. Ему пришлось припасть на больную ногу и задыхаться от боли в мешке, закрывшем его голову. Через мгновение запястья сдавили веревки, и Глокта почувствовал, как могучие руки подхватили его под мышки с обеих сторон и потащили с невероятной быстротой. Его ноги почти волочились по камням. «Это самое быстрое мое передвижение за долгое время». Они держали его не грубо, но очень крепко. «Профессионалы. И уж точно более высокого класса, чем наемники Морроу. Тот, кто послал их, явно не дурак, вот только кто он? Сам Сульт, кто-то из его врагов? Один из соперников в борьбе за трон? Верховный судья Маровия? Лорд Брок? Кто-то из членов открытого совета? А может быть, гурки? Они никогда не были моими близкими друзьями. Или банкирский дом „Валинт и Балк“ решил таким образом напомнить мне о долгах? А может, я сильно недооценил молодого капитана Луфара? Или старина Гойл больше не желает делить свой хлеб с жалким калекой вроде меня?» Получался целый список. Глокта не мог исключить ни одной возможности. Он ясно различал шаги с обеих сторон. Узкие улочки. У него не было ни малейшего представления, как далеко его увели. Он задыхался в мешке, хрипел и кашлял. «Сердце колотится, холодный пот градом. Волнующая картина. Даже пугающая. Что им может быть нужно от меня? Если людей похищают прямо на улице, то явно не для того, чтобы порадовать, накормить сладостями или нежно расцеловать. А жаль. Я знаю, для чего похищают людей. Очень хорошо знаю». Несколько шагов вниз, и носки его ботинок беспомощно скользнули по ступеням лестницы. Потом стук захлопнувшейся тяжелой двери. Опять шаги, отдающиеся эхом под сводами выложенного плиткой коридора. Еще одна дверь хлопнула, закрываясь. Он почувствовал, как его без церемоний бросили на стул. «Ну вот, теперь все выяснится, к лучшему или к худшему». Мешок неожиданно сорвали с головы, и Глокта прищурился, когда яркий свет ударил ему в глаза. Белая комната была слишком ярко освещена, чтобы чувствовать себя уютно. «Мало кто лучше меня знает такого рода мрачные комнаты. С этой стороны стола все выглядит еще уродливее». Кто-то сидел напротив него. «Какая-то расплывчатая фигура». Он закрыл один глаз и пристально вглядывался вторым, пока зрение не пришло в норму. — О, — пробормотал он. — Вот так сюрприз. — Надеюсь, приятный. — Ну, это мы увидим. Карлотта дан Эйдер изменилась. «Я бы сказал, ссылка пошла ей на пользу». Ее волосы снова отросли — не как прежде, конечно, но достаточно для того, чтобы сделать очень красивую прическу. Синяки вокруг горла поблекли, остались лишь едва различимые отметины в тех местах, где ее щеки покрывала короста. Она сменила холщовую тюремную робу предательницы на дорожный костюм обеспеченной женщины и выглядела в нем весьма привлекательно. Драгоценности сверкали на пальцах и в ожерелье вокруг шеи. Она казалась такой же богатой и благополучной, как в то время, когда они с Глоктой впервые встретились. И точно так же улыбалась. «Улыбка игрока, придержавшего козырную карту. И как же я не догадался? Никогда не надо делать хороших подарков. Особенно женщинам». Рядом с ней, под рукой, лежали ножницы. Острые маникюрные ножницы состоятельной женщины. «Но они вполне сгодятся, чтобы вспороть человеку подошву, расширить ноздри, а также подрезать уши. Не торопясь, один кусочек за другим». Глокта осознал, что ему очень трудно отвести взгляд от этих блестящих маленьких лезвий, посверкивающих в ярком свете ламп. — Помнится, я наказывал вам никогда не возвращаться, — произнес он, но его голосу недоставало обычной суровости. — Да, вы говорили. Но потом я подумала: почему бы нет? У меня есть активы в городе, и я не хочу от них отказываться, и кое-какие выгодные дела. Она взяла маникюрные ножницы, отрезала еле заметный заусенец в уголке своего великолепно отточенного ногтя на большом пальце и сдвинула брови, рассматривая результат. — К тому же вам вряд ли придет в голову сообщить кому-нибудь о том, что я здесь. — Я неизменно забочусь о вашей безопасности, — недовольно произнес Глокта. «А вот моя собственная безопасность улетучивается с каждым мгновением, увы. Сколько человека ни калечь, всегда можно добавить еще». — Неужели все эти хлопоты нужны вам только для того, чтобы уладить торговые дела? Ее улыбка стала еще шире. — Надеюсь, мои люди не причинили вам вреда. Я просила их быть аккуратными. По крайней мере, пока. — Даже очень вежливое похищение — все равно похищение, вы не находите? — Ну, похищение — такое неприятное слово. Почему бы нам не счесть это приглашением, от которого трудно отказаться? Во всяком случае, я оставила вам вашу одежду. — Эта особая милость не только для меня, но и для вас, поверьте. Но куда вы меня приглашаете, позвольте спросить? Если не считать довольно грубого обращения и короткой беседы. — Даже обидно, что вам этого мало. Но кое-что есть, коли вы уж заговорили об этом. — Она срезала еще один заусенец своими ножничками и подняла на него глаза. — Со времен Дагоски остался один должок. Я не смогу спать спокойно, пока он не оплачен. «Несколько недель в темной камере и удушение почти до смерти? Чем и как она может отплатить мне?» — Что ж, говорите, — процедил Глокта, сжав десны. Одно его веко дрожало, когда он смотрел на маленькие лезвия ножниц. Они двигались: чик, чик, чик… — Я весь в нетерпении. — Гурки идут. Он немного помолчал, озадаченный. — Идут сюда? — Да. В Срединные земли. В Адую. К вам. Они построили флот, тайно. Начали строить его сразу после последней войны, сейчас завершили. Их суда могут соперничать с кораблями Союза. — Она бросила ножницы на стол и глубоко вздохнула. — Во всяком случае, так говорят. «Корабли гурков, точно как говорил Юлвей, явившийся ночью. Возможно, это пустые слова. Но слухи порой оказываются правдой». — Ну, и когда же они явятся? — Этого я не могу сказать. Собрать такой поход — колоссальная работа. Но гурки всегда были организованы гораздо лучше, чем мы. Именно поэтому иметь с ними дело — одно удовольствие. «Мой собственный опыт был не такой радостный». — Сколько же у них сил? — Много, я полагаю. Глокта усмехнулся. — Простите меня, если я не вполне доверяю словам человека, чье предательство было доказано. Тем более вы не очень-то щедры на подробности. — Как хотите. Я пригласила вас, чтобы предупредить, а не убеждать. Я обязана вам жизнью. «Как трогательно старомодно это звучит в ее устах». — И все? Она вытянула руки перед собой. — Может ли дама привести в порядок ногти или это преступление? — Но почему нельзя было просто написать мне? — резко осведомился Глокта. — А не волочить меня за шкирку по улицам. — О, не надо волноваться. Вы всегда производили впечатление человека, не боящегося неудобств. Кроме того, нам представился случай возобновить чрезвычайно приятное знакомство. Позвольте мне этот краткий миг торжества после всего, что мне пришлось претерпеть от вас. «Что ж, я не против. Я попадал и в менее приятные ловушки. По крайней мере, вкус у нее получше, и встретились мы не в свинарнике». — Значит, я могу просто уйти? — Эй, кто-нибудь подобрал трость? Никто не откликнулся. Эйдер широко улыбнулась, показав ослепительно-белые зубы. — Ну да, вы можете удалиться ползком. Как вам такое? «Лучше так, чем всплыть на поверхность канала после того, как несколько дней пролежал на его дне, раздутый, как огромный бледный слизняк, и вонючий, как все могилы на городском кладбище». — Ну, хотя бы так. Однако я спрашиваю себя: что удержит меня от того, чтобы послать практиков по запаху ваших дорогих духов после того, как мы закончим разговор? И они завершат то, что начали. — Ваши слова меня не удивляют, это очень похоже на вас. — Она вздохнула. — Но должна сообщить вам, что у одного моего старинного и заслуживающего доверия делового партнера имеется заверенное печатью письмо. В случае моей смерти оно ляжет на стол архилектора и откроет ему истину относительно того, что случилось со мной в Дагоске. Глокта раздраженно пожевал деснами. «Сейчас мне придется жонглировать ножами». — А что произойдет, если независимо от моих действий вы вдруг умрете от болезни? Или на вас обрушится дом? Или вы подавитесь куском хлеба? Она широко распахнула глаза, как будто подобная мысль в первый раз пришла ей в голову. — В любом из этих случаев… письмо все равно будет отправлено, независимо от степени вашей вины. — Она как-то беспомощно рассмеялась. — Мир так устроен, что справедливости в нем не сыщешь. Но должна сказать, что жители Дагоски, взятые в плен наемники и принесенные в жертву солдаты Союза, которых вы заставили участвовать в заранее проигранном сражении, были бы довольны. — Она улыбнулась так мило, словно они говорили о садоводстве. — Для вас все было бы гораздо проще, если бы вы привели приговор в исполнение. — Вы читаете мои мысли. «Но уже поздновато. Я сделал доброе дело, и вот, конечно, за него надо заплатить». — Скажите мне вот что, прежде чем мы расстанемся навсегда — на что мы оба можем только надеяться. Вы вовлечены в дело с выборами? — (Глокта почувствовал, как у него дернулся глаз.) — Это относится к моим служебным обязанностям. «На самом деле это занимает все мое время, если я не сплю». Карлотта дан Эйдер наклонилась к нему так близко, как того требовала конфиденциальность. Локти она поставила на стол и оперлась подбородком на руки. — Кто же будет следующим королем Союза, как вы думаете? Брок? Ишер? Или кто-то еще? — Пока рано об этом говорить. Я работаю над этим. — Тогда ковыляйте прочь. — Она выпятила нижнюю губу. — И будет лучше, если вы не скажете о нашей встрече его преосвященству. Она кивнула, и Глокта почувствовал, как ему снова натянули мешок на голову.
Толпа оборванцев
Командный пост Джезаля — если можно говорить о командовании, когда человек пребывает в столь растерянном и смущенном состоянии, — находился на вершине довольно высокого холма. Оттуда открывался чудесный вид на широкую долину внизу. По крайней мере, в благополучные времена этот вид был чудесным. Но в нынешних обстоятельствах приходилось признать: такое зрелище трудно назвать приятным. Основные силы восставших полностью заняли несколько обширных полей на подступах к долине. Они походили на темное, грязное, угрожающее скопище насекомых, среди которого то и дело ярко поблескивал металл. Это были крестьянские орудия труда и инструменты ремесленников, но весьма острые. Даже издалека можно было заметить среди бунтовщиков тревожные признаки организованности — например, ровные, регулярно повторяющиеся промежутки между рядами восставших, предназначенные для того, чтобы по ним быстро доставлялись припасы и передвигались гонцы. Даже такому малоопытному командиру, как Джезаль, было очевидно: в этой армии, больше похожей на толпу, явно присутствовал кто-то, кто знал свое дело. И знал его больше, чем сам Джезаль. Другие группы восставших, мелкие и беспорядочные, были разбросаны на довольно большом расстоянии друг от друга по всей окружающей территории, и каждая из них жила по собственным законам. Люди, которых посылали за фуражом, едой и питьем, обчистили всю округу. Эта расползающаяся черная масса на зеленых полях напоминала Джезалю кучу черных муравьев, облепивших груду очисток от яблока. Он не имел представления, сколько их там было, но с дальнего расстояния можно было прикинуть, что не меньше сорока тысяч. В деревне на краю долины, позади основных сил восставших полыхал огонь. Костры это или горящие дома, сказать было трудно, но Джезаль опасался второго. Три высоких столба черного дыма поднимались и плыли над округой, придавая воздуху слабый и тревожный привкус пожарища. На командном пункте должна царить атмосфера бесстрашия, вдохновляющая подчиненных, — Джезаль, конечно, помнил об этом. Но глядя на уходящее вниз и вдаль поле, он не мог не думать об огромном множестве людей на противоположном его конце, отчаянно и пугающе устремленных к цели. Он не мог удержаться и время от времени бросал взгляды на собственных воинов. Их жидкие ряды выглядели весьма неуверенно. Джезаль морщился и неловко дергал воротник своего мундира. Эта чертова штука по-прежнему жала ему шею. — Как вы хотите расположить войска, сэр? — спросил Джезаля его адъютант майор Опкер, бросив на командира взгляд, одновременно снисходительный и заискивающий. — Расположить войска? А, ну да… Джезаль напряг мозги, чтобы придумать хоть что-то подходящее. Как профессиональный военный, он давно пришел к выводу: если на самом верху есть опытный и решительный командир, а внизу — опытные и решительные солдаты, то тем, кто находится между ними, можно вообще ничего не знать и не делать. Эта стратегия обеспечила ему теплое место на службе на несколько мирных лет, но теперь ее недостатки раскрылись со всей очевидностью. Если каким-то чудом один из «середняков» оказывается на посту командира со всей полнотой власти, система полностью рушится. — Расположить войска… — снова повторил он с оттенком недовольства в голосе и нахмурил бровь, стараясь сделать вид, что он вполне владеет ситуацией. На самом деле он имел весьма отдаленное представление о том, что все это значит. — Пехоту поставить двойным порядком, — рискнул сказать он, вспомнив отрывок какой-то истории, которую рассказывал ему Коллем Вест. — Вот за тем ограждением. И он резко указал жезлом на местность. В чем он преуспел, так это в использовании жезла, так как много репетировал перед зеркалом. — Полковник хочет сказать, что пехоту надо поставить перед ограждением, — мягко вставил Байяз. — Она должна расположиться двойным порядком с каждой стороны вон того указателя. Легкая кавалерия за деревьями вот здесь, тяжелая — в боевом порядке клином на дальнем фланге, где ровная местность. — Он с легкостью оперировал военными терминами. — Лучники одинарным порядком встанут за изгородью, где смогут укрыться от противника. И это позволит им вести навесной огонь с высот. — Он подмигнул Джезалю. — Отличная стратегия, полковник, позволю себе заметить. — Конечно, — ухмыльнулся Опкер и отправился передавать приказы. Заложив одну руку за спину, Джезаль крепко сжал жезл, а другой нервно потер подбородок. Несомненно, быть командиром это нечто большее, чем слышать обращение «сэр» со всех сторон. Ему стоит почитать пару книжек, когда он вернется в Адую. Если вернется, конечно. Три плохоразличимых фигуры отделились от общей черной массы восставших в долине и двинулись к ним, взбираясь на холм. Прикрыв глаза рукой, Джезаль смог рассмотреть кусок белой тряпки, развевавшийся над ними. Флаг парламентеров. Рука Байяза легла ему на плечо и крепко сжала, что было довольно неприятно. — Не волнуйся, мой мальчик. Мы отлично подготовлены для драки. Но я почти уверен, что до этого не дойдет. — Он с усмешкой взглянул на людей внизу. — Абсолютно уверен. Джезалю очень хотелось бы сказать то же самое.Человек по прозвищу Дубильщик — знаменитый демагог, предатель и подстрекатель к мятежу — выглядел на редкость невзрачно. Он тихо сидел на складном стуле в палатке Джезаля: неприметное лицо, копна давно не мытых волнистых волос, средний рост, сюртук обыденного покроя и цвета. Его усмешка говорила о том, что он отлично знает: у него есть поддержка. — Меня прозвали Дубильщиком, — произнес он. — И я уполномочен говорить от лица тех, кто притеснен и унижен, кого используют и обманывают. Они собрались там, в долине. Со мной двое моих сподвижников в нашем, без сомнения, патриотическом деле. Два моих генерала, можно сказать. Добрый человек Худ, — он кивнул на дородного детину, сидевшего сбоку от него, с красным лицом и окладистой бородой, насупленного и мрачного, — и Коттер Хольст. Он мотнул головой в другую сторону — на какого-то скользкого типа с длинным шрамом на щеке и мутными глазами. — Весьма польщен, — произнес Джезаль. По его мнению, оба генерала больше смахивали на грабителей с большой дороги. — Я полковник Луфар. — Я знаю. Видел, как вы выиграли турнир. Отлично владеете оружием, мой друг. — О, ну да… — Джезаль растерялся от неожиданности. — Благодарю. Это мой адъютант майор Опкер, а это… Байяз, первый из магов. Добрый человек Худ недоверчиво фыркнул, но Дубильщик только задумчиво прикусил губу. — Хорошо. И вы явились сюда, чтобы сражаться, или для того, чтобы вести переговоры? — Мы пришли либо для того, либо для другого. Джезаль постарался произнести это как можно внушительнее: — Закрытый совет, признавая ваши действия возмутительными, пришел к выводу, что у вас, возможно, имеются и некие законные требования… Худ снова громко фыркнул. — А что еще остается этим негодяям? Джезаль почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. — Ну да… я уполномочен предложить вам некоторые уступки… Он взял документ, подготовленный Хоффом, — серьезного вида бумагу со старательно выписанными титулами и печатью величиной с блюдце. — Но я должен предупредить вас. — Джезаль старался, чтобы его голос звучал уверенно. — Если вы откажетесь, мы готовы сражаться, а мои люди — это наилучшим образом подготовленные и вооруженные солдаты короля. Каждый из них стоит двадцати ваших оборванцев. Здоровяк фермер угрожающе усмехнулся. — Лорд Финстер думал так же, а наши оборванцы прогнали его под зад коленом от одного конца его поместья до другого. Болтаться бы ему в петле, если бы его лошадка не оказалась так резва. А у вас быстрая лошадь, полковник? Дубильщик тронул товарища за плечо. — Спокойствие, мой сердитый друг. Мы вполне можем согласиться, если нам предложат подходящие условия. Почему бы вам не показать нам, что у вас там, полковник? А мы решим, есть ли повод для угроз. Джезаль протянул им объемный документ. Худ сердито выхватил его из рук полковника, резко раскрыл и начал читать. Бумага шуршала по мере того, как ее разворачивали. Чем дальше Худ читал, тем мрачнее становился. — Это оскорбление! — выпалил он, закончив, и бросил на Джезаля убийственно суровый взгляд. — Снижение налогов и еще какая-то чушь об использовании общинных земель. Ваши грязные подачки не пройдут! Он бросил свиток Дубильщику, и Джезаль напрягся. Он не имел ни малейшего понятия об этих уступках, но реакция Худа не обещала легких переговоров. Глаза Дубильщика неторопливо скользили по тексту. Джезаль заметил, что они разного цвета: один голубой, а другой зеленый. Когда вождь мятежников дочитал до конца, он отложил документ и как-то театрально вздохнул. — Такие условия нам подходят. — Подходят? — Глаза Джезаля широко распахнулись от удивления, но это не шло ни в какое сравнение с удивлением фермера Худа. — Эти условия еще хуже того, что нам предлагали в прошлый раз! — вскричал он. — Перед тем, как мы обратили в бегство войско Финстера. Ты говорил, что мы не согласимся ни на что, кроме земельного надела для каждого. Дубильщик поморщился. — Так было раньше. — Так было раньше? — повторил Худ в изумлении. — А как насчет честной оплаты за честный труд? А что с долей прибыли? С равными правами любой ценой? Ты стоял вон там и обещал мне это! — Он показал рукой в сторону долины. — Ты всем это обещал. Что изменилось, кроме того, что до Адуи рукой подать? Мы можем получить все, что пожелаем! Мы можем… — Я сказал, что эти условия нам подходят! — взревел Дубильщик с неожиданной яростью. — А если хочешь, сам сражайся с войсками короля. Они шли за мной, а не за тобой, Худ, если ты до сих пор не заметил. — Но ты обещал нам свободу! Всем и каждому! Я доверял тебе! — На лице фермера отразился ужас. — Мы все тебе доверяли… Джезаль никогда прежде не видел такого безразличного человеческого взгляда, какой был у Дубильщика в тот момент. — Я должен был вести себя так, чтобы люди мне доверяли, — равнодушно ответил он, а его друг Хольст пожал плечами и уставился на свои ногти. — Да будь ты проклят! Будьте прокляты вы все! — Худ повернулся и в гневе выскочил из палатки. Джезаль услышал, как Байяз наклонился к майору Опкеру и прошептал: — Арестуйте этого человека, пока он не покинул наше расположение. — Арестовать, милорд? Но он пришел к нам в качестве парламентера… — Арестовать, заковать в железо и отправить в Допросный дом. Белый лоскут не защищает от королевского правосудия. Я надеюсь, наставник Гойл весьма искусен в ведении следствия. — Э… Да. Конечно. Опкер вслед за Худом вышел из палатки. Джезаль нервно улыбнулся. Дубильщик, конечно же, слышал, о чем говорили Байяз и адъютант командира, но он все так же посмеивался, словно будущее недавнего соратника больше его не волновало. — Я должен извиниться за моего товарища. В таких делах трудно угодить всем. — Он с нарочитой величественностью взмахнул рукой. — Но не беспокойтесь. Я произнесу большую речь для маленьких людишек. Расскажу им, что мы получили все, за что боролись, и они разбредутся по домам, никому не причинив вреда. Кое-кто, возможно, не успокоится, но я уверен, вы их утихомирите без усилий, полковник Луфар. — Ну да, конечно, — пробормотал Джезаль, не имея ни малейшего представления, что делать дальше. — Думаю, мы… — Отлично! — Дубильщик бодро вскочил. — Боюсь, мне пора удалиться. Слишком много обязанностей. Ни минуты покоя, полковник Луфар! Ни минуты. Он обменялся долгим взглядом с Байязом, а затем вынырнул из палатки на солнечный свет и исчез. — В случае, если кто-нибудь спросит, — прошептал первый из магов на ухо Джезалю, — я скажу, что это были напряженные переговоры с умными и решительными оппонентами. Вы держались хладнокровно, напомнили им о долге перед королем и страной, убедили вернуться на поля, ну и так далее… — Но… Джезаль чувствовал, что вот-вот заплачет, настолько он был разочарован. Невероятное разочарование — и такое же невероятное облегчение. — Но я… — Только в случае, если кто-нибудь спросит. Голос Байяза прозвучал резко, что означало конец разговора.
Любимец луны
Ищейка стоял, щурясь на солнце, и наблюдал, как парни из Союза бредут мимо него в обратный путь. Так всегда выглядят побежденные после сражения: еле живые, грязные и понурые, не отрывающие взгляда от земли. Ищейке часто доводилось видеть такое. Он сам не раз оказывался на их месте и знал, что они испытывают. Горечь поражения. Стыд. Чувство вины у тех, кто проиграл, не получив ни единой раны. Ищейке были знакомы все эти чувства, навязчивые и мучительные, однако вина все же менее болезненна, чем удар меча, и рана заживает быстрее. Некоторые из раненых были покалечены не слишком сильно. Перевязанные, они прихрамывали, опираясь на палку или на плечо товарища. С такими увечьями они получат послабление по службе на несколько недель. Другим бойцам повезло меньше. Ищейка узнал одного из них — совсем юного офицера, едва начавшего бриться. Его гладкое, белое как полотно лицо было перекошено от боли и страха, а нога оторвана выше колена. Одежда раненого, носилки и двое мужчин, которые несли его, были залиты черной кровью. Этот самый офицер встречал Ищейку и Тридубу у ворот, когда они в первый раз пришли в Остенгорм, чтобы присоединиться к Союзу. Тогда юноша смотрел на них как на дерьмо, а теперь вся его надменность исчезла. Офицер вскрикивал от боли, когда носилки вздрагивали, но Ищейку это не радовало. Потеря ноги — слишком жестокое наказание за высокомерие. Вест стоял у дороги и разговаривал с офицером, голова которого была перевязана грязным бинтом. Ищейка не мог слышать, о чем они говорят, но смысл беседы был ясен. Время от времени собеседники жестами указывали на холмы, откуда они пришли, — два крутых склона, поросшие лесом, с несколькими голыми каменными уступами без единой травинки. Вест обернулся и встретился взглядом с Ищейкой. Лицо его было мрачным, как у могильщика. Нетрудно догадаться: до победы еще очень далеко. — Черт, — пробормотал Ищейка негромко. У него вдруг засосало в желудке. Это чувство неизменно посещало его, когда приходилось идти на разведку новой территории, когда Тридуба призывал к оружию, когда на завтрак была лишь холодная вода. С тех пор как Ищейка стал главным, приступы участились. Теперь все стало его собственной проблемой. — Ничего не вышло? Вест покачал головой, подходя к нему. — Бетод поджидал нас. С большой армией. Он окопался на холмах. Отлично окопался и подготовил отличные укрепления между нами и Карлеоном. Скорее всего, он возвел здесь бастион еще до того, как пересек границу. — Да, что он умеет, так это хорошо окопаться. И нельзя было его обойти? — Крой пытался сделать это с обеих сторон и дважды потерпел неудачу. Потом Поулдер попробовал атаковать холмы в лоб, но вышло еще хуже. Ищейка вздохнул. — Значит, обходного пути нет. — На всех путях Бетод получает шанс покрошить нас. — И Бетод не упустит такого шанса. Именно на это он и рассчитывает. — Лорд-маршал тоже так думает. Он хочет, чтобы ты со своими людьми двинулся на север. — Вест перевел взгляд на расплывчатые сероватые очертания других холмов вдалеке. — Он хочет, чтобы ты поискал слабые места. Не может же Бетод быть везде одинаково силен. — Думаешь, не может? — переспросил Ищейка. — Что ж, поглядим. И он направился к деревьям. Ребятам это понравится. Ищейка прошел по тропинке и вскоре приблизился к лагерю. Его отряд постоянно разрастался и уже насчитывал сотни четыре бойцов — разношерстное, буйное сборище. Этим парням никогда не нравился Бетод, и они сражались с ним. И с Ищейкой, когда Ищейка воевал на стороне Бетода. Теперь они расположились в лесу, сидели вокруг костров, готовили себе еду, точили оружие и чинили одежду, устраивали поединки с клинками для тренировки. Ищейка поморщился, услышав, как металл скрежещет о металл. Скоро таких звуков ударов станет гораздо больше и от них польется кровь. — Командир! — закричали воины, увидев его. — Ищейка! Наш вождь! Хей-хей, ура! Они хлопали в ладоши и стучали оружием о камни. Ищейка поднял вверх сжатый кулак и с принужденной улыбкой произнес: — Ну, будет вам, будет. Сказать по правде, он до сих пор плохо понимал, как должен вести себя вождь, и потому вел себя как обычно. Отряду, похоже, это нравилось. Им все нравится, пока не начнутся бои и потери. Тогда они захотят другого командира. Он подошел к костру, где сидели его названные. Логена не было видно, но все остальные члены его старой команды были на месте и явно скучали. По крайней мере, те из них, кто остался в живых. Тул заметил приближение вождя. — Ищейка вернулся. — Угу, — произнес Молчун, подравнивая оперение стрел бритвой. Доу был занят тем, что собирал ломтем хлеба жир из котелка. — Ну и как там союзники, взяли холмы? — В его голосе прозвучала насмешка, поскольку ответ он сам знал. — Что, угодили в дерьмо? — Они вернулись, если ты спрашиваешь об этом. — Скатиться сверху вниз — именно это я и называю дерьмом. Ищейка глубоко вздохнул. — Бетод хорошо укрепил позиции. Просматривает все пути к Карлеону. Никто пока не понимает, как подступиться к нему или как его обойти. Он отлично подготовлен на все случаи, я так понимаю. — Черт подери, разве я не твердил об этом! — гаркнул Доу, и капли жира веером разлетелись вокруг него. — У него Малорослик на одном из холмов и Белобокий на другом. Кроме того, с ним Бледный Призрак и Бодун. Эти четверо никому не уступят. Но если они все-таки дрогнут, за ними стоит сам Бетод со всей своей армией, с шанка и с этим чертовым Наводящим Ужас. Он готов отбросить от своих позиций любого. — Очень может быть. — Тул поднес меч к свету, внимательно посмотрел на него, потом снова принялся начищать клинок. — С Бетодом всегда нужен план. — Ну а что они придумали, чтобы придержать нас на поводке? — усмехнулся Доу. — Какую работенку эти неистовые бойцы придумали для своих псов? — Берр хочет, чтобы мы отправились на север, через лес, и проверили левый фланг Бетода. Возможно, он более уязвим. — Ха, — фыркнул Доу. — У Бетода нет привычки оставлять прорехи. Если только он подготовил ее специально, чтобы мы туда сунулись. Сунулись и сломали себе шею. — Да уж, придется смотреть в оба. — Ну и заданьице, черт его дери! Ищейка уже устал от недовольных причитаний Доу, как прежде уставал Тридуба. — А чего ты ждешь? Такова жизнь — череда заданий. И если ты не полное дерьмо, ты стараешься справиться с ними. Что еще заставит тебя поднять свой зад? — Вот что! — Доу мотнул головой в сторону деревьев. — Только это! Ведь ничего не изменилось? Мы должны переправиться через Белую реку и вернуться на Север. Но Бетод хорошо укрепился и не оставил союзникам ни одного чертова шанса справиться с ним. Этот зуд и не дает им покоя. Но, допустим, они выбьют его с высот, что тогда? Что будет, если они подойдут к Карлеону, возьмут его и сожгут, как это сделал Девятипалый в прошлый раз? А ничего! Это ничего не значит. Бетод будет мотаться туда-сюда, как он всегда делает, бить и отступать. Найдет новые холмы, где можно отсидеться, найдет много разных ходов, которые можно разыграть. Через некоторое время союзникам это надоест, и они уберутся к себе на юг, а нас оставят здесь. Бетод вернется сюда и будет гонять нас как зайцев по всему чертову Северу. Зима, лето, зима, лето — одно и то же вечное дерьмо. Нас, правда, уже стало меньше, но мы по-прежнему прячемся в лесу. Тебе это знакомо? Да, все так и было, и Ищейка пока не понимал, что они могут предпринять. — Но к нам вернулся Логен. Это поможет. Доу снова усмехнулся. — Что Девятипалый может притащить с собой, кроме смерти? — Утихомирься, — проворчал Тул. — Ты в долгу перед ним, забыл? Все мы перед ним в долгу. — В долгу, но не до самой смерти. — Доу поставил котелок на землю у костра и встал, вытирая руки об одежду. — Где он болтался? Бросил нас в чистом поле, не сказав ни слова. Оставил свой отряд плоскоголовым и подался куда-то на край света. Кто поручится, что он снова не рванет в путешествие или не перейдет на сторону Бетода? Или начнет рубить кого попало, одним мертвым известно за что. Ищейка посмотрел на Тула, и Тул виновато взглянул на него. Они оба знали, что Логен творил черт знает что, когда на него находило. — Это было давно, — произнес Тул. — Теперь все изменилось. Доу только усмехнулся. — Нет. Ничего не изменилось. Рассказывайте сказки друг другу, если вам от этого легче, а я буду держать ухо востро, вот что я вам скажу. Мы говорим о Девятипалом. Кто знает, что он еще выкинет? — У меня есть мыслишка на этот счет. Ищейка повернулся и увидел Логена, прислонившегося к стволу дерева. Логен смотрел так, что Ищейка только и смог, что растерянно улыбнуться. Он знал этот взгляд, и множество страшных воспоминаний вставало за ним. Так смотрит мертвец, которого больше ничто не тревожит. — Ты что-то говорил? Можешь сказать это мне в лицо. Логен приблизился к Доу, склонив голову набок. Бледные шрамы выделялись на его осунувшемся лице. Ищейка почувствовал, как у него зашевелились волосы на руках и озноб пронзил тело, хотя ярко светило солнце. — Что ты, Логен… — заискивающе пробормотал Тул, стараясь превратить все в шутку, хотя было совершенно очевидно, что это не так. — Доу ничего такого не имел в виду. Он просто… Не отрывая взора своих мертвых глаз от лица Доу, Логен бросил: — Когда я преподал вам последний урок, я надеялся, что больше учить никого не придется. Но я вижу, у некоторых короткая память. Он подошел к Доу совсем близко. Так близко, что их лица почти соприкоснулись. — Ну, хочешь еще поучиться, сопляк? Ищейка сморщился, совершенно уверенный, что сейчас они начнут убивать друг друга. Как, черт возьми, разнять их? Он не знал. Все затихло в напряжении, и казалось, это продлится вечно. Черный Доу не позволил бы так обращаться с собой никому, ни живому, ни мертвому, будь то хоть Тридуба. Но сейчас он заставил себя усмехнуться, обнажив желтые зубы. — Нет. Одного урока мне хватит. Затем наклонил голову, откашлялся и сплюнул. Отступил, не торопясь, и на лице его играла усмешка, будто он хотел сказать: в этот раз я стерпел, но в следующий могу и не выдержать. Когда он ушел, Тул вздохнул с облегчением. Они избежали кровопролития. — Ладно, хорошо. Значит, Север?Пора готовить парней к походу. — Угу, — произнес Молчун. Вложив в колчан последнюю стрелу, он скрылся вслед за Тулом среди деревьев. Логен несколько мгновений стоял неподвижно, глядя им вслед. Когда они исчезли из вида, он повернулся, присел на корточки у костра и ссутулился, положив руки на колени. — Надо поблагодарить мертвых за это. Я едва не угодил в дерьмо. Ищейка вдруг осознал, что все это время он старался не дышать, и, наконец, позволил себе набрать полную грудь воздуха. — Мне нужно было ожидать чего-то подобного. Ты уверен, что все сделал правильно? — Сам знаешь, что да. Если позволить человеку вроде Доу распоясаться, его уже не остановить. Тогда все решат, что Девять Смертей вовсе не грозен, как они слышали, и рано или поздно кто-нибудь из них, недовольный или обиженный, обнажит против меня меч. Ищейка покачал головой. — Тяжело так смотреть на мир. — Только так и можно. Люди не изменились. И никогда не изменятся. Что ж, возможно, так и есть. Но как они могут измениться, если им не дают ни малейшей возможности? — И все-таки — ты уверен, что это необходимо? — Возможно, не для тебя. Ты один из них и научился ладить с ними. — Логен потер подбородок, грустно взглянув в сторону деревьев. — А я, признаем честно, упустил свой шанс почти пятнадцать лет назад. И другого мне не представится.В лесу было тепло и привычно. На ветвях щебетали птицы, которым не было дела до Бетода, Союза и всех людских проблем. Царило такое умиротворение, что Ищейка встревожился. Он глубоко вдохнул воздух, пропустил его через нос и попробовал на язык. Он стал вдвойне осторожным с тех пор, как шальная стрела во время сражения убила Катиль. Он мог бы спасти девушку, если бы больше доверял собственному нюху. Он очень хотел бы спасти ее. Но его желание ничего не меняло. Доу присел на корточки в кустах, вглядываясь в неподвижные ряды деревьев. — Что там, Ищейка? Ты что-то чувствуешь? Чем пахнет? — Людьми, по-моему, но как-то кисловато. — Он снова втянул в себя воздух. — Запах вроде… Вылетевшая из леса стрела воткнулась в ствол дерева — точно над головой Ищейки. — Черт! — воскликнул он, отползая назад и сдергивая с плеча собственный лук — как всегда, с запозданием. Изрыгая проклятия, Доу полз рядом, и они мешали друг другу. Ищейка чуть не выколол себе глаз секирой Доу, прежде чем успел оттолкнуть его. Вскинув руку, он дал знак всем остановиться, но его люди уже занимали позиции, ползком передвигались между деревьями и камнями, сжимали оружие, внимательно вглядываясь в лес. Из-за деревьев послышался голос: — Вы с Бетодом? Вопрос был задан на северном наречии, с нездешним акцентом. Доу и Ищейка переглянулись и пожали плечами. — Нет! — прорычал в ответ Доу. — А если вы с ним, вам лучше готовиться к встрече с мертвыми. Последовала пауза. — Нет, мы не с этим паршивцем и никогда с ним не пойдем. — Годится! — крикнул в ответ Ищейка, высунув голову не больше чем на дюйм. Он натянул тетиву, полностью готовый к бою. — Покажитесь! В шести шагах от него из-за дерева выступил человек. Ищейка был так удивлен, что едва не выпустил стрелу. Люди один за другим тихо выходили из зарослей. Много людей. Волосы у них были всклочены, лица измазаны полосами коричневой грязи и голубой краской, одежда состояла из обрывков меха и дубленых шкур, однако наконечники копий и стрел, а также клинки грубо скованных мечей были совершенно чистыми и сверкали. — Горный народ, хиллмены, — пробормотал Ищейка. — Да, мы хиллмены и гордимся этим! — послышался зычный голос, тут же разнесшийся эхом по всему лесу. Горные люди стали собираться по одну сторону, словно давали кому-то дорогу. Ищейка прищурился, всматриваясь. Среди них был какой-то ребенок. Девочка, на вид лет десяти, с грязными босыми ногами. Она несла на плече огромный молоток и толстый кусок дерева с железным зазубренным наконечником величиной с кирпич. Девочка явно с трудом удерживала свою тяжелую ношу. Следующим появился маленький мальчик. За спиной у него был круглый щит, слишком широкий для него. Мальчик нес большую секиру, ухватив ее двумя руками. Еще один малыш нес на плече копье вдвое больше собственного роста. Яркий наконечник качался над его головой, золото поблескивало на лезвии в лучах солнечного света. Он то и дело поднимал голову, чтобы не задеть копьем за ветви. — Мне кажется, я вижу сон, — проговорил тихо Ищейка. — Это так? Доу нахмурился. — Если это сон, то очень странный. Трое детишек вышли не одни — какой-то здоровяк следовал за ними. На его могучие плечи была наброшена меховая накидка, а на огромном животе болталось тяжелое ожерелье. Это были кости — костяшки пальцев, понял Ищейка, когда верзила подошел ближе. Человеческие пальцы перемежались с плоскими кусочками дерева, на которых были вырезаны странные знаки. Великан усмехался, показывая желтые зубы, выступающие из коричневой с проседью бороды, как кузнечное зубило. От его улыбочки Ищейке не стало легче. — Черт подери! — простонал Доу. — Давай вернемся. Пошли назад, на юг, хватит приключений! — Почему? Ты его знаешь? Доу повернул голову и сплюнул. — Это Круммох-и-Фейл собственной персоной. Ищейка и сам теперь предпочел бы нарваться на засаду, чем начинать разговор. Ведь каждому ребенку было известно, что Круммох-и-Фейл, вождь горцев, самый бешеный из вождей Севера, будь он неладен. Круммох-и-Фейл подошел и легко отодвинул копья и стрелы. — Для всего этого нет необходимости, не так ли, мои красавчики? Мы друзья. По крайней мере, у нас общий враг, что уже неплохо. У нас много врагов там, на холмах. Одной луне известно, как я люблю хорошую битву, но лезть на вершины, когда там засел Бетод со своими прихвостнями, вряд ли кому-то по плечу. Даже нашим новым южным друзьям. Он остановился прямо перед Ищейкой и Доу. Костяшки пальцев в ожерелье раскачивались и бряцали. Трое детей стояли за его спиной, беспокойно сжимая оружие для взрослых воинов, и мрачно поглядывали на людей. — Я Круммох-и-Фейл, — сообщил здоровяк. — Вождь горного народа. Или всех тех, кто так себя называет. — Он улыбнулся, как будто явился на свадьбу. — А кто главный в вашей веселой компании? Ищейка снова ощутил пустоту внутри, но отступать было некуда. — Я. Круммох вскинул брови, глядя на него. — Неужели? По-моему, ты маловат для того, чтобы командовать большими парнями. А у тебя есть имя? — Меня зовут Ищейка. А это Черный Доу. — Странная у вас команда, — произнес Доу, указывая на детей. — Что верно, то верно! И не робкого десятка! Парень с копьем, это мой сын Скофен. Тот, кто держит мою секиру, — мой сын Ронд. — Круммох нахмурился, взглянув на девочку с молотком. — А имя вот этого мальчика я не могу вспомнить. — Я твоя дочь! — выкрикнула девочка. — Разве у меня больше нет сыновей? — Скен уже вырос, и ты дал ему его собственный меч, а Скефт еще слишком мал, чтобы что-то удержать в руках. Круммох покачал головой. — Вряд ли это правильно, если чертова баба берет в руки молоток. Девочка бросила молоток на землю и пнула Круммоха в колено. — Тогда неси его сам, старый козел. — А! — вскрикнул он и засмеялся, потирая ногу. — Теперь я вспомнил тебя, Изерн! После твоего пинка память мигом вернулась ко мне. Ты можешь держать молоток, вполне можешь. Самый маленький несет самую большую ношу. — Тебе нужна секира, отец? — Младший мальчик, пошатываясь, поднял вверх свое оружие. — Тебе нужен молот? — Девочка вытащила молот из кустов и оттолкнула брата. — Нет, мои щенята. Сейчас мне нужны слова, и они у меня есть, обойдусь без вашей помощи. Вы скоро увидите, как ваш папочка кое с кем расправится, если все пойдет гладко, но сегодня секира или молоток мне не нужны. Мы пришли сюда не для того, чтобы убивать. — А зачем вы пришли? — спросил Ищейка, не уверенный, что хочет услышать ответ. — Сразу к делу, без церемоний? — Вытянув шею и склонив голову набок, Круммох вскинул руки, поднял одну ногу и взбрыкнул ею. — Я пришел сюда, потому что проснулся ночью и вышел прогуляться в темноте. Луна нашептала мне кое-что. В лесу, понимаете? Среди деревьев, под уханье сов на ветвях. Вы знаете, что мне сказала Луна? — Что ты давно спятил? — грубовато отозвался Доу. Круммох хлопнул ладонью по своему могучему бедру. — Для такого уродца, как ты, манеры очень даже ничего, Черный Доу. Однако нет. Луна сказала мне, — он заговорщицки кивнул Ищейке, словно у них был общий секрет, — что здесь Девять Смертей. — И что с того? — Логен неторопливо выступил вперед, положив руку на рукоять меча. Тул и Молчун вышли за ним, грозно поглядывая на хиллменов с раскрашенными лицами, на троих грязных детишек, но больше всего на их могучего жирного папашу. — Вот он! — взревел Круммох, вскинув дрожащий палец, похожий на сосиску приличного размера. — Сними свою руку с оружия, Логен Девятипалый, пока я не описался от страха. — Он рухнул на колени в грязь. — Это он! Он самый! Круммох прополз на коленях через кусты и обхватил ногу Логена, прислонившись к ней, как собака к ногам хозяина. Логен глядел на него сверху вниз. — Отцепись от моей ноги. — Как прикажешь! Круммох отпрянул и плюхнулся толстым задом в грязь. Ничего подобного Ищейка никогда не видел. Похоже, слухи о том, что у Круммоха не все в порядке с головой, имели под собой основу. — Известна ли тебе одна чудесная вещь, Логен Девятипалый? — И не одна, коли на то пошло. — Тогда вот что. Я видел твой поединок с Шамой Бессердечным. Видел, как ты вскрыл его, точно голубка для жаркого, и даже я не смог бы сделать это лучше. Приятно было посмотреть! Ищейка нахмурился. Он тоже был там, но ничего приятного припомнить не мог. — Я сказал тогда… — Круммох встал на колени. — И повторяю до сих пор… — Он поднялся на ноги. — И твердил, пока спускался с холмов, чтобы разыскать тебя… — Он поднял руку, указывая на Логена. — Луна благоволит к тебе больше, чем к кому бы то ни было! Ищейка взглянул на Логена, но тот лишь пожал плечами. — Кто может знать, что нравится луне. Какая разница? — Какая разница, он говорит! Ха! Я мог бы смотреть, как он сокрушает целый мир, и это было бы прекрасно! А разница такая, что у меня есть план. Он стремился вверх вместе с холодными ручьями в недрах гор, бурные потоки принесли его в священное озеро около меня, и он омывал берег, пока я погружал ноги в ледяную воду. Логен потер свой рассеченный подбородок. — Вообще-то, Круммох, мы тут не на привале. И если тебе есть что сказать по существу, давай, говори. — Как прикажешь! Бетод ненавидит меня, и это взаимно. Но тебя он ненавидит еще больше. Потому что ты посмел пойти против него, ты — живое доказательство, что человек на Севере может жить сам по себе, не склоняя колени и не облизывая зад этому паскуднику в золотой шапке, его расжиревшим сыновьям и его ведьме. — Он сдвинул брови. — Хотя к ней я, может быть, и не отказался бы приложиться языком. Ты бы составил мне компанию? — Воздержусь, — ответил Логен, но Ищейка не был до конца уверен в этом. — Только свистни, если передумаешь, и я сразу прискочу к тебе. А идея моя такова. Если Бетоду дать по случаю подловить тебя одного, вдали от твоих дружков из Союза, любителей хорошей солнечной погоды, расползающихся по Северу словно муравьи, он многое отдаст, лишь бы не упустить добычу. Возможно, даже спустит свой зад со своих ненаглядных холмов ради такого случая. — Ты явно преувеличиваешь степень его ненависти. — Что? Ты сомневаешься, что способен вызывать такую ненависть? — Круммох повернулся и широко раскинул свои огромные длинные ручищи, так что едва не задел Тула и Молчуна. — Но ведь он распух от ненависти и не только к тебе, Девять Смертей! Всех вас, и меня, и моих трех сыновей, которые здесь, он ненавидит всех! Девочка снова сбросила молоток и уперлась кулаками в бока, но Круммох продолжал свою тираду, не обращая на нее внимания. — Я так думаю — твои парни присоединятся к моим, и вместе у нас будет восемь сотен копий. Мы двинемся на север, будто собираемся на Высокогорье, обойдем Бетода и устроим ему веселенькую жизнь, ударив под зад с тыла. Уверен, это раззадорит его. Он не упустит случая помочь нам вернуться в грязь. Ищейка раздумывал над тем, что сказал Круммох. Шанс на удачу у этого плана имелся, потому что люди Бетода были на взводе. Им не нравилось, что они сражаются далеко от привычного берега Белой реки. Возможно, до них дошел слух о возвращении Логена Девятипалого, и они засомневались, на правильной ли они стороне. Бетод с удовольствие надел бы на кол несколько голов, чтобы его воины полюбовались ими. Ему нужны были головы и Девятипалого, и Круммоха, и Тула Дуру, и Черного Доу, и самого Ищейки. Он горел желанием показать всему Северу, что нет иного пути, кроме как вместе с ним. Не выразить, как он этого хотел. — Предположим, мы отправимся на север, — сказал Ищейка. — Как Бетод узнает об этом? Круммох улыбнулся еще шире. — О, он узнает, потому что узнает его ведьма. — Чертова ведьма! — пропищал парнишка с копьем. Его худые ручонки дрожали, когда он старался держать копье прямо. — Эта вечно колдующая над своими зельями шлюха с разрисованным лицом так и приклеилась к нему. Или она приклеила его к себе? Так или иначе, она внимательно следит за всем, что происходит вокруг. Понимаешь, Девять Смертей? — Я знаю, кого ты имеешь в виду, — произнес Логен, и лицо его помрачнело. — Кауриб. Один мой знакомец сказал, что у нее «долгий взгляд». Ищейка не имел ни малейшего представления, о чем они говорят, но раз Логен принимает это ко вниманию, то и ему стоит прислушаться. — «Долгий взгляд»? — усмехнулся Круммох. — Твой друг точно подметил, подходящее название для этой мерзости. Она видит все при помощи этого своего глаза. Все, чего ей видеть не надо. Бетод доверяет ее глазам больше, чем собственным. Он поручил ей наблюдать за нами, в особенности за тобой. Сейчас она широко раскрыла оба своих глаза, не сомневайся. Я, конечно, не колдун, — он покрутил один из деревянных амулетов на ожерелье, — но Луна знает, что я немножко понимаю в их волшебном ремесле. — Ну, а если все пойдет, как ты говоришь, — прогудел Тул, — что случится тогда? Кроме того, что мы подставим Бетоду свои головы? — О, моя голова нужна мне там, где она сейчас, здоровяк. Мы потянем его за собой, все дальше и дальше на север, как нашептывает мне лес. Наверху в горах есть одно местечко. Его очень любит луна. Это укрепленная долина, которую оберегают духи моей семьи, духи моего народа, духи гор с самого начала мира. Ищейка почесал затылок. — Какая-то крепость в горах? — Это защищенное высокое место. Высокое и защищенное достаточно, чтобы малым числом можно было продержаться там против целого полчища, пока не подоспеет помощь. Мы выманим его за собой в ту долину, а твои друзья из Союза будут следовать за нами на приличном расстоянии. Ну, достаточно далеко, чтобы ведьма не увидела их. Она будет занята нами. Когда Бетод бросит все силы на нас, южане незаметно подкрадутся к ним сзади и… — Он хлопнул в ладоши, и звук от хлопка эхом разнесся по лесу. — Мы поймаем мерзавца в капкан. — Мерзавец Бетод! — выкрикнула девочка и пнула ногой лежащий на земле молоток. Все молча смотрели друг на друга. Ищейке не очень-то понравился этот план, ему не хотелось доверять свою жизнь сумасшедшему горцу. Но все-таки это был шанс, и он не мог сказать «нет», несмотря на сомнения. — Мы должны все обсудить. — Конечно, должны, мои новые лучшие друзья. Конечно, вы должны. Но не зевайте. — Круммох широко улыбнулся. — Я уже давно спустился с гор, и мои любимые щенята, оставшиеся дома, мои прекрасные жены и сами прекрасные горы соскучились по мне. Подумайте о хорошей стороне дела. Если Бетод не пойдет за нами, поторчите несколько вечеров на высокогорье, пока увядает лето. Будете греться у моего костра, слушать мои песни, смотреть, как солнце садится за горы. Скажите, плохо? — Вы собираетесь прислушаться к безумцу? — спросил Тул, когда они отошли подальше, чтобы вождь горного народа не мог их слышать. — Ведьмы, колдуны, вся эта чертова ерунда. Он сочиняет на ходу? Логен потер пальцами щеку. — Он не такой сумасшедший, как кажется. Продержался же он против Бетода все эти годы. Единственный, кому это удалось. Двенадцать зим подряд скрывался, совершал набеги, все время на шаг опережал противника. Высоко в горах, но все-таки. Надо быть вертким, как рыба, и закаленным, как сталь, чтобы так выжить. — Значит, ты ему доверяешь? — спросил Ищейка. — Доверяю? — Логен усмехнулся. — Черт возьми, нет. Но его ненависть к Бетоду еще сильнее нашей. Он совершенно прав насчет той ведьмы, я встречал ее. И повидал много чего другого за этот год. Если он говорит, что она увидит нас, я ему верю. А если она нас не увидит и Бетод не придет, мы ничего не потеряем. Ищейка снова почувствовал голодную пустоту внутри, сильнее, чем обычно. Он взглянул на Круммоха, сидевшего на камне. Дети собрались вокруг него, безумец улыбался во весь рот, показывая желтые зубы. Он мало походил на того, с кем можно связывать надежды на будущее, но Ищейка чувствовал, что ветер меняется. — Мы все чертовски рискуем, — недовольно заметил он. — А если Бетод догонит нас и схватит на полпути? — Но мы пойдем быстро, очень быстро! — прорычал Доу. — Это война. Если не рискуешь, не победишь. — Угу, — проворчал Молчун. Тул кивнул своей большой головой. — Нужно шевелить мозгами. Я пришел сюда не для того, чтобы смотреть, как Бетод рассиживается на холмах. Надо заставить его спуститься оттуда. — И не просто спуститься, а направиться туда, где мы сумеем как следует надрать ему зад, — прошипел Доу. — Но выбор за тобой. — Логен положил руку на плечо Ищейки. — Ты за главного. Да, он был за главного. Он помнил, как они порешили это, собравшись вокруг могилы Тридубы. Ищейка предпочел бы послать Круммоха ко всем чертям, вернуться назад и сказать Весту, что они ничего не нашли, кроме леса. Но раз задача поставлена, ее надо решать. так сказал бы Тридуба. Ищейка глубоко вздохнул. Его мутило, так что он едва сдерживал рвоту. — Хорошо. Но этот план не сулит нам ничего, кроме могилы, если Союз не будет готов выполнить свою часть дела вовремя. Надо довести его суть до сведения Свирепого, рассказать обо всем их вождю Берру. — Свирепый?.. Тул усмехнулся. — Это долгая история.
Цветы и аплодисменты
Джезаль по-прежнему не имел ни малейшего понятия, ради чего ему пришлось надеть парадную униформу. Чертов мундир был жестким, как доска, галуны скрипели. Он был пошит для того, чтобы стоять навытяжку, а не для езды верхом, и больно давил на желудок при каждом шаге лошади. Но Байяз настоял, а старому козлу было очень трудно отказать, и не имело значения, командует Джезаль экспедицией или нет. Проще было согласиться. Так что он ехал верхом во главе длинной колонны и мучился, постоянно поддергивая мундир и безбожно потея под ярким солнцем. Единственным утешением было то, что он мог дышать свежим воздухом. Остальные вдыхали пыль из-под копыт его коня. В добавок ко всем неприятностям Байяз продолжал развивать темы, от которых Джезаль порядком устал во время путешествия на край мира и обратно. — Королю жизненно важно заручиться хорошим отношением подданных. И это не так сложно сделать. Те, кто находится внизу, имеют небольшие амбиции и удовлетворяются небольшими милостями. Они не требуют полной справедливости. Им достаточно думать, что они… Через какое-то время Джезаль обнаружил, что может не обращать внимание на надоедливое жужжание этого голоса, как человек не обращает внимания на привычный лай старой собаки. Он расслабился в седле и позволил своим мыслям течь свободно. Куда еще они могли устремиться, как не к Арди? Он попал в передрягу, это точно. Там, вдали, на равнине, все казалось ясным: вернуться домой, жениться на ней, зажить счастливо. Теперь, когда он вернулся в Адую, в привычное окружение, к старым привычкам, все усложнялось с каждым днем. Забота о репутации и о служебных перспективах были теми издержками, от которых нельзя легко отмахнуться. Джезаль стал полковником королевской гвардии, а это предполагало определенные нормы поведения. — …Гарод Великий всегда уважал простого человека. И это не раз помогало ему одержать победу над его пэрами… К тому же сама Арди была куда более сложным человеком, чем Джезалю рисовала безмолвная память. На девять десятых остроумная, одаренная, бесстрашная красавица, а на одну десятую злобная, полная разрушительной энергии пьяница. Каждый момент, проведенный с ней, был своего рода лотереей, но, возможно, именно это ощущение опасности воодушевляло и подогревало их, отчего по коже бежали мурашки, а во рту пересыхало. Вот и теперь он почувствовал дрожь, едва только подумал об этом. Он никогда прежде не испытывал ничего подобного в отношениях с женщиной. Наверное, это была любовь. Скорее всего. Но достаточно ли одной любви? Как долго она продлится? Женитьба — это навсегда, а навсегда — это очень долго. Неопределенное развитие их не совсем тайного романа устроило бы его гораздо больше, но паршивец Глокта придушил в корне эту возможность, наступив на нее своей уродливой ногой. Мешки, наковальни, каналы. Джезаль вспомнил, как белесый монстр набрасывает мешок на голову узника над городской протокой, и поежился. Однако он вынужден был признать, что калека прав. Визиты Джезаля вредили репутации девушки. Нужно обращаться с другими так, как ты хочешь, чтобы они обращались с тобой. Так говорил Девятипалый. Хотя это до чертиков неудобно. — Ты слушаешь меня, мой мальчик? — А? Да, конечно. Гарод Великий и все такое. К простому человеку он испытывал большое уважение. — Демонстрировал, — недовольно поправил его Байяз. — К тому же он умел извлекать уроки. Они приближались к Адуе, проехав через фермерские земли. Ехали мимо лачуг, домишек, дешевых постоялых дворов и еще более дешевых кабаков, которые вырастают у ворот любого большого города или теснятся вдоль дороги сами по себе. Они образовывали что-то вроде городка со своими законами. За ним длинной тенью стены Казамира начиналась первая линия укреплений. Мрачные непреклонные гвардейцы стояли по обе стороны высокой арки. Ворота, отмеченные геральдическим золотым солнцем Союза, были распахнуты. Путники погрузились в полную темноту и, проследовав под мрачными сводами, выехали на свет. Джезаль прищурился. Невообразимые толпы людей заполнили выложенное камнями пространство перед ними. Они собрались по обе стороны дороги, их сдерживала городская стража. При виде Джезаля они стали хором выкрикивать радостные приветствия. Джезаль даже подумал на мгновение, что они ошиблись, ожидая какую-то важную персону. Гарода Великого, например (больше никаких великих людей он не знал). Но вскоре среди общего шума он стал различать имя Луфар. Девушка, стоявшая впереди, бросила Джезалю цветок, который был тут же раздавлен копытами его лошади. Она что-то кричала, и он не мог разобрать слов, но уже не сомневался: люди ждали его. — Что происходит? — шепотом спросил он первого из магов. Байяз усмехнулся так, будто ничего неожиданного для него здесь не было. — Думаю, что жители Адуи хотят отпраздновать твою победу над мятежниками. — Неужели? — Джезаль поморщился и неопределенно махнул рукой, отчего приветственный гул усилился. Толпа росла по мере того, как они ехали по городским улицам. Люди заполняли все свободное пространство. Они теснились на узких улочках, высовывались в окна домов, шумно выражали свою радость и приветствовали всадников. С какого-то балкона высоко над улицей бросали цветы. Один цветок зацепился за седло Джезаля, он взял его и стал удивленно вертеть в руке. — Это все… для меня? — Разве не ты спас город? Разве не ты остановил мятежников, не пролив ни капли крови с обеих сторон? — Но они разбежались сами. Я ничего для этого не делал. Байяз пожал плечами, взял у Джезаля цветок, понюхал его, потом легко отбросил прочь и кивнул головой на компанию восторженных лавочников, толпившихся на углу улицы. — Похоже, они с этим не согласны. Так что молчи и улыбайся. Это хороший совет на все случаи жизни. Он старался, но улыбка выходила натянутая. Логен Девятипалый его бы не одобрил, подумал Джезаль. Если бы требовалось нечто обратное — унизить себя, — с этим он сейчас справился бы легко. Джезаль нервно поглядывал вокруг, уверенный, что толпа скоро разглядит в нем жулика, а именно так он и чувствовал себя; тогда возгласы умиления и цветы сменятся злобными выкриками и содержимым ночных горшков. Но этого не случилось. Восторги продолжались, пока Джезаль и длинная колонна солдат, следовавших за ним, медленно продвигались по району Трех Ферм. С каждой пройденной улицей Джезаль успокаивался. Он уже думал, что и в самом деле достиг чего-то значительного. Возможно, он и вправду был бесстрашным командиром, умелым переговорщиком. Если люди, живущие в городе, хотят сделать из него героя, убеждал себя Джезаль, невежливо отказывать им. Через ворота стены Арнольта они вступили в центральный район города. Джезаль гордо сидел в седле, выпятив грудь. Байяз следовал за ним на почтительном расстоянии, предоставив ему возглавлять колонну. Приветственный шум нарастал, когда они скакали по широкому Срединному проспекту, пересекали площадь Четырех Углов и направлялись к Агрионту. Похожее чувство он испытывал после победы на турнире, только сейчас ему потребовалось гораздо меньше усилий, и так ли уж все это ужасно? Кому это повредит? Девятипалый и его скромность пусть идут ко всем чертям. Джезаль заслужил внимание. С его лица не сходила лучезарная улыбка. Он вскинул руку и в самодовольной уверенности стал приветствовать толпу. Огромная стена Агрионта показалась перед ним, и Джезаль пересек ров, направляясь к караульной будке с южной стороны крепости. Он проскакал по длинному туннелю, ведущему в крепость. Позвякивание лошадиных подков и топот сапог королевской гвардии эхом отдавались в темноте за его спиной. Он медленно проследовал по аллее Королей, ощущая на себе одобрительные взгляды выточенных из камня огромных монархов прошлого и их советников, проехал между высокими зданиями, облепленными зеваками, и вступил на площадь Маршалов. Собравшихся людей аккуратно развели по обе стороны огромного пространства, освободив в середине длинный проход, выложенный камнем. В дальнем конце площади были возведены широкие ряды скамеек, малиновый балдахин отмечал место присутствия государя. От шума и всей этой картины захватывало дух. Он вспомнил триумфальный прием, устроенный в честь маршала Варуза, когда тот вернулся после победы над гурками. Джезаль, еще подросток, тогда смотрел на все происходившее широко раскрытыми глазами и поймал на себе один мимолетный взгляд маршала, сидевшего на сером боевом коне. Но он не мог представить, что однажды сам въедет верхом на эту площадь славы. Это все еще казалось нереальным, если сказать по чести. Ведь он одолел стихийную толпу крестьян, а не самую могущественную нацию Земного круга. Однако вряд ли он мог судить о том, кто достоин триумфа, а кто нет. И Джезаль пришпорил коня, проезжая между рядами улыбающихся лиц и поднятых рук. Сам воздух был наполнен поддержкой и одобрением. Он видел, что мужи Закрытого совета собрались у первого ряда скамеек. Он узнал архилектора Сульта в ослепительно белом одеянии, верховного судью Маровию в торжественно черном платье. Его недавний учитель фехтования маршал Варуз тоже был там, лорд-камергер Хофф рядом с ним. Они аплодировали, по большей части с легким оттенком презрения, и Джезаль счел это проявлением неблагодарности. В самой середине, усаженный в золоченое кресло и надежно поддерживаемый, располагался сам король. Джезаль, полностью свыкшийся с ролью победоносного героя, натянул поводья, заставив коня встать на дыбы. Его передние копыта театрально бились в воздухе. Джезаль соскочил с коня, приблизился к королевскому помосту и грациозно опустился на одно колено, склонил голову и ожидал благодарности короля, окруженный восторгами и аплодисментами толпы. Может быть, его снова продвинут по службе? Даже пожалуют титул? Было трудно поверить, что совсем недавно он размышлял о тихой жизни в забвении. — Ваше величество… Он услышал, как Хофф произносит эти слова, и, не поднимая головы, исподлобья взглянул на короля. Король спал. Его глаза были закрыты, а рот открыт, нижняя губа отвисла. Это вряд ли могло удивить, ведь король был стар и дряхл, но Джезаль почувствовал обиду. Уже второй раз король проспал его триумф. Хофф осторожно, насколько возможно, подтолкнул короля под локоть и, когда тот опять не проснулся, был вынужден наклониться к его уху и прошептать: — Ваше величество… Продолжить он не успел. Король накренился, голова его низко склонилась, и он внезапно выпал из золоченого кресла, распластавшись перед потрясенными членами Закрытого совета, как выброшенный на берег кит. Его алое одеяние распахнулось, открыв огромное влажное пятно на брюках, корона упала с головы, подскочила и с шумом покатилась к флагам. Послышался одновременный вздох множества людей, прерванный визгом какой-то женщины в задних рядах. Джезаль потрясенно смотрел, как лорд-камергер опустился на колени и склонился над лежавшим неподвижно королем. Все стихло, люди на площади затаили дыхание. Потом Хофф медленно поднялся на ноги. Его вечно красное лицо побелело. — Король умер! — возвестил он. Его голос разнесло эхо, отразившееся от стен башен и зданий, окружавших площадь. Джезаль мог лишь горько усмехнуться. Удача поманила его и исчезла. Уже никому не придет в голову славить его.Слишком много ножей
Логен сидел на камне в двадцати шагах от тропы, по которой Круммох вел их в горы. Он знал все дорожки, этот Круммох-и-Фейл, все тропинки на Севере. Так говорила молва, и Логен надеялся, что на самом деле так и есть. Ему не хотелось угодить в засаду. Они шли на Север, к горам. Они надеялись, что Бетод спустится с холмов и двинется за ними на Высокогорье. Что Союз пойдет следом и запрет Бетода в ловушку. В общем, слишком много надежд, ужасно много. Стоял жаркий солнечный день, и земля под деревьями была покрыта крупными квадратами теней и прорезана линиями яркого солнечного света, перемещавшимися всякий раз, когда ветер шевелил ветви деревьев. Время от времени солнце, проникая сквозь листву, ударяло Логену в лицо. Птицы щебетали, издавали трели, деревья шелестели и поскрипывали, насекомые парили в неподвижном воздухе, а трава в лесу была усеяна белыми и голубыми цветами. Настоящее лето на Севере, но Логена оно не радовало. Лето было лучшим временем для того, чтобы убивать. Людей, простившихся с жизнью в хорошую погоду, ему довелось повидать куда больше, чем тех, кто умер в непогоду. Так что он зорко поглядывал по сторонам, всматривался в деревья, внимательно наблюдал и прислушивался. Это было задание, которое поручил ему Ищейка: находиться на правом фланге и следить за тем, чтобы парни Бетода не подобрались к ним, пока отряд вереницей движется по горной козлиной тропе. Для Логена такое задание очень подходило. Держаться с краю, чтобы ни у кого из своих не возникло искушения убить его. Он наблюдал, как люди тихо проходят между деревьев, приглушенно переговариваются, держа оружие наготове, и это рождало в его голове бурю воспоминаний. Хороших и плохих. По большей части плохих, надо признать. Тут один из бойцов отделился от остальных, заметил Логена, и двинулся между деревьями к нему. На лице его играла широкая дружелюбная улыбка, но это не значило ровным счетом ничего. Логен знавал много людей, которые улыбались, замышляя убийство. Он и сам так поступал не один раз. Он слегка повернулся, опустил руку, чтобы ее не было видно со стороны, и крепко сжал рукоять ножа. Лишних ножей не бывает, говорил его отец, и это был дельный совет. Он осмотрелся вокруг, спокойно и без особого напряжения, чтобы проверить, нет ли кого за спиной. Там были только деревья. Тогда он сдвинул ногу, чтобы упрочить равновесие, и сделал вид, будто ничто его не тревожит. Однако каждый мускул был напряжен, как пружина. — Меня зовут Красная Шляпа. Человек остановился в шаге от Логена, по-прежнему улыбаясь. Его левая рука неподвижно лежала на рукояти меча, а вторая была просто опущена вниз. Логен быстро прокручивал в голове варианты, вспоминая всех, к кому он проявил несправедливость, кого обидел, с кем враждовал. Живых, по крайней мере. Красная Шляпа — такого имени он не помнил, но это было слабым утешением. Десять писцов с десятью огромными книгами не смогли бы составить полный список его врагов, их друзей и родственников. Не считая тех, кто желал убить его без причины, ради того, чтобы прославиться. — Не могу сказать, что твое имя мне знакомо. Красная Шляпа пожал плечами. — У тебя нет причины помнить меня. Я сражался за Старика Йоля, давно. Он был хорошим человеком, этот Йоль. Такого человека ты бы уважал. — Да, — ответил Логен, напряженно ожидая неожиданного резкого движения. — Но когда он вернулся в грязь, я пошел с Малоросликом. — Мне никогда не нравился Малорослик, даже когда мы сражались на одной стороне. — Мне тоже, если говорить честно. Настоящий мерзавец. Раздулся от побед Бетода. Мне такое не по нутру. Именно поэтому я перешел на другую сторону, понимаешь? Когда услышал, что здесь был Тридуба. — Он шмыгнул носом и понурился. — Кто-то должен разобраться с этом чертовым Наводящим Ужас. — Да мне рассказывали. Логен наслушался рассказов о Наводящем Ужас, но для того, чтобы он убрал руку с рукоятки ножа, нужно что-то большее, чем несколько правильных слов. — Что ж, Ищейка хороший вождь. Один из лучших на моей памяти. Он знает свое дело, к тому же он осторожен. Все хорошо обдумывает. — Да, я не сомневался в нем. — Ты думаешь, Бетод идет за нами? — Логен прямо смотрел Красной Шляпе в глаза. — Может, идет, а может, и нет. Мы не узнаем об этом, пока не поднимемся в горы и не услышим, как он стучится в дверь. — Думаешь, Союз все сделает как надо? — Почему бы нет? Не вижу причин. Берр знает, чего он хочет, и Свирепый тоже. Они обещали прийти, и я думаю, что они придут. Хотя сейчас от нас уже мало что зависит. Красная Шляпа стер пот со лба, искоса бросил взгляд в сторону деревьев. — Да, ты прав. Просто хотел сказать, что я участвовал в битве при Инворде. Я был на другой стороне, но видел, как ты сражаешься, и старался держаться подальше, признаюсь в этом. — Он покачал головой и усмехнулся. — Никогда не видел ничего подобного. Ни до, ни после. Вот что я хотел сказать. Я рад, что ты с нами. Вправду рад. — Рад? — Логен прищурился. — Ну ладно. Хорошо. Красная Шляпа кивнул. — Ладно. Это все. Встретимся в бою. — Да. В бою. Логен наблюдал, как он уходит за деревья, но даже когда Красная Шляпа скрылся из вида, не мог заставить себя отпустить рукоять ножа. Не мог избавиться от ощущения, что нужно быть начеку. Он позволил себе забыть, что такое Север. Вообразил, что он может измениться. Теперь Логен понял свою ошибку. Он сам устроил ловушку для себя много лет назад. Сковал большую тяжелую цепь, кровавые звенья которой цеплялись друг за друга, и опутал себя ею. Ему представился шанс освободиться, хотя он ничем не заслужил этого, но он решил вернуться сюда, и дело снова пахнет большой кровью. Он чуял этот запах. Непомерный груз смерти пал на него, подобно тени горы. Всякий раз, когда он что-то говорил, куда-то шел или о чем-то думал, он приближался к ней. Он пил ее с каждым глотком воды, втягивал в себя с каждым вздохом. Он ссутулился и смотрел на сапоги, на солнечные лучи, касавшиеся его ног. Ему не следовало расставаться с Ферро. Нужно было уцепиться за нее, как дитя хватается за мать. Много ли доброго и хорошего встречал он в жизни? Но теперь он все отбросил, он выбрал возвращение и сведение старых счетов. Логен облизнул зубы и выплюнул кисловатую слюну на землю. Он должен был знать: месть никогда не бывает легкой и упоительной, как о ней мечтают. — Готов спорить, ты бы предпочел никогда не возвращаться сюда. Логен поднял голову, готовый выхватить нож. Но потом он увидел, что перед ним стоит Тул. Он убрал нож и опустил руки. — Тебе это знакомо? Тоже приходило в голову? Грозовая Туча присел на корточки рядом с ним. — Иногда мне кажется, что мое собственное имя — это тяжкий груз. Так что страшно подумать, как может давить имя, которое носишь ты. — Это бремя. — Не сомневаюсь. — Тул смотрел на людей, вереницей спускавшихся по пыльной тропе. — Не обращай внимания. Они к тебе привыкнут. Ну, а если дела пойдут плохо, у тебя есть Черный Доу с его улыбочкой, которого всегда можно попросить о помощи. Логен усмехнулся. — Это правда. У него такая улыбочка, у этого Доу… От нее все вокруг расцветает. — Как солнечный свет в пасмурный денек. — Тул сел на камень рядом с ним, вытащил пробку из фляги и протянул флягу Логену. — Прости. — Простить? За что? — За то, что мы не искали тебя после того, как ты упал со скалы. Подумали, ты покойник. — Не могу сказать, что я больно-то обиделся на вас. Я и сам был почти уверен, что я покойник. Это мне нужно было вас искать. — Да. Наверное, нам следовало поискать друг друга. Но я догадываюсь, что ты привык быстро избавляться от надежд. Жизнь учит рассчитывать на худшее. — Надо смотреть правде в глаза. — Это точно. Но все обернулось хорошо. Ты снова с нами. — Да. — Логен вздохнул. — Мы снова на войне, у нас мало провианта, и мы бродим по лесам. — По лесам, — недовольно повторил Тул и ухмыльнулся. — Неужели когда-нибудь устану от этого? Логен отпил из фляжки, вернул ее Тулу. Тот тоже сделал большой глоток. С минуту они молча сидели рядом. — Я не хотел этого, Тул. Ты сам знаешь. — Конечно не хотел. Никто из нас не хотел. Но это не значит, что мы это не заслужили. — Тул положил свою большую руку на плечо Логена. — Если надо будет поговорить, я рядом. Логен смотрел, как Тул уходит. Хороший человек Грозовая Туча. Ему можно доверять. Таких не много осталось — Тул, Молчун да Ищейка. Черный Доу тоже, конечно, в своем роде. Это почти обнадежило Логена. Почти заставило его радоваться тому, что он решил вернуться на Север. Он снова взглянул на вереницу людей и заметил среди них Трясучку, который смотрел на него. Логен хотел бы отвести взгляд, но не мог позволить себе этого. Так что он сидел на камне, и они смотрели друг на друга, и Логен чувствовал изливающуюся на него ненависть, пока Трясучка не скрылся за деревьями. Логен снова покачал головой и сплюнул. Лишних ножей не бывает, говорил его отец. Если только эти ножи не направлены в твое сердце теми, кто тебя ненавидит.Лучший из врагов
— Тук-тук. — Не сейчас! — грозно выкрикнул полковник Глокта. — Мне надо закончить со всем этим. Тут накопилось тысяч десять листов с признательными показаниями, которые нужно было подписать. Письменный стол скрипел под тяжестью этой кипы, кончик пера размягчился, как масло. Пометки красными чернилами походили на пятна темной крови, разбросанные по желтовато-тусклой бумаге. — Черт подери! — рассердился Глокта, задев пузырек с чернилами локтем. Содержимое вылилось на стол, впиталось в кипу бумаг, капли падали на пол с неизменным досадным стуком. — Еще будет время исповедаться. Много времени. Полковник нахмурился. В воздухе явно потянуло холодом. — Опять вы! И как всегда, некстати. — Значит, вы меня помните? — Похоже… По правде говоря, полковник не мог толком вспомнить откуда. В углу комнаты стояла женщина, но он не мог рассмотреть ее лицо. — Объятый огнем, Делатель упал… Рухнул на мост внизу. Слова были знакомые, но Глокта не мог понять откуда. Старые сказки и прочая ерунда. Он поморщился. Черт подери эту больную ногу! — Кажется… Его обычная уверенность пропала. Комнату заполнил ледяной холод, он мог даже видеть пар от собственного дыхания. Он неуклюже приподнялся в кресле, когда незваный гость приблизился. Нога не замедлила отомстить острой, пронзительной болью. — Чего вы хотите? — недовольно проговорил он. В полосе света появилось лицо гостя. Это был Мофис из банковского дома «Валинт и Балк» собственной персоной. — Семя, полковник. — Он растянул губы в улыбке, в которой не было ни капли радости. — Мне нужно семя. — Я… Я… — Глокта сделал шаг назад и наткнулся спиной на стену. Отступать было некуда. — Семя! Перед ним предстало лицо Гойла, потом Сульта, потом Секутора, и все они требовали одного и того же: — Семя! Я теряю терпение! — Байяз, — прошептал он, плотно сжав веки, так что слезы покатились по щекам. — Байяз знает… — Тук-тук, палач, — снова послышался свистящий голос женщины. Кончик пальца больно ударил его в висок. — Если бы этот старый лжец что-то знал, Семя уже было бы у меня. Нет. Ты отыщешь его. От страха Глокта не мог произнести ни слова. — Ты найдешь его, или я разорву на части твое скрюченное тело. Так что тук-тук, пора просыпаться. Палец снова вонзился ему в череп, впившись в плоть подобно лезвию кинжала. — Тук-тук, уродец! — прошипел отвратительный голос в ухо Глокте, и его тщательно выбритую щеку овеяло холодным дыханием, так что она заледенела. — Тук-тук.«Тук-тук». Пару секунд Глокта не мог вспомнить, где он находится. Он резко выпрямился, отбросив простыни, и внимательно осмотрелся. Со всех сторон его окружали грозные тени, собственное прерывистое дыхание с хриплым свистом вырывалось из груди и отдавалось в голове. Потом все резко встало на свои места. «Мои новые апартаменты». В тихой летней ночи приятный ветерок шевелил занавески, проникая в комнату сквозь единственное раскрытое окно. Глокта увидел тень оконной створки, двигающуюся по оштукатуренной стене. Окно плавно закрывалось, потом распахивалось и снова закрывалось. Тук-тук. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Сморщился, опустился обратно на постель и вытянул ноги, стараясь превозмочь судорогу, сводившую кончики пальцев. «Или того, что гурки оставили от моих пальцев. Еще один сон, всего лишь сон.Всего лишь…» Потом он вспомнил, и глаза его широко раскрылись. «Король умер. Завтра мы выбираем нового короля».
Три сотни и еще двадцать бумажных листков безжизненно свисали с гвоздиков. Они стали мятыми, потрепанными, засаленными и неопрятными за прошедшие несколько недель. «По мере того, как дело все глубже погружалось в дерьмо». Многие листки были покрыты кляксами, исписаны гневными неразборчивыми пометками с добавлениями и вычеркиваниями. «По мере того, как людей покупали и продавали, запугивали и шантажировали, завлекали взятками и обманывали». Многие листки порвались в тех местах, откуда снимали воск, а потом снова запечатывали воском другого цвета. «По мере того как вассалы предавали хозяев и нарушали обещания, равновесие тоже нарушалось, склоняясь то в одну, то в другую сторону». Архилектор Сульт стоял перед листками, внимательно глядя на них, как пастушья собака на свое беспокойное стадо. Его белый камзол помялся, седые волосы растрепались. Прежде Глокта видел его только в идеальной форме. «В конце концов, он должен узнать вкус крови. Своей собственной. Я бы посмеялся от души, если бы мне самому не было бы так горько». — У Брока семьдесят пять, — шептал Сульт себе под нос, нервно потирая сложенные за спиной руки, затянутые в белые перчатки. — У Брока семьдесят пять. У Ишера пятьдесят пять. Скальд и Барезин — по сорок на нос. У Брока семьдесят пять… Он снова и снова повторял шепотом цифры, словно они обладали магической силой, способной защитить его от зла. «Или от добра». — У Ишера пятьдесят пять. Глокта с трудом заставил себя не улыбаться. «Брок, потом Ишер, потом Скальд и Барезин, пока инквизиция и департамент верховного судьи бьются за оставшиеся голоса. Несмотря на все наши усилия, расположение сил осталось примерно тем же, как в начале этой нашей дьявольской игры. Но мы, возможно, еще можем захватить первенство и спасти себя от неприятностей. Пока не поздно…» Глокта громко кашлянул, и Сульт резко обернулся к нему: — У вас есть что добавить? — В определенном смысле, ваше преосвященство. — Глокта постарался придать своему голосу все подобострастие, на которое он был способен. — Я недавно получил кое-какие тревожные новости… Сульт насупился и кивнул на листки бумаги. — Более тревожные, чем это? «В той же степени по меньшей мере. Ведь кто бы ни победил на выборах, его торжество будет коротким, если неделю спустя сюда явятся гурки и разделают нас, как свиней». — У меня есть сведения, что гурки готовятся вторгнуться в Срединные земли. Последовала недолгая, но весьма неприятная пауза. «Вряд ли это можно считать многообещающей реакцией, но мы уже отплыли. Остается грести прямо в центр бури». — Вторгнуться? — насмешливо спросил Сульт. — Каким же способом? — Уже не в первый раз мне приходится слышать о том, что у них есть корабли. «Отчаянная попытка залатать мою тонущую лодку». — Большая флотилия, построенная тайно, после окончания последней войны. Мы могли начать готовиться к войне, если гурки в самом деле придут… — А если вы ошибаетесь? — Архилектор нахмурился еще сильнее. — От кого вы получили эту информацию? «О нет, голубчик, никогда не узнаешь. Карлотта дан Эйдер? Живехонькая? Но каким образом? Тело, выловленное у доков…» — Анонимный источник, архилектор. — Анонимный? — Глаза архилектора сощурились и гневно блеснули. — И вы предлагаете мне направиться на заседание Закрытого совета в такое время, как сейчас, и рассказывать им о неподтвержденных сплетнях, полученных из анонимного источника? «Волны накатывают на палубу…» — Я лишь хотел обратить внимание вашего преосвященства на вероятность… — И когда же они вторгнутся? «Разорванные паруса полощутся на ветру». — Мой источник не… — Где они высадились? «Матросы с криком падают со снастей…» — Еще раз, ваше преосвященство, я не могу… — Сколько их, по вашим предположениям? «Штурвал выбило из моих дрожащих рук…» Глокта поморщился и решил не отвечать ничего. — Тогда будьте любезны, воздержитесь от того, чтобы отвлекать нас слухами, — фыркнул Сульт, презрительно скривившись. «Корабль скрылся под неумолимыми волнами, груз бесценных предупреждений пошел ко дну и пропал без вести». — У нас имеются более насущные заботы, чем легион гуркских призраков. — Конечно, ваше преосвященство… «Но если гурки все же явятся, кого мы повесим? О, наставника Глокту, конечно. Почему этот треклятый калека даже не заикнулся об опасности?» Внимание Сульта снова сосредоточилось на потрепанных листках. — У нас тридцать один голос, у Маровии немногим больше двадцати. Тридцать один. Это мало для результата. Он мрачно покачал головой, стремительно перемещая взгляд с одной группы листков на другую. «Как будто есть какой-то иной угол зрения, изменяющий эту неприятную математику». — Очень мало. — Если мы не найдем взаимопонимания с верховным судьей Маровией. Снова повисла пауза, еще более неприятная, чем предыдущая. «О драгоценный. Я должен был высказать это вслух». — Взаимопонимание? — прошипел Сульт. — С Маровией?! — взвизгнул Гойл, и его глаза чуть не выкатились из орбит от ликования. «Когда все безопасные способы испробованы, нужно рисковать. Разве не так я говорил себе, когда несся верхом по мосту, а гурки во множестве толпились на противоположной стороне? Что ж, еще разок окунемся в бурю». Глокта глубоко вздохнул. — Место Маровии в Закрытом совете не надежнее, чем у любого другого. Мы противостоим друг другу, но больше по привычке. На этих выборах наши цели совпадают: обеспечить слабого кандидата и поддержать равновесие. Вместе мы имеем более пятидесяти голосов. Этого должно хватить, чтобы весы склонились в нашу сторону. Гойл презрительно хмыкнул. — Объединить усилия с этим лицемером, любителем простолюдинов? Вы что, выжили из ума? — Заткнитесь, Гойл. Сульт пристально смотрел на Глокту, сжав губы и размышляя. «Наверное, думает, как меня наказать. Еще одна отповедь? Или настоящая порка? Или мое тело обнаружат плавающим…» — Вы правы. Идите и поговорите с Маровией. «Занд дан Глокта, ты снова герой!» У Гойла отвисла челюсть от изумления. — Но… ваше преосвященство! — Время гордыни прошло, — прервал его Сульт. — Мы должны использовать любой шанс, чтобы не дать Броку или кому-то вроде него занять трон. Мы должны найти компромисс, каким бы болезненным он ни был, и привлечь любых союзников. Всех, кого можно. Идите! — бросил он через плечо и, отвернувшись, снова принялся изучать шелестящие листки. — Заключите с Маровией сделку. Глокта с трудом поднялся с кресла. «Обидно покидать столь приятную компанию, но служба требует». Он одарил Гойла беззубой ухмылкой, потом взял свою трость и захромал к двери. — Глокта! Он вздрогнул и обернулся. — Наши цели и цели Маровии могут совпадать в настоящий момент, но доверять ему нельзя. Действуйте осмотрительно. — Конечно, ваше преосвященство. «Я всегда так делаю. Как еще прикажете, когда каждый шаг — мучение?»
Личный кабинет верховного судьи Маровии был большим, как сарай. Потолок в нем покрывали старинные лепные гирлянды, скрытые в сумраке. Хотя на улице стоял день, густой плющ на окнах и толстый слой грязи на стеклах создавали в помещении впечатление никогда не рассеивающихся сумерек. Сложенные кое-как пачки бумаг загромождали собой все, что только можно. Кипы документов, перевязанных черной лентой. Стопки гроссбухов в кожаных переплетах. Горы пыльных пергаментов, исписанных витиеватым письмом и проштампованных большими печатями красного воска, поблескивающими позолотой. Они походили на свод законов королевства. «Видимо, так и есть на самом деле». — Наставник Глокта, добрый вечер. Сам Маровия восседал за длинным, накрытым для обеда столом рядом с пустым камином. Горевшие в канделябре свечи освещали блюда на столе, поблескивавшие во мраке. — Вы не возражаете, если я буду есть во время нашей беседы? Я бы, конечно, с большим удовольствием отобедал в своих апартаментах, но все чаще мне приходится делать это здесь. Очень много дел, знаете ли. А один из моих секретарей без предупреждения отправился на отдых. «Отдых на полу в скотобойне и в животах у целого стада свиней». — Не желаете ли присоединиться? Маровия указал на большой кусок мяса, почти сырой в середине, плавающий в кровяной подливке. Глокта облизнул голые десны, направляясь к стулу напротив судьи. — Я был бы рад, ваша честь, но правила лечения зубов не позволяют мне этого. — Ах, конечно. Эти правила не обойти даже верховному судье. Примите мое сочувствие, наставник. Одно из величайших удовольствий для меня — это хороший кусок мяса, и чем больше в нем крови, тем лучше. Я всегда говорю моему повару: «Подержи его на огне чуть-чуть. Самую малость». «Смешно. Я наставляю своих практиков начинать так же». — Но чему я обязан вашим неожиданным визитом? Вы пришли по личной инициативе или по поручению вашего начальника, моего дражайшего коллеги по Закрытому совету архилектора Сульта? «Твоего злейшего, смертельного врага по Закрытому совету, ты имеешь в виду?» — Его преосвященство в курсе, что я здесь. — Вот как? — Маровия отрезал еще один кусок мяса. Соус с кровью каплями стекал на тарелку. — И с каким же посланием он направил вас ко мне? О завтрашнем деле в Открытом совете, возможно? — Вы предвосхитили мой сюрприз, ваша честь. Могу ли я говорить прямо? — Если умеете. Глокта продемонстрировал верховному судье свою беззубую усмешку. — История с выборами очень осложняет работу. Сомнения, неуверенность, тревога. Это плохо для любого дела. — Некоторым хуже, чем остальным. Маровия чиркнул ножом по тарелке и отрезал от куска мяса ленточку жира. — Конечно. Особому риску подвергаются те, кто заседает в Закрытом совете, и те, кто действует от их имени. Им вряд ли будет предоставлена свобода действий, если могущественная особа вроде Брока или Ишера получит голоса и займет трон. «А один из нас, по правде говоря, не протянет больше недели». Маровия подцепил на вилку ломтик моркови и с мрачным вниманием рассматривал его. — Прискорбное положение. Было бы лучше для всех, если бы Рейнольт или Ладислав остались живы. — Он на миг задумался. — Ну, по крайней мере, Рейнольт. Однако голосование состоится завтра, и мы сколько угодно можем рвать на себе волосы. И я, боюсь, не вижу возможности изменить положение вещей. Или, — он оторвал взгляд от моркови и взглянул на Глокту, — у вас есть какое-то предложение? — Вы, ваша честь, контролируете от двадцати до тридцати голосов в Открытом совете. Маровия пожал плечами. — Я имею некоторое влияние, не могу этого отрицать. — Архилектор может рассчитывать на тридцать голосов. — У его преосвященства преимущество. — Не обязательно. Если вы противостоите друг другу, как всегда бывало, ваши голоса не значат ничего. Один в пользу Ишера, другой в пользу Брока, и никакого существенного влияния. Маровия вздохнул. — И печальный конец обеим нашим блестящим карьерам. — Если вы не сумеете объединить усилия. Тогда вы получите шестьдесят голосов. А это почти столько же, сколько контролирует Брок. Достаточно для того, чтобы сделать королем Скальда, Барезина, Хайгена и кого угодно, в зависимости от того, как сложится ситуация. Того, на кого будет легче всего повлиять в будущем. Того, кто сохранит нынешний Закрытый совет, а не станет выбирать новый. — То есть короля, который всех нас сделает счастливыми? — Если вы готовы отдать кому-то предпочтение, я доведу это до сведения его преосвященства. «Снова сложные ходы, снова мольбы, снова разочарования. О, как хорошо иметь собственный большой кабинет и целый день с комфортом посиживать в нем, пока льстивые подонки обивают твой порог, улыбаются на твои оскорбления, беспрекословно глотают любую ложь, умоляют о твоей губительной поддержке». — Хотите, я скажу вам, что сделало бы меня счастливым, наставник Глокта? «А теперь размышления еще одного помешанного на власти старого пердуна». — Конечно, ваша честь. Маровия положил нож на тарелку, откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул. — Я бы хотел, чтобы короля не было вообще. Я бы желал, чтобы все были равны перед законом, каждый имел слово в управлении страной и мог выбирать тех, кому доверяют власть. Я бы хотел, чтобы не было короля, не было вельмож, а только выборный Закрытый совет, подотчетный гражданам. Закрытый совет, открытый для всех, если можно так выразиться. Что вы думаете об этом? «Я думаю, кое-кто сказал бы, что это очень похоже на предательство. А другие просто назвали бы это безумием». — Полагаю, ваша честь, что ваша идея — лишь игра воображения. — Почему? — Потому что огромное количество людей предпочитают выполнять то, что им велят, а не совершать собственный выбор. Слушаться проще. Верховный судья рассмеялся. — Возможно, вы правы. Но положение меняется. Крестьянское восстание убедило меня в этом. Мало-помалу, шаг за шагом, все меняется. — Я уверен, что лорд Брок на троне — это не тот шаг, который бы устроил всех нас. — Да, у лорда Брока свои собственные интересы. Ваш аргумент убедителен, наставник Глокта. — Маровия выпрямился в кресле, сложил руки на животе и внимательно смотрел на Глокту, слегка прищурившись. — Очень хорошо. Можете доложить архилектору Сульту, что в этом наши цели совпадают. Если появится нейтральный кандидат с хорошей поддержкой, я присоединю свои голоса к голосам его преосвященства. Кто бы мог подумать? Закрытый совет объединился. — Он медленно покачал головой. — Странные времена настали. — Так и есть, ваша честь. Глокта с трудом поднялся и поморщился, опершись на обжигающую болью ногу, затем зашаркал к двери. Его шаги эхом отдавались под сводами огромного мрачного кабинета. «Странно на самом деле то, что наш верховный судья столь философски настроен, хотя завтра вполне может остаться без места. Не припомню никого, кто в подобных обстоятельствах выглядел бы таким спокойным». Взявшись за ручку двери, он остановился. «Можно предположить, что он знает что-то, нам неизвестное. Можно также предположить, что у него уже есть некий план». Он обернулся. — Могу ли я доверять вам, верховный судья? Маровия резко вскинул голову. Нож, которым он резал мясо, застыл в его руке. — Какой необычный вопрос для человека вашей профессии. Полагаю, вы можете поверить, что я буду действовать в собственных интересах. В той же степени я могу быть уверен, что и вы поступаете так же. Наш договор распространяется только на эту ситуацию, не более того. Да большего и не нужно. Вы умный человек, наставник Глокта, вы мне нравитесь. — Он снова вернулся к еде и вонзил вилку в сочащееся кровью мясо. — Вам следует подыскать себе другого хозяина. Глокта, шаркая, вышел из комнаты. «Очаровательное предложение. Но хозяев у меня уже вдвое больше, чем нужно».
Узник был худой и жилистый, совершенно голый. На его голову, как обычно, накинули мешок, руки сковали наручниками за спиной. Глокта наблюдал, как Иней тащит его из камеры в комнату с куполом. Голые ноги узника заплетались и бились о холодный пол. — Он не очень-то и прятался, — произнес Секутор. — После того, как расстался с остальными, он болтался по городу, как дерьмо в проруби. Мы взяли его вчера вечером. Иней бросил заключенного на стул. «Где я? Кто схватил меня? Что они хотят? Минуты ужаса перед тем, как все начнется. Страх, беспомощность, болезненные спазмы отвращения. Мои воспоминания ожили совсем недавно, когда я попал в лапы прелестного магистра Эйдер. Однако меня отпустили в целости и сохранности». Заключенный сидел перед ним, его голова клонилась на сторону, мешковина впереди то поднималась, то опускалась от прерывистого дыхания. «Очень сомневаюсь, что этому так же повезет». Взгляд Глокты невольно обратился к фреске над прикрытой мешковиной головой узника. «Наш старый друг Канедиас». Нарисованное лицо мрачно взирало с куполообразного потолка: руки раскинуты, яркое пламя пылает за спиной. «Делатель упал, охваченный огнем…» Глокта неохотно взвесил в руке тяжелый молоток. — Давайте начнем, что ли. Секутор театрально сорвал мешок с головы узника. Навигатор прищурился, когда яркий свет лампы ударил ему в глаза. Лицо, повидавшее штормы и непогоду, загорелое, изрезанное глубокими морщинами; голова обрита. Похож на жреца. «Или на раскаявшегося преступника». — Твое имя брат Длинноногий? — Да, так и есть. Я из благородного ордена навигаторов! Заверяю вас, что я не повинен ни в каком преступлении! — выпалил узник. — Я не совершил ничего противозаконного. Я вообще не имею к этому никакого отношения. Я законопослушный гражданин и всегда был таким. Нет ни одной причины, чтобы обращаться со мной подобным образом. Ни одной! Его взгляд скользнул вниз, и он увидел наковальню, поблескивающую на полу между ним и Глоктой, там, где обычно стоял стол. Его голос изменился, подскочив вверх на целую октаву. — Орден навигаторов повсюду уважаем, а я член этого ордена, и у меня очень хорошая репутация. Исключительная репутация! Навигация — это самый главный талант из всех моих многочисленных способностей, но это лишь один из моих талантов… Глокта положил молоток на наковальню с таким лязгом, что и мертвый бы проснулся. — Прекрати! Заткнись! Навигатор моргнул, раскрыл рот, но затих. Глокта снова опустился на стул, растирая искалеченное бедро. Боль сильно отдавала в спину. — Можешь ли ты представить себе, как я устал? Как много мне приходится работать? Какая это мука — каждый день вставать с постели? Я совершенно разбит, когда день только начинается, а сейчас мне особенно тяжко. Именно поэтому мне совершенно наплевать, сохранишь ли ты способность ходить, видеть и удерживать в кишках дерьмо до самого конца твоей короткой и полной страданий жизни. Ты понимаешь? Навигатор, широко раскрыв глаза, взглянул на Инея, который склонился над ним подобно огромной тени. — Понимаю, — прошептал он. — Хорошо, — проговорил Секутор. — Офень хофофо, — сказал Иней. — В самом деле, очень хорошо, — согласился Глокта. — Скажи-ка мне, брат Длинноногий, является ли одним из твоих выдающихся талантов сверхчеловеческая устойчивость к боли? Узник с трудом выговорил: — Нет. — Тогда правила игры крайне просты. Я задаю вопрос, а ты отвечаешь точно, искренне и к тому же коротко. Я ясно выражаюсь? — Я все понял. Я не… ничего и не говорю, кроме… Кулак Инея ткнулся ему в живот, и навигатор согнулся пополам. Глаза его чуть не выскочили из орбит. — Дошло, — прошипел Глокта, — что отвечать нужно «да»? Альбинос схватил тяжело дышащего навигатора за ногу и положил его ступню на наковальню. «О, холодный металл на такой чувствительной подошве. Очень неприятно, но может быть хуже. И сердце подсказывает мне, что еще будет». Иней защелкнул цепь, сковывающую ногу навигатора, на лодыжке. — Я прошу прощения за недостаток воображения, — вздохнул Глокта. — В свое оправдание скажу: сложно постоянно выдумывать что-то новое. Я имею в виду, что разбить ногу человека кувалдой — это как-то… — Скуфнофафо? — предположил Иней. Из-под маски Секутора раздался хохот, и губы Глокты тоже скривились в усмешке. «Ему надо было стать актером, а не палачом». — Скучно, именно так. Но не волнуйтесь. Если мы не добьемся своего к тому моменту, когда раздробим всю ногу ниже колена, мы изобретем что-нибудь еще. Как тебе такое? — Но я ничего не сделал! — взвыл Длинноногий, снова обретя силы. — Я ничего не знаю. Я… — Забудь обо всем этом. Сейчас это не имеет значения. Глокта медленно наклонился вперед, испытывая мучительную боль, и несильно пристукнул молотком по железу рядом с голой ногой навигатора. — Я хочу, чтобы ты… сосредоточился… на моих вопросах… на своих пальчиках… и на этой кувалде. Сейчас тебе кажется, что это сложно, но не беспокойся. Поверь мне, как только молот ударит тебя, ты сразу забудешь обо всем остальном. Длинноногий смотрел на наковальню, и его ноздри раздувались, когда он втягивал в себя воздух. «Наконец осознал серьезность ситуации». — Значит, вопросы, — произнес Глокта. — Знаком ли ты с человеком, который называет себя Байязом, первым из магов? — Да! Пожалуйста! Да! До недавнего времени он был моим нанимателем. — Хорошо. — Глокта подвинулся на стуле, пытаясь найти удобное положение, чтобы наклоняться вперед. — Ты сопровождал его в путешествии? — Я был проводником. — И куда же вы отправились? — На остров Шабульян, на окраине Земного круга. Глокта еще разок стукнул молотом по наковальне. — Ну, так, так. На краю мира? Это выдумка? — Это правда! Правда! Я видел это место! Я стоял на берегу острова собственными ногами! — Кто был с вами? — Там были… Логен Девятипалый с дальнего Севера… «Ах да, этот со шрамами и сурово сжатыми губами». — Потом Ферро Малджин, кантийская женщина. «Та самая, доставившая немало хлопот нашему другу наставнику Гойлу». — Джезаль дан Луфар… офицер Союза. «Болван и позер». — Малахус Ки, ученик Байяза. «Тощий лгунишка с лицом троглодита» — И сам Байяз. — Вас было шестеро? — Да, всего лишь шестеро. — Вы предприняли долгое и трудное путешествие. Что же находится на окраине Земного круга, что стоит таких усилий, за исключением морской воды? У Длинноногого задрожала губа. — Ничего! Глокта нахмурился и слегка подтолкнул молотком большой палец на ноге навигатора. — Там ничего не было! Того, что искал Байяз, там не оказалось! Этого там не было! Он сказал, что его обманули! — И что же он собирался там найти? — Он говорил, это какой-то камень. — Камень? — Женщина спрашивала его. Он ответил, что это кусок скалы, камень с Другой стороны. — Навигатор покачал головой. Его лоб покрылся каплями пота. — Дьявольская вещица. Я рад, что мы не нашли там ничего подобного. Байяз называл ее «семя». Глокта перестал улыбаться. «Семя. Мне почудилось или правда в комнате стало холоднее?» — А что еще он говорил об этом? — Только разные легенды и какую-то чепуху. — Постарайся вспомнить. — Какие-то истории о Гластроде и разрушенном Аулкусе, о превращениях и похищении лиц! О разговорах с демонами, о том, как призывать их. О Другой стороне. — Что еще? Глокта сильнее стукнул молотком по пальцу навигатора. — А! А! Он говорил, что семя было субстанцией нижнего мира. Что оно осталось от старых времен, когда демоны разгуливали по земле. Он говорил, что это могущественное, великое оружие. Что он собирался использовать его в борьбе с гурками! Против пророка! «Оружие, оставшееся от древних времен. Взывание к демонам, изменение образов и форм». Канедиас смотрел со стены еще мрачнее, чем обычно, и Глокта вздрогнул. Он вспомнил похожую на ночной кошмар прогулку в Дом Делателя, узоры света на полу, кольца, двигающиеся в темноте. Он вспомнил, как оказался на крыше, высоко над городом, не поднявшись ни на одну ступеньку. — Вы не нашли его? — шепотом спросил он. Во рту у него пересохло. — Нет! Его там не было! — И что потом? — Это все! Мы вернулись назад через горы. Мы сделали плот и спустились по великой реке Аос к морю. Там мы сели на корабль в Халцисе, и вот я перед вами! Глокта сощурил глаза, внимательно вглядываясь в лицо узника. «Должно быть что-то еще, я вижу это». — Что ты недоговариваешь? — Я все сказал! У меня нет такого таланта — вводить в заблуждение! «Это, по крайней мере, правда. Его ложь очевидна». — Но если твой контракт закончился, почему ты до сих пор в городе? — Потому что… потому что…. Взгляд навигатора заметался по комнате. — О нет, милый. Со всей силой, оставшейся в искалеченном теле Глокты, тяжелый молоток опустился на большой палец ноги навигатора и раскрошил его с тупым, глухим стуком. Навигатор вскрикнул, его глаза широко раскрылись. «О, этот великолепный, ужасный момент между ударом и ощущением боли. Боль сейчас придет. Сейчас придет. Сейчас…» Длинноногий издал пронзительный крик, выгнулся на стуле, его лицо перекосила мучительная судорога. — Мне знакомо это чувство, — проговорил Глокта и поморщился, подвигав собственными уцелевшими пальцами в потном ботинке. — Я очень, очень хорошо его знаю и сочувствую. Эта ослепительная вспышка боли, когда кость разбита вдребезги. Ты чувствуешь тошноту, подступающую к горлу, от слабости кружится голова. Потом нога начинает пульсировать, слезы наполняют глаза, а все тело дрожит. Длинноногий хватал ртом воздух, всхлипывал, по щекам у него струились слезы. — А что дальше? Недели хромоты? Месяцами припадать на искалеченную ногу? А если следующий удар будет нанесен по лодыжке? Глокта приподнял концом молотка подбородок навигатора. — Или прямо в коленную чашечку? Сможешь ли ты вообще ходить? Мне хорошо знакомы все эти ощущения, поверь. «Как я могу причинять эти страдания кому-то другому? — Он пожал скрюченными плечами. — Одна из загадок жизни». — Еще разок? Он снова поднял молоток. — Нет! Нет! Подождите! — закричал Длинноногий. — Жрец! Ради бога, жрец приходил в орден. Гуркский жрец. Он сказал, что однажды первый из магов попросит прислать навигатора, и он хотел бы, чтобы ему сообщили об этом. Он хотел, чтобы ему сообщили о том, что случится потом. Он угрожал, страшно угрожал, и нам ничего не оставалось, как подчиниться. Я поджидал в городе другого навигатора, чтобы передать новости. Только сегодня утром я сообщил ему все то, что рассказал вам. Я собирался покинуть Адую, клянусь. — Как звали того жреца? Длинноногий ничего не ответил, его влажные глаза были широко раскрыты, дыхание с хрипом вырывалось из носа. «О, почему надо испытывать меня?» Опустив голову, Глокта взглянул на ногу навигатора. Палец уже распух и покрывался пятнами, полоски черной крови тянулись с каждой его стороны, ноготь был густого, надрывно-бордового цвета, обрамленный воспаленным красным. Глокта беспощадно вдавил рукоятку молотка прямо в него. — Имя жреца! Имя! Имя! Имя… — А-а-а! Мамун! Господи! Его звали Мамун! «Мамун. Юлвей говорил о нем в Дагоске. Первый ученик самого пророка. Вместе они нарушили второй закон. Вместе отведали человеческой плоти». — Мамун. Я понимаю. А теперь скажи, — Глокта наклонился вперед, не обращая внимания на спазмы в искривленной спине, — что делает Байяз здесь? Длинноногий дышал ртом; слюна, растянувшись длинной ниткой, повисла у него на нижней губе. — Я не знаю. — Что ему нужно от нас? Что ему нужно в Союзе? — Я не знаю. Я рассказал все. — Наклоняться вперед — сущее испытание для меня. От этого я быстро устаю. Глокта нахмурился и поднял молоток. Отполированный наконечник орудия поблескивал. — Я просто находил путь туда и обратно. Я лишь направлял плавание по верному пути. Пожалуйста! Нет! Длинноногий зажмурил глаза, язык застыл между зубами. «Сейчас придет боль. Сейчас придет боль. Сейчас придет боль». Глокта со стуком поставил молоток на пол и выпрямился, покачивая искривленными бедрами вправо и влево, чтобы унять боль. — Очень хорошо, — вздохнул он. — Я вполне удовлетворен. Узник открыл один дергающийся глаз, потом второй. Он поднял голову, в лице проявилась надежда. — Я могу уйти? Секутор тихо хихикнул под маской. Даже Иней издал какой-то странный хриплый звук. — Конечно, ты можешь уйти, — Глокта улыбнулся беззубым ртом. — Можешь вернуться в свой мешок. Лицо навигатора исказилось от ужаса. — Господи, сжалься надо мной. «Если Господь существует, Ему никого не жалко».
Превратности войны
Лорд-маршал Берр писал письмо, но улыбнулся при виде Веста, когда тот вошел в палатку и полог опустился за его спиной. — Как дела, полковник? — Хорошо, сэр, благодарю вас. Приготовления идут полным ходом, мы сможем выступить с рассветом. — Рационально и умело, как всегда. Что бы я делал без вас? — Берр указал на графин. — Хотите вина? — Благодарю вас, сэр. — Вест налил себе вина в стакан. — А вы выпьете со мной? Берр указал на потрепанную походную флягу, лежавшую рядом. — Я полагаю, для меня будет благоразумнее отдать предпочтение воде. Вест виновато поморщился. Он не был уверен, что имеет право спрашивать, но отступать было некуда. — Как вы себя чувствуете, сэр? — Гораздо лучше. Спасибо, что спросили. Намного, намного лучше. — Лицо его изменилось, он прикрыл рот рукой и икнул. — Не то чтобы полностью выздоровел, но на пути к этому. Словно для того, чтобы доказать это, он легко поднялся со стула и быстрым шагом подошел к карте, скрестив руки за спиной. В его лице на самом деле появилась прежняя живость. Он больше не горбился и не пошатывался. — Лорд-маршал, я хотел поговорить о сражении у Дунбрека. Берр обернулся. — О каком его моменте? — Когда вы испытывали недомогание. — Вест не знал, как лучше выразиться, но потом слова полились ручьем. — Я не послал за хирургом. Я мог сделать это, но… — Я горжусь тем, что вы этого не сделали. Вест растерянно заморгал. Он даже не смел надеяться на такой ответ. — Вы поступили так, как я и хотел. Очень важно, чтобы офицер был осторожным, но жизненно важно, чтобы он не проявлял чрезмерную осторожность. Он должен быть способен послать своих людей по опасному пути. Он должен быть способен послать их на смерть, если считает это необходимым. Он должен быть способен принести жертву и сделать то, что требуется во имя высшего блага, не распаляя себя эмоциями по поводу своего выбора. Именно поэтому я испытываю к вам симпатию, Вест. В вас есть сострадание, но есть и стальная твердость. Нельзя стать великим полководцем без доли беспощадности. Вест не мог найти слов для ответа. Лорд-маршал усмехнулся и хлопнул ладонью по столу. — Ну и в итоге ничего страшного не случилось. Линия фронта удержана, северяне отброшены из Инглии, и я живехонек, как вы сами можете видеть! — Я очень рад, что вы чувствуете себя лучше, сэр. Берр улыбнулся. — Наше положение тоже улучшилось. Мы снова можем передвигаться, не беспокоясь за тылы, и погода, наконец-то, стала посуше. Если план вашего Ищейки сработает, то мы имеем шанс покончить с Бетодом в ближайшие две недели. Эти парни — чертовски отважные и полезные союзники. — Так и есть, сэр. — Однако приманка должна быть тщательно подготовлена, чтобы ловушка захлопнулась в самый нужный момент. — Берр перевел взгляд на карту, раскачиваясь с пятки на носок. — Если мы появимся слишком рано, Бетод может ускользнуть. Если же задержимся, наших северных друзей сотрут в порошок, прежде чем мы подоспеем к ним на помощь. Надо убедиться, что треклятый Поулдер и треклятый Крой не будут тащиться нога за ногу, как на похоронах. Он сморщился и приложил руку к желудку. Потянувшись за фляжкой, отпил из нее. — По-моему, вы, наконец-то, приручили их, лорд-маршал. — Не обольщайтесь. Они оба лишь поджидают случая всадить мне нож в спину! А теперь король умер и неизвестно, кто займет его место. Выборы монарха, вы когда-нибудь слышали о таком? Вест почувствовал во рту неприятную сухость. Он никак не мог до конца поверить, что к этой ситуации привели и его собственные действия. Трудно поставить себе в заслугу хладнокровное убийство наследника престола. — А как вы думаете, кого выберут, сэр? — глухо спросил он. — Я не придворный, хотя и имею место в Закрытом совете. Может, Брока? Или Ишера. Только одно я скажу вам наверняка: если вы считаете, что здесь творится насилие, то дома в Срединных землях все будет еще кровавее, без всякого снисхождения. — Маршал икнул, приложил руку к желудку. — Вряд ли найдется северянин столь же беспощадный, как стервятники из Закрытого совета, когда они вступают в борьбу. А что изменится, когда они изберут своего нового человека, наделив его властью? Почти ничего, я думаю. — Очень может быть, сэр. — От нас все равно ничего не зависит. Мы просто парочка тупых солдафонов. Не так ли, Вест? Он снова приблизился к карте и, проведя по ней толстым указательным пальцем, проследил маршрут на север, в горы. Бумага шуршала под его рукой, словно что-то нашептывала. — Мы должны выступить на рассвете. Каждый час может оказаться решающим. Поулдеру и Крою уже даны распоряжения? — Подписаны и доставлены, сэр, и они понимают всю важность и срочность этого дела. Не беспокойтесь, лорд-маршал, мы будем готовы выступить утром. — Не беспокойтесь? — Берр усмехнулся. — Я командую армией его величества. Я здесь именно для того, чтобы беспокоиться. Но вы можете немного отдохнуть. — Он махнул пухлой рукой, отпуская Веста. — Жду вас на рассвете.Они играли в карты при свете факелов. Стояла тихая ночь, на небе ярко горели звезды, а внизу, освещенная танцующим пламенем, союзная армия спешно готовилась к наступлению. Покачивались и передвигались фонари, солдаты ругались в темноте. Приглушенные удары, стук, раздраженные окрики, протяжные голоса животных плыли в неподвижном воздухе. — Сегодня ночью никто не сомкнет глаз. — Бринт кончил раздавать карты и теперь постукивал по своим ногтям. — Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мне доводилось провести больше трех часов в приятной компании, — произнес Вест. Похоже, это было давно, в Адуе, еще до того, как его сестра приехала в город. До того, как лорд-маршал взял его в свой штаб. До того, как он вернулся в Инглию и встретил принца Ладислава, до путешествия на север, от которого до сих пор его бросало в дрожь, до всего того, с чем ему пришлось столкнуться. Он наклонился, ссутулившись, и мрачно уставился на карты с загнутыми уголками. — Как чувствует себя лорд-маршал? — спросил Челенгорм. — Рад сообщить, что намного лучше. — Слава богу. — Каспа вскинул брови. — Мне не очень-то хочется думать, что на его месте мог оказаться этот педант Крой. — Да и Поулдер тоже, — произнес Бринт. — Он безжалостен, как ядовитая змея. Вест не мог не согласиться. Поулдер и Крой ненавидели его так же сильно, как и друг друга. Если бы один из них принял командование, Весту на следующий же день поручили бы чистить уборные, и это в лучшем случае. Нет, скорее всего, он оказался бы на корабле, отплывающем в Адую, и через неделю чистил отхожие места уже там. — Вы слышали о Луфаре? — спросил Челенгорм. — А что с ним? — Он вернулся в Адую. Вест резко поднял голову. Арди осталась в Адуе, и мысль о том, что эти двое опять вместе, не обрадовала его. — Я получил письмо от моей кузины Арисс. — Каспа украдкой взглянул на карты, нерешительно раскрывая их веером. — Она пишет, что Джезаль ездил куда-то далеко, по какому-то важному королевскому делу. С какой-то миссией. — С миссией? Вест очень сомневался, что Джезалю могли поручить дело, достойное называться «миссией». — Вся Адуя только и говорит об этом, точно. — Говорят, он возглавил экспедицию или что-то в этом роде, — сказал Челенгорм. — И перешел мост. — Неужели? — Вест вскинул брови. — Говорят, он лично убил пару десятков человек в бою. — Только пару десятков? — А еще говорят, что он соблазнил императорскую дочку, — пробормотал Бринт. Вест усмехнулся. — Вот это больше всего похоже на правду. Каспа громко рассмеялся. — Где правда, не знаю, но он получил полковника. — Что ж, рад за него, — негромко произнес Вест. — Он всегда был счастливчиком, этот парень. — А ты слышал об этом бунте? — Моя сестра что-то упоминала в последнем письме. А что? — Это было настоящее восстание, как рассказывает Арисс. Тысячи крестьян наводнили округу, сжигали, грабили, вешали каждого, у кого в фамилии есть приставка «дан». Угадай, кто командовал войсками, остановившими весь этот сброд? — Не наш ли старый друг Джезаль дан Луфар? — Вест вздохнул. — Он самый. И он убедил их вернуться в свои дома. Как тебе такое? — Джезаль дан Луфар, — пробормотал Бринт, — только пальцем пошевелил. Кто бы мог подумать? — Только не я. — Челенгорм опорожнил стакан и налил себе еще вина. — Однако его называют героем. — За него пьют в тавернах, — сказал Бринт. — Превозносят на Открытом совете, — добавил Каспа. Вест краем ладони подвинул к себе позвякивающую горку монет. — Я бы сказал, что удивлен, но я догадывался, что однажды мной будет командовать лорд-маршал Луфар. Может быть хуже, подумал он. Если лорд-маршалом станет Поулдер или Крой.
Первые розовые блики зари упали на вершины холмов, когда Вест поднялся по склону к шатру лорд-маршала. Пришло время давать сигнал к выступлению. Он мрачно поприветствовал охранников около полога палатки, отдернул его и вошел внутрь. Одна лампа все еще горела в углу, отбрасывая красноватый свет на карты, походные стулья и столы. От ее света складки одеяла на походной кровати Берра казались щелями, в которых притаились подвижные темные тени. Вест приблизился к постели, припоминая все, что он предпринял сегодня утром, и проверяя, не забыл ли чего. — Лорд-маршал, генералы Поулдер и Крой ожидают вашего приказа к выступлению. Берр лежал на своей походной постели, глаза его были закрыты, рот приоткрыт. Он мирно спал. Вест очень не хотел его будить, но время поджимало. — Лорд-маршал, — позвал он громче и подошел к постели. Ответа не последовало. Только теперь Вест заметил, что грудь лорд-маршала неподвижна. Все еще сомневаясь, он протянул руку и поднес ее к приоткрытому рту Берра. Увы, он не почувствовал тепла. Не ощутил дыхания. Ужас постепенно охватывал все его существо, от сердца до кончиков пальцев. Никаких сомнений — лорд-маршал Берр был мертв. Серым утром гроб с телом маршала вынесли из палатки на плечах шесть гвардейцев в парадной форме. Доктор шел сзади, держа шляпу в руке. Поулдер, Крой, Вест и другие высшие чины армии выстроились в линию, провожая процессию взглядами. Берр остался бы доволен простым саркофагом, в котором его тело должны были доставить в Адую. В таких же грубо сколоченных ящиках в Союзе хоронили мертвецов из самых нижних слоев общества. Вест неотрывно смотрел на гроб и молчал, словно онемел. Человек, лежавший в этом гробу, был ему за отца. Самый близкий человек за всю его жизнь. Наставник и покровитель, командир и учитель. Истинный отец, в отличие от того вечно пьяного, отвратительного червяка, размахивавшего кулаками, которого Вест ненавидел. Но все же, глядя на грубый деревянный ящик с телом Берра, он ощущал не печаль. Он чувствовал страх. Страх за всю армию и за себя лично. Его первым порывом было не зарыдать, а убежать прочь. Но бежать было некуда. Каждый должен до конца выполнить свое предназначение, тем более сейчас. Крой выставил острый подбородок и выпрямился, точно проглотил металлический шест, когда гроб проносили мимо. — Нам всем будет очень не хватать маршала Берра. Он был стойким солдатом и храбрым командиром. — Патриот, — в тон ему проговорил Поулдер, губы его дрожали, одну руку он прижимал к груди, словно придерживал, чтобы эмоции не вырвались наружу. — Патриот, отдавший жизнь своей стране. Большая честь — служить под его началом. Веста тошнило от такого лицемерия, но он не мог уйти от того факта, что очень сильно в этих людях нуждался. Ищейка и его воины уже двинулись на север, в горы, чтобы заманить Бетода в капкан. Если армия Союза в скором времени не последует за ними, они окажутся без поддержки, когда король северян настигнет их. Тогда им удастся лишь заманить себя самих в могилу. — Ужасная потеря, — произнес Вест, глядя на гроб с телом Берра, который гвардейцы медленно несли на плечах с холма. — Но лучший способ почтить его память — сражаться. Крой кивнул, как по приказу. — Хорошо сказано, полковник. Мы заставим этих северян заплатить. — Это наш долг. И мы должны приготовиться к выступлению. Мы и так отстали от графика, а план рассчитан на точное… — Что? — Поулдер уставился на Веста так, словно тот сошел с ума. — Продвигаться вперед? Без приказа? Без командующего? Крой выразительно фыркнул. — Немыслимо. Поулдер яростно покачал головой. — Не может быть и речи. Не может быть и речи. — Но приказ маршала Берра был абсолютно ясен… — Абсолютно ясно, что обстоятельства изменились. — Лицо Кроя застыло и напоминало бесчувственную, плохо скроенную маску. — Пока я не получу четких указаний от Закрытого совета, моя дивизия не сдвинется ни на йоту с того места, где сейчас находится. — Генерал Поулдер, но вы… — В этих особых условиях я не могу не согласиться с генералом Кроем. Армия не может действовать, пока Открытый совет не изберет нового короля, а король не назначит нового лорд-маршала. Генералы Поулдер и Крой поедали друг друга глазами с глубочайшей ненавистью и отвращением. Вест ошарашенно молчал, приоткрыв рот от изумления. Он не мог поверить своим ушам. Чтобы весть о смерти Берра дошла до Агрионта, понадобится несколько дней. Даже если новый король решит произвести назначение немедленно, уйдет еще несколько дней на то, чтобы его распоряжения достигли армии. Вест представлял себе долгие мили пути по окруженной лесами дороге до Уфриса и столь же долгие лиги плавания по соленому морю до Адуи. Пройдет не меньше недели, если решение будет принято мгновенно, а учитывая хаос, царящий сейчас в правительстве, гораздо больше. А пока армия будет праздно отсиживаться здесь, под холмами, Бетод получит уйму времени, чтобы перебросить силы на север, растереть в порошок Ищейку и его товарищей, а потом вернуться назад, на свои позиции. Эти позиции армия Союза снова начнет штурмовать, не жалея человеческих жизней, когда, наконец, обретет нового командующего. И все впустую, все совершенно бессмысленно. Гроб с телом маршала Берра еще не успел скрыться из вида, а уже казалось, что этого человеканикогда не существовало. Ужас сдавил горло Веста, он готов был задохнуться от ярости и бесконечного разочарования. — Но Ищейка и его отряд, наши союзники — они рассчитывают на нашу поддержку. — Им не повезло, — отозвался Крой. — Это печально, — пробормотал Поулдер, шумно втягивая воздух в ноздри, — но вы должны понимать, полковник Вест, что мы не можем отдавать приказы солдатам по собственному усмотрению. У нас нет полномочий. Крой холодно кивнул. — Нет полномочий. И покончим с этим. Вест смотрел на них, и его захлестывала ужасающая волна беспомощности. Такое же чувство он испытывал в тот момент, когда принц Ладислав решил переправиться через реку. Или когда принц Ладислав решил сам возглавить армию. Или когда блуждал в тумане с залитыми кровью глазами и знал, что все потеряно. Тогда Вест пообещал себе, что таким беспомощным он больше не будет никогда. Что ж, сам виноват. Нельзя давать обещания, которые не можешь выполнить.
Делатель королей
За окном стоял жаркий день. В большое окно с витражным стеклом струился солнечный свет, отбрасывая цветные отблески на выложенный плитами пол в Круге лордов. В огромном зале всегда было пусто и прохладно, даже летом. Однако сегодня здесь было душно и жарко. Джезаль то и дело оттягивал пропотевший воротник мундира, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха под плотную ткань и при этом сохранить напряженное внимание. В прошлый раз он стоял на этом самом месте, прислонившись спиной к изогнутой полукругом стене, в день, когда была распущена гильдия торговцев шелком. Трудно представить, что это было чуть меньше года назад, столько всего произошло с тех пор. В тот день ему казалось, что в Круге лордов собралось столько людей, что больше быть просто не может, что атмосфера напряжена до последнего предела. Как же он ошибался. Сейчас изогнутые ряды скамеек едва вмещали всех благородных мужей Союза, а воздух был насыщен их перешептываниями, полными ожиданий, волнений, страха. Весь Открытый совет замер в напряженном внимании: плечо к плечу, все в отороченных мехом одеяниях, на груди у каждого поблескивает золотая или серебряная цепь. Джезаль, возможно, ничего не смыслил в политике, но даже он был не на шутку взволнован важностью происходящего. Избрание нового короля Союза открытым голосованием — при одной мысли об этом его пробирала нервная дрожь. Трудно представить себе событие более значительное. Все население Адуи конечно же понимало это. За стенами дворца, на улицах и площадях города люди в нетерпении ожидали известий о решении Открытого совета. Они готовились приветствовать нового монарха или насмехаться над ним, в зависимости от того, какой выбор будет сделан. За высокими дверями Круга лордов, на площади Маршалов, стояла огромная возбужденная толпа: все жители Агрионта, мужчины и женщины, страстно желали первыми услышать долгожданную новость. В этот миг решались судьбы, на кону стояли огромные ставки, состояния увеличивались или вот-вот должны были растаять в зависимости от результата. Только небольшая часть счастливчиков была допущена на общественную галерею, но и этого хватило, чтобы зрители устроили давку на балконе, рискуя сорваться с него и упасть на выложенный плитами пол. Инкрустированные двери в дальнем конце зала со стуком распахнулись, эхо понесло этот стук к высокому потолку, от которого он отразился, наполнив все огромное помещение. Послышался громкий шорох, так как каждый из членов совета заерзал на месте, оглядываясь на вход, а затем звук шагов. Члены Закрытого совета проходили по боковому приделу между скамейками. Их сопровождала целая толпа секретарей, служащих и всяческого рода прихлебателей, державших в угодливых руках бумаги и толстые книги для записей. Во главе процессии шел лорд-камергер Хофф, мрачный и суровый. За ним шествовали Сульт, весь в белом, и Маровия, весь в черном. Они явно торжествовали. Затем шли Варуз, Халлек и… Лицо Джезаля вытянулось. Это был первый из магов, облаченный в свою колдовскую мантию. За спиной Байяза семенил его ученик. Старик усмехался, словно смотрел театральное представление. Джезаль встретился с ним глазами, и маг имел наглость ему подмигнуть. Молодого человека это сильно озадачило. Под усиливающийся хор голосов старейшины уселись на высокие стулья за длинным изогнутым столом, лицом к благородным мужам, занимавшим места на скамейках. Их помощники разместились рядом на стульях пониже, разложили свои бумаги, раскрыли гроссбухи и принялись что-то приглушенно нашептывать своим хозяевам. Напряжение в зале так усилилось, что до всеобщей истерики остался один шаг. Джезаль почувствовал, что его пробирает дрожь, горячий пот заструился по спине. Глокта тоже был там, рядом с архилектором, и это знакомое лицо не внушало никакой уверенности. Джезаль был у Арди сегодня утром — ну и всю ночь. Конечно же, он не давал ей никаких клятв и не обещал жениться. Он все время думал об этом, и чем больше времени проводил с ней, тем меньше понимал, какое нужно принять решение. Взгляд воспаленных глаз Глокты скользнул по его лицу, задержался на нем. Затем инквизитор отвел глаза. Джезаль с усилием сглотнул. Он угодил в переплет. Что прикажете теперь делать?Глокта бросил на Луфара один короткий взгляд. «Чтобы напомнить ему о положении вещей». Затем он с трудом уселся на стул, сморщился, когда пришлось вытянуть пронзаемую болью ногу, и прижал язык к беззубым деснам, ощущая, как щелкнул сустав в колене. «У нас есть более важные дела, чем Джезаль дан Луфар. Куда более важные. Сегодня тот самый исключительный день, когда власть принадлежит Открытому совету, а не Закрытому. Благородному сословию, а не чиновникам. Большинству, а не меньшинству». Глокта посмотрел на тех, кто сидел за столом. Эти люди определяли политику Союза в последние двенадцать лет и даже больше. Сульт, Хофф, Маровия, Варуз и остальные. Только один член Закрытого совета улыбался. «Самое новое и самое неприятное пополнение совета». Байяз восседал в высоком кресле. Рядом с ним был лишь его ученик Малахус Ки. «Вряд ли он нуждается в чьей-либо компании». Первого из магов взвинченная атмосфера в зале как будто веселила, хотя его товарищей по совету она явно пугала. Его улыбочка выглядела совершенно неуместно на фоне их нахмуренных бровей. Встревоженные лица, лбы, покрытые бусинками пота, нервное перешептывание с помощниками. «Они зависли над пропастью, все без исключения. И я тоже, конечно. Не забудем несчастного Занда дан Глокту, верного слугу народа. Мы пытаемся удержать власть — а она ускользает, ускользает. Мы чувствуем себя как обвиняемые на судебном процессе. Мы знаем, что вердикт вот-вот будет вынесен. Неужели нам даруют ничем не заслуженное помилование? — Глокта усмехнулся, скривив рот. — Или всех ждет смертный приговор? Что скажут господа присяжные?» Он обвел взглядом лица членов Открытого совета, рассевшихся на скамейках в зале. «Три сотни и еще двадцать персон». Глокта представил себе листки бумаги, прикрепленные на стену в кабинете архилектора, и мысленно примерил их к людям, сидевшим перед ним. «Тайны, обманы, зависимость. Главным образом зависимость. Как они проголосуют?». Он отметил тех, в чьей поддержке был полностью уверен. «Во всяком случае, настолько, насколько можно быть хоть в чем-то уверенным в наши весьма сомнительные времена». Среди тесно сбившихся людей в дальней части зала он различил розовое лицо Ингелстада. Тот отвел глаза. «Пока ты голосуешь так, как нам необходимо, не бойся, смотри куда хочешь». Несколькими рядами дальше он заметил расплывчатые черты Веттерланта, и тот едва заметно кивнул ему. «Значит, наше последнее предложение принято. Еще четыре в пользу архилектора. Достаточно ли этого, чтобы оказать решающее влияние и сохранить наши места? Чтобы сохранить наши жизни». Губы Глокты растянулись в беззубой улыбке. «Скоро увидим». В самом центре первого ряда, среди глав знатнейших семейств Срединных земель, восседал лорд Брок. Его руки были сложены на груди, глаза горели нетерпеливым ожиданием. «Наш главный кандидат. Ему хочется, чтобы все поскорее началось». Недалеко от него расположился лорд Ишер, седовласый и величавый. «Второй фаворит, тоже имеет шанс». Барезин и Хайген сидели рядом, неловко прижатые друг к другу, и то и дело поглядывали по сторонам с явной неприязнью. «Кто знает? Возможно, еще одно усилие, и трон получит один из них». Лорд-губернатор Скальд сидел слева, с краю, во главе делегации Инглии и Старикланда. «Новые люди из новых провинций. Но выборы есть выборы, чего бы мы ни мнили о себе». Справа, с краю расположились двенадцать старейшин, членов городского управления Вестпорта. Покрой одежды и цвет кожи выдавал в них чужаков. «Еще двенадцать голосов неясно за кого». Представителей Дагоски сегодня не было. «Ее некому представлять, увы. Лорд-губернатор Вюрмс смещен со своего поста, его сын лишился головы и не может присутствовать. А сам город захватили гурки. Пусть так, некоторых издержек не избежать. Мы продолжим борьбу без них. Доска готова, можно двигать фигуры. Кто победит в этой короткой, но очень подлой партии, можно ли понять заранее? Скоро увидим». Оповеститель вышел в центр круглого зала, поднял свой жезл высоко над головой и несколько раз сильно ударил им об пол. Звук этих ударов эхом разнесся по залу, отражаясь от гладких мраморных стен. Гул голосов постепенно затих. Вельможи поворачивали головы по сторонам, в каждом взгляде сквозило напряжение. Выжидающая тишина повисла над переполненным залом. Глокта почувствовал, как судорога сковала левую половину его лица, а глаз задергался. — Я призываю достопочтенное собрание Открытого совета Союза к порядку, — громко произнес оповеститель. Мрачный как туча, лорд-камергер Хофф медленно поднялся со своего места и встал перед заседателями. — Друзья! Коллеги! Лорды Срединных земель, Инглии, Старикланда, старейшины Вестпорта! Гуслав Пятый, наш король… мертв. Оба его наследника… мертвы. Один погиб от рук наших врагов на севере, второй убит нашими врагами с юга. Воистину наступило время испытаний, и мы остались без предводителя. — Он умоляюще воздел руки, обращаясь к собранию. — На вас лежит огромная ответственность. Вы должны выбрать нового короля Союза. Любой из вас, кто имеет право голоса в Открытом совете, может быть кандидатом. Любой из вас может стать нашим следующим королем. Всплеск истерически возбужденных выкриков донесся с общественной галереи, и Хоффу пришлось повысить голос, чтобы перебить их. — Такие выборы проводились лишь однажды за всю долгую историю нашего народа! После завершения гражданской войны и свержения Морлика Безумца Арнольт был возведен на трон почти единодушным волеизъявлением. Именно он положил начало великой династии, которая пресеклась несколько дней назад. Он опустил руки и мрачно уставился в пол. — Будьте мудры, делая выбор сегодня. Будем надеяться, что тот, кого изберут этим утром в присутствии пэров и по их желанию, сможет основать столь же благородную, столь же сильную, столь же справедливую и долговечную династию. «Будем надеяться, что хоть кто-то сможет соответствовать этому, черт возьми, прекрасному описанию».
Ферро, расчищая себе дорогу, оттолкнула какую-то женщину в длинном платье, отпихнула локтем полного мужчину, и у того щеки задрожали от возмущения. Она пробилась на балкон и глянула вниз. Огромное помещение было заполнено стариками в отороченных мехом одеждах. Они сидели на скамьях, плотно прижатые друг к другу, у каждого на груди красовалась мерцающая цепь, а бледные лица были усеяны капельками пота. Напротив них за выгнутым полукругом столом располагалась еще одна группа людей, меньшая по количеству. Ферро нахмурилась, увидев там Байяза: он улыбался так, будто знал какой-то секрет, о котором больше никто не догадывался. Впрочем, как обычно. Рядом с магом стоял толстый розовый. На его лице были заметны звездочки лопнувших сосудов, и он что-то кричал о том, что каждый должен сделать выбор в согласии с собственной совестью. Ферро усмехнулась. Она бы очень удивилась, если бы среди нескольких сотен мужчин в этом зале нашелся бы пяток совестливых. На первый взгляд, они внимательно слушали толстяка, но Ферро видела все иначе. Зал был полон тайных знаков. Мужчины поглядывали на сидящих рядом и едва заметно кивали. Они подмигивали друг другу, прикасались кончиком указательного пальца то к носу, то к уху, как-то странно почесывались. Тайная паутина оплела весь зал, а Байяз, как паук, восседал в самой ее середине, противно усмехаясь. Поодаль от него, у стены, стоял Джезаль дан Луфар в мундире, разукрашенном сверкающими галунами. Ферро скривила губы. По его позе она поняла: он ни о чем не догадывался. Оповеститель снова ударил своим жезлом об пол. — Сейчас начнется голосование! Послышался сдавленный стон, и Ферро увидела, что женщина, которую она оттолкнула, пробираясь на балкон, упала на пол без чувств. Кто-то оттащил ее в сторону, замахал листом бумаги над ее лицом, а недовольная толпа быстро сомкнулась. — В первом туре вам предстоит выбрать из трех кандидатов! Следует голосовать за каждого из кандидатов, начиная с самых крупных землевладельцев. Внизу на скамьях разодетые вельможи взмокли от пота и дрожали, как солдаты перед битвой. — Первый! — пронзительно выкрикнул какой-то клерк, и его голос сорвался, когда он заглянул в объемистую книгу. — Лорд Брок! Наверху, на галерее, люди хмурились, перешептывались, вздыхали, словно готовились взглянуть в лицо смерти. Возможно, для кого-то дело обстояло именно так. Над залом веял дух сомнений, восторга, ужаса, такой сильный, что трудно было не заразиться. Настолько сильный, что даже Ферро, которой было совершенно наплевать на розовых и на их треклятое голосование, почувствовала, как у нее пересохло во рту, пальцы непроизвольно вспотели и зудели, а сердце забилось учащенно. Оповеститель обернулся к собравшимся. — Первый кандидат — лорд Брок! Всех членов Открытого совета, желающих отдать свой голос за лорда Брока на выборах следующего короля нашего Союза, прошу поднять… — Одну минуту, милорды.
Глокта резко повернул голову, но позвоночник не позволял ему сделать поворот полностью, так что пришлось смотреть искоса, краем слезящегося глаза. Впрочем, не стоило трудиться. «Я мог бы и так догадаться, кто это сказал». Байяз поднялся со своего кресла и снисходительно улыбался, глядя на членов Открытого совета. «Потрясающе точно по времени». В ответ послышались раздраженные выкрики со скамей: — Некогда прерываться! — Лорд Брок! Я голосую за лорда Брока! — Новая династия! Байяз по-прежнему улыбался. — А что вы скажете, если старая династия не прервется? Если мы можем дать ей новое начало? А заодно, — он обвел значительным взглядом лица своих коллег по Закрытому совету, — сохранить все лучшее в нынешнем правлении. Есть способ залечить раны вместо того, чтобы наносить их. — Как же это? — послышались насмешливые возгласы. — Каким образом? Улыбка Байяза стала еще шире. — Как насчет незаконнорожденного королевского сына? Все ахнули. Лорд Брок подпрыгнул на скамье. «Словно у него пружина под задницей». — Это оскорбление! Это скандал! Это глумление над памятью короля Гуслава! «Да, вареный овощ с обильным слюнотечением вдруг превратился в развратный фрукт». Остальные члены совета поспешили присоединиться к лорду Броку. Их лица были красны от гнева или бледны от негодования, они трясли кулаками и выкрикивали ругательства. Куда ни бросишь взгляд, повсюду благородные члены собрания кричали, ругались, хрюкали от возмущения. «Как стадо свиней в загоне на скотобойне — готовы сожрать все, что попадется». — Подождите! — пронзительно выкрикнул архилектор и вскинул руки в белых перчатках, призывая к тишине. «Заметил проблеск надежды в надвигающейся тьме?» — Подождите, милорды! Мы ничего не потеряем, если выслушаем. Наш долг — узнать правду, даже если она неприятна. Истина — наш единственный интерес! Глокта прикусил десны, чтобы подавить смех. «О да, ваше преосвященство, правда всегда была нашей единственной заботой!» Однако напряжение стало спадать. Члены совета, вскочившие со своих мест, снова усаживались на скамейки. «Они привыкли во всем повиноваться Закрытому совету, и эту привычку не так-то легко перебороть. Однако привычка — это еще не все. Особенно в том, что касается повиновения. Стоит бросить кость…» Теперь они выражали свое недовольство с мест, и Байяз смог продолжить: — Милорды, возможно, слышали о Карми дан Рот? Приглушенный шумок на галерее подтверждал, что это имя было на слуху. — Она была главной фавориткой короля, когда тот был моложе. Он очень любил ее. Так любил, что она зачала от короля ребенка. Пронеслась еще одна волна перешептываний, уже громче. — Я всегда принимал дела Союза очень близко к сердцу. Всегда заботился о его благоденствии, хотя благодарности не дождался. — Скривив губы, Байяз бросил быстрый взгляд на членов Закрытого совета. — Поэтому, когда дама умерла родами, я взял незаконнорожденного ребенка короля под свою опеку. Я поместил его в благородное семейство, чтобы он получил хорошее образование и воспитание на тот случай, если однажды нация останется без наследника. Мои действия оказались весьма предусмотрительными. — Ложь! — взвизгнул кто-то. — Ложь! Однако его перебили другие голоса. В них слышалось явное любопытство. — Настоящий сын короля? — Незаконнорожденный? — Карми дан Рот, он сказал? «Они уже слышали эту сказочку. Сплетня, конечно, но известная всем. И этого достаточно, чтобы заставить их слушать. Чтобы заставить их задуматься: может быть, стоит поверить в эту сказочку?» Однако лорд Брок не согласился. — Тут явная фальшивка! Нужно что-то большее, чем слухи и догадки, чтобы убедить это собрание! Покажите нам этого незаконнорожденного королевского сына. Слышите, вы, так называемый «первый из магов»? Покажите вашу магию! — Никакой магии не требуется, — усмехнулся Байяз. — Королевский сын находится здесь, в этом зале. Галерка ахнула от потрясения. Из рядов заседателей послышались изумленные возгласы, ошеломленные члены Закрытого совета и их помощники хранили молчание. Все смотрели на Байяза, а он поднял руку и указал пальцем: — Это полковник Джезаль дан Луфар. Судорога сковала беспалую ступню Глокты, прострелила искалеченную ногу, заставила искривленный позвоночник содрогнуться, от самого копчика до черепа. Лицо наставника дрожало, как переваренный студень, который никак не может застыть. Остатки зубов стучали о голые десны, веки мелко дергались, словно крылышки насекомого. Эхо последних слов Байяза расходилось по внезапно смолкшему залу. — Луфар, Луфар, Луфар… «Это какая-то дьявольская шутка».
Бледные лица заседателей словно застыли. У одних глаза широко раскрылись, выражая страх, у других сузились от гнева. Важные персоны за столом побледнели и в изумлении разинули рты. Потрясенные люди на балконе ахнули. Джезаль дан Луфар — тот самый, рыдавший от жалости к себе, когда Ферро латала его искалеченное лицо. Джезаль дан Луфар, слезливый ночной горшок, полный высокомерия и тщеславия. Джезаль дан Луфар, которого она называла «принцессой Союза», получил все шансы закончить этот день, восседая на королевском троне. Ферро не могла в это поверить. Она откинула голову, встряхнула ею, кашлянула и издала странный звук, похожий на бульканье воды. Слезы навернулись на глаза, в груди все сжалось, колени задрожали. Она схватилась за поручень балкона и ловила воздух ртом, всхлипывала и подвывала, из ее рта текла слюна. Ферро нечасто доводилось смеяться. Она не могла вспомнить, когда смеялась в последний раз. Но Джезаль дан Луфар — король? Это было очень смешно.
Высоко наверху, на галерке, кто-то засмеялся. Послышалось какое-то прерывистое кудахтанье, не соответствующее торжественности момента. Однако когда Джезаль осознал, что Байяз произнес именно его имя и показал на него пальцем, ему захотелось присоединиться к этому смеху. Когда же все собравшиеся в зале повернулись к нему, его затошнило. Он закашлялся, смущенно усмехнулся, ощущая неприятное жжение в горле, и резко побледнел. — Я… — неожиданно для себя самого хрипло произнес он, не имея ни малейшего понятия, что сказать дальше. Да и какие слова подобает говорить в таких обстоятельствах? Он ничего не мог сделать и просто стоял, пока его бросало то в жар, то в холод, тесный мундир промок от пота, нервный озноб отзывался дрожью во всем теле. Байяз громогласно продолжил свою речь, заглушив смех, донесшийся сверху. — У меня имеется клятвенное свидетельство его приемного отца, подтверждающее, что я говорю правду. Но имеет ли это значение? Правда очевидна для каждого, кто способен видеть и понимать. — Он снова вскинул руку, указывая на Джезаля. — Он выиграл турнир на глазах у всех вас. Он сопровождал меня в опаснейшем путешествии, не жалуясь на трудности. Он захватил мост в Дармиуме, даже не думая о собственной безопасности. Он спас Адую от мятежников, не пролив ни капли крови. Его мужество и героизм, его мудрость и самоотверженность известны всем! Можно ли сомневаться, что в его жилах течет королевская кровь? Джезаль заморгал. Отрывочные, разрозненные факты стали связываться воедино в его притупленном сознании. Он не похож на своих братьев. Отец всегда обращался с ним не так, как с другими сыновьями. Семья относилась к нему с особым вниманием… Джезаль застыл, открыв рот, он никак не мог прийти в себя. Когда отец увидел Байяза на турнире, он побледнел как полотно, словно узнал мага. Да, так все и было. Отец не был Джезалю родным. Когда король поздравлял Джезаля с победой, он по ошибке принял его за своего сына. Значит, это была не просто глупость плохо видящего человека, как могло показаться. Старый недоумок был близок к истине. Неожиданно все эти факты приобрели пугающий смысл. Он незаконнорожденный. Ублюдок. В прямом смысле слова. И он родной сын короля. Более того — Джезаль с возрастающим ужасом осознавал, что его всерьез рассматривают в качестве претендента на престол. — Милорды! — воскликнул Байяз, перекрывая гул недоверия, нараставший с каждым мгновением. — Вы удивлены. Такую новость трудно принять, я понимаю. Особенно если учесть, как здесь душно. — Он сделал знак гвардейцам, стоявшим по обеим сторонам зала. — Откройте двери, впустите сюда свежий воздух! Двери распахнулись, легкий ветерок проник в зал Круга лордов. Освежающий поток воздуха… и еще кое-что вместе с ним. Трудно было разобрать сразу, что это. Похоже на шум толпы во время турнира. Негромкий, назойливый, даже слегка пугающий. — Луфар! Луфар! Луфар! Имя Джезаля выкрикивало великое множество людей, собравшихся за стенами Агрионта. Ошибиться было нельзя. Байяз усмехнулся. — Сдается мне, что население города уже выбрало своего фаворита. — Но это не их выбор! — взревел Брок. Он еще не сел на место, но уже обрел самообладание. — Скорее это ваш выбор! — Но было бы глупо игнорировать их мнение. Поддержка простого населения важна, особенно в такие неспокойные времена. Если разочаровать их сейчас, кто знает, какие это может иметь последствия? Беспорядки на улицах или того хуже? Ведь никто из нас не желает этого, лорд Брок? Члены палаты нервно заерзали на скамейках, поглядывая на раскрытые двери и перешептываясь с соседями. Изумление, царившее в зале, дошло до степени потрясения. Однако потрясение членов Открытого совета не могло сравниться с тем чувством, которое испытывал сам Джезаль.
«Прелестная сказочка, но если он полагает, что самые жадные люди Союза поверят ему на слово и расстанутся с короной, он очень ошибается. А эти простолюдины могут выкрикивать имя Луфара, пока не описаются». Лорд Ишер впервые поднялся со своего места в первом ряду, величественный и статный. Его костюм украшала цепь со сверкающими драгоценными камнями, как символ его положения. «Сейчас начнутся яростные возражения, возмущенные протесты, требования наказания». — Я готов поверить всем сердцем, — громко произнес лорд Ишер, — что человек, известный как Джезаль дан Луфар, есть родной сын недавно почившего короля Гуслава Пятого. Глокта от изумления вытаращил глаза. Как и все остальные члены совета. — И он является наилучшим кандидатом на престол, учитывая его характер и огромные достижения как внутри Союза, так и за его пределами. Еще один приступ неприятного смеха послышался с галерки, но Ишер не обратил на это внимания. — Мой голос и голоса тех, кто меня поддерживает, я с радостью отдаю за Луфара. Если бы Луфар мог еще шире раскрыть глаза от удивления, они бы просто выпали из орбит. «И его трудно не понять» Затем поднялся один из представителей делегации Вестпорта. — Старейшины Вестпорта, все как один, голосуют за Луфара! — Медленно произнес он с сильным стирийским акцентом. — Родного сына и наследника короля Гуслава Пятого. Еще один человек вскочил со скамьи в дальних рядах, бросив быстрый и нервный взгляд на Глокту. Лорд Ингелстад. «Лживое маленькое дерьмо, что с него взять». — Я тоже за Луфара! — взвизгнул он. — И я за Луфара. Это был Веттерлант. Его полуприкрытые глаза выражали не больше эмоций, чем при кормлении уток. «Получили более выгодное предложение, господа? Или более страшные угрозы?» Глокта взглянул на Байяза. Едва заметная улыбка блуждала на губах мага, когда остальные члены совета поднимались со своих мест и объявляли о поддержке так называемого «родного сына Гуслава Пятого». В то же время дружные крики толпы все еще доносились в зал с площади: — Луфар! Луфар! Луфар! Когда первый шок прошел, мозг Глокты заработал. «Значит, вот почему наш первый из магов жульничал во время турнира в пользу Луфара. Вот почему приблизил его к себе и все время держал рядом. Вот почему он добыл для него столь важное назначение. Если бы он представил палате в качестве королевского сына пустое место, его бы просто осмеяли. Но Луфар, хоть люби его, хоть не люби, это один из нас. Он известен, он знаменит… Он подходящий кандидат. — Глокта взглянул на Байяза почти с восхищением. — Частицы мозаики, годы терпеливого ожидания и подготовки, хладнокровно расставленные по местам перед нашими изумленными взорами. И ничего нельзя сделать, кроме как пуститься в пляс под его дудку». Сульт наклонился и прошептал на ухо Глокте: — Этот Луфар, что он за человек? Глокта нахмурился, чувствуя себя прижатым к стене. Он не доверил бы Луфару не то что страну — даже его собственные кишки. «Впрочем, с равным успехом то же самое можно утверждать и о предыдущем короле, однако он прекрасно справлялся со своими обязанностями — сидел и пускал слюни, пока мы за него рулили страной». — До поездки за границу, ваше преосвященство, это был самый пустоголовый, бесхарактерный и самовлюбленный глупец, какого только можно найти. В последний раз, когда я говорил с ним… — Отлично! — Но, ваше преосвященство, вы должны понимать, что все это соответствует планам Байяза… — Старым болваном мы займемся позже. Я должен посоветоваться. Сульт повернулся и что-то зашептал Маровии, не дожидаясь ответа Глокты. Потом они стали вглядываться в зал, выискивая своих сторонников и кивками подавая им сигналы к действию. Байяз не переставал улыбаться. «Так улыбается инженер, когда его новую машину запускают и все идет согласно проекту». Маг поймал на себе взгляд Глокты и едва заметно кивнул. Глокте ничего не оставалось, как пожать плечами и изобразить беззубую улыбочку. «Сдается мне, придет время — и мы пожалеем, что не отдали свои голоса Броку». Маровия что-то поспешно объяснял Хоффу. Лорд-камергер нахмурился, кивнул, повернулся к палате и дал знак оповестителю. Тот принялся отчаянно стучать жезлом об пол, призывая к тишине. — Господа! Уважаемый Открытый совет! — прорычал Хофф, и мгновенно все стихло. — Тот факт, что обнаружился родной сын короля, в корне меняет характер нашего обсуждения. Судьба явила нам милость и даровала шанс продолжить династию Арнольта без каких бы то ни было конфликтов и сомнений! «Судьба даровала нам. По-моему, мы имеем гораздо более заинтересованного благодетеля». — Учитывая эти обстоятельства, а также очевидную поддержку, уже высказанную членами палаты, Закрытый совет считает, что может быть проведено особое голосование. Голосование с единственным кандидатом, призванное подтвердить, следует ли объявить новым королем Союза человека, прежде известного как Джезаль дан Луфар! — Нет! — взревел лорд Брок, и у него на шее вздулись вены, багровые от напряжения. — Я выражаю решительный протест. С тем же успехом он мог протестовать против прилива на море. Руки вознеслись вверх, их было устрашающе много: старейшины Вестпорта, союзники лорда Ишера, вассалы, которых подкупом и запугиваниями сумели склонить на свою сторону Сульт и Маровия. Глокта видел и других — тех, кто заранее не принимал никакого определенного решения, и тех, кто твердо заявлял, что поддерживает своего кандидата. «Все так торопятся поддержать Луфара, что это явно выдает предварительную договоренность». Байяз откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди, и с удовлетворением глядел на лес взметнувшихся рук. С жуткой очевидностью стало ясно: больше половины зала проголосовало за его кандидата. — Да! — прошептал архилектор, и торжествующая улыбка заиграла на его губах. — Да! Те же, кто рук не поднял, — приверженцы Брока, Барезина или Хайгена — озирались вокруг, озадаченные и напуганные тем, как мгновенно все изменилось, а они остались не у дел. «Быстро же они потеряли шанс заполучить власть. И кто бросит в них камень? Это был день больших неожиданностей для всех нас». Лорд Брок предпринял последнюю попытку. Он спросил, указывая пальцем на Луфара, все еще испуганно моргавшего глазами у стенки: — Есть ли доказательства того, что он сын короля, кроме слов этого старого обманщика? — Он сделал жест в сторону Байяза. — Где доказательства, милорды? Я требую доказательств! Сердитое перешептывание пронеслось над скамьями, но открыто никто не высказался. «Второй раз лорд Брок встал перед советом и потребовал доказательств, и второй раз это никого не озаботило. Да и какие доказательства могут быть? Родимое пятно в виде королевской короны на заднице Луфара? Доказательства — это скучно. Доказательства — это утомительно. Доказательства — это совершенно неуместно. Люди охотнее проглотят ложь, чем возьмутся за труд отыскивать правду, особенно, если это не совпадает с их личными целями. Большинство из нас предпочтут короля, у которого нет ни друзей, ни врагов, королю, у которого навалом тех и других. Большинство из нас не хочет ничего менять, не хочет рисковать, потому что будущее весьма неопределенно». Руки поднимались. Еще и еще. Луфара уже поддержало столько людей, что помешать его избранию теперь не могло ничто. «Это похоже на огромный валун, который с грохотом катится вниз по холму. Никто не решается встать на его пути, чтобы не быть раздавленным. Люди стараются собраться за ним и добавить свои усилия к общему делу в надежде отхватить потом лакомый кусочек». Брок обернулся. Его лицо было трагически мрачным, он быстро прошел через зал и покинул заседание. Возможно, он надеялся, что за ним устремится значительная часть членов Открытого совета. «Но и в этом, как и во многом другом, его ожидало горькое разочарование». Не больше дюжины самых верных сторонников последовали за ним и покинули Круг лордов. «У других оказалось больше здравого смысла». Лорд Ишер обменялся долгим взглядом с Байязом, потом поднял бледную старческую руку. Лорды Барезин и Хайген поняли, что большинство их сторонников хотят присоединиться к партии молодого претендента, переглянулись и заняли свои места, храня осторожное молчание. Скальд открыл было рот, чтобы выразить протест, но огляделся, хорошенько подумал и с явным нежеланием медленно поднял руку. Больше возражений не было. Король Джезаль Первый был возведен на трон почти единогласно.
Ловушка
Они снова поднимались на Высокогорье, и чистый бодрящий морозный воздух знакомо щекотал горло Логена. Поход начался легко, на лесистом склоне подъем был почти неощутим. Потом деревья поредели, и тропа привела их в долину среди поросших травой холмов, прорезанную струящимися ручейками, усеянную темными пятнами осоки. Теперь долина сузилась до ущелья, по обеим сторонам которого высились голые каменные гряды, а потрескавшиеся осыпи становились все более крутыми. По обеим сторонам ущелья вздымались две большие скалы. За ними виднелись смутные очертания горных вершин — серые, светло-серые и совсем светлые, на расстоянии сливавшиеся с насыщенным влагой серым небом. Солнце встало и принялось за дело, так что стало жарко идти, яркие лучи слепили глаза. Они все утомились от подъема, испытывали тревогу, гадая, идет ли Бетод по их следу. Четыре сотни карлов и почти столько же хиллменов с разрисованными лицами растянулись длинной колонной, поругиваясь и сплевывая, скользили по шатким камням, скрипели сапогами по сухой пыли. Дочь Круммоха шла перед Логеном, склонившись пополам под тяжестью отцовского молота. Ее волосы потемнели от пота. Собственная дочь Логена теперь, должно быть, уже старше ее. Если ее не убили шанка вместе с матерью и братьями. От этой мысли Логен испытал глухое чувство вины. Неприятное чувство. — Тебе помочь с этой колотушкой, девочка? — Ни черта мне не нужно! — крикнула она. Потом сбросила молоток с плеча и потащила его в гору, держа за рукоятку, то и дело бросая сердитые взгляды на Логена. Наконечник молотка стучал о камни и оставлял глубокий след на каменистой почве. Логен, прищурившись, наблюдал за девчонкой. Похоже, отныне ему придется довольствоваться общением с женщинами не старше десяти лет. Круммох шел позади него, костяшки пальцев в ожерелье покачивались у него на шее. — Злая? А как же! Будешь злым, поживи в моей семейке! — Он наклонился ближе и подмигнул. — Эта самая злющая из всех, маленькая сучка. Но если по-честному, она моя любимица. — Он покачал головой, наблюдая, как девочка волочит молоток по земле. — Она задаст жару тому простачку, которого угораздит взять ее в жены. А мы на месте, если тебя интересует. — Что? — Логен вытер пот с лица и нахмурился, оглядываясь вокруг. — А где… Потом он понял. Крепость Круммоха, если ее можно было так назвать, располагалась прямо перед ними. Долина простиралась на сотню шагов от одного хребта до другого, и на всем ее протяжении между хребтами была возведена стена. Старинная и осыпающаяся стена из грубых, неровных каменных глыб, испещренных трещинами, покрытых плющом, заросших кустами ежевики и травой. Из-за этого создавалось впечатление, что стена — часть горной цепи. Она была не круче, чем скалы, обрамляющие долину, а в высоту достигала роста трех человек, если поставить их друг другу на плечи. Кое-где стена покосилась и прогнулась, словно вот-вот обрушится. В центре располагались ворота из широких серых досок, изрядно потрепанные ветрами и поросшие лишайником. Они казались прогнившими и иссохшими одновременно. По одну сторону стены возвышалась башня, построенная напротив утеса. Возможно, это был естественный каменный столб, выступающий наружу из гряды, с истертыми зубцами на вершине, откуда можно было наблюдать за крепостью. Устало передвигая ноги, подошел Ищейка. Логен взглянул на него. Прищурившись, Ищейка с сомнением оглядывал стену, словно не верил глазам. — Это оно? — прорычал Доу, присоединившись к ним, и скептически поджал губы. Несколько деревьев чудом проросли прямо под башней, и это случилось никак не меньше пятидесяти лет тому назад. Теперь они вытянулись вверх и почти сравнялись с вершиной стены. Можно было забраться по ним и попасть внутрь, не сильно напрягаясь. Задрав голову, Тул внимательно рассматривал крепость. — Прочное защищенное место в горах, ты говорил. — Прочное… ну… — Круммох махнул рукой. — Мы, горцы, не слишком горазды по части строительства. А чего вы ожидали? Десять мраморных башен и зал больше, чем во дворце Скарлинга? — Я ожидал хотя бы сносную защитную стену, — проворчал Доу. — Ба! Стены! Я слышал, что ты холоден, как снег, и горяч, как моча на морозе, Черный Доу. Разве тебе нужны стены, чтобы прятаться за ними? — У нас будет соотношение сил десять к одному, сумасшедший придурок, если Бетод действительно появится! Да, ты прав, черт возьми, мне нужна стена! И ты говорил, что она здесь есть! — Ты же сам сказал, друг, — ответил Круммох тихо и медленно, будто объяснял ребенку, и постучал по голове толстым пальцем. — Я сумасшедший. Безмозглый как мешок с дерьмом. Не помню имен собственных детей. Думаешь, я знаю, как должна выглядеть крепостная стена? Я же едва понимаю собственные слова! А вы слушаете меня? Да вы сами спятили. Логен ударил его в переносицу, и Круммох издал стон. Карлы Ищейки собрались вокруг них. Они поглядывали вверх, на поросшую мхом груду камней, и тихо переговаривались, очень недовольные. Логен понимал их. Они проделали долгий и трудный путь, чтобы в конце его обнаружить вот это. Но выбора у них не было. — Сейчас уже не построить что-то другое, — мрачно сказал он. — Придется иметь дело с тем, что есть. — Вот это настоящий Девять Смертей! Тебе не нужны стены. — Круммох вцепился в руку Логена своими толстыми пальцами. — Ты не можешь умереть. Ты возлюбленный Луны, мой новый чудесный друг, ты лучше всех. Ты не можешь умереть, во всяком случае, пока Луна взирает на тебя с небес. Ты не можешь… — Заткнись, — оборвал его Логен. С мрачными лицами они направились к воротам, вздымая пыль под ногами. Круммох назвал себя, и двери, покачиваясь, раскрылись. Два недоверчивых хиллмена стояли по обеим сторонам ворот и наблюдали за тем, как путники вступают в крепость. Усталые и недовольные, они поднялись по крутому уклону, вырезанному в камне, и вышли на ровную площадку. Ущелье между двумя утесами было около сотни шагов в ширину и две сотни в длину. Вокруг вздымались голые скалы. По краям ущелья виднелись несколько деревянных лачуг и сараев, поросших зеленым мхом. Покосившееся каменное здание, пристроенное к скале, было окутано дымом, валившим из низкой трубы. Рядом с ним узкая лестница, выдолбленная в скале, вела на площадку, расположенную на вершине башни. — Бежать некуда, — мрачно заметил Логен, — если дела пойдут плохо. Круммох ухмыльнулся, показав все зубы. — Конечно некуда. Так и задумано. Бетод будет думать, что он поймал нас, как тараканов в бутылку. — А так и выйдет, — недовольно произнес Ищейка. — Да, но потом твои парни нападут на него с тыла, и это будет для него большой сюрприз! Хотел бы я видеть в тот момент физиономию поганца! Логен пожевал губами и сплюнул на камни. — Я бы хотел посмотреть, на что будут похожи наши собственные физиономии. Не мертвецы ли будут краше? Стадо длинношерстных овец теснилось в узком загоне. Они поглядывали испуганными глазами на пришельцев и блеяли, стесненные и совершенно беспомощные. Логен хорошо понимал, что они чувствовали. Внутри крепости, на высоте, никаких стен вообще не было. Можно было просто шагнуть на край и встать на щербатый, поросший мхом парапет. — Не терзай попусту свою добрую душу, Девять Смертей, — рассмеялся Круммох. — Моя крепость, конечно, могла быть и получше, я согласен с тобой. Но с нами наша земля, наши горы и Луна. Все благоволит нашим смелым замыслам. Это славное место со славной историей. Ты знаешь историю Лаффы Смелого? — Не думаю, что слышал это имя. Логен сомневался, что хочет услышать историю сейчас. Но он давно привык к тому, что его желания не имеют значения. — Лаффа был разбойником и великим вождем горного народа много лет назад. Он совершал набеги на все кланы в округе, он и его братья. Однажды жарким летом племена решили: с них хватит. Они объединились и стали охотиться за ним в горах. Здесь была его последняя стоянка. Прямо здесь, в этой крепости. Лаффа был здесь, его братья и все их люди. — И что произошло? — спросил Ищейка. — Их всех убили, а головы отрезали, сложили в мешок и бросили в дыру, куда они справляли нужду. — Круммох улыбнулся. — Сам подумай, с чего бы еще это место называли их последней стоянкой? — И все? Это вся история? — Все, что я знаю. Вряд ли можно прибавить что-то еще. По-моему, для Лаффы и того достаточно. — Ну, спасибо тебе, порадовал. — Вот и славно! У меня есть и другие истории, если пожелаешь. — Нет-нет, пока хватит. — Логен повернулся и поспешил отойти от него. Ищейка пошел за ним. — расскажешь свои байки позже, когда мы одержим верх. — Ха-ха, Девять Смертей! — прокричал ему вслед Круммох. — Это тоже будет история! Ты меня не одурачишь. Ты такой же, как я, ты любимец Луны. Мы будем сражаться как бешеные псы, когда за нашей спиной только горы и отступать некуда. Ты ведь согласен со мной! Нам обоим по нраву, когда некуда драпать! — Ну да, — сказал Логен самому себе, направляясь к воротам. — Нет ничего лучше, чем отсутствие выбора.Ищейка стоял у подножия стены и рассматривал ее, запрокинув голову. Он думал, что можно предпринять, чтобы у них появился шанс продержаться здесь хотя бы неделю. — Лучше удалить отсюда все, что растет, — сказал он. — А то так легче взбираться. Тул вскинул бровь. — А ты не думаешь, что только этими корнями стена и держится? Молчун потянул за проросший стебель, и вместе со стеблем из стены посыпался раствор. — Похоже, твоя правда. — Ищейка вздохнул. — Тогда отсечем от скалы все что можно. Работа наверху займет время. Нам не помешает груда камней, за которой можно спрятаться, когда Бетод начнет осыпать нас стрелами. — Точно, — согласился Тул. — Выкопаем ров впереди и огородим кольями, чтобы им труднее было подойти. — Затем закроем эти ворота,забьем их гвоздями и завалим камнями. — Но тогда нам самим не вырваться, — заметил Тул. Логен усмехнулся. — Не думаю, что нам надо волноваться о том, как мы выйдем. — Правильно мыслишь! — рассмеялся Круммох, неторопливо приближаясь к ним и сжимая толстыми пальцами зажженную трубку. — Нам бы волноваться о том, чтобы ребята Бетода не вошли внутрь. — Для начала надо подлатать стены. — Ищейка указал на деревья, растущие у стены. — Их надо срубить и распилить, вырезать несколько больших камней, замешать раствор и все такое. Круммох, твои люди пусть займутся этим. Инструменты есть? Круммох пыхтел трубкой, глядя на Ищейку, потом выпустил струйку коричневого дыма. — Может, и есть, но я не намерен получать приказы от тебя, Ищейка. Луна знает мои таланты. Я рожден убивать, а не толочь в ступе раствор. Молчун широко раскрыл глаза. — Чьим же приказам ты будешь повиноваться? — спросил Логен. — Я буду повиноваться твоим приказам, Девять Смертей, и только твоим! Луна любит тебя, а я люблю Луну, и ты тот человек… — Тогда собери своих людей и займись этими чертовыми деревьями и камнями. Меня утомила твоя болтовня. Резко постучав трубкой о стену, Круммох вытряхнул золу. — Вы как-то закисли, ребята. Только и делаете, что дергаетесь попусту. Посмотрите на все с другой стороны! Ведь самое худшее, что может случиться, это если Бетод не появится. — Самое худшее? — Ищейка изумленно уставился на него. — Ты уверен? А как насчет того, что Бетод придет, его карлы опрокинут твою стену, как кучу дерьма, и перебьют всех нас до последнего? Круммох нахмурился и мрачно уставился в землю. Потом искоса взглянул на облака. — Правда, — сказал он и вдруг просиял. — Это еще хуже. Мозги у тебя варят, парень. Ищейка глубоко вздохнул и посмотрел вниз, на долину. Конечно, крепость оказалась совсем не такой, как они ожидали, но общее расположение было неплохое. Не такто легко подняться по голому склону, когда высоту занимает отряд бойцов, которым нечего терять, которые готовы ко всему и имеют множество возможностей убить тебя. — Здесь внизу будет трудно сохранить порядок, — произнес Логен, высказывая вслух мысли Ищейки. — Особенно если сверху на тебя градом летят стрелы и негде укрыться. Трудно сосредоточить силы. Я бы не хотел попасть в такое положение. Но как мы используем это, когда придет Бетод? — Думаю, мы разделимся на три отряда. — Ищейка кивнул в сторону башни. — Я и человек пять лучших лучников займем место вон там, наверху. Оттуда хорошо стрелять, хорошо видно цель и неплохой общий обзор. — Угу, — согласился Молчун. — Несколько сильных ребят могут сбросить пару камушков. — Я займусь камнями, — сказал Тул. — Разумно. Еще надо подготовить команду, которая будет поджидать их на стене и встретит врукопашную, если они все-таки залезут наверх. Эту команду возглавишь ты, Логен. С тобой пойдут Доу, Трясучка и Красная Шляпа. — Хорошо, — кивнул Логен, впрочем, не выказав особого энтузиазма. — Теперь Круммох. Он со своими хиллменами встанет за воротами, чтобы вступить в бой, если Бетод сумеет прорваться внутрь. Если мы продержимся больше одного дня, то поменяемся местами. Горцы пойдут на стену, а Логен и остальные займут место за воротами. — Этот план очень подходит для маленьких людей. — Круммох хлопнул Ищейку по плечу своей огромной рукой и чуть не задел его лицо. — Словно Луна нашептала его тебе, пока ты спал. Мне все это нравится! — Он ударил мясистым кулаком о ладонь. — Я люблю хорошую работу! Надеюсь, южане не явятся, и мы больше успеем. Я уже хочу взяться за дело! — Очень хорошо, — недовольно буркнул Ищейка. — Мы найдем, где тебе спустить пар. Он искоса взглянул на солнце, потом перевел взгляд на стену, с которой были связаны все их надежды. Сам он не стал бы испытывать судьбу и лезть на нее, во всяком случае, с этой стороны, но стена была далеко не такой высокой, толстой и мощной, как ему хотелось бы. Не всегда бывает так, как тебе хочется, сказал бы на это Тридуба. Ну, разочек может и повезти. — Ловушка готова, — сказал Круммох, с усмешкой поглядывая вниз. Ищейка кивнул. — Только неясно, кто в нее попадется. Бетод или мы сами?
В темноте Логен шел между кострами. У одних костров сидели карлы, пили пиво от щедрот Круммоха, курили чаггу, посмеивались над историями. У других разместились хиллмены — завернутые в шкуры, со взъерошенными волосами и раскрашенными лицами, в пляшущих отблесках пламени они походили на диких зверей. Кто-то протяжно пел странную песню на странном языке, походившую то на вой волка в лесу, то на птичьи переливы. Голос то поднимался высоко, до горных вершин, то опускался в долины. Логен впервые за долгое время курил чаггу, пил пиво, и все это грело душу, да и тело тоже. Костры, люди, даже прохладный ветер. Он шел между огнями, отыскивая костер, вокруг которого расположились Ищейка с товарищами, и никак не мог найти их. Он сбился с пути, и не только с этого. — Сколько людей ты убил, папа? Это была дочка Круммоха — не так уж много тоненьких голосков найдется в этом лагере. В темноте Логен различил внушительную фигуру вождя горцев. Трое детей сидели рядом с ним. Свое непомерное вооружение они прислонили поблизости. — О, я перебил их множество, Изерн, — различил Логен могучий голос Круммоха. — Больше, чем могу припомнить. Ваш папочка, может, иногда бывает не в себе, но враждовать с ним никому не стоит. Он самый грозный противник. Вы сами в этом убедитесь, когда сюда заявится Бетод со своими ублюдками. — Он поднял голову и увидел Логена, выступившего из темноты. — Клянусь и не сомневаюсь, что сам Бетод подтвердит эту клятву: только один человек на всем Севере кровожаднее, свирепее и страшнее, чем ваш папочка. — И кто же он? — спросил мальчик со щитом. Логен почувствовал, как сердце у него дрогнуло, когда Круммох поднял руку и указал на него. — Вот он. Это Девять Смертей. Девочка сердито взглянула на Логена. — Да в нем нет ничего особенного. Ты запросто справишься с ним, па! — Клянусь мертвыми, я не смогу! Замолчи, девочка, иначе я от страха сделаю такую лужу, что ты в ней утонешь. — Но на вид он не слишком грозен. — Это урок всем вам. Не иметь грозного вида, не говорить много слов, не выглядеть особенным — вот первый шаг к тому, чтобы стать по-настоящему опасным. Так, Девятипалый? Позволь демону поиграть и надеть личину — получится двойной удар для любого наивного дурачка. Превращение как по волшебству, безжалостное нападение, и жестокая расправа. Это и делает убийцу убийцей. Рост, сила, громкий страшный голос тоже играют свою роль, но они не могут сравниться с дьявольской, смертоносной, безжалостной быстротой. Правда, Логен Девятипалый? Это был трудный урок для детей, но Логена отец тоже учил этому рано, и он запомнил науку навсегда. — Печальная правда. Кто успевает ударить первым, тот и выигрывает. — Так и есть! — завопил Круммох, ударив себя по мощному бедру. — Отлично сказано. Но это великолепная, счастливая правда, а вовсе не печальная. Вы ведь помните старого Вилума, дети? — Его поразил гром, — выкрикнул мальчик со щитом. — В бурю, высоко в горах. — Да, так и было. В одну секунду гром обрушился на него, вспышка, подобная солнцу, слетела с небес, и Вилум стал не живее, чем мой башмак. — У него поджарились ступни! — рассмеялась девочка. — Именно так, Изерн. Ты видела, как быстро он умер, какой удар обрушился на него, и как мало снисхождения проявила молния. — Взор Круммоха снова обратился к Логену. — То же самое случится, если разозлить этого человека. Ты скажешь одно неосторожное слово, и в следующий миг… — Он громко хлопнул в ладоши, и дети подпрыгнули от резкого звука. — Он вернет тебя в грязь. Еще быстрее, чем небо убило Вилума, и так же безжалостно. Ваша жизнь висит на волоске каждый раз, когда вы оказываетесь в двух шагах от этого не слишком грозного на вид парня. Верно, Девять Смертей? — Ну… — Логену не очень-то это нравилось. — А скольких убил ты? — крикнула ему девочка, подняв подбородок. Круммох рассмеялся и погладил ее по волосам. — Не хватит цифр, чтоб пересчитать их, Изерн! Он король убийц! Он беспощаднее всех, кто живет под Луной. — А как насчет Наводящего Ужас? — спросил мальчик с копьем. — О-о-ох! — умилительно произнес Круммох и широко улыбнулся. — Он не человек, Скофен. Он какое-то иное существо. Но было бы интересно, если бы Фенрис Наводящий Ужас и Девять Смертей сошлись друг против друга. — Он потер руки. — Уж я бы на это поглядел! И Луна с удовольствием пролила бы на это свой свет. Он закатил глаза к небу, и Логен тоже взглянул вверх. В черных небесах и впрямь светила луна. Огромная, белая, она сияла, как еще один костер.
Старые волки
Высокие окна были раскрыты, и спасительный ветерок проникал сквозь них в просторную гостиную, овевая разгоряченное, потное лицо Джезаля и заставляя широчайшие старинные портьеры хлопать и шуршать. Все в этой комнате было огромного размера: двери, похожие на вход в пещеру, высотой в три человеческих роста, а потолок, украшенный изображением народов, склоняющихся перед огромным золотым солнцем, в два раза выше. С огромных картин на стенах смотрели величавые мужи в человеческий рост. Их воинственные лица попадались Джезалю на глаза, куда бы он ни повернулся. От этого было очень неуютно. Казалось, это место предназначено для великих людей, мудрых мужей, легендарных героев или могущественных злодеев. Место для гигантов. Джезаль чувствовал себя здесь крохотным, тщедушным недоумком. — Вашу руку, если ваше величество позволит, — проговорил один из портных, подсказывая Джезалю и при этом, стараясь остаться исключительно вежливым. — Да, конечно… извините… Джезаль поднял руку чуть выше, укоряя себя за то, что снова начал извиняться. Он ведь стал королем, о чем неустанно твердит ему Байяз. Даже если он выбросит портного в окно, извиняться нет необходимости. Это портной, когда шлепнется на землю, должен поблагодарить короля за то, что его величество соизволил обратить на него внимание. Однако тот лишь изобразил фальшивую улыбку и плавно растянул мерную ленту. Другой портной ползал внизу, у колен Джезаля. Третий пунктуально записывал их измерения в гроссбух в крапчатой обложке. Джезаль глубоко вздохнул и, нахмурившись, взглянул в зеркало. Неуверенный молодой идиот с заметным шрамом на подбородке взглянул на него, закутанный в образцы блестящей ткани, словно манекен. Он выглядел да и чувствовал себя клоуном, а не королем. Он смеялся бы над такой шуткой, если бы сам не оказался героем этого анекдота. — Может быть, что-то в осприанском стиле? Королевский ювелир осторожно водрузил на голову Джезаля какую-то деревянную штуковину и внимательно рассматривал, что получилось. Ничего хуже и не придумать. Чертова деревяшка на голове походила на перевернутую люстру. — Нет! Нет! — воскликнул Байяз с раздражением. — Слишком сказочно, вычурно, слишком внушительно. Эта штука ему не подходит! Надо что-нибудь простое, подлинное, светлое. То, что подходит для сражения! Королевский ювелир растерянно заморгал. — Сражаться в короне? — Нет, дурень! Но он должен выглядеть так, словно готов пойти в бой. Байяз подошел сзади к Джезалю, сорвал деревянную конструкцию с его головы и швырнул на полированный пол. Она упала со стуком. Затем маг схватил Джезаля за руки и мрачно вгляделся из-за его плеча в зеркальное отражение нового короля. — Это король-воин в самых лучших, самых славных традициях! Настоящий наследник Гарода Великого. Великолепный фехтовальщик, умеющий наносить раны и получать их. Он привел армию к победе, убил бессчетное множество врагов! — Бессчетное? — неуверенно пробормотал Джезаль. Но Байяз не обратил на него внимания. — Он умеет обращаться с мечом и седлом, как со скипетром и троном. Его корона должна соответствовать его доспехам и подходить к его оружию. Она должна хорошо сочетаться с металлом. Теперь вы понимаете? Ювелир кивнул. — Думаю, да, милорд. — Отлично. И еще кое-что. — Милорду стоит только пожелать. — Украсьте ее здоровенным алмазом. Ювелир покорно склонил голову. — Само собой разумеется. — А теперь пошли вон. Вон, все вон отсюда! Его величество должен заняться государственными делами. Гроссбух громко захлопнулся, мерные ленты были быстро скручены, куски тканей мгновенно исчезли. Портные и королевский ювелир с поклонами пятились к дверям, что-то подобострастно бормоча, пока не скрылись за огромными золочеными дверями, которые бесшумно закрылись за ними. Джезаль с трудом удержался от того, чтобы не последовать за ними. Он постоянно забывал, кто теперь «его величество». — У меня есть дела? — спросил он, отворачиваясь от зеркала и стараясь говорить непринужденно и повелительно. Байяз проводил его в просторный коридор, стены которого были завешаны прекрасно выполненными картами Союза. — У вас дела с вашим Закрытым советом. Джезаль напрягся. Стоять в мраморных покоях, пока с тебя снимают мерки для парадных одежд и называют «ваше величество», — это смущало, но не требовало особенных усилий. Теперь же он должен участвовать в работе главного совета страны. Джезаль дан Луфар, прославленный своим невежеством, будет заседать вместе с двенадцатью самыми могущественными людьми Союза. Ему придется принимать решения, определяющие судьбы тысяч людей. Придется заняться политикой, юриспруденцией, дипломатией, хотя он разбирался лишь в фехтовании, выпивке, женщинах, а теперь вынужден был от всего этого отказаться. Правда, в последнем пункте он тоже был не слишком искушен, пусть и считал себя знатоком. — Закрытый совет? Его голос сорвался на дискант и больше напоминал девчоночий, чем королевский. Джезаль откашлялся. — Случилось что-то важное? — пробасил он, но как-то неубедительно. — Кое-какие новости пришли сегодня утром с Севера. — Правда? — Боюсь, лорд-маршал Берр мертв. Армии необходим новый командующий. Обсуждение этого вопроса может занять не один час. Прошу сюда, ваше величество. — Байяз указал вниз. — Не один час? — пробормотал Джезаль. Его каблуки застучали по широким мраморным ступенькам. Не один час в компании членов Закрытого совета. Он нервно потер руки. Байяз, похоже, прочитал его мысли. — Не стоит опасаться этих старых волков. Ты их господин, что бы они себе ни воображали. В любой момент ты можешь заменить их новыми или заковать в кандалы, если пожелаешь. Возможно, они об этом забыли. Нам придется напомнить им в свое время. Они прошли сквозь высокие ворота, около которых стояли на страже рыцари-телохранители. Шлемы стражники держали в руках, но их лица были столь невыразительны, что с таким же успехом они могли бы надеть шлемы и опустить забрала. За воротами располагался просторный сад, с четырех сторон окруженный тенистой колоннадой, чьи беломраморные пилоны были украшены резьбой в форме листьев, чтобы соответствовать деревьям в саду. Вода плескалась в фонтанах, ее брызги поблескивали под ярким солнечным светом. Пара больших оранжевых птиц с тонкими, как прутики, ногами важно выхаживали на тщательно подстриженной лужайке. Опустив загнутые клювы, они высокомерно взглянули на проходившего мимо них Джезаля. Похоже, как и он сам, птицы сомневались, не самозванец ли перед ними. Он смотрел на яркие цветы, на блестящую зелень, на великолепные статуи, подняв голову, взирал на древние стены, поросшие красным, белым и зеленым плющом. Неужели на самом деле все это принадлежит ему? И этот дворец, и весь Агрионт за стенами. Он шагает сейчас там же, где величаво ступали короли древности — Гарод, Казамир и Арнольт. Сердце его замерло при этой мысли. Джезаль вынужден был моргнуть и тряхнуть головой, как делал сотню раз в день, чтобы прийти в себя и не оступиться. Или он уже не тот человек, каким был неделю назад? Джезаль провел рукой по подбородку, словно проверял свое лицо, и нащупал шрам. Где тот человек, которого увлекли на широкую равнину, кто получил ранение среди камней, кто ел полусырое конское мясо и радовался этой еде? Джезаль снова кашлянул. — Я бы очень хотел… Не знаю, возможно ли это… поговорить с отцом. — Твой отец мертв. Джезаль мысленно отругал себя. — Да, конечно. Я имел в виду того человека, которого я считал своим отцом. — А что ты хочешь услышать от него? Что он принимал неверные решения? Что он имел долги? Что он брал от меня деньги за то, чтобы воспитывать тебя? — Он брал деньги? — пробормотал Джезаль, чувствуя себя несчастным. — Люди редко берут в семью сирот, исходя лишь из добрых побуждений, как бы великодушно это ни выглядело. Долги были заплачены, и даже сверх того. Я распорядился, чтобы тебя обучали фехтованию, как только сможешь держать в руке клинок. Сказал, что тебе следует поступить на службу в королевскую гвардию и, если получится, принять участие в летнем турнире. Что ты должен быть хорошо подготовлен к этому. И он полностью исполнил все мои поручения. Но ты, наверное, понимаешь, что ваша встреча будет весьма неудобной для вас обоих. И лучше ее избежать. Джезаль устало вздохнул. — Конечно. Лучше избежать. — Неприятная мысль вдруг посетила его. — Но Джезаль — это мое имя? — Под этим именем ты коронован. — Байяз вскинул бровь. — А что, ты бы хотел какое-то другое? — Нет, конечно, нет. Он отвернулся и смахнул слезу. Его прошлая жизнь была сплошной ложью. А нынешняя, скорее всего, станет еще большей ложью. Даже его собственное имя — всего лишь выдумка. Какое-то время они молча шли по саду. Гравий скрипел под ногами, такой свежий и безупречный, что у Джезаля мелькнула мысль, не чистят ли здесь каждый камушек ежедневно вручную. — Лорд Ишер представит много предложений вашему величеству в течение ближайших недель и месяцев. — Лорд Ишер? — Джезаль кашлянул, шмыгнул носом и постарался придать себе самый довольный вид, на какой был способен. — Зачем? — Я обещал ему, что два его брата займут посты лорд-камергера и канцлера в закрытом совете. Его семейство получит преимущество перед остальными. Это цена его поддержки на выборах. — Понимаю. Значит, мне надо соблюдать договоренности? — В точности — нет. Джезаль нахмурился. — Я не уверен, что… — Достигнув власти, человек должен немедленно дистанцироваться от всех своих союзников. Если они будут чувствовать, что твой успех — их заслуга, никакие награды не удовлетворят их полностью. Лучше сделать наоборот и немного возвысить своих противников. Те с удовольствием проглотят даже малые знаки внимания, зная, что не заслужили их. Хайген, Барезин, Скальд, Мид — вот кого тебе следует привлечь к себе. — Но не Брок? — Нет, Брок — никогда. Он был слишком близок к тому, чтобы примерить корону и почувствовать свое превосходство. Рано или поздно его придется поставить на место. Но не раньше того, как ты укрепишь свои позиции и получишь должную поддержку. — Понимаю. — Джезаль выдохнул, раздувая щеки. Похоже, быть королем — это нечто большее, чем носить красивые одежды, иметь заносчивый вид и принимать всеобщее поклонение. — Сюда. Из сада они прошли в затененный холл, обшитый панелями из черного дерева. У стен было выставлено древнее оружие, при виде которого голова могла закружиться от восхищения. Блестящие доспехи стояли в полной готовности: пластины и кольчуги, кирасы и панцири, богато украшенные символами Союза — золотыми солнечными дисками. Огромные церемониальные мечи высотой в человеческий рост и еще более высокие алебарды были прикреплены к стене, составляя продуманную экспозицию. Под ними располагались секиры, булавы, моргенштерны, клинки с прямыми и загнутыми лезвиями, длинными и короткими, широкими и тонкими — хватило бы, чтобы вооружить целую армию. Оружие, произведенное в Союзе, оружие, захваченное у гурков, оружие, взятое у мертвых стирийцев после кровавых сражений. Победы и поражения, увековеченные в стали. Еще выше истрепанные и безжизненные знамена забытых полков, давным-давно сложивших головы в бою, свисали с обугленных древков. Тяжелые двери виднелись в конце этой коллекции, черные и ничем не украшенные, притягивающие взгляд, как плаха. Рыцари-герольды стояли по обеим их сторонам, торжественные, как палачи. Их «окрыленные» шлемы поблескивали в сумерках. Им вменялось в обязанность не только охранять самое сердце правительства, но также разносить королевские указы в любой уголок Союза, куда потребуется. Разносить его приказы — вдруг осознал Джезаль, и это лишь усугубило его нервное напряжение. — Его величество желает встретиться с Закрытым советом, — возвестил Байяз. Два рыцаря одновременно протянули руки и распахнули двери. Чей-то рассерженный голос донесся в коридор: — Надо идти на уступки, или беспорядки усилятся! Мы не можем просто… — Верховный судья, мне кажется, у нас гость… Белый зал почти разочаровывал после величественной обстановки дворца: не очень большой, на простых белых стенах никаких украшений. Узкие окна походили на тюремные, отчего в помещении было мрачно даже в яркий солнечный день. Зал не проветривался, и воздух в нем застоялся. Из мебели здесь были только длинный стол темного дерева, заваленный бумагами, и простые жесткие кресла, по шесть с обеих сторон стола. Еще одно кресло стояло у края стола, и другое, заметно выше прочих, во главе. Место для короля, догадался Джезаль. Закрытый совет поднялся, когда он вошел в зал, неловко пригнувшись. Жутковатая компания старцев встретила его, и каждый молча взирал на Джезаля, словно чего-то выжидал. Он вздрогнул, когда дверь тяжело захлопнулась за ним. Замок щелкнул, напомнив о лишающей мужества обреченности. — Ваше величество. — Лорд-камергер Хофф низко поклонился. — Позвольте мне и моим коллегам сначала поздравить вас с заслуженным избранием на трон. Мы уверены, что в вашем лице страна найдет достойного преемника короля Гуслава, мы готовы стать вашими советниками и выполнять ваши приказания все грядущие месяцы и годы. Он снова поклонился, а собрание грозных старцев вежливо захлопало. — Что ж, благодарю вас, — произнес Джезаль. Он был приятно удивлен, потому что на деле чувствовал себя самой незначительной фигурой, не достойной занять чье-либо важное место. Возможно, все не так страшно, как он думал. Старые волки, похоже, относятся к нему терпимо. — Позвольте мне представить вам членов совета, — продолжил Хофф невнятно. — Архилектор Сульт, глава нашей инквизиции. — Для меня честь служить вам, ваше величество. — Верховный судья Маровия, наш главный арбитр. — И для меня, ваше величество, это огромная честь. — С лорд-маршалом Варузом, я полагаю, вы хорошо знакомы. Старый солдат просиял улыбкой. — Я имел счастье тренировать вас, ваше величество, а теперь почту за честь давать вам советы. Так и продолжалось. Джезаль улыбался и кивал каждому члену совета по очереди. Халлек, лорд-канцлер. Торлигорм, верховный консул. Рейцер, лорд-адмирал флота. И так далее, и так далее. В конце концов Хофф проводил Джезаля к высокому креслу во главе стола, и Джезаль сел, сопровождаемый улыбками всех присутствующих. Он тоже тупо улыбался, взирая на старцев, а потом сообразил и произнес: — О, пожалуйста, присаживайтесь! Старейшины заняли свои места, и парочка из них перекосилась от боли, когда их старые колени щелкнули, сгибаясь, а старые спины захрустели. Байяз беззаботно уселся в кресло в начале стола, напротив Джезаля, словно всю жизнь сидел там. Одежды зашуршали, когда старые зады опустились на полированное дерево, а потом в комнате воцарилась могильная тишина. Одно кресло рядом с Варузом осталось пустым. Это кресло занял бы лорд-маршал Берр, если бы он не отправился по служебной надобности на Север. Если бы он не умер там. Двенадцать внушающих страх стариков вежливо ожидали, что скажет Джезаль. Двенадцать стариков, которых до недавнего времени он считал представителями самой высшей власти, сейчас были подотчетны ему. Такую ситуацию Джезаль не мог вообразить даже в самых смелых мечтах. Он откашлялся. — Прошу вас продолжать, милорды. Я постараюсь присоединиться по ходу. Хофф расплылся в льстивой улыбке. — Конечно, ваше величество. Если в любое время вам потребуются объяснения, вам достаточно спросить. — Благодарю, — ответил Джезаль. — Спасибо… Раздраженный голос Халлека прервал его речь. — Вернемся к вопросу наведения порядка среди крестьянства. — Мы уже подготовили уступки, — резко высказался Сульт. — И крестьяне были счастливы их принять. — Никчемный кусок бинта, чтобы перевязать гноящуюся рану, — парировал Маровия. — Восстание неизбежно вспыхнет с новой силой, это вопрос времени. Единственный способ избежать этого — дать простому народу то, что ему действительно нужно. А ему нужна справедливость. Мы должны вовлечь людей в процесс управления государством. — Вовлечь, — усмехнулся Сульт. — Мы должны переложить бремя налогов на землевладельцев! Халлек закатил глаза. — Опять эти глупости! — Нынешняя система прожила века, — рявкнул Сульт. — Она поизносилась за века, — возразил Маровия. Джезаль кашлянул, и головы старцев как один повернулись к нему. — Можно каждого обложить налогом в соответствии с его доходом, будь то крестьянин или человек благородного звания… а потом… возможно… Он замер. Эта идея казалась ему простой, но все одиннадцать чиновников уставились на него, шокированные, словно какое-то домашнее животное по недосмотру проникло в комнату и вдруг решило высказаться по вопросу налогообложения. На противоположном конце стола Байяз молча разглядывал свои ногти. От него поддержки ждать не приходилось. — Но, ваше величество, — успокаивающе начал Торлигорм, — такой системой невозможно управлять. И он прищурился так, словно говорил: «Как вы ухитряетесь одеваться самостоятельно, если вы так невежественны?» Джезаль вспыхнул до кончиков ушей. — Понимаю. — Вопрос налогообложения, — прогудел Халлек, — это невероятно сложная тема. И бросил взгляд на Джезаля, словно хотел добавить: «Это слишком сложно для вашего кроличьего мозга». — Будет лучше, ваше величество, если утомительные детали вы оставите для ваших покорных слуг. — Маровия изобразил понимающую улыбку, которая обозначала: «Будет лучше, если ты закроешь рот и не будешь напрягать взрослых мужей». — Конечно. — Джезаль пристыженно отодвинулся, утонув в кресле. — Конечно. Так и продолжалось дальше, пока утро не перешло в день и полосы света из окон не переползли на кипы бумаг, лежавших на широком столе. Джезаль начал понимать, как все здесь устроено — очень сложно и одновременно очень просто. Престарелые игроки были разделены на два клана. Архилектор Сульт и верховный судья Маровия возглавляли эти кланы, они отчаянно спорили по каждому пункту, даже самому незначительному. У обоих было по три сторонника, соглашавшихся с каждым их высказыванием. Лорд Хофф при маловразумительной поддержке лорд-маршала Варуза играл роль арбитра и старался навести мосты между двумя враждующими лагерями. Ошибка Джезаля заключалась не в том, что он сказал что-то неуместное. Она заключалась в другом: он думал, будто кто-то ждет от него каких-то слов. Но старцев заботило только одно — продолжение их бессмысленной борьбы. Они привыкли самостоятельно вершить дела государства, когда во главе стола сидел пускающий слюни маразматик. Джезаль осознал, что они видели в нем фигуру, равноценную тому королю. И он спрашивал себя: может быть, они правы? — Если бы ваше величество соблаговолили подписать здесь… и здесь… и здесь… и там… Перо скрипело по бумагам, подаваемым одна за другой, старческие голоса монотонно жужжали, разглагольствовали, снова и снова язвили. Седовласые мужи улыбались, вздыхали, снисходительно покачивали головами на любое его слово, и Джезаль говорил все меньше и меньше. Они льстили ему и вводили в заблуждение ложными объяснениями. Они обвили его бессмысленными путами закона, пустой формы и традиции, потратив на это часы. Джезаль все глубже вжимался в свое неудобное кресло. Слуга принес вино, он пил, пьянел, ему становилось скучно, и чем больше он пил, тем сильнее скучал. Минута тянулась за минутой, и Джезаль вдруг почувствовал: нет ничего скучнее, чем высшая власть. — А теперь печальный повод, — сказал лорд-камергер Хофф, когда препирательства с пеной у рта, наконец-то, привели к вынужденному компромиссу. — Наш коллега лорд-маршал Берр умер. Его тело везут к нам с Севера, чтобы с почестями предать земле. Но сейчас нам необходимо рекомендовать кого-то на его место. Это первое кресло, освободившееся в зале совета со времени смерти достопочтенного канцлера Феекта. Лорд-маршал Варуз, что скажете? Старый солдат кашлянул и сморщился, словно понял, что ему предстоит открыть шлюз и хлынувшая вода может затопить их всех. — Есть два претендента на этот пост. Оба — отважные и опытные люди, чьи достоинства хорошо известны уважаемому совету. Я не сомневаюсь, что и генерал Крой, и генерал Поулдер в равной степени… — По-моему, нет никаких сомнений, что Поулдер подходит больше! — раздраженно воскликнул Сульт, и Халлек немедленно поддакнул ему. — Напротив, — прошипел Маровия под сердитое бормотание своих сторонников. — Крой — вот лучший выбор. В это обсуждение Джезаль, как офицер, имеющий некоторый опыт, мог бы внести свой вклад, но Закрытый совет даже не собирался спрашивать его мнение. Он мрачно откинулся на спинку кресла и, причмокнув, отпил вина из кубка, пока старые хищники рьяно спорили. — Обсудим этот вопрос более подробно позже, — вмешался лорд-камергер Хофф, прерывая злобные пикировки. — Его величество утомляют подробности этого дела, и нет никакой необходимости принимать решение сейчас! Сульт и Маровия переглянулись, но не произнесли ни слова. Хофф вздохнул с облегчением. — Очень хорошо. Следующий вопрос — поставки для нашей армии в Инглии. Полковник Вест в своих донесениях сообщает… — Вест? — Джезаль резко выпрямился в кресле, его голос слегка охрип от вина. Это имя подействовало на него, как нюхательная соль на упавшую в обморок девицу. Островок прочности и надежности посреди хаоса. Если бы Вест был сейчас здесь и мог поддержать его, все стало бы осмысленным… Джезаль взглянул на кресло лорд-маршала Берра, зиявшее пустотой рядом с Варузом. Конечно, он был пьян. Но он был королем. Он откашлялся, прочищая горло. — Моим новым лорд-маршалом будет полковник Вест! Повисло тягостное молчание. Двенадцать потрясенных старейшин смотрели на него во все глаза. Затем Торлигорм снисходительно хихикнул, словно хотел спросить: «Как бы сделать так, чтоб он заткнулся?» — Ваше величество! Полковник Вест, конечно, лично известен вам, и он, бесспорно, мужественный человек… В кои-то веки нашелся повод, по которому мнения всех членов совета совпали. — Он первым ворвался в Ульриох и все такое, — бормотал Варуз, качая головой, — но ведь на самом деле… — Он молод, ему недостает опыта, он… — Это нарушение традиции! Это недостойно! — скулил Халлек. — Поулдер будет лучшим командующим! — кричал Сульт Маровии. — Крой — вот кто нам нужен! — почти лаял в ответ тот. Торлигорм сложил губы в сладенькую улыбочку, как улыбается кормилица, пытаясь успокоить назойливого малыша. — Вы сами понимаете, ваше величество, что мы никак не можем рассматривать полковника Веста в качестве кандидата на пост… Пустой кубок Джезаля с треском ударился о лысину Торлигорма и, отскочив, покатился в угол комнаты. Старик взвыл от изумления и боли, соскользнул со стула. Кровь текла у него по лицу из длинной ссадины на черепе. — Никак не можем? — закричал Джезаль, вскочив на ноги, глаза того и гляди выскочат из орбит. — Да как ты смеешь говорить мне это чертово «мы не можем», старый подонок? Ты мой подданный! И все вы! — Он яростно вскинул палец вверх, словно проткнул им воздух. — Вы здесь для того, чтобы давать советы, а не для того, чтобы диктовать мне! Я управляю страной! Я! Он схватил бутылочку с чернилами и отшвырнул ее. Склянка ударилась о стену, большое черное пятно растеклось по штукатурке, и мелкие капли забрызгали рукав безупречно белого одеяния архилектора Сульта. — Я! Я! Традиция, о которой действительно нужно помнить, это чертова покорность! Джезаль схватил кипу документов и бросил их в Маровию. Все пространство вокруг стола заполнилось трепещущими листками бумаги. — Чтобы я больше никогда не слышал «мы не можем», «мы не в состоянии»! Никогда! Одиннадцать пар глаз неотрывно взирали на Джезаля, одиннадцать старцев онемели от изумления. И только один человек улыбался — тот, кто сидел на противоположном конце стола. И это рассердило Джезаля еще сильнее. — Коллем Вест станет моим новым лордом-маршалом! — хрипло произнес он и в ярости толкнул ногой кресло. — Когда мы встретимся в следующий раз, я хочу видеть должное уважение ко мне, или всех вас закуют в цепи. В чертовы цепи… и… и… — У него сильно заболела голова. Он начал с размахом и теперь отчаянно искал слова, чтобы закончить. Байяз мрачно поднялся со своего кресла. — Милорды, на сегодня все. Закрытый совет не пришлось просить дважды. Бумаги зашуршали, одежды зашелестели, стулья заскрипели, когда члены совета заспешили к дверям, протискиваясь вперед, чтобы выйти первыми. Первым выскочить в коридор удалось Хоффу, за ним последовал Маровия, Сульт ненамного отстал. Варуз помог Торлигорму подняться с пола и повел его к дверям, поддерживая под локоть. — Я прошу прощения, — скулил Торлигорм с окровавленным лицом, когда его проталкивали в дверь. — Ваше величество, я искренне прошу меня простить… Байяз все так же мрачно стоял у стола, наблюдая, как члены совета поспешно покидают комнату. Джезаль замер напротив, он был одновременно разгневан и до смерти смущен, причем последнее чувство побеждало. Прошла целая вечность, пока последний член совета покинул зал и большие черные двери плавно закрылись за ним. Первый из магов повернулся к Джезалю, и широкая улыбка неожиданно озарила его лицо. — Отлично, ваше величество! Все отлично проделано. — Что? — Джезаль успел поверить в то, что выказал себя полным, неисправимым ослом. — Теперь ваши советники дважды подумают, прежде чем отнестись к вам легкомысленно. Стратегия не новая, но весьма эффективная. Гарод Великий легко впадал в ярость и умел это использовать. После его разгромных приступов никто не смел оспаривать его решения. — Байяз тихо засмеялся. — Хотя я подозреваю, что даже Гарод постарался бы не причинять увечий своему верховному консулу. — Это не приступ гнева, — огрызнулся Джезаль. Его недовольство снова дало о себе знать. В том, что он окружен гнусными старикашками, виноват именно Байяз. — Если я король, со мной должны обращаться как с королем! Я не позволю диктовать мне условия в моем собственном дворце. Никому. Ни единому человеку. Я имею в виду… Байяз пристально смотрел на него, и взгляд его зеленых глаз был пугающе жестким. Он проговорил с ледяным спокойствием: — Если вы намерены срывать свой гнев и на мне, ваше величество, я вам не советую. Ярость Джезаля и без того почти угасла, а под ледяным взглядом мага она полностью испарилась. — Конечно, извините… Мне очень жаль… Он опустил глаза и уставился в полированную столешницу. У него не было привычки извиняться. Теперь, когда он стал королем, он ни перед кем не должен держать ответа. Но Джезаль не мог остановиться. — Я об этом не просил, — пробормотал он тихо, плюхнувшись в кресло. — Не понимаю, как это случилось. Я ничего не сделал, чтобы заслужить это. — Конечно. — Байяз медленно обошел вокруг стола. — Нет такого человека, кто был бы достоин трона. Именно поэтому ты должен стремиться к тому, чтобы оказаться достойным власти. Каждый день. Как это делали твои великие предшественники Казамир, Арнольт и сам Гарод. Джезаль глубоко вздохнул. — Вы правы, конечно. Как всегда. Как вам это удается? Байяз как-то скромно поднял руку. — Всегда прав? Едва ли. Но мое преимущество — долгий опыт, и я здесь для того, чтобы изо всех своих сил служить вам проводником. Вы сделали очень хороший первый шаг на трудной дороге, и вы должны гордиться этим, как и я. Есть дела, которые нужно делать без промедления. И главное из них — ваша женитьба. Джезаль раскрыл рот. — Женитьба? — Неженатый король — как трехногий стул, ваше величество. Того и гляди упадет. Вы пока лишь присели на трон, вам еще предстоит устроиться на нем вольготно. Вам нужна жена, которая даст вам поддержку, и наследники, чтобы ваши подданные могли чувствовать себя в безопасности. Откладывать нельзя, проволочки играют на руку вашим врагам. Удары следовали один за другим так быстро, что Джезаль схватился за голову в тщетной надежде уклониться. — Мои враги? Разве он не старался ладить со всеми? — Можно ли быть таким наивным? Лорд Брок уже строит планы против вас. Лорд Ишер также не будет бесконечно держаться в стороне. Остальные члены Открытого совета поддержали вас либо из страха, либо им за это заплатили. — Заплатили? — снова удивился Джезаль. — На долговечность такой поддержки рассчитывать нельзя. Вы должны жениться, и ваша жена должна привести в ваш лагерь могущественных союзников. — Но у меня есть… — Джезаль облизнул губы, не зная, как начать разговор о волнующей его теме. — Есть некоторые обязательства… в этом смысле. — Арди Вест? Джезаль уже открыл рот, чтобы спросить Байяза, откуда ему известно о его романтических обстоятельствах, но быстро передумал. Старик, похоже, знает о Джезале гораздо больше, чем он сам. — Я знаю, как это бывает, Джезаль. Я прожил длинную жизнь. Конечно, ты любишь ее. Конечно, сейчас ты готов все бросить ради нее. Но это чувство, поверь мне, не навсегда. Джезаль неловко повернулся. Он представил себе кривую усмешку Арди, мягкость ее волос, ее смех. В этом он всегда находил утешение там, на равнине. Но теперь ему трудно было забыть, как ее зубы впились в его губу, как его лицо горело от пощечины, как стол скрипел под тяжестью их тел. Стыд, чувство вины, смятение. А голос Байяза продолжал вещать, немилосердно и невозмутимо, грубо реалистично, беспощадно разумно. — Это вполне естественно, что у тебя есть обязательства, но твоя прежняя жизнь закончилась, и все обязательства закончились вместе с ней. Теперь ты король, и твой народ требует, чтобы ты вел себя соответственно. Они нуждаются в том, на что можно взирать с благоговением. В том, что безупречно и высоко, выше, чем они сами. Мы говорим о ее величестве королеве Союза. О матери королей. Дочь фермера с непредсказуемым поведением и предрасположенностью к выпивке? Нет, такая не подойдет. Джезаля покоробили подобные суждения об Арди, но он не мог спорить. — Вы родной сын короля. Жена безупречного происхождения придаст вам значимость и прибавит уважения. В мире много достойных женщин, ваше величество, рожденных, чтобы занять высокое положение. Дочери герцогов, сестры королей, прекрасные и образованные. Целый мир принцесс на выбор. Брови Джезаля поползли вверх. Он любил Арди, но Байяз использовал поистине убийственный аргумент. Теперь нужно думать о более важных материях, чем его собственные нужды. То, что он стал королем, до сих пор казалось ему абсурдом, но Арди — королева? Это абсурдно втройне. Конечно, он любил ее. По-своему. «Целый мир принцесс на выбор» — это тяжело оспорить. — Ты понял! — Первый из магов торжествующе щелкнул пальцами. — Тогда я дам знать великому герцогу Орсо Талинскому, что его дочь Тереза может быть представлена тебе. — Он успокаивающе поднял руку. — Это для начала. Талины могут стать могущественными союзниками. — Маг наклонился и прошептал на ухо Джезалю: — Но нет необходимости разрывать отношения, если ты прикипел к этой девице. Короли часто имеют любовниц, сам знаешь. Что ж, это решение вопроса.Готовься к худшему
Глокта сидел в своей столовой, уставившись в стол и потирая одной рукой искривленное бедро. Вторая рука его бессмысленно перебирала целое состояние из драгоценных камней, выложенных на черном кожаном футляре. «Для чего я это делаю? Почему я остаюсь здесь и задаю вопросы? Меня могло бы унести следующим приливом, и никому от этого не стало бы хуже. Возможно, путешествие по прекрасным городам Стирии? Круиз вокруг Тысячи Островов? В конце концов, далекий Тхонд или неблизкий Сулджук, где я закончу свою сомнительную жизнь в покое среди людей, не понимающих ни слова из того, что я говорю. Никому не причинять боли. Не хранить секретов. Не искать виновных и невиновных, во имя истины или во имя лжи, а просто играть с этими маленькими камушками». Самоцветы поблескивали в свете свечей, пощелкивали, сталкиваясь друг с другом, щекотали пальцы Глокты, когда он двигал и крутил камни, меняя местами. «Но его преосвященство будет горько рыдать в случае моего неожиданного исчезновения. То же самое можно себе представить с банковским домом „Валинт и Балк“. И где же на всем Земном круге мне удастся укрыться от слез столь могущественных хозяев? Да и зачем? Точно так же я могу сидеть на своем искалеченном заду и ждать, когда по мою душу явятся наемные убийцы. Лежать в кровати, чувствовать боль и думать обо всем, что я потерял». Он мрачно взглянул на драгоценные камни — чистые, твердые, прекрасные. «Я сделал свой выбор давно. Когда взял деньги у Валинта и Балка. Когда поцеловал кольцо, символизирующее полномочия. Даже раньше того, как попал в императорские тюрьмы, — когда скакал по мосту в уверенности, что лишь могущественный Занд дан Глокта способен спасти мир». Сильный стук эхом разнесся по комнате, и Глокта поднял голову, приоткрыв беззубый рот. «Не хотелось бы, чтобы архилектор…» — Именем его преосвященства, откройте! Глокта скривился, потому что судорога сковала его спину, когда он слез с кресла и сгреб камни рукой. Бесценные, они поблескивали у него в ладони. Пот выступил на лбу. «А что, если архилектору стало известно о моем небольшомкладе?» Он усмехнулся и взялся за кожаный футляр. «Я собирался рассказать об этом, в самом деле собирался, но никак не мог найти подходящее время. Незначительное дельце, всего лишь выкуп». Глокта теребил камни и в спешке случайно задел один. Камень, поблескивая, упал на пол с отчетливым звуком — стук, стук. Еще один удар в дверь, на этот раз сильнее, так что тяжелый замок задрожал. — Открывайте! — Уже иду! Глокта заставил себя опуститься на пол, со стоном опершись на руки и на колени. Шею пронзала боль. Он нашел его — плоский зеленый камушек, застрявший между досками, поблескивал в свете огня из камина. «Попался, шалун». Он подобрал камень, с трудом поднялся с пола, опираясь на край стола, закрыл футляр на один оборот, потом на два. «Нет времени, чтобы спрятать его подальше». Глокта спрятал футляр прямо под рубашку, под ремень, схватил свою трость и захромал к двери, вытирая вспотевшее лицо, поправляя одежду и стараясь придать себе невозмутимый вид. — Я иду! Не нужно… Четыре здоровенных практика ворвались в комнату, отпихнув его, так что едва не сбили с ног. За ними в коридоре виднелась фигура его преосвященства архилектора, чье хмурое лицо выражало крайнюю злость. Еще два практика весьма внушительных размеров стояли за его спиной. «Не совсем подходящее время для столь многообещающего визита». Глокта слышал, как четверо практиков громко топают по его комнатам, распахивают двери, открывают шкафы. «Ничего, ничего, господа, чувствуйте себя как дома». Через мгновение они вернулись к архилектору. — Пусто, — доложил один. Его голос из-под маски звучал грубовато. — Ха, — усмехнулся Сульт, плавно переступая через порог. Он оглядывался вокруг с мрачным презрением. «Мое новое жилье, похоже, производит не лучшее впечатление, чем все предыдущие». Шесть практиков заняли позиции вдоль стен в столовой Глокты, сложив руки на груди, и внимательно наблюдали за ним. «И эта устрашающая компания не сводит глаз с одного убогого калеки». Туфли Сульта стучали о пол, когда он прохаживался туда-сюда по комнате. Голубые глаза архилектора были широко раскрыты, лицо исказила гримаса ярости. «Не надо быть большим знатоком человеческих душ, чтобы понять — он чем-то недоволен. Возможно, наткнулся на один из моих не очень красивых секретов. На какой-то маленький проступок». Дрожь сковала согбенную спину Глокты, его бросило в пот. «Возможно, он узнал о том, что я не привел в исполнение приговор по делу Эйдер? Или о том, что я договорился с практиком Витари кое-что утаить?» Угол кожаного футляра врезался ему под ребра, когда он шевельнулся. «Или о целом состоянии, за которое меня купил весьма подозрительный банкирский дом?» Глокте вдруг представилось, как сундучок с драгоценностями выскальзывает из-под ремня, камни высыпаются из штанин бесценным каскадом, а архилектор и его практики в изумлении наблюдают это. «Интересно, как бы я им это объяснил?» Ему пришлось подавить смешок. — Этот мерзавец Байяз! — раздраженно вскричал Сульт и воздел руки, затянутые в белые перчатки, потрясая сжатыми кулаками. Глокта мгновенно расслабился, с ног до головы, до кончиков ногтей. «Значит, проблема не во мне. Пока, по крайней мере». — Байяз? — Плешивый обманщик, лицемерный жулик, старый шарлатан! Он захватил Закрытый совет! «Держи вора!» — Он позволил этому презренному червяку Луфару диктовать нам свою волю! А вы говорили мне, что он бесхребетное ничтожество! «Я говорил, что он порой бывает бесхребетным ничтожеством, а вы не придали значения моему замечанию». — Оказывается, у этого треклятого щенка есть зубы, и он не боится использовать их, а паршивец маг тянет его за поводок. Он смеется над нами! Он смеется надо мной! Надо мной! — закричал Сульт, ударяя себя в грудь согнутым пальцем, напоминающим коготь. — Я… — Да черт бы вас побрал с вашими извинениями, Глокта! Я утону в море ваших чертовых извинений, когда на самом деле мне нужны только ответы! Мне нужны решения! Мне нужно больше знать об этом обманщике! «Что ж, возможно, это произведет на тебя впечатление». — Я уже позволил себе предпринять кое-какие шаги в этом направлении. — Какие шаги? — Мне удалось захватить его навигатора, — проговорил Глокта, позволив себе слегка улыбнуться. — Навигатор? — Похоже, Сульта это не впечатлило. — И что этот болван звездочет вам рассказал? Глокта выдержал паузу. — Что он путешествовал по Старой империи до края мира вместе с Байязом и нашим новым королем до его вступления на трон. Он тщательно подбирал слова, доводы и объяснения, чтобы они соответствовали логике Сульта. — Они искали… какую-то реликвию, оставшуюся от древних времен… — Реликвию? — Сульт еще больше помрачнел. — Из древних времен? — Да, именно так, но они не нашли ее… — Значит, нам известно одно из множества дел Байяза, которое ему не удалось? Ба! — Сульт зло рассек воздух рукой. — Ведь он никто, о нем почти ничего не известно! Только сказки и прочая ерунда. — Конечно, ваше преосвященство, — пробормотал Глокта. «На самом деле кое-кому это не понравится». Сульт мрачно смотрел на шахматную доску у окна. Его руки в белых перчатках шевелились в воздухе над фигурами, будто хотели их передвинуть. — Я сбился со счета, сколько раз вы подводили меня, но даю вам последний шанс оправдать себя. Еще раз внимательно изучите этого первого мага. Найдите его слабые места. Нам нужно то, что можно использовать против него. Он — болезнь, и мы должны выжечь его каленым железом. — Сульт злобно ткнул пальцем в одну из белых фигурок. — Я хочу, чтобы он был уничтожен. Я хочу, чтобы с ним покончили! Я хочу, чтобы он сидел в Допросном доме, закованный в кандалы! Глокта снова напрягся. — Ваше преосвященство, Байяз прячется в королевском дворце, вне моей досягаемости… Его протеже стал королем. «Отчасти благодаря нашему собственному безрассудству». Глокта содрогнулся, но не мог не спросить: — Как я должен сделать это? — Как? — пронзительно взвизгнул Сульт. — Как, колченогий червяк? Он махнул рукой над доской, и фигуры посыпались на пол. «А кто потом будет наклоняться и собирать их?» Шесть практиков, словно отзываясь на тембр голоса архилектора, отошли от стен и зловеще продвигались к центру комнаты. — Если я сам должен вникать в детали, для чего мне нужны ваши бесполезные услуги? Выведайте все и сделайте это сами, скрученный слизняк! — Ваше преосвященство, вы очень великодушны, — пробормотал Глокта, смиренно склоняя голову. «Но даже самую паршивую собаку надо иногда чесать за ушком, иначе она перегрызет горло хозяину». — И изучите его историю, пока будете заниматься этим. — Историю, архилектор? — Сказочку о Карми дан Рот. — Глаза Сульта еще сильнее сузились, глубокие морщины залегли на переносице. — Если мы не можем сами держать поводок, мы должны избавиться от собаки. Вы понимаете? Глокта почувствовал, что у него дергается веко, как он ни пытался прекратить это. «Мы ищем способ внезапно и быстро закончить правление короля Джезаля. Это опасно. Если Союз — корабль, то он совсем недавно прошел через шторм и получил пробоину. Мы потеряли одного капитана. Сместить еще одного, и весь корабль развалится. Мы погрузимся в очень глубокие, холодные, неизвестные воды. Нам грозит гражданская война. — Он мрачно взглянул на шахматные фигурки, в беспорядке разбросанные на полу. — Но его преосвященство распорядился. Как говорила Шикель? Когда твой господин поручает тебе дело, ты должен сделать все, что от тебя зависит. Даже если это темное дело. Кое-кто из нас годится только для темных делишек». — Карми дан Рот и ее незаконнорожденный сын. Я узнаю правду, ваше преосвященство, можете на меня положиться. Усмешка, кривившая губы Сульта, выражала крайнее презрение. — Если бы!В Допросном доме кипела работа, как всегда вечером. Глокта никого не встретил, хромая по коридору; осколки зубов впивались ему в губу, рука крепко сжимала рукоятку трости, влажную от пота. Он никого не видел, но он слышал их. Голоса гудели за обитыми железом дверями. Низкие и настойчивые. «Задают вопросы». Высокие и полные отчаяния. «Вытягивают ответы». Время от времени вскрик, хрип или болезненный стон разрывал гнетущую тишину. «Это вряд ли требует объяснения». Секутор стоял, прислонившись к стене, когда Глокта, прихрамывая, направился к нему. Одной ногой практик опирался о штукатурку, тихо насвистывая что-то под маской. — Что тут происходит? — спросил Глокта. — Люди лорда Брока напились, потом расшумелись. Человек пятьдесят из них устроили беспорядок у Четырех Углов. Вопили о правах, жаловались на малодушных и продажных людишек, напыщенно заявляли, что именно Брок должен стать королем. Они говорят, это была демонстрация. А мы говорим, это была измена. — Измена? «Определение, как известно, весьма расплывчатое». — Выяви зачинщиков и заставь подписать бумагу. Инглия снова в руках Союза. Самое время населить ее изменниками. — Считайте, они уже на пути туда. Что-нибудь еще? — О да, конечно. «Ножи для жонглирования. Один падает вниз, два взлетают вверх. В воздухе всегда оказывается больше, и каждый наточен убийственно остро». — Сегодня меня посетил его преосвященство. Это был короткий визит, но с долгим послевкусием. — Работа для нас? — Не такая, которая позволит тебе разбогатеть, если ты на это надеешься. — Я никогда не оставляю надежды. Я из тех, кого вы называете оптимистами. — Что ж, ты счастливчик. «Я-то скорее склоняюсь к противоположному». Глокта глубоко втянул в себя в воздух, а потом медленно выдохнул. — Первый маг и его наглые помощники. — Опять? — Его преосвященству нужна информация. — Этот Байяз, однако… Ведь он близок к нашему новому королю? Глокта приподнял брови, когда сдавленный крик боли эхом пронесся над коридором. «Близок? Он лепит из короля, что хочет, как из глины». — Именно поэтому мы не должны сводить с него глаз, практик Секутор. Ради его собственной безопасности. У могущественных людей имеются могущественные противники, как и могущественные друзья. — Полагаете, навигатор знает еще что-то? — Ничего, что имело бы ценность. — Обидно. Я уже привык к этому маленькому поганцу. Он рассказывает чертовски интересные истории. Глокта пожевал беззубыми деснами. — Подержи его пока там, где он находится. Возможно, практик Иней оценит его сказочки. «У него отличное чувство юмора». — Но если от навигатора нет пользы, кого надо трясти? «Кого же, в самом деле? Девятипалый ушел. Сам Байяз прочно обосновался во дворце, а его ученик вряд ли оставит его. А тот, кто прежде был Джезалем дан Луфаром, теперь и вовсе для нас недосягаем…» — А как насчет той женщины? Секутор вскинул голову. — Какой? Той темнокожей сучки? — Она ведь еще в городе. — Да, насколько я слышал. — Проследи за ней и выясни, что она из себя представляет. Практик явно медлил. — А почему я? — Что? Ты боишься? Секутор приподнял маску и почесал подбородок. — Я бы подумал, за кем предпочту следить. — Жизнь — это вереница дел, которые мы предпочли бы не делать. Глокта посмотрел в один конец коридора, потом в другой, желая убедиться, что посторонних тут нет. — Нам также придется кое-что разузнать насчет Карми дан Рот, предполагаемой матушки нынешнего короля. — А что именно разузнать? Глокта наклонился к Секутору и прошептал ему на ухо: — Разузнать вот что: вправду ли она родила ребенка перед тем, как умерла? Действительно ли этот ребенок был плодом ее связи с королем Гуславом? В самом ли деле этот ребенок — тот самый человек, кто сейчас занял трон? Ты все понял? «Эти вопросы могут стоить нам серьезных неприятностей. Эти вопросы кое-кто может расценить как измену. В конце концов, измена — понятие расплывчатое». На лице Секутора, там, где оно не было закрыто маской, отразилось явное беспокойство. — Вы уверены, что мы должны это раскапывать? — А почему бы тебе не спросить архилектора? Возьми Инея, пусть поможет тебе, если возникнут трудности. — Но что мы ищем? Как мы будем… — Как? — прошипел Глокта. — Если я буду сам вникать в детали, к чему мне ваши услуги? Выведайте все и сделайте дело!
Когда Глокта был молодым, красивым и быстроногим, когда он подавал большие надежды, когда все им восхищались и завидовали ему, он проводил много времени в тавернах Адуи. «Но не припомню, чтобы я попадал в такую дыру, даже когда был сильно не в духе». Он не чувствовал никакой неловкости, когда ковылял между посетителями. Быть калекой тут считалось нормой, а зубов у здешнего завсегдатая в среднем было не больше, чем у него. Почти у каждого имелись уродливые шрамы или увечья, позорные болячки и язвы. Кожа у людей была грубая, на вид как прокисшая овсянка. Одних трясло, словно листья на деревьях во время урагана, другие пахли застарелой мочой. Вокруг были такие лица, что становилось ясно: они легко перережут горло ребенку, лишь бы нож не затупился. Пьяные шлюхи стояли, опираясь на стойку, в надежде, что на них позарится какой-нибудь распираемый похотью моряк. «Здесь так же пахнет забродившим пивом и безнадежностью, прогорклым потом и ранней смертью, как и в тех памятных местах, где я когда-то предавался излишествам. Так же или еще сильнее». В одном конце затхлой общей комнаты находились несколько отдельных кабинок. Низкие проходы были наполнены жалкими тенями и еще более жалкими, омерзительными пьянчугами. «И кого можно встретить в такой обстановке?» Глокта прошаркал к последней кабинке и остановился. — Ну, ну, ну. Не ожидал увидеть тебя снова живым. Никомо Коска выглядел еще хуже, чем когда Глокта впервые встретил его, если такое вообще возможно. Он прижимался к скользкой стене, руки безвольно болтались, голова свисала набок. Он приоткрыл глаза, когда Глокта с трудом усаживался на стул напротив. В мерцающем свете одинокой жалкой свечки, горящей на столе, кожа его казалась бледной, словно присыпанной тальком. Под глазами залегли черные мешки, темные тени скользили по иссохшему лицу с заостренными чертами. Сыпь на шее стала заметнее, она уже добралась до подбородка, подобно плющу, обвивающему развалины. «Еще немного, и он станет таким же калекой, как и я». — Наставник Глокта, — с присвистом прохрипел он голосом грубым, как потрескавшаяся древесная кора. — Я очень рад, что вы получили мое сообщение. Почту за честь возобновить наше знакомство, вопреки всем сложностям. Ваши хозяева не вознаградили вас за усердие, проявленное на юге? То есть не перерезали вам глотку? — Я был удивлен не меньше вашего, однако нет. «Хотя еще можно успеть». — Как все было в Дагоске после того, как я покинул ее? Стириец выдохнул, раздув впалые щеки. — В то время в Дагоске воцарился хаос. Многих людей убили. Многие стали рабами. Так всегда бывает, когда гурки незваными являются к столу. Хороших ребят ждал плохой конец, да и плохим пришлось ничуть не лучше. Плохой конец для всех. Ваш друг генерал Виссбрук тоже попал во все это. — Насколько я знаю, он перерезал себе горло. «При восхищенной поддержке публики». — Как вам удалось выбраться? Угол рта Коски приподнялся, словно он хотел улыбнуться, но не имел на это сил. — Я переоделся служанкой и убрался оттуда. — Изобретательно. «Но скорей всего, ты был одним из тех, кто открыл гуркам ворота в обмен на собственную свободу. Интересно, поступил бы я так же на твоем месте? Возможно». — Что ж, нам обоим повезло. — Говорят, удача как женщина. Тянется к тем, кто менее всего достоин ее. — Может быть, и так. «Тогда я и недостойный, и неудачливый». — Нам повезло в том, что ты сейчас оказался в Адуе. Дела… внушают опасения. Глокта услышал писк и шорох — большая крыса выскочила из-под его стула и на мгновение застыла, так что ее можно было хорошо разглядеть. Коска неловко сунул руку под грязную куртку, потом резко вытащил. В воздухе блеснуло лезвие, и нож вонзился в дощатый пол в паре шагов от цели. Рукоятка ножа дрожала. Крыса посидела еще мгновение, будто выражала презрение, затем стремглав убежала, проскочив между ножками стола и стульев, истертыми ботинками клиентов. Коска выглянул из кабинки, чтобы достать нож, и причмокнул, облизнув почерневшие зубы. — Когда-то я метал ножи так, что все восхищались, знаете ли. — Ну, когда-то самые красивые женщины ловили каждое мое слово. — Глокта причмокнул беззубыми деснами. — Времена меняются. — Я в курсе. Все меняется. Новые правители — новые проблемы. А новые проблемы — это дела для людей моего ремесла. — Возможно, у меня найдется применение твоим особенным талантам, и очень скоро. — Вряд ли смогу отказаться. — Коска поднес бутылку ко рту и опрокинул ее, осушив до последней капли. — Мой кошелек пуст, ветер в нем гуляет. Точнее, у меня даже кошелька нет. «Ну, в этом я могу тебе помочь». Глокта удостоверился, что за ними никто не наблюдает, потом бросил кое-что через грубый деревянный стол и смотрел, как брошенный предмет крутился, позвякивая, перед Коской. Наемник взял его, зажав между большим и указательным пальцами, поднес к огоньку свечи и стал разглядывать одним налитым кровью глазом. — Похоже на бриллиант. — Считай это авансом. Я думаю, ты сумеешь найти помощников. Несколько надежных людей, не склонных к болтовне и ненужным вопросам. Несколько хороших парней, способных помочь в затруднительной ситуации. — Несколько плохих парней, вы хотели сказать? Глокта усмехнулся, показывая щели между зубами. — Ну да. Все зависит от того, кто ты, наниматель или повод для работы. — Так и есть. — Коска поставил пустую бутылку на кривые доски, закрывающие пол. — А что за работа, наставник? — Пока — ждать и стараться не мозолить глаза. — Глокта выглянул из кабинки и щелкнул пальцами, подзывая угрюмую девицу, которая обслуживала посетителей. — Еще бутылку того, что пьет мой друг. — А потом? — Я уверен, что найду для вас занятие. — Он с усилием наклонился вперед и перешел на шепот: — Между нами, я слышал, что гурки близко. Коска поморщился. — Опять они? Точно? Эти гады не умеют играть по правилам. Бог, справедливость, вера… — Его передернуло. — Меня это нервирует. — Ну, кто бы ни постучал в дверь, я смогу организовать последнее героическое противостояние, вопреки всему, без надежды на победу. «Недостатка во врагах у меня нет». Глаза наемника блеснули, когда девица принесла бутылку и с шумом поставила ее на кривой стол перед ним. — А, безнадежное дело. Мне такое нравится.
Привычка командовать
Вест сидел в лорд-маршальском шатре, бессмысленно уставившись в пространство. За весь прошедший год у него не было ни минуты такой праздности, а сейчас ничего не оставалось, кроме как ждать. Весту все еще чудилось, что вот-вот полог откинется, Берр войдет в шатер, сложив руки за спиной, и направится к картам. Все еще хотелось ощутить его успокаивающее присутствие, услышать его громкий голос, призывающий упрямых офицеров к порядку. Но, увы, эти ожидания уже не сбудутся. Ни сегодня, ни завтра. Слева от Веста сидели люди генерала Кроя, торжественные и мрачные в своих черных, неизменно застегнутых на все пуговицы мундирах. Справа вальяжно расположились люди генерала Поулдера, расфуфыренные, как павлины; верхние пуговицы на их мундирах были небрежно расстегнуты, словно бросали вызов военным на противоположной стороне стола. Сами же великие генералы пожирали друг друга глазами с подозрительностью, присущей враждующим армиям на поле боя. Они ждали указа, который поднимет одного из них к вершинам власти и навсегда разрушит надежды второго. Этот указ должен был открыть имя нового короля Союза и нового лорда-маршала. Лорд-маршалом должен был стать либо Поулдер, либо Крой, и каждый из них предвкушал свою окончательную славную победу. Все это время армия бездействовала, и Вест вместе с нею. Они были беспомощны. А далеко на Севере Ищейка и его товарищи, столько раз спасавшие Весту жизнь в этих диких местах, сражались за выживание, в отчаянии ожидая помощи, которая никогда не придет. Для Веста все происходящее было похоже на собственные похороны, где присутствовали по большей части его противники, усмехающиеся и с вызовом выражающие открытое презрение. Командующим мог стать Поулдер или Крой, но Вест в любом случае был обречен. Поулдер ненавидел его пылко и страстно, Крой — с ледяным презрением. Быстрее и ниже, чем он сам, упадет только тот из двух генералов, кого не выберет Закрытый совет. Снаружи послышались какой-то неясный шум и суета, и все головы как по команде обернулись к входу. Быстрые шаги приблизились к шатру, и несколько офицеров в волнении поднялись со своих стульев. Полог откинулся, и рыцарь-герольд, бряцая шпорами, вошел внутрь. Он был очень высок ростом, крылья на его шлеме едва не прорвали дырку на потолке шатра, когда он выпрямился. На плече поверх доспехов висела кожаная сумка, отмеченная золотым солнцем Союза. Вест смотрел на нее, затаив дыхание. — Покажите послание, — потребовал Крой, протягивая руку. — Покажите его мне! — рявкнул Поулдер. Генералы толкали друг друга, забыв о достоинстве, тогда как рыцарь-герольд мрачно смотрел на них, равнодушный к их потугам. — Присутствует ли здесь полковник Вест? — спросил он гулким низким голосом. Глаза всех присутствующих, в особенности Поулдера и Кроя, едва не выскочили на лоб. Вест неуверенно поднялся со стула. — Э-э… Вест — это я. Бряцая шпорами, рыцарь-герольд небрежно обошел генерала Кроя и направился к Весту. Он открыл свою сумку, вытащил свернутый лист пергамента и показал его всем. — По повелению короля. Похоже, последняя ирония непредсказуемой карьеры Веста заключалась в том, что именно ему предстояло огласить имя человека, который отправит его бесславно в отставку через несколько мгновений. Но если уж ему суждено пасть, не надо усиливать боль промедлением. Он взял послание из закованной в кольчужную перчатку руки рыцаря-герольда и сломал тяжелую печать. Затем раскрыл указ наполовину, чтобы можно было увидеть часть красиво выписанного текста. Все в шатре затаили дыхание, когда он начал читать. Вест позволил себе недоверчиво хихикнуть. В шатре сгущалось напряжение, как в зале суда перед вынесением приговора, но он не мог справиться с собой. Пришлось дважды пробежать глазами первый абзац, прежде чем удалось ясно осознать прочитанное. — Что там забавного? — потребовал ответа Крой. — Открытый совет избрал Джезаля дан Луфара новым королем Союза, под именем Джезаль Первый. Вест вынужден был подавить новый приступ смеха, словно это была шутка, хоть и не очень удачная. — Луфар? — спросил кто-то. — А кто он такой, Луфар? — Тот юноша, который выиграл турнир? Как ни странно, это казалось закономерным. Джезаль всегда вел себя так, будто был лучше других. А теперь оказалось, что он действительно лучший. Однако эта новость, несмотря на всю свою важность, имела побочное значение. — Кто новый лорд-маршал? — зло спросил Крой, и два генеральских штаба поднялись с мест и подались вперед, образовав полукруг, замерший в напряженном ожидании. Вест сделал глубокий вдох, как мальчишка перед прыжком в пруд с ледяной водой. Он развернул свиток полностью и быстро пробежал глазами следующий абзац. Он нахмурился. Ни имени Поулдера, ни имени Кроя там не было. Вест перечитал снова, более внимательно. И его колени внезапно подкосились. — Кто назначен лорд-маршалом? — почти взвизгнул Поулдер. Вест открыл рот, чтобы ответить, но не смог найти подходящих слов. Он протянул указ, и Поулдер выхватил свиток у него из рук, пока Крой безуспешно старался заглянуть через его плечо. — Нет! — выдохнул Поулдер, дочитав до конца. Крой отобрал у него послание, и его глаза заскользили по строчкам. — Должно быть, это ошибка! Рыцарь-герольд не согласился. — Закрытый совет не имеет привычки совершать ошибки. Вы получили волеизъявление короля! — Он повернулся к Весту и поклонился. — Лорд-маршал, я прощаюсь с вами! Самые знаменитые, самые лучшие воины армии уставились на Веста. Щеки у них дрожали. — Э-э… да, — наконец выговорил он, запинаясь. — Да, конечно.Через час шатер опустел. Вест сидел один за письменным столом Берра, нервно передвигая ручку, чернильницу, бумаги и большое письмо, которое он только что запечатал каплями красного воска. Он мрачно смотрел на письмо, потом на карты, висящие на доске, затем переводил взгляд на свои руки, праздно лежащие на поцарапанной кожаной поверхности стола, и пытался понять, что за чертовщина случилась. Насколько он понимал, его неожиданно назначили на одну из самых высоких должностей в Союзе. Лорд-маршал Вест. Он стал самым могущественным человеком по эту сторону Круга морей, не считая Бетода. Поулдер и Крой теперь будут обязаны называть его «сэр». Он получил право голоса в Закрытом совете. Он! Коллем Вест! Простолюдин, которого всю жизнь презирали и оскорбляли, которому покровительствовали. Как могло такое случиться? Не из-за его заслуг, разумеется. Не за счет какого-то его действия или бездействия. По чистой случайности. Он дружил с человеком, по многим причинам не жаловал его, никогда не ожидал от него для себя никаких благ, но по невероятной прихоти фортуны, похожей на чудо, этот его друг взошел на трон Союза. Первое веселье было скоротечным. Очень неприятный образ всплыл в памяти: принц Ладислав, лежащий где-то на дикой пустынной земле, полуобнаженный, с проломленной головой, не преданный земле. Вест сглотнул. Если бы этого не случилось, Ладислав сейчас стал бы королем, а Вест отправился бы чистить уборные вместо того, чтобы принять командование армией. Он почувствовал боль в голове и тревожно потер пальцами виски. Возможно, он сам сыграл главную роль в собственном продвижении. Полог шатра зашуршал, и вошел Пайк с усмешкой на изуродованном, обожженном лице. — Здесь генерал Крой. — Пусть немного попотеет. На самом деле Вест чувствовал себя не лучше. Он потер взмокшие ладони и одернул мундир, чтобы расправить складки. Полковничьи погоны скоро исчезнут с его плеч. Он должен полностью и без видимых усилий владеть собой, как это всегда умел маршал Берр. Как маршал Варуз в выжженной пустыне Гуркхула. Придется поставить на место Поулдера и Кроя, раз уж выпал такой случай. Если не сделать это сейчас, он всегда будет зависеть от них, словно кусок мяса, который две разъяренные собаки вырывают друг у друга. Он неохотно взял письмо со стола и протянул его Пайку. — Почему нельзя вздернуть их обоих? — спросил бывший каторжник, взяв документ. — О, если бы. Однако мы не можем обойтись без них, как бы утомительны они ни были. Новый король, новый лорд-маршал — совсем новые лица, о них мало кто слышал. А солдатам нужны знакомые командиры. Он глубоко втянул воздух через нос и выдохнул через рот. Каждый должен исполнять свою роль, вот и все. И он сказал: — Пожалуйста, пригласи генерала Кроя. — Слушаюсь, сэр. Пайк поднял полог шатра и выкрикнул: — Генерал Крой! Черный мундир Кроя, по воротнику вышитый золотыми листьями, был так сильно накрахмален, что казалось, в нем трудно двигаться. Генерал стоял прямо, как натянутая струна, устремив остановившийся взор вдаль. Его приветствие было безупречным, он занял позицию согласно уставу, и при этом всем своим видом выражал презрение и разочарование. — Могу ли я сначала поздравить вас, — сердито проговорил он, — лорд-маршал? — Благодарю вас, генерал. Вы очень любезны. — Это значительное продвижение для столь молодого и неопытного… — Я служу в армии много лет, участвовал в двух войнах и нескольких крупных сражениях. И его величество король считает, что я подхожу для этой должности. Крой кашлянул. — Конечно, лорд-маршал. Но вы новичок в высших армейских сферах. По-моему, было бы мудро заручиться поддержкой человека, более опытного в этих делах. — Я полностью согласен с вами. Крой приподнял бровь. — Очень рад слышать. — И таким человеком, без малейшего сомнения, должен стать генерал Поулдер. Лицо Кроя — надо отдать ему должное — не дрогнуло. Генерал лишь едва заметно засопел. Это было единственное проявление беспредельного (Вест не сомневался в этом) смятения генерала. Он пришел сюда обиженный, а теперь он был повержен. Самое время всадить себе в сердце кинжал. — Я всегда ценил то, как генерал Поулдер относится к своим служебным обязанностям, его инициативность и энергичность. По моему мнению, он образцовый офицер. — Совершенно верно, — прошипел Крой. — Я буду прислушиваться к его советам. Есть лишь один важный вопрос, по которому мы с ним расходимся. — В самом деле? — Это касается вас, генерал Крой. Кожа Кроя стала синевато-бледной, как у только что ощипанного цыпленка. Гордое презрение мгновенно сменилось страхом, даже ужасом. — Поулдер придерживается мнения, что вас следует немедленно отправить в отставку. Я считаю, что вам должен быть предоставлен еще один шанс. Сержант Пайк! — Сэр. — Бывший заключенный живо шагнул вперед, держа в руках письмо. Вест взял письмо и показал его генералу. — Это письмо королю. Я начинаю с того, что напоминаю его величеству о счастливых временах, когда мы вместе несли службу в Адуе. Далее я подробно излагаю причины вашей немедленной и бесславной отставки. Это ваше безнадежное упрямство, генерал Крой, разрушающее всякое доверие к вам. Ваша отчаянная непреклонность. Ваше нежелание сотрудничать с другими офицерами, вопреки армейской дисциплине. Лицо Кроя до предела вытянулось и побледнело, когда он смотрел на бумагу в руках Веста. — Я очень хочу думать, что мне не придется отсылать это письмо. Но я непременно сделаю это в случае малейшей вашей провокации по отношению ко мне или генералу Поулдеру. Вы меня понимаете? Крой подыскивал подходящие слова. — Прекрасно понимаю, — прохрипел он, наконец. — Да, лорд-маршал. — Отлично. Мы очень сильно задержались с выступлением для поддержки наших северных союзников, а я ненавижу опаздывать. Вы временно передадите под мое командование вашу кавалерию. Я поведу их на север вместе с генералом Поулдером, чтобы преследовать Бетода. — А я, сэр? — Части северян еще удерживают холмы впереди нас. Ваша задача — выбить их оттуда и расчистить дорогу на Карлеон, тем самым создав у противника впечатление, что наши главные силы остались на месте, а не выдвинулись на север. Если вы преуспеете в этом деле, я смогу больше доверять вам. Вы должны закончить приготовления до рассвета. Крой открыл рот, чтобы указать на невозможность выполнения такого задания. — Вы что-то хотите добавить? Генерал быстро переменил решение. — Нет, сэр. Все будет сделано до рассвета, конечно. Он даже изобразил некое подобие улыбки. Весту не пришлось прилагать много усилий, чтобы улыбнуться в ответ. — Я очень рад, что вы решили воспользоваться случаем и упрочить свое положение, генерал. Можете идти. Крой снова вытянулся в струнку, повернулся на каблуках, задел ногой саблю и, споткнувшись, вывалился из шатра в большом смущении. Вест глубоко вздохнул. В висках у него стучало. Больше всего ему хотелось лечь и закрыть глаза хоть на несколько мгновений, но времени не было. Он снова одернул мундир. Если он выжил в том кошмарном северном походе по колено в снегу, то уж нынешние трудности тем более переживет. — Пошлите за генералом Поулдером! Поулдер ввалился в шатер, как к себе домой, развязно и беспечно. Он приветствовал Веста настолько же витиевато и напыщенно, насколько Крой был суровым и сдержанным. — Лорд-маршал Вест, примите мои самые горячие и искренние поздравления по поводу такого неожиданного назначения! Он не очень уверенно ухмыльнулся, но Вест не поддержал его. Он сидел за столом и внимательно смотрел на Поулдера, нахмурив брови, словно напряженно размышлял, что ему делать с генералом. Он сидел и молчал, а глаза генерала нервно бегали, оглядывая палатку. Поулдер смущенно кашлянул. — Могу ли я узнать, лорд-маршал, что вы обсуждали с генералом Кроем? — Ну, множество вопросов. — Лицо Веста оставалось неумолимо неподвижным. — Я питаю безграничное уважение к генералу Крою. У нас много общего. Мне нравится его пунктуальность. Его внимание к деталям. По-моему, он образцовый военный. — Он достойнейший офицер, — безрадостно пробормотал Поулдер. — Да, так и есть. Я очень быстро достиг своего положения, и теперь, когда маршала Берра нет с нами, мне необходим старший товарищ, человек с богатым опытом, который помогал бы мне как… как наставник, если хотите. Генерал Крой любезно согласился на это. — В самом деле? — На лбу Поулдера заблестела испарина. — Он уже предложил несколько прекрасных идей, и я претворяю их в жизнь. Есть только один вопрос, по которому мы не сошлись во мнениях. — Вест уперся пальцами в стол и сурово взглянул на Поулдера. — Этот вопрос касается вас, генерал Поулдер. Да, вас. — Я, лорд-маршал… — Крой настаивает на вашей немедленной отставке. Мясистое лицо Поулдера мгновенно покраснело. — Но я решил предоставить вам еще один шанс. Последний шанс показать себя. — Вест взял в руки ту же самую бумагу, какую показывал Крою. — Это мое письмо королю. Я начинаю с того, что благодарю его величество за свое назначение, осведомляюсь о его здоровье и напоминаю о нашей прежней близкой дружбе. Далее я детально излагаю причины вашей незамедлительной бесславной отставки. Пишу о вашем неуместном высокомерии, генерал Поулдер. О том, как вы злоупотребляете моим доверием. О том, с каким нежеланием вы исполняете полученные приказы. О вашем упрямом нежелании сотрудничать с другими офицерами. Я искренне надеюсь, что мне не придется отсылать это письмо. Но я сделаю это, если вы дадите мне малейший повод. Если я замечу какую-либо провокацию по отношению ко мне или к генералу Крою. Я выражаюсь ясно? Побагровевшее лицо Поулдера покрылось испариной. — Так точно, лорд-маршал. — Хорошо. Я поручил генералу Крою удерживать контроль над холмами, расположенными между нашими позициями и Карлеоном. Пока вы не докажете мне свою способность действовать самостоятельно, вы будете действовать под моим непосредственным командованием. Я требую, чтобы ваша дивизия до рассвета приготовилась к выступлению на север и самые маневренные ее части были выдвинуты вперед. Северные союзники рассчитывают на нас, и я не хочу обманывать их ожидания. С рассветом мы выступим, генерал, и самым быстрым маршем, каким только возможно. — Самым быстрым маршем, конечно. Вы можете положиться на меня… сэр. — Надеюсь на это, несмотря на мои замечания. Каждый из нас должен выполнять свои обязанности, генерал Поулдер. Каждый из нас. Поулдер моргнул, почмокал губами и уже повернулся, чтобы уходить, но вдруг вспомнил упущенное и отдал честь Весту, после чего быстрым шагом вышел из шатра. Вест смотрел, как ветер едва заметно покачивает полог, потом вздохнул, смял «письмо» и бросил его в угол. Это был пустой лист бумаги. Пайк приподнял розовую безволосую бровь. — Неплохо сыграно, сэр, если мне позволено заметить. Даже в лагере мне не приходилось видеть более естественного обмана. — Спасибо, сержант. Теперь я чувствую, что готов к работе. Отец всегда предупреждал меня, что обманывать дурно, но, между нами говоря, человек он был дерьмовый — трусливый и неудачливый. Если бы он сейчас оказался тут, я бы с удовольствием плюнул ему в лицо. Вест подошел к карте с самым крупным масштабом и встал перед ней, заложив руки за спину. Так всегда делал маршал Берр, вспомнилось ему. Вест изучал горы — в том месте карты Круммох-и-Фейл оставил грязное пятно от пальца, показывая расположение своей крепости. Он проследил путь оттуда до позиций армии Союза, расположенных в отдалении на юге, и нахмурился. Не верилось, что картографы Союза лично исследовали эти места: очертания холмов и рек имели явный налет искусственности. — Как вы думаете, сэр, за какое время мы сумеем добраться туда? — спросил Пайк. — Точно сказать невозможно. Даже если они немедленно сорвутся с места, что совершенно нереально. Даже если Поулдер все сделает так, как ему приказано, что тоже весьма сомнительно. Даже если карта хотя бы частично правдоподобна, хотя он знал, что и это не так. Вест мрачно покачал головой. — Невозможно даже предположить.
Первый день
Небо на востоке только-только начало светлеть. Длинные полосы розовых облаков и столь же длинные полосы темных туч вытянулись вдоль бледно-голубых и туманно-серых очертаний горных хребтов и ущелий, разрезавших их, как острый нож мясника. На западе небо походило на клубящуюся темную массу с металлическим отблеском, холодную и тревожную. — Хорошенький выдастся денек, — проговорил Круммох. — Угу. — Логен не был в этом уверен. — Ну, если Бетод не явится и мы никого не покромсаем, вы хотя бы подправили мою стену. Изумительно, до чего ловко и быстро человек может залатать стену, почти превратившуюся в груду камней, чтобы спасти свою жизнь. За несколько дней стена была отремонтирована и скреплена раствором, большую часть вьющихся растений удалили. С возвышенности внутри крепости это не выглядело грозным сооружением, но снаружи неприятель видел мощное укрепление высотой в три человеческих роста. Люди Логена заново сделали парапет, опоясывавший стену поверху, обложили его камнями и устроили бойницы для того, чтобы стрелять и бросать камни. Затем вырыли перед крепостью ров и огородили его остро заточенными кольями. Они продолжали копать, удлиняя ров влево, к тому месту, где стена примыкала к скале, что упрощало возможность взобраться по ней. Это был участок Доу, и Логен слышал, как тот кричит на своих парней, перекрывая стук лопат: — Копайте глубже, лентяи! Я не хочу, чтобы меня убили из-за вашей халтуры! А ну нагибайтесь, не жалейте спины, паршивцы! — И так далее, день напролет. Это один из способов заставить людей работать, признавал Логен. Самый глубокий ров они вырыли перед старыми воротами. Хорошее напоминание всем, что отступления не будет. Но это место по-прежнему оставалось наиболее уязвимым. Именно там будет Логен, если Бетод явится. В центре, на участке Трясучки. Трясучка стоял над сводчатым входом в крепость, недалеко от Логена и Круммоха. Ветер трепал его длинные спутанные волосы. Он показывал, какие щели надо залить раствором. — Стена выглядит неплохо! — крикнул ему Логен. Трясучка обернулся, пошевелил губами и сплюнул через плечо. — Ага, — буркнул он и отвернулся. Круммох наклонился к Логену. — Если дело дойдет до сражения, тебе, Девятипалый, не стоит поворачиваться к нему спиной. — Я знаю. Разгар сражения — удобный случай свести личные счеты. После боя никто не станет выяснять, спереди или сзади поражено тело. Все будут заняты собственными ранами, рытьем могил или бегством. Логен пристально взглянул на Круммоха. — Есть немало людей, которых мне не стоит упускать из виду, когда дойдет до сражения. И мы с тобой не настолько дружны, чтобы исключить тебя из их числа. — Я вот что скажу, — Круммох снова улыбался во все свое широкое бородатое лицо. — У нас обоих слава вояк, убивающих всех без разбору, когда дело доходит до драки. Но то-то и славно. Излишнее доверие расслабляет. — Излишнее доверие? У Логена излишним было только одно — количество врагов. Он указал большим пальцем на башню. — Поднимусь наверх, может, увижу кого-нибудь. — Надеюсь, увидишь, — сказал Круммох, потирая толстые ладони. — Надеюсь, этот подонок Бетод сегодня явится! Логен спрыгнул со стены и направился в крепость, если это сооружение можно было так назвать. Прошел мимо карлов и хиллменов, которые ели, или болтали, или чистили оружие. Несколько человек, отстоявших в карауле ночью, спали, завернувшись в одеяла. Логен прошел мимо загона, где сбились в кучу овцы; их стадо уже немного поредело. Миновал самодельную кузницу под каменным навесом, где двое перемазанных сажей мастеров раздували кузнечные мехи, а еще один наливал металл в формы для изготовления наконечников стрел. Этих наконечников понадобится видимо-невидимо, если объявится Бетод. Логен добрался до узкой лестницы, вырезанной в камне, и взобрался на башню, переступая через две ступеньки. Там были приготовлены груды камней, чтобы бросать их в Бетода сверху, и шесть больших бочек, заполненных стрелами. Лучшие стрелки стояли у обновленного парапета, воины с самыми зоркими глазами и самыми чуткими ушами высматривали неприятеля. Среди них Логен увидел Ищейку. С одной стороны от Ищейки расположился Молчун, с другой — Тул. — Вождь! — Логен все еще невольно улыбался, обращаясь так к Ищейке. Долгое время они были разлучены, но это пошло на пользу. По крайней мере, никто ничего не боялся. В том числе и собственного вождя. — Видно что-нибудь? Ищейка обернулся и с усмешкой протянул Логену флягу. — Много чего, как водится. — Угу, — сказал Молчун. Солнце поднялось над горами, пронизывая облака яркими светлыми лучами, тающими в тенях над землей, растворяющимися в рассветной дымке. Высокие скалы, четко очерченные, мрачные, маячили с обеих сторон. Кое-где на склонах проступали желто-зеленые пятна травы и папоротника между голых камней. Внизу в пустой долине было тихо и спокойно. То и дело глаз натыкался на колючие кустарники, на заросли низкорослых деревьев, на русла пересохших ручьев. Все было пусто, как вчера, позавчера и в любой день из тех, которые они провели здесь. Это напомнило Логену его юность, когда он в одиночку забирался в горы и испытывал себя на прочность. Еще до того, как люди узнали его имя. До того, как он женился и родил детей. До того, как его жена и дети вернулись в грязь. Счастливые долины прошлого. Он глубоко вдохнул прохладный высокогорный воздух,потом выдохнул. — Что ж, вид неплохой, верно. Но я имел в виду, нет ли признаков приближения нашего старого приятеля? — Ты имеешь в виду Бетода, короля северян? Нет. Ни слуху ни духу. Ни кончика хвоста. Тул покачал большой головой. — Если бы он шел, уж мы бы его заметили. Логен прополоскал рот и сплюнул воду за парапет, посмотрел, как она разлетелась брызгами, ударившись о камни внизу. — Возможно, он не заглотил наживку. В том, что Бетод не придет, была и хорошая сторона. Месть — это неплохо, когда о ней думаешь на расстоянии, но столкнуться вплотную не так уж приятно. Особенно когда расклад сил — десять против одного не в твою пользу, а бежать некуда. — Возможно, и не заглотил, — проговорил Ищейка задумчиво. — А как стена? — Стена отличная. Высокая, без лестницы не вскарабкаешься. А как долго нам ждать, по-твоему, пока… — Угу, — буркнул Молчун и длинным пальцем указал в долину. Логен заметил какое-то движение внизу. И еще. Он пригляделся. Пара человек крадучись пробирались по гальке, как навозные жуки по песку. Он чувствовал, что воины вокруг него напряглись, и слышал, как они тихо переговариваются. — Черт, — прошептал он. Он взглянул на Ищейку, стоявшего рядом, а Ищейка взглянул на него. — Кажется, план Круммоха сработал. — Похоже на то. Во всяком случае, Бетод идет за нами. — Да. А в остальном — как получится. Скорее всего, получится так, что их всех перебьют. Логен знал, что все думали о том же, вслух можно ничего не говорить. — Остается надеяться, что Союз выполнит свою часть договора, — сказал Ищейка. — Мы надеемся. Логен попытался улыбнуться, но получилось как-то невесело. Его надежды никогда не сбывались, и он не ждал ничего хорошего.Едва появившись, они быстро заполнили долину, прямо на глазах Ищейки. Все четко и аккуратно, как всегда у Бетода. Штандарты установлены между двумя склонами, на расстоянии трех выстрелов из лука. Карлы и бонды стоят ровными плотными рядами, лицом к стене. Солнце поднялось выше в голубом небе над долиной, лишь несколько облаков отбрасывали тень, и море металла внизу вспыхивало и мерцало, как волны в лунном свете. Все штандарты и гербы были там, все лучшие бойцы Бетода: Белобокий, Бодун, Бледный Призрак и Малорослик. Вместе с ними и другие — остроконечные, изорванные в клочья значки племен, пришедших с берегов Кринны. Дикие варвары заключили темную, кровавую сделку с Бетодом. Ищейка слышал, как они вопят, переговариваясь друг с другом: странные звуки, похожие на голоса животных в чаще леса. Что ж, все в сборе. Ищейка нюхом чуял, что за стеной усиливаются страх и неуверенность, густые как каша. Руки воинов коснулись оружия, губы зашептали молитву. Ищейка приложил все усилия, чтобы его лицо оставалось спокойным и безмятежным, как у Тридубы. Как положено вождю. Хотя колени дрожали. — Как думаешь, сколько их? — спросил Логен. Ищейка окинул взглядом войско внизу, прикидывая. — Тысяч восемь или десять. Пауза. — Да, именно так я и думаю. — В любом случае, их больше, чем нас, — произнес Ищейка, стараясь говорить спокойно. — Верно. Но сражение не всегда выигрывают числом. — Конечно, не всегда. — Ищейка пожевал губами, глядя на людей под стенами. — Но часто. Часть людей Бетода работали прямо перед фронтом: поблескивали лопаты, выступали очертания рва и земельного вала, пересекающих долину. — Окапываются, — проворчал Доу. — Бетод ничего не упускает, — произнес Ищейка. — Не спешит. Все делает основательно. Логен кивнул. — И хочет быть уверенным, что никто из нас не улизнет. За спиной Ищейка услышал раскатистый смех Круммоха. — Улизнуть — это ли наша цель? Тем временем показался личный штандарт Бетода. Он находился позади, но возвышался над остальными — огромное тяжелое полотнище, красный круг на черном фоне. Ищейка мрачно смотрел, как он развевается на ветру. Он вспомнил, как видел его несколько месяцев назад, в Инглии. Тогда с ними был Тридуба и Катиль была жива. Ищейка почувствовал горечь на языке. — Король всех чертовых северян, — пробормотал он. Несколько человек отделились от отряда, занятого рытьем земли, и направились к стене. Их было пятеро, все хорошо вооруженные. Тот, который шел первым, широко развел руки. — Время трепать языком, — пробормотал Доу и сбросил вниз ком грязи. Они подошли близко, эти пятеро, прямо к наглухо закрытым воротам. Их доспехи тускло поблескивали на утреннем солнце. У первого из них были длинные седые волосы и один белый глаз. Его не так-то трудно было вспомнить. Ганзул Белый Глаз. Он выглядел старше, чем прежде, но ведь все они состарились. Именно он требовал от Тридубы сдаться в Уфрисе, и его послали подальше. Он нес всякую чушь в Хеонане — и был отвергнут. Он вызывал на поединок и Черного Доу, и Тула Дуру, и Молчуна Хардинга. Поединок с первым бойцом Бетода. Схватка с Логеном Девять Смертей. Он много раз выступал от имени Бетода, и все, что он говорил, было ложью. — Это ты там внизу, Ганзул Дерьмовый Глаз? — зло усмехнулся Черный Доу. — Все лижешь зад Бетоду? Старый воин с усмешкой взглянул на них. — Мне надо кормить семью, а все зады на вкус одинаковые, если разобраться. Тебя самого раньше от этого не тошнило. Отчасти он был прав, Ищейка признал это. В конце концов, они сами воевали на стороне Бетода. — А что тебе надо здесь, Ганзул? — прокричал он. — Бетод предлагает нам сдаться? — Вам стоит подумать об этом. Сил у него намного больше, чем у вас. Но я здесь не для того. Он готов сражаться, как всегда, но я предпочитаю переговоры битвам и потому сказал ему, что можно дать вам шанс. У меня два сына, там, с остальными. Считайте, что я забочусь о себе, но я не хочу их потерять. Может, мы сумеем договориться? — Вряд ли! — прокричал Ищейка. — Но если у тебя такое задание, валяй. У меня сегодня нет срочных дел. — Хорошо. Бетод не горит желанием потеть и проливать кровь, чтобы взобраться на эту груду камней, которая называется стеной. У него дела с южанами, и он хотел бы их уладить. Картина вам ясна: десять к одному против вас. Нас гораздо больше, и смыться вам не удастся. Любого, кто готов сдаться, Бетод отпустит с миром. Нужно только одно: сложить оружие. — А потом и голову? — рявкнул Доу. Ганзул глубоко вздохнул, словно и сам понимал, что ему не поверят. — Бетод обещает свободу всем, кто сложит оружие. Это его слово. — Да пошел он со своим словом! — Доу зло усмехнулся, и люди на стене вслед за ним тоже стали смеяться и плевать вниз. — Ты думаешь, мы не помним, как он держит свое слово? Да я гроша ломаного не дам за его обещания! — Врет, как чертов мерин! — хохотнул Круммох. — Всегда так. Немножко лжи для разогрева, пока не начнется дело. Было бы даже обидно, если бы он не попытался. Обещает свободу всем? — крикнул он вниз. — А как насчет Круммоха-и-Фейла? Он получит свободу? А Девять Смертей? Лицо Ганзула вытянулось, когда он услышал это имя. — Это правда? Девятипалый с вами? Ищейка почувствовал, что Логен подошел к краю стены. Белый Глаз побледнел, плечи его опустились. Он произнес негромко: — Значит, крови не миновать. Логен лениво облокотился на парапет и взглянул на Ганзула и его карлов. Это был голодный и безжалостный взгляд, словно он выбирал овцу для отправки на бойню. — Можешь сказать Бетоду, что мы выйдем. — Он сделал паузу. — Когда перебьем всю вашу чертову свору. Череда смешков прокатилась над стеной, воины бросали язвительные замечания, трясли оружием в воздухе. Сейчас им нужно было услышать не шутки, а жесткие решительные слова, Ищейка понял это. Хороший способ победить страх, хотя бы ненадолго. Он даже позволил себе улыбнуться. Белый Глаз все еще стоял там, перед не очень-то прочными воротами, и ждал, пока ребята наверху успокоятся. — Я слышал, ты теперь командуешь этой толпой, Ищейка. Теперь тебе больше нет необходимости исполнять приказы этого жадного до крови мясника. Каков будет ответ? Какой путь ты выбираешь? Ищейка пожал плечами. — А есть другой путь, по-твоему? Мы пришли сюда не лясы точить, Ганзул. Так что вали обратно к своему хозяину. Привет! Снова послышались смех и язвительные замечания. Один из парней, стоявших подальше на стене, на участке Трясучки, стянул с себя штаны и выставил над парапетом голый зад. Вот вам переговоры. Белый Глаз покачал головой. — Что ж, хорошо. Я передам Бетоду. Большинство из вас вернется в грязь, и вы это заслужили. Передайте мертвым, что я пытался избежать этого. Он повернулся и пошел назад, в лагерь Бетода. Четверо карлов шли за ним. Логен неожиданно наклонился вперед, его очертания смутно вырисовывались над стеной. — Я буду искать твоих сыновей, Ганзул! — рявкнул он и плюнул. Слюна вылетела из его ухмыляющегося рта веером, ее подхватил ветер. — Когда начнется дело! Передай Бетоду, что я жду! Скажи им всем, что я жду!
Странная тишина окутала крепостную стену и людей, охранявших ее, накрыла долину и тех, кто разбил лагерь внизу. Такая тишина всегда предшествует сражению, когда обе стороны уже знают, что им предстоит. Эту тишину Логен помнил по Карлеону: так же тихо было перед тем, как он вытащил меч и с ревом бросился в атаку. Перед тем, как он потерял палец. Перед тем, как он стал Логеном Девять Смертей. Очень давно, когда все было значительно проще. Бонды, наконец-то, вырыли ров на достаточную глубину, отложили лопаты и отошли назад. Ищейка взобрался на башню, взял свой лук и, устроившись рядом с Молчуном и Тулом, замер в ожидании. Круммох за стеной выстроил своих горцев, готовых к сражению, полных ярости. Доу со своими парнями расположился на левом фланге. Красная Шляпа с его ребятами расположился на правом. Трясучка находился рядом с Логеном, они заняли позиции над воротами и ждали. Штандарты на равнине мягко шуршали и трепетали на ветру. Молот в крепости за спинами бойцов ударил, один раз, два, три раза. Высоко в небе прокричала птица. Где-то негромко переговаривались люди, потом и они умолкли. Снова наступила тишина. Логен закрыл глаза и откинул голову — он почувствовал, как горячие лучи солнца касаются его кожи, как прохладный ветер Высокогорья овевает лицо. Все было тихо, как будто он находился здесь один, словно не было десяти тысяч человек, жаждущих броситься в смертельную схватку. До того тихо и спокойно, что он улыбнулся. Возможно, так спокойна была бы его жизнь, если бы он не взял в руки оружия. Три кратких мгновения, не больше, Логен Девятипалый был обычным мирным человеком. Потом он услышал шум от движения множества людей и открыл глаза. Карлы Бетода расходились по обеим сторонам долины, шеренга за шеренгой, хрустя галькой под ногами и гремя амуницией. Между ними была видна каменистая тропа и открытое пространство в самом центре. Там появились какие-то черные тени, они скапливались надо рвом, как растревоженные муравьи из разрушенного муравейника. Они скатывались по склону напротив стены сплошной бесформенной массой переплетенных конечностей, ухмыляющихся ртов, царапающихся когтей. Шанка. Даже Логен никогда еще не видел их столько в одном месте. Они буквально заполонили все вокруг, словно долину сковала короста из невнятно бормочущих, пронзительно визжащих, бьющихся и цокающих паразитов. — Ну и дерьмо, во имя мертвых! — прошептал кто-то. Логен подумал, не пора ли сказать что-то людям, стоявшим рядом с ним на стенах. Может быть, крикнуть: «Спокойно! Держитесь!» Найти слова, чтобы укрепить мужество парней. Ведь именно это должен делать вождь. Но стоит ли? Все они — опытные бойцы, каждый знает свое дело. Каждый понимает, что нужно сражаться или умереть, а это понимание надежнее всего укрепляет боевой дух. Так что Логен сжал зубы, стиснул пальцы на прохладной рукоятке меча Делателя, вытащил тускло поблескивающий клинок из покрытых рубцами ножен и наблюдал, как приближаются плоскоголовые. Их отделяла от передовых рядов сотня шагов, а двигались они стремительно. — Луки — к бою! — проревел Логен. — Луки! — эхом повторил Трясучка. — Стрелы! — послышались резкие команды Доу и Красной Шляпы с обоих концов стены. Вокруг Логена слышалось поскрипывание луков, когда воины растягивали тетивы и прицеливались, стиснув зубы. Их лица были сосредоточенны и мрачны. Плоскоголовые катились прямо на них — без строя и порядка, как придется, сверкая зубищами, вывалив языки, с ненавистью в злобных глазенках. Скоро, теперь уже очень скоро. Логен поднял меч. — Скоро, — прошептал он.
— Залп, черт подери! Ищейка выпустил стрелу в накатывающую толпу шанка. Тетивы запели вокруг него, и первый поток стрел, шипя, ринулся со стены вниз. Некоторые не попадали в цель и отскакивали, ударившись о камни, но другие поражали плоскоголовых, и те падали с визгом, беспорядочно дергая черными конечностями. Воины тем временем бестрепетно и невозмутимо натягивали тетивы. Здесь были самые лучшие стрелки. Снова пели луки, снова стрелы свистели в воздухе, снова шанка падали замертво. Стрелки красиво и легко находили новые цели и принимались за дело. Ищейка слышал команды и видел дрожащие от напряжения древки стрел, слетавших со стены. Плоскоголовые внизу падали и корчились в грязи. — Это проще, чем передавить муравьев в лоханке! — прокричал кто-то. — Ага, — откликнулся громко Ищейка. — Если эти муравьи не выползут обратно и не оторвут тебе голову. Поменьше болтай да побольше стреляй! Он заметил, что один из шанка добрался до свежевырытого рва и начал возиться в нем, расшатывая колья ограды и цепляясь за подножие стены. Тул вскинул над головой большой камень, наклонился и с ревом бросил его вниз. Ищейка видел, как камень обрушился на голову шанка во рву, вышиб ему мозги, с кровью выплеснувшиеся на камни, отскочил и врезался в других тварей, сбив с ног двоих. Еще несколько шанка с воплями упали, пораженные стрелами, но бесчисленное множество теснилось позади. Они спрыгивали в ров, толкаясь и перекатываясь друг через друга. Они навалились на стену, растянувшись по всей ее длине, они бросали копья в стоявших наверху людей и неумело посылали в них стрелы. Потом шанка стали взбираться вверх, впиваясь когтями в лунки на камнях. Они подтягивались все выше и постепенно облепили всю стену, но поднимались медленно, срываясь, потому что в них попадали стрелы и камни. Быстрее они поднимались по левой стороне, далеко от Ищейки и его товарищей, на участке Черного Доу. Еще быстрее они лезли у ворот, где на стене осталось немного вьющихся растений. — Черт подери, эти твари вполне могут взобраться сюда! — прошипел Ищейка, выпуская очередную стрелу. — Угу, — мрачно произнес Молчун.
Логен видел, как рука шанка зацепилась за парапет, кривым когтем царапая камни. Затем появились пальцы, уродливые и кривые, поросшие густой шерстью, с выступающими толстыми жилами. Потом поднялась плоская макушка плешивой головы: массивный лоб бугром, тяжелая челюсть, широко раскрытая пасть, острые зубы, блестящие от слюны. Глубоко посаженные глаза уставились на Логена, встретив его взгляд. Меч Девятипалого раскроил череп шанка до плоского обрубка носа и выбил один глаз из глазницы. Воины стреляли и пригибались, если стрелы отскакивали от камней. Копье просвистело над головой Логена. Он слышал, как шанка внизу скребут и тянут ворота, бьют в них дубинами и топорами, слышал, как они визжат от ярости. Шанка шипели и пронзительно кричали, пытаясь перелезть через парапет, воины отбивались от них, орудуя мечами и секирами, сбрасывали вниз, протыкая копьями. Логен слышал, как Трясучка крикнул: — Надо отбросить их от ворот! Отбросить от ворот! В ответ послышались бранные слова и боевые кличи. Один из карлов отпрянул назад и оперся на парапет, кашляя. Копье шанка вонзилось в его грудь, конец вышел из спины, разорвав одежду. Воин опустил голову, взглянул на искореженное древко и открыл рот, чтобы что-то сказать. Застонал, сделал несколько неверных шагов, и тут большой шанка показался над парапетом позади него, схватившись рукой за каменный выступ. Меч Делателя отрубил эту руку по локоть. Капли крови брызнули Логену в лицо. Клинок воткнулся в камень, и рука Девятипалого дрогнула, он пошатнулся. Этого хватило, чтобы шанка все-таки взобрался на стену. Отрубленная конечность висела на куске кожи и сухожилиях, черная кровь стекала крупными каплями. Шанка потянулся к Логену второй когтистой лапой, но тот схватил его запястье, ударил ногой в колено и повалил лицом вниз на камни. Прежде чем противник успел подняться, Логен глубоко вонзил ему меч в спину. Осколки белой кости виднелись в огромной ране. Шанка метался, извиваясь, кровь лилась ручьем. Логен схватил его за горло, прислонил к стене и сбросил за парапет. Шанка упал прямо на другую тварь, только что начавшую подъем, и оба рухнули в ров. Один еще пытался выбраться, но в горле у него торчал сломанный кол. Поодаль, разинув рот от страха, стоял молодой парень. Лук безвольно болтался у него в руке. — Разве я приказывал прекратить стрелять, черт возьми? — зычно крикнул ему Логен. Парень заморгал глазами, поднял лук, натянул тетиву дрожащей рукой и поспешил к парапету. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, люди сражались, кричали, стреляли и орудовали клинками. Логен увидел трех карлов, нанизавших шанка на копья. Он увидел, как Трясучка нанес сокрушительный удар в спину другому шанка, и кровь брызнула в воздух тугими темными струями. Он увидел, как еще один воин размозжил плоскоголовому морду щитом, едва тот высунулся над стеной, и столкнул его со стены вниз. Логен споткнулся о руку шанка, поскользнулся на крови и упал набок, едва не проткнув себя мечом, прополз на пару шагов вперед и неловко поднялся. Он с ходу отрубил эту лапу, пока шанка дергался, пронзенный копьем одного из карлов, и рубанул по шее другого плоскоголового, показавшегося над парапетом. Перегнулся вслед за ним и посмотрел вокруг. Один шанка еще оставался на стене, и Логен как раз указывал на него, когда стрела, прилетевшая с башни, попала плоскоголовому в спину. Он свалился в канаву, прямо на кол. Шанка, осаждавшие ворота, были сбиты камнями, из их тел торчали сломанные стрелы. Так складывалось положение в центре, и на участке Красной Шляпы тоже все было чисто. С левого фланга на парапете виднелись несколько шанка, но воины Доу вполне справлялись с ними. Пока Логен смотрел туда, парочка шанка слетела в ров, обливаясь кровью. Твари, оставшиеся в долине, заволновались, потихоньку отползая. Они пронзительно кричали и визжали, а стрелы лучников Ищейки градом сыпались на них. Похоже, шанка получили сполна. Они уже поворачивались и бежали ко рву Бетода. — Мы сделали их! — торжествующе закричал кто-то. Все радостно закричали. Юноша с луком поднял оружие над головой, улыбаясь так широко и счастливо, будто он один разбил все полчища Бетода. Логену было не до веселья. Он мрачно взирал на бессчетное множество карлов, собиравшихся за рвом Бетода, на штандарты, реющие над ними на ветру. Эта схватка была короткой и беспощадной, но следующее сражение будет длиннее и еще кровавее. Расправив плечи, он прислонил меч Делателя к парапету и сжал руки, чтобы они не дрожали. Потом глубоко вздохнул. — Я еще жив, — прошептал он.
Логен сидел у костра и точил ножи. Отблески огня играли на лезвиях, когда он поворачивал их, проводил по ним точильным камнем и ласково снимал пальцем грязь, чтобы металл был чистым и готовым к действию. Лишних ножей не бывает, это факт. Он усмехнулся, вспомнив, что ответила на это Ферро: пока ты не свалился в реку и не пошел ко дну под тяжестью всего этого железа. На миг оставив свое занятие, Логен спросил себя: увидятся ли они когда-нибудь снова? Вряд ли. Надо смотреть правде в глаза. Пережить завтрашний день — уже небывалая удача. Молчун сидел напротив, выравнивая несколько прямых палочек, чтобы использовать их в качестве стрел. Последние отблески угасавшего дня пробивались сквозь сгущающуюся темноту, когда они с Логеном присели рядом, а теперь совсем стемнело, хоть глаз коли, и лишь прикрытые туманной дымкой звезды плыли над их головами. За все время они не обмолвились ни словом — это было вполне в духе Хардинга Молчуна и вполне устраивало Логена. Спокойное молчание лучше надоедливого разговора, но ничто не может длиться вечно. Громкий звук шагов донесся из темноты, и Черный Доу возник перед костром, Тул и Круммох стояли за его спиной. Лицо Доу, почти черное, под стать его прозвищу, было мрачным, на предплечье виднелась грязноватая повязка, на которой засохла длинная полоса крови. — Что, ранили? — спросил Логен. — Да ну! — Доу тяжело присел перед костром. — Так, царапина. Ничего серьезного. Проклятые плоскоголовые, меня просто распирает от ярости! — В общем, ты цел? Тул усмехнулся. — Ладони содрал, таская камни, но я парень крепкий, переживу. — А я чувствую никчемным чурбаном, — посетовал Круммох, — пока мои щенята смотрят за моим оружием и вытаскивают стрелы из мертвецов. Для детишек это подходящее дело, но Луна жаждет посмотреть на меня в бою. И Луна, и я сам. Логен причмокнул, облизнув языком зубы. — Тебе еще выпадет шанс, Круммох. Я уверен. У Бетода хватит работы на всех. — Я никогда не видел, чтобы плоскоголовые так перли, — размышлял Доу вслух. — Лезут прямо на стену, где полно воинов, без лестниц, без инструментов. Они не умники, конечно, но и не глупцы. Эти черти обожают засады. Любят сидеть в укрытии, прятаться, подкрадываться незаметно. Они идут напролом, без страха, когда нет другого выхода, но рваться в пекло по собственной воле? Это на них не похоже. Круммох коротко хохотнул, хрипло и гулко. — То, что шанка выбрали одну сторону в людском сражении, тоже странно. Настали странные времена. Похоже, ведьма Бетода поработала над ними, навела чары, чтобы все слетели с катушек. Провела какой-нибудь обряд, чтобы наполнить этих тварей ненавистью к нам. — Отплясывала нагишом вокруг зеленого пламени и все такое прочее, — произнес Тул. — Луна защищает нас, друзья, будьте уверены. — Круммох постучал косточками в ожерелье, болтавшемся у него на шее. — Луна нас любит, и мы не погибнем, пока… — Ты это расскажи тем, кто сегодня вернулся в грязь. Логен кивнул головой на свежевырытые могилы в дальней части крепости. Увидеть их в темноте было невозможно, но они там были. Десятка два длинных холмов разрытой и утрамбованной земли. Однако большой вождь горцев только ухмыльнулся. — Я бы сказал, что они счастливчики. По крайней мере, каждый лег в свою могилу. А нам повезет, если мы не окажемся в одной канаве с дюжиной других трупов. Если заварится крутое дело, тут и ступить будет негде, не то что голову преклонить. В одну яму лягут два десятка. Не говори мне, что ты не видел этого прежде или сам не рыл таких ям. Логен поднялся. — Возможно, и видел, и рыл. Но мне это не нравится. — Конечно, не нравится! — вскричал Круммох ему вслед. — И не говори, Девять Смертей! Логен не обернулся. На стенах горели факелы, зажженные через каждые десять шагов. Языки пламени плясали в темноте, белые крапинки насекомых роем вились вокруг них. Воины стояли в свете факелов, опершись на копья и сжав луки. Они держали наготове мечи и смотрели в темноту, ожидая неприятных сюрпризов от Бетода. Он всегда любил сюрпризы, и Логен не сомневался, что парочка неожиданностей у него наготове. Он подошел к парапету и положил руки на влажный камень. Мрачно взглянул на огни костров, мерцавшие в черной долине. Костры Бетода в отдалении и их собственные костры, разожженные прямо под стенами для того, чтобы поймать любого умника, который попробует подкрасться незаметно. Круги света от костров выделялись между терявшихся в темноте камней. Кое-где виднелись скрюченные тела убитых шанка, разрубленные и сброшенные со стен, пронзенные стрелами. Логен вдруг почувствовал какое-то движение позади. По спине пробежал холодок, и он искоса глянул по сторонам. Возможно, это Трясучка явился, чтобы свести счеты и сбросить его со стены. Трясучка или один из сотни других, затаивших обиду, о которой Логен забыл, но они-то никогда не забудут. Он убедился, что нож под рукой, и оскалился как волк, готовый напасть. — Неплохо поработали сегодня, — послышался голос Ищейки. — Потеряли меньше двадцати человек. Логен облегченно вздохнул и опустил руку. — Поработали нормально. Но Бетод только начал. Он лишь подразнил нас, чтобы проверить слабые места, прикинул, можно ли нас измотать. Он знает цену времени. Знает, что это дороже всего на войне. День или два значат для него куда больше, чем куча плоскоголовых. Если он сочтет, что с нами можно разделаться быстро, он не побоится потерь. — Тогда нам надо потянуть время. Логен слышал, как в отдалении во тьме лязгают молоты кузнецов и стучат молотки плотников. Эхо разносило эти звуки по округе. — Они строят лестницы и прочие орудия, чтобы забраться на стену и преодолеть наш ров. Если Бетод сумеет, он захватит крепость быстро. Но если придется ждать, он подождет. Ищейка кивнул. — Ну да. Нам нужно тянуть время. Если все идет по плану, скоро подойдут силы Союза. — Хорошо бы. Но планы часто меняются, не стоит надеяться только на них.
Такая сладкая печаль
— Его великолепие, великий герцог Осприйский желает поддерживать добрососедские отношения… Джезалю оставалось лишь сидеть и улыбаться, как он сидел и улыбался весь этот бесконечный день. Лицо, спина — все болело от напряжения. А посол все бормотал, сопровождая свою речь выразительными жестами. Нужно было бы прерывать этот словесный поток, чтобы переводчик мог изложить его пошлости на внятном человеческом языке. Но посла это не беспокоило. — …великий герцог Осприи всегда считался одним из ближайших друзей вашего прославленного отца, короля Гуслава, и гордился этим. Теперь он не желает ничего иного, кроме как продолжить дружбу с правительством и народом Союза. Все долгое утро Джезаль сидел на украшенном драгоценными камнями троне, установленном на высоком мраморном помосте, и улыбался, а послы со всего света высказывали ему свое отнюдь не бескорыстное почтение. Он сидел на этом троне, когда солнце высоко поднялось и безжалостно светило в широкие окна дворца, расцвечивая золоченые украшения на стенах и потолке, отражаясь сверкающими вспышками в огромных зеркалах, на серебряных подсвечниках, на вазах непомерной величины, рассыпаясь бесчисленными радужными искрами в тонко позванивающих хрустальных подвесках трех громоздких люстр под потолком. — …Великий герцог желает еще раз выразить свое искреннее братское сожаление по поводу незначительного инцидента, случившегося прошлой весной, и уверяет вас, что ничего подобного не повторится, что солдаты в Вестпорте останутся на своих местах, не нарушая границы. Он просидел так целый нескончаемый день, пока в зале становилось все жарче. Он ерзал от смущения, когда представители сильных мира сего с поклонами входили и удалялись прочь, произнеся одинаковые поздравительные речи на дюжине наречий. Он все еще сидел, когда солнце зашло и в люстрах зажгли сотни свечей, пламя которых отражалось в зеркалах, в темнеющих окнах, на великолепно отполированном паркете. Он улыбался и принимал восхваления от людей, о чьих странах даже не слышал до того, как начался этот бесконечный день. — Его великолепие также выражает надежду, что враждебные отношения между вашей великой нацией и империей Гуркхула скоро закончатся и торговля будет свободно развиваться в Круге морей. Посол и переводчик сделали вежливую паузу, и Джезаль смог вяло промямлить в ответ: — Мы питаем те же надежды. Пожалуйста, передайте великому герцогу нашу благодарность за чудесный подарок. Два лакея тем временем подняли внушительного размера сундук, стоявший сбоку, и поставили его рядом с прочим безвкусным хламом, набравшимся у Джезаля за этот день. Затем стирийские пустозвоны снова изошлись в излияниях. — Его великолепие передает вашему августейшему величеству свои сердечные поздравления по поводу вашей грядущей женитьбы на принцессе Терезе, жемчужине Талина! Без сомнения, это самая прекрасная из женщин Земного круга. Джезалю пришлось постараться, чтобы изобразить подобие улыбки. Сегодня ему так часто говорили об этом браке как о решенном деле, что он устал исправлять это заблуждение и сам чувствовал себя помолвленным. Ему хотелось одного: чтобы аудиенции, наконец, закончились и он смог бы спокойно отдохнуть. — Его великолепие также поручил нам пожелать вашему августейшему величеству долгого и счастливого царствования, — говорил переводчик. — И много наследников, чтобы ваша династия продолжала свое славное правление. Джезаль растянул губы в улыбке чуть шире и наклонил голову. — Приветствую вас и благодарю! Осприйский посол театрально поклонился и энергично взмахнул огромной шляпой, так что разноцветные перья скользнули по полу. Потом он начал отступать к двери, так же кланяясь и скользя по сверкающему полу. Каким-то чудесным образом ему удалось выйти в коридор, не опрокинувшись на спину, и огромные двери, украшенные золотыми листьями, плавно закрылись за ним. Джезаль сорвал корону с головы и бросил ее на подушку, лежащую рядом с троном. Одной рукой он тер взмокшие волосы, другой расстегивал тугой вышитый воротник. Ничего не помогало. Он не мог избавиться от удушающего, доводящего до головокружения ощущения тесноты и духоты. Хофф уже заискивающе приблизился к нему слева. — Это был последний посол, ваше величество. Завтра вы будете принимать знатные семейства Срединных земель. Им не терпится выразить почтение… — Много почтения и мало толку, я бы сказал! Хофф рассмеялся отвратительно фальшиво. — Ха, ха, ха, ваше величество. Они желают получить аудиенцию с утра, и мы бы не хотели обидеть их… — К черту! — прошипел Джезаль. Он вскочил и подрыгал в тщетной надежде отлепить брюки от потного зада. Сдернул через голову малиновую орденскую ленту и отбросил прочь. Резким движением расстегнул золоченый камзол и попытался скинуть его, но рука застряла в манжете, и ему пришлось вывернуть эту проклятую тужурку наизнанку, чтобы освободиться от нее. — К черту! Он швырнул камзол с мраморного помоста, готовый разорвать его на куски. Потом опомнился. Хофф осторожно отступил назад и смотрел хмуро, будто только что обнаружил, что его прекрасный новый особняк поражен какой-то ужасной гнилью. Слуги, пажи, рыцари, телохранители и герольды — все замерли и уставились в пространство, как статуи. В темном углу зала стоял Байяз. Его глаза скрывала тень, но лицо было мрачным. Джезаль вспыхнул, как капризный мальчишка, которого призвали к ответственности, и прикрыл рукой глаза. — Ужасно тяжелый день… Он поспешно спустился по ступеням с возвышения и вышел из зала для аудиенций, низко склонив голову. Громкие звуки фанфар, запоздалых и совершенно неуместных, неслись ему в след. К несчастью, их примеру последовал и первый из магов. — Это недостойно, — сказал Байяз. — Очень редко вспышки гнева выглядят пугающими. Обычно они смешны. — Мне жаль, — пробормотал Джезаль сквозь зубы. — Корона — слишком тяжелая ноша. — Тяжелая ноша, но и большая честь. Мы уже обсуждали твое стремление стать достойным ее. — Маг сделал многозначительную паузу. — Возможно, ты мог бы стараться более упорно. Джезаль потер ноющие от боли виски. — Мне всего лишь надо побыть одному. И все. Недолго. — Столько, сколько нужно. Но утром у нас есть дело, и этим делом, ваше величество, нельзя пренебречь. Родовая знать Срединных земель не может больше ждать, когда им позволят поздравить тебя. Увидимся на рассвете. Уверен, ты будешь полон энергии и энтузиазма. — Да, да, — резко бросил Джезаль через плечо. — Буду полон энергии. Обязательно. Он быстро прошел в небольшой дворик, окруженный с трех сторон тенистой колоннадой, и остановился, вдыхая прохладный вечерний воздух. Он расправил плечи, закрыл глаза, откинул голову и медленно, глубоко вздохнул. Одна минута одиночества. Пожалуй, не считая часов сна и того времени, когда он справлял нужду, впервые после того сумасшедшего дня в Круге лордов ему позволили остаться наедине с собой. Он стал жертвой — или бенефициарием, получателем выгоды — какой-то невероятной ошибки. Вышло так, что его ошибочно приняли за короля, хотя на самом деле он был всего лишь себялюбивым невежественным идиотом. Он думал только о сегодняшнем дне и редко заглядывал вперед. Всякий раз, когда кто-то называл Джезаля «ваше величество», он чувствовал себя мошенником, плутом. Его чувство вины возрастало, и он изумлялся, как его до сих пор не разоблачили. Джезаль брел по ухоженной лужайке, тяжело вздыхая от жалости к себе. Однако вздох замер у него на губах, потому что рыцарь-телохранитель стоял у дверей напротив, вытянувшись и застыв неподвижно, так что Джезаль его не сразу заметил. Он выругался вполголоса. Неужели его не могут оставить даже на пять минут? Приблизившись к стражнику, он нахмурился. Рыцарь показался ему знакомым. Высокий могучий человек с бритой головой и весьма приметной короткой шеей. — Бремер дан Горст! — Ваше величество! — отозвался Горст, и его доспехи звякнули, когда он стукнул мясистым кулаком по полированному нагруднику. — Рад видеть вас! Джезалю он не понравился с первого взгляда, а то, как дан Горст гонял его во время состязания, вне зависимости от последовавшей победы, не улучшило мнение об этом «бесшейном» животном. Но теперь даже это знакомое лицо казалось глотком воды в пустыне. Сам того не ожидая, Джезаль протянул руку и пожал тяжеленную кисть телохранителя, словно они были старинными друзьями. — Ваше величество оказывает мне слишком большую честь. — Пожалуйста, не надо так меня называть. Как вы попали ко двору? Я думал, вы служите в охране лорда Брока. — Эта служба мне не подходила, — ответил Горст на удивление высоким дискантом. — Я был рад найти место рыцаря-телохранителя несколько месяцев назад, ваше вел… — Он запнулся. Внезапная мысль мелькнула в голове Джезаля. Он осторожно глянул через плечо, но сзади никого не было. В саду было тихо и безлюдно, как на кладбище. Тенистые аркады возвышались, словно усыпальницы. — Бремер… Можно мне вас так называть? — Мой король может называть меня так, как ему захочется. — Меня интересует… могу ли я попросить вас об услуге? Горст моргнул. — Вашему величеству стоит только сказать.Джезаль резко повернулся, услышав, как открывается дверь. Горст вышел из тени колоннады, звякнув доспехами. За ним молча двигалась фигура в плаще, с капюшоном на голове. Прежнее волнение снова ожило, когда она откинула капюшон и узкий лучик света из высокого окна осветил нижнюю часть ее лица. Он мог видеть прекрасную линию ее щеки, угол губ, очертание ноздрей, блеск глаз в сумерках, и все. — Благодарю вас, Горст, — сказал Джезаль. — Можете идти. Огромный телохранитель ударил себя в грудь, повернулся, прошел под аркой и закрыл за собой дверь. Конечно, они встречались тайно не в первый раз, но сейчас все переменилось. Джезаль спрашивал себя, чем закончится эта встреча — поцелуями и нежными словами, или это будет просто конец всему? Начало не слишком обнадеживало. — Ваше августейшее величество, — произнесла Арди с заметным оттенком иронии в голосе. — Какая невероятная честь. Возможно, мне следует пасть к вашим ногам? Или сделать реверанс? Какими бы жесткими ни были ее слова, от звука ее голоса у него по-прежнему перехватывало дыхание. — Реверанс? — заставил он себя сказать. — А ты умеешь его делать? — По правде говоря, нет. У меня не было возможности обучиться приличным манерам. Теперь этот недостаток мне очень мешает. — Она сделала шаг вперед, неодобрительно взглянув на темнеющую громаду сада. — В детстве я только в самых дерзких мечтах позволяла себе представить, что меня пригласят во дворец, в гости к самому королю. Мы бы ели с ним вкусные пирожные, пили прекрасное вино и вели умные разговоры о разных важных вещах до глубокой ночи. — Арди прижала руки к груди, ресницы ее задрожали. — Благодарю за то, что жалкие мечты бедной нищенки стали явью хотя бы на мгновение. Другие простушки не поверят мне, если я им расскажу. — Мы все потрясены тем, как обернулось дело. — О, безусловно, ваше величество. Джезаль вздрогнул. — Не называй меня так. Только не ты. — А как мне следует вас называть? — По имени. Джезалем, как и раньше. Пожалуйста. — Как прикажете. Ты обещал мне, Джезаль, что не разочаруешь меня. — Я помню, что обещал, и готов сдержать свое обещание… но дело в том… Король или не король, он запутался в словах, как всегда с ним бывало, а затем вдруг выпалил с дурацким жаром: — Я не могу жениться на тебе! Я бы сделал это, не случись… — Он вскинул руки и безвольно уронил их. — Не случись всего этого. Но это случилось, и я ничего не могу изменить. Я не могу жениться на тебе. — Конечно, нет. — Ее губы изогнулись в горькой усмешке. — Обещания — это для наивных детей. Я и раньше не очень-то в них верила. Даже в самые захватывающие моменты. Теперь все и вовсе кажется смешным. Король и девушка-крестьянка — абсурд. Даже в самых пошлых книжках такого больше не прочитаешь. — Но это не значит, что мы никогда не увидимся. — Джезаль неуверенно шагнул к ней. — Все изменилось, конечно, но мы сумеем найти возможность и время… — Он протянул руку, медленно, неловко. — Время, чтобы побыть вместе. Он с нежностью прикоснулся к ее лицу и почувствовал тот же волнующий, недостойный трепет, что и прежде. — Мы можем быть вместе, как раньше. Не беспокойся. Все устроится… Арди взглянула ему в лицо. — Значит, ты хочешь, чтобы я стала твоей шлюхой? Он отшатнулся, опустив руку. — Нет, конечно же, нет… Я имею в виду, ты можешь быть… А что он имел в виду? Он запнулся, отчаянно подыскивая подходящее слово. — Моей возлюбленной. — А, да. Понимаю. Но кем я стану, когда ты женишься? Каким словом назовет меня твоя королева? Джезаль уставился на свои туфли. — Шлюха — она и есть шлюха, какое слово ни придумывай. Быстро надоедает, еще быстрее ее можно поменять. А когда ты устанешь от меня и найдешь другую любовницу, как меня будут называть? — Она жестко усмехнулась. — Я накипь, отрыжка общества. Я знаю это, но ты, видно, думаешь обо мне еще хуже, чем я сама. — Это не моя вина. — Джезаль почувствовал, как на его глаза навернулись слезы. От боли или от облегчения, трудно понять. Горькое смешение того и другого. — Это не моя вина. — Конечно, не твоя. Я тебя не обвиняю. Виню только себя. Прежде думала, что мне просто не везет, но мой брат был прав. Я не умею выбирать. Арди взглянула на него, и он увидел в ее темных глазах то же оценивающее выражение, которое заметил при их первой встрече. — Я могла бы найти хорошего человека, но я выбрала тебя. Мне следовало быть более щепетильной. Она подняла руку и прикоснулась к его лицу. Большим пальцем вытерла слезинку, скатившуюся по щеке. Так же как раньше, когда они расставались в парке, под дождем. Но тогда оставалась надежда, что они когда-нибудь увидятся снова. Теперь никакой надежды не было. Арди вздохнула, опустила руку и мрачно посмотрела в сторону сада. Джезаль заморгал, словно отгоняя сон. Неужели все это происходит на самом деле? Ему очень хотелось сказать на прощание какое-то нежное слово, подсластить горечь расставания, но в голове было пусто. Могут ли слова что-то изменить? Все уже сказано, продолжать разговор — сыпать соль на раны. Пустая трата времени. Он сжал зубы, стер следы слез с лица. Она права. Король и крестьянка, что может быть нелепее? — Горст! — рявкнул он. Дверь распахнулась, и стражник — гора мышц — вышел из тени, угодливо наклонив голову. — Проводи даму до ее дома. Горст кивнул и отступил в тень арки. Арди повернулась и пошла за ним, накинув на голову капюшон, а Джезаль смотрел, как она уходит. Он гадал, задержится ли она на пороге, обернется ли? Тогда их взгляды могли бы встретиться, это был бы последний миг близости. Последнее замирание сердца. Последнее томление. Но она не обернулась. Не задерживаясь, Арди шагнула за порог и исчезла, следом за ней вышел Горст, а Джезаль остался в саду, залитом лунным светом. Совсем один.
Ловушка для тени
Ферро сидела на крыше портового склада, прищурив глаза на солнце и скрестив ноги. Она смотрела на корабли и на людей, плывущих на них. Она ждала Юлвея. Именно для этого она приходила сюда каждый день. Между Союзом и Гуркхулом шла война. Какая-то бессмысленная война — много болтовни и никаких военных действий. Корабли в Канту не отплывали, однако Юлвей путешествовал куда хотел. Он мог отправить Ферро обратно на юг, где она будет мстить гуркам. Но пока его не было, она оставалась пленницей розовых. Ферро скрежетала зубами, сжимала кулаки от злости и изнывала от собственной беспомощности. От скуки. От того, что тратила время впустую. Она была готова молиться о том, чтобы Юлвей поскорее появился. Но бог никогда не слышал ее. Джезаль дан Луфар, этот полный дурак, по непостижимым для Ферро причинам получил корону и стал королем. Байяз — она не сомневалась, что именно он стоял за всем этим делом — теперь проводил все свое время с новым королем. Без сомнений, он все еще старался сделать из Луфара вождя. Тем же самым он занимался на всем протяжении их долгого пути по равнине и обратно с весьма скромным результатом. Джезаль дан Луфар, король Союза. Девятипалый бы долго смеялся, если бы до него дошел такой слух. Ферро улыбнулась, представив, как он смеется. Потом поймала себя на том, что улыбается, и нахмурилась. Байяз обещал ей отмщение и не дал ничего, бросил ее вязнуть в трясине, совершенно беспомощную. Чему уж тут улыбаться. Она села и снова стала глядеть на корабли, высматривая Юлвея. Девятипалого она не высматривала. Не надеялась увидеть его сутулую фигуру, бредущую по пристани. Это была совершенно глупая надежда, какие можно питать лишь в детстве, когда гурки захватили ее в рабство. Он не изменит решение и не вернется назад. Ферро была в этом абсолютно уверена. Но ей то и дело казалось, что она видит его в толпе. Портовые рабочие уже узнавали ее. Сначала они приставали к ней. — Спускайся, красотка, подари мне поцелуй! — звал один из них, а его дружки хохотали. Потом Ферро бросила ему в голову половину кирпича, и от удара тот свалился в море. Ему нечего было сказать ей, когда дружки выловили его. Из них тоже никто не нашел, что сказать, и Ферро это вполне устраивало. Она сидела и смотрела на корабли. Она сидела, пока солнце не склонилось к закату, опускаясь за облака и бросая из-под них яркие блики, от которых сверкали и искрились покачивающиеся морские волны. Пока толпа на причале не поредела, повозки не уехали, крики и суета в порту не сменились унылой тишиной. Пока легкий ветерок с моря не коснулся ее кожи холодком. Сегодня Юлвей не появился. Ферро слезла с крыши склада и стала пробираться задворками к Срединному проспекту. Это случилось, когда она шла по широкой дороге, мрачно поглядывая на людей, попадавшихся на пути. Она вдруг поняла: за ней кто-то следит. Он делал это хорошо, очень осторожно. Иногда приближался, иногда отставал. Старался не попадаться на глаза, но никогда не прятался. Она несколько раз обернулась, чтобы убедиться, и он все шел за ней. Он был одет во все черное, волосы длинные, прилизанные, маска закрывала половину лица. Весь в черном как тень. Как те люди, что гнались за ней и Девятипалым перед отъездом в Старую империю. Она следила за ним украдкой, стараясь не подать виду, что заметила его. Он и так скоро узнает. Ферро свернула в темный переулок, остановилась и спряталась за угол, поджидая. Прижалась к грязной стене, затаив дыхание. Ее лук и меч были далеко, но страх был единственным оружием, которое ей требовалось. Страх, а еще ее руки, ноги и зубы. Она услышала приближающиеся шаги. Кто-то осторожно и мягко ступал по аллее, так осторожно и мягко, что она едва различила эти шаги. И тут Ферро снова осознала, что улыбается. Очень хорошо иметь врага, иметь цель. Очень хорошо, особенно после того, как его долго не было. Это заполнит пустоту внутри, пусть даже на мгновение. Она сжала зубы, чувствуя, как ярость заполняет грудь. Горячая, волнующая ярость, спасительная и знакомая. Как поцелуй давнего возлюбленного, о котором тоскуешь. Когда человек в черном повернул за угол, ее кулак был уже наготове и с хрустом врезался в его маску. Преследователь зашатался. Ферро приблизилась к нему, нанося удары обеими руками, так что его голова моталась то влево, то вправо. Он пытался нащупать нож, но делал это медленно и неумело. Едва он потянул лезвие из ножен, Ферро крепко схватила его за запястье. Локтем отбросила голову преследователя назад, ударила в горло, и он стал захлебываться. Она вырвала нож из ослабевшей руки, повернулась и ударила его в живот, так что он согнулся пополам. Коленом толкнула в лицо, закрытое маской, и человек плюхнулся на спину в грязь. Она опустилась следом, ногами крепко сжимая его туловище, рукой придавливая грудь. Его собственный нож был прижат к его же горлу. — Посмотри-ка, — прошептала Ферро ему в лицо, — я поймала тень. — Глу-к-х, — послышалось из-под маски, он вращал глазами. — Трудновато говорить с этой штукой? Она обрубила ножом завязки, на которых держалась маска, оставив длинную царапину на его щеке. Без маски человек выглядел совсем не опасным. Гораздо моложе, чем она думала, с прыщами на подбородке, с мягким пушком на верхней губе. Он дернул головой, потом снова остановил взгляд на Ферро. Недовольно огрызнулся, попробовал изогнуться, чтобы высвободиться, но она быстро вернула его на место. Прикосновение ножа к шее мгновенно успокоило пленника. — Зачем ты идешь за мной? — Я ни черта… Ферро никогда не отличалась терпением. Она пришла в ярость и ударила ему в лицо локтем. Он сделал все, чтобы уклониться, но Ферро сидела у него на бедрах, придавив всем телом, и он был беспомощен. Ее рука врезалась в его рот, нос, щеку, ударила его головой о грязную мостовую. Еще четыре удара, и сражение для него было проиграно. Голова преследователя откинулась назад, а Ферро нагнулась над ним и приставила нож к шее. Кровь сочилась у него из носа и изо рта, стекала темными полосками сбоку по щеке. — Теперь понимаешь меня? — Я всего лишь наблюдаю. — Окровавленные губы не слушались, голос срывался. — Просто наблюдаю. Я не отдаю приказов. Гуркские солдаты тоже не отдавали приказов уничтожить народ Ферро и сделать ее рабыней. Но это не освобождало их от вины. И не спасало от возмездия. — А кто отдает приказы? Он закашлялся, лицо его перекосила судорога, на ноздрях вздулись кровавые пузыри. И все, ни слова. Ферро нахмурилась. — Ну? — Она опустила нож и прижала лезвие к его бедру. — Или ты думаешь, я не смогу отрезать тебе член? — Глокта, — пробормотал он, закрывая глаза. — Мне приказывает… Глокта. — Глокта. Это имя ничего не значило для нее, но это была ниточка, за которую можно потянуть. Она снова приставила нож к его горлу. Кадык вздымался и опускался, почти задевая лезвие. Она сжала зубы и потирала пальцами рукоятку, глядя вниз. Слезы заблестели в уголках его глаз. Лучше всего быстрее покончить с этим. Надежнее всего. Но рука почему-то не поднималась. — Найди причину, чтобы я не делала этого. Слезы наполнили его глаза до краев и потекли по окровавленным щекам. — Мои птицы, — прошептал он. — Птицы? — Их некому будет кормить. Наверное, я заслужил такой конец, но мои птицы… они ничего дурного не сделали. Она смотрела на него, сощурившись. Птицы. Странно, чем живут люди. У ее отца тоже была птица. Ферро помнила, как она сидела в клетке, свисавшей с шеста. Совершенно бесполезное создание, даже не умела летать, только цеплялась лапками за жердочку. Отец научил ее произносить несколько слов. Ферро смотрела, как он кормил птицу. Это было в детстве. Давно, еще до того, как пришли гурки. — Ш-ш-ш, — прошипела она ему в лицо, прижав кинжал к шее. Он съежился. Затем она отняла лезвие, поднялась на ноги и встала над ним. — Если я еще раз тебя увижу, эта минута будет последней в твоей жизни. Возвращайся к своим птицам, тень. Он кивнул, его заплаканные глаза широко раскрылись, а Ферро повернулась и удалилась, скрывшись в темном переулке. Переходя мост, она бросила нож в воду. Раздался всплеск, и нож исчез, вокруг побежала рябь, круги расходились на темной илистой воде. Конечно, это ошибка — оставлять человека в живых. Жалость — почти всегда ошибка, как подсказывал ее опыт. Но сегодня у нее было жалостливое настроение.Вопросы
Полковник Глокта был изумительным танцором, но с покалеченной негнущейся ногой блистать на балу весьма затруднительно. Еще его отвлекало жужжание мух, и партнерша не помогала. Арди Вест выглядела хорошо, но ее постоянное хихиканье раздражало. — Прекратите! — грубо оборвал ее полковник, кружа в танце по лаборатории адепта-медика. Образцы в колбах вздрагивали и колебались в такт музыке. — Частично съеден, — усмехнулся Канделау. Один глаз у него был сильно увеличен благодаря линзе. Он указал щипцами вниз. — Это ступня. Глокта раздвинул кусты, прижав одну руку к лицу. Там лежало разделанное тело, красное и блестящее, почти не похожее на человеческие останки. Арди неудержимо засмеялась, взглянув на него. — Частично съеден! — хихикала она. Однако полковник Глокта не видел в этом ничего забавного. Жужжание мух становилось все громче, заглушая музыку. Что еще хуже, в парке вдруг стало ужасно холодно. — Очень легкомысленно с моей стороны, — произнес голос за спиной Глокты. — Что вы имеете в виду? — Оставить это там. Но иногда лучше действовать быстро, чем осмотрительно. Правда, калека? — Я помню это, — пробормотал Глокта. Стало еще холоднее. Он дрожал как осиновый лист. — Я помню это! — Конечно! — прошептал голос. Женский голос, но это была не Арди. Низкий хриплый голос, от звука которого у него задергался глаз. — Что я могу сделать? Полковник чувствовал, как нарастает отвращение. Раны на красном мясе зияли. Мухи жужжали так громко, что он едва расслышал ответ. — Возможно, тебе следует отправиться в Университет и спросить совета. — Ледяное дыхание коснулось его шеи, по спине пробежала дрожь. — Возможно, там… ты сможешь узнать про Семя.Глокта, шатаясь, добрел до нижней ступеньки лестницы и прислонился к стене. Дыхание со свистом вырывалось из горла, сдавленного рыданием. Левая нога дрожала, левый глаз дергался, словно они были связаны одной болью, пронзавшей его таз, живот, спину, плечо, шею, лицо. Эта боль нарастала с каждым мгновением. Он с трудом заставил себя успокоиться. Стал дышать глубоко и медленно. Заставил себя отвлечься от боли и подумать о другом. «Например, о Байязе и его неудачном путешествии за этим Семенем. В конце концов, его преосвященство ждет, а он не отличается терпением». Глокта вытянул шею и почувствовал, как щелкнули позвонки между искривленными лопатками. Он прижал язык к деснам и захромал с лестницы в прохладную темноту книгохранилища. Здесь ничто не изменилось за прошедший год. «Или за несколько прошедших веков». В сводчатых помещениях стоял затхлый запах древности, их освещала только пара тусклых, мерцающих светильников, тянулись прогнувшиеся полки, скрытые колеблющимися тенями. «Пора еще разок покопаться в пыльных отходах истории». Адепт-историк тоже совсем не изменился. Он сидел за своим покрытым пятнами столом, погрузившись в кипу бумаг весьма древнего вида, освещенный танцующим пламенем одинокой свечи. Он поднял голову, когда Глокта приблизился. — Кто там? — Глокта. — Он подозрительно вглядывался в темный потолок. — А что случилось с вашим вороном? — Умер, — печально пробормотал старый библиотекарь. — Стал историей, можно сказать! Но старик не улыбнулся. — Ах да. Это случится со всеми нами. — «И с некоторыми даже раньше, чем с остальными». — У меня к вам есть вопросы. Адепт-историк наклонился над столом, настороженно вглядываясь в лицо Глокты, словно никогда прежде не видел перед собой человека. — Я помню вас. «Чудеса случаются». — Вы спрашивали меня о Байязе. О первом ученике великого Иувина, о первой букве в алфавите… — Да-да, так и было. Старик нахмурился. — Вы принесли обратно манускрипт? — Делатель упал, пылая огнем, и так далее. Боюсь, нет. Он у архилектора. — Неужели? Об этом человеке я много слышал в последнее время. Там, наверху, только и твердят о нем. Его преосвященство это, его преосвященство то. Меня уже тошнит от этих слов. «Это чувство мне очень хорошо знакомо». — Теперь все как будто свихнулись. Все суетятся и галдят. — В верхах большие перемены. У нас новый король. — Я знаю! Гуслав? Глокта глубоко вздохнул, усаживаясь на стул с другой стороны стола. — Да, именно он. «Старик запоздал лет на тридцать, не меньше. Не удивлюсь, если он считает, что на троне до сих пор сидел Гарод Великий». — А чего вы хотите на этот раз? «О, хочу побродить в темноте в поисках постоянно ускользающих ответов на мои вопросы». — Я хочу узнать о Семени. Изборожденное морщинами лицо не дрогнуло. — О чем? — О нем упоминается в вашем драгоценном манускрипте. Это то, что Байяз и его друзья-маги искали в доме Делателя после гибели Канедиаса. И после смерти Иувина. — Чушь! — Адепт махнул рукой, дряблая кожа на его запястье дрогнула. — Тайны, власть. Это метафора. — Похоже, Байяз так не думает. Глокта придвинул стул ближе и понизил голос. «Хотя тут и нет никого, кто мог бы услышать». — Я слышал, это какая-то штуковина с Другой стороны, оставшаяся от древних времен, когда демоны разгуливали по земле. Какой-то магический материал, весьма твердый. Старик суховато рассмеялся, словно бумага заскрипела под пером, показывая гнилую полость рта. Зубов у него было еще меньше, чем у самого Глокты. — Я никогда бы не подумал, что вы суеверны, наставник. «Да, я не был суеверен, когда в последний раз приходил сюда задавать вопросы. До моего визита в Дом Делателя, до моей встречи с Юлвеем, пока не увидел улыбку Шикель в огне. Как все было хорошо до того, как я услышал о Байязе! Как все было разумно и правильно». Адепт вытер слезящиеся глаза рукой — жалкой пародией на человеческую руку. — А где вы об этом слышали? «О, от навигатора, когда положил его ступню на наковальню». — Не важно. — Ну, значит, вы знаете об этом больше меня. Я читал однажды, что камни порой падают с небес. Некоторые называют их осколками звезд. Другие говорят, что это щепки, вылетающие из ада. Трогать их опасно — слишком холодные. «Холодные?» Глокте показалось, он снова чувствует ледяное дыхание на шее. Он передернул плечами, едва удержавшись от того, чтобы обернуться. — Расскажите мне об аде. «Хотя мне самому многое о нем известно». — Что? — Об аде, старик. О Другой стороне. — Ну, говорят, что именно оттуда появилась магия, если вы верите в подобные вещи. — Я научился держать свой разум открытым. — Открытый разум — как открытая рана, склонен к… — Я слышал об этом. Сейчас мы говорим об аде. Библиотекарь облизнул сморщенные губы. — По легенде, когда-то наш мир и нижний мир были единым целым и демоны разгуливали по земле. Великий Эус выдворил их прочь и продиктовал Первый закон: запрещено вступать в контакт с Другой стороной, разговаривать с демонами или разрушать ворота между мирами. — Первый закон? — Его сын Гластрод, жаждавший власти, пренебрег предупреждениями отца. Он разведал тайны, собрал демонов и направил против своих врагов. Говорят, что его глупость привела к разрушению Аулкуса и падению Старой империи. Когда он разрушил самого себя, он оставил ворота приоткрытыми, но я не знаток всего этого. — А кто знаток? Старик наморщил лоб, припоминая. — Здесь были книги. Очень старые. Прекрасные книги времен Делателя. Книги о Другой стороне. О разделении двух сторон, о вратах и замках. Книги о Рассказчиках Тайн, о том, где они собираются и как их найти. Много выдумок, если вы хотите знать мое мнение. Много мифов и фантазий. — Книги были здесь? — Уже несколько лет, как они исчезли с полок. — Исчезли? И где же они? Старик нахмурился. — Странно, что именно вы из всех людей спрашиваете… — Довольно! Глокта обернулся так быстро, как только мог, и посмотрел назад. Зильбер, распорядитель Университета, стоял у подножия лестницы. На его застывшем лице одновременно отразился какой-то невыраженный ужас и удивление. «Словно он увидел духа. Или даже демона». — Вполне достаточно, наставник! Мы благодарны за ваш визит. — Достаточно? — в свой черед нахмурился Глокта. — Его преосвященство желает… — Я знаю, чего желает или не желает его преосвященство. «Неприятно знакомый голос». Наставник Гойл неторопливо спускался по ступеням. Он обошел Зильбера, прошел в сумраке между книжными полками. — И я говорю: достаточно. Мы искренне благодарны вам за ваш визит. — Он наклонился вперед. Глаза его буквально вылезли из орбит от ярости. — Заканчивайте с этим!
С тех пор как Глокта спустился вниз, в обеденном зале произошли поразительные перемены. За грязными окнами совсем стемнело. В тусклых подсвечниках зажгли свечи. «И уж конечно, не обошлось без пары дюжин наших практиков». Два узкоглазых уроженца Сулджука в масках, похожие на братьев-близнецов, сидели, закинув ноги в черных сапогах на старинный обеденный стол, и смотрели на Глокту. Четыре кривых клинка в ножнах лежали перед ними на деревянной столешнице. Три темнокожих служителя с бритыми головами стояли у окна, у каждого на поясе висела секира, а за спиной щит. Очень высокий практик облокотился на каминную полку, длинный и тощий, как молодая березка, со светлыми волосами, свисающими на закрытое маской лицо. Рядом стоял коротышка, почти карлик, на его ремне поблескивало множество ножей. Глокта узнал огромного северянина по прозвищу Камнедробитель, которого он видел во время прошлого визита в Университет. «Но теперь он выглядит так, будто пытался дробить камни своим собственным лицом, и с завидной настойчивостью». Щеки Камнедробителя были шероховатыми, брови расползлись в стороны, как пьяные, нос свернут налево. Эти руины на месте лица устрашали почти так же, как огромный молот, который практик сжимал в могучих руках. «Почти, но не совсем». Перед Глоктой предстала коллекция убийц, самая странная и волнующая, какая только собиралась когда-либо в одном месте. И все они были вооружены до зубов. «Похоже, наставник Гойл набрал новеньких в свое шоу уродов». В самом центре этой выставки стояла практик Витари, раздавая указания. «Никогда бы не подумал, что она может быть такой заботливой наседкой. Наверное, у всех нас есть скрытые таланты». Глокта поднял правую руку. — Кого мы убиваем? Все взгляды обратились к нему. Витари выступила вперед, сдвинув брови над веснушчатым носом. — А какого черта вы здесь делаете? — Могу задать вам тот же самый вопрос. — Если вы понимаете, что для вас благо, лучше вовсе не задавайте вопросов. Глокта недоброжелательно улыбнулся ей, показывая голые десны. — Если бы я думал о своем благе, я бы не остался без зубов. Задавать вопросы — все, что мне остается. Какой интерес у вас в этих ветхих развалинах? — Меня это не касается, а тем более не касается вас. Если вы ищете предателей, то не начать ли с собственного дома? — Что вы имеете в виду? Витари наклонилась к нему и прошептала через маску: — Вы спасли мне жизнь, и теперь моя очередь отплатить тем же. Убирайтесь отсюда. Убирайтесь и держитесь подальше.
Глокта прошаркал по коридору и остановился перед тяжелой дверью. «Мы не продвинулись ни на йоту дальше Байяза. Ничего, что способно вызвать улыбку на суровом лице его преосвященства. Общие слова и отсылки. Боги и демоны. Еще больше вопросов». Он нетерпеливо повернул ключ в замке, отчаянно желая поскорее усесться и снять вес с дрожащей ноги. «Что делал Гойл в Университете? Гойл, Витари и две дюжины практиков, вооруженные так, словно собрались на войну? — Сморщившись, он шагнул за порог. — Тут должно быть что-то…» — Ах! Трость вдруг вырвали у него из рук, и он накренился набок, хватаясь за воздух. Что-то ударилось ему в лицо, и голова наполнилась ослепляющей болью. В следующее мгновение он опрокинулся на спину и тяжело выдохнул, выпуская воздух. Он моргал, всхлипывал, рот наполнился солоноватой кровью, темная комната неистово раскачивалась перед глазами. «О боже, о боже. Удар кулаком в лицо, если я не ошибаюсь. Это никогда не утратит своей действенности и силы». Чья-то рука схватила его за воротник камзола и потянула наверх. Сукно впилось в горло, и Глокта пискнул, как цыпленок, которого вот-вот задушат. Кто-то взял его за ремень и потащил вперед, колени и носки ботинок безвольно царапали паркет. Он сопротивлялся, но слабо, инстинктивно и в результате получил болезненный удар в спину. Дверь ванной комнаты скрипнула рядом с его головой и распахнулась, ударившись о стену. Беспомощного Глокту потащили в темноте к ванне, с утра наполненной грязной водой. — Подождите! — прохрипел он, когда его перегнули через край. — Кто… бргх-х-х-х! Холодная вода сомкнулась вокруг его головы, забулькали пузыри. Глокта выпучил глаза от панического страха, и его удерживали так, подавляя сопротивление, пока он не почувствовал, что легкие вот-вот разорвутся. Тогда его выдернули за волосы. Вода ручьями стекала с его лица в ванну. «Очень простой прием, но неизменно эффективный. Я чувствую себя крайне неуютно». — Что вы… бргх-х-х-х! Обратно в темноту. Воздух, который ему удалось втянуть в легкие, с бульканьем вышел в грязную воду. «Кто бы это ни был, мне позволяют дышать. Меня не убивают. Меня стараются размягчить, сломить сопротивление. Подготовить К тому, чтобы задавать вопросы. Я бы посмеялся над таким поворотом, если бы мне хватило воздуха». Он пытался толкаться, бил руками по воде. Без толку пихался ногами, но рука, лежавшая сзади на шее, держала его стальной хваткой. Живот Глокты втянулся, ребра выгнулись, он отчаянно пытался выпрямиться. «Не дышать… не дышать… не дышать!» Он едва не набрал полные легкие грязной воды, когда его рывком вытащили из ванны и бросили на пол. Он кашлял, тяжело вдыхал воздух и выплевывал воду. — Ты Глокта? — спросил женский голос, твердый и требовательный, с грубым кантийским акцентом. Она присела перед ним, балансируя на носках, опустив длинные коричневые руки и сцепив пальцы на коленях. Мужская рубашка болталась на ее тощих плечах, влажные рукава были завернуты на костлявых запястьях. Короткие черные волосы топорщились спутанной, слипшейся массой. На грубоватом лице виднелся тонкий бледный шрам, узкие губы сердито изогнулись, но более всего обескураживали ее глаза: они поблескивали желтизной в неярком свете из коридора. «Неудивительно, что Секутор не горел желанием следить за ней. Мне следовало прислушаться к нему». — Ты Глокта? Не было смысла отрицать. Он вытер горьковатую слюну с подбородка дрожащей рукой. — Я Глокта. — Зачем ты следишь за мной? Он с трудом сел, чувствуя боль. — А почему ты думаешь, что я отвечу… Ее кулак ударил ему в подбородок. Голова откинулась, он вскрикнул, глотая воздух. Его челюсти ударились друг о друга, и один зуб воткнулся в нижнюю часть языка. Глокта прислонился спиной к стене, темная комната закачалась перед глазами, которые наполнились слезами. Когда все встало на свои места, он увидел, что она пристально смотрит на него, прищурив желтые глаза. — Я буду бить тебя, пока ты мне не ответишь. Или пока не умрешь. — Премного благодарен. — Благодарен? — Думаю, ты могла бы чуть отпустить мою шею. — Глокта улыбнулся ей, показывая немногие окровавленные зубы. — Два года я был в плену у гурков. Два года в темноте императорских тюрем. Два года меня резали, кромсали, жгли. Думаешь, пара ударов сильно напугает меня? — Он усмехнулся, и кровавые брызги слюны полетели ей в лицо. — Мне куда больнее, когда я хожу по нужде. По-твоему, я напуган до смерти? Он скривился от боли, пронзившей позвоночник, когда наклонился к ней. — Каждое утро… я просыпаюсь живым… и испытываю разочарование. Если хочешь что-то услышать от меня, тебе самой придется ответить. Баш на баш, как говорится. Она смотрела на него неотрывно, не мигая. — Ты был в плену у гурков? Глокта показал рукой на свое изуродованное тело. — Это они оставили мне. — Ха. Тогда мы оба кое-что потеряли по их вине. — Она уселась на пол, перекрестив ноги. — Спрашивай. Баш на баш. Но если ты попытаешься солгать… — Хорошо. Как негостеприимный хозяин, позволю тебе спрашивать первой. Она не улыбнулась. «Она вообще, похоже, не склонна шутить». — Зачем ты следишь за мной? «Я могу солгать, но к чему? Однако я могу и проститься с жизнью, если скажу правду». — Я слежу за Байязом. Вы, кажется, весьма дружны, но за Байязом сейчас трудно следить. Так что я слежу за тобой. Она бросила на него сердитый взгляд. — Он мне вовсе не друг. Он обещал мне месть, и все. Но не выполнил обещания. — Жизнь полна разочарований. — Жизнь соткана из разочарований. Задавай свой вопрос, калека. «Когда она узнает все, что ей надо, не станет ли это поводом для нового купания, на этот раз последнего?» Ее плоские желтые глаза не выражали ровным счетом ничего. Пустые, как у животного. «Но есть ли у меня выбор? — Он облизнул кровь на губах и оперся спиной на стену. — У меня есть только шанс умереть немного поумневшим». — Что такое Семя? Ее лицо совсем помрачнело. — Байяз говорил, что это оружие. Очень мощное. Такое, что способно сровнять Шаффу с землей. Он думал, что оно спрятано на краю мира, но ошибся. Не очень-то обрадовался этому. Она замолчала и некоторое время сурово смотрела на него. — А почему ты следишь за Байязом? — Потому что он украл корону и отдал ее бесхребетному червяку. Она усмехнулась. — По крайней мере, в этом мы согласны. — Некоторые члены правительства беспокоятся о том, в каком направлении он может повести нас. Очень беспокоятся. Глокта облизнул окровавленный зуб. — Куда он нас ведет? — Мне он ничего не говорил. Я не доверяю ему, а он не доверяет мне. — Тут мы тоже сходимся. — Он собирался использовать Семя как оружие. Но он не нашел его, значит, он должен найти другое оружие. Мне кажется, что он втягивает вас в войну. Против Кхалюля и его едоков. Глокта ощутил, как судорога сковала одну сторону его лица, веко задергалось. «Не тело, а проклятый предательский студень!» Ферро резко склонила голову набок. — Ты их знаешь? — Поверхностно. — «Ну, скажу, вреда от этого не будет». — Я поймал одного в Дагоске. Задал ему вопросы. — Что он сказал? — Он говорил о справедливости и правосудии. — «Две вещи, с которыми я никогда не сталкивался». — О войне и о жертвах. — «Две вещи, на которые я достаточно насмотрелся». — Он сказал, что твой приятель Байяз убил своего собственного наставника. Женщина не шелохнулась. — Он сказал, что их отец, пророк Кхалюль, ищет отмщения. — Отмщение, — прошипела она, и ее руки сжались в кулаки. — Я им покажу отмщение! — А что они тебе сделали? — Они убили мой народ. — Она распрямила ноги. — Они сделали меня рабыней. — Ферро плавно поднялась на ноги и наклонилась над ним. — Они украли мою жизнь. Глокта почувствовал, как у него задергался уголок рта. — Еще одна вещь, в которой мы сходимся. «Но я чувствую, что мое время на исходе». Она протянула обе руки и схватила его за влажный камзол. Оторвала калеку от пола с пугающей силой, так что его спина скользнула по стене вверх. «Тело нашли в ванне…» Глокта почувствовал, что ноздри его раздуваются, воздух со свистом проходит через окровавленный нос, сердце колотится в предчувствии неизбежного. «Без сомнения, мое разрушенное тело будет сопротивляться, насколько оно способно. Неизбежная реакция на недостаток воздуха. Необоримый инстинкт дыхания. Я буду метаться и извиваться, как Тулкис, гуркский посол, бился в судорогах и извивался, когда его повесили, да еще вдобавок вспороли живот». Он постарался, чтобы его изуродованное тело стояло на ногах почти прямо, насколько возможно. «Когда-то я был горд, хотя все это осталось далеко позади. Вряд ли полковник Глокта рассчитывал на такой конец — быть утопленным в ванне женщиной в грязной мужской рубашке. Неужели меня найдут перевесившимся через край ванны, голой задницей вверх? Впрочем, какое это имеет значение. Важно не как ты умер, а как ты жил». Ферро отпустила его воротник и разгладила спереди. «А чем, собственно, была моя жизнь в последние годы? Что я имел, о чем искренне жалею? Лестницы? Суп? Боль? Лежать в темноте ночью и предаваться мучительным воспоминаниям? Просыпаться утром от вони собственного дерьма? Или я могу пожалеть о чаепитии с Арди Вест? Возможно, немного. Но стоит ли жалеть о чаепитии с архилектором? Я всегда спрашивал себя, почему не сделал этого сам много лет назад». Он смотрел в глаза своей убийцы, жесткие и яркие, как желтое стекло, и улыбался. С искренним облегчением. — Я готов. — К чему? Она что-то сунула в его безвольно опущенную руку. Рукоятка трости. — Если у тебя дела с Байязом, меня в это не путай. В следующий раз я не буду такой вежливой. Она медленно двинулась к выходу — светлый силуэт на фоне темной стены. Потом свернула, и звук ее удаляющихся шагов затих в коридоре. Кроме мягкого капания воды, стекавшей с камзола Глокты, не слышалось ни звука. «Похоже, я остался жив. Опять. — Он удивленно поднял брови. — Похоже, обманывать совершенно не обязательно».
Четвертый день
Он был уродливый парень, этот уроженец востока. Не просто большой — огромный, облаченный в вонючие, плохо выдубленные звериные шкуры и ржавую кольчугу, служившую больше для украшения, чем для защиты. У него были сальные черные волосы, разделенные на пряди грубо скованными серебряными колечками, с которых стекали капли мелкого дождя. Вдоль щеки у него красовался большой шрам, еще один пересекал лоб, лицо украшали бесчисленные ссадины и следы от других ранений и фурункулов, как у подростка, нос был расплющен и сбит набок, словно смятая ложка. Глубоко посаженные глаза прищурены, желтые зубы обнажены, причем два передних отсутствовали, а в проеме виднелся сероватый язык. Лицо человека, ежедневно видевшего войну. Лицо человека, жившего мечом, секирой, копьем и почитавшего за счастье каждый новый день, не принесший смерти. Логен смотрел на него, как в зеркало. Они вцепились друг в друга, как пара плохих любовников, не видя ничего вокруг себя. Они тяжело передвигались назад и вперед, покачиваясь, точно повздорившие пьяницы. Они тянули и дергали друг друга, кусали и толкали, пытались обмануть, обхватывали и вырывались, напрягаясь в слепой ярости, выдыхая друг другу в лицо несвежий, застоявшийся воздух. Уродливый, жуткий, роковой танец под непрекращающимся дождем. Логен получил болезненный толчок в живот и на секунду согнулся, задохнувшись. Он неуверенно ударил противника головой, но лишь скользнул лбом по лицу Уродца. Споткнулся, покачнулся, почувствовал, как этот парень с востока переступил с ноги на ногу, стараясь повалить его наземь всем своим весом. Логену удалось опередить его, толкнуть бедром и на мгновение освободить руки, чтобы дотянуться до шеи Уродца. Он тянул руку вверх, каждый дюйм давался ему с трудом, указательный палец продвигался по рябому лицу противника, который наблюдал за ним, скосив глаза и пробуя уклониться. Его рука сильно сжала запястье Логена, пытаясь отвести его руку назад, но Логен опустил плечо и правильно распределил вес. Его палец скользнул по перекошенному рту противника, прошел над верхней губой и воткнулся в искривленный нос уродца, обломанным ногтем впиваясь в ноздрю. Логен согнул палец, оскалился и повернул его так сильно, как только мог. Парень зашипел, забился в отчаянном усилии освободиться, но он уже был на крючке. Парень зашипел, забился в отчаянном усилии освободиться, но он уже был на крючке. Ему ничего не оставалось, как схватить запястье Логена обеими руками и попробовать оторвать палец от своего лица. Благодаря этому вторая рука Логена освободилась. Он выхватил нож и зарычал, нанося удары. Его сжатая в кулак рука взлетала вверх и снова опускалась, а на конце ее была сталь. Лезвие вспороло живот, бедро, руку, грудь противника. Кровь стекала ручьями и скапливалась под сапогами. Опустив нож, Логен схватил парня за одежду, вздернул в воздух, сжав челюсти от натуги, по-звериному заревел и швырнул над крепостной стеной. Тот рухнул вниз и обмяк, мертвой тушей ударившись о землю среди своих товарищей. Логен наклонился над парапетом, насквозь мокрый, жадно вдыхая влажный воздух. Там, внизу, сотни солдат месили грязь у крепостной стены. Дикари из-за Кринны, где почти не знали человеческого языка и не заботились о мертвых. Все они, промокшие и измазанные грязью, прятались под своими грубо сработанными щитами и размахивали грубо скованным оружием, взъерошенные и неприглядные. Их штандарты колыхались под ливнем, позади их шеренг. Сплошные кости и рваные шкуры, призрачные тени за мелкой сеткой дождя. Они подносили осадные лестницы, поднимали те, что были уже сброшены со стены, пытались снова установить их, а камни, копья и стрелы летели вниз, врезаясь в грязь и взбивая фонтаны брызг. Они взбирались вверх, прикрывая щитами головы — две лестницы на фланге Доу, по одной на фланге Красной Шляпы и слева от Логена. Два здоровенных дикаря размахивали огромными секирами и рубили по воротам, уже покрытым зазубринами, вышибая влажные щепки. Логен указал на них, безуспешно пытаясь перекричать шум ливня. Никто не услышал его, да и не мог услышать за назойливым стуком дождя, грохотом, треском, звоном клинков, глухими ударами стрел, с подобием вздоха впивавшихся в живые тела, воинственными призывами и стонами раненых. Он поднял свой меч с залитой водой дорожки за стеной; капли поблескивали на металле. Прямо рядом с ним один из карлов Трясучки сошелся в поединке с дикарем, только что взобравшимся на стену. Они обменялись ударами, секира ударилась о щит, затем в воздухе просвистел меч. Рука дикаря снова взметнула вверх секиру, и Логен отсек ее по локоть, толкнул противника в спину и бросил лицом на землю. Карл довершил дело, раскроив ему череп сзади, потом указал окровавленным мечом за спину Логена. — Вон! Еще один дикарь с большим крючковатым носом только что взобрался на вершину лестницы и перегнулся через парапет. В правой руке он держал наготове копье. Логен зарычал, подскочив к нему. Глаза дикаря расширились, копье задрожало, бросить его он не успел. Тогда он попытался отклониться в сторону, уцепившись за влажное дерево свободной рукой, но добился лишь того, что лестница поползла по стене. Меч Логена вонзился ему в бок, и дикарь отклонился назад со стоном, взмахнув руками, копье выпало и свалилось вниз. Логен снова вонзил в него свой меч, сделав стремительный выпад, так, что едва не упал на противника. Большеносый вцепился в него, стараясь стянуть за парапет. Логен ударил его в лицо рукояткой меча. Голова дикаря откинулась назад, со следующим ударом изо рта вылетело несколько зубов. После третьего удара он потерял сознание и упал с лестницы в грязь, забрав с собой одного из своих товарищей. — Давай шест! — прокричал Логен карлу, стоявшему с мечом в руке. — Что? — Шест, придурок! Парень схватил влажное бревно и кинул его Логену. Логен бросил свой меч и изо всех сил стал вбивать сучковатый конец бревна между стеной и верхней частью лестницы. Карл подскочил к нему и помог. Лестница скрипнула, закачалась и стала отклоняться назад. Удивленное лицо очередного дикаря появилось над стеной. Он увидел бревно, увидел Логена и карла, со злостью навалившихся на шест, и сорвался с лестницы, которая рухнула прямо на головы его товарищей внизу. Другую лестницу им удалось приставить дальше по стене. Бойцы Бетода полезли по ней, закрывая головы щитами, в то время как Красная Шляпа и его карлы бросали в них камни. Некоторым удалось вскарабкаться на парапет на участке Доу — Логен слышал оттуда крики и шум схватки. Он прикусил окровавленную губу, размышляя, идти ли ему на помощь, и решил не делать это. Он нужен здесь. Поэтому Логен поднял меч Делателя, кивнул карлу, который помогал ему, встал около стены и затаил дыхание. Он ждал, когда дикари полезут снова, а вокруг кипело сражение. Воины дрались, убивали друг друга и падали замертво. Точно демоны в холодном, сыром, кровавом аду. Это длилось четыре дня, а кажется, что вечно. Как будто он никогда не видел ничего другого. Возможно, так и есть.Пошел дождь, словно у Ищейки мало было трудностей и без того. Дождь для лучника — худшее из зол. Ну, кроме всадников, которые могут тебя затоптать, но на башне этого можно было не бояться. Луки стали скользкими, тетива растянулась, оперение стрел намокло, и все это очень мешало точной стрельбе. Дождь не только лишил их преимуществ, но мог обернуться большими потерями. Три здоровенных дикаря трудились над воротами: двое долбили тяжелыми секирами размякшее дерево, а третий пытался вбить колья в образовавшиеся отверстия, чтобы использовать их как рычаг и отодвинуть бревна, закрывавшие створки. — Если мы не разберемся с ними, они снесут эти ворота! — прохрипел Ищейка в прохладном, влажном воздухе. — Угу, — произнес Молчун, кивая, вода капала с его взлохмаченной шевелюры. Выслушав порцию мычаний от него и указаний от Тула, Ищейка повел своих людей на стену и выстроил их вдоль скользкого парапета. Шестьдесят влажных луков были опущены вниз, тетивы натянуты до скрипа, стрелы нацелены в сторону ворот. Шестьдесят воинов, хмурые, вымокшие, поливаемые дождем. — Отлично. Залп! Луки выстрелили почти одновременно, издав приглушенный звук. Стрелы полетели вниз, они отскакивали от влажной стены, застревали в грубоватой древесине ворот, впивались в землю в том месте, где был ров, смешиваясь с грязью. Конечно, не слишком точно, но стрел было много, и если вы не можете добиться качества, на вас работает количество. Дикарь справа уронил секиру — три стрелы врезались ему в грудь, еще одна прошила ногу. Тот, который стоял слева, поскользнулся, упал и пополз прочь, ища безопасное место; стрела торчала у него в плече. Дикарь с бревном упал на колени, сотрясаемый судорогами боли. Он тянул руки за спину и отчаянно пытался вытащить стрелу, угодившую ему в поясницу. — Отлично! Здорово! — прокричал Ищейка. Дикари больше не рвались к воротам, и это был успех. Но оставалось множество других, оснащенных приставными лестницами, и стрелять по ним в такую погоду было сложно — того и гляди, попадешь в собственных парней. Ищейка стиснул зубы и выпустил мокрую стрелу, пролетевшую по дуге и врезавшуюся в толпу дикарей. Вот и все, что они могли сделать. Стены — это дело Трясучки, Доу и Красной Шляпы. Стены — это дело Логена.
Послышался оглушительный треск, словно обрушились небеса. Мир вокруг вздрогнул, озаренный светом. Звуки отзывались эхом в густом влажном воздухе. Логен шел посреди побоища, как в страшном сне, его меч волочился, постукивал, едва удерживаемый уставшими пальцами. Он прислонился к стене и крепко сжал оружие, безуспешно стараясь понять, что случилось. Двое воинов дрались за копье, вырывали его друг у друга и топтались по кругу. Логен не мог вспомнить, из-за чего они сражаются. Какой-то боец с длинными волосами нанес мощный удар палицей по щиту дикаря, так что полетели щепки, затем широко замахнулся секирой, обнажил стиснутые блестящие зубы, как зверь, подсек противнику ноги и бросил его на землю. Повсюду дрались люди, яростные, мокрые, грязные, окровавленные. Что это за битва? А сам он на какой стороне? Логен почувствовал, как что-то теплое защекотало ему глаз, и поднял руку. Он мрачно смотрел на свои пальцы, измазанные красным и под дождем постепенно розовевшие. Кровь. Неужели кто-то ранил его в голову? Или это ему пригрезилось? Воспоминание из прошлого. Он успел повернуться, прежде чем палица обрушилась на него и расколола череп, как яичную скорлупу, схватил одного волосатого дикаря за руки и сжал его запястья. Мир мгновенно стал ясным и шумным, боль запульсировала в голове. Логен прислонился к парапету, глядя в грязное бородатое злобное лицо, приблизившееся к его лицу. Логен одной рукой отвел палицу и попытался выдернуть из-за пояса нож, но не нащупал ни одного. Он так долго точил свои клинки, а теперь, когда они понадобились, под рукой не было ничего. Потом Логен вспомнил: ведь он воткнул нож в того уродливого типа, который валялся теперь в грязи под стенами крепости. Он потянулся к другому боку, отталкивая палицу и явно проигрывая, поскольку сопротивляться приходилось одной рукой. Логен медленно отклонился назад, на парапет, и, наконец, нащупал рукоятку ножа. Волосатый дикарь высвободил свою палицу, поднял ее, широко раскрыл рот и издал жуткий пронзительный крик. Логен вонзил ему нож прямо в лицо. Лезвие вошло в одну щеку и вышло через другую, сокрушив парочку зубов. Вопль волосатого превратился в визгливое завывание, он бросил палицу и покачнулся, выпучив глаза. Логен наклонился и выхватил свой меч прямо из-под ног воинов, боровшихся за копье. Подождал, пока дикарь приблизится к нему, нанес удар в бедро и швырнул его наземь, где парни расправятся с ним. У волосатого дикаря изо рта текла кровавая слюна. Он схватился за рукоятку ножа, пронзившего его лицо, пытаясь его вытащить. Меч Логена сделал кровавый разрез у него на боку, прорубив мокрый мех, и от удара дикарь рухнул на колени. Следующий удар раскроил ему череп напополам. В десяти шагах от Логена угодил в переплет Трясучка. На него накинулись трое дикарей, еще один спустился с лестницы, а все воины Трясучки бились позади него. Он скорчился, получив тяжелый удар в щит молотом, пошатнулся, отступил назад, секира выпала из рук и ударилась о камни. У Логена мелькнула мысль: для него будет лучше, если Трясучке сейчас размозжат голову. Но вполне вероятно, что после этого расплющат череп и ему самому. Поэтому он набрал в грудь побольше воздуха и зарычал, бросаясь в атаку. Первый из дикарей повернулся и успел как раз вовремя, чтобы ему раскрошили лицо, а не затылок. Второй вскинул щит, но Логен атаковал снизу, проткнул ему подбородок и отбросил вопящего воина на землю. Тот упал на спину, его кровь текла прямо в лужи на каменной тропинке. Третий дикарь оказался здоровенным рыжим верзилой со всклоченными волосами, прилипшими к голове. Он оглушил Трясучку, и тот упал на колени рядом с парапетом, опустив щит. Кровь сочилась из пореза на лбу. Рыжий поднял огромный молоток, чтобы довершить дело. Но прежде чем он успел осуществить задуманное, Логен пронзил его сзади, всадив в него меч по самую рукоятку. Никогда не нападай на противника лицом к лицу, учил Логена отец, если есть возможность поразить его сзади. Это был неплохой совет, Логен всегда старался ему следовать. Рыжий содрогнулся, издал крик, скрючился в предсмертной агонии, увлекая за собой Логена, державшего рукоять меча, но вскоре рухнул наземь. Логен подхватил Трясучку под руку и поднял. Тот сильно нахмурился, когда увидел, кто ему помог. Трясучка наклонился и подобрал свою упавшую секиру, и Логену на миг показалось, что он решил снести ему голову. Но Трясучка стоял, сжимая секиру, кровь сочилась из пореза на его лбу и стекала вниз по мокрому лицу. — Сзади! — предупредил Логен, кивнув за его плечо. Трясучка повернулся, Логен сделал то же самое, и они встали спина к спине. Над стеной появились четыре лестницы по обе стороны ворот, и сражение на стенах переросло в разрозненные кровавые поединки. Несколько дикарей влезли на парапет, выкрикивая свою бессмысленную тарабарщину, — уродливые лица, тяжелое, грубо сработанное оружие, поблескивающее от дождя. Они двинулись на Логена, а над стеной появлялись их товарищи. За спиной Логен слышал лязг оружия и ругань Трясучки, бившегося с дикарями, но необращал на это внимания. Его касается только то, что перед ним. Надо смотреть правде в глаза. Логен отступил, изображая усталость, что было притворством лишь наполовину. Затем, когда первый из противников приблизился, он стиснул зубы и рванулся вперед, полоснул дикаря по лицу и отбросил его, вопившего и прижавшего руку к глазам. Логен двинулся на второго и с налета ударил в его грудь щитом. Край щита врезался врагу в подбородок, и он прокусил язык. Логен едва не споткнулся о распростертое тело мертвого карла, но вовремя выпрямился, сделал выпад мечом и промахнулся. Он повернулся и почувствовал, как что-то впилось ему в ногу, когда он сделал шаг. Логен охнул и подпрыгнул, размахивая клинком, — он потерял равновесие. Ринулся вперед, на что-то мохнатое, нога у него подогнулась, и он столкнулся с очередным дикарем. Оба упали, и голова Логена ударилась о камни. Противники перевернулись, и теперь Логен навалился на противника сверху, крича и брызгая слюной, вцепившись пальцами в его сальные волосы. Он бил дикаря лицом о камни снова и снова, пока череп жертвы не стал мягким. Логен отпустил врага, приподнялся, услышал лязганье клинка о камни и встал на колени, сжав обнаженный меч липкой от пота рукой. Он стоял на коленях, и капли воды скатывались по его лицу. Эти люди пришли за ним, и скрыться от них некуда. Ноги у него болели, руки устали. Голова была легкой, почти невесомой, словно он плыл в тумане. Почти не осталось сил сражаться. Эти люди пришли за ним. Один из дикарей стоял впереди в толстых кожаных перчатках, с большой шипастой булавой в руках, красной от крови. Похоже, он уже раздробил не один череп, и череп Логена будет следующим. Тогда Бетод победит. Наконец-то. Логен почувствовал холод внутри, какое-то тяжкое ощущение пустоты. Суставы пальцев щелкнули, а мышцы руки онемели — так крепко он держал меч. — Нет, — прошептал он. — Нет, нет, нет. Но с тем же успехом он мог говорить «нет» дождю. Холод распространялся по телу Логена, поднимался вверх, растягивая рот в кровавой усмешке. Дикарь в перчатках приблизился, его булава скребла влажные камни. Потом он взглянул через плечо. И голова его отлетела, взметнув фонтан крови. Круммох-и-Фейл взревел, как рассерженный медведь, костяшки пальцев из ожерелья летали вокруг его шеи, огромный молот вращался над головой, описывая широкие круги. Второй дикарь попробовал ретироваться, прикрываясь щитом, но молот Круммоха с размаха обрушился на него и сбил с ног. Дикарь несколько раз перевернулся через голову и рухнул лицом на камни. Большой хиллмен двинулся по дорожке вверх, ловкий, как танцор, несмотря на свой немалый вес. Он ударил еще одного дикаря под дых, тот взлетел в воздух и рухнул под крепостной стеной. Логен смотрел, как одни дикари убивают других. Он тяжело дышал, а парни Круммоха выкрикивали боевые кличи и воодушевленно гикали, их боевая раскраска растекалась под дождем. Они хлынули на стены, кромсая пришельцев грубыми мечами и поблескивающими секирами, отбрасывали их и сталкивали с лестницы, сбрасывали тела врагов за парапет, в густую грязь под стенами. А Логен стоял на коленях в луже, опершись на меч Канедиаса, конец которого упирался в каменную кладку. Он склонился и тяжело дышал, его холодеющие внутренности то втягивались при вдохе, то снова расправлялись, в разбитом рту было солоно от крови, в носу тоже ощущался ее привкус. Он не мог поднять голову, он сжимал зубы, закрывал глаза, выплевывал на камни кисловатую слюну. Он пытался побороть сковывавший его холод, и постепенно это ощущение ушло, оставив лишь боль и усталость. — Исчадия ада, получили по башке! — из влажного тумана послышался насмешливый голос Круммоха. Вождь горного народа повернул голову, открыл рот и высунул язык, ловя капли дождя, потом облизнул губы. — Ты отлично поработал сегодня, Девять Смертей! А я не только увидел тебя в деле, но и сам помог! Он поднял свой огромный молот одной рукой, как ивовый прутик, рассматривая большое кровавое пятно с прилипшим к нему клоком волос на наконечнике, и расплылся в улыбке. Логен взглянул на Круммоха. У него едва хватило сил, чтобы поднять голову. — О да. Хорошая работа. Завтра зайдем с тыла, если тебе не терпится. Бери на себя эту чертову стену.
Дождь ослабел, превратившись в мелкую изморось. Отблески заходящего солнца пробились из-за нависших облаков, и снова можно было рассмотреть лагерь Бетода: раскисший от дождя ров, знамена, палатки, расставленные в долине. Ищейка прищурился, разглядел нескольких воинов, стоявших впереди войска и наблюдавших за отступлением восточных дикарей, и заметил вспышку яркого света. Возможно, это была линза, какие использовали в Союзе, чтобы лучше видеть. Ищейка подумал, что сам Бетод мог следить оттуда за сражением. Бетод вполне мог использовать такую линзу. Большая рука хлопнула его по плечу. — Мы им задали жару, вождь! — прорычал Тул. — Вот это дело! Без сомнений, так и было. Вокруг стены лежали тела мертвых дикарей с востока. Многих раненых унесли с собой их товарищи, или они сами медленно, корчась от боли, отползали к позициям Бетода. Но немало воинов пострадало и с этой стороны стены. Ищейка видел сложенные в штабеля, точно бревна, испачканные в грязи тела в глубине крепости, где погребали усопших. Он слышал чей-то крик. Страшный, режущий ухо крик — так кричат люди, когда им отрезают конечность или когда они уже покалечены в бою. — Да, мы им задали жару, — пробормотал Ищейка. — Но и они нам показали. Не знаю, долго ли мы сможем продержаться. Бочки, в которых хранились стрелы, наполовину опустели, камни почти закончились. — Пошлите людей, чтобы собрали оружие мертвецов, — прокричал он воинам, стоявшим у него за спиной. — Берите все, пока можете. — Лишние стрелы никогда не помешают, — сказал Тул. — Если посчитать всех поганцев из Кринны, которых мы убили сегодня, к вечеру копий у нас явно будет больше, чем было утром. Ищейка заставил себя улыбнуться. — Очень любезно с их стороны принести нам оружие. — Да. Но они заскучают, если у нас закончатся стрелы. Тул засмеялся и хлопнул Ищейку по спине сильнее, чем обычно, так что зубы щелкнули. — Мы отлично поработали! Ты отлично поработал! Мы ведь все еще живы? — Да, кое-кто из нас. Ищейка взглянул на тело воина, погибшего на башне. Он был пожилой, почти седой. Топорно сделанная стрела дикаря застряла у него в горле. Вот уж не повезло — поймать стрелу в такой дождливый день. Но в бою не угадаешь, повезет тебе или нет. Ищейка мрачно глянул на долину, над которой сгущались сумерки. — Куда же запропастились чертовы союзники?
Наконец дождь прекратился. Теперь их радовали даже такие простые вещи, как дымящийся костер после промозглой сырости. Будешь благодарным за любую малость, когда каждая минута может оказаться последней. Логен сидел один рядом со своим костерком и неторопливо тер правую ладонь. Она ныла, розовая и натруженная. Он так долго сжимал грубоватую рукоятку меча Делателя, что стер кожу около суставов. Вся голова была в синяках и ссадинах. Порез на ноге тоже болел, но ходить не слишком мешал. Все могло закончиться гораздо хуже. Они похоронили более шестидесяти человек, клали их по дюжине в канаву, как и предсказывал Круммох. Более шестидесяти человек вернулись в грязь, вдвое больше были ранены, многие — тяжело. У большого костра слышался голос Доу, который рассказывал, как он проткнул одному дикарю яйца. Раскатисто смеялся Тул. Логен едва ли чувствовал себя частью их команды. Возможно, он никогда и не был с ними заодно, а просто сражался вместе с ними или против них. Он сберег их жизни без особой причины. Они люто ненавидели его, но вынуждены были идти за ним. Он мог считать их друзьями не больше, чем Трясучку. Может быть, Ищейка был его единственным верным другом во всем Земном круге, но даже в его глазах Логен время от времени видел прежнее сомнение, прежний страх. Он спрашивал себя, жив ли этот страх до сих пор, когда Ищейка приблизился к нему в темноте. — Как по-твоему, они придут сегодня ночью? — спросил он. — Он начнет наступление в темноте, рано или поздно, — ответил Логен. — Но я думаю, он еще подождет и нас еще немного потреплют. — Ты полагаешь, нас можно потрепать еще больше? — Скоро узнаем. — Логен поморщился, выпрямляя ноги, скованные болью. — Да уж, мы предполагали, что будет полегче. Ищейка усмехнулся. Не засмеялся, нет. Просто дал понять Логену, что он услышал. — Память имеет магическую силу. Ты помнишь Карлеон? — Конечно, помню. Логен взглянул на обрубок пальца, а затем сжал кулак, чтобы рука выглядела обычной. — Странно, но теперь кажется, что тогда все было просто. Понятно, с кем сражаешься и для чего. Не скажу, что это сильно меня беспокоило. — А меня беспокоило, — произнес Ищейка. — Правда? Ты мог бы высказаться. — А тебе хотелось это услышать? — Нет. Наверное, нет. Они посидели минуту в молчании. — Как по-твоему, мы выстоим? — спросил Ищейка. — Возможно, если Союз появится завтра или через день. — А ты думаешь, они появятся? — Может быть. Будем надеяться. — Надежда не означает, что это произойдет. — Обычно даже наоборот. Но каждый день, когда мы остались живы, это наш шанс. Может быть, на этот раз все сработает. Ищейка хмуро смотрел на пляшущие языки пламени. — Слишком много этих «может быть». — На то и война. — Кто бы мог подумать, что мы будет надеяться на то, что кучка южан решит за нас наши проблемы? — Я считаю, надо использовать то, что есть. Мы должны смотреть правде в глаза. — Смотреть правде в глаза, да. По-твоему, мы справимся? Логен задумался на некоторое время. — Может быть. Сапоги захлюпали по размокшей земле. Трясучка тихо подошел к огню. На его раненой голове была серая повязка, мокрые слипшиеся волосы свисали поверх нее. — Вождь, — произнес он. Ищейка улыбнулся, встал и хлопнул его по плечу. — Молодец, Трясучка. Хорошо поработали сегодня. Я рад, что ты выжил. Мы все рады. — Он бросил долгий взгляд на Логена. — Все. Я попробую немного поспать. Увидимся, когда они заявятся снова. Вполне вероятно, что это будет скоро. Он скрылся в темноте, а Трясучка и Логен остались у костра, глядя друг на друга. Возможно, Логену стоило придвинуть руку к ножу, следить за движениями Трясучки и все такое. Но он слишком устал и был измучен болью. Он просто сидел и смотрел. Трясучка поджал губы, присел на корточки у костра напротив Логена. Он двигался медленно, с явным неудовольствием, точно ему предстояло проглотить что-то отвратительное на вкус, но выбора у него не было. — Будь я на твоем месте, — проговорил он после паузы, — я бы позволил этим тварям убить меня сегодня. — Несколько лет назад, уверен, я бы так и сделал. — Что изменилось? Логен нахмурился, размышляя. Потом пожал плечами, которые пронзала боль. — Я хочу стать лучше, чем был. — Думаешь, этого достаточно? — А что еще я могу сделать? Трясучка мрачно смотрел на огонь. — Я хотел сказать… — Он запнулся на мгновение, потом выпалил: — Спасибо тебе. Ты спас мне жизнь. Я знаю это. Ему не доставляло никакого удовольствия все это говорить, и Логен прекрасно знал почему. Очень трудно отдать должное тому, кого ненавидишь. После этого трудно ненавидеть с прежней силой. Потерять врага порой тяжелее, чем потерять друга, если это давний враг. Так что Логен лишь пожал плечами. — Не стоит благодарить. Я сделал то, что надо делать для своей команды. Я должен тебе гораздо больше. Мне никогда не оплатить этот долг. — Нет. Но мы вроде как начали заново. Трясучка поднялся и сделал шаг, чтобы уйти. Потом он остановился и обернулся, языки пламени освещали его суровое лицо. — Все не так просто. Человек не бывает только плох или только хорош. Даже ты. Или Бетод. Любой. — Да. — Логен сел, глядя на танцующий огонь. — Да, это не так просто. У нас у всех свои причины быть такими, какие мы есть. И у хороших, и у плохих. Все зависит от того, с какой стороны ты находишься.
Прелестная пара
Один из бесчисленных лакеев Джезаля взобрался на приставную лестницу и с угрожающей точностью водрузил ему на голову корону, в которой ослепительно сверкал единственный бесценный большой алмаз. Лакей сдвинул корону вперед, потом назад. Ее край, отороченный мехом, щекотал кожу Джезаля. Потом слуга спустился, быстро убрал лестницу и стал оценивающе рассматривать плоды своих усилий. Вместе с ним смотрели с полдюжины его товарищей. Один вышел вперед, чтобы идеально расправить вышитый золотом рукав Джезаля. Другой поморщился и стряхнул пылинку с белоснежного королевского воротника. — Очень хорошо. — Байяз задумчиво кивнул. — Теперь вы готовы к свадьбе. Странность ситуации состояла в том — Джезаль наконец-то улучил момент подумать об этом, — что он никоим образом не давал согласия жениться. Он не делал и не принимал предложения. Он никому не говорил «да». И все-таки через несколько часов он должен вступить в брак с женщиной, которую едва знает. Все свадебные мероприятия были подготовлены так быстро, что становилось ясно: все решилось еще до того, как Байяз сказал ему об этом. Возможно, даже до того, как Джезаля возвели на трон. И это его ничуть не удивляло. Став королем, он все время беспомощно дрейфовал от одного необъяснимого события до другого, подобно человеку, потерпевшему кораблекрушение, который отчаянно старается удержаться на плаву, не видя земли, влекомый невидимыми и неодолимыми течениями. Джезаль вел себя точно так же, вот только одет был получше. Он постепенно осознавал, что чем большей властью наделен человек, тем меньше у него выбора. Капитан Джезаль дан Луфар мог есть что угодно, спать когда угодно, встречаться с кем угодно. Его августейшее величество король Джезаль Первый, напротив, был связан невидимыми узами традиций, ожиданий, ответственности, и они определяли всю его жизнь, вплоть до самых незначительных деталей. Байяз сделал шаг вперед, рассматривая его. — Кажется, верхняя пуговица расстегнута… Джезаль нервно отпрянул. Внимание мага к мельчайшим подробностям его жизни становилось все более утомительным. Джезалю казалось, что он и в уборную не может сходить без этого старика, желающего рассмотреть результат. — Я знаю, как застегивать камзол! — резко ответил он. — А сегодня вечером, когда я приведу в спальню молодую жену, вы тоже появитесь и будете давать мне указания, как лучше использовать член? Лакеи закашлялись, опустили глаза и, скользнув прочь, исчезли по углам. Сам Байяз не улыбнулся и не нахмурился. — Всегда рад помочь вам советом, ваше величество, но надеюсь, что с этим вы справитесь самостоятельно.— Вы подготовились к нашей небольшой прогулке? Я жду все утро… Арди запнулась, когда подняла голову и увидела лицо Глокты. — Что с вами произошло? — Это? — Он показал рукой на радужное скопление синяков. — Одна кантийская женщина забралась ночью в мою квартиру, как следует отлупила меня и чуть не утопила в ванне. «Никому не советую испытать такое». Арди ему явно не поверила. — Что произошло на самом деле? — Я упал с лестницы. — Ах, эти лестницы. Они опасны, если вы нетвердо стоите на ногах. Она уставилась на полупустой стакан, глаза ее затуманились. — Вы пьяны? — Так ведь уже день. Я всегда напиваюсь к этому времени. Если начал дело, не бросай, пока не доведешь его до конца. Примерно так любил говорить мой отец. Глокта глядел на нее, прищурившись, а она невозмутимо смотрела поверх края стакана. «Ни дрожащих губ, ни трагического выражения лица, ни следов слез на щеках». Она выглядела ничуть не менее счастливой, чем обычно. «И не более несчастной. Однако день свадьбы Джезаля дан Луфара ее не радует. Кому понравится быть отвергнутым, не важно, по какой причине? Кто веселится, когда его бросают?» — Знаете, нам нет никакой необходимости идти. Глокта сморщился, неудачно вытянув уставшую ногу, и эта гримаса тоже вызвала приступ боли, пронзившей его разбитые губы и лицо. — Я не огорчусь, если сегодня мне не придется больше ходить. Можем посидеть здесь, поговорить о всякой всячине, о политике. — И пропустим свадьбу короля? — ахнула Арди, прижав руку к груди в притворном ужасе. — Но я хочу увидеть наряд принцессы Терезы. Говорят, она самая красивая женщина на свете, а даже такое ничтожество, как я, должно знать, с кого брать пример. — Она откинула голову и допила вино из стакана. — Если тебя бросил жених, это не повод пропустить свадьбу.
Флагманский корабль великого герцога Орсо Талинского рассекал волны медленно, величественно, даже задумчиво, подняв не больше четверти парусов. Вереница морских птиц, хлопая крыльями и крича, сопровождала его в ярком, густо-синем небе. Такой большой корабль Джезаль видел впервые, как и все огромное множество людей, собравшихся на набережной, облепивших крыши и окна домов вдоль береговой линии. Корабль был изысканно украшен: многочисленные цветные лоскуты ткани трепетали на снастях, три вздымающиеся мачты тоже были украшены яркими флагами, черным крестом Талина и золотым солнцем Союза, так счастливо соединившимися. Однако от этого судно не становилось менее грозным — как, например, Логен Девятипалый не стал бы менее грозным в щегольском камзоле. То, что создано для войны, кажется еще более свирепым в пышном убранстве, в котором явно чувствует себя неловко. Могучее судно, использованное для доставки в Адую единственной женщины — невесты Джезаля, выглядело весьма внушительно. Оно призвано было обозначить устрашающее присутствие тестя, великого герцога Орсо. Джезаль уже видел матросов, снующих среди снастей, как муравьи, с отменной сноровкой убирая гигантские паруса. Теперь корабль двигался вперед по инерции, его огромная тень наползла на набережную и скрыла добрую половину встречающих. Он замедлял ход, в воздухе разносился скрип балок и канатов. Судно остановилось в точности там, где ему было приготовлено место, и все иные корабли, смиренно теснившиеся по сторонам, показались рядом с ним игрушечными, как котята рядом с тигром. Золоченая резная фигура — исполинская женщина в два человеческих роста — взметнулась к небесам, как сверкающее копье, высоко над головой Джезаля. Огромный причал был сооружен посередине набережной, в самом глубоком месте. Королевская делегация Талина по наклонному трапу сошла на берег Адуи, точно гости с далекой звезды, где все богаты, красивы и, что совершенно очевидно, счастливы. С обеих сторон, ограничивая пространство, торжественно двигались ряды бородатых гвардейцев в черной униформе, в отполированных до зеркального блеска шлемах. Между ними в два ряда шагали двенадцать фрейлин, одетых в красные, голубые и пурпурные шелка. Каждая была так хороша, что вполне могла сойти за королеву. Но охваченная благоговейным трепетом толпа вдоль береговой линии прекрасно знала, кто здесь был центром внимания. Принцесса Тереза плавно шествовала впереди; высокая, стройная, царственная, она была грациозна, как танцовщица, и величава, как сказочная императрица. Ее белоснежное платье украшала переливающаяся золотая вышивка, блестящие волосы отливали бронзой, ожерелье из невероятной величины бриллиантов вспыхивало на ярком солнце и мерцало на ее благородно бледной груди. Сокровище Талина — это прозвище в данный момент, казалось, необыкновенно ей подходило. Тереза поражала чистой и тонкой красотой, она была горделива и ослепительна, тверда и великолепна, как безукоризненный бриллиант. Как только ее ножки коснулись пристани, толпа взорвалась бурными приветствиями. Из окон домов, возвышавшихся над пристанью, прекрасно организованными каскадами полетели цветочные лепестки. Они вились над головой Терезы, пока принцесса подходила к Джезалю по мягкому ковру, в благоухании парящих розовых и красных лепестков, с королевским достоинством приподняв голову и сложив руки впереди. Сказать, что от этого зрелища захватывало дух, было бы преуменьшением. Действо казалось совершенно сказочным. — Ваше августейшее величество, — произнесла Тереза негромко. Джезаль почувствовал неловкость, когда она склонилась перед ним в реверансе. Все сопровождающие принцессу дамы последовали ее примеру, а гвардейцы низко поклонились, и все это было проделано с безупречной синхронностью. — Мой отец, великий герцог Орсо Талинский, передает вам свои глубочайшие извинения. — Она одним движением легко выпрямилась, словно ее подняли за невидимые ниточки. — Срочные дела в Стирии не позволяют ему присутствовать на свадьбе. — Вы это все, в чем мы нуждаемся, — хрипло ответил Джезаль и через мгновение проклял себя за это, так как полностью проигнорировал соответствующую случаю форму обращения. Было очень трудно собраться с мыслями и вести себя разумно в таких обстоятельствах. Тереза выглядела сногсшибательно, еще лучше, чем год назад, когда он видел ее в последний раз, на празднике, устроенном в его честь. Она тогда яростно спорила с принцем Ладиславом. Воспоминание о ее сердитых выкриках немного приободрило Джезаля. Он представил себе, каково это — выйти за Ладислава, ведь принц был тупым ослом. Но Джезаль — человек совершенно другой и может рассчитывать на иное отношение. Он очень на это надеялся. — Прошу вас, ваше высочество. Он подал ей руку, и Тереза положила на его руку свою, легкую как перышко. — Ваше величество оказывает мне большую честь. Копыта серых лошадей цокали по мостовой, колеса экипажа поскрипывали. Они двинулись по аллее Королей. Эскадрон рыцарей-телохранителей скакал по обеим сторонам экипажа, доспехи и вооружение сверкали на солнце. Вдоль всей длинной улицы теснились восторженные простолюдины, из каждого окна и каждой двери выглядывали улыбающиеся лица. Все хотели приветствовать нового короля и даму, которая скоро станет королевой. Джезаль думал, что рядом с Терезой он наверняка выглядит полным идиотом. Неуклюжий, низкого происхождения, не обученный манерам болван, по сути, не имеющий никакого права сидеть с ней в одном экипаже — разве что в качестве подставки для ног. Никогда прежде он не чувствовал себя до такой степени подчиненным, приниженным. Он не мог поверить, что женится на этой женщине. Сегодня. Руки его дрожали. Дрожали, без сомнения. Возможно, несколько теплых слов помогут им обоим успокоиться. — Тереза… Она продолжала надменно махать рукой толпе. — Я понимаю, что мы совершенно не знаем друг друга, но… я бы хотел получше узнать вас. Губы Терезы едва заметно изогнулись — единственный знак того, что она его слышит. — Я знаю, что все это стало для вас страшным ударом, как и для меня. Надеюсь, я смогу что-то сделать… чтобы облегчить… — Мой отец считает, что наша свадьба наилучшим образом послужит интересам моей страны, а долг дочери — повиноваться. Те, кто от рождения занимает высокое положение, всегда готовы пойти на жертвы. Прелестная головка на прелестной шейке плавно повернулась, и Тереза улыбнулась. Улыбка получилась слегка принужденная, но от этого не менее лучезарная. Трудно было поверить, что столь гладкое и безупречное лицо сотворено из обычной человеческой плоти. Больше похоже на фарфор или отполированный камень. Просто наблюдать за движениями принцессы — это уже доставляло неизменное удовольствие. Джезаль подумал о том, какие у нее губы, теплые или холодные. Он очень хотел узнать это. Она наклонилась к нему, ласково взяла под локоть. Теплая, без сомнения. Теплая и мягкая, из плоти и крови. — Вам тоже стоит помахать рукой, — проговорила она негромко, и ее голос прозвучал как стирийская песня. — О да, — хрипло ответил он. Во рту у него пересохло. — Да, конечно.
Глокта стоял рядом с Арди и мрачно смотрел на высокие двери Круга лордов. Церемония проходила за этими дверьми, в большом круглом зале. «О радостный, счастливый день!» Наверное, мудрые наставления верховного судьи Маровии эхом отдаются под высоким позолоченным куполом, а счастливая пара радостно произносит торжественные клятвы. Лишь самых высокопоставленных особ допустили на церемонию. «Остальные должны восхищаться издалека». Издалека восхищалась целая толпа. Широкая площадь Маршалов была забита народом. У Глокты заболели уши от нескончаемой восторженной болтовни. «Подобострастные подданные, жаждущие появления своего божественного монарха». Он нетерпеливо качнулся вперед, потом назад, потом из стороны в сторону, гримасничая и шипя, чтобы унять боль и вызвать приток крови к больным ногам. «Так долго стоять на одном месте — это пытка». — Сколько же времени продлится эта церемония? Арди приподняла темную бровь. — Наверное, они не могут оторваться друг от друга и решили завершить свадьбу прямо на полу в Круге лордов. — Ну, уж скорей бы завершали, черт возьми. — Обопритесь на меня, если нужно, — предложила она, выставив локоть. — Пьяница поддерживает калеку? — Глокта нахмурился. — Мы подходим друг другу. — Ну, падайте, если вам так больше нравится, и выбейте последние зубы. Я не заплачу. «Возможно, мне следует принять ее предложение. Хотя бы ненадолго. Что в этом плохого?» И вдруг раздались первые пронзительные восторженные крики. К ним присоединялось все больше голосов, пока ликующий рев не заполнил все вокруг. Двери Круга лордов широко распахнулись, и их величества король и королева Союза появились в ярком солнечном свете, держась за руки. Даже Глокта вынужден был признать, что перед ним ослепительно красивая пара. Как легендарные монархи, они были облачены в сияющие белые одежды с мерцающей вышивкой в виде золотых солнц, украшавших сзади ее длинное платье и его камзол. Золотые нити блеснули, когда королевская чета повернулась к толпе. Высокие, стройные, грациозные, они были увенчаны сверкающими золотыми коронами, с одним сверкающим алмазом в каждой. «Оба так молоды и красивы, вся их счастливая роскошная царственная жизнь впереди! Ура! Ура! Иссохший кусок дерьма, который представляет собой мое сердце, просто разрывается от радости». Глокта положил свою руку на локоть Арди, опираясь на нее, и его губы скривились в безобразной беззубой усмешке. — Неужели правда, что наш новый король гораздо красивее меня? — Какая оскорбительная чушь! — Она ткнула себя в грудь и откинула голову, презрительно усмехнувшись. — А я сверкаю ярче, чем Сокровище Талина! — О да, моя дорогая, это точно. В сравнении с нами они выглядят как бродяги. — Как ничтожества. — Как калеки. Они тихонько посмеивались, в то время как царственная пара проходила через толпу, окруженная двумя десятками бдительных рыцарей-телохранителей. Члены Закрытого совета следовали за ними на почтительном расстоянии — одиннадцать величественных старцев, облеченных властью, и среди них Байяз в своем магическом наряде. Он улыбался так же широко, как и прекрасная пара впереди. — Он мне не понравился, — пробормотала Арди вполголоса, — с самого начала. Очень не понравился. «Это нас сближает». — Не нужно тосковать. Вы слишком энергичны и остроумны, чтобы удовлетвориться таким тупицей, как он. Она резко втянула в себя воздух. — Конечно, вы правы. Но мне было так скучно, так одиноко, я так устала. «И так много выпила». Она пожала плечами. — Он дал мне почувствовать, что я не просто ничтожное существо. Что я кому-то нужна и желанна. «А почему ты думаешь, что я хочу об этом знать?» — Желанна, говорите? Чудесно. А теперь? Она печально опустила глаза, и Глокта даже почувствовал себя виноватым. «Но чувство вины мучает только тогда, когда больше не о чем беспокоиться». — Вряд ли это была настоящая любовь. Он заметил, как тонкие жилки на ее шее дрогнули. — Но я почему-то думала, что мне удастся одурачить его. — Ха. «Мы редко получаем то, чего хотим». Королевская процессия удалялась, пышно разодетые придворные и телохранители следовали в конце, звук восторженных аплодисментов смещался в сторону дворца. «Они идут вперед, к своему блестящему будущему. А мы, как скелеты в шкафу, не можем рассчитывать на приглашение». — Вот мы и остались здесь, — пробормотала Арди. — Отрезанные ломти. — Жалкие отходы. — Гнилые корни. — Я бы так не расстраивался. — Глокта вздохнул. — Ведь вы молоды, умны и, в общем-то, красивы. — Грандиозная оценка. — Все зубы у вас на месте, обе ноги в наличии. Это значительное преимущество по сравнению с некоторыми. Я нисколько не сомневаюсь, что вы скоро найдете еще какого-нибудь знатного идиота. Завлечете его в ловушку, и невелика потеря. Она отвернулась, дернув плечом. Глокта догадался, что она прикусила губу. Он сморщился от боли и поднял руку, чтобы погладить плечо Арди. «Та самая рука, которая искромсала пальцы Сеппа дан Тойфеля, отрезала соски инквизитора Харкера, расчленила одного эмиссара гурков и спалила другого, послала невинных людей гнить в Инглию, и так далее, и так далее…» Он опустил руку. «Лучше выплакать все слезы мира, чем испытать прикосновение такой руки. Успокоение приходит из других источников и стремится к другим целям». Он окинул площадь мрачным взглядом, оставив Арди наедине с ее страданием. Толпа ликовала.
Это было потрясающее празднество. Устроители не пожалели ни средств, ни усилий. Гостей было тысяч пять, и не более дюжины из них Джезаль знал лично. Знатнейшие вельможи Союза. Старейшины Закрытого и Открытого советов. Самые богатые и могущественные люди в самых пышных нарядах, во всем блеске изысканных манер и обаяния. Зеркальный зал идеально подходил для этого события. Самый роскошный зал дворца, огромный, как поле сражения, казался еще больше из-за огромных зеркал, украшавших стены. Эти зеркала ошеломляли, создавая иллюзию дюжины свадеб в дюжине примыкающих залов. Бесчисленное множество свечей мерцало на столах, в подсвечниках, в хрустальных люстрах под потолком. Мягкий свет лился на серебряную посуду, рассыпался искрами в драгоценностях гостей и отражался на темных стенах, тускло поблескивая в отдалении — миллион точек света, как звезды, рассыпанные в черном ночном небе. Лучшие музыканты Союза играли нежную, чарующую музыку, и эти звуки смешивались с самодовольной болтовней, звоном старых денег и нового столового серебра. Это было веселое празднество и прекрасный вечер — для гостей. Для Джезаля во всем этом заключалось что-то еще, и он не вполне понимал что. Он сидел за позолоченным столом, его королева была рядом с ним. На каждого из них двоих приходилось по десять раболепствующих слуг, и все вместе они напоминали толпу, собравшуюся посмотреть на пару редких животных в зоопарке. Джезаля охватила какая-то странная неловкость, он погрузился в молчание, в свой сказочный сон, и вздрагивал, как больной кролик, когда напудренный лакей неожиданно ставил перед ним тарелку. Тереза, сидевшая по правую руку, иногда поддевала вилкой маленький кусочек угощения, подносила его ко рту, пережевывала и глотала с элегантной ловкостью и грацией. Джезаль даже не догадывался, что можно есть так красиво. Теперь он осознал свою ошибку. Он едва мог вспомнить звучные слова верховного судьи, безвозвратно, как он предполагал, связавшие их. Что-то о любви и безопасности нации. Но он видел кольцо, которое ошеломленно вручил Терезе в Круге лордов, — огромный кроваво-красный камень, украшающий его, поблескивал на ее длинном среднем пальце. Джезаль положил в рот кусок прекрасного мяса и попытался прожевать. Мясо показалось ему отвратительным, как комок мякины. Они стали мужем и женой. Теперь он понимал, что Байяз был прав, как всегда. Люди стремятся к тому, что может их возвысить. Возможно, у них нет идеального короля, но никто не сможет отрицать, что Тереза — настоящая королева. Именно такая, какая должна быть, и даже больше. Сама мысль об Арди Вест, восседающей на этом золоченом стуле, была абсурдна. Джезаля укололо чувство вины, когда он подумал об этом, а затем пришла печаль. Хорошо бы с кем-нибудь откровенно поговорить. Он горестно вздохнул. Если ему суждено прожить жизнь с этой женщиной, им придется разговаривать. И чем раньше они начнут, подумал он, тем лучше. — Я слышал, что Талин… очень красивый город. — Конечно, — ответила она, четко соблюдая этикет. — Но и в Адуе есть чудесные места. Тереза замолчала, опустила глаза и безнадежно уставилась в тарелку. Джезаль кашлянул. — Как-то… трудно сразу привыкать. Он отважился слегка улыбнуться. Она моргнула и перевела взгляд в зал. — Да. — Вы танцуете? Она плавно повернула голову, чтобы взглянуть на него, даже не поведя плечами. — Немного. Он отодвинул кресло и встал. — Тогда потанцуем, ваше величество? — Как пожелаете, ваше величество. Пока они шли в центр просторной комнаты, разговоры постепенно умолкали. Вскоре в Зеркальном зале воцарилась тишина, так что слышалось лишь, как его лакированные ботинки и ее лакированные туфельки постукивают по блестящему каменному полу. Джезаль нервно сглотнул, когда они заняли места, окруженные с трех сторон длинными столами и множеством важных гостей, не сводивших с них глаз. Те же самые захватывающие дух предчувствия, страх и волнение он испытал, когда выходил на поединок с незнакомым противником перед ревущей толпой. Они замерли, как статуи, глядя друг другу в глаза. Джезаль протянул Терезе руку ладонью вверх. Она тоже протянула руку, но вместо того, чтобы взять его ладонь, она крепко прижала к ней свою и потянула вверх, так что их пальцы оказались на одном уровне. Тереза слегка приподняла бровь. Молчаливый вызов, которого никто из гостей не мог заметить. Первая длинная нота соскользнула со струн и эхом разнеслась по залу. Они начали танцевать, делая круги преувеличенно медленно. Вышитый золотом подол платья Терезы шуршал по полу, закрывая ее ножки, поэтому казалось, что она не шагает, а скользит по каменным плитам. Подбородок королевы был неприятно вздернут. Они танцевали, и в зеркалах одновременно с ними двигалась еще тысяча пар — в мерцающей дымке, в коронах, в белоснежных позолоченных одеяниях. Когда начался второй тур танца и зазвучали другие инструменты, Джезаль осознал, что рядом с Терезой он — неуклюжий увалень, хуже, чем рядом с Бремером дан Горстом. Тереза сохраняла такую безукоризненную осанку, что легко удержала бы на голове бокал с вином, не пролив ни капли. Музыка играла все громче, быстрее, самоувереннее, а вместе с ней и королева двигалась все стремительнее и раскованнее. Она так слилась с музыкой, словно дирижировала оркестрантами при помощи своих вытянутых рук. Джезаль попытался вести, но она ловко увернулась. Она делала обманные движения, кружила, так что Джезаль едва не хлопнулся на задницу. Она хитро и умно плела паутину уловок, а он проделывал свои па впустую. Музыка играла все быстрее, оркестранты рвали струны с яростной сосредоточенностью. Джезаль предпринял тщетную попытку поймать Терезу, но она увернулась, ослепив его блестящим ворохом взметнувшихся юбок, так что ему оставалось следовать за ней. Она едва не оконфузила его, убрав ногу раньше, чем он это заметил, потом резко подняла голову и чуть не проколола ему глаз короной. Знатные мужи Союза созерцали все это в восторженном молчании. Сам Джезаль тоже чувствовал себя ошеломленным зрителем. Все, что он мог, это изо всех сил сохранять остатки достоинства, чтобы не показаться полным дураком. Наконец темп музыки снова замедлился, и Джезаль испытал то ли облегчение, то ли разочарование, когда Тереза протянула ему свою руку, словно подарила редкостное сокровище. Он принял ее, и они начали кружиться, постепенно сближаясь. Когда инструменты играли последний рефрен, Тереза прижалась спиной к его груди. Они поворачивались тихо, медленно, и он вдыхал аромат ее волос. На последней длинной ноте она отклонилась назад, и Джезаль бережно отпустил ее. Шея Терезы выгнулась, голова склонилась, изысканно сделанная корона почти коснулась пола. Наступила тишина. Комната взорвалась восторженными аплодисментами, но Джезаль почти не слышал их. Он в полном изумлении смотрел на свою жену. Легкий румянец окрасил ее щеки, губы слегка раскрылись, открыв взору безупречные зубы; очертания подбородка, линия шеи и тонкие ключицы были скрыты тенью и окружены переливами бриллиантов. Ее грудь надменно вздымалась и опускалась, стянутая лифом; легкий, чарующий, едва различимый запах пота поднимался от ложбинки между грудями. Джезаль не отказался бы угнездиться в этом уютном местечке… Он моргнул, у него перехватило дыхание. — Вашему величеству понравилось? — прошептала Тереза. — Что? О… конечно. — Он поддержал ее, когда она выпрямилась, в то время как аплодисменты продолжались. — Вы танцуете превосходно. — Ваше величество, вы слишком добры, — ответила она, едва заметно улыбаясь. Но все-таки она улыбалась. Он ответил ей тупой широкой улыбкой. Его страх и смущение после одного-единственного танца незаметно превратились в приятное волнение. Он удостоился мимолетной вспышки, прорвавшейся из-под ледяного панциря, и ему стало ясно: его королева была женщиной редкой, огненной страстности. Эту скрытую сторону ее натуры он теперь жаждал изучить. Жаждал настолько откровенно, что ему пришлось отвести глаза и взглянуть в сторону. Джезаль отчаянно пытался подумать о чем-то ином, чтобы из-за напряжения в паху не опозориться перед гостями. Вид Байяза, усмехавшегося в углу, был как раз кстати. Холодная улыбка старика охладила рвение Джезаля, как ушат ледяной воды.
Глокта оставил Арди напиваться в ее гостиной. Сам он пребывал в весьма пасмурном настроении. «Слишком мрачно даже для меня. Нет ничего лучше общества тех, кто страдает еще сильнее, чем ты. Однако как только ты расстаешься с их страданием, твое собственное давит на тебя вдвойне, холодное и неумолимое». Он с причмокиванием втянул в себя еще пол-ложки супа и сморщился, заставляя себя проглотить пересоленную жижу. «Интересно, как проводит сейчас время король Джезаль? Окруженный всеобщим восхищением, обжирается изысканными блюда ми в изысканной компании?» Глокта положил ложку в тарелку. Его левый глаз задергался, он сморщился, когда болевая судорога пронзила его спину и дошла до ноги. «Восемь лет прошло с тех пор, как гурки отпустили меня, а я все еще пленник и всегда им буду. Заключенный в камере собственного изуродованного тела». Дверь, скрипнув, открылась, и Барнам прошаркал в комнату, что бы забрать тарелку. Глокта перевел взгляд с подрагивавшей суповой жижи на подрагивавшего дряхлого старца. «Отличная пища, отличная компания». Он бы рассмеялся, если бы разбитые губы его послушались. — Вы закончили, сэр? — спросил слуга. — Можно сказать. «Сколько я ни тужился, не смог достать из собственного зада средство для уничтожения Байяза. Его преосвященство, конечно, будет недоволен. Сколько еще недовольства ему понадобится, чтобы его терпение лопнуло? Но, что же делать?» Барнам вынес тарелку из комнаты, дверь за ним закрылась, и Глокта остался наедине со своей болью. «Что я сделал, чтобы заслужить это? И что сделал Луфар? Ведь он точно такой же, каким был я. Высокомерный, тщеславный, дьявольски самолюбивый. Чем он лучше прочих? Почему жизнь так жестока ко мне и так щедра к нему?» Но Глокта знал ответ. «По той же самой причине невинный Сепп дан Тойфель чахнет в Инглии с обрубленными пальцами. По той же самой причине преданный генерал Виссбрук погиб в Дагоске, а предательница магистр Эйдер жива. По той же самой причине Тулкис, посланник гурков, был разделан, как туша животного, перед ревущей толпой за преступление, которого не совершал». Он прикоснулся воспаленным языком к нескольким оставшимся в наличии зубам. «Потому что жизнь несправедлива».
Джезаль горделиво шествовал по коридору, точно во сне, но это уже был не страшный сон, как утром. Его голова кружилась от восхвалений, аплодисментов, поздравлений. Его тело пылало от танца, вина и нарастающего вожделения. Теперь, когда Тереза была рядом, он впервые за свое короткое царствование чувствовал себя королем. Драгоценные камни, золото, шелк, вышивка, бледная гладкая кожа — все сверкало, возбуждая воображение, в мягком свете свечей. Вечер в итоге прошел восхитительно, а ночь обещала стать еще лучше. Со стороны Тереза казалась твердой, как алмаз, но Джезаль держал ее в своих объятиях и теперь понимал лучше. Огромные, украшенные витражами двери королевской спальни были открыты, их придерживали два склонившихся в поклоне лакея. Створки мягко закрылись, когда король и королева Союза вошли в комнату. Большую ее часть занимала внушительная кровать под балдахином, украшенным перьями, которые отбрасывали длинные тени на позолоченный потолок. Темно-зеленые занавеси балдахина были широко и маняще распахнуты, а шелковые внутренности постели наполнены мягкими дразнящими тенями. Тереза сделала несколько медленных шагов по комнате, склонив голову, пока Джезаль тихо и плавно поворачивал в замке ключ. Дыхание его участилось, когда он подошел сзади к жене, поднял руку и нежно положил ее на обнаженное плечо Терезы. Он почувствовал, как напряглись мускулы под ее гладкой кожей, и улыбнулся ее нервозности, так походившей на его собственное волнение. Он подумал: может, стоит что-то сказать для ее успокоения, но зачем? Они оба знают, что сейчас произойдет. Джезалю не терпелось поскорее перейти к делу. Он придвинулся к ней плотнее, обняв свободной рукой за талию. Его ладонь скользнула по натянутому шуршащему шелку. Он прикоснулся губами к затылку Терезы, один раз, потом еще и еще. Прижался носом к ее волосам, впитывая их аромат и мягко дыша ей в щеку. Он почувствовал, как она вздрогнула, ощутив его дыхание на своем теле, но это лишь раззадорило его. Пальцы Терезы скользнули по его плечу и легли на грудь. Ее бриллианты задели его руку, взявшуюся за ее корсаж. Джезаль еще теснее прижал Терезу к себе и застонал от наслаждения, когда его член приятно прижался сзади к ее телу сквозь одежды. Через мгновение она вырвалась, вскрикнув, резко повернулась и смачно ударила его по лицу, так что у него в голове зазвенело. — Паршивый ублюдок! — взвизгнула Тереза ему прямо в лицо. Брызги слюны слетали с ее кривившихся губ. — Сын грязной шлюхи! Как ты смеешь прикасаться ко мне? Ладислав был кретином, но он хотя бы был законнорожденным! Джезаль застыл, ошеломленный, прижав руку к пылающему лицу. Он словно окаменел от неожиданности. Потом растерянно протянул к ней другую руку. — Но я… ууу! Она врезала ему коленом между ног с безжалостной точностью, заставив задохнуться и покачнуться, а затем свалиться на пол, как карточный домик под кувалдой. Джезаль со стоном сполз на ковер в том особом, остром приступе боли, какой вызывает лишь удар по яйцам. Утешало его одно: он оказался прав. Его королева и впрямь была женщиной на редкость пламенной и страстной. Из его глаз катились слезы, и не только от боли, ужасного удивления и внезапного разочарования. В гораздо большей степени они были вызваны нараставшим ужасом. Он очень сильно ошибся, оценивая чувства Терезы. Она улыбалась на людях, но сейчас, в интимной обстановке, всячески выказывала свое презрение и к самому Джезалю, и ко всему, что имело к нему отношение. Он был незаконнорожденным и вряд ли мог когда-либо это изменить. Кроме того, он понял, что брачную ночь ему предстоит провести на полу спальни. Королева уже прошла на другую половину комнаты, и занавеси на балдахине плотно задернулись.
День седьмой
Незваные гости с востока снова появились прошлой ночью. Подобрались в темноте, нашли место, взобрались на стену и убили часового. Затем они установили лестницу, и к тому времени, когда их обнаружили, целая толпа дикарей проникла в крепость. Крики разбудили Ищейку, который и так спал вполглаза. Он вскочил в темноте, запутавшись в одеяле. Враги в крепости! Люди бежали и кричали, тени мелькали в потемках, началась паника и неразбериха. Бойцы сражались при блеклом свете звезд, при свете факелов и совсем без света, клинки разили наугад, не видя цели, сапоги спотыкались и выбивали тучи ярких искр из заложенных в углубления лагерных костров. В конце концов, всех удалось выбить. Дикарей загнали на стены и перебили, только трое сдали оружие и выжили. Очень зря, как выяснилось. Слишком много бойцов погибло за эти семь дней. Каждый день, когда солнце клонилось к закату, появлялись новые могилы. Никто не был расположен к милосердию и мало кто вообще об этом думал. Так что когда поймали этих троих, Черный Доу скрутил их и втащил на стену, чтобы Бетод и остальные могли их видеть. Первые лучи зари появились на черном небе, когда он облил маслом всю троицу и поджег. Одного за другим. Они видели, что их ждет, и начинали кричать прежде, чем приходила их очередь. Ищейка не смотрел на горящих людей. Ему претили их крики и потрескивание жира. Он не улыбнулся, когда его нос наполнился тошнотворным сладковатым запахом горелого мяса. Но он даже не попытался остановить ребят. Есть время для милосердия, но не сейчас. Милосердие на войне означает слабость. Здесь не поощряют за хорошее поведение. Он давно научился этому у Бетода. Возможно, теперь дикари с востока подумают дважды, прежде чем явятся сюда ночью. Кроме того, это могло укрепить дух отряда Ищейки, потому что люди все больше отчаивались. Кое-кто попытался сбежать два дня назад. Парни бросили свои позиции, перелезли через стену в темноте, хотели пробраться через долину. Теперь их головы красовались на пиках, которые Бетод воткнул перед своими укреплениями. Дюжина распухших кусков мяса, волосы развеваются на ветру. Лица трудно было разглядеть со стены, но они явно были недовольные и сердитые. Словно обвиняли Ищейку за то, что он довел их до такого конца. Будто ему недостаточно хлопот и упреков тех, кто был еще жив. Он мрачно глядел вниз, на лагерь Бетода, на его палатки и штандарты, проступавшие черными пятнами из тумана и сумерек. Он спрашивал себя, что еще он может сделать, кроме как стоять здесь и ждать. Все ребята смотрели на него. Они надеялись, что он придумает какой-нибудь чудесный трюк, который позволит им выйти из этой переделки живыми. Но Ищейка не умел творить чудеса. Долина, стена — и никаких путей отступления. Отсутствие путей к отступлению и было главным пунктом их плана. Он спрашивал себя, продержатся ли они еще один день. Вчера утром он задавал себе тот же вопрос. — Какой же план у Бетода на сегодня? — проговорил он себе под нос. — Что он задумал? — Резня? — проворчал Молчун. Ищейка строго посмотрел на него. — Атака, я бы так сказал. Но не удивлюсь, если до конца дня она превратится в то, о чем ты говоришь. Он сощурил глаза и взглянул вниз, на темную долину, в надежде увидеть то, что тщетно высматривал все минувшие семь дней: какие-то признаки приближения войск Союза. Но не увидел их. За широко раскинувшимся лагерем Бетода с его палатками, знаменами и отрядами не было ничего, кроме пустой и голой земли. Туман клубился в тенистых ущельях. Тул ткнул его в бок своим мощным локтем, поневоле заставив улыбнуться. — Я не понимаю, что это за план. Поджидать приход Союза и все такое довольно рискованно, если ты меня спросишь. Есть шанс, что сейчас я изменю мнение? Ищейка не рассмеялся. У него не осталось сил для смеха. — Мало шансов. — Да. — Гигант тяжко вздохнул. — А я и не надеялся.Семь дней прошло с тех пор, как шанка впервые подошли к стенам. Семь дней казались семью месяцами. Все мышцы Логена болели от тяжелой работы. Он был покрыт множеством синяков, тьмой царапинии и порезов, ушибов и ожогов. Длинная рана вдоль ноги была перевязана, ребра стянуты, чтобы избежать переломов, на голове под волосами образовалась пара приличных по размеру струпьев, плечо, с которого он ударял щитом, одеревенело, суставы на пальцах ободрались и опухли после рукопашной схватки с одним дикарем, когда Логен получил удар камнем. Он весь был как одна большая рана. Остальные выглядели ничуть не лучше. Едва ли в крепости нашелся хоть кто-то, избежавший ранений. Даже дочь Круммоха получила ссадину. Один из парней Трясучки позавчера потерял палец, мизинец левой руки. Сейчас он смотрел на обрубок, плотно обернутый в грязную окровавленную тряпку, и морщился. — Саднит, — сказал он и взглянул на Логена, сжимая и разжимая оставшиеся пальцы. Наверное, Логену следовало его пожалеть. Он помнил эту боль, но досада была гораздо сильнее. Трудно было смириться с мыслью, что он потерял палец навсегда. Но у него не осталось жалости ни для кого, кроме себя. — Конечно, — ответил он мрачно. — Я все время его чувствую. — Ага. — Это пройдет? — Со временем. — Сколько времени пройдет? — Больше, чем у нас есть, похоже. Воин тихо и сурово кивнул. — Да. За семь дней даже холодный камень и влажная древесина крепости испытали достаточно. Новые парапеты раскрошились и покосились, их залатали по мере возможности, но они снова просели. Ворота были заделаны гнилушками для костров, дневной свет струился сквозь прорубленные щели, а позади грудой были свалены камни. Хороший удар мог запросто их выбить. Хороший удар мог выбить напрочь и Логена, коли на то пошло. Он сделал большой глоток кисловатой воды из фляги. Воду уже черпали с самого дна бочек. Еды тоже не хватало, как и всего остального. Особенно недоставало надежды — она убывала с каждым днем. — Все еще живы, — прошептал он, но особой радости не почувствовал. Еще меньше, чем обычно. Цивилизованная жизнь, в общем-то, была не в его вкусе, но мягкая постель, странное место, где справляют нужду, и легкое пренебрежение со стороны каких-то тощих идиотов казались сейчас неплохой альтернативой происходящему. Логен в тысячный раз спрашивал себя, зачем он вернулся на Север, когда услышал за спиной голос Круммоха-и-Фейла: — Ну-ну, Девять Смертей. У тебя усталый вид, дружище. Логен мрачно поднял голову. Безумная болтовня большого хиллмена начинала действовать ему на нервы. — Работка выдалась тяжелая в эти несколько дней, если ты не заметил. — Я заметил и принял участие. Так, мои красавцы? Трое его детей переглянулись. — Да, — ответила девочка тонким голоском. Круммох хмуро посмотрел на них. — Не нравится, как идет игра? Как насчет тебя, Девять Смертей? Луна перестала нам улыбаться, и ты испугался? Логен пристально и сурово глянул на него. — Устал, лучше так сказать, Круммох. Я устал от твоей крепости, твоей пищи, но больше всего я устал от твоей чертовой болтовни. Не каждому понравится слушать, как ты шлепаешь толстыми губами. Почему бы тебе не убраться подобру-поздорову? И приладить эту Луну себе на задницу. Лицо Круммоха растянулось в усмешке, неровные желтые зубы выступили на фоне коричневой бороды. — Этого человека я люблю! Один из его сыновей, тот, который нес за ним копье, потянул отца за рубашку. — Какого черта, мальчик? — Что будет, если мы проиграем, па? — Если мы — что? — прорычал Круммох. Своей большой рукой он дал сыну затрещину и толкнул его лицом в грязь. — Крепче держись на ногах, мальчик! Здесь мы не проиграем! — Во всяком случае, пока Луна любит нас, — негромко добавила его сестра. Логен смотрел, как мальчик с трудом поднимается, прижимая руку к разбитому рту. Казалось, он вот-вот заплачет. Логену было знакомо это чувство. Возможно, ему следовало сказать, что нельзя так обращаться с ребенком. Возможно, он бы именно так и сделал — на первый день, даже на второй. Но не сейчас. Он очень устал, у него все болело, он был слишком подавлен для того, чтобы обращать на это внимание. Черный Доу легким шагом приблизился к ним, скривив губы в подобии улыбки. Он был единственным человеком в лагере, кто пребывал в лучшем настроении, чем обычно, а если Черный Доу улыбается, все твои страдания становятся ничтожными. — Девятипалый! — грубовато позвал он. — Доу. Неужели закончились все, кого можно сжечь? — Думаю, Бетод сейчас пошлет мне новеньких. — Доу кивнул в сторону стены. — Как ты думаешь, кого он отправит к нам сегодня? — После того, что мы им устроили прошлой ночью, эти мерзавцы из Кринны сильно поистрепались. — Чертовы дикари. Да, так и есть. — И уже несколько дней не появлялись шанка. — Четыре дня прошло, как он посылал на нас плоскоголовых. Логен искоса взглянул на небо. Оно постепенно светлело. — Похоже, сегодня будет хорошая погода. Как раз для доспехов, мечей и воинов, шагающих плечо к плечу. Как раз для того, чтобы попытаться покончить с нами. Не удивлюсь, если сегодня он пошлет против нас карлов. — Я тоже. — Лучших из лучших, — сказал Логен, — тех, кто служит ему с давних пор. Не удивлюсь, если увижу и Белобокого, и Бодуна, и Бледного Призрака, и чертова Малорослика, и всех прочих, когда они неспешно выйдут на прогулку у наших ворот после завтрака. Доу усмехнулся. — Лучшие из лучших? Толпа уродов, вот кто они. — Он повернулся и сплюнул в грязь. — Не буду спорить. — Правда? А разве ты не сражался по одну сторону с ними все те долгие и кровавые годы? — Да, сражался. Но не могу сказать, что они мне нравились. — Ну, если это тебя утешит, вряд ли они много думали о тебе в последние дни. — Доу пристально посмотрел на Логена. — Когда ты решил, что Бетод тебе не подходит, Девятипалый? Логен так же пристально посмотрел на него. — Трудно сказать. Накапливалось мало-помалу. Возможно, со временем его гнусность увеличивалась. Или моя уменьшалась. — Или по одну сторону не нашлось места для пары таких гнусных поганцев, как вы с Бетодом. — О, я не знаю. — Логен встал. — Вот нам с тобой по-настоящему хорошо делать дело вместе. Широкими шагами он направился прочь от Доу, размышляя над тем, какая же легкая работа досталась Малахусу Ки, и Ферро Малджин, и даже Джезалю дан Луфару. Семь дней, и все уже готовы впиться друг другу в горло. Все злые, все измученные. Семь дней. Одно утешение — этих дней вряд ли будет очень много.
— Идут. Ищейка быстро отвел взгляд в сторону. Как обычно, Молчун сказал то, о чем можно было и не говорить. Они видели все так же ясно, как восход солнца. Карлы Бетода двигались к крепости. Они не торопились. Шли размеренно, плотными рядами, держа впереди раскрашенные щиты, глядя на ворота. Штандарты реяли над их головами. Эти знамена Ищейка знал издавна. Он спрашивал себя, много ли внизу тех, с кем он сражался по одну сторону. Тех, кого он знал в лицо и по именам. Тех, с кем он пил, ел, смеялся и теперь должен сделать все возможное, чтобы они вернулись в грязь. Он глубоко вздохнул. На поле брани нет места для сантиментов, говорил Тридуба. Ищейка хорошо запомнил это. — Ладно! — Он поднял руку, и люди, стоявшие вокруг него на башне, приготовили луки. — Подождем еще минуту! Карлы шли, взбивая грязь и отбрасывая разбитые камни там, где равнина сужалась, мимо скрюченных тел дикарей и шанка, разрубленных, раздавленных, пронзенных сломанными стрелами. Они не споткнулись, не сбились с шага. Стена щитов изгибалась, но ни на миг не разошлась. — Идут плотно, — пробормотал Тул. — Ага. Слишком плотно, поганцы. Они приблизились. Достаточно для того, чтобы Ищейка опробовал на них свои стрелы. — Давайте, ребята! Цельтесь высоко! Огонь! Первый заряд стрел со свистом сорвался с башни, взмыв высокой дугой, и осыпал колонну карлов. Те подняли щиты, и стрелы ударились в раскрашенное дерево, врезались в шлемы, отскочили от кольчуг. Только пара долетела до цели, послышался крик. В стене щитов то здесь, то там появились дыры, но воины шли вперед, переступая через павших, и неуклонно приближались к стене. Ищейка мрачно взглянул на бочки, где хранились стрелы. Осталась четверть первоначального запаса, и большинство были выдернуты из мертвых. — Аккуратнее цельтесь, парни! — Угу, — произнес Молчун, указывая вниз. Большая группа воинов поспешно вынырнула из рва, все одетые в жесткую кожу и стальные шлемы. Они построились в несколько ровных рядов, и каждый встал на одно колено, склонившись к своему оружию. Боевые луки, какие использовались в армии Союза. — Присесть! — прокричал Ищейка. Эти противные маленькие луки дребезжали и плевались стрелами. Парни на башне к тому времени по большей части скрылись за парапетом, но один оптимист высунулся, получил стрелу в рот, закачался и упал вниз, перевернувшись. Другой поймал стрелу в грудь, и дыхание выходило из него со свистом, как ветер свистит в расколотой сосне. — Отлично! Давайте-ка ответим им! Все разом поднялись, и рой стрел полетел вниз. Тетивы загудели, и нападавшие были усеяны стрелами. Их луки не могли сделать такой же залп в сторону осажденных — мешала высота, и лучникам Бетода негде было спрятаться. Кто-то упал навзничь, кто-то стал уползать, послышались стоны и вскрики, но задние ряды выдвинулись вперед, медленно и неуклонно, встали на колено и прицелились, подняв луки. Еще один поток стрел со свистом взмыл ввысь. Воины пригнулись и присели. Одна стрела чиркнула прямо над головой Ищейки, врезалась в камень за его спиной. Ему повезло, что она не пронзила его. Двум другим воинам рядом с ним повезло меньше. Один лежал на спине, в его груди торчали две стрелы, он смотрел на них и шепотом повторял: — Черт, черт, черт! — Сволочи! — А ну-ка, пусть получат свое! Стрелы с луков и арбалетов одновременно задрожали и взлетели в воздух. Люди кричали и целились, разъяренные, с плотно стиснутыми от гнева зубами. — Спокойно! — командовал Ищейка. — Стреляйте наверняка! Но вряд ли кто-то его слушал. С высоты и под прикрытием стен ребятам Ищейки не потребовалось много времени, чтобы взять верх. Лучники Бетода попятились, некоторые бросали луки и бежали назад, один получил стрелу прямо в спину. Остальные, сломав ряды, отступили ко рву, оставив раненых корчиться в грязи. — Угу, — снова произнес Молчун. Пока они были заняты схваткой с лучниками, карлы приблизились к воротам, подняв щиты вверх для защиты от стрел и камней, которыми осыпали их хиллмены. Они преодолели ров, наполненный накануне, и колонна разделилась в середине. Закованные в доспехи воины двигались так, словно что-то передавали вперед. Ищейке удалось разглядеть, что там было: длинный ствол дерева, обрезанный так, чтобы использовать его в качестве тарана, держа и раскачивая за сучки. Ищейка ощутил первый яростный удар, обрушившийся на жалкое подобие крепостных ворот. — Черт, — пробормотал он. Небольшие отряды бондов бежали вперед. Легковооруженные, в легкой амуниции, он тащили лестницы, рассчитывая быстро приставить их к стенам. Многие пали, пронзенные копьем или стрелой, побитые камнями, кое-какие из лестниц удалось столкнуть, но быстрые и крепкие бонды были сосредоточены на своей задаче. Вскоре они уже показались на стенах, пока другие держали лестницы и сражались с людьми Круммоха. Бетод одерживал верх благодаря свежести сил и численному превосходству. Послышался громкий треск, и ворота подались. Ищейка видел, как ствол дерева последний раз врезался в них и одна створка сдвинулась внутрь. Карлы навалились на вторую и выдавили ее, пара камней ударилась о щиты и отлетела прочь. Несколько передовых воинов стали пробиваться в ворота. — Черт, — проговорил Молчун. — Они уже внутри, — выдохнул Ищейка. Он видел, как карлы Бетода бронированным приливом накатывают на узкий зазор, топчут разбитые ворота тяжелыми сапогами, отбрасывают камни с дороги. Их ярко раскрашенные щиты были подняты вверх, отполированное оружие наготове. По обе стороны от ворот бонды лезли вверх по лестницам и взбирались на стены, оттесняя горцев Круммоха с парапета. Как полноводная река прорывает плотину, так воины Бетода растекались по разрушенной крепости — сначала тонким ручейком, а затем широким потоком. — Я иду вниз! — прокричал Тул, выхватывая из ножен свой большой длинный меч. Ищейка сначала думал его остановить, но лишь устало кивнул и стал наблюдать, как Грозовая Туча спускается вниз по ступеням. К нему присоединились и другие бойцы. Не стоило преграждать им путь. Похоже, их время неуклонно приближалось. Время, когда каждый сам выбирает, как умереть.
Логен видел, как они пробились в ворота, поднялись по переходу и вошли в крепость. Время как будто замедлилось. Он видел рисунки на щитах, ярко выделяющиеся под утренним солнцем: черное дерево, красный мост, два волка на зеленом фоне, три лошади на желтом. Металл поблескивал, сверкали ободья щитов, кольца кольчуг, наконечники копий, острия мечей. Карлы шли, высоко и пронзительно выкрикивая боевые кличи, как они всегда это делали. Логен медленно втягивал в ноздри воздух и также медленно выдыхал. Бонды и хиллмены сражались на стенах, словно под водой — звуки были приглушенными и нечеткими. Ладони Логена вспотели, чесались и зудели, когда он смотрел, как карлы входят в крепость. Трудно было осознать, что сейчас он должен атаковать этих мерзавцев и убить столько, сколько сможет. Чертовски глупое намерение. Как всегда в таких случаях, ему неодолимо хотелось развернуться и убежать. Со всех сторон он чувствовал такой же страх других бойцов, их неуверенные колебания, их готовность бежать. Разумное побуждение, особенно если учесть, что бежать некуда. Некуда, кроме как вперед, прямо в пасть врагу, в надежде вытеснить его, пока он не закрепился. Не о чем и думать. Это единственный шанс. Так что Логен высоко поднял меч Делателя, издал какой-то невразумительный крик и рванулся вперед. Он слышал крики вокруг себя, чувствовал, что люди идут вместе с ним, слышал скрежет и звон оружия. Земля, стена, карлы, на которых он бежал, — все тряслось и вибрировало. Сапоги громко топали по земле, прерывистое дыхание со свистом вырывалось из груди, и его подхватывал ветер. Он видел, как карлы торопливо выставили вперед щиты, образовав стену, приготовили копья и прочее вооружение, но после прорыва в узкие ворота в их рядах еще царила неразбериха, подстегнутая криком множества ринувшихся на них людей. Их воинственные крики застряли в глотках, а торжество на лицах сменилось неприятным удивлением, почти испугом. Два воина по краям явно занервничали, запнулись, попятились, и Логен с товарищами накинулись на них. Ему удалось увернуться от дрожащего копья и нанести мощный удар во вражеский щит, от которого противник рухнул в грязь. Когда он попытался подняться, Логен рубанул его по ноге. Лезвие пробило кольчугу, глубоко врезалось в плоть, и карл снова с криком опрокинулся навзничь. Логен обернулся к другому воину, почувствовал, как меч Делателя заскрежетал по металлическому ободу щита, соскользнул с него и вонзился в плоть. Карл захрипел, изо рта на кольчугу хлынула кровь. Логен увидел, как секира ударилась о шлем и оставила на нем вмятину размером с кулак. Он отклонился от несущегося на него копья, и оно ударило в бок воину рядом с ним. Меч врезался в щит, щепки полетели Логену в глаза. Он моргнул, отстранился, скользнул в грязь, ударил по чьей-то руке, зацепившейся за его доспехи, и она треснула, повиснув на кольчужном рукаве. Логен увидел окровавленное лицо. Что-то подтолкнуло его в спину, и он едва не напоролся на клинок. Ему едва хватило места, чтобы уклониться от удара, а затем места не стало вовсе. Люди напирали сзади и со стороны ворот, добавляя свои усилия и бездумные потуги к давке, царящей в центре. Логена зажали так, что не вздохнуть, плечо в плечо. Люди вскрикивали и ругались, старались высвободиться и работали локтями, ударяли кинжалами и вцеплялись пальцами прямо в лица. Логену показалось, что в давке он заметил Малорослика: зубы оскалены в животном рыке, длинные седые волосы выбились из-под шлема, он забрызган кровью и что-то надрывно кричит. Логен попытался пробиться к нему, но слепой поток сражения отбросил его в сторону, и они оказались далеко друг от друга. Он нанес кому-то удар под край щита и сморщился, когда кто-то угодил ему самому в бедро. Длинный, медленный, болезненный надрез, с каждым мигом все больнее и больнее. Логен взревел, когда клинок вошел в тело, не поворачиваясь и не вонзаясь — его просто держали и вдавливали в плоть. Он отбивался локтями, головой, старался уклониться от боли и чувствовал, как нога становилась влажной от крови. Он расчистил себе место, высвободил руку с мечом, нанес удар по щиту, раскроил кому-то череп, а затем его толкнули вперед, прижав лицом к еще не остывшим вытекшим мозгам. Краем глаза он увидел щит, зависший над ним. Край этого щита надавил ему на горло, под подбородком, отбросил его голову назад, и череп наполнился ослепляющим светом. Он не успел осознать, как перевернулся и, кашляя, скатился в жидкое месиво под ногами. Он полз, сам не зная куда, разгребая грязь, выплевывая кровь. Множество ног в сапогах хлюпали и месили грязь рядом с ним. Он полз через темный, ужасающий, движущийся лес ног; крики боли и ярости доносились до него сверху вместе с мелькающим светом. Ноги спотыкались о него, топтали его, ударяли о каждую часть его тела. Он попытался подняться, но удар сапогом в рот снова бросил его на колени. Он повернулся, задыхаясь, и увидел бородатого карла в таком же состоянии: трудно сказать, с какой стороны, но он тоже пытался выбраться из грязи. Их глаза на миг встретились, а затем блестящее копье ударило сверху и пронзило карлу спину один раз, второй, третий. Он безвольно осел, кровь лилась по его бороде. Вокруг лежали тела, лицом вниз и на боку. Они валялись среди брошенной и сломанной амуниции, их пинали и толкали, словно кукол. Некоторые еще шевелились, пытались за что-то ухватиться, стонали. Логен пронзительно вскрикнул, когда чей-то сапог тяжело наступил ему на руку, вдавив пальцы в грязь. Он вытащил нож из-под ремня и вонзил его в эту ногу, сжав окровавленные зубы. Что-то ударило его по голове, и он снова упал в грязь лицом вниз. Мир расплывался, как пятно, как клякса, полная боли и криков. Бесконечное мелькание ног, ярость… Он не знал, куда смотреть, не знал, где начало, где конец. Горло горело от жажды, во рту появился металлический привкус. Перед глазами кровь мешалась с грязью, голова тяжелела, тошнило. Вернуться на Север, чтобы отомстить. Черт возьми, о чем он только думал?
Кто-то вскрикнул, пронзенный стрелой, но у Ищейки не было времени отвлекаться на это. Бонды Белобокого взобрались на стену под башней и проникли дальше, к лестнице. Теперь они лезли наверх, сгрудившись так тесно, как только возможно на узких ступенях. Ищейка отбросил лук, выхватил из ножен меч, в другую руку взял нож. Парни на башне схватились за копья, собравшись у лестницы со своей стороны, когда Бонды начали подъем. Ищейка сглотнул. Он не был силен в рукопашном бою, когда до врага лишь один взмах секирой. Он предпочитал «общаться» на вежливом расстоянии, но эти паршивцы, похоже, задумали совсем другое. Схватка началась на верхних ступенях лестницы. Защитники башни наносили удары копьями, стараясь сбросить бондов вниз. Противники тоже кололи их и отталкивали щитами, стремясь закрепиться на верхней площадке. Одному из бондов удалось прорваться с копьем. Он кричал что было мочи, и Молчун ударил его в лицо, чтобы охладить, с расстояния в пару шагов. Бонд, покачиваясь, сумел сделать шаг вперед, согнулся от стрел, вонзившихся ему в рот, и выставил затылок. Ищейка тут же снес ему полголовы мечом. Тело рухнуло, распростершись ниц. Здоровенный бонд со всклоченными рыжими волосами пробивался наверх, размахивая огромной секирой и вопя как безумный. Он увернулся от копья, свалил лучника ударом, от которого брызги крови полетели на камни, и прорвал оборону, раскидав всех, кто попался под руку. Ищейка изобразил испуг, прикинувшись дурачком, а когда секира уже опускалась на него, уклонился влево. Клинок просвистел на волос от его головы. Рыжий бонд отступил — видно, устал, пока взбирался на стену, а потом карабкался по лестнице. Да уж, долгая дорога, особенно если учесть, что в конце тебя поджидает смерть. Ищейка сильно ударил его сбоку в колено. Нога бонда подогнулась, он вскрикнул, склонившись к парапету. Ищейка бросился на него с мечом и нанес удар в спину, достаточно сильный для того, чтобы противник свалился с башни. Бонд выронил секиру и с воплем полетел вниз. Ищейка почувствовал рядом какое-то движение и повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть еще одного бонда, наступавшего на него. Он успел отбить первый удар и негромко охнул, когда от второго удара похолодела рука и меч со звоном выпал из ослабших пальцев. Ищейка отшатнулся от третьего удара, отпрыгнул и упал на спину. Противник надвигался на него, подняв меч, чтобы закончить дело, но тут сбоку появился Молчун, схватил бонда за руку, сжимавшую меч, и не отпускал. Ищейка быстро вскочил, здоровой рукой выхватил нож и поразил врага прямо в грудь. Они стояли так втроем, в самом центре творящегося безумия, пока бонд не испустил дух. Тогда Ищейка выдернул нож, и Молчун позволил телу упасть. Они неплохо справились с делом, защищая башню. По крайней мере, пока. Только один Бонд остался на ногах, но двое парней Ищейки уже гнали его к парапету, нанося удары копьями. Тела лежали повсюду. Пара дюжин бондов и добрая половина его бойцов. Один из бойцов прислонился к краю скалы, задыхаясь, с мертвенно-бледным лицом, прижав окровавленные руки к распоротому животу. Рука Ищейки явно вышла из строя, пальцы безвольно болтались. Он потянул вверх рукав и увидел длинный кровоточащий надрез от локтя до запястья. У Ищейки свело живот, к горлу подступила тошнота, и его вырвало. К чужим ранам можно привыкнуть. Когда режут собственное тело, это всегда наводит ужас. Внизу за стеной кипел бой, и сверху это походило на кипящую густую массу. Ищейка с трудом различал, где свои, а где чужие. Он застыл, зажав окровавленный нож в окровавленной руке. Уже не было никакой дисциплины и никаких планов. Теперь каждый сражался за себя. Если они переживут этот день, то только благодаря удаче, но Ищейка уже сомневался, осталось ли хоть немного этой удачи на их долю. Кто-то потянул его за рукав. Молчун. Он показывал на что-то пальцем, и Ищейка посмотрел в ту сторону. За лагерем Бетода, в долине, появилось большое бурое облако пыли. Оно быстро приближалось. Сквозь пыль в лучах утреннего солнца поблескивали доспехи всадников. Ищейка крепко сжал руку Молчуна. Почти угасшая надежда ожила. — Чертов Союз! — выдохнул он, едва смея поверить в это.
Вест, прищурившись, взглянул в подзорную трубу, опустил ее, а потом внимательно рассмотрел долину, снова приставив трубу к глазу. — Вы уверены? — Да, сэр. — Широкое честное лицо Челенгорма было покрыто пылью после восьмидневной скачки. — Похоже, они еще держатся, хоть и из последних сил. — Генерал Поулдер! — резко позвал Вест. — Да, лорд-маршал, — отозвался Поулдер с прежней льстивой миной. — Кавалерия готова к атаке? Генерал моргнул. — Войска не дислоцированы должным образом, к тому же мы восемь дней были на марше, а выступать придется на возвышении, на разбитой земле, и мы встретим сильного и опытного противника. Конечно, кавалерия выполнит приказ, лорд-маршал, но, возможно, было бы благоразумно подождать пехоту… — Благоразумие — это роскошь. Вест мрачно взглянул на закрытое пространство между двумя холмами. Атаковать сразу, пока Ищейка и его северяне еще держатся? Они могут воспользоваться эффектом неожиданности и сокрушить Бетода, сдавив его с двух сторон. Но кавалерии придется скакать в гору, люди и лошади не организованы, они устали от трудного марша. Или подождать, пока подойдет пехота, отставшая на несколько часов, и предпринять хорошо спланированный штурм? Но к тому времени, не исключено, Ищейка с товарищами погибнут, крепость будет захвачена, а Бетод подготовится к отражению атаки. Вест прикусил губу, стараясь не думать о том, что тысячи жизней зависят от его решения. Атаковать с ходу было очень рискованно, но сулило большие преимущества. Можно закончить всю войну за один час кровопролития. Вряд ли им еще раз удастся застать короля северян врасплох. Как говорил Берр в ночь накануне своей смерти? Нельзя стать великим полководцем, если в тебе нет доли беспощадности. — Подготовьте атаку и расположите пехоту, как только она прибудет, у входа в долину. Мы должны перекрыть Бетоду все пути к отступлению. Если жертвы неизбежны, я хочу, чтобы они были целесообразны и осмысленны. Лицо Поулдера выражало все, что угодно, только не уверенность. — Вы принуждаете меня согласиться с генералом Кроем в оценке ваших боевых качеств, генерал Поулдер. Или вы все-таки намерены доказать, что мы ошибаемся? Генерал браво вытянулся в струнку. Даже его усы дрожали от рвения. — При всем уважении, сэр, я докажу, что вы не правы! Я отдам приказ атаковать немедленно! Он всадил шпоры в бока своего черного скакуна и помчался по долине к тому месту, где в клубах пыли стояла кавалерия. За ним поспешили несколько офицеров его штаба. Вест качнулся в седле, беспокойно покусывая губу. Голова у него снова заболела. Атаковать сильного противника, нацеленного на успех, да еще на возвышенности… Полковник Глокта, без сомнения, усмехнулся бы по поводу перспектив этой смертельно опасной игры. Принц Ладислав одобрил бы такую рыцарскую беспечность по отношению к чужим жизням. Лорд Смунд похлопал бы Веста по спине, сказал что-нибудь об энергии и напоре — об огоньке, так сказать — и приказал бы подать вино. И только посмотрите, что стало с этими тремя героями.
Логен услышал издалека приглушенные звуки, шум и рев. Свет пролился в его полузакрытые глаза, как будто сражавшиеся расступились. Мелькали тени. Большой сапог хлюпнул грязью прямо у Логена перед носом. Послышались громкие голоса. Он почувствовал, как кто-то взял его за одежду и потащил по грязи, а множество ног топталось вокруг. Он увидел небо, яркое до рези в глазах, и сощурился. Он лежал тихо и неподвижно, как тряпка. — Логен! Ты в порядке? Куда тебя ранили? — Я… — хрипло начал он и закашлялся. — Ты меня узнаешь? Что-то ударило Логена по лицу, и его мысли вяло зашевелились. Расплывчатая фигура склонилась над ним, вырисовываясь темным силуэтом на фоне яркого неба. Логен искоса взглянул на нее. Тул Дуру Грозовая Туча, если он ничего не спутал. Какого черта Тул делает здесь? Думать было до боли мучительно. Чем больше Логен думал, тем большее страдание он испытывал. Челюсть ныла, и казалось, что она стала вдвое больше обычного. Он судорожно хватал воздух ртом, наполненным слюной. А над ним стоял огромный могучий человек, который что-то говорил — губы его шевелились, от этих слов у Логена гудело и звенело в ушах, но он воспринимал их как шум. Ногу неприятно покалывало, сердце билось неровно, в висках стучало. Он слышал звуки, громкие, бряцающие, накатывающиеся на него со всех сторон, и эти звуки тоже причиняли ему боль. Челюсть ныла нестерпимо, все сильнее и сильнее. — Держись… В воздухе что-то заскрежетало, щелкнуло, но шум стих. Голоса больше не было слышно. Он из последних сил протянул руку, и его ладонь уперлась Тулу в грудь. Логен попробовал оттолкнуть его, но великан лишь взял его руку и сжал ее. — Отлично, — пророкотал он низко. — Я держу тебя. — Да, — прошептал Логен, и его окровавленные губы растянулись в улыбке. Он сжал могучую руку Тула с отчаянной силой, а второй рукой нашел рукоятку ножа, скрытого под одеждой. Острое лезвие выскочило мгновенно и убийственно, как змея, оно вонзилось в толстую шею великана по самую рукоятку. Лицо Тула выразило удивление, когда кровь хлынула у него из горла, потекла по губам, по окладистой бороде, закапала с носа, скатываясь по груди. Но удивляться было нечему. Прикоснуться к Логену Девять Смертей — значит прикоснуться к смерти, а у смерти любимчиков нет. Она не делает исключений. Девять Смертей поднялся, сбросил с себя тяжелое тело. Его окровавленный кулак сомкнулся вокруг рукоятки гигантского меча. Эта громадная полоса ослепительно-яркого металла, темного и прекрасного, — отличный инструмент для работы, ожидавшей Логена. Очень много работы. Но хорошая работа — высшее блаженство. Девять Смертей раскрыл рот и в одном долгом вопле выплеснул всю свою бездонную любовь и бесконечную ненависть. Земля зашаталась под ним, вдохновенная прекрасная битва волной подхватила его и увлекла в свои мягкие объятия. Он был дома. Лица мертвых перемещались вокруг него, расплываясь, он слышал их рев, проклятия и гневные выкрики. Но эта ненависть делала его еще сильнее. Длинный меч отбрасывал людей с его пути, оставляя их поверженными, извивающимися, сломленными, истекающими кровью, воющими от счастья. Те, кто защищался, его не интересовали. Живые были по одну сторону, он — по другую. Он прорубал кровавый и праведный путь сквозь их ряды. Секира блеснула на солнце яркой дугой, подобно угасающей луне, и Девять Смертей скользнул под ней, отбросив какого-то человека ударом тяжелого сапога. Человек поднял щит, но огромный меч прорубил нарисованное на нем дерево, и то дерево, что находилось под рисунком, и руку под ними, затем вспорол кольчугу, словно она была из паутины, и вскрыл брюхо, как мешок с ядовитыми змеями. Мальчик, почти ребенок, съежился и упал на спину, вцепившись в тяжелый щит и непомерно большую секиру. Девять Смертей посмеялся над его страхом, оскалив зубы. Тихий внутренний голос нашептывал ему, что надо сдержаться, но Девять Смертей его не слышал. Длинный меч пробил и большой щит, и маленькое тело, кровь окропила влажную землю, камни и потрясенные лица тех, кто видел это. — Хорошо, — произнес он со своей жуткой улыбкой. Он был Великий Уравнитель. Мужчина или женщина, молодой или старый, он ко всем относился одинаково. В этом была какая-то грубая красота, ужасающая симметрия, высшая справедливость. Невозможно уклониться, невозможно вымолить прощение. Он двигался вперед, он был выше, чем горы, и люди шарахались в стороны, что-то бормотали и разбегались. Круговорот щитов, нарисованных узоров, цветущих деревьев, струящейся воды, испуганных лиц. Их слова радовали его слух. — Это он. — Девятипалый. — Девять Смертей. Круговорот страха, и он в самом его центре, а люди достаточно благоразумны, чтобы бояться. Смерть была нарисована свежей кровью на бесплодной земле. Смерть слышалась в жужжании мух над трупами за стеной. Смерть отпечаталась на их лицах, ее разносит ветер, ее вмещала в себя изогнутая линия гор между верхушками гор и небом. Все мертвы. — Кто следующий вернется в грязь? — шепотом спрашивает он. Какой-то смелый карл выступил вперед со щитом в руке. На щите была изображена свернувшаяся кольцами змея. И прежде чем он поднял свое копье, меч Логена Девять Смертей сделал круговой выпад поверх его щита, под край шлема. Острие лезвия отрубило челюсть карла и пронзило плечо следующего воина, глубоко врезалось в грудь и опрокинуло его на землю. Кровь хлестала из немого рта. Еще один человек появился впереди, и меч обрушился на него, точно падающая звезда, разрубил шлем и череп под ним до самого подбородка. Тело рухнуло на спину и стало корчиться, отплясывая веселый танец в грязи. — Танец! — рассмеялся Логен, и его меч завертелся вокруг него. Все окрест заполнилось кровью, поломанным оружием и человеческими останками. Это были секретные буквы, тайные узоры, которые он один мог видеть и понимать. Клинки рубили и кололи, впивались в него, но ничего не могли с ним сделать. Он сполна платил за каждую царапину на своей пылающей коже. Девять Смертей смеялся, а ветер, огонь и нарисованные на щитах лица смеялись вместе с ним, не в силах остановиться. Он стал бурей Высокогорья, его голос звучал раскатом грома, его рука мелькала так же быстро, безжалостно и неотвратимо, как молния. Он мечом вскрывал живот противника, выворачивал его, разбивал рот рукояткой, выхватывал копье свободной рукой и внезапно вонзал его в шею на треть, колол карла в бок, и он зиял открытой раной. Он кружился, вертелся, перекатывался, опьяненный до головокружения, выплевывал огонь и смех. Он выковал новый мир вокруг себя. Мир широкий, как его гигантский меч. Мир, в котором все принадлежало ему. Его враги остались за пределами этого мира. Они отшатнулись от Логена, переполненные ужасом. Они узнали его, он видел это по их лицам. Раньше они шепотом обсуждали его дела, он слышал сам, а теперь он преподал им кровавый урок. Они узнали правду, и Логен радовался тому, что они все поняли. Один из них, стоявший впереди, поднял руки, потом склонился и положил секиру на землю. — Ты прощен, — прошептал Девять Смертей и ударил мечом о землю. Затем он устремился вперед, схватил этого человека за горло и поднял в воздух обеими руками. Тот отбивался, лягал его и боролся, но хватка Логена Девять Смертей была крепкой, как лед, разрывающий тело земли на части. — Ты прощен! Его железные большие пальцы все глубже входили в шею человека, пока из-под них не засочилась кровь. Он поднял сопротивляющееся тело на вытянутых руках и держал его, пока человек не затих, а потом отбросил. Тот упал в грязь и барахтался там, что очень развеселило Логена. — Прощен! Он пошел сквозь притихшую, сжавшуюся толпу, отпрянувшую от него, точно овцы от волка, оставляя посреди них грязную тропку, усыпанную брошенными щитами и оружием. А впереди, на солнце, всадники в сверкающих доспехах двигались по пыльной долине. Их мечи поблескивали, поднимались и опускались, подгоняя бегущих людей. Всадники скакали между высоких штандартов, трепетавших на ветру. Логен остановился в разрушенных воротах, где валялись обломки створок, а сверху лежали тела его товарищей и врагов. Он слышал голоса людей, празднующих победу. Логен закрыл глаза и вздохнул.
Слишком много хозяев
Несмотря на жаркий день за окном, в зале банка было прохладно, темно и мрачно. Это здание, полное шепотков и негромкого эха, было построено из черного мрамора, как новая усыпальница. В тонких лучах солнечного света, пробивавшихся в узкие окна, плавали тучи пылинок. Здесь ничем не пахло. «Кроме смрада мошенничества, который даже я переношу с трудом. Возможно, тут почище, чем в Допросном доме, но я подозреваю, что от преступников услышишь больше правды». Не было видно никаких золотых слитков, даже ни единой монетки. Только перья, чернила, груды скучных документов. Сотрудники банка «Валинт и Балк» не носили роскошных одеяний, как магистр гильдии торговцев шелком Каулт. Они не были увешаны мерцающими драгоценностями, как магистр гильдии торговцев пряностями Эйдер. Это были незаметные люди в сером, с серьезными лицами. Сияли только их очки, поблескивающие от усердия. «Вот, значит, как выглядит настоящее богатство. Вот как выглядит настоящая власть. Скромный храм богини злата». Он наблюдал, как клерки трудятся над аккуратными стопками бумаг, за аккуратными рабочими столами, поставленными аккуратными рядами. «Служители, посвященные в священные тайны культа». Он перевел взгляд на посетителей. Торговцы и ростовщики, владельцы магазинов и теневые дельцы, спекулянты и обманщики теснились в длинных очередях или нервно ожидали, сидя на жестких стульях вдоль холодных стен. Одежды богатые, возможно, но вид озабоченный. «Полны страха и готовы съежиться, лишь стоит богине коммерции показать свой мстительный нрав… Но я ей не служу». Глокта стал проталкиваться через длинную очередь, громко стуча тростью по мраморным плиткам. Он то и дело ворчал: — Я калека! — если кто-то из торговцев глядел в его сторону. Клерк, моргнув, уставился на него, когда он добрался до начала очереди. — Чем могу?.. — К Мофису! — гаркнул Глокта. — А как мне следует доложить о вас… — Один калека. «Доложите обо мне высшему служителю, чтобы я мог искупить свою вину банковскими чеками». — Я не могу просто… — Вас ожидают! — Другой клерк, сидевший на несколько рядов дальше, поднялся из-за стола. — Пожалуйста, пойдемте со мной. Глокта беззубо ухмыльнулся очереди несчастливцев, проходя между столами к двери на дальней, обшитой панелями стене, но его улыбка быстро исчезла. За дверью он увидел несколько высоких ступеней, ведущих наверх, где поблескивал дневной свет, проникавший в узкое окно. «Почему начальству непременно надо сидеть выше всех остальных? Может ли человек быть могущественным на нижнем этаже?» Он выругался и начал взбираться вслед за своим нетерпеливым провожатым, затем проволочил свою беспомощную ногу по длинному коридору с множествомвысоких дверей. Клерк склонился, робко постучал в одну из них, дождался приглушенного «да» и открыл дверь. Мофис сидел за столом внушительных размеров и наблюдал, как Глокта переваливается через порог. Его лицо казалось выточенным из дерева, несмотря на дружелюбие и теплоту, которые оно выражало. Перед Мофисом на столешнице, обтянутой гладкой кожей цвета крови, в строгом порядке были расставлены перья, чернила и аккуратные стопки документов, точно рекруты на парадном плацу. — Посетитель, которого вы ждали, сэр. — Клерк поспешно выступил вперед с пачкой документов. — А это для вашего изучения. Мофис перевел на бумаги холодные, невыразительные глаза. — Да… да… да… да… все это в Талин. Глокта не стал дожидаться, пока о нем вспомнят. «Я терпел боль слишком долго, чтобы продолжать притворяться». Он неловко шагнул и опустился в ближайшее кресло. Натянутая кожа обивки неуютно скрипнула под его искалеченным задом. «Вот так получше». Бумаги шуршали, пока Мофис перебирал их и вычерчивал пером свое имя под каждым документом. Наконец он сделал паузу. — Нет, это надо отозвать немедленно. Он протянул руку, взял печать с деревянной рукояткой, истертой до блеска, и осторожно поводил ею по подставке с красными чернилами. Затем прижал ее к бумаге, решительно и бесповоротно. «И жизнь какого-то торговца расплющилась под этой печатью. Разорение и отчаяние, устроенные так небрежно. Жена и дети, выброшенные на улицу. Ни крови, ни криков, а люди уничтожены так же неотвратимо, как в Допросном доме. Почти без усилия». Глокта проследил взглядом за клерком, выбегавшим из кабинета с документами. «А может, это просто счет на десять центов. Кто знает?» Дверь тихо открылась и точно так же закрылась с мягчайшим, едва слышным щелчком. Мофис промедлил лишь для того, чтобы выровнять перо по краю стола, затем поднял глаза и взглянул на Глокту. — Я очень признателен, что вы откликнулись так быстро. Глокта усмехнулся. — Тон вашего извещения не давал мне времени на промедление. — Он сморщился, приподнимая больную ногу обеими руками, и взгромоздил грязный ботинок на кресло рядом с собой. — Надеюсь, вы отплатите мне тем же и сразу перейдете к сути дела. Я чрезвычайно занят. «Меня ждут маги, которых надо убрать с дороги, короли, которых надо свергнуть с престола, а если мне не удастся это сделать, не исключено, что мне перережут горло и сбросят в море». Лицо Мофиса не дрогнуло. — Должен сказать еще раз, что люди, стоящие надо мной, не очень довольны направлением вашего расследования. «Неужели?» — У людей, стоящих над вами, много денег и мало терпения. Что же на этот раз задевает их тонкие чувства? — Ваше расследование по поводу родословной нашего нового короля, его августейшего величества Джезаля Первого. Глокта почувствовал, как у него задергался глаз, и прижал рукой веко, мрачно причмокивая. — В особенности — ваш интерес к личности Карми дан Рот, к обстоятельствам ее безвременной кончины и ее отношениям с нашим предыдущим королем Гуславом Пятым. Ну, я перешел к сути дела? «Даже ближе, чем мне того хотелось бы». — Это расследование толком и не началось. Я удивлен, что люди, стоящие над вами, так хорошо информированы. Они черпают сведения из хрустального шара или следят за всем в волшебное зеркало? «Или узнают все от кого-то разговорчивого в Допросном доме. Или от кого-то, кто еще ближе ко мне». Мофис вздохнул. Или, по крайней мере, позволил себе едва заметно выдохнуть. — Я просил вас принять во внимание, что они знают все. Вы убедитесь, что это не преувеличение, особенно если вдруг попробуете обмануть их. Я предостерегаю вас самым серьезным образом против таких намерений. — Прошу поверить, — проговорил Глокта, едва шевеля губами, — что лично я не имею никакой заинтересованности в изучении происхождения короля. Но его преосвященство потребовал этого и с нетерпением ожидает доклада о моих успехах. Что я должен ему сказать? Мофис пристально посмотрел на него. Его лицо выражало сочувствие. «Он так же мне сочувствует, как один камень сочувствует другому». — Моих нанимателей совершенно не волнует, что вы скажете ему, лишь бы вы слушались их. Я понимаю, наставник, вы находитесь в затруднительном положении, но, откровенно говоря, у вас нет выбора. Думаю, что вы можете пойти к архилектору и выложить ему всю историю с нашим участием. Расскажите про дар, который вы получили от моих нанимателей, про условия, на которых он был сделан, про компенсацию, которую мы от вас уже получили. Возможно, его преосвященство более снисходителен к тем, кто служит двум господам, чем это кажется. — Ха, — усмехнулся Глокта. «Я бы принял это за шутку, если бы не знал, что к чему. Его преосвященство склонен к снисхождению ничуть не больше скорпиона, и нам обоим это известно». — Или вы можете исполнить свои обязательства по отношению к моим нанимателям и действовать так, как они требуют. — Они просили о поддержке, когда я дал им эту чертову расписку. Теперь у них появились требования? Когда это закончится? — Не мое дело отвечать на это, наставник. И не ваше спрашивать. Мофис быстро взглянул на дверь. Он облокотился на стол и заговорил мягко и тихо: — Но если доверять моему опыту… это не кончится. Мои наниматели заплатили. А они всегда получают то, за что заплатили. Всегда. «Кажется, в моем случае они заплатили за полное послушание. И в обычных обстоятельствах это было бы нетрудно. Я такой же мелкий ничтожный раб, как любой другой, если не больше. Но архилектор требует того же самого. Два хорошо информированных и безжалостных хозяина, противостоящих друг другу, наконец, становятся похожими друг на друга. Два хозяина — это слишком много. Но, как любезно объяснил Мофис, у меня нет выбора». Он опустил ботинок с кресла, оставив длинную полоску грязи на коже, и мучительно перенес вес на ногу, начиная болезненны процесс вставания. — Что-нибудь еще, или ваши наниматели всего лишь желают, что бы я бросил вызов самому могущественному человеку Союза? — Они также желают, чтобы вы наблюдали за ним. Глокта застыл. — Они желают, чтобы я — что?.. — В последнее время многое изменилось, наставник. Изменения обозначают новые возможности, но слишком много изменений — плохо для бизнеса. Мои наниматели считают, что период стабильности отвечает всеобщим интересам. Они вполне удовлетворены нынешней ситуацией. — Мофис соединил руки, положив их на красную кожу. — Они озабочены тем, что некоторые важные персоны из правительства, возможно, не удовлетворены ситуацией и хотят перемен. Их поспешные действия могут привести к хаосу. Его преосвященство особенно их беспокоит. Они хотят знать, что он предпринимает. Что он планирует. В частности, чем он занимается в Университете. Глокта недоверчиво усмехнулся. — И это все? Ирония нисколько не задела Мофиса. — Пока. Вам лучше воспользоваться черным ходом. Мои наниматели ожидают новостей в течение недели. Глокта морщился, с трудом спускаясь по узкой лестнице в отдаленной части здания. Он двигался боком, как краб, пот выступил у него на лбу, и не только от физических усилий. «Откуда они знают? Во-первых, о том, что я расследовал смерть принца Рейнольта вопреки приказам архилектора. А теперь еще и о том, что по приказу архилектора я интересуюсь матерью короля. Допустим, им известно все. Но чтобы узнать о чем-то, нужно, чтобы кто-то об этом рассказал. И кто же? Кто задавал вопросы о принце и короле? Кто готов продаться за деньги? Кто уже однажды бросил меня, чтобы спасти свою шкуру?» Глокта замер на середине лестницы и нахмурился. «Неужели теперь каждый за себя? Или так было всегда?» Боль, пронзившая его изуродованную ногу, была единственным ответом.Сладкая победа
Вест сидел, сложив руки на луке седла, и в оцепенении глядел на пыльную долину. — Мы победили, — бесстрастно произнес Пайк. Точно таким же голосом он мог бы сказать, что они проиграли. Пара оборванных, безжизненно повисших штандартов еще стояла в бывшем лагере. Личное большое полотнище Бетода было сброшено и затоптано копытами лошадей, лишь покосившийся обветшалый остов торчал над вьющейся дымкой пыли, как обглоданный скелет. Подходящий символ неожиданного падения короля Севера. Поулдер гарцевал на лошади рядом с Вестом, сдержанно улыбаясь при взгляде на поле битвы, как школьный учитель при виде опрятной классной комнаты. — Каков итог, генерал? — Потери серьезные, сэр, особенно в авангарде, но враг был захвачен врасплох, и большая часть его лучших войск была занята штурмом крепости. Когда наша кавалерия двинулась на них, мы преследовали северян вплоть до самых стен. Полностью очистили их лагерь. — Поулдер наморщил нос, его усы задрожали от отвращения. — Несколько сотен этих дьявольских шанка мы порубили мечами, но большинство ушло через горы на север, откуда, я не сомневаюсь, им уже не захочется возвращаться. Мы устроили северянам такую бойню, что она удовлетворила бы самого короля Казимира. Те, кто выжил, сложили оружие. У нас около пяти тысяч пленников, сэр. Армия Бетода разбита. Разбита! — Он как-то пискляво, по-девичьи хихикнул. — Никто не может отрицать, что сегодня вы сполна и по справедливости отомстили им за гибель кронпринца Ладислава, лорд-маршал! Вест сделал над собой усилие и ответил: — Конечно. Сполна и по справедливости. — Отличная задумка — использовать наших северных союзников в качестве приманки. Смелый и решительный маневр! Я всегда буду гордиться тем, что сыграл в этом деле свою неприметную роль. Знаменательный день для войск Союза! Маршал Берр гордился бы нами, увидев это! Вест не ожидал когда-либо в жизни услышать похвалы себе из уст генерала Поулдера, но вот великий момент настал — и не доставил никакого удовольствия. В этом сражении Вест не проявил личной храбрости. Не рисковал собственной жизнью. Он ничего не сделал, только приказал атаковать. От долгого сидения в седле он заработал болезненную ссадину, чувствовал себя разбитым, его челюсть ныла, потому что он постоянно стискивал зубы от волнения. Даже для того, чтобы заговорить, требовалось приложить усилия. — Сам Бетод убит или взят в плен? — Что касается высокопоставленных пленников, сэр, ничего не могу сказать. Возможно, его захватили наши северные союзники. — Поулдер издал нервный смешок. — В этом случае я сомневаюсь, что он надолго задержится с нами, лорд-маршал. Не правда ли, сержант Пайк? — Ухмыляясь, генерал провел пальцем по животу и прищелкнул языком. — Не удивлюсь, если они выпустят ему кишки. Разве не так поступают варвары? Выпотрошат, и все. Вест не увидел в этом ничего смешного. — Позаботьтесь о том, чтобы пленные получили пищу и воду, чтобы раненым была оказана вся возможная помощь. Как победители, мы должны проявить милосердие. Кажется, именно так должен говорить военачальник после сражения. — Совершенно верно, лорд-маршал. Поулдер энергично отсалютовал, как идеальный пример послушного подчиненного, развернул лошадь, пришпорил ее и ускакал. Вест сошел с коня, помедлил, собираясь с силами и духом, потом устало двинулся пешком в долину. Пайк следовал за ним, держа меч наготове. — Осторожность не помешает, сэр, — сказал он. — Нет, — пробормотал Вест, — не думаю. Длинный склон был усеян людьми, мертвыми и еще живыми. Тела всадников Союза лежали там, где упали. Лекари оказывали помощь раненым: руки по локоть в крови, лица нахмуренные, суровые. Несколько человек сидели и плакали, возможно, о павших товарищах. Другие, застыв в оцепенении, неотрывно смотрели на собственные увечья. Остальные стонали, всхлипывали, взывали о помощи, просили воды. Кто-то спешил ее поднести — последнее для умирающего проявление заботы и доброты. Длинная процессия мрачных, молчаливых пленников тянулась по долине вдоль каменной стены, за ними зорко следили солдаты Союза верхом на лошадях. Поодаль виднелись горы брошенного оружия, груды кольчуг, штабеля испещренных рисунками щитов. Вест медленно шел по бывшему лагерю Бетода, который после получасового яростного боя превратился в скопище всевозможного хлама, разбросанного на голых камнях и твердой каменистой земле. Скрюченные тела людей и лошадей лежали вперемешку с растоптанными остовами палаток, кусками разодранного холста, поломанными бочками, разбитыми ящиками, посудой, инструментами, оружием. Все втоптано в вязкую влажную землю, отмечено грязными следами лошадиных копыт и солдатских сапог. В самой середине этого хаоса обнаружились странные островки покоя, где все осталось нетронутым, как было до начала атаки. Котелок висел над тлеющим костром, внутри кипело тушеное мясо. Несколько копий были аккуратно прислонены друг к другу, рядом стояли походная табуретка и точильный камень. Три скатанные солдатские постели образовывали правильный треугольник, безупречно сложенные одеяла лежали в головах. Все аккуратно и опрятно, за исключением человека, распростертого поперек. Содержимое его пробитого черепа забрызгало бледную шерстяную ткань. Чуть поодаль один офицер Союза опустился на колени в грязь, обнимая голову другого офицера. У Веста сжалось сердце: он узнал обоих. На коленях стоял его старый друг лейтенант Бринт, а бездыханно лежал его старый друг лейтенант Каспа. Весту вдруг нестерпимо захотелось уйти, пройти дальше, не останавливаться, притвориться, что не видит их. Но он заставил себя приблизиться. Во рту собралась горькая слюна. Бринт поднял голову, на его бледном лице блестели влажные полоски слез. — Стрела, — прошептал он. — Случайный выстрел. Он даже не вытащил меч. — Не повезло, — мрачно проговорил Пайк. — Не повезло. Вест опустил глаза. В самом деле, не повезло. Насколько он мог видеть, в бороде Каспы под челюстью застряло сломанное древко стрелы, но было удивительно мало крови. Лишь несколько капель разной формы и величины, брызги грязи на одном рукаве мундира, и больше ничего. Несмотря на то, что глаза Каспы смотрели куда-то вбок, в пустоту, Вест не мог отделаться от чувства, что павший воин глядит прямо на него. Какой-то обиженный изгиб губ, суровая, как обвинение, морщина между бровей. Вест уже хотел принять его вызов и потребовать объяснить, что, собственно, Каспа имеет в виду, но потом одернул себя. Этот человек был мертв. — Надо послать письмо, — пробормотал Вест, беспокойно шевеля пальцами. — Сообщить его семье. Бринт жалостливо шмыгнул носом, что почему-то показалось Весту раздражающим. — Да, письмо. — Сержант Пайк, за мной. Вест больше не мог оставаться здесь ни минуты. Он отвернулся от своих друзей, одного живого, другого мертвого, и зашагал вперед по долине. Он очень старался не думать о том, что, если бы не его приказ атаковать, один из самых приятных и безобидных его знакомых остался бы в живых. Нельзя стать полководцем, не имея некоторой доли беспощадности, это верно. Но быть беспощадным нелегко. Вместе с Пайком они перебрались через разрушенный земляной вал и затоптанный ров. Долина постепенно сузилась, высокие каменные пики наступали с обеих сторон. Здесь было еще больше трупов. Мертвые северяне, дикари — такие же, как в Дунбреке, — и шанка валялись повсюду на изрытой земле. Теперь Вест мог видеть стену крепости, едва отличавшуюся от мшистого бугорка в общем ландшафте. У подножия скопилось еще больше убитых. — И они продержались семь дней? — пробормотал Пайк. — Похоже на то. Единственный вход в крепость представлял собой грубую арку в центре крепостной стены. Ворота были выбиты и лежали на земле. Три странные фигуры виднелись внутри. Подойдя ближе, Вест с неприятным ощущением понял, что это такое. Три человека, повешенные за шеи на веревках, спущенных со стены. Их безвольно обвисшие ноги болтались на высоте груди Веста. Вокруг собралось довольно много угрюмых северян, смотревших на свисающие тела не без удовлетворения. Один из них повернулся и с особенно жестокой усмешкой глянул на Веста и Пайка, когда те приблизились. — Ну, ну, ну, неужели это мой старый дружище Свирепый? — произнес Черный Доу. — Немного опоздали к празднику? Ну, вы всегда медленно двигаетесь, ребята! — У нас были трудности. Умер маршал Берр. — Вернулся в грязь? Ну, он попал в хорошую компанию. Много достойных людей ушли за прошедшие дни. Кто же теперь за вождя? Вест глубоко вздохнул. — Я. Доу рассмеялся, Вест смотрел, как он смеется, и чувствовал легкую тошноту. — Большой вождь Свирепый. Знаешь что? — Доу выпрямился и изобразил, как отдают честь в войсках Союза. Тела повешенных медленно покачивались за его спиной. — Ты должен познакомиться с моими друзьями. Они все тоже большие люди. Вот это Грендель Бодун, он давно воевал за Бетода. Он поднял руку и толкнул одно из тел, раскачивая его. — Вот это Белобокий, и тебе не найти лучшего парня, если надо истребить целые племена и забрать себе их земли. Он толкнул следующее тело, заставив его вертеться на веревке, как веретено. Ноги висельника болтались из стороны в сторону. — А вот это Малорослик. Самый жестокий гад из всех, кого я в жизни вздернул. Последний мертвец был изрублен почти в мясо, его позолоченные доспехи изрядно потрепались, покрылись вмятинами, большая рана зияла в груди, всклокоченные седые волосы были перемазаны кровью. Одна нога отрублена от колена, под телом скопилась лужа крови. — Что с ним случилось? — спросил Вест. — С Малоросликом? — Огромный толстый Круммох-и-Фейл стоял в толпе рядом. — Его порубили в сражении, когда он боролся с последним из противников, вон там. — Да, так и было, — сказал Доу и улыбнулся Весту еще шире обычного. — Но это не причина, чтобы не повесить его, я считаю. Круммох грубо захохотал. — Нет причин! — Он с улыбкой смотрел на три тела, поворачивающиеся на скрипящих веревках. — Они отлично выглядят, когда вот так развешаны! Говорят, с виселицы видно всю красоту мира. — Кто говорит? — спросил Вест. Круммох пожал могучими плечами. — Они. — Они? Вест подавил тошноту и прошел между повешенными в крепость. — Это просто кровожадная толпа.Ищейка снова потянулся за фляжкой. Постепенно пьянея, он чувствовал себя лучше. — Ладно. Давай закончим с этим. Когда Молчун воткнул иглу, он сморщился, скривил губы и со свистом втянул воздух сквозь зубы. Заметное покалывание и пощипывание прибавилось к тупой, ноющей боли. Игла прошла сквозь кожу и вытянула за собой нитку, рука Ищейки заболела сильнее. Он сделал еще глоток, качнулся назад, затем вперед, но это не помогло. — Черт, — прошипел он, — черт, черт. Молчун взглянул на него. — Лучше не смотри. Ищейка отвернулся. Перед ним тут же возник мундир союзной армии. Красная ткань среди коричневой грязи. — Свирепый! — прокричал Ищейка, улыбаясь вопреки обжигающей боли. — Рад, что вы сделали это! Очень рад! — Лучше опоздать, чем не прийти совсем. — От меня не услышишь ни слова против. Точно. Вест мрачно посмотрел на Молчуна, зашивавшего Ищейке руку. — Ты в порядке? — Нормально. Тул погиб. — Погиб? — Вест уставился на него. — Как? — Ну, это же сражение. Мертвецы заставляют думать о себе. — Он обвел вокруг себя рукой, в которой держал фляжку. — Я сидел здесь и думал, что я мог изменить. Остановить его, не позволить спуститься по лестнице? Или пойти вместе с ним и прикрывать его спину? Или заставить небо рухнуть на землю? Или еще что-то невероятное. Ничто не помогло бы ни мертвым, ни живым. Однако я все равно думаю об этом. Вест угрюмо смотрел на изрезанную бороздами землю. — Возможно, в этой игре не бывает победителей. — А, черт! — вскрикнул Ищейка, когда игла снова впилась ему в руку, и отбросил пустую фляжку. Она со стуком упала на землю. — Да, во всем этом чертовом деле нет победителей. И к черту его, слышишь? Молчун вытащил нож и обрезал нитку. — Пошевели пальцами. Всю руку разрывало от боли, когда он сжимал пальцы в кулак, но Ищейка заставил их соединиться и застонал, когда они плотно сошлись вместе. — Годится, — сказал Молчун. — Ты счастливчик. Ищейка с горечью оглянулся на следы побоища вокруг. — Так выглядит счастье? Я всегда хотел знать. Молчун пожал плечами, отрывая кусок ткани, чтобы сделать перевязку. — Бетод у вас? Ищейка поднял глаза на Веста, приоткрыв рот. — А должен быть? — Пленников много, но его среди них нет. Ищейка повернул голову и с отвращением сплюнул в грязь. — Ни его ведьмы, ни Наводящего Ужас, ни разжиревших сынков. — Думаю, они уже скачут в Карлеон так быстро, как только возможно. — Очень может быть. — И я думаю, он попытается снова собрать силы, найти новых союзников и подготовиться к осаде. — Не удивлюсь, если так. — Мы должны двинуться за ним, как только разберемся с пленниками. Ищейку внезапно охватил приступ безнадежности. — Клянусь мертвыми, Бетод удрал. — Он рассмеялся, но чувствовал, что слезы вот-вот потекут у него из глаз. — Когда же этому придет конец? Молчун закончил накладывать повязку и крепко стянул ее. — Готово. Ищейка, обернувшись, пристально посмотрел на него. — Готово? А у меня, кажется, никогда ничего не будет готово. — Он протянул руку. — Поможешь мне, Свирепый? Мне надо похоронить друга.
Солнце опустилось низко, когда они положили Тула в землю. Оно едва выглядывало из-за горных вершин и золотило края облаков. Хорошая погода для похорон хорошего человека. Они тесно сошлись вокруг могилы. Множество других воинов хоронили рядом, отовсюду слышались горькие слова, шепот и плач, но Тул был любим всеми, поэтому людей собралось немало. А рядом с Логеном было пусто. Ни души. Как в прежние времена, когда никто не смел занять место рядом с ним. Но Логен не винил их. Он бы сам сбежал, если бы смог. — Кто хочет сказать? — спросил Ищейка, оглядывая бойцов одного за другим. Логен уставился на собственные ноги, не имея сил встретиться с Ищейкой взглядом или вымолвить слово. Он очень смутно помнил, что произошло во время сражения, но мог догадаться. Догадаться по тем обрывкам, что сохранились у него в памяти. Он посмотрел вокруг, облизнув разбитые губы. Если кто-то еще и догадывался, то держал это при себе. — Никто не хочет сказать хоть что-нибудь? — снова спросил Ищейка хриплым голосом. — Лучше всего я скажу, черт побери. — Черный Доу сделал шаг вперед. Он окинул собравшихся долгим взглядом. В особенности долго он смотрел на Логена, как показалось Девятипалому. Скорее всего, это беспокойство сыграло с ним шутку. — Тул Дуру Грозовая Туча, — проговорил Доу, — вернулся в грязь. Мертвые знают, мы с ним не всегда ладили. Спорили по пустякам. Наверное, виноват был я, ведь я очень упрямый парень. Теперь жалею об этом. Но уже слишком поздно. — Он прерывисто вздохнул. — Тул Дуру. Любой человек на Севере знал это имя и произносил его с уважением. Даже враги. Он был из тех парней… которые дают нам надежду. Да, я так думаю. Они дают надежду. Ты хочешь быть сильным? Ты хочешь быть храбрым? Ты хочешь, чтобы все шло правильно и надлежащим образом, как положено исстари? — Он кивнул на комья недавно выкопанной земли. — Ты возвращаешься туда, Тул Дуру Грозовая Туча. Ты не увидишь треклятого будущего. Меня стало меньше, когда он ушел, и то же самое касается всех вас. Доу повернулся, отошел от могилы и скрылся в сумерках, опустив голову. — Всех нас стало меньше, — пробормотал Ищейка, неотрывно глядя в землю. В его глазах поблескивали слезы. — Хорошие слова. Они все были убиты горем, каждый из тех, кто стоял вокруг могилы. Вест, его денщик Пайк, Трясучка и даже Молчун. Все убиты горем. Логен хотел бы чувствовать то, что чувствовали они. Он хотел плакать. Горевать о смерти хорошего человека. О том, что он сам, вполне возможно, виноват в этом. Но слезы не шли. Он мрачно смотрел на свежую землю, пока солнце не скрылось за горами и в крепости не стало темно, и совершенно ничего не чувствовал. Если ты хочешь измениться и быть другим, новым человеком, ты должен оставаться в новых местах, делать что-то новое с новыми людьми, которые не знают, каким ты был прежде. Если ты вернулся на старую дорогу, кем еще ты можешь быть, кроме как тем же самым, прежним человеком? Надо смотреть правде в глаза. Он притворялся, что стал другим, но это было вранье. Самое жестокое и дурное вранье, если говорить до конца. Он обманывал самого себя. Он — Девять Смертей. Это факт. Он изворачивался, увиливал, хотел стать другим, но избавиться от себя не мог. Логен хотел что-то чувствовать. Но Девять Смертей не заботит ничто.
Внезапное пробуждение
Просыпаясь, Джезаль улыбался. Безумное путешествие закончилось, скоро он снова будет в Адуе. Снова в объятия Арди. В тепло и безопасность. Он подумал об этом и завернулся в одеяло. Но тут же нахмурился. Откуда-то слышался стук. Джезаль быстро открыл глаза. Кто-то шипел на него с противоположной стороны комнаты, и он повернулся туда. Между занавесями балдахина он увидел лицо Терезы, белеющее в темноте, и события последних нескольких недель вернулись к нему с ужасающей быстротой. Она выглядела так же, как и в день свадьбы, но теперь совершенное лицо королевы казалось ему уродливым и ненавистным. Спальня превратилась в поле сражения. Тщательно охраняемой границей стала невидимая линия между дверью и камином, которую Джезаль отваживался пересекать на свой страх и риск. Дальняя часть комнаты была стирийской территорией, а величественная кровать — крепкой цитаделью Терезы. Ее укрепления были совершенно неуязвимы. На вторую ночь их семейной жизни, в надежде на то, что накануне они просто не поняли друг друга, Джезаль предпринял робкую атаку, закончившуюся для него разбитым носом. С тех пор он вел длинную и бесплодную осаду. Тереза мастерски умела притворяться. Джезаль спал на полу, на какой-нибудь лежанке или на чем угодно, но только не с женой. Однако за завтраком, когда за ними наблюдали, она улыбалась ему, говорила о пустяках, время от времени ласково касалась его руки. Ей удавалось убедить даже его самого, что все наладилось, но как только они оставались одни, Тереза отворачивалась и погружалась в убийственное молчание. Она пронзала его взглядами, выражавшими такое презрение и отвращение, что ему становилось тошно. Придворные дамы королевы относились к Джезалю с не меньшим презрением, если ему выпало несчастье оказаться в их перешептывающейся компании. В особенности одна из них — графиня Шалер, ближайшая подруга его жены с юных лет. Она сверлила его взглядом с нескрываемой ненавистью. Однажды Джезаль забрел в салон, где все двенадцать фрейлин восседали вокруг Терезы, тихо переговариваясь по-стирийски. Он почувствовал себя крестьянским мальчиком, угодившим на сборище роскошно наряженных ведьм, нараспев повторявших какое-то мрачное заклятие, возможно, направленное против него. Джезаль ощутил себя самым ничтожным и омерзительным животным из всех, какие есть на свете. А он был королем в своем собственном дворце. Он не мог без необъяснимого ужаса подумать о том, что кто-нибудь узнает правду, хотя дворцовые слуги, если что-то и заметили, держали рот на замке. Он думал, не пора ли поговорить с кем-нибудь, вот только с кем? И о чем? Лорд-камергер, добрый день. А моя жена отказывается трахаться со мной. Ваше преосвященство, рад вас видеть. А моя жена не желает смотреть на меня. Верховный судья, как поживаете? Кстати, королева презирает меня. Но больше всего он боялся разговора с Байязом. Ведь Джезаль предупредил мага, чтобы тот ни под каким предлогом не лез в его личные дела, и теперь не мог униженно просить помощи. Так он и жил во лжи, жалкий и смущенный, с каждым днем фальшивого семейного счастья теряя надежду на возможное избавление. Он видел перед собой свою дальнейшую безрадостную жизнь: без любви, без друзей, даже без собственной постели — на полу…— Ну? — прошипела Тереза. — Что «ну»? — огрызнулся он. — Дверь! Как по сигналу, в дверь громко и нагло постучали, отчего она задрожала на петлях. — Ничего хорошего не родится в Талине, — пробормотал Джезаль, сбрасывая одеяло. Он тяжело поднялся с ковра, неверным шагом, спотыкаясь, прошел по комнате и сердито повернул ключ в замке. В прихожей стоял Горст в полном обмундировании и с мечом. В одной руке он держал фонарь, и резкий свет освещал одну сторону его серьезного, взволнованного лица. В отдалении слышался звук шагов, отдававшийся эхом под сводами зала, и чьито испуганные голоса. Можно было различить мерцание ламп. Джезаль нахмурился, словно внезапно очнулся. Ему не нравилось это ощущение. — Ваше величество, — произнес Горст. — Какого черта, что происходит? — Гурки вторглись в Срединные земли.
Ферро резко открыла глаза. Она спрыгнула со скамейки, расставила ноги в боевой позиции, в руке крепко сжала отломанную ножку стола. Выругалась вполголоса. Она заснула, а когда такое случалось, ничего хорошего обычно не происходило. Но в комнате никого не было. Вокруг было тихо и темно. Никаких признаков калеки или его прислужников в черных масках. Не было и закованных в доспехи гвардейцев, которые вечно следили за ней прищуренными глазами, куда бы она ни ступила в изукрашенных залах этого треклятого дворца. Только едва заметный лучик света пробивался из-под обшитой панелями двери, что вела в комнату Байяза. Свет и тихие голоса. Она сдвинула брови, тихо подошла к двери и опустилась на колени перед замочной скважиной. — Где они высадились? — послышался голос Байяза, приглушенный деревянной панелью. — Их первые суда причалили в сумерках на пустынной отмели в юго-западной оконечности Срединных земель, рядом с Келном. Юлвей. Ферро задрожала от возбуждения и часто задышала, втягивая ноздрями холодный воздух. — Вы подготовились? Байяз усмехнулся. — Хуже, чем когда-либо. Я не ожидал, что Кхалюль перейдет в наступление так скоро и так внезапно. Они высадились ночью? Без объявления войны. И лорд Брок не заметил их? — Догадываюсь, что он все прекрасно видел и заранее подготовился к их появлению. Без сомнения, ему обещали трон, если гурки сумеют сломить сопротивление Союза и повесить вашего самозванца на воротах Агрионта. Он станет королем. Под властью Уфмана-уль-Дошта, конечно. — Предательство. — Самое заурядное. Едва ли это может потрясти нас, брат. Мы видали и похуже. И сами поступали не лучше. — Порой приходится делать неприятные вещи. Ферро услышала, как Юлвей вздохнул. — Я не отрицаю. — Много ли гурков? — Они никогда не ходят по одному. Пять легионов или даже больше, и это только авангард. Основные силы вот-вот подойдут. Тысячи. Весь юг втянут в войну. — Кхалюль с ними? — А зачем? Он остается в Сарканте, в своих солнечных садах на горных террасах, и ожидает вестей о вашем падении. Войска ведет Мамун. Плод пустыни, трижды благословенный и трижды… — Я знаю, какими именами называет себя этот высокомерный червяк! — Как бы он себя ни называл, его сила растет, и Тысяча Слов при нем. Они здесь ради тебя, брат. Они приближаются. Будь я на твоем месте, я бы ушел отсюда. Подальше на холодный север, пока есть время. — И что потом? Они последуют за мной. Ускользнуть на край мира? Я там был недавно и ничего хорошего не увидел. Игра не окончена, у меня еще осталось несколько козырей. Последовала долгая пауза. — Ты нашел Семя? — Нет. Снова пауза. — И не жалею. Когда играешь с такими силами… обходишь первый закон, если не нарушаешь его… В последний раз это привело к разрушению Аулкуса и едва не уничтожило мир. Пусть Семя останется там, где оно скрыто. — И наши надежды вместе с ним? — Мы рискуем более важными вещами, чем мои или твои надежды. Ферро было наплевать на надежды Байяза, да и на надежды Юлвея, коли на то пошло. Они оба ее обманули. Она была сыта по горло их ложью, их тайнами и обещаниями. Одни разговоры и ожидания, и опять разговоры, без конца. Ферро встала, издала боевой клич, подняла ногу и пяткой ударила по замку. Дверь дрогнула и распахнулась. Два старика сидели за столом, лампа освещала их лица — темное и бледное. Третья фигура примостилась в тени в дальнем углу. Ки молчал, укрывшись в темноте. — А постучать ты не могла? — спросил Байяз. Темнокожее лицо Юлвея просияло радостной улыбкой. — Ферро! Рад, что ты по-прежнему… — Когда придут гурки? Он перестал улыбаться и глубоко вздохнул. — Вижу, ты не выучилась терпению. — Я выучилась, а потом забыла об этом. Когда они придут? — Скоро. Передовые отряды уже движутся по Срединным землям, захватывают деревни, осаждают крепости. Прокладывают путь для тех, кто последует за ними. — Их нужно остановить, — пробормотала Ферро, вонзая ногти в ладони. Байяз откинулся в кресле, на его морщинистое лицо упала тень. — Ты читаешь мои мысли. Тебе повезло, Ферро. Я обещал тебе отмщение, и вот оно, созревшее и кровавое, падает прямо в твои ладони. Армия Уфмана высадилась. Тысячи гурков готовы к войне. Они дойдут до ворот города за две недели. — Две недели, — прошептала Ферро. — И я не сомневаюсь, что солдаты Союза скоро выйдут им навстречу. Могу устроить тебя к ним, если тебе не терпится. Ферро ждала долго. Тысячи гурков готовы к войне. Уголок ее рта приподнялся, и она улыбнулась так широко, что почувствовала боль в щеках.
Часть II
Последний довод королей.Надпись на пушках Людовика XIV
Количество мертвых
В деревне было тихо. Несколько старых каменных домов с поросшими мхом крышами из сланца выглядели сиротливо. Это место оживляла лишь стайка ворон в перепаханном поле, с которого давно собрали урожай. Рядом с Ферро на башне тихо скрипнул колокол. Раскрытые ставни раскачивались и стучали. Несколько сухих скрученных листьев, сорванных порывом ветра, тихо кружились над пустой площадью. На горизонте три столба черного дыма так же тихо поднимались к мрачным, нависшим небесам. Гурки приближались, а они любили все поджигать. — Малджин! Внизу, под чердачным люком, стоял майор Валлимир, и Ферро сердито взглянула на него. Он напоминал Джезаля дан Луфара, каким тот был, когда Ферро познакомилась с ним. Его круглое бледное лицо выражало страх и высокомерие, приводившие ее в бешенство. Было совершенно ясно, что он и козла-то никогда не поймает, не то что разведчиков гурков. Но майор делал вид, что знает все лучше всех. — Что-нибудь видишь? — прошипел он ей, уже в пятый раз за час. — Вижу, что они приближаются, — огрызнулась Ферро. — Много их? — Около дюжины. — И как далеко? — Похоже, четверть часа пути верхом, но от твоих вопросов быстрее они не приедут. — Когда они окажутся на площади, я подам сигнал — два хлопка. — Постарайся не промахнуться мимо ладони, розовый. — Я говорил, не смей меня так называть! — Он сделал паузу. — Одного нужно взять живьем и допросить. Ферро наморщила нос. Оставлять гурков в живых было ей не по вкусу. — Посмотрим. Она снова отвернулась, взглянув на горизонт, и услышала, как Валлимир шепотом раздает приказы своим людям. Солдаты рассредоточились и притаились вокруг других домов. Странная компания, какие-то недотепы, а не солдаты. Несколько ветеранов, но большинство еще моложе Валлимира и еще больше нервничают. Ферро пожалела, и уже не в первый раз, что здесь нет Девятипалого. Хорош он или плох, но никто не мог отрицать, что этот человек знает свое дело. Ферро всегда понимала его. Опыт и надежность, а в иных обстоятельствах — смертельная ярость. И то и другое пригодится в бою. Но Девятипалого здесь не было. Так что Ферро стояла одна в широком окне колокольной башни и сурово глядела на расстилающиеся поля, наблюдая за приближением всадников. Дюжина гуркских разведчиков неплотной группой скакали по проселочной дороге. Движущиеся пятна на бледной прожилке между полосами черной земли. Они замедлили ход, когда проехали мимо первого деревянного сарая, и рассредоточились. В огромной армии гурков воевали солдаты со всех концов империи, из двух десятков завоеванных провинций. Эти двенадцать разведчиков, судя по их длинным лицам, узким глазам, подседельным сумкам из узорчатой ткани и легкому вооружению, состоящему из луков и копий, явно были родом из Кадира. Убить их — месть небольшая, но хоть какая-то. Чтобы на время заполнить пустоту. Она так давно чувствует эту пустоту. Лошадь одного из гурков шарахнулась в сторону, когда ворона вспорхнула с чахлого дерева. Ферро затаила дыхание, уверенная, что Валлимир или один из его тупых розовых воспользуются моментом и постараются ввязаться в схватку. Но все было тихо, когда всадники осторожно вступили на площадь. Их вождь поднял руку, призывая к осмотрительности. Он взглянул прямо на Ферро, но не увидел ничего. Высокомерные болваны. Они видят только то, что они хотят видеть: деревню, которую покинули жители, напуганные приближением непобедимой императорской армии. Ферро крепко сжала свой лук. Им надо бы поучиться. И она их научит. Вождь гурков держал в руке трепещущий на ветру лист бумаги, глядя на него с недоумением, словно это было послание на незнакомом языке. Наверное, карта. Один из солдат осадил лошадь, соскочил с седла и, поддерживая лошадь под уздцы, повел ее к поросшему мхом водяному стоку. Двое других расслабились, сидя в седле, переговаривались и усмехались, махали руками — явно шутили. Четвертый чистил ножом ногти. Еще один медленно ехал по окраине площади, наклоняясь и заглядывая в окна домов. Искал, что бы украсть. Кто-то из «шутников» разразился громким смехом. И тут два коротких хлопка разнеслись эхом между зданиями. Разведчик у источника только успел наполнить фляжку, когда стрела Ферро врезалась ему в грудь. Сосуд выпал из его руки, из горлышка полилась вода. Тетивы луков запели в окнах. Разведчики закричали, изумленно озираясь. Лошадь метнулась в сторону, упала и забила копытами о землю, вздымая пыль. Она придавила собой всадника, который отчаянно вопил. Солдаты Союза с криками выбежали из укрытий, держа копья наготове. Один из всадников наполовину вытащил меч, но его поразила стрела. Он повалился, свесившись из седла. Вторая стрела Ферро пронзила другого гурка в спину. Тот, который чистил ногти, выпал из седла, но смог вовремя приподняться и увидеть, что солдат Союза направляется к нему с копьем. Он бросил нож и поднял руки, но слишком поздно — копье пронзило его насквозь. Гурк упал, окровавленное острие торчало из его спины. Двое разведчиков поскакали назад, туда, откуда они явились. Ферро прицелилась, но гурки уже добрались до узкой тропинки, через которую была туго натянута веревка. Оба вылетели из седел и вытянули из укрытия союзного солдата, так как веревка крепко намоталась ему на руку. Одна из стрел Ферро ударила разведчику между лопаток, когда он пытался подняться из пыли. Второй, пошатываясь, прошел несколько шагов, но солдат ударил его по голове мечом и отсек половину черепа. Из дюжины гурков только вождю удалось выбраться из деревни. Он пришпорил лошадь, направляя ее к узкому забору между двумя домами, и перепрыгнул его, так что копыта стукнулись о верхнюю рейку. Он несся галопом через поля, где еще виднелись остатки жнивья, низко склонившись в седле, ударяя лошадь пятками в бока. Ферро натянула тетиву и прицелилась, невольно улыбаясь. Она мгновенно оценила, как он сидит в седле, с какой скоростью скачет его лошадь, учла высоту башни и ветер на своем лице, вес стрелы, напряжение дерева, тетиву, впившуюся ей в губу. Стрела полетела, как черная щепка на фоне серого угрюмого неба, и лошадь рванулась вперед, наткнувшись на нее. Порой бог бывает щедр. Вождь гурков выгнул спину, свалился с седла и покатился по земле, вздымая пыль и подбрасывая срезанные стебли. Его крик достиг ушей Ферро мгновение спустя. Ее улыбка стала еще шире, обнажая зубы. — Ха! Она вскинула лук на плечо, соскользнула по лестнице вниз, выпрыгнула в заднее окно и побежала по полю. Ее ботинки тяжело топтали мягкую почву и жнивье, ладонь сжимала рукоять меча. Человек тихо подвывал в грязи, стараясь выбраться из-под лошади. В отчаянии он зацепил пальцем стремя, услышав за спиной быстрые шаги Ферро, попытался подняться, но упал со стоном. Когда она приблизилась, он лежал на боку. Меч зловеще поскрипывал в деревянных ножнах. Глаза гурка, полные боли и страха, обратились к Ферро. Темнокожий, как и она сама. Человек лет сорока с совершенно обычным лицом: редкая бороденка, бледное родимое пятно на одной щеке, прилипшая грязь на другой, на лбу блестят бусинки пота. Она встала над ним. Солнечный свет поблескивал на изгибе ее клинка. — Дай мне повод не делать этого, — неожиданно произнесла Ферро. Странно, что она вообще сказала это, да не кому-нибудь, а солдату императорской армии. В жаре и пыли кантийских земель у нее не было привычки оставлять кому-то шанс выжить. Возможно, что-то в ней переменилось на этой влажной разоренной земле, в западной части мира. Солдат неотрывно смотрел на нее, губа его дрожала. — Я… — хрипло произнес он. — Мои дочери! У меня две дочери. Умоляю, позволь мне увидеть, как они выйдут замуж… Ферро помрачнела. Не следовало давать ему говорить. Отец двух дочерей. У Ферро тоже был отец, и она была его дочерью. Этот человек не причинил ей никакого вреда. Он был гурком не больше, чем она сама. Он не сам пошел на войну — скорее всего, у него не было иного выбора, кроме как исполнять приказы могущественного Уфмана-уль-Дошта. — Я вернусь… Клянусь богом… Вернусь к моей жене и детям. Стрела попала ему ниже плеча и прошла насквозь, обломившись, когда он ударился о землю. Расщепленное древко виднелось у него под мышкой. Стрела не затронула легкое, судя по тому, как он говорил. Она не убьет его. По крайней мере, сразу. Ферро могла бы помочь ему выбраться из-под лошади, и он бы ушел, получив шанс выжить. Разведчик поднял дрожащую руку. Брызги крови виднелись на его длинном большом пальце. — Пожалуйста… Это не моя война… Меч глубоко врезался ему в лицо, вошел в рот иразрубил нижнюю челюсть. Человек издал хриплый стон. Следующий удар рассек его голову пополам. Он упал, перевернулся, черная кровь вытекала на землю, оседая на остатках соломы. Меч пробил ему затылок, и он затих. В этот день Ферро не была настроена миловать. Мертвая лошадь разведчика молча смотрела на нее. — Что? — резко спросила она. Возможно, она изменилась здесь, на западе, но не настолько. Одним солдатом в армии Уфмана стало меньше, и это хорошо, откуда бы он ни явился. Ей не нужно искать оправданий. Тем более перед лошадью. Ферро схватила животное под уздцы и сильно встряхнула. Валлимир, возможно, полный розовый дурак, но приходилось признать, что он устроил засаду на славу. Десять мертвых разведчиков лежали на деревенской площади, их разорванные одежды трепал ветер, их кровь пятнами застыла на пыльной земле. Со стороны Союза был только один раненый — тот идиот, который запутался в собственной веревке. Он вывалялся в пыли и был покрыт ссадинами. Неплохо они поработали сегодня днем. Пока неплохо. Один из солдат пнул лежащее в пыли тело. — Значит, вот как выглядят гурки. Не так уж страшно. — Это не гурки, — произнесла Ферро. — Это кадирские разведчики, призванные на службу поневоле. Они стремились на войну не больше, чем ты. Солдат уставился на нее, озадаченный и встревоженный. — В Канте живет множество племен. Не все люди с коричневыми лицами гурки. Не все поклоняются их богу или гнут спину перед их императором. — Но большинство это делают. — У большинства нет выбора. — Все-таки они наши враги, — усмехнулся он. — Я не говорю, что нам следует разделять их. Оттолкнув его, Ферро вошла в здание с башней, где был колокол. Оказывается, Валлимиру все-таки удалось взять пленника. Он и его люди собрались вокруг захваченного разведчика. Тот стоял на коленях, его руки были крепко связаны за спиной, лицо с одной стороны расцарапано. Он смотрел исподлобья так, как обычно смотрят пленники — испуганно. — Где находятся ваши главные силы? — настойчиво спрашивал Валлимир. — Он не говорит на твоем языке, розовый, — оборвала его Ферро. — Не кричи, не поможет. Валлимир сердито обернулся на нее. — Возможно, нам надо было прихватить с собой кого-то, кто умеет говорить по-кантийски, — произнес он с туповатой иронией. — Возможно. Последовала долгая пауза. Валлимир ждал, что Ферро еще скажет, но она молчала. В конце концов, он глубоко вздохнул. — Ты говоришь по-кантийски? — Конечно. — Тогда не будешь ли так любезна задать ему несколько вопросов? Ферро причмокнула. Пустая трата времени, но если нужно что-то сделать, лучше сделать побыстрее. — Что мне нужно у него спросить? — Ну, как далеко находится армия гурков, какова ее численность, каким путем они движутся… — Ха. Ферро присела перед пленником на корточки и взглянула ему прямо в глаза. Он смотрел на нее, беспомощный и испуганный, явно не понимая, что она делает с этими розовыми. Она и сама не понимала. — Кто ты? — прошептал он. Ферро вытащила нож и показала его. — Ты будешь отвечать на мои вопросы, или я зарежу тебя этим ножом. Вот кто я. Где гуркская армия? Он облизнул губы. — В двух днях пути отсюда, на юге. — Сколько их? — Больше, чем я могу сосчитать. Много тысяч. Люди из пустынь, с равнин и… — Каким маршрутом они следуют? — Я не знаю. Нам приказали скакать к этой деревне и посмотреть, есть ли здесь кто-то. — Он нервно сглотнул, кадык на его мокром от пота горле ходил ходуном. — Возможно, мой капитан знает больше… — Шшш, — прошипела Ферро. Его капитан уже никому ничего не расскажет — она раскроила ему голову. — Их много, — резко бросила она Валлимиру. — И еще больше на подходе, в двух днях пути отсюда. Он не знает маршрута. Что теперь? Валлимир потер светлую щетину на подбородке. — Думаю, мы должны взять его с собой в Агрионт. Доставить его в инквизицию. — Он ничего не знает. Будет только мешать нам. Надо его прикончить. — Он сдался! Убить его — это преступление, воюем мы с ними или нет. — Валлимир кивнул одному из солдат. — Я по совести не могу сделать этого. — Я могу. Нож Ферро плавно вошел в сердце разведчика и вышел назад. Его рот и глаза широко раскрылись. Кровь проступила на разорванной одежде, быстро расплываясь темным пятном. Пленник уставился на этот кровавый круг, издав протяжный, захлебывающийся звук. — Аах! Его голова откинулась назад, тело ослабело. Ферро обернулась. Солдаты смотрели на нее, побледневшие от потрясения, вытаращив глаза. Да, трудный выдался день для них. Им надо многому научиться, но скоро они привыкнут. Или гурки их поубивают. — Они хотят жечь ваши поля, селения и города. Они хотят сделать рабами ваших детей. Они хотят, чтобы все в мире молились их богу на их языке, чтобы ваша земля стала частью их империи. Я знаю это. — Ферро вытерла лезвие ножа о рукав мертвого разведчика. — Единственная разница между войной и преступлением — количество мертвых. Валлимир смотрел на тело пленника, задумчиво поджав губы. Ферро гадала, больше ли в нем твердости духа, чем она предполагала прежде. Наконец он повернулся к ней. — Что ты предлагаешь? — Мы можем задержаться здесь. Попробуем захватить настоящего гурка. Но это может дорого нам обойтись. — Ну? — Двинемся на восток или на север. Устроим еще одну ловушку вроде этой. — И уменьшим императорскую армию на двенадцать человек? Мелкие действия. Ферро пожала плечами. — Мелкие действия, но правильный ход мыслей. Или вы увидели достаточно и хотите вернуться к своим укреплениям? Валлимир хмуро посмотрел на нее, потом повернулся к одному из своих солдат — крепкому ветерану со шрамом на щеке. — К востоку отсюда есть деревня, не так ли, сержант Форест? — Так точно, сэр. Марлхоф. Не более чем в десяти милях. — Это тебе подходит? — Валлимир взглянул на Ферро, приподняв бровь. — Мне подходят мертвые гурки. И все.Листья на воде
— Карлеон, — сказал Логен. — Ага, — сказал Ищейка. Город раскинулся в излучине реки под хмурыми небесами. Четкие очертания высоких стен и башен круто вздымались над бурными водами, выше того места, где прежде стоял замок Скарлинга. Крытые шифером крыши и каменные здания плотно примыкали друг к дружке, спускаясь с длинного склона холма и теснясь у его подножия, за городской стеной. Все как будто покрылось холодным ярким глянцем после только что прошедшего дождя. Ищейка не мог сказать, что рад снова увидеть это место. Каждый визит в Карлеон кончался для него плохо. — Немного изменился со времен того сражения. — Логен смотрел на свою вытянутую руку, покачивая обрубком пальца. — Тогда здесь не было таких стен. — Но и армия Союза тогда не окружала его. Ищейка признал, что это был утешительный факт. Передовые части армии Союза заняли поля, окружавшие город, и создали линию земляных укреплений, столбов, заборов. За ними двигались люди, металл поблескивал под тусклым солнцем. Тысячи людей, хорошо вооруженных и полных желания мстить, зажали Бетода в его логове. — Ты уверен, что он там, внутри? — Куда еще он может деться? Он потерял своих лучших парней в горах. А друзей у него не осталось. — Мы все что-то потеряли, — пробормотал Ищейка. — Теперь вот сидим здесь. Все-таки у нас есть время. Много времени. Просто сидим, смотрим, как растет трава, и ждем, когда Бетод сдастся. — Ага, — ответил Логен, хотя по его виду трудно было сказать, что он согласен. — Ага, — отозвался Ищейка. Однако насколько он знал, просто сдаться — это на Бетода не похоже. Он повернул голову, заслышав быстрый стук копыт на дороге. Вестник в шлеме, как взъерошенный петушок, выскочил из-за деревьев и поскакал к шатру Веста. Его лошадь была вся в мыле от быстрой езды. Он резко осадил ее, едва не вывалившись из седла, спешился и, пошатываясь, прошел мимо нескольких оглянувшихся на него офицеров в шатер. Ищейка почувствовал, как внутри, в животе, зашевелилась тревога. — Похоже, плохие новости. — А какие еще здесь могут быть? Все вдруг заволновались. Солдаты кричали, бросали оружие. — Лучше посмотреть, что случилось, — пробормотал Ищейка, хотя с удовольствием пошел бы в другую сторону. Круммох стоял у палатки, мрачно глядя на поднявшуюся суету. — Что-то стряслось, — сказал он. — Но я в толк не возьму, что эти южане замельтишили. Клянусь, они спятили. Безумное многоголосие накрыло Ищейку внутри палатки, едва он приподнял полог. Там собрались офицеры Союза, и царило смятение. Вест стоял в самом центре, лицо его было бледным как молоко, кулаки плотно сжаты. — Свирепый! — Ищейка тронул его за руку. — Какого черта, что произошло? — Гурки вторглись в Срединные земли. Вест высвободил руку и втянулся в общий гомон. — Кто куда вторгся? — пробормотал Круммох. — Гурки. Лицо Логена заметно помрачнело. — Темнокожее племя, с юга. Очень жесткий народ. К ним подошел Пайк. Его обожженное лицо было суровым. — Они высадились с моря. Уже вполне могли дойти до Адуи. — Подождите. — Ищейка ничего не знал ни о гурках, ни об Адуе, ни о Срединных землях, но с каждым мгновением его предчувствие становилось все хуже. — Что это означает для нас? — Нам приказано возвращаться. Немедленно. Ищейка замер, уставившись на него. Ему следовало догадаться, что так просто все не пройдет. Он снова схватил Веста за руку, показывая на Карлеон испачканным пальцем. — У нас нет людей, чтобы вести осаду этого места без вас. — Я знаю, — сказал Вест, — и мне очень жаль. Но я ничего не могу сделать. Передайте генералу Поулдеру, — он резко обратился к какому-то молодому офицеру, — что надо подготовить дивизию к броску на побережье немедленно. Ищейка моргнул, чувствуя тошноту. — Значит, мы зазря сражались на Высокогорье семь дней? Тул погиб, и только мертвым известно, сколько еще сложили головы, и все впустую? — Он не мог понять, почему все вечно разваливается, стоит только на это понадеяться. — Значит, вот как. Обратно в леса, в холод, снова убегать и убивать. Без конца. — У меня есть другая мыслишка, — сказал Круммох. — Какая? Вождь горцев лукаво улыбнулся. — Ведь ты Девять Смертей. — Ага. Я знаю. — Логен смотрел так, как человек смотрит на дерево, на котором его сейчас повесят. — И когда вы уходите, Свирепый? Вест нахмурился. — У нас много людей, но немного дорог. Думаю, дивизия Поулдера выйдет завтра, дивизия Кроя через день. Круммох расплылся в улыбке. — То есть еще целый день туча народа будет сидеть здесь, окопавшись вокруг Бетода, словно никто и не собирается уходить? — Да, так и будет. — Дайте мне завтрашний день, — сказал Логен. — Дайте мне хотя бы это, и я попробую доделать дело. А потом, если выживу, отправлюсь с вами на юг и приведу с собой тех, кого смогу. Таково мое слово. Мы поможем вам с гурками. — Но что изменит один день? — спросил Вест. — Точно, — пробормотал Ищейка. — Что сделаешь за один день? Но проблема была в том, что он уже сам догадался.Вода медленно текла под старым мостом, мимо деревьев, к зеленым склонам холмов. К Карлеону. Логен наблюдал за несколькими желтыми листьями, которые уносил поток: они крутились и переворачивались, проплывая мимо поросших мхом камней. Он хотел бы так же уплыть куда-нибудь, но вряд ли это возможно. — Мы сражались здесь, — сказал Ищейка. — Тридуба и Тул, Доу, Молчун и я. Где-то в этих лесах покоится Форли. — Ты хочешь пойти туда? — спросил Логен. — Нанести ему визит, посмотреть… — Зачем? Сомневаюсь, что от этого мне будет толк, а тем более ему. Ничего хорошего не будет. Вот что значит быть мертвым. А ты уверен, Логен? — Ты видишь другой путь? Союз уйдет. Может, это наш последний шанс покончить с Бетодом. Нельзя его упускать. — Это твоя жизнь. Логен глубоко вздохнул. — Мало кому она дорога. Так ты со мной? Ищейка покачал головой. — Представь себе, я остаюсь. Бетод у меня в печенках сидит. — Ну ладно. Ладно. Теперь казалось, что каждый момент жизни Логена, все, что он говорил, делал или выбирал, — даже то, о чем он забыл, — вело его сюда. Выбора уже не было. Возможно, его не было никогда. Он был как те листья на воде — его несло вперед, к Карлеону, и он ничего не мог с этим поделать. Он пришпорил лошадь и двинулся вниз по склону один, дальше по грязной тропинке, вдоль бурлящей реки. Все вокруг виделось яснее, чем обычно на закате. Он ехал мимо деревьев с мокрыми листьями — золотисто-желтыми, огненно-оранжевыми, ярко-пурпурными, всех оттенков пламени. Он спускался в глубь долины, и плотный влажный воздух, осенний туман обступал его, так что горло покалывало. Потрескивание седла, позвякивание упряжи, поступь копыт по мягкой земле — все звуки были приглушены. Он ехал рысью через пустые поля, превратившиеся в сплошную грязь, проросшую сорняками, мимо пикетов Союза, мимо рва и линии заостренных кольев на расстоянии трех полетов стрелы от стен крепости. Солдаты в кольчугах и шлемах наблюдали за ним с мрачными лицами. Он натянул поводья, и его лошадь перешла на шаг. Копыта простучали по новому деревянному мосту, одному из тех, что построил Бетод. Река внизу поднялась от осенних дождей. Логен ехал дальше, вверх по пологому подъему. Стена крепости нависала над ним. Высокая, ровная, темная, она выглядела неприступно. Угрожающая стена, если такое бывает. Логен не мог видеть людей в бойницах зубчатых стен, но догадывался, что они должны там быть. Горло у него перехватило, но он заставил себя выпрямиться, словно не испытывал никакой боли от ран после семидневного сражения в горах. Он чутко следил, не раз дастся ли тихий щелчок тетивы, не пронзит ли его боль, после которой замертво падаешь в грязь. Это, так сказать, сразу испортило бы песню. — Ну-ка, ну-ка! — послышался зычный голос. Логен сразу же узнал его. Кто это, если не Бетод? Странно было то, что на долю секунды Логен обрадовался. Пока не вспомнил обо всей крови, что разделяла их. Пока не вспомнил, как они ненавидели друг друга. Можно иметь врагов, которых лично не знаешь, и у Логена таких было в избытке. Можно убивать незнакомых людей, и он делал это часто. Но нельзя по-настоящему ненавидеть человека, если прежде не любил его, и эта любовь никогда не исчезает до конца. — Я смотрю со своих ворот, и кого же я вижу? Кто выезжает ко мне из прошлого? — обратился к нему Бетод. — Девять Смертей! Не могу поверить! Я бы устроил праздник, но у нас тут мало припасов! Он стоял на парапете, возвышаясь над дверями, положив сжатые в кулаки руки на камень. Он не усмехался и не улыбался. Он был серьезен. — Это ты, король Севера? — прокричал Логен. — Все еще носишь золотую шапку? Бетод прикоснулся к обручу на своей голове. Большой драгоценный камень надо лбом поблескивал в лучах заходящего солнца. — А почему бы мне ее не носить? — Ну-ка, посмотрим. — Логен взглянул налево, затем направо, вверх и вниз вдоль голых крепостных стен. — Да потому, что с тобой осталось одно дерьмо, и над ним ты король, как я вижу. — Ха. Похоже, мы оба одиноки. Где твои друзья, Девять Смертей? Где убийцы, которых ты собрал вокруг себя? Где Грозовая Туча, Молчун, Ищейка и этот паршивец Черный Доу? — С ними покончено, Бетод. Мертвы, остались в горах. Мертвы, как Скарлинг. И Малорослик, и Бодун, и Белобокий, и множество других тоже мертвы. Бетод мрачно выслушал его. — Радоваться нечему, если ты меня спросишь. Много дельных людей вернулись в грязь. И мои друзья, и твои. Но для нас с тобой хорошего конца не предвидится. Друзья мы никудышные, враги — еще хуже. Для чего ты сюда пожаловал, Девятипалый? Логен помолчал, вспоминая все случаи, когда он делал то, что вынужден был сделать сейчас. Как он вызывал людей на поединки и чем это заканчивалось. Счастливых воспоминаний было немного. Хочешь сказать про Логена Девятипалого, скажи, что он действует по необходимости. Но другого выхода нет. — Я пришел, чтобы бросить тебе вызов! — крикнул он. Звук его голоса отразился эхом от влажных темных стен и умер медленной смертью в туманном воздухе. Бетод откинул голову и рассмеялся, но этот смех был нерадостным. Логен отметил это. — Клянусь мертвыми, Девятипалый, ты не меняешься. Ты вроде старой собаки, которую никто не может заставить замолчать. Вызов? Что у нас осталось, за что нам сражаться? — Если я одержу победу, ты откроешь ворота и останешься при мне. Моим пленником. Если я проиграю, Союз соберется и отправится домой, а ты получишь свободу. Улыбка Бетода поблекла, глаза подозрительно прищурились. Логен узнал этот взгляд. Бетод оценивал возможности и взвешивал доводы. — Это похоже на подарок судьбы, если учесть мое нынешнее затруднительное положение. Трудно поверить. Какой прок твоим южным друзьям от этого? Логен усмехнулся. — Они подождут, если надо, но они не особенно интересуются тобой, Бетод. Ты для них ничего не значишь, со всем твоим бахвальством. Они уже поддали тебе под зад так, что ты прокатился по всему Северу, и больше не хотят думать о тебе. Если я выиграю, они получат твою голову. Если я проиграю, они смогут уйти домой раньше. — Я для них ничего не значу? — Лицо Бетода прорезала грустная улыбка. — После всех моих стараний и усилий? А ты, Девятипалый, рад видеть, что все, за что я боролся, лежит в пыли? — А почему бы нет? Тебе некого винить, кроме самого себя. Ты сам довел нас до этого. Принимай вызов, Бетод, и один из нас обретет мир. Король Севера изумленно взглянул вниз, широко раскрыв глаза. — Некого винить? Только самого себя? Как быстро мы все забываем! — Он схватил цепь, что лежала у него на плечах, и встряхнул ею. — Думаешь, я к этому стремился? Думаешь, я просил чего-то подобного? Я хотел одного — расширить наши земли, чтобы прокормить народ, чтобы большие кланы перестали теснить меня. Я хотел одержать несколько побед, которыми можно гордиться, чтобы передать моим сыновьям больше, чем я сам получил от отца. — Он наклонился вперед, стиснув руками каменную стену. — Кто все время подталкивал меня к новым шагам? Кто не позволял мне остановиться? Кто жаждал крови, упивался ею, сходил от нее с ума и не мог насытиться? — Он ткнул пальцем вниз. — Не ты ли, Девять Смертей? — Все было не совсем так, — огрызнулся Логен. Смех Бетода разнесся по ветру. — Не так? Я хотел поговорить с Шамой Бессердечным, а тебе понадобилось убить его! Я пытался заключить сделку в Хеонане, а тебе взбрело в голову вмешаться и свести счеты, положив начало еще дюжине войн. Мир, ты говоришь? Я просил тебя позволить мне заключить мир в Уфрисе, но тебе нужно было сражаться с Тридубой. Я умолял тебя на коленях, но ты хотел прославить свое имя на Севере. Потом ты победил Тридубу и нарушил слово, данное мне, — оставил его в живых. Как будто нет ничего важнее твоей проклятой гордыни! — Все было не так, — произнес Логен. — Да на Севере все знают правду! Мир? Ха! А как насчет Гремучей Шеи? Я бы получил выкуп и вернул ему сына, и мы все разошлись бы по домам счастливые, но нет! Что ты сказал мне? Легче остановить течение Белой реки, чем Девять Смертей. Ты насадил его голову на мой штандарт, чтобы весь мир видел, какова твоя месть. Всякий раз, когда я пытался остановиться, ты волочил меня вперед, все глубже в болото. А потом я уже не мог остановиться! Пришло такое время, когда либо ты убьешь, либо тебя убьют. И мне пришлось завоевать весь Север. Ты сделал меня королем, Девятипалый. Что еще мне оставалось? — Все было не так, — прошептал Логен. Но он знал, что так и было. — Убеждай себя, что я причина всех твоих несчастий, если тебе от этого легче. Повторяй, что я безжалостный, жестокий, кровожадный, но задай себе вопрос: от кого я этому научился? У меня был самый лучший наставник! Разыгрывай из себя добряка, если тебе нравится, человека, у которого нет выбора, но мы оба знаем, кто ты на самом деле. Покой? Ты никогда не обретешь покоя, Девять Смертей. Ты соткан из смерти. Логен отверг бы эти обвинения, если бы в них была бы хоть капля лжи. Бетод по-настоящему знал его. Бетод по-настоящему его понимал. Лучше всех. Его злейший враг, но в то же время его лучший друг. — Почему ты не убил меня, когда у тебя был случай? Король Севера нахмурился, словно не понял его. Потом снова засмеялся. Он буквально захлебывался смехом. — Ты не знаешь почему? Ты стоял рядом с ним, и ты не знаешь? Ты ничему не научился у меня, Девятипалый! До сих пор позволяешь обвести себя вокруг пальца. — О чем ты говоришь? — резко выкрикнул Логен. — Байяз! — Байяз? И что с ним? — Я был готов покончить с тобой, утопить твой труп в трясине вместе с твоими никуда не годными идиотами. Я бы с радостью сделал это, если бы старый лжец не остановил меня. — Ну? — Я был перед ним в долгу, а он хотел, чтобы тебя отпустили. Старый болван спас твою презренную шкуру, только он! — Зачем? — зло спросил Логен. Он не понимал, что это значит, но был очень недоволен тем, что узнает обо всем последним. Бетод лишь усмехнулся. — Возможно, я недостаточно пресмыкался перед ним. Он спас тебя, его и спрашивай зачем, если доживешь до возможности спросить. По-моему, вряд ли доживешь. Я принимаю твой вызов! Здесь. Завтра. На рассвете. — Он потер ладони. — Поединок один на один, а на кону стоит будущее всего Севера. Как прежде, Логен. В былые времена. На залитых солнцем долинах. Еще раз бросим кости! — Король северян медленно отступил назад, отодвинувшись от бойницы. — Но кое-что изменилось. У меня новый боец. На твоем месте я бы попрощался со всеми сегодня вечером и приготовился к тому, чтобы вернуться в грязь. В конце концов… Как ты мне говорил? — Его смех медленно разнесся в сумерках. — Надо смотреть правде в глаза.
— Хороший кусок мяса, — произнес Молчун. Тепло костра и хороший кусок мяса стоят того, чтобы благодарить судьбу. Не раз бывало так, что у Ищейки и этого не бывало, но при виде капель крови на этом куске баранины его затошнило. Он вспомнил кровь Шамы Бессердечного, когда Логен вспорол ему живот. Годы прошли, но Ищейка видел это ясно, как вчера. Он слышал гул людских голосов, стук сталкивающихся щитов, ощущал запах кисловатого пота и свежей крови на снегу. — Клянусь мертвыми! — проворчал Ищейка. Во рту у него собралась слюна, словно его вот-вот вырвет. — Как ты можешь даже думать о еде? Доу оскалил зубы, усмехаясь. — Если у нас подожмет животы от голода, Девятипалому это не поможет. Ничто ему не поможет. Уж таков поединок — все зависит от самого человека. Он воткнул нож в кусок мяса, и кровь с шипением закапала в костер. Затем Доу сел на место и задумался. — Думаешь, он может это сделать? На самом деле? Помнишь, как было в тот раз? Ищейка вспомнил ощущение удручающего страха, напавшего на него в тумане, и содрогнулся всем телом. Ему хотелось бы забыть того великана, надвигавшегося сквозь мрак, вид его поднятого раскрашенного кулака и звук, с которым этот кулак ударил Тридубу в бок, сокрушая ребра. — Если кто-то вообще может это сделать, — пробормотал он, сжав зубы, — то именно Логен. — Угу, — буркнул Молчун. — Но как, по-твоему, он возьмет верх? Вот в чем вопрос. И что будет, если нет? Отвечать на этот вопрос было мучительно. Во-первых, Логен умрет. Во-вторых, можно будет забыть об осаде Карлеона. После битвы в горах у Ищейки осталось слишком мало бойцов, чтобы держать в окружении этот каменный ночной горшок. Кроме того, город укреплен лучше всех городов на Севере. Бетод будет делать все возможное: просить помощи, находить новых союзников, сражаться. Зажатый в угол, он крайне упрям. — Логен возьмет верх, — прошептал он, сжимая кулаки так, что длинный порез вдоль руки заныл. — Должен. Он едва не свалился в костер, когда большая толстая рука тяжело стукнула его по спине. — Клянусь мертвыми, я никогда не видел, чтобы у костра собралось столько вытянутых лиц. Ищейка сморщился. Безумный вождь горцев вряд ли мог поднять ему настроение — он ухмылялся в темноте, а за ним стояли его дети, держа на плечах свое взрослое оружие. Детей у Круммоха осталось только двое, так как одного сына убили на Высокогорье. Но отец, похоже, совсем не горевал о нем. Он потерял свое копье, сломавшееся в поединке с каким-то дикарем (как сам любил повторять), так что теперь в его руках не было ничего. Дети Круммоха после сражения мало говорили. Во всяком случае, Ищейка их не слышал. Немного говорили и о том, сколько их соплеменников убито. Если увидеть войну вблизи, можно быстро потерять всякое стремление воевать. Ищейка хорошо знал, как это бывает. Однако сам Круммох по-прежнему был весел. — Куда подевался Девятипалый? — Ушел, чтобы побыть одному. Он всегда любил так делать перед поединком. — Гм. — Круммох брякнул костяшками, висящими у него на шее. — Поговорить с Луной, я уверен. — Облегчиться — это ближе к истине. — Ну, лучше облегчиться перед боем, а не во время его. — Усмешка озарила его заросшее бородой лицо. — Луна любит Девять Смертей, я тебе говорю! Любит, как никого во всем широком круге мира. У него есть небольшой шанс победить в честном поединке, и это самое лучшее, на что человек может рассчитывать, если выступает против порождения дьявола. Вот только одна загвоздка. — Всего одна? — Честного поединка не будет, пока жива эта чертова ведьма. Плечи Ищейки разом поникли. — Что ты имеешь в виду? Круммох покрутил один из своих деревянных амулетов. — Луна нашептала, что она не позволит Бетоду, и себе вместе с ним уйти в грязь. Очень хитрая ведьма. Все виды магии покоряются ей. Все виды заклятий. Все способы, чтобы выиграть сражение. Так что у Девятипалого дело дрянь. — Ну? — Я вот что думаю. Ее надо остановить. Ищейка не думал, что может стать еще тоскливее, но вот стало. — Луна тебе в помощь, — пробормотал он. — Ха-ха, дружище, ха-ха. Я бы первый пошел на это, но у них небывало высокие стены, а я не паук лазать по ним. — Круммох пристукнул толстой рукой по толстому животу. — Во мне вдвое больше мяса, чем требуется для такого дела. Нет, для этого нужен человек небольшой, но крепкий. Точно, и Луна это знает. Человек, умеющий подкрасться как ягуар, зоркий и не робкого десятка. С ловкими руками и быстрым как молния умом. Он взглянул на Ищейку и усмехнулся. — И ты знаешь такого? — Ищейка сокрушенно покачал головой. — Я, черт побери, не имею понятия, кто бы подошел.
Логен поднял потертую флягу и наполнил рот жидкостью. Алкоголь обжог язык и глотку, возбуждая вечное желание сделать глоток. Логен наклонился, сжал губы и выплюнул все тонкой струей. Сполохи огня вспыхнули в холодной ночи. Он пристально всматривался в темноту, ничего не различая, кроме черных очертаний деревьев и подвижных черных теней, которые отбрасывал его костер. Он встряхнул фляжку с остатками пойла. Пожал плечами, поднес фляжку ко рту и опрокинул ее в себя, поднимая все выше, чувствуя, как алкоголь обжигает желудок. Духи могут и поделиться с ним сегодня вечером. Скорее всего, послезавтра ему уже не придется призывать их. — Девятипалый. — Голос прошелестел над ним, как падающие листья. Один дух выскользнул из мрака, приблизился к свету костра. Он явно не знал Логена, и тот успокоился. Не будет ни обвинений, ни страха, ни отвращения. Духа не интересует, кто он и что он делал. Логен бросил пустую фляжку на землю. — Сам по себе? — Да. — Ты никогда не будешь один, если с тобой весело. Хотя веселье, наверное, это для людей, не для духов. — Да. — Не любишь много говорить? — Я тебя не звал. — Верно. Логен неотрывно смотрел на огонь. — Я должен завтра сразиться с одним человеком. Его зовут Фенрис Наводящий Ужас. — Он не человек. — Ты его знаешь? — Он стар. — По твоим понятиям? — Ничто не старо по моим понятиям, но он из древних времен и даже старше. У него другой хозяин, можно сказать. — Какой хозяин? — Гластрод. Это имя резануло слух, как нож. Меньше всего он ожидал и хотел его услышать. Холодный ветер задул между деревьями, и воспоминания о возвышающихся руинах Аулкуса навалились на Логена. Он почувствовал озноб. — Может, это другой Гластрод, не тот, который едва не разрушил половину мира? — Другого нет. Именно он написал знаки на коже Наводящего Ужас. Знаки на древнем языке, на языке демонов, вдоль левой стороны тела. Это тело принадлежит нижнему миру. Там, где написано слово Гластрода, Наводящий Ужас неуязвим. — Неуязвим? Совсем? — Логен мгновение размышлял над этим. — Почему же он не написал с обеих сторон? — Спроси Гластрода. — Вряд ли это возможно. — Да. Последовала долгая пауза. — Что ты будешь делать, Девятипалый? Логен посмотрел в сторону деревьев. Мысль о бегстве вдруг показалась ему очень привлекательной. Иногда лучше пожить в страхе перед чем-то, чем подохнуть, выполняя намеченное, что бы ни говорил Логену отец. — Я уже попытался сбежать, — пробормотал он, — и вернулся, сделав круг. Бетод ждет меня в конце любой дороги, откуда ни начни. — Тогда говорить нечего. — Дух поднялся от костра. — Возможно, еще увидимся. — Вряд ли. Магия уходит из мира. Такие, как я, погружаются в сон. Не думаю, что мы увидимся. Даже если ты победишь Наводящего Ужас, хотя я не думаю, что будет так. — Умеешь ты подбодрить. — Логен усмехнулся. — Удачи тебе. Дух растворился в темноте и исчез. Он не пожелал Логену удачи. Но это не имело значения.
Власть
Это было мрачное и тягостное заседание даже для Закрытого совета. За узкими окнами стояла непогода, словно перед бурей, которой так и не последовало, и в Белом зале царил унылый сумрак. Сильные порывы ветра ударяли в старые оконные рамы, и Джезаль вздрагивал. По его телу под отороченным мехом одеянием пробегала дрожь. Угрюмые лица дюжины старцев мало способствовали тому, чтобы он согрелся. Лорд-маршал Варуз стиснул зубы и воплощал суровую решительность. Лорд-камергер Хофф сжимал свой кубок, как тонущий человек хватается за последний обломок лодки. Верховный судья Маровия нахмурился так, будто собирался вынести смертный приговор всем собравшимся и себе самому. Тонкая губа архилектора Сульта то и дело кривилась, а его холодный взгляд скользил от Байяза к Джезалю, Маровии и обратно. Сам первый из магов окинул взором сидящих за столом. — Пожалуйста, обрисуйте ситуацию, лорд-маршал Варуз. — Ситуация, если честно, печальная. Адуя в волнении. Около трети населения уже покинуло город. Из-за гуркской блокады поставки не доходят до рынка. Комендантский час действует, но жители находят возможности для грабежа, насилия и разгула, пока власти заняты в другом месте. Маровия покаал головой, его седая борода тоже качнулась. — Можно ожидать, что ситуация ухудшится, когда гурки приблизятся к городу. — А они, — произнес Варуз, — преодолевают по несколько миль в день. Мы делаем все, чтобы помешать им, но наши возможности так ограниченны… что они могут оказаться перед воротами города уже через неделю. Послышалось несколько испуганных вздохов и приглушенных проклятий. У некоторых старцев забегали от страха глаза. — Так скоро? — Голос Джезаля прозвучал хрипло. — Боюсь, да, ваше величество. — Но сколько их? — спросил Маровия. — Оценки сильно расходятся. В настоящее время… — Варуз озабоченно поджал губы, — судя по всему, у них тысяч пятьдесят. Снова послышались глубокие вздохи, в том числе самого Джезаля. — Так много? — пробормотал Халлек. — И еще тысячи высаживаются ежедневно у Келна, — добавил адмирал Рейцер, подлив масла в настроение присутствующих. — Если учесть, что самая лучшая часть нашего флота занята возвращением армии из северного похода, мы бессильны остановить их. Джезаль облизнул губы. Стены широкой комнаты с каждым моментом сужались, словно наступали со всех сторон. — А сухопутные войска? Варуз и Рейцер быстро переглянулись. — У нас два полка королевской гвардии, один пеший и один конный, всего около шести тысяч человек. Стража Агрионта — еще четыре тысячи. Рыцари-герольды и рыцари-телохранители составляют элитные отряды в пять сотен человек. Еще есть нестроевые служащие — повара, конюхи, кузнецы и так далее. Их можно вооружить при необходимости. — Их еще надо обучить, — заметил Байяз. — Возможно, найдется еще несколько тысяч. Призовем городскую стражу, но это не профессиональные солдаты. — А благородные мужи? — спросил Маровия. — Где их поддержка? — Очень немногие прислали людей, — ответил Варуз мрачно. — Другие ограничились выражением сочувствия. А большинство не прислали ничего. — Решили не рисковать. — Хофф покачал головой. — Брок объявил, что заплатит за помощь ему золотом гурков и обещал снисхождение к тем, кто воевал на нашей стороне. — Так было всегда, — горестно протянул Торлигорм. — Благородных мужей интересует лишь их собственное благополучие. — Тогда мы должны открыть арсеналы, — сказал Байяз. — И не очень-то трястись над их содержимым. Вооружим всех, кто способен держать оружие: союзы чернорабочих, гильдии ремесленников, ветеранские ассоциации. Даже нищие в сточных канавах должны быть готовы сражаться. Все это прекрасно, подумал Джезаль, но он не доверил бы свою жизнь легиону нищих. — Когда лорд-маршал Вест вернется с армией? — Если он получил приказ вчера, то пройдет месяц, прежде чем он высадится на берег и будет готов прийти нам на помощь. — Значит, мы должны выдержать несколько недель осады, — пробормотал Хофф, качая головой. Он наклонился к уху Джезаля и проговорил негромко, словно школьница, рассказывающая секрет подружке: — Ваше величество, вам и вашему Закрытому совету разумно покинуть город. Переведите правительство дальше на север, за линию главного наступления гурков. Оттуда можно безопасно руководить военными действиями. В Хольстгорм или… — Исключено, — строго сказал Байяз. Джезаль не мог отрицать, что это заманчивое предложение. Остров Шабульян сейчас казался идеальным местом для резиденции правительства, но Байяз был прав. Гарод Великий не поддержал бы идею бегства, и Джезаль, к сожалению, тоже не мог ее поддержать. — Мы будем сражаться с гурками здесь, — сказал он. — Это лишь предложение, — пробормотал Хофф. — Простая предосторожность. Байяз перебил его. — Как организована оборона города? — Мы имеем три круговые линии защиты. Агрионт — это наш последний бастион. — Но до него не дойдет, — усмехнулся Хофф, явно не уверенный в этом. Варуз не ответил. — Стена Арнольта впереди, она окружает самую старую и самую важную часть города — Агрионт, Срединный проспект, главные причалы, площадь Четырех Углов между ними. Стена Казамира — наша крайняя линия защиты. Она слабее, ниже и значительно длиннее, чем стена Арнольта. Стены меньшего размера тянутся между этими двумя, как спицы в колесе, разделяя наружное кольцо города на пять отдельных участков. Каждый из них может быть закрыт и отрезан в случае захвата его противником. Есть несколько укрепленных территорий за стеной Казамира, но их нужно немедленно очистить от жителей. Байяз уперся локтями о край стола, соединив увесистые кулаки. — Учитывая количество и качество наших войск, стоит эвакуировать внешние кварталы города и сконцентрировать усилия на значительно более короткой и укрепленной стене Арнольта. Мы можем вести арьергардные бои в предместьях. Знакомое расположения улиц и домов сыграет нам на руку… — Нет, — сказал Джезаль. Байяз вперил в него задумчивый взгляд. — Ваше величество? Но Джезаль отказался помалкивать в благоговейном страхе. За прошедшее время он понял: если позволить магу давать указания по любому поводу, ему никогда не вырваться из-под его власти. Он не сомневался, что Байяз способен подать хорошую идею, но не стоит подавать идеи королю Союза перед его собственным Закрытым советом. Когда гурки дышат им в спину. — Я не намерен бросать большую часть моей столицы на милость злейшего врага Союза без сражения. Мы будем защищать стену Казамира и драться за каждую пядь земли. Варуз быстро взглянул на Хоффа, и камергер приподнял брови. — Э… конечно, ваше величество. За каждую пядь. Наступило неловкое молчание. Досада первого из магов висела в воздухе, как грозовые облака над городом. — Моей инквизиции есть что добавить? — хрипло спросил Джезаль в качестве отвлекающего маневра. Холодный взгляд Сульта встретился с его взглядом. — Конечно, ваше величество. Гуркская любовь к интригам всем известна. Мы не сомневаемся, что в стенах Адуи уже действуют шпионы. Вполне вероятно, что и в самом Агрионте. Все граждане кантийского происхождения сейчас интернируются. Мои инквизиторы день и ночь работают в Допросном доме. Несколько шпионов уже признались. Маровия усмехнулся. — То есть вы хотите уверить нас, что гуркская страсть к интригам помешает им нанять белокожих агентов? — Идет война! — прошипел Сульт, бросив на верховного судью убийственный взгляд. — На карте стоит суверенитет нации! Сейчас не время для пустой болтовни о свободе, Маровия! — Напротив, сейчас как раз подходящее время! Два старца продолжили пререкаться на пределе своих истрепанных нервов. Байяз тем временем откинулся в кресле и сложил руки, глядя на Джезаля с выражением спокойной задумчивости, возможно, еще более пугающей, чем его гнев. Тревога Джезаля усилилась. С какой стороны ни посмотри, его царствование рискует оказаться самым коротким и самым гибельным в истории Союза.— Виноват, что вынужден был послать за вашим величеством, — звонко обратился Горст своим высоким девичьим голоском. — Конечно, конечно. — Шпоры на блестящих сапогах Джезаля сердито позвякивали, и эхо усиливало этот звук. — Это все, что я мог предпринять. — Конечно. Джезаль распахнул двери обеими руками. Тереза сидела ровно, словно проглотила палку, в самой середине золоченого зала, высоко вздернув нос и глядя на мужа с тем предельным высокомерием, которое так бесило его. Словно он был насекомым, случайно попавшим в ее салат. Несколько стирийских дам подняли головы, но тут же вернулись к своим занятиям. Ящики и коробки заполняли комнату, в них были аккуратно упакованы одежды. Королева Союза явно готовилась покинуть столицу, даже не озаботившись известить об этом супруга. Джезаль стиснул и без того ноющие зубы. Он был измучен строптивостью Закрытого совета, Открытого совета и толпы. Отвратительное предательство жены превысило предел его терпения. — Что, черт возьми, тут происходит? — Я и мои дамы не можем помочь вам в вашей войне с императором. — Тереза грациозно отвернула от него свою безупречную головку. — Мы возвращаемся в Талин. — Это невозможно, — прошипел Джезаль. — Многотысячная гуркская армия приближается к городу. Люди толпой покидают город. Те, кто решил остаться, — это капля в море по сравнению с теми, кто впал в панику. Ваш отъезд станет плохим примером. Я не могу этого позволить. — А это не касается вашего величества, — резко ответила графиня Шалер, скользя по направлению к нему по полированному паркету. Джезаль был вынужден вступить в перебранку с дамами, словно ему не хватало хлопот с самой королевой. — Вы забываетесь! — прикрикнул он на графиню. — Это вы забываетесь! — Она сделала еще шаг по направлению к нему, лицо ее перекосилось. — Забыли, что вы незаконнорожденный сын и неотесанный… Джезаль резко прижал ладонь к ее усмехающемуся рту и заставил ее отшатнуться, захлебнувшись собственными словами. Она запуталась в собственном платье и рухнула на пол. Одна туфля соскочила с дергающейся ноги и отлетела в угол. — Я король, и я в своем собственном дворце. Я не желаю, чтобы мне дерзила какая-то служанка. Он говорил ровным холодным тоном, с пугающе повелительной интонацией. Он сам не верил, что способен так говорить, но чей же это голос? Он был единственным мужчиной в комнате. — Я слишком великодушно относился к вам, а вы приняли мое великодушие за слабость. Одиннадцать дам во все глаза смотрели на него и на свою упавшую подругу. Та корчилась на полу, прижимая ладонь к окровавленному рту. — Если кто-нибудь из ваших ведьм пожелает покинуть эти неспокойные берега, я организую для них эту поездку. Даже сам сяду на весла, с превеликим удовольствием. Но вы, ваше величество, никуда не поедете. Тереза вскочила со своего места и сверкнула на него глазами, напряженная как струна. — Вы бессердечное чудовище, — зашипела она. — Возможно, мы оба от всего сердца желаем, чтобы было иначе, — прервал он ее, повысив голос. — Но вы моя жена. Вы могли возражать против моего происхождения, против меня лично или против чего угодно еще до того, как стали королевой Союза. Презирайте меня, сколько хотите, Тереза, но вы никуда не поедете. Джезаль окинул грозным взглядом онемевших дам, развернулся на каблуках и гордо вышел из зала, который казался пустым. Черт с ними, но рука у него болела.
Круг
Занялся рассвет, как тихий шепоток, едва заметный прозрачный отблеск над величественной линией стен Карлеона. Звезды растаяли в холодном небе, но луна была еще видна. Она висела над верхушками деревьев и казалась такой близкой, что хотелось зацепить ее стрелой. Вест за ночь не сомкнул глаз. Он впал в странное состояние мучительной, населенной призраками бессонницы, которая следует за полным истощением сил. После того как все распоряжения были отданы и наступила тишина, он сел писать письмо сестре при свете единственной лампы. Он хотел извиниться, выразить сожаление, попросить прощения. Он сидел с пером над листом бумаги, забыв о времени, но слова не шли. Он хотел бы выразить все, что чувствовал, но сейчас он не чувствовал ничего. Теплые таверны Адуи, карты на залитом солнечным светом дворе. Саркастическая улыбка Арди. Все это, казалось, было тысячу лет назад. Северяне уже вовсю трудились, подстригая траву в тени крепостных стен, и пощелкивание их ножниц напомнило Весту работу садовников в Агрионте. Они готовили кругдиаметром в дюжину шагов, выстригая все до основания: площадку, понял он, где должен состояться поединок. Через пару часов на этом пятачке решится судьба Севера. Очень похоже на фехтовальный круг, только скоро он будет залит кровью. — Варварский обычай, — пробормотал Челенгорм. Очевидно, он тоже подумал об этом. — Правда? — недобро откликнулся Пайк. — А я только что думал, какой цивилизованный обычай. — Цивилизованный? Когда два человека жестоко убивают друг друга перед толпой? — Лучше, чем когда рубят друг дружку целой толпой. Если дело решается убийством одного человека, это хороший конец войны. Челенгорм вздрогнул и подул на сложенные руки. — Все-таки слишком много зависит от двух человек, дерущихся друг с другом. А если Девятипалый проиграет? — Тогда, я думаю, Бетод получит свободу и уйдет, — произнес Вест грустно. — Но он вторгся в Союз. Он искромсал тысячи человек. Он заслуживает наказания. — Люди редко получают то, чего заслуживают. Вест подумал в этот момент о костях принца Ладислава, гниющих в болоте. Порой ужасные преступления остаются безнаказанными, и лишь за немногие, по прихоти переменчивого случая, воздается сполна. Он запретил себе об этом думать. Какой-то человек сидел на пологом склоне спиной к городу. Он ссутулил плечи под поношенной курткой, такой тихий, так глубоко погруженный в себя в неярком утреннем свете, что Вест едва заметил его. — Я догоню вас, — сказал он Пайку и Челенгорму, сходя с тропинки. Трава, покрытая бледным пушистым инеем, похрустывала под его сапогами при каждом шаге. — Присаживайся. — Пар от дыхания окутал потемневшее лицо Девятипалого. Вест присел на холодную землю рядом с ним. — Ты готов? — Я выходил на поединок раз десять. Но так и не знаю, как подготовиться к этому. Лучше всего просто сесть, позволить времени медленно тащиться вперед и стараться не обмочиться. — Да, думаю, мокрые штаны на арене — это как-то неловко. — Ага. Но лучше, чем пробитая голова. Истинная правда. Вест, конечно, слышал о северных дуэлях. Он вырос в Инглии, где дети шепотом рассказывали друг другу страшные истории о поединках. Но он смутно представлял, как все происходит в реальности. — А как это делается? — Размечают круг. По краям круга стоят люди со щитами, половина с одной стороны, половина — с другой, и следят, чтобы никто не сбежал, пока все не закончится. Двое заходят в круг. Тот, кто погибает, проиграл, если другому вдруг не захочется проявить милосердие. Но вряд ли сегодня такое случится. Тоже не поспоришь. — Чем ты будешь сражаться? — Каждый приносит свое оружие. Любое. Затем бросают жребий, и тот, кому он достанется, берет оружие, какое хочет. — То есть ты можешь сражаться оружием своего противника? — Это бывает. Я убил Шаму Бессердечного его собственным мечом и был ранен копьем, которое сам принес на поединок с Хардингом Молчуном. Он потер рукой живот, словно от воспоминаний ему стало больно. — Продырявят тебя твоим копьем или чужим, болит-то одинаково. Вест задумчиво положил руку на свой собственный живот. — Да. Некоторое время они сидели в молчании. — У меня есть к тебе просьба. — Говори. — Не могли бы вы, ты и твои товарищи, держать за меня щиты? — Мы? Вест бросил взгляд на карлов в тени стены. Казалось, что их большие круглые щиты трудно даже поднять. — Ты уверен? Я не делал этого ни разу в жизни. — Возможно, но ведь ты знаешь, на чьей ты стороне. Здесь немного тех, кому я могу доверять. Большинство парней до сих пор не решили, кого они ненавидят больше, меня или Бетода. Надо всего лишь подтолкнуть меня, когда надо, или дать мне упасть. И все будет кончено. В том числе и со мной. Вест выдохнул, надувая щеки. — Мы сделаем все, что можем. — Хорошо. Хорошо. Снова повисло холодное молчание. Луна бледнела и таяла над черными холмами, над черными деревьями. — Скажи мне, Свирепый. Как ты считаешь, человек должен платить за то, что он сделал? Вест резко вскинул голову. Тут же мелькнула абсурдная и болезненная мысль о том, что Девятипалый имеет в виду Арди, или Ладислава, или обоих. В полутьме взгляд северянина казался обвиняющим, но потом страх Веста утих. Конечно, Девятипалый говорил о самом себе, как любой человек в таких обстоятельствах. В его взгляде сквозила вина, а не обвинение. У каждого человека есть ошибки, которые преследуют его. — Может быть. — Вест откашлялся, прочищая пересохшее горло. — Иногда. Я не знаю. Наверное, мы все совершаем поступки, о которых сожалеем. — Ну да, — произнес Девятипалый. — Понимаю. Они сидели вместе в молчании и наблюдали, как свет растекается по небу.— Пора двигать, вождь! — прошептал Доу. — Черт возьми, пора двигать! — Я сам скажу, когда пора! — ответил Ищейка резко, придерживая перед собой покрытые росой ветки деревьев. Он глядел на стены крепости в ста шагах от него, на другой стороне влажного луга. — Сейчас слишком светло. Подождем, пока эта чертова луна еще немного зайдет, тогда и двинем. — Вряд ли станет темнее. У Бетода осталось не слишком много людей после того, как мы поубивали их в горах, а стены длинные. Охрана растянута по ней, как паутина. — Это только один… Но Доу уже выскочил на поле и побежал, выделяясь на низкой траве, как куча дерьма на заснеженном поле. — Черт, — пробормотал Ищейка отчаянно. — Угу, — произнес Молчун. Оставалось лишь смотреть и ждать, что в Доу вонзится рой стрел и он упадет. Тогда поднимется крик, зажгутся факелы, затрубят тревогу, и в этой дыре начнется сыр-бор. Но Доу перебежками преодолел последний участок склона и скрылся в тени стены. — Получилось, — сказал Ищейка. — Угу, — отозвался Молчун. Это была хорошая новость, но Ищейке совсем не хотелось веселиться. Теперь его очередь бежать, и он не так удачлив, как Доу. Ищейка взглянул на Молчуна, и тот пожал плечами. Они выскочили из-за деревьев вместе, тяжело ступая по мягкому лугу. У Молчуна ноги были длиннее, он оторвался и бежал впереди. Земля оказалась мягче, чем Ищейка… — А! Его нога по щиколотку провалилась в грязь, он рывком вытащил ее, проскочил над топью, рухнул лицом вниз и хорошенько проехался по земле. Поднялся, задыхаясь и дрожа от холода, и остаток пути до стены бежал мокрый, в прилипшей к телу рубашке. Спотыкаясь, он взобрался по склону к основанию стены и согнулся, прижав руки к коленям, тяжело дыша и выплевывая траву. — Да ты искупался, вождь! — Улыбка Доу поблескивала в сумерках, как полумесяц. — Ты сумасшедший! — прошипел Ищейка, и гнев согрел его замерзшую грудь. — Ты мог всех нас погубить! — Это еще успеется. — Ш-ш-ш! — Молчун вскинул руку, призывая к молчанию. Ищейка вжался в стену, и тревога быстро растворила его гнев. Он слышал, как над их головами шагали люди, видел отблеск фонаря, медленно скользивший по стенам. Он затаился и напряженно ждал, слушая тихое дыхание Доу и собственное бешено бьющееся сердце, пока люди наверху не прошли вперед и все не стихло. — Скажи, что это не разогрело твою кровь, вождь, — прошептал Доу. — Нам повезло, что из нас не выпустили кровь. — Что теперь? Ищейка сжал зубы и постарался оттереть грязь, прилипшую к лицу. — А теперь ждать.
Логен поднялся, смахнул капли росы со штанов, глубоко вдохнул прохладный воздух. Все, солнце встало, это очевидно. Оно еще пряталось на востоке за холмом Скарлинга, но края высоких черных башен уже позолотились, редкие высокие облака розовели снизу, а холодное небо между ними стало бледно-голубым. — Лучше сделать дело, — прошептал Логен едва слышно, — чем жить в страхе перед ним. Он помнил, как отец сказал ему это. Это было в задымленном зале: огонь освещал морщинистое отцовское лицо, он водил туда-сюда длинным пальцем. Логен помнил, как сказал это собственному сыну, у реки, когда учил его ловить руками рыбу и улыбался. Отец и сын, сейчас они оба мертвы, оба — земля и прах. Больше никто не повторит этих слов, когда Логен умрет. Никто не будет горевать по нему, он знает это. Ну и что? Какая разница, что скажут о тебе после смерти, если ты уже вернулся в грязь. Он сжал рукоятку меча Делателя, почувствовал, как рифленые линии касаются его ладони. Вытянул меч из ножен и оставил так, разминая плечи круговыми движениями и мотая головой из стороны в сторону. Еще раз вдохнул холодный воздух, выдохнул, а затем двинулся вперед через толпу, широким полукругом собравшуюся у ворот. Карлы Ищейки вперемешку с хиллменами Круммоха, несколько солдат Союза, которым разрешили посмотреть, как сумасшедшие северяне убивают друг дружку. Люди окликали его, когда он проходил мимо. Все знали, что от этого поединка зависит жизнь не одного только Логена. — Девятипалый! — Девять Смертей! — Покончи с этим! — Убей паршивца! Щиты держали те, кого выбрал Логен, — суровые парни, сгрудившиеся у стены. Здесь были Вест, и Пайк, и Красная Шляпа, и Трясучка. Логен засомневался, правильно ли он выбрал последнего, но он спас Трясучке жизнь на Высокогорье, а это должно чего-то стоить. Тонкая нить, на которую он подвесит свою жизнь. Никогда прежде его жизнь не висела на таком тонком волоске. Круммох-и-Фейл стоял в шаге от него, большой щит казался маленьким в его руке, а вторая рука покоилась на жирном животе. — Ты ведь ждешь не дождешься начала боя, Девять Смертей? Я тоже! Его хлопали по плечам, подбадривали словами, но Логен не говорил ничего. Он не взглянул ни налево, ни направо, протиснувшись в тщательно выстриженный круг. Он слышал, как люди сомкнулись за ним, слышал, как они выставили щиты на границе круга, лицом к воротам Карлеона. Толпа плотно обступила место поединка. Они перешептывались и напряженно ждали. Пути назад не было, это факт. Но его не было никогда. Он шел к этому всю жизнь. Логен остановился в центре круга и, повернувшись, взглянул на бастионы крепости. — Рассвет! — прокричал он. — Пора начинать! Когда замерло эхо, стало тихо, лишь ветер перекатывал по траве опавшие листья. В этой тишине Логен успел понадеяться, что ему никто не ответит. Что Бетод ночью ускользнул и поединка не будет. Затем над стеной появились лица. Одно, другое, потом целая толпа, вытянувшаяся вдоль парапета в обоих направлениях, сколько Логен мог видеть. Сотни людей — воины, женщины, даже дети, которых подняли на плечи. Похоже, пришли все, кто находился в городе. Взвизгнул металл, скрипнуло дерево, высокие ворота медленно поползли, отворяясь, лучи восходящего солнца полились в расширяющуюся щель и заполнили светом всю арку. Два отряда вышли строем, печатая шаг. Карлы с суровыми лицами и всклоченными волосами, в тяжелой позвякивающей броне, с раскрашенными щитами в руках. Некоторых Логен знал. Они были с Бетодом с самого начала. Крепкие, несгибаемые бойцы, они не раз держали для Логена щиты в прежние времена. Карлы соединили щиты, заняв свою часть полукруга. Целая стена из разрисованных щитов — звериные морды, деревья, башни и воды, перекрещенные секиры. Почти на всех — зарубки и потертости после сотен боев. И все повернуты против Логена. Что-то вроде клетки из людей и дерева, и единственный способ выйти из нее — убить. Или умереть. В ярком проеме арки появилась черная фигура. Она походила на человеческую, но выше, так что заполнила собой весь проем до самого высокого замкового камня. Логен услышал шаги. Звучные шаги, тяжелые, как падающая наковальня. Какой-то странный страх объял его, безотчетная паника, словно он снова проснулся в снежном плену. Логен заставил себя не оглядываться через плечо на Круммоха, а смотреть только вперед — туда, где боец Бетода выходил из лучей рассвета. — Во имя мертвых, дьявол меня возьми! — прошептал Логен. Он поначалу подумал, что это игра света увеличивает фигуру бойца. Тул Дуру Грозовая Туча, без сомнения, был достаточно большим, чтобы считаться гигантом, но при этом выглядел вполне по-человечески. Громадный Фенрис Наводящий Ужас казался иным существом, представителем особой расы. Настоящий великан, сошедший со страниц древних легенд и обретший плоть. Много плоти. Его лицо корчилось на ходу, огромная лысая голова подергивалась из стороны в сторону. Рот кривила усмешка, глаза то мигали, то, казалось, вылезали из орбит. Одна сторона его тела была синей, по-другому и не скажешь. Аккуратная линия, идущая вниз от его лица, отделяла голубую кожу от бледной. Огромная правая рука была белой, а левая рука голубая по всей длине, от плеча до кончиков больших пальцев. В этой руке он нес мешок, раскачивая его при каждом шаге взад и вперед. Мешок был раздут, словно набит молотками. Двое из карлов Бетода, державших щиты, посторонились и пропустили его. Рядом с ним они походили на детей, чьи лица внезапно так изменились, словно сама смерть дышала им в спины. Наводящий Ужас вошел в круг, и Логен увидел голубые знаки, написанные на его теле. Точно так, как говорил дух. Знаки переплетались, покрывая всю левую часть его тела — руку, пальцы, лицо, даже губы. Слова Гластрода, написанные на древнем языке. Наводящий Ужас остановился в нескольких шагах от Логена, и тошнотворный страх потянулся от него, заражая молчаливую толпу. Что-то тяжелое и неотвратимое стиснуло грудь Логена, вытесняя остатки мужество. Однако задача его, по сути, была проста. Если разрисованная сторона Наводящего Ужас неуязвима, надо наносить удары с другой стороны и разить глубоко. Логен уже одолел немало крутых ребят в этом круге. Десять самых крепких бойцов Севера. Это еще один. Так он старался себя успокоить. — Где Бетод? — выкрикнул Логен, постаравшись сделать это с вызовом и пренебрежением, но вопль получился неубедительным. — Я могу и сверху смотреть, как ты умрешь. Король северян стоял на стене над открытыми воротами, отлично одетый, ухоженный и счастливый. Рядом с ним были Бледный Призрак и несколько охранников. Утренний ветерок трепал волосы Бетода и шевелил густой мех, покрывавший его плечи, утреннее солнце отсвечивало на золотой цепи и рассыпалось искрами, отражаясь в алмазе на его короне. — Рад, что ты пришел! Я боялся, что ты сбежишь. — Бетод беззаботно вздохнул, и пар расплылся в холодном промозглом воздухе. — Сейчас утро, как ты и говорил. Пора начинать. Логен взглянул в выпученные, подергивающиеся, сумасшедшие глаза Внушающего Ужас и судорожно сглотнул. — Мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями поединка, — прокричал Круммох. — Нынешний бой положит конец этой войне и кровопролитию между Бетодом, называющим себя королем Севера, и Свирепым, который выступает от имени Союза. Если верх одержит Бетод, осада будет снята и Союз уйдет с Севера. Если победит Свирепый, ворота Карлеона откроются, и Бетод подчинится власти Союза. Я верно говорю? — Да, — ответил Вест. Его голос звучал тихо в этом широком пространстве. — Ну да. — Бетод на бастионе лениво махнул рукой. — Начинай, толстяк. — Назовите себя, бойцы, — прокричал Круммох, — и опишите свое происхождение. Логен сделал шаг вперед. Это был трудный шаг, словно он шел против очень сильного ветра, но он все-таки шагнул, откинул голову и взглянул прямо в перекошенное лицо Наводящего Ужас. — Меня называют Девять Смертей, и нет числа тем, кого я убил. Он произносил слова приглушенно и сухо. В его бесстрастном голосе не было гордости, но не было и страха. Холодные факты. Холодные, как зима. — Десять раз я вызывал бойцов на поединок, и во всех поединках одержал победу. В этом круге я победил Шаму Бессердечного, Рудду Тридубу, Хардинга Молчуна, Тула Дуру Грозовую Тучу, Черного Доу и многих других. Если я буду перечислять всех названных, кого я отправил в грязь, мы останемся здесь до завтрашнего рассвета. Нет человека на Севере, который не знал бы обо мне. Лицо гиганта не изменилось. Ничего особенного, кроме обычных гримас. — Меня называют Фенрис Наводящий Ужас. Все мои достижения в прошлом. Он поднял раскрашенную руку, сжал огромные пальцы, и вены на его синей руке надулись, как узловатые корни дерева. — Этими знаками великий Гластрод отметил меня как избранного. Этой рукой я разбивал статуи Аулкуса. Теперь я убиваю маленьких людишек в маленьких войнушках. — (Логен заметил, как он пожал массивными плечами.) — Такова моя история. Круммох посмотрел на Логена и вскинул брови. — Отлично. Какое оружие вы принесли для поединка? Логен поднял свой тяжелый меч, выкованный Канедиасом для войны с магами, и протянул его, выставив на свет. Полоса тусклого металла слегка поблескивала в лучах бледного рассветного солнца. — Вот этот клинок. Он воткнул меч в землю между собой и Фенрисом. Наводящий Ужас бросил свой мешок, он упал и раскрылся. Внутри оказались большие черные пластины, усеянные шипами, покрытые рубцами и потертостями. — Вот эти доспехи. Логен взглянул на груду черного металла и облизнул пересохшие губы. Если выпадет жребий, Наводящий Ужас получит меч, а Логену достанется груда бесполезных доспехов, к тому же слишком больших для него. Что он тогда будет делать? Прятаться за ними? Оставалось лишь надеяться, что фортуна не изменит ему сейчас. — Отлично, мои молодцы. — Круммох поставил свой щит на ребро, придерживая за край. — Какая сторона, разрисованная или пустая, Девятипалый? — Разрисованная. Круммох крутанул щит и оставил его вертеться. Щит повернулся раз, потом другой, потом еще — разрисованная сторона, пустая, разрисованная, пустая… Надежда и отчаяние сменяли друг друга. Потом вращение стало замедляться, щит закачался и упал. Он упал разрисованной частью вниз, пустой вверх, его ремни безвольно болтались. Вот она, переменчивая фортуна. Круммох поморщился и взглянул на гиганта. — Ты одержал верх, здоровяк. Наводящий Ужас взялся за меч Делателя и вытащил его из земли. Оружие выглядело игрушечным в его чудовищной руке. Выпученные глазища Фенриса взглянули на Логена, огромный рот перекосился в подобии улыбки. Он бросил меч к ногам Логена, и клинок упал в грязь. — Забери свой ножик, карлик.
Ветер доносил отзвуки возбужденных голосов. — Все, — проговорил Доу вполголоса, но слишком громко для взвинченных нервов Ищейки. — Они начинают. — Я сам слышу! — отрезал Ищейка, сматывая веревку кругами, чтобы бросить ее. — Ты умеешь с этим обращаться? Мне не надо, чтобы она свалилась на меня. — Неужели? Ищейка подергал веревку, проверяя на прочность. — Я как раз собирался закрепить один конец на стене, а второй на твоей крепкой башке. Он раскрутил веревку по кругу, потом шире, выпустив часть ее из руки, приподнял и бросил. Конец взлетел вверх очень аккуратно, веревка стала раскручиваться за ним вдоль крепостной стены. Ищейка сморщился, услышав, как конец со стуком упал в проход за парапетом, но никто на шум не вышел. Он потянул за веревку. Она подалась на шаг или два и зацепилась. Держалась прочно, как якорь. — С первого раза, — сказал Молчун. Ищейка кивнул, не смея поверить в удачу. — А что такого? Кто тут первый? Доу усмехнулся. — Тот, кто закрепил веревку. Когда Ищейка начал взбираться, он осознал все смертельные опасности подъема по этой стене. Если крюк сорвется, он упадет вниз. Если веревка окажется недостаточно надежной, он упадет вниз. Если кто-нибудь заметит его сверху, они дождутся, пока он достаточно продвинется, и перережут веревку. Или подождут, пока он залезет наверх, чтобы перерезать ему горло. Или они уже поставили там дюжину здоровых парней, чтобы захватить пленника, какой бы идиот ни удумал пробраться в город в одиночку. Сапоги Ищейки скребли по неровному камню, руки горели, он крепко сжимал веревку и старался сдержать прерывистое дыхание. Край стены приблизился, еще и еще, и, наконец, Ищейка добрался до него. Он уцепился пальцами за камень и заглянул внутрь. В проходе никого не было видно. Он подтянулся и соскочил с парапета, на всякий случай достав нож. Как известно, лишних ножей не бывает. Он проверил, прочно ли закреплена веревка, перегнулся через край стены и увидел Доу — тот стоял и смотрел вверх, а Молчун с веревкой в руках приставил одну ногу к стене, готовый начать подъем. Ищейка сделал знак, что он может лезть, и Молчун начал движение наверх, перебирая руками. Доу держал конец, чтобы веревка не раскачивалась. Скоро он доберется до середины… — Что за черт! Ищейка резко повернул голову влево. Там показались два бонда. Они только что вышли из двери ближайшей башни. Оба уставились на Ищейку, а он смотрел на них, и это продолжалось целую вечность. — Здесь веревка! — выкрикнул он, размахивая ножом и делая вид, что хочет отрубить конец. — Какой-то паршивец хотел пробраться в крепость! — Во имя мертвых! Один подскочил к Ищейке, вытаращив глаза, и уставился вниз на Молчуна, болтающегося на веревке. — Он как раз поднимается! Второй выхватил меч. — Не беспокойся. Он поднял меч, усмехаясь, готовый перерубить веревку. Но вдруг остановился. — Подожди, а почему ты весь в грязи? Ищейка изо всех сил ударил его ножом в грудь, потом еще раз. — А-а-а! — завопил бонд. Его лицо перекосилось, он отшатнулся назад, к стене, меч выпал из его рук. Его напарник бросился в атаку, размахивая большой булавой. Ищейка увернулся, но бонд врезался в него и опрокинул навзничь, так что голова Ищейки ударилась о камень. Булава со стуком отскочила, и они сцепились. Бонд колотил Ищейку ногами и кулаками, а Ищейка старался обхватить руками его горло, чтобы он не смог позвать на помощь. Они скатились сначала в одну сторону, потом в другую, отчаянно стараясь подняться на ноги, и так передвигались по проходу. Бонд уперся плечом под мышку Ищейки, приподнял его и бросил спиной на стену, пытаясь столкнуть вниз. — Черт, — выдохнул Ищейка, когда его ноги оторвались от земли. Он чувствовал, как его зад прижался к камню, но все еще крепко держался. Его руки сжимали горло бонда, не давая тому вздохнуть полной грудью. Ищейка сдвинулся еще на дюйм, чувствуя, что голова клонится назад, и большая часть тела зависает над пустотой за парапетом, перевешивая. — Сейчас ты вылетишь отсюда, говнюк! — прохрипел бонд, стараясь высвободить подбородок. — Вылетишь… Его глаза широко раскрылись. Он пошатнулся, споткнулся, а в боку у него торчало древко стрелы. — О, я не… Еще одна стрела впилась ему в шею. Он накренился, сделал шаг и свалился бы за стену, если бы Ищейка не схватил его за руку и не бросил в проход, удерживая так, пока он не испустил дух. Когда с бондом было покончено, Ищейка поднялся и встал над телом, согнувшись, стараясь отдышаться. Молчун поспешно взобрался наверх и осмотрелся, дабы убедиться, что поблизости больше ни кого нет. — Порядок? — Хоть раз. Хоть раз я хочу дождаться помощи, прежде чем меня прикончат. — Это лучше, чем после того. Ищейка вынужден был согласиться. Доу перебрался через стену и спрыгнул в проход. Бонд, которому Ищейка нанес удар, еще дышал, сидя недалеко от них. Доу рубанул его секирой по черепу, откромсав кусок так безмятежно, словно колол дрова. Потом он сокрушенно покачал головой. — Оставил вас двоих на полминуты — и смотрите, что вышло? Два мертвеца! Доу наклонился, приложил два пальца к одной из ран, оставленных ножом Ищейки, и размазал кровь по щеке. Он усмехнулся. — Что нам теперь делать с двумя мертвецами?
Наводящий Ужас как будто заполнил собой весь круг. С одной стороны он был обнажен и покрыт голубыми рисунками, с другой — закован в черное железо, как чудовище, вырвавшееся на свободу из древних сказок. Некуда было укрыться от его огромных кулаков, некуда спрятаться от страха перед ним. Щиты бряцали, люди кричали — целое море расплывающихся лиц, перекошенных от сумасшедшей ярости. Логен медленно передвигался вдоль самого края выстриженной травы, стараясь маневрировать. Пускай он меньше, но он быстрее и умнее. Он должен быть таким, иначе он вернется в грязь. Двигайся, вертись, ныряй, как утка, уклоняйся и выжидай своего момента. Не прозевай удар. Не прозевать удар — самое главное. Великан возник перед ним, словно ниоткуда. Его огромный татуированный кулак завис голубой кляксой. Логен резко отклонился в сторону, но кулак все же коснулся его щеки и ударил в плечо, сбивая с ног. Вот тебе и «не прозевай». Щит, совсем не дружественный, толкнул его в спину, и Логен качнулся в другую сторону. Его голова мотнулась вперед, лицо резко наклонилось. Он едва не поранился собственным мечом, в отчаянии откатился в сторону и увидел, как огромный сапог Наводящего Ужас ударился о землю, разбрызгивая грязь во все стороны как раз в том месте, где мгновение назад была его голова. Логен поспешно поднялся, и как раз вовремя — он увидел, что покрытая голубым рисунком рука снова тянется к нему. Он нырнул под нее и нанес удар в разрисованное тело, маячившее рядом. Меч Делателя глубоко вошел в бедро гиганта, как лопата врезается в дерн. Огромная нога подогнулась, и Фенрис упал, опершись на прикрытое латами колено. Это вполне мог быть смертельный удар, разрубающий крупные вены, но крови вышло не больше, чем из царапины после бритья. Что ж, если одно не получается, надо пробовать другое. Логен издал громкий вопль и ударил по лысой голове Наводящего Ужас. Клинок чиркнул по налокотнику вовремя поднятой правой руки гиганта. Меч с лязгом соскользнул по черной стали и сорвался, воткнувшись в землю. От напряжения, исходящего от клинка, руки Логена гудели. — У-у-уф! Колено Наводящего Ужас воткнулось ему в живот, так что Логен согнулся пополам и зашатался. Ему хотелось закашляться, но не хватало воздуха. Гигант снова выпрямил ногу и отвел назад закованную в броню кисть руки — глыбу черного металла размером с человеческую голову. Логен метнулся в сторону, пригнувшись, прокатился по выстриженной траве, и его обдало ветром, когда огромная ручища пронеслась над ним. Она ударила в щит на том месте, где он только что стоял. Щит разбился в щепки, а человек, державший его, с криком отлетел назад. Все говорило о том, что дух был прав. Покрытая письменами плоть неуязвима. Логен низко наклонился, ожидая, пока утихнет острая боль в желудке, от которой перехватило дыхание. Он старался придумать какой-нибудь трюк, но не смог и встал прямо. Наводящий Ужас повернул исказившееся от ярости лицо к Логену. За его спиной на земле человек стонал под обломками щита. Карлы с обеих сторон от него сомкнули ряды без особого желания. Гигант медленно шагнул вперед, а Логен, чувствуя боль, отступил назад. — Я еще жив, — шепотом произнес он. Но как долго это продлится, сказать было трудно.
Вест никогда в жизни не чувствовал такого страха и возбуждения, такой полноты жизни. Даже когда он выиграл турнир и вся широкая площадь Маршалов приветствовала его. Даже когда штурмовал стены Ульриоха и вырвался из пыли и хаоса на теплый солнечный свет. По его коже бежали мурашки от ужаса и надежды. Руки беспомощно вздрагивали при каждом движении Девятипалого. Губы шевелились, произнося бессмысленные советы, выражая безмолвное ободрение. Рядом с ним Пайк и Челенгорм дергались, толкались, надрывно кричали. За их спинами вопила огромная толпа, стараясь рассмотреть, что происходит. Люди высовывались из-за стен, кричали и потрясали кулаками в воздухе. Толпа отзывалась на каждое движение участников поединка, подавалась вперед или оттягивалась назад, когда бойцы сближались или отступали. Отступал пока по преимуществу Девятипалый. Огромный мужик, сильный, как зверь, он казался маленьким, слабым и хрупким на фоне этого ужасного чудовища. Еще сильнее ухудшало ситуацию то, что все здесь было очень странным и необычным. Магия — иначе Вест не мог это назвать. Огромные смертельные раны на голубоватой коже Наводящего Ужас затягивались на глазах. Этот парень явно не был человеком. Настоящий демон, и всякий раз, когда Фенрис нависал над ним, Вест чувствовал страх, будто стоял на самом краю ада. Он страдальчески поморщился, когда Девятипалый беспомощно прислонился к щитам в дальней части круга. Наводящий Ужас поднял бронированный кулак, чтобы нанести удар, который, без сомнения, разобьет череп Логена всмятку. Однако он промахнулся. В последний момент Девятипалый уклонился, и закованный в железо кулак прошел на волосок от его челюсти. Тяжелый меч Логена скользнул вниз, с громким стуком оттолкнувшись от прикрытого латами плеча Наводящего Ужас. Гигант отшатнулся, и Девятипалый качнулся за ним. Бледные шрамы заметно выделялись на его застывшем лице. — Давай! — прошептал Вест. Люди вокруг него громко выражали свое одобрение. Следующий удар врезался в бронированный бок гиганта. Меч проскрежетал по железу вниз, оставляя длинную яркую полосу, и вонзился в землю, выхватив большой кусок дерна. Последним ударом меч вошел глубоко в разрисованное тело, под ребра. Брызнул едва заметный фонтанчик крови, от удара Фенрис потерял равновесие. Рот Веста широко раскрылся, словно готовый издать пронзительный крик, когда огромная тень накренилась в его сторону. Наводящий Ужас навалился на его щит, подобно рухнувшему дереву, и у него задрожали колени. Вест едва смог удержать огромный вес, живот скрутило от ужаса и отвращения. А потом он увидел одну из стяжек на шипастых доспехах великана, как раз под коленом. Она была совсем близко от свободной руки Веста. В этот миг он думал об одном: Бетод может ускользнуть, и это после всех утрат, всех бед Инглии, причиной которых был сам Вест. Он сжал зубы и схватился за конец кожаной завязки, толстой, как ремень. Он потянул за нее, как только Наводящий Ужас стал поднимать свою огромную тушу. Стяжка поддалась, и щиток на могучей икре ослабел, когда нога Фенриса снова встала на землю. Он резко поднял руку и нанес удар, заставив Логена пошатнуться. Вест с трудом поднялся из грязи, почти сожалея о своей опрометчивости. Он оглядел всех стоявших в кругу, высматривая малейшие признаки того, что кто-то заметил его движение. Но все взгляды были прикованы к бойцам. Вест успокоился и уже считал свой поступок всего лишь маленьким и дерзким вредительством, не имеющим никакого значения. Кроме того, это может стоить ему жизни. Об этом он знал с детства: если тебя поймают на мошенничестве в поединке северян, тебе вспорют живот и выпустят кишки.
Раз! Логен отдернулся от закованного в броню кулака и наклонился вправо. Тогда второй кулак, покрытый голубым рисунком, устремился ему в лицо, и он нырнул влево. Железная рука опять сделала резкий выпад и чуть не поразила Девятипалого, пройдя совсем близко. Любой из этих ударов мог снести ему голову. Логен увидел, что разрисованный кулак приближается, сжал зубы, уклоняясь от атаки Наводящего Ужас, и махнул мечом. Клинок аккуратно резанул по руке, пройдя как раз ниже локтя, и обрубок отлетел на другую часть круга вместе с потоком крови. Логен втянул воздух в разгоряченные легкие и высоко вскинул меч Делателя, приготовившись к последнему натиску. Наводящий Ужас уставился на тусклое серое лезвие. Он резко наклонил голову набок, и меч глубоко вошел в разрисованный череп, разрубив голову до бровей. Черная кровь хлынула из раны. Закованный в броню локоть ударил Логена под ребра, так что он оторвался от земли и упал на другой стороне круга. Щит за спиной подтолкнул его вперед, он растянулся лицом вниз и так лежал, выплевывая грязь, а перед глазами все плыло и кружилось. Он сморщился, поднимаясь, сморгнул выступившие на глаза слезы и остолбенел. Наводящий Ужас сделал шаг вперед и поднял свою отрубленную руку; меч все еще торчал в его черепе. Он прижал ее к бескровной культе, повернул направо, потом налево — и его мощное предплечье снова стало целым. Буквы непрерывной цепочкой тянулись от плеча до запястья. Люди, стоявшие вокруг, смолкли. Гигант пошевелил пальцами, проверяя их, поднял руку и ухватился за рукоятку меча Делателя. Он потянул его в одну сторону, затем в другую, его череп трещал, когда сдвигались кости. Фенрис вытащил клинок и потряс головой, словно пытался избавиться от головокружения. После чего бросил меч через весь круг, и оружие со стуком упало к ногам Логена, уже второй раз за этот день. Логен неотрывно смотрел на противника, тяжело дыша. Все тяжелее с каждой стычкой. Раны, полученные в горах, болели, как и те, которые он получил в этом круге. Воздух по-прежнему был холодным, но рубашка насквозь промокла от пота. А Наводящий Ужас не выказывал никаких признаков усталости, хотя нес на себе полтонны железа. Ни капли пота на безобразной морде, ни царапины на татуированном черепе. Логена все сильнее охватывал страх. Теперь он знал, как чувствует себя мышь, попавшая в лапы к кошке. Надо было бежать. Бежать и не оглядываться, но он выбрал это. Хочешь сказать о Логене Девятипалом, скажи, что этот парень ничему не учится. Рот гиганта растянулся в оскале, извивающимся, как змея. — Еще, — сказал он.
Ищейка шел к воротам во внутренней стене Карлеона и чувствовал, что ему нужно отлить. В такие моменты ему всегда хотелось отлить. Он напялил на себя одежду одного из мертвых бондов. Все было ему велико, так что пришлось туго затянуться ремнем. Плащ прикрывал замаранную кровью дыру на рубахе, оставленную ножом. Молчун взял амуницию второго бонда, через плечо повесил лук, большую булаву держал свободной рукой. Доу, спотыкаясь, шел между ними, его руки были связаны за спиной, ноги заплетались и скользили по камням, окровавленная голова болталась, словно ему хорошенько врезали. В общем-то, глупая уловка, думал Ищейка. С тех пор как они забрались на стену, их могли разоблачить пятьдесят раз. Но придумать что-то поумнее не было времени. Говори гладко, улыбайся, и никто ничего не заметит. Во всяком случае, он на это надеялся. Часовые стояли по сторонам широкого сводчатого прохода — два карла в длинных кольчугах и шлемах. Оба держали в руках по копью. — Это что такое? — спросил один из них, нахмурившись, когда компания приблизилась. — Вот, схватили говнюка. Пытался пролезть в крепость. Ищейка ударил Доу в ухо, чтобы натуральнее смотрелось. — Отведем его вниз и запрем, пока они там не закончат. — Он попытался пройти мимо охранников. Один из карлов остановил его, толкнув рукой в грудь, и Ищейка поперхнулся. Карл кивнул в сторону городских ворот. — Как там дела внизу? — Нормально, по-моему. — Ищейка пожал плечами. — Бьются. Бетод победит, ведь он всегда побеждает. — Не знаю… — Карл покачал головой. — Этот Наводящий Ужас меня пугает. Он и эта чертова ведьма. Не скажу, что очень огорчусь, если Девятипалый прикончит эту парочку. Другой карл усмехнулся, сдвинул шлем на затылок и вытащил лоскут ткани, чтобы вытереть пот со лба. — У тебя… Доу рванулся вперед, сбросил веревки, обмотанные вокруг запястий, и воткнул нож в лоб стражника по самую рукоятку. Сбил его с ног и отбросил, как стул. В тот же миг булава, позаимствованная Молчуном у убитого бонда, обрушилась на шлем второго карла и оставила на нем большую вмятину, впечатав металлический край в череп до кончика носа. Карл закачался, отступая назад, как пьяный. Кровь потекла у него из ушей, и он рухнул на спину. Ищейка оглянулся, распахнув плащ, чтобы прикрыть Доу и Молчуна, пока они оттаскивали оба тела. Но вокруг никого не было. Все наблюдали за поединком. Ищейка на миг остановился, гадая, что происходит сейчас там, внизу. Этого хватило, чтобы живот скрутило от тревоги. — Пошли. Он повернулся и увидел широкую усмешку на окровавленном лице Доу. Тела он только что втащил за ворота. Один из мертвецов как будто скосил глаза, глядя на рану в своей голове. — Так и оставим их? — спросил Ищейка. — А ты хочешь произнести несколько слов над телами? — Ты понимаешь, о чем я. Если кто-то… — Нет времени умничать! — Доу схватил его за руку и потянул за собой в ворота. — Надо прикончить ведьму.
Железный сапог Наводящего Ужас наступил на грудь Логена, выдавливая воздух из легких, втаптывая в землю. Меч Делателя выпал из руки, к горлу подступила тошнота. Прежде чем он успел осознать, что происходит, на него опустилась огромная тень. Металл щелкнул вокруг запястья и зажал его, как в тиски. Логена бросили лицом вниз, выкрутив руки за спину. В рот ему набилась грязь. Что-то тесно прижалось к щеке, он почувствовал холод, затем боль. Это была огромная нога Наводящего Ужас. Запястье вывернули, потянули вверх. Голову еще глубже вдавили во влажную землю, короткая трава щекотала нос. Боль в плече была ужасна. Вскоре стало еще хуже. Его быстро схватили и растянули, как кролика, с которого вот-вот сдерут шкуру. Толпа смолкла, затаив дыхание. Слышно было лишь хлюпанье разорванного рта Логена да посвистывание воздуха в разбитой ноздре. Он бы закричал, но его лицо было так вжато в землю, что он едва мог дышать. Хочешь сказать о Логене Девятипалом — скажи, что с ним покончено. Обратно в грязь. Кто скажет, что он не заслужил этого? Подходящий конец для Девяти Смертей — быть разорванным на части посреди круга для поединков. Однако огромные руки больше не тянули. Краем подрагивающего глаза Логен видел, что Бетод опирается на парапет и водит рукой в воздухе, медленно описывая круг за кругом. Логен помнил, что это значит. Не торопись. Сделай все как следует. Преподай им урок, который они никогда не забудут. Нога Наводящего Ужас соскользнула с его челюсти, и Логен почувствовал, что его приподняли в воздух. Ноги болтались, как у марионетки, которой обрезали нити. Татуированная рука поднялась — на солнце она казалась черной — и сильно ударила Логена по лицу ладонью с раскрытыми пальцами, как отец шлепает нашалившего ребенка. По ощущению было похоже, что его ударили сковородкой. Голову Логена пронзила молния, рот наполнился кровью. Как только его взгляд прояснился, он увидел, что разрисованная рука замахивается с другой стороны. Кулак опустился и нанес неотвратимый сокрушительный удар слева — так ревнивый муж бьет беспомощную жену. — А-х! — Он услышал свой вскрик, уже взлетая вверх. Голубое небо, ослепительное солнце, желтая трава, устремленные на него взгляды — все мелькало, как бессмысленные пятна. Он упал на щиты с краю круга, почти потеряв сознание. Где-то вдали люди кричали, вопили, шикали, но он не различал слов, и это его не заботило. Все, о чем он мог думать, это ощущение холода внутри. Словно живот был набит размокшим льдом. Он увидел бледную руку, покрытую пятнами розовой крови, белые хрящи под ободранной кожей. Это была его рука. Здесь был обрубок пальца. Но когда он попытался разжать пальцы, они лишь сильнее вцепились в коричневую землю. — Да, — прошептал он, и кровь заструилась у него изо рта на траву. Лед постепенно распространялся по его телу, до самых кончиков пальцев, так что Логен уже ничего не чувствовал. Это было хорошо. Давно пора. — Да, — сказал он. Давай поднимайся, на одно колено. Окровавленные губы искривились, оскалив зубы, окровавленная правая рука змеей скользнула по траве, нашаривая меч Делателя. Пальцы сжались на рукоятке. — Да! — прохрипел он. Логен рассмеялся, и Девять Смертей рассмеялся вместе с ним.
Вест думал, что Девятипалый больше не встанет, но он поднялся. И он смеялся. Вначале это звучало почти как плач — захлебывающийся смешок, жуткий и странный. Но постепенно смех становился громче, резче, холоднее. Словно Девятипалого развеселила шутка, которой никто не понял. Смертельная шутка. Его голова склонилась набок, словно у висельника, а мертвенно-бледное лицо как будто втягивалось в глубокую расщелину смеющегося рта. Пятна крови виднелись на его зубах. Кровь стекала из порезов на лице, сочилась из разорванных губ. Смех звучал все громче, надрывая Весту слух, зазубренный и острый, как пила. В нем слышалось больше муки, чем в пронзительном вопле, и больше ярости, чем в боевом кличе. Ужасающий, тошнотворно надрывный смех. Ликование бойни. Веселье посреди кровопролития. Девятипалый двинулся вперед, покачиваясь как пьяный. Он был полон бешеной, дикой ярости, меч дрожал в его окровавленной руке. Безжизненные глаза поблескивали, влажные и неподвижные, зрачки расширились, как две черные дыры. Вест невольно попятился, во рту у него пересохло. Вся толпа попятилась. Они уже не знали, кто страшнее — Фенрис Наводящий Ужас или Девять Смертей.
Мир полыхал. Его кожа горела огнем. Его дыхание вырывалось, как горячий пар. Меч стал куском расплавленного металла, который он сжимал в руке. В солнечном свете его слезящиеся глаза различали раскаленные добела образы, безличные серые очертания человеческих фигур, щиты, стены и гиганта, сотворенного из голубоватых заклятий и черного железа. Страх еще накатывал тошнотворными волнами, но Девять Смертей улыбался все шире. Страх и боль служили топливом для этого огня, чьи сполохи вздымались выше и выше. Мир полыхал, и в самом его центре Девять Смертей горел ярче всего прочего. Он протянул руку и тремя согнутыми пальцами поманил противника. — Я жду, — сказал он. Огромные кулаки нависли над лицом Девятипалого, огромные руки попытались его схватить. Но гиганту не удалось поймать ничего, кроме смеха. Легче драться с трепещущим пламенем. Легче поймать клубящийся дым. Круг раскалился, как печь. Сухие стебли желтоватой травы были языками пламени под очагом. Пот, слюна, кровь капали на него, как жир с поджаривающегося мяса. Девять Смертей зашипел — вода попала на угли. Шипение переросло в рев — раскаленный металл выплескивался из кузнечного горна. Рев превратился в оглушительный гул — затрещал сухой горящий лес. И Девять Смертей дал волю своему мечу. Серебристый клинок совершил несколько кругов, отыскивая, куда ударить, несколько раз поразил бескровную плоть, покрытую голубыми рисунками, и звякнул, уткнувшись в черную броню. Гигант исчез, и меч ударил в лицо одного из тех, кто держал щиты. Голова карла разлетелась на куски, кровь брызнула на другого воина, и в стене щитов, окружающей противников, образовалась дыра. Остальные карлы отпрянули, щиты заколебались, весь круг заполнился страхом. Они боялись его даже больше, чем гиганта, и это было разумно. Все живое было его врагом. Раз Девять Смертей вошел в эту дьявольскую сущность, дальше он будет действовать как дьявол. Круг стал котлом. На стенах вверху толпились люди, подобно клубам густого пара. Земля кипела под ногамиДевятипалого, как горячее масло. Его рев перешел в обжигающий крик, меч метнулся молнией вниз и, ударившись, отскочил от шипастых доспехов, как молот отскакивает от наковальни. Гигант прижал голубоватую руку к бледной стороне головы, его лицо корчилось, словно гнездо шевелящихся личинок. Меч пролетел мимо его черепа, но отхватил верхнюю половину уха. Кровь сочилась из раны, двумя тонкими струйками текла вниз с огромной шеи и не останавливалась. Огромные глаза широко раскрылись, и гигант с оглушительным ревом ринулся вперед. Девять Смертей прокатился под его занесенным для удара кулаком, выскочил за спиной противника и увидел, что латный щиток на ноге Фенриса отошел, блестящая пряжка болтается. Меч змеей юркнул в образовавшийся проем и глубоко впился в огромную бледную икру под щитком. Гигант завопил от боли, завертелся, припал на раненую ногу и рухнул на колени. Круг стал горнилом. Искаженные лица вопящих людей по его краям колебались, как дым, оплывали, как расплавленный металл, и щиты таяли вместе с ними. Время пришло. Косые лучи утреннего солнца ярко отсвечивали на тяжелом нагруднике, отмечая цель. Наступил самый подходящий момент. Мир пылал. Девять Смертей поднялся, как вздымается пламя, выгнул спину и высоко вскинул меч. Этот клинок, сотворенный Канедиасом, мастером Делателем, был острее всех мечей в мире. Его смертоносное лезвие врезалось в черные доспехи, прошло сквозь железо и пронзило мягкую плоть под броней. Искры взметнулись в стороны, брызнула кровь, лязг металла соединился с воплем боли, вырвавшимся из перекошенной пасти Наводящего Ужас. Меч Логена нанес ему глубокую рану. Глубокую, но этого было мало. Огромные лапы гиганта обхватили Логена, сжимая в удушающих объятиях. Края черной брони вошли в тело. Фенрис подтягивал его к себе все ближе, острые зазубрины брони впились в лицо Логена, проткнули щеку, уперлись в зубы, порезали язык, отчего рот наполнился солоноватой кровью. Хватка Наводящего Ужас была крепкой, словно на Логена навалилась гора. Девять Смертей был в ярости, он уворачивался, боролся и кричал от злости, но его держали плотно, как холодная земля держит мертвые тела, погребенные в ней. Кровь лилась по его лицу, по его спине и из большой прорехи в доспехах Наводящего Ужас. Она капала на одежду и растекалась по коже, обжигая ее. Мир пылал. И над этой печью, над этим котлом, над этим горнилом стоял Бетод. Он кивал, и холодные руки гиганта сжимали Логена все крепче.
Ищейка шел, доверяя своему нюху. Нюх редко обманывал его, и он очень надеялся, что сейчас чутье тоже его не подведет. Он чувствовал странный, болезненно сладкий запах — как от пирога, перестоявшего в печи. Ищейка провел товарищей по пустому коридору и вниз по полутемной лестнице. В сыром сумраке они прокрались по запутанным недрам холма Скарлинга. Теперь он кое-что слышал, и звуки тоже были болезненными. Женский голос пел низко и глухо. Очень странное пение, на каком языке — Ищейка не мог разобрать. — Должно быть, она, — прошептал Доу. — Не нравится мне это, — прошептал Ищейка в ответ. — Похоже на заклинание. — А чего ты ждешь? Она же чертова ведьма! Я обойду сзади… — Нет, погоди… Но Доу уже пошел в обход, ступая мягко и беззвучно. — Вот черт. Ищейка последовал за запахом по коридору, за ним двигался Молчун, а пение становилось все громче. Полоса света появилась в сводчатом проходе, Ищейка осторожно приблизился, прижался к стене и заглянул за угол. Комната, открывшаяся его взгляду, выглядела как настоящее обиталище ведьмы. Темная, без окон, но с тремя черными дверьми. Освещалась она одной дымящейся жаровней в дальнем конце. Раскаленные угли отбрасывали тусклые красные отблески, источая тошнотворный сладковатый запах. Повсюду стояли банки и горшки, лежали связки прутьев и пучки травы, высушенные цветы свисали с засаленных стропил, отбрасывая странные тени в углы комнаты, словно качающиеся висельники. Перед жаровней спиной к Ищейке стояла женщина. Ее длинные белые руки были вытянуты вперед и блестели от пота. Золото поблескивало на тонких запястьях, черные волосы в беспорядке разбросаны по спине. Ищейка не понимал слов, которые она произносила на распев, но мог догадаться, что она занята темным делом. Молчун взялся за лук, приподняв бровь. Ищейка покачал головой и молча вытащил нож. Очень хочется убить ее немедленно, но кто знает, что она сможет сделать, когда в нее выстрелят? Холодная сталь не оставит ей никаких шансов. Ищейка и Молчун неслышно вошли в комнату. Внутри было жарко, воздух загустел, как вода в болоте. Ищейка скользнул вперед, стараясь не дышать: он не сомневался, что эти испарения ядовиты. Он вспотел, или в комнате было слишком сыро, но его кожа мгновенно покрылась мелкими каплями. Он шел осторожно, пробираясь среди хлама, разбросанного по полу, — коробки, вязанки, бутылки. Влажной ладонью он сжимал рукоять ножа, глядя на точку между лопатками ведьмы — туда он собирался ударить… Он задел ногой банку, и она звякнула. Женщина резко обернулась, песнопение замерло у нее на устах. Длинное белое лицо, бледное как у утопленницы, черная краска вокруг узких глаз — голубых и холодных, как океан.
В круге воцарилась тишина. Люди, стоявшие по краям, замерли, их лица застыли, щиты безвольно повисли. Толпа за их спинами и те, кто смотрел с парапета, тоже застыли и притихли, как мертвые. Несмотря на всю безумную ярость Девятипалого, изворотливость и отчаянное сопротивление, гигант быстро одолел его. Толстые мускулы под голубой кожей напряглись, огромные руки стиснули Логена и выдавливали из него жизнь. Вест ощутил горечь безнадежного разочарования. Все, что он сделал, все, что он перенес и потерял, все впустую. Бетод уйдет безнаказанным. Затем Девятипалый издал звериный рев. Наводящий Ужас еще держал его, но голубая ручища дрожала от усилия, словно он терял силы. Вест замер, глядя на это, толстый ремень щита впился ему в ладонь, челюсти сжались так, что заболели зубы. Два бойца сошлись вплотную и изо всех сил теснили друг друга, но не могли сдвинуться с места, точно окаменели посреди круга.
Ищейка рванулся вперед, подняв нож и приготовившись ударить. — Стой. В тот же миг он застыл. Он никогда не слышал таких голосов. Одно слово — и ни единой мысли не осталось в его голове. Ищейка неотрывно смотрел на бледную женщину, на ее приоткрытый рот, он затаил дыхание и не хотел ничего другого — только слушать ее. — Ты тоже, — произнесла она и перевела взор на Молчуна. Его лицо смягчилось, и он улыбнулся, наполовину натянув тетиву. Она оглядела Ищейку с ног до головы и изогнула губы, будто глубоко разочаровалась в нем. — Разве гости так себя ведут? Ищейка моргнул. Какого черта он решил врываться сюда с обнаженным клинком? Он уже сам не верил, что сотворил такое, и покраснел до корней волос. — О… простите… во имя мертвых… — Ага, — сказал Молчун. Он отбросил лук в угол, словно неожиданно осознал, что держит в руке кусок дерьма, и уставился на стрелу в замешательстве. — Так-то лучше. Женщина улыбнулась, и Ищейка тоже улыбнулся, как идиот. Кажется, у него даже потекли слюни — ну, немножко, — но это его не волновало. Пока она говорит, все остальное не имеет значения. Она подозвала их, длинные белые пальцы шевельнулись в густом воздухе. — Зачем стоять так далеко от меня? Подойдите. Ищейка и Молчун, спотыкаясь, бросились к ней, как нетерпеливые дети. Ищейка чуть не упал, спеша угодить ей, а Молчун врезался в стол, едва не разбив лицо. — Меня зовут Кауриб. — О да, — произнес Ищейка. Прекраснейшее имя, без сомнения. Удивительно, что одно-единственное слово может быть таким прекрасным. — Меня зовут Хардинг Молчун! — А меня называют Ищейкой, это из-за чуткого нюха… и я… ну… Во имя мертвых, как трудно сосредоточиться! У него было какое-то важное дело, но, хоть тресни, он не мог вспомнить какое. — Ищейка? Прекрасно. Ее голос убаюкивал, как теплая ванна, как ласковый поцелуй, как молоко и мед. — Пока не время спать! Ищейка повернул голову. Накрашенное лицо Кауриб расплывалось черными и белыми пятнами перед его глазами. — Прости, — пробормотал он, опять покраснел и попытался спрятать нож за спиной. — Прошу прощения за этот ножик… даже не знаю, что… — Не волнуйся. Я рада, что ты его принес. Думаю, лучше всего будет проткнуть этим ножом твоего друга. — Его? — Ищейка покосился на Молчуна. Молчун усмехнулся и кивнул. — Ага, точно. — Хорошо, хорошо. Неплохая мысль. Ищейка поднял нож, вдруг ставший очень тяжелым. — Ты бы хотела, чтобы я воткнул нож в какое-то определенное место? — Хорошо бы в сердце. — Ты права. Права. Именно в сердце. Молчун повернулся, чтобы ему было удобнее. Ищейка моргнул, вытер пот со лба. — Значит, вот сюда. Черт, у него кружилась голова. Он глянул на грудь Молчуна, что бы не промахнуться и попасть с первого раза. — Вот сюда… — Давай, — прошипела она, — сделай это! Топор с хрустом рассек ее голову ровно посередине, до самого подбородка. Хлынула кровь, тощее тело ведьмы рухнуло на камни, как тряпичная кукла. Доу нахмурился, поворачивая топор сначала в одну сторону, по том в другую, пока орудие не вышло из разбитого черепа Кауриб с едва слышным хлюпающим отзвуком. — Эта сучка слишком много болтала, — пробурчал он.
Девять Смертей почувствовал: что-то изменилось. Словно первые зеленые почки распускались по весне. Словно повеяло теплом при приближении лета. Он понял это по хватке Наводящего Ужас: кости уже не гнулись, готовые рассыпаться. Сила гиганта уменьшилась, а сила его противника возросла. Девять Смертей втянул в себя воздух, его ярость вспыхнула и запылала. Медленно-медленно он оторвал лицо от плеча гиганта, ощутив, как металл выскальзывает изо рта. Он поворачивался, пока не высвободил шею и не взглянул в перекошенное лицо великана. Девять Смертей улыбнулся, подался вперед и мгновенно, как искра, глубоко вонзил зубы в огромную нижнюю губу Фенриса. Гигант захрипел, сдвинул руки и попытался оторвать от себя голову Девяти Смертей, чтобы избавиться от его зубов. Но легче было бы избавиться от смертельной болезни. Он ослабел, и Девять Смертей повернул руку, которой держал меч Делателя. Он поворачивалее, как змея изгибается в своем гнезде, и медленно вытягивал меч. Левая рука гиганта, разрисованная письменами, отпустила тело противника и схватила его запястье, но остановить Девять Смертей было нельзя. Если молодой побег находит трещину в горной породе, через много лет его глубоко проросшие корни разрывают на части камень. Так и Девять Смертей напряг мускулы и позволил времени медленно течь своим чередом, с шипением выливая ненависть в искривленную пасть Наводящего Ужас. Лезвие тихо-тихо поползло вверх, и острие впилось в раскрашенную плоть, как раз под ребрами гиганта. Девять Смертей почувствовал, как горячая кровь окропила рукоятку меча, потекла по сжатым в кулак пальцам Фенриса, закапала из его рта прямо в рот Логена, скатывалась по шее, лилась на землю из ран на спине, как и должно было быть. Осторожно, тихо лезвие вползало в татуированное тело Наводящего Ужас сбоку, вверх, все глубже. Ногти гиганта вонзились в руку Девяти Смертей, в его спину, отчаянно отыскивая способ остановить ужасающее продвижение клинка. Но с каждым мгновением силы Фенриса таяли, как лед перед огнем. Легче повернуть течение Белой реки, чем остановить Девять Смертей. Движение его рук было сродни росту могучего дерева: едва заметно, но необратимо. Ни плоть, ни камень, ни металл не могли помешать ему. Разрисованное тело гиганта нельзя было повредить. Великий Гластрод сделал так много лет назад, в древние времена, написав заклинания на коже Наводящего Ужас. Но Гластрод расписал лишь одну половину. Медленно, неторопливо, осторожно острие меча Делателя пересекло линию разделения и вонзилось в незащищенную магическими символами плоть, внедрилось во внутренние органы, проткнуло Фенриса, как кусок мяса насаживают на вертел. Гигант оглушительно заорал, и его руки окончательно ослабели. Девять Смертей разомкнул челюсти и отпустил его, одной рукой поддерживая под спину, пока вторая загоняла меч глубже. Девять Смертей шипел и смеялся сквозь стиснутые зубы, смех просачивался даже в рваную рану на его лице. Он вогнал меч на всю длину клинка, так что конец вышел между пластинами доспехов под мышкой гиганта и заблестел на солнце кроваво-красным. Фенрис Наводящий Ужас отшатнулся с протяжным воем, его рот широко открылся, и струя красной слюны брызнула с губ. Разрисованная часть его тела уже зажила, но бледная сторона была изрезана, как рубленое мясо. Люди смотрели на него поверх щитов, разинув рты от удивления. Он топтался на месте, меся влажную землю, и одной рукой тянулся к окровавленной рукоятке меча Делателя, погруженного в его тело до самой крестовины. Кровь капала с эфеса, от нее на земле оставались красные пятна. Вой перешел в душераздирающий стон, Фенрис споткнулся и рухнул, как поваленное дерево. Упал на спину в центре круга, широко раскинув огромные руки и ноги. Вечно подергивающееся лицо, наконец, застыло. Наступило долгое молчание. — Во имя мертвых. Это прозвучало мягко, задумчиво. Логен искоса глянул на утреннее солнце и увидел темную фигуру человека, смотревшего на него с высоты крепостной стены. — Во имя мертвых, никак не думал, что ты справишься с ним. Земля под ногами качалась, когда Логен двинулся с места. При дыхании воздух с холодным свистом вырывался из ран на его лице, щекотал кровоточащее горло. Воины со щитами расступились, пропуская его. Они безмолвствовали, щиты покачивались в их руках. — Никак не думал, что ты справишься с ним, но ведь нет убийцы лучше тебя! Нет убийцы ужаснее тебя! Я всегда так говорил! Логен, покачиваясь, прошел в раскрытые ворота, нашел проход под аркой, начал взбираться по шатким ступеням. Один пролет, второй, его сапоги скрипели по камню, от них оставались темные пятна. Кровь стекала — кап, кап, кап — с болтающихся пальцев левой руки. Каждый мускул болел. Голос Бетода жалил его. — Но я посмеюсь последним, Девять Смертей. Ты ведь просто лист в потоке воды. Так или иначе, дождь смоет тебя. Логен запнулся. Его ребра болели, он сжал зубы, на ходу касаясь плечом округлой стены. Выше и выше, еще поворот и еще один. Его хриплое дыхание отдавалось эхом, следуя за ним. — У тебя никогда ничего не будет! Ты никогда никем не будешь! Ты никогда ничего не сможешь делать, кроме как сеять трупы! Он вышел на крышу, прищурившись на яркий утренний свет, сплюнул через плечо кровь, скопившуюся во рту. Бетод стоял на стене. Названные отшатнулись, когда Логен направился к королю. — Ты сотворен из смерти, Девять Смертей! Ты сотворен из… Кулак Логена врезался ему в челюсть. Бетод покачнулся и сделал шаг назад. Вторая рука Логена ударила ему в щеку, и он привалился к парапету, длинная струйка кровавой слюны вытекла из разбитого рта. Логен схватил его за шею и ударил коленом в лицо, ощутив, как нос Бетода расплющился от удара. Логен крепко схватил короля за волосы, рванул его голову вверх и ударил о камни. — Умри! — прошипел он. Бетод дернулся, захлебываясь. Логен поднял его голову и снова ударил, потом еще раз. Золотой обруч соскочил с разбитого черепа и покатился, весело позвякивая. — Умри! Кость хрустнула, кровь полилась на камни. Бледный Призрак и его названные взирали на происходящее, беспомощные и испуганные, в ужасе и восхищении. — Умри, подонок! Собрав последние силы, Логен поднял покалеченное тело Бетода в воздух и бросил за стену. Он видел, как оно упало. Он видел, как оно с хрустом ударилось о землю и осталось лежать на боку, руки и ноги неуклюже раскинуты, пальцы скрючены, словно цепляются за что-то, вместо головы жуткое темное пятно на твердой земле. Все, кто собрался внизу, уставились на это тело, а затем медленно, широко раскрыв глаза и рты, подняли головы, чтобы взглянуть на Логена. Круммох-и-Фейл, стоявший в самом центре выстриженного круга рядом с огромным телом Наводящего Ужас, поднял длинную руку и указал наверх толстым пальцем. — Девять Смертей! — воскликнул он. — Король Севера! Логен в растерянности взглянул на него. Он задыхался, пытаясь что-то понять, чувствовал дрожь в ногах. Ярость ушла, не оставив ничего, кроме ужасной усталости. Только усталость и боль. — Король Севера! — пронзительно закричал кто-то в глубине толпы. — Нет! — хрипло возразил Логен, но его никто не слушал. Все опьянели от крови и ярости, или обдумывали, как теперь себя вести, или были слишком напуганы, чтобы воспротивиться. Отовсюду послышались крики. Они полились тонким ручейком, потом превратились в реку, затем — в бурный поток, а Логену оставалось только смотреть на это, схватившись за окровавленный камень, и стараться не упасть. — Девять Смертей! Король Севера! Бледный Призрак опустился рядом с Логеном на одно колено. Пятна крови Бетода темнели на белом мехе его плаща. Он всегда лизал чей-нибудь зад, оказавшийся к нему ближе остальных, но он не был одинок. Все опустились на колени — и на стенах, и внизу на траве. Бойцы Ищейки и карлы Бетода. Воины, державшие щиты для Логена, и те, кто держал щиты для Наводящего Ужас. Возможно, Бетод преподал им урок. Возможно, они разучились быть собой, и им нужен тот, кто скажет, что делать. — Нет, — прошептал Логен, но никто не услышал его бормотание. Он не мог остановить это, как не мог опрокинуть небо на землю. Да, он думал, нужно платить за все, что ты сделал. Но порой плата оказывается не такой, какую ожидаешь. — Девять Смертей! — закричал снова Круммох, рухнул на колени и воздел руки к небу. — Король Севера!
Большее благо
Комната представляла собой еще одну ярко освещенную камеру. Такие же белесые стены, замаранные коричневыми пятнами. «Плесень, кровь или то и другое вместе». Такой же потертый стол, такие же обшарпанные стулья. «Сами по себе орудия пыток». Такая же обжигающая боль в ступне, в ноге и в спине Глокты. «Есть вещи, которые не меняются». И такой же заключенный, с тем же самым холщовым мешком на голове. «Такой же, как множество иных, прошедших через эту комнату в последние несколько дней. Или теснящихся в камерах за дверью, ожидая своей очереди доставить нам удовольствие». — Очень хорошо. — Глокта устало махнул рукой. — Давайте начинать. Практик Иней сорвал мешок с головы заключенного. Длинное худое кантийское лицо с глубокими морщинами вокруг рта, аккуратно подстриженная черная борода с проседью. Умное, полное достоинства лицо, глубоко посаженные глаза, даже сейчас излучающие свет. Глокта резко рассмеялся. От этого смеха боль пронзила его одеревеневший позвоночник, отдаваясь в негнущейся шее, но он не мог сдержаться. «Прошло столько лет, а судьба все подшучивает надо мной». — Фто фальше? — мрачно спросил Иней. Глокта вытер слезящиеся глаза. — Практик Иней, мы удостоились большой чести. Наш нынешний пленник — не кто иной, как мастер Фаррад. Когда-то он жил в Яштавите в Канте, а совсем недавно у него был очень респектабельный адрес в начале аллеи Королей. Мы в обществе самого лучшего дантиста в мире. «И стоит оценить эту иронию». Фаррад прищурился на слепящий глаза свет лампы. — Я знаю вас. — Да. — Вы тот человек, который был пленником у гурков. — Да. — Они вас пытали. Я помню… вас приводили ко мне. — Да. Фаррад дернул кадыком. «Словно от воспоминания его тошнит». Кантиец бросил взгляд на Инея, и розовые глазки взглянули на него в ответ, не мигая. Он оглядел грязную, запятнанную кровью комнату, треснувшие плиты, исцарапанный стол. Потом перевел взгляд на бумагу с признанием, лежавшую на столе. — Как вы можете заниматься этим после того, что они сделали с вами? Глокта усмехнулся, показывая Фарраду беззубые десны. — Как я могу заниматься чем-либо иным после того, что они сделали со мной? — Почему я здесь? — По той же самой причине, что и все прочие. Глокта наблюдал, как Иней положил толстые пальцы на бумагу с признанием и как бы невзначай подтолкнул ее через стол к пленнику. — Чтобы признаться. — Признаться в чем? — Как в чем? В шпионской деятельности в пользу гурков. Лицо Фаррада вытянулось от недоумения. — Я не шпион! Гурки забрали у меня все! Я бежал из родного дома, когда они пришли. Я невиновен, вы должны знать это. «Конечно. Как все шпионы, которые сознались в этой комнате за последние несколько дней. Но они сознались, все без исключения». — Вы подпишете бумагу? — Мне не в чем признаваться! — Почему же никто не может отвечать на те вопросы, которые я задаю? Глокта распрямил ноющую спину, склонил поскрипывающую шею в одну сторону, потом в другую, потер переносицу двумя пальцами, большим и указательным. Не помогло. «Никогда ничего не помогает. Почему они вечно умудряются все усложнить и для меня, и для себя самих?» — Практик Иней, не покажете ли вы доброму мастеру наши предыдущие работы? Альбинос из-под стола вытащил покрытый вмятинами оловянный ящик и спокойно вывалил его содержимое перед заключенным. Зубы рассыпались и закрутились на деревянной столешнице. Сотни зубов. Зубы всех видов и размеров, от белых и всех оттенков желтого до коричневых. Зубы с окровавленными корнями и кусочками телесной ткани. Несколько зубов упали с дальнего конца стола на грязную плитку и с глухим стуком раскатились по углам узкого помещения. Фаррад застыл, в ужасе глядя на кровавую массу зубного материала, выставленную перед ним. «Даже зубная фея никогда ничего подобного не видела». Глокта наклонился вперед. — Смею предположить, что вам самому случалось вырывать по одному или по два зуба. Заключенный молча кивнул. — Тогда вы можете себе представить, как я устаю, выдрав такую кучу. Поэтому лучше нам завершить все с вами как можно скорее. Я не хочу, чтобы вы находились здесь, и вы, конечно же, не хотите здесь находиться. Давайте поможем друг другу. — Что я должен сделать? — пробормотал Фаррад, его язык заплетался от нервного напряжения. — Это несложно. В первую очередь подписать признание. — Фрошу пфощения, — пробормотал Иней, наклонившись вперед, и смахнув пару зубов с документа. От одного на бумаге остался длинный розовый след. — Тогда назовите еще двоих. — Каких двоих? — Двоих гуркских шпионов, конечно же, из вашего окружения. — Но… я не знаю никаких шпионов! — Однако имена могут облегчить ваше положение. Вас самого мне уже назвали несколько раз. Зубной врач покачал головой и оттолкнул бумагу. «Смелый человек и очень порядочный. Но смелость и порядочность — дурные союзники для того, кто попал в эту комнату». — Я подпишу. Но я не буду называть имена невинных людей. Видит бог, я не сделаю этого. — Бог, возможно, и видит вас. Но не он держит щипцы в руках. Ну-ка, покажи ему. Иней схватил сзади голову Фаррада своей огромной белой рукой. Жилы напряглись и выступили под бледной кожей, когда он силой заставил дантиста раскрыть рот. Затем он втиснул зажим между его челюстей и быстро раскрутил винт, пока рот пленника широко не раскрылся. — А! — захлебываясь, произнес зубной врач. — А-а-х! — Я знаю. И это мы только начали. Глокта откинул крышку своего сундучка, рассматривая разложенные внутри инструменты: полированное дерево, заостренные стальные концы, поблескивающее стекло. «Что ж…» Но в комплекте инструментов обнаружился непонятный изъян. — Черт возьми! Ты взял клещи, Иней? — Неа! — проворчал альбинос, сердито тряхнув головой. — К черту! Неужели никто из этих паршивцев не может использовать собственные инструменты? Сходи в другую комнату и посмотри, нельзя ли позаимствовать у них. Практик с топотом выбежал из комнаты, тяжелая дверь за его спиной осталась приоткрытой. Глокта нахмурился, потирая ногу. Фаррад неотрывно смотрел на него, слюна стекала из угла его насильно раскрытого рта. Он скосил выпученные глаза, когда из коридора послышался крик боли. — О, я прошу прощения! — произнес Глокта. — Обычно у нас все организовано гораздо лучше, но в последние дни свалилось слишком много работы. Столько хлопот, сами видите. Иней захлопнул дверь и вручил Глокте ржавые клещи рукояткой вперед. На зажимах запеклась кровь и прилипли несколько волнистых волосков. — И это лучшее, чем они могут снабдить нас? Они же грязные! Иней пожал плечами. — А фафая рафнифа? «Справедливое замечание, я думаю». Глокта глубоко вздохнул, с трудом поднялся с кресла и наклонился, чтобы заглянуть в рот Фаррада. «Очень неплохие зубы. И все жемчужно-белые. Впрочем, чего еще ожидать? У отличного дантиста — отличные зубы. Иначе была бы плохая реклама для его ремесла». — Я восхищаюсь вашей аккуратностью. Редкая удача — допрашивать человека, который понимает, как важно следить за своим ртом. Могу сказать, что никогда не видел таких прекрасных зубов. Глокта радостно постучал по зубам Фаррада щипцами. — Даже неудобно вырывать их, только потому, что вы признаетесь через десять минут, а не сейчас. Но таковы обстоятельства. Он сжал клещами ближайший зуб и потянул. — Г-рх, — прохрипел Фаррад. — Грл-х! Глокта сжал губы, словно задумался, затем отпустил клещи. — Давайте дадим мастеру еще один шанс выговориться. Иней раскрутил зажим и вытащил его изо рта Фаррада вместе с длинной ниткой густой слюны. — Вы что-то хотите сказать? — Я подпишу! — выдохнул Фаррад. Слюна стекала по его щеке, оставляя длинный след. — Господи, помоги мне. Я подпишу. — А вы назовете двух соучастников? — Все, что вы хотите… пожалуйста… все, что хотите. — Отлично, — произнес Глокта, и перо заскрипело по бумаге с признанием. — Кто следующий? Позади него звякнул замок. Глокта повернулся, чтобы одернуть дерзкого посетителя. — Ваше преосвященство, — прошептал он, с трудом скрывая смятение, и скорчился от боли при попытке встать с кресла. — Нет нужды подниматься, у меня мало времени. Глокта застыл в самой неудобной, болезненной позе — согнувшись, ни стоя, ни сидя. Он вынужден был снова опуститься в кресло, и без всякого изящества, когда Сульт величественно прошествовал в комнату. Три огромных практика молча возвышались за его спиной. — Попросите ваше чудо природы оставить нас. Глаза Инея прищурились, он быстро взглянул на других практиков, потом снова на Сульта. — Хорошо, практик Иней, — поспешно произнес Глокта. — Уведите нашего пленника. Альбинос снял оковы, удерживавшие Фаррада, одним толчком белого кулака вытряхнул дантиста из кресла, схватил за воротник и потащил его, задыхающегося, к дверям в конце комнаты. Он открыл замок, зыркнул через плечо розовыми глазами, и Сульт ответил ему таким же взглядом. Иней громко хлопнул дверью. Его преосвященство опустился на стул напротив Глокты. «Без сомнения, еще теплый от вспотевшего зада смелого и порядочного мастера Фаррада» Рукой, затянутой в перчатку, Сульт смахнул со стола несколько зубов, и они со стуком упали на пол. «Это смутило его не больше, чем хлебные крошки». — Внутри Агрионта действует опасный заговор. Продвинулись ли мы в его раскрытии? — Я допросил большинство кантийских узников, добыл достаточное количество признаний, и это… Сульт сердито махнул рукой. — Я не о том, глупец. Я имею в виду поганца Маровию и его пешек, так называемого первого из магов и так называемого нашего короля. «Даже теперь, когда гурки стучатся в ворота?» — Ваше преосвященство, я подумал, что война имеет большую важность… — У вас недостаточно мозгов, чтобы думать, — усмехнулся Сульт. — Какие доказательства вы собрали по Байязу? «В Университете я столкнулся с тем, с чем не должен был сталкиваться, и едва не утоп в собственной ванной». — Пока… никаких. — А что насчет происхождения короля Джезаля Первого? — Эта дорожка, похоже, ведет в никуда. «Или к моей смерти, если мои хозяева в банке „Валинт и Балк“ прознают о ней. А им известно обо всем». Архилектор скривил губы. — Чем же вы занимались все это время, черт возьми? «Последние три дня я выдирал ничего не значащие признания из уст невинных людей, дабы создать впечатление, что мы работаем. Было ли у меня время на государственный переворот?» — Я занимался поиском гуркских шпионов. — Почему я получаю от вас только извинения? Я спрашиваю себя, с каких пор ваша эффективность так ухудшилась и как вам удалось так долго удерживать Дагоску от гурков? Для обеспечения обороны нужны огромные деньги. Глокте потребовалось все его самообладание. Взгляд Сульта готов был насквозь пробуравить его голову. «Что ж, теперь твое упорство уйдет в песок, или с нами покончено». — Мне удалось убедить гильдию торговцев пряностями предоставить нам средства, когда их собственное существование оказалось под угрозой. — Какая невероятная щедрость. Я думаю об этом, и дело в Дагоске представляется мне все более странным. Меня удивляет, что вы решились самостоятельно распорядиться судьбой магистра Эйдер вместо того, чтобы отправить ее ко мне. «От плохого к худшему». — Это мой просчет, ваше преосвященство. Я подумал, что надо уберечь вас от печальной необходимости… — Распорядиться судьбой предателей — вовсе не печальная необходимость для меня. Вы это знаете. — Морщины гнева залегли вокруг холодных голубых глаз Сульта. — Возможно ли, что после всего, что мы пережили вместе с вами, вы меня дурачите? Голос Глокты неприятно захрипел в пересохшем горле. — Абсолютно исключено, архилектор. «В нем говорит мания величия. Он знает, что я не его раб, во всем послушный долгу. Но много ли ему известно? И от кого он это узнал?» — Я дал вам неисполнимое задание, и таким образом вы получили особые права. Но ваши права остаются при вас, пока вам сопутствует успех. Я начинаю уставать от того, что вас надо постоянно подталкивать. Если вы не решите моих проблем с нашим новым королем в течение двух недель, наставник Гойл ответит на мои вопросы по Дагоске. Я заставлю его вырезать их из вашего скрюченного тела, если потребуется. Вам ясно? «Ясно, как сквозь виссеринское стекло. Две недели на то, чтобы найти ответы, или… части моего тела выловят из канала. Но даже если я задам вопросы, Валинт и Балк проинформируют его преосвященство о нашем соглашении и… Раздутый обезображенный труп найдут в воде у доков. Как жаль бедного наставника Глокту! Достойный и всеми любимый человек, как ему не повезло! Что с ним приключилось?» — Я понимаю, архилектор. — Тогда почему вы все еще сидите здесь?Арди Вест сама открыла дверь. В руке она держала полупустой стакан с вином. — Наставник Глокта, какой приятный сюрприз. Ну, входите же! — Похоже, вы рады меня видеть? «Меня очень редко так встречают». — А почему бы нет? — Она грациозно отступила в сторону, позволяя ему пройти. — Кому еще из молодых девиц повезло иметь в наставниках палача? Это вдохновляет кавалеров. Глокта, прихрамывая, переступил порог. — А где ваша горничная? — Она так боялась приближения гуркской армии или чего-то еще, что я позволила ей уехать. Она отправилась к своей матери, в Мартенгорм. — А вы сами, надеюсь, готовы к отъезду? Она проводила его в теплую гостиную. Ставни здесь были закрыты, занавески задернуты, и только трепещущий отблеск горячих углей в камине освещал комнату. — В общем-то, я решила остаться в городе. — Неужели? Печальная принцесса, изнемогающая в пустом замке? Покинутая неверными слугами, она сжимает в отчаянии руки, в то время как враги окружают ров. — Глокта усмехнулся. — Вы уверены, что вам подходит эта роль? — Больше, чем вам — роль рыцаря на белом коне, с блистающим мечом в руке, прибывшего спасать беззащитную девицу. — Она с явным пренебрежением оглядела его с ног до головы. — Я рассчитывала на героя, у которого в наличии хотя бы половина зубов. — А я думал, вы уже привыкли получать меньше, чем рассчитывали. «Я помню, кто я есть». — Что мне сказать? Я романтична. Вы пришли только для того, чтобы посмеяться над моими мечтами? — Нет, я пришел без всяких дурных намерений. В надежде на выпивку и на разговор, не касающийся изъянов моего тела. — На этом этапе трудно понять, в каком направлении пойдет беседа, но выпивку я обещаю. Арди налила ему вина, и он осушил стакан в четыре глотка. Протянул его снова, чувствуя сладость во рту. — Гурки не больше чем через неделю подойдут к Адуе и начнут осаду. Я не шучу. Вам следует уехать как можно скорее. Она снова наполнила его стакан, потом налила себе. — Вы не заметили, что половина города уже так и поступила? Самых захудалых лошадей, не взятых для армии, продают по пять сотен марок. Горожане в панике расползлись по всем уголкам Срединных земель. Беззащитные беженцы пробираются по грязи, преодолевая по миле в день на холоде, тащат на себе свой скарб и становятся легкой добычей для разбойников на протяжении всего пути в сотню миль. — Верно, — вынужден был согласиться Глокта, болезненно изогнувшись, чтобы усесться в кресло рядом с камином. — И куда же я отправлюсь? Клянусь, что у меня нет ни единого друга или родственника в Срединных землях. Вы хотите, чтобы я пряталась в лесу, добывала огонь первобытным способом и ловила белок голыми руками? А как я тогда смогу напиваться? Нет уж, спасибо, здесь мне куда спокойнее и гораздо удобнее. У меня есть уголь для очага, и подвал забит до отказа. Я могу продержаться несколько месяцев. — Она мягко махнула рукой в сторону стены. — Гурки придут с запада, а мы находимся в восточной части города. Даже во дворце я не буду защищена лучше. «Возможно, она права. Здесь, по крайней мере, я могу присмотреть за ней». — Очень хорошо. Я преклоняюсь перед вашей рассудительностью. Преклонился бы, если бы не моя спина. Она уселась напротив. — Ну а как там в коридорах власти? — Так холодно. Как и во всех коридорах. — Глокта пристукнул пальцем по губам. — Я оказался в сложной ситуации. — У меня есть в этом некоторый опыт. — Ситуация, так сказать, весьма… затруднительная. — Ну, объясните попроще, чтобы такая тупая девица, как я, могла понять вас. «Могу ли я повредить себе? Когда уже смотрю в глаза смерти». — Ну, попроще для тупой девицы: представьте, что в отчаянной нужде вы пообещали свою руку двум очень богатым и наделенным властью мужчинам. — Ха. И одному было бы неплохо. — Неплохо было бы не обещать никому, в этой конкретной ситуации. Оба старые и на редкость уродливые. Она пожала плечами. — Уродство легко простить при наличии богатства и власти. — Но эти поклонники отчаянно ревнивы. Они просто опасны, если ваша легкомысленная измена выйдет на свет. Вы надеялись освободиться от одного из обещаний на каком-то этапе, но даты свадеб приближаются, а вы все еще связаны с обоими. Даже больше, чем раньше. Как вы поступите? Она поджала губы и глубоко вздохнула, обдумывая, потом театрально отбросила прядь волос с плеча. — Я бы довела их до безумия своим неподражаемым умом и неугасающей красотой, а потом спровоцировала дуэль между ними. Кто победит, получит мою руку, даже не подозревая о том, что я давала обещание его сопернику. И поскольку он стар, я бы всерьез надеялась на его скорую кончину, чтобы остаться богатой и уважаемой вдовой. — Она усмехнулась, опустив голову. — Что скажете на это, сэр? Глокта моргнул. — Боюсь, метафора оказалась не совсем точной. — О… — Арди бросила взгляд на потолок и прищелкнула пальцами. — Можно с помощью тонких женских хитростей, — она расправила плечи и подтянула грудь, — завлечь в ловушку третьего поклонника, еще богаче и могущественнее. Молодого, красивого, быстроногого — раз уж мы говорим метафорами. Я бы вышла за него замуж и с его помощью избавилась от тех двоих, оставив их без гроша и в полном разочаровании. Ха! Что вы об этом думаете? Глокта почувствовал, как у него задергалось веко, и он прижал руку к глазу. «Интересно». — Третий поклонник, — пробормотал он. — Я об этом не думал…
Трон Скарлинга
Далеко внизу пенилась вода, вздымались волны. Всю ночь шел дождь, и река поднялась, сердитый поток бессмысленно бился об основание скалы. Холодная темная вода и холодный белый столб брызг у подножия холодного черного камня. И едва заметные тени — золотисто-желтые, огненно-оранжевые, ярко-пурпурные, всех цветов пламени, блуждающие вместе с течением, как бы дождь ни смывал их. Листья на воде, так похожие на него. Казалось, что теперь дождь смывает его на юг. Сражаться. Убивать людей, которые о нем никогда не слышали. При мысли об этом его тошнило. Но он дал слово, а тот, кто не держит слово, недостоин считаться человеком и воином. Так говорил Логену его отец. Много долгих лет он совсем не заботился об этом. Его слово, слова отца, жизни других людей ничего для него не значили. Обещания, которые он давал своей жене и своим детям, превратились в ничто. Невозможно сосчитать, сколько раз он нарушал слово, данное своим людям, своим друзьям и самому себе. Девять Смертей. Самый страшный человек на Севере. Человек, всю жизнь ходивший по кругу, нарисованному кровью. Человек, который творил только зло, смотрел в небо и пожимал плечами. Всеми проклинаемый, он говорил, что у него не было выбора. Бетод умер. Логен отомстил ему, но мир от этого не стал вдруг лучше. Мир остался прежним, и он сам остался прежним. Он схватился левой рукой за влажный камень. Пальцы его скрючились и ослабели после дюжины старых травм, суставы были разбиты и покрыты ссадинами, ногти потрескались, под ними скопилась грязь. Он пару секунд смотрел на обрубок пальца. — Я еще жив, — прошептал он, едва смея поверить в это. Он сморщился от боли в разбитых ребрах, застонал, отворачиваясь от окна, и обернулся назад, к большому залу. Тронный зал Бетода, теперь — его собственный тронный зал. При этой мысли Логен тихо усмехнулся, но даже этот смешок больно отозвался в паутине швов на его щеке и выше, на всей половине лица. Прихрамывая, он прошел по широкому залу, каждый шаг был суровым испытанием. Скрип сапог отдавался под высокими сводами, заглушая журчание реки. Лучи тусклого света, в которых кружилась пыль, пересекались на полу. Поодаль, на возвышении, стоял трон Скарлинга. И зал, и город, и земля вокруг — все изменилось до неузнаваемости, но трон остался тем же, каким он был при жизни Скарлинга. Скарлинг Простоволосый, величайший герой Севера. Человек, в давние времена объединивший кланы в войне против Союза. Его слова и дела объединили северян на несколько коротких лет. Трон представлял собой простое сиденье для простого человека: мощные колоды из старого дерева, покрашенного и поблекшего по краям, гладко отполированным сыновьями Скарлинга, его внуками и всеми теми, кто возглавлял клан после него. До того, как Девять Смертей постучал в ворота Карлеона. Пока Бетод не захватил трон и не притворился, что он ровня Скарлингу. Пока он не объединил Север огнем, железом и страхом. — Ну? Логен резко обернулся и увидел Черного Доу. Тот оперся плечом на дверь, сложив руки на груди. — Не хочешь присесть? Логен покачал головой, хотя ноги болели так сильно, что он едва стоял. — Мне бы сгодилась и грязь. Я не герой, а Скарлинг не был королем. — Говорят, он отказался от короны. — Короны! — Логен сплюнул на солому. Его слюна была розоватой от крови, сочившейся из порезов во рту. — Короли. Все это дерьмо, а я меньше всего подхожу для такого дела. — Однако ты не отказываешься? Логен мрачно взглянул на него. — Чтобы какой-то другой мерзавец, еще хуже Бетода, уселся в это кресло и снова залил Север кровью? Может быть, у меня получится лучше. — Возможно. — Доу оглянулся назад. — Но некоторые люди сделаны не для того, чтобы творить добро. — Вы опять обо мне? — усмехнулся Круммох, перешагивая порог. За ним виднелись Ищейка и Молчун. — Люди говорят не только о тебе, Круммох, — сказал Ищейка. — Ты хорошо спал, Логен? — Ага, — соврал он, — как мертвый. — И что теперь? Логен взглянул на трон. — На юг, думаю. — Юг, — пробурчал Молчун так, что невозможно было понять, одобряет он эту идею или нет. Логен облизнул разорванный край рта, инстинктивно проверяя, сильно ли болит. — Кальдер и Скейл еще болтаются где-то. Нет сомнения, что Бетод послал их за подмогой. В сторону Кринны, на высокогорные равнины или еще куда-нибудь. Круммох негромко кашлянул. — Хорошая работа никогда не заканчивается. — От них надо ждать какой-нибудь гадости, — сказал Ищейка. — Нисколько не сомневаюсь. — Кому-то надо остаться здесь и проследить за ситуацией. Отыскать этих двух паршивцев, если удастся. — Я займусь этим, — сказал Черный Доу. — Уверен? Доу пожал плечами. — Я не люблю корабли и не люблю Союз. Мне нет никакой нужды отправляться в путешествие ради них. Мне хватит забот с Кальдером и Скейлом. Возьму несколько карлов из тех, кто останется здесь, и навещу братцев. — Он недобро усмехнулся и хлопнул Ищейку по плечу. — Удачи вам с южанами. Не дайте себя прихлопнуть! — Прищурившись, он взглянул на Логена. — Особенно ты, Девять Смертей. Не хотелось бы потерять еще одного короля Севера. И он неторопливо вышел, сложив руки. — Сколько человек у нас осталось? — Сотни три, если часть заберет Доу. Логен глубоко вздохнул. — Надо подготовиться к выступлению. Пока Свирепый не ушел без нас. — А кто согласится идти? — спросил Ищейка. — После того, через что они прошли в последние месяцы. Кто захочет снова убивать? — Люди, которые не знают, что делать дальше. — Логен пожал плечами. — Ведь у Бетода здесь внизу спрятано золото? — Кое-что осталось наверняка. — Его надо разделить. Для каждого, кто пойдет с нами. Часть выдать сейчас, часть — когда вернемся назад. Думаю, это им понравится. — Возможно. Люди много болтают о золоте, но не уверен, что они так же охотно будут за него сражаться. — Ну,увидим. Ищейка неотрывно смотрел на него. Прямо в глаза. — Почему? — Потому что я дал слово. — И что? Тебя это никогда не беспокоило. — Теперь не могу так сказать, вот в чем проблема. — Логен сглотнул, чувствуя мерзкий вкус во рту. — Что еще делать, как не стараться добиться большего? Ищейка кивнул, не отрывая взгляда от лица Логена. — Ты прав, вождь. Идем на юг. — Угу, — произнес Молчун, и оба они отправились к двери. Остался только Круммох. — Идти в Союз вместе с вами, ваше величество? На юг, рубать на солнышке темнокожих людишек? — На юг. — Логен, превозмогая боль в шее, пошевелил одним раненым плечом, затем другим. — Ты идешь? Круммох резко отошел от стены и двинулся вперед, так что костяшки звякнули в ожерелье на толстой шее. — Нет, нет и нет, только не я. Мне было приятно провести это время рядом с тобой, я и сейчас этому рад, но все имеет свой конец. Я слишком задержался вдали от родных гор, мои жены соскучились без меня. Вождь хиллменов раскинул руки, сделал шаг вперед и крепко сжал Логена в объятиях. По правде сказать, даже слишком крепко. — Они, конечно, могут иметь такого короля, какого хотят, — прошептал Круммох ему на ухо. — Но не я. К тому же этот король убил моего сына. Логен похолодел от корней волос до кончиков ногтей. — А как ты думал? Что я не узнаю? — Вождь горного народа отодвинулся, чтобы взглянуть Логену в глаза. — Ты разделал его на глазах у всех. Забил маленького Ронда, как овцу. А он был беспомощен, как овца. Они стояли одни в широком зале — только они двое, и тени, и трон Скарлинга. Логен поморщился, когда руки Круммоха сжали его еще плотнее поверх всех синяков и ран, оставленных руками Наводящего Ужас. У него не осталось сил сопротивляться, и они оба знали это. Горец мог раздавить его и завершить дело, начатое Наводящим Ужас. Но он лишь улыбнулся. — Не волнуйся, Девять Смертей. Я получил то, чего хотел. Бетод мертв, его больше нет, и Наводящего Ужас нет, и ведьма сдохла, и чертова идея об объединении кланов тоже похоронена. Все вернулись в грязь, где им и место. А раз королем стал ты, пройдет еще сотня лет, прежде чем люди на Севере перестанут убивать друг друга. Может, пока мы поживем спокойно у себя в горах. — Конечно, поживете, — прохрипел Логен сквозь плотно сжатые зубы, а Круммох сжал его еще теснее. — Ты убил моего сына, да, но у меня еще хватает детей. Нужно избавляться от слабых, разве ты не знаешь? От слабых и невезучих. Нельзя поместить волка в овечье стадо, а потом плакать, если он съест овцу. Логен уставился на него. — Ты и правда сумасшедший. — Возможно, но тут есть и по-безумнее меня. — Он снова наклонился, мягко дохнув в ухо Логену. — Ведь это не я убил ребенка. Он отпустил Логена и хлопнул его по плечу. Как мог бы хлопнуть друг, но никакой дружбы в этом не чувствовалось. — Никогда больше не приходи на Высокогорье, Девятипалый, таков мой тебе совет. Я не смогу еще раз оказать тебе теплый прием. Он повернулся и медленно направился к дверям, помахивая толстым пальцем над плечом. — Не приходи снова на Высокогорье, Девять Смертей! Луна благоволит к тебе излишне, по моему разумению.Повелитель
Могучая серая лошадь Джезаля стучала копытами по вымощенным булыжником улицам. Байяз и маршал Варуз следовали за королем, эскорт рыцарей-телохранителей во главе с Бремером дан Горстом сопровождал их в полном боевом облачении. Было странно и тревожно смотреть на город, обычно полный жизни, а теперь почти совсем обезлюдевший. Встречались только ободранные бродяги, да нервные городские стражники. Подозрительного виды простолюдины при виде королевской кавалькады спешили поскорее убраться с дороги. Большинство тех, кто остался в Адуе, забаррикадировались в собственных спальнях, как и представлял Джезаль. Ему хотелось бы последовать их примеру, если бы королева Тереза не опередила его. — Когда они пришли? — спросил Байяз, перекрикивая стук копыт. — Авангард появился на рассвете, — прокричал в ответ Варуз, как понял Джезаль. — Гуркские отряды подтягиваются с утра по келнской дороге. Были столкновения в кварталах за стеной Казамира, но ничто всерьез не замедляет их движения. Они наполовину окружили город. Джезаль резко обернулся. — Уже? — Гурки всегда появляются, хорошо подготовившись, ваше величество. — Старый солдат пришпорил лошадь и поравнялся с ним. — Они начали строить палисад вокруг Адуи, притащили три большие катапульты. Те самые, которые послужили им во время осады Дагоски. К полудню мы будем полностью окружены. От слова «окружены» у Джезаля перехватило горло. Колонна перешла на размеренный шаг, когда они приблизились к западным воротам города. Через эти самые ворота — ирония судьбы, не обрадовавшая Джезаля, — он триумфально вступил в город перед тем, как был провозглашен королем Союза. У стены Казамира собралась толпа, и людей было еще больше, чем после его странной победы над крестьянами. Сегодня их настроение нельзя было назвать праздничным. Вместо улыбающихся девушек нахмуренные мужчины, вместо свежих цветов старое оружие. Разное оружие вздымалось над толпой, поблескивали наконечники и заточенные края. Пики и вилы для варки дегтя, багры, черенки метел, на которые вместо прутьев были прикреплены ножи. В толпе выделялись несколько королевских гвардейцев и городских стражников, кое-кто из надутых торговцев в кожаных доспехах, с поблескивающими мечами, несколько сутулых чернорабочих со старинными луками и суровыми лицами. Это были самые лучшие солдаты, каких удалось собрать. Их сопровождали горожане обоих полов и всех возрастов, снабженные разнообразным нелепым вооружением и несуразной амуницией. Или вовсе ничем не снабженные. Трудно было сказать, кто из них солдат, а кто простой горожанин, если еще оставалась какая-то разница. Все смотрели на Джезаля, когда он ловко спрыгнул с лошади, звякнув золочеными шпорами. Смотрели на него, пока шел к толпе, а прекрасно вооруженные телохранители ни на шаг не отставали от него. — Это защитники города? — пробормотал Джезаль, обращаясь к лорд-маршалу Варузу, следовавшему за ним. — Некоторые из них, ваше величество. И полное патриотических чувств население. Очень трогательное зрелище. Джезаль охотно поменял бы эту трогательную толпу на боеспособную, но он знал, что вождь должен держаться мужественно перед своими соратниками. Байяз частенько говорил ему об этом. Разве то же самое не относится к королю перед его подданными? Вдвойне и втройне. Особенно к королю, чья недавно полученная корона вот-вот соскользнет с головы. И он встал, выпрямившись и выставив вперед украшенный шрамом подбородок. Он задрал его так высоко, как только мог, придерживая затянутой в перчатку рукой отороченный золотым шитьем плащ. Он прошел через толпу с самодовольным и самоуверенным видом, так присущим ему прежде. Одна его рука лежала на украшенной драгоценными камнями рукоятке меча. Он надеялся, что в его взгляде никто не заметит ни тени страха или сомнения. По толпе прокатился ропот, когда он проходил мимо, а Байяз и Варуз торопливо шли за ним. Кто-то поклонился. Другие не утруждали себя. — Король! — А я думал, что он выше… — Джезаль Бастард. Джезаль резко повернул голову, но нельзя было понять, кто произнес это. — Это Луфар! — Да здравствует его величество! — нерешительно пробормотал кто-то. — Сюда, — произнес бледный офицер, показывая рукой на лестницу перед воротами, словно извиняясь. Джезаль поднялся, демонстрируя свое мужество и переступая через две ступеньки, шпоры его звенели. Он вышел на крышу караульной будки и застыл, изогнув губы от неприятного изумления. Там стоял не кто иной, как его старинный приятель, наставник Глокта, опираясь на свою трость и отвратительно улыбаясь беззубой улыбкой. — Ваше величество, — произнес он с заметной долей иронии. — Какая невероятная честь. — Он поднял трость и показал в сторону дальнего парапета. — Там гурки. Джезаль старался подыскать соответствующий колкий ответ, но взглянул туда, куда указывал Глокта, и заморгал. Лицо его вытянулось. Он прошел мимо калеки, не сказав ни слова. Челюсть, перерезанная шрамом, отвисла. — Противник, — глухо произнес Варуз. Джезаль старался угадать, что сказал бы Логен Девятипалый при виде того зрелища, которое открылось перед ним внизу. — Черт. Среди пестрых лоскутов полей, на дорогах, за живыми изгородями, между фермами и рощами старых деревьев за городскими стенами стояли войска гурков — тысячи солдат. Широкая мощеная дорога на Келн, идущая по плоским сельскохозяйственным землям и сворачивающая к югу, представляла собой единый поток, ползущий, поблескивающий, вздымающийся, — сплошной поток марширующих солдат. Гуркские солдаты накатывали колоннами, как прилив, и плавно растекались, опоясывая город гигантским кольцом людей, древесины, железа. Высокие штандарты возвышались над этой волнующейся толпой, золотые символы на них вспыхивали в по-осеннему бледном солнечном свете. Штандарты императорских легионов. Джезаль с ходу насчитал десять. — Серьезная компания, — проговорил Байяз с пониманием ужасающего положения дел. Глокта усмехнулся. — Гурки ненавидят путешествовать в одиночку. Заграждение, про которое говорил маршал Варуз, было уже снято, и в нескольких сотнях шагов от стены, посреди растоптанных до жидкой грязи полей, извивалась темная линия укреплений. Перед ней находился неглубокий ров. Более чем достаточно, чтобы воспрепятствовать доставке в город продовольствия и снаряжения, а также подходу подкреплений. Дальше виднелись несколько лагерей — большое скопление белых палаток, выставленных в аккуратные прямоугольники. Над некоторыми в белое небо поднимался темный дымок костров — там были кухни и кузницы. Возникало тревожное ощущение прочности всего этого. Адуя пока в руках Союза, но даже самый патриотически настроенный лжец не сможет отрицать, что окрестности города уже под властью императора гурков. — Остается только восхищаться их организацией, — мрачно произнес Варуз. — Да… их организация… Голос Джезаля неожиданно сипло заскрипел, как старые половицы. Сохранять бесстрашный вид в такой ситуации — больше похоже на сумасшествие, чем на мужество. Дюжина всадников отделилась от гуркских позиций и скакала размеренной рысью. Два длинных флага из красного и желтого шелка с вышитыми золотой нитью кантийскими символами трепетали над их головами. Виднелся и белый флаг — такой маленький, что его трудно было сразу заметить. — Парламентеры, — хрипло проговорил первый из магов, качая головой. — Что от них толку? Уловка для старых дурней, обожающих слушать собственные голоса и болтать о честных соглашениях перед тем, как начнется бойня. «Да, уж в этом ты разбираешься — в старых дурнях, обожающих слушать самих себя». Так подумал Джезаль, но смолчал. Он наблюдал, как делегация гурков приближается в тягостном молчании. Впереди ехал рослый воин, золото блестело на его остроконечном шлеме и блестящих доспехах. Он скакал с таким вызывающим высокомерием, что даже издали было ясно: это один из высших чинов. Маршал Варуз нахмурился. — Генерал Мальзагурт. — Вы его знаете? — Он командовал императорскими силами во время последней войны. Мы месяцами боролись друг с другом. И вели переговоры не один раз. Один из самых коварных противников. — Но вы все-таки его одолели? — В конце концов, ваше величество. — Лицо Варуза было далеко не радостным. — Но тогда у меня была армия. Копыта скакуна гуркского командующего простучали по дороге между беспорядочно расположенными, теперь уже покинутыми домами за стеной Казамира. Он осадил коня перед воротами, гордо глядя вверх, одной рукой упершись в бедро. — Я генерал Мальзагурт, — прокричал он с сильным кантийским акцентом, — избранный представитель его великолепия Уфманауль Дошта, императора Гуркхула. — Я король Джезаль Первый. — Конечно. Тот самый бастард. Не было никакого смысла это отрицать. — Верно. Тот самый бастард. Почему бы вам не въехать внутрь, генерал? Мы могли бы поговорить, глядя друг другу в глаза, как цивилизованные люди. Мальзагурт быстро глянул на Глокту. — Прошу прощения, но обращение вашего правительства с безоружными посланцами императора не всегда было цивилизованным. Думаю, мне лучше остаться за стенами. Пока. — Как пожелаете. Полагаю, вы знакомы с лорд-маршалом Варузом? — Конечно. Прошло немало времени с тех пор, как мы сражались в сухих пустынях. Я бы сказал, что соскучился по вам, но… это не так. Как поживаете, мой старый друг, мой старый враг? — Я в порядке, — проворчал Варуз. Мальзагурт указал рукой на множество войск, расположенных за ним. — По обстоятельствам, да? Я не знаю еще одного вашего… — Это Байяз. Первый из магов. Ровный, спокойный голос. Это произнес один из спутников Мальзагурта — человек в белых одеждах, похожий на жреца или священника. На вид он был не старше Джезаля и очень красив, с темным, удивительно гладким лицом. На нем не было доспехов, он не носил оружия. На одежде и простом седле никаких украшений. И все члены гуркской делегации, даже сам Мальзагурт, взирали на него с огромным уважением. Даже со страхом. — Ах вот как. — Генерал взглянул наверх, задумчиво поглаживая короткую седую бородку. — Значит, это Байяз. Молодой человек кивнул. — Да, он. Много времени прошло. — Не так уж много, Мамун, треклятый змей! — Байяз вцепился в парапет, оскалив зубы. Старый маг так хорошо играл роль доброго дядюшки, что Джезаль позабыл, насколько ужасной может быть его внезапная ярость. Он в страхе отступил назад, прикрыв рукой лицо, чтобы защититься. Гуркские адъютанты и знаменосцы раболепно съежились, а один был потрясен настолько, что его вырвало. Даже Мальзагурт частично утратил свою геройскую осанку. Однако Мамун смотрел вверх так же невозмутимо, как прежде. — Кое-кто из моих братьев предполагал, что ты сбежишь, но я знал это наверняка. Кхалюль всегда говорил, что твоя гордость будет причиной твоего конца, и вот доказательство. Теперь мне удивительно, что я когда-то считал тебя великим человеком. Ты постарел, Байяз. Как-то съежился. — Да, все кажется меньше, когда находится высоко над тобой, — прорычал первый из магов. Он уперся концом посоха в камни под ногами, и в его голосе зазвучала угроза. — Подойди ближе, едок, и ты сможешь оценить мою слабость, пока будешь гореть в огне. — Да, было время, когда ты мог сокрушить меня одним словом. Но теперь твои слова — пустой воздух. Твоя власть испарилась с течением лет, а моя возросла. У меня за спиной добрая сотня братьев и сестер. А кто твои союзники, Байяз? — Он махнул рукой в сторону укреплений и усмехнулся. — Только те, кого ты заслуживаешь. — Я еще способен найти таких союзников, которые тебя удивят. — Сомневаюсь. Когда-то давно Кхалюль поведал мне, на чем, по его предположениям, основана твоя последняя отчаянная надежда. Время показало, что он не ошибся, как всегда. Ты действительно отправился на край мира в погоне за призраками. За темными призраками — для тех, кто называет себя праведными. Я знаю, что ты не добился успеха. — Он улыбнулся, показав два ряда прекрасных белых зубов. — Семя завершило свою историю уже давно. Оно погребено глубоко в земле. Ниже уровня бездонного океана. И все твои надежды погребены вместе с ним. У тебя остается один выбор. Пойдешь ли ты с нами по доброй воле, чтобы Кхалюль осудил тебя за предательство? Или мы должны войти в город и захватить тебя? — И ты смеешь говорить о предательстве? Ты предал высочайшие принципы нашего ордена и нарушил священный закон Эуса. Скольких ты убил, чтобы обрести силу? Мамун пожал плечами. — Очень многих. И не горжусь этим. Ты не оставил нам ничего другого, кроме темных путей, Байяз, и мы приносили неизбежные жертвы. Нет никакого смысла спорить о прошлом. После долгих веков, стоя по разные стороны великого разделения, ни один из нас не сможет убедить другого. Кто победит, тот и окажется прав, так бывало всегда, с древних времен. Я заранее знаю твой ответ, но пророк повелевает мне задать тебе этот вопрос. Отправишься ли ты в Саркант, чтобы ответить за свои великие преступления? Предстанешь ли перед судом Кхалюля? — Перед его судом? — выкрикнул Байяз. — Он будет судить меня, этот безмозглый старый убийца? — Он грубовато рассмеялся, глядя вниз со стены. — Приди и возьми меня, если посмеешь, Мамун. Я буду ждать. — Тогда мы придем, — прошептал первый ученик Кхалюля, глядя вверх из-под красивых темных бровей. — Мы много лет готовились к этому. Они неотрывно смотрели друг на друга, а Джезаль мрачно наблюдал за ними. Он с досадой осознавал, что все происходящее было лишь спором между Байязом и этим жрецом, а он, король, походил на ребенка, подслушивающего разговор родителей, и точно так же ничего не решал. — Назовите ваши условия, генерал! — крикнул он вниз. Мальзагурт прочистил горло. — Во-первых, если вы сдадите город Адуя на милость императора, он позволит вам сохранить за собой трон. При этом вы станете его вассалом, конечно, и будете выплачивать регулярную дань. — Какое великодушие. А как же предатель лорд Брок? Мы знаем, что вы обещали ему корону Союза. — Мы не слишком обязаны лорду Броку. Не он удерживает город. Вы его удерживаете. — И мы не уважаем тех, кто предает своих, — добавил Мамун, мрачно глянув на Байяза. — Во-вторых, всем жителям Союза будет позволено продолжать жить по своим законам и обычаям. Они останутся свободными. Или настолько близко к свободе, насколько это возможно. — Ваша щедрость изумляет. — Джезаль хотел усмехнуться, но сдержал иронию. — В-третьих, — прокричал генерал, обеспокоенно взглянув на Мамуна, — человек, известный как Байяз, первый из магов, должен быть доставлен нам, связанный, в цепях, чтобы его переправили в замок Саркант, на суд пророка Кхалюля. Если вы откажете в этом, император издаст предписание, чтобы со Срединными землями обращались так же, как с любой другой завоеванной территорией. Одни граждане будут убиты, другие станут рабами, над городом будет поставлен гуркский губернатор, ваш Агрионт превратится в наш храм, а те, кто правит сегодня… отправятся в подземелья императорского дворца. Джезаль инстинктивно открыл рот, чтобы отказаться. Затем остановился. Гарод Великий, без сомнения, выразил бы свое презрение и даже, возможно, помочился бы на эмиссара. Малейший намек на переговоры с гурками противоречил его убеждениям. Но, поразмыслив, он пришел к выводу: это условия куда более мягкие, чем он предполагал. Джезаль предпочел бы стать вассалом Уфманауль Дошта, чем оставаться с Байязом, ежедневно и ежесекундно следившим за каждым его шагом. Он мог спасти множество жизней, сказав одно-единственное слово. Настоящих жизней, живых, реальных людей. Он поднял руку и пальцем осторожно потер пересеченные шрамом губы. Он пережил достаточно страданий на бесконечных равнинах Старой империи, чтобы серьезно подумать, прежде чем причинять их стольким людям, и себе в особенности. Упоминание казематов под императорским дворцом заставило его задуматься. Даже забавно, что принять такое важное решение предстоит именно ему. Всего лишь год назад он с гордостью заявлял, что ничего не знает и ни о чем не заботится. Потом Джезаль начал подозревать, что любой человек, оказавшийся на вершине власти, на самом деле не знает, что делает. Самый лучший на этом посту мог только поддерживать некую иллюзию, что он, возможно, что-то знает, и время от времени стараться подтолкнуть бессмысленный поток событий то в одном направлении, то в другом, отчаянно надеясь, что это направление окажется правильным. А что правильно? — Дайте мне ответ! — прокричал Мальзагурт. — У меня еще есть дела! Джезаль нахмурился. Ему до смерти надоел диктат со стороны Байяза, но старый осел, по крайней мере, сыграл свою роль в его восхождении на трон. Его тошнило от презрения Терезы, но она, по крайней мере, была его женой. К тому же его терпение не безгранично. Он отказывался быть игрушкой в руках много возомнившего о себе гуркского генерала и какого-то треклятого дурака жреца. — Я отклоняю ваши условия, — небрежно крикнул он со стены. — Отказываюсь от них окончательно и бесповоротно. У меня нет привычки сдавать моих советников и мои города или отказываться от своей суверенной власти, просто потому что меня попросили. Особенно перед стаей гуркских дворняжек с плохими манерами и дурными умишками. Вы не в Гуркхуле, генерал, здесь ваша самоуверенность подходит вам ничуть не больше, чем ваш несуразный шлем. Думаю, вы получите жестокий урок, прежде чем покинете эти берега. А еще я бы попросил, пока вы не убрались отсюда: может, вы и ваш жрец трахнете друг друга? Вдруг вы сможете раззадорить великого Уфмана-уль-Дошта, а заодно и знаменитого пророка Кхалюля? Пускай они присоединятся к вам! Генерал Мальзагурт нахмурился. Он быстро посовещался с адъютантом, очевидно не до конца поняв самые прекрасные в своей дерзости пункты последнего высказывания. Как только он все уразумел, генерал гневно поднял темнокожую руку и выкрикнул какой-то приказ на кантийском языке. Джезаль увидел, как среди домов, расположенных за стеной, забегали люди. В руках у них были факелы. Гуркский генерал бросил последний взгляд на башню над воротами. — Проклятые розовые! — выкрикнул он. — Животные! И, рванув поводья, умчался прочь. Его офицеры поспешили за ним, копыта застучали по земле. Мамун задержался на мгновение, печаль отразилась на его красивом лице. — Значит, да будет так. Мы наденем доспехи. Пусть Бог простит тебя, Байяз. — Ты нуждаешься в прощении куда больше, чем я, Мамун. Проси милости самому себе. — Я так и делаю. Каждый день. Но за всю мою долгую жизнь ни разу не заметил, чтобы Бог был великодушен. Мамун развернул лошадь и медленно поехал обратно к позициям гурков мимо заброшенных стен, которые жадно облизывали голодные языки пламени. Джезаль глубоко, прерывисто вздохнул, глядя на массу людей, передвигавшихся среди полей. Будь проклят его язык. Он втянул их всех в чудовищные неприятности. Но теперь поздновато менять решения. Он почувствовал, как Байяз отечески прикоснулся к его плечу. Этот покровительственный жест стал казаться Джезалю весьма назойливым за прошедшие несколько недель. Он сжал зубы, чтобы не сбросить резко эту руку. — Тебе надо обратиться к народу, — сказал маг. — Что? — Верные слова могут повлиять на ситуацию. Гарод Великий мог говорить почти без подготовки. Разве я не рассказывал о том, как он… — Очень хорошо, — отрезал Джезаль. — Я сделаю это. Он направился к противоположному парапету со всем энтузиазмом приговоренного, идущего на плаху. Разношерстая толпа стояла внизу в тревожном ожидании. Джезалю пришлось взять себя в руки и не теребить пряжку на ремне. Потом он забеспокоился, что его брюки могут вдруг упасть прямо перед народом. Забавная мысль. Он откашлялся. Кто-то увидел его и показал на него: — Король! — Король Джезаль! — Король будет говорить! Толпа сдвинулась и растянулась, переместившись к башне. Море надежды и страха, испуганные бледные лица. Шум на площади по-тихоньку затих, воцарилось молчание. — Друзья мои… соотечественники… мои подданные! Его голос прозвучал с приятной уху властностью. Хорошее начало, такое… риторическое. — Наших врагов, возможно, много… очень много. Джезаль проклял себя. Так едва ли внушишь энтузиазм массам. — Но я призываю вас: мужайтесь! Наши укрепления сильны. — Он постучал рукой по камню. — Наше мужество достойно подражания. — Он стукнул себя по полированному нагруднику. — Мы будем держаться твердо! Это уже лучше. Он вдруг открыл в себе талант произносить речи. Толпа явно расположилась к нему, он чувствовал это. — Нам не придется держаться очень долго! Лорд-маршал Вест с армией уже идет нам на помощь. — Когда? — выкрикнул кто-то. Волной прокатился сердитый шепоток. — Ээ… — Джезаль, сбитый с толку, нервно взглянул на Байяза. — Ээ… — Когда они придут? Когда? Первый из магов шикнул на Глокту, и калека сделал резкий жест рукой кому-то внизу. — Скоро! Можете положиться на это! Треклятый Байяз! Это ужасная идея — обратиться к народу. Джезаль не имел ни малейшего понятия, как воодушевить толпу. — Что будет с нашими детьми? Что будет с нашими семьями? Наши дома сожгут? Горестные стенания нарастали. — Не бойтесь! Я вас прошу, пожалуйста… Черт бы их побрал! Он не мог позволить себе просить, он был королем. — Армия идет к нам! Джезаль заметил внизу черные фигуры, протискивающиеся сквозь толпу. Практики инквизиции. Они направлялись, к его облегчению, в ту сторону, откуда слышались вопросы. — Они уже выступили с Севера! Не сегодня-завтра придут нам на помощь и проучат этих гуркских собак… — Когда? Когда это будет… Черные дубинки взметнулись и опустились в середине толпы, и вопрос оборвался, завершившись пронзительным криком. Джезаль постарался заглушить его. — Но пока они не подошли, неужели мы позволим гуркскому отродью свободно гулять по нашим полям? По земле наших отцов? — Нет! — крикнул кто-то, к великому облегчению Джезаля. — Нет! Мы покажем этим кантийским рабам, как умеют сражаться свободные граждане Союза! В толпе зародилось воодушевление, правда, немного вялое. — Мы будем сражаться отважно, как львы! Яростно, как тигры! Теперь слова полились так, будто он говорил именно то, что думал, и ему даже нравилось говорить. Возможно, все так и получится. — Мы будем сражаться, как сражались во времена Гарода! Во времена Арнольта! Во времена Казамира! Приветствия зазвучали громче. — Мы не остановимся, пока гуркские дьяволы не уберутся назад за круг морей! Никаких переговоров! — Никаких переговоров! — выкрикнул кто-то. — Проклятые гурки! — Мы никогда не сдадимся! — закричал Джезаль, ударив кулаком по парапету. — Мы будем сражаться за каждую улицу! За каждый дом! За каждое помещение! — За каждый дом! — завопил кто-то с фанатичным восторгом, и граждане Адуи вразнобой поддержали его. Чувствуя, что поймал удачу, Джезаль выхватил из ножен меч, очень кстати воинственно звякнувший, и высоко поднял над головой. — И я с гордостью обнажу свой меч рядом с вами! Мы будем сражаться друг за друга! Мы будем сражаться за Союз! Каждый мужчина, каждая женщина — все будут героями! Рев восторга стал оглушительным. Джезаль взмахнул мечом, и словно волна прокатилась над толпой, когда люди потрясали в воздухе копьями. Джезаль широко улыбался. Люди любили его и были готовы идти за ним в бой. Вместе они одержат верх, чувствовал он. Он принял правильное решение. — Неплохо, — прошептал Байяз ему на ухо. — Неплохо сказано… Терпение Джезаля иссякло. Он повернулся к магу, сжав зубы. — Я знаю, как это сказано! У меня нет никакой необходимости в вашем постоянном… — Ваше величество! — послышался высокий голос Горста. — Как вы смеете прерывать меня? Какого черта… Тираду Джезаля прервала багровая вспышка, которую он увидел краем глаза, а за ней последовал громовой раскат. Он резко повернул голову и увидел пламя, взметнувшееся над крышами домов справа. Толпа на площади ахнула в один голос и в панике зашевелилась. — Гурки начали обстрел! — сказал Варуз. Вспышка огня появилась в бледном небе над позициями гурков. Джезаль смотрел, приоткрыв рот, как снаряд летит на город. Он врезался в здания, на этот раз слева от Джезаля, и яркое пламя взметнулось в воздух. Ужасающий гул ударил в уши через мгновение. Внизу послышались крики. То ли приказы, то ли вопли страха. Толпа засуетилась, двигаясь во всех направлениях сразу. Люди кинулись к стенам, к своим домам или просто заметались — хаотический клубок толкающихся тел и покачивающегося оружия. — Воды! — кричал кто-то. — Пожар! — Ваше величество! — Горст был готов помочь Джезалю сойти вниз. — Вы должны немедленно вернуться в Агрионт. Джезаль вздрогнул от еще одного громогласного взрыва, раздавшегося на этот раз гораздо ближе. Маслянистые клубы дыма уже поднимались над городом. — Да, — пробормотал он, позволяя отвести себя в безопасное место. Он вдруг понял, что все еще держит в руке обнаженный меч, и виновато спрятал его в ножны. — Да, конечно. Бесстрашие, как говорил Логен Девятипалый, это бахвальство дураков.Сложное положение
Глокта трясся от смеха. Захлебывающийся хрип с придыханием стекал по его голым деснам вместе со слюной, жесткий стул поскрипывал под костлявым задом, кашель и всхлипывания глухо отдавались от голых стен его полутемной гостиной. Этот смех очень походил на рыдания. «Отчасти так оно и есть». Каждое резкое движение согнутых плеч отдавалось в шее так, словно в нее вбивали гвозди. Каждый толчок грудной клетки посылал вспышки боли до самых кончиков пальцев — тех, что остались. Он смеялся, и смех причинял ему боль, но эта боль заставляла его смеяться еще больше. «О, какая ирония! Я хихикаю от безнадежности. Я ликую от отчаяния». Слюна брызнула с губ, когда он всхлипнул в последний раз. «Точно предсмертный хрип овцы, но не заслуживающий сочувствия». Он вытер слезящиеся глаза. «Давно я так не смеялся. Возможно, с того дня, когда палачи императора делали свое дело. Но пора остановиться. В конце концов, ничего веселого тут нет». Он взял письмо и снова перечел его.Наставник Глокта! Мои наниматели из банковского дома «Валинт и Балк» более чем разочарованы вашими успехами. Прошло достаточно времени с тех пор, как я попросил вас проинформировать нас о планах архилектора Сульта. В особенности о причинах его неугасающего интереса к Университету. Но мы не получили от вас никаких известий. Возможно, вы полагаете, что неожиданный приход гуркских солдат под стены города изменил ожидания моих нанимателей. Это не так. Ничто не может их изменить. Вы сообщите нам все необходимое в течение недели, или его преосвященство узнает о вашей двойной игре. Едва ли нужно добавлять, что для вас будет разумнее уничтожить это письмо.Глокта некоторое время внимательно смотрел на бумагу в свете единственной свечи, приоткрыв изуродованный рот. «Ради этого я пережил месяцы агонии в темноте императорских тюрем? Ради этого мучился с торговцами шелком? Оставил кровавый след в Дагоске? Чтобы закончить свои дни вот так позорно, зажатым в капкан между злобным старым чиновником и сборищем банкиров, предателей и мошенников. Вся моя болезненная изобретательность, вся моя ложь, все мои уловки, вся моя боль. И все те, кто остался на обочине… ради этого?» Новый приступ смеха прокатился по телу Глокты, скрючив его и заставив затрещать суставы больной поясницы. «Его преосвященство и эти банкиры стоят друг друга! Даже когда город вокруг них горит в огне, они не могут прекратить свои игры. Игры, фатальные для бедного наставника Глокты, который старается изо всей своей немощи». Ему пришлось утереть потекший нос, так сильно он смеялся над этой последней мыслью. «Просто стыдно сжигать такой забавный документ. Может, показать его архилектору? Позабавит ли его преосвященство такое послание, интересно? Посмеемся ли мы вместе?» Он протянул руку, поднес край письма к колеблющемуся пламени свечи и смотрел, как огонь коснулся бумаги и побежал по буквам. Белая бумага заворачивалась наверх, превращаясь в черный пепел. «Гори, как мои надежды, как мои мечты, как мое великолепное, славное будущее сгорело в подземельях императорского дворца! Гори, как сгорела Дагоска и как наверняка будет гореть Адуя от ярости императора. Гори, как в моих мечтах горят король Джезаль Незаконнорожденный, и первый из магов, и архилектор Сульт, и господа из банка „Валинт и Балк“, и все это проклятое…» — Ах! — Глокта взмахнул обожженными пальцами, затем прижал их к беззубому рту. Его смех быстро оборвался. «Странно. Сколько бы боли мы ни испытали, мы никогда не привыкнем к ней. Всегда стараемся ее избежать». Угол письма все еще дымился на полу. Глокта нахмурился и раздавил его резким движением трости.Мофис
Воздух был тяжелым от острого запаха гари. «Точно сто тысяч подгоревших обедов». Даже здесь, в Агрионте, висела легкая серая дымка, размывавшая здания в конце улицы. Пожары в дальних районах полыхали уже несколько дней, а гуркские обстрелы не ослабевали ни на йоту, ни ночью, ни днем. Даже когда Глокта шел по улице и его затрудненное дыхание на каждом шагу с присвистом прорывалось в щели между осколками оставшихся зубов, до него доносился приглушенный гул зажигательных бомб, падавших на город. Едва различимое содрогание земли чувствовалось сквозь подошвы его сапог. Люди в переулке стояли неподвижно, в тревоге глядя вверх. «Это несчастные, не сумевшие убежать из города до прихода гурков. Слишком важные или слишком ничтожные персоны. Горстка оптимистов, решивших, что осада пройдет, как гроза или мода на короткие брюки. Они поздно осознали свою чудовищную ошибку». Глокта ковылял, опустив голову. Он не сомкнул глаз вовсе не из-за взрывов, грохотавших над городом ночами всю прошедшую неделю. «Я не сомкнул глаз, потому что мысли мои вертелись по кругу, точно кошка, попавшая в мешок, когда она ищет выход из западни. К взрывам я привык еще со времен отдыха в прелестной Дагоске». Куда больше его беспокоила боль, пронизывавшая его таз и идущая вверх по позвоночнику. «О, высокомерие! Кто бы решился предположить, что сапоги гурков однажды будут топтать плодоносные поля Срединных земель? Что симпатичные фермы и сонные деревеньки Союза будут пылать в пожаре, разожженном гурками. Кто ожидал, что прекрасная благоденствующая Адуя превратится из уголка рая в адский огонь ада? — Глокта осознал, что он улыбается. — Милости просим! Милости просим! Я-то все время в аду. Как любезно с вашей стороны присоединиться ко мне». Он услышал, как за его спиной по дороге загремели тяжелые сапоги, слишком поздно отступил в сторону, освобождая путь марширующей колонне солдат, и его грубо оттолкнули на кромку травы. Одна нога Глокты поскользнулась в грязи, и боль резко пронизала ее. Колонна, топоча, прошла мимо с полным пренебрежением, и Глокта скорчил гримасу им в спину. «У людей больше нет должного страха перед инквизицией. Они слишком напуганы гурками». Он отстранился от стены, сморщившись от боли, хорошенько выругался, выпрямил шею и захромал дальше.
Верховный судья Маровия стоял, как в раме, на фоне самого большого окна в своем просторном кабинете, где эхом отдавался каждый звук. Руки он сложил за спиной. Окна кабинета выходили на запад. «Направление главной атаки гурков». В отдалении над крышами домов в бледное небо поднимались столбы черного дыма, образовавшие плотную завесу, отчего и без того тусклый осенний свет стал совсем траурным. Маровия повернулся, когда беспалая нога Глокты заскрипела по темным половицам. Испещренное морщинами старое лицо оживила приветственная улыбка. — А, наставник Глокта! Не представляете, как я обрадовался, когда мне о вас доложили. После вашего последнего визита я успел соскучиться. Мне так нравится ваша прямота. И я восхищен вашей преданностью работе. — Он вяло махнул рукой в сторону окна. — Закон, я должен признать, во времена войны спит. Но даже когда гурки стоят у ворот города, благородная работа королевской инквизиции продолжается. Наверное, вы снова пришли ко мне по поручению его преосвященства? Глокта помедлил. «Но только по привычке. Я должен повернуться к инквизиции своей изуродованной спиной. Как меня назовет Сульт? Предателем? Без сомнения. И хуже тоже. Но человек должен прежде всего заботиться о себе самом. Я уже достаточно пожертвовал». — Нет, ваша честь. Я пришел от имени Занда дан Глокты. Он дохромал до стула, выдвинул его и уселся, не дожидаясь приглашения. «Конечно, это не похоже на изящные манеры». — Сказать по правде, я нуждаюсь в вашей помощи. «Сказать по правде, вы моя последняя надежда». — В моей помощи? Не сомневаюсь, что у вас есть могущественные друзья. — По моему горькому опыту, могущественные люди не могут позволить себе иметь друзей. — К сожалению, это правда. Моего положения, да и вашего, не достигнешь без понимания, что каждый сам за себя. Маровия взирал на него с видом благодетеля, усаживаясь в свое высокое кресло. «Но я не могу расслабиться. Его улыбка может быть такой же убийственной, как нахмуренный лоб Сульта». — Наши друзья те, кто может быть нам полезен. Учитывая это, что я могу для вас сделать? А еще важнее понять, что вы можете сделать для меня в ответ? — Здесь потребуются кое-какие разъяснения. — Глокта сморщился, потому что судорога сковала его ногу. Он напрягся и выпрямил ее под столом. — Могу ли я говорить с вами совершенно откровенно, ваша честь? Маровия задумчиво потрогал бороду. — Правда — очень редкий и ценный товар. Я удивлен, если такой опытный человек, как вы, запросто выдаст ее. Да еще тому, кто находится на противоположной стороне баррикад, если можно так выразиться. — Однажды мне сказали, что путник, заблудившийся в пустыне, берет воду у того, кто ее предложит. — Заблудившийся? Тогда говорите откровенно, наставник, и посмотрим, смогу ли я предложить вам что-то из моего запаса. «Вряд ли это обещание поддержки, но это лучшее, на что я мог надеяться от человека, еще недавно бывшего моим злейшим врагом. Итак… мое признание». Глокта перебирал в уме события последних двух лет. «Какой грязный, постыдный, безобразный список. С чего начать?» — Это произошло некоторое время назад, когда я начал рассматривать злоупотребления уважаемой гильдии торговцев шелком. — Я хорошо помню ту прискорбную историю. — Во время своих изысканий я обнаружил, что торговцев финансировал банк. Очень богатый и могущественный банк. «Валинт и Балк». Глокта осторожно глянул, проверяя реакцию Маровии, но тот и бровью не повел. — Я знаю о существовании такого банка. — Я заподозрил, что они замешаны в преступлениях гильдии. Магистр Каулт многое рассказал мне перед своей несчастной кончиной. Но его святейшество не позволил продолжать расследование. Слишком много трудностей в и без того трудное время. Левый глаз дернулся и начал слезиться. — Прошу прощения, — пробормотал он, вытирая глаз пальцем. — Вскоре после тех событий я отправился в Дагоску, чтобы заняться обороной города. — Ваше особое усердие в том деле тревожило меня. — Маровия кисло улыбнулся. — Мои поздравления. Вы проделали исключительную работу. — Я не могу приписать эту заслугу только себе. Архилектор дал мне невыполнимое задание. Дагоска была полна предателей, а снаружи ее окружали гурки. Маровия усмехнулся. — Достойно сочувствия. — Если бы хоть кто-то сочувствовал. Нет, все были заняты своими делами здесь, стараясь обойти друг друга, как всегда. Укрепления Дагоски находились в состоянии, совершенно неприемлемом для обороны. Я не мог укрепить их без денег… — Его преосвященство не спешил помогать. — Его преосвященство не поучаствовал ни единой маркой. Но совершенно неожиданный благодетель появился именно тогда, когда я так нуждался в нем. — Какой-то богатый дядюшка? Вот уж везение. — Не совсем. Глокта облизнул солоноватую пустоту на том месте, где когда-то находились его зубы. «И секреты начали разливаться, как дерьмо из потрескавшегося горшка в уборной». — Моим богатым дядюшкой оказался не кто иной, как банкирский дом «Валинт и Балк». Маровия нахмурился. — Они снабдили вас деньгами? — Только благодаря их щедрости мне удалось удержать гурков так долго, как получилось. — Помня о том, что могущественные люди не имеют друзей, что эти Валинт и Балк получили взамен? — В сущности, — Глокта прямо взглянул Маровии в лицо, — все, что им требуется. Вскоре после возвращения из Дагоски я расследовал смерть кронпринца Рейнольта. — Ужасное преступление. — За которое был повешен посланец гурков, причем совершенно невинный. Маровия изобразил едва заметное удивление. — Вы уверены? — Без сомнения. Но смерть наследника престола породила другие проблемы — проблемы, касающиеся голосования в открытом совете, — и его преосвященство был рад найти простое объяснение. Я попытался расследовать дело, но мне помешали. Валинт и Балк. — Вы подозреваете, что банкиры причастны к смерти кронпринца? — Я много в чем их подозреваю, но доказательства ничтожны. «Подозрений всегда много, а доказательств недостаточно». — Банки, — проворчал Маровия. — Они продают воздух. Они делают деньги из догадок, лжи, обещаний. Секреты — их валюта, даже больше, чем золото. — Именно это мне и открылось. Но человек, заблудившийся в пустыне…. — Да, да, пожалуйста, продолжайте. К собственному удивлению, Глокта чувствовал, что очень собой доволен. Он путался в словах от страстного желания выложить все. «Да я просто разбрасываюсь секретами, которые так долго держал в себе. Я не могу остановиться. Я как скупердяй, который решил потратиться: напуган, но чувствует великое облегчение. Мучается, но радуется. Наверное, это как перерезать себе горло: огромное облегчение, но испытать его можно только раз. И, как перерезанное горло, это, скорей всего, закончится моей неприглядной смертью. Ну и ладно. Такое случается. И вряд ли я стану спорить с тем, что заслужил ее уже раз десять». Глокта наклонился вперед. «Даже здесь, даже сейчас мне нужно выражаться мягко». — Архилектор Сульт не очень доволен нашим новым королем. В особенности ему не нравится влияние, которое на короля оказывает Байяз. Сульт чувствует, что его влияние уменьшается. Он думает, что за всем этим каким-то образом стоите вы. Маровия нахмурился. — В самом деле? «В самом деле. И я не уверен, что я сам отметаю эту возможность». — Он просил меня найти способустранить Байяза… — Его голос понизился почти до шепота. — Или устранить короля. Я подозреваю, и пусть я буду не прав, что у него имеются свои планы. Планы, как-то связанные с Университетом. — Мне кажется, вы обвиняете его преосвященство архилектора в серьезном преступлении против государства. — Глаза Маровии блестели и были жесткими, как шляпки новеньких гвоздей. «Подозрение и ужасное нетерпение». — Удалось ли вам найти что-либо, свидетельствующее против нашего короля? — Не успел я задуматься об этом, как Валинт и Балк резко одернули меня. — Они так быстро узнали об этом? — Приходится заподозрить, что кто-то из моего ближайшего окружения не так надежен, как я надеялся. Банкиры не только потребовали, чтобы я нарушил распоряжение его преосвященства. Они настаивают, чтобы я взялся за расследование против него. Они хотят знать о его планах. Мне дано всего несколько дней, чтобы удовлетворить их, а Сульт не настолько доверяет мне, чтобы делиться содержимым своего ночного горшка, не говоря уж о тайных мыслях. — О, мой дорогой, мой дорогой… — Маровия медленно покачал головой. — О, мой дорогой. — В добавление к этим напастям я полагаю, что архилектор теперь лучше, чем прежде, осведомлен о том, что произошло в Дагоске. Если кто-то начинает болтать, то он болтает со всеми. «Если вы предали человека один раз, сделать это второй раз гораздо проще». Глокта глубоко вздохнул. «Вот и все. Все тайны выплеснуты, горшок с дерьмом пуст. Мое горло перерезано от уха до уха». — Вот и вся история, ваша честь. — Что ж, наставник, вы в самом деле оказались в неприятной ситуации. «В весьма опасной». Маровия поднялся и неторопливо прошелся по комнате. — Предположим на мгновение, что вы действительно пришли ко мне за помощью, а не для того, чтобы ввести меня в заблуждение. Архилектор Сульт может стать для вас очень большой проблемой. Это пугающая одержимость — настаивать на таких вопросах именно сейчас. «Я не стану возражать». — Если бы вы добыли серьезное доказательство, я бы, конечно, не удержался и представил его королю. Но я не могу предпринимать что-то против члена Закрытого совета, тем более архилектора, без веских доказательств. Подписанное признание было бы лучше всего. — Подписанное признание Сульта? — пробормотал Глокта. — Такой документ стал бы решением проблемы для нас обоих. Сульт исчезнет, а банкиры утратят влияние на вас. Гурки, правда, так и останутся под стенами, но нельзя получить все и сразу. — Подписанное признание архилектора… «Может быть, заодно и луну с неба?» — Нужно столкнуть большой камень, чтобы начался обвал — например, признание кого-то очень близкого к нему. Ведь вы мастер по этой части. — Верховный судья уставился на Глокту из-под насупленных бровей. — Или у меня неверная информация? — Я не могу слепить доказательства из воздуха, ваша честь. — Тот, кто заблудился в пустыне, должен пользоваться теми возможностями, какие ему предлагают, как бы скудны они ни были. Найдите доказательство и принесите его мне. Тогда я смогу действовать, но не ранее. Вы знаете, что я не стану рисковать из-за вас. Трудно доверять человеку, который выбрал себе хозяина, а потом переметнулся к другому. — Выбрал? — Глокта почувствовал, как у него снова задергалось веко. — Если вы думаете, что я выбирал хоть какую-то часть из этого жалкого подобия жизни, которое видите перед собой, вы очень ошибаетесь. Я выбирал славу и успех. Но в коробке оказалось не то, что написано на крышке. — Мир полон трагедий. — Маровия подошел к окну и повернулся к Глокте спиной, глядя на темнеющее небо. — Особенно сейчас. Вы вряд ли могли ожидать иного от человека с моим опытом. Желаю вам хорошего дня. «Дальнейшие объяснения бессмысленны». Глокта наклонился вперед, болезненно напрягся, чтобы подняться, опираясь на трость, и захромал к двери. «Но тоненький лучик надежды прокрался в сырую темницу моего отчаяния… Мне надо всего лишь получить признание в предательстве от главы инквизиции его величества». — Наставник! «Почему никто не заканчивает свою речь до того, как я встану?» Глокта повернулся, спина у него ныла от боли. — Если кто-то из вашего окружения склонен болтать, вам надо заткнуть его. Немедленно. Только дурак может надеяться вытравить измену из Закрытого совета, не срезав сорняки на собственной лужайке. — О моем садике вам нет нужды беспокоиться, ваша честь. — Глокта одарил верховного судью самой безобразной улыбкой, на какую был способен. — Я немедленно заточу ножницы.
Милосердие
Адуя горела. Два самых западных квартала, Три Фермы на юго-западном конце города и Арки, расположенные севернее, были искромсаны черными пробоинами. Дым поднимался в небо — огромные столбы, озаренные блекло-оранжевым огнем у основания. Они растягивались маслянистыми пятнами, прохладный ветер тащил их за собой на запад, набрасывая мутную завесу на заходящее солнце. Джезаль смотрел на это в торжественном молчании, беспомощно сжав кулаки на парапете Цепной башни. Здесь не слышалось ни звука, только ветер что-то невнятно нашептывал на ухо и издалека время от времени доносились слабые отзвуки сражения. Боевой клич, стоны раненых, а может быть, всего лишь крик морской птицы на ветру. В миг слабости Джезалю захотелось самому стать такой же птицей и слететь с башни, промчаться над гуркскими дозорными, подальше от этого кошмара. Но сбежать не так-то просто. — Стена Казамира впервые была серьезно повреждена три дня назад, — монотонно объяснял, словно жужжал, маршал Варуз. — Мы отбили первые две атаки и удержали Три Фермы той ночью, но на следующий день появилась новая брешь, а потом еще одна. Этот чертов зажигательный порох путает нам все карты. Стену, которая могла бы простоять неделю, с его помощью можно снести за час. — Кхалюль всегда любил колдовать над колбами и порошками, — пробормотал Байяз, хотя это ничего не меняло. — Они ворвались в район Трех Ферм ночью и вскоре достигли ворот в квартал Арки. С того момента вся западная часть города превратилась в поле сражения. Таверна, в которой Джезаль когда-то отмечал свою победу над Филио, находилась как раз в том квартале. Таверна, в которой он сидел вместе с Вестом и Челенгормом, Каспой и Бринтом до того, как его друзья отправились на Север, а он — в Старую империю. Подожгли ли гурки это здание? Возможно, от него остался только почерневший остов. — Мы сражаемся врукопашную на улицах днем и устраиваем вылазки, как только стемнеет, каждую ночь. Ни единый клочок земли не отдали без того, чтобы обильно полить его гуркской кровью. Наверное, этими словами Варуз хотел внушить надежду, но добился лишь того, что Джезаль почувствовал тошноту. Король Союза совсем не стремился к тому, чтобы улицы его столицы были обильно политы кровью, чья бы это кровь ни была. — Стена Арнольта еще тверда, хотя в центре города бушуют пожары. Прошедшей ночью пламя почти дошло до площади Четырех Углов, но дождь погасил его, во всяком случае, пока. Мы сражаемся за каждую улицу, за каждый дом, за комнату. Как вы и приказывали, ваше величество. — Хорошо, — хрипло выговорил Джезаль, чуть не подавившись этим словом. Когда он столь небрежно отклонил условия, предложенные генералом Мальзагуртом, он толком не понимал, на что надеется. В его воображении возникала смутная картина: кто-то непременно скоро явится, чтобы их спасти. Произойдет что-то героическое. Теперь он ясно осознал кровавую сущность событий, и никаких признаков скорого спасения не наблюдалось. Возможно, где-то там, в клубах дыма, и совершались героические поступки. Солдаты выносили своих раненых товарищей в безопасное место, пробиваясь через пронизанную гарью темноту. Сестры милосердия зашивали раны при режущем глаза свете свечей. Простые горожане вбегали в горящие дома и спасали задыхающихся от дыма детей. Героизм повседневный и совсем не парадный. Героизм, не влияющий на всеобщий исход. — Это наши корабли в заливе? — спросил он негромко, боясь услышать ответ. — Хотелось бы, ваше величество. Никогда не думал, что скажу это, но они переиграли нас на море. В жизни не видел столько чертовых кораблей. Даже если бы большая часть нашего флота не перевозила из Инглии армию, не представляю, как бы мы справились с этим. Если ничего не изменится, войскам придется высаживаться за пределами города. Это чертовски неудобно, но все может оказаться еще хуже. Причалы и пристани — слабое место. Рано или поздно гурки попытаются высадить туда людей. Джезаль нервно взглянул на море. Он представил себе гурков, высаживающихся со своих кораблей и направляющихся в самое сердце города. Срединный проспект прорезал город ровной чертой через центр Адуи от залива до самого Агрионта. Соблазнительно широкая дорога, как раз подходит для того, чтобы по ней маршировал целый легион гурков. Джезаль закрыл глаза и постарался успокоить дыхание. До прихода гурков советники просто засыпали его своими суждениями. Теперь же, когда он на самом деле нуждался в совете, этот поток неожиданно пересох. Сульт редко появлялся в Закрытом совете, а если и появлялся, то лишь для того, чтобы обмениваться гневными взглядами с Маровией. Сам верховный судья мало что мог предложить, кроме стонов на тему «как же все это случилось». Даже запас исторических примеров Байяза наконец иссяк. Джезаля оставили одного тянуть на себе весь груз ответственности, и он чувствовал его тяжесть. Он напоминал себе, что раненым, потерявшим свои дома, убитым еще хуже, чем ему, но это было слабым утешением. — Сколько уже убито? — неожиданно для самого себя спросил он, как ребенок, тайком отковыривающий болячку. — Какие у нас потери? — Сражение у стены Казамира было яростным. Бои в захваченных районах еще яростнее. Потери с обеих сторон существенные. Полагаю, наших погибло около тысячи. Джезаль судорожно сглотнул, слюна показалась горькой. Он вспомнил совершенно непригодных для войны ополченцев, которых он видел у западных ворот, на площади, теперь, вероятно, захваченной гурками. Самые обычные горожане, они взирали на него с надеждой и гордостью. Затем он попытался представить себе, как может выглядеть тысяча убитых. Он представил сотню мертвецов, лежащих в ряд, один к другому. Потом десяток таких рядов, один за другим. Тысяча. Он до боли прикусил ноготь большого пальца. — И еще больше раненых, — добавил Варуз, точно неожиданно повернул нож. — А у нас совсем нет для них места. Два квартала частично оккупированы гурками, враг обстреливает зажигательными бомбами самое сердце города. Джезаль потрогал языком не до конца зажившее место между зубами. Он помнил собственную боль на бескрайней равнине под беспощадным небом: она пронизывала его лицо, когда повозка скрипела колесами и вздрагивала. — Откройте Агрионт для раненых и бездомных. Поскольку армия в походе, здесь достаточно места. Казармы на тысячи людей и вдоволь провизии. Байяз покачал лысой головой. — Это рискованно. Мы не имеем возможности проследить, кто попадет внутрь. Гуркские агенты. Шпионы Кхалюля. Не все из них те, кем прикидываются. Джезаль скрипнул зубами. — Я готов рискнуть! Я король или нет? — Вы король, — сердито произнес Байяз, — и вам следует подумать хорошенько, прежде чем так поступать. Сейчас не время для сантиментов. Враг приблизился к стене Арнольта. Гурки могут находиться всего в двух милях отсюда. — В двух милях, — пробормотал Джезаль, нервно скользнув взглядом на запад. Стена Арнольта вырисовывалась четкой серой линией между зданиями и с высоты выглядела ужасающе ненадежной и тревожно близкой границей. Внезапно Джезаля охватил страх. Не вина, не укор совести за каких-то неизвестных ему, абстрактных людей, находящихся там внизу, в клубах дыма, а реальный и очень личный страх за собственную жизнь. Такой же, как тогда, среди камней, когда на него надвигались два воина, готовых его убить. Возможно, он совершил ошибку, оставшись в городе, когда у него был шанс уехать. Возможно, еще не поздно… — Я выстою или паду вместе с жителями Союза! — крикнул он, в равной степени разозлившись и на собственную трусость, и на мага. — Если они умирают за меня, я умру за них. — Он отвернулся от Байяза и быстро отвел глаза. — Откройте ворота Агрионта, маршал Варуз. Вы можете разместить раненых во дворце, если будет необходимо. Варуз нервно бросил взгляд на Байяза и сдержанно поклонился. — Тогда мы разместим госпитали в Агрионте, ваше величество. Казармы откроем для горожан. Дворец пока оставим закрытым. По крайней мере, пока дела не пойдут хуже. Джезаль не представлял, как это — еще хуже. — Хорошо, хорошо. Смотрите сами. Он отвернулся от горящего города и смахнул слезу, направившись к длинной лестнице. От дыма, конечно. Он плакал от дыма, отчего же еще.Королева Тереза сидела одна на фоне окна в своей огромной спальне. Графиня Шалер оставалась во дворце, но она взяла себе за правило не попадаться на глаза Джезалю. Прочих придворных Тереза отправила в Стирию еще до того, как гурки заблокировали гавань. Джезаль хотел бы вместе с ними отослать и королеву, но, к несчастью, выбора у него не было. Когда он вошел и закрыл дверь, Тереза даже не взглянула в его сторону. Он подавил тяжелый вздох и устало пересек комнату. На его сапогах виднелась грязь после дождя, кожа стала маслянистой от гари, пропитавшей воздух. — Вы приносите сюда грязь, — произнесла Тереза, даже не обернувшись. Голос ее звучал холодно, как всегда. — Война — грязное дело, моя милая. Одна сторона ее лица вздрогнула от отвращения, когда он произнес два последних слова. Джезаль заметил это и даже не знал, смеяться ему или плакать. Он тяжело опустился на стул напротив Терезы. Он остался в этих самых грязных сапогах, прекрасно понимая, что это ее бесит. Что бы он ни сделал, ее бесило все. — Вам обязательно являться ко мне в таком виде? — резко спросила она. — О, я не мог не прийти. Вы моя жена, в конце концов. — Не по своей воле. — И не по моей, но я хочу помириться. Верьте или нет, я бы предпочел жениться на той, кто не испытывает ко мне ненависти. — Джезаль провел рукой по волосам и не без труда смирил свой гнев. — Давайте хотя бы не будем воевать, пожалуйста. Войны хватает снаружи. Больше, чем я могу выдержать. Почему бы нам не быть вежливыми друг с другом? Она долго смотрела на него, задумчиво сдвинув брови. — Как вы можете? — Как я могу — что? — Продолжать эти попытки. Джезаль решился изобразить улыбку. — Я надеялся, что вы оцените хотя бы мою настойчивость. Она не улыбнулась, но ему показалось, что жесткая линия ее рта чуть смягчилась. Он не отважился бы предположить, что она начала оттаивать, но ему хотелось ухватиться за малейшую надежду. Надежд было так мало в эти дни. Джезаль наклонился вперед, серьезно вглядываясь в глаза Терезы. — Вы дали мне понять, что ни во что меня не ставите, и я вряд ли могу вас винить. Поверьте, я не возомнил о себе слишком много. Но я пытаюсь… серьезно пытаюсь… стать лучше. Угол рта Терезы приподнялся в печальной, но все же улыбке. К величайшему удивлению Джезаля, она протянула руку и легко прикоснулась ею к его лицу. У него перехватило дыхание, кожа под ее пальцами как будто онемела. — Отчего вы не можете понять, что я презираю вас? — спросила она. Он похолодел. — Я презираю то, как вы выглядите, презираю ваши чувства, звук вашего голоса. Я презираю это место и всех здешних людей. Чем скорее гурки сожгут все до основания, тем счастливее я буду. Она отняла руку и отвернулась к окну. Отблески света падали на ее великолепный профиль. Джезаль медленно поднялся. — Я подыщу себе другую комнату, чтобы спать сегодня ночью. В этой совсем холодно. — Наконец-то. Когда человек получает все, о чем он мечтал, это может стать для него сущим наказанием. Если блестящие награды вдруг превращаются в пустые побрякушки, у него не остается даже мечтаний для утешения. Все то, чего Джезаль, как ему казалось, желал — власть, слава, прекрасные атрибуты величия, — все нынче превратилось в пыль. Теперь он хотел одного: чтобы все было как прежде, до того, как его мечты сбылись. Но пути назад нет. Никогда. Ему нечего было больше сказать. Он сухо повернулся и направился к двери.
Лучше оставаться в земле
Если ты выживаешь в бою, ты роешь могилы для мертвых товарищей. Последняя дань уважения — даже если ты совсем не уважала их. Ты копаешь как можно глубже, ты сваливаешь их туда и засыпаешь землей. Они гниют, и ты о них забываешь. Так было всегда. Когда закончится это сражение, копать придется много. Обеим сторонам. Двенадцать дней падают зажигательные снаряды. Двенадцать дней божий гнев проливается дождем на этих высокомерных розовых и превращает в черные развалины их горделивый город. Двенадцать дней убивают людей на стенах, на улицах, в домах. Двенадцать дней под холодным солнечным светом, под моросящим дождем, в удушающем дыму и двенадцать ночей в зареве пылающих пожаров — Ферро все время находилась в самой гуще событий. Ее ботинки шлепали по полированным плиткам, оставляя черные отметины на полу безукоризненно чистого коридора. Зола. Два квартала, где кипели бои, были сплошь покрыты золой. Она смешивалась с мелким дождем, превращаясь в липкую пасту, наподобие черного клея. Уцелевшие здания, обугленные остовы разрушенных домов, убитые и умирающие люди — все было покрыто пеплом. Хмурые охранники и раздраженная прислуга мрачно взирали на нее и на отметины, которые она оставляла на полу, но Ферро никогда не было дела до их мнения, а сейчас и тем более. Скоро у них будет гораздо больше золы, чем они могут убрать. Все это место станет золой, если придут гурки. И очень похоже, что так и будет. Каждый день и каждую ночь, несмотря на все усилия наспех собранных защитников города, несмотря на жертвы, на убитых среди руин, императорские войска все глубже продвигались в город. К Агрионту. Юлвей сидел в углу большой комнаты, когда Ферро вошла туда. Он съежился в кресле, браслеты свисали с опущенных рук. Спокойствие, которое всегда окутывало его, как старое одеяло, улетучилось. Он был встревожен, глаза его ввалились, превратившись в темные впадины. Этот человек смотрел в лицо своему поражению, и к такому его виду Ферро уже привыкла за последние несколько дней. — А, Ферро Малджин, вернулась с передовой. Я всегда говорил, что ты убила бы целый мир, если бы могла, и вот представилась возможность. Как тебе нравится война, Ферро? — Ничего. Ферро с шумом бросила лук на полированный стол, вытащила из-за пояса меч, скинула колчан. У нее осталось лишь несколько стрел. Все остальные поразили гуркских солдат, там, среди черных руин на окраине города. Но Ферро не могла заставить себя улыбнуться. Для нее убивать гурков — это как есть мед. Хочется еще немного, но если переешь, тошнит. Трупы — небольшая награда за усилия, потраченные на убийство. Но остановиться невозможно. — Ты ранена? Ферро прижала грязную повязку на руке и наблюдала, как кровь растекается по серой тряпке. Боли не было. — Нет, — ответила она. — Еще не поздно, Ферро. Тебе нет никакой нужды погибать здесь. Я привел тебя, и я могу увести тебя отсюда. Я иду, куда мне нравится, и беру с собой того, кто мне нравится. Если ты сейчас прекратишь убивать, Бог, возможно, отыщет для тебя местечко на небесах. Ферро почувствовала, как она устала от наставлений Юлвея. Байязу она ни на йоту не доверяла, но они друг друга понимали. А Юлвей не понимал ничего. — На небесах? — Она усмехнулась, отвернувшись от него. — Тебе не кажется, что ад мне больше подходит? Она вздернула плечи, когда в коридоре послышались шаги. Гнев Байяза Ферро почувствовала раньше, чем дверь с размаху открылась и старик розовый ворвался в комнату. — Маленький поганец! После всего, что я сделал для него, чем он платит мне? Ки и Сульфур протиснулись в дверной проем за его спиной, как пара собак за хозяином. — Он бросил мне вызов перед Закрытым советом. Он заявил, что я должен заниматься своим делом. Заявил мне! Откуда этот тупой червяк может знать, что мое дело, а что нет? — Проблемы с королем Луфаром Великолепным? — грубовато спросила Ферро. Маг, прищурившись, взглянул на нее. — Год назад этот болван был глупее всех в круге мира. Но стоило напялить на его голову корону и позвать толпу старых лжецов, чтобы несколько недель лизали ему зад, как ничтожное дерьмо возомнило себя Столикусом! Ферро пожала плечами. Луфар никогда не страдал недостатком самомнения, король он или нет. — Надо получше выбирать, на чью голову напяливать корону. — В том-то и беда, что корона должна сидеть на чьей-то голове. Лучшее, что можно сделать, это бросить ее в толпу и надеяться на удачу. — Байяз хмуро взглянул на Юлвея. — Что у тебя, брат? Ты выходил за стены? — Да, выходил. — И что видел? — Смерть. Много смертей. Солдаты императора заполнили западные районы Адуи, их корабли перекрыли залив. Каждый день войска подтягиваются с юга. Гурки сжимают город в кулак. — Этого я вдосталь наслушался от недоумков из Закрытого совета. Что насчет Мамуна и его Тысячи Слов? — Мамун, трижды благословенный и трижды проклятый? Чудесный первый ученик великого Кхалюля, правая рука бога? Он выжидает. Он, его братья и сестры. У них большой шатер за пределами города. Они молятся за победу, слушают приятную музыку, купаются в душистой воде, бездельничают нагишом и предаются плотским наслаждениям. Они выжидают, когда гуркские солдаты захватят стены города, и едят. — Он поднял глаза на Байяза. — Они едят днем и ночью, открыто попирая второй закон. Бесстыдно насмехаются над торжественным завещанием Эуса. Готовятся к тому моменту, когда отправятся на твои поиски. Ради этого Кхалюль сотворил их. Они думают, что осталось недолго. Они чистят оружие и доспехи. — Правда? — прошипел Байяз. — Будь они прокляты. — Они сами уже прокляли себя. Но нам от этого толку мало. — Тогда мы должны отправиться в Дом Делателя. Ферро вскинула голову. Большая мрачная башня чем-то привлекала ее с тех пор, как она впервые приехала в Адую. Ее взгляд невольно тянулся к этому каменному сооружению, вздымавшемуся высоко и недоступно, как гора, над дымом и яростью боев. — Зачем? — спросил Юлвей. — Ты хочешь закрыться внутри? Как это делал Канедиас, пока мы искали отмщения? Ты будешь сидеть, сжавшись, в темноте, Байяз? И на этот раз тебя сбросят вниз, чтобы разбить о камни моста? Первый из магов усмехнулся. — Ты ведь знаешь меня лучше. Когда они явятся за мной, я встречу их лицом к лицу, не скрываясь. Но там, в темноте, находится кое-какое оружие. Парочка сюрпризов из кузницы Делателя для наших проклятых дружков за стенами. Взгляд Юлвея стал еще более тревожным, чем прежде. — Разделитель? — Один клинок здесь, — прошептал из угла Ки. — Второй на Другой стороне. Байяз, как обычно, не обратил на него внимания. — Он может рассечь все, что угодно, даже едока. — А справится ли он с сотней? — спросил Юлвей. — Я поквитаюсь с Мамуном. Юлвей неторопливо распрямился в кресле и со вздохом встал. — Ну, хорошо, пошли. Я войду в Дом Делателя вместе с тобой в последний раз. Ферро облизнула губы. Мысль о том, чтобы войти внутрь, была слишком соблазнительной. — Я с вами. Байяз обернулся на нее. — Нет, не пойдешь. Можешь остаться здесь и дуться. Это всегда было тебе присуще. Мне бы не хотелось лишать тебя любимого занятия. Ты пойдешь с нами, — резко сказал он Ки. — У тебя есть дело, Йору? — Да, мастер Байяз. — Хорошо. Первый из магов широкими шагами вышел из комнаты, за ним семенил Юлвей, в конце устало тащился ученик. Сульфур не шевельнулся. Ферро мрачно посмотрела на него, и он усмехнулся в ответ. Его голова склонилась к обшитой панелями стене, острый подбородок задрался к покрытому паутиной потолку. — Разве Тысяча Слов — не твои враги? — спросила Ферро. — Мои главные, злейшие враги. — Тогда почему ты не сражаешься? — О, есть много способов сражаться, кроме драки в грязи. В его глазах, одном темном, другом светлом, было что-то неприятное для Ферро. Какая-то жесткость и жажда одновременно скрывались за его улыбкой. — Я с удовольствием остался бы и поболтал, но я должен идти, чтобы подтолкнуть колесо времени. — Он провел пальцем в воздухе, описывая круг. — Колеса должны вращаться, Малджин. — Что ж, иди, — бросила она. — Я не стану тебя останавливать. — Ты бы не смогла, даже если бы захотела. Желаю тебе хорошего дня. Хотя готов спорить, у тебя не бывает хороших дней. Он неторопливо вышел из комнаты, и за его спиной щелкнул дверной замок. Ферро пересекла комнату и открыла задвижку на окне. Один раз она уже послушалась Байяза, и это ни к чему хорошему не привело. Целый год был потрачен впустую. Теперь она должна сделать собственный выбор. Она откинула занавеси и вышла на балкон. Ветер гнал свернувшиеся листья, мелкий дождь поливал лужайки внизу. Осмотревшись, она заметила только одного часового, и тот выглядел неважно, завернувшись в плащ. Иногда лучше воспользоваться моментом. Ферро поставила ноги за перила, сосредоточилась и спрыгнула. Она схватилась за скользкую ветку дерева, качнулась к стволу, соскользнула по нему на влажную землю и стала пробираться за аккуратно подстриженной изгородью, прижимаясь к земле. Она услышала шаги, потом голоса. Байяз и Юлвей говорили приглушенно из-за свистящего ветра. Черт, как эти старые идиоты маги любят шлепать губами. — А Сульфур? — донесся голос Юлвея. — Он пока с тобой? — А почему нет? — Его изыскания идут в… опасном направлении. Говорю тебе, брат. — Ну? Кхалюль не так придирчив к своим слугам. Они удалились, и Ферро не могла их расслышать. Ей пришлось торопливо пробираться за оградой, согнувшись в три погибели. — Мне не нравится эта привычка, — говорил Юлвей. — Принимать чужой облик, менять кожу… Мерзкое занятие. Ты знаешь, как относился к такому Иувин. — У меня нет времени думать о чувствах того, кто давно лежит в земле. Третьего закона не существует, Юлвей. — А следовало бы. Украсть лицо другого — трюки Гластрода и его порождений — демонов. Искусство, заимствованное у Другой стороны… — Мы должны использовать то оружие, какое нам доступно. Я не испытываю теплых чувств к Мамуну, но он прав. Они называются Тысяча Слов, потому что их тысяча. Нас же только двое, и время не на нашей стороне. — Но почему они ждут? — Ты знаешь Кхалюля, брат. Он все делает осторожно, осмотрительно, тщательно. Он не станет рисковать своими детьми до тех пор, пока… Глядя в щель между двумя голыми ветвями, Ферро видела, как трое мужчин миновали охранников и прошли в ворота высокой дворцовой стены. Она дала им несколько секунд, потом сорвалась с места и зашагала следом, распрямив спину, точно спешила по важному делу. Она чувствовала на себе жесткие взгляды людей в доспехах, стоящих по обе стороны от ворот, но они уже привыкли, что она входит и выходит. На этот раз они смолчали. Она шла за магами и учеником по Агрионту между большими зданиями, вокруг статуй, через увядшие сады. Она старалась держаться на расстоянии, пряталась в дверных проемах, под деревьями, за спинами немногих прохожих, быстро шедших по продуваемым ветром улицам. Время от времени над зданиями на площади или в конце аллеи маячила массивная вершина Дома Делателя. Поначалу расплывчато-серая из-за мелкого дождя, она чернела, становилась все более четкой и огромной с каждым шагом Ферро. Трое мужчин дошли до ветхого здания с потрескавшимися башенками над обшарпанной, провалившейся крышей. Ферро присела на колени и наблюдала, спрятавшись за углом, пока Байяз стучал концом посоха в старую, расшатанную дверь. — Я рад, что ты не нашел Семя, брат, — произнес Юлвей, пока они ждали. — Ему лучше оставаться в земле. — Удивительно, что твое мнение не изменилось, даже когда Тысяча Слов вот-вот ринется на улицы Агрионта, чтобы залить их кровью. — Бог меня простит, я думаю. Есть вещи и похуже, чем едоки Кхалюля. Ногти Ферро впились в ладони. Какая-то фигура стояла у одного из темных окон, глядя вниз на Байяза и Юлвея. Высокая тонкая фигура с коротко остриженными волосами, в черной маске. Та самая женщина, что когда-то давно преследовала ее и Девятипалого. Рука Ферро инстинктивно потянулась к мечу, но затем она осознала, что оставила его во дворце, и прокляла себя за глупость. Девятипалый был прав. Лишних ножей не бывает. Дверь, покачиваясь, раскрылась, послышались какие-то невнятные слова, два старика вошли внутрь, за ними с опущенной головой последовал Ки. Женщина в маске еще некоторое время смотрела вниз, затем отошла от окна и скрылась в темноте. Ферро перемахнула через изгородь, пока дверь, покачиваясь, закрывалась: подставила ногу в проем и проскользнула бочком внутрь, в полутьму. Дверь со стуком затворилась, скрипнув петлями. В длинном коридоре запыленные картины висели на одной стене, запыленные окна виднелись на другой. Ферро шла, и у нее мурашки бегали по шее: она ожидала, что сейчас из темноты выскочат черные маски. Но все было тихо, за исключением ее собственных шагов, эхом отдававшихся под потолком, да надоедливого гудения старческих голосов. — Это место изменилось, — говорил Юлвей, — с того дня, когда мы сражались с Канедиасом. С того дня, когда закончились древние времена. В тот день шел дождь. — Я помню. — Я лежал, раненный, на мосту, под дождем. Я видел, как они упали, Делатель и его дочь. Они рухнули вниз. Трудно поверить, но я улыбался, когда смотрел на это. Месть — быстротечное удовольствие. Сомнения — вот что мы уносим с собой в могилу. Ферро усмехнулась. Если бы она могла отомстить, она бы прожила и с сомнениями. — Жизнь огорчает нас обоих, — пробормотал Байяз. — И с каждым годом все сильнее. Однако странно. Я бы мог поклясться: когда я лежал здесь, я видел, что Канедиас упал первым, а Толомея второй. — Память часто обманывает, особенно если люди живут так долго, как мы. Делатель бросил вниз свою дочь, а потом я сбросил его. На этом закончились древние времена. — Так и было, — пробормотал Юлвей. — Сколько потерь. И теперь нас довели до этого… Голова Ки резко повернулась, и Ферро вжалась в стену, спрятавшись за покосившимся шкафом. Ученик довольно долго стоял, мрачно глядя в ее сторону, а потом последовал за остальными. Ферро подождала, затаив дыхание, пока все трое свернут за угол и скроются из виду. Она снова увидела их на запущенном дворе, заросшем сухими сорняками и заваленном обломками черепицы, упавшими с крыш. Какой-то человек в грязной рубашке провел их по длинной лестнице к темной арке, расположенной высоко в стене Агрионта. В заскорузлых руках он держал связку позвякивающих ключей и бубнил что-то о яйцах. Как только они вошли в коридор, Ферро пересекла открытое пространство и поднялась по ступеням, задержавшись наверху. — Мы скоро вернемся. — Она услышала громкий голос Байяза. — Оставь дверь приоткрытой. — Она всегда закрыта, — ответили ему. — Это правило. Она была закрыта всю мою жизнь, и я не собираюсь… — Тогда жди здесь, пока мы не вернемся. Но никуда не уходи! — У меня есть дела по-важнее, чем сидеть перед запертой дверью. Ключ повернулся в замке. Старые петли скрипнули. Пальцы Ферро охватили обломок камня и крепко сжали его. Человек в грязной рубашке тянул ворота, чтобы закрыть их, когда она осторожно поднялась по лестнице. Он что-то сердито бубнил, теребя в руках позвякивающие ключи. Послышался глухой стук, когда камень ударил его по лысой голове. Он охнул, наклонился вперед, Ферро подхватила его ослабевшее тело под руки и осторожно опустила на землю. Затем она положила камень и вытащила ключи из руки привратника, подцепив их пальцем. Когда Ферро подняла руку, чтобы открыть двери, странное ощущение охватило ее. Подобно прохладному ветерку в жаркий день, оно сначала изумляло, а потом приводило в восторг. Озноб, но вовсе ненеприятный, скользнул по озвоночнику и заставил ее затаить дыхание. Она прижала руку к старому, потрескавшемуся дереву, и его прожилки ласково поцарапали ее ладонь. Она приоткрыла дверь достаточно для того, чтобы заглянуть внутрь. Узкий мост начинался от стены Агрионта, шириной не более чем в шаг, без поручней или парапета. Его дальний конец соединялся со стеной Дома Делателя — грандиозной скалой из голого черного камня, блестящего от дождя. Байяз, Юлвей и Ки стояли перед воротами в конце этого каменного пути. Ворота были сделаны из темного металла, в центре виднелись яркие круги. Кольца из надписей, которые Ферро не понимала. Она видела, как Байяз вытащил что-то из-за ворота рубашки. Круги начали двигаться, поворачиваться, вращаться, и сердце Ферро отчаянно забилось. Двери бесшумно раскрылись. Медленно, как-то нехотя, трое мужчин прошли в образовавшийся черный квадрат и исчезли. Дом Делателя стоял открытым. Серая вода с плеском билась о камни внизу, когда Ферро двинулась вслед за ними по мосту. Дождь скользил по ее лицу, от ветра пощипывало кожу. В отдалении клубы дыма поднимались над тлеющим городом и уносились в тусклое небо, но ее взор был сосредоточен на зияющем проеме впереди. Она чуть помедлила на пороге, сжав кулаки. Затем шагнула в темноту. По другую сторону ворот было ни тепло, ни холодно. Воздух, такой тихий и неподвижный, тяжелым грузом ложился на плечи Ферро, давил ей на уши. Несколько приглушенных шагов, и свет совсем померк. Ветер, дождь, широкое, открытое небо — все превратилось в неясные сны. Ей казалось, она прошла сотню миль под высохшей, отмершей землей. Само время, похоже, остановилось. Ферро приблизилась к широкому проходу под аркой и посмотрела внутрь. Зал внизу напоминал храм, но в нем запросто поместился бы целиком большой храм в Шаффе, где тысячи людей обращали свои молитвы к Богу. Этот зал не шел в сравнение даже с тем высоким собором, в котором Джезаль дан Луфар получил корону. Это было пространство, по сравнению с которым представлялись безделушкой даже грандиозные руины Аулкуса. Место, заполненное торжественными тенями, населенное угрюмыми отголосками, очерченное грозным, твердым камнем. Гробница давно сгинувших гигантов. Могила забытых богов. Юлвей и Байяз стояли в самом центре зала. Маленькие, похожие на насекомых фигурки в океане мерцающей тьмы. Ферро прижалась к холодному камню, стараясь уловить их слова среди множества звуков вокруг. — Пойди в арсенал и найди один из клинков Делателя. Я поднимусь наверх и принесу… другую вещь. Байяз повернулся, но Юлвей удержал его за руку. — Сначала ответь на один вопрос, брат. — На какой вопрос? — Тот самый, который я всегда тебе задаю. — Опять? Даже сейчас? Хорошо, если тебе надо, спрашивай. Два старика стояли неподвижно, пока последние отзвуки их голосов не растаяли в тишине, тяжелой, как свинец. Ферро затаила дыхание. — Ты убил Иувина? — Шепот Юлвея разнесся в темноте. — Ты убил нашего учителя? Байяз не дрогнул. — Когда-то давно я совершал ошибки. Много ошибок, я признаю. Это было далеко отсюда, на разрушенном западе. И здесь, в этом самом месте. Не было ни дня, чтобы я не сожалел об этом. Я сражался с Кхалюлем. Я пренебрег мудростью моего учителя. Я вторгся в Дом Делателя. Я полюбил его дочь. Я был горделив, тщеславен и безрассуден, все это правда. Но я не убивал Иувина. Снова последовало долгое молчание. Ферро смотрела на них, застыв. — Очень хорошо. — Юлвей отпустил руку Байяза. — Значит, Мамун лгал. Кхалюль лгал. Мы будем сражаться против них вместе. — Хорошо, мой старый друг, хорошо. Я знал, что могу доверять тебе, как ты можешь доверять мне. Ферро скривила губы. «Доверять». Так говорят только лжецы. Тому, кто искренен, нет нужды повторять это слово. Шаги первого из магов звучно отдавались под сводами, когда он направился к одной из множества арок и растаял в сумраке. Юлвей смотрел ему вслед, потом громко вздохнул и засеменил в другом направлении. Браслеты позвякивали на его тощих руках. Отзвуки его шагов постепенно затихли, и Ферро осталась наедине с тенями, окутанная тишиной. Медленно, осторожно она двинулась в эту необъятную пустоту. Пол поблескивал — линии из яркого металла, вкрапленные в черный камень, извивались на нем, как змеи. Потолок, если он вообще существовал, терялся в темноте. Высокая галерея опоясывала стены где-то в двадцати шагах над полом, еще одна шла повыше, потом еще одна и еще, едва различимая в потемках. На самом верху висело великолепное приспособление: кольца из темного металла, большие и маленькие, поблескивающие диски и блестящие круги, отмеченные странными письменами. Все они двигались, поворачивались, а в центре находился единственный совершенно неподвижный предмет — черный шар. Ферро кружилась, а может быть, стояла на месте, в то время как комната поворачивалась вокруг нее. Она чувствовала головокружение, словно пьяная, ей не хватало воздуха. Голая скала вздымалась в темноте, грубые камни, не скрепленные раствором, и среди них не было двух одинаковых. Ферро попыталась представить, из скольких камней сложена эта башня. Их тысячи. Миллионы. А что говорил Байяз на том острове, на краю мира? Где прячет камень мудрый человек? Среди тысячи. Среди миллиона. Кольца в высоте неторопливо вращались. Они притягивали Ферро, а сильнее всего ее притягивал черный шар в середине. Как манящая рука. Как голос, окликающий по имени. Она вцепилась пальцами в щель между камнями и начала взбираться, переставляя руки все выше и выше. Это получалось легко. Словно стена была предназначена как раз для того, чтобы по ней взбираться. Вскоре Ферро перекинула ноги через перила первой галереи. И полезла дальше, не останавливаясь, выше и выше. Она достигла второй галереи, взмокшая от духоты. Добралась до третьей галереи, тяжело дыша. Схватилась за перила четвертой и взобралась на нее. Она стояла, глядя вниз. Далеко внизу, в глубине черной бездны, на круглом полу зала располагался целый круг мира. Карта, береговые линии, выделенные поблескивающим металлом. На том же уровне, где стояла Ферро, на проволоках не толще нитки был подвешен огромный механизм, заполнивший собой почти все пространство внутри плавно закругленной галереи. Он медленно вращался. Ферро мрачно смотрела в самый центр черного шара, и ладони у нее пощипывало. Казалось, шар парил без всякой поддержки. Она хотела бы знать, как это возможно, но могла думать лишь о том, как ей хочется прикоснуться к нему. Это было необходимо. У Ферро не осталось выбора. Один из металлических кругов подплыл к ней, тускло поблескивая. Иногда лучше воспользоваться моментом. Она вспрыгнула на поручень, на мгновение сосредоточилась. Она не думала. Думать было бы безумием. Она прыгнула в пустоту, распластавшись. Машина завибрировала и закачалась, когда Ферро схватилась за выступающее крайнее кольцо. Она висела под ним, раскачиваясь и затаив дыхание. Медленно, осторожно, прижав язык к нёбу, она подтянулась на руках, зацепилась ногами за металл и влезла на кольцо. Вскоре оно подвело ее к широкому диску, прорезанному выемками, и она перебралась туда, дрожа всем телом от напряжения. Прохладный металл колебался под ее весом, сгибаясь и перекручиваясь, вибрируя от каждого ее движения, грозя вот-вот сбросить ее в пустоту. Однако Ферро не боялась. Но она могла упасть на сто шагов вниз, на самый твердый из всех твердых камней, и это требовало осмотрительности. Ферро осторожно перебралась с одного кольца на другое, едва дыша. Она убеждала себя, что не может упасть. Она просто взбирается по деревьям, скользит между ветвями, как в детстве, до прихода гурков. Постепенно она добралась до кольца, находящегося внутри. Ферро схватилась за него, вцепилась с яростью, дожидаясь, пока его движение принесет ее ближе к центру. Она свесилась вниз, обхватила ногами хрупкий металл и удержалась, ухватившись за него одной рукой, другую же протянула к поблескивающему черному шару. Она могла видеть свое застывшее лицо, отразившееся на гладкой поверхности, и свою сжатую в кулак руку, распухшую и искаженную. Она подалась вперед, стиснув зубы. Ближе, еще ближе. Все, что ей было нужно, это прикоснуться к шару. Кончик ее среднего пальца скользнул по нему, и, словно лопнувший пузырь, шар растворился в безжизненной пустоте. Что-то высвободилось, упало и полетело вниз медленно, словно тонуло в воде. Ферро наблюдала, как оно удаляется от нее — темнеющее пятно в чернильном сумраке, — все ниже, ниже. Оно со стуком ударилось о пол, так что содрогнулось само основание Дома Делателя. Кольцо, за которое держалась Ферро, задрожало, она почувствовала головокружение и едва не сорвалась. Когда ей удалось влезть обратно, она поняла, что устройство перестало двигаться. Весь механизм застыл. Ферро казалось, что она бесконечно долго пробиралась по неподвижным кольцам до самой верхней галереи, чтобы спуститься вниз по стене. Когда она снова оказалась на полу в этом похожем на пещеру зале, одежда на ней была порвана, а руки, ноги, колени расцарапаны до крови, но она не обращала на это внимание. Она бросилась через зал, ее шаги звенели под сводами. Она стремилась к центру зала, где все еще лежала упавшая сверху вещица. Это было нечто вроде неровного куска темного камня размером с большой кулак. Но это был не камень, Ферро знала это. Она чувствовала, как что-то истекает от него, струится, выплескивается наружу захватывающими волнами. Что-то, что невозможно увидеть или потрогать, но оно заполняет все пространство до самых отдаленных уголков. Невидимое, но неодолимое, оно окутывало ее, вызывая звон в ушах, и подталкивало вперед. Сердце Ферро глухо билось о ее ребра, когда она подошла ближе. Она опустилась на колени, и ее рот наполнился слюной, как от голода. Дыхание перехватило. Она протянула руку, чувствуя ладонью зуд. Накрыла рукой покрытую выемками и углублениями поверхность. Очень тяжелое, очень холодное, как кусок ледяного свинца. Она медленно подняла его и стала поворачивать на ладони, заворожено разглядывая, как оно поблескивает в темноте. — Семя. Байяз стоял под одним из сводов, его лицо дрожало от уродливого смешения ужаса ивосторга. — Перестань, Ферро! Отнеси его во дворец! Он передернулся, вскинув одну руку, словно защищался от ослепляющего света. — Ящик находится в моих апартаментах. Положи его внутрь и хорошенько запечатай, ты меня слышишь? Хорошенько запечатай! Ферро повернулась, бросив хмурый взгляд и не зная, по какому из сводчатых коридоров можно выйти из Дома Делателя. — Подожди! — Ки поспешно направлялся к ней через зал, его лихорадочно блестевшие глаза неотрывно взирали на ее руку. — Постой! Когда он приблизился, на его лице не было заметно ни тени страха. Только ужасный голод, такой странный, что Ферро сделала шаг назад. — Оно было здесь! Здесь. Все это время. Лицо его побледнело и осунулось, мрачные тени играли на нем. — Наконец-то. Дай его… Он вдруг согнулся, как листок смятой бумаги, его сбило с ног и отбросило через весь зал, а Ферро успела лишь сделать изумленный вдох. Он ударился о стену прямо под самым нижним балконом, и эхо разнесло звук этого удара. Раскрыв рот, Ферро наблюдала, как разбитое тело Ки отскочило от стены и рухнуло на пол. Сломанные конечности безвольно повисли. Байяз сделал шаг вперед, он крепко сжимал в руке посох. Воздух вокруг его плеч слегка мерцал. Ферро убила многих людей, не пролив ни слезинки. Но то, как быстро произошло это убийство, потрясло даже ее. — Что ты сделал? — прошептала она. Последние стоны агонизирующего Ки у дальней стены зала еще доносились до них. — То, что пришлось сделать. Отправляйся во дворец. Сейчас же! Байяз толстым пальцем указал на один из сводчатых проходов в стене, и Ферро увидела внутри его проблески света. — Положи эту штуку в ящик! Ты даже не представляешь, как она опасна. Трудно найти того, кто любит приказы меньше, чем Ферро, но ей совсем не хотелось оставаться здесь. Она сунула камень под рубашку. Она чувствовала его на своем теле. Прохладный, полный покоя, хотя Байяз назвал его опасным. Ферро сделала шаг, и, когда ее сапог стукнул по полу, хриплый смех донесся с дальней половины зала. С того самого места, где лежало покалеченное тело Ки. Байяз не удивился. — Да! — прокричал он. — Ты выдал себя, наконец! Я подозревал, что ты не тот, кем кажешься. Куда девался мой ученик, когда ты заместил его? — Много месяцев назад! — Ки все еще посмеивался, медленно приподнимаясь с отполированного поля. — Еще до того, как ты отправился в дурацкое путешествие в Старую империю. Его улыбающееся лицо побелело, словно в нем не осталось ни кровинки. И ни единой царапины тоже не было. — Я сидел рядом с тобой у костра. Я наблюдал за тобой, когда ты лежал беспомощный в той повозке. Я был рядом с тобой на протяжении всего пути к окраине мира и обратно. Твой ученик остался здесь. Я бросил его недоеденное тело насекомым. В кустах, в двадцати шагах от того места, где ты и северянин сладко спали. — Ха. — Байяз переложил посох из одной руки в другую. — То-то мне казалось, что ты делаешь успехи. Ты мог бы меня убить при случае. — О, как раз пришло время. Ферро вздрогнула, увидев, что Ки поднялся. В зале вдруг стало очень холодно. — Тысяча Слов? Возможно. Одно слово? — Байяз презрительно скривил губы. — Не думаю. Какую из тварей Кхалюля ты собой представляешь? Восточный Ветер? Или один из этих чертовых двойников? — Я вовсе не создание Кхалюля. Едва заметная тень сомнения промелькнула на лице Байяза. — Кто же ты? — Мы хорошо знали друг друга в давние времена. Первый из магов нахмурился. — Кто ты? Говори! — Я принимаю разные формы. Женский голос, мягкий и низкий. Что-то происходило с лицом Ки, когда он неторопливо двинулся вперед. Его бледная кожа обвисла, сжалась. — Коварная, ужасная уловка! Его нос, его глаза, его губы стали расплываться, череп растекался, точно воск от пламени свечи. — Ты помнишь меня, Байяз? Другое лицо проступило из-под прежнего облика, жесткое и белое как мрамор. — Ты говорил, что будешь любить меня вечно. Воздух стал ледяным. От дыхания Ферро поднимался пар. — Ты обещал мне, что мы никогда не расстанемся. Когда я открыла двери моего отца для тебя… — Нет. — Байяз, покачнувшись, отступил назад. — Похоже, ты удивлен. Но не так удивлен, как удивилась я, когда вместо того, чтобы взять меня на руки, ты сбросил меня с крыши. Помнишь, любимый? А почему? Чтобы ты мог сохранить свои секреты? Чтобы ты мог казаться благородным? Длинные волосы Ки стали белыми как мел. Теперь они обрамляли женское лицо, ужасно бледное, с очень яркими глазами, плоскими, как черные отметины. Толомея. Дочь Делателя. Дух, явившийся из далекого прошлого. Дух, который ходил рядом с ними месяцами, приняв украденный облик. Ферро почти физически ощущала в воздухе ледяное дыхание, холодное как смерть. Она быстро взглянула на сводчатый проход, страстно желая одновременно и сбежать как можно скорее, и узнать, что будет дальше. — Я видел тебя мертвой, — прошептал Байяз. — Я сам засыпал тебя землей. — Да, засыпал. И плакал при этом, словно не сам сбросил меня вниз. Взгляд черных глаза Толомеи переметнулся на Ферро — туда, где на ее животе, покалывая кожу, лежало Семя. — Но я соприкоснулась с Другой стороной. Вот этими руками я держала Семя, пока мой отец работал, и оно изменило меня. Я лежала в холодных объятиях земли, между жизнью и смертью, пока не услышала голоса. Те же голоса, которые слышал Гластрод в давние времена. Они предложили мне сделку. Предложили мне свободу в обмен на их освобождение. — Ты преступила первый закон? — Законы ничего не значат для мертвых. Когда я выбралась из-под земли, давившей меня, человеческая часть моей природы исчезла. Но другая часть, та, что принадлежит нижнему миру, не может умереть. Она стоит перед тобой. Теперь я закончу дело, начатое Гластродом. Я распахну двери, которые запечатал мой дед. Этот мир и Другая сторона станут одним целым. Как это было до древних времен. Как это всегда должно было быть. Она протянула раскрытую ладонь. Суровый мороз исходил от нее, и Ферро охватил озноб, от спины до кончиков пальцев. — Дай мне Семя, деточка. Я обещала Рассказчикам Тайн, и я исполняю свои обещания. — Это мы посмотрим! — прокричал первый из магов. Ферро ощутила какое-то напряжение на животе, увидела, как воздух вокруг Байяза затуманился. Толомея стояла в десяти шагах от него. В следующее мгновение она поразила его оглушительным громом. Его посох разлетелся, щепки посыпались во все стороны. Байяз потрясенно вскрикнул, когда его потащило в темноту, переворачивая, по холодному камню, и швырнуло лицом вниз, как бесформенную массу. Ферро смотрела на это, широко раскрыв глаза, когда волна холодного воздуха окутала ее. Она ощутила ужасный, тошнотворный страх, новый для нее и оттого еще более страшный. Она оцепенела. — Ты ослабел с годами. Дочь Делателя медленно, тихо приближалась к бесчувственному телу Байяза, ее белые волосы струились за спиной, как зыбь на ледяной поверхности пруда. — Твое искусство не может причинить мне вреда. Она встала над ним. Ее сухие бледные губы растянулись в ледяной улыбке. — За все, что ты забрал у меня. За моего отца. — Она подняла ступню над лысой головой Байяза. — За меня саму… Она вспыхнула ослепительным пламенем. Резкий свет метнулся в самые дальние углы зала, напоминающего пещеру, проникая даже в трещины между камнями. Ферро отпрянула, прижав руку к глазам. Сквозь пальцы она видела, что Толомея безумно вращается по полу, мечется, изгибается, белое пламя опоясывает ее тело, ее волосы свиваются, как языки огня. Она тяжело упала на пол, и снова наступила тьма. Только дым поднимался вверх расплывающимся облачком. Юлвей вышел из одного из проходов, его темная кожа поблескивала от пота. Он нес связку мечей. Мечи из тусклого металла, вроде того, какой носил при себе Девятипалый, и каждый клинок отмечен одной серебряной буквой. — Ты в порядке, Ферро? — Я… Огонь не принес с собой тепла. Зубы Ферро стучали, в зале стало очень холодно. — Я… — Пошли. Юлвей мрачно взглянул на тело Толомеи, когда последние языки пламени угасли. Ферро, наконец, нашла в себе силы двигаться и начала отступать назад. Она почувствовала боль в желудке и горькую тошноту, когда увидела, что дочь Делателя встает с пола. Одежда Ки, превратившаяся в пепел, соскользнула с ее тела. Она стояла, высокая и тонкая, как сама смерть, обнаженная и лысая, как сам Байяз. Ее волосы полностью сгорели, стали серой пылью. Но ни единого следа не осталось на бледной, как у трупа, безупречно белой сияющей коже. — Всегда будет что-то еще. — Она взглянула на Юлвея плоскими черными глазами. — Нет такого огня, который спалил бы меня, кудесник. Ты не остановишь меня. — Но я обязан попробовать. Маг подбросил мечи в воздух. Они завертелись, поблескивая краями, разъединяясь в воздухе и каким-то чудом разлетаясь в стороны. Мечи вихрем летали вокруг Юлвея и Ферро, образуя круг. Все быстрее и быстрее, пока не превратились в сплошной круг убийственного металла. Они были так близко, что протяни Ферро руку, ее отсекло бы по запястье. — Стой спокойно, — произнес Юлвей. Едва ли надо было предупреждать. Ферро почувствовала знакомый приступ кипящего гнева. — Сначала мне надо бежать, а потом стоять тихо? Сначала Семя находится на краю мира, а теперь здесь, в самом центре? Сначала она умерла, а теперь украла чужое лицо? Вам, старым дуракам, надо как-то подправить свои сказки. — Они лжецы! — закричала Толомея, и Ферро почувствовала, как холодное дыхание коснулось ее щеки и пробрало до костей. — Они используют тебя! Ты не должна им доверять! — А тебе я должна доверять? — Ферро усмехнулась с презрением. — Да пошла ты! Толомея кивнула. — Тогда умри вместе с ними. Она шагнула в сторону, балансируя на носках. Кольца белого инея оставались на тех местах, куда ступала ее нога. — Ты не можешь жонглировать мечами вечно, старик. Из-за ее белого плеча Ферро видела, что Байяз медленно поднимается на ноги, поддерживая одной рукой другую. Его застывшее лицо было испачкано в крови. Что-то болталось в его ослабшем кулаке — длинная масса металлических трубок с крюком на конце, металл тускло поблескивает в темноте. Его глаза закатились к высокому потолку, вены выступили на шее от напряжения, когда воздух начал охватывать его. Ферро почувствовала, как у нее тянет желудок, и ее глаза непроизвольно устремились вверх. К большому механизму над их головами. Он начал дрожать. — Черт, — пробормотала она и попятилась. Если Толомея заметила это, она не подала вида. Она склонила колени и высоко подпрыгнула, как белая вспышка над вертящимися мечами. На мгновение она повисла в воздухе, потом ринулась прямо на Юлвея. Она грянулась о пол коленями, так что задрожал пол. Осколок камня царапнул щеку Ферро, она почувствовала, как порыв ледяного ветра ударил ей в лицо, и отступила на шаг назад. Дочь Делателя мрачно смотрела на них, подняв голову. — Ты не умрешь легко, старик, — угрожающе произнесла она, когда эхо от удара затихло. Ферро не заметила, как Юлвею удалось увернуться от нее, но он отскочил назад. Его руки медленно описывали круги в воздухе, браслеты позвякивали, мечи по-прежнему вращались за его спиной. — Я трудился над этим всю жизнь. Ты тоже не умрешь легко. Дочь Делателя встала на ноги и посмотрела ему в лицо. — Я не умру. Высоко вверху огромная конструкция зашаталась, нити загудели, напрягаясь и обрываясь в темноте. Медленно, точно во сне, механизм начал падать. Поблескивающий металл скручивался, сгибался, пронзительно скрежетал, опускаясь вниз. Ферро повернулась и бросилась бежать. Пять захватывающих дух прыжков, и она упала на пол, проехавшись лицом по отполированному камню. Она почувствовало, как Семя вдавилось в ее тело. Ветер от вращающихся мечей кружился совсем рядом с ее спиной, когда она проползала под ними. Огромная конструкция ударилась о пол позади нее с шумом, напоминавшим адскую музыку. Каждое кольцо произвело оглушительный звон, наподобие кимвала или гигантского гонга. Каждое выбило свою безумную ноту: визг, лязг, гудение искореженного металла, заставлявшие содрогаться каждую кость Ферро. Она подняла голову и увидела, как один большой диск пролетел мимо нее, с шумом упал на ребро и выбил из пола яркие искры. Еще один крутился, как подброшенная монета. Ферро вскрикнула, увернувшись от него, и отползла назад, в тот момент, когда диск врезался в пол рядом с ней. Там, где Юлвей и Толомея столкнулись друг с другом, лежала груда искореженного металла. Сломанные кольца, погнутые диски, искривленные прутья и спутанные веревки. Ферро с трудом поднялась на ноги, голова у нее кружилась, вихрь нестройных звуков эхом разносился по залу. Щепки падали, отскакивая от полированного пола. Осколки раскидало по всей ширине зала, они поблескивали в полу тьме, как звезды на ночном небе. Ферро не имела ни малейшего представления, кто мертв и кто выжил. — Уходим! — прокричал ей Байяз сквозь зубы. Его лицо исказила гримаса боли. — Уходим! Пошли! — Юлвей, — пробормотала она. — Он… — Я вернусь за ним! — Байяз махнул здоровой рукой. — Пошли. Есть время сражаться, есть время убегать, и Ферро хорошо знала разницу. Гурки научили ее этому далеко отсюда, в Бесплодных землях. Сводчатый проход вздрогнул и задрожал, когда она ринулась к нему. Собственное тяжелое дыхание отдавалось у нее в ушах. Она перепрыгнула через поблескивающее металлическое колесо, ее сапоги застучали по гладкому камню. Она почти достигла прохода. Но тут Ферро ощутила пронзительный холод сбоку и почувствовала тошнотворный ужас. Она рванулась вперед. Белая рука Толомеи прошла мимо Ферро, промахнувшись на йоту, и вырвала большой кусок камня из стены, заполнив все окружающее пространство пылью. — Вы никуда не уйдете! Время бежать, возможно, пришло, но терпение Ферро иссякло. Когда она подпрыгнула, замахнувшись, она вложила в этот замах всю ярость от потерянных впустую месяцев и лет, от растраченной впустую жизни. Она ударила костяшками пальцев в челюсть Толомеи с резким хрустом. С тем же успехом она могла бы ударить кусок льда. Когда ее рука сломалась, боли не было, но запястье согнулось, кисть онемела. Однако беспокоиться на этот счет было слишком поздно. Ферро уже занесла другой кулак. Толомея схватила ее руку прежде, чем та достигла своей цели. Она подтащила Ферро ближе к себе и с ужасающей, неодолимой силой поставила ее, совершенно беспомощную, на колени. — Семя! — Свистящее слово морозным ветром ударило Ферро в лицо, превратив ее дыхание в болезненный стон. Кожа пылала в том месте, где Толомея прикасалась к ней. Она чувствовала, как ее кости выворачиваются и трещат, ее предплечье щелкнуло и сместилось, как сломанная палка. Белая рука приближалась в полумраке к небольшой выпуклости, заметной на рубашке Ферро. Вдруг вспыхнул свет, яркий изогнутый луч его осветил комнату, ослепив Ферро на мгновение. Она услышала пронзительный визг, почувствовала, что свободна, и упала на спину. Рука Толомеи была отрезана по запястье, от нее остался бескровный обрубок. Огромный разрез тянулся вниз по гладкой стене и уходил в пол, расплавленный камень стекал с него, пузырясь и шипя. Дым вздымался от странного оружия в руках Байяза, когда он, пошатываясь, появился из мрака. Крюк на конце этого оружия все еще светился оранжевым. Толомея издала леденящий душу крик, вцепившись одной рукой в мага. Байяз зарычал на нее, глаза его сузились, окровавленный рот широко открылся. У Ферро свело живот, ее сильно согнуло, почти бросило на колени. Дочь Делателя взметнулась вверх и унеслась прочь. Одна белая пятка прочертила длинный шрам на карте в полу, выдолбив камень и разорвав металл. Обломки огромного устройства разметало за ее спиной. Разрушенные детали разлетелись и поблескивали в темноте, как листья на ветру. Толомея превратилась в мечущийся призрак в буре летающего металла. Она ударилась о дальнюю стену с гулом, потрясшим все вокруг, осколки камня брызнули со стены. Град вертящихся осколков гремел и звенел, ударяясь о камни вокруг нее. Кольца, иглы, обломки кинжальными лезвиями вонзались в стену, превращая огромную глыбу камня в гигантскую клумбу, усеянную гвоздями. Глаза Байяза округлились, осунувшееся лицо покрылось испариной. — Умри, дьявол! — закричал он. Пыль осела, камень стал сдвигаться. Холодный смех пронесся над залом. Ферро отползала, ударяясь пятками о гладкий камень, потом побежала. Ее сломанная рука вздрагивала, прикасаясь к стене туннеля, кисть болталась на весу. Перед ней возник квадрат света, слегка покачивающийся. Дверь Дома Делателя. Спотыкаясь, Ферро выбралась наружу. Свет казался до боли ярким после сумерек внутри, а мелкий дождь теплым после леденящего прикосновения Толомеи. Семя своей тяжестью все еще ощущалось под рубашкой, оно касалось ее кожи и давало покой. — Беги! — донесся голос Байяза из темноты. — Во дворец! Ферро заковыляла по мосту. Непослушные ноги скользили по влажному камню, холодная вода струилась далеко внизу. — Положи его в ящик и хорошенько запечатай! Она слышала отдающийся эхом гул за спиной, лязганье металла о металл, но не обернулась. Ферро протиснулась в раскрытую дверь в стене Агрионта, едва не споткнувшись об охранника — он сидел бездыханный, где она оставила его, прислонив к стене. Его рука была так же прижата к голове. Ферро перепрыгнула через него, тело накренилось, она пробежала по ступеням, перепрыгивая через три, затем через заросший двор, потом по пыльным коридорам, не задумываясь о фигурах в масках или о ком-то еще. Они теперь казались какой-то жалкой, обыденной, повседневной угрозой. Она все еще чувствовала затылком ледяное дыхание. Ей хотелось одного — поскорее уйти подальше от всего этого. Она подошла к двери, нащупала засов сломанной рукой, выскочила в промозглую сырость и поспешила по мокрым улицам тем же путем, каким пришла. Люди на аллеях и площадях отпрянули от нее, потрясенные ее окровавленным и отчаянным лицом. Сердитые голоса окликали ее, но Ферро не обращала на них никакого внимания. Она свернула за угол на широкую улицу между серыми зданиями и не спеша пошла по влажным камням. Большая толпа потрепанного вида людей перекрывала дорогу. Женщины, дети, старики, грязные, едва волочившие ноги. — Прочь с дороги! — закричала она и стала пробиваться сквозь толпу. История, которую Байяз рассказал на бескрайней равнине, всплыла у нее в голове. Как солдаты нашли Семя на руинах Аулкуса, а потом высохли и умерли. Ферро работала руками, ногами, плечами, что бы поскорее пройти. — Отойдите! Она вырвалась от них и что было силы побежала по пустой улице, прижимая сломанную руку к телу и к тому, что находилось у нее под рубашкой. Ферро неслась через парк. Листья падали с деревьев при каждом порыве прохладного ветра. Высокая стена дворца виднелась в конце лужайки, и она направилась к воротам. Два охранника стояли по обе им сторонам, как всегда, и Ферро знала, что они внимательно смотрят на нее. Они могли выпустить ее, но не горели желанием впустить, особенно сейчас: она была покрыта грязью, кровью и потом, да еще неслась так, словно за ней гнался дьявол. — Эй, постой-ка! Ферро попыталась проскочить между ними, но один из стражников схватил ее. — Дайте мне пройти, чертовы розовые болваны! — прошипела она. — Вы ничего не понимаете! Она постаралась вывернуться, и блестящая алебарда выпала на землю, когда один из охранников поймал ее руками. — Объясни! — прокричал из-под забрала другой. — Что за спешка? Его кулак, обтянутый перчаткой, указал на бугорок у нее на животе. — Что там у тебя… — Нет! — прошипела Ферро и, увернувшись, споткнулась о стену, с лязгом втащив одного из охранников обратно в сводчатый проход. Алебарда второго солдата плавно опустилась, ее поблескивающий конец нацелился Ферро в грудь. — Стой спокойно! — прорычал он. — Или я… — Пусть она войдет! Сейчас же! Сульфур стоял с другой стороны ворот, и он уже не улыбался. Охранник с сомнением повернулся в его сторону. — Сейчас же! — прокричал он. — Именем лорда Байяза. Они освободили ее, и Ферро поспешила пройти, изрыгая проклятия. Она пронеслась через сады, вбежала во дворец, ее шаги отдавались эхом в коридорах. Она нашла дверь в покои Байяза и распахнула ее. Пошатываясь, вошла внутрь. Ящик стоял открытым на столе у окна — неприметный квадрат из темного металла. Она прошла к нему, расстегнула рубашку и вытащила наружу то, что прятала. Темный тяжелый камень размером с кулак. Его тусклая поверхность была все еще холодна, не теплее, чем когда Ферро впервые коснулась его. Касаться его было приятно, словно это был старый друг. Ферро почему-то разозлила сама мысль о возможности чего-то подобного. Значит, вот оно, Семя. Другая сторона, сотворенная из плоти. Истинная сущность магии. Она вспомнила безжизненные руины Аулкуса. Мертвое пространство на сотни миль. Сила, способная отправить в ад и императора, и пророка, и всех треклятых едоков, и весь народ гурков. Сила, настолько ужасная, что она может принадлежать только богу, лежала в хрупкой руке Ферро. Она долго смотрела на Семя. Потом улыбнулась. Теперь она отомстит. Звук тяжелых шагов в коридоре снаружи неожиданно вернул ее к действительности. Она положила Семя на предназначенное ему место, не без труда отняла руку и резко захлопнула крышку. Словно пламя свечи внезапно погасло в комнате, и мир стал темнее, слабее, в нем не хватало воодушевления. И только потом Ферро вдруг поняла, что ее рука срослась. Нахмурившись, она смотрела на руку, шевеля пальцами. Они двигались легко, как обычно, не было ни малейшего утолщения возле костяшек, которые — она была уверена — раздробились. Ее вторая рука тоже исцелилась, предплечье стало ровным и гладким, не осталось никаких шрамов в том месте, где холодные пальцы Толомеи сдавили его. Ферро взглянула на ящик. На ней все всегда заживало быстро. Но чтобы кости срослись за час? Это было неправильно. Корчась от боли, Байяз перебрался через порог. Кровь засохла на его бороде, на лысине выступила испарина. Он тяжело дышал и вздрагивал, кожа была бледной, одна рука прижата к боку. Он был похож на человека, полдня сражавшегося с дьяволом и только что закончившего схватку. — Где Юлвей? — Первый из магов внимательно посмотрел на нее. — Ты знаешь, где он. Ферро вспомнила громкий удар, разнесшийся эхом, когда она выбегала из башни. Похоже на то, как захлопывается дверь. Дверь, которую не откроет никакой меч, никакой огонь, никакая магия. Ключ был только у Байяза. — Ты не вернулся за ним. Ты закрыл ворота, оставив его внутри. — Без жертв не обойтись, Ферро, ты знаешь сама. Я принес сегодня великую жертву. Своего собственного брата. — Первый из магов, прихрамывая, направился к ней. — Толомея нарушила первый закон. Она заключила сделку с Рассказчиками Тайн. Она хотела использовать Семя, чтобы открыть ворота нижнего мира. Она могла стать опаснее всех едоков Кхалюля. Дом Делателя должен быть навеки запечатан. До скончания времен, если потребуется. Тут есть ирония, да. Она начала свою жизнь затворницей в башне, а теперь вернулась туда. История идет по кругу, как говорил Иувин. Ферро нахмурилась. — Мне плевать на твои круги, розовый. Ты солгал мне. Насчет Толомеи. Насчет Делателя. Насчет всего. — И что? Она нахмурилась еще сильнее. — Юлвей был хорошим человеком. Он помог мне в пустыне. Он спас мою жизнь. — И мою, и не один раз. Но хорошие люди не доходят до конца темной тропы. — Взгляд ярких глаз Байяза скользнул по ящику из темного металла под рукой Ферро. — Другие заканчивают этот путь. Сульфур перешагнул порог, и Байяз достал из-под одежды оружие, принесенное из Дома Делателя. Серый металл поблескивал в неярком свете, струящемся в окна. Реликт древних времен. Ферро сама была свидетелем того, что это оружие резало камень, как масло. Сульфур взял его у Байяза с взволнованным почтением и бережно завернул в старую клеенку. Затем раскрыл свою сумку и вытащил старую черную книгу, которую Ферро уже однажды видела. — Сейчас? — пробормотал он. — Сейчас. Байяз взял книгу, осторожно положил руку на покрытую рубцами поверхность, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Открыв глаза, он взглянул прямо на Ферро. — Пути, по которым должны отправиться ты и я, темные. Ты поняла это. Ей нечего было ответить. Юлвей был хорошим человеком, но ворота в Дом Делателя были запечатаны, и он ушел на небеса или в ад. Ферро похоронила многих, разными способами. Еще одна кучка грязной земли в пустыне — не стоит обращать внимание. Ей наскучило, что ее отмщение все время откладывается. Темные пути не пугали ее. Она ходила по ним всю свою жизнь. Ей казалось, что через металлический ящик она слышит призывающий ее шепот. — Все, что мне нужно, это месть. — И ты получишь ее, как я обещал. Они стояли с Байязом лицом к лицу, и Ферро пожала плечами. — Какая разница, кто кого убил тысячу лет назад? Первый из магов слабо улыбнулся. Его глаза сияли на бледном, окровавленном лице. — Ты говоришь то, что я думаю.Герой завтрашнего дня
Серый конь Джезаля послушно цокал копытами по черной грязи. Это было величественное животное, о таком он всегда мечтал, скакун стоимостью в несколько тысяч марок — такой конь любому седоку, даже самому ничтожному, придает царственный вид. Блестящие королевские доспехи были сделаны из лучшей стирийской стали, инкрустированной золотом, плащ из лучшего сулджукского шелка отделан горностаем, рукоятка меча украшена бриллиантами, поблескивавшими, когда облака расступались, позволяя солнцу взглянуть вниз. Сегодня Джезаль отказался от короны в пользу простого золотого венца — он меньше натирал виски. Все атрибуты величия. С детства он мечтал о высоком положении, хотел, чтобы его почитали и слушались. Теперь от всего этого он чувствовал себя больным. Хотя причиной дурного самочувствия могло служить и то, что он почти не спал прошлой ночью и мало ел утром. Лорд-маршал Варуз ехал справа от короля и выглядел так, словно старость внезапно сломила его. Он съежился в мундире, согнулся и ссутулился. Его движения утратили резкость и точность, глаза — ледяную сосредоточенность. Похоже, маршал не знал, что делать. — Сражения продолжаются в квартале Арки, ваше величество, — объяснял он. — Там у нас лишь несколько опорных пунктов. Гурки взяли квартал Трех Ферм под жесткий контроль. Они продвинули катапульты к каналу и прошлой ночью забросили зажигательные снаряды далеко в центральные кварталы. Вплоть до Срединного проспекта и дальше. Пожары полыхали до рассвета. Кое-где еще горит. Повреждения… значительные. Это мягко сказано. Целые кварталы города были охвачены огнем. Целые улицы — Джезаль помнил, какие там были большие дома, оживленные таверны, шумные мастерские, — превратились в черные развалины. Видеть это было так же жутко, как обнаружить у прежней любовницы два ряда прогнивших, разрушенных зубов. Сильный запах дыма, пожара, смерти царапал горло, отчего голос Джезаля заметно хрипел. Какой-то человек, измазанный пеплом и грязью, поднял голову, отвлекшись от руин еще дымящегося дома. Он неотрывно смотрел на Джезаля и его охранников, когда те проезжали мимо. — Где мой сын? — внезапно пронзительно вскрикнул он. — Где мой сын? Джезаль отвел взгляд и слегка пришпорил коня. У него не было необходимости дополнительно вооружать свою совесть — она и так была в боевой готовности. — Однако стена Арнольта еще держится, ваше величество! Варуз говорил громче, чем требовалось, в тщетной попытке заглушить душераздирающие крики, все еще доносившиеся с развалин позади них. — Еще ни один гуркский солдат не добрался до нашего центрального квартала. Ни один! Джезаль спросил себя, как долго они смогут хвастаться этим. — Есть ли новости от лорда-маршала Веста? — спросил он второй раз за час и десятый раз за день. Варуз дал Джезалю тот же самый ответ, какой наверняка прозвучит сегодня еще раз десять, прежде чем король забудется неспокойным сном: — Сожалею, но мы почти полностью отрезаны, ваше величество. Новости редко доходят через гуркские кордоны. Но в Инглии шторма, и мы должны быть готовы к тому, что армия задержится. — Вот уж не везет, — пробормотал Бремер дан Горст, скакавший с другой стороны. Прищурив глаза, он вглядывался в развалины, чтобы не пропустить возможной угрозы. Джезаль взволнованно прикусил солоноватый обгрызенный ноготь на большом пальце. Он уже не помнил, когда получал хоть обрывок хороших новостей. Шторма. Задержки. Даже стихия и та против них. Варуз ничем не мог улучшить его настроение. — Еще в Агрионте появилась болезнь. Быстрая и безжалостная. Некоторые из тех беженцев, кому вы открыли ворота, совершенно неожиданно умерли. Болезнь перешла на обитателей дворца, два рыцаря-телохранителя уже скончались от нее. Вчера они стояли на часах у ворот, как обычно, а на следующую ночь легли в гроб. Их тела иссохли, зубы сгнили, волосы выпали. Трупы сожгли, но есть новые случаи заражения. Доктора не видели ничего подобного и не имеют понятия, как это лечить. Некоторые говорят, что это проклятие гурков. Джезаль сглотнул. Величественный город, прекрасное создание человеческих рук, простоял долгие века, но под опекой нового короля за несколько коротких недель от него остались обугленные развалины. Гордый народ превратился в вонючих оборванцев, стонущих раненых, воющих плакальщиков. Это те, кто выжил… Джезаль осознал себя самым жалким подобием короля. Он не принес счастья даже собственной жене в их горькой пародии на брак, не говоря уж о стране. Его репутация держалась на лжи, и он не нашел в себе смелости отвергнуть эту ложь. Бессильное, мягкотелое, беспомощное ничтожество. — Где мы сейчас находимся? — пробормотал он, когда они выехали на широкое пространство, продуваемое ветром. — О, ваше величество, это площадь Четырех Углов… — Это? Не может… Он умолк. Узнавание пришло, как удар по лицу. Устояли только две стены бывшего дворца гильдии торговцев шелком. Окна и дверные проемы зияли, как пустые глазницы мертвецов. Мостовая, где прежде всегда стояло более сотни ларьков, была проломлена, на ней осел густой слой пепла. Сады превратились в грязные остатки сожженного кустарника. Когда-то воздух здесь звенел от криков торговцев, болтовни слуг, детского смеха, а теперь царила мертвая тишина. Лишь холодный ветер свистел среди руин, нагоняя волны черной пыли в самый центр города. Джезаль натянул поводья, и лошади его эскорта, состоящего из двадцати рыцарей-телохранителей, пяти рыцарей-герольдов, дюжины офицеров из штаба Варуза и пары нервных пажей, застучали копытами и остановились. Горст мрачно глянул на небо. — Ваше величество, нам надо ехать. Тут опасно. Мы не знаем, когда гурки снова начнут обстрел. Джезаль не обратил внимания на его слова, соскочил с седла и направился к развалинам. Было очень трудно поверить, что это то самое место, где он когда-то покупал вино и разные безделушки. Вот здесь с него снимали мерки для нового мундира. Не более чем в ста шагах отсюда, по другую сторону дымящихся развалин, стояла статуя Гарода Великого, где он в темноте встречался с Арди. Казалось, это было сто лет тому назад. Теперь там, на краю вытоптанного сада, собралась скорбная группа людей. Женщины и дети, несколько стариков. Грязные, отчаявшиеся, кто с костылями, кто с окровавленными повязками, они сжимали спасенные пожитки. Это были горожане, лишившиеся крова в пожарах и сражениях предыдущей ночи. У Джезаля перехватило горло. Там была Арди. Она сидела на камне в тонком платье, дрожа и не отрывно глядя в землю. Темные волосы закрыли половину ее лица. Он двинулся к ней, улыбаясь — впервые за последние недели. — Арди! Она повернулась, широко раскрыв глаза, и Джезаль запнулся. Совсем другая девушка, моложе Арди и не такая красивая. Она моргнула, не отводя от него глаз, медленно раскачиваясь взад и вперед. Джезаля невольно развел руками и пробормотал что-то бессвязное. Они все смотрели на него. Он не мог просто повернуться и уйти. — Пожалуйста, возьмите это. Он нащупал золотую застежку на своем малиновом плаще и протянул ее девушке. Она ничего не сказала, принимая его дар, только неотрывно глядела на короля. Да, это был нелепый, бессмысленный жест, почти обидный в своем лицемерии. Но бездомные граждане Адуи, кажется, так не считали. — Да здравствует король Джезаль! — крикнул кто-то, и приветствие подхватили другие голоса. Какой-то молодой парень с костылем смотрел на Джезаля широко раскрытыми, полными отчаяния глазами. Рядом стоял солдат с окровавленной повязкой на глазу, а второй его глаз увлажнился слезами гордости. Женщина держала ребенка, завернутого в обрывки флага Союза. Все было так, словно сцена специально подготовлена для того, чтобы произвести сильнейшее эмоциональное впечатление. Подходящие модели для зловещего и наивного полотна об ужасах войны. — Король Джезаль! — снова послышался крик. Его поддержали слабым «ура». Их поклонение смертельно ранило его. Оно делало огромный груз ответственности еще тяжелее. Джезаль отвернулся, не в силах сдержать кривую усмешку. — Что я сделал? — прошептал он, заламывая пальцы. — Что я сделал? Он снова взобрался в седло, переполненный чувством вины. — Проводите меня ближе к стене Арнольта. — Ваше величество, не думаю, что… — Вы слышали меня? Ближе к линии фронта. Я хочу увидеть, как идет сражение. Варуз нахмурился. — Хорошо. Он повернул коня и повел Джезаля с телохранителями за собой в направлении квартала Арки, по знакомым улицам, так ужасно переменившимся. После нескольких минут напряженного молчания лорд-маршал придержал лошадь и указал вдоль безлюдной улочки на запад. Он говорил тихо, словно беспокоился, что враги могут его услышать. — Стена Арнольта в трехстах шагах отсюда, гурки пытаются взобраться на нее с той стороны. Нам надо возвращаться… Джезаль почувствовал легкую дрожь земли, его лошадь встала на дыбы, пыль посыпалась с крыш домов на одной стороне улицы. Он открыл рот, чтобы спросить, что случилось, когда все вокруг наполнилось громовыми ударами. Это была сокрушительная, ужасающая волна звука, от которой закладывало уши. Люди задыхались и хватали ртом воздух. Лошади били копытами, широко раскрыв глаза от страха. Конь Варуза попятился, сбросив старого солдата. Джезаль не обратил на него внимания, поскольку нетерпеливо подгонял свою лошадь в направлении взрыва, охваченный ужасным любопытством. Небольшие камушки посыпались градом, отскакивая от крыш и ударяясь о дорогу. Большое облако коричневой пыли поднималось в небо на западе. — Ваше величество, — послышался жалобный голос Горста, — нам надо возвращаться! Но Джезаль не ответил. Он выехал на широкую площадь. На разбитой мостовой валялись камни, в том числе огромные глыбы величиной с сарай. Когда удушающая пыль медленно осела в зловещей тишине, Джезаль осознал, что это место ему знакомо. Хорошо знакомо. Здесь была таверна, куда он не раз заходил, но что-то изменилось — пространство стало более открытым… И тут он встал как вкопанный, пораженный картиной разрушения. С запада площадь ограничивал длинный участок стены Арнольта. Теперь там не было ничего, кроме зияющего кратера. Должно быть, гурки заложили мину со своим чертовым взрывчатым порошком. Солнце выбрало именно этот момент, чтобы пробиться сквозь облака над головой Джезаля, и он смог посмотреть в зияющий разлом на разрушенный квартал Арки. Там было видно, как довольно большой отряд гуркских солдат карабкался по склону кратера, усеянному камнями, их доспехи блестели, копья покачивались. Первые из них уже выбрались из кратера и вступили на руины площади. Несколько защитников в полуконтуженом состоянии пробирались сквозь пыль, отплевывались и кашляли. Другие уже не шевелились. Остановить гурков было некому, Джезаль видел это. Некому, кроме него. Он спросил себя, что сделал бы на его месте Гарод Великий. Ответить на вопрос было не так уж сложно. Мужество рождается из самых непостижимых недр и толкает на неожиданные действия. Вчерашний трус способен стать героем, когда наступит его время. Легкомысленный прилив отваги, который испытал Джезаль, был рожден чувством вины, страхом и стыдом за этот страх, раздут злостью, разочарованием от того, что все вышло не так, как он надеялся, и неожиданным пониманием: быть королем — значит решать множество весьма неприятных проблем, на первый взгляд неразрешимых. Во всяком случае, не имеющих благородного решения. Но никто не спросит, что пирожник кладет в пироги, если эти пироги хороши на вкус. Джезаль вытащил меч и поднял его к солнцу. — Рыцари! — прокричал он. — За мной! Горст в отчаянии схватился за поводья его коня. — Ваше величество, вы не должны рисковать… Джезаль пришпорил коня, и скакун рванулся вперед с неожиданной силой, так что голова седока сильно дернулась, чуть не заставив его отпустить поводья. Он согнулся в седле под дробный стук копыт, грязная мостовая мелькала перед глазами. Джезаль с трудом осознавал, что его эскорт следует за ним, отстав на некоторое расстояние. Все его внимание было приковано к все прибывающему отряду гурков впереди. Лошадь с захватывающей дух скоростью несла его прямо на того, кто находился впереди этой толпы, — на знаменосца с длинным древком. Он нес флаг с сияющими золотыми буквами. Ему не повезло, думал Джезаль, он слишком заметен. Воин вытаращил глаза от изумления, когда увидел огромную лошадь, летящую на него. Он отбросил штандарт и попытался отскочить в сторону. Меч Джезаля глубоко вонзился ему в плечо, вспорол его и отбросил его на спину. Другие воины — трудно сказать, сколько их было, — с криками падали под копытами лошади Джезаля, когда он врезался в середину отряда. Потом начался хаос. Джезаль на своем коне возвышался над массой рычащих коричневых лиц, блестящих доспехов, нацеленных копий. Дерево трещало, металл звенел, люди выкрикивали непонятные слова. Он разил мечом, рубил сплеча — сначала с одной стороны, потом с другой, выкрикивая бессвязные проклятия. Одно копье царапнуло наконечником его прикрытую доспехами ногу. Он ударил по руке, схватившей поводья его лошади, и отсек пару пальцев. Что-то с хрустом воткнулось ему в бок и едва не выбило из седла. Его меч обрушился на чей-то шлем и отбросил хозяина этого шлема в мясорубку тел. Лошадь Джезаля пронзительно заржала, попятилась и закрутилась на месте. Он ощутил сокрушительный приступ страха, когда выпал из седла. Мир перевернулся, Джезаль упал вниз, пыль набилась ему в глаза и в рот, он кашлял, пытаясь встать. Он поднялся на колени. Копыта колотили по разбитой земле. Сапоги скользили и топали. Джезаль проверил рукой обод на волосах — он куда-то укатился. Как теперь узнают, что он король? Что он все еще король? Голова была какой-то липкой. Шлем очень пригодился бы сейчас, но искать его было поздновато. Джезаль схватился за булыжник, перевернул плоский камень. Он забыл, что искал, и встал, покачиваясь. Что-то зацепило его за ногу и потянуло, причиняя боль, он снова упал лицом вниз. Он ожидал, что ему проломят затылок, но это оказались просто стремена, все еще пристегнутые к могучему телу лошади. Джезаль высвободил сапог, хватая воздух ртом, и сделал несколько неуверенных шагов в своих тяжелых доспехах. Меч покачивался в его ослабевшей руке. Какой-то воин вскинул изогнутый клинок, и Джезаль проткнул ему грудь. Воин выплюнул кровь ему в лицо и упал, клинок вывернулся и выпал из его руки. Что-то глухо звякнуло, ударив Джезаля в нагрудник, и толкнуло его в сторону, прямо на гуркского солдата с копьем. Солдат уронил копье, и они вцепились друг в друга, переступая по кругу. Джезаль чувствовал ужасную, чудовищную усталость. Голова страшно болела, даже дыхание требовало огромных усилий. Идея героической атаки оказалась весьма неудачной. Ему хотелось лечь. Гуркский солдат высвободил одну руку и поднял вверх нож. Его запястье тут же было отсечено, хлынула длинная струя крови. Солдат покатился на землю, глядя на обрубок и вопя. — Король! — пронзительно прокричал своим высоким дискантом Горст. — Король! Его длинный меч описал широкую дугу и снес голову вопившему солдату. Другой солдат прыгнул вперед, поднял кривой клинок. Но прежде, чем он сделал шаг, тяжелое оружие Горста раскроило ему череп. Секира врезалась в закрытое доспехами плечо Горста, который стряхнул ее, как муху, и разрубил нападавшего, исторгнув поток крови. Четвертый гуркский солдат приставил короткий нож к шее Горста и качнулся вперед, выкатив глаза, когда окровавленная рука придушила его. Джезаль, пошатываясь в оцепенении, почти жалел гурков. Их количество впечатляло на расстоянии, но вблизи становилось ясно, что это вспомогательные подразделения, брошенные в брешь на прорыв от безнадежности. Тощие, грязные, неорганизованные, они были легко вооружены и плохо защищены доспехами. Многие выглядели крайне испуганными. Горст спокойно прорубил себе дорогу сквозь них, как бык проходит сквозь стадо овец. Он рычал, когда его клинки, как косы, наносили зияющие раны с тошнотворным звуком вспарываемого мяса. За ним шли другие рыцари в латах, они расталкивали противника щитами и разили сверкающими мечами, расчищая кровавую колею в толпе гурков. Рука Горста подхватила Джезаля под мышку и потянула назад, так что его пятки ударились о булыжник. Он смутно осознавал, что уронил свой меч, но разыскивать его сейчас казалось глупым. Какой-нибудь бродяга, без сомнения, получит бесценный подарок, когда позднее будет рыскать среди тел в поисках добычи. Джезаль увидел конного рыцаря-герольда: очертания его фигуры, увенчанной шлемом с крыльями, проступали сквозь удушающую пыль. Герольд рубил гурков секирой. Его почти вынесли из давки. Защитники города уже перегруппировались, подтянулись сюда от других участков стены. Люди в стальных шлемах опускались на колени у края кратера и пускали стрелы в толпу гурков, сбивая их вниз, в массу грязи и каменных обломков. Другие перевернули повозку и устроили временный редут. Один гуркский солдат вскрикнул, пронзенный насквозь, перевалился через неровныйкрай кратера и упал в грязь. Все больше солдат Союза с луками и копьями появлялось на краю площади. Они тащили бочки, камни разрушенных зданий, сломанные балки, пока не построили баррикаду вдоль всего пролома стены Арнольта. За баррикадой засели защитники. Она ощетинилась оружием. Под градом стрел и камней гурки замешкались и откатились назад, пробираясь через завалы на свою сторону кратера. Они взбирались наверх в поисках безопасности, оставив внизу множество трупов. — В Агрионт, ваше величество, — сказал Горст. — Немедленно. Джезаль даже не пытался возразить. Он достаточно навоевался сегодня.Что-то странное происходило на площади Маршалов. Рабочие кирками и зубилом вырывали камни из мостовой и выкапывали неглубокие траншеи, явно в случайном порядке. Кузнецы потели во временных кузницах, выливая расплавленное железо в формы, озаренные отблесками жидкого металла. Стук молотов и треск камня стоял такой, что у Джезаля заломило зубы, но голос первого из магов перекрыл этот шум: — Нет! По кругу, осел, вот отсюда и туда! — Я должен вернуться к командованию армией, ваше величество, — сказал Варуз. — Стена Арнольта пробита. Нам не придется долго ждать, прежде чем гурки еще раз попытаются прорваться через пролом. Они были бы уже на Срединном проспекте, если бы вы не остановили их. Теперь я понимаю, как вы заслужили вашу славу на западе! Какая самоотверженность, какое благородство! — Угу. Джезаль смотрел, как вытаскивают тела погибших. Три рыцаря-телохранителя, один офицер из штаба Варуза и мальчик-паж не старше двенадцати лет. У последнего голова болталась на хряще. Трое мужчин и ребенок, которых он, Джезаль, повел на смерть. А еще ранения, полученные из-за него остальными верными спутниками короля. Самоотверженность и благородство, точно. — Подождите здесь, — коротко приказал он Горсту и мимо вспотевших ремесленников направился к первому из магов. Ферро сидела, скрестив ноги, около целого ряда бочонков, и ее коричневое лицо выражало то же абсолютное презрение, какое она всегда выказывала Джезалю. Значит, кое-что в жизни осталось неизменным, и это успокаивало. Байяз мрачно смотрел в большую черную книгу, на вид очень старую — ее кожаная обложка потрескалась и истрепалась. Первый из магов выглядел исхудавшим и бледным, старым и утомленным. Одна сторона его лица была покрыта поджившими царапинами. — Что с вами случилось? — спросил Джезаль. Байяз нахмурился, мускул задергался под его глазом, обведенным черным кругом. — Я могу задать вам тот же вопрос. Джезаль отметил, что Байяз не удосужился добавить «ваше величество», и коснулся окровавленной повязки на голове. — Я отбивал атаку. — Что? — Гурки пробили брешь в стене Арнольта, когда я объезжал город. Не было никого, чтобы отбить их, и вот… Я сделал это сам. Джезаль сам удивился тому, как он произнес эти слова. Он был далек от того, чтобы гордиться собой, конечно. Он почти ничего не сделал — поскакал, упал, расшиб голову. Бремер дан Горст и его погибшая лошадь вытянули на себе большую часть сражения, да и сопротивление было не слишком сильным. Но Джезаль считал, что поступил правильно, если еще осталось на свете что-то правильное. Но Байяз с ним не согласился. — Что, последние мозги превратились в дерьмо? — Разве… Джезаль моргнул, когда значение слов Байяза медленно дошло до его сознания. «Как ты смеешь, старый мошенник, лезть не в свое дело? Ты говоришь с королем!» Он хотел сказать именно так, но голова у него вдруг отяжелела и что-то в осунувшемся лице мага помешало ему. Джезаль промямлил почти извиняющимся тоном: — Но… я не понимаю. Я думал… разве не так поступил бы Гарод Великий? — Гарод? — Байяз усмехнулся Джезалю в лицо. — Гарод был законченный трус и идиот. Этот болван едва ли мог одеться без моей помощи! — Но… — Легко найти того, кто сможет возглавить атаку. — Маг четко проговаривал каждое слово, словно обращался к недоумку. — Куда сложнее найти того, кто поведет за собой народ. Я не хочу, чтобы усилия, которые я потратил на тебя, пропали даром. В следующий раз, когда у тебя возникнет желание рисковать жизнью, лучше запрись в уборной. Люди уважают прославленных воинов, и эта репутация у тебя уже есть. Но люди не будут уважать труп. Не там! — проревел Байяз одному из кузнецов, сердито махнул рукой и захромал мимо Джезаля. Кузнец вздрогнул, как испуганный кролик, блестящие угольки посыпались из горнила. — Я говорил тебе, идиот! Ты должен строго следовать плану. Точно так, как я определил. Одна ошибка испортит все! Джезаль смотрел вслед магу и разрывался между яростью, чувством вины и крайней усталостью. Усталость победила. Он с трудом перебрался через бочонки и плюхнулся рядом с Ферро. — Ваше чертово величество, — произнесла она. Он потер глаза двумя пальцами. — Вы оказываете мне слишком большую честь этими знаками внимания. — Байяз недоволен. — Похоже на то. — А когда этот старый урод бывает чем-то доволен? Джезаль что-то пробормотал в знак согласия. Он вдруг понял, что ни разу не разговаривал с Ферро после того, как стал королем. Конечно, они и раньше не были друзьями, но сейчас он вынужден был признать, что ее непочтительность неожиданно бодрит. На миг ему показалось, что он снова стал тем самодовольным, ничтожным, бесполезным и счастливым человеком, каким был раньше. Джезаль мрачно взглянул на Байяза и показал пальцем на его старую книгу. — Чем он занят? — Спасает мир, он мне сказал. — А. Понятно. Но он немного опоздал, тебе не кажется? Она пожала плечами. — Я не отвечаю за расписание. — А как он собирается это сделать? При помощи пик и кузниц? Ферро внимательно посмотрела на него. Взгляд ее дьявольских желтых глаз был по-прежнему обескураживающим. — В том числе. Джезаль уперся локтями в колени, опустив подбородок на руки, и глубоко вздохнул. Он очень, очень устал. — Кажется, — пробормотал он, — я в чем-то ошибся. — Ха! — Ферро отвела взгляд. — Ты мастер по этой части.
Сумерки
Генерал Поулдер ерзал на своем походном стуле, и кончики его усов вздрагивали, словно он едва мог контролировать себя от ярости. Побагровевшее лицо и прерывистое дыхание наводили на мысль, что он готов выпрыгнуть из палатки и атаковать гурков в одиночку. Генерал Крой, прямой как палка, сидел на противоположной стороне стола. Он сжал челюсти так, что желваки выделялись по обеим сторонам его почти обритого черепа. Убийственная мрачность генерала показывала, что он охвачен гневом, но жестко контролирует его, и если наступление необходимо, нужно тщательно и детально подготовиться к нему. На первых совещаниях у каждого генерала было по двадцать человек помощников. Вест беспощадно сократил их количество до двух офицеров на генерала. После этого совещания напоминали уже не бурный скандал в таверне, а какое-то будоражещее нервы событие в семейном кругу — возможно, оглашение спорного завещания. Вест был чем-то вроде душеприказчика, пытающегося найти приемлемое решение для двух наследников, ни в чем не согласных друг с другом. Челенгорм и Бринт, сидящие справа и слева от лорд-маршала, выступали его бессловесными ассистентами. Какую роль играл Ищейка, метафорически сказать было трудно, но он добавлял в лихорадочную атмосферу возбуждения особое настроение, ковыряя ногти кинжалом. — Это будет беспримерное сражение! — Поулдер брызгал слюной. — С тех самых пор, как Гарод объединил Союз, нога завоевателя ни разу не ступала на Срединные земли! Крой что-то пробрюзжал, соглашаясь. — Гурки хотят опрокинуть наши законы, уничтожить нашу культуру, сделать рабами наш народ. Будущее нации висит… Полог палатки резко откинулся, и внутрь нырнул Пайк с ничего не выражающим, как всегда, обожженным лицом. За ним, шаркая ногами, вошел высокий мужчина. Он сутулился и неуверенно ступал от усталости, тяжелая попона прикрывала его плечи, лицо было забрызгано грязью. — Это Федор дан Хаден, — произнес Пайк. — Рыцарь-герольд. Он смог вплавь выбраться из порта Адуи под покровом ночи и обойти позиции гурков. — Это исключительно мужественный поступок, — произнес Вест под недовольный ропот Поулдера и Кроя. — Мы все благодарны вам. Какова ситуация в городе? — Говоря откровенно, лорд-маршал, ситуация критическая. — Голос Хадена хрипел от усталости. — Западные кварталы, Арки и Три Фермы, заняты императорскими войсками. Два дня назад гурки пробили брешь в стене Арнольта, оборона города на грани краха. В любой момент противник может прорваться через укрепления и непосредственно атаковать Агрионт. Его величество просит, чтобы вы двигались к Адуе с максимально возможной скоростью. Каждый час может оказаться решающим. — Есть ли у короля какой-то особый план действий? — спросил Вест. У Джезаля дан Луфара никогда не бывало никаких планов, кроме как напиться и завалиться в койку к Арди. Но сейчас Вест надеялся, что времена меняются. — Гурки взяли город в кольцо, но они растянуты тонкой линией. Особенно в восточной части. Лорд-маршал Варуз думает, что вы могли бы пробиться с той стороны, предприняв неожиданную атаку. — Но западные кварталы все еще будут заполнены гуркскими свиньями! — прорычал Крой. — Мерзавцы, — прошептал Поулдер, еще крепче сжимая челюсти. — Мерзавцы. — У нас нет другого выхода, кроме как немедленно идти на Адую, — сказал Вест. — Мы используем все дороги и будем двигаться как можно быстрее, чтобы занять позиции с восточной стороны города. Пойдем при свете факелов, если необходимо. Мы должны прорвать кольцо гурков на рассвете и оттеснить их от стен. Адмирал Рейцер тем временем атакует корабли гурков в гавани. Генерал Крой поведет часть кавалерии вперед, чтобы разведать путь и прикрыть наше выступление. Я не хочу никаких сюрпризов. На этот раз возражений не было. — Конечно, лорд-маршал. — Ваша дивизия подойдет к Адуе с северо-востока, пробьется через позиции гурков и ворвется в город, устремившись на запад в сторону Агрионта. Если враг достиг центра города, вы возьмете их на себя. Если нет, вы поддержите защитников стены Арнольта и подготовитесь к тому, чтобы выбросить гурков из квартала Арки. Крой мрачно кивнул, у него на лбу от напряжения набухла вена. Его офицеры стояли за спиной, как статуи в военных мундирах. — К этому часу завтрашнего дня в Адуе не останется ни единого живого кантийского солдата, — сказал Вест. — Ищейка, я бы хотел, чтобы твои северяне поддержали дивизию генерала Кроя во время атаки. Если ваш… — он запнулся на этом слове. — Если ваш король не возражает. Ищейка облизнул тонкие зубы. — Полагаю, он пойдет туда, куда дует ветер. Это в его стиле. — Сегодня ветер дует в сторону Адуи. — Ага. — Северянин кивнул. — Значит, в Адую. — Генерал Поулдер, ваша дивизия подойдет к городу с юго-востока, примет участие в сражении под стенами, затем прорвется в город и двинется в порт. Если враги зашли так далеко, вы выбьете их оттуда, затем повернете на север и по Срединному проспекту проследуете в Агрионт. Генерал Поулдер грохнул кулаком по столу, а его офицеры завопили, как профессиональные бойцы на ринге. — Да, черт побери! Мы раскрасим улицы кровью гурков! Вест строго взглянул на Поулдера, затем на Кроя. — Вряд ли стоит напоминать о том, как нам важна завтрашняя победа. Оба генерала встали, не произнеся ни слова, и вместе направились к пологу, прикрывавшему выход из палатки. Там они остановились и повернулись друг к другу лицом. Вест успел спросить себя: неужели даже теперь они намерены устроить ссору? Но Крой протянул руку. — Удачи вам, генерал Поулдер. Поулдер сжал его руку обеими руками. — И вам, генерал Крой. Удачи всем нам. Оба генерала энергично шагнули во тьму. Офицеры двинулись за ними, следом вышли Челенгорм и Бринт. Хаден кашлянул. — Лорд-маршал… еще четыре рыцаря-герольда были посланы вместе со мной. Мы разделились в надежде, что хотя бы один прорвется через позиции гурков. Добрались ли остальные? — Нет… возможно, позже. — Но Вест сомневался в том, что это возможно, и в глазах Хадена видел то же сомнение. — Да, возможно, позже. — Сержант Пайк найдет для вас вина и лошадь. Наверное, вы хотите увидеть, как мы атакуем гурков утром. — Да, я хочу. — Очень хорошо. Хаден и Пайк вышли так же, как и вошли, и Вест мрачно посмотрел им вслед. Было горько осознавать, что товарищи рыцаря-герольда погибли, но завтра будет еще немало смертей и поводов для скорби. Если останется, кому скорбеть. Он откинул полог палатки и вышел на прохладный воздух. Внизу в узкой гавани на якоре стояли корабли флотилии. Они медленно покачивались на волнах, высокие мачты колебались на фоне сумрачных облаков — темно-синих, холодно-серых, гневно-оранжевых. Весту показалось, что он разглядел несколько лодок, направлявшихся к темному берегу, — они еще переправляли остатки армии на сушу. Солнце быстро закатывалось за горизонт, последний тусклый луч мелькнул над холмами на западе. Где-то там, за ними, невидимая глазу, пылала Адуя. Вест расправил плечи, разминая затекшие мышцы. После ухода из Инглии он не получал никаких вестей. Насколько он понимал, Арди осталась в стенах города, и он ничем не мог ей помочь. Он мог только отдать приказ немедленно атаковать и надеяться, что удача не отвернется от них. Вест беспокойно потер желудок. После морского плавания он все еще страдал от несварения. Издержки командования, без сомнения. Через несколько недель такой жизни его будет рвать кровью на карты, как его предшественника. Он глубоко втянул в себя воздух и выдохнул его. — Я знаю, что ты чувствуешь. Это был Ищейка. Он сидел на расшатанной скамейке у палатки, уперев локти в колени, и смотрел в сторону моря. Вест устало опустился рядом с ним. Совещания с Кроем и Поулдером всегда изнуряли его. Если слишком долго притворяться твердым как кремень, можно сломаться, как солома. — Прости, — неожиданно произнес он. Ищейка поднял голову и взглянул на него. — Простить? За что? — За все. За Тридубу, за Тула… За Катиль. — Вест проглотил комок, вставший у него в горле. — За все. Прости. — Мы же все виноваты. Я не виню тебя. Я никого не виню, даже Бетода. Что толку в обвинениях? Мы делаем то, что должны делать. Я давно перестал выискивать какие-то причины. Вест на миг задумался об этом, потом кивнул. — Хорошо. Они сидели и смотрели, как внизу вдоль берега зажигаются факелы, точно светящаяся пыль заполняет пространство темноты.Ночное время, мрачное время. Мрачное из-за холода, из-за бесконечного мелкого дождя, из-за неумолимых миль, которые необходимо преодолеть до рассвета. Из-за того, что ожидает в конце пути, когда встанет солнце. Идти в бой с каждым разом все труднее. В молодости, еще до того, как Логен потерял палец и обрел дурную репутацию, перед сражением он чувствовал легкое волнение, возбуждение. Теперь остался только тошнотворный страх. Его пугала битва и, что гораздо хуже, ее исход. То, что он был королем, не помогало. Это вообще ничему не помогало. Это то же самое, что быть вождем, только хуже. Теперь ему все время казалось, что он не сделал что-то важное, что должен был сделать. А разрыв между ним и остальными увеличился. Стал еще непреодолимее. Сапоги шлепали и хлюпали, оружие и упряжь позвякивали, люди ворчали и ругались в темноте. Немногочисленные шипящие факелы еще горели, освещая грязную дорогу, в их мерцании светились тонкие прожилки дождя. На Логена тоже лил дождь, легко касался головы, лица, постукивал по плечам старой куртки. Армия Союза растянулась по пяти дорогам. Все направлялись на восток, все направлялись к Адуе, что не сулило гуркам ничего хорошего. Логен и его люди двигались по самой северной дороге. К югу он видел тонкую линию мерцающих огней, плывущих в темноте, растягиваясь вдаль, насколько мог охватить глаз. Другая колонна. Несколько тысяч человек, спешивших по грязи к кровавому рассвету. Логен нахмурился. Он глянул на повернутое в профиль худое лицо Трясучки, идущего впереди. На это лицо, освещенное мерцающим светом факела, падали прямые резкие тени, глаз блестел. Логен и Трясучка посмотрели друг на друга, потом Трясучка отвернулся, сгорбился и продолжил путь. — Парень недолюбливает меня, и так будет всегда. — Бездумное убийство не способствует популярности, — произнес Ищейка. — Особенно для короля. — Но он мог бы как-то разобраться с этим. Трясучка был озлоблен. Такая злость не проходит со временем, ее не излечить ни добротой, ни даже спасением жизни. Большинство ран со временем заживает, но есть и другие, которые с каждым днем болят все сильнее. Ищейка догадался, о чем думает Логен. — Насчет Трясучки не волнуйся. С ним все будет в порядке. У нас хватает забот с гурками, да и много с чем еще. — Угу, — подал голос Молчун. Логен не был уверен в этом. Самые страшные враги живут по соседству, как говорил его отец. В прежние времена Логен прибил бы парня на месте, и проблема была бы решена. Но теперь он хотел измениться к лучшему. И очень старался. — Во имя мертвых, — говорил Ищейка, — мы будем драться с коричневыми за Союз? Какого черта? Нам здесь нечего делать. Логен глубоко вздохнул и позволил Трясучке обогнать их. — Свирепый оказал нам помощь. Если бы не он, мы бы никогда не справились с Бетодом. Мы его должники. Всего лишь один бой, последний. — А ты не замечал, что каждая схватка тащит за собой следующую? Всегда еще одна драка в запасе. — Угу, — произнес Молчун. — Не в этот раз. Этот бой последний. — Точно? И что потом? — Назад, на Север. — Логен пожал плечами. — Мир. — Мир? — недоверчиво усмехнулся Ищейка. — А что это такое? Чем мы будем заниматься? — Я думаю… ну… будем что-нибудь выращивать, например. — Выращивать? Во имя всех чертовых мертвых! Что ты, или я, или кто-то из нас понимает в этом деле? Что мы умеем в жизни, кроме как убивать? Логен неловко пожал плечами: — Надо надеяться на лучшее. Человек способен учиться. — Учиться? Чем больше ты убиваешь, тем лучше ты это делаешь. Чем лучше ты это делаешь, тем меньше ты приспособлен к чему-либо еще. Сдается мне, мы прожили так долго только потому, что научились убивать лучше всех. — У тебя мрачное настроение, Ищейка. — У меня всегда мрачное настроение. Меня тревожит, что у тебя оно не мрачное. Надежда не очень-то ладит с такими, как мы, Логен. Вот, растолкуй мне: разве не все, к чему ты прикасаешься, разлетается на куски? Есть ли что-то, что после встречи с тобой не вернулось в грязь? Логен задумался. Его жена и дети, его отец и его люди, — все вернулись в грязь. Форли, Тридуба и Тул. Все хорошие люди, и все они мертвы, причем некоторых Логен убил собственной рукой, а некоторых уничтожил своим пренебрежением, своей гордостью, своей глупостью. Он представлял себе их лица — печальные лица. Мертвые часто так выглядят. А если оглянуться на безнадежно угрюмый отряд, неслышно следующий за ним… Скопище призраков. Порубленная, кровавая армия. Те, кого убил по собственной воле. Вот Шама Бессердечный — его внутренности свисают из вспоротого живота. Вот Черноногий с раздробленными ногами и обожженными руками. Вот паршивец Финниус — одна ступня отрезана, грудь раскроена. Даже Бетод явился: череп раздроблен в сплошное месиво, сморщенное лицо свернуто набок, и мертвый мальчик Круммоха выглядывает из-под локтя. Целое море убиенных. Логен закрыл глаза, затем широко распахнул их, но лица все еще плыли по краю его сознания. Ему нечего было ответить Ищейке. — Так я и думал. — Ищейка отвернулся. С его мокрых волос на лицо стекала вода. — Ты всегда говорил мне, что надо смотреть правде в глаза. Тебе тоже надо. Он зашагал вперед под холодными звездами. Молчун задержался рядом с Логеном, затем пожал мокрыми плечами и последовал за Ищейкой, унося с собой факел. — Человек может измениться, — прошептал Логен, не зная, кому он это говорит — Ищейке, самому себе или мертвенно-бледным лицам, поджидавшим его в темноте. Люди вокруг него стучали сапогами по дороге, но он по-прежнему был один. — Человек может измениться.
Вопросы
Когда солнце, освещавшее искалеченную Адую, зашло за горизонт, легкая пелена осеннего тумана наползла с неугомонной морской глади, превратив прохладную ночь в призрачную. С расстояния в сотню шагов дома казались расплывчатыми, а через две сотни становились нереальными. Огни в окнах плыли, как привидения, смутно просвечивая во мраке. «Хорошая погода для дурного дела, а у нас этих дел много впереди». Отдаленные взрывы гремели в темноте. Внезапно гуркские орудия замолчали. «Хоть ненадолго остановились, и почему бы нет? Адуя почти взята, а зачем сжигать свой собственный город?» Здесь, в восточной части Адуи, вдали от поля боя, все казалось непоколебимо спокойным. «Словно гурки и не приходили». Тем не менее, когда сквозь мрак донеслось приглушенное постукивание, похожее на звук шагов хорошо вооруженного отряда, Глокта нервно вздрогнул и прижался к живой изгороди у дороги, скрывшись в глубокой тени. Слабые колеблющиеся огоньки просочились сквозь темноту. Затем появился силуэт человека, небрежно державшего руку на рукояти меча. Человек двигался развязно и медленно, что само по себе говорило об особой самоуверенности. Что-то высокое колыхалось на его голове при каждом движении. Глокта внимательно всматривался сквозь мрак. — Коска? — Он самый! — рассмеялся стириец. Он дотронулся до своей кожаной шляпы с высоким пером, выглядевшим довольно нелепо. — Вот, купил себе новую шляпу. Или мне следует сказать, что ты купил мне ее, наставник? — Я вижу. — Глокта осмотрел длинное перо и золоченую рукоять меча Коски. — Мне казалось, мы говорили о чем-то неприметном. — Неприметно? — Стириец нахмурился, затем пожал плечами. — Ага, вот как было сказано. Помню какое-то слово, но я его не понял. — Он поморщился и почесал рукой в паху. — Похоже, я подхватил кое-что от одной из этих женщин в таверне. Теперь мучаюсь от зуда. «Ха. Ну ладно, женщинам за это платят. А вот вши могли бы проявить побольше вкуса». Смутно различимая группа людей выступила из темноты за спиной Коски, некоторые несли затемненные фонари. Добрая дюжина косматых оборванцев, потом еще дюжина, от каждой безмолвной фигуры исходила злоба, как вонь от дерьма. — Это твои люди? У самого ближнего на лице были огромные безобразные прыщи. Рядом шел однорукий человек с крюком вместо второй руки, что смотрелось дико. Дальше — здоровенный толстый парень с множеством плохо сделанных синеватых татуировок на бледной шее. За ним — почти карлик, лицо которого походило на крысиную морду, причем один глаз был выбит. Карлик не заботился о повязке, так что разбитая глазница зияла из-под спадавших на нее жирных волос. Список мерзостей на этом не закончился. Перед Глоктой явились две дюжины преступников самого жуткого вида. «Хотя мне доводилось видеть и таких. Незнакомцы, напавшие на меня в ванной, например. Все они похожи на людей, которые сестру родную продадут за ломаный грош». — Они выглядят ненадежно, — пробормотал он. — Ненадежно? Ерунда, наставник. Просто не всякому везет, и мы оба знаем, как это бывает. Любому из них я доверил бы собственную мать. — Ты уверен? — Да, тем более она уж двадцать лет как умерла. Какой вред они могут ей причинить? — Коска обхватил рукой сутулые плечи Глокты и притянул к себе, вызвав у него приступ боли в пояснице. — Боюсь, выбор нынче небогатый. От его дыхания веяло алкоголем и какой-то гнилью. — Все, кроме самых отчаянных, уже сбежали из города. А какая, собственно, разница? Я нанял этих парней не за красоту, а за характер и силу. Я люблю отчаянных ребят! Мы их понимаем, ты да я. Для такого дела нужны очень отчаянные парни, наставник. Глокта мрачно осмотрел это собрание костлявых, раздутых, покрытых шрамами, изуродованных лиц. «Неужели блестящий полковник Глокта, удалой командир первого полка гвардии его величества, имеет дело с таким отребьем?» Он глубоко вздохнул. «Поздновато искать злодеев с приятной внешностью. Что ж, заткнем дыру тем, что у нас есть». — Очень хорошо. Подождите здесь. Распахнув ворота свободной рукой, Глокта взглянул вверх на дом с темными окнами и прохромал внутрь. Тонкая полоска света пробивалась только из-за тяжелых занавесей в окне напротив. Он постучал в дверь рукояткой трости. После паузы раздался звук шаркающих, явно неспешных шагов по коридору. — Кто там? — Глокта. Засовы открылись, свет полился в прохладную тьму. Появилось лицо Арди, осунувшееся, с темными кругами под глазами и красноватым носом. «Точно умирающая кошка». — Наставник! — Она улыбнулась, взяла его под локоть и почти перетащила через порог. — Какая радость! Наконец хоть с кем-то поговорю! Я ужасно скучаю. Пустые бутылки стояли в углу гостиной, поблескивая в свете закопченных свечей и тлеющей головешки в камине. Стол был завален грязными тарелками и стаканами. Пахло потом и вином, вчерашней едой и сегодняшним отчаянием. «Есть ли более жалкое занятие, чем бессмысленно спиваться? Вино веселит счастливого человека, а несчастному от него только хуже». — Я снова пытаюсь разобраться с этой чертовой книгой. Арди стукнула по тяжелому раскрытому тому, лежащему на стуле переплетом вверх. — «Падение Мастера Делателя», — пробормотал Глокта. — Какая чушь! Магия, геройство… Я не смог продвинуться дальше первой части. — Я вас понимаю. Я дочитала до третьей, и легче не становится. Слишком много этих чертовых колдунов, я уже путаю их. Сплошные битвы и бесконечные кровавые походы туда и обратно. Если увижу еще одну карту, я покончу с собой. — От этой беды кое-кто может вас спасти. — Да? — Боюсь, оставаться здесь уже не безопасно. Вам надо пойти со мной. — Спасаться? Ну, уж нет! — Она пренебрежительно махнула рукой. — Нам ничего не грозит. Гурки далеко, на другой стороне города. Вы больше рискуете в Агрионте, и мне не следует… — Угроза исходит не от гурков. Она исходит от моих поклонников. — Ваши дружки угрожают мне? — Вы недооцениваете степень их ревности. Скоро они будут угрожать всем, кого я знал в своей жалкой жизни, и друзьям, и врагам. Глокта снял с крючка плащ с капюшоном и протянул его Арди. — Куда мы отправимся? — В маленький прелестный домик около порта. Его лучшие годы прошли, но он очень своеобразный. Как и мы с вами. В коридоре послышались тяжелые шаги, и Коска просунул голову в дверь. — Наставник, нам пора выходить, если мы хотим добраться до порта к… Он запнулся, уставившись на Арди. Последовало неловкое молчание. — Кто это? — прошептала она. Коска, пригнувшись, протиснулся в комнату, сдернул шляпу с головы, показывая неровные проплешины, и стал низко-низко кланяться. «Еще ниже, и он расквасит нос об пол». — Простите меня, госпожа. Никомо Коска, известный солдат удачи, к вашим услугам. Буквально у ваших ног. Нож вывалился из его куртки, со стуком упал на пол. Глокта и Арди некоторое время смотрели на него, затем Коска усмехнулся и поднял голову. — Вы видите муху вон там, на стене? Глокта прищурился. — Возможно, не самый лучший момент для… Нож пролетел по комнате, на шаг промахнулся мимо цели, ударился о стену рукояткой, выбив кусок штукатурки, отскочил назад и ударился о пол. — Дерьмо, — произнес Коска. — То есть… черт. Арди, нахмурившись, взглянула на нож. — Я бы сказала, именно дерьмо. Коска пропустил это мимо ушей с гаденькой улыбкой. — Это я ослеплен. Когда наставник описывал мне вашу красоту, я думал, что он, как бы сказать… слишком щедр на похвалы. Теперь я вижу, что он даже поскупился в оценке. Он убрал нож и надел набекрень свою шляпу. — Позвольте мне заявить, что я влюблен. — Что вы ему говорили? — спросила Арди. — Ничего. — Глокта мрачно пожевал деснами. — Мастер Коска имеет склонность к преувеличениям. — Особенно в любви! — вставил наемник. — Особенно сейчас. Если уж я влюбляюсь, то до безумия, причем делаю это не чаще одного раза в день. Арди уставилась на него. — Я не пойму, мне надо испугаться или, наоборот, почувствовать себя польщенной? — И то и другое, — произнес Глокта. — Но придется делать это на ходу. «У нас мало времени, а мне еще надо прополоть целый заросший сад».Ворота открылись с мучительным скрипом насквозь проржавевшего металла, и Глокта перебрался через прогнивший порог. Ногу, бедро, спину пронзала острая боль после долгого пути по причалам порта. В глубине темного захламленного двора виднелся полуразрушенный дом. «Как огромный мавзолей. Гробница моих надежд». Секутор и Иней ждали в тени на ветхом крыльце, в черных одеждах и черных масках, как обычно. «Одинаково одетые, но совсем разные». Один дородный, другой худой, один с белыми волосами, другой с темными, один стоял, скрестив руки, другой сидел, скрестив ноги. «Один верен мне, другой… сейчас мы это выясним». Секутор встал с обычной усмешкой в глазах. — Ну, говорите, в чем же… Коска прошел в ворота и неторопливо, с ленцой, двинулся к дому по раздробленной брусчатке, отбросив несколько кусков камня носком поношенного сапога. Остановился у сломанного фонтана и пальцем отковырнул немного забившей его грязи. — Прелестное местечко. Прелестное и… — Он повертел испачканным в грязи пальцем. — Гнилое. Его команда уже вытягивалась вдоль забросанного камнями двора. Залатанные куртки и потрепанные плащи были распахнуты, демонстрируя оружие всех видов и размеров. Лезвия, наконечники, шипы поблескивали в колеблющемся свете фонарей, и металл был настолько же гладким и чистым, насколько грубы и грязны были лица наемников. — А это, черт побери, кто такие? — спросил Секутор. — Друзья. — Вид у них не очень-то дружественный. Глокта усмехнулся, показав практику зияющую щель между передними зубами. — Ну, все зависит от того, на чьей ты стороне. Улыбка без следа исчезла с лица Секутора. Его взгляд нервно скользил по двору. «Взгляд виновного. Нам знакомы такие взгляды. Мы видим их у наших заключенных. Мы видим их в зеркале, когда осмеливаемся взглянуть на свое отражение. От человека с его опытом можно было бы ожидать большего. Хвататься за лезвие — не лучший способ спастись от ножа. Уж я-то знаю». Секутор, как кролик, резво побежал к дому, но тяжелая белая рука тут же схватила его, надавила на шею сбоку и бросила бесчувственное тело на разбитую брусчатку. — Отнеси его вниз, Иней. Ты знаешь куда. — Фниз. Уфу. Массивный альбинос забросил Секутора на плечо и направился к двери. — Должен признаться, — произнес Коска, смахивая грязь с пальца, — мне нравится, как ты управляешься со своими людьми, наставник. Дисциплина! Я всегда восхищался этим. — Неплохой отзыв от самого недисциплинированного человека во всем Земном круге. — Я учусь на своих ошибках. — Коска задрал подбородок и почесал покрытую струпьями шею. — Только никак не могу научиться не совершать ошибок. — Ха, — усмехнулся Глокта, с трудом взбираясь по ступеням. «Это всеобщее проклятие. Мы ходим по кругу, гоняясь за неуловимой удачей, и бесконечно попадаем в капканы старых неудач. По правде сказать, жизнь — это мучения между разочарованиями». Они вошли в дверь и оказались в пустом темном зале. Коска поднял лампу и посмотрел на обвалившуюся крышу. Его сапоги скользили по птичьему помету, усеявшему пол. — Настоящий дворец! Его голос эхом отразился от провалившихся лестниц, стен пустых коридоров, голых балок высоко вверху. — Пожалуйста, располагайтесь, — произнес Глокта. — Но не показывайтесь на глаза, по возможности. Мы ждем гостей сегодня ночью. — Отлично. Мы любим компанию, верно, парни? Один из людей Коски хрипловато усмехнулся, обнажив два ряда темно-коричневых зубов. «Такая гниль, что я, пожалуй, предпочту свои». — Они явятся от его преосвященства архилектора. Вы разберетесь с ними, пока я буду внизу? Коска одобрительно оглядел полуразрушенный зал. — Подходящее место для теплого приема. Я дам знать, когда гости прибудут. Сомневаюсь, что они задержатся. Арди примостилась у стены, натянув на голову капюшон и опустив глаза в пол. «Старается слиться со штукатуркой, и я ее понимаю. Для молодой женщины это не самая подходящая компания и не самые обнадеживающие обстоятельства. Но все же лучше, чем перерезанное горло». Глокта протянул ей руку. — Вам лучше пойти со мной. Она колебалась. «Как будто совершенно не уверена, что это лучше — пойти со мной». Однако быстрый взгляд на самого уродливого представителя самой уродливой профессии убедил ее. Коска коснулся ее руки, передавая фонарь, и слишком долго не отнимал свои пальцы от пальцев Арди. — Спасибо, — сказала она, отдернув руку. — Я весь к вашим услугам. Клочья обоев, содранная обшивка, куски обвалившейся штукатурки отбрасывали странные тени на пути Глокты и Арди, когда они оставили Коску с его головорезами и направились внутрь мертвого здания. Распахнутые двери проплывали мимо, черные квадраты комнат зияли, как могилы. — Ваши друзья просто неотразимы, — пробормотала Арди. — О, без сомнения, это ярчайшие звезды на нашем общественном небосклоне. Но для решения некоторых задач нужны отчаянные люди. — Значит, вы задумали воистину отчаянное дело. — А когда я занимался другими делами? Лампа тускло осветила заброшенную гостиную с голыми кирпичными стенами, с грязной лужей посреди пола. В дальней стене была распахнута потайная дверь, и Глокта заковылял туда вдоль стены. Его бедра болели от усердия. — А что такого сделал ваш человек? — Секутор? Он подвел меня. «И мы скоро выясним, насколько серьезно». — Надеюсь, что я никогда вас не подведу. — У вас, я уверен, мозги работают получше. Я пойду впереди вас — если уж провалюсь, то, по крайней мере, провалюсь один. Сморщившись, он начал спускаться по лестнице. Арди шла за ним с фонарем. — Фу, что это за запах? — Канализация. Где-то здесь вход в коллектор. Через тяжелую дверь Глокта вступил в переделанный винный погреб. Стальные решетки камер поблескивали с обеих сторон, когда он и Арди проходили мимо. Все пространство было пронизано сыростью и страхом. — Наставник! — донесся голос из темноты. Отчаянное лицо брата Длинноногого прижалось к прутьям. — Брат Длинноногий, примите мои извинения! Я был так занят. Гурки осадили город. — Гурки? — осипшим голосом спросил человек, и его глаза широко раскрылись. — Пожалуйста, если вы освободите меня… — Молчать! — прошипел Глокта сурово. — Вы останетесь здесь. Арди бросила нервный взгляд на камеру навигатора. — Здесь? — Он не опасен. Думаю, здесь вам будет спокойнее, чем… — Он кивнул головой в сторону раскрытых дверей в самом конце сводчатого зала. — Чем наверху. Она поежилась. — Хорошо. — Наставник, прошу вас! — Рука вытянулась из камеры Длинноногого. — Пожалуйста! Когда вы освободите меня? Наставник, пожалуйста! Глокта в ответ на его мольбы захлопнул дверь с мягким щелчком. «У нас сегодня другие неотложные дела». Иней уже приковал Секутора, все еще пребывавшего в бессознательном состоянии, к стулу рядом со столом и теперь зажигал лампы от горящей тонкой свечи. Увенчанная куполом комната постепенно становилась светлее, фрески на закругленных стенах обретали цвет. Канедиас мрачно смотрел вниз, его руки были протянуты вперед, позади него пылал огонь. «Наш старый друг мастер Делатель, как всегда, не одобряет нас». Напротив Делателя истекал кровью его брат Иувин. «Не только его кровь прольется сегодня вечером». — Уррр, — прохрипел Секутор, и его жидкие волосы закачались. Глокта медленно опустился на стул, скрипнув кожаным сиденьем. Секутор снова застонал, откинув голову, его веки задрожали. Иней перегнулся через стол, протянул руку, развязал маску Секутора, сорвал ее и отбросил в угол комнаты. «От наводящего ужас практика инквизиции ничего не осталось». Секутор ерзал, морщил нос, подергивался, как мальчишка во сне. «Молодой. Слабый. Беспомощный. Можно было бы его пожалеть, если бы у меня было сердце. Но сейчас не время для сантиментов и теплых чувств, для дружбы и прощения. Призрак счастливого, подающего надежды полковника Занда дан Глокты и так слишком долго не отпускал меня. Прощай, старый друг. Сегодня ты мне не помощник. Пришло время беспощадного наставника Глокты, он сделает то, что считает нужным. То, что считает единственно правильным. Пришло время холодных голов, холодных сердец и еще более холодных лезвий. Время вырезать правду». Иней ткнул два пальца в живот Секутору, и тот резко открыл глаза. Он приподнялся в кресле, его оковы звякнули. Он увидел Глокту. Он увидел Инея. Его глаза широко раскрылись, и он окинул взглядом комнату. Глаза открылись еще шире, когда он понял, где находится. От ужаса он коротко и резко вздохнул. Жирные лохмы волос опять шевельнулись, когда он выдохнул. «С чего нам начать?» — Да, — прохрипел Секутор. — Да, я говорил с той женщиной, которую вы… да… но у меня не было выбора. «Теперь он пресмыкается передо мной. Все люди ведут себя одинаково, когда они прикованы к креслу». — Что я мог сделать? Она бы убила меня! У меня не было выбора! Пожалуйста… — Я знаю, что ты говорил с ней, и знаю, что у тебя не было выбора. — Тогда… тогда почему… — Не надо притворяться, Секутор. Ты сам знаешь, почему ты здесь. Иней шагнул вперед, как всегда бесстрастный, и поднял крышку на чудесном ящичке Глокты. Внутреннее отделение раскрылось, подобно экзотическому цветку, выставив отполированные рукоятки, блестящие иглы, яркие лезвия инструментов. Глокта выдохнул, раздув щеки. — У меня сегодня хороший день. Я проснулся чистым и сам добрался до ванной. Было не так уж больно. — Он взялся за рукоятку большого ножа. — Такой день стоит отметить. У меня они бывают нечасто. Глокта вытащил нож из футляра, и тяжелое лезвие блеснуло в ярком свете ламп. Глаза Секутора неотрывно следили за ним, расширенные и завороженные от ужаса. Бусинки пота поблескивали на бледном лбу. — Нет, — прошептал он. «Да». Иней разомкнул наручник на левом запястье Секутора, поднял его кисть обеими мясистыми руками. Расправил пальцы пленника один за другим, пока они не оказались ровно выложенными на деревянной столешнице прямо перед ним. Другой рукой Иней охватил плечи Секутора, заключив того в жесткие объятия. — Я полагаю, мы можем обойтись без вступлений. Глокта наклонился вперед, поднялся и, прихрамывая, медленно обошел вокруг стола, его трость постукивала о плитки пола, он подволакивал левую ногу, край лезвия большого ножа слегка царапал деревянную столешницу. — Мне нет необходимости объяснять, как это делается. Ты столько раз помогал мне. Кто лучше тебя знает, как мы действуем? — Нет, — всхлипнул Секутор. Он попытался улыбнуться, но слеза скатилась из уголка его глаза. — Нет, вы не сделаете этого! Не со мной! Вы не станете! — Не с тобой? — Глокта тоже печально улыбнулся. — О, практик Секутор, пожалуйста… — Улыбка медленно сползла с его лица, когда он поднял нож. — Вы меня хорошо знаете. Удар. Тяжелое лезвие блеснуло и врезалось в столешницу, сняв тончайшую полоску кожи с конца среднего пальца Секутора. — Нет! — пронзительно завопил он. — Нет! «Тебя больше не восхищает моя точность?» — Да, да. — Глокта потянул за гладкую рукоятку и высвободил лезвие. — А на какой конец ты надеялся? Ты трепал языком. Ты болтал о том, о чем не следовало, с людьми, с которыми тебе вообще не нужно было говорить. Ты мне расскажешь, о чем ты говорил. Ты мне расскажешь, с кем ты говорил. — Нож блеснул, когда Глокта снова поднял его. — И лучше тебе рассказать все побыстрее. — Нет! — Секутор бился и извивался в кресле, но Иней держал его крепко, как мед держит увязшую в нем муху. — Да. Лезвие аккуратно надрезало конец среднего пальца Секутора, и отсекло его по первому суставу. Конец указательного пальца практика дергался на деревянной поверхности. Безымянный палец оставался там, где и был, придавленный к столу. Рука Инея тисками сжимала запястье Секутора, поэтому кровь едва сочилась из трех ран и вялыми струйками растекалась по коже. Наступила пауза, все затаили дыхание. «Раз, два, три…» Секутор пронзительно закричал. Он выл, дергался, дрожал, его лицо кривила судорога. «Больно? Добро пожаловать в мой мир». Глокта пошевелил больной ступней в сапоге. — Кто бы мог подумать, что наше сотрудничество, такое плодотворное и приятное для нас обоих, может закончиться вот этим? Не по моей вине. Не по моей. Расскажи мне, с кем ты разговаривал. Расскажи мне, что ты им сказал. Тогда неприятности закончатся. Иначе… Удар! На этот раз конец мизинца. Целыми остались три пальца. Средний уже сократился на сустав. Секутор неотрывно смотрел на свою руку, и его зрачки были расширены от ужаса. Он дышал прерывисто, быстро втягивая в себя воздух, точно задыхался. «Шок, изумление, ужас». Глокта склонился к его уху. — Надеюсь, ты не собирался заняться игрой на скрипке, Секутор. В лучшем случае сможешь играть на бубне, когда мы закончим. Глокта сморщился от боли, пронзившей шею, когда он снова поднимал нож. — Подождите, — всхлипнул Секутор. — Подождите! Валинт и Балк! Банкиры! Я сказал им… Я сказал им… «Я так и знал». — Что ты им сказал? — Что вы все еще разыскиваете убийцу принца Рейнольта, хотя мы уже повесили посланца императора. Глокта перевел глаза на Инея, и альбинос ответил ему совершенно бесстрастным взглядом. «Еще один секрет вылез на безжалостный свет, когда ему хорошенько поддали под зад. Я ни в чем не ошибся и даже разочарован. Забавно, как быстро решаются проблемы, стоит человеку что-нибудь отрезать». — И… и… я сказал им, что вы собираете сведения о нашем незаконнорожденном короле и о Байязе. Что вы не собираете информацию на Сульта, как они просили. Еще я сказалим… Я сказал им… Секутор запнулся и смотрел на обрубки своих пальцев, валявшиеся на столе в разрастающейся луже крови. «Сочетание невыносимой боли, чудовищной потери и невозможности в это поверить. Может, я сплю? Или я на самом деле навсегда потерял половину своих пальцев?» Глокта подтолкнул Секутора концом ножа. — Что еще? — Я сказал им все, что мог. Я сказал им… все, что знал. Слова срывались с его губ в брызгах слюны, рот мучительно кривился. — У меня не было выбора. У меня были долги, а они предложили их оплатить. У меня не было выбора! «Валинт и Балк. Долги, шантаж и предательство. Ужасно банально. Вот чем неприятны ответы — они всегда оказываются гораздо скучнее вопросов». Губы Глокты сложились в грустную улыбку. — Нет выбора. Я точно знаю, как ты чувствовал. — Он снова поднял нож. — Но… Удар! Тяжелое лезвие заскрипело по столешнице, когда Глокта осторожно срезал еще четыре куска плоти. Секутор кричал, задыхался, снова кричал. Отчаянные крики перемежались слюнявыми всхлипами, лицо скривилось и сморщилось. «Как те сушеные сливы, которые я иногда ем на завтрак». У него еще оставалась половина мизинца, а остальные пальцы превратились в сочащиеся кровью обрубки. «Но мы не можем остановиться, когда зашли так далеко. Не можем остановиться ни при каких условиях. Мы все это прекрасно знаем». — А как насчет архилектора? — спросил Глокта, вытягивая шею и расправляя затекшие плечи. — Как он узнал о том, что было в Дагоске? Что ты сказал ему? — Как он… что… я ничего ему не говорил! Я не говорил… Удар! Большой палец Секутора отлетел и завертелся на столе, оставляя извилистый кровавый след. Глокта поерзал на стуле, стараясь унять боль в ногах и в спине. «Но куда от нее деться? Как ни двигайся, все еще больнее». — Что ты сказал Сульту? — Я… я… — Секутор поднял голову, рот его приоткрылся, длинная нитка слюны свисала с нижней губы. — Я… Глокта нахмурился. «Это не ответ». — Отвяжи его руку и подготовь другую. Здесь нам уже не с чем работать. — Нет! Нет! Пожалуйста… я не… пожалуйста… «Как я устал от этих молений. Слова „нет“ и „пожалуйста“ теряют смысл уже через полчаса. Они звучат как блеяние овцы. Но мы все — агнцы на заклании, в конце концов». Он посмотрел на обрубки пальцев, оставшиеся на окровавленном столе. «Как у мясника». Голова заболела от слишком яркого света. Глокта положил нож и протер слезящиеся глаза. «Тяжкое дело — калечить ближайших друзей». Он осознал, что размазывает кровь по векам. «Черт!» Иней уже закрепил жгут на запястье Секутора и снова приковал кровавые остатки его левой руки к стулу. Потом освободил его правую руку и осторожно положил кисть на стол. Глокта наблюдал за ним. «Аккуратно, деловито и безжалостно рационально. Мучает ли его ночами совесть? Сомневаюсь. Ведь это я отдаю приказы. А я действую по приказам Сульта, по рекомендациям Маровии, по требованиям Валинта и Балка. Если ли у нас выбор? Оправдания всегда найдутся». Белое лицо Инея стало рябым от капель крови. Он положил правую руку Секутора на стол, туда, где недавно лежала левая. На этот раз пленник даже не сопротивлялся. «Постепенно ты теряешь волю. Я помню». — Пожалуйста… — прошептал Секутор. «Было бы так мило прекратить это. Скорее всего, гурки сожгут город и всех нас убьют. Кому тогда будет дело, кто и что выболтал? А если каким-то чудом гурков постигнет неудача, со мной покончит Сульт или Валинт и Балк кровью погасят мои долги. Если я буду плавать в канале лицом вниз, кому понадобятся ответы на вопросы? Зачем же я это делаю? Для чего?» Струйка крови дотянулась до края стола и потекла на пол: кап, кап, кап. И больше ни звука, ни слова. Глокта почувствовал, что у него неожиданно резко задергалась мышца на лице. Он снова взялся за нож. — Взгляни на это. — Он указал на ошметки кровавого мяса, разбросанные по столу. — Посмотри, что ты уже потерял. А все потому, что не сказал мне того, о чем я спрашиваю. Тебе не нужны твои собственные пальцы? От них тебе нет никакой пользы? И мне от них нет никакой пользы. Они не нужны никому, разве что голодной собаке. Глокта обнажил зияющий провал между передними зубами и воткнул острие ножа в дерево между растопыренными пальцами Секутора. — Еще раз. — Он произносил слова с ледяной четкостью. — Что ты сказал его преосвященству? — Я не говорил ему ничего! — Слезы катились по впалым щекам Секутора, грудь содрогалась от стенаний. — Я не говорил ему ничего! Только Валинт и Балк, и у меня не было выбора! Я никогда не говорил с Сультом за всю свою проклятую жизнь! Ни слова! Никогда! Глокта долго смотрел в глаза практика, в глаза своего пленника, стараясь разглядеть правду. Молчание прерывалось лишь мучительно тяжелым дыханием Секутора. Затем Глокта поджал губу и со стуком отбросил нож на стол. «Зачем мне дальше терзать тебя, если ты уже признался?» Он глубоко вздохнул, протянул руку и осторожно вытер слезы с бледного лица Секутора. — Хорошо. Я верю тебе. «Но что дальше? Теперь у нас еще больше вопросов, чем раньше, и негде искать ответы». Он согнулся, сморщившись от боли, которая пронзила искривленный позвоночник и искалеченную ногу до беспалой ступни. «Но должен же Сульт где-то получать информацию. Кто еще пережил события в Дагоске, кто еще в курсе происходившего? Эйдер? Она не осмелится показать, что жива. Витари? Если бы она хотела проговориться, она бы сделала это давно. Коска? Его преосвященство никогда не свяжется со столь непредсказуемым типом. Я сам использую его только потому, что нет другого выхода. Тогда кто же?» Глаза Глокты встретились с глазами Инея. Розовые глаза, немигающий взгляд. Они смотрели на него, яркие и жесткие, как фианиты. И все встало на свои места. «Ясно». Ни один из них не произнес ни слова. Глядя в глаза Глокте, Иней неспешно протянул руки и соединил их на шее Секутора. Бывший практик мог только беспомощно взирать. — Что… Иней слегка нахмурился. И с хрустом свернул голову Секутора набок. «Так просто и небрежно, словно убил цыпленка». Голова Секутора откинулась назад, когда Иней отпустил ее. Неестественные шишковатые узлы выпирали на бледной коже искривленной шеи. Альбинос встал между Глоктой и приоткрытой дверью. «Выхода нет». Глокта сморщился, отступая назад, конец его трости царапал пол. — Зачем? Иней приближался медленно и уверенно. Белые кулаки были плотно сжаты, белое лицо, закрытое маской, абсолютно ничего не выражало. Глокта вскинул руку. — Просто скажи мне — зачем, черт побери! Альбинос пожал плечами. «Наверное, некоторые вопросы просто не имеют ответа». Горбатая спина Глокты наткнулась на стену. «Мое время вышло. Ну ладно. — Он глубоко вздохнул. — Преимущества были не на моей стороне. Я не слишком возражаю против того, чтобы умереть». Иней поднял белый кулак, а потом застонал. Большой нож с тихим хлюпающим звуком глубоко вошел в его могучее плечо. Кровь потекла на рубашку. Иней повернулся — за ним стояла Арди. Мгновение все трое смотрели друг на друга, затем Иней ударил ее в лицо. Она отлетела назад, врезалась в край стола и соскользнула на пол, волоча его за собой. Ящик Глокты упал рядом с ней, инструменты разлетелись, кровь и обрубки пальцев разбросало вокруг. Иней стал поворачиваться к Глокте. Нож все еще торчал в его теле, левая рука беспомощно болталась. Глокта открыл рот, обнажив беззубые десны. «Я не против того, чтобы умереть. Но не хочу, чтобы меня обыграли». Он твердо, как только мог, встал на ноги, не обращая внимания на боль, пронзившую беспалую ступню. Потом поднял трость и нажал большим пальцем на потайную кнопку. Трость была сделана по его инструкциям тем же самым мастером, который изготовил ящик для инструментов. «И это настоящий шедевр». Послышался очень тихий щелчок, деревянная часть трости приподнялась на секретных пружинах и упала на пол, освободив лезвие длиной в два фута из гладкого и блестящего, как зеркало, металла. Глокта издал пронзительный визг. «Давай, Глокта, давай! Коли». Стилет как будто расплывался перед его глазами. Первый удар попал Инею точно в левую часть груди. Второй — справа в шею. Третий удар прорвал маску, задел челюсть и на мгновение показал блестящее острие под белым ухом альбиноса. Иней стоял неподвижно, его белые брови вздернулись от вялого удивления. Кровь сочилась из небольшой раны на горле и черной полосой спускалась на рубашку. Он вытянул большую белую руку и задрожал. Кровь пузырилась изпод маски. — Уф, — выдохнул практик. Он рухнул на пол так, словно ему резко подрубили ноги. Вытянул руку, пытаясь подняться, но силы оставили его. Иней шумно дышал, захлебываясь, потом постепенно затих и совсем смолк. «Вот и все». Арди сидела около стола, кровь текла из ее носа по верхней губе. — Он мертв. — Когда-то я умел фехтовать, — пробормотал Глокта. — Похоже, разучиться до конца нельзя. Он переводил взор с одного трупа на другой. Иней лежал в медленно расплывавшейся темной луже, один его глаз смотрел вверх бесстрастным взглядом, не изменившимся даже в смерти. Голова Секутора откинулась назад за спинку стула, рот широко раскрылся в немом крике. Одна изуродованная рука все еще была прикована, другая безвольно болталась. «Мои мальчики. Мои глаза. Мои руки. Все кончено». Глокта мрачно посмотрел на окрашенный кровью клинок в своей руке. «Что ж. Нам надо брести дальше без них, как сумеем». Он поморщился, наклонился, поднял упавшую часть трости двумя пальцами и со щелчком спрятал окровавленный стилет. — Не могли бы вы закрыть для меня этот ящик. Арди, широко раскрыв глаза, смотрела на инструменты, на труп Секутора с разинутым ртом, на залитый кровью опрокинутый стол и разбросанные по полу обрубки. Она закашлялась и прижала ладонь ко рту. «Я и забыл, что не все люди привыкли к подобным вещам. Но мы принимаем помощь, когда она нам нужна, и теперь поздновато смягчать жестокую правду. Если она способна проткнуть человека резаком, сможет и собрать лезвия, не падая в обморок». — Ящик, — коротко повторил он. — Инструменты мне еще понадобятся. Арди моргнула, дрожащими руками собрала разбросанные приспособления и положила их на место. Она взяла ящик под мышку и неуверенно встала, белым рукавом вытирая кровь, текущую из носа. Глокта заметил, что обрубок пальца Секутора прилип к ее волосам. — У вас кое-что, — он указал на ее волосы, — вот здесь. — Что? А! — Она сбросила кусок мертвой плоти на пол, содрогаясь от отвращения. — Вам лучше придумать другой способ зарабатывать на жизнь. — Когда-то я думал об этом. Но остаются вопросы, на которые я обязан получить ответ. Дверь скрипнула, и Глокта неожиданно почувствовал мгновенный испуг. Коска вошел в комнату. Он негромко присвистнул, оглядевшись, и нахлобучил свою шляпу. Перо отбрасывало фонтан длинных теней на фрески за его спиной. — У вас тут настоящая бойня, наставник, настоящая бойня. Глокта оперся на трость. Нога у него горела огнем, сердце стучало в висках, он взмок от холодного пота под колючей одеждой. — Неотвратимая. — Я подумал, вы хотите узнать, как мы встретили гостей. Шесть практиков инквизиции. Я даже подозреваю, что их прислали убить вас. «Без сомнения. По приказу архилектора, который получил информацию от почившего практика Инея». — Ну и как? — осведомился Глокта. После событий прошедшего часа он бы не удивился, если бы Коска обнажил против него меч. «Однако этот час научил нас, что предателем не всегда оказывается тот, кому меньше всего доверяешь». — Мы порубили их на куски, естественно. — Стириец усмехнулся. — Даже оскорбительно, что вы могли сомневаться в этом. — Хорошо. Хорошо. «По крайней мере, хоть что-то идет по плану». Сейчас Глокте хотелось одного: лечь на пол и лежать, рыдая от боли. «Но надо делать дело». Он сморщился и, прихрамывая, направился к двери. — Нам надо немедленно отправиться в Агрионт. Первые лучи рассвета пробивались в холодном чистом небе, когда Глокта, хромая, вышел на Срединный проспект. Арди шагала рядом. В воздухе еще стоял туман, но он уже таял. «Впереди хороший день, похоже. Хороший день для кровопролития, предательства и…» Какие-то фигуры двигались во тьме с юга по широкой, выложенной галькой дороге к морю. Слышался шум: лязганье металла, стук, словно шли вооруженные люди. Кто-то закричал вдали. Глухо и печально зазвонил колокол. «Тревожный колокол». Коска мрачно всматривался в тающий туман. — Что это? Фигуры становились более четкими: одетые в доспехи воины с копьями. Их было много. Высокие шлемы совершенно не походили на те, какие носили воины Союза. Арди прикоснулась к руке Глокты. — Это… — Гурки. Их доспехи все ярче блестели в слабом сером свете по мере того, как туман расползался. Большой отряд гурков маршировал на север по Срединному проспекту. «Должно быть, они высадились в порту, пробившись в центр города. На редкость неудачное время». — Назад! Глокта свернул в проулок, поскользнулся и чуть не упал, скривившись от боли. Арди подхватила его под локоть и помогла встать. — Назад, в дом! «И будем надеяться, что нас не заметили». — Держите при себе фонари, они нам пригодятся! Он поспешил по узкому зловонному проходу так быстро, как только мог, подталкиваемый наемниками Коски. — Черт побрал бы этих гурков! — прошипел стириец. — Что угодно отдам, лишь бы разделаться с ними. — Я вас понимаю. Ворота со скрипом затворились, и два наемника потащили части разрушенного фонтана, чтобы завалить их. «Не знаю, надолго ли это удержит императорский легион». — Могу ли я узнать, каков теперь план, наставник? Этот дворец, конечно, прекрасен, но вряд ли стоит сидеть здесь и дожидаться, пока полегчает. — Верно. — Глокта с трудом взобрался на крыльцо, к открытой входной двери. — Нам надо попасть в Агрионт. — Подозреваю, что наши гуркские друзья хотят того же самого. По улицам нам не пройти. — Тогда нужно идти под улицами. Глокта захромал в глубь дома. Арди и наемники следовали за ним встревоженной толпой. — Здесь есть вход в коллектор. По нему можно добраться до Агрионта, если знаешь дорогу. — Коллектор? — Коска усмехнулся. — Нет ничего приятнее, чем пробираться по дерьму, но в канализационной сети можно заблудиться. Вы знаете дорогу? — Вообще-то, нет. «Но я знаю человека, утверждающего, что он может проложить дорогу где угодно, даже через реку дерьма». — Брат Длинноногий! — позвал Глокта, ковыляя к лестнице. — У меня к вам предложение!
Судный день
Лорд-маршал Вест стоял на холме над плодородными долинами Срединных земель, в тени заброшенного амбара, сжимая подзорную трубу затянутой в перчатку рукой. Остатки утреннего тумана еще стелились над осенними полями, напоминавшими лоскутное одеяло из коричневых, зеленых, желтых пятен, прошитых полосками облетевших деревьев и кустов. В отдалении Вест видел суровую серую линию стен Адуи, прерываемую башнями. За ними до самого горизонта тянулись смутные светлые очертания домов. Над домами возвышалась башня Дома Делателя, строгая и непоколебимая. В общем, печальное возвращение домой. Ветра не было. Холодный бодрящий воздух оставался странно тихим и неподвижным, словно не было ни войны, ни выстроившейся в боевом порядке вражеской армии, ни ожидания кровопролитного боя. Вест смотрел во все стороны, но никаких намеков на армию гурков не видел. Возможно, перед стенами он различил какое-то заграждение или шеренгу копий, но на таком расстоянии и в таком свете он не мог быть уверен ни в чем. — Они должны поджидать нас. Должны. — Может, они поздно встают, — оптимистично предположил Челенгорм. Пайк выразился более прямолинейно: — А какая разница, поджидают или нет. — Небольшая, — согласился Вест. Король Джезаль отдал конкретный приказ. Город наводнен гуркскими войсками и близок к падению, нет времени для заумных уловок, осторожных подходов, выведывания слабых мест противника. Принц Ладислав, как это ни смешно, в такой ситуации идеально подошел бы на роль командующего. Обстоятельства требовали слепой атаки, исходом которой будет или победа, или смерть. Вест мог сделать только одно — рассчитать время. Бринт осадил лошадь рядом с лорд-маршалом, выбросив в воздух фонтан песка. Он наклонился в седле и энергично отдал честь. — Кавалерия генерала Кроя заняла позиции на правом фланге, лорд-маршал, и готова атаковать по вашему приказу. — Спасибо, капитан. А его пехота? — Только разворачивается. Батальоны еще подтягиваются. — До сих пор? — Плохие дороги, грязь, сэр. — Ха. Армии оставляют после себя грязь, как улитка — дорожку слизи. — А как насчет Поулдера? — Так же, насколько я могу судить, — ответил Бринт. — Вестей нет? Челенгорм покачал головой. — Генерал Поулдер не появился этим утром. Вест задумчиво смотрел в сторону города, на серую линию за полями. — Скоро. — Он по привычке прикусил уже потрескавшуюся губу. — Очень скоро. Нельзя открывать огонь, если готова только половина войск. Когда подойдет пехота… Бринт озабоченно смотрел на юг. — Сэр, там… Вест взглянул туда, куда он показывал пальцем. По левому флангу, где Поулдер должен был развернуть свою дивизию, кавалерия энергично устремилась вперед. Вест изумленно наблюдал, как всадники набирают ход. — Что за… Два полка тяжелой кавалерии перешли в галоп. Тысячи всадников скакали вперед, в поля, обходя деревья и заброшенные фермы, поднимая шлейф пыли. Вест слышал стук копыт, как отдаленный гром, и чувствовал дрожь земли под ногами. Солнце сверкало на поднятых мечах и копьях, на щитах и доспехах. Знамена плескались на ветру. Это было похоже на военный парад, на сцену из сказки про бесстрашного героя, в которой часто повторяются бессмысленные слова «честь» и «справедливость». — Черт, — прорычал Вест, сжав зубы. Знакомая боль уже пульсировала в черепе. Генерал Поулдер по пути на Север и обратно горел желанием предпринять одну из своих лихих кавалерийских атак. Но суровая местность, плохая погода, тяжелые обстоятельства препятствовали ему. Сейчас он не смог упустить случая. Челенгорм покачал головой: — Проклятый Поулдер! Вест вскрикнул и от досады хотел разбить о землю подзорную трубу. В последний момент он заставил себя остановиться, тяжело вздохнул и просто сердито сложил ее. Сегодня нельзя потакать своим чувствам. — Что нам остается? В атаку. По всей линии! — Сигнал к атаке! — прокричал Пайк. — В атаку! Послышался резкий звук сигнального горна, оглушительно громкий в прохладном утреннем воздухе. Голова Веста разрывалась от боли. Он вставил один измазанный грязью сапог в стремя и вскочил в седло, почти против собственной воли, уже измученный ночной скачкой. — Значит, мы должны последовать за генералом Поулдером к славе. На почтительном отдалении. Кто-то должен управлять этим хаосом. Послышались сигналы горнов, откликнувшихся на призыв по линии, и всадники Кроя с правого фланга начали рысью выдвигаться вперед. — Майор Челенгорм, прикажите пехоте выступать, как только все соберутся. — Вест сурово поджал губы. — Если потребуется, частями. — Да, лорд-маршал. — Тот уже повернул лошадь, чтобы передать приказ. — Война, — пробормотал Вест. — Благородное занятие. — Что, сэр? — переспросил Пайк. — Ничего.Джезаль одним прыжком преодолел несколько последних ступеней. Горст и дюжина рыцарей с громким топотом торопились следом за ним, как тени. Высоко подняв голову, Джезаль прошел мимо охранников на залитую утренним светом верхнюю площадку Цепной башни, высоко вздымавшейся над разрушенным городом. Лорд-маршал Варуз уже ждал его у парапета, окруженный толпой подчиненных. Они смотрели вдаль, на окраины Адуи. Старый солдат стоял прямо, сложив руки за спиной, как всегда делал на занятиях по фехтованию, но никогда прежде Джезаль не видел, чтобы эти руки дрожали. Теперь они дрожали, и очень заметно. Верховный судья Маровия стоял рядом, его черные одежды раздувал легкий ветерок. — Есть новости? — спросил Джезаль. Лорд-маршал нервно облизнул губы. — Гурки начали наступление перед рассветом. Защитники стены Арнольта подавлены. Вскоре после этого противник начал высаживать своих людей в порту. Много людей. Мы мужественно сопротивлялись, вели арьергардные бои, но… ну… Ничего больше говорить и не требовалось. Когда Джезаль приблизился к парапету и перед ним предстала израненная Адуя, он без труда увидел, что гурки наводнили Срединный проспект. Золотые штандарты императорских легионов вились над массами людей, как обломки потерпевшего крушение корабля на переливающей поверхности воды. Как бывает с муравьями на ковре — сначала замечаешь одного, потом понимаешь, что они повсюду в комнате, — Джезаль постепенно различил, что гуркские отряды движутся во всех направлениях. Центр города был заполнен вражескими солдатами. — Ведем арьергардные бои с… переменным успехом, — нескладно закончил Варуз. Внизу несколько человек выбежали из зданий, расположенных рядом с западными воротами Агрионта, и помчались по мощеной площади перед рвом, направляясь к мосту. — Гурки? — пронзительно вскрикнул кто-то. — Нет, — прошептал лорд-маршал. — Это наши. Люди хотели избежать резни, без сомнений, уже начавшейся в городе. Джезаль, которому доводилось смотреть в лицо смерти, мог понять, что они чувствуют. — Надо помочь им спрятаться, — сказал он хриплым голосом. — Я боюсь… ворота закрыты, ваше величество. — Так откройте их! Варуз нервно перевел слезящиеся глаза на Маровию. — Это будет… неразумно. Около дюжины людей бросились к мосту, крича и размахивая руками. Слова было трудно различить, но интонация беспомощности и крайнего ужаса улавливалась легко. — Мы должны что-то сделать. — Пальцы Джезаля сжали край парапета. — Мы просто обязаны что-то сделать! Беженцев будет еще больше! Варуз откашлялся. — Ваше величество… — Нет! Оседлайте мою лошадь. Соберите рыцарей-телохранителей. Я отказываюсь… Верховный судья Маровия уже подошел к двери, ведущей на лестницу, чтобы преградить ему путь. Он спокойно и печально смотрел в лицо Джезалю. — Если открыть ворота, вы подвергнете риску всех, кто собрался в Агрионте. Многие тысячи горожан находятся под вашей защитой. Здесь мы можем обеспечить им безопасность. По крайней мере, пока. Мы можем сохранить им жизнь. Он взглянул на улицы города. Джезаль заметил, что глаза у Маровии разного цвета — один голубой, а другой зеленый. — Мы обязаны все взвесить и понять, где больше пользы. — Больше пользы… Джезаль посмотрел в другую сторону, в Агрионт. Храбрые защитники крепости выстроились на стенах, готовые — он знал это — отдать жизнь за короля и страну, даже если король и страна этого недостойны. Он видел горожан, укрывшихся в узких переулках: мужчины, женщины, дети, старики и молодые, все они покинули свои разрушенные дома. Король обещал защитить их. Его взгляд скользнул по высоким белым зданиям, окружавшим зеленый парк, по широкой площади Маршалов, по длинной аллее Королей с высокими статуями. Все было заполнено беспомощными и беззащитными людьми. Этим несчастным не на кого положиться, кроме как на бесхарактерного обманщика Джезаля дан Луфара. У него перехватило горло, но он знал, что старый чиновник прав. Джезаль ничего не мог поделать. Он чудом остался в живых после своей недавней великолепной атаки, и теперь поздно устраивать новую схватку. Гуркские солдаты ринулись на площадь перед воротами Агрионта. Они поднимали луки, и тучи стрел летели над мостом. Крошечные фигурки спотыкались и падали в ров, поднимая брызги. Отдаленные крики едва достигали вершины Цепной башни. С крепостных стен лучники произвели ответный залп. Гуркские воины падали или отступали, оставляя тела мертвых на мостовой. Люди укрывались в окрестных зданиях, метались из тени одного дома к другому. Один из солдат Союза спрыгнул с моста и барахтался в воде, заполнявшей ров, пока не исчез. На поверхности он больше не появился. Позади него последние защитники города продолжали ползти к воротам, в отчаянии поднимая руки. Понятие о большей пользе вряд ли утешило бы их перед смертью. Джезаль закрыл глаза, потом взглянул в сторону. — Там! На востоке! Варуз и несколько офицеров его штаба столпились у дальнего парапета, глядя в пространство мимо Дома Делателя, на дальние поля за городом. Джезаль подошел к ним, прикрывая рукой глаза от солнца. За высокой стеной Агрионта, за блестящей рекой и широким полукругом домов на городской окраине ему почудилось какое-то движение. Некая растянутая тень в форме полумесяца надвигалась на Адую. Один из офицеров опустил подзорную трубу. — Кавалерия! Союзная кавалерия! — Вы уверены? — Армия! — Хоть и опоздали на вечеринку, — пробормотал Варуз, — но желанные гости. — Ура маршалу Весту! — Мы спасены! Джезаль воздержался от радостных криков. Надежда — это прекрасно, ее так не хватало им всем, но праздновать рано. Он перешел на другую сторону башни и мрачно посмотрел вниз. Все больше гурков в полном вооружении скапливалось на площади перед крепостью. Они толкали перед собой большие наклонные щиты из дерева, за каждым из которых могло спрятаться не меньше двадцати человек. Самые первые уже ощетинились стрелами, но продолжали медленно двигаться на мост. Стрелы взлетали вверх и падали вниз. Раненые старались отползти в тыл. Одно из зданий на краю площади было подожжено, языки пламени плясали, жадно облизывая крышу. — Армия! — закричал кто-то с противоположного бастиона. — Маршал Вест! — Да. — Маровия сурово смотрел на кровавую резню внизу, а шум битвы становился все более отчетливым. — Будем надеяться, что он пришел не слишком поздно.
Звуки сражения разносились в сыром воздухе. Глухие удары и звон оружия, отдаленные призывы и команды. Логен оглянулся на людей, окружавших его. Они бежали по открытому полю, учащенно дыша от возбуждения, бряцая доспехами, с оружием наготове. Он не радовался тому, что снова погрузился в эту стихию. Грустно, но факт: у Логена было больше теплых чувств и доверия к Ферро и Джезалю, Байязу и Ки, чем к самому себе. Все они непростые люди, каждый по-своему. Вряд ли он понимал их, вряд ли они очень нравились ему. Но рядом с ними Логен нравился сам себе. Далеко отсюда, на пустынной западной окраине мира, он был человеком, на которого можно положиться. Таким же, как его отец. Без дышащего в затылок кровавого прошлого, без проклятого черного имени, без необходимости все время оглядываться в ожидании нападения. У него была надежда на лучшее. Мысль о том, что он снова увидит этих людей и снова станет таким человеком, воодушевляла его и заставляла быстрее бежать к серым стенам Адуи. Ему казалось, что он сможет оставить Девять Смертей позади. Однако остальные северяне не разделяли его рвения. Как на прогулке, они неторопливо дошли до перелеска, где пара птиц взлетела в белое небо, и остановились. Все молчали. Один парень даже присел, прислонившись спиной к дереву, и стал пить воду из фляги. Логен пристально посмотрел на него. — Во имя мертвых, ни разу не видел такой жалкой атаки, как эта. Вы забыли свои силы на Севере? Последовало неясное бормотание и переглядывание. Красная Шляпа отвел глаза в сторону, прикусив губу. — Возможно, так и есть. Пойми меня правильно, господин, или ваше королевское величество, или как теперь тебя называть? — Он почтительно склонил голову. — Я много сражался, не жалея сил, моя жизнь не раз оказывалась на острие меча. Но… ради чего нам сражаться сейчас? Вот о чем все мы думаем. Не наше это дело. Не наш поединок. Ищейка покачал головой. — Союз будет считать нас сборищем трусов. — А кого заботит, что они подумают? — ответил кто-то. Красная Шляпа шагнул ближе к Логену. — Понимаешь, вождь, мне плевать, если какой-то незнакомый козел назовет меня трусом. Я и без того пролил достаточно крови. Мы все пролили немало крови. — Ха, — усмехнулся Логен. — То есть вы хотите остаться здесь? Красная Шляпа пожал плечами. — Ну, по-моему… Он закричал, когда лоб Логена врезался в его лицо и разбил ему нос, как орех на наковальне. Кровь потекла по его подбородку, и Красная Шляпа рухнул на спину в грязь. Логен повернулся, и его лицо изменилось. Теперь это было лицо Девяти Смертей — холодное и мертвое, ко всему безразличное. Это было легко сделать. Гримаса была привычной, как любимая пара сапог. Его рука нащупала холодную рукоять меча Делателя, и все подались назад, отпрянули, перешептываясь. — Еще кто-нибудь из вас, говнюков, желает высказаться? Парень у дерева отбросил фляжку и вскочил. Логен посмотрел на каждого из упрямцев, и все они переводили взгляд на деревья, в сторону, на землю или кудато еще, но не на него. Пока он не дошел до Трясучки. Этот длинноволосый паршивец смотрел прямо ему в глаза. Логен сощурился. — Ты? Трясучка покачал головой, его волосы взметнулись. — О нет. Не сейчас. — Скажешь, когда созреешь. Когда любой из вас созреет. А до того я хочу, чтобы вы поработали на славу. К оружию! — прорычал он. Мечи и секиры, копья и щиты были приведены в боевую готовность. Люди засуетились, они занимали места в строю и даже соревновались за то, чтобы оказаться в первых рядах. Красная Шляпа тоже поднялся, он морщился, прижимая руку к окровавленному лицу. Логен посмотрел на него сверху вниз. — Если тебе кажется, что я жесток, задумайся. В прежние времена тебе бы выпустили кишки. — Ага, — прохрипел тот, вытирая рот. — Ты прав. Логен смотрел, как он уходит к своим бойцам, сплевывая кровь. Хочешь что-то сказать про Логена Девятипалого, скажи, что у него талант делать из друга врага. — Стоило ли так? — спросил Ищейка. Логен пожал плечами. Он не хотел этого, но он был вождем. На войне люди не должны задавать вопросы командиру. Просто нельзя этого допустить. Сегодня они придут с вопросами, а завтра явятся с ножами. — Не видел другого выхода. Ведь так было всегда? — Я думал, времена изменились. — Времена не меняются. Надо смотреть правде в глаза, Ищейка. — Да. Но это печально. Печального было много. Логен давно оставил попытки это исправить. Он вытащил меч Делателя и поднял его. — А теперь вперед! И на этот раз так, будто это наше чертово дело! Логен двинулся сквозь заросли деревьев, а за ним пошли остальные. Они выбрались на открытое пространство. Впереди показались стены Адуи — как отвесная серая скала с круглыми башнями на поросшем травой холме. Много трупов лежало вокруг. Так много, что даже закаленный в сражениях воин мог похолодеть. Мертвые гурки, судя по цвету кожи, лежали вперемешку со сломанным оружием и амуницией, вдавленные в размокшую землю, затоптанные копытами лошадей. — Внимание! — прокричал Логен, пробираясь среди них. — Внимание! Он заметил впереди какой-то забор из заостренных кольев. Тело мертвой лошади висело на одном из них. За забором двигались люди. Лучники. — Щиты! Несколько стрел мелькнули и упали вниз. Одна впилась в щит Трясучки, еще две вонзились в землю у ног Логена. Рядом с ним карл получил стрелу в грудь и упал навзничь. Логен побежал. Заграждение приближалось к нему, покачиваясь, гораздо медленнее, чем Логену хотелось бы. Между двух кольев стоял кто-то темнолицый, с блестящим нагрудником. Красное перо торчало на заостренном шлеме. Он что-то прокричал в толпу других темнолицых, собравшихся за ним, и взмахнул кривым мечом. Наверное, гуркский офицер. Неплохая цель для нападения. Сапоги Логена хлюпали по размокшей земле, еще две стрелы пронеслись мимо. Глаза офицера широко раскрылись, он нервно шагнул назад и поднял меч. Логен метнулся влево. Кривой меч врезался в землю у его ног. Он зарычал, замахиваясь мечом Делателя, и тяжелый клинок со скрежетом врезался в яркий нагрудник офицера, оставив на нем зазубрину. Офицер вскрикнул, качнулся вперед и согнулся пополам, едва переведя дух. Меч выпал у него из рук, и Логен ударил гурка по затылку, раскроив шлем, и отбросил в грязь плашмя. Он посмотрел на остальных воинов, но никто из них не шевельнулся. Они были оборванные и испуганные, как темнолицая версия самых слабых бондов. Совсем не похожи на жестоких выродков, каких он ожидал увидеть после рассказов Ферро. Они сбились кучей, копья торчали в разные стороны. У двоих виднелись луки со стрелами — они могли бы нашпиговать ими Логена, как ежа, но пока ничего не предпринимали. Однако наступление могло их расшевелить. Логену в жизни доводилось поймать парочку стрел, и он вовсе не мечтал получить еще одну. Поэтому он встал во весь рост и заревел. Так он ревел, спускаясь вниз по холму в Карлеоне много лет назад, когда все его пальцы и все его надежды были целы. Ищейка встал рядом, поднял меч и тоже издал боевой клич. Трясучка присоединился к ним. Он тоже ревел, как бык, и колотил секирой по щиту. Отчаянно вопя, подоспели Красная Шляпа с окровавленным лицом, и Молчун, и все прочие. Они вытянулись длинной линией, потрясая оружием и крича во все горло. Шум стоял такой, словно распахнулись двери ада и толпа демонов запела, приглашая всех внутрь. Воины с коричневыми лицами неотрывно смотрели на них и дрожали, разинув рты. Логен подумал, что они никогда не видели ничего подобного. Один из гурков бросил копье под ноги. Похоже, под воздействием крика и при виде этих сумасшедших парней его пальцы разжались сами собой. Хотел он того или нет, но его копье упало, а следом за ним и остальные гурки стали бросать оружие. Вскоре все их вооружение лежало на траве. Продолжать кричать было глупо, и боевые кличи стихли. Остались две группы воинов, в молчании смотревших друг на друга через полосу грязи, заполненную склоненными кольями и скрюченными телами. — Странное сражение, однако, — пробормотал Трясучка. Ищейка наклонился к Логену. — И что теперь нам с ними делать? — Мы не можем просто сидеть и смотреть на них. — Угу, — произнес Молчун. Логен прикусил губу, покрутил меч в руке, стараясь сообразить, как умнее поступить. Но ничего не мог придумать. — Может, пусть идут туда? — Он мотнул головой на север. Никто из гурков не шевельнулся, и он попробовал еще раз, показав им направление мечом. Они съежились, что-то забубнили друг другу, когда он поднял меч. Один упал в грязь. — Просто проваливайте вон туда! — Логен снова указал путь мечом. Теперь один из них уловил его мысль и сделал осторожный шаг, отделившись от группы. Убедившись, что никто его за это не убьет, он побежал. Вскоре и другие последовали за ним. Ищейка наблюдал, как унес ноги последний из гурков. Затем пожал плечами. — Ну, счастливого им пути. — Ага, — пробормотал Логен. — Счастливого пути. Затем тихо, чтобы никто не слышал, добавил: — Я еще жив, еще жив, еще жив…
Глокта ковылял в зловонном мраке по узкому смрадному проходу, не больше шага в ширину. Языком он касался пустых десен, стараясь держаться прямо, и постоянно морщился, так как боль в ноге становилась все сильнее. Он прилагал все усилия, чтобы не дышать через нос. «Когда я лежал, изуродованный, в кровати после возвращения из Гуркхула, я думал, что не могу опуститься ниже. Когда мне пришлось взять на себя руководство самой зверской и вонючей тюрьмой в Инглии, я думал то же самое. Когда я принес в жертву клерка на скотобойне, я представлял, что достиг дна. Как я был не прав». Коска и его наемники сбились в плотную группу, и Глокта находился в самом ее центре — посреди проклятий, ругани, звука шагов, разносившегося эхом под сводами туннеля, и покачивающихся фонарей, отбрасывавших тени на блестящий камень. Тухлая черная вода капала сверху, стекая по покрытым мхом стенам, журчала в сливных канавах, вспениваясь, текла по каналу рядом с ним. Арди тащилась позади, неся ящик с его инструментами. Она оставила попытки поднять подол платья, который уже был сильно замаран черной грязью. Она взглянула на Глокту — ее влажные волосы растрепались — и сделала слабую попытку улыбнуться. — Вы приводите девушек в самые лучшие места. — О, конечно. Умение создать романтическую обстановку объясняет мою неизменную популярность у прекрасного пола. — Глокта сморщился от приступа боли. — Вопреки моему уродству. Куда мы теперь направляемся? Длинноногий, прихрамывая, шел впереди, привязанный веревкой к одному из наемников. — На Север! Точно на Север, с некоторой поправкой. Сейчас мы как раз под Срединным проспектом. — Ха. «Мы в десяти шагах от самого фешенебельного городского квартала. Сверкающие дворцы и река дерьма так близки, что трудно поверить. У прекрасного всегда есть темная сторона, и кто-то из нас должен пребывать здесь, чтобы остальные могли радоваться свету». Его смешок перешел в панический вскрик, когда беспалая нога поскользнулась в проходе. Глокта оперся о стену свободной рукой, неловко выронил трость, и она со стуком упала на влажные камни. Арди подхватила его под локоть, прежде чем он упал, и помогла выпрямиться. Он не смог сдержать мучительного стона, прорвавшегося сквозь оставшиеся зубы. — Вам нехорошо? — Да, бывали деньки и получше. Он прислонился затылком к каменной стене, пока Арди поднимала его трость. — Когда тебя предали оба, — проворчал он неожиданно для самого себя, — это больно. Даже мне. От одного я ожидал предательства. Одного я бы выдержал. Но сразу оба? Почему? — Потому что вы жестокий, коварный, гнусный, искалеченный, жалеющий себя злодей. Глокта внимательно посмотрел на нее. Арди пожала плечами. — Вы спросили. И они снова двинулись через тошнотворную темноту. — Я полагал, что это риторический вопрос. — Риторический? В коллекторе? — Стоп. Там! Коска поднял руку, и недовольно бормочущая процессия опять остановилась. Откудато сверху просочился звук, сначала тихий, затем громче — ритмичный стук марширующих ног, доносившийся со всех сторон. Коска прижался к влажной стене, полосы дневного света, проникавшие сквозь решетку люка, упали на его лицо, длинное перо на шляпе поникло от прилипшей грязи. Сквозь мрак послышались голоса. «Кантийские голоса». Коска усмехнулся и показал пальцем вверх. — Наши старые друзья-гурки. От этих ребят не отвяжешься. — Быстро продвинулись, — пробормотал Глокта, стараясь сдержать дыхание. — Думаю, на улицах некому сражаться с ними. Все отошли в Агрионт или сдались. «Сдаться гуркам? — Глокта сморщился, распрямляя ногу. — Прекрасная идея. Мало кому она приходит в голову дважды». — Так или иначе, нам надо торопиться. Вперед, брат Длинноногий. Навигатор захромал дальше. — Теперь уже недалеко! Я не ошибусь, выбирая дорогу, о нет, только не я! Мои пути всегда правильные. Мы сейчас недалеко от рва, совсем близко. Если за стены Агрионта можно пройти, я найду этот путь, можете не сомневаться. Я проведу вас за стены… — Закрой рот и иди вперед, — грубо оборвал его Глокта.
Один из мастеров вытряхнул из бочки последнюю пригоршню древесных опилок, разгреб кучу белого порошка, и они закончили дело. Вся площадь Маршалов, от высоких белых стен Палаты воинской славы справа от Ферро до золоченых ворот Круга лордов слева, была покрыта опилками. Все выглядело так, словно здесь неожиданно выпал снег, накинув тонкое покрывало на опущенные флаги, темный камень и блестящий металл. — Хорошо. — Байяз кивнул с редким для него удовлетворением. — Очень хорошо. — Это все, господин? — спросил мастер, стоявший в середине подобострастной группы рабочих. — Если только кто-то из вас не хочет остаться и стать свидетелем уничтожения неуязвимой Тысячи Слов. Мастер смущенно покосился на одного из своих парней. — Нет. Нет, я думаю, мы всего лишь… вы понимаете… Он и остальные ремесленники начали пятиться, захватив с собой пустые бочки. Вскоре они скрылись между белыми зданиями дворцов. Ферро и Байяз остались одни в этом широком пыльном пространстве. Только они вдвоем да ящик Делателя и то, что лежало в нем. — Вот так. Ловушка готова. Нам остается поджидать добычу. Байяз попытался изобразить привычную улыбку, но Ферро не обманешь. Она видела, как он суетливо потирает грубоватые руки, как жилка пульсирует на его виске. Он не был уверен, что его план сработает. Несмотря на всю свою мудрость, проницательность и хитрость, он не мог быть в этом уверен. Он почти ничего не знал про этот лежащий в ящике холодный и тяжелый предмет, которого Ферро так хотелось коснуться. Его использовали только раз, в древние времена, на пространствах Старой империи. Ферро вспомнила руины Аулкуса. Она нахмурилась и достала клинок из ножен. — Если они придут, тебя это не спасет. — Лишних ножей не бывает, — грубовато парировала она. — Откуда ты знаешь, что они явятся сюда? — А что еще им остается делать? Они обязаны прийти ко мне, где бы я ни находился. Это их цель. — Байяз прерывисто втянул воздух носом, потом выдохнул. — А я здесь.
Жертвы
Ищейка протиснулся в ворота вместе с толпой других воинов, несколькими северянами и огромным количеством парней из Союза. Все они устремились в город после той странной баталии у стен. На стене над аркой их встречали несколько горожан, они кричали и шумели, как на свадьбе. Какой-то толстяк в кожаном фартуке стоял на другой стороне прохода и похлопывал парней по спинам, когда они проходили мимо. — Спасибо, друг! Спасибо! Он что-то сунул в руку Ищейке, улыбаясь, как безумец. Булка. — Хлеб? — Ищейка понюхал его — пахло как положено. — Что это, черт возьми, значит? У мужчины была целая повозка, нагруженная хлебом. Он давал по булке каждому солдату, проходившему мимо, северянину или союзнику. — Кто это такой, в конце концов? Молчун пожал плечами. — Пекарь. Времени думать об этом не было. Они все сгрудились на широком пространстве, полном толкающихся, ругающихся, суетящихсялюдей. Здесь было множество солдат, а по краям стояли несколько пожилых мужчин и женщин, уже уставших от приветствий. Парень в черной униформе стоял на повозке в самой середине этой сумятицы и кричал, как потерянный козел: — Восьмой полк — к Четырем Углам! Девятый — к Агрионту! Если вы с десятым, то вы прошли не в те ворота, черт возьми! — Мы думали, что идем в порт, майор! — Дивизия Поулдера занимается портом! Нам отведена северная часть города! Восьмой полк — к Четырем Углам! — Я из четвертого! — Из четвертого? А где ваша лошадь? — Убили! — А мы? — проревел Логен. — Северяне! Парень уставился на них, широко раскрыв глаза, затем поднял руки. — Просто оставайтесь здесь. Если увидите гурков, убивайте их! — Он снова повернулся к воротам, показывая большим пальцем через плечо в сторону города. — Девятый полк — к Агрионту! Логен нахмурился. — Нет смысла оставаться здесь. Он показал на широкую улицу, по которой расхаживали солдаты. Какая-то высокая башня возвышалась над домами. Огромная, должно быть, построенная на холме. — Разделимся и будем ориентироваться на нее. Он двинулся по улице, Ищейка за ним, следом Молчун и Трясучка со своими воинами, позади — Красная Шляпа и его отряд. Толпа схлынула, и они шли по совершенно пустынным улицам. Стояла тишина, если не считать пения беззаботных птиц, которых ничуть не заботило только что закончившееся сражение, а тем более — грядущий бой. Ищейка тоже не утруждал себя размышлениями, так как держал наготове лук. Он внимательно оглядывал дома, мимо которых они шли. Таких домов он не видел никогда в жизни: сложенные из небольших плиток, из красного камня и черного дерева, отделанные белой штукатуркой. Любой из этих просторных домов годился бы для вождя клана. Почти все окна были застеклены. — Чертовы дворцы. Логен усмехнулся. — Ты еще не все видел. Тебе бы взглянуть на этот самый Агрионт, куда мы направляемся. Вот там дома — тебе такие и во сне не приснятся. Карлеон — свинарник по сравнению с ним. Ищейка всегда считал, что в Карлеоне слишком много всего понастроено, и это нелепо. Он замедлил шаг и оказался рядом с Трясучкой. Ищейка разломил булку и протянул ему половину. — Спасибо. — Трясучка попробовал, потом откусил еще. — Неплохо. — Что с этим сравнится? Свежий хлеб пахнет… ну, мирной жизнью, я бы так сказал. — Согласен. Оба замолчали и просто жевали булку. Потом Ищейка посмотрел на Трясучку. — Мне кажется, пора забыть вражду. — Какую вражду? — У тебя много врагов? Кроме нашего нового короля Девятипалого. — Вообще-то я пытался. — Трясучка мрачно посмотрел вперед, в спину Логена. — Не вышло. — Трясучка, ты хороший парень. Ты мне нравишься. Ты всем нам нравишься. Ты сильный, и мозги у тебя есть, и люди идут за тобой. Ты многого добьешься, если сам себя не уничтожишь — вот в чем проблема. Я не хочу видеть, как ты сам себе роешь яму. — Не беспокойся. Если уж я что-то начинаю, я сумею это закончить. Ищейка покачал головой. — Нет-нет, я не о том, парень. Может, ты всего добьешься, а может, и нет. Я не про победу. Кровь порождает кровь, и ничего больше. Но я хочу сказать, что еще не поздно. Не поздно стать лучше. Трясучка мрачно взглянул на него, потом отбросил горбушку, повернулся и отошел, не сказав ни слова. Ищейка вздохнул. Разговор не всегда помогает. Иногда вообще ничего не помогает. Они прошли сквозь лабиринт зданий и вышли к реке — такой же широкой, как и Белая река, только берега по обеим сторонам выложены камнем. Через реку был перекинут самый большой мост из всех, какие Ищейка видел в жизни: с перилами из витого металла и такой широкий, что по нему могли бы проехать бок о бок две повозки. На дальнем берегу возвышалась крепостная стена, еще мощнее первой городской стены. Ищейка в изумлении шагнул вперед, посмотрел вверх и вниз по течению поблескивающей воды и увидел, что над рекой есть и другие мосты. Много мостов, огромных, выступающих из целого леса стен, башен, высоких зданий. Другие северяне тоже смотрели вокруг, широко раскрыв глаза, по мере того как выходили на лунный свет. Даже на лице Молчуна появилась гримаса, намекающая на удивление. — Черт подери, — произнес Трясучка. — вы такое видели? Ищейка так вертел головой, что у него заболела шея. — У них тут столько всего… Зачем им понадобилась Инглия? Дерьмовое же место. Логен пожал плечами. — Не знаю. Человеку всегда мало.— Человеку всегда мало, брат Длинноногий? — Глокта неодобрительно покачал головой. — Я спас вашу вторую ногу. Я спас вашу жизнь. Теперь вы хотите на свободу? — Наставник! — взмолился навигатор. — Смею напомнить, что вы обещали освободить меня. Я выполнил свою часть сделки. Эта дверь ведет на площадь около Допросного дома. — Посмотрим. Последний удар секиры вдребезги разбил дверь, и она отошла на зад на проржавевших петлях. Дневной свет просочился в тесный подвал. Наемник с татуировкой на шее отступил в сторону, а Глокта доковылял до двери и выглянул наружу. «Свежий воздух. Дар, который мы подчас не ценим». Несколько ступеней вели в мощеный двор, окруженный обшарпанными стенами серых зданий. Глокта узнал его. «Прямо за углом Допросного дома, как и обещано». — Наставник? — пробормотал Длинноногий. Глокта поджал губы. «А какой от этого вред? Вряд ли мы все переживем сегодняшний день, а мертвые могут позволить себе быть милосердными. Только они и могут». — Ладно. Отпустите его. Одноглазый наемник вытащил длинный нож и перерезал веревку, связывавшую запястья Длинноногого. — И никогда не попадайтесь мне на глаза. Навигатор попытался ответить улыбкой, но получилось плохо. — Не волнуйтесь, наставник, я сейчас подумал о том же самом. Он захромал обратно по тому же пути, которым они пришли, вниз по влажной лестнице в коллектор, свернул за угол и исчез. — Вы приготовили все, что нужно? — спросил Глокта. — Я не заслуживаю доверия, наставник, но работать умею. — Коска махнул рукой наемникам. — Пора, ребята. Переодеваемся. Как по команде, они вытащили черные маски и надели их, сорвали свои рваные плащи и куртки. Под верхними лохмотьями каждый из них с головы до пят был одет в черное. Оружие они аккуратно спрятали. Толпа преступников и злодеев вмиг превратилась в организованный отряд практиков инквизиции его величества. «Впрочем, вряд ли первое сильно отличается от второго». Сам Коска вывернул наизнанку свою куртку и снова надел. Подкладка была черной как ночь. — Разные цвета — это очень мудро, — объяснил он. — В случае необходимости можно просто поменять сторону. «Хорошее определение для предателя». Коска снял шляпу и щелкнул пальцем по грязному перу. — Можно, я оставлю это? — Нет. — Вы жесткий человек, наставник. — Он усмехнулся, отбрасывая шляпу в темноту. — И это мне нравится. Коска натянул маску и, нахмурившись, взглянул на Арди. Она стояла, растерянная и усталая, в углу подвала. — А что с ней? — С ней? Она арестована, практик Коска. Шпионка, вступившая в сговор с гурками. Его преосвященство пожелал допросить ее лично. Арди растерянно взглянула на него. — Это просто. Сделайте вид, что вы испуганы. — Ну, это не проблема, — отозвалась она. «Войти в Допросный дом и арестовать архилектора не проблема? Я бы не сказал». Глокта щелкнул пальцами. — Надо двигаться.
— Надо двигаться, — произнес Вест. — Мы очистили порт? Где черти носят Поулдера? — Никто не знает, сэр. Бринт пытался проехать вперед, но они были зажаты в раздраженной толпе. Копья покачивались, их наконечники мелькали в опасной близости. Солдаты ругались. Сержанты вопили. Офицеры кудахтали, как озабоченные куры. Трудно найти более неудобное место для маневрирования многотысячной армии, чем узкие улочки, прилегающие к порту. Положение осложнялось тем, что в противоположном направлении двигался поток раненых, ковылявших самостоятельно или переносимых на носилках. — Дорогу лорду-маршалу! — прокричал Пайк. — Лорд-маршал! Он взмахнул мечом, как будто горел желанием пустить его в ход, и люди быстро расчистили проезд — коридор между постукивающими копьями. Из толпы, цокая копытами, выбралась лошадь с седоком. На лбу у Челенгорма — это был он — виднелась кровавая рана. — Вы в порядке? Могучий воин усмехнулся. — Ерунда, сэр. Приложился к проклятой балке. — Какие успехи? — Мы оттеснили их в западную часть города. Кавалерия Кроя дошла до Четырех Углов, насколько я могу судить, но гурки еще крепко удерживают в кольце Агрионт. Сейчас они перегруппировываются, чтобы провести контратаку с запада. Пехотинцы Кроя застряли на улицах с другой стороны реки. Если мы не пошлем туда подкрепление… — Я должен поговорить с генералом Поулдером, — резко произнес Вест. — Где, черт побери, этот треклятый Поулдер? Бринт! — Сэр? — Возьмите пару ребят и доставьте ко мне Поулдера немедленно. — Он резко поднял палец. — Его самого, лично! — Есть, сэр! Бринт отчаянно пытался развернуть лошадь. — А что у нас на море? Подошел ли Рейцер? — Насколько мне известно, он вступил в бой с гуркской флотилией, но у меня нет сведений… — Гнилой запах соли и горящей древесины усилился, когда они, наконец, выехали из узких переулков в гавань. — Черт подери. Вест мог только согласиться. Изящный береговой изгиб Адуанского порта превратился в кровавый полумесяц — там шла бойня. Набережная почернела, она была разгромлена, завалена сломанным оружием и искореженными телами. Поодаль сражались разрозненные группы людей, во все стороны щетинились клинки, как иглы на спине у ежа, воздух был наполнен зловещим шумом. Боевые стяги Союза и гуркские штандарты раздувались, как огородные пугала на ветру. Грандиозное сражение растянулось по всей береговой линии. Склады горели, выбрасывая искры и отнимая призрачный воздух у сотен воинов. Длинные полосы удушливого дыма, черные, серые, белые, вздымались клубами от горящих зданий и устремлялись к заливу. Там, в гавани, вели отчаянное сражение корабли. Суда бороздили волны, подняв паруса, поворачивались, лавировали, меняли позиции, выбрасывая в воздух искрящиеся фонтаны воды. Катапульты огрызались пламенем, посылая зажигательные снаряды, лучники на палубах стреляли горящими стрелами, матросы карабкались высоко на снасти. Другие корабли были скреплены в нескладные пары веревками и захватами, как вцепившиеся друг в друга собаки. Солнце высвечивало людей, сошедшихся в дикой рукопашной схватке на палубах. Разбитые корабли кренились, трепетали порванные паруса, болтался разрубленный такелаж. Несколько кораблей горело, и от них в небо поднимались коричневые столбы дыма, превращая низко стоящее солнце в уродливую грязную кляксу. Повсюду на пенящейся воде плавали обломки — бочки, коробки, куски древесины и тела мертвых матросов. Вест узнавал знакомые очертания кораблей Союза по вышитому на их парусах желтому солнечному диску и мог только догадываться, где корабли гурков. Но были и другие — длинные, тонкие, похожие на хищников с черным корпусом и белыми парусами, отмеченными черным крестом. Один из этих кораблей возвышался над всеми остальными судами в гавани. Он стоял в безопасности у едва ли не единственного уцелевшего причала. — А говорят, что ничего хорошего не родится в Талине, — пробормотал Пайк. — А что здесь делают стирийские корабли? Бывший заключенный показал на тот, который как раз столкнулся с гуркским кораблем. — Сражаются с гурками, как видно. — Сэр, — спросил кто-то, — что мы будем делать? Извечный вопрос. Вест открыл рот, но сказать ничего не смог. Как можно взять под контроль хаос, развернувшийся у него на глазах? Он вспомнил Варуза, в пустыне, вышагивающего перед офицерами своего огромного штаба, сгрудившимися за его спиной. Он вспомнил Берра, водящего толстым пальцем по карте. Самая сложная обязанность командира — не командовать, а делать вид, что он может это делать. Он вытянул уставшую ногу из стремени и соскочил на гальку. — Пока наш штаб будет здесь. Майор Челенгорм! — Сэр? — Найдите генерала Кроя и прикажите ему продолжать наступление в северном и западном направлении. На Агрионт. — Да, сэр. — Соберите солдат и начините расчищать все эти завалы в порту. Нам надо побыстрее провести людей. — Да, сэр. — И найдите мне генерала Поулдера, черт подери! Каждый должен делать свое дело. — А какое у кого сейчас дело? — проворчал Пайк. Странная процессия направлялась к ним по разбитому причалу, такая неуместная среди всеобщего крушения, что это походило на сон. Дюжина бдительных гвардейцев в черных доспехах окружала одного-единственного человека. У него были черные с проседью волосы и заостренная, аккуратно подстриженная борода. Он носил рифленый нагрудник из черной стали, на ногах черные сапоги, плащ из черного бархата торжественными складками спадал с его плеча. В сущности, он напоминал самого богатого в мире гробовщика, но шествовал с королевским достоинством. Мужчина направлялся прямо к Весту, не глядя ни влево, ни вправо. Обескураженные охранники и свита лорд-маршала расступились перед ним, как железные опилки отодвигаются в сторону под воздействием магнита. Незнакомец протянул руку, затянутую в черную перчатку. — Я великий герцог Орсо Талинский. Вероятно, Весту следовало опуститься на колено и поцеловать протянутую руку. Но он просто крепко пожал ее. — Честь имею, ваше высочество. Он не знал, подходит ли такое обращение. Он никак не ожидал встретить одного из самых могущественных людей мира посреди кровавой битвы в порту Адуи. — Я лорд-маршал Вест, командующий армией его величества. Не хочу показаться неблагодарным, но вы далеко от дома… — Моя дочь — ваша королева. От ее лица народ Талина готов принести любые жертвы. Как только я узнал о ваших… — Он приподнял черную бровь, указывая на горящую гавань. — О ваших трудностях, я подготовил экспедицию. Корабли моей флотилии, как и десять тысяч моих лучших солдат, в вашем распоряжении. Вест не нашел, что ответить. — Да? — Я взял на себя смелость высадить их на берег. Сейчас они вытесняют гурков из юго-западной части города. Три Фермы, так это называется? — Ээ… да. Герцог Орсо едва заметно улыбнулся. — Весьма колоритное название для городской территории. Вам больше не надо беспокоиться о западном фланге. Я желаю вам удачи, лорд-маршал. Если судьбе будет угодно, мы еще встретимся. После победы. Он величественно кивнул и удалился. Вест смотрел ему вслед. Он знал, что должен благодарить за неожиданную помощь и десять тысяч стирийских воинов, но не мог отделаться от неприятного ощущения: не появись тут великий герцог Орсо, ему было бы легче. Однако сейчас у него имелись более срочные проблемы. — Лорд-маршал! Бринт спешил по причалу во главе группы офицеров. Одна его щека была испачкана гарью. — Лорд-маршал, генерал Поулдер… — Наконец-то, черт возьми! — резко произнес Вест. — Хоть что-то теперь прояснится. Где он? Он отодвинул Бринта плечом и обомлел. Поулдер лежал на носилках, которые несли четыре грязных и жалких на вид офицера его штаба. Лицо у него было такое, словно он мирно уснул и вот-вот захрапит. Однако большая рваная рана на груди разрушала это впечатление. — Генерал Поулдер возглавлял атаку, — произнес один из офицеров, глотая слезы. — Благородная жертва… Вест опустил глаза. Как часто он желал смерти этому человеку! Он закрыл лицо рукой, ощутив неожиданный приступ тошноты. — Черт побери! — прошептал он.
— Черт побери! — прошептал Глокта. Он подвернул дрожащую лодыжку на самой верхней ступеньке и едва не упал лицом вперед. Какой-то тощий инквизитор, шагавший в другую сторону, внимательно посмотрел на него. — У вас проблемы? — резко бросил ему Глокта. Человек опустил голову и быстро прошел мимо, не сказав ни слова. Щелк, клац, боль — обычный ритм его шагов. Мрачный коридор проплывал с тягостной неторопливостью. Каждый шаг был суровым испытанием, но Глокта заставлял себя идти вперед. Ноги болели, ступня пульсировала, шею ломило, пот катился по горбатой спине под одеждой, губы беззубого рта кривились от чувства безнадежности. С каждым вдохом и свистящим выдохом он ожидал беды. С каждым спазмом и уколом боли он готовился к тому, что из дверей ринутся практики и безжалостно забьют его самого и всех замаскированных наемников, как свиней. Но они встретили лишь несколько нервных человек, которые, казалось, не обратили на них никакого внимания. «Страх сделал их небрежными. Мир шатается на краю пропасти. Все перепуганы, все боятся лишний раз шелохнуться, чтобы не сорваться в пустоту. Инстинкт самосохранения. Он мешает действовать продуктивно». Пошатываясь, Глокта вошел в открытые двери приемной перед кабинетом архилектора. Секретарь раздраженно поднял голову. — Наставник Глокта! Вы не можете просто… Он запнулся, когда вслед за Глоктой в узкую комнату стали заходить наемники. — Я говорю, вы не можете… — Молчать! Я действую по приказу короля. «Что же, все лгут. Разница между героем и злодеем в том, кому из них верят». — Отойдите! — прошипел он двум практикам, стоявшим на страже у дверей. — Или будьте готовы отвечать за это. Они переглянулись, увидели, как люди Коски один за другим входят в комнату, и одновременно подняли руки, позволив разоружить себя. «Инстинкт самосохранения. Как он все портит». Глокта помедлил перед входом в кабинет. «Я так часто трепетал здесь, к удовольствию его преосвященства». Его пальцы прикоснулись к деревянной поверхности. «Неужели все так легко? Можно явиться при свете дня и арестовать самого влиятельного человека Союза?» Ему пришлось подавить усмешку. «Мог ли я вообразить такое раньше?» Он повернул дверную ручку и, хромая, переступил порог. Кабинет Сульта выглядел так же, как всегда: большие окна с видом на Университет, огромный круглый стол с выложенной драгоценными камнями картой Союза, кресла с роскошной обивкой, мрачные портреты на стенах. Однако на стуле с высокой спинкой сидел не Сульт. Там восседал не кто иной, как любимая собачка архилектора — наставник Гойл. «Никак примериваешься к месту? Боюсь, великовато для тебя». Сначала Гойл испытал негодование. «Кто смеет вторгаться сюда?!» Затем растерянность. «Кто это посмел вторгнуться сюда?» Потом потрясение. «Калека? Неужели?» А увидев в дверях Коску и четверых наемников, вошедших вслед за Глоктой, он пришел в ужас. «Пора бежать». — Вы? — прошептал он. — Но вас… — Убили? Боюсь, планы поменялись. Где Сульт? Гойл оглядел комнату. Посмотрел на наемника-карлика, затем на другого, с крюком вместо руки, на третьего, с безобразными нарывами на лице, и наконец — на самого Коску. Тот с важным видом прохаживался по комнате, держа руку на рукоятке меча. — Я заплачу вам! Сколько бы он ни обещал вам, я заплачу вдвойне! Коска протянул раскрытую ладонь. — Я предпочитаю наличными. — Сейчас? У меня нет… У меня при себе нет! — Жаль, но я работаю по тому же принципу, что и шлюхи. Нет денег — нет веселья, мой друг. Никакого. — Подождите! — Гойл неуверенно вскочил и сделал шаг назад. Его вытянутые вперед руки дрожали. «Но бежать некуда, кроме как в окно. Вот в чем проблема с амбициями: когда все время смотришь вверх, легко забыть, что единственный способ спуститься с заоблачных высот — долгое падение». — Сядьте, Гойл, — резко сказал Глокта. Коска схватил Гойла за запястье и безжалостно вывернул ему руку за спину, так что тот вскрикнул. Тогда глава наемников заставил инквизитора снова сесть на стул, сжал рукой его затылок и ударил лицом прямо о прекрасную карту Союза. Послышался короткий резкий щелчок, и нос Гойла сломался. Кровь брызнула на западную часть Срединных земель. «Не очень вежливо, но время вежливости прошло. Нам нужно признание архилектора или кого-то близкого к нему. Сульт, конечно, подошел бы лучше, но раз нет головы, придется иметь дело с задницей». — Где та девушка с моими инструментами? Арди тихо вошла в комнату, медленно приблизилась к столу и поставила на него ящик. Глокта щелкнул пальцами. Толстый наемник неспешно подошел, крепко взял Гойла за свободную руку и резко потянул ее через стол. — Уверен, вы до ужаса много знаете о пытках, Гойл. Однако поверьте мне, невозможно до конца постичь это, если не посидишь по обе стороны стола. — Вы сумасшедший! — Наставник корчился, размазывая кровь по изображению Союза. — Вы перешли все границы! — Границы? — Глокта разразился смехом. — Я целую ночь отрезал пальцы у одного из своих друзей, а потом убил другого. И вы смеете говорить мне о границах! Он резко откинул крышку ящика, показывая инструменты. — Есть только одна граница — та, что отделяет сильного от слабого. Граница между тем, кто задает вопросы, и тем, кто на вопросы отвечает. Больше никаких границ нет. — Он наклонился вперед и прижал конец пальца к виску Гойла. — Они лишь в твоей голове! Наручники, пожалуйста. — А? — Коска взглянул на толстого наемника, и тот пожал плечами. Синеватые пятна татуировок на его толстой шее съежились. — Пффф, — произнес карлик. Парень с воспаленным лицом хранил молчание. Однорукий сорвал маску и ковырял нос крюком. Глокта сгорбился и глубоко вздохнул. «Да, профессионалов не заменить». — Ну, придется импровизировать. Он зачерпнул пригоршню длинных гвоздей и со звоном бросил их на стол. Потом вытащил молоток с блестящим отполированным наконечником. — Думаю, вы догадались, что мы собираемся делать. — Нет. Нет! Мы можем договориться, мы можем… Глокта приложил гвоздь острием к запястью Гойла. — Подождите! Подождите… — Будьте так любезны, подержите это. У меня только одна рука свободна. Коска осторожно взял гвоздь большим и указательным пальцами. — Смотрите, куда целитесь молотком, ладно? — Не беспокойтесь. Я не промахнусь. «У меня огромный опыт». — Подождите! — завизжал Гойл. Молоток издал три металлических щелчка, разочаровывающе тихих, загоняя гвоздь прямо между костями запястья Гойла в крышку стола. Гойл взревел от боли, кровь фонтаном брызнула на стол. — О, не надо, наставник. По сравнению с тем, что вы делали с узниками в Инглии, это детский лепет. Сохраняйте правильный темп. Если будете вопить, как сейчас, дальше некуда будет развернуться. Толстый наемник сгреб своей короткопалой пятерней запястье Гойла и положил на карту Союза. — Гвоздь? — спросил Коска, приподнимая бровь. — Вы уже держите его. — Подождите! А-а! Подождите! — Зачем? Мало что за эти шесть лет доставляло мне такое удовольствие. Не завидуйте моему скромному счастью. Я наслаждаюсь им так редко. Глокта поднял молоток. — Подождите! Удар. Гойл снова завопил от боли. Удар. И еще раз. Гвоздь прошел насквозь, и обе руки бывшего мучителя арестантов в Инглии были прибиты к столу. «Вот к чему приводят амбиции при отсутствии таланта. Надо вбить пару гвоздей в нужное место, чтобы поубавить высокомерие». Гойл тяжело дышал через окровавленные зубы, его растопыренные пальцы стучали по столу. Глокта неодобрительно покачал головой. — На вашем месте я бы прекратил борьбу. Вы только причините себе страдание. — Ты заплатишь за это, уродливый мерзавец! Не думай, что все сойдет тебе с рук! — О, я уже заплатил! Глокта медленно повернул шею, стараясь размять ноющие мышцы. — Меня держали несколько месяцев, так что я потерял счет времени, в камере размером с ящик комода. Там нельзя было ни стоять, ни даже сидеть, распрямившись. Единственно возможное положение — скрючившись, согнувшись в три погибели. Сотни бесконечных часов в кромешной тьме, в удушающей жаре. Я стоял на коленях в вонючей луже из собственного дерьма и корчился, пытаясь не задохнуться. Умолял дать мне воды, и мои тюремщики по капле лили ее через решетку сверху. Иногда они мочились на меня, и я должен был их за это благодарить. С тех пор я так и не выпрямился. Сам не понимаю, как я не сошел с ума. — Глокта задумался на мгновение, затем пожал плечами. — А может быть, сошел. В любом случае, я принес эти жертвы. На какие жертвы готовы пойти вы, чтобы сохранить секреты Сульта? Ответа не последовало. Только кровь текла из-под рук Гойла, заполняя собой пространство вокруг поблескивающего камня, отмечающего Допросный дом в городе Келне. Глокта сжал трость и наклонился, чтобы прошептать на ухо Гойлу: — Между твоими яйцами и анусом есть одно место, один маленький кусочек плоти… Ты никогда не увидишь его, если ты не акробат или не имеешь неестественного пристрастия к зеркалам. Понимаешь, о чем я? Люди озабочены тем, что находится перед ним или даже за ним, а вот о самом этом месте несправедливо забывают. Он собрал несколько гвоздей и повертел ими перед лицом Гойла. — Сегодня я хочу восстановить справедливость. Я начну там и буду двигаться дальше, и после этого, поверь мне, ты уже не забудешь об этом клочке плоти. По крайней мере, будешь помнить о том, где он прежде был. Практик Коска, не поможете ли снять с наставника штаны? — Университет! — завопил Гойл. На его лысой голове обильно выступил пот. — Сульт! Он в Университете! «Как быстро. Даже жаль. Но некоторые лихие бойцы сразу понимают, когда проиграли». — Что же он делает там в такое время? — Я… я не… — А вот это нехорошо. Штаны, пожалуйста. — Зильбер! Он с Зильбером! Глокта нахмурился. — С распорядителем Университета? Глаза Гойла перебегали с Глокты на Коску и обратно. Он зажмурился. — С адептом демонов! Последовала долгая пауза. — С кем? — Зильбер не просто управляет Университетом… Он проводит… эксперименты. — Эксперименты какого рода? — Глокта ткнул молотком в окровавленное лицо Гойла. — Пока я не прибил к столу твой язык! — Оккультные эксперименты! Сульт дает им деньги, уже давно. С тех пор, как появился первый из магов. А может быть, еще раньше. «Оккультные эксперименты? На средства архилектора? Не очень-то похоже на Сульта, но объясняет, почему чертовы адепты ждали от меня денег, когда я впервые к ним явился. И для чего Витари со своим цирком установила там наблюдение». — Что это за эксперименты? — Зильбер… он может установить связь с Другой стороной. — Что? — Это правда! Я это видел. Он знает такие вещи, такие тайны, которые невозможно узнать иным путем, и сейчас… — Ну? — Он говорит, что он нашел способ вызвать их. — Кого? — Рассказчиков Тайн, так он их называет. Глокта облизнул пересохшие губы. — Демонов? «Я думал, его преосвященство терпеть не может суеверий, а он все это время… Какое самообладание!» — Чтобы послать их против врагов, так он говорит. Против врагов архилектора. Они готовы сделать это. Глокта почувствовал, как у него задергался левый глаз, и прижал к нему ладонь. «Год назад я бы сейчас затрясся от смеха и прибил его гвоздями к потолку. Но нынче все по-другому. Мы входили в Дом Делателя. Мы видели улыбку Шикель, когда она горела. Существуют едоки. Существуют маги. Так почему бы не существовать и демонам? Их просто не может не быть». — Что это за враги? — Верховный судья! Первый из магов! — Гойл снова зажмурился. — Наш король, — всхлипнул он. «Аааа. Наш. Король. Эти два словечка — моя магия». Глокта повернулся к Арди и продемонстрировал ей зияющую щель между передними зубами. — Не будете ли вы так любезны подготовить признательный лист? — Я? Арди пристально посмотрела на него, ее глаза лихорадочно горели на бледном лице. Она поспешила к столу архилектора, схватила лист бумаги и перо, окунула перо в чернильницу. Она ждала, и рука ее дрожала. — Что я должна написать? — Ну, что-то вроде: «Я, наставник Гойл, признаюсь в том, что участвовал в предательском заговоре его преосвященства архилектора Сульта, имевшего целью…» «Как бы это выразить?» Он поднял брови. «Да так, как и есть на самом деле». — Использовать дьявольские методы против его величества короля и членов Закрытого совета. Кончик пера неловко скрипел по бумаге, оставляя кляксы. Арди протянула ему шуршащий лист бумаги. — Так? Он вспомнил прекрасные документы, которые готовил практик Иней. Изящный ровный почерк, выверенные формулировки. «Каждый протокол о признании — произведение искусства». Глокта грустно смотрел на эти каракули с кляксами. — Почти не разобрать, но сойдет. Он положил лист под дрожащую руку Гойла, потом взял перо у Арди и сунул его между пальцами наставника. — Подписывай. Гойл всхлипнул и нацарапал свое имя внизу страницы настолько разборчиво, насколько он мог сделать это с прибитыми к столу руками. «Я одерживаю верх и даже чувствую сладкий вкус победы». — Отлично, — произнес Глокта. — Вытащите гвозди и найдите, чем его перевязать. Будет печально, если он истечет кровью до того, как даст показания. И заткните ему рот, я уже услышал достаточно. Мы возьмем его с собой к верховному судье. — Подождите! Подождите! Врр! Крики Гойла резко оборвались, когда наемник с нарывами на лице вставил ему в рот комок из грязной тряпки. Карлик вытащил из ящика клещи. «Мы все еще живы. Много ли у нас было шансов?» Глокта, прихрамывая, подошел к окну и остановился, сгибая и разгибая больные ноги. Раздался приглушенный вскрик, когда первый гвоздь вытащили из руки Гойла, но мысли Глокты были далеко. Он смотрел на шпили Университета. Они возвышались в дымном сумраке, подобно растопыренным пальцам. «Оккультные эксперименты. Призывы и заклинания?» Он недовольно облизнул беззубые десны. «Что там творится?»
— Что там творится? Джезаль шагал взад и вперед по крыше Цепной башни, как — он надеялся на это — тигр в клетке. Правда, на самом деле это больше напоминало метания преступника в утро перед казнью. Дым накрыл черной вуалью весь город, так что было невозможно понять, что происходит на расстоянии полумили. Офицеры из штаба Варуза стояли вдоль парапета и время от времени выкрикивали бессмысленные и противоречащие друг другу сообщения. Бои шли у Четырех Углов, на Срединном проспекте, по всей центральной части города. Бои шли на суше и на море. Надежда на спасение то полностью исчезала, то возрождалась с новой силой. Одно было несомненно: внизу, за рвом Агрионта, натиск гурков не ослабевал. Дождь стрел все так же сыпался на площадь перед воротами, но взамен каждого убитого или раненого гурка появлялись пятеро новых солдат — они выходили из-за горящих зданий, как пчелы вылетают из разрушенного улья. Сотни гурков теснились, охватывая весь Агрионт в непрерывно сжимавшееся кольцо из стали и людей. Они прятались за деревянными щитами и выпускали стрелы вверх, на укрепления Союза. Барабанная дробь звучала все ближе, уже разносилась по всему городу. Джезаль поглядел в подзорную трубу, напрягая каждый мускул так, чтобы рука не дрожала, и заметил странные фигуры внизу. Высокие и грациозные, в приметных жемчужно-белых позолоченных доспехах, они двигались среди гуркских солдат, отдавая приказы и направляя. Они то и дело указывали на мост, который вел к западным воротам Агрионта. Мрачные подозрения зародились в глубине сознания Джезаля. Тысяча Слов Кхалюля? Явились из темных углов истории, чтобы вершить суд над первым из магов? — Не знаю точно, но я бы сказал, что они готовятся к штурму. — Нет причин для беспокойства, — хрипловато ответил Варуз. — Наши укрепления неприступны. Его голос задрожал и сорвался на последнем слове, окончательно лишив всех уверенности. Пару недель назад никто не посмел бы и предположить, что Агрионт может пасть. Но никто и в самых страшных снах не видел, что Агрионт будет окружен легионами гуркских солдат. Нет сомнений, правила изменились. Зазвучал низ кий голос боевых горнов. — Смотрите вниз, — прошептал один из приближенных. Джезаль посмотрел в подзорную трубу. По улице двигалось нечто вроде огромной повозки, деревянный дом на колесах, покрытый пластинами из кованого металла. Гуркские солдаты даже на ходу продолжали грузить туда бочки под руководством двух человек в белых доспехах. — Взрывчатый порошок, — обреченно сказал кто-то. Джезаль почувствовал, как рука Маровии легла на его руку. — Ваше величество, будет лучше, если вы удалитесь. — Мне угрожает опасность? Где же, по-вашему, я буду в безопасности? — Маршал Вест скоро придет нам на помощь, я уверен. А сейчас самое безопасное место — это дворец. Я провожу вас. — Маровия печально улыбнулся. — Боюсь, в моем возрасте я ничем не могу быть полезен здесь, на стене. Горст затянутой в кольчужную перчатку рукой указал на лестницу. — Сюда.
— Сюда! — прорычал Глокта, хромая по залу так быстро, как только выдерживала его больная нога. Коска легко шел позади. Щелк, стук, боль. Только один секретарь сидел перед кабинетом верховного судьи. Он неодобрительно посматривал сквозь поблескивающие очки. «Остальные, конечно, натянули плохо подогнанные доспехи и отправились на стены. Или, что более вероятно, заперлись в подвалах. О, если бы я был с ними». — Боюсь, его честь занят. — Он примет меня, не беспокойтесь. Глокта проковылял мимо, не останавливаясь, взялся за медную ручку кабинета Маровии и сразу же отдернул руку. Металл был ледяным. «Дьявольски холодный». Он повернул ручку кончиками пальцев и раскрыл заскрипевшую дверь. Дуновения белого пара витали в кабинете, как морозный туман над заснеженными долинами Инглии в середине зимы. В комнате царил смертельный холод. Тяжелая деревянная мебель, старые дубовые панели, грязные оконные рамы — все поблескивало белым инеем. Кипы документов были покрыты им, как пухом. Бутылка вина на столе около двери лопнула, от нее остался кусок розового льда в форме бутылки и мерцающие осколки на полу. — Что за черт? — Пар от дыхания Глокты поднимался у его искалеченных губ. По «замороженной» комнате были разбросаны загадочные предметы. Длинная черная трубка, похожая на змею, примерзла к панелям, точно связка сосисок, забытая на снегу. На книгах, на столе, на смятом ковре лежали куски черного льда. Какие-то розовые лоскутья прилипли к потолку, длинные белые обломки примерзли к полу. «Человеческие останки?» Большая глыба замерзшей плоти, тоже заиндевевшая, лежала в центре стола. Глокта наклонил голову, чтобы получше рассмотреть ее. Был виден рот, в котором осталось несколько зубов, одно ухо, один глаз. Несколько прядей длинной бороды. Достаточно, чтобы Глокта узнал, части чьего тела разлетелись по замерзшей комнате. «Чьи же еще, как не моей последней надежды, моего третьего поклонника — верховного судьи Маровии». Коска кашлянул. — Похоже, это что-то вроде опытов вашего друга Зильбера. «Дьявольское преуменьшение». Глокта почувствовал, что мышцы вокруг его левого глаза задергались с болезненным напряжением. Секретарь поспешно распахнул дверь за их спинами, взглянул внутрь, ахнул и отпрянул. Глокта слышал, как его вырвало. — Сомневаюсь, что верховный судья сильно поможет нам. — Это верно. Но не устареют ли ваши бумаги уже завтра, а тем более послезавтра? — Коска указал на окна, испачканные замерзшей кровью. — Гурки приближаются, помните? Если у вас есть долги, разбирайтесь с ними сейчас, пока наши кантийские друзья не порвали все счета в клочья. Когда планы рушатся, надо действовать быстро, наставник. — Он откинул голову, сорвал маску и бросил ее на пол. — Пора рассмеяться в лицо врагу! Рискнуть всем в финальном броске! Осколки соберете потом. Если ничего уже не склеить, какая разница? Завтра мы будем жить в другом мире. «Или умрем в этом. Все не так, как мы хотели, но он прав. Не позаимствовать ли нам остаток удали у полковника Глокты, прежде чем игра закончится?» — Надеюсь, я еще могу рассчитывать на вашу помощь? Коска хлопнул его по плечу, и от этого удара болезненная дрожь пробежала по горбатой спине. — Последнее благородное усилие, назло всем неприятностям? Конечно! Хотя должен заметить, что повышаю плату вдвое, когда задействованы дьявольские силы. — А если втройне? «В конце концов, у Валинта и Балка денег полно». Коска улыбнулся еще шире. — Звучит неплохо. — А ваши люди? Они надежны? — Они ждут своей доли. Пока они не получили ее, я могу любому из них доверить собственную жизнь. — Хорошо. В таком случае мы готовы. Глокта пошевелил больной ступней в сапоге. «Еще чуть-чуть, моя беспалая красавица. Еще несколько дрожащих шагов, и мы отдохнем, так или иначе». Он разжал пальцы и позволил признанию Гойла плавно упасть на заиндевевший пол. — В Университет! Его преосвященство не любит, когда его заставляют ждать.
Открыть ящик
Логен чувствовал сомнения бойцов. По их лицам и по тому, как они держали оружие, он видел, что они недовольны, и не мог винить их. Человек будет вести себя мужественно на пороге собственного дома, выступая против очевидного врага. Но если тебя тащат по соленому морю в неизвестное место, о котором ты ничего не ведаешь, невольно будешь шарахаться от каждого дверного проема. А здесь их было великое множество. Город белых башен, куда Логен пришел за первым из магов, когда-то поразил его размерами зданий, странными обычаями, невероятным количеством всего, что было в нем собрано. Теперь этот город превратился в груду черных развалин. Люди Логена крались по пустым улицам мимо остовов сгоревших домов, обугленные балки которых взмывали вверх, пронзая небо. Они проходили по пустым площадям, заваленным обломками и покрытым пеплом. И везде, как призрак, их преследовал шум боя — близко, совсем рядом, повсюду. Как будто они пробирались сквозь ад. — Как можно здесь воевать? — прошептал Ищейка. Логен хотел бы знать ответ. Сражаться в лесу, в горах, в долинах — это одно, он делал это сотни раз и знал правила. А здесь? Его взгляд нервно скользил по зияющим проемам окон и дверей, по грудам обрушившихся камней. Слишком много мест, где может укрыться враг. Логену оставалось одно — ориентироваться на Дом Делателя и надеяться на лучшее. Что будет, когда они доберутся туда, он не знал, но не сомневался, что без крови не обойдется. Похоже, ничего хорошего у них не выйдет, но он уже отдал приказ. А вождь не может менять свои решения. Шум боя становился все громче. Запах дыма и гнева щекотал ему нос, пробираясь в горло. Шероховатый металл меча Делателя скользил во влажной от пота руке. Логен крался, пригнувшись к земле, по груде булыжника вдоль разрушенной стены. Руку он вытянул за спиной, жестом призывая идти осторожно. Он приблизился к самому краю и осмотрелся. Прямо перед ним стоял Агрионт. Огромные стены и башни, черные на фоне белого неба, отражались в затопленном рву. У воды собралось много людей. Они заполняли все выложенное галькой пространство, насколько мог охватить взгляд Логена. Сразу было ясно, что это гурки. Стрелы летели вверх на бастионы и падали вниз, отскакивая от брусчатки, вонзались в деревянные щиты и дрожали. Не более чем в тридцати шагах гурки выстроились в линию лицом к городу. Эта идеально ровная линия ощетинилась копьями, с обеих сторон ее отмечали штандарты, на которых поблескивали золотые символы. Плотный строй крепких парней, отлично вооруженных и в прекрасных доспехах — ничего общего с тем отребьем за стенами. Вряд ли крики заставят эту сплоченную команду побежать. Если не атаковать их прямо в лоб. — Ого, — пробормотал Ищейка, подобравшись к нему. Еще несколько бойцов последовало за ним. Они выходили из узкого переулка и озирались по сторонам. Логен замахал им рукой. — Лучше бы нам пока не высовываться… Но офицер в середине гуркской шеренги что-то рявкнул на своем грубом языке и указал на них кривым мечом. Доспехи звякнули, когда воины взялись за копья. — Черт, — сердито прошептал Логен. Гурки продвигались вперед быстро, но организованно. Бесконечная шеренга воинов, поблескивающая ярким, острым, несущим смерть оружием. Когда на тебя идет враг, есть три выхода: бежать, выжидать или атаковать самому. Уносить ноги — не самый плохой выбор, но, учитывая настроение парней, если они побегут, то не остановятся до самого моря. А если они будут выжидать, растерянные после прогулки по городу, есть опасность, что они сломаются. Тогда одних убьют, а для других тоже не будет ничего хорошего. Остается один выход, то есть никакого выбора нет. Две атаки в один день. Вот чертово везение, но что толку сокрушаться? Надо смотреть правде в глаза. Логен побежал. Не так, как хотел бы, а вперед, через брусчатку ко рву. Он не особенно задумывался над тем, следует ли кто-нибудь за ним. Он был слишком занят тем, что кричал и размахивал мечом. Первый в бойню, как в былые времена. Подходящий конец для Девяти Смертей. Неплохая выйдет песня, если кто-то возьмет на себя труд подобрать мелодию. Он сжал зубы в ожидании ужасного столкновения. И тут слева с воинственными воплями выбежали солдаты Союза. Гуркская атака захлебнулась, линия дрогнула и сломалась, копья качнулись, когда воины повернулись, чтобы встретить внезапную угрозу. Неожиданная подмога, именно то, что нужно. Солдаты Союза ударили в самый конец шеренги гурков. Воины пронзительно кричали, металл скрипел о металл, вспышка ми сверкало оружие, падали тела людей, а Логен находился в самой гуще этого сражения. Он проскользнул мимо нацеленного копья, нанеся глубокую рану гуркскому солдату. Он увернулся и поразил еще одного, тот отлетел с криком, кровь струилась, пузырясь, по кольчуге. Он с силой врезался плечом в третьего, повалил его на спину, наступил сбоку ему на челюсть и почувствовал, как под сапогом хрустнула кость. В шаге от него находился гуркский офицер, возглавлявший атаку, с мечом наготове. Логен услышал, как сзади натянулась тетива лука, и стрела вонзилась в шею офицера рядом с ключицей. Он судорожно вздохнул, потом застонал,оборачиваясь. Логен нанес ему мощный удар, пробив задний щиток доспехов. Полилась кровь. Строй гурков был прорван. Древко копья изогнулось и сломалось, осколки полетели в лицо Логена. Кто-то рядом с ним громко завопил, и от этого крика у него зазвенело в ушах. Логен поднял голову и увидел, как один из карлов отчаянно вскинул руку, а кривой меч рубанул по ней, так что большой палец отскочил и завертелся в воздухе. Логен ударил гуркского солдата, сделавшего это, клинком в лицо. Тяжелая сталь меча Делателя вошла в щеку и расколола череп надвое. Копье блеснуло прямо перед ним. Логен попытался уклониться в сторону и задержал дыхание, когда наконечник копья проткнул его рубашку и скользнул под правый бок, оставив холодный след под ребрами. Боец с копьем качнулся в его сторону, но сделал слишком быстрое движение, чтобы вовремя остановиться. Логен пронзил его насквозь, прямо под нагрудником, стирая с его лица удивленное выражение. Это был солдат Союза с клочковатой рыжей бороденкой. Человек нахмурился в недоумении от того, что видит перед собой белое лицо. — Какого… — прохрипел он, хватаясь за него. Логен отпрянул назад, прижав руку к боку. Рука стала влажной. Он хотел знать, поцарапало его копье или пронзило насквозь. Он уже убит или у него еще есть несколько кровавых мгновений жизни? Затем что-то ударило его в затылок, и он закачался, закричал, не понимая, что происходит. Конечности обмякли. Мир зашатался, полный летящей грязи и парящих над землей клинков. Он что-то разрубил, кого-то ударил. С кем-то сцепился, рыча, высвободил руки, выхватил нож, воткнул его в шею врага, потекла черная кровь. Шум боя грохотал и гудел у него в ушах. Какой-то человек, спотыкаясь, прошел мимо, часть его лица была отрублена и свисала. Логен видел прямо внутри изувеченного рта выпадающие осколки зубов. Порез на боку горел, и Логен задыхался. После удара по голове кровь пульсировала в черепе, а подернутый туманной дымкой мир покачивался из стороны в сторону. Во рту стоял солоноватый металлический вкус крови. Он почувствовал, как кто-то прикоснулся к его плечу, и развернулся, оскалив зубы, крепко сжав рукоятку меча Делателя. Ищейка поднял руки. — Это я! Это я! Логен знал, кто это. Но не его рука держала сейчас меч, а Девять Смертей видел только одно: работу, которую надо сделать.«Каким интересным стадом обзавелся хромой пастух». Две дюжины фальшивых практиков следовали за Глоктой по пустынным улочкам Агрионта. Никомо Коска, бесчестный солдат удачи, вразвалочку шагал во главе этого отряда. «Все мои надежды возложены на человека, меньше всех в мире достойного доверия». Один из наемников тащил на веревке спотыкающегося Гойла, связанного, с кляпом во рту. «Так тащат гулять собаку, которая не хочет идти». Арди Вест брела в середине, ее белое платье было замарано грязью из клоаки и кровью нескольких человек. На лице проступали синяки. Она выглядела испуганной от бессилия перед происходящим с ней. «Без сомнения, это последствие всех ужасов, с которыми ей пришлось столкнуться сегодня. Скитания по Агрионту за искалеченным наставником инквизиции. Веселенький танец на краю ада, под аккомпанемент отдаленного шума баталии». Глокта запнулся и резко остановился. Ближняя арка вела на площадь Маршалов, по какой-то непостижимой причине сплошь покрытую древесными опилками. В середине этого желтовато-белого пространства, легко узнаваемый издали, стоял первый из магов, словно ждал чего-то. Рядом с ним была темнокожая женщина — та, которая чуть утопила его в ванной. «Мои самые большие друзья в этом мире». — Байяз, — вполголоса сказал Глокта. — Сейчас не время. — Коска взял его под локоть и потащил прочь. Первый из магов и его мрачная спутница исчезли из виду. Глокта, сморщившись, захромал вперед по узкой аллее, повернул за угол и столкнулся лицом к лицу со своим давним знакомцем, Джезалем дан Луфаром. «Сам, так сказать, король Союза. Великая честь, почти невыносимая». — Ваше величество, — произнес он, склоняя голову, и острая боль пронзила его шею. Коска поравнялся с ним и отвесил весьма экстравагантный поклон, потянувшись к голове, чтобы сорвать с нее шляпу. Но шляпы не было. Он сконфуженно пожал плечами и потянул себя за сальный вихор. Луфар мрачно посмотрел на него и так же оглядел каждого из наемников по мере того, как они выходили из-за угла. Какой-то человек, казалось, прятался позади королевской свиты. Черная одежда, отделанная золотом, выделялась среди гладкой стали доспехов. «Неужели это наш старый друг верховный судья? Но ведь он, без сомнения, разделан на замороженные кусочки…» Затем из-за угла неуверенно вышла Арди. Глаза Луфара широко раскрылись. — Арди… — Джезаль… — Она смотрела так же изумленно, как и он. — То есть… И тут воздух разорвало в клочья колоссальным взрывом.
Срединный проспект изменился в одно мгновение. Вест и офицеры его штаба двигались на север в потрясенном молчании. Копыта цокали по растрескавшейся дороге. Грустная птица издавала жалобные крики, сидя на голых балках сгоревшего дома. Из переулка доносились мольбы о помощи. С запада доносились звуки боя, как отголоски отдаленного спортивного соревнования, в котором не было победителей. Огонь прошел по центральной части города, превратив ряды домов в опустошенные черные остовы, деревья — в серые растопыренные клешни, сады — в участки засохшей грязи. Трупы были единственным дополнением. Мертвецы всех видов и возрастов. Площадь Четырех Углов напоминала двор скотобойни, заваленный уродливыми отбросами войны, окруженный руинами некогда прекраснейших зданий Адуи. Поодаль на пыльной земле длинными рядами лежали раненые — они кашляли, стонали, просили воды. Доктора, испачканные кровью, беспомощно ходили между ними. Несколько мрачных солдат уже складывали тела гуркских воинов в бесформенные кучи, из которых торчали беспорядочно руки и ноги, смотрели мертвые лица. Высокий человек наблюдал за ними, сложив руки за спиной. Генерал Крой, он всегда стремился к скорейшему наведению порядка. Его черный мундир был присыпан золой, разорванный рукав болтался на запястье. Сражение должно было быть отчаянным, если его следы остались на безупречном мундире генерала. Однако Крой отсалютовал лорд-маршалу, как всегда, словно они стояли на парадном плацу. — Какие успехи, генерал? — Ожесточенное сражение в центре города, лорд-маршал! Наша кавалерия прорвалась утром, захватив противника врасплох. Но пока мы поджидали пехоту, гурки провели контратаку. Клянусь, этот потрепанный кусок земли переходил из рук в руки раз двенадцать, не меньше. Но мы все-таки взяли Четыре Угла. Они сражались за каждую пядь, но мы оттеснили их обратно к стене Арнольта. Взгляните на это! — Он указал на пару гуркских штандартов, прислоненных к стене разрушенного особняка. Золотые символы поблескивали среди серых развалин. — Неплохое украшение для любой гостиной, сэр! Вест не мог отвести взгляд от стонущих раненых, лежавших у стены. — Пусть вас это порадует. Что с Агрионтом? — Боюсь, оттуда новости похуже. Мы наседаем на гурков, но их пока еще слишком много. Они держат цитадель в плотном кольце. — Усильте натиск, генерал! Крой еще раз молодецки отсалютовал. — Да, сэр. Мы их сломим, не извольте беспокоиться. Могу ли я спросить, как идут дела у генерала Поулдера в порту? — Порт снова в наших руках, но генерал Поулдер… погиб. Последовала пауза. — Погиб? — Крой мертвенно побледнел. — Но как он… Раздался гул, подобный отдаленному грому, и лошади взметнулись, забили копытами по земле. Вест, Крой, все офицеры разом повернулись на север. Над вершинами почерневших руин на краю площади, высоко над Агрионтом, вздымалось огромное облако пыли.
Сияющий мир перевернулся и запульсировал, заполнился дивной песней сражения, прекрасным вкусом крови, благодатным запахом смерти. И в самой середине мира, на расстоянии вытянутой руки, стоял ничтожный человек и глядел на Девять Смертей. Подойти так близко к нему? Это значит искать смерти, это как шагнуть в обжигающий огонь. Просить о смерти. Требовать ее. Заостренные зубы человека напомнили ему что-то знакомое. Смутное воспоминание, очень давнее. Но Девять Смертей отбросил это воспоминание, стряхнул, утопил в бездонном море. Не имеет значения, кто эти люди, что они делают. Девять Смертей — Великий Уравнитель, все равны перед ним. Его единственная забота — превращать живых в мертвых. Пора начать работу. Он поднял меч. Земля содрогнулась. Он пошатнулся, и великий шум окутал его, прорвался между живыми и мертвыми, разделив мир пополам. Он почувствовал, как что-то щелкнуло и высвободилось внутри черепа. Он зарычал, выпрямляясь, высоко поднял клинок… Его рука не шевельнулась. — Убью… — прошептал Девять Смертей, но пламя уже потухло. Логен обернулся на шум. Большое облако серого дыма вздымалось над Агрионтом в нескольких сотнях агов отсюда. Осколки, кружась, взлетали вверх и соединялись в изогнутые хвосты коричневой пыли, как щупальца огромного морского чудовища. Один вознесся прямо над ними, и Логен наблюдал, как он падает. Сначала ему казалось, что там лишь гравий, но вскоре он осознал, что на него летит кусок каменной кладки размером с повозку. — Черт, — произнес Молчун. Больше сказать было нечего. Камень рухнул, пробив стену здания в гуще сражения. Дом развалился на куски, которые разлетелись во все стороны. Сломанное дерево просвистело рядом с Ищейкой и с шумом упало в ров. Частицы гравия больно впивались в затылок Логена, когда он бросился на землю. Пыль, забивающая легкие, поднялась над дорогой. Логена затошнило, и он прикрыл рот рукой. Потом попробовал встать, опираясь на меч. Мир, окутанный пылью, шатался, в ушах все еще звенело от шума. Логен не мог понять, кто он и где находится. Сражение переместилось ко рву. Люди кашляли, пытались что-то рассмотреть, бродили в сумраке. Было много трупов — северяне, гурки, солдаты Союза, все перемешались. Логен увидел, что на него смотрит темнокожий человек. Кровь струилась по его запыленному лицу из пореза над глазом. Логен поднял меч, издал гортанный вопль, хотел ринуться вперед, но зашатался и чуть не упал. Гуркский солдат бросил копье и скрылся во мраке.
Послышался второй оглушительный взрыв, на этот раз ближе, на западе. Неожиданно сильный порыв ветра рванул волосы Джезаля, так что на глазах выступили слезы. Мечи зазвенели в ножнах. Люди смотрели вверх, их лица осунулись от потрясения. — Надо идти, — взвизгнул Горст, крепко схватив Джезаля за локоть. Глокта и его приспешники уже торопились по выложенной галькой аллее так быстро, как только мог хромой наставник. Только Арди глянула через плечо широко раскрытыми глазами. — Подождите… Эта встреча вызвала у Джезаля неожиданный и болезненный наплыв сильных чувств. Мысль о том, что Арди в плену у этого отвратительного калеки, была невыносима. Но Горст ничего подобного не чувствовал. — Во дворец, ваше величество. Он, не оглядываясь, потащил Джезаля прочь, в сторону парка. Остальные королевские телохранители спешили следом. Осколки камней падали вниз и стучали по крышам, катились по дороге, отлетали от доспехов рыцарей-телохранителей. — Они идут, — пробормотал Маровия, мрачно глядя в сторону площади Маршалов.
Ферро присела на корточки, обхватив голову руками. Чудовищное эхо все еще гудело, отражаясь от высоких белых стен. Булыжник размером с человеческую голову рухнул с неба и разбился о землю в нескольких шагах от нее, черные осколки разбросало по белому ковру из опилок. Другой валун, в десять раз больше этого, пробил крышу здания. Стекла со звоном посыпались из разбитых окон. Пыль кружилась на улицах и площади, завиваясь в серые клубы. Постепенно шум стихал. Рукотворный камнепад прекратился, наступила многозначительная тишина. — И что теперь? — зло спросила она у Байяза. — Теперь они придут. Где-то на улицах послышался страшный треск, закричали люди, потом вопли неожиданно оборвались. Байяз повернулся к Ферро, нервно поджав губы. — Когда начнем, не сходи с места. Ни на йоту. Круги были аккуратно… — Беспокойся о себе, маг. — Я все сделаю. Открой ящик, Ферро. Она мрачно замерла, инстинктивно потирая пальцы. Когда ящик откроется, пути назад не будет, Ферро чувствовала это. — Ну же, — резко приказал Байяз. — Давай, если ты жаждешь мести! — Ш-ш-ш… Отступать было поздно. Ферро присела, положила руку на холодный металл крышки. Тайная черная тропа — единственный выход, другого выхода не было никогда. Она нашла секретную защелку и нажала на нее. Крышка бесшумно откинулась, и странный трепет сначала просочился в воздух, потом заструился, потом потек, поглощая ее, так что перехватило горло. Семя лежало внутри, на металлических кольцах, как в гнезде. Тусклый, серый, ничем не примечательный булыжник. Ферро охватила его пальцами. Тяжелое, как свинец, холодное как лед. Она вытащила Семя из коробки. — Хорошо. Однако лицо Байяза исказили страх и отвращение, когда он наблюдал за ее действиями. Ферро протянула ему Семя, но маг резко отпрянул. На лбу старика выступили бусинки пота. — Не подходи ближе! Ферро резко захлопнула ящик. Два гвардейца Союза, закованные в доспехи, показались на площади. Они пятились, держа в руках тяжелые мечи. Они явно были напуганы, словно их преследовала целая армия. Но из-за угла появился только один человек — воин в белых доспехах, украшенных рисунком из блестящего металла. Его темное лицо было молодым, гладким и прекрасным, но глаза казались старыми. Ферро уже видела такое лицо в пустынных землях близ Дагоски. Едок. Гвардейцы разом шагнули к нему, один издал пронзительный боевой клич. Едок без труда уклонился от мечей, неожиданно плавно двинулся вперед и легко подхватил рукой одного из солдат. Послышался глухой стук, когда рука прогнула щит и нагрудник гвардейца и подбросила его в воздух. Он рухнул вниз в двадцати шагах от того места, где стоял, и несколько раз перевернулся, оставляя темные метки посреди белого покрова из опилок. Он замер недалеко от Ферро, кашлянул, выплюнул длинную струю крови и затих. Второй гвардеец попятился. Едок взглянул на него, и на совершенном лице отразилась печаль. Воздух вокруг него коротко вспыхнул, и меч гвардейца со стуком упал на землю. Гвардеец издал долгий, пронзительный крик и схватился за голову. Его череп разорвало на части, дождь из осколков костей и кусков плоти окропил стену белого здания за его спиной. Безголовое тело рухнуло на землю. Наступила тишина. — Добро пожаловать в Агрионт! — прокричал Байяз. Глаза Ферро следили за молниеносными движениями едока высоко наверху — фигура в белых доспехах неслась по крыше. Он совершил невероятный прыжок через широкое пространство между двумя зданиями, прямо на соседнюю крышу, и исчез из виду. А внизу женщина, одетая в блестящую кольчугу, выплыла из тени на площадь. Ее бедра покачивались, когда она медленно двигалась вперед, на безупречном лице сияла счастливая улыбка. В руке она держала длинное копье. Ферро напряглась и еще крепче сжала пальцами Семя. Позади нее рухнула часть стены, куски камня с грохотом посыпались на землю. Огромный великан шагнул в образовавшийся рваный проем. Он держал в руке громадную деревянную дубину с черными металлическими шипами. Его доспехи и его длинная борода были покрыты пылью. За ним следовали еще двое — мужчина и женщина с той же гладкой кожей, с теми же молодыми лицами и старыми черными глазами. Мрачно глядя на них, Ферро вытащила меч из ножен. Блеснул холодный металл. Даже если это не поможет, с клинком в руке как-то спокойнее. — Добро пожаловать всем! — прокричал Байяз. — Я ждал тебя, Мамун! Первый из едоков сдвинул брови, осторожно перешагивая через обезглавленный труп. — А мы ждали тебя. Белые тени спорхнули с крыш домов и с шумом приземлись на площади, пригнувшись, а потом распрямились. — А где этот ползучий призрак Юлвей? — Он не может быть с нами. — Захарус? — Завяз в трясине разрушенного запада, надеется вылечить труп, перевязав раны мертвецу. — Конейль? — Слишком увлечена прошлым, чтобы заглядывать в будущее. — Значит, ты остался совсем один. Ну, не считая этого создания. — Бесстрастный взгляд Мамуна устремился на Ферро. — Она весьма странная. — Да, странная и исключительно сложная, но многообещающая. Ферро посмотрела сурово, но ничего не сказала. Если надо что-то сказать, она сделает это своим мечом. — Что ж, — Байяз пожал плечами, — моим лучшим советчиком всегда был я сам. — А что тебе остается? Ты разрушил свой орден, и всему виной твоя гордость, высокомерие и жажда власти. Новые белые фигуры появились в дверных проемах зданий по краям площади, неторопливо вышли с прилегающих улиц. Одни гордо вышагивали, точно лорды, другие держались за руки, как любовники. — Власть — это единственное, что тебя интересовало, но теперь ты потерял ее. Первый из магов — последний из магов. — Да, так все и выглядит. Разве ты не рад? — Я не нахожу в этом никакого удовольствия. Это то, что должно быть сделано. — А, праведный бой? Священная обязанность? Крестовый поход? Думаешь, твои методы заставят Бога улыбнуться? Мамун пожал плечами. — Бог улыбается, глядя на результаты. И снова фигуры в белых доспехах появились на площади и рассредоточились по краям. Их движения отличались небрежной грацией, непринужденной силой и безграничным высокомерием. Ферро разглядывала их исподлобья, одной рукой прижимая Семя к бедру, другой крепко стиснув рукоять меча. — Если у тебя есть план, — прошептала она, — по-моему, уже пора. Но первый из магов просто наблюдал, как белые фигуры окружают их. Его скулы подрагивали, опущенные руки сжимались в кулаки и снова разжимались. — Очень жаль, что сам Кхалюль не может нанести нам визит. Но ты, я вижу, привел с собой друзей. — Сотню, как и обещал. У остальных другие задачи в городе. Они сожалеют, что не могут прийти. Но большинство из нас здесь. Даже больше чем достаточно. Едоки хранили молчание. Они широким кольцом обступили первого из магов и смотрели на него. Ферро Малджин, конечно, не испугалась. Но ничего хорошего это все не сулило. — Расскажи мне только одно, — призвал Мамун. — Пока мы не закончили. Почему ты убил Иувина? — Иувин? Ха! Он хотел улучшить мир с помощью улыбок и добрых побуждений. Добрые побуждения ничего не изменят, мир не исправить без боя. Я никого не убивал. Байяз покосился на Ферро. Ее глаза лихорадочно горели, а череп мага блестел от пота. — Да и какая разница, кто кого убил тысячу лет назад? Какая разница, кто умрет сегодня? — Верно. Теперь тебя будут судить. Медленно, очень медленно круг едоков начал сжиматься. Они тихо двигались вперед, все как один, направляясь к центру круга. Первый из магов мрачно улыбнулся. — Здесь будет суд, Мамун, ты можешь на это рассчитывать. Магия ушла из мира, она иссякла. Мое искусство теперь лишь тень того, что было прежде. Но ты забыл, пожирая человеческое мясо, что знание — это тоже источник власти. Высокому искусству я научился от Иувина, а вот ремеслу — от Канедиаса. — Но этого мало, чтобы победить нас. — Конечно. Для этого понадобится более темное средство. Воздух вокруг плеч Байяза замерцал. Едоки остановились, некоторые загородили лица руками, чтобы защититься. Ферро прищурилась, но почувствовала лишь легчайшее дуновение ветерка. Едва заметный тихий ветерок волной повеял от первого из магов, поднял древесные опилки с камней и отнес их белым облачком на самый край площади Маршалов. Мамун опустил глаза и нахмурился. Он смотрел на камни под ногами. Металл тускло поблескивал в неярком солнечном свете. Круги, линии, символы, круги в кругах покрывали пространство единым широким рисунком. — Одиннадцать кругов и одиннадцать оборотов, — сказал Байяз. — Железо, охлажденное в соленой воде. Это усовершенствование Канедиаса, после всех его опытов. Гластрод использовал сырую соль. Это была его ошибка. Мамун поднял глаза. Его ледяное спокойствие словно испарилось. — Не хочешь же ты сказать… — Взгляд его черных глаз метнулся к Ферро, затем к ее руке, крепко сжимавшей Семя. — Нет! Первый закон… — Первый закон? — Маг оскалил зубы в усмешке. — Правила написаны для детей. Это война, а на войне есть только одно преступление — поражение. Слово Эуса? — Губы Байяза скривились. — На! Ну, пускай он явится и остановит меня! — Хватит! Один из едоков скользнул вперед и пронесся вдоль металлических кругов к центру. Ферро ахнула, когда камень у нее в руке неожиданно заледенел. Воздух вокруг Байяза сжался и закружился, словно он отражался в быстро текущей воде. Едок подпрыгнул, блеснуло лезвие его меча. Затем он исчез. И еще двое за ним. Длинная струя крови окрасила землю в том месте, где только что стоял один из них. Ферро смотрела на нее, разинув рот и таращась во все глаза. В здании позади них образовалась гигантская зияющая дыра от земли до высокой крыши. Огромное ущелье, очерченное разрушенным камнем и обвисшей штукатуркой, с расщепленными перекладинами и болтающимися разбитыми стеклами внутри. Каменная пыль сыпалась с краев дыры в зияющую пропасть внизу. Клочья разорванных бумаг парили в пустоте. Тонкий, мучительный крик донесся из глубины развалин. Стенания. Возгласы боли. Много голосов. Кричали те, кто укрылся в этом здании. Им не повезло. Губы Байяза медленно растянулись в улыбке. — Действует, — выдохнул он.
Темные пути
Джезаль поспешно миновал высокий сводчатый проход и вбежал в дворцовый сад. Его окружали его рыцари. Поразительно, что верховный судья Маровия сумел выдержать темп их стремительного броска через Агрионт. Старик даже не сбился с дыхания. — Закройте ворота! — кричал он. — Ворота! Огромные двери медленно закрылись. Две балки толщиной с судовые мачты запечатали их с внутренней стороны. Джезаль позволил себе вздохнуть с облегчением. Мощь этих тяжелых ворот, высота и толщина стен, множество хорошо обученных и вооруженных стражников — все это внушало чувство относительной безопасности. Маровия мягко положил руку на плечо Джезаля и стал подталкивать его к выложенной галькой дорожке, ведущей в ближайшую дворцовую дверь. — Нам следует найти самое безопасное место во дворце, ваше величество. Джезаль стряхнул его руку. — Вы хотите запереть меня в спальне? Или мне нужно спрятаться в подвале? Я останусь здесь и буду руководить обороной. Долгий, леденящий душу крик послышался с другой стороны стены и эхом пронесся над садом. Он словно просверлил дыру, через которую быстро улетучивалась всякая уверенность. Ворота задрожали, постукивая о могучие балки, и мысль о подвале, где можно спрятаться, с каждой секундой становилась все более привлекательной. — В шеренгу! — гаркнул Горст своим пронзительным голосом. — К королю! Стена воинов в тяжелых доспехах мгновенно сомкнулась вокруг Джезаля. Мечи были обнажены, щиты подняты. Остальные преклонили колени впереди, вытаскивая стрелы из колчанов, натягивая тетивы тяжелых луков. Все взоры были направлены на могучие двойные двери. Они снова негромко застучали, задрожали. — Там, внизу! — закричал кто-то со стены. — Внизу… Послышался скрежет, и закованный в доспехи человек свалился с парапета и приземлился на дерн. Тело его задрожало, затем обмякло. — Что… — начал кто-то. Какая-то белая фигура нырнула вниз со стены, грациозно перевернувшись в воздухе, и с глухим стуком опустилась на тропинку перед ними. Прыгун выпрямился. Это был темнокожий человек в белых с золотом доспехах, с лицом гладким, как у мальчика. В одной руке он держал копье из темного дерева и кривой клинок. Джезаль уставился на него, а он ответил совершенно безразличным взглядом. Что-то странное было в этих темных глазах. Точнее, в них ничего не было. Джезаль понял, что это не человек. Это едок. Тот, кто нарушил второй закон, один из Тысячи Слов Кхалюля. Он явился, чтобы свести старые счеты с первым из магов. Но разве счеты с магом включают в себя и Джезаля? Это нечестно. Едок поднял руку, точно благословлял его. — Пусть Господь допустит нас на небеса. — Огонь! — пронзительно закричал Джезаль. Луки запели. Две стрелы отскочили от доспехов едока, еще две вошли в тело, одна под нагрудник, другая в плечо. Пятая стрела вонзилась ему прямо в лицо, оперение торчало под глазом. Любой человек с такими ранами упал бы замертво. Но едок прыгнул вперед с поразительной скоростью. Один из рыцарей поднял лук в слабой попытке защититься. Копье разбило лук на две части, рассекло рыцаря пополам на уровне живота и со звоном вонзилось в другого телохранителя, подняв его в воздух и отбросив на дерево в десяти шагах. Полетели части разбитых доспехов и древесные щепки. Первый рыцарь издал странный свистящий звук, когда верхняя половина его туловища упала на тропинку, обагрив кровью онемевших от ужаса товарищей. Джезаля оттерли назад, он мог видеть только отдельные движения своих телохранителей. Он слышал крики, стоны и звон металла, видел, как блестят мечи и брызжет кровь. Закованное в доспехи тело взлетело в воздух, как тряпичная кукла, и врезалось в стену на другом краю сада. Люди расступились. Едока окружили, он размахивал блистающим копьем, описывая ослепительные круги. Когда копье врезалось в плечо одного из воинов, отбросив его на землю, древко расщепилось от силы удара, а наконечник, крутясь, отскочил в сторону. Один из рыцарей атаковал едока сзади и поразил в спину, но блестящее острие алебарды вышло из его груди, не пролив ни капли крови на белые доспехи. Еще один рыцарь секирой отсек ему руку. Пыль посыпалась из обрубка, едок пронзительно закричал, ударил противника в грудь тыльной стороной руки, сокрушив латы, и швырнул задыхающегося рыцаря на землю. Когда меч лязгнул по белым доспехам, пыль взвилась так, словно выбивали ковер. Джезаль молча смотрел, как едок качнулся в его сторону. Горст отодвинул короля и, недовольно ворча, направил меч едоку в шею, готовый нанести мощный удар. Едок заметался, молча, его голова повисла на хряще, коричневая пыль посыпалась из зияющих ран. Он вцепился в Горста уцелевшей рукой, зашатался, его лицо перекосилось от боли, рука вывернулась, и он упал на колени. — Вот тебе небеса, поганец! Меч Джезаля перерубил его шею, и голова едока упала на траву. Он отпустил Горста, и тот схватился за вывихнутое предплечье. Отпечаток руки едока остался на его тяжелых доспехах. Лишившееся головы тело медленно опрокидывалось. — Проклятая тварь! Джезаль сделал шаг и ударом ноги отбросил голову в сад. Он наблюдал, как она катится, подскакивая, в цветочную клумбу, оставляя след из пыли на траве. Три человека стояли над телом, тяжело дыша под шлемами, и блестящими клинками разрубали его на куски. Пальцы их судорожно подергивались от напряжения. — Они сделаны из пыли, — прошептал кто-то. Маровия мрачно смотрел на останки. — Да, некоторые. А другие из крови. Все они разные. Нам надо скорее добраться до дворца! — прокричал он, быстро направляясь в сад. — Их будет еще больше! — Еще больше? Двенадцать рыцарей-телохранителей погибли. Джезаль нервно сглотнул, когда подсчитал их окровавленные, искореженные, избитые, раздавленные тела. Лучшие воины Союза лежали в дворцовом саду, как груды искореженного металла посреди коричневых листьев. — Еще больше? Как же мы… Ворота дрогнули. Джезаль резко повернул голову и взглянул на них. Ослепляющий боевой кураж быстро испарился, вместо него возник тошнотворный страх. — Сюда! — взревел Маровия, придерживая открытую дверь и отчаянно призывая его к себе. Похоже, других вариантов не было. Джезаль бросился к Маровии, перепрыгивая через ступени, зацепился одним золоченым сапогом за другой, упал, больно ударившись, и растянулся лицом вниз. Позади он слышал, как трещат, рвутся и скрипят дерево и металл. Он отползал спиной, когда ворота буквально взорвались, так что вверх взвилось облако древесных обломков. Доски крутились в воздухе, погнутые гвозди отскакивали от дорожек, щепки сыпались на лужайки. В проеме ворот показалась женщина. Воздух мерцал вокруг ее высокого тонкого тела. Это была бледная женщина с длинными золотыми волосами. Еще одна двигалась рядом — точно такая же, только вся левая сторона ее тела от головы до пят была замарана алой кровью. Две женщины со счастливыми улыбками на прекрасных, совершенных лицах. Одна из них ударила по голове рыцаря-герольда, когда тот бросился на нее, сорвала крылатый шлем с расколотого черепа и швырнула вверх. Другая черными пустыми глазами посмотрела на Джезаля. Он с трудом поднялся и побежал, задыхаясь от страха, проскользнул в дверь мимо Маровии и вбежал в темный коридор, уставленный старинным оружием и доспехами. Горст и несколько рыцарей-телохранителей ворвались во дворец следом за ним. Побоище за их спинами продолжалось. Один из воинов поднял лук, но тут же разорвался кровавым паром. Закованный в доспехи труп ударился о какого-то рыцаря, когда тот повернулся, чтобы бежать, отбросил его в сторону, и тот вывалился в проем окна. Его меч, лишившись хозяина, волчком закрутился на полу. Еще кто-то метнулся к ним, но, не добежав нескольких шагов, взмахнул руками и повалился навзничь, языки пламени вырывались из стыков между его доспехами. — Помогите! — раздавался надрывный голос. — Помогите! Помогите… Горст резко захлопнул дверь здоровой рукой, один из его товарищей закрепил толстую балку на скобах. Они снимали древние копья со стен — на одном болталось старинное боевое знамя — и с их помощью укрепляли запор. Джезаль чувствовал, как под кольчугой по телу стекает холодный пот, и сжимал рукоятку меча, больше для уверенности, чем для защиты. Его ужасающе сократившаяся свита ковыляла за ним — Горст, Маровия и пятеро рыцарей. Их прерывистое дыхание отдавалось эхом под сводами мрачного коридора. Все смотрели на дверь. — Последние ворота не удержали их, — прошептал Джезаль. — К чему тогда это? Никто ему не ответил.— Будьте начеку, господа, — сказал Глокта. — Вот эта дверь, пожалуйста. Толстый наемник ударил секирой по входным воротам Университета. Полетели щепки. Ворота вздрогнули от первого удара, задрожали после второго и резко распахнулись на третьем. Одноглазый карлик проскользнул внутрь, держа по ножу в каждой руке. За ним последовал Коска с обнаженным мечом. — Чисто, — послышался его стирийский медленный говорок изнутри. — Хотя и заплесневело. — Отлично. — Глокта взглянул на Арди. — Вам лучше держаться сзади. Она устало кивнула. — Я тоже так думаю. Хромая и изнывая от боли, он переступил порог. Наемники в черных одеждах шли за ним, последние тянули Гойла за связанные запястья. «Той же дорожкой, что и в первый раз, когда я посетил эту пыльную нору. Давно это было. До выборов короля. До Дагоски. Как приятно возвращаться…» Они шли по темному коридору, мимо грязных портретов забытых адептов. Половицы страдальчески скрипели под ногами наемников. Глокта проковылял в столовую. В мрачной комнате их встретил тот же цирк уродов, что и в прошлый раз, когда Глокта заходил сюда. Два одинаковых практика из Сулджука, оба с кривыми мечами. Темнокожие парни с секирами, один большой, другой маленький. Огромный северянин с изуродованным лицом. Полный набор. «Интересно, они так и сидели здесь, пугая друг дружку?» Витари уже поднялась со стула. — Кажется, я просила вас держаться подальше от этого места, калека. — Я старался, я очень старался, но не смог стереть из памяти вашу улыбку. — Ого, Шайло! — Коска вышел из коридора, подкручивая навощенные кончики усов одной рукой, держа меч в другой. — Коска! Ты все еще жив? — Витари выпустила из рук крестовидный нож на длинной цепи, и он со стуком упал, ударившись о доски. — Похоже, сегодня день тех, кого я надеялась больше никогда не встретить. Практики обступили ее, вытащили мечи из ножен, разобрали секиры, булавы и копья со стола. Наемники заходили в комнату с собственным оружием наготове. Глокта кашлянул. — Думаю, будет лучше для всех заинтересованных лиц, если мы обсудим все, как цивилизованные… — Вы видите здесь хоть одного цивилизованного человека? — усмехнулась Витари. «Справедливое замечание». Один практик вскочил на стол, сделав виртуозный прыжок. Однорукий наемник взмахнул крюком в воздухе. Две группы вооруженных до зубов головорезов начали сближаться. Судя по всему, Коска и его отряд собирались отработать свои денежки. «Хорошенькая резня здесь будет, и предсказать ее исход крайне трудно. Шансы равны. Я бы не поставил ни на кого». — Жаль ваших детишек. Жаль, что ни одного цивилизованного человека не нашлось! Рыжие брови Витари гневно сдвинулись. — Они далеко! — О, боюсь, что нет. Две девочки и мальчик? Прекрасные огненно-рыжие волосы, как у матери? «В какие ворота они могли пройти? Гурки идут с запада, так что…» — Их остановили у восточных ворот, взяли под опеку. — Глокта выставил нижнюю губу. — Под заботливую опеку. Сейчас слишком опасные времена, чтобы позволить детишкам разгуливать по улицам. Даже сквозь маску на лице Витари Глокта разглядел ее ужас. — Когда? — прошептала она. «А когда любящая мамаша отсылает детишек в безопасное место?» — Когда? В тот самый день, когда пришли гурки. Вы же сами знаете. Ее глаза широко раскрылись, и он понял, что не ошибся. «Теперь надо повернуть клинок». — Однако не волнуйтесь, они спокойно спят. Практик Секутор нянчит их. Но если я не вернусь… — Вы не причините им вреда… — А что нас сегодня удержит? Какие границы я не могу перейти? Кого из людей не могу тронуть? — Глокта посмотрел на нее самым гнусным взглядом, на какой был способен. — Дети? Надежда, перспективы, целая счастливая жизнь впереди? Я презираю этих мелких паршивцев! — Он пожал горбатыми плечами. — Но вы, возможно, знаете меня лучше. Если вы хотите рискнуть жизнью ваших детей, мы можем раскрыть обман. Или договориться, как в Дагоске. — Да к черту все это! — прорычал один из практиков, поднимая секиру и делая шаг вперед. «Атмосфера насилия толкает на еще один головокружительный шаг к краю…» Витари вскинула руку. — Не двигаться. — У вас дети, и что дальше? Для меня это ничего не значит. Это ничего не значит для Сульта-а-а… Блеснул металл, звякнула цепь. Практик пошатнулся, кровь хлынула из его раскрытого рта. Крестовидный нож Витари вернулся обратно в ее ладонь. Она перевела взор на Глокту. — Договориться? — Совершенно верно. Вы остаетесь здесь. Мы проходим дальше. Вы не видели ничегошеньки, как говорят в старых частях города. Вы хорошо знаете, что доверять Сульту нельзя. Разве не он с легкостью оставил вас умирать в Дагоске? В любом случае, с ним покончено. Гурки стучат в дверь. Вам не кажется, что пора попробовать что-то новое? Маска Витари сдвигалась, когда она шевелила губами. «Думай, думай». Глаза практиков сверкали, клинки поблескивали. «Только не испытывай меня, стерва, не смей…» — Хорошо! Она махнула рукой, и практики с явным неудовольствием отступили назад, все так же враждебно поглядывая на наемников с другой стороны комнаты. Витари кивнула вихрастой головой на дверь в конце. — Через тот зал и вниз по лестнице, там в дальнем конце есть дверь. Дверь с черными металлическими заклепками. — Отлично. «Несколько слов порой действуют лучше, чем много клинков, даже в такое время, как сейчас». Глокта захромал к двери, Коска и его люди последовали за ним. Витари мрачно следила за ними, прищурив глаза. — Если вы только тронете… — Да, да. — Глокта махнул рукой. — Вы напугали меня до смерти.
Когда останки разрушенного здания разлетелись по площади Маршалов, наступила тишина. Едоки замерли, потрясенные и изумленные не меньше Ферро. Только Байяз не был удивлен масштабом разрушения. Его резкий смешок эхом отскочил от стен. — Действует! — повторил он. — Нет! — закричал Мамун, и Тысяча Слов бросилась вперед. Они подошли ближе. Сверкало их прекрасное оружие, рты широко открывались в голодном вожделении, поблескивали белые зубы. Они устремлялись к центру круга с ужасающей скоростью, с криками ненависти, от которых даже у Ферро стыла в жилах кровь. Но Байяз смеялся. — Пусть начинается суд! Ферро выругалась сквозь зубы, когда Семя вспыхнуло холодным огнем у нее на ладони. Могучий порыв ветра пронесся по площади от центра круга, опрокинув едоков, как кегли. Они перекатывались и метались. Ветер выбил все окна, сорвал все двери, снес крыши у всех домов. Огромные инкрустированные ворота Круга лордов резко распахнулись, затем их сорвало с петель и понесло по площади. Многотонные деревянные створки вертелись и крутились, как листки бумаги в бурю. Они просто скосили беспомощных едоков. Они разорвали фигуры в белых доспехах на части, разбросали их конечности. Кровь и пыль били фонтанами и сыпались, оставляя пятна. Рука Ферро мерцала. Ферро быстро и резко втягивала в себя воздух, а холод распространялся по ее жилам, добирался до каждой части тела, обжигал внутренности. Семя туманилось и подрагивало, словно она смотрела на него сквозь быстро текущую воду. Ветер хлестнул ей в глаза, когда белые фигуры взмыли в воздух, точно игрушки, извиваясь в вихре осколков стекла, древесных щепок, каменных обломков. Не больше дюжины едоков осталось на ногах. Они шатались и старались удержаться, их сверкающие волосы отчаянно развевались под сильным порывом ветра. Одна из фигур устремилась к Ферро с гневным рычанием. Это была женщина, ее сверкающая кольчуга раскачивалась, руки цеплялись за воздух. Она приближалась. Ее гладкое горделивое лицо выражало презрение. Такое же презрение играло на лицах едоков, охотившихся на Ферро в Дагоске. Такое же было на лицах работорговцев, укравших у нее жизнь, и на лице Уфмана-уль-Дошта, с улыбкой наблюдавшего ее гнев и беспомощность. Яростный крик Ферро смешался с оглушительным воем ветра. Она и не подозревала, что способна так быстро и резко махнуть мечом. Выражение испуга лишь на миг появилось на совершенном лице едока, прежде чем кривой клинок отрубил ее вытянутую руку и снес голову с плеч. Тело, перевернувшись, рухнуло, пыль посыпалась из зияющих ран. Воздух был полон вспыхивающих теней. Ферро стояла в оцепенении, а обломки вихрем кружились вокруг нее. Какая-то балка врезалась в грудь борющегося с ветром едока и унесла его прочь, как саранчу на ветке. Другой неожиданно взорвался, превратившись в облако из крови и плоти. Останки по спирали унеслись в трепещущие небеса. Огромный бородатый едок с усилием шагнул вперед, подняв над головой большую булаву. Он выкрикивал что-то, чего никто не мог расслышать. Сквозь пульсирующую пелену вихрей Ферро видела, как Байяз взглянул на него, приподняв бровь, и его губы прошептали одно слово: — Сгори! Через мгновение едок вспыхнул, как звезда, и его светящийся абрис отпечатался в зрачках Ферро. Почерневшие кости унес ветер. Остался только Мамун. Он упорно продвигался, волоча ноги по камням, через груды металла, дюйм за дюймом, в направлении Байяза. Один латный щиток сорвался с его ноги и, вертясь, улетел в обезумевшее пространство. Туда же отправилась пластина с плеча. Разорванная материя шумно хлопала. Кожа на его ощерившемся лице начала растягиваться и морщиться. — Нет! Одна рука отчаянно тянулась, пытаясь зацепить первого из магов. Пальцы дрожали от напряжения. — Да, — произнес Байяз. Воздух вокруг его зловеще улыбающегося лица трепетал, как в знойной пустыне. С пальцев Мамуна слетели ногти, вытянутую руку отвело в сторону, и она треснула, ее вырвало из плеча. Безупречная кожа отслоилась от костей и развевалась, как парусина во время шквала. Коричневая пыль посыпалась из разорванного тела, словно песок над дюнами в бурю. Мамуна вдруг отшвырнуло прочь и ударило о стену под самой крышей одного из высоких домов. Камни откалывались от краев рваной пробоины, падали внутрь здания и на улицу. Они присоединились к летящим по ветру обрывкам бумаги, вертящимся балкам, телам, бьющимся в воздухе над площадью. Круг распада и разрушения следовал за железными кругами на земле, поднимался вровень с крышами домов и даже выше. Он пугал и высвобождал все, мимо чего проносился, вырывал и подбрасывал вверх камни, стекло, дерево, металл и плоть, темнел, ревел и усиливался с каждым мгновением. Сквозь бессмысленный яростный рев ветра Ферро расслышала голос Байяза: — Бог улыбается, глядя на это.
Ищейка встал на ноги и встряхнул больной головой. Грязь полетела с его волос. По руке текла кровь, красная на белом. Кажется, конец света еще не наступил. Хотя было очень похоже на то. Мост и караульная у ворот исчезли. На их месте не было ничего, кроме большой кучи разбитого камня и зияющей расщелины, пробитой в стене. И огромное количество пыли. Вокруг лежали трупы, но куда больше было тех, кто катался по земле, задыхаясь, стонал или брел, покачиваясь, через обломки и осколки. Для них бой закончился. Ищейка хорошо знал, что они чувствуют. Кто-то пытался взобраться на груду камней, заполнивших ров, устремляясь к провалу в стене. Кто-то со взъерошенными волосами и длинным мечом в одной руке. Кто, если не Логен Девятипалый? — Черт! — выругался Ищейка. У него, у этого Логена, всегда хватало дурных идей, но эта была наихудшая. Какой-то тип следовал за ним по булыжникам. Трясучка. Он держал секиру в одной руке, щит в другой, и его грязное лицо было мрачным, как у человека, задумавшего черное дело. — А, черт! Молчун пожал запыленными плечами. — Лучше пойти за ними. — Ага. Ищейка вытянул большой палец в сторону Красной Шляпы — тот только что поднялся с земли и стряхивал песок с одежды. — Собери парней, ладно? — Он указал на пробоину в стене острием меча. — Мы отправимся туда. Черт подери, ему надо отлить, как всегда.
Джезаль пятился по полутемному коридору, затаив дыхание. Он чувствовал,как пот выступает на его ладонях, шее и спине. — Чего они ждут? — пробормотал кто-то. Наверху послышался негромкий скрип. Джезаль взглянул на черные потолочные балки. — Вы слышали… Одна тень пробилась сквозь потолок и опустилась в коридор белым расплывчатым пятном, столкнувшись с одним из рыцарей-телохранителей. Ноги едока оставили две большие вмятины на нагруднике рыцаря. Из-под забрала ручьем хлынула кровь. Тень улыбнулась Джезалю. — С наилучшими пожеланиями от пророка Кхалюля. — Союз! — прокричал другой рыцарь, бросаясь вперед. Его меч просвистел над тенью, а в следующий миг тень уже оказалась на другой стороне коридора. Клинок врезался в каменный пол, рыцарь, пошатнувшись, наклонился вперед. Тень подхватила его подмышки, чуть согнула колени и с визгом подбросила рыцаря к потолку. Штукатурка дождем сыпалась вниз, когда она схватила другого рыцаря за шею и ударила головой о стену с такой силой, что впечатала в камень; закованные в броню ноги безжизненно повисли. Древние мечи сорвались со стены около его бездыханного тела и со стуком рухнули на пол. — Сюда! Верховный судья потащил Джезаля, онемевшего и беспомощного, к золоченым двустворчатым дверям. Горст ударил по ним тяжелым сапогом, и створки распахнулись. Они ворвались в Зеркальный зал. Множество столов, стоявших там в ночь свадьбы Джезаля, вынесли, и теперь зал представлял собой огромное пустое пространство из отполированных плиток. Джезаль бежал к дальней двери. Топот его сапог, хриплое тяжелое дыхание разносились эхом в огромном зале. На бегу он видел свое искаженное отражение в зеркалах далеко впереди, справа и слева. Жалкое зрелище. Король-шут, беглец в собственном дворце: корона набекрень, лицо со шрамом, осунувшееся от страха и усталости, покрыто каплями пота. Джезаль резко сбавил скорость, и его занесло. Он чуть не перевернулся, поторопившись остановиться, а Горст едва не врезался ему в спину. Одна из теней-близнецов сидела на полу перед дальней дверью, прислонившись к зеркальной стене. Она отражалась в зеркале так, будто рядом сидела ее сестра. Тень устало подняла руку, измазанную малиновой кровью, и помахала им. Джезаль резко развернулся к окну. Но прежде, чем он успел подумать о побеге, вторая сестра ворвалась в зал. Она влетела вместе с ливнем из разбитого стекла, кувыркаясь на отполированном полу, выпрямилась и замерла. Тень провела длинной рукой по золотым волосам, зевнула и причмокнула губами. — Знаешь такое чувство — как будто все веселье достается кому-то другому? — спросила она.
Расчеты
Красная Шляпа был прав. Никому не стоило умирать здесь. Никому, кроме Девяти Смертей, конечно. Пора этому гаду ответить за все. — Я еще жив, — прошептал Логен. — Еще жив. Он осторожно обогнул угол белого здания и оказался в парке. Он помнил это место, когда оно было заполнено людьми. Они смеялись, что-то ели, болтали о пустяках. Теперь здесь не было слышно смеха. Он видел мертвые тела, разбросанные на лужайках, в доспехах и без. Он слышал глухой гул — наверное, в отдалении шел бой. Вблизи раздавались лишь шелест ветра в голых ветвях деревьев и шорох его шагов по гравию. По коже бежали мурашки, пока он осторожно шел к высокой стене дворца. Тяжелые ворота исчезли, только вывороченные петли висели в сводчатом проходе. Сад по ту сторону стены был полон трупов. Множество окровавленных мертвецов лежало на дорожке перед воротами. Их доспехи были расплющены и изломаны, словно по ним били гигантским молотком. Один был аккуратно разрезан пополам, и обе половины плавали в луже темной крови. Посреди всего этого стоял человек. На нем были белые доспехи в кровавых пятнах. Ветер подул и отбросил с лица человека черные волосы. У него была темная кожа, гладкая и безупречная, как у младенца. Он мрачно смотрел на труп у своих ног, но поднял голову и взглянул на Логена, когда тот вошел в ворота. Без ненависти и без страха, без радости и без печали. Абсолютно бесстрастно. — Ты зашел далеко от дома, — сказал темнокожий человек на северном наречии. — Ты тоже. — Логен посмотрел в его пустое лицо. — Ты едок? — Признаюсь в этом преступлении. — Мы все в чем-то виновны. — Логен поднял меч. — Тогда приступим? — Я пришел сюда, чтобы убить Байяза. И никого больше. Логен окинул взглядом изуродованные тела, валявшиеся в саду. — Как же это все получилось? — Если ты задумал убийство, трудно рассчитать количество мертвых. — Это точно. Кровь не приносит ничего, кроме новой крови, так говорил мой отец. — Мудрый человек. — Если бы я его слушал. — Порой трудно понять, где… истина. — Едок поднял окровавленную правую руку и мрачно посмотрел на нее. — Естественно, что у добродетельного человека возникают… сомнения. — Верю тебе. Не могу сказать, что знаю много добродетельных людей. — Когда-то я думал, что понимаю это. Теперь не уверен. Мы должны сражаться? Логен глубоко вздохнул. — Похоже на то. — Пусть будет так. Темнокожий приблизился так быстро, что Логен не успел поднять меч. Он рванулся в сторону, но его чем-то ударили под ребра — локтем, коленом, плечом. Трудно сказать, когда ты падаешь на траву, а все вокруг кружится. Он попытался встать на ноги и не смог. Только приподнял голову на дюйм — вот и все, что ему удалось. Каждый вдох причинял боль. Он откинулся назад, глядя в белое небо. Возможно, не надо было идти сюда. Возможно, надо было разрешить парням переждать в лесу, пока все не закончится. Очертания высокого едока расплывались перед его туманящимся взором, вырисовывались черным контуром на фоне облаков. — Прости меня за это. Я буду молиться за тебя. Буду молиться за нас обоих. Едок поднял ногу, закованную в броню. Секира ударила ему в лицо, и он пошатнулся. Логен встряхнул головой и сделал вдох. Он заставил себя приподняться и опереться на локоть. Он увидел, как кулак в белой броне размахнулся и врезался в щит Трясучки, пробил край щита и вынудил Трясучку опуститься на колени. В латы на плече едока ударилась стрела. Он повернулся — одна сторона его головы была отрублена, свисали кровавые клочья плоти. Вторая стрела вошла ему точно в шею. Молчун и Ищейка стояли в сводчатом проходе, подняв луки. Едок широкими тяжелыми шагами направился к ним. От его движений ветер шевелил траву. — Хм, — произнес Молчун. Едок ударил его закованным в латы локтем. Молчун врезался в дерево в десяти шагах и упал на траву. Едок поднял другую руку и замахнулся на Ищейку, но один из карлов воткнул в него копье и оттолкнул назад. Северяне входили в ворота, собирались вокруг них, кричали, размахивая секирами и мечами. Логен перевернулся, прополз по лужайке и подобрал свой меч, вырвав горсть травы вместе с ним. Карл с разбитой головой упал рядом с ним, обливаясь кровью. Логен сжал зубы и бросился вперед, подняв меч обеими руками. Он поразил едока в плечо, пробил доспехи и рассек его до самой груди. Кровь потоком хлынула на Ищейку. В тот же миг еще один карл подоспел сбоку и нанес едоку удар булавой, раскроив вторую руку и оставив большую вмятину на нагруднике. Едок пошатнулся, и Красная Шляпа подрубил ему ногу. Он повалился на колени, кровь из ран красной дорожкой стекала по искореженным белым доспехам. Насколько Логен мог видеть, уцелевшая половина его лица улыбалась. — Свободен, — прошептал едок. Логен поднял меч Делателя и снес ему голову с плеч.Вдруг поднялся ветер. Он подметал грязные улицы, свистел в выгоревших зданиях, бросал золу и пыль Весту в лицо, пока тот ехал верхом к Агрионту. Лорд-маршалу пришлось кричать, перекрывая его завывания. — Как наши успехи? — Гурки утратили контроль над битвой! — прокричал в ответ Бринт, и его волосы разлетелись в стороны от нового порыва ветра. — Они отступают, вся армия. Кажется, они поторопились окружить Агрионт и не были готовы к нашему появлению! Теперь они, тесня друг друга, убираются на запад. Идет сражение вокруг стены Арнольта, но Орсо уже обратил их в бегство в Трех Фермах. Вест увидел знакомые очертания Цепной башни, возвышающиеся над руинами, и направил лошадь к ней. — Если нам хотя бы удастся очистить Агрионт, мы сможем… Он запнулся, когда они повернули за угол и он увидел дорогу, ведущую к западным воротам цитадели. Точнее, туда, где эти ворота находились раньше. Вест не сразу осознал это. Около Цепной башни в стене Агрионта зияла огромная брешь. Будка охраны была полностью разрушена, большие куски стены с обеих сторон рухнули и завалили ров, обломки разлетелись по разоренным улицам перед крепостью. Гурки были внутри Агрионта. Самое сердце Союза лежало незащищенное и уязвимое. Впереди, перед цитаделью, еще шел какой-то беспорядочный бой. Вест двинулся к стене крепости мимо отставших и раненых солдат. Он увидел линию стрелков, которые с колена осыпали градом стрел толпу гурков. Падали тела убитых. Дул сильный ветер, какой-то человек кричал, пока другой пытался приладить жгут на окровавленный обрубок его ноги. Лицо Пайка от сажи было еще чернее, чем обычно. — Нам надо отъехать подальше, сэр. Здесь небезопасно. Вест не обратил на него внимания. Каждый должен делать свое дело, без исключений. — Здесь необходимо организовать оборону! Где генерал Крой? Но сержант уже не слышал его. Он поднял голову вверх, его рот глуповато раскрылся. Вест повернулся в седле. Черный столб поднимался вверх над западной частью цитадели. Поначалу казалось, что он состоит из клубящегося дыма, но, когда до Веста долетела пыльная взвесь, он понял, что это какое-то поднятое смерчем вещество. Огромная масса этого вещества. Бесчисленные тонны. Он следил глазами, как столб поднимается выше и выше. Облака закручивались спиралью в центре и медленно перемещались по кругу на самом верху. Бой стих, все гурки и солдаты Союза как зачарованные смотрели на этот столб над Агрионтом. Перед ним черным пальцем торчала Цепная башня, позади тонкой булавкой высился шпиль Дома Делателя. Потом с неба дождем посыпались разнообразные обломки. Снака размером с ножку кресла ударилась о мостовую. Какой-то солдат вскрикнул, когда камень величиной с кулак врезался ему в плечо. Все, кто в этот момент не сражался, попятились назад и приникли к земле, подняв над головами щиты. Ветер стал еще более свирепым, он рвал и раздувал одежду, люди спотыкались, борясь с ним, наклонялись, стиснув зубы и сощурившись. Столб, подобный страшному смерчу, расширялся, темнел, вращался все быстрее. Он рос и почти доставал до неба. Вест видел какие-то точки по его краям, мелькавшие на фоне белых облаков, как стая мошек в летний день. Сверху падали камни, куски древесины, земля, железо, по странной прихоти природы взлетевшие в воздух. Вест не понимал, что происходит. Он просто смотрел на это. — Сэр! — закричал ему на ухо Пайк. — Сэр, надо уходить! Он схватил лошадь Веста под уздцы. Огромная каменная глыба рухнула на мостовую недалеко от них. Лошадь Веста попятилась, в панике заржала. Мир пошатнулся, закружился и почернел. Было совершенно непонятно, сколько это продлится. Вест лежал лицом вниз, в рот ему набился песок. Он поднял голову, оперся на руки и, покачиваясь словно пьяный, встал на колени. Ветер ревел в ушах, летящий песок бил в лицо. Было темно, как в сумерки. В воздухе носился и падал вниз мусор. Обломки врезались в землю, в дома, в людей, сбившихся вместе, как овцы. Все забыли о сражении, живые лежали лицом вниз рядом с мертвыми. Цепная башня очистилась от копоти, ее плиты стали отваливаться от стропил, затем рухнули и сами стропила. Огромный кусок балки ударился о камни, покатился, сметая по пути тела, и врезался в стену дома, отчего крыша здания провалилась внутрь. Веста била дрожь, из воспаленных глаз текли слезы. Он был совершенно беспомощен. Неужели вот так к нему и придет смерть? Не в крови и славе, во время безрассудной атаки, как к генералу Поулдеру. Не в ночной тиши, как к маршалу Берру. И даже не на эшафоте, под капюшоном палача, как к убийце кронпринца Ладислава. Его просто придавит большим куском мусора, рухнувшим с небес. — Прости меня, — прошептал он сквозь бурю. Он увидел, как пошатнулся черный контур Цепной башни. Он видел, как башня накренилась вперед и камни посыпались во вспенивающийся ров. Огромное строение зашаталось, изогнулось и медленно, как во сне, обрушилось сквозь бушующий шторм на город. Оно развалилось на куски чудовищных размеров, которые сокрушали дома, давили съежившихся людей, как муравьев. Осколки летели во все стороны, неся смерть. Это был конец.
На пространстве, которое когда-то называлось площадью Маршалов, не осталось ни единого здания. Высокие фонтаны, величественные статуи на аллее Королей, дворцы, полные этих мягкотелых розовых. Все было сметено. Золоченый купол Круга лордов сорвался, раскололся и распался на мелкие куски. Высокая стена Палаты воинской славы превратилась в уродливую руину. Остальные роскошные особняки, еще стоявшие перед глазами Ферро, разрушились до основания. Растворились в бесформенном вихре ярости, завывавшем вокруг первого из магов, жаждущем поглотить все, от земли до небес. — Да! — Его радостный смех пробивался сквозь грохот бури. — Я сильнее, чем Иувин! Я могущественнее самого Эуса! Можно ли считать это возмездием? И много ли еще надо разрушить, чтобы почувствовать удовлетворение? Ферро подумала о том, сколько людей пряталось в рухнувших домах. Мерцание Семени усилилось, дошло до ее плеча, до шеи, а потом поглотило ее. Все стало стихать. Вдали разрушение продолжалось, но его звуки доносились приглушенно, как сквозь толщу воды. Рука Ферро была необычайно холодной, окоченела до плеча. Ферро смотрела на Байяза — он улыбался, воздев руки. Ветер окружил их стеной бесконечного движения. Но внутри этой стены появились фигуры. Они становились явственнее по мере того, как внешний мир терял четкость. Они собрались вдоль самого крайнего круга. Тени. Духи. Целая голодная толпа. — Ферро… — послышались их шепчущие голоса.
В саду внезапно разразилась буря. Она налетела неожиданно, еще стремительнее, чем бури на Высокогорье. Свет померк, какой-то хлам начал падать с неба. Ищейка не знал, откуда все это сыпалось, да и не интересовался. У него были дела поважнее. Они втащили раненых в высокие двери. Люди стонали, сыпали проклятьями или, что хуже всего, молчали. Пару бойцов пришлось оставить снаружи — они уже вернулись в грязь. Что толку тратить силы на тех, кому ничем не поможешь. Логен держал Молчуна под мышки, а Ищейка за ноги. Его лицо было белым как мел, не считая красной крови на губах. Достаточно было взглянуть в это лицо, чтобы понять: дело плохо. Но он не жаловался, нет. Только не Хардинг Молчун. Ищейка не поверил бы, что Молчун может жаловаться. Они положили его на пол в сумраке за дверью. Ищейка слышал, как обломки стучат по стеклам, ударяются о землю, бьют по крыше. Внесли остальных — сломанные руки, сломанные ноги или того хуже. За ними вошел Трясучка, одной рукой сжимая окровавленную секиру. Его вторая рука, обычно держащая щит, болталась. Ищейка никогда не видел таких коридоров. Пол был выложен зеленым и белым камнем, гладко отполирован и блестел, как стекло. На стенах висели большие картины. Потолок украшали цветы и листья, вырезанные столь искусно, что они выглядели как настоящие, хотя были сделаны из золота и поблескивали в тусклом свете, пробивавшемся в окна. Воины склонялись к раненым товарищам, давали им воды, утешали, перевязывали или накладывали шины. Логен и Трясучка просто стояли, поглядывая друг на друга без ненависти, но и без уважения. Ищейка не вполне понимал, что это значило, и не озабочивался этим. — О чем ты думаешь? — резко спросил он. — Хочешь свалить отсюда в одиночку? Но ты вроде как наш вождь, забыл? Жалкая попытка! Логен только оглянулся, блеснув глазами в сумраке. — Надо помочь Ферро, — пробормотал он скорее самому себе. — И Джезалю. Ищейка уставился на него. — Помочь кому? Здесь настоящие люди, которым нужна помощь. — Я не умею лечить раны. — Ты умеешь только их наносить. Ну, давай, Девять Смертей, если тебе так надо. Ноги в руки, вали отсюда. Ищейка видел, что лицо Логена исказилось, когда он услышал свое прозвище. Девятипалый отступил, прижимая одну руку к телу, а другой крепко стиснув рукоять меча. Затем повернулся и, прихрамывая, пошел по блестящему коридору. — Болит, — произнес Молчун, когда Ищейка присел рядом с ним. — Где? Молчун улыбнулся окровавленными губами. — Везде. — Что ж… Ищейка задрал его рубаху. Одна сторона груди Молчуна была вдавлена, огромный сине-черный синяк расплывался по ней, как смоляное пятно. Трудно было поверить, что человек с такой раной способен дышать. — Ну… — пробормотал он, не зная, с чего начать. — Думаю… со мной покончено. — От этого? — Ищейка попытался усмехнуться, но получилось плохо. — Просто царапина. — Царапина? Молчун попробовал поднять голову, сморщился и упал на спину, учащенно дыша. Он уставился вверх, широко раскрыв глаза. — Чертовски нарядный потолок. Ищейка нервно кивнул. — Ага. Согласен. — Я должен был уйти в грязь, сражаясь с Девятипалым… давно еще. Все, что было потом — подарок. Но я рад этому, Ищейка. Я всегда любил… поболтать с тобой. Он закрыл глаза, и его дыхание остановилось. Он никогда не говорил много, Хардинг Молчун. Он этим славился. Теперь он замолчал навсегда. За что он умер? Сражался вдали от дома, без цели, без смысла, без всякой пользы. Зазря. Но Ищейка видел много таких, кто вернулся в грязь, и никогда ничего хорошего в этом не было. Он глубоко вздохнул и уставился в пол.
Единственная лампа отбрасывала пляшущие тени на ветхий коридор, они скользили по грубому камню и отваливающейся штукатурке. Этот свет превращал наемников в зловещие неясные фигуры, а лица Коски и Арди делал похожими на маски. Темнота густела под тяжелой каменной кладкой арочного проема и клубилась вокруг двери — очень старой, облезлой и сучковатой, усеянной черными железными заклепками. — Вспомнили что-то забавное, наставник? — Я стоял здесь, — пробормотал Глокта. — На этом самом месте. С Зильбером. Он протянул руку и потрогал металлическую ручку кончиками пальцев. — Положил руку на дверь… и прошел мимо. «Опять ирония судьбы. Ответы, которые мы ищем так долго и так далеко, часто лежат прямо под рукой». Озноб пробежал по искривленному позвоночнику, когда он наклонился к двери. Изнутри шел какой-то звук — приглушенное бормотание на непонятном языке. «Адепт демонов призывает обитателей бездны». Он облизнул губы. Вид растерзанных останков верховного судьи всплыл у в памяти. «Было бы опрометчиво просто ворваться туда, как бы сильно мы ни жаждали узнать ответы на наши вопросы. Весьма опрометчиво…» — Наставник Гойл, вы привели нас сюда, так не будете ли любезны пойти вперед? Гойл что-то прошипел через кляп, и его выпученные глаза почти вылезли из орбит. Коска одной рукой взял наставника Адуи за воротник, а другой сжал железную ручку двери. Он резко распахнул дверь и хорошенько двинул сапогом под зад Гойлу. Тот влетел внутрь, нечленораздельно вопя сквозь кляп. Металлический щелчок спущенной тетивы донесся из-за двери вместе с пением, звучавшим теперь громче и отчетливее. «Что бы сказал полковник Глокта? Вперед, к победе, ребята!» Глокта прошел в дверь, перетащив больную ногу через порог, и с удивлением огляделся. Он увидел большую круглую комнату с куполобразным потолком и детально выписанную фреску на тонувших во мраке стенах. «Неприятно знакомая картина». Канедиас с раскинутыми руками, раз в пять больше человеческого роста, нависал над всей комнатой. За его спиной поднимались ярко-красные, оранжевые и ослепительно-белые языки пламени. На противоположной стене его брат Иувин распростерся на траве под цветущими деревьями. Кровь струилась из его многочисленных ран. Между этими двумя фигурами маги направлялись в поход ради возмездия — шестеро с одной стороны, пятеро — с другой, лысый Байяз во главе отряда. «Кровь, огонь, смерть, месть. Как все чудесно сходится, учитывая обстоятельства». Сложный орнамент, воспроизведенный с необычайной тщательностью, покрывал широкий пол. Круги в кругах, образы, символы, фигуры пугающей сложности были выложены аккуратными линиями из белого порошка. «Соль, если я не ошибаюсь». Гойл лежал на груди в шаге или двух от двери, около самого крайнего круга. Его руки все еще были связаны сзади. Темная кровь вытекала из-под тела, наконечник стрелы торчал из спины. «Как раз там, где должно быть его сердце. Никогда бы не подумал, что это его слабое место». Четыре университетских адепта замерли, выражая разную степень изумления. Трое из них — Чейл, Денка и Канделау — держали в обеих руках свечи, чьи мигающие фитили издавали удушливый трупный запах. Сауризин, адепт-химик, сжимал лук. Лица стариков, освещенные желчно-желтым светом снизу, походили на маски страха. В дальней части комнаты за кафедрой стоял Зильбер. Перед ним при свете единственной лампы лежала большая раскрытая книга, он смотрел в нее с напряженным вниманием. Его палец полз по странице, тонкие губы непрерывно шевелились. Даже на расстоянии Глокта видел крупные капли пота, стекавшие по его худому лицу. Рядом с ним, прямой как палка, стоял архилектор Сульт в белоснежном одеянии. Его глаза голубыми кинжалами метнулись через пространство комнаты. — Глокта, уродливый болван! — выкрикнул он. — Какого черта вы здесь делаете? — Могу задать вам тот же самый вопрос, ваше преосвященство. — Глокта обвел тростью странную обстановку комнаты. — Эти свечи, старинные книги, песнопения и круги соли очень напоминают какую-то игру. «Нелепую детскую игру, что весьма неожиданно. Пока я мучился с торговцами шелком, рисковал своей жизнью в Дагоске, шантажом добывал тебе голоса, ты занимался… вот этим?» Но Сульт относился к своему занятию серьезно. — Молчи, дурак! Это наш последний шанс! — Это? Серьезно? Коска уже вошел в дверь, наемники в масках следовали за ним. Зильбер по-прежнему не отрывал глаз от книги, его губы шевелились, пот со лба лился градом. Глокта нахмурился. — Кто-нибудь, заткните ему рот! — Нет! — завопил Чейл. Его маленькое лицо выразило абсолютный ужас. — Нельзя прерывать заклинание! Это очень опасно! Последствия могут быть… могут быть… — Катастрофическими! — взвизгнул Канделау. Тем не менее, один из наемников сделал шаг, направляясь к центру комнаты. — Не приближайтесь к соли! — завизжал Денка. Воск капал с его дрожащей свечи. — Что вы делаете! — Подождите! — рявкнул Глокта, и наемник остановился на краю круга, глядя на него из-под маски. Пока они разговаривали, в комнате явно стало холоднее. Какой-то неестественный холод. Что-то происходило в центре кругов. Воздух все сильнее и сильнее колебался, точно над большим костром, по мере того как хриплый голос Зильбера монотонно тянул заклинание. Глокта замер, его взор метался между старыми адептами. «Что делать? Остановить его или не останавливать? Остановить или…» — Позвольте мне! — Коска сделал шаг вперед, опуская в карман черного камзола свободную левую руку. «Но ты не…» Коска вытащил руку беззаботным широким жестом и метнул нож. Лезвие сверкнуло, отражая огоньки свечей, пролетело, вращаясь, сквозь мерцающий воздух и по самую рукоятку вошло в лоб Зильбера. — Ха! — Коска сжал плечо Глокты. — Что я вам говорил? Видели вы когда-нибудь более меткий бросок? Кровь стекала по виску Зильбера красным ручейком. Его глаза закатились, мигнули, он завалился на бок, перевалился через кафедру и рухнул на пол. Книга упала на него сверху, древние страницы зашелестели, лампа накренилась, и ручейки горячего масла пролились на пол. — Нет! — взвизгнул Сульт. Чейл ахнул и замер с открытым ртом. Канделау отбросил свечу и упал на пол. Денка испуганно взвизгнул, прикрыл лицо рукой и выпученными глазами глядел из-под пальцев. Последовала долгая пауза. Все, кроме Коски, испуганно взирали на тело адепта демонов. Глокта ждал, оскалив осколки зубов и прищурившись так, что глаза казались закрытыми. «Похоже на тот ужасный, прекрасный миг, когда тебе обрубили палец, но ты еще не чувствуешь боль. Сейчас она придет. Сейчас она придет. Сейчас придет боль…». Но никто не пришел. Сатанинский смех не огласил комнату. Пол не провалился, чтобы раскрыть врата в ад. Мерцание погасло, в комнате стало теплее. Глокта поднял брови, почти разочарованный. — Похоже, не стоит надеяться на сатанинские ритуалы. — Нет! — снова выкрикнул Сульт. — Боюсь, именно так, ваше преосвященство. Надо же, ведь раньше я уважал вас. Глокта насмешливо взглянул на адепта-химика, все еще крепко сжимавшего лук, и кивнул на тело Гойла. — Хороший выстрел. Поздравляю вас. Мне придется убирать меньше мусора. — Затем приказал наемникам, стоявшим за его спиной: — Схватите этого человека. — Нет! — завопил Сауризин, бросая лук на пол. — Я ко всему этому не имею никакого отношения! У меня не было выбора! Это он! — Он ткнул толстым пальцем в бездыханное тело Зильбера. — И… он! — Сауризин указал на Сульта дрожащей рукой. — Это правильная мысль, но она подождет до допроса. Не будете ли вы так любезны позаботиться о его преосвященстве? — С удовольствием. Коска шагнул вперед, и белый порошок, как пыль, полетел из-под его сапог, разрушая замысловатые рисунки. — Глокта, вы слепой идиот! — взвизгнул Сульт. — Вы не понимаете, какую опасность представляет собой Байяз! Первый из магов и его незаконнорожденный король! Глокта! Вы не имеете права! А-а! Он заскулил, когда Коска завернул ему руки за спину и поставил на колени. Белые волосы рассыпались в беспорядке. — Вы не понимаете… — Если гурки не перебьют нас, у вас будет предостаточно времени, чтобы объяснить мне все. Не сомневайтесь. Глокта улыбался беззубым ртом, когда Коска туго заматывал веревкой запястья Сульта. «Если бы вы знали, как долго я мечтал произнести вот эти слова». — Архилектор Сульт, вы арестованы за государственную измену и преступление против его королевского величества.
Джезаль мог только стоять и смотреть. Одна из близнецов, та, которая была забрызгана кровью, медленно подняла длинные руки над головой и удовлетворенно потянулась. Вторая посмотрела на него, подняв бровь. — Как бы ты хотел умереть? — спросила она. — Ваше величество, встаньте за мной. Горст поднял длинный клинок здоровой рукой. — Нет. Не в этот раз. Джезаль сорвал с головы корону, с таким старанием добытую для него Байязом, и отбросил ее. Корона покатилась по полу. Да, его сделали королем. Но если он должен умереть, он умрет простым человеком, как все остальные. Он вдруг осознал, сколько ему было дано преимуществ. Большинство людей о таком не могли и мечтать. Он имел столько возможностей сделать добро, но он не сделал ничего, лишь ныл и думал о себе. А теперь было слишком поздно. — Я прожил жизнь, опираясь на других. Прятался за их спинами. Взбирался на их плечи. Но не в этот раз. Одна из сестер подняла руки и принялась аплодировать. Размеренные хлопки эхом отражались от зеркальных стен. Вторая захихикала. Горст вскинул меч. Джезаль сделал то же самое в последнем акте бессмысленной защиты. Затем верховный судья Маровия вихрем промелькнул между ними. Старик двигался с невероятной скоростью, его темное одеяние развевалось. Он держал в руке какой-то длинный металлический прут с крюком на конце. — Что… — пробормотал Джезаль. Крюк неожиданно вспыхнул ослепляюще белым огнем, ярким, как солнце в летний день. Он отразился в зеркалах, и вот уже целая сотня крюков сверкала, как звезды, распространяясь все дальше. Джезаль ахнул, зажмурил глаза и прикрыл лицо рукой. Длинный след, оставляемый этой алмазной сверкающей точкой, ослеплял его, переливаясь и шипя. Он моргнул, приоткрыл рот, опустил руку. Близнецы стояли на прежнем месте, как статуи. Верховный судья был рядом с ними. Завитки белого пара тянулись вверх из отверстий на конце странного оружия Маровии и закручивались вокруг его руки. На мгновение все замерли. Затем около дюжины больших зеркал в дальнем конце зала раскололись пополам, словно листы бумаги, разрезанные самым острым в мире ножом. Несколько половин опрокинулись и разбились, разлетевшись блестящими осколками по полу. — Ур-р-гх, — вздохнула женщина, стоявшая слева. Джезаль вдруг понял, что из-под ее доспехов капает кровь. Она протянула к нему руку, и рука оторвалась у запястья, ударилась о плитки пола. Кровь текла с ровно отрезанной культи. Она накренилась влево. Точнее, влево отклонилось туловище, а ноги уже упали с другой стороны. Голова тоже отвалилась и покатилась по плиткам в растекающуюся кровавую лужу. Аккуратно обрубленные волосы золотистым облаком приземлились прямо в кровавое месиво. Доспехи, плоть, кости, все было разрезано на аккуратные кусочки, как сыр при помощи проволоки. Вторая сестра помрачнела и неуверенно шагнула к Маровии. Ее колени подломились, и она упала, сложившись пополам. Ноги отлетели в сторону и лежали неподвижно, пыль сыпалась, собираясь в коричневую горку. Верхняя часть тела подтянулась вперед, вцепившись ногтями в пол, вскинула голову и зашипела. Воздух вокруг верховного судьи замерцал, и разрезанное тело едока вспыхнуло огнем. Оно заметалось, издав протяжный, пронзительный вопль. Потом затихло, превратившись в массу дымящейся черной золы. Маровия поднял свое странное оружие и негромко присвистнул, с улыбкой оглядев крюк на конце, откуда еще тянулись последние струи пара. — Канедиас. Он умел делать оружие. Настоящий мастер Делатель. Не правда ли, ваше величество? — Что? — пробормотал потрясенный Джезаль. Лицо Маровии медленно растекалось, сползая, пока он шел к ним через зал. Другое лицо появлялось из-под него. Только глаза остались прежними — разного цвета, веселые морщинки в углах. Он улыбнулся Джезалю, как старый друг. Йору Сульфур поклонился. — Не дают покоя, ваше величество? Ни минуты покоя. Одна из дверей с треском распахнулась. Джезаль схватился за меч, сердце его замерло. Сульфур резко обернулся с оружием Делателя в руке. Какой-то огромный человек ввалился в комнату. Его искаженное лицо покрывали шрамы, грудь вздымалась, в одной руке он держал тяжелый меч, другую прижимал к ребрам. Джезаль заморгал, не веря собственным глазам. — Логен Девятипалый! Как, черт возьми, ты здесь очутился? Северянин пару секунд молчал и смотрел на него, затем прислонился к зеркалу около двери и бросил меч на пол. Медленно скользнул вниз, пока тоже не оказался на полу, и сел, откинув голову назад. — Длинная история, — сказал он.
— Слушай нас… Ветер был полон призраков. Они сотнями собрались вдоль самого дальнего круга, и блестящее железо тускнело, подергиваясь ледяной влагой. — Мы кое-что должны сказать тебе, Ферро… — Тайны… — Что мы можем дать тебе? — Мы знаем все… — Только впусти нас… Так много голосов. Она слышала голос Аруфа, своего старого учителя. Она слышала голос работорговца Сусмана. Она слышала голоса своей матери и своего отца. Она слышала голос Юлвея и голос Уфмана. Сотни голосов. Тысячи. Знакомые и те, кого она позабыла. Голоса мертвых и живых. Крики, бормотание, вопли. Шепот — совсем близко, на ухо и еще ближе. Даже ближе, чем ее собственные мысли. — Ты хочешь мести? — О чем еще ты мечтала? — Все, чего ты хочешь. Все, что тебе нужно. — Только впусти нас… — Это пустота в тебе? — Мы именно то, чего тебе не хватает. Металлические круги побелели от инея. Ферро встала на колени в одном конце головокружительного туннеля, сотканного из гула и ярости, полного теней и уходящего в темные небеса. Она слышала отголоски смеха первого из магов. Насыщенный энергией воздух скручивался в спираль, поблескивал и расплывался перед глазами. — Тебе ничего не придется делать. — Байяз… — Он все сделает… — Дурак! — Лжец! — Впусти нас… — Он не понимает… — Он использует тебя! — Он смеется. — Но это продлится недолго. — Ворота вот-вот откроются. — Позволь нам войти… Если Байяз и слышал эти голоса, то не подавал вида. По мостовой от его ног побежали трещины, они завивались вокруг мага, образуя спирали. Железные круги стали смещаться, изгибаться. Они с металлическим скрежетом выкручивались из ломающихся камней, блистая яркими гранями. — Печати разрушаются. — Одиннадцать кругов… — И одиннадцать оборотов. — Двери распахнуты. — Да. Голоса говорили одновременно. Тени толпились, подходили все ближе. Ферро задыхалась, ее зубы стучали, ноги и руки дрожали, холод забирался в самое сердце. Она преклонила колени перед пропастью, бездонной, безграничной, полной теней и голосов. — Скоро мы будем с тобой. — Очень скоро. — Время на нашей стороне. — Разделенные стороны соединились. — Как и должно было быть. — Пока Эус не провозгласил свой первый закон. — Впусти нас. Ей нужно было всего лишь подержать Семя еще мгновение. И тогда голоса подарят ей отмщение. Байяз лгал, она знала это с самого начала. Она ничего ему не должна. Веки Ферро дрогнули и опустились, губы широко разомкнулись. Гул ветра ослабел, она слышала только голоса. Тихие, мягкие, справедливые. — Мы захватим мир и сделаем его таким, каким он должен быть. — Вместе. — Впусти нас… — Ты поможешь нам. — Ты освободишь нас. — Ты можешь нам доверять. — Доверься нам… Довериться? Это слово всегда используют лжецы. Ферро вспомнила останки Аулкуса. Пустые руины, ветер и пыль. Обитатели Другой стороны сотворены из лжи. Лучше жить с пустотой внутри, чем наполнить себя вот этим. Ферро прокусила свой язык и почувствовала, как рот наполняется солоноватой кровью. Она глубоко вздохнула и заставила себя открыть глаза. — Доверься нам… — Впусти нас! Она видела ящик Делателя, его расплывающиеся очертания. Ферро наклонилась над ним, вцепилась в него онемевшими пальцами, пока ветер отчаянно дул ей в лицо. Она не позволит сделать себя рабыней. Ни Байязу, ни Рассказчикам Тайн. У нее свой путь. Возможно, темный путь, но ее собственный. Крышка распахнулась. — Нет… — Голоса хором шипели ей в ухо. — Нет! Ферро сжала окровавленные зубы, яростно зарычала и заставила свои пальцы разжаться. Мир был расплавлен, он превратился в бесформенную темную массу. Тихо, медленно онемевшие пальцы Ферро разжались. Вот ее отмщение. Она отомстит лжецам, ворам — всем, кто использует других. Земля дрожала, рассыпалась, трескалась, тонкая и уязвимая, как стекло, прикрывающее пустоту. Ферро повернула дрожащую руку, и Семя упало с ее ладони. Голоса разом прокричали: — Нет! Ферро вслепую нашарила крышку. — Да пошли вы! — прошипела она. И последним усилием захлопнула ящик.
После дождей
Логен облокотился на парапет, поднявшись на одну из дворцовых башен, и мрачно смотрел, как дует ветер. Когда-то — сейчас казалось, с тех пор прошла целая вечность, — он так же смотрел с вершины Цепной башни. Потрясенный, он видел бескрайний город и спрашивал себя, есть ли на свете более горделивое, прекрасное и незыблемое творение человеческих рук, чем Агрионт. Но мертвые знают, времена меняются. Зеленое пространство парка было засыпано всевозможными обломками и мусором, деревья поломаны, трава вытоптана, озеро превратилось в грязную трясину. На западной окраине уцелел полукруг прекрасных белых зданий, но их окна зияли пустыми проемами. За ними дома стояли без крыш, свисали обнаженные балки. Дальше виднелись сплошные руины, как пустые раковины, набитые камнями. А еще дальше не было ничего. Огромный дом с золотым куполом исчез. Площадь, где Логен наблюдал за поединками турнира, тоже. Цепная башня, могучая стена под ней, величественные здания, мимо которых Логен бежал вместе с Ферро, — все исчезло. Огромное пространство разрушений начиналось от западной окраины Агрионта. Акры бесформенных руин. Город за пределами Агрионта был покрыт черными шрамами пепелищ. Дым все еще поднимался от нескольких последних пожаров и от тлеющих судов, гонимых ветром по заливу. Дом Делателя остроконечной черной глыбой нависал над этой панорамой, безучастно и равнодушно. Логен стоял на башне, снова и снова потирая отмеченную шрамом сторону лица. Его раны болели. Множество ран. Все его тело было избито и покрыто синяками, порублено и переломано. После схватки с едоком, после боя у крепостного рва, после поединка с Наводящим Ужас, после семи дней битвы на Высокогорье. После целой сотни боев, стычек и походов. Их было слишком много, чтобы все помнить. Он так устал от этого, ему так больно и тошно. Он мрачно взглянул на свои руки, лежащие на парапете. Голый камень проглядывал на месте отрубленного среднего пальца. Девятипалый. Девять Смертей. Человек, созданный из смерти, как сказал когда-то Бетод. Вчера он чуть не убил Ищейку. Своего старого друга. Своего единственного друга. Он уже занес меч, и только случай отвел его руку. Он вспомнил, как так же стоял на башне Великой Северной библиотеки и глядел на долину и озеро внизу, неподвижное, словно огромное зеркало. Ветер овевал его свежевыбритый подбородок, и он спрашивал себя: может ли человек измениться? Теперь он знал ответ. — Мастер Девятипалый! Логен быстро повернулся и застонал сквозь зубы, когда швы на боку пронзила боль. Первый из магов вышел и приблизился к нему. Байяз изменился. Он выглядел молодым. Моложе, чем в тот день, когда Логен познакомился с ним. Его движения стали быстрыми, в глазах появился блеск. Даже в его седой бороде, скрывавшей дружелюбную усмешку, можно было заметить несколько темных волос ков. Он улыбался впервые за долгое время. — Ты ранен? — спросил он. Логен невесело цокнул языком. — Не в первый раз. — Но от этого не легче. Байяз встал рядом с Логеном, положил руки на каменный парапет и радостно взирал на то, что их окружало. Так, словно внизу была цветущая поляна, а не грандиозные развалины. — Не ожидал, что мы встретимся так скоро. И что ты так высоко поднимешься. Значит, вражда окончена. Ты победил Бетода. Сбросил с его же собственной стены, как мне рассказывали. Отличный прием. Всегда думай о том, какую песню о тебе сложат. И ты занял его место. Девять Смертей, король Севера! Подумать только. Логен нахмурился. — Все было не так. — Это детали. Результат тот же. На Севере теперь мир? В любом случае, я тебя поздравляю. — Бетод мне кое-что рассказал. — Правда? — спросил Байяз беспечно. — Мне его речи всегда казались унылыми. Вечно говорил только о себе, о своих планах и достижениях. Когда люди не думают о других, это утомительно. Дурные манеры. — Он сказал, что не убил меня благодаря тебе. Что тебе зачем-то потребовалась моя жизнь. — Это правда, должен признать. Он задолжал мне, и в счет долга я потребовал сохранить тебе жизнь. Мне нравится заглядывать в будущее. Я уже знал, мне понадобится тот, кто умеет разговаривать с духами. Вдобавок ты оказался очень полезным спутником в путешествии. Логен заметил сквозь зубы: — Стоило сообщить об этом мне. — Ты никогда не спрашивал, мастер Девятипалый. Ты не хотел знать моих планов, насколько я помню, а я не хотел, чтобы ты чувствовал себя обязанным. Сообщить, что я спас твою жизнь, — плохое начало для дружбы. Это звучало убедительно, как и все, что говорил Байяз. Однако когда тобой торгуют, как боровом, это оставляет неприятный осадок. — А где Ки? Я бы хотел… — Он мертв. — Байяз произнес это энергично, резко, как ударил кинжалом. — Нам очень его не хватает. — Значит, вернулся в грязь? Логен вспомнил, с каким трудом он спас жизнь ученика. Вспомнил, сколько миль он проехал под бесконечным дождем, как старался делать все правильно. Все впустую. Возможно, надо было больше чувствовать? Но это трудно, когда видишь столько смертей. Логен задумался. Неужели ему на самом деле все было безразлично? Трудно сказать. — Вернулся в грязь, — повторил он. — А вы идете дальше. — Конечно. — Вот так человек и выживает. Мы вспоминаем их, говорим какие-то слова, а потом идем дальше, надеясь на лучшее. — Так и есть. — Надо смотреть правде в глаза. — Верно. Логен потер больной бок, заставляя себя хоть что-то почувствовать. Но лишняя боль еще никому не помогла. — Вчера я потерял друга. — Это был кровавый день, но он принес победу. — Неужели? Для кого? Он видел людей, сновавших среди руин, как насекомые. Они взбирались на камни, выискивая живых, а находили мертвецов. Вряд ли эти люди чувствовали сейчас прилив победной радости. Как и сам Логен. — Мне нужно к своим, — пробормотал он, однако не сдвинулся с места. — Помочь с похоронами. И с ранеными. — Однако ты здесь, стоишь и смотришь вниз. Глаза Байяза были жесткими, как зеленые камни. Логен с самого начала заметил в нем эту жесткость, но как-то позабыл о ней. Решил не замечать. — Я понимаю твои чувства. Исцелять раненых — дело для молодых. Когда человек стареет, у него остается все меньше терпения для раненых. — Он наморщил лоб, отворачиваясь от мрачной картины внизу. — Я очень стар.Он поднял кулак, чтобы постучать, но медлил. Пальцы нервно сжались. Он помнил ее горьковатый запах, ее сильные руки, очертания насупленных бровей в свете костра. Он помнил тепло ее тела, прижавшегося к нему ночью. Он знал, между ними было что-то хорошее, даже если они говорили друг другу только жестокие слова. У некоторых людей просто нет нежных слов, как бы они ни старались. Конечно, он не питал никаких надежд. Человеку его склада не на что надеяться. Но ты ничего не получишь, если ничего не отдашь. Поэтому Логен стиснул зубы и постучал. Никто не ответил. Он закусил губу и постучал еще раз. Тишина. Он нахмурился и порывисто, внезапно потеряв терпение, толкнул дверь. Ферро резко обернулась. Ее одежда была помятой и грязной даже больше, чем обычно. Онашироко раскрыла свои дикие глаза, сжала кулаки. Но ее лицо вытянулось от удивления, когда она увидела, кто пришел. Сердце Логена дрогнуло. — Это я, Логен. — Угу, — пробормотала она. Ферро вдруг рывком повернула голову в сторону и уставилась в окно. Сделала шаг, прищурилась. Затем так же порывисто повернулась в другую сторону. — Там! — Что? — спросил озадаченный Логен. — Ты их не слышишь? — Слышу что? — Их, идиот! Она осторожно приблизилась к стене и прижалась к ней. Логен не знал, какой будет их встреча. С Ферро ни в чем нельзя быть уверенным. Но такого он не ожидал. Что ж, надо упорно прокладывать к ней путь, решил он. Что еще остается? — Я теперь король. — Он усмехнулся. — Король Севера, представляешь? Он думал, она рассмеется ему в лицо, но Ферро стояла у стены и прислушивалась. — Я и Луфар, парочка королей. Есть ли на свете два более неподходящих для этого дела парня? Она не отвечала. Логен облизнул губы. Выхода нет, надо сразу переходить к делу. — Ферро. Все так вышло… То, как мы с тобой… простились… — Он сделал шаг вперед, потом еще один. — Я не хотел… Ну, не знаю… — Он положил руку ей на плечо. — Ферро, я хочу тебе сказать… Она быстро обернулась и закрыла ему рот рукой. — Ш-ш-ш. Потом схватила его за рубашку и потянула вниз, заставляя встать на колени. Она прижала ухо к плиткам пола, словно прислушивалась к чему-то. — Ты слышишь? — Ферро отпустила его и рванулась в угол комнаты. — Там! Ты слышишь их? Он протянул руку, тихо прикоснулся сзади к ее шее, пробежал грубыми пальцами по ее коже. Она оттолкнула его, дернув плечами, и Логен почувствовал, что по его лицу пробежала легкая судорога. Возможно, то хорошее, что было между ними, существовало лишь в его воображении. Возможно, он так сильно этого желал, что позволил себе поверить в это. Он встал, прочистил пересохшее горло. — Не важно. Может быть, я зайду позже. Ферро по-прежнему стояла на коленях, приложив голову к полу. Она даже не посмотрела, как он уходил.
Логен Девятипалый был хорошо знаком со смертью. Он ходил рядом с ней всю жизнь. Он смотрел, как сжигали тела после сражения у Карлеона. Он видел, как хоронили сотни убитых на безымянной равнине Высокогорья. Он всходил на холм из человеческих костей под разрушенным Аулкусом. Но даже Девять Смертей, самый страшный человек на Севере, никогда не видел ничего подобного. Тела складывали в широкой аллее, лицом вверх. Расползающиеся холмы из тел, все выше и выше. Сотни поверх сотен. Их было слишком много, чтобы он мог подсчитать. Кто-то пытался накрыть их, но это было нелегко. В конце концов, мертвым все равно. Рваные простыни трепетали на ветру, прижатые тяжелыми деревяшками, из-под них свисали безжизненные руки и ноги. На этой аллее уцелели несколько статуй — горделивые короли и их советники, каменные лица и тела, покрытые рубцами и выбоинами. Они грустно смотрели на кровавые горы мертвецов у своих ног. Увидев их, Логен осознал, что это все-таки аллея Королей, а не царство мертвых. Через сотню шагов остались только пустые постаменты. На одном удержалась оторвавшаяся нога изваяния. Странная группа людей собралась здесь. Вид у них был совсем изнуренный, что-то среднее между живыми и мертвецами. На большом камне сидел человек. Он замер и молча смотрел на целые пригоршни волос, выпавших с собственной головы. Другой кашлял в окровавленный кусок тряпки. Мужчина и женщина лежали рядом, глядя в никуда, кожа на их лицах так съежилась, что обтянула черепа. Женщина дышала хрипло и прерывисто. Мужчина уже не дышал. Еще сотня шагов, и Логену показалось, что он идет по разрушенному аду. Ничто не напоминало о том, что здесь когда-то стояли статуи, дома и было хоть что-то живое. Вокруг возвышались лишь холмы странного мусора: обломки камней, расщепленные куски дерева, искореженный металл, бумага, стекло, все сдавлено и перемешано, покрыто тоннами пыли и грязи. Порой из завалов выглядывали какие-то вещи, непонятным образом уцелевшие: дверь, стул, ковер, разрисованная тарелка, улыбающееся лицо статуи. Посреди этого хаоса бродили грязные мужчины и женщины. Они копались в мусоре, отбрасывали его, стараясь проложить дорожки. Спасатели, рабочие, воры? Кто знает. Логен прошел мимо огромного потрескивающего костра в человеческий рост, ощутив, как тепло коснулось его щеки. Какой-то высокий солдат в доспехах, измазанных сажей, стоял рядом. — Вы нашли что-нибудь из белого металла? — кричал он тем, кто искал среди мусора. — Хоть что-нибудь? Все в огонь! Тела в белых латах? Сожгите их! Приказ Закрытого совета! Еще несколько шагов вперед, и Логен увидел человека, стоящего на вершине одного из самых высоких курганов. Этот человек тянул длинный деревянный шест и в этот миг как раз повернулся, чтобы ухватиться покрепче. Логен узнал Джезаля дан Луфара. Его одежда была порвана и испачкана, лицо заляпано грязью. Он походил на короля не больше, чем сам Логен. Какой-то здоровяк стоял внизу, задрав голову вверх. Одна его рука висела на перевязке. — Ваше величество, это небезопасно! — повизгивал он необычайно тонким, девичьим голосом. — Нам лучше… — Нет! Я должен быть здесь! Джезаль наклонился назад и потянул балку, вены на его шее напряглись. Невозможно было сдвинуть такую тяжесть в одиночку, но он все равно пытался. Логен остановился, наблюдая за ним. — И давно он здесь? — Всю ночь и весь день, — произнес здоровяк. — И никак не успокоится. Почти все, кого нашли живыми, поражены болезнью. — Он махнул здоровой рукой в сторону жалкой группы рядом со статуями. — У них выпадают волосы, ногти, зубы. Тела съеживаются. Одни уже умерли, другие умирают. — Он покачал головой. — Какое преступление мы совершили, чтобы заслужить такое наказание? — Не всегда наказывают тех, кто виноват. — Девятипалый! — Джезаль посмотрел вниз, бледное солнце светило за его спиной. — Вот у кого есть сила. Берись за конец этой балки! Было трудно понять, какой толк в том, чтобы сдвинуть эту балку. Но длинный путь начинается с короткого шага, как говорил отец Логена. Поэтому он полез наверх. Дерево затрещало, камни покатились из-под сапог, но Логен добрался до вершины и огляделся вокруг. — Во имя мертвых!.. Теперь он видел, что руины простираются до самого горизонта. Люди снуют среди них, осторожно разгребают щебень или просто стоят, как Логен, пораженные масштабом разрушений. Масштаб разрушения диаметром в милю, а то и больше. — Помоги мне, Логен! — Ага, сейчас. Он наклонился и подхватил конец длинной исцарапанной балки. Два короля, таскающие бревна. Короли грязи. — Ну, тяни! Логен приподнял балку, ощутив боль во всех своих ранах. Бревно медленно сдвигалось. — Есть! — глухо произнес Джезаль сквозь зубы. Вместе они подняли балку и перевернули. Джезаль нагнулся, убрал сухой древесный сук, откинул разорванную простыню. Под ней лежала женщина, скосив мертвые глаза. Одной сломанной рукой она прижимала к себе ребенка. Ее волнистые волосы потемнели от крови. — Ладно. — Джезаль вытер рот грязной ладонью. — Ладно. Что ж. Положим их вместе с другими погибшими. Он стал взбираться дальше по руинам. — Тащи лом! Сюда, наверх! И кирку. Нам надо разобрать эти камни. Оставь пока инструменты, они нам понадобятся позднее. Чтобы строить дома! Логен положил руку ему на плечо. — Джезаль, подожди. Подожди. Ты меня знаешь… — Конечно. Ну, я бы хотел так думать. — Отлично. Тогда скажи мне кое-что. Я… — Логен запнулся, подбирая слова. — Я плохой человек? — Ты? — Джезаль посмотрел на него растерянно. — Ты лучший человек из всех, кого я знаю.
Они собрались под сломанным деревом в парке, несколько мрачных людей, похожих на призраков. Неподвижные черные силуэты, красные и золотистые облака над их головами освещало заходящее солнце. Логен шел к ним и слышал их приглушенные голоса. Они говорили о мертвых, тихо и печально. Он видел могилы у их ног: две дюжины свежих холмов, расположенных по кругу, потому что все теперь равны. Великий Уравнитель, как говорят гномы. Люди возвращаются в грязь, и люди произносят слова над могилами. Так было всегда, с давних времен, от Скарлинга Простоволосого. — Хардинг Молчун. Не было стрелка лучше его. Он не раз спасал мне жизнь и не ждал за это никакой благодарности. Кроме того, чтобы и я спас ему жизнь при случае. Но в этот раз я не смог. Никто из нас не смог бы… — Голос Ищейки затих. Люди повернули головы, чтобы взглянуть на Логена, когда его шаги заскрипели по гравию. — Пожаловал король Севера? — сказал кто-то. — Сам Девять Смертей. — Нам поклониться или как? Все смотрели на него. Он видел их глаза, поблескивающие в сумерках, и черные силуэты, ничего больше, трудно отличить одного от другого. Сборище теней. Сборище духов, и весьма недружелюбных. — Ты хочешь что-то сказать, Девять Смертей? — спросил кто-то позади него. — Да нет, — ответил Логен. — Вы все делаете правильно. — У нас не было никаких причин воевать здесь. Несколько голосов поддержали его: — Это не наша чертова война! — Парни погибли ни за что. Снова возгласы одобрения. — Лучше бы закопали тебя. — Да, возможно. Логену хотелось заплакать, но вместо этого он почувствовал, что улыбается. Девять Смертей улыбнулся. Так улыбается череп, у которого внутри нет ничего, кроме смерти. — Пусть так. Но не вы выбираете, кому идти в грязь. Пока кишка тонка сделать это собственными руками. Ну, хватит вам смелости? Хоть кому-нибудь? Молчание. — Тогда мир Хардингу Молчуну. Мир всем мертвым. Их нам будет недоставать. — Логен плюнул на траву. — И к черту всех остальных. Он развернулся и пошел обратно тем же путем, каким пришел. В темноту.
Ответы
«Как много дел». Допросный дом не рухнул, и кто-то должен был взять на себя бразды правления. «Кто еще сделает это? Наставник Гойл? Стрела, пронзившая его сердце, помешает ему, увы». Но кому-то надо следить за допросами гуркских пленных, которых становилось с каждым днем все больше по мере того, как армия отгоняла захватчиков к Келну. «Кто еще справится? Практик Витари? Она покинула Союз навсегда, взяв детей под мышку». Но кто-то должен изучить обстоятельства измены лорда Брока. Разоблачить его, выявить сообщников. Произвести аресты и добиться признания. «Кто же остался? Архилектор Сульт? О нет, только не этот». Тяжело дыша, Глокта приблизился к своей двери. Нога болела так, что он оскалил остатки зубов. «По крайней мере, это была весьма удачная мысль — переехать в восточную часть Агрионта. Надо благодарить за такой подарок судьбы: здесь можно уложить на отдых мою искалеченную плоть. Мои прежние апартаменты погребены под тысячами тонн мусора, как и остальная часть…» Его дверь была закрыта неплотно. Он слегка подтолкнул ее, и она со скрипом открылась. Мягкий свет лампы полился в коридор, яркая полоса легла на пыльный пол, на конец трости, на грязный носок сапога Глокты. «Я никогда не оставляю дверь незапертой и, уж конечно, гашу свет». Он нервно облизнул десны. «Значит, у меня посетитель. Причем явившийся без приглашения. Что мне делать, войти и принять гостей?» Он глянул на тени в темном коридоре. «Или лучше сбежать?» Он заставил себя улыбаться, ковыляя через порог: сначала трость, потом правая нога, затем левая, которую приходилось подтаскивать сзади, преодолевая боль. Гость сидел у окна под лампой, резкие черты его лица были облиты светом, в морщинах и впадинах сгущался холодный мрак. Шахматная доска стояла перед ним в том же положении, в каком Глокта ее оставил. Длинные тени фигурок падали на черные и белые клетки. — А, наставник Глокта. Я жду вас. «А я вас». Прихрамывая, Глокта направился к столу, его трость скрипела по голым доскам. «Так же неохотно человек бредет к виселице. Что ж, никому еще не удалось обмануть палача. Возможно, мы успеем кое-что выяснить перед концом. Всегда мечтал умереть, владея информацией». Медленно, очень медленно он опустился на свободный стул. — Как прикажете вас называть — мастер Валинт или мастер Балк? Байяз улыбнулся. — Как вам больше нравится. Глокта дотронулся языком до одного из своих немногочисленных зубов и причмокнул. — Какая невероятная честь. И чему же я этим обязан? — В тот день, когда вы посетили Дом Делателя, я сказал, что мы должны поговорить кое о чем в свое время. О том, чего хочу я, и о том, чего хотите вы. Время пришло. — О, какой радостный день. Первый из магов внимательно смотрел на Глокту с тем же выражением лица, с каким человек разглядывает интересного жучка. — Признаюсь, что вы мне нравитесь, наставник. Ваша жизнь должна быть, по сути, невыносимой, но вы отчаянно боретесь за то, чтобы в ней удержаться. Используете любое оружие и любую уловку. Вы отказываетесь умирать. — Я готов умереть. — Глокта посмотрел на него тем же любопытствующим взглядом. — Я отказываюсь проигрывать. — Чего бы это ни стоило? Мы с вами похожи, и таких людей мало. Мы понимаем, что должно быть сделано, и не увиливаем от своих обязанностей, невзирая на наши чувства. Вы, конечно, помните лорд-канцлера Феекта? «Если я напрягу свою память и загляну далеко в прошлое…» — Золотого канцлера? Говорили, что он управлял Закрытым советом сорок лет. Еще говорили, что он управлял всем Союзом. «Сульт так говорил. Сульт говорил, что смерть Феекта освободила место, на которое претендовали и он, и Маровия. По-моему, с этого и начались их безобразные пляски. С визита архилектора, с признания моего старого друга Салема Реуса, с ареста Сеппа дан Тойфеля, мастера-распорядителя монетного двора». Байяз водил толстым пальцем вдоль фигурок на шахматной доске, как будто обдумывал свой следующий ход. — У меня с Феектом было соглашение. Я сделал его могущественным. Он был абсолютно предан мне. «Феект… основание, на котором стоит вся нация… служил тебе? Я ожидал, что у него мания величия, но это полный распад». — Вы хотите уверить меня, что вы все время контролировали Союз? Байяз усмехнулся. — Да, с тех пор, как в дни правления так называемого Гарода Великого я образовал этот ваш чертов Союз. Иногда приходится самому браться за дело, как во время недавнего кризиса. Но по преимуществу я наблюдал со стороны, за занавесом, так сказать. — Там, наверное, душно. — Вынужденная необходимость. Маг сверкнул белозубой улыбкой. — Люди любят наблюдать за красивыми марионетками, наставник. Малейший намек на присутствие кукловода может их расстроить. Правда, они могут вдруг заметить нити вокруг своих собственных запястий. Сульт что-то заподозрил, и единственного взгляда за занавес хватило, чтобы он навлек на всех несчастье. Байяз перевернул одну из фигурок, и она со стуком упала на стол, перекатываясь вперед и назад. — Что ж, давайте представим, что вы великий архитектор и вы принесли нам… — Глокта махнул рукой за окно. «Целые акры очаровательного опустошения». — Все это. Ради чего такая щедрость? — Не совсем бескорыстно, сознаюсь. У Кхалюля были гурки, чтобы воевать за него. Мне понадобились собственные солдаты. Даже самый великий полководец нуждается в маленьких людях, которые держат его оборону. — Он рассеянно подтолкнул одну из фигурок вперед. — Даже самым великим воинам нужны доспехи. Глокта выпятил нижнюю губу. — Но Феект умер, и вы остались ни с чем. — Да, голый как младенец, в моем-то возрасте. — Байяз глубоко вздохнул. — И в такую дурную погоду, ведь Кхалюль готовился к войне. Нужно было как можно скорее подготовить наследника, но мои мысли заблудились, потерялись в книгах. Чем старше вы становитесь, тем быстрее проходят годы. Можно позабыть, как быстро умирают люди. — И как легко. — После смерти золотого канцлера образовался вакуум, — пробормотал Глокта, обдумывая услышанное. — Сульт и Маровия увидели возможность захватить власть и воплотить в жизнь свои представления о том, как должна развиваться нация. — На редкость нелепые представления. Сульт хотел вернуться к выдуманному прошлому, где каждый занимал свое место и делал то, что ему предписано. А Маровия? Ха! Маровия хотел отдать власть народу. Выборы! Голос простого человека! — Он заикался о чем-то подобном. — Надеюсь, вы относились к этой химерной идее с должным презрением. Отдать власть народу! — Байяз усмехнулся. — Народу она и не нужна. Люди не понимают, зачем это. Что, к черту, они будут делать, если получат власть? Они похожи на детей. Они и есть дети. Всегда нуждаются в том, кто будет указывать им, что надо делать. — Кто-то вроде вас, я полагаю. — А кто подходит лучше? Маровия хотел использовать меня в своих мелких интригах, но все это время я использовал его. Пока он дрался с Сультом из-за объедков, я уже выиграл партию. Решающий ход я подготовил заранее. Глокта кивнул: — Джезаль дан Луфар. «Наш маленький бастард». — Да, наш общий друг. «Но бастард бесполезен, пока…» — Кронпринц Рейнольт стоял на его пути. Маг щелкнул по фигурке, и она медленно покатилась по доске, потом со стуком не упала на стол. — Мы говорим о событиях огромного масштаба. Конечно, тут не обойтись без некоторых издержек. — Вы сделали так, чтобы все думали, будто его убил едок. — О, его на самом деле убил едок. — Байяз самодовольно поглядывал на собеседника из сумрака. — Не все нарушители второго закона служат Кхалюлю. Мой ученик Йору Сульфур тоже порой не прочь кое-что откусить. Он щелкнул двумя рядами гладких и ровных зубов. — Понимаю. — Это война, наставник. На войне используют любое оружие. Ограничивать себя глупо. Хуже того. Ограничивать себя — это трусость. Но боже мой, кому я это говорю? Вас не надо учить беспощадности. — Нет. Я научился всему в императорской тюрьме, и с тех пор у меня большая практика. Байяз подтолкнул вперед одну из фигурок. — Очень полезный человек этот Сульфур. Он давным-давно осознал, что такое необходимость, и овладел искусством перевоплощения. «Это он был тем гвардейцем, который рыдал у дверей принца Рейнольта. И растворился в воздухе на следующий день…» — Лоскут ткани, найденный в спальне посла, — пробормотал Глокта. — Кровь на его одежде. «Так невинный человек отправился на виселицу, а война между Гуркхулом и Союзом была предрешена. Два препятствия сметены одним точным движением метлы». — Мир с гурками не входил в мои планы. Сульфур поступил опрометчиво, оставив слишком явные улики. Но он не ожидал, что вы начнете докапываться до истины, когда очевидное объяснение под рукой. Глокта кивнул. Вся схема постепенно выстраивалась у него в голове. — Он узнал о моем расследовании от Секутора, и ко мне с визитом любезно пришел ваш ходячий мертвец Мофис, приказал остановиться или умереть. — Совершенно верно. В других случаях Йору принимал образ Дубильщика и подстрекал крестьян к бунту. — Байяз разглядывал свои ногти. — Но все ради благой цели, наставник. — Чтобы придать лоск вашей последней марионетке. Чтобы он стал любимцем народа. Чтобы знать и Закрытый совет признали его. Вы сами распространяли слухи о нем. — Героические действия на разрушенном Западе! Джезаль дан Луфар! — Байяз усмехнулся. — Он сделал меньше, чем тот, кто плачет о дожде в засуху. — Идиоты поверят в самую дикую чушь, если прокричать об этом достаточно громко. Точно так же вы подстроили турнир. — Вы заметили? — Улыбка Байяза стала шире. — Я поражен, наставник, я просто поражен. Вы подошли очень близко к истине. «И все-таки блуждал далеко от нее». — Но меня это не огорчает. У меня много преимуществ. Сульт обо всем догадался, но было поздно. Я с самого начала подозревал, каковы его планы. — Зачем же вы просили меня провести расследование? — Тот факт, что вы действовали самостоятельно до самого последнего момента, очень беспокоил меня. — Если бы вы вежливо попросили меня, это могло бы помочь. — «По крайней мере, мне было бы приятно». — Жаль, что я оказался в такой трудной ситуации. Слишком много хозяев. — Но ведь все закончилось? Я был почти разочарован, узнав, как ограниченны знания Сульта. Соль, свечи и заклинания! Какой-то ребяческий вздор. Этого хватило, чтобы покончить с Маровией, но для меня он не представлял ни малейшей угрозы. Глокта мрачно смотрел на шахматные клетки. «Сульт и Маровия. Их уродливая возня не имела никакого смысла, не помогли ни хитрость, ни власть. Они были пешками в большой игре. Такими мелкими пешками, что даже не догадывались об истинных масштабах игры. А я? Пылинка между клетками, в лучшем случае». — А что за таинственный гость явился к вам в тот день, когда я впервые увидел вас? «Кстати, тот же гость приходил и ко мне. Женщина, холод…» Морщины гнева прорезали лоб Байяза. — Одна ошибка моей юности. Лучше забудем об этом. — О, как прикажете. А великий пророк Кхалюль? — Война продолжится. На другом поле боя, с другими солдатами. Но это была последняя битва, на которую шли с оружием из далекого прошлого. Магия уходит из мира. Уроки истории теряются во тьме веков. Наступают новые времена. Маг сделал неосторожное движение рукой, и что-то мелькнуло в воздухе, ударилось о шахматную доску в самом центре и завертелось, закрутилось, пока не упало плашмя со знакомым звоном. Золотая монета в пятьдесят марок призывно поблескивала в теплом свете лампы. Глокта чуть не рассмеялся. «И даже сейчас, даже здесь, все сводится к этому. Все имеет цену». — Деньги, которые купили королю Гуславу победу в бездумной войне с гурками, — сказал Байяз. — Деньги, которые объединили Открытый совет вокруг незаконнорожденного короля. Деньги, которые заставили герцога Орсо броситься на защиту своей дочери и сместить равновесие сил в нашу пользу. Все это мои деньги. — И деньги, которые помогли мне оборонять Дагоску так долго. — Вы знаете, чьи они. «Кто бы мог подумать, первый из ростовщиков — первый из магов. Открытый и Закрытый советы, простолюдины и короли, торговцы и палачи, все попались в его золотую сеть. Сеть долгов, лжи, тайн, каждая струна натянута, все играет, как арфа под рукой мастера. А как же бедный наставник Глокта, этот нелепый неуклюжий фигляр? Вольется ли в эту радостную музыку его унылая нота? Или в зачет залога пойдет моя жизнь?» — Мне следует поздравить вас с прекрасно сыгранной партией, — горько пробормотал Глокта. — Ну что вы! — Байяз отмахнулся. — Когда-то я объединил первобытных людей вокруг кретина Гарода и заставил их вести себя цивилизованно. Сохранил целостность Союза в гражданской войне и привел к власти дурака Арнольта. Руководил действиями трусливого Казамира во время завоевания Инглии. Вот это и впрямь прекрасно сыгранные партии. А сейчас в моих руках все карты, и так будет всегда. Я… «Меня это утомляет». — Все это вздор, чепуха, бессмыслица. Меня тошнит от зловонного духа самодовольства. Если вы собираетесь убить меня, давайте, спалите меня дотла, но, ради бога, довольно этого бахвальства. Оба застыли, глядя друг на друга в молчании через темный стол. Это длилось так долго, что нога Глокты начала дрожать, глаз задергался, а беззубый рот пересох, как земля в пустыне. «Сладкое предчувствие. Неужели это произойдет сейчас? Неужели сейчас? Неужели…» — Убить вас? — мягко спросил Байяз. — И лишить себя вашего обворожительного чувства юмора? «Не сейчас». — Тогда… зачем раскрывать мне ваши планы? — Потому что скоро я покину Адую. — Маг наклонился вперед, его суровое лицо попало в полосу света. — Потому что вам нужно понять, кому принадлежит и всегда будет принадлежать власть. В отличие от Сульта и Маровии, вы должны иметь об этом точное представление. Это необходимо… если вы готовы служить мне. — Служить вам? «Пожалуй, лучше провести пару лет в кромешной темноте. Лучше позволить размолоть свою ногу в фарш. Дать вырвать у себя все зубы. Но поскольку все это уже проделано…» — У вас будет то же задание, что и у Феекта. До него этим занималась целая череда выдающихся людей. Вы будете моим представителем в Союзе. Вы будете управлять Закрытым советом, Открытым советом. И нашим общим другом королем, конечно. Вы позаботитесь о том, чтобы у него были наследники. Вы будете поддерживать стабильность. Короче говоря, будете следить за шахматной доской в мое отсутствие. — Но члены Закрытого совета никогда… — С теми, кто выжил, уже переговорили. Все подчинятся вашей власти. После моей власти, конечно. — Но как я… — Вы сможете меня найти при необходимости. Через моих людей в банке. Через моего ученика Сульфура. Иными способами. Вы узнаете их. — Вряд ли у меня есть выбор. — Выбора нет, пока вы не вернете миллион марок, которые я вам ссудил. Плюс проценты. Глокта похлопал себя по карманам. — Черт побери. Забыл кошелек в конторе. — Тогда, боюсь, у вас нет выбора. Но зачем вам отказывать мне? Я даю вам шанс помочь выковать новые времена. «И погрузить мои руки по локоть в твои грязные делишки». — Шанс стать великим человеком. Величайшим из людей. «И стоять над Закрытым советом как колосс-инвалид». — Оставить свою статую на аллее Королей. «Чтобы дети плакали при виде каменного урода. Когда аллею очистят от мусора и трупов». — Прокладывать путь развития нации. — Под вашим руководством. — Конечно. Полной свободы не бывает, вы сами знаете. Маг опять взмахнул рукой, и что-то снова покатилось по шахматной доске. Остановилось перед Глоктой, блеснуло золотом. Перстень архилектора. «Сколько раз я наклонялся, чтобы поцеловать этот перстень. Могли я мечтать, что однажды сам надену его?» Он взял кольцо, стал задумчиво поворачивать его. «Я избавился от строгого хозяина, только чтобы попасть под власть другого, еще более сурового и могущественного. Но есть ли у меня выбор? Есть ли выбор у всех нас?» Он надел перстень на палец. Огромный камень засверкал под светом лампы пурпурными искрами. «От покойника до самого могущественного человека королевства, и все за один вечер». — Подходит, — пробормотал Глокта. — Конечно, ваше преосвященство. Я всегда знал, что так будет.Раненые
Вест резко проснулся, попытался подняться и сесть. Боль прострелила ногу, прошла по груди в правую руку и там остановилась, пульсируя. Он со стоном лег обратно и смотрел в потолок. Сводчатый каменный потолок, терявшийся в густой тени. Звуки со всех сторон подбирались к нему. Ворчание и всхлипывание, кашель и рыдания, тяжелое дыхание, тихие протяжные стоны. Порой кто-то кричал от боли. Это было что-то среднее между человеческими воплями и животным воем. Какой-то голос слева хрипло шептал и бубнил без остановки, точно крыса царапала стену: — Я ничего не вижу. Чертов ветер. Я ничего не вижу. Где я? Кто-нибудь. Я ничего не вижу. Вест чувствовал, как нарастает боль. В Гуркхуле он слышал такие же звуки, когда навещал в госпитале раненых из своего батальона. Он помнил зловоние и шум в тех ужасных палатках, бедственное положение больных и свое страстное желание уйти оттуда. На этот раз было до отвращения очевидно, что уйти будет не так-то легко. Он был одним из раненых. Совсем иной, презренный и отвратительный вид людей. Ужас медленно полз по его телу, смешиваясь с болью. Насколько тяжело он ранен? Целы ли его руки и ноги? Он попробовал пошевелить пальцами и сжал зубы, так как боль в руке и ноге усилилась. Он приподнял свою дрожащую левую руку, перевернул ее в тусклом свете. Она казалась невредимой, но это была единственная конечность, которой он сумел пошевелить, да и то с огромным усилием. Паника охватила его, сдавив горло. — Где я? Проклятый ветер. Я ничего не вижу. Помогите. Помогите. Где я? — Заткнись, черт подери! — крикнул Вест, но слова застряли в пересохшем горле. Вместо крика послышался глухой кашель, и грудь снова обожгло болью. — Ш-ш-ш. — Он почувствовал мягкое прикосновение. — Успокойтесь. Он увидел лицо, неясное и расплывчатое. Женское лицо, подумал он, и светлые волосы, но рассмотреть было трудно. Вест закрыл глаза и перестал пытаться. Это едва ли имело значение. Он почувствовал что-то около губ — горлышко бутылки. Он пил жадно, расплескивая воду, и холодная струйка стекала по его шее. — Что случилось? — хрипло спросил он. — Вы ранены. — Это я знаю. Я имею в виду, что случилось в городе. Ветер. — Я не знаю. И не думаю, что кто-то знает. — Мы победили? — Гурки отброшены, да. Но очень много раненых. Очень много мертвых. Еще один глоток. На этот раз ему удалось сделать это, не пролив воду. — Кто вы? — Меня зовут Арисс. Дан Каспа. — Арисс… — Вест запнулся на этом имени. — Я знал вашего кузена. Хорошо знал… прекрасный человек. Он всегда говорил, как вы красивы. И богаты, — пробормотал он, смутно осознавая, что не надо этого говорить. Но он не смог остановить себя вовремя. — Очень богаты. Он умер. В горах. — Я знаю. — Что вы здесь делаете? — Пытаюсь помогать раненым. Сейчас вам лучше всего поспать, если вы… — Я цел? Пауза. — Да. Постарайтесь уснуть. Ее лицо снова расплылось, и Вест позволил глазам закрыться. Мучительные звуки вокруг него постепенно стихли. Он уцелел. Все будет хорошо.Кто-то сидел у его постели. Арди. Сестра. Он моргнул, пошевелил губами, чувствуя горький привкус во рту и не понимая, где находится. — Я сплю? Она наклонилась вперед и ущипнула его за руку. — А! — Тебе снится эта боль? — Нет, — вынужден был он признать. — Это наяву. Арди выглядела неплохо. Гораздо лучше, чем в последний раз, когда Вест видел ее. Сейчас на ее лице не было крови. И не было ненависти. Только задумчивая серьезность. Он попытался приподняться и сесть, но не сумел и откинулся назад. Арди не предложила ему помочь. И он не ожидал, что она предложит. — Как мои дела, плохо? — спросил Вест. — Ничего серьезного нет. Сломаны рука и несколько ребер, нога довольно сильно повреждена, так мне сказали. Несколько порезов на лице, могут остаться шрамы. Но в нашей семье вся красота и без того досталась мне. Он коротко рассмеялся и сморщился от боли в груди. — Это верно. И мозги тоже. — Не переживай на этот счет. Со своими мозгами я достигла потрясающего успеха в жизни, как ты сам можешь видеть. О таком успехе вы, лорд-маршал Союза, можете только мечтать. — Не надо, — прошептал он, прижав здоровую руку к ребрам. — Больно. — Ты это заслужил. Его смех быстро стих. Они молчали, глядя друг на друга. Но даже это давалось с трудом. — Арди… — Вест с трудом выговаривал слова, застревавшие в пересохшем горле. — Ты можешь… простить меня? — Я уже простила. В первый раз, когда услышала, что ты погиб. Ему показалось, что она хотела улыбнуться. Но уголок ее рта был по-прежнему гневно приподнят. Возможно, ей хотелось впиться ногтями ему в лицо, а не в руку. Он даже порадовался на мгновение, что сейчас он ранен. Ей поневоле приходилось обращаться с ним мягко. — Это хорошо, что ты не погиб. Мертвый — это… Она, нахмурившись, взглянула через плечо. В конце длинного подвала послышался возбужденный шум: громкие голоса, стук кованых сапог. — Король! — Кто-то почти взвизгнул от восторга. — Король вернулся! Раненые вокруг Веста поворачивали головы, приподнимались. Нервное волнение передавалось от койки к койке. — Король? — шептали они с тревогой и нетерпением, словно удостоились чести стать свидетелями явления божества. Какие-то фигуры двигались в полумраке дальнего конца зала. Вест напрягал глаза, но смог различить только отблески металла в темноте. Тот, кто шел впереди всех, остановился около раненого через несколько коек от Веста. — За вами хорошо ухаживают? Голос удивительно знакомый, но странно изменившийся. — Да, сэр. — Вам что-нибудь нужно? — Не откажусь от поцелуя какой-нибудь красавицы! — Я был бы счастлив угодить вам, но, боюсь, я всего лишь король. Нас гораздо больше, чем красавиц. Мужчины рассмеялись, хотя это была не лучшая шутка. Вест подумал, что одна из привилегий монарха — люди смеются даже над самыми дурацкими твоими шутками. — Что-нибудь еще? — Может быть… может быть, еще одно одеяло, сэр. Здесь холодно по ночам. — Конечно. Фигура поманила пальцем кого-то из-за спины. Лорд Хофф, как видел теперь Вест, медленно приблизился и остановился на почтительном расстоянии. — Принесите всем по дополнительному одеялу. Лорд-камергер, гроза судебной палаты, покорно кивал, как послушный ребенок. Король постоял около постели раненого, а затем повернулся к свету. Это был, конечно, Джезаль дан Луфар, но он невероятно изменился, и не только из-за богатой меховой мантии и золотой короны на голове. Он казался выше ростом. Он был по-прежнему красив, но уже не мальчишеской красотой. Глубокий шрам на подбородке, прикрытый бородой, придавал ему суровость. Высокомерная усмешка сменилась властным выражением лица. Беззаботная походка вразвалочку превратилась в целеустремленный шаг. Он медленно шел по проходу между койками и разговаривал с каждым раненым, пожимал руки, благодарил, обещал помощь. Он не пропустил никого. — Слава королю! — прохрипел кто-то сквозь стиснутые зубы. — Нет! Нет. Славу заслужили вы, мои храбрые друзья. Каждый, кто жертвовал собой ради меня. Я обязан вам всем. Только благодаря вам гурки повержены. Только благодаря вам Союз спасен. Я ни когда не забуду о своем долге, обещаю вам! Вест смотрел на него во все глаза. Кто бы ни был этот странный призрак, так похожий на Джезаля дан Луфара, говорил он как монарх. Вест даже почувствовал нелепое желание сползти с кровати и встать на колени. Один раненый как раз пытался сделать это, когда король проходил мимо его кровати. Джезаль удержал его, осторожно коснувшись рукой груди, улыбнулся и похлопал по плечу, как будто всю жизнь оказывал помощь раненым, а не напивался с друзьями-офицерами в сомнительных заведениях, увиливая от скучных служебных обязанностей. Он подошел ближе и увидел лежащего на койке Веста. Лицо его просияло, хотя улыбка показала недостаток одного зуба. — Колем Вест! — произнес он, устремляясь вперед. — Честно скажу, что никогда прежде так не радовался при виде твоего лица. — Э-э… — Вест шевельнул губами, но не нашел слов для ответа. Джезаль повернулся к его сестре. — Арди… надеюсь, у вас все благополучно? — Да. Больше она ничего не сказала. Они с Джезалем молча смотрели друг на друга несколько долгих и напряженно неловких мгновений. Лорд Хофф сурово глянул на короля, потом на Веста, потом на Арди. Он втерся между ними. — Ваше величество, нам следует… Джезаль заставил его замолчать, подняв руку. — Я надеюсь, вы скоро присоединитесь ко мне, Вест, в Закрытом совете. Мне очень нужно видеть там хотя бы одно дружеское лицо, не говоря уж о разумных суждениях. Вы всегда давали мне хорошие советы. Я никогда не благодарил вас за это, но могу отблагодарить теперь. — Джезаль… Простите, ваше величество… — Нет-нет, для вас я всегда Джезаль. Вам, конечно, приготовят комнату во дворце. К вам пришлют королевского доктора. Все, что возможно. Проследите за этим, Хофф. Лорд-камергер поклонился. — Конечно. Все будет сделано. — Хорошо. Хорошо. Очень рад, что вы в порядке, Вест. Я не могу позволить себе потерять вас. Король кивнул ему и его сестре. Потом повернулся и пошел дальше, пожимая руки, произнося мягкие слова. Море надежд окружало его, но сзади тихо подкрадывалось отчаяние. Улыбки угасали, когда он уходил. Люди снова опускались на постели, лица искажались от боли. — Похоже, ответственность изменила его, — пробормотал Вест. — Почти до неузнаваемости. — Надолго ли, как ты думаешь? — Я бы хотел, чтобы он оставался таким, но я всегда был оптимистом. — Это хорошо. — Арди наблюдала, как новый король Союза величественно и уверенно идет по госпиталю, а раненые тянутся с коек, чтобы прикоснуться к его мантии. — Хорошо, если хотя бы один из нас сможет измениться.
— Маршал Вест! — Челенгорм! Рад видеть тебя. Здоровой рукой Вест отбросил одеяла, спустил ноги с кровати и сморщился, поднимаясь. Здоровяк Челенгорм пожал его руку и похлопал по плечу. — Выглядишь неплохо! Вест слабо улыбнулся. — С каждым днем все лучше, майор. Как моя армия? — Спотыкается без тебя. Крой все взял под контроль. Не самый плохой генерал, если привыкнуть к нему. — Поверю, если ты так говоришь. Сколько мы потеряли? — По-прежнему трудно сказать. Всюду хаос. Пропали целые батальоны. Отряды добровольцев еще вылавливают гурков по округе. Вряд ли мы быстро подсчитаем потери. Не уверен, что мы вообще сумеем это сделать. Все пострадали, но девятый полк сражался на западной стороне Агрионта, им больше всего досталось от… — Он запнулся, подбирая слова. — От этого. Вест сморщился. Он вспомнил, как черный столб поднялся, крутясь, от земли до облаков. Как осколки впивались в кожу, как ветер ревел вокруг него… — А что это было? — Будь я проклят, если знаю. — Челенгорм покачал головой. — Будь прокляты все, если кто-нибудь знает. Но ходят слухи, что к этому как-то причастен Байяз. Половина Агрионта в руинах, мы только начали разгребать завалы. Ты никогда не видел ничего подобного, поверь. Огромное количество людей погибло. Тела складывают прямо на открытом… — Челенгорм глубоко вздохнул. — Люди умирают с каждым днем. Многие заболевают, — он содрогнулся, — этой жуткой болезнью. — Болезнь. Это часть войны. — Но не такая! Уже сотни случаев. Кто-то умирает за день, прямо на глазах. Некоторые держатся дольше. Они чахнут, остаются кожа да кости. Все больницы заполнены. Зловонные, безнадежные места. Но тебе не надо думать об этом. — Челенгорм прервал себя. — Мне пора идти. — Как, уже? — Короткий визит, сэр. Я помогаю готовить похороны генерала Поулдера, представляешь? Его хоронят с почестями по приказу короля. То есть Джезаля. Джезаля дан Луфара. — Он надул щеки. — Странное дело. — Очень странное. — Все это время королевский сын жил среди нас. Я знал, что ему не без причины так чертовски везет в картах! — Он снова хлопнул Веста по спине. — Рад видеть, что вы поправляетесь, сэр. Я знал, что им не удастся выбить вас из наших рядов надолго. — Будь осторожен! — крикнул Вест ему вслед, когда Челенгорм направлялся к двери. — Конечно! — Здоровяк усмехнулся, закрывая дверь. Вест взял трость, стоявшую сбоку у постели, и сжал зубы, заставляя себя подняться. Прихрамывая, он преодолел пространство, выложенное квадратными плитками в шахматном порядке, и подошел к окну. На каждом шагу его пронзала боль, но, наконец, он остановился, щурясь на утреннее солнце. Глядя вниз на дворцовые сады, трудно было поверить, что рядом шла война, что недалеко отсюда простираются акры развалин и лежат груды мертвых тел. Лужайки были аккуратно подстрижены, гравий «расчесан» граблями. Последние потемневшие листья упали с деревьев, обнажив черные гладкие ветки. Когда он отправился в Инглию, на дворе стояла осень. Неужели это было всего лишь год назад? Он участвовал в четырех больших сражениях, выдержал осаду, пережил кровавую рукопашную схватку. Стал свидетелем смертельного поединка. Был в центре великих событий. Пережил бросок на сотню миль по ледяной зимней Инглии. Нашел новых товарищей в самых неподходящих местах. На его глазах умирали старые друзья. Берр, Каспа, Катиль, Тридуба, все вернулись в грязь, как говорят северяне. Он смотрел в лицо смерти и нес ее другим… Вест пошевелил рукой, которая болела от неудобной повязки. Он собственными руками убил наследника трона Союза. Невероятная игра случая вознесла его на один из высочайших постов в государстве. Какой напряженный год. Но теперь все закончилось. Мир, если можно так сказать. Город в руинах, и каждый должен делать свое дело, но он должен отдохнуть. Конечно, никто не станет возражать. Возможно, он попросит, чтобы Арисс дан Каспа продолжала ухаживать за ним. Богатая и красивая сиделка — как раз то, что ему нужно. — Тебе нельзя вставать. На пороге стояла Арди. Вест усмехнулся. Он был рад увидеть ее. В последнее время они сблизились, как когда-то давно, в детстве. — Не волнуйся. У меня все больше сил с каждым днем. Арди подошла к окну. — Да-да, конечно. Через несколько недель ты будешь силен, как маленькая девочка. Ну-ка обратно в постель. Она обняла Веста и, взяв у него трость, осторожно повела по комнате. Он не пытался сопротивляться. Если говорить начистоту, он уже почувствовал усталость. — Нам нельзя рисковать, — говорила она. — Никого, кроме тебя, у меня нет, как ни грустно об этом говорить. Если не считать еще одного инвалида, моего доброго друга Занда дан Глокту. Вест фыркнул от смеха. — Этот костолом? — Да, он человек в некотором смысле омерзительный. Пугающий и жалкий одновременно. А еще… не имея никого, с кем можно перемолвиться словечком, я прониклась к нему странной привязанностью. — Ха… Он бывал омерзительным и в совершенно другом смысле. Не знаю, почему я всегда испытывал к нему приязнь. Но он мне нравился. Наверное, это… Внезапно его затошнило. Вест пошатнулся и почти упал, повалился на постель, вытянув перед собой несгибающуюся ногу. Взгляд его затуманился, голова закружилась. Он закрыл лицо руками, сжал зубы, пока слюна быстро накапливалась во рту. Рука Арди прикоснулась к его плечу. — Ты в порядке? — Да, вполне, просто… Опять приступ тошноты. Ему уже стало легче. Он потер воспаленные виски, затылок. Поднял голову и снова улыбнулся Арди. — Уверен, ничего страшного. — Колем… Между его пальцев остались волосы. Много волос. Его собственных, судя по цвету. Вест растерянно смотрел на них, ничего не понимая, затем закашлялся от смеха. Влажный кашель, солоноватый на вкус, поднимался откуда-то из-под ребер. — Я знаю, что лысею с годами, — прохрипел он. — Но это уж слишком. Арди не смеялась. Она смотрела на его руки, широко раскрыв глаза от ужаса.
Патриотический долг
Глоктасморщился от боли, осторожно опускаясь в кресло. Фанфары не зазвучали, чтобы отметить тот момент, когда его больной зад прикоснулся к твердому деревянному сиденью. Ни фанфар, ни аплодисментов. Только резкий щелчок больного коленного сустава. «И все-таки это величайший момент, причем не только для меня». Те, кто придумывал мебель для Белого зала, были сторонниками полного аскетизма на грани абсолютного дискомфорта. «Кажется, они сэкономили на обивке для самых могущественных лиц государства. Возможно, они хотели напомнить сидящим на этих стульях, что на вершине власти нельзя чувствовать себя вольготно». Глокта заметил, что Байяз смотрит на него. «Что ж, все неудобства неизменно достаются мне. Не слишком ли часто я это повторяю?» Он сморщился, приподнимаясь, чтобы придвинуться. Ножки стула заскрипели по полу. «Много лет назад, когда я был молод, красив и полон надежд, я мечтал оказаться за этим столом в качестве благородного лорд-маршала, уважаемого верховного судьи или почтенного лорд-камергера. Мог ли я вообразить, даже в самые плохие минуты, что распрекрасный Занд дан Глокта усядется в Закрытом совете в качестве наводящего страх и всеми презираемого всемогущего архилектора инквизиции?» Он едва удержался от беззубой улыбки, снова опускаясь на твердое сиденье. Однако не всех обрадовало его неожиданное возвышение. Король Джезаль особенно сердито смотрел на Глокту, выражая свое глубокое неприятие. — Поразительно, что вы уже утверждены в должности, — резко бросил он. Вмешался Байяз. — Такие вопросы при необходимости решаются быстро, ваше величество. — Ведь в последнее время, — заметил Хофф, улучив момент, чтобы оторваться от бокала и окинуть стол меланхолическим взглядом, — наши ряды так печально поредели. «Это не преувеличение». Несколько незанятых стульев зияли пустотой. Маршал Варуз отсутствовал, его считали погибшим. «Конечно, он погиб. Ведь он руководил обороной Цепной башни, разлетевшейся на куски по всем улицам города. Прощай, мой старый учитель фехтования, прощай». Пустовало и место верховного судьи Маровии. «Наверняка от стен его кабинета до сих пор отскребают примерзшее мясо. Увы, прощай и ты, мой третий поклонник». Лорд Валдис, командир рыцарей-герольдов, тоже отсутствовал. «Вел наблюдение у южных ворот, где гурки взорвали свой порошок. Тела не нашли и, подозреваю, никогда не найдут». Лорд-адмирала Рейцера также не было. «Ранен саблей в живот в ходе морской баталии. Скорее всего, не выживет… Да, на вершине власти стало просторно по сравнению с тем, как было прежде». — Маршал Вест не смог явиться? — спросил лорд-канцлер Халлек. — Он сожалеет, что не может. — Генерал Крой скупо цедил слова сквозь зубы. — Он просил меня занять его место и говорить от имени армии. — А как чувствует себя маршал? — Ранен. — А также поражен страшной болезнью, накрывшей Агрионт, — добавил король, мрачно глядя на первого из магов. — Прискорбно. Лицо Байяза не выразило ни малейшего признака сожаления или чего-то еще. — Ужасная напасть, — пожаловался Хофф. — Врачи сбиты с толку. — Мало кто выживает. Взгляд Луфара стал холодным как сталь. — Будем от всей души надеяться, — произнес Торлигорм, — что маршал Вест войдет в число тех, кому повезет. «Что ж, и правда давайте на это надеяться. Хотя надежда мало что меняет». — Тогда перейдем к делам? Вино забулькало, и Хофф налил себе уже второй бокал. — Какова военная ситуация, генерал Крой? — Гуркская армия полностью разгромлена. Мы преследовали их до Келна, где некоторым подразделениям противника удалось сесть на оставшиеся от их флотилии корабли. Суда герцога Орсо скоро расправятся и с ними. Гуркское нашествие закончилось. Победа на нашей стороне. «И все-таки он мрачен, словно признает поражение». — Отлично. — Страна в неоплатном долгу перед нашими бравыми солдатами. — Наши поздравления, генерал. Крой неотрывно смотрел вниз, на столешницу. — Поздравлять надо маршала Веста, который отдавал приказы, и генерала Поулдера, а также всех, кто отдал жизнь в сражениях. Я был не более чем наблюдателем. — Но вы сделали свое дело и прекрасно с ним справились. Хофф поднял бокал. — Принимая во внимание печальное отсутствие маршала Варуза, я уверен, что его величество вскоре выразит желание продвинуть вас по службе. Он взглянул на короля, и Луфар кивнул без особого энтузиазма. — Почту за честь служить там, куда меня решит поставить его величество. Однако у нас есть более срочное дело — пленные. Их много тысяч, и у нас нет для них пищи… — У нас не хватает припасов для наших собственных солдат и наших собственных граждан, для наших раненых, — сказал Хофф, утирая салфеткой влажные губы. — Может быть, вернуть кого-то из важных персон императору за выкуп? — предложил Торлигорм. — Там всего-то несколько важных персон на целую армию. Байяз мрачно смотрел в стол. — Если они не представляют ценности для императора, то для нас тем более. Пусть умирают от голода. Несколько человек взволнованно зашевелились. — Мы говорим о тысячах жизней… — начал Крой. Взгляд первого из магов придавил его, как тяжелый булыжник, и расплющил все возражения. — Я знаю, о чем мы говорим, генерал. О врагах. О захватчиках. — Мы можем найти выход, — заговорил король. — Почему бы нам не погрузить их на корабль и не отправить назад к кантийским берегам? Это будет постыдный эпилог нашей победы, если… — Каждый накормленный пленный равен одному голодающему гражданину Союза. Такова ужасная арифметика власти. Трудное решение, ваше величество, но единственно возможное. Как вы считаете, архилектор? Взгляды короля и всех стариков, сидящих на высоких стульях, обратились к Глокте. «Ну, мы знаем, что нужно сделать, мы не уклоняемся от ответственности и так далее. Стоит чудовищу произнести приговор, все остальные почувствуют себя честными людьми». — Я никогда не был сторонником гурков. — Глокта пожал своими кривыми плечами. — Пусть голодают. Король Джезаль глубже уселся в своем кресле. Его лицо стало еще мрачнее. «Возможно ли, что наш монарх чуть сильнее духом, чем хочет верить первый из магов?» Лорд-канцлер Халлек кашлянул. — Теперь, когда мы победили, наша главная забота — это расчистка руин и восстановление разрушений, причиненных… — его взгляд нервно скользнул к Байязу и обратно, — гуркским вторжением. — Верно, верно. — Восстановление. Мы все согласны. — Расходы, — Халлек сморщился, словно это слово причиняло ему боль, — даже если говорить о расчистке одного Агрионта, могут достигнуть десятков тысяч марок. Восстановление потребует многих миллионов. Если мы учтем ущерб, нанесенный городу Адуе… — Халлек снова нахмурился и потер рукой свой плохо выбритый подбородок. — Трудно даже вообразить. — Мы можем сделать только то, что в наших силах. — Хофф печально покачал головой. — Собирать по марке. — Я предлагаю обратиться к аристократии, — сказал Глокта. Послышались одобрительные возгласы. — Его преосвященство прав. — Резкое сокращение власти Открытого совета, — произнес Халлек. — Увеличение налогов для тех, кто не оказал нам материальной поддержки при подготовке к войне. — Отлично! Подрежем аристократам крылышки. Чертовы паразиты. — Развернуть реформы. Вернуть земли короне. Налоги на наследство! — На наследство! Это вдохновляющая идея. — Лорд-губернаторов тоже включить в эту группу. — Скальд и Мид. Да. Они пользуются излишней независимостью. — Мида вряд ли можно обвинять, его провинция опустошена. — Это не вопрос обвинения, — произнес Байяз. «Конечно же нет, мы все знаем, в чем здесь дело». — Это вопрос контроля. Победа дала нам возможность произвести реформы. — Нам необходима централизация. — Еще Вестпорт. Они давно натравливали на нас гурков. — А теперь мы им нужны. — Возможно, мы должны распространить полномочия инквизиции на этот город? — предложил Глокта. — Плацдарм в Стирии! — Мы обязаны все восстановить! — Первый из магов стукнул по столу тяжелым кулаком. — Сделать еще лучше и роскошнее, чем было прежде. Статуи на аллее Королей рухнули, но оставили место для новых. — Новая эра процветания! — сказал Халлек. Глаза его сияли. — Новая эра могущества! — сказал Хофф, поднимая свой бокал. — Золотой век? — Байяз взглянул через стол на Глокту. — Век единства и возможностей для всех! — сказал король. Его предложение провалилось в пустоту. Неловкие взгляды всех присутствующих устремились к тому концу стола, где сидел Джезаль. «Словно он громко испортил воздух». — Ну… да, ваше величество, — произнес Хофф. — Век возможностей. «Для тех, кому повезло попасть в Закрытый совет». — Может быть, ужесточить налоги для торговых гильдий? — предложил Халлек. — Как планировал предшественник его преосвященства. И для банков. Это даст обширные поступления… — Нет, — ответил Байяз бесцеремонно. — Не будем трогать гильдии и банки. Их свободная деятельность обеспечивает безопасность и богатство всем. Будущее нации зависит от торговли. Халлек покорно склонил голову. «Даже со страхом, насколько я вижу». — Конечно, лорд Байяз, вы правы. Я признаю свою ошибку. Маг спокойно продолжал: — Конечно, не исключено, что банки сами выразят желание предоставить кредит короне. — Прекрасная идея, — произнес Глокта без колебаний. — Банковский дом «Валинт и Балк» — очень надежная, проверенная временем компания. Они очень помогли мне с обороной Дагоски. Уверен, мы можем рассчитывать на их помощь. Улыбка Байяза погасла. — А земли, собственность и средства предателя лорда Брока должны быть реквизированы в пользу короны. Их продажа добавит в казну внушительную сумму. — А что с самим лордом Броком, архилектор? — Похоже, он покинул страну вместе с гурками. Мы полагаем, что он все еще… их гость. — Их марионетка, вы имеете в виду. — Байяз облизнул зубы. — Неудачливая. Он все еще остается средоточием недовольства. — Двое его детей арестованы, они в Допросном доме. Дочь и один из сыновей. Возможен обмен… — Брок? Ха! — рявкнул Хофф. — Он не обменяет свою жизнь даже на целый мир. Глокта пожал плечами. — А если мы ясно покажем наши намерения? В знак того, что предательство не будет прощено никому… — Не надо никаких знаков. — Байяз безцеремонно оборвал бормотание стариков. — Провозгласить Брока предателем, возложить на него ответственность за разрушение города Адуи. Сопроводить все парочкой казней. — «Жаль, что у детей Брока такой амбициозный отец. Но все любят публичные казни». — Можно приурочить это к какой-то дате… — Никаких казней. Король мрачно смотрел на Байяза, глаза в глаза. Хофф заморгал. — Но, ваше величество, мы не можем позволить… — Здесь пролито достаточно крови. Даже больше, чем достаточно. Освободите детей лорда Брока. Члены Закрытого совета замерли, лишь кто-то резко втянул в себя воздух. — Разрешите им присоединиться к отцу или пусть останутся в Союзе в качестве частных лиц, если пожелают. Байяз злобно смотрел на него из дальнего конца комнаты, но король не выказывал страха. — Война закончена. Мы победили. «Война никогда не кончается. Победа — это временное явление». — Я хочу залечивать раны, а не бередить их. «Раненый враг — это лучший враг, его легче убить». — Иногда великодушие приносит больше пользы, чем беспощадность. Глокта кашлянул. — Иногда. «Лично я всегда смотрю по обстоятельствам». — Хорошо. — Голос короля не допускал возражений. — Это решено. У нас остались еще какие-то неотложные дела? Мне надо проехать в госпиталь и еще раз проверить, как расчищают завалы. — Конечно, ваше величество, — льстиво поклонился Хофф. — Ваша забота о подданных делает вам честь. Джезаль посмотрел на него, усмехнулся и встал. Он уже дошел до двери, пока большинство стариков только поднимались на ноги. «А я буду вставать еще дольше». Когда Глокта, наконец, справился со стулом и поднялся, он обнаружил возле себя Хоффа. Его румяное лицо было мрачным. — У нас небольшая проблема, — прошептал Хофф. — Такая, что мы не можем обсудить ее при других членах Закрытого совета? — Боюсь, что да. А тем более в присутствии его величества. Хофф бросил быстрый взгляд через плечо, ожидая, пока последний из стариков закроет за собой тяжелую дверь и они останутся вдвоем. «Секреты? Как это возбуждает!» — Это касается сестры нашего отсутствующего лорд-маршала. Глокта нахмурился. «О боже». — Арди Вест? Что с ней? — Мне известно из достоверного источника, что она находится… в интересном положении. Знакомый тик пробежал по левой стороне лица Глокты. — Неужели? — «Какой позор». — Вы на редкость хорошо осведомлены о личных делах этой особы. — Это моя обязанность. — Хофф наклонился ближе и, обдав Глокту пахнущим вином дыханием, прошептал: — Поразмыслите, кто может быть отцом. — И кто же? «Хотя мы оба знаем ответ». — Кто еще, как не король! — прошептал Хофф с присвистом, и в его голосе слышалась паника. — Вам должно быть известно, что у них была… связь, если выражаться деликатно. До его коронации. Это не секрет. А теперь такое! Незаконнорожденный ребенок! Когда происхождение самого короля отнюдь не безупречно. Когда у него столько врагов в Открытом совете. Этот ребенок может быть использован против нас, если о нем узнают. А о нем неизбежно узнают! — Он наклонился еще ближе. — Такое положение дел может стать угрозой государству. — Да, верно, — произнес Глокта холодно. «К сожалению, это правда. Какой ужасный позор». Хофф суетливо потирал толстые пальцы. — Я знаю, что вы определенным образом связаны с этой дамой и ее семьей. И вполне пойму вас, если вы предпочтете отказаться от такого дела. Я могу все устроить без… Глокта улыбнулся самой безумной улыбкой, на какую был способен. — Думаете, мне не хватит хладнокровия, чтобы убить беременную женщину, лорд-камергер? Его голос отразился от белых стен, безжалостный, как удар клинка. Хофф съежился, его взгляд нервно метнулся к двери. — Я уверен, что выполните ваш патриотический долг… — Хорошо. Можете не беспокоиться. Наш общий друг выбрал меня на эту роль не за мое мягкое сердце. — «За все, кроме этого». — Я займусь этим.Тот же самый небольшой кирпичный дом на той же самой неприметной улице, куда Глокта так часто приходил прежде. «Тот самый дом, где я провел так много приятных вечеров. Где мне было почти удобно впервые с тех пор, как меня вытащили из императорских застенков». Он сунул руку в правый карман, ощутив под пальцами холод металла. «Зачем я делаю это? Зачем? Чтобы пьяная задница Хофф с облегчением вытер лоб, поскольку катастрофа предотвращена? Чтобы Джезаль дан Луфар мог чуть плотнее усесться на своем кукольном троне?» Он поворачивался то в одну сторону, то в другую, пока не ощутил, как щелкнули суставы в спине. «Она достойна лучшего. Но такова жуткая арифметика власти». Он толкнул ворота, доковылял до входной двери и энергично постучал. Через мгновение служанка угодливо распахнула двери. «Возможно, она и сообщила нашему придворному пьянице лорду Хоффу о неприятной ситуации». Она провела его в заставленную мебелью гостиную, что-то бормоча себе под нос, и оставила там — смотреть на огонек в камине. В зеркале над камином он увидел свое отражение и нахмурился. «Кто этот человек? Этот разрушенный остов? Это едва волочащее ноги тело? Разве это можно назвать лицом? Изможденное и испещренное морщинами, перекошенное от боли. Что это за тошнотворный, жалкий вид? О, если есть Бог, защити меня от него!» Он попытался улыбнуться. Беспощадные впадины прорезали его мертвецки бледную кожу, отвратительные щели зияли между зубов. Один угол рта дрожал, а другой воспалился и распух. «Улыбка внушает больший ужас, чем суровая гримаса». «Можно ли сильнее походить на злодея? И есть ли на свете другое столь жестокое чудовище? Сохранилась ли за этой маской хоть одна крупица человечности? Как прекрасный Занд дан Глокта превратился в… это? Зеркала. Они еще хуже, чем лестницы». Глокта скривил губы от отвращения, и отвернулся. Арди стояла в дверях и молча смотрела на него. Она выглядела неплохо, как показалось Глокте, когда он преодолел неловкость от того, что на него смотрят. «Прекрасно выглядит. Только чуть-чуть раздалась в талии. Три месяца? Четыре? Скоро это нельзя будет скрыть». — Ваше преосвященство. — Она окинула его оценивающим взглядом, входя в комнату. — Белое вам идет. — Правда? Вам не кажется, что на его фоне темные круги вокруг моих лихорадочных глаз еще заметнее, как у черепа? — Вовсе нет. Белое подходит к вашей дьявольской бледности. Глокта беззубо усмехнулся. — Именно на это я и рассчитывал. — Вы пришли, чтобы предложить мне еще один тур коллекторов, смерти и пыток? — Повторить тот спектакль невозможно, увы. Я потерял всех друзей и большинство врагов одним ударом. — И гуркская армия уже не с нами. — Да-да, у них дела где-то далеко. Он глядел на Арди через стол, а она смотрела в окно на улицу. Дневной свет скользил по ее угрюмому лицу, по шее. — Надеюсь, у вас все в порядке? — спросила она. — У меня еще больше дел, чем у гурков. Очень много дел. А как ваш брат? Я собирался навестить его, но… «Но не уверен, что смогу выдержать собственное отвратительное лицемерие. Я умею причинять боль, а ее облегчение — неизвестный мне язык». Арди опустила глаза. — Его все время тошнит. Он худеет и слабеет с каждым днем. Когда я была с ним в последний раз, у него выпал один из зубов. — Она пожала плечами. — Просто выпал, когда он пытался есть. Он едва не подавился. Но чем я могу ему помочь? Чем хоть кто-то может ему помочь? — Мне искренне жаль слышать это. — «Но это ничего не меняет». — Я уверен, что вы ему очень помогаете. — «Я уверен, что ничто ему не поможет». — А как вы сами? — Лучше, чем многие. — Арди глубоко вздохнула, собралась и попыталась улыбнуться. — Не хотите ли вина? — Нет, но это не должно останавливать вас. «Я знаю, вы никогда не останавливаетесь». Но она подержала бутылку в руке какое-то мгновение, а потом поставила на место. — В последнее время я стараюсь меньше пить. — Я всегда считал, что это правильно. — Он тихо шагнул к ней. — Вас теперь тошнит по утрам? Она отвела глаза, и у нее на шее от напряжения выступили тонкие жилки. — Вы знаете? — Я же архилектор, — сказал он, подходя ближе. — Предполагается, что мне известно все. Ее плечи поникли, голова опустилась. Арди наклонилась вперед, схватившись обеими руками за край стола. Глокта видел, как ее веки трепетали. «Моргает, чтобы прогнать слезы. Несмотря на всю ее злость и весь ее ум, она тоже нуждается в помощи. Но прийти ей на помощь некому. Кроме меня». — Я совершила немало дурных поступков, о которых меня предупреждал брат. О которых говорили вы. Вы должны быть разочарованы. Глокта почувствовал, что выдавил улыбку. «Наверное, это похоже на улыбку. Но радости в ней маловато». — Я все время разочаровываюсь. Но не в вас. Это очень жесткий мир. В нем никто не получает того, чего заслуживает. «Как долго мы будем набираться мужества? Легче не станет. Хватит тянуть, надо переходить к делу сейчас же». — Арди… — Собственный голос был ему неприятен. Прихрамывая, он сделал еще шаг. Его рука, сжимавшая трость, вспотела. Арди подняла голову и взглянула на него. Ее влажные глаза мерцали, одну руку она держала на животе. Она сделала движение, как будто хотела отступить назад. «Остатки былого страха? Если так, неудивительно. Но неужели она догадалась о том, что сейчас случится?» — Вы знаете, я всегда испытывал симпатию и уважение к вашему брату. Во рту у Глокты пересохло, язык заплетался, упираясь в беззубые десны. «Пора». — За прошедшие месяцы я почувствовал симпатию и уважение к вам. Череда судорог пробежала по его щеке, выдавив слезу из дергающегося глаза. «Сейчас, сейчас». — Или… что-то подобное этим чувствам, насколько их может испытывать такой человек, как я. Глокта опустил руку в карман, осторожно, чтобы она не заметила. Он почувствовал холод металла, твердого и безжалостного. «Сейчас же». Сердце его колотилось, горло сжалось так, что он едва мог говорить. — Это нелегко. Я прошу вас… простить меня. — За что? — удивилась она, мрачно взглянув на него. «Сейчас». Он наклонился к ней, вытаскивая руку из кармана. Она отшатнулась назад, к столу, широко раскрыв глаза… И они оба замерли. Между ними поблескивало кольцо. Сверкающий бриллиант, такой большой, что по сравнению с ним золотая оправа казалась тонкой, как бумага. «Такой большой, что это похоже на розыгрыш. На подделку. Абсурдно и невероятно. Самый большой камень, какой Валинт и Балк могли предложить». — Я прошу вас выйти за меня замуж, — хрипло произнес он. Рука, в которой он держал кольцо, дрожала, как сухой листок. «Режь его ножом, и он будет тверд как камень, но попроси подержать кольцо — готов обмочиться. Мужайся, Занд, мужайся!» Арди неотрывно смотрела на мерцающий камень, глуповато приоткрыв рот. «От неожиданности? От ужаса? Выйти замуж за… вот это существо? Я скорее умру!» — Уф… — выдохнула она. — Я… — Знаю! Знаю, я вам отвратителен, но… позвольте мне сказать. Пожалуйста. — Он опустил голову и с трудом выговаривал слова. — Я не настолько глуп, чтобы вообразить, будто вы можете полюбить такого человека, как я, или испытать ко мне какие-то более теплые чувства, чем жалость. Это вынужденный шаг. Вам не стоит отвергать его. Они знают, что вы ждете ребенка от короля. — Они? — прошептала она. — Да. Они. Ребенок — угроза для них. Вы — угроза для них. А я могу защитить вас. Я могу узаконить вашего ребенка. Это будет наш ребенок, отныне и навсегда. Арди по-прежнему молча смотрела на кольцо. «Как заключенный в ужасе смотрит на орудия пытки и решает, стоит ли сознаться. Две ужасные возможности — какая из них страшней?» — Я многое могу предложить вам. Надежность. Безопасность. Уважение. У вас будет все. Высокое положение в обществе. Никто не посмеет тронуть вас пальцем. Никто не посмеет разговаривать с вами пренебрежительно. Конечно, люди будут шептаться за вашей спиной. Но они будут шептаться о вашей красоте, о вашем уме и вашей исключительной добродетели. — Глокта прищурился. — Я прослежу за этим. Подняв голову, Арди глянула на него и вздохнула. «А сейчас последует отказ. Благодарю покорно, но я скорее умру». — Я хочу быть честной с вами. Когда я была моложе… я делала много глупостей. — Она скорбно поджала губы. — Это не первый незаконнорожденный ребенок, которого я ношу. Тогда мой отец сбросил меня с лестницы, и я потеряла ребенка. И не ожидала, что все может повториться. — Мы все совершаем поступки, которыми трудно гордиться. «Вам бы послушать мои признания. Или нет, лучше никому их не слышать». — Это ничего не меняет. Я обещал позаботиться о вашем благополучии. Я не вижу другого выхода. — Тогда я согласна. — Арди взяла кольцо без всяких церемоний и надела его на палец. — О чем тут думать? «Едва ли похоже на сентиментальное согласие, слезное разрешение, радостную капитуляцию, о которых пишут в романах. Вынужденное деловое соглашение. Печальный повод порассуждать о том, как могло бы быть, но не будет никогда». — Кто бы мог подумать, — пробормотала она, рассматривая бриллиант на пальце, — много лет назад, когда вы фехтовали с моим братом, что в один прекрасный день я надену ваше кольцо? Вы всегда были мужчиной моей мечты. «А теперь я мужчина твоих ночных кошмаров». — Жизнь делает странные повороты. Обстоятельства складываются совсем не так, как мы хотим. «Итак, я спас две жизни. Сколько зла это перевесит? Ну, это что-то положено на правую сторону весов. Каждому человеку необходимо иметь хоть что-то на правой стороне весов». Арди подняла глаза и взглянула на него. — Вы не могли найти камень побольше? — Только если ограбить королевскую сокровищницу, — хрипло ответил он. «По традиции здесь должен быть поцелуй, но, учитывая обстоятельства…» Она шагнула к нему, подняв одну руку. Глокта отпрянул, сморщившись от судороги в бедре. — Как-то… непривычно. — Если я должна сделать это, я хочу сделать все наилучшим образом. — Получить все возможное, вы имеете в виду. — Получить хоть что-нибудь. Она придвинулась еще ближе. Ему пришлось заставить себя оставаться на месте. Она смотрела ему в глаза. Медленно подняла руку, прикоснулась к щеке Глокты, и его веко задергалось. «Глупость. Сколько женщин прикасалось ко мне раньше? Но то было в другой жизни. В другой…» Рука Арди скользнула по его лицу, пальцы подняли его подбородок. Шея щелкнула, когда она притянула его ближе. Он почувствовал на подбородке ее теплое дыхание. Ее губы осторожно прикоснулись к его губам, потом отпрянули. Он услышал ее мягкий хриплый вздох, и от этого у него захватило дух. «Притворство, конечно. Может ли женщина желать прикоснуться к этому разрушенному телу? Целовать это изуродованное лицо. Даже я сам чувствую отвращение, думая об этом. Притворство, безусловно, но я благодарю ее за попытку». Его левая нога задрожала, и он вынужден был крепче схватиться за трость. Дыхание стало прерывистым. Лицо Арди было так близко от его лица, их рты сомкнулись во влажном лобызании. Кончик ее языка скользнул по его пустым деснам. «Притворство, конечно. Что еще это может быть? Но все-таки она делает это очень, очень хорошо…»
Первый закон
Ферро сидела и смотрела на свою руку. На ту, в которой она держала Семя. Рука выглядела так же, как обычно, но ощущалась по-иному. Она оставалась холодной. Очень холодной. Ферро укутывала ее в одеяла, опускала ее в ванну с горячей водой, подносила к огню — так близко, что едва не обожглась. Ничего не помогало. — Ферро… — прошептали голоса так тихо, словно ветер прошелестел за оконной рамой. Она вскочила на ноги, сжимая в руке нож. Внимательно осмотрела углы комнаты. Ничего. Ферро наклонилась и заглянула под кровать, под высокий буфет. Свободной рукой отдернула занавески. Никого. Она знала, что никого не найдет. Но она слышала их. Глухой, тяжелый стук в дверь. Ферро выпрямилась, тяжело дыша сквозь зубы. Еще один сон? Еще один призрак? В дверь снова тяжело постучали. — Входите! — зло прокричала она. Дверь открылась. Байяз. Он приподнял бровь, взглянув на ее нож. — Ты слишком любишь ножи, Ферро. Здесь нет врагов. Она смотрела на мага прищуренными глазами. Она сомневалась. — Что произошло, что это был за ветер? — Что произошло? — Байяз пожал плечами. — Мы победили. — А что это были за призраки? Тени. — Я никого не видел, кроме Мамуна и его Тысячи Слов. Они понесли заслуженное наказание. — Ты не слышал голоса? — За громом нашей победы? Я не слышал ничего. — Я слышала. — Ферро опустила нож и сунула его за пояс. Пошевелила пальцами своей изменившейся руки. — Я еще слышу их. — И что они говорят тебе, Ферро? — Они говорят о замках, о воротах, о дверях. Призывают открыть их. Всегда говорят о том, что нужно открыть их. Спрашивают о Семени. Где оно? — В целости и сохранности. — Байяз взирал на нее безучастно. — Если ты на самом деле слышишь существа с Другой стороны, помни, что они сотканы из лжи. — Не только они. Они просят меня преступить первый закон. Как это сделал ты. — Ну, истолковать это можно как угодно. — Байяз горделиво поджал губы. Так, словно он достиг чего-то чудесного. — Я усовершенствовал метод Гластрода с помощью открытий мастера Делателя, а в качестве инструмента моего искусства использовал Семя. Результаты… — Он удовлетворенно вздохнул. — Ну, ты была там. Прежде всего это был триумф воли. — Ты подделал печати. Ты поставил мир на грань гибели. Рассказчики Тайн… — Первый закон — это парадокс. При любом превращении ты имеешь дело с нижним миром, и это всегда рискованно. Если я перешел границы, это лишь говорит о масштабе моего дела. Теперь мир в безопасности? Я не собираюсь извиняться за свою способность смотреть далеко вперед. — Погибли люди. Умирают сотни мужчин, женщин, детей. Так же, как в Аулкусе. Эта болезнь… она из-за того, что мы сделали. Так ты смотришь вперед? И видишь могилы? Байяз пренебрежительно дернул головой. — Неожиданный побочный эффект. Цена победы была такой же и в древние времена и будет всегда. Он смотрел на Ферро, и в его взгляде была угроза. — Даже если я преступил первый закон, что с того? Каким судом ты меня осудишь? Как подберешь присяжных? Ты вернешь из тьмы Толомею, чтобы свидетельствовала против меня? Или отыщешь Захаруса, чтобы он прочел обвинение? Или вытащишь Конейль с края света, чтобы она вынесла вердикт? Приведешь великого Иувина из страны мертвых, чтобы он огласил приговор? Вряд ли. Я первый из магов. Я главный судья, и я заявляю, что я прав. — Ты? Нет. — Да, Ферро. Тот, кто имеет власть, всегда прав. Это мой первый и последний закон. Единственный закон, который я признаю. — Захарус предупреждал меня, — пробормотала она, думая о бескрайней равнине, о старике с диковатыми глазами, о его птицах. — Он уговаривал меня бежать, бежать без оглядки. Надо было слушать его. — Слушать слова этого обрюзгшего пузыря, раздувшегося от сознания собственной добродетели? — Байяз усмехнулся. — Возможно, и надо было, но тот корабль давно уплыл. Ты радостно помахала ему с берега рукой и предпочла утолить свою ярость. И ты радостно насытилась ею. Не будем притворяться, будто я обманул тебя. Ты знала, что нам обоим суждено идти темными тропами. — Я не ожидала… — Она сжала свои ледяные пальцы в кулак. — Не ожидала такого. — А чего же ты ожидала? Я-то думал, ты потверже. Оставим философию тем, у кого больше времени и меньше дел. Вина, сожаление, добродетель? Это все равно что говорить с великим королем Джезалем. Не хватит терпения. — Он повернулся к двери. — Тебе следует оставаться при мне. Возможно, со временем Кхалюль пришлет других агентов. Тогда мне снова понадобятся твои таланты. Ферро усмехнулась. — А до того? Сидеть здесь с призраками? — А до того, Ферро, улыбайся. Если ты помнишь, как это делается. — Байяз блеснул белозубой усмешкой. — Ты получила свое отмщение.Ветер разрывал пространство, вился вокруг нее, полный призраков. Ферро опустилась на колени в одном конце ревущего туннеля, уходившего в небо. Мир был тонким и хрупким, как кусок стекла, готовый треснуть в любой момент. За его пределами была бездонная пустота, полная голосов. — Впусти нас… — Нет! Она высвободилась, с трудом поднялась и встала, покачиваясь, на полу рядом с кроватью. Каждый ее мускул был скован, точно от мороза. Но сражаться было не с кем. Еще один сон, всего лишь сон. Она совершила ошибку, когда позволила себе уснуть. Длинная полоса лунного света дотянулась до нее, скользя по полу. Окно, откуда проникал этот свет, было приоткрыто, через него сочился ночной ветерок, охлаждавший ее вспотевшую кожу. Ферро подошла к окну, закрыла его на задвижку и обернулась. В густом сумраке у двери кто-то стоял. Человек с одной рукой, одетый в лохмотья. Части доспехов, удержавшиеся на нем, были исцарапаны и побиты. Присыпанное пылью лицо распалось, кожа лохмотья ми свисала с белых костей, но даже в таком виде Ферро узнала его. Мамун. — Мы снова встретились, демоническое отродье. Его сухой голос шуршал, как ветхая бумага. — Я сплю, — прошептала Ферро. — Ты пожелаешь, чтобы было так. Он мгновенно пересек комнату. Его рука обхватила горло Ферро, словно защелкнулся замок. — Голод дал мне силы вылезти из-под завалов, раскапывая землю руками. — Его сухое дыхание щекотало ей лицо. — Я сделаю себе другую руку из твоей плоти, чтобы опрокинуть Байяза и отомстить за великого Иувина. Пророк предвидел это, и я превращу его видение в истину. Он легко поднял Ферро и ударил спиной о стену, так что ее пятки стукнулись о панельную обшивку. Рука сжалась. Грудь Ферро вздымалась, но стиснутое горло не пропускало воздух. Она впилась в его пальцы ногтями, но они были словно из железа или камня, тугие, как петля висельника. Ферро билась, выворачивалась, но хватка была мервой. Она вцепилась в растерзанное лицо Мамуна, ее пальцы проникли в его разорванную щеку, углубились в пыльное нутро плоти, но он даже не моргнул глазом. В комнате заметно похолодало. — Молись, девочка, — прошептал едок, скрежеща разрушенными зубами, — надейся, что Господь милостив. Ферро стала слабеть. Ее легкие были готовы лопнуть. Она по-прежнему терзала его лицо, но сил становилось все меньше. Ферро слабела. Ее руки упали, ноги повисли, веки отяжелели. Она чувствовала ужасный холод. — Сейчас, — прошептал Мамун. От его дыхания шел пар. Изуродованные губы разошлись, открывая осколки зубов. — Сейчас. Палец Ферро вонзился в его шею. Он прошел сквозь кожу и воткнулся в сухую плоть по самый сустав. Голова Мамуна дернулась и повисла. Второй рукой Ферро схватила его руки и оторвала пальцы от своего горла. Кости Мамуна треснули и раскололись, а она упала на пол. Белый иней покрыл черное оконное стекло, сползая вниз. Он скрипнул под босой ногой Ферро, когда она повернула Мамуна и с силой ударила его о стену, так что разлетелись куски обшивки и штукатурки. Посыпалась пыль. Она еще глубже протиснула палец в горло едока, приподнимая его вверх. Это было легко. Сила Ферро была беспредельна, она шла с Другой стороны, из-за черты, разделяющей миры. Семя изменило ее, как оно изменило Толомею, и пути назад не было. Ферро улыбалась. — Возьми мою плоть, ну давай! Это твой последний обед, Мамун. Второй палец она втиснула между его зубами и подцепила едока за челюсть, как рыбу. Одним движением запястья она вырвала челюстную кость едока и отбросила прочь. Кость со стуком покатилась по полу. Язык болтался внутри обезображенной массы пыльной плоти. — Молись, едок, — прошипела она. — И надейся, что Господь милостив. Она сжала ладонями его виски. Мамун издал носом длинный, пронзительный звук. Его изуродованная рука вцепилась в Ферро, но совершенно бесполезно. Его череп сплющился и треснул, осколки костей полетели в разные стороны. Ферро отпустила тело, и оно упало. Пыль сыпалась под ноги. — Да… Она не удивилась. И не смотрела по сторонам. Она знала, откуда пришел этот голос. Отовсюду и ниоткуда. Она подошла к окну и распахнула его. Спрыгнула вниз, приземлилась в дюжине шагов от окна и встала. Ночь была полна звуков, но Ферро молчала. Она беззвучно кралась по залитой лунным светом траве, иней скрипел под ее босыми ногами. Она добралась до длинной лестницы и поднялась на стены. Голоса следовали за ней. — Подожди! — Семя! — Ферро. — Впусти нас! Она не обращала на них внимания. Какой-то человек в доспехах смотрел в ночь на Дом Делателя — черный силуэт на фоне черного неба. Клин темноты покрывал Агрионт, там не было ни звезд, ни освещенных луной облаков, вообще никакого света. Ферро подумала: кралась ли среди теней Толомея, царапаясь в ворота? Она потеряла свой шанс отомстить. Ферро не повторит ее ошибку. Она незаметно спустилась с бастиона, обошла охрану, плотно завернувшись в плащ, когда проходила мимо стражников. Взобралась на парапет и прыгнула. Ветер ударил ее в лицо, овеял ее кожу. Она скользнула по рву, по сковавшему воду льду, быстро добралась до булыжной мостовой. Ферро врезалась в нее, перевернулась, потом еще и еще раз и помчалась в сторону городских зданий. Ее одежда порвалась при падении, но на коже не было ни царапины. — Нет, Ферро. — Вернись и найди Семя! — Оно рядом с ним. — Оно у Байяза. Байяз. Возможно, когда она закончит дела на юге, она вернется. Когда она погребет великого Уфмана-уль-Дошта под руинами его собственного дворца. Когда она отправит Кхалюля, его едоков и их жрецов в ад. Тогда, возможно, она вернется и преподаст первому из магов урок, который он заслужил. Урок, который ему хотела преподать Толомея. Но лжец Байяз или нет, он сдержал свое слово. Ферро получила средство для отмщения. Теперь она воспользуется им. Ферро пробралась сквозь молчаливые руины города тихо и быстро, как ночной ветерок. На юг, в порт. Она найдет путь. На юг, через море в Гуркхул, а потом… Голоса шептали ей. Тысяча голосов. Они говорили о воротах, которые закрыл Эус, и о печатях, которые Эус наложил на них. Они умоляли ее открыть ворота. Они уговаривали сломать их. Они рассказывали, как это сделать, они приказывали ей сделать это. Но Ферро только улыбалась. Пусть себе говорят. У нее нет хозяев.
Чай и угрозы
Логен был мрачен. Он мрачно взирал на широкий зал, на мерцающие зеркала, на множество могущественных людей, собравшихся в этом зале. Бросал сердитые взгляды на вельмож Союза напротив себя. Две сотни аристократов, а то и больше, сидели напротив него. Его тошнило от их фальшивых разговоров, фальшивых улыбок, фальшивых лиц, словно он объелся меда. Но ничуть не лучше были и люди, расположившиеся на возвышении рядом с ним и королем Джезалем. Здесь был ухмылявшийся калека, когда-то задававший ему вопросы в башне, а теперь одетый во все белое. Здесь был толстый господин с лицом, испещренным звездочками лопнувших сосудов, — он выглядел так, будто каждый свой день начинал с бутылки. Здесь был высокий поджарый человек в черном нагруднике, разукрашенном золотом, с мягкой улыбкой и суровыми маленькими глазками. Такое пестрое сборище лжецов и лицемеров Логен едва ли видел прежде, но один из них был хуже всех прочих. Байяз непринужденно улыбался, будто все вышло именно так, как он планировал. Возможно, так и было. Чертов колдун. Логену следовало бы поостеречься и не доверять человеку, у которого нет волос. Духи предупреждали его, что у мага есть собственные цели, но он не обратил на это внимания и слепо прыгнул в омут, надеясь на лучшее, как всегда. Хочешь сказать о Логене Девятипалом, скажи, что он никого не слушает. Еще одна ошибка среди множества. Взгляд Логена снова обратился к Джезалю. Казалось, тому было вполне уютно в королевских одеяниях: золотая корона поблескивала на голове, золотой трон был даже больше того, на котором восседал Логен. Жена сидела рядом с королем Союза. Вокруг нее витало ледяное облачко гордости, но это ее не портило. Прекрасна, как зимнее утро. Логен взглянул на нее как раз в тот момент, когда она посмотрела на Джезаля. Взгляд был полон страсти, словно она едва сдерживалась, чтобы не впиться в него зубами. Счастливчик — бастард, все получает сполна. Она могла бы укусить и Логена, если бы пожелала, но кто знает, чего желает такая женщина? Мрачнее всего он смотрел на собственное отражение в зеркале позади Джезаля и его жены. Он выглядел угрюмым, рассеянным, покрытым шрамами и внушающим страх монстром на фоне этой красивой пары. Человек, сотканный из смерти, он был наряжен в роскошные цветные ткани и редкие белые меха, дополненные блестящими заклепками и сияющими пряжками, с большой золотой цепью на плечах. Той самой цепью, которую носил Бетод. Руки Логена, выступавшие из отороченных мехом рукавов, грубые и приметные, без одного пальца, сжимали поручни золоченого кресла. Одежды короля, но руки убийцы. Он был похож на злодея из старой детской сказки. Безжалостный воин, пробившийся к власти огнем и мечом. Взобравшийся на трон по горе трупов. Возможно, именно таким он и был. Логен повернулся, и новая ткань царапнула его влажную кожу. Он прошел долгий путь с тех пор, как выбрался из реки, не имея даже пары сапог. Прошел все Высокогорье в одиночку, не имея другой компании, кроме старого котелка. Да, он прошел долгий путь, но прежде, возможно, он был лучше. Он смеялся, когда Бетод называл себя королем. Теперь же королем стал он сам, хотя его дела мало отличались от дел Бетода, и он еще меньше годился для такой работы. Хочешь сказать о Логене Девятипалом, скажи, что он дрянь. Вот и все. И это не те слова, которые хочется услышать о себе. Пьяница Хофф говорил без умолку. — Круг лордов лежит в руинах, увы. Поэтому решено: пока не будет построено величественное здание для заседаний этого благородного собрания, пока нет нового Круга лордов, богаче и величественнее прежнего, Открытый совет распускается на каникулы. Воцарилось молчание. — На каникулы? — пробормотал кто-то. — Но как же нас услышат? — Где благородные люди смогут выразить свое мнение? — Аристократия будет высказываться через Закрытый совет, — произнес Хофф таким тоном, каким обычно говорят с ребенком. — Или обращаться к секретарю, чтобы получить аудиенцию у короля. — Но это может сделать любой крестьянин! Хофф вскинул брови. — Конечно. Гневное волнение охватило лордов. Логен плохо разбирался в политике, но и непосвященному было ясно, что они недовольны таким решением. Принимать в этом участие неприятно, но на этот раз он хотя бы был не среди тех, кому отдавили ногу, а среди тех, кто отдавил. — Король и страна — это одно и то же! — Грубый голос Байяза перекрыл поднявшийся ропот. — Ваши земли вы лишь одалживаете у него на время. Король сожалеет, что сейчас приходится забирать часть их обратно, но это вынужденная мера. — Четверть. — Калека облизнул пустые десны, слегка причмокнув. — От каждого из вас. — Это недопустимо! — закричал сердитый старик в переднем ряду. — Вы так думаете, лорд Ишер? — Байяз рассмеялся в ответ. — Те, кто тоже так думает, могут присоединиться к лорду Броку в его изгнании и вернуть все свои земли короне. — Это произвол! — закричал другой человек. — Король всегда был первым среди равных, величайшим из благородных, но не стоял над нами. Наши голоса привели его на трон, и мы отказываемся… — Вы почти перешли границу разумного, лорд Хайген. — Лицо калекиперекосилось, и он окинул зал мрачным взором. — Вам лучше остаться по эту сторону конфликта, где безопасно, тепло и мирно. Другая сторона вам вряд ли подходит. — Слеза соскользнула из его дергающегося левого глаза и покатилась по впалой щеке, оставляя длинный след. — Королевский топограф оценит ваши поместья в ближайшее время. С вашей стороны будет мудро всячески способствовать ему. Теперь многие вскочили на ноги, сердито крича и потрясая кулаками. — Это насилие! — Неслыханно! — Неприемлемо! — Не надо нас запугивать! Джезаль вскочил с трона, поднял свой украшенный драгоценностями меч и стал бить о кафедру концом ножен, наполняя зал гудящим эхом. — Я король! — прокричал он разом умолкшему собранию. — Я не предлагаю вам выбирать, я издаю указ! Адуя должна быть восстановлена, она должна стать еще богаче и прекраснее, чем прежде. Такова цена. Вы слишком привыкли к тому, что король слаб! Поверьте мне, эти времена прошли! Байяз наклонился к уху Логена и прошептал: — На удивление хорош. Лорды недовольно переговаривались, но возвращались на свои места по мере того, как Джезаль продолжал говорить. Уверенный голос короля разносился по комнате, и он по-прежнему крепко сжимал в руке меч в ножнах. — Те, кто от всего сердца помог мне во время недавних событий, будут освобождены от этой меры. Но их список, к вашему стыду, слишком короткий. Друзьям из-за границ Союза пришлось поддерживать нас в трудную минуту. Человек в черном вскочил со своего кресла. — Я, великий герцог Орсо Талинский, всегда буду на стороне моего царственного сына и моей дочери. Он обхватил руками лицо Джезаля и поцеловал его в обе щеки. Потом проделал то же самое с королевой. — Их друзья — это мои друзья. — Герцог произнес это с улыбкой, но смысл его слов невозможно было не понять. — А их враги? Вы все умные люди и можете догадаться о том, что недосказано. — Я благодарю вас за помощь в освобождении нашей страны от гурков, — произнес Джезаль. — Мы все вам очень признательны. Война между Союзом и Севером закончена. Тиран Бетод мертв, на трон вступил новый правитель. Того, кто сверг Бетода, я с гордостью называю своим другом. Логен Девятипалый, король Севера! — Он просиял, протягивая руку. — Хорошо, что мы по-братски шагнем в наше сильное и процветающее будущее. — Да, — произнес Логен, с трудом поднимаясь из кресла. — Это точно. Он заключил Джезаля в объятия и похлопал по спине так звучно, что хлопки эхом разнеслись по большому залу. — Думаю, мы будем оставаться по нашу сторону Белой реки. Конечно, если у моего брата не начнутся здесь неприятности. — Логен окинул угрюмых стариков в переднем ряду убийственно суровым взглядом. — Черт побери, не заставляйте меня возвращаться! Он опустился в большое кресло и нахмурился. Возможно, Девять Смертей плохо разбирается в политике, но он хорошо умеет пугать. — Мы выиграли войну! — Джезаль стукнул золотой рукояткой меча, потом плавно повесил его обратно на пояс, пропустив сквозь пряжку. — Теперь мы должны выиграть мир! — Хорошо сказано, ваше величество, хорошо сказано! — Пьяница с красным лицом поднялся, не давая никому вставить ни слова. — Только один вопрос остается на повестке дня, прежде чем Открытый совет отправится на каникулы. Он обернулся с елейной улыбкой и подобострастно поклонился. — Позвольте выразить нашу благодарность лорду Байязу, первому из магов! Тому, кто своей мудростью и своим искусством отвратил нашествие и спас Союз! Он зааплодировал. Калека Глокта присоединился к нему, затем герцог Орсо. Какой-то величавый господин в первом ряду спрыгнул со своего места. — Лорд Байяз! — закричал он громко, усердно хлопая толстыми ладонями. Вскоре весь зал огласился аплодисментами. Даже Хайген не смог воздержаться. Даже Ишер, хотя вид у него был такой, будто он присутствует на собственных похоронах. Логен позволил себе не утруждаться. По правде сказать, его тошнило от всего этого. И он был зол. Он откинулся в кресле и еще сильнее нахмурился.Джезаль наблюдал за тем, как важные персоны Союза вереницей безрадостно покидают Зеркальный зал. Благородные мужи. Ишер, Барезин, Хайген и все остальные. Люди, при одном взгляде на которых он когда-о терял дар речи. Смиренные и униженные. Он едва сдерживал улыбку, когда они жалко пытались выразить свое беспомощное несогласие. Он чувствовал себя настоящим королем, пока не встретился взглядом со своей королевой. Тереза и ее отец, великий герцог Орсо, были увлечены беседой — судя по всему, они жарко спорили на звучном стирийском языке, подкрепляя свои слова выразительной жестикуляцией. Джезаль мог бы испытать облегчение от того, что оказался не единственным членом семьи, внушавшим Терезе презрение, если бы не подозревал, что отец и дочь спорили именно о нем. Он услышал тихое шарканье за спиной и почувствовал легкое отвращение, увидев кривую физиономию нового архилектора. — Ваше величество. Глокта говорил негромко, словно собирался обсудить некие тайные дела, мрачно поглядывая в сторону Терезы и ее отца. — Могу ли я осведомиться… все ли хорошо между вами и королевой? — Его голос стал еще тише. — Я понимаю, что вы редко спите в одной постели. Джезаль был готов ударить калеку по лицу за его наглость. Но тут он поймал взгляд Терезы. Этот презрительный взгляд полностью выражал ее отношение к супругу. Плечи Джезаля поникли. — Ей противно оставаться со мной в одной стране, не то что в одной постели. Эта женщина настоящая стерва! — огрызнулся он, затем опустил голову и уставился в пол. — Что я должен делать? Глокта повернул голову в одну сторону, потом в другую, и Джезаль содрогнулся, услышав громкий щелчок. — Позвольте мне поговорить с королевой, ваше величество. Я могу быть весьма убедительным, когда хочу этого. Я понимаю ваши трудности. Я и сам недавно женился. Джезалю даже страшно было представить, что за чудовище согласилось выйти замуж за этого монстра. — Правда? — спросил он, делая вид, что заинтересован. — И кто же ваша избранница? — Кажется, вы знакомы. Ее зовут Арди. Арди дан Глокта. Губы калеки расползлись, обнажив отвратительную прореху в передних зубах. — Но… — Сестра моего старого друга Коллема Веста, да. Джезаль уставился на него, потеряв дар речи. Глокта сдержанно поклонился. — Благодарю за ваши поздравления. Он повернулся, дохромал до края возвышения и начал, пошатываясь и тяжело опираясь на трость, спускаться вниз. Джезаль похолодел. Он был потрясен, его переполняли убийственное разочарование и холодный ужас. Он не мог понять, каким шантажом этот ковыляющий урод мог заманить Арди в капкан. Возможно, она впала в отчаяние, когда Джезаль оставил ее. Возможно, ей не к кому было обратиться, когда заболел ее брат. Совсем недавно, встретив ее в госпитале, он ощутил, как в сердце шевельнулось прежнее чувство. Не исключено, подумал он в то утро, что когда-нибудь, со временем… Но сейчас эти приятные мечты разбились вдребезги. Арди вышла замуж, к тому же за человека, которого Джезаль презирал. За человека, который заседал в королевском Закрытом совете. А что хуже всего, за человека, которому он только что, в момент помешательства, признался в полной несостоятельности собственного брака. Он показал свою слабость, уязвимость, нелепость. Оставалось только горько проклинать себя за это. Ему казалось сейчас, что он любит Арди с невыносимой страстью. Что между ними было нечто, чего он никогда уже не найдет. Как мог он не понимать этого тогда? Как позволил он растоптать все это, и ради чего? Печальный факт состоял в том, как предполагал он, что любви самой по себе оказалось недостаточно.
Логен открыл дверь и почувствовал досаду, а потом волной накатила безобразная ярость. В комнате было пусто. Все чисто и аккуратно, будто никто никогда и не жил здесь. Ферро исчезла. Все получилось не так, как он надеялся. Наверное, этого и следовало ожидать. В конце концов, у него никогда ничего не получалось, но он продолжал плевать против ветра. Как человек, живущий в доме со слишком низкой дверью, каждый день своей несчастной жизни он бился головой о косяк, вместо того чтобы потрудиться нагнуться. Ему хотелось пожалеть себя, но он знал, что не заслужил ничего хорошего. Нельзя жить так, как жил он, и надеяться на счастливый исход. Он вышел и двинулся по коридору, стиснув зубы. Толкнул плечом дверь в соседнюю комнату, не удосужившись постучать. Высокие окна были раскрыты, солнечный свет струился в просторное помещение, занавески шевелились от ветра. Байяз с чайной чашкой в руках сидел в резном кресле перед окном. Угодливый слуга в бархатной куртке наливал ему чай из серебряного чайника, удерживая поднос на растопыренных пальцах. — А, король Севера! — воскликнул Байяз. — Как… — Где Ферро? — Ушла. Оставила ужасный беспорядок, но я прибрался, так как довольно часто нахожу призвание… — Куда? Маг пожал плечами. — Наверное, на юг. Мстить или что-то в этом роде, я полагаю. В жизни не видел женщины с более дурным характером. — Она изменилась. — Великие события, мой друг. Все мы изменились. Может быть, хочешь чаю? Слуга горделиво выступил вперед, серебряный поднос покачивался. Логен схватил его за бархатную куртку и отбросил на другую половину комнаты. Слуга завопил, врезавшись в стену, и распростерся на ковре. Чашки со звоном попадали вокруг него. Байяз приподнял бровь. — Простого «нет» было бы достаточно. — К черту все это, старый козел? Первый из магов нахмурился. — Похоже, мастер Девятипалый, сегодня утром ты не в духе. Но ты теперь король и не должен позволять темным страстям управлять собой. Короли такого сорта долго не царствуют. У тебя еще есть враги на Севере. Кальдер и Скейл, я уверен, уже готовят тебе неприятности в горах. Я считаю, что надо всегда отдавать долги. Ты помог мне, и я могу помочь тебе в ответ. — Как помогал Бетоду? — Да. — Это не пошло ему на пользу. — Пока я помогал ему, он благоденствовал. Затем он возгордился, стал непокорным и все делал по-своему. Без моей помощи… ну, остальное ты знаешь. — Держись от меня подальше, колдун! Логен положил руку на рукоять меча Делателя. Если мечи имеют голоса, как когда-о говорил маг, то сейчас он позволил клинку произнести зловещую угрозу. Однако на лице Байяза не появилось и тени беспокойства. — Человек попроще, возможно, огорчился бы сейчас. Не я ли выкупил твою жизнь у Бетода? Не я ли дал тебе цель, когда ты был совершенно потерян? Не я ли взял тебя на край мира и показал тебе чудеса, какие видели очень немногие? У тебя дурные манеры. Даже меч, которым ты угрожаешь мне, я сам подарил тебе. Я надеялся, что мы придем… — Нет. — Понимаю. И даже… — Все кончено. Ясно, что я никогда не стану лучше, но я попробую не стать хуже. Хотя бы постараюсь. Байяз прищурился. — Что ж, мастер Девятипалый, ты удивил меня напоследок. Я считал тебя мужественным, хотя и ограниченным человеком, расчетливым, хотя и умеющим сочувствовать. Кроме того, я считал, что ты здраво смотришь на жизнь. Однако северяне всегда были нетерпеливы и раздражительны. Я вижу в тебе сейчас упрямство и склонность к разрушению. Я вижу перед собой Девять Смертей. — Я рад, что разочаровал тебя. Кажется, мы оба ошиблись друг в друге. Я принимал тебя за великого человека. Теперь я вижу свою ошибку. — Логен медленно покачал головой. — Что ты здесь устроил? — Что я устроил? — Байяз недоверчиво усмехнулся. — Я объединил три чистых направления магии и выковал из них одно новое! Ты не понимаешь, что это за достижение, мастер Девятипалый, но я тебя прощаю. Изучение книг никогда не было твоей сильной стороной. Такого никто не видел с древних времен, когда Эус раздал дары своим сыновьям. — Байяз вздохнул. — Похоже, никто не оценит грандиозности моего успеха. Разве что Кхалюль, но он вряд ли поздравит меня. Хотя никому на Земном круге не удавалось высвободить подобную илу с тех пор, как… — Как Гластрод разрушил себя и Аулкус? Маг вскинул брови. — Да, с того самого времени. — И результат точно такой же. Только ты устроил бойню не так беспечно, и разрушений вышло поменьше — меньшая часть меньшего города в менее значимое время. А в остальном чем ты отличаешься от него? — По-моему, это очевидно. — Байяз поднял чашку, спокойно глядя поверх ее края. — Гластрод проиграл. Логен постоял, размышляя над этим, затем повернулся и, тяжело ступая, направился к двери. Слуга предусмотрительно убрался с дороги. В коридоре его шаги гулко отдавались под золоченым потолком, тяжелая цепь Бетода позвякивала на плечах, словно смеялась над ним. Возможно, не стоило ссориться с этим жестоким мерзавцем. Без его помощи Логену придется трудно, когда он вернется на Север. Возможно, следовало выпить этой мочи, которую старик называет чаем, и улыбаться, довольно. Возможно, надо было смеяться и называть Байяза старым другом, чтобы обеспечить себе приют в Великой Северной библиотеке, если дела пойдут из рук вон плохо. Это все было бы очень умно и дальновидно. Если смотреть правде в глаза. Как всегда говорил его отец… Но в таких ситуациях Логен не умел смотреть правде в глаза.
За троном
Едва заслышав звук открывавшейся двери, Джезаль уже знал, что за гость к нему пришел. Он даже не поднял голову, чтобы взглянуть. У кого еще хватит дерзости и смелости вторгнуться в личные покои короля, даже не удосужившись постучать? Он выругался — тихо, но с большой горечью. Это мог быть только Байяз. Его тюремщик. Его главный мучитель. Его тень. Разрушив половину Агрионта и превратив в руины прекрасную Адую, он улыбался и нежился в лучах славы, словно был спасителем нации. Этого было достаточно, чтобы вывернуться наизнанку от отвращения. Джезаль сжал зубы и глядел в окно на развалины, не желая оборачиваться. Новые требования. Новые компромиссы. Новые разговоры о том, что нужно сделать. Возглавлять государство, когда у тебя на шее висит первый из магов, это опыт бесконечных разочарований и бессилия. Приходилось отчаянно бороться за собственный выбор даже в самых ничтожных делах. Куда бы Джезаль ни глянул, повсюду его встречало неодобрительное лицо мага. Он ощущал себя не более чем фигурой на носу корабля: красивый, позолоченный, величественный, но абсолютно бесполезный деревянный чурбан. Впрочем, фигура на носу корабля хотя бы плывет впереди самого корабля. — Ваше величество, — послышался голос старика. Как обычно, под тонким слоем почтительности скрывалось жестокое презрение. — Что на этот раз? Джезаль, наконец-то, повернулся к нему лицом. Он с удивлением увидел, что маг сменил официальное одеяние на старый, потрепанный в путешествиях камзол и тяжелые сапоги, которые он носил во время их неудачной поездки в опустошенные западные земли. — Куда-то собираетесь? — спросил Джезаль, не смея надеяться на это. — Я покидаю Адую. Сегодня. — Сегодня. Джезалю стоило немалых усилий сдержаться, не подпрыгнуть и не закричать от радости. Он почувствовал себя узником, выходящим из вонючей темницы на яркий свет свободы. Теперь он сможет отстроить Агрионт, как считает нужным. Он реформирует Закрытый совет и найдет собственных советников. Возможно, даже избавится от ведьмы жены, навязанной Байязом. Он будет волен поступать так, как считает правильным. По крайней мере, он попытается понять, как правильно поступить. Ведь он король Союза. Кто откажет ему в его праве? — Нам будет жаль расстаться с вами. — Представляю себе. Однако сначала нам надо сделать кое-какие приготовления. — Да, конечно. Что угодно, лишь бы отделаться от этого старого осла. — Я говорил с вашим новым архилектором Глоктой. От одного этого имени мурашки отвращения побежали по коже Джезаля. — Неужели? — Очень проницательный человек. Он произвел на меня большое впечатление. Я просил его говорить от моего лица в Закрытом совете, пока я буду отсутствовать. — Правда? — отозвался Джезаль. Он прикидывал, отобрать ли у калеки его должность сразу, как только за магом закроются ворота, или денек подождать. — Я бы рекомендовал вам, — тон Байяза больше походил на приказ, — внимательно прислушиваться к его мнению. — О, конечно, я так и сделаю. Удачи вам в путешествии… — Я хочу, чтобы вы поступали как он говорит. Холодный гнев комом встал в горле Джезаля. — В сущности, вы призываете меня… подчиняться ему? Байяз пристально смотрел ему в глаза. — В сущности, да. Джезаль на миг потерял дар речи. Этот маг думает, что ему можно приходить и уходить, когда вздумается, оставив за себя своего уродливого лакея? Указывать королю в его собственном королевстве? Какая неслыханная наглость! — В последнее время вы своевольно вмешивались в мои дела! — резко ответил он. — Я не имею намерения менять одного властолюбивого советника на другого. — Этот человек будет полезен вам. Нам. Он поможет принять необходимые, но трудные для вас решения. Он поможет совершить необходимые, но неприятные лично для вас действия. Люди, живущие в сияющих дворцах, нуждаются в тех, кто готов выносить за ними нечистоты, чтобы отбросы не заполнили собой все ваши роскошные покои. Это просто и очевидно. Вы не понимаете меня. — Нет, это вы ничего не понимаете. Занд дан Глокта! Этот изувеченный осел… — Джезаль осознал, что выбрал неудачные слова, но заставил себя продолжать, разозлившись еще сильнее. — Этот урод сидит рядом со мной в Закрытом совете и каждый день злобно поглядывает на меня через плечо! А теперь вы хотите, чтобы он диктовал мне? Это неприемлемо. Невыносимо. Невозможно! Мы живем не при Гароде Великом! Понятия не имею, что заставляет вас думать, будто вы можете говорить со мной вот так. Я король, и я отказываюсь быть беспомощным евнухом! Байяз закрыл глаза и медленно втянул воздух через нос. Так, словно старался найти терпение, чтобы вразумить идиота. — Вы не можете представить, каково это — жить так долго, как живу я. Знать все, что я знаю. У вас, людей, жизнь проходит в мгновение ока, вы вынуждены все время заново учить старые истины. Те же самые, которым Иувин учил Столикуса тысячу лет назад. Это страшно утомляет. Ярость Джезаля нарастала. — Прошу прощения, если я утомил вас! — Я принимаю ваши извинения. — Я пошутил. — О, ваш ум настолько остер, что я чуть не порезался. — Вы смеетесь надо мной! — Это нетрудно. Любой человек представляется мне ребенком. Когда вы доживете до моего возраста, вы увидите, что история движется по кругу. Сколько раз я останавливал эту страну на грани разрушения и приводил к славе. А чего я прошу взамен? Несколько ничтожных жертв. Если бы вы только знали, какие жертвы принес я ради этого быдла. Джезаль яростно указал пальцем на окно. — А как насчет мертвых? Как насчет тех, кто потерял все? Быдло, как вы выражаетесь! Радуют ли их ваши жертвы? Как насчет тех, кто пострадал от новой болезни? И до сих пор страдает. Среди них мой близкий друг. Она очень похожа на ту болезнь, о которой вы рассказывали нам в разрушенном Аулкусе. И я не могу не думать, что причина всему — ваша магия! Маг даже не пытался отрицать это. — Я имею дело с великим и важным. Я не в состоянии озаботиться судьбой каждого крестьянина. И вы не можете. Я старался научить вас этому, но вы, похоже, не способны выучить этот урок. — Вы ошибаетесь! Я отказываюсь учить его! Настало его время. Он был достаточно разгневан, чтобы навсегда выйти из тени Байяза и стать свободным человеком. Первый из магов был отравой, его надо было извергнуть. — Вы помогли мне занять престол, и за это я благодарен вам. Но я не приемлю ваш способ управления, он слишком похож на тиранию. Байяз прищурился. — Управление и есть тирания. В лучшем случае она набрасывает на себя прелестные цветные одежды. — Вы грубо презираете жизнь моих подданных, и я не стану поддерживать это. Я уже перерос вас. Вы больше не нужны здесь. В вас нет необходимости. Я найду собственный путь, чтобы двигаться дальше. Он махнул Байязу рукой — царственный жест, как надеялся Джезаль, отпускавший мага восвояси. — Вы можете уходить. — Могу, в самом деле? Первый из магов остановился и замолчал, его мрачное лицо потемнело. Он молчал достаточно долго, чтобы ярость Джезаля схлынула, во рту пересохло, колени ослабели. — Похоже, я был слишком мягок с вами, — произнес Байяз, и каждое его слово резало слух, точно бритва. — Нянчился, как с любимым внуком, и вы выросли капризным. Этой ошибки я не повторю. Ответственный воспитатель не должен пренебрегать наказаниями. — Я королевский сын! — прорычал Джезаль. — Я не позволю… Неожиданно резкая боль в животе заставила его согнуться пополам. Пошатываясь, он сделал пару шагов, и обжигающе горячая рвота фонтаном хлынула у него изо рта. Он упал лицом вниз, едва дыша, корона слетела с его головы и покатилась в угол. Никогда в жизни он не испытывал такой боли. Даже малой ее части. — Не могу вообразить, почему ты решил, что со мной можно говорить в такой манере. Со мной, с первым из магов! Джезаль слышал тяжелые шаги Байяза, направлявшиеся к нему. Голос мага оглушал его, беспомощно извивавшегося в луже собственной рвоты. — Королевский сын? Я разочарован. После всего, что мы пережили вместе, ты с готовностью веришь лжи, которую я же и распространил? Эта чушь предназначалась для болванов на улицах, но болваны во дворцах, оказывается, так же легко глотают сладкую чепуху. Я купил тебя у шлюхи. Ты стоил мне шесть марок. Она просила двадцать, но я хорошо торговался. Эти слова ранили, но куда хуже была нестерпимая боль. Она терзала позвоночник Джезаля, выжимала слезы из глаз, обжигала кожу, иссушала корни волос и заставляла его дергаться и метаться, как лягушка, попавшая в кипяток. — Конечно, у меня были и другие претенденты. Я достаточно опытен, чтобы не класть все яйца в одну корзину. Другие сыновья таинственных родителей могли сыграть эту роль. Помню, была семья Бринт и еще много других. Но ты всплыл на вершину, Джезаль, как дерьмо в ванне. Когда я въехал в Агрионт и увидел тебя взрослого, я понял, что мне нужен ты. Ты выглядел именно так, как надо, но ты не можешь этого постичь. Ты даже говорил как король, что само по себе давало тебе преимущество. Джезаль стонал и всхлипывал, не в силах даже вскрикнуть. Он почувствовал, как сапог Байяза скользнул по нему и перевернул его на спину. Сквозь слезы Джезаль увидел сердитое лицо мага, наклонившееся к нему. — Но если ты так хочешь все усложнить… если ты настаиваешь на том, что будешь идти собственным путем… хорошо, есть другие варианты. Порой королей постигает неожиданная смерть. Можно упасть с лошади. Можно подавиться оливковой косточкой. Можно долго падать на очень твердые камни. А можно просто не проснуться, и тебя найдут мертвым утром. Жизнь насекомых всегда коротка, но она может стать еще короче для тех, кто не хочет быть полезным. Я создал тебя из ничего. Из воздуха. И одним словом могу тебя уничтожить. Байяз щелкнул пальцами, и этот звук мечом пронзил живот Джезаля. — Вот так тебе можно найти замену. — Первый из магов наклонился еще ниже. — А теперь, болван, осел, сын потаскухи, подумай хорошенько, прежде чем ответить на мои вопросы. Ты будешь делать то, что тебе посоветует твой архилектор? Судороги чуть-чуть ослабели. Как раз настолько, чтобы Джезаль мог прошептать: — Да. — Ты позволишь ему руководить тобой во всем? — Да. — Ты будешь подчиняться его приказам, и публично, и приватно? — Да, — ответил Джезаль, задыхаясь. — Да. — Хорошо, — произнес маг, распрямляясь. Он стоял над Джезалем подобно собственной статуе, когда-то возвышавшейся над людьми в аллее Королей. — Я знал, что ты согласишься. Ведь ты не только высокомерный, невежественный и неблагодарный болван — ты еще и трус. Помни это. Надеюсь, этот урок ты не забудешь. Боль постепенно стихала. Джезаль оторвал от пола кружившуюся голову. — Ненавижу тебя, — прохрипел он. Байяз фыркнул от смеха. — Ненавидишь меня? Какая самоуверенность! Ты полагаешь, что меня это задевает? Я Байяз, первый ученик великого Иувина! Я сверг мастера Делателя, я объединил Союз, я уничтожил Тысячу Слов. — Маг медленно поднял сапог и опустил его на подбородок Джезаля. — Меня не интересует, нравлюсь ли я тебе, осел. — Он вмял сапогом лицо Джезаля в забрызганный блевотиной пол. — Меня интересует одно: чтобы ты слушался. И ты будешь слушаться. Да? — Да, — выговорил Джезаль расплющенными губами. — Тогда, ваше величество, я удаляюсь. Надеюсь, вы не дадите мне повода вернуться. Сапог, давивший на его лицо, исчез. Джезаль услышал, как шаги мага затихают. Дверь со скрипом открылась и закрылась, щелкнув замком. Он лежал на спине, глядя в потолок, и тяжело дышал. Через некоторое время он набрался мужества, чтобы перевернуться, неуверенно приподнялся, опираясь на руки и колени. В комнате стоял мерзкий запах, и не только от блевотины, измазавшей его лицо. Джезаль со стыдом понял, что обделался. Он ползком добрался до окна, безвольный как тряпка, приподнялся на колени и глянул вниз на зябкий, равнодушный сад. Только на мгновение перед ним мелькнул Байяз. Маг шагал по выложенной гравием дорожке между аккуратно подстриженных лужаек, его лысина блестела. Йору Сульфур шел следом, держа в одной руке посох, а в другой, под мышкой, ящик из темного металла. Тот самый, что сопровождал Джезаля, Логена и Ферро в повозке через добрую половину Земного круга. Какими счастливыми казались теперь те дни. Внезапно Байяз остановился, повернулся и поднял голову. Он посмотрел вверх, прямо на окно. Джезаль вжался в занавески со всхлипом ужаса, дрожа всем телом. Остаточное ощущение невыносимой боли еще давило на его внутренности, холодное как лед. Первый из магов постоял немного, легкая тень улыбки скользнула по его лицу. Потом он резко повернулся, прошел между двумя рыцарями-телохранителями, несущими караул у ворот, и удалился. Джезаль стоял на коленях, вцепившись в занавески, как младенец цепляется за мать. Он думал о том, как счастлив был когда-то и как мало это осознавал. Играл в карты, окруженный друзьями, светлое будущее маячило впереди. Он тяжело вздохнул. Слезы душили его, растекались вокруг глаз. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким. Королевский сын? У него нет никого и ничего. Он бессвязно что-то лопотал и шмыгал носом, глаза туманились от слез. Его сотрясали безнадежные рыдания, разрезанная шрамом губа дрожала. Слезы катились вниз, капали на пол. Он плакал от боли и страха, от стыда и обиды, от разочарования и беспомощности. Но Байяз был прав — он был трусом. Поэтому больше всего он плакал от облегчения.Добрые люди, злые люди
Серое утро, холод, промокший сад. Ищейка стоял там и думал о том, насколько лучше было прежде. Стоял там, в центре круга из темных могил, и глядел на землю, укрывшую Хардинга Молчуна. Удивительно: человек так мало говорил, а оставил после себя такую пустоту. В последние несколько лет Ищейка совершил длинное и странное путешествие. Из ниоткуда в никуда. Он потерял много друзей. Он помнил всех этих людей, вернувшихся в грязь. Хардинг Молчун. Тул Дуру Грозовая Туча. Рудда Тридуба. Форли Слабейший. А ради чего? Кому от этого лучше? Все впустую. Этого достаточно, чтобы все на свете опротивело. Достаточно даже для самого бесчувственного человека. Все ушли и оставили Ищейку одного. Мир стал скучным и блеклым. Он услышал шаги по влажной тропе. Логен приближался сквозь мелкий дождь и туман, вокруг его покрытого шрамами лица вился пар от дыхания. Ищейка вспомнил, как обрадовался он в ту ночь, когда Логен, живой, подошел к их костру. Тогда казалось, что это новое начало, что их ждут лучшие времена. Все обернулось иначе. Странно, но больше Ищейка не был так рад видеть Логена Девятипалого. — Король Севера, — пробормотал он. — Девять Смертей. Как денек? — Промозглый. Как в конце года. — Ага. Скоро еще одна зима. — Ищейка потер жесткую ладонь. — Они мелькают все быстрее и быстрее. — Думаю, пора возвращаться на Север. Кальдер и Скейл по-прежнему на свободе, творят зло, и только мертвые знают, в какую беду вляпался Доу. — Согласен. Пора отправляться. — Я хочу, чтобы ты остался. Ищейка резко поднял голову. — Что? — Кто-то должен провести переговоры с южанами и заключить договор. Ты всегда был лучшим по части переговоров. Кроме Бетода, возможно, но… он теперь не в счет. — А что за договор? — Возможно, нам потребуется их помощь. Не все на Севере рвутся принять то, что случилось. Люди не хотят короля. Или не хотят такого короля. Если Союз будет на нашей стороне, это нам поможет. Неплохо бы тебе привезти и оружие, когда вернешься. Ищейка поморщился. — Оружие? — Лучше иметь оружие, не желая того, чем желать, не… — Я знаю продолжение. А как насчет того, что это было последнее сражение? Как насчет того, что мы бросим воевать и будем что-нибудь выращивать? — Все вырастет и без нас. Послушай, Ищейка, я никогда не искал битв, сам знаешь. Но ты должен… — Не должен. Точно. С меня достаточно. — Я пытаюсь стать лучше, Ищейка. — Неужели? Незаметно, чтобы ты очень старался. Ты убил Тула? Логен прищурился. — Это Доу сказал? — Не имеет значения, кто и что сказал. Ты убил Грозовую Тучу или нет? Не так уж сложно ответить. Да или нет. Логен фыркнул, словно готов был рассмеяться или расплакаться, но не сделал ни того ни другого. — Я не знаю, что я сделал. — Не знаешь? И что толку от этого «я не знаю»? Ты скажешь это после того, как ударишь меня в спину, когда я буду спасать твою никчемную жизнь? Логен опустил голову и уставился на влажную траву. — Может быть. Я не знаю. — Он поднял глаза и твердо встретил взгляд Ищейки. — Но такова цена. Ты знаешь, кто я есть. Надо было выбрать другого человека, чтобы идти за ним. Ищейка смотрел, как он уходит, и не знал, что сказать. Он даже не знал, что думать. Просто стоял посреди могил, а дождь поливал его все сильнее. Он услышал чьи-о шаги. Красная Шляпа смотрел сквозь дождь, как черный силуэт Логена удаляется и становится все бледнее. Он покачал головой, стиснув губы. — Я никогда не верил тому, что рассказывали о нем. О Девяти Смертях. Думал, пустая болтовня. Но теперь я верю. Я слышал, что он убил сына Круммоха во время сражения в горах. Мимоходом порезал его, без повода, как ты раздавил бы жука. Ему все безразлично. По-моему, он самый злобный человек на Севере. Даже мерзавец Бетод был получше. — Да? — Ищейка сам не заметил, как повернулся к Красной Шляпе и закричал ему в лицо: — Тогда пошел отсюда, придурок! Кому нужны твои суждения? — Я просто сказал, и все… — Красная Шляпа во все глаза смотрел на него. — Думал, ты тоже так считаешь. — Нет, не так! У тебя мозги с горошину, тебе нечем думать! Ты не отличишь доброго человека от злого, даже если тебе нассут на голову! Красная Шляпа моргнул. — Ты прав. Похоже, я ошибся. Он отступил на шаг, потом пошел прочь сквозь мелкий дождь, качая головой. Ищейка глядел ему вслед, и ему очень хотелось кому-нибудь врезать. Только он не знал кому. Кроме него, никого не было. Кроме него и мертвых. Возможно, только так и бывает с человеком, не знающим ничего, кроме сражений, когда сражение заканчивается. Он бился с самим собой. Ищейка глубоко вздохнул, втягивая в себя холодный влажный воздух, и мрачно глянул на могилу Молчуна. Он спрашивал себя, может ли он отличить доброго человека от злого. Он спрашивал себя, в чем разница. Серое утро, холод, мокрый сад. Ищейка все стоял там и думал, насколько лучше было прежде.Не то, что хотели
Глокту разбудил нежный луч солнца, струившийся сквозь занавеси на смятое постельное белье, полный танцующих пылинок. Он попробовал перевернуться, сморщившись от щелчка в шее. «Ага, первый спазм этого дня». Второй не заставил себя долго ждать. Он пронзил левое бедро, когда Глокта с трудом перелег на спину, так что перехватило дыхание. Боль медленно спустилась по позвоночнику, обосновалась в ноге и осталась там. — Ах, — пробормотал Глокта. Он постарался осторожно повернуть лодыжку, пошевелить коленом. Боль мгновенно усилилась. — Барнам! Он откинул простыню, и знакомое зловоние ударило ему в ноздри. «Нет ничего лучше собственного дерьма, чтобы удобрить наступившее утро». — Ах! Барнам! Он захныкал, пуская слюни, сжал свое иссохшее бедро, но ничего не помогало. Боль усиливалась. Жилы на его изможденном теле натянулись, как металлические тросы, онемевшая беспалая ступня безжизненно болталась. — Барнам! — закричал Глокта. — Барнам, черт тебя дери! Дверь! Слюна струйкой стекала из его беззубого рта, слезы катились по перекошенному лицу, руки цеплялись за постель, собирая в пригоршни замаранные коричневыми пятнами простыни. Он услышал поспешные шаги в коридоре, звякнул замок. — Закрыто, дурак! — вскрикнул он, сжав десны, сотрясаясь от боли и гнева. Но, к его большому удивлению, ручка повернулась, и дверь открылась. «Что за…» Арди быстро приблизилась к постели. — Убирайтесь! — прошептал он, одной рукой бессмысленно прикрыв лицо, а другой вцепившись в простыни. — Уходите! — Нет. Она потянула простыню на себя, Глокта сморщился, ожидая, что она побледнеет и отшатнется, прижав руку ко рту, широко раскрыв глаза от неожиданности и отвращения. «Я вышла замуж… за это измазанное в дерьме чудовище». Арди лишь нахмурилась на миг, глядя вниз, потом взялась за его изуродованное бедро и надавила большими пальцами. Глокта ловил воздух ртом, сопротивлялся и старался вывернуться, но она держала его крепко, прижав две болезненные точки прямо посередине скрученных судорогой сухожилий. — А! Черт бы вас… побрал… Измученный мускул неожиданно обмяк, и Глокта обмяк вместе с ним, упав на матрас. «Теперь плюхнуться в собственные фекалии — как упасть в объятия». Он лежал так некоторое время, совершенно беспомощный. — Я не хотел, чтобы вы видели меня… вот так. — Поздно. Вы женились на мне, не забывайте об этом. Мы теперь одно целое. — Я думаю, мне досталась вся выгода от сделки. — Я приобрела жизнь. — Вряд ли вы получили такую жизнь, о какой мечтает большинство молодых девушек. Он внимательно смотрел на нее. Луч солнечного света медленно перемещался вверх и вниз по ее омрачившемуся лицу, когда она двигалась. — Я знаю, что не такого человека вы хотели… в мужья. — Всегда мечтала о человеке, с которым я могла бы танцевать. — Арди подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Но вы, возможно, больше мне подходите. Мечты — это для детей. А мы оба взрослые люди. — И все же. Вы теперь понимаете, что отсутствие танцев — лишь малая часть недостатков жизни со мной. Вам не следовало делать… это. — Я хочу это делать. — Она решительно охватила руками его лицо и повернула к себе, так что он смотрел прямо на нее. — Я хочу что-то делать. Я хочу быть полезной. Мне нужен кто-то, кто нуждается во мне. Вы понимаете меня? Глокта через силу ответил: — Да. «Немного лучше». — А где Барнам? — Я сказала ему, что сегодня утром он свободен. Что отныне я сама буду заниматься этим. Еще я велела ему переместить сюда мою кровать. — Но… — Вы хотите сказать, что я не могу спать в одной комнате с моим мужем? Ее руки скользнули по измученному телу, нежно, но уверенно поглаживая покрытую шрамами кожу, прижимаясь к иссохшим мускулам. «Сколько времени прошло? Когда в последний раз женщина смотрела на меня с каким-то иным чувством, кроме ужаса? Когда в последний раз женщина прикасалась ко мне не для того, чтобы причинить боль?» Он лег на спину. Глаза его закрылись, а рот приоткрылся, из глаз струились слезы, стекая по щекам на подушку. «Почти удобно. Почти…» — Я не заслужил этого, — прошептал он. — Никто не получает того, что заслужил.Королева Тереза, задрав нос, сверху вниз смотрела, как Глокта, пошатываясь, входит в залитую солнечным светом гостиную. Она не сделала ни малейшего усилия, чтобы скрыть отвращение и презрение. «Словно она видит таракана, ползающего в присутствии ее королевского величества. Но мы еще поглядим. Тот путь нам хорошо знаком. Мы и сами прошли, и многих других провели по нему. Сначала гордость. Потом боль. А вслед за этим быстро приходит покорность. Дальше идет смирение». — Меня зовут Глокта. Я новый архилектор инквизиции его величества. — А, калека, — усмехнулась Тереза. «С ободряющей прямотой». — И с какой стати вы портите мне день? Здесь нет преступников. «Только стирийские ведьмы». Глокта перевел взгляд на другую женщину, стоявшую у окна. — Это дело нам лучше обсудить наедине. — Графиня Шалер — моя подруга с самого рождения. Вы не можете мне сказать ничего такого, что ей нельзя было бы услышать. Графиня бросила на Глокту презрительный взгляд, ничем не уступавший взгляду королевы. — Очень хорошо. «Нет деликатного способа сказать это. Думаю, вежливость нам здесь не поможет». — Я обратил внимание, ваше величество, что вы не должным образом исполняете свои супружеские обязанности. Длинная тонкая шея Терезы вытянулась от негодования. — Как вы смеете? Это вас не касается! — Боюсь, что касается. Королевские наследники, понимаете ли. Будущее государства и так далее… — Это нестерпимо! — Лицо королевы побелело от ярости. «Бриллиант Талина и в самом деле рассыпает искры». — Я обязана есть вашу отвратительную пищу, терпеть вашу ужасную погоду, улыбаться, слушая бессвязное бормотание вашего придурковатого короля! А теперь я должна давать отчет какому-то уродливому чиновнику? Я здесь как в тюрьме! Глокта окинул взглядом роскошную комнату. Богатые шторы на окнах, позолоченная мебель, прекрасные картины. Две красавицы в великолепных одеждах. Он кисло потрогал один зуб языком. — Поверьте мне, тюрьма выглядит не так. — Есть разные тюрьмы. — Мне довелось узнать худшую из них и многие другие. «Тебе бы посмотреть, с чем приходится мириться моей жене». — Делить постель с отвратительным бастардом, с изуродованным сыном бог знает кого, позволить какому-то вонючему волосатому мужику елозить по мне ночью! — Королева содрогнулась от отвращения. — Это невыносимо. Слезы блеснули в ее глазах. Фрейлина бросилась вперед, шурша платьем, присела рядом с ней на колени, успокаивающе положила руку ей на плечо. Тереза подняла свою руку и положила сверху. Компаньонка королевы взглянула на Глокту с нескрываемой ненавистью. — Убирайтесь! Подите вон, калека, и никогда не приходите сюда. Вы расстроили ее величество! — У меня талант к этому, — пробормотал Глокта. — Поэтому меня так ненавидят… Он замолчал, нахмурившись. Он смотрел на две руки, соединенные на плече Терезы. «Успокаивающее, убаюкивающее, защищающее прикосновение. Прикосновение преданного друга, доверенной наперсницы, почти сестры. Но в этом есть что-то еще. Слишком фамильярно. Слишком тепло и нежно. Почти как… Ага». — Вам не очень-то нужны мужчины. Женщины одновременно подняли головы и поглядели на него. Шалер резко отдернула руку с плеча королевы. — Я не понимаю, что вы имеете в виду! — выкрикнула Тереза. Голос у нее был пронзительный, почти панический. — Думаю, вы прекрасно понимаете. «И моя задача упрощается». — Помогите мне! Два огромных практика ввалились в двери. «Как быстро все изменилось. Удивительно, как быстро два здоровых мужика привносят остроту в разговор. Порой сила — это лишь вопрос воображения. Я выучил этот урок в императорских тюрьмах, а мой новый хозяин освежил его в памяти». — Вы не посмеете! — взвизгнула Тереза, глядя на пришельцев в масках широко раскрытыми глазами. — Вы не посмеете прикоснуться ко мне! — Очень надеюсь, что этого не потребуется, но посмотрим. — Глокта указал на графиню. — Возьмите эту женщину! Двое мужчин в масках тяжело ступали по толстому ковру. Один с преувеличенной осторожностью отодвинул с пути стул. — Нет! — Королева вскочила, схватив Шалер за руку. — Нет! — Да, — произнес Глокта. Женщины попятились, прижимаясь друг к другу. Тереза закрыла Шалер своим телом и предупреждающе оскалилась, когда две большие тени приблизились к ней. «Кого-то могла бы тронуть их привязанность друг к другу. Если бы этот кто-то вообще был способен на сочувствие». — Возьмите ее. Но с королевы чтобы волос не упал, уж постарайтесь. — Нет! — взвизгнула Тереза. — Вы поплатитесь головой! Мой отец… Мой отец… — Он возвращается в Талин. К тому же я сомневаюсь, что он начнет войну из-за вашей подруги детства. Вы проданы, и за вас заплачено, а герцог Орсо, как мне показалось, не изменяет своему слову. Двое мужчин и две женщины топтались в дальнем конце комнаты, как в неуклюжем танце. Один из практиков схватил графиню за запястье и вырвал ее из объятий королевы. Потом заставил опуститься на колени, скрутил ей руки за спиной и защелкнул наручники. Тереза визжала, била его ногами, колотила руками, царапала другого практика, но с тем же успехом она могла нападать на дерево. Великан едва сдвинулся, его глаза не выражали ровным счетом ничего, как и его маска. Глокта поймал себя на том, что отчасти забавляется, глядя на эту безобразную сцену. «Пусть я искалечен, омерзителен и вечно страдаю от боли, но унижение прекрасных женщин — одно из удовольствий, которые я все еще могу себе позволить. Я использую угрозы и насилие вместо нежных слов и ухаживаний, но все-таки. Почти так же весело, как бывало раньше». Первый практик натянул на голову Шалер холщовый мешок, превратив ее крики в приглушенные стоны, и потащил по комнате беспомощную фрейлину. Другой оставался там, где был, удерживая королеву в углу. Потом стал отступать к дверям. По пути он взял стул, который передвинул раньше, и аккуратно поставил на прежнее место. — Будьте вы прокляты! — взвизгнула Тереза. Ее сжатые кулаки дрожали, когда дверь закрылась и они с Глоктой остались вдвоем. — Будь проклят, горбатый подонок! Если ей причинят вред… — До этого не дойдет. Ее свобода в ваших руках. Королева задыхалась, ее грудь бурно вздымалась. — Что я должна делать? — Трахаться. — Слово прозвучало вдвойне грубо в этой прекрасной комнате. — И рожать детей. Я оставлю графиню на семь дней в темноте, в полной безопасности. Если к концу этого срока я не услышу, что член короля горит огнем от вашей страсти каждую ночь, я познакомлю ее с моими практиками. Бедные парни, у них так мало опыта. По десять минут на каждого, но в Допросном доме их много. Мы сумеем занять вашу подругу и днем и ночью. Ужас сковал лицо Терезы. «Конечно. Это слишком омерзительно даже для меня». — А если я сделаю так, как вы говорите? — Тогда графиня останется цела. Как только станет точно известно, что вы забеременели, я верну ее вам. Все пойдет так, как сейчас, пока вы не родите. Два мальчика в качестве наследников престола, две девочки, чтобы их можно было выдать замуж, и мы будем вполне удовлетворены. Король найдет себе развлечение. — Но на это уйдут годы! — Попробуйте успеть за три или четыре года, если очень сильно презираете его. Но всем будет легче, если вы хотя бы притворитесь, что вам приятно. — Притвориться? — прошептала она. — Чем лучше вы будете притворяться, что вам это нравится, тем быстрее все закончится. Даже дешевая шлюха в порту будет визжать от страсти за гроши, когда ее имеют матросы. Так неужели вы не сумеете изобразить восторг для короля Союза? Вы оскорбляете мои патриотические чувства! О! — Он застонал, закатывая глаза в пародийном экстазе. — А! Да! Вот так! Не останавливайся! — Глокта посмотрел на Терезу. — Видите? Даже я могу! А с вашим опытом лжи это легче легкого. Глаза королевы, полные слез, метались по комнате, словно она искала выход. «Но выхода нет. Благородный архилектор Глокта, защитник Союза, душа Закрытого совета, истинный джентльмен, образец благородства, демонстрирует свои таланты политика и дипломата». Он почувствовал, как что-то дрогнуло у него внутри при виде сокрушительного отчаяния Терезы. «Возможно, вина? Или плохое пищеварение? Что бы это ни было, я давно выучил урок. Жалость не имеет смысла». Он еще раз неторопливо шагнул вперед. — Ваше величество, я надеюсь, альтернатива вам ясна. Она кивнула головой, вытерла глаза. Затем гордо вскинула подбородок. — Я сделаю, как вы говорите. Пожалуйста, умоляю вас, не трогайте ее… Пожалуйста. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мои поздравления, ваше преосвященство». — Обещаю вам. Я прослежу, чтобы с графиней обращались наилучшим образом. — Глокта пощупал языком дыры между зубами. — А вы наилучшим образом будете обращаться с вашим мужем.
Джезаль сидел в темноте, смотрел на пляшущий огонь в большом камине и думал о том, как все могло бы быть. С горечью думал о дорогах, по которым могла пойти его жизнь, если бы он не оказался здесь. В одиночестве. Он услышал, как скрипнули петли. Маленькая дверь, соединявшая его комнату со спальней королевы, приоткрылась. Он не давал себе труда запирать эту дверь со своей стороны и просто не мог представить такой ситуации, чтобы Тереза пожелала ею воспользоваться. Наверное, он опять нарушил этикет, и она хочет, не дожидаясь утра, сделать ему выговор. Он быстро встал, глупо нервничая. Тереза прошла в затемненный проем. Она выглядела так непривычно, что он едва узнал ее. С распущенными волосами, в ночном одеянии, она застенчиво смотрела в пол. Ее лицо тонуло в темноте. Ступив босыми ногами на паркет, затем на толстый ковер, она прошла к огню. Неожиданно она показалась Джезалю очень юной. Юной, маленькой, слабой и одинокой. Он смотрел на нее смущенно и испуганно, но когда она приблизилась и блики пламени обрисовали контуры ее тела, ощутил легкое возбуждение. — Тереза, моя… Он споткнулся на следующем слове. «Моя милая» едва ли подходило. «Моя любимая» тоже. Скорее «мой злейший враг», но это вряд ли поможет. — Чем я могу… Она оборвала его, как всегда, но не теми словами, каких он ожидал: — Я прошу прощения за то, как относилась к вам прежде. За то, что я вам говорила… Вы должны думать обо мне… В глазах у нее стояли слезы. Настоящие слезы. До этого момента он не верил, что Тереза способна плакать. Джезаль шагнул к ней, протянув руку и не зная, что делать. Он не смел и думать, что она когда-нибудь попросит у него прощения, да еще так серьезно. — Я знаю, — запинаясь, произнес он, — знаю, что я не тот человек, за которого вы желали бы выйти замуж. Простите меня за это. Но я здесь такой же невольник, как и вы. Могу только надеяться… что мы попробуем както улучшить наше положение. Возможно, мы найдем способ позаботиться друг о друге? У нас обоих никого больше нет. Пожалуйста, скажите мне, что я должен делать… — Ш-ш-ш. Она приложила палец к его губам, глядя в глаза. Одна сторона ее лица освещалась оранжевым огнем, другая скрывалась в тени. Ее пальцы скользнули по волосам Джезаля и притянули его ближе. Тереза поцеловала его осторожно, даже неловко, ее губы коснулись его, а потом неловко сжались. Он обнял ее за шею, под ухом, большим пальцем погладил мягкую щеку. Их губы прилежно впивались друг в друга под тихий присвист дыхания в ноздрях и хлюпанье слюны во рту. Едва ли это был самый страстный поцелуй в жизни Джезаля, но это было гораздо больше, чем он рассчитывал когда-либо получить от Терезы. Приятный зуд в промежности усилился, когда он просунул язык в ее рот. Другой рукой он провел по спине королевы, ощущая пальцами ее позвонки. Издал тихое бормотание, когда под его рукой оказался ее зад, скользнул вниз по ее бедру, потом вверх, между ног. Подол ее рубашки накрутился на его запястье. Он чувствовал, как Тереза дрожит и уклоняется, как она прикусывает губу от потрясения или даже от отвращения. Джезаль отдернул руку, и они отступили друг от друга, глядя в пол. — Простите, — пробормотал он, проклиная себя за нетерпение. — Я… — Нет, это моя вина. У меня… нет опыта… с мужчинами… Джезаль заморгал, а потом улыбнулся от облегчения. Конечно. Теперь все стало ясно. Ему и в голову не приходило, что Тереза, такая самоуверенная и резкая, может быть девственницей. И теперь она дрожала от страха. Боялась разочаровать его. Джезаль пожалел ее. — Не беспокойтесь, — пробормотал он мягко, делая шаг вперед и заключая ее в объятия. Он чувствовал, как она застыла — без сомнения, от нервного напряжения, — и ласково погладил ее по волосам. — Я могу подождать… мы не обязаны… не сейчас… — Нет. — Она произнесла это с трогательной определенностью, бесстрашно глядя ему в глаза. — Нет. Мы должны. Она задрала рубашку, сняла ее через голову и бросила на пол. Подошла к Джезалю, взяла его руку и положила ее на свое бедро, потом потянула вверх. — Ах, — прошептала она хрипло и настойчиво, касаясь губами его щеки. Горячее дыхание струилось ему в ухо. — Да… Вот так… Не останавливайся. И повела его к кровати, прерывисто дыша.
— Это все? Глокта оглядел стол, но старики хранили молчание. «Все ждут, что я скажу». Король опять отсутствовал, так что он мог заставить их ждать как угодно долго. «Чтобы показать всем скептикам, кто здесь главный. Почему бы нет? Власть не обязана быть милосердной». — Тогда это заседание Закрытого совета окончено. Они встали, быстро, тихо и организованно. Торлигорм, Халлек, Крой и все остальные друг за другом покидали комнату. Сам Глокта поднялся с трудом — нога еще болела после утренних судорог — и обнаружил, что лорд-камергер снова стоит позади него. «Вид у него совсем не веселый» Хофф дождался, пока дверь закроется, прежде чем заговорить. — Вообразите мое удивление, — отрывисто произнес он, — когда я услышал о вашей недавней женитьбе. — Очень быстрая и скромная церемония. — Глокта показал лорд-камергеру обломки передних зубов. — Новая любовь, вы понимаете, не терпит промедления. Я не прислал вам приглашение на свадьбу и прошу простить меня, если это вас обидело. — Приглашение на свадьбу? — зло проговорил Хофф. — Нет! Мы обсуждали не это. — Обсуждали? Похоже, мы не поняли друг друга. Наш общий друг, — Глокта со значением взглянул на пустое тринадцатое кресло в дальнем конце стола, — оставил меня за главного. Меня. Никого другого. Он счел необходимым, чтобы Закрытый совет говорил только одним голосом. Отныне и впредь это будет мой голос. Розовощекое лицо Хоффа побледнело. — Конечно, но… — Полагаю, вы знаете, что два года я провел в мучениях. Два года в аду, чтобы сейчас я смог стоять перед вами. Или склониться перед вами, как старый древесный корень. Хромой урод, жалкая насмешка над человеком. Не так ли, лорд Хофф? Будем честны друг с другом. Иногда я не способен совладать со своими ногами. Со своими глазами. Со своим лицом. — Он усмехнулся. — Если это можно назвать лицом. Мои внутренности тоже не всегда слушаются меня, и я просыпаюсь в собственном дерьме. Я постоянно чувствую боль, и воспоминания обо всем, что я потерял, беспрестанно терзают меня. Он почувствовал, как его левый глаз задергался. «Пусть дергается». — Я безуспешно пытаюсь быть жизнерадостным, и вы можете себе представить, как я презираю этот мир и все, что в нем есть, а более всего — самого себя. Весьма прискорбное положение дел, от которого нет лекарства. Лорд-камергер неуверенно облизнул губы. — Я сочувствую вам, но не вижу связи. Глокта неожиданно подступил к нему очень близко, не обращая внимания на судорогу в ноге, и прижал Хоффа спиной к столу. — Ваше сочувствие ничего не стоит, а связь вот какая. Вы знаете, кто я, что я вытерпел и что мне приходится терпеть до сих пор. Как по-вашему, меня можно чем-то напугать? Что нужно со мной сделать, чтобы я съежился от страха? То, что для других будет невыносимой болью, для меня — лишь небольшое раздражение. Глокта придвинулся еще ближе, чтобы во всей красе показать свои разрушенные зубы, дрожащее от судорог лицо и слезящиеся глаза. — Вы знаете все это… так неужели вы считаете мудрым… для человека вашего положения… угрожать мне? Угрожать моей жене? Угрожать моему нерожденному ребенку? — Конечно, я не думал угрожать. Конечно, я бы никогда… — Ничего не выйдет, лорд Хофф! Просто не получится. При малейшем намеке на насилие… Нет, вам лучше даже не представлять себе, каким жестоким и бесчеловечным будет мой ответ. Он подошел еще ближе. Так близко, что брызги его слюны летели на дрожащие щеки Хоффа. — Я запрещаю это обсуждать. Навсегда. Я не могу позволить, чтобы просочился малейший слух о теме нашей беседы. Никогда. Это просто невозможно, лорд Хофф. Иначе ваше кресло в Закрытом совете займет кусок мяса без языка, без лица, без пальцев и без члена. Глокта отступил, усмехаясь самой отвратительной своей усмешкой. — Кто же тогда, лорд-камергер, выпьет ваше вино?
В Адуе стоял прекрасный осенний день. Солнце радостно светило сквозь ветви благоухающих фруктовых деревьев, покрывая пятнами теней траву. Приятный ветерок овевал сад, шевелил малиновую мантию короля, величественно вышагивавшего вокруг лужайки, и белоснежный плащ архилектора, упорно хромавшего сзади, опираясь на трость, на почтительном расстоянии. Птицы щебетали на деревьях, зеркально отполированные сапоги его величества скрипели по гравию, и эти звуки сливались, отражаясь эхом от белых стен дворца. Из-за высокой ограды доносился едва различимый шум строительных работ. Бряцали молотки и кирки, скрипела земля, стучали камни. Перекликались плотники и каменщики. Это были самые приятные для уха Джезаля звуки. Звуки возрождения. — Потребуется время, конечно, — говорил он. — Конечно. — Возможно, годы. Но большая часть завалов расчищена. Уже начался ремонт уцелевших зданий. Агрионт станет еще прекраснее, чем прежде. Это главная моя задача. Глокта ниже наклонил голову. — Значит, и моя, и вашего Закрытого совета. Могу ли я осведомиться, — пробормотал он, — как у вас обстоят дела с вашей супругой, королевой? Джезаль на миг замялся. Ему меньше всего хотелось обсуждать личные дела с этим человеком, но он не мог отрицать — что бы ни говорил калека, — в этой области произошли самое впечатляющие перемены к лучшему. — Значительно лучше. — Джезаль покачал головой. — Теперь я вижу, что она — женщина… ненасытная. — Я рад, что мои просьбы возымели действие. — О да, это верно, но все-таки… — Джезаль взмахнул рукой, подыскивая подходящее слово. — Она печальна. Иногда я слышу, как она плачет по ночам. Стоит у открытого окна и рыдает, порой часами. — Плачет, ваше величество? Возможно, ее мучает тоска по дому. Я всегда подозревал, что сердце у нее нежнее, чем кажется. — Да, так и есть! Так и есть. Нежное сердце. — Джезаль задумался. — Похоже, вы правы. Она тоскует по дому. Некий план возник у него в голове. — А если нам кое-что устроить в саду, чтобы придать ему талинский дух? Можно, например, изменить русло ручья, сделать что-то вроде каналов. Глокта растянул губы в беззубой улыбке. — Впечатляющая идея. Я переговорю с королевским садовником. А если мне еще раз перемолвиться словечком с ее величеством? Посмотрим, смогу ли я осушить ее слезы. — Я высоко ценю все, что вы делаете. А как ваша жена? — бросил Джезаль через плечо, чтобы сменить тему, и тут же понял, что эта тема не легче. Но Глокта еще раз просиял беззубой улыбкой. — Она невероятно утешает меня и помогает мне, ваше величество. Не понимаю, как я справлялся без нее. Они прошли несколько шагов в неловком молчании, потом Джезаль откашлялся. — Я все обдумываю, Глокта, тот мой план. Помните, налоги на банки? Это даст средства на новый госпиталь около порта. Для тех, кто не может позволить себе врача. Простые люди были добры к нам. Они помогли нам прийти к власти и страдали ради нас. Мы должны что-то предложить всем этим людям, как вы считаете? Чем больше униженных и несчастных, тем сильнее они нуждаются в нашей помощи. Мне кажется, богатство короля определяется состоянием беднейшего из его подданных. Не могли бы вы поручить верховному судье поработать над этим? Пусть продумает начало, а мы продолжим. Может быть, расселить тех, кто остался без крова. Мы должны решить… — Ваше величество, я рассказал нашему общему другу о вашем плане. Джезаль резко остановился и замер, холодок пробежал у него по спине. — Рассказали? — Боюсь, я был обязан. — Голос калеки звучал услужливо, но глубоко ввалившиеся глаза не отрывались от лица Джезаля. — Наш друг… не поддерживает этого. — Кто правит Союзом, он или я? Оба хорошо знали ответ. — Вы, король, конечно. — Конечно. — Но наш общий друг… мы бы не хотели разочаровать его. Глокта, прихрамывая, шагнул ближе к Джезалю. Его левый глаз неприятно дрожал. — Никто из нас, я уверен, не хочет вынудить его снова посетить Адую. У Джезаля внезапно ослабели колени. Он вспомнил ужасную, невыносимую боль, пронзавшую его внутренности. — Нет, — хрипло ответил он. — Нет, конечно. Калека почти шептал: — Возможно, со временем найдутся средства для небольших проектов. Наш друг не может видеть все, и то, чего он не видит, не приносит вреда. Между нами говоря, я уверен, что мы сумеем сделать несколько хороших дел. Но не сейчас. — Не сейчас. Вы правы, Глокта. Вы прекрасно разбираетесь в таких вещах. Не надо делать ничего, что может вызвать малейшее неудовольствие. Пожалуйста, сообщите нашему другу, что его мнение мы неизменно ценим выше всех прочих. Пожалуйста, сообщите нашему доброму другу, что он может на меня положиться. Вы передадите ему это? — Передам, ваше величество. Он будет доволен. — Хорошо, — пробормотал Джезаль. — Хорошо. Подул прохладный ветер, и он повернул к дворцу, кутаясь в плащ. В итоге день оказался не таким приятным, как он надеялся.
Незакрепленные концы
Обшарпанная белая камера с двумя дверями, смотрящими друг на друга. Потолок слишком низкий, чтобы чувствовать себя уютно, слишком яркий свет слепящих ламп. Влага проступала в сыром углу, и штукатурка отслаивалась пузырями, покрываясь черными пятнами плесени. Кто-то попытался отскрести большое кровавое пятно на стене, но недостаточно усердно. Два огромных практика стояли у стены, сложив руки на груди. Один из стульев около прикрученного стола был пуст. На втором сидела Карлотта дан Эйдер. «Говорят, история движется по кругу. Как все меняется. И как все неизменно». Лицо Карлотты побледнело от волнения, темные круги проступили вокруг глаз, но она по-прежнему была красива. «Даже лучше прежнего. Как пламя свечи, которая вот-вот погаснет. Опять». Глокта слышал ее испуганное дыхание, когда уселся на свободный стул и прислонил трость к исцарапанной столешнице. Он мрачно посмотрел Карлотте в лицо. — Хотел бы я знать, получу ли я письмо, о котором вы говорили. Вы знаете, какое. То самое, написанное для Сульта. То самое, где рассказывается, как я проявил милосердие и пожалел вас. Его ведь должны отослать архилектору в случае вашей смерти? Попадет ли оно ко мне на стол, как вы полагаете? Последняя ирония судьбы. Последовала пауза, потом она сказала: — Понимаю, что я совершила печальную ошибку, когда вернулась. «Еще сильнее вы ошиблись, когда не уехали отсюда побыстрее». — Надеюсь, вы примете мои извинения. Я просто хотела предупредить вас о гурках. Если в вашем сердце найдется хоть капля милосердия… — Вы ждали от меня милосердия в прошлый раз? — Нет, — прошептала она. — Тогда каковы шансы, что я совершу эту ошибку дважды? Никогда не возвращайтесь, я сказал. Никогда. Он махнул рукой, и один из отвратительных практиков сделал шаг вперед и поднял крышку его ящика. — Нет… нет. Взгляд Эйдер метался, она смотрела то на инструменты, то на Глокту. — Вы победили. Вы победили, конечно. Мне нужно было благодарить вас за тот, первый раз. Пожалуйста… — Она наклонилась вперед, заглядывая ему в глаза. Голос ее дрожал и звучал хрипло. — Пожалуйста. Наверняка я могу… что-то сделать для вас… чтобы исправить свою глупость. «Любопытная смесь притворного желания и искреннего отвращения. Фальшивого стремления и откровенной ненависти. И все это становится еще более тошнотворным на краю ужаса. Сам удивляюсь, почему я был снисходителен в первый раз?» Глокта усмехнулся. — Это должно быть настолько же неловко, насколько болезненно? Попытка обольщения быстро закончилась. «Но страх никуда не делся». К нему добавилось нарастающее отчаяние. — Да, я совершила ошибку… но я пыталась помочь… пожалуйста, ведь я не хотела, чтобы вы пострадали всерьез, я не причинила вам никакого вреда, вы же помните! Он медленно потянулся к ящику, а ее расширенные от ужаса глаза следили за его рукой в белой перчатке. Голос превратился в панический визг. — Только скажите, что нужно сделать! Пожалуйста! Я могу помочь вам! Я могу быть полезной! Скажите, что я могу сделать! Рука Глокты остановилась, прервав беспощадное путешествие по столу. Он постучал пальцем по деревянной столешнице. Тем самым пальцем, на котором в свете ламп поблескивал перстень архилектора. — Может быть, способ есть. — Все, что угодно! — захлебываясь, выпалила Эйдер. В ее глазах сверкали слезы. — Все, что угодно, только скажите! — У вас имеются связи в Талине? Она постаралась взять себя в руки. — В Талине? Да, конечно. — Хорошо. Я и мои коллеги по Закрытому совету очень озабочены той ролью, которую великий герцог Орсо собирается играть в политике Союза. У нас есть убеждение, и очень твердое, что ему следует заниматься своими драчливыми стирийцами, а не совать нос в наши дела. Он сделал многозначительную паузу. — Но как я… — Вы отправитесь в Талин. Вы будете моими глазами в этом городе. Изменник, дрожащий за свою жизнь, не имеющий друзей, ищет место, чтобы начать все заново. Прекрасная и несчастная изменница отчаянно нуждается в сильной руке, которая ее защитит. Вы понимаете мою мысль. — Думаю… наверное, я могла бы это сделать. Глокта усмехнулся. — Еще бы. — Мне потребуются деньги… — Ваши активы изъяты инквизицией. — Все? — Вы, возможно, обратили внимание, что сейчас в стране идет большое восстановление. Королю нужна каждая марка, и разоблаченные предатели вряд ли могут сохранить свое имущество в такие времена. Я организовал для вас проезд. Когда вы прибудете, свяжитесь с банковским домом «Валинт и Балк». Они дадут вам кредит для начала. — «Валинт и Балк»? — Эйдер казалась еще более испуганной, чем прежде, если такое возможно. — Я бы предпочла задолжать кому угодно, только не им. — Понимаю ваши чувства. Но либо так, либо никак. — Как я буду… — Женщина с вашей изобретательностью? Уверен, что вы найдете выход. Он сморщился от боли, приподнимаясь со стула. — Я хочу, чтобы вы просто засыпали меня сообщениями. Что происходит в городе. Что делает герцог Орсо. С кем он дружит, с кем воюет. Кто его союзники, кто его враги. Вы отбудете со следующим приливом. Дойдя до двери, Глокта резко обернулся. — Я буду следить за вами. Она молча кивнула, вытирая слезы облегчения дрожащей ладонью. «Сначала это делают с нами, потом мы делаем это с другими, затем мы приказываем это сделать. Так все и устроено».— Ты всегда напиваешься утром к этому часу? — Ваше преосвященство, вы меня обижаете. — Никомо Коска усмехнулся. — Обычно я уже пьян в течение нескольких часов. «Ха. У каждого свой способ прожить день». — Я должен поблагодарить тебя за помощь. Стириец напыщенно махнул рукой. На этой руке, как заметил Глокта, поблескивала целая пригоршня тяжелых колец. — К черту благодарности, у меня есть ваши деньги. — Полагаю, каждый пенни потрачен с толком. Я надеюсь, ты останешься в городе и еще некоторое время будешь наслаждаться гостеприимством Союза. — Пожалуй, не откажусь. — Наемник задумчиво поскреб потную сыпь на шее, оставляя красные следы от ногтей на шершавой коже. — Во всяком случае, пока золото не закончится. — Как быстро ты способен растратить то, что я тебе заплатил? — О, вы удивитесь! Я уже растратил с десяток состояний, даже больше. Ищу новое, чтобы потратить. Коска хлопнул себя по бедрам, поднялся, не совсем твердыми шагами прошел к двери, обернулся и отсалютовал. — Зовите меня, если надо будет снова организовать последнее отчаянное сопротивление. — Первое же письмо напишу тебе. — Ну, тогда… всего хорошего! Коска сдернул свою огромную шляпу и поклонился. Затем с хитрой улыбкой прошел в дверь и исчез. Глокта перенес кабинет архилектора в большой зал на первом этаже Допросного дома. «Поближе к настоящему делу инквизиции — к заключенным. Поближе к вопросам и ответам. Поближе к правде. И, конечно же, главное: здесь нет лестниц». За большими окнами простирался ухоженный сад, откуда доносился слабый плеск воды в фонтане. Но в комнате не было никаких уродливых атрибутов власти. Стены просто оштукатурены и выкрашены в белый цвет, жесткая мебель предназначена исключительно для работы. «Точильный станок дискомфорта долго затачивал меня. Не стоит тупить свои лезвия только потому, что я избавился от врагов. Новые враги объявятся быстро». В кабинете стояло несколько массивных книжных шкафов из темного дерева и несколько столов, обтянутых кожей и уже заваленных документами, требовавшими внимания архилектора. В стороне от большого круглого стола с картой Союза и парой кровавых отметин на ней виднелась еще одна вещь из обстановки Сульта, которую Глокта взял с собой вниз. Плешивый старик Цоллер неласково поглядывал с потемневшего портрета над камином. «Удивительно похож на одного моего знакомого мага. Это подтверждает, что мы идем верным путем. Каждый отвечает за себя». В дверь постучали, и старший секретарь Глокты приоткрыл дверь. — Прибыли лорд-маршалы, архилектор. — Пусть войдут. Иногда старые друзья встречаются, и все сразу же становится таким, как годы назад. Дружба возобновляется, будто не было никакого перерыва. «Иногда, но не теперь». Узнать Коллема Веста можно было с трудом. Его волосы выпали, оставив уродливые проплешины. Лицо сморщилось и пожелтело. Мундир болтался на костлявых плечах, запятнанный на воротнике. Он вошел, шаркая ногами, по-старчески ссутулившись и тяжело опираясь на трость. Он походил на ходячий труп. Конечно, Глокта мог ожидать чего-то в этом роде по рассказам Арди. Но горестное разочарование и ужас, которые он почувствовал при виде Веста, застали его врасплох. «Словно возвращаешься в счастливый дом своей юности и видишь руины. Смерть. Она случается каждый день. Сколько жизней я разрушил собственными руками? Почему мне так трудно принять вот это?» Однако ему было трудно. Глокта приподнялся с кресла и наклонился вперед, преодолевая боль, будто хотел помочь. — Ваше преосвященство. — Голос Веста звучал надтреснуто, как звон разбитого стекла. Он сделал слабую попытку улыбнуться. — Или мне следует называть вас братом? — Вест… Коллем… как приятно видеть тебя. «Приятно и ужасно также одновременно». Вслед за Вестом в комнату вошли несколько офицеров. «Прекрасно подготовленного лейтенанта Челенгорма я помню, конечно, но теперь он майор. Вот и Бринт, ставший капитаном благодаря быстрому продвижению его друга. Маршал Крой, его мы знаем и любим по Закрытому совету. Поздравляю всех с повышением». Еще один человек замыкал группу. Худой мужчина с сильно обожженным лицом. «Однако мы, в отличие от большинства, не чувствуем к нему инстинктивного отвращения». Все тревожно поглядывали на Веста, словно были готовы броситься вперед, если бы он внезапно упал. Но он, шаркая ногами, приблизился к круглому столу и опустился, дрожа, в ближайшее кресло. — Мне надо было самому навестить тебя, — произнес Глокта. «Я бы дошел гораздо быстрее». Вест сделал еще одну попытку улыбнуться, еще более неприятную, чем предыдущая. У него не хватало нескольких зубов. — Ерунда. Ты теперь занят. А я чувствую себя сегодня гораздо лучше. — Хорошо. Хорошо. Это… хорошо. Я могу что-нибудь сделать для тебя? «Чем я могу помочь?» — Хоть что-нибудь. Вест покачал головой. — Вряд ли. Этих господ ты знаешь, конечно. Всех, кроме сержанта Пайка. Мужчина с обожженным лицом кивнул. — Рад знакомству. «Всегда рад встретить кого-то, кто изувечен еще больше, чем я». — Я слышал… хорошие новости от моей сестры. Глокта сморщился, с трудом заставляя себя смотреть в глаза старому другу. — Мне следовало бы спросить твоего разрешения, конечно. Я бы так и сделал, если бы для этого было время. — Понимаю. — Лихорадочно блестящий взгляд Веста сосредоточился на нем. — Она мне все объяснила. Когда знаешь, что с ней все будет хорошо, это успокаивает. — На этот счет можешь быть спокоен. Она больше никогда не будет страдать. Худое лицо Веста сморщилось. — Хорошо. Хорошо. Он осторожно потер щеку. Ногти были черные, обрамленные засохшей кровью, как будто они сходили с плоти. — За все надо платить свою цену, Занд? За все, что мы делаем? Глокта почувствовал, как у него задергался глаз. — Похоже, так. — Я потерял несколько зубов. — Вижу и могу посочувствовать. Суп, я думаю… «Думаю, суп — это отвратительно». — Я едва могу ходить. — И это понимаю. Твоя трость станет твоим лучшим другом. «Как и моим». — Я жалкая оболочка того, кем я был. — Разделяю твою боль. «Разделяю. Чувствую еще острее, чем мою». Вест медленно покачал высохшей головой. — Как ты это выдерживаешь? — По одному шагу, мой старый товарищ. По возможности избегать лестниц и никогда не смотреть в зеркала. — Мудрый совет. Вест кашлянул. Его кашель рвался прямо из глубины грудной клетки. Он шумно сглотнул. — Я думаю, мне недолго осталось. — Уверен, ты ошибаешься! Рука Глокты на мгновение потянулась вперед, чтобы прикоснуться к высохшему плечу Веста, успокоить его. Но он неловко отдернул руку. «Неподходящая ситуация». Вест облизнул пустые десны. — Так уходит большинство из нас. Ни последнего боя. Ни минуты славы. Мы просто… медленно распадаемся на части. Глокте хотелось сказать что-то оптимистическое. «Но эти глупости должны слетать с других губ, не с моих. С молодых прелестных губ, и чтобы все зубы были на месте». — Те, кто погибает на поле брани, в некотором смысле счастливчики. Навсегда молодые. Навсегда прославленные. Вест кивнул. — Это для избранных… Его глаза закатились, он покачнулся и повалился набок. Челенгорм первым поспешил вперед и успел подхватить его, прежде чем он упал на пол. Вест повис на его мощных руках, длинная струя негустой рвоты растекалась по полу. — Назад, во дворец! — крикнул Крой. — Немедленно! Бринт поспешно распахнул двери, пока Челенгорм и Крой выводили Веста из комнаты. Он болтался между ними, как тряпка, опираясь руками на их плечи. Его ноги болтались, ботинки царапали пол, плешивая голова склонилась. Глокта замер беспомощно и смотрел, как они уходят, приоткрыв беззубый рот, как будто собирался что-то сказать. Собирался пожелать своему другу удачи, доброго здоровья, хорошего дня. «Но ни одно из этих пожеланий не подходит к нынешним обстоятельствам». Двери со стуком закрылись, а Глокта все еще смотрел на них. Его веко дергалось, он чувствовал влагу на щеке. «Конечно, это не слезы сострадания. И не слезы печали. Я ничего не чувствую, ничего не боюсь, ничто меня не тревожит. Ту часть меня, которая была способна плакать, отрезали в императорской тюрьме. Это лишь соленая водичка, ничего больше. Слабенькая реакция обезображенного лица. Прощай, брат. Прощай, мой единственный друг. И прощай, дух прекрасного Занда дан Глокты. От тебя ничего не останется. Но все к лучшему, конечно. Человек в моем положении не может позволить себе потакать своим слабостям». Он сделал резкий вдох и вытер лицо ладонью. Прихрамывая, подошел к столу, сел и постарался устроиться удобнее, ощутив неожиданную судорогу в беспалой ступне. Он сосредоточился на документах. «Признательные протоколы, нерешенные задачи, кропотливая и нужная государственная работа…» Глокта поднял голову. Какаято фигура вышла из тени за одним из высоких книжных шкафов и шагнула вперед, сложив руки на груди. Тот самый человек с обожженным лицом, который пришел вместе с офицерами. Похоже, он отстал, когда все в волнении покинули кабинет. — Сержант Пайк? — пробормотал Глокта, нахмурившись. — Именно так я себя называю. — Называете себя? Исполосованное шрамами лицо скривилось в насмешливой улыбке. «Еще более уродливой, чем моя собственная, если такое возможно». — Конечно, вы не признали меня. В первую же неделю моей работы в кузнице произошел несчастный случай. Так часто бывает в Инглии. «Инглия? Его голос… Что-то в его голосе…» — Так и не узнали? А если я подойду ближе? Он без предупреждения одним прыжком пересек комнату. Глокта еще пытался встать, когда сержант перелетел через стол. Они вместе упали на пол в ворохе разлетевшихся бумаг, Глокта внизу. Он ударился затылком о камень, и его дыхание вырвалось наружу длинным мучительным хрипом. Он почувствовал, как сталь коснулась его горла. Лицо Пайка находилось в нескольких дюймах от него. Пятнистая масса ожогов вблизи казалась особенно отталкивающей. — А как сейчас? — прошипел он. — Не узнаете? Один глаз Глокты задергался, когда волна узнавания окатила его холодным душем. «Изменился, конечно. Полностью изменился. Но все же я узнаю его». — Реус, — выдохнул он. — Он самый. — Реус произнес это с мрачным удовлетворением. — Ты выжил, — прошептал Глокта сначала с удивлением, потом с нарастающим изумлением. — Ты выжил! Ты крепкий орешек! Гораздо крепче, чем я думал! Он тихо засмеялся, и слезы снова заструились по его щеке. — Что-то забавное? — Все! Ты должен оценить иронию. В то время, когда я поверг столько могущественных врагов, Салем Реус приставил нож к моему горлу. Всегда есть нож, которого ты не ждешь, и он острее всех. — Более острого ножа, чем мой, вы не найдете. — Тогда режь, парень, я готов. — Глокта откинул голову назад, вытянул шею, прижав ее к холодному металлу. — Я давно готов к этому. Пальцы Реуса сжали рукоять кинжала. Его обожженное лицо дергалось, глаза сощурились, как блестящие щелки в красных провалах. «Сейчас». Глокта тяжело и шумно дышал, его горло перехватило в ожидании смерти. «Сейчас, наконец-то… сейчас…» Но рука Реуса замерла. — И все-таки ты сомневаешься, — прошептал Глокта, сжав беззубые десны. — Не из сострадания, конечно, и не из слабости. Они давно вымерзли. В Инглии? Ты медлишь, потому что понимаешь: ты так долго мечтал убить меня, но никогда не думал, что будет дальше. Какая тебе от этого выгода, со всей твоей стойкостью, хитростью и стараниями? За тобой будут охотиться. Тебя отправят обратно. А я могу предложить тебе нечто большее. Испещренная шрамами, мрачная физиономия Реуса стала еще мрачнее. — Что ты можешь мне дать? После всего, что было? — О, ничего особенного. Я вдвое больше страдаю от боли и в десять раз больше от унижения, поднимаясь утром с постели. Человек вроде тебя был бы очень мне полезен. Ты доказал свою несгибаемость. Ты потерял все — все сомнения, всю жалость, весь страх. Мы оба потеряли все. Мы оба выжили. Я понимаю тебя, Реус, как никто не сможет тебя понять. — Теперь меня зовут Пайк. — Конечно. Позволь мне подняться, Пайк. Нож медленно соскользнул с горла. Человек, который прежде был Салемом Реусом, стоял над ним и мрачно глядел вниз. «Кто предскажет, какой поворот сделает судьба?» — Ладно, вставай. — Легче сказать, чем сделать. Глокта сделал вдох, застонав от болезненного усилия, поднялся на четвереньки и перевернулся. «Героическое достижение». Он медленно вытянул руки и ноги, сморщившись, когда искалеченные суставы щелкнули. «Ничего не сломано. Сверх обычного, во всяком случае». Он протянул руку, взял рукоятку упавшей трости, пропустив ее между двумя пальцами, и подтянул к себе поверх разбросанных бумаг. Он почувствовал, как острие кинжала уперлось ему в спину. — Не держи меня за дурака, Глокта. Если попытаешься… Глокта схватился за край стола и потянулся вверх. — Ты вырежешь мне печень и все такое. Не беспокойся. Я достаточно искалечен, чтобы не стремиться к новым увечьям. Хочу кое-что показать тебе. Я уверен, ты это оценишь. А если я не прав… перережешь мне горло чуть позднее. Глокта, пошатываясь, открыл тяжелую дверь и вышел из кабинета. Пайк шел следом, дыша ему в спину, как тень, тщательно припрятав нож. — Оставайтесь здесь, — бросил он двум практикам в приемной. Он прохромал мимо мрачного секретаря за огромным столом. В широком коридоре, ведущем в самое сердце Допросного дома, Глокта заковылял быстрее, постукивая тростью о пол. Превозмогая боль, он откинул голову и сжал губы в твердую складку. Краем глаза он ви дел клерков, практиков, инквизиторов. Все кланялись и сторонились, давая пройти. «Как они боятся меня. Больше, чем любой человек в Адуе, даже имеющий причины бояться. Как все меняется. И как все неизменно». Его нога, шея, десны. Все это не изменилось. «И никогда не изменится. Если меня снова не начнут пытать, конечно». — Ты неплохо выглядишь, — бросил Глокта через плечо. — За исключением ожогов на лице, конечно. Ты похудел. — Голод помогает. — В самом деле, в самом деле. Я сбросил вес в Гуркхуле. И не только потому, что от меня отрезали куски. Сюда. За поворотом они вошли в тяжелые двери, по обеим сторонам которых возвышались мрачные практики, затем — в раскрытые ворота из металлической решетки. Вступили в длинный коридор без окон, уходящий под уклон, освещенный редкими фонарями и заполненный тенями. Стены здесь были оштукатурены и побелены, хотя и давно. Все казалось ветхим, пахло сыростью. Постукивание трости Глокты, его шумное дыхание, шелест белого плаща — все звуки поглощал холодный влажный воздух. — Знаешь, если ты убьешь меня, ты не почувствуешь удовлетворения. — Посмотрим. — Я сомневаюсь. Твое небольшое путешествие на север устроил не я один. Да, я выполнил задание, но приказы отдавали другие. — Они не были мне друзьями. Глокта усмехнулся. — О, ради бога! Человек притворяется, будто ему нравятся какие-то люди, чтобы сделать жизнь сносной, — это и называется «друзья». Люди вроде нас не имеют необходимости притворяться. О нас судят по нашим врагам. «Вот они, мои враги». Шестнадцать ступеней противостояли ему. «Этот старый знакомый пролет. Гладкие камни, вытертые в середине». — Ступени. Чертовы штуковины. Если бы мог подвергнуть пыткам одного человека, кого бы ты выбрал? Лицо Пайка представляло собой сплошной ничего не выражающий шрам. — Ладно. Не имеет значения. Глокта с трудом добрался вниз и сделал несколько мучительных шагов по направлению к тяжелой деревянной двери, обитой железом. — Мы на месте. Глокта вытащил из кармана белого плаща связку ключей, нашел нужный, открыл дверь и вошел внутрь. Архилектор Сульт был уже не тем, что прежде. «Как и все мы». Величественная копна белых волос превратилась в облепившие узкий череп засаленные пряди, с одного бока коричневым пятном запеклась кровь. Пронзительные голубые глаза потеряли командный блеск, ввалились и были обведены темными кругами. У Сульта отобрали одежду, и его жилистое старое тело, коегде поросшее волосами, было грязным. Он стал похож на безумного старого нищего. «Неужели недавно он был одним из самых могущественных людей Земного круга? Никогда бы не подумал. Полезный урок для всех нас. Чем выше заберешься, тем больнее падать». — Глокта! — выкрикнул Сульт, прикованный к стулу, и беспомощно задергался. — Ты предатель, кривой калека! Глокта поднял руку, затянутую в белую перчатку. Пурпурный камень в кольце, подтверждающем его полномочия, поблескивал в резком свете ламп. — Полагаю, обращение «ваше преосвященство» больше соответствует моему положению. — Ты? — рявкнул Сульт и резко рассмеялся. — Архилектор? Жалкая сушеная человеческая оболочка? Ты мне отвратителен! — Не болтайте ерунду. — Глокта, сморщившись, опустился на другой стул. — Отвращение подходит только невинным. Сульт сверкнул глазами на Пайка, зловеще возвышавшегося над столом. Его тень падала на полированный ящик с инструментами Глокты. — Это кто такой? — Это наш старый знакомый, мастер Сульт, он недавно вернулся с войны на севере и теперь ищет новые возможности. — Поздравляю! Никогда не думал, что вы найдете себе еще более уродливого помощника, чем вы сами! — Вы не очень-то любезны, но нас, слава богу, нелегко оскорбить. Лучше скажем, что мы одинаково безобразны. «И одинаково беспощадны, я надеюсь». — Когда начнется мой процесс? — Процесс? А кому он нужен? Вас сочли мертвым, и я не пытался это отрицать. — Я требую предоставить мне право обратиться к Открытому совету! — Сульт бесполезно дергался в цепях. — Я требую… будьте вы прокляты! Я требую выслушать меня на суде! Глокта усмехнулся. — Требуйте сколько хотите, но посмотрите вокруг. Никто не хочет вас слушать, даже я. Все слишком заняты. Открытый совет распущен на неопределенное время. Закрытый совет полностью поменялся, вы забыты. Я управляю всеми делами. Вы не могли о таком даже мечтать. — На цепи у этого дьявола Байяза! — Верно. Возможно, со временем я добьюсь того, что он ослабит поводок, как это сделали вы. Иногда этого достаточно, чтобы поступать по собственному усмотрению. — Никогда! Ты никогда не освободишься от него! — Посмотрим. — Глокта пожал плечами. — Но бывает участь похуже, чем быть первым среди рабов. Намного хуже. Я повидал такое. «Я пережил такое». — Ты осел! Мы могли быть свободны! — Нет. Мы не могли. Свободу вообще переоценивают. У всех есть обязанности. Все кому-то что-то должны. Только никчемные люди полностью свободны. Никчемные и мертвые. — Какое это теперь имеет значение? — Сульт скривился, уставившись в стол. — Что теперь имеет значение? Задавайте ваши вопросы. — О, мы здесь не для того. Не ради вопросов, не ради правды, не ради признаний. Я уже знаю ответы. «Тогда для чего я делаю это? Зачем?» Глокта медленно наклонился вперед через стол. — Мы здесь ради собственного удовольствия. Сульт пристально посмотрел на него, затем взвизгнул диковатым смехом. — Ради удовольствия? Ты никогда не вернешь свои зубы! Ты ни когда не вернешь свою ногу! Ты никогда не вернешь свою жизнь! — Конечно нет. Но я могу забрать все это у тебя. Глокта повернулся — холодно, медленно, напряженно — и усмехнулся беззубым ртом. — Практик Пайк, не будете ли так любезны показать нашему узнику инструменты? Пайк мрачно взглянул на Глокту. Потом мрачно взглянул на Сульта. Довольно долго он стоял неподвижно. Затем сделал шаг вперед и поднял крышку ящика. Знает ли дьявол, что он дьявол? Элизабет Мэдокс Робертс
Начало
Долина с обеих сторон была покрыта снегом. Черная дорога тянулась по ней, как старый шрам. Она вела к мосту через реку и к самым воротам Карлеона. Почерневшие ростки осоки, пучки черной травы, черные камни выступали поверх чистого белого одеяла. Черные ветви деревьев были увенчаны поверху белой оторочкой. Город казался скоплением белых крыш и черных стен, теснившихся вокруг холма, между рукавами реки под каменно-серым небом. Логен спрашивал себя, так ли Ферро Малджин видела мир. Черное и белое, ничего больше. Никаких цветов. Он спрашивал себя, где она теперь, что она делает. Вспоминает ли о нем. Скорее всего, нет. — Снова возвращаемся. — Ага, — произнес Трясучка. — Возвращаемся. На протяжении долгого пути из Уфриса он почти все время молчал. Да, они спасли друг другу жизнь, но разговор — совсем другое дело. Логен понимал, что любимцем Трясучки он так и не стал. И вряд ли когда-нибудь станет. Они ехали в молчании, длиннаякавалькада крепких всадников двигалась вдоль черного протока, не шире обледеневшего ручья. Пар вырывался из ноздрей людей и лошадей, в холодном воздухе резко позвякивала сбруя. Они пересекли мост, стуча копытами по прогнувшемуся деревянному настилу, и подъехали к воротам, над которыми Логен разговаривал с Бетодом. С которых он сбросил Бетода. В круге, где он убил Наводящего Ужас, наверняка снова выросла трава, затем выпал снег и прикрыл ее. Так происходит со всеми людскими деяниями. Что-то новое закрывает их, и о них забывают. Никто не вышел приветствовать его, но в этом не было ничего удивительного. Прибытие Девяти Смертей никогда не было поводом для празднества, особенно в Карлеоне. Его первый визит никому не принес ничего хорошего. Да и остальные. Люди, скорей всего, заперлись в домах, чтобы их не схватили и не сожгли заживо. Он спрыгнул с лошади, оставив Красную Шляпу и остальных парней действовать по своему усмотрению. Прошел по мощеной улице, поднялся по крутому склону к воротам внутренней стены, Трясучка шел за ним. Два карла наблюдали за его приближением. Два парня Доу, на вид настоящие громилы. Один одарил его щербатой усмешкой — у него не было половины зубов. — Король! — закричал он, взмахнув мечом. — Девять Смертей! — закричал второй и застучал щитом. — Король Севера! Логен прошел по тихому двору, где снег поскрипывал под ногами, и приблизился к дверям в Большой зал Бетода. Он толкнул створки, и двери со скрипом распахнулись. Внутри было не намного теплее, чем снаружи, на снегу. Высокие окна в дальнем конце зала были распахнуты, снизу доносился отдаленный шум холодной реки. Трон Скарлинга стоял на возвышении, куда вели ступени, и отбрасывал длинную тень на грубые доски пола. На троне кто-то сидел. Логен понял это, когда его глаза привыкли к темноте. Черный Доу. Его секира и его меч стояли, прислоненные к трону, острый металл поблескивал в темноте. В точности как сам Логен — всегда держит оружие под рукой. Логен усмехнулся, взглянув на него. — Удобно, Доу? — Немного жестко заднице, по правде говоря, но лучше, чем в дерьме. — Ты нашел Кальдера и Скейла? — Ага. Я нашел их. — Значит, они мертвы? — Нет еще. Я решил попробовать кое-что другое. Мы ведем переговоры. — Переговоры? С этими поганцами? — Бывают и похуже. А где Ищейка? — Остался там, обсуждает дела с Союзом, ищет понимания. — Молчун? Логен покачал головой. — Вернулся в грязь. — Ха. Что ж, пусть так. Пожалуй, так даже легче. — Доу отвел глаза. — Легче что? — Логен оглянулся. Трясучка стоял прямо за его спиной и хмурился так, словно задумал кого-то прикончить. Не было нужды спрашивать кого. Сталь мелькнула в темноте. Клинок был готов к бою. Он мог пырнуть Логена в спину, не задумываясь, но он не сделал этого раньше и не торопился сейчас. Все трое замерли, застыли, как холодная равнина за окнами. — К черту все это. — Трясучка отбросил нож, со стуком упавший на пол. — Я лучше, чем ты, Девять Смертей. Я лучше, чем вы оба. Сделай это сам, Черный Доу. А с меня хватит. Он повернулся и вышел, оттолкнув двух карлов, стоявших у ворот. Те шагнули в зал вместо него. Один поднял щит, мрачно глядя на Логена, второй закрыл двери и задвинул засов с глухим ударом, прозвучавшим, как сигнал к финалу. Логен вытащил из ножен меч Делателя, повернулся и сплюнул на пол. — Значит, вот как? — Конечно, так, — сказал Доу, сидя на троне Скарлинга. — Если бы ты хоть иногда смотрел дальше собственного носа, ты бы понял это. — А как насчет старых обычаев? Как насчет твоего слова? — Старые обычаи ушли. Ты уничтожил их. Ты и Бетод. А слово ничего не стоит в наши дни. Ну что? — бросил он через плечо. — Теперь у вас есть шанс. Логен мгновенно все понял. Удачный выбор, возможно, но у него тоже случались удачи. Он нырнул в сторону, услышал звук спущенной тетивы, в тот же миг ринулся на пол, перевернулся и, припав к земле, продвинулся вперед, когда стрела врезалась со стуком в стену позади него. Теперь он увидел фигуру в темноте, привставшую на одно колено в дальнем конце зала. Кальдер. Логен слышал, как он выругался, на ощупь доставая новую стрелу. — Девять Смертей, корявая собака! Из темноты тяжелыми шагами вышел Скейл. В огромных кулаках он сжимал секиру с широким лезвием, похожим на колесо повозки. — Ты покойник! Логен замер на месте, легко пригнулся, приготовился к атаке и невольно расплылся в улыбке. Удача против него, как обычно. Он даже почувствовал облегчение — не надо ни о чем думать. Красивые слова и политика ничто для него не значили, а вот это — да, это он понимал. Секира сокрушительно вонзилась в пол, так что полетели щепки. Логен успел вывернуться. Он отступал, внимательно следя за противником, уклоняясь от его выпадов и заставляя Скейла рубить воздух вокруг него. Ведь воздух быстро залечивает свои раны. Клинок блеснул сбоку, и Логен отпрянул, позволив лезвию секиры отрубить от стены большой кусок штукатурки. Он сделал шаг вперед, когда Скейл снова зарычал, выпучив разъяренные маленькие глазки, и размахнулся так, словно хотел сокрушить секирой весь мир. Рукоять меча Делателя с хрустом врезалась ему в челюсть, прежде чем он использовал свой шанс. Его голова резко мотнулась назад, полетели сгустки черной крови и кусок белого зуба. Он пошатнулся и отступил, Логен следовал за ним. Когда Скейл высоко поднял секиру и открыл окровавленный рот, чтобы зареветь, сапог Логена тяжело ударил его сбоку по ноге. Колено Скейла с хрустом согнулось, и он упал на доски, выронив секиру. Он уже не ревел, а визжал от боли. — Мое колено! А! Черт! Мое колено! Он метался по полу, пытался подняться и дать сдачи другой ногой. Кровь стекала с его подбородка. Логен рассмеялся, глядя на него. — Ты жирная свинья. Я предупреждал тебя! — Во имя все чертовых мертвых! — рявкнул Доу. Он соскочил с трона Скарлинга, сжимая в руках секиру и меч. — Если хочешь все сделать как надо, будь готов сделать это сам! Логену очень хотелось отрубить жирную башку Скейла, но вокруг оставались другие заговорщики, за которыми нужно следить. Два карла все еще стояли у дверей. Кальдер приготовил следующую стрелу. Логен озирался, стараясь держать в поле зрения всех, а особенно Доу. — Эй ты, предатель! — прокричал он. — Иди сюда! — Я предатель? — усмехнулся Доу, медленно, шаг за шагом, спускаясь по ступеням. — Да, я черный человек, и я это знаю. Но с тобой мне не сравниться. Я отличаю друзей от врагов. Я никогда не убивал своих. Бетод был прав в одном, Девять Смертей: ты сделан из смерти. Если я смогу покончить с тобой, знаешь, что это будет? Это будет лучшее, что я сделал в жизни. — Все? Доу оскалился. — Да, и меня тошнит от чертовой болтовни с тобой. Он бросился вперед стремительно, как змея, занеся секиру и держа меч на уровне пояса. Логен уклонился от секиры, отбил удар клинка собственным мечом. Металл лязгнул о металл. Доу ударил его коленом по больным ребрам, отшвырнув к стене, и снова пошел на него. Мечи ярко поблескивали в темноте. Логен уклонился, вывернулся, поднялся на ноги и медленно двинулся в середину зала, опустив меч. — Вот и все, что ты можешь? — спросил Логен с улыбкой, превозмогая боль в боку. — Просто разогнал кровь. Доу прыгнул вперед, его меч и секира сошлись и вместе опустились на противника. Логен отклонился от секиры, отбил меч своим клинком, зарычал и сделал шаг вперед. Доу отпрянул, когда меч Делателя просвистел у него перед носом, и отступил. Глаз у него дергался, красная кровь струилась по его щеке из пореза под ним. Логен усмехнулся и повернул рукоять меча. — Кровь бежит быстро? — Ага, — усмехнулся и Доу. — Как в прежние времена. — В прежние времена я уже убил бы тебя. — Точно, черт возьми. Доу обходил его по кругу, ни на миг не останавливаясь. Оружие поблескивало в холодном свете, струившемся из высоких окон. — Но тебе нравится притворяться хорошим человеком. Ты знаешь, кто хуже злодея? Злодей, который думает, что он герой. Такой человек находит оправдание для любого своего поступка. Один жестокий мерзавец уже объявлял себя королем Севера, и будь я проклят, если у нас будет второй такой. Он сделал ложный выпад, и Логен отпрянул. Он слышал, как снова щелкнул лук Кальдера, и видел, как мелькнула стрела. Доу бросил на Кальдера сердитый взгляд. — Ты хочешь убить меня. Вторая стрела, и все мимо! — Хватит вертеться, убей его! — гаркнул Кальдер, склонившись к луку. — Убей его! — завопил Скейл из темноты. — Я этим и занимаюсь, свинья! Доу кивнул двум карлам, стоявшим у дверей. — Вы не хотите помочь? Они взглянули друг на друга, явно не горя желанием, и двинулись в зал. Подняв круглые щиты, они стали загонять Логена в угол. Он оскалился, отступая. — Вот так ты делаешь это? — Я бы предпочел убить тебя честно. Но убить тебя нечестно, — Доу пожал плечами, — тоже неплохо. Я не собираюсь полагаться на случай. Вперед, давайте! На него! Двое карлов осторожно приближались. Доу отступил в сторону. Логен пятился, притворяясь испуганным, и дожидался удачного момента. Долго ждать не пришлось. Один из бойцов подошел слишком близко и чуть-чуть опустил щит. Он хотел поднять свою секиру, но выбрал плохую минуту и плохой способ сделать это. Меч Делателя с резким хрустом отсек ему предплечье, оставив его болтаться на обрывке кольчуги. Карл зашатался и накренился вперед, со свистом втягивая воздух, готовый закричать. Кровь лилась из обрубка руки и растекалась по полу. Логен изо всех сил рубанул по его шлему. Карл захрипел и повалился на колени. Кровь текла у него по щеке, глаза закатились к потолку. Он рухнул на бок. Второй боец перепрыгнул через тело товарища, вопя во всю мощь своих легких. Логен отразил удар его меча, так что их клинки сцепились и заскрежетали. Потом Логен ударил плечом в щит воина и толкнул его так, что карл упал на задницу. Он вопил, этот карл, задрав вверх ногу в сапоге. Логен разрубил эту ногу до самой лодыжки. Вопли карла не заглушили быстрые шаги. Логен повернулся и увидел, что Черный Доу идет прямо на него с перекошенным от убийственной ненависти лицом. — Умри! — прошипел он. Логен уклонился, и клинок прошел мимо него с одной стороны, а секира с другой. Он хотел размахнуться мечом Делателя, но Доу был очень быстр и очень умен — он толкнул Логена сапогом, и тот покачнулся. — Умри, Девять Смертей! Логен отразил удар и оступился, когда Доу напал на него снова, без промедления и без сожаления. Сталь заблестела в темноте, замелькали клинки. — Умри, злобный выродок! Меч Доу ударил снизу, Логен едва успел вовремя повернуть меч и блокировать удар. Секира внезапно взметнулась вверх, ударила в крестовину и вырвала клинок из онемевшей руки Логена. Он закачался, сделал несколько шагов назад и остановился, жадно глотая воздух, обливаясь потом. Да, он попал в передрягу. Он бывал в разных переделках и благополучно выходил из них, но сейчас все сложилось так, что хуже не бывает. Логен кивнул на меч Делателя, лежавший на полу у сапога Доу. — Ты ведь не согласишься на честную борьбу и не позволишь мне взять клинок? Доу усмехнулся еще шире. — Разве меня называют Белым Доу? У Логена, конечно, был при себе нож. У него всегда был при себе нож, и не один. Его взгляд метался от зазубренного клинка Доу к блестящему лезвию секиры и обратно. Нет, никакие ножи с этим оружием не справятся, к тому же, когда оно у Черного Доу. Да еще лук Кальдера — судя по звукам, Кальдер готовил очередную стрелу. Теперь он не промахнется. Карл с разрубленной ногой полз, подвывая, к дверям, чтобы открыть их и впустить других воинов, которые закончат дело. Если Логен продолжит этот бой, он покойник, хоть и Девять Смертей. Выбор был простой: умереть или остаться в живых. То есть выбора не было. Когда у тебя есть дело, лучше побыстрее сделать его, чем жить в страхе перед ним. Так говорил ему отец. Поэтому Логен повернулся к высоким окнам — распахнутым окнам, откуда струился белый солнечный свет и задувал холодный ветер, — и побежал к ним. Сзади кричали люди, но он не обращал на них никакого внимания. Он бежал, его дыхание вырывалось со свистом из груди, а длинные полосы света маячили все ближе. Он в два прыжка одолел лестницу и пронесся мимо трона Скарлинга, наращивая темп. Его правая нога оттолкнулась от вогнутых половиц, левая ударилась о каменный подоконник. Он собрал все оставшиеся силы, прыгнул в пустоту и на какое-то мгновение ощутил свободу. Потом он начал падать. Быстро. Грубые стены, поверхность крутых скал проносились мимо: серый камень, зеленый мох, пятна белого снега. Все опрокидывалось. Логен медленно перевернулся в воздухе. Его ноги и руки бессмысленно дергались, он был слишком испуган, чтобы кричать. Порывистый ветер хлестал в глаза, рвал одежду, мешал дышать. Он сам выбрал это, и теперь, когда он падал вниз к реке, выбор не казался мудрым. Хочешь сказать о Логене Девятипалом, скажи… Река приблизилась, чтобы встретить его. Она ударила его в бок, как атакующий бык, выбила воздух из легких, лишила сознания, втянула в себя, вниз, вглубь, в холодную тьму…Благодарности
Четыре человека, без которых… Это Брен Аберкромби, который читал, пока у него не заболели глаза; Ник Аберкромби, который слушал, пока у него не заболели уши; Роб Аберкромби, который переворачивал страницы, пока у него не заболели пальцы; Лу Аберкромби, который поддерживал меня, пока у него не заболели плечи.Еще благодарю тех, кто в Допросном доме участвовал в этом мучительном дознании, а особенно: наставника Спентона, практика Вейра и, конечно же, инквизитора Редфирна. Отложите ваши инструменты. Я сознаюсь…
Джо Аберкромби
Посвящается Грейс: Однажды ты её прочтёшь И слегка опечалишься.
Бенна Муркатто спасает жизнь
Разгоралась заря цвета пролитой крови. Она сочилась с востока и окрашивала красным тёмное небо, нанося позолоту на пятна туч. Под ней вилась дорога в горы, к крепости Фонтезармо - скоплению чётко очерченных башен, пепельно-черных на фоне раненых небес. Цветами восхода были багровый, черный и золотой. Цвета их ремесла. - Этим утром ты особенно прекрасна, Монза. Она вздохнула. Как будто ей просто повезло. Как будто она не потратила целый час, наводя красоту перед зеркалом. - С фактами не поспоришь. Подтверждать их - не комплимент. Ты лишь доказал, что не слепой. - Она зевнула и выпрямилась в седле, заставив подождать его ещё мгновение. - Надо бы услышать ещё что-нибудь. Он громко прочистил горло и воздел руку - плохой актер готовится к великому монологу. - Твои волосы подобны... мерцающей траурной вуали! - Ну, ты индюк. Чем они были вчера? Локоном полуночи. То мне больше понравилось - похоже на стихи. Дурные стишки, но всё-таки. - Ну, блин. - Он окинул взглядом облака. - Зато твои глаза сверкают ослепительными, бесценными сапфирами! - Так, значит у меня на лице камни? - Губы типа лепестков роз? Она плюнула в него, но он был наготове и увернулся. Плевок перелетел через лошадь и попал на сухие камни на обочине. - Это чтобы удобрить твои розы, жопа. Старайся лучше. - С каждым днём всё труднее, - пробормотал он. - Этот камень, что я купил, смотрится на тебе восхитительно. Она подняла правую руку, чтобы полюбоваться этим камнем, рубином, размером с миндальный орех, вбиравшим первые отблески солнца и ярким, как открытая рана. - Бывали подарки и похуже. - Он идёт к твоему вспыльчивому нраву. Она скривилась. - И к моей кровавой репутации. - Похер на твою репутацию! Придурочный трёп, да и только! Ты - мечта. Видение. Ты выглядишь как... - он щелкнул пальцами - Сама богиня войны! - Богиня чего? - Войны. Тебе нравится? - Понравится. Расцелуй задницу герцога Орсо хотя бы вполовину так же страстно, и нам дадут доплату. Бенна сморщил губы. - Обожаю утро, когда передо мной предстают полненькие, кругленькие ягодицы его высочества. У них вкус... власти. Копыта стучали по пыльной дороге, скрипели сёдла, позвякивала сбруя. Путь в гору повернул в обратном направлении, а через какое-то время развернулся снова. Остальной мир постепенно уменьшался под ними. С неба на востоке вытекла алая кровь, и оно приобрело розовый цвет - цвет разделанного мяса. Поворачивая сквозь осенние леса на дне горной долины, взору постепенно представала река. Сверкая, как армия на марше, она текла быстро и неумолимо навстречу морю. Навстречу Талинсу. - Я жду, - сказал он. - Чего? - Моей доли комплиментов, конечно. - Если твоя голова попытается раздуться от важности ещё хоть немного, то лопнет ко всем ебеням. - Она поправила свои шелковые манжеты. - А мне на новом костюме нафиг не нужны твои мозги. - Укол! - Бенна прижал руку к груди. - Прямо сюда! Это ты так отплатила за мои годы преданности, тварь бессердечная? - Да как ты смеешь заявлять мне о своей преданности, холоп? Всё равно, что клещ был бы предан тигру! - Тигру? Ха! Когда тебя сравнивают с животным, обычно берут змею. - Всё лучше, чем быть опарышем. - Шлюха. - Ссыкло. - Убийца. Ей было трудно это отрицать. Опять наступила тишина. На высохшем у обочины дереве запела птичка. Бенна потихоньку пристроил своего коня рядом с ней, и очень ласково прошептал. - Этим утром ты особенно прекрасна, Монза. От этого в уголке её губ зародилась улыбка. – Что ж. С фактами не поспоришь. Пришпорив коня, она повернула за очередной изгиб крутой дороги, и внешняя стена цитадели распростёрлась ввысь перед ними. Узкий мост пересекал головокружительное ущелье, ведя к вратам. Внизу искрился водопад. На дальнем конце зиял свод привратной арки, гостеприимный как могила. - С прошлого года они укрепили стены, - пробомотал Бенна - Я бы не обрадовался, пытаясь штурмовать это место. - Не делай вид, что у тебя кишка не тонка карабкаться по осадной лестнице. - Я бы не обрадовался посылать кого-нибудь другого штурмовать это место. - Не делай вид, что у тебя кишка не тонка отдавать приказы. - Я бы не обрадовался смотреть, как ты посылаешь кого-нибудь другого штурмовать это место. - Нет. - Она осторожно свесилась с седла и хмуро уставилась на крутой обрыв слева. Затем она всмотрелась в отвесную стену справа, чей зубчатый чёрный край кусал светлеющее небо. - Всё так, будто Орсо тревожит, что его хотят убить. - У него есть враги? - ахнул Бенна, выкатив глаза-блюдца в насмешливом изумлении. - Всего-то пол-Стирии. - Значит... и у нас есть враги? - Больше, чем пол-Стирии. - А ведь я так старался всем понравиться... - Они проехали шагом мимо двух суроволицых солдат - копья и стальные каски надраены до убийственного блеска. Цокот копыт отражался во тьме длинного туннеля, постепенно уходящего вверх. - У тебя теперь тот самый взгляд. - Какой взгляд? - Что на сегодня веселье окончено. - Хех, - она почувствовала, как знакомая гримаса сжала её лицо - Тебе легко улыбаться. Ты - добрый. За воротами им открылся совсем другой мир - воздух наполнен лавандой, сверкающая зелень вместо серых горных склонов. Мир короткостриженных газонов, живых изгородей вычурных форм, фонтанов, взметающих радужные брызги. Портили настрой мрачные стражники возле каждого прохода - черный крест Талинса нашит на белых плащах. - Монза? - Да? - Давай с этим сезоном закончим кампанию, - стал подмазываться Бенна - Последнее пыльное лето. Давай найдём более комфортное занятие. Сейчас, пока мы молоды. - А как же Тысяча Мечей? Их уже почти десять тысяч, все смотрят на нас и ждут приказов. - Они могут смотреть на что-нибудь ещё. Они идут за нами, чтобы грабить и мы даём им этого добра с лихвой. Их верность не пересекает черту личной выгоды. Приходится признать, что Тысяча Мечей никогда не представляла собой лучших среди людей, или даже лучших среди наёмников. Большинство их лишь на шаг отставало от преступников. Большинство оставшихся - на шаг опережало. Но это было не важно. - По жизни надо идти с кем-то вместе. - проворчала она. - Не пойму зачем. - В этом ты весь. Ещё один сезон и Виссерин падёт, и Рогонт сдастся, и Лига Восьми будет лишь неприятным воспоминанием. Орсо сможет стать королём Стирии, а мы сможем уплыть, и нас позабудут. - Мы заслуживаем памяти. У нас мог бы быть свой город. Ты могла бы стать герцогиней Монцкарро... каковской-то там. - А ты бесстрашным герцогом Бенной? - Она засмеялась. - Ты тупая задница. Без меня тебе не управиться даже с собственными кишками. Война и так достаточно мрачное ремесло, не хватало мне лезть ещё и в политику. Орсо коронуется, тогда мы и выйдем в отставку. Бенна вздохнул. - Я думал, мы наёмники. Коска никогда не был так привязан к работодателю. - А я не Коска. И, полюбому, не слишком мудро говорить "нет" владыке Талинса. - Ты просто любишь драться. - Нет. Я люблю побеждать. Всего-то один сезон, и мы сможем повидать мир. Посетить Старую Империю. Побывать на Тысяче Островов. Уплыть в Адую и постоять в тени Башни Делателя. Всё, о чём мы говорили. - Бенна надул губы, как всегда, когда ему не давали делать по-своему. Он обижался, но никогда не говорил "нет". Это порой её задевало, потому что делать выбор всегда приходилось ей. - Раз уж очевидно, что у нас на двоих только пара яиц, ты никогда не думал, что надо бы тебе самому их примерить? - Они лучше смотрятся на тебе. Вдобавок, ты забрала себе все мозги. Пусть уж лучше всё будет вместе. - А что же досталось тебе? Бенна расплылся в ухмылке. - Обаятельная улыбка. - Тогда улыбайся. Ещё один сезон. - Она соскочила с седла, одёрнула перевязь меча, бросила поводья конюху и зашагала к внутренним воротам. Бенна торопливо посеменил за ней, путаясь в собственном мече. Мужчина, живущий всю жизнь войной, он всегда умудрялся облажаться там, где дело касалось оружия.
Внутренний двор был разбит на широкие террасы у вершины горы, засажен экзотическими пальмами и охранялся ещё сильней, чем внешний. Древняя колонна - говорили, что она из дворца Скарпиуса - высилась в середине, отбрасывая мерцающее отражение в круглом пруду с серебряными рыбками. Необъятное скопление стекла, бронзы и мрамора, что и было дворцом герцога Орсо, на три четверти окружало колонну, похожее на чудовищную кошку с зажатой между лапами мышью. С весны тут достроили обширное новое крыло вдоль северной стены. Края декоративной каменной кладки до сих пор были наполовину покрыты лесами. - Они отстраивались, - сказала она. - Конечно. Как же принцу Арио хватило бы всего-то десяти залов для хранения туфель? - В наши дни мужчине не поспеть за модой, если у него нет, по крайней мере, двадцати комнат для обуви. Бенна глянул вниз на собственные сапоги с золотыми пряжками. - У меня не больше тридцати пар и этим всё сказано. Меня гнетёт моё несовершенство. - Как и всех нас, - проворчала она. Наполовину законченный ряд изваяний стоял вдоль линии крыши. Герцог Орсо подаёт милостыню нищим. Герцог Орсо дарует знание слабоумным. Герцог Орсо защищает сирых и убогих. - Удивляюсь, как это здесь нет памятника, где вся Стирия вылизывала бы ему жопу, - прошептал на ухо Бенна. Она указала наверх, на лишь частично обработанную глыбу мрамора. - Вон, уже готовят. - Бенна! Граф Фоскар, младший сын Орсо, мчался к ним вокруг бассейна, как прыгучий щенок - туфли скрипели о свежераздробленный гравий, веснушчатое лицо всё светилось. С той поры, как Монза в последний раз его видела, он, послушавшись чьего-то дурного совета, предпринял попытку отрастить бороду, но немножко песочных волос делали его ещё больше похожим на мальчишку. Может он и перенял всю доблесть своего рода, но внешность передалась кому-то ещё. Бенна осклабился, забросил руку на плечи Фоскара и потрепал его волосы. От иного это воспринималось бы оскорбительно, но Бенна легко очаровывал других. У него так ловко получалось делать людей счастливыми, что это всегда казалось Монзе волшебством. Её таланты были строго противоположны. - Твой отец ещё здесь? - Да, и мой брат. Они со своим банкиром. - Как его настроение? - Насколько могу судить, хорошее, но ты же знаешь отца. Покамест, он никогда на вас обоих не злился, не так ли? Вы всегда приносили добрые вести. Вы и сегодя принесли добрые вести, правда? - Мне сказать ему, Монза, или... - Борлетта пала. Кантайн мёртв. Фоскар не возликовал. У него не было отцовского аппетита на трупы. - Кантайн был хорошим человеком. Насколько могла судить Монза, это и близко не попадало в цель . - Он был врагом твоего отца. - При этом человеком, которого можно было уважать. Таких в Стирии осталось всего ничего. Он и правда мёртв? Бенна сдул щёки. - Ну, у него отлетела голова, потом её насадили на копья над воротами, так что если у тебя в знакомых нет чертовски хорошего хирурга... Они прошли под высокой аркой, зал впереди был тусклым и гулким, как гробница императора, свет распадался на лучи пылинок и лился на мраморный пол. Наборы старых доспехов стояли, поблёскивая, в молчаливом внимании - древнее оружие зажато в стальных кулаках. Пронзительный стук каблуков, защелкал, отражаясь от стен, когда человек в тёмной форме выступил к ним навстречу. - Вот говно-то, - прошипел на ухо Бенна, - этот пресмыкающийся Ганмарк здесь. - Не трогай его. - Не может быть, чтобы этот гад холоднокровный был так хорош с мечом, как говорят... - Он таков. - Будь я наполовину мужчиной, я бы... - Ты не таков. Не трогай его. Лицо генерала Ганмарка было необычайно дряблым - мягкие усы, бледно-серые глаза, что всегда слезились, придавая ему скорбный вид. Ходил слух, что его вышвырнули из армии Союза за сексуальную неразборчивость с участием другого офицера, и он пересек море в поисках хозяина с большей широтой взглядов. В отношении слуг широта взглядов герцога Орсо была бесконечной, лишь бы они хорошо работали. Они с Бенной были тому подтверждением. Ганмарк учтиво кивнул Монзе. - Генерал Муркатто. Затем учтиво кивнул Бенне. - Генерал Муркатто. Граф Фоскар, я надеюсь, вы продолжаете упражняться? - Бьюсь каждый день. - Так значит, мы ещё сделаем из вас мечника. Бенна фыркнул. – Ага, или зануду. - И то и то - уже что-то, - прогудел Ганмарк своим глотающим буквы союзным акцентом. - Человек без дисциплины не лучше собаки. Солдат без дисциплины не лучше трупа. На деле же, хуже. Труп хотя бы не несёт угрозы своим товарищам. - Бенна открыл было рот, но Монза его перебила. Он сможет выставить себя мудаком и позже, если ему будет угодно. - Как прошёл ваш сезон? - Я отыграл свою партию, оберегая ваши фланги от Рогонта и его осприйцев. - Притормозить Герцога Глистоползучего - хихикнул Бенна, - Действительно сложная задача. - Не более чем эпизодическая роль. Комик выступил в трагической постановке, но надеюсь, зрители это оценили. Эхо их шагов притихло, когда сквозь очередную арку они вошли в возвышающуюся ротонду в недрах дворца. Стены были украшены огромными барельефами, изображавшими сцены древности. Войны между демонами и магами, и тому подобную чушь. Высоко вверху, на громаднейшем куполе нанесена роспись в виде семи крылатых женщин на фоне грозового неба - вооруженных, в доспехах и с грозным взором. Судьбы несут земле предначертанное. Величайшая работа Аропеллы. Она слышала, у него ушло восемь лет. Пространство залы делало её настолько крохотной, слабой, глубоко ничтожной, что Монзе до сих пор так и не удалось это преодолеть. Для того та и возведена. Вчетвером они поднялись по подметаемому слугами лестничному пролёту, по ширине годному для вдвое большего числа идущих бок о бок людей. - И где же вы применяли свой талант комедианта? - спросила она Ганмарка. - Неся огонь и смерть до врат Пуранти и обратно. Бенна поджал губы: - Были настоящие сражения? - Зачем бы мне их устраивать? Вы, что, не читали Столикуса? "Чтобы одержать победу зверь дерётся, ..." - "... а генерал марширует". - закончила за него Монза. - Публика сильно смеялась? - Полагаю, врагам было не до смеха. Как впрочем и нам, но на то и война. - Я как-то нахожу время порадоваться, - бросил Бенна. - Некоторых легко рассмешить. Из них получаются лучшие сотрапезники на пиру. - нежные глаза Ганмарка взглянули на Монзу - я заметил, вы не улыбаетесь. - Ещё успею. Когда Лиги Восьми не станет, и Орсо будет королём Стирии. Тогда мы все сможем повесить свои мечи. - По моему опыту мечи не любят висеть на крюках. Они привыкли возвращаться в чьи-то руки. - Осмелюсь заметить, что его светлость оставит вас при себе, - сказал Бенна. - Хотя бы лишь для того, чтобы драить коридоры. Ганмарк и ухом не повёл: - Тогда у его светлости будут самые чистые полы во всей Стирии. Высокие двойные двери стояли на самом верху ступеней - львиные лики выложены на блестящем полированном дереве. Коренастый человек прохаживался туда-сюда перед ними, как старый преданный пес перед кабинетом хозяина. Верный Карпи, самый долгослужащий капитан Тысячи Мечей. Шрамы сотни схваток выделялись на его широком, обветреном, честном лице. - Верный! - Бенна схватил руку старого наёмника, похожую на большую чугунную заготовку. - Карабкаться на гору в твои-то годы? Разве ты не должен отдыхать где-нибудь в борделе? - Хотелось бы. - Карпи рыгнул - Но его светлость послал за мной. - И ты, будучи послушной породы... послушался. - Поэтому меня и прозвали Верным. - Как дела в покинутой Борлетте? - спросила Монза. - Тихо. Большинство людей расквартированы вне стен города, с ними Эндике и Виктус. Пусть уж лучше они не жгут город. Я оставил нескольких более вменяемых во дворце Кантайна, и Сезарию - присматривать за ними. Таких как я, старослужащих, со времён Коски. Бывалые люди, не склонные к спонтанности. - Бенна хихикнул, - Ты имеешь в виду медленно соображающие? - Медленно, но верно. Мы своего добиваемся. - Итак, войдём? - Фоскар приставил плечо к одной из створок двери и открыл её своим весом. Следом Ганмарк и Верный. Монза выждала мгновение на пороге, пытаясь найти своё самое твёрдое выражение лица. Она огляделась, будто в поиске, и тут увидела, что Бенна улыбается ей. И вдруг, ни о чём не думая, поняла, что отвечает ему улыбкой. А затем наклонилась и прошептала на ухо. - Я тебя люблю. - Конечно. - Он шагнул в двери, и она за ним. Личный кабинет герцога Орсо был мраморной залой величиной с рыночную площадь. Высоченные открытые окна чёткой вереницей выстроились вдоль стены. Резкий ветер вливался в них, заставляя подёргиваться и шелестеть яркие шторы. Длинная терраса за ними, казалась висящей в воздухе, возвышаясь над бездонным обрывом с вершины горы. Стена напротив, была покрыта высокими картинами, авторства лучших художников Стирии, изобразившими знаменитые исторические сражения. Победы Столикуса, Гарода Великого, Фаранса и Вертурио - все запечетлены на полотнах маслом. Трудно было не заметить посыл - Орсо считал себя продолжателем королевской линии победителей, несмотря на то, что его прадед был обычный бандит и узурпатор. Самая большая картина из всех, по меньшей мере, десяти шагов высотой, обращена к дверям. Кому же там следовало быть, как не самому великому герцогу? Он восседал на вздыбленном боевом коне, сверкающий меч высоко поднят, пронзительные глаза сосредоточены на далеком горизонте, побуждая своих воинов храбро биться при Этрее. Кажется, живописцу было невдомёк, что Орсо не подходил к полю битвы ближе пятидесяти миль. Но ведь прекрасная ложь всякий раз побеждает неприглядную правду, как часто он ей и говорил. Сам герцог Талинский, ворча, нависал над столом, предпочитая орудовать пером, а не мечом. Высокий, костлявый, крючконосый человек стоял у его подлокотника, глядя вниз столь же приветливо, как гриф ожидал бы смерти путников от жажды. Громадная фигура притаилась возле них, у затененной стены. Гобба, телохранитель Орсо, толстошеий кабан-секач. Чуть ближе, принц Арио, старший сын герцога, полулежал в позолоченном кресле. Одна нога закинута на другую, беспечно покачивается бокал вина, безучастная улыбка блуждает по равнодушно-привлекательному лицу. - Я нашел этих занимающихся бродяжничеством попрошаек, - объявил Фоскар, - И решил вверить их вашей милости, отец! - Милости? - резкий голос Орсо заметался по комнате, как по пещере. - Я не из ярых приверженцев этой штуки. Располагайтесь, друзья мои, скоро я буду с вами. - Неужели это Мясник Каприла? - зашептал Арио, - И её малыш Бенна. - Ваше высочество. Вы хорошо выглядите. - Монза подумала, что тот выглядит как обвисший член, но оставила это при себе. - И ты, как обычно. Если бы все солдаты выглядели как ты, я, быть может, соблазнился и сам продолжить кампанию. Новая бижутерия? - Арио расслаблено махнул своей унизанной перстнями рукой в сторону рубина на пальце Монзы. - Просто попалась под руку, когда я одевалась. - Хотел бы поприсутствовать при этом. Вина? - Так рано после рассвета? Он перевёл на окна взгляд из-под тяжёлых век. - Ночь всё ещё продолжается, пока мне это по душе. - Будто бы не ложиться допоздна было геройским подвигом. - Я буду. - Никогда не остававшийся в стороне от соблазна покуражить, Бенна уже наливал себе стакан. Скорее всего, за час он напьётся и опозорится, но Монза устала изображать его мать. Она прошлась мимо монументального камина с поддерживающими изваяниями Иувина и Канедиаса к письменному столу Орсо. - Подпишите здесь, и здесь, и здесь, - пояснял сухопарый. Костистый палец порхал над документами. - Ты знаешь Мофиса, не так ли? - Орсо кисло взглянул в его направлении. - Держателя моего поводка. - Всегда вашего покорного слугу, ваша светлость. Банковский дом Валинт и Балк согласен с этой следующей ссудой на период один год, после которого они с сожалением должны будут взыскать проценты. Орсо фыркнул - Как чума сожалеет о покойнике, я уверен - Он нацарапал завиток последней подписи и отбросил перо. - Каждый должен перед кем-то склониться. Непременно передай своим хозяевам мою бесконечную признательность за их снисхождение. - Непременно так и сделаю. - Мофис собрал документы. - Это завершает наше дело, ваша светлость. Мне надо немедленно идти, поскольку я хочу успеть к вечернему приливу, чтобы попасть в Вестпорт... - Нет. Останься ненадолго. У нас есть ещё одна тема для обсуждения. Мертвые глаза Мофиса сдвинулись к Монзе, затем назад к Орсо. - Как ваша светлость соизволит. Герцог плавно поднялся из-за стола. - Тогда перейдём к делам приятным. Ты принесла счастливую весть, а, Монцкарро? - Да, ваша светлость. - Ах, ну что б я без тебя делал? - С тех пор как они виделись в последний раз, в его черных волосах появилась дорожка металлической седины и, наверно, углубились морщины в уголках глаз, но мощь его беспрекословной власти проявлялась также ярко, как раньше. Он наклонился к ней, расцеловал в обе щеки, и зашептал на ухо. - Ганмарк вполне неплохо командует солдатами, но для личности, сосущей член, у него нет ни малейшей крупицы чувства юмора. Идём, расскажешь мне о своих победах на воздухе. - Он, продолжая обвивать за плечи одной рукой, повёл её мимо презрительно усмехающегося принца Арио, сквозь распахнутое окно на высокую террасу.
Сейчас солнце карабкалось вверх и наполняло мир светлыми красками. Кровь вытекла с небес и оставила яркую синь, в вышине проползали белые облака. Внизу, у самого дна головокружительной пропасти, река вилась через поросшую лесом долину, осенние листья были бледно зелеными, огненно оранжевыми, тускло желтыми, гневно красными, а быстротекущие воды покрылись светлым серебром. На востоке лес распадался на лоскутное одеяло полей зелёного пара, жирного чернозёма, золотых колосьев. Ещё дальше, и река встречает седое море, ветвясь широкой, засорённой островками, дельтой. Монза лишь наугад различала расположение крохотных башенок, сооружений, мостов и стен. Великий Талинс - не больше ногтя на большом пальце. Она прищурила глаза на плотном ветру, отбрасывая с лица пряди волос. - Никогда не устану от этого зрелища. - Да как же иначе? Я ведь для того и построил эту клятую площадку. Отсюда я всегда могу одним глазком присматривать за моими подданными, как заботливый родитель за детьми. Просто чтобы знать, что они не поранят себя во время игр, ну, понимаешь. - Ваш народ счастлив, иметь такого справедливого и заботливого отца. - Лгала она гладко. - Справедливого и заботливого. - Орсо задумчиво нахмурился на далёкое море. - Ты думаешь, таким меня запомнит история? Монза думала, что это практически невероятно. - Как сказал Бьяловельд? "Историю написали победители." Герцог стиснул её плечо. - И в придачу, начитанные. Арио достаточно честолюбив, но ему не хватает проницательности. Я б удивился, если б он за один присест умудрился прочитать надпись на дорожном столбе. Всё что его волнует - это шлюхи. И обувь. Между тем, моя дочь Тереза горше всего рыдала из-за того, что я выдал её замуж за короля. Клянусь, если бы я предложил ей в женихи Великого Эуса, она всё равно бы ныла о более подходящем её положению в обществе муже. - Он издал тяжкий вздох. - Никто из детей не понимает меня. Ты же знаешь, мой прадедушка был наёмником. Факт, который я не люблю провозглашать открыто. - Хотя ей он говорил об этом при каждой встрече. - Человек, в жизни не проронивший слезинки, и устоявший перед всем, что жизнь подкидывала ему. Низкорождённый боец, захвативший власть в Талинсе совместив остроту своего ума с остротой меча. - В основном совместив зверство с отсутствием жалости, так эту историю слышала Монза. - Мы оба из одного теста, ты и я. Мы сделали себя сами, из ничего. Орсо был рождён наследовать богатейшему герцогству Стирии и ни разу в жизни не утруждался повседневной работой, но Монза прикусила язык. - Вы оказываете мне слишком много чести, ваша светлость. - Меньше, чем ты заслуживаешь. Расскажи мне про Борлетту. - Вы слышали о битве на Высоком Береге? - Я слышал, ты раздавила армию Лиги Восьми, прямо как тогда, у Светлого Бора! Ганмарк сказал - герцог Сальер втрое превосходил тебя численностью. - Численное превосходство только помеха, если они ленивы, не подготовлены и ими командуют идиоты. Армия крестьян из Борлетты, сапожников из Аффойи, стеклодувов из Виссерина. Неумехи. Они разбили лагерь у реки, думая, что мы далеко. Скверно выставили часовых. Мы вышли ночью из леса, и взяли их на рассвете, ещё без доспехов. - Представляю как Сальер, жирная свинья, выпал со своей кровати и побежал. - Верный командовал наступлением. Мы быстро их сломали, захватили обозы. - Мне доложили, вы превратили золотые поля кукурузы в алые. - Они почти совсем не отбивались. Вдесятеро больше утонуло, пытаясь переплыть реку, чем погибло защищаясь. Более четырех тысяч пленных. За некоторых заплатили выкуп, за некоторых нет, а кого-то повесили. - И немного пролили слёз, а, Монза? - Не я уж точно. Если уж они так хотели жить, могли бы сдаться. - Как сдались при Каприле? В ответ она прямо посмотрела в чёрные глаза Орсо. - Просто-напросто как при Каприле. - Стало быть, Борлетта осаждена? - Уже пала. Лицо герцога сияло ликованием, как у мальчишки в день рождения. - Пала? Кантайн сдался? - Когда его народ услыхал о разгроме Сальера, то потерял надежду. - А потерявший надежду народ есть непредсказуемая толпа, даже при республике. - Особенно при республике. Толпа вытащила Кантайна из дворца, вздёрнула его на высокой башне, открыла ворота и отдалась на милость Тысячи Мечей. - Ха! Убит тем самым народом, ради свободы которого он столько трудился. Вот она, благодарность простолюдинов, а, Монза? Кантайн должен был взять мои деньги, когда я ему предлагал. Это было бы дешевле для нас обоих. - Люди переступили через себя, чтобы стать вашими подданными. Я отдала приказы, чтобы их по возможности пощадили. - Что? Пощада? - Пощада и трусость - одно и то же. - щёлкнула зубами она. - Но вы желали их землю, а не их жизни, разве нет? Мёртвые не служат. Орсо улыбнулся. - И чего ж сыновья не выучили мои уроки так, как ты? Поддерживаю полностью. Повесь только вожаков. И голову Кантайна на ворота. Ничто так не вдохновляет к послушанию, как хороший пример. - Уже гниёт там, вместе с головами его сыновей. - Отличная работа! - Владыка Талинса хлопнул в ладоши, словно он никогда не слышал музыки прекрасней, чем новости о гниющих головах. - Что с трофеями? Подсчёты были делом Бенны, и теперь он выступил вперёд, вытаскивая пакет из нагрудного кармана. – Обнесли весь город, ваша светлость. Раздели каждый дом, взломали каждый подпол, обыскали каждого жителя. Мы применяли обычные правила, согласно нашим условиям боевого договора. Четверть нашедшему ценность человеку, четверть его капитану, четверть для генералов, - он наклонился ниже, распечатывая бумагу и предлагая её ко вниманию - И четверть нашему благородному работодателю. Глаза Орсо пробежались по статуям внизу, а улыбка расширилась. - Слава Правилу Четвертей! С его помощью я в силах удержать вас на моей службе чуть-чуть подольше. - Он сделал шаг между Монзой и Бенной, положил по мягкой руке на плечо каждого и повёл их через открытое окно назад. К круглому столу из черного мрамора в середине комнаты, и огромной карте, раскинутой на нём. Ганмарк, Арио и Верный уже стояли здесь. Гобба по-прежнему следил из теней, толстые руки сложены на груди. - А что с нашими когда-то-там-друзьями, а теперь злейшими врагами, подлыми гражданами Виссерина? - Поля вокруг города подожгли почти до самых ворот. - Монза отметила разорение в пригородах парой движений пальцем. - Крестьян разогнали, живность зарезали. У толстого герцога Сальера зима будет тощей, а весна ещё скуднее. - Ему придётся положиться на благородного герцога Рогонта и его осприйцев. - произнёс Ганмарк с незначительнейшей из улыбок. Принц Арио подавил смешок. - Осприя всегда предлагает много слов, но мало дел. - Виссерин готов к тому, чтобы упасть на вашу ладонь в следующем году, ваша светлость. - И с его падением из Лиги Восьми будет вырвано сердце. - Корона Стирии станет вашей. Упоминание о короне растянуло улыбку Орсо ещё шире. - И за это мы тебе благодарны, Монза. - Не только мне. - Будь проклята твоя скромность. И Бенна принял своё участие, и наш добрый друг генерал Ганмарк, и Верный тоже, но никто не посмеет отрицать, что это твоя заслуга. Твоя обязательность, твоя целеустремлённость, твоя быстрота действий! Ты должна отпраздновать небывалый триумф, подобно героям древнего Аулкуса. Ты должна проехать по улицам Талинса, а мой народ осыпет тебя лепестками цветов в честь твоих великих побед. - Бенна усмехнулся, но Монза не присоединилась к нему. - Они быприветствовали тебя, думаю, куда громче, чем когда-либо будут приветствовать моих сыновей. Они бы приветствовали тебя куда громче, чем даже меня, их полноправного властителя, кому они обязаны столь многим. - Похоже, что улыбка Орсо сошла, и без неё лицо стало усталым, печальным и изнурённым. - По мне, так они приветствовали бы тебя малость громковато. Была легчайшая тень движения, ухваченная самым уголком глаза, но её хватило, чтобы инстинктивно поднять руку. Тоненькая проволока просвистела, туго обхватив ладонь, резко притянула руку к подбородку и крепко впечатала в горло, заставила задыхаться. Бенна дёрнулся вперед. - Мон... - Сверкнул металл - принц Арио ударил его в шею кинжалом. Промахнувшись по горлу, он попал под ухо. Орсо чинно отступил назад, когда кровь испещрила красным декоративную плитку. У Фоскара отвисла челюсть, бокал с вином выпал из руки и разбился об пол. Монза попыталась закричать, но только прохрипела своей полураздавленной глоткой, издавая звук наподобие блюющей свиньи. Свободной рукой она нашарила рукоять кинжала, но кто-то поймал её за запястье и поймал крепко. Верный Карпи, тесно прижавшийся к её левому боку. - Прости, - тихонько произнес он, вытаскивая её меч из ножен и швыряя его через комнату. Бенна оступился, во рту пузырилась красная слюна, одна рука прижата к лицу, черная кровь вытекала сквозь белые пальцы. Другая рука нащупала меч, а Арио остолбенело смотрел на него. Ему удалось вытянуть из ножен около фута стали, как генерал Ганмарк шагнул вперед и воткнул в него клинок, ловко и точно - один, два, три раза. Тонкое лезвие скользило туда-сюда в теле Бены, и единственным звуком было слабое дыхание его широко раскрытого рта. Кровь брызнула на пол длинными полосами, начала течь под белую рубашку, оставляя тёмные круги. Он пошатнулся вперёд, запутался в ногах и рухнул. Вытащенный наполовину меч лязгнул под ним о мрамор. Монза боролась, дрожал каждый мускул, но всё безуспешно, как у мухи в меду. Она слышала, как над ухом хрипит от напряжения Гобба. Его щетинистая рожа тёрлась о её щеку, огромное тело грело спину. Она почувствовала, как проволока медленно врезается в шею по бокам и буравит ладонь, крепко схваченную у горла. Она почувствовала, как кровь потекла по предплечью за манжету рубашки. Рука Бенны поползла по полу, потянулась к ней. Он приподнялся на дюйм или два, на шее вздулись вены. Ганмарк наклонился вперёд и спокойно пронзил его сердце с обратной стороны. Бенна на мгновение встрепенулся, потом осел и затих - бледные щёки испачкались в красном. Тёмная кровь медленно подтекала из-под него, прокладывая путь через щели меж плитками. - Ну. - Ганмарк снова наклонился и вытер меч о рубашку Бенны. - Вот так вот. Мофис, нахмурившись, наблюдал. Слегка озадаченный, слегка раздраженный, слегка уставший. Будто проверял колонку цифр, что никак не сходились. Орсо кивнул на тело. - Избавься от этого, Арио. - Я? - Принц скривил губы. - Да, ты. А ты можешь ему помочь, Фоскар. Вы двое должны научиться делать всё, что необходимо для того, чтобы наша семья оставалась у власти. - Нет! - Фоскар отшатнулся. - Я не буду в этом участвовать! - Он повернулся и выбежал из комнаты, стуча ботинками по мраморному полу. - Парень слаб, как сироп, - пробормотал ему в спину Орсо. - Ганмарк, помогите. Выкаченные глаза Монзы следили за тем, как они выволокли тело Бенны за двери на террасу. Ганмарк у головы, мрачный и аккуратный, Арио чертыхнулся, когда элегантно взялся за один сапог, другой же проводил за ними мазаный красный след. Они забросили Бенну на балюстраду и столкнули. Вот так его не стало. - Ах! - взвизгнул Арио, тряся рукой. - Проклятье! Ты меня поцарапал! Ганмарк взглянул на него в ответ. - Приношу извинения, ваше высочество. Убийство может оказаться болезненным делом. Принц огляделся, чем бы вытереть окровавленные руки. Потянулся к роскошным оконным портьерам. - Не ими! - рявкнул Орсо - Это кантийский шёлк, пятьдесят монет за кусок! - Тогда чем? - Найди что-нибудь другое, или оставь их красными! Порой я думаю - чего б твой матери было не сказать мне правду о твоём отцовстве, паренёк! - Арио вяло обтёр руки о перед своей рубашки, в то время как Монза смотрела на них и её лицо жгло от нехватки воздуха. Орсо смерил её взглядом, чёрный силуэт расплывался в её слезившихся глазах, волосы обвернулись вокруг лица. - Она ещё жива? О чём мечтаешь, Гобба? - Она, нахуй, перехватила проволоку ладонью, - выдохнул телохранитель. - Тогда изыщи другой способ покончить с ней, балда. - Я изыщу. - Верный потянул кинжал с её пояса, продолжая другой рукой впиваться ей в предплечье. - Мне вправду жаль. - Да давай уже! - прорычал Гобба. Лезвие двинулось назад, сталь сверкнула в луче света. Монза изо всех оставшихся сил наступила на ногу Гоббы. Телохранитель крякнул, проволока скользнула в его кулаке и Монза отвела её от шеи, хрипя и корчась, и в этот момент Карпи ударил её. Кинжал попал весьма неточно, проскользнув под рёбрами. Холодный металл обжёг - огненная полоса от желудка и до спины. Лезвие прошло насквозь и воткнулось кончиком в брюхо Гоббы. - Гах! - Он отпустил проволоку и Монза, хлебнув воздух, безумно завизжала, хлестнула его локтем, заставив пошатнуться. Захваченный врасплох Верный, неловко крутанул вытащенным из неё клинком и выронил его на пол. Она пнула его, промахнулась по яйцам и попала в бедро. Он согнулся. Она сдёрнула кинжал с его пояса, вытащила из ножен, но порезанная ладонь действовала неуклюже, и он перехватил её запястье до того, как она смогла всадить в него лезвие. Они стали бороться за кинжал, обнажив зубы, брызжа слюной друг другу в лица, шатаясь вперёд и назад. Ладони обоих стали липкими от её крови. - Убейте её! Был треск, и её голова наполнилась светом. Пол врезался в череп, перевернул её. Она плюнула кровью. Безумные вопли угасли до затянутого хрипения, пока она скребла ногтями гладкую плитку. - Блядь ебаная! - Каблук громадного сапога Гоббы с хрустом опустился на её правую руку и пронзил болью предплечье, исторгнув из неё болезненный стон. Сапог снова сдавил кончики пальцев, затем сами пальцы, затем запястье. В то самое время нога Верного тупо ткнулась ей в рёбра, опять и опять, заставляя содрогаться и кашлять. Изломанная рука вывернулась ладонью наружу. Каблук Гоббы врезался в неё и расплющил о холодный мрамор, дробя кости. Она перевалилась на спину, дыша лишь через силу. Комната перевернулась. Насмехались изображённые на картинах исторические победители. - Ты заколол меня, тупорылая старая сволочь! Ты заколол меня! - Ты даже не порезался, жирная морда! Надо было держать её! - Надо было заколоть вас обоих, бездари, - прошипел голос Орсо. - Просто кончайте и всё. Огроменная ладонь Гоббы опустилась, вздёргивая Монзу кверху за горло. Она попыталась вцепиться в него левой рукой, но вся её сила вытекла через дыру в боку и порезы на шее. Руку отбросили и жёстко заломили за спину. - Где золото Хермона? - раздался грубый голос Гоббы. - А, Муркатто? Что ты сделала с золотом? Монза с трудом подняла голову. - Отлижи меня в жопу, хуесос. - Не очень умно, но зато от души. - Там не было никакого золота, - рявкнул Верный - Я ж тебе говорил, свинья! - Тут его и так много. - Одно за одним, Гобба скручивал смятые кольца с её свисающих пальцев, уже раздувшихся, побагровевших, изогнутых и бесформенных, как гнилые сосиски. - А это хороший камушек, - сказал он, глядя на рубин. - Однако, сдаётся, мы разбрасываемся годным мясом. Почему бы не оставить меня с ней на секунду. Больше времени это у меня не займёт. Принц Арио хихикнул: - Скорость не всегда то, чем можно гордиться. - Умоляю, довольно! - голос Орсо - Мы не животные. С террасы, и давайте на этом закончим. Я опаздываю на завтрак. Она почувствовала, что её тащят. Голова остекленела. Её колол солнечный свет. Её подняли, мягкие сапоги заскребли о камень. Завалилось голубое небо. Выше, на край парапета. Дыхание царапало в носу и сотрясало грудь. Она корчилась, брыкала ногами. Точнее её тело, тщетно сражающееся за жизнь. - Разрешите удостовериться насчёт неё. - Голос Ганмарка. - Как же ещё нам надо удостовериться? - Расплываясь сквозь окровавленные волосы, перед её глазами возникло морщинистое лицо Орсо. – Надеюсь, ты поняла. Мой прадед был наёмником. Низкорождённый боец, захвативший власть в Талинсе, соединив остроту своего ума с остротой меча. Я не могу позволить захватить власть в Талинсе другому наёмнику. Она хотела плюнуть ему в лицо, но выдула только кровавый сгусток, вывалившийся на собственный подбородок. - Отъеб... И тут она полетела.
Рваная рубашка развевалась и хлопала по зудящей коже. Она перекувырнулась. И снова. И мир рвался вокруг неё. Голубое небо с лоскутами облаков, чёрные башни на вершине горы, серая скала, бегущая перед ней, жёлто-зеленые деревья и искрящаяся река, голубое небо с лоскутами облаков, и снова, и снова, быстрей и быстрей.
Холодный ветер рвал волосы, ревел в ушах, свистел между зубов вместе с её дыханьем. Вот, она уже способна различить каждое дерево, каждую ветку, каждый лист. Они распростёрлись навстречу. Она открыла рот для крика - прутья хватали, трепали, хлестали. Сломанный сук прервал её вращение. Лес трещал и рвался вокруг, пока она опускалась всё ниже, ниже и врезалась в горный склон. Ноги сломались под тяжестью удара, плечо переломилось о твёрдую землю. Но вместо того, чтобы размозжить голову о камни, она всего лишь разбила челюсть об окровавленную грудь брата, чьё исковерканное тело застряло у подножия дерева. Вот так Бенна Муркатто спас жизнь своей сестре.
Уже почти бесчувственную, её отбросило от трупа, и увлекло дальше, вниз по склону горы. Крутило и мотало, как сломанную куклу. Валуны, корни и твёрдая земля дробили, глушили, крушили - будто плющили сотней молотов. Она пронеслась через кучку кустов, шипы кололи и впивались. Она катилась и катилась, вниз по перекошенной земле, в облаке пыли и листьев. Наткнулась на древесный корень, затем налетела на мшистый камень. Потом, замедляясь, заскользила на спине. И остановилась. - Хаааааааааххх... Камни, щепки и гравий сыпались вокруг. Медленно оседала пыль. Ей слышался ветер, скрипящий в ветвях, скрежещущий листьями. Или это её дыхание, скрипело и скрежетало в перебитом горле. Солнце мигало меж черных деревьев, вонзаясь в один глаз. В другом глазу была темнота. Мухи жужжали, сновали, мелькали в тёплом утреннем воздухе. Она упала в отходы с кухонь Орсо. Её, беспомощную, свалили среди гниющих овощей и кухонной жижи, вместе с вонючими потрохами и объедками от грандиозных пиршеств последнего месяца. Выбросили на помойку. - Хаааааааааххх... Оборванный, безрассудный звук. Ей даже, почти что, стало за него стыдно, но прекратить невозможно. Животный ужас. Безумное отчаянье. Стон мертвеца в преисподней. Она безнадёжно обвела глазом вокруг. Увидела остаток от своей правой руки - бесформенную лиловую перчатку с глубоким кровавым разрезом. Один палец слегка подёргивался. Его кончик задевал свисавшую с локтя оборванную кожу. Предплечье свёрнуто напополам, отломанный осколок серой кости проколол окровавленный шёлк. Он казался ненастоящим. Дешёвая театральная имитация. - Хаааааааааххх... Теперь её охватил страх, разбухая с каждым вздохом. Она не в состоянии двинуть ни головой, ни языком во рту. Осознавая, что где-то на краю сознания её разъедает боль. Огромная, ужасная масса давила на неё, стремясь сокрушить каждую частичку, всё сильней и сильней, хуже и хуже. - Хааахх... ааах... Бенна мёртв. Дорожка влаги потекла из дрожащего глаза, и она чувствовала, как слёзы медленно сползают по щеке. Отчего же не мертва она? Как она могла до сих пор не умереть? Пожалуйста, скорее. Пока боль не стала ещё хуже. Прошу, пусть это будет поскорее. -Хаах... ах... ах... Ну, пожалуйста, смерть.
Часть I. ТАЛИНС
Чтобы нажить стоящего врага, выбери друга: он знает, куда нанести удар. Диана де Пуатье
Джаппо Муркатто никогда не рассказывал, зачем ему такой хороший меч, но зато отлично знал, как им пользоваться. Раз его сын был младшим из детей, и все пять лет рос хилым, он смолоду передавал своё умение дочери. Монцкарро было именем отцовской матери в дни, когда их семья претендовала на знатность. Её собственную мать это заботило не в последнюю очередь, но перестало что-то значить, с тех пор как она умерла, рожая Бенну. То были мирные годы для Стирии - редкость на вес золота. Во время пахоты Монза семенила за отцом, пока кромка сохи шла сквозь грязь, и вытаскивала крупные камни из свежего чернозёма, откидывая их в лес. Во время жатвы она семенила за отцом, пока сверкал его серп, и собирала в копны срезанные колосья. - Монза, - говаривал он, улыбаясь ей сверху - Что бы я без тебя делал? Она помогала молотить и просеивать зёрна, колоть дрова и носить воду. Она готовила, таскала, подметала, мыла, доила козу. Её руки вечно были грубыми от работы. Брат тоже помогал, чем мог, но он был маленьким и болезненным, и мог совсем немного. То были трудные годы, хотя и счастливые. Когда Монзе было четырнадцать, Джаппо Муркатто подхватил лихорадку. Они с Бенной смотрели, как он всё кашлял, потел, и усыхал. Однажды ночью отец поймал Монзу за руку и уставился в её светлые глаза. - Завтра вскопай верхнее поле, или пшеница не взойдёт вовремя. Посади всё, что сможешь. - Он дотронулся до её щеки. - Не справедливо, что это выпало тебе, но твой брат такой маленький. Присматривай за ним. - И его не стало. Бенна всё плакал и плакал, но глаза Монзы оставались сухими. Она думала о семенах, которые нужно посеять, и как ей это сделать. Той ночью Бенна был слишком напуган, чтобы спать один, и они спали вместе на её узенькой кровати и обнимали друг друга. Теперь у них больше никого не осталось. Следующим утром, затемно, Монза вытащила тело отца из дома в лес и скатила в реку. Не потому, что в ней не осталось любви к нему, а потому, что не было времени его хоронить. С рассветом она начала вскапывать верхнее поле.
Страна благоприятных возможностей
Пока судно неуклюже барахталось навстречу причалу, Трясучка первым делом отметил, что вокруг было вовсе не так тепло, как он ожидал. Он-то слыхал, что над Стирией всегда сияет солнце. Круглый год как в тёплой бане. Если бы Трясучке предложили баню навроде этой, он бы скорее остался грязным, и к тому же отыскал бы пару резких словечек для такого гостеприимства. Талинс весь съёжился под серым небом, сверху нависли тучи. Сильно тянуло с моря, время от времени щёки кропил холодный дождь, от которого вспоминался дом. И не самые лучшие проведённые там минуты. Всё же он твёрдо настроился глядеть на светлые стороны событий. Наверное, просто хероватый денёк. Такие везде бывают. Тем не менее, пока моряки торопились быстрее пришвартовать корабль, с его места город выглядел весьма убого. Кирпичные сооружения окаймляли унылый изгиб бухты - вжавшиеся друг в друга, с узкими окнами, проседающими крышами, краска облупилась, треснутая штукатурка бугрилась от соли, позеленела от мха и почернела от плесени. Стены над склизкой булыжной мостовой на всех углах были покрыты состряпанными на скорую руку большими кусками бумаги, содранными и наклеенными друг на друга, с колыхающимися рваными краями. На них изображались лица и отпечатанные слова. Может быть ценные предостережения, но чтец из Трясучки неважный. Особенно на стирийском языке. Говорить на нём и так уже виделось нелёгкой задачей. Берег и порт кишели людьми, и с виду мало кто казался счастливым. Или здоровым. Или богатым. Здесь отовсюду доносился неприятный запах. А точнее - настоящая вонь. Гнилая солёная рыба, старые туши, угольный дым и бьющие через край отхожие места разом ударили в нос. Если это дом для новой блистательной личности, которой он надеялся стать, то Трясучке пришлось признать немалое разочарование. На краткий миг он подумал о том, чтобы со следующим приливом заплатить большей частью оставшихся средств за поездку обратно - домой, на Север. Но эту мысль он отверг. Он покончил с войной, покончил водить людей на смерть, покончил с убийствами и всем, что прилагалось к ним в придачу. Твёрдо нацелился начать новую жизнь. Он будет совершать правильные поступки, и это - то место, где он собрался их совершить. - Ну ладно. - Он добродушно кивнул ближайшему моряку: - Я ухожу. - В ответ прилетела только отрыжка, но брат часто втолковывал ему, что мужчину делает мужчиной то, что он отдаёт, а не то, что получает взамен. Поэтому он осклабился, как будто принял радостное напутствие, и пошёл вниз, стуча по сходням. В свою новую жизнь в Стирии. Ему не удалось пройти и дюжины шагов, глазея на возвышающиеся здания с одной стороны и раскачивающиеся мачты с другой, как кто-то неожиданно врезался в него, чуть не свалив набок. - Мои извинения, - сказал Трясучка по-стирийски, стараясь вести себя цивилизованно. - Не заметил тебя, друг. - Человек продолжил путь, даже не обернувшись. Это малость кольнуло трясучкину гордость. А она у него всё ещё в изобилии - единственное оставшееся от отца наследство. Неужто он пережил семь лет битв, засад, пробуждений под засыпанным снегом одеялом, дерьмовой пищи и ещё худшего пения, только с одной целью - приехать сюда, чтоб его толкали плечами! Но жить как сволочь ведь не только преступление, а ещё и наказание. "Оставь", - так сказал бы ему брат. Трясучка настроился глядеть на светлые стороны событий. Поэтому он отвернулся от причалов и пошёл по широкой улице в город. Мимо кучки нищих на тряпках, машущих культями и ссохшимися конечностями. По площади, где здоровенный памятник какому-то суровому мужику указывал в никуда. Трясучка понятия не имел, кем он мог быть, но выглядел тот чертовски самодовольно. Запах стряпни донёсся до Трясучки, заставляя кишки заворчать. И подманил его к некоему подобию прилавка, где на разведенном в ведре огне жарили куски мяса. - Один из них, - показывая сказал Трясучка. Кажется, ничего больше произносить не требовалось, и он не стал усложнять. Меньше шансов ошибиться. Когда повар назвал цену, Трясучка чуть не подавился собственным языком. За столько он бы взял на Севере целую овцу, а может даже пару на развод. Мясо оказалось наполовину жиром, а на другую - сплошными жилами. Его вкус и рядом не стоял с запахом, и это уже не удивляло. Похоже, большинство вещей в Стирии на самом деле не столь замечательны, как о них объявляли. Пока он ел, начал усиливаться дождь, морося в глаза Трясучки. Несравним с теми бурями, что радовали его на Севере, но вполне достаточный, чтобы малость промочить его настроение и породить вопрос, где, же он, нахрен, сегодня заночует. Дождь сочился с замшелых скатов и сломанных желобов, окрашивал чёрным булыжники, понуждал людей сутулиться и браниться. Трясучка отошёл от тесных зданий, и вышел на берег широкой реки, полностью выложенный и ограждённый камнем. Чуть-чуть постоял, раздумывая, какой дорогой ему пойти. Город простирался на всём протяжении обзора. Мосты выше и ниже по течению, дома на другом берегу - ещё громаднее, чем на этом, боковые башни, купола, крыши, тянулись и тянулись, полускрытые дымкой и таинственно серые под дождём. Снова рваные бумаги колыхались на ветру, на них цветной яркой краской намалёваны буквы, подтёки сбегали вниз на мостовую. Местами, надписи были на высоте человеческого роста. Трясучка уставился на один из наборов букв, пытаясь хоть немного понять их смысл. Другое плечо задело его, прямо по рёбрам, невольно заставив крякнуть. На этот раз он, сердито рыча, выругался. Сжал небольшой ломоть мяса в кулаке, будто сжимал клинок. Затем перевёл дыхание. Не в столь уж незапамятные времена Трясучка отпустил Девять Смертей. Он помнил то утро, как будто всё было вчера - снег за окнами, нож в руке, и звон, когда он уронил нож на пол. Оставил в живых того, кто убил его брата. Отказался мстить - ради того, чтобы начать новую жизнь. Отступить от крови. Однако отступить от неосторожного плеча в толпе не было событием, достойным песен. Он выдавил полуулыбку и пошёл другой дорогой, вверх на мост. Нелепые вещи, такие как удар в плечо, могут обозлить не на один день, а он не хотел омрачить свои начинания ещё до того, как они начались. На той стороне стояли статуи, отрешенно смотря над водой - химеры из белого камня, пятнистые от птичьего помёта. Мимо текла толчея людей - одна река над другой. Людей любого вида и цвета. Так много, что среди них он почувствовал себя никем. Попавшим в такое место, где неизбежно получишь плечом. Что-то ободрало его руку. Ещё до того, как он это осознал, Трясучка сграбастал кого-то рядом за шею, прижал задом к парапету, наклонил над водой в двадцати шагах внизу и сжал горло, будто душил курёнка. - Ударил меня, мразь? - прорычал он на северном наречии - Я тебе, блядь, глаза вырежу! Тот был невысокого роста и выглядел страсть как напуганным. Должно быть на голову ниже Трясучки и почти вполовину меньше весом. Преодолев первую багровую вспышку ярости, Трясучка выпустил бедного придурка, похоже, даже не дотронувшегося до него. Злости не было. Как же он умудрился отказаться от большого зла и при этом так потерять выдержку из-за ничего? Он сам всегда был своим злейшим врагом. - Прости, друг, - от чистого сердца произнёс он по-стирийски. Он позволил человеку съехать вниз и неловко отряхнул скомканный ворот его куртки. - По правде, прошу прощения. Всё это - небольшая... как это у вас называется... ошибка. Прости. Хочешь... - Трясучка обнаружил, что протягивает ломтик, по-прежнему зажатый в руке последний кусочек жирного мяса. Человек вытаращился. Трясучка поморщился. Конечно, ему не захочется такого угощения, Трясучка вряд ли хотел его сам. - Прости... - Человек повернулся и рванулся в толпу, испуганно бросив взгляд через плечо, прямо-таки спасаясь от нападения буйного безумца. Может статься, так оно и было. Трясучка стоял на мосту, в тоске над бурой водой, журчащей вдаль. Надо заметить, точно такой же водой, как и на Севере. Кажется, жить по новому станет работой потруднее, чем он думал.
Похититель костей
Когда её глаза открылись, она увидела кости. Кости длинные и короткие, толстые и тонкие, белые, желтые, коричневые. Закрывавшие облезлую стену от пола до верхних балок. Сотни их. Прибитых, образуя узоры, безумную мозаику. Она вытаращила воспалённые, режущие глаза. Языки пламени бились в закопчённом очаге. С верха камина, ей ухмылялись черепа, ровно уложенные по трое. Значит, кости человеческие. Монза почувствовала мороз по коже. Она попробовала сесть. Расплывчатое ощущение неподвижного оцепенения взорвалось болью столь внезапно, что её чуть не вытошнило. Затемнённая комната плыла, кренилась. Она была связана и лежала, на чём-то твёрдом. Сознание словно облили грязью - она не помнила, как здесь очутилась. Она покрутила головой в разные стороны и увидела стол. На столе был металлический поднос. На подносе лежал аккуратный набор инструментов. Пинцеты, щипчики, иглы и ножницы. Маленькая, но очень дельная пила. По меньшей мере, дюжина ножей, разных форм и размеров. Их отточенные острия притягивали её расширившиеся зрачки. Изогнутые, прямые, зазубренные лезвия, безжалостные и живые при свете огня. Орудия лекаря? Или мучителя? - Бенна? - Не голос, а призрачный писк. Её язык, дёсны, горло, носовые пазухи - всё ободрано, как освежеванное мясо. Она снова попыталась сдвинуться, но едва смогла поднять голову. Даже такое усилие пронзило шею острой резью, исторгая стон, отдало в плечо, послало волну тупой, пульсирующей боли к ногам, вдоль правой руки и к рёбрам. Боль несла страх, а страх нёс боль. Дыхание сквозь воспалённые ноздри участилось, стало одышливым и неровным. Щёлк, щёлк. Она замерла, тишина колола уши. Затем скрежет - ключ в замочной скважине. Она отчаянно и резко изогнулась, боль вспыхнула в каждом суставе, распарывала каждый мускул, била в глаза. Распухший язык вклинился между зубами, заткнув её собственный крик. Дверь со скрипом отворилась и захлопнулась. Шаги по голым доскам звучали еле слышно, но каждый из них обрушивал на неё новую волну страха. На полу вытянулась тень - громадные, перекрученные, чудовищные очертания. Её глаза напряглись до предела - она ничего не могла поделать, только лишь ждать худшего. Из дверного проёма выступила фигура. Она прошла мимо неё и приблизилась к шкафу. Человек определённо выше среднего роста, с короткими светлыми волосами. Уродливая искривлённая тень оказалась отбрасываемой холщовым мешком на его плече. Он напевал про себя, с закрытым ртом, когда принялся опустошать мешок. Каждую вещь оттуда он бережно ставил на нужную полку, затем поворачивал её и двигал туда-сюда, до тех пор пока она не вписывалась в обстановку надлежащим образом. Если он и чудовище, то, кажется, чудовище вполне бытовое, внимательное к мелочам. Он мягко закрыл дверь, сложил пустой мешок пополам, потом снова пополам и просунул его под шкаф. Снял испачканный плащ, повесил его на крючок, проворно отряхул, повернулся и застыл как вкопанный. Бледное тонкое лицо. Не старое, но в глубоких морщинах. Твёрдые скулы, глаза голодно блестят в посиневших глазницах. На мгновение они уставились друг на друга, оба казались одинаково шокированными. Затем его бесцветные губы конвульсивно сложились в болезненную улыбку. - Ты очнулась! - Кто ты такой? - Устрашающий скрежет в её пересохшей глотке. - Не важно, как меня зовут. - Он говорил с отголоском акцента жителей Союза. - Достаточно сказать, что я изучаю естественные науки. - Лекарь? - Помимо прочего. Как ты наверно уже поняла, я увлекаюсь, в основном, костями. Вот почему я так рад, что жизнь... тебя мне подкинула. - Он снова усмехнулся, но усмешка, как у оскаленного черепа, не коснулась его глаз. - Как я... - Ей приходилось бороться со словами. Челюсть заело, как ржавый шарнир. Будто она пыталась говорить, набрав полон рот говна, и на вкус это вряд ли было более приятным. - Как я здесь очутилась? - Мне нужны тела для работы. Порой они попадаются там, где я нашёл тебя. Но прежде мне ещё никогда не попадались живые. Насколько могу судить, ты крайне, впечатляюще везучая женщина. - Казалось, он на секунду задумался. - Конечно, в первую очередь было бы везеньем, если бы ты вообще не упала, но... раз уж ты... - Где мой брат? Где Бенна? - Бенна? Память нахлынула в одно ослепляющее мгновение. Кровь, просачивающаяся между его сжатых пальцев. Длинный клинок, пронзающий его грудь, пока она, беспомощная, смотрела. Его обвисшее, вымазанное красным лицо. Она издала каркающий вопль, встрепенулась и перекосилась. Каждую часть тела охватила агония, скорчивая ещё сильней. Её били спазмы, подкатила рвота, но она сдерживалась. Хозяин наблюдал за её борьбой - восковое лицо пусто, как чистая страница. Она обмякла, плюясь и стеная, в то время как боль росла всё больше и больше, зажав её в гигантские, неуклонно сжимающиеся тиски. - Злостью ничего не добьёшься. Всё, что у неё получилось сделать - зарычать, спёртое дыхание чмокало сквозь стиснутые зубы. - Полагаю, тебе сейчас в какой-то мере больно. - Он выдвинул ящичек шкафа и вынул оттуда длинную трубку - чаша протравлена чёрным. - Я бы постарался к этому привыкнуть, если получится. - Он нагнулся и вытащил щипцами из огня горящий уголек. - Боюсь, что грядущая боль станет твоим постоянным спутником. Перед ней смутно замаячил потёртый мундштук. Она навидалась курильщиков шелухи, корявых как трупы, самих превратившихся в бесполезную шелуху, ни о чём не заботящихся, кроме следующей трубки. Шелуха была похожа на жалость. Вещь для слабых. Для трусов. Он снова улыбнулся своей улыбкой покойника. - Это поможет. Достаточное количество боли делает трусом любого.
Дым жёг лёгкие, от него сжимались больные рёбра, каждая судорога отсылала новый спазм боли до самых кончиков пальцев. Сморщив лицо, она простонала, всё ещё сопротивляясь, но уже гораздо слабее. Ещё кашлянула и безвольно улеглась. Её унесло прочь от боли. Унесло прочь от ужаса и паники. Всё вокруг медленно таяло. Мягко, тепло, удобно. Кто-то протяжно простонал низким голосом. Может быть она. Она ощутила, как по лицу сбегают слёзы. - Ещё? - В этот раз она удержала дым, пока он кусался и першил в горле, и выдохнула его мерцающей спиралью. Дыхание всё замедлялось и замедлялось, пульсация крови в её голове утихла до мягкого шевеления. - Ещё? - Голос окатил её, как волна на голом пляже. Кости уже расплылись, отблёскивая ободами тёплого света. Угли в камине превратились в прелестные самоцветы всех искрящих оттенков. Уже почти не было боли, и что бы то ни было, переставало иметь значение. Всё не важно. Её глаза приятно вздрогнули, а затем, ещё более приятно, плавно закрылись. Переливы узоров плясали и изворачивались на внутренней стороне век. Она уплывала в тёплое море, нежно и сладостно...
***
- Снова с нами? - Его лицо колыхалось, вися перед глазами, мягкое и белое, как флаг капитуляции. - Я, признаюсь, встревожился. Совсем не ждал, что ты очнёшься, но теперь, раз уж ты так, было бы жаль... - Бенна? - Голова Монзы всё ещё плыла. Она рыгнула, пытаясь подвигать лодыжкой и тут всесокрушающая боль донесла до неё правду, превратив лицо в гримасу отчаяния. - Никак не утихнет? Пожалуй, попробую приподнять твой дух. - Он потёр друг о друга свои длинные ладони. - Все швы уже сняты. - Как долго я спала? - Пару-тройку часов. - До того? - Чуть больше двенадцати недель. - Она, онемев, уставилась на него - Закончилась осень, наступила зима, и скоро новый год. Чудесное время для новых начинаний. То, что ты вообще очнулась - одно сплошное чудо. Твои повреждения были... в общем, думаю, моя работа тебя порадует. Уверен. Он выволок из-под лежанки засаленную подушку и облокотил её голову повыше, держа её так же бережно, как мясник обращается с мясом, выдвинул вперёд подбородок, так чтобы она могла взглянуть на себя. И у неё не осталось выбора, кроме как так и сделать. Очертания тела бугрились под грубым серым одеялом, три кожаных ремня проходили вокруг груди, бёдер и щиколоток. - Привязал для твоей собственной безопасности, чтоб ты не скатилась с койки, пока спала. - из него выдавился внезапный смешок - Нам же не хочется, чтобы ты чего-нибудь поломала, не так ли? Ха... ха! Не хочется, чтобы ты что-нибудь сломала. - Он отстегнул последний ремень и взял двумя пальцами одеяло, в то время как она уставилась вниз, страшась одновременно узнать и не знать правду. Он резко сдёрнул одеяло, как будто показывал на выставке призовой экспонат. Она с трудом распознала своё тело. Совершенно голое, истощённое и чахлое как у нищенки, бледная кожа туго натянулась на уродливые шишки костей, везде покрытая большими цветущими синяками - чёрными, коричневыми, фиолетовыми и жёлтыми. Пока она силилась во всё это поверить, её выпученные глаза, обшаривали истерзанную плоть. Её всю изрезали красные полосы. Потемневшие и воспалённые, окаймлённые выступающей розовой плотью, помеченные точками от вытащенных швов. Четыре из них на одном боку следовали вдоль изгибов торчащих рёбер одна над другой. Другие образовывали углы на бёдрах и лодыжках, на правой руке, левой ступне. Она задрожала. Эта забитая туша не могла быть её телом. Она хрипло дышала сквозь стук зубов, а ссохшаяся угристая грудь разом отяжелела. - У.. - прохрипела она. - У.. - Знаю! Восхитительно, а? - Он наклонился над ней, стремительно проведя рукой по лесенке красных рубцов на её груди. - Вот тут рёбра и грудина совсем раскрошились. Чтобы восстановить их и поработать над лёгким пришлось произвести рассечение. Я старался резать по минимуму, но ты же видишь, что повреждения... - У... - Левым бедром я особенно доволен. - Указывая на алый зигзаг идущий от угла её ввалившегося живота вниз к внутренней стороне усохшей ноги, с обеих сторон окруженный следом из красных точек. - Бедренная кость, вот здесь, к сожалению вклинилась сама в себя. - Он прищёлкнул языком и всунул палец в сжатый кулак. - Немного укоротило твою ногу. Но так вышло, что голень на другой ноге оказалась раздроблена и мне удалось вытащить крохотный осколочек кости, чтобы возместить разницу. - Он нахмурился, сдвигая вместе её колени и наблюдая, как они сами раскатываются в стороны - ступни безвольно болтались. - Одно колено слегка ниже другого, и стоя ты не будешь столь же высокой как прежде, но, принимая во внимание... - У... - Уже срослось. - Он усмехнулся, нежно погладив её высохшие ноги от верха бёдер до узловатых лодыжек. Она смотрела, как он касаётся её, будто повар гладит ощипанную курицу и вряд ли что-либо чувствует. - Всё полностью срослось, и зажимные винты удалены. Шедевр, поверь мне. Вот бы скептики из академии посмотрели на это - им было бы не до смеха. Вот бы увидел мой прежний наставник, даже он... - У... - Она медленно подняла правую кисть. Точнее, дрожащее, вихляющееся на конце предплечья издевательство над кистью. Ладонь была гнутой и сморщенной, с громадным уродливым шрамом там, где в неё врезалась проволока Гоббы. Пальцы скрючило как древесные корни, сдавило вместе, и только мизинец торчал под странным углом. Попытавшись сжать кулак, она простонала сквозь стиснутые зубы - пальцы еле шевельнулись, а острая боль прострелила руку, обжигая желчью заднюю стенку горла. - Я старался изо всех сил. Мелкие косточки, как видишь, серьёзно пострадали и сухожилие мизинца напрочь разорвано. - Её хозяин казался разочарованным. - Конечно, шок. Отметины сойдут... до некоторой части. Но на самом деле, принимая во внимание падение... ладно, вот. - Мундштук трубки с шелухой приблизился к ней, и она жадно в него всосалась. Впилась зубами, как будто он был её последней надеждой. Он ей и был.
***
Он отщипнул крохотный кусочек от ломтя хлеба, не иначе птичек кормить собрался. Монза следила за его действиями, рот наполнялся кислой слюной. Дурнота или голод, особой разницы не было. Она молча взяла этот кусочек, поднесла к губам - слабую руку затрясло от усилий. Протолкнула между зубами и дальше, в глотку. Будто бы глотает осколки стекла. - Потихоньку, - прошептал он. - Как можно медленней - с тех пор как ты упала, ты ничего не ела кроме молока и подслащенной воды. Хлеб застрял в пищеводе, и её скрутил рвотный спазм, кишки сомкнулись вокруг ножевой раны, которой её наградил Верный. - Вот. - Он просунул руку под её затылок, нежно, но твёрдо, поднял её голову и приставил к губам бутыль с водой. Она глотнула, и снова, потом её глаза внезапно уставились на его пальцы. Ей почудились там, на затылке, какие-то незнакомые выступы. - Я был вынужден удалить несколько кусков твоего черепа. Заменил их монетами. - Монетами? - Ты бы предпочла, чтоб твои мозги остались торчать на улицу? Золото не ржавеет. Золото не гниёт. Естественно, я сильно потратился, но если бы ты умерла, всегда смог бы вернуть назад своё вложение, а раз уж ты не, ну... Я решил, что деньги потрачены не зря. Ты будешь ощущать что-то типа шишек, но волосы отрастут обратно. Какие у тебя красивые волосы. Черны, как полночь. Он позволил её голове мягко откинуться назад на одеяло и чуть задержал там руку. Мягкое касание. Почти приласкал. - Обычно я человек молчаливый. Пожалуй, слишком много времени провёл в одиночестве. - Он блеснул своей улыбкой. - Но я нашёл тебя... ты вызвала во мне самое лучшее. Прямо как мать моих детей. Ты, местами, напоминаешь мне её. Монза полуулыбнулась в ответ, но по её кишкам проползло отвращение, что перемешалось с недомоганием, которое она стала ощущать чересчур часто. С той сладкой потребностью. Она сглотнула. - Можно... - Конечно. - Он уже протягивал ей трубку.
***
- Сожми. - Он не сожмётся! - шипела она, три её пальца лишь изогнулись, мизинец всё ещё торчал прямо, то есть настолько прямо, насколько мог. Она вспомнила, какими шустрыми раньше были пальцы, какой она была быстрой и ловкой - и тщетность, и ярость пронзили её даже острее чем боль. - Они не сожмутся! - Ты пролёживала здесь неделями. Я тебя не трогал, чтобы ты курила шелуху и ничего не делала. Старайся. - А ты сам, блядь, не хочешь постараться? - Хорошо. - Его рука неумолимо обхватила её кисть и силой собрала погнутые пальцы в крепко сжатый кулак. Её глаза вылезли на лоб, дыхание вышибло слишком быстро, чтобы она закричала. - Сомневаюсь, что ты понимаешь, насколько я тебе помогаю. - Он сдавливал сильнее и сильнее. - Иное без боли не вырастает. Иное без неё не развивается. Страдание ведёт нас к свершению великих дел. - Она судорожно дёргала пальцами здоровой руки и без толку царапала его кулак. - Любовь - прекрасная перина для отдыха, но только ненависть способна изменить личность к лучшему. Вот. - Он отпустил, и она откинулась и обмякла, и, захныкав, смотрела как дрожащие пальцы понемногу полуразжались, отметины наливались багровым. Ей хотелось его убить. Ей хотелось прокричать все знакомые проклятия. Но она в нём крайне нуждалась. Поэтому она придерживала язык, всхлипывала, глотала воздух, скрежетала зубами, вдавливала затылок в одеяло. - Теперь сожми руку. - Она уставилась в его лицо, пустое, как свежевырытая могила. - Давай, или мне придётся самому. Она зарычала от усилий, руку колотило до самого плеча. Продвигаясь по чуть-чуть, пальцы медленно и осторожно сомкнулись, мизинец всё равно торчал прямо. - На тебе, хуйло! - Она помахала у него под носом перекрученным, узловатым, окоченевшим кулаком. - На! - Неужели это было так трудно? - Он протянул трубку, она тут же выхватила её. - Не стоит меня благодарить.
***
- И увидим, получится ли у тебя взять... Сгибая колени, она взвизгнула и упала бы, если бы он её не подхватил. - Всё ещё? - Нахмурился он. - Ты должна бы уже мочь ходить. Кости срослись. Конечно, больно, но... а что если в одном из суставов остался осколок? Где именно болит? - Везде! - огрызнулась она. - Верю, что дело не в твоём упрямстве. Я бы страсть как не хотел без крайней необходимости снова вскрывать раны на ногах. - Он подцепил её одной рукой под колени и легко уложил обратно на койку. - Мне надо ненадолго уйти. Она вцепилась в него. - Ты скоро вернёшься? - Очень скоро.
Его шаги пропали в коридоре. Она услышала щёлчок закрывшейся двери и звук поворачиваемого в замке ключа. - Блядский ты сын. - И она свесила ноги со стола. Содрогнулась, когда ступни коснулись пола, оскалила зубы, выпрямившись, тихо зарычала, когда отпустила койку и опёрлась на собственные ноги. Было адски больно и приятно. Она отдышалась, собралась и захромала к дальней стене комнаты. Боль стреляла в спину сквозь щиколотки, колени и бёдра. Держа равновесие, она широко раскинула руки. Добралась до посудного шкафа, уцепилась за его угол и выдвинула ящик. Трубка лежала внутри, рядом была банка зеленого пузырчатого стекла с чёрными комочками шелухи на дне. Как же хотелось затянуться! Во рту пересохло, ладони липкие от дурной потребности. Со стуком она отпихнула ящик обратно и поплелась назад к лежанке. Ломота всё ещё пронизывала тело, но Монза становилась сильнее с каждым днём. Скоро она будет готова. Но не сейчас. Терпение - мать успеха, писал Столикус. Через комнату и обратно, рыча сквозь стиснутые зубы. Через комнату и обратно, кривясь и пошатываясь. Через комнату и обратно, хныча, дрожа и сплёвывая. Она прислонилась к лежанке, чтобы как следует отдышаться. Через комнату и обратно.
***
По зеркалу проходила трещина, а ей хотелось бы, чтобы оно было разбито напрочь. Твои волосы подобны локону полуночи! Начисто выбритая левая половина головы, начала зарастать мерзкой щетиной. Что осталось, висело вяло, спутано и неопрятно, как клубок водорослей. Твои глаза сверкают подобно бесценным сапфирам! Желтые, налитые кровью, ресницы свалялись в слипшиеся комки, окаймлённые красными язвами в лилово-черных глазницах Губы подобны лепесткам роз? Потрескавшиеся, засохшие, шелушащиеся, серые с катышками желтого гноя в уголках. По впалой щеке шли три длинных царапины, воспалённо коричневые на восковой белизне. Этим утром ты выглядишь особенно прекрасно, Монза... Алые шрамы с каждой стороны шеи, оставленные проволокой Гоббы, истончились до бледного сплетения рубцов. Она смотрелась, как свежая чумная покойница. Она выглядела не лучше черепов на каминной полке. За зеркалом улыбался её хозяин. - Что я тебе говорил? Ты прекрасно выглядишь. Сама богиня войны! - Я выгляжу как карнавальное уёбище! - скорчилась она, и сломленная старуха в зеркале скорчилась в ответ. - Всё лучше, чем когда я тебя нашел. Тебе надо научиться смотреть на светлые стороны событий. - Он отбросил зеркало, встал и натянул плащ. - Должен покинуть тебя на время, но я вернусь, как всегда. Продолжай разрабатывать руку, только не перетрудись. Попозже мне надо будет вскрыть твои ноги, чтобы установить причину, почему тебе так трудно встать. Она заставила себя изобразить болезненную улыбку. - Да. Понимаю. - Хорошо. Тогда до скорого. - Он перебросил через плечо свой холщевый мешок. Шаги проскрипели по коридору, замок закрылся. Она медленно досчитала до десяти. Слезла с койки и схватила с лотка нож и пару игл. Она доволочилась до посудного шкафа, настеж рванула ящик, запихала трубку вместе с баночкой в карман штанов свисающих с её костлявого таза. Затем выглянула в сени, доски скрипнули под босыми ногами. В спальню, морщась, пока выуживала из-под кровати старые сапоги и рыча, пока натягивала их. Снова вышла в коридор, сипло дыша - от усилий, от боли, от страха. Встала на колени перед входной дверью, вернее по чуть-чуть сгибала трещащие суставы, пока её раскалывающиеся колени не оказались на половицах. С тех пор как она имела дело с замками, прошло много времени. Она тыкала и щупала иглами, скрюченная рука не слушалась. - Поворачивайся, сволочь. Поворачивайся. К счастью замок был так себе. Собачка подалась и повернулась с упоительным лязгом. Она схватилась за ручку, потянула дверь. Ночь, и ночь ненастная. Холодный дождь хлестал на заросший двор, пышные растения окаймляло тончайшее мерцание лунного света, крошащиеся стены блестели от влаги. За накренившимся забором вздымались голые деревья, тьма сгущалась под их ветвями. Бурная ночь для инвалида без крыши над головой. Но пощёчины от студёного ветра и полный рот чистого воздуха, дали ей снова почувствовать себя живой. Лучше замёрзнуть на свободе, чем провести ещё хоть миг с костями. Она выползла под дождь, заковыляла по саду и за неё цеплялась крапива. Под деревья, меж их блестящих стволов - она свернула с тропы и не оглядывалась.
Вверх по долгому склону, здоровая рука цеплялась за размокшую землю, вытягивала её тело. Каждый раз, наступая и скользя, она подвывала, скрежетала каждая мышца. Чёрный дождь стекал с черных ветвей, барабанил по опавшей листве, проползал сквозь волосы и сваливал ихна лицо, сочился под сворованную одежду и приклеивал её к изъязвлённой коже. - Ещё шаг. Она должна уйти подальше от койки, и от ножей, и от того обвислого, белого, пустого лица. Того лица, и ещё одного, в зеркале. - Ещё шаг... ещё шаг... ещё шаг. Чёрная почва качаясь, плыла мимо, её рука бороздила жидкую грязь, касаясь корней деревьев. Она шла за отцом, а тот толкал плуг, давным-давно - рука бороздила перевёрнутую землю, нащупывая камни. Что бы я без тебя делал. Она стояла на коленях вместе с Коской, в холодном лесу, ожидая в засаде, в нос набивался тот сырой, свежий запах деревьев, сердце лопалось от страха и восторга. Внутри тебя сидит дьявол. Она думала о том, что было нужно, и только поэтому всё ещё шла, и воспоминания неслись, обгоняя её заплетающиеся сапоги. С террасы, и давайте на этом закончим. Она остановилась, наклонившись, встала, вытрясывая выдохи пара в мокрую ночь. Без понятия - откуда вышла, где шла и как далеко она забралась. Сейчас важно не это. Она оперла спину о тонкий побег, поддевая здоровой рукой пряжку на поясе и пихая её тыльной стороной другой руки. Это заняло у неё целую эпоху зубовного скрежета - чтобы наконец-то раскрыть проклятую штуковину. Ну, по крайней мере, ей не пришлось стаскивать с себя штаны. Они свалились с костлявой задницы и безобразных ног сами, под собственным весом. Она на миг задумалась, гадая, как же будет надевать их обратно. За один раз только один бой, писал Столикус. Она вцепилась в низко растущую ветку, скользкую от дождя, протолкнула себя под ней - правая рука лежит на мокрой рубашке, дрожат голые колени. - Давай же, - шипела она, пытаясь расслабить затвердевший мочевой пузырь - Если тебе нужно выйти, просто выходи. Просто выходи. Просто... Она облегченно зарычала, брызги мочи вместе с дождём падали в грязь, стекая вниз по холму. Правую ногу ломило сильнее, чем когда-либо до этого, истощённые мышцы подёргивало. Она сморщилась, пытаясь подвинуть руку вниз по ветке и перенести вес на другую ногу. В тот же миг ступня выскользнула из-под неё, и она полетела навзничь, ухнув на вдохе. Все мысли заслонило пронзительное воспоминание о падении. Она прикусила язык, когда её голова шлёпнулась в грязь, проехала шаг или два, молотя по земле, и плюхнулась в мокрую, набитую гнилыми листьями впадину. Штаны обмотались вокруг лодыжек. Она лежала под стуком дождя и плакала. Это была, несомненно, чёрная полоса её жизни. Она ревела как ребёнок. Беспомощно, безрассудно, отчаянно. Рыдания давили, не давали дышать, сотрясали искорёженное тело. Она не помнила, когда плакала последний раз. Быть может никогда. Бенна наплакался за обоих. Теперь же вся боль, весь страх и всё прочее, накопившееся за дюжину чёрных лет, стало течь со сморщенного лица. Она валялась в грязи, и терзалась всеми своими потерями. Бенна умер, и всё доброе в ней умерло вместе с ним. То, как они друг друга смешили. То взаимопонимание, что складывалось всю прожитую вместе жизнь. Он был домом, семьёй, другом и большим чем это - и всё сразу погибло. Его жизнь прервали, не задумываясь, как затушили простую свечку. Уничтожили её руку. Лишь жалкий, ноющий остаток прижимался к её груди. Всё что она делала раньше - вытаскивала меч, держала перо, обменивалась крепким рукопожатием - всё сокрушил сапог Гоббы. Всё, как она раньше ходила, бегала, ездила верхом - всё разлетелось вдребезги о горный склон под замком Орсо. Её место в мире, её десятилетний труд, творение из собственного пота и крови, всё, за что она боролась и страдала - развеялось как дым. Всё для чего она жила, на что надеялась, о чём мечтала. Мертво. Она с трудом подтянула ремень, вместе с ним потащив опавшие листья, и туго его затянула. Напоследок всхлипнула. Затем отсморкнула сопли и зяблой рукой вытерла из-под носа остатки. Той жизни, что у неё была, не стало. Не стало той женщины, которой она была. То, что сломано - не срастётся. Но плакать об этом не было смысла. Она поднялась на колени, молча дрожа в темноте. Тех вещей не просто не стало, их у неё украли. Её брат не просто умер, его убили. Забили, как скотину. Она заставила искорёженные пальцы сжиматься, пока они не сложились в дрожащий кулак. - Я убью их. Она снова прокручивала их лица, одно за одним. Гобба, жирный боров, расслабленно стоявший в тени. Пустая трата годного мяса. С перекошенным лицом она смотрела, как сапог, топчет ей руку, снова ощущала, как дробятся кости. Мофис, банкир, чьи холодные глаза рассматривали труп её брата. Обеспокоенно. Верный Карпи. Человек, год за годом живший вместе с ней, евший вместе с ней, вместе с ней сражавшийся. Мне вправду жаль. Она смотрела, как заносится рука, готовая её проткнуть и ощущала занывшую рану в боку, надавила туда сквозь мокрую рубашку и стала расковыривать пальцами, вперёд и назад, пока рана не стала жечь, как сама ярость. - Я их убью. Ганмарк. Она видела его расслабленное, усталое лицо. Оно встрепенулось, когда его меч рассёк тело Бенны. Вот так вот. Принц Арио, развалился в кресле, покачивает бокалом вина. Его нож режет шею Бенны, кровь пузырится меж пальцев. И Фоскар. Я не буду в этом участвовать. Но его слова не изменили того что было. - Я их всех поубиваю. И Орсо, последний. Орсо, за кого она дралась, сражалась и убивала. Великий герцог Орсо, владыка Талинса, тот, кто решил их уничтожить из-за каких-то слухов. За просто так искалечил её и убил её брата. Из-за страха, что они займут его место. Заныла челюсть - она слишком сильно стиснула зубы. Она кожей чувствовала его руку, по-отечески лежащую на плече, и трясущаяся плоть покрывалась мурашками. Она видела его улыбку, слышала его голос, эхом отдававшийся в разбитом черепе. Что бы я без тебя делал? Семь человек. Она подняла, подтащила себя на ноги, закусив воспалённые губы, и шатаясь, побрела по темному лесу. Вода капала с лица и с обвитых травой волос. Боль буравила ноги, бока, руку и голову, но Монза только крепче впивалась в губу и силой заставляла себя идти. - Убью их... убью их... убью их... Не стоило и проговаривать вслух. С нытьём покончено.
***
Старая дорога заросла почти до неопознаваемости. Ветви стегали ноющее тело Монзы. Кусты ежевики цепляли ноющие ноги. Она протиснулась сквозь просвет в переросшей живой изгороди и хмуро уставилась на то место, где родилась. Хотелось бы ей иметь силы принудить неподатливую землю дарить жизнь зерну с той же охотой, как сейчас та вынашивала тернии да крапиву. Верхнее поле покрыто низкой сухой порослью. Нижнее заросло вереском. Остатки прежнего жилого крестьянского дома печально выглядывали из-за края леса. Она печально поглядела в ответ. Казалось, время врезало с ноги им обоим. Она присела на корточки, сжав зубы, когда чахлые мускулы натянулись вдоль скрюченных костей, прислушиваясь к каркающим на заходящее солнце птицам, наблюдая, как ветер рвёт дикие травы и хватается за крапиву. До тех пор, пока не убедилась, что это место настолько заброшено, насколько выглядит. Затем она размяла разбитые ноги, осторожно возвращая им жизнь, и через силу похромала к постройкам. У дома, где скончался отец, обрушились перекрытия и сгнила пара балок. Его очертания так малы, с трудом верилось, что она здесь когда-то жила. Вдобавок, вместе с отцом и Бенной. Она отвернулась и плюнула в сухую грязь. Она пришла не за сладкой горечью воспоминаний. Она пришла за местью. Лопата была там же, где она оставляла её две зимы назад, металл всё ещё блестел под ветошью в углу гумна без крыши. Тридцать шагов в лес. Нельзя и представить, как легко дались ей эти длинные, плавные, радостные шаги, когда она продиралась сквозь заросли, и штык лопаты волочился следом. Продиралась в укромный лесной уголок, ступая и морщась. Изломанные узоры солнечных лучей плясали по опавшей листве, пока таял вечер. Тридцать шагов. Она срубила побеги ежевики ребром лопаты, сумела сдвинуть набок гнилой ствол и начала копать. Это было бы обременительно даже для обеих её рук и обеих ног. Для той же, какой она была сейчас, это стало исторгающей стоны, плач и зубовный скрежет ордалией. Но Монза никогда не была той, кто отступает на полдороге, чего бы это не стоило. В тебе сидит дьявол, часто говорил ей Коска, и был прав. Ему самому тяжело далось это понимание.
Уже надвигалась ночь, когда до неё донёсся глухой стук металла о дерево. Она выгребла остатки почвы, просунула сломанные ногти под железное кольцо. Напряглась, зарычала. Краденая одежда льнула холодом к рубцеватой коже. С воющим скрежетом металла распахнулся люк, и появилась черная дыра с наполовину скрытой во тьме лестницей. Она пролезла вниз, скованно, медленно, ибо совершенно не жаждала ломать кости по новой. Шарила на ощупь в черноте, пока не нашла полку; своим посмешищем на месте руки возилась с огнивом, и, наконец, зажгла лампу. Свет слабо растёкся по сводчатому погребу, сверкая среди металлических очертаний мер предосторожности Бенны, оставшихся такими же неприкосновенными с тех пор, когда они их оставили. Он всегда любил планировать наперёд. Ряд ржавых крюков, с них свисают ключи. Ключи к пустым домам по всей Стирии. Укрытиям. Стойка вдоль стены по левую руку ощетинилась длинными и короткими клинками. Сбоку от неё Монза открыла сундук. Одежды - ни разу не ношены, бережно уложены. Она сомневалась, что сможет хоть как-то их подогнать под теперешнее тощее тело. Она потянулась за одной из рубашек Бенны, вспоминая, как он разыскивал именно такой шёлк, и увидела при свете лампы свою собственную правую руку. Схватила пару перчаток, одну сразу же вышвырнула, в другую же сунула своё увечье. Морщась и вздрагивая, пропихнула пальцы. Непреклонно прямой мизинец по-прежнему торчал отдельно. В глубине погреба были сложены деревянные короба, числом двадцать. Она дохромала до ближайшего из них и спихнула крышку. И перед ней заблистало золото Хермона. Громадная куча монет. В одном этом коробе целое состояние. Она дотронулась кончиками пальцев до затылка и нащупала выступы под кожей. Золото. Его можно потратить гораздо лучше, чем просто залатать им голову. Она погрузила в золото ладонь и дала монетам просочиться сквозь пальцы. Так положено, когда остаёшься один на один с сундуком, полным денег. Они будут её оружием. Они, и ещё... Она прошлась, ведя рукой в перчатке по лезвиям на стойке, остановилась, и вернулась к одному из них. Длинный меч, из серой, как бы простонародной стали. Он не был выдающимся в плане орнамента и украшений, зато на её взгляд в нём присутствовала некая устрашающая красота. Красота вещи, идеально соответствующей своему предназначению. Это была работа Кальвеса, ковка лучшего стирийского оружейника. Подарок от неё Бенне - не то что бы для него была разница между хорошим клинком и морковкой. Он проносил его с неделю, а затем сменил на втридорога купленный железный лом с глупым позолоченным плетением. Тот самый, что пытался вытащить, когда его убивали. Непривычно, левой рукой, она обвила пальцами холодную рукоять и обнажила пару дюймов стали. В свете лампы лезвие сияло ярко и горячо. Добрая сталь согнётся, но не сломается. Добрая сталь всегда остра, всегда наготове. Добрая сталь не чувствует ни боли, ни жалости, ни тем более, раскаяния. Она ощутила улыбку. Первый раз за все эти месяцы. Первый раз с тех пор, как проволока Гоббы со свистом обхватила ей шею. Стало быть, месть.
Рыбу вытащили из воды
Холодный ветер налетел с моря и устроил чертовски замечательную продувку в Талинском порту. Или чертовски отвратительную, в зависимости от того, хорошо ли ты одет. Трясучка был одет скорее плохо. Он натянул свою туго облегавшую плечи тоненькую курточку, хотя от неё было столько пользы, что он мог бы и не утруждаться. Он сузил глаза и несчастно покосился на последний порыв ветра. Сегодня он, как положено, оправдал своё имя. Как оправдывал уже которую неделю. Он вспоминал тёплые посиделки у огня, там, на Севере, в крепком доме в Уффрисе. Его живот был набит мясом, а голова набита грёзами, и он всё говорил с Воссулой о дивном городе Талинсе. Воспоминания были горькими - ведь именно тот проклятый купец с блестящими глазами и приторными россказнями о доме подбил его на это кошмарное путешествие в Стирию. Воссула утверждал, что в Талинсе всегда солнечно, поэтому Трясучка и продал перед отбытием свою тёплую куртку. Ты же не хочешь истечь потом и помереть, так ведь? Сейчас, когда он трясся как сморщенный осенний листик, что продолжает цепляться за ветку, было похоже, что Воссула изуродовал правду до неузнаваемости. Трясучка смотрел, как волны грызли набережную, окатывая ледяными брызгами гнилые ялики у гнилых причалов. Он слушал скрип перлиней, злобное курлыканье морских птиц, ветер, стучащий незакреплёнными ставнями, ропот и возгласы окружающих его людей. Все они столпились здесь в надежде на шанс поработать, и ни в каком ином месте не найти такого сборища печальных судеб. Немытые и неопрятные, в рваных лохмотьях и крайней нужде. Люди, готовые на всё. Другими словами, такие же как Трясучка. За исключением того, что они-то здесь родились. А он был настолько глуп, что сам себе такое выбрал. Он вынул из внутреннего кармана чёрствую горбушку, бережно, как скряга распечатывает свои запасы. Отщипнул чуть-чуть с краешка, собираясь не упустить насладиться каждой её крошкой. Затем он заметил, что ближайший к нему человек уставился на него, и облизывает свои бледные губы. Плечи Трясучки резко обвисли. Он разломил хлеб и передал. - Спасибо, друг, - жадно глотая хлеб, ответил тот. - Не вопрос, - ответил Трясучка, хотя за эту горбушку ему пришлось несколько часов рубить дрова. На самом деле целая куча весьма болезненных вопросов. Теперь и все остальные смотрели на него большими грустными глазами, как щенята, которых забыли покормить. Он всплеснул руками. - Если б у меня был хлеб для каждого, то с хуя бы мне здесь околачиваться? Ворча, они отвернулись. Он шумно втянул холодную соплю и харкнул. Кроме кусочка чёрствого хлеба это было единственное, что с утра прошло сквозь его губы, и вдобавок не в том направлении. Он приехал сюда с карманом, набитым серебром, с лицом, трещащим от улыбок, и грудью, полной надежд на счастье. Десять недель в Стирии - и все три этих источника оказались испиты до зловонного дна. Воссула говорил ему, что люди Талинса ласковы как ягнята, и гостеприимно встречают иноземцев. Его не встретили ничем кроме презрения, и куча народу шла на любую мерзость, чтобы освободить его от истощающегося кошелька. Второй шанс здесь дают вовсе не на каждом углу. Также как и на Севере. Подошедшая шаланда принимала швартовы - рыбаки сновали по ней и рядом, тянули канаты и материли ... парусину. Трясучка почувствовал, как оживились остальные доходяги, надеясь, что для кого-то из них может что-нибудь поменяться с работой. Он и сам ощутил в груди угрюмый проблеск надежды, однако подавил его и в ожидании встал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Рыба высыпалась из сетей на доски, сверкая серебром на бледном солнце. Рыбачить - хорошее, честное ремесло. Жизнь на просоленном морском просторе, где не говорят ехидных слов, где мужчины, плечом к плечу, наперекор ветру собирают сверкающие дары моря и всё такое. Благородное ремесло - а может это Трясучка так убеждал себя, в озлобленности на вонь. Теперь любая работа, на которую бы его взяли, казалась вполне благородной. Выцветший от непогоды как старый столб, человек спрыгнул с шаланды и важно выступил вперёд, излучая самомнение, и попрошайки отпихивали друг друга чтобы попасться ему на глаза. Капитан, предположил Трясучка. - Нужно двое гребцов, - сказал тот, сдвигая назад потёртую фуражку и осматривая эти исполненные надежды и безнадёжности лица. - Ты, и ты. Вряд ли стоило говорить, что Трясучка не был одним из них. Он вместе с остальными поник головой, глядя, как счастливая парочка взбежала на судно вослед капитану. Один из них оказался той тварью, с которой Трясучка поделился хлебом. Даже не посмотрел в его сторону, не говоря о том, чтобы замолвить за него слово. Может то, что ты отдаёшь, а не то что ты получаешь взамен и делает тебя мужчиной, как говорил брат, но получать что-то взамен здоровско помогает от голода. - Насрать. - И он тронулся за ними, пробираясь между раскладывающими улов в бочонки и корзины рыбаками. Нацепив самую дружелюбную из усмешек, какую только нашёл, он прошёл туда, где капитан хлопотал на палубе. - Хорошее у вас судно, - начал он, хотя, на его взгляд оно было мерзкой бадьёй говна. - И? - Вы бы не взяли меня на борт? - Тебя? И чё ты знаешь о рыбах? Трясучка набил руку в обращении с секирой, мечом, щитом и копьём. Был названным. Тем, кто водил в атаку и держал оборону по всему Северу. Тем, кто получил несколько скверных ран и нанёс множество гораздо более худших. Но он настроился заниматься правильным, мирным ремеслом, поэтому цеплялся за своё, как утопающий за плывущую корягу. - Я много рыбачил, когда был пацаном. На озере, вместе с отцом. - Камушки хрустят под его босыми ногами. Сверкающий свет на воде. Отцовская улыбка и улыбка брата. Но капитан не предавался сладости воспоминаний. - На озере? Мы рыбачим в открытом море, парень. - В морском промысле, надо сказать, у меня нет опыта. - Тогда что-ж ты тратишь моё чёртово время? Да я наберу кучу опытных стирийских рыбаков, лучших работников, каждый в море по дюжине лет. - Он махнул на заполонивших причал неприкаянных оборванцев, выглядевших скорее так, будто те провели по дюжине лет в кружке с элем. – С какой стати давать работу какому-то северянину-попрошайке? - Я буду трудиться не покладая рук. У меня полоса невезенья, вот и всё. Мне просто нужен шанс. - Как и всем нам, но я не расслышал, почему именно я должен его тебе дать? - Лишь шанс чтобы... - Вали с моего судна, здоровенное бледное мудило! - Капитан схватил с палубы рейку неструганого дерева и сделал шаг вперёд, будто собаку бить собрался. - Убирайся, и забирай своё невезенье с собой. - Может рыбак из меня и никакой, зато я всегда умел пускать людям кровь. Лучше выбрось палку, пока я, блядь, не заставил тебя её сожрать. - Трясучка бросил предупреждающий взгляд. Убийственный взгляд настоящего Севера. Капитан заколебался, замедлился и ворча остановился. Затем отбросил палку и начал орать на одного из своих людей. Трясучка ссутулил плечи и не оглядывался. Он устало протащился к началу аллеи, мимо наклеенных на стены изорванных объявлений с расплывшимися словами. Пролез в тень промеж слепленных вместе построек, за спиною стихал портовый шум. Случилась та же самая история, что и с кузнецами, и с пекарями, и с каждым сучьим ремесленником в этом сучьем городе. Даже с сапожником, хотя он-то казался весьма подающим надежды. До тех пор пока не послал Трясучку на хуй. Воссула сказал, что в Стирии везде есть работа и всё что требуется это только спросить. Похоже, что по непостижимым причинам Воссула брехал ему всю дорогу. Трясучка задавал тому всевозможные вопросы. Но только теперь, когда он, поскользнувшись у грязного порога, влез в своих сапогах-обносках в помойную канаву, где жила компания рыбьих голов, до него дошло, что единственного вопроса, который должен был, он так и не задал. Одного вопроса, что встал перед ним как только он сюда добрался. Скажи мне, Воссула - если Стирия такой кусок чуда, какого ж хрена ты переехал сюда, на Север? - Ебал я эту Стирию, - прошипел он на северном наречии. Боль в переносице означала, что скоро потекут слёзы, но он уже дошёл до того, что не испытал от этого никакого стыда. Коль Трясучка. Сын Гремучей Шеи. Названный, который вставал лицом к лицу со смертью при любых обстоятельствах. С кем бок о бок дрались величайшие имена Севера - Рудда Тридуба, Чёрный Доу, Ищейка, Хардинг Молчун. Кто возглавлял атаку на войска Союза при Камнуре. Кто держал строй против тысячи шанка у Дунбрека. Кто бился семь гибельных дней на Взгорьях. Его губы почти стянула улыбка при мысли о тех вольных, смелых временах, из которых ему удалось выйти живым. Он понимал, что и тогда постоянно умудрялся обосраться от страха, но какими же счастливыми те дни казались сейчас. По крайней мере, он был не один. При звуке шагов он огляделся. Четверо мужчин вступили в аллею со стороны порта, тем же путём, что и он. У них был тот извиняющийся вид, какой бывает у людей с нехорошими замыслами. Трясучка вжался в свою подворотню, надеясь, что их нехорошие замыслы его не коснутся. Душа северянина сорвалась в пропасть, когда они стали полукругом, рассматривая его. У одного был заплывший красный нос - такой запросто заимеешь обильно выпивая. Другой, лысый как носок ботинка, держал длинную деревяшку. У третьего - жидкая борода и полон рот коричневых зубов. Не очень приятный мужской коллектив, и Трясучка не предполагал, что что-то приятное было у них на уме. Тот, кто стоял впереди, оскалился – мерзкая сволочь с рябой крысиной мордой. - Что ты для нас приготовил? - Хотел бы я иметь что-нибудь путное, чтоб вам отнять. Но у меня ничего нет. Можете спокойно идти своей дорогой. Крысиная Морда мрачно поглядел на лысого приятеля, сердитый от того, что им может ничего не достаться. - Значит, сапоги. - В такую погоду? Я же замерзну. - Замерзай. Мне ль не похер. Давай сапоги, пока мы тебе не навешали ради поднятия настроения. - Ебал я этот Талинс, - прошевелил губами Трясучка, угли жалости к себе внезапно вспыхнули в нём кровавым пламенем. Его грызло, что приходится так унижаться. Мудакам не нужны его сапоги, они просто хотят почувствовать себя крутыми. Но один против четырех, и без оружия в руках - дурацкая драка. Только дурак решит погибнуть из-за какого-то куска старой кожи, как бы ни было холодно. Он низко склонился и, бормоча, взялся за сапоги. Затем его колено влетело Красному Носу прямо по яйцам, и тот с выдохом согнулся пополам. Трясучка удивился не меньше ихнего. Должно быть, хождение босиком лежало за пределами его гордости. Он врезал Крысиной Морде по подбородку, схватил за куртку и пихнул в одного из его товарищей. И те свалились вместе, визжа как коты под ливнем. Трясучка уклонился от опускающейся дубинки лысого подонка - та лишь скользнула по его плечу. Противника занесло силой взмаха. Он открыл рот, теряя равновесие. Трясучка вмочил ему прямо в середину отвисшего подбородка, задирая голову наверх, затем сапогом подсёк ноги, опрокидывая на спину, и сам прыгнул следом. Кулак Трясучки с хрустом вошёл в лицо лысого - два, три, четыре раза - и навёл там порядок, забрызгав кровью рукав грязной трясучкиной куртки. Он отступил назад, оставив Лысого плеваться зубами в канаве. Красный Нос всё завывал, свернувшись, зажав руки между ляжек. Но у двух других оказались ножи - сверкнул острый металл. Трясучка сжался - кулаки стиснуты, дышать тяжело, глаза перебегают с одного на другого. Его гнев быстро увядал. Надо было просто отдать сапоги. Наверно они снимут их как трофеи с его холодных мёртвых ног уже через короткий и болезненный промежуток времени. Проклятая гордость - от такого барахла один вред. Крысиная Морда утёр кровь из-под носа. - О, вот теперь ты покойник, хуй ты северный! Ты хорош как ... - Внезапно под ним поехала нога и он, завизжав, рухнул и выронил нож. Кто-то выскользнул из тени позади него. Высокий и закрытый капюшоном, меч свободно свисал из бледной левой руки, тонкое лезвие отражало весь свет, что нашелся в этом проулке, и горело убийством. Последний из похитителей сапог продолжал стоять, тот, с хреновыми зубами. Смотрел на стальную полосу большими, как у коровы, глазами - его нож вдруг оказался жалким ссаньём. - Может, хочешь за чем-нибудь сбегать? - Застигнутый врасплох Трясучка остолбенел. Женский голос. Гнилым Зубам не было нужды повторять дважды. Он повернулся и чесанул вниз по аллее. - Моя нога! - Кричал Крысиная Морда, вцепившись за обратную сторону колена окровавленной рукой. - Блядь, моя нога! - Хорош скулить или я и другую подрежу. Лысый лежал, ничего не говоря. Красный Нос наконец-то одолел свой долгий подъём на колени. - Сапоги хочешь, а? - Трясучка приблизился на шаг и врезал ему по яйцам снова. Того, замяукавшего от боли, приподняло и бросило лицом вниз. - Вот тебе один, сука! - Он посмотрел на вновь прибывшую, в голове гудел кровавый гул. Он не понимал, каким образом он пережил всё это, не словив в кишки немножко стали. Впрочем, не ясно пережил или нет - эта женщина не выглядела хорошей новостью. - Чё те надо? - прорычал он ей. - Ничего такого, от чего бы возникли проблемы. - Он заметил уголок улыбки внутри капюшона. - Возможно, у меня есть для тебя работа.
Здоровенная тарелка мяса с овощами в какой-то подливке, рядом кусочки плохо пропечённого хлеба. Может хорошего, может и нет. Трясучка был слишком занят, запихивая всё это в себя, чтобы поделиться мнением. Скорее всего, он выглядел сущим животным, небрит две недели, опрыщавел и грязен от ночлега в подворотнях, вдобавок в не самых лучших. Но он был далёк от беспокойства за внешность, даже несмотря на женское общество. На ней всё ещё был капюшон, хотя они и ушли с улицы. Она расположилась спиной к стене, там, где было темно. Когда люди подходили ближе, рыскала по сторонам, свешивая на щёку смолисто черную прядь. Всё же он прикидывал, каким должно быть её лицо, в те мгновения, когда отрывал глаза от еды, и решил, что хорошеньким. Сильная, крепкие кости, подвижная челюсть и гибкая шея, сбоку виднеется синяя жилка. Опасная, счёл он, хотя это и не было особо сложной догадкой после того как он видел как она без особых сожалений сзади рассекла человеку колено. Но помимо этого, в том, как она не сводила с него суженных глаз, было что-то, заставившее его нервничать. Что-то спокойное и холодное, будто она уже отмерила его полной меркой и наперёд знала все его действия. Знала лучше него самого. Вниз по её щеке шли три длинных отметины - старые порезы, однако всё ещё не зажили до конца. Правая рука, которой она вроде бы не пользовалась, была в перчатке. Вдобавок прихрамывает, как он подметил на пути сюда. Должно быть, замешана в каких-то тёмных делах, но у Трясучки было не так уж и много друзей, чтоб позволить себе привередничать. К чему притворяться, любой, кто бы ни накормил его, тут же всецело завладевал его верностью. Она смотрела, как он ест. - Голодный? - Есть маленько. - Далеко от дома? - Есть маленько. - Кое с чем не повезло? - Полно с чем. Правда, и я делал неправильный выбор. - Эти вещи идут рука об руку. - Твоя правда. - Нож и ложка, когда он их отбросил, звякнули о пустую тарелку. - А я сразу не сообразил. - Он подобрал подливу последним ломтиком хлеба. - Но я всегда был своим самым худшим врагом. - Оба сидели молча, рассматривая друг друга, пока он жевал. - Ты не сказала, как тебя зовут. - Нет. - Так и называть? - По-моему, плачу здесь я. Будешь называть так, как я скажу. - А за что ты платишь? Мой друг... - Он прочистил глотку, начав сомневаться, а был ли Воссула другом хоть с какого-то боку. - Мой знакомый сказал, чтобы я не ждал в Стирии ничего задаром. - Хороший совет. Мне кое-что от тебя нужно. Трясучка лизнул нёбо, и оно было кислым на вкус. Он перед этой женщиной в долгу и не знал, чем придётся расплачиваться. По её виду он решил, что это ему обойдётся недёшево.- Что тебе надо? - Прежде всего, вымойся. Никто не станет иметь дело с тобой в таком состоянии. Раз голод и холод ушли, то появилось немного места для стыда. - Я бы рад не вонять, веришь - нет? У меня ещё осталось чутка невъебенной гордости. - Рада за тебя. Бьюсь об заклад, ты жаждешь стать невъебенно чистым. Стало быть. Стало неудобно сидеть, он поводил плечами. Почувствовал, будто шагает в пруд, ничего не зная о его глубине. - Стало быть - что? - Ничего особенного. Ты зайдёшь в курильню и спросишь человека по имени Саджаам. Скажешь, Никомо требует его присутствия в обычном месте. Приведёшь его ко мне. - Почему бы не сделать это самой? - Потом что я плачу, чтобы это сделал ты, балда. - затянутой в перчатку рукой она протянула монету. Серебро сверкало в огне очага, на светлом металле отштампован рисунок полновесного серебренника. - Приведёшь Саджаама ко мне - вот тебе монета. Захочешь рыбу - купишь себе полную бочку. Трясучка нахмурился. Какая-то красивая баба возникает из ниоткуда и, более чем вероятно, спасает ему жизнь, а затем делает такое выгодное предложение? Его везенье и рядом не стояло ни с чем подобным. Но обед лишь напомнил ему, как раньше он радовался еде. - Ладно, согласен. - Прекрасно. Или ты согласен на что-то ещё, за пятьдесят серебренников? - Пятьдесят? - Голос Трясучки каркнул. - Это шутка? - Видишь, как мне смешно? Да, пятьдесят, и если тебе так захочется рыбу, купишь собственную шаланду, да переоденешься во что-то приличного пошива, как тебе такое? Трясучка стыдливо потянул за изношенные полы куртки. С такой суммой он смог бы успеть следующим судном назад в Уффрис, пнуть сморщенную задницу Воссулы так, чтоб тот пролетел от одного конца города до другого. Эта мечта уже некоторое время была его единственным источником наслаждения. - Чего ты хочешь за пятьдесят? - Ничего особенного. Ты зайдёшь в курильню и спросишь человека по имени Саджаам. Скажешь, что Никомо требует его присутствия в обычном месте. Приведёшь его ко мне. - На мгновение она замолкла. - Потом поможешь мне убить человека. Если уж начистоту, то его это не обескуражило. Существовал лишь единственный вид работы, в котором он на самом деле был хорош. Определённо единственный из тех, за которые кто-то пожаловал бы ему пятьдесят серебренников. Он приехал сюда чтобы начать новую жизнь. Но вышло как раз так, как говорил Ищейка. Раз уж твои руки в крови, не так-то просто их отчистить. Что-то уткнулось под столом ему в ляжку и он чуть не слетел со стула. Между его ног оказался эфес длинного ножа. Боевой кинжал, стальная гарда светится оранжевым, клинок в ножнах, которые женщина держит затянутой в перчатку рукой. - Будет лучше его взять. - Я не сказал, что кого-то убью. - Я в курсе, что ты сказал. Кинжал только для того чтобы подтвердить Саджааму, что ты настроен без дураков. Приходится признать, что его не так уж и привлекает женщина, всовывающая ему кинжал между коленей. - Я не сказал, что кого-то убью. - Я не сказала, что ты сказал. - Ну ладно. Просто, чтобы ты знала. - Он перехватил кинжал и засунул его вглубь под куртку.
Он поднимался и кинжал давил на грудь, прильнув, как вернувшаяся былая возлюбленная. Трясучка знал, что гордиться тут нечем. Любой дурак способен носить нож. И всё же не сказать, что ему неприятна тяжесть стали у рёбер. Он будто снова стал кем-то. Он прибыл в Стирию в поисках исключительно честного труда. Но когда кошелёк пуст, приходится браться и за бесчестный. Трясучка не знал, бывал ли когда в более бесчестном на вид месте. Тяжёлая дверь в грязной, голой стене без окон, громилы стоят на страже по бокам. По их стойке Трясучка понимал, что они наверняка вооружены и готовы пустить своё оружие в дело. Один был темнокожий южанин - чёрные волосы болтались вокруг лица. - Надо чё? - спросил он, пока другой таращился на Трясучку. - Повидать Саджаама. - Оружие есть? - Трясучка вытащил кинжал, протянул вперёд рукояткой и охранник забрал его. - Пошли со мной. - Скрипнули петли, дверь распахнулась. С той стороны воздух был густым, затуманенным сладким дымом. Дым влез в трясучкино горло, и ему захотелось кашлять, щипал глаза и исторг из них влагу. Тишина и полумрак, чрезмерно приторная жара после заморозков снаружи. Светильники из разноцветного стекла отбрасывали узоры на покрытые пятнами стены - зелёные, и красные, и жёлтые вспышки во мгле. Это место было похоже на дурной сон. Сверху свисали занавески, грязный шёлк шуршал во мраке. На подушках раскинулись люди - полусонные и полуодетые. С широко открытым ртом на спине лежал мужчина, в его руке покачивалась трубка - клубы дыма продолжали виться из её чашечки. Лёжа на боку, к нему прижималась женщина. Усыпанные каплями пота лица обоих обвисли, как у трупов. Похоже, что только тонкая грань отделяла наслажденье от безнадёжности, неуклонно сдвигаясь к последнему. - Сюда. - Трясучка проследовал за своим проводником сквозь кумар и далее вниз по затемнённому коридору. О дверной косяк облокачивалась женщина, наблюдавшая за проходившим мимо Трясучкой безжизненными глазами, не произнося ни слова. Кто-то где-то, вроде бы устало, хрипел - О, о, о... Сквозь завесу из цокающего бисера в другую большую комнату, менее прокуренную, но более тревожную. В ней разместились люди всех цветов кожи и телосложений. Судя по их виду, не чужды насилия. Восемь сидело за столом с разбросанными стаканами, бутылками и мелочью, играя в карты. Ещё больше развалившись, отдыхало в тени по сторонам. Взгляд Трясучки сразу упал на отвратно выглядевший тесак под рукой одного из них - уж наверно не единственное здешнее оружие. К стене приколочены часы, шестеренки крутились туда-сюда, тик, так, тик. Вполне громко, чтобы ещё больше разбередить его нервы. Крупный мужчина сидел во главе стола - на месте вождя, если б дело происходило на Севере. Пожилой, с лицом мятым и сморщенным, как далеко не новая кожа. Сам цвета тёмного масла, борода и короткие волосы запорошены металлической сединой. У него была золотая монета, и он ею играл, перемещая костяшками пальцев с одной стороны перевёрнутой ладони на другую. Провожатый наклонился, что-то шепнул ему на ухо, а затем вручил кинжал. Глаза старика, как и глаза остальных теперь обратились к Трясучке. Внезапно, серебренник начал казаться слишком маленькой платой за задание. - Ты Саджаам? - Громче чем было на уме у Трясучки, голос от дыма скрипучий. Улыбка пожилого прорезалась жёлтым шрамом на тёмном лице. - Все мои добрые друзья подтвердят, что Саджаам это моё имя. Знаешь, можно ужасно много сказать о человеке по оружию, что он носит. - И что же? Саджаам вытащил кинжал из ножен и приподнял его, свет свечей заиграл на стали. - Не дешевый клинок, но и не дорогой. Удобный для дела, и без вычурной ерунды. Острый и прочный, и означает, что ты пришёл не базарить. Я попал в цель? - Где-то рядом с ней. - Было ясно, что он один из тех, кто любит потрепаться, поэтому Трясучка не стал упоминать, что это даже не его кинжал. Чем меньше слов, тем скорее он будет в пути. - Как же тебя звать, друг? - Однако его дружеские манеры не вызывали доверия. - Коль Трясучка. - Брррр. - Саджаам потряс громадными плечищами, как будто ему стало холодно, чем вызвал у своих людей хихиканье. Словно слегка их пощекотал. - Ты проделал далёкий путь. Далеко, далеко от дома, дорогой мой. - А-то я, блядь, не знаю. У меня послание. Никомо требует твоего присутствия. Шутливый настрой вытекал из комнаты. Стремительно, как кровь из перерезанного горла. - Где? - В обычном месте. - Он требует? - Пара людей Саджаама отделились от стен, скрытые тенями руки зашевелились. - Ужасно смело. И почему это мой старый друг Никомо послал поговорить со мной большого белого северянина с ножом? - Трясучке пришло на ум, что женщина, по неизвестным причинам, пожалуй, подставила его жопой кверху. Дураку ясно, что она вовсе не этот Никомо. Но он уже сожрал свою долю презрения за последние несколько недель и пусть его заберут мёртвые, нежели он пригубит ещё. - Спроси его сам. Я пришёл сюда не перебрасываться вопросами, старик. Никомо требует твоего присутствия в обычном месте, и это всё. А теперь двигай своей жирной чёрной жопой, пока я не потерял выдержку. Пока все размышляли над этими словами, настало длинное, некрасивое молчание. - Мне по душе, - хрюкнул Саджаам. - Как тебе? - спросил он одного из своих головорезов. - Если такое в твоём вкусе - неплохо. - Время от времени. Громкие слова, бахвальство и мужественно волосатая грудь. Перебор моментально вгоняет в тоску, а чуток порой может помочь улыбнуться. Итак, Никомо требует моего присутствия? - Требует, - выпалил сходу Трясучка, позволив течению тащить себя куда вздумается, и надеясь, что его прибьёт к берегу невредимым. - Тогда ладно. - пожилой бросил карты на стол и медленно встал. - Да не скажет никто, что старый Саджаам изменил своему долгу. Если Никомо зовёт... пусть будет обычное место. - Он просунул принесённый Трясучкой кинжал за пояс. - Я всё же придержу его, хммм? Всего минутку.
Уже припозднилось, когда они добрались до места, которое ему показала женщина, и в прогнившем саду было темно, как в погребе. И также, насколько мог понять Трясучка, пусто. Лишь ночной ветерок колыхал рваные бумажки - старые, свисающие со скользких кирпичей новости. - Ну? - грубо произнёс Саджаам. - Где Коска? - Сказала, что она будет здесь, - пробормотал Трясучка, в основном самому себе. - Она? - Его рука оказалась на рукояти кинжала. - Какого чёрта ты... - Здесь околачиваешься, старый хрен. - Она скользнула из-за дерева в полоску света, откидывая капюшон. Сейчас Трясучка отчётливо её увидел - она оказалась даже красивее, чем он представлял и ещё более суровой на вид. Очень красивая и очень суровая, с красной линией сбоку шеи, будто шрам, что увидишь на висельнике. У неё был такой хмурый вид - твёрдо сдвинутые брови, плотно сжатые губы, прищуренные, глядящие прямо глаза. Как будто решила головой пробить дверь и хер клала на последствия. Лицо Саджаама сморщилось как потная рубашка. - Ты жива. - Всё такой же проницательный, а? - Но я слышал... - Нет. Собраться с мыслями не заняло у старика много времени. - Тебе нельзя быть в Талинсе, Муркатто. Тебе нельзя быть в сотне миль от Талинса. А самое главное - тебе нельзя быть в сотне миль от меня. - он выругался на каком-то незнакомом Трясучке наречии, затем запрокинул лицо к тёмному небу. - Боже, Боже, отчего же ты не вывел меня к честной жизни? Женщина фыркнула. - Потому что тебя от неё воротит, вот почему. А ещё ты слишком любишь деньги. - Каюсь, всё это правда. - Может они и разговаривали как старые друзья, но рука Саджаама всё никак не оставляла нож. - Что тебе нужно? - Чтоб ты помог кое-кого убить. - Мяснику Каприла требуется моя помощь в убийстве, а? Ну, поскольку среди них нет приближённых герцога Орсо... - Он будет последним. - Да ты охерела. - Саджаам медленно покачал головой. - Как же ты любишь испытывать меня, Монцкарро. Как же ты всегда любила нас всех испытывать. Ты же так не поступишь. Никогда, даже если ждать до гибели солнца. - А что, если всё же поступлю? Не рассказывай только, что не лелеял мечту об этом все эти годы. - Все те годы, когда ты его именем несла по Стирии огонь и меч? Радостно принимала от него приказания и плату, лизала ему жопу, как щенок новую косточку? Ты про эти годы? Что-то не помню, чтобы ты предлагала мне поплакать на своём плече. - Он убил Бенну. - Неужели? Объявления гласили, что до вас обоих добрались агенты герцога Рогонта. - Саджаам указал на старые огрызки, прилепленные к стене за его плечом. На них было женское лицо и мужское. Трясучка понял, и от этого его нутро резко сжалось, что женское лицо было её. - Убиты Лигой Восьми. Все очень сильно расстроились. - Я не в настроении шутить, Саджаам. - Когда ж ты в нём была? Впрочем это не шутка. В этих краях ты была героем. Так назовут, когда ты убьёшь столько, что простым словом "убийца" уже не обойтись. Орсо произнёс торжественную речь - говорил, всем нам надо сражаться ещё яростней, чтобы за тебя отомстить. И у каждого увлажнились глаза. Прости за Бенну. Я всегда любил мальчишку. Но я со своими чертями примирился. Тебе надо сделать то же самое. - Прощают мёртвые. Прощают мёртвых. Для остальных из нас есть занятие получше. Я хочу чтоб ты мне помог - а ты мне должен. Расплачивайся, сволочь. - Долгое время они мрачно глядели друг на друга. Затем старик испустил протяжный вздох. - Всегда говорил, что ты станешь моей смертью. И какова твоя цена? - Направь меня по нужному пути. Сведи меня кое с кем кое-где. Ты же этим сейчас и занимаешься, ведь так? - Кое-кого знаю. - Одолжи мне человека с холодной головой и твёрдыми руками. Кто не упал бы в обморок при кровопролитии. Саджаам, казалось, поразмышлял об этом. Затем он повернул голову и позвал через плечо. - Знаешь такого, Дружелюбный? Из тьмы донеслось шарканье. Оттуда, откуда пришёл Трясучка. Видимо кто-то за ними следил и делал это мастерски. Женщина переместилась в боевую стойку, сузила глаза, левая рука на рукояти меча. Трясучка тоже потянулся бы к мечу, если бы он у него был, но свой он продал в Уффрисе, а кинжал отдал Саджааму. Поэтому ему осталось лишь взволнованно дёргать пальцами, от чего ни для кого не было ни капли пользы. Вновь прибывший доплёлся до них, сгорбился и опустил глаза. Он был ниже Трясучки на полголовы или больше, но обладал устрашающе мощным видом: толстая шея шире черепа, тяжёлые кисти рук свисают из рукавов тяжёлой куртки. - Дружелюбный, - Саджаам расплывался в улыбке от сюрприза, который он устроил, - это моя старая подруга по имени Муркатто. Тебе придётся поработать на неё какое-то время, если ты не против - Человек пожал увесистыми плечами. - Как ты сказал, тебя зовут, ещё раз? - Трясучка. Глаза Дружелюбного вскинулись, затем вновь приникли к земле и оттуда не отрывались. Грустные, странные глаза. На мгновение наступила тишина. - Он надёжный человек? - спросила Муркатто. - Это лучший человек, кого я знаю. Или худший, если ты не на той стороне. Я встретил его в Безопасности. - Что же он навытворял, раз его закрыли с такими как ты? - Всего, да ещё кой-чего. Опять тишина. - Для человека по имени Дружелюбный, он не слишком разговорчив. - Ну прямо мои мысли, когда я встретил его впервые, - сказал Саджаам. - Подозреваю, его так назвали с долей иронии. - Иронии? Тюремной? - В тюрьму попадают различные люди. У некоторых из нас бывает даже чувство юмора. - Ну как скажешь. В придачу возьму немного шелухи. - Ты? По-моему это больше в духе твоего брата, нет? Для чего тебе шелуха? - Когда это ты начал спрашивать покупателей, зачем им твой товар, старик? - Меткое замечание. - Он вытащил что-то из кармана, швырнул, и она поймала на лету. - Дам знать, когда надо будет ещё что-нибудь. - Жду-недождусь, считаю дни! Не зря я клялся, что ты станешь моей смертью. - Саджаам повернулся, чтобы уйти. - Моей смертью. Трясучка встал перед ним. - Мой кинжал. - Он не понял сути услышанного, но мог догадаться, когда его впутывали во что-то темное и кровавое. Во что-то, где ему, видать, понадобится хороший клинок. - Прошу. - Саджаам увесисто шлёпнул его на ладонь Трясучки. - Правда, если ты собираешься с ней связаться, я советую тебе найти клинок побольше. - Он обвёл их взгядом, медленно покачивая головой. - Вы, трое героев, собираетесь прикончить герцога Орсо? Когда вас будут убивать, сделаете доброе дело? Умрите быстро и не выдавайте моего имени. - И на этом радостном высказывании он неспешно зашагал в ночь. Когда Трясучка обернулся, женщина,которую звали Муркатто, смотрела ему прямо в глаза. - А что насчёт тебя? У рыболова сволочное житьё. Почти такое же тяжкое, как у крестьянина, а воняет даже хуже. - Она вытянула руку в перчатке, и на ладони блеснуло серебро. - Я по-прежнему готова нанять ещё одного. Хочешь получить серебренник? Или хочешь ещё пятьдесят? Трясучка насупился на этот светлый кусочек металла. Он убивал людей за гораздо меньшее, если уж вспоминать об этом. Битвы, распри, стычки всех видов и в любую погоду. Но тогда у него были на то причины. Пусть не самые благородные, но хоть что-то, что делало его поступки отчасти правильными. Он не просто проливал чужую кровь за плату. - Тот, кого ты хочешь убить... что он сделал? - Он очень просил меня заплатить пятьдесят серебренников за свой труп. Этого мало? - Для меня - да. Она мрачно посмотрела на него. Тем прямым взором, что почему-то уже вызывал в нём опасения. - Так ты один из этих, а? - Один из каких? - Один из тех людей, кто любит поводы. Кому нужны оправдания. Вы народ опасный. Непредсказуемый. - Она пожала плечами. - Но если тебе поможет... Он убил моего брата. Трясучка сморгнул. Эти слова из её уст, каким-то образом вернули обратно тот день, гораздо отчётливее, чем он помнил о нём последующие годы. Как он обо всём догадался, глядя на бледное отцовское лицо. Как услышал, о том, что его брата убили, пообещав пощаду. Как над пеплом очага главной усадьбы со слезами на глазах клялся отомстить. Клятвой, которую сам решил нарушить, чтобы отступить от крови и начать новую жизнь. И вот она здесь - вышла из ниоткуда, предлагая ему другое возмездие. Он убил моего брата. Как будто поняла, что на всё остальное он скажет "нет". А может, ему просто нужны деньги. - Да и хер с ним, - сказал он. - Давай полтинник.
Шесть и один.
На костях выпало шесть и один. Самое большее, что можно выбросить и самое меньшее. Подходящее истолкование жизни Дружелюбного. От бездн ужаса к вершинам успеха. И обратно. Шестёрка и единица дают семь. В семь лет Дружелюбный впервые совершил преступление. А через шесть лет его впервые поймали, и дали первый срок. Тогда его имя впервые записали в большую книгу и он впервые попал в Безопасность. За воровство, но он навряд ли бы вспомнил что украл. И уж точно бы не вспомнил зачем. Его родители вкалывали, чтобы всем его обеспечивать. И всё равно он воровал. Наверное, некоторые люди рождены, чтобы делать дурные вещи. Так ему сказал судья. Он горстью зачерпнул кости и потряс их, а затем снова уронил на булыжники, наблюдая, как они кувыркаются. Испытывая всё ту же радость, то же предвкушение. Только что брошенные кости могут стать чем угодно, пока не перестанут крутиться. Он смотрел, как они переворачиваются - шансы, ставки, его жизнь и жизнь северянина. Все людские судьбы в великом городе Талинсе переворачиваются вместе с ними. Шестёрка и единица. Дружелюбный слегка улыбнулся. Вероятность выбрасывания шестёрки и единицы второй раз подряд была один к восемнадцати. Кто-то, глядя наперёд в будущее, сказал бы - крупная ставка. Но если заглянуть в прошлое, как он сейчас - у остальных сочетаний не было шансов. Грядущее? Всегда изобилие возможностей. Прошедшее? Свершилось и застыло, как тесто стало хлебом. Пути назад не бывает. - Что говорят кости? Дружелюбный зыркнул на него, собирая кости краем ладони. Он был большим, этот Трясучка, и не как палка, какими иногда бывают высокие людей. Сильный. Но не похож на крестьянина или чернорабочего. Не тугодум. Он шарил в деле. Существовали свои приметы, и Дружелюбный хорошо их знал. В Безопасности приходится вмиг вычислять исходящую от человека угрозу. Вычислять её и с ней разбираться, и всегда держать ухо востро. Походу, солдат, и бывал в битвах - судя по его шрамам и выражению лица, а также по тому, как он смотрел, пока они выжидали пустить силу в ход. Как дома себя не чувствует, но внутренне готов. И не похоже, что к бегству или к витанию в облаках. Редкие они, такие люди, что сохраняют голову, когда возникают опасности. На толстом левом запястье северянина был шрам, который, если смотреть с нужной стороны, был похож на цифру семь. Сегодня семёрка счастливое число. - Кости не говорят. Это же кости. - Тогда зачем их бросаешь? - Это же кости. Что мне ещё ними делать? Дружелюбный прикрыл глаза, сжал кости в кулаке и прислонил к своей щеке, ощущая ладонью их тёплые, закруглённые края. Сколько они припасли для него сейчас, в ожидании пока он их откроет? Снова шесть и один? Внутри вспыхнуло радостное возбуждение. Вероятность выбросить шестёрку и единицу в третий раз была триста двадцать четыре к одному. Триста двадцать четыре было количеством камер в Безопасности. Добрый знак. - Они здесь, - шепнул северянин. Их было четверо. Трое мужиков и шлюха. Дружелюбный смог разобрать на холодном ветру лёгкое позвякивание её ночного колокольчика и смех одного из мужчин. Они пьяны, бесформенные очертания шатались по затемнённой аллее. Костям придётся подождать. Он вздохнул, аккуратно обернул их мягкой тканью, раз, два, три оборота, и надёжно укрыл во тьме внутреннего кармана. Он бы и сам хотел, чтобы его надёжно укрыли во тьме, но расклад был таким, каким был. Отступать нельзя. Он встал и отряхнул с колен уличную пыль. - Какой план? - спросил Трясучка. Дружелюбный пожал плечами. - Шесть и один. Он натянул капюшон и отправился - сгорбившийся, руки засунуты в карманы. Когда компания приблизилась, на них упал свет из окна наверху. Четыре вычурные карнавальные маски злобно косятся под пьяный хохот. У здоровенного мужика посередине было пухлое лицо с острыми глазками и наглой ухмылкой. Накрашенная женщина пошатывалась рядом с ним на высоких каблуках. Тощий, бородач слева глупо ей ухмылялся. Тот, кто справа утирал слёзы смеха с бледной щеки. - А потом что? - взвизгнул он захлёбываяь, гораздо громче, чем было нужно. - А ты чё думаешь? Я пинал его пока он не обосрался. - Снова раскат хохота, женский фальцет хихикнул контрапунктом басу здоровяка. - Я сказал: герцогу Орсо нравятся те, кто говорит "да", ты лживая... - Гобба? - спросил Дружелюбный. Тот резко повернул голову, улыбка угасала на рыхлом лице. Дружелюбный остановился. Он прошёл сорок один шаг с того места где бросал кости. Шесть и один дают семь. Семь раз по шесть это сорок два. Забери назад единицу... - Ты кто? - прорычал Гобба. - Шестёрка и единица. - Что? - мужик справа оттолкнул Дружелюбного заплетающейся рукой. - Свали, ты, ёбнут.. Тесак развалил его голову до самой переносицы. До того, как челюсть того, кто слева, успела до конца отвиснуть, Дружелюбный оказался на другой стороне дороги и проткнул его. Пять раз длинный нож погружался в кишки, затем Дружелюбный сделал шаг назад, полоснул его сбоку по горлу, пнул под ноги и опрокинул на мостовую. На мгновение, пока Дружелюбный делал медленный и долгий выдох, настала тишина. В голове у первого зияла единственная громадная рана, чёрная каша мозгов заляпала перекрещенные глаза. У второго было пять ножевых уколов, и кровь лилась из перерезанной глотки. - Хорошо, - сказал Дружелюбный. - Шесть и один. Шлюха заорала, одну из напудренных щёк испачкали пятна крови. - Ты мертвец! - проревел Гобба. Запнувшись, он отступил назад и нашаривал нож, что висел за поясом. - Я тебя убью! - Но нападать не решался. - Когда? - спросил Дружелюбный, лезвия свободно свисали из его рук. - Завтра? - Я тебя... Дубинка Трясучки треснула о затылок Гоббы. Хороший замах, прямо в нужное место, сминая его колени легко как бумагу. Он завалился в отключке, дряблая щека тяжело плюхнулась на камни мостовой, нож загремел, выпав из обмякшего кулака. - Нет, не завтра. Вообще никогда. - Женский вопль затих. Дружелюбный обратил к ней взор. - Почему ты ещё не убегаешь? - Она ринулась во тьму, вихляя на своих каблуках, всхлипывания отдавались эхом, следом нестройно побрякивал ночной колокольчик. Трясучка угрюмо глядел на два, расплывшихся на дороге трупа. Две кровавых лужи разлились между булыжников, соприкоснулись, пообщались и слились воедино. - Клянусь мёртвыми, - прошептал он на северном языке. Дружелюбный пожал плечами. - Приезжай к нам в Стирию.
Кровавый урок
Монза, выпятив губы, глядела на свою руку в перчатке и сгибала три всё-таки действующих пальца. Сжать-разжать, сжать-разжать - она исследовала сочетание щелчков и хруста, что раздавалось при каждом сжатии руки. Она чувствовала странное спокойствие, признавшись, что её жизнь, если это можно назвать жизнью, сейчас колыхалась на лезвии бритвы. Никогда не верь человеку там, где для него нету выгоды, - писал Вертурио, а убийство великого герцога Орсо и его приближённых никому не придут в голову как идея лёгкого заработка. Этому молчаливому сидельцу следовало верить не больше, чем Саджааму, а границы доверия тому лежали в пределах струи её мочи. Сидевшее внутри чувство утверждало, что северянин был более-менее честен с нею, но ведь точно также она думала и об Орсо, и в итоге это не принесло ей счастья. Для неё бы не стало большой неожиданностью, если бы они привели сюда улыбающегося Гоббу, готового уволочь её назад в Фонтезармо, чтобы там сбросить с горы во второй раз. Ей никому нельзя было верить. Но она не в силах всё сделать одна. Снаружи прошаркали торопливые шаги. Дверь, бухнув, распахнулась и трое ввалились внутрь. Трясучка находился справа. Дружелюбный слева. Гобба висел между ними, болтая головой, его руки закинуты на их плечи, носки сапог бороздят рассыпанные по земле опилки. Ну, кажется, этим двоим она может верить, во всяком случае пока. Дружелюбный подтащил Гоббу к наковальне - куску чёрного в выбоинах железа, привинченного к полу посередине. Трясучка прилаживал цепь с кандалами на каждом конце, обматывая её вокруг основания. Всё это время с него не сходил насупленный вид. Будто у него были какие-то нравственные устои, с которыми это шло вразрез. Устои - вещь хорошая, но в такое время как сейчас, они могут подбешивать. Для заключённого и попрошайки, двое мужчин работали слаженно. Не тратя времени или лишних движений. Ни признака нервозности от того, что они готовят убийство. С другой стороны Монза всегда обладала сноровкой подбирать правильных людей для заданий. Дружелюбный защёлкнул кандалы на толстых запястьях телохранителя. Трясучка потянулся и повернул шишку светильника, за стеклом затрепетало пламя, разливая свет по грязной кузнице. - Приведи его в чувство. Дружелюбный выплеснул на лицо Гоббы ведёрко воды. Тот, вдохнув воду, закашлялся. Потряс головой, смахивая с волос капли. Попытался встать, и тут загремела цепь, притянув его обратно книзу. Он сердито глянул вокруг, сверкая жёсткими глазками. - Вы тупые мрази! Вы покойники, вы, оба! Трупы! Чё, не знаете, кто я? Не знаете, на кого я работаю? - Я знаю. - Монза старалась ступать плавно, как ходила раньше - но так до конца с этим и не справилась. Хромая, она подошла к светильнику, откидывая капюшон. Мясистое лицо Гоббы сморщилось. - Нет. Не может быть. - Глаза распахнулись шире некуда. Затем ещё шире. Шок, потом страх, потом ужас. Он отшатнулся - цепь слегка зазвенела. - Нет! - Да. - И она, назло боли, улыбнулась. - Как поживаешь, блядина? Смотрю, Гобба, ты набрал вес. Даже побольше, чем я потеряла. Забавно дела идут. А там у тебя, не мой ли камень? На его мизинце был рубин, красный огонёк на чёрном металле. Дружелюбный наклонился, скрутил перстень с пальца и бросил ей. Он поймала его левой рукой. Последний подарок Бенны. Тот, которому они вместе радовались, поднимаясь верхом на гору, чтобы встретиться с герцогом Орсо. Тонкое кольцо поцарапали и немного погнули, но камень всё также кроваво искрился - цветом перерезанного горла. - Слегка помялось, когда ты пытался меня убить, а, Гобба? Прямо как и все мы? - Некоторое время ушло на неуклюжие попытки надеть кольцо на средний палец левой руки, в конце концов, она, вкручивая, пропихнула его через костяшку. - На эту руку в самый раз. Хоть тут повезло. - Стой! Мы можем договориться! - Теперь лицо Гоббы каплями покрывал пот. - Можем что-нибудь придумать! - Я уже придумала. Правда, боюсь, не в силах предоставить тебе гору. - Она сдвинула с полки молоток - цельный, с коротким молотовищем и тяжёлой стальной чушкой в качестве набалдашника – и, сомкнув на нём левую руку, почувствовала, как смещаются суставы пальцев. - Поэтому взамен придётся разломать тебя им. Подержи его, ладно? Дружелюбный завернул правую руку Гоббы и силой прижал её к наковальне. Царапающиеся пальцы бледно извивались на тёмном металле. - Тебе надо было меня добить. - Орсо всё поймёт! Он узнает! - Ну конечно. Когда я сброшу его с его собственной террасы, уж точно всё поймёт. - У тебя ни за что не выйдет! Это он тебя убьёт. - Он уже меня убил, помнишь? Эка невидаль. Гобба сопротивлялся, на шее даже выступили вены. Но Дружелюбный, несмотря на всю массу телохранителя, держал крепко. - Ты его не побьёшь! - Может и нет. Думаю, поживём - увидим. Наверняка скажу только одно. - Она вскинула молоток. - Без тебя. Боёк опустился на его пальцы с лёгким металлическим звоном - один, два, три раза. Каждый взмах отдавался в её руке, вспыхивал болью в предплечье. Но гораздо меньшей болью, чем вспыхнула у Гоббы. Он задыхался, скулил, корчился - расслабленное лицо Дружелюбного прильнуло к его лицу, искажённому от натуги. Гобба отдёрнулся от наковальни, кисть свернулась набок. Когда молоток со свистом врезался и сплющил её, Монза поняла, что усмехается. Следующий взмах пришёлся по запястью, и оно почернело. - Выглядит даже хуже чем моё. - Она пожала плечами. – Что ж. Когда платишь долги, уплатить проценты считается признаком хорошего тона. Давай другую руку. - Нет! - вопил Гобба, пуская слюни - Нет! Вспомни моих детей! - Вспомни моего брата! Молоток крушил другую руку. Она наносила каждый удар аккуратно, не спеша, сосредоточенно. Кончики пальцев. Пальцы. Костяшки. Большой палец. Ладонь. Запястье. - Шесть и шесть, - крякнул Дружелюбный, на фоне криков боли Гоббы. В ушах Монзы стучала кровь. Она не была уверена, что правильно его расслышала. - А? - Шесть раз и шесть раз - он отступил от телохранителя Орсо и встал, потирая ладони. - Молотком. - И? - огрызнулась она без понятия, что бы это значило. Гобба неимоверно напрягая ноги, перегнулся через наковальню, волоча кандалы и разбрызгиваясь плевками, пока тщетно пытался сдвинуть громадную болванку изо всех своих сил. Почерневшие руки болтались. Она наклонилась к нему. - Я тебе, что, вставать велела? - Молоток с треском выбил его коленную чашечку. Он рухнул спиной на пол, набирая воздуха чтобы завопить, и тут молоток снова хрустнул по его ноге и вставил кость на место. Неправильной стороной. - Ух, ну и тяжкая работа, - она скривилась от приступа боли в плече, когда стаскивала куртку. - Но с другой стороны и я не такая проворная, как была. - Она закатала чёрный рукав рубашки, открывая длинный шрам на предплечье. - Ты мне постоянно твердил, что знаешь, как сделать женщину влажной, а, Гобба? Помниться я ржала над тобой. - Она утёрла лицо локтем. - Видишь, теперь я поняла. Отцепи его. - Хорошо подумала? - спросил Дружелюбный. - Боишься, что он тебя за ногу укусит? Давай загоним зверя. - Арестант пожал плечами, затем нагнулся отомкнуть наручники с запястий Гоббы. Трясучка хмуро глядел на неё из темноты. - Что не так? - резко спросила она. Он стоял молча. Гобба подтягивался на локтях, пытаясь отползти по грязным опилкам в никуда, сломанная нога волочилась за ним. Издал нечленораздельный стон. Что-то наподобие тех, что издавала она, когда переломанная лежала у подножия горы под Фонтезармо. - Хххееееееххххх... Монза не получала и половины того удовольствия, на которое надеялась, и это разозлило её как никогда. В этих стонах было что-то чрезвычайно раздражающее. Её рука запульсировала болью. Она выдавила на лицо улыбку и поковыляла за ним, всё-таки намереваясь порадоваться. - Должна сказать, я разочарована. Разве Орсо не хвастался постоянно, какой суровый твердокаменный мужик у него в телохранителях? Я думаю, сейчас мы узнаем, насколько ты на самом делё твёрд. Помягче, чем вот этот молоток, я бы... Её нога поскользнулась и она взвизгнула, когда припала на лодыжку и зашаталась возле выложенного кирпичом горна, упираясь, чтобы выпрямиться, на левую руку. У неё ушла секунда, чтобы обнаружить, что эта штука всё ещё обжигающе горяча. - Дерьмо! - споткнувшись в обратную сторону как клоун, она лягнула ведро и окатила грязной водой всю ногу. - Блядь! Она наклонилась над Гоббой и неожиданно в сердцах хряснула его молотком, злая от того, что умудрилась опозориться. - Сволочь! Сволочь! - Он хрипел и перхал, когда стальной боёк с глухим стуком врезался в его рёбра. Пытаясь свернуться, перекрутил ей ногу, почти что повалив на себя. Боль копьём пронзила её бедро, заставив пронзительно крикнуть. Она колошматила его молотовищем в висок, пока не оторвала наполовину ухо. Трясучка сделал шаг вперёд, но она уже вырвалась. Гобба завыл и как-то сумел подтянуться и сесть, прислонившись к огромной бочке с водой. Его руки раздулись вдвое больше их обычного размера. Багровые, свисающие варежки. - Проси! - прошипела она - Умоляй, жирный пидор! Но Гобба был слишком занят, рассматривая котлету на конце своего предплечья, и при этом крича. Сиплым, отрывистым, плаксивым криком. - Кто-нибудь может услышать. - Хотя, судя по виду, Дружелюбному вообще было всё равно. - Тогда лучше заткни его. Сиделец наклонился над бочкой сзади, с проволокой в ладонях. Подцепил Гоббу за шею и сильно дёрнул кверху, оборвав его вопли до едва слышного лепета. Монза присела перед ним на корточки, так чтобы их лица были вровень. Её колени жгло, пока она глядела, как проволока впивается в его толстую шею. Точно также как раньше впивалась в неё. Шрамы на её собственной шее щекотало. - Каково это? - Она быстро перевела взгляд на его лицо, пытаясь выжать для себя оттуда хоть каплю удовлетворения. - Каково это? - Хотя никто не знал это лучше неё. Гоббы выпучил глаза, его челюсть задрожала, превращаясь из розовой в красную, затем в фиолетовую. Она оттолкнулась и встала. - Я бы сказала, что это бесполезная трата хорошего мяса. Но это не так. Она закрыла глаза и расслабленно откинула голову. Глубоко втянула носом воздух, поднимая вверх крепко зажатый в руке молоток. - Предал меня и оставил в живых? Орудие опустилось между поросячьих глаз Гоббы, резко хлопнув, будто раскололся каменный блок. Спина телохранителя изогнулась в дугу, рот распахнулся как бы зевая, но оттуда не вылетело ни звука. - Отнял у меня руку и оставил в живых? Молоток попал ему в нос и сделал вмятину наподобие разбитого яйца. Тело обмякло, перебитая нога всё дёргалась и дёргалась. - Убил моего брата и оставил меня в живых? Последний взмах разбил ему череп. Чёрная кровь пузырилась по багровой коже. Дружелюбный отпустил проволоку, и Гобба соскользнул набок. Легко и даже изящно, он перекатился вниз лицом и замер. Мёртв. Не надо быть знатоком, чтобы это заметить. Монза сморщилась, когда силой разжала ноющие пальцы, и молоток с грохотом упал вниз. Его боёк отсвечивал красным, к одному из уголков прилип пучок волос. Один мёртв. Шесть осталось. - Шесть и один, - пробормотала она про себя. Дружелюбный уставился на неё, выкатив глаза, и она не понимала в чём дело. - На что это похоже? - Трясучка, наблюдая за ней из тени. - Что? - Месть. От неё лучше себя чувствуешь? Монза не была уверена, что чувствует что-то помимо боли, бьющейся в обожжённой руке, а также в сломанной руке, верхней части бёдер и голове. Бенна всё также мёртв, она всё так же переломана. Она стояла, нахмурившись, и не отвечала. - Хочешь, чтоб я от него избавился? - Дружелюбный махнул рукой на труп - в другой руке сверкнул тяжёлый тесак. - Обеспечь, чтобы его не нашли. Дружелюбный схватил Гоббу за лодыжку и поволок обратно к наковальне, оставляя в опилках кровавый след. - Разрублю его. В подвале. Он достанется крысам. - Это лучше, чем он заслужил. - Но Монза почувствовала лёгкую дурноту. Ей требовалось покурить. Закончить этот день. Дым бы успокоил её нервы. Она достала небольшой кошелёк, тот в котором было пятьдесят серебренников, и швырнула его Трясучке. Монеты брякнули друг о друга, когда он его поймал. - Это оно? - Это оно. - Добро. - Он замялся, как будто хотел что-то сказать, но не сумел ничего придумать. - Мне жаль твоего брата. Она взглянула в его освещённое лампой лицо. Всматриваясь по настоящему, пытаясь его разгадать. Он знал о ней и об Орсо где-то, примерно, ничего. Почти ничего и обо всём остальном, если судить с первого взгляда. Но он умел драться, она сама это видела. Он один вошёл в логово Саджаама, а для этого нужна храбрость. Человек не робкий, возможно с принципами. Гордый человек. Это значит, что у него могло найтись и немного верности, если бы ей удалось ею завладеть. А верные люди были в Стирии редким товаром. Она никогда не бывала надолго одна. Всю жизнь с нею рядом был Бенна. Во всяком случае, позади неё. - Тебе жаль. - Да. У меня был брат. - Он стал поворачиваться к двери. - Тебе нужна ещё работа? - Она неотрывно держала на нём свой взгляд, подходя ближе, и одновременно с этим, просунула здоровую руку за спину и отыскала там рукоять кинжала. Он знал её имя, и имя Орсо и Саджаама, и этого хватало, чтобы их убили десять раз подряд. Так или иначе, ему придётся остаться. - Ещё такая же работа? - Он бросил вниз мрачный взгляд на окровавленные опилки под сапогами. - Убийство. Можешь произнести вслух. - Она задумалась, куда стоит нанести удар: пониже в грудь, или повыше в челюсть, или подождать, пока он повернётся, и заколоть его в спину. - А ты думал, о чём я тебя попрошу? Подоить козу? Он покачал головой, длинные волосы всколыхнулись. - Может для тебя это прозвучит глупо, но я приехал сюда начать новую жизнь. Стать лучше. У тебя свои причины, наверняка, но по мне так это фуфло, шаг по кривой дорожке. - Ещё шестерых. - Нет. Нет. Я всё. - Как будто сам себя пытался убедить. - Мне всё равно сколько ты... - Пять тысяч серебренников. Его рот уже открылся, чтобы снова сказать "нет", но на этот раз оттуда не вылетело ни слова. Он уставился на неё. Сначала потрясённо, потом задумчиво. Прикидывая, насколько же это на самом деле огромная сумма. Что он сможет на эти деньги купить. Монза всегда обладала сноровкой определять человеку цену. Своя была у каждого. Она шагнула вперёд, посмотрев ему прямо в лицо. - Ты хороший человек, я вижу, и ты твёрд. Такой мне и нужен. - Она быстро перевела взгляд на его рот и снова подняла глаза. - Помоги. Мне нужна твоя помощь, а тебе нужны мои деньги. Пять тысяч монет. Существенно легче начать новую жизнь, когда при тебе столько денег. Не отказывайся. Вот что скажу - с ними ты бы смог купить половину Севера. Стать королём. - Кто сказал, что я хочу быть королём? - Ну станешь королевой, раз тебе так нравится. Я лишь скажу, чего тебе не придётся делать уж точно. - Она наклонилась, так близко, что почти что дышала ему в шею. - Вымаливать работу. По мне так это неправильно, что гордый мужчина, такой как ты, влачит жалкое существование. Покамест. - И она отвела взгляд. - Силой я тебя не заставляю. Он стоял там, взвешивая кошелёк. Только она уже убрала руку от ножа. Она уже знала, что он ответит. Для каждого деньги означают разное, как писал Бьяловельд, но всегда нечто хорошее. Когда он поднял взгляд, его лицо стало жёстким. - Кто он, кого мы убьём? Самое время, чтобы ей повернуться с ухмылкой и увидеть, как Бенна ухмыляется в ответ. Мы снова выиграли. Но Бенна погиб, а мысли Монзы были о том, кто следующим к нему присоединится. - Банкир. - Ба... кто? - Человек, который считает деньги. - Он зарабатывает деньги, считая деньги? - Совершенно верно. - Тут, внизу, у вас, здешних, странные обычаи. Что он натворил? - Он убил моего брата. - Снова месть, да? - Снова месть. Трясучка кивнул. – Ну, тогда считай, что я вписываюсь. Что будем делать? - Помоги Дружелюбному вынести мусор, а ночью мы уедем. Больше нельзя околачиваться в Талинсе. Трясучка провёл взглядом в сторону наковальни и отрывисто выдохнул. Затем вытащил кинжал, что она ему дала, и пошёл, перешагивая мусор, туда, где Дружелюбный начинал работу над телом Гоббы. Монза посмотрела вниз, на свою левую кисть и стёрла пару кровавых точек с тыльной стороны. Пальцы немного дрожали. От того, что она совсем недавно убила человека, от того что не убила прямо сейчас, либо от того что ей необходимо покурить - точно она не знала. Может, от всех трёх причин.
Часть II. ВЕСТПОРТ
Постепенно к яду привыкают. Виктор Гюго
Первый год им всё время не хватало еды, и Бенне приходилось попрошайничать в деревне, пока Монза работала в поле и искала в лесах подножный корм. На второй год они собрали урожай получше, и обустроили участок за амбаром. К тому времени как начались метели, и снег превратил долину в белое безмолвие, они набрали хлеба у старого мельника Десторта. На третий год повезло с погодой. Дождь приходил как раз вовремя, и верхнее поле у Монзы густо заколосилось. Так же густо и обильно, как всегда выращивал отец. Цены стояли высокие из-за неприятностей на границе. У них могли появиться деньги, и они смогли бы залатать крышу и купить Бенне нормальную рубашку. Монза смотрела, как ветер волнами колышет пшеницу и чувствовала гордость от того, что создала что-то своими руками. Ту гордость, о которой часто говорил отец. За пару дней до жатвы она проснулась среди ночи и услышала странные звуки. Потрясла спавшего рядом Бенну, рукой зажав ему рот. Взяла отцовский меч, потихоньку раскрыла ставни. Они с братом вылезли в окно и спрятались в лесу, укрывшись за деревьями в ежевике. Снаружи у входа в дом виднелись чёрные фигуры, во тьме ярко горели факелы. - Кто они? - Шшшш. Она услышала, как выбили дверь, как вломились в амбар и внутрь дома. - Что они хотят сделать? - Шшшш. Те высыпали на поле, и погрузили в него факелы и огонь ел пшеницу, пока не превратился в ревущее пламя. Слышалось, как кто-то ликовал. Кто-то другой ухохатывался. Бенна смотрел не отрываясь, лицо тускло отсвечивало переливающимся оранжевым светом, на худых щёчках блестели дорожки слёз. - Но зачем же они... зачем же они...? - Шшшш. Монза смотрела как дым, клубясь, поднимался в ясную ночь. Все её труды. Весь её пот и боль. После того как те люди ушли, она ещё долго стояла там и смотрела на пожарище. Утром собралось много народа. Жители со всей долины, суроволицые и исполненные мести. Во главе был старый Десторт с мечом у бедра и тремя сыновьями за спиной. - Стало быть, через вас они тоже прошли, так? Вам повезло, что вы живы. Они убили Креви вместе с женой, вверх по долине. Их сына тоже. - Что вы будете делать? - Мы собираемся их выследить, а затем собираемся их повесить. - Мы придём. - Ты бы лучше... - Мы придём. Десторт не всю жизнь мельничал и дело знал туго. Они обнаружили налётчиков на следующий вечер, те прокладывали путь к югу и остановились у костров в лесу, даже нормально не выставив часовых. Скорее воры, чем солдаты. Среди них были и крестьяне, только с другой стороны границы, вот и рассчитывались за свои выдуманные обиды, пока их господа были слишком заняты, улаживая свои. - Кто не готов убивать пусть останется здесь. - Десторт вытащил меч, остальные взялись за тесаки, топоры и самодельные копья. - Подожди, - шептал Бенна, цепляясь за локоть Монзы. - Нет. Она бежала тихо и незаметно, в руке отцовский меч, по чёрным деревьям плясали огоньки. Слышала плач, лязг металла, свист тетивы. Выбежала из кустов. Из котелка на огне валил пар, над костром склонились двое. У одного была жидкая бородёнка, в кулаке сжат дровяной топор. Не успел он его поднять и наполовину, как Монза хлестнула его по глазам и он с воплем рухнул. Другой повернулся, чтобы бежать, но она ткнула его в спину, прежде чем он успел сделать хоть шаг. Бородатый всё ревел и ревел, прижимая руки к лицу. Она ударила его в грудь, он со стоном выдохнул пару раз, а потом замер. Она хмуро смотрела на два тела, вдали медленно стихали звуки боя. Из-за деревьев выполз Бенна. Он снял кошелёк бородатого с его пояса и вывалил себе на ладонь клин серебренных монет. - У него семнадцать серебренников. Это было вдвое больше, чем стоил весь урожай. Он протянул ей кошель другого, вытаращив глаза. - У этого тридцать. - Тридцать? - Монза глядела на кровь на отцовском мече, и думала, как странно, что она стала убийцей. Как странно, что это оказалось таким легким делом. Легче, чем добывать пропитание, копаясь в каменистой почве. Гораздо, гораздо легче. Впоследствии, она всё ждала, когда же на неё снизойдут угрызения совести. Ждала долго. Не снизошли.
Отрава
Стояла как раз та послеполуденная пора, какая нравилось Морвееру больше всего. Свежо, даже морозно, но совершенно тихо, безукоризненно ясно. Яркое солнце сверкало сквозь голые чёрные ветки садовых деревьев, там и сям отыскивало золото среди винтов и реек тусклого медного треножника, высекало драгоценные искры в путанице запотевшей стеклянной посуды. Не было ничего чудеснее, чем в такой денёк работать на улице, с добавочным преимуществом от того, что любые смертельные испарения, выделяясь, улетучатся безо всякого вреда. В конце концов, людей профессии Морвеера слишком часто отправляли на тот свет их собственные вещества, и он не намеревался вступать в их ряды. Это нанесло бы непоправимый урон его репутации, не говоря уж обо всём остальном. Морвеер улыбнулся над колеблющимся пламенем горелки, покачивая головой в такт нежному постукиванию охладителя и реторты, умиротворяющему шуму улетающего пара, старательному шипению и бульканью реагентов. Эти звуки были для Морвеера тем, что и свист клинка для мастера-оружейника, тем, что и звон монет для мастера-коммерсанта. Так звучит прекрасно выполненная работа. Поэтому он с приятным удовлетворением наблюдал за сморщенным от сосредоточенности лицом Дэй сквозь искажающее стекло конусообразной колбы. Её лицо, несомненно, было прелестным: в форме сердечка, обрамлённое светлыми кудряшками. Но это была обыкновенная и совершенно безобидная разновидность прелести, ещё более смягчённая обезоруживающей аурой невинности. Лицо, созданное чтобы притягивать добрые взгляды и не вызывать кривотолков. Лицо, легко стирающееся из памяти. Из-за лица-то в основном Морвеер её и выбрал. Он не привык подходить к делу спустя рукава. В глубине охладителя из влаги вырос бриллиант. Он растягивался, распухал и наконец, оторвался и полетел, искрясь как комета, и неслышно упал на дно пробирки. - Превосходно, - прошептал Морвеер. Другие капельки набухали и падали торжественной чередой. Последняя из них неохотно держалась на краю, и Дэй пришлось потянуться и деликатно щёлкнуть по стеклу. Капля упала и присоединилась к остальным, и стала для всего мира обычной водичкой на дне пробирки. Чуть-чуть. Едва хватит промочить губы. - А теперь осторожнее, моя дорогая. Будь очень, очень аккуратна. Твоя жизнь висит на волоске. Твоя, и моя тоже. Она прижала язык к нижней губе, чрезвычайно осторожно открутила охладитель и положила его в лоток. За ним последовали остальные части аппарата, медленно, деталь за деталью. У неё, ученицы Морвеера, были чудесные, мягкие руки. Шустрые и твёрдые, какими, разумеется, им и положено быть. Она осторожно вдавила пробку во флакон и поднесла его на свет. Лучи солнца превращали крошечную порцию вещества в жидкие бриллианты, и она улыбнулась. Невинной, прелестной, и да, нисколько не запоминаемой улыбкой. - Он неказист на вид. - В этом-то вся и суть. Он бесцветен, не имеет запаха или вкуса. И всё же! Бесконечно мельчайшая капля, вдох тончайшего испарения, нежнейшее касание кожи убьёт человека за считанные минуты. От него не существует противоядия, нет снадобья, нет иммунитета. Воистину... это Король Ядов. - Король Ядов, - выдохнула она с соответствующим ситуации благоговением. - Прими это знание близко к сердцу, моя дорогая, и используй только в крайней беде или крайней нужде. Только против самой опасной, подозрительной и коварной из целей. Только против тех, кто близко знаком с искусством отравителя. - Я понимаю. Всегда первым делом убедись. - Совершенно верно. Это самый дорогой из уроков. - Морвеер отодвинулся на стуле, сложив пальцы домиком. - Теперь ты знаешь глубочайшую из моих тайн. Твоё ученичество закончено, но... я надеюсь, ты продолжишь, в качестве моего ассистента. - Для меня было бы честью остаться служить вам. Мне ещё нужно так много узнать. - Как и всем нам, дорогая. - Морвеер вздёрнул голову на отдалённый звон привратного колокола. - Как и всем нам. Два силуэта спускались к дому по длинной тропе через оранжерею. Морвеер выхватил подзорную трубу и выдвинул к ним окуляр. Мужчина и женщина. Он очень высок и при этом выглядит мощным, одет в поношенную куртку, покачиваются длинные волосы. Судя по внешности - северянин. - Дикарь, - пробормотал он себе под нос. Такие люди склонны к суевериям и жестокости, и он их презирал. Теперь он навёл трубу на женщину, пусть и одетую по-мужски. Она решительно смотрела вперёд, прямо на дом. Собственно, впечатление было такое, что она смотрит прямо на него самого. Угольно-черные волосы окаймляли её, без сомнения красивое, лицо. Но это была тревожная, причиняющая беспокойство разновидность красоты, подчёркнутая молчаливым стремлением к неотвратимой цели. Лицо, от которого одновременно исходила угроза и вызов. Лицо, увидев которое мельком, никто не сможет быстро забыть. Конечно, ей не сравниться красотой с его, Морвеера, матерью, но кто бы с нею сравнился? Его мать обладала практически неземной внешностью. Чистая улыбка, отмеченная поцелуем солнца, навсегда запечатлелась в памяти Морвеера, как будто она была... - Посетители? - спросила Дэй. - Это та баба, Муркатто. - Он побарабанил пальцами о стол. - Убери всё отсюда. И помни - крайне бережно и осторожно! Потом принеси вина с пирожными. - Хотите, чтобы в них что-нибудь было? - Только сливы и абрикосы. Я собираюсь встречать гостей, а не убивать их. - По крайней мере пока не услышит, чего им надо. Пока Дэй быстренько убирала со стола, накрывала его скатертью и придвигала стулья, Морвеер принял простейшие меры предосторожности. Затем уселся на стул, скрестил перед собой наполированные сапоги до колен и сложил на груди руки - самый обычный провинциальный джентльмен наслаждается у себя в поместье зимним воздухом. В конце концов, разве он этого не заслужил? Когда его посетители подошли совсем близко к дому, он поднялся со своей самой заискивающей улыбкой. Баба Муркатто шла, едва заметно прихрамывая. У неё хорошо получалось это скрывать, но спустя долгие годы ремесла, Морвеер заострил своё восприятие до остроты бритвы и не упускал ни одной мелочи. У правого бедра она носила меч, и на вид, должно быть, неплохой, но он не уделил мечу особого внимания. Грубые, безыскусные орудия. Джентльмену допустимо их носить, но только вульгарный грубиян стал бы действительно ими пользоваться. Перчатка на правой руке наводила на мысль, что она предпочитает там что-то скрывать, потому что левая рука осталась открытой, и щеголяла кроваво-алым камнем, величиной с ноготь его большого пальца. Если это, как несомненно подразумевалось, рубин, то его стоимость многообещающе огромна. - Я... - Вы Монцкарро Муркатто, генерал-капитан Тысячи Мечей, до недавнего времени на службе у герцога Орсо Талинского. - Морвеер подумал, что лучше избегать её правой руки в перчатке, и протянул свою левую, ладонью вверх, жестом скромности и согласия. - Один кантийский господин от нашего общего знакомого, некоего Саджаама, просил меня ожидать вашего визита. - Она ответила коротким рукопожатием, твёрдым и деловым. - А ваше имя, друг мой? - Морвеер вкрадчиво наклонился вперёд и обхватил большую правую руку северянина обеими своими. - Коль Трясучка. - Разумеется, разумеется. Я всегда находил ваши северные имена очаровательно живоописующими. - Какими-какими находил? - Славными. - О. Морвеер подержал его руку ещё мгновение, прежде чем отпустить. - Умоляю присесть. - Он улыбнулся протолкнувшейся на стул Муркатто - на её лице был тончайший призрак гримасы. - Должен признаться, определённо не ожидал от вас такой красоты. Она нахмурилась. - А я не ожидала от вас такой любезности. - О, поверьте, я способен быть решительно нелюбезным, когда потребуется. - Дэй молча появилась и выставила на стол тарелку сладких пирожных и бутылку вина с бокалами на подносе. - Но сейчас это едва ли потребно. Вина? Посетители обменялись тяжкими взглядами. Морвеер ухмыльнулся, потянув пробку, и разлил себе бокал. - Вы оба наёмники, но предположу, что вы не грабите, не угрожаете и не вымогаете деньги у каждого встречного. Точно также и я не травлю всех своих знакомых. Он шумно отхлебнул, как будто показывал полнейшую безопасность этого действия. - Кто бы тогда мне платил? С вами ничего не случится. - Тем не менее, простите, если мы сохраним трезвость. Дэй потянулась за пирожным. - Можно мне... - Насыщайся. - Затем к Муркатто - Стало быть вы пришли сюда не за моим вином. - Нет. У меня для вас работа. Морвеер сковырнул кожу у ногтя. - Я так понимаю, что это смерть великого герцога Орсо и прочих присных. - Монза сидела, не открывая рта, но ему пришлось продолжить, будто она потребовала объяснений. - Вряд ли необходим выдающийся интеллект, чтобы сделать это умозаключение. Орсо объявил, что вас и вашего брата убили агенты Лиги Восьми. Затем я услыхал от вашего и моего друга Саджаама, что вы не столь мертвы, как говорят. Раз уж не произошло ни исполненного слёз воссоединения с Орсо, ни радостных заявлений о вашем чудесном выживании, мы можем взять за данность, что осприйские убийцы были на самом деле... творческим вымыслом. Герцог Талинский - человек примечательно ревнивого нрава, и множество ваших побед сделали вас чересчур популярной, по мнению вашего хозяина. Я попал близко к цели? - Весьма близко. - Тогда примите мои сердечные соболезнования. Вашего брата, как видно, с нами нет, а я знал, что вы были неразлучны. - Тут её холодные голубые глаза воистину покрылись льдом. Рядом беззвучно и мрачно высился северянин. Морвеер осторожно прочистил горло. Клинки может быть и безыскусные орудия, но меч в животе убивает умных людей абсолютно с тем же успехом, что и глупых. - Вы понимаете, что в своём ремесле я самый лучший. - Факт, - сказала Дэй, отцепляясь на мгновение от лакомства. - Неоспоримый факт. - Множество людей из высшего общества, на ком я применял свои навыки, могло бы в этом присягнуть, но, естественно, они не в силах. Дэй печально покачала головой. - Ни один. - Так что вы скажете? - спросила Муркатто. - Лучшее стоит денег. Больше денег, чем, наверное, вам, потерявшей работодателя, по карману. - Вы слышали о Сомену Хермоне? - Знакомое имя. - Не для меня, - сказала Дэй. Морвеер взял на себя разъяснения. - Хермон был одиноким беженцем из Канты, поднявшимся, по видимому, до самого богатого торговца в Мусселии. Роскошь, окружавшая его жизнь стала знаменитой, его размах - легендарным. - И? - Увы, он был в городе когда Тысяча Мечей на службе у герцога Орсо, тайком захватила Мусселию. Людские потери свели к минимуму, но город разграбили, и о Хермоне с тех пор никто не слышал. И о его деньгах. Была версия, что этот купец, как часто делают купцы, колоссально преувеличивал своё состояние, и помимо приметных и ярких внешних атрибутов владел, собственно говоря... ничем. - Морвеер медленно глотнул вина, следя за Муркатто поверх краешка бокала. - Но некоторым другим известно, пожалуй, поболе моего. Командирами этой локальной кампании были... как же их звали-то? Вроде бы брат и сестра... я прав? Она уставилась в ответ несгибаемым взглядом. - Хермон был гораздо богаче, чем это показывал на людях. - Богаче? - Морвеер изогнулся на стуле. - Богаче? Ё-моё! Муркатто ведёт в счёте! Смотрите, как я ёрзаю при упоминании о столь бескрайней сумме имеющегося у вас в изобилии золота! Не сомневаюсь, достаточной, чтобы оплатить мои скудные чаевые целых две дюжины раз и ещё сверх того! Что ж... неодолимая жадность полностью меня... - Он поднял ладонь и с грохотом шлёпнул ею по столу. - Парализовала. Северянин медленно накренился набок, съехал со стула и бухнулся на разровненный торф под плодовыми деревьями. Он мягко перекатился на спину, колени подняты вверх, в точности повторяя форму, принятую им пока он сидел. Тело отвердело как деревянная колода, глаза беспомощно устремлены к небу. - Ах, - прокомментировал Морвеер, уставившись через стол. - Полагаю, теперь в счёте ведёт Морвеер. Муркатто стрельнула глазами вбок, затем обратно. Волна судорог пробежала по одной стороне её лица. Рука в перчатке задёргалась, стуча о столешницу, а затем легла неподвижно. - Сработало, - прошептала Дэй. - Да как ты могла во мне усомниться? - Морвеер, ничего так не любивший, как внимающую ему аудиторию, не мог устоять перед объяснениями, как всё это было проделано. – Сперва нанёс масло желтосемени себе на руки. - Он поднял их, растопырив пальцы. - Чтобы предотвратить воздействие на меня агента, ну, вы понимаете. В конце концов, я бы не хотел внезапно сам оказаться парализованным. Это был бы сугубо неприятный опыт! - он похихикал сам себе, и к нему тоном выше присоединилась Дэй, наклонившись проверить пульс северянина и держа в зубах второе пирожное. - Активная добавка - вытяжка паучьего яда. Чрезвычайно действенная, даже через прикосновение. Раз я подольше подержал его руку, ваш друг получил дозу потяжелее. Повезёт, если он сможет сегодня шевелиться... если я, конечно, позволю ему шевелиться снова. Над речью у вас, однако, должна была остаться власть. - Сволочь, - прохрипела Муркатто сквозь застывшие губы. - Вижу, что осталась. - Он поднялся, плавно скользнул вокруг стола и облокотился рядом с ней. - Действительно, я должен принести извинения, но ты понимаешь, что я, как до этого и ты, нахожусь на шаткой вершине моей профессии. Мы, обладатели исключительных навыков и достижений, обязаны принимать исключительные меры предосторожности. Сейчас, когда нам не препятствует твоя способность двигаться, мы можем с абсолютной прямотой поговорить на тему... великого герцога Орсо. - Он прополоскал рот вином, посмотрел, как птичка снуёт меж ветвей. Муркатто ничего не ответила, но в этом не было нужды. Морвеер был рад говорить за обоих. - Я вижу, что с тобой произошла ужасная неприятность. Предал тот, кто столь многим был тебе обязан. Любимый брат убит, а ты возродилась... не в точности прежнем виде. Моя собственная жизнь изобиловала мучительными превратностями, поверь,поэтому я полностью на твоей стороне. Но мир до краёв наполнен ужасом, и мы, его скромные обитатели, можем менять его к лучшему, лишь... по чуть-чуть. - Он поднял брови на шумно чавкавшую Дэй. - Чего? - пробурчала она с полным ртом. - Чего б тебе не быть потише? Я тут разъяснять пытаюсь. - Она пожала плечами, облизывая пальцы и нарочно чмокая. Морвеер испустил вздох неодобрения. - Беспечность молодости. Она научится. Пришла пора всем нам маршировать в одном направлении, а, Муркатто?- Только, блядь, без философии, - просипела она сквозь сжатые губы. - Тогда давай обратимся к нашим практикам. С твоей замечательной помощью Орсо сделался самым могущественным человеком в Стирии. Не стану делать вид, что у меня есть твои способности к пониманию всех военных тонкостей, но не нужно же быть Столикусом, чтобы осознать, как вследствие твоей славной победы у Высокого Берега в прошлом году, Лига Восьми оказалась на грани гибели. Когда наступит лето, Виссерин спасёт только чудо. Осприйцев вынудят к миру, ну или сокрушат, в зависимости от настроения Орсо, которое, тебе известно гораздо лучше большинства людей, более склонно сокрушать. С окончанием года, исключая случайности, Стирия всё-таки обретёт короля. Кровавым Годам настанет конец. - Он осушил бокал и широко взмахнул им - Мир и процветание для всех и вся, непременно! Новая прекрасная жизнь? Если только ты не наёмник, я полагаю. - Или не отравитель. - С другой стороны, нам отыскать работодателя легче лёгкого даже в мирное время. В любом случае, отмечу, что умерщвление великого герцога Орсо - помимо явной невыполнимости этого задания - не служит ничьим интересам. Ни даже твоим. Оно не вернёт обратно ни твоего брата, ни руку, ни ноги. - Её лицо не дрогнуло, но в этом видимо была заслуга паралича. - Попытка, более чем вероятно, закончится твоей смертью, а возможно даже моей. Давай-ка бросай это безумие, дорогая Монцкарро. Немедленно остановись, и в дальнейшем никогда об этом не вспоминай. Её глаза были безжалостны, как две пробирки с ядом. - Только смерть остановит меня. Моя или Орсо. - Невзирая на цену? Невзирая на боль? Невзирая, кто погибнет на этом пути? - Невзирая, - прорычала она. - Степень твоей приверженности начинает меня убеждать. - Всё что угодно! - Не слова, а вопль. Морвеер воистину воссиял. - Тогда мы сможем договориться. На таком основании, и ни на каком ином. Во что я никогда не ввязываюсь, Дэй? - В полумеры, - промурлыкала его ассистентка, оглядывая единственное оставшееся на тарелке пирожное. - Правильно. Сколькерых мы убиваем? - Шестерых, - ответила Муркатто, - включая Орсо. - Тогда моя ставка будет десять тысяч серебренников за каждого из второстепенных, с уплатой по получению доказательств их упокоения, и пятьдесят тысяч за самого герцога Талинского. Её лицо свело лёгкой судорогой - Обсуждать цену, когда клиент беспомощен - дурной тон. - Хороший тон нелеп при разговоре об убийстве. В любом случае, я не торгуюсь. - Значит, мы договорились. - Я так рад. Пожалуйста, антидот. Дэй вытащила пробку из стеклянного графина, опустила самый кончик тоненького ножа в тягучий осадок на дне и вручила ему, протянув отполированной рукояткой вперёд. Он промедлил, всматриваясь в холодные голубые глаза Муркатто. Всегда первым делом убедись. Эта женщина, прозванная Талинской Змеёй, опасна до предела. Если б Морвеер и не знал об этом по её репутации, по их разговору и по той работе, что она ему пообещала, он бы всё понял, бросив единственный взгляд. Он совершенно серьёзно задумался – не стоит ли заместо противоядия дать ей немного смертельной стали, сбросить её северного дружка в реку и забыть обо всём этом деле. Но убить великого герцога Орсо, могущественнейшего человека в Стирии? Одним ловким поворотом, с помощью своего искусства, изменить течение истории? И отголосок если не имени, то его деяний, пройдёт сквозь века? Какая иная невыполнимая задача способна прекраснее увенчать его карьеру? Сама мысль об этом шире растягивала его улыбку. Он испустил долгий вздох. - Надеюсь, я об этом не пожалею. - И он ударил кончиком ножа по тыльной стороне ладони Муркатто, единственная бусинка тёмной крови медленно выросла на коже. За пару секунд антидот уже начал действовать. Она сморщилась, медленно поворачивая голову в одну сторону, а затем в другую, разминая мышцы лица. - Удивлена, - сказала она. - Правда? Почему же? - Я ожидала встретить Великого Отравителя. - Она потёрла отметину на обратной стороне ладони. - Кто бы мог подумать, что мне попадётся какой-то хер-коротышка? Морвеер почувствовал, как исчезает его усмешка. Но, конечно, у него ушло лишь мгновение, чтобы восстановить самообладание. Он тут же погасил смешок Дэй резким недобрым взглядом. - Надеюсь, твоя временная беспомощность не стала таким уж большим неудобством. Меня простили, правда? Если мы с тобой будем сотрудничать, то я не хотел бы трудиться под сенью личной неприязни. - Конечно. - Она приводила в движение плечи, в уголке губ стоял намёк на улыбку. - Мне нужно то, что у тебя, а ты хочешь то, что у меня. Сделка есть сделка. - Отлично. Восхитительно. Не... передаваемо. - И Морвеер одарил их своей самой великолепной улыбкой. Но он не верил ни на миг. Это смертельно опасное задание от смертельно опасного нанимателя. Монцкарро Муркатто, знаменитый Мясник Каприла, не являлась личностью, склонной прощать. Его не простили. И рядом не стояло. С этого момента ему придётся убеждаться и первым делом, и вторым и третьим.
Наука и магия.
Трясучка осадил коня наверху, на гребне подъёма. Ниже по склону расстилался пейзаж - мешанина темных полей, тут и там ютились хуторки и деревни, стояли отряды голых деревьев. Не более чем в дюжине миль впереди виднелась полоса чёрного моря, кривая линия широкой бухты и бледная короста города вдоль её края. Крохотные башни скучковались на трёх холмах над холодной морской гладью под серым стальным небом. - Вестпорт, - произнёс Дружелюбный, затем щёлкнул языком и тронул поводья. Чем ближе они к этому чертову месту, тем беспокойнее становился Трясучка. И тем противней, промозглей и унылей становилось вокруг. Он насупился на Муркатто, что подняв капюшон, ехала верхом впереди. Чёрная фигурка в чёрном поле. По дороге громыхая, крутились колёса повозки. Кони фыркали и били копытами. На голых полях каркала пара ворон. И никто не разговаривал. Всю дорогу сюда их компания ехала мрачно. Но ведь и на уме у них была мрачная цель. Ни что иное как убийство. Трясучка размышлял, как бы тут поступил его отец, Гремучая Шея, тот, кто цеплялся за старые традиции так же крепко, как усатый рак за лодку, и всегда выбирал правильный путь. Убийство же за деньги того, кого никогда раньше не встречал, как не крути, по этой мерке не подходит. Внезапно до него донёсся раскат хохота. Дэй с недоеденным яблоком в руке примостилась на повозке рядом с Морвеером. Трясучка до сих пор слышал маловато смеха, и его потянуло туда, как мотылька на огонь. - Что тут у вас забавного? - спросил он, заранее начиная улыбаться будущей шутке. Она наклонилась к нему, раскачиваясь в повозке. - Я просто подумала - когда ты рухнул с кресла на спину, как черепаха, обгадился ты или нет? - Я-то склонялся к мнению, что да, - сказал Морвеер, - но усомнился - учуяли бы мы разницу. Улыбка Трясучки вышла мертворождённой. Он вспоминал, как сидел в том саду, хмуро глядя на другой конец стола и напуская на себя грозный вид. Затем он ощутил судороги, а потом закружилась голова. Он попытался дотронуться до головы, оказалось - не может. Попытался об этом сказать, оказалось - не может. Затем весь мир перевернулся. Больше он ничего не помнил. - Чем вы меня так уделали? - Он понизил голос. - Колдовством? Дэй взорвалась хохотом, брызнули кусочки яблока. - О, это вообще отпад. - А я-то сказал, что он будет скучным попутчиком. - Морвеер хихикнул. - Колдовством. Отвечаю. Прямо как в одном из тех рассказов. - Из тех больших, толстых, глупых книг! Маги и черти и всё такое! - Дэй совсем давилась от смеха. - Глупенькие истории для детишек! - Добро, - сказал Трясучка. - Пожалуй, понял. Торможу как, блядь, заливная форель. Это не колдовство. Тогда что же? Дэй проговорила с нарочито глупой улыбкой. - Наука. Трясучке от этого слова не было ни холодно ни жарко. - Что это такое? Какой-то другой вид магии? - Нет, совершенно ничего общего, - усмехнулся Морвеер. - Наука это система рациональных представлений, предназначенная постигать мир и устанавливать законы, по которым он существует. Учёный пользуется этими законами для получения результата, который невежда, вероятно, примет за волшебство. - Трясучка боролся со всеми этими длинными стирийскими словами. Для человека, считающего себя умником, Морвеер всё объяснял по-дурацки, наверняка специально делая простое сложным. - Магия, напротив, система небылиц и вранья, предназначенная дурачить тупиц. - Ладно, ты прав. Я, выходит, самый тупой мудила на всём Земном Круге, а? Дивное диво, что у меня получается без напоминаний удерживать говно в кишках. - Такая мысль на ум приходила. - Всё же магия есть, - буркнул Трясучка, - Я видел, как женщина накликала туман. - Неужели? И чем он отличался от обычного тумана? Волшебного цвета? Зелёный? Оранжевый? Трясучка нахмурился. - Обычного цвета. - Итак, женщина позвала, и стал туман. - Морвеер поднял бровь на свою ученицу. - Разумеется, колдовство. - Она ухмыльнулась, впиваясь зубами в яблоко. - Я видел человека, разрисованного письменами, что сделали половину его тела неуязвимой для любого оружия. Я сам проткнул его копьём. Удар должен был быть смертельным, но не оставил даже царапины. - Ууууу! - Морвеер поднял обе ладони и скрючил пальцы, как изображающий привидение ребёнок. - Волшебные письмена! Сперва не было никакой раны, а потом... не стало никакой раны? Во всеуслышанье каюсь! Мир полон чудес. - Снова смешок от Дэй. - Уж я-то знаю, что я видел. - Нет, мой озадаченный друг, ты лишь думаешь что знаешь. Нет такой штуки как магия. Уж никак не здесь, не в Стирии. - Лишь вероломство, - пропела Дэй, - и война с чумой, и деньги, что пока не наши. - Так всё-таки, зачем ты осчастливил Стирию своим присутствием? - спросил Морвеер - Почему не остался на Севере, окутанный волшебной мглою? Трясучка медленно потёр шею. Сейчас причина показалось ему странной, и он, называя её, почувствовал себя ещё большим дурнем. - Я приехал, чтобы начать новую жизнь. Стать лучше. - Начав с того, где ты сейчас, я думаю, это вряд ли окажется слишком трудным. У Трясучки ещё осталось маленько гордости, и ржач этого хера начинал её задевать. Он бы с удовольствием просто-напросто бы сшиб его с повозки секирой. Но северянин пытался поступать правильно, поэтому взамен он склонился к отравителю и проговорил на северном наречии, кротко и ласково: - Думаю, твоя голова набита говном, что не удивляет, ибо твоя рожа на вид жопа жопой. Вы, коротышки, все одинаковы. Всегда выделываетесь, мол, какие вы умные, чтоб вам было чем гордиться. Но сколько б ты надо мной не издевался, мне всё равно. Я уже выиграл. Ты никогда не станешь высоким. - И он усмехнулся прямо в лицо. - Смотреть поверх толпы навсегда останется для тебя лишь мечтой. Морвеер нахмурился. - И что эта трескотня должна означать? - Это ж ты у нас учёный, на хую кручёный. Сиди и разгадывай. Дэй зашлась визгливым хохотом, пока на неё сердито не зыркнул Морвеер. Тем не менее она продолжала лыбиться, сточив огрызок яблока до косточек и отбросив его прочь. Трясучка приотстал и стал смотреть, как мимо едут пустые поля. Вспаханная земля, подмороженная утренней стылостью навевала думу о доме. Он испустил вздох и пар унёсся к тусклому небу. Все друзья, которыми в жизни обзавёлся Трясучка, были воинами. Карлы и названные, боевые товарищи, тем или иным путём в большинстве вернувшиеся в грязь. Он решил, что здесь, посередине Стирии, Дружелюбный самое близкое ему существо по духу в пределах досягаемости, поэтому слегка прижал бока коня и подскакал к арестанту. - Хей. - Дружелюбный не произнёс ни слова. Даже не повернул голову, чтобы показать, что услышал. Натянулась тишина. При взгляде на каменную стену его лица было трудно представить заключенного задушевным товарищем, подхватывающим трясучкины шутки. Но ведь должен же человек хоть на что-то надеяться? - Ты же ведь был солдатом? Дружелюбный покачал головой. - Но в бою бывал? И снова. Трясучка продолжал долбить своё, как будто тот сказал "да". Теперь у него не было особого выбора. - Я кое-где посражался. Ходил в бой в тумане вместе с карлами Бетода к северу от Камнура. Стоял плечом к плечу с Руддой Тридубой у Дунбрека. Бился семь дней в горах вместе с Ищейкой. То были семь отчаянных деньков. - Семь? - спросил Дружелюбный, с интересом поднимая одну массивную бровь. - Айе, - вздохнул Трясучка. - Семь. - Имена тех людей и тех мест здесь, внизу, ни для кого ничего не значат. Он пронаблюдал, как вереница крытых повозок приближается с встречной стороны. Мужчины в стальных шлемах с арбалетами в руках хмуро взирали на него со своих сидений. - Тогда где ты научился драться? - спросил он. Капля надежды на полноценную беседу высыхала на глазах. - В Безопасности. - А? - Там, где тебя держат, когда поймают за преступление. - В чём смысл за такое содержать тебя в безопасности? - Её называют Безопасностью, не потому что тебе в ней безопасно. Её называют Безопасностью, потому что обезопасили от тебя всех остальных. Сначала высчитывают дни, месяцы, годы - сколько тебе придётся там сидеть. Потом запирают тебя глубоко внизу куда не доходит свет, пока не пройдут дни, месяцы, годы, и обратный отсчёт не обратит все числа в ничто. Тогда тебе говорят спасибо и отпускают. Для Трясучки это прозвучало варварским способом делать дела. - Если ты совершил преступление на Севере, ты платишь за него золотом и улаживаешь содеянное. Либо, если вождь решает иначе, тебя вешают. Может быть, вырезают кровавый крест - это за убийства. Засовывать человека в нору? Это само по себе преступленье. Дружелюбный пожал плечами. - Там есть понятные правила, которые надо соблюдать. Каждой вещи надлежащее время. Надлежащая цифра на больших часах. Не как здесь, вовне. - Айе. Добро. Цифры и цифры. - Трясучка лучше бы вообще не спрашивал. Дружелюбный вряд ли его услышал. - Здесь, вовне, чересчур высокое небо и каждый делает всё что угодно, когда ему вздумается, и вовсе нет правильных чисел. - Он нахмурился вдаль, навстречу Вестпорту, до сих пор лишь скоплению неразличимых зданий вокруг холодной бухты. - Блядский хаос.
Они добрались до городских стен около полудня, и там уже образовалась длинная очередь ожидавших войти людей. Солдаты стояли у ворот, задавали вопросы, рылись то в сундуке, то в бауле, вполсилы тыкая в повозку древками копий. - Старейшины нервничают с тех пор как пала Борлетта, - сказал Морвеер со своего сиденья. - Они проверяют каждого входящего. Разговор буду вести я. - Трясучка был вполне рад ему позволить, раз уж этот хрен без памяти влюбился в звук своего голоса. - Как зовут? - спросил стражник с беспредельно усталым взглядом. - Реевром, - назвался отравитель с ухмылкой до ушей. - Скромный купец из Пуранти. А это мои товарищи. - Цель приезда в Вестпорт? - Убийство. - Неприятная тишина. - Надеюсь всех поубивать своей распродажей осприйских вин! Да, вы не ослышались, я надеюсь совершить убийство в вашем городе. - Морвеер захихикал над собственной шуткой, и Дэй зашлась смехом вместе с ним. - Не сказать, что такой нам тут шибко нужен. - Другой стражник кисло уставился на Трясучку. Морвеер продолжал хихикать. - О, нет нужды беспокоиться на его счёт. Этот мужик практически дебил. Интеллект ребёнка. Всё же он неплох, когда надо сдвинуть бочку-другую. Я-то держу его во многом из-за своей чрезмерной чувствительности. Дэй, скажи, какой я? - Чувствительный, - произнесла девушка. - У меня слишком много душевного тепла. Всю жизнь от этого страдал. Мать умерла, когда я ещё был очень юн, видите, чудесная женщина... - Да давайте уже! - крикнул кто-то сзади. Морвеер взялся за холстину, закрывающую зад фургона. - Хотите проверить... - Я что, выгляжу что хочу, со всей этой половиной Стирии, ползущей через мои чёртовы ворота? Проезжай. - Стражник махнул утомлённой рукой. - Давай, шевелись. Щёлкнули поводья, повозка вкатилась в город Вестпорт, а Муркатто и Дружелюбный въехали следом. Трясучка прошёл последним, что последнее время стало обычным. За стеною их моментально сдавили, так же тесно как в битве и ненамного менее устрашающе. Мощёная дорога с голыми деревьями по обочинам поворачивала между высокими зданиями. По ней хлестал через край шаркающий поток людей всех цветов и форм. Бледные мужчины в строгих одеждах, узкоглазые женщины в ярких шелках, чернокожие люди в белых хламидах, солдаты и наёмники в кольчугах и тусклых латах. Слуги, чернорабочие, торговцы, аристократы, богатые и бедные, ухоженные и неряхи, благородные и нищие. Страшенная толпа нищих. Расплывающейся волной накатывались и откатывались назад пешеходы и всадники, лошади, телеги и крытые экипажи, женщины под гнётом причёсок и ещё большим гнётом драгоценностей проезжали мимо в креслах, запряжённых парами потеющих слуг. До этого Трясучка думал, что это Талинс заполонили всевозможные чудные незнакомцы. В Вестпорте всё оказалось гораздо хуже. Он увидел, как сквозь давку вели вереницу животных с огромными длинными шеями, соединёнными тонкой цепью, в вышине печально раскачивались их крохотные головы. Он крепко зажмурил глаза и потряс головой, но когда открыл их снова, чудовища по-прежнему оставались там, их головы мотались над толкающейся толпой, не видящей наверху ничего примечательного. Это место как сон, и вовсе не приятный. Они свернули в переулок поуже, окружённый лавками и харчевнями. Запахи тыкали его в нос один за другим - рыба, булки, фрукты, масло, пряности и дюжина иных, о которых он не имел понятия - из-за них у него замирало дыхание и сводило желудок. Мальчик на ехавшей мимо телеге извлёк из ниоткуда клетку и сунул Трясучке прямо в лицо, а сидевшая там обезьянка, зашипела и плюнула на него, чуть не выбив из седла от изумления. Крики на двадцати различных языках закладывали уши. Поверх всего этого, всё громче и громче, плавно разносилось что-то вроде песнопений, непонятных, но красивых, от которых встали дыбом волосы на руках. С одной из сторон площади виднелось сооружение под огромным куполом, шесть высоких башен вырастали из его фасада, шпили на их крышах переливались золотом. Именно оттуда доносилось пение. Сотни голосов, высоких и низких, сплетались в один. - Это храм. - Муркатто задержалась возле него, капюшон всё также поднят и из-под него виднелась лишь наиболее угрюмая часть её лица. Сказать по-честному, Трясучка её побаивался. Достаточно плохо было уже то, что он наблюдал, как она молотком забила человека насмерть и при этом всем своим видом выражала удовольствие. Но уже после, когда они торговались, в него заползло такое чувство, что она решила пырнуть его ножом. Вдобавок эта её рука, которую она не вытаскивает из перчатки. Он не помнил, чтобы раньше его хоть раз напугала женщина, и от этого одновременно стыдился и раздражался. Но он не стал бы отрицать, что помимо перчатки, молотка, и нездорового чувства опасности, ему нравилось на неё смотреть. Очень. И он не был уверен, что опасность не привлекает его чуть сильнее, чем положено здоровому человеку. Всё это вместе складывалось в то, что он, от случая к случаю, ни черта не знал что сказать. - Храм? - Там, где южане молятся Богу. - Богу, хмм? - У Трясучки заломило шею, когда он сощурился на те шпили - выше чем самые высокие деревья в долине, где он родился. Он слышал, что некоторые люди на Юге думали, будто на небе живёт человек. Человек, который сделал мир и за всем в нём следил. Подобные представления всегда казалось какими-то безумными, но глядя на это сейчас, Трясучка был не далёк от того, чтобы уверовать самому. - Красивый. - Примерно сто лет назад, когда гурки завоевали Даву, от них бежало множество южных жителей. Некоторые пересекли море и поселились здесь. И они возвели храмы в благодарность за своё спасение. Вестпорт практически такая же часть Юга, как и часть Стирии. Но он также и часть Союза, с тех пор как старейшины, наконец, выбрали сторону, и принесли верховному королю победу над гурками. Это место зовут Перекрёстком Мира. По крайней мере те, кто не зовёт его гнездовьем лжи. Здесь поселились люди прибывшие с Тысячи Островов, из Сульджука и Сиккура, из Тхонда и Старой Империи. Даже северяне. - Только не эти тупые мудаки. - Да, их мужчины сильно отстают в развитии. Я слышала, некоторые из них отращивают длинные волосы, как бабы. Но сюда примут любого. - Её перчаточный палец указал на длинную шеренгу людей на уступах на дальнем конце площади. Странное сборище даже для этого города. Молодые и старые, высокие и коротышки, толстые и костлявые, кто-то в странных халатах и тюрбанах, кто-то полураздет и разрисован, у одного на лице кости. Позади некоторых эмблемы со всевозможными буквами, чётками или свисающими погремушками. Они плясали и скакали, вскидывали вверх руки, всматривались в небо, падали на колени, рыдали, хохотали, неистовствовали, пели, орали, причитали - перекрикивая друг друга на множестве языков. Трясучка и не подозревал, что на свете есть так много наречий. - Кто, чёрт возьми, эти твари? - пробормотал он. - Святые. Или безумцы, смотря кого ты спросишь. Внизу, в Гуркхуле, ты должен молиться так, как велит Пророк. А здесь каждый волен поклоняться, как ему вздумается. - Они молятся? Муркатто пожала плечами. - Больше похоже, что каждый пытается доказать остальным, что его способ - наилучший. Народ останавливался поглазеть на них. Кто-то кивал вместе с их изречениями. Кто-то тряс головой, смеялся и даже кричал в ответ. Кто-то просто скучающе стоял рядом. Один из святых или безумцев, когда Трясучка проезжал мимо, начал выкрикивать ему слова, из которых нельзя было извлечь и капли смысла. Святой встал на колени, вытянул руки, на его шее загремели чётки, неукротимый голос увещевал с мольбой. Трясучка читал в его красных налитых глазах - тот думал, что делает самое важное дело в своей жизни. - Должно быть здоровское ощущение, - сказал Трясучка. - Какое? - Считать, что тебе известны все ответы. - Он отодвинулся от идущей мимо женщины с мужчиной в поводу. Большой, темнокожий мужик в ошейнике из блестящего металла нёс обеими руками мешок, его глаза не отрывались от земли. - Ты видела? - На Юге большинство людей кому-то принадлежат либо кого-то держат у себя. - Что за сучий обычай, - прошептал Трясучка. - Я-то думал, ты сказала, что это часть Союза. - А у них в Союзе дорожат своей свободой, не так ли? Здесь нельзя обращать в рабство. - Она кивком указала на других, которых вели в ряд - невзрачных и жалких. - Но если они проездом, никто их не освободит, я тебе ручаюсь. - В гробу видал я этот Союз. Похоже этим сучарам всегда нужно больше земель. На Севере их сейчас больше, чем когда-либо раньше. С тех пор как снова началась война, они заполонили Уффрис. И за каким же им столько земли? Ты бы видела тот город, что у них уже есть. Это место рядом с ним выглядит убогой деревней. Она резко окинула его взглядом. - Адуя? - Он самый. - Ты там побывал? - Айе. Я там бил гурков. Получил эту отметину. - И он оттянул рукав, чтобы показать шрам на запястье. Когда повернулся обратно, её глаза смотрели как-то странно. Можно было в общем-то счесть это уважением. Ему понравилось то что он увидел. Долгое время на него никто не смотрел ни с чем, кроме презрения. - Ты стоял в тени Башни Делателя? - спросила она. - Почти весь город стоит в тени этой штуки, в то или иное время дня. - На что это похоже? - В ней темнее, чем вне её. По моему опыту, тени так себя и ведут. - Ха. - Первый раз Трясучка увидел на её лице нечто похожее на улыбку, и подумал, что она ей идёт.- Я всегда твердила, что съезжу туда. - В Адую? Что же тебя останавливает? - Шесть человек, которых надо убить. Трясучка сдул щёки. - А. Это. - В его душе пробежала волна беспокойства, и он заново задумался о том, какого же лешего он сказал да. - Всегда был самым злым своим врагом, - пробормотал он. - Тогда держись ко мне поближе. - Её улыбка стала шире. - Скоро у тебя появятся и похуже. Мы прибыли. Не чувствовалось, что они у цели. Узкая улочка, тёмная и пыльная. Разваливающиеся дома прижались друг к другу, подгнившие и облупившиеся ставни, куски облицовки потрескались и поотставали от сырых кирпичей. Он повёл коня вслед за повозкой в угрюмую подворотню, пока Муркатто затворяла за ними скрипящие ворота и задвигала ржавый засов. Трясучка привязал лошадь к гнилой коновязи во дворе, покрытом сорняками и отвалившейся черепицей. - Дворец, - пробурчал он, устремляя взор навстречу серому квадрату небес наверху. Все стены вокруг в высохшем лишайнике, на петлях висели полуразвалившиеся ставни. - Когда-то был. - Я купила его из-за его места расположения, - сказала Муркатто, - не ради отделки. Они направились в сумрачный зал, пустые проёмы дверей вели в пустые опочивальни. - Полно комнат, - заметил Трясучка. Дружелюбный кивнул. - Двадцать две. Их сапоги топали по скрипящей лестнице, пока они поднимались наверх, сквозь гнилое нутро здания. - С чего ты собираешься начать? - спросила Морвеера Муркатто. - Я уже начал. Представительные письма отосланы. У нас подготовлен внушительный вклад для зачисления на счёт "Валинта и Балка" завтра утром. Настолько внушительный, что гарантирует внимание самого старшего конторщика. Я, со своей ассистенткой и твоим человеком, Дружелюбным, проникнем в банк под видом купца и его помощников. Мы встретимся с - а затем попробуем его убить - Мофисом. - Так просто? - Не упустить возможность - как правило, ключевой способ решения таких дел, но если подходящий момент не наступит, мне придётся заложить фундамент для более... разветвлённого подхода. - А с остальными нами что? - спросил Трясучка. - Наша нанимательница, очевидно, обладает приметным обликом и может быть опознана, тогда как ты, - Морвеер презрительно бросил ему сверху лестницы, - выделяешься как корова среди волков, и будешь также полезен. Ты слишком высок, у тебя слишком много шрамов и твоя одежда намного более сельская, нежели это уместно в банке. Что же касается волос - - Блюэээ, - произнесла Дэй, тряся головой. - Что бы это значило? - В точности то, что прозвучало. Ты просто-напросто крайне, крайне... - Морвеер повращал рукой. - Северный. Муркатто отомкнула ободранную дверь наверху последнего лестничного пролёта и толкнув, распахнула её. Оттуда сочился грязный дневной свет. Трясучка прошёл вслед за всеми, моргая от солнца. - Клянусь мёртвыми. - Путаница беспорядочно разбросанных крыш всевозможных форм и углов наклона раскинулась повсюду - красная черепица, серый шифер, белая освинцовка, гниющая солома, облепленные мхом стропила, позеленевшая, испещренная полосками грязи медь, залатанная холстом и старой кожей. Нагромождение покосившихся фронтонов, чердаков, балок, покрытых облупившейся краской и поросших травой, покачивающихся отливов, примотанных цепями изогнутых желобов, и провисших бельевых веревок теснилось повсюду и выглядело так, как будто в любой момент может скопом сорваться и рухнуть на улицы. Бесчисленные дымоходы отрыгивали в небо клубы, создавая марево в котором горячим пятном расплывалось солнце. Тут и там, то высовывалась башня, то над хаосом нависал раздувшийся купол, а то причудливое переплетение голых сучьев, там, где деревьям удалось несмотря ни на что протянуть ввысь ветви. Море на расстоянии выглядело серой лужей. Далёкий лес корабельных мачт в гавани покачивался на неспокойной волне. Сверху, казалось, слышался могучий шепот города. Шум работы и игр, людей и зверей, возгласы торгующегося люда, громыхание колёс и звон молотков, обрывки песен и скрежет музыки, отчаяние и радость, всё перемешалось как тушенка в огромном котле. Трясучка подошёл вплотную к перилам, покрытым коркой лишайника, встал рядом с Муркатто, и стал осматриваться. Там, внизу, как вода на дне ущелья, по мощёному проспекту туда-сюда сновал народ. А на другой стороне высилось чудовищное сооружение. Стена - отвесный утёс гладко отшлифованного белёсого камня. Через каждые двадцать шагов вздымались колонны, да такие, что обхватить не хватило бы длины трясучкиных рук, покрытые у верхушек высеченными из камня листьями и ликами. На высоте примерно в два человеческих роста пролегал ряд маленьких окошек, затем, выше, ещё один, над ним ряд окон побольше. Все забраны металлическими решетками. На самом верху, вдоль всего края плоской крыши, выше того места, где сейчас стоял Трясучка, колючками чертополоха торчали чёрные шипы железной ограды. Морвеер усмехнулся, глядя туда. - Дамы, господа и варвары, представляю вам Ветспортское отделение... банковского дома... Валинт и Балк. Трясучка покачал головой. – На вид как крепость. - Как тюрьма, - прошептал Дружелюбный. - Как банк, - насмешливо произнёс Морвеер.
Самое надёжное место на свете
Операционный зал Вестпортского отделения "Валинта и Балка" оказался гулкой пещерой из красного порфира и черного мрамора. Он обладал всем мрачным великолепием императорской усыпальницы - необходимый минимум света вползал в малюсенькие окошки под потолком, толстые прутья решеток отбрасывали перечёркнутые тени на сверкающий пол. Ряд громадных мраморных бюстов чопорно глазел с высоты: судя по виду, знаменитые финансисты и великие торговцы стирийского прошлого. Грандиозный успех делал из преступников героев. Морвеер гадал, есть ли среди них Сомену Хермон, и мысль о том, что ему, опосредовано, выплачивает жалование сам знаменитый купец, побудила его самодовольную ухмылку расшириться ещё самую малость. Шестьдесят или больше конторщиков занимали одинаковые столы, нагруженные одинаковыми стопками бумаг, перед каждым - огромная, переплетённая кожей счетная книга. Все виды людей, всех цветов кожи, многие носили тюбетейки, чалмы или характерные прически тех или иных кантийских сект. Все здешние предубеждения лишь в пользу тех, кто быстрее прокручивал деньги. Перья стучали о чернильницы, их кончики царапали по плотной бумаге, скрипели переворачиваемые страницы. Купцы стояли и торговались, сгрудившись в кучки и переговариваясь вполголоса. Ни у кого не было видно ни единой наличной монеты. Здешнее богатство состояло из слов, мыслей, слухов и лжи, слишком ценных для того, чтобы быть запечатлёнными в безвкусном золоте или простецком серебре. Обстановка предписывала проявлять благоговение, восхищаться, пугаться, но Морвеер не был пугливым человеком. Он прекрасно сюда вписался, как запросто вписывался везде и всюду. Он чванливо прошёлся мимо длинной очереди хорошо одетых просителей с видом напускной самоудовлетворённости, всегда сопутствующей богатству на скорую руку. Дружелюбный тяжело плёлся по пятам, прижимая к себе несгораемый ящик и позади, неслышно, скромно шла Дэй. Морвеер щёлкнул пальцами ближайшему клерку. - У меня встреча с... - Он для важности сверился с письмом. - С неким Мофисом. На предмет крупного вклада. - Разумеется. Будьте добры подождать одно мгновение. - Одно, и не больше. Время - деньги. Морвеер незаметно изучал принятые меры безопасности. Было бы преуменьшением назвать их обескураживающими. Он сосчитал двенадцать вооруженных людей, расставленных по залу в такой же полной выкладке, как у телохранителей короля Союза. За высившимися двойными дверями расположилась ещё одна дюжина. - Всё равно, что крепость, - проворчала Дэй себе под нос. - Только решительно лучше охраняемая, - вставил Морвеер. - Сколько мы тут пробудем? - А что? - Хочу есть. - Уже? Помилосердствуй! Муки голода не начнутся, пока... Погоди. Высокий мужчина вышел из-под арки, сухолицый, с клювастым носом и истончавшимися седыми волосами, наряженный в тёмное платье с тяжёлым меховым воротником. - Мофис, - шепнул Морвеер, исходя из обстоятельного описания Муркатто. - Нас примут. Тот шёл позади молодого человека, кудрявого обладателя приятной улыбки, одетого далеко не столь богато. Весьма невзрачного - его внешность прекрасно подошла бы отравителю. И всё же Мофис, хоть по идее и глава отделения банка, семенил за тем, сложив руки, как будто был среди них младшим. Морвеер придвинулся поближе, навостряя уши. - Мастер Сульфур, я надеюсь, вы проинформируете наших хозяев, о том, что всё идёт строго по плану. - У Мофиса в голосе, похоже, скользила тончайшая нотка паники. - Целиком и полностью. - Разумеется, - отвечал тот, кого назвали Сульфур, отмахиваясь рукой. - Хотя я крайне редко сталкивался с тем, что нашим хозяевам нужны сведения о положении дел. Они зрят. Если всё идёт строго по плану, то, уверен, они уже довольны. Если же нет, ну... - Он широко улыбнулся Мофису, а затем и Морвееру и отравитель отметил, что у того разноцветные глаза - один голубой, другой зеленый. - Доброго дня. - И молодой человек зашагал прочь, вскоре затерявшись в толпе. - Могу чем-то помочь? - проскрежетал Мофис. Он выглядел так, будто ни разу в жизни не смеялся, и сейчас у него не было времени этим заняться. - Искренне надеюсь, что можете. Меня зовут Реевром, купец из Пуранти. - Морвеер внутренне хихикнул над собственной шуткой, как всегда, когда переиначивал своё имя. Однако лицо отравителя не показало ничего кроме самого тёплого добродушия, когда он протянул руку. - Реевром. Наслышан о вашем доме. Познакомится с вами - большая честь. - Мофис презрел её пожать и сохранил между ними тщательно выверенную безопасную дистанцию. Человек, несомненно, предусмотрительный. Что ж, тем лучше для него самого. Малюсенький шип внизу массивного кольца на среднем пальце Морвеера обмазан скорпионьим ядом в растворе барсовых цветов. Банкир счастливо просидел бы всю их встречу, а потом рухнул бы замертво в течение часа - Это моя племянница, - продолжил Морвеер, нисколько не расстроенный провалом первой попытки. - Мне доверили ответственность сопровождать её на первое знакомство с потенциальным поклонником - Дэй подняла ресницы с застенчивостью, сыгранной вне всякой критики. - А это мой коллега. - Он посмотрел в сторону Дружелюбного, и тот хмуро глянул в ответ. - Я оказываю ему слишком большую честь. Мой телохранитель, Мастер Прекрасный. Он не обучен произносить речи, но зато когда доходит до хранения тела, то он... говоря по правде, с трудом на что-то годится. Всё же, я обещал его старушке маме, что приму под своё... - Вы пришли сюда из деловых соображений? - прогудел Мофис. Морвеер поклонился. - Крупный вклад. - К сожалению, вашим спутникам придётся остаться, но если бы вы проследовали за мной, мы, конечно, были бы счастливы принять ваш вклад и подготовить расписку. - Разве моя племянница... - Вы должны понять, что в целях безопасности мы не можем позволить никаких исключений. Вашей племяннице будет здесь очень хорошо и удобно. - Конечно, конечно, тебе будет удобно, моя дорогая. Мастер Прекрасный! Сберегательный ящик! Дружелюбный подал металлический чемоданчик очкастому служащему, заставив того пошатнуться под его весом. - Ждите здесь, и не шалите! - Морвеер тяжко вздохнул, проходя за Мофисом в глубины здания, будто бы испытывал неодолимые трудности с обеспечением толковой помощью. - Мои деньги будут здесь в сохранности? - Стены банка не менее двадцати футов толщиной. У нас только один выход, в течение дня охраняемый дюжиной хорошо вооруженных людей. На ночь он запечатывается тремя замками, сделанными тремя разными кузнецами, ключи хранятся у сотрудников порознь. Два отряда охраны постоянно патрулируют банк с внешней стороны до утра. И даже внутри продолжает вести наблюдение исключительно остроглазый и толковый стражник. - Мофис указал на скучающего мужчину в камзоле из дублёной кожи, сидящего за столиком сбоку от прохода в зал. - Его запирают внутри? - На всю ночь. Морвеер подвигал губами, ощущая неудобство. - Самые всесторонние меры. Он вытащил носовой платок и изобразил в него изящное покашливание. Шёлк пропитан горчичным корнем, одним из широкого диапазона агентов, к которым он так долго развивал в себе иммунитет. Нужно остаться вне наблюдения лишь несколько мгновений, и тогда он сможет прижать его к лицу Мофиса. Слабый вдох, и человек закашляется до крови и моментальной смерти. Но между ними плёлся конторщик с несгораемым ящиком, и осуществить задуманное не представлялось ни малейшей возможности. Морвеер был вынужден убрать смертоносную тряпицу поглубже, после чего сузил глаза, когда они свернули в длинный коридор, украшенный громадными полотнами. Свет вливался сверху, с самой крыши, преломляясь высоко над головой сотней тысяч ромбов оконных стекол. - Полог из окон! – Морвеер, запрокинув голову, медленно поворачивался кругом. - Настоящее чудо архитектуры! - Это здание построили целиком по современному проекту. Поверьте, ваши деньги нигде не сберегут надёжнее, чем здесь. - А в глубинах разрушенного Аулкуса? - пошутил Морвеер, когда заметил слева от них чрезмерное впечатление художника этим древним городом. - Даже там. - И, представляю, насколько больший процент за срочное снятие со счёта пришлось бы там переплачивать! Ха-ха. Ха-ха. - Именно так. - Банкир не выказал и намёка на улыбку. - Дверь в наше хранилище толщиной в фут, сделана в Союзе из прочной стали. Не будет преувеличением заявить, что это самое надёжное место на Земном Круге. Сюда. Морвеера ввели в обширные покои, обитые угнетающе тёмной древесиной, напыщенные, но всё равно неуютные, подавляемые столом величиной с дом небогатого крестьянина. Над гигантским камином вывешена безрадостная картина маслом: коренастый лысый человек сердито смотрел вниз, будто подозревал, что Морвеер не замыслил ничего хорошего. Какой-то Союзный чиновник из занесённого пылью прошлого. Может Цоллер или там, Бьяловельд. Мофис занял высокое жёсткое сиденье и Морвеер усаживался в другое напротив, в то время как служащий поднял крышку ящика и начал пересчитывать деньги, ловко используя монетоприёмник. Мофис смотрел, практически не мигая. Ни на каком этапе он не дотрагивался собственноручно ни до монет ни до ящика. Осторожный человек. Мерзко, взбешивающе осторожный. Его неторопливый взгляд скользнул по столу. - Вина? Морвеер удивленно поднял брови на искривлённые окошком высокого шкафа стеклянные фужеры. - Спасибо, нет. Я от него сразу пьянею, и, между нами, частенько плохо себя веду. В конце концов, я решил совсем бросить пить и заняться продажей спиртного другим. Эта жидкость... отрава. - И он одарил банкира улыбкой. - Но пусть это не останавливает вас. - Он потихоньку просунул руку в потаённый кармашек жилета, туда, где его ждал фиал с нектаром звездчатки. Немного усилий, чтобы отвлечь внимание и влить пару капель в стакан Мофиса, пока он... - Я тоже его не приемлю. - А. - Морвеер выпустил фиал и вместо этого взялся за документ из внутреннего кармана, будто бы изначально собирался его достать. Он распечатал его и сделал вид, что на нём сосредоточился, тогда как его глаза обшаривали кабинет. - По моим подсчётам там пять тысяч... - Отравитель изучил накладной замок на двери - конструкцию, манеру исполнения и рамку с которой тот соединялся. - Двести... - Плитка, которой выложен пол, обшивка стен, лепнина потолка, кожа мофисского кресла, угли затушенного камина. - Двенадцать серебренников. - Ничто не подавало надежд. Мофис не отреагировал на эту сумму. Целые состояния и разменная монета - для него всё едино. Он открыл массивную обложку огромной счетной книги на своём столе. Лизнул палец и споро пробежался по страницам, шелестя бумагой. Морвеер ощутил, как при виде этого радостное тепло разлилось от его желудка ко всем уголкам тела, и лишь усилием воли подавил в себе триумфальный возглас. - Доход от последней поездки в Сипани. Вина из Осприи всегда прибыльный товар, даже в наше неопределённое время. Счастлив заявить, что не каждый обладает нашей с вами выдержкой, мастер Мофис! - Разумеется. - Банкир снова лизнул палец, переворачивая несколько последних листов. - Пять тысяч двести одиннадцать серебренников, - объявил служащий. Мофис стрельнул глазами. - Не откажетесь ли объясниться? - Я? - С фальшивым смешком отмахнулся от него Морвеер. - Этот чёртов Прекрасный, будь он неладен, ничего не может правильно сосчитать! Как так можно - у него вообще нет никакого чутья на цифры! Острие пера Мофиса зацарапало в счётной книге, служащий заспешил и маханул кляксу в своей записи, пока его начальник скрупулёзно, выверено, бесчувственно выписывал расписку. Служащий поднёс её Морвееру вместе с пустым сберегательным ящиком. - Расписка о внесении полной суммы именем Банковского дома Валинт и Балк, - сказал Мофис. - Принимается всеми уважаемыми торговыми учреждениями Стирии. - Я должен что-то подписать? - в надежде спросил Морвеер, смыкая пальцы на пере во внутреннем кармане. Второе предназначение этой штуки - высокоэффективная духовая трубка, потайная игла содержит смертельную дозу... - Нет. - Очень хорошо. - Морвеер улыбнулся, складывая бумагу, и засовывая её внутрь, осторожно, чтобы не порезать убийственно острым лезвием скальпеля. - Лучше золота, и намного, намного легче. Ну а теперь мне пора идти. Получил непередаваемое удовольствие. - И он снова протянул руку, блестя отравленным кольцом. Попытка не пытка. Мофис не сдвинулся с кресла. - Взаимно.
Злейшие друзья
Это было любимое заведение Бенны во всём Вестпорте. Пока они бывали в городе, он таскал её сюда дважды в неделю. Святилище зеркал и шлифованного стекла, ошкуренного дерева и блестящего мрамора. Храм бога мужской красоты. Верховный жрец - маленький, юркий цирюльник в тяжёлом вышитом фартуке - стоял точно напротив них, в центре зала, задрав подбородок до потолка, как будто знал, что они войдут в этот самый миг. - Мадам! Наслаждение видеть вас снова! - Он сморгнул. - Ваш муж не с вами? - Мой брат. - Монза сглотнула. - И, нет, он... не придёт. Вам предстоит задача посерьзней, вызов всему вашему... Трясучка шагнул через порог, тараща по сторонам полные страха глаза, как овца в загоне для стрижки. Она открыла рот, но брадобрей успел перебить: - Да, я понял в чём трудность. - Он живо обошёл Трясучку, пока тот насуплено смотрел на него. - Ох, ну как же ты так. Всё снять? - Что? - Снять всё, - сказала Монза, беря брадобрея за локоть и кладя ему на ладонь четверть серебренника. - Всё же будьте понежнее. Сомневаюсь, что он привык к таким процедурам, вдруг напугается - До неё дошло, что она говорит о северянине, как о каком-то жеребце. Иможет быть оказывает ему этим чересчур много чести. - Конечно. - Цирюльник повернулся и резко втянул воздух. Трясучка уже снял с себя новую рубашку, и, стоя бледной фигурой на фоне дверного проёма, расстёгивал пояс. - Он имел в виду твои волосы, балда, - сказала Монза, - а не одежду. - Ух. Подумал - чудно конечно, ну ладно, выкрутасы южан... - Монза глядела, как он застенчиво застёгивает рубашку обратно. У него был длинный шрам - от плеча и через всю грудь, розовый и кривой. Она решила бы, что шрам уродлив, если б чуть раньше не сменила своё мнение по поводу шрамов и некоторых других вещей. Трясучка опустился в кресло. - Эти волосы я носил всю жизнь. - Значит, давно пора освободить вас от их удушающих объятий. Пожалуйста, голову вперёд. - Брадобрей явил на свет ножницы, потрясая ими. Трясучка бросился прочь со своего сиденья. - Думаешь, я позволю мужику, которого никогда не видел, подносить к моему лицу лезвие? - Вынужден возразить! У меня стригутся благороднейшие мужи Вестпорта! - Ты, - Монза поймала плечо цирюльника, когда тот пытался отступить, и подтолкнула его вперёд. - Заткнись и режь волосы. - Она запихала ещё одну четверть в карман его фартука и пристально взглянула на Трясучку. - Ты. Заткнись и сядь спокойно. Он робко вернулся в кресло и так крепко вцепился в подлокотники, что на тыльной стороне ладоней проступили сухожилия. - Я за тобой слежу, - прорычал он. Цирюльник испустил долгий вздох, и, сморщив губы, принялся за работу. Монза бродила по комнате, пока позади неё щёлкали ножницы. Она с отсутствующим видом прошлась вдоль полки, вытаскивая затычки из разноцветных флакончиков, принюхиваясь к ароматическим маслам внутри. Уловила свой отблеск в зеркале. По-прежнему суровое лицо. Ещё тоньше, острее и чётче, чем было раньше. Глаза запали от ноющей боли в верхней части ног и от ноющей жажды шелухи, которая прогонит боль. Этим утром, ты особенно прекрасна, Монза... Навязчивое стремление покурить застряло, как кость в горле. Привычка росла, и просыпалась в ней с каждым днём всё раньше. Всё больше времени она страдала от ран, тошноты и судорог, считая минуты, когда сможет побыть вместе с трубкой и снова погрузиться в мягкое, тёплое ничто. При мысли о трубке защипало кончики пальцев, язык алчно заметался по пересохшему нёбу. - Всегда, всегда носил их длинными. - Она повернулась обратно в зал. Трясучка морщился как жертва пытки, пока клочки срезанных волос падали и громоздились на струганных досках под креслом. Некоторые люди замолкают, когда им нервозно. Некоторые порют чушь. Кажется, Трясучка принадлежал к последнему лагерю. - Представь, у моего брата были длинные волосы, и я решил отрастить такие же. Постоянно пытался ему подражать. Сравнивал себя с ним. Младшие братья, ну, ты знаешь... А твой брат каким был? Она почувствовала, как задёргалась щека, вспоминая улыбающееся лицо Бенны в зеркале, и своё, позади него. - Он был хорошим человеком. Все его любили. - И мой брат был хорошим человеком. Намного лучше меня. По крайней мере, отец так думал. Никогда не упускал случая напомнить мне об этом... Я, в смысле, просто о том, что в длинных волосах нет ничего страшного, там откуда я родом. Вообще-то, на войне людям отрезает иные вещи, нежели волосы. Чёрный Доу любил надо мной издеваться, потому что всегда не задумываясь очекрыживал свои, чтоб не мешались во время драки. Но он-то, Чёрный Доу, всё на свете ценил на вес говна. Суровая речь. Твёрдый мужик. Только один человек был твёрже, сам Девять Смертей. Я считаю - - Для того кто плохо говорит по-нашему, ты слишком любишь болтать, не так ли? Знаешь, что я думаю? - Что? - Люди много говорят, когда им нечего сказать. Трясучка тяжко вздохнул. - Просто стараюсь, чтобы завтра было чуточку лучше, чем сегодня, вот и всё. Я один из этих... у тебя припасено для этого словечко, не так ли? - Идиотов? Он скосил на неё глаза. - Я имел в виду другое слово. - Оптимистов. - Вот это оно. Я оптимист. - И как, помогает? - Не особо, но я не теряю надежды. - Таковы оптимисты. Вас, тварей, ничто ничему не учит. - Она наблюдала, как лицо Трясучки проступало, освобождаясь от спутанных клоков немытой шевелюры. Твёрдокостное, остроносое, с рубцом шрама на одной из бровей. Приятное лицо, насколько это её волновало. Монза вдруг поняла, что это её волнует больше, чем она предполагала. - Ты был солдатом? Как их называют, наверху, на Севере... карлом? - Раз уж на то пошло, я был названным, - и в его голосе послышалась гордость. - Молодец. Так ты возглавлял отряд? - Были те, кто меня слушался. У меня был прославленный отец, и брат тоже. Может, что-то от них досталось и мне. - Так зачем ты всё бросил? За каким приехал сюда, чтобы стать никем? Он смотрел на её отражение в зеркале, пока ножницы щёлкали вокруг его лица. - Морвеер сказал, ты сама была солдатом. И пользовалась славой. - Не такой уж и славой. - Это только половина лжи. Вернее было сказать - дурной славой. - Необычное занятие для женщины, там, откуда я родом. Она пожала плечами. - Полегче крестьянского труда. - И ты знаешь, что такое война, правильно? - Да. - Скажу даже, что ты повидала несколько битв. Ты видела убитых людей. - Да. - Тогда ты видела, что там происходит. Походы, ожидания, болезни. Как одни люди насиловали, грабили, калечили, сжигали других, тех, кто ничем такого не заслужил. Монза подумала о своём поле, горевшем много лет назад. - Если тебе есть что сказать, говори прямо. - Та кровь порождает ещё большую кровь. Те единожды сведённые счёты открывают другие. Тот кисло-тухлый вкус войны нравиться только полупсихам, и со временем становится лишь противней. - Она не отрицала. - Теперь ты понимаешь, почему я должен от этого избавиться. Что-нибудь вырастить. Что-нибудь такое, чем можно гордиться, взамен разрушений. Стать... лучше, я бы сказал. Скрип, щёлк. Волосы, комкаясь, валились на пол. - Лучше, хмм? - Вот именно. - Итак, ты сам насмотрелся на мёртвых? - Повидал своё. - Ты видел их сразу много? - спросила она. - Сваленых в кучу после прихода чумы, раскиданых порознь после битвы? - Айе, видел и такое. - Ты не замечал, над некоторыми трупами не было чего-то, вроде сияния? Или сладкого запаха роз весенним утром? Трясучка помрачнел. - Нет. - Значит, хорошие и плохие люди, все выглядят одинаково, нет? Про себя скажу точно - мне они всегда казались одинаковыми. - Пришёл его черёд замолчать. - Раз ты добрый, и каждый день стараешься думать о хороших поступках, и делаешь полезные вещи, которыми гордишься - чтобы могли прийти подонки и сжечь их в одно мгновение, а ты деликатно и вежливо скажешь спасибо, всякий раз, когда они будут выбивать из тебя кишки - что, думаешь, когда сдохнешь и тебя втопчут в грязь, ты превратишься в золото? - Что? - Или ты превратишься в сраное говно как все остальные? Он медленно кивнул. - Ты превратишься в говно, согласен. Но вдруг у тебя получиться оставить после себя что-нибудь хорошее. Она обрушила на него выхолощенную усмешку. - Что мы оставляем после себя, кроме слов и дел - не досказанных, не доделанных, не завершённых? Пустую одежду, пустые дома, пустое пространство в тех, кто нас знал? Ошибки, что никогда не исправить и надежду, что сгнила и истлела? - Может ту надежду, что сбылась. Добрые слова. Радостные воспоминания - думаю так. - И те улыбки покойников, что бережно хранятся в твоём сердце, согревали тебя теплом, когда я тебя нашла, а? Приятны ли они были на вкус, когда ты голодал? Они хотя бы помогли тебе улыбнуться, когда ты был в отчаянии? Трясучка чпокнул губами. - Чёрт, ты прямо как луч солнца. Наверно они всё-таки приносили мне пользу. - Лучше набитого серебром кармана? Он моргал глядя на неё, а потом отвернулся. - Может и нет, но, мне, пожалуй, лучше всё равно думать по-своему, так как раньше. - Ха. Доброго здоровья тебе, добрый человек. - Она встряхнула головой, как будто в жизни не слыхивала такой глупости. Дайте мне в друзья одних злодеев, писал Вертурио. Их я понимаю. Последнее шустрое щёлканье ножниц, и цирюльник отошёл в сторону, промокнув рукавом вспотевшую бровь. - А мы закончили. Трясучка уставился в зеркало. - Я выгляжу другим. - Сир выглядит как стирийский аристократ. Монза фыркнула, - По любому, не слишком похож на северного голодранца. - Может и так. - Трясучка казался не слишком счастливым. - Мне кажется тот, вон там, выглядит лучше меня. Умнее меня. - Он провёл рукой по коротким тёмным волосам, хмурясь своему отражению. - Всё же не думаю, что доверился бы этой сволочи. - И под занавес... - Брадобрей наклонился вперёд, держа бутылку цветного хрусталя, и брызнул тонким облачком духов над головой Трясучки. Северянин вскочил как кот на раскалённых углях. - Чё за хуйня? - рявкнул он и сжимая громадные кулаки, оттолкнул цирюльника на другой конец комнаты. Тот вскрикнул и чуть не упал. Монза разразилась хохотом. - С виду, может и стирийский вельможа. - Она вытащила пару дополнительных четвертаков и засунула их в распахнутый карман цирюльникова фартука. - Только вот воспитание покамест запаздывает.
Уже темнело, когда они вернулись обратно в ветхий особняк. Монза в натянутом капюшоне и Трясучка, гордо вышагивавший рядом, в своей новой куртке. Холодный дождь лил на разрушенный дворик, на втором этаже горел единственный светильник. Она хмуро посмотрела туда, а затем на Трясучку, левой рукой нашарила рукоятку ножа за поясом сзади. Лучше быть готовой к любому повороту. Обшарпаная дверь наверху скрипящей лестницы была приоткрыта, изливая на доски свет. Она шагнула к двери и токнула её сапогом. На той стороне пара горящих поленьев в закопчённом камине с трудом согревала комнату. Дружелюбный стоял у дальнего окна, засмотревшись на банк сквозь щель в ставнях. Морвеер расстелил на шатком старом столе какие-то бумаги, оставляя следы перепачканной чернилами рукой. Дэй сидела, скрестив ноги, на столешнице и чистила кинжалом апельсин. - Определённо, так лучше, - проворчала она, бросив взгляд на Трясучку. - О, я вынужден согласиться, - заулыбался Морвеер, - Этим утром из дома вышел дебил - грязный, длинноволосый. Чистый, короткостриженый дебил вернулся. Однозначно - магия. Монза разжала руку на рукояти, пока Трясучка злобно бормотал что-то по-северному. - Раз ты не каркаешь себе хвалу, значит, работа не выполнена. - Мофис - наиосторожнейший и защищённейший тип. Днём банк охраняется слишком серьёзно. - Тогда по дороге в банк. - Он уезжает в бронированной карете, с дюжиной охранников в придачу. Перехватывать было б чересчур рискованно. Трясучка бросил очередное полено в огонь и протянул к нему руки. - У него дома? - Пфа, - усмехнулся Морвеер. - Мы проследовали за ним туда. Он живёт на острове-крепости в заливе, там, где апартаменты лишь немногих городских сановников. Народ там неприветливый. Нам не придумать способ проникнуть в дом, даже если мы вычислим, который из них его. Вдобавок, сколько там может быть охранников, слуг, домочадцев? Неизвестно. Я категорически отвергаю построение работы такой сложности на догадках. На что я никогда не полагаюсь, Дэй? - На случай. - Правильно. Мне нужна определённость, Муркатто. За этим ты ко мне и пришла. Меня наняли, чтобы определённый человек определённо скончался, а не для кровавой резни, которая поможет мишени ускользнуть, воспользовавшись хаосом. Мы сейчас не в Каприле... - Я знаю, где мы, Морвеер. Какой тогда у тебя план? - Я собрал необходимые данные и обнаружил веские предпосылки для достижения желаемого эффекта. Мне нужно лишь попасть в банк в ночное время суток. - И как ты планируешь это сделать? - Как я планирую это сделать, Дэй? - Путём неукоснительного применения наблюдений, логики и системного подхода. Морвеер снова расцвёл своей самодовольной улыбочкой. - Совершенно верно. Монза глянула в сторону Бенны. Правда Бенна был мёртв, и на его месте стоял Трясучка. Северянин поднял брови, протяжно выдохнул и отвернулся к огню. Дайте мне в друзья одних злодеев, писал Вертурио. Но пора уже и подвести под этим черту.
Две двойки
Кости выпали двумя двойками. Два раза по два будет четыре. Два плюс два будет четыре. Прибавляй кости или перемножай, результат одинаков. От этой мысли Дружелюбный почувствовал себя беспомощным. Беспомощным, но умиротворённым. Все эти люди стараются, чтобы у них что-то вышло, но чтобы они не делали, всё сведётся к одному и тому же. Кости полны уроков. Если ты знаешь, как их читать. Их группа образовала две двойки. Морвеер и Дэй были одной парой. Учитель и ученица. Они присоединились вместе, держались вместе и вместе смеялись над всеми остальными. Но теперь Дружелюбный видел, что Муркатто и Трясучка создавали собственную пару. Они друг за другом подкрались к перилам, чёрными очертаниями на мутном ночном небе, и вглядывались в сторону банка - необъятной глыбы сгустившейся тьмы. Он часто замечал, что образовывать пары заложено в человеческой природе. В природе каждого. Кроме него. Его оставили одного, позабыли. Может судьи сказали правду, и с ним впрямь было что-то не так. Саджаам выбрал его себе в пару в Безопасности, но Дружелюбный себя не обманывал. Саджаам выбрал его за то, что он был полезным. Потому что его боялись. Боялись, как темноты. Но Саджаам и не притворялся, что всё иначе. Единственный честный человек из всех, кого знал Дружелюбный, и меж ними было честное соглашение. Которое сработало так здорово, что Саджаам накопил достаточно денег, чтобы купить себе свободу у судей. А так как он был честным человеком, то не забыл Дружелюбного, когда вышел. Он вернулся и купил свободу и ему. Вне тюремных стен, там, где не соблюдали правил, дела пошли иначе. У Саджаама нашлись другие занятия, а Дружелюбный снова остался один. Хотя он не переживал. Он к такому привык, и с ним за компанию были кости. Так он попал сюда, глухой зимой, во тьму на крыше в Вестпорте. Вместе с теми двумя парочками бесчестных людей. Разделённая на две двойки, прошла стража, вчетвером, и две группы по четыре бесконечно ходили друг за другом всю ночь вокруг банка. Пошёл дождь, вниз капал полузамёрзший мокрый снег. Но они по-прежнему ходили следом - кружили, кружили и кружили в темноте. Один из отрядов протопал сейчас вдоль улицы под ними, хорошо вооружённый, с алебардами на плечах. - Вот они, проходят снова, - сказал Трясучка. - Вижу, - ухмыльнулся Морвеер. - Начинай считать. Тонкий гортанный шёпот Дэй доносился сквозь ночь. - Один... два... три... четыре... пять... - Дружелюбный смотрел, открыв рот, как шевелятся её губы, оцепенелая рука забыла про кости. Его губы беззвучно двигались вместе с ней. - Двадцать два... двадцать три... двадцать четыре... - Как залезть на крышу? - мурлыкал Морвеер - Как залезть на крышу? - Верёвка и крюк? - спросила Муркатто. - Слишком медленно, слишком шумно, слишком ненадёжно. Всё это время верёвка будет оставаться на виду, даже если предположить, что мы крепко зацепим крюк. Нет. Нам нужен способ, не допускающий случайностей. Дружелюбному хотелось, чтобы они заткнулись, и он мог бы без помех слушать отсчёт Дэй. От того, что он её слушал, болезненно затвердел его хер. - Сто двенадцать... сто тринадцать... - Он позволил глазам закрыться, откинул голову к стене и водил вперёд-назад пальцем. - Сто восемьдесят два... сто восемьдесят три... - Никто не сможет вскарабкаться туда незаметно, - вмешался голос Муркатто. - Никто. Слишком гладко, слишком отвесно. И не забудьте про шипы. - Полностью согласен. - Значит, поднимаемся изнутри банка. - Невозможно. Слишком много глаз. Только вверх по стенам, а затем внутрь через большие окна на крыше. По крайней мере, на улице в столь тёмное время никого нет. Хоть что-то в нашу пользу. - Как насчёт других сторон здания? - Северная сторона значительно оживлённее и лучше освещена. На восточной - главный вход с дополнительным нарядом из четырёх стражников, всю ночь на часах. Южная идентична этой, но там у нас нет преимущества доступа к прилегающей крыше. Нет. Эта стена наш единственный выбор. Дружелюбный увидел ниже по улице тусклый отсвет факела. Следующий патруль, два раза по два стражника, два плюс два стражника, четыре стражника неуклонно бредут вокруг банка. - У них хватает сил на всю ночь? - Есть ещё два наряда по четыре, им на смену. Они несут вахту непрерывно, до самого утра. - Двести девяносто один... двести девяносто два... и вот пошла следующая партия. - Дэй щёлкнула языком. - Три сотни, плюс-минус. - Три сотни, - шипел Морвеер, и Дружелюбный видел в темноте его качавшуюся голову. - Не хватит времени. - Тогда как? - обратилась к нему Монза. Дружелюбный снова взметнул кости, чувствуя как знакомые грани жмутся к его ладони. Для него едва ли важно, каким образом они заберутся в банк, и получится ли у них это вообще. Он надеялся в основном на то, что Дэй опять начнёт считать. - Должен же быть способ... должен же быть... - Я смогу. - Все огляделись. Трясучка сидел на перилах, покачивая белыми руками. - Ты? - хихикнул Морвеер. - Как? Во тьме Дружелюбный различил лишь оскал усмешки северянина. - Магия.
Планы и случайности
Стража шаркала вниз по улице. Их было четверо - нагрудники, стальные шлемы, острия алебард отражали свет качающихся факелов. Трясучка глубже вжался в дверной проём, когда они прогрохотали мимо, выждал волнительный миг, затем бросился через улицу в тень выбранной им колонны. Он начал считать. Три сотни или как-то так, чтобы залезть на верхушку, а оттуда на крышу. Северянин огляделся. Кажется, он мудак ещё тот. Какого чёрта он сказал тогда да? Просто чтобы стереть улыбку с лица придурка-Морвеера, и показать Муркатто, что он стоит тех денег? - Всегда был своим злейшим врагом, - прошептал он. Повернуть обратно не позволяла гордость. А ещё ужасная слабость к утончённо выглядевшим женщинам. Кто бы об этом подумал? "Злейшим, блядь, врагом." - Он изготовился залезть на основание колонны. - Где-то здесь. - Где, болван? Трясучка замер, верёвка свисала из рук. Теперь шаги, звон доспехов. Сучьи стражники возвращались. Они никогда так не делали, пятьдесят раз обходя вокруг этого места. Со всей своей галиматьёй про науку, проклятый отравитель в итоге показал жопу, а Трясучка остался болтать по ветру яйцами. Он глубже вжался в тень, ощущая, как большой арбалет на спине царапает камень. Как он собирается это объяснять? Просто вечерняя прогулка, ну знаете, весь в чёрном, выгуливаю старенький самострел. Если арбалет выстрелит, его увидят, погонятся, и скорее всего чем-то проткнут. И опять же, они поймут, что кто-то пытался пролезть в банк и это будет концом всего предприятия. А вот если он останется, то тогда выйдет более или менее... та же самая разница - и это если закрыть глаза на более высокую вероятность протыкания. Голоса приближались. - Да явно рядом, мы же как проклятые ходим кругами... Должно быть один из них что-то потерял. Трясучка уже не в первый раз проклинал своё дерьмовое везение. Убегать поздно. Он сжал в кулаке рукоять ножа. Шаги топали, как раз по ту сторону колонны. Зачем он взял её серебро? Видимо повернуть обратно также не позволила его ужасная слабость к деньгам. Он стиснул зубы, ожидая... - Пожалуйста! - Голос Муркатто. Она вышла с той стороны улицы, откинув капюшон и шелестя длинным плащом. Походу впервые Трясучка видел её без меча. - Мне так, так неловко вас беспокоить. Я просто пыталась добраться домой, но так вышло, что, кажется, я окончательно заблудилась. Один из стражников шагнул за колонну, повернувшись спиной к Трясучке, а за ним и второй. Они стояли не более чем на расстоянии вытянутой руки между ним и женщиной. Он запросто мог дотянуться и потрогать спинные латы их доспехов. - Где вы остановились? - Вместе с друзьями, возле фонтана на улице Лорда Сабельди, но я в городе новенькая, и, - она хохотнула от безнадёжности, - я совсем запуталась. Один из стражей сдвинул шлем назад. - Это точно. Другой конец города. - Клянусь, я часами бродила по городу. - Она начала отступать, потихоньку уводя мужчин за собой. Появился ещё один охранник, и ещё. Теперь все четверо стояли повернув спины к Трясучке. Он задержал дыхание, сердце так громко стучало, что только чудом никто из них его не услышал. - Если бы один из вас, господа, смог указать мне правильную дорогу, я была бы так благодарна. Знаю, я глупышка. - Нет, нет. Вестпорт может сбить с толку. - Особенно ночью. - Я сам здесь теряюсь, время от времени. - Мужчины заржали, и Монза засмеялась вместе с ними, продолжая их отводить. На миг её глаза поймали взгляд Трясучки, и они смотрели друг на друга, а затем она скрылась, обогнув следующую колонну, и стражники за нею, и их бойкая болтовня унеслась вслед. Он прикрыл глаза, и медленно выдохнул. Хорошо хоть со своей слабостью к женщинам он был не одинок. Он запрыгнул наверх квадратного основания колонны, захлестнул верёвку вокруг неё, и под своей поясницей, сцепляя, чтобы получилась петля. Без понятия до скольких уже надо бы досчитать, зная только, что должен быстро туда забраться. Он начал подниматься, обхватывая камень коленями и краями подошв, сдвинул верёвочную петлю повыше, затем крепко затянул, подтягивая ноги, и снова ими упёрся. Этой уловке его научил брат, когда он был пацаном. С её помощью он взбирался на самые высокие деревья долины и воровал оттуда яйца. Он помнил, как они вместе смеялись, когда Трясучка падал невысоко от земли. Теперь с её помощью он убивает людей, и если упадёт, то умрёт сам. Мягко говоря, жизнь повернулась не совсем так, как он надеялся. Всё же он быстро и плавно продвигался вверх. Всё равно что лезть на дерево, только в конце не будет птичьих яиц, и меньше шансов поймать занозы из коры на собственные. Тем не менее, тяжело. Он вымок от пота ещё в начале подъёма, и сложнейшая часть всё ещё оставалась не пройденной. Он провёл рукой по замысловатой каменной кладке на верхушке колонны, отцепил верёвку и повесил через плечо. Затем подтянулся, со свистом дыхалки и жжением в локтях, впиваясь руками и ногами в декоративную резьбу. Он перекинул ногу через высеченное понурое женское лицо и уселся там, высоко над улицей, ухватившись за пару каменных листьев, надеясь, что они покрепче своих обычных сородичей. Бывал он в переделках и попроще, но надо смотреть на светлую сторону событий. Покамест впервые лицо женщины оказалось у него между ног. Он услышал шикание с той стороны улицы и приметил на крыше чёрный силуэт Дэй. Она указывала вниз. Следующий патруль в пути. - Говнище. - Он, пытаясь казаться камнем, изо всех сил вжался в кладку, ладони саднило раздражением от пеньки. Надежда лишь на то, что никто не захочет именно сейчас посмотреть вверх. Стражники пролязгали под ним и он глубоко, с присвистом, выдохнул, сердце гремело в ушах громче, чем раньше. Он обождал, пока они зайдут за угол здания, восстанавливая дыхание для последнего рывка. Шипы подальше, вдоль стен, насадили на шесты и они прокручивались. Упереться и перелезть через них было нереально. Однако на верхушках колонн их замуровали в камень. Он вытащил перчатки - крепкие кузнечные перчатки - и напялил их, затем потянулся и крепко ухватился за два шипа, делая глубоких вдох. Он оттолкнулся ногами и закачался, подтягиваясь кверху, слегка скосив глаза глядя на точки железных наконечников у самого лица. Всё равно, что протискиваться сквозь ветви, разумеется, исключая возможность вырвать глаз. Было бы здорово пережить всё это с обоими глазами. Он качнулся в одну сторону, а потом бросил себя в другую и сумел зацепиться сапогом за верх. Он перекрутился, изогнувшись, почувствовал, как шипы продирают его толстую куртку, впиваясь в грудь, пока он перетаскивал через них своё тело. И оказался наверху.
- Семьдесят восемь... семьдесят девять... восемьдесят... - губы Дружелюбного шевелились сами по себе, пока он смотрел на перекатывающегося через парапет на крышу банка Трясучку. - Он сумел, - прошептала Дэй, не в силах в это поверить. - И к тому же уложился во время, - Морвеер тихонько хихикнул. - Кто бы мог подумать, что он умеет лазить... как обезьяна. Северянин встал, его очертания были темнее ночного неба. Он сдёрнул со спины арбалет и начал с ним возиться. - Хорошо бы чтоб он стрелял не как обезьяна, - прошептала Дэй. Трясучка нацелился. Дружелюбный услыхал мягкий щелчок тетивы. Мгновение спустя в его грудь тупо ударила стрела. Он поймал древко, с опаской глядя на него. Почти совсем не болело. - Нам повезло, что на нём не было наконечника. - Морвеер отцеплял проброс от перьев стрелы. - Мы постараемся избежать дальнейших просчётов, таких как твоя безвременная кончина. Дружелюбный выбросил затуплённую стрелу и привязал верёвку к концу проброса. - Вы считаете, та штука выдержит его вес? - бормоча, спросила Дэй. - Сульджукский шёлковый шнур, - щёгольски произнёс Морвеер. - Лёгок как пух и прочен как сталь. Он выдержит нас троих одновременно и никто, посмотрев вверх, его не заметит. - Вы так надеетесь. - Что я никогда не делаю, дорогая? - Да, да. Чёрный шнур засвистел меж ладоней Дружелюбного, когда Трясучка начал наматывать проволоку обратно. Он смотрел, как нить ползёт через пространство между двумя крышами и отсчитывал расстояние в шагах. Пятнадцать, и тот конец оказался у Трясучки. Они туго натянули его между ними, затем Дружелюбный продел шнур сквозь железное кольцо, которое они вбили в доски крыши и начал вязать узлы - первый, второй, третий. - Ты отвечаешь за этот узел? - спросил Морвеер. - Планом не предусмотрено длительного падения. - Двадцать восемь шагов, - ответил Дружелюбный. - Что? - Падение. Короткое молчание. - От этого нам не легче. Туго натянутая чёрная полоска соединила два здания. Дружелюбный знал, что она есть, и всё же с трудом различал её в темноте. Дэй жестом указала на шнур, на ветру её локоны торчали врастопырку. - После вас.
Морвеер, тяжело дыша, с трудом перевалил через балюстраду. Говоря начистоту, прогулку по шнуру нельзя представить приятной экскурсией, как не напрягай воображение. Половину пути дул ледяной ветер, от которого молотило сердце. В годы его ученичества у зловещего Мумах-йин-Бека, было время, когда он исполнял такие акробатические номера с кошачьим изяществом, но видимо эти навыки быстро ушли в прошлое вместе с копной его волос. Мгновение он приходил в себя, утирая холодный пот со лба, а потом увидел, что здесь сидит и над ним ухмыляется Трясучка. - Мы здесь что, шутки шутим? - потребовал ответа Морвеер. - Смотря над чем ты любишь смеяться. Сколько ты там пробудешь? - В точности столько, сколько мне нужно. - Тогда лучше бы тебе пошевеливаться побыстрее, чем на той верёвке. А то когда завтра заведение откроется, ты всё ещё будешь лезть внутрь. – Северянин, всё ещё улыбаясь, поскользил через перила по шнуру назад, быстро и уверенно, несмотря на всю свою величину. - Если Бог есть, то он проклял меня моим окружением. - Морвеер, даже не став толком рассматривать мысль о том, чтобы обрезать шнур, пока дикарь не прошёл и полпути, пополз в узкий, покрытый свинцовым листом промежуток между пологими шиферными скатами, направляясь к середине здания. Впереди блестела грандиозная стеклянная крыша, свет матово мерцал сквозь тысячи преломляющих стёкол. Дружелюбный сидел там на корточках и уже разматывал с талии второй моток шнура. - Ах, современная эпоха. - Морвеер встал на колени возле Дэй, нежно прижимая руки к стеклу. - Что же они придумают дальше? - Мне кажется наградой жить в такое замечательное время. - Как и должно быть всем нам, дорогая. - Он осторожно заглянул внутрь банка. - Как и должно быть всем нам. - Коридор освещался скудно, по единственному светильнику горело в каждом конце, придавая драгоценный блеск позолоченным рамам громадных картин, но оставляя густую тень в дверных проёмах. - Банки, - прошептал он, с тенью улыбки на лице - на всём любят экономить. Он вытащил свои инструменты стекольщика и начал щипчиками поддевать свинцовое покрытие, аккуратно вынимая каждый кусок стекла в сгустках замазки. Блеск его ловкости ничуть не затуманился с годами, и у него заняло всего лишь мгновения вынуть девять стеклянных панелей, разрезать кусачками свинцовую сетку и отогнуть её, оставляя подходящий для него лаз ромбовидной формы. - Уложились точно во время, - прошептал он. Свет от фонаря стражника пополз по обитым стенам коридора, неся отблеск зари тёмным полотнам. Шаги отдавались эхом, когда он проходил под ними, отводя душу раскатистым зевком. Его длинная тень вытянулась на мраморной плитке. Морвеер тихонечко выдохнул в свою духовую трубку. - Га! - Стражник хлопнул рукой по макушке и Морвеер пригнулся. Снизу донеслись шаги, шарканье, бульканье, затем громкий стук и лязг заваливающегося тела. Заглянув обратно в проём, можно было ясно увидеть распластанного на спине стражника, в свете фонаря, лежащего возле его протянутой руки. - Отлично, - выдохнула Дэй. - Естественно. - Сколько бы мы не говорили про науку, она всегда кажется сродни магии. - Мы, как кто-нибудь мог бы сказать - волшебники современности. Верёвку, если вам не трудно, Мастер Дружелюбный. - Заключенный перебросил один конец шнура из шелка, другой оставался завязанным вокруг его пояса. - Ты точно выдержишь мой вес? - Да. - От молчаливого здоровяка исходило неумолимое ощущение чудовищной силы, придавшее некоторую степень уверенности даже Морвееру. Обвязавшись верёвкой и собственноручно завязав узел для страховки, он опустил в ромбическое отверстие сперва один ботинок на мягкой подошве, а затем другой. Протиснул туда бёдра, затем плечи и оказался внутри банка. - Вниз. - И он поплыл вниз, быстро и плавно, как будто его опускал механизм. Ботинки коснулись плитки, и он, дёрнув рукой, распустил узел, беззвучно скользя в затемнённый проём, с духовушкой наизготовку. Пусть он и ожидал, что в здании был единственный стражник, но слепо полагаться на ожидания нельзя. Всегда первым делом убедись. Глаза бегали туда-сюда по затемнённому коридору, кожа в мурашках упоительного возбуждения от предстоящей работы. Ничто не двигалось. Только тишина, настолько полная, что давила на крайне обострённый слух. Он посмотрел наверх, увидел лицо Дэй и ласково поманил её. Она соскользнула проворно, как балаганная акробатка, и поехала вниз. Её оборачивала лента с карманами из чёрной ткани, где было закреплено их снаряжение. Коснувшись ногами земли она выпуталась из верёвки и улыбнувшись, порхнула к нему. Он чуть было не улыбнулся в ответ, но удержался. Ей не стоило бы знать о том тепле и признательности за её способности, за её рассудительность и характер, что развивались эти три совместных года. Ей бы не стоило даже догадываться о глубине его благодарных чувств. Когда он позволял себе такое, то люди неизбежно предавали его доверие. Времена его сиротства, его ученичества, его жизни в браке, его работы - все они просто усыпаны наиболее горькими предательствами. Это правда, что его сердце вынесло множество ран. Он никогда не должен выходить с ней за рамки профессиональных отношений, так он защитит их обоих. Его от неё, а её от самой себя. - Чисто? - прошептала она. - Как на разделочной доске, - проурчал он, возвышаясь над поражённым стражником, - и всё идёт по плану. В конце концов, что нас наиболее раздражает? - Горчица? - А также? - Случайности. - Правильно. Ведь среди них не бывает счастливых. Берись за ноги. Приложив существенные усилия, они переволокли его через коридор за его стол и усадили в кресло. Голова отбрыкнулась назад, и он захрапел, длинные усы качались над его губой. - Аххх, он спит как младенец. Реквизит, будь добра. Дэй вручила ему пустую бутылку из-под спиртного, и Морвеер осторожно установил её на плитку, у сапог стражника. Потом она передала ему бутылку, заполненную наполовину. Он вынул затычку и выплеснул на грудь кожаного с подбоем камзола стражника. После чего осторожно положил её набок у его свисающих пальцев. Выпивка едкой лужицей растеклась по плиткам пола. Морвеер отступил назад и ладонями обвёл в рамку эту сцену. - Экспозиция... подготовлена. Какой работодатель не подозревает, что его ночной дозорный отведывает, вопреки чётким инструкциям, малую дозу или две как стемнеет? В глаза сразу бросится нерадивое отношение, громкий храп, вонь перегара. Достаточные основания для его немедленного увольнения сразу, как только с рассветом его обнаружат. Он будет оправдываться, кричать о своей невиновности, но при полном отсутствии малейших оснований, - он внимательно обшарил рукой в перчатке голову стражника и вынул из его скальпа выпущенную иглу, - дальнейших разбирательств не возникнет. Всё совершенно обыденно. За исключением того, что вскоре обыденным не будет ничего, правда? О, нет. В молчаливых стенах Вестпортского отделения... банковского дома "Валинт и Балк"... окажется смертоносная тайна. - Он задул пламя фонаря стражника, погружая их в кромешную тьму. - Сюда, Дэй, ступай не колеблясь. Они прокрались друг за дружкой по коридору, пара немых теней, и остановились у тяжёлой двери кабинета Мофиса. Блеснули отмычки Дэй, когда она, нагнувшись, вставила их в замок. Лишь миг был потрачен, на то, чтобы кулачки замка повернулись с мясистым лязгом, зато дверь отворилась бесшумно. - Дрянные запоры для банка, - сказала она, вытаскивая отмычки. - Хорошие замки они ставят туда, где деньги. - А мы пришли не воровать. - О, нет, нет, мы, несомненно, редкий вид взломщиков. Мы приносим подарки. - Он обошёл вокруг чудовищного стола Мофиса и распахнул увесистую счётную книгу, стараясь ни на волос не сдвинуть её с того места, где она лежала. - Раствор, будь добра. Она вручила ему бутылочку, почти до горлышка наполненную жидкой пастой, и он бережно открутил пробку с лёгким всасыванием воздуха. Для нанесения он использовал тонкую кисточку. Именно тот инструмент, что нужен художнику, обладающему таким же как у него неисчерпаемым талантом. Страницы трещали, когда он их переворачивал, нанося лёгкий мазок на уголок каждой. - Видишь, Дэй? Быстро, ровно и точно, но тщательно и осторожно. Тщательно и осторожно - это самое главное. Что убивает большинство практикующих наше ремесло? - Их собственные вещества. - Истинно так. - И со всей тщательностью он закрыл счётную книгу, её страницы уже просохли, убирая кисточку и плотно закручивая пробку обратно. - Пора идти, - сказала Дэй. - Я хочу есть. - Пора? - расширилась улыбка Морвеера. - О, нет, моя милая, мы далеко не закончили. Ты должна ещё отработать свой ужин. Впереди у нас долгий ночной труд. Очень... долгий.. ночной... труд.
- Эй. Трясучка, чуть не прыгнув прямо через перила - настолько это было неожиданно - заозирался по сторонам, сердце билось где-то в горле. Муркатто подкралась сзади, она ухмылялась, дыхание дымкой вилось вокруг тёмного лица. - Клянусь мёртвыми, ты меня напугала, - зашипел он. - Всяко лучше, чем то, что сделали бы с тобою стражники. - Она придвинулась к железному кольцу и потянула узел. - Значит, тебе удалось туда попасть? - В голосе довольно неслабое удивление. - Разве ты во мне сомневалась? - Я думала, ты расшибёшь себе череп, если конечно сумеешь забраться достаточно высоко. Он пальцем постучал по голове. - Наименее уязвимая часть меня. Отвязалась от наших друзей? - На полдороге к улице Лорда Сабельди, будь ему неладно. Если б я знала, что они так легко поведутся, я бы окрутила их с самого начала. Трясучка усмехнулся. - Что ж, рад, что ты окрутила их в конце, иначе они скорей всего скрутили бы меня. - Это недопустимо. У нас ещё очень много работы. - Трясучка поёжился. Временами легко забывается, что их работа - убивать людей. - Холодно, а? Он фыркнул. - Там, откуда я родом, это был бы летний денёк. - Он вытащил из бутылки пробку и протянул ей. - Поможет тебе согреться. - Ну, ты такой заботливый. - Длинный глоток. А он смотрел, как ходят мышцы её шеи. - Для одного из банды наёмных убийц, я очень заботливый. - Чтобы ты знал - среди наёмных убийц попадаются очень милые люди. - Она ещё раз глотнула, затем протянула бутылку обратно. - Конечно, в нашей команде их нет. - Чёрт, конечно нет. Каждый из нас и дерьма не стоит. И каждая. - Они там, внутри? Морвеер и его подпевалка? - Айе, и уже, по-моему, какое-то время. - И Дружелюбный с ними? - С ними. - Морвеер сказал, сколько он там пробудет? - Он, да чтобы что-то мне сказал? Я думал, это я у нас оптимист. Посреди холодного безмолвия они съёжились и вместе прислонились к перилам, всматриваясь в тёмные очертания банка. Почему-то ему было очень тревожно. Даже больше, чем положено, когда планируешь совершить убийство. Он украдкой скосил на неё глаза, и не успел отвести их достаточно быстро, когда она посмотрела на него. - Выходит, нам больше нечего делать, кроме как ждать и мёрзнуть, - произнесла она. - Думаю, больше нечего. Если только, ты не хочешь подстричь меня ещё короче. - Я бы побоялась доставать ножницы, ведь ты б сразу начал раздеваться. У него вырвался смех. - Очень хорошо. Считаю, ты заработала ещё глоток. - Да я вообще люблю похихикать, для бабы, которая нанимает убийц. - Она придвинулась ближе, чтобы взять бутылку. Вполне близко, чтобы у него возникло что-то вроде покалывания в том боку, который вплотную к ней. Вполне близко, чтобы он вдруг обнаружил, что у него участилось дыхание. Он отвернулся, не желая строить из себя ещё большего дурака, чем ему уже удалось за последнюю пару недель. Услышал, как она запрокинула бутылку, услышал, как она пьёт. - Снова благодарю. - Не за что. Всё что смогу, вождь, только скажи. Когда он повернул голову, она смотрела прямо на него, губы твёрдо сжаты, глаза устремлены в его глаза. Так было с ней, когда она решала, сколько он стоил. - Есть тут ещё одна вещь.
Морвеер с виртуозной изысканностью задвинул на место последние листы свинца и сложил стекольщицкие инструменты. - Ещё послужит? - спросила Дэй. - Сомневаюсь, что отразит бурю с ливнем, но до завтра доживёт. Вдобавок я надеюсь, их займут гораздо более серьёзные неприятности, чем протекающее окно. - Он смахнул последние катышки замазки со стекла и пошёл вслед за ассистенткой по крыше к парапету. Дружелюбный уже пересёк шнур, нечто коренастое на корточках виднелось на другой стороне наполненного лишь воздухом ущелья. Морвеер заглянул через край. За шипами и резьбой орнамента гладкая каменная колонна головокружительно обрывалась навстречу булыжной мостовой. Водя фонарями, мимо неё как раз проходила одна из групп стражи. - А что с верёвкой? - зашипела Дэй, как только они оказались рядом. - Когда поднимется солнце, кто-нибудь... - Все мелочи предусмотрены. - Морвеер усмехнулся, доставая крошечный флакончик из внутреннего кармана. - Пара капель разъест узел через какое-то время после нашего перехода. Нам надо только подождать на той стороне и смотать её. Насколько можно было определить во тьме, его ассистентка выглядела неуверенно. - Что, если его разъест прежде, чем... - Не разъест. - Однако, случай кажется рискованным. - На что я никогда не полагаюсь, дорогая? - На случай, но... - Во всяком случае, ты пойдешь первой. - Можете не переживать об этом. - Дэй нырнула под верёвку и полезла вперёд вдоль неё, ставя руку за руку. Достичь той стороны заняло у неё не больше времени, чем досчитать до тридцати. Морвеер раскупорил бутылочку и дал нескольким каплям упасть на узлы. Подумав, он добавил ещё немного. У него не было желания ждать, пока проклятая штука развяжется, до самого восхода. Он выждал, пока внизу уберётся следующий патруль, затем взгромоздился на парапет с, надо признать, гораздо меньшей ловкостью, чем показала его ассистентка. Всё-таки в излишней поспешности нужды не было. Всегда первым делом убедись. Он взял верёвку в защищённые перчатками руки, повис на ней, забросил наверх один ботинок, поднял другой... Раздался грубый рвущийся треск, и внезапно холодный ветер коснулся его колена. Морвеер уставился вниз. Его штанина напоролась на шип, выдававшийся гораздо дальше остальных, и разорвалась почти до самой задницы. Он потряс ступнёй, пытаясь распутать её, но добился только того, что шип схватил его ещё крепче. - Вот падла. - Это явно не входило в план. Слабый дымок теперь свивался в кольца от балюстрады, оттуда, где привязали верёвку. Похоже, что кислота действовала быстрее, чем от неё ожидалось. - Падла. - извернувшись, он качнулся обратно к крыше банка и завис возле дымящегося узла, обхватывая верёвку одной рукой. Достал из внутреннего кармана скальпель, потянулся и стал срезать разлохмаченную ткань с шипа ловкими ударами. Раз, два, три и с хирургической точностью практически всё готово. Последний штрих, и... - Ааа! - Он с досадой, а затем с растущим ужасом понял, что задел лезвием свою людыжку. - Падла! - Режущая кромка вымочена ларинкской настойкой и, из-за того, что от данного вещества его всегда по утрам мутило, он позволил притупиться сопротивляемости организма к той настойке. Это был бы не приговор. Сам по себе. Но под её воздействием отравитель вполне способен выпустить верёвку, а иммунитета к приземлению плашмя на твёрдые булыжники мостовой он так и не выработал. Насмешка, конечно, горькая. Большинство практикующих его ремесло убили их собственные агенты. Он зубами стянул перчатку и неловко зашарил по карманам, ища временное противоядие, булькая проклятиями через кожу перчатки, качаясь из стороны в сторону в то время, как порывы холодного ветра покрыли гусиной кожей всю его голую ногу. Малюсенькие стеклянные тюбики стучали под пальцами, к каждому прицеплена метка, чтобы он мог распознать их на ощупь. Однако в данных обстоятельствах, процедура была трудновыполнимой. Он рыгнул и к горлу подкатила тошнота, острое болезненное сжатие желудка. Пальцы нашли нужную метку. Отравитель выпустил изо рта перчатку, дрожащей рукой вынул фиал из куртки, зубами вытащил пробку, и всосал содержимое. Он захлебнулся горькой вытяжкой, разбрасывая кислые слюни на далёкие камни мостовой. Он крепко сжал верёвку, борясь с головокружением, чёрная улица завращалась вокруг него. Он снова был беспомощным ребёнком. Он глотал воздух, хныкал, цеплялся обеими руками. Так же отчаянно, как тогда, когда пришли его забрать, цеплялся за тело матери. Постепенно антидот стал действовать. Тёмный мир вокруг него успокоился, желудок прекратил бешено взбалтывать своё содержимое. Улица оказалась внизу, а небо сверху - на своих обычных местах. Его внимание снова переключилось на узлы, задымившиеся сильнее, чем прежде и издававшие протяжное шипение. Они прогорали и он отчётливо различал запах кислоты. - Падла! - Он закинул обе ноги на веревку и тронулся в путь, жалкий и слабый после самовведённой дозы ларинка. Воздух свистел в горле,теперь уже сжимаемом безошибочно узнаваемой хваткой страха. А если шнур прогорит до того как он достигнет той стороны, что тогда? Нутро свело судорогой, и он на мгновение замер, стиснув зубы, болтаясь вверх-вниз в пустом пространстве. Снова вперёд, но он до слёз утомился. Задрожали руки, пальцы путались, голую кисть и голую лодыжку жгло от трения. Ну, уже больше половины пути, и надо ползти дальше. Он свесил голову, всасывая воздух для очередного рывка. Он видел Дружелюбного, тянущего к нему руку, здоровенная ладонь всего лишь в паре шагов. Он видел Дэй, глядящую во все глаза, и Морвеер с некоторой досадой гадал, различает ли на её затенённом лице малейший признак улыбки. Потом был приглушенный рвущийся звук с дальнего конца веревки. Дно его желудка ухнуло, и Морвеер падал, падал, болтаясь по нисходящей, холодный воздух, треща, забивался в распахнутый рот. Стена облезлого дома бросилась ему навстречу. Он испустил бешеный скорбный вопль, совсем такой же, какой выкрикивал, когда его отрывали от мёртвой материнской руки. Был отбивающий внутренности удар, что вышиб из него дыхание, оборвал крик, вырвал шнур из вцепившихся в него ладоней. Был треск, проламыванье дерева. И снова он падал, цепляясь за воздух, мозг вскипел безумием отчаяния, невидящие глаза вылезли из орбит. Падал, раскинув руки, беспомощно лягаясь ногами, мир завертелся вокруг него, ветер нёсся ему в лицо. А он всё падал, падал... но не дальше чем на шаг или два. Шлёпнулся щекой об половицу, рассыпая вокруг себя щепки. - Э? - невнятно проговорил он. Он запаниковал, обнаружив, что его хватают за шею, вздёргивают в воздух и бьют им о стену так, что повылазили кишки. И второй раз за эти несколько минут напрочь вылетело дыхание. - Ты! Чё за хуйня? - Трясучка. Северянин, по каким-то покрытым мраком причинам, был совершенно голым. Позади него грязная комната тускло освещалась горсткой угольков в очаге. Зрачки Морвеера опустились к кровати. А в ней была Муркатто, приподнявшаяся на локтях, мятая рубашка висела нараспашку, плоские груди торчали на рёбрах. Она смотрела на него с удивлением, но не большим чем при встрече в дверях гостя, которого не ожидали так рано. Рассудок Морвеера, щёлкнув, встал на место. Вопреки позорной ситуации, остаточному отголоску смертельного ужаса и саднящим царапинам на лице, он начал хихикать. Верёвка оборвалась раньше времени и, волей какого-то извращённого, но неимоверно благоприятного случая, он влетел в именно тот проём, прямо сквозь гнилые ставни одной из комнат обветшалого дома. Кто-то же должен оценить иронию. - Кажется, всё же, такая вещь, как счастливая случайность в конце концов существует! - прокаркал он. Муркатто встрепенулась на кровати, смотря куда-то мутными глазами. Он отметил на ней ряд необычных шрамов, расположенных вдоль рёбер с одной стороны. - Почему дымишь? - поскрипела она. Взгляд Морвеера скользнул на трубку для шелухи на досках у кровати - живое объяснение недостатку удивления его нетрадиционному способу заходить. - Ты всё перепутала и причина этого налицо. Ведь ты сама и была той, кто подымил. Пойми же, эта штука - настоящая отрава. Абсолютный... Её рука вытянулась, искривлённый палец показывал на его грудь. - Дымишь, придурок. Он глянул вниз. Несколько едких струек тянулись вверх от его рубахи. - А, падла! - взвизгнул он, когда Трясучка отступил назад и отпустил его. Он сорвал с себя камзол - осколки стекла разбитой бутылки с кислотой посыпались на доски. Он запутался в рубашке, которая спереди начала покрываться пузырями, разорвал её и бросил на пол. Та приземлилась, испуская характерный дым и наполняя грязную спальню мерзкой вонью. Все трое уставились на неё и прихотью судьбы, которую уж точно никто б не предугадал, все оказались теперь, по меньшей мере, полуголые. - Глубоко сожалею. - Морвеер прочистил горло. - Это явно не входило в план!
Уплачено сполна
Монза хмуро глядела на постель, и хмуро глядела на лежащего в ней Трясучку. Он широко развалился со скомканным одеялом на животе. Большая длинная рука свисала с матраса, белая ладонь, изогнувшись, упиралась тыльной стороной в половицу. Большая ступня высовывалась из-под одеяла с чёрными комочками грязи под ногтями. Его лицо, мирное как у ребёнка, повернуто в её сторону, глаза закрыты, рот слегка приоткрыт. Его грудь и перечеркивающий её длинный шрам вздымались и опадали в такт дыханию. При свете дня, всё это казалось серьёзной ошибкой. Она бросила на Трясучку монеты, и они со звоном плюхнулись ему на грудь и раскатились по постели. Он вздрогнул, просыпаясь и продирая глаза. - Штоткое? - Он затуманено уставился вниз на прилипшее к груди серебро. - Пять монет. Более чем честная цена за эту ночь. - Э? - Он двумя пальцами протёр глаза, выгоняя сон. - Ты мне платишь? - Он смахнул монеты с себя на одеяло. - Возникает смутное ощущение, что я что-то вроде шлюхи. - А ты не такой? - Нет. У меня есть чуточку гордости. - Так значит, человека ты за деньги убьёшь, но пизду за них не отлижешь? - Она фыркнула. - Отсюда вывод. Хочешь моего совета? Возьми пять серебренников и впредь занимайся убийствами. К ним у тебя есть способности. Трясучка перевернулся и натянул одеяло по самую шею. - Закрой за собой дверь, а? Тут страшно холодно.
Меч работы Кальвеса злобно полосовал воздух. Рубил направо и налево, вверх и вниз. Она крутилась в дальнем углу двора, шурша сапогами по разбитым плиткам, делая уколы левой рукой, сверкающий кончик меча выскакивал вперёд на высоте груди. Пар от частого дыхания курился вокруг лица, несмотря на холод, рубашка липла к спине. С каждым днём её ногам постепенно становилось лучше. При быстром движении их до сих пор жгло, по утрам они деревенели как старые пни и в вечернее время их грызла ломота, но, по крайней мере, у неё получалось ходить, не корчив рожи от боли. Даже в коленях, со всеми их щелчками, появилась некоторая упругость. Плечу и челюсти уже удавалось расслабляться. Зашитые под скальп монеты лишь слегка ныли, если на них нажать. Однако правая рука оставалась точно такой же разбитой. Она засунула меч Бенны подмышку и стянула перчатку. Даже это было болезненным. Скрюченная хреновина дрожала - слабая и бледная, рубец от проволоки Гоббы тускло багровел на кисти. Сморщившись, она сомкнула кривые пальцы, мизинец по-прежнему настойчиво смотрел прямо. Мысль о том, что она до конца жизни обречена на эту отвратительную обузу, вызвала внезапный приступ ярости. - Сука, - шипела она сквозь стиснутые зубы, натягивая перчатку обратно. Она вспоминала, как отец дал ей, восьмилетней, в первый раз подержать меч. Вспоминала, каким тяжёлым она его считала, каким чуждым и громоздким он казался в правой руке. Вряд ли сейчас, в левой, он действовал лучше. Но у неё нет выбора, кроме как научиться. Начать с нуля, если потребуется. Она бросилась к гнилой ставне, вытянув навстречу ей клинок, развернув предплечье плоскостью к земле. Она с криком нанесла три удара, и кончик меча поставил на раме три засечки, одну над другой. Она, буркнув, крутанула предплечьем и хлестнула вниз, чётко разрубая дерево надвое. Взметнулись щепки. Лучше. Лучше с каждым днём. - Великолепно. - Морвеер стоял в дверях, с парой свежих царапин на щеке. - В Стирии нет такой ставни, что отважилась бы выйти на нас. - Он неспешно вышел во дворик, сложив руки сзади. - Думаю, что когда работала твоя правая рука, ты была ещё более впечатляюща. - Мне будет жаль ставню. - У тебя всё серьёзно, надо заметить. Оправилась от своих... физических нагрузок прошлой ночью с нашим северным знакомцем? - Моя постель - моё дело. А ты? Оправился от своего приземления в моё окно? - Не больше царапины-другой. - Мои сожаления. - Она забросила Кальвес обратно в ножны. - Сделано? - Конечно. - Он мёртв? - Будет. - Когда? Морвеер ухмыльнулся квадрату белёсых небес над ними. - Терпение есть первейшая из добродетелей, генерал Муркатто. Банк только что открылся, а чтобы сработало применённое мною вещество нужно время. Хорошая работа редко делается быстро. - Но оно сработает? - О, по-другому никак. Всё произойдёт... на высшем уровне. - Хочу увидеть это. - Конечно, хочешь. Даже в моих руках наука смерти никогда не бывает совершенно точной, однако, судя по всему, где-то, через час настанет наилучшее время. Естественно, я серьёзнейше предупреждаю тебя: в банке ни до чего не дотрагиваться. - Он повернулся, грозя ей пальцем через плечо. - И позаботься, чтобы тебя не опознали. Наша совместная работа только начинается.
В операционном зале все были при деле. Дюжины служащих усердно трудились за тяжелыми столами, склонялись над счётными книгами, их перья царапали, стучали и снова царапали. У стен скучно стояли стражники, приглядывая вполсилы или не приглядывая вовсе. Монза протискивалась между ухоженными и нарядными скоплениями мужчин и женщин, проскальзывала между их умащенными и унизанными драгоценностями рядами, Трясучка проталкивался следом. Торговцы, лавочники и жёны богачей, телохранители и лакеи с несгораемыми ящиками и мешочками для монет. Насколько она понимала, всё это обычный дневной устоявшийся из года в год оборот банковского дома Валинт и Балк. Места, где берёт свои деньги герцог Орсо. Потом она мельком увидела тощего человека с крючковатым носом, разговаривающего с группой облаченных в меха купцов. По бокам располагались конторщики, под мышками у них счётные книги. Лицо стервятника высветилось в толпе как искра в погребе, и точно также разожгло пожар в ней самой. Мофис. Человек, убить которого она приехала в Вестпорт. И едва ли стоило добавлять, что он выглядел очень похожим на живого. Кто-то позвал из угла зала, но взор Монзы сосредоточился на цели. Неожиданно заклинило челюсти. Она начала проталкиваться сквозь очереди навстречу банкиру герцога. - Что ты творишь? - прошипел ей на ухо Трясучка, но она стряхнула его, отталкивая прочь с пути мужчину в высокой шляпе. - Дайте ему воздуха! - завопил кто-то. Люди оглядывались, бормотали, высовывали шеи, чтоб что-то увидеть, упорядоченные потоки стали распадаться. Монза продолжала идти, всё ближе и ближе. Ближе, чем допускал рассудок. Без понятия, что она сделает, когда доберётся до Мофиса. Укусит? Скажет "Привет"? Между ними уже меньше десяти шагов - также близко она была, когда он наблюдал за её умирающим братом. А затем банкир внезапно дёрнулся. Монза притормозила, осторожно высвобождаясь от толпы. Она увидела, как Мофис согнулся пополам, будто бы получил в живот. Закашлялся, и снова - жёстким, рыгающим кашлем. Накренившись, он сделал шаг и прижался к стене. Вокруг двигались люди, по заведению гуляли смущённые шепотки, к которым добавлялись странные возгласы. - Отойдите! - Что это? - Переверните его! Глаза Мофиса слезились и дрожали, на шее выступили вены. Он вонзил ногти в одного из стоящих рядом служащих, колени подкашивались. Подскочил помощник, поддерживая хозяина, пока тот медленно опускался на пол. - Сэр? Сэр? Дух завораживающего зрелища, казалось, охватил весь зал, колеблющийся на грани испуга. Монза придвинулась ещё ближе, глядя на одетое в бархат плечо. Глаза Мофиса встретились с её глазами, и они уставились друг на друга. Его лицо напряглось, кожа покраснела, затвердели волокна мышц. Рука, трепеща, протянулась ей навстречу, указывая костлявым пальцем. - Му, - выдавил он. - Му... Му... Его глаза закатились, и он заплясал, стуча ногами, выгибая спину, безумно дёргаясь на мраморных плитках как вытащенная на берег рыба. Люди около него в ужасе таращили глаза. Один из них согнулся во внезапном приступе кашля. Повсюду в операционном зале кричали. - На помощь! - Сюда! - Кто-нибудь! - Я сказал, воздуха! Счетовод, шатаясь, поднялся из-за стола, с грохотом опрокидывая стул, держа ладони у горла. Сделал несколько нетвёрдых шагов, побагровел лицом, а затем рухнул. Башмак слетел с его брыкающейся ноги. Один из служащих рядом с Мофисом стоял на коленях, силясь вдохнуть воздух. Пронзительно закричала женщина. - Клянусь мёртвыми... - донёсся голос Трясучки. Розоватая пена пузырилась и капала из широко раскрытого рта банкира. Судороги увяли до дрожи. А затем и до ничего. Тело обмякло, невидящие зрачки вытаращились за плечо Монзы на выставленные вдоль стен улыбающиеся бюсты. Двое мертвы. Осталось пятеро. - Чума! - завизжал кто-то, и, словно генерал на поле битвы прокричал в атаку, заведение мгновенно погрузилось в хаос толкотни. Монзу чуть не опрокинули, когда один из разговаривавших с Мофисом купцов бросился бежать. Трясучка выступил вперёд и оттолкнул его, распластав на трупе банкира. К ней прижался мужик в перекошенных глазных линзах, вытаращенные глаза ужасно увеличивались на багровом лице. Она инстинктивно стукнула его правой, скривилась, когда изуродованные костяшки задребезжали о его подбородок, прострелив толчком боли до самого плеча, рубанула каблуком и повалила навзничь. Никакая чума не разносится быстрее паники, писал Столикус, и не уносит больше жизней. Налёт цивилизованности внезапно слетел, как не бывало. Богатеи и снобы превратились в животных. Тех, что оказались на пути толпы раскидали в стороны. Тем что упали не было пощады. Она видела, как жирный торговец двинул по лицу хорошо одетую леди, и её, визжащую, прибило к стене, на окровавленном лице скрутился парик. Она видела свернувшегося на полу затоптанного толпой старика. Упал и лопнул несгораемый ящик, просыпались серебреные монеты, на них не обращали внимания, пинали по полу, колошматили башмаками. Это было безумием разгрома. Надрывные крики и давка, брань и зловоние страха, россыпь тел и сломанной рухляди. Кто-то толкнул её и она дала сдачи локтем, чувствуя хруст чего-то и капельки крови на щеке. Её поймало в давке как бревно в реке, било, вертело, цепляло и рвало. Смешав со всеми её вынесло сквозь двери наружу, почти что не опуская ногами на землю, народ напирал, толкал, притирался к ней. Её снесло в сторону, стащило со ступенек, нога подвернулась на булыжниках и она ударилась об стену банка. Она ощутила, как Трясучка поймал её за локоть и полуповёл-полупонёс прочь. Пара банковских охранников встала, тщетно пытаясь сдержать поток паники древками алебард. Толпа неожиданно рванулась, и Монзу отнесло назад. Сквозь болтающиеся руки она разглядела на земле бьющегося в судорогах человека, отхаркивающего на мостовую розовую пену. Стена напуганных, завороженных лиц дёрнулась и зашевелилась, когда люди начали пробиваться от него подальше. У Монзы кружилась голова, во рту горчило. Трясучка шёл рядом, часто дыша носом и оглядываясь через плечо. Они зашли за угол банка и пробрались к разваливающемуся дому - позади стихал сводящий с ума ор. Она увидела Морвеера, стоящего у высокого окна, будто наслаждающийся театральной постановкой в личной ложе богатый покровитель. Он улыбнулся ей и помахал рукой. Трясучка прорычал что-то на своём языке, тяжело толкая тяжёлую дверь, и Монза ввалилась следом. Она выхватила Кальвес и побежала по ступеням, перескакивая сразу через две, не замечая жжения в коленях. Когда она добралась туда, Морвеер всё стоял у окна, его помощница, скрестив ноги, сидела на столе, с чавканьем обгладывая буханку хлеба. - Кажется там, на улице, совершенный раздрай! - Отравитель повернулся в комнату, и его улыбка испарилась, как только он увидел лицо Монзы. - Что? Он жив? - Он мёртв. Мертвы десятки. Брови Морвеера капельку приподнялись. - Их естественный уклад таков, что книги всегда пребудут в постоянном движении по зданию. Нельзя было рисковать, не решит ли Мофис поработать с какой-нибудь другой. На что я никогда не полагаюсь, Дэй? - На случай. Всегда первым делом убедись. - Дэй оторвала зубами очередной кусок хлеба и бубнила сквозь него. - Поэтому-то мы и отравили их все. Каждую счётную книгу в том заведении. - Это не то, о чём мы договаривались, - рычала Монза. - Я всё же думаю, что то. Во что бы то ни стало, говорила ты мне, не взирая, кто погибнет на пути. Это единственные условия, на которых я работаю. Что-либо иное допускает недопонимание. - Морвеер выглядел отчасти озадаченным, отчасти развлекающимся. - Я осведомлён, что некоторым натурам претит убийство оптом, но я определённо не предвидел, что ты, Монцкарро Муркатто, Талинская Змея, Мясник Каприла будешь одной из них. Не стоит беспокоиться из-за денег. За Мофиса ты заплатишь десять тысяч, как мы и договаривались. Остальные - беспла... - Вопрос не в деньгах, болван! - Тогда в чём вопрос? Я взял на себя часть работы, как и было тобой поручено, и добился успеха, в чём же здесь моя вина? Ты говоришь, что совсем не имела в виду такого результата и не берёшь на себя ответственность за эту работу, так в чём же здесь твоя вина? Очевидно, ответственность свалилась не на нас, а между нами, совсем как дерьмо с задницы нищего, да прямиком в открытый погреб, навсегда скрывшись с глаз и не создавая никому никаких дальнейших неудобств. Неудачное недопонимание, можем же мы так его назвать? Несчастный случай? Как будто внезапно налетел ветер, и упало огромное дерево и накрыло в том месте всех букашек и раздавило... их... насмерть! - Ррраздавило, - прощебетала Дэй. - Если тебя донимает совесть... Монза ощутила прилив гнева, рука в перчатке до боли крепко сжала ножны, искривлённые кости, смещаясь, хрустели. - Совесть это отмазка, чтобы ничего не делать. А я про разумное использование ситуации. Отныне мы сойдёмся на одном покойнике за один раз. - Точно сойдёмся? Она неожиданно шагнула вглубь комнаты, и отравитель попятился, встревожено переводя глаза на её меч и обратно. - Не испытывай меня. Даже не пробуй. Один труп... за один раз... я сказала. Морвеер осторожно прочистил горло. - Конечно, ты - клиент. Мы поступим, как ты велишь. В самом деле, нет причин злиться. - Ну уж если я разозлюсь, я тебе скажу. Он издал болезненный вздох. - В чём трагедия нашего ремесла, Дэй? - Признательности нет. - Ассистентка пропихнула в рот последнюю маленькую корочку. - Совершенно верно. Пойдём, прогуляемся по городу, пока наша хозяйка решает, чьё имя из её списочка следующим удостоится нашего внимания. Такое впечатление, что здешний воздух заразили лицемерием. - Он с видом оскорблённой невинности вышел вон. Дэй зыркнула из-под песчаных ресниц, пожала плечами, встала, отряхнула с блузки крошки и проследовала за учителем. Монза отвернулась к окну. Толпа в основном рассосалась. Появились кучки встревоженных городских стражников, перекрывавших улицу перед банком, соблюдая безопасную дистанцию от неподвижных тел, распростёртых на мостовой. Она подумала, что бы на это сказал Бенна. Скорее всего, посоветовал бы ей успокоиться. Посоветовал бы выбросить всё из головы. Она схватила обеими руками сундук и, рыча, запустила его через комнату. Он ударился о стену, подняв в воздух клочья обивки, грохнулся вниз и, опрокинувшись, раскрылся, разбрасывая по полу одежду. Трясучка всё стоял в дверях, наблюдая за ней. - Я завязываю. - Нет! - Она осеклась. - Нет. Мне по-прежнему нужна твоя помощь. - Стоя лицом к лицу с мужчиной, это одно... но так... - С другими будет по-другому. Я прослежу за этим. - Чистые, красивые убийства? Вот уж вряд ли. Если настроился убивать, трудно предрешить число мёртвых. - Трясучка медленно помотал головой. – Это Морвеер и подобные ему уёбища могут отойти в сторонку и лыбиться, но не я. - Ну так что? - Она медленно приближалась к нему, так, как подходят к норовистой лошади, стараясь успокоить её глазами и не позволить понести. - Назад на Север с полусотней заработанного за поездку серебра? Отрастишь волосы и вернёшься к нестиранным рубашкам и окровавленному снегу? Мне казалось, ты гордый. Мне казалось, ты хочешь добиться лучшего, чем то, что было. - Ты права. Я хотел стать лучше. - И можешь стать. Со мной. Кто знает? Вдруг, этим ты спасёшь чьи-то жизни. - Она нежно положила левую руку ему на грудь. - Наставь меня на праведный путь. Тогда ты сможешь стать одновременно и хорошим и богатым. - Начинаю сомневаться, что человек может быть и тем и тем. - Помоги мне. Я должна идти дальше... ради брата. - Уверена? До мёртвых помощь не дойдёт. Месть нужна тебе самой. - Тогда ради меня! - Она через силу смягчила голос. – От меня зависит хоть что-то, чтобы ты передумал? Его губы скривились. - Собираешься швырнуть мне ещё пятёрку? - Зря я так, не стоило. - Она скользнула рукой выше, обвела вдоль линии его подбородка, пытаясь взвесить верные слова, настроить на верное решение. - Ты не виноват. Не стало брата, а он был для меня всем. Не хочу потерять кого-то... - Она не закончила фразу. Теперь во взгляде Трясучки появилось странное выражение. Отчасти сердитое, отчасти алчное, отчасти стесняющееся. Некоторое время он стоял молча, и она ощущала как на его лице вздуваются и расслабляются мышцы. - Десять тысяч, - сказал он. - Шесть. - Восемь. - Принято. - Она уронила руку, и они уставились друг на друга. - Собирайся, мы уезжаем через час. - Ладно. - Он виновато прокрался за дверь, избегая её взгляда, а она осталась здесь, в одиночестве. В этом-то и была основная беда с хорошими людьми. Они обходятся дьявольски дорого.
Часть III. СИПАНИ
Нет необходимости верить в сверхъестественный источник зла; человек сам с лихвой способен на любую мерзость. Джозеф Конрад.
Не прошло и двух недель, как тамошний люд перешёл границу в поисках расплаты и повесил старого Десторта вместе с женой. Мельницу сожгли. Неделю спустя его сыновья выступили мстить, и Монза сняла отцовский меч и ушла с ними. Держась позади неё хныкал и шмыгал носом Бенна. Она была рада уйти. У неё пропало настроение сажать и сеять. Они покинули долину чтобы свести счёты, и сводили их два года. К ним присоединялись другие, те кто потерял свой труд, свои поля, свои семьи. В скором времени они уже сами жгли поля, вламывались в хаты, забирали всё, что могли найти. Вскоре они уже сами вешали. Бенна подрастал быстро. Закалился и стал безжалостен. Что ещё оставалось? Они мстили за убийства, потом за кражи, потом за оскорбления, потом за слухи об оскорблениях. Шла война, поэтому нехватки в прегрешениях, за которые следует мстить, не было. Потом, под конец лета, Талинс и Мусселия заключили мир. Ни одна из сторон не выиграла ничего, кроме трупов. Человек в отороченном золотом плаще прискакал на равнину, ведя за собой солдат, и запретил творить расправы. Сыновья Десторта и остальные разошлись в разные стороны, забрали с собой награбленное и вернулись к тому, чем занимались до того как настало прежнее безумие, либо отыскали безумие новое, чтобы погрузиться уже в него. К тому времени у Монзы снова появилось настроение сажать и сеять. Они добрались до деревни. Там им предстало воплощение воинского блеска, стоящее на краю разрушенного источника в нагрудном доспехе сияющей стали, с инкрустированной самоцветами рукоятью меча у бедра. Половина деревни собралась послушать его речь. - Моё имя - Никомо Коска, капитан Солнечной Роты - благородного братства, сражающегося в составе Тысячи Мечей, величайшей бригады наёмных воинов Стирии! У нас есть договор о найме с юным герцогом Рогонтом Осприйским и мы набираем воинов. Мужей с боевым опытом, мужей осенённых храбростью, мужей влюблённых в приключения и обожающих деньги. Кого-нибудь из вас тошнит ковырять грязь ради пропитания? Кто-нибудь из вас мечтает о чём-то лучшем? О чести? О славе? О богатстве? Вступайте к нам. - Давай пойдём, - шепнул Бенна. - Нет, - сказала Монза, - С меня хватит драться. - Не придётся много драться! - возвестил Коска, словно сумел прочесть её мысли. - Даю слово! Серебренник в неделю, плюс доля от добычи! А добычи будет полно, поверьте мне, парни! Наша дело правое... ну, вполне правое, и наша победа неизбежна. - Давай пойдём, - шепнул Бенна. - Ты собираешься обратно месить грязь? Валиться усталой каждую ночь, с грязными ногтями? Мне не хочется! Монза подумала о работе, которую ей надо будет проделать, чтобы только очистить верхнее поле и что она с этой работы сможет выручить. Образовалась очередь из людей, намеревающихся вступить в Солнечный Отряд, в основном крестьян и нищих. Темнокожий писарь вносил их имена в книгу. Монза протолкалась к ним. - Я Монцкарро Муркатто, дочь Джаппо Муркатто, а это мой брат Бенна и мы воины. Отыщется ли нам работа в вашем отряде? Коска обалдело посмотрел на неё, а темнокожий покачал головой. - Нам нужны мужчины с боевым опытом. А не мальчишки и бабы. - Он попытался подвинуть её рукой. Она не собиралась подвигаться. - У нас есть опыт. Побольше, чем у этих поскрёбышей. - У меня отыщется тебе работа, - сказал один из крестьян, осмелевший от того, что расписался в бумаге. - Как насчёт отсосать мне хуй? - И он принялся ржать. Пока Монза не сшибла его на землю и каблуком не заставила проглотить половину зубов. Никомо Коска глядел на это поучительное зрелище слегка подняв бровь. - Саджаам, договор о найме. Там точно сказано про мужчин? Как звучит буквально? Писарь покосился на документ. - "Две сотни кавалерии и две сотни пехоты, кои должны состоять из хорошо оснащённых и подготовленных лиц." Лица - вот всё что там говориться. - А подготовка - такое расплывчатое понятие. Ты, девица! Муркатто! Ты завербована, и твой брат тоже. Ставьте подписи. Так она и сделала, и Бенна тоже, и вот так просто они стали солдатами Тысячи Мечей. Наемниками. Крестьянин уцепился за ногу Монзы. - Мои зубы. - Поищи их, когда посрёшь, - ответила она.
Никомо Коска, прославленный солдат удачи, увёл новых завербованных из деревни под весёлый звук рожка, и той ночью они встали лагерем под звёздами, сгрудились в темноте у костров, разговаривая об обретении богатства в грядущей кампании. Монза и Бенна укрылись вместе под одним, наброшенным на плечи, одеялом. Из мрака вышел Коска, отблески огня отражались от его кирасы. - Ах! Мои дети войны! Талисманы моей удачи! Холодно, у? Он сдёрнул свой алый плащ и кинул его им. - Держите. Может, выгонит холод из ваших костей. - Что вы за него хотите? - Примите вместе с моими комплиментами, у меня есть ещё. - Почему? - хрипло спросила она, .... - "Капитан сперва следит за удобством своих людей, а уж потом за собственным", сказал Столикус. - Кто это? - спросил Бенна. - Столикус? Вы что, это же величайший полководец в истории! - Монза тупо таращилась на него. - Император старых дней. Самый знаменитый из императоров. - Что такое император? - спросил Бенна. Коска поднял брови. - Типа короля, только ещё хлеще. Вам надо это почитать. - Он что-то вынул из кармана и вложил в руку Монзы. Небольшая книжица, с помятой и поцарапанной красной обложкой. - Я почитаю. - Она открыла книгу на первой странице, ожидая, что он уйдёт. - Мы читать не умеем, - сказал Бенна, прежде чем Монза успела его заткнуть. Коска нахмурился, покрутил между большим и средним пальцем кончик навощенных усов. Монза ждала, что капитан велит им убираться назад на хутор, но вместо этого он медленно присел возле них и закинул ногу на ногу. - Дети, дети. - Он ткнул в страницу. - Вот это вот буква "А".
Туман и шёпот
Сипани вонял гнилью и застоявшейся морской водой, угольным дымом, ссаньём и говном, краткостью жизни и медленным разложением. Как будто Трясучку рвало. Да ладно бы запах - не разглядеть свою руку перед лицом. Ночь такая тёмная, а туман такой густой, что Монза, идущая так близко, что её можно коснуться, виднелась не чётче призрачного очертания. Фонарь освещал перед его сапогами едва ли с десяток блестящих холодной влагой булыжников. Не раз он чуть было не шагнул прямо в воду. Это было бы легче лёгкого. В Сипани вода подстерегала за каждым углом. Злобные великаны вздымались впереди, корчились, превращались в обшарпанные здания и уползали прочь. Из мглы выскакивали чёрные фигуры - шанка в битве под Дунбреком - и становились мостами, оградами, повозками, изваяниями. По углам улиц на концах шестов качались светильники, у дверей горели факелы и освещённые окна висели в воздухе, предательски мерцая во мраке, как болотные огоньки. - Проклятущий туман, - бормотал Трясучка, поднимая фонарь повыше, будто от этого был толк. - Не вижу ни зги. - Это Сипани, - бросила через плечо Монза. - Город Туманов. Город Отзвуков. Ну да, ледяной воздух наполняли странные звуки. Повсюду журчание, плеск воды, скрип канатов гребных шлюпок, виляющих по разветвлённым каналам. Во тьме звенели колокольца, всевозможными голосами перекликались люди. Цены. Предложения. Предостережения. Разлетающиеся из уст в уста угрозы и хохмы. Собачий лай, кошачье шипение, птичье карканье, крысиный шорох. Обрывки затерянной в тумане музыки. Призрачный смех, перепорхнувший сюда с той стороны бурных вод, фонари скачут во мраке, когда какая-нибудь компания гуляк направлялась в ночи из кабака в бордель, в игорный притон, в курильню. Трясучка вертел головой, и ему становилось ещё хуже. Похоже, ему нездоровилось уже несколько недель. С самого Вестпорта. Из тьмы донёсся топот, и Трясучка прижался к стене, правая рука на рукояти засунутого под куртку топорика. Впритирку с ним, из темноты возникали и проносились прочь какие-то мужчины. И женщины, одна на бегу прижимала шляпку к громоздкой причёске. Отмеченные пьяными улыбками бесовские рожи налетали, кружились, мчались мимо и уходили в ночь - мгла колыхалась за их развевающимися плащами. - Сволочи, - прошипел Трясучка вслед им, выпуская топор и отлепляясь от липкой стены. - Свезло им, что я одного из них не разделал. - Привыкай. Это Сипани. Город Гуляк. Город Воров. Ну да, воров хватало с запасом. Возле ступеней, на углах, под мостами, одаривая тяжёлыми взглядами, слонялись мужчины. И женщины, чёрные силуэты в дверных нишах, за ними тускло горят светильники, некоторые вопреки холоду еле одеты. - Серебренник! - крикнула ему одна из окна, высунув ногу и покачивая ею в полумраке. - За серебренник у тебя будет лучшая в жизни ночь! Ладно, за десять грошей! За восемь! - Продают себя, - хрипло промолвил Трясучка. - Каждый себя продаёт, - донёсся невнятный голос Монзы - Это... - Да, да. Это, ебать его в сраку, Сипани. Монза остановилась, и он едва не налетел на неё. Она откинула капюшон и прищурилась на узкую дверь в облезлой кирпичной стене. - Это оно. - Ты что, показываешь мне местные достопримечательности? - Может, позже устроим такую прогулку. А сейчас пора заняться делом. Прими грозный вид. - Так точно, вождь, - Трясучка выпрямился и скорчил самую злую и мрачную физиономию. - Так точно. Она постучала и вскоре дверь, покачнувшись, отворилась. Из тускло освещённого коридора смотрела женщина, долговязая и гибкая, напоминающая паука. Она стояла перед ними, расслабленно прислонившись к косяку и, положив руку на дверь, постукивала тонким пальцем по дереву. Как будто ей принадлежал и этот туман, и вся ночь и они сами в придачу. Трясучка самую малость придвинул фонарь. Твёрдое, резкое лицо с ухмылкой бывалого человека усыпано веснушками, во все стороны торчали короткие рыжие волосы. - Шайло Витари? - спросила Монза. - А ты, значит, будешь Муркатто? - Так и есть. - Ты облачена в смерть. - Она сузила глаза на Трясучку. Холодные глаза, с намёком на жестокую насмешку внутри. - Кто твой мужик? Он ответил за себя. - Звать Коль Трясучка, и я не её. - Нет? - Она усмехнулась Монзе. - Чей же он тогда? - Свой собственный. В ответ она засмеялась режущим смехом. Как будто всё в ней этому смеху противилось. - Это Сипани, приятель. Каждый кому-то принадлежит. Северянин, да? - Это плохо? - Как-то раз один меня спустил с лестницы. С тех пор я с ними не очень. Почему Трясучка? Она застала его этим врасплох. - Что? - Наверху, на Севере, слыхала я, мужчина зарабатывает себе имя. Совершает великие подвиги и всё такое. Почему Трясучка? - Ээ - Последнее, в чём он нуждался - оказаться дураком в глазах Монзы. Он всё ещё надеялся при случае пролезть обратно в её постель. - Потому что мои враги трясутся от страха когда встречаются со мной лицом к лицу, - соврал он. - Правда что ли? - Витари отступила от двери, одарив его издевательской улыбочкой, когда он пригибался под низкой притолокой. - Ну и трусливые же у тебя, нахрен, враги. - Саджаам сказал, ты здесь кое-кого знаешь, - проговорила Монза, когда женщина провела их в узкую гостиную, скудно освещённую дымящимися угольками очага. - Я всех знаю. - Она сняла с огня дышащий паром котелок. - Супа? - Мне не надо, - сказал Трясучка, прислонившись к стене и сложив на груди руки. Он стал гораздо опасливее относиться к гостеприимству, с тех пор как познакомился с Морвеером. - Мне тоже, - сказала Монза. - Располагайтесь. - Витари налила себе какого-то напитка и села, закинув одну длинную ногу на другую. Носок её чёрного сапога покачивался вперёд-назад. Монза заняла единственный оставшийся стул, слегка сморщившись, пока на него усаживалась. - Саджаам сказал, ты решаешь вопросы. - И чем же вы двое озабочены? Монза мельком глянула на Трясучку, в ответ он пожал плечами. - Я слышала, что в Сипани едет король Союза. - Так и есть. Похоже, король вбил себе в голову, что является величайшем государственным деятелем эпохи. - Витари широко улыбнулась, показывая два ряда здоровых, острых зубов. - Он собирается принести Стирии мир. - Он серьёзно? - Ходят слухи. Он устраивает переговоры, чтобы обсудить условия соглашения между великим герцогом Орсо и Лигой Восьми. Он заставил приехать всех их вождей - во всяком случае тех, кто выжил - в первую очередь Рогонта и Сальера. Заставил старого Соториуса играть роль хозяина, здесь на - по замыслу нейтральной - земле Сипани. И заставил выехать своих шурьёв, говорить от имени их отца. Монза вытянула вперёд шею, живо, как сарыч у мёртвой туши. - И Арио и Фоскара? - И Арио и Фоскара. - Они собираются выработать условия мира? - спросил Трясучка, и вскоре пожалел, что открыл рот. Каждая из женщин одарила его насмешкой в собственном непередаваемом стиле. - Это Сипани, - ответила Витари. - Тут мы вырабатываем один лишь туман. - И никто, будь уверен, на тех переговорах ничего сверх того не выработает. - Монза с мрачным видом откинулась на стуле. - Только туман и шёпот. - Лига Восьми треснула по швам. Борлетта пала. Кантайн мёртв. Когда распогодится, Виссерин возьмут в осаду. Разговорами ничего не изменишь, да никто и не собирается. - Арио сядет, притворно улыбнётся, послушает и покивает. Заронит робкое зерно надежды, что его отец готов к миру. Надежда проживёт ровно до тех пор, пока со стен Виссерина не увидят войска Орсо. Витари снова подняла чашу, сузив глаза на Монзу. - И вместе с ними Тысячу Мечей. - Сальер с Рогонтом, да и другие, прекрасно всё понимают. Они не дураки. Трусы и хапуги, это да, но не дураки. Они лишь пытаются выиграть время для манёвра. - Манёвра? - переспросил Трясучка, прожёвывая странное слово. - Увиливания, - ответила Витари, опять показывая ему зубы. - Орсо не нужен мир, и Лига Восьми мира не ждёт. Единственный, кто едет сюда в надежде на что-то кроме тумана, это его светлейшее Величество, но говорят, у него талант к самообману. - Развивается вместе с короной, - добавила Монза, - но меня он никак не касается. Моё дело - Фоскар и Арио. Чем они ещё займутся, помимо вешания лапши на уши своему зятю? - В честь короля с королевой устраивают костюмированный бал-маскарад во дворце Соториуса, в первую ночь переговоров. Арио с Фоскаром там будут. - Там будет хорошая охрана, - сказал Трясучка, стараясь не растеряться. Мало способствовало то, что ему послышался будто бы плач ребёнка где-то неподалёку. Витари фыркнула. - Дюжина самых охраняемых в мире людей в одном зале со злейшими врагами? Там будет больше солдат, чем в битве за Адую, зуб даю. Сходу и не придумать места, где братья были бы менее уязвимы. - И что тогда? - обратилась к ней Монза. - Посмотрим. Я с Арио не знакома, но я знаю кое-кого. Близкого, очень близкого друга. Чёрные брови Монзы сдвинулись. – Значит, нам надо будет поговорить с... Внезапно скрипнув, открылась дверь, и Трясучка крутнулся, уже наполовину вытащив топор. В дверях стоял ребёнок. Девочка, лет примерно восьми, одета в слишком длинную ночнушку с торчащими внизу костлявыми лодыжками и босыми ногами, на голове неряшливо спутавшись, топорщились рыжие волосы. Она уставилась на Трясучку, потом на Монзу, и потом на Витари, большими голубыми глазами. - Мама. Кэс плачет. Витари присела на колени и пригладила девочке волосы. - Не переживай, родная, я слышу. Постарайся его успокоить. Я приду, сразу как освобожусь, и всем вам спою. - Хорошо. - Девочка ещё раз посмотрела на Трясучку, и он немного виновато отодвинул топор и попытался изобразить улыбку. Она отступила и закрыла за собой дверь. - У малыша кашель, - произнесла Витари прежним суровым голосом. - Один подхватит простуду, потом заболеют все, потом я сама заболею. Кто-нибудь был матерью, а? Трясучка поднял брови. - Не скажу, что обеспечен подходящим снаряжением. - Никогда особо не везло с семьёй, - сказала Монза.- Ты согласна нам помочь? Глаза Витари мелькнули на Трясучку и обратно. - Кто ещё с вами в деле? - Некто по кличке Дружелюбный, мускулы. - И как, умелый? - Даже очень, - ответил Трясучка, думая о тех двоих зарезанных, истекавших кровью на улицах Талинса. - Однако, странноватый. - Что делать, при такой-то работе. Кто ещё? - Отравитель с помощницей. - Хороший? - По собственным словам. Зовут Морвеер. - Тьфу! - Витари выглядела так, будто отхлебнула мочи. - Кастор Морвеер? Эта сволочь также преданна и ценит доверие, как скорпион. Монза ответила спокойным суровым взглядом. - И от скорпионов бывает польза. Я спрашиваю: ты - нам поможешь? Глаза Витари при свете очага сияли двумя прорезями. - Согласна помочь, но придётся потратиться. Если мы сделаем дело, что-то подсказывает, мне никогда больше не будут рады в Сипани. - Деньги не проблема. Лишь бы нам с твоей помощью удалось к ним подобраться. Так ты знаешь кого-нибудь, кто сумеет нам посодействовать? Витари допила напиток и выплеснула подонки на уголья. - О, я-то всякий народ знаю.
Искусство убеждать
Было рано и было тихо на извилистых улочках Сипани. Монза сгорбилась на крыльце, плотно завернувшись в куртку, засунув руки подмышки. Так она ёжилась, по меньшей мере, час, неумолимо коченея, выдыхая туман в туманный воздух. Края ушей и ноздри неприятно щипало. Чудо, что в носу ещё не замёрзли сопли. Но она умела быть терпеливой. Пришлось научиться. Девять десятых войны есть ожидание, писал Столикус, и она нутром чуяла, что он ещё и приуменьшил. Мужик прокатил мимо тачку, заваленную соломой, фальшивое насвистывание заглушила редеющая мгла, и Монза следила за ним глазами, пока он не превратился в тёмный контур и не исчез совсем. Ей хотелось, чтобы рядом оказался Бенна. И чтобы он прихватил с собою трубку шелухи. Она покатала языком по пересохшему рту, пытаясь вышвырнуть эту мысль из головы, но та застряла как заноза под ногтем. Чудесное, болезненное пощипывание в лёгких, вкус выходящего изо рта дыма, конечности наливаются тяжестью, мир становится мягким. Сомнения, гнев, страх - всё вытекает прочь. По мокрым плитам застучали шаги и во мраке возникли два силуэта. Монза, одеревенев, сжала кулаки - в искривлённых суставах вспыхнула боль. Женщина в ярко красном плаще, отороченном золотой вышивкой. - Скорее! - с лёгким союзным акцентом подгоняла она человека, неуклюже громыхающего позади с тяжёлым бревном на плече. - Я не собираюсь снова опоздать... Пронзительный свист Витари прорезал пустынную улицу. С крыльца соскользнул Трясучка, выпрыгивая позади слуги и сдавливая его руки. Из ниоткуда возник Дружелюбный, и, прежде чем слуга успел вскрикнуть, отвесил четыре тяжёлых удара в живот, отправив того блевать на мостовую. Монза услышала, как женщина поперхнулась, мельком увидев её лицо с расширившимися глазами, когда та повернулась бежать. Прежде, чем она сделала хотя бы шаг, впереди из мрака донёсся голос Витари. - Карлотта дан Эйдер, если я не ошибаюсь! Выставив перед собой руку, женщина в красном плаще пятилась к крыльцу, где стояла Монза. - У меня есть деньги! Я заплачу! Витари выступила из мглы, легко и развязно, как наглая кошка в своём огороде. - О, ты как следует заплатишь. Должна сказать, я недоумевала, когда узнала, что обожаемая любовница принца Арио сейчас в Сипани. Говорят, тебя не вытащить из его спальни. - Витари гнала её на крыльцо и Монза отодвинулась назад, в тусклый коридор, морщась от резкой боли в затёкших без движения ногах. - Сколько бы ни платила Лига Восьми, я... - Я на них не работаю, оскорбительно одно только предположение. Ты, что, меня не помнишь? С Дагоски? Разве не помнишь, как ты пыталась продать город гуркам? Разве не помнишь, как тебя поймали? - И Монза увидела как та, с лязгом, что-то уронила на булыжную мостовую - лезвие в форме креста, пляшущее и звякающее на конце цепи. - Дагоска? - Теперь в голосе Эйдер появилась нотка необъяснимого ужаса. - Нет! Я сделала всё, что он велел! Всё! Почему он не... - О, я больше не служу Калеке. - Витари наклонилась ближе. - Я на вольном промысле. Женщина в красном плаще наткнулась на порог и, спотыкаясь, оказалась в коридоре. Повернулась и увидела поджидавшую Монзу - рука в перчатке покоилась на эфесе меча. Эйдер замерла, одышливые хрипы отражались от мокрых стен. Витари захлопнула за ними дверь - окончательно похоронившим надежду щелчком упала задвижка. - Сюда. - Она толкнула Эйдер и та чуть не упала, запутавшись в полах собственного плаща. - Если вы не против. - Как только ей удалось твёрдо встать на ноги, последовал другой толчок, и она проехала лицом вниз сквозь проём. Витари втащила её за руку и следом в комнату медленно вошла Монза, твёрдо стиснув челюсти. Как и её челюсть, комната видала лучшие дни. Ветхая отделка покрылась чёрной плесенью, вздулась от сырости. Затхлый воздух вонял гнилью и луком. В углу привалилась Дэй, с бедовой улыбочкой на лице протирая об рукав сливу цвета свежего синяка. Она протянула её Эйдер. - Сливу? - Что? Нет! - Не стесняйся. Они всё ещё хорошие. - Сядь. - Витари втолкнула Эйдер в плетёное кресло, бывшее единственной мебелью. Обычно это везение - занять единственное сиденье. Но не сейчас. - Говорят, история движется по кругу, но кто бы мог представить, что мы снова встретимся в такой обстановке? От этого прям слёзы наворачиваются на наши глаза. На твои уж точно. Карлотта дан Эйдер, однако, не казалась готовой вот-вот заплакать. Она сидела прямо как столбик, сложив руки на коленях. В виду обстоятельств, неожиданное спокойствие. Почти что гордость. Расцвет её молодости уже миновал, но она по-прежнему осталась необыкновенно восхитительной женщинойи всё необходимое тщательно выщипано, подкрашено и напудрено, наилучшим образом это подчёркивая. Колье с красными камнями сверкало на шее, золото блестело на длинных пальцах. Она выглядела скорее графиней, чем содержанкой, и была в этой прогнившей комнате не к месту, будто кольцо с бриллиантом в мусорной куче. Витари медленно обогнула кресло и склонившись зашептала ей на ухо. - Ты отлично смотришься. Всегда умела приземляться на ноги. Однако падение есть падение, не так ли? От главы Гильдии Торговцев Пряностями до шлюхи принца Арио? Эйдер даже не вздрогнула. - Такова жизнь. Чего тебе нужно? - Просто поговорить. - Голос Витари мурлыкал низко и хрипло, как во время занятия любовью. - Если мы получим те ответы, что хотим. А если нет, то придётся сделать тебе больно. - Не сомневаюсь, ты от этого получишь удовольствие. - Такова жизнь. - Она внезапно ударила любовницу Арио по рёбрам, вполне сильно, чтобы та скорчилась в кресле и, задыхаясь, сложилась пополам. Витари наклонилась ближе, снова занося кулак. - Повторить? - Нет! - Эйдер выставила руку, оскалила зубы, глаза заметались по комнате и вернулись к Витари. - Нет... ах... Я согласна сотрудничать. Просто... просто скажи, что тебе нужно знать. - Для чего ты приехала сюда, вперёд своего любовника? - Сделать приготовления к балу. Костюмы, маски, все виды... Кулак Витари двинул ей вбок, в то же самое место, сильнее, чем в первый раз, гулкий удар отразился от сырых стен. Эйдер заверещала, обхватила себя руками, судорожно хватая воздух и кашляя, лицо исказила боль. Витари склонилась над ней, подобно чёрному пауку над запутавшейся мухой. - Я теряю терпение. Для чего ты здесь? - Арио устраивает... ещё один, особый праздник... потом. В честь брата. В честь дня рождения брата. - Что за особый праздник? - Тот, за которым ездят в Сипани. - Эйдер снова кашлянула, повернула голову и сплюнула, посадив на плечо прекрасного плаща пару мокрых пятен. - Где? - В Доме удовольствий Кардотти. Он снимает на ночь всё заведение. Для самого себя, Фоскара и их рыцарей. Он послал меня сделать приготовления. - Он послал любовницу снимать шлюх? Монза фыркнула. - В духе Арио. Какие приготовления? - Найти артистов. Подготовить апартаменты. Удостовериться, что они безопасны. Он мне... верит. - Ещё больший дурак. - Витари цыкнула. - Занятно, что бы он сделал, если б узнал на кого ты на самом деле работаешь, а? Для кого ты на самом деле шпионишь? На нашего общего друга из Допросного Дома? Нашего увечного приятеля из инквизиции его Величества? Приглядываешь за стирийскими делишками для Союза? Тяжко тебе приходится, если вспомнить, кого ты вынуждена предавать каждую неделю. Эйдер сверкнула глазами в ответ, по-прежнему обвивая руками ушибленные рёбра. - Такова жизнь. - Смерть, если Арио узнает правду. Всё чего это будет стоить - одна записочка. - Чего тебе надо? Монза вышла из тени. – Мне надо, чтоб ты помогла нам подобраться близко к Арио и Фоскару. Мне надо, чтоб ты впустила нас в Дом удовольствий Кардотти, той твоей праздничной ночью. Когда дойдёт до приглашения артистов, мне надо, чтоб ты наняла тех, кого мы скажем, когда мы скажем и как мы скажем. Ясно тебе? Лицо Эйдер совсем побледнело. - Вы собираетесь их убить? - Никто не проронил ни слова в ответ, но тишина сказала всё. - Орсо догадается, что я его предала! Калека узнает, что я его предала! Двух худших врагов нет на всём Земном Круге! Можете с тем же успехом убить меня сразу. - Ладно. - Лезвие Кальвеса ласково прозвенело, когда она вытаскивала его. Глаза Эйдер расширились. - Подожди... Монза вытянулась, положила блестящий кончик меча в ямку между ключиц Эйдер и слегка надавила. Любовница Арио выгнулась назад над креслом, беспомощно сжимая и разжимая ладони. - Ах! Ах! - Монза крутанула запястьем, сталь блеснула светом, когда узкий клинок поворачивался гранями туда-сюда, медленно-медленно самым кончиком вгрызаясь, впиваясь, ввинчиваясь в шею Эйдер. Змейка тёмной крови выступила из ранки и поползла по груди. Её визг стал ещё пронзительней, сильней, ещё более устрашающ. - Нет! Ах! Прошу! Нет! - Нет? - Монза удерживала её на месте, пришпиливая к спинке кресла. - Не готова умереть здесь и сейчас? Редко кто готов, когда пробивает их час. - Она отвела Кальвес и Эйдер откинулась вперёд, касаясь окровавленной шеи одним дрожащим пальчиком, прерывисто глотая воздух. - Ты не понимаешь. Это не просто Орсо! Это не просто Союз! Их поддерживает банк! Их поддерживают Валинт и Балк. Банк владеет ими. Кровавые Годы для них только развлечение в перерыве между действием. Небольшая перепалка. Ты и помыслить не можешь, в чей огород собираешься нагадить... - Ошибаешься. - Монза наклонилась к ней и заставила Эйдер одёрнуться. - Мне всё равно. Существенная разница. - Пора? - спросила Дэй. - Пора. Рука девчушки метнулась и кольнула ухо Эйдер блестящей иглой. - Ах! Дэй зевнула, засовывая металлическое шило во внутренний карман. - Не переживай, он медленный, по меньшей мере неделя у тебя точно есть. - До чего? - Пока ты не почувствуешь себя плохо. - Дэй откусила сливу, и по её щеке побежал сок. - Ад побери, - пробормотала она, ловя его пальцем. - Плохо? - выдохнула Эйдер. - Очень, очень плохо. А на другой день ты будешь мертвее Иувина. - Поможешь нам - дадим противоядие и хотя бы шанс скрыться. - Монза стирала кровь с острия меча Бенны большим и средним пальцем в перчатке. - Только вякни кому-то, что мы затеяли, здесь или в Союзе, Орсо или Арио, или твоему дружку Калеке, и... - Она убрала меч в ножны и резким шлепком задвинула рукоять. - Так или иначе, у Арио будет одной любовницей меньше. Эйдер разглядывала их, всё ещё держась рукой за шею. - Злобные суки. Дэй дососала сливу до косточки и отбросила прочь. - Такова жизнь. - Вот и всё. - Рывком за локоть Витари вздёрнула любовницу Арио на ноги и повела к двери. Монза преградила им путь. - Что ты скажешь своему прибитому слуге, когда он очухается? - То... что нас ограбили? Монза протянула перчаточную руку. Лицо Эйдер осунулось пуще прежнего. Она отцепила колье и бросила Монзе на ладонь, за ним последовали кольца. - Достаточно убедительно? - Не знаю. С виду ты из тех дам, что оказывают сопротивление. - Монза ударила её в лицо. Она вскрикнула, споткнулась и упала бы, если бы Витари её не подхватила. Она подняла голову, из носа и разбитой губы текла кровь, и на мгновение на её лице возникло такое странное выражение. Да, больно. Да, естественно, страшно. Но и то, и другое застило злобой. Может также выглядела сама Монза, когда её сбрасывали с террасы. - Вот теперь всё, - произнесла она. Витари дёрнула Эйдер за локоть и выволокла ту в коридор, к передней двери, шаркая о грязные доски. Дэй вздохнула, а потом оттолкнулась от стены и отряхнула со спины труху обивки. - Чётко и красиво. - Не скажу спасибо твоему учителю. Где он? - Предпочитаю "наниматель", и он сказал, что есть какие-то поручения, по которым он должен сбегать. - Поручения? - Это проблема? - Я платила за хозяина, не за собаку. Дэй ухмыльнулась. - Гав, гав. Морвеер не сумеет ничего, что не сумела бы я. - Неужели? - Он стареет. Переоценивает себя. Та перегоревшая верёвка, в Вестпорте, почти что погубила его. Мне бы не хотелось, чтобы неосторожности, типа той, мешали вашему делу. Учитывая, сколько вы платите. Хуже беды, чем неосторожный отравитель рядом с вами и придумать нельзя. - Моего мнения на этот счёт ты не добьёшься. Дэй пожала плечами. - Несчастные случаи по нашей линии случаются всегда. Особенно со стариками. Это, всё-таки, ремесло для молодых. - Она профланировала в коридор, миновав шагнувшую обратно Витари. С отточенного лица той давно сошёл кураж, а вместе с ним и самодовольство. Она замахнулась чёрным сапогом и со злости пнула кресло в угол. - Значит, вот он, наш путь туда, - промолвила она. - Кажется так. - Как раз то, что я тебе обещала. - Как раз то, что ты обещала. - Арио и Фоскар, сразу оба, и способ до них добраться. - Неплохая отработка за день. Они посмотрели друг на друга, и Витари пробежалась языком по внутренней стороне губ, будто те горчили. - Ну. - Она пожала костлявыми плечами. - Такова жизнь.
Жизнь пьяницы
Глоток, глоток, глоток. Где же отыскать глоток выпивки? Никомо Коска, прославленный солдат удачи, дрожащей походкой доковылял, переходя улицу, к стене и всё-таки зарылся трепещущими пальцами в кошелёк по новой. По-прежнему там не было ничего, кроме пучка серого пуха. Он извлёк пух наружу, сдул с пальцев и смотрел как плавно тот парит вниз. Вся его удача. - В пизду кошелёк! - Он в бессильной ярости швырнул его в канаву. Затем передумал, и ему пришлось нагибаться, чтобы его поднять, кряхтя как старый дед. Он и был старый дед. Пропащий дед. Мёртвый дед, отними или добавь последний хрип дыхания. Он медленно опустился на колени, вперившись в ломаное отражение в чёрной луже, собравшейся среди булыжников. Он отдал бы всё, что имел за малюсенький глоток спиртного. Только надо отметить, он не имел ничего. Но его тело всё ещё принадлежало ему. Его руки, которые, то возносили князей к вершинам власти, то сбрасывали их вниз. Его глаза, которые видели поворотные точки истории. Его губы, которые нежно целовали знаменитейших красавиц эпохи. Его чешущийся член, его ноющие кишки, его паршивая шея - он был бы счастлив, продать всё это за одну-единственную порцию виноградного пойла. Только трудно представить, где бы он смог найти покупателя. - Я сам стал... пустым кошельком. - Он воздел в мольбе свинцовые руки и заревел в ночь - Блядь, на хуй, кто-нибудь - налейте мне вина! - Завали пасть, мудло! - отозвался грубый голос, и вместе с приближающимся стуком каблуков, переулок заволокло кромешным мраком. Он обедал за столами герцогов. Он резвился в постелях графинь. Города содрогались при имени Коски. - Как вообще дошло... до такого? - Он через силу поднялся, сглотнул рвотный позыв. Пригладил волосы назад с пульсирующих висков, потеребил длинные кончики усов. Он брёл по переулку и внутри, как встарь, пробуждалась его знаменитая гордыня. Прочь, между призрачных зданий, на свет фонаря во мгле. Сырой ночной ветер щекотал саднящее лицо. Шаги приближались, и Коска, моргая, быстро обернулся назад. - Уважаемый сэр! Я временно нахожусь без средств, и уповаю, что вы соблаговолите поспособствовать мне небольшой ссудой, до той поры... - Отвали, ссаная побирушка. - Мужчина мимоходом задел его, оттолкнув к стене. Коска вспыхнул возмущением от такого грубого произвола - Тот к кому ты обращаешься, ни кто иной, как Никомо Коска, прославленный солдат удачи! - Впечатление несколько подпортил ломаный скрежет сорванного голоса. - Генерал-капитан Тысячи Мечей! Точнее, экс-генерал-капитан. - Мужчина, исчезая в тумане, сделал неприличный жест. - Я обедал... в постелях... герцогов! - Коска сорвался на лающий кашель и был вынужден согнуться. Дрожащие руки на дрожащих коленях, ноющие от боли рёбра ходили ходуном, как мехи. Такова была жизнь пьяницы. Четверть жизни на жопе, четверть на роже, четвёрть на карачках, а всё остальное время согнувшись. Он наконец выхаркал здоровенный шлепок мокроты, и последним кашлем сдул его с воспалённого языка, закрутив в воздухе. И это он оставит после себя? Плевки в сотнях тысяч канав? Его имя, как синоним мелочного предательства, алчности и мотовства? Он выпрямился со стоном безысходного отчаяния, уставившись в ничто - даже звёзды отгородились от него всеобволакивающим туманом Сипани. - Один, последний шанс. Всё о чём я прошу. - Он и счёт потерял последним шансам, уже растраченным впустую. - Всего лишь один. Боже! - Кстати, он никогда не верил в Бога. - Судьбы! - В Судьбы он тоже не верил. - Кто-нибудь! - Он никогда не верил ни во что, дальше следующей рюмки. - Лишь... ещё один... шанс. - Ладно. Ещё один. Коска остолбенел. - Боже? Это... ты? Кто-то засмеялся. Женским голосом, и резким, издевательским, самым безбожным из всех видов смеха. - Если так жаждешь, встань на колени, Коска. Он покосился на скользящую мглу, пришпоривая мозги до состояния, кое-чем напоминающего активность. Кто-то знающий его имя. Навряд ли хорошее событие. Его враги много превосходили числом его друзей, а кредиторы ещё больше превосходили обоих. Он пьяно зашарил в поисках рукояти своего золочёного меча, затем вспомнил, что заложил его месяцы тому назад, в Осприи, и купил себе дешевый. Он пьяно зашарил в поисках рукояти того, другого меча, затем вспомнил, что заложил и его, сразу по приезду в Сипани. И опустил трясущуюся руку. Не велика потеря. Он сомневался, что смог бы взмахнуть мечом, даже если б тот у него был. - Кто, ад и дьяволы, там? Если я задолжал тебе денег, приготовься... - его желудок дёрнулся и излил долгую, едкую отрыжку, - ...умереть? Тёмное обличье внезапно восстало из теней рядом с ним, и он крутанулся, запутался в собственных ногах и распластавшись, полетел вниз - и трахнулся головой об стену. Зрение застелило слепящей вспышкой. - Так, значит, ты всё таки жив. Ты ведь там живой, да? - Долговязая, стройная женщина с острым лицом, скрытым тенью, волосы торчат оранжевыми шипами. Его ум медленно поплёлся к узнаванию. - Шайло Витари, чтоб меня. - Скорее всего, не враг, но определённо и не друг. Он подпёр себя одним локтем и от того, что улица кружилась, решил что покамест этого довольно. - Не предполагал, что ты согласишься ... купить человеку выпить, так ведь? - Козьего молока? - Чего? - Говорят, с ним легко всё усваивается. - Мне говорили, что у тебя камень заместо сердца, но я даже не думал, насколько ты бесчувственна, раз решила, что я пью молоко, хрен тебя побери! Всего одну каплю того старого виноградного самогона. - Глоток, глоток, глоток. - Лишь одну и я в норме. - Да ты уже неплохо готов. Сколько ты пьёшь в этот раз? - Помню, когда я начал, было лето. А сейчас что? - Наверняка не тот год. Сколько ты выкинул денег? - Все что были, и ещё больше. Удивлюсь, если на свете найдётся монета, не побывавшая рано или поздно в моём кошельке. Но прямо сейчас я, кажется, неплатежеспособен, поэтому если ты смогла бы подкинуть немного мелочи... - Тебе надо пересмотреть некоторые мелочи в твоей жизни, а не тратить их. Наконец, он с усилием встал - по крайней мере, на колени - и ткнул кривым пальцем себе в грудь. - Ты считаешь усохшая, пропитанная мочой, ужасно напуганная лучшая часть меня, та часть, что с криком рвётся на свободу от этих мук, этого не знает? - Он безнадёжно опустил плечи, больное тело осело само в себя. - Но чтобы измениться, человеку нужна помощь доброго друга, или, ещё лучше, доброго врага. Все мои друзья давно в могилах, а мои враги, вынужден признать... нашли себе дела поинтереснее. - Не все. - Снова женский голос, но в этот раз тот, от которого по спине Коски пробежала дрожь узнавания. Сплетение мрака превратилось в фигуру, и мгла сворачивалась дымными вихрями за хлёсткими полами её плаща. - Не... - прокаркал он. Он вспомнил тот миг, когда впервые обратил на неё внимание: растрёпанная девчонка девятнадцати лет с мечом на поясе и ясным взором, насыщенным злостью, непокорностью и лёгчайшим очаровательным намёком на презрение. Теперь на её лице опустошенность, а губы искривила боль. Меч висел с другой стороны, на его эфесе расслабленно покоилась рука, обтянутая перчаткой. По-прежнему в её взоре проглядывалась та непоколебимая твёрдость, но гораздо больше злости, больше непокорности и полным-полно презрения. Кто бы её обвинил? Коска был сверхпрезенным, и отдавал себе в этом отчёт. Он тысячу раз клялся её убить, конечно, если хоть когда-нибудь встретит. Её, либо её брата, либо Эндике, Виктуса, Сезарию, Верного Карпи или любую другую подлую скотину из Тысячи Мечей, которые однажды его предали. Сместили его. Заставили бежать с поля битвы при Афьери, равно вываляв в грязи всю его одежду и славу. Он тысячу раз клялся её убить, но Коска за свою жизнь нарушил все виды клятв, и её облик породил не гнев. Вместо злобы его переполнила смесь из затасканной жалости к себе, слащавой радости и, сильнее всего, пронзительного стыда от чтения на её лице как низко он пал. Он почувствовал раздражение в носу, за щеками - слёзы набухли в режущих глазах. На этот раз он был благодарен за то, что те красны, как раны лучших времён. Если он заплачет, никто не заметит разницы. - Монза. - Он попытался выпрямить свой грязный воротник, но руки слишком отвратно тряслись и он не справился. - Должен признаться, я слышал, что ты мертва. Я планировал отомстить, конечно же... - Мне или за меня? Он пожал плечами. - Затрудняюсь припомнить... я прервался, чтобы выпить. - Чую, такое происходило не раз. - На её лице возник признак разочарования, который воткнулся в него намного глубже стали. - Я слышала, ты наконец-то погиб в Дагоске. Он сумел поднять руку достаточно высоко, чтобы отмахнуться от её слов. - Ложные вести о моей смерти ходили всегда. Лакомые мыслишки для множества моих врагов. Где брат? - Умер. - Её лицо не изменилось. - Ну. Мне жаль. Я всегда любил мальчишку. - Бесхребетную, лживую, коварную вошь. - И он всегда тебя любил. - Их воротило друг от друга, но какая теперь разница? - Если б его сестра так же тепло ко мне относилась, дела могли бы пойти совсем по другому. - "Могли бы" никуда нас не приведёт. Всем нам есть в чём... покаяться. Они долгое время смотрели друг на друга, она стоя, он на коленях. Не совсем так, как он рисовал их воссоединение в мечтах. - Раскаянье. Цена нашего дела - часто говорил мне Сазайн. - Наверно нам стоит оставить прошлое позади. - Я с трудом помню, что было вчера, - солгал он. Прошлое висело на нём доспехами великана. - Тогда в будущее. У меня есть для тебя работёнка, если ты согласишься. Думаю, ты готов поработать? - Какого плана работа? - Драться. Коска сморщился. - Тебя всегда слишком сильно тянуло драться. Сколько раз я тебе говорил? Не дело наёмника втягиваться в эту чепуху. - Меч, чтобы им бряцать, а не вынимать из ножен. - Молодец, девочка. Я по тебе скучал. - Он выдал это не думая, попытался кашлем скрыть свой стыд и почти выкашлял лёгкое. - Помоги ему, Дружелюбный. Пока они разговаривали, безмолвно возник здоровяк, источая вокруг себя спокойную силу - невысокий, зато массивный. Он подцепил Коску под локоть и без усилий поднял его на ноги. - Сильная рука и добрый поступок, - пробулькал он сквозь приступ головокружения. - Тебя зовут Дружелюбный? Ты гуманист? - Арестант. - Не вижу причин, почему человеку нельзя быть и тем и тем. В любом случае, моя благодарность. А сейчас, если бы ты смог направить нас прямо к таверне... - Тавернам придётся тебя подождать, - произнесла Витари. - Несомненно, это вызовет спад винной промышленности. Переговоры начнутся через неделю и ты нам нужен трезвый. - Я больше не трезвею. Трезвому больно. Кто-то сказал переговоры? Монза всё также рассматривала его тем самым разочарованным взглядом. - Мне нужен надёжный человек. Человек обладающий мужеством и опытом. Человек который не возразит, если придётся пойти против великого герцога Орсо. Пока мглистая улица кувыркалась, Коска держался за руку здоровяка. - Из этого списка, у меня есть... опыт? - Соглашусь и на одно из четырёх, если ему к тому же нужны деньги. Тебе нужны деньги, старичок? - Да, ёб-ты... Но не так сильно, как нужно выпить. - Делай дело как следует - там посмотрим. - Принято. - Он обнаружил, что стоит прямо и смотрит вниз на Монзу, задрав щёки. - Потребуется составить боевой договор, как в старые времена. Написанный завитыми буквами со всеми причиндалами, как любил писать Саджаам. Подписанный красными чернилами и... где же человеку в это время ночи найти нотариуса? - Не переживай. Мне достаточно твоего слова. - Ты единственный человек в Стирии, от кого я б такое услышал. Но как тебе угодно. Он решительно указал вниз по улице. - Сюда, о воин, и держись. - Он смело шагнул вперёд, нога застряла, и он ойкнул, когда его поймал Дружелюбный. - Не сюда, - прозвучал медленный, глубокий голос заключенного. Он просунул ладонь под руку Коски и полуповёл-полупонёс его в противоположном направлении. - Да вы джентльмен, сэр, - пробубнил Коска. - Я убийца. - Не вижу причин, почему человеку нельзя быть и тем и тем... - Коска, напрягшись, сфокусировал взгляд на размашисто шагающей впереди Витари, а затем на профиле мощного лица Дружелюбного. Странные подельники. Изгои. Никто другой не собрал бы их вместе. Он смотрел на идущую Монзу - целеустремлённая походка, которую он помнил с давних лет, стала немножко подхрамывать. Те, кто решили пойти против великого герцога Орсо. А это значит - либо безумцы, либо те, у кого нет выбора. И которым же из них был он? За ответом не пришлось лезть в карман. Не было причин, почему человеку нельзя было быть и тем и тем.
В стороне
Нож Дружелюбного сверкал и вспыхивал, встречаясь с оселком в заостряющем поцелуе. Двадцать движений в одну сторону и двадцать в другую. Не много чего на свете хуже тупого ножа, и мало что лучше заточенного, поэтому он улыбался, проверяя кромку и чувствуя под пальцем ту самую холодную шероховатость. Лезвие было острым. - Дом удовольствий Кардотти - бывший купеческий особняк, - объясняла Витари холодным спокойным голосом. - Деревянный, как и большинство в Сипани, с трёх сторон окружён двором, а сразу сзади него - Восьмой канал. Они поставили большой стол на кухне, на задворках склада, и вшестером за него уселись. Муркатто с Трясучкой, Дэй с Морвеером и Коска с Витари. На столе стояла модель большого деревянного здания с трёхсторонним двориком. Дружелюбный прикинул, что это одна тридцать шестая размера настоящего Дома удовольствий Кардотти, хотя точно сказать было трудно, а он очень любил быть точным. Палец Витари скользил вдоль окон на стене крохотного зданьица. - На первом этаже кухни и конторские комнаты, зал где курят шелуху и другой - для карт и костей. - Дружелюбный надавил ладонью на карман рубашки, приятно ощущая свои собственные, прильнувшие к груди, игральные кости. - Два лестничных проёма по задним углам. На втором этаже тринадцать комнат, где гостей развлекают... - Ебут, - сказал Коска. - Мы все здесь взрослые, давайте называть так, как оно есть. - Его налитые кровью глаза зыркнули на две бутылки вина на полке, затем вернулись обратно. Дружелюбный отметил, что они уже часто так делали. Палец Витари переехал к крыше модели. - Значит, на верхнем этаже, три больших опочивальни для... ебли наиболее ценных гостей. Говорят, Королевская спальня, в центре, достойна императора. - Значит, Арио решит, что она достойна его самого, - пробурчала Муркатто. Их группа разрослась с пяти до семи, поэтому Дружелюбный разрезал каждую из двух буханок на четырнадцать кусочков, лезвие шуршало сквозь корку, разлеталась мучная пыль. Всего получится двадцать восемь кусочков, по четыре кусочка каждому. Муркатто съест поменьше, зато Дэй подберёт за неё. Дружелюбный ненавидел оставлять несъеденный хлеб. - По словам Эйдер, у Арио и Фоскара будут три или четыре дюжины гостей, некоторые вооружены, но не шибко крутые бойцы. Ещё с ними шесть телохранителей. - Она сказала правду? - Сочный выговор Трясучки. - Стоит принять в расчёт случай, но нам она не соврёт. - Сдерживать натиск столькерых... нам нужно больше бойцов. - Убийц, - прервал Коска. - Ещё раз, давайте называть их, как они есть. - Может двадцать, - донёсся твёрдый голос Муркатто, - в придачу к вам троим. Двадцать три. Интересное число. Жар ласкал Дружелюбного, когда он отцепил заслонку старой печки и со скрипом её вытянул. Двадцать три не делится ни на какое другое число, кроме единицы. Без кучкования, без обособленности. Без полумер. Не так уж и не похоже на саму Муркатто. Он вытащил большой котёл, обернув руки тканью. Числа не брешут. В отличие от людей. - Как мы неприметно засунем внутрь двадцать человек? - Будет пир, - сказала Витари. - Там будут увеселители. И мы их обеспечим. - Увеселителей? - Это Сипани. Каждый второй в городе - артист либо убийца. Не составит труда найти тех, кто и тот и тот. Дружелюбного оставили в стороне от разработки плана, но он не расстраивался. Саджаам просил его делать то, что скажет Муркатто и на этом всё. Он давным давно выучил, что жизнь становится намного легче, если игнорировать то, что не находится прямо перед тобой. Сейчас его делом было лишь рагу. Он зачерпнул деревянной ложкой и снял пробу - оказалось неплохо. Он оценил его в сорок один балл из пятидесяти. Запах готовки, вид поднимающегося пара, звук потрескивающих дров - всё это погружало его в уютное настроение кухонь Безопасности. Тушенки, супов, и овсянки, которую готовили в огромных чанах. Давным-давно, когда уютные камни громоздились над головой своим необъятным весом, и складывались числа, и вещи были понятны. - Арио захочет выпить, - объясняла Муркатто, - и поиграть, и покрасоваться перед своими болванами. Потом его поведут в Королевскую спальню. Коска разомкнул в ухмылке потрескавшиеся губы. - Где, я так понял, его будут ждать женщины? - Одна с чёрными волосами, а другая с рыжими. - Муркатто обменялась пристальным взглядом с Витари. - Сюрприз, достойный императора, - масляно хихикнул Коска. - Когда Арио сдохнет, а это произойдёт быстро, мы войдём в следующую дверь и нанесём такой же визит Фоскару. - Муркатто переместила мрачное лицо на Морвеера. - Они приведут на лестницу стражу, присматривать, пока они будут заняты. Вам с Дэй разрешается их угомонить. - Неужто и правда можно? - Отравитель на краткий миг оторвался от ехидного созерцания своих ногтей. - Какой достойный вызов нашим способностям. - Постарайся в этот раз не перетравить полгорода. У нас должно получиться убить братьев без привлечения нежелательного внимания, но если что-то пойдёт не так, в дело вступят увеселители. Старый наёмник ткнул в модель дрожащим пальцем. - Сначала занять дворик, игровой и курительный залы, и оттуда навести порядок на лестницах. Обезоружить и окружить гостей. Разумеется, вежливо и со вкусом. Сохранять контроль. - Контроль. - Указательный палец в перчатке Муркатто ударил по столу. – Хочу, чтобы это слово всегда висело перед вашими умишками. Мы убиваем Арио, мы убиваем Фоскара. Если кто-то из остальных создаст трудности, делайте, то, что нужно, но сведите убийства к минимуму. У нас после всего этого будет полно проблем и без кровавой бани. Вам всем понятно? Коска прочистил глотку. – Пожалуй, глоточек помог бы мне всё это свести к... - Я понял, - перебил его Трясучка. - Контроль и насколько возможно меньше крови. - Убить двоих. - Дружелюбный поставил котёл на середину стола. - Одного и одного, и больше никого. Еда. - И он начал накладывать порции в миски. Ему бы очень пришлось по душе удостовериться, что у всех ровно одинаковое число кусочков мяса. Одинаково кусочков моркови и лука, одинаково бобов. Но за время пересчёта еда бы остыла, а он уяснил, что большинство людей сердятся от такого уровня точности. Однажды во время еды в Безопасности такое довело до драки, и Дружелюбный убил двоих и ещё одному отсёк руку. Ему не хотелось сейчас никого убивать. Ему хотелось есть. Поэтому он удовольствовался тем, что раздал каждому из них одинаковое число половников рагу и совладал с оставшимся после этого глубоким чувством беспокойства. - Хорошее. - С набитым ртом прочавкала Дэй. - Превосходное. Есть добавка? - Где ты научился готовить, друг мой? - спросил Коска. - Провёл три года на кухнях в Безопасности. Мужик, что учил меня, был шеф-поваром герцога Борлетты. - Что он забыл в тюрьме? - Убил свою жену, и порубал её, и приготовил из неё рагу, и съел его. За столом опустилась тишина. Коска шумно прокашлялся. - В этом рагу точно не чья-то жена? - Мясник сказал, это ягнятина, и не вижу причин сомневаться. - Дружелюбный поднял вилку. - Никто не продаст человечье мясо так дёшево. Наступило одно из тех неприятных молчаний, которые Дружелюбный, похоже устраивал, когда высказывал за один раз больше трёх слов. Затем Коска издал булькающий смех. - Смотря по обстоятельствам. Напоминает мне, как мы нашли тех детей, помнишь Монза, после осады Муриса? - Её лицо помрачнело ещё сильнее, чем обычно, но его это не останавливало. - Мы, значит, нашли детей, и хотели продать их работорговцам, а ты подумала, что мы можем... - Естественно! - Морвеер почти что взвизгнул. - Презабавнейше! Что может развлечь веселее, чем дети-сироты проданные в рабство? Наступило ещё одно неловкое молчание, пока отравитель и наёмник бросали друг на друга убийственные взоры. В Безопасности Дружелюбный видел людей, обменивавшихся точно такими же взглядами. Когда поступали новички и заключенных силком сажали вместе. Порой двое людей никак не уживаются друг с другом. Ненавидят друг друга с первого момента встречи. Слишком разные. Или чересчур одинаковые. Трудно, конечно, предугадать события здесь. Но в Безопасности, когда видишь двоих таким манером глядящих друг на друга, то знаешь - рано или поздно прольётся кровь.
***
Глоток, глоток, глоток. Глаза Коски скосились с этого напыщенного подлеца Морвеера вниз, к полному вина стакану отравителя и к стаканам других, неохотно вернулись к собственной тошнотной кружке с водой и наконец к винной бутыли на столе, где его взгляд прихватило, будто раскалёнными щипцами. Быстрый выпад и она у него. Сколько он сумеет проглотить, прежде чем её вырвут у него из рук? Не многие умеют пить быстрее, когда обстоятельства требуют... Тут он заметил, что его разглядывает Дружелюбный и было что-то такое в ровном, грустном взгляде арестанта, от чего наёмник передумал. Он же Никомо Коска, мать их! Или, по крайней мере, бывал им когда-то. Города содрогались и так далее. Он провёл слишком много лет не заглядывая вперёд очередной рюмки. Настала пора подумать о дальнейшем. Хотя бы о следующей рюмке. Но перемениться не легко. Он почти ощущал выступивший на коже пот. В голове рвалась, колотилась боль. Он впился ногтями в зудящую шею, только усиливая чесотку. Он улыбался как череп и не намного внятнее разговаривал. Но улыбался и разговаривал, а не кричал от того, что взрывалась голова. - ...спасла мне жизнь при осаде Муриса, а, Монза? - Он и сам не знал, каким образом его треснувший голос наткнулся на эту тему. - Пидор выехал на меня из ниоткуда. Мгновенный выпад! - он чуть не опрокинул свою чашку воды сбившимся с пути тычком пальца. - И она пронзила его! Прямо в сердце, клянусь. Спасла меня. В Мурисе. Спасла мою... жизнь... И ему почти хотелось, чтобы она дала ему умереть. Казалось, кухня вращается, болтается, дико шатается как корабельная каюта в роковой шторм. Он всё ждал, что вино выплеснется из стаканов, рагу посыпется из мисок, а тарелки съедут со стола, как с качелей. Он понимал, что штормит только в его голове, но всё равно ловил себя на том, что цепляется за мебель при очередном крене комнаты набок. - ...было бы не так плохо, если бы она не повторила это на следующий день. Я поймал в плечо стрелу и рухнул в сраный ров. И всяк это видел, с обеих сторон. Выставить меня дурачком перед друзьями это одно, но перед врагами... - Ты запомнил неправильно. Коска сощурился на Монзу на той стороне стола. - Да ладно? - Хотя надо признать, он вряд ли в состоянии вспомнить свою последнюю фразу, не говоря уж об осаде дюжину пьяных лет назад. - Это я попала в ров, а ты был тем, кто прыгнул чтобы меня вытащить. Рисковал жизнью и при этом получил стрелу. - Удивительно. Не верится, чтобы я такое сотворил. - Трудно думать о чём-то помимо свирепой жажды выпить. - Но, должен признаться, мне как-то сложно припомнить детали. Пожалуй, если кому-то из вас не в тягость передать мне вино я смогу... - Хорош. - У неё тот же взгляд, как раньше, когда она вытаскивала его из той или иной таверны, исключая то, что теперь тот был ещё злее, ещё резче, ещё более разочарованным. - Есть пятеро, которых надо убить, и нет времени, чтобы тратить его на спасение других. Особенно от их собственной глупости. С пьянью я не связываюсь. - Все за столом в молчании наблюдали, как он потеет. - Я не пьянь, - хрипел Коска. - Мне просто нравится вкус вина. Также верно и то, что я должен пить каждую пару часов иначе опасно заболею. - Он держался за вилку, пережидая, пока прекратит качаться комната, и пока все не отсмеялись, с его лица не сходила болезненная улыбка. Пускай они насмеются вдоволь, пускай, пока могут - потому что Никомо Коска всегда смеётся последним. Конечно, кроме тех случаев, когда ему плохо.
***
Морвеер ощущал себя в стороне. Один на один он был блестяще остроумным собеседником, едва ли следует об этом лишний раз упоминать, но никогда не чувствовал себя расковано в больших компаниях. Теперешнее собрание неприятно напоминало ему столовую в приюте, где большие дети развлекались, швыряя в него едой - страшная прелюдия к запугиваниям, обливаниям, тычкам и подзатыльникам наряду с другими мучениями в ночной черноте общей спальни. Двое новых помощников Муркатто, при найме которых у него не спросили даже самого поверхностного мнения, далеко не успокаивали и не раскрепощали его. Шайло Витари была палачом и дознавателем, высококлассным, но обладала грубоватыми личностными чертами. Он как-то раз работал с ней прежде, и опыт не оказался приятным. Морвеер на дух не переносил саму мысль, чтобы кто-то причинял боль собственными руками. Но она знала Сипани, поэтому он полагал, что сможет её потерпеть. Пока что. Бесконечно хуже Никомо Коска. Знаменитый пагубный, предательский и своенравный наёмник, вся честь и совесть которого ограничивалась личной выгодой. Алкоголик, транжира и бабник с самообладанием бешеного пса. Хвастливый перебежчик с эпохально раздутым мнением о собственных возможностях, он был всем, чем не был Морвеер. Но сейчас, наряду с приёмом такого опасного, непредсказуемого типа в их круг доверия и вовлечения его в столь интимные планы, похоже, что вся компания принялась обхаживать эту дрожащую оболочку. Даже Дэй, его верная помощница, заливалась шуткам наёмника, когда не сидела с набитым ртом, что, надо признать, хоть и случалось, но редко. - ... шайкой злодеев, затаившихся за столом на заброшенном складе? - Коска размышлял, налитые кровью глаза выпучились на сидящих. - Рассуждающих о масках, переодевании и оружии? Не представляю, как человека моего ранга занесло в такую компанию. Со стороны можно подумать, что здесь происходит какой-то тайный заговор. - В точности моя мысль! - визгливо вмешался Морвеер. - Не могу смириться с таким пятном на моей совести. Вот почему я смазал вытяжкой бутона вдовы ваши миски. Желаю всем вам с удовольствием провести пару последних мучительных мгновений! Шесть лиц мрачно повернулись к нему, никто не проронил ни звука. - Шучу, конечно же, - каркнул он, моментално сообразив, что его словесная стрела эффектно поразила небо. Трясучка медленно и протяженно выдохнул. Муркатто кисло почесала язык об клык. Дэй хмурилась, глядя в свою миску. - Меня как-то раз по морде били, и то смешнее было, - сказала Витари. - Отравители шутят. - Коска сверкнул глазами на ту сторону стола, хотя впечатление малость подпортил стук вилки о миску в трясущейся правой руке. - Моя любовница умерла от яда. С тех самых пор к вашему ремеслу у меня одно отвращение. И, натурально, ко всем его представителям. - Наверно не стоит ждать, что я возьму на себя ответственность за все деяния представителей моего ремесла. - Морвеер посчитал, что лучше не упоминать о своей личной ответственности, будучи нанят великой герцогиней Сефелиной Осприйской убить Никомо Коску, около четырнадцати лет назад. Становилось весьма досадной проблемой, что он промахнулся, и вместо него убил любовницу. - Я давлю ос повсюду, жалят они меня или нет. По-моему, такие люди как вы - если вас можно назвать людьми - все одинаково достойны презрения. Отравитель - самый мерзкий вид труса. - Уступающий только пьянице! - вернул удар Морвеер, соответствующе скривив верхнюю губу. - Такой отброс рода людского вызвал бы жалость, когда б не издавал кромешную вонь. Нет более предсказуемого животного. Как изгаженные домашние голуби, синяки всегда возвращаются к бутылке, не в силах измениться. Они не видят иного пути избежать отчаяния, в котором оказываются, когда проснутся. Для них трезвый мир настолько забит старыми неудачами и новыми страхами, что в нём они страдают. Вот кто истинный трус. - Он поднял стакан и сделал долгий, самоудовлетворённый глоток вина. Он не привык быстро пить и на самом деле чувствовал мощный рвотный позыв, но пересилил себя и всё же выдавил на лицо тошнотненькую улыбку. Худая рука Коски вцепилась в стол с силой, от которой побелели костяшки пальцев, когда он смотрел, как пьёт Морвеер. - Как плохо ты меня знаешь. Я могу бросить пить когда захочу. В общем-то, я уже решил так и сделать. Я бы тебе это доказал. - Наёмник воздел болтающуюся руку. - Если бы хватил полстаканчика, чтобы успокоить эти чёртовы судороги паралитика! Остальные засмеялись, напряжение рассосалось, но Морвеер уловил убийственный свирепый отблеск на лице Коски. Старый пропойца мог показаться безобидным, как деревенский лапотник, но когда-то его считали одним из опаснейших людей Стирии. Было бы глупо недооценивать такого человека, а дураком Морвеер не был. Он больше не ребёнок-сирота, который хныкал и звал маму, пока его били. Везде и всюду первым делом убедись.
***
Монза сидела тихо, говорила не больше чем требовалось, а ела меньше, держа нож ноющей рукой в перчатке с тем же успехом, что и безрукая. Она решила остаться в стороне, тут, во главе стола. Генерал должен держаться на расстоянии от солдат, наниматель от работников, а скрывающаяся женщина от каждого, если у неё есть хоть капля здравого смысла. Ей это было не сложно. Она годами держалась на расстоянии, оставляя Бенну говорить, и смеяться, и нравится людям. Командир не может позволить себе нравиться. Особенно женщина. Трясучка продолжал бегло переводить взгляд со стола на неё, а она продолжала не встречаться с ним глазами. В Вестпорте она дала событиям пойти вразнос, показала себя слабой. Больше нельзя себе такого позволить. - Кажется, вы двое прекрасно знакомы, - говорил Трясучка, теперь водя глазами между ней и Коской. - Старые друзья, так что ли? - Скорее, семья! - Старый наёмник помотал вилкой - вполне размашисто, чтобы выколоть чей-нибудь глаз. - Мы сражались плечом к плечу будучи благородными членами Тысячи Мечей, самой знаменитой бригады наёмников на Земном Круге! - Монза сердито покосилась на него. Его проклятые старческие россказни возвращали обратно совершенные поступки и принятые решения - те, которым лучше бы оставаться в прошлом. - Мы прошли с боями всю Стирию и обратно, пока генерал-капитаном был Сазайн. Вот были денёчки для наёмников! Перед тем, как начала складываться... сложная обстановка. Витари фыркнула. - В смысле - кровавая. - Одно и то же можно назвать по-разному. В те времена народ был богаче, и напугать их было гораздо легче, и пониже стояли стены. Потом Сазайн схватил в руку стрелу, потом потерял руку, потом умер, а меня выбрали в кресло генерал-капитана. - Коска потыкал жаркое. - Похоронив старого волка, я обнаружил, что в сражениях слишком перетруждаешься, а я, как и большинство знатных мужей, желал трудиться как можно меньше. - Он криво усмехнулся Монзе. - Поэтому мы разделили бригаду надвое. - Ты разделил бригаду надвое. - Я взял половину, а Монцкарро с братом Бенной взяли другую, и мы пустили слух, что распались. Мы нанимались на разные стороны каждой распри, которую только могли найти - а мы полно их находили - и... притворялись, что дерёмся. - Притворялись? - пробормотал Трясучка. Дрожащие нож и вилка Коски столкнулись на весу друг с другом. - Мы маневрировали неделями, за это время начисто обирая угодья. Иногда разыгрывали безвредные стычки для показухи, затем в конце каждого сезона уходили, здорово обогатившись, вдобавок без единого покойника. Ну, может кого-то уносила болезнь. По всем же статьям так же доходно, как если б мы всерьёз занимались делом. Мы даже устроили пару поддельных битв, так ведь? - Устроили. - До тех пор пока Монза не заключила договор с великим герцогом Орсо и не решила, что хватит с неё поддельных битв. Пока она не решила устроить полноценную атаку, заострив мечи и по-настоящему ими размахивая. Пока ты не решила разнообразить жизнь, да, Монза? Жаль только, что ты не сказала, что мы больше не играем. Я бы в тот день предупредил парней и спас хоть несколько жизней. - Парней. - Огрызнулась она. - Давай не будем притворяться, что тебе хоть раз была не пофигу чья-то жизнь, кроме своей. - Были и те, что я ценил выше. Хотя и ничего с того не имел, равно как и они сами. - Коска не сводил с Монзы воспалённых глаз. - Кто из твоих пошёл против тебя? Верный Карпи, да? Не такой уж и верный в итоге, а? - Он был так верен, что лучше нельзя и пожелать. Ровно до тех пор, пока не пырнул меня ножом. - А теперь, очевидно, он занял кресло генерал-капитана? - Слыхала, он умудрился втиснуть туда свою жирную жопу. - Прямо как ты после меня засунула туда свою тощую. Но куда бы ему пролезть без одобрения кое-кого из остальных капитанов, правда? Тех славных ребят. Мразь Эндике. Пиявка-переросток Сезария. Лыбящийся глист Виктус. Трое жадных свиней остались тебе верны? - Их рыла всё так же в корыте. Естественно, все они меня предали, точно также, как предали тебя. Ты не открыл мне глаза. - Никто тебя не отблагодарит, в конце. Ни за победы, что ты им приносишь. Ни за деньги, что ты им зарабатываешь. Им скучно. И едва они унюхают чего-то получше... Монза потеряла терпение. Командир не может позволить себе выглядеть мягким. Особенно женщина. - Для такого специалиста по людям, диво дивное, что ты заканчиваешь дни пьяницей без гроша и без друзей, а Коска? Не прибедняйся, что я не давала тебе тысячу шансов. Ты всех их растратил, как растратил и всё остальное. Меня интересует лишь один вопрос - ты и этот намерен пустить псу под хвост? Сможешь, блядь, меня слушаться? Или тебе нравится быть моим врагом? Коска только печально улыбнулся. - При нашей работе, враги - то чем гордятся. Если опыт чему-то и научил нас двоих, так только тому, что те, за кем надо смотреть в оба - это друзья. Поздравляю повара. - Он бросил вилку в миску, встал и побрёл с кухни, практически по прямой. Монза хмуро оглядела угрюмые лица оставшихся за столом. Никогда не бойся врагов, писал Вертурио, но друзей - всегда.
Злодеи
По пещере склада гуляли сквозняки, холодный свет находил в ставнях щёлки и проводил яркие полосы по пыльным доскам, по пустым, наваленным в углу ящикам, по ветхому столу посередине. Трясучка рухнул в плетёное кресло у стола, чувствуя, как рукоять врученного Монзой кинжала вдавилась в его икру. Острое напоминание о том, для чего его наняли. Жизнь пошла более опасным итёмным путём, нежели путь домой на Север. Насколько бы он не продвинулся к тому, чтобы стать лучше, настолько его относило в обратном направлении, и с каждым днём всё быстрее. Так какого ж рожна он до сих пор здесь? Потому что хотел Монзу? Надо признать. И от её холодности к нему после Вестпорта, хотел ещё сильнее. Потому что он хотел её деньги? И их тоже. Деньги - охеренная вещь, чтобы всякого понакупить. Потому что ему нужна работа? Да, нужна. Потому что у него ладится работа? Да, ладится. Потому что ему нравится работа? Трясучка нахмурился. Некоторые люди не созданы для добрых дел, и он начинал задумываться, не один ли он из них. С каждым днём у него оставалось всё меньше и меньше уверенности, что быть хорошим человеком стоит всех затрачиваемых усилий. Хлопнувшая дверь выдернула его из раздумий, и Коска спустился по скрипящим деревянным ступеням из комнаты где они спали, медленно почёсывая шлепок красной сыпи на шее. - Утро доброе. Старый наёмник зевнул. - Вроде бы оно. Мне тяжело припомнить последнее из них, что я видел. Красивая рубашка. Трясучка покосился на рукав. Тёмный шёлк с пуговицами полированной кости и вычурным шитьём вокруг манжета. Гораздо наряднее, чем он выбрал бы сам, но Монзе нравилось. - Не обращал внимания. - Раньше я тоже любил красиво одеться. - Коска плюхнулся в соседнее с Трясучкой плетёное кресло. - Как и брат Монзы, коли уж на то пошло. У него была точно такая же рубашка, насколько помню. Трясучка не был уверен, что понимал, куда клонит старый подонок, зато был уверен, что ему это не нравится. - И? - Она часто говорит о брате, не так ли? - У Коски была странная улыбочка, будто он знал, что-то неизвестное Трясучке. - Сказала, что он умер. - Это я уже слышал. - Сказала, что не рада этому. - Несомненнейше нет. - Я должен знать что-то ещё? - Полагаю, нам всем надо стремиться к познанию. Я всё же оставлю это ей. - Где она? - рявкнул, истощив терпение Трясучка. - Монза? - Кто ж ещё? - Она не хочет, чтобы кто-то увидел её лицо - из тех, кто не должен его видеть. Но не переживай. Я набирал бойцов по всему Земному Кругу. И немалую долю увеселителей тоже, когда приходилось. Нет возражений против моей ответственности за приём? У Трясучки была куча возражений. Ясно же, что единственной вещью, за которую перед этим очень долгое время нёс ответственность Коска, была бутылка. Когда Девять Смертей убил его брата, и отрезал ему голову, и прибил её на штандарт - отец Трясучки принялся выпивать. Он принялся выпивать, и буйствовать, и трястись. Он перестал делать правильный выбор, и утратил уважение своих людей, и сломалось всё что он построил, и он умер, не оставив Трясучке ничего кроме горьких воспоминаний. - Я не доверюсь тому, кто пьёт, - прорычал он, не утруждаясь приукрашивать слова. - Человек принимается пить, потом становится слабым, потом его покидает разум. Коска печально покачал головой. - У тебя всё задом наперёд. Человека покидает разум, затем он становится слабым, а затем он принимается пить. Бутылка - признак, а не причина. И пусть я до глубины души тронут твоей заботой, тебе на мой счёт переживать не стоит. Сегодня я много твёрже. - Он растопырил руки над столом. И вправду, они не так сильно тряслись, как раньше. Скорее лёгкая дрожь, чем безумная скачка. - Знай, что скоро я буду годен на всё. - Жду не дождусь увидеть. - Сложив руки, из кухни выступила Витари. - Мы все ждём, Шайло! - И Коска шлёпнул Трясучку по руке. - Но хватит обо мне! Каких преступников, отбросов, головорезов и тому подобную человеческую мразь ты откопала на загаженных улочках Сипани? Какие бойцовые артисты предстанут нашему обсуждению? Певцы, что прирежут? Смертельные скоморохи? Трубадуры с топорами? Жонглёры, что... что... - Убивают? - предложил Трясучка. Ухмылка Коски расширилась. - Как всегда - цинично и не поспоришь. - Цинично? - Тупо. - Витари нырнула в оставшееся кресло и развернула на изрезанной столешнице листок бумаги. - Для начала, я нашла группу, которая поигрывала возле порта. Думаю, правда, что они много больше поднимают грабя прохожих, чем напевая им серенады. - Парни без башки? Как раз то что надо. - Коска вытянул тощую шею, как собирающийся кукарекать кочет. - Заходите! Скрипнув, дверь открылась и внутрь ввалились пятеро. Даже там, откуда родом Трясучка, их бы сочли дико выглядящей шайкой. Завшивленные. Ряболицые. Покрытые рванью. Их глаза бегали, зауженные и подозрительные. Грязные руки сжимали испачканные инструменты. Они прошаркали к столу - один чесал свой конец, другой ковырял в носу барабанной палочкой. - И кто же вы? - спросил Коска. - Мы группа, - сказал ближайший. - У вашей группы есть название? Они переглянулись между собой. - Нет. Зачем оно нам? - Тогда, будьте добры, ваши имена и чем вы владеете - как артист и как боец. - Меня зовут Сольтер. Играю на барабане и на палице. - На миг одёрнул наверх свою грязную куртку, показывая тусклую железную болванку. - Если честно, с палицей у меня получается лучше. - Я Морк, - сказал следующий в ряду. - Дудка и тесак. - Олопин. Рожок и молот. - Тоже Олопин. - Дёргая вбок большим пальцем. - Брат вон того. Скрипка и лезвия. - Выстреливая из рукавов парой длинных ножей и вращая их пальцами. У последнего был самый переломанный нос, что когда-либо видел Трясучка, а повидал он всяких. - Гурпи. Лютня и лютня. - Ты дерёшься лютней? - спросил Коска. - Я бью ей вот так. - Мужик изобразил боковой рубящий удар, затем блеснул двумя рядами зубов цвета дерьма. - В неё встроена двуручная секира. - Ух. Тогда будьте добры, сыграйте, парни, и постарайтесь чего-нибудь поживее! Трясучка не очень разбирался в музыке, но даже он бы счёл, что хорошей их игру не назовёшь. Барабан опаздывал. Дудка противно сипела. Лютня звучала глухо, наверно из-за железяки внутри. Но Коска кивал в такт, закрыв глаза, будто никогда не слышал музыки слаще. - О дни мои! Какие же вы разносторонние таланты! - вскричал он после пары тактов, приведших шум и грохот к заикающейся остановке. - Вы приняты, каждый из вас, по сорок серебренников на человека за ночь. - Сорок... серебренников... каждому? - раскрыл рот барабанщик. - Уплаченных по исполнении. Но работа предстоит серьёзная. Вам непременно придётся драться, а возможно даже играть. Может придётся исполнить смертельный номер для наших врагов. Готовы выполнить такие обязанности? - За сорок серебренников на рыло? - Теперь они все ухмылялись. - Да сэр, готовы! За такую сумму нам ничего не страшно. - Молодцы. Мы вас разыщем. Витари наклонилась к нему, как только группа убралась наружу. - Комплект ублюдских уродов. - Одно из многих преимуществ вечеринки в масках, - шепнул Коска. - Засунь их в пёстрые шутовские наряды и окажется, что мудрее никого не сыщешь. Трясучку весьма тревожило доверять свою жизнь таким людям. - Ведь на их игру обратят внимание? Коска фыркнул. - Люди ходят к Кардотти не за музыкой. - А не стоило проверить, как они в бою? - Если они сражаются также как играют, у нас хлопот не будет. - Они играют так же здорово, как понос. - Они играют как умалишённые. Если повезёт, сражаться они будут также. - Тогда за каким... - Не догадывался, что ты такой беспокойный. - Коска уставился на него поверх своего длинного носа. - Все достойные усилий победы достигаются напором и энергичностью. - Чем? - Тем, что надо на всё наплевать, - пояснила Витари. - Ринуться, - сказал Коска. - И не упустить миг. - И что ты думаешь обо всём этом? - спросил Витари Трясучка. - О напоре и как там её. - Если дело пойдёт гладко, мы уведём Арио и Фоскара от остальных и... - Она резко щёлкнула пальцами. - Не так важно, кто бренчит на лютне. Срок истекает. Через четыре дня великие мужи со всей Стирии съедутся в Сипани на свои переговоры. Я бы нашла людей получше. В идеальном мире. Но этот - не таков. Из горла Коски выполз вздох. - Определённейше, нет. Но давайте не падать духом - за пару мгновений мы улучшили наш мир на пять человек! А сейчас, если мне дадут всего лишь стаканчик вина, мы будем готовы к... - Никакого вина, - прорычала Витари. - До чего дошло, что человеку нельзя даже промочить горло. - Старый наёмник наклонился поближе к Трясучке, так что тот рассмотрел изломы вен на его щеках. - Жизнь есть лишь море скорби, друг мой. Входите! Следующий человек с трудом пролез в дверь, такой он был большой. На два-три пальца выше Трясучки, но тяжелее намного. Густая щетина поверх массивной глыбы челюсти и копна седых волос, хоть старым он не казался. Мощные ладони цеплялись друг за друга, когда он подходил к столу, малость сутулясь, будто его смущал собственный размер. Доски издавали жалобный скрип, каждый раз когда ступали его громадные сапожищи. Коска присвистнул. - Ой-ой, ну и здоров же. - Нашла его в таверне вниз по Первому каналу, - сказала Витари, - Пьяный в говно, но все боялись его сдвинуть с места. Навряд ли знает по-стирийски хоть слово. Коска наклонился к Трясучке. – Может, возьмёшь его на себя? Северное братство? Трясучка, что-то не припоминал, какого-то особого братства там, наверху, среди холодов. Но попытаться стоило. Слова казались непривычными для рта - так долго он их не использовал. - Как тебя зовут, друг? Большой человек удивился, услышав северную речь. - Седовлас. - Он показал на волосы. - Всегда были такого цвета. - Что привело тебя сюда, вниз? - Приехал искать работу. - Какую? - Думаю, любую, лишь бы взяли. - Даже кровавую? - С удовольствием бы. Ты с Севера? - Айе. - Выглядишь как южанин. Трясучка нахмурился, содрал вышитые манжеты и засунул их с глаз долой под стол. - Ну, я не из них. Я - Коль Трясучка. Седовлас сморгнул. - Трясучка? - Айе. - В нём вспыхнуло удовольствие, от того, что этот человек знал его имя. У него всё-таки ещё оставалась гордость. - Ты про меня слышал? - Ты был с Ищейкой в Уффрисе? - Верно. - И с Чёрным Доу, да? Чёткая работа, насколько я слышал. - Так и было. Взяли город, и всего-то пара трупов. - Не больше пары. - Большой человек медленно кивнул, глаза не сходили с трясучкиного лица. - Должно было пройти поистине гладко. - И прошло. Он отличный вождь, бережёт народ. Считаю, лучший из тех, кто отдавал мне приказы. - Ну хорошо. Раз самого Ищейки здесь нет, для меня будет честью стать плечом к плечу с таким как ты. - Добро. Взаимно. Рад, что ты будешь рядом. Он в деле, - произнёс Трясучка на стирийском. - Ты уверен? - спросил Коска. - У него взгляд какой-то... кислый и меня это беспокоит. - Тебе бы чуть-чуть поучится жизни, - проворчал Трясучка. - Ёбнуть немного энергичности. Витари захлебнулась хохотом, и Коска схватился за грудь. - Гах! Пронзён собственной шпагой! Что ж, полагаю можешь оставить своего дружка. И что мы будем делать с двумя северянами? - Он отщёлкнул пальцем. - Мы можем устроить инсценировку! Воссоздание знаменитой Северной дуэли - ну, знаешь той, Фенрис Наводящий Ужас или как там его, и... ты наверняка помнишь, как же его звали... Спина Трясучки покрылась холодом, когда он произнёс это имя. - Девять Смертей. - Ты про них слышал? - Я там был. Прямо в гуще. Я держал щит на краю круга. - Превосходно! Значит, ты способен привнести в представление атмосферу исторической достоверности. - Атмосферу? - Немножко правды, - проворчала Витари. - Тогда почему бы, нахрен, просто не сказать "немножко правды"? Но Коска был слишком занят, радуясь собственной задумке. - Струя насилия! Джентльмены Арио будут жадно её лакать! И что лучше объяснит появление оружия в пределах видимости? Трясучка смотрел на это без особого пыла. Переодеться в человека, который убил его брата, в того кого чуть не убил он сам и разыграть поединок. Одно в его пользу - ему по крайней мере не придётся тренькать на лютне. - Что он сказал? - прогрохотал Седовлас на северном. - Мы с тобой прикинемся, что у нас поединок в Круге. - Прикинемся? - Всё понимаю, просто здесь, внизу, у них принято изображать всякую херню. Мы притворимся на показ, для зрителей. Ну, типа, разыграем. Увеселение. - Круг - не то над чем смеются, - и большой человек нисколько не выглядел весёлым. - Здесь, внизу - то. Сперва мы притворимся, а потом скорее всего нам придётся биться с другими взаправду. Сорок монет, если справишься с делом. - Тогда ладно. Сперва мы притворяемся. Потом мы бьёмся взаправду. Понял. Седовлас окинул Трясучку долгим, неспешным взглядом, затем неуклюже погромыхал прочь. - Следующий! - рявкнул Коска. В дверь запрыгнул тощий мужчина в оранжевых рейтузах и ярко-красном камзоле, в руке большая сумка. - Ваше имя? - Я ни кто иной как - он отвесил изящный поклон - Невероятный Ронко! Брови старого наёмника взлетели вверх столь же мгновенно, как рухнуло вниз сердце Трясучки. - И чем вы владеете, как артист и как боец? - Одним и тем же, сэры! - Кивая Коске с Трясучкой. - Миледи! - Затем Витари. Он плавно развернулся, закрываясь, дотянулся до сумки, а затем крутанулся обратно и держа руку у лица, сдул щёки... Был шелест и из губ Ронко взметнулся всплеск ослепительного пламени, такой длинный, что щёки Трясучки защипало от жара. Он бы нырнул с кресла вниз, если бы не упустил момент, но вместо этого застыл на месте - моргая и таращась, задышав часто-часто, как только его глаза снова привыкли к темноте склада. Пара огненных лужиц осталась на столе - одна совсем рядом с кончиками дрожащих пальцев Коски. Пламя зашипело в тишине и погасло, оставив за собой запах, от которого Трясучке захотелось блевать. Невероятный Ронко прочистил горло. - Ах. Чуть более... наглядный показ, чем я рассчитывал. - Но чертовски впечатляющий! - Коска отгонял дым от лица. - Безусловно увлекательный и безусловно смертельный. Вы приняты, сэр, с окладом сорок серебренников за ночь. Мужчина просиял. - Счастлив вам услужить! - На этот раз он поклонился ещё ниже прежнего. - Сэры! Миледи! Я вас... покидаю! - Ты думаешь, стоит? - спросил Трясучка, когда Ронко напыщенно прошествовал к двери. - Малость стрёмно, нет? Огонь в деревянном доме? Коска снова взглянул на него поверх носа. - Думал вы, северяне, сплошь вспыльчивость и гнилые зубы. Если придётся делать мокрое дело, то огонь в деревянном доме и будет тот балансир, который нам нужен. - Кто-кто нам нужен? - Уравнитель, - сказала Витари. Зря она выбрала это слово. Наверху, на холмах Севера, Великим Уравнителем называют смерть. - Огонь в помещении может полностью уравнять многих из нас, а, на случай, если ты не заметил, тот мудозвон не очень-то меткий. Огонь опасен. - Огонь прекрасен. Он принят. - Но не будет ли он... - А. - Коска пренебрежительным жестом призвал к молчанию. - Нам надо... - А. - Не говори мне... - А, я сказал! В твоей стране, что, нету слова "а"? Муркатто доверила мне ответственность за увеселителей и, с величайшим из уважений, это означает, что это я говорю, кто принят. Мы не проводим голосований. Сосредотачивайся на постановке представления, чтобы вельможи Арио рукоплескали. В моих руках - планирование. Как тебе такой расклад? - Прямиком в беду, - сказал Трясучка. - А, в беду! - Коска усмехнулся. - Не могу дождаться. Чья теперь очередь? Витари навострила рыжую бровь на свой список. - Барти и Куммель - вертуны, акробаты, метатели ножей и канатоходцы. Коска ткнул Трясучку локтем в рёбра. - Вот видишь - канатоходцы. Как же такое может плохо закончиться?
Миротворцы
В Городе Туманов выдался на редкость ясный денёк. Свежий и чистый воздух, голубое безоблачное небо и мирные переговоры короля Союза должны были вот-вот открыть свой благородный регламент. Изломы скатов крыш, грязные окна, обшарпанные дверные проёмы - всё было забито зеваками, нетерпеливо ожидающими появления великих мужей Стирии. Они выстроились внизу, по обеим обочинам широкого проспекта - разноцветная неразбериха, напирающая на мрачные серые цепи солдат, развёрнутых для удержания толпы. Народный гул заполонил пространство. Ропот тысяч голосов, сквозь которые там и сям пробивались осаживающие рычания, визг восторга, выкрики уличных торговцев. Так звучит армия перед битвой. Взволнованная ожиданием кровопролития. Пять добавочных точек, засевших на крыше ветхого склада, не стоили ничьего внимания. Трясучка глазел вниз, свесив за парапет большие ладони. Коска, почёсывая шелудивую шею, беспечно водрузил сапог на треснутую каменную кладку. Витари опёрлась спиной о стену, сложила длинные руки. Дружелюбный, стоя поодаль прямой как стрела, казался потерявшимся в своём собственном мире. То, что Морвеер и его ученица ушли по своим делам, дарило Монзе маловато спокойствия. После первой встречи с отравителем, она не верила ему вовсе. После Вестпорта она стала верить ему ещё меньше. А ведь это её войско. Она втянула долгий, горький вдох, облизала зубы и сплюнула вниз на толпу. Когда Бог хочет наказать человека, гласит кантийская поговорка, он посылает ему глупых друзей и умных врагов. - Уйма народу, - сказал Трясучка, сузив глаза от холодного яркого света. Одно из ожидаемых Монзой от этого человека убойных откровений. - Просто прорва. - Да. - Глаза Дружелюбного пробежались вдоль толп, губы беззвучно двигались, создавая у Монзы тревожное впечатление, что он пытается всех их пересчитать. - Да это ни о чём. - Коска мановением руки отбросил половину Сипани. - Вам бы увидеть полчища, забившие улицы Осприи после моей победы в Островной битве! Всё усыпано дождём из цветов! Народу больше, по крайней мере, вдвое. Вам бы там побывать! - Я побывала, - сказала Витари, - и там, самое большее, набралась бы половина от этого. - Мочиться мне в душу доставляет тебе некое нездоровое удовольствие? - Чуть-чуть. - Витари подмигнула Монзе, но та не рассмеялась. Она думала об устроенном для неё в Талинсе триумфальном шествии после падения Каприла. Или резни в Каприле, смотря кого об этом спросишь. Она вспомнила улыбающегося Бенну - она хмурилась, а он стоял в стременах и посылал балконам воздушные поцелуи. Люди скандировали её имя, несмотря на то, что здесь же в задумчивом молчании ехал Орсо, плечом к плечу вместе с Арио. Надо было ей разглядеть, что надвигалось следом... - Вот они! - Коска отгородил глаза ладонью, слишком опасно высунувшись за перила. - Славьтесь, наши великие предводители! Шум толпы всплеснулся, как только показалось шествие. Семеро конных знаменосцев выступали впереди - флаги на пиках, наклонённых в точности под одним и тем же углом - иллюзия равенства, сочтённая необходимой для разговора о мире. Раковина Сипани. Белая башня Осприи. Три пчелы Виссерина. Чёрный крест Талинса. Вместе с ними на ветру неторопливо колыхались эмблемы Пуранти, Аффойи и Никанте. Позади, ехал человек в позолоченных доспехах, золотое солнце Союза понуро свисало с его чёрного копья. Соториус, канцлер Сипани, был первым, кто показался из великих и благородных. Или порочных и подлых - смотря кого об этом спросишь. Он был настоящим ископаемым, с белыми волосами и бородой, согбенный под тяжёлой цепью занимаемой должности, которую носил ещё задолго до рождения Монзы. Он упорно ковылял с помощью трости и старшего из сыновей - тому самому было уже примерно под шестьдесят. За ним следовали несколько колонн выдающихся граждан Сипани, солнце сверкало на драгоценных камнях и навощенной коже, ярких шелках и парче. - Канцлер Соториус, - громко объяснял Трясучке Коска. - Согласно традиции хозяин идёт пешком. Ещё жив, старая сволочь. - С виду ему пора полежать, - пробормотала Монза. - Кто-то уже готовит ему гроб. - Думаю, рановато. Он может и полуослеп, но видит яснее большинства остальных. Давний хозяин срединных земель. Тем или иным путём он хранил Сипани нейтральным два десятка лет. Сквозь Кровавые Годы. Как раз с тех пор, как я расквасил ему нос в Островной битве! Витари фыркнула. - Насколько я помню, это не помешало тебе взять его монету, когда у тебя с Сефелиной Осприйской всё скисло. - Чем же должно было мешать? Платные солдаты не бывают особо разборчивыми в выборе нанимателей. В делах надо держать нос по ветру. Верность для наёмника, всё равно что для пловца доспехи. - Монза покосилась, гадая, не её ли он имел в виду, но Коска продолжал трепаться, точно всем было безразлично. - Он никогда мне особо не нравился, этот старый Соториус. У нас с ним была женитьба по расчёту, несчастный брак и, когда одержали победу, развод, на который мы оба радостно согласились. У мирных людей маловато работы для наёмников, а богатая и славная карьера старого канцлера Сипани вся соткана из мира. Витари усмехнулась на топочучих внизу богатых граждан. – Похоже, он надеется наладить его поставки за границу. Монза покачала головой. - Единственный товар, что никогда не купит Орсо. Следом приближались вожди Лиги Восьми. Злейшие враги Орсо, стало быть и Монзы, до её падения с горы. Их сопровождал полк прихлебателей, разодетых в сотню не сочетаемых нарядов. Герцог Рогонт ехал первым на великом чёрном боевом жеребце, поводья в твёрдой руке, периодически отвешивая кивок толпе, когда кто-либо выкрикивал его имя. Он пользовался успехом и его призывали кивать часто, словно специально, чтобы его голова болталась как у индейки. Сальера каким-то образом втиснули в седло коренастого чалого коня рядом с Рогонтом, обвислые розовые щёки оттопыривали золочёный ворот мундира, свисая, то с одной стороны, то с другой, в такт движению тяжело ступающего животного. - Кто этот толстяк? - спросил Трясучка. - Сальер, великий герцог Виссеринский. Витари пожала плечами. - Ещё месяц или два. Летом он просадил городскую армию. - Монза вместе с Верным Карпи разбила их у Высокого Побережья. - Осенью - провизию своего города. - Монза весело жгла поля у городских стен и разгоняла крестьян. - И у него заканчиваются союзники. - Монза насадила голову герцога Кантайна гнить на стенах Борлетты. - Почти что видно даже отсюда, как сволочуга потеет. - Жаль, - сказал Коска. - Мне он всегда нравился. Вы должны взглянуть на картинные галереи в его дворце. Величайшая в мире коллекция произведений искусства, по крайней мере, по его словам. Истинный ценитель. А также в своё время у него был лучший в Стирии стол. - Оно и видно, - сказала Монза. - Одного не пойму, как они затащили его в седло. - Верёвка с блоком, - отрывисто произнесла Витари. Монза фыркнула. - Либо выкопали траншею и подвели лошадь под него. - А другой? - спросил Трясучка. - Рогонт, великий герцог Осприйский. - Видок точно герцогский. - Верно сказано. Высокий и широкоплечий, с симпатичным лицом и копной чёрных локонов. - Только видок и есть. - Монза снова сплюнула. - Не более того. - Племянник моей бывшей нанимательницы, мирно усопшей герцогини Сефелины. - От чесотки на шее Коски выступила кровь. - Его прозвища - Принц Предусмотрительный. Виконт Внимательный. Герцог Глистоползучий. По всем статьям прекрасный военачальник, только не любит действовать наобум. - Я бы выразилась менее милосердно, - сказала Монза. - Мало кто менее милосерден, чем ты. - Он не любит сражаться. - Ни один хороший генерал не любит сражаться. - Но каждый хороший генерал время от времени должен. Рогонт мерялся силами с Орсо в Кровавые Годы и никогда не решался на большее, чем стычки. Этот человек - лучший в Стирии ретировщик. - Отступление - штука крайне сложная в управлении. Может его мгновение ещё не настало. Трясучка испустил длиннющий вздох. - Все мы ждём своего мгновения. - Теперь все его шансы упущены, - сказала Монза. - Когда Виссерин падёт, откроется путь на Пуранти, а далее лежит ничто иное как сама Осприя, и корона Орсо. Больше промедлений не будет. Предусмотрительность пошла прахом. Рогонт и Сальер проехали под ними. Двое мужей, кто, наряду с честным, благородным, мёртвым герцогом Кантайном, создали Лигу Восьми чтобы защитить Стирию от неудовлетворённых амбиций Орсо. Или чтобы ущемить его законные права и грызться между собой за то, что осталось - смотря кого об этом спросишь. Коска улыбаясь, смотрел на шествие. - Проживи достаточно долго и увидишь как всё рушиться. Каприл теперь лишь оболочка былой славы. Витари ухмыльнулась Монзе. - Твоих рук дело, не так ли? - Мусселия позорно капитулировала перед Орсо, несмотря на неприступные стены. Ухмылка Витари росла. - И это не одно ли из твоих дел? - Пала Борлетта, - причитал Коска, - мёртв храбрый герцог Кантайн. - Да, - прорычала Монза, прежде чем Витари раскрыла рот. - Неуязвимая Лига Восьми ужалась до пяти и скоро сократится до четырёх, три из которых ... Монзе слышался лишь шёпот Дружелюбного. - Восемь... пять... четыре... три... Эти трое сейчас шествовали по улице, блистательные придворные текли за ними, как рябь на воде за тремя утками. Младшие партнёры по Лиге. Лироцио, герцог Пурантийский, дерзкий и вызывающий, в броне искусной работы и с ещё более искусно причёсанными усами. Юная графиня Котарда Аффойская - тусклая девушка, чьи бледно-жёлтые одеяния из шёлка не улучшали цвет лица. Её дядя и первый советник, а некоторые говорили - первый любовник, нависал над её плечом. Патин, первый гражданин Никанте, двигался последним - с нечёсаными волосами, облачённый в мешковину - вместо пояса завязанная узлом верёвка - показывая, что на своих землях он ни в чём не превосходит самого распоследнего крестьянина. По слухам он носил шёлковое нижнее бельё, спал на золотом ложе и редко в одиночестве. Вот так самоуничижаются сильные мира сего. Коска уже вглядывался в следующую часть великой процессии. - Клянусь Судьбами. Кто сии юные боги? Никто не смел отрицать величия той пары. С небрежной уверенностью они ехали на одинаковых серых жеребцах, в убранстве из сочетаний белого и золотого. Белоснежная мантия, с вплетённой золотой нитью облегала её немыслимо высокую и стройную фигуру, развеваясь позади. Его золочёные доспехи отполированы до зеркального блеска, простая корона инкрустирована единственным камнем, таким большим, что у Монзы почти получилось рассмотреть его грани, сияющие с расстояния в сотню шагов. - Охуеть, какие же царственные! - глумливо усмехнулась она. - Их величие даже можно учуять носом, - поддакнул Коска. - Я бы пал на колени, если б мои колени смогли это выдержать. - Его светлейшее Величество, Верховный король Союза. - К голосу Витари подмешивалась ирония. - И, конечно, его королева. - Тереза, Жемчужина Талинса. Чистой воды, вон как сверкает. - Дочь Орсо, - выдавила Монза сквозь стиснутые зубы. - Сестра Арио и Фоскара. Королева Союза и роскошная пизда в придачу. Несмотря на то, что на Стирийской земле он был чужестранцем, несмотря на то, что к честолюбию Союза здесь относились со страшным недоверием, даже несмотря на то, что его жена была дочерью Орсо, толпа принялась вопить и приветствовать иноземного короля громче, чем своего исконного канцлера. Люди предпочитают величественно выглядящего лидера, писал Бьяловельд, тому кто таков на самом деле. - Надо думать, не самый нейтральный из посредников. - Коска в задумчивости сдул щёки. - Он же так тесно связан с Орсо и его роднёй, что между ними просвета не видно. Муж, брат, и зять Талинса? - Ну конечно же он ставит себя выше подобных земных установок. - Монза скривила губы, наблюдая за приближающейся королевской четой. Всё было так, будто они съехали со страниц волшебных сказок, и оказались в тусклом и мокром городе совершенно случайно. Для полного воплощения фантазии не хватало только крыльев у их коней. Странно, неужели некому было их наклеить? Тереза носила колье с огромными камнями, так ярко горящими на солнце, что на них было больно смотреть. Витари покачала головой. - Сколько драгоценностей можно напялить на одну женщину? - Ещё немного, и сучку похоронит под ними заживо, - прорычала Монза. Рубин, который подарил ей Бенна, казался в сравнении с ними детским брелоком. - Зависть - ужасная штука, дамы. - Коска ткнул Дружелюбного в рёбра. – По-моему она смотрится вполне себе ничего, а, друг мой? - Заключенный ничего не сказал. Тогда Коска попытался обратиться к Трясучке. - А? Северянин скосил глаза на Монзу, потом обратно. - Не пойму, из-за чего кипиш. - Ну вы и парочка! Таких хладнокровных бойцов я не встречал ни разу. Может быть и прошла моя первая молодость, но внутри я вовсе не так высох, как ваши кислые рожи. Юные влюблённые по-прежнему способны тронуть моё сердце. Монза усомнилась, что меж влюбленными живёт пламенная страсть, как бы они друг другу не улыбались. - Несколько лет назад, до того как она стала королевой не в своих мечтах, а где-то ещё, Бенна поспорил со мной, что сможет с ней переспать. Коска приподнял бровь. - Твой брат, припоминаю, всегда любил широко разбрасывать семена. И что вышло? - Оказалось, он не в её вкусе. - Оказалось, что много больше Бенны она заинтересовалась самой Монзой. За королевской четой следовала свита - ещё более величественная, чем всё, что вывела Лига Восьми. По меньшей мере, два десятка фрейлин, с каждой стекали свои собственные драгоценности. Охапка лордов Срединных Земель, Инглии и Старикланда в роскошных мехах, на плечах золотые цепи. Позади, в доспехах, заляпанных пылью из-под копыт едущих впереди, тяжело плелись воины. Каждый должен глотать пыль вышестоящих. Неприглядная правда власти. - Король Союза, да? - размышлял Трясучка, наблюдая, как удаляется королевская чета. - Вон там едет самый могущественный человек в мире? Витари фыркнула. - Вон там едет тот человек, за которым он стоит. Каждый склоняется перед кем-то. Ты не очень-то силён в политике, правда? - В чём, в чём? - Во лжи. Союзом правит Калека. Тот паренёк, весь в золоте, это маска, которую он носит. Коска вздохнул. - Если б ты выглядела как Калека, то наверняка тоже носила бы маску... Громкие приветствия постепенно удалились вслед за королём и королевой и оставили после себя гнетущее безмолвие. Достаточно тихое, чтобы Монза услыхала стук колёс, когда по проспекту загромыхал золочёный экипаж. С обеих сторон грамотно выстроенными колоннами тяжело топало несколько десятков стражников. Их оружие не столь начищено как у Союза, зато чаще бывало в употреблении. Сзади следовала группа красиво одетых, но совершенно ни на что не потребных аристократов. Монза крепко сжала правый кулак, смещая гнутые кости. Боль поползла по суставам, по кисти, по предплечью, и её губы искривились мрачной улыбкой. - Вот они, - произнёс Коска. Арио восседал справа - развалился на подушках, слегка покачиваясь в такт движению экипажа, с видом привычного ленивого презрения на лице. Рядом с ним сидел прямой и бледный Фоскар, мотая головой туда-сюда от малейшего слабого звука. Живущие бок о бок самодовольный котище и непоседливый щенок. Гобба был никем. Мофис был всего лишь банкиром. Орсо вряд ли обратил внимание, что вместо них появились новые лица. Но Арио и Фоскар - его сыновья. Его плоть от плоти. Его будущее. Если б удалось с ними расправиться, то это было бы наилучшим делом, после ножа в живот самому Орсо. Её улыбка расширилась - она представила его лицо когда ему принесут весть. Ваша Светлость! Ваши сыновья... погибли... Внезапный выкрик разорвал тишину. - Убийцы! Мрази! Орсовы выблядки! - Чьи-то руки забились в толпе внизу, кто-то попытался прорваться сквозь кордон солдат охраны. - Стирия проклинает вас! - Гневный ропот начал нарастать, тревожное волнение распространялось среди зрителей. Пускай Соториус провозглашает себя нейтральным, но народ Сипани не испытывал любви ни к Орсо, ни к его родным. Они знали - когда великий герцог сокрушит Лигу Восьми, они будут следующими. Некоторым всегда мало того, что у них есть. Пара конных джентльменов обнажила клинки. С краю толпы блеснула сталь, раздался тонкий вопль. Фоскар в экипаже уже практически стоял, засмотревшись на напирающую людскую массу. Арио потянул его вниз, и снова обвис на сиденье, беззаботно разглядывая свои ногти. Беспорядок прекратился. Карета угромыхала из вида, аристократы вновь обрели строй, за ними потопали солдаты в талинских мундирах. Последний из них прошёл под навесом крыши склада и зашагал дальше по проспекту. - Тут и зрелищу конец, - вздохнул Коска, отталкиваясь от перил и направляясь к ведущей на лестницу двери. - Хотела б я, чтоб длилось оно вечно, - отворачиваясь, издевалась Витари. - Тысяча восемьсот двенадцать, - сказал Дружелюбный. Монза уставилась на него. - Чего? - Народу. Шло парадом. - И? - Сто пять камней в ожерелье королевы. - Блядь, я об этом спрашивала? - Нет. - Дружелюбный вслед за остальными пошёл к лестнице. Она осталась стоять одна, ещё какое-то время хмурясь и окоченевая на ветру - вопящая толпа на проспекте начала рассасываться, а её кулак и челюсти до сих пор сжаты до боли. - Монза. - Не одна. Когда она повернула голову, Трясучка смотрел ей в глаза и стоял ближе, чем ей бы хотелось. Он заговорил так, будто отыскать слова было непростой задачей. - Похоже, у нас не было... Не понимаю. После Вестпорта... я только хотел спросить... - Лучше не спрашивай. - Она слегка задела его, уходя прочь.
Хлопоты по хозяйству
Никомо Коска закрыл глаза, облизал улыбающиеся губы, глубоко дыша носом от отвращения, и поднял бутылку. Глоток, глоток, глоток. Знакомое предвкушение, когда зубы слегка касаются стекла, прохладная влага на языке, размеренное движение горла при глотании... если бы только это была не вода. Ему пришлось вылезать из пропитанной потом постели и в холодной и липкой ночной рубашке отправляться на кухню добывать вино. Или любую забродившую мочу, способную напоить человека. Что-нибудь, чтобы пыльная спальня прекратила трястись как едущая по бездорожью повозка, чтобы прогнать ползущие по всему телу мурашки и собрать губкой пульсирующую головную боль. Во что бы то ни стало. Нахер надо такие перемены, да и месть Муркатто вместе с ними. Он надеялся, что все будут в своих постелях, и весь скорчился от разочарования, когда увидел у печи Дружелюбного, готовящего на завтрак овсянку. Всё же сейчас, надо признать, он был странно рад, что обнаружил здесь арестанта. Было что-то волшебное в окружающей Дружелюбного ауре спокойствия. Он умел крайне уверенно молчать и просто не обращать внимания на то, что подумают другие. Коске этого, как ни странно, хватило, чтобы самому немножко подуспокоится. Но, конечно, не замолчать. Разумеется, он болтал практически непрерывно, после того как первый свет начал заползать сквозь трещины в ставнях и обернулся зарёй. - ... за каким чёртом я в это вписался, Дружелюбный? Сражаться, в моём возрасте? Ох уж эти сражения! Никогда меня не радовал этот раздел договора. И ещё на одной стороне с тем самовосхвалённым Морвеером! Отравитель? Дерьмоватый способ людей убивать-то. И, конечно же, я остро осознаю, что нарушил первое правило солдата. Дружелюбный еле заметно приподнял бровь, медленно перемешивая кашу. Коска считал, что заключённый уж наверняка знал, за чем он сюда шёл, но даже если и так, тот был лучше воспитан, чтобы не выставлять это напоказ. Заключённые в большинстве своём удивительно вежливы. Грубое обхождение в тюрьме может запросто довести до фатального исхода. - Первое? - спросил тот. - Никогда не сражаться за слабую сторону. Хоть я постоянно, пламенно и страстно презираю герцога Орсо, существует громадная и, потенциально, гибельная пропасть между ненавистью к человеку и предпринимаемыми в этом отношении действиями. - Он легонько стукнул кулаком по столу, от чего модель Кардотти легонько загремела. - Отчасти ради женщины, которая однажды меня уже предала... Подобно домашнему голубю, вечно влекомому назад в любимую и ненавистную клетку, его мысль увлекло сквозь девять пустых лет - назад, в Афьери. Перед ним предстали картины грохочущих вниз по длинному спуску лошадей на фоне восходящего солнца. Предстали, как множество раз с тех пор - видениями в сотне всеразличных загаженных комнат, и грошовых ночлежек, и разбитых трущобных таверн по всему Земному Кругу. Какая умелая игра, подумал он тогда, при виде приближающейся кавалерии. Улыбаясь сквозь алкогольную дымку, смотрел на то, как здорово всё получилось. Теперь же он вспоминал холодный страх, когда всадники не замедлили ход. Тошноту ужаса, когда они врезались в его неряшливо выстроенные ряды. Смесь ярости, безнадёжности, омерзения и пьяного головокружения, когда он забирался на лошадь, чтобы бежать прочь, когда вокруг погибал его сброд и с ними гибла его слава. Ту смесь ярости, безнадёжности, омерзения и пьяного головокружения, которая с тех самых пор привязалась к нему как тень. Он хмуро взглянул на искаженное отражение своего лица пропойцы в пузырчатом стекле бутылки с водой. - Угасает память о нашей славе, - прошептал он, - и сгнивает до сортирных анекдотов, тусклых и неубедительных, как брехня какой-нибудь сволочи. Поражения, разочарования и скорбь же, свежи как в тот миг, когда они произошли с нами. Улыбка симпатичной девушки, с которой мы не завели роман. Мелкая оплошность, вину за которую мы переложили на другого. Безымянное плечо, стукнувшее нас в толпе и оставившее терзаться днями, месяцами. Навеки. - Он скривил губы. - Вот из этой материи и сшито наше прошлое. Несчастные мгновения, что создали нас такими, какие мы есть. Дружелюбный стоял в тишине, и от этого Коску тянуло на откровенность лучше, чем от любых уговоров. - И есть ли миг горше, чем тот, когда меня предала Монцкарро Муркатто, а? Мне бы самому стоило осуществить месть, вместо того, чтобы помогать в отмщении ей. Мне бы стоило прикончить её, и Эндике, и Сезарию, и Виктуса, и всех остальных моих сучьих когда-то-там друзей из Тысячи Мечей. Так какого хера я здесь делаю, Дружелюбный? - Разговариваешь. Коска хмыкнул. - Верно. Как обычно. У меня всегда было плохо с решительностью, когда дело касалось женщин. - Он фыркнул, внезапно рассмеявшись. - По правде говоря, у меня всегда было ужасно с решительностью в любых вопросах. Это-то и сделало мою жизнь чередой таких захватывающих событий. - Он поставил бутылку обратно на стол. - Довольно грошовой философии! Факт в том, что мне нужен шанс, мне нужно измениться, и что гораздо важнее, мне позарез нужны деньги. - Он поднялся. - Прошлое идёт нахуй. Я Никомо Коска, тысяча чертей! Я смеюсь в лицо страху! - Он замолчал на мгновение. - И я собираюсь обратно в кровать. Искренне благодарю, мастер Дружелюбный, разговаривать с вами не менее прекрасно, чем с самый лучшим собеседником из всех, кого я знал. Заключенный всего лишь на миг оторвался от овсянки. - Едва ли я произнёс хоть слово. - Вот именно.
Утренняя трапеза Морвеера разместилась на маленьком столике в его маленькой спальне, когда-то наверное лестничной кладовке, на заброшенном складе во вредном для здоровья районе Сипани. В городе, который он всегда презирал. Пища для поддержки сил заключалась в помятой миске холодной каши, битой чашке дымящего чая, да стакане со сколами, наполненном кислой, тепловатой водой. Рядом с ними строго в ряд располагались семнадцать разнообразных пузырьков, бутылочек, флаконов и банок, каждая со своей собственной жидкостью, порошком или пастой, цветом от прозрачного до белого, включая тусклый грязно-жёлтый и сине-зелёное скорпионье масло. Морвеер нехотя отправил в рот ложку каши. Без особого удовольствия размазывая её по рту он вытащил пробки из первых четырёх сосудов, достал из пачки сверкающую иглу, погрузил в бутылочку и кольнул ею тыльную сторону ладони. То же самое со второй. Третья, четвёртая, и игла с отвращением отброшена прочь. Он поморщился увидев, что крошечный шарик крови показался в одном из мест укола, затем зачерпнул из миски следующую ложку и уселся, свесив голову, охваченный волной головокружения. - Ларинк, падла! - Тем не менее то, что каждое утро приходилось терпеть малую дозу и лёгкое недомогание, гораздо предпочтительнее приёма - по зловредному умыслу либо случайности - дозы крупной, от которой лопнул бы каждый кровеносный сосуд в его мозгу. Он через силу впихнул в рот следующую порцию подсоленных помоев, открыл следующий в ряду пузырёк, зажал одну ноздрю и вдохнул оттуда через другую. Затрясся, когда порошок жгуче защипал его носовые пазухи и облизал зубы, когда неприятно онемел рот. Он набрал в рот чаю и, обнаружив его неожиданно обжигающим, чуть не выкашлял чай обратно, когда глотал. - Падла горчичный корень! - То, что отравитель в нескольких случаях несказанно эффективно применил его против своих жертв, не добавляло любви к приёму этой гадости самому. Вовсе наоборот. Он прополоскал рот водой в тщетной попытке смыть едкий вкус, прекрасно зная, что тот будет ещё несколько часов просачиваться из носа. Он выстроил в ряд шесть следующих склянок и поотвинчивал, повытаскивал, поснимал с них пробки. Допускалось глотать их содержимое по очереди, но долгие годы таких завтраков научили его, что лучше сразу от всех них избавиться. Поэтому он нацедил, насыпал и накапал надлежащее количество в стакан с водой, тщательно перемешал ложкой, собрался с духом и влил всё в себя тремя горькими глотками. Морвеер поставил стакан, вытер слёзы из-под глаз и издал влажную отрыжку. Ощутил мгновенную дурноту, которая быстро утихла. В конце концов он проделывал такое каждый день уже двадцать лет. Если его к этому не приучи... Он ринулся к окну, отбросил ставни и сунул туда голову как раз вовремя, чтобы оросить своим скудным завтраком грязный переулок за стеной склада. С горьким стоном он откинулся назад, выдул из носа жгучую соплю и нетвёрдо добрёл до умывальника. Зачерпнул воды из таза и протёр лицо, вглядываясь в зеркало, как вода капает с бровей. Хуже всего то, что теперь ему необходимо будет снова наполнять овсянкой бунтующие кишки. Одна из многих недооцененных жертв, которые он вынужден приносить только для того чтобы добиться успеха. Его особые умения ни разу не оценили другие дети в сиротском приюте. Как и его учитель, зловещий Мумах-йин-Бек. Его не ценила ни жена, ни многочисленные ученики. И, похоже, теперь, его текущий наниматель также не питает признательности за его самоотверженность, за его неудобства, за его - нет, нет, это не преувеличение - геройское усердие в её деле. Этот скурвившийся, старый винный бурдюк Никомо Коска пользуется большим почётом, чем он. - Я обречён, - безутешно прошептал он. - Обречён отдавать, отдавать и отдавать, ничего не получая взамен. Стук в дверь и голос Дэй. - Вы готовы? - Сейчас. - Они собирают всех вместе. Пора отправляться к Кардотти. Заложить фундамент. Важная подготовительная работа и всё такое. - Прозвучало так, словно она объясняла с набитым ртом. На самом деле было бы сюрпризом, если б было иначе. - Я тебя догоню! - Он услышал удаляющиеся шаги. По крайней мере хоть одна душа с правильным отношением к его великим умениям выказывает должное почтение - превзошедшее его высокие ожидания. Он отдавал себе отчёт, что стал очень сильнополагаться на неё - и в делах и эмоционально. Наверное, сильнее, чем требует осторожность. Но даже человек выдающихся способностей Морвеера не в силах управиться со всем в одиночку. Он глубоко вздохнул и отвернулся от зеркала.
Увеселители или убийцы, так как они были и теми и теми, разбрелись по складу. Вместе с Дружелюбным их двадцать пять. Три танцора-гурка сидели скрестив ноги - двое в вычурных кошачьих масках, сдвинутых на напомаженные чёрные волосы. Третий опустил маску, сверкая тёмными глазищами в прорезях, и бережно протирал кинжал с резной рукоятью. Музыкальная группа уже облачившись в практичные чёрные камзолы, трико в серую и жёлтую полоску и посеребрённые маски в виде музыкальных нот, репетировала джигу, которую им наконец удалось сыграть наполовину пристойно. Неподалёку стоял Трясучка в тунике из варёной кожи с облезлым мехом на плечах, на руку надет большой круглый деревянный щит, а в другой - тяжёлый меч. Седовлас являл собой противоположное - железная маска закрывает всё лицо, в кулаке здоровенная дубина с железными шипами. Трясучка, тренируясь перед предстоящим зрелищем, быстро говорил на северном наречии, показывая, как он будет крутить мечом и как он хочет, чтобы Седовлас действовал в ответ. Барти и Куммель, акробаты, одетые в туго облегающие клетчатые шутовские костюмы, спорили друг с другом на языке Союза. Один из них пылко взмахивал короткой колющей шпагой. Невероятный Ронко глядел из-за маски, выкрашенной насыщенным красным, оранжевым и жёлтым цветом, будто танцующие языки пламени. Поодаль от него трое жонглёров заполнили пространство лавиной сверкающих ножей, мелькающих и проблёскивающих в полутьме. Остальные привалились к ящикам, сидели, поджав ноги на полу, скакали вокруг, точили клинки, латали на скорую руку костюмы. Дружелюбный с трудом узнал Коску, одетого в бархатный плащ с серебряной окантовкой, на голове высокая шляпа, а в руке длинная чёрная трость с массивным золотым набалдашником. Сыпь на его шее замазали пудрой. Седеющие усы навощены в переливающуюся дугу, сапоги начищены до сверкающего блеска, маска усыпана искрящимися осколками зеркала - но ещё сильнее искрились его глаза. Он с бывалой ухмылкой циркового распорядителя чванливо выступил навстречу Дружелюбному. - Друг мой, надеюсь, ты здоров. Снова благодарю за то, что выслушал меня этим утром. Дружелюбный кивнул, пытаясь не улыбнуться. Было что-то почти волшебное в окружающей Коску ауре доброго юмора. Он умел крайне уверенно говорить, и говорить, и знать что его выслушают, и посмеются, и поймут. От этого Дружелюбному почти что хотелось говорить самому. Коска что-то достал. Маску в форме пары игральных костей, изображающую двойную единицу, с прорезями для глаз там где должны быть точки. - Я подумал, может, ты окажешь мне честь заняться сегодня вечером игральным столом. Дружелюбный дрогнувшей рукой принял у него маску. - Был бы очень этому рад.
Одновременно с рассеиванием утренней дымки их сумасшедшая команда петляла по извилистым улочкам - вдоль блеклых аллей, по узким мосткам, через мглистые, гниющие сады и сквозь мокрые туннели, гулко топоча в полумраке. Коварная вода всегда была неподалёку. Трясучка морщил нос от солёной вони с каналов. Половина города в масках и карнавальных костюмах, похоже они решили что-то отпраздновать. Народ Сипани, не приглашённый на великий бал в честь царственных гостей устраивал свои собственные пирушки, и добрая часть их началась спозаранку и основательно. Кто-то широко не замахивался при выборе костюмов - выходные платья и куртки с обычной плоской маской вокруг глаз. А некоторые замахнулись широко, а затем пошли ещё дальше - громадные штаны, высоченные ботинки, золотые и серебряные лица спрятанные под звериными оскалами и безумными ртами до ушей. Они напомнили Трясучке Девять Смертей, его лицо, когда он сражался в круге, дьявольскую улыбку в сгустках крови. Нервы это не успокаивало. Не утешало и то, что он оделся в меха и кожу, как привык одеваться на Севере, и нёс щит с мечом, не слишком отличавшиеся от настоящего оружия, что он носил прежде. Его обошла кучка людей, вся в жёлтых перьях, масках с огромными клювами, пронзительно галдя стаей взбесившихся чаек. И это тоже не успокаивало нервы. В тумане, по углам зданий и во мгле покрытых пеленой площадей по-прежнему возникали причудливые формы, их трели и уханье эхом разносились по безжизненным переулкам. Великаны и чудовища. От них Трясучке щекотало ладони, он думал о том, как Наводящий Ужас восстал из тумана над Дунбреком, неся с собой смерть. Эти были, конечно, всего лишь глупыми чудиками на ходулях, но тем не менее. Когда надеваешь на людей маски, происходит что-то жуткое. Вместе с тем, как они выглядят, меняется и то, как они действуют. Порой они вообще становятся похожими не на людей, но на нечто иное. Трясучке не нравился бы вкус всего этого, даже если бы они не замышляли убийство. Ощущение, будто город построили на границе ада, и демоны хлынули на улицы, перемешались с повседневным, а все ведут себя так, будто в этом нет ничего особенного. Ему приходилось напоминать себе, что из всех толп этого необычного и с виду опасного сброда, которые им, вероятно, встречались, наиболее странны и опасны они сами. Если в городе и были дьяволы, он был одним из самых худших. Как только эта мысль укоренилась в голове, то на самом деле оказалась вовсе не утешительной. - Сюда, друзья мои! - Коска вёл их по площади, где росли четыре мокрых дерева без листьев, и из полутьмы проступало здание - большой деревянный дом с двориком с трёх сторон. То же самое здание, что стояло на столе на складе последнюю пару дней. Четверо хорошо вооруженных стражников хмурились у железной решётки ворот, и Коска ловко вскочил на ступени им навстречу, щелкая каблуками. - Доброго вам утра, джентльмены! - Сегодня днём у Кардотти закрыто, - буркнул в ответ ближайший, - и ночью тоже. - Не для нас. - Коска взмахом трости обвёл растерявшуюся труппу. - Мы увеселители для сегодняшнего частного мероприятия, отобранные и нанятые специально с этой целью супругой принца Арио, Карлоттой дан Эйдер. А теперь резко открыл ворота - у нас уйма приготовлений, которыми надо заняться. Заходим же, дети мои, и не прохлаждаемся! Людей нужно веселить! Двор был побольше, чем ожидал Трясучка, и вызвал одни разочарования, раз уж этому заведению предполагалось быть лучшим в мире борделем. Площадка из замшелых булыжников с парой плетёных столиков и кресел, раскрашенных в отшелушивающуюся позолоту. С верхних окон протянулись верёвки и, высыхая, лениво хлопали простыни. В одном из углов неаккуратно свалили винные бочки. Сутулый старик подметал потрёпанной метлой, толстуха устраивала на стиральной доске настоящую взбучку тому, что возможно было каким-то видом нижнего белья. Три исхудавших женщины сидели и скучали за столом. В руке у одной - открытая книга. Другая уставилась на свои ногти, обрабатывая их пилочкой. Последняя раскинулась на стуле, наблюдая за входящими шеренгой артистами, пока вдыхала дым из глиняной трубочки с чаггой. Коска вздохнул. - Нет ничего более обыденного, или менее выдающегося, чем дом со шлюхами в дневное время, а? - Похоже нет. - Трясучка смотрел, как жонглёры нашли место в углу и начали распаковывать свои причиндалы, в том числе и сверкающие ножи. - Всегда считал, что быть шлюхой - весьма неплохая жизнь. Как ни крути - успешная. Праздно проводишь дни, а когда наконец тебя зовут на работу, в основном ты работаешь лёжа. - Не много в том чести, - сказал Трясучка. - Говно хотя бы помогает расти овощам. От чести и такой пользы нет. - Что же будет, когда ты, наконец, состаришься, и никто тебя больше не захочет? Думаю, всё что тебе останется - попытки уйти от отчаяния, вырваться из вороха сожалений о прошлом. Улыбка Коски печально выгнулась под маской. - Это то, к чему приходит каждый из нас, друг мой. В любом ремесле всё то же самое, и наше - не исключение. Солдатчина, мокруха - назови как хочешь. Никто тебя не хочет, когда ты состаришься. - Он нарочито важно прошествовал мимо Трясучки и углубился во двор, отмахивая тростью вперёд и назад с каждым шагом. - Так или иначе, все мы - шлюхи! - Он выдернул из кармана узорчатый платок, взмахнул им проходя возле трёх женщин и поклонился. - Дамы. Глубочайшее почтение. - Полоумный старый хер, - услышал Трясучка, как одна из них пробормотала на северном наречии, перед тем как вернулась к своей трубке. Группа уже настраивала инструменты, издавая почти такой же кислый вой, как и во время настоящей игры. Две высоких двери вели со двора: левая - в игорный зал, правая - в зал для курения, а оттуда к двум лестничным пролётам. Его взгляд скользил по отделанной слоновой костью стене, выложенным ёлочкой отделочным доскам потемневшего обветренного дерева, к ряду узких окон второго этажа. Комнат отдыха для гостей. И выше - к окнам побольше, из цветного стекла, под самой крышей. Королевские апартаменты, куда приглашают самых знатных. Куда через несколько часов они собираются пригласить принца Арио и его брата Фоскара. - Ой. - Прикосновение к плечу. Он обернулся, и, моргая, застыл. Позади него стояла высокая женщина, вокруг её плеч обвивались сверкающие чёрные меха, на длинных руках - длинные чёрные перчатки. Зачёсанные набок чёрные волосы касались белого лица, покачиваясь легко и плавно. Её маску усыпал хрусталь, сквозь узкие прорези горели нацеленные на него глаза. - Ё... - Трясучка был вынужден заставить себя отвести глаза от её тела, затенённая ложбинка между грудей притягивала его взор, как улей - медведя. - Может я чем-нибудь... знаете ли... - Не знаю. О чём вы? - Её накрашеные губы скривились в уголках, отчасти в насмешке, отчасти в улыбке. Кажется, будто в этом голосе есть что-то знакомое. Сквозь вырез в её юбках он еле углядел, как сходит на нет длинный розовый шрам на бедре. - Монза? - прошептал он. - Кто ж ещё со столь прекрасной внешностью заговорил бы с таким как ты? - Она оглядела его сверху донизу. - Навевает воспоминания. На вид ты почти такой же дикарь, как тогда, когда я тебя впервые встретила. - По-моему, в этом-то и весь замысел. Ты на вид, э... - Он напряжённо подыскивал слово. - Как шлюха? - Как дьявольски дорогая. - Ненавижу выглядеть как дешёвая. Я направляюсь наверх, ждать наших гостей. Всё пойдёт как надо - увидимся на складе. - Айе. Если всё пойдёт как надо. - У трясучкиной жизни была привычка идти как не надо. Он невесело посмотрел в окна крашеного стекла. - С тобой ничего не случится? - О, с Арио я способна управиться. Долго я предвкушала эту встречу. - Знаю, но, просто говорю, что... если нужно, чтоб я был поближе... - Сосредоточь свой умишко, чтобы здесь всё прошло по плану. Дай мне самой за себя попереживать. - Я уже так напереживался, что не прочь поделиться. - А я думала - ты оптимист, - бросила она через плечо, уходя. - Должно быть, ты меня от этого отучила, - пробормотал он ей вслед. Ему не очень-то нравилось, когда она так с ним разговаривала, но всё равно это гораздо лучше, чем если бы она не разговаривала с ним вовсе. Он заметил, что всё это время на него смотрел Седовлас, и ткнул в здоровенную детину пальцем. - Не стой на месте! Давай разметим наш гадский липовый круг, до того как состаримся.
* * *
Монза была далека от удовольствия, когда ковыляла, пошатываясь, по игровому залу вместе с Коской. Она не привыкла к высоким туфлям. Она не привыкла к этой обвивающей ноги упряжи. Корсеты и в лучшие времена были мучением, и навряд ли облегчало то, что из данного вытащили пару пластин и заменили их на длинные тонкие стилеты, острия которых торчали между лопаток, а рукояти спрятаны у поясницы. Её лодыжки, колени и бёдра уже пульсировали. Мысль покурить засвербила, как всегда, где-то на задворках сознания, но она отогнала её прочь. Она вынесла немало боли за последние месяцы. Потрепеть ещё немножко - вполне скромная цена, если поможет подобраться близко к Арио. Настолько близко, чтобы воткнуть кинжал в его насмешливую харю. Одна мысль об этом придала борзости её шагу. Карлотта дан Эйдер ждала их в конце комнаты, стоя с царственным видом между двумя карточными столами, обитыми серым сукном, на ней было красное платье, подходящее императрице из легенд. - Погляди на нас обеих! - усмехнулась Монза, подойдя поближе. - Генерал одет как шлюха, а шлюха вырядилась королевой. Сегодня ночью каждый хочет быть кем-то иным. - Это политика. - Любовница Арио нахмурилась при виде Коски. - Это ещё кто? - Магистр Эйдер, какая восхитительная и неожиданная честь для меня! - Старый наёмник изогнулся в поклоне, взметая шляпу, выставляя на обозрение свою шершавую, вспотевшую лысую плешь. - Я и мечтать не мечтал, что мы с вами встретимся снова. - Вы! - Эйдер холодно уставилась на него в ответ. - Надо было мне догадаться, что вы в это замешаны. Правда, думала, что вы умерли в Дагоске! - Также думал и я, но оказалось, я был всего лишь очень, очень пьян. - Меня предать вы смогли даже спьяну. Не иначе - наощупь. Старый наёмник пожал плечами. - Всегда до слёз жалко, когда предают честных людей. Когда же такое случается с коварными хитрецами, то, однако, трудно избежать ощущения некой... космической справедливости. - Коска осклабился на Эйдер, на Монзу и обратно. - Трое таких верных людей как мы на одной стороне? Мне не терпится увидеть, чем всё это обернётся. По мнению Монзы, всё это обернётся большой кровью. - Когда Арио и Фоскар прибудут сюда? - Когда все начнут расходиться с великого бала у Соториуса. В полночь, либо незадолго до неё. - Будем ждать. - Противоядие, - попросила Эйдер. - Я своё сделала. - Оно окажется у тебя, когда голова Арио окажется на блюде. Не раньше. - А если что-нибудь пойдёт не так? - Ты умрёшь, как и мы. Уж лучше надейся, что дело пройдёт гладко. - Что же помешает тебе дать мне сдохнуть при любом исходе? - Мои яркая репутация порядочного человека и широко известное благородство. Как и ожидалось, Эйдер не засмеялась. - В Дагоске я старалась поступить правильно. Она ткнула себя в грудь пальцем. - Я пыталась поступить правильно! Я пыталась спасти людей! Посмотри, чего мне это стоило! - Отсюда можно извлечь урок насчёт правильных поступков, - пожала плечами Монза. - У меня такой возможности ни разу не было. - Смейся! Ты хоть знаешь, каково это - каждый миг жить в страхе? Монза резко шагнула к ней и та отпрянула к стене. - Жить в страхе? - оскалилась она. Их маски почти что сцепились вместе. - Милости просим в мою жизнь, ёб твою мать! А теперь кончай нытьё и улыбайся Арио и остальным сучьим подлецам на сегодняшнем балу. - Она понизила голос до шёпота. - А затем приведи его к нам. Вместе с его братом. Делай, как я тебе говорю и, не исключено, для тебя всё может хорошо закончиться. Она понимала, что ни та, ни другая не считали это весьма вероятным. Сегодняшние празднества закончатся хорошо для очень немногих.
Дэй повернула коловорот в последний раз, с лёгким скрипом прорезая древесину, затем вытащила его наружу. Сквозь щель пробился тонкий лучик, освещая тьму чердака ярким круглым пятном на её щеке. Она ухмыльнулась Морвееру, и его внезапно тронуло горько-сладкое воспоминание об улыбающемся при свечах лице матери. - Просверлили. Теперь на ностальгию совсем не осталось времени. Он сглотнул наплыв душевного волнения и медленно передвинулся, с величайшим тщанием стараясь наступать только на стропила. Брыкающаяся на пробитом потолке нога в чёрной штанине без сомнения дала бы сыновьям Орсо и их страже повод насторожиться. Глядя вниз сквозь отверстие, несомненно, невидимое среди изобилия лепнины, Морвеер просматривал солидный участок обшитого панелями коридора с роскошным гуркским ковром и двумя высокими дверями. На отделке над ближайшей из них была вырезана корона. - Превосходная позиция, моя милая. Королевские апартаменты. - Отсюда им открывался беспрепятственный обзор поставленных у каждой двери стражников. Он полез вглубь куртки и нахмурился. Пронзаем тревогой, охлопал все остальные карманы. - Вот падла! Я забыл свою тонкую трубку! Что если... - Я на всякий случай взяла две запасных. Морвеер прижал руку к груди. - Будьте благословенны Судьбы. Нет! Будьте прокляты Судьбы. Будь благословенна твоя предусмотрительность. Где бы я без тебя был? Дэй усмехнулась своей невинной усмешечкой. - Примерно там же где и сейчас, но в менее очаровательной компании. Всегда первым делом убедись. - Справедливо. - Он снова понизил голос до шёпота. - А вот и они. Показались Муркатто с Витари, обе в масках, напудренные и разодетые, или вернее раздетые, подобно многим сотрудницам этого заведения. Витари открыла дверь под короной и вошла. Муркатто бросила краткий взгляд на потолки, кивнула, и последовала за ней. Они внутри. Пока всё идёт по плану. Тем не менее, для возможных бед оставалось ещё достаточно времени. - Двор? Дэй, изогнувшись, приткнулась на животе к дальнему краю чердака, где стропила соединялись с крышей, и заглянула в дырки, просверленные для обзора центрального двора строения. - С виду как будто готовы встретить наших гостей. Что теперь? Морвеер подполз к малюсенькому, грязному окошку и ребром ладони смахнул паутину. Солнце опускалось за зазубренные крыши, ярко изливая грязный свет на Город Туманов. - Бал-маскарад во дворце Соториуса скоро будет в разгаре. - На той стороне канала, позади Дома удовольствий Кардотти, светили факелы, свет ламп сочился из окон чёрных особняков в синий вечер. Морвеер с неприязнью стряхнул паутину с пальцев. - Теперь мы сидим здесь на этом разломанном чердаке и ждём прибытия его высочества принца Арио.
Секс и смерть
Как стемнело, Дом Удовольствий Кардотти оказался совсем другим миром. Волшебной страной, настолько же вдали от реальности, насколько луна. Игровой зал освещали три сотни и ещё семнадцать мерцающих свечей. Дружелюбный сосчитал все, пока их вешали на звонкие подвесные люстры, крепили к блестящим бра, вкручивали в надраенные подсвечники. С игорных столов сбросили чехлы. Один из раздающих тасовал карты, другой сидел, уставившись в пространство, третий скрупулёзно вёл подсчёты в столбик. Дружелюбный безмолвно считал вместе с ним. На том конце помещения старик смазывал колесо удачи. Не особо удачное для тех, кто его крутил - по тому, как оценивал ставки Дружелюбный. Удивительные штуки, эти игры на вероятность. Вероятность всегда против игрока. Ты можешь разово одержать верх над числами, но никогда не выиграешь в итоге. Всё вокруг сияло, как клад, и ярче всех - женщины. Сейчас они были наряжены, в костюмах и масках, и тёплый свет свечей превращал их в нечто нечеловеческое. Длинные тонкие конечности умащены, напудрены и посыпаны блёстками, глаза загадочно горят в прорезях, ногти и губы накрашены чёрно-красным, как кровь из смертельной раны. В воздухе витали непонятные, пугающие запахи. В Безопасности женщин не было, и Дружелюбный чувствовал себя изрядно возбуждённым. Он успокаивал себя, снова и снова бросая кости, и прибавляя выпавшие очки. Он дошёл уже до четырёх тысяч двухсот... Мимо величаво прошла одна из женщин. Её платье со сборками шелестело по гуркскому ковру, одна длинная, голая нога с каждым шагом высовывалась наружу из черноты. Двухсот... кажется, что его глаза приклеились к той ноге, и необычайно быстро заколотилось сердце. Двухсот... двадцати шести. Он рывком отвёл взгляд и вернулся к костям. Три и два. Совершенно нормально и не о чем беспокоится. Он выпрямился и застыл в ожидании. Во двор за окном начали прибывать гости. - Добро пожаловать друзья мои, добро пожаловать к Кардотти! У нас есть всё, что нужно юному растущему мальчику! Кости и карты, состязания умения и случая - прошу сюда! Тем, кто наслаждается в объятьях шелухи-матушки - в ту дверь! Здесь, во дворе, весь вечер будут выступать всевозможные увеселители! Пляски, жонглирование, музыка... любителям крови даже возможно перепадёт чуть-чуть насилия! Что касается женского общества, что ж... в нашем здании вы его найдёте повсеместно... Люди в костюмах и масках прибывали во двор нарядною рекой. Заведение уже переполнялось от тел в дорогих одеждах, воздух загустел от их бурлящих бесед. Исполнители в углу двора выпиливали радостную мелодию, в другом углу жонглёры взметнули в воздух поток искрящихся бокалов. Время от времени одна из женщин дефилировала через толпу, что-то шептала кому-нибудь и уводила его внутрь помещения. И, несомненно, вверх по лестнице. Коска не переставал удивляться... неужели его некому подменить хоть на пару мгновений? - Всецело глубоко очарован, - мурлыкал он, наклоняя шляпу к шедшей, покачиваясь, мимо тонкой и гибкой блондинке. - Оставайся с гостями! - злобно огрызнулась она ему в лицо. - Всего лишь стараюсь поднять настроение, дорогая. Лишь пытаюсь помочь. - Если хочешь помочь, можешь отсосать конец-другой! Мне их уже полно досталось. - Что это за народ? - Трясучка, шепчет ему на ухо. - Три или четыре дюжины - разве не так было сказано? Несколько вооружённых, но не бойцов? Их наверно уже вдвое больше! Коска усмехнулся, похлопав северянина по плечу. - Знаю! Разве не захватывающе, когда ты устраиваешь вечеринку, а гостей получается больше, чем ждёшь? Видно кто-то очень нравится людям! Трясучка не выглядел вдохновлённым. - Не думаю, что это мы! Как нам со всем этим справиться? - Что заставляет тебя считать, будто мне известен ответ? По моему опыту, жизнь редко поворачивается так, как ты ожидаешь. Нам придётся подстраиваться под обстоятельства и просто стараться всё делать как надо. - Примерно стражников шесть - вроде так нам сказали? Тогда эти кто? - Северянин мотнул головой в сторону мрачно выглядящего скопления мужчин, ближе к углу. Все, в блестящих нагрудниках поверх подбитых чёрных жилетов, непраздничных масках из чистой стали, с непраздничными мечами и длинными кинжалами на поясе, непразднично выпячивали квадратные челюсти. - Хммм, - задумался Коска. - Я как раз размышляю о том же. - Размышляю? - Здоровенный кулак северянина неприятно сомкнулся вокруг руки Коски.- И когда же ты надумаешь, что пора обосраться? - Я частенько раскидываю мозгами. - Коска выдернул свою руку. - Но мне от этого весело. Я просто-напросто не из пугливых. - Он отошёл, пробираясь сквозь толпу, хлопая по спинам, подзывая разносящих напитки, указывая публике на всё интересное, везде щедро разбрасывая хорошее настроение. Теперь он был в своей стихии. Развратной и роскошной и в то же время опасной. Он боялся старости, провала, предательства и выглядеть идиотом. Но он никогда не боялся перед боем. Перед началом сражений он проводил свои наисчастливейшие мгновения. Наблюдая, как бесчисленные гурки маршируют на приступ стен Дагоски. Наблюдая за развёртыванием сил Сипани перед Островной битвой. Забираясь на коня при лунном свете, когда враги выступали из за стен Муриса. Именно опасность дарила ему самое большое наслаждение. Тревоги о будущем - сметены. Провалы прошлого - стёрты. Осталось только славное сейчас. Он закрыл глаза и втянул воздух, чувствуя, как приятно покалывает в груди, услышал болтовню гостей. И даже почти совсем не ощущал больше потребности выпить. Он распахнул глаза, чтобы увидеть, как двое людей прошествовали через ворота, при этом остальные столпились, образуя подобострастную обстановку. Его высочество принц Арио был одет в алый камзол, шёлковые манжеты свисали с вышитых рукавов на манер, подразумевающий, что ему не придётся ничего брать самому. В верху его золотой маски рос веер разноцветных перьев, трепетавший, будто петушиный хвост, когда он без воодушевления осматривался. - Ваше высочество! - Коска смахнул с головы шляпу и низко поклонился. - Нам воистину, воистину оказана честь вашим присутствием. - Разумеется, оказана, - произнёс Арио. - А также присутствием моего брата. - Он томно простёр руку к человеку в маске в виде половины золотого солнца, облачённому целиком в белое – пожалуй какого-то дёрганого и, на взгляд Коски, пришедшего с неохотой. Несомненно, это Фоскар, хоть он и отрастил бородку, что ему очень шла. - Не говоря уж, что с нами наш общий друг, мастер Сульфур. - Увы, мне нельзя оставаться. - Невзрачный товарищ проскользнул позади двух братьев. Кудрявая голова, обыкновенный костюм и изящная улыбка. - Так много дел. Некогда даже маленько мирно отдохнуть, вот ведь? - И он ухмыльнулся Коске. За его гладкой маской виднелись разноцветные глаза: один синий, другой зелёный. - В ночь я должен отбыть в Талинс, переговорить с вашим отцом. Нельзя позволить гуркам свободу действий. - Конечно, нет. Давить этих гуркских мразей. Счастливого пути тебе, Сульфур. - Арио совсем слегка наклонил голову. - Счастливого пути, - пробурчал Фоскар, когда Сульфур повернулся к воротам. Коска нахлобучил шляпу на голову. - Что ж, из всех кто почтил нас визитом, вы оба безусловно самые дорогие гости! Пожалуйста, наслаждайтесь весельем! Всё в вашем распоряжении! Он придвинулся бочком, озарившись своей самой озорной улыбкой. - Верхний этаж заведения зарезервирован за вами и вашим братом. Ваше высочество обнаружит, я склонен полагать, особенный сюрприз в Королевских апартаментах. - Вперёд, брат. Давай поглядим, сумеем ли мы отвлечь тебя от забот. - Арио недовольно посмотрел на исполнителей. - Клянусь небом, эта женщина, что, не сумела найти музыку получше? Разбухшая толпа расступилась, пропуская братьев. Несколько насмешливых джентльменов последовало в качестве свиты, равно как и четверо мрачных мужчин при мечах и латах. Коска хмуро глядел вслед их сияющим стальным спинам, когда они проходили сквозь двери в игровой зал. Никомо Коска не чувствовал страха, это факт. Но некоторая степень трезвой озабоченности при всех этих вооружённых людях казалась благоразумной. В конце концов, Монза требовала контроль. Он подскочил ко входу и коснулся руки одного из стражников снаружи. - Больше никого на сегодня. Нет мест. - Он захлопнул створки ворот перед обескураженным лицом стражника, повернул в замке ключ и сунул его в жилетный карман. Друг принца Арио мастер Сульфур имел честь быть последним человеком прошедшим через ворота сегодняшней ночью. Он протянул руку к игравшей группе. – Что-нибудь поживее, ребята, врежте по струнам! Мы пришли сюда веселиться!
***
Морвеер, сгорбившись в чердачной тьме, преклонил колени, всматриваясь со ската крыши во двор далеко внизу. Люди в вычурных нарядах образовывали скопления, что росли, распадались, перемещались, втекали в две ведущие внутрь здания двери и вытекали из них. Блестели и сверкали в лужах света фонарей. Непристойные восклицания и приглушенный говор, больная музыка и здоровый смех плыли сквозь ночь, но Морвеер не настроился на праздничный лад. - Откуда их столько? - прошептал он. - Мы готовились к менее чем половине от их количества. Какой-то... косяк. Сгусток раскалённого пламени восстал в хладную ночь вместе со взрывом аплодисментов. Тот, слабоумный Ронко, угроза, как своему собственному существованию, так и всем прочим во дворе. Морвеер медленно покачал головой. Если это хорошая задумка, то он император всея... Дэй шикнула ему, и он неуклюже проковылял по стропилам обратно, слегка поскрипывая старой древесиной, и приложил глаз к одному из отверстий. - Кто-то идёт. По лестнице поднималась процессия из восьми персон, все они были в масках. Четверо, очевидно, охранники, закованные в отполированные латы. Двое, даже ещё более очевидно, женщины, работающие у Кардотти. Морвеера интересовали двое оставшихся. - Арио и Фоскар, - прошептала Дэй. - Можно уверенно полагать. - Сыны Орсо обменялись кратким напутствием, пока их стража занимала позиции у дверей. Затем Арио низко поклонился и его смешок отразился на чердаке слабым эхом. Он величаво прошествовал по коридору ко второй двери, вместе с женщинами, держащими его под руки, оставляя своему брату Королевские апартаменты. Морвеер нахмурился: - Наисерьёзнейше, что-то пошло не так.
Какому-то идиоту пришло в голову наподобие чего должна выглядеть королевская опочивальня. Всё вокруг покрывали вышитые золотой и серебряной нитью безвкусные узоры. Чудовищная кровать с балдахином на четырёх столбиках задыхалась от занавесей-гирлянд алого шёлка. Страдающий ожирением сервант распирали разноцветные бутылки со спиртным. На потолке корка затемнённой лепнины и громадная люстра с подвесными свечами, свисающая слишком низко. Камин вытесали из зелёного мрамора в виде пары голых женщин, поддерживающих блюдо фруктов. В яркой раме на одной из стен обширное полотно - дама с невероятной грудью купается в ручье, и похоже, довольна этим гораздо больше, чем стоило ожидать. Монза никогда не понимала, каким образом выставление сиськи-другой на показ улучшает изобразительную силу картины. Всё же художники видимо считали, что улучшает, поэтому получите свои сиськи. - От этой проклятой музыки башка раскалывается, - проворчала Витари, засовывая палец под корсет, чтобы почесать в боку. Монза помотала головой. - У меня башка раскалывается от этой злоебучей кровати. Особенно вместе с обоями. - Чрезвычайно мерзкого оттенка голубой лазури в бирюзовую полоску, усеянную позолоченными звёздочками. - Настолько раскалывается, что любая баба закурит. - Витари ткнула в сторону лежащей на мраморном столике возле кровати трубки слоновой кости и пригоршни шелухи в гранёном кувшине. Не стоило обращать внимание Монзы на трубку. За последний час она и так глаз с неё почти не сводила. - Думай о работе, - отрезала она, одёргивая взгляд прочь, обратно в сторону двери. - Постоянно. - Витари заправила свою юбку. - Хоть и не просто в этих проклятых одеяньях. И как кто-то... - Шшш. - Шаги, приближающиеся по коридору. - Наши гости. Начинаем? Рукоятки двух ножей впечатались Монзе в копчик, когда она двинула бёдрами. - Малость поздновато передумывать, нет? - Если ты не собралась вместо этого их трахнуть. - Думаю, мы не станем с ними изменять... убийству. - Монза вытянула правую руку к верху оконной рамы, изображая, как она надеялась, призывную позу. Колотилось сердце, в ушах болезненным грохотом стучала кровь. Дверь скрипнула, медленно отворяясь, и в комнату прошёл мужчина. Он был высок, в белых одеждах и в золотой маске в форме половины восходящего солнца. Его безукоризненно подстриженная борода, всё же не сумела утаить рваный шрам, сходящий вниз по подбородку. Монза сморгнула при его виде. Это был не Арио. Это был даже не Фоскар. - Блядь, - услышала она выдох Витари. Осознание хлестнуло Монзу плевком в лицо. Это оказался не сын Орсо, но его зять. Ни кто иной, как сам великий миротворец, его светлейшее Величество, Верховный король Союза.
- Начинаем? - спросил Коска. Трясучка ещё раз продрал глотку. Всякий раз когда он ступал в это проклятое место, ему казалось что в горле что-то прилипло. - Малость поздновато передумывать, нет? Безумная ухмылка старого наемника растянулась ещё шире. - Если ты не решил вместо этого их трахнуть. Господа! Дамы! Прошу внимания! - Группа прекратила играть и скрипка вышла с единственной, режущей нотой. От неё Трясучке лучше не стало. Коска шерудил тростью, освобождая от гостей круг, который они разметили в середине двора. - Назад, друзья мои, ибо вы в смертельной опасности! Один из величайших моментов истории вскоре предстанет перед вашими глазами и вы им не поверите! - А когда я ебаться буду? - воскликнул кто-то под нестройный хохот. Коска резко скакнул вперёд, едва ли не выбив тому глаз концом трости. - Когда кто-то погибнет! - Теперь вступил барабан - дыщь, дыщь, дыщь. Народ сгрудился по краю круга, у мерцающих факелов. Сплошное кольцо масок - птицы и звери, солдаты и клоуны, печальные черепа и смеющиеся черти. Под ними человеческие лица - пьяные, скучные, сердитые, удивлённые. Позади, Барти и Куммель раскачивались на плечах друг друга, и тот, кто оказывался наверху, хлопал в такт барабанному бою. - Для вашего образования, поучения и развлечения... - Трясучка в душе не ведал, что всё это значит. - Дом удовольствий Кардотти представляет вам... - Он рывком вдохнул, поднял щит и меч, и вломился в круг. - Зловеще знаменитую дуэль, в которой участвовали - Фенрис Наводящий Ужас... - Коска помахал тростью на Седовласа, когда тот с грохотом проковылял в круг с другой стороны. - И Логен Девятипалый! - У него десять пальцев! - провозгласил кто-то, пробуждая всплеск пьяного хохота. Трясучка не присоединился к ним. Пускай Седовлас вовсе не такой устрашающий, как настоящий Наводящий Ужас, но вид у него всё равно далеко не приятный – здоров как дом, в маске чёрного железа на лице. Левая сторона бритой головы и огромная левая ручища выкрашены в синий. Дубина как-то сразу показалась дьявольски тяжелой и очень опасной - именно сейчас, зажатая в этих здоровенных кулачищах. Трясучке пришлось напомнить себе, что они на одной стороне. Они только притворяются и всё. Только притворяются. - Для вас, господа, было бы мудро отойти подальше! - крикнул Коска, и трое гуркских плясунов подскочили к краю круга, оттесняя гостей к стенам. На их чёрных лицах были чёрные кошачьи маски. - Может пролиться кровь! - Лучше б ей пролиться! - Другая волна хохота. - Я пришёл сюда не для того, чтобы смотреть на пару танцующих недотёп! Зрители улюлюкали, свистели, фыркали. В основном фыркали. Трясучка вдруг засомневался что его замысел - прыгать по кругу, несколько минут помахаться в воздухе, затем пырнуть Седовласа между рукой и боком, пока в это время здоровяк проткнёт пузырь со свиной кровью - прокатит, и заставит этих ебанатов хлопать. Он вспомнил настоящую дуэль перед стенами Карлеона, от исхода которой зависела судьба всего Севера. Холодное утро, пар от дыхания, окровавленный круг. Карлы собрались вдоль края, потрясая щитами, стуча и ревя. Он гадал, что бы те люди сделали при виде этой ахинеи. Да уж, жизнь порой ведёт нас странными путями. - Начали! - крикнул Коска, отскакивая назад в толпу. Седовлас издал могучий рык и пошёл вперёд, взмахнул дубиной и крепко взмахнул. Ввергнул Трясучку в охеренное потрясение. Тот вовремя успел поднять щит, но вес от удара сшиб его наповал и он проехался по земле на заднице. Левая рука онемела. Он распластался, перепутав как держать меч, царапнул бровью о край лезвия. Хорошо что не получил кончиком в глаз. Он перекатился, дубина, разбрасывая осколки камня, обрушилась туда, где он был мгновение назад. Когда он поднимался, Седовлас уже снова навис над ним, судя по виду, с серьёзным настроем убивать, и Трясучке пришлось карабкаться прочь со всем достоинством кошки в волчьем логове. Он не припоминал, чтобы они такое обговаривали. Кажется здоровила собрался преподнести тем мудакам надолго запоминающееся зрелище. - Мочи его! - Кто-то хохотал. - Давайте кровь, придурки! Трясучка сжал пальцы вокруг рукояти меча. Внезапно, он ощутил дурное предчувствие. Ещё хуже, чем прежнее.
Обычно, бросая кости Дружелюбный ощущал спокойствие, но не в этот вечер. Он ощущал дурное предчувствие. Ещё хуже, чем прежнее. Он наблюдал, как они стучат, вращаются, цокают, своими щелчками пронизывая его холодную и влажную кожу, и застывают на месте. - Два и четыре, - сказал он. - А то мы сами не видим! - огрызнулся мужчина в маске-полумесяце. - Проклятые кости меня ненавидят! - Он со злостью отшвырнул их, и они заклацали по полированному дереву. Дружелюбный нахмурился, сгребая их и нежно бросая снова. - Пять и три. Побеждает заведение. - Кажется, у него это входит в привычку, - проворчал один, в маске в виде корабля, и несколько его приятелей раздраженно забормотали. Все они были пьяны. Пьяны и глупы. У заведения всегда в привычках выигрывать, вот поэтому-то оно и предлагает всем в первую очередь азартные игры. Но, надо думать, просвещать их на этот счёт не входило в обязанности Дружелюбного. В дальнем конце зала послышались выкрики пронзительного восторга, когда на колесе удачи выпали нужные кому-то числа. Несколько картёжников похлопали со снисходительным презрением. - Чёртовы кости. - Полумесяц отхлюпнул вина из бокала, когда Дружелюбный осторожно собрал фишки и добавил их к собственной растущей стопке. Ему было тяжело дышать, настолько густой воздух был насыщен запахами - духов и пота, вина и дыма. Он осознал, что стоит раскрыв рот и захлопнул его, щёлкнув зубами.
Король Союза переводил взгляд с Монзы на Витари и обратно - симпатичный, величественный и крайне нежелательный. Монза осознала, что стоит, раскрыв рот, и захлопнула его, щёлкнув зубами. - Не хочу проявить неуважения, но одной из вас более чем достаточно, а у меня... всегда была слабость к темноволосым. - Он указал на дверь. - Надеюсь, вас не заденет моя просьба оставить нас. Я прослежу, чтобы вам заплатили. - Как великодушно. - Витари скосила глаза и Монза еле-еле пожала плечами, её ум скакал и прыгал, как лягушка в горячей воде в отчаянных поисках выхода из этой созданной своими руками ловушки. Витари оттолкнулась от стены и томно прошагала к двери. Проходя мимо, она задела королевский плащ тыльной стороной ладони. - Будь проклята моя рыжеволосая мать, - ехидно усмехнулась она. Щёлкнув, закрылась дверь. - Весьма... - Король прочистил горло. - Приятная комнатка. - Вам легко угодить. Он фыркнул от смеха. - Моя жена бы так не сказала. - Редко какая жена скажет доброе слово о своём супруге. Вот почему они приходят к нам. - Ты не так поняла. Она разрешила мне. Жена ожидает наше третье дитя, а следовательно... что-ж, вряд ли это тебя заинтересует. - Меня заинтересует всё, что бы вы не сказали. Это то, за что мне заплатили. - Конечно. - Король несколько нервно потёр ладони. - Может, выпьем... Она кивнула в сторону серванта. - Они там. - Тебе тоже налить? - Нет. - Нет, конечно, нет, зачем оно тебе? - Вино выбулькивалось из бутылки. - Полагаю, для тебя здесь нет ничего нового. - Нет. - Хотя на самом-то деле ей было трудновато припомнить последний раз, когда она, переодетая шлюхой, оказывалась в одной комнате с королём. У неё было два выбора. Переспать с ним или убить. Не привлекал ни один. При убийстве Арио неприятностей хватило бы с избытком. Убить короля - даже если он зять Орсо - напрашиваться на несоизмеримо более страшные последствия. Встав пред двумя тёмными путями, писал Столикус, генерал всегда должен выбирать тот, что светлее. Она сомневалась, что обстоятельства соответствовали тому, что он имел в виду, но дела это не меняло. Она обвила руку вокруг ближайшего балдахинного столбика, опускаясь и неуклюже садясь на яркие безвкусные покрывала. Тут её взгляд упал на трубку для шелухи. Встав пред двумя тёмными путями, писал Фаранс, генерал всегда должен выбирать третий. - Кажется, вы напряжены, - промурлыкала она. Король уже добрался до изножья кровати. - Должен признаться, прошло долгое время с тех пор, как я посещал... места наподобие этого. - Тогда, что-нибудь, чтобы вас расслабить. - Она повернулась к нему спиной, прежде чем он получил шанс отказаться, и начала набивать трубку. Ей не пришлось долго с ней возиться. В конце концов, она проделывала такое каждую ночь. - Шелуха? Не уверен, что я... - Вам и на это нужно разрешение жены? - она протянула ему трубку. - Конечно же, нет. Она встала, поднимая лампу, выдержала его взгляд и поднесла огонь к чаше трубки. Свою первую затяжку он выкашлял тут же. Вторую - не намного позже. Третью он сумел удержать, затем выпустил фонтанчик белого дыма. - Твоя очередь, - просипел он, вложив трубку обратно ей в руку, сам утопая в кровати. Дымок завитками поднимался из чаши, залезая в нос. - Я... - Ох, как же ей хотелось. Её так тянуло к шелухе, что она задрожала. - Я... - Прямо тут, прямо в её руке. Но не время себе потакать. Ей необходимо контролировать события. Его губы свернулись в бестолковую усмешку. - Чьё разрешение нужно тебе? - прокаркал он. - Обещаю, я не расскажу... ох. Она уже поднесла пламя к серо-коричневым хлопьям, глубоко всасывая дым, ощущая как он жжёт её лёгкие. - Сволочные ботинки, - говорил король, пытаясь стащить начищенную обувь. - Жмут, нахрен. Платишь... сотню серебренников... за какие-то башмаки... так хоть надеешься, что они... - Один отлетел и ударился о стену, оставляя после себя чёткий след. Монза обнаружила, что стоять тяжело. - Повторим. - Она протягивала трубку. - Что ж... где же здесь вред? - Монза вперилась в пламя лампы, пока оно разгоралось. Переливаясь, сияя всеми оттенками сокровищницы бесценных самоцветов, крупицы шелухи вспыхивали оранжевым, превращаясь из мягко коричневого в ослепительно красный, а после в безжизненный серый пепел. Король выдохнул ей в лицо длинную струйку сладковатого дыма, она закрыла глаза и втянула дым в себя. Её голова наполнялась им, разбухала им, готовая прорваться и лопнуть. - Ох. - Э? Он водил глазами по сторонам. - Это... весьма... - Да. Это так. - Комната светилась. Боль в ногах стала приятной щекоткой. Голая кожа покалывала и искрилась. Она рухнула, под задом скрипнул матрас. Только она и король Союза, вдвоём, примостились на уродливой кровати в блядюшнике. Что может быть уютней? Король лениво облизал губы. - Моя жена. Королева. Ну, знаешь. Я об этом упоминал? Королева. Она не всегда... - Твоя жена любит женщин, - Монза вдруг поняла, что сказала. Затем она разразилась хохотом, и ей пришлось вытереть немного слюней с губы. - Она очень их любит. В прорезях маски виднелись порозовевшие глаза короля. Они нехотя ползли по её лицу. - Женщин? О чём мы говорим? - Он наклонился вперёд. - Я больше... не... нервничаю... - Он провёл неуклюжей рукой вверх по её ноге. - Я думаю... - пробормотал он, ворочая языком во рту. - Я... думаю... - Глаза закатились, и он плюхнулся обратно на кровать, раскинув руки. Голова медленно качнулась туда-сюда, маска на лице перекосилась, и он затих, лишь лёгкий храп эхом отдавался в ушах Монзы. Он выглядел таким умиротворённым. Ей захотелось прилечь самой. Она всегда обо всём думала, думала, переживала, думала. А теперь ей надо отдохнуть. Она заслужила. Но кое-что противно свербило - сперва кое-что надо было доделать. Вот только что? Она перешла в состояние стояния, неестественно раскачиваясь при этом. Арио. - Ага. Оно, точно. - Она оставила Его Величество распростёртым поперёк кровати и стала пробираться к выходу. Комната накренилась в одну сторону, затем в другую, пытаясь её завалить. Хитрая сволочь. Она наклонилась и содрала с ноги одну из высоких туфель, пошатнулась вбок и чуть не упала. Сбросила другую, и та плавно поплыла по воздуху, как тонущий в воде якорь. Ей пришлось через силу держать глаза раскрытыми, пока она рассматривала дверь, потому что между ней и миром воздвигли мозаику из синего стекла, с той стороны которой, огни свечей оставляли перед глазами длинные, слепящие пятна.
Морвееркивнул Дэй, и та кивнула в ответ, сгусток глубокой черноты на фоне чердачного мрака с тоненькой полоской голубого свечения её улыбки. Позади неё стропила, рейки и укосины все были сотканы из тьмы, лишь тончайшее мерцание касалось их по краям. - Я разберусь с двумя у королевской спальни, - прошептал он. - Ты... возьмёшь на себя остальных. - Принято, но когда? "Когда" было вопросом первостепенной важности. Он приложил глаз к отверстию, держа в одной руке духовую трубку, беспокойно потирая пальцы другой. Дверь в Королевские апартаменты открылась, и между охранниками появилась Витари. Она скривилась и пошла прочь по коридору. Не было ни следа Муркатто, ни следа Фоскара, ни намёка на что-нибудь ещё. Морвеер был уверен, что в планы такое не входило. Он, конечно же, по-прежнему должен был убить стражников. За это уплачено, а он всегда чётко и точно выполнял задание. Одна из многих вещей, отличающих его от низменных типов вроде Никомо Коски. Но вот когда, когда, когда... Морвеер нахмурился. Он был уверен, что ему послышался сочный звук чьего-то чавкания. - Ты ешь? - Всего-то булочку. - Изволь прекратить! Мы заняты делом, судьбинушка моя, и я тут размышлять пытаюсь! Неужто крупица профессионализма - чересчур большое требование? Время тянулось вместе со смутно доносящейся со двора мелодией криворуких музыкантов, но, за исключением переваливающихся с боку на бок стражников, не было никаких намёков на движение. Морвеер медленно покачал головой. Весьма похоже, что в данном случае нет разницы - то или это мгновение выбрать. Он глубоко вдохнул, поднёс трубку к губам, прицелился в дальнего из доставшейся ему пары... Дверь в покои Арио с треском открылась. Показались две женщины, одна всё ещё поправляла юбки. Морвеер задержал дыхание, сдувая щёки. Они захлопнули дверь и удалились по коридору. Один охранник что-то сказал другому и тот рассмеялся. Лишь прерывистый шелест раздался, когда Морвеер выпустил из трубки заряд, и смех резко оборвался. - Ах! - Ближний стражник прижал руку к голове. - Что? - Что-то... не знаю, меня ужалило. - Ужалило? Что бы это... - Пришла очередь другого стражника хвататься за голову. - Охереть! Первый нащупал у себя в волосах иглу, и теперь вытащил её на свет. - Игла. - Он неловко нащупал меч - рука не слушалась, припал к стене и на спине съехал на пол. - Во мне всё... Второй сделал неверный шаг в коридор, куда-то потянулся и повалился лицом вниз с протянутой рукой. Удовлетворившись, Морвеер позволил себе слегка кивнуть, затем переполз к Дэй, скорчившейся с духовой трубкой в руке у двух других отверстий. - Успешно? - спросил он. - Естественно. - В другой руке она держала булочку и сейчас немножко от неё откусила. Сквозь отверстие Морвеер видел, как два стражника покоев Арио валяются без движения. - Чудесно проделано, дорогая моя. Но увы - это и вся работа которую нам доверили. - Он начал собирать снаряжение. - Мы останемся посмотреть, как всё будет происходить? - Не вижу смысла. В лучшем случае те люди умрут, а такому я бывал свидетелем и раньше. Частенько бывал. Избавь меня от этого. Смерти слишком уж похожи друг на дружку. У тебя есть верёвка? - Конечно. - Обеспечивая пути ухода спешить нельзя. - Всегда первым делом убедись. - Совершенно верно. Дэй размотала шнур с клубка и закрепила один конец за толстую балку. Затем замахнулась и ногой вынесла из рамы маленькое окошко. Морвеер услышал отзвук всплеска, когда оно шлёпнулось в воду канала позади здания. - Исполнено мастерски. Что бы я без тебя делал?
- Сдохни! - И Седовлас ринулся на него, пересекая круг. Со своей огроменной деревяшкой высоко над головой. Трясучка, потеряв дыхание вместе с толпой, едва успел вовремя отодвинуться, его обдало дуновением разящего взмаха. Он поймал громилу в неуклюжий захват и оба вывалились за пределы круга. - Чё за хуйню ты творишь? - прошипел ему на ухо Трясучка. - Месть! - Седовлас двинул его коленом в бок, а затем отбросил от себя. Трясучка спотыкаясь отлетел, ища равновесие и напрягая мозги в поиске какой-то обиды, которую он нанёс этому мужику. - Месть? За что, псих чеканутый? - За Уффрис! - Он в обманном движении топнул по земле ножищей, и Трясучка отскочил назад, выглядывая поверх щита. - А? Там никого не убили! - Подумай. - Пару воинов у причала, но... - Моего брата! Ему и пятнадцати не было! - Я тут не причём, болван ты здоровенный! Это дело рук Чёрного Доу! - Не Чёрный Доу сейчас передо мной, а я поклялся матери, что кто-нибудь мне заплатит. По мне так ты, пидорас, внёс достаточную долю, чтобы её из тебя выбить! - Трясучка взвизгнул по-девчачьи, уклоняясь назад от ещё одного великанского взмаха, и услышал, как люди вокруг болеют за него, также кровожадно, как зрители настоящей дуэли. Стало быть, месть. Меч о двух лезвиях, если такой когда-либо существовал на самом деле. Ни за что не угадаешь, когда эта сволочь решит тебя порезать. Трясучка стоял, кровь сползала по лицу от только что полученного удара, и всё что лезло в голову - как же, нахер, всё это нечестно. Он пытался совершать правильные поступки, именно так, как постоянно твердил ему брат. Он пытался стать лучше, начать новую жизнь. Не так ли? И вот куда тебя заводят добрые намерения. Прямо в дерьмо. - Но я всего-то... я старался делать как надо! - возопил он на Северном наречии. Седовлас сквозь отверстие маски для рта закрутил по ветру плевок. - Мой брат тоже старался! - Он напал, дубина смазано пошла вниз. Трясучка обогнул её движение, дёрнул щит вверх и впечатал его кромку под челюсть великана, от чего тот отступил назад, брызгая кровью. У Трясучки всё ещё осталась гордость. Уж столько-то гордости он для себя приберёг. Будь он проклят, если собирается отправляться в грязь от какой-то толстой мрази, которая не может отличить хорошего человека от плохого. Он ощутил, как в горле закипела ярость, также как раньше - дома, на Севере, когда вокруг смыкалась битва и он был в самой её гуще. - Месть, значит? - покричал он. - Я тебе, ёбаная ты сука, покажу месть!
Коска поморщился, когда Трясучка принял удар на щит и покачнулся вбок. Он выпалил что-то по северному, звучащее крайне злобно, полоснул мечом воздух и промахнулся по Седовласу не более, чем на толщину пальца, на противоходе замаха почти врубившись в зрителей, вынуждая их в страхе уволакивать ноги. - Великолепная постановка! - Разглагольствовал кто-то. - С виду почти как взаправду! Обязательно найму их на дочкину свадьбу... И вправду, северяне устроили добротную потеху. Вернее, чересчур добротную. Они осторожно кружили, глаза застыли друг на друге, порой кто-нибудь дёргал вперёд ногой или финтил оружием. Остервенелая, концентрированная осторожность людей, отдающих себе отчёт - малейшая ошибка может означать смерть. У Трясучки от крови волосы прилипли к одной стороне лица. У Седовласа на коже нагрудника длинная царапина и порез под подбородком, куда ему попало кромкой щита. Зрители прекратили выкрикивать ругательства, с трудом дыша и холодея, жадно припали глазами к поединщикам, зажатые между стремлением привалиться вперёд, чтобы всё видеть и стремлением откатиться назад, чтобы не попасть под удар. Тут, на дворе что-то витало в воздухе. Как будто небо давило перед ураганной бурей. Искренняя, смертельная ярость. Музыканты уже более чем освоили музыку битвы - скрипка визжала, когда Трясучка хлестал мечом, барабан бухал, когда Седовлас опускал свою великую палицу, доводя напряжение до почти невыносимого предела. Совершенно ясно, что они пытаются друг друга убить, а у Коски не было и тени мысли как остановить их. Наемник вздрогнул, когда дубина снова врезалась в трясучкин щит, и едва не сшибла того с ног. Он обеспокоенно бросил взгляд вверх на грязное стекло окон над двором. Что-то подсказывало ему, что этой ночью они оставят после себя куда больше двух трупов.
Трупы двух стражников располагались у двери. Один сидел, пристально глядя в потолок. Другой лежал лицом вниз. Они вовсе не выглядели мёртвыми. Просто спят. Монза сама себе отвесила пощёчину, пытаясь вытрясти шелуху из головы. Дверь качнулась к ней и рука в чёрной перчатке потянулась и схватила набалдашник ручки. Проклятье. Ей очень нужно туда. Покачиваясь, она застыла, ожидая, что рука её впустит. - Ох. - Это же её рука. Она покрутила ею и дверь неожиданно распахнулась. Она ввалилась внутрь, едва не ударившись лицом. Вокруг неё плыла комната - стены текли, таяли, мчались потоками водопадов. Пламя трещало, искрилось хрусталём в очаге. Одно из окон открыто и в него вливалась музыка, снизу кричали люди. Она видела звуки, весёлые пятна клубились по стеклу, тянулись к ней сквозь изменчивый промежуток пространства, щекотали уши. Принц Арио лежал в кровати, широко раскинув руки-ноги - напрочь голый, белое тело на смятом покрывале. Его голова повернулась к ней, от веера перьев на маске по стене поползла длинная тень. - Ещё? - проурчал он, лениво пригубляя вино из бутылки. - Я надеялась, мы... не утомили вас... до сих пор. - Собственный голос показался Монзе низким гулом, доносившимся откуда-то из ведра, когда она бросилась к кровати – кораблю, качающемуся на зыбкой волне красного моря мягкого ковра. - Смотря по ситуации, я могу и восстать, - сказал Арио, теребя член. - Однако, похоже, у тебя передо мной преимущество. - Он погрозил ей пальцем. - Слишком много одежды. - Э. - Она плечами сдвинула меха, и они скользнули на пол. - Перчатки. - Он прихлопнул рукой. - Не волнуйся за них. - Нисколько. - Она стянула их, предплечья зудели. Арио засмотрелся на её правую руку. Она, недоумённо поднесла её к своим глазам. Был длинный розовый шрам, что сходил вниз по предплечью, уродливая лапа ладони, раздавленная кисть, искривлённые пальцы и прямой, торчащий в сторону отдельно от остальных, мизинец. - А. - Про это она и забыла. - Искалеченная рука. - Арио живо подполз к ней по кровати на четвереньках, его член и перья, топорщащиеся на голове, раскачивались с боку на бок вместе с движениями бёдер. - Ужасно... необычно. - Правда? - Память о хрустнувшей под сапогом Гоббы руке вспыхнула в сознании и наполнила её спокойствием. Она почувствовала что улыбается. - Это не нужно. - Она взялась за перья и стащила маску с его головы. Отбросила её в угол. Арио ухмыльнулся ей. Вокруг его глаз, там где сидела маска, виднелись розовые отметины. Когда она посмотрела ему в лицо, то почувствовала, что мерцание шелухи улетучивается из разума. Она видела, как он заколол в шею её брата, вытащил и сбросил его с террасы, а потом сокрушался, что порезался. И вот он тут, перед ней. Наследник Орсо. - Как грубо. - Он поднялся и слез с кровати. - Я должен преподать тебе урок. - А может, это я тебе его преподам. Он подвинулся ближе, так близко, что можно было учуять его пот. - Смело - перекидываться со мной словами. Очень смело. - Он потянулся и провёл пальцем по её руке. - Таких смелых женщин немного. - Ещё ближе, и он просунул другую руку в вырез юбки, обняв её ляжку, лапая её задницу. - Мне будто чудится, что я тебя знаю. Монза взялась изломанной правой рукой за уголок своей маски, когда Арио притянул её к себе. - Знаешь меня? - Она плавно просунула руку за спину, нащупала рукоять одного из ножей. – Конечно, ты меня знаешь. Она сдёрнула маску. Улыбка Арио висела ещё мгновение, пока глаза пробегали по её лицу. Затем они застыли и расширились. - Кто-нибудь!..
- Сотня серебренников за следующий бросок! - буркнул Полумесяц, высоко поднимая кости. Народ внимательно следил, в комнате стихло. - Сотня серебренников. - Для Дружелюбного это ничего не значило. Никакие деньги отсюда не его, и вообще, деньги интересны только до тех пор, пока он их пересчитывал. Что выигрыши, что потери - совершенно никакой разницы. Полумесяц погремел костями в горсти. - Давайте, бляди! - Небрежным броском они полетели по столу, переворачиваясь и отскакивая. - Пять и шесть. - Ха! - Приятели Месяца улюлюкали, хлопали его по спине, будто бы он совершил небывалое достижение, выбросив одну комбинацию вместо другой. Некто в маске в виде корабля вскинул руки. - Вот вам! - Некто в маске лисы сделал неприличный жест. Похоже, свечи разгорелись неприятно ярко. Слишком ярко, чтобы считать. В зале чересчур жарко, тесно, многолюдно. Рубашка Дружелюбного прилипла к телу, пока он собирал кости и вполсилы бросал их в ответ. Кое-кто за столом поперхнулся. - Пять и шесть. Победа заведения. - Люди часто забывают, что всякие очки точно также вероятны, как и любые другие. Даже те же самые. Поэтому его вовсе не обескуражило, что Полумесяц утратил понимание кто он и где находится. - Ты ссаный кидала! Дружелюбный нахмурился. В Безопасности он бы зарезал человека, заявившего ему такое. Пришлось бы, чтобы остальным было неповадно. Он бы начал его полосовать не останавливаясь. Но сейчас они не в Безопасности, они снаружи. Контроль - вот что ему велели. Он заставил себя забыть о тёплой, льнущей к его боку рукояти тесака. Контроль. Он лишь пожал плечами. - Пять и шесть. Кости не лгут. Полумесяц схватил Дружелюбного за запястье, когда тот собирался смахнуть фишки. Он наклонился вперёд и ткнул сидельца в грудь пьяным пальцем. - По-моему твои кости с грузом. Дружелюбный ощутил, как его лицо обмякло, дыхание еле-еле проходило сквозь горло, так больно его сдавило. Он ощутил каждую каплю пота, щекочущую спину, лоб, затылок. Бесстрастная, холодная, совершенно невыносимая ярость охватила каждую частицу тела. – По-твоему мои кости, что? - едва сумел прошептать он. Тычет, тычет, тычет. - Твои кости мошенничают. - Мои кости... что? - Тесак Дружелюбного развалил маску-полумесяц надвое и воткнулся в череп под ней. Кинжал вонзился мужику с кораблём на лице прямо в открытый рот, так, что кончик показался из затылка. Дружелюбный пырял его снова и снова, шмяк, шмяк, рукоятка оружия скользила, поворачиваясь. Женщина испустила долгий, отчаянный крик. Дружелюбный помутнённо уловил, что все в зале таращатся на него в изумлении. Всего их было, плюс-минус, четырежды три раза по четыре. Он опрокинул игровой стол, отправляя в полёт бокалы, жетоны, монеты. Человек-лиса по-прежнему смотрел во все глаза сквозь отверстия маски. На его бледную щёку попали тёмные ошмётки мозгов. Дружелюбный наклонился к нему вперёд. - Извиняйся! - проревел он во всю ширь своих лёгких. - Проси, блядь, у моих костей прощения!
- ... кто-нибудь!.. Вопль Арио обернулся протяжным хрипом на вдохе. Он опустил глаза, также как и она. Её нож вошёл в выемку там, где его нога соединялась с телом, как раз возле поникшего члена, и погрузился по рукоятку, заливая кровью всю её ладонь. На кратчайший миг он издал пронзительный, нечеловеческий визг, затем острие другого ножа Монзы ударило его под ухо и выскользнуло с противоположной стороны шеи. Арио стоял, выпучив глаза, бессильно теребя её голое плечо одной рукой. Другая, дрожа, подтянулась кверху и нащупывала рукоять ножа. Густая чёрная кровь вытекала из него, расползалась между пальцами, струилась по ногам, сбегала с груди тёмными тягучими дорожками, испещряя и пачкая красным всю его бледную кожу. Его рот разверзся, но крик вырвался лишь слабым перхающим звуком, присвистом дыхания, которому мешала сталь в горле. Он пошатнулся назад, схватился другой рукой за воздух, а Монза смотрела на него не отрываясь. От белого лица перед её взором оставался яркий светящийся след. - Трое мертвы, - прошептала она. - Осталось четверо. Его окровавленные чресла привалились к подоконнику, и принц рухнул, ударившись головой о заляпанное стекло, разбивая окно во всю ширь. Он опрокинулся туда и исчез в ночи.
Дубина опускалась, в замахе, способном раздавить трясучкин череп как яйцо. Но замах был усталым, непродуманным и оставил бок Седовласа открытым. Трясучка пригнулся, уже раскручиваясь, и с рёвом хлестнул наотмашь тяжелым мечом. Меч врезался в синее крашеное предплечье громилы с мясистым звуком хрясь, начисто его перерубил, пронёсся дальше и сбоку глубоко вонзился в живот. Кровь взметнулась из обрубка - прямо на лица зрителей. Дубина грохнулась на камни, вместе с ладонью и запястьем. Кто-то тонко вскрикнул. Кто-то другой засмеялся. - Как это они так делают? Затем Седовлас завизжал, будто прищемил дверью ногу. - Бля! Больно! А! А! Где моя... Клянусь... Он протянул вокруг себя ту руку, что осталась, ковырнул отверстие в боку, выдавливая чёрную слизь. Припал на одно колено, запрокинул назад голову и начал орать. До тех пор, пока меч Трясучки не ударил прямо в лоб его маски, пробив громадную дырень между глазными прорезями. И на этом вечернее увеселение закончилось. Группа извергла пару последних вихляющих нот, и музыка умерла. За исключением каких-то неясных воплей, доносящихся из игрового зала, двор покрыла тишина. Трясучка глядел вниз, на тело Седовласа, кровь выплёскивалась из-под сдвинутой маски. Его ярость внезапно растаяла, оставив ему лишь боль в руке, холодный пот, от которого чесалась голова и нехилое ощущенье надвигающегося ужаса. - От чего со мной всегда происходит такое? - От того, что ты очень плохой, дрянной человек, - произнёс Коска, заглядывая ему через плечо. Трясучка почувствовал, как на его лицо пала тень. Он едва лишь перевёл взгляд, как сверху, вниз головой, в их круг приземлилось голое тело, окатывая кровью уже поредевшую толпу.
Вот это веселье
И сразу всё смешалось. - Король! - заголосил кто-то, безо всякой разумной причины. Усыпанное кровавыми пятнами пространство, бывшее кругом, внезапно наполнилось спотыкающимися, бегущими в никуда телами. Все заорали, заревели, завыли. Мужские и женские голоса, шум, от которого и мёртвый оглохнет. Кто-то врезался в трясучкин щит и он инстинктивно толкнул в ответ, повалив того прямо на труп Седовласа. - Это Арио! - Убийство! - Один из гостей начал вытягивать меч, и тогда один из музыкантов спокойно выступил вперёд и резким взмахом булавы вдребезги разнёс ему череп. Ещё больше криков. Зазвенела, залязгала сталь. Трясучка увидел, как один из танцоров-гурков раскроил мужчине живот кривым кинжалом, а тот, когда выблёвывал кровь, неловко схватился за свой меч и проколол ногу человеку позади него. Был грохот и звон разбитого стекла, и машущее конечностями тело вылетело из окна игрового зала. Безумство и паника ширились, как пожар на поле сухой травы. Один из жонглёров метал ножи, летящий металл стучал, впиваясь в плоть и дерево, неся смерть своим, точно также как и врагам. Какие-то руки цеплялись за меч Трясучки, и тот двинул противника по лицу локтем, уже поднимая оружие чтобы его порубить, как вдруг понял, что это Морк, дудочник - из его носа бежала кровь. Был гулкий хлопок, и напирающие тела озарила оранжевая вспышка. Вопли перешли на следующую ступень, сложившись в безмозглый хор. - Пожар! - Воды! - С дороги! - Жонглёр! На... - На помощь! На помощь! - Ко мне, рыцари-телохранители! Ко мне! - Где же принц? Где Арио? - Кто-нибудь, помогите! - Сзади! - заорал Коска. - Э? - отозвался Трясучка, не будучи уверен, кто кричал и кому. Во тьме мимо промелькнул нож, загремев о камни между раскиданных тел. - Сзади! - Коска отступил вбок от выпада мечом, хлестнул наотмашь тростью - длинное тонкое лезвие выскользнуло из неё и быстрым уколом пронзило шею того человека. Он рубанул ещё кого-то, промахнулся и чуть не выколол Трясучке глаз, когда тот отшатнулся в сторону. Один из вельмож Арио, маска в виде расчерченной доски, едва не зацепил Коску мечом. Позади него восстал Гурпи и расшиб свою лютню об его голову. Деревянный корпус треснул, лезвие секиры внутри развалило плечо джентльмена до самой груди и швырнуло на камни забитой тушей. Взметнулся очередной всплеск пламени, народ спотыкался, отшатывался прочь, безумно толкаясь, образуя людские волны в толпе. Внезапно они расступились, и заплетающийся Невероятный Ронко выбросился прямо на Трясучку, белый огонь венчал его, будто какого-то выскочившего из ада дьявола. Трясучка покачнувшись, отступил и сшиб того щитом. Ронко вкрутился в стену, отскочил и врезался в другую, разбрызгивая капли жидкого огня. Люди карабкались прочь на четвереньках, вокруг наобум колола сталь. Пламя охватило сухой плющ, сперва с треском, затем с рёвом, стелясь по деревянной стене, окатывая мельтешение во дворе диким, мерцающим светом. Разбилось окно. Запертые ворота скрипели, когда люди вцеплялись в них, крича, чтобы их выпустили. Трясучка сбивал пламя, колотя щитом о стену. Ронко, продолжая гореть, катался по земле и издавал тонкий свист, как закипающий котелок. Огонь отбрасывал сумасшедшие отблески на скачущие маски гостей и увеселителей - искажённые морды чудищ повсюду, куда бы ни посмотрел Трясучка. Не было времени принимать всё это близко к сердцу. Всё, что было важно - лишь кто жив и кто мёртв, и он не желал присоединиться ко вторым. Он попятился, держась вплотную к стене, отталкивая прочих палёным щитом, когда за него хватались. Пара стражников в панцирях пробивали себе путь сквозь давку. Один из них зарубил мечом Барти или Куммеля, трудно сказать кого, обратным движением задел в замахе одного из джентльменов Арио и снёс ему кусок черепа. Тот, шатаясь, развернулся кругом, завизжав, схватился за голову, кровь побежала сквозь пальцы, на его золотую маску и вниз по лицу чёрными полосами. Барти или Куммель, кто там из них остался, всадил нож в голову стражника-меченосца прямо по рукоятку, затем ухнул, когда острие клинка вышло из груди его самого. Другой бронированный телохранитель проталкивался к Трясучке, высоко подняв меч, выкрикивая что-то, звучащее как язык Союза. Впрочем, не особенно важно откуда он был, ясно дело, что он настроен убивать и Трясучка не собирался уступить ему первый удар. С рычанием он размахнулся изо всех сил, но телохранитель отскочил за пределы взмаха и меч Трясучки, мясисто чпокнув, врубился во что-то иное. В грудь женщины, просто случайно споткнувшейся рядом. Её привалило к стене, крик обернулся бульканьем, пока она сползала вниз, сминая плющ. Наполовину разорвалась маска, один глаз глядел на него, кровь пузырилась из носа и рта, струясь вниз по белой шее. На дворе царило безумие, освещаемое растущим пламенем. Картина ночного боя, но в этой битве не было ни сторон, ни цели, ни победителей. Паникующая толпа повсюду давила и пинала тела - живые, мёртвые, разрубленные и истекающие кровью. Гурпи отмахивался, весь опутанный обломками лютни, неспособный даже занести секиру из-за порванных струн и кусков дерева. Пока Трясучка глядел, один из стражников зарубил лютниста, разбрызгивая кровь, чёрную при свете пожара. - В курильню, - прошипел Коска, срезая мечом кого-то с их пути. Трясучка подумал, что это мог быть один из жонглёров, но не было способа убедиться. Он нырнул в открытый проём за старым наёмником, они вместе навалились на дверь, закрывая её. Рука пролезла за ними и оказалась прижатой к раме, отчаянно за неё цепляясь. Трясучка лупил её навершием меча, пока та, дрожа, не проскользнула обратно в щель. Коска поборол дверь и щеколда опустилась, затем он рванул ключ и со звоном отшвырнул его на доски пола. - Что дальше? Старый наёмник вытаращился на него дикими глазами. - С хуя ли ты думаешь, будто я знаю? Длинный и низкий зал был усыпан подушками. Он разделялся колыхающимися занавесками и освещался угасающими лампадами, вонявшими дымом шелухи. Звуки кровопролития во дворе были приглушены. Кто-то храпел. Кто-то другой хихикал. У противоположной стены сидел мужчина в клювастой маске и с широкой улыбкой на лице, в его руке болталась трубка. - Что с остальными? - прошептал Трясучка, щурясь в полутени. - По-моему, мы дошли до вехи, когда каждый сам за себя, нет? - Коска был занят, подтаскивая старый сундук к двери, уже содрогающейся от ударов снаружи. - Где Монза? - Они вошли через игровой зал, так ведь? Неужели... - Что то врезалось в окно и оно лопнуло внутрь, рассыпая по комнате блестящие стекляшки. Трясучка скользнул дальше в полумрак, сердце долбило в самый череп, как молот. - Коска? - Никого, лишь тьма и дым, мерцание света сквозь окна, мерцание ламп на столе. Он запутался в занавеси, дёрнул её, ткань оторвалась с перекладины. Дым царапал горло. Дым от шелухи - тут, внутри, дым от пожара - там, снаружи, всё сильней и сильней. Воздух заволокло. Ему слышались голоса. Крики и грохот слева от него, как будто в горящем здании взбесился бык. - Кости! Мои кости! Твари! - Помогите! - Кто-нибудь, пошлите за... кем-нибудь! - Лестница! Король! Лестница! Кто-то бил в дверь чем-то тяжёлым, он слышал, как под ударами хрустело дерево. Над ним нависли чьи-то очертания. - Извините, вы не могли бы... - Трясучка вмазал ему щитом по морде и тот отлетел от удара. Северянин, спотыкаясь, пробрался мимо, смутно представляя, что ему надо на лестницу. Монза была наверху. На верхнем этаже. Он услышал, как сзади разорвало дверь, и дёргающиеся огни, коричневый дым и извивающиеся фигуры начали просачиваться сквозь курительный зал. Во мгле засверкали мечи. Один из них указал на него. - Вон там! Он вон там! Трясучка той рукой, на которой был щит, схватил лампаду и запустил в них, промахнувшись по мужику впереди, но поразив стену. Светильник разлетелся вдребезги, окатывая занавеску горящим маслом. Люди рассыпались, один из них заорал, его рука горела. Трясучка побежал в другую сторону, вглубь здания, полупадая, от того, что подушки и столы в темноте ставили ему подножки. Сквозь удушливые тени он дотащился к дверям с узенькой полоской света по нижнему краю, распахнул их плечом, в любой миг ожидая, что его проткнут промеж лопаток. Он начал подъём, перешагивая за раз по две спиральных ступени, тяжело дыша от усилий. Ноги жгло, пока он карабкался в сторону комнат, где гостей развлекали. Или ебли, в зависимости от того, как на это взглянуть. С лестницей стыковался обитый деревом коридор и из него, как раз в тот момент, когда туда добрался Трясучка, на полном ходу вылетел мужчина и почти что врезался в северянина. Они остановились, уставившись на маски друг друга. Один из тех сволочей в блестящих доспехах. Оскалившись, он стиснул свободной рукой плечо Трясучки и попытался отвести меч назад для удара, но его локоть попал в стену позади него. Трясучка не раздумывая боднул его в лицо, чувствуя, как нос мужчины хрустнул под его лбом. Для меча слишком тесно. Трясучка рубанул его в бедро краем щита, двинул коленом по яйцам, от чего тот ухнул, а затем рванул его вокруг себя и спихнул вниз по лестнице. И следя как тот, шлёпаясь со ступеньки на ступеньку, прокатился за лестничный угол, меч с лязгом улетел прочь, северянин продолжил путь наверх, не останавливаясь отдышаться, и уже начинал кашлять. Послышались новые возгласы, крики, удары. - Король! Спасите короля! - Он ковылял дальше, уже по одной ступеньке за раз, от меча крепко ныла ладонь, на ушибленной руке болтался щит. Он гадал, кто до сих пор жив. Гадал о женщине, которую убил во дворе, о руке, которую давил дверью. Он ввалился в проход на верху лестницы, выставляя щит впереди лица и разгоняя им мглу. Там были тела, чёрные груды, распростёртые под широкими окнами. Может, она погибла. Погибнуть мог кто-угодно. Все. Он услышал покашливание. У потолка закручивался дым, разливающийся по коридору над притолоками дверей. Он прищурившись, вгляделся туда. Женщина, наклонилась, вытянув впереди себя белые руки - свисали чёрные волосы. Монза. Он побежал ей навстречу, пытаясь задержать дыхание, стараясь пригибаться под слоем дыма. Он подхватил её за руки, она, рыча, обвила его шею. Её лицо всё было в пятнах крови, нос и рот вымазаны сажей. - Пожар, - прокаркала она ему. - Сюда. - Он повернул туда, откуда пришёл и замер. Дальше, в конце коридора, двое людей в латах добрались до вершины лестницы. Один из них указывал на него. - Вот хрень. - Он вспомнил модель. Дом Кардотти стоял у Восьмого канала. Он поднял ногу и сапогом вышиб окно. Там, далеко внизу, за пределами клубящегося дыма, текла вода, повсюду украшенная огненными отражениями. - Сам себе, ебёна мать, худший враг, - процедил он сквозь стиснутые зубы. - А-рио хана-а, - протянула ему на ухо Монза. Трясучка выронил меч и сгрёб её в охапку. - Чего ты... - Он швырнул её из окна, слыша прерывистый визг, пока она падала. Сорвал с руки щит и запустил им в двух стражников, когда они побежали к нему по коридору, влез на подоконник и прыгнул. Взметнувшийся дым окатил его. Мчащийся воздух раздирал его волосы, его щиплющие глаза, его открытый рот. Он вошёл в воду ногами вперёд, и вода потянула его вниз. В черноте метались пузыри. Холод обхватил его, сжал и почти вынудил вдохнуть воду. Отчаянно колошматя руками, он вряд ли понимал где верх. Голова обо что-то стукнулась. Рука схватила его за шею под подбородком и тянула, его лицо вырвалось в ночь и он поперхнулся холодным воздухом и холодной водой. Его тащило вдоль канала и он давился от дыма, которым только что надышался, водой, которой тоже только что надышался и затхлой вонью, которой дышит сейчас. Он метался и дёргался, сопел, хрипел. - Тише, мудак. Тень упала ему на лицо, плечо царапнул камень. Он пошарил вокруг, и ладонь сомкнулась на старом железном кольце - хватит, чтобы держать над водой голову, пока он выкашливает канал из своих лёгких. Монзу прижало к нему, держа на воде вертикально, её рука обвилась вокруг его спины, крепко. Её быстрое, испуганное, безрассудное дыхание и одышка его самого шипели вместе, сливаясь с плеском воды и отражаясь под аркой моста. Под чёрным контуром арки виднелась тыльная часть Дома Удовольствий Кардотти, огонь распустился высоко в небо, над соседними зданиями, пламя трещало и ревело, брызги искр взметались и шипели, летели щепки и пепел, чёрно-коричневой тучей собирался дым. Свет мелькал и плясал на воде и на половине лица Монзы - красным, оранжевым, жёлтым - цветами огня. - Сука, - прошипел он, трясясь от холода. От боли, пришедшей с задержкой к нему после битвы. От того, что натворил там, в том безумии. Его глаза обожгло слезами. Не заплакать не получилось. Он начал судорожно дёргаться, всхлипывать, справляясь лишь с тем, чтобы не сорваться с кольца. - Сука... сука... сука... - Шшш. - Рука Монзы легла на его рот. Шаги застучали по улице наверху, крикливые возгласы метались туда-сюда. Они съёжились вместе, вжимаясь в скользкую каменную кладку. - Шшш. - Пару часов назад он бы немало отдал, чтобы вот так к ней прижаться. Но вот почему-то прямо сейчас его мало волновало любовное томление. - Что произошло? - прошептала она. У Трясучки не получилось даже взглянуть на неё. - Да хуй же его знает.
Что произошло
Никомо Коска, бесславный солдат удачи, затаился в тени и наблюдал за складом. Казалось - всё тихо, ставни темнеют там, где им и положено, в гнилых рамах. Ни разъярённой толпы, ни бряцания стражи. Его инстинкты подсказывали ему просто уйти в ночь и больше никогда не вспоминать о Монцкаро Муркатто и её безбашенном походе за местью. Но он нуждался в её деньгах, а эти его инстинкты никогда и жидкого дерьма не стоили. Он вжался обратно в дверной проём, когда вдоль по переулку, хихикая и поднимая юбки, пробежала женщина в маске. За ней гнался мужчина. - Вернись! Поцелуй меня, ты, сука! - Их шаги унеслись прочь. Коска перешёл через улицу, уверенно, будто был здешним хозяином и прошёл в переулок за складом. Затем приткнулся к стене. Незаметно подкрался к чёрному ходу. С еле слышным звяканьем стали высунул клинок из трости. Холодное лезвие блеснуло в ночи. Ручка повернулась, дверь потихоньку открылась. Он протиснулся во тьму... - Стоять. - Железо нежно поцеловало его шею. Коска разжал ладонь и дал мечу шмякнуться на доски. - Я расстроен. - Коска, это ты? - Клинок убрали. Витари стояла в тени за дверью. - Шайло, ты изменилась? Ты мне больше нравилась в таких одеждах, как у Кардотти. Больше похожа на... леди. - Хи-хи. - Она оттолкнула его и углубилась в тёмный проход. - Такое бельё как у них - самая настоящая пытка. - Придётся мне довольствоваться наслаждением видеть его лишь во сне. - Что случилось у Кардотти? - Что случилось? - Коска неуклюже наклонился и нашарил двумя пальцами рукоять меча. - По моему мнению, слова "кровавая баня" весьма точно описали бы обстановку. А затем всё охватил огонь. Должен признаться... я быстро ретировался. - По правде говоря, он сам себе был противен за то, что сбежал, спасая одну лишь свою никчёмную шкуру. Но привычки, въевшиеся за всю жизнь, особенно за жизнь, потраченную впустую, трудно было переломить. - Почему бы тебе не рассказать мне что случилось? - Случился король Союза. - Что? - Коска вспомнил человека в белом, в маске в виде восходящего солнца. Человека, с виду не очень походившего на Фоскара. - Аааааа. Объясняет всю эту охрану. - Как там твои увеселители? - Понесли огромные безвозвратные потери. Никто из них не засветил здесь свою харю? Витари покачала головой. - Пока нет. - Тогда, думаю, они, в большинстве своём, если не полностью, израсходованы. С наёмниками всегда так. Легко набрать, ещё легче потерять и никто по ним не скучает когда их нет. Дружелюбный сидел на затемнённой кухне. Сгорбленный над столом, он перекатывал свои кости при свете единственной лампы. Тяжёлый и крайне зловещий тесак поблёскивал рядом на лавке. Коска подошёл ближе, указывая на кости. - Тройка с четвёркой, да? - Три и четыре. - Семь. Самые обычные очки. - Средние. - Можно мне? Дружелюбный пронзительно взглянул на него. - Да. Коска собрал кости и мягко катнул их. - Шесть. Ты выиграл. - В этом моя беда. - Серьёзно? А моя - проигрывать. Что произошло? В игровом зале были трудности? - Кой-какие. На шее заключенного была длинная полоса полувысохшей крови, тёмная в свете лампы. - У тебя там что-то.. вот тут, - сказал Коска. Дружелюбный вытер её и взглянул на свои красно-коричневые пальцы со всей эмоциональностью сливной ямы. - Кровь. - Да уж. Сегодня крови полно. - Теперь, когда Коска вернулся куда-то, что напоминало спокойное место, головокружительная острота опасности начала отступать, а за ней выстроились толпой все его старые огорчения. Руки затряслись снова. Глоток, глоток, глоток. Он побрёл на склад. - Ах! Дрессировщик сегодняшнего цирка убийств! - Морвеер прислонился к перилам ступеней и глядел вниз, позади него Дэй, покачивая руками, медленно очищала апельсин. - Наши отравители! Жаль видеть вас, выбравшихся живыми. Что произошло? Губы Морвеера ещё сильнее сжались. - По предоставленному нам заданию, нам предстояло убрать стражу на верхнем этаже помещения. Мы выполнили его соблюдая высочайшие темп и скрытность. Нам не велели оставаться после этого внутри заведения. Более того, нам приказали не оставаться. Наша работодатель не до конца нам доверяет. Она беспокоилась, чтобы не случилось неразборчивой резни. Коска пожал плечами. - Резня, по своему определению, не представляется мне разборчивой. - В любом случае, твоя ответственность истекла. Сомневаюсь, что кто-то возразит, если я тебе её дам. Морвеер резко дёрнул запястьем, и что-то сверкнуло в темноте. Коска безотчётно поймал это на лету. Металлическая фляжка, внутри плещется жидкость. Как раз навроде той, что он носил раньше. Той, что он продал... где-то она сейчас? Тот чудесный союз холодного металла с крепким спиртным окутал его память, наполняя пересохший рот потоком слюны. Глоток, глоток, глоток... Он наполовину открутил колпачок, прежде чем остановился. - Выглядит разумным жизненным правилом никогда не глотать подарки отравителей. - Единственная отрава, что там есть - та самая, которую ты глотал годами. Та самая, которую ты никогда не перестанешь глотать. Коска поднял флягу. - Ваше здоровье. - И перевернул её. Льющаяся выпивка плескалась и брызгалась по полу склада. Под конец он с грохотом отшвырнул флягу в угол. Однако убедился, что запомнил, куда она упала, на случай, если хоть струйка задержалась внутри. - О нашем нанимателе вестей нет? - Нет. Нам надо хоть немного задуматься о возможности того, что их вообще уже может не быть. - Он прав. - В освещённых лампой дверях на кухню возник чёрный контур Витари. - Изрядные шансы, что они погибли. И что нам тогда делать? Дэй посмотрела на свои ногти. - Лично я выплачу реку слёз. У Морвеера имелись другие планы. - Нам нужно придумать, как мы разделим те деньги, что держала здесь Муркатто... - Нет, - прервал Коска, по какой-то причине крайне напрягшись при этой мысли. - Я сказал, мы подождём. - Здесь небезопасно. Одного из артистов могли схватить власти, и может быть, он прямо сейчас выдаёт им наше местоположение. - Захватывающе, не правда ли? Мы ждём, я сказал. - Жди, если так нравится, а я... Коска одним плавным движением выбросил нож. Лезвие пронеслось со свистом, сверкнув в темноте, и вошло, тихонько вибрируя, в дерево, не дальше чем в футе-другом от лица Морвеера. - Это вам от меня подарочек. Отравитель повёл бровью в ту сторону. - Не радуют меня пьяницы, швыряющие в мою сторону ножи. А вдруг бы ты промахнулся? Коска ухмыльнулся. - Так я и промахнулся. Мы ждём. - Для человека столь знаменитой переменной верности, твоя привязанность к уже раз предавшей тебя женщине... озадачивает. - Также как и меня. Зато я всегда был непредсказуем, как сволочь. А может я пересмотрел свою жизнь. А может я принял священный обет впредь быть трезвым, преданным и упорным во всех своих начинаниях. Витари фыркнула. - Вот это было бы событием. - И сколько нам ждать? - потребовал ответа Морвеер. - Предполагаю, тебе станет ясно, когда я тебя отпущу. - А предположи, что... я решу... уйти до этого? - Ты вовсе не такой умный, как возомнил о себе. - Коска задержал взгляд. - Но вполне умный, чтобы так не делать. - Всем тихо быть, - раздраженно рявкнула Витари, самым не располагающим к тишине и спокойствию голосом из всех вообразимых. - Ты мне не приказывай, бухой огрызок. - Может стоит научить тебя, как... Дверь склада с треском распахнулась, и две фигуры вломились внутрь. Коска выдвинул шпагу из трости, загремела цепь Витари, Дэй откуда-то извлекла маленький арбалет и навела его на дверной проём. Но новоприбывшие не были представителями властей. Это были ни кто иные, как Трясучка и Монза, оба насквозь промокшие, вымазанные в грязи и саже и так тяжело дышавшие, будто их гоняли по половине всех улиц Сипани. Может, так оно и было. Коска усмехнулся. - Только упомяни её имя, и она тут как тут! Мастер Морвеер только что обсуждал, как мы должны разделить твои деньги если окажется, что ты подгорела в духовке у Кардотти. - Жаль вас разочаровывать, - проскрипела она. Морвеер бросил на Коску смертельный взгляд. - Уверяю тебя, я ни коим образом не разочаровался. У меня имеется материальная заинтересованность в твом выживании - в размере многих тысяч серебренников. Просто-напросто я взвешивал... непредвиденные обстоятельства. - Надо быть наготове, - произнесла Дэй, опуская самострел и высасывая сок из своего апельсина. - Всегда первым делом убедись. Монза проковыляла через склад, волоча босую ногу, челюсти твёрдо сжаты, несомненно, от боли. Её одежды, которые сначала оставили так мало пищи для воображения, безнадёжно разорваны. Коска заметил длинный красный шрам на худой ляжке и другие, на ключицах, уходящие вниз по предплечью - бледному и шершавому от гусиной кожи. Её правая рука, половинчатая костлявая лапа, прижата к бедру, как если бы она старалась скрыть её из вида. При взгляде на эти следы насилия он ощутил неожиданный приступ смятенья. Будто кто-то при нём умышленно уничтожал любимую им картину. Картину, которой он сам тайком мечтал завладеть? Неужели? Действительно? Он высвободил плечи из куртки и протянул её, когда Монза проходила рядом. Курткой она пренебрегла. - Отсюда делаем вывод, что ты не удовлетворена сегодняшними стараниями? - спросил Морвеер. - Мы прикончили Арио. Могло быть и хуже. Мне нужна сухая одежда. Мы покидаем Сипани, сейчас же. - Она похромала вверх по ступеням, рваные юбки волочились за ней в пыли, и задела плечом Морвеера. Трясучка с размаху захлопнул дверь хранилища, и прислонился к дощатой стене, откинув голову. - Ну и твердокаменная же, сука, - пробормотала Витари, смотря той вслед. Коска наморщил губы. - Я постоянно талдычил - в ней сидит дьявол. Но из них двоих, по-настоящему беспощадным был её брат. - Ха. - Витари повернулась обратно на кухню. - Да это был комплимент.
Монза справилась с дверью и проделала пару шагов вглубь комнты, прежде чем у неё свело внутренности, будто ударили поддых. Она рыгнула, так тяжко, что не сумела вдохнуть, длинная полоса горькой слюны свесилась с губ и заляпала доски. Она затряслась от отвращения, стала пытаться вывернуться из шлюхиного платья. Её плоть корчилась от соприкосновения с ним, кишки скручивали спазмы от гнили и вони канала, которой оно пропиталось. Задубевшие пальцы боролись с крючками и запонками, царапали кнопки и стяжки. Рыча и задыхаясь, она разорвала мокрые лохмотья и отшвырнула прочь. Случайно в глаза бросился вид самой себя в зеркале, при свете единственной лампы. Согбенная, как нищенка, трясущаяся, как пьяница, багровые шрамы выступают на бледной коже, дрябло болтаются разлохмаченные чёрные волосы. Труп утопленницы, стоячий. Как-то так. Ты мечта. Видение. Сама Богиня Войны! Она сложилась пополам от очередного приступа дурноты, уткнулась грудью и начала дрожащими руками натягивать чистую одежду. Рубашка была одной из бенниных. На мгновение, вокруг неё будто бы сомкнулись его руки. Так же тесно, как раньше. Она присела на кровать, собственные руки неловко её ощупывали, босые ноги прижались друг к другу, ёрзая туда-сюда, разгоняя тепло. Ещё один наплыв тошноты поднял её с кровати - ей пришлось сплюнуть горечь. Когда всё прошло, она заправила рубашку Бенны за пояс, наклонилась, чтобы натянуть сапоги, гримасничая от ломоты в ногах. Она погрузила руки в умывальный таз и плеснула холодной водой на лицо, начиная соскребать остатки туши и пудры, пятна крови и сажи, въевшейся в её уши, волосы, нос. - Монза! - Голос Коски из-за двери. - У нас высокопоставленный гость. Она обратно натянула на скрюченное подобие руки кожаную перчатку, морщась, пока протискивала туда гнутые пальцы. Испустила долгий, судорожный вздох, затем достала из-под матраса Кальвес и застегнула его на поясе. От того, что он там, ей становилось лучше. Она толкнула дверь. Карлотта дан Эйдер стояла в середине хранилища и золотая нить переливалась на её красной накидке, пока она глядела, как Монза спускается по ступенькам, стараясь не хромать. За ней следовал Коска. - Что, чёрт возьми, произошло? Кардотти всё ещё горит! Город охвачен беспорядками! - Что произошло? - гаркнула Монза. - Почему ты не расскажешь мне, что произошло? Его охуительно светлейшее Величество оказалсятам, где полагалось быть Фоскару! Чёрный струп на шее Эйдер дёрнулся, когда она сглотнула. - Фоскар не пришёл. Сказал, у него голова болит. Поэтому Арио взял с собой в заведение своего зятя. - И тот прихватил с собой дюжину Рыцарей-Телохранителей, - сказал Коска. - Личную королевскую охрану. И заодно гораздо большую массу гостей, чем кто-либо мог предвидеть. Итог сложился печальным. Для всех. - Арио? - пробормотала Эйдер, бледнея лицом. Монза взглянула ей в глаза. - Пиздец котёнку. - Король? - она почти причитала. - Живой. Был, когда я от него ушла. Хотя после начался пожар. Наверно, его успели вытащить. Эйдер опустила взгляд, растирая висок рукой в перчатке. - Я уповала, что у тебя ничего не выйдет. - Не повезло тебе. - Значит, жди последствий. После таких дел, обязательно бывают последствия. И что-то предугадываешь, а что-то нет. - Она протянула ладонь. - Моё противоядие. - Его нет. - Я выполнила свою часть сделки! - Как не было и яда. Просто укол чистой иглой. Ты свободна. Эйдер залилась отчаянным смехом. - Свободна? Орсо не успокоится, пока не скормит меня собакам! Допустим, у меня получится уйти от него, но мне ни за что не уйти от Калеки. Я подвела его, и подвергла опасности его драгоценного короля. Такое он просто так не оставит. Он никогда и ничего не оставляет просто так. Теперь ты счастлива? - Ты говоришь так, будто был выбор. Орсо и остальные умрут или же умру я - вот и всё. Счастье в расчёт не входит. - Монза, поворачиваясь, пожала плечами . - Ты бы лучше сматывалась. - Я отправила письмо. Она остановилась, затем повернулась обратно. - Письмо? - Сегодня с утра. Великому герцогу Орсо. Оно писалось по некоторой запарке, поэтому я забыла, о чём точно в нём говорилось. Тем не менее там упоминалось имя Шайло Витари. И имя Никомо Коски. Коска отмахнулся рукой. - У меня всегда было полно могущественных врагов. Я рассматриваю это как повод гордиться. Их перечень великолепно оживляет беседу за ужином. Эйдер перевела свою усмешку со старого наёмника обратно на Монзу. - Два этих имени, да имя Муркатто в придачу. Монза нахмурилась. - Муркатто. - За какую дуру ты меня держишь? Я знаю, кто ты, теперь Орсо тоже будет знать. То, что ты жива, и то, что ты убила его сына, и то, что тебе помогали. Положим, месть мелковата, но всё же лучшая из того, что у меня могло выйти. - Месть? - Монза неторопливо кивнула. - Ну-ну. Каждому своя. Было бы лучше, если б ты этого не делала. - Кальвес тихонько лязгнул, когда она положила руку на рукоять. - Ну-ну, за это ты меня убьёшь? Ха! Да я всё равно уже труп! - Тогда зачем мне утруждаться? В моём списке тебя нет. Можешь идти. - Эйдер на мгновение уставилась на неё, приоткрыв рот, будто собираясь что-то сказать, затем щёлкнула зубами и повернулась к двери. - Ты не хочешь пожелать мне удачи? - Чего? - В итоге, теперь тебе осталось уповать лишь на то, что я убью Орсо. Бывшая любовница Арио замерла в дверях. - Ну, пиздец, именно так всё и будет! И она ушла.
Часть IV. ВИССЕРИН
Война без пожарищ всё равно, что колбаса без горчицы. Генрих V.
Тысяча Мечей воевали за Осприю против Муриса. Воевали за Мурис против Сипани. Воевали за Сипани против Муриса, затем снова за Осприю. В промежутке между войнами по найму, по собственной прихоти ограбили Оприлу. Спустя месяц, рассудив, что наверное они подошли к делу недостаточно тщательно, ограбили её снова, оставив после себя тлеющие развалины. Они сражались за каждого против всех, и за всех против каждого, и за всё это время им пришлось сразиться едва ли хоть раз. Зато грабежи и разорения, поджоги и мародёрство, вымогательство и насилие - это да. Никомо Коске нравилось окружать себя необычными и причудливыми диковинками. Девятнадцатилетняя мечница, неразлучная со своим младшим братишкой на его взгляд соответствовала этим требованиям, поэтому он приблизил их к себе. Сперва он обнаружил, что они забавные. Затем, что они полезные. А потом они стали незаменимыми. Холодными утрами они с Монзой вместе упражнялись в поединках - мелькание и скрежет стали, свист и пар прерывистого дыхания. Он был сильней, а она быстрее, и так они хорошо сочетались друг с другом. Они издевались друг над другом, харкали и хохотали. Воины их роты собирались посмотреть на них, смеясь при виде того, как их капитана частенько ставит впросак девчушка вполовину младше него. Смеялись все, кроме Бенны. Он не был мечником. У него была способность к цифрам, и его поставили отвечать за отрядные книги, затем за запасы и закупки, а потом за управление сбором и перепродажей добычи и распределением выручки. Он зарабатывал деньги каждому, и у него легко получалось, и вскоре его полюбили. Монза быстро впитывала знания. Она выучилась тому, что писали Столикус и Вертурио, и Бьяловельд, и Фаранс. Она выучилась всему, что давал ей Никомо Коска. Она выучилась тактике и стратегии, манёврам и снабжению, как разгадать местность и как разгадать врага. Сначала она училась, наблюдая, затем она училась, действуя. Она досконально погружалась в тонкости любого ремесла, что могло пригодиться солдату. - В тебе сидит дьявол, - говорил ей Коска, когда напивался, что становилось не редкостью. В Мурисе она спасла ему жизнь, а после он спас её. Смеялись все, снова кроме Бенны. Он не был спасателем. Старый Сазайн помер от стрелы, и капитаны рот, что составляли Тысячу Мечей избрали Никомо Коску в кресло генерал-капитана. Монза с Бенной поднялись вместе с ним. Она объявляла остальным приказы Коски. Потом она советовала ему, какими должны быть его приказы. Потом она отдавала приказы, пока он пьянствовал и делала вид, что они от него. Потом она прекратила притворяться, что приказы исходят от него, и никто не возмущался, потому что её приказы были лучше, даже когда он бывал трезв. Проходили месяцы и складывались в годы, и он всё реже и реже был трезвым. Единственные приказы, которые он отдавал, раздавались в тавернах. Единственные поединки, которые он устраивал - поединки с бутылкой. Когда Тысяча Мечей начисто обирала один из уголков страны и приходила пора двигаться дальше, Монзе приходилось обшаривать таверны, и курильни, и бордели, и волочь его оттуда. Она ненавидела это занятие, и Бенна ненавидел смотреть, как она этим занимается, но Коска приютил их, и они были перед ним в долгу, поэтому всё так и шло. Когда они на закате добирались до лагеря - он, спотыкаясь под тяжестью выпитого и она, спотыкаясь под его тяжестью - он шептал ей в ухо. - Монза, Монза. Что бы я без тебя делал?
Стало быть, месть
Надраенные донельзя кавалерийские сапоги генерала Ганмарка клик-кликали по надраенным донельзя полам. Туфли камергера вжик-вжикали за ним следом. Эхо от обоих звяк-звякало, отражаясь от сверкающих стен, и разносилось по огромному, зияющему пространству, в спешке поднятая ими пыль клубилась мошкарой в полосках света. Мягкие рабочие ботинки Шенкта, потёртые и податливые от долгой носки, вообще не издавали ни звука. - Когда предстанете перед лицом его сиятельства, - слова камергера усердно извергались наружу, - идите ему навстречу, но без неуместной спешки, не смотрите ни влево ни вправо, ваши глаза должны быть устремлены долу и ни в коем разе не встречать взгляд его сиятельства. Остановитесь на белой линии на ковре. Не перед линией, и ни при каких обстоятельствах не за ней, но точно на линии. Затем вы преклоняете колени... - Я не преклоняюсь, - сказал Шенкт. Голова камергера повернулась к нему, как у обиженной совы. - Только высшие государственные сановники иностранных держав составляют исключение! Каждый должен... - Я не преклоняюсь. Камергер поперхнулся от возмущения, но Ганмарк обратился к нему. - Ради всего! Убили сына и наследника герцога Орсо! Его сиятельству глубоко похер, встал на колени или нет, человек, способный принести отмщение. Преклоняйся или нет, как считаешь нужным. - Двое охранников в белых мундирах подняли перекрещенные алебарды, пропуская их, и Ганмарк толчком распахнул двойные двери. За ними было устрашающе обширное помещение - величественное, пышное, грандиозное. Достойное быть тронным залом самого могущественного человека в Стирии. Но Шенкт стоял в залах и побольше, и перед людьми помогущественнее, так что он не испытал благоговения. Тонкая красная ковровая дорожка с белой линией на дальнем конце протянулась по мозаичному полу. За ней был воздвигнут высокий помост, дюжина мужчин в полных латных доспехах несла перед ним стражу. На помосте было золочёное кресло. В кресле был великий герцог Орсо Талинский. Он весь был одет в чёрное, но ещё чернее был его угрюмый вид. Странная и зловещая группа людей, числом под шестьдесят или даже больше, всех рас, форм и размеров, расположившись широкой дугой, преклоняла колени перед Орсо и его свитой. Он распознал некоторых из них по внешности. Убийцы. Матёрые душегубы. Охотники на людей. Представители его профессии - если согласиться, что белильщик стен представляет ту же профессию, что и мастер живописец. Он двинулся к помосту, без неуместной спешки, не глядя ни влево ни вправо. Он прошёл сквозь полукруг разносортных убийц и остановился точно на линии. Он наблюдал, как генрал Ганмарк шагает мимо охраны, поднимается к трону и наклоняется шепнуть на ухо Орсо, пока камергер принимает неодобрительную позу подле другого его локтя. Великий герцог устремил на Шенкта долгий взгляд и Шенкт уставился в ответ, в это время весь зал окутала та угнетающая тишина, на которую способны только пространства огромных помещений. - Итак, это он. Почему он не преклонил колено? - По-видимому, он не преклоняется, - произнёс Ганмарк. - Всяк иной преклоняется. Ты что, какой-то особенный? - Нет, - ответил Шенкт. - Но ты не встаёшь на колени. - Раньше вставал. Давным-давно. Больше нет. Орсо сузил зрачки. - А что если кто-то попытается тебя заставить? - Кое-кто пытался. - И? - Я не преклоняюсь. - Тогда стой. Мой сын погиб. - Скорблю вместе с вами. - В твоём голосе не слышно скорби. - Это был не мой сын. Камергер чуть не подавился своим языком, но впалые глаза Орсо нисколько не сдвинулись. - Ты, я вижу, любишь говорить правду. Прямые слова дорогого стоят могущественным людям. Твои рекомендации безукоризненны. Шенкт ничего не сказал. - То дело, в Кельне. Я так понимаю, это твоя работа. Вся, целиком, ведь ты работаешь в одиночку. Говорят, те предметы, что нашли, с трудом можно было назвать трупами. Шенкт ничего не сказал. - Ты не подтверждаешь. Шенкт посмотрел в лицо герцогу Орсо и ничего не сказал. - Хотя и не отрицаешь. Опять ничего. - Мне нравятся люди с ртом на замке. Человек, который мало говорит друзьям, скажет врагам меньше чем ничего. Молчание. - Моего мальчика убили. Выбросили как мусор из окна публичного дома. Также убили многих его друзей и приближённых, моих граждан. Мой зять, сам его Величество король Союза, едва-едва успел выбраться живым из горящего дома. Соториус-полутруп, пригласивший их канцлер Сипани, позаламывал руки и объявил мне, что ничего не может сделать. Меня предали. У меня отняли ребёнка. Меня... опозорили. Меня! - прокричал он внезапно, заставляя зазвенеть свои покои и вздрогнуть каждого человека в них. Каждого, кроме Шенкта. - Стало быть, месть. - Месть! - Орсо стукнул кулаком по подлокотнику кресла. - Скорая и ужасная. - Скорую обещать не могу. Ужасную - да. - Тогда пусть она будет медленной, беспощадной и неотвратимой. - Может возникнуть необходимость нанесения разного рода ущерба вашим подданным и их благосостоянию. - Всё что потребуется. Принеси мне их головы. Каждого мужчины, женщины или ребёнка в этом участвовавшего, до мельчайшей степени вины. Всё, что нужно. Принеси их головы. - Стало быть, их головы. - Что ты за них попросишь? - Ничего. - Даже не... - Если я выполню работу, вы заплатите мне сто тысяч серебренников за голову главаря шайки, и двадцать тысяч за каждого участника, всего в пределах четверти миллиона. Вот моя цена. - Чрезвычайно высокая! - пискнул камергер. - Что вы будете делать с такими деньгами? - Буду пересчитывать их и смеяться, думая о том, как здорово, что богатому не нужно отвечать на идиотские вопросы. Вы не найдёте заказчика, недовольного моей работой. - Шенкт медленно перевёл взгляд на полукруг отребья за своей спиной. - Как вам будет угодно, можете заплатить и поменьше - людям помельче. - Так и будет, - произнёс Орсо. - Если один из них первым найдёт убийц. - Я бы не принял других условий, ваша светлость. - Хорошо, - прорычал герцог. - Тогда ступай. Все вы, идите! Добудьте... мне... месть! - Все свободны! - проскрежетал камергер. Послышался стук, лязг и грохот, когда наёмные убийцы поднимались, чтобы покинуть великий чертог. Шенкт повернулся и направился навстречу громадным дверям, без неуместной спешки, не смотря ни вправо ни влево. Один из убийц перекрыл ему путь, темнокожий, среднего роста, но широкий как дверь, пластины упругих мышц виднелись сквозь прореху в яркой цветной рубахе. Он свернул тонкие губы. - Ты Шенкт? Я ожидал большего. - Помолись тому богу, в которого веришь, чтобы никогда не увидеть большего. - Я не молюсь. Шенкт наклонился ближе и шепнул тому на ухо. - Советую начать.
Будучи по всем стандартам просторной комнатой, кабинет генерала Ганмарка казался беспорядочно завален. Бюст Иувина, больше натуральной величины, озлобленно хмурился над камином, его каменная плешь отражалась в великолепном зеркале цветного виссеринского стекла. Две монументальных вазы возвышались по обе стороны стола, почти доставая до плеч. Стены покрывали холсты в золочёных рамах, два из них воистину огромных размеров. Прекрасная живопись. Слишком прекрасная, чтобы жаться в тесноте. - Очень впечатляющая коллекция, - произнёс Шенкт. - Вот эта - работа Кольере. Её бы сожгли в том поместье, где я её нашёл. Те две - Насурин, это - кисти Орхуса. - Ганмарк указывал на них рублеными взмахами указательного пальца. - Его ранний период, но всё-таки. Эти вазы изготовили для дани императору Гуркхула, много сотен лет назад, и каким-то образом они добрались до усадьбы богача в пригороде Каприла. - А оттуда сюда. - Стараюсь спасти, что в моих силах, - ответил Ганмарк. - Может статься, когда пройдут Кровавые Годы, у Стирии останется хоть несколько сокровищ, достойных того, что их сберегли. - В смысле останется у вас. - Лучше их возьму я, чем огонь. Начался сезон военных действий и я утром отбываю в Виссерин, командовать осадой города. Грабежи, стычки, пожары. Удары и контрудары. Естественно, глад и мор. Разумеется убитые и искалеченные. И всё с неотвратимой случайностью небесной кары. Всеобщей. Ни за что ни про что. Война, Шенкт, война. И подумать только, раньше я мечтал быть порядочным человеком. Творить добро. - Все мы об этом мечтаем. Генерал приподнял бровь. - Даже вы? - Даже я. - Шенкт извлёк свой серповидный нож. Гуркский нож мясника, маленький, но острый как ненависть. - Тогда желаю вам наслаждаться этим. Лучшее, на что способен я - воевать ради того, чтобы свести утраты к... воистину эпическому размаху. - Сейчас время утрат. - Шенкт достал из кармана небольшой кусок дерева, из торца которого уже торчала грубо вырезанная собачья голова. - Не все ли времена такие? Вина? Из личного погреба Кантайна. - Нет. Шенкт осторожно работал ножом, пока генерал наполнял свой стакан, стружки сыпались на пол между его ботинок и круп собаки медленно обретал форму. Навряд ли произведение искусства, подобное тем, что вокруг него, но сгодится и такое. Было что-то успокаивающее в размеренных движениях режущего лезвия, в мягком падении стружек. Ганмарк облокотился о каминную полку, вытащил кочергу и пару раз от нечего делать ткнул в огонь. - Вы слышали о Монцкарро Муркатто? - Генерал-капитан Тысячи Мечей. Достигла самых выдающихся военных успехов. Я слышал, она погибла. - Вы умеете хранить тайны, Шенкт? - Я храню многие сотни. - Конечно, что это я. Конечно. - Он глубоко вдохнул. - Герцог Орсо приказал убить её. Вместе с братом. Победы сделали её популярной у талинского простонародья. Чересчур популярной. Его светлость испугался, что она может узурпировать его трон - как обычно и делают наёмники. Вы не удивлены? - Я повидал все виды смерти и все приводящие к ней мотивы. - Конечно, о чём это я. - Ганмарк мрачно уставился в огонь. - Их смерть была не лёгкой. - Как и все они. - Тем не менее. Не лёгкой. Два месяца назад исчез телохранитель герцога Орсо. Не велик сюрприз - он был глупцом, не заботился о своей безопасности, тянулся к порочным забавам и дурным компаниям, нажил много врагов. Я не придал этому значения. - И? - Месяц спустя, в Вестпорте, вместе с половиной своих служащих был отравлен герцогский банкир. Тут всё было по-другому. Он сверх меры заботился о своей безопасности. Отравить его - задача сверхвысокой сложности, и её выполнили с ужасающим профессионализмом и исключительным отсутствием милосердия. Но он крепко увяз в стирийской политике, а стирийская политика есть игра со смертью и мало кто из игроков милосерден. - Верно. - Сами Валинт и Балк предположили, что мотивом могла послужить длительная вражда с гуркскими конкурентами. - Валинт и Балк. - Вы знакомы с таким учреждением? Шенк задумался. - По-моему, как-то раз они меня нанимали. Продолжайте. - Но теперь убит принц Арио. - Генерал ткнул пальцем себе под ухо. - Заколот именно в то место, куда он ударил ножом Бенну Муркатто, а затем выброшен из окна. - Вы думаете, Монцкарро Муркатто всё ещё жива? - Через неделю после смерти сына герцогу Орсо пришло письмо. Он некой Карлотты дан Эйдер, любовницы принца Арио. Мы давно подозревали, что она шпионит в пользу Союза, но Орсо терпеливо не обращал внимания. - Удивительно. Ганмарк пожал плечами. - Союз наш испытанный альянт. Мы помогли им взять верх в последнем раунде их бесконечной войны с гурками. Мы оба охотно пользуемся обеспечением банковского дома Валинт и Банк. Не говоря о том факте, что король Союза - зять Орсо. Естественно мы засылаем друг другу шпионов – по-доброму, по-соседски. Если кому-то всё равно придётся исполнять роль шпионки, то почему бы ей не быть симпатичной, а Эйдер была, никто не отрицает, обворожительной. Она поехала в Сипани с принцем Арио. После его смерти она исчезла. Затем это письмо. - И в нём говорится? - Что использовав яд, её вынудили содействовать убийцам принца Арио. Что в их число входят, помимо прочих, наёмник по имени Никомо Коска и палач по имени Шайло Витари, и главная у них никто иная как сама Муркатто. Вполне себе живая. - Вы в это верите? - У Эйдер нет причин обманывать нас. Никакое письмо не избавит её от гнева его светлости, если её найдут, и она обязана это осознавать. Муркатто была жива, когда её перебрасывали через перила террасы, за это я ручаюсь. Мёртвой я её не видел. - Она ищет воздаянье. Ганмарк безрадостно хихикнул. - Идут Кровавые Годы. Все ищут воздаяния. А уж Талинская Змея-то? Мясник Каприла? Которая в этом мире не любила никого, кроме своего брата? Если она жива, то пылает воздаянием. Не легко отыскать врага упорнее. - Тогда я отыщу ту женщину, Витари, того мужчину, Коску, и ту змею, Муркатто. - Никто не должен узнать, что она могла выжить. Если в Талинсе станет известно, что это Орсо промыслил ей смерть... возможны волнения. Даже попытки бунта. Её очень любили в народе. Талисман. Символ. Одна из своих, такая же как и они, делом заслужившая людскую признательность. Пока тянутся войны и растут налоги, его светлость... не так сильно любят, как могли бы. Могу я уповать, что вы сохраните молчание? Шенкт хранил молчание. - Хорошо. Сообщники Муркатто до сих пор в Талинсе. Быть может одному из них известно, где она. - Генерал поднял глаза, рыжий отсвет огня растёкся по его усталому лицу. - Но, что я говорю? Это ваше ремесло, разыскивать людей. Разыскивать людей и... - Он снова ткнул в горящие угли, поднимая дождь танцующих искр. - Учить вас вашему делу нужды нет, не так ли? Шенкт убрал наполовину законченную резьбу, убрал нож и повернулся к двери. - Нет.
Под откос
Они подъехали к Виссерину, когда солнце уже опускалось за деревья, и местность окрашивалась чёрным. Башни можно было различить за мили. Дюжины их. Полусотня. Высокие, тонкие как пальцы знатной дамы, торчащие в облачном серо-голубом небе - тонкие иглы света рассыпаны там, где в высоких окнах горят лампы. - Полно башен, - пробормотал про себя Трясучка. - В Виссерине всегда была на них мода. - Коска ухмыльнулся ему исподлобья. - Некоторые, многовековые, восходят ко временам Новой Империи. Знатнейшие семьи соперничают в строительстве наивысочайших из них. Это предметы гордости. Я вспоминаю, когда был мальчишкой, одна обрушилась до того, как была закончена, не далее трёх улиц от нашего жилья. При крушении погибла дюжина бедняг-горожан. Бедняки - вот кто всегда оказывается раздавленным под амбициями богатых. И всё же они редко сетуют, потому что... ну... - Они мечтают о собственных башнях? Коска хмыкнул. – Что ж, да, полагаю так. Они не замечают, что чем выше ты взберёшься, тем дольше тебе придётся падать. - Люди редко замечают это, пока земля не понесётся им навстречу. - Твоя правда. И я боюсь, скоро попадает куда как много богачей Виссерина... Дружелюбный запалил факел, также как и Витари, а третий Дэй укрепила на передке повозки, освещать дорогу. Чужие факелы горели уже повсюду, и дорога стала струйкой маленьких огонёчков во тьме, петляя через тёмные луга навстречу морю света. В другое время могло бы сложиться прелестное зрелище, но не сейчас. Надвигалась война, и никто не был в настроении любоваться. Чем ближе они подъезжали к городу, тем более дорога становилась забитой людьми, и тем больше мусора валялось по её обочинам. Половина, похоже, отчаянно стремилась в Виссерин, забраться куда-нибудь за стены и за ними укрыться, другая половина спешила оттуда, выбраться куда-нибудь в чистое поле и убежать. В войну перед крестьянином встаёт сволочной выбор. Цепляйся за свою землю и прими свою долю пожаров, и наверняка, грабежей, с, более чем вероятно, насилием и убийством. Пробирайся в город, если повезёт, если там найдут тебе место, рискуй быть обобранным твоими же защитниками или попасть под разбой и резню, коли город возьмут. Либо беги прятаться в глушь, где, может статься, тебя поймают, может статься, будешь голодать, а может, просто умрёшь ледяной ночью. Само собой, война убьёт некоторое число солдат, но при этом одарит оставшихся деньгами, и песнями, чтоб их петь, и костром, чтобы сидеть вокруг него. Крестьян же она убьёт намного больше, и не одарит оставшихся ничем, кроме пепла. Как раз для поднятия настроения по темноте закапал дождь, шипя и шкворча на мерцающих факелах, круги света испещрило белёсыми полосами. Дорога превратилась в липкую грязь. У Трясучки чесалась промокшая голова, но его мысли были далече. В том самом месте, где имели обыкновение блуждать последнюю пару недель. Назад к Кардотти и тем чёрным делам, что он там натворил. Брат всегда говорил ему, что один из самых низких поступков, которые только мог совершить мужчина - убить женщину. Уважение к женщинам и детям, верность старым обычаям и своему слову - вот в чём отличие людей от животных, а карлов от убийц. Он вовсе не собирался убивать, но ведь когда машешь сталью в толпе, нельзя уклоняться от вины за последствия. Тот хороший человек, каким он приехал сюда, от содеянного обязан был сгрызть ногти до кровавых ошмётков. Но всё что возникало у него в голове, когда он думал о клинке, рвущем окровавленный кусок её рёбер, о гулком звуке при этом, о застывшем взгляде, когда умирающая сползала по стене - лишь облегчение, что он оттуда убрался. По ошибке зарубить в борделе женщину означает убийство, зло, как оно есть, зато специально зарубить в битве мужчину - дело насквозь благородное? Повод гордиться, слагать песни? В былые времена, сгрудившись у костра, наверху, на холодном Севере, всё казалось простым и ясным. Но Трясучка уже не так отчётливо, как раньше видел разницу. И не то что бы он запутался. В один прекрасный миг он отчётливо всё осознал. Раз взялся убивать людей, то нет черты, за которую не перейти. За которую не перейти, как нефиг делать.- Похоже, тёмные мысли одолевают тебя, друг мой, - произнёс Коска. - По-моему не время шутить. Наёмник усмехнулся. - Мой старый наставник Сазайн однажды сказал мне - пока жив, ты должен смеяться каждый миг, ибо впоследствии возникнут серьёзные затруднения. - Да ну? И что с ним стало? - Умер от гнойной раны в плечо. - Несмешная концовка. - Ну, если жизнь это шутка, - произнёс Коска, - то чёрная. - Значит, лучше не смеяться - на тот случай, если выяснится, что шутят над тобой. - Или приспосабливать своё чувство юмора. - Чтобы посмеяться вот над этим, ты задолбаешься его приспосабливать. Коска почесал шею, пока всматривался в стены Виссерина, чернотой вздымающиеся из плотного дождя. - Должен признать, сейчас я не в состоянии отметить ничего смешного. Судя по огням, у ворот была страшная давка, и пока они подъезжали ближе, она не становилась симпатичнее. Время от времени народ выходил наружу - старики, юноши, женщины с детьми на руках, пожитки навьючены на мулов или на собственные спины, кругом по грязи скрипели колёса повозок. Народ выходил наружу, боязливо пробираясь сквозь озлобленную толпу - только мало кого пропускали в другую сторону. В воздухе можно было учуять гнетущий страх, и чем тесней толпились люди, тем сильнее он одолевал. Трясучка спрыгнул с лошади, потянул ноги и проверил, что меч свободно выходит из ножен. - Ничего. - Под капюшоном волосы Монзы липли к её мрачному лицу. - Я проведу нас внутрь. - Ты абсолютно убеждена, что нам надо внутрь? - потребовал ответа Морвеер. Она бросила на него долгий взгляд. - Армия Орсо не более чем в двух днях позади нас. Это значит - Ганмарк. А может и Верный Карпи с Тысячей Мечей. Там, где они, туда нам и надо, вот и всё. - Конечно, ты мой наниматель. Но я считаю своим долгом указать на твою чрезмерную непреклонность. Наверняка мы можем разработать менее опасную альтернативу западне в городе, который скоро окажется в кольце вражьих войск. - Выжидая здесь, мы ничего не добьёмся. - Мы ничего не добьёмся, если нас убьют. Столь негибкий, не допускающий отклонений план хуже, чем не... - Она отвернулась, прежде чем он договорил, и направилась к арке, проталкиваясь промеж тел. - Бабы, - прошипел сквозь сжатые зубы Морвеер. - Что с ними не так? - буркнула Витари. - Полностью исключая настоящее общество: они склонны думать скорее сердцем, чем головой. - Да за такие деньги, мне плевать - пусть хоть задницей думает. - Подыхая богатым, всё равно подохнешь. - Всё лучше, чем подыхать бедным, - проронил Трясучка. Вскоре после этого полдюжины стражников растолкали толпу и, отгоняя народ копьями, расчистили грязный проход к воротам. С ними вышел унылый офицер, вместе с Монзой за его плечом. Несомненно, она посеяла пару монет, и вот взошёл урожай. - Вы шестеро и телега, - офицер показал пальцем в перчатке на Трясучку и остальных, - проходите. Вы, шестеро, и больше никто. Оставленные стоять у ворот начали гневно роптать. Кто-то отвесил пинка телеге, когда та пришла в движение. - Что за херня? Это несправедливо! Я всю жизнь платил Сальеру налоги, а меня отшвыривают? - Кто-то впился в трясучкину руку, когда тот попытался провести коня следом за повозкой. Крестьянин, и, насколько он разобрал при свете факелов под моросящим дождём, ещё более неприкаянный, чем остальные. - Почему этих мерзавцев впускают? У меня семья и её... Трясучка врезал ему кулаком по морде. Пока он падал, поймал его за куртку и второй удар последовал за первым, валя крестьянина на спину в придорожную канаву. Кровь на лице пузырилась и чернела в свете заката, когда тот попытался встать. Если уж затевать неприятности, то лучше всего затевать и одновременно завершать их. Лёгкое применение силы сразу, убережёт тебя от жестокого насилия впоследствии. Так решил бы вопрос Чёрный Доу. Поэтому Трясучка быстро шагнул вперёд, поставил башмак на грудь того мужика, и толкнул его обратно в грязь. - Лучше сиди, где сидишь. - Другие стояли позади - тёмные фигуры мужчин, женщина с двумя детьми. Один парень безотрывно смотрел на него, набычившись, будто собирался вмешаться. Наверное, сын крестьянина. - Малыш, я этой хернёй на хлеб зарабатываю. Приспичило прилечь? - Парень покачал головой. Трясучка снова взял коня под уздцы, щёлкнул языком и направился к арке. Не слишком спеша. Наготове, на случай если какой-нибудь дурак надумает его проверить. Но не успел он сделать шаг-другой, как те уже снова принялись голосить. Восклицать, какие они особенные, что именно их надо пропустить, а остальных оставить волкам. Мужику, заработавшему дырки заместо передних зубов, было не о чем плакать. Те, кто не сталкивались с гораздо худшим, догадывались, что вскоре столкнутся. И всей их заботой было не оказаться на переднем крае. Трясучка силился вспомнить, что говорил ему Ищейка, там, в Адуе, как сейчас казалось - сто лет назад. Что-то о том, что кровь приводит к большей крови и не поздно стать выше всего этого. Стать хорошим человеком. Хороший человек был Рудда Тридуба, никого не было лучше. Он всю жизнь держался старых обычаев, никогда не шёл лёгким путём, если считал, что это неправильно. Трясучка гордился объявлять, что сражался с ним вместе и звал его "вождь". Но что в конце дала Тридубе его честь? Пару памятных слов под хмельком у костра? Да, а ещё трудную жизнь, и когда та закончилась - местечко в грязи. Отъявленной мразью был Чёрный Доу, хуже Трясучка не видывал. Человек, ни в жизнь не глядящий врагу в лицо, если можно было ударить в спину, без лишней мысли сжигал целые деревни, преступал собственные клятвы и плевал на последствия. Человек, милосердный как чума и с совестью размером с воший хер. Теперь он сидит на троне Скарлинга, и половина Севера у его ног, а другая половина ссыт произнести его имя. Они выбрались из туннеля в город. Со сломанных желобов на стёртые булыжники хлестала вода. Мокрая вереница мужчин, женщин, мулов, телег ожидала очереди на выход, наблюдая как они бредут в противоположном направлении. Трясучка запрокинул голову, щуря глаза от капающего на лицо дождя, когда они проходили под взмывшей в тёмную ночь громадиной-башней. Должно быть в три раза выше высочайшей из карлеонских, и при этом не самой большой из окружающих. Он скосил глаза на Монзу своим, так здорово разученным способом. У неё был обычный хмурый вид, глаза устремлены прямо вперёд, свет от минуемых факелов двигался по твёрдым чертам лица. Похер на совесть вместе с последствиями. Сперва месть, а вопросы потом. Он пошевелил языком во рту и сплюнул. Чем больше он присматривался, тем больше замечал, что она была права. Пощада и трусость были одним и тем же. Никто не награждал за добрые намерения. Ни здесь, ни на Севере, нигде. Ты что-нибудь хочешь - ты должен взять это сам, а самым великим становится тот, кто больше всех захапал. Наверное было бы здорово, если бы жизнь была устроена по другому. Но она была такой, как была.
Как обычно у Монзы всё затекло и ломило. Как обычно она разозлилась и устала. Сильнее обычного хотелось затянуться. И просто в качестве вечерней приправы - она промокла, замерзла, и вдобавок натёрла ягодицы седлом. Она помнила Виссерин прекрасным местом, полным сверкающего стекла и радушных домов, превосходной еды и свободы. Правда в последнее посещение у неё было на редкость хорошее настроение, тёплое лето вместо холодной весны, кроме Бенны ей было некем командовать, и не было тех четверых, которых предстояло убить. И всё же это место не слишло напоминало красочный сад наслаждений из её памяти. Там, где ярко горели светильники, теперь наглухо закрылись ставни, лишь по краям просачивался свет, попадая на стеклянные статуэтки в наддверных нишах и заставляя их искриться. Домашние духи, традиция из дальнего далёка, ещё до времён Новой Империи их ставили сюда приносить процветание и отваживать зло. Монза гадала, на что сгодятся эти куски стекла, когда в город вломится армия Орсо. Не на многое. На улице гнездился страх, чувство угрозы, столь тяжкое, что прилипало к влажной коже Монзы и вздыбливало волоски на шее. Не то, что бы Виссерин не кишел народом. Некоторые бежали пробираясь к вратам и причалам. Мужчины и женщины с поклажей, всем, что могли спасти на своём горбу, дети на буксире, сзади шаркали старики. Мимо гремели фургоны, нагруженные мешками и ящиками, матрасами и комодами, всеми видами бесполезного барахла, что без сомнения закончит жизнь брошенным вдоль одной из дорог за стенами Виссерина. Потеря сил и времени - пытаться спасти в такую пору что-нибудь помимо собственной жизни. Если решил бежать, лучше не мешкать. Но было множество и тех, кто прибыл в город искать убежища, и к великому своему смятению оказался в тупике. Они кое-где располагались прямо на улицах. Они заполоняли подворотни, жались от дождя под одеялами. Они втискивались в галереи пустого рынка, всякий раз прячась, когда мимо топали колонны солдат в покрытых каплями влаги доспехах, переливающихся в отблесках факелов. Сквозь тьму эхом доносились отзвуки. Звон бьющегося стекла и треск раздираемого дерева. Возгласы испуга и гнева. Один или два раза даже настоящие вопли. Монза догадалась, что кое-кто из местного городского населения дал разграблению ранний старт. Расквитаться с парой недругов или стырить пару завидных вещиц, пока взоры могущественных нацелены на их собственное выживание. Один из редких моментов, когда человек способен обрести что-нибудь за просто так и всё больше и больше народа будут пользоваться этим преимуществом, пока за городом собираются войска Орсо. Вещество скрепляющее цивилизацию уже начало растворяться. Монза замечала глаза, сопровождавшие их прелестную ватагу, пока они медленно ехали по улицам. Глаза, исполненные страха, глаза, исполненные недоверия, а также другие - пытающиеся понять, достаточно ли они слабы или богаты, чтобы стоило их грабить. Она придерживала поводья правой рукой, невзирая на причиняемую ими боль, так левая могла покоиться на бедре, рядышком с рукояткой. Единственный закон в Виссерине сейчас на острие меча. И ведь враг ещё даже не появился. Узрел я ад, писал Столикус, и то был осаждённый город. Впереди них дорога проходила под мраморной аркой, длинная струя воды падала с её замкового камня. Сверху на стене нарисована фреска. В её верхней части на троне восседал великий герцог Сальер, оптимистически изображённый привлекательно пухлым, вместо страдающего тяжким ожирением. Он протягивал благословляющую руку, отеческая улыбка излучала небесный свет. Под ним виссеринские граждане, в ассортименте от черни до аристократов, скромно наслаждались дарами его добродетельного правления. Хлебом, вином, златом. Под ними, вдоль верхнего края арки золотыми буквами в человеческий рост выбиты слова - смелость, милость, справедливость. Кто-то с неуёмной тягой к правде умудрился взобраться туда и намалевал поверх красными полосами - жадность, трусость, пытки. - А это жирное уёбище, Сальер, дофига о себе возомнил.- Повернувшись к ней усмехнулась Витари, её рыжие волосы дождь окрасил в тёмно-коричневый. - Но полагаю, выделываться ему уже не долго, ведь так? Монза только буркнула. Всё о чём она думала, глядя на резкие черты лица Витари - насколько ей можно было доверять. Они вот-вот попадут в самый центр военных действий, но более чем вероятно, самая страшная опасность по-прежнему таится внутри их отрядика изгоев. Витари? Здесь ради денег - самое опасное побуждение, ведь всегда рядом та или иная сволочь с карманами пошире. Коска? Разве можно полагаться на знаменитого перебежчика, пьяницу, кого она сама уже однажды и предала? Дружелюбный? Кто бы знал, что, чёрт возьми, творится у него в башке? Но, по сравнению с Морвеером, те - дружная семья. Она засекла взгляд через плечо и поняла, что тот набыченно хмурится с сиденья повозки. Этот человек сам яд, и почуяв выгоду убил бы её в тот же миг, с лёгкостью, как раздавил бы букашку. Он уже высказался против приезда в Виссерин, но последнее, чего ей хотелось - выкладывать ему все свои соображения. Что Орсо наверняка получил письмо Эйдер. Наверняка положил королевскую награду за её смерть, деньгами Валинта и Балка, и теперь половина наёмных убийц Земного Круга прочёсывают Стирию, стремясь заполучить её голову в свой мешок. Естественно, как и головы всех, кто ей помогал. Больше шансов, что они уцелеют посреди битвы, нежели вдали от неё. Лишь одному Трясучке можно было довериться, хотя бы наполовину. Он, сгорбившись, ехал рядом с ней, большой и молчаливый. Его болтовня конкретно бесила в Вестпорте, но сейчас завяла, и странно сказать - оставила пустоту. Он спас ей жизнь в туманном Сипани. Жизнь Монзы значила для неё далеко не то, что раньше, но спасающий её человек по-прежнему охрененно высоко поднимал в её глазах свою оценку. - Что-то ты вдруг замолчал. Она с трудом различала в темноте его лицо, лишь жёсткие очертания, тени в глазницах и ямках щёк. - Не думаю, что мне есть что сказать. - Раньше такое тебя не останавливало. - Что ж. Я начинаю по другому смотреть на жизнь. - Неужели? - Может, по-твоему, мне раз плюнуть, но пытаться не терять надежду требует усилий. Тяжких усилий - и они видимо уже не окупятся. - Мне казалось, быть хорошим человеком - сама по себе награда. - А мне стало казаться, что это не та награда за все труды. На случай, коли ты не обратила внимание - мы в гуще войны. - Поверь мне, я знаю, как выглядит война. Я прожила на ней большую часть жизни. - Надо же, вот так совпадение! Я тоже. И с того, что я видел, а я видел дофига, война не то место где люди становятся лучше. Думаю, отныне мне стоит вести себя по-твоему. - Выбери себе бога и воздай ему хвалу! Милости просим в реальный мир! - Однако не сказать, что она не почувствовала укол разочарования, несмотря на все свои усмешки. Пускай Монза давно уже бросила быть порядочным человеком, ей почему-то нравилась возможность ткнуть в такового пальцем. Она натянула поводья и дала лошади вольно. Повозка с грохотом остановилась позади неё. - Нам сюда. Строение, приобретённое ими с Бенной в Виссерине, было старым, возведённым до того, как город обзавёлся добротной стеной. Тогда всем богачам приходилось самим заботиться об охране своего имущества. Пятиярусный каменный дом-башня, с залом и конюшней сбоку, с зауженными окнами на первом этаже и бойницами высокой крыши. Башня была большой и чёрной на фоне тёмных небес, совсем другое, чудовищное существо, по сравнению с домиками из обложенного кирпичом дерева сгрудившимися вокруг неё. Она поднесла ключ к окованной двери и вдруг нахмурилась. Дверь приоткрыта на щель, на шершавом камне у нижнего края мерцал свет. Она кивнула, приложив палец к губам. Трясучка замахнулся здоровенным башмаком и пнул содрогнувшуюся дверь, распахивая её настеж. Древесина грохнула с той стороны, как будто с дверь с размаху на что-то налетела и смела с пути. Монза шмыгнула туда - левая рука на рукояти меча. Кухня оказалась пуста мебелью, зато полна людьми. На вид неряшливые и усталые, все они остолбенело и испуганно таращились на неё при свете дрожащей свечи. Ближайший - коренастый мужик с рукой в перевязке - в замешательстве слетел с пустой бочки и ухватился за длинную деревяшку. - Свали! - заорал он на неё. Другой мужик в грязной крестьянкой толстовке сделал шаг навстречу, замахиваясь топориком. Трясучка обогнул плечо Монзы, пригибаясь под притолокой, и выпрямился во весь рост, на стену позади него упала огромная тень, обнажённый тяжёлый меч сверкнул полосой вдоль ноги северянина. - Сам свали. Крестьянин сделал, как ему велели, испуганные глаза не отрывались от длинной железки. - Да ты, нахрен, кто вообще? - Я? - огрызнулась Монза. - Это мой дом, мудачёк. - Одиннадцать их, - произнёс Дружелюбный, просачиваясь внутрь. Наряду с двумя мужчинами здесь были две старые женщины и ещё более древний дед, весь скрюченный, он мотал заскорузлыми руками. Была женщина примерно возраста Монзы, с ребёнком на руках, рядом с ней две девочки, вполне похожие, чтобы быть близняшками, сидели и таращились большими глазами. Девушка примерно лет шестнадцати стояла у потухшего очага. Она выставила вперёд нож грубой ковки, которым потрошила рыбу, а другой рукой загораживала мальчишку, может лет так десяти, отодвигая его за своё плечо. Просто девчонка - заслоняет младшего братика. - Убери меч, - сказала Монза. - А? - Сегодня никого не убьют. Трясучка насупил на неё густую бровь. - И кто теперь у нас оптимист? - К счастью для вас, я купила большой дом. - Тот, с перевязанной рукой, выглядел главой семейства, поэтому она обратилась к нему. - Для всех нас найдётся место. Он бросил свою дубинку. - Мы хуторяне с верховья долины, всего лишь ищем какое-нибудь укрытие. Здесь всё так и было, когда мы сюда зашли, мы ничего не крали. От нас ничего плохого не будет... - Постарайся, чтоб не было. Это все из вас? - Меня зовут Фёрли. Это моя жена... - Как вас зовут мне без надобности. Вы сидите здесь внизу и не путаетесь под ногами. Мы разместимся наверху, в башне. Туда, наверх, вы не заходите, ясно? Вот так никому не будет плохо. Он кивнул, к страху начало подмешиваться облегчение. - Понял. - Дружелюбный, заведи лошадей в стойла, и убери повозку с улицы. - От этих голодных крестьянских лиц - беспомощных, слабых, нуждающихся - Монзу затошнило. Она пинком смела с дороги сломанный стул и начала подъём по петляющим во тьме ступеням, ноги одеревенели после целого дня в седле. Морвеер увязался за ней на четвёртый этаж, сразу следом Коска с Витари, сзади шла Дэй с дорожным чемоданом в руках. Морвеер нёс светильник, нижнюю часть его безрадостного лица будто макнули в лужицу света. - Эти земледельцы для нас явная угроза, - пробурчал он. - Тем не менее, проблему легко решить. Навряд ли необходимо применять короля ядов. Пожертвовать от щедрот буханку хлеба, конечно посыпанного пыльцой барсова цветка, и они бы прекратили... - Нет. Он сморгнул. - Если ты намереваешься предоставить им хозяйничать внизу, я должен выразить серьёзнейший протест по... - Протестуй. Увидишь, похеру мне или нет. Вы с Дэй можете поселиться в этой комнате. - Когда он повернулся во тьму, она выхватила светильник у него из рук. - Коска, ты будешь на втором этаже вместе с Дружелюбным. Витари, тебе, кажется, придётся спать одной, за дверью по соседству. - Спать одной. - Она ногой пнула по полу отвалившийся кусок панели. - Повесть моей жизни. - Тогда я к повозке - занесу оборудование в приют для обездоленного крестьянстваимени Мясника Каприла. - Морвеер неприязненно потряс головой, поворачиваясь к ступенькам. - Давай, - бросила ему в спину Монза. Она подождала, пока не услышала исчезающий скрип его ботинок по лестничным пролётам. Пока, не считая бесконечной, обращённой к Дружелюбному трескотни Коски далеко внизу, на этаже не наступила тишина. Затем, следом за Дэй, перешла в её комнату и тихонько прикрыла дверь. - Нам надо поговорить. Девушка уже открыла чемодан и как раз доставала оттуда ломоть хлеба. - О чём? - О том же самом, о чём мы говорили в Вестпорте. Твоём работодателе. - Он из тебя жилы тянет, да? - Только не говори, что не тянет из тебя. - Каждый день и три года. - По-моему начальник из него не самый удобный. - Монза шагнула ближе, следя за глазами девушки. - Рано или поздно подмастерье должна выйти из тени хозяина, если конечно хочет стать хозяйкой сама. - Вот поэтому ты и предала Коску? Монзе пришлось выждать миг. - Более или менее. Порой приходится рисковать. Засучить рукава и браться за дело. Но в то же время у тебя есть гораздо более веские причины, чем были у меня. - Сказано мимоходом, как будто всё очевидно. Пришла очередь Дэй приостановиться. - Какие причины? Монза притворилась удивлённой. - Ну как же... конечно потому, что рано или поздно Морвеер предаст меня и переметнётся к Орсо. - У неё, естественно, не было никакого основания так полагать, но пришло время защитить себя от самой возможности. - Неужели? - Дэй больше не улыбалась. - Ему не нравится, как я веду дела. - Кто сказал, что мне нравится, как ты ведёшь дела? - Не видишь что ли? - Дэй только сузила глаза, в этот раз позабыв про еду в руке. - Если он уйдёт к Орсо, ему нужно будет на кого-то свалить вину. За Арио. На козла отпущения. - Теперь она поняла, о чём речь. - Нет, - повысила она голос. - Я нужна ему. - Сколько ты пробыла с ним? Три года, говоришь? А до этого как он справлялся, а? Сколько у него было ассистентов, как ты думаешь? Не видишь что ли - сколько их сейчас с нами? Дэй открыла рот, замигала, затем задумчиво закрыла его. - Может он сохранит верность, и мы останемся счастливой семьёй и разойдёмся друзьями. Большинство отравителей неплохие люди, если поближе с ними познакомишься. - Монза склонилась и зашептала. - Но когда он сообщит тебе, что собирается перейти на сторону Орсо, не говори, что я тебя не предупреждала. Она покинула Дэй, угрюмо глядящую на краюху хлеба, тихо выскользнула за дверь и закрыла её за собой, коснувшись кончиками пальцев. Она поглядела в лестничный колодец, но Морвеера и духу не было, лишь спиралями уходили вниз и терялись в тени перила. Она кивнула сама себе. Теперь семя посажено, будем ждать, что из него прорастёт. Она двинула усталые ноги по узким ступеням наверх башни, через скрипучую дверь в высокий чертог под самой крышей, сверху глухими отзвуками барабанил дождь. Комната, где они с Бенной вместе провели счастливый месяц, посреди нескольких лет тьмы. Вдали от войны. Смеялись, болтали, разглядывали мир сквозь широкие окна. Жили так, как могли бы жить, если б не связались с военным делом, а разбогатели каким-либо иным образом. Она осознала, что несмотря ни на что, улыбается. Стеклянная фигурка до сих пор поблёскивала в своей нише над дверью. Их домашний дух-хранитель. Она вспомнила, как улыбался через плечо Бенна, когда одними кончиками пальцев запихивал его туда. Теперь он сможет присмотреть за тобой, пока ты спишь, также как ты всегда присматривала за мной. Улыбку смыло с лица, и она подошла к окну и потянула за одну из облупившихся ставен. Дождь набросил серую вуаль на тёмный город и теперь лил как из ведра, разбрызгиваясь о подоконник. Отдалённый удар молнии на мгновение высветил путаницу мокрых крыш, из мрака нависали очертания других башен. Через несколько мгновений приглушённо затрещал гром и затихая, раскатился над городом. - А я где сплю? - В дверях стоял Трясучка, положив руку на раму - на плече лежала стопка одеял. - Ты? - Она провела взглядом по стеклянной статуэтке над его головой, затем вернулась к его лицу. Может, раньше у неё были завышенные стандарты, но ведь в то время у неё был Бенна, и обе руки, и за спиной стояла армия. Теперь за ней не стоял никто, кроме шестерых отщепенцев, доброго меча и кучи денег. Генерал должен держаться на расстоянии от солдат, может и так, а скрывающаяся женщина от каждого, но ведь Монза уже больше не генерал. Бенна погиб, а ей кое-что нужно. Ты можешь плакать над неудачами, а можешь собраться и постараться наилучшим образом использовать то, что есть и забить на его недостатки. Она локтем закрыла ставню, морщась, опустилась на кровать и поставила светильник на пол. - А ты здесь, со мной. Его брови уехали вверх. - Я? - Всё верно, оптимист. Повезло тебе, на ночь глядя. - Она откинулась назад на локтях, скрипнув старой коробкой кровати, и наставила на него вытянутую ногу. - А теперь закрой дверь и помоги снять сапоги - заебали.
Крысы в мешке
Коска сощурился, ступая на крышу башни. Похоже, даже солнечный свет не прочь его помучить, и, видимо, он это заслужил. Вокруг раскинулся Виссерин: куча деревянно-кирпичных домов, особняки из кремового камня, зелёные верхушки обрастающих листвой деревьев, там, где разбиты парки и проходили широкие проспекты. Повсюду блестели окна, статуи из цветного стекла на крышах самых роскошных зданий вбирали утреннее солнце и сияли подобно драгоценным камням. На обширном пространстве торчали другие башни, дюжины их, иные выше той, на которой он стоял, каждая отбрасывала длинную тень на нагромождение застроек. Южнее, у серо-синего моря, дым производств до сих пор поднимался со стороны знаменитого района стеклодувов на прибрежном острове, над ним плавно кружили точки - морские птицы. К востоку, тёмной змеёй за домами прятался Виссер, четыре моста соединяли две половины города. Дворец великого герцога Сальера бдительно примостился на острове посередине реки. Место, где Коска провёл множество вечеров удовольствий, почётный гость самого великого ценителя искусства. Тогда его всё ещё любили, боялись и уважали. Так давно, что казалось, тогда жил вовсе другой человек. Монза, окаймлённая голубым небом, недвижно стояла у парапета. Лезвие её меча и жилистая левая рука образовывали точную прямую линию от плеча до острия. Ярко сияла сталь, кроваво горел рубин на среднем пальце, кожа блестела от пота. От него же к её телу прилипла нижняя рубашка. Она бросила меч, когда он приблизился, поднял винный кувшин и сделал большой, прохладный глоток. - А я-то гадала, сколько времени ты продержишься. - В нём всего лишь вода, о чём я более чем сожалею. Разве не ты была свидетелем моей торжественной клятвы никогда больше не прикасаться к вину? Она фыркнула. - Такое я и раньше слыхала, без особых подвижек. - Я встал на долгий, мучительный путь исправления. - Слыхала я и такое, а толку ещё меньше. Коска вздохнул. - Что же должен предпринять человек, чтобы его принимали всерьёз? - Хоть раз в жизни сдержать своё слово? - Моё хрупкое сердце так часто разбивалось в прошлом! Сможет ли оно вынести и этот удар? Он поставил сапог в прорезь бойницы рядом с ней. - Ты знаешь, я родился в Виссерине, не более чем в нескольких улицах отсюда. Счастливое детство, зато буйная юность была полна несчастий. Включая то, что вынудило меня бежать из города в поисках удачи наёмного солдата. - Вся твоя жизнь была полна несчастий. - И то правда. - На самом деле, у него имелось несколько приятных воспоминаний. И большинство из них, как прозрел Коска, посматривая сбоку на Монзу, вовлекали в себя её. Большинство лучших мгновений жизни, наряду с самыми худшими из всех. Он резко выдохнул и прикрыл глаза рукой, всматриваясь к западу, через серую линию городских стен, на лоскуты полей за ними. - Покамест никаких признаков наших друзей из Талинса? - Скоро. Генерал Ганмарк не тот человек, что припозднится с нападением. - Она подождала с минутку, как всегда хмурясь. - И когда ты дойдёшь до слов, что не раз говорил? - Что говорил? - Насчёт Орсо. - Ты в курсе, что я говорил. - Никогда не доверяй своему работодателю. - Урок от герцогини Сефелины Осприйской дался ему большой ценой. - А теперь тебе жалование выплачиваю я. Коска через силу улыбнулся, хоть и заболели потрескавшиеся губы. - И мы храним подозрительность во всех наших взаимоотношениях друг с дружкой. - Конечно. Я и говно в ручей тебе выливать не доверю. - Жаль. Уверен, твоё говно пахнет розами. - Он оперся о парапет и заморгал на солнце. - Помнишь, как мы устраивали поединки по утрам? До того, как ты стала чересчур ушлой. - До того, как ты стал чересчур много пить. - Конечно, иначе как бы я бился в поединке? Есть предел, насколько человеку дозволено опозориться перед завтраком. Это у тебя там Кальвес? Она подняла меч, солнце сверкало позолотой вдоль его кромки. - Я заказала его для Бенны. - Для Бенны? Какого хрена он бы делал с Кальвесом? Использовал вместо шампура и пёк на нём яблоки? - Вышло так, что не вышло и этого. - Раньше у меня такой был, помнишь. До усрачки хороший меч. Проиграл его в карты. Выпьешь? - Он протянул кувшин. Она потянулась к нему. - Я бы... - Ха! - Он с силой плеснул воду ей в лицо и она тявкнула, отшатываясь назад. Полетели капли. Он выдернул свой меч из ножен, и когда кувшин разбился о крышу, уже заносил его в ударе. Ей удалось парировать первый взмах, отчаянно пригнуться под вторым, отодвинуться, увернуться, откатиться, когда клинок Коски с визгом чиркнул по свинцовому покрытию там, где Монза находилась мгновением раньше. Она поднялась в стойку, готова разить в ответ. - Размягчилась, Муркатто. - Он хихикнул, отшагивая в центр крыши. - Десять лет назад ты никогда б не словила в лицо несвежей воды. - Я и сейчас её не словила, идиот. - Вода капала с кончиков волос. Она неторопливо утёрла бровь рукой в перчатке, не отводя взгляд от его глаз. - У тебя остались приёмы помимо воды в лицо, или твоё мастерство фехтования теперь дальше не простирается? Не намного дальше, если быть честным. - Почему бы нам не выяснить? Она выпросталась вперёд и их клинки со свистом рубанули друг друга, металл звенел и скрежетал. На её обнажённом правом плече был длинный шрам, и другой порез обвивался вокруг предплечья и уходил под чёрную перчатку. Он указал на него кончиком меча. - Дерёшься левой, а? Надеюсь не от того, что ты сжалилась над стариком. - Сжалилась? Не на ту напал. - Он резким движением отбил прямой удар, но другой последовал за ним столь быстро, что он едва лишь успел уйти с его пути, клинок пробил рваную дыру в его рубахе и юркнул назад. Он вскинул брови. - Как здорово, что за время последнего запоя я сбросил вес. - Мог бы сбросить и побольше, если уж на то пошло. - Она обходила его кругом, слегка высунув между зубами кончик языка. - Хочешь, чтоб солнце светило сзади? - А не надо было учить меня всяким подленьким уловкам. Попробуешь левой, хоть маленько сравняемся? - Отказаться от преимущества? Не на того напала! - Он ложно вильнул вправо затем ушёл в другую сторону оставив ни с чем её выпад. Она быстра, но по быстроте даже не рядом, как когда действовала правой. Когда она переместилась, он наступил ей на сапог, заставив её споткнуться, острие его меча прочертило чёткую царапину поперёк шрама на её плече - получился крест. Она опустила глаза на ранку, в уголке набухала капелька крови. - Старая ты сволочь. - Всего чутка, обо мне на память. - И он крутанул мечом и напоказ рубанул воздух. Она снова в выпаде и их мечи перекликнулись звоном, удар, удар, укол и блок. И всё как-то неловко, как шить в перчатках. Было время, когда они кичились напоказ своим умением, но похоже, время не принесло ничего хорошего им обоим. - Хочу задать вопрос... - пробубнил он, не сводя своих глаз с её. - Почему ты предала меня? - Заебалась твои шутки слушать. - Я, конечно, заслужил предательства. Каждого наёмника кончают ударом в лицо или в спину. Но от тебя? - Он ткнул её, продолжил режущим ударом, отчего ей пришлось, морщась отшатнуться назад. - После всего, чему я тебя выучил? Всего, что я дал? Кров и деньги, и место в жизни? Я относился к тебе, как к дочери! - Может точней как к матери. Видать забыл, как нажирался и бухим дристал в портки. Я верно служила тебе, но всему есть предел. - Она обходила его кругом, высматривая, не раскроется ли он - между кончиками их мечей не больше толщины пальца. - Может я и сошла бы вслед за тобою в ад, но брата туда бы не потянула. - Ну и зря. Он был бы там как дома. - Отъебись! - Она сфинтила обманным движением, сменила угол атаки и вынудила его отпрыгнуть со всем изяществом подыхающей лягушки. Он забыл, как трудоёмки игры с мечом. Лёгкие уже жгло, плечо, предплечье, запястье, ладонь - всё ныло и пылало местью. - Была бы не я, был бы другой из твоих капитанов. Сезария! Виктус! Эндике! - Она в сердцах вдалбливала ему и себе каждое имя с отчаянным ударом, сотрясая меч в его руке. - Они из кожи вон лезли, чтоб решить с тобой вопрос! В Афьери! - Давай не будем об этом проклятом месте! - Он отбил её следующий натиск и грамотно перешёл в атаку, гоня её в угол крыши, с чем-то, напоминающим его прежнюю силу. Надо обязательно довести дело до точки, прежде чем он умрёт от усталости. Он снова сделал выпад и зацепил её меч своим. Заставил её потерять равновесие у парапета, откинуться назад у бойницы, гарды приближались друг к другу, пока их не стала разделять всего пара дюймов, за её затылком во всю ширь развернулось долгое падение на улицу. Щеку обдавало теплом учащённого дыхания. В один и тот же кратчайший миг он чуть было не поцеловал её и чуть было не столкнул её с крыши. Он не стал делать ничего из этого, наверно лишь потому, что не смог решить, что именнно ему предпринять. - У тебя лучше получалось правой рукой, - выдохнул он. - У тебя лучше получалось десять лет назад. - Она выскользнула из-под его меча, откуда ни возьмись возник её мизинец в перчатке и воткнулся ему в глаз. - Ииииии! - завизжал он, прижимая свободную руку к лицу. Её колено почти беззвучно впечаталось ему в яйца и всадило копьё боли в живот до самой шеи. - Уууууф... - Он пошатнулся, клинок грохнулся из его одеревеневших пальцев - он согнулся, неспособный вдохнуть. - Всего чутка, обо мне на память. - И блистающее острие меча Монзы нанесло жгучий порез поперёк его щеки. - Гах. - Он медленно опустился на свинцовое покрытие крыши. Обратно на колени. И вправду, нет ничего привычнее дома... Сквозь дикую боль он услышал размеренное шлёпание на лестнице. - Витари, - рыгнул он, косясь, как она неторопливо ступила на солнце. - Ну что ж такое... ты всегда встречаешь меня... в худшие мои мгновения? - Потому что мне это нравится. - Вы, сучки, не понимаете своего счастья... не познать вам боли... когда бьют по яйцам. - Попробуй родить ребёнка. - Заманчивое приглашение... если бы нас так не ушибли в соответствующие места, я бы тебя на этом подловил. Но, как часто бывало, его остроумие ушло впустую. Взор Витари уже сосредоточился на чём-то далеко за пределами бойниц. Равно как и Монзы. Коска подтянулся, дугой раскорячив ноги. Длинная колонна всадников увенчала вершину возвышенности к западу от города - картина в рамке из двух ближайших башен, от конских копыт поднялась туча пыли и запятнала небо коричневым мазком. - Они здесь, - произнесла Витари. Где-то позади, прозвенел колокол, вскоре к нему присоединились другие. - И там, - произнесла Монза. Показалась вторая колонна. И столб дыма, плывущий за холмы к северу. Коска замер под медленно восходящим в голубом небе солнцем, несомненно обеспечивая здоровый загар просторам своей лысины, и глядел, как армия герцога Орсо неумолимо разворачивается на полях за городом. Полк за полком, гладко стелясь, занимали позиции, вполне себе за пределами выстрела из лука со стен. На севере большой отряд переходил реку вброд, замыкая окружение. Конница прикрывала пеших, пока те образовывали чёткие ряды, затем откатилась за них, наверняка начиная процесс разорения того, что ещё не разорили в прошлом сезоне. Пошли вырастать палатки, и с ними телеги прибывающих обозов чертили пунктиром трассы, за боевыми частями. Горстке защитников ничего не оставалось, кроме как наблюдать, как талинцы окапываются перед ними, упорядочено и методично, словно ход великанских часов. Отнюдь не в Коскиной манере, даже в его трезвую пору. Скорее механизм, чем искусство, зато всяк отдаст должное их строевой подготовке. Он широко раскинул руки. - Милости просим, всех и каждого, на незабываемую осаду Виссерина! Все остальные собрались на крыше, смотреть, как сжимается на городе хватка Ганмарка. Монза стояла, прижав левую руку к бедру, перчаточная же правая безвольно лежала на эфесе меча, чёрные волосы шевелились на её сердитом челе. С другой стороны от Коски высился дурно глазеющий из-под бровей Трясучка. Дружелюбный присел возле двери на лестницу, катая кости между скрещенных ног. Дэй и Витари шептались друг с дружкой дальше по парапету. Морвеер выглядел ещё кислее обычного, если такое возможно. - Неужто ничьё чувство юмора не одолеет такую ерундень, как осада? Воспряньте, товарищи! - Коска сердечно хлопнул Трясучку по широкой спине. - Не каждый день вам удаётся увидеть армию под таким здоровским руководством! Мы все должны поздравить монзиного друга генерала Ганмарка за его выдающуюся выдержку и дисциплинированность. Пожалуй, нам стоит написать ему письмо. - Дорогой генерал Ганмарк, - процедила Монза. Она свернула язык трубочкой и сплюнула сквозь бойницу. - Всегда Ваша, Монцкарро Муркатто. - Простое формальное послание, - оценил Морвеер, - но он, несомненно, сохранит его как сокровище. - Там внизу полно солдат, - прохрипел Трясучка. Мягко донёсся голос Дружелюбного. - Тринадцать тысяч четыреста или около того. - В основном талинские силы. - Коска махнул на них подзорной трубой. - Несколько полков от старых союзников Орсо - флаги Этрисани на правом крыле, там, ближе к воде, и вот ещё, из Цезала в центре. Однако всё регулярные войска. Ни духу наших старых боевых товарищей, Тысячи Мечей. Жаль. Было бы здорово возобновить старую дружбу, не правда ли, Монза? Сезария, Виктус, Эндике. И конечно Верный Карпи. - Возобновить старую дружбу... и отплатить старым друзьям. - Наёмники будут двигаться на восток. - Монза тряхнула головой за реку. - Удерживать герцога Рогонта с его осприйцами. - К несказанной радости всех причастных. Ну а мы, так или иначе, здесь. - Коска жестом указал на снующих перед городом солдат. - Там предполагается генерал Ганмарк. А где же план, ведущий нас к счастливой встрече? Наличие плана предполагается? - Ганмарк человек культурный и изысканный. У него тяга к искусству. - И? - требовательно произнёс Морвеер. - Никто не скопил столько всякого искусства, как великий герцог Сальер. - Его коллекции впечатляют. - Коска пару раз при случае восторгался ими, или по крайней мере притворялся, пока на деле восторгался вином. - Говорят, прекраснейшие в Стирии. - Монза подошла к парапету напротив, глядя в сторону дворца Сальера на острове посреди реки. - Когда город падёт, Ганмарк прямиком отправится во дворец, горя желаньем спасти от хаоса все те бесценные произведения. - Прибрать их к рукам, - добавила Витари. Челюсть Монзы выдалась вперёд ещё твёрже обычного. - Орсо захочет побыстрее завершить осаду. Оставить побольше времени, чтоб разделать Рогонта. Покончить с Лигой Восьми навеки и возложить на себя корону до прихода зимы. Это значит тараны, и штурм, и тела на улицах. - Изумительно! - Коска хлопнул в ладоши. - Улицы выставляют напоказ благородные деревья и величавые здания, но всё равно остаются какими-то неполноценными, пока их хорошенько не приправят трупами, правда же? - Мы снимем форму, доспехи, оружие с убитых. Когда город падёт, а это будет скоро, мы переоденемся талинцами. Мы проберёмся во дворец, и пока Ганмарк озабочен спасением сальеровых коллекций и его стража потеряла нюх... - Завалим суку? - предложил Трясучка. Насупила пауза. - Полагаю, что разглядел мельчайшую трещинку в этом замысле. - Завывания Морвеера точно гвозди буравили затылок Коски. - Дворец великого герцога Сальера в настоящий момент числится среди самых охраняемых мест Стирии - и мы не в нём. И не то что бы у нас на руках приглашение. - Напротив, оно у меня уже есть. - Коска польщённо обнаружил, что все прочие не отрывают от него глаз. - Мы с Сальером были очень близки несколько лет назад, когда он нанимал меня улаживать приграничные вопросы с Пуранти. Мы обыкновенно раз в неделю вместе ужинали, и он уверял, что я желанный гость, когда бы ни оказался в городе. - Лицо отравителя изобразило карикатурную подозрительность. - А не было ли это, случаем, до того как ты стал запойной развалиной? Коска беззаботно отмахнулся, складывая это оскорбление в тот же ящик, что и остальные. - Во время моего долгого и радостного преображения в оную. Подобно гусенице превращающейся в прекрасную бабочку. Как бы то ни было, приглашение в силе. Витари сузила глаза. - И как, нахрен, ты собираешься его применить? - Обращусь к страже у дворцовых врат и промолвлю что-то типа - "Я Никомо Коска, прославленный солдат удачи, и я пришёл к вам на ужин." Наступила неприятная тишина, словно он преподнёс им гигантский котях вместо спасительной идеи. - Прости, - проурчала Монза, - но я в сомненьях, что твоё имя открывает те же двери, что и раньше. - Разве что дверцу в сортир, - Морвеер насмешливо покачал головой. Дэй тихонько хихикнула на ветру. Даже у Трясучки неуверенно свернулись губы. - Итак, Витари с Морвеером, - отрезала Монза. - Вот вам задание. Пронаблюдайте за дворцом. Отыщите путь внутрь. - Оба одарили друг друга вовсе не восторженной миной. - Коска, ты кое-что понимаешь в мундирах. Он вздохнул. - Мало кто со мной сравнится. Каждый наниматель хочет напялить на тебя свой. У меня был один от старейшины Вестпорта, скроенный из парчи, примерно такой же удобный как свинцовая трубка прямо в... - Что-нибудь менее притягивающее глаз наверное лучше послужит нашей цели. Коска подтянулся и дрожащей рукой отчеканил честь. - Генерал Муркатто, с величайшим напряжением сил, не щадя себя я выполню ваш приказ! - Напрягаться вредно. В твоём возрасте запросто можно что-нибудь себе порвать. Как только начнётся штурм, возьми с собой Дружелюбного. - Арестант пожал плечами, и вернулся к своим костям. - Мы отважно и благородно обдерём мертвецов до голых задниц! - Коска повернулся к ступеням, но тут же воскликнул при взгляде на бухту. - Ах! К забавам присоединился флот Орсо. - Он различил ход судов на горизонте, на белых парусах эмблема - чёрный талинский крест. - Ещё гости к герцогу, - произнесла Витари. - Тот всегда был добросовестным хозяином, хотя не уверен, что даже он сможет подготовиться к приёму стольких посетителей за раз. Город полностью отрезан. - И Коска ухмылялся на ветру. - Тюрьма, - произнёс Дружелюбный, почти что улыбаясь сам. - Мы беспомощны, как крысы в мешке! - в сердцах выпалила Монза. - А тебя послушать - прямо таки кругом сплошные добрые вести. - Я пять раз подвергался осаде, и всегда прямо-таки с наслаждением вкушал сей опыт. Чудесный способ ограничить разнообразие выбора. Освободить разум. - Коска сделал долгий вдох носом и радостно выдохнул. - Когда вся жизнь - клетка, нет ничего свободнее, чем плен.
На верную гибель
Огонь. Ночной Виссерин стал пристанищем пламени и тени. Бесконечный лабиринт сломленных стен, провалившихся крыш, выпирающих балок. Кошмар отдалённых рыданий, призрачных контуров, рыщущих в темноте. Возвышались здания, выпотрошенные оболочки, скрипели распахнутые безглазые провалы окон и дверей, наружу вырывался огонь и, облизываясь, щупал тьму. Обугленные брусья тыкались в пламя, и оно жалило в ответ. Белые искры били градом в чёрное небо, а оттуда мягко оседал чёрный снег пепла. В городе теперь появились новые башни, горбатые башни дыма, окуривая звёзды их подсвечивали породившие их пожары. - Сколько мы взяли в крайний раз? - Глаза Коски светились жёлтым, отразив огонь с площади напротив. - Три, что ли? - Три, - каркнул Дружелюбный. Они хранились в сундуке в его комнате: доспехи двух талинских солдат, один с квадратной дырой от арбалетного болта, и мундир молодого хрупкого лейтенанта, которого он отыскал под рухнувшей трубой. Не повезло тому, но с другой стороны, отметил Дружелюбный, это его люди повсюду швырялись огнём. У них стояли катапульты за стенами, пять на западном берегу реки, и три на восточном. У них стояли катапульты на двадцати двух белопарусных кораблях в гавани. Первую ночь Дружелюбный провёл на ногах, пока не забрезжил рассвет. Они метнули через стены сто и ещё восемнадцать огненных снарядов, разнося пожар по всему городу. Очаги пламени перемещались и прогорали дотла, и разделялись, и сливались между собой - поэтому их было не сосчитать. Цифры покинули Дружелюбного, оставив его одиноким и напуганным. Потребовалось не более шести коротких дней, три тёмных времени суток по два, чтобы превратить мирный Виссерин во всё это. Единственной нетронутой частью города остался остров, на котором стоял дворец герцога Сальера. Там, где, как сказала Муркатто, находились картины и другие чудные вещицы, которые Ганмарк, командир армии Орсо, человек, убить которого они сюда прибыли, стремился спасти. Он сжигает бессчётное множество домов, а них бессчётное множество людей, денно и нощно отдаёт приказы убивать, но должен сберечь эти мёртвые рисунки. Дружелюбный подумал, что тот был человеком, которого стоило засадить в Безопасность, чтобы мир снаружи стал более безопасным местом. Но вместо этого ему внимают, ему подчиняются, и мир горит в огне. Похоже всё стало с ног на голову, всё стало не так. Но с другой стороны Дружелюбный не отличал хорошее от дурного, так ему сказали судьи. - Готов? - Да, - солгал Дружелюбный. Коска засиял безумной улыбочкой. - Тогда вперёд, друг мой, в пролом! - И он рысью ринулся вниз по улице, рука на рукояти меча, другая прижимала к голове шляпу. Дружелюбный сглотнул, затем последовал за ним, беззвучно двигались губы, пока он считал пройденные шаги. Требовалось считать что-то ещё, помимо способов умереть. Чем ближе они подбирались к западному краю города, тем становилось лишь хуже. В устрашающем величии взметались ввысь пожары - неистовые дьяволы, с рёвом и хрустом, грызущие ночь. Они жгли Дружелюбному глаза, и он плакал. Или, быть может, он всё равно бы заплакал при виде всего этого разорения. Если хочешь себе что-то взять, зачем его сжигать? А если не хочешь, зачем сражаться, чтобы забрать его у другого? В Безопасности люди умирали. Они умирали там постоянно. Но такого расточительства не было. Не так там много было всего, чтобы не бояться ломать то, что было. Каждая вещь имела ценность. - Проклятый гуркский огонь! - Коска чертыхнулся, когда они избежали очередной ревущей вспышки. - Десять лет назад никому и не снилось применять это вещество как оружие. Затем им сделали кучу пепла из Дагоски, пробили дыры в стенах Агрионта. Теперь как только начинается осада, так кто-нибудь требует всё взорвать. В дни моей молодости мы любили поджечь дом-другой, просто чтобы пошла движуха, но такой хренью не занимались. Раньше войну затевали, чтобы заработать. Некоторая доля умеренных невзгод была прискорбным побочным эффектом. Сейчас её устраивают, чтобы разрушать, и чем основательней, тем лучше. Наука, друг мой, наука. Та что по идее должна была облегчить людям жизнь. Мимо топали ряды вымазанных золой и сажей солдат, латы переливались оранжевым отражением пламени. Ряды вымазанных золой и сажей штатских передавали из рук в руки вёдра воды, потерянные лица наполовину освещены блеском неугасимого пламени. Голодные призраки, чёрные формы в душной ночи. Позади них на выщербленной стене мозаика - герцог Сальер в полном боевом облачении твёрдо указывает путь к победе. Он должен был держать знамя, сообразил Дружелюбный, но верхняя часть здания обрушилась и вместе с ним его воздетая рука. При пляшущем пламени казалось, будто его нарисованное лицо корчит рожи, будто двигаются его нарисованные губы, будто нарисованные рядом с ним солдаты устремились атаковать брешь. Когда Дружелюбный был молод, в двенадцатой камере по его коридору сидел старик, что рассказывал преданья глубокой старины. Легенды о времени до начала Древних Времён, когда наш мир и нижний мир были единым целым и по земле бродили дьяволы. Сокамерники ржали над стариком, и Дружелюбный тоже насмехался, ведь в Безопасности разумно делать как все и не выступать. Но он вернулся, когда никого не было поблизости, чтобы поинтересоваться, сколько точно лет прошло с тех пор, как были запечатаны врата и Эус изгнал демонов из нашего мира. Старик был не в силах назвать нужное число. Теперь, похоже, нижний мир снова проломил врата и хлынул в Виссерин, неся повсюду хаос. Они проскочили горящую башню, огонь мелькал в её окнах, венчал разбитую крышу как факел великана. Дружелюбный потел, кашлял, и потел ещё больше. В его рту навсегда пересохло, в глотке постоянно першило, пальцы стали гладкими от золы. Он увидел зубчатый силуэт городских стен в конце улицы, заваленной бутовым камнем. - Мы уже рядом! Не отходи от меня! - Я... я... - Голос Дружелюбного сошёл на нет в дымном воздухе. Теперь, когда они свернули в узкий переулок, с красными отблесками в конце, ему слышался шум. Лязг и грохот, наплыв потока яростных голосов. Так шумел бунт в Безопасности, вышедший из берегов, прежде чем шестеро наиболее внушавших страх заключённых, в их числе и Дружелюбный, согласились положить конец безумию. Кто остановит безумие здесь? Прогремел гулкий взрыв, заставивший содрогнуться землю, и красная зарница осветила ночное небо. Коска припал к стволу безобразного обожжённого дерева, залёг и вжался в него. Шум рос всё громче пока Дружелюбный подползал рядом, до ужаса громко, но его почти заслонил стук сердца в его собственных ушах. Пролом был на расстоянии не далее сотни шагов от них, чёрный рваный клок ночи, выдранный из городской стены и залатанный напирающим талинским войском. Они переползали как муравьи через кошмар рухнувшей кладки и сломанных брёвен, что искромсанным валом преграждали путь на выгоревшую площадь на краю города. Может быть, когда нахлынул первый натиск, сражение и было упорядоченным, но теперь оно расплылось в бесформенную, бешеную схватку, защитники грудились на набросанных перед распоротыми зданиями баррикадах, нападающие неловко торили свой путь, свой путь сквозь пролом, поставляя в бой свою безмозглую массу, и в бойню свои бездыханные тела. Лезвия мечей и секир блестели и вспыхивали, пики и копья качались и скрещивались, над давкой криво свисала пара порванных флагов. Болты и стрелы взлетали и падали: со стороны толпящихся за стенами талинцев, от защитников на баррикадах, из покорёженных башен по бокам пролома. Пока Дружелюбный глядел, громадный кусок каменной кладки завертелся вниз с верха стены и попал в кипящее месиво под ней, пробив в нём зияющую дыру. Сотни людей, бьющихся и умирающих под адским блеском горящих факелов, горящих петард, горящих домов. Дружелюбному с трудом верилось, что всё это на самом деле. Всё выглядело насквозь фальшивым, притворным - постановкой для написания зловещей картины. - Виссеринская брешь, - прошептал он про себя, заключая руками в рамку эту сцену, представив, что она висит на стене какого-нибудь богача. Когда двое намерены убить друг друга, существует определённая структура. Если чуть больше двух, то всё то же самое. Даже если дюжина. В таких ситуациях Дружелюбному всё было привычно. Есть уклад, которому ты следуешь, и если окажешься быстрее, сильнее, жёстче - выходишь живым. Но здесь всё по-иному. Бездумная толкотня. Кто б сумел предугадать, когда тебя, лёгким движением тех, кто сзади толкнут прямо на пику? Чудовищная воля случая. Как бы ты вычислил стрелу, или болт, или брошенный сверху камень? Это одна колоссальная азартная игра, где на кону твоя жизнь. И как в азартных играх в Доме удовольствий Кардотти - при множестве партий подряд игроки всегда в проигрыше. - На вид горяченько! - Прокричал под ухом Коска. - Горяченько? - Со мной бывало и пожарче! Пролом в Мурисе выглядел скотобойней, когда мы закончили! Дружелюбный навряд ли был способен к беседе, так у него кружилась голова. - С тобой бывало... такое? Коска махнул рукой, мол, расслабься. - Пару раз. Но если только ты не псих, тебе скоро это надоест. На вид может быть и забавно, но джентльмену здесь не место. - Откуда они знают, кто за кого? - выдохнул Дружелюбный. Усмешка блеснула на перемазанном сажей лице Коски. - В основном, угадывают. Пытаешься держаться в нужном направлении и надеешься, что... ах. От основной схватки отделился кусок и поплыл вперёд, ощетинившись оружием. Дружелюбный не ответил бы даже, были ли это осаждающие или осаждаемые. Они вовсе не выглядели людьми. Он развернулся, чтобы заметить стену копий, надвигающуюся вдоль улицы с противоположной стороны, изменчивые отблески высвечивали тусклый металл и каменные лица. Не отдельные люди, не личности, но слитная машина убийства. - Сюда! - Дружелюбный почувствовал, как его хватают за руку, вталкивают сквозь полуразрушенный проём в завалившейся стене. Он поскользнулся и навернулся, стукнувшись боком. Полусбежал-полусъехал вниз по огромной куче обломков, сквозь облако пепла, и упал на живот рядом с Коской, всматриваясь в уличный бой над ними. Люди сталкивались, убивали и умирали. Бесформенное разъярённое месиво. Поверх их криков, их гневных воплей, ударов и скрежета металла, Дружелюбному послышалось что-то ещё. Он огляделся. Коска перегнулся через свои колени и трясся в плохо сдерживаемом веселье. - Ты смеёшься? Старый наёмник протёр глаза испачканным в золе пальцем. - А что ещё остаётся? Они очутились в некой затемнённой ложбине, забитой обломками. Улица? Осушенный канал? Отстойник? Сквозь мусор продирались оборванцы. Невдалеке лицом вниз валялся мертвец. Над трупом склонилась женщина с ножом наголо, в самом разгаре отрезания пальцев со скрюченной руки - ради колец. - Отойди от тела! - Шатаясь, выступил Коска, вытаскивая меч. - Оно наше! - Тощий мужчина со спутанными волосами и дубинкой в руке. - Нет, - Коска предъявил клинок. - Оно наше. - Он шагнул вперёд и помоечник, запнувшись, повалился в опалённые кусты. Женщина наконец-то одолела ножом кость, стянула кольцо и сунула в карман; а затем, с градом брани, швырнула палец в Коску и скрылась во тьме. Старый наёмник поглядел им вслед, взвешивая в руке меч. - Талинец. Стало быть, его амуницию! Дружелюбный оцепенело переполз туда и начал расстёгивать мертвецкие доспехи. Стащил спинную пластину и засунул в мешок. - Шустрее, друг мой, пока не вернулись те помойные крысы. Дружелюбный и не думал мешкать, но у него тряслись руки. Он не знал точно из-за чего. Обычно они не тряслись. Он стащил поножи воина и его нагрудник, всё это загремело в мешок. Будет четыре комплекта. Три плюс один. Ещё три и у них хватило бы на каждого. Затем, наверно, они бы убили Ганмарка, и завязали, и он смог бы вернуться назад в Талинс и осесть в притоне Саджаама, считая деньги во время карточных игр. Какими счастливыми казались те, былые дни. Он потянулся и выдернул из шеи солдата арбалетный болт. - Помогите. - Едва ли громче чем шепот. Дружелюбный не знал, не пригрезилось ли ему. Затем заметил широко открытые глаза солдата. - Помогите. - Как? - прошептал Дружелюбный. Он расцепил крючки и застёжки на отороченной военной куртке и, стараясь как можно нежнее, освободил от неё раненого, осторожно продевая сквозь рукав сочащиеся обрубки отрезанных пальцев. Он уложил одежду в мешок, затем тихонько перекатил того обратно лицом вниз, в точности каким его и обнаружил. - Отлично! - Коска указал на выгоревшую башню, опасно накренённую над сорванной крышей. - Может туда? - Почему туда? - Почему бы и не туда? Дружелюбный разучился двигаться. Его колени дрожали. - Не хочу идти. - Понимаю, но мы должны держаться вместе. - Старый наёмник повернулся и Дружелюбный вцепился ему в руку, из рта начали выплёскиваться слова. - Я теряю счёт! Я не могу... я не в состоянии думать. Какое число у нас по плану? Какое... какое... я сошёл с ума? - Ты? Отнюдь, мой друг. – Коска, улыбаясь, похлопал Дружелюбного по плечу. - Ты совершенно здоров. Вот оно. Всё это! - Он смахнул свою шляпу и обвёл ею вокруг. - Вот оно - безумие!
Пощада и трусость
Трясучка стоял у окна, открыв одну створку - вторая осталась закрытой, оконная рама вокруг него была обрамлением картины, изображавшей горящий Виссерин. Пожары до самых городских стен очертили его чёрный силуэт оранжевыми линиями - вниз по его щетинистому лицу, массивному плечу, длинной руке, сплетенью мускулов на пояснице и ямочке на его голой заднице. Если бы здесь оказался Бенна, то предупредил бы, что в последнее время она полагается на крайне обманчивую удачу. Ну, сперва бы он спросил, что это тут за здоровый северянин, а уж после предупредил бы. Броситься в жерло осады, так близко к смерти, что та щекочет шею. Ослабить остатки бдительности ради мужчины, которому положено состоять у неё на жаловании. Прогнуться под тех крестьян внизу. Она рисковала и ощущала ту трепетную смесь восторга и страха, что для игрока важнее жизни. Бенне бы это не понравилось. Однако она никогда не прислушивалась к его опасениям, когда он был жив. Если все шансы против тебя, тебе волей-неволей приходится действовать наудачу, а у Монзы всегда было чутьё делать правильный выбор. По крайней мере, до тех пор, пока не убили Бенну, а её саму не сбросили с горы. Из темноты донёсся голос Трясучки. - Однако, как ты набрела на это местечко? - Мой брат его купил. Давным-давно. - Ей вспомнилось, как тот стоял у окна, жмурясь на солнце, потом повернулся к ней и улыбнулся. Она ощутила налёт улыбки в уголке своих губ, всего лишь на мгновение. Трясучка же не оборачивался, равно как и не улыбался. - Вы были близки, да? Вы с братом. - Неразлучны. - И мы с моим. Каждый, кто его узнавал сближался с ним. Была в нём такая штука. Он погиб от рук человека по прозвищу Девять Смертей. Его убили, пообещав пощаду, а голову насадили на штандарт. Монзе не больно-то хотелось слушать его историю. С одной стороны та утомляла её, с другой - заставляла вспоминать неживое лицо Бенны когда того переваливали через перила. – Ну надо же, сколько у нас общего! Ты отомстил? - Я грезил местью. Годами мечтал о моём самом заветном желании. И мне выпал случай, и не единожды. Покарать Девять Смертей. За такое полно народу пошло бы на убийство. - И? Она смотрела, как играют мускулы на скулах Трясучки. - В первый раз я спас ему жизнь. Во второй - отпустил его и решил начать жить заново. - И с тех пор ты шатался повсюду как бродячий жестянщик с телегой, вразнос торгуя пощадой с любым, кто взял бы её? Спасибо за предложение, но я не покупатель. - Не сказал бы, что я прежний продавец. Всё это время я строил из себя доброго и хорошего, превозносил праведный путь, надеясь убедить себя, что уйдя прочь совершил верный поступок. Сломал колесо. Но всё не так, и это правда. Пощада и трусость - одно и то же, так как ты и говорила мне, и колесо продолжает вращаться, как не старайся. Свершённое возмездие... может и не закроет все вопросы. Уж точно не сделает мир светлее и не прибавит солнцу тепла. Но по любому лучше, чем не свершённое. Гораздо, нахрен, лучше. - Мне казалось, ты всеми силами решил остаться последним хорошим человеком Стирии. - Я пытался поступать правильно, когда только мог, но на Севере не заработать имени без кой-каких тёмных делишек, и свою долю я внёс. Было дело, я дрался вместе с Чёрным Доу, и Круммох-и-Фейлом, и самим Девять Смертей. - Он сморкнулся. - Говоришь, вы тут, внизу, такие хладнокровные? Тебе бы отведать зиму, там, откуда я родом. - В выражении его лица было нечто, чего она прежде не видела и не ожидала. - Мне нравилось быть добрым, это правда. Но раз тебе нужно по другому - что ж, у меня получится и так. Ненадолго опустилось молчание, и они глядели друг на друга. Он, облокотившись на подоконник, она, вытянувшись на кровати, с рукой просунутой под голову. - Раз ты в самом деле такой отморозок с сердцем из снега, зачем ты вернулся за мной? У Кардотти? - Ты всё ещё должна мне денег. Она не была уверена, шутит ли он. - Сплошное душевное тепло. - Поэтому и ещё потому, что ты мой лучший друг во всей этой ебанутой шайке. - Да ты мне вовсе не нравишься. - До сих пор надеюсь, что ты ко мне потеплеешь. - А не приходило в голову, что скорее всего у меня просто свербит? В зареве с улицы она заметила его ухмылку. - Пускаешь меня в свою постель. Пускаешь Фёрли с толпой в свой дом. Если б я тебя не знал, то подумал бы, что в конце концов впарил тебе чутка сострадания. Она потянулась. - Может под этой грубой, но прекрасной оболочкой я действительно осталась сердобольной дочерью землепашца, с мечтами о добре? Не думал об этом? - Не сказать, что думал. - В любом случае, что мне остаётся? Выкинь их на улицу, так они начнут трепаться. Безопасней когда они под боком, и вдобавок нам обязаны. - Самое безопасное для них место - в грязи. - Тогда чего б тебе не спуститься и не избавить нас от всех хлопот, убивец? Делов-то - для героя, которому привычно таскать поклажу за Чёрным Ноу. - Доу. - Без разницы. Только штаны сперва надень, угу? - Я не говорю, что мы должны их порешить и всё тут. Просто указываю на очевидное. Кто-то говорил, что пощада и трусость - одно и то же. - Я делаю то, что нужно. Не переживай. Всегда делала. Но я не Морвеер. Я не убью одиннадцать крестьян просто ради удобства. - Что ж, коли так, приятно слышать. По-моему когда помирали те людишки в банке, ты не долго-то горевала - ведь среди них оказался Мофис. Она нахмурилась. - Такого я не хотела. - Равно как и у Кардотти. - У Кардотти всё пошло не совсем так, как я рассчитывала, на тот случай, если ты не заметил. - Вполне себе заметил. Мясник Каприла, так тебя называют? Что произошло там? - То, что нужно. - Ей вспомнилась скачка на закате, укол тревоги при виде дымки над городом. - Делать и любить то, что делаешь - разные вещи. - С одним и тем же итогом? - Какого чёрта тебе об этом знать? Не припоминаю тебя там. - Она стряхнула воспоминания и соскочила с кровати. Беззаботное тепло последней затяжки подистрепалось и она чувствовала себя странно неловко в собственной покрытой шрамами шкуре, пересекая комнату под его взглядом, нагая как перст, но по-прежнему с перчаткой на правой руке. Город, с его башнями, с его разгорающимся за окном пожаром, расплывался в закрытой половинке пузырчатого стекла. - Я тебя впустила сюда не для напоминаний о моих ошибках. Я этой хернинатворила достаточно. - А кто нет? Зачем ты взяла меня к себе наверх? - Затем, что я ужасно млею от больших мужчин с крохотными мозгами, а ты что подумал? - О, я стараюсь поменьше думать, чтобы не заболели мои крохотные мозги. Но у меня начинает возникать ощущение, что ты, может быть вовсе и не такая суровая, как делаешь вид. - А кто такой? - Она потянулась и дотронулась до шрама на его груди. Провела кончиками пальцев сквозь волосы по жёсткой, морщинистой коже. - Что ж, полагаю, у нас у всех свои раны. - Его рука скользнула вдоль длинного шрама на её бедре, и её живот туго сжался. Той самой азартной смесью восторга и страха, с добавкой щепотки раздражения. - У некоторых хуже других. - Слова горчили во рту. - Просто отметины. - Его большой палец скользнул вдоль шрамов на её рёбрах, одного за другим. - Они меня не смущают. Она стянула перчатку со скрюченной правой ладони и сунула ему в лицо. - Нет? - Нет. - Его громадные лапы осторожно сомкнулись вокруг изувеченной руки - тепло и крепко. Она сначала напряглась, чуть было не одёрнула её обратно, от неожиданности перехватило дыхание, будто бы она застукала его ласкающим труп. Затем его пальцы стали тереться об её искривлённую кисть, о ноющее основание большого пальца, об остальные, изогнутые - до самых кончиков. На удивление нежно. На удивление приятно. Она расслабленно закрыла глаза и раскрыла рот, растопыривая пальцы настолько широко, насколько они могли, и выдохнула. Она почувствовала, как он придвинулся ближе - его тепло, дыхание на её лице. Последнее время помыться выпадало нечасто и от него пахло - потом, и кожей, и слегка тухлым мясом. Резко, но не так уж неприятно. Понимала - от неё самой тоже идёт запах. Его лицо потёрлось об её - колючие щёки, твёрдая челюсть - ткнулось носом в её нос, зарылось в её шею. Она полуулыбалась, кожу холодило сквозняком от окна, знакомо щекочущим нос гарью горящих зданий. В одной руке он всё ещё держал её ладонь, теперь отведя в сторону, другая зашла с фланга, скользнула вверх по бедру через поясницу, нырнула под груди, большой палец елозил туда-сюда на соске, отчасти приятно и несколько неумело. Её свободная рука потёрлась об его член, уже затвердевший и готовый, вверх, вниз, влажной липкой кожей на ладони. Он подняла ногу, обдирая пяткой сыпучую штукатурку со стены, уперев её в подоконник широко раскинула бёдра. Его палец задвигался вперёд-назад между ними, мягко, хлюп, хлюп. Её правая рука уже прижималась к его подбородку, кривые пальцы тянули за ухо, поворачивая голову вбок, большой палец раздвигал рот, так, чтобы она смогла протолкнуть туда свой язык. Его рот оказался с привкусом дешёвого вина, что они пили, но её, очевидно, тоже и в конце-то концов - кому не похер? Она притянула его к себе, прижалась к нему, плоть тёрлась о плоть. Не думая о погибшем брате, не думая об искалеченной руке, не думая ни о войне снаружи, ни о потребности затянуться, ни о людях, которых предстояло убить. Только его пальцы и её пальцы, его хуй и её пизда. Возможно, не так уж и много, но кое-что - ведь ей необходимо было хоть что-то. - Выеби меня как следует, - прошелестела она ему на ухо. - Понял, - прохрипел он, подцепил её под колено, поднял на кровать и опрокинул на спину, заскрипела рама. Она изогнулась, освобождая место, и он опустился между её раздвинутых коленей, проталкиваясь вперёд, бросая вниз свирепую ухмылку. Такую же как у неё, страстно спешащую продолжить. Она почувствовала, как его залупа проскользнула между её бёдер, с одной стороны, потом с другой. - Где же, блядь... - Северяне хреновы, вы бы свою жопу на стуле не нашли. - Моя жопа - не та дырка, которую я ищу. - Вот. - Она макнула пальцы в слюну на языке, приподнялась, подпираясь локтем, дотянулась до него и взяла дело в свои руки, направляя член, пока не обнаружилось искомое место. - Ах. - Ах, - проурчала она в ответ. - Вот так. - Айе. - Он вращал бёдрами, протискиваясь глубже с каждым взмахом. - Вот... так... вот. - Руки перебрались выше по ляжкам, касаясь коротких волос. Он начал теребить её большим пальцем. - Тише! - Она шлепком убрала его руку и просунула на её место свою собственную, медленно обводя средним пальцем по кругу. - Ты же не орехи щёлкаешь, балда. - Ладно, твой орех в твоих руках. - Его член выскочил, когда он продвинулся вперёд, падая на руки сверху, но она с лёгкостью засунула его обратно. Они вместе отыскивали нужный ритм, терпеливо, но раз за разом всё интенсивнее. Она не закрывала глаз, глядя ему в лицо, и насколько сумела разобрать во тьме, он глядел в ответ. Оба тяжело дышали, оскалив зубы. Он открывал рот, приглашая её, затем резко убирал голову, когда она вытягивала шею, чтобы поцеловать его, всегда едва за пределы досягаемости, до тех пор пока она не откинулась плашмя со вздохом, от которого её охватила теплая дрожь. Она положила правую руку на его зад, впиваясь в ягодицу, пока та сжималась и расслаблялась, сжималась и расслаблялась. Теперь уже быстрее, влажная кожа шлёп-шлёпала и она проталкивала перекрученную руку дальше, круговыми движениями подбираясь к щели его задницы. Она снова оторвала голову от кровати, кусая его губы, его зубы, а он вгрызался в неё, с рычанием в глотке, и она рычала в ответ. Скрип-скрип-скрип - и её ноги были не на кровати, а в воздухе, его рука запуталась в её волосах, пальцы тёрлись о монеты под кожей, отклоняя назад её голову. Её лицо было прямо напротив него, и она всасывала его язык, из его рта в свой, кусая, облизывая. Сильные, слюнявые, голодные, рычащие поцелуи. Навряд ли поцелуи вовсе. Она протокнула ему в очко палец по первую косточку. - Чё за нахуй? - Он выскочил из неё, будто она влепила ему пощёчину, остановился и замер, напряжённо нависая сверху. Она одёрнула правую руку обратно, левой продолжая трудиться у себя между ног. - Лады, - шепнула она. - Сам знаешь, от этого ты меньше мужиком не стал. Твоя жопа в твоих руках. Буду держаться от неё в стороне при... - Да я не про то. Ты чё-нибудь слышала? Монза ни за что не услышала бы ничего, помимо собственного частого дыхания и неопределённого звука мокрых пальцев, продолжающих скользить вверх и вниз. Она приподняла бёдра, снова прижимаясь к нему. - Давай. Нет там ни... С грохотом вылетела дверь, взметнулись щепки выдранного с мясом замка. Трясучка на четвереньках слетел с кровати, путаясь в одеяле. Перед ослеплённой светом факелов Монзой промелькнул блеск яркого металла, чьи-то доспехи, окрик и взмах меча. Был металлический стук, Трясучка издал короткий вопль и тяжело опустился на половицы. Монза почувствовала на щеке капельки крови. Рукоять Кальвеса оказалась в её руке. В правой руке - как глупо, в силу привычки. Пара дюймов клинка уже выдвинулась наружу.- Не смей. - Через ошмётки двери, ободрав волосы над круглым, с виду мягким, лицом, ворвалась женщина, наводя заряженный арбалет. Мужчина перестал нависать над Трясучкой и повернулся к Монзе с мечом в руке. У неё едва ли вышло рассмотреть его - лишь очертания доспехов и шлема. Внутрь протопал ещё один солдат, в одной руке лампа, в другой - боевой топор, блеснуло загнутое лезвие. Монза разжала корявые пальцы, и полувынутый из ножен Кальвес стукнулся об пол у кровати. - Так-то лучше, - произнесла женщина. Трясучка издал стон, пытаясь подтянуться, зрачки сузились против света, кровь просачивалась на лицо из пореза среди волос. Должно быть, оглоушили ударом плашмя. Тот, с топором выступил вперёд и вмазал ему сапогом по рёбрам, бух, бух, от чего северянин захрипел, свернулся, голым вжимаясь в стену. Вошёл четвёртый солдат, с какой-то тёмной тканью, перекинутой через руку. - Капитан Лангриер. - Что вы нашли? - спросила женщина, передавая тому арбалет. - Вот, и ещё кое-что. - Похоже на талинский мундир. - Она подняла китель повыше, так что Монза смогла его разглядеть. - Есть что сообщить по данному поводу? Ледяное потрясение внезапности уходило, а за ним наваливался ещё более вымораживающий страх. Они - солдаты Сальера. Она так сконцентрировалась на убийстве Ганмарка, так сосредоточилась на армии Орсо, что не уделила и единой мысли другому лагерю. Ну что ж, теперь они привлекли её внимание. Она почувствовала неожиданный приступ тяги покурить, такой сильный, что ей подурнело. - Это не то, что вы думаете, - с трудом выдавила она, отчётливо осознавая, что совершенно голая и от неё несёт еблей. - Откуда ты знаешь, что я думаю? Ещё один солдат с большими вислыми усами показался в дверях. - В одной из комнат гора пробирок и тому подобного. Не шибко радует их трогать. По мне, так похоже на яд. - Вы сказали, яд, сержант Пелло? - Лангриер вытянула голову вбок и потёрла шею. - Ну, это дьявольски подозрительно. - Могу всё объяснить. - У Монзы пересохло во рту. Она понимала, что не сможет. Уж всяко никак, чтобы это мудачьё ей поверило. - Тебе выпадет случай. А теперь назад, во дворец. Заковать их. Трясучка скорчил гримасу, когда воин с топором заломил его запястья за спину и защёлкнул на них кандалы, затем подтянул его на ноги. Один из остальных сграбастал руку Монзы, грубо закрутил её назад, цепляя наручники. - А! Осторожней, рука! - Тот выволок её с кровати, толкнул, спотыкающуюся к двери и она едва не поскользнулась. Без капли достоинства раскорячилась, чтобы удержать равновесие. Тут во всём нет ничего достойного. Стеклянная статуэтка Бенны глядела из своей ниши. Домашнему духу-хранителю такое не по силам. - Можно нам хотя бы что-нибудь надеть? - Не вижу смысла. - Её выволокли на площадку, под свет другой лампы. - Стой так. - Лангриер присела, мрачно рассматривая зигзаги шрамов на внешней стороне бедра Монзы и вдоль всей ноги, аккуратные розовые точечки снятых швов почти поблекли. Она проскребла по ним большим пальцем, как если бы проверяла на гниль кусок окорока в мясной лавке. - Вам раньше встречались такие отметины, Пелло? - Нет. Она подняла взгляд на Монзу. - Откуда они у тебя? - Подбривала пизду, а лезвие съехало. Женщина разразилась хохотом. - Мне нравится. Забавно. Пелло тоже захохотал. - Забавно. - Здорово, что у тебя есть чувство юмора. - Лангриер встала, отряхнула пыль с коленей. - Оно тебе понадобится. Позже. - И отвесила Монзе подзатыльник открытой ладонью, отправив её вниз по лестнице. Она впечаталась плечом, сотрясаясь от удара, ступеньки врезались в спину, ободрали колени. Ноги подлетели вверх. Она взвизгнула и зарычала, когда твёрдое дерево вышибло из неё дыхание, а затем стена расквасила ей нос и распластала крепким ударом. Одна нога выгнулась, теранув штукатурку. В тумане, как пьяная, она приподняла голову. Лестница кружилась. Во рту вкус крови. Она выплюнула её. Кровь появилась снова. - Фех, - прохрипела она. - Больше не шутим? У нас осталась пара пролётов, если из тебя по-прежнему прёт остроумие. Из неё не пёрло. Она позволила вздёрнуть себя на ноги, хрюкнув когда боль вбила сваи в её измочаленный плечевой сустав. - Что это? - Она почувствовала, как со среднего пальца грубо стаскивают кольцо, увидела, как улыбается Лангриер, поднимая руку повыше к свету. Рубин искрился. - Вам идёт, - сказал Пелло. Монза безмолвствовала. В конце концов, если самой худшей потерей будет кольцо Бенны, она естественно сочтёт, что счастливо отделалась. На нижних ярусах солдат было больше - обшаривающих башню, выдирающих шмотки из сундуков и коробов. Звякало и хрустело стекло - они вытряхнули на пол один из чемоданов Морвеера. Тут же на кровати сидела Дэй, на лицо спадали жёлтые волосы, руки связаны за спиной. Монза на мгновение встретила её взгляд, и обе уставились друг на друга, но её запас жалости почти что закончился. По крайней мере, той повезло, что на ней была сорочка, когда они пришли. Монзу втолкнули в кухню, и ей удалось опереться о стену, часто дыша. Напрочь голая, но далека от переживаний по подобным поводам. Здесь внизу был Фёрли, и его брат. Лангриер прошагала к ним и выудила из заднего кармана кошелёк. - Похоже, вы были правы. Шпионы. - Она считала монеты, выкладывая их на протянутую ладонь хуторянина. - Пять серебренников за каждого. Герцог Сальер благодарит вас за бдительность, граждане. Ты сказал, их было больше? - Ещё четверо. - Установим наблюдение за башней и возьмём их позже. Ты бы лучше подыскал своей семье что-нибудь другое. Монза, слизывая бегущую из носа кровь, смотрела, как Фёрли берёт деньги, и размышляла, до чего может довести милосердие. Продана за пять серебренников. Бенна наверняка бы расстроился от размера награды, но у неё заботы гораздо серьёзней. Крестьянин подарил последний взгляд, когда её, спотыкающуюся, волокли за дверь. В его глазах не было вины. Может он считал, что поступил как лучше для своей семьи, здесь, в жерле войны. Может, гордился, что набрался храбрости так поступить. Может он и был прав. Выходит, верно и сейчас, как тогда, когда Вертурио записал эту фразу. Пощада и трусость - одно и то же.
Странная парочка
Недавней порой над Морвеером стало довлеть убеждение, что он чересчур много времени проводит на чердаках. И открытость данного всем ветрам, вплоть до последнего кирпичика, отнюдь не делала исключение. Большие перекрытия крыши обвалившегося дома пропали, ветер задувал холод прямо в лицо. Это пренеприятнейше напомнило ему о той морозной весенней ночи, давным-давно, когда две самые симпатичные и самые популярные девчонки заманили его на крышу сиротского приюта, а потом заперли там в одной ночной рубашке. Утром его нашли, серогубого и дрожащего, чуть было не замёрзшего насмерть. Как же они все смеялись. Ничуть не согревала и компания. Во тьме притаилась Шайло Витари, её голова шипастой линией выделялась на ночном небе, один глаз прикрыт, ко второму она поднесла подзорную трубу. Позади в городе полыхают пожары. Война может и благоприятное время для отравительского ремесла, но Морвеер обычно предпочитал держаться от неё на расстоянии хотя бы вытянутой руки. А на самом деле, значительно дальше. Осаждённый город не место для цивилизованного человека. Он скучал по своей оранжерее. Скучал по добротному, набитому гусиным пером матрасу. Он попробовал натянуть воротник пальто ещё выше, до самых ушей, и в очередной раз заострил внимание на дворце великого герцога Сальера, нависшем над продолговатым островом на середине быстротечного Виссера. - То, зачем для обозрения пейзажа и обследования местности вообще понадобилось звать человека моих способностей, лежит целиком за пределами моего разумения. Я не генерал! - О, нет. Ты убийца гораздо меньшего масштаба. Морвеер, повернувшись, нахмурился. - Также как и ты. - Естественно, только не я вообще-то жалуюсь. - Я возмущён тем, что меня бросили в самый центр боевых действий. - Это Стирия. Стоит весна. Ну конечно же, здесь воюют. Давай-ка просто определимся с планом и назад ночевать. - Хех. В смысле назад в благотворительное учреждение для обездоленных работников сельского хозяйства имени Муркатто? В том доме, вонь лицемерного самодовольного благочестия повышает уровень моей желчи. Витари дышала в сложенные чашечкой ладони. - Лучше чем здесь, снаружи. - Да? Снизу в ночи вопят крестьянские спиногрызы. Наверху, от крайне изысканных эротических приключений нашего работодателя с нашим диким спутником всю ночь стонут половицы. Ответь мне, бывает ли что-то более раздражающее звуков... трахания... других... людей? Витари ухмыльнулась. - Это ты верно подметил. Они, прежде чем кончат, как следует поимеют пол. - А сперва как следует поимеют мой череп. Ответь мне, неужели крупица профессионализма - слишком большое требование? - А тебя заботит, пока она платит? - Меня заботит, чтоб её беззаботность не привела меня к безвременной кончине. Тем не менее, полагаю, мы обязаны выполнить поручение. - Тогда, давай будем меньше ныть и больше трудиться? Путь внутрь. - Путь внутрь, ввиду того, что благородные правители Стирийских городов - народ доверчивый и всегда изволят пригласить незваного гостя в своё место проживания... - Морвеер аккуратно навёл подзорную трубу прямо на фасад раскинувшегося сооружения, отвесно вздымавшегося из бурливых речных вод. Для жилища известного эстета, оно являло минимум архитектурных достоинств. Сумятица вразнобой подобранных стилей, нескладно слепленных вместе в чехарду крыш, башенок, куполов, сводов и мансард. В небеса вонзалась единственная башня-донжон. Основательно укреплена привратная надстройка, усиленная стрельницами, сторожевыми гнёздами, навесными бойницами и позолоченной подъёмной решёткой в торце моста, ведущего в город. Там разместилось отделение из пятнадцати солдат в полных латных доспехах. - Ворота охраняются куда уж лучше, лицевая сторона куда как здорово просматривается - в окно или на крышу не залезть. - Согласна. Лишь один участок, где у нас был бы шанс проникнуть внутрь незаметно - северная стена. Морвеер навёл подзорную трубу на северный фас сооружения - отвесное нагромождение замшелого серого камня, пронзаемого темнеющими витражными окнами, а сверху - парапет с горгульями. Был бы дворец кораблём, идущим вверх по течению - здесь был бы его нос. Быстротечные воды с особенной силой пенились у его скошенного основания. – Возможно, и не просматривается, но попробуй же туда доберись. - Испугался? - Морвеер опустил подзорную трубу и с каким-то болезненным раздражением увидел, как над ним скалит зубы Витари. - Скажем так - существует неоднозначность в отношении наших шансов на успех. Хотя, признаться, я и чувствую душевное тепло, представляя картину, как ты валишься с верёвки в бурлящую реку - но перспектива последовать за тобой далека от притягательности.- Почему не сказать просто, что ты испугался? Морвеер отказался отвечать на столь неуклюжую подколку. Ответы не срабатывали в приюте, несомненно, не сработали бы и сейчас. - Само собой, нам понадобится лодка. - Выше по реке, пожалуй, не проблема чего-нибудь найти. Он поджал губы, взвешивая преимущества. - Данный план дополнительно выигрывает, обеспечивая средством эвакуации – ведь, по-видимому, эта сторона нашего предприятия решительно не заботит Муркатто. Когда Ганмарку придёт конец, мы, всё ещё переодетые, сможем залезть на крышу и спуститься по верёвке обратно в лодку. Затем мы просто-напросто отчалим к морю и... - Погляди. - Витари указала вниз, на оживлённо движущуюся по улице группу, и Морвеер направил на них подзорную трубу. Примерно дюжина латников маршировала по бокам двух спотыкающихся фигур, целиком обнажённых, у обоих руки скованы сзади. Женщина и крупный мужчина. - Кажись, каких-то шпионов поймали, - отметила Витари. - Не повезло им. Один солдат пырнул мужчину тупым концом своего копья, тот опрокинулся на дорогу, выставляя всем голый зад. Морвеер хихикнул. - О да, в самом деле, темницы под дворцом Сальера имеют чёрную славу даже среди стирийских тюрем. - Он нахмурился сквозь окуляр. - Хотя постой-ка. Эта женщина похожа на... - Муркатто. Блядь, это они! - Неужто ничто не проходит гладко? - Морвеер ощутил едва ли ожидаемый нарастающий наплыв ужаса. Позади них, заплетавшуюся в ночной рубашке, со связанными за спиной руками, вели Дэй. - Будь оно всё проклято! Они взяли мою ассистентку! - Насрать на твою ассистентку. Они взяли нашего нанимателя! Это значит, что они взяли мою оплату! Морвеер не нашёлся ответить ничем, кроме зубовного скрежета, когда арестованных погнали через мост во дворец, массивные ворота плотно захлопнулись за ними. - Вот падла! - Теперь наше жилище в башне не безопасно! Нельзя туда возвращаться! - Час назад ты считал невыносимой саму мысль о возвращении назад в логово лицемерия и эротических похождений. - Но там моё снаряжение! - Сомневаюсь. - Витари кивнула шипастой головой на дворец. - Должно быть, оно в тех ящиках, которые туда занесли. Морвеер в раздражении стукнул балку, торчащую возле его головы. Сморщился, загнав занозу в средний палец. И теперь был вынужден её высасывать. - Спокойно, Морвеер, спокойно. - Я спокоен! – Бесспорно, разумным поступком было бы раздобыть лодку, тихонько доплыть до дворца герцога Сальера, а затем миновать его и выйти в море. Списать потери, вернуться в оранжерею и обучить нового ассистента, оставив Муркатто и её умственно отсталого северянина расхлёбывать последствия собственной глупости. Всегда первым делом убедись, но... - Я не могу бросить там свою помощницу, - каркнул он. - Просто не могу! - Почему? - Ну, потому... - Он и сам точно не знал. - Я наотрез отказываюсь терпеть хлопоты, натаскивая новую! Витари расплылась взбешивающей улыбкой. - Чудесно. Тебе не хватает твоей девушки, а мне - моих денег. Будем их оплакивать, или поработаем над способом проникнуть внутрь? По-прежнему предлагаю лодку и спуск по течению к северной стене, а затем верёвку с захватом, чтобы залезть на крышу. Морвеер безнадёжно покосился на отвесную каменную кручу. - Ты сумеешь прочно зацепить захват там, наверху? - Я сумею пробросить захват сквозь мушиную задницу. Наоборот, меня беспокоит, сумеешь ли ты подвести лодку в нужное место. Он не собирался уступать. - Да тебе не отыскать более совершенного гребца! Я сумею удержать лодку как вкопанную, если даже поток будет вдвое более свирепым, но оно нам не понадобится. Я вгоню крюк в каменную кладку и заякорю лодку за теми валунами на всю ночь. - Да ты крут. - Крут. Великолепен. - Его сердце стучало с изрядной назойливостью во время спора. Пусть эта женщина ему не по душе, но её способности вне всяких сомнений. Учитывая обстоятельства, более подходящего напарника ему не сыскать. Равно как и по-своему более симпатичного, и, разумеется, решительного поборника строгой дисциплины, совсем как в приюте самая суровая из сестёр... Она сузила глаза. - Надеюсь, ты не собираешься предлагать то же, что в прошлый раз, когда мы работали вместе? Морвеер ощетинился. - Повторения чего бы там ни было - не будет. Могу тебя уверить! - Ладно. Потому как я по-прежнему скорее ежа трахну. - Ты уже разъяснила свои предпочтения на сей счёт! - резко отозвался он, затем как можно скорее поспешил сменить тему. - Медлить смысла нет. Давай отыщем судно, подходящее нашим нуждам. - Уже спрыгивая обратно на чердак он бросил ещё один, последний взгляд вниз и замер. - А это ещё кто? - Одинокая фигурка смело шагала к дворцовым вратам. Сердце Морвеера ухнуло куда ниже, чем раньше. Эту вальяжную поступь нельзя перепутать. - Коска. Чего затеяла эта старая страхолюдная пьянь? - Кто знает, что витает в его шелудивой башке? Наёмник с отмашкой шествовал навстречу страже, всем видом показывая, что это его дворец, а вовсе не герцога Сальера. Морвеер даже сумел расслышать его голос в промежутке между порывами ветра. Но не малейшей зацепки касаемо произнесённых слов. - Что они говорят? - Ты не умеешь читать по губам? - буркнула Витари. - Нет. - Как здорово обнаружить хоть один предмет, по которому ты не являешься величайшим мировым специалистом. Его окликнули стражники. - Конечно! - Уж это-то ясно по наставленным в грудь Коске алебардам. Старый наёмник смахнул с головы шляпу и низко поклонился. - Он отвечает... моё имя - Никомо Коска... прославленный солдат удачи... и я пришёл... - Она, побледнев, опустила трубу. - Да-да? Глаза Витари чуть не вывалились на него. - И я пришёл к вам на ужин.
Тьма
Кромешная тьма. Монза раздвигала веки во всю ширь, таращась и вращая зрачками, и не видела ничего, кроме гулкой звенящей черноты. Она не разглядела бы свою руку даже у самого носа. И всяко бы не поднесла руку ни туда, ни куда-нибудь ещё. Её приковали цепями - к потолку за запястья и к полу за щиколотки. Если она висела мешком, её ступни едва задевали шероховатые камни. Если она вытягивалась на цыпочках, можно было на милосердный шажочек ослабить пульсацию боли в предплечьях, рёбрах и боках. В этом случае вскоре начинало жечь её икры, сильней и сильней до тех пор, пока ей не приходилось, стиснув зубы, откинуться обратно, и закачаться на ободранных запястьях. Страшно, мучительно, унизительно, и всё же она понимала - хуже всего то, что всё это, в сущности, неплохо, по сравнению с тем, что влекут события. Она не знала, что же случилось с Дэй. Вполне возможно, что та похлопала своими большими глазами, пустила густую слезу, заявила о том, что ничего не знает и ей поверили. У неё лицо такое - располагает людей верить. Лицо Монзы никогда таким не было. С другой стороны она, наверно, иного и не заслуживала. Где-то в чернильной черноте бился Трясучка, звенел металл, когда тот изворачивался в цепях, ругаясь на северном наречии, а потом и по-стирийски. - Ёбаная ты Стирия. Ёбаный ты Воссула. Блядь. Блядь. - Кончай! - зашипела она ему. - Может лучше... не знаю... побережёшь силы. - Ты считаешь, наши силы нам помогут? Она сглотнула. - Не повредят. - Не помогут. Ничто не поможет. - Клянусь мёртвыми, я ссать хочу. - Ссы, - огрызнулась она во тьму. - Какая разница? Хриплое рычание. Звук брызжущей на камень жидкости. Она бы присоединилась к нему, если б мочевой пузырь не скрутило узлом от страха. Она снова приподнялась на пальцах - ломило ноги, плечи, запястья, бока жгло с каждым вдохом. - У тебя есть план? - Слова Трясучки утонули и сгинули в затхлом воздухе. - По-твоему у меня дохуя разных планов? Они считают, что мы шпионили в их городе, работали на врага. Уверены в этом! Нас собираются допрашивать, а когда нам нечего будет сказать из того, что они хотят услышать, нас, блядь, прикончат! - Животный рёв, грохот усилился. – Думаешь, они не предусмотрели, что ты будешь корячиться? - Чё мне по-твоему делать? - Его голос был придушенно надрывным, словно он еле сдерживал рыдания. - Висеть и ждать пока нас начнут резать? - Я... - Она почувствовала, как к её собственному горлу непривычно подкатывает комок слёз. Она не в силах придумать и намёка на способ освободиться. Беспомощная. Можно ли быть более беспомощной, чем прикованной обнажённой глубоко в подземелье, в кромешной тьме? - Я не знаю, - прошептала она. - Не знаю. Был лязг отмыкаемого замка, и Монза вскинула голову, внезапно ощутив мурашки по коже. Со скрипом отворилась дверь, и в глаза полез режущий свет. Шаркая башмаками по каменным ступеням, вниз спускалась некая фигура, в её руке мигал факел. Позади неё шла другая. - Ну-ка посмотрим, что тут у нас за дела? - Женский голос. Лангриер шла первой, та, что схватила их. Та, что спустила Монзу с лестницы и отобрала кольцо. Другим был усатый Пелло. Оба оделись как мясники, в фартуки дублёной кожи и тяжёлые перчатки. Пелло обошёл помещение, зажигая факелы. Факелы им не требовались - у них были лампы. Но с факелами выходило более зловеще. Как будто к этому моменту Монза была недостаточно напугана. Свет пополз по грубым каменным стенам, лоснящимся моросью, обросшим зелёным лишайником. Рядом стояла пара столов, на них лежали чугунные инструменты. Инструменты, отнюдь не изысканные на вид. В темноте она себя чувствовала лучше. Лангриер наклонилась над жаровней и стала разжигать её, терпеливо раздувая угли, оранжевые отблески с каждым выдохом подсвечивали её одутловатое лицо. Пелло наморщил нос. - Кто из вас обоссался? - Он, - сказала Лангриер. - Да какая разница? - Монза увидела, как та просовывает несколько железных прутьев в горн и почувствовала, как её горло туго сжалось. Она бросила взгляд вбок на Трясучку, и он посмотрел на неё в ответ и ничего не сказал. Сказать было нечего. - Бьюсь об заклад, они оба вскоре описаются. - Вам то что, не вам придётся подтирать за ними. - Я подтирала и похуже. - Она оглядела Монзу и в её глазах читались усталость и скука. Ненависти не было. Как и чего-либо иного. - Дай им чуть-чуть попить, Пелло. Мужчина протянул кувшин. Ей бы хотелось плюнуть ему в лицо, выкрикивая ругательства, но ёе мучила жажда и сейчас не время проявлять гордость. Поэтому она открыла рот и он воткнул туда носик, и она пила, и кашляла, и снова пила, и вода струилась вдоль шеи и падала между её босых ног на холодные плиты. Лангриер наблюдала, как к ней возвращается дыхание. - Видишь, мы тоже люди, но должна быть честной - это последняя любезность, которую ты получишь от нас, если от тебя не будет пользы. - Война есть война, парень. - Пелло поднёс кувшин Трясучке. - Война - а ты на другой стороне. У нас нет времени нежничать. - Просто поделитесь кое-чем, - сказала Лангриер. - Самую малость, чтобы я поделилась с моим полковником, а потом мы на время оставим вас в покое, и всем нам будет капельку радостней. Монза посмотрела ей прямо в глаза, не дрогнув, и постаралась вложить в слова всё, чтобы ей поверили. - Мы не заодно с Орсо. Наоборот. Мы здесь... - При вас его форма, не так ли? - Только так мы могли бы смешаться с ними, если они ворвутся в город. Мы здесь, чтобы убить Ганмарка. - Генерала Орсо, который родом из Союза? - Пелло вопросительно поднял брови, и Лангриер в ответ пожала плечами. - Одно из двух - или всё так, как она говорит, или они шпионили в пользу талинцев. Может даже их забросили сюда убить герцога. А теперь сравни - что из этого кажется более правдоподобным? Пелло вздохнул. - Мы в эти игры играем уже да-а-авно, и очевидный ответ девять раз из десяти и есть правильный. - Девять раз из десяти. - Лангриер развела руками в извинениях. - Наверное, тебе стоит сочинить что-нибудь получше. - У меня не выйдет сочинить ничего лучшего, - прошипела Монза сквозь сжатые зубы, - это всё, что я... Кулак Лангриер в перчатке неожиданно двинул её по рёбрам. - Правду! - Другой кулак вошёл в другой монзин бок. - Правду! - Удар поддых. - Правду! Правду! Правду! - Она брызгала слюной Монзе в лицо, пока выкрикивала это, швыряя её вперёд и назад, стук резких ударов и одышливый хрип глухо отражались от сырых стен подземелья. Не было никакой возможности сделать хоть одну из тех вещей, которые отчаянно требовались её телу - ни опустить руки, ни свернуться, ни упасть на живот, ни даже вдохнуть. Беззащитна, как туша на крюку. Когда Лангриер подустала выбивать из неё кишки, Монза на миг беззвучно дёрнулась - вспышками спазмов свело каждую мышцу, закатила глаза, поскрипывая назад-вперёд на запястьях. Затем она выхаркнула водянистую блевотину себе на подмышку, выдавила безнадёжный, жалобный вздох, и снова потекло изо рта. Она безвольно поникла, мокрой простынёй на бельевой верёвке, волосы свалялись на лице. С каждым вдохом слыша, как скулит побитой псиной, но остановиться не могла - ей было уже всё равно. Она услышала, как башмаки Лангриер прошаркали к Трясучке. - Что она ебанутая дура, мы уже выяснили. Дадим шанс тебе, верзила. Начну с простого. Твоё имя? - Коль Трясучка, - высокий и объятый ужасом голос. - Трясучка. - Пелло усмехнулся. - Северяне. Кто только выдумывает эти их забавные имена? А она? - Она зовётся Муркатто. Монцкарро Муркатто. - Монза медленно покачала головой. Не потому, что винила его за разглашение её имени. А просто потому что знала - правда им не поможет. - Да что ты говоришь? Сама Мясник Каприла в моей уютной камере! Муркатто погибла, идиот. С тех пор прошёл не один месяц, и мне становится скучновато. Можно подумать у нас впереди вечная жизнь, раз вы так не бережёте наше время. - Вы думаете, они такие тупые, - спросил Пелло, - или такие храбрые? - А какая разница? - Хотите, подержу его? - Ты всё о своём? - Лангриер передёрнулась, вращательным движением разрабатывая локоть. - Проклятое плечо сегодня ноет. При сырой погоде с ним такое постоянно. - Вечно вы со своим чёртовым плечом. - Загремел металл, когда Пелло ослабил цепь на подвесном вороте и руки Трясучки упали до уровня его головы. Однако облегчение, которое он ощутил, жило недолго. Пелло зашёл за спину и пинком подсёк ему ноги, от чего северянин шатаясь упал на колени, снова с растянутыми руками. Сапог стражника на икрах не давал ему подняться. - Послушайте! - Несмотря на холод, всё лицо Трясучки покрылось бусинками пота. - Мы не с Орсо! Я ничего не знаю о его армии. Я просто... просто не знаю! - Это правда, - прохрипела Монза, но так тихо, что никто б не услышал. И даже от этого начала дохать, каждый толчок кашля прокалывал болью разбитые рёбра. Пелло обвил рукой голову Трясучки - локоть согнулся под подбородком, затем крепко подперев другой рукой затылок наклонил того лицом кверху. - Нет! - пронзительно завопил Трясучка, выкатывая на Монзу тот опухший глаз, который ей было видно. - Это сделала она! Муркатто! Она наняла меня! Убить семь человек! Месть за брата! И... и... - Ты его держишь? - поинтересовалась Лангриер. - Держу. Трясучкин голос поднялся до визга. - Это она! Она хочет убить герцога Орсо! - Он уже дрожал, клацал зубами. - Мы порешили Гоббу и банкира! Банкира... звали Мофис! Отравили его, а потом... потом... Принца Арио, в Сипани! У Кардотти! А теперь... Лагнриер впихнула ему между зубов потрёпанную деревянную шпонку, положив скорый конец его бесплодным признаниям. - Не хочу, чтобы ты язык себе отгрыз. Необходимость рассказать мне что-нибудь стоящее всё ещё в силе. - У меня есть деньги! - каркнула Монза, постепенно возвращающимся голосом. - Чего? - У меня есть деньги! Золото! Полные ящики! Не при себе, но... золото Хермона! Всего лишь... Лангриер захихикала. - Ты изумишься - почти каждый в такое время вспоминает о зарытых сокровищах. Срабатывает не часто. Пелло осклабился. - Если б у меня оказалась хотя б десятая часть того, что мне наобещали в этом подземелье, я был бы богачом. А я, если тебе трудно догадаться, нет. - К тому же если у тебя и есть все эти полные золота ящики, где я его, нахер, буду тратить? Ты опоздала со взяткой всего на какую-то пару недель. Талинцы полностью блокировали город. От денег здесь толку нет. - Лангриер помассировала плечо, поморщилась, прокрутила руку, затем потянула из жаровни железо. Оно визгливо скрипнуло звуком металла по металлу, взметая буранчик оседающих искр и тошнотворную судорогу страха в трепыхающихся внутренностях Монзы. - Это правда, - прошептала она. - Правда. - Но вся сила из неё вышла. - Конечно же. - И Лангриер шагнула вперёд и прижала раскалённый до желтизны металл к лицу Трясучки. Раздался звук, подобный тому, который издаёт ломтик сала, когда его бросают на сковородку, только громче и, само собой, его венчал безумный, клокочущий, невыносимый визг. Спина северянина выгнулась, тело дёрнулось и забилось как рыба в сети, но мрачнолицый Пелло не ослаблял хватки. Взметнулся жирный пар, Лангриер привычным выдохом скривившихся губ задула маленький сгусток пламени, толча железом туда-сюда в его глазу. При этом такой же вид был бы у неё, протирай она стол. На неё свалилась неприятная, нудная рутина, которая, к несчастью, должна быть выполнена. Шкворчанье сделалось тише. Крик Трясучки обернулся сиплым стоном, последний воздух выходил из лёгких, с натянутых губ слетали брызги слюны, пенящейся под деревяшкой между оскаленных зубов. Лангриер отступила. Железный прут остыл до тёмно-оранжевого, с боку к нему налипли пятна курящегося пепла. С долей отвращения, она бросила его обратно на уголья. Пелло разжал руки, и голова Трясучки обвисла, дыханье перхало в глотке. Монза не знала, в сознании тот или нет, чувствует что-нибудь или нет. Она молила, чтобы нет. В камере смердело обугленным мясом. Ей нельзя глядеть на его лицо. Нельзя смотреть. Должна посмотреть. Мельком взглянуть на громадную черную полосу, идущую по щеке через глаз, с краснотой сырого мяса вокруг, раздувающуюся пузырями, масляно блестевшую вытопленным с его лица жиром. Она сразу же одёрнула взгляд, уткнулась вытаращенными глазами в пол, воздух с трудом попадал в горло, а кожа сделалась мокрой, холодной и вялой, как у выловленного из реки трупа. - Вот, пожалуйста. Ну разве ж не лучше было б нам обойтись без этого? И всё ради того, чтобы сохранить военную тайну ещё несколько минут? Всё что вы от нас утаите, мы позже вытянем из той желтоволосой сучки. - Она ладонью поразгоняла воздух перед лицом. - Блин, воняет. Сбрось её, Пелло. Загремели цепи и она съехала вниз. Даже не в состоянии стоять. Слишком напугана, слишком избита. Колени оцарапались о камень. Хрустело дыхание Трясучки. Лангриер тёрла плечо. Пелло тихонько щёлкал языком, пока закреплял цепи. Монза почувствовала, как подошва его сапога вдавливается в её икры. - Пожалуйста, - прошептала она, трясясь всем телом, стуча зубами. Монцкарро Муркатто, повергающий в ужас Мясник Каприла, грозная Талинская Змея, чудовище, что купалось в Кровавых Годах - всё это стало далёким прошлым. - Пожалуйста-а! - По-твоему, нам в радость такое творить? По-твоему, мы бы не хотели разговаривать с людьми по-хорошему? Например, меня, люди, в основном, любят, не так ли, Пелло? - В основном. - Умоляю, выдай мне что-нибудь полезное. Просто скажи... - Лангриер закрыла глаза и потёрла их тыльной стороной ладони. - Просто скажи мне, хотя бы, кто отдаёт вам приказы. Давай начнём с этого. - Хорошо, хорошо! - Монзе жалило глаза. - Буду говорить! - Она чувствовала, как по лицу бегут слёзы. - Говорю! - Она не отдавала себе отчёт, что произносит. - Ганмарк! Орсо! Талинс! - Ахинея. Ни о чём. Всё, что угодно. - Я... я работаю на Ганмарка! - Всё что угодно, только пусть железные прутья останутся в жаровне ещё пару секунд. - Я от него получаю приказы. - Напрямую от него? - Лангриер угрюмо взглянула на Пелло, и тот прервал ковырять мозоли на ладони, для того, чтобы угрюмо посмотреть в ответ. Монза попыталась вытрясти из головы всю муть. - Чё т хошь шоб я тьбе сказала? - Слова заплетались в её распухшем рту. - Что-нибудь, что мне невъебенно пригодится! Окровавленный монзин рот задвигался вверх и вниз, но из него ничего не изошло, за исключением струйки красных слюней. Ложь бесполезна. Правда бесполезна. Рука Пелло встряхнула её голову назад, тугая как петля, вытянула её лицо к потолку. - Нет! - тявкнула она. - Нет! Н... - Деревяшку, мокрую от слюны Трясучки вставили ей в рот. Лангриер показалась перед расплывающимся взором Монзы, тряся вытянутой рукой. - Гадское плечо! Клянусь, мне больнее всех остальных, но никто ни разу надо мной не сжалился, а? - Она повозила новым железным прутом, очищая от углей, подняла его. Бледно-жёлтый, он озарил её лицо тусклым светом, заискрились бусинки пота на лбу. - Есть ли что-нибудь утомительнее боли других людей? Она поднесла железо. Слезящийся глаз Монзы вдавлено распахнулся и уставился на его белый кончик, смотрящий на неё сверху и столь мягко потрескивающий. Грудь содрогалась и хрипела. Она почти чувствовала щекой исходящий от него жар, уже почти чувствовала боль. Лангриер наклонилась вперёд. - Стоять. - Самым краешком глаза она заметила смутные очертания в дверном проёме. Она моргнула, затрепетала веками. Огромный толстый мужчина, стоял на верхней ступеньке в накинутом белом халате. - Ваша светлость! - Лангриер моментально задвинула железо обратно в жаровню, как будто это её оно жгло. Объятья вокруг головы Монзы внезапно разжались, сапог Пелло слез с её икр. Глаза великого герцога Сальера медленно шевелились на бескрайней шири его бледного лица, с Монзы на Трясучку, и снова на Монзу. - Это они? - Несомненно, они. - Никомо Коска окинул взглядом из-за плеча герцога всё помещение. Монза не могла вспомнить, чтобы хоть раз за свою жизнь была так рада кого-то видеть. Старый наёмник поджал губы. - Для глаза северянина - слишком поздно. - Ну зато для его жизни - как раз вовремя. Но что ты сотворила с её кожей, капитан Лангриер? - Шрамы у неё уже были, ваша светлость. - В самом деле? Настоящая коллекция. - Сальер медленно покачал головой. - Прискорбнейший случай ошибки установления личности. С сего времени, двое этих людей - мои почётные гости. Одежду для них, и как следует займитесь его раной. - Конечно. - Она выдернула шпонку из монзиного рта и склонила голову. - Глубоко сожалею о моей ошибке, ваша светлость. - Вполне понятной. Война есть война. На войне легко обжечься. - Герцог тяжело вздохнул. - Генерал Муркатто, выражаю надежду, что вы согласитесь на постель в моём дворце и утром присоединитесь к нам за завтраком? Загремели спущенные цепи и её руки безвольно упали на бёдра. Ей показалось, что она сумела выдохнуть "да" прежде чем начала рыдать и от рыданий потеряла речь. Ничем не сдерживаемые слёзы бежали вниз по лицу. Ужас, боль и безмерное облегчение.
Ценитель
Кому-нибудь могло бы показаться, что это обычное утро мира и достатка в обширном обеденном зале герцога Сальера, чертоге, где его светлость несомненно проводил много времени. Квартет музыкантов наяривал в дальнем углу прелестную мелодию и каждый лучился улыбкой, словно исполнение серенад для обречённых в окружённом врагами дворце - предел их желаний. Длинный стол ломился от изысканных яств: рыба и раки, слойки и сдоба, мясо и сыр, леденцы, фрукты и фруктовые леденцы уложены на золотые блюда аккуратно, как медали на генеральской груди. Всю еду не съели бы и двадцать, а их обедало лишь трое и двоим из них не хотелось есть. Монза хорошо не выглядела. Обе губы рассечены, лицо, в центре мертвенно-бледное, раздулось с боков, сверкали розовые кровоподтёки, белки глаз покраснели от кровавых прожилок, пальцы тряслись. Коску нервировало смотреть на неё, но, полагал он, могло быть намного хуже. Впрочем, для их северного друга утешение слабое. Наёмник готов был поклясться, что всю ночь сквозь стены слышал его стенания. Он потянулся вилкой, намереваясь наколоть колбаску. Хорошо прожаренное мясо покрывали чёрные полоски от решётки. В его сознании всплыл образ хорошо прожаренного, в чёрную полоску лица Трясучки и он, прочистив горло, взамен подцепил сваренное вкрутую яйцо. И уже почти донеся до своей тарелки, обнаружил его сходство с глазным яблоком. Под аккомпанемент тошнотного урчания, резко стряхнул яйцо с вилки обратно на блюдо и удовольствовался чаем, представляя про себя, что тот крепко разбавлен бренди. Герцог Сальер был занят воспоминаниями о былой славе, как часто склонны поступать люди, когда их слава оказывается далеко позади. Одно из любимых времяпрепровождений Коски - и если оно хоть отчасти так же скучно, как вещал герцог, то он принимает решение с этим завязывать. - ...Ах, ну и банкеты я закатывал в этом зале! Великие мужи и дамы наслаждались моим гостеприимством за этим столом! Рогонт, Кантайн, Соториус. Коли уж на то пошло - сам Орсо. Уже тогда я ни в жизнь не доверял этому хорьколицему обманщику. - Великосветский танец Стирийской власти, - произнёс Коска. - Партнёры не остаются вместе надолго. - Что поделать - политика. - Жировая складка на подбородке Сальера слегка сдвинулась, когда он пожал плечами. - Прилив и отлив. Вчерашний герой, завтрашний злодей. Вчерашний победитель... - Он нахмурился над опустевшей тарелкой. – Боюсь, вы двое последние из моих именитых гостей, и, если изволите меня простить, далеки от звёздного часа своей жизни. Тем не менее! Какие гости придут, таких и надо принимать, и стараться выжать изних как можно больше радости! Коска выдавил вымученную улыбку. Монза не утруждалась даже этим. - Нет настроения подурачиться? По вашим кислым мордам иной бы подумал, что мой город горит! За столом от нас проку всё равно уже не будет. Клянусь, я съел вдвое больше вас обоих вместе взятых. - Коска прикинул, что герцог уж точно весит побольше, чем вдвое от них обоих вместе взятых. Сальер потянулся к бокалу какой-то белой жидкости и поднёс его к губам. - А что это вы пьёте? - Козье молоко. Немного кисловато, зато чудесно помогает пищеварению. Идёмте, друзья - и, конечно же, враги, ведь никто так не ценен могучему мужу, как добрый враг - зову вас прогуляться. - Он обильно кряхтя выбрался из кресла, отставил бокал и живо повёл их по изразцовому полу, покачивая пухлой рукой в такт музыке. - Как ваш спутник, северянин? - Страшно мучается, - прошептала Монза, на вид сама терпящая нечто подобное. - Н-да, н-да, страшное дело. Куда деваться - война, война. Капитан Лангриер сообщила - вас было семеро. С нами блондинка с детским личиком и твой человек, молчаливый, тот, кто принёс талинскую форму и на рассвете умудрился пересчитать все вещи в моей кладовой. Однако не требуется обладать его сверхъестественными способностями, чтобы заметить, что двое из вашей шайки до сих пор... на свободе. - Наши отравитель да мастер заплечных дел, - ответил Коска. - Очень жаль, ведь так трудно отыскать опытных специалистов. - Занятный у вас коллектив. - Для суровой работы и коллектив требуется суровый. Сейчас, полагаю, они уже за пределами Виссерина. - Если у них хоть чуть-чуть работает соображалка, они уже на полпути к пределам Стирии и кто такой Коска, чтобы их винить? - Бросили, хе-хе? - Сальер хрюкнул. - Знакомое чувство. Альянты бросили меня, моих солдат, мой народ. Я в смятеньи. Единственное оставшееся мне утешение - моя живопись. Толстый палец показал в глубину арки - массивные двери раскрыты настеж и льётся солнечный свет. Намётанным глазом Коска заметил глубокий паз в камне. В широкой щели на потолке поблёскивал металлический край. Опускная решётка - или он ничего не смыслит. - Ваша коллекция надёжно защищена. - Естественно. Она самая драгоценная в Стирии, создавалась долгие годы. Её открыл мой прадед. Сальер ввёл их в обширное помещение. Полоска вышитой золотом ковровой дорожки указывала путь к центру. Разноцветный мрамор переливался в лучах солнца сквозь большие окна. Нависающие громадные полотна маслом длинной чередой сгрудились на противоположной стене, сверкали позолоченные рамы. - Этот зал, как вы уже поняли, посвящён мастерам Срединных земель. - Сальер оглядел пространство. Там был угрюмо взиравший портрет лысого Цоллера. Цикл королей Союза - Гарод, Арнольт, Казимир и прочие. Иной мог бы решить, что они срут золотом - до того самодовольным был их вид. Сальер выдержал паузу у монументального полотна посвящённого смерти Иувина. Мелкая, истекающая кровью фигурка терялась среди безмерной необъятности лесов, в низко нависшем небе ярко сверкала молния. Что за кисть! Что за цвета! А, Коска? - Поразительно. - Хотя его глаза не сумели бы отличить эту мазню от других. - В углублённом созерцании этих работ я проводил дни своей радости. Разгадывая скрытые смыслы в замыслах мастеров. - Коска со значением глянул на Монзу. Побольше времени в углублённом созерцании карты боевых действий и поменьше мёртвых художников, и, возможно, Стирия не оказалась бы в теперешней неприятной ситуации. - Скульптуры из Старой Империи, - промурлыкал герцог когда они сквозь широкий проём прошли во вторую галерею, с рядами древних изваяний по обеим сторонам. - Вы бы не поверили стоимости их пересылки из Хальциса. - Герои, императоры, боги. Потерянные носы, потерянные руки, сколы и трещины на туловищах придавали им смущённо-озадаченный вид. Забытые победители десятивековой давности докатились до недоумённых инвалидов. Где это я? И, помилосердствуйте, где же мои руки? - Я всё гадал, как мне быть, - неожиданно сказал Сальер, - и прислушался бы к вашему мнению, генерал Муркатто. Вы известны как в Стирии, так и за её пределами вашей безжалостностью, непреклонностью и прямотой характера. Решительность никогда не была моей выдающейся чертой. Мне трудно определить надлежащий порядок действий, ибо я слишком сильно переживаю о потерях. В тоске заглядываю в двери, что вскоре закроются, и не вижу возможностей, ожидающих за той, что я должен открыть. - Для солдата это слабость, - сказала Монза. - Я знаю. Должно быть, я слабый человек и плохой солдат. Я уповал на добрые намерения, откровенные речи и праведные цели, и кажется, теперь мне и моему народу придётся за это заплатить. - Либо за свою алчность, за предательства и неисчислимые подстрекательства к войне. Сальер рассматривал изваяние мускулистого лодочника. Наверное, это смерть шестом заталкивала души в ад. - Я бы мог бежать из города, во тьме, на шлюпке. Спуститься по реке и уплыть, и ввериться милости моего союзника, великого герцога Рогонта. - Краткая передышка, - проворчала Монза. - Рогонт следующий. - Верно. И бежать, человеку моих серьёзных габаритов? Ужасный позор. Наверно мне стоит сдаться вашему доброму другу генералу Ганмарку? - Вы знаете, что будет дальше. Мягкое лицо Сальера внезапно посуровело. - Надо думать Ганмарк не вчистую лишён милосердия, в отличие от некоторых других псов Орсо? - Затем он снова обмяк, лицо осело в жировые складки под подбородком. - Но соглашусь, вы правы. - Он со значением покосился вбок на статую, за последнюю пару веков, потерявшую голову. - Моя толстая башка на пике – лучшее, на что мне бы пришлось надеяться. Прямо как с добрым герцогом Кантайном и его сыновьями, да, Муркатто? Та спокойно взглянула на него в ответ. - Прямо как с Кантайном и его сыновьями. - Головы на копьях, прикинул Коска, всё ещё в моде, как и раньше. За угол, в очередной зал, ещё больше чем первый. Холсты заполонили стены. Сальер хлопнул в ладоши. - Здесь вывешены стирийцы! Величайшие наши соотечественники! После того как мы умрём и нас позабудут, ещё долго будет длиться их наследие. - Он остановился у сцены суетливой рыночной площади. – Не стоит ли мне поторговаться с Орсо? Купить его благосклонность, выдав ему смертельного врага? Подойдёт женщина, которая убила его старшего сына-наследника? Монза не вздрогнула. Она никогда не была робкого десятка. - Желаю удачи! - Ба. Удача оставила Виссерин. Орсо никогда бы не пошёл на сделку - даже если б я сумел отдать ему живого сына, а вы на славу постарались отсечь такую возможность. Нам остаётся только самоубийство. - Он жестом указал на огромное полотно в тёмной раме - полуголый солдат протягивает меч своему разгромленному генералу. Вероятно, ради свершения последнего жертвоприношения, которое требовала честь. Здесь честь имела человека. - Вонзить клинок могучий себе в нагую грудь, как поступали побеждённые герои прошлых лет! На следующем холсте фигурировал глупо ухмыляющийся виноторговец, прислонившийся к бочке и поднимающий на свет бокал. О, глоток, глоток, глоток. - Либо яд? Смертельный порошок в вино? Скорпионов в простыни? В трусы гадюку? - Сальер рассмеялся им. - Нет? Повеситься? Я знаю, люди часто кончают, когда их вешают. - И он развёл руками от паха в наглядном показе, как будто бы они не до конца понимали, что он имел в виду. - В любом случае звучит поинтереснее яда. - Герцог вздохнул и мрачно уставился на картину с женщиной, застигнутой врасплох по время купания. - Ладно, не будем притворяться, будто у меня хватит храбрости на такой подвиг. Я про самоубийство, а не про кончание. С тем-то я всё ещё раз в день справляюсь, несмотря на мой размер. А ты всё ещё можешь, Коска? - Ху-я-чу, как фон-тан, - подчёркнуто протяжно сообщил он, не желая быть превзойдённым в пошлости. - Но как мне быть? - задумчиво произнёс Сальер. - Как мне... Монза заступила ему дорогу. - Помогите мне убить Ганмарка. - Коска почувствовал, как ползут вверх его брови. Изодранная, избитая, да ещё и во время вражеского нашествия, она ждёт-недождётся снова пустить в дело нож. Нет слов - безжалостная, непреклонная и решительная. - И зачем бы мне это нужно? - Потому что он придёт за вашей коллекцией.- Она всегда умела задеть человека за его самое слабое место. Коска часто наблюдал, как она такое проворачивает. В том числе и с ним. - Придёт и сложит в ящик ваши кувшины и ваши скульптуры и ваши картины и развесит их в сортире Орсо. - Хороший ход, насчёт сортира. - Ганмарк ценитель искусства, как и вы. - Этот хуесос из Союза со мной и рядом не стоял! - Злость внезапно окрасила красным шею Сальера сзади. - Обыкновенный вор и хвастун, пидор-дегенерат, сеет кровь по прекрасной стирийской земле, будто бы её грязь недостойна его сапог! Он может взять мою жизнь, но мои картины ему не достанутся! Я за это в ответе! - Я разделю вашу ответственность, - прошептала Монза, пододвигаясь к герцогу. - Он придёт, когда падёт город. Вломится сюда, прибрать вашу коллекцию. Мы будем ждать, переодетые его солдатами. При его появлении, - она щёлкнула пальцами - мы опустим решётки и он наш! Ваш! Окажите содействие. Но мгновение ушло. На Сальера вновь опустилась непробиваемая облицовка беззаботного равнодушия. - Вот эти два, пожалуй, мои любимые, - он указал небрежным жестом на два сочетающихся друг с другом холста. - Их положено вывешивать в паре. Патрео Гавра исследовал женщин. Свою мать и шлюху-фаворитку. - Шлюхи с матерями, - глумливо усмехнулсь Монза. - В пизду этих художников. Мы говорим о Ганмарке. Поддержите меня! Сальер устало выдохнул. - Ах, Монцкарро, Монцкарро. Если бы ты только обратилась за моей помощью пять лет назад, до Светлого Бора. До Каприла. Хотя бы прошлой весной, прежде чем насадила голову Кантайна на пику над его воротами. Вот тогда мы смогли бы творить добро, соединив силу наших ударов во имя свободы. Хотя бы... - Простите, коль мои слова покажутся вам грубостью - меня всю ночь отбивали как кусок мяса. - На последнем слове голос Монзы слегка дрогнул. - Вы просили моё мнение. Вы проиграли, потому что слишком слабы, слишком мягки и слишком неповоротливы, а не из-за чрезмерной доброты. Вы вполне удачно сражались вместе с Орсо, когда разделяли с ним общие интересы, и вполне радостно улыбались, глядя на его методы решения проблем, пока они приносили вам больше земель. Когда вам было выгодно, ваши люди несли огонь, смерть и насилие. А вовсе не любовь и свободу. Крестьяне Пуранти дождались от вас руки помощи лишь в виде растёршего их в труху кулака. Раз вам так надо, играйте роль мученика, Сальер, только без меня. Мне и без того уже тошно. Коска понял, что содрогается. Существует такая штука, как чересчур много правды, особенно для ушей сильных мира сего. Глаза герцога сузились. - Грубостью? Если ты таким же тоном общалась с Орсо, не трудно догадаться, почему он вас сбросил с горы. Мне почти охота заиметь под рукой собственную пропасть. Скажи, раз уж пошла мода на искренность, что вы натворили, чтобы так разозлить Орсо? По-моему он любил тебя как родную дочь? Куда больше собственных детей, да и не то чтобы кто-нибудь из них троих - лиса, землеройка и мышь - заслуживал любви. Дёрнулась её распухшая щека. - Я стала чересчур популярной среди его народа. - Так. И? - Он испугался, как бы я не захватила его трон. - В самом деле? А ты, выходит, никогда не устремляла на него свой взор? - Только чтобы удержать на нём герцога. - Серьёзно? - Сальер ухмыльнулся Коске. – Навряд ли это было бы первым креслом, которое твои преданные и верные коготки выдрали из-под прежнего обладателя, не так ли? - Я ничего не сделала! - гавкнула она. - Кроме того, что побеждала в битвах его врагов и творила из него величайшего человека Стирии. Ничего! Герцог Виссеринский вздохнул. - У меня пухлое тело, Монцкарро, да вот голова ещё не опухла, но будь по-твоему. Ты воплощённая невинность. Несомненно, в Каприле ты не творила бойню, а раздавала пирожки. Храни свои тайны, раз так хочешь. Теперь они тебе, наверное, сильно пригодятся. Коска сощурился от внезапно вспыхнувшего света, когда они, выйдя в распахнутые двери, прошли гулкой аркадой в девственный сад в самом сердце сальерских галерей. В прудиках по углам плескалась вода. Ласковый ветерок пригибал только что распустившиеся цветы, колыхал листву подстриженных кустов, срывал яркие лепестки с сульджукской вишни, наверняка выдранной из родной почвы и привезённой за море ради удовольствия герцога Виссеринского. Надо всем высилось грандиозное изваяние, водружённое посередине выложенного булыжниками пространства, вдвое или больше превосходящее реальные размеры, высеченное из совершенно белого, почти полупрозрачного мрамора. Голый мужчина, гибок как танцор, мускулист как борец, одна рука вытянута, и кулак в прямом выпаде сжимает бронзовый меч, потемневший и окислившийся зелёными полосами. Как будто отдаёт могучей армии приказ о штурме обеденного зала. На нём был шлем, сдвинутый с макушки назад, идеальные черты лица выражали строгий хмурый взгляд командира. - Воин, - прошептал Коска, когда на его глаза пала тень исполинского клинка, вдоль острого края которого, сияло, отражаясь, солнце. - Да, работа Бонатина, величайшего из стирийских скульпторов, и, наверно его величайшее произведение, высеченное по канонам Новой Империи. Изначально она венчала ступени Дома Сената в Борлетте. Мой отец забрал её как репарацию после Летней Войны. - Он затеял войну? - Рассечённая губа Монзы скривилась. - Ради неё? - Небольшую. Но она этого достойна. Прекрасная, разве нет? - Прекрасная, - солгал Коска. Для голодного - прекрасен хлеб. Для бездомного - прекрасна крыша. Для пьяницы - прекрасно вино. Только тем, кто больше ни в чём не нуждается, приспичит искать красоту в куске скалы. - Я знаю, источником вдохновения был Столикус, отдающий приказ к знаменитой атаке в Битве при Дармиуме. Монза вскинула бровь. - Ведёт в атаку, надо же. Можно предположить, что для такой работёнки он всё же надел бы хоть какие-нибудь штаны. - Это называется правом художника, - ответил Сальер. - Вымысел о мечах и героях. Можно лепить, как захочется. Коска помрачнел. - В самом деле? Мне всегда казалось, что человек выразит больше достойных внимания мыслей, если будет держаться поближе к правде... Его оборвал топот спешащих каблуков, и в сад ворвался взволнованно выглядящий офицер, на лице следы пота, большое пятно чёрной грязи на левой стороне кителя. Он припал на одно колено среди булыжников, склоняя голову. Сальер даже не взглянул на него. - Говори, если должен. - Состоялся ещё один штурм. - Прямо во время завтрака? - Герцог сморщился, положив руку себе на живот. - Этот ваш Ганмарк типичный уроженец Союза - соблюдает обеденный перерыв не больше тебя, Муркатто. Каковы итоги? - Талинцы проломили вторую брешь, в направлении гавани. Мы оттеснили их назад, но с тяжёлыми потерями. У них большое преимущество в численности... - Конечно, большое. Приказывайте своим людям удерживать позиции так долго, как только можно. Полковник облизал губы. - А дальше...? - Это всё. - Сальер не сводил глаз с огромной статуи. - Ваша светлость. - Мужчина повернулся назад и направился к двери. И без сомнения к героической, бессмысленной гибели у того или иного пролома. Бессмысленная гибель была наиболее героическим видом гибели из всех - Коска постоянно находил тому подтверждения. - Виссерин скоро падёт. - Сальер, причмокнул языком, вглядываясь в громадное изваяние Столикуса. - Как глубоко... удручающе. Если б я только был больше похож на него. - Поуже в талии? - пробормотал Коска. - Я имел в виду более воинственным, но раз уж мы загадываем желания, то почему заодно не тонкую талию? Благодарю вас за ваш... честный, до неудобства, совет, генерал Муркатто. Возможно мне понадобится пара дней на принятие решения. - На оттягивание неизбежного ценой сотен жизней. - Тем временем, надеюсь, вы вдвоём останетесь с нами. Вы и трое ваших друзей. - Вашими гостями, - спросила Муркатто - или вашими узниками? - Вы видели, как обращаются с моими узниками. Что же вы выберете? Коска глубоко выдохнул, и не спеша почесал шею. Выбор как-то уже сложился сам собой.
Ужасная мерзость
Лицо Трясучки почти зажило. Слабая розоватая полоса осталась проходить по лбу, через бровь и вдоль по щеке. Скорее всего, она спадёт ещё через пару дней. Глаз ещё малость побаливал, но Трясучка держался молодцом и не подавал виду. В постели лежала Монза, обернув простыню вокруг талии, повернув к нему исхудавшую спину. Он постоял мгновение, улыбаясь, наблюдая, как её рёбра плавно движутся вместе с дыханием, лоскутки тени меж ними сокращались и растягивались. Затем проковылял от зеркала к открытому окну дальней стены и высунулся наружу. Снаружи полыхал город, ночь освещали огни пожаров. Всё же странно - он точно не знал, что это за город и для чего здесь он сам. Медленно шевелились мысли. Он сморщился, потирая щёку. - Больно, - рыкнул он. - Клянусь мёртвыми, больно. - Ох, неужто болит? - Он резко развернулся, зацепившись за стену. Над ним высился Фенрис Наводящий Ужас, задевая лысой головой потолок, половина его тела в наколках из крошечных буковок, остальное заковано в чёрный металл, лицо перекосилось и вздулось, напоминая котелок с кипящей овсянкой. - Ты... ты же, сдох нахуй! Великан захохотал. - И верно, я же сдох нахуй. – Оказывается, в его теле торчал меч - рукоять поверху бедра, острие клинка вылезло из подмышки с другой стороны. Он мотнул толстенным пальцем, тыча на кровь, капающую с рукояти и разлетающуюся по ковру. - Вот, это я понимаю, болит. А ты что, обрезал волосы? Прежде ты мне больше нравился. Бетод показал на свою разбитую всмятку голову, спутанное месиво крови, мозгов, волос, костей. - Жаткнишешь, вы оба. - Он не мог нормально разговаривать, потому что его рот был вбит внутрь себя. - Вож шшо шакое нашшояшшая боль! - Он в сердцах стукнул Наводящего Ужас. - Пошему ты не выигжал, шупой бля полушшёрт? - Я сплю, - проговорил себе Трясучка, пытаясь ухватиться за эту мысль, но его лицо дёргалось и дёргалось. - Это наверняка сон. Кто-то пел. - Я... создан... из смерти! - Молот грохнул о гвоздь. - Я - Великий Уравнитель! - Дыщь, дыщь, дыщь, каждый раз вгоняя дрожь страдания в лицо Трясучки. - Я - буря холмов Высокогорья! - Напевал сам себе Девять Смертей, разрубая на части тело брата. Его обнажённый по пояс торс, переплетение жилистых мышц и шрамов, весь вымазан кровью. - Значит ты - хороший человек, а? - Он с усмешкой махнул в сторону Трясучки ножом. - Ёб твою мать, пацан, пора уже становиться твёрже. Ты должен был меня прикончить. А теперь помоги-ка отрезать ему руки, оптимист. - Мёртвые ведают, я нисколечко не любил эту мразь, но он прав. - Голова трясучкиного брата обращалась к нему со штандарта Бетода, прибитая гвоздями. - Пора становиться твёрже. Пощада и трусость - одно и то же. Как думаешь, сумеешь вытащить этот гвоздь? - Уёбище позорное! - Отец. На безжизненном лице дорожки слёз, трясёт своим кувшином. - Нет, чтобы ты подох, а брат остался жить? Бестолковый хуеплёт! Ты бесполезная, бесхребетная, унылая куча говна! - Всё это чушь, - огрызнулся Трясучка сквозь стиснутые зубы, присаживаясь у огня на корточки. Всю его голову колотило. - Это просто... просто чушь. - Что - чушь? - забулькал Тул Дуру, и когда он произносил слова, из взрезанного горла сочилась кровь. - Всё это. Хари из прошлого, произносящие исполненные смысла речи. По-моему пиздец как банально, нет? Получше этой херни вы ничего не смогли придумать? - Ммм, - сказал Молчун. Чёрный Доу выглядел малость смущённым. - Не вини нас, паренёк. Ты же спишь, нет? Ты отрезал волосы? Ищейка пожал плечами. - Будь ты умней, может тебе и сны бы снились более умные. Он почувствовал за спиной чью-то хватку, над плечом нависало искривлённое лицо. Это Девять Смертей был рядом с ним, кровавые волосы не отлипали от головы, изрезанное шрамами лицо обрамляла чернота. - Будь ты умней, может тебе и глаз бы не выжгли. - И он всадил палец в глазницу Трясучки, давя сильнее и сильнее. Трясучка забился, и скорчился, и заорал, но избежать происходящего не мог. Всё уже было сделано.
Он проснулся, конечно же, с криком. Теперь он всегда так просыпался. Вообще-то криком назвать это трудно, его голос износился до глухого крошашегося огрызка, камнями царапавшего ободранную глотку. Было темно. Боль раздирала лицо как волк забитую тушу. Он раскидал одеяла, шатаясь, пошёл в никуда. Словно горящее железо прижимали к нему до сих пор. Врезался в стену и упал на колени. Согнулся, сдавливая череп ладонями, как будто ладони могли помешать голове расколоться. Он качался из стороны в сторону, напрягая до отказа каждую мышцу. Стенал и стонал, рычал и канючил, пускал слюни и сопли, бормотал и бредил, сошёл с ума, лишился рассудка. Трогал. Нажимал туда. Теребил трепещущими пальцами бинты. - Шшшш, - прикосновение руки. Монза шарила по его лицу, убирая назад волосы. Боль разрубала голову там, где раньше был его глаз, как топор раскалывает полено, а вместе с ней разрубала его сознание, ломала его и выворачивала наизнанку, разбрызгивая ошмётки мыслей, как ошмётки мозгов. - Клянусь мёртвыми... пусть перестанет... нахер, нахер. - Он схватил её за руку и она поперхнувшись, поморщилась. Ему было всё равно. - Убей меня! Убей. Но только пусть перестанет. - Он даже не осознавал, на каком языке говорит. - Убей меня. Клянусь... - Он рыдал, слёзы жалили глаз. Тот, который ещё у него оставался. Она отняла руку, и он снова качался, раскачивался, боль проходила сквозь лицо, как пила сквозь деревянную колоду. Он же пытался быть хорошим человеком, неужто нет? - Я пытался, блядь, сука, пытался. Пусть перестанет... прошу, прошу, прошу, прошу.... - Вот. - Он схватил чубук трубки и присосался к ней, жадно, словно к бутылке пьяница. Он едва ли замечал, как щиплет дым, просто тянул в себя воздух, пока не заполнились лёгкие, и всё это время она держала его, крепко обнимая руками, качала его вперёд-назад. Теперь во тьме появилось множество красок. Сверкающие лужицы. Взамен раскалённого нажима, боль отступила на шаг. Дыхание смягчилось и стало хныканьем, измотанное тело сводила ломота. Она помогла ему подняться, поставила на ноги, трубка со стуком выпала из его кривых рук. Покачивалось открытое окно, картина иного мира. Может быть ада, с красными и жёлтыми проблесками огня, длинными мазками прочерчивающими тьму. Кровать подступила вплотную и поглотила его, засосала в себя. Его лицо по-прежнему билось, стреляло тупыми мучительными ударами. Он всё тужился вспомнить от чего. - Мёртвыми... - прошептал он, по другой щеке бежали слёзы. - Мой глаз. Мне выжгли глаз. - Шшшш, - прошептала она, нежно поглаживая здоровую сторону его лица. - Потише, Коль. Тише. Ночь потянулась к нему, обернулась вокруг него. Прежде чем тьма забрала его, он неуклюже погрузил свои пальцы в её волосы и притянул её лицо к своему, так близко, что можно дотронуться губами до бинтов. - Такой была бы ты, - шепнул он ей. - Была бы ты.
Счёты других людей
- Тут он лазит, - сказал один, с язвой на щеке. - Саджаам лазит. Испачканная грязью дверь, в грязной, испачканной стене, оклеенной развевающимися на ветру старыми листовками, осуждавшими Лигу Восьми как чернейших злодеев, узурпаторов и самых обыкновенных преступников. С каждой взирала пара карикатурных лиц - раздувшийся герцог Сальер и насмешливый герцог Рогонт. Пара настоящих самых обыкновенных преступников стояла у прохода, едва ли не столь же карикатурно. Один темнокожий, второй с забитой наколками рукой, оба просматривали улицу с одинаково сердитыми лицами. - Спасибо вам, дети. Теперь поешьте. - Шенкт вложил по серебреннику в грязную ладошку каждого, двенадцать пар глаз на пыльных лицах замарашек обалдели при виде такой кучи денег. Он понимал, им его щедрость принесёт мало добра уже по прошествии пары дней, не говоря уж о паре лет. Они попрошайки, воры, шлюхи - завтрашние покойники. Но Шенкт причинил в своей жизни столько вреда людям, что где только мог, пытался быть добрым. Он знал, что этим ничего не исправить. Но возможно какой-нибудь монете удастся покачнуть весы судьбы на жизненно необходимое деление, и пощадить одного из них. Было бы очень здорово, если бы уцелел хотя бы один. Он тихонько напевал про себя, пересекая улицу, всю дорогу двое у дверей не сводили с него хмурых рож. - Я здесь переговорить с Саджаамом. - Оружие есть? - Всегда при мне. - Он и темнокожий охранник мгновение смотрели друг на друга. - Моё остроумие всегда наготове и в любой миг способно нанести удар. Никто из них не улыбнулся, но Шенкт и не ждал от них этого, да и к тому же ему было плевать. - Что ты собираешься сказать Саджааму? - "Ты Саджаам?" - вот каков будет мой первый ход. - Издеваешься над нами, человечек? - охранник положил руку на свисающую с пояса палицу, без сомнения считая себя устрашающим. - Я бы не посмел. Мне бы отдохнуть, да бабло просадить, только и всего. - Может ты всё же пришёл по адресу. За мной. Он повёл Шенкта через жаркую, чадящую комнату, где в маслянистом дыму двигались тени. Светили синие, зелёные, оранжевые, красные огни ламп цветного стекла. Курильщики шелухи располагались вокруг них, бледные лица искажались улыбками, либо провисали - пусто и вяло. Шенкт обнаружил, что снова напевает и оборвал себя. Спутанные занавеси раздвинулись, впуская в большую подсобную комнату, пахнущую немытыми телами, дымом и рвотой, гнилой жратвой и поганой житухой. Человек, покрытый наколками, сидел, скрестив ноги, на пропитанных потом подушках, прислонив рядом с собой к стене секиру. Другой сидел на дальней стороне комнаты, ковыряя ножом мерзкий кусок мяса, положив рядом с тарелкой заряженный арбалет. Над его головой висели старинные часы, гирьки свисали из-под низа, как кишки из-под выпотрошенного трупа. Качался маятник, тик, тик, тик. На длинном столе в центре комнаты располагалось сопутствующее карточным играм имущество. Монеты с фишками, бутылки со стаканами, свечи с трубками. Вокруг рассиживались мужчины, общим числом шестеро. Толстяк по правую руку от Шенкта, костлявый по левую - заикаясь шутил своему соседу. - ... он её вы-вы-выеб! Грубый смех, грубые лица, дешёвые огарки дымятся дешёвым дымом, дешёвое пойло, дешёвая жестокость. Провожатый Шенкта двинулся полукругом ко главе стола и склонился пошептаться с широкоплечим мужчиной - темнокожим, седовласым, с властной несуетливой улыбкой хозяина на морщинистом лице. Он играл золотой монеткой, перекатывая её блеск между костяшками пальцев. - Ты Саджаам? - спросил Шенкт. Тот кивнул, абсолютно непринуждённо. - Я тебя знаю? - Нет. - Стало быть, незнакомец? Мы не слишком-то привечаем здесь незнакомцев, так, друзья мои? Пара друзей полуискренне усмехнулась. - Большинство наших покупателей мы хорошо знаем. Чем же тебе может помочь Саджаам, незнакомец? - Где Монцкарро Муркатто? Подобно провалившемуся на тонком льду человеку, комнату стремительно засосало в ужасную тишину. В тот невыносимый покой перед развержением небес. В ту отяжелевшую, готовую прорваться неизбежностью, незыблемость. - Талинская Змея умерла, - проурчал Саджаам, сужая глаза. Шенкт почувствовал, как медленно зашевелились люди по бокам. Сползали улыбки, ноги вползали в пригодные убивать позиции, руки ползли к оружию. - Она жива и ты знаешь где. Я хочу лишь поговорить с ней. - Какого х-хе-хера этот, х-ху-хуй о себе возомнил? - вопросил костлявый игрок, а несколько других заржали. Скованным, фальшивым смехом, скрывая своё волнение. - Только скажите мне, где она. Пожалуйста. И тогда сегодня ничто не ляжет грузом ни на чью совесть. - Шенкт не стеснялся умолять. Он давным-давно послал подальше своё честолюбие. По очереди заглянул каждому в глаза, каждому давая шанс отдать то, что ему нужно. Он, когда мог, всегда давал шансы каждому. Хотелось бы только, чтобы больше людей сумело ими воспользоваться. Но они лишь усмехались над ним и друг над другом, а шире всех лыбился Саджаам. - Мне и так легче легкого нести совесть по жизни. Старый наставник Шенкта мог бы сказать то же самое. - Некоторым из нас удаётся. Это дар. - Слушай сюда. Мы бросим жребий. - Саджаам поднёс монетку на ладони к свету, сверкнуло золото. - Орёл - мы тебя убьём. Решка - я скажу тебе, где есть Муркатто... - Его улыбка была сплошь яркие зубы поперёк тёмного лица. - А потом мы тебя убьём. - Был тончайший свист металла, когда монетка взлетела вверх. Шенкт носом втянул в себя воздух, медленней, медленней. Золото поползло по воздуху, переворачиваясь, поворачиваясь. Часы ударили глубоко и плавно, как вёсла линейного корабля. Бумм... бумм... бумм.... Кулак Шенкта погрузился в громадное брюхо толстяка справа почти по локоть. Кричать было нечем, и тот выкатывая глаза легонечко издал обрывок вздоха. Мгновение спустя ребро раскрытой ладони Шенкта сокрушило его изумлённое лицо и наполовину оторвало ему голову, сминая кости как бумагу. Кровь разбрызнулась над столом, замирая чёрными сгустками, выражения лиц людей по бокам только сейчас начали меняться от гнева к потрясению. Шенкт сдёрнул ближайшего из них с кресла и швырнул в потолок. Вопль, не успев начаться, оборвался ударом о пару стропил, лопнула древесина, закружились щепки, истерзанное тело рухнуло вниз в слабом дожде пыли и отвалившейся штукатурки. Ещё до того, как тот ударился об пол, Шенкт ухватил за голову очередного игрока и протаранил-протащил его лицо сквозь стол, сквозь пол под ним. Карты и осколки стаканов, разбитые доски, куски дерева и человеческой плоти образовали разбухающее облако. Пока тот съезжал вниз, Шенкт вырвал топорик из его руки и метнул оружие через всю комнату в грудь человека в наколках, начинавшего привставать с подушек с первой, срывающейся с губ, нотой боевого клича. Орудие вошло в него тупым топорищем - сначала - но никакой разницы не было. Топорик закрутил его вокруг себя, как детский волчок, вспарывая плоть широкой раной, кровь брызнула из тела сразу во всех направлениях. Глубоким искажённым стуком чпокнул арбалет, тетива изогнулась, выталкивая болт ему навстречу. Наконечник неторопливо плыл сквозь густо замешанный с пылью воздух, будто сквозь патоку, древко слегка виляло туда-сюда. Шенкт поймал его на лету и вогнал прямо в череп ещё одного. Лицо того сложилось само в себя, из-под рваной кожи полезло мясо. Шенкт ухватил его под челюсть и крутанув запястьем, отправил труп в полёт вдоль комнаты. Тот врезался в лучника, оба тела вмялись друг в друга, размашисто влепились в стену, сквозь стену, на простор переулка за стеной, оставляя за собой неровную дыру в расколотых толстых досках. Охранник с ворот держал над головой булаву, в открытый рот залетал воздух, как будто он готовился зареветь. Шенкт перепрыгнул обломки стола и шлёпнул его по груди тыльной стороной ладони - рёбра лопнули и бандит закрутился, завиваясь штопором, булава вылетела из безжизненной руки. Шенкт шагнул вперёд и поймал в воздухе монетку Саджаама на пути вниз, металл впечатался в ладонь. Он выдохнул, и снова потекло время. Последняя пара трупов стукнулась об пол. Обвалилась штукатурка, оседала пыль. Левый башмак мужика в наколках колотил по половицам – умирая, тот дёргал ногой. Кто-то из оставшихся стонал, но не очень долго. Последние капли крови грибным дождиком упали на них сверху, наводя морось среди разбитых стёкол, разбитой мебели, разбитых тел. Лопнула одна из подушек, белым облаком планировали перья. Шенкт потряс кулаком у самого осунувшегося лица Саджаама. Оттуда со свистом вырвался пар, а затем расплавленное золото потекло промеж пальцев, сверкающими дорожками сбегая вниз по предплечью. Он разжал руку и придвинул её ближе, кисть вымазана кровью и яркими пятнами металла. - Ни орёл, ни решка. - Ху...ху...ху... - Заикающийся оставался сидеть на месте, где раньше был стол, одеревенелой рукой сжимая карты, весь с головы до ног заляпанный, забрызганный, залитый кровью. - Ты, - сказал Шенкт. - Заика. Свободен. - Ху... ху... - Ты один получаешь пощаду. Прочь, пока я не передумал. Лопочущий бедолага уронил карты, хныча, попятился к двери и, спотыкаясь, скрылся за ней. Шенкт смотрел, как тот уходит. Славно, если уцелеет хотя бы один. Когда он повернулся обратно, Саджаам замахнулся над его головой стулом. Который рассыпался на части, ударившись о плечо Шенкта, отломленные куски, стуча и отскакивая, покатились по полу. Жест отчаяния - Шенкт едва ли почувствовал хоть что-то. Ребро его ладони врубилось в толстенную руку старика, хрустнувшую как сухая тростинка, перевернуло его и отправило катиться по полу через всю комнату. Шенкт двинулся за ним, его потёртые рабочие ботинки не издавали ни звука, протаривая путь через руины и обломки. Саджаам закашлялся, помотал головой, изгибаясь, стал отползать на спине червяком, пуская бульки сквозь стиснутые зубы, рука неестественно волочилась следом. Каблуки его прошитых гуркских туфель лягали об пол, оставляя прерывистые следы среди крошева пыли, крови, перьев и щепок - целиком устилавшего комнату, подобно покрывшему лес ковру осенних листьев. - Человек спит большую часть жизни, даже когда бодрствует. Так мало времени, но всё ж обязательно надо проводить его в кромешном забытьи. В злобе, в отчаянии, уткнувшись в ничего не значащее ничто. Какие карты на руках моего противника и сколько денег я смогу у него вытянуть. Вон тот игрок слишком высоко поднял над столом карты и не сумел спрятать флеш. Хотелось бы мне быть повыше. Что будет на ужин, ведь мне так не нравится пастернак. Шенкт носком ботинка откатил с дороги изувеченный труп. - Потребна минута, подобная этой, чтобы вздрогнуть до основания, воздеть очи к небесам вместо грязи, приковать взор к настоящему. Теперь ты знаешь, как прекрасно каждое мгновение. Это - мой подарок тебе. Саджаам достиг стены и ползком начал проталкивался вверх по ней, медленно поднимаясь на ноги, сломанная рука безжизненно свисала. - Я презираю насилие. Это последнее орудие, прибежище одних лишь слабых разумом. - Шенкт остановился на расстоянии шага. - Поэтому давай больше не глупить. Где Монцкарро Муркатто? Стоило отдать должное храбрости этого мужчины - он потянулся к кинжалу на поясе. Шенктов указательный палец погрузился в ямку, там, где плечо соединяется с грудью, прямо под ключицей. Он прошёл сквозь рубашку, кожу, плоть. Остальная часть кулака тяжело двинула Саджаама в грудь и прижала его спиной к стене. Ноготь уже царапал изнутри кость лопатки, зарывшись в плоть по костяшку кулака. Саджаам вскрикнул, кинжал выпал из обмякших пальцев. - Больше не глупить, я сказал. Где Муркатто? - Последнее, я слышал, в Виссерине! - Он сипел от боли. - В Виссерине! - В осаде? - Саджаам кивнул, стиснув кровавые зубы. Если Виссерин ещё не взят, он обязательно падёт к тому времени, как Шенкт туда доберётся. Но он никогда не бросал работу на полпути. Он оттолкнётся от предположения, что она жива и продолжит погоню. - Кто с ней, кто ей помогает? - Один северный голодранец, называет себя Трясучка! Мой человек, по имени Дружелюбный! Бродяга! Арестант из Безопасности! - Да-а? - Шенкт вкручивал палец в человечью плоть, кровь выдавливалась из раны и стекала по его руке между присохших к предплечью золотых полосок, каплями падая с локтя - кап, кап, кап. - А! А! Я свёл её с отравителем, его зовут Морвеер! Перед Вестпортом, а в Сипани с женщиной, Витари! - Шенкт помрачнел. - Эта женщина может решать вопросы. - Муркатто, Трясучка, Дружелюбный, Морвеер... Витари. Безнадёжный утвердительный жест, стиснутые зубы Саджаама разбрызгивали слюну с каждым тяжким, агонизирующим выдохом. - И куда же она со своими отважными спутниками отправится в следующий раз? - Точно не знаю! Ах! Она сказала - семеро! Семь человек, что убили её брата! А! Может, Пуранти! Успеть до прихода армии Орсо! Если она завалит Ганмарка, то может попытаться кончить Верного! Верного Карпи! - Может попытаться. - Шенкт с тихим чпокающим отзвуком рывком вытащил палец и Саджаам осел, сползая по стене, пока не стукнулся копчиком об пол, кривя от боли судорожно дёргающееся, потное лицо. - Пожалуйста, - прохрипел он. - Я помогу тебе. Помогу её найти. Шенкт присел перед ним на корточки, окровавленные руки свешивались с окровавленных коленей. - Но ты уже помог. Дальше я справлюсь сам. - У меня есть деньги! У меня есть деньги! Шенкт ничего не сказал. - Я собирался сдать её Орсо, рано или поздно, вопрос был только в цене. Снова ничего. - Тебе без разницы? Молчание. - Я говорил суке, что она станет моей смертью. - Ты был прав. Надеюсь, тебя это утешит. - Не очень. Надо было убить её сразу. - Но ты позарился на её деньги. У тебя есть что сказать? Саджаам уставился на него. - Что сказать? - Некоторым хочется что-нибудь высказать, в конце. А тебе? - Что ты такое? - прошептал он. - Я был множеством вещей. Ученик. Посланник. Похититель. Солдат былых войн. Слуга великих сил. Участник великих событий. А теперь? - Шенкт грустно сдул щёки, окинув глазами искалеченные трупы - изогнутые, распростёртые, наваленные посреди комнаты. - Теперь, наверное, я тот, кто сводит счёты других людей.
Мастер фехтования
У Монзы снова тряслись руки, что не явилось для неё чудом. Кинжал, страх, незнание переживет ли она следующий миг. Убили брата, её сломали, погибли все её труды. Боль, иссушающая жажда шелухи, вечное недоверие - день за днём, неделя за неделей. А ещё смерти, по её вине - в Вестпорте, в Сипани - огромной массой свинца скопились на её плечах. Последних нескольких месяцев хватило бы, чтобы у любого затряслись руки. Но может быть, это произошло лишь только тогда, когда Трясучке выжигали глаз. Случилось вместе с осознанием того, что она - следующая. Она взволнованно посмотрела на дверь между своей комнатой и его. Скоро он проснётся. Снова крики - очень плохо, либо молчание - гораздо хуже. Будет стоять там, на коленях, смотреть на неё единственным оком. Своим осуждающим взглядом. Она знала, что должна быть благодарной ему, должна заботиться о нём, так, как привыкла заботиться о брате. Но всё большая её часть желала лишь бить его ногами и не останавливаться. Может и правда, когда не стало Бенны всё тёплое, и доброе, и человечное в ней осталось гнить вместе с его телом на горном склоне. Она стянула перчатку и вгляделась в то, что было под ней. Тонкие розовые шрамики, где раздробленные кости засовывали обратно внутрь. Глубокая красная черта, где в неё врезалась проволока Гоббы. Она скрутила пальцы в кулак, точнее во что-то похожее, за исключением мизинца, по-прежнему смотрящего в сторону, как дорожный указатель в никуда. Дёргало уже не так сильно, как раньше, хотя достаточно, чтобы она скорчила гримасу, когда всплеск острой боли, прорезавшись сквозь страх, развеял её задумчивость. - Месть, - прошептала она. Убить Ганмарка было всем, что сейчас имело значение. Его мягкое, грустное лицо, его слабые, водянистые глаза. Спокойно ударил Бенну мечом в живот. Перекатил через перила террасы его тело. Вот так вот. Она крепче сдавила кулак, оскалив на него зубы. - Месть. - За Бенну и за себя. Она была Мясником Каприла, бесстрашным, беспощадным. Она была Талинской Змеёй, смертельной, как гадюка и не более склонной раскаиваться. Убить Ганмарка, а затем... - Того, кто следующий. - И её рука была твёрдой. Громкий топот бегущих ног донёсся из зала снаружи и постепенно удалился. Она услышала, как кто-то кричит в отдалении, не в силах разобрать слова, но и не в силах ни с чем спутать предельный ужас в его голосе. Она пересекла комнату и открыла окно. Её комната, или камера, располагалась высоко, в северной лицевой части дворца. Каменный мост соединял берега Виссера выше по течению, крошечные точки быстро двигались по нему. Даже с этого расстояния ей было ясно - люди бегут, спасая жизни. Хороший генерал обязан различать запах паники, и внезапно, всё кругом завоняло. Должно быть, люди Орсо, наконец, взяли стену. Разграбление Виссерина началось. Вот уже Ганмарк устремился во дворец, чтобы заполучить в собственность знаменитую коллекцию герцога Сальера. Скрипнув, отворилась дверь и Монза крутанулась в развороте. В проходе стояла капитан Лангриер, одетая в талинскую форму, в руке выпячивался мешок. У одного её бедра висел меч, а у второго - длинный кинжал. У Монзы ничего подобного не было и ей оставалось лишь остро осознавать сей факт. Она встала, свесив руки по бокам, пытаясь выглядеть так, будто не готова каждой мышцей к смертному бою. И к смерти, что гораздо более вероятно. Лангриер не спеша вошла в комнату. - Так ты на самом деле Муркатто? Ничего себе. - Я Муркатто. - Светлый Бор? Мусселия? Высокий Берег? Ты выиграла все эти сражения? - Верно. - Ты приказала перебить весь тот народ, в Каприле? - Чего доёбываешься? - Герцог Сальер объявил, что решил сделать по-твоему. - Лангриер небрежно бросила мешок на пол. Обвиснув, он раскрылся. Внутри сверкнуло металлом. Талинские латы, которые Дружелюбный раздобыл возле пролома. - Лучше надень их. Неизвестно, сколько времени понадобится твоему другу генералу Ганмарку подойти сюда. Стало быть, жива. Покамест. Монза выудила из мешка лейтенантский китель и натянула его поверх своей блузы, спешно застёгивая. Лангриер наблюдала за ней с минуту, а потом заговорила. - Я просто хотела сказать... раз выпал такой шанс. Ну. Что я всегда тобой восторгалась, вот так вот. Монза вылупилась на неё. - Чего? - Женщина. Воин. Побывавшая там, где ты побывала. Свершившая то, что ты свершила. Может ты и стояла по ту сторону от нас, но ты всегда была кем-то вроде героя, для... - Думаешь, мне не похер? - Монза не знала, отчего её тошнит больше - от того, что её назвали героем или от той, что это произнесла. - Не вини за то, что я тебе не поверила. Женщина твоей репутации, по-моему, должна вести себя потвёрже в таких переделках... - Ты когда-нибудь смотрела, как кому-нибудь начисто выжигали глаз, понимая, что следующая - ты? Лангриер пошевелила губами. - Не стану утверждать, что подходила к вопросу с этой стороны. - А ты попробуй, увидишь в конце, насколько ты окажешься невъебенно твёрдой. - Монза натянула снятые с кого-то сапоги, не так уж и плохо сидевшие на ней. - Вот. - Лангриер протягивала ей кольцо Бенны, крупный камень переливался кровавым цветом. - Всё равно мне не подошло. Монза выхватила его из её руки, вкрутила себе на палец. - И что? Вернула то, на что ограбила, и думаешь, что между нами всё ровно? - Послушай, я прошу прощения за глаз твоего мужчины и всё остальное, но дело не в тебе, понимаешь? Некто угрожает моему городу, мне нужно узнать каким образом. Я не любительница таких вещей, просто приходится делать так. Не притворяйся, что не творила вещей и похуже. Я не жду от тебя веселья и обмена хохмами. Но на данный момент, пока перед нами стоитобщая задача, всё что прошло, стоит оставить в прошлом. Монза одевалась молча. Что скрывать, в словах капитанши была правда. Сама она делала и похуже. Во всяком случае, смотрела, как делают другие. Позволяла так делать, что отнюдь не лучше. Она застёгивала нагрудник, должно быть перешедший по наследству от некоего стройного офицера и подошедший ей по размеру. Продела последний ремешок. - Мне нужно что-нибудь, чем я убью Ганмарка. - Когда мы спустимся в сад, возьмёшь себе клинок, не... Монза увидела, как на рукоять кинжала Лангриер легла рука. Та, с удивлением начала оборачиваться. - Ка... - Из шеи, спереди, выскользнуло острие. Сзади нависло лицо Трясучки, опустошённое и блеклое, большую его половину туго стягивали бинты, бледное пятно расплывалось по ткани там, откуда раньше смотрел его глаз. Левая рука обвилась вокруг груди Лангриер, прижимая женщину к нему. Крепко, как любимую. - Дело не в тебе, понимаешь? - Он почти что поцеловал её в ушко, когда кровь начала течь с кончика ножа, густой чёрной струёй вниз по горлу. - Ты забрала мой глаз. А я заберу твою жизнь. - Она открыла рот, и оттуда вывалился язык, и кровь начала сочиться по его кончику и дальше, на подбородок. - Я не любитель таких вещей. - Её лицо посинело, глаза вылезли из орбит. - Просто приходится делать так. - Она взбрыкнула ногами, каблуки сапог стукнули о доски, когда он поднял её в воздух. - Прошу прощения за твою шею. - Лезвие дёрнулось туда-сюда и развалило ей глотку, тёмная кровь полилась на постельное бёльё, брызнула на стену веером алых капелек. Трясучка выпустил её и та, завалившись, распростёрлась лицом вниз, словно кости обратились в грязь, сбоку вытек ещё один кровавый сгусток. Её сапоги шевельнулись, скребя носками. Пальцы одной руки царапнули пол. Трясучка долго втягивал носом воздух, затем с силой выдохнул и поднял глаза на Монзу - и он улыбался. Насмешливой дружеской улыбочкой, как будто они вместе смеялись над только им понятной шуткой, которая так и не дошла до Лангриер. - Клянусь мёртвыми, для таких дел я уже в норме. Она сказала - Ганмарк в городе? - Уу. - Монза не могла говорить. Её кожу щипало и жгло. - Тогда, думаю, у нас впереди полно работы. – Трясучка, похоже, не замечал быстро расширяющуюся лужу крови, просачивающуюся между его пальцев ног, омывающую его большие босые ступни. Он поднял мешок и заглянул внутрь. - Доспехи, стало быть, тут? Полагаю, мне лучше как следует принарядиться, да, вождь? Ненавижу являться на праздник в неподобающем виде.
Сад посередине сальерской выставочной галереи не подавал ни малейших признаков нависшего неотвратимого рока. Текла водичка, шелестели листья, пчёлка лениво перепархивала с цветка на цветок. Белые лепестки время от времени осыпались с вишнёвых деревьев и припорашивали стриженые газоны. Коска сидел, скрестив ноги, и затачивал лезвие меча, мягко позвякивала сталь. В ляжку вдавливалась фляга Морвеера, но в той не ощущалось нужды. Смерть стояла на пороге, и значит, он умиротворён. Блаженный миг перед бурей. Солнце грело лицо. Он запрокинул голову, прикрыл глаза, и стал размышлять, почему никогда не чувствует себя так здорово, пока весь мир вокруг не полыхнёт. Тихий ветерок пролетал сквозь затенённые колоннады, сквозь двери увешанных картинами залов. Сквозь единственное открытое окно, где маячил Дружелюбный, в доспехах талинского стражника, сосчитавший каждого воина на громадном эпохальном полотне Назурина о Второй Осприйской битве. Коска усмехнулся. Он всегда старался проявлять снисхождение к человеческим слабостям. У него самого их, в конце концов, хватало. Осталось наверно с полдюжины гвардейцев Сальера, обряженых в солдат армии герцога Орсо. Верные, готовые умереть вместе со своим повелителем люди. Он фыркнул, в очередной раз проводя оселком по кромке клинка. Верность наряду с честью, дисциплиной и самоотречением для него всегда стояла в списке непостижимых добродетелей. - Чему ты так рад? - Дэй присела возле него на траву, жуя губу и держа арбалет поперёк коленей. Мундир, который она носила, должно быть снят с какого-то погибшего юного барабанщика - на ней он сидел хорошо. Просто превосходно. Коска задавался вопросом, нет ли чего плохого в том, что ему кажется чрезвычайно соблазнительной хорошенькая девица в мужских одеждах. Он задавался и другим вопросом: нельзя ли склонить её оказать товарищу по оружию... небольшую помощь, заострить перед началом сражения его клинок? Он прочистил горло. Конечно, нет. Но человек имеет право на мечту. - Наверно что-то не так в моей голове. - Он потёр сталь, большим пальцем выискивая огрехи. - Рано встать с постели. - Зазвенел металл. - Честный труд нас ждёт. - Вжикал оселок. - Мир. Размеренность. Трезвость. - Он поднял меч на свет и рассматривал, как сверкает сталь. - Все эти вещи приводят меня в ужас. Напротив, смертельная опасность долго была моим единственным облегчением. Съешь чего-нибудь. Твои силы нам понадобятся. - У меня нет аппетита, - мрачно проговорила она. - Никогда прежде не шла на верную гибель. - Ой, ну что ты, никогда не произноси такие слова. - Он встал, отряхнул лепестки с капитанской символики на рукавах краденого мундира. - Если есть хоть одна вещь, которую я выучил во всех моих последних схватках, так это то, что гибель никогда не бывает верной, а всего лишь... крайне вероятной. - Воистину воодушевляющая речь. - Стараюсь. Серьёзно. - Коска, хлопнув, задвинул меч в ножны, подобрал монзин Кальвес и лёгкой походкой двинулся в направлении статуи Воина. Его светлость герцог Сальер стоял в бугрящейся мускулами тени, нарядившись ради благородной смерти в белоснежное, без единого пятнышка обмундирование, отороченное золотой тесьмой. - Как всё могло кончиться так? - задумчиво рассуждал он. Тот же самый вопрос Коска задавал себе очень часто, когда высасывал последние капли из той или иной низкопробной бутыли. Когда недоумённо просыпался в той или иной незнакомой подворотне. Когда выполнял тот омерзительный, дешёвый акт насилия. Или иной. - Как всё могло... этим кончиться? - Вы недооценили ядовитое честолюбие Орсо и безжалостное уменье Муркатто. Как бы то ни было, сильно не расстраивайтесь, на это попадались мы все. Глаза Сальера вылупились в сторону. - Вопрос подразумевался как риторический. Но, кончено, вы правы. Похоже, я виновен в самонадеянности и приговорен к суровому штрафу. Отдать ни больше, ни меньше, как всё что у меня есть. Но кто б догадался, что юной женщине удастся одерживать над нами одну победу за другой? Как я хохотал, когда вы назначили её своим заместителем, Коска. Как все мы ржали, когда Орсо доверил ей командование. Мы уже намечали триумфальные шествия и делили между собой его земли. Теперь наш смех обернулся плачем, да? - Я замечал за смехом такую привычку. - Полагаю, это свидетельствует о том, что она великий солдат, а я - очень плохой. Но всё же, я никогда и не стремился стать воином, и был бы совершенно счастлив, остаться всего лишь великим герцогом. - А сейчас вместо этого вы никто, также как и я. Такова жизнь. - Однако, подходит время для одного, последнего выхода. - Для нас обоих. Герцог снова заулыбался. - Пара умирающих лебедей, а, Коска? - Скорее пара старых индюков. Почему вы не бежите, ваша светлость? - Должен признаться, я и сам удивляюсь. Думаю, гордость. Я всю жизнь провёл великим герцогом Виссеринским, и настроен им же и умереть. Я отказываюсь превращаться в обычного толстого мастера Сальера, некогда досточтимого. - Гордость? Не стал бы заявлять, что у меня навалом этого хозяйства. - Тогда почему не бежишь ты, Коска? - Полагаю... - Почему же он не сбежал? Старый мастер Коска, некогда досточтимый, тот, кто всегда под конец вспоминал о собственной шкуре? Глупая влюблённость? Храбрость сумасшествия? Раздача старых долгов? Или просто милосердная гибель избавит его от дальнейшего позора? - Взгляните же! - Он указал на врата. - Лишь подумали о ней, и она явилась. Она надела талинскую форму, собрала и засунула под шлем волосы, твёрдо выпятила челюсть. Чисто - серьёзный молодой офицерик, чисто побрившись этим утром, решил приняться за военное дело - ремесло настоящих мужиков. Если бы Коска не знал, он бы не угадал ни за что. Возможно, что-то еле заметное в её походке? В посадке бёдер, длине шеи? Женщина в мужской одежде, опять. Они сговорились его мучить? - Монза, - окликнул он. - Я уж волновался, что ты не придёшь! - И оставлю тебя одного погибать смертью храбрых? - Трясучка шёл за ней, нацепив на себя нагрудник, поножи и шлем, снятые с трупа верзилы недалеко от пролома. Из слепой глазницы обвиняюще глядели бинты. - Из того, что я слышал, они уже у дворцовых ворот. - Так быстро? - Сальер провёл языком по пухлым губам. - А где капитан Лангриер? - Сбежала. Похоже, слава её не привлекла. - Неужели в Стирии больше не сыскать верности? - Мне, по крайней мере, не попадалась. - Коска подбросил Кальвес в ножнах, и Монза ловко поймала его в воздухе. - Если не считать верности каждого самому себе. Есть какой-нибудь план, не считая ожидания, пока Ганмарк не позовёт нас? - Дэй! - Она указала на более узкие окна верхнего этажа. - Я хочу, чтобы ты забралась туда. Опусти решётку, когда мы начнём разбираться с Ганмарком. Или когда он начнёт разбираться с нами. Девушка лучилась от облегчения - хотя бы временно её отсылают подальше от опасности, правда, не более чем временно. - Захлопнуть ловушку. Ладушки. - Она посеменила к одной из дверей. - Мы ждём здесь. Когда Ганмарк прибудет, мы сообщим ему что взяли в плен великого герцога Сальера. Подведём его светлость поближе, а затем... вы понимаете, что все мы можем запросто сегодня погибнуть? Герцог слабо улыбнулся, подтрясывая обвислыми щеками. - Я не боец, генерал Муркатто, но и не трус. Если пришёл мой час, я не прочь плюнуть из могилы. - Совершенно с вами согласна, - произнесла Монза. - Ох, а я нет, - вклинился Коска. - Ведь плюй не плюй - могила есть могила. Ты точно уверена, что он придёт? - Придёт. - И когда он появится, то что? - Убивай, - прорычал Трясучка. Кто-то вручил ему щит и тяжёлый бердыш с длинным шипом с обратной стороны. Он проделал им зверский на вид пробный взмах. Монза сглотнула, дёрнув кадыком. - Думаю, надо подождать, и мы увидим. - Ага, подождём - увидим. - Коска просиял. - Мой родной план.
* * *
Откуда-то из дворца донёсся грохот, отдалённые крики, вроде бы смутный отзвук звона стали. Монза левой рукой нервно покачивала Кальвес, извлечённый из ножен и свисавший вдоль её ноги. - Вы слышали? - Рядом с ней одутловатое лицо Сальера побледнело как масло. Его рассредоточенные по саду гвардейцы перебирали своё заимствованное оружие. Навряд ли вдохновлённей, чем он. Но в том-то и дело, идя навстречу гибели - как часто замечал ей Бенна. Чем она ближе, тем хуже кажется вся затея. По виду Трясучки нельзя сказать, что его одолевали сомнения. Быть может, их выжгло раскалённое железо. Всё как у Коски - радостная ухмылка с каждым мигом росла вширь. Дружелюбный присел на корточки, катая кости среди булыжников. Он поднял на неё взгляд пустого, как обычно, лица. - Пять и четыре. - Это хорошо? Он пожал плечами. - Это девять. - Монза подняла брови. Она собрала странный отряд, так и есть, но когда у тебя полубезумный замысел, тебе нужны как минимум полубезумные люди, чтоб довести его до конца. Разумных могут соблазнить замыслом получше. Снова треск, и пронзительный вопль, на этот раз ближе. Солдаты Ганмарка расчищают путь сквозь дворец, направляясь к саду в его сердцевине. Дружелюбный ещё раз бросил кости, затем собрал их, и встал, взяв в руку меч. Монза пыталась стоять спокойно, глаза сосредоточенно глядели на проём - за ним простирался полный картинами зал, а далее арка, ведущая в остальную часть дворца. Единственный проход внутрь.
За аркой показалась голова в шлеме. Затем тело в доспехах. Талинский сержант - настороженно держит поднятыми щит и меч. Монза глядела, как он пробирается под решёткой, и далее по мраморным плиткам. Озираясь, он вышел на солнце и нахмурился при виде них. - Сержант, - коротко произнёс Коска. - Капитан. - Мужчина вытянулся, опустив меч. За ним шли другие. Хорошо вооружённые талинские солдаты, бородатые бойцы бдительно топали по галерее с оружием наизготовку. Вид у них был удивлённый, но не встревоженный - ни с того ни с сего встретили своих, уже забравшихся в сад. - Это он? - спросил сержант, указывая на Сальера. - Он самый, - сказал Коска, ухмыляясь в ответ. - Вот это да. А еблан-то жирный, правда? - Что есть - то есть. Сквозь двери прибывали солдаты, а следом скопление офицеров штаба в незапылённых мундирах, при мечах, но без доспехов. Во главе, излучая неоспоримую власть, шагал человек с нежным лицом и грустными, водянистыми глазами. Ганмарк. Монза может и почувствовала бы некое мрачное удовлетворение от того, что так легко предугадала его действия, но всё заслонила растущая при виде генерала ненависть. У левого бедра он носил длинный меч, у правого - короткий. Длинный и короткий клинки, в стиле Союза. - Блокировать галерею! - прошагав в сад воскликнул он, со своим щёлкающим произношением. - Прежде всего, обеспечьте сохранность картин! - Есть, сэр! - Застучали сапоги, когда люди отправились исполнять его приказы. Множество людей. Монза смотрела на них, крепко ныла выпяченная челюсть. Пожалуй, их слишком много, но сейчас нету толка от жалоб. Убить Ганмарка - всё остальное ничто. - Генерал! - Коска до дрожи чётко отчеканил честь. - Мы взяли герцога Сальера. - Понятно. Молодец, капитан, вы оказались непревзойдённо быстрым и будете вознаграждены. Также быстро. - Он издевательски поклонился. - Ваша светлость, какая честь. Великий герцог Орсо шлёт вам свой братский привет. - Срать на его приветы, - гаркнул Сальер. - А также свои сожаления – что он не в силах лично засвидетельствовать ваш полнейший разгром. - Будь он здесь, срал бы я на него тоже. - Несомненно. Он был один? Коска кивнул. - Просто стоял и ждал, сэр, и смотрел на это. - И он мотнул головой в сторону величественной статуи в центре сада. - Воин Бонатина. - Ганмарк медленно двинулся к скульптуре, озаряясь улыбкой от мраморного изображения Столикуса. – Воочию, ещё красивее, чем по описанию. Наверняка будет очень хорошо смотреться в садах Фонтезармо. - Он не более чем в пяти шагах. Монза пыталась замедлить дыхание, но сердце било молотом. - Обязан поздравить вас со столь чудесной коллекцией, ваша светлость. - Срать на ваши поздравления. - Вам, похоже, срать на бесчисленное множество вещей. С другой стороны человек ваших габаритов, без сомнения производит неизмеримое количество данной субстанции. Подведите толстяка сюда. И вот миг настал. Монза крепко обхватила Кальвес, шагнула вперёд. Правая рука, в перчатке, на локте Сальера. С другой стороны двигался Коска. Офицеры и охрана Ганмарка рассыпались кругом, глазея на статую, на сад, на Сальера, всматривались в залы сквозь окна. Пара осталась стоять вплотную с генералом - один обнажил меч, но не выглядел встревоженным. Не выглядел насторожённым. Все свои, кругом товарищи. Дружелюбный стоял недвижимо как статуя с мечом в руке. Трясучкин щит свободно висел, но она заметила, как побелели его костяшки на древке бердыша, заметила, как его здоровый глаз перебегает с одного врага на другого, вычисляя степень угрозы. Рот Ганмарка растянулся в усмешке, когда они вывели вперёд Сальера. - Ну и ну, ваша светлость. Я до сих пор помню текст той зажигательной речи, с которой вы выступили при создании Лиги Восьми. Что вы тогда говорили? Что скорее умрёте, чем станете на колени перед таким псом, как Орсо? Мне бы очень хотелось сейчас увидеть вас на коленях. - Он усмехнулся, подошедшей ближе Монзе, теперь между ними не более пары шагов. - Лейтенант, не могли бы вы... - Его выцветшие глаза мгновенно сузились и он узнал её. Она ринулась на него, с разбегу отталкивая с дороги ближайшего охранника, и нанесла укол в сердце генерала. Послышался знакомый скрежет стали о сталь. Ганмарк как-то умудрился в одно мгновение наполовину вытащить меч - достаточно, чтобы на волосок отвести в сторону её выпад. Он дёрнул голову вбок - кончик Кальвеса нанёс длинный порез вдоль его щеки прежде чем он успел увернуться, и его меч со свистом покинул ножны. Затем в саду разразился хаос.
Клинок Монзы прочертил длинную царапину на лице Ганмарка. Ближайший офицер озадаченно посмотрел на Дружелюбного. - Но... Меч Дружелюбного вклинился тому в голову. Лезвие застряло в черепе, когда тот падал и Дружелюбный выпустил рукоять. Топорное оружие - он предпочитал работать на более близком расстоянии. Он выдернул из-за пояса нож и свой тесак, чувствуя успокаивающую уверенность от осязания знакомых рукояток. Всесокрушающую волну облегчения от того, что всё стало просто. Убей сколько сможешь, пока они не очухались. Уравняй ставки. Одиннадцать против двадцати шести - дело не выгодное. Он пырнул рыжеволосого офицера в живот, прежде чем тот сумел вытащить меч, и толкнул его в третьего, отчего тому в тесноте пришлось широко отставить руку. Заключенный обрушил тесак ему на плечо, тяжёлое лезвие рассекло одежду и плоть. Он уклонился от выпада копьём, державший древко солдат, промахиваясь, споткнулся. Дружелюбный погрузил нож в его подмышку и сразу вытащил, царапнув лезвием о край нагрудника. Раздался лязгающий стук и скрежет - это упала подвесная решётка. Под аркой располагались двое солдат. Створка опустилась как раз за одним из них, запечатывая его вместе с остальными. Другой попытался отклониться назад с пути решётки. Отвесно рухнувшие шипы воткнулись ему в живот и швырнули на пол, пробив нагрудник. Одна нога сложилась под ним, другая дрыгалась в агонии. Он закричал, но на это вряд ли кто-то обратил внимание. К тому времени кричали уже все. Схватка растеклась по саду, просочилась во все четыре прекрасных галереи по бокам. Коска повалил гвардейца хлёстким ударом сзади. Трясучка перерубил одного почти пополам, сразу, как только начался бой, и сейчас, окружённый тремя, пятился в галерею со статуями, отбиваясь широкими взмахами и издавая непонятный шум - нечто между хохотом и рёвом. Рыжий офицер, которого порезал Дружелюбный, со стоном поковылял прочь. Через двери в первый зал, оставляя россыпь кровавых точек на гладком полу. Дружелюбный метнулся следом, подкатился под отчаянным взмахом меча, подскочил и тесаком снёс офицеру половину затылка. Пришпиленный решёткой солдат лепетал, булькал, безнадёжно пытаясь вырвать из себя шипы. Другой, до которого только сейчас дошло произошедшее, указал на Дружелюбного алебардой. Смущённый на вид офицер с родимым пятном на щеке оторвался от созерцания одной из семидесяти восьми картин в этом зале и потянулся за мечом. Их двое. Один да один. Дружелюбный едва ли не сиял. Вот это он понимает.
Монза снова хлестнула Ганмарка, но на пути оказался один из его солдат, пихнувший её щитом. Она поскользнулась, откатилась вбок и поднялась на ноги. Вокруг гремела битва. Она увидела как Сальер, издав рык, резко выхватил из-за спины узкий меч и ударом наотмашь зарубил одного остолбеневшего офицера. Тут же он ткнул мечом в Ганмарка, неожиданно ловко для человека его комплекции, но всё-таки недостаточно ловко. Генерал отступил вбок и спокойно пронзил великого герцога Виссеринского прямо в его огромный живот. Монза увидела, как добрый фут стали вышел со спины его белого мундира. Точно также как тогда вышел со спины белой рубашки Бенны. - Ууф, - произнёс Сальер. Ганмарк оттолкнул его сапогом. Тот попятился, запнулся о камни и упал на мраморный пьедестал Воина. Герцог съехал по нему вниз, зажимая рану пухлыми ладонями, кровь пропитывала мягкую белую ткань. - Убить всех! - проревел Ганмарк. - Но помните о картинах! На Монзу пошли двое солдат. - Она отскочила вбок, чтобы они мешали друг другу, вскользь обошла небрежный рубящий замах из-за головы, сделала выпад и проткнула одному пах прямо под краем доспеха. Тот оглушительно взвизгнул и рухнул на колени, но ещё до того, как она восстановила равновесие, другой нанёс ей удар. Она едва успела парировать, сила удара чуть не вытрясла из руки Кальвес. Противник двинул её щитом в грудь, и кромка собственного нагрудника вдавилась ей в живот, вышибая дыхание. Беззащитна. Тот снова занёс меч, ойкнул и накренился набок. Одно колено застряло, и он грохнулся лицом вниз, проехавшись немного вперёд. Из шеи, у самого затылка, торчали перья арбалетного болта. Монза увидела, как Дэй высунулась из окна с арбалетом в руках. Ганмарк указал на неё. - Убей ту, светловолосую! - Она скрылась внутри, и последний из солдат-талинцев послушно бросился за ней. Сальер, слегка расплывчатым взглядом, неотрывно смотрел на кровь, окатившую его толстые руки. - Кто бы мог вообразить... я умру сражаясь? - И его голова откинулась назад, на пьедестал. - Неужели нет конца сюрпризам, что подкидывает нам жизнь? - Ганмарк расстегнул верхнюю пуговицу кителя и достал носовой платок, промокнул им кровоточащий порез на лице, а затем тщательно вытер лезвие своего меча от крови Сальера. - Значит, это правда. Вы всё ещё живы. Монза уже перевела дыхание, а меч брата - в боевую стойку. - Правда, хуесос, правда. - Всегда отмечал утончённую проницательность ваших изречений. - Тот, кому Монза пробила пах, со воплями пытался лёжа пододвинуться к выходу. Направляясь к ней, Ганмарк аккуратно перешагнул через него, засунул окровавленный платок в карман и снова застегнул пуговицу свободной рукой. Треск, скрежет и вой битвы текли откуда то из залов за колоннадами, но прямо сейчас в саду больше не было никого. Если не считать трупов, раскиданных вдоль прохода. - Значит, только вы и я? Прошло немало времени, с тех пор как я серьёзно брался за сталь, но приложу все усилия, дабы не разочаровать вас. - Не переживай по этому поводу. Твоей смерти будет довольно. Он ответил своей болезненной улыбкой, и слезливые глаза сдвинулись к её мечу. - Дерётесь левой рукой? - По-моему надо дать тебе крохотное подобие шанса. - Самое меньшее, что в моих силах - оказать вам ту же любезность. - Он умело перебросил меч с одной ладони в другую, поменял стойку и направил на неё кончик клинка. - Начнём же... Монза в жизни не ждала приглашений. Она уже прыгнула в выпаде, но он был готов, делая шаг в сторону, ответил ей парой рубящих ударов - вверх и вниз. Клинки соприкасались, звенели, скользили и царапали, метались вперёд и назад в полосках солнечного света промеж деревьев. Безупречно начищенные кавалерийские сапоги Ганмарка скользили по булыжникам, проворно и плавно как у танцора. Он колол с быстротой молнии. Она парировала раз, два, затем чуть не попалась - только с трудом удалось увернуться. Её пришлось сделать пару торопливых шагов назад, перевести дыхание и начать всё заново. Бежать от врага - прискорбно, писал Фаранс, но часто лучше, чем противоположное. Она смотрела, как Ганмарк пошёл вперёд, сверкающий кончик его меча описывал изящные кружочки. - Боюсь, вы слишком низко держите стойку. Вы исполнены страсти, но страсть без дисциплины не лучше детского упрямства. - Хуль ты не завалишь ебло и не начнёшь драться? - О, я готов одновременно болтать и резать вас на кусочки. - Он взялся за неё по настоящему, гоняя с одной стороны сада в другую - она отчаянно парировала, слабо коля в ответ, когда выпадала возможность - редко и безрезультатно. Она слышала, про него говорили, что он один из величайших мечников в мире и в это было нетрудно поверить, даже с его левой рукой. Гораздо лучше, чем она в свои лучшие дни, а её лучшие дни раздавил сапог Гоббы и раздробил горный склон под крепостью Фонтезармо. Ганмарк быстрее, сильнее, чётче. Что означало для неё единственную возможность - быть умнее, хитрее, коварнее. Злее. Она взвизгнула, перейдя в атаку, сфинтила влево, ударила справа. Он отскочил назад, и тут она стянула шлем и запустила ему в лицо. Он увидел его как раз вовремя, чтобы пригнуться - шлем отскочил от его макушки, генерал зарычал. Она атаковала следом, но он извернулся вбок, и она лишь рассекла золотой шнурок на плече его формы. Она уколола снова, и он парировал - уже готовый отражать её атаки. - Хитренько. - Ебись ты в жопу. - Почему бы и нет, после того как убью вас. - Он хлестнул её, но вместо того, чтобы отступить, она пододвинулась вплотную, зацепила его меч, их гарды царапнули друг друга. Она хотела поставить ему подножку, но он обошёл её сапог, всё время сохраняя равновесие. Она пнула его, попала по колену, на краткий миг его нога согнулась. Она рубанула со всей злости, но Ганмарк уже ускользал в сторону, и она лишь отсекла веточку от какого-то фигурно постриженного куста, рассыпая зелёные листики. - Есть и проще способы стричь живую изгородь, раз вы здесь ради этого. - Ещё до того как она поняла, он уже осыпал её серией рубящих ударов, гоня по булыжной площадке. Она перепрыгнула окровавленный труп его охранника, пригнулась под громадной ногой статуи, держась так, чтобы она была между ними, пытаясь изобрести способ добраться до него. Она расстегнула пряжки нагрудника с одного бока, раскрыла его и сбросила. Это не защита от бойца его уровня, а лишний вес только добавлял ей усталости. - Хитрости кончились, Муркатто? - Я что-нибудь придумаю, мудак! - Тогда соображайте быстрее. - Меч Ганмарка выскочил между ног статуи, и ей едва удалось отшатнуться - тот промахнулся на волосок. - Поймите, вам не одержать победы, за счёт одного того, что вы возомнили себя потерпевшей. За вашу веру в справедливое возмездие. Побеждает тот фехтовальщик, который лучше, а не тот, кто сильней разозлился. Кажется, он решил проскочить мимо огромной правой ноги Воина, но вместо этого ринулся с другой стороны, перепрыгнув сползшее по пьедесталу тело Сальера. Она поняла, как он будет действовать, наотмашь ударила его по мечу, затем рубанула в голову с небольшой элегантностью, зато со всей силы. Он пригнулся как раз вовремя. Лезвие Кальвеса брякнуло о накачанную икру Столикуса, взметнув осколки мрамора. Она едва удержала загудевшую рукоять, левую руку заломило при отскоке в полуобороте. Ганмарк нахмурился, нежно прикоснулся свободной рукой к выщерблине на ноге изваяния. - Воистину варварство. - Он подскочил к ней, поймал её меч и отбросил её назад, один, два раза, сапоги поскальзывались на камнях и торфе, пока она отчаянно пыталась найти возможность хоть как-то раздразнить или обмануть или ошеломить его. Но Ганмарк всё видел насквозь и до того, как оно наступало, его мастерские навыки позволяли обходиться простыми движениями. Он едва ли даже запыхался. Чем дольше они бились, тем лучше он мог её оценить и сократить и без того скудные шансы. - Обратите внимание на этот обратный взмах, - промолвил он. - Слишком высоко. Ограничивает ваши возможности и открывает вас. - Она рубанула его, и снова, но он пренебрежительно отбивал удары. - А когда вы тянетесь, то привыкли отклонять клинок вправо. - Она нанесла укол, он принял его на меч, металл скользнул по металлу, его клинок со свистом проехался по её оружию. Лёгким поворотом запястья он вырвал Кальвес из её руки и тот заскользил по камням. - Видите, о чём я? Она ошарашено отступила назад, уловив только сверкающий отблеск, когда меч Ганмарка вынырнул. Острие проскользнуло сквозь самую середину левой ладони. Кончик прошёл между косточек и ужалил её в плечо, сгибая её руку назад и насаживая, как мясо и лук на гуркском шампуре. Мгновение спустя пришла боль, заставив её застонать, когда Ганмарк перекрутил меч и швырнул её, беспомощно согнувшуюся, на колени. - Если, по-вашему, вы не заслужили такого от меня, можете считать это подарком от горожан Каприла. - Он провернул меч в другую сторону. Острый конец впился в её плечо, сталь царапала кости в ладони, кровь стекала по предплечью на китель. - Да в рот тебя ебать! - она плюнула в него, чтобы не заплакать. Его губы изогнулись той печальной улыбкой. - Великодушное предложение, но ваш брат был более в моём вкусе. - Он выдернул из неё свой меч, и она повалилась на четвереньки. Грудь отяжелела. Она сомкнула глаза, ожидая, как клинок войдёт ей между лопаток и пронзит сердце, точно также как пронзил Бенне. Она представила, насколько ей будет больно и сколько продлится эта боль. Скорее всего, очень, но не долго. Она услышала удаляющееся цоканье каблуков по камню, и медленно подняла голову. Ганмарк поддел ногой меч Кальвеса и подбросил его точно в протянутую руку. - Касание мне, я бы сказал. - Он метнул меч как копьё и тот воткнулся в перегной рядом с ней, тихонько покачиваясь из стороны в сторону. - Как вы считаете? Не продолжить ли нам до трёх?
Длинный зал, пристанище шедевров герцога Сальера отныне украсили пять тел. Непревзойдённое убранство для любого дворца, хотя думающему наперёд тирану потребуется регулярно менять их, дабы избежать неприятного аромата. Особенно в тёплую погоду. Залитые кровью двое замаскированных гвардейцев Сальера и один офицер Ганмарка распростёрлись в умаляющих достоинство позах, зато один из охранников генерала умудрился умереть в положении, граничащим с удобством - свернувшись вокруг специального столика с декоративной вазой. Другой стражник дотянул до дальней двери, оставляя за собой на гладком мраморе грязный кровавый след. Рана, которую нанёс ему Коска, пришлась в живот, под самый нагрудник, а одновременно ползти и удерживать кишки - дело не из лёгких. Поэтому, двое юных офицеров-штабников - наголо блестящие мечи, а блестящие глаза полны праведного гнева - остались наедине с Коской. Возможно, оба оказались бы вполне милыми людьми при более счастливых обстоятельствах. Возможно, их любили мамы, и они в свою очередь любили тех. Наверняка они не заслуживали гибели в этом ярко украшенном храме человеческой жадности просто за то, что выбрали одного своекорыстного повелителя вместо другого. Но что ещё оставалось делать Коске, кроме как постараться прикончить их? Самая мелкая тварь - личинка, водоросль, слизь всегда борется за выживание. Почему же тогда наиподлейший наёмник Стирии должен придерживаться иных стандартов? Двое офицеров двинулись раздельно, один направился вдоль высоких окон, другой мимо картин, понуждая Коску отступить к концу комнаты и более чем вероятно, к концу его жизни. Он зудел от пота под талинским мундиром, воздух горел в лёгких. Бой до смерти, определённо, забава молодых. - Ну хорош уже, парни, - пробубнил он, покачивая мечом. - Как насчёт выйти на меня по одному? У вас что, чести нет? - Нет чести? - презрительно усмехнулся один - У нас? - Ты переоделся в нашу форму, чтобы как ссыкун напасть исподтишка на нашего генерала, - прошипел другой, розовея от ярости. - Ладно. Согласен. - Коска опустил меч. - Меня грызёт позор. Сдаюсь. Тот, кто слева ни на секунду не внял происходящему. Тот, кто справа всё же на миг озадачился и опустил свой меч. И именно в него Коска метнул нож. Лезвие завертелось в воздухе и воткнулось в бок юноши, складывая того пополам. Коска тут же напал, целясь в грудь. Возможно, парень отклонился вперёд, либо Коска не сдержал свою своенравную меткость, но клинок встретил на пути шею офицера и, в захватывающем дух искуплении всего былого затачивания, начисто снёс тому голову. Она отлетела прочь, раскидывая кровавые брызги, с гулким звуком удара и треском холста отскочила от картины. Тело опрокинулось вперёд, из срезанной шеи хлынула кровь и длинными струями расползлась по полу. Как только Коска заорал от неожиданного успеха, другой офицер уже напал на него, хлеща наотмашь, как человек, выбивающий половик. Коска пригнулся, взмахнул, парировал, беззащитно отскочил назад от свирепого удара, споткнулся о безголовый труп и растянулся в луже его крови. Офицер, взвизгнув, бросился доканчивать дело. Брыкающаяся рука Коски наткнулась на первый попавшийся предмет, ухватила его и запустила. Отрубленная голова. Она попала юноше в лицо, тот споткнулся. Коска добарахтался до меча, схватил его, перевернулся. Рука, меч, лицо, одежда - всё пропиталось красным. Удивительно подходяще, для человека с его прошлым. Офицер уже был здесь, неся с собою шквал неистовых ударов. Коска ретировался так быстро, как только мог не упав. Свесил меч, притворяясь полностью измождённым - особо притворяться-то и не пришлось. Врезался в стол, едва не кувырнулся, шаря впереди себя свободной рукой, нащупал край разукрашенного кувшина. Офицер ринулся вперёд, занося меч с триумфальным воплем. Который обернулся потрясённым клёкотом, когда тот увидел летящий в него кувшин. Он сумел сбить его в полёте навершием меча, приняв на себя сбоку взрыв глиняных осколков, но при этом на миг слишком далеко увёл оружие. Коска проделал последний отчаянный выпад, почувствовал мягкое сопротивление, когда клинок пробил щёку офицера и вышел из затылка - чётко, как по учебнику. - Ох. - Офицер слегка пошатнулся, когда Коска выдернул меч и резко отскочил назад. - Это... - его взгляд выражал сплошь обалделое удивление, как у человека, проснувшегося с похмелья и обнаружившего себя ограбленным, голым и привязанным к столбу. Коска уже и не вспомнит, в Этрисани или в Вестпорте такое с ним приключилось. Те годы все смешались воедино. - Штослчилаа? - Противник крайне медленно взмахнул мечом и Коска просто отошёл с дороги, позволив тому, широко провернувшись вокруг своей оси, завалиться набок. Офицер вымученно развернулся, поднялся, кровь неторопливо сочилась из аккуратной маленькой щёлочки возле носа. Теперь над ней задёргался глаз, и лицо с той стороны обмякло как старая кожа. - Вырхтыхнахмохмохрр, - пролепетал он. - Прошу прощения? - переспросил Коска. - Вырггххх! - И офицер поднял задрожавший меч и атаковал. Стену. Он врезался в картину с девушкой, застигнутой врасплох во время купания, безудержными взмахами меча прорезал в ней огромную дыру и, падая, обрушил на себя это великое полотно. Из-под позолоченной рамы остался торчать лишь сапог. Больше он не двигался. - Везунчик, - прошептал Коска. Умереть под голой бабой. Ему всегда хотелось уйти таким способом.
Рана на плече Монзы пылала. Пробитая левая рука пылала куда сильнее. Её кисть, её пальцы - липки от крови. Вряд ли получилось бы сложить их в кулак, не говоря о том, чтобы держать оружие. Значит, выбора нет. Она зубами стащила перчатку с правой руки, потянулась и положила её на эфес меча Кальвеса. Ощутила, как смещаются скрюченные косточки, когда пальцы сомкнулись на рукояти. Кроме торчащего прямо мизинца. - Ага. Правой? - Ганмарк закрутил в воздухе свой меч и поймал его собственной правой рукой, невозмутимо, как цирковой фокусник. - Я всегда отдавал должное твоей решимости, хоть и не целям, ради которых ты её в себе развивала. Даёшь месть, да? - Месть, - рявкнула она. - Месть. Если даже ты её добьёшься, что хорошего тебе она даст? Вся твоя непомерная трата сил, боли, золота, крови - за что? Хоть кому-нибудь станет лучше? - Его грустные глаза наблюдали, как она медленно вставала. - Уж не отмщённым покойникам, точно. Они, безотносительно, всё также будут гнить. И конечно не тем, кому отмстили. То есть трупам. Остаются те, кто мстил, с ними-то что? Как ты считаешь, им будет легче спать, после того как они нагромоздят убийства на убийства? Посеют кровавые семена сотен других распрей? - Она обходила кругом, пытаясь придумать некий трюк, чтобы убить его. - Все те мертвецы в банке, в Вестпорте, я полагаю, составляли твой святой долг? А резня у Кардотти - справедливый и адекватный ответ? - Так пришлось поступить! - Ах, значит, так пришлось поступить. Любимое оправданье уходящего от ответа зла проходит эхом сквозь века и вот твой кособокий рот распускает всё те же нюни. - Он сплясал перед ней, мечи скрестились, зазвенели, раз и два. Он колол, она парировала и колола в ответ. Любой контакт отдавался в руке резкой болью. Она скрипела зубами, силой удерживая на лице злобную гримасу, но всё это не столь маскировало, сколь причиняло страдания и делало её неповоротливой. Если у неё было маловато шансов с левой рукой, то с правой не было вовсе, и он уже это понял. - Отчего Судьбам было угодно спасти тебя, я никогда не пойму, но тебе стоило бы искренне поблагодарить их и кануть в безвестность. Давай не притворяться, что ты со своим братцем не получила в точности то, что заслуживала. - Пошёл на хуй! Я этого не заслужила! - Но хоть она так и сказала, ей пришлось призадуматься. - Брат не заслужил! Ганмарк фыркнул. - Никто не горазд быстрее меня прощать красавчиков, но твой братан был каратель и трус. Обаятельный, жадный, жестокий, бесхребетный паразит. Подлейшая душа из тех, что можно представить. Единственной вещью, что возносила его над кромешной никчёмностью и кромешным идиотством, была ты. - Он подскочил к ней с убийственной скоростью, и она метнулась прочь. С хрюканьем наткнулась на вишнёвое дерево и опять свалилась на четвереньки. Он запросто мог насадить её на меч, но вместо этого стоял, замерев как статуя, вытянув в стойке клинок, и лишь тонко улыбался, глядя как она, шатаясь, подтягивается на ноги. - Давайте рассмотрим факты, генерал Муркатто. Вы, со всеми вашими признанными умениями, едва ли являетесь вместилищем добродетели. Полно! Да целая сотня тысяч людей имела веские причины скинуть твою ненавистную тушу с той террасы! - Но не Орсо! Не он! - Она напала снизу, неуклюже коля его в бёдра, и сморщилась, когда он отбил её меч - рукоять задребезжала в изломанной ладони. - Если это шутка, то не смешная. Играть словами с судьёй, когда приговор самоочевиден и более чем справедлив? - Он ставил ноги с тщательным вниманием художника наносящего на холст мазок, направляя её обратно на камни. - К скольким смертям ты приложила руку? К скольким разрушениям? Ты разбойник! Зазнавшийся мародёр! Червь, разжиревший на гниющем трупе Стирии! - ещё три удара, стремительных как молоток скульптора по стамеске, выворачивающих меч то в ту, то в эту сторону из её судорожной хватки. - Не заслужила, заявляет мне она! Не заслужила? Твоя отмазка с правой рукой и так вполне унизительна. Умоляю, не позорься ещё сильнее. Она провела грубый, болезненный, усталый выпад. Он пренебрежительно отвёл удар, уже обходя вокруг неё, позволяя ей провалиться вперёд. Она ждала меча в спину, но вместо этого ей в задницу ткнулся сапог. И распластал её на камнях. Меч Бенны в очередной раз выскочил из одеревенелых пальцев. Мгновение она лежала так, тяжело дыша, потом медленно перевернулась, поднялась на колени. Вставать едва ли имело смысл. Очень скоро она снова окажется здесь, как только он её проткнёт. Правую руку колотило, трясло. Плечо краденого мундира потемнело от крови. Пальцы на левой руке заливало ею. Ганмарк вскинул запястье, сметая цветок с головы в подставленную руку. Поднёс его к лицу и глубоко вдохнул. - Прекрасный денёк и отличное место для смерти. Нам надо было добить тебя в Фонтезармо, вместе с твоим братом. Но придётся сейчас. Яркие последние слова что-то не особенно лезли ей в голову, поэтому она просто отклонилась и плюнула. Брызги слюны попали ему на шею, на воротник, на грудь чисто выстиранного мундира. Вероятно, отмщение плохонькое, но хоть что-то. Ганмарк скосил глаза на одежду. - До конца настоящая леди. Его взгляд метнулся в сторону, и он резко отдёрнулся. Что-то, вспыхнув, промелькнуло мимо него, ушелестев в клумбу. Брошеный нож. Раздался возглас досады и Коска бросился на него, рыча как бешеная собака, вынуждая генерала отступить от нападения вдоль дорожки. - Коска! - Барахтаясь, она поднимала меч. - Как всегда опаздываешь. - Я кой-чем был занят за соседней дверью, - буркнул старый наёмник, останавливаясь перевести дыхание. - Никомо Коска? - встревожено посмотрел на него Ганмарк. - Я думал, ты умер. - Ложные вести о моей смерти ходили всегда. Лакомые мыслишки... - Для множества его врагов. - Монза выпрямилась, сбрасывая оцепенение с конечностей. - Раз собрался меня убить, надо было так и сделать, а не трындить об этом. Ганмарк медленно пятился, левой рукой извлекая из ножен короткий клинок и направляя его на неё, а длинный в сторону Коски. Глаза мелькали туда-сюда между ними. - О, время ещё есть.
Трясучка был не в себе. А может, наконец-то в себе. Он обезумел - от боли. Либо от того, что глаз, который ему оставили, плохо видел. Либо его до сих пор ломало от шелухи, которой он за прошедшие дни напыхался под завязку. Что бы ни было причиной, но он оказался в аду. И ему там нравилось. Длинный зал сжимался, искрился, плыл, словно под ветром пруд. Солнце прожигало окна насквозь, ослепляло и резало его сотнями сотен сияющих стеклянных квадратов. Статуи блестели, улыбались, потели, подбадривали его. Может у него и на один глаз меньше, но он яснее смотрел на вещи. Боль вымела все его сомнения, его вопросы, его страх, его выбор. Всё говнище, висевшее на нём мёртвым грузом. Говнище, на поверку оказавшееся брехнёй, слабостью и бесцельной тратой сил. Он приучил себя думать, что все явления очень сложны, а ведь они были восхитительно, ужасно простыми. Все нужные ответы знал его бердыш. Лезвие поймало солнечный зайчик и, расплывшись огромным белым пятном, разрубило руку противника, рассеивая вдаль чёрные струи. Разлетелась ткань. Разорвалась плоть. Раскололась кость. Погнулся и скособочился металл. По щиту Трясучки провизжало копьё, и он ощутил во рту вкус сладостного рёва, когда снова взмахнул бердышом. Оружие врезалось в нагрудник и пробило громадную дыру, отправляя брыкающееся тело в щербатую урну. Та развалилась, засыпав пол змейкой глиняных обломков. Мир вывернулся наизнанку, словно сизые внутренности офицера, которого он только что распотрошил. Обычно в бою он уставал. Сейчас же становился сильнее. Ярость кипела в нём, выплёскивалась из него, опаляла кожу. С каждым нанесённым ударом она нарастала хуже, лучше, болезненнее для мышц до тех пор пока ему не пришлось выпустить её наружу криком, вырвать из себя хохотом, плакать, петь, трястись, плясать, визжать. Он сшиб щитом меч, вырвал его из руки, налетел на прятавшегося за ним солдата, прижался к нему, поцеловал в лицо, лизнул. Тот заревел и бросился бежать, бежать, топоча ногами врезался в одну из скульптур, сбил её, та ударилась в следующую и ещё одну позади ней, всё опрокинулось и рухнуло на пол, разлетаясь на осколки в облаке пыли. Охранник простонал, извиваясь в обломках, попытался перевернуться. Бердыш Трясучки с гулким стуком вмял макушку его шлема внутрь, вбил железные края прямо поверх глаз и расплющил нос, заливая лицо кровью. - Блядь, сдохни! - Трясучка врезал сбоку по шлему, и голова накренилась в одну сторону. - Сдохни! - Ударил с оборота и оставил вмятину на другом боку, шея хрустела как набитый гравием носок. - Сдохни! Сдохни! - Звяк, звяк, словно в реке после обеда полоскали утварь. Разочарованно взирала статуя. - Чё уставилась? - И Трясучкабердышом снёс ей голову. А потом оказался на ком-то сверху, не понимая, как туда попал, вколачивая в лицо край своего щита, пока оно не стало ничем кроме бесформенной красной массы. Ему послышалось, как кто-то шепчет, нашёптывает на ухо. Безумный, шипящий, каркающий голос. - Я создан из смерти! Я - Великий Уравнитель! Я - буря холмов Высокогорья! - Голос Девяти Смертей, но он доносился из его собственной глотки. Зал устилали погибшие люди и упавшие статуи, усыпали кусочки и тех и тех. - Ты. - Трясучка указал кровавым лезвием на последнего, съёжившегося в дальнем конце пыльного пространства. - Я тебя вижу. Хуй кто съебётся. - Он осознал, что произносит слова на северном наречии. Тот человек не в состоянии понять ни слова из сказанного. Хотя, не суть важно. Видимо, смысл он понял.
Монза упрямо толкала себя вдоль аркады, выжимая последние силы из онемевших ног, матерясь во время уколов, выпадов, неуклюжих рубящих замахов, не расслабляясь ни на секунду. Ганмарк отступал, в низкой стойке пятился на солнце, потом в тень, потом снова на солнце, сосредоточенно и свирепо хмурясь. Его глаза мелькали из стороны в сторону, когда он парировал её удары и удары Коски. Тот колошматил его, нападая между колонн по правую от неё руку. Их жёсткое дыхание, шелест шагов, стремительный скрежет стали отражались от сводчатого навеса. Она рубанула по нему, затем резко в обратном направлении, не замечая жгучую резь в кисти - и вырвала короткий меч из его руки, со звоном отшвырнув его в тень. Ганмарк отклонился в сторону, едва успев длинным клинком отбить один из коскиных размашистых ударов, и открыл ей свой незащищённый бок. Она ухмыльнулась, заводя руку назад для выпада, как вдруг что-то пробило окно справа и бросило ей в лицо пригоршню стекляшек. Ей показалось, что на той стороне она услышала голос Трясучки, рычащий на северном. Ганмарк скользнул между колоннами в тот самый миг, когда Коска хлестнул по нему и ушёл на газон, отступая к центру сада. - Ты можешь не жевать, а убить эту мразь? - с присвистом просопел Коска. - Стараюсь, как умею. Иди слева. - Слева значит здесь. - Они двинулись раздельно, загоняя Ганмарка под статую. Теперь уже он выглядел выдохшимся, вялые щёки покрылись розоватыми пятнами и лоснились от пота. Она улыбнулась, делая финт, в предвкушении победы. Улыбка слетела с её лица, когда он внезапно прыгнул ей навстречу. От первого полувыпада она увернулась, хлестнула его в шею, но он блокировал и толкнул её назад. Он выдохся чуть меньше, чем ей казалось. Она же, наоборот, намного сильнее. Подвернулась нога, она слегка пошатнулась вбок. Ганмарк нырнул следом и его меч прочертил жгучий порез через всё её бедро. Она попыталась развернуться, но нога подкосилась, и она взвизгнула, опрокинулась и упала. Кальвес загремел, вываливаясь из перекрученных пальцев. Широко размахиваясь, с хриплым воплем следом кинулся Коска. Ганмарк присел под ударом, распрямился в выпаде от самой земли и пронзил его точно в живот. Меч Коски тяжело стукнулся о голень Воина и вылетел из руки, в воздухе завертелись осколки камня. Генерал рывком освободил клинок и Коска рухнул на колени, со стоном заваливаясь на бок. - Вот так вот. - Ганмарк повернулся к ней. Над ним возвышалось величайшее творение Бонатина. Пара мраморных черепков отскочила от щиколотки статуи, уже пошедшей трещиной там, куда рубанул монзин меч. - Нечего сказать, дала ты мне повод поупражняться. Ты женщина - или была женщиной - поразительной решимости. - Коска перевалился через булыжники, оставляя за собой смазанные кровавые пятна. – Но, постоянно устремляя глаза вперёд, ты была слепа ко всему, что творится вокруг тебя. К самой природе великой войны, на который ты воевала. К природе людей возле тебя. - Ганмарк снова извлёк свой платок, промокнул пот со лба и бережно вытер кровь со стали. - Если герцог Орсо и его Талинское государство не более чем меч в руках Валинта и Балка, то ты никогда не была ничем, кроме безжалостного острия того меча. - Он щёлкнул указательным пальцем по острию своего собственного меча. - Всегда пронзаешь, всегда убиваешь, но никогда не задумываешься, зачем. - Что-то тихонько скрипнуло и над его плечом слегка, еле заметно дрогнул великий меч самого Воина. - Ладно. Сейчас оно едва ли важно. Твой бой окончен. - Ганмарк подошёл к ней со всё той же грустной улыбкой и остановился в одном шаге. - Последнее краткое слово? - Сзади, - порычала Монза сквозь зубы, когда Воин еле-еле, мягко накренился вперёд. - Ты держишь меня за... - Раздался оглушительный треск. Нога статуи раскололась напополам и вся неизмеримая масса камня неудержимо повалилась вперёд. Ганмарк только начал поворачиваться, как острие исполинского меча Столикуса проткнуло его между лопаток, швырнуло на колени, пропороло изнутри живот и взрезало булыжную насыпь. Кровь и осколки камней брызнули, впиваясь в лицо Монзы. Ноги статуи разломились на части от удара о землю, благородная стопа осталась на пьедестале, остальное рассыпалось на мускулистые обломки и раскатилось вокруг тучей белой мраморной пыли. Выше бёдер горделивое изваяние осталось прежним величественным монолитным блоком. Величайший солдат в истории, опустив глаза, сурово взирал на генерала Орсо, пронзённого его чудовищным мечом. Ганмарк издал всасывающий звук, словно вода вытекала из прохудившейся ванны, и отрыгнул кровью на грудь своего мундира. Голова поникла, клинок со стуком выпал из обвисшей руки. Наступило мгновение тишины. - А вот это, - прокаркал Коска, - я называю счастливым случаем. Четверо мертвы, осталось трое. Монза увидела, как кто-то высовывается из-за колоннады, и, скорчив гримасу, прошаркала к мечу, поднимая его в третий раз, будучи без малейшего понятия какой именно искромсанной руке им сражаться. Это оказалась Дэй. Она держала наизготовку заряженный арбалет. Сзади устало плёлся Дружелюбный, нож с тесаком свисали в ладонях. - Вы прикончили его? - спросила девушка. Монза взглянула на тело Ганмарка, склонившее колени и насаженное на исполинский кусок бронзы. - Столикус. Коска дополз аж до самой ближней к себе вишни и сел, уперев спину в ствол. По виду - самый обычный человек решил отдохнуть летним деньком. Ну кроме прижатой к животу окровавленной ладони. Она проковыляла к нему, воткнула Кальвес в землю и опустилась на колени. - Позволь взглянуть. - Она заковырялась в пуговицах коскиного кителя, но прежде чем у неё получилось расстегнуть вторую, он потянулся и нежно взял её руки - одну кровоточащую, другую искорёженную - в свои. - Я годами ждал, когда же ты порвёшь на мне одежду. Но, думается, лучше я учтиво откажу. Я покойник. - Ты? Ни за что. Он крепче стиснул её правую ладонь. - Прямо в брюхо, Монза. Это конец. - Его глаза вылупились на ворота, а она услышала слабый лязг с той стороны подъёмника. Это солдаты пытались рычагами поддеть решётку. - А у тебя скоро возникнут иные проблемы. Всё-таки четверо из семи, крошка. - Он улыбнулся. - Ни в жизнь не рассчитывал, что ты выбьешь четверых из семи. - Четыре из семи, - пробубнил за спиной Дружелюбный. - Хотелось бы мне сделать Орсо одним из них. - Ну, - Коска поднял брови. - Твой замысел благороден, но, по-моему, всех тебе не убить. Из дверного проёма медленно вышёл Трясучка. Проходя мимо, он едва ли удосужил труп Ганмарка даже взглядом. - Никого не осталось? - Здесь внутри - никого. - Дружелюбный кивнул в сторону ворот. - Хотя там снаружи, кое-кто есть. - Согласен. - Северянин остановился. Его опущенный бердыш, вмятый щит, бледное лицо, наполовину в бинтах - всё покрыто тёмно-красными чертами и точками. - Ты живой? - спросила Монза. - Даже не знаю, какой я. - Я спрашиваю, тебе больно? Он дотронулся до бинтов. - Не сильнее, чем было в начале... думаю сегодня я стал возлюбленным луны, как говорят горцы. - Его глаз переместился вниз на её набухшее от крови плечо. - Ты истекаешь кровью. - Скверно прошёл урок фехтования. - Перевязка требуется? Она кивнула в сторону ворот, с каждым мгновением шум от талинских солдат нарастал. - Повезёт, если нам дадут время истечь кровью до смерти. - И что теперь? Она открыла рот, но оттуда не донеслось ни звука. Сражаться без толку, даже если бы у неё оставались силы. Во дворце кишмя кишат солдаты Орсо. Сдаваться без толку, даже если бы она сумела себя переломить. Им бы ещё повезло, если бы на казнь их повезли назад в Фонтезармо. Бенна постоянно предостерегал, что она заглядывает не слишком далеко вперёд, и кажется, говорил дело... - Есть одна мысль. - Лицо Дэй вспыхнуло нежданной улыбкой. Монза проследила за её указующим жестом наверх, на линию крыш над садом и зажмурилась от солнца. Там, на фоне яркого неба, скорчился чёрный силуэт. - Доброго дня вам! - Она ни за что не думала, что будет рада услышать каркающие завывания Кастора Морвеера. - Я собирался посмотреть знаменитую коллекцию герцога Виссеринского и обнаружил, что абсолютно заблудился! Нельзя ли предположить, что кто-нибудь из вас, достопочтенные господа знает, где можно её отыскать? Я слышал, он владел величайшим творением Бонатина! Монза мотнула окровавленным большим пальцем в сторону разрушенной статуи. - Не так уж и талантливо, как о ней говорят! Витари появилась рядом с отравителем и теперь ловко спускала верёвку. - Мы спасены, - буркнул Дружелюбный точно таким же тоном, как мог бы сказать "Мы покойники." У Монзы вовсе не осталось энергии радоваться. Она даже не была уверена, что рада. - Дэй, Трясучка, давайте наверх. - Непременно. - Дэй отшвырнула оружие и устремилась туда. Северянин на мгновение угрюмо посмотрел на Монзу, затем последовал за ней. Дружелюбный не сводил взгляд с Коски. - Что насчёт него? - Похоже, старый наёмник на мгновение задремал, подёргивая веками. - Надо его втянуть. Подсаживай. Сиделец обвил руку вокруг его спины и начал поднимать. Коска от сотрясения очнулся с искажённым лицом. - Ыыы! Нет, нет, нет, нет, нет. - Дружелюбный осторожно опустил его обратно и Коска, неровно дыша, покачал свой покрытой струпьями головой. - Я не собираюсь орать всю дорогу наверх только ради того, чтобы умереть на крыше. Здесь не хуже, чем в любом другом месте и в любое другое время. Годами обещал, что так и сделаю. Уж лучше на этот раз я сдержу слово. Она присела рядом с ним на корточки. - Лучше я в очередной раз назову тебя лжецом и оставлю прикрывать мою спину. - Лишь потому остался я... что люблю смотреть на твою задницу. - Он оскалил зубы, сморщился и тяжело захрипел. Лязг у ворот становился всё громче. Дружелюбный подал Коске его меч. - Они близко. Возьмёшь? - Что мне с ним делать? Я и попал в сие положение в основном из-за того, что связался с этими штуками. - Он попытался передвинуться, передёрнулся и откинулся обратно, кожа уже приобретала тот восковой отлив, какой бывает у трупов. Витари с Морвеером перевалили Трясучку на крышу через водосточный жёлоб. Монза мотнула головой Дружелюбному. - Твоя очередь. Тот на мгновение сжался, не двинувшись с места, затем посмотрел на Коску. - Хочешь, чтобы я остался? Старый наёмник взял здоровенную лапищу Дружелюбного и улыбнулся, пожимая её. - Нет слов, как я тронут твоим предложением. Но нет, друг мой. С этим мне сподручней управиться одному. Метни разок за меня кости. - Сделаю. - Дружелюбный выпрямился и зашагал навстречу верёвке ни разу не оглянувшись назад. Монза смотрела, как тот уходит. Её руку, её плечо и ногу жгло, её избитое тело онемело и ныло от боли. Её глаза украдкой обошли раскиданные по саду тела. Упоительная победа. Сладкая месть. Люди превратились в мясо. - Окажи мне любезность. - Коска грустно улыбался, словно угадал её мысли. - Ты же вернулся за мной? На одну моей милости вполне хватит. - Прости меня. Она издала звук - полуфырканье-полурвота. - Разве это не я тебя предала? - Да какая сейчас разница? Вероломство обычное явление. Прощение - редкость. Тогда я уйду без груза долгов. Кроме тех денег, что задолжал в Осприи. И в Адуе. И в Дагоске. - Он слабо отмахнулся обагрённой ладонью. - Давай договоримся, что я не должен тебе и на этом, так или иначе, закончим. - До этой любезности я снизойду. У нас всё ровно. - Добро. Я жил как кал. Рад теперь, что заслужил хотя бы достойную смерть. Бывай. Часть её хотела остаться с ним, оказаться вместе, когда люди Орсо прорвутся сквозь врата и делом доказать, что меж ними вправду не осталось долгов. Но не то что бы самая большая часть. Она никогда не была чувственной дурой. Орсо должен умереть, а если её здесь убьют, кто тогда закончит дело? Она подняла с земли меч Кальвеса, засунула в ножны и повернулась, больше ни сказав ни слова. В такое время слова плохие помощники. Она дохромала до верёвки, крепко, как сумела, обвязалась ею под бёдрами и намотала на запястье. - Тащите! С крыши просматривался весь город. Широкая излучина Виссера с его изящными мостками. Башни, в изобилии торчащие к небу, превратились в карликов по сравнению со столбами дыма, по-прежнему вздымающимися с россыпей пожаров. Дэй уже отобрала у кого-то грушу и радостно её грызла - по ветру развевались песочные локоны, на подбородке блестел сок. Морвеер озадаченно поднял бровь на бойню внизу, в саду. - Счастлив отметить, что в моё отсутствие ты успешно поддерживала массовый убой на должном уровне. - Кое-что никогда не меняется, - огрызнулась она. - Коска? - спросила Витари. - Не идёт. Морвеер изобразил тошнотненькую ухмылочку. - На сей раз, он облажался, спасая собственную шкуру? Значит, в конце концов, пьянчуга может поменяться. Спаситель или нет, Монза ударила бы его ножом, если бы у неё оставалась пригодная рука. Судя по тому, как мрачно насупилась на отравителя Витари, та почувствовала то же самое. Вместо этого она мотнула колючей головой в сторону реки. - Отметим наше слёзное воссоединение на лодке. В городе повсюду войска Орсо. Самое время выбираться к морю. Монза оглянулась. Ещё один, последний раз. В саду всё было спокойно. Сальер съехал с пьедестала павшей статуи и перевернулся на спину, раскинув руки, будто приветствовал доброго старого друга. Ганмарк на коленях в большой, подёрнутой плёнкой луже крови, свесил голову, пронзённый великим бронзовым клинком Воина. Коска смежил глаза, руки покоились на коленях, лёгкая улыбка всё ещё не сошла с запрокинутого назад лица. Падали лепестки вишни. И ложились на его краденый мундир. - Коска, Коска, - шептала она. - Что я без тебя буду делать?
Часть V. ПУРАНТИ
Ибо наемники честолюбивы, распущенны, склонны к раздорам, задиристы с друзьями и трусливы с врагом, вероломны и нечестивы; поражение их отсрочено лишь настолько, насколько отсрочен решительный приступ; в мирное же время они разорят тебя не хуже, чем в военное неприятель. Никколо Макиавелли.
На протяжении двух лет половина Тысячи Мечей изображала войну с другой половиной. Коска, когда бывал в состоянии говорить, хвастал, что история доселе не знала, чтобы люди делая так мало, получали столь выдающийся результат. Они до косточек обглодали казну Никанте и Афойи, затем повернули на север, где их надежды сокрушил внезапно заключенный мир. Они искали новых войн, чтобы на них поживиться, либо честолюбивых нанимателей, чтобы эти войны развязать. Не было более честолюбивого нанимателя, чем Орсо, новый великий герцог Талинский, пинком взлетевший к власти, после того, как его старшего брата пнул по башке любимый конь. Орсо живенько подписал боевой договор с широко известной наёмницей Монцкарро Муркатто. Тем более раз уж его враги в Этрее недавно поставили командовать их войском знаменитого Никомо Коску. Однако не так-то просто было этим двоим сойтись в бою. Подобно двум трусам, что ходят кругами и бранятся перед дракой, они потратили целый сезон на разорительно дорогущие манёвры, неся громадный урон земледельцам всей области, но крайне незначительный друг для друга. Наконец, им выпала встреча после жатвы, на пшеничных полях у деревушки Афьери, где, по всей видимости, и должна была разразиться битва. Или нечто, очень-очень на неё похожее. Но в тот вечер в палатку Монзы явился неожиданный посетитель. Ни кто иной, как сам герцог Орсо. - Ваша светлость, я никак не ожидала... - Не стоит ... Я знаю, что Никомо Коска собирается сделать завтра. Монза нахмурилась. - Предполагаю, он собирается драться, равно как и я. - Ничего подобного он делать не собирается, равно как и ты. Ваша парочка последние два года дурачит ваших работодателей. Мне не нравится, когда меня выставляют дураком. На фальшивые битвы можно поглядеть и в театре, и не за такую цену. Вот почему я заплачу тебе в два раза больше, если ты нападёшь на него всерьёз. Такого Монза не ожидала. - Я... - Ты предана ему, я понимаю. И уважаю. Каждый по жизни должен идти с кем-то вместе. Но Коска - суть прошлое, и я решил, что ты - будущее. Твой брат со мной согласен. Такого Монза не ожидала уж точно. Она вытаращилась на Бенну, а тот ухмыльнулся в ответ. - Так будет лучше. Ты заслуживаешь право быть первой. - Я не... остальные капитаны ни за что... - Я с ними уже говорил, - объявил Бенна. - Со всеми, кроме Верного, а тот, старая псина, будет как все, когда увидит, откуда дует ветер. Коска их уже достал своим пьянством и придурочностью. Им нужны долгосрочные соглашения и командир, которым можно будет гордиться. Им нужна ты. Герцог Талинса наблюдал. Ей нельзя позволить себе выглядеть уступающей обстоятельствам. - Естественно, я согласна. За двойную цену я ваша, - солгала она. Орсо улыбнулся. - Чувствую, что мы с вами ещё поработаем, генерал Муркатто. Буду ждать новостей о вашей завтрашней виктории. - И он ушёл. Когда хлопнул полог палатки, Монза ударила брата по лицу и повалила его на землю. - Что ты наделал, Бенна? Что ты наделал? Он угрюмо посмотрел на неё, держа руку у кровоточащих губ. - Я думал, тебе понравится. - Да хера там! Ты думал, что понравится тебе. Надеюсь так и есть. Но ничего не оставалось, кроме как простить его, и поступить, как велит ситуация. Он был её братом. Единственным, кто на самом деле её знал. И Сезария, Виктус, Эндике, а также большинство других капитанов дали согласие. Она устали от Никомо Коски. Значит, пути назад не было. На следующий день, как только солнце вылезло на востоке, и они выстроились для грядущей битвы, Монза приказала своим людям атаковать по-настоящему. Что ей ещё оставалось делать? Вечером она сидела в кресле Коски, и Бенна улыбался рядом с ней и её враз обогатившиеся капитаны пили за её первую победу. Хохотали все, кроме неё. Она думала о Коске, и обо всём, что он ей дал, и чем она ему обязана, и как она ему отплатила. Она была не в настроении праздновать. Вдобавок, она стала генерал-капитаном Тысячи Мечей. И ей нельзя было позволить себе смеяться.
Шестёрки
Кости легли парой шестёрок. В Союзе этот расклад называют солнца, по типу солнца на ихнем флаге. В Баоле его называют двойной выигрыш, потому что банкующий платит за него вдвое. В Гуркхуле его называют пророк или император, смотря кому хранит верность игрок. В Тхонде это золотая дюжина. На Тысяче Островов - двенадцать ветров. В Безопасности две шестёрки звали вертухай, потому что вертухай всегда в выигрыше. По всему Земному Кругу люди славят эту комбинацию, но для Дружелюбного она была ничуть не лучше других. От неё ему ни холодно, ни жарко. Он снова перевёл взор на великий мост Пуранти и пересекающих его людей. Пусть головы статуй на высоких колоннах стёрелись до шаров, изрытых оспинами, пусть от старости растрескалось покрытие и покосился парапет, но шесть арок по-прежнему грациозно воспаряли ввысь, презрительно насмехаясь над головокружительной пропастью под ними. Огромные опоры из цельной скалы - шесть раз по шесть шагов высотой, из которых они росли, с прежним вызовом противостояли бьющимся в них водам. Шесть сотен лет и даже больше Имперский мост оставался в это время года единственным путём через бездонную теснину Пуры. Единственным путём в Осприю по суше. Армия великого герцога Рогонта маршировала по нему стройным порядком, шеренгами по шесть человек. Мерное топ, топ их сапог было подобно биению могучего сердца, в сопровождении стука и позвякиванья доспехов и сбруи, окриков офицеров, ровного гула толпы зевак и наплывов шума реки далеко внизу. Они строем пересекали мост целое утро - роты, батальоны, полки. Живой лес копий, блестящего металла и шипованной кожи. Пыльные, грязные, твёрдые лица. В безветренном воздухе дохло свисают гордые флаги. Не так давно прошёл их шестисотый ряд. Примерно четыре тысячи человек уже на той стороне, и, по меньшей мере, столько же идёт следом. Шесть, за ними шесть, за ними шесть. Они прибывали. - Хорошо держат строй. Для отступления. - Голос Трясучки иссох в Виссерине до гортанного шёпота. Витари фыркнула. - Если и есть дело, с которым Рогонт знает, как справиться, то это отступление. Натренировался. - Кто-нибудь, зацените иронию, - прокомментировал Морвеер, с лёгким налётом презрения наблюдая за шествующими мимо солдатами. - Сегодняшние бравые легионы, спасаясь, переправляются по последним остаткам вчерашней павшей империи. Вот так всегда с воинской славой. Высокомерье плоть бысть. - Невероятная глубина мысли. - Муркатто вздёрнула губы. - Да, путешествовать с великим Морвеером одновременно и приятно и поучительно. - Я и мыслитель, я и отравитель. Тем не менее, умоляю вас не переживать, мои комиссионные покрывают оба призвания. Оплатите лишь мой безграничный внутренний мир, а яд пойдёт бесплатным довеском. - Нашему везенью настолько не будет конца? - скрежетнула она в ответ. - А начало-то у него будет? - проворчала Витари. Группа сократилась до шести - и донельзя раздражительных - спутников. Муркатто, капюшон натянут, изнутри торчат прилизанные волосы, видны лишь острый нос, подбородок и сурово сжатые губы. Трясучка, половина головы до сих пор перевязана, а другая - молочно-бледная, единственный глаз окружён тёмным кольцом. Витари, сидит на перилах, вытянула ноги, упёрла плечи в обломок колонны и запрокинула веснушчатое лицо навстречу солнцу. Морвеер, мрачно глядит на вспененную воду, рядом прислонилась его ученица. И, конечно, Дружелюбный. Шестеро. Коска мёртв. Вопреки своему имени, Дружелюбному редко удавалось долго хранить дружбу. - Говоря об оплате, - загудел Морвеер, - нам надо бы навестить ближайший банк и составить вексель. Ненавижу долги, стоящие между мной и моим нанимателем. От них горчит наше во всех иных вопросах медово-сладкое взаимопонимание. - Сладкое, - хрюкнула Дэй с набитым ртом, хотя невозможно было определить, говорит ли она о взаимопонимании или о своём пирожном. - Ты задолжала за мой вклад в кончину генерала Ганмарка, не первостепенный, но жизненно важный - поскольку избавил тебя от твоей собственной кончины. Таже мне необходимо заменить оборудование, столь халатно утраченное в Виссерине. Нужно ли мне снова указать на то, что если бы ты позволила мне убрать наших мутных крестьян, как желал я, не было бы... - Хорош, - прошипела Муркатто. - Я тебе плачу не за перечисления моих ошибок. - Полагаю, эта служба тоже идёт бесплатным довеском. - Витари соскользнула с перил. Дэй проглотила последнее пирожное и облизала пальцы. Все готовы двигаться дальше, за исключением Дружелюбного. Он стоял, рассматривая воду внизу. - Пора выдвигаться, - произнесла Муркатто. - Да. Я иду назад в Талинс. - Ты - чего? - Саджаам посылал мне вести, но здесь записки нет. - До Талинса долгий путь. Идёт война... - Это же Стирия. Тут всегда война. Настало молчание, пока она рассматривала его почти полностью скрытыми капюшоном глазами. Остальные глядели, не выказывая особых переживаний по поводу его ухода. Ни люди, ни он сам, как правило, не проявляли ничего подобного. - Ты твёрдо решил? - спросила она. - Да. - Он повидал пол-Стирии - Веспорт, Сипани, Виссерин и множество сельской местности меж ними - и возненавидел всё разом. Он чувствовал себя вялым и боязливым, сидя в курильне Саджаама и мечтая о Безопасности. Теперь же те далёкие дни - запах шелухи, бесконечные карты и глумливые подколки, обыденная работа по сбору денег, редкие мгновения предсказуемого и строго упорядоченного насилия - казались каким-то счастливым сном. Здесь, снаружи, всё было не его - каждый день под разным небом. Муркатто была самим хаосом, и с него её довольно. - Тогда вот, возьми. - Она вытащила из плаща кошелёк. - Я здесь не ради твоих денег. - Всё равно, возьми. Тут намного меньше, чем ты заслужил. Может, облегчит тебе путь. - Он позволил ей вложить кошелёк в его ладонь. - Пусть рядом с тобой встанет удача, - сказал Трясучка. Дружелюбный кивнул. - Сегодня мир творит цифра шесть. - Тогда пусть рядом с тобой встанет шесть. - И будет, хочу того я или нет. - Дружелюбный смахнул кости краем ладони, бережно обернул их тканью и укрыл во тьме внутреннего кармана куртки. Не оглядываясь, он нырнул сквозь выстроившуюся на мосту толпу, и поплыл против течения потока солдат, над бесконечным течением вод. Оставив и то, и другое позади, он выбрался в меньшую, захудалую часть города на западном берегу реки. Он будет коротать время, считая число пройденных шагов до Талинса. После прощанья он уже проделал триста шестьдесят шесть... - Мастер Дружелюбный! - Он дёрнулся и резко повернулся кругом, зачесались руки, готовые метнуться к ножу с тесаком. Некто лениво облокотился о косяк наружной двери, скрестив руки и сапоги. Лицо полностью в тени. - Каковы шансы встретить тебя здесь? - Голос прозвучал ужасно знакомо. - Ладно, тебе поди лучше моего известна их вероятность, но мы можем сойтись на том, что шанс выпал несомненно счастливый. - Можем, - произнёс Дружелюбный, начиная улыбаться, по мере узнавания кто это. - Ага, у меня такое чувство, будто бы выпала пара шестёрок...
Глазодел
Колокольчик зазвенел, когда Трясучка толкнул дверь и шагнул в лавку - с Монзой за спиной. Внутри было темно и тускло, свет проникал сквозь окно пыльными столбиками и проходил через мраморный прилавок и затенённые полки поперёк стены. Сзади, под висячим светильником стояло большое кресло с кожаным воротником, чтобы можно было положить туда свою голову. Оно бы казалось приглашающим, если бы не ремни, чтобы удерживать сидящего. Рядом, на столе, по струнке выложен аккуратный ряд инструментов. Лезвия, иглы, щипцы, зажимы. Орудия костоправа. Недавно эта комната была вполне способна ввергнуть его в холодный трепет, весьма соответствующий его имени, но не теперь. Его глаз выжгли напрочь и уроки пошли впрок. Навряд ли в мире остались ещё какие-то ужасы. Напоминание о том, каким робким он был, сложило губы в улыбку. Боялся всего на свете. Улыбка упёрлась в громадную рану под перевязкой и обожгла всё лицо, поэтому он прекратил улыбаться. На звук колокольчика, скрипнув боковой дверью, вышел мужчина, нервно потирая ладони. Мелкий и смуглокожий, с извиняющимся лицом. В тревоге - вдруг они пришли его грабить, что более чем вероятно, ведь армия Орсо на подходе. Все в Пуранти казались встревоженными, напуганными угрозой потери всего, что у них было. Кроме самого Трясучки. Ему терять нечего. - Сир, мадам, я могу вам помочь? - Вы - Скопал? - спросила Монза. - Глазной мастер? - Я – Скопал. - Он дёргано поклонился. - Учёный, естествоиспытатель, хирург. Специализируюсь на всём, имеющем отношение к зрению. Трясучка развязал на затылке узел. - Устраивает. - И начал разматывать бинты. - Я потерял глаз. От этого хирург взвился. - О, не говорите потерял, друг мой! - Он выступил на свет окна. - Не говорите потерял, раз я ещё не осмотрел повреждение. Вы изумитесь, что сейчас только не исправляется! Наука каждый день совершает огромные прыжки вперёд! - Вот ведь прыгучая сволочь. Скопал неуверенно хихикнул. - Ага... весьма упругая. Да бросьте вы, я возвращал полноценное зрение людям, обрекшим себя на пожизненную слепоту. Они меня звали волшебником! Представляете! Меня звали... Воздух захолодил раздражённую кожу, когда Трясучка отлепил последний бинт и шагнул ближе, подставляя левую сторону лица. - Ну? Что скажешь? Может наука сигануть так далеко? Мужчина вежливо кивнул. - Приношу извинения. Но не стоит страшиться, в области замещения я тоже совершил немало великих открытий! Трясучка продвинулся на полшага, нависая над человечком. - По мне видно как я тебя страшусь? - Не в буквальном смысле, конечно, я в основном подразумевал... что ж... - Скопал прочистил глотку и протиснулся к полкам. - Мой текущий способ глазного протезирования... - Хуя-ты? - Поддельные глаза, - объяснила Монза. - Ох, гораздо, гораздо больше того. - Скопал извлёк деревянную подставку. На ней, переливаясь серебром, располагались шесть металлических шариков. - Совершенно круглая сфера чудеснейшей, срединноземной стали вставляется в глазницу, где и, стоит надеяться, останется насовсем. Он вынес круглую дощечку, разворачивая её показушным жестом. Та была усеяна глазами. Голубые, зелёные, карие. Каждый обладал цветом настоящего глаза, блеском настоящего глаза, а в некоторые белки даже вплеталась одна-другая красная прожилка. И всё же они казались столь же похожими на настоящий глаз, как варёное яйцо. Скопал с заметным самодовольством обвёл свои товары. - Изогнутая эмаль, такая как здесь, тщательно расписывается в точности под стать другому вашему глазу, а затем вставляется между веком и металлическим шаром. Они, конечно, изнашиваются, а следовательно подлежат регулярной замене, но поверьте - результат просто неземной. Поддельные глаза, не мигая, таращились на Трясучку. - Они похожи на глаза мертвецов. Неловкая пауза. - Когда приклеены к планке, конечно, однако правильно установленные на живом лице... - По-моему, это здорово. Ведь мёртвые не любят врать, а? Между нами больше не будет вранья. Трясучка прошагал вглубь лавки, плюхнулся в кресло, растянулся и закинул ногу за ногу. - Ну, что, приступим. - Вот так сразу? - Почему нет? - Час или два займёт приладка стали. Изготовление набора эмалей обычно требует, по меньшей мере, двух недель... - Монза швырнула на прилавок стопку серебряных монет. Они зазвенели, рассыпаясь по камню. Скопал смиренно склонил голову. - Я подгоню самые похожие, что есть, а остальные будут готовы завтра вечером. - Он развернул светильник так ярко, что Трясучке пришлось прикрыть рукой здоровый глаз. - Обязательно потребуется произвести несколько инцезий. - Несколько чего, блин? - Разрезов, - сказала Монза. - Будь оно проклято! В жизни нет ничего ценного, для чего не понадобился бы нож, да? Скопал перекладывал инструменты на маленьком столике. - Что повлечёт за собой несколько швов, удаление бесполезной плоти... - Выкорчевать сухие пни? Я целиком за. Давай начнём с нуля. - Могу предложить трубку? - О да, блядь, - услышал он шёпот Монзы. - Предлагай сейчас же, - сказал Трясучка. - Задолбался уже неделями боль терпеть. Глазодел покивал головой и, расслабившись, принялся набивать трубку. - Я помню, как тебе резали волосы, - сказала Монза. - Жался, как ягнёнок при первой стрижке. - Хех. Правда. - Теперь посмотри на себя - рвёшься вставлять глаз. - Мудрый человек однажды посоветовал мне - надо смотреть правде в глаза. Странно, да? Как же мы быстро меняемся, когда некуда деваться? Она хмуро взглянула в ответ. - Не изменись слишком сильно. Мне надо идти. - Слаба желудком для глазных дел? - Должна обновить знакомство. - Старый друг? - Старый враг. Трясучка ухмыльнулся. - Ещё милее. Смотри, чтобы тебя не убили, ага? - И откинулся в кресле, и туго затянул ремень вокруг лба. - У нас ещё осталась несделанная работа. - Он прикрыл здоровый глаз. Сквозь веко ярко пылал розовый свет.
Принц Предусмотрительности
Великий герцог Рогонт выбрал для своей штаб-квартиры Имперский Банный зал. Сооружение всё ещё оставалось одним из величайших в Пуранти, осеняя тенью полплощади у восточного конца старого моста. Но, как и всё в городе, оно видало годы и получше. Половина громадного фронтона с двумя из шести могучих колонн, что когда-то подпирали его, обрушилась века тому назад. Камень потихоньку подрастащили на нестыкующиеся друг с другом стены новых убогих построек. Облезлая кладка поросла травой, мёртвым плющом и даже парой упорных деревец. Наверно на момент строительства, до того, как все в Стирии бросились убивать друг друга, бани котировались выше. Золотой век, когда самой большой проблемой было поддерживать воду приемлемо горячей. Обшарпанное сооружение могло бы не только нашёптывать о славе ушедших времён, но и уныло судачить о долгом стирийском упадке. Если бы только Монзе было не похер. Ведь на уме у неё иное. Оно дождалась промежутка между одним топочущим отрядом отступающей армии Рогонта и следующим, отвела плечи назад и перешла площадь. Вверх, по треснутым ступеням Банного зала, пытаясь идти вразвалочку, с важным видом как встарь, пока искривлённая бедренная кость щёлкала в суставе вперёд-назад. Всаживая жала ей прямо в жопу. Она откинула капюшон, не сводя глаз с ближайшего стражника. Неряшливо выглядящего ветерана, широкого как дверь, со шрамом вдоль бесцветной щеки. - Мне необходимо увидеть герцога Рогонта, - произнесла она. - Конечно. - Я Мон... чего? - Она готовилась к объяснениям. Возможно к тому, что её высмеют. Возможно - вздёрнут на одной из колонн. Уж точно не пригласят войти. - Вы генерал Муркатто. - На серых губах человека появилось искривление, чем-то напоминающее улыбку. - И вас ждут. Всё же мне нужен меч. - Она помрачнела, протягивая его, с чувством менее приятным, нежели бы её выперли пинками. Там в мраморном зале перед ней открылся огромный бассейн в окружении высоких колонн. От тёмной воды крепко несло тухлятиной. Её старый недруг, великий герцог Рогонт, в строгом сером мундире, задумчиво поджав губы, сосредоточился над картой на раскладном столике. Вокруг скучковалась дюжина офицеров, золотой тесьмы со всех них хватит оснастить каракку. Пара военных подняла взгляд, пока она обходила зловонный пруд им навстречу. - Она, - услышала она. Тот, кто это сказал, скривил губы. - Мур... кат... то, - другой, будто само её имя - яд. Несомненно, для них, им оно и было. В минувшие годы она постоянно выставляла этих людей дураками, а чем больше в человеке от дурака, тем меньше ему охота таковым выглядеть. Вдобавок, писал Столикус, в численном меньшинстве генерал обязан навязывать инициативу. Поэтому она подходила неспешной походкой, развязно зацепив пояс большим пальцем перевязанной левой руки. Будто это её баня и все мечи тут принадлежат ей одной. - Да это же Принц Промедления, герцог Рогонт. Удачно встретились, ваша осторожность. Ваши товарищи столь надменны, для спасавших свои шкуры семь лет подряд. Ну, хоть сегодня вы не отступаете, и то ладно. - Она прервалась на миг, чтобы слова дошли до них. - Ой, погодите-ка. Именно это вы и делаете. Это вынудило несколько подбородков заносчиво вздёрнуться, а пару-другую ноздрей - раздуться. Всё же тёмные глаза самого Рогонта сдвинулись с карты безо всякой спешки. Возможно малость усталые, но как прежде раздражающе симпатичные и фривольные. - Генерал Муркатто, вот так радость! Я мечтал принять вас у себя после великой битвы, предпочтительно, в виде павшей духом пленницы, но мои боевые победы довольно скудны. - Редки, как летний снег. - А вы столь окутаны славой. На просвет сияния ваших завоеваний, я выгляжу совсем голым. - Он вгляделся в пространство зала. - Но где же ваша всесокрушающая Тысяча Мечей? Монза цыкнула сквозь зубы. - Её у меня одолжил Верный Карпи. - Без спросу? Как... грубо. Боюсь, что вы - слишком уж солдат и не вполне политик. Боюсь, что я - всё наоборот. Речь способна дать большую мощь, чем меч, как сказал Иувин, но я обнаружил, что бывает пора, когда ничто не заменит острое железо. - Идут Кровавые Годы. - Разумеется. Мы все заложники обстоятельств и обстоятельства снова не оставили мне иного выбора, кроме отступления. Благородный Лироцио, герцог Пуранти и хозяин этих чудесных бань, был самым стойким и воинственным союзником, какого только можно вообразить - когда мощь герцога Орсо была сосредоточена в долгих лигах отсюда по ту сторону неприступных стен Мусселии. Вам бы послушать скрежет его зубов, а его меч как никогда яро выскакивал из ножен и рвался лить горячую кровь. - Мужчины любят говорить про войну. - Монза пообводила глазами угрюмые рожи рогонтовых советников. – Некоторые, в том числе, любят по-военному наряжаться. Украсить же мундир кровью - совсем другое дело. Пара спесивцев сердито вздёрнула головы, но Рогонт лишь улыбнулся. - К моему прискорбному разочарованию. Теперь неприступные стены Мусселии пробиты, благодаря вам, Борлетта пала, благодаря вам, и Виссерин сожжён. Армия Талинса при умелом содействии ваших былых товарищей, Тысячи Мечей, начисто обирает земли у самого порога Лироцио. Храбрый герцог существенно урезал свой пыл к барабану и горну. Могущественные люди непостоянны как проточная вода. Надо было мне выбирать союзников послабее. - Чутка поздновато. Герцог сдул щёки. - Моей эпитафией станет - "Слишком поздно, слишком поздно". Я прибыл под Светлый Бор, но задержался на два дня, а прыткий Сальер дал бой и проиграл без меня. Так Каприл остался беззащитным перед вашим, уже летописным гневом. - Эта версия тех событий рассчитана на придурков, но Монза покамест держала мысли при себе. - К Мусселии я прибыл со всей своей мощью, подготовившись удержать неприступные стены и заблокировать вам Теснину Этриса, и обнаружил, что вы прибрали город к рукам за день до моего появления, уже обобрали его и теперь удерживаете его стены уже против меня. - Несчастную правду снова как следует изуродовали, но Монза сохраняла спокойствие. - Затем у Высокого Берега я оказался по независящим от меня обстоятельствам скован новопреставленным генералом Ганмарком, пока также недавно скончавшийся герцог Сальер, твёрдо решивший, что снова вам его не одурачить, был одурачен вами снова, а его армию разметало, как мякину шквальным ветром. Так Борлетта... - Он высунул язык между губ, ткнул вниз большим пальцем и выдул громкий пердящий звук. - Так храбрый герцог Кантайн... - Он провёл пальцем по своей глотке и выдул ещё один звук. - Слишком поздно, слишком поздно. Скажите, генерал Муркатто, как получается, что вы всегда являетесь на битву первой? - Я рано встаю, затемно иду срать, проверяю, что смотрю в нужную сторону и ничему не позволяю себя остановить. Вот. И ещё я на самом деле стараюсь успеть на бой. - На что вы намекаете? - потребовал объяснений молодой человек рядом с Рогонтом, с ещё более кислой, чем у остальных физиономией. - Намекаю? - переспросила она, выпучив глаза как слабоумная, а затем обратилась к самому герцогу - На то, что вы могли бы вовремя успеть под Светлый Бор, но решили разыграть смятение, зная, что надменный толстый Сальер начнёт мочиться до того, как опустит штаны и, скорее всего, растратит все свои силы, победит он или нет. Он проиграл и его выставили идиотом, а вас осмотрительным напарником, точно как вы и надеялись. - Пришла очередь Рогонта умолкнуть. - Двумя сезонами позже вы могли бы успеть к Теснине вовремя и удержать её против целого света, но вам было выгодней промешкать и позволить мне преподать гордым мусселианцам тот самый урок, которому вы хотели их обучить. То бишь, быть скромнее перед вашей предусмотрительной светлостью. Весь чертог притих, пока скрежетал её голос. - Когда вы поняли, что время уходит? Что вы медлили слишком часто и чересчур истощили силы ваших союзников, а сила Орсо, наоборот, чересчур возросла? Не сомневаюсь, вам хотелось бы в кои-то веки добиться успеха у Высокого Берега, но на вашем пути оказался Ганмарк. И всё потому, что играть в доброго союзника к тому времени было... - Она наклонилась ближе и прошептала. - Слишком поздно. Вся ваша политика готовила вас к роли сильнейшего, старшего партнёра после будущей победы Лиги Восьми. Грандиозное и тщательно выполненное намерение. Если конечно не считать, что победил Орсо. И Лига Восьми... - Она просунула язык между губ и выдула длинную похабную трель собравшимся здесь лучшим представителям рыцарской мужественности. - Доопаздывались, долбоёбы. Самый настойчивый из их породы шагнул к ней, сжав кулаки. - Я не стану слушать больше ни слова, вы... вы дьявол! В Светлом Бору погиб мой отец! Похоже, у каждого имелись свои требующие мщения обиды, но у Монзы и собственных ран выше крыши, чтобы терзаться болью других людей. - Спасибо, - произнесла она. - Что? - Раз ваш отец, видимо, был среди моих врагов, а цель битвы есть убить их, то я воспринимаю его смерть как комплимент. Мне бы не пришлось это объяснять солдату. Его лицо покрылось пятнистой смесью розового и белого. - Если бы вы были мужчиной, я бы убил вас на месте. - Точнее, если бы вы были мужчиной. Всё же, раз я отняла у вас отца, будет честно, если я кое-что отдам взамен. - Она свернула язык и харкнула ему в лицо. Он тупо бросился на неё с голыми, как она и предполагала, руками. Любой человек, которого с таким трудом пришлось выводить из себя не должен оказаться чересчур боязливым, когда наконец дойдёт до дела. Она собралась, метнулась вбок, ухватила за верхний и нижний края его позолоченной кирасы и пошатнула, используя его собственный вес. Точно подставленным сапогом зацепила его носок. Когда он беспомощно пролетал рядом, отчасти на бегу, отчасти в падении, она ухватила и выдернула с перевязи его меч. Он с криком повалился в бассейн, взметнув фонтан сверкающих брызг, а она развернулась вокруг себя с клинком наготове. Рогонт закатил глаза. - О, смилуй... - Его люди, пихаясь, ломились мимо него, каждый впопыхах вытаскивал оружие. Ругаясь, они чуть не опрокинули столик - так спешили до неё добраться. - Без стали, джентльмены, будьте добры, уберите клинки! - Офицер уже выплыл или, по крайней мере, пытался это сделать, барахтаясь и бултыхаясь. Узорчатый доспех тянул его вниз. Двое других спутников Рогонта ринулись вытаскивать его из бассейна, покуда остальные в беспорядке поскальзывались навстречу Монзе, толкая друг друга в стремлении ударить её первыми. - Разве это не вам положено отступать? - шикнула она, отходя назад между колонн. Ближайший ткнул в её сторону. - Умри, проклятая... - Хватит! - взревел Рогонт. - Хватит! Хватит! - Его люди скорчили мрачные мины, как непослушные детишки, которых призвали к ответу. - Отставить фехтовать в банном зале, будьте любезны! Неужто я обречён стыдиться вечно? - Он испустил долгий вздох, затем взмахнул рукой. - Вы, все - оставьте нас! Усы его самого преданного соратника вздыбились в ужасе. - Но, ваша светлость, с этим... нечистым созданьем? - Не страшитесь, я останусь в живых. - Он выгнул дугой бровь. - Я умею плавать. Теперь вон, пока кое-кто не поранился. Кыш!Вон! Нехотя они вложили мечи в ножны и, ворча, побрели прочь из зала, промокший воин яростно хлюпал, оставляя мокрые следы. Монза с усмешкой швырнула в бассейн его позолоченный меч. Там он и скрылся во всплеске. Победа может и небольшая, но в эти дни приходилось радоваться тем, что ей удавалось одерживать. Рогонт молча ждал, пока они не остались наедине, затем тяжко вздохнул. - Ты сказала мне, что она придёт, Ишри. - Как здорово, что мне никак не надоест быть правой. - Монза дёрнулась. На высоком подоконнике, в доброй паре шагов над головой Рогонта, на спине лежала темнокожая женщина. Её скрещенные ноги упирались в стенку, одна рука и голова свисали с узкого выступа, так, что лицо оказалось почти перевёрнутым. - Ибо такое случается часто. - Она соскользнула задом наперёд, в последний момент перекувырнулась и беззвучно приземлилась на все четыре, шустрая, как ящерица. Монза никак не въезжала - как не заметила ту в начале. Но то, что всё-таки упустила, ей не понравилось. - Ты кто? Акробат? - О, вовсе ничего столь возвышенного. Я Восточный Ветер. Думай обо мне, как об одном из множества пальцев десницы Божьей. - Мелешь чушь, будто жрец. - О, вовсе ничего столь сухого и пыльного. - Её глаза закатились к потолку. - Я страстно несу свою веру, но, слава Богу, лишь мужчинам разрешено облачаться в мантию. Монза нахмурилась. - Агент императора гурков. - Агент звучит слишком... закулисно. Императора, Пророка, церкви, государства. Я бы назвала себя скромным представителем Южных Сил. - Для которых Стирия? - Поле боя. - И она широко улыбнулась. - Гуркхул и Союз могут заключить перемирие, но... - Война продолжается. - Постоянно. Союзники Орсо суть наши враги, значит его враги суть наши союзники. Мы оказались объединены общей целью. - Падением великого герцога Орсо Талинского, - тихо проговорил Рогонт. - С Божьей помощью. Монза скривила губы. - Хех. Теперь вы молитесь Богу, Рогонт? - Любому, кто услышит мои пылкие молитвы. Гуркская женщина встала на цыпочки и вытянулась до самых кончиков длинных пальцев. - А ты, Муркатто? Не ты ли ответ на отчаянные молитвы этого бедолаги? - Возможно. - А он, быть может, на твои? - Меня часто подводили сильные мира сего, но я не теряю надежды. - Вряд ли ты будешь первым другом, которого я подвёл. - Рогонт кивнул на карту. - Меня прозвали Принц Предусмотрительный. Виконт Внимательный. Герцог Глистоползучий. И ты всё равно берёшь меня в союзники? - Посмотри на меня, Рогонт, я в крайней нужде, как и ты. "Великие бури", сказал Фаранс, "выносят на берег странных попутчиков". - Мудрый дядька. Ну, так и чем мне помочь моей странной попутчице? И, что более важно, чем она поможет мне? - Мне нужно убить Верного Карпи. - К чему нам тревожиться о смерти вероломного Карпи? - Ишри профланировала вперёд, лениво уронив голову набок, затем опустив ещё ниже. Не слишком приятно на вид, не говоря уж об ощущении. - Разве среди Тысячи Мечей нету других капитанов? Сезария, Виктус, Эндике? - Её глаза - непроглядная чернота, пустые и мёртвые, как подмены глазодела. - Разве другой поганый стервятник не займёт тогда твоё прежнее кресло, горя желанием расклевать труп Стирии? Рогонт надул губы. - И будет длиться изнурительный танец, зато со свежим партнёром. Я выиграю лишь скоротечную отсрочку смертного приговора. - У этих троих нет никакой верности Орсо за пределами собственного кармана. Их как два пальца склонили предать Коску ради меня, а меня - ради Верного, подобрав правильную цену. Если назначить правильную цену, без Верного, я сумею пригнать их обратно – из стана Орсо в ваш. Вязкая тишина. Ишри подняла точёные чёрные брови. Рогонт задумчиво отклонил голову назад. Оба обменялись продолжительным взглядом. - Это бы здорово помогло сократить разрыв в преимуществе. - Ты серьёзно сумеешь их купить? - спросила гурчанка. - Да, - гладко солгала Монза. - Я наобум не действую. - Ещё большая ложь, поэтому она высказала её с ещё большей убеждённостью. Было решительно неясно, что заинтересует Тысячу Мечей, а тем более неверных гадов, что ими командуют. Но если бы она прикончила Верного - мог появится шанс. Пусть Рогонт поможет, а там они поглядят. - Насколько высокой ценой? - Предать сторону победителей? Уж точно выше, чем мне по силам. - Даже если б у неё было под рукой всё золото Хермона, а ведь большая его часть осталась зарыта в тридцати шагах от сарая умершего отца. - Но вы, герцог Осприи... Рогонт виновато хихикнул. - О, бездонный осприйский кошелёк. Я в долгах по шею и выше. Я бы свою задницу продал, если б за неё дали больше пары грошей. Нет, боюсь, золота у меня ты не выпросишь. - А как насчёт ваших Южных Сил? - поинтересовалась Монза. - Слыхала, что Гуркхульские горы сотворены из золота. Ишри втёрлась в одну из колонн. - Из грязи, как и все остальные. Но в них немало и золота, если знать, где копать. Как ты планируешь избавиться от Верного? - Лироцио сдастся, как только подойдёт армия Орсо. - Несомненно, - ответил Рогонт. - Он прирождённый мастер сдаваться, также как я - отступать. - Тысячу Мечей пошлют на юг в направлении Осприи, зачищать местность, а за ними последует Талинс. - Мне не нужен военный гений, объясняющий очевидное. - Я отыщу местечко где-то между, и выманю Карпи. С сорока воинами я сумею его прикончить. Никому из вас не придётся рисковать. Рогонт прочистил горло. - Если вы сумеете выманить из будки старого преданного пса, тогда и я наверняка сумею выделить несколько человек, чтобы заткнуть ему пасть. Ишри разглядывала Монзу так, как Монза могла б разглядывать муравья. - И когда тот отправится на покой, если ты сумеешь купить Тысячу Мечей, тогда и я сумею предоставить средства. Если, если, если. Но это и так больше, чем Монза имела право надеяться. С той же лёгкостью она запросто покинула бы встречу встречу ногами вперёд. - Тогда, считайте, сделано. Странные попутчики, а? - Это точно. Бог воистину тебя благословил. - Ишри непомерно широко зевнула. - Ты пришла в поисках друга, а уходишь с двумя. - Везёт мне, - сказала Монза, далеко не считая, что уходит хотя бы с одним. Она повернулась к выходу, шаркнув каблуком по потёртому мрамору, и надеясь, что не начнёт трястись до того, как уберётся отсюда. - Ещё кое-что, Муркатто! - Она оглянулась на Рогонта, теперь уже одиноко стоявшего у карты. Ишри исчезла столь же внезапно, как и появилась. - Твои возможности слабы, поэтому тебе приходится разыгрывать силу. Я понимаю. Ты есть, что ты есть, храбра за пределами рассудка. По-другому нельзя. Но и я есть тот, кто я. На будущее: капельку больше уважения и брак нашей взаимной безысходности потечёт гораздо ровнее и мягче. Монза присела в преувеличенном реверансе. - Ваше великолепие, я не только слаба, но и полна смиренного раскаянья. Рогонт медленно покачал головой. - Тому моему офицеру и впрямь стоило проткнуть тебя клинком. - Вы бы так и сделали? - Нет, чёрт возьми, нет. - Он вернулся к своим таблицам. - Я бы попросил плюнуть снова.
Ни бедны, ни богаты
Шенкт напевал про себя, идя вдоль облезлого коридора. Его шаги не издавали ни звука. Верный мотив всегда почему-то ускользал от него. Мотив тоскливого обрывка чего-то, что пела ему сестра, когда он был маленьким. Он до сих пор видел солнечные лучи, идущие сквозь её волосы, окно позади неё, лицо в тени. Всё теперь в далёком прошлом. Всё поблекло, подобно выцветшим дешёвым картинам. Сам-то он особым певцом никогда не был. Но напевать у него получалось, и становилось немного уютней, когда он представлял поющий вместе с ним голос сестры. Он убрал свой нож и деревянную птичку, уже почти законченную, однако с клювом до сих пор оставались проблемы, а он не хотел в спешке его сломать. Терпение жизненно необходимо резчику по дереву, также как и наёмному убийце. Перед дверью он остановился. Мягкая, бледная сосна - одни сучки, плохо подогнаны пазы и сквозь трещину пробивался свет. Порой ему хотелось, чтобы работа приводила его в места получше. Он замахнулся ногой. Замок разлетелся на части с одного удара. Восемь пар рук схватились за оружие, когда дверь, рассыпая щепки, сдвинулась с петель. Восемь суровых лиц повернулись к нему - семь мужчин и женщина. Большинство из них Шенкт узнал. Они были среди полукруга коленопреклонённых в тронном зале Орсо. Головорезы, высланные в след убийцам принца Арио. Нечто вроде товарищей по охоте. Если мух облепивших тушу можно назвать товарищами убившему дичь льву. Он не ожидал, что такие как эти встанут между ним и целью. Но уже очень давно не удивлялся сюрпризам, что порой преподносила жизнь. Он скривился как змея в смертных муках. - Я не вовремя? - Это он. - Тот, кто не преклоняется. - Шенкт. - Последнее донеслось от человека, заступившего ему дорогу в тронном зале Орсо. Того, кому он советовал помолиться. Шенкт надеялся, что тот принял совет, но особо не полагался на это. Пара других расслабилась, узнав его, и засунула обратно недовынутые клинки, принимая его за одного из своих. - Ну, ну. - Мужчина со свинорылым лицом и длинными чёрными волосами видимо был главарём. Он потянулся и нежно, одним пальчиком подвинул лук женщины, перенацеливая в пол. - Меня зовут Мальт. Ты как раз вовремя чтобы помочь нам взять их. - Их? - Тех, за чьи поиски нам платит его светлость герцог Орсо, а ты про кого подумал? Вон в той курильне. - Все вместе? - Уж точно их глава. - Откуда вы знаете, что это тот самый мужик? - Баба. Пелло знает. Так ведь, Пелло? Пелло обладал оборванными усами и потливо-безысходным видом. - Это Муркатто. Та самая, кто командовала у Светлого Бора армией Орсо. Она появилась в Виссерине, не больше месяца тому назад. Её арестовали. Я сам её допрашивал. Тогда-то северянин и лишился глаза. - Северянин по имени Трясучка, так говорил Саджаам. - Во дворце Сальера. Несколько дней спустя, там же, она убила генерала Ганмарка. - Талинская Змея собственной персоной, - гордо произнёс Мальт, - и до сих пор жива. Что ты на это скажешь? - В полнейшей прострации. - Шенкт медленно направился к окну и поглядел наружу на ту сторону улицы. Слишком захудалая дыра для прославленного генерала, но в жизни бывает и не такое. - С ней есть кто-нибудь? - Только северянин. Ничего такого, с чем нельзя разобраться. Везучая Ним и два её парня поджидают у чёрного хода, в переулке. Когда пробьют большие часы, мы войдём с главного. Им не уйти. Шенкт медленно обвёл взглядом каждую бандитскую рожу. И каждому дал шанс. - Вам всем обязательно нужно в это ввязываться? Каждому из вас? - Хули ты спрашиваешь? Ранимых сердечек среди нас не сыскать, дружище. - Мальт глядел на него прищуренным глазом. - Хочешь пойти с нами? - С вами? - Шенкт надолго задержал дыхание, затем вздохнул. - Великие бури выбрасывают на берег странных попутчиков. - Буду считать это как да. - Да нахуй он нужен? - Снова тот, кому Шенкт велел молиться. Выставил напоказ зазубренный нож. А терпения-то у него маловато. - Я за то, чтобы перерезать ему глотку и на одного меньше делить оплату. Мальт нежно отодвинул его нож к низу. - Да ладно тебе, не стоит жадничать. Бывало, когда я прежде ходил на дела, народ забивал голову не работой, а деньгами, и каждую минуту оглядывался через плечо. Это вредит здоровью и делу. Мы возьмёмся за дело цивилизованно или не возьмёмся вовсе. Ваше слово? - Моё слово - цивилизованно, - сказал Шенкт. - Умоляю, давайте убивать как честные люди. - Вот именно. Денежек Орсо хватит всем. Равную долю на круг, и мы богаты. - Богаты? - Шенкт грустно улыбаясь, покачал головой. - Мёртвые не бывают ни бедны, ни богаты. - Выражение лёгкого недоумения только появлялось на лице Мальта, когда указательный палец Шенкта расколол его точно напополам.
* * *
Трясучка присел на завшивленной кровати, прижимая плечи к грязной стене. На нём раскинулась Монза. Голова покоилась у него на коленях, сипело неглубокое дыханье - вдох-выдох. В перебинтованной левой руке всё ещё лежала трубка, от пепла сизыми полосками поднимался дымок. Он нахмурился, когда струйка всплыла на луч света - рябясь, растекаясь, наполняя комнату сладковатой мглой. Шелуха здорово обезболивает. На взгляд Трясучки слишком уж здорово. Так здорово, что всегда хочется ещё. Так здорово, что проходит время, и зашибить ногу начинает казаться вполне приемлемой причиной употребить. Всё это курево стачивает края, и ты становишься мягким. Быть может, у Монзы края жёстче, чем ей бы хотелось, хотя он в это не верил. Дым щекотил в носу, одновременно воротил и притягивал. Под бинтами чесался глаз. Влёгкую, взять, да и... Что тут плохого? Внезапно он запаниковал, выворачиваясь из-под неё, будто зарытый живьём. Монза сердито булькнула и, вздрогнув веками, откинулась на спину. По её липкому лицу растрепались волосы. Трясучка вырвал оконную задвижку и оттянул шаткие ставни, обнажая умиротворяющий вид на гнилую аллею позади здания и струю холодного, провонявшего мочой воздуха в лицо. Хотя бы этот запах не обманывал. Чуть дальше, у черного хода стояли двое мужиков и одна баба - та подняла руку. С высокой башни через улицу зазвенел колокол. Женщина кивнула, мужики вытащили оружие - блеснувший меч и увесистую булаву. Она отперла дверь, и все бросились внутрь. - Блядь, - прошипел едва ли способный этому поверить Трясучка. Трое, и судя по их повадкам, больше зайдёт с главного входа. Убегать поздно. Тем более Трясучка задолбался бегать. У него всё ещё осталась гордость, ведь так? То, что он сбежал с Севера сюда, вниз, в злоебучую Стирию, как раз и подвело его под эту одноглазость. Он дотронулся до Монзы и резко остановился. В том состоянии, в каком она находится, пользы от неё нет. И он оставил её в покое и достал тяжёлый кинжал, что она дала ему в первый день встречи. Рукоятка тверда и он крепко её держит. Может они и лучше вооружены, но с большими клинками маленькие комнаты не сочетаются. Неожиданность на его стороне, а это лучшее оружие из возможного. Он вжался в тень за дверью, чувствуя, как бухает сердце и дыхание обжигает горло. Без страха, без сомненья, лишь неистовая сосредоточенность. Послышались мягкие шаги по ступеням. Пришлось заставить себя не ржать. Всё равно чуточек хихиканья пролез наружу - неясно почему, вроде тут нет ничего смешного. Скрип и ворчливое чертыхание. Не самые чёткие убийцы на Земном Круге. Он закусил губу, пытаясь заставить рёбра не трястись. Монза шевельнулась и с улыбкой потянулась на грязном одеяле. - Бенна... - проурчала она. Рывком распахнулась дверь, и внутрь впрыгнул мечник. Монза раскрыла затуманенные глаза. - Чё-за... Второй, влетая как мудак, врезался в первого. Занося булаву над головой, взметнул труху побелки - набалдашник царапнул потолок. Словно этот горе-боец передавал оружие кому-то там, наверху. Отказаться было бы невежливо, поэтому Трясучка выхватил её из руки второго убийцы, в тот самый момент, когда пырнул первого в спину. Лезвие вошло и вышло. Быстрые, бесшумные удары, по самую рукоять. Трясучка рыкнул сквозь зубы, почти давясь от остаточных клочков смеха, водя рукой туда и обратно. Каждый раз порезанный издавал возмущённое уханье, не до конца воспринимая, что всё-таки произошло. Затем его скрутило, нож выдрало из руки Трясучки. Второй с выпученными глазами развернулся, черечур близко, чтобы замахнуться. - Что... Трясучка вмазал ему по рылу рукояткой булавы. С треском лопнул нос, а нападавший, завертевшись, отлетел к потухшему очагу. У порезанного подкосились колени, он цепанул мечом стену над Монзой и повалился на неё. Больше о нём можно не думать. Трясучка сделал короткий шаг, припал на колени, чтобы палица не врезалась в потолок, и с рёвом взмахнул железной болванкой. Та, с мясистым хрусть, попала предыдущему владельцу в лоб и проломила череп, орошая потолок кровавыми точками. Он услышал вопль сзади и, изгибаясь, повернулся. Из двери выскочила женщина, в каждой руке по короткому клинку. И споткнулась - её зацепила взбрыкнувшая нога выкарабкивающейся из-под умирающего мечника Монзы. Счастливая случайность. Крик женщины сменился с яростного на потрясённый, когда она наткнулась на трясучкины руки, роняя один из кинжалов. Он схватил её за другое запястье, пригибаясь ещё ниже и тут его голова шарахнулась об стенку очага, из глаза посыпались искры и на мгновение он потерял зрение. Но не отпускал запястье, чувствуя как её когти рвут бинты перевязки. Они тупо зарычали друг на друга. Стало щекотно от её свисавших волос. Навалившись всем своим весом, от натуги затолкать лезвие в его шею она даже высунула язык. Изо рта пахнуло лимоном. Он развернулся на карачках и снизу двинул ей в челюсть. Удар отбросил её голову - зубы глубоко впились в язык. В тот же миг её руку рубанул меч - острие чуть было не зацепило плечо Трясучки, заставив одёрнуться. Белое лицо Монзы с разъезжающимися глазами. Женщина завыла, пытаясь освободиться. Очередной неточный удар мечом плашмя заехал ей по макушке и пошатнул. При этом Монза повалилась на стену, навернувшись об кровать, чуть не зарезав сама себя, когда меч из её руки загремел на пол. Трясучка выкрутил кинжал из ослабевшей хватки женщины и всадил лезвие ей под подбородок. По самую рукоять, брызжа кровью на стену и на рубаху Монзы. Суча ногами, он разорвал переплетенье конечностей, поднял булаву, вытащил свой нож из спины мёртвого мечника и засунул за пояс. Спотыкаясь, выглянул за дверь. Снаружи коридор был пуст. Он схватил запястье Монзы и рывком вздёрнул её на ноги. Она вылупилась на себя, перемазанную кровью женщины. - Шт... Што... Он закинул её искривлённую руку себе на плечо и поволок за дверь. Спешно выпихнул на лестницу. По ступеням застучали её сапоги. На улицу, на солнце, через открытый чёрный ход. Она проковыляла один шаг и обдала ближайшую стену струйкой рвоты. Застонала и снова стала тужиться. Он затолкал древко булавы в рукав, зажав в кулаке окровавленную головку, готовый выбросить её наружу, если понадобится. И осознал, что захихикал снова. От чего - неизвестно. По-прежнему тут не было ничего смешного. По его мнению - в точности наоборот. Тем не менее, он ржал. Монза, пройдя пару пьяных шагов, сложилась пополам. - Завязываю с куревом. - пробормотала она, сплёвывая желчь. - Само собой. Сразу, как только мой глаз вырастет обратно. - Он взял её под локоть и потянул за собой в направлении конца переулка, где на залитой солнцем улице ходили люди. На углу он притормозил, быстро глянул в обе стороны, затем снова взвалил на плечо её руку и двинулся прочь.
* * *
Не считая трёх трупов, в комнате никого. Шенкт подкрался к окну, осторожно обходя лужи крови на половицах, и выглянул наружу. Ни следа: ни Муркатто, ни её одноглазого северянина. Но пусть уж лучше они убегут, чем кто-нибудь отыщет их до него. Такого он не допускал. Когда Шенкт брался за дело, то всегда доводил всё до конца. Он присел на корточки, сложил руки на коленях, покачивая кистями. Едва ли он размолотил Мальта и семерых его друзей лучше, чем Муркатто со своим северянином обошлась с этими тремя. Стены, пол, потолок, кровать - всё испачкано и перемазано алым. Один мужчина лежал у очага, с круглым раздутым черепом. Другой лицом вниз, рубашка на спине порвана от ножевых ран и пропитана кровью. На шее женщины зияющее отверстие. Видимо, Везучая Ним. Похоже, везенье её покинуло. - Стало быть, просто Ним. Что-то блеснуло в углу, у плинтуса. Он нагнулся и поднял, поднося на свет. Золотое кольцо с крупным, кроваво-красным рубином. Слишком изящное, что бы его носил любой из этих подонков. Значит тогда кольцо Муркатто? Ещё тёплое от её пальца? Он надел его на собственный палец, затем взялся за щиколотку Ним и перетащил тело на кровать, напевая про себя, пока догола её раздевал. По бедру правой ноги шла проплешина шелушащейся сыпи - поэтому он взялся за левую. Отделил от тела - ягодицу и всё остальное, тремя выверенными движениями своего мясницкого серпа. Резко крутанув запястьями, выдернул с треском кость из бедренного сустава. Двумя взмахами кривого лезвия отсёк ступню. Её же поясом обвязал безукоризненно разделанную ногу, чтоб та не разгибалась, и засунул в торбу. Вот и отбивная, нарезанная толстыми ломтями и обжаренная. Он всегда носил с собой специальную смесь четырёх сульджукских пряностей, перемолотых по его вкусу. А у масла из окрестностей Пуранти чудесный ореховый аромат. Затем соль и молотый перец. Приготовленье мяса целиком зависит от приправы. В серединке розовое, но без крови. Шенкт никогда не понимал людей, которые любят мясо сырым. Аж от одной мысли воротит. Поджарить с лучком. А потом можно нашинковать голень и приготовить жаркое с грибами и кореньями, взять бульон из костей и чуточку того выдержанного мурисского уксуса, чтобы вдохнуть... - Жар. Он кивнул самому себе, бережно вытер насухо серп, взвалил на плечи торбу, повернулся к двери и... замер. С утра он проходил мимо пекарни и думал до чего прекрасные, хрустящие, свежеиспечённые буханки стоят у них в окне. Запах свежего хлеба. Тот самый дух искренности и простой человеческой доброты. Ему бы очень-очень хотелось стать пекарем, не будь он... тем, кем был. Не предстань он в своё время перед прежним наставником. Не пойди он по открывшемуся перед ним пути и не восстань он против него. Каким бы вкусным, думал он, был бы тот хлеб - тонко нарезанный и густо намазанный крупнозернистым паштетом. Возможно с кислым айвовым желе или чем-то подобным, и добрым бокалом вина. Он снова вынул нож и взрезал спину Везучей Ним, чтобы добраться до печени. В конце концов, ей она уже без надобности.
Геройские усилия, новые начинания
Дождь перестал, и над пашней выглянуло солнце, с серых небес спустилась тусклая радуга. Монза задумалась, а вдруг на том конце, что касается земли, эльфова поляна. Такая, про которые ей отец рассказывал. Либо самое обычное говно, как во всех других местах. Она свесилась с седла и сплюнула в пшеницу. Может, эльфово говно. Она откинула влажный капюшон и мрачно взглянула на запад, видя, как ливни откатываются в сторону Пуранти. По справедливости, им бы залить потопом Верного Карпи и Тысячу Мечей, чьи разведчики наверное не более чем в дне езды позади. Но справедливости нет, и это Монза знала. Тучи мочатся, где им хочется. Сырую озимую пшеницу усеивали лоскутки алых цветов, будто подтёки крови на охристом ландшафте. Им бы пора готовиться к жатве, если только здесь кто-нибудь остался для сбора урожая. Рогонт отрабатывал то, в чём был лучшим - откатывался назад, и крестьяне брали с собой всё, что могли унести и откатывались вместе с ним в Осприю. Они знали что Тысяча Мечей на подходе, и знали слишком хорошо, чтобы не оставаться тут, когда те подойдут. Не было пользующихся более дурной славой фуражиров, чем люди, которыми раньше командовала Монза. Фуражировка, писал Фаранс, есть грабёж столь масштабный, что выходит за пределы обычного преступления - на политическую арену. Она потеряла кольцо Бенны. Теребила большим пальцем средний, огорчалась несчётное число раз, не обнаружив его там. Прелестный кусочек камня пусть не менял того, что Бенны больше нет. Но всё же, похоже, будто она лишилась некой его последней частички, за которую ей удавалось держаться. Одной из последних частичек самой себя, которые стоило беречь. Хотя ей и так повезло, что она лишилась в Пуранти одного лишь кольца. Потеряла осторожность, и чуть было не голову. Пора ей было завязывать с куревом. Сподвигнуться на новые начинания. Пора, и тем не менее она дымила всё чаще. Каждый раз, пробуждаясь из сладкого забытья, она твердила себе - это должно стать последним разом, но проходило несколько часов, и она уже покрывалась потом отчаяния. Волны болезненной тяги, как восходящий прилив - каждая выше предыдущей. Выдержать хоть одну являлось геройским усилием, а героем Монза не была. Несмотря на народ Талинса, некогда воздававший ей хвалу. Она даже выбросила трубку, но затем в приступе вязкой паники купила другую. Она потеряла счёт, сколько раз прятала уменьшающуюся банку с шелухой на дно этой или другой котомки. Но осознала в чём главная проблема, когда ты сама прячешь вещь. Ты всегда знаешь, где она лежит. - Не нравится мне эта природа. - Морвеер привстал с раскачивающегося сиденья и окинул взглядом плоскую равнину. - Хорошая местность для засады. - Вот поэтому мы и здесь, - буркнула в ответ Монза. Межевые кустарники, разрозненные полосы деревьев, скопления бурых домиков между полей и одинокие сараи - полно мест, где спрятаться. Ни проблеска движения. Ни звука, лишь вороны, ветер хлопает холстиной повозки, да дребезжат колёса, расплёскивая лужи на пути. - Ты уверена, что благоразумно возлагать надежды на Рогонта? - Благоразумием битву не выиграешь. - Нет, с его помощью планируют убийства. Рогонт, даже для великого герцога, крайне ненадёжен, и вдобавок он твой старый враг. - Я полагаюсь на него настолько, насколько заходит его собственный интерес. - Вопрос ещё пуще раздражал тем, что она задавала его себе с тех самых пор, как они покинули Пуранти. - Он ничем не рискует покушаясь на Верного Карпи, но получит чёртову прорву выгоды, если я приведу ему Тысячу Мечей. - Наврядли это стало бы твоей первой ошибкой в расчётах. Что если нас вынесет на путь целой армии? Ты велела убивать мне по одному за раз, а не воевать в одиночку... - Я заплатила, чтоб ты убил одного в Вестпорте, а ты порешил сразу пятьдесят. Не тебе меня учить осторожности. - Вряд ли больше сорока, и только из-за избытка старания, чтобы добраться до твоего одного, а вовсе не недостатка! Твой список убиенных в Доме Удовольствий Кардотти короче? Или может во дворце герцога Сальера? Или в Каприле, если уж на то пошло? Прости, пожалуйста, если у меня маловато веры в твоё умение сдерживать насилие! - Хорош! - Рявкнула она на него. - Ты как баран, всё блеешь и блеешь! Делай то, за что я тебе плачу и хватит об этом! Морвеер неожиданно затормозил повозку, натянув поводья, и Дэй ойкнула, едва не выронив яблоко. - Значит вот, оно, спасибо за то, что я спешил тебе на выручку в Виссерине? После того как ты столь недвусмысленно послала подальше мой мудрый совет? Витари, разлёгшись среди припасов в хвосте повозки, вытянула длинную руку. - Та выручка дело моих рук не меньше, чем его. Мне никто спасибо не сказал. Её Морвеер проигнорировал. - Наверно мне стоит найти более благодарного работодателя! - Наверно мне стоит найти более, блядь, послушного отравителя! - Наверно...! Но постой. - Морвеер воздел палец, зажмуривая глаза. - Постой. - Он вытянул губы и, причмокивая, набрал полную грудь воздуха, на мгновенье задержал дыхание, затем медленно его выпустил. И снова. Трясучка подъехал, и вопросительно поднял на Монзу единственную бровь. Ещё один вдох и открылись глаза Морвеера, и издал он отвратительный фальшивый смешок. - Наверно... мне стоит искренне извиниться. - Чего? - Я осознал, что я... не всегда самый приятный собеседник. - Резкий взрыв хохота со стороны Витари и Морвеер сморщился, но продолжал. - Если я постоянно в контрах, так это потому, что желаю тебе и твоему предприятию только самого лучшего. Меня вечно подводит чрезмерная нетерпимость в стремлении к совершенству. Разреши умолять тебя, приложить вместе со мной... геройское усилие? Оставить позади нашу неприязнь? - Он щёлкнул вожжами и стронул повозку. - Вот оно! Новое начало! Монза перехватила взгляд Дэй, когда та проезжала мимо, мягко покачиваясь на сиденье. Девчушка-блондинка подняла брови, догрызла яблоко до самого черенка и лёгким взмахом отбросила его в поле. Витари на задке повозки только что сняла куртку и вытянулась на холстине под лучами солнца. - Выходит солнышко. Новое начало. - Приложив руку к груди, она указала на ту сторону пейзажа. - Огооооо, радуга! Знаете, говорят, там, где она касается земли, лежит эльфова поляна! Монза злобно зыркнула на них. Скорее они наткнутся на эльфову поляну, нежели Морвеер начнёт жить по-новому. Его внезапная покорность обнадёживала ещё меньше бесконечных придирок. - Может он просто хочет, чтобы его любили, - донёсся шепоток Трясучки, когда они снова отчалили в путь. - Если только люди способны от этого измениться. - И Монза щёлкнула пальцами перед его лицом. - А разве они меняются не одним-единственным способом? - С неё не сходил его единственный глаз. - Если всё в корне не изменится вокруг них? Люди ломкие, я так считаю. Они не гнутся в новые формы. Они ломаются в них. Разбиваются в них. - Может даже вжигаются в них. - Как твоё лицо? - вполголоса произнесла она. - Чешется. - Больно было, у глазного мастера? - По шкале между зашибить ногу и когда тебе выжигают глаз - где-то внизу. - Как почти всё на свете. - Упасть с горы? - В принципе ничего, пока лежишь тихо. Начинает малость покалывать, когда пытаешься встать. - Это вызвало у него усмешку, хотя улыбался он гораздо реже, чем раньше. Не удивительно, после того, через что он прошёл. Через что она его провела. - Мне кажется... я должна сказать тебе спасибо, что снова спас меня. Уже входит в привычку. - Я ж за это деньги получаю, вождь. Хорошо сделанная работа сама по себе награда - так постоянно твердил отец. Факт, что в этом я хорош. Как бойцу тебе приходится отдавать мне должное. Как что-нибудь иное я просто здоровый косорукий хер. Потерял на войне дюжину лет, а чем похвастаться - кровавые сны и одним глазом меньше, чем у всех. У меня всё ещё осталась гордость. Я считаю, мужчине положено быть тем, кто он есть. Иначе он что? Притворяется, да и только, разве нет? А кто захочет провести все оставшиеся дни притворяясь тем, кем не является? Хороший вопрос. По счастью подъём разделил их и избавил её от раздумий над ответом. Остатки Имперского тракта тянулись вдаль. Прямая как стрела коричневая полоса сквозь поля. Восемь веков, а по-прежнему лучшая стирийская дорога. Жест укоризны последующим правителям. Невдалеке от тракта стояла усадьба. Каменный двухэтажный дом, окна забраны ставнями, красная черепичная крыша с возрастом выцвела и замшела. Рядом небольшая пристройка-конюшня. Унавоженный двор окружала стенка из заросшего лишайником известняка, высотой по пояс, пара тощих птиц копошилась в грязи. Напротив дома деревянный сарай с проседающей посередине крышей. На покосившейся вышке вяло болтался флюгер в виде крылатой змеи. - Мы на месте! - выкрикнула она, и Витари в знак того, что услышала, вытянула вверх руку. Мимо построек змеился ручей и уходил в сторону мельницы, в миле-другой отсюда. Поднялся ветер, зашелестел листьями живой изгороди, мягкой волной заколыхал пшеницу, погнал по небу рваные тучи, их тени проплывали по земле. Это напомнило Монзе хутор, где она родилась. Ей представился Бенна, бегущий по жнивью мальчик, лишь макушка торчит над налитыми колосьями, послышался его смех. Монза вздрогнула и посуровела. Плаксивая, самопотакательная, тоскливая херь по прошлому. Она ненавидела своё поле. Копать, боронить, грязь под ногтями. И ради чего? На свете существует не много занятий, над которыми надо также много корпеть, чтобы также мало получить. В общем-то, единственное, которое прямо сейчас могло прийти ей на ум - это месть.
* * *
Тому нет объяснения, но со своих самых ранних воспоминаний Морвеер казался обречённым произносить не те слова. Когда он собирался содействовать, обнаруживалось, что он жалуется. Когда он намеревался проявить заботу, оказывалось, что он оскорбляет. Когда он на полном серьёзе искренне обещал поддержку, его принимали за подстрекателя. Он всего-то хотел быть оцененным, уважаемым, причастным, но почему-то любая попытка по-доброму сблизиться только пуще расстраивала дело. После тридцати лет неудачных взаимоотношений - мать, которая его покинула; жена, которая его покинула; ученики, которые покидали, обворовывали или пытались его убить, обычно с помощью яда, но в одном памятном случае топором – он уже начинал верить, что просто-напросто не умеет ладить с людьми. Он должен был радоваться, что помер хотя бы тот мерзкий пьянчуга Никомо Коска, и первое время, само собой, чувствовал некоторое облегчение. Но вскоре чёрные тучи вновь сгустились вечным мотивом среднеунылой депрессии. Он снова в склоках с хлопотным, недисциплинированным работодателем из-за каждой мелочи их дела. Наверно, было б лучше, если бы он просто-напросто отправился в горы и отшельником зажил бы там, где нельзя травмировать ничьих чувств. Но разреженный воздух не устраивал его хрупкое здоровье. Поэтому он в очередной раз решил приложить героическое усилие в области товарищества. Стать более уступчивым, более благодарным, более снисходительным к несовершенству других. И вот его первый шаг. Пока остальная ватага прочёсывает окрестности в поисках Тысячи Мечей, он сославшись на головную боль готовит им приятный сюрприз, в виде грибного супа по рецепту матери. Наверно единственной осязаемой вещи, что она оставила своему единственному сыну. Во время резки он проколол палец. Обжёг локоть об горячую печь. Каждое из этих происшествий чуть не заставило его отступиться от нового начинания под натиском бессмысленной ярости. Но к тому времени, когда опустилось солнце и удлинились тени на дворе, и он услышал возвращающихся на хутор лошадей - уже был накрыт стол, два огрызка свечей мерцали уютным светом, нарезаны две буханки хлеба и кастрюля с супом стояла наготове, источая целебные ароматы. - Превосходно. - Его реабилитация неизбежна. Однако его новый оптимистичный настрой не пережил появления сотрапезников. Когда те вошли, между прочим, не сняв сапоги, и, следовательно, раскидав грязь по блестящему надраенному полу, то взглянули на с любовью прибранную им кухню, старательно накрытый стол, усердно приготовленную снедь, со всем воодушевлением заключённых, которым показали застенок палача. - Что это? - У Муркатто губы выкатились вперёд, а брови съехали вниз в ещё более глубоком недоверии, чем обычно. Морвеер постарался подняться выше эдакой мелочности. - Это извинения. С тех пор как наш одержимый числами повар отправился в Талинс, я подумал, что способен заполнить пустоту и приготовить ужин. Рецепт моей мамы. Садитесь, садитесь, умоляю, рассаживайтесь! - Он засуетился вокруг них, отодвигая стулья, и, не удержавшись от неловкого переглядывания, все разместились на своих местах. - Супа? - Морвеер подступил к Трясучке с кастрюлей и половником в боевой готовности. - Мне не надо. Ты меня, как ты это назвал... - Парализовал, - произнесла Муркатто. - Айе. Ты в тот раз меня парализовал. - Ты не доверяешь мне? - выпалил он. - В основном по определению, - сказала Витари, наблюдая за ним из-под имбирных бровей. - Ты отравитель. - После всего, что мы вместе прошли? Ты сомневаешься во мне из-за лёгкого паралича? - Он прикладывает героические усилия, залатывая пробитое днище шхуны их профессиональных отношений, и никто не обращает и капли внимания. - Если б я захотел тебя отравить, я бы просто брызнул тебе на подушку чёрной лавандой и убаюкал сном, от которого уже не проснуться. Или подложил бы в башмаки америндскую колючку, ларинк на рукоятку твоей секиры, горчичный корень во фляжку с водой. - Он наклонился к северянину, стиснув добела костяшки пальцев на половнике. - Есть тысячи тысяч способов, которыми я мог бы тебя прикончить, и у тебя ни за что не родилась бы даже слабая тень подозрения. Я бы не стал страдать ерундой и варить тебе ужин! Глаз Трясучки ровно смотрел в его собственный глаз. Казалось, весьма долгое время. Затем громила привстал, и на короткий миг Морвеер подумал - а не получит ли он по морде, впервые за много лет. Но вместо этого Трясучка лишь преувеличенно бережно положил свою здоровенную ручищу поверх морвееровской, переворачивая кастрюлю, так чтоб суп выплеснулся в миску. Северянин взял ложку, погрузил её в суп, тихонько подул и отхлебнул содержимое. - Вкусно. Грибы, что ли? - Э-э... да, они самые. - Здорово. – Трясучка, прежде чем отпустить руку, удержал его взгляд ещё на мгновение. - Спасибо. - Морвеер взмахнул половником. - Так, ну кто ещё не откажется от супа? - Я! - Пролаял голос из ниоткуда, будто в уши Морвееру плеснули кипятком. Он одёрнулся назад, кастрюля опрокинулась, горячий суп потоком хлынул по столу и прямо на колени Витари. Та подпрыгнула с леденящим визгом, полетели мокрые столовые приборы. Стул Муркатто грохнулся об пол, когда та оттолкнула его, впопыхах потянувшись к мечу. Дэй уронила недоеденный кусок хлеба и потрясённо отступила назад к двери. Морвеер развернулся в пируэте - с бестолково зажатого в кулаке половника брызнули капли... Подле него стояла, сложа руки, и улыбалась гуркская женщина. Гладкая, как у ребёнка, кожа - безупречна, подобно тёмному стеклу. И полночной черноты глаза. - Стойте! - гавкнула Муркатто, поднимая руку. - Стойте. Она друг. - Мне она не друг! - Морвеер всё ещё отчаянно пытался понять, каким-таким образом та возникла из ниоткуда. Рядом с ней двери нет, окно закрыто и крепко заколочено, пол и потолок целы. - У тебя нет друзей, отравитель, - промурлыкала она ему. Её длинный бурый плащ висел нараспашку. Под ним её тело, похоже, было обмотано белыми бинтами. - Кто ты? - спросила Дэй. - И откуда ты, нахрен, взялась? - Прежде меня называли Восточным Ветром. - Женщина выставила два ряда ослепительно совершенных, белых зубов, грациозно вращая пальцем. - Но теперь меня зовут Ишри. Я с выбеленного солнцем Юга. - Магия, - пробормотал Трясучка, единственный из компании, кто остался сидеть. Он невозмутимо поднял ложку и отхлебнул ещё один могучий глоток супа. - Передай хлеб, ладно? - В пень твой хлеб, - огрызнулся он в ответ. - Вместе с твоей магией! Как ты сюда пробралась? - Она из этих. - У Витари в руке оказался кухонный нож, а глаза сузились в прорези-бойницы, в то время как остатки супа капали со стола и мерно стучали об пол. - Едок. Гурчанка ткнула в пролитый суп и обвила языком свой палец. - Всем нам надо что-то есть, разве нет? - Я всё равно не собираюсь попадать в меню. - Не стоит беспокоиться. В еде я очень разборчива. - С вашей породой я уже схлёстывалась раньше, в Дагоске. - Морвеер не до конца понимал о чём идёт речь, сам факт чего был неслыханно неприятен, но Витари казалась встревоженной, и от этого тревожился он сам. Та ни в коей мере не была барышней, склонной раздувать страхи. - Какую сделку ты заключила, Муркатто? - Ту, которая, потребовалась. Она работает на Рогонта. Ишри уронила голову набок, так низко, что та легла почти-то горизонтально. - Или быть может, он работает на меня. - Мне всё равно, кто из вас мул, а кто погонщик, - отрезала Муркатто, - лишь бы один из вас предоставил мне людей. - Пришлёт. Четыре десятка самых отборных. - Вовремя? - Если только Тысяча Мечей не прибудут пораньше, а такого не произойдёт. Их главные силы до сих пор стоят лагерем в шести милях. Их задержала необходимость выпотрошить деревню. А потом им надо будет всё там сжечь. Опустошительные негодяйчики. - Её взор пал на Морвеера. От этих чёрных глаз он необъяснимо занервничал. Ему не нравилось, что она вся обёрнута бинтами. Он счёл любопытным, почему... - В них мне спокойно и прохладно, - произнесла она. Он моргнул, гадая, неужели сумел проговорить вопрос вслух. - Не сумел. - Его бросило в холод до самых корней волос. Прямо как в тот раз, когда сёстры обнаружили в приюте его секретные принадлежности и догадались об их назначении. Не получалось отделаться от беспричинной догадки, что эта гуркская чертовка каким-то образом знает его тайные мысли. Знает, то, что он натворил, что, как он думал, вообще не узнает никто и никогда... - Я буду в сарае! - визгливо скрежетнул он, гораздо более тонко, чем намеревался. Он с трудом понизил голос. - Нужно подготовиться, раз завтра у нас будут посетители. Идём, Дэй! - Я только тут закончу. - Она быстро приспособилась к их гостье и трудилась, намазывая маслом сразу три куска хлеба. - Ах... да... вижу. - Он, покачиваясь, на мгновение замер - но оставаясь здесь, кроме пущего позора ничего не добиться. Он шагнул за дверь. - Вы возьмёте ваш камзол? - спросила Дэй. - Мне и так будет жарко. Только когда он сошёл во тьму с крыльца усадьбы, и ветер дохнул холодом с пшеничных полей прямо ему под рубашку, тогда он прочувствовал, что одной силой воображения ему не согреться. Вернуться и не выглядеть полным болваном уже поздно, и он напрочь отверг такое решение. - Не собираюсь. - Особенно страшными проклятьями он сыпал, пока торил путь через тёмный двор, обхватив себя руками и уже начиная трястись. Он позволил выбить себя из колеи какой-то гуркской шарлатанке с помощью простых скоморошьих уловок. - Забинтованная сука. - Что ж, они всё увидят. - О, да. - В итоге он взял верх над приютскими сестрами, за все свои порки. - Поглядим, кто кого будет пороть на этот раз. - Он оглянулся через плечо, удостовериться, что за ним никто не подсматривает. - Магия, - усмехнулся он. - Я покажу тебе фокус, не... - И-и-и! - Его сапог хлюпнул, заскользил и отравитель опрокинулся спиной в лужу грязи. - Ё! Вот падла, твоя сучья жопа! - Хорош уже геройских усилий, с новыми начинаниями вместе.
Предатель.
Трясучка счёл, что до рассвета ещё час или два. Дождь только что иссяк, но вода по-прежнему кап-капала с молодой листвы, узорчатой в обрамлении грязи. Воздух насыщен прохладной сыростью. Журчанье разлившегося возле тропы ручейка сглаживало шлепки копыт его коня. Он знал, что уже близко, и мог уловить слабенький отблеск красноты костра по краям мокрых стволов. Тёмное время самое оно для тёмных дел, любил повторять Чёрный Доу, а уж кому знать, как не ему. Трясучка слегка понукал коня сквозь ночную морось, надеясь что какой-нибудь пьяный часовой не перенервничает и не угостит его стрелою в брюхо. От неё может будет и не так больно, как когда тебе выжигают глаз, но нарываться не стоит. По счастью он заметил первого стража, то того, как страж заметил его. Тот привалился к дереву, на плече покоилось копьё. На голову он натянул дождевик и ничего б не увидел, даже если бы бодрствовал. - Ой! - Мужик встрепенулся, роняя копьё в жижу. Трясучка ухмыляясь и расслабленно сложив руки на луке седла, смотрел как тот ощупью искал оружие в темноте. - Хочешь вызвать меня на бой или я просто проеду дальше и оставлю тебя заниматься своим делом? - Кто идёт? - прорычал тот, выдёргивая копьё вместе с пучком мокрой травы. - Моё имя Коль Трясучка, и Верный Карпи скоро захочет со мной поговорить. Лагерь Тысячи Мечей выглядел точно также как положено любому военному лагерю. Люди, холстина, металл и грязь. В особенности грязь. Палатки раскиданы во всех направлениях. К деревьям привязаны лошади, в темноте поднимался пар их дыхания. Одно на другое навалены копья. Костры, некоторые горят, некоторые тлеют угольками, от дыма резало глаз. Некоторые до сих пор не спали, в основном завернувшись в одеяла на посту, либо до сих порпьянствовали, хмурясь на проезжающего мимо Трясучку. Напоминая ему разом все холодные, сырые ночи которые он провёл на привалах в переходах через весь Север и обратно. Сгорбившись у огня. Моля мёртвых, чтоб не усилился дождь. Поджаривая мясо на копьях убитых. Свернувшись в комок, дрожа в снегу под всеми одеялами, какие только удавалось достать. Затачивая клинки для завтрашних тёмных дел. Он видел лица мёртвых, вернувшихся в грязь. Тех, с кем он делил смех и выпивку. Брат. Отец. Тул Дуру, по прозвищу Грозовая Туча. Рудда Тридуба, Скала Уффриса. Хардинг Молчун, более тихий, чем ночь. Такие воспоминания вызвали в нём прилив неожиданной гордости. Затем прилив неожиданного стыда за то дело, которым он занялся сейчас. Гораздо сильнее, чем возникало у него с тех пор, как он лишился глаза. Чем, по его мнению, могло возникнуть снова. Он принюхался, лицо под бинтами защипало, и мгновение слабости ушло, оставив его снова холодным и равнодушным. Они остановились у здорового как дом шатра, по краям входного полога в ночь просачивался свет ламп. - А теперь веди себя прилично, мудило северное. - Страж ткнул Трясучку его собственной секирой. - Или я... - Съебись ты, идиот. - Трясучка одной рукой оттёр его с дороги и протолкнулся туда. Внутри пахло прокисшим вином, заплесневелыми тряпками, немытыми телами. Тускло отсвечивали мигающие светильники, развешенные по углам с порезанными и разлохмаченными знамёнами, трофеями старых битв. Кресло тёмного дерева, инкрустированное слоновой костью, заскорузлое, исцарапанное и обтёртое долгим использованием, располагалось в дальнем конце поднятое на пару деревянных ящиков. Кресло генерал-капитана, догадался он. То самое, однажды принадлежавшее Коске, затем Монзе, а теперь Верному Карпи. Выглядит не внушительней обычного потрёпанного обеденного кресла какого-нибудь богатея. Уж точно не так, чтоб ради него убивать кучу народу, но ведь для этого часто особых причин и не требуется. Посередине стоял длинный стол, по обеим сторонам восседали мужчины. Капитаны Тысячи Мечей. На вид грубые, поцарапанные, заскорузлые и потрёпанные, как кресло, и само собой, с полными наборами всевозможного оружия. Но Трясучка улыбался и в более суровом обществе. Улыбался он и сейчас. Странная штука, в этом сборище он сильнее, чем за последние месяцы чувствовал себя как дома. Получалось, будто здешний уклад ему ближе и понятней, чем у Монзы. Похоже, они приступили к выработке какого-то плана, судя по расстеленным на столешнице картам, но как-то вдруг посреди ночи стратегия обернулась игрой в кости. Теперь на картах россыпью лежал груз монет, вместе с полупустыми бутылками, старыми кубками, треснутыми стаканами. Одна грандиозная батальная расстановка совсем покраснела от пролитого вина. Здоровый мужик стоял во главе стола - всё лицо в шрамах, короткие волосы поседели, обнажая залысины. Под носом кустистые усы, и все скулы покрыты белой щетиной. Сам Верный Карпи, судя по разговорам Монзы. В горсти одной ладони он перемешивал кости. - Давайте, бляди, давайте. Девятку мне, девятку! - Они выдали три и один, к паре вздохов и кое чьему хохоту. - Падла! - Он швырнул монеты на стол, высокому свинорылому типу с носом крючком и уродливым сочетаньем длинных чёрных волос и огромной плеши. - Настанет день, я раскрою твой трюк, Эндике. - Без трюков. Я рождён под счастливой звездой. - Эндике мрачно взглянул на Трясучку, примерно так же дружественно, как лиса уделяет внимание цыплёнку. - Что это, нахрен, за очко забинтованное? Стражник ввалился следом за Трясучкой, злобно косясь на него сбоку. - Генерал Карпи, сэр, этот северянин заявил, что вы будете с ним говорить. - В самом деле? - Верный окинул Трясучку быстрым взглядом, затем вернулся к штабелеванию монет. - И с чего бы мне захотелось говорить с таким как он? Бросай сюда кости, Виктус, я не закончил. - Вот в чём проблема с генералами. - Виктус оказался лысым как яйцо и тощим как сам голод, ни гроздья колец на пальцах, ни цепи на шее не делали его и чуточки краше. - Всегда-то им мало. - И он бросил кости назад на стол, под смешки пары своих спутников.Стражник сглотнул. - Он сказал, что знает, кто убил принца Арио! - Ой, да ладно, неужто? И кто ж это был? - Монцкарро Муркатто. - Все до одного суровые лица в палатке резко повернулись к Трясучке. Верный осторожно положил кости, суживая глаза. - Видимо её имя тебе знакомо. - Мы возьмём его к себе за шута, или вздёрнем за вруна? - со скрежетом изрёк Виктус. - Муркатто нет в живых, - другой. - Точно? Интересно, а кого ж это я ебал весь прошлый месяц? - Если ты ебал Муркатто, советую не останавливаться. - Эндике усмехнулся в его сторону. - Из того, что рассказывал её братец, никто не умеет так круто сосать. Пара крепких хохотков. Трясучка не до конца понял, что он имеет в виду насчёт брата, но это было не важно. Он уже развязал повязку, и теперь разом стаскивал все бинты, поворачивая лицо на свет лампы. Почти весь смех как ветром сдуло. Теперь у него такое лицо, которое резко кладёт конец любому веселью. - Перед вами то, во что она мне обошлась. За пригоршню серебра? Срать я на него хотел, я и вполовину не настолько придурок, за кого она меня держит. У меня всё ещё осталась гордость. Хватит с меня этой суки.Верный Карпи угрюмо вперился в него. - Опиши её. - Высокая, стройная. Голубые глаза, часто хмурится. Остра на язык. Виктус отмахнулся от него унизанной перстнями ладонью. - Общеизвестные сведения! - У неё поломанная правая рука, и повсюду отметины. От падения с горы, сказала она. - Трясучка ткнул пальцем в живот, удерживая взгляд на Верном. - Вот тут у неё шрам, и другой на спине напротив. Сказала, ей нанёс их один друг. Проткнул её же собственным кинжалом. Лицо Карпи помрачнело, как у могильщика. - Ты знаешь, где она? - Погоди минутку, эй. - Виктус выглядел даже более скорбным, чем его вождь. - Говоришь, жива Муркатто? - Ходила молва, - ответил Верный. Громадный чернокожий мужчина с длинными косичками серо-седых волос резко поднялся из-за стола. - Я всякой молвы наслушался, - голос протяжен и глубок будто море. - Молва и факты - два разных понятия. Когда же ты, блядь, собирался сказать нам? - Когда, тебе, блядь, положено будет знать, Сезария. Где она? - На хуторе, - ответил Трясучка. - Всего где-то в часе быстрой езды. - Сколько там вместе с ней? - Только четверо. Нытик отравитель со своим подмастерьем, совсем ещё девчонкой. Красноволосая баба по имени Витари и какая-то коричневая сука. - Где именно? Трясучка ухмыльнулся. - Что ж, поэтому-то я и здесь, не так ли? Продать вам, где именно. - Не нравится мне эта вонь, - буркнул Виктус. - Если ты спросишь меня... - Не спрошу, - прорычал Верный, без оглядки на чужое мнение. - Твоя цена? - Десятая часть того, что герцог Орсо положил наградой за голову убийц принца Арио. - Всего десятина? - По-моему, десятина немерено выше моей получки от неё, но не настолько, чтоб вы меня убили. Больше, чем можно унести живым, мне не надо. - Умница, - проговорил Верный. - Мы здесь ничто так не ненавидим, как жадность, да парни? - Пара усмешек, но большинство от внезапного возвращения их прежнего генерала из страны мёртвых казалось далёким от счастья. – Ну, тогда, ладно, десятая часть - приемлемо. Договорились. - И Верный выступил вперёд и ударил ладонями по рукам Трясучки, глядя ему прямо в лицо. - Если мы возьмём Муркатто. - Она вам нужна живой или мёртвой? - К моему сожалению, лично я предпочту мёртвой. - Отлично, я тоже. Последнее, чтоб мне хотелось - долгие счёты со съехавшей тварью. Она не забудет. Верный кивнул. - Походу так. Кажется, у нас с тобой дела пойдут. Сволле? - Генерал? - Подошёл мужик со здоровенной бородищей. - Возьми шесть десятков всадников, пригодных к выезду и шустрых, с самыми быстрыми... - Может лучше немного подсократить? - заметил Трясучка. - Да ну? И с какого это меньше народа будет лучше? - Судя по её словам, здесь у неё до сих пор остались друзья. - Трясучка неспешно обвёл глазом суровые лица в палатке. - Судя по её словам, целая куча народу в этом лагере не сказала бы нет, приди она обратно к власти. Судя по её словам, при ней они побеждали и гордились победами, а при тебе они рыщут кругами и ведут разведку, пока всё вкусное хапают люди Орсо. - Глаза Верного метнулись вбок, потом вернулись на место. Трясучке хватило понять - он затронул больную тему. На свете нету настолько уверенного в себе вождя, чтоб хоть отчасти не встревожился. Уж всяко не вождя людей, подобных этим. - Лучше взять поменьше народу, но тех, в ком ты не сомневаешься. Одно дело в спину пырнуть Муркатто, она сполна получит своё. Словить же в спину от одного из этих, совсем не хочется. - Сказано - пятеро, и четверо из них - бабы? - усмехнулся Сволле. - Хватит и дюжины. Верный не сводил с Трясучки глаз. - Всё равно. Возьми шесть десятков, как я сказал, на всякий случай, вдруг на гулянке окажется больше баб, чем мы ждём. Стыдобища подкатывать с пустыми руками. - Сэр. - И Сволле выбрался за полог палатки. Трясучка пожал плечами. – Делай, как знаешь. - А то, так и будет. Будь уверен. - Верный повернулся к своим угрюмым капитанам. - Кто-нибудь из вас, подонков, хочет поехать на охоту? Сезария покачал большой головой, тряся длинной шевелюрой. - Это твой мусор, Верный. Помахай-ка метлою сам. - Я сегодня уже нафуражировался. - Эндике уже протискивался сквозь полог, некоторые посеменили за ним бормочущей стайкой: иные с подозрительным видом, иные с беззаботным, а иные с пьяным. - Мне тоже пора уходить, генерал Карпи. - Говорящий выделялся среди всех этих матёрых, жилистых, грязных мужиков только тем, что сам по себе не выделялся ничем. Курчавая голова, Трясучка не заметил ни оружия, ни шрамов, ни ухмылки, ни какого-то бойцовского грозного вида. Но Верный всё же подхихикнул ему, будто его обязывало уважительное отношение. - Мастер Сульфур! - Обхватывая его руку двумя своими лапищами и почтительно пожимая. - Благодарю, что заглянули к нам. Вам здесь всегда рады. - О, меня любят, где бы я ни был. Легко договариваться с человеком, который приносит деньги. - Скажите герцогу Орсо, и вашим людям в банке, что им нечего переживать за наш счёт. Всё будет сделано тщательно, как мы и обсуждали. Сразу, как только я разберусь с этой мелкой проблемкой. - Жизнь любит подкидывать проблемки, не так ли? - Сульфур просто пронзил Трясучку улыбкой. У него разноцветные глаза, один голубой, другой зелёный. - Значит, доброй охоты. - И он неторопливой походкой вышел в рассвет. Тут же Верный повернулся к Трясучке. - Час езды, говоришь? - Если ты в своём возрасте готов быстро ездить. - Ха. А откуда ты знаешь, что она не хватится тебя и не улизнёт оттуда? - Она спит. Спит под шелухой. Она с каждым днём всё больше курит эту херь. Рано ей ни за что не встать. - Однако время терять не стоит. Та женщина умеет придумывать неприятные сюрпризы. - Это точно. И она ждёт подмоги. Четыре десятка солдат Рогонта, прибывают завтра после полудня. Они собираются проследовать за тобой и залечь в засаде, когда ты повернёшь на юг. - Что может быть лучше сюрприза наоборот, а? - Верный усмехнулся. - И ты поскачешь впереди. - За десятую долю выручки я поскачу впереди в дамском седле. - Хватит и просто впереди. Рядом со мной, покажешь путь. Мы, люди чести, должны держаться вместе. - Согласен, - ответил Трясучка. – Так и сделаем. - Добро. - Верный хлопнул громадными ладонями и потёр их друг о друга. - Поссать, а потом пойду, одену доспехи.
Король ядов
- Шеф? - донёсся тонкий голос Дэй. - Вы проснулись? Морвеер выдохнул прерванный зевок. - Блаженная дремота и впрямь оторвала меня от своей мягкой груди... обратно в холодные объятья безразличного мира. - Что? Он горько отмахнулся. - Ничего. Я сею семена слов... на безжизненную почву. - Вы просили разбудить вас на рассвете. - Рассвет? О, неласковая дева! - Он откинул единственное тонкое одеяло и выбрался из колючей соломы, воистину скромного лежбища для мужа его несравненных талантов, потянул ноющую спину и слез по лестнице на пол сарая. Пришлось признать, что он давно уже слишком богат годами, не говоря уж о том, что слишком утончил свой вкус, чтобы ночевать на чердаках. Дэй за время ночного бдения собрала аппарат и теперь, как только первый малокровный проблеск рассвета без мыла пролез в узкие оконца, зажгла горелки. Реагенты радостно булькали, пар беззаботно конденсировался, вытяжки весело капали в пробирки-сборники. Морвеер прохаживался вокруг импровизированного верстака, пристукивая по нему костяшками, когда оказывался рядом, от чего стеклянная утварь звенела и цокала. Всё проходило своим чередом. В конце концов, Дэй выучилась своему ремеслу у мастера, наверное, величайшего отравителя на всём Земном Круге, кто бы возразил? Но даже вид на совесть выполненной работы не утешил плаксивое настроение Морвеера. Он резко выдохнул и тут же вздохнул. - Ни один меня не понимает. Я обречён на непонимание. - Вы сложная личность, - произнесла Дэй. - Именно! Именно так! Ты заметила! - Наверное она одна разглядела под его суровой и властной внешней натурой глубокие как горные озёра запасы чувств. - Я заварила чай. - Она протягивала ему помятую железную кружку над которой вился пар. Его желудок неприятно хрустнул. - Нет. Само собой, благодарю тебя за заботливое внимание, но нет. Неладно этим утром у меня с пищевареньем, ужасно неладно. - Вы нервничаете из-за нашей гуркской гостьи? - Целиком и полностью нет, - солгал он, подавляя дрожь от одного воспоминанья о тех полночных глазах. - Моё несваренье есть итог усугубившихся различий во мнениях с нашим работодателем, широко известным Мясником Каприла, вечно недовольной Муркатто! Я просто-напросто не вижу подхода к этой женщине! Какую бы сердечность я не проявлял, какими бы чистыми не были мои устремления, она всё выворачивает наизнанку! - Да уж, какая-то она колючая. - На мой взгляд она переходит границу колючей и вступает на территорию... острой, - нескладно закончил он. - Ну, предательство, скидывание с горы, мёртвый брат и тому... - Объясняет, не извиняет! Мы все претерпели мучительные превратности! Заявлю прямо, что отчасти поддался искушению бросить её на волю неотвратимого рока и подыскать службу посовременнее. - Он фыркнул, засмеявшись от внезапной мысли. - Может даже у герцога Орсо! Дэй резко вскинула взгляд. - Вы шутите. Оно-то и вправду предназначалось в качестве остроты, ибо Кастор Морвеер не из тех людей, что единожды заключив договор, бросают нанимателя. В каком другом, а в его ремесле необходимо следовать определённым чётким нормам. Но ему показалось забавным развить тему дальше, перечисляя пункты на пальцах один за другим. - Человек, который, несомненно, оценит мои услуги. Человек, который подтвердил свою необременённость моральными колебаниями. - Человек известный фактами сталкивания своих работников с гор. Морвеер отогнал от себя её слова. - Нельзя в принципе быть настолько глупым, чтоб доверять типам, нанимающим отравителя. Отсюда следует, что как работодатель, он не хуже остальных. Да просто диву даюсь, что такая мысль не пришла мне в голову раньше! - Но... мы убили его сына. - Бхе! Подобные препятствия обходятся с лёгкостью, когда двое людей осознают, что нужны друг другу. - Он легкомысленно отмахнулся. - Вполне достаточно проявить находчивость. Вполне легко отыскать гадкого козла отпущения и свалить вину на него. Она медленно кивнула, твёрдо сжав губы. - Козла отпущения. Естественно. - Гадкого. - Одним изувеченным северянином меньше - мир не обезлюдеет. Равно как и одним чокнутым заключённым, либо несносным палачом, если уж на то пошло. От такой мысли он почти что согрелся. - Но осмелюсь заметить, на данный момент на нашей шее сидит Муркатто и её бессмысленный поход за мщением. Мщение. Да неужто на всём свете существует более неподходящий, пагубный, напрасный мотив? - Я полагала наше дело не мотивы, - отметила Дэй - а только задания и оплата. - Правильно, моя дорогая, совершенно правильно. Любой мотив чист, раз вынуждает прибегнуть к нашим услугам. Ты, как всегда, зришь в корень вопроса, точно сам вопрос совершенно прозрачен. Что бы я без тебя делал? - Он, улыбаясь, подступил к аппарату. - Как наш процесс подготовки? - О, я своё дело знаю. - Хорошо. Очень хорошо. Конечно, знаешь. Ты же училась у мастера. Она наклонила голову. - И хорошо усвоила ваши уроки. - Отменнейше усвоила. - Он нагнулся щёлкнуть по охладителю, наблюдая, как ларинкская эссенция медленно капает в реторту. - Приходится быть готовым с избытком ко всем и каждой неожиданностям. Первым делом убеждаться в том... - А! - Он опешив уставился на своё предплечье. Крохотное красное пятнышко набухло, становясь капелькой крови. - Что... - Дэй медленно отступила от него, с крайне напряжённым лицом. В руке она держала обработанную иглу. - На кого-нибудь свалить вину? - огрызнулась она на него. - Козёл отпущения, значит? Нахуй, сука!
* * *
- Давай, давай, давай. - Верный снова ссал - стоя возле лошади, растопырив в стороны колени, спиной к Трясучке. - Давай, давай. Кровавые годы меня зацепили, вот что это такое. - Может они, а может твои тёмные делишки, - произнёс Сволле. - Я не творил ничего такого чёрного, чтоб эту фигню заработать. Чувствуешь себя, будто никогда в жизни так не приспичивало, а когда наконец высунешь хер наружу, дело заканчивается стойкой в позе на ветру и так целую ве... а... а... заебись попёрла! - Он отклонился назад, сверкая большой залысиной. Короткий всплеск, затем ещё один. И ещё. Он задвигал плечами, стряхивая капли, и снова принялся зашнуровываться. - Уже всё? - спросил Сволле. - А ты что хотел? – грубым голосом осадил его генерал. - Собрать струю в бутылочку? Годы зацепили меня, вот и всё. – Он, пригнувшись, взбежал вверх по склону, придерживая рукой, чтоб не испачкать, тяжёлый красный плащ и присел на корточки возле Трясучки. - Ну что ж. Ну что ж. То самое место? - То самое место. - Хутор располагался в конце открытого выгона, посреди моря серых колосьев пшеницы, под серыми небесами. Блеклую зарю обляпали облака. Тусклый свет мерцал в узеньких окнах сарая, зато больше никаких признаков жизни. Трясучка медленно потёр пальцы о кисть. Раньше он толком-то и не совершал предательств. Уж точно ничего настолько вероломного - и от этого нервничал. - Выглядит вполне мирно. - Верный не спеша провёл рукой по белой щетине. - Сволле, возьми дюжину людей и обойди сбоку, не показываясь на глаза, за ту полоску деревьев. Выйдешь во фланг. Потом, если они нас увидят и побегут спасаться, добьёшь их. - Так точно, генерал! Просто и со вкусом, да? - Нет хуже чрезмерного планирования. Чем больше держишь в голове, тем больше просрёшь. Не тебя ведь учить, что просрать - это плохо? А, Сволле? - Меня? Нет, сэр. За деревья, затем если замечу бегущих, вперёд. Прямо как у Высокого Берега. - Только Муркатто сейчас не на нашей стороне, да? - Верно. Тварь злоебучая. - Эй, эй, - возразил Верный. - Чутка уважения. Раз ты хлопал в ладоши от радости, когда она побеждала, будь добр, похлопай ей и сейчас. Жаль, что дошло до такого, вот что я скажу. И ничего не поделаешь. Не стоит думать, что ей нельзя отдать должное. - Верно. Прости. - Сволле призадумался на мгновение. - Уверен, что не лучше попробовать подкрасться пешком? Я, в смысле, в усадьбу-то мы же на лошадях не въедем? Верный окинул его долгим взглядом. - А что, пока меня не было выбрали нового генерал-капитана и им оказался ты? - Дык, нет, знамо дело нет, просто... - Красться не в моём духе, Сволле. Зная, как часто ты моешься, Муркатто, бля, верняк учует тебя, прежде чем ты подберёшься за сто шагов и будет настороже. Нет, мы туда поскачем и не станем утруждать мои колени. Всегда успеется слезть, когда мы выясним обстановку. А если у неё для нас припасён сюрприз, что ж, уж лучше я буду в седле. - Он мрачно глянул в сторону Трясучки. - Тебе не нравится, малыш? - Да нет. - Из того, что успел заметить Трясучка, по его мнению, Верный был одним из тех, кто создан хорошим вторым, но плохим вождём. Много твёрдости, но напрочь убито воображение. Похоже, с годами он прикипел к одному и тому же способу работы и сейчас волей-неволей поступает точно так же, всё равно годится оно или нет. Но высказываться вслух он не собирался. Сильному вожаку могло понравиться, если кто-то подаст ему лучшую мысль, но слабому - никогда. - Слушай, можно мне обратно мой топор? Верный ухмыльнулся. - Конечно можно. Сразу, как только я увижу мёртвое тело Муркатто. Поехали. - Он чуть не запутался в плаще, когда поворачивался к лошадям, сердито дёрнул его вверх и перекинул через плечо. - Хренова штуковина. Так и знал, что надо было взять покороче. Трясучка, перед тем как двинуться за ним, в последний раз взглянул на хутор, покачав головой. Всё верно, нет хуже чрезмерного планирования. Но недостаток его идёт тут же следом.
* * *
Морвеер сморгнул. - Но... - Он медленно шагнул в сторону Дэй. Его щиколотка подвернулась, и он плюхнулся набок, на стол, сшибая пробирку и разливая по дереву её шипучее содержимое. Он схватился рукой за горло, кожа щипала, пылала. Он уже знал то, что она наверняка сотворила, и осознание сковало стылостью его жилы. Он уже знал и то, что произойдёт дальше. - Король... - выдавил он, - Ядов? - Что же ещё? Всегда первым делом убедись. У него свело лицо от вялой боли лёгкого прокола, и гораздо более глубокой раны горького предательства. Он закашлялся, упал на колени и простёр перед ней дрожащую ладонь. - Но... Дэй носком туфли отбросила его руку. - Обречён на непонимание? - Её лицо налилось презрением. И даже ненавистью. Привлекательная маска послушания, обожания наконец-то спала, заодно с невинностью - Что ты хотел, чтобы о тебе стало понятно, ты, высокомерный глист? Ты прозрачней бумажной салфетки! - А это рассекло его глубже всего - неблагодарность, после всего того, что он ей дал! Свои знания, свои деньги, свою... отеческую опеку! - Маленький мальчик в теле убийцы! Задира и трус в одном лице. Кастор Морвеер, величайший на свете отравитель? Скорее величайший на свете нытик, ты... Он бросился вперёд с изумительным проворством, проносясь мимо, уколол скальпелем её лодыжку, подкатился под стол и выпрыгнул с другой стороны, усмехаясь ей сквозь запутанную сложность аппарата, дрожащее пламя горелок, искажённые формы изогнутых трубок и ярко блестящие грани стекла и металла. - Ха-ха! - Вскричал он, абсолютно живой и совершенно не умирающий. - Ты? Отравить меня? Великий Кастор Морвеер скончался от рук ассистентки? Думаю, нет! - Она уставилась на кровоточащую ногу, затем подняла расширившиеся глаза на него. - Нет никакого Короля Ядов, дура! - прокаркал он. - Процесс получения жидкости, что на вкус, запах и цвет как вода? Он и делает воду! Совершенно безвредную! В отличие от смеси, которой я только что тебя поранил. Её-то хватит завалить дюжину лошадей! Он просунул руку под рубашку, ловкие пальцы безошибочно выбрали нужный сосуд и вытащили его на свет. Внутри переливалась прозрачная жидкость. - Антидот. - Она сморщилась, увидев его, порываясь обогнуть стол с одной стороны, затем побежала с другой, но ноги не слушались её, и он с лёгкостью от неё ушёл. - Крайне недостойно, милая моя! Гоняться друг за другом вокруг аппарата, в сарае, посередине сельской Стирии! Ужасно недостойно! - Прошу вас, - сипела она. - Пожалуйста, я... я не... - Не позорь нас обоих! Ты уже показала свою истинную природу, ты... ты неблагодарная гарпия! Ты сбросила маску, вероломная кукушка! - Я просто не захотела брать на себя всю вину! Муркатто сказала, рано или поздно вы переметнётесь к Орсо! И тогда захотите сдать меня козлом отпущения! Муркатто сказала... - Муркатто? Ты послушалась Муркатто вместо меня? Дегенератку, подсевшую на шелуху, знаменитую кровопийцу бранного поля? О, хвала свету истины! Будь я проклят, за то, что доверял вам обеим! Видать, ты права в том, что я будто маленький мальчик. Такая незамутнённая невинность! Такое незаслуженное милосердие! - Он резко бросил Дэй флакон. - Так пусть никто не скажет, - и он смотрел, как она, заплетаясь, тянется к сосуду через солому, - что я менее, - и она вцепилась в него и выдрала пробку, - великодушен, сострадателен и милостив, чем любой другой отравитель, - и она досуха высосала содержимое, - на Земном Круге. Дэй утёрла рот и судорожно выдохнула. - Нам надо... поговорить. - Несомненно, поговорим. Только не долго. - Она моргнула, а затем по её лицу пробежал странный спазм. Именно так, как он провидел заранее. Он шмыгнул носом, бросая скальпель на стол. - Лезвие не несло на себе яда, зато ты только что употребила целый флакон неразбавленных барсовых цветов. Глаза закатились. Кожа порозовела. Она повалилась и начала дёргаться в соломе, во рту вспенилась мокрота. Морвеер выступил вперёд, склонился над ней, оскалил зубы, тыча ей в грудь когтистым пальцем. - Убить меня захотела? Отравить меня? Кастора Морвеера? - Каблуки её туфель барабанили быстрый ритм по утоптанному земляному полу, раскидывая клочки соломы. - Я - единственный Король Ядов, ты... ты круглолицая дура! - Её тряска превратилась в прерывистую дрожь, спина невозможно выгнулась. – Это самая настоящая наглость! Бесстыдство! Хамство! Это, это это... – Он, сбившись с дыхания, подыскивал нужное слово, а затем понял, что она мертва. Наступила долгая, тягучая тишина, пока её труп постепенно расслаблялся. - Тьфу, бля! - гаркнул он. - Полное говно! - Скудное удовлетворенье от победы уже быстро таяло, как тёплым днём несвоевременный снегопад, уступая сокрушительному разочарованию, ранящему предательству и просто неудобству его нового, без-ассистентного, без-нанимательного состояния. Ибо последние слова Дэй не оставляли сомнений, что вина лежит на Муркатто. Что после всех его непризнанных, самоотверженных, тяжких трудов на её благо, она замыслила его смерть. Ну почему он не предвидел такого развития? Как можно было не ожидать его, после всех болезненных превратностей, что он претерпел за свою жизнь? Он просто-напросто чересчур мягок для этой суровой земли и беспощадной эпохи. Чересчур доверчив и по своей собственной доброте чересчур привязан к товарищам. Он видел мир в розовых тонах своего собственного благолепия, вечного проклятия ждать от людей лучшего. - Прозрачней салфетки, я? Говно! Ты... говно! - Он мстительно пинал ногами Дэй, его ботинок снова и снова впечатывался в её тело, от чего она опять задрожала. - Высокомерный? - Он почти взвизгнул. - Я? Да я же... сама, блядь... скромность. - Внезапно он осознал, что человеку его безграничной чувствительности не пристало пинать умерших, особенно ту, о которой он заботился почти как о дочери. Внезапно он почувствовал вскипание мелодраматичного раскаянья. - Прости! Прости меня. - Он встал подле неё на колени, нежно откинул назад её волосы, дрожащими пальцами дотронулся до лица. Та цветущая невинность, больше никогда не улыбнётся. Никогда не заговорит. - Я так виноват, но... что "но"? Я буду всегда тебя помнить, но... Ох... ургххх! - Едкий запах мочи. Труп опустошал сам себя, неизменный побочный эффект сверхдозы барсовых цветов, наступление которого человек с его опытом обязан был предвидеть. Лужа уже разлилась сквозь солому и промочила колени его брюк. Он вскочил, морщась от отвращения. - Говно! Говно! - он схватил флакон и в ярости швырнул его об стену. Разлетелись осколки стекла. - Задира и трус в одном лице? - Он отвесил телу Дэй ещё один пинок, ушиб пальцы на ноге и быстрым шагом заковылял туда-сюда по сараю. - Муркатто! - Злобная ведьма склонила к измене его ученицу. Лучшую и любимую из выпестованных подмастерьев, с тех пор как Аловео Крэй был им отравлен на упреждение, тогда, в Остенгорме. Он понимал, что должен был убить Муркатто ещё в своём в саду, но масштаб, важность и кажущаяся невыполнимость работы, которую она ему предложила, заманили его тщеславие. - Будь проклята моя гордость! Единственная брешь в моём характере! Но о мести не могло быть и речи. - Нет. - Ничто столь грубое и нецивилизованное не в морвееровских привычках. Он же не дикарь, не животное, подобно Талинской Змее и её племени, но утончённый и культурный джентльмен высоких нравственных норм. Он совершенно без средств, сейчас, после всей его тяжкой службы верой и правдой, поэтому ему потребуется заключить подходящий договор. Подходящий работодатель и упорядоченный, ясно мотивированный набор убийств, оканчивающийся достойным, честным вознаграждением. А кто заплатит ему за убийство Мясника Каприла и её варварских дружков? Ответ, очевидно, зарыт не глубоко. Он обратился к окну и испробовал свой самый льстивый поклон с полным оборотом пальцев в конце. - Великий герцог Орсо, выдаю... щаяся честь. - Он выпрямился, нахмурившись. С вершины длинного подъёма, силуэтами на фоне серой зари, скакало несколько дюжен всадников.
* * *
- За славу, честь и, превыше всего, щедрую оплату! - Рассыпался хохот, когда Верный вытащил меч и воздел его к небу. - Поехали! - И широкая линия конников пришла в движение, держа вольный строй, когда протрусив сквозь пшеницу, они въехали на выгон, перейдя на рысь. Трясучка скакал вместе с ними. Раз Верный справа от него, особо выбирать не пришлось. Отстать показалось бы дурным тоном. Здорово было бы ощутить в руке секиру, но сильно надеяться на нечто, часто приводит к противоположному. К тому же, когда они решили пуститься лёгким галопом, держаться обеими руками за поводья казалось в некотором роде здравой мыслью. Оставалось лишь около сотни шагов, а всё по-прежнему выглядело мирно. Трясучка угрюмо рассматривал дом, низкую ограду, сарай. Собираясь. Изготавливаясь. Всё это теперь казалось дурным замыслом. Оно казалось дурным замыслом уже с самого начала, но то, что приходится этот замысел выполнять кажется гораздо худшим. Под копыта его коня набежала твёрдая почва, седло отдавалось в его стёртой заднице, ветром щипало суженный глаз, щекотало свежие шрамы на другой стороне лица - без бинтов ужасно замёрзшей. Справа скакал Верный, высоко сидя в седле, позади него развевался плащ. Всё ещё с поднятым мечом он выкрикивал, - Товсь! Товсь! - Слева шеренга съехала и покоробилась, выгнутый ряд напряжённых людских и лошадиных морд, копья торчат вверх и вниз под всеми углами. Трясучка высвободил сапоги из стремян. Затем ставни сразу всех окон усадьбы с грохотом отлетели в стороны. Трясучка рассмотрел в окнах осприйцев, первые лучи сверкнули на стальных шлемах, когда сразу весь их длинный строй поднялся из-за ограды, наводя арбалеты. Приходит время, когда ты просто должен кое-что сделать и насрать на последствия. Воздух ухнул в его глотке, когда он огромным вдохом втянул его в себя и задержал дыхание, а затем бросился вбок и вывалился из седла. Над молотьбой копыт, лязгом металла, порывами ветра он услышал пронзительный крик Монзы. Затем земля саданула его, вминая зубы друг в друга. Он перекатился, хрипя, снова и снова, набрав полон рот грязи. Мир завертелся, сплошь тёмное небо и мелькающие комки почвы, летящие лошади, да падающие люди. Вокруг тарабанили копыта, грязь сыпалась в глаза. Он слышал вопли, с трудом поднимаясь как можно выше, хотя бы на колени. Кувыркаясь, сверху упал труп и врезался в Трясучку, и снова сшиб его навзничь.
* * *
Морвеер пробрался к двойным дверям сарая и толкнул одну достаточно широко, чтобы просунуть голову, как раз вовремя, чтобы увидеть, как осприйские солдаты поднялись из-за стенки ограды двора и угостили нападавших слаженным и смертоносным ливнем арбалетного залпа. Снаружи, на заросшем выгоне люди дёргались и вылетали из сёдел, лошади падали и сбрасывали седоков. Тела валились вниз, брыкались конечностями, пропахивали сырую землю. Людской и звериный рёв, стенанья потрясенья и ярости, боли и страха. Наверно дюжина всадников рухнула, но остальные ломанулись на полном скаку без малейшего намёка на недовольство, со сверкающей сталью наголо, испуская воинственные кличи в довесок к предсмертным воплям их павших товарищей. Морвеер всхлипнул, рывком запер дверь и привалился к ней спиной. Битва в багровых тонах. Неистовство и случай. Острое железо движется с огромной скоростью. Льётся кровь, разлетаются мозги, мягкие тела вспарываются и отвратительно оголяются внутренности. Самый нецивилизованный способ себя вести, и совершенно не из его области знаний. Его собственные кишки - по счастью до сих пор внутри брюшной полости - сперва свело уколом животного ужаса и омерзения, а затем сдавило более рациональным наплывом страха. Если победит Муркатто - её убийственные намерения по отношению к нему уже яснее ясного. Собственно, она ни секунды не мешкала, подстраивая смерть его невинной ученицы. Если победят Тысяча Мечей, что ж, он соучастник убийства принца Арио. При любом исходе он, несомненно, поплатится жизнью. - Вот падла! За этими дверьми крестьянское подворье быстренько превращалось в подворье скотобойни, но окна-то слишком узки, в них не протиснуться. Укрыться на чердаке? Нет, нет, ему что, пять лет? Лечь рядом с Дэй и сыграть покойника? Чего? Валяться в моче? Ни за что! Он стремглав ринулся к задней стене сарая, отчаянно тыркая обшивку в поисках пути наружу. Обнаружил плохо прикреплённую доску и начал бить её ногой. - Ломайся, ты сволочь деревянная! Ломайся! Ломайся! Ломайся! - Звуки смертельной схватки во дворе позади него всё нарастали. Что-то врезалось в стену сарая и заставило его отскочить, от силы удара со стропил посыпалась труха. Он вернулся к своему столярничанью, всхлипывая от страха и крушения надежд, лицо чесалось от пота. Последний удар и деревяшка совсем оторвалась. Изнурённый дневной свет прокрался сквозь дыру между выщербленными краями досок обшивки. Он стал на колени, ввинтился боком, просунул голову сквозь щель, загоняя занозы под волосы. Ему открылось ровное поле, бурая пшеница, полоски деревьев на расстоянии примерно шагов так двести. Спасение. Он протащил на улицу одну руку, бесполезно цепляясь за побитую погодой внешнюю стену сарая. Одно плечо, половина грудной клетки - а потом застрял. С его стороны, мягко выражаясь, было оптимизмом считать, что он сможет без труда пролезть сквозь такую дыру. Десять лет назад он был тонким, что твой ивовый прут, и сумел бы изящнее танцора проскользнуть во вдвое меньшее пространство. Слишком большое количество мучного сделало, однако, это действие невозможным, и начала складываться убедительная картина, что оно может стоить ему жизни. Он изогнулся, скорчился, острые щепки впились в живот. Вот так вот они его и найдут? Вот над этой вот историей они будут хихикать годами? Неужто он оставит по себе такую память? Великий Кастор Морвеер, безликая смерть, самый грозный из всех отравителей, наконец-то попал на страницы книг, заклинившись в щели у задней стены сарая, пока спасался бегством. - Выпечка, падла! - возопил он, и единым последним рывком прорвался сквозь щель. Стиснул зубы, когда старый гвоздь почти напополам распорол его рубашку и прочертил длинную и болезненную царапину вдоль рёбер. - Падла! Говно! - Вытянул следом ноющие ноги. Наконец, свободный от когтистых объятий некачественных столярных изделий, изрешечённый занозами, он помчался навстречу обещанному деревьями убежищу, пшеничные стебли высотой по пояс хлестали его, хватали, ставили подножки. Он продвинулся не далее пяти вихляющих шагов, как ойкнул и упал вперёд головой, растянувшись на мокрых колосьях. Ругаясь, поднялся. Оказалось, завистливый злак спиздел его ботинок. - Пшеница, падла! - Он только начал осматриваться в поисках, как распознал громкий барабанящий стук. И отказался верить своему ужасу. Дюжина конных внезапно появилась из рощи, в которую он драпал, и прямо сейчас, опустив копья, неслась на него. Он издал беззвучный крик, провернулся, поскользнулся босой ногой, и захромал обратно к дыре. Он протиснул ногу, заскулил от мучительной боли, когда нечаянно ударился яйцами о рейку. Спина покрылась мурашками, когда чеканный топот копыт сделался громче. Конные в полусотне шагов от него, не больше. Напряженно всматриваются людские и звериные глаза, скалятся людские и звериные зубы, проясняющееся утреннее солнце коснулось боевого оружия, из-под молотьбы копыт летела мякина. Он бы ни за что не успел вовремя продраться сквозь узкий проём. Неужели сейчас его раскатают? Бедного, скромного Кастора Морвеера, который всегда хотел лишь быть... Угол сарая взорвался в потоке сверкающего пламени. Кроме треска и стука раскалываемой древесины не раздалось ни звука. Внезапно в воздухе очутился рой вертящихся обломков: кувыркающийся срез горящего бруса, лопнувшие доски, гнутые гвозди, опустошительная туча щепок и искр. Конус пшеничной копны смело единой прошелестевшей волной, поглотившей зыбкий всплеск пыли, сена, зерна, золы. Внезапно две неказистейшие бочки оказались на всеобщем обозрении, гордо встав посреди сровнянного с землёй урожая, прямо на пути атакующих всадников. Из них взметнулось пламя, по бокам посыпались чёрные обугленные куски. Бочка справа взорвалась слепящей вспышкой, и сразу за ней левая. Два великих земляных фонтана ударили в небо. Первая лошадь, попавшая между ними, казалось - остановилась, застыла, искривилась и рассыпалась вместе со всадником. Стремительно взбухшие тучи пыли окутали большинство остальных, и, по-видимому, превратили их в летающий фарш. Воздушной волной Морвеера вдавило в стену сарая, раздирая его надорванную рубашку, его волосы и глаза. Мгновением позже громоподобный двойной удар достиг его ушей, и его зубы клацнули. С каждого края шеренги по паре лошадей осталось, в основном, в виде цельного куска, болтаясь всмятку, когда их подбросило в воздух. Будто годовалый ребёнок разозлился на свои игрушки. Одного коня почти вывернуло наизнанку. Он ударился о землю, оставляя кровяные прогалины в колосьях, недалеко от деревьев, откуда всадники показались вначале. Комья земли стучали о дощатую стену. Пыль начала оседать. Поле мокрой пшеницы неохотно горело по краям опустошенной прогалины, поднимая удушливые струи едкого дыма. С неба до сих пор шёл дождь из обугленных лучин, почерневшего сена, тлеющих людских и звериных кусочков. Ветерок неторопливо разгонял падающий пепел. Морвеер выпрямился, всё ещё прижимаясь к сараю, искренне, до глубины души поражённый и изумлённый. Похоже на гуркский огонь, или же нечто более тёмное, более... волшебное? За тлеющим углом сарая появилась тень, сразу, едва он успел вырваться на волю и нырнуть в пшеницу, всматриваясь промеж колосьев. Гуркская женщина, Ишри. Её руку и полы куртки полностью охватил огонь. Внезапно она будто бы заметила, что пламя лизнуло её лицо. Без спешки плечами вывернулась из горящего одеяния и отбросила его в сторону, оставаясь с головы до ног в бинтах, необожжённая и нетронутая, подобно телу какой-то древней королевы пустыни, набальзамированной и подготовленной к погребению. Она окинула долгим взглядом рощу, потом улыбнулась и плавно покачала головой. Что-то радостно произнесла по-кантийски. Морвеерское владение этим языком не достигало совершенства, но похоже что прозвучало нечто вроде "Всё ещё не разучилась, Ишри". Она мельком окинула жнивье, за которым прятался Морвеер, тёмными глазами, от которых он с потрясающей расторопностью припал к земле, затем повернулась и исчезла за вдребезги разгромленным углом сарая, откуда и появилась. Он слышал её невнятное хихиканье. - Всё ещё не разучилась. Морвеер остался один на один с неодолимым – правда, по его мнению, абсолютно справедливым - желанием бежать и не оглядываться. И вот он червяком пополз на животе через перепачканные кровью колосья. К деревьям, дюйм за дюймом, в груди хрипело и жгло. В заду свербило от страха весь долгий путь.
Не хуже
Монза выдернула Кальвес обратно, и противник, сузив лицо от потрясения, сипливо всхрипнул, зажимая небольшую ранку в груди. Он, пошатнувшись, шагнул вперёд, поднимая короткий меч, как если б тот весил не меньше наковальни. Она отодвинулась влево и пронзила его бок, прямо под рёбра, проталкивая сквозь клёпаную кожаную куртку фут метко попавшей стали. Он повернул голову к ней, лицо побагровело и задрожало, на вытянутой шее набухли вены. Когда она вытащила меч, он рухнул, как если б тот был единственной поддерживающей его на ногах силой. И вылупил глаза. - Скажи моей... - прошептал он. - Чего? - Скажи... ей... - напрягшись, он приподнялся с пола, половина лица вся в запёкшейся пыли, затем выкашлял чёрную мокроту и перестал шевелиться. Монза вдруг узнала его. Баро - так его звали, а может Паро, что-то с "о" на конце. Какой-то родственник старого Сволле. Он там был, в Мусселии - после осады, после того как они разграбили город. Ржал над одной из бенниных шуточек. Она запомнила, потому что тогда было не до шуток, после того, как они убили Хермона и забрали себе его золото. Да, ей тогда не очень-то хотелось смеяться. - Варо? - пробормотала она, пытаясь сообразить, о чём была та шутка. Услышала скрип половицы, засекла движение, как раз во время, чтобы упасть. Голову тряхнуло, пол саданул прямо в лицо. Встала - комната вращалась, и она врезалась в стену, локтем угодила в окно и едва туда не выпала. Снаружи рёв, грохот и лязганье боя. Сквозь искры в глазах она заметила, как что-то надвигалось на неё, и повалилась, уходя с линии движения. Услышала, как оно ударилось о штукатурку. В лицо посыпались крошки. Она закричала, теряя равновесие, в обороте хлестнула Кальвесом по тёмным очертаниям, и увидела, что в руке ничего нет. Уже выронила. У окна возникло лицо. - Бенна? - И кровь тонкой струйкой закапала изо рта. Не до шуток. Что-то грохнуло её по спине и вышибло дыхание. Она увидела булаву, отсвет на тусклом металле. Увидела оскал мужчины. Вокруг его шеи захлестнулась цепь, вздёргивая его вверх. Комната понемногу успокаивалась, в голове свистела кровь. Она попыталась встать, но только перекатилась на спину. Витари держала наемника за глотку, и они вместе качались посреди затемнённой комнаты. Он ударил локтем, другой рукой дёргая цепь, но Витари затягивала её всё туже, глаза умалились в две тонкие свирепые прорези. Монза еле-еле вскарабкалась на ноги, качаясь, двинулась к ним. Он полез за кинжалом на поясе, но Монза успела первой, припечатала его руку своей левой, правой вытащила клинок и начала резать. - Ух, ух, ух. - шмяк, хрясь, шлёп, сопли и слюни друг другу в лица, её заикающийся стон и его визгливые хрипы, и низкое рычанье Витари - всё переплелось в гулкую, звериную какофонию. Такие звуки они скорее издавали бы трахаясь, а не убивая друг друга. Хрясь, шлёп, шмяк. - Ух, ах, ух. - Хорош, - выдохнула Витари. – Он сдох! - Ух. - Она выпустила кинжал, тот стукнулся о доски. Под курткой рука была мокрой и липкой до самого локтя, кисть в печатке стиснуло в пылающую клешню. Она повернулась к двери,щипало глаза. Прищурилась от яркого света, с трудом перевалила через труп солдата из Осприи и по поломанным доскам вышла в проём. Человек с окровавленной щекой вцепился в неё и чуть не утянул за собой в падении, пачкая багровым куртку. Другого наёмника закололи в спину и бросили вниз лицом, пока тот, шатаясь зигзагом, всходил на крыльцо. Затем осприйский воин, всадивший в того копьё, словил копытом по голове. Стальная каска тут же отлетела прочь, и он рухнул набок, как подрубленное дерево. Кругом смешались кони и люди – в смертельном урагане сапог, копыт, лязгающего металла, крутящихся клинков, летящих ошмётков грязи. И не далее десяти шагов от неё, среди скопленья извивавшихся тел, на своём огромном боевом жеребце восседал Верный Карпи, ревя как безумец. Он не особенно поменялся - то же широкое, честное, бывалое лицо. Лысый череп, густые белые усы, и вокруг них белая щетина. Он обзавёлся блестящей кирасой и длинным красным плащом, более походящим не наёмнику, а герцогу. Арбалетный болт торчал у него из плеча. Правая рука свисала, выведенная из строя, другая тяжёленным мечом указывала на дом. Странная вещь - с первого взгляда она почувствовала прилив теплоты. Тот острый приступ радости, который случается, когда замечаешь в толпе лицо друга. Верный Карпи, тот, кто пять раз водил её войско в атаку. Кто сражался за неё в любых условиях, и ни разу её не подвёл. Верный Карпи, тот, кому она доверила бы жизнь. Кому она её и доверила, чтобы он дёшево её продал за старое кресло Коски. Продал её жизнь вместе с жизнью брата. Теплота прошла быстро. С ней утихло и головокружение, оставив ей порцию обжигающей внутренности злости и острую боль в той половине головы, где монеты скрепляли череп. Наёмники могли быть ожесточёнными бойцами, когда у них не было иного выбора, но фуражировку они явно предпочитали драке и их силы подорвал тот первый залп, потрясло внезапное появление врага там, где они его не ждали. Они мчались с выставленными копьями, а враги засели в постройках. Лучники в окнах и на плоской крыше стреляли, выбирая удобные позиции. Пронзительно вскрикнул всадник, когда его стащили с седла, копьё выпало из его руки и загремело у ног Монзы. Парочка его товарищей повернула коней в бегство. Один выбрался на выгон. Другого мечом спихнули с седла, нога застряла в стремени. Он плясал вниз головой, пока рядом билась его лошадь. Верный Карпи не был трусом, но нельзя пробыть наёмником тридцать лет без понимания, когда пора выламываться прочь. Он развернул лошадь обратно, рубанул осприйского солдата - в грязь вывалился разваленный череп. Затем исчез за стеной хутора. Монза ногтями сквозь перчатку вцепилась в упавшее копьё, схватила уздечку лишившейся седока лошади и залезла в седло. Неожиданный приступ тяги к убийству Карпи отчасти напомнил прежний расцвет её свинцовым ногам. Она повела лошадь кругом, выехала к ограде двора, ударила пятками и прыгнула через неё. Солдат-осприец бросил на землю арбалет, и с воплем нырнул в сторону. Она со стуком приземлилась на той стороне, подскочила в седле, едва не напоровшись лицом на наконечник, и вломилась в пшеницу, стебли бились о ноги чужой лошади, пока та взбиралась на длинный склон. Она неловко переложила копьё поперёк, в левую руку, взяла поводья в правую, съёжилась и, барабаня каблуками, перешла в неровный галоп. Она увидела, как Карпи приостановился на вершине подъёма, чёрным силуэтом на ярком восточном небе, затем повернул коня и скрылся. Она пробилась сквозь пшеницу и пересекла поле с торчащими пятнами колючего кустарника, уже спускаясь с холма, вырывая из мягкой почвы комья грязи, послав своего скакуна в настоящий галоп. Неподалёку впереди Карпи перепрыгнул живую изгородь, сшибая зелень копытами жеребца. Он неудачно приземлился, рывками дёргаясь в седле, чтобы сохранить равновесие. Монза выбрала место получше, легко миновала препятствие, не упуская того из виду. Не думая ни о скорости, ни об опасности, ни о боли в руке. В голове не осталось ничего, кроме Верного Карпи, его лошади, и необоримого желания всадить копьё в то или другое. Они грохотали по незасеянному полю, вбивая копыта в густую жижу, навстречу складке местности, выглядевшей как ручей. Рядом с ним в лучах разгорающегося утра промелькнула покрытая белой известью постройка, мельница, насколько получилось определить у Монзы в этом трясущемся, вихляющем, стремительном мире. Она вытянулась вперёд вдоль лошадиной шеи, крепко сжимая копьё наперевес, под несущимися в щели глаз порывами ветра. Желая быть ближе к Верному Карпи. Желая быть ближе к отмщению. Похоже, будто его конь подцепил занозу в том неудачном прыжке - теперь она сокращала расстояние, сокращала быстро Вот она отстаёт уже всего на три корпуса, на два, хлопья грязи из-под копыт боевого жеребца Карпи летели в лицо. Она подтянулась в седле, отвела назад копьё, на миг наконечник отразил солнце. Она мельком увидела знакомое лицо Верного, когда тот дёрнул головой, бросая взгляд за плечо. Одна седая бровь налилась кровью от пореза на лбу, наводя полосы вдоль небритой щеки. Она расслышала рычанье, он глубже впился шпорами в бока коня, но тот был тяжёлым зверем, лучше приспособленным к натиску, нежели к бегству. Качаясь, голова её скакуна медленно подползала всё ближе и ближе к струящемуся хвосту коня Карпи. Земля, коричневая клякса, стремительно неслась мимо них. Она заорала, тараня концом копья круп жеребца. Тот дёрнулся, извернулся, мотнул головой - дико таращился глаз, в пене оскалены зубы. Верного тряхнуло в седле, одну ногу вырвало из стремени. Боевой конь продолжал скакать ещё целую ошеломляющую секунду. Затем его раненная нога подкосилась, и он разом опустился, нырнул по диагонали вперёд, шея завернулась от силы удара, брыкались копыта, летела грязь. Стремглав проносясь мимо, она услышала, как взвыл Карпи, услышала глухой удар позади, когда его конь перевернулся, кувыркаясь по сочившемуся жижей полю. Правой рукой она натянула поводья, подняла лошадь на дыбы, та фыркнула, вскидывая голову, от жестокой скачки у Монзы тряслись ноги. Она увидела, как Карпи пьяно оттолкнулся от земли, заплетаясь в своём длинном красном плаще, весь в пятнах и полосах грязи. Её удивило, что он ещё жив. Удивило, но не опечалило. Гобба, Мофис, Арио, Ганмарк - они внесли свой вклад в то, что Орсо сотворил с ней и с братом, и заплатили свою цену. Но никто из них не был её товарищем. Верный скакал рядом с ней. Ел вместе с ней. Пил из её фляги. Улыбался и улыбался, а затем, когда ему стало выгодно, пырнул кинжалом и занял её место. Она бы не прочь и продлить. Он ошарашено шагнул - раззявив рот, вытаращив глаза на окровавленном лице. Он увидел её, и она ухмыльнулась, подняла копьё и заулюлюкала. Как делает охотник, заметив лису на открытой местности. Он безнадёжно захромал к краю поля, баюкая на груди раненую руку, из плеча выступало отломанное древко арбалетного болта. Улыбка напряжённо сдавила её лицо, когда она рысью подскакала поближе, достаточно близко, чтобы услышать свист его дыхания, пока он напрасно удирал к ручью. Вид вероломного гада, пресмыкающегося в поисках спасения, сделал её счастливее, чем доводилось быть уже долгое время. Он левой рукой вытянул меч из ножен, через силу продвигаясь вперёд, используя его как костыль. - Требует времени, - окликнула она его, - научиться пользоваться другой рукой! Мне ли не знать! У тебя столько времени нихуя не будет, Карпи! - Он недалеко от ручья, но она настигнет его прежде, чем он туда доберётся, и он это знал. Он повернулся, неуклюже поднимая меч. Она дёрнула уздечку и послала лощадь вбок, поэтому кроме воздуха он ничего не разрубил. Она встала в стременах, ударила вниз копьём, попала ему в плечо и сорвала там защиту, пробила дыру в плаще и бросила его на колени. Меч воткнулся в землю. Он простонал сквозь сомкнутые зубы, пытаясь снова подняться, по кирасе заструилась кровь. Она вынула из стремени сапог, подвела лошадь вплотную и ударила его ногой в лицо, с треском запрокидывая назад его голову - он скатился на берег, а потом в ручей. Она бросила копьё, втыкая его в землю, перекинула ногу над седлом и съехала вниз. Немного постояла, разминая задубевшие ноги, наблюдая как барахтается Верный. Затем выдернула копьё, медленно-медленно вдохнула и начала спускаться к кромке воды. Неподалёку, ниже по течению стояла мельница, водяное колесо гремело при каждом неторопливом повороте. Другой берег оказался огорожен стенкой из валунов, совершенно заросших бородатым мхом. За него-то и цеплялся Карпи, с бранью пытаясь вытащить себя на ту сторону. Но отягощённый бронёй, отяжелевшим от воды плащом, с арбалетным зарядом в одном плече и колотой раной в другом, он не имел ни малейшего шанса. И вот он упорно пробивался вброд вдоль русла, по пояс в потоке, пока она шла за ним на своём берегу, ухмыляясь и нацеливая копьё. - Ты продолжаешь бороться, Карпи, отдаю должное. Никто не скажет, что ты трус. Только идиот. Глупый Карпи. - Она выдавила смех. - Не верится, что ты повёлся на такую херню. За все те годы, исполняя мои приказы, ты должен был лучше меня узнать. Думал, я буду сидеть сиднем, оплакивая своё невезенье, а? Он отодвигался назад, в воде, не сводя глаз с кончика копья и тяжело дыша. - Сука северянин наебал. - В наши дни прям-таки никому нельзя верить, да? Надо было тебе бить меня в сердце, Верный, а не в живот. - В сердце? - он презрительно усмехнулся. - У тебя его нет! - Плескаясь водой, в фонтане искрящихся брызг, он заковылял к ней, сжимая в кулаке кинжал. Она сделала выпад, почувствовала в ноющей правой руке отдачу от древка, когда наконечник ткнулся ему в бедро, опрокидывая его навзничь. Он снова с трудом поднялся на ноги, ругаясь сквозь стиснутые зубы. - По крайней мере, я получше тебя, кровожадная тварь. - Если ты настолько лучше меня, как вышло, что ты - тот, кто в ручье, а я - та, что с копьём? - Она медленно вращала мокрым блестящим острием по кругу. - Ты продолжаешь сопротивляться, Карпи, отдаю должное. Никто не скажет, что ты трус. Только пиздун. Подлый Карпи. - Я подлый? - Он подтягивался по стене в направлении медленно клацающего колеса. - Я? После всех лет что я провёл с тобой? Я хотел честно служить Коске! Я был ему предан. Я Верный! - Он стукнул по мокрой броне окровавленной рукой. - Вот кто я. Вот кем я был. Ты отняла у меня это! Вместе со своим блядским братцем. - Мудак, Коску я с горы не скидывала! - Думаешь, мне очень этого хотелось? Думаешь, мне хотелось хоть чего-то, что произошло? - На глазах старого наёмника были слёзы, а он всё силился отодвинуться от неё подальше. - Я не создан командиром! Арио пришёл ко мне и сказал, что Орсо решил - тебе нельзя доверять! Что ты должна уйти! Что ты - прошлое, а я - будущее и остальные капитаны уже согласились. Вот я и выбрал лёгкий путь. Что мне ещё оставалось? Монза уже не радовалась. Она вспомнила Орсо, улыбавшегося в её палатке. Коска - прошлое, и я решил, что ты - будущее. Бенна улыбался под боком. Так будет лучше. Ты заслуживаешь право быть первой. Она вспомнила, как выбрала лёгкий путь. Что ей ещё оставалось? - Мог бы предупредить меня, дать мне шанс, чтобы... - Как ты предупредила Коску? Как предупредила меня? Пошла ты нахуй, Муркатто! Ты проложила дорожку, и я по ней пошёл, вот и всё! Кто сеет кровавое семя, тому и пожинать кровавый урожай, а ты насеяла семян по всей Стирии! Ты сотворила с собой всё это! Ты сотворила это с... гах! – Он, скорчившись, откинулся назад, непослушной рукой хватаясь за шею. Его замечательный плащ отплыл назад и попался, защемлённый шестернями водяного колеса. Сейчас красная ткань надувалась всё туже и туже, через силу подтягивая его к медленно поворачивающейся колымаге. - Блядский... - Он шарил полууцелевшей рукой по мшистым рейкам, по ржавым шкворням огромного колеса, но то было не остановить. Монза смотрела, полураскрыв рот, но к ней не шли слова, копьё безвольно свесилось в руках, когда его потащило вниз, вниз под колесо. Вниз, вниз, в чёрную воду. Вода шла волнами и пузырилась вокруг его груди, потом вокруг плеч, потом вокруг шеи. Налитые кровью глаза выпятились к ней. - Я не хуже тебя, Муркатто! Лишь делал, что должен был сделать! - Он боролся, чтобы удержать рот над бурлящей водой. - Я... не хуже... Его лицо пропало. Верный Карпи, тот, кто пять раз водил в атаку её войско. Кто сражался за неё в любых условиях, и ни разу её не подвёл. Верный Карпи, тот, кому она доверила бы жизнь. Монза бросилась в поток, на её ногах сомкнулся холод. Поймала цепляющуюся руку Верного и рука сжала её пальцы. Она потянула, стискивая зубы, рыча от усилий. Подняла копьё, затолкала его между зубцов механизма, настолько крепко, насколько могла, и почувствовала, как те прижали древко. Просунула руку в перчатке ему под мышку, по самую шею в набегающей воде, борясь, чтобы выволочь его, напрягая каждый горящий мускул. Ощутила, что он начал подаваться, из потока показалась рука, локоть, затем плечо, и тут же рукой в перчатке нашарила, нащупала застёжку его плаща. Пальцы не слушались. Слишком замёрзшие, слишком одеревеневшие, слишком разбитые. Был треск, и древко копья раскололось. Колесо начало вращение, медленно, медленно, взвизгнул металл, зубцы проскрежетали и утащили Верного обратно вниз. Ручей продолжал течь. Его рука обмякла, и на этом всё. Пятеро мертвы, осталось двое. Она, тяжело дыша, выпустила руку. Посмотрела, как его бледные пальцы скользнули под воду, а потом медленно побрела вброд и хромая, вылезла на берег, промокнув до нитки. Силы покинули её, до костей ломило ноги, правую руку отдавало в предплечье аж до самого плеча, щипала рана у виска, кровь била в голову дубиной промеж глаз. Всё что осталось ей по зубам - засунуть ногу в стремя и взвалить себя на лошадь. Она оглянулась - внутренности сжало и согнуло её пополам. Сплюнула в грязь полный рот жгучей желчи, а потом ещё раз. Колесо протащило Верного под собой, и теперь вытягивало его с другой стороны, вниз головой, с болтающимися конечностями, с широко раскрытыми глазами и вывалившимся языком. Шею опутали какие-то водяные растения. Медленно, медленно его возносило к небу, будто казнённого изменника выставляли на обозрение зевакам. Она вытерла рот рукавом, поскребла языком зубы и попыталась выплюнуть горечь. Болела и кружилась голова. Наверно ей надо бы срезать его оттуда, отдать хотя бы отчасти последние почести. Он же был её другом, ведь так? Не герой, возможно, а кто герой-то? Человек, который хотел сохранить верность на вероломной службе, в вероломном мире. Человек, который хотел сохранить верность и обнаружил, что та давно устарела. Наверно ей стоило хотя бы вытащить его на берег и оставить где-нибудь, где его никто не потревожит. Но вместо этого она повернула лошадь обратно на хутор. От почестей и живым-то толку мало - для мёртвых же совсем никакого. Она приехала сюда убить Верного, и тот убит. Нет смысла теперь об этом плакать.
Время пожинать плоды
Трясучка сидел на ступеньках крыльца, срезая до самого мяса надорванный кусок кожи со скопленья ссадин на предплечье, и смотрел, как какой-то боец рыдал над телом. Друг. Может и брат. Он не пытался его прикрыть, просто тяжело рухнув, сидел над ним, роняя со щеки слёзы. Душещипательный вид, особенно если ты предрасположен к такого рода порывам. Трясучка-то всегда был таким. В детстве брат обзывал его хрюшей, за мягкотелость. Он рыдал на могилах брата с отцом. Рыдал когда его друга, Доббана, проткнули копьём и тот два дня возвращался в грязь. Ночью, после сражения у Дунбрека, когда половину его команды похоронили вместе с Тридубой. И даже после боёв в Высокогорьях, он отошёл, нашёл укромное местечко и напрудонил целую лужу солёной влаги. Хотя вместо оплакивания чьих-то жизней, скорее стоило ждать облегчения от окончания битвы. Он отдавал себе отчёт, что плакал все те разы, и знал почему, но и ценою жизни не смог бы вспомнить, каково себя при этом чувствовать. Он гадал, остался ли в мире хоть кто-нибудь, по ком он в состоянии пустить слезу, и не был уверен, хочет ли знать ответ. Он пригубил кислой воды из фляжки, и смотрел, как двое осприйских солдат обирают трупы. Один перевернул покойника, из рассечённого бока выскользнули кровавые внутренности, стянул сапог, увидел дыру в подошве и отшвырнул его прочь. Он смотрел и на другую пару в рубахах с засученными рукавами, у одного на плече лопата - те спорили, откуда проще начать копать. Он смотрел на мух, вьющихся в мареве воздуха, уже облеплявших открытые рты, открытые глаза, открытые раны. Он глядел на рваные дыры и сломанные кости, отрубленные конечности и вспоротые утробы, на кровь, её липкие полосы, засыхающие пятна и капли, чёрно-красные лужи на щебёнке двора и не чувствовал радости от успешно выполненного задания, равно как и ни отвращения, ни вины, ни скорби. Один лишь жалящий зуд царапин, неприятное недомогание в сердце, усталость избитых членов и надоедливое покалывание голода, ведь он так и не позавтракал. Изнутри дома, оттуда, где возились с ранеными, доносились вопли. Вопли, вопли, хрипы и клёкот. Но вместе с ними с карниза конюшни доносилось и радостное щебетание птички, и, оказалось, у Трясучки без особых усилий получалось сосредоточиться на одном, позабыв про другое. Он улыбнулся и кивками вторил птичке, прислонился к дверной раме и вытянул ноги. Похоже, приходит время и человек привыкает ко всему. И будь он проклят, если собирается каким-то крикам дать согнать себя с тёплого местечка на крыльце. Он услышал бой копыт, огляделся. Монза неторопливой рысью спускалась по склону - чёрная фигурка на ярко-голубом небе. Он смотрел, как она заводит взмыленную лошадь на подворье, мрачно взирая на трупы. Одежда сочилась сыростью, будто её макнули в ручей. Волосы с одного боку вымазались в крови, проведя полосы по бледной щеке. - Здравия желаю, вождь. Рад тебя видеть. - Предполагалось, что и правда рад, но прозвучало это в некотором роде ложью. Он едва ли чувствовал хоть что-то. - Верный мёртв, да? - Мёртв. - Она колодой съехала вниз. - Хлопотно было его сюда притащить? - Да не особо. Он захотел привести больше народу, чем мы рассчитывали, а у меня не хватило духу им отказать. Знаешь, каково это, когда люди услышат, что где-то гужбанят. Так бойко рвались, бедолаги. Хлопотно было его убивать? Она покачала головой. - Он утонул. - О, да ну? Думал, ты его заколешь. - Он поднял её меч и протянул ей. - Я его чуть-чуть кольнула. - Она на секунду взглянула на меч, потом приняла его и вложила ножны. - И бросила утопать. Трясучка пожал плечами. - На твоё усмотрение. Думаю, утопленник из него получится, что надо. - Утопленник из него уже получился. - Значит, пять из семи. - Пять из семи. - Тем не менее, она не выглядела особо ликующей. Собственно не более того воина, льющего слёзы над погибшим товарищем. Даже победившей стороне выпало не много счастья. Вот она, месть. - Кто это там кричит? - Кое-кто. Никто. - Трясучка пожал плечами. - Лучше послушай птичку. - Чего? - Муркатто! - В распахнутых дверях сарая, сложив руки, стояла Витари. - Тебе требуется на это взглянуть. Внутри прохладно и тускло, сквозь неровную дыру в углу и узкие окошки проникал свет, отбрасывая на темнеющую солому яркие полосы. Одна упала на останки Дэй. Её волосы сплелись на лице, тело чудовищно искривилось. Крови нет. Вообще никаких следов насилия.- Яд, - прошептала Монза. Витари кивнула. - О, вот так ирония. Адская мешанина медных стержней, стеклянных трубок, страннообразных бутылочек располагалась на столе неподалёку от тела, пара фонарей подсвечивала всё это жёлто-синим мерцанием, внутри выкипало вещество, сочась и капая. На вид отравительское оборудование понравилось Трясучке ещё меньше отравительского трупа. С телами он водил давнее и доброе знакомство, наука же - сплошь одна неизвестность. - Ебал я вашу науку, - пробурчал он, - ещё хуже магии. - Где Морвеер? - Спросила Монза. - Ни следа. - На мгновение они втроём мрачно уставились друг на друга. - Даже среди убитых? Трясучка медленно покачал головой. – Жаль, конечно, но мне он не попадался. Монза встревожено шагнула назад. - Лучше ничего не трогайте. - Шутишь? - прорычала Витари. - Что произошло? - Судя по всему, учитель разошёлся во мнении с ученицей. - Существенно разошёлся, - буркнул Трясучка. Витари медленно покачала шипастой головой. - Хорош уже. Я не при делах. - Ты - что? - спросила Монза. - Я - всё. В нашем деле надо знать, когда уходить. Началась война, а я в такое стараюсь не встревать. Слишком большая прибыль, унести трудно. - Она кивнула на двор, где на солнышке солдаты скирдовали трупы. - Виссерин для меня - уже шажок за грань, а это шаг ещё дальше. Вот в чём причина, а ещё в том, что мало радости быть не на той стороне по отношению к Морвееру. Я бы предпочла жить, не оглядываясь ежедневно через плечо. - Всё равно тебе оглядываться через плечо из-за Орсо, - произнесла Монза. - Я знала, когда согласилась на задание. Нуждалась в деньгах. - Витари протянула открытую ладонь. - Кстати говоря... Монза хмуро посмотрела на её руку, затем ей в лицо. - Ты уходишь с полпути. Полпути - половина нашего уговора. - Справедливо, согласна. Гонорар целиком плюс смерть - неподходящая оплата. Остановлюсь на половине, плюс жизнь. - Лучше бы ты осталась со мной. Ты мне ещё пригодишься. И, покуда Орсо жив, безопасности тебе не видать... - Тогда уж постарайся прикончить гада, ладно? Только без меня. - Тебе решать. - Монза полезла в недра куртки и достала оттуда плоский кожаный кисет, слегка залитый водой. Она дважды развернула его и вынула из него бумагу, намокшую в уголке, испещрённую вычурными письменами. - Больше половины нашего уговора. На самом деле пять тысяч двести двенадцать серебренников. Трясучка нахмурился. Он по-прежнему не понимал, как можно такую массу серебра превратить в клочок бумаги. - Ебал я ваши банки, - пробубнил он. - Ещё хуже науки. Витари взяла документ из перчаточной руки Монзы, быстро по нему пробежалась. - Валинт и Балк? - Её глаза сузились пуще обычного, что было своего рода достижением. - Лучше бы эту бумагу оплатили. Иначе, на Земном Круге не найдётся места, где ты скроешься от... - Оплатят. Если я чего-то не жажду, так это новых врагов. - Тогда давай расстанемся друзьями. - Витари сложила бумагу и затолкала за пазуху. – Может, со временем снова поработаем вместе. Монза уставилась той прямо в глаза, в своей обычной манере. - Жду-недождусь, считаю минуты. Витари отступила на пару шагов, затем повернулась к залитому солнцем квадрату дверей. - Я упал в реку! - бросил ей вслед Трясучка. - Чего? - Когда был молод. Первый раз в жизни вышел в рейд. Напился и пошёл поссать и упал в реку. Течением с меня стянуло штаны и через полмили прибило к берегу. За то время, пока возвращался в лагерь, я посинел от холода, трясясь так, что чуть пальцы не отвалились. - И? - Вот почему меня прозвали Трясучка. Ты спрашивала. Тогда, в Сипани. - И он ухмыльнулся. Кажется, теперь в том событии проступало нечто забавное. Витари постояла мгновение, тонкой чёрной тенью, и скользнула за дверь. - Ну, вождь, походу остались только ты да я...- И я! - Он моментально развернулся, потянулся к секире. Рядом согнулась в стойку Монза, уже наполовину вытащив меч. Оба напряжённо смотрели в темноту. Смеющееся лицо Ишри свисало набок над краем лестницы. - И доброго дня двум моим истинным героям. - Она съехала по лестнице головою вниз, юрко, будто в её перебинтованном теле вовсе не было костей. Поднялась на ноги, без плаща нереально тощая на вид, вальяжно прошлась по соломе к трупу Дэй. - Один из ваших убийц убил другого. Вот они, убийцы... - Она посмотрела на Трясучку чёрными как уголь глазами и он покрепче сжал топорище секиры. - Ебал я вашу магию, - прогундел он. - Ещё хуже, чем банки. Она просочилась вплотную, сплошь белозубая, голодная ухмылка, дотронулась пальцем до заострения на обратной стороне секиры и тихонько надавив, опустила оружие вниз. - Я правильно поняла - ты всё-таки уничтожила своего старого друга, Верного Карпи, себе на радость? Монза шлепком загнала меч обратно в ножны. - Верный мёртв, если ты тут из-за него выёбываешься. - У тебя необычный способ отмечать победу. - Она вытянула длинную руку к потолку. - Тебе отмщение! Восславься, Боже! - Орсо всё ещё жив. - А, ну да. - Ишри ещё шире распахнула глаза, так широко, что Трясучка удивился, как они до сих пор не выпали. - Когда не станет Орсо ты заулыбаешься. - И чё тебе с того, улыбаюсь ли я? - Мне? Да ничегошеньки. У вас, стирийцев есть привычка постоянно похваляться, похваляться и ни за что не сдвинуться с места. Приятно встретить ту, что способна довести работу до конца. Делай дело, и кисни себе на здоровье. - Она пробежалась пальцами по столешнице, а затем мимоходом затушила пламя горелок тыльной стороной ладони. - Кстати говоря, насколько я помню ты вроде обещала нашему общему другу герцогу Рогонту, что убедишь Тысячу Мечей встать на его сторону? - Если императорское золото на подходе... - В кармане твоей сорочки. Монза хмурилась, пока вытаскивала нечто из кармана и подносила к свету. Большая монета червоного золота, излучавшая то присущее золоту тепло, от которого с ним почему-то не хотелось расставаться. - Крайне любезно, но мне понадобится больше одной. - О, будет и больше. Не слыхала, говорят, Гуркхульские горы сотворены из золота. - Она всмотрелась в обугленные края дыры в углу сарая, затем весело щёлкнула языком. - Всё ещё не разучилась. - И, извернувшись, вытекла сквозь пролом, будто лиса сквозь забор, и была такова. Трясучка мгновение стоял неподвижно, затем наклонился к Монзе. - Не поручусь, что именно, но что-то с ней явно не так. - Неужто у тебя такое поразительное чутьё на людей? - Она без улыбки отвернулась и покинула сарай. Трясучка постоял ещё минуту, угрюмо глядя на тело Дэй и разрабатывая мышцы лица. Ощущая, как слева смещаются, растягиваются, чешутся шрамы. Коска мёртв, Дэй мертва, Витари ушла, Дружелюбный ушёл, Морвеер сбежал, и, по всей видимости, пошёл против них. Уж слишком, для весёлой-то компании. По идее его должна мучить ностальгия по стародавней счастливой дружбе, по боевому братству, частью которого он был. Объединённому общей целью, пусть даже такой неказистой, как выжить. Ищейка, и Хардинг Молчун, и Тул Дуру. Даже Чёрный Доу - каждый мужчина соблюдал некий кодекс. Они все ушли в прошлое и оставили его одного. Здесь, внизу, в Стирии, где никакими кодексами и не пахло. Но даже теперь, его правому глазу хотелось плакать не больше левого. Он почесал шрам на щеке. Совсем-совсем нежно, самыми кончиками пальцев. Поморщился, почесал сильней. И сильней, и сильней. Оборвал себя, с присвистом выдыхая сквозь зубы. Сейчас чесалось хуже прежнего, и вдобавок заболело. Ему предстояло придумать способ почесать это зудящее место так, чтобы не стало хуже. Вот она, месть.
Старый новый генерал-капитан
Монза навидалась ран без счёта, во всём их дивном разнообразии. Наносить их было её ремеслом. Она наблюдала воочию все мыслимые способы телесных увечий. Разбившиеся, располосованные кнутом, сожжённые, повешенные, освежёванные, выпотрошенные и посаженные на кол. Но глубокий рубец Коля Трясучки с полным правом способен считаться наихудшим, виденным ею на лице живого человека. Он начинался розовой отметиной в уголке рта, нарастал рваной выемкой толщиною в палец под скулой, затем ширился потоком рябой, истаявшей плоти льющимся навстречу глазу. Воспалённо красные морщины и язвы расползались из него по щеке, сбоку вдоль переносицы. Была тонкая черта косого пореза на лбу, отсекавшего полброви. Наконец сам глаз. Он был больше уцелевшего. Ресницы исчезли, иссохли веки - нижнее провисало. Когда он моргал правым глазом, левый лишь конвульсивно подёргивался, оставаясь открытым. Некоторое время назад он чихнул, тогда глаз собрался в складки, как заглатывающая пасть, а мёртвый эмалевый зрачок всё так же глядел на неё сквозь розовое отверстие. Она через силу сдержала рвоту, и всё же её, охваченную притягательностью ужаса, так и подмывало каждый раз смотреть, не случиться ли такое снова, тем более, что она знала - он не замечает её взглядов. Ей полагалось чувствовать себя виноватой. Ведь она причина всему, не так ли? Ей полагалось чувствовать сострадание. У неё и свои шрамы есть, и притом весьма уродливые. Но чем ближе она была к нему, тем сильнее росло отвращение. Ей хотелось, чтобы выезжая, она оказалась от него с другого бока, но сейчас уже слишком поздно. Ей хотелось, чтобы он не снимал бинтов, но вряд ли она сможет велеть ему намотать их обратно. Она твердила себе, что рана может зарасти, может стать лучше, и скорее всего так и будет. Но не намного, и она об этом знала. Внезапно он повернулся, и ей стало понятно, почему он уставился в седло. Правый глаз смотрел прямо на неё. Левый, посреди всей этой расщелины, по-прежнему смотрел строго вниз. Должно быть, съехала эмаль, и теперь из-за разнонаправленных глаз его будто перекосило замешательство. - Чего? - Твой, ээ... - Она указала на его лицо. - Он сполз... чуть-чуть. - Опять? Ну, поебень. - Он приложил к глазу большой палец и подкрутил его в обратную сторону. - Лучше? - Теперь тот, который фальшивый, застыл строго по курсу, тогда как настоящий свирепо глядел на неё. Чуть ли не хуже чем было. - Гораздо, - сказала она, стараясь улыбнуться. Трясучка что-то выплюнул на северном наречии. - Неземной результат, сказал он? Если мне случится вернуться в Пуранти, я загляну к этой глазодельной сволочи... Первый пикет наёмников показался возле изгиба пути - горстка сомнительно выглядящих мужчин в совершенно несочетаемых доспехах. Она узнала старшего. Её делом было знать всех ветеранов Тысячи Мечей и знать на что они способны. Этого звали Секко, матёрый старый волк, лет шесть или больше служил капралом. Когда они перешли на шаг, он наставил на неё копьё. Вокруг него собратья. Арбалеты, мечи, топоры - всё наготове. - Кто идёт... Она откинула капюшон. - А ты как думаешь, Секко? Слова застыли у него на губах, и он встал столбом, копьё поникло, когда она проехала мимо. Дальше в лагере, люди занимались своими утренними ритуалами, доедали завтрак, готовились выступать. Кое-кто поднял голову, когда они с Трясучкой пробирались своей дорогой, или во всяком случае широченной лентою грязи, между палаток. Из них кое-кто начинал пристально всматриваться. Затем кое-кто ещё - наблюдая, держась на расстоянии, кучкуясь вдоль её пути. - Это она. - Муркатто. - Жива? Она ехала мимо них в своей обычной манере, плечи назад, подбородок кверху, на губах насмешка, даже не утруждаясь осматриваться. Словно они для неё ничто. Словно она более благородное животное, чем они. И всё это время беззвучно молилась, чтоб до них не допёрло то, что пока не дошло ни до кого, но она до печёнок боялась, что дойдёт. То, что она понятия не имела, какого чёрта творит, и что нож зарежет её точно также насмерть, как и любого другого. Но ни один не заговорил с ней, не говоря уж о попытках остановить. Наёмники в массе своей трусы, даже более большинства людей. Убивающие просто потому что для них это самый лёгкий заработок. Наёмники, в массе, не бывают верны по определению. Своим командирам и то не шибко, а уж нанимателям и того меньше. Вот на это-то она и рассчитывала. Шатёр генерал-капитана взгромоздился на возвышении посреди большого расчищенного поля, с его самого высокого шеста вяло свисал красный вымпел, изрядно выше несуразицы плохо натянутых холстин. Монза пришпорила лошадь, заставив пару солдат поспешно убраться со своего пути, пытаясь не выставить напоказ вскипающую в горле нервозность. Её авантюра и так крайне рискованна. Покажи хоть крупицу страха - и Монзы больше нет. Она соскочила с лошади, тщательно обмотала поводья вокруг ствола молодого деревца. Обошла боком козу, которую тут кто-то привязал, и зашагала к полотнищу входа. Нокау, изгнанник-гурк, охранявший в дневное время суток шатёр ещё со времён Сазайна, стоял и таращился, даже не вытащив свой большой ятаган. - Уже можно закрыть рот, Нокау. - Она склонилась ближе и пальцем в перчатке закрыла его отвисшую челюсть, так что клацнули зубы. - Тебе б не хотелось, чтоб птицы свили там гнездо, а? - И она прошла сквозь полог. Тот же самый стол, пусть карты на нём и изображают другую местность. Те же самые развешанные на холсте флаги, кое-что из них добавила она, победив в Светлом Бору и Высоком Береге, в Мусселии и Каприле. И, разумеется, кресло, то, что Сазайн предположительно похитил из пиршественного зала герцога Цезала, в день, когда создал Тысячу Мечей. Оно стояло на паре ящиков, пустое, в ожидании задницы нового генерал-капитана. Её задницы, если Судьбы проявят доброту. Хотя надо признать, с ними такое случалось редко. Трое самых влиятельных капитанов, оставшихся служить в доблестной бригаде, стояли возле сляпанного из подручных средств помоста, и перешёптывались друг с другом. Сезария, Виктус, Эндике. Трое тех, кого Бенна уломал сделать её генерал-капитаном. Трое тех, кто уломал Верного Карпи занять её место. Этих троих ей необходимо уломать вернуть его ей обратно. Они огляделись, заметили её и напряглись. - Так, так, - прогремел Сезария. - Так, так, так, - пробормотал Эндике. - Да это же Талинская Змея. - Мясник Каприла собственной персоной, - проскулил Виктус. - Где Верный? Она взглянула ему прямо в глаза. - Не придёт. Вам, пацаны, надо нового генерал-капитана. Трое обменялись быстрыми взглядами, и Эндике громко причмокнул сквозь жёлтоватые зубы. Привычка, которую Монза всегда считала малость отвратной. Одна из множества отвратных штучек этой прилизанной крысы. - Так уж вышло, что меж собой мы пришли к тому же выводу. - Верный правильный был мужик, - громыхнул Сезария. - Чересчур правильный, чтобы был толк, - произнёс Виктус. - Порядочный генерал-капитан должен, минимум, быть злобный хер. Монза оскалила зубы. - По-моему, в любом из вас троих злобы хоть отбавляй. И в Стирии нет других, настолько охеревших. - Она не шутила. Ей надо было скорее прикончить этих троих, а не Верного. – Правда, слишком охеревших, чтобы подчиняться друг другу. - Всё верно, - кисло произнёс Виктус. Сезария запрокинул голову назад и уставился на неё поверх плоского носа. - Нам бы кого-нибудь новенького. - Или кого-нибудь старенького, - сказала Монза. Эндике ухмыльнулся своим сотоварищам. - Так уж вышло, что меж собой мы пришли к тому же выводу, - повторил он. - Молодцы. - Всё шло куда более гладко, чем она надеялась. Она командовала Тысячей Мечей восемь лет, и знала как обрабатывать подобных этой троице. Грубых, привередливых и жадных. - Я не из тех, кто позволит малюсенькому кровопролитию встать на пути доброй уймы денег, и, ё-моё, прекрасно знаю, что не из таких и вы. - Она поднесла к свету монету Ишри, гуркскую монету с двумя орлами - с одной стороны изображён император, с другой Пророк. И швырнула её Эндике. - Тем, кто пойдёт за Рогонта, таких достанется немерено. Сезария изучал её из-под густых седых бровей. - Драться за Рогонта против Орсо? - С боями пройти обратно через всю Стирию? - Цепи на шее Виктуса гремели, пока он мотал головой. - По той самой территории, что мы завоёвывали последние восемь лет? Эндике поднял глаза с монеты на неё, и сдул свои угристо-рябые щёки. - По ходу дела нам придётся немерено драться. - Когда я вас вела, вы побеждали и при худших шансах. - О, нельзя отрицать. - Сезария жестом указал на лохматые флаги. - С тобой в этом кресле мы обрели всю нашу славу и всю нашу честь. - Вот только шлюхи их не берут. - Виктус ухмылялся, а этот хорёк раньше не ухмылялся ни разу. Что-то не то с их улыбочками, что-то в них издевательское. - Послушай. - Эндике вольно водрузил одну руку на подлокотник генерал-капитанского кресла, а другой смёл пыль с сиденья. - Мы ни на миг не усомнились, что когда дело доходит до драки, ты самый охрененный генерал, лучше и пожелать нельзя. - Тогда в чём вопрос? Лицо Виктуса исказилось сердитым рыком. - Мы не желаем драться! Мы хотим... захуяривать... бабки! - Да кто ж вам хоть раз заработал больше меня? - Хм, - прямо в ухо прилетел чей-то голос. Монза рванулась, оборачиваясь, и заледенела, рука замерла на полпути к рукояти меча. Позади неё, с бледной смущённой улыбкой, стоял Никомо Коска. Он сбрил усы, и вдобавок все свои волосы, лишь чёрно-серая щетина торчала на морщинистом черепе и острых скулах. Сыпь спала до тускло-розовых пятнышек по одной стороне шеи. Глаза заметно менее впалые, лицо больше не дрожит и не покрыто капельками пота. Но улыбка осталась прежней. Тоненькая улыбочка с игривым отблеском тёмных глаз. Тем самым, что был у него прежде, когда она впервые его встретила. - Радостно видеть вас обоих в здравии. - У, - прохрипел Трясучка. Монза поняла, что удушливо кашляет, не выдавив при этом ни слова. - Моё сверкает подобно бриллианту, спасибо, несказанно тронут вашей заботой. Коска вразвалочку прошёл вглубь, шлёпнув по спине обескураженного Трясучку. Другие капитаны Тысячи Мечей вваливались через полог следом за ним и разбредались по углам шатра. Мужи, чьи имена, лица, качества, или отсутствие оных были ей хорошо знакомы. Коренастый человек, сутулый, в поношенной куртке и почти совсем без шеи вошёл последним. Проходя, он поднял на неё массивные брови. - Дружелюбный? - прошипела она. - Ты, вроде, возвращался в Талинс. Он пожал плечами, как будто речь шла о совершенных пустяках. - Не одолел весь путь. - Заебись. Коска взошёл на упаковочную тару и с цветущим самодовольством повернулся к собранию. Он где-то раздобыл величественную чёрную кирасу с золотыми завитками орнамента, меч с позолоченной рукоятью и нарядные чёрные сапоги с блестящими пряжками. Он усаживался в кресло генерал-капитана с помпой, не меньшей, чем император на трон. Возле ящиков встал, скрестив руки, бдительный Дружелюбный. Как только задница Коски коснулась деревянной поверхности, шатёр разразился учтивыми аплодисментами, всяк капитан постукивал пальцами по ладоням, элегантно, будто изысканные леди посетили театр. Точно также как тогда, когда креслом завладела Монза. Если бы её внезапно не замутило, она была б готова почти что рассмеяться. Коска отмахивался от восторга, тем самым явно его поощряя. - Нет, нет, в самом деле, совершенно не стоит. Но так приятно вернуться назад. - Да как же нахрен... - Я выжил? Как выяснилось, рана вовсе не была столь фатальной, сколь все мы полагали. Талинцы, за счёт моего мундира, приняли меня за своего, и отнесли прямо к великолепному хирургу, коему удалось остановить кровотечение. Я две недели прожил на постельном режиме, а потом удрал в окно. В Пуранти я наладил связь со своим старым другом Эндике, который, по моим сведениям, мог бы заинтересоваться сменой командного состава. Тот согласился, равно как и все его благородные собратья. - Он жестом указал на рассредоточенных по палатке капитанов, а затем на себя. - И вот я здесь. Монза захлопнула рот. Такое не входило в план. Никомо Коска, олицетворение непредсказуемости. Да уж, план, слишком хрупкий, чтобы сгибаться вместе с обстоятельствами хуже, чем вообще никакого. - Ну тогда мои поздравления, генерал Коска, - удалось проскрипеть ей. - Однако моё предложение по-прежнему в силе. Золото гурков в обмен на вашу службу герцогу Рогонту... - А, - сморщился Коска, всосав сквозь зуб воздух. - К сожалению, есть одна крохотная проблемка. Я уже подписал новый боевой договор с великим герцогом Орсо. Ну, или точнее с его наследником, принцем Фоскаром. Многообещающий юноша. Мы двинемся на Осприю, как до своей скоропостижной кончины и намеревался Верный Карпи. - Он тыркнул пальцем в пространство. - Отплатим Лиге Восьми! Примем бой с Герцогом Глистоползучим! В Осприи дохрена всякого добра. Его план был просто замечательный. - Одобрительный гул капитанов. - Зачем придумывать новый? - Но ты ненавидишь Орсо! - О, я глубоко его презираю, это всем известно, но против его денег не имею ничего. Они в точности такого же цвета как у любого другого. Тебе ли не знать – поди он мало тебе их выплатил! - Старая пизда, вот ты кто, - заявила она. - На самом деле, не надо со мной так разговаривать, - Коска надул на неё губы. - Я зрелый муж сорока восьми лет. К тому же я отдал за тебя жизнь! - Ты нихуя не сдох! - выругалась она. - Что ж. Слухи о моей смерти часто преувеличиваются. Лакомые мыслишки для множества моих врагов. - Начинаю понимать, каково им. - Ой, да ладно тебе, что ты себе вообразила? Благородная гибель? Я? Очень уж не в моём стиле. Я собираюсь уйти, сняв сапоги, с бутылкой в руке и бабой на кукане. - Он вздёрнул брови. - Ты ведь пришла не по поводу последнего, или как? Монза скрипела зубами. - Если вопрос в деньгах... - Орсо целиком обеспечен банковским домом Валинт и Балк, а обширнее кармана ты нигде не найдёшь. Он платит с лихвой, и даже ещё лучше. Но на самом деле вопрос не в деньгах. Я подписал контракт. Я дал своё торжественное слово. Она вытаращила глаза. - Когда хоть раз слово значило для тебя больше куска дерьма? - Я изменился. - Коска выудил из заднего кармана фляжку, отвинтил пробку и сделал долгий глоток, не сводя забавляющихся глаз с её лица. - И должен признаться, что этим обязан тебе. Я оставил позади прошлое. Вновь обрёл принципы. - Он осклабился своим капитанам, а те осклабились в ответ. - Немного замшелые, но мы придадим им глянец. Ты выстроила с Орсо добрые взаимоотношения. Верность. Искренность. Стабильность. Погано было б сливать в сортир твой тяжкий труд. Вдобавок как же не принять во внимание первое правило солдата, правда, парни? Виктус и Эндике ответили в унисон, прямо как раньше, прежде чем она села в кресло. - Никогда не сражайся на стороне проигравших! Усмешка Коски вытянулась шире. - У Орсо на руках все козыри. Осилишь раздать себе хороший расклад - мои ушки всегда на макушке. Но пока что мы с Орсо. - Как прикажете, генерал, - заявил Эндике. - Как прикажете, - эхом откликнулся Виктус. - Здорово, что вы вернулись. Сезария наклонился, что-то бормоча на ухо Коске. Новый генерал-капитан отшатнулся, как ужаленный. - Выдать их герцогу Орсо? Ни в коем случае! Сегодня счастливый денёк! Радостное событие для всех и каждого! Никаких убийств, не здесь, не сейчас. - Он вскинул руку в отгоняющем жесте, словно шуганул кошку вон из кухни. - Ступайте. Всё же завтра лучше не появляйтесь. В дальнейшем мы можем оказаться не такими радушными. Монза сделала шаг ему навстречу, изо рта уже начало вылетать проклятие. Был стук и лязг металла, когда разносортица капитанов потянула своё оружие. Дружелюбный заступил ей дорогу, расправляя плечи, опуская руки вдоль тела, ничего не выражающее лицо повернулось к ней. Она остановилась и замерла. - Я должна убить Орсо! - И если у тебя получится, брат снова будет жить? - Коска вызывающевздёрнул голову. - У тебя исцелится рука? Или нет? Её всю бросило в холод, по коже ползли мурашки. - Он должен получить по заслугам! - А, так ведь и большинство из нас. И, безотносительно, все мы получим. А тем временем, скольких иных ты ещё затянешь в водоворотик своей кровавой резни? - Ради Бенны... - Нет. Ради себя. Не забывай, я тебя знаю. Я стоял там, где ты стоишь сейчас, побитый, преданый, оплёванный, и без гроша в кармане. Пока у тебя остаются те, кого надо убить, ты прежняя Монцкарро Муркатто, великая и ужасная! Без них, да кто ты такая? - Коска свернул губы в трубочку. - Одинокая калека с дурным прошлым. Слова душили её. - Пожалуйста, Коска, ты обязан... - Я не обязан ни хрена. У нас всё ровно, помнишь? Более чем, скажу я. С глаз моих долой, гадюка, пока я не отправил тебя в кувшине герцогу Орсо. Ищешь работу, северянин? Трясучкин целый глаз пополз по Монзе, и на миг она уверилась, что он скажет да. А затем он медленно покачал головой. - Я останусь с тем вождём, который у меня есть. - Преданность, ого? - Коска фыркнул. - Ты с такими глупостями завязывай, с ними долго не живут. - Раскат хохота. - Тысяча Мечей - не место для преданности, да, пацаны? У нас таким ребячеством не страдают! - Снова хохот, пара десятков суровых усмешек нацелились на Монзу. Её замутило. В шатре стало одновременно и слишком ярко и слишком темно. Нос уловил какую-то струю запаха - потных тел, или крепкой выпивки, или отвратной стряпни, или вырытых слишком близко к командирской ставке выгребных ям - и желудок перевернулся, отрыжка плеснула в рот. Покурить, о, пожалуйста, покурить. Она как-то нетвёрдо повернулась на каблуке, протолкнулась между парой хихикавших мужиков и вышла за полог прочь из палатки, в яркое утро. Снаружи стало намного хуже. Солнечный свет резал. Хари, дюжины их, сплылись воедино в глазастое месиво, напряжённо глядящее на неё. Суд отбросов. Она пыталась смотреть вперёд, всегда вперёд, но заставить веки не колыхаться мелкой дрожью не могла. Она пыталась идти с поднятой головой, как раньше, но колени так тряслись, что все наверняка слышат, как они хлопают об изнанку штанов. Всё так, будто она сняла с себя весь свой страх, свою слабость и боль. Сняла, сложила высокой стопкой, а теперь всё это рухнуло ей на голову и накрыло её, беспомощную, единой огромной волной. Кожа заледенела от стылого пота. Руку ломило до самой шеи. Они увидели, кто она на самом деле. Увидели, что она пропащая. Одинокая калека с дурным прошлым, в точности как выразился Коска. Внутренности свело, и она подавилась, горло запершило от желчи. Мир пошатнулся. Держаться так долго помогала лишь ненависть. - Не могу, - прошептала она. - Не могу. - Ей было не важно, что дальше, лишь бы её не сдвигали с места. Нога зацепилась, она начала заваливаться и почувствовала, как Трясучка поймал её руку, обхватил и поставил на ноги. - Иди, - прошипел он на ухо. - Не могу... Его кулак тяжело ткнулся ей в подмышку, и от боли мир на миг прекратил вращаться. - Иди, или нам пиздец. Хватило сил, чтобы с трясучкиной помощью добраться до лошадей. Хватило, чтобы сунуть в стремя сапог. Хватило, чтобы стеная от боли, залезть в седло, развернуть лошадь и направить её морду в нужную сторону. Как они уезжали из лагеря, она не помнила. Великий генерал-капитан, звезда-по-идее-смерти герцога Орсо, болталась в седле, как кусок дохлятины. Ты закаляешь себя, становясь чересчур твёрдой, и одновременно становишься хрупкой. Чуть треснет - и всё на куски.
Часть VI. ОСПРИЯ
Мне нравится агония, взаправду ведь она. Эмили Дикинсон.
Похоже, немножко золота может избавить от моря крови. Мусселию нельзя взять без долгой, затяжной осады, это знали все. Некогда великая твердыня Новой Империи впитала в свои древние стены гордость прежних, некогда великих обитателей. В стенах гордости может, и хоть отбавляй, да в карманах их защитников золотишка-то маловато. За ничтожную сумму Бенна договорился о том, что воротца с узкой стороны крепости оставят незапертыми. Ещё перед тем как Верный со своими людьми взял укрепления, и задолго до того, как остальная Тысяча Мечей хлынула грабить город, Бенна вёл Монзу по затемнённым улочкам. То, что в этот раз ведёт он - необычно уже само по себе. - Зачем тебе надо идти впереди? - Увидишь. - Куда мы идём? - Вернуть наши деньги. С процентом. Монза угрюмо поспешала за ним. В сюрпризах брата всё время таилось жало. Под узкой аркой в узкий переулок. Во двор, вымощенный булыжниками, освещаемый двумя мигающими факелами. Кантиец в простой дорожной одежде стоял подле накрытой холстиной повозки, лошади запряжены и готовы ехать. Монза его не знала, зато он явно знал Бенну, раз выступил вперёд с протянутыми руками, сияя в темноте улыбкой. - Бенна, Бенна. Рад видеть тебя! - Они обнялись как старые товарищи. - И я, друг мой. Это моя сестра, Монцкарро. Человек поклонился. - Знаменитая и грозная. Большая честь. - Сомену Хермон, - произнёс Бенна, широко улыбаясь. - Крупнейший мусселийский купец. - Не более чем скромный торговец, как и все прочие. Осталось перевезти лишь несколько... вещей. Жена с детьми уже уехала. - Отлично. Существенно облегчает дело. Монза нахмурилась, глядя на брата. - Что происходит... Бенна сдёрнул с её пояса кинжал и, вынося руку вверх, ударил Хермона в лицо. Так быстро, что купец всё ещё улыбался, пока падал. Монза инстинктивно обнажила меч, вглядываясь в тени на дворе и улице. Было тихо. - Какого чёрта ты натворил? - накинулась она на него. Он уже взгромоздился на телегу, срывая холщовую ткань, на лице усмешка бодрого безумия. Он нашарил и откинул крышку короба, зачерпнул, и не спеша, с тонким дзыньканьем, рассыпал монеты. Золото. Она подскочила к нему. Больше золота, чем всё виденное ей в жизни. Расширив ослабевшие глаза, она поняла, что коробов больше одного. Дрожащими руками откинула холст. Намного больше. - Мы богаты! - взвизгнул Бенна. - Мы богаты! - Мы и так были богаты. - Она взглянула на свой, торчащий из глаза Хермона нож. В факельном свете чернела кровь. - Обязательно надо было убивать? Он вытаращился, будто у неё поехала крыша. - Ограбить, и оставить его в живых? Он бы всем рассказал, что деньги у нас. А так мы в безопасности. - В безопасности? Такая гора золота исключает безопасность, Бенна! Он помрачнел, будто она его ударила. - Я думал, ты будешь рада. Ты же из тех, кто батрачил в грязи ни за что. - Будто она его разочаровала. - Оно наше. Наше, понимаешь? - Будто она его подвела. - Пощада и трусость - одно и то же, Монза! Я думал, ты выучила. Что ей ещё оставалось делать? Заштопать обратно лицо Хермона? Похоже, немножко золота может обернуться морем крови.
Его план наступления
Самый южный отрог Урвальских гор, великого станового хребта Стирии - всё сплошь тенистые низины и грандиозные пики, омытые золотым вечерним светом, отважно марширующие на юг - оканчивался роскошным великаном, в ком и была взрезана сама Осприя. Глубокую зеленеющую долину меж городом и возвышенностью, на которую взгромоздился штаб Тысячи Мечей, сотнями расцветок покрывали полевые цветы. По дну долины петляла Сульва, устремляясь к далёкому морю, превращаясь в рыжее расплавленное железо под прикосновением закатного солнца. В древних оливковых рощах щебетали птицы, в высоких волнистых травах стрекотали кузнечики, ветер ласкал лицо Коски, и перо на шляпе в его руке по-геройски трепетало и билось. В предгорьях севернее города высадили виноградники, зелёные ряды виноградной лозы на пыльных склонах холмов болезненным устремлением притягивали коскин глаз и исходили слюной во рту. Именно там давили лучшие марочные урожаи на Земном Круге... - О, сжальтесь, лишь глоток, - беззвучно пошевелил губами он. - Восхитительно, - выдохнул принц Фоскар. - Прежде вам ни разу не открывался вид на прекрасную Осприю, ваше высочество? - Я слышал рассказы, но... - Дух захватывает, не правда ли? - Город возвели на четырёх громадных, врезавшихся в кремового цвета скалу, полках пологого горного склона. Каждая, окружённая собственной ровной стеной, переполнена горделивыми сооружениями, набита хитросплетениями крыш, куполов и башен. С гор до самого крайнего бастиона изящно спускался древний имперский акведук, свыше пятидесяти арок. Высочайшие из них раз в двадцать выше человеческого роста. К верхнему утёсу невозможным образом цеплялась цитадель, четыре огромных башни вытянулись в темнеющую лазурь небес. Солнце садилось, и в окнах загорались огни, очертания города припорошило булавочными остриями света. - Подобного сему другого места нет. Пауза. - Почти что жаль осквернять его огнём и мечом, - заметил Фоскар. Коска слыхал, что граф Фоскар, ныне принц Фоскар, вследствие происшествия в знаменитом сипанском борделе, был ребячливым, неоперившемся, слабонервным юнцом, и приятно удивился от того, что видел перед собой сейчас. Парень взаправду обликом юн, но ведь жизнь каждого человека неминуемо начинается с молодости, и тот казался скорее вдумчивым, нежели слабым, скорее трезвомыслящим, нежели бесхарактерным, скорее вежливым, чем уступчивым. Очень похожим на самого Коску в таком возрасте юношей. Не считая абсолютной противоположности в каждой отдельно взятой черте. - Укрепления, по-видимому, весьма мощные... - прошептал принц, изучая вздымающиеся стены с помощью подзорной трубы. - О, разумеется. Осприя была самым дальним острогом Новой Империи, бастионом против неугомонных баолийских орд. Иные участки стен сдерживали дикарей более пятисот лет подряд и стоят по сей день. - Тогда почему герцог Рогонт просто не укрылся за ними? Он, кажется, склонен по возможности избегать сражений. - Он даст бой, ваше высочество, - заявил Эндике. - Он должен, - грохнул Сезария, - или мы просто встанем лагерем в чудесной долине и выморим его голодом. - У нас численный перевес три к одному, если не больше, - поморщился Виктус. Коске оставалось лишь согласиться. - Стены полезны лишь когда ожидается помощь, а помощи Лиге Восьми ждать неоткуда. Он должен сражаться. Он будет сражаться. Он в отчаянии. - Если он сам, хоть в чём-то и разбирался, так это в отчаянии. - Должен признаться у меня сохранилась некоторая... озабоченность, - Фоскар беспокойно прочистил горло. - Я знал, что вы всегда страстно ненавидели моего отца. - Страстно, ха. - Коска рукой отогнал от себя эту мысль. - Молодым я позволял страсти водить меня за нос, но бесчисленные уроки суровой жизни научили меня хладнокровию. Мы с вашим отцом имели свои разногласия, но я, превыше прочего, наёмник. Позволить личным чувствам облегчить вес кошелька стало бы актом преступного непрофессионализма. - Слышим, слышим. - Виктус злобно и неприглядно покосился. Ещё более неприглядно, чем обычно. - Что ж, трое моих собственных приближённых капитанов, - и Коска обвёл их театральным взмахом шляпы, - предали меня с потрохами и посадили в моё кресло Муркатто. Как говорят в Сипани - натянули по самые яйца. По самые яйца, ваша светлость. Желал бы я мести, она бы пала на вот эти вот три кучки недочеловеческого говна. - Затем Коска негромко засмеялся, и они засмеялись тоже, и неприятная, мутная атмосфера моментально развеялась. - Но все мы приносим друг другу пользу, поэтому я всё им простил, как и вашему отцу. Месть никого не ведёт в светлое завтра, и на серебряных весах жизни не перевесит и единого... серебренника. Не стоит беспокоиться на сей счёт, принц Фоскар, я в деле. Куплен по предоплате и целиком ваш. - Вы само великодушие, генерал Коска. - Я сама алчность, что не совсем одно и то же, но при случае сойдёт. А теперь, пожалуй, за ужин. Кто-нибудь из вас, джентльмены, может позволить себе выпить? В поместье, выше по течению, мы только вчера набрели на ящик превосходного урожая, и... - Наверное, нам лучше обсудить стратегию до того, как мы станем навеселе. - Пронзительный голос полковника Риграта прошёлся напильником по чувствительным коренным зубам Коски. Человек с резким лицом, резким голосом и резким самодовольством, на исходе своего четвёртого десятка. В отуютюженном мундире, прежде заместитель командующего при генерале Ганмарке, а ныне - при Фоскаре. Предположительно полководческий ум, стоящий за какими-никакими, но успешными операциями талинцев. - Сейчас, пока каждый держит в узде своё восприятие. - Поверьте, о юный доблестный муж, - хотя тот не был ни юным, ни к тому же, насколько Коска был в курсе, доблестным мужем, - нам с моим восприятием не так просто расстаться. У вас есть некий план? - Есть! - Риграт выхватил свой жезл. Из-за ближайшей оливы выглянул Дружелюбный, потянувшись к оружию. И снова растаял в тени, после того, как Коска тоненько улыбнулся и едва покачал головой. Никто из остальных ничего не заметил. Коска всю жизнь провёл в солдатах, ну, в некотором роде, но ему до сих пор не удалось понять, в чём истинное предназначение жезла. Человека такой хренью не убить, даже сделать вид не получится. Не заколотить колышек палатки, не приготовить добрый окорок и даже не сменять на что-нибудь приличное. Может этими штуками полагалось чесать те труднодоступные места под лопатками? Или разрабатывать анус? Или просто сигнализировать окружающим, что данный человек - придурок? С этой задачей, отметил он, пока Риграт самодовольно указывал жезлом на реку, они успешно справлялись. - Имеются два брода через Сульву! Верхний... и нижний! Нижний намного шире и более подходящ для переправы. - Полковник отметил точку, где грязная стёжка Имперского тракта встречалась с рекой, переливчатые воды ярко горели на слегка скошенном дне долины. - Но и верхний, примерно в миле вверх по течению, также должен сгодиться в это время года. - Говорите два брода? - Широко известный факт, что там имеются эти два мудацких брода. Коска сам пересёк один из них, когда во славе явился в Осприю принимать здравицы от великой герцогини Сефелины и её подданных, и удрал через другой, сразу, как только сучка попыталась его отравить. Коска извлёк из кармана потёртую флягу. Ту, которой Морвеер швырнул в него в Сипани. Открутил колпачок. Риграт резко посмотрел на него. - Мы вроде решили, что сначала обсудим стратегию, а потом - пить. - Вы решили. Я просто стоял рядом. - Коска прикрыл глаза, глубоко выдохнул, приложился к фляге и сделал долгий глоток, а потом ещё один, чувствуя, как прохлада наполняет рот, омывает пересохшее горло. Глоток, глоток, глоток. Он довольно вздохнул. - Ничто не сравнить с выпивкой на закате. - Могу продолжить? - прошипел Риграт, лопаясь от нетерпения. - Конечно, мой мальчик, ваш выход. - Послезавтра, на рассвете, вы поведёте Тысячу Мечей через нижний брод... - Поведу? Вы имеете в виду, впереди? - Откуда ещё может вести командир? Коска обменялся сбитым с толку взглядом с Эндике. - Откуда угодно. Вы вообще хоть раз были на переднем крае битвы? Там реально высокие шансы погибнуть. - Необычайно высокие, - проговорил Виктус. Риграт скрипнул зубами. - Поведёте с любой угодной вам позиции, но Тысяча Мечей пересечёт нижний брод, при поддержке наших альянтов из Этрисани и Цезала. У герцога Рогонта не останется выбора кроме как навалиться всей своей мощью, в надежде сокрушить ваши силы пока вы всё ещё форсируете реку. Как только он совершит это, кадровая Талинская армия вырвется из укрытий и пересечёт верхний брод. Мы ударим врагу во фланг, и... - Он залихватски прищёлкнул языком, хлестнув по своей ладони жезлом. - Вы треснете их палкой? Риграт не смутился. Коске хотелось бы знать, возможно ли такое вообще. - Сталью, сударь, сталью! Мы разгромим, сокрушим их, вынесем начисто и с докучливой Лигой Восьми будет покончено! Настала долгая пауза. Коска хмуро взглянул на Эндике, а Эндике хмуро взглянул в ответ. Сезария с Виктусом помотали друг другу головами. Риграт нетерпеливо пристукивал жезлом по ноге. Принц Фоскар в очередной раз прочистил горло, обеспокоенно выставив вперёд подбородок. - Ваше мнение, генерал Коска? - Хмм. - Коска мрачно покачал головой, с самой хмурой из гримас прищурено наблюдая, как искрится река. - Хмм. Хмм. Хмммм. - Хммм. - Виктус пальцем теребил надутые губы. - Хумфф. - Эндике сдул щёки. - Хррррм. - Неубеждённый голос Сезарии колыхался на низкой ноте. Коска снял шляпу, почесал голову и водрузил её обратно, щёлкнув по перу. - Хмммммммммммммм... - Надо ли воспринимать это как знак несогласия? - спросил Фоскар. - Каким-то образом мои опасения просочились наружу? Значит, говоря по совести, у меня не вышло сдержать их. Я не убеждён, что Тысяча Мечей в полной мере соответствует обозначенному вами замыслу. - Не убеждён, - сказал Эндике. - Не в полной мере, не соответствует, - сказал Виктус. Сезария олицетворял немую гору отрицания. - Не вам ли с лихвой заплатили за вашу службу? - придрался Риграт. Коска усмехнулся. - Конечно, и Тысяча Мечей примет бой, будьте уверены! - Они будут биться, все как один! - заявил Эндике. - Как дьяволы! - добавил Виктус. - Но в качестве их генерал-капитана, меня заботит как именно им придётся сражаться. За короткий промежуток времени они потеряли двух командиров. - Он свесил голову, будто сожалел о случившемся, и никоим образом не оказался от этого в самом большом выигрыше. - Муркатто, потом Верный. - Вздохнул Сезария, будто и не был одной из ключевых фигур перемен в командном составе. - Войска задвинули на вспомогательные обязанности. - Вести разведку, - причитал Эндике. - Зачищать фланги, - рычал Виктус. - Их настрой в страшном упадке. Им заплатили, но деньги - ни разу не лучший способ заставить человека рисковать жизнью. - Особенно наёмника, в общем-то не стоило добавлять. - Бросить их в тесную рукопашную, против упорного, отчаянного врага, лицом к лицу... Не скажу, что они могут сломаться, но... ну... - Коска поморщился, медленно почёсывая шею. - Они могут сломаться. - Надеюсь, перед нами не пример вашего знаменитого нежелания биться, - издевательски заметил Риграт. - Нежелания... биться? Спросите любого, я - тигр! - Виктус, фыркнув, пустил по щеке соплю, но Коска не обратил внимания. - Это вопрос выбора пригодного для работы инструмента. Если некто хочет срубить негнущееся дерево, он берёт не рапиру. Берёт топор. Если только он не конченый мудозвон. - Молодой полковник открыл рот для резкой отповеди, но Коска невозмутимо перебил его. - В общих чертах план озвучен. Как один военный другого, я вас с ним безоговорочно поздравляю. - Сбитый с толку Риграт осёкся, недоумевая, не держат ли его за дурака, хотя очевидно таковым он и был. - Но было бы более мудрой тактикой в отношении ваших регулярных талинских частей - испытанных и недавно проверенных в Виссерине, а затем в Пуранти, преданных своей цели, привычных побеждать и обладающих самым твёрдым боевым духом - пересечь нижний брод и навалиться на осприйцев при поддержке союзников из Этрисани и Цезала, и далее по плану. - Он мотнул фляжкой в сторону реки. По его мнению, фляжка гораздо лучшее приспособление, нежели жезл, ведь жезл ещё никого не напоил допьяна. - Намного разумнее разместить Тысячу Мечей на возвышении. Ждать своего часа! И двинуться через верхний брод рывком сокрушительной мощи, и взять врага с тыла! - Врага лучше всего туда и брать, - пробормотал Эндике. Виктус подавил смешок. Коска подытожил, залихватски вскинув фляжку. - Вот так ваша каменная стойкость и наша огненная пылкость найдут себе наилучшее применение. Так о нас сложат песни, так мы обретём славу, так мы будем вершить историю, так Орсо станет королём... - Он отвесил Фоскару изысканный поклон. - И вы, ваше высочество, в свой черёд. Фоскар хмуро взирал на броды. - Да. Да, вижу. Однако дело в том... - Значит решено! - Коска обвил принца за плечи и повел его обратно к шатру. - Это же Столикус сказал, что великим личностям часто выпадает маршировать в одном направлении? Уверен, что он! Так давайте же, друзья, промаршируем навстречу ужину! Обернувшись, он ткнул пальцем в темнеющие горы, где Осприя лучилась на закате. - Клянусь, я так голоден, что сожру целый город! - И до шатра его сопровождал тёплый дружеский смех.
Политика
Трясучка сидел мрачный и пьяный. Большой обеденный зал герцога Рогонта был величайшим сооружением, где он когда-либо нажирался. Когда Воссула долдонил ему про набитую чудесами Стирию, Трясучке приходило на ум скорее нечто вроде этого, нежели гнилые талинские причалы. На полу зала четырежды поместился бы великий чертог Бетода в Карлеоне, а потолок превосходил его высотой более чем втрое. Стены из белёсого мрамора, проложенные рядами сине-чёрного камня, сплошь испещрены сверканием прожилок, сплошь покрыты высеченными листьями и гроздьями винограда, сплошь заросли-застелились плющом, так что и настоящие растения и изваяния сплетались вместе в пляшущие тени. Тёплые вечерние дуновения вплывали сквозь распахнутые, широкие как ворота замка, окна, от чего оранжевые огоньки тысяч подвесных светильников мерцали и колебались, высекая отовсюду блёстки искрящейся роскоши. Обитель волшебства и великолепия, жилище великанов, возведённое богами. Жаль, что собравшийся тут народец изрядно измельчал по сравнению с теми или другими. Женщины в пышных, безвкусных нарядах причёсаны, увиты драгоценностями и накрашены - чтоб смотреться моложе, стройней или богаче. Мужчины в камзолах ярких расцветок носят кружева на воротниках и позолоченные кинжальчики на поясе. Сперва они глядели на него с выражением тихого презрения на напудренных мордочках. Будто он сделан из тухлого мяса. Затем, после того как он повернулся, выставив вперёд левую половину лица - с выражением стылого ужаса, от которого он получил три четверти чёрной радости и одну четверть собственного стылого ужаса. Так всегда на каждом пиру - какой-нибудь тупой, вздорный, наглый мудак в черезмерной обиде на всех и ни на кого конкретно, слишком много пьёт и портит всем вечер. Похоже, сегодня это он сам и он охотно принял на себя такую обязанность. Он выкашлял мокроту и смачно плюнул прямо на блестящий пол. Человек за соседним столом, в жёлтом камзоле с длинными полами, огляделся, едва-едва сложив надутые губы в крохотную язвительную усмешку. Трясучка наклонился к нему, всаживая острие ножа в полированную столешницу. - Что-то собрался мне сказать, ссаная куртка? - Человек побледнел и без звука повернулся обратно к друзьям. - Куча трусливых выродков, - пробурчал Трясучка в свой быстро пустеющий кубок, вполне отчётливо и громко, чтобы его услышали за тремя столами. - Ни единой кости в целом, блядь, стаде. Он представил, как бы этих хихикающих хлыщей воспринял Ищейка. Или Рудда Тридуба. Или Чёрный Доу. При этой мысли он злобно фыркнул, но быстро поперхнулся насмешкой. Если над кем и подшутили, то над ним самим. В конце концом именно он находился тут, положившись на их милость. Посреди них всех, без единого товарищеского локтя. Ну, так по крайней мере выглядело. Он угрюмо уставился в сторону главного стола, на почётном возвышении царившего над комнатой. Среди самых именитых гостей восседал Рогонт, скалясь по сторонам, будто он звезда, сияющая на ночном небе. Рядом сидела Монза. Трудно утверждать с трясучкиного места, особенно когда всё вокруг подсвечивалось злобой и перебором вина, но ему показалось, что он заметил, как она хохочет. Ей там хорошо, сомнений нет, без своего нагоняющего тоску одноглазого батрака. А он, Принц Промедления-то, смазливая сволочь. По крайней мере, с двумя глазами. Трясучке хотелось бы вскрыть его гладкую, подтянутую морду. Молотком, как Монза разбила голову Гоббы. Или просто кулаками. Руками раздавить. Сплющить до красных ошмётков. Он крепко, до дрожи стиснул нож, прокручивая в голове целый безумный рассказ, как бы он с ним поступил. Перебирал все кровавые подробности, тасуя их до тех пор, пока не стал от этого чувствовать себя настолько крутым мужиком, насколько возможно - и вот, Рогонт скулит о пощаде и ссытся под себя. Скручивал мысли в извращённые формы, где под конец Монза хочет его сильнее, чем даже раньше. И всё это время он не сводил с них двоих своего вздрагивающего, прищуренного глаза. Он изводил себя мыслью о том, что они хохочут над ним, хоть при этом и знал - всё это чепуха. Он недостаточно важен чтобы над ним смеялись, и от этого распалялся ещё сильнее. Всё ещё, как бы то ни было, цепляясь за свою гордость. Будто утопающий за слишком мелкую, чтобы удержать его на плаву корягу. Он - увечное позорище, после того как столько раз спасал ей жизнь? Столько раз не жалел свою? И после всех гадских ступенек, по которым карабкался на эту сучью гору. Неужто в итоге нельзя надеяться на нечто, получше издёвки? Он выдрал нож из дерева. Нож, что подарила ему Монза в первый день их встречи. Давно, когда у него было два глаза и далеко не такие окровавленные руки. Давно, когда он собрался оставить убийства в прошлом и стать хорошим человеком. Вряд ли он сможет вспомнить на что похоже то чувство.
* * *
Монза сидела мрачная и пьяная. В последнее время ей не очень-то хотелось есть, ещё меньше хотелось церемоний, и вовсе не хотелось жополизства, поэтому Рогонтов пир накануне гибели превратился в кошмар. Для пиров, церемоний и лести был Бенна. Здесь бы ему понравилось - хвастать, смеяться, обниматься с тутошним отребьем. Если бы он нашёл свободную минутку от заигрываний презирающих его людей, он бы наклонился к ней, и положил бы на руку успокаивающую ладонь, и шепнул бы на ушко что-нибудь, от чего бы она улыбнулась и воспряла. Лучшее же её достижение на сегодня - показывать зубы в рычащем оскале. Сволочная головная боль пульсировала, нисходя с той стороны, где сидят золотые монеты, и изящное позвякивание столовых приборов было равнозначно забиваемым в лоб гвоздям. Внутренности свело судорогой, похоже не прекращающейся с того момента, как она оставила на мельничном колесе утопленника Верного. Лучшее, на что она способна - не поворачиваться к Рогонту и не блевать... блевать и полностью заблевать его белый, отороченный золотом китель. Он подвинулся в её сторону с вежливым беспокойством. - Откуда столько уныния, генерал Муркатто? - Уныния? - Чтобы вымолвить слово ей пришлось проглотить подступившую желчь. - Армия Орсо на марше. Рогонт медленно повращал ножку бокала с вином. - Слыхали. При умелом содействии вашего старого наставника, Никомо Коски. Высматривая переправу, разведчики Тысячи Мечей уже достигли Холма Мензеса. - Значит больше отползать некуда. - Надо полагать - некуда. Мои славные замыслы вскоре сотрутся в пыль. Как часто и бывает с подобными замыслами. - Вы уверены, что ночь накануне вашей гибели лучшее время для празднества? - Послезавтра может быть уже слишком поздно. - Хех. - Верно подмечено. - Может быть, для вас свершится чудо. - Я никогда горячо не веровал в божественное вмешательство. - Нет? А зачем же тогда они? - Монза дёрнула головой в сторону скопления гурков, чуть ниже главного стола, одетых в жреческие белые мантии и ермолки. Герцог посмотрел на них. - О, их помощь лежит далеко за границей духовного. Это эмиссары пророка Кхалюля. Герцога Орсо поддерживает Союз, обеспечивают их банки. Я должен обзавестись собственными друзьями. А ведь даже император Гуркхула склоняется перед пророком. - Каждый кому-то служит, да? Ну что ж, император и пророк утешат друг друга, когда жрецы принесут им весть о вашей голове на пике. - Они быстро оклемаются. Стирия для них дело побочное. Уверен, они уже готовятся к следующей битве. - В бесконечной войне. - Она осушила бокал и со стуком плюхнула его обратно на стол. Может в Осприи и выжимают лучшее в мире вино, но ей почудился в нём вкус рвоты. Как и во всём прочем. Её жизнь соткана из тошноты. Тошноты и частого, болезненного поноса. Саднящих дёсен, ободранного языка, ноющих зубов, щиплющей задницы. Лошадинолицый слуга в напомаженном парике выплыл из-за её плеча и обрушил в пустой кубок водопад вина, как будто вычурное переворачивание бутылки высоко над её головой улучшает его вкус. С непринуждённостью, доведённой до совершенства, слуга отступил назад. В конце концов, в Осприи отступление - национальное блюдо. От последней затяжки лишь перестали трястись её руки, ничего более. Поэтому она молила, чтобы бездумное, похабное, вырубающее пьяное забытье своими превосходящими силами набросилось и уничтожило отчаяние. Она блуждала глазами по самым богатым, самым никчемным гражданам Осприи. Приглядеться, как следует – банкет дошёл до края визгливой истерии. Чересчур много пьют. Чересчур быстро говорят. Чересчур громко хохочут. Ничто так не сбивает планку как надвигающееся неотвратимое уничтожение. Одно утешенье от грядущего разгрома Рогонта состоит в том, что вместе с ним лишится всего изрядное число этих придурков. - Вы уверены, что мне надо здесь присутствовать? - пробурчала она. - Ну, кто-то же должен. - Рогонт зыркнул вбок на сущую девчонку, графиню Котарду Аффойскую. Без особого воодушевления. - Доблестная Лига Восьми, похоже стала Лигой Двух. - Он придвинулся ближе. - И, чтобы быть полностью искренним, я гадаю, а что если для меня ещё не слишком поздно из неё выйти. Печальная истина состоит в том, что у меня иссякли почётные гости. - Выходит, я укрепляю ваш увядший авторитет в качестве пугала? - Совершенно верно. Вдобавок, весьма очаровательного. А все эти россказни о моём увядании, всего лишь непристойные сплетни, я вас уверяю. - Монза не нашла в себе сил даже на то, чтобы рассердиться, не говоря уже о развеселиться, и лишь утомлённо фыркнула.- Вам надо что-нибудь съесть. - Он указал вилкой на её нетронутую тарелку. - Вы выглядите исхудавшей. - Меня мутит. - А ещё правая рука так болит, что она едва ли удержит нож. - Меня постоянно мутит. - Серьёзно? Что-нибудь съели? - Рогонт вилкой отправил в рот мясо, со всем смаком человека, которому осталось протянуть от силы неделю. - Или что-нибудь сделали? - Может это просто из-за общества. - Я бы совсем не удивился. Моя тётя Сефелина постоянно перечила мне. Она была весьма склонной к тошноте дамой. Вы в некотором смысле напоминаете мне её. Острый ум, великие задатки, железная воля, но желудок слабее, чем можно было ожидать. - Простите за разочарование. - Известно мёртвым, ей хватает и разочарований в самой себе. - Разочарование? О, в точности наоборот, уверяю вас. Никто не сотворён из камня, такие уж мы, так? Ещё бы не так. Монза набрала в рот побольше вина и насупилась на кубок. Год назад к Рогонту у неё не было ничего кроме презренья. Она помнила как они с Бенной и Верным издевались - что он за трус, что за вероломный союзник! А теперь Бенна мёртв, Верного она убила и прибежала искать убежища у Рогонта, как капризное дитя у богатого дядюшки. У дядюшки, который на этот раз не мог защитить даже самого себя. Её взгляд помимо желания притянуло к концу длинного стола справа, где в одиночестве сидел Трясучка. Жестокая правда, что её от него тошнило. Просто стоять рядом с ним требовало усилий, не то, что к нему прикоснуться. И дело было далеко не только в уродстве его изувеченного лица. Она с лихвой навидалась уродств, и натворила сама тоже с лихвой, и без проблем сумела бы притворяться, что её это не напрягает. Дело было в молчании - а ведь прежде его невозможно было заткнуть. Их разделило чересчур много долгов, уплатить которые ей было не под силу. Она смотрела на скособоченный, мёртвый глаз и вспоминала его шёпот: такой была бы ты. И она знала, что была бы. Когда они разговаривали, он больше не произносил речей ни о правильных поступках, ни о том, чтобы начать новую жизнь. Может ей стоило наслаждаться победой своих доводов. Она над ними крепко потрудилась. Но все её мысли были лишь о том, что ей достался человек идущий дорогой добра, а она каким-то образом взяла и превратила его в стремящееся ко злу создание. Она не только прогнила сама, но и портила всё, к чему прикасалась. От Трясучки ей худо, и само осознание омерзения вместо положенной благодарности, ещё более усиливало дурноту. - Я напрасно трачу время, - прошелестела она, главным образом своему бокалу, нежели кому-то ещё. Рогонот вздохнул. – Как все мы. Просто тянем убогие дни до бесславной смерти, стараясь, чтобы та пришла в наименее ужасном обличье. - Мне пора уходить. - Она попыталась сложить перчаточную руку в кулак, но на этот раз боль лишь ослабила её. - Найти способ... Найти способ разделаться с Орсо. - Но она так устала, что с трудом нашла в себе силы это вымолвить. - Месть? В самом деле? - Месть. - Если вы оставите меня, я стану сокрушаться. У неё вряд ли бы вышло заставить себя потрудиться следить за речью. - За каким чёртом я вам вообще сдалась? - Вы, мне сдались? - Улыбка Рогонта на мгновение слетела. – Мне больше нельзя уползать, Монцкарро. Скоро, возможно завтра, настанет великая битва. Решающая в судьбе Стирии. Что может быть ценнее совета одного из величайших стирийских воинов? - Погляжу, найду ли я такого для вас, - пробормотала она. - И у вас много друзей. - У меня? - Никто из ныне живых не шёл ей на ум. - Простонародье Талинса всё также вас любит. - Он вскинул брови на присутствующих. Некоторые всё также недружелюбно сверлили её взглядами. - Конечно, здесь вы не столь популярны, но это только подтверждает правило. Злодей одним - герой другим, как-то так. - В Талинсе меня считают погибшей, да и вообще им глубоко побоку, - и навряд ли не побоку ей самой. - Напротив, мои агенты трудятся над выработкой чёткой гражданской позиции на случай вашего триумфального оживления. Расклеенные на каждом перекрёстке листовки опровергают версию герцога Орсо, обвиняют его в покушении, и гласят о вашем неминуемом возвращении. Народу глубоко не по боку, поверьте, в них кипит та бездонная страсть, что простонародье порой питает к великим личностям, которых они никогда не видели и не увидят. На худой конец всё это настроит их против Орсо в дальнейшем и создаст ему трудности у себя дома. - Угу, политика? - Она опустошила бокал. - Хилые подвижки-то, когда у ваших ворот война. - Все мы стараемся продвинуться настолько, насколько можем. Но и на войне и в политике вы по-прежнему котируетесь, вас хотят заполучить. - Его улыбка вернулась обратно, шире чем когда бы то ни было. - Вдобавок, разве мужчине нужна дополнительная причина, чтобы держать под рукой прекрасную и обаятельную женщину? Она угрюмо скосила глаза. - Отъебитесь. - Когда прижмёт, так и сделаю. - Он прямо взглянул на неё. - Но лучше бы мне кто-нибудь помог.
* * *
- Вы выглядите почти также злобно, как я себя чувствую. - А? -Трясучка отвёл ненавидящий взгляд от счастливой парочки. - А-а. - С ним разговаривала женщина. - О. - Она смотрелась очень здорово, настолько, что казалось её окружает сияние. Тут он заметил, что сияние окружает все предметы. Он нажрался в говно. Всё же она, казалось, отличалась от остальных. Ожерелье красных камней на длинной шее, белое, свободно надетое платье, подобно тем, что носили в Вестпорте чёрные женщины, хотя сама она бледнее снега. В том, как раскованно она стояла, не было ничего натянуто-неискреннего. А в улыбке было что-то открытое. На мгновение он чуть не улыбнулся вместе с ней. Первый раз за всё это время. - Здесь есть свободное место? - Она говорила по-стирийски с акцентом Союза. Чужая, как и он. - Вы хотите присесть... со мной? - Почему нет, вы что, разносчик чумы? - С моим везеньем - не удивлюсь. - Он повернул к ней левую сторону лица. – Хотя, отвадить от меня людей и его хватает. - Её глаза переместились туда, затем обратно и улыбка даже не дрогнула. - У каждого из нас свои шрамы. У кого-то снаружи, у кого-то... - Те, что внутри, всё ж далеко не так отвращают чужие взгляды, да? - Как оказалось, эти взгляды чересчур переоценивают. Трясучка медленно оглядел её сверху донизу и ему понравилось. - Вам легко говорить, вам их девать некуда. - Умеете себя вести. - Оглядев зал, она разочарованно выдохнула. - Уже не чаяла отыскать хоть что-то подобное среди этой толпы. Клянусь, вы наверняка здесь единственный честный человек. - Особо на это не рассчитывайте. - Хотя сам уже широко ухмылялся. Покадриться с миловидной женщиной неплохо в любое время. У него есть гордость. Она протянула ему руку, и он заморгал, глядя на неё. - Мне поцеловать, да? - Если хотите. Она не растает. Она была мягкой и гладкой. Ничего общего с рукой Монзы - жилистой, выгоревшей, мозолистой, как у какого-нибудь названного. А уж с другой рукой, в перчатке, перекрученной как крапивный корень, общего и того меньше. Трясучка прижался губами к тыльной стороне ладони, обоняя лёгкий запах духов. Похоже на цветы и ещё что-то, от чего дыхание режет горло. - Я, у-у... Коль Трясучка. - Я знаю. - Знаете? - Мы виделись, хотя и кратко. Моё имя Карлотта дан Эйдер. - Эйдер? - Он потратил несколько мгновений, сопоставляя. Полумельком пролетевшее во мгле лицо. Женщина в красном пальто, в Сипани. Любовница принца Арио. - Вы та, которую Монза... - Избила, угрожала, сломала и оставила подыхать? Тогда видимо это я. - Она хмуро поглядела на главный стол. - Монза, вот как? Даже не просто по имени, но по его ласкательному уменьшению. Вы с ней должны быть очень близки. - Вполне близки. - Никак не настолько близки как тогда в Виссерине. Перед тем как у него отняли глаз. - И всё же она восседает там наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы сидите тут внизу в замешательстве среди жалких нахлебников. Будто прознала его мысли. Внутри снова всколыхнулся гнев, и он попытался направить разговор в другую сторону. - Что привело вас сюда? - После побоища в Сипани у меня не оставалось выбора. Герцог Орсо несомненно пообещал изрядную награду за мою голову. Последние три месяца я провела, ожидая от каждого прохожего удара ножом, яда, удавки или чего похуже. - Хех. Такое чувство мне знакомо. - Тогда примите моё сочувствие. - Известно мёртвым, оно бы мне не помешало. - Так или иначе, на моё можете рассчитывать. Разве вы не такая же простая фишка в этой подлой мелочной игре, как и я? И потеряли ещё больше моего. Ваш глаз. Ваше лицо. Вроде бы она и не двигалась, а всё равно как-то приближалась. Трясучка ссутулил плечи. - Пожалуй. - С герцогом Рогонтом мы знакомы давно. Не самый надёжный мужчина, хотя, без сомнений симпатичный. - Пожалуй, - сумел проскрежетать он. - Мне хочешь, не хочешь - пришлось не глядя броситься в пропасть - отдаваясь ему на милость. Жёсткое приземление, но всё-таки какая-то временная поддержка. Хотя, кажется, он завёл новую прихоть. - Монзу? - Никак не способствовало то, что он всю ночь думал то же самое. - Она не такая. Карлотта дан Эйдер неверяще фыркнула. - Правда? Не коварная лживая душегубка, которая использует всё и вся чтобы добиться своего? Она не предавала Никомо Коску и не отнимала его кресло? Почему, по-вашему, герцог Орсо пытался её убить? Потому, что на этот раз она собиралась отнять уже его собственное кресло. - От выпитого он здорово отупел и не мог придумать в ответ ни единого возражения. - Почему бы не воспользоваться Рогонтом в своих целях? Или она влюблена в кого-то другого? - Нет, - прорычал он. - Ладно... откуда мне знать... блядь, нет же! Ты всё извратила! Она коснулась бледной груди ладонью. - Это я всё извратила? Поэтому-то её и прозвали Талинской Змеёй! Змея никого не любит, кроме себя! - Ты сейчас скажешь всё, что угодно. Она тобою пользовалась в Сипани. Ты её ненавидишь! - Согласна, я не оросила бы слезами её труп. Всадивший в неё клинок получил бы мою признательность и ещё много чего в придачу. Но это не делает меня лгуньей. - Она шептала на полпути к его уху. - Монцкарро Муркатто, Мясник Каприла? Они там детей убивали. - Он почти чувствовал на себе её дыхание, от того что она так близко покалывало кожу, похоть и злость свирепо сплелись воедино. - Убивали! Посреди улиц! Она даже собственному брату изменяла, я слышала... - А? – Хотел бы Трясучка выпить сегодня поменьше - зал начал понемногу вращаться. - Ты не знаешь? - Знаю что? - в него вползала непривычная смесь любопытства, страха и омерзения. Эйдер положила руку на его предплечье, вполне близко, чтобы он почуял очередной отголосок аромата духов - сладкий, дурманящий, тошнотворный. - Они с братом были любовники. - Она протяжно промурлыкала последнее слово. - Чего? - Его исполосованную щеку жгло как от пощёчины. - Любовники. Они вместе спали, как муж и жена. Друг с другом трахались. Здесь нет никаких секретов. Спроси любого. Спроси её. Трясучка обнаружил, что едва ли может вдохнуть. Он уже должен был понять. Некоторые вещи, что сбивали его с толку тогда, сейчас обрели смысл. Может быть, он уже понимал. Но всё равно почувствовал себя обманутым. Преданным. Жертвой насмешки. Будто рыбу руками вытащили из ручья и положили задыхаться. Ярость вскипела в нём так горячо, что вряд ли он смог бы сдержаться. - Заткни поганое ебло! - Он отбросил руку Эйдер. - Думаешь, я не понимаю, что ты меня подстрекаешь? - Он как-то поднялся с лавки, вставая над ней, вокруг качался чертог. Расплывались огоньки и колебались лица. - Держш меня за дуру, жнщина? Т, ни вчто меня не ставишь? Вместо того, чтобы отпрянуть назад, та двинулась вперёд, почти толкая его. Глаза огромные - по виду прямо тарелки. - Я? Не для меня ты собою жертвовал! Разве я тебя отшила? Разве я та, кто ни во что тебя не ставит? Трясучкино лицо горело. Кровь ломилась в череп, так сильно, что грозила вытолкать наружу глаз. Спасало то, что его уже выжгли. Он сдавленно тявкнул, глотку перекрыло яростью. Он нетвёрдо шагнул назад, раз уж либо так - либо задушить её, пошатнулся прямо в слугу, вышибая серебряный поднос из его рук, опрокидывая стаканы, рассаживая бутылки, разбрызгивая вино. - Сэр, я скромно прошу... Трясучкин левый кулак мясисто въехал в его рёбра и скрутил его набок, правый хрустнул в лицо, перед тем как тот упал. Слуга ударился о стену и распростёрся на осколках своих бутылок. На трясучкином кулаке кровь. Кровь и белая заноза между пальцев. Обломок зуба. Что ему больше всего хотелось, встать на колени над этой мразью, обхватить его голову руками и крушить её о прекрасный резной орнамент на стене, пока не полезут мозги. И он почти что принялся за дело. Но заставил себя повернуться. Заставил себя повернуться и сбивчиво побрести прочь.
* * *
Время ползло. Монза лежала на боку, спиной к Трясучке, на самом краю постели. Выдерживая как можно большее пространство меж ними, чтобы только не скатиться на пол. Сквозь шторы уже протиснулись первые следы рассвета, делая комнату грязно-серой. Хотелось блевать. Вино выветривалось и оставляло её ещё более беспомощной и вымотанной, чем обычно. Ты надеешься, что нахлынувшей волной смоет прибрежный сор, но та просто рассасывается обратно, оставляя после себя скопление дохлой рыбы. Она пыталась представить, что сказал бы Бенна. Что бы он сделал, чтобы ей стало лучше. Но ей больше неудавалось вспомнить звучание его голоса. Он угасал в прошлом, забирая с собой всё лучшее, что было в ней. Она представляла его мальчишкой, в давние времена - маленьким, больным и беспомощным. Она представляла его мужчиной, смеющимся, скачущим на гору, направляясь в Фонтезармо. По-прежнему нуждающимся в её заботе. Она знала цвет его глаз. Знала, что от частых улыбок в их уголках сидят морщинки. Но увидеть его улыбку не получалось. Вместо неё во всех кровавых подробностях к ней подступили лица. Это были те пятеро, кого она убила. Гобба, заплетаясь, раздувшимися перебитыми ладонями щупал удавку Дружелюбного. Мофис, трепыхающийся на спине как кукла, булькал розовой пеной. Арио хватался руками за шею, пока из него струилась чёрная кровь. Ганмарк с окаянной ухмылкой, пронзённый в спину непомерным мечом Столикуса. Верный, тот кто был не хуже её, болтался на колесе, с утопленника стекала вода. Лица пятерых убитых ею и двоих живых. Юный живчик Фоскар, пока ещё едва ли стал мужчиной. И, конечно же, Орсо. Великий герцог Орсо, который любил её, как родную дочь. Монза, Монза, что бы я без тебя делал... Она рванула одеяло и скинула с постели вспотевшие ноги, натянула штаны. Её колотило, хотя в комнате было очень жарко. В голове стучало недовыветрившееся вино. - Что ты делаешь? - раздалось карканье Трясучки. - Надо курнуть. - Пальцы так погано тряслись, что неясно, удастся ли ей зажечь лампу. - Ты не задумывалась, может, стоит курить поменьше? - Задумывалась. - Она неловко откупоривала банку с шелухой, морщилась, шевеля сломанными пальцами. - Решила наоборот. - Сейчас середина ночи. - Тогда спи давай. - Хуёвая привычка. - Он сел на свою сторону кровати, обратив к ней широкую спину и повернув голову так, что можно было увидеть насупленный уголок целого глаза. - И то правда. Наверно вместо этого стоит начать вышибать слугам зубы. - Она взялась за нож и начала заколачивать шелуху в чашечку трубки, рассыпая мелкую пыль. – К твоему сведению, Рогонт от тебя не в особом восторге. - Не так давно, насколько помню, ты была не в особом восторге от него. Однако, сдаётся мне, твоё отношение к людям - куда ветер, туда дым. У неё раскалывалась башка. Она не испытывала ни малейшего желания разговаривать с ним, а тем более ругаться. Но в такие времена люди ранят друг друга гораздо глубже. - Что тебя грызёт? - повысила голос она, всё зная наперёд и не желая ничего о том слышать. - А ты-то как считаешь? - Знаешь что, у меня и своих проблем полно. - Ты меня бросаешь, вот что! Она не прочь ухватиться за такую возможность. - Бросаю? - Вечером! Оставила меня внизу с мудачьём, а сама уселась как госпожа с Глистоползучим Герцогом. - Ты чё думаешь, это я, блядь, распоряжаюсь, где кто сидит? - презрительно выругалась она. - Он засунул меня туда, чтобы самому красиво смотреться, только и всего. Наступило молчание. Он отвернул голову, сутуля плечи. - Что-ж. По-моему там, где нужно красиво смотреться, от меня в последнее время толку мало. Её передёрнуло - от неловкости и досады. - Рогонт может помочь. Только и всего. Там, снаружи стоит Фоскар с армией Орсо. Там, снаружи Фоскар... - И он умрёт любой ценой. - Всё мстишь? - Они убили моего брата. Не тебе мне это объяснять. Ты знаешь, каково мне. - Нет. Не знаю. Она нахмурилась. - А как же твой брат? Помнишь, ты сказал что его убил Девять Смертей? Я думала... - Я ненавидел его. Моего пидараса-братца. Люди звали его новым Скарлингом, но он был сучьей мразью. Учил меня лазить по деревьям, ловить рыбу, теребил за подбородок - пока отец был неподалёку. Когда уходил - он избивал меня ногами, пока я едва не переставал дышать. И твердил - я убил нашу мать. А всё что я сделал плохого, это родился. - Его глухой голос выцвел, в нём не осталось злобы. - Когда я услышал, как он сдох, мне хотелось ликовать, однако взамен я плакал, потому что все остальные плакали. Я поклялся отомстить убийце и всё такое, ну, есть же правила, которым надо следовать, правда? Я не собирался вести себя недостойно. Но когда я узнал, что Девять Смертей прибил башку моего сволочного брата гвоздями, я не понимал, ненавижу ли я того человека за сам поступок или ненавижу его за то, что он украл у меня мой шанс, а может вообще хочу расцеловать его из благодарности, типа как ты расцеловала бы... брата, наверно... На мгновение она была готова встать, подойти к нему и положить руку на плечо. Затем его глаз повернулся к ней, холодный и сузившийся. - Да ведь ты пожалуй и так всё об этом знаешь. Как целовать своего брата. Кровь внезапно гулко ударила по глазам, так сильно, как никогда раньше. - Кем был мне брат - моё, ёб твою мать, дело! - Она осознала, что замахивается ножом и швырнула его на стол. - Привычкой обсуждать себя я не страдаю. И не собираюсь начинать с человеком, который на меня работает! - Значит вот кто я для тебя? - Кем же ещё тебе быть? - После того, что я для тебя сделал? После всего, что я потерял? Она вздрагивала, руки тряслись ещё сильнее. - За хорошую плату, разве нет? - Плату? - Он наклонился в её сторону, показывая на своё лицо. И почём мой глаз, злоебучая ты проблядь? Она сдавленно рыкнула, сорвалась с кресла, схватила лампу, повернулась к нему спиной и двинулась к балконной двери. - Ты куда? - Его голос внезапно стал вкрадчивым, будто бы он понял, что зашёл слишком далеко. - Проветриться от твоей жалости к себе, скотина, пока меня не стошнило! - Она рванула настеж дверь и шагнула на холод. - Монза... - Он, резко утихнув, сидел на кровати с выражением глубочайшей печали на лице. По крайней мере, на действующей его половине. Сломленный. Безнадёжный. Отчаявшийся. Поддельный глаз съехал и смотрел вбок. Северянин выглядел, будто вот-вот заплачет, припадёт к ней, станет молить о прощении. Она захлопнула дверь. У неё есть предлог. Отвернуться от него и испытать временное чувство вины предпочтительнее бесконечной вины его лицезрения. Гораздо, гораздо предпочтительнее. Вид с балкона запросто мог числиться среди самых захватывающих в мире. Вниз обрывалась Осприя, сумасшедший лабиринт полосатых медных крыш, каждый из четырёх городских ярусов обнесён собственными укреплениями - стенами и башнями. За ними тесно сгрудились высокие строения старого, белесого камня - с узкими окнами, пронизанные чёрным мрамором, бок о бок втиснутые в круто поднимающиеся улицы, изогнутые переулки с тысячами ступеней, глубокие и тёмные как ущелья горных потоков. Несколько ранних огней в рассыпку светили из окон, мерцающие точки факелов часовых передвигались по стенам. А за стенами долина Сульвы тонула в тени гор, на её дне можно было заметить лишь смутный отблеск реки. С той стороны, на макушке высочайшего холма, вырисовывавшегося на фоне неба, вроде бы заметны булавочные острия огней. Наверное лагерные костры Тысячи Мечей. Людям с боязнью высоты здесь не место. Но у Монзы на уме другое. Единственное, что было важным - сделать так, чтобы не осталось ничего важного, и как можно скорее. Она присела на корточки в самый тёмный угол, ревностно съёжилась над лампой и трубкой, словно замерзающий насмерть над последним языком пламени. Зажала в зубах мундштук, приподняла дрожащими руками звякнувшую крышечку, подалась вперёд... Внезапный порыв ветра налетел, завихрился в углу, хлестнул по глазам немытыми волосами. Пламя всколыхнулось и исчезло. Она не двигалась, продрогшая, уставившись на лампу - сперва в недомогании растерянности, а затем неверяще покрывшись потом. Её лицо обмякло от ужаса, когда в шумящей голове ощупью выстроились последствия. Нет огня. Нет курева. Нет пути назад. Она распрямилась, сделала шаг навстречу перилам и изо всех сил запустила лампой в город. Наклонила голову набок, делая глубочайший из всех вдохов, обхватила перила, качнулась вперёд и заорала во всю ширь лёгких. Криком выпуская наружу ненависть к лампе, что падала вниз, к ветру, что задул её, к городу, что раскинулся под ней, к долине за его пределами, к целому миру и к каждому в нём. Вдали, гневное солнце начало выползать из-за гор, окрашивая кровью небеса вокруг темнеющих склонов.
Хватит отползать
Коска стоял перед зеркалом, в последний раз наводя лоск, поправляя чудный кружевной воротник, поворачивая все пять перстней так, чтобы драгоценные камни безукоризненно торчали наружу, укладывая каждый волосок бороды, так как ему нравилось. Чтобы полностью подготовиться у него ушёл час и ещё половина - по расчётам Дружелюбного. Двенадцать проходов бритвой по точильной ленте. Тридцать одно сбривающее щетину движение. Одна крошечная царапка под скулой. Тринадцать щипков пинцета, удаляя волосы из носа. Сорок пять пуговиц застёгнуто. Четыре пары коклюшек. Восемнадцать затянутых ремешков и закреплённых пряжек. - И-и, всё готово. Мастер Дружелюбный, я собираюсь назначить тебя на должность первого бригадного сержанта. - Я ничего не знаю о войне. – Ничего, кроме того, что она - безумие, и полностью вышибает его изо всех рамок. - Тебе и не надо ничего знать. Твоей обязанностью будет держаться ко мне вплотную, хранить зловещее молчание, поддерживать меня и при необходимости следовать моим приказам, а прежде всего, присматривать за нашими спинами. Мир полон коварства, друг мой! Плюс некоторые задания по случаю. Порой - подсчитывать суммы выданных и полученных денег, переписывать численный состав, оружие и всякие мелочи в нашем распоряжении... Всё буквально совпадало с тем, что Дружелюбный делал для Саджаама. В Безопасности и снаружи. - Это я умею. - Лучше любого ныне живущего, не сомневаюсь! Не приступишь ли, начав с застёгивания для меня этой пряжки? Проклятые оружейники. Клянусь, они его туда засунули только чтобы меня взбесить. - Он ткнул большим пальцем в боковой ремешок позолоченной кирасы, вытянувшись, втянув живот и не дыша, пока Дружелюбный его затягивал. - Спасибо, друг незыблемый, ты глыба! Якорь! Стержень вкруг чего в безумии вращаюсь я. Что бы я без тебя делал? Дружелюбный не понял вопроса. - То же самое. - Нет, нет. Не то же. Пусть мы знакомы не долго, я ощущаю... взаимопонимание меж нами. Связь. Мы так похожи, ты и я! Дружелюбного порой пугало каждое слово, которое ему приходилось произносить, каждый новый человек и каждое новое место. Лишь благодаря счёту всех и вся он, ломая когти, доползал из утра до ночи. Коска, прямая противоположность, без усилий плыл сквозь жизнь как листик на ветру. Его манера говорить, улыбаться, смеяться и порождать то же самое у других, казалась Дружелюбному таким же несомненным волшебством, как и зрелище образовывающейся из ниоткуда гурчанки Ишри. - Мы не похожи вообще никак. - Ты совершенно верно уловил мою мысль! Мы полная противоположность, как земля и воздух, но у нас обоих... чего-то нет... того, что даровано другим. Какой-то детали механизма, который делает человека пригодным для общества. При этом у нас с тобой не хватает разных зубцов на валу. Настолько разных, что вместе мы можем составить, говоря между нами, неплохую личность. - Единое целое из двух половинок. - И даже выдающееся целое! Я никогда не был надёжным товарищем - нет, нет, не пытайся отрицать. - Дружелюбный не пытался. - Но ты, мой друг, постоянен, ясномыслящ, прям. Твоей... честности хватит... чтобы и я стал более честным. - Я провёл в тюрьме большую часть жизни. - Не сомневаюсь что среди особо опасных стирийских заключённых честность в ходу куда более чем у всех судей на континенте. - Коска шлёпнул Дружелюбного по плечу. - Честных людей так мало что их часто принимают за преступников, бунтовщиков, безумцев. Да в чём же заключались твои преступления, кроме как в отличии ото всех? - Вначале разбой, и я отсидел семь лет. Когда меня снова поймали, на мне было сорок две статьи, в том числе четырнадцать убийств. Коска вскинул бровь. - Но был ли ты в самом деле виновен? - Да. Тот на мгновение нахмурился, затем отмахнулся. - Никто не совершенен. Давай оставим прошлое позади. - Он в последний раз щелчком поправил перо и нахлобучил на голову шляпу под несуразно щёгольским углом. - Как я выгляжу? Чёрные сапоги по колено с острыми мысами и приделанными золотыми шпорами в виде бычьих голов. Кираса воронёной стали с золотым узором. Чёрные бархатные рукава со вставками из жёлтого шёлка, манжеты сипанийского кружева свисали с запястий. Меч с пышным золочёным плетением и кинжал ему под стать, на нелепо низкой перевязи. Огроменная шляпа, чьё жёлтое перо грозило зацепиться за потолок. - Как съехавший на военной одежде сутенёр. Коска разверз лучезарную ухмылку. - В точности такого вида я и добивался! Итак, за дело, сержант Дружелюбный! - Он выступил вперёд, откинул полог шатра и вышел под яркое солнце. Дружелюбный держался вплотную к нему. Теперь это его работа.
* * *
В тот миг, когда он ступил на большой бочонок, грянули аплодисменты. Он приказал присутствовать на его выступлении каждому командиру Тысячи Мечей, и конечно все они здесь; хлопают, ухают, подбадривают и свистят в полную меру своих способностей. Впереди капитаны, дальше за ними сгрудились лейтенанты, в тылу роились прапорщики. В большинстве воинских соединений здесь должны находиться самые лучшие и выдающиеся, самые молодые и высокородные, самые отважные и возвышенные. Но это - бригада наёмников, и они - всё с точностью до наоборот. Самые долгослужащие, самые погрязшие в пороке, самые коварные перебежчики, самые опытные мародёры и самые быстрые удиральщики. Люди с наименьшим числом иллюзий и с наибольшим - предательств за душой. Другими словами, как раз те, на кого Коска и опирался. Сезария, Виктус и Эндике стали в ряд подле бочонка, все трое тихонько хлопали - крупнейшие и отвратительнейшие подлецы из всех. - Нет, нет! Нет, нет! Вы, ребята, оказываете мне слишком большую честь! Своим восторгом и вниманием вы меня застесняли! - И он взмахами усмирил низкопоклонство, низведя его до выжидательной тишины. Сбор порезанных, угреватых, загорелых и нездоровых лиц, изготовившись, обратился к нему. Алчно, как бандитская шайка. Ею они и были. - Отважные воины Тысячи Мечей! - звенел тёплым утром его голос. - Что ж, давайте лучше скажем, отважные мужчины Тысячи Мечей. Ладно, просто скажем - люди! - Посыпался смех, возгласы одобрения. - Парни, мой уклад всем вам известен! Кое-кто из вас сражался со мной бок о бок... ну или впереди меня, уж точно. - Смех усилился. - Остальные знают мою... безупречную репутацию. - И снова. - Вам всем известно, что я, прежде всего, один из вас. Да, солдат! Конечно, боец! Но такой, который первым делом вложит своё оружие в ножны. - И, слегка кашлянув, он поправил ширинку. - А уж вторым обнажает сталь! - И он шлёпнул по рукояти меча, распространяя волну веселья. - Да не посмеет никто заявить, будто мы не бывалые мастера и подмастерья славного ратного дела! Никак не меньше всяких собачонок у сапог какого-нибудь лорда! Мужи, сильные телом! - И он хлопнул по громадной лапе Сезарии. - Мужи, с острым чутьём! - И он указал на немытую голову Эндике. - Мужи, жаждущие славы! - Он мотнул пальцем в сторону Виктуса. - Да не посмеет никто заявить, будто мы не идём на риск, преисполнившись отваги ради вознаграждения! И да будет риск как можно более скромным, а вознаграждение как можно более щедрым! - Очередной вал одобрения. - Вашему работодателю, юному принцу Фоскару, не терпелось отправить вас через нижний брод сойтись с главными силами врага в решающей битве... - Тревожное молчание. - Но я сказал - нет! Несмотря на то, что вам заплатили, что б вы сражались, сообщил ему я, оплата для вас намного увлекательнее сражений! - Восторженные крики. - Таким образом, мы намочим сапоги выше по течению, при значительно более лёгком сопротивлении! И что бы ни случилось сегодня, каким бы ни показался вам расклад, вы всегда можете положиться на то, что я держу все ваши... помыслы близко к своему сердцу! - И он щёлкнул пальцами к ещё более громкому восторгу. - Не стану оскорблять вас, взывая к отваге, стойкости, верности и чести! Я отлично знаю, что вы и так обладаете всеми этими качествами в превосходной степени. - Всеобщий гогот. - Итак, по ротам, офицеры Тысячи Мечей и ждать моей команды! Да пребудет со мной и с вами госпожа Удача! В конце концов, её влечёт к тем, кто её не заслужил! Да встретим мы ночную тьму победителями! Уцелевшими! И главное - богатыми! Сокрушительный шквал оваций. Щиты и мечи, кольчуги и латный доспех, кулаки в боевых перчатках потрясали в воздухе. - Коска! - Никомо Коска! - Генерал-капитан! С улыбкой он спрыгнул с бочонка, когда офицеры начали рассасываться. С ними отправились Сезария и Виктус, готовить свои полки - или свои шайки подхалимов, воров и бандитов - к бою. Коска прогулялся до бровки холма, перед ним открылась живописная долина, клочья туманных облаков цеплялись за ложбины по её бокам. Осприя высокомерно взирала вниз со своей горы, при свете дня прекраснее, чем когда-либо, вся из кремовых оттенков камня, окаймлённого сине-чёрной кладкой. Медные крыши подёрнулись бледной патиной от старости, либо, на нескольких только что отремонтированных строениях, ярко сверкали в утреннем свете. - Милая речь, - заметил Эндике. - Для тех, кому по душе речи. - Спасибо, уважил. Например, мне. - Ты всё ещё не утратил дар убеждать. - Ах, друг мой, ты повидал, как приходят и исчезают генерал-капитаны. Тебе отлично известна та счастливая пора, сразу после того, как человека возведут в командирское звание, во время которой он в глазах своих людей не может ни сказать, ни совершить ничего дурного. Как сразу же после свадьбы муж в глазах новоиспечённой жены. Увы, эта пора недолго длится. Сазайн, я сам, Муркатто, злополучный Верный Карпи. Наши приливы с разной скоростью сменялись отливами, оставляя каждого из нас либо преданным, либо мёртвым. И вот снова мой черёд. Мне придётся потрудиться, чтобы заработать следующие аплодисменты. Эндике оскалился зубастой ухмылкой. - Ты всегда умеешь воззвать к благородной цели. - Ха! - Коска опустился в генерал-капитанское кресло, в пёстрой тени раскидистой оливы с чудесным видом на сверкающие броды. - Ненавижу сраные цели! Поводы и отговорки, да и только. Ни разу не встречал столько невежества, насилия и злого своекорыстия, как в людских поступках, побуждаемых правым делом. - Он скосил глаза на восходящее солнце, бриллиантом сверкавшее в ярко голубом небе. - Чему мы без сомнений станем свидетелями в грядущие часы...
* * *
Рогонт обнажил клинок, приглушенно зазвенела сталь. - Вольный народ Осприи! Вольные люди Лиги Восьми! Великие соотечественники! Монза отвернулась и сплюнула. Речи. Лучше быстрее двигаться и сильнее бить, чем тратить время на разговоры об этом. Если бы она обнаружила, что у неё есть время на речь перед битвой, она бы сочла, что прозевала свой миг, откатилась назад и искала бы схватки в другой раз. Полагать, что его слова в силах что-то существенно изменить, способен только человек с раздутым собственным я. Поэтому не стало неожиданностью, что Рогонт хорошо проработал свою речь. - Вы идёте за мной уже долгое время! Долгое время вы ждали тот день, когда могли бы явить свой боевой пыл! Благодарю вас за терпение! Благодарю вас за храбрость! Благодарю вас за веру! - Он встал в стременах и поднял меч высоко к небу. - Сегодня наш бой! Он являл замечательное зрелище - никто не отрицал. Высокий, сильный и симпатичный, тёмные локоны топорщились на ветру. Доспехи инкрустированы сверкающими драгоценными камнями, сталь так ярко надраена, что на неё больно смотреть. Но и его люди тоже постарались. В центре тяжёлая пехота, в крепкой броне под лесом копий и широких мечей, зажатых в кольчужных кулаках. На щитах, голубых туниках, везде нашита осприйская белая башня. По флангам лёгкая пехота, все стоят напряжённо внимая, в клёпаном кожаном обмундировании, пики держат строго вертикально. Также и стрелки - арбалетчики в стальных касках, лучники в капюшонах. Далеко справа отдельный полк аффойцев слегка портил выверенную структуру разномастым оружием и немного покосившимися шеренгами, но всё равно отличная слаженность, чётче, чем у любой армии, которой когда-либо командовала Монза. И всё это до того, как она повернулась к кавалерии, выстроенной позади неё. Сверкающий строй под сенью самой внешней из стен Осприи. Каждый благороден происхожденьем и душой, кони в шлифованной сбруе, шлемы с налепленными плюмажами, наточены и готовы обагриться славой полосатые копья. Всё в целом будто бы вышло из скверной книжонки. Она высморкала сопли из самой переносицы и снова сплюнула. По её опыту, а опыта у неё хоть отбавляй, чистые люди впереди всех рвутся в бой и впереди всех начисто оттуда сваливают. Рогонт не отвлекался, врубив свой пыл до невиданных высот. - Сейчас мы стоим на поле битвы. Через годы люди скажут - здесь воевали герои! Здесь, скажут люди, решилась судьба Стирии! Здесь, друзья, тут, на нашей родной земле! Под взорами окон наших родных домов! У древних стен гордой Осприи! - Воодушевлённые крики, доносясь от рот, оглушали даже самых ближних к нему людей. Ей не верилось, что остальные способны расслышать хотя бы одно его слово. Не верилось, что большинство способно хотя бы его разглядеть. А те, что могли - ей не верилось, что взгляд на яркое пятнышко где-то вдалеке сильно укрепит их боевой дух. - Ваша судьба в ваших руках! - Их судьба была в руках Рогонта и он её разбазарил. Теперь она у Коски и Фоскара, и, похоже, обещается стать кровавой. - За свободу! - В лучшем случае за более привлекательную на вид тиранию. - За славу! - Доблестное местечко в грязи на дне реки. Рогонт свободной рукой дёрнул поводья и вздыбил своего орехового боевого жеребца, тот замолотил в воздухе передними копытами. Эффект лишь малость подпортила пара увесистых кизяков, которых угораздило вывалиться сзади в тот самый момент. Конь умчался мимо массированных шеренг пехоты, каждая рота приветствовала проезжающего Рогонта, вздымая в унисон копья и издавая рёв. Должно быть впечатляющее зрелище. Но Монза сто раз видела подобное прежде, и с печальным итогом. Хорошая речь не шибко компенсирует численное превосходство три к одному. Герцог Глистоползучий прорысил к ней и остальному штабу, тому самому скопищу хорошо разукрашенных и плохо подготовленных людей, которых она уже выставила дураками в банях Пуранти. Теперь вместо парадного плаца, они выстроились на битву. Однозначно, к ней они не потеплели. Однозначно, ей было наплевать. - Милая речь, - заметила она. - Для тех кому по душе речи. - Спасибо, уважила. - Рогонт развернул коня и подвёл его к ней. – Например, мне. - Ни за что бы не догадалась. Доспехи тоже ничего. - Подарок юной графини Котарды. - Кучка дам собралась наблюдать с верха склона в тени городских стен. Они сидели в дамских сёдлах, броско разодетые и искрящиеся камнями, словно собрались прийти на свадьбу, а не на бойню. Сама Котарда, молочно бледная в струящихся жёлтых шёлках, застенчиво помахала рукой, и Рогонт без особого усердия вернул жест. - Я думаю у её дяди на уме поженить нас. Если конечно, я переживу этот день. - Юная любовь. Моё сердце вспыхнуло. - Охлади свою чувствительную душу, она не в моём вкусе. Я люблю женщин, которые слегка... кусаются. Всё равно, доспехи отличные. Безучастный наблюдатель может запросто по ошибке принять меня за героя. - Хех. "Отчаяние печёт героев даже из прокисшего теста", писал Фаранс. Рогонт испустил тяжкий вздох. - У нас нет времени, чтобы данная буханка успела подняться. - А я думала все пересуды о ваших проблемах с поднятием - сплошь непристойные сплетни. - В одной из дам кружка графини Котарды было что-то знакомое. Одета проще остальных, изящная, с длинной шеей. Она повернула голову, а затем и лошадь, и поскакала вниз по склону в их сторону. Монзу пронзило головной болью и холодом узнавания. - Какого хрена она тут делает? - Карлотта дан Эйдер? Вы её знаете? - Я её знаю. - Если дать по морде в Сипани считается. - Старая... подруга. - Он так произнёс слово, что вложил в него куда большее. - Она приехала ко мне в смертельной опасности, умоляя о защите. Не представляю ситуации, в которой я смог бы ей отказать. - Если б она была уродиной? Рогонт пожал плечами, чуть слышно звякнув сталью. - Признаюсь добровольно, я в точности такой же простак, как все остальные. - Вы превосходите всех своей простотой, ваша светлость. - Эйдер подтолкнула лошадь к ним вплотную и изящно склонила голову. - А это кто здесь? Мясник Каприла! А я-то думала, что вы только воровка, шантажистка, убийца невинных и любительница инцеста! Теперь, похоже, вы ещё и солдат. - Карлотта дан Эйдер, вот так сюрприз! Я-то думала, нас ждёт битва, а теперь чудится запашок как в борделе. Что же это всё-таки? Эйдер вскинула бровь на многочисленные полки. - Судя по всем этим мечам, я думаю... первое? Но не мне опровергать ваше мнение специалиста. Я видела вас у Кардотти и вижу здесь - вам равно удобно одеваться и воином и шлюхой. - Как-то странно выходит? Я ношу шлюшечью одежду, а как шлюха ведёшь себя ты. - Взамен мне стоит наловчиться убивать детей? - Да хватит уже, довольно! - резко оборвал Рогонт. - Я что, обречён всегда попадать в окружение задиристых женщин? На случай если вы обе не заметили, мне тут ещё битву проигрывать. И для полного счастья не хватает, чтобы эта исчезающая дьяволица Ишри выскочила из задницы моего коня. Вы бы тогда составили трио, и меня бы хватил удар! Моя тётка Сефелина была такой же, всегда всем доказывала, что у неё самый большой хер в палате! Если вам нужно встать в позу, займитесь этим за городской стеной и оставьте меня переживать падение в одиночестве. Эйдер наклонила голову. - Ваша светлость, я не желаю навязываться. Я здесь лишь за тем, чтобы пожелать вам удачи. - Не горишь желанием поучаствовать в сражении? - огрызнулась на неё Монза. - О, есть и другие способы сражаться, кроме как кровавить грязь, Муркатто. - Она наклонилась в седле и прошипела. - Увидишь! - Ваша светлость! - Взбудораженный зов, вскоре подхватили другие, среди конников распространилось волнение. Один из офицеров Рогонта указывал за реку, в сторону хребта на другом конце долины. Там на фоне бледных небес возникло движение. Монза тронула коня в том направлении, вытаскивая позаимствованную подзорную трубу и просматривая местность до того хребта. Впереди шла цепь всадников. Эскорт, офицеры и знаменосцы высоко вздымали штандарты, белые флаги несли чёрный талинский крест, по краям красной и серебряной нитью вышиты названия битв. И навряд ли то, что она сама приложила руку к доброй доле побед, облегчало жизнь. Позади них продвигалась широкая колонна воинов, с копьями на плечах, твёрдо печатая шаг вдоль коричневой полосы Имперского тракта навстречу нижнему броду. Впереди идущий полк остановился и примерно за полмили от воды начал развёртывание. Другие колонны стекались с тракта, образуя боевой строй поперёк долины. Их замысел, судя по увиденному, не содержал ничего заумного. Но на их стороне численный перевес. Им нет нужды умничать. - Талинцы прибыли, - без надобности пробормотал Рогонт. Армия Орсо. Люди, с которыми она год назад в это же время воевала вместе. Вела их к победе в Светлом Бору. Люди, которыми командовал Ганмарк, пока на него не рухнул Столикус. Люди, которыми теперь командует Фоскар. Тот игривый юноша с пушком усов, кто смеялся с Бенной в садах Фонтезармо. Тот игривый юноша, которого она поклялась убить. Она закусила губу, пока перемещала подзорную трубу по пыльным передним рядам. Всё больше и больше солдат стекалось с холмов позади них. - На правом крыле полки Этрисани и Цезала, какие-то баолийцы на левом. - Идущие рваным строем люди в мехах и тяжёлых кольчугах, воины-дикари с гор и холмов дальнего востока Стирии. - Подавляющее большинство - регулярные войска герцога Орсо. Но где же, где, ваши соратники из Тысячи Мечей? Монза кивнула в сторону холма Мензеса, зелёного бугра испещрённого оливковыми рощами над верхним бродом. - Ставлю свою жизнь они там, за гребнем. Фоскар в полной мощи пересечёт нижний брод и не оставит вам выбора кроме как встретить его лицом к лицу. Как только вы ввяжетесь и увязнете, Тысяча Мечей, не встречая сопротивления, пересечёт верхний брод и ударит вам во фланг. - Весьма вероятно. Каков будет ваш совет? - Вам надо было вовремя подойти к Светлому Бору. Или к Мусселии. Или на Высокий Берег. - Увы, на те битвы я и тогда-то опоздал. А сейчас уж опаздываю и подавно. - Вам надо было нападать задолго до этого. Пойти на риск пока они двигались от Пуранти по Имперскому тракту. - Монза сурово оглядела долину, великое множество солдат по обеим берегам реки. - У вас меньше сил. - Но лучше позиция. - Ради неё вы отдали инициативу. Потеряли шанс на неожиданное нападение. Загнали себя в угол. Генералу в численном меньшинстве всегда желательно наступать. - Столикус? И стоило звать тебя в гости ради книжной премудрости. - Я своё дело знаю, Рогонт, в том числе и книги. - Моя грандиозная благодарность тебе и твоему приятелю Столикусу за объясненье моих провалов. Быть может, один из вас представит выкладку, как мне сейчас добиться успеха? Монза обвела взглядом местность, оценивая крутизну склонов, расстояние от холма Мензеса до верхнего брода, от верхнего брода до нижнего, от полосатых стен до реки. Позиция была хуже, чем казалась. У Рогонта слишком большой фронт обороны и недостаточно людей. - Всё что вам остаётся сейчас - очевидно. Ударьте по талинцам залпом всех лучников, пока те переправляются, затем всей пехотой, как только их первый ряд ступит на твёрдую землю. Придержите кавалерию, чтобы по крайней мере притормозить Тысячу Мечей, когда те объявятся. Надейтесь быстро разбить Фоскара, пока он не вышел из воды, затем повернитесь к наёмникам. Они не пойдут до конца, если увидят, что игра не в их пользу. Но вот разбить Фоскара... - Она смотрела, как чудовищный людской монолит образует строй во всю ширину брода, а Имперский тракт извергал всё новые присоединяющиеся к ним колонны. - Если б Орсо счёл, что у вас есть шанс, он бы поставил более опытного и менее ценного полководца. Фоскар превосходит вас числом более чем вдвое, и всё что ему нужно - продержаться. - Она оглядела склон. Гуркские жрецы уселись наблюдать за ходом битвы невдалеке от стирийских леди. В ярко белых на солнце мантиях, с мрачными тёмными лицами. - Если пророк пошлёт вам чудо, теперь самое время. - Увы, он послал лишь деньги. И слова участия. Монза фыркнула. - Чтобы сегодня выиграть слов участия вам маловато. - Нам маловато, - поправил он, - раз ты сражаешься вместе со мной. Кстати, а почему ты сражаешься вместе со мной? Потому что она слишком измученна и слишком больна, чтобы по-прежнему сражаться в одиночку. – Кажется, я не в силах устоять перед попавшими в беду красавчиками. Когда расклад был за вас, я дралась за Орсо. Вот такая вот я. - Вот такие вот мы оба. - Он сделал глубокий вдох и счастливо ухнул. - И какого хрена вы так довольны? - А что, надо пасть духом? - Рогонт улыбнулся ей, красивый и обречённый. Может одного без другого и не бывает. - Говоря начистоту, я в облегчении, что скоро всё решится, как бы не легли карты. Те из нас, кто несёт великую ответственность, должны научиться терпению, но меня оно всегда отвращало. - Ваша репутация говорит об обратном. - Люди куда более сложны, чем их репутации, генерал Муркатто. Вам бы стоило это знать. Мы уладим наши дела здесь, сегодня. Хватит ползти. - Он погнал коня прочь, обсудить что-то с одним из своих советников, и оставил Монзу плюхаться в седле, с безвольно обнимающими луку руками, насупившись вдаль, на холм Мензеса. Она задумалась, а что если Никомо Коска сейчас там, наверху, щурится на них в свою подзорную трубу.
* * *
Коска щурился в подзорную трубу на скопление солдат на том берегу реки. На врагов, хотя лично он не испытывал к ним ненависти. Ненависти на поле боя не место. Голубые флаги несли над ними белые башни, а один крупнее других – был с золотой каймой. Штандарт самого Глистоползучего Герцога. Вокруг него рассыпались всадники, заодно и стайка дам, судя по всему, решили проследить за битвой, в самых лучших платьях. Коске даже почудилось, что он заметил несколько гуркских жрецов, хотя и представить себе не мог, что они здесь забыли. Он праздно задумался, там ли Монцкарро Муркатто. Мысль о ней, сидящей в дамском седле, в достойных коронации развевающихся шелках на краткий миг его развеселила. Веселью на поле боя определённо есть место. Он опустил трубу, отхлебнул из фляги и счастливо закрыл глаза, ощущая, как солнце мелькает в ветвях старой оливы. - Ну что? - донёсся грубый голос Эндике. - Что? А, да ничего. Всё ещё строятся. - Риграт прислал весть, что талинцы начали наступление. - Ах! Вот и они. - Коска выдвинулся вперёд, настраивая подзорную трубу на гребень справа от себя. Передние шеренги пехоты Фоскара уже близко к реке, упорядоченным строем рассредотачивались на усыпанном цветами дёрне. Слежавшаяся грязь Имперского тракта не видна под людской массой. Ему едва уловимо слышалась поступь их ног, разрозненные окрики офицеров, в тёплом воздухе растекалось мерное дум, дум барабанов, и он тихонько помотал рукой вперёд-назад. - Вот это я понимаю - отрада воинского духа! Он сдвинул своё круглое окно в мир вниз к тракту, к переливающимся, лениво текущим водам, и через них на другой берег, вверх по откосу. Осприйские полки выстроились тем навстречу, шагах, наверно, в ста от реки. Позади них, на высоте, лучники образовали длинный ряд – стоя на коленях, приводят луки в боевую готовность. - Знаешь, Эндике... у меня чувство, что мы вскоре станем свидетелями кое-какого кровопролития. Скомандуй войскам передвинуться вперёд, прямо перед нами. Шагов так пятьдесят за бровку холма. - Но... их заметят. Мы упустим неожиданность. - Срать на неожиданность. Дай им посмотреть на битву, и дай битве посмотреть на них. Пусть они её вкусят. - Но генерал... - Командуй, воин. Не прекословь. Эндике, помрачнев, отвернулся, и подозвал одного из своих сержантов. Коска откинулся с удовлетворённым вздохом, вытянул ноги и положил один начищенный сапог на другой. Добрая обувь. Сколько прошло времени, с тех пор как он носил хорошие сапоги? Первая шеренга людей Фоскара в реке. Бредут с озлобленной решимостью, не иначе, по колено в холодной воде, без удовольствия смотрят на увесистое скопление солдат, вытянутых стройными рядами впереди, с преимуществом в высоте. Ждут когда начнут валиться стрелы. Ждут, когда начнётся штурм. Незавидный приказ, форсировать такой брод. Он был вынужден признаться, что чертовски рад, что от него отбоярился. Поднёс морвееровскую флягу и промочил губы, чуть-чуть.
* * *
Трясучке послышались смутные вопли приказов, порыв щелчков пары сотен одновременно спущенных стрел. Первый залп выпустили стрелки Рогонта. Чёрные деревяшки взмыли и дождём опустились на талинцев, пока те пробивались по мелководью. Трясучка сдвинулся в седле, легонько потёр чешущийся шрам, и увидел, как строй просел и изогнулся, показались дыры, поникли флаги. Некоторые бойцы замедлились, желая податься назад, другие ускорились, желая сильней надавить. Страх и злость, две стороны одной монеты. Никто не любит такую работу - идти тесным строем по неровной местности пока в тебя стреляют. Переступать через трупы. Может быть и друзей. Уповать на неверный случай, зная, что легчайший порыв ветра может означать разницу между стрелой, впившейся в землю рядом с твоим башмаком, и стрелой, пробившей твоё лицо. Трясучка, конечно, навидался битв. Всю жизнь с ними. Он наблюдал за их ходом, либо улавливал их отзвуки, ожидая услышать клич и принять участие, изводился, угадывая свою судьбу, стараясь скрыть страх от своих начальников и от людей у себя под началом. Он помнил Чёрный Колодец, бег сквозь мглу, долбёжку сердца, шараханье от тени. Камнур, где он орал боевой клич с пятью сотнями других, когда они гремели вниз по длинному склону. Дунбрек, где он вслед за Руддой Тридубой набросился на Наводящего Ужас, почти, блядь, положив жизнь, чтобы не отступить. Битву в Высокогорье и бурлящих на равнине шанка, и чокнутый восточный народ, рвущийся на стены. Он бился спиной к спине с Девятью Смертями - выстоять или умереть. Воспоминания до того острые, что можно порезаться - запахи, звуки, осязание ветра на коже, отчаянная надежда и сумасшедшая злость. Он увидел как отправился ввысь очередной залп, смотрел как огромная масса талинцев приближалась по воде, и не чувствовал ничего кроме обескураженности. Ни малейшей приязни ни к той ни к другой стороне. Ни жалости к павшим. Ни страха за самого себя. Он узрел, как люди падают под смертельным салютом, и рыгнул, и слабое першение в горле встревожило его куда сильнее, чем, если бы река внезапно разлилась и смыла каждую ихнюю сволочь в океан. Да утони мир нахуй - ему до пизды, чем всё закончится. Это не его война. Вот поэтому он и задумался, зачем ему в неё вступать, и, почти наверняка, на стороне побеждённых. Его глаз перескочил от зреющей битвы к Монзе. Та хлопала по плечу Рогонта, и у Трясучки защипало лицо как от пощёчины. На миг ветром откинуло назад чёрные волосы, открывая сбоку её лицо, твёрдо сжатую челюсть. Он не соображал, любит ли её, хочет ли её, или просто ненавидит за то, что та не хочет его. Она была коркой на ране, что он не мог прекратить отдирать, рассечением губы, что он не мог не прикусывать, вылезшей ниткой, что он не мог не вытягивать, пока рубашка не развалится на части. Ниже в долине у переднего ряда талинцев возникли проблемы похуже, они, барахтаясь, выбирались из реки на берег, потеряв строй от изнурительной ходьбы под обстрелом. Монза что-то выкрикнула Рогонту, и тот подозвал своего человека. Трясучка услышал крики, поднимающиеся с нижних склонов. Приказ атаковать. Осприйская пехота опустила копья, мечи блеснули волной в едином взмахе. Затем пехотинцы начали движение. Сперва медленно, затем поживее, затем ринулись рысью, отрываясь от лучников, всё ещё перезаряжавшихся и стрелявших насколько могли быстро, вдоль по склону к искрящимся водам, а талинцы пытались как-то упорядочить построение на берегу. Трясучка увидел, как обе стороны сходятся вместе, сливаются. Мгновением позже он услышал соприкосновение, нечётко донесённое ветром. Особый грохот, стук, звонкий гул металла, словно град по свинцовой крыше. Одновременно из ниоткуда неслись вой, рёв и стоны. Ещё один залп обрушился на отряды, по-прежнему пробивающиеся сквозь течение. Трясучка всё видел и снова рыгнул. Штаб Рогонта притих, как вымер, все таращились в сторону брода, распахнув глаза и рты, побледнев и обеспокоенно стиснув поводья. Уже талинцы вывели арбалетчиков, настильно посылая с воды вал зарядов со свистом прорезавших лучников. Упал не один. Кто-то завизжал. Шальной болт ткнулся в дёрн недалеко от одного из офицеров Рогонта, конь вздрогнул и едва не выбросил того из седла. Монза подогнала своего коня на пару шагов вперёд, выпрямилась в стременах, чтобы лучше видеть. Её одолженные доспехи неярко отражали утреннее солнце. Трясучка насупился. Так или иначе, он здесь ради неё. Драться за неё. Защищать её. Пытаться наладить дела между ними. Или может, ранить её так, как она ранила его. Он сомкнул кулаки, ногти впились в ладонь, костяшки саднило от выбитых зубов того слуги. Одно он знал наверняка - у них ещё не кончено.
Исключительно деловые интересы
Верхний брод проходил пятном медленно движущейся воды, которая пробиралась сквозь отмели, искрясь под утренним солнцем. Незаметная отсюда дорога вела с того берега меж нескольких построек, а потом через сад и вверх по длинному склону к вратам с чёрной каймой – вратам внешей стены Осприи. Всё казалось заброшенным. Пехота Рогонта практически вся приняла жестокий бой у нижнего брода. Лишь пара мелких отрядов околачивалась в охране лучников, перезаряжавшихся и палящих в скопище посередине реки - настолько быстро, насколько у них получалось. Осприйская конница выжидала под сенью стен - последним резервом, но слишком малочисленным и слишком отдалённым. Тысяче Мечей никто не преграждал путь к победе. Коска легонько щёлкнул по шее. Судя по всему, сейчас самое время для атаки. Эндике явно был согласен. - Внизу горяченько. Приказать бойцам по коням? - Давай пока не будем их утруждать. Ещё рано. - Ты уверен? Коска тут же повернулся к нему спиной. – А с виду я неуверен? - Эндике сдул рябые щёки и потопал совещаться с одним из своих офицеров. Коска вытянулся, скрестил руки за головой, и стал наблюдать за неторопливым развитием битвы. - О чём я говорил? - О возможности всё бросить, - подсказал Дружелюбный. - Ах да! У меня была возможность всё это бросить. Но я решил вернуться. Поменяться-то не так просто, а, сержант? Я прекрасно вижу и понимаю что всё это бессмысленно и напрасно, но снова поступаю именно так. Становлюсь ли я хуже или лучше человека, что поступает так, мня себя благородным из-за праведной цели? А человека, что поступает так ради собственной выгоды, без малейшей крупицы представлений о правильном и дурном? Или мы все одинаковы? Дружелюбный лишь пожал плечами. - Людей убивают. Людей калечат. Рушатся жизни. - Судя по нахлынувшим чувствам, он точно так же мог излагать список названий овощей. - Я полжизни посвятил ремеслу разрушения. А другую половину - упрямой гонке за саморазрушеньем. Я ничего не создал. Ничего кроме вдов, сирот, разрухи и отчаяния, может пары бастардов и изрядной кучи рвоты. Слава? Честь? Моя моча стоит больше, ведь от неё хотя бы лучше растут сорняки. - Но если его целью и было пробудить свою совесть уколами - та продолжала безучастно дремать. - Я сражался во многих битвах, сержант Дружелюбный. - Во скольких? - В дюжине? Паре десятков? Больше? Расплывчата грань между битвой и стычкой. Некоторые осады тянулись со множеством боёв. Их считать за один или за несколько? - Ты солдат, тебе видней. - И даже у меня нет ответа. На войне нет чётких границ. О чём я говорил? - О многих битвах. - Ах, да! Многих! И хотя я всегда старался избегать вступления в бой, у меня часто не получалось. Я прекрасно понимаю, что такое быть в центре рукопашной. Сверканье клинков. Пробитые щиты и расщепленные копья. Сотрясение, жара, пот, зловонье смерти. Крохотные подвиги и мелкие злодейства. Горделивые знамёна и достопочтенные мужи хрустят под ногами. Отрубленные конечности, кровавые брызги, расколотые черепа, выпавшие кишки, и всё прочее. - Он поднял брови. - При данных обстоятельствах стоит упомянуть также нескольких утопленных. - Скольких? - Определить непросто. - Коска подумал об утонувших в канале у Дагоски гурках, смытых морем храбрецах, чьи трупы прибивало с каждым приливом, и глубоко вздохнул. - И всё-таки оказалось, что я способен смотреть на них без особых волнений. Это что, безжалостность?Необходимая командиру отстранённость? Или сочетанье звёзд при моём рождении? Оказалось, что я всегда невозмутим перед лицом опасности и смерти. Более чем в любое иное время. Счастлив, когда должен быть напуган, в страхе, когда должен быть спокоен. Я, на полном серьёзе, загадка, даже для себя. Я человек шиворот-навыворот, сержант Дружелюбный! - Он заржал, затем подхихикнул, затем вздохнул, затем замолчал. - Человек наизнанку и вверх ногами. - Генерал. - Эндике снова нависал над ним, касаясь прилизанной шевелюрой. - Что ещё, милостивый сударь? Я пытаюсь философствовать! - Осприйцы взялись всей силой. Вся их пехота усердно навалилась на войско Фоскара. У них нет резервов, кроме капли конницы. Коска скосил глаза на равнину. - Я вижу, капитан Эндике. Нам всем это отчётливо видно. Нет нужды напоминать очевидное. - Ммм... мы без труда сметём этих гадов. Отдайте приказ, под мою ответственность. Удобнее случая у нас не будет. - Благодарю вас, но на вид сейчас там ужасно жарко. Я полностью доволен моим теперешним местоположением. Возможно, позже. - Но почему не... - Смешно, что после стольких походов правила распределения ответственности за приказы приводят тебя в замешательство! Пойми, не такое уж хлопотное дело - вместо предугадывания моих распоряжений просто ждать пока я их отдам. Серьёзно, это же одна из основ военной науки. Эндике почесал грязную голову. - Общее понятие я усвоил. - Тогда согласно нему и действуй. Забирайся под тень, парень, в ногах правды нет. Хватит без толку носиться. Учись у моей козы. Разве она суетлива? Коза на мгновение оторвала голову от травы между оливами и заблеяла. Эндике упёр руки в бока. Поморщился, вгляделся в долину, затем посмотрел на Коску, на козу, потом повернулся и отошёл прочь, качая головой. - Все бегают, суетятся. Сержант Дружелюбный, обретём ли мы мир? Неужели миг тишины на солнышке и впрямь непосильная просьба? О чём я говорил?
* * *
- Почему он не нападает? Когда Монза заметила осторожно переваливающую через бровку холма Тысячу Мечей - малюсенькие черные на фоне утренней небесной голубизны силуэты людей, лошадей, копий - она знала, что там собираются атаковать. Весело плескаясь, перейти верхний брод и врезать рогонтовым людям во фланг, точно как она и предсказывала. Точно как она сама бы и сделала. Собираются утопить в крови эту битву, Лигу Восьми, и её, какую ни есть, а надежду. Не было человека быстрее рвущего доступный плод, чем Никомо Коска и не было людей пожрущих его с большей жадностью, чем те, которыми она прежде командовала. Но Тысяча Мечей лишь сидела себе на виду, на вершине холма Мензеса и ждала. Незнамо чего. Тем временем талинцы Фоскара боролись на берегах нижнего брода с натиском копий осприйцев Рогонта, боролись с водой, почвой и склоном - всё против них. Размеренно, как удары бича, за передовую линию дождём хлестали стрелы. Течение уносило тела и прибивало к берегу - оплывшие и бесформенные, либо бултыхало на мелководье пониже брода. Тысяча Мечей всё так же не шевелилась. - Зачем он вообще показался, коль не собирается спускаться? - Монза закусила губу, не веря. - Коска не дурак. Зачем упускать неожиданность? Герцог Рогонт лишь пожал плечами. - С чего бы нам жаловаться? Чем дольше он ждёт, тем лучше для нас, не так ли? У нас и с Фоскаром полно хлопот. - Что он затеял? - Монза уставилась на скопление всадников, протянувшееся через гребень холма, возле оливковой рощи. - Что этот старый мудак задумал?
* * *
Полковник Риграт подхлестнул своего взмыленного коня к палаткам, разметав праздно болтавшихся наёмников. В гневе грубо натянул поводья. Соскочил с седла, чуть не упал, выдернул сапог из стремени и притопнул, сдирая перчатки. Лицо обливалось потом от ярости. - Коска! Никомо Коска, твою мать! - Полковник Риграт! Доброго вам утра, мой юный друг! Надеюсь всё в порядке? - Ну? И почему ты не идёшь в атаку? - Он ткнул пальцем как копьём в сторону реки, на этот раз сочтя жезл неуместным. - Мы бьёмся в долине! Схватка в самом разгаре! - Да, само собой. - Коска качнулся вперёд и учтиво поднялся с генерал-капитанского кресла. – Наверное, нам лучше обсудить это подальше от парней. Пререкаться - дурной тон. Вдобавок вы пугаете мою козу. - Что? Коска, походя, ласково потрепал животное по спине. - Она одна меня по-настоящему понимает. Идёмте в мою палатку. У меня там фрукты! Эндике! Давай с нами! Он зашагал прочь, Риграт неистово ринулся следом, озадаченный Эндике шёл по пятам. Мимо Нокау у полога, на страже, с громадным ятаганом наголо, внутрь, в мглистую прохладу шатра, увешанного прошлыми победами. Коска с любовью провёл тыльной стороной ладони по изношенной тряпке с обугленными краями. - Флаг, что некогда свисал со стен Муриса во время осады... неужели и в правду дюжину лет назад? - Он повернулся, чтобы увидеть скромно прошедшего за остальными и затаившегося у входа Дружелюбного. - Знаете, я собственноручно сбросил его с самой высокой бойницы. - После того как выдернул его из руки мёртвого храбреца, первым забравшегося туда, - пояснил Эндике. - Какой же толк от мёртвых храбрецов, если они не передают захваченные знамёна более рассудительным товарищам в задних рядах? - Он сцапал миску с фруктами со стола и придвинул к самому носу Риграта. - Вы нездорово выглядите, полковник. Возьмите винограду. Подрагивающее лицо мужчины моментально приобрело виноградный цвет. - Винограду? Винограду? Он хлестнул парусину перчатками. - Я требую, чтобы вы атаковали немедля! Я категорически настаиваю! - Атаковали. - Коска наморщился. - Через верхний брод? - Да! - Согласно плану, столь великолепно изложенному вами вчерашним вечером? - Да, проклятие! Да! - Со всей прямотой заявляю, ничто не доставило бы мне большего удовольствия! Я влюблён в доброе наступление, спросите любого, но проблема в том... видите ли... - Когда он развёл руками, воцарилась напряжённая тишина. - Я получил огроменнейшую сумму от гуркской подруги герцога Рогонта, чтобы этого не делать. Ишри возникла из ниоткуда. Сгустилась из теней на краю шатра, выскользнула из складок древних знамён и странной горделивой походкой объявилась на свет. - Приветствую, - сказала она. Равно ошарашенные, Риграт и Эндике вытаращились на неё. Коска уставился вверх на слегка похлопывавший полог палатки, постукивая пальцем по сжатым губам. - Дилемма. Нравственное затруднение. Меня так немилосердно тянет напасть, но не могу же я напасть на Рогонта. И я вряд ли могу напасть на Фоскара, ведь его отец заплатил мне не менее щедро. В молодости я бы так и дёргался то туда, то сюда, смотря, как на меня подует ветер, но я серьёзно пытаюсь измениться, полковник, я же объяснял вам прошлым вечером. В самом деле, по совести, положа руку на сердце, единственное, что мне осталось - сидеть здесь. - Он закинул в рот виноградину. - И ничего не делать. Риграт издал бессвязный звук, и запоздало схватился за меч, но большая ладонь Дружелюбного уже была на рукояти, а в другой руке блестел нож. - Нет, нет, нет. - Полковник замер, когда Дружелюбный осторожно вынул меч из ножен и бросил через палатку. Коска поймал его в воздухе и сделал пару натренированных взмахов. - Прекрасная сталь, полковник, поздравляю вас если не с выбором стратегии, то хотя бы с выбором оружия. - Тебе заплатили оба? Чтобы не драться ни за кого? - Эндике улыбался до ушей, обнимая за плечи Коску. - Дружище! Что-ж ты мне не сказал? Ё-моё, как же здорово когда ты с нами! - Думаешь? - Коска плавно воткнул ему в грудь меч Риграта. По самую сглаженную рукоять. Глаза Эндике вылезли, рот распахнулся и поперхнулся протяжным всасыванием, рябое лицо скривилось в попытке закричать. Но донёсся лишь слабый кашель. Коска придвинулся вплотную. – Думал, я позволю пойти против меня? Предать меня? Отдать моё кресло другому за пару кусочков серебра, а затем улыбнуться и дружить дальше? Ты ошибся во мне, Эндике. Смертельно. Я умею смешить людей, но я не клоун. Курка наёмника блестела тёмной кровью, дрожащее лицо окрасилось ярко красным, на шее вздулись жилы. Он вяло царапнул кирасу Коски, на губах проступили кровавые пузыри. Коска выпустил рукоять, вытер руку об рукав Эндике и толкнул его. Тот упал на бок, пустил слюну, издал лёгкий стон и перестал шевелиться. - Интересно. - Ишри присела над ним на корточки. - Меня удивить непросто. Ведь та, которая отняла твоё кресло - это Муркатто. Как же ты её отпустил? - Поразмыслив, я усомнился, что факты о её измене целиком соответствуют тому, что о них говорят. Да и в любом случае, человек готов простить прекрасной женщине все виды недостатков, которые в уродливых мужиках покажутся ему абсолютно нестерпимыми. А если я чего-то не выношу, так это неверности. По жизни надо идти с кем-то вместе. - Неверности? - проскрежетал Риграт, наконец обретя голос. - Ты за это заплатишь, Коска, ты, вероломная... Нож Дружелюбного, шелестнув, вошёл в его шею и вышел. Кровь ударила на пол шатра и забрызгала мусселийский флаг, что захватил Сазайн в день, когда образовалась Тысяча Мечей. Риграт рухнул на колени, вцепился рукой за горло, кровь полилась с рукава его кителя. Он шлёпнулся лицом вперёд, мгновение трясся, потом затих. На ткани половицы шатра расцвёл тёмный круг и слился с таким же, уже расползшимся из-под Эндике. - Ах, - сказал Коска. Он собирался за выкуп вернуть Риграта обратно его семье. Теперь на это шанс небольшой. - Весьма... некрасиво с твоей стороны, Дружелюбный. - Ох. - Сиделец нахмурился на свой окровавленный нож. - Я подумал... ну типа. Делай как ты, по твоей команде. Я действовал как первый сержант. - Конечно, как сержант. Беру всю вину на себя. Мне надо было быть более конкретным. Я всегда страдал от... недоконкретности? Есть такое слово? Дружелюбный пожал плечами. Также как и Ишри. - Ну. - Коска несильно поскрёб шею, бросив взгляд на тело Риграта. - Надоедливый, высокомерный, надутый тип - такое моё впечатление. Но если это преступления достойные высшей меры, то скажу я вам - висеть будет полмира, и я отправлюсь на виселицу в числе первых. Наверно у него было множество чудесных качеств, о которых я не осведомлён. Уверен, его мать так бы и сказала. Но это битва. Трупы есть печальная неизбежность. - Он пересёк палатку, мгновение собирался, затем бешено зацарапал борта с краю, растягивая холстину. - Кто-нибудь, на помощь! Умоляю, кто-нибудь помогите! Он метнулся обратно к телу Эндике и присел подле него, встал на колени сначала так, потом этак, и наконец принял, по его мнению, наиболее драматичную позу, как раз когда ворвался Сезария. - Господний выдох! - он увидел два трупа, следом впихнулся Виктус с расширенными зрачками. - Эндике! - Коска жестом указал на меч Риграта, до сих пор лежащий там, где он его оставил. - Пронзил! - По его наблюдениям, потрясённые люди часто высказывают очевидное. - Кто-нибудь приведите хирурга! - проревел Виктус. - А лучше жреца. - Ишри вразвалочку пересекла шатёр им навстречу. - Он мёртв. - Что произошло? - Полковник Риграт заколол его. - А ты, нахрен, кто? - Ишри. - У него было великое сердце! - Коска тихонько дотронулся до лица Эндике, с его глазами-гляделками, провалом рта и пятнышками крови. - Настоящий друг. Он шагнул и встал на пути удара. - Эндике? - Сезария выглядел не убеждённо. - Он отдал жизнь... чтобы спасти мою. - Голос Коски в конце захрипел и оборвался. Из уголка его глаза брызнула слеза. - Спасибо Судьбам, что сержант Дружелюбный двигался так быстро - иначе я тоже был бы готов. - Он стукнул Эндике в грудь, кулак хлюпнул по тёплому, пропитанному кровью кителю. - Я виноват! Я! Всё из-за меня! - Да почему же? - прорычал Виктус, сверкнув взглядом на труп Риграта. - В смысле, почему этот гад так поступил? - Я виноват! - причитал Коска. - Я взял деньги у Рогонта, чтобы не участвовать в битве! Сезария и Виктус обменялись молниеносными взглядами. - Вы взяли деньги... чтобы не участвовать? - Громадную кучу денег! Их, кончено же поделят по старшинству. - Коска махнул рукой, будто бы теперь это напрасный пустяк. - Надбавка за риск, каждому, гуркским золотом. - Золотом? - прогрохотал Сезария, брови поползли вверх, словно Коска произнёс волшебное слово. - Но я бы всё утопил в океане за одну лишь минуту с моим старым другом! Снова услышать его речь! Увидеть его улыбку. Больше никогда. Навеки... Коска смахнул шляпу, осторожно положил её на лицо Эндике и склонил голову. - Помолчим. Виктус прочистил глотку. - И сколько именно того золота, о котором речь? - Не... ме... рено! - Коска, затрясшись, всхлипнул. - Столько же, сколько Орсо заплатил, чтобы мы за него сражались. - Эндике мёртв. Дорогой ценою нам досталось то золото. - Но выглядел Сезария так, будто всё же отметил положительные стороны. - Очень дорогой. Чересчур дорогой. - Коска медленно встал. - Друзья... вы сможете взяться за погребальные приготовления? Я должен следить за битвой. Мы должны продолжать мешкать. Ради него. Думаю, он был бы этим утешен. - А деньги? - спросил Виктус. Коска опустил руки на плечи каждого из двух капитанов. - Благодаря моей сделке нам не нужно сражаться. Эндике будет единственной потерей Тысячи Мечей за сегодня. Можно сказать, что он принял смерть за всех нас. Сержант Дружелюбный! - И Коска повернулся и протолкнулся мимо них на яркое солнце. У его локтя безмолвно скользила Ишри. - Безупречное представление, - шепнула она. – Тебе, в самом деле, стоило стать актёром, а не генералом. - Между ними не такая большая пропасть, как можно вообразить. - Коска подошёл к генерал-капитанскому креслу и прислонился к его спинке, внезапно чувствуя усталость и раздражение. Учитывая долгие годы мечтаний о возмездии за Афьери, расплата разочаровала его. В ужасной потребности глотнуть, он нашарил фляжку Морвеера, но та была пуста. Он угрюмо всмотрелся вдаль. Талинцы отчаянно рубились в жестокой схватке, шириной наверное в полмили на берегу нижнего брода, ожидая помощи Тысячи Мечей. Помощи, что никогда не придёт. По-прежнему численное преимущество за ними, но осприйцы всё ещё держали свой участок, суживали пространство битвы, теснили их на отмели. Великая сеча налилась и сверкала, брод кишел людьми и разбухал запрудой из тел. Коска тяжело вздохнул. - Вы, гурки, считаете у всего есть смысл? Что у Бога есть план и так далее? - Слышала, так говорили. - Чёрные глаза Ишри скакнули с равнины на него. - И как ты думаешь, каков Божий план, генерал Коска? - У меня большие подозрения – его суть в том, чтобы посильнее мне досадить. Она улыбнулась. Ну, по крайней мере её рот приизогнулся к верху, показав острые белые зубы. - Ярость, паранойя и легендарное самомнение, ужатые до одной фразы. - Сплошь замечательные качества, требующиеся командиру... - Он прикрыл рукой глаза от солнца, прищуриваясь к западу, в сторону хребта позади талинских линий. - А вот и они. Точно по расписанию. - Там показались первые флаги. Блеснули первые копья. Первые из того, что оказалось развёртывающимся большим войском.
Судьба Стирии
- Наверху. - Затянутый в перчатку указательный палец Монзы (и мизинец, естественно, тоже), торчал в направлении горного кряжа. Ещё больше новых солдат переваливало через гребень, милей-другой южнее того места, откуда сперва появились талинцы. Гораздо больше. Кажется, у Орсо про запас оказалась ещё пара сюрпризов. Наверно подкрепление из Союза. Монза провела ободранным языком по нёбу и сплюнула. Из умирающей надежды да в безнадёжность. Мелкий шажок, но никому не в радость. Ведущие знамёна подхватили порыв ветра и на мгновение развернулись. Она поймала их в подзорную трубу, нахмурилась, потёрла глаз и посмотрела в стекло снова. Ошибки нет, это раковина Сипани. - Сипанийцы, - пробормотала она. Ещё минуту назад самые нейтральные люди в мире. - Какого хрена они бьются за Орсо? - Это кто ещё сказал? - Когда она повернулась к Рогонту, тот улыбался будто вор, срезавший самый толстый кошелёк в своей карьере. Он широко раскинул руки. - Возрадуйся, Муркатто! Ты просила - вот оно, чудо! Она моргнула. - Они на нашей стороне? - Несомненно, и прямо в тылу у Фоскара! И самое смешное, что всё это сделала ты. - Я? - Ты одна! Помнишь переговоры в Сипани, устроенные горделивым угрюмцем, королём Союза? Великое шествие по заполненным толпами улицам, хвала приветствий открывающим процессию Рогонту и Сальеру, насмешки презрения замыкающим Арио и Фоскару. - И что там? - Я стремился к миру с Фоскаром и Арио не больше, чем они стремились к миру со мной. Моей единственной заботой было уговорить старого канцлера Соториуса встать на мою сторону. Я пытался убедить его, что если Лига Восьми проиграет, то жадность герцога Орсо не остановится у границ Сипани, каким бы нейтральным тот не был. Уж если снимут мою молодую головушку, следующей на плахе окажется его старая. Вполне правдоподобно. Нейтралитет защищал от герцога Орсо не лучше, чем от оспы. Его властолюбие никогда не ограничивалось тем или иным водным рубежом. Одна из причин, почему он так нравился Монзе в качестве работодателя - до того, как попытался её убить. - Но старик вцепился в свой заветный нейтралитет как капитан в штурвал тонущего корабля, и я уже отчаялся оттащить его и всерьёз решил бежать из Стирии в тёплые края. - Рогонт закрыл глаза и подставил лицо солнцу. - А потом, о, счастливый день, о моя чуткая интуиция... - Он открыл их и прямо взглянул на неё. - Ты убила принца Арио. Чёрная кровь била из бледного горла, тело падало в окно. Огонь и дым в горящем здании. Рогонт ухмыльнулся со всем самодовольством волшебника объясняющего как работает его последний трюк. - Соториус был хозяином. Он отвечал за безопасность Арио. Старик понял, что Орсо ни за что не простит ему гибели сына. Он понял, что Сипани обречён. Если только Орсо не остановить. Мы пришли к согласию в ту самую ночь - пока Дом удовольствий Кардотти ещё догорал. В строгой секретности, канцлер Соториус от имени Сипани вступил в Лигу Девяти. - Девяти, - пробормотала Монза, наблюдая, как целеустремлённо спускается по пологому склону сипанийское войско - к переправе и практически незащищённому тылу Фоскара. - Моё продолжительное отступление от Пуранти, казавшееся тебе таким неблагоразумным, обеспечило его временем на подготовку. Я по своей воле пятился в эту маленькую западню, чтобы сыграть роль приманки в куда более существенной. - Вы умнее, чем выглядите. - Мне не трудно. Тётя всегда говорила, что я выгляжу как долбоёб. Она хмуро взглянула на неподвижное войско на вершине холма Мензеса, на той стороне равнины. - А что насчёт Коски? - Иных не изменить ничем. Он взял у моих гуркских поручителей очень большие деньги и воздерживается от битвы. Внезапно стало казаться, что она и близко не понимает мир так, как привыкла считать. - Я предлагала ему деньги. Он не стал их брать. - Представляю себе, ведь умение вести переговоры есть твоя самая сильная черта. Он не принял денег от тебя. Зато Ишри, кажется, умеет разговаривать поласковее. "Война есть лишь торчащее наружу острие политики. Клинки убивают людей, но побуждать их возможно лишь словом, а добрые соседи есть надёжнейшее укрытие в бурю." Цитата из "Основ высокого искусства" Иувина. В основном ля-ля и дремучие суеверия, но том об осуществлении власти завораживает напрочь. Тебе стоило б расширить круг чтения, генерал Муркатто. У твоих книжных штудий слишком узкий охват. - Я поздно начала читать, - буркнула она. - Тебе предоставят наслаждаться всей моей библиотекой, как только я порублю талинцев и завоюю Стирию. - Он счастливо улыбнулся в сторону дна долины, где армия Фоскара оказалась в смертельной опасности окружения. - Естественно, если б рать Орсо возглавлял более умудрённый, чем юный принц Фоскар, командир, всё могло бы быть совсем по-другому. Сомневаюсь, что в мою ловушку до такой степени влез бы человек со способностями генерала Ганмарка. Или с огромным опытом Верного Карпи. - Он свесился с седла и приблизил свою самодовольную ухмылку. - Но в последнее время Орсо, как назло, пострадал от нехватки командиров. Она хмыкнула, повернула голову и сплюнула. - Несказанно рада помочь. - О, без тебя у меня бы ничего не вышло. Всё что нам нужно - удержать нижний брод пока наши отважные союзники из Сипани не доберутся до реки, раздавят бойцов Фоскара между нами и властолюбие герцога Орсо утонет на этих отмелях. - Только и всего? - Монза обеспокоенно обернулась к воде. Аффойцев, беспорядочную красно-коричневую массу на далёком безнадзорном правом крае, оттесняли от берега. Не более чем на двадцать шагов взболтанной грязи, но достаточно, чтобы дать талинцам точку опоры. А теперь, по видимому, кто-то из баолийцев переправился через омуты выше по течению и обошёл с фланга. - Так точно, и похоже мы уже на пути к... - И Рогонт тоже это заметил. - Ох. - Солдаты начали выламываться из боя, взбираясь вверх по склону холма по направлению к городу. - Похоже, ваши отважные союзники из Аффойи подустали от вашего гостеприимства. Самодовольное ликование, накрывшее рогонтов штаб, когда появились сипанийцы, моментально угасло, в то время как всё новые и новые точки отваливались от выгнувшихся аффойских шеренг и устремлялись врассыпную во всех направлениях. Над ними стрелковые роты приобрели неровный зазубренный вид, лучники беспокойно поглядывали на город. Очевидно, их не очень-то прельщало близкое знакомство с теми, в кого они всаживали стрелы весь последний час. - Если те сволочи-баолийцы прорвутся, они выйдут вашим людям во фланг, и скатают весь ваш строй. Это будет разгромом. Рогонт закусил губу. - Сипанийцы менее чем в получасе отсюда. - Превосходно. Они успеют как раз вовремя, чтобы пересчитать наши трупы. А потом свои. Он нервно зыркнул назад, на город. – Наверное, нам стоит отойти за стены... - Уже поздно выпутываться из этого боя. Даже такому опытному отводильщику войск как вам. Лицо герцога обесцветилось. - Что нам делать? Внезапно стало казаться, что она прекрасно понимает мир. Монза с протяжным звоном обнажила меч. Кавалерийский меч, который она позаимствовала в оружейной Рогонта, простой, тяжёлый и убийственно остро заточенный. Его глаза вылупились на него. - А. Это. - Да. Оно. - Полагаю, приходит время, когда человек и впрямь должен отбросить предусмотрительность в сторону. Рогонт выставил челюсть, напряглись желваки. - Кавалерия. По моей... - Его голос оборвался до треска в горле. Громкий голос полководца, писал Фаранс, стоит целого полка. Монза выпрямилась в стременах и заорала во всю ширь лёгких. - Стройся! Герцогский штаб начал выкрикивать, указывать, размахивать оружием. Конники съезжались со всех сторон, формируя длинные шеренги. Гремела сбруя, цокали доспехи, стучали друг о друга копья, кони храпели и рыли землю. Люди занимали свои места, сдерживая своих беспокойных верховых, рычали и матерились, застёгивали шлемы и захлопывали забрала. Баолийцы и в самом деле прорывались, выплёскивались из ширящихся разрывов на раздробленном правом крыле Рогонта, приливной волной сквозь песчаную стену. Монза услышала вопли их боевых кличей, когда они хлынули вверх по склону, увидела их развевающиеся ободранные знамёна, блеск движущегося металла. Шеренги лучников наверху рассыпались все разом, люди бросали луки и бежали к городу вперемешку с удирающими аффойцами и теми немногими осприйцами, кто уже начал обдумывать ситуацию в целом по новой. Её постоянно изумляло, как быстро армия готова распасться, сразу, как только начинает распространяться паника. Всё равно, что вытащить из-под моста опорный камень. Неделимое целое, стойкое и несокрушимое минуту назад, в последующую минуту - ничто, кроме развалин. Теперь она чувствовала - они на грани того самого мгновения краха. Монза обернулась - рядом осадили лошадь и перед её взглядом предстал Трясучка, с топором в одной руке, поводьями и тяжёлым щитом в другой. Он не утруждался доспехами. Лишь надел рубашку с золотой вышивкой на рукавах. Ту, что выбрала ему она. Ту, что мог бы носить Бенна. Только теперь она ничуть не выглядела ему к лицу. Будто хрустальный ошейник на собаке-убийце. - Думала, может ты уже отправился на Север. - Без тех денег, что ты мне должна? - Его единственный глаз переместился на равнину. - Ни разу не поворачивался к бою спиной. - Здорово. Рада, что ты здесь. - Это было правдой, на сей момент. Как бы то ни было, у него есть полезная привычка спасать ей жизнь. Она уже повернулась вперёд, как вдруг почувствовала его взгляд. И как раз настало время выступать. Рогонт поднял меч, поймал на зеркально-ярком лезвии луч полуденного солнца и блеснул огненной вспышкой. Прямо как в сказках. - Вперёд! Языки щёлкнули, каблуки стукнули, поводья хлестнули. Одновременно, словно все кони были единым животным, громадная линия рыцарей пришла в движение. Сначала шагом, лошади волновались, фыркали, мотались в стороны. Ряды искривились и растянулись, когда полные сил люди и кони рванули вперёд. Истошно ревели офицеры, возвращая их в строй. Они двигались всё быстрей и быстрей, стучали доспехи и сбруя, и у Монзы всё быстрее билось сердце. Той звенящей смесью страха и радости, что приходит, когда раздумьям конец и остаётся лишь действовать. Баолийцы заметили их, и постарались образовать некое подобие строя. Монза ненадолго разглядела их лица, когда мир замер - длинноволосые мужчины, с бранью на устах, в тусклых кольчугах и лохматых шкурах. Копья всадников возле неё начали опускаться, сверкая остриями. Конница перешла на рысь. Дыхание сипело и холодило в носу, першило в пересохшем горле, жгло грудь огнём. Не думая о боли и о шелухе, чтоб её утолить. Не думая о содеянном, и о том, чего сделать не удалось. Не думая о мёртвом брате и людях, которые его убили. Просто изо всех сил держась за меч и за лошадь. Просто не сводя глаз с простиравшихся перед ней на склоне баолийцев, уже поколебавшихся. Их потрепала и вымотала схватка у берега, пробежка наверх, на холм. А пара сотен тонн конской плоти несущейся вниз, способна истощить выдержку и в лучшее время. Их недосформированная линия начала разрушаться. - Бей! - заревел Рогонт. Монза заорала с ним вместе, услышала, как рядом завыл Трясучка. Каждый воин в ряду вопил и кричал. Она с силой вдавила каблуки, и лошадь отклонилась в сторону, выправилась и ринулась вниз по склону – галопом, от которого затрещали кости. Копыта бухали по земле, мелькали, взлетали клочья травы и грязь. В голову Монзы отдавал зубовный стук. Долина содрогалась и подпрыгивала вокруг неё, ослепительная река бросилась ей навстречу. Глаза наполнил ветер, она сморгнула слёзы, мир превратился в переливающуюся, сверкающую зыбь, и вдруг неожиданно и безжалостно снова стал отчётливо резким. Она увидела, как баолийцы разбегаются, как спасаясь, бросают оружие на землю. Затем конница оказалась среди них. Коня во главе отряда проткнули копьём, древко согнулось, сломалось. Конь, увлёкая за собой и всадника и копейщика, кувырнулся вниз под уклон, в воздухе болтались ремни и сбруя. Она увидела, как пика поймала бегущего человека сзади, распорола его от задницы до плечей, переворачивая тело. Удирающих баолийцев рубили, закалывали, затаптывали и крушили. Одного отшвырнуло от груди коня впереди неё, по спине проехался меч, и он, взвизгнув, ударился о ногу Монзы и оказался перемолот копытами штурмового коня Рогонта. Другой выронил копьё, бросился прочь с белым, расплывшимся от страха лицом. Она мощным взмахом опустила меч, почувствовала толчок отдачи, когда тяжёлый клинок с гулким звоном глубоко вмял его шлем. В уши врывался ветер, тяжело били копыта. Она кричала - до сих пор, хохотала криком. Зарубила ещё одного пытавшегося уйти, едва не отделив от плеча его руку и выпуская на волю чёрную струю крови. Ударом сплеча промахнулась по следующему и едва удержалась в седле, когда её завернуло вбок вслед за собственным мечом. Как раз вовремя выровнялась, цепляясь больной рукой за повод. Они уже проехали сквозь баолийцев, оставив шлейф изорванных, окровавленных тел. Прочь сломанные копья, мечи наголо! Уклон выровнялся, когда они рванули дальше, всё ближе к реке, по земле, усеянной аффойскими павшими. Битва, теперь разворачиваясь до мельчайших подробностей, представала донельзя тесной бойней. Всё больше и больше талинцев пересекали брод и добавляли свой вес в безумную давку на берегу. Сверкали, вздымаясь, глевии на длинных древках, вспыхивали мечи, воины в борьбе жались друг к другу. Сквозь ветер и собственную одышку Монзе слышалось, как сталь и голоса сплетаются вместе, подобно отдалённой буре. Позади шеренг скакали офицеры, тщетно крича, пытаясь привнести в это безумие хотя бы намёк на порядок. Свежий талинский полк тяжёлой латной пехоты начал проталкиваться сквозь брешь, проделанную баолийцами на правом крае. Они зашли флангом и прижали конец осприйского строя. Солдаты в синем подтянули ряды и навалились, чтобы их отбить, но значительно уступали в численности. Всё больше бойцов каждую секунду подходило с того берега реки и теснясь, расширяло разрыв. Рогонт, сияющая броня измазалась в крови, повернулся в седле и указал на них мечом, крича что-то, что никто не мог расслышать. Не важно. Сейчас нет остановок. Талинцы построились клином вокруг белого боевого стяга, чёрный крест искривлялся на ветру, впереди офицер как бешеный тыкал в пустое пространство, пытаясь привести их в готовность отражать атаку. Монзе кратко подумалось - не встречала ли она его раньше. Солдаты встали на колено, гора сверкающих доспехов на конце клина ощетинилась бердышами и копьями, дальше гремел и колыхался, всё ещё наполовину увязший в осприйцах, лес спутанных друг с другом мечей. Монза увидела тучу арбалетных зарядов, взмывшую с той стороны давки у брода. Она скривилась, когда они замелькали возле неё, задержала дыхание безо всякого смысла. Задержка дыхания стрелу не остановит. Со стуком и шорохом те сыпались вниз, щёлкали в торф, отскакивали от тяжёлой брони, впивались в лошадей. Одна лошадь шеей напоролась на арбалетный болт, перекосилась и опрокинулась набок. Другая набежала на неё, и всадник выпал из седла, молотя руками в воздухе, копьё полетело под уклон, взрывая чёрную землю. Монза рывком отвернула коня в обход крушения. Что-то с грохотом отскочило от её нагрудника и раскрутилось в лицо. Почувствовав удушье, она свернулась в седле, по щеке потекла боль. Стрела. Её корябнуло перьями на хвосте. Она открыла глаза чтобы увидеть как рыцарь в доспехах вцепился в заряд в плече, встряхнулся раз, другой, затем повалился набок, и, стуча, поволокся за понёсшим, галопирующим конём, застряв одной ногой в стремени. Тут ударили остальные, кони хлынули потоком, обходя павших или топоча прямо по ним. Она где-то прикусила язык. Отхаркнула кровь, снова всаживая шпоры и понукая коня вперёд, губы оттопырились, в рот устремился холодный ветер. - Надо было нам оставаться работать в поле, - проговорила она. Тяжело грохоча, ей навстречу двинулись талинцы.
* * *
Трясучка никогда не понимал, откуда каждый раз берутся придурки, рвущиеся в бой не разбирая дороги. И всегда этих балбесов набиралось вдоволь - чтобы номер удавался на славу. В данном случае они направили коней прямо к белому флагу, на самый кончик клина с прочнее всего укреплёнными копьями. Головная лошадь приостановилась перед броском, её занесло, и она встала на дыбы, едва удерживая всадника. Следующая лошадь врезалась в неё и швырнула обоих, человека и зверя на блестящие острия. Полетели щепки и брызги крови. Ещё одна взбрыкнула сзади, высаживая всадника поверх своей головы на землю, где его с удовольствием заколол первый ряд. Конники похладнокровней, рванули в стороны, обтекая вдоль клина, точно ручей вокруг камня, к его более мягким флангам, где копья не укрепили. Визжащие солдаты громоздились друг на друга, пробиваясь куда угодно лишь бы не вперёд, когда на них набросились всадники. Во все стороны раскачивались пики и алебарды. Монза двинулась вправо и следом Трясучка, не сводя с неё глаз. Прямо впереди пара лошадей перескочила раздробленный первый ряд и попала в гущу, всадники колошматили кругом мечами и палицами. Другие врезались в стиснутых, карабкающихся воинов, давили их, топтали их, заставляли их метаться, орать, умолять, гнали к реке. Монза, проносясь мимо, зарубила какого-то споткнувшегося дурня, и попала в давку, отмахиваясь мечом. По ней ударил копейщик, и попал в нагрудник, чуть не сорвав с седла. На ум пришли слова Чёрного Доу - где лучше всего убить человека, так это в битве, и вдвое лучше, если он на твоей стороне. Трясучка пришпорил коня и подогнал его к Монзе, высоко поднимаясь в стременах, занося над её головой секиру. Его губы оттопырились. Он с рёвом обрушил секиру вниз, прямо на лицо копейщика, сходу потроша его и отбрасывая труп. Точно таким же образом занёс секиру по новой и ударил в другую сторону - та врезалась в щит и оставила в нём громадную щербину, сшибая державшего его воина под молотящие рядом копыта. Может быть, он был одним из людей Рогонта, но сейчас не то время, чтобы раздумывать кто на чьей стороне. Убивай всех, кто не на коне. Убивай всех, кто на коне, но заступил тебе путь. Убивай всех. Он прокричал свой боевой клич, тот, что раздавался под стенами Адуи, когда они одним криком распугали гурков. Истошный вой ледяного Севера, даром, что сейчас его голос треснул и стал скрипучим. Он неистово бил, едва ли смотря, кого рубит, лезвие секиры звенело, грохало, бухало, пронзительные голоса вопили, рыдали, визжали. Прерывистый голос взревел на северном наречии. - Сдохни! Сдохни! В грязь, уёбки! - Уши глохли от бездумного рёва и грохота. Колышущееся море угрожающего оружия, скрежещущих щитов, сияющего металла. Вдребезги бьются кости, брызжет кровь, яростные, страшные лица окатывают его со всех сторон, извиваясь и изгибаясь, и он рассекал и крошил и раскалывал их, словно безумный мясник расправлялся с тушей. Его мышцы взвинчено пульсировали, кожа горела до самых кончиков пальцев, потела на раскалённом солнце. Вперёд, только вперёд, частью стаи, к воде, оставляя позади кровавый след изломанных тел, мёртвых людей и коней. Битва разверзлась, и перед ним разбегались люди. Он пришпорил коня за двумя из них, сорвался с берега на мелководье реки. Рассёк между лопаток одного бегущего, затем обратным движением всадил секиру глубоко в шею второго, опрокидывая того в воду. Теперь вокруг него одни лишь всадники, с плеском ломятся вброд, копыта взметают ливни ярких брызг. Он на мгновение засёк Монзу, по-прежнему впереди, её конь пробивается сквозь водяную яму, лезвие меча высверкнуло, поднимаясь вверх и хлёстко рубя вниз. Атака выдохлась. Взмыленные лошади спотыкаясь, барахтались на отмелях. Всадники свешивались с сёдел, секли наотмашь, огрызаясь, солдаты в ответ кололи копьями, подрубали мечами их ноги и их лошадей. Конник безнадёжно барахтался в воде, гребень его шлема перекосился, а другие колотили по нему палицами, толкая то в одну, то в другую сторону, оставляя громадные вмятины в тяжёлой броне. Трясучка захрипел, как что-то перехватило его поперёк живота, согнулся назад, порвалась рубаха. Он брыкнул локтем, но не смог как следует замахнуться. Рука сжала его голову, пальцы воткнулись в изрезанную сторону лица, ногти царапали мёртвый глаз. Он ревел, бил ногами, изворачивался, пытался вытащить левую руку, но кто-то удерживал и её. Он выпустил щит, и его стащили назад, с коня на землю. Перекрутившись, он впечатался в отмель, перекатываясь на бок и поднимаясь на колени. Молодой пацан в куртке клёпаной кожи стоял в реке сразу справа от него, вокруг лица свисали мокрые волосы. Он всё смотрел, уставившись на что-то в своей руке. Что-то плоское и блестящее. По виду будто глаз. Оболочка из эмали, которая до последней секунды была на лице у Трясучки. Пацан поднял взгляд, и они таращились друг на друга. Трясучка почуял что-то возле себя, пригнулся, голову обдало ветром, когда мимо пролетел его собственный щит. Он взвился, секира описала вслед за ним широкий, великий круг и воткнулась в чьи-то рёбра, дождём полилась кровь. Того согнуло набок, и с воем сбило с ног, отшвырнув на шаг в сторону во вспененную воду. Пока северянин разворачивался, парень уже напал на него с ножом. Трясучка согнулся набок, умудрился схватить и удержать его предплечье. Они зашатались, сплелись воедино, опрокинулись в холодную воду. Нож кольнул трясучкино плечо, но он был намного больше, много сильней и перекатился наверх. Они боролись, царапались, хрипели в лицо друг друга. Он пропустил рукоять секиры сквозь несжатый кулак, и схватил её под самое лезвие. Парень, чью голову омывала вода, поймал свободной рукой его запястье, но сил остановить у него не было. Трясучка стиснул зубы, перекрутил секиру, пока тяжёлое лезвие не встало поперёк шеи противника. - Нет, - зашептал пацан. Пора говорить нет была перед битвой. Трясучка навалился всем своим весом, рыча, постанывая. Глаза парня выкатились, когда металл медленно вгрызся в его горло, глубже, глубже, алая рана открывалась шире и шире. Кровь полилась наружу липкими струйками, по руке Трясучки, на его рубашку, в реку и та уносила её прочь. Паренёк на мгновение задрожал, красные губы широко распахнулись, затем он обмяк, неподвижно глядя на небо. Шатаясь, Трясучка поднялся. Лохмотья рубашки отягощали его, пропитавшись водой и кровью. Он разорвал её и сбросил - рука так затекла от крепко, как смерть, сжимаемого щита, что он выдрал волосы на груди. Он огляделся, моргая под безжалостным солнцем. Кони, люди бились в сверкающих речных водах, взбаламученных, илистых. Он наклонился и вырвал секиру из полуперерезанной шеи парня, кожа рукояти встопорщилась и смялась, прилегая ко всем выемкам его ладони, как ключ подходит к своему замку. Он с плеском побрёл по воде пешком, ища продолжения. Ища Муркатто.
* * *
Головокружительный прилив мощи, что придал ей бросок, быстро угас. От крика резало горло, ноги ломило от сдавливания конских боков. Её правая рука стала скрюченным сгустком боли на поводьях, руку на мече жгло от пальцев до самого плеча, по глазам, изнутри, била пульсирующая кровь. Она изогнулась, осматриваясь, больше не уверенная где восток, где запад. Да теперь уже и не важно. На войне, писал Вертурио, не бывает чётких границ. По всей низине брода не было никаких границ вообще, лишь всадники и пешие все спутавшиеся в сотню гибельных, бездумных, небольших схваток. Вряд ли можно отличить своего от врага, и поскольку никто не проверял слишком дотошно, между ними не было особой разницы. Твоя смерть может прийти отовсюду. Она увидела копьё, но слишком поздно. Конь встрепенулся, когда наконечник погрузился ему в бок, как раз возле её ноги. Голова животного перекосилась, глаз дико вылез наружу, вспенился оскаленный рот. Монза стиснула луку седла, когда оно накренилось вбок, копьё вбилось глубже, ноге стало горячо от лошадиной крови. Она беспомощно завизжала, пока валилась вниз, нога всё ещё оставалась в стремени, меч вылетел из руки, покуда она хваталась за пустоту. Вода ударила в бок, седло вдавилось в живот и вышибло из неё дыхание. Она была внизу, голова наполнилась светом, у лица мелькали пузыри. Её сковало льдом и ледяным страхом. Несколько мгновений она колотилась, выбиваясь из тьмы, и внезапно оказалась ослеплена блеском, в уши вновь врезались звуки боя. Она поперхнулась на вдохе, хлебнула воды, выкашляла её, снова задыхаясь. Она левой рукой царапала седло, пытаясь вытащить себя наружу, но нога была зажата под дрожащим телом лошади. Что-то треснуло её по лбу и она опять оказалась под водой, оглушённая, дёргающаяся. Лёгкие горели, руки погрузились в ил. Снова пробилась наружу, но на этот раз слабее, хватило лишь разок глотнуть воздуха. Голубые небеса вращались, лоскуты белых облаков, подобно небу её падения с Фонтезармо. Солнце подмигнуло ей, ярко вспыхнув одновременно с её ухающим вдохом, затем расплылось и заиграло пузырьками, когда река захлестнула ей лицо. Изгибаться, удерживаясь над водой, не осталось сил. Были ли похожи на это последние минуты Верного, утягиваемого мельничным колесом? Здесь своя справедливость. Чёрная фигура заслонила солнце. Трясучка встал над ней, показавшись десяти футов роста. Что-то сверкало в его слепой глазнице. Он, сурово хмурясь, медленно поднял над поверхностью один сапог, вода струилась с подошвы ей на лицо. На мгновение она уверилась, что он собирается поставить ногу ей на шею и вдавить её вниз. Затем нога плеснула рядом с ней. Она услышала, как он рычит, с натугой взявшись за труп лошади. Почувствовала, как вес на её ноге чуть-чуть ослаб. Потом ещё чуть-чуть. Она рванулась, простонала, вдохнула воду и выкашляла её обратно, наконец вытащила ногу и, барахтаясь, приподнялась. Она дрожала на четвереньках, по локти в реке, журчащая вода искрилась и мерцала перед лицом, с мокрых волос падали капли. - Блядь, - прошептала она, каждый вдох отдавался в ноющих рёбрах. - Блядь. - Ей надо покурить. - Они идут, - донёсся Трясучкин голос. Она ощутила его ладонь, пихающую её подмышку, поднимая её на ноги. - Меч возьми. Она, шатаясь под весом мокрой одежды и промокших доспехов, добрела до зацепившегося за камень, покачивающегося трупа. Тяжёлая палица с железной рукоятью всё ещё болталась на ремешке у запястья, и она неловкими пальцами высвободила её и потянула с пояса длинный кинжал. Как раз вовремя. На неё надвигался здоровяк в латах, осторожно ступая, приглядываясь маленькими твёрдыми глазками поверх щита. Меч в каплях воды смотрел в сторону. Она, пятясь, отступила на пару шагов, притворяясь, что совсем выдохлась. Не слишком-то и притворяясь. Когда он сделал очередной шаг, она напала. Броском это назвать нельзя. Скорее усталым полунырком, с трудом сумев протолкнуть свои ноги сквозь воду с той же скоростью, что и остальное тело. Она не думая замахнулась на него булавой, и он отбил щитом, её рука загудела до самого плеча. Она захрипела, схватилась с ним вплотную, ударила, но кинжал попал в бок латного доспеха и поцарапал его без вреда. В неё впечатался щит и она покачнулась. Заметила приближение меча в боковом ударе и её силы воли едва хватило, чтобы заставить себя пригнуться. Саданула булавой и попала лишь в пустоту, провернулась, теряя равновесие, навряд ли сохранив хоть какие-нибудь силы, урывками глотая воздух. Его меч снова поднялся. Она увидела позади него сумасшедшую ухмылку Трясучки, вспышку, когда багровое лезвие секиры поймало солнечный луч. Оно, тяжело ткнувшись, раскололо наплечник воина до самой груди, расплёскивая кровь в лицо Монзы. Она одёрнулась и отвернулась - визгливым клёкотом залило уши, кровью залило нос. Попыталась прочистить глаза обратной стороной ладони. Первое что она увидела - новый солдат, открытыйшлем с бородатым лицом внутри. Тычет копьём. Попыталась изогнуться, но оно с силой попало ей прямо в грудь, наконечник чиркнул по нагруднику, заваливая её навзничь, голова мотнулась вперёд. Она оказалась на спине посреди переправы, солдат оступился, наткнувшись на выемку в ложе реки, брызжа водой ей в глаза. Она изо всех сил рванулась, привстав на колено, окровавленные волосы опутали лицо. Он повернулся, занося копьё, чтобы ткнуть её ещё раз. Извернувшись, она описала круг и вогнала кинжал по самую крестовину между двумя пластинами под его коленом. Он завис над ней, выкатив глаза. Широко раскрыл рот, чтобы закричать. Она с урчаньем выбросила вверх булаву и разбила ему нижнюю челюсть. Голова мотнулась назад, кровь, и зубы, и осколки зубов взлетели вверх. Какое-то время казалось, что он так и останется стоять, свесив руки, затем она обрушила булаву на его вытянутый кадык, плюхнулась сверху, когда он упал, перекатилась в воду, и, отплёвываясь, встала. Вокруг много людей, но рядом никто не дрался. Все просто стояли, либо сидели в сёдлах, глазея по сторонам. Трясучка смотрел на неё, в руке покачивалась секира. По непонятной причине он разделся по пояс, белая кожа забрызгана и испещрена красным. С глаза пропала эмаль, и железный шарик внутри сиял в глазнице на полуденном солнце, орошённый каплями влаги. - Победа! - Раздался чей-то крик. Нечётко, туманно, она разглядела мокрыми глазами посередине реки человека на гнедом коне, вставшего в стременах и высоко вознёсшего пылающий меч. - Победа! Заплетаясь, Монза шагнула к Трясучке, и он, роняя свою щербатую секиру, поймал её в падении. Обхватила его за плечи правой рукой, левая свисала, до сих пор стискивая палицу видимо лишь потому, что не получалось разжать пальцы. - Мы выиграли, - шепнула она ему и почувствовала, что улыбается. - Мы выиграли, - сказал он, сдавив её крепче, почти отрывая ноги от земли. - Мы выиграли.
* * *
Коска опустил подзорную трубу, моргнул и потёр глаза - один наполовину ослепший от того, что добрых полчаса был закрыт, другой наполовину ослепший от того, что всё то же время прижимался к окуляру. - Ну вот и готово. - Он неудобно поёрзал в генерал-капитанском кресле. Штаны начали вклиниваться в запотевшую и раздражённую жопу и он, извиваясь, рывком их расправил. - Господь улыбается содеянному, так говорите вы, гурки? Тишина. Ишри растворилась также быстро как и возникла. Коска развернулся в другую сторону, к Дружелюбному. - Спектакль на уровне, да, сержант? Арестант оторвал взгляд от костей, угрюмо зыркнул в долину и ничего не сказал. Своевременный натиск герцога Рогонта заткнул прорванную дыру в его рядах, сокрушил баолийцев, глубоко вонзился в талинский строй и сломал его. Отнюдь не то, чем славен Глистоползучий Герцог. Говоря прямо, Коска со странной приязнью прозревал за всем этим дерзновенную руку, а наверное скорее кулак, Монцкарро Муркатто. Осприйская пехота, когда погасла угроза на правом крыле, полностью блокировала восточный берег нижнего брода. Их нежданные сипанийские альянты с ходу ринулись в свару, выиграли короткую схватку с расплошным арьергардом Фоскара и практически запечатали западный берег. Добрая половина армии Орсо - то есть та, что не валялась мёртвой на склонах, на берегах ниже по течению, и не направлялась лицом вниз к синему морю - оказалась безнадёжно зажатой двумя войсками на мелководье и складывала оружие. Другая половина бежала - на западной стороне долины по зелёным склонам рассыпались чёрные точки. По тем самым склонам, по которым они так гордо маршировали не более нескольких коротких часов назад, уверенные в победе. Сипанийская конница двигалась с краю небольшими отрядами, окружая выживших - доспехи переливались под палящим дневным солнцем. - Теперь всё, да, Виктус? - Походу, так. - Любимейшая всеми часть битвы. Разгром. - Если, конечно, разгромили не тебя. Коска смотрел, как крохотные человечки тикают с бродов, врассыпную по вытоптанной траве и ему пришлось унять дрожь воспоминаний об Афьери. Он силой привязал к лицу беззаботную улыбку. - Ничто не сравниться с хорошим разгромом, да, Сезария? - Кто бы мог себе представить? - Здоровяк медленно покачал головой. - Рогонт победил. - Великий герцог Рогонт показал себя в высшей степени непредсказуемым и находчивым джентльменом. - Коска зевнул, потянулся, причмокнул губами. - Он пришёлся мне по сердцу. В будущем я вижу его нашим работодателем. Пожалуй, нам стоит помочь ему со сбором павших. - С обшариванием трупов. - Захватом пленных для выкупа. - Или ограбления и убийства, в зависимости от их общественного статуса. - С незащищёнными обозами, которые полагается конфисковать, пока их содержимое не испортилось на открытом воздухе. - Пока их содержимое не разграбили и не сожгли до того, как они запустят в него свои лапы. Виктус прорезался зубастой ухмылкой. - Я прослежу, чтобы ничего не протухло. - Так держать, бравый капитан Виктус, так держать. Указываю на то, что солнце уже на пути вниз и людям давно пора выдвигаться. Мне будет стыдно, если по прошествии лет поэты скажут, что Тысяча Мечей была при Битве за Осприю... и ничего не сделала. - Коска широко улыбнулся и на этот раз искренне. - Может, пополдничаем?
Победителям...
Чёрный Доу говорил, что лучше битвы только одно - битва, а после ебля, и Трясучка не стал бы возражать. Кажется, как и она. Она ждала его там после всего, когда он прокрался в тёмную комнату. Голая, как младенец, она вытянулась на кровати, сложив руки за головой, и наставила на него гладкую длинную ногу. - Что тебя задержало? - спросила она, качая бёдрами с боку на бок. Было время, когда он считал себя шустро соображающим, но единственное, что быстро двигалось прямо сейчас - его член. - Я был... - Он был не в силах подумать о чём-то ином, кроме пучка тёмных волос между её ног, его злоба вся вытекла, как пиво из разбитого кувшина. - Я был... ну... - Он пинком захлопнул дверь и медленно подошёл к ней. – Неужто это так важно? - Не особенно. - Она соскользнула с кровати, и начала расстёгивать его позаимствованную рубашку, так невозмутимо, будто они заранее обо всём сговорились. - Не скажу, что я... ждал. - Он потянулся к ней, прикоснулся почти со страхом - а вдруг окажется, ему всё это снится. Пробежал пальцами по её голым рукам, в пупырышках гусиной кожи. - Не после нашего последнего разговора. Она просунула пальцы в его волосы и пригнула к себе его голову, дыша ему в лицо. Она поцеловала его в шею, затем в щёку, затем в губы. - Мне уйти? - Она снова нежно присосалась к его рту. - Ну уж нахуй, - его голос не больше чем хрип. Она уже расстегнула его пояс, зарылась внутрь и вытащила его член, начиная обрабатывать его одной рукой пока его штаны медленно опадали вниз, зацепились за колени, пряжка царапнула пол. Её губы - прохлада на его груди, на его животе. Язык щекотал. Её рука залезла ему под яйца, холодная и щекотная, и он ёрзнул, по-женски ойкнув. Услышал приглушённое хлюпанье, когда она сомкнула вокруг него губы, и так и застыл, нагнувшись, с ослабшими и дрожащими коленями и раззявленным ртом. Её голова начала медленно колебаться вперёд и назад, и он не думая задвигал бёдрами в такт, хрюкая про себя будто хряк, дорвавшийся до помоев.
Монза вытерла рот предплечьем, ёрзая, заползла на кровать, подталкивая за собою его, целующего её в шею, в ключицу, пощипывающего грудь, рыча при этом как пёс, дорвавшийся до косточки. Она подтянула колени и перевернула его на спину. Он нахмурился, левую часть лица скрывала темнота, по правой ползли тени от изменчивого света лампы. Нежно провёл пальцами по шрамам на её рёбрах. Она шлепком откинула его руку. - Я же тебе рассказывала. Упала с горы. Скидывай штаны. Он живо извернулся, освобождаясь от них, перекрутив их вокруг лодыжек. - Блядь, сука, падла... А! - Он наконец отбросил их ногой и она надавив, уложила его на спину, взобралась сверху, одна его рука скользнула вверх по бедру, влажные пальцы шевелились между её ног. Она какое-то время сидела так, склоняясь над ним, рыча ему в лицо и чувствуя как быстро доносится в ответ его дыхание, ёрзая бёдрами по его ладони, ощущая как его хер трётся о ляжку... - Ах, подожди! - Он вывернулся в сторону, сел, поморщившись, завозился с кожей на конце члена. - Готово. Давай. - Я тебе скажу, когда давай. - Она продвинулась вперёд на коленях, найдя нужную точку и затем потихоньку, мягко подсела на него, не до конца внутри и не до конца снаружи, а как-то наполовину. - Ох. - Он выгнулся на локтях, напрягшись, тщетно пытаясь упереться в неё. - Ах. - Она нависла над ним, волосы щекочут его лицо, а он улыбнулся, куснув их зубами. - Ох-ургх. - Она протолкнула ему в рот большой палец, потянула его голову набок, и он всосал его, впился в него, поймал её запястье, лизнул ладонь, потом подбородок, потом язык. - Ах. - Она начала проталкиваться на нём всё ниже, улыбаясь сама себе, хрипло бурча горлом, и он зарычал ей в ответ. - Ох.
* * *
В одной руке она держала основание члена и тёрлась об его головку, не до конца внутри и не до конца снаружи, а как-то наполовину. Другая обвила затылок Трясучки, удерживая его лицо у её грудей, пока он их тискал, мял, кусал. Её пальцы ощупывали его скулы, подушечка большого донельзя мягко прошлась по изувеченной щеке, щекоча, возбуждая, царапая. Он ощутил внезапный укол ярости, схватил её за кисть, грубо сжал, выкрутил, бросил её саму на колени, выкручивая руки за спиной, уткнул лицом в простыню, она захрипела. Он что-то рыкнул на северном наречии, и даже сам не понял что. В нём разгорелось жгучее желание сделать ей больно. Сделать больно себе. Он запустил свободную руку в её волосы и жёстко толкнул её к стене, рыча и поскуливая сзади, пока она не застонала, одышливо вдохнула, открыла рот. Волосы, спадавшие на лицо, трепетали вместе с дыханием. Он всё ещё держал её руки скрученными за спиной, и, пока он стискивал её, её ладонь выгнулась и стиснула его запястье, подтаскивая на себя его тело. Ух, ух - их бессознательное урчание. Скрип, скрип - стонала вместе с ними кровать. Шлёп, шлёп - его живот хлопал её по заднице.
Монза ещё несколько раз подвигала бёдрами, издавая лёгкое уханье, голова запрокинута назад, на вытянутой от напряжения шее проступили вены. С каждым движением она рычала сквозь стиснутые зубы, до боли туго сжимая все мышцы, затем медленно расслабилась. Она пробыла там ещё немного, согнулась, обмякнув как мокрый лист, жёсткое дыхание царапало в глубине глотки. Затем соскользнула прочь, собрала простыню в горсть и вытерлась об неё. Он лежал на спине, неотрывно глядя на позолоченную отделку потолка, потная грудь учащённо вздымалась и опадала, широко раскинуты руки. - Так вот на что похожа победа. Если б я знал, я бы рискнул пораньше. - Нет, ты б не стал. Ты же Принц Промедления, помнишь? Он скосил глаза на свой мокрый хуй, пихнув его сначала в одну сторону, потом в другую. - Что ж, некоторые вещи лучше принимать в своё время...
* * *
Трясучка разжал пальцы - истёртые, изрезанные, узловатые и хрустящие от хватки на секире целый день. От них поперёк её запястья остались белые полосы, медленно наливающиеся розовым. Он откатился назад на ляжках, тяжело втягивая воздух, тело обмякло, распрямились ноющие мускулы. Его похоть вся вышла, и ярость ушла вместе с ней. Покамест. Её ожерелье красных камней стучало, когда она перекатилась к нему. На спину, груди сплющились на рёбрах, выпирали шишки - тазовых костей внизу живота, острых ключиц у плеч. Она вздрогнула, повращав кистью и потерев запястье. - Не хотел сделать тебе больно, - проворчал он, неумело соврав и не очень-то переживая. - О, я вовсе не такая уж хрупкая. И можешь звать меня Карлоттой. - Она потянулась и нежно потрепала его губы кончиками пальцев. - Я думаю, мы для этого достаточно неплохо друг друга знаем...
Монза слезла с кровати и прошла к столу, ноги ныли и подкашивались, ступни шлёпали по прохладному мрамору. Рядом с лампой лежала шелуха. Лезвие ножа отливало тусклым светом, блестел отполированный чубук трубки. Она присела перед ней. Сегодня, даже с легионом свежих ссадин, ушибов, порезов после битвы трубка не взывала к ней и вполовину так сильно как раньше. Она подняла левую руку, костяшки начали обрастать коркой, и недоумённо насупилась. Рука была твёрдой. - Никогда всерьёз не думала, что получится, - прошептала она. - А? - Побить Орсо. Я рассчитывала поиметь троих из них. Может, четверых, прежде чем меня убьют. Ни за что не думала, что протяну так долго. Ни за что не думала, что взаправду удастся. - А теперь любой скажет, что расклад в твою пользу. Как же быстро надежда оживает снова. - Рогонт напомаживался перед зеркалом. Высоким, с обрамлением из цветных бутонов виссеринского стекла. Глядя на его позу, с трудом верилось, что некогда она сама была совершенно также тщеславна. Часы, что проводила, прихорашиваясь перед зеркалом. Состояния, что они с Бенной тратили на одежду. Падение с горы, изувеченное тело, разбитая рука и шесть месяцев жизни гончей собаки уж от этого-то, вроде бы, её исцелили. Наверное, ей бы стоило посоветовать такое же лечение Рогонту. Герцог парадным жестом поднял подбородок, грудь колесом. Он помрачнел, осунулся, прикоснулся к длинной царапине сразу под ключицей. - Вот падла. - Поранились пилкой для ногтей? - Знай же, такая страшенная рана способна запросто предать смерти менее могучего мужа, чем я! Но я вынес её без намёка на жалобу и продолжал драться как тигр, кровь стекала ручьём, ручьём я сказал, с моих доспехов! Начинаю подозревать, что от неё даже может остаться шрам. - Который вы, без сомнений, будете носить с огромной гордостью. Можете прорезать дыры во всех рубашках, чтобы публично его показывать. - Не знал бы я наперёд, решил бы что надо мной насмехаются! Вы отдаёте себе отчёт, что если события будут разворачиваться согласно моему замыслу - а пока, должен отметить, они так и идут - вскоре вы станете метать свои остроты в короля Стирии. Я-то на самом деле уже заказал себе корону у Зобена Касума, всемирно известного мастера-ювелира из Коронтиса... - Естественно, отлитую из гуркского золота. Рогонт замолчал, посмурнел. - Мир не так прост, как вы думаете, генерал Муркатто. Бушует великая война. Она фыркнула. - Думаете, я не заметила? Идут Кровавые Годы. Он фыркнул в ответ. - Кровывые Годы есть лишь короткая стычка. Эта война началась задолго до твоего или моего рождения. Противостояние между гурками и Союзом. Или между доминирующими в них силами - Гуркхульской церковью и Союзными банками. Их поле боя - везде, и каждый обязан выбирать сторону. Посередине останутся одни лишь трупы. Орсо стоит за союз, банкиры обеспечивают Орсо. А у меня своё... обеспечение. Даже могучий муж должен склониться перед кем-то. - Может вы не заметили, я не муж. Улыбка Рогонта прорезалась снова. - О, я-то заметил. И это второе, что меня в тебе привлекает. - А первое? - Ты поможешь мне объединить Стирию. - И зачем оно мне? - Единая Стирия... она могла бы стать такой же великой как Союз или Гуркхульская империя. И даже более! Она смогла бы выйти из их борьбы и жить независимой. Вольной. Мы ни разу не были так близки к успеху. Никанте и Пуранти из кожи лезут вновь обрести мою милость. Аффойя всегда с ними. Соториус мой человек, не без определённых пустячных уступок в пользу Сипани - пара островов, не более, и город Борлетта. - И что на это заявляют граждане Борлетты? - Всё что я велю им заявлять. Они переменчивый сброд, как ты уже обнаружила, когда они дрались за право передать тебе голову их обожаемого герцога Кантайна. Мурис давным-давно склонился перед Сипани, а сейчас Сипани склоняется предо мной, по крайней мере, номинально. Мощь Виссерина сломлена. Что касается Мусселии, Этреи и Каприла, что ж. И ты, и Орсо на мой взгляд вышибли из них любые порывы к независимости. - Вестпорт? - Мелочи, мелочи. Частица либо Союза, либо Канты, смотря кого ты спросишь. Нет, Талинс – вот, что заботит меня сейчас. Талинс есть ключ в замке, ступица колеса, недостающий кусок моей королевской мозаики. - Вам нравиться слушать собственный голос, не правда ли? - По-моему, он вещает много здравых вещей. Армия Орсо рассеяна, с нею улетучилась и его власть, как дым на ветру. Он просто напросто первым взялся за меч, как любят поступать некоторые... - Он многозначительно поднял на неё брови, и она отмахнулась. - Теперь он увидел, что его меч сломан, что у него нет друзей для опоры. Но чтобы уничтожить Орсо, этого мало. Мне нужен кто-то ему на замену, кто-то кто бы отвёл буйных талинцев в загон моего доброго правления. - Дайте знать, когда найдёте подходящего пастуха. - О, я уже нашёл. Кое-кого умелого, хитрого, бесподобно упругого и обладающего устрашающей славой. Кое-кого, любимого в Талинсе много больше самого Орсо. Кое-кого, кого он пытался убить, кстати... за попытку свержения его с трона. Она сузила глаза. - Я и тогда не хотела его трон. Я и сейчас его не хочу. - Но раз уж мы завели речь... что наступит после того как ты исполнишь свою месть? Ты заслуживаешь, чтобы тебя помнили. Ты заслуживаешь права строить нашу эпоху. - Так сказал бы Бенна, и Монзе пришлось признать, что некоторую её часть прельщают хвалебные слова. Прельщает и близость к власти. Она привыкла к тому и другому, и прошло много времени с последнего раза подобного ощущения. - Вдобавок, какая месть сгодиться лучше, чем облечённый в плоть величайший страх Орсо? - Это прозвучало для неё чудесной ноткой, и Рогонт лукаво улыбнулся, показывая, что всё понял. - Позволь сказать честно: ты мне нужна.
* * *
- Позволь сказать честно, ты мне нужен. - Это подогрело гордость Трясучки, и она лукаво улыбнулась, показывая, что всё поняла. - Едва ли у меня остался хоть один друг на всём Земном Круге. - Кажется, ты горазда заводить новых. - Трудней, чем ты думаешь. Везде быть изгоем. - Ему-то не надо было рассказывать об этом после последних прожитых месяцев. Она не лгала, насколько он мог судить, просто направляла правду по тому пути, который её устраивал. - А порой бывает так трудно отличить друзей от врагов. - Верно. - Ему не надо было рассказывать и об этом. - Видимо, там, откуда ты приехал, верность - однозначно благородное качество. Здесь, внизу, в Стирии, человек должен держать нос по ветру. - Трудно поверить, что кто-то так светло улыбающийся может таить нечто тёмное на душе. Но сейчас для него всё во тьме. Отовсюду целит потайной кинжал. - К примеру, наши с тобой друзья, генерал Муркатто и великий герцог Рогонт. - Два глаза Карлотты подплыли к одному его. - Ума не приложу, чем это они занимаются, прямо сечас? - Ебутся! - гавкнул он, ярость вскипела в нём так резко, что она отшатнулась, будто боялась, что он разобьёт её голову об стену. Может он и правда на грани так поступить. Или разбить свою собственную голову. Но вскоре её лицо разгладилось, и она заулыбалась сильнее, будто убийственный гнев её любимая мужская черта. - Талинская Змея и Осприйский Червь, сплелись в липкий клубок. Эта коварная парочка хорошо друг другу подходит. Величайший стирийский обманщик и величайшая стирийская убийца. - Она одним кончиком пальца слегка коснулась шрама на его груди. - Что наступит после того как она исполнит свою месть? Когда Рогонт возвеличит её и помашет ею перед талинским народом, как игрушкой перед детьми? Для тебя найдётся место, когда завершатся Кровавые Годы? Когда кончится война? - Мне нигде нет места, кроме как на войне. Уж я попробовал. - Тогда мне за тебя страшно. Трясучка фыркнул. - Ну, мне везёт - ты приглядишь за моей спиной. - Хотела б я на что-то сгодиться. Но ты же знаешь, как решает проблемы Мясник Каприла, а герцог Рогонт скудно платит за преданность...
* * *
- Я всегда плачу за преданность по высшему разряду, но биться голым по пояс? Это так... - Рогонт скорчил рожу, будто отведал прокисшего молока. - Наигранно. Вот я ни за что бы не стал так делать. - В смысле? Биться? - Как ты смеешь, женщина, я сам возрождённый Столикус! Сама знаешь, о чём я. О твоём северном сообщнике, с... - Рогонт лениво показал рукой на левую сторону лица. - Глазом. Вернее без оного. - Уже ревнуете? - проворчала она. Ей подурнело от одного упоминания этой темы. - Немножко. Его ревность - вот что меня беспокоит. Этот человек крайне предрасположен к насилию. - Поэтому я и взяла его. - Возможно, пришло время положить его обратно. Бешеные псы чаще кусают своих хозяев, чем врагов своих хозяев. - А уж любовников своих хозяев в первую очередь. Рогонт нервозно прочистил горло. – Такого нам уж точно не надо. С виду он крепко к тебе привязан. Если к корабельному борту крепко пристал морской жёлудь, порой необходимо убрать его внезапной, неожиданной и... необратимой силой. - Нет! - Её голос прозвучал куда пронзительнее, чем она намеревалась. - Нет. Он спас мне жизнь. Не один раз и при этом рисковал собой. Только вчера он спас меня, а сегодня его убьём? Нет. Я перед ним в долгу. - Она вспомнила запах, когда Лангриер ткнула раскалённым железом ему в лицо, и вздрогнула. Такой была бы ты. - Нет! Я не позволю тронуть его! - Подумай об этом. - Рогонт начинал на неё дуться. - Я понимаю твоё нежелание, но погляди сама - это благоразумный поступок. - Предусмотрительный? - издевательски усмехнулась она. - Предупреждаю. Оставь его в покое. - Монцкарро, пожалуйста, пойми, твоя безопасность - вот что меня... ууууф! - Она взметнулась с кресла, подсекла его ногу, схватила за руку, когда тот пошатнулся и упал на колени, завернула его запястье к лопатке, заставив его согнуться, и сама припала к его спине. Его лицо впечаталось в холодный мрамор. - Я сказала – нет. Ты не расслышал? Если я захочу применить внезапную, неожиданную и необратимую силу... - Она выкрутила его руку чуть сильнее и он ойкнул, бесполезно сопротивляясь. - ...то справлюсь сама. - Да! А! Да! Вижу совершенно ясно! - Хорошо. Больше о нём ни слова. - Она отпустила руку, и он мгновение лежал так, тяжело дыша. Извернулся на спину, осторожно потирая предплечье, глядя с угрюмой обидой, как она встала над ним, расставив ноги. - Не стоило тебе так делать. - Может мне так нравится. - Она оглянулась через плечо. Его член наполовину привстал, упираясь в её ногу. - И не уверена, что не нравится тебе. - Ну, раз ты об этом упомянула... должен сознаться, я люблю, когда на меня сверху вниз смотрит сильная женщина. - Он погладил её колени кончиками пальцев, медленно провёл ладонями по внутренней стороне её бёдер до самого верха, а затем нежно спустился вниз. - Нельзя ли предположить... можно ли попросить тебя... в общем, на меня пописать. Монза нахмурилась. - Мне не хочется. - Может быть... тогда, немножко попить? А потом... - Думаю, я привыкла к горшку. - Какая расточительность. Горшок этого не оценит. - Ну, когда он наполнится, можете делать с ним всё, что захотите, как вам такое? - Пфу. Вовсе не то же самое. Монза медленно покачала головой, сходя с него. - Самозваная великая герцогиня писает на предполагаемого короля. Такое и выдумать-то не получится.
* * *
- Хватит. - Трясучку покрывали синяки, царапины, ссадины. Сучий порез на спине, как раз там, где труднее всего почесаться. Теперь, когда его хуй начал сдуваться, они снова заизводили его нестерпимым зудом, срывая его терпение. Его мутило от болтовни вокруг да около, от взимной лжи, заметной с первого взгляда, как гнилой труп в постели. - Хочешь убить Муркатто, возьми, да так и скажи. Она замерла, приоткрыв рот. - Неожиданно ты попёр напролом. - Нет, я пру напролом вполне ожидаемо от одноглазого убийцы. Почему? - Что почему? - Почему ты так неистово желаешь ей смерти? Я идиот, но не самый уж большой идиот. Не думаю, что такую женщину, как ты привлекло моё симпатичное личико. Ни даже моё чувство юмора. Возможно, ты худо-бедно жаждешь отомстить за то, что мы сделали с тобой в Сипани. Мстить все любят. Но в этом лишь часть причины. - Не малая часть... - Она отстранённо повела пальцем вверх по его ноге. - Насчёт насколько меня к тебе влекло - настоящие мужчины меня всегда интересовали больше симпатичного личика, но я изумилась... на тебя можно положиться? - Нет. Было б можно, я бы не очень-то сгодился для такой работы, правда? - Он поймал её скользящий палец и завернул его перед собой, подвигая ближе её вздрогнувшее лицо. - Что всё это значит? - Ах! В Союзе есть человек! Человек на кого я работаю, тот, кто послал меня в Стирию, с главной задачей шпионить за Орсо! - Калека? - Его имя назвала Витари. Человек, который стоял за королём Союза. - Да! А! А! - Она запищала, как только он выкрутил палец сильнее, а затем выпустил, и она одёрнула руку. Приложила её к груди, выпятив на него нижнюю губу. - Не стоило тебе так делать. - Может мне так нравится. Дальше. - Когда Муркатто заставила меня предать Орсо... она заставила меня предать и Калеку. Орсо во врагах я пережить сумею, если некуда деваться... - Но не этого Калеку? Она сглотнула. - Нет. Не его. - Худший враг, чем могущественный герцог Орсо, да? - Гораздо худший. Его цена - Муркатто. Она угрожает сорвать все его тщательно вынашиваемые планы по включению Талинса в Союз. Она нужна ему мёртвой. - Маска уравновешенности слетела, и показался её собственный облик, с опущенными плечами и упёршимся в простыню взглядом широко открытых глаз. Алчный, болезненный и очень, очень напуганный. Трясучка понравилось то, что он увидел. Наверно первый честный взгляд, с тех самых пор, как он высадился на стирийский берег. - Если я найду способ убить её, я верну себе жизнь. - И твой способ - я. Она подняла на него взор, и глаза были твёрдыми. - Ты сможешь всё сделать? - Я мог бы всё сделать уже сегодня. - Он собирался секирой разрубить ей голову. Он собирался поставить сапог ей на лицо и вдавить её под воду. Вот тогда б ей пришлось его уважать. Но взамен он её спас. Потому что надеялся. Может и до сих пор... но надеяться - строить из себя дурака. А Трясучка уже заманался быть дураком. Сколько народу он поубивал? Во всех своих битвах, стычках, отчаянных схватках наверху, на Севере? Да даже в эти полгода, с тех пор как приехал в Стирию? У Кардотти, в дыму и безумии? Среди скульптур во дворце герцога Сальера? В бою всего лишь несколько часов назад? Должно быть пару десятков. Больше. Женщины в том числе. Он окунулся в кровь, глубоко, как сам Девять Смертей. Не похоже, что прибавка к общему итогу ещё одного трупа будет стоить ему места среди праведников. Его губы скривились. - Смогу. - Ясно с первого взгляда, как шрам у него на морде, что Монза не испытывает к нему ни черта. Так с какой стати ему испытывать к ней хоть что-то? - Легко. - Тогда сделай. - Она подползла вперёд на четвереньках с полуоткрытым ртом, пронзительно глядя в его единственный глаз. Тяжело свисали бледные груди. - За меня. - Её соски притёрлись к его груди, в одну сторону, потом в другую, пока она медленно пресмыкалась на нём. - За себя. - Её ожерелье кроваво-красного камня тихонько стучало по его подбородку. - За нас. - Мне нужно выбрать подходящее время. - Он провёл рукой по её спине и положил ладонь на задницу. - Первым делом убедись, так? - Конечно. Ничего путного не выйдет... в спешке. Его наполнил её аромат, сладкий запах цветов смешался с острым запахом порева. - Она мне денег должна, - последним возражением пробурчал он. - А, деньги. Знаешь, раньше я была купцом. Покупала. Продавала. - Её дыханье обжигало шею, рот, лицо. - И по моему долгому опыту, когда люди начинают обсуждать цену, сделка, считай, заключена. - Она уткнулась в него, губы слегка касались клубка шрамов на его щеке. - Сделай для меня эту штуку и обещаю, ты получишь столько, что не сможешь потратить. - Прохладный кончик языка обвёл ободранную плоть вокруг его металлического глаза, ласково и нежно. Навевая спокойствие. - У меня договорённость... с банковским домом... Валинт и Балк...
Так много за просто так
Серебро играло в лучах солнца тем особенным, от которого текут слюни, блеском, какой почему-то бывает только у денег. Полный несгораемый ящик на обозрении всего лагеря притягивал взгляды надёжней, чем если бы на столе непристойно разлеглась голая графиня. Столбики искромётных, искрящихся монет свежей чеканки. Одни из благороднейших в Стирии денежных знаков отданы на откуп одним из подлейших рук этой земли. Забавно. С одной стороны монеты, конечно же, весы, традиционный символ стирийской коммерции со времён Новой Империи. С другой - строгий профиль великого герцога Орсо Талинского. Ещё более забавно, счёл Коска, ведь он расплачивался с членами Тысячи Мечей лицом человека, которого они только что предали. Прыщавой и паршивой, зудливой и косоглазой, кашляющей и неопрятной вереницей, солдаты и офицеры первой роты первого полка Тысячи Мечей, подходили к импровизированному столику получать свою неправедную долю. Над ними вплотную надзирал старший писарь бригады и дюжина наиболее испытанных ветеранов, праведных в точно такой же степени - с течением утра Коска, вгоняясь в тоску, нагляделся на все мыслимые уловки. Люди подходили к столику многократно - в другой одежде, называя фальшивые имена или имена погибших товарищей. Они, как положено, преувеличивали, приукрашивали, либо открыто врали о своих званиях или сроке службы. Рыдали о больных матерях, детях или знакомых. Обрушивали всесокрушающий поток жалоб о пище, о питье, о снаряжении, о поносе, о начальстве, о вони от других, о погоде, об украденных вещах, о полученных ранах, о ранах нанесённых, об уроне своей несуществующей чести, и так далее, и так далее, и так далее. Проявляй они на поле боя такую же дерзновенность и упорство, с каким вытягивали халявные гроши из своего командира, то стали бы величайшей ратной силой всех времён. Но первый сержант Дружелюбный бдил. Он годами работал на кухнях в Безопасности, где дюжины самого отпетого в мире жулья ежедневно воевали друг с другом за хлеб насущный, и знал каждую подлую уловку, хитрость и надувательство, применяемые по эту сторону ада. Ничто не упускал его взор василиска. Сиделец не пропустил без очереди ни единого сверкающего портрета герцога Орсо. Коска в глубоком унынии покачал головой, наблюдая, как тащится прочь последний. Невыносимая хромота, за которую тот требовал компенсацию, исцелилась на глазах. - Клянусь Судьбами, можно было предположить, что они обрадуются прибавке! Уж если не тому, что им не пришлось за неё драться! И даже не пришлось самим её красть! Клянусь, чем больше человеку даёшь, тем больше он требует, и тем менее счастлив. Ни один не поблагодарил за то, что он получил за просто так. Сифилис на вашу благотворительность! - Он хлопнул по плечу писаря, от чего тот провёл неряшливую закорючку через аккуратно заполненную страницу. - Наёмники уже не те, что раньше, - проворчал тот, мрачно поставив кляксу. - Неужели? На мой взгляд, они кажутся вполне такими же буйными нахалами, как и всегда. "Уже не то, что раньше" - вечное нытьё недалёких умов. Когда люди говорят, что нечто раньше было лучше, они имеют в виду, что раньше лучше были они сами, потому что были молоды и все их чаяния лежали перед ними. Мир неизбежно темнеет, по мере твоего сошествия в могилу. - Значит всё осталось по-прежнему? - спросил писарь, грустно поднимая глаза. - Кто-то стал лучше, кто-то хуже. - Коска выдавил тяжёлый вздох. - Но по большому счёту, я не заметил значительных изменений. Скольким нашим героям уже уплачено? - Покончили с ротой Оруженосца, из полка Эндике. Да, то был полк Эндике. Коска прикрыл глаза рукой. - Прошу, не упоминай это храброе сердце. Его потеря до сих пор меня ранит. Скольким уже уплачено? Писарь облизнул пальцы, прошелестел парой шуршащих листов своей книги, начал подсчитывать записи. - Одна, две, три... - Четырёмстам и четырём, - сказал Дружелюбный. - А сколько служит в Тысяче Мечей? Писарь поморщился. - Считая весь вспомогательный состав, слуг и торговцев? - Несомненно. - И шлюх? - Считай их в первую очередь, они трудятся добросовестней всех в целой, будь она проклята, бригаде! Стряпчий покосился в небо. – Э-э-э... - Двенадцать тысяч восемьсот девятнадцать, - сказал Дружелюбный. Коска уставился на него. - Говорят, хороший сержант стоит трёх генералов, но ты стоишь трёх дюжин, друг мой! Однако, тринадцать тысяч? Мы просидим здесь до завтрашней ночи! - Вполне вероятно, - проворчал писарь, перелистнув страницу. - Рота Дерьмача полка Эндике следующая. Полка Эндике... в смысле раньше... как-то так. - Пофиг. - Коска отвинтил колпачок фляжки, что Морвеер швырнул в него в Сипани, поднёс её к губам, взболтал и обнаружил, что та пуста. Он насупился на потрёпанный металлический сосуд, вспоминая с некоторой неприязнью насмешливые суждения отравителя, о том, что человека не изменить ничем. На самом деле с достаточной неприязнью, чтобы его потребность глотнуть резко возросла. - Короткий перерыв, пока я пополняю припасы. Постройте роту Дерьмача. - Он встал, корча гримасу пока его ноющие колени с хрустом возвращались к жизни, затем прорезался улыбкой. Крупный мужчина целеустремлённо подходил к нему сквозь грязь, дым, холсты и неразбериху лагеря. - Ба, мастер Трясучка, с холодного и кровавого Севера! - Северянин явно бросил наряжаться и носил кожаную солдатскую безрукавку и рубаху грубой пряжи с закатанными до локтей рукавами. Его волосы, при первой встрече уложенные в точности как у мусселийского щёголя, отросли во взъерошенные лохмы, массивная челюсть распушилась порослью - среднее между щетиной и бородой. Ничто из этого не прятало покрывшие пол-лица сплетения шрамов. Чтобы их скрыть не хватит никаких волос. - Мой старый соратник по приключениям! - Или по убийствам, как на самом деле и было. - Вижу блеск в твоих глазах. - Буквально, ведь светлый металл, в глазнице, отразил луч полуденного солнца и сверкал до боли ярко. - Хорошо выглядишь, друг мой, просто превосходно! - Хотя на самом деле тот выглядел изувеченным дикарём. - Радость на лице - и на сердце радость. - Северянин явил кривобокую улыбку - палёная плоть сдвинулась лишь мельчайшим краешком. - Именно так. Улыбнись на завтрак, и будешь дристать счастьем до самого полдника. Ты был в битве обычным воином? - Был. - Так я и думал. Ты ни разу не производил впечатления человека, которому боязно засучить рукава. Кровищи-то было, да? - Было. - Однако, некоторые на крови цветут и пахнут, правда? Осмелюсь сказать, ты знаешь кое-кого из их породы. - Знаю. - И где же твой наниматель, моя злосчастная ученица, преемница и предшественница, генерал Муркатто? - Сзади тебя, - послышался резкий голос. Он крутнулся вокруг своей оси. - Божьи зубы, женщина, а ты не утратила уменья заставать людей врасплох! - Он притворился потрясённым, чтобы сгладить наплыв волнительных чувств, всегда сопровождавших её появление и угрожавших сорвать ему голос. Вдоль щеки у неё шла длинная царапина, на лице несколько кровоподтёков, но в остальном она выглядела неплохо. Очень даже неплохо. - Разумеется, радость зреть тебя живой не знает границ. - Он взмахнул шляпой, чьи перья смущённо поникли, и упал перед ней на колени прямо в грязь. - Скажи, что прощаешь мою игру? Видишь же, что я думаю всё время лишь о тебе? Я неистощимо нежно тебя люблю. Она фыркнула в ответ. - Нежно, ага? – Больше, чем она б догадалась, больше чем он сказал бы вслух. – Значит, то было представление для моего же блага? Я сейчас грохнусь в обморок от избытка признательности. - Одна из черт, за которые тебя нельзя не любить - готовность в любое время грохнуться в обморок. - Он рывком встал на ноги. - А всё, полагаю, из-за твоего ранимого женского сердечка. Пошли со мной, я тебе кое-что покажу. - Он увёл её за деревья в сторону небольшой хатки, побеленные стены сияли под полуденным солнцем, Дружелюбный и Трясучка тянулись следом, как дурные воспоминания. - Должен признать, что наряду с оказанием любезности тебе и мучительным соблазном, в конце концов, дать Орсо хороший поджопник, требовали решения и несколько пустяковых шкурных вопросов. - Иных не изменить ничем. - Никогда, да и с какой стати? Предложение включило в себя изрядное количество гуркского золота. Впрочем, уж ты-то в курсе, ведь ты первой его и предлагала. Вот, а Рогонт был так добр, пообещав мне, при случае, теперь уже весьма вероятном, его увенчания короной Стирии - великое герцогство Виссеринское. Он с чувством глубокого удовлетворения наблюдал вздох замешательства. - Ты? Великий блядский герцог Виссеринский? - Я скорее всего не буду употреблять слово "блядский" при подписи моих указов, но в остальном верно. Великий герцог Никомо звучит просто здорово, а? Да и вообще, Сальер помер. - Уж я-то в курсе. - У него нет наследников, даже отдалённых. Город разграблен, выжжен дотла, провинция в упадке, большинство населения сбежало, убито или ещё как-то злоупотребило ситуацией. Виссерину нужен сильный и самоотверженный вождь, чтобы вернуть былую славу. - Но вместо него у них будешь ты. Он позволил себе похихикать. - А кто лучше-то? Иль я не уроженец Виссерина? - Как и множество других. Что-то не видать, чтобы они хапали себе герцогский титул. - Вот и хорошо, ведь он один и он мой. - Да зачем тебе вообще это надо? Обязанности? Ответственность? Мне казалось, тебя со всего такого воротит? - Мне самому всегда так казалось, но моя путеводная звезда завела меня в сточную канаву. Я прожил неплодотворную жизнь, Монцкарро. - Не говори. - Я растратил свой дар за просто так. Самооплакивание и самобичевание дурной тропинкой самонебрежения и самоущемления подвели меня на самый край саморазрушения. В чём же основная проблема? - В тебе самом? - Вот именно. Тщеславие, Монза. Зацикленность на себе. Признак незрелости. Мне нужно, ради самого себя и моих верных последователей, повзрослеть. Направить свой талант вовне. Это как раз то, с чем ты пыталась до меня достучаться - приходит время, когда человек должен к чему-то пристать. Что же может быть лучше, чем искренне посвятить себя служению моему родному городу? - Ты искренне посвящаешь себя служению. Увы бедному Виссеринскому граду. - Им будет лучше, чем было с этим падким на плохо лежащее искусство обжорой. - Теперь у них будет падкий на плохо лежащее всё на свете пьяница. - Ты меня недооцениваешь, Монцкарро. Человек способен измениться. - Ты, вроде, только что сказал никогда? - Передумал. И почему бы нет? Одним днём я убил двух зверей - состояние и в придачу одно из богатейших Стирийских герцогств. Она покачала головой одновременно с изумлением и раздраженьем. - И всё что ты сделал - просто сидел здесь. - В этом и состоит настоящее уменье. Трудом-то заработать-то награду легко. - Коска запрокинул голову, улыбаясь чёрным ветвям и голубому небу. - Знаешь, по-моему, небывалый случай, чтобы когда-либо в истории хоть один человек получил так же много за то, что абсолютно ничего не делал. Но навряд ли вчерашние подвиги принесли пользу лишь мне одному. Великий герцог Рогонт, уверен, доволен результатом. А ты сделала большой шаг к своему большому возмездию, не так ли? - Он прислонился к ней. - Кстати о нём. У меня для тебя есть подарок. Она встревоженно взглянула на него. Вечно недоверчива. - Какой подарок? - Ненавижу портить сюрприз. Сержант Дружелюбный, не могли бы вы взять вашего экс-нанимателя и её спутника-северянина в дом, и показать нашу вчерашнюю находку? Естественно пусть она делает всё что ей вздумается. - Притворно усмехаясь, он отвернулся. - Ведь мы же теперь друзья!
- Внутри. - Дружелюбный толкнул заскрипевшие двери. Монза бросила взгляд на Трясучку. В ответ тот пожал плечами. Она пригнулась под притолокой и оказалась в полутёмной комнате, зябкой после солнца снаружи, со сводчатым кирпичным потолком и обрывками света на запылённом каменном полу. Когда её глаза привыкли к полумраку, она различила в дальнем углу мужчину. Тот сдвинулся вперёд, негромко загремела цепь на его щиколотках, и перекрестье теней с грязных оконных рам упало на его лицо. Принц Фоскар, младший сын герцога Орсо. Монза почувствовала, как одеревенело всё её тело. Похоже, он наконец подрос, с тех пор как она видела его в последний раз бегущим прочь из отцовской палаты в Фонтезармо, скулящим, что не желает участвовать в её убийстве. Он лишился пушка над верхней губой, приобрёл цветущий синяк кольцом вокруг глаза и извиняющийся вид сменил на испуганный. Он вытаращил глаза на Трясучку, затем на Дружелюбного, пока те входили внутрь вслед за ней. В целом не дарующая узнику надежду пара. Наконец, против воли, встретился взглядом с Монзой, с измученным выражением человека, который знает, что сейчас будет. - Значит, правда, - прошептал он. - Ты жива. - В отличие от твоего брата. Я пробила ему горло и выкинула его из окна. - Острый кадык Фоскара дёргался вверх и вниз, пока он сглатывал. - Я отравила Мофиса. Проткнула Ганмарка тонной бронзы. Верного заколола, зарубила, утопила и повесила на водяном колесе. Он до сих пор там крутится, насколько я знаю. Гоббе повезло. Я только раскатала в муку его руки, его колени, и его башку. Молотком. - От списка вместо жестокого удовлетворения, её жестоко затошнило, но она продолжала, перебарывая себя. - Из семерых, что были в том месте, когда убивали Бенну, остался только твой отец. - Она вынула из ножен Кальвес, клинок легонько скрипнул, страшно, как детский крик. - Твой отец... и ты. Комната была тесной, затхлой. Лицо Дружелюбного - пусто как у трупа. Трясучка рядышком прислонился к стене, сложил руки, улыбаясь. - Понимаю. - Фоскар подошёл ближе. Маленькими, неохотными шажками, но всё же навстречу ей. Он остановился не более чем в шаге, и повалился на колени. Неуклюже, ведь его руки были связаны за спиной. И его глаза не сходили с её. - Прости. - Ты охуел, прощения просишь? - выдавила она сквозь сжатые зубы. - Я не знал, что будет! Я любил Бенну! - Дрожали губы, и по скуле побежала слеза. Страха, вины или и того и того. - Твой брат был... мне как брат. Я бы ни за что не пожелал... такого, никому из вас. Прости... за моё участие. - Он в этом не участвовал. Она это знала. - Я всего лишь... хочу жить. - И Бенна хотел. - Пожалуйста. - Закапали новые слёзы, оставляя на его щеках блестящие дорожки. - Я просто хочу жить. Её желудок перетряхнуло, желчь обожгла глотку и залила истекающий слюной рот. Давай. Она прошла весь свой путь ради этого, всё выстрадала и заставила страдать всех тех, остальных, ради одной этой возможности. Делай что должно. Совесть - отмазка. Пощада и трусость - одно и то же. Пора действовать. Он должен умереть. Да делай уже. Но её оцепеневшая рука отяжелела до, кажется, тысячи тонн. Она вгляделась в пепельное лицо Фоскара. В его большие, расширенные, беспомощные глаза. Что-то в нём напоминало Бенну. Когда тот был молод. До Каприла, до Светлого Бора, до того, как они предали Коску, даже до того, как вступили вТысячу Мечей. Когда ей хотелось одного - сажать и сеять. Давным-давно, тот мальчик смеялся среди пшеницы. Острие Кальвеса дрогнуло, опустилось, стукнулось об пол. Фоскар издал долгий, дрожащий вздох, закрыл глаза и снова открыл их, в уголках блестела влага. - Спасибо. Я всегда знал, что у тебя есть сердце... что бы ни говорили. Спасибо... Громадный кулак Трясучки врезался ему в лицо и сшиб навзничь, кровь брызнула из сломанного носа. Он что-то потрясённо пролепетал, прежде чем северянин оказался над ним, крепко сомкнув ладони на его горле. - Жить захотелось, пидарас? - прошипел Трясучка, оскалив зубы в глумливой ухмылке, на его предплечьях извивались жилы, пока он сдавливал всё туже и туже. Фоскар беспомощно брыкался, безмолвно сопротивлялся, выворачивал плечи, лицо налилось розовым, потом красным, потом лиловым. Трясучка зацепил голову Фоскара обеими руками, поднял её к себе, так близко, что почти мог поцеловать, затем с силой ударил ею о каменную плиту. Пронзительно треснуло. Башмаки Фоскара дёрнулись, загремела цепь между ними. Трясучка покрутил головой в одну сторону, потом в другую, сдвигая ладони, чтоб сподручней ухватиться, сухожилия окостенело выпирали из его заскорузлых кистей. Он снова подтащил его кверху, не спеша, и с глухим хрустом вбил его голову в пол. Язык Фоскара вывалился, замигало одно веко, из-под волос поползла чёрная кровь. Трясучка что-то буркнул на северном наречии, она не понимала слов. А он опять поднял голову Фоскара и обрушил её вниз, со всей аккуратностью каменщика стыкующего нужные блоки. Снова, и снова. Монза смотрела, полураскрыв рот, по-прежнему еле удерживая меч, не предпринимая ничего. Не в силах решить, что она может сделать и что должна. Остановить, или помочь ему. Кровь запятнала оштукатуренные стены и каменные плиты капельками и брызгами. Сквозь шум ударов и хруст раскалываемых костей ей послышался голос. На минуту показалось - голос Бенны всё ещё шепчет ей: давай. Затем до неё дошло, что это Дружелюбный, спокойно подсчитывает, сколько раз череп Фоскара бьётся о камень. Дошёл до одиннадцати. Трясучка приподнял исковерканную голову принца ещё раз, спутанные в ком волосья блестели чёрным. Затем он моргнул и выпустил её. - По-моему хорош. - Он медленно выпрямлялся, поставив по башмаку по обе стороны тела Фоскара. - Хе. - Посмотрел на руки, огляделся, чем бы их вытереть, в итоге растёр друг о друга, размазывая до локтей чёрные полоски запекшейся крови. - Ещё очко в нашу пользу. - Он искоса посмотрел на неё единственным глазом, уголок рта изогнулся в нездоровой улыбке. - Шесть из семи, а, Монза? - Шесть и один, - пробурчал себе под нос Дружелюбный. - Всё оборачивается как ты и хотела. Она уставилась на Фоскара - сплющенная голова свернулась набок, перекрещенные глаза вытаращились на стену, кровь из проломленного черепа чёрной лужей разливалась по каменному полу. Её голос доносился откуда-то издалека, гнусавый и тонкий. - Зачем же ты... - Почему нет? - просипел Трясучка, подходя ближе. Она увидела собственное бледное, в струпьях, стянутое лицо - изогнутое, перекрученное, отражённое в мёртвом металлическом шаре его глаза. - Ради чего мы сюда пришли? Ради чего мы сражались в грязи целый день? Для тебя ведь нет обратной дороги? Пощада и трусость - одно и то же, и прочие суровые речи, какими ты меня поучала. Клянусь мёртвыми, вождь. - Он насмешливо улыбнулся, клубок шрамов на его лице скорчился и сморщился в складки, здоровая щека вся в красных точках. - Я почти готов поспорить, что ты и вполовину не такая злобная тварь, какую из себя строишь.
Сыплется песок
Крайне тщательно стараясь не привлекать ненужного внимания, Морвеер прокрался на задворки большого чертога для аудиенций герцога Орсо. Для такого обширного и впечатляющего помещения, в нём пребывало всего-то ничего обитателей. Наверное, следствие пребывание великого мужа в теперешних затруднениях. Всё же Морвеера всегда вдохновляли работодатели в затруднённом положении. Они, как правило, платили не скупясь. Великий герцог Талинский, без сомнений, сохранил величественную осанку. Он восседал на золочёном кресле, на высоком помосте, весь в траурном бархате, расшитом золотом, и с царственным гневом взирал на сияние шлемов не менее полудюжины стражей. По бокам от него стояли двое, и больших противоположностей надо было ещё поискать. Слева округлый, румяный старикан стоял, почтительно, хотя и с виду болезненно, согнувшись, золотые пуговицы на пухлом горле застёгнуты тесно - до предела и даже далеко за этот предел. Он неудачно пытался прикрыть свою полнейшую, всем очевидную лысину, по всякому разложив нескольких жалких прядей седых ниточек-волос, взрощенных до ненормальной длины специально с этой целью. Камергер Орсо. Справа кудрявый молодой человек в пыльной дорожной одежде неподобающе вольготно сутулился, опираясь на нечто, смахивающее на длинную палку. У Морвеера возникло обманчивое ощущение, что где-то он его видел, но не мог определить где, и отношение того к герцогу пока представляло несколько беспокоящую тайну. Единственный посетитель чертога стоял к Морвееру хорошо одетой спиной, преклонив колено на алой полосе ковровой дорожки и сжимая в руке шляпу. Даже из самого дальнего уголка зала ясно виднелся отливающий блеском пот на его залысине. - Какую помощь окажет мой зять, - зычно вопрошал Орсо, - Верховный король Союза? В голосе посла, ведь по всему выходило, что тот не мог быть никем другим, слышалось скуление выпоротой собаки, страшащейся новых наказаний. - Ваш зять шлёт свои глубочайшие соболезнования... - Серьёзно? Но не солдат! И что я должен, по его мнению, делать? Кидаться его соболезнованиями во врагов? - Его армии всецело и безуспешно погружены в наши Северные войны, восстание в городе Ростоде также добавило трудностей. При этом знать сопротивляется. Крестьяне снова беспокойны. Купцы... - Купцы задерживают поставки. Понимаю. Если б оправдания были солдатами, несомненно, он отправил бы неисчислимые полчища. - Он осаждён невзгодами... - Он осаждён? Он? Его сыновей убили? Его солдат перерезали? Его надежды рухнули, все до одной? Посол заломил руки. - Ваша светлость, он распылил все силы! Его сожалениям нет конца, но... - Но его помощи нет начала! Верховный король Союза! Убедительный говорун, и улыбчивый симпатяга, когда ярко светит солнце, но когда сгустились тучи, укрытия в Адуе не жди, так? Моё вмешательство ради него было своевременным или нет? Когда у его ворот шумела орда гурков! А теперь, когда я уповаю на его помощь - прости, отец, я распылил все силы. Прочь с моих глаз, погань, пока сожаленья твоего хозяина не стоили тебе языка! Прочь с моих глаз, и передай Калеке, что я вижу, что он приложил сюда руку! Передай ему, что он мне заплатит своей облезлой шкурой! - Яростные крики великого герцога эхом заглушали семенящую поступь посла, боком отступающего назад, настолько быстро, насколько он осмеливался, согнутого дальше некуда и потеющего ещё сильнее. - Скажи ему, за меня отомстят! Посол, подгибая колени, миновал Морвеера, и двойные двери бухнули, захлопываясь за ним. - Что там за лазутчик в конце зала? - Голос Орсо вовсе не обнадёживал своим внезапным затишьем. Совсем наоборот. Морвеер сглотнул, вступив на кроваво-красную полосу ковра. Глаза Орсо испепеляли неодолимой властностью. Они нерадостно напомнили Морвееру о его встрече с главным наставником приюта, когда его вызвали дать ответ за мёртвых птиц. При воспоминании о той беседе, уши горели стыдом и ужасом даже сильнее, чем ягодицы при воспоминании о последующем наказании. Он вскинулся в своём нижайшем и льстивейшем поклоне, но к несчастью подпортил эффект, от волнения стукнувшись костяшками об пол. - Это некто Кастор Морвеер, ваша светлость, - нараспев объявил камергер, выставив свой нос-луковицу. Орсо выдвинулся вперёд. - И что есть за человек сей Кастор Морвеер? - Отравитель. - Мастер... отравитель, - поправил Морвеер. Когда требовалось, он мог быть подобострастным, не хуже любого другого, но категорически настаивал на полном именовании. В конце-то концов, разве он не заслужил его, своим потом, риском, глубокими, физическими и душевными ранами, обилием тренировок, отсутствием жалости, и множеством, множеством мучительных превратностей? - Мастер, да ну? - усмехнулся Орсо. - И кого же из знаменитостей ты отравил, чтобы заслужить такую приставку? Морвеер позволил себе тончайшую из своих улыбок. - Это великая герцогиня Сефелина Осприйская, ваша светлость. Граф Бинарди Этрейский, с обоими сыновьями, правда впоследствии их судно затонуло и их никогда не нашли. Гассан Мар, сатрап Кадира, а затем, когда обозначились дальнейшие проблемы, его преемник Сувон-йин-Саул. Старый лорд Ишер из Срединных Земель, он тоже мой. Принц Амрит, он был бы наследником трона Муриса... - Я думал, он умер естественной смертью. - Разве для сильных мира сего есть смерть естественней дозы барсова цветка, через болтающуюся ниточку в ухо? Адмирал Брант, бывший мурисианский флотоводец с супругой. И, увы, его юнга, оказавшийся где не надо - жизнь оборвалась, не успев начаться. Я бы не хотел отнимать время у вашей светлости, список определённо долог, весьма славен и... утомляет вусмерть. С вашего разрешения, я добавлю лишь самое последнее имя. Орсо ответил чётким наклоном головы, больше, к удовлетворению Морвеера, не насмехаясь. - Некий Мофис, глава Вестпортского отделения банковского дома Валинт и Балк. Лицо герцога сделалось пустым, как гладкий валун. - Кто нанял тебя на это последнее задание? - Отмечу, что моим профессиональным правилом является никогда не разглашать имён моих работодателей... но уверен, данные обстоятельства - исключительны. Меня наняла никто иная, как Монцкарро Муркатто, Мясник Каприла. - Его кровь взыграла, и он не устоял перед последней бравадой. - По-моему, вы знакомы. - Как... бы да, - прошептал Орсо. Герцогская дюжина стражей угрожающе зашевелилась, будто ими напрямую управляло настроение их хозяина. Морвеер осознал, что возможно зашёл слишком далеко, почувствовал слабость в мочевом пузыре и был вынужден сжать колени. - Ты проник в контору Валинта и Балка в Вестпорте? - Именно так, - каркнул Морвеер. Орсо бросил взгляд вбок на кудрявого парня. - Поздравляю с успешным выполнением. Хотя в связи с ним у меня и моих соратников определённо возникли кое-какие неудобства. Умоляю, объясни, почему я не должен тебя за это убить? Морвеер попытался отшутиться бодрым смешком, но тот умер мучительной смертью на холодных просторах зала. - Я... э... конечно и понятия не имел, что как-то задену вас. Отнюдь. В самом деле, ведь лишь из-за прискорбной неудачи - умышленного недосмотра, преднамеренной халатности, даже лжи со стороны моей окаянной ассистентки, я вообще взялся за эту работу. Нельзя было доверять той жадной суке... - До него дошло, что сваливать вину на мёртвых не доведёт его до добра. Великим требуются несущие ответственность живые, чтобы можно было их пытать, вешать, рубить головы и так далее. С трупов возмещения не взять. Он быстро сменил курс. - Я был лишь орудием, ваша светлость. Оружием и только. Оружием, которое сейчас вручаю вам, чтобы вы направили его как сочтёте уместным. - Он опять поклонился, на этот раз ещё ниже, мышцы поясницы, уже отяжелевшие от карабканья на проклятые склоны сюда, в Фонтезармо, дрожали от усилий не дать ему воткнуться лицом в пол. - Ищешь нового нанимателя? - Муркатто проявила по отношению ко мне такое же коварство, как и к вашей прославленной светлости. Эта баба и в самом деле змея. Изворотливая, ядовитая и... чешуйчатая, - нескладно закончил он. Я счастлив вырваться живым из её отравленных объятий, и теперь стремлюсь к... компенсации. Чтобы её добиться я приготовил убедительнейшие доводы, которыми нельзя пренебречь! - Компенсация была бы превосходной вещью для всех нас, - пробормотал кудрявый. - Новости о выжившей Муркатто расходятся по Талинсу как лесной пожар. На каждой стене плакаты с её портретами. - Факт, Морвеер заметил их, когда проходил через город. – Говорят, вы закололи её, ваша светлость, прямо в сердце, но она осталась в живых. Герцог презрительно фыркнул. - Если б я её убивал, я бы ни за что не метил в сердце. Без малейших сомнений её наименее уязвимый орган. - Говорят, вы её сожгли, утопили, порубили на четвертины и выбросили их с вашего балкона, но её сшили обратно и оживили снова. Говорят, она убила две сотни воинов у бродов Сульвы. В одиночку пронеслась сквозь ваш строй и разметала его как ветер солому. - Рогонтовы театральные штампы, - прошипел герцог сквозь стиснутые зубы. - Этого выродка родили скорее автором грошёвых историй, чем повелителем над людьми. В следующий раз мы услышим, что Муркатто отрастила крылья и породила второе пришествие Эуса! - Я бы вовсе не удивился. Листовки, развешанные на каждой улице, объявляют её орудием Судеб, посланным освободить Стирию от вашей тирании. - Тирании, о как? - Пролаял герцог со злобным смехом. - Как же моментально меняется ветер в современную эпоху! - Говорят, её нельзя убить. - В самом... деле...говорят? - Налитые красным глаза Орсо повернулись к Морвееру. - Что скажешь, отравитель? - Ваша светлость, - и он нырнул в ещё один нижайший поклон. - Я построил успешную карьеру, руководствуясь принципом, что нет ничего живого, чего нельзя лишить жизни. Поразительная лёгкость убийства, а вовсе не невозможность - вот что всегда повергало меня в изумление. - И у тебя есть желание это подтвердить? - Ваша светлость, я скромно умоляю лишь о возможности. - Морвеер отвесил ещё один поклон. По его убеждению, для людей породы Орсо чересчур много поклонов не бывает, хотя тут он уже на себе прочувствовал, насколько личности с огромным собственным "я" истощают терпение окружающих. - Тогда вот она. Убей Монцкарро Муркатто. Убей Никомо Коску. Убей графиню Котарду Аффойскую. Убей герцога Лироцио Пурантийского. Убей Патина, первого гражданина Никанте. Убей канцлера Сипани Соториуса. Убей великого герцога Рогонта до его коронации. Пусть Стирия не станет моей, зато моей будет месть. Можешь на это рассчитывать. Морвеер счастливо улыбался в начале списка. Но больше не улыбался к его концу, если только кто-то не принял бы за улыбку застывшую гримасу, что он удерживал на дрожащем лице одним лишь нечеловеческим напряжением. Дерзкая партия оказалась ошеломляюще, немыслимо сверхуспешной. Ему против воли вспомнилась попытка ужаснуть своих четверых мучителей в сиротском приюте, добавив в воду соль Ланкама, что, естественно, завершилось кончиной всего воспитательского состава и, заодно, большинства детей. - Ваша светлость, - проквакал он, - это значительное количество убийств. - И несколько блестящих имён в твой списочек, да? Не думай, награда будет адекватно значительна. Неужто нет, мастер Сульфур? - Будет. - Глаза Сульфура переместились с собственных ногтей на лицо Морвеера. Теперь Морвеер заметил разноцветные глаза, один голубой, другой зёлёный. - Видите ли, я представляю банковский дом Валинт и Балк. - Ах. - Внезапно и с глубочайшим волнением, Морвеер опознал этого человека. Он видел его разговаривающим с Мофисом в операционном зале банка в Вестпорте, за пару деньков до того, как заполонил его трупами. - Ах. Поймите, я и вправду не имел ни малейшего представления... - Как же ему хотелось сейчас, чтобы он не убивал Дэй. Тогда бы он смог громогласно обвинить её в преступлении и заиметь нечто вещественное, чем можно оживить обстановку герцогской темницы. К счастью, мастер Сульфур, кажется, не искал козлов отпущения. Пока что. - О, вы же, по вашим словам, были лишь клинком и больше ничем. Если сумеете резать так же остро в нашу пользу, то и беспокоиться не о чем. И вдобавок, Мофис был ужасным занудой. Устроит ли, скажем, в случае успеха, сумма в один миллион серебренников? - Один... миллион? - невнятно прошептал Морвеер. - Нет ничего живого, чего нельзя лишить жизни. - Орсо наклонился вперёд, глаза не сходили с лица Морвеера. - Займись этим делом!
* * *
Ночь опускалась, когда они прибыли на место, в мрачных окнах горели светильники, звёзды рассыпались по мягкому ночному небу, будто бриллианты на ткани ювелира. Аффойя никогда не нравилась Шенкту. Молодым юношей он здесь учился, ещё до того, как склонился перед своим хозяином и прежде чем поклялся больше не преклоняться никогда. Здесь он без памяти влюбился. В женщину слишком богатую, слишком в возрасте, и слишком красивую для него, и сделавшую из него хнычущего дурачка. Вдоль улиц тянулись не только старые колонны и высохшие пальмы, но и горькие остатки детского позора, ревности, слёз несправедливости. Странно, что как бы ни огрубела кожа в дальнейшей жизни, раны молодости не затягиваются никогда. Аффойя не нравилась Шенкту, но преследование привело его сюда. Потребуется нечто большее дурных воспоминаний, чтобы заставить его бросить недоделанную работу. - Вон тот дом? - Дом был погребён на извилистых задворках старейшего городского квартала, вдали от главных магистралей, где имена людей стремящихся к правительственным постам намалёваны на стенах, вместе с их великими достижениями и прочими, менее хвалебными словами и рисунками. Небольшая постройка с просевшими притолоками и просаживающейся крышей - зажатая между складом и косым сараем. - Да, вот этот. - Голос нищего был мягок и отвратен, как гнилой фрукт. - Добро. - Шенкт вложил в его покрытую струпьями руку пять серебренников. - Это тебе. - Он сомкнул ладонь человека вокруг денег, затем накрыл её своей. - Никогда сюда не возвращайся. - Он придвинулся ближе, сжал крепче. - Ни за что. Он скользнул через булыжную мостовую, перебрался через ограду перед домом. Сердце колотилось необычайно быстро, голова зудела от пота. Он прокрался через заросший садик, старые ботинки находили промежутки тишины между ветками. К освещённым окнам. Неохотно, почти испуганно, заглянул внутрь. На потрёпанном красном коврике у небольшого очага располагались трое детей. Две девочки и мальчик, все с одинаково рыжими волосами. Они играли с большой ярко раскрашенной деревянной лошадкой на колёсах. На неё карабкались, на неё друг друга подсаживали, с неё друг друга спихивали, едва слышно повизгивая от восторга. Он заворожённо присел на корточки, и смотрел на них. Невинные. Несформировавшиеся. До краёв полны возможностей. Прежде чем начнут делать свой выбор, или кто-то сделает выбор за них. Прежде чем перед ними начнут захлопываться двери, и им останется единственная тропа. Прежде чем они склонят колени. Сейчас же, в этот краткий отрезок времени они способны стать всем. - Так, так. И что тут у нас? Она показалась над ним, сверху, припав к крыше невысокого сарая, склонив голову набок. Полоска света из окна напротив чётко рассекала её лицо - ломаную линию шипастых рыжих волос, рыжую бровь, веснушчатую кожу, уголок хмурого рта. Из её руки, поблескивая, свисала цепь, на конце легонько покачивался острый металлический крест. Шенкт вздохнул. - Кажется, ты меня переиграла. Она соскользнула со стены, приземлилась в грязь, ловко спружинив бёдрами. Загремела цепь. Она выпрямилась, высокая и гибкая, и шагнула навстречу, поднимая руку. Он вдохнул, медленно, медленно. Он видел каждую её черту: складки, веснушки, тончайшие волосинки над верхней губой, песчаные ресницы, ползущие вниз, пока она моргала. Он слышал стук её сердца, тяжёлый как тараном в ворота. Тумм... тумм... тумм.... Её ладонь скользнула ему за голову, и они поцеловались. Он обвил её руками, крепко прижал к себе стройное тело, она запустила пальцы в его волосы, цепь задела его плечи, болтающаяся железка несильно стукунула по ноге сзади. Долгий, нежный, затяжной поцелуй, от которого затрепетало тело - от губ до самых ног. Она оторвалась. - Прошла уйма времени, Кэс. - Знаю. - Слишком много. - Знаю. Она кивнула в сторону окна. - Они по тебе скучали. - Можно мне... - Сам знаешь, что можно. Она провела его за дверь, в узкий коридор, отомкнула с запястья цепь и швырнула её на крюк - закачался крестообразный нож. Старшая девочка выскочила из комнаты, остановилась и замерла, когда его увидела. - Это я. - Он медленно, краешком двинулся к ней, перехватило голос. - Это я. - Остальные двое детей показались из комнаты, вытаращив глазёнки рядом с сестрой. Шенкт не страшился ни одного мужчины, но перед этими детьми он трусил. - У меня для вас что-то есть. - Он полез дрожащими пальцами в куртку. - Кэс. - Он вынул вырезанную из дерева собаку, и малыш с его именем, улыбаясь, взял её у него из руки. - Канди. - Он положил птицу в протянутые ковшиком ладони младшей из девочек, и та молча уставилась на неё. - Тебе, Ти, - и он протянул старшей кошку. Она взяла её. - Никто меня больше так не зовёт. - Прости, это было так давно. - Он дотронулся до волос девочки, и та вздрогнула, отступая. Он неуклюже одёрнул руку обратно. Во время движения почувствовал, как куртку отягощает мясницкий серп, и, распрямляясь, шагнул назад. Трое неотрывно глядели на него, сжимая в ладошках деревянных зверей. - А теперь в кровать, - сказала Шайло. - Завтра он всё ещё будет здесь. - Она не спускала с него глаз, жёстких контуров поперёк веснушчатой переносицы. - Ведь правда, Кэс? - Да. Она взмахом пресекла недовольство малышей, указывая на лестницу. - В кровать. - Они двинулись гуськом, медленно, шаг за шагом. Мальчик зевал, младшая девочка свесила голову, другая жаловалась, что не устала. - Я приду и спою вам попозже. Если до этого вы будете лежать тихо, может быть, ваш отец даже подпоёт. - Младшая из двух девчонок улыбалась ему промеж перил с верха лестницы, пока Шайло не вытолкала его в гостиную и не закрыла дверь. - Они так выросли, - прошептал он. - Этим они и занимаются. Зачем ты здесь? - Мне, что нельзя просто... - Сам знаешь, что можно, и сам знаешь, что ты бы не стал. Зачем ты... - Она увидела рубин на его указательном пальце и помрачнела. - Это кольцо Муркатто. - Она потеряла его в Пуранти. Я чуть не поймал её там. - Поймал её? Зачем? Он промедлил. - Она оказалась замешана... в мою месть. - Всё ты со своей местью. Ни разу не думал, что позабыв о ней, ты был бы счастливее? - Камень бы мог стать счастливее, будь он птицей, оторвись от земли, и улетев на свободу. Но камень - не птица. Ты работала на Муркатто? - Да. И что? - Где она? - Ты здесь ради этого? - Ради этого. - Он указал на потолок. - И этих. - Он посмотрел ей в глаза. - И тебя. Она улыбнулась, мелкие чёрточки прорезали кожу в уголках глаз. Его застигло врасплох, насколько же он любит смотреть на эти чёрточки. - Кэс, Кэс. Для такого умника как ты, ты такой тупица. Ты всегда искал не те вещи не в тех местах. Муркатто в Осприи, с Рогонтом. Она воевала в сражении. И любой имеющий уши об этом знает. - Я не слышал. - Ты не слушал. Она связалась с Глистоползучим Герцогом. По моим прикидкам, он посадит её на место Орсо, чтобы держать талинский народ при себе, когда потянется к короне. - Стало быть, она поедет за ним. Обратно в Талинс. - Правильно. - Стало быть, я поеду за ними. Обратно в Талинс. - Шенкт нахмурился. - Я же мог оставаться там все эти месяцы, и просто ждать. - Так и бывает, когда за чем-то гонишься. Лучше срабатывает просто ждать, пока то, что нужно само придёт в руки. - Я думал, ты уж точно нашла себе другого мужика. - Я и нашла - парочку. Не задержались. - Она подала ему руку. - Готов подпевать?
Часть VII. ТАЛИНС
Месть это блюдо, которое лучше подавать холодным. Пьер Шодерло де Лакло.
Рогонт Осприйский опоздал к Светлому Бору, зато Сальера Виссеринского по-прежнему окрыляло численное превосходство, и не позволяла отступать гордость. Особенно когда врагами командовала женщина. Он дал бой, проиграл, в итоге всё равно отступил и оставил город Каприл беззащитным. Пытаясь избежать верного разорения, горожане сами открыли ворота перед Талинской Змеёй, надеясь на пощаду. Монза въехала внутрь, но большинство её людей оставалось снаружи. Орсо сделал союзниками баолийцев, убедив их встать под зазубренными стягами вместе с Тысячей Мечей. Свирепые бойцы, но об их кровожадности ходила молва. За Монзой и самой тянулась кровавая слава, и от этого она ещё меньше им доверяла. - Я тебя люблю. - Конечно, любишь. - Я тебя люблю, но держи баолийцев за городом, Бенна. - Положись на меня. - Я уже на тебя положилась. Держи баолийцев за городом. Она скакала три часа, и солнце клонилось вниз, скакала обратно к разлагающимся на поле битвы при Светлом Бору останкам - отужинать с герцогом Орсо и узнать его планы на окончанье сезона кампании. - Пощади каприльских граждан, если они безоговорочно мне сдадутся, выплатят контрибуцию и признают меня своим полноправным правителем. - Пощадить, ваша светлость? - Ты же знаешь, что это такое, нет? - Что это такое она знала. Она не предполагала, что он так решит. - Мне нужны их земли, а не жизни. Из мёртвых плохие подданные. Ты одержала здесь славную победу. Я устрою тебе великий триумф, шествие по талинским улицам. Хоть Бенна порадуется. - Ваша светлость так добры. - Ха. Немногие бы с этим согласились. Она смеялась, когда скакала назад холодной утренней зарёй, и подле неё смеялся Верный. Они болтали о том, какая плодородная почва на берегах Капры, смотрели, как ветер колыхал тучную пшеницу. Потом она увидела над городом дым и всё поняла. Улицы переполнены мертвецами. Мужчины, женщины, дети, молодые и старые. На них садились птицы. Над ними роились мухи. Сбитая с толку собака хромала за лошадьми. Больше не показалось ничего живого. Зияли пустые окна, раскрывали пасть пустые двери. Повсюду чадили пожары, от целых улиц не осталось ничего, кроме пепла и рассыпающихся печных труб. Прошлой ночью процветающий город. Этим утром Каприл стал воплощённым адом. По-видимому, Бенна не послушался. Баолийцы начали, а остальные из Тысячи Мечей - злые, пьяные, боящиеся упустить лёгкую поживу - живо присоединились к ним. Темноте и компании тёмных личностей легко склонить к озверелым поступкам даже более-менее приличных людей, а среди подонков под началом Монзы и вполовину-то приличных людей было раз, два и обчёлся. Рамки цивилизации вовсе не неприступные стены, за которые их принимают цивилизованные люди. Рассеяться им проще простого, как дым на ветру. Монза тяжело плюхнулась с лошади и изблевала на загаженные мусором камни изысканный завтрак герцога Орсо. - Ты не виновата, - произнёс Верный, кладя большую ручищу ей на плечо. Она стряхнула его. - Я знаю. - Но её восставшее нутро считало иначе. - Идут Кровавые годы, Монза. Такие уж мы есть. Вперёд, к дому, что они занимали, вверх по ступеням, язык горчило от тошноты. Бенна был в постели, крепко спал, под рукой трубка с шелухой. Она вздёрнула его на ноги, от чего он ойкнул, и отвесила затрещину сначала по одной щеке, потом по другой. - Я велела тебе держать их за городом! - И силой подволокла его к окну, заставив смотреть на окровавленную улицу. - Я не знал! Я сказал Виктусу... по-моему... - Он сполз на пол, и зарыдал и её гнев вытек и оставил её опустошённой. Она в ответе, что оставила его во главе. И ей нельзя позволить ему взвалить вину на себя. Он был хорошим, впечатлительным и ранимым, и не выдержал бы этой ноши. Ей ничего не оставалось, кроме как опуститься рядом с ним на колени, и обнять его, и прошептать слова утешения, пока снаружи за окном жужжали мухи. - Орсо собирается устроить нам триумфальное шествие... Вскоре распространился слух. Талинская Змея приказала в тот день начать резню. Науськала баолийцев и неистовствовала, требовала ещё. Мясник Каприла, так её прозвали, и она не отрицала ничего. Люди скорее уж поверят в ужасную ложь, чем в прискорбную цепочку случайностей. Скорее уж поверят в то, что мир соткан из зла, чем из невезения, себялюбия и глупости. К тому же молва сослужила ей службу. Её стали бояться больше чем когда-либо, а страх был полезен. Её публично осудили в Осприи. В Виссерине сожгли её чучело. В Аффойе и Никанте пообещали целое состояние любому, кто убьёт её. На всех берегах Лазурного моря звонили колокола, предавая её бесчестью. Но в Этрисани праздновали. В Талинсе выстраивались вдоль улиц и восхваляли её имя, осыпали её лепестками. В Цезале в её честь воздвигли статую. Вычурную хрень, покрытую листовой позолотой, которая вскоре облезла. Они с Бенной, никогда так не выглядевшие, сидели на боевых конях, отважно и сурово взирая навстречу светлому будущему. Вот тебе и разница между героем и злодеем, солдатом и карателем, победой и преступленьем. Всего лишь на каком берегу реки стоит твой дом.
Возвращение соотечественницы
Монзе было далеко не сладко. Ноги ныли, задницу натерло после езды, плечи снова затекли так, что в напрасных попытках их расслабить она постоянно поворачивала голову на бок, словно полоумная сова. Если один источник потливых мучений на мгновение ослабевал, другой тут же раскочегаривался, чтобы заполнить пробел. Её смешная тыкалка-мизинец, казалась, привязана к жгуту холодной боли, беспрестанно сдавливающему аж локоть, если она пыталась пошевелить рукой. Она щурилась от безжалостного солнца в голубом небе, изводилась от головной боли, сочащейся от монет, скрепляющих её череп. Пот щекотал кожу под волосами, стекал вдоль шеи, собирался в шрамах, оставленных проволокой Гоббы, и те дьявольски чесались. Облезающая кожа стала раздражённой, влажной, липкой. Она прела в доспехах, как потроха в помойном ведре. Рогонт умело облачил её в некий образ богини войны для обывателей - в сочетание сияющей стали и шелкового кружева, обеспечивавшее уют полного латного доспеха и защиту ночной рубашки. Всё хозяйство должно было быть изготовлено по мерке личным оружейником Рогонта, но в груди её гравированной золотом кирасы оказалось гораздо больше места, чем она нуждалась. Это, по словам Герцога Глистоползучего, то, что хотят видеть люди. И изрядное их число вышло на улицу именно с этой целью. Толпы перегородили узкие улочки Талинса. Они втискивались в окна и на крыши, чтобы посмотреть на неё краем глаза. Они сбивались по скверам и площадям в ошеломляющие полчища, бросая цветы, размахивая флагами, истово вопя. Они кричали, ревели, хрипели, визжали, хлопали, топали, улюлюкали, соревнуясь друг с другом кто первый взорвёт ей череп своим гамом. По углам улиц группы музыкантов нарезали при её приближении боевые песни, выдували медный рёв, и лязг позади неё сливался с фальшивящим подношением от следующего ансамбля самоучек, образуя бестолковый, убойный, патриотичный грохот. Похоже на триумф после победы в Светлом Бору, только она стала старше, и ей ещё больше ничего не хотелось, брат вместо того, чтобы греться в лучах славы, гнил в земле, и старый враг Рогонт стоял за ней вместо старого друга Орсо. Наверно к такому итогу, в конце-то концов, и приходит история. Поменять одну ушлую сволочь на другую - вот и всё на что можно надеяться. Они пересекли Плачущий Мост, Монетный Мост, Мост Чаек - нависшие изваяния морских птиц злобно глазели на ползущее мимо шествие, бурые воды Этриса лениво взбалтывались под ними. Каждый раз, когда она огибала угол, на неё обрушивался очередной вал хлопков и приветствий. Очередной вал тошноты. Сердце бухало молотом. Каждую минуту она ждала, что её сейчас убьют. Мечи и стрелы кажутся уместнее цветов и добрых напутствий, и, естественно, гораздо заслуженнее. Агенты герцога Орсо, либо его союзников из Союза, либо сотен других, испытывающих к ней глубокую личную неприязнь. Блин, да если бы она стояла в толпе и увидела какую-то бабу на коне в таком виде, она б убила её просто из принципа. Но Рогонт, должно быть, постарался, распуская слухи. Талинский люд любил её. Или любил её образ у себя в голове. Ну, или их заставили себя так вести. Они нараспев скандировали её имя, и имя её брата, и имена её побед. Афьери. Каприл. Мусселия. Светлый Бор. Высокий Берег. В их числе и броды Сульвы. Она гадала, понимают ли они, чему рукоплещут. Селениям, где можно было проследить её путь по оставленным телам. Голове Кантайна, сгнившей на вратах Борлетты. Кинжалу в глазнице Хермона. Порубленному на части Гоббе, которого растащили крысы в подземельях под их ногами. Мофису и его служащим, с их отравленными книгами, отравленными пальцами, отравленными языками. Зарезанному со своими гуляками у Кардотти Арио. Ганмарку и его перебитой охране. Свисавшему с колеса Верному. Расколотой об пол голове Фоскара. Возу убийств. О некоторых из них она не жалела, о некоторых иных - да. Но ни одно не казалось заслуживающим хвалы. Она скорчила рожу весёлым лицам в окнах. Может вот она, разница между ней и этими людьми. Может, им просто нравятся трупы, до тех пор, пока они не их собственные. Она оглянулась через плечо на своих так называемых соратников, но едва ли нашла в них утешенье. Великий герцог Рогонт, предстоящий король, улыбался толпе посреди кучи бдительных гвардейцев - мужчина, чья любовь продлится ровно настолько, насколько она будет приносить ему пользу. Трясучка, сверкающий стальной глаз - мужчина, который от её нежного прикосновения превратился из жизнерадостного оптимиста в увечного убийцу. Коска подмигнул ей в ответ - самый ненадёжный союзник и самый непредсказуемый враг на всём свете, готовый по-прежнему в любой миг обернуться любым из них. Дружелюбный... кто знает, что творится там, за его безжизненными глазами? Далее ехали остальные выжившие предводители Лиги Восьми. Или Девяти. Лироцио Пурантийский, изящно напомаженные усы, проворно проскользнул обратно в рогонтов стан после кратчайшего из альянсов с Орсо. Графиня Котарда, её бдительный дядя никогда далеко от неё не отходит. Патин, первый гражданин Никанте, с императорской осанкой в рваном крестьянском рубище. Хоть он и отказался разделить битву у бродов, но зато явно не прочь разделить победу. Здесь были даже представители тех городов, что она разорила, служа Орсо - граждане Мусселии и Этреи, хитроглазая племянница герцога Кантайна, что в одночасье оказалась герцогиней Борлетты, и, судя по виду, сугубо наслаждалась впечатлениями. Непросто приспособиться к людям, в которых она так долго видела врагов, и по выражениям их лиц, когда те встречались с ней глазами, им было не проще. Она - паук, которого им пришлось потерпеть в чулане, чтобы избавиться от мух. Ну а когда с мухами покончено - кому понравится паук на блюде с салатом? Она отвернулась обратно. Защипало потные плечи. Надо попытаться смотреть вперёд и не оглядываться. Они проезжали вдоль бесконечного изгиба линии моря, сверху носились гагары, кружили, выкликали. Весь путь в носу стоял тот гнилой, солёно-острый привкус Талинса. Мимо судоверфей, недостроенных остовов двух огромных линейных кораблей, стоящих на стапелях подобно скелетам выбросившихся на берег и разложившихся китов. Мимо канатчиков и парусинщиков, смоляров и токарей, медников и кователей цепей. Мимо бескрайнего и зловонного рыбного рынка - пусты его облупленные прилавки, тихо в его рядах. Наверно в первый раз с тех пор как победа при Светлом Бору опустошила дома и наполнила улицы пьяными от веселья людьми. Позади полчищ нарядных представителей рода людского, здания усеивали объявления, как всегда и бывало в Талинсе, примерно со времён изобретения печатного станка. Старые торжества, победы, предупреждения, подстрекательства, вопли патриотизма, бесконечно заклеивались всё новыми и новыми. Последняя партия несла на себе женский лик - строгий, честный, прекрасно-холодный. Монза с болезненным переворотом кишок осознала, что подразумевалось её лицо. Под ним жирными буквами напечатано: Сила, Отвага, Слава. Орсо однажды сказал ей, что если ложь провозглашать достаточно часто, то можно превратить её в правду. И вот она здесь, её лицемерная харя повторяется снова и снова, рвано и сикось-накось прилеплена на просоленные стены. На следующем облупленном фасаде другой набор плакатов, отвратно нарисованных и смазанно напечатанных, изображал её, неуклюже воздевшую меч. Снизу пояснение: Никогда не сдадимся, Никогда не уступим, Никогда не простим. Сверху на кирпиче прерывистыми буквами в человеческий рост красной краской выведено одно простое слово: Месть. Монза сглотнула, стало ещё более неуютно, чем раньше. Дальше, мимо бессчётных причалов, где рыболовецкие, прогулочные, торговые суда всевозможных форм и размеров, всех осенённых солнцем народов, шевелились на волнах огромной бухты. Паутины такелажей сплошь облепили моряки. Все хотят видеть, как Талинская Змея забирает этот город себе. Как происходит то, чего так боялся Орсо.
Коске было хорошо и вольготно. Жарко, но бриз с ослепительно-яркого моря успокаивал прохладой, и одна из вечно растущего легиона новых шляп надёжно укутывала глаза тенью. Опасно, в толпе наверняка сидел не один навострившийся убийца, но на этот раз в пределах лёгкой досягаемости имелось несколько куда более ненавидимых мишеней, чем он сам. Глоток, глоток, глоток - голосок пьяницы в его голове насовсем, естественно, никогда не затыкался. Но теперь он стал скорее сварливым шепотом, чем истошным воплем, и приветствия совершенно определённо помогали его заглушить. Кроме мутного аромата водорослей, всё то же самое, что было в Осприи, после его знаменитой победы в Островной Битве. Когда он возвышался в стременах во главе колонны, внимая аплодисментам, вздымая руки и крича "Прошу, не надо!", что означало "Ещё, ещё!" Сама великая герцогиня Сефелина, Рогонтова тётка нежилась в лучах отражаемой им славы - за считанные дни до попытки его отравить. За считанные месяцы перед тем, как ход войны повернулся против неё, и отравили её саму. Вот она, стирийская политика. Тут он задумался, всего на секунду - зачем же он в неё влез. - Меняется обстановка, стареют люди, вместо одних лиц появляются другие, но рукоплескания всё те же - сильные, заразительные и так недолги. - У, - буркнул Трясучка. Похоже, это стало основной фразой северянина, но Коску она вполне устраивала. Несмотря на периодические попытки измениться, он с несоизмеримо большим удовольствием предпочитал говорить, а не слушать. - От Орсо меня, конечно же, всегда воротило, но в его падении удовольствия мало. - В торце боковой улицы, пока они проезжали рядом, можно было рассмотреть вознёсшуюся статую приводящего в трепет Талинского герцога. Орсо фанатично покровительствовал скульпторам, предоставляя им себя в качестве натуры. С лицевой стороны возвели леса, и сейчас люди облепили его лицо, ликовали и колошматили молотками его суровые черты. - Так, за секунду и походя, откидывают вчерашних героев. Прямо как откинули меня самого. - Походу, ты закинулся обратно. - В точности моя мысль! На всех несёт потоком. Смотри, как они приветствуют Рогонта и его союзников, ещё на днях самую презренную отрыжку на лице мира. - Он указал на трепещущие листки, приклеенные к ближайшей стене, на коих герцог Орсо представлен засунутым головой в отхожее место. - Лишь соскобли последний слой плакатов и держу пари, обнаружишь иные, поливающие половину этого шествия самой отвратительной грязью, что можно выдумать. Припоминаю один, где Рогонт гадит в тарелку, а герцог Сальер вилкой уплетает содержимое. Другой, где герцог Лироцио пытается оседлать своего коня. И когда я говорю "оседлать"... - Хех, - сказал Трясучка. - В общем, конь вышел не особо. Копни на пару слоёв глубже и - сгораю со стыда признаться - найдёшь несколько, представляющих меня разбойником с самой чёрной на Земном Круге душой, но пока... - Коска послал вычурный поцелуй каким-то дамам на балконе, и они заулыбались и оживились, по всем признакам представляя его своим героем-освободителем. Северянин пожал плечами. - Здесь, внизу, сами люди ничего не весят. Ветер несёт их куда захочет. - Я путешествовал по разным местам, - если бегство из одного раздираемого войной бардака в другой соответствовало данному определению, - и, по моему опыту, повсюду народ увесист не более. - Он открутил колпачок фляжки. - У людей случаются всякого рода укоренившиеся убеждения о мироздании в целом, которые оказываются крайне неудобными, когда требуется приложить их к своей собственной жизни. Немногие допустят, чтобы нравственность стала помехой их выгоде. Или даже удобству. Человек, искренне во что-то верящий, невзирая на сопряжённые убытки - редкий и опасный тип. - Есть особый вид придурков, выбирающих трудный путь, просто потому что он правильный. Коска как следует отхлебнул из фляжки, сморщился и поскрёб языком передние зубы. - Есть особый вид придурков которые не могут отличить правильный путь от неправильного. Я, сам понимаешь, не умел никогда. - Он встал в стременах, сдёрнул шляпу и широко ею взмахнул, ликуя как пятнадцатилетний мальчуган. В ответ толпа проревела своё одобрение. Прям будто бы он человек, достойный торжественной встречи. А вовсе не Никомо Коска.
Так тихо, что никто не в силах был услышать, так нежно, что мелодия звучала практически лишь в его сознании, Шенкт напевал. - Вот она! Набухшая тяжестью тишина разродилась бурей аплодисментов. Народ танцевал, вскидывал руки, славил в истерическом экстазе. Люди рыдали и хохотали, ликовали будто что-то в их жизни могло измениться хотя бы на заметную чуточку, когда Монцкарро Муркатто узурпирует престол. Это ревел поток, который Шенкт часто наблюдал в политике. То краткое чудо, когда к власти приходит новый правитель, и каким способом бы он её не добился, он просто не может совершить ничего дурного. Золотое время, когда люди ослеплены собственными надеждами на что-то лучшее. Конечно, ничто не длится вечно. Время пройдёт, обычно с умопомрачительной скоростью, и блистательный безупречный образ правителя потускнеет. Покроется ржавчиной разочарований, провалов и срывов самих же подданных. Вскоре он не сможет совершить ничего хорошего. Люди затребуют нового лидера, с которым, по их мнению, они возродятся. По новой. Но пока они до небес превозносили Муркатто, так громко, что даже видев всё это прежде дюжину раз, Шенкт почти что и сам ощутил надежду. А вдруг сей день станет великим днём, первым днём новой эры, и спустя годы он будет гордиться своей сегодняшней ролью. Даже если роль была мрачной. В конце концов, у иных получается играть лишь злодеев. - О судьбы. - Рядом с ним насмешливо скривила губу Шайло. - Да на кого она похожа? Золотой, блядь, подсвечник. Вся насквозь подставная, позолоченная, чтоб гниль скрыть. - А по-моему ничего так выглядит. - Шенкт и впрямь обрадовался, воочию наблюдая её до сих пор живой, шествующей на чёрном коне во главе ослепительно роскошной колонны. Герцог Орсо, может, и в самом деле кончен. Его народ салютует новому вождю, его дворец в Фонтезармо окружён и осаждён. Ничто из этого нисколечки не меняло дела. УШенкта была работа, и он доведёт её до конца, какого угодно горького. В точности как всегда. В конце концов, некоторым пьесам подходит лишь плохая концовка. Муркатто приближалась верхом, с упёртой решимостью сосредоточив взгляд прямо перед собой. Шенкту уж очень хотелось оттереть толпу, шагнуть вперёд, улыбнуться и протянуть руку. Но здесь собралось слишком много зрителей, собралось слишком много стражи. Уже скоро миг, когда он поприветствует её лицом к лицу. А покамест, пока мимо ступал её конь, он стоял и напевал про себя.
Столько народу. Их не сосчитать. Дружелюбный попробовал, и ему стало плохо. Внезапно из толпы выскочило лицо Витари, рядом с тощим мужчиной с короткими, блеклыми волосами и вымученной улыбкой. Дружелюбный приподнялся в стременах, но полощущееся знамя застило его взор и те исчезли. Его ослепило мельтешение тысячи других лиц. Вместо них он стал рассматривать шествие. Если б они были в Безопасности, и Муркатто с Трясучкой были арестантами, Дружелюбный безо всяких сомнений определил бы по выражению лица северянина, что тот хочет её убить. Но это, более чем жаль, не Безопасность и здесь нет понятных Дружелюбному правил. Особенно раз в дело замешана женщина, ведь все они для него чужестранки. Наверно Трясучка её любил, и тот взгляд голодной ярости - как раз то, как любовь и выглядит. Дружелюбный знал, что они трахались, наслушался их вдоволь в Виссерине. А теперь она, должно быть, трахается с великим герцогом Осприи - он был практически в этом уверен, хотя и не мог понять, что это меняет. Тут для него начинался тёмный лес. Дружелюбный впрямь совсем не понимал еблю, а уж тем более любовь. По его возвращении в Талинс, Саджаам порой брал его с собой к шлюхам, и утверждал, что это награда. Отвергать награду казалось невежливо, сколь бы мало он её ни желал. Поначалу у него плохо получалось сохранять твёрдость члена. И даже позже, главное наслаждение от возни доставлял счёт числа тычков, прежде чем всё закончится. Он попытался утихомирить свои разгулявшиеся нервы пересчитыванием цоканий копыт лошади. Ясно дело, лучше всего не встревать в непонятные тёрки, оставить беспокойства при себе и позволить событиям течь своим чередом. Если Трясучка и убил бы её, Дружелюбному, в общем-то, один хер. Веришь, нет, полно народу мечтает её убить. Так и происходит, когда ты строишь из себя невесть что.
Трясучка не был чудовищем. Просто его уже достало. Достало выставлять себя дураком. Достало, когда собственные добрые намерения ебут хуем в сраку. Достало перетирать себя из-за совести. Достало переживать из-за переживаний других. А самое главное, до чёрта достало чесать свою морду. Он скорчил рожу, вонзаясь ногтями в шрамы. Монза была права. Пощада и трусость - одно и то же. Никто не наградит за добрые намерения. Ни здесь, ни на Севере, нигде. Жизнь - злая сволочь, и даётся тем, кто берёт что хочет. Правота на стороне самых безжалостных, самых коварных, самых кровавых, и то, как славят её все эти мудаки, лишь подтверждает это. Он смотрел, как неспешно она едет впереди, на вороном коне, ветерок топорщит волосы. Так или иначе, она во всём права. И он собирался её убить, собственно только за то, что она трахается с кем-то другим. Он представлял, как закалывает, зарубает, режет её десятью различными способами. Он представлял отметины на её рёбрах и как нежно он просунет между ними лезвие. Он представлял порезы на её шее, и как точно его ладони лягут в их выемки и задушат её. Он думал, как будет здорово прижаться к ней ещё раз, в последний раз. Необъяснимо, почему ему приходилось столько раз спасать ей жизнь, рискуя при этом собой, чтобы сейчас размышлять, как лучше эту жизнь оборвать. Оказалось правдой то, что говорил ему Девять Смертей - между любовью и ненавистью лишь лезвие ножа. Трясучка знал сотню способов убить эту женщину, и все они делали её одинаково мертвой. Вопрос представляло - где и когда. Она теперь всё время начеку, ждёт предательского кинжала. Может и не именно от него - но отовсюду. Их до хрена и помимо него, уж ему ли не знать. Рогонт всё понимал и оберегал её, как скряга свои запасы. Она нужна ему, привлечь все эти толпы на его сторону, и его люди постоянно на страже. Итак, Трясучке оставалось ждать, и выбирать время. Но он вполне готов выказать терпение. Как сказала Карлотта - ничего путного не выйдет... в спешке. - Держись поближе к ней. - А? – Ни кто иной, как великий Рогонт, ехал по его слепую сторону. Трясучка с трудом сдержался не расквасить кулак об его насмешивую, смазливую харю. - У Орсо по-прежнему есть друзья. - Глаза Рогонта нервно зыркнули поверх толпы. - Агенты. Убийцы. Повсюду опасно. - Опасно? А вроде тут всё так празднично. - Ты сейчас пытаешься нас посмешить? - Даже не приступал. - Трясучка выражал сейчас такую расслабленность и небрежность, что Рогонт никак бы не определил, издевается он или нет. - Держись поближе к ней! Тебе положено быть телохранителем. - Я знаю, кто я. - И Трясучка одарил Рогонта широчайшей из ухмылок. - Не ссы. - Он ударил в бока лошади и вырвался вперёд. Поближе к Монзе, как тот и велел. Вполне поближе, чтоб заметить её напрягшуюся скулу. Вполне поближе, в общем-то, чтоб двинуть секирой и раскроить ей череп. - Я знаю, кто я, - прошептал он. Он не чудовище. Просто его уже достало.
Шествие наконец-то подошло к концу в самом сердце города, на площади перед Домом Сената. Крыша громаднейшего здания обрушилась много веков назад, мраморные ступени потрескались и поросли сорняком. Барельефы забытых богов на исполинском фронтоне стёрлись до неразберихи выпуклостей, насестов для легиона говорливых чаек. Десять поддерживающих его огромных колонн с виду держались лишь на честном слове, окрашенные протёками, облепленные обрывками старых объявлений. Но могучий пережиток древних времён до сих пор умалял убогие в своём тщеславии окружающие сооружения-выскочки, прославляя ушедшее величие Новой Империи. Подиум из щербатых блоков выдавался, начиная от ступеней, в затопившее площадь людское море. В одном из углов стояла изъеденная ветрами статуя Скарпиуса, дарующего миру надежду - в четыре человеческих роста. Его простёртая рука отломилась у запястья несколько сот лет назад и, как самый вопиющий и образный пример ситуации в Стирии, никто не потрудился её восстановить. Перед статуей, на ступенях и у колонн - стояли стражники. Они носили на плащах чёрный талинский крест, но Монза прекрасно понимала, что это люди Рогонта. Пускай Стирии предназначено стать единой семьёй, но солдат в осприйском голубом здесь встретили бы не слишком восторженно. Она соскочила с седла и зашагала по узкому проходу сквозь толпу. Люди напирали на стражников, кричали ей, умоляли благословить. Как будто прикосновение к ней принесёт им какую-то пользу. Покамест особо не принесло никому. Она безоглядно смотрела вперёд, только вперёд, от туго сжатых челюстей ломило скулы. Ожидала клинка, стрелы, дротика, что принесут ей конец. С удовольствием убила бы за сладкое забытье затяжки, хотя пыталась завязать и с затяжками и с убийствами. Пока она поднималась по ступеням, над ней нависал Скарпиус, морща уголки своих покрытых лишайником глаз, как бы сетуя - неужто у них не нашлось кого-нибудь получше этой суки? Позади него вздымался чудовищный фронтон, и она представила, а что если в этот самый миг сотне тонн балансирующего на тех колоннах камня, наконец, взбредёт в голову рухнуть и разом смести всех стирийских предводителей, и её вместе с ними. Не малая её часть надеялась, что так и будет, и это тяжкое мытарство поскорее закончится. Стайка отцов города - в смысле самых ушлых городских прохиндеев - нервно кучковалась на середине помоста, потея под баснословно дорогущей одеждой, голодно глядя на неё, как гуси на миску сухарей. Когда они с Рогонтом приблизились, старейшины поклонились, в унисон мотнув головами. Наводя на мысль, что они репетировали заранее. Это почему-то разозлило её больше всего. - Поднимайтесь, - прорычала она. Рогонт протянул руку. - Где венец? - Он щёлкнул пальцами. - Венец, венец! Стоящий первым горожанин выглядел дурной карикатурой на мудреца - нос крючком, снежная борода и скрипящий глубокий голос из-под шляпы зелёного фетра, смахивающей на перевёрнутый ночной горшок. - Мадам, меня зовут Рубин. Меня выдвинули говорить от имени города. - Я Скавье. - Пухлая женщина, чей лазоревый корсет выставлял на показ устрашающе безмерное декольте. - А я Груло. - Высокий, стройный мужчина, лысый как ягодица, едва ли не оттолкнул Скавье плечом. - Двое наших самых крупных предпринимателей, - пояснил Рубин. Для Рогонта это значило мало. - И? - И, с вашего соизволения, ваша светлость, мы надеялись обсудить некоторые детали мероприятия... - Да? Не тяните! - Что касается титулования, мы надеялись немного отойти от аристократии. "Великая герцогиня" несколько отдаёт тиранией Орсо. - Мы надеялись... - осмелился вставить Груло, взмахнув пошлым перстнем, - как-то отразить полномочия простого народа. Рогонт скорчил Монзе рожу, будто сами слова "простого народа" имели привкус мочи. - Полномочия? - Быть может, избранный президент? - предложила Скавье. - Первый гражданин? - В конце концов, - вставил Рубин, - предыдущий великий герцог, всё ещё технически... жив. Рогонт скрежетнул зубами. - Его обложили в Фонтезармо, в дюжине миль отсюда, как крысу в норе! Вопрос лишь времени, когда он предстанет пред правосудием. - Но вы поймите, буква закона может послужить затруднением... - Буква закона? - Рогонт говорил разъярённым шёпотом. - Скоро я стану королём Стирии, и среди тех, кто меня коронует должна быть великая герцогиня Талинская! Я буду королём, понятно вам? Гнёт буквы закона для других людей. - Но, ваше великолепие, это могут расценить как несоответствие... Для человека с репутацией чрезмерного запаса терпения, за последние несколько недель оно стало заканчиваться у Рогонта крайне быстро. - Насколько большим несоответствием станет, если я, скажем, повешу вас? Здесь. Сейчас. Вместе со всеми мерзавцами-уклонистами вашего города. Пока будете болтаться, сможете поспорить друг с другом о процедурах закона. Угроза растекалась между ними в долгом, неприятном молчании. Монза оперлась на Рогонта, остро ощущая на себе великое множество глаз. - Нам бы сейчас не помешало немножко сплочённости, правда? У меня предчувствие, что повешенье расценят неправильно. Давайте просто всё проведём до конца, хорошо? А потом все сможем полежать, закрыв глазки. Груло осторожно прочистил горло. - Разумеется. - Долгая беседа завершилась там, откуда мы начали! - огрызнулся Рогонт. - Давайте сюда чёртов венец! Скавье извлекла тонкий золотой ободок. Монза медленно повернулась лицом к толпе. - Народ Стирии! - Взревел Рогонт за её спиной. - Дарую вам великую герцогиню Монцкарро Талинскую! - Почувствовалось лёгкое давление, когда он опустил обруч ей на голову. И вот так просто её вознесли к головокружительным высотам власти. С лёгким шелестом все преклонили колена. Тишина затопила площадь, она даже расслышала как чиркают и хлопают крыльями птицы наверху фронтона. Она даже расслышала брызги, когда неподалёку от неё упал помёт, пачкая древние камни белыми, чёрными и серыми точками. - Чего они ждут? - Прошипела она Рогонту, изо всех стараясь не шевелить губами. - Речь. - Я? - Кто ж ещё? Волна сбивающего с ног ужаса окатила её. Судя по толпе, у них было численное преимущество раз этак в пять тысяч. Но её не оставляло предчувствие, что как первое действие в качестве главы госдарства, паническое бегство с подиума могут неправильно расценить. Поэтому она неторопливо и как никогда в жизни твёрдо шагнула вперёд, пытаясь привести в порядок разбредающиеся мысли, откопать слова, которых у неё не было за тот кусочек времени, который у неё был. Она прошла сквозь громадную тень Скарпиуса и вышла под свет дня, и море лиц открылось перед ней, потянулось к ней, упоённо тараща глаза. Их рассеянный ропот перешёл сперва во взволнованный шелест, потом в зловещую тишину. - У меня никогда не было привычки... - Её голос оказался жалким писком. Ей пришлось прокашляться, сплюнуть через плечо и осознать, что плевать определённо нечем. - У меня никогда не было привычки произносить речи! - Уж это-то очевидно. - Скорее браться за дело, чем о нём рассуждать. Наверно потому, что росла крестьянкой. Сперва мы разберёмся с Орсо! Избавимся от этой гадины. Затем... ну... затем бои закончатся. - Странный шепоток пробежался сквозь коленопреклонённую толпу. Без улыбок, это уж точно, зато с рассеянными, мечтательными взглядами, затуманенными глазами. Несколько голов кивало. Её поразило томящееся, растущее напряжение в её собственной груди. Прежде она никогда по-настоящему не задумывалась о том, что хочет завершить бои. Она никогда ничем иным не занималась. - Мир. - И тот притихший шепоток вновь всколыхнул площадь. - У нас будет собственный король. Вся Стирия промарширует в едином строю. К концу Кровавых лет. - Она подумала о пшенице на ветру. - Быть может, у нас получится растить урожай. Не готова обещать лучшей жизни, потому что, ну, жизнь такая, какая есть. - Она неуклюже посмотрела на ноги, перемещая вес с одной на другую. - Но я обещаю приложить к этому все свои силы, чего бы мне это не стоило. Давайте выберем достижимые для каждого цели, и посмотрим, как пойдут дела. - Она перехватила взгляд старика, тот прижимал к груди шляпу, безотрывно глядя на неё со слезами на глазах и трясущимися губами. - Вот и всё! - выпалила она.
Любой нормальный человек в такой тёплый денёк оделся бы полегче, но Муркатто, с характерным упрямством, выбрала латный и, как оказалось, до смешного пышный доспех. Следовательно, единственной возможностью Морвеера было избрать целью её незащищённое лицо. Тем не менее, меньшая мишень представляла лишь больший и более почётный вызов его возвышенному искусству меткости. Он выдохнул полной грудью. К его ужасу, в ключевой момент она сдвинулась и опустила взгляд на помост. Игла на тончайший волос разминулась с её лицом и сверкнула на фоне одной из колонн древнего Дома Сената. - Вот падла! - зашипел он через мундштук духовой трубки, уже нашарив в кармане ещё один заряд, снимая с него колпачок и тихонько просовывая его в ложе. И тут снова случился приступ того невезенья, которое жестоко мучило Морвеера с самого рождения. Как только он приложил губы к трубке, Муркатто оборвала своё неумелое ораторство, ляпнув "Вот и всё!". Толпа разразилась восхищёнными аплодисментами, и его подтолкнул под локоть какой-то мужлан, восторженно хлопавший рядом с затенённой дверною нишей, где таился Морвеер. Смертоносный снаряд отклонился далеко от цели и канул в напирающую толпу у помоста. Мужик, чьи дикие жесты несли ответственность за промах, огляделся. Его широкое, небритое лицо скривилось от подозрения. Внешность у него была как у рабочего - руки-глыбы, пламя человеческого сознания едва тлеет в освинелых глазках. - Эй, что это ты... Проклятье рабочему классу, морвееровское покушение оказалось полностью сорвано. - Мои глубочайшие извинения, можно вас попросить подержать вот это? - Э? - Мужик уставился на духовую трубку, внезапно вложенную прямо в его мозолистые руки. - А! - Когда Морвеер кольнул его заряженной иглой в запястье. - Какого хрена? - Преогромнейшая благодарность. - Морвеер забрал трубку и вместе с иглой сунул её в один из мириадов потайных кармашков. Подавляющему большинству людей требуется уйма времени, чтоб по настоящему прийти в ярость, обычно вследствие предсказуемого ритуала нагнетания обстановки угрозами, оскорблениями, вызывающим видом, толчками и так далее. Мгновенно действовать им абсолютно чуждо. Вот и толкальщик под локоть только сейчас начал выглядеть взаправду злым. - Эй! - Он поймал Морвеера за отворот. - Ты... - Взгляд стал отсутствующим. Он покачнулся, моргнул. Вывалился язык. Морвеер схватил его под руки, задохнувшись под внезапным весом покойного, когда у мужика подкосились колени. И страдая от приступа боли в пояснице, уложил того на землю. - Он жив? - буркнул кто-то. Морвеер поднял взгляд чтобы увидеть полудюжину не отличающихся разнообразием мужчин, угрюмо его разглядывающих. - Мы тут пивка перебрали! - Сквозь шум прокричал Морвеер, добавляя фальшивый смешок. - И мой спутник оказался совершенно невменяем. - Невме-что? - произнёс один. - Пьян! - Морвеер придвинулся ближе. - Он так, так горд тем, что великая Талинская Змея теперь хозяйка наших судеб! А мы разве нет? - Айе, - пробормотал тот, полностью сбитый с толку, зато частично смягчившийся. - Правь, Муркатто! - нелепо завершил он к одобрительному похрюкиванию своих обезьяноподобных сотоварищей. - Рождена среди нас! - прокричал другой, потрясая кулаком. - О, воистину. Муркатто! Свобода! Надежда! Долой замшелую... глупость! Пора, друг! - Морвеер закряхтел от усилий, затаскивая большого человека, теперь большой труп, в тень крыльца. Сморщился, разгибая сведённую спину. Затем, раз остальные больше не обращали на него внимания, скользнул в толпу, всё ёщё кипя от негодования. В самом деле, невыносимо, что эти слабоумные так вдохновенно приветствуют женщину, которая родилась вовсе не с ними, а на клочке заросшей кустарником пустоши на самом краю талинской территории, где, как всем известно, границы менялись постоянно. Жестокая, коварная, лживая, соблазнительница учеников, убийца без разбору, шумно творящая блуд крестьянка, воровка без крупицы совести, чья пригодность к правлению заключалась лишь в угрюмом нраве, паре побед над некомпетентными соперниками, вышеназванной склонности к стремительности, падении с горы и случайного дара пригожего личика. Волей-неволей ему сейчас, как и раньше, подумалось о том, что симпатичным живётся не в пример легче.
Львиная шкура
Много чего поменялось, с тех пор как Монза в последний раз ехала верхом к Фонтезармо, хохоча на пару с братом. С трудом верилось, что прошёл всего лишь год. Самый тёмный, безумный, кровавый год из всех ему подобных, что составляли её жизнь. Год, что вознёс её из покойницы в герцогини, и пока ещё запросто мог столкнуть обратно. Вместо утренней зари разгоралась вечерняя. Пока они поднимались по извилистой тропе, солнце опускалось сзади, на западе. По обеим сторонам от пути, там где поверхность кое-как сошла бы за плоскую, натянули палатки. Воины лениво сидели возле них в мерцающем свете привальных костров - ели, пили, латали сапоги или чистили доспехи, вяло таращились на проезжавшую Монзу. Год назад с ней не было конвоя сопровождения. Теперь же дюжина рогонтовых копейщиков, неотвязно как щенки, тащилась за ней, куда бы она не направлялась. Потрясает, что они не печатают шаг следом за ней в сортир. Последнее, что грядущий король от неё хотел - повторного скидывания с горы. По любому, не раньше, чем ей выпадет удача его короновать. Орсо - вот кому она помогала завладеть короной двенадцать месяцев назад, а Рогонт был злейшим врагом. Для женщины, стремящейся хранить верность, она крутоватенько развернулась за эти двенадцать месяцев. В то время рядом с ней был Бенна. Теперь же - Трясучка. Что означало - никакой болтовни, а смеха и того меньше. Сейчас его лицо - лишь жёсткие контуры, незрячий глаз отражал последние отблески угасающего света. Она знала, что им он ни черта не видит, но всё равно чувствовала, что тот всегда нацелен прямо на неё. Даже не произнося слов, он всё равно повторял - такой была бы ты. У вершины горели огни. Пятна света на склонах, жёлтое свечение за чёрными контурами башен и стен, смазанные пятна дыма повисли в глубоком вечернем небе. Дорога ещё раз вильнула, затем совсем оборвалась у баррикады, сделанной из трёх перевернутых телег. Там, на полевом сиденье сидел Виктус, грея руки у костра, на шее пылала жаром коллекция награбленных цепочек. Он ухмыльнулся, когда она вздыбила коня, и вычурно отдал честь. - Великая герцогиня Талинская в нашем бардаке! Ваша светлость, нам так неловко! Было бы у нас время подготовиться к вашему царственному визиту, мы бы куда-нибудь дели весь этот мусор. - И он широко развёл руками на море взбитой грязи, на голые камни, обломки реек от клетей и рассыпавшийся на горном склоне фургон. - Виктус. Сам воплощённый дух наёмника. - Она слезла с седла, стараясь не выказывать боль. - Жрёт как утка, храбр, что твой голубь и предан как кукушка. - Я обычно беру за образцы более благородную дичь. Боюсь, вам придётся оставить лошадей, отсюда мы отправимся траншеей. Герцог Орсо весьма нелюбезный хозяин - взял привычку стрелять из катапульт по любому гостю, кто вздумает явиться. Он вскочил, отряхнул пыль с холстины, на которой сидел, затем указал на неё унизанной кольцами ладонью. - Наверное, мне обеспечить бойцами, чтобы вас несли? - Я пойду так. Он одарил её издевательским взглядом. - И, не сомневаюсь, произведёте впечатление своей дивной походкой, хотя я бы счёл, что вам подобает облечься в шелка, подчёркивая ваше высокое положение. - Не одежда творит человека, Виктус. - Она в свой черёд одарила издевательским взглядом его украшения. - Говно остаётся говном, сколько золота на себя не нацепит. - Ох, как мы по тебе соскучились, Муркатто. Погнали. - Ждите тут, - отрывисто приказала она рогонтовой охране. Всё время таскать их за собой означало выглядеть слабой. Выглядеть, будто она в них нуждается. Их сержант вздрогнул. - Его светлость самым... - Ссать я хотела на его светлость. Ждите тут. Она со скрипом сошла вниз по ступеням из старых ящиков и очутилась внутри горы. За плечом - Трясучка. Траншеи не слишком-то отличались от тех, что они рыли вокруг Муриса, годы тому - скаты плотно утрамбованной земли поддерживались обрезками брёвен, всё так же воняло рвотой, плесенью, сырой землёй и скукой. В тех траншеях они прожили добрых шесть месяцев, как крысы в подвале. Там у неё начали гнить ноги, а Бенна подхватил такой злющий понос, что потерял четверть своего веса и всё чувство юмора. Пока они пробирались сквозь окопы, рвы и землянки, она даже заметила пару знакомых лиц - ветеранов, годами сражавшихся за Тысячу Мечей. Она кивала им точно так же как встарь, когда ими командовала, и те кивали в ответ. - А Орсо точно там? - окликнула она Виктуса. - О, само собой. Коска разговаривал с ним в первый же день. Такая весть не очень-то ободрила Монзу. Когда Коска начинает разговаривать с врагами, обычно он заканчивает обогатившимся и сменившим сторону. - И что за слова эти упыри припасли друг для друга? - Спроси Коску. - Спрошу.
- Мы полностью окружили местность, на этот счёт не переживай. Окопались с трёх сторон. - Виктус хлопнул по земле возле себя. - Если наёмнику и можно доверить какое-нибудь дело, так это вырыть в земле дырищу, чтобы в ней спрятаться. А там, ниже, в лесах у подножия утёса, расставлено оцепление. - В лесах, где переломанная в кашу Монза завершила своё падение в куче отбросов, воя как мертвец в аду. - И вдобавок отборные цвета стирийской военщины. Осприйцы, сипанийцы, аффойцы, большущим войском. И все жаждут видеть мёртвым нашего бывшего работодателя. Без нашего соизволения не выберется и крыса. К тому же захоти Орсо бежать, он бежал бы несколько недель назад. А он не стал. Ты ведь знаешь его лучше всех? Думаешь, он попытается свалить сейчас? - Нет, - пришлось ей признать. Он скорее умрёт, что устраивает её наилучшим образом. - Нам-то как до него добраться? - Кто бы ни создал это мерзкое место, своё дело они знали. Поверхность у прохода во внутренний двор слишком отвесна, чтобы можно было что-то предпринять. - Я бы вам порассказала. Северная сторона внешней крепости - наилучший участок для штурма. Затем уже оттуда пытаться одолеть внутреннюю стену. - И мы того же мнения, но между замыслом и действием лежит целая пропасть, тем более, когда речь идёт о высоких стенах. Вот не повезло-то. - Виктус забрался на ящик и поманил её. Меж двумя высокими бортами, за рядом торчащих вверх по склону заострённых кольев он увидела ближайший бастион крепости. Одну из башен охватил пожар, высокая крыша рухнула, оставляя лишь конус увитых пламенем голых балок, зазубрины бойниц выделялись на красном и жёлтом, чёрный дым столбом упирался в тёмно-синее небо. - Мы подожгли эту башню, - он горделиво указал в ту сторону, - катапультой. - Прекрасно. Можно расходиться по домам. - Хоть что-то, разве нет? - Он повёл их сквозь длинный, пропахший сыростью и кислым потом блиндаж, где по обе стороны на лежанках храпели люди. - "Не единым великим деянием выигрываются войны", - произнёс он нараспев подобно плохому актёру - "но множеством ничтожных стечений обстоятельств." - Разве не ты нам постоянно твердила? Кто это был? Сталикус? - Столикус, тупица. - Короче, какой-то дохлый мужик. В любом случае, у Коски есть план, но пусть он тебе скажет сам. Знаешь, как старики любят порисоваться. - Виктус остановился перед полостью в скале, где сходились траншеи, укрытой крышей из тихонько полощущейся парусины и освещённой единственным шипящим факелом. Генерал-капитан сказал, что будет вовремя. Пожалуйста, пользуйтесь всеми удобствами, пока его нет. - Удобства представляли собой грязь. - Если не хотите чего-нибудь ещё, ваша светлость. - Всего лишь одно. - Он одёрнулся от неожиданности, когда она смачно плюнула ему в глаз. - Это за Бенну, вероломное ты уёбище. Виктус утёр лицо, глаза переползали с Трясучки на неё. - Я не сотворил ничего, чего не сделала бы ты. И уж наверняка ничего, чего б не сделал твой братан. Ничего, что вы не сделали Коске, а вы оба были ему обязаны поболе, чем я тебе... - Вот поэтому ты и утираешь рожу, а не пытаешься засунуть обратно кишки. - Ты хоть раз задумывалась, а может ты сама навлекла на себя всё это? Повышенное честолюбие означает повышенную опасность. А всё что делаю я - плыву себе по течению... Трясучка внезапно выступил вперед. - Тогда плыви отсюда, пока тебе глотку не перерезали. - Монза вдруг заметила кинжал в его большом кулаке. Тот, что она вручила ему в первый день их знакомства. - Полегче, здоровила. - Виктус поднял ладони, заблестели кольца. - Отчаливаю, не парься. - Он устроил целое представление, поворачиваясь и напыщенно удаляясь в ночь. - Вам обоим надо обуздать вспыльчивость, - погрозив пальцем через плечо. - Какой смысл белениться из-за каждого пустяка. Поверьте, такое всегда кончается кровью! Монзе не составило труда поверить ему. Всё кончается кровью, за что б она не бралась. Она смекнула, что осталась наедине с Трясучкой - то, чего избегала, как проказы последние несколько недель. Она понимала, что ей нужно что-то сказать, сделать некий шаг навстречу улаживанию, утрясыванию их отношений. Между ними не всё гладко, но, по крайней мере, он её человек, а не рогонтов. В грядущие дни ей, вероятно, понадобится кто-то, спасать ей жизнь, а он всё же не был чудовищем, как бы при этом не выглядел. - Трясучка. - Он повернулся, всё ещё сжимая кинжал, стальное лезвие и стальной глаз отразили огненные языки факела и замерцали цветами пламени. - Послушай... - Нет, это ты послушай. - Он оскалился, делая к ней шаг... - Монза! Ты пришла! - Из траншеи выплыл Коска, широко раскинув объятья. - И привела моего милого северянина! - Не обращая внимания на кинжал, он пожал свободную руку Трясучки, затем обхватил Монзу за плечи и расцеловал в обе щёки. - У меня не срослось поздравить тебя на твоём выступлении. Родилась крестьянкой. Тонкий ход. Скромность. А слова о мире! От тебя? Всё равно, что слышать, как крестьянин истово надеется на глад и мор. Даже сей старый мерзавец не устоял, но дрогнул. - Отъебись, старикашка. - Но сама втайне обрадовалась, что уже не надо подыскивать трудных слов. Коска вздёрнул брови. - Ты сумела напомнить правильные вещи... - Иным людям правильные вещи не по душе, - вымолвил Трясучка своим могильным шёпотом, убирая нож. - Ты ещё этого не выучил? - Век живи - век учись. Сюда, товарищи! Чуть-чуть поднимемся повыше и насладимся зрелищем штурма. - Вы атакуете? Прямо сейчас? - Мы попытались при дневном свете. Не сработало. - С виду не походило, что тьма сработает лучше. Весь проход заполонили раненые - корчи, стоны, кровавые бинты. - А где же мой уважаемый наниматель, его светлость герцог Рогонт? - В Талинсе. - И Монза харкнула в грязь. Тут её было - куда ни плюнь. - Готовится к коронации. - Так рано? Он, полагаю, в курсе, что Орсо жив и по всем приметам поживёт ещё какое-то время? Не ведётся ли речь о торговле шкурой неубитого льва? - Я ему об этом напоминала. Много раз. - Представляю. Талинская Змея советует притормозить Глистоползучему Герцогу. Смех, да и только! - Имеется и некоторая польза. Наводя лоск к церемонии он занял работой в Доме Сената каждого городского плотника, ювелира и швею. - Халупа хренова на него там не рухнет? - Будем надеяться, - пробормотал Трясучка. - По идее, здание должно напомнить всем гордую тень стирийского имперского прошлого, - произнесла Монза. Коска хмыкнул. - Ага, либо позорный крах последней попытки стирийского объединения. - Об этом я тоже ему говорила. Много раз. - Пропустил мимо ушей? - Начинает вырабатывать такую привычку. - О, да это зазнайство! Как сам некогда долго страдавший сим недугом, я быстро распознаю симптомы. - Значит, тебе понравится ещё один. – Издёвка так и лилась из Монзы. - Он везёт тысячу белых певчих птиц аж из далёкого Тхонда. - Всего тысячу? - По идее они должны символизировать мир. Их выпустят над толпой, когда он, уже королём Стирии возденет руки приветствовать народ. И прихлебатели со всех краёв Земного Круга - графы, герцоги, принцы и даже, по моим сведениям, сам Бог охуевших гурков - станут рукоплескать его исполинскому самомнению и падать вверх тормашками, чтобы лизнуть его толстую жопу. Коска вскинул брови. - Я улавливаю охлаждение осприйско-талинских отношений? - В коронах есть что-то такое, от чего люди дуреют. - Тому, кто обретает свою, ты и об этом напоминала? - Пока не разодрала глотку. Но он, надо же, не захотел и слушать. - Видать намечается ещё то событие. Жаль что без меня. - Тебя не будет? - Меня? Нет, нет, нет. Я только собью накал торжественности. Ходят слухи, обвиняющие меня в некоем тёмном дельце, предпринятом ради Виссеринского герцогства, можешь такое представить? - Ни в жизнь. - И откуда только взялись эти притянутые за уши сплетни? Вдобавок кто-то должен составить компанию герцогу Орсо. Она кисло провела языком по губам и снова сплюнула. - Слыхала я, что вы с ним уже трепались. - Всего-то пара фраз ни о чём. Погода, вино, женщины, его неминуемая гибель. Всё как всегда. Он заявил, что заполучит мою голову. Я ответил, что всецело разделяю его к ней влечение, судя по тому, что мне самому от неё уйма проку. Я был строг, но на самом деле от души забавлялся, он же, откровенно говоря, стал какой-то сварливый. - Коска покрутил в воздухе длинным пальцем. - Это он из-за осады не в духе, такое моё мнение. - Стало быть, сменить сторону он тебе вовсе не предлагал? - Наверное, таков был бы его следующий тезис, но нас в некотором роде прервал арбалетный залп и бесплодный натиск на стены. Наверное, тема всплывёт, когда мы соберёмся за чашкой чая в следующий раз. Траншея расширялась в блиндаж, большей частью покрытый настилом из досок. низковато, чтобы стоять выпрямившись. По правую руку, наготове чтобы по ним взбирались и присоединялись к атаке, к скату прислонялись лестницы. Добрых шесть десятков доспешных и вооружённых наёмников преклоняли колена, наготове чтобы так и сделать. Коска, пригнувшись, пошёл меж их рядов, похлопывая по спинам. - Слава, братушки, слава, и звонкая монета! Их угрюмые оскалы превращались в улыбки, они колотили оружием в щиты, в нагрудники, в шлемы, подымая согласный грохот. - Генерал! - Генерал-капитан! - Коска! - Парни, парни! - Он застенчиво хихикал, пихал в плечи, тряс руки, развязно отдавал честь. Во всём настолько далеко от её манеры командовать, что дальше некуда. Ей волей-неволей требовалось оставаться холодной, суровой, неприступной - или с ней никто бы не считался. Женщине не позволительна роскошь быть приветливой с мужчинами. Поэтому она разрешала Бенне выполнять за неё норму по смеху. Похоже, поэтому смех и иссяк, с тех пор как Орсо его убил. - А вот тут наверху мой маленький домик вдали от дома. - Коска провел их по лестнице в подобие сарая из толстых брёвен, освещённое парой перемигивающихся ламп. В одной из стен был широкий проём, заходящее солнце отбрасывало с запада последний отблеск над тёмной, плоской равниной. Узкие окна выходили прямо на крепость. Один угол занимал штабель клетей, в другом располагалось кресло генерал-капитана. Возле него стоял покрытый кипой раскиданных карт, обгрызенных засахаренных фруктов, бутылок различной окраски и наполненности, столик. - Как бой? Дружелюбный сидел, поджав ноги, с костями промеж коленей. - Идёт. Монза придвинулась к одному из узких оконцев. Уже почти ночь, и она едва различала хоть какие-то признаки штурма. Разве только случайную тень движения у крошечных бойниц, случайный отсверк металла в отсвете разбросанных по склону походных костров. Но она слышала. Неясные выкрики, приглушённые вопли, лязг металла, что невнятно доносил ветерок. Коска влез в потрёпанное генерал-капитанское кресло и плюхнул на стол ноги в грязных сапогах, звеня бутылками. - Нас четверо и мы снова вместе! Прямо как в Доме удовольствий Кардотти! Прямо как в галереях Сальера! Счастливые денёчки, да? Был скрип и уффф спущенной катапульты, и снаряд, вспыхнув, прошкворчал над головой и разбился о ближний бастион твердыни, взметая огненный вал, прочерчивая дуги сверкающих углей. Матовый сполох осветил лестницы у каменных блоков, ползущие по ним крохотные фигурки, короткий отсверк стали, затем всё опять померкло до черноты. - По-твоему, сейчас уместны шуточки? - пробубнила Монза. - Дурачиться лучше всего в тяжкие дни. Ты же не зажигаешь свечи в полдень? Трясучка бросил мрачный взгляд вверх по склону в сторону Фонтезармо. - Ты серьёзно считаешь, что у тебя есть шанс взять те стены? - Вон те? Ты что - псих? Они же одни из мощнейших в Стирии. - Тогда зачем... - Просто сидеть сложа руки - дурное дело. У них вдоволь еды, воды, оружия, и хуже того, верности. Они могут держаться там месяцами, в течение которых дочка Орсо, королева Союза, способна возобладать над своим нехочухой мужем и выслать подмогу. - Монза прикинула, не возымело ли разницу, что король узнал о предпочтении его женой женщин... - И какой должен быть толк глазеть, как ваши люди валятся со стен? - спросил Трясучка. Коска пожал плечами. – В целом выматывает защитников, не даёт им роздыха, заставляет гадать, откуда мы нападём, и отвлекает внимание от прочих наших дел. - Куча трупов ради того, чтобы отвлечь. - Без них как следует не отвлечёшь. - Как же ты заставляешь людей ради такого взбираться на лестницы? - Старый Сазайнов способ. - Чего? Монза вспомнила, как Сазайн показывал новобранцам деньги, сложенные искрящимися стопками. - Коли стены падут, тысяча серебренников первому бойцу на забороле, по сотке каждому из десяти кто пробьётся следом. - При условии, что они выживут, чтобы забрать награду, - добавил Коска. - Если задание невыполнимо, они её никогда не получат, а если всё ж выполнят - ты добьёшься невозможного за две тысячи серебренников. Это обеспечивает плотный поток целеустремлённых тел по лестницам и дарит добавочный выигрыш отсеивания храбрецов из отряда. Трясучка выглядел ещё сильнее озадаченным. - Да зачем их отсеивать? - "Отвага есть добродетель покойников", - протянула Монза. - "Не в правилах мудрого командира на неё полагаться". - Вертурио! - Коска хлопнул по ноге. - Люблю я тех авторов, что умеют прикольно преподнести смерть! Отважным людям найдётся своё применение, но они охереть как непредсказуемы. Раздражают толпу. Опасны для окружающих. - Не говоря о возможном соперничестве во власти. - В общем вернее всего снимать пенку, - и Коска двумя пальцами наглядно изобразил небрежное стряхивание. - Из умеренно малодушных выходят гораздо лучшие солдаты. Трясучка раздражённо покачал головой. - Я хуею, как красиво вы воюете! - Красиво воевать нельзя, друг мой. - Ты сказал - отвлекаете, - встряла Монза. - Ну да. - От чего? Раздалось внезапное шипение, и Монза боковым зрением уловила огонь. Мгновением позже её щеку окатило жаром. Она резко развернулась, уже вытаскивая Кальвес. Ишри развалилась на ящиках, лениво обмякнув, будто матёрый котяра на солнышке, голова откинута, длинная, тонкая нога в бинтах свисала с досок и слегка покачивалась вперёд-назад. - А просто сказать привет тебе религия не позволяет? - окрысилась Монза. - И что же в этом было бы забавного? - Ты непременно обязана отвечать вопросом на вопрос? Ишри прижала руку к замотанной груди, вытаращив чёрные глаза. - Кто? Я? - Она что-то катнула между большим и средним пальцами, маленькое чёрное зёрнышко. И со сверхъестественной меткостью щелбаном запустила его в лампу возле Трясучки. Шарик рванул с шипеньем и вспышкой, стеклянный колпак треснул, посыпались искры. Северянин отшатнулся, ругаясь и стряхивая с плеча тлеющий пепел. - Некоторые зовут его гуркский сахар. - Коска причмокнул. - На мой вкус звучит приятнее, чем гуркский огонь. - Две дюжины бочек, - промурлыкала Ишри, - любезно предоставил пророк Кхалюль. Монза нахмурилась, - Для человека, которого я разу не видела, он дюже крепко нас полюбил. - Всё куда лучше... - Темнокожая змеёй сползла с ящиков, держа руки над головой. Через всё тело, от плеч до бёдер пробегали волны, будто костей в ней не было вовсе. - Он возненавидел ваших врагов. - Лучше нет основы для альянса, чем общая ненависть. - Коска смотрел, как она извивалась, с выраженьем, застывшим между недоверием и очарованием. - Настала новая эпоха, друзья мои. В былые времена надо было месяцами рыть, прокладывать сотни шагов подземных галерей, изводить на подпорки тонны леса, набивать всё это соломой и маслом, поджигать, драпать, будто гонятся черти, а потом в половине случаев оказывается, что стены даже не рухнули. На этот раз же - хватит пробить вполне глубокую штольню, вложить туда сахар, высечь искру и... - Быдыщ, - сказала Ишри, поднимаясь на цыпочках и раздвигая в стороны руки. - Бададащ, - ввернул Коска. - Вот, по ходу дела так в наши дни ведут осады, и кто я такой, идти супротив моды... - Он щелчком сбил пылинку с бархатного камзола. - Сезария гений сапёрного ремесла. Он ведь подрубил колокольную башню в Ганзетте. Правда с опережением расчётного срока, и пару бойцов завалило обломками. Я когда-нибудь рассказывал вам... - И если ты обрушишь стены? - спросила Монза. - Ну, тогда наши люди хлынут в брешь, сокрушат ошеломлённых защитников и внешний двор - наш. В тамошних садах у нас будет ровная поверхность, где можно развернуться и место для реализации численного преимущества. Брать внутренний дворик уже дело обычных лестниц, крови и алчности. Затем штурмуем дворец. Сама понимаешь - по всем правилам и обычаям. Меня ждёт мой грабёж, а тебя ждёт... - Моя месть. - Монза сузила глаза на зубчатый силуэт крепости. Где-то там был Орсо. Лишь в паре сотен шагов. Наверно из-за ночи, огня, пьянящей смеси темноты и опасности, но в ней вздымалось что-то из её прежнего азарта. Того лютого неистовства, что она ощутила, когда сделала заплетающийся шаг в дождь из старой хибары похитителя костей. - Через сколько будет готова штольня? Дружелюбный оторвал взгляд от костей. - Через двадцать один день и шесть часов. Судя по их скорости. - Жаль. - Ишри оттянула нижнюю губу. - Я так люблю фейерверки. Но мне пора возвращаться на юг. - Мы тебе уже надоели? - спросила Монза. - Мой брат убит. - Её чёрные глаза оставались безучастны. - Женщиной, что ищет отмщения. Монза насупилась, не понимая, издеваются над ней или нет. - Эти сучары отыщут способ причинить вред, не так ли? - Но всегда не тем, кому надо. Моему брату повезло, он теперь с Богом. По крайней мере, мне так сказали. Страдает остальная семья. Нам предстоит засучить рукава. - Она плавно перемахнула вниз на лестницу, голова откинулась набок. Настолько неестественно, что оказалась на верхней перекладине. - Постарайтесь, чтобы вас не прикончили. Я не намерена пустить прахом все свои труды. - Когда мне перережут горло, я больше всего буду горевать о твоих трудах. - Ничего. Лишь тишина. Ишри исчезла. - Походу теперь у вас недостача храбрецов, - донеслось карканье Трясучки. Коска вздохнул. - У нас их и вначале-то было немного. - Оставшиеся в живых после штурма сползали вниз по горному склону, при дрожащем свете пламени наверху. Монза лишь различила, что последняя лестница накренилась, рухнула и в падении от неё, вроде бы, отвалились одна-две точки. - Но не тревожтесь. Сезария роет не покладая рук. Вопрос лишь времени и Стирия станет единой. - Он вынул железную фляжку из внутреннего кармана и открутил колпачок. - Или у Орсо проснётся здравый смысл, и он предложит мне достаточно, чтобы снова сменить сторону. Она не рассмеялась. Наверно её и не смешили. - А не пора ли попробовать окончательно встать на ту или иную сторону? - Да с какой стати вообще стоит так поступать? - Коска поднял фляжку, глотнул и довольно причмокнул. – Мы ж на войне. Здесь нету правых сторон.
Приготовления
Вне зависимости от природы великого события, ключом к успеху всегда являются приготовления. Три недели весь Талинс готовился к коронации великого герцога Рогонта. Тем временем Морвеер готовился к покушению на него и его союзников. В оба плана было вложено так много труда, что сейчас, когда настал день их осуществления, Морвеер практически скорбел о том, что успех одного означал грандиозный провал другого. Говоря начистоту, он мало добился даже в ничтожнейших областях безмерно честолюбивого заказа герцога Орсо убить не больше не меньше, а шесть глав государств и генерал-капитана впридачу. Его бесплодное покушение на Муркатто в день её триумфального возвращения в Талинс, принесшее на выходе одного лишь отравленного простолюдина, да сорванную спину, оказалось лишь первой из неудач. Проложив сквозь разболтавшееся окно заднего двора путь к одной из самых именитых талинских белошвеек, он запрятал смертельную америндову колючку в декольте изумрудно-зеленого платья предназначавшегося графине Котарде из Аффойи. Увы, Морвеер обладал лишь самыми ограниченными познаниями по части дамских платьев. Была бы с ним Дэй, она, несомненно, указала бы на то, что облачение раза в два крупнее их щупленькой жертвы. В тот самый вечер графиня явилась на званый ужин во всём блеске, её изумрудно-зелёное платье повергло всех в изумление. Впоследствии Морвеер к пущей досаде узнал, что чрезвычайнодородная супруга одного из ведущих торговцев также заказала зелёное платье у этой же белошвейки, но не смогла посетить мероприятие из-за таинственного недомогания. Состояние быстро ухудшилось и, увы, через насколько часов дама скончалась. Пятью ночами спустя, после неприятного полдня, проведённого зарывшись в угольной куче, дыша через трубочку, ему удалось обработать устрицы герцога Лироцио паучьим ядом. Была бы Дэй с ним на кухне, она, наверно, подсказала бы в пользу более обычной еды, но Морвеер не устоял перед самым достопримечательным блюдом. Герцогу, увы, поплошало после тяжелого полдника и он взял лишь кусочек хлеба. Моллюсков распорядились отправить кухонной кошке, ныне усопшей. Следующую неделю, ещё раз представившись как пурантийский виноторговец Ротсак Реевром, он пролез на встречу по обсуждению торговых сборов, на которой председательствовал канцлер Соториус из Сипани. Во время обеда он завязал оживлённую беседу с одним из подручных старого политика на тему виноградарства и сумел, к вящему восторгу, проворно и незаметно нанести на кончик сморщенного уха Соториуса вытяжку барсова цветка. Затем сел на место и весь остаток встречи взволнованно наблюдал. Канцлер наотрез отказывался умирать, выказывая фактически все признаки самого кондового здоровья. Морвеер мог лишь предположить, что Соториус по утрам соблюдает те же процедуры, что и он, и обладает иммунитетом ко, кто знает скольким, видам агентов. Но Кастор Морвеер не тот человек, которого отвратит пара разочарований. В жизни он столько их навидался, и не видел причин менять свою доктрину терпения и выдержки, от такой малости, как с виду невыполнимое задание. В связи с тем, что коронация надвигалась, ему придётся сосредоточиться на главных мишенях: великом герцоге Рогонте и его любовнице, ненавистной бывшей нанимательнице, а теперь великой герцогине Талинса, Монцкарро Муркатто. Сущим преуменьшением было бы заявить, что для того, чтобы уж точно увековечить коронацию в памяти Стирии, не щадили затрат. Все здания, примыкавшие к площади, заново покрасили. Каменный подиум, где Муркатто отправляла своё сбивчивое выступление, и откуда Рогонт намеревался впитывать низкопоклонство подданных уже будучи королём Стирии, покрыли новым переливающимся мрамором и украсили позолоченными перилами. Работяги ползали по лесам и канатам на высоченном фасаде Дома Сената, украшая древнюю кладку гирляндами свежесрезанных белых цветов, превращая гнетущее и унылое сооружение в могущественный храм тщеславия великого герцога Осприйского. Работая в удручённом одиночестве, Морвеер обзавёлся одеждой, ящиком с инструментами и документами вольнонаёмного плотника, прибывшего в город в поисках подённой работы, и, следовательно, никем не разыскиваемого. Вчера в этой оригинальной личине он внедрился в Дом Сената рекогносцировать обстановку и сформулировать план. Всё это время, просто в довесок, он с очевидным уменьем выполнял ответственную работу по обтачиванию и подгонке стыков перил. Воистину, тот факт, что основным его ремеслом является убийство - большая потеря для плотничества. Сегодня он вернулся исполнить свой дерзновенный замысел. И заодно исполнить великого герцога Рогонта. - День добрый, - буркнул он одному из стражников, проходя сквозь огромные двери вместе с остальными работниками, возвращаясь с обеда и беззаботно хрустя яблоком совершенно в той же манере, что он часто наблюдал у идущих на работу простых людей. Всегда первым делом убедись, но когда пытаешься кого-нибудь надуть, именно в простоте и непоколебимой уверенности заключался наиболее плодотворный подход. Он не возбудил ни малейшего внимания стражи - ни у ворот, ни на дальнем конце притвора. Он обглодал огрызок яблока, кинул его в ящик для инструментов и лишь на миг дал волю чувствам, представив, как трогательно бы им наслаждалась Дэй. Дом Сената был открыт небесам, исполинский купол обрушился много веков назад. Три четверти до ужаса огромного, круглого пространства занимали концентрические дуги сидений, подходящие двум тысячам самых почётных зрителей со всего мира. Каждый мраморный ярус был ниже предыдущего и вместе они образовывали некий амфитеатр, с пустым пространством впереди, куда сенаторы древности некогда поднимались выступать со своими великими обращениями. Сейчас там возвели круглый мозаичный помост из дерева, скрупулёзно и детально раскрашенный золотистыми венками дубовых листьев у пышного золотого сиденья. Огромнейшие знамёна цветного сульджукского шёлка свисали во всю высоту стен, шагов около тридцати или больше, и стоили столько, что Морвеер не отважился и предположить. По одному на каждый великий стирийский город. Эмблема белой башни на лазоревом полотне Осприи горделиво представала во главе - прямо перед центральным помостом. Крест Талинса и раковина Сипани сопровождали её с обеих сторон. Расположенные вровень с остальным окружением, которое составляли мост Пуранти, красное знамя Аффойи, три пчелы Виссерина, шесть колец Никанте и огромные флаги Муриса, Этреи, Борлетты и Каприла по бокам. Похоже, ни один город не исключили из величавого нового порядка, хотели они в нём участвовать или нет. Всё пространство целиком заполонили усердно вкалывающие мужчины и женщины. Портные таскали гобелены и целые мили белого кружева, обеспечивая уют и удобства самых достопочтенных гостей. Плотники пилили и приколачивали на платформе и на ступенях. Цветочницы усеивали нехоженный пол ковром белых лепестков. Свечники бесконечными рядами аккуратно расставляли своё восковое добро, шатаясь на лестницах, дотягиваясь до сотен канделябров. За всем следил полк осприйских гвардейцев, чьи алебарды и броня надраены до зеркального блеска. И Рогонт избрал для коронации это древнее сердце Новой Империи? Такое высокомерие не поддаётся оценке, а если и есть хоть одна черта, которую Морвеер не терпел - так это высокомерие. Скромность, в конце концов, обходится бесплатно. Он поборол глубочайшее омерзение, и бесстрастно побрёл по ступеням, подражая самодовольной развязности мастерового простолюдина, проталкиваясь сквозь прочих ремесленников, занятых в рядах резными скамьями. В тылу великого чертога, примерно шагах в десяти над полом, размещались два маленьких балкончика в которых, решил он, во время оно писцы увековечивали проходящие внизу прения. Теперь их украшали два непомерных портрета герцога Рогонта. Один показывал его суровым и мужественным, в героической позе с мечом и в доспехах. Другой рисовал его светлость в задумчивом настроении, в уборе судьи, держащим книгу и компас. Владыка войны и мира. Морвеер не сумел сдержать издевательское пфу. Сверху, на одном из тех балкончиков, найдётся подходящая точка, откуда смертоносная игла выпустит воздух из надутой башки этого идиота и подведёт черту его непомерным амбициям. К балконам вела узкая лестница из небольшой неиспользуемой палаты, где в древности хранились записи... Он нахмурился. Хотя она и стояла открытой, но тяжёлую дверь, толстый дуб замысловато окованный и заклёпанный блестящей сталью, вдруг установили при входе в тамбур. Он никак не рассчитывал на подобное изменение на столь поздней стадии. Естественно, самым первым побуждением было не лезть, первым делом не убедившись, и тихо отчалить. Раньше он так и поступал, когда начинали меняться обстоятельства. Но никому не обеспечить своё место в истории одной лишь осторожностью. Место действия, брошенный вызов, возможная награда - слишком велики, чтобы заранее, авансом, отступать перед новой дверью. История дышала ему в затылок. На сегодняшний вечер его именем станет отвага. Он прошагал мимо помоста, где дюжина украшателей усердно наносили позолоту, к той двери. Качнул её в одну сторону, потом в другую, оценивающе поджав губы, будто проверял насколько плавно ходят петли. Затем, с мимолётнейшей и наименее подозрительной из оглядок, дабы убедится, что за ним не следят, он проскользнул внутрь. Там не было ни окон, ни ламп, свет проникал в сводчатую палату лишь сквозь дверь, либо с двух витых лестниц. Пустые короба и бочки беспорядочными кучами разбросаны у стен. Он только решал, какой из балкончиков выбрать для стрелковой позиции, как услыхал приближающиеся к двери голоса. Он быстро втиснулся боком в узкий промежуток за штабелем коробов, ойкнул, когда загнал в локоть болезненную занозу, как раз вовремя вспомнил о своём ящике с инструментом и ногой подпихнул его к себе. Мгновением позже дверь, взвизгнув, отворилась, и шаркающие башмаки вошли в комнату. Люди кряхтели, словно страдали под тяжким гнётом. - Клянусь Судьбами, тяжёлый! - Ставим сюда! - Шумный грохот и скрежет металла по камню. - Сволочная хрень. - Где ключ? - Вот. - Оставляй в замке. - И захрен, ё-моё, нужен замок с торчащим в нём ключом? - Чтоб не создавать помех, балда. Когда мы вынесем сраный сундук отсюда на показ трём тыщам человек и его светлость прикажет открыть его, я не хочу смотреть на тебя и спрашивать где ключ, чтоб ты ответил, что где-то, блядь, его проебал. Усёк мою мысль? - Резонно. - Здесь ему спокойнее, в запечатанной комнате с дюжиной стражников у дверей, чем в твоих дырявых карманах. - Ты меня убедил. - Послышался негромкий лязг металла. - Вот. Доволен? Два набора шагов устучали прочь. Прозвучал тяжёлый глухой удар захлопнувшейся двери, щелчки поворачиваемых замков, скрип засова. И тишина. Морвеера запечатали в комнате с дюжиной стражников снаружи. Но такая малость не поразит страхом человека его исключительной силы духа. Когда настанет момент спасаться, он спустит шнур с одного из балконов и будет уповать на то, что сможет слинять, пока все глаза сосредоточены на захватывающей кончине Рогонта. С величайшим тщанием избегая новых заноз, он ужом выполз из-за клетей. Здоровенный сундук стоял посреди палаты. Сам по себе произведение искусства, наборного дерева, окован накладками ажурного серебра, отсвечивающего в полумраке. Ясно как в небе, он содержит нечто великой важности для предстоящей церемонии. И раз уж судьба снабдила его ключом... Он встал на колени, плавно повернул его в замке и мягко, одними пальцами откинул крышку. Поразить человека с опытом Морвеера дело не простое, но вот он широко распахнул глаза, челюсть отвисла, и лоб защипало от пота. Жёлтое свечение золота почти согревало кожу, но всё ж его реакция содержала нечто большее, чем высочайшую дань красоте, символической значимости или даже несомненной ценности находящегося пред ним предмета. Что-то поддразнивало его, на задворках сознания... Вдохновенье ударило молнией, заставив вздёрнуться дыбом каждый волосок на теле. Идея, исполненная настолько искромётного блеска, и при этом настолько пронзительной простоты, что он ощутил перед ней практически ужас. Великолепная дерзость, чудесный расчёт, идеально уместная ирония. Хотелось бы только, чтобы Дэй дожила и оценила его гениальность. Морвеер спустил скрытую задвижку в своём ящике работяги и снял лоток с плотницким инструментарием, обнаруживая бережно сложенную шёлковую рубашку и вышитый камзол, в которых он собирался уходить. Под ними лежали его настоящие инструменты. Он аккуратно натянул перчатки - дамские перчатки из тончайшей ягнячьей кожи, чтобы сопротивление материи как можно меньше мешало работе его проворных пальцев - и потянулся к коричневой стеклянной баночке. Он доставал её с некоторым трепетом, ведь в ней содержался контактный яд его собственной разработки, который он назвал препарат номер двенадцать. Больше не будет повтора ошибки с канцлером Соториусом, ибо эта отрава столь смертельна, что даже сам Морвеер не смог развить к ней ни малейшего иммунитета. Он осторожно открутил крышку - всегда первый делом убедись - и, взяв кисть живописца, приступил к работе.
Война по правилам
Коска протискивался по тоннелю, спина и колени дико ломили от согбенной, почти пополам, позы. Прерывистое дыхание эхом отдавалось в застойном воздухе. За последние несколько недель он чрезмерно пристрастился к занятиям не более напряжным, чем сидеть сиднем и работать лишь челюстями. Он молча поклялся каждое утро делать зарядку, наверняка зная, что ни за что не сдержит клятвы даже до завтра. Всё равно, лучше дать обет и никогда его не исполнить, чем даже не утруждать себя клятвой. Не правда ли? Его волочащийся меч скрёб по земляным стенам. Надо было оставить там проклятую штуку. Он нервозно вглядывался в поблёскивающую дорожку чёрного порошка, змеёй уползавшую в тень. Лампу он держал так высоко, как только можно, несмотря на то, что та сделана из толстого стекла и увесистого чугуна. Открытое пламя и гуркский сахар - дурные соседи в замкнутом пространстве. Впереди он заметил дрожащий свет, услышал звуки чей-то одышки и узкий проход разверзся в камеру, освещаемую парой мерцающих ламп. Она была размером с просторную спальню, стены и свод из утрамбованной земли и иссеченного камня поддерживала сомнительная на вид сеть из бруса и бревен. Более половины комнаты, или вернее пещеры, занимали большие бочки. На боку у каждой краской написано единственное гуркское слово. Коскин кантийский простирался не далее заказать выпить, но он распознал символы обозначающие огонь. Сезария тёмной громадой маячил в полумраке. Длинные шпагаты седых волос спадали на лицо, капли пота сверкали на чёрной коже, пока тот, напрягая силы, возился с бочонком. - Пора, - сказал Коска, глухо выронив слово в мёртвый подгорный воздух. С огромным облегченьем он потянулся. Кровь ударила и закружила голову. Он качнулся вбок. - Стой! - пронзительно завопил Сезария. - Что ты вытворяешь с лампой, Коска? Искра не туда и мы оба полетим на небеса! - Нет причин переживать. - Он восстановил контроль над ногами. - Я не религиозен, но очень уж сомневаюсь, что кого-то из нас пустят на небо. - Значит, полетим в ад. - Вот это вот вероятнее. Сезария хрюкнул, крайне осторожно придвигая последнюю бочку вплотную к другим. - Все остальные снаружи? - Должно быть, они уже в окопах. Здоровяк вытер руки о рубашку, всю в саже. - Тогда мы готовы, генерал. - Отлично. Эти последние несколько дней поистине еле ползли. Учитывая, как мало у нас времени, настоящее преступленье, что человека вынуждают скучать. Когда ты лежишь на смертном ложе, те впустую потраченные недели ты проклянёшь пуще самых ужасных ошибок. - Надо было сказать, что ты не занят ничем неотложным. Мы бы тебя пристроили - помог бы копать. - В моём-то возрасте? Мне положено месить грязь лишь в одном месте - в отхожем. И даже такая работа требует гораздо больше сил, чем раньше. Что происходит? - Говорят, с возрастом оно у многих тяжело идёт. - Порадовал. Я имею в виду, с шахтой. Сезария указал на хвост чёрного порошка, обрывающийся едва не доходя до ближайшей бочки. Зёрна мерцали при свете ламп. - Он ведёт ко входу в штольню. - Он похлопал по мешочку на поясе. - Мы доводим его до бочек, под конец насыпаем побольше, чтоб точно сработало. Выходим к устью туннеля, высекаем искру на тот конец, а затем... - Огонь мчится по всей его протяжённости к бочкам и... насколько большим будет взрыв? Сезария покачал головой. - Никогда не видел, чтобы за раз применили и четверть нашего количества порошка. А они же ещё всё время усиливают смесь. Новое вещество... есть мнение, что взрыв может оказаться слишком большим. - Величественный жест лучше унылого. - Если только он не свалит на нас целую гору. - Он на это способен? - Кто бы знал, на что он способен. Коска без воодушевления оценил тысячи тонн скалы над их головами. - Передумывать, пожалуй, поздновато. Люди Виктуса навострили копья для приступа. Сегодня вечером Рогонт станет королём. И он обещал почтить нас присутствием своего величества по утренней зорьке, и уже внутри крепости, дабы отдать приказ последнего штурма. Будь я проклят, если потрачу утро, слушая, как воет на меня этот мудак. Тем более с короной на башке. - Ты думаешь, он будет в ней? В смысле, постоянно, изо дня в день? Коска задумчиво почесал шею. - Знаешь, понятия не имею. Но мы уже отвлеклись. - Согласен. - Сезария насупился на бочки. - Как-то оно всё неправильно. Роешь яму, суёшь факел в какую-то пыль, убегаешь и... - Чпок, - закончил Коска. - Не надо думать. Не нужна храбрость. Так не воюют, если хочешь знать моё мнение. - Единственный правильный способ воевать - тот, при котором твой враг подох, а у тебя осталось дыхание над ним поржать. Наука упрощает процесс? Ну и ладно, тем лучше. А всё остальное чухня. Давай, понеслась. - Слушаю моего генерал-капитана и повинуюсь. - Сезария сдёрнул мешочек с пояса, нагнулся и начал осторожно сыпать порошок, подводя дорожку прямо к бочкам. - Никогда не думал, каково это, а? - А ты? - В какой-то миг занимаешься своими делами, а в следующий тебя разносит на куски. Даже лица своего убийцы не увидишь. - Отдавать другим приказы то же самое. Разве убить порошком хуже, чем заставить кого-то проткнуть человека копьём? Когда ты в последний раз смотрел людям в лицо? - Не тогда, когда с удовольствием старался проткнуть Коску в спину, в Афьери, это уж точно. Сезария вздохнул, порошок струился на землю. - Может и правда. Но знаешь, порой я скучаю по старым дням. Давнишним, когда командовал Сазайн. Тогда был совсем другой мир. Более честный. Коска фыркнул. - Прекрасно знаешь не хуже меня, что по эту сторону ада не было ни единой грязной уловки, от которой бы отказался Сазайн. Старый скряга взорвал бы весь этот мир, если бы решил что оттуда вывалится грошик. - Скорее всего, ты прав. Всё ж оно выглядит не слишком честно. - Вот уж не думал, что ты такой поборник честности. - Самоотвод не беру, но по мне бы лучше выиграть честный бой, чем бесчестный. - Он перевернул мешочек, вытряхивая последние крупицы. Прямо под боком у бочки осталась блестящая кучка. - Как-то оно оставляет привкус поприятней, когда дерёшься по неким правилам. - Хех. - Коска врезал ему по затылку лампой, взметая фонтан искр. Сезария растянулся плашмя. – Мы на войне. Здесь правил нет. - Здоровяк застонал, дёрнулся, слабо пытаясь приподнять своё тело. Коска наклонился, поднял лампу повыше и снова двинул ему по башке с хрустом треснувшего стекла. Тот завалился вниз лицом, в волосах зашипели угольки. Пожалуй, малость ближе к порошку, чем дозволяло спокойствие, но Коска всегда любил рисковать. Ещё он всегда любил торжествующие фразы, но время решало всё. Поэтому он повернулся к затемнённому проходу и поспешил туда. Дюжина шагов в тесноте, и он уже снова задышал тяжело. Ещё дюжина и ему показалось, что там, в туннеле он уловил смутный отблеск дневного света. Он встал на колени, закусив губу. Крайне слабо представляя себе, насколько быстро прогорит дорожка, коли её поджечь. - Здорово, что я всегда любил рисковать... - Он принялся бережно скручивать сломанную решётку с лампы. Та застряла. - Блядь. - Он вцепился изо всех сил, пальцы соскальзывали. Видать, она погнулась, когда приложилась к Сезарии. - От сволочь! - Он сместил хватку, зарычал, когда крутанул со всей своей силой. Хлопнув, вылетела верхушка, обе половинки закачались у него в руках, лампа выпала, он попытался поймать, промахнулся, та стукнулась об пол, отскочила, потекла и угасла, погружая проход в чернильную тьму. - Ёбаная ты... сука! - Единственным выходом было пройти по собственным следам обратно и взять одну из ламп с конца туннеля. Он сделал пару шагов, вытянув руку вперёд, шаря в темноте. Балка угодила точнёхонько в лицо, рывком запрокинула его голову, загудело во рту, солёном от крови. - Гах! Он увидел свет, потряс пульсирующей головой, вжимаясь в темноту. Свет лампы отражался на волокнах дерева подпорок, на корнях и валунах из стен, от чего змеящаяся дорожка порошка мерцала. Свет лампы и, если только Коска не полностью утратил чувство направления, тот исходил оттуда, где он оставил Сезарию. Внезапно решение взять с собой меч стало казаться приступом гениальности. Он потихоньку извлёк его из ножен, металл обнадёживающе звякнул. Ему пришлось поелозить туда-сюда локтем, чтобы направить кончик вперёд в узком пространстве, случайно зацепив острием свод, от чего его лысину мягко окатила струйка земли. И всё это время свет подползал ближе. Показался разъярённый Сезария, в огромном кулачище лампа, со лба сползала кровавая полоска. Какое-то время они смотрели друг на друга, Коска сжавшись, Сезария согнувшись пополам. - За что? - рыкнул здоровяк. - За то, что я взял за правило не позволять никому предавать меня дважды. - Я думал, тебе главное - бабки. - Люди меняются. - Ты убил Эндике. - Лучший миг последнего десятилетья. Сезария покачал головой, настолько же озадачен, насколько зол и страдал от боли. - Той, кто отнял у тебя кресло была Муркатто, а вовсе не мы. - Совсем другое дело. Женщинам разрешается предавать меня сколь им будет угодно часто. - Чокнутая сука ослепляла тебя всю жизнь. - Я неизлечимый романтик. Либо просто ты никогда мне не нравился. Сезария свободной рукой вынул тяжелый нож. - Тебе надо было заколоть меня в спину. - Не стал, ну и ладно. Теперь я выберу иной разумный способ. - Полагаю бесполезно надеяться, что ты решишь отложить меч и драться на ножах? Коска кхекнул. - Это ты у нас любишь честные разборки. Я ж пытался убить тебя - оглушить сзади, а потом взорвать к ебеням, уже забыл? Проткнуть тебя мечом не наградит меня бессонными ночами. - И он ударил. На таком ограниченном участке, быть человеком в теле оказалось явным недостатком. Сезария почти целиком заполнял собою узкий проём, что делало его, и очень хорошо, что делало, более-менее невозможной для промаха целью. Он умудрился ножом отвести неловкий укол, но меч всё равно задел плечо. Коска попятился для нового выпада, ойкнул, цепанув костяшками земляную стену. Сезария взмахнул своей тяжёлой лампой и Коска скакнул прочь, поскользнулся и приземлился на одно колено. Громила продрался вперёд, поднимая нож. Его кулак теранул свод, поднимая ливень земляной пыли, и всаживая нож в балку-перекладину. Он одними губами чертыхнулся по-кантийски, скривился, пытаясь высвободить оружие. Коска обрёл равновесие и сделал очередной кривой выпад. Глаза Сезарии вспучились, когда наконечник прорвал его рубаху и юркнул в грудь. - Вот! - Коска брызгал слюной ему в лицо. - Уловил остроту... моих доводов? Сезария пошатнулся вперёд, со стоном выдувая кровавый пузырь, лицо свела мучительная судорога, клинок неумолимо скользил сквозь него, пока рукоять не запуталась в липкой рубашке. Кантиец схватился за Коску и завалился на спину, утянув его с собой. Набалдашник навершия меча злобно врезался в живот и вышиб дыхание в скрежещущем "Ууууууф". Сезария вздёрнул губу, скаля красные зубы. – По-твоему... такой способ... разумный? - Он саданул лампой по дорожке порошка возле лица Коски. Стекло разбилось, выплеснулось пламя, раздался шипящий треск, когда оно перекинулось на порошок, жар опалил щеку Коски. Он боролся с огромным обмякшим туловищем Сезарии, боролся чтобы отцепить пальцы от позолоченной гарды, отчаянно пытаясь перевернуть тушу на бок. Нос забила кислая вонь гуркского сахара, щелчки искр медленно двинулись по проходу. Наконец он рывком освободился, вскарабкался на ноги и побежал к выходу, дыханье сипело в груди, рука цепляла земляную стену, стукалась о подпорки, прочерчивала след. Возник овал дневного света и, покачиваясь, стал неуклонно приближаться. Он родил дурацкий смешок, представив, а что если в этот миг или в следующий, скалу, сквозь которую он, заплетаясь, мчался, расфигачит в небеса на целую милю. Он вырвался на открытый воздух. - Беги! - завизжал он никому, бешено размахивая руками. - Беги! - Он загромыхал вниз по склону, навернулся, упал, перекатился вверх тормашками, больно ударившись, отскочил от валуна, с трудом поднялся и, спотыкаясь, понёсся в туче пыли, вокруг цокали мелкие камешки. Плетёные ивовые щиты, что отмечали ближайшую траншею, близились, и он устремился им навстречу, безумно вопя во весь голос. Он нырнул лицом вниз, проскользил по грязи, вломился промеж двух бортов и головой вперёд съехал в окоп, под градом земляных комьев. Виктус обалдело смотрел на него, пока он отряхивался. - Что за... - Шухер! - взвыл Коска. Повсюду загремели доспехи, когда люди в окопах попадали ниц, обхватив уши руками в боевых перчатках, крепко зажмурив глаза в предвестье взрыва, ведущего к концу света. Коска вжался в утрамбованную почву, стиснул зубы, сжал ладонями череп. Потянулись секунды безмолвия. Коска отважился открыть один глаз. Ярко-голубая бабочка беззаботно спорхнула вниз, кружа противосолонь над съёжившимися наёмниками, и мирно присела отдохнуть на острие копья. Сам Виктус накрыл шлемом лицо. Теперь же он медленно сдвигал его обратно, являя выражение некоторой смущённости. - Что за нахер? Зажгли запал? Где Сезария? Нежданный образ возник в сознании Коски. Порошковый шлейф шкворчит, люди Виктуса крадутся в кромешной тьме, поднимают лампу, свет падает на труп Сезарии, пригвождённый мечом с позолоченной гардой, которую ни с чем не спутать. - Кхем... Тишайшая, неуловимая дрожь пробежала по земле у спины Коски. В следующий миг раздался громоподобный удар, такой громкий, что копьём пронзил голову. Неожиданно мир погрузился в тишину. В полнейшую, исключая смутный, высоко звучащий вой. Землю тряхнуло. Ветер заметался, вихрясь вдоль траншеи, вырывая волосы, почти швыряя его на землю. Воздух наполнили облака удушливой пыли, она колола лёгкие, вынуждала кашлять. С небес дождём посыпался гравий, дыхание спёрло, когда камешки начали жалить его руки, голову. Он сжался, как человек, застигнутый внезапным ураганом, одеревенел каждый мускул. Как долго всё длилось, он не знал.
Коска открыл глаза, оцепенело расправил ноющие конечности и нетвёрдо встал на ноги. Мир предстал царством призраков, безмолвным маревом. Страна мёртвых, люди и их орудия - лишь фантомы во мгле. Пелена начала рассеиваться. Он протёр уши, но гул не пропал. Остальные подымались, оглядывались, лица заляпаны серой грязью. Неподалёку, в луже на дне окопа, кто-то лежал неподвижно. Шлем вмялся осколком валуна, направленного непредсказуемыми Судьбами прямо в лоб. Коска бросил взгляд через бровку окопа, сощурился на вершину горы, напряженно всматриваясь сквозь мало-помалу оседавшую пыль. - О. - Стена Фонтезармо оказалась нетронутой, зубцы бойниц и башен как прежде чётко нацелены в бледно-свинцовое небо. Взрывом из скалы вырвало огромнейший кратер, но прямо над ним, могучая круглая башня как прежде непоколебимо держалась на самом краю, даже немножко нависая над пустым пространством. Некоторое время казалось, что вот оно, самое сокрушительное разочарование в коскиной жизни. А их ему пришлось пережить немало. Затем, тихо как во сне, с паточной тягучестью, та центральная башня подкосилась, выгнулась, опрокинулась и рухнула в зияющий кратер. Утаскивая за собой огромнейшие куски стены с обеих сторон. Всё нагромождение сложилось и рассыпалось под собственным весом на глыбы и щебень. Рукотворный оползень - сотни тонн камня покатились, врезаясь и отскакивая, вниз в сторону окопов. - А, - неслышно произнёс Коска. Во второй раз люди бросились лицом вниз, закрывая головы, моля Судьбы, либо каких угодно богов и духов, верили они в них или нет, об избавлении. Коска остался стоять, заворожёно глядя как великанская глыба, блок кладки, наверно десяти тонн весом мчится вниз по склону прямо к нему, рикошетя, вращаясь, подбрасывая каменные осколки в воздух - и всё без малейшего звука, кроме, быть может, слабого похрустыванья, словно подошвы шелестят по гравию. Свой путь глыба прервала на расстоянии не далее десятка шагов. Мягко качнулась в одну сторону, потом в другую, и замерла. Вторая волна пыли погрузила окопы в удушливый полумрак, зато, когда она постепенно стихла, Коска узрел исполинскую брешь во внешней стене Фонтезармо, не менее двух сотен шагов в поперечнике, кратер под нею теперь уже был забит просевшими обломками. Вторая башня на краю наклонилась под тревожным углом, будто пьяница заглядывает через край утёса, в любой момент способный опрокинуться в пустоту. Он увидел Виктуса. Тот встал рядом, воздел меч и прокричал. Прозвучало не на много громче, чем если бы он просто произнёс. - В атаку! Бойцы выбирались, несколько ошеломлённо, из окопов. Один сделал пару нетвёрдых шагов и упал как подкошенный. Иные стояли, моргая. Но в это время другие неуверенно направились вверх. За ними последовали ещё, и вскоре набралось несколько сотен людей, карабкающихся через щебень навстречу пролому, клинки и доспехи тускло отражали бледное солнце. Коска остался в траншее, наедине с Виктусом, обоих окутала серая пыль. - Где Сезария? - Слова тупо толкались, пробиваясь сквозь гул в ушах Коски. Собственный голос стал чудным бормотанием. - Его не было позади меня? - Нет. Что случилось? - Несчастный случай. Несчастный случай... когда мы уходили. - Выдавить слезу труда не составило, Коску с ног до головы покрывали ушибы с кровоподтёками. - Я уронил лампу! Выронил! Запалил порошок на полпути назад! - Он ухватил Виктуса за рифлёный нагрудник. - Я велел ему бежать со мной, но он остался! Остался чтобы... потушить его. - Остался? - Он решил, что сможет спасти на обоих! - Коска положил руку на лицо, поперхнувшись от волнения. - Я виноват! Виноват один лишь я. Воистину, он был лушим из нас. - Он заскулил небу. - За что? За что? За что Судьбы всегда забирают лучших? Глаза Виктуса пробежались по пустым ножнам Коски, затем вернулись к великому кратеру в теле горы и зияющей бреши над ним. - Значит, умер? - Взорвался к ебеням, - прошептал Коска. - Выпечка с гуркским сахаром - дело опасное. - Выглянуло солнце. Над ними люди Виктуса переливчатым потоком перебирались через края кратера в брешь, по-видимому, безо всякого сопротивления. Если кто из защитников и пережил подрыв, то был явно не в боевом настроении. Судя по всему, внешний двор Фонтезармо за ними. - Победа. По крайней мере, жертва Сезарии была не напрасной. - О, да. - Виктус скосил на него зауженные глаза. - Он бы так гордился.
Единая нация
Гулкий грохот толпы с той стороны дверей неуклонно нарастал, и переворот в кишках Монзы нарастал вместе с ним. Она попробовала потереть зудящие от напряжения скулы. Не помогло. Но делать было нечего, кроме как ждать. В целом её роль в сегодняшнем грандиозном представлении - лишь стоять с прямым искренним лицом и выглядеть похожей на благороднейшую из знатных. И лучшие талинские мастера по пошиву проделали тяжкую работу, чтобы эта нелепая выдумка выглядела убедительно. Они ей дали длинные рукава - прикрыть шрамы на руках, высокий воротник - прикрыть шрамы на шее, перчатки - чтобы лучше смотрелась её увечная кисть. И несказанно успокоились, что можно оставить низким вырез её платья, не шокируя нежных рогонтовых гостей. Чудо, что они не вырезали великолепную дыру сзади, показать всем её жопу - как бы не единственный оставшийся лоскут её кожи без каких либо отметин. Не должно быть видно ничего, способного омрачить совершенство исторического момента герцога Рогонта. Однозначно без меча, и ей не хватало его веса, будто потерянной конечности. Она прикинула, куда в последний раз выходила без клинка в пределах досягаемости. Не на встречу с талинским советом, который она посетила назавтра после возведения в новую должность. Старый Рубин намекнул, что ей не требуется носить меч в палате совета. Она ответила, что двадцать лет носила его каждый день. Он вежливо заметил, что ни он ни его коллеги не вооружены, хотя они все мужчины и следовательно оно им более к лицу. Она спросила, чем же тогда ей зарубить его, если меч останется снаружи. Никто не понял, шутит она или нет. Но второй раз её не просили. - Ваша светлость. - Высунулся один из сопровождающих, вручая ей шёлковый бант. - Ваша милость, - и другой, графине Котарде. - Сейчас начинаем. - Добро, - отрезала Монза. Она встала перед двойными дверьми, сдвинула плечи назад, а подбородок вверх. - Давайте уж, блядь, побыстрее закончим клоунаду. У неё не было времени в запасе. Каждый миг бодрствования за последние три недели - а она едва спала, с тех пор, как Рогонт положил ей на голову обруч - она тратила, изо всех сил вытягивая Талинс из помойной ямы, куда сама же в упорной борьбе его затолкала. Держа в голове максиму Бьяловельда - каждое успешное государство поддерживают колонны из стали и золота - она откопала каждого холуя-чиновника, из тех кто не осаждён с прежним хозяином. Обсуждалась талинская армия. Её не существовало. Обсуждалась казна. Она пуста. Система налогов, обеспечение общественных служб, защита безопасности, отправление правосудия - всё растворилось леденцом в реке. Присутствие Рогонта, ну по крайней мере Рогонта и его солдат - вот и всё что удерживало Талинс от анархии. Но Монзу никогда не сбивал с пути встречный ветер. У неё всегда было уменье распознавать людские качества и подбирать верного человека для поставленного задания. Старый Рубин был высокопарен как пророк, вот она и сделала его верховным судьёй. Груло и Скавье были самыми безжалостными обдиралами среди городских купцов. Ни одному из них она не верила, вот и сделала обоих совместно канцлерами, и усадила каждого придумывать новые налоги, соревнуясь в размерах сборов и приглядывая друг за другом ревнивым глазом. Они уже выжимали деньги из своих невезучих коллег, и Монза уже тратила их на вооружение. Через три долгих дня её малообещающего правления в город прибыл старый сержант Вольфер, человек до смешного побитый жизнью, и почти такой же исполосованный шрамами, как и она. Отказавшись сдаться, он провёл через всю Стирию двадцать три солдата уцелевших после осприйского разгрома своего полка и сберег им мечи и честь. У неё всегда найдётся применение такому упорному бойцу, и она снарядила его созывать всех ранее служивших воинов города. Оплачиваемая работа на дороге не валялась - у него уже набралось две роты добровольцев. Их достойным песен подвигом стало сопровождение мытарей и присмотр, чтоб не затерялся ни один медяк. Она неплохо вызубрила уроки герцога Орсо. Золото в сталь, сталь в ещё больше золота - такова надлежащая спираль развития государства. В ответ на сопротивление, бездеятельность и насмешки со всех четырёх сторон, Монза стала лишь жёстче давить. Она находила извращённое удовольствие в предположительной невыполнимости задания, работа держала её на взводе - побоку боль, побоку шелуху. Ведь уже много, много времени прошло с тех пор, как она сажала и сеяла. - Вы выглядите... очень красивой. - Что? - Котарда неслышно подплыла к ней и выдавила робкую улыбку. - О. Взаимно, - буркнула Монза, едва ли окинув ту взглядом. - Белое вам идёт. Мне сказали, я слишком бледна для белого. - Монзу передёрнуло. Вот как раз на бестолковый щебет у неё сегодня здоровья не хватит. - Я бы хотела быть вами. - Некоторое время на солнце сделает своё дело. - Нет, нет. Храброй. – Котарда, опустив взгляд, скручивала свои восковые пальцы. - Хотелось бы мне быть храброй. Мне сказали - у меня власть. Кто-нибудь может подумать, что иметь власть означает больше не бояться всего на свете. Но я всё время напугана. Особенно на приёмах. - Слова выплёскивались из неё к растущему неудобству Монзы. - Порой я не в силах пошевелиться под этим грузом. Постоянного страха. Я такая никчёма. Что мне с этим поделать? Что бы сделали вы? Монза не стремилась обсуждать свои собственные страхи. Это их только подпитывает. Но Котарда, не смотря ни на что, порола чушь. - Я совсем бесхарактерная, но откуда у людей берётся характер? Или он есть или его нет. У вас есть. Всяк скажет, что у вас он есть. Откуда вы его получили? Почему мне ничего не досталось? Порой я представляю себя обрывком бумаги, который лишь ведёт себя как человек. Мне сказали, я страшная трусиха. Что мне с этим поделать? С тем, что я трусиха? Долгое время они глядели друг на друга, затем Монза пожала плечами. - Ведите себя, будто это не так. Отворились двери. Откуда-то из-за пределов видимости музыканты грянули размеренный мотив, когда они вместе с Котардой ступили в бескрайнюю чашу Дома Сената. Несмотря на то, что крыши не было, несмотря на то, что скоро на чёрно-синем небе покажутся звёзды - стояла жара. Жарко и вязко как в могиле, цветочный запах духов впивался в сдавленное горло Монзы, подкатил рвотный позыв. Тысячи свечей горели во тьме, наполняя место великого действа ползучими тенями, побуждая золото лучиться, украшения искриться, превращая сотни сотен улыбающихся лиц, что мелькали со всех сторон, в хитрые злобные маски. Всё было черезмерным, подобно сцене из нездоровой фантазии. Хренова туча усилий, чтобы всего-то посмотреть, как один мужик наденет новую шапку. Присутствующие поражали разнообразием. Основную массу составляли стирийцы - богатые и могущественные мужи и жёны, торговцы и мелкая знать со всех уголков страны. Небольшая россыпь знаменитых художников, поэтов, дипломатов, мастеровых, военных - Рогонт не собирался исключать никого, кто бы мог придать ему немного добавочного блеска. Большинство лучших мест, первых снизу, занимали заграничные гости, прибывшие отдать дань уважения новому королю Стирии, а вернее постараться выцарапать какое-то преимущество от его возвышения. Тут были торговые капитаны Тысячи Островов с золотыми обручами в ушах. Тут были заросшие, бородатые северяне, ясноглазые баолийцы. Тут были уроженцы Сульджука в ярких шелках. Пара жрецов из Тхонда, где поклоняются солнцу, выбрила головы до жёлтой щетины. Тут были трое, на вид обеспокоенных, старейшин Вестпорта. Союз, как и ожидалось, отсутствовал начисто, зато гуркская делегация охотно разлилась во всю ширь отведённого им пространства. Дюжина послов императора Уфман-уль-Дошта обвешана золотом. Дюжина жрецов пророка Кхалюля в строгом белом. Монза прошла сквозь них всех, будто их тут и не было, плечи назад, глаза прямо вперёд, с холодной усмешкой на устах, которую она всегда нацепляла, когда боялась больше всего. Лироцио и Патин, равнороскошные, приближались по противоположной дорожке. Соториус, тяжело опираясь на посох, ожидал у кресла, что являлось золотым ключом и средоточием всего события. Старик клялся, что его предадут аду, прежде чем он сойдёт по наклонному подиуму. Они взошли на круг помоста, собравшись под выжидательным взором нескольких тысяч пар глаз. Пятеро великих владык Стирии, возрадованные честью короновать Рогонта, одеты согласно символике, которую просёк бы даже гриб. Монза в жемчужно белом, с крестом Талинса из сверкающих осколков чёрного хрусталя на груди. Котарда носила алые цвета Аффойи. Золотые раковины по кайме чёрной накидки Соториуса. Пурантийский мост на золочёном плаще Лироцио. Словно дурные актёры, представляющие стирийские города в дешёвой нравоучительной пьесе, за исключением того, что эта была баснословно дорогой. Даже Патин отбросил все претензии на скромность и сменил свою груботканую крестьянскую одежду на зелёный шёлк, меха и искрящиеся украшения. Символом Никанте были шесть колец, но он, должно быть, нацепил все девять, одно с изумрудом размером в игральную кость Дружелюбного. При близком рассмотрении ни один из них не выглядел особенно довольным своей ролью. Словно компания, которая будучи пьяной вусмерть согласилась утром прыгнуть в ледяное море, ну а теперь, когда настал рассвет отрезвления, притихла и задумалась. - Ну, - прохрипела Монза, когда музыканты довели до конца свой отрывок, и утихла последняя нота. - Вот мы и здесь. - Это точно. - Соториус окинул слезливыми глазами шушукающуюся толпу. - Будем надеяться корона большая. На подходе самая здоровенная голова в Стирии. Ушераздирающие фанфары грянули откуда то сзади. Котарда дёрнулась, оступилась, и упала бы, если б Монза инстинктивно не поймала её за руку. Двери самого дальнего конца зала открылись, и вместе с хлынувшим трубным гласом послышалось странное пение, два голоса, тонких и чистых, воспаряли над публикой. Улыбаясь, в Дом Сената ступил Рогонт, и гости разразились отлично слаженными овациями. Ожидаемый король, весь в голубых цветах Осприи, излучал скромность, начиная сходить по ступеням. Всё это ради меня? Полноте, нельзя же так! При том, что он, естественно, собственноручно планировал каждую мелочь. Монза задумалась, и не в первый раз - а не обернётся ли Рогонт куда худшим королём, чем мог бы стать Орсо. Не менее жестоким, не более верным, но гораздо более тщеславным, и с каждым днём со всё меньшим чувством юмора. Двигаясь вниз, он пожимал избранные руки, клал благодатную ладонь на плечи одному-двум счастливчикам. Неземное пение сопровождало его путь сквозь толпу. - Я слышу глас духов? - протянул Патин с убийственной насмешкой. - Вы слышите мальчиков без яйчиков, - ответил Лироцио. Четверо в осприйской форме отперли массивную дверь за помостом и прошли внутрь и вскоре после этого вышли, надрываясь под тяжестью инкрустированного сундука. Рогонт быстро прошёлся вдоль переднего ряда, выборочно пожав руки некоторым послам, оказав исключительное внимание делегации гурков и накалив шквал аплодисментов до высшей точки. Наконец он направил стопы ввысь, на помост, улыбаясь, как обладатель старшего расклада в карточной партии улыбается своим разорённым соперникам. Он простёр руки к ним пятерым. - Друзья мои, друзья мои! Наконец настал этот день! - Да, - просто произнёс Соториус. - Счастливый день! - пропел Лироцио. - Долгожданный! - добавил Патин. - Всё в порядке? - проявила учтивость Котарда. - Моя благодарность всем вам. - Рогонт повернулся лицом к гостям, лёгким движением рук утихомирил их хлопанье, расправил плащ, опустился в кресло и подманил Монзу. - От вас нету поздравлений, ваша светлость? - Всегда вам признательна. - Он наклонился ближе, урча себе под нос. - Ты не пришла ко мне этой ночью. - Другие обязанности. - В самом деле? - Рогонт вздёрнул брови, будто изумляясь, что что-то в принципе может быть важнее его траханья. - Полагаю, на время главы государства посягают многие. Ладно. - Он с издёвкой отмахнулся. Монза скрежетнула зубами. В этот миг она более чем желала на него помочиться. Четыре прислужника опустили свою ношу за спинкой трона, один из них провернул ключ в замке и с показной торжественностью поднял крышку. Над толпой вознёсся вздох. Внутри на лиловом бархате лежала корона. Толстый золотой обруч обрамлён по всему кругу тёмными переливающимися сапфирами. Из него росли пять дубовых листьев, а спереди самый большой шестой обвивал чудовищный, пышущий блеском алмаз, громадный, как куриное яйцо. Настолько большой, что у неё возникло странное желание заржать. С выражением лица человека,приступающего к прочистке засорившегося сортира голыми руками, Лироцио потянулся в сундук и ухватился за один из золотых листьев. Пожатие плечами, мол, сдаюсь, и Патин сделал то же самое. За ними Соториус и Котарда. Монза сжала оставшийся в правом кулаке, в перчатке, торчащий мизинец смотрелся не лучше в ножнах из белого шёлка. Она зыркнула на лица по идее ей равных. Две натянутые улыбки, тень насмешки и явная озлобленность. Она гадала, насколько этих гордых князей, так привыкших быть хозяевами самим себе, хватит в новом, менее приятном положении. Судя по виду, ярмо уже начинало жать. Все вместе они подняли корону и совершили пару вихляющих шагов вперёд, нескладно волоча друг друга за бесценную эмблему королевского величия. Соториусу пришлось неуклюже огибать сундук. Они добрались до кресла и промеж себя воздели корону над головою Рогонта. На мгновение они так и застыли, словно сговорились, вероятно гадая, нельзя ли всё-таки как-нибудь всего этого избежать. Всё исполинское пространство окутала зловещая тишина, каждый мужчина и каждая женщина затаили дыхание. Затем Соториус обречённо кивнул, и все впятером они опустили корону, аккуратно расположили её на рогонтовом челе и отступили на шаг. Итак, судя по всему, Стирия стала единой нацией. Её король медленно поднялся с кресла и широко раскинул руки, распахнув ладони, смотря строго вперёд, будто прямо сквозь древние стены Дома Сената увидел золотое будущее. - Наши добрые стирийцы! - рявкнул он, голос зазвенел на камнях. - Наши покорные подданные! И наши друзья из зарубежья, те, кому мы всегда рады! - В основном гуркские друзья, раз уж Пророк раскошелился на такой огромный алмаз для его короны... - Кровавые годы подошли к концу! - А точнее, скоро подойдут, когда Монза окровавит Орсо. - Великим городам нашей славной отчизны больше не бороться друг с другом! - Это ещё надо будет посмотреть. - Но встать бок о бок, навеки братьями, добровольно связанными узами дружбы, культуры, общего наследия! Маршируя в едином строю! - По всей видимости, в том направлении, куда заставит их маршировать Рогонт. - Сейчас всё так, словно... Стирия пробудилась от кошмара. Кошмара, что длился девятнадцать лет. Многие среди нас, я уверен, едва ли помнят время без войн. - Монза нахмурилась, думая об отцовском плуге, переворачивающем чёрную землю. - Но теперь... война окончена! И все мы выиграли! Любой из нас! – Навряд ли стоило упоминать, что кто-то выиграл поболе остальных. - Теперь наступает время мира! Свободы! Исцеления! - Лироцио шумно прочистил горло и скривившись, потеребил вышитый ворот. - Время надеяться, прощать, объединяться! - И, само собой, беспрекословно слушаться. Котарда таращилась на свои руки. - Настало время выковать единую державу, всему миру на зависть! Пришло время... - Лироцио закашлялся, на его разрумяненном лице выступили капли пота. Рогонт свирепо покосился. - Пришло время Стирии стать... - Патин согнулся и издал надрывный стон, выпячивая зубы. - Единой нацией... - Что-то было не то, и каждый уже начинал это замечать. Котарда пошатнулась, запнулась. Зацепилась за позолоченные перила, тяжело вздымая грудь, и осела на пол, зашуршав красным шёлком. Публика одновременно ошеломлённо выдохнула. - Единая нация... - прошептал Рогонт. Канцлер Соториус, дрожа, опустился на колени, сжимая порозовевшей рукой морщинистое горло. Патин уже припал на четвереньки, лицо ярко красное, на шее вздулись вены. Лироцио опрокинулся набок, спиною к Монзе, слабо хрипело дыхание. Правая рука протянулась за спиной, судорожно сжимающаяся ладонь пошла розовыми пятнами. Нога Котарды вяло дёрнулась и замерла. Всё это время толпа, скованная оцепенением, хранила молчание. Не до конца понимая - а вдруг это некая извращённая часть церемонии. Некая леденящая шутка. Патин откинулся вниз лицом. Соториус упал назад, изогнулся жгутом, каблуки туфель взвизгнули, проехавшись по полированному дереву, и безжизненно стукнулись об пол. Рогонт безотрывно глядел на Монзу и она глядела в ответ, такая же застывшая, беспомощная как тогда, когда смотрела как умирал Бенна. Он открыл рот, поднял к ней руку, но не смог даже и выдохнуть. Его лоб, под подбитым мехом ободом короны, покраснел, будто от раздражения. Корона. Они все прикасались к короне. Её взгляд упал на правую руку в перчатке. Все, кроме неё. Лицо Рогонта исказилось. Он сделал шаг. Щиколотка подвернулась, и он упал вперёд лицом, выпученные глаза невидяще покосились набок. С головы с треском соскочила корона, разок подпрыгнула, выкатилась по мозаичному помосту на край и загремела вниз, на каменные плиты. Кто-то из присутствующих издал одинокий, режущий уши вопль. Со свистом ухнул падающий противовес, раздался грохот досок, и тысяча певчих птиц взлетела из скрытых по краям чертога клеток, прекрасным, щебечущим вихрем поднимаясь в ясную ночь. Всё, как и планировал Рогонт. За исключением того, что из шести мужчин и женщин, предназначенных объединить Стирию и положить конец Кровавым годам, в живых осталась лишь одна Монза.
Всё прахом
Трясучка получил отнюдь не малое удовлетворение тем фактом, что великий герцог Рогонт умер. Может, стоило сказать король Рогонт, только сейчас совершенно всё равно, как ты его ни назови, и эта мысль раздвигала трясучкину ухмылку её чуточку шире. Можно быть сколь угодно великой личностью, пока ты жив. От этого ничего не поменяется ни на горошину, раз ты вернулся в грязь. А всего-то такая крохотная мелочь. Может произойти в любой прекрасный день. Старый приятель Трясучки бился все семь дней на Высокогорьях и не получил ни царапины. Укололся о колючку, покидая долину следующим утром, подцепил загноение ладони и умер в бреду через пару ночей. Никакого смысла. Никакого урока. Кроме, может, что надо держаться подальше от колючек. Но с другой стороны благородная гибель, какую, например, завоевал Рудда Тридуба, когда принял смерть с мечом в руке, ведя в бой - тоже ничуть не лучше. Может люди и споют о ней песню, невпопад, когда напьются, но для того, кто умер, смерть есть смерть, одна для всех. Великий Уравнитель, так её называют горцы. Делает равными вождей и нищих. Все великие амбиции Рогонта теперь прах. Его власть была туманом, её развеял утренний ветерок. Трясучка, не более чем одноглазый убийца, не годящийся лизать сапоги будущему королю, этим утром превосходил его несоизмеримо. Он всё ещё отбрасывал тень. Если тут и был урок, то такой - надо брать всё что можно, пока ещё дышишь. В земле нет наград, лишь тьма. Они верхом въехали по туннелю во внешний двор Фонтезармо, и Трясучка длинно, протяжно присвистнул. - Они нехило поработали за строителей. Монза кивнула. - Уж по крайней мере за сносчиков. Видать подарочек Пророка оказался в масть. Страшное оружие, этот гуркский сахар. Огромный отрезок стены левее них исчез, башня на дальнем конце накренилась дальше некуда, вверх взбегали трещины. С виду она готова в любой момент навернуться с горы вслед за остальным. Несколько кустов без листьев цеплялись за зазубренный край утёса, где до этого была стена, хватаясь шипами за воздух. Трясучка прикинул, что раньше там были сады, но огненные заряды, что катапульты швыряли последние недели, превратили его в основном в выжженные прогалины, расколотые пеньки и вывороченную грязь, всю залитую и размазанную вчерашним ночным дождём. Каменистая тропа вела сквозь гущу этого месива, между полудюжины застоявшихся фонтанов и выше, к чёрным вратам, по-прежнему запечатанным намертво. Несколько перекрученных фигур валялись у каких-то обломков, ощетинившись стрелами. Мертвецы у подпалённого тарана. Изучая бойницы наверху, опытный глаз Трясучки выхватил копья, луки, блёстки брони. Видать, внутренняя крепость до сих пор держится стойко, и герцог Орсо, поди, плотно ею укутан. Они объехали придавленную камнями большую кучу сырых холстин, в складках собралась дождевая вода. Проезжая мимо, Трясучка разглядел торчащие с одного конца сапоги, несколько пар босых грязных ног, всё в каплях мороси. Похоже, один из бойцов Вольфера был новобранцем: он побледнел, заметив тех мертвецов. Странно, но только его расклеившийся вид всего лишь натолкнул Трясучку на размышления - а когда ж он сам привык вольготно себя чувствовать рядом с трупом-другим? Для него они стали лишь предметами обстановки, значащими не более расколотых пеньков. Потребуется большее, чем труп-другой, чтобы этим утром испортить его хорошее настроение. Монза натянула поводья и слезла с седла. - Спешиться, - рыкнул Вольфер, и остальные последовали её примеру. - А почему некоторые босиком? - Парнишка всё ещё таращился на мёртвых. - Потому что у них была добрая обувь, - произнёс Трясучка. Парень покосился на собственную кожаную обувку, потом на те мокрые голые ноги, потом накрыл рот ладонью. Вольфер, подмигнув при этом Трясучке, хлопнул пацана по спине, отчего тот зашуганно вздрогнул. Похоже, новичков одинаково дразнят во всём мире. - В сапогах или без сапог, разницы нет, когда тебя убьют. Не переживай мальчуган, со временем свыкнешься. - Да вы что? - Если повезёт, - сказал Трясучка, - ты перед этим ещё успеешь пожить. - Если повезёт, - сказала Монза, - ты перед этим ещё успеешь найти другое занятие. Ждите здесь. Вольфер кивнул. - Ваша светлость. - А Трясучка смотрел, как она протискивается через обломки и исчезает. - В Талинсе у неё всё схвачено? - пробормотал он. - Надеюсь, - буркнул иссечённый шрамами сержант. - Наконец-то потушила пожары. Заставила нас договориться с бандитами Старого квартала - они приглядят за делами недельку, а мы за это не будем приглядывать за ними весь следующий месяц. - Видать что-то неспроста, раз приходится просить ворьё наводить порядок. - Вся эта жизнь шиворот-навыворот. - Вольфер сощурился на внутреннюю стену. - На той стороне мой прежний хозяин. Человек, за которого я отвоевал целую жизнь. При нём никто не бунтовал. - Хочешь оказаться там, с ним? Вольфер, помрачнев, отвернулся. - Я хочу, чтобы он победил в Осприи, и выбирать не пришлось бы вовсе. С другой стороны, я хочу, чтоб моя жена не еблась с пекарем, когда я три года назад воевал в Союзе. Хотеть не вредно. Трясучка ухмыльнулся и постучал ногтём по металлическому глазу. - Факт.
Коска сидел на походном стуле, в единственной относительно нетронутой части садов, и наблюдал за пасущейся на росистой траве козой. Было что-то странно умиротворяющее в её постепенном, неуклонном продвижении через последние ошмётки газона. Вихляние её губ, скромное откусывание по чуть-чуть, мелкие шажки, которые кропотливо раз за разом вскоре выбреют всю эту лужайку до колючей щетины. Он засунул в ухо кончик пальца и подвигал им туда-сюда, пытаясь изгнать смутный звон, что всё ещё таился на краю слышимости. Тот упорствовал. Он вздохнул, поднял фляжку, услышал шелест шагов по гравию и приостановился. К нему шла Монза. Она выглядела донельзя изнурённой, плечи ссутулились, рот скривился, глаза провалились в тёмные ямы. - Зафиг тебе коза? Коска неторопливо употребил из фляги, скорчил гримасу и употребил снова. - Коза - зверь благородный. Она напоминает мне, в твоё отсутствие, что надо быть настойчивым, прямолинейным и упорно трудиться. По жизни нужно идти с кем-то вместе, Монцкарро. - Коза подняла голову, и проблеяла очевидное согласие. – Надеюсь, не обидишься, если я скажу, что ты выглядишь измученной. - Долгая ночка, - пробубнила та, и Коска счёл это чудовищным преуменьшением. - Не сомневаюсь. - Осприйцы вышли из Талинса. Случился бунт. Паника. - Это неизбежно. - Кто-то распустил слух, что на подходе Союзный флот. - Слухи способны навредить сильнее самих кораблей. - Корону отравили, - просипела она. - Владык Стирии сгубила собственная жажда власти. Здесь знак, не находишь? Сочетаются и смерть, и образ. Виновный поэт-отравитель умудрился убить канцлера, герцога, графиню, первого гражданина и короля, а также преподать миру бесценный жизненный урок - и всё за один вечер. Наш с тобою друг, Морвеер? Она сплюнула. - Может быть. - Никогда не предполагал у столь мелочной сволочи такой размах чувства юмора. - Извини, если воздержусь от смеха. - Отчего он пощадил тебя? - Не он. - Монза протянула перчаточную правую руку. - Моя перчатка. Коска не удержался и всхрапнул от смеха. - Обалдеть, кто бы мог подумать, что растерев в порошок твою правую руку, герцог Орсо сотоварищи спасли тебе жизнь! Ирония на иронии и иронией погоняет! - Я обожду веселиться до минутки затишья. - О, я бы веселился прямо сейчас. Я потратил годы, ожидая минутку затишья. Она так и не наступит, поверь мне. Просто оглянись вокруг. Аффойцы почти все дезертировали до рассвета. Сипанийцы уже разделились на фракции и откатились к югу - зуб даю, воевать друг против друга. Войска же Пуранти так стремились начать свою гражданскую войну, что натурально, стали убивать друг друга ещё в траншеях. Виктусу пришлось их разогнать! Виктус-миротворец, представляешь? Некоторые осприйцы до сих пор здесь, но только потому, что понятия не имеют, что им ещё делать. Вся их шобла носится кругами как куры, когда тем отрубят голову. Кто они, по моему мнению, и есть. Знаешь, я вечно изумлялся, насколько быстро дела способны пойти прахом. Стирия просуществовала единой на протяжении, наверно, минуты, и теперь ввергнута в ещё больший хаос, чем прежде. Кто знает - кто захватит власть, и где, и какую? Кажется, окончание Кровавых лет объявили... - и Коска выпятил подбородок и поскрёб шею, - несколько преждевременно. Кажется, плечи Монзы просели ещё немножко ниже. - Идеальная же ситуация для наёмника? - На первый взгляд. Но существует такая штука, как чересчур много хаоса, даже для человека вроде меня. Клянусь, Тысяча Мечей наиболее вразумительное и упорядоченное оставшееся здесь войсковое соединение. Отсюда ты можешь вынести некое представление о кромешном бардаке, поразившем твоих соратников. - Он вытянул ноги перед собой, закинув сапог на сапог. - Я подумывал, неплохо бы увести бригаду в виссеринском направлении, и там настоять на моих притязаниях. Чрезвычайно сомневаюсь, что Рогонт по-прежнему станет соблюдать наш уговор... - Останься, - произнесла она, и твёрдо посмотрела ему в глаза. - Остаться? - Останься. Настала долгая пауза, пока они глядели друг на друга. - Ты не имеешь права меня об этом просить. - Но я прошу. Помоги мне. - Помочь... тебе? Видать что-то неспроста, раз я стал чей-то лучшей надеждой. А как же твои верноподданные, добрый талинский народ? Оттуда помощи не будет? - Там не столь рьяно рвутся в бой, как рвались на парад. Они и пальцем не пошевельнут, даже зная, что если Орсо вдруг вернётся, то всех их перевешает. - Ритмы власти сбивчивы, да? Ты что, не набрала солдат пока сидела на троне? Отнюдь не в твоём духе. - Набрала, кого сумела, но здесь на них не полагаюсь. Не против Орсо. Кто знает, в какую сторону их понесёт? - Ага, верность по частям. У меня в этом деле есть какой-никакой опыт. Непредсказуемый сюжет. - Коска ввинтил палец в другое ухо, с точно таким же результатом. - Ты не рассматривала возможность... а что, если... всё бросить? Она посмотрела так, словно он заговорил на иностранном языке. - Что-о? - Я сам бросил тысячу дел - неоконченных, неначатых и откровенно проваленных по всей шири Земного Круга. В конечном счёте, они докучали мне намного меньше, чем мои успехи. - Я - не ты. - О чём мы с тобой постоянно и несказанно сожалеем. Но тем не менее. Может стоит забыть о мести. Может стоит пойти на уступки. Может стоит... пощадить. - Пощада и трусость - одно и то же, - зарычала она, сощурив глаза на чёрных вратах в дальнем конце выжженного сада. Коска выдавил печальную улыбку. - Так ли на самом деле? - Совесть это отмазка, чтоб ничего не делать. - Ну да. - Нет толку от жалоб. Мир такой, какой он есть. - А. - От доброты не прибудет. Когда добрый сдохнет, он превратится в говно, как и все мы. Нужно смотреть вперёд, всегда вперёд и не оглядываться, и вести за один раз только один бой. Нельзя колебаться, неважно какой ценой, неважно какой... - Знаешь, за что я тебя люблю, Монза? - Э? - Её глаза ошарашено мелькнули в его сторону. - Даже после твоего предательства? Ещё сильнее, после твоего предательства? - Коска медленно качнулся к ней. - Потому что знаю, что на самом деле ты не веришь в эту галиматью. Это - брехня, которую ты твердишь себе, чтобы жить дальше со всем, что наделала. Что тебе пришлось сделать. Настала долгая пауза. Затем она сглотнула, будто подкатила рвота. - Ты всегда говорил - во мне сидит дьявол. - Я? Ну, мы все так говорили. - Он отмахнулся. - Ты не святая, уж это мы знаем. Дитя кровавых времён. Но ты ни капли не такая порочная, как стараешься показать. - Нет? - Я притворялся, что забочусь о людях, но по правде говоря, мне пофигу - живы они или сдохли. Ты же всегда заботилась, хоть и притворялась, что тебе пофигу. Я ни разу не видел, чтобы ты впустую потратила чью-то жизнь. И всё-таки я им нравлюсь больше. Ха. Вот она - справедливость. Ты всегда поступала со мной по-честному, Монза. Даже когда предала меня - я заслуживал худшего. Никогда не забуду тот раз в Мурисе, после осады, когда ты не позволила работорговцам забрать детей. Все хотели заработать. Я хотел. Верный хотел. Даже Бенна. Особенно Бенна. Но не ты. - Всего-то чутка поцарапала, - пробормотала она. - Не скромничай, ты была готова меня прикончить. Мы живём в безжалостное время, а в безжалостные времена пощада и трусость - две крайних противоположности. Когда сдохнем, мы все превратимся в говно, Монза, но не всем нам быть говном при жизни. Хотя и большинству. - Он выкатил глаза к небу. - Господь знает, что таков я. Но не ты. Минуту она стояла и моргала. - Ты мне поможешь? Коска снова поднял флягу, обнаружил, что та пуста, и закрутил колпачок обратно. Сучью хрень приходилось наполнять чересчур часто. - Конечно, я тебе помогу. Вопрос об отказе вообще не стоял. На самом-то деле, я уже подготовил штурм. - Тогда... - Мне просто хотелось услышать, как ты попросишь. И должен сказать, что, однако, удивлён. Самой мыслью о том, что Тысяча Мечей проведёт тяжелейшую осаду, получит на блюдечке один из богатейших стирийских дворцов и уберётся восвояси даже не понюхав добычу? Ты спятила, что ли? У меня не выйдет прогнать этих хапуг и черенком от лопаты. Мы атакуем завтра на рассвете, с тобой или без тебя, и мы обнесём это место начисто. Скорее всего, после обеда парни уже сдерут с крыш свинец. Правило Четвертей и всё такое. - А Орсо? - Орсо остался в прошлом. - Коска откинулся и ободряюще потрепал козу за бок. - Делай с ним что хочешь.
Неотвратимое
Кости выпали единицей и двойкой. Ровно три года назад от сегодняшнего дня Саджаам купил Дружелюбному в Безопасности свободу. Он следовал за тремя людьми, двумя мужчинами и женщиной, через всю Стирию и обратно. Сейчас наименее ненавистное для него место - Тысяча Мечей, и не только потому, что в их названии было число, хотя такое начало, конечно, уже неплохо. Здесь, в определённой степени, был порядок. Люди получали заданья, и получали время на их выполнение, и знали своё место в большом механизме. Весь отряд сведён и учтён в трёх больших писарских книгах. Сколько людей под началом каждого капитана, срок службы, размер выплаты, памятные события, оприходованное снаряжение. Всё, что можно сосчитать. Здесь, в определённой степени, были правила, ясные и обоснованные. Правила о питье, играх и драках. Правила о пользовании шлюх. Правила о том, кто где сидит. Кто куда и когда может ходить. Кто сражается, а кто нет. И всемогущее Правило Четвертей, определяющее объявление и раздачу трофеев, понуждалось к исполнению с зоркой и бдительной строгостью. Нарушителей правил, здесь ждали неизменные и понятные каждому наказания. Обычно некоторое число ударов кнутом. Вчера Дружелюбный смотрел, как одного парня секли за ссаньё в неположенном месте. Особым уж преступлением оно не казалось, но Виктус растолковал всем – сперва ты начинаешь ссать где вздумается, потом ты начинаешь, где вздумается, срать, а потом все умрут от чумы. Поэтому три удара. Два и один. Любимое место Дружелюбного - полевая кухня. Здесь уютная суета обедов - на ум приходила Безопасность. Хмурые повара в заляпанных фартуках. Пар из громаднейших котлов. Стук и звон ножей и ложек. Шум и чавканье губ, зубов, языков. Толкучка вечно просящих добавки и никогда её не получающих. Этим утром люди в особых, отдельных отрядах, однако получили два добавочных тефтеля и один добавочный половник супа. Два и один. Коска сказал, что одно дело свалиться с лестницы получив копьём, но он не потерпит, чтобы люди валились от голода. - Через час мы идём в атаку, - сказал он теперь. Дружелюбный кивнул. Коска глубоко вдохнул, выдавил воздух через нос и пристально огляделся. - Главные штурмовые лестницы. - Дружелюбный последние несколько дней следил за тем, как их сколачивают. Их двадцать одна. Два и один. На каждой тридцать одна перекладина, кроме одной, на которой тридцать две. Одна, две, три. - Монза пойдёт с ними. Ей позарез надо первой достать Орсо. Настроена чрезвычайно решительно. Она твёрдо нацелилась мстить. Дружелюбный пожал плечами. И раньше нацеливалась твёрдо. - Скажу честно, я за неё волнуюсь. Дружелюбный пожал плечами. Ему было без разницы. - Друг мой, я хочу, чтобы ты приблизился к ней во время сражения. Следил, чтобы ей не причинили вреда. - А как же ты? - Я? - Коска шлёпнул Дружелюбного по плечу. - Единственный необходимый мне щит - высокое мнение людей обо мне. - Ты уверен? - Нет, но ведь я буду там, где всегда. Далече от боя, и в компании фляжки. Что-то мне подсказывает, ей ты пригодишься больше. Там, с той стороны, до сих пор враги. И, Дружелюбный... - Да? - Смотри в оба, хорошо и пристально. Затравленная лиса всего опасней - у этого Орсо осталась в запасе пара смертельных номеров, я чувствую что-то... - и он шумно выдохнул, - неотвратимое. Особенно же высматривай... Морвеера. - Ладно. - За Муркатто будут присматривать он и Трясучка. Снова втроём, как тогда, когда они убили Гоббу. Двое присматривают за одной. Он сгрёб кости и сунул их в карман. Он глядел, как от черпаков на раздаче поднимается пар. Вслушивался в людской гам. Считал жалобы и недовольства.
* * *
Размытая седина рассвета превращалась в золото дня, солнце выползало над бойницами на стене, куда им всем предстоит забраться, её щербатая тень медленно отступала с разорённых садов. Скоро им выступать. Трясучка закрыл глаз и улыбнулся солнцу. Запрокинул голову и высунул язык. С исходом года становилось холоднее. Сейчас, по ощущениям, было как погожим летним утром на Севере. Как по утрам его великих битв. Его возвышенных подвигов. Ну и парочки низостей тоже. - На вид ты вполне счастлив, - донёсся голос Монзы, - для человека, собирающегося рискнуть жизнью. Трясучка открыл глаз и обратил улыбку на неё. - Я заключил с собою мир. - Здорово. Эту войну выиграть труднее всего. - А я и не выиграл. Всего лишь перестал сражаться. - Начинаю думать, что всем остальным победам цена с гулькин хер, - пробормотала она, почти что про себя. Впереди них, первая волна наёмников уже готова к приступу. Стоят у лестниц, со щитами в руках, дёрганые и нервные, что вовсе не удивляло. Трясучка не сказал бы, что у них приятная задача. Они нисколечки не пытались скрыть свои планы. По обе стороны стены каждый знал, что им предстоит. Вплотную около Трясучки к выступлению готовилась вторая волна. Чиркая в последний раз оселками по лезвиям, затягивая ремни на броне, обмениваясь последней парой шуток и надеясь, что это не последние вообще произнесённые ими слова. Трясучка лыбился, наблюдая за их вознёй. За ритуалами, которые он видел уже куда больше дюжины раз. Чувствуя себя почти как дома. - У тебя никогда не возникало чувства, что ты не на том месте? - спросил он. - Что если бы только перебраться за тот холм, пересечь ту реку, заглянуть в ту долину, всё стало бы... как надо. Правильно. Монза сощурила глаза на стены внутренней крепости. - Примерно всю мою жизнь. - Всю жизнь ты стремилась дальше. Я же взобрался на кучу холмов. Я пересёк кучу рек. Даже море пересёк. Оставил всё, что знал, и приехал в Стирию. Но здесь уже был я, и когда я сходил с корабля, я уже ждал себя в порту. Тот же самый человек, та же самая жизнь. Та долина ничем не отличается от этой. Во всяком случае, ничем не лучше. По-моему я выучил лишь одно... надо просто делать что должно, там где я есть. Просто быть тем, кто я есть. - И кто ты? Он опустил взгляд на секиру на коленях. - По-моему, убийца. - И всё? - Честно? В общем-то да. - Он пожал плечами. - Поэтому ты меня и наняла, не так ли? - Может когда-то и да. А теперь я не знаю. Может вообще всё это брехня, которую мы себе твердим, чтобы жить дальше с тем, что мы натворили. Трясучка не сумел сдержаться. Он взорвался хохотом. - Что смешного? - Мне не нужны оправданья, вождь, вот что я хочу тебе сказать. Как называется, когда какая-нибудь штука обязана произойти? Есть же такое слово, когда нечто нельзя остановить? Нельзя увернуться, чтобы ты не пытался делать? - Неотвратимость, - произнесла Монза. - Точно. Неотвратимость. - Трясучка со вкусом посмаковал слово, будто кусок доброго мяса. - Я рад тому, что сделано. Я рад тому, что ещё предстоит. Пронзительный свист прорезал воздух. Первая волна, разбитая на отряды-дюжины, всем скопом, грохоча доспехами, преклонила колени и взялась за длинные лестницы. Они начали продвижение трусцой, херовейшим, если Трясучка мог называть вещи своими именами, строем, скользя и вихляя по склизской жиже садов. Другие отправились следом, ретивости не проявлял никто, стрелки-снайперы с арбалетами старались держать лучников на стенах. Было несколько хрипов, несколько окриков "куда прёшь!" и тому подобных, но в целом марш-бросок был тихим. В самом деле, нет смысла издавать боевой клич пока бежишь к стенам. Что же ты потом станешь делать, когда туда заберёшься? Продолжать орать весь подъём не выдержит никто. - Вот они, идут. - Трясучка встал, поднял секиру и потряс ею над головой. - Давайте! Жмите, сволочи! Они наполовину перебрались через сад, прежде чем Трясучка услышал протяжный вопль - Пли! - Мгновением позже шквал щелчков со стен. В нападающих устремились арбалетные заряды. Была пара криков, всхлипов, несколько парней упали, но большинство продолжали пробиваться вперёд, только ещё быстрее. Наёмники с луками опустились на колено и послали ответный залп стрел, что отскочили от бойниц, либо пролетели над ними. Снова донёсся свист, и тронулась следующая волна, люди, которым досталась приятная задача вскарабкаться наверх. В основном легкодоспешные, чтобы двигаться проворно и ловко. Первый отряд добрался до стены, они начали поднимать лестницу. Один упал с арбалетным зарядом в шее, но остальные справились, продвинув эту штуку до конца. Трясучка глядел, как она описала дугу и стукнулась об ограждение. Начали подниматься и другие лестницы. Наверху на стенах шевеление усилилось, люди подносили камни, перегибались через край, сталкивая их вниз. Стрелы падали среди второй волны, но большинство бойцов уже подошло к стенам, сгрудилось, начинало взбираться. Вот стояли шесть лестниц, а вот уже десять. Следующая раскололась на части, когда ударилась о бойницу, обломки дерева полетели на обалдевших парней, что её поднимали. Трясучку разобрал смешок. Посыпалось больше камней. Человека сшибло с половины лестницы, ноги сложились под неестественными углами, он начал визжать. Со всех сторон вокруг доносилась уйма криков, но его нельзя было спутать. Несколько защитников на крыше башни перевернули большой чан кипятка на отряд, пытавшийся поставить под ними лестницу. Солдаты адски завыли, опрокинули лестницу, схватились за головы и носились кругами, как сумасшедшие. Стрелы с болтами свистели вверх-вниз во всех направлениях. Отскакивая, катились камни. Люди падали со стен или с пути на них. Иные отползали назад через грязь, иных оттаскивали, взвалив руки на плечи товарищей, довольных предлогу убраться. Добравшиеся до верха лестниц наёмники отчаянно секли во все стороны, не один и не два, получив тычка от поджидающих копейщиков быстро спроваживался в обратный путь вниз. Трясучка увидел, как кто-то на забороле перевернул горшок над лестницей с лезущими вверх людьми. Кто-то другой подоспел с факелом, поджёг, и всю верхнюю половину лестницы охватило пламя. Стало быть, масло. Трясучка глядел, как горело дерево, горело вместе с воинами. Трясучка сунул секиру в петлю за плечом. Лучшее для неё место, если собираешься карабкаться. Если конечно не поскользнёшься и не отрубишь ею себе голову. От этой мысли он захихикал снова. Парочка солдат возле него насупилась - он чересчур много смеялся, но ему было пофиг, в нём уже ярилась кровь. От их кислого вида он захихикал только сильнее. Кажись, кто-то из наёмников перебрался через ограждение справа. Он заметил, как у бойниц замелькали клинки. Сзади напирали новые люди. Лестницу, усыпанную солдатами, шестами оттолкнули от стены. Мгновение она шаталась, стоя торчком, словно лучший в мире скоморох на ходулях. Бедолаги повыше, корчились, хватались за пустоту. Затем она медленно опрокинулась, размазывая их всех о булыжники. Они уже наверху и слева, как раз у привратной постройки. Трясучка видел, как люди с боем отвоёвывают несколько шагов её крыши. Пять или шесть лестниц свалили, две всё ещё горели у стен, чадя клубами чёрного дыма, зато большинство остальных сверху донизу кишело ползущими солдатами. Много народа у защищавшихся быть не могло, и вот, начало сказываться численное превосходство. Снова раздался свист, и с места тронулась третья волна, тяжело бронированных бойцов, которые вслед за первыми подымутся по лестницам и проломятся в крепость. - Пошли, - сказала Монза. - Так точно, вождь. - Трясучка перевёл дыхание и пустился рысью. Луки уже более-менее стихли, лишь несколько болтов всё ещё долетали со стрельниц на башне. Значит, путь пройдёт повеселее, чем у предыдущего народа - обычная утренняя прогулка по раскиданным по выжженному саду трупам к одной из лестниц посередине. У подножия пара бойцов и сержант упирались сапогами в нижнюю перекладину, крепко держа лестницу. Сержант хлопал по плечу каждого, кто начинал взбираться. - Наверх, парни, шустрей, наверх! Быстро, но думайте башкой! Не рассусоливать! Залазь и мочи блядюг! Эй! А ты, мудило... Ох, простите, ваша... ээ... светлость? - Ты, давай, держи крепче. - И Монза начала подниматься. Трясучка следом, руки скользили по грубым стойкам, сапоги скребли по древесине, дыхание сипело сквозь улыбку и мышцы работали до боли. Он неотрывно смотрел на стену перед собой. Нет смысла поворачивать голову ещё куда-то. А если стрела? Всё равно ничего не сделаешь. А вдруг, какой мудак швырнёт в тебя камнем, или свалит котелок с кипятком? Всё равно ничего не сделаешь. Если они столкнут лестницу? Херовое счастье, это да, но глазеть по сторонам лишь замедлит тебя и увеличит вероятность такого исхода. Поэтому он продолжал лезть, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Очень скоро он оказался наверху и переволокся через ограждение. Монза была там, на забороле, уже с мечом наголо глядела вниз на внутренний двор. Он слышал сражение, но не прямо здесь. Тут были несколько покойников, раскиданные по обеим сторонам заборола. Наёмник с отсечённой у локтя рукой прижался к каменной кладке, вокруг локтя обмотана верёвка, чтобы остановить кровь. Он стонал. - Она упала за край, она упала за край, - снова и снова. Трясучка решил, что тот не протянет до полдника, но прикинул, что это значит, что другим полдника достанется больше. Надо глядеть на светлые стороны событий, ведь так? Именно это и значит быть оптимистом. Он стянул со спины щит и сунул руку в перевязь. Извлёк секиру, повращал кистью, сжимая рукоять. Настроение улучшилось. Будто кузнец достал кувалду и готов на совесть потрудиться. Внизу располагались высаженные на ступенях-ярусах, вырезанных из самой горы, новые сады, совершенно не искорёженные, как те, что снаружи. С трёх сторон над зелёным насаждением высились здания. Мешанина блестящих окон и искусной кладки - сверху торчали купола и башенки, обнесённые блестящими зубцами и статуями. Не надо обладать великим умом, чтоб опознать дворец Орсо. Оно и к счастью, так как Трясучка великим умом не обладал. Только жаждущим крови. - Пошли, - сказала Монза. Трясучка ухмыльнулся. - За тобой, вождь.
* * *
Траншеи, очерчивающие пыльные склоны, опустели. Солдаты, занимавшие их, рассосались, разойдясь по домам, либо играть собственные эпизодические роли в мелочной борьбе за власть, запущенной скоропостижной смертью короля Рогонта и его союзников. Осталась лишь Тысяча Мечей, голодно облепившие дворец герцога Орсо, как опарыши труп. Шенкт всё это видел и прежде. Достоинство, верность, долг - в целом неустойчивые побуждения. При хорошей погоде они поддерживают людей в счастливо-самодовольном состоянии, но быстро выветрятся, когда соберётся шторм. Однако жадность? На жадность всегда можно положиться. Он поднялся по обдуваемой ветрами тропе, пересёк изрытую битвой площадку у стен. Перешёл через мост, неумолимо приближаясь к чёткой на фоне неба надвратной башне Фонтезармо. Одинокий наёмник сгорбленно сидел на раскладном стуле у открытых створок, прислонив копьё к стене рядом с собой. - Чего тебе надо? - Вопрос задан без малейшего интереса. - Герцог Орсо отрядил меня убить Монцкарро Муркатто, ныне великую герцогиню Талинскую. - Зашибись. - Страж натянул воротник на уши и откинулся к стене. Правда часто оказывается последним, во что готовы поверить люди, размышлял Шенкт, проходя сквозь длинный туннель и ступая на двор внешней крепости. Строгая, упорядоченная красота симметричных садов герцога Орсо полностью исчезла, вместе с половиной северной стены. Наёмники навели здесь великое разорение. Но такова война. Всё превратилось в бардак. И такова война тоже. Заключительный штурм, очевидно, в самом разгаре. Вокруг внутренних стен расставлены лестницы, у их оснований в выжженном саду валялись тела. Среди них бродили санитары, давали попить, возились с лубками и бинтами, перекладывали людей на носилки. Шенкт знал, что из тех, кому не хватило сил доползти самостоятельно, выживут единицы. Всё равно, люди цеплялись за малейший проблеск надежды. Одно из их немногих достойных восхищения качеств. Он беззвучно приостановился у сломанного фонтана и наблюдал, как раненые сражаются с неотвратимостью. Из-за полуразрушенной каменной стены внезапно выскользнул человек и чуть в него не врезался на бегу. Неприметный лысоватый мужчина, в поношенной куртке дублёной кожи. - Гах! Мои наиглубочайшие сожаления! Шенкт ничего не сказал. - Вы... вы здесь... как бы сказать... чтобы поучаствовать в штурме? - Некоторым образом. - Как и я, как и я. Некоторым образом. - Не было ничего более естественного, чем удирающий из боя наёмник, но что-то не сходилось. Он одет как головорез, этот мужчина, но разговаривал как дрянной писателишка. Его ближняя рука махала туда-сюда, будто отвлекая внимание от другой, которая явно подбиралась к скрытому оружию. Шенкт нахмурился. Он не желал притягивать ненужные взгляды. Поэтому он дал человеку шанс, как обычно и делал, где только мог. - Стало быть, нас обоих ждёт работа. Давайте не будем задерживать друг друга. Встречный посветлел. - Именно так. За работу.
* * *
Морвеер вымучил фальшивый смешок, затем понял, что непреднамеренно сорвался на свой обычный голос. - За работу, - неубедительно пробурчал он простонародным баритоном. - За работу, - эхом отозвался человек, ни разу не отведя ярких глаз. - Ладно. Бывайте. - Морвеер шагнул в сторону от встречного и продолжил путь, вытаскивая руку уже без заряженной иглы и вольно свешивая её вдоль тела. Несомненно, товарищ держался крайне необычно, но, если б миссией Морвеера было травить каждого, кто необычно себя ведёт, он за всю жизнь не выполнил бы и половины. По счастью его задачей было всего лишь отравить семерых самых важных лиц страны, и в ней он буквально только что добился впечатляющего успеха. В нём до сих пор пылал исключительный масштаб его деяния, исключительная дерзость его исполнения, неповторимая реализация замысла. Он, вне сомнений, величайший ныне и присно сущий отравитель, безоговорочно эпохальная историческая личность. Как же его распаляло, что он никогда не сможет открыть миру своё грандиозное достижение, никогда не насладится поклонением своему бесспорно заслуженному торжеству. О, если бы недоверчивый главный воспитатель приюта хоть одним глазком заглянул в этот счастливый день, он был бы вынужден признать, что Кастор Морвеер определённо достоин награды! Если бы жена его видела, то наконец-то поняла и больше не жаловалась бы на его необычные склонности! Если бы здесь оказался его некогда зловещий учитель Мумах-йин-Бек, он бы наконец признал, что ученик затмил его навеки. Если бы Дэй была жива, она, безусловно, чествуя его гениальность, прозвенела бы серебряным смехом, улыбнулась своей невинной улыбочкой и, наверное, нежно прикоснулась бы к нему, возможно даже... Но сейчас не время для изысканных мечтаний. Существовали непреодолимые причины отравить всех четверых, поэтому Морвееру придётся удовольствоваться своими собственными поздравлениями. По-видимому, то, что он убил Рогонта с союзниками, подрубило на корню всю упорядоченность осады. Не было преувеличением сказать, что внешний крепостной двор вообще никак не охранялся. Он знал Никомо Коску надутым самонадеянным фанфароном, законченным синяком и солдафоном, неспособным самостоятельно обуться, но полагал, что этот хрен позаботился бы хоть как-то о мерах безопасности. А то всё шло прямо-таки разочаровывающе легко. Несмотря на то, что бои на стенах, похоже, в основном прекратились - врата во внутренний двор теперь в руках наёмников и стояли нараспашку - звук схватки всё ещё отчасти доносился из садов на той стороне. Мерзопаскостное занятие, битва; он был рад, что не придётся блуждать к ней поблизости. Видимо Тысяча Мечей захватила цитадель и рок герцога Орсо теперь неотвратим. Эта мысль не причинила Морвееру ни малейшего неудобства. В конце концов, сильные мира сего приходят и уходят. У него же - заверенный вексель банковского дома Валинт и Балк, а те стояли превыше любого отдельного человека, любой отдельной нации. Над ними не властна смерть. На лоскутке худосочной травы, в тени дерева, к которому необъяснимо оказалась привязана коза, лежали раненые. Морвеер поморщился, прокрадываясь между ними, задёргав губой при виде кровавых бинтов, рваной распоротой одежды, взлохмаченной плоти... - Воды... - прошептал ему один из них, вцепившись в лодыжку. - Вечно вам воды подавай! - Выдирая ногу обратно. - Найди себе сам! - Он поспешил войти в открытый проём крупнейшего из внешних бастионов. Ему достоверно сообщили, что покои некогда квартировавшего здесь коменданта крепости, ныне принадлежат Никомо Коске. Он юркнул во мрак узких пролётов, едва ли освещаемых дырами стрельниц. Он осторожно продвигался вверх по витой лестнице, уперев язык в нёбо, шурша спиной о грубую каменную стену. Тысяча Мечей настолько же небрежна и её так же легко одурачить, как и их командующего, хотя он отдавал себе отчёт, что неверный случай может в любой миг разрушить его радость. Всегда первым делом убедись. Второй ярус сделали хранилищем, наполненным тёмными ящиками. Морвеер продолжал красться. Третий ярус содержал пустые койки, несомненно, ранее занимаемые защитниками крепости. Ещё два витка по ступеням и он, мягко поддев пальцем, шевельнул дверь и приложил к щели глаз. Круглая комната за дверью содержала обширную занавешенную кровать, полки со множеством внушительно выглядящих книг, письменный стол и платяные сундуки, подставку для доспехов с начищенным латным облачением, оружейную стойку с парой мечей, обеденный стол с четырьмя стульями и колодой карт, и громадный украшенный буфет со стеклянной посудой на верхотуре. С шеренги крючьев подле кровати свисали несколько нечеловеческих шляп, сверкали хрустальные булавки, мерцали золотистые ленты, радуга разноцветных перьев трепетала на сквозняке из раскрытого окна. Вот они, совершенно точно, покои, которые избрал себе Коска. Никто другой не осмелится щеголять в таких нелепых головных уборах, хотя в данный момент тут не было и духу великого пьяницы. Морвеер просочился внутрь и прикрыл за собой дверь. Беззвучно, на цыпочках, он шагнул к буфету, ловко избежав столкновения с накрытым ведром молока, стоявшем внизу, и, осторожно потянув одними пальцами, открыл дверцу. Морвеер позволил себе лишь самую малюсенькую улыбку. Никомо Коска, очевидно, полагал себя необузданным и романтичным скитальцем, свободным от оков обыденности. На деле же, просчитать его проще, чем звёзды, предсказывать скучнее, чем прилив. Большинство людей не изменить ничем, и пьянь всегда остаётся пьянью. Главную трудность представляло поразительное разнообразие собранных им бутылок. Не было способа определить, из какой он станет пить в следующий раз. У Морвеера нет иного выхода, кроме как отравить всю коллекцию. Он натянул перчатки, осторожно вынул раствор зелёного семени из внутреннего кармана. Смертелен лишь когда его проглотить, и время действия сильно зависит от жертвы, зато издаёт только слабенький фруктовый запах, полностью неразличимый в смеси с вином или спиртом. Он тщательно примечал положение каждой бутылки и степень глубины вставленной пробки, затем вытаскивал каждую из них, осторожно капал из пипетки в горлышко, затем ставил пробку и бутылку в точности в том порядке, как до его прихода. Он улыбался, пропитывая отравой бутылки всеразличных размеров, цветов и форм. Эта работа настолько же приземлённа, насколько возвышенным было смазывать ядом корону - но достойна она ничуть не менее. Он пронесётся по комнате подобно тёплому дыханью смерти и подведёт черту под этим омерзительным пьяницей. Ещё одна весть о смерти Никомо Коски, и на этот раз последняя. Мало кто сочтёт её иной, нежели совершенно справедливой и общественно полезной... Он застыл, где стоял. Шаги на ступенях. Он молниеносно заткнул пробкой последнюю бутыль, аккуратно задвинул её на место и метнулся сквозь узкую дверь во тьму маленькой каморки, чего-то вроде... Он сморщил нос, когда его накрыло мощной вонью мочи. Неласковая госпожа Удача никогда не упустит возможность его унизить. Стоило понять заранее, что ища укрытие, он вломится в сортир. Теперь он лишь надеялся, что Коске не приспичит внезапно опорожнить чресла...
* * *
С битвой на стенах, по всей видимости, покончено, и с относительнонебольшими потерями. Однозначно, бой ещё продолжается во внутреннем дворике, в роскошных чиновничьих кабинетах и гулких мраморных залах дворца герцога Орсо. Но с коскиной грамотно выбранной позиции на вершине комендантской башни ему ни хрена из этого уже не видно. А даже и было б, какая разница? Коли ты видел, как берут одну крепость... - Виктус, друг мой! - У? - Последний оставшийся старший капитан Тысячи Мечей опустил подзорную трубу и наградил Коску привычным подозрительным взглядом исподлобья. - Склоняюсь к мысли, что этот день за нами. - Склоняюсь к мысли, что ты прав. - Мы двое здесь ничего больше не сделаем, даже если б нам всё было видно. - Как всегда, ты говоришь правду. - Коска принял это за шутку. - Теперь захват неотвратим. Ничего уже не поделать - разве только поделить добычу. - Виктус рассеянно перебирал цепи вокруг своей шеи. - Моя любимая часть осады. - Ну что, в картьё? - Почему нет? Коска схлопнул подзорную трубу и первым пошёл вниз по змеящейся лестнице, к покоям, которые он для себя избрал. Он шагнул к кабинету и рывком распахнул резные створки. Разноцветные бутылки приветствовали его собранием старых друзей. Ах, глоток, глоток, глоток. Он снял склянку, с лёгким чпок вытянул пробку из ближайшей бутылки. - Ну что, выжрем? - бросил он через плечо. - Почему нет?
* * *
Всё ещё шло сражение, но ничего, что можно было назвать организованной обороной. Наёмники зачистили стены, вытеснили защитников из сада, и сейчас уже врывались в башни, в постройки, во дворец. С каждым мигом всё больше их бурлило на лестницах, отчаянно стремясь не опоздать на разграбление. Никто не дерётся упорней и не двигается быстрее, чем Тысяча Мечей, когда учует поживу. - Сюда. - Она спешила в сторону главных дворцовых врат, по шагам повторяя тот день, когда убили её брата. Мимо круглого пруда - два тела плавали в тени колонны Скарпиуса лицом вниз. Трясучка за ней, на исполосованном лице та странная улыбка, что он сегодня носил целый день. Они миновали плотный людской ком, оживлённо сбившийся возле двери - у всех алчно горели глаза. Двое топорами рубили замок, дверь перекашивало с каждым ударом. Когда та, наконец, открылась, все полезли и повалились друг на друга - крича, вопя, пихаясь локтями, чтобы успеть. Двое сцепились друг с другом на земле, сражаясь за ещё даже не захваченное имущество. Поодаль пара наёмников изловила слугу в вышитом золотом камзоле, посадив его у фонтана. Его потрясённое лицо перепачкано кровью. Один отвешивал ему затрещины и орал. - Где, блядь, деньги? - Затем другой делал то же самое. Голова моталась вперёд-назад. - Где, блядь, деньги, где, блядь, деньги, где, блядь, деньги... Начисто разлетелось окно - ливнем искорёженного свинца и стеклянных осколков, и наружу на камни, разбрасывая щепки, вывалился старинный ларец. Мимо пробежали какие-то наёмники, в руках горы блестящей ткани. Наверно занавески. Монза услышала вопль, хлёстко развернулась, заметив, как кто-то выпал из окна верхней лестницы в сад, головою вниз, кувыркаясь, словно в нём не осталось костей. Откуда-то послышался вопль. Голос, похоже, женский, но утверждать трудно, настолько тот ужасен. Повсюду возгласы, хохот, визг. Она сглотнула рвотный позыв, пытаясь не думать, что именно она сделала явью случившееся. Вот куда завело её возмездие. Ей оставалось лишь смотреть вперёд и не оглядываться, уповая найти Орсо первой. Найти и заставить заплатить. Окованные дворцовые двери всё ещё стояли закрытыми, но наёмники отыскали обходной путь, проломившись в одно из величественных арочных окон. Должно быть в неистовом стремлении оказаться внутри и оказаться богатым кто-то порезался - подоконник заляпан кровью. Монза протиснулась внутрь, под сапогами хрустело разбитое стекло, и ввалилась в роскошный обеденный зал. Однажды, вспомнилось ей, они здесь ужинали, вместе с ней смеялся Бенна. И Верный. Орсо, Арио, Фоскар, Ганмарк все были здесь, с целой толпой других офицеров. До неё дошло, что почти все гости того вечера - умерли. По сравненью с тем разом, обстановка помещения не улучшилась. Оно словно превратилось в поле после налёта саранчи. Половину картин они вынесли, изрезав заодно и все остальные. Две огромные вазы по бокам камина слишком тяжело было поднять, так они их разбили и забрали позолоченные ручки. Сорвали все гобелены, разворовали все тарелки, исключая расколоченные вдребезги о полированный пол. Странно, насколько в подобное время люди становятся почти также рады сломать вещь, как и украсть её. Некоторые всё ещё ошивались здесь, вскрывая выдвижные ящики посудных шкафов, стамесками скалывая со стен подсвечники, лишая жилище всего, ценою хотя бы в грош. Один придурок поставил на пустой стол шаткое кресло и тянулся, чтобы достать канделябр. Другой ковырял ножом, пытаясь как рычагом выломать хрустальные набалдашники дверных ручек. Ей ухмыльнулся рябой наёмник, ладони чуть не лопались от охапки позолоченной утвари. - Ложки - мои! - прокричал он. Монза оттолкнула его с дороги, он споткнулся, рассыпая свои сокровища, другие набросились на них, как утки на случайно закатившиеся крошки. Она протолкнулась в дверной проём, попав в мраморный зал, за плечом не отставал Трясучка. Отзвуки эхом гуляли по комнатам. Отовсюду и ниоткуда вой и рёв, скрежещет металл, крушится дерево. Она бегло метнула взгляд во мрак с обеих сторон, стараясь сориентироваться, лоб чесался от пота. - Сюда. - Они прошли обширную гостиную, внутри воины полосовали обивку нескольких старинных кресел, словно Орсо держал золото в валиках и подушках. Следующую дверь бойкая толпа вышибала ногами. Когда же наконец проломили, один словил в шею стрелу, остальные с уханьем ввалились внутрь, на той стороне залязгало оружие. Монза безоглядно смотрела вперёд, сосредоточив все помыслы на Орсо. Она поднажала вверх по лестничному пролёту, стискивая зубы, едва ли ощущая ломоту в ногах. На полутёмной галерее, наверху высокой сводчатой палаты, полукруглый потолок покрывали позолоченные листья. Вся стена целиком представляла небывалый орган, ряд гладких трубок выдвигался из резной деревянной обивки, под клавишами стоял стул для исполнителя. Ниже, за искусно выделанными перилами, была комната для музицирования. Наёмники визжали от смеха, выколачивая чокнутые симфонии из разламываемых на части инструментов. - Мы близко, - прошипела она через плечо. - Отлично. Думаю, пора закругляться. В точности её мысль. Она медленно двинулась к высокой двери в дальней стене. - Покои Орсо там, неподалёку. - Нет, нет, нет. - Она хмуро оглянулась. Трясучка стоял, ухмыляясь, его металлический глаз горел в полутьме. - Я не про то. - По спине пополз холодок. - А про что? - Сама знаешь что. - Его улыбка расширилась, шрамы исказились, и он потянул шею сначала в одну сторону, потом в другую. Она вовремя успела припасть в стойку. Он заворчал и бросился на неё, сверкнув секирой в поперечном замахе. Она навернулась о табурет, опрокинула его. Чуть не упала, всё ещё в полнейшей прострации. Секира уткнулась в органные трубки, выбивая из них безумную зычную ноту. Он, выкрутив, высвободил лезвие, оставляя огромный разрез на тонком металле. И снова прыгнул к ней, но потрясение уже таяло, а в образовавшуюся пустоту сочился холодный гнев. - Ты, хуесос одноглазый! - Не очень умно, зато от души. Она сделала выпад, но он принял Кальвес на щит, взмахнул секирой, и она едва отпрыгнула вовремя. Тяжелое лезвие врезалось в обшивку органа, полетели щепки. Приземлившись, она попятилась, вся настороже, сохраняя дистанцию. У неё такие же высокие шансы парировать тяжёлое лезвие, как и сыграть приятную мелодию на этом органе. - За что? - зарычала она ему, кончик Кальвеса описывал мелкие круги. На самом деле ей были похрену его причины. Она старалась выиграть время, ища выход. - Может, меня достало твоё презрение. - Он надвигался, выставив щит, и она снова попятилась. - А может быть, Эйдер предложила мне больше тебя. - Эйдер? - Она выплюнула ему в лицо смех. - Вот в чём твоя беда! В том, что ты вообще, пиздец, дебил! - С последним словом она снова провела выпад, пытаясь застичь его врасплох, но он не купился, спокойно отбив атаку щитом. - Я дебил? Я спасал тебя, сколько раз? Я отдал глаз! Ради того, чтоб ты надо мною хихикала с тупой скотиной Рогонтом? Ты меня за хуй водила, и ждала, что я буду верным? И я ещё дебил? - С большинством из этого трудно спорить, теперь, когда её ткнули носом. Надо было ей послушать Рогонта и дать ему убить Трясучку, но она позволила взять верх чувству вины. Пощада может и храбрость, как сказал Коска, но видать не всегда ум. Трясучка метнулся к ней, и она снова уступила позицию, быстро отбегая прочь. - Ты должна была заметить, что всё к тому идёт, - прошипел он, и она поняла, что он прав. Всё к тому шло уже долгое время. С тех пор как она трахнулась с Рогонтом. С тех пор как отвернулась от Трясучки. С тех пор как он потерял глаз в подземельях дворца Сальера. Может всё уже шло к тому с самого первого мига их встречи. И даже раньше. Всегда. Иные вещи неотвратимы.
Се круговерть...
Секира Трясучки снова бухнула по трубкам. Он не знал, за каким лядом они здесь нужны, но звон от них - охереть. Монза всё-таки успела увернуться снова, покачивая мечом, не сводя с него прищуренных глаз. Наверно, ему надо было просто рубануть её по затылку, и положить всему конец. Но ему хотелось, чтоб она знала, кто это сделал и почему. Жаждалось, чтоб знала. - Ты не обязан такое творить, - выпалила она ему. - Ты всё ещё можешь уйти. - Я думал - прощение для мёртвых, - заявил он, по кругу срезая ей пространство. - Я даю тебе шанс, Трясучка. Вернись на Север, никто за тобой не погонится. - Ебать! Полный вперёд, пусть попробуют. Правда, я чутка задержусь. Человек ведь должен быть с кем-то, да? У меня всё ещё осталась гордость. - Срать я хотела на твою гордость! Ты бы торговал своей жопой на талинских переулках, если б не я! - Скорее всего - правда. - Ты знал, на что шёл. Ты сам взял мои деньги. - Тоже правда. - Я не давала обещаний, и ничего не нарушила! - Всё правильно. - Эта сука Эйдер не даст тебе ни монетки! На это трудно было возразить. Ладно, уже слишком поздно откатываться назад. Вдобавок, топор в голове - последнее слово при любом споре. - Увидим. Трясучка направился в её сторону, протаривая путь щитом. - Но дело не в деньгах. Дело в... возмездии. Думал, ты поймёшь. - Срать я хотела на твоё возмездие! - Она схватила табурет и из-под руки запустила в него. Он подставил щит и отбил его, отбрасывая вниз через край, но она стремительно ринулась следом. Он сумел поймать её меч древком секиры, лезвие проскребло вниз и задержалось лишь на гвоздях в древесине. Она навалилась вплотную, почти что прижалась к нему, рыча, острие меча кружило под его здоровым глазом. Она плюнула ему в лицо, заставив дёрнуться, выбросила локоть и попала под подбородок, запрокидывая назад его голову. Отвела назад меч для рубящего замаха, но он хлестнул первым. Она увернулась, секира рубанула перила и выломала из них целую палку. Изгибаясь, он вывернулся в сторону, зная, что её меч на подходе. При ударе ощутил, как сталь скользнула по рубашке и провела по животу горячую полосу боли. Она качнулась в его сторону, потеряв равновесие. Он переместил вес, заклокотал и призвав всю свою силу, при поддержке всей своей ярости, наотмашь ударил щитом. Тот плашмя врезался ей прямо в лицо, почти что отрывая голову. Бросил её на трубки, там глухо бряцнуло и загудело, затылок оставил здоровенную вмятину. Она отлетела и плюхнулась спиной на половицы, меч загремел из руки. Некоторое время он смотрел на неё, кровь грохотала под черепом, пот щекотал изрезанное лицо. На её шее подрагивал мускул. Совсем не толстая шея. Он мог бы сделать шаг и срубить ей голову, легко, будто расколоть полено. При этой мысли пальцы беспокойно заелозили вокруг топорища. Она выкашляла кровь, простонала, потрясла головой. С остекленевшими глазами начала перекатываться, подтаскивая себя на четвереньки. Одурманенно потянулась к рукояти меча. - Нет, нет, нет. - Он сделал шаг и пнул его в угол. Она вздрогнула, отвернулась от него и медленно поползла за клинком, тяжело дыша, кровь из носа шлёпала пятнышки на деревянный пол. Он двинулся следом, возвышаясь над ней. Начиная говорить. Как странно. Девять Смертей однажды сказал ему: собрался убить - убивай, не трещи об этом - и он всё время старался придерживаться его совета. Он мог убить её, легко, будто раздавить жука, но бездействовал. Он сам не знал, заговорил ли чтобы растянуть тот самый миг, либо чтобы отдалить его. Так или иначе, но он говорил. - Давай не притворяться, что ты во всём - потерпевшая! Чтобы вышло по-твоему, ты пол-Стирии перебила! Ты коварная, лживая, безжалостная, ядовитая, вероломная, ебавшая брата пизда! А то нет! Я совершу верный поступок. Дело лишь в том - как на всё посмотреть. Я не чудовище. Да, мои причины не самые благородные. Но ведь у всех есть свои причины. Всё-таки без тебя мир станет лучше. - Хотелось бы, чтоб его голос не сбивался на хрип, потому что он выкладывал истинный факт. - Я поступлю правильно! - Факт, и он желал, чтобы она его признала. Она задолжала ему это признание. - Без тебя будет лучше! - Он склонился над ней, оскалился, услышал сбоку тяжёлый топот, повернулся... Дружелюбный на полном ходу протаранил и сбил его с ног. Трясучка рыкнул, обхватил его спину рукой со щитом, но лучшее чего сумел добиться - утянуть заключенного с собой. Под треск реек они проломились сквозь перила и вывалились в пустоту.
В поле зрения показался Никомо Коска, срывая шляпу и театрально запуская ею через всю комнату, где она предположительно разминулась с уготованным ей крюком, поскольку Морвеер заметил, как она свалилась на пол, неподалёку от двери в нужник, за которой он прятался. Его рот скривила торжествующая в зловонной тьме усмешка. Старый наёмник держал в руке железную фляжку. Ту самую, которую Морвеер швырнул в Коску грубым оскорблением в Сипани. Старый презренный бухарь должно быть впоследствии вернулся и подобрал её, надеясь вылизать до последней захудалой капельки грога. Какой же брехнёй сейчас казалось его обещание больше не пить! Непосильной для его способности переломить самого себя. От ведущего мирового специалиста по пустому ухарству Морвеер, само собой, ожидал малость большего, уровень падения Коски поразил даже его и почти вызвал жалость. Его ушей достиг звук открываемого буфета. - Надо бы снова её наполнить. - Голос Коски, хоть его самого и не видно. Цокнул металл. Морвееру было дано лицезреть лишь ласкоподобную внешность его собутыльника. - Как ты пьёшь эту ссанину? - Что-то же я должен пить? Его мне посоветовал старый приятель, ныне, увы, покойный. - У тебя есть хоть какой-нибудь ещё живой старый приятель? - Только ты, Виктус. Только ты. Звон стекла, и Коска развязно прошёлся через узкую полоску, до которой уменьшилась видимость Морвеера, в одной руке фляга, в другой стакан с бутылкой. То был своеобразный лиловый сосуд, который Морвеер ясно помнил, как отравил несколько минут назад. Похоже, он сконструировал очередную иронию судьбы. Коска сам окажется виноват в своём крахе, как столь часто бывало с ним прежде. Но на этот раз, как подобает, окончательно. Он услышал шелестящий перестук перемешиваемых карт. - По пятёрке серебрянников? - Долетел голос Коски. - Или поставим на кон нашу честь? - Оба мужлана взорвались хохотом. - Давай по десятке. - Значит по десять. - Перемешивание продолжилось. - Да уж, вот это я понимаю - культурно. Ничего тяжелее карт, пока другие воюют, да? Как в старые времена. - За исключением Эндике, Сезарии и Сазайна. - Кроме них, - согласился Коска. - Ну что. Ты раздаёшь или я?
Дружелюбный зарычал, отряхиваясь от обломков. Трясучка был в паре шагов, на другой стороне кучи сломанного ценного дерева и слоновой кости, погнутой меди и спутанной проволоки, что составляло останки клавесина герцога Орсо. Северянин перекатился на колени, всё ещё со щитом в руке, всё ещё сжимая топор в другой, кровь бежала по скуле от пореза как раз над мерцающим металлическим глазом. - Ты, хуйло счетоводное! Я хотел сказать, что моя распря не с тобой. Но теперь она с тобой. Они медленно поднимались, следя друг за другом. Дружелюбный вынул из ножен кинжал, из куртки - тесак, потёртая рукоять знакомой гладью легла на ладонь. Теперь можно забыть обо всём хаосе в садах, обо всём безумии во дворце. Мужчина против мужчины, один на один, как положено и привычно по Безопасности. Один да один. Чистейшая арифметика, лучшей и нельзя пожелать. - Погнали, - сказал Дружелюбный, и усмехнулся. - Погнали, - прошипел сквозь стиснутые зубы Трясучка. Один из наёмников, тех, что разносили комнату вдребезги, сделал полшага им навстречу. - Какого чёрта вы... Трясучка одним махом перепрыгнул обломки, секира засияла дугой. Дружелюбный припал вправо, пригибаясь под ней, дуновением вздёрнуло волосы. Тесак зацепил край Трясучкиного щита, уголок клинка проскрежетал и впился северянину в плечо. Тем не менее, недостаточно, чтобы вышло более, чем порез. Трясучка быстро извернулся кругом, секира, вспыхнув, понеслась. Дружелюбный проскользнул, огибая её, слыша как она врезалась рядом с ним в обломки. Он пырнул ножом, но северянин уже подставил щит, закрутил его, выдёргивая кинжал из кулака Дружелюбного, со стуком отбрасывая его на гладкий пол. Он рубанул тесаком, но Трясучка прижался вплотную и плечом перехватил локоть Дружелюбного, лезвие хлопнуло по незрячей стороне его лица и оставило под ухом кровавую царапину. Дружелюбный отступил на полшага, отводя тесак для бокового удара, не давая Трясучке места использовать топор. Тот вместо этого бросился вперёд, прикрываясь щитом, принял на него летящий тесак Дружелюбного и отбил к верху, хрипя как бешеный пёс. Дружелюбный двинул его в бок, стараясь, как следует провести удар в обход той большой круглой деревяшки, но Трясучка весил больше и уже разогнался. Дружелюбного отбросило в дверь, косяк долбанул его по плечу, щит впечатался в грудь, неумолимо набирая скорость. Его башмаки брыкнулись по полу, затем пол ушел из-под ног. Он падал. Затылок ударился о камень, его тряхнуло, подбросило, переворачивая снова и снова. Он сипел и хрипел, вокруг кружились свет и тьма. Ступеньки. Падение со ступеней, и самое худшее, что он даже не в состоянии их сосчитать. Он снова зарычал, медленно приподнимаясь у подножия лестницы. Он оказался на длинной кухне, сводчатом подвале, освещённом маленькими окошками на самом верху. Левая нога, правое плечо, затылок - всё пульсировало, щека в крови, разорван рукав и щиплет длинная царапина на предплечье, кровь на штанине, наверное, он порезался собственным тесаком, когда падал. Зато все части тела шевелятся. Трясучка стоял наверху пролёта из четырнадцати ступеней, два раза по семь, большим чёрным силуэтом с единственным светящимся глазом. Дружелюбный поманил его. - Спускайся.
Она продолжала ползти. Всё на что она была способна. Подтягивать себя на один шаг за один раз. Смотреть только вперёд, на рукоять меча работы Кальвеса в углу. Ползти, и харкать кровью, и умолять, чтобы комната стояла спокойно. Весь долгий путь её спина чесалась, щипала, в ожидании, когда в неё вонзится Трясучкин топор, возвещая ей заслуженный позорный конец. По крайней мере, одноглазое чмо наконец заткнулось. Рука Монзы сомкнулась вокруг рукояти, и она перекатилась, рыча, маша перед собой клинком, как с перепугу машут факелом в ночи. Там никого не было. Только рваная дыра в перилах на краю галереи. Она вытерла кровоточащий нос рукой в перчатке, медленно становясь на колени. Головокружение проходило, рёв в ушах стих до мерного постукивания, лицо - пульсирующее месиво, казалось, распухло вдвое по сравнению с обычным размером. Она прошаркала до разломанных поручней и вгляделась вниз. Трое наёмников, занятых разрушением комнаты всё ещё были там, стояли под галереей, таращившись на разломанный клавесин. Ни следа Трясучки, и заодно ни намёка, что произошло. Но на уме у Монзы было другое. Орсо. Она схватилась за ноющую челюсть, подошла к дверям на той стороне и навалившись, распахнула их. Снизу, из мрака коридора донёсся нарастающий шум боя. Она боком бросилась на широкий балкон. Огромный купол над ней изображал небо, подсвеченное восходящим солнцем. Семь крылатых женщин потрясали мечами. Грандиознейшая фреска Аропеллы - Судьбы несут земле предначертанное. Под ней изгибались вверх два величественных ряда ступеней, высеченных из мрамора трёх различных цветов. На верхней площадке стояли двойные двери, на них ценными породами дерева выложены львиные лики. Там, у тех дверей, она в последний раз встала рядом с Бенной и сказала, что любит его. Что и говорить, кое-что поменялось. На круглом мозаичном полу нижнего зала, на широких мраморных ступенях, и на балконе сверху кипела ожесточённая битва. Люди Тысячи Мечей бились смертным боем со стражниками Орсо. Тех было десятков шесть или чуть больше - бурлящая, размахивающая конечностями масса. Мечи врезались в щиты, палицы вминались в латы, топоры вздымались и падали, копья кололи и пронзали. Воины ревели от ярости, завывали от боли, дрались и умирали, зарубленные на месте. Наёмники обезумели от долгожданного грабежа, а защитникам бежать было некуда. Обе стороны выказывали нехватку милосердия. Пара бойцов в талинской форме стояли на коленях на балконе неподалёку, взводя арбалеты. Только один из них выпрямился чтобы выстрелить - тут же словил стрелу в грудь, упал навзничь, перхая, выпучив от удивления глаза, обрызгивая кровью изящную статуэтку позади себя. Никогда не сражайся сам, писал Вертурио, если вместо тебя готов сражаться кто-то другой. Монза осторожно отступила обратно в тень.
Пробка выскочила с тем причмокивающим хлопком, что являлся любимым звуком Коски на всём белом свете. Он перегнулся с бутылкой через стол и нацедил её тягучее содержимое в стакан Виктуса. - Благодарю, - буркнул тот. - Наверное. Вежливо говоря, гуркский виноградный самогон приходился по вкусу не каждому. Коска развил в себе к нему, пусть не любовь, но определённо терпимость, пока оборонял Дагоску. Собственно он развил в себе устойчивую терпимость ко всему, содержащему продукты брожения, а гуркский виноградный самогон содержал их дохренища за весьма разумную цену. Сама мысль о том неповторимом омерзительно жгуче-рвотном привкусе наполнила его рот слюнями. Глоток, глоток, глоток. Он отвинтил колпачок собственной фляжки, устроился в генерал-капитанском кресле, любовно постукивая по обшарпанной древесине его подлокотника. - Ну? Худая рожа Виктуса сочилась недоверием, от чего Коске подумалось, что ни один из встреченных им когда-либо людей не обладал более скошенными, бегающими глазами. Они скользнули сперва на свои карты, со своих карт на коскины карты, на деньги между ними, затем обратно на Коску. - Ладно. Удваиваем. - Он бросил несколько монет на середину стола, с тем упоительным дзынь, которым обладают лишь твёрдые денежные знаки. - Вскрывайся, что у тебя, старичок? - Земля! - Коска самодовольно развернул карты. Виктус сбросил свою раздачу. - Сволочная земля! У тебя удача, как у демона! - Зато у тебя такая же верность. - Коска оскалил зубы, сгребая деньги. - Да не ссы - скоро ребята принесут нам горы серебра. Правило Четвертей, то да сё. - Таким темпом я продую всю свою долю, пока они сюда доберутся. - Будем надеяться. - Коска пригубил из фляжки и скорчил рожу. Почему-то на вкус оно было ещё кислее обычного. Он поджал губы, втянул воздух через носоглотку, затем протолкнул в себя другой едкий глоток и неплотно закрутил колпачок обратно. - Так! Страшно срать хочу. - Он придержался рукой за стол и поднялся. - Не мухлюй с колодой пока меня нет, слышишь? - Я? - Виктус был сама оскорблённая невинность. - Положитесь на меня, генерал. - Конечно, положусь. - Коска начал идти, смотря строго на тёмную щёлку вдоль края двери в сортир, оценивая расстояние, отмечая на внутренней картинке в своём сознании, где сидит Виктус. Он покрутил запястьем, ощутил, что метательный нож лёг в подхватившую его руку. - Как уже положился на тебя под Афьери... - Он резко развернулся и застыл. - А. Виктус откуда-то извлёк маленький самострел, заряженный и впечатляюще неподвижно смотревший Коске в сердце. - Эндике ради тебя бросился под меч? - глумливо усмехнулся он. - Сезария пожертвовал собой? Вспомни, я ж обоих подонков знал как облупленных! Ты меня вообще за, пиздец, дебила тут держишь?
Шенкт запрыгнул в разбитое окно и беззвучно приземлился в зале по ту сторону. Час назад тут, бесспорно, была грандиозная трапезная, но Тысяча Мечей уже обобрала её от всего, за что можно выручить хотя бы грош. Остались только осколки стекла и посуды, изрезанные полотна в измочаленных рамах и некоторые стеллажи, слишком большие, чтобы их забрать. Три мошки гонялись друг за другом, выписывая математически чёткие узоры над ободранным столом. Возле них ругались двое мужчин, да нервно поглядывал паренёк лет четырнадцати. - Я сказал - ложки, нахуй, беру я! - рябой мужик орал на другого, в побежалой кирасе. - Но сука сшибла меня и я их растерял! Хули ты сам ничего не взял? - Я вообще-то дверь держал, пока ты всё хапал, злоебучий ты... Паренёк молча вытянул палец и показал на Шенкта. Остальные бросили перебранку, чтобы уставиться на него. - Ты, нахрен, кто? - требовательно спросил ложкокрад. - Женщина, из-за которой ты потерял свои столовые приборы, - задал вопрос Шенкт. - Муркатто? - Ты, нахрен, кто такой, я спрашиваю? - Никто. Просто иду мимо. - Да ладно? - Он ухмыльнулся своим соратникам, вытаскивая меч. - Ну, эта комната наша, и тут имеется пошлина. - Пошлина за проход, - просипел тот, в кирасе, однозначно считая, что говорит запугивающим тоном. Оба пошли, расходясь, мальчишка неохотно последовал за ними. - Что у тебя для нас есть? - спросил первый. Когда тот подошёл ближе, Шенкт посмотрел ему в глаза и дал ему шанс. - Ничего, что тебе надо. - Я сам рассужу, что мне надо. - Его взор пал на кольцо с рубином на среднем пальце Шенкта. - Вот это, например. - Оно не моё, чтобы отдать. - Значит оно наше, чтобы забрать. - Они сблизились. Тот, с рябой харей, подгоняя, ткнул в Шенкта мечом. - Руки за голову, падла, и на колени. Шенкт помрачнел. - Я не преклоняюсь. Трое жужжащих мошек замедлились, лениво проплывая, затем зависли почти неподвижно. Медленно, медленно, хитрая алчная ухмылка ложкокрада превращалась в сердитый рык. Медленно, медленно, рука потянулась назад, замахиваясь для укола. Шенкт обошёл его меч, глубоко погрузил в грудь вора ребро ладони и вырвал руку обратно. Вырывая вместе с ней полребра и громадный кусок грудины, что кручёным штопором отправился ввысь и воткнулся в потолок. Шенкт, не обращая внимания на оружие, схватил другого за кирасу и швырнул его через комнату, голова смялась о дальнюю стену, кровь взметнулась ливнем, под таким давлением, что нарисовала на позолоченных обоях громаднейшую звезду - от пола до потолка. Мошек сдуло ветром его полёта, уволокло и закружило сумасшедшем вихрем. Раздирающий уши гром взорвавшейся черепной коробки соединился со свистом брызг крови из распоротой груди его товарища, окатившей раскрывшего рот паренька, когда время продолжило свой надлежащий ход. - Женщина, из-за которой твой друг потерял свои столовые приборы, - Шенкт стряхнул с ладони пару капелек крови. - Муркатто? Мальчишка тупо кивнул. - В какую сторону она пошла? Его глаза сместились на дальнюю дверь. - Добро. - Шенкту хотелось бы проявить доброту. Но в таком случае мальчишка запросто побежит и приведёт ещё людей, и возникнут дальнейшие сложности. Порой приходится взять одну жизнь, чтобы спасти многих, и когда эта пора приходит никому не становится легче от сочувственных переживаний. Один из уроков старого наставника, которые Шенкт не забывал никогда. - Прошу прощения. По самую костяшку кулака, резко хрустнув, его средний палец провалился пареньку в лоб.
Они погромом пронеслись сквозь кухни. И тот и другой равно, наихудшим образом, старались убить друг друга. Трясучка на такое не рассчитывал, но теперь его кровь уже кипела. На его, блядь, пути был Дружелюбный, а надо чтобы его там не было - вот так всё просто. Его гордость распалялась. Трясучка лучше вооружён, у него есть пространство, у него есть щит. Но Дружелюбный оказался скользким как угорь и терпеливым как зима. Пятился, пригибался, не напирал, не подставлялся. Всё что у него было - один тесак, но Трясучка знал, что им одним тот поубивал изрядно, и не планировал прибавить к списку ещё и своё имя. Они снова сплелись, Дружелюбный изогнулся, обходя удар секирой и рванулся вплотную, рубя тесаком. Трясучка шагнул под удар, поймал его на щит, затем навалился, лязгнув металлом, отбрасывая Дружелюбного к столу, об который тот запнулся. Трясучка ухмылялся, пока не увидел, что на столе разложены ножи. Дружелюбный схватился за лезвие, занося руку для броска. Трясучка присел за щит, почувствовал толчок, когда нож погрузился в дерево. Он выглянул из-за края и увидел, как на него вращаясь, несётся новый. Тот отскочил от железной кромки и, сверкнув, полетел в лицо, проводя жгучую царапину вдоль щеки. Дружелюбный хлёстко бросил очередной нож. Трясучка не намеревался щемиться и служить тренировочной мишенью. Он, заревев, рванулся вперёд, толкая щит перед собой. Дружелюбный отпрыгнул назад, перекатился через стол. Секира едва не зацепила его, прорубая громадную щель в столешнице и подбрасывая ножи в воздух. Северянин понёсся следом за заключенным, пока тот не восстановил равновесие, колошматя краем щита, неистово размахивая секирой. Пылала кожа, раздражал пот, глаз дико вспучился, сквозь стиснутые зубы вырывался клёкот. Крошились тарелки, валились сковороды, бились бутылки, летели осколки, лопнул мешок с мукой, и кухню окутала режущая глаза пыль. Трясучка оставил здесь такой след опустошения, которым мог бы гордиться сам Девять Смертей, но арестант плясал и уворачивался, тыркал ножом и хлестал тесаком, всегда чуть-чуть за пределами досягаемости. К бешенству Трясучки, всё чего он сумел добиться к моменту завершения страшной пляски по всей немалой длине помещения, представляло собой кровоточащий порез на собственной руке и покрасневшую отметину на скуле Дружелюбного, куда того зацепило щитом. Заключенный стоял наготове и в ожидании, взойдя на пару ступенек ведущего отсюда пролёта, по бокам болтались нож и тесак, плоская ряха лоснилась от пота, он окровавлен и помят дюжиной всяких мелких ушибов и порезов, плюс, естественно, падение с балкона и кувырки через ступеньки. Но Трясучка пока не приметил ничего, серьёзно сказавшегося. Тот не выглядел настроенным лечь в могилу. - Давй сюда, шустряк хуев! - Трясучка шипел, руку от взмахов секирой ломило от плеча до пальцев. - Пора тебя кончать. - Ты давай сюда, - Дружелюбный заворчал в ответ. - Пора кончать тебя. Трясучка поводил плечами, помотал руками, рукавом утёр кровь со лба, повращал головой то в одну, то в другую сторону. - Ладно... ёб твою мать... уговорил! - И снова бросился вперёд. Его не надо было просить дважды.
Коска недоумённо уставился на собственный нож. - Если я скажу, что просто собирался почистить апельсин, есть маза, что ты мне поверишь? Виктус усмехнулся, от чего Коске подумалось, что ни один из встреченных им когда-либо людей не лыбился более скошенной, дёрганой улыбкой. - Вряд ли я хоть раз ещё поверю любому твоему слову. Но не ссы. Особо много чего ты уже не скажешь. - И какого рожна люди, наводящие заряженные арбалеты постоянно упиваются злорадством, вместо того, чтобы просто выстрелить? - Упиваться злорадством прикольно. - Виктус потянулся к стакану, не сводя с Коски глупо ухмыляющихся глаз и твердого как камень прицела. И закинул самогонку в рот одним глотком. - Йоххх. - Он высунул язык. - От зараза, кислая. - Послаще моей ситуации, - пробормотал Коска. - Полагаю, теперь генерал-капитанское кресло - твоё. - Как жаль. Он едва успел снова привыкнуть к его сиденью. Виктус фыркнул. - Оно мне нахуй не надо. Те задницы, что в нём сидели, особого добра не нажили, так ведь? Сазайн, ты, семья Муркатто, Верный Карпи и снова ты. Каждый заканчивал мёртвым или почти мёртвым, и всё это время я стоял в тени и обогащался гораздо круче, чем заслуживает скверный негодяй, типа меня. - Он снова поморщился. - А, херь какая. А! - Он поднялся с кресла, схватился за край стола, на лбу вздулась толстая жила. - Ты что со мной сделал, пидарюга? - Он скосил глаза, арбалет внезапно качнулся. Коска кинулся вперёд. Щёлкнул спуск, тренькнула тетива, болт грохнул в обивку, чуть левее него. Он с торжествующим уханьем подкатился с другой стороны стола, поднимая нож. - Ха-ха!.. Арбалет Виктуса двинул его по лицу, прямо в глаз. - Гургх! - Взор Коски внезапно озарился сиянием, колени пошли дугой. Он вцепился в стол, тыркая кинжалом в никуда. - Тьфуп. - На горле сомкнулись руки. Руки, украшенные увесистыми перстнями. Розовое лицо Виктуса маячило перед ним, брызжа слюной из перекошенного рта. Сапоги из-под Коски разъехались, комната закачалась и опрокинулась, голова врезалась в стол. И всё вокруг стало тьмой.
Бой под куполом закончился, и сражавшиеся превратили ухоженную ротонду Орсо в безобразный бардак. Блестящий мозаичный пол и изогнутые ступени над ним устланы трупами, усыпаны брошенным оружием, испещрены и испачканы, заплёсканы и залиты лужами тёмной крови. Победили наёмники, если дюжину оставшихся на ногах считать победой. - Спасите! - истошно вопил один из раненых. - Спасите! - Но у его соратников на уме было другое. - Давайте быстрей открывать эту хуятину! - Власть в свои руки брал Секко, капрал, которого она встретила на страже лагеря Тысячи Мечей, когда приехала и узнала, что её уже опередил Коска. Он оттащил мёртвого талинского солдата с хода львиноликих дверей и столкнул труп со ступеней. - Ты! Неси топор! Монза нахмурилась. - У Орсо там наверняка есть люди. Лучше подождать подкрепления. - Ждать? И разбить добычу на всех? - Секко наградил её испепеляющей насмешкой. – Иди-ка ты нахуй, Муркатто, ты нами больше не командуешь! Открывай! - Двое начали колошматить топорами, полетели щепки отделки. Остальные выжившие опасно толкались позади них, от жадности затаив дыханье. Похоже, двери всё же предназначались поражать гостей, а не сдерживать армии. Они содрогались, ослабляя петли. Ещё несколько ударов и один из топоров прорубился насквозь, выламывая громадный кусок деревяшки. Секко торжествующе ухнул, когда протаранил щель копьём, как рычагом выдёргивая засов из скобы на той стороне. И толчком открыл двери настеж. Визжа от восторга, как детишки праздничным днём, путаясь друг в друге, пьяные от крови и алчности, наёмники протиснулись и высыпали в светлый зал, где умер Бенна. Монза знала, что не стоило идти за ними. Она понимала, что Орсо вообще здесь может не быть, а если и есть - он будет наготове. Но порой приходится рвать крапиву руками. Она пролезла в дверь вслед за ними, стараясь не высовываться. Мгновением позже послышался стук арбалетов. Впереди упал наёмник, и ей тоже пришлось упасть и спрятаться за ним. Ещё один завалился навзничь, схватившись за заряд в груди. Загрохотали сапоги, заголосили люди, великий чертог с громадными окнами и изображениями исторических победителей закачался вокруг неё, когда она побежала. Она заметила фигуры в полных латных доспехах, отблески сверкающей стали. Ближняя дружина Орсо. Она увидела, как Секко колет копьём одного из них, острие бестолково проскребло по тяжелым латам. Она услышала будто громкий звук затрещины, когда наёмник врезал большой булавой по шлему, а потом заорал - зарубили уже его самого, рассекли сзади чуть ли не надвое двуручным мечом, ударили струи крови. Ещё один выстрел снял воина на бегу и распластал его. Монза присела, уперлась плечом под край мраморного столика и с трудом перевернула его, стоявшая сверху ваза на куски разлетелась об пол. Скорчившись за столиком, она вздрогнула, когда арбалетный болт срикошетил от камня и зазвенел, отлетая. - Нет! - Донесся чей-то крик. - Нет! - Мимо неё промелькнул наёмник, убегая к двери, через которую с не меньшей пылкостью только что рвался внутрь. Был свист тетивы, и он оступился, с торчащим в спине болтом, пошатнулся ещё на шаг и рухнул, проскользив вперёд, вниз лицом. Харкая кровью, он попытался поднять себя на ноги, затем обмяк. Он умер, глядя прямо на неё. Вот что бывает, когда жадничаешь. А она сидела здесь, вжимаясь в столик. Своих больше не осталось, и более чем вероятно, сейчас придёт её черёд. - Рви, нахуй, крапиву руками, - выругала она себя.
Дружелюбный попятился на последнюю ступеньку, его башмаки внезапно выбили гулкое эхо, когда позади открылось большое пространство. Огромная круглая палата под куполом с семью нарисованными крылатыми женщинами, со входами семи высоченных арок. Статуи и рельефные скульптуры взирали вниз со стен, сотни пар глаз следили за его движениями. Должно быть здесь держали оборону, по полу и двум изогнутым лестничным пролётам были разбросаны тела. Наёмники Коски и стражники Орсо смешались вместе. Теперь они все на одной стороне. Дружелюбному показалось, что он слышит отголоски сражения откуда-то сверху, но ему хватало боя и здесь, внизу. Из арки выступил Трясучка. Его волосы с одной стороны потемнели от крови, прилипли к черепу, щербатое лицо исполосовано красным. Его покрыли порезы и ссадины, правый рукав совсем разорван, по руке стекает кровь. Но Дружелюбный всё ж ещё не нанёс последний удар. Северянин по-прежнему готов биться, в руке зажата секира, выбоины крест-накрест расчертили щит. Он кивнул, медленно обводя палату единственным глазом. - Полно трупов, - прошептал он. - Сорок девять, - пояснил Дружелюбный. - Семь раз по семь. - Зашибись. Добавим тебя - будет ровно пятьдесят. Он бросился вперёд, вроде как замахиваясь высоко, а затем крутнул секирой в размашистом, подрубающем ноги ударе снизу. Дружелюбный прыгнул, тесак пошёл опускаться навстречу голове северянина. Трясучка в последний миг дёрнул щитом и клинок звонко грохнул о его окованную шишку, отдача протрясла Дружелюбному руку до плеча. Проносясь мимо, он пырнул Трясучку ножом, руке помешала рукоять возвращающейся на противовзмахе секиры, но всё равно удалось задеть рёбра северянина длинным порезом. Дружелюбный развернулся, поднимая тесак завершить начатое. Но прежде чем успел его опустить, получил от Трясучки локтём по горлу и отступил назад, едва не споткнувшись о труп. Они снова стояли лицом к лицу, Трясучка - согнувшись, оскалив зубы, прижимая руку к раненому боку. Дружелюбный - кашляя, пытаясь одновременно восстановить равновесие и дыхание. - По новой? - прошептал Трясучка. - Ещё, - прокаркал Дружелюбный. Они опять сошлись, их прерывистые вдохи, скрипящие башмаки, рычанье и хрип, скрежет железа по железу, звон железа по камню - отражались эхом от мраморных стен и раскрашенного потолка, словно повсюду вокруг них насмерть сражались люди. Они секли, рубили, кололи, били ногами, тыкали друг в друга перескакивая через тела, спотыкаясь об оружие, скользя и скрипя сапогами по чёрной крови на гладком камне. Дружелюбный одёрнулся от неловкого взмаха секирой, что уязвил стену, высекая клубы мраморного крошева. И обнаружил, что пятится вверх по ступеням. Теперь оба устали, замедлились. Человек выдержит драться, потеть, истекать кровью лишь ограниченное время. Трясучка надвигался следом, тяжело дыша, со щитом впереди себя. Пятиться назад по ступенькам не лучшая мысль, даже если они не завалены телами. Дружелюбный так сосредоточенно следил за Трясучкой, что поставил башмак на ладонь трупа, подворачивая щиколотку. Трясучка заметил это, коля секирой. У Дружелюбного ни за что бы не вышло убрать ногу вовремя, и лезвие рассекло икру вдоль, глубоко, почти что протащив его за собой. Трясучка зарычал, высоко занося секиру. Дружелюбный качнулся вперёд, ножом полоснул трясучкино предплечье, оставляя чёрно-красную рану. Хлынула кровь. Северянин хрюкнул, выронил секиру, тяжелое оружие загремело рядом с ними. Дружелюбный рубанул его тесаком в череп, но Трясучка подставил щит, оба запутались, лезвие лишь скользнуло по трясучкиной коже, из раны, пузырясь, хлестнула кровь, окрашивая их обоих. Северянин окровавленной ладонью сгрёб плечо Дружелюбного, подтягивая его к себе, здоровый глаз пучила нездоровая ярость, стальной глаз усеян красными блёстками, а губы скривились в безумном урчании, когда он обрушил назад голову арестанта. Дружелюбный вогнал нож в ляжку Трясучки, ощущая, как металл входит по рукоять. Трясучка издал звук, одновременно напоминающий визг, боль и бешенство. Его лоб с рвущим на части хрустом врезался Дружелюбному в зубы. Зал перекувырнулся, ступени ударили Дружелюбного в спину, голова с треском стукнулась о мрамор. Он увидел, как Трясучка нависает над ним, и подумал, что неплохо бы ударить вверх тесаком. Прежде чем он сумел так и сделать, Трясучка ударил вниз щитом, окованная кромка лязгнула о камень. Дружелюбный почувствовал, как в предплечье сломались две кости, тесак вывалился из онемевших пальцев и загремел по ступеням. Трясучка наклонился, с каждым полустоном-полувздохом разбрызгивая капельки красной жидкости со стиснутых зубов, ладонь сомкнулась на рукояти секиры. Дружелюбный наблюдал за его движениями, чувствуя не более чем слабое любопытство. Сейчас всё стало ярким и расплывчатым. Он заметил шрам на толстом запястье северянина, в форме цифры семь. Семёрка оставалась хорошим числом, как и тогда, в первый день их встречи. Как и всегда до этого. - Простите. - Трясучка на мгновение замер, его глаз скользнул вбок. Он начал оборачиваться, занося секиру. Позади стоял человек, худощавый мужчина с бледно-пепельными волосами. Трудно сказать, что случилось. Секира исчезла, щит Трясучки распался на град летящих деревянных щепок, его самого сорвало с ног и швырнуло через всю палату. Булькнув, он ударился о дальнюю стену, отскочил и сполз по противоположному ряду ступеней, перевернувшись один, два, три раза, и неподвижно затих у подножия. - Три раза, - булькнул Дружелюбный сквозь рассечённые губы. - Лежи, - сказал бледный человек, обходя его и удаляясь вверх по ступенькам. Послушаться вовсе не сложно. Других планов у Дружелюбного и не было. Вот только выплюнул обломок зуба из одеревенелого рта, и всё. Он лежал, медленно моргая, всматриваясь вверх, на крылатых женщин на потолке. Семеро их было, с семью мечами.
За прошедшие считанные мгновения сквозь Морвеера пронёсся шквал разнообразных чувств. Наслажденье триумфа, когда он увидел, что Коска пьёт из фляжки и, в полном неведении, обрекает себя на гибель. Ужас ибезнадёжные поиски укрытия, когда старый наёмник объявил о намерении посетить нужник. Ошарашенность, когда Виктус достал из-под стола взведённый арбалет и наставил его Коске в спину. Снова триумф, когда Виктус принял собственную фатальную дозу самогона. Наконец ему пришлось зажать рот рукой, чтобы унять восторг, когда отравленный Коска нелепо бросился на отравленного соперника и двое сцепились, упали на пол и затихли в последнем объятии. Определённо, ирония на иронии сидит, и иронией погоняет. Они так истово стремились убить друг друга, не подозревая, что Морвеер уже сделал за них всю работу. С той же улыбкой на лице он извлёк заряженную иглу из потайного кармашка в складках своей стёганой наёмничьей куртки. Всегда первым делом убедись. В случае, если в каком-то из двух старых кровожадных наёмников ещё теплятся остатки жизни, легчайший укол этой сверкающей металлической колючкой с его собственным препаратом номер двенадцать надёжно их ликвидирует, всему миру на радость. Морвеер тихонько приоткрыл дверь сортира, лишь еле-еле скрипнув, и на цыпочках прокрался в комнату. Столик опрокинули набок, рассыпав повсюду монеты и карты. Рядом на спине лежал Коска, левая рука неподвижно свисала. Тут же была и фляжка. Его обвивал Виктус, крохотный арбалетик по-прежнему стиснут в ладони, зажим на его конце помечен алым пятнышком крови. Морвеер преклонил колени перед умершими, подцепил свободной рукой тело Виктуса, и, кряхтя от усилий, скатил его в сторону. Глаза Коски были закрыты, рот открыт, по щеке прочертила дорожку кровь из раны на лбу. Восково-бледная кожа, с безошибочно опознаваемым блеском смерти. - Человек способен измениться? - глумился Морвеер. - Так много слов! К его жутчайшему потрясению, Коска внезапно распахнул глаза. К его ещё более жутчайшему потрясению, неописуемо страшная боль пронзила его живот. Он, судорожно содрогаясь, вдохнул глубоко, как только смог и испустил неземной вой. Посмотрев вниз, он всё понял - старый наёмник всадил нож ему в пах. Морвеер снова глотнул воздух. В отчаянии занёс руку. Был негромкий отзвук шлепка, когда Коска схватил его запястье и резко вывернул вбок, от чего игла вонзилась в шею Морвеера. Наступила многозначительная пауза. Они оставались неподвижны - живою скульптурой: нож всё ещё в паху Морвеера, в его шее игла, которую держит его рука, которую держит рука Коски. Коска мрачно поднял глаза. Морвеер уставился вниз. Его веки напряглись. Его тело задрожало. Он не произнёс ни слова. О чём тут говорить? Последствия сокрушительно очевидны. Самый сильнодействующий яд из всех ему известных, стремительно несло от шеи в мозг, обволакивая окоченением конечности. - Отравил виноградную бормотуху, да? - просипел Коска. - Па, - булькнул Морвеер, уже неспособный складывать слова. - Ты, что, забыл, что я пообещал тебе больше не пить? - Старый наёмник отпустил нож, пошарил по полу окровавленной рукой, нащупал фляжку, выверенным движением открутил колпачок и перевернул её. На пол выплеснулась белая жидкость. - Козье молоко. Слыхал, оно помогает пищеварению. Крепчайшая штука, что я брал в рот после Сипани, но нельзя же позволить всем об этом узнать. У меня здесь проверенная репутация, её надо поддерживать. Отсюда все и бутылки. Коска спихнул с себя Морвеера. Сила моментально покинула руки отравителя, и он оказался неспособен сопротивляться. Ладони стукнулись о труп Виктуса. Уже едва ли чувствовалась шея. Мучительная боль в паху угасла до тупого подёргивания. Коска опустил на него взгляд. - Разве я не обещал тебе прекратить? Да за какого ж нелюдя ты меня принимал, раз решил, что я нарушу своё слово? У Морвеера не осталось дыхания говорить, тем более кричать. Так или иначе, боль стихала. Он представил, далеко не в первый раз, как могла бы обернуться жизнь, если б он не отравил свою мать, и не обрёк себя на сиротский приют. Его взор затуманивался, расплывался, проступала тьма. - Надо тебя поблагодарить. Видишь, Морвеер, человек способен измениться, был бы правильный стимул. А твои издёвки как раз стали нужными мне шпорами. Убит своим собственным веществом. Точно так же, как закончили свои жизни многие великие практики его ремесла. Вдобавок, на самом закате карьеры. Наверняка здесь скрывалась ирония, вот тут, где-то здесь... - Знаешь, что во всём этом самое прекрасное? - Голос Коски колоколом бил в уши, усмешка Коски проплывала где-то наверху. - Теперь я снова начинаю пить.
Один из наемников причитал, пускал пузыри, умолял не убивать его. Монза сидела, прислонившись к холодной мраморной столешнице, и слушала его, тяжело дыша, обильно потея, изнемогая под весом Кальвеса. Он был бы чуть более, чем бесполезен против тяжелой брони дружинников Орсо, даже если бы она размечталась одолеть их всех скопом. Она услышала влажный шелест вошедшего в плоть клинка и мольбы оборвались долгим воплем и коротким клёкотом. Натурально, не тот звук, что вселяет уверенность. Она выглянула за край столика. Насчитала семерых стражей - одного, выдёргивающего копьё из груди наёмника, двух поворачивающих к ней с тяжелыми мечами наголо, и ещё одного, расшатывающего топор из расколотого черепа Секко. Трое на коленях взводили арбалеты. Позади них стоял большой круглый стол, на котором лежала развёрнутая карта Стирии. На карте лежала корона, искрящийся золотой обруч с торчащими, инкрустированными драгоценными камнями дубовыми листьями - не так уж и отличаясь от той, что убила Рогонта и его мечту об объединённой Стирии. Подле короны, одетый в чёрное, с чугунного цвета чёрными волосами и как обычно безукоризненно ухоженной бородой, стоял великий герцог Орсо. Он увидел её, и она его увидела, и вскипела злость, горячо и привычно. Один из стражников вставил в арбалет заряд и навёл. Она почти уже нырнула обратно за мраморную глыбу столика, когда Орсо протянул руку. - Стой! Подождите. - Тот самый голос, которого она ни разу не ослушалась за восемь тяжелейших лет. - Это ты, Монцкарро? - Вот падла, угадал! - огрызнулась она. - Скоро сдохнешь, уёбище, готовься! - Хотя, судя по обстановке, она, наверное, будет первой. - Давно готов, - мягко отозвался он. - Ты уже наверняка заметила. Поздравляю! Благодаря тебе рухнули все мои надежды. - Не благодари! - крикнула она. - Я всё делала ради Бенны! - Арио умер. - Ха! - пролаяла она в ответ. - А ты чё думал, раз я пырнула безмозглую пизду в шею и выбросила его в окно! - Судорожная рябь проползла по скуле Орсо. - Но к чему заострять внимание на нём? Были и Гобба, и Мофис, и Ганмарк, и Верный - я перерезала всё стадо! Каждого, кто был в этой комнате, когда ты убивал моего брата! - А Фоскар? Я ни слова не слышал о нём, после поражения на бродах. - Может больше не вслушиваться! - Произнесено с ликованьем, которое она навряд ли ощущала. - Готов. Башкой об пол деревенского дома! Весь гнев сошёл с лица Орсо, оно вяло и страшно обвисло. - Должно быть ты счастлива. - Мне нихуя не грустно, вот что я скажу! - Великая герцогиня Монцкарро Талинская. - Орсо неспешно щёлкнул пальцами, резкий звук отразился от высокого свода. - Поздравляю с победой. В конце концов, ты добилась, чего хотела! - Чего хотела? - На мгновение, она не поверила своим ушам. - Думаешь, я этого хотела? После всех битв, где я за тебя сражалась? После всех моих побед для тебя? - Она едва не визжала, плюясь от ярости. Она зубами сорвала перчатку и потрясла перед ним раздавленной рукой. - Я, блядь, этого хотела? Какой повод мы тебе дали, что ты нас предал? Мы тебе служили верой и правдой! Всегда! - Верой и правдой? - Орсо сам неверяще поперхнулся. - Бахвалься своей победой, раз так надо, но не бахвалься передо мной своей невинностью! Мы оба лучше знаем! Все три арбалета уже заряжены и наведены. - Мы верно тебе служили! - возопила она снова, надрывным голосом. - Ты отрицаешь? То, что Бенна выискивал оппозиционеров, революционеров, изменников среди моих неблагодарных подданных? То, что предлагал им оружие? То, что обещал, что ты поведёшь их к славе? Займёшь моё место? Свергнешь меня! Ты думала, я об этом не узнаю? Ты думала я буду стоять и хлопать ушами? - Что за... Пиздишь, сука! - Ты всё ещё отрицаешь? Я и сам не мог поверить, когда мне рассказали! Моя Монза? Которая была мне дороже собственных детей? Моя Монза предала меня? Я видел собственными глазами! Своими собственными глазами! - Эхо его голоса медленно угасло, и погрузило зал в почти полную тишину. Лишь нежное побрякивание доспехов, тех четверых, что потихоньку к ней приближались. Она же только таращила глаза. В неё медленно закрадывалось осознание. У нас мог бы быть свой собственный город, говорил Бенна. Ты могла бы быть герцогиней Монцкарро... каковской-то там. Талинской, не договорил он. Мы заслуживаем, чтобы нас помнили. Он задумал всё сам, один, и не оставил ей выбора. Прямо как тогда, когда он предал Коску. Так будет лучше. Прямо как тогда, когда он забрал золото Хермона. Оно наше. Он всегда был тем, кто строит обширные планы. - Бенна, - заскулила она. - Ты придурок. - Ты не знала, - тихо произнёс Орсо. - Ты не знала, и теперь всё стало ясно. Твой брат обрёк себя на смерть, и нас обоих вместе с собой, и вдобавок половину Стирии. - У него вырвался печальный смешок. - Как только я посчитаю, что знаю всё, жизнь всегда найдёт способ меня огорошить. Ты опоздал, Шенкт. - Его глаза переметнулись в сторону. - Убей её. Тень пала на Монзу и она, покачнувшись, обернулась. Пока они разговаривали, подошёл человек, его мягкие рабочие ботинки не издавали ни малейшего звука. Он уже стоял над ней, так близко, что можно дотронуться. И протягивал руку. На ладони лежало кольцо. Кольцо Бенны с рубином. - По-моему, это твоё, - сказал он. Бледное тонкое лицо. Не старое, но в глубоких морщинах. Твёрдые скулы, глаза голодно блестят в посиневших глазницах. Глаза Монзы полезли на лоб, холодный шок узнавания окатил её ледяной водой. - Убей её, - повысил голос Орсо. Вновь прибывший улыбнулся, но улыбка, как у оскаленного черепа, не коснулась его глаз. - Убить её? После всех моих стараний сохранить ей жизнь?
С её лица сошёл цвет. В общем-то она выглядела практически также бледно, как и тогда, когда он в первый раз нашёл её, переломанную, среди отходов на склоне Фонтезармо. Или когда она впервые очнулась, после снятия швов и в ужасе уставилась на своё исполосованное шрамами тело. - Убить её? - снова спросил он. - После того, как я вынес её с горы? После того, как я срастил кости и сшил её воедино? После того, как я защитил её от ваших посланцев в Пуранти? Шенкт повернул ладонь и дал кольцу упасть, и оно отскочило раз, и вращаясь, зазвенело на полу, рядом с её изувеченной правой рукой. Она не поблагодарила его, но он и не ждал благодарностей. Он совершил всё это не ради её спасибо. - Убейте обоих! - прокричал Орсо. Шенкта постоянно поражало, какими коварными могут быть люди по пустякам, и какую при этом могут проявлять верность, когда их жизни им уже не принадлежат. Эта последняя горстка стражи до сих пор стояла за Орсо насмерть, несмотря на очевидный закат его дней. Наверно у них просто в голове не укладывалось, что столь могущественный человек, как великий герцог Талинса может умереть подобно любому другому, и столь же легко рассыплется в пыль вся его власть. Наверно у иных людей послушание становится привычкой и отсекает лишние вопросы. А может быть, они искренне посвятили себя служению своему хозяину, и избрали быстрый шаг в смерть как часть чего-то великого, взамен похода по долгой, трудной дороге жизни, вкушая её ничтожность. Что ж, раз так, Шенкт не станет им препятствовать. Медленно, медленно, он вдохнул. Треньканье спущенной арбалетной тетивы впилось в уши. Он шагнул в сторону с пути полёта первого болта, позволяя тому проплыть под поднятой рукой. У другого был верный прицел - прямо в горло Муркатто. Он двумя пальцами выхватил заряд из воздуха, и двинувшись через комнату положил его на гладко отполированный стол. Оттуда он снял героический бюст одного из предшественников Орсо - деда, предположил Шенкт, того кто сам был наёмником. Он запустил им в ближайшего стрелка, до сих пор недоумённо опускающего оружие. Попал в живот, бюст погрузился глубоко в броню, сложил дружинника пополам в облаке каменного крошева. И сорвал его с места, спиной вперёд к дальней стене, с вытянутыми руками и ногами. Самострел, вращаясь, улетел куда-то вверх. Ближайшего к нему воина Шенкт ударил по шлему и вбил его в плечи, из-под треснувшего забрала брызнула кровь, из вывернутой руки медленно выпал топор. На следующем была открытая каска, удивлённый вид только-только проступал на лице, когда шенктов кулак вмял его нагрудник так глубоко внутрь, что дугой выгнулся на спине. Застонал искорёженный металл. Он прыгнул к столу, мраморный пол при приземлении пошёл трещинами под его ботинками. Передний из двух оставшихся лучников медленно поднимал самострел, будто пытался закрыться им как щитом. Шенкт расколол его пополам, забилась тетива, срывая с воина шлем и подбрасывая его к потолку. Тело пошатнулось вбок, брызжа кровью, вмялось в стену, корёжа панели обивки. Шенкт взялся за другого лучника и выбросил его в одно из высоких окон, посыпались блестящие осколки, отскакивая, вращаясь, крошась. От шумного звона бьющегося стекла тонко запел воздух. Предпоследний держал меч, капельки слюны неспешно воспаряли с его искаженных боевым кличем губ. Шенкт поймал его за руку, вверх ногами швырнул через всю комнату в его оставшегося товарища. Они сплелись воедино, клубком измятых доспехов, врезались в стеллажи, вспарывая ряд позолоченных книг, оторванные листы взмыли в воздух, мягко планируя вниз, когда Шенкт выдохнул и время вновь пошло своим чередом. Рухнул, вращаясь, арбалет, подпрыгнул на плитке и загремел в угол. Великий герцог Орсо стоял, где стоял, возле круглого стола у той самой карты Стирии, сверкающая корона лежала в её центре. Его челюсть отвисла. - Я никогда не бросаю недоделанную работу, - сказал Шенкт. - Но я никогда не работал на вас.
Монза поднялась на ноги, уставившись на разбросанные, скомканные, перекрученные тела на дальнем конце чертога. Бумаги планировали вниз как осенние листья, из растерзанного книжного шкафа, вокруг месива окровавленных доспехов. Во все строны от него мраморная стена покрылась стрелами трещин. Она обошла перевернутый столик. Мимо тел наёмников и стражи. Через труп Секко - его вытекшие мозги поблёскивали в одной из полосок света, очерченных высокими окнами. Орсо молча смотрел, как она приближается, его великий портрет, гордо провозглашающий победу при Этрее возвышался на десять шагов за его плечом. Маленький человек и раздутый миф о нём. Похититель костей стоял позади, с руками по локоть вымазанными кровью, наблюдая за ними. Она не понимала, что он сотворил, и как, и зачем. Какая теперь разница. Сапоги скрипели по битому стеклу, по расколотой древесине, порванной бумаге, раскрошенной керамике. Всё везде запачкано чёрными пятнами крови и её подошвы впитывали кровь, и оставляли кровавые отпечатки позади неё. Словно тот кровавый след, что она оставила по всей Стирии, чтобы добраться сюда. Чтобы встать в том месте, где убили её брата. Она остановилась, между ней и Орсо длина меча. В ожидании, вряд ли сама понимая чего. Теперь, когда, наконец, настал час, тот час ради которого она боролась каждой частичкой тела, перенесла так много боли, так много истратила сил и денег, переступила через столько жизней - ей оказалось тяжело сдвинуться с места. Что же настанет потом? Орсо поднял брови. Он взял со стола корону, с чрезмерной осторожностью, подобно тому, как мать берёт в руки новорождённое дитя. - Она предназначалась мне. Она почти что стала моей. Это за неё ты сражалась все эти годы. И ты уберегла её от меня, в самом конце. - Он медленно покрутил её в руках, блеснули самоцветы. - Когда строишь жизнь, опираясь на одну единственную вещь, любя лишь одного человека, мечтая лишь об одной мечте, ты рискуешь вдруг потерять всё сразу. Основой твоей жизни был брат. Основой моей - корона. - Он тяжко вздохнул, сжал губы, затем отбросил золотой обруч и смотрел, как тот со стуком кружит по карте Стирии. - А теперь взгляни на нас. Оба одинаково несчастны и жалки. - Не одинаково. - Она подняла истёртый, зазубренный, изношенный клинок меча Кальвеса. Клинок, что она приготовила Бенне. - У меня ещё есть ты. - А когда ты меня убьёшь, ради чего будешь жить? - Его глаза сместились с меча на неё. - Монза, Монза... что ты без меня будешь делать? - Я что-нибудь придумаю. Острие с тихим шорохом надсекло его камзол, без сопротивления вошло в его грудь и вышло со спины. Он издал негромкий хрип, расширив глаза, и она вытащила клинок. Мгновение они стояли так, напротив друг друга. Он недоумённо смотрел на неё. - Я ожидал... большего. Внезапно он осел, колени стукнулись о гладкий пол, затем упал лицом вперёд и приглушенно ударился скулой о мрамор у её сапог. Тот единственный глаз, что ей было видно, медленно сместился в её сторону, и уголок его рта изогнулся в улыбку. Больше он не двигался. Семь из семи. Дело сделано.
Семена
Было зимнее утро, холодное и ясное, и дыхание Монзы курилось в воздухе. Она стояла снаружи чертога, в котором убили её брата. На террасе, откуда её сбросили. Её руки покоились на парапете, с которого её сталкивали. Над горным склоном, который раздробил её на части. Ощущая ноющую ломоту, что снова поднималась по ногам, по кисти её перчаточной руки, вдоль половины черепа. Ощущая зудящую потребность трубки шелухи, которая, она знала, никогда не пройдёт совсем. Вовсе не расслабляло глядеть вниз, в пропасть, на крошечные деревья, которые хватали её, пока она падала. Вот почему она выходила сюда каждое утро. Столикус писал, хороший командир не должен расслабляться. Сейчас солнце карабкалось вверх и наполняло мир светлыми красками. Кровь вытекла с небес и оставила яркую синь, в вышине проползали белые облака. На востоке лес распадался на лоскутное одеяло полей зелёного пара, жирного чернозёма, золотисто-коричневого сена. Её поля. Ещё дальше, и река встречает седое море, разветвляясь широкой дельтой, засорённой островками. Монза лишь наугад различала расположение крохотных башенок, сооружений, мостов и стен. Великий Талинс - не больше ногтя на большом пальце. Её город. Эта мысль до сих пор казалась бредом сумасшедшего. - Ваша светлость. - Камергер Монзы прокрался через одну из высоких дверных арок, кланяясь так низко, что мог бы лизнуть камень. Тот самый старик, кто пятнадцать лет служил Орсо, каким-то образом вышел невредимым из разграбления Фонтезармо. И с образцовой плавностью сумел совершить переход от господина к госпоже. В конце концов, Монза отняла у Орсо город, дворец, даже кое-что из одежды, с некоторыми поправками. Тогда почему бы и не его доверенных слуг? Кто лучше них знал их обязанности? - Что такое? - Прибыли ваши министры. Лорд Рубин, канцлер Груло, канцлер Скавье, полковник Вольфер и... госпожа Витари. - Он прочистил горло, глядя как-то обиженно. - Можно мне задать вопрос, появится ли у госпожи Витари особый титул? - В её ведении те вещи, что не предусматривают особого титула. - Разумеется, ваша светлость. - Пригласите их. Распахнулись тяжёлые двери, обитые кованой медью с выгравированными извивающимися змеями. Может и не произведение искусства, каким была львиноликая облицовка Орсо, зато гораздо прочнее. Монза в этом убедилась. Пятеро посетителей шагнули, ступили, засеменили и прошаркали внутрь, их походка отдавалась эхом от холодного мрамора зала Орсо для закрытых аудиенций. Два месяца тут, и всё равно у неё не получалось думать о нём, как о её. Первой подошла Витари, на ней была, в общем-то, такая же тёмная одежда и та же усмешка, что и тогда, когда Монза впервые повстречала её в Сипани. Следующим был Вольфер, печатая шаг в своём мундире с галунами. Скавье и Груло соперничали друг с другом, кто будет идти следом. Старый Рубин ковылял в арьергарде, согбенный под цепью своего кабинета, как обычно тянущий время, прежде чем перейти к сути дела. - Значит, вы всё ещё от него не избавились. - Витари насупилась на взирающий с дальней стены огромный портрет Орсо. - С чего бы мне? Он напоминает о моих победах и поражениях. Напоминает, откуда я взялась. И что у меня нет желания пойти на попятную. - И прекрасная кисть живописца, - заметил Рубин, печально оглядываясь вокруг. - Их осталось всего ничего. - Тысяча Мечей - сама скрупулёзность. - Из помещения пропало практически всё не прибитое гвоздями или не вырезанное в теле скалы. Обширный рабочий стол Орсо ещё стоял, пригнувшись, в дальнем конце, пускай и несколько раненый топором, когда кто-то тщетно искал в нём потайные отсеки. Возвышающийся камин, поддерживаемый чудовищными изваяниями Иувина и Канедиаса, очевидно сдвинуть было невозможно, и теперь в нём пылало несколько поленьев. Также на своём месте стоял большой круглый стол, с развёрнутой на нём той самой картой. Всё как в последний день жизни Бенны, только один уголок испачкан парой бурых пятен крови Орсо. Монза подошла туда, морщась от ноющего бедра. Её министры собрались вокруг стола, в точности как до этого министры Орсо. Говорят, история движется по кругу. - Новости? - Хорошие, - сказала Витари, - если вы любите плохие новости. По моим сведениям, баолийцы силой в десять тысяч переправились через реку и вторглись в земли Осприи. Мурис объявил независимость и принялся воевать с Сипани, по новой, пока сыновья Соториуса дерутся на улицах города друг с другом. - Её палец обводил места на карте, походя отмечая распространяющийся по континенту хаос. - Виссерин остаётся без правителя, разорённой тенью былого могущества. Ходит молва о чуме в Аффойе, о великих пожарах в Никанте. Шумит Пуранти. Гудит Мусселия. Рубин безрадостно потянул себя за бороду. - Горе тебе, Стирия! Говорят, Рогонт был прав. Кровавые Годы подошли к концу. Огненные Годы лишь начинаются. Святые в Вестпорте провозглашают конец света. Монза презрительно фыркнула. - Птичка погадит - и эти мудаки сразу же провозглашают конец света. Есть места, где не происходят бедствия? - Разве что Талинс? - Витари мельком оглядела чертог. - Хотя, по моим сведениям, дворец в Фонтезармо недавно подвергался лёгкому ограблению. Ещё Борлетта. - Борлетта? - Прошло не многим больше года, с тех пор как Монза докладывала Орсо, в этой самой комнате, как она основательно обнесла город. Не говоря уж о насаживании на пику головы градоправителя. - Юная племянница герцога Кантайна расстроила заговор городской знати. Её хотели сместить. Предположительно, она произнесла настолько проникновенную речь, что все они побросали мечи, пали на колени и не сходя с места принесли нерушимую вассальную присягу. Ну, или, по крайней мере, так рассказывают эту историю. - Заставить вооружённых людей пасть на колени - ловкий ход, как бы она этого не добилась. - Монза вспомнила, как одержал свою великую победу Рогонт. Клинки убивают людей, но побуждать их возможно лишь словом, а добрые соседи есть надёжнейшее укрытие в бурю. - У нас есть такая вещь, как посол? Рубин обвёл глазами стол. - Осмелюсь заявить, мы в силах смастерить одну штуку. - Тогда смастерите и отправьте его в Борлетту, с подобающими дарами для столь убедительной герцогини и... заверениями о нашей сестринской близости. - Сестринской... близости? - Витари посмотрела так, будто ей кто-то насрал в постель. - Я и не думала, что это ваш метод. - Всё что работает - мой метод. Говорят, добрые соседи - надёжнейшее укрытие в бурю. - И ещё добрые мечи. - Что добрые мечи - это не обсуждается. Рубин выглядел глубоко сожалеющим. - Ваша светлость, ваша репутация не совсем... та, что нужно. - Как впрочем и всегда. - Вас повсюду обвиняют в смерти короля Рогонта, канцлера Соториуса и их соратников по Лиге Девяти. То, что спаслись вы одна... Витари картинно ухмыльнулась. - Донельзя подозрительно. - В Талинсе, спору нет, вас лишь сильней полюбили. Но в других местах... если бы Стирия не была столь разобщена, то, несомненно, объединилась бы против вас. Груло бросил суровый взгляд на Скавье. - Нам нужно кого-то обвинить. - Пусть вина ляжет на плечи виновного, - сказала Монза, - на этот раз. Корону отравил Кастор Морвеер, и, несомненно, по приказу Орсо. Пусть люди об этом узнают, настолько широко, насколько возможно. - Но ваша светлость... - Рубин перешёл от сожаленья к мольбе. - Никто его не знает. В глазах народа великие злодеяния - дело рук великих личностей. Монза закатила глаза. Герцог Орсо торжествующе скалился на неё с полотна баталии, на которой не был и близко. Она озознала, что скалится в ответ. Прекрасная ложь всякий раз побеждает неприглядную правду. - Стало быть, возвеличьте его. Кастор Морвеер, безликая смерть, великий и ужасный Мастер Отравитель. Крупнейший, искуснейший убийца в истории. Поэт тлена и разрушения. Человек способный пробраться в самое охраняемое помещение всея Стирии, убить её монарха и четверых великих владык, а после уйти незамеченным, подобно ночному дуновению. Кто выстоит против самого Короля Ядов? Да мне самой просто повезло уйти от него живой. - Невинной бедняжкой, каковы вы и есть. - Витари медленно покачала головой. - Меня бесит осыпать славой эту отрыжку рода людского. - Ничего, переживёте. - Из мёртвых плохие козлы отпущения. - Ой, да ладно, вы же можете вдохнуть в него немножко жизни. Листовки на каждом углу, громогласные обвинения в гнусном преступлении и награда в, скажем, сто тысяч серебренников за его голову. Вольфер стал выглядеть ещё более встревоженным. - Но... он же мёртв, не так ли? - Похоронен вместе со всеми, когда мы заровняли траншеи. Что означает, что нам никогда не придётся платить. Ад и дьяволы, назначьте двести тысяч, тогда мы заодно будем смотреться богатыми. - А казаться богатым, почти так же полезно, как и быть им, - сказала Скавье, бросая суровый взгляд на Груло. - После историй, что я поведаю, даже когда мы умрём и порастём быльём, имя Морвеера будет упоминаться лишь шёпотом и повергать в трепет. - Витари улыбнулась. - Матери будут пугать им детей. - При этой мысли он наверняка смеётся из могилы, - сказала Монза. - Да, кстати, говорят, вы раскрыли небольшой мятеж. - Я бы не стала оскорблять это слово, применяя его к тем любителям. Придурки, зазывая на свои собрания, вывешивали объявления! Мы и так уже знали, но объявления! У всех на виду? По мне так они заслужили смертную казнь за одну свою тупость. - А может быть ссылку, - предложил Рубин. - Немножко милосердия придаст вам облик справедливости, добродетельности и величия. - А я обойдусь лишь видимостью этих трёх качеств, да? - Она на минуту задумалась об этом. - Взыщите с них неподъёмный штраф, объявите их имена, выведите их голыми перед Домом Сената, а потом... отпустите на свободу. - На свободу? - Рубин вздёрнул густые белые брови. - На свободу? - Витари вздёрнула свои рыжие. - Насколько же справедливой, добродетельной и великой я стану таком случае? Жестоко покарав, мы дадим их друзьям незаконный повод мстить. Пощадив, мы выставим сопротивление полным абсурдом. Понаблюдайте за ними. Вы сказали - они тупые. Если всё ещё зреет измена, они выведут нас на неё. И тогда мы их повесим. Рубин прочистил горло. - Как прикажет ваша светлость. Я подготовлю листовки, подробно раскрывающие ваше милосердие к этим людям. Талинская Змея воздержалась выпускать клыки. - Пока что. Как там рынки? Уверенная улыбка пересекла мягкое лицо Скавье. - Пашут, пашут с утра до ночи. Купцы стекаются к нам, спасаясь от хаоса в Сипани, в Осприи, в Аффойе, и все более чем готовы платить наши пошлины, если им дадут безопасно ввезти их грузы. - Зернохранилища? - Я надеюсь, добрый урожай обеспечил нам зиму без голодных бунтов. - Груло щёлкнул языком. - Но большинство земель в мусселийском направлении до сих пор не возделаны. Крестьян разогнали наступающие войска Рогонта, проводя фуражировки. Затем Тысяча Мечей прошлась метлой опустошения практически на всём своём пути к берегам Этриса. В трудные времена всегда первыми страдают крестьяне. Урок, который Монзе вряд ли нужно было повторять. - Город заполонили нищие, так? - Нищие и беженцы. - Рубин снова потянул себя за бороду. Он эту хрень совсем выдернет, если продолжит рассказывать печальные вести. - Знак времени... - Значит, раздайте землю, каждому, кто сможет растить урожай и платить нам налоги. Пашни без пахарей - всего лишь грязь. Груло склонил голову. - Возьму на контроль. - Вы что-то притихли, Вольфер. - Старый ветеран стоял на месте, скрипя зубами и испепеляя взглядом карту. - В Этрисани охуели! - взорвался он, стуча громадным кулаком по рукояти меча. - Я в смысле, простите, ваша светлость, мои искренние извинения, но... это мудачьё! Монза усмехнулась. - Снова неприятности на границе? - Сожжены три хутора. - Её усмешка увяла. - Хуторяне исчезли. Затем из леса расстреляли поисковый патруль, одного убили, двоих ранили. Остальные пустились в преследование, но памятуя о ваших приказах, остались по нашу сторону границы. - Они испытывают вас, - сказала Витари. - Разозлились, потому что были главными союзниками Орсо. Груло кивнул. - Они отдались ему полностью, уповая пожать золотой урожай, когда он станет королём. Вольфер разгневанно ударил по столу. – Сволочам кажется, мы слишком слабы, чтоб их остановить. - А мы? - спросила Монза. - У нас три тысячи пехотинцев и тысяча конных, все в полном вооружении, все вышколенные, бывалые и повоевавшие люди. - Готовы к бою? - Одно ваше слово и они подтвердят делом. - А этрисанийцы? - Сплошные пустые угрозы, - презрительно усмехнулась Витари. - Второразрядная сила в свои лучшие времена, а их лучшие времена далеко позади. - У нас преимущество в численности и подготовке, - пробасил Вольфер. - Безусловно, правота на нашей стороне, - произнёс Рубин. - Короткая вылазка через границу, преподать жёсткий урок... - Мы обладаем средствами для более значительной кампании, - сказала Скавье. - У меня уже есть мысли по поводу финансовых требований, что могут принести нам серьёзный приток доходов... - Народ вас поддержит, - вклинился Груло. - И контрибуция более чем покроет издержки! Монза хмуро уставилась на карту, особенно хмуро уставившись на те пятнышки крови в углу. Бенна посоветовал бы проявить осторожность. Попросил бы время на проработку планов... но Бенна давно мёртв, а Монзу всегда отличала склонность двигаться быстро, бить крепко и уже после беспокоиться о планах. - Подготовьте людей к походу, полковник Вольфер. Я собираюсь осадить Этрисани. - Осадить? - пробормотал Рубин. Витари с усмешкой повернула голову. - Это когда вы окружаете город и вынуждаете его сдаться. - Я осведомлён о значении данного слова! - огрызнулся старик. - Но поберегитесь, ваша светлость, Талинс только что пережил крайне болезненное сотрясение всех своих основ... - Я отношусь к вашим знаниям законов ни с чем иным, кроме величайшего почтения, Рубин, - сказала Монза, - но война - моя сфера ответственности и поверьте, раз уж вы ввязываетесь в войну, нет ничего хуже полумер. - Но как насчёт обрести союзников... - Никто не пойдёт в союз с теми, кто не в силах себя защитить. Нам надо показать нашу решительность, или на нашу тушу сбегутся все волки. Надо скомандовать к ноге этим этрисанским псам. - Расквитаться с ними, - прошипела Скавье. - Раздавить их, - утробно прорычал Груло. Отдавая честь, Вольфер широко улыбался. - Воины будут собраны и подготовлены через неделю. - Я начищу свою броню, - ответила она, хотя в любом случае регулярно её чистила. - Что-нибудь ещё? - Все пятеро стояли молча. - Тогда, большое спасибо. - Ваша светлость. - Они раскланялись, каждый на свой лад. Рубин изнурённо, под грузом сомнений, Витари с непроходящей лёгкой усмешкой. Монза смотрела, как они выходят гуськом. Может ей бы и пришлось по сердцу отложить в сторону меч и начать сажать и сеять, так, как она хотела жить давным-давно, после смерти отца. До начала Кровавых Лет. Но она навидалась достаточно, чтобы знать: ни одна битва не окончательна, во что бы ни желалось верить народу. Жизнь продолжается. В любой войне вызревают семена новой войны, и она намеревалась подготовиться к сбору урожая как следует. Во что бы то ни стало, выводите на поле плуг, писал Фаранс, но держите кинжал под рукой, на всякий случай. Она хмуро посмотрела на карту, левая рука рассеяно легла на живот. Он начал набухать. Уже три месяца с её последнего кровотечения. Это означало, что ребёнок Рогонта. А может быть Трясучки. Дитя мертвеца или убийцы, короля или нищего. На самом деле важно только одно - что он её. Она медленно подошла к рабочему столу, рухнула в кресло, вытянула из блузы цепь и повернула ключ. Она извлекла корону Орсо, прочувствовала обнадёживающий вес в ладонях, ободряющую боль в левой руке, когда подняла её и бережно водрузила на бумаги, рассыпанные по протёртому кожаному покрытию столешницы. Золото переливалось на зимнем солнце. Самоцветы она выковыряла и продала, чтобы оплатить оружие. Золото в сталь, сталь в ещё больше золота - в точности как учил её Орсо. Оказалось однако, расстаться с самой короной она не смогла. Рогонт умер неженатым, не оставив наследников. Его ребёнок, пусть даже бастард, мог бы весомо притязать на его титулы. Великого герцога Осприйского. И даже короля Стирии. Как бы то ни было, Рогонт носил корону, пускай отравленную и всего лишь один тщетный миг. В уголке её рта возникла тень улыбки. Когда ты теряешь всё, что у тебя есть, то всегда можешь стремиться к мести. Но если ты её осуществляешь, тогда что? Орсо сказал правду. Жизнь продолжается. Тебе нужно стремиться к новой мечте. Она встряхнулась, забрала корону, и засунула её обратно в стол. Разглядывать её не многим лучше разглядывания трубки с шелухой, гадая, поднесёт ли она или нет к ней огонь. Она только повернула в замке ключ, как распахнулись двери, и её камергер снова клюнул лицом пол. - Что на этот раз? - Представитель банковского дома Валинт и Балк, ваша светлость. Монза, разумеется, знала, что они прибудут, но сильнее от этого не обрадовалась. - Пусть войдёт. Для человека из учреждения, способного продавать и покупать целые страны, он выглядел неказисто. Моложе, чем она ожидала, с кудрявой головой, симпатичной внешностью и непринуждённой улыбкой. От неё она встревожилась ещё больше. Злейшие из врагов приходят с добрейшими из улыбок. Вертурио. Кто ж ещё? - Ваша светлость. - Он поклонился почти так же низко, как её камергер, что не так-то просто. - Мастер...? - Сульфур. Йору Сульфур к вашим услугам. - У него разноцветные глаза, отметила она, когда тот придвинулся ближе к столу - один голубой, другой зелёный. - Из банковского дома Валинт и Балк? - Имею честь представлять сие достопочтенное учреждение. - Вам повезло. - Она окинула взглядом великий чертог. – Боюсь, штурм причинил немалый ущерб. Обстановка более... целесообразна, чем во времена Орсо. Его улыбка лишь стала шире. - На пути сюда я заметил небольшие повреждения стен. Но целесообразность меня совершенно устраивает, ваша светлость. Я здесь для деловой беседы. Фактически, чтобы предложить вам полное обеспечение моих хозяев. - Я так понимаю, вы часто посещали моего предшественника, великого герцога Орсо, предоставляя ему ваше полное обеспечение. - Именно так. - А теперь, когда я убила его и села на его место, вы приходите ко мне. Сульфур не моргнул глазом. - Именно так. - Ваше обеспечение легко подстраивается под новые обстоятельства. - Мы - банк. Любое изменение содержит новые возможности. - И что вы предлагаете? - Деньги, - откровенно произнёс он. - Деньги на содержание войск. Деньги на содержание общественных служб. Деньги на возвращение Талинсу и Стирии славы. Возможно даже деньги на обустройство вашего дворца в менее... целесообразном стиле. У Монзы осталось целое состояние золотом, зарытое неподалёку от хутора, где она родилась. И она предпочитала его не трогать. Просто на всякий случай. - А если мне нравится простота? - Во мне зреет уверенность, что у нас также получится предоставить политическое содействие. Добрые соседи, сами знаете, есть надёжнейшее укрытие в бурю. - Ей не понравились слова, выбранные им сразу после использования их ею самой, но он уверенно продолжал. - Валинт и Балк имеют давние и прочные связи в Союзе. Крайне прочные. Не сомневаюсь, что мы могли бы организовать альянс между вами и их Верховным королём. - Альянс? - Она не упомянула, что чуть было не заключила с Верховным королём Союза альянс совсем другого рода, в роскошной спальне Дома удовольствий Кардотти. - Несмотря на его брак с дочерью Орсо? Несмотря на имеющиеся права его сыновей на мой герцогский титул? Причём, по мнению многих, более справедливые права, чем мои. - Мы всегда стараемся работать с тем, что есть, прежде чем начинаем стараться это изменить. Для правильного вождя, с правильным обеспечением, Стирия вот она - бери, не хочу. Валинт и Балк хотят быть на стороне победителя. - Несмотря на то, что я проникла в ваше отделение в Вестпорте и убила вашего человека Мофиса? - Ваш успех в данном предприятии говорит лишь о вашей величайшей изобретательности. - Сульфур пожал плечами. - Людей легко заменить. Мир набит ими. Она задумчиво постучала по столешнице. - Странно, что вам пришлось являться сюда, с подобным предложением. - Почему же? - Только вчера я принимала очень схожий визит от представителя Пророка Гуркхула, предлагающего своё... обеспечение. Это на мгновение остановило его. - Кого он прислал? - Женщину по имени Ишри. Глаза Сульфура на самый волосок сузились. - Ей нельзя доверять. - Зато вам я могу довериться, из-за вашей столь милой улыбки? Такая же была и у моего брата, а он врал, как дышал. Сульфур лишь больше заулыбался. - Тогда вот вам правда. Наверное вы осведомлены о том, что Пророк и мои хозяева стоят на противоположных полюсах великого противостояния. - Слышала такие упоминания. - Поверьте, когда я говорю, что вам не захочется оказаться не на той стороне. - У меня нет убеждённости, что мне вообще захочется оказаться на чьей-либо стороне. - Она медленно откинулась в кресле, изображая расслабленность, хотя сама чувствовала себя мошенницей, пролезшей за чужой стол. - Но не страшитесь. Я объяснила Ишри, что её цена за поддержку чересчур высока. Скажите, мастер Сульфур, какую цену Валинт и Балк попросят за свою помощь? - Не более чем справедливую. Интересы их вкладов. Привилегии их сделкам, а также сделкам их партнёров и доверенных лиц. Чтобы вы отказались от сотрудничества с гурками и их союзниками. Чтобы вы, когда поступит просьба моих хозяев, действовали сообща с силами Союза... - И всякий раз по просьбе ваших хозяев? - Возможно раз или два, за всю вашу жизнь. - А может и больше, если у вас возникнет нужда. Вы хотите, чтобы я продала вам Талинс и поблагодарила за оказанную честь. Вы хотите, чтобы я преклонилась перед вашей сокровищницей и умоляла о покровительстве. - Вы чересчур драматизируете... - Я не преклоняюсь, мастер Сульфур. Настал его черёд притихнуть от её выбора слов. Но лишь на мгновение. - Я могу быть искренним, ваша светлость? - Буду рада, если вы попытаетесь. - Вы новичок на путях власти. Каждый должен склониться перед кем-то. Если вы слишком горды, принять нашу руку дружбы, её примут другие. Монза прыснула, несмотря на то, что за её насмешкой бешено колотилось сердце. - Удачи вам с ними. Может статься, ваша рука дружбы приведёт их к более счастливому итогу, чем привела Орсо. Бьюсь об заклад, Ишри собирается искать себе друзей в Пуранти. Возможно, вам стоит поспешить в Осприю, или в Сипани, или в Аффойю. Уверена, вы отыщете в Стирии кого-нибудь, согласного на ваши деньги. Наши шлюхи славятся на весь мир. Улыбка Сульфура расплылась ещё шире. - Талинс задолжал моим хозяевам огромный процент. - Огромный процент им задолжал Орсо, можете взыскать с него свои деньги. По-моему его выбросили вместе с кухонными помоями, но если пороетесь, вы сможете его найти, внизу, у подножия скалы. Я с радостью ссужу вам для этой цели лопату. Он всё ещё улыбался, однако нельзя было не заметить угрозу. - Было бы жаль, если бы вы не оставили нам выбора, кроме как дать взойти гневу королевы Терезы, и позволить ей искать мести за гибель отца. - Ах, месть, месть. - Монза одарила его собственной улыбкой. - Я не шарахаюсь от тени, мастер Сульфур. Уверена, Тереза разжигает войну, но Союз распылил свои силы. У них враги и на Севере и на Юге, и даже внутри их границ. Если жена вашего Верховного короля хочет моё скромное креслице, что ж, пусть придёт и отнимет. Но я почему-то подозреваю, что у его светлейшего величества много других забот. - Не думаю, что вы представляете себе все опасности, что таятся в тёмных закоулках мироздания. - Теперь из непомерной ухмылки Сульфура пропало всё добродушие. - Ба, даже сейчас, при нашем разговоре, вы сидите здесь... одна. - Улыбка обернулась плотоядным, хищным оскалом, полным острых, белых зубов. - Вся такая, такая хрупкая. Она моргнула, будто в замешательстве. - Одна? - Ты ошибаешься. - Шенкт в полнейшей тишине подошёл и невидимый встал прямо за плечом Сульфура. Вплотную, словно его тень. Представитель Валинта и Балка крутанулся, потрясённо отступил на шаг, и застыл, будто обернувшись, увидел дышащего в затылок мервеца. - Ты, - прошептал он. - Да. - Я думал... - Нет. - Значит... это твоих рук дело? - Я приложил свою руку. - Шенкт пожал плечами. - Но хаос есть естественное состояние вещей, ведь каждый из людей всё время тянет всё на себя. Это те, кто хотят, чтобы мир единым строем маршировал по выбранному ими пути, задают себе трудоёмкую задачу. Разноцветные глаза провернулись на Монзу и обратно. - Наш наставник ни за что... - Твой наставник, - произнёс Шенкт. - У меня никого нет, больше нет, вспомни. Я сказал ему, что закончил. Я всегда предупреждаю, когда могу, и вот твоё предупреждение. Уходи. Вернись - и ты не застанешь меня в настроении предупреждать. Уходи прочь, и скажи ему, что ты слуга. Скажи ему, что я больше не слуга. Мы не преклоняемся. Сульфур медленно кивнул, затем его рот вновь растянулся в усмешке, которую он нацепил, входя сюда. - Тогда подыхайте стоя. - Он повернулся к Монзе и ещё раз изящно поклонился. - Мы пришлём вам весть. - И неторопливо вышел из зала. Шенкт удивлённо поднял брови, когда Сульфур исчез из вида. - А он держался молодцом. Ей было не до смеха. - Ты мне о многом не рассказываешь. - Да. - Кто ты на самом деле? - Я был множеством вещей. Ученик. Посланник. Разрешатель трудных вопросов и их создатель. Сегодня я, наверное, тот, кто сводит счёты других людей. - Опять херомантия. Если мне захочется загадок,то проще сходить к предсказателю будущего. - Ты великая герцогиня. Ты бы, наверно, смогла заставить его самого прийти к тебе. Она кивнула в сторону дверей. - Ты его знал. - Знал. - У вас с ним был один хозяин? - Некогда. Давно. - Ты работал на банк? Он улыбнулся своей безжизненной ухмылкой скелета. - Если так можно выразиться. Они нечто гораздо большее, чем просто счетоводы монет. - Да уж, начинаю понимать. А теперь? - Теперь - я не преклоняюсь. - Почему ты мне помог? - Потому что они создали Орсо, а я ломаю всё, чего б они не создали. - Месть, - прошептала она. - Не лучшее из побуждений, но всё-таки дурные намерения могут привести к хорошему исходу. - Как и наоборот. - Конечно. Ты принесла герцогу Талинса все его победы, поэтому я наблюдал за тобой, собираясь тебя убить и ослабить его. Случилось так, что Орсо попытался сделать это сам. Поэтому взамен я тебя выходил, собираясь убедить тебя убить Орсо и занять его место. Но я недооценил твою решимость, и ты ускользнула от меня. Случилось так, что ты решила убить Орсо... Она как-то неудобно поёрзала в кресле бывшего нанимателя. - И занять его место. - Какого чёрта перегораживать реку, которая и так течёт, куда надо? Скажем так, мы оба помогли друг другу. - И он снова раззявил ухмылку скелета. - У всех нас есть свои счёты. - Сводя свои, ты, похоже, умудрился нажить мне могущественных врагов. - Сводя свои, ты, похоже, умудрилась ввергнуть Стирию в хаос. Весьма похоже на правду. - Не совсем таково было моё намерение. - После того, как ты открыла шкатулку, твои намерения не значат ничего. А сейчас шкатулка зияет отверсто, как могила. Интересно, что же оттуда полезет? Восстанут ли из безумия праведные вожди, чтобы зажечь свет новой, справедливой Стирии, маяка для всего мира? Или грядут жестокие тени старых тиранов, ступающие по проторенным кругам кровавого прошлого? - Яркие глаза Шенкта не сходили с её глаз. - Кем станешь ты? - Полагаю, увидим. - Полагаю, да. - Он повернулся, его шаги не издавали ни звука. Неслышно закрыл за собой двери, оставляя её в одиночестве.
Всё меняется
- Тебе это вовсе не обязательно, сам знаешь. - Знаю. - Но Дружелюбный сам так хотел. Коска разочарованно поёжился в седле. - Если бы я только мог донести до тебя, в какой степени окружающий мир... кишит бесконечными возможностями! - Он пытался донести это до Дружелюбного всю дорогу сюда от невезучего села, где стала лагерем Тысяча Мечей. Он отказался признать, что Дружелюбный и так всё это видит, совершенно, до боли ясно. Видит и ненавидит. Исходя из его опыта и убеждений, чем меньше возможностей, тем лучше. Что означало, что бесконечность - чересчур, чересчур многовато для спокойной жизни. - Мир течёт, видоизменяется, рождается заново и предстаёт другой стороной каждый день! Человеку не дано узнать, что несёт ему каждое мгновение! Дружелюбный ненавидел перемены. Единственное, что он ненавидел ещё больше - не знать, что может принести ему каждое мгновение. - К примеру, здесь, снаружи, есть все виды удовольствий. Разные люди находят удовольствия в разных вещах. - Запереться от жизни значит... признать своё поражение! Дружелюбный пожал плечами. Поражение никогда его не пугало. В нём не было гордости. - Ты нужен мне. Неимоверно. Хороший сержант стоит трёх генералов. Долгое время стояла тишина. пока копыта их лошадей хрустели по сухой дороге. - Что ж, вот ведь падла! - Коска отхлебнул из фляжки. - Я сделал всё что мог. - Я оценил. - Но ты всё же решился? - Да. Худшим кошмаром Дружелюбного стал страх, что его не пустят обратно. Пока Муркатто не дала ему документ с большой печатью для властей города Мусселии. Тот перечислял его преступления в качестве соучастника при убийствах Гоббы, Мофиса, принца Арио, генерала Ганмарка, Верного Карпи, принца Фоскара и великого герцога Орсо Талинского и приговаривал к пожизненному лишению свободы. Или к лишению до тех пор, пока он не захочет, чтобы его отпустили. Дружелюбный был уверен, что это время не наступит никогда. Документ был единственным вознаграждением, о котором он попросил, лучшим подарком из всех, что ему дарили, и теперь аккуратно сложенный лежал во внутреннем кармане, там же где и кости. - Я буду скучать по тебе, друг мой, буду скучать. - И я. - Но не так сильно, чтобы я смог уговорить тебя остаться со мной? - Нет. Для Дружелюбного это было долгожданным возвращением домой. Он знал сколько деревьев росло у дороги к воротам - когда он их пересчитывал, в груди разливалось тепло. Он бодро встал в стременах, бросая трепетный взгляд на надвратную башню, возвышающийся над зеленью угол потемневшего кирпича. Навряд ли такая архитектура наполнит радостью большинство заключённых, но при её виде у Дружелюбного подскочило сердце. Он помнил, из скольких кирпичей сложена арка, и так долго ждал их, тосковал по ним, видел во сне. Помнил, сколько железных заклёпок на огромных створках, помнил... Дружелюбный нахмурился, когда дорога изогнулась поворотом и перед ним предстали ворота. Створки стояли открытыми. Страшное предчувствие оттеснило прочь его радость. Что может быть более неправильного для тюрьмы, чем незапертые и открытые двери? Такое не входило в великий ежедневный распорядок. Он слез с лошади, сморщился от боли в онемевшей правой руке, до сих пор не выздоровевшей, хотя лубки уже сняли. Медленно прошёл к воротам, почти страшась заглянуть внутрь. Человек в лохмотьях сидел на крыльце домика, откуда охранникам полагалось нести вахту. Совершенно один. - Я ничего не сделал! - Он поднял руки вверх. - Клянусь! - У меня письмо с подписью великой герцогини Талинской. - Дружелюбный развернул драгоценную бумагу и всё ещё надеясь, протянул ему. - Меня надо немедленно взять под стражу. Человек некоторое время таращился на него. - Я не охранник, брат. Я просто здесь сплю. - Где же охрана? - Ушла. - Ушла? - В Мусселии начались бунты и им, вроде как перестали платить, так что... они встали и пошли. По шее Дружелюбного поползли ледяные мурашки ужаса. - Арестанты? - Выбрались на волю. Большинство из них свалило сразу. Некоторые ждали. По ночам запирались в собственных камерах, только представь себе! - Могу только представить, - произнёс Дружелюбный в глубокой тоске. - Наверное, им было некуда бежать. Но в итоге они оголодали. И уже тоже ушли. Здесь никого нет. - Никого? - Только я. Дружелюбный поглядел на узкую дорожку к проёму в каменистом склоне. Всё опустело. В помещениях тишина. Пускай небесный круг по-прежнему глядит на старый карьер, но уже не грохочут решётки, когда арестантов для их целости и сохранности запирают на ночь. Нету уютного распорядка, охватывающего их жизни так крепко, как мать держит на руках своё дитя. Каждый день, каждый месяц, каждый год больше не будут отмеряться маленькими точными порциями. Большие часы остановились. - Всё меняется, - прошептал Дружелюбный. Он ощутил на плече руку Коски. - Мир - само изменение, друг мой. Нам всем хотелось бы вернуться назад, но прошлое закончилось. Мы должны смотреть вперёд. Мы должны меняться сами, как бы это ни было болезненно, или мы останемся в прошлом. Походу так. Дружелюбный повернулся спиной к Безопасности, молча вскарабкался на лошадь. - Смотреть вперёд. - Но на что смотреть? На бесконечные возможности? Его начала охватывать паника. - Где для тебя вперёд, зависит от того, куда повёрнуто твоё лицо. В какую сторону мне повернуть его? Коска усмехнулся, разворачивая своего коня. - В этом выборе и состоит вся жизнь. Но разреши мне высказать предложение? - Пожалуйста. - Я забираю Тысячу Мечей – ну, по крайней мере тех, кто не уволился после разорения Фонтезармо или не перешёл на постоянную службу к герцогине Монцкарро - под Виссерин, помочь мне обосновать притязания на старый сальеров трон. - Он открутил колпачок фляжки. - Мои совершенно справедливые притязания. - Он отхлебнул и рыгнул, обдавая Дружелюбного неодолимой вонью крепкого спиртного. - В конце-то концов, мне обещал титул сам король Стирии! Город в хаосе, и им, полудуркам, нужен кто-то указующий путь. - Ты? - И ты, друг мой, и ты! Ничто так не ценится правителем великого города, как честный человек, умеющий считать. Дружелюбный в последний раз тоскливо оглянулся - надвратная башня уже скрылась за деревьями. - Может быть, однажды её снова откроют. - Вполне возможно. Но в настоящее время я готов уважить твои способности в Виссерине. У меня совершенно справедливые притязания. Понимаешь, я уроженец этого города. Там будет работа. Полно... работы. Дружелюбный угрюмо покосился. - Ты пьян? - Да о чём ты, друг мой, умру со смеху. Это же качественная вещь. Старый добрый виноградный самогон. - Коска отхлебнул снова и причмокнул. - Меняться, Дружелюбный... меняться здорово. Порой люди меняются к лучшему. Порой люди меняются к худшему. И часто, очень часто, со временем и по возможности... - Он несколько мгновений побултыхал флягой, затем пожал плечами. - Они меняются обратно.
Счастливые окончания
Через пару дней, после того, как его сюда бросили, сразу напротив поставили виселицу. Её было видно из маленького окошка камеры, если взобраться на нары и прижаться к прутьям лицом. Кто-нибудь удивился бы, почему узник изводит себя, подвергаясь таким волнениям, но ему почему-то именно так было надо. Может, такова и задумка. Там был большой деревянный помост с перекладиной и четырьмя петлями. В полу вделаны люки, так что им надо было только пнуть по рычагу, что бы вздёрнуть за раз четыре шеи, легко, будто выдернуть прутик. Вещь. У них есть машины засевать поля, и машины печатать бумаги, и, видать, заодно появились машины убивать людей. Может, об этом-то и говорил Морвеер, когда вещал про науку, все те месяцы назад. Некоторых повесили сразу после падения крепости. Кого-то работавшего на Орсо, совершившего какие-то проступки, за которые кому-то потребовалось мстить. Заодно и парочку бойцов Тысячи Мечей, должно быть ступивших на конкретно тёмный путь греха, ибо во время грабежа существовало не так много правил, чтобы их нарушить. Но вот уже долгое время больше никто не болтался. Недель семь или восемь. Может ему стоило считать дни, только какая разница, если он их и будет считать? Уже скоро, по-другому никак. Каждое утро, когда в камеру вползал первый луч света и Трясучка просыпался, он раздумывал - не этим ли самым утром его повесят. Порой ему хотелось, чтобы он не предавал Монзу. Но лишь потому, что всё вышло так, как вышло. Не потому, что хоть отчасти раскаивался в своих поступках. Пожалуй, отец его бы не одобрил. Пожалуй, брат бы поржал, и сказал бы, что он так и знал. Безусловно, Рудда Тридуба покачал бы головой и сказал бы, что за такое полагается ответить по справедливости. Но Тридуба мёртв, вместе со своей справедливостью. Брат Трясучки был подонком в геройском обличии, и его насмешки ничего больше не значат. А отец вернулся в грязь и оставил его жить и выкручиваться как знает. Хорош с него уже хороших людей, с правильными поступками вместе. Время от времени, он гадал, выбралась ли Карлотта дан Эйдер из каши, куда её по идее должен был загнать его провал, и не добрался ли до неё Калека. Гадал, довелось ли Монзе прикончить Орсо, и единственным ли её чаянием это являлось. Гадал, кто был тот гад, что вышел из ниоткуда и ударил его так, что он пролетел через весь зал. Похоже, едва ли он когда-нибудь узнает ответы. Но такова жизнь. Все ответы даются далеко не всегда. Он стоял наверху у оконца, когда в коридоре послышался звон ключей, и почти что улыбнулся, облегчённо сознавая, что пришёл его час. Он спрыгнул с нар, до сих пор слабо чувствуя правую ногу, куда Дружелюбный всадил нож. Выпрямился и повернулся лицом к железной решетке. Он не думал, что она придёт сама, но был рад, что пришла. Рад за возможность ещё раз заглянуть ей в глаза, пусть даже им составляли компанию тюремщик и полдюжины стражников. Бесспорно, она выглядела прекрасно - не столь костляво, как раньше, не столь сурово. Чистая, гладкая, ухоженная и богатая. Царственная. Трудно представить, что ей вообще приходилось иметь с ним дело. - Ты только посмотри на себя, - сказал он. - Великая герцогиня Монцкарро. Как же ты, блин, сумела так ловко выбраться из всей заварухи? - Везёт. - Это точно. В отличие от меня. - Тюремщик отпер решетку и со скрипом сдвинул её. Двое стражников шагнули внутрь и защёлкнули на запястьях Трясучки кандалы. Он не видел особого смысла сопротивляться. Только кругом бы опозорился. Его вывели в коридор и подвели к ней. - Прямо как в наших путешествиях, так ведь, Монза, ты и я? - Прямо как в наших путешествиях, - проговорила она. - Ты потерял себя, Трясучка. - Нет. Я нашёл себя. Ты собралась меня повесить? - Он не слишком-то радовался при этой мысли, но и не слишком расстраивался. Всяко получше, чем гнить в той камере. Она долго рассматривала его. Голубыми, холодными глазами. Смотрела на него, как в первый раз при их встрече. Словно заранее знала всё, что он мог сделать. - Нет. - А? - Такого он не ждал. И даже почти что разочаровался. - И что тогда? - Можешь идти. Он моргнул. - Чего я могу? - Идти. Ты свободен. - Не думал, что я всё ещё тебя волную. - Кто сказал, что хоть когда-то волновал? Ты здесь не причём. Уже хватит с меня возмездия. Трясучка презрительно усмехнулся. - Ебать, ну кто бы мог подумать! Мясник Каприла. Талинская Змея. Добрая женщина, куда деваться. Я-то думал, от правильных поступков толку нет. Я-то думал, пощада и трусость - одно и то же. - Тогда обзови меня трусихой. Ничего, переживу. Только больше никогда сюда не возвращайся. У моей трусости есть предел. - Она скрутила с пальца кольцо. То самое с большим кроваво-красным рубином, и швырнула ему под ноги, на мокрую солому. - Возьми. - Ладно. - Он нагнулся и выудил его из грязной жижи, обтёр об рубаху. - Я не гордый. - Монза повернулась и пошла прочь, к ступенькам, к сочащемуся с них свету ламп. - Так вот как всё заканчивается? - крикнул он ей вслед. - Вот так - и всё? - Ты считаешь, что заслужил нечто лучшее? - И она ушла. Он надел кольцо на мизинец и полюбовался, как оно переливается. - Нечто худшее. - Тогда пошёл, мудило, - прорычал один из стражников, замахиваясь обнажённым мечом. В ответ Трясучка ухмыльнулся. - О, иду-иду, за меня не переживайте. Я вашей Стирией сыт по горло. Он улыбался, когда из тьмы тоннеля ступил на мост, ведущий прочь от Фонтезармо. Поскрёб чешущееся лицо, глубоко вдохнул холодного, вольного воздуха. Всё утряслось, и сильно вопреки ходу везения. Он решил, что неплохо отделался. Пускай он потерял здесь внизу, в Стирии, глаз. Пускай уходил не богаче, чем сошёл сюда с корабля. Но зато начал новую жизнь, тут уж никаких вопросов нет. Стал лучше, мудрее. Перестал быть злейшим врагом самому себе. Теперь он стал им всем остальным. Он уже смотрел вперёд - как вернётся обратно на Север и найдёт себе какое-нибудь подходящее занятие. Быть может, заедет в Уффрис и ненадолго навестит своего старого друга Воссулу. Он начал спускаться с горы, прочь от крепости, под сапогами хрустела серая пыль. Позади разгоралась заря цвета пролитой крови.
Джо Аберкромби Герои
© А. Шабрин, перевод на русский язык, 2013 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013Еве Когда-нибудь ты прочтешь это и скажешь: «Пап, а зачем все эти мечи?»
Боевой порядок
Союз
Верховное командование
Лорд-маршал Крой – главнокомандующий войсками его величества на Севере. Полковник Фелнигг – первый его помощник, с редкостно мелким подбородком. Полковник Бремер дан Горст – королевский обозреватель Северной войны; некогда посрамленный главный фехтовальщик, в прошлом начальник стражи короля. Рурген и Унгер – его верные слуги, один старше, другой… Унгер. Байяз, первый из магов – лысый чародей, возраст которого насчитывает предположительно несколько столетий; влиятельный представитель Закрытого совета, то есть один из ближайших советников короля. Йору Сульфур – его дворецкий, телохранитель и главный казначей. Денка и Сауризин – два старых адепта университета Адуи; академики, колдующие под началом Байяза над неким опытом.Дивизия Челенгорма
Генерал Челенгорм – старый друг короля, небывало юный для подобного звания; слывет храбрецом, склонным иной раз к опрометчивости. Реттер – его тринадцатилетний горнист. Полковник Валлимир – честолюбец, командующий Первым полком его королевского величества. Первый сержант Форест – старший из младших чинов в составе Первого полка. Капрал Танни – завзятый шулер и деляга из числа старослужащих, он же знаменщик Первого полка. Рядовые Желток, Клайг, Уорт и Ледерлинген – новобранцы, состоят под началом Танни в качестве посыльных. Полковник Веттерлант – командир Шестого полка, педант, каких поискать. Майор Калфер – его паникер-подчиненный. Сержант Гонт, рядовой Роуз – солдаты Шестого полка. Майор Попол – командир первого батальона Ростодского полка. Капитан Ласмарк – бедняга-капитан того же Ростодского полка. Полковник Винклер – храбрец командующий Тринадцатым полком.Дивизия Миттерика
Генерал Миттерик – истый рубака; волевой, но достаточно скверноподданный, с безрассудно крутым норовом. Полковник Опкер – его старший заместитель. Лейтенант Димбик – скромный молодой офицер из числа подчиненных Миттерика.Дивизия Мида
Лорд-губернатор Мид – как военачальник никуда не годен; шея словно у черепахи; в мирное время – наместник Инглии, известно, что к северянам расположен как свинья к мяснику. Полковник Гарод дан Брок – честный и усердный подчиненный Мида; сын пресловутого изменника. Финри дан Брок – страстно-амбициозная супруга полковника Брока, дочь лорд-маршала Кроя. Полковник Бринт – за старшего у Мида; старый друг короля. Ализ дан Бринт – юная неискушенная жена полковника Бринта. Капитан Хардрик – офицер Мида, известен лосинами в обтяжку.Люди Ищейки
Ищейка – вождь тех северян, что сражаются против Союза. Старинный приятель Девяти Смертей и некогда близкий друг Черного Доу, теперь же злейший его враг. Красная Шляпа – второй человек после Ищейки, носит красный клобук. Черствый – названный с большим житейским опытом, возглавляет дюжину Ищейки. Красная Ворона – один из карлов Черствого.Север
Трон Скарлинга и его окружение
Черный Доу – протектор Севера или его узурпатор, смотря кого об этом спросить. Треснутая Нога – его правая рука, в смысле главный телохранитель и лизоблюд. Ишри – его советница, колдунья с пустынного Юга и заклятая врагиня Байяза. Хлад – названный, в шрамах и с металлическим глазом; некоторые именуют его псом Черного Доу. Кернден Зобатый – названный, слывущий образцом обходительности; некогда второй Рудды Тридуба, затем на службе у Бетода, а ныне предводитель дюжины у Черного Доу. Чудесница – его страдалица-подручная. Жужело из Блая – самый что ни на есть герой; коренной северянин, обладатель Меча Мечей. Зовется также Щелкуном, поскольку у самого в черепе давно уже что-то не то треснуло, не то щелкнуло. Весельчак Йон Камбер, Брек-и-Дайн, Легкоступ, Агрик, Атрок и Дрофд – прочие люди из дюжины Зобатого.Люди Скейла
Скейл – старший сын Бетода, ныне наименее влиятельный из пяти боевых вождей Доу – сильный как бык, храбрый как бык, с бычьими же мозгами. Бледноснег – когда-то боевой вождь Бетода, теперь второй у Скейла. Ганзул Белый Глаз – названный, слепой на один глаз; некогда герольд Бетода. Принц Кальдер – младший сын Бетода, объявленный трусом и изменником; пребывает в изгнании за предложение о мире. Сефф – его беременная жена, дочь Коула Ричи. Глубокий и Мелкий – пара головорезов, присматривающих за Кальдером в расчете на поживу.Люди Коула Ричи
Коул Ричи – один из пяти боевых вождей Доу; пожилой воин, славный доблестью; отец Сефф, а значит, тесть Кальдера. Бридиан Фладд – названный, в прошлом человек из дюжины Зобатого. Бек – молодой селянин, жаждущий ратных подвигов; сын Шамы Бессердечного. Рефт, Кольвинг, Стоддер и Брейт – совсем юнцы, силком загнанные служить и попавшие в подчинение к Беку.Люди Гламы Золотого
Глама Золотой – один из пяти боевых вождей Доу, невыносимо тщеславный, погрязший в междоусобице с Кейрмом Железноголовым. Сатт Хрупкий – названный, о мздоимстве и скаредности которого ходят легенды. Снулый – карл в услужении у Золотого.Люди Кейрма Железноголового
Кейрм Железноголовый – один из пяти боевых вождей Доу, непревзойденный упрямец; состоит в междоусобице с Гламой Золотым. Кудрявый – смелый и стойкий разведчик. Ириг – воин с боевым топором, нрава прескверного. Жига – лучник-сквернослов.Прочие
Бродд Тенвейз – самый преданный из пяти боевых вождей Доу, гнусный, как инцест. Стук Врасплох – неимоверных размеров варвар; не приемлет все, что так или иначе связано с цивилизованностью. Вождь всех земель к востоку от Кринны.Назад в грязь (мертвые, считающиеся мертвыми, или умершие давно): Бетод – первый король северян, отец Скейла и Кальдера. Скарлинг Простоволосый – легендарный герой, когда-то заодно с Севером воевавший против Союза. Девять Смертей – некогда сторонник Бетода, внушавший ужас всему Северу; какое-то время считался королем северян – недолго, пока не был убит Черным Доу, так, во всяком случае, это преподносится. Рудда Тридуба – знаменитый своей доблестью вождь Уфриса, враждовавший с Бетодом; был повержен на поединке Девятью Смертями. Форли Слабейший – слабый боец, сотоварищ Черного Доу и Ищейки; убит по приказу Кальдера. Шама Бессердечный – знаменитый воин, сраженный Девятью Смертями; отец Бека.
Перед битвой
Несчастна та страна, которая нуждается в герояхБертольд Брехт
Времена
– Э, ч-черт, стар я становлюсь для всего этого, – бормотал Зоб. При каждом шаге он морщился от боли в колене. На покой пора. Причем давно. Сидеть на завалинке за домом, с трубочкой, щуриться с улыбочкой на закат, смотреть, как солнце уходит в воду, а за спиной оставлять прожитый в честных трудах день. Дома, впрочем, у Зоба не было. Но когда появится, то непременно хороший. Он пробрался через пролом в развалинах стены; сердце лупило, как плотницкая киянка, – а все от долгого подъема по крутому склону, да от буйной, хватающей за башмаки травы, да еще от разгульного ветра, пригибающего к земле. А если по правде, то более всего от страха, что наверху можно запросто встретить кончину. Зоб и так-то не отличался по жизни бесшабашностью, а теперь, с возрастом, и вовсе осторожничал. Странно как-то: чем меньше годов остается терять, тем сильнее страх их лишиться. Должно быть, человек от рождения снабжен запасом храбрости, который с каждой передрягой скудеет. А у Зоба передряг было хоть отбавляй. И видимо, сейчас он втягивался в очередную. Когда тропинка стала наконец сравнительно пологой, Зоб приостановился отдышаться, утирая руками слезящиеся от ветра глаза. Он пытался сдерживать кашель, но тот делался лишь еще более надсадным. Из темноты проглянули Герои, огромными дырами в ночном звездном небе; вчетверо, если не больше, крупнее людей. Гиганты, брошенные прозябать на продуваемом холме. Вот так и стоят мрачными упрямыми стражами над пустотой. Интересно, сколько весит этакая глыба. Только мертвым известно, каково оно было, взволакивать сюда чертовы каменюки. Или кто их волок. Или зачем. Так или иначе, но мертвые неразговорчивы, а присоединяться к ним для выяснения подробностей в расчет у Зоба не входило. На шероховатых краях камней мелькали слабые неровные отсветы, а в тихом завывании ветра слышались людские голоса. Зоб вспомнил о неотступной опасности, и его окатила свежая волна страха. Хотя страх сам по себе штука полезная, если не отшибает мозги. Рудда Тридуба говорил как-то об этом, хотя и давно. Если вдуматься, то он не вредит. Или вредит наименьшим образом. Иногда это единственное, на что остается уповать. А потому Зоб глубоко вдохнул и попробовал вернуть ощущение молодости, когда суставы еще не донимали, а море было по колено, высмотрел подходящую расщелину в старых камнях и полез в нее. Когда-то в древности здесь, наверно, было овеянное магией святилище, и незваный гость сейчас совершал немыслимое святотатство. Но если кто-то из былых богов и обиделся, то не подал виду – разве что траурно вздохнул ветер, только и всего. Магии нынче сильно не хватает, как и святости. Уж такие времена. Свет сместился на Героев – рыжеватые выщербины в камне, пятна мха, вокруг – заматерелые кусты ежевики, крапива и бурьян. Одному истукану недоставало верхней половины, пара других за века обрушились под собственным весом, образовав бреши, подобные щербатым зубам в оскале черепа. Приглядевшись, Зоб насчитал восьмерых людей, тесно сидящих вокруг костра: латаные-перелатаные плащи, рванина, а то и просто накинутые одеяла. Изменчивый свет трепетал на худых лицах – впалые щеки, шрамы, щетина и бороды. Тусклые отблески поигрывали на щитах и клинках. Много оружия. Народ по большей части молодой, хотя не особо отличается от отряда Зоба. Нет, не особо. Мелькнула даже мысль, не Ютлан ли сидит вон там, лицо повернуто в профиль? Теплое чувство шевельнулось внутри, с губ почти сорвалось приветствие. Ох, да ведь Ютлан уж двенадцать лет как в могиле, Зоб лично говорил над ней прощальные слова. Наверно, на свете есть лишь определенное количество лиц, ни больше, ни меньше. А если доживешь до зрелого возраста, начинаешь запускать их перед собой по новому кругу. Зоб поднял руки, показывая открытые ладони и, изо всех сил стараясь, чтобы они не дрожали, подал голос: – Славного вечера! Люди обернулись, дернулись к оружию. Один схватился за лук – у Зоба внутри оборвалось, – но натянуть тетиву не успел: сидевший рядом воин – дюжий, пожилой – рывком пригнул его руку. – Ну-ка постой, Красная Ворона, – сказал он, поведя окладистой седой бородой. На коленях у воина посверкивал вынутый из ножен меч. Зоб выдавил что-то похожее на улыбку: он узнал его. Расклад уже не такой беспросветный. Звали этого человека Черствым. Был он из числа названных, и из числа знакомых. Помнится, когда-то они даже рубились в нескольких боях по одну сторону, а в каких-то других, кажется, по разные. Выглядел воин солидно: закаленный боями и жизнью, рассудительный – не из тех, что сначала сечет голову, а потом начинает ее о чем-то спрашивать, а последнее нынче все больше входит в обыкновение. И в отряде он, судя по всему, старший: ишь как этот вот, Красная Ворона, насупился, но уступил, отложил-таки лук, что само по себе очень хорошо. Не хватало еще отдать из-за него концы. Говоря без ложной скромности, такие вещи Зоб применительно к себе ценил вдвойне. К тому же до рассвета еще добрых несколько часов, а вокруг слишком много заостренной стали. – Именем мертвых! – воскликнул Черствый. Внешним спокойствием он не уступал Героям, хотя рассудком был не в пример проворнее. – Разрази меня гром, если это не Кернден Зобатый пожаловал к нам под покровом ночи. Или я ошибаюсь? – Нет, не ошибаешься. Зоб, ладони все так же на весу, сделал несколько плавных шагов вперед, стараясь держаться как можно непринужденней под гвоздящими взглядами враждебных глаз. – А ты, я вижу, поседел, Зоб. – Как и ты, Черствый. – Н-да. Война, сам знаешь. – Старый воин похлопал себя по животу. – Видишь вот, нервы совсем поизносились. – Честно признаться, и у меня тоже. – Кому ж быть солдатом? – Нелегкое это дело. Да еще говорят, старый конь новых барьеров не берет. – А я нынче скакать и не пыжусь, – заметил на это Черствый. – Ты, я слышал, сражаешься со своей дюжиной на стороне Черного Доу? – Сражаться пытаюсь как можно меньше, а насчет стороны ты прав. Кормит меня Доу. – Кормежку я люблю. Меня нынче кормит как раз Союз. Черствый с задумчивым видом поворошил костер веткой. Его молодцы заерзали: кто облизывал губы, кто пальцами щекотал оружие; остро поблескивали глаза в свете костра. Совсем как зрители поединка: примеряются к начальным ходам, прикидывают, кто победит. – Похоже, это разводит нас по разные стороны, – продолжал Черствый. – И мы позволим таким мелочам испортить нашу учтивую беседу? – поднял бровь Зоб. Красная Ворона, как будто само слово «учтивый» сочтя за дерзость, снова вскипел: – Да прибить это сучье! Черствый неспешно к нему повернулся и со сдержанной усмешкой сказал: – Если случится невозможное и мне понадобится твое участие, я скажу, что надо делать. А пока закрой рот и уймись, придурок. Такие опытные люди, как Кернден Зоб, не забредают сюда за здорово живешь, под руку таким, как ты. Он снова обратился к Зобу: – Так зачем ты пришел, да еще сам по себе, один? Надоело прислуживать этому мерзавцу Черному Доу, решил примкнуть к Ищейке? – Да не сказать чтобы. Драться за Союз мне не очень-то нравится, при всем уважении к тем, кто это делает. У всех свои резоны. – Я стараюсь не клеймить человека за один лишь выбор друзей. – По обе стороны хорошего вопроса всегда есть и хорошие люди, – сказал Зоб. – Взять меня: Черный Доу всего лишь попросил, чтоб я прошелся к Героям, постоял немного дозором и посмотрел, не направляется ли сюда Союз. Так что, может, ты избавишь меня от лишних хлопот и подскажешь: Союз и вправду сюда направляется? – Не знаю. – Но ведь ты-то здесь. – Я бы не стал придавать этому лишнего значения. – Черствый без особой радости оглядел свое воинство вокруг костра. – Меня сюда, как видишь, послали как бы и без особой цели. Ищейка сказал: пройдись-ка до Героев, встань дозором да понаблюдай, не держит ли сюда путь Черный Доу или кто-нибудь из его прихвостней. Вот ты мне и скажи, нет ли у них такой мысли? – Не знаю, – осклабился Зоб. – Но ведь ты-то здесь. – А я бы не стал придавать этому излишнего значения. Так, один я со своей дюжиной. Был еще Бридиан Фладд, да сломал сколько-то месяцев назад ногу, пришлось оставить его до починки. Черствый снова поворошил костер, взметнулся сноп искр. – У тебя стая всегда была спаянной. Вот и сейчас небось она разбросана вокруг Героев, с луками наготове. – В каком-то смысле так. Молодцы Черствого все как один шарахнулись, разинув рты. Их ввергал в оторопь невесть откуда исходящий голос – причем, что самое удивительное, женский. Изваяние Героя непринужденно, как стену какой-нибудь таверны, подпирала спиной Чудесница – руки скрещены на груди, меч в ножнах, лук за плечом. – Э-ге-гей, Сухарь! Черствый поморщился. – Могла хотя бы натянуть тетиву, – укорил он, – а то совсем уж нас ни во что не ставишь. Она кивком указала в темноту. – Есть там кое-кто из ребят. Так что если кто-нибудь из ваших посмотрит не так, считай, что стрела торчит у тебя из физиономии. Ну что, лучше стало? Черствый поморщился еще раз. – И да, и нет, – ответил он. – А ты все у него в подручных ходишь? На подхвате, что ли? Его воинство таращилось на расщелины между камнями. Ночь разом отяжелела, задышала угрозой. Чудесница почесала длинный шрам на бритой голове. – Да вот, более выгодных предложений не поступает. Так и живем-поживаем, как старик со старухой: трахаться вот уж сколько лет не трахаемся, а только знай цапаемся. – Вот и у нас с женой так было, пока не померла. – Черствый побарабанил пальцами по обнаженному мечу. – Правда, теперь я по ней скучаю. Я как только тебя увидел, Зоб, так сразу понял, что ты с компанией. Но уж коли ты все еще молотишь языком, а я все еще дышу, стало быть, ты настроен на то, чтоб разговор у нас все-таки состоялся? – Ты меня прямо насквозь видишь, – отозвался Зоб, – со всеми потрохами. В этом и была задумка. – Часовые мои живы? Чудесница, обернувшись, на свой манер залихватски свистнула, и из-за камня показался Легкоступ. Он обнимал за шею Родинку – парня с родимым пятном на щеке. Если б не нож, прижатый Родинке к горлу, их можно бы счесть за пару закадычных друзей. – Прости, воитель, – виновато обратился Родинка. – Вишь, застигли-таки меня врасплох. – Бывает. В свет костра не вошел, а влетел – посредством подзатыльника – нескладный парень и, вякнув, распластался на траве, очевидно, запутавшись в собственных ногах. Сзади из темноты вышел Весельчак Йон – угрюмый бородач – с топориком в руке и тяжелым тесаком у башмака. – Благодари за это мертвых, – махнул горе-караульщику веткой Черствый. – Сын моей сестры. Обещал, что глаз с него не спущу. Убей вы его – тут мне и конец. – Дрых лежал, – проворчал Йон. – Разве можно так в карауле? – Видно, не ждал никого, – пожал плечами Черствый. – Тут на Севере в избытке, пожалуй, лишь холмов да камней. Вот он и не думал, что холм с камнями может кого-то привлечь. – До холма-то мне дела нет, – подтвердил Зоб, – только Черный Доу сказал прийти сюда… – А когда что-то говорит Черный Доу… – послышался напевный, как у всех горцев, голос Брек-и-Дайна. И он ступил на широкую прогалину, татуированной частью обширной физиономии к свету. Красная Ворона снова взметнулся, но под хлопком Черствого по плечу опять сел. – Да что с вами такое: все скачут и скачут. Он обвел взглядом топорик Весельчака Йона, улыбку Чудесницы, живот Брека, нож Легкоступа, все еще не отнятый от горла Родинки – словом, повторил примерно то же самое, что в начале встречи проделывал Зоб. – А Жужело из Блая с вами? Зоб степенно кивнул. – Не знаю зачем, но он за мной так всю дорогу и ходит. В свою очередь, из темноты выплыл низинный акцент Жужела: – Шоглиг сказала… мою судьбу… покажет человек, что подавился костью. Слова эхом отлетали от валунов, доносясь как бы отовсюду сразу. Прямо сценический персонаж этот Жужело; каждому странствующему герою положено такого иметь. – А Шоглиг стара, как эти камни. Поговаривают, ее сам ад не принимает. И клинок не берет. Говорят, она видела рождение мира, узрит и его погибель. Вот женщина, которую любому мужчине надлежит слушаться, разве нет? Так, по крайней мере, говорят. К костру Жужело подступился через пролом, оставленный рухнувшим Героем, и теперь стоял столбом – высокий и худой, незыблемый, как зима. Лицо его скрывала тень от капюшона, а за плечами коромыслом торчал Меч Мечей – сероватый металл рукояти поблескивал. Длинные руки Жужела свисали с ножен. – Так вот, Шоглиг назвала время и место моей смерти, а заодно и как это произойдет. Поведала шепотом и заставила поклясться хранить это в тайне, ведь волшебство, о котором кому-то сболтнешь, уже не волшебство. Поэтому я не могу вам рассказать ни где это произойдет, ни когда, но не здесь и не сейчас. Он остановился в нескольких шагах от костра. – А вот вы, парни… Жужело чуть наклонил голову, стал виден кончик длинного носа, заостренный подбородок и узкий рот. – Насчет вашего ухода Шоглиг ничего не сказала. Он картинно замер. Чудесница, взглянув на Зоба, закатила глаза. Однако люди Черствого выслушивали все это не сто первый, а всего лишь первый раз, так что уши им еще никто не прожужжал. Один тихонько ткнул в бок соседа. – Это, что ли, и есть Жужело? Жужело Щелкун – это он и есть? Сосед ничего не ответил, лишь сглотнул, отчего на горле у него прыгнул кадык. – Ну что, – с нарочитой непринужденностью сказал Черствый, – даю свою старую задницу на отсечение, лишь бы нам отсюда выбраться. Может, ты нас все же отпустишь? – Не просто отпущу, – уточнил Зоб, – а буду на этом настаивать. – И оружие мы тоже прихватываем с собой? – Я не хочу ставить вас в неловкое положение. Мне просто нужен этот холм. – Или же он нужен Черному Доу, любой ценой? – То на то и выходит. – Что ж, милости просим, – Черствый медленно выпрямился, недужно крякнув, – суставы, несомненно, досаждали и ему. – Здесь такой же ветродуй, как и везде. Лучше уж сидеть внизу в Осрунге, ногами к камину. Что ни говори, а в этом был определенный смысл. Даже неизвестно, кому эта рокировка больше на руку. Черствый задумчиво сунул меч в ножны, выжидая, когда его молодцы соберут причиндалы. – Ну что, Зобатый, – сказал он, – весьма великодушно с твоей стороны. Не зря ты слывешь образцом обходительности. Хорошо, когда люди по разные стороны могут договориться, каким бы гиблым ни было дело. Благородные манеры, где они теперь? – Да, уж такие времена. Зоб дал знак Легкоступу, и тот отвел нож от шеи Родинки, а сам метнулся к огню, протягивая ладони. Родинка отошел, почесывая задарма подбритую щетину на горле, и взялся сворачивать одеяло. Зоб, просунув большие пальцы за пояс, приглядывал за отходящими молодцами Черствого, как бы кто не начал запоздало корчить из себя героя. Выкрутасов скорее всего можно ожидать от Красной Вороны. Тот перекинул через плечо лук и стоял с нарочито грозным видом, в одной руке сжимая топорик, а другой держа щит с намалеванной красной птицей. Если он уже кидался с оружием, то вряд ли истекшие пять минут заставили его вдруг утихомириться. – Кучка старых срак и какая-то шлюха, – процедил он. – И мы думаем пятиться, уступать этим вот без боя? – Кому как, – рассудил Черствый, умещая на спине побитый щит. – Я вот думаю уступить, а эти парни думают сменить нас здесь. А ты, если тебе думать нечем, можешь остаться и сразиться с Жужелом из Блая. Своими силами. – Во как? Красная Ворона покосился на Жужело, тот ответил взглядом твердым, как камень Героев. – Ну а что, – невозмутимо сказал Черствый, – коли у тебя руки чешутся на драку. А я потом сгружу твои обрубки на телегу и отошлю матушке со словами утешения: мол, он сам на это напросился. И любил тот чертов холм так, что захотел на нем и умереть. Рука Красной Вороны перехватывала рукоятку топора. – А? – Вот тебе и «а». Или же ты спускаешься подобру-поздорову со всеми, благословляя Керндена Зобатого за то, что он честно-благородно нас предупредил и отпустил без стрел в заднице. – Ну и ладно, – обиженно отворачиваясь, бросил Красная Ворона. Черствый шумно выдохнул. – Ох, молодежь нынче, – обратился он к Зобу. – Неужто и мы такими были? – Скорей всего, – пожал плечами Зоб. – Я что-то не припомню в себе такой кровожадности, как у них. Зоб вновь пожал плечами: – Такие времена. – Правда, правда, и еще раз правда. Ну что, костер вам оставить? Айда, ребята. Воинство Черствого, подгоняя на ходу амуницию, нестройной цепочкой двинулось к южному краю холма, растворяясь поодиночке среди камней. Прежде чем скрыться, племянник Черствого обернулся и показал напоследок Зобу непристойный жест. – Ничего, жулье, мы еще вернемся! – выкрикнул он, но тут дядя угостил его по бритой голове увесистой затрещиной. – Ай! За что? – А ты повежливей. – Так мы ж на войне или где? Черствый отвесил еще один подзатыльник, от которого племянник только крякнул. – Погруби мне еще, засранец. Зоб невозмутимо выслушал брань юнца – с таким же успехом можно обижаться на порыв ветра – и, сглотнув кислую слюну, вынул пальцы из-за пояса. Ладони мелко подрагивали; пришлось потереть их друг о дружку, якобы от холода. Дело было сделано, и все вокруг шевелились и дышали, так что все обошлось, как, собственно, и надеялись. Весельчак Йон по своему обыкновению был недоволен. Мрачный, как туча, он подошел и плюнул в огонь. – А ведь может настать время, и мы пожалеем, что не накромсали этих ребят ломтями. – Совесть мне тяготило бы не это, а как раз обратное. С другого бока у Зоба йоновским подпевалой всплыл Брек. – Совесть воину только в тягость. – А брюхо, по-твоему, нет? – уколол его Жужело. Меч Мечей он воткнул в землю; даже такой каланче, как Щелкун, он доходил эфесом до горла. Жужело медленно крутил его и задумчиво любовался, как играют на крестовине рукояти отсветы костра. – Всех нас книзу что-нибудь да тянет. – Но-но. – Горец, можно сказать, с отцовской гордостью выпятил нешуточный мамон. – У меня комплекция в самый раз. Не то что у тебя, доходяги. – Воитель. – На освещенную прогалину ступил Агрик, с луком в руке и зажатой между пальцами стрелой. – Что, ушли они? – спросил Зоб. – Проводил их мимо Деток вниз. Они сейчас переходят через реку, в сторону Осрунга. Атрок там за ними на всякий случай приглядывает. Так что если задумают повернуть обратно, мы будем знать. – Думаешь, они все же вернутся? – спросила Чудесница. – А то Черствый, он ведь старой закваски. Зубоскалит, а сам, глядишь, возьмет и цапнет. Ты веришь этому старому кашалоту? Зоб хмуро покосился на темень. – Да не больше, чем всем в наши дни. – То есть ни на понюх? Ну так выставь часовых. – Ага, – согласился Брек. – Только уж позаботься, чтоб наши остались целы. Зоб стукнул кулаком по ладони. – Спасибо, что изъявил желание заступить первой сменой. – Можешь брюхо прихватить себе в компанию, – съязвил Йон. Зоб еще раз ткнул кулаком в ладонь. – Молодец. Пойдешь вторым. – От черт. – Дрофд! – Да, воитель? Понятно, что кудрявый юнец в дюжине самый «зеленый»: вон как живо откликнулся. – Бери оседланного коня и давай обратно, вверх поЙоузской дороге. Не знаю, кто там первый тебе попадется – скорей всего кто-нибудь от Железноголового, или, может, из людей Тенвейза. Дай им знать, что мы у Героев наткнулись на дюжину Ищейки. Может, они здесь просто дозором шарятся, но… – Да просто дозором. – Чудесница скусила на пальце запекшуюся кожицу ранки и сплюнула. – Союз еще на подходе, стягивается по частям с флангов, смыкается на местности. Было б только с кем. – Скорее всего. Так что давай на лошадь и все равно передай. – Прямо сейчас? – растерянно переспросил Дрофд. – По темноте? – Нет, лучше следующим летом, – хмыкнула Чудесница. – Ну а когда ж еще, дурилка? Давай: одна нога здесь, другой нет. Тут делов-то: скачи да скачи вдоль дороги. Дрофд подавленно вздохнул. – Ага, легко сказать. – На войне, мальчик, все нелегко, – вздохнул и Зоб. Он бы лучше послал кого-нибудь другого, но они бы потом спорили до утра, почему отправили не новичка. Есть преграды, которые насквозь не пройти; лучше идти вдоль. – Как скажешь, воитель. Увижу вас теперь не раньше чем дней через несколько. Причем наверняка с раздолбанной задницей. – Откуда такие познания? – Чудесница похлопала себя по бедрам. – У тебя что, Тенвейз в дружках ходит? Послышался смех: раскатистый гогот Брека, квохтанье Легкоступа; Йон и тот слегка потеплел, будто его щекотнули где надо. – Все бы вам «хи-хи» да «ха-ха». Дрофд состроил на прощание мину и пошел разыскивать лошадь. – Я слыхала, помогает куриный жир, когда в зад кому вставляет! – шкодливо крикнула вслед Чудесница. Ей вторило хихиканье Жужела; эхо разнеслось вокруг Героев и кануло в пустой темноте. Когда возбуждение улеглось, Зоб почувствовал, что выгорел дотла. Он опустился у огня, поморщившись от неотвязной боли в коленях. Там, где сидел Черствый, земля была все еще теплая. Легкоступ пристроился по ту сторону костра и взялся точить нож; ритмичный взвизг металла попадал в такт негромкого мотива, который высоким голосом выводил Легкоступ. Песня о Скарлинге Простоволосом, легендарном герое Севера, который сплотил когда-то, давным-давно, кланы и обратил в бегство войско Союза. Зоб сидел и слушал, покусывая и без того изгрызенную кожу вокруг ногтей, и думал, что хорошо бы от этой привычки избавиться. Жужело опустил Меч Мечей и, присев на корточки, стал рыться в старой-престарой суме, где держал руны. – Ну что, пораскинем? – спросил он как обычно. – Может, не надо? – вяло воспротивился Йон. – Никак боишься, что скажут знаки? – Да не этого я боюсь, а того, что ты нагородишь с три короба, а я потом лежи полночи и гадай, что ты там такое напророчил. – А вот мы увидим. С этими словами Жужело высыпал руны в пригоршню, поплевал и раскинул их у огня. Зоб невольно подался вперед, хотя толковать эти чертовы знаки не взялся бы ни за какие монеты. – Ну, что там говорят твои руны, Щелкун? – Руны мои, руны, – откликнулся Жужело нараспев, отодвигась и косясь как бы издалека. – Руны говорят, что… Быть крови. – Да они у тебя всегда это говорят, – фыркнула Чудесница. – А ну и что. – Жужело, завернувшись в плащ, сладко прильнул к мечу, как какой-нибудь герой-любовник, и закрыл глаза. – А с некоторых пор все равно еще чаще. Зоб хмуро оглядел силуэты Героев – забытых гигантов, упрямо стерегущих невесть что. Пустоту. – Н-да, – пробормотал он. – Такие времена.Миротворец
Он стоял у сводчатого окна – одна рука на камне, кончики пальцев безостановочно тарабанят, тарабанят, тарабанят. Стоял и хмурился – через весь Карлеон; через лабиринты мощеных улиц, нагромождение крутых черепичных крыш; через нависающие городские стены, возведенные еще отцом, черные от непогоды. Через просторы туманных полей, где серой рогатиной разветвлялась река – и дальше, дальше, к далекой череде окружающих долину холмов. Как будто, нахмурясь должным образом, он мог проникнуть еще на два с лишним десятка миль пересеченной местности – и там пронзать, разить рапирой взора рассеянную армию Черного Доу. Там решалась судьба Севера. Без него. – Единственное, чего я хочу, это чтобы все поступали по моим указаниям. Неужели это так много? Сефф, подойдя сзади, прижалась к его спине животом. – От них требуется разве что немного здравого смысла. – Ведь я за всех знаю, как надо, разве нет? – А я знаю, что надо тебе, и говорю. Так что… да. – Ощущение такое, будто горстка свинорылых мерзавцев на Севере просто не понимает, что у нас есть на все ответы. Ее рука, скользнув по рукаву, прижала к камню неустанные пальцы. – Им пока, видишь ли, не по нраву выходить с просьбой о перемирии. Но они это сделают. Вот увидишь. – А до этих пор я, как все ясновидцы, остаюсь отвергнутым. Осмеянным. Изгнанным. – До этих пор ты остаешься запертым в комнате со своей женой. Разве это так плохо? – Единственное место, где я сам предпочел бы находиться, – слукавил он. – Лже-ец, – прошептала Сефф, щекоча ему губами ухо. – Почти такой же лгун, каким тебя выставляют. Не здесь, а там тебе бы хотелось быть, подле брата, в боевых доспехах. Ее руки скользнули ему под мышки, а оттуда на грудь, по коже побежали сладкие мурашки. – Рубя головы южан грудами, корзинами, подводами, – продолжала она. – Смертоубийство – мое любимое времяпрепровождение, ты же знаешь. – Ты уже убил больше людей, чем Скарлинг. – Будь моя воля, я бы и в постель ложился в доспехах. – Здесь тебе препятствует тяга к моей атласной коже. – Отрубленные головы скверны тем, что брызжутся, – он крутнулся, очутившись к Сефф лицом, и ленивым перстом ткнул ей в грудь. – Так что я предпочитаю быстрый укол в сердце. – Как проколол мое. Ты мой фехтовальщик. Он ойкнул, ощутив ее игривую руку у себя в паху, и отодвинулся по стенке, шутливо отстраняя шалунью. – Ладно, ладно, смиряюсь с поражением! Я больше любовник, чем боец. – Наконец хоть слово правды. Взгляни, что ты со мной сделал. Положив руку на живот, Сефф с укоризной посмотрела на мужа. Впрочем, укор быстро сменился улыбкой. Супруги нежно соприкоснулись ладонями; он погладил Сефф по большому животу. – Мальчик, – прошептала она, – я чувствую. Наследник Севера. Ты станешь королем, а уж тогда… – Ч-ш-ш. – Он закрыл ей рот поцелуем. Кто знает, в каких местах у стен здесь расположены уши, да и вообще. – Или ты забыла, что у меня есть старший брат? – Дурень набитый. Булавочная головка и та умнее. Кальдер поморщился, но отрицать не стал. Он со вздохом поглядел на этот ее странный, чудесный, пугающий живот. – Отец всегда говорил: нет ничего важнее семьи. – Кроме власти. – Между прочим, нет смысла спорить о том, чего у нас нет. Цепь моего отца носит Черный Доу. Вот о ком надо беспокоиться. – Черный Доу не более чем одноухий разбойник. – Разбойник, под пятой у которого весь Север, самые могущественные вожди повинуются ему. – Могущественные, вожди? – Сефф фыркнула ему в лицо. – Не смеши меня. Карлики с напыщенными именами. – Бродд Тенвейз. – Этот гнилой старый червь? При одной лишь мысли о нем меня тошнит. – Кейрм Железноголовый. – Я слышала, у него член как у мышонка. Оттого он всегда и хмурится. – Глама Золотой. – Еще мельче. С мышиный мизинчик. А у тебя есть союзники. – У меня? – А разве нет? Ты вспомни. Мой отец тебя любит. Кальдер скривился. – Ненависти у твоего отца я, быть может, и не вызываю, только он вряд ли кинется рубить веревку, если меня вздумают вздернуть. – Он достойный человек. – Спору нет. Коул Ричи славится прямодушием, все это знают. – Вот видишь: все. – Только когда мы с тобой венчались, я был сыном короля северян, и мир тогда выглядел иначе. Твой отец намечал себе в зятья принца, а никак не ославленного на весь свет труса. Она похлопала его по щеке чуть сильнее обычного, чтоб слышны были шлепки. – Красавчик ты, мой трусишка. – Красивые мужчины на Севере еще в меньшем фаворе, чем трусливые. Я не уверен, что твой отец доволен, каким местом ко мне повернулась удача. – Да плевала я на это ее место. – Сефф сгребла его за рубашку и с неожиданной силой подтянула к себе. – Я бы ничего не стала менять. Ни-че-го. – Да и я тоже. Просто я говорю, твой отец бы мог… – А я говорю, что ты ошибаешься. – Поймав руку мужа, она вновь приложила ее к животу. – Ты родня. – Родня, – он не стал говорить, что родня, как и семья, может представлять собой как силу, так и слабость. – Всего набирается твой доблестный отец и мой безмозглый брат. Что ж, Север наш. – Будет за нами. Я это знаю. – Сефф медленно отклонялась, отводя его от окна в сторону постели. – Доу, может статься, годится для войны, но войны не длятся вечно. Ты его превосходишь. – Мало кто с этим согласится, – усомнился он, хотя слышать это приятно, особенно на ухо таким жарким, зазывным шепотом. – Ты умнее, – щека жены потерлась о скулу, – гораздо умнее. Носом Сефф щекотала его по подбородку. – Самый умный человек на Севере. Именем мертвых, как он обожал лесть. – Продолжай. – Выглядишь ты, конечно, куда лучше, чем он, – она погладила живот ладонью мужа, – красивейший мужчина Севера… Он облизнул губы кончиком языка. – Если б красивейший правил, ты бы уже была королевой северян… Ее пальцы занялись его поясом. – Ты всегда находишь что сказать, так ведь, принц Кальдер?.. В дверь снаружи грохнуло, и принц застыл; кровь мгновенно устремилась в голову, отлив от причинного места. Ничто так не приканчивает романтический настрой, как угроза внезапной смерти. Массивная дверь вновь содрогнулась под ударами. Раскрасневшиеся супруги спешно возились с одеждой – прямо-таки пара застигнутых родителями похотливых недорослей, а не взрослая супружеская чета, к тому же королевской крови. Вот тебе и доигрались в монархов. Дверной запор и тот не в их власти. – Так засов же на вашей стороне! – сердито окликнул принц. – Вы что, черт возьми, не видите? Скрежетнул металл, и дверь со скрипом отворилась. В проеме стоял человек, лохматой башкой чуть не касаясь арочного свода. Лицо с одного боку все как есть снесено, от угла рта шла густая чересполосица шрамов, переползая на лоб и бровь; в глазнице слепо поблескивал металлический шар. Если в штанах у Кальдера все еще ютился романтический флер, то этот глаз и шрамы развеяли его окончательно. Чувствовалось, как рядом замерла Сефф – а ведь ей, в отличие от него, смелости не занимать, так что стойте и не трепещите, принц Кальдер. Хлад, пожалуй, наихудшее предзнаменование для кого угодно. Люди называли его псом Черного Доу, но втихомолку, а никак не в это вот самое лицо со следами ожогов. Человек, назначенный протектором Севера для самой что ни на есть черной работы. – Тебя желает Доу. От вида этой образины сквознячок страха продувал сердце любого завзятого храбреца, а голос Хлада довершал остальное: хриплый змеиный шепот, продирающий, как заточенный рашпиль. – А что такое? – осведомился Кальдер голосом безмятежным, как летнее утро, несмотря на то, что внутри все невольно оцепенело. – Он что, не может разбить Союз без меня? Хлад не рассмеялся, не нахмурился, а просто торчал истуканом, источающим глухую угрозу. Кальдер как можно непринужденнее пожал плечами. – Что ж, кто-то из двоих вынужден подчиняться. А что будет с моей женой? Целым глазом Хлад окинул Сефф. Будь в этом взгляде хоть что-нибудь – похоть, насмешка, презрение – ей-богу, было бы легче. Но на беременную женщину Хлад взглянул как мясник на тушу, которую надлежит разделать – с таким же равнодушием. – Пусть остается. Доу хочет оставить ее заложницей. Чтоб никто ничего не выкинул. С ней ничего не сделается. – Чтоб никто ничего не выкинул? Кальдер поймал себя на том, что стоит перед женой, закрывая ее собой, как щитом. Хотя какой щит спасет от такого, как Хлад. – Никто ничего. – А если что-нибудь выкинет Черный Доу? Где мои заложники? – Я буду твой заложник, – сказал Хлад. – Получается, если Доу нарушит слово, я могу тебя убить? – Можешь попробовать. – Гм. Хлад на Севере был персоной весьма известной. Кальдер с ним, понятно, и рядом не стоял. – Ты можешь дать нам минуту попрощаться? – Отчего не дать. – Хлад отодвинулся; из тени тускло поблескивал металлический глаз. – Что мы, змеи, что ли. – У себя в змеюшнике, – кольнул исподтишка Кальдер. Сефф ухватила его за руку; в распахнутых глазах читался страх вперемешку с жадным азартом. Как, впрочем, и у него самого. – Будь осторожен, Кальдер. Смотри под ноги. – На цыпочках ступать буду. Эх, если бы. Хладу, поди, велено перерезать ему по дороге глотку, а труп скинуть в болото. Можно биться об заклад. Сефф большим и указательным пальцем взяла его за подбородок и властно потрясла. – Я тебе говорю. Доу тебя страшится. Отец сказал, что использует малейшую попытку тебя убить. – Да, Доу следует меня бояться. Кем бы я ни был, я все равно сын своего отца. Глядя Кальдеру в глаза, Сефф еще раз дернула его за подбородок. – Я люблю тебя. – За что? Неужто не знаешь, какое я коварное, вероломное дерьмо? – Ты лучше, чем тебе кажется. Ему почти верилось в эти слова. К горлу подкатил непрошеный комок. – Я тоже тебя люблю. Он даже не лгал. А как он бушевал, как бесновался, когда отец объявил об их помолвке! Что?! Жениться на этой курносой языкастой стерве? Не язык, а помело. Точнее, кинжал. Теперь же день ото дня она становилась ему все милее. Он любил уже и ее вздернутый нос, а еще больше язык. На других женщин и смотреть не хотелось. Он притянул жену к себе и, смаргивая слезы, еще раз поцеловал. – Не волнуйся. Никто так не против моего повешения, как я сам. Буду обратно в твоей постели, ты и соскучиться не успеешь. – В боевых доспехах? – Если пожелаешь. – И никакого вранья, пока будешь в отлучке. – Ты меня знаешь. – Да уж знаю, лгунишка, – успела она выговорить прежде, чем стражники закрыли дверь на засов. Кальдер остался в сумрачном коридоре со слезливой мыслью, что жены своей он, может статься, больше никогда не увидит. В порыве неожиданной храбрости он поспешил за Хладом и, настигнув, хлопнул по литому плечу, такому чугунному, что сердце опасливо дрогнуло, но деваться некуда. – Ну смотри у меня, – на остатках пыла сказал Кальдер, – если с ней что-нибудь случится, даю слово… – Ты уже словами своими вдоволь наразбрасывался, да толку-то. Глаз Хлада покосился на непрошеную руку Кальдера, и тот не замедлил ее аккуратно убрать. Смелость накатывала на него не сказать чтобы часто, и никогда не превышала пределов благоразумия. – Кто так говорит – Черный Доу? Уж если есть кто на Севере, чьим словам в сравнении с моими грош цена, так это именно он, этот выродок. Хлад молча насторожился, но Кальдера уже несло. Вообще настоящая измена требует изрядных усилий. – Думаешь, Доу поделится хоть чем-нибудь, если только у него это не вырвать зубами? Ха! Ничего тебе не достанется, при всей преданности. Более того: чем ты преданней, тем меньше получишь. Вот увидишь. Нет такого мяса, чтобы насытить эту голодную песью свору. Хлад чуть прищурил единственный глаз. – Я не пес, – изрек он. Одной этой фразы, брошенной с холодной яростью, хватило бы, чтобы заткнуть любого говоруна, но Кальдер через этот ухаб перемахнул. – Я вижу, – перешел он на зазывный неистовый шепот, которому научился у Сефф. – Большинство людей не смеет ничего видеть из-за страха перед тобой, но я-то прозреваю. Ты боец, само собой, но и мыслитель тоже. В тебе есть нрав, рвение. Ну и гордыня, а почему бы нет? Кальдер, а с ним и Хлад, остановились в затененном закутке коридора, и Кальдер, подавив порыв съежиться, отпрянуть при виде жутковатых шрамов, доверительно подался вперед. – Эх, мне бы на службу такого, как ты, уж я бы нашел достойное применение такому человеку. Не то что Черный Доу. Это я могу обещать. Хлад вкрадчиво поманил к себе; при этом на мизинце у него кроваво блеснул крупный рубин. Кальдеру не оставалось ничего иного, как придвигаться – все ближе, ближе, так близко, что становилось неуютно. Уже чувствовалось теплое дыхание Хлада, хоть целуйся. Так близко, что жидковатая улыбка Кальдера искаженно отражалась в мертвом металле глаза. – Тебя желает Доу.Лучший из нас
Ваше высочайшее величество, мы всецело оправились от конфуза на Тихом Броде и перешли в наступление. Несмотря на злокозненность Черного Доу, лорд-маршал Крой неуклонно гонит его на север, все ближе к столице в Карлеоне. Мы теперь не более чем в двухнедельном переходе от города. Отбиваться беспрестанно у неприятеля не хватит сил. Рано или поздно Черный Доу неминуемо окажется у нас в руках, Ваше величество может на это надеяться. Не далее как вчера дивизия генерала Челенгорма выиграла небольшой бой у подножия холмов на северо-востоке. Лорд-губернатор Мид ведет дивизию на юг по направлению к Олленсанду, рассчитывая вынудить северян разделить войска и вести бой с невыгодных позиций. Я продвигаюсь с дивизией генерала Миттерика, держась неподалеку от ставки маршала Кроя. Вчера близ селения Барден северяне из засады напали на наш обоз, вынужденно растянувшийся из-за неважного состояния дорог. Но за счет бдительности и храбрости арьергарда они были отбиты с тяжелыми потерями. Осмелюсь ходатайствовать Вашему величеству насчет лейтенанта Кернса, проявившего особую доблесть и павшего в бою, оставив, как выяснилось, без попечения жену и малое дитя. Колонны наши в полном порядке. Погода благоприятствует. Войско марширует, и люди пребывают в приподнятом расположении духа. Засим остаюсь преданнейшим и недостойным слугой Вашего величества – Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.Колонна пребывала в хаосе. Мутной пеленой висел дождь. Войско по уши вязло в грязи, и настроение у людей было откровенно гадкое. «А уж мое среди этой размазни – самое прескверное», – так думал Бремер дан Горст, пробиваясь через скопище заляпанных грязью солдат, которые копошились, как черви, в разбухших от сырости доспехах; пики, секиры и алебарды торчали на плечах как попало, во все стороны, угрожая товарищам. Спереди очутился неприятель, закупорив продвижение колонны наглухо, как пробка бутылку, а с тыла, чавкая по грязи, все подтягивались, наседали, напирали позади идущие, усугубляя и без того растущий в этой давке беспорядок на вконец раскисшей слякотной тропе, именуемой дорогой, и оттесняя поносящих все и вся соратников к деревьям. Горст опаздывал, а потому, теряя терпение, где понукал, а где и оттирал с дороги солдатню. Кое-кто, оскальзываясь, поворачивался, думая задать выскочке взбучку, но тут же замолкал, приглядевшись: Горста здесь знали. Неприятель, преградивший путь армии его величества, оказался ее же собственной повозкой, наполовину съехавшей юзом со скользкой тропы в куда более топкое болотце. По вселенскому закону подлости, согласно которому, как ни старайся, все равно произойдет самое худшее, повозку вынесло аккурат поперек дороги, задние колеса увязли по самую ось. Погонщик, рыча ругательства, нахлестывал почем зря двух измотанных, покрытых пеной лошадей, а с полдюжины замызганных солдат безуспешно возились с задком повозки. По обе стороны дороги в намокшей придорожной поросли топтались еще какие-то помощники, костеря изорванную о колючие кусты упряжь, спутанные вожжи, немилосердно хлещущие по глазам ветки. Тут же неподалеку стояли трое молодых офицеров в некогда алых, а теперь буро-малиновых от заунывного дождя мундирах. Двое спорили, тыкая в повозку пальцами, третий же молчал и глазел, небрежно держа руку на золоченой гарде меча, застыв, как манекен в офицерском платье. Тысяча отборных солдат противника и та едва ли могла бы столь успешно блокировать продвижение армии. – В чем дело? – требовательно осведомился Горст в попытке, разумеется тщетной, держаться солидно. – Господин, обозу никак не место у этой тропы! – Не гоже, господин! Пехота задерживается, в то время как… Хотели как лучше, а получилось как всегда. Горст плечом потеснил офицеров и прохлюпал по грязи в самую трясину. Он вклинился меж вконец грязных солдат и опустил руки в слякотную жижу, нашаривая ладонями ось, а подошвами ботфорт – опору понадежней. – Тяни! – крикнул он вознице. Он забыл придать голосу желанную весомость; получилось как петух прокукарекал. Щелкнул кнут. Лошади всхрапнули. Люди со стоном налегли. Чавкнула грязь. Горст напрягся от пят до макушки; струной натянулись мышцы. Мир потускнел. Горст крякнул, рыкнул, зашипел; ярость вскипела так, словно ее внутри, несмотря на сравнительно маленькое сердце, был непочатый край; казалось, стоит открыться какому-то кранику, и эту повозку, да и все вокруг, разнесет вдребезги. Колеса с жалобным скрипом подались и повозка стронулась с места. Еще миг, и усилие пришлось на пустоту; отчаянная попытка устоять на ногах ничем не увенчалась, и Горст во весь рост плюхнулся лицом вперед, вместе с солдатами. Повозка рванулась – возница что есть силы сдерживал лошадей – и заколыхала себе дальше. – Спасибо за помощь, господин. – Покрытый слоем грязи солдат неуклюже попытался своей лапой очистить мундир Горста, но лишь размазал слякотные пятна еще безобразней. – Прощения прошу, господин. Ишь как оно вышло. Смазывайте, как подобает, оси, болваны. Удерживайте телегу на дороге, ротозеи-придурки. Делайте, черт подери, что вам положено и как надлежит, нерадивые бездельники, вшивота. Или это так сложно? – Ничего, – пробормотал Горст, стряхнув услужливую лапу. – Ступай себе, благодарю. Он одернул мундир. Отдаляясь под промозглой завесой дождя от повозки, он почти слышал, как в спину ему обидно посмеиваются и солдатня, и те офицеришки.
Лорд-маршал Крой, главнокомандующий войсками его величества на Севере, реквизировал себе под временную ставку самое заметное строение в округе, а именно приземистый сельский дом, поросший мхом так густо, что походил со стороны на застарелую навозную кучу. Беззубая старуха и ее древний супруг – до недавних пор, видимо, хозяева дома, – сидели на пороге соседнего амбара, прильнув друг к другу под дырявым платком, и с сонным равнодушием наблюдали, как Горст шлепает по грязи к дощатой передней двери. Судя по всему, Горст их не впечатлил. Равно как и четверку часовых в накидках из промасленной мешковины, слоняющихся у крыльца. Равно как и сборище промокших офицеров в гостиной с низким потолком: при появлении Горста они выжидательно обернулись на дверь, и все как один тут же скисли физиономиями, едва поняли, кто это. – Гляньте-ка, Горст пожаловал, – съязвил один, как будто ожидал увидеть короля, а оказалось, что это мальчик для выноса горшков. Здесь был представлен весь цвет армии. Центральное место занимал сам маршал Крой, он непоколебимо восседал во главе стола. Вид, как всегда, безукоризненный: свежевыглаженный черный мундир с жестким стоячим воротником, серебряные листики на котором смотрелись в тон стальным редеющим сединам, уложенным на выпуклом черепе, можно сказать, во фрунт. Рядом сидел его первый помощник, мелковатый полковник Фелнигг, чутко ловящий каждое начальственное распоряжение – спина выгнута, подбородок вздернут. Впрочем, учитывая, что подбородок у него был на редкость мелкий, вздернутость изображала в основном шея, запрокинутая так, что затылок упирался в воротник, а ноздри были обращены к потолку. «Как не в меру заносчивый гриф, ждущий для кормежки подходящую падаль». Ему бы для этой цели генерала Миттерика – вот где можно разгуляться: крупный, дородный, с упитанным лицом, объемистые черты которого едва умещались на отведенном им природой месте. Если у Фелнигга подбородка почти не было, то у Миттерика он был массивен, да еще и с опрометчиво крупной выемкой посередке. «Как будто у него из-под усищ свисает задница». Обычно он носил кожаные, почти до локтя краги – наверное, чтобы подчеркнуть воинственность, хотя у Горста почему-то напрашивалось сравнение с рукавицами селянина, которыми тот пускает ветры коровам при запоре. Увидев заляпанный грязью мундир Горста, Миттерик возвел бровь. – Опять геройствуем, полковник Горст? – спросил он под чье-то подхихикиванье. «Запихай это в свой рот-задницу, коровий бурдюк тщеславия». Слова так и чесались на губах, хотя, что бы Горст ни высказал своим фальцетом, шутка непременно обернулась бы против него. Право, лучше лицезреть перед собой целую сотню северян, чем терпеть пытку разговором. Так что вместо слов Горст по обыкновению изобразил неловкую, униженную улыбку и, пристроившись в укромном уголке, скрестил на запачканном мундире руки, а гнев утопил в созерцании умозрительной картины: чванливые головы Миттерика и его свиты воздеты на пики армии Черного Доу – зрелище, быть может, не самое патриотичное, но упоительное, как раз по настроению. «Что это за мир, в котором такие люди – если их вовсе можно назвать людьми, – смотрят свысока на таких, как я? Да я вдвое ценнее всех вас, вместе взятых! И это лучшее, что может предложить Союз? Если так, то мы заслуживаем поражения». – Не запачкав рук, не выиграешь войны. – А? Отвлеченный от мыслей Горст недовольно покосился. Рядом притулился Ищейка в поношенном плаще и со столь же поношенным, устало-смиренным лицом, потрепанным невзгодами, как непогодой. Северянин с медленным вздохом стал отводить голову, пока та легонько не стукнулась об облупленную стену. – А кто-то предпочитает оставаться чистеньким? И проиграть. Союз с изгоем еще большим, чем он сам, Горста не прельщал. А потому он, как в наглухо пригнанные доспехи, углубился в привычное молчание, и слушал, как перебрасываются репликами сидящие за столом офицеры. – Так когда они подъедут? – Скоро. – И сколько их? – Я слышал, трое. – Да нет, только один. Одного члена Закрытого совета и того за глаза. – Закрытый совет? – вырвалось у Горста сиплым взволнованным фальцетом. Тошнотворным послевкусием всплыли в памяти гнусные старцы, в одночасье лишившие его звания. «Раздавить все мои чаяния, все мечты с такой же беспечностью, с какой мальчишка давит жука». А затем… Вот его выводят в коридор, и массивные черные двери захлопываются перед ним, как крышка гроба. Уже не начальник стражи. Не рыцарь-телохранитель. А попросту говорящая фальцетом прибаутка с именем едва ли не нарицательным, означающим неудачливость и позор. Перед внутренним взором по-прежнему плыли кривые ухмылки, слышались гаденькие смешки. И бледное лицо короля – челюсти сомкнуты, взгляд направлен куда-то вбок. Как будто растоптать, уничтожить самого верного, самого преданного слугу было для него не более чем досадным пустяком… – А который из них будет? – волновался Фелнигг. – Мы его знаем? – Да какая разница, – досадливо отмахнулся Крой, оглядываясь на окно, за которым широко и шумно шел дождь. – Нам уже известно, что они скажут. Король требует большой победы, вдвое быстрее и вполцены. – Нет, ну надо же! – запетушился Миттерик. – Черт бы побрал этих царедворцев: суют нос во все щели, даже к нам! Бьюсь об заклад, эти плуты из Закрытого совета обошлись нам уже в такое множество жизней, какое даже наш заклятый враг не… Громко стукнуло дверное кольцо, и в комнату тяжелой поступью вошел грузноватый старик – лысый, с короткой седой бородой. На первый, беглый взгляд верховной властью от него не веяло: одежда намокла и запачкалась немногим меньше, чем у Горста; деревянная палка со стальным набалдашником напоминала скорее посох, чем регалию власти. Тем не менее даром что в комнату следом не вошел никто, кроме неприметного слуги, а численный перевес присутствующих здесь армейских чинов попросту подавлял, дыхание затаили именно последние – такую непререкаемую, владетельную уверенность и строгую властность источал старик. Вид мясника, по-хозяйски присматривающего себе борова на бойне. – Лорд Байяз. Крой чуть заметно побледнел. Горст, пожалуй, впервые видел маршала в таком изумлении, да и не он один. Все собрание остолбенело, как, наверное, не онемело бы, вкатись сюда тележка с трупом Гарода Великого, который бы вдруг начал что-нибудь громогласно вещать. – Господа. Небрежно бросив кудрявому слуге посох, Байяз смахнул с лысой макушки капельки влаги и отряхнул ладони. Для своего поистине мифического статуса этот старик держался до странности непринужденно. – Вот ведь погодка, а? Иногда я в Севере души не чаю, а иногда вот… не очень. – Мы не ожидали… – А откуда вам было? – Байяз хохотнул вроде как добродушно, но в добродушии этом чувствовался оттенок угрозы. – От дел я отошел. Вновь расстался со своим креслом в Закрытом совете, и последнее время тешил старческое слабоумие в библиотеке, подальше от дворцовых свар и интриг. Но война уже, можно сказать, почти у моих ворот, а потому было бы нерадиво с моей стороны не заглянуть и не отвесить поклон. С собой я привез деньги – насколько я пониманию, выплата жалованья у нас слегка подзатянулась? – Самую малость, – согласился Крой. – Ну вот. Еще чуть-чуть, и по большей части наносное понятие о солдатской чести и послушании быстро рассосется, не так ли, господа? Без золоченой денежной смазки громадная махина армии его величества скоро засбоит, а потом и вовсе встанет, как нередко случается в жизни, верно? – Мы заботимся о благополучии наших людей, – сказал без особой уверенности маршал. – А уж я-то! – воскликнул Байяз. – Смею вас заверить, я здесь исключительно с тем, чтобы помочь. Смазать, так сказать, колеса. Понаблюдать и, может статься, предложить при необходимости какой-нибудь совет. Командование, лорд-маршал, само собой, остается за вами. – Само собой, – эхом отозвался Крой. Прозвучало, впрочем, неубедительно. Шутка ли: ведь это же первый из магов – человек, возраст которого, по слухам, исчисляется сотнями лет, и который владеет магическими силами; который, говорят, сам выковал Союз, возвел на трон короля и обратил в бегство гурков, повергнув при этом в прах добрую половину Адуи. По крайней мере, так говорят. Мало кто известен нежеланием хоть во что-нибудь да вмешаться. – Э-э… Смею вам представить генерала Миттерика, командующего второй дивизией его величества. – Генерал Миттерик? Даже взаперти со своими книгами я слышал истории о вашей доблести. Сочту за честь. – Нет-нет, что вы! – генерала распирало от истовости. – Это я, я сочту за честь! – Можно и так, – веско изрек Байяз. Крой в последовавшей тишине решительно бросился в атаку. – А это мой первый помощник полковник Фелнигг. А вот это вождь тех северян, что противостоят Черному Доу и сражаются на нашей стороне; имя ему Ищейка. – Вот как? – поднял брови Байяз. – Думается, у нас был общий друг, Логен Девятипалый. Ищейка ответил спокойным взглядом – единственный человек в комнате, не выказавший перед Байязом благоговейного трепета. – Если и есть кто на свете, способный провести Великого Уравнителя, так это был – или есть – он. В любом случае, он для Севера большая утрата. Да что там, для всего мира! Великий человек, вспоминать о котором надлежит с прискорбием. – Человек как человек, – пожал плечами Ищейка. – Есть в нем хорошее, есть плохое, как у всех. А насчет прискорбия, так это смотря у кого спросить. – Справедливо. Байяз печально улыбнулся и произнес на языке северян: – А ты, я вижу, в подобных вещах реалист. – Как и ты, – откликнулся Ищейка. Сомнительно, чтобы кто-нибудь в этой комнате понял хоть слово. Горст, при всем знании языка, и то усомнился. Крой между тем шел дальше. – А вот это… – Бремер дан Горст, разумеется! Теплым рукопожатием Байяз потряс Горста по самые ботфорты. Для человека такого возраста и сана хватка была на удивление крепкая. – Я видел, как вы фехтовали с королем. Сколько уж лет минуло – пять? Шесть? Горст мог исчислить не только годы, но даже дни и часы. «В жизни моей, подобной тени, гордиться приходилось разве что поддавками в фехтовальных поединках». – Девять. – Девять, подумать только! Надо же, десятилетия мелькают, как листья на ветру. Никто так не заслуживал титула, как вы. – Я оказался во многом посрамлен. Байяз подался ближе. – Вы оказались биты, и это единственное, что принимается во внимание. Он шлепнул Горста по предплечью, как если бы они поделились им одним известной шуткой; а выходило, что она известна только Байязу. – Но не вы ли состояли в числе рыцарей-телохранителей? И разве не вы охраняли короля в битве при Адуе? Горст почувствовал, что зарделся. «Да, то был я, и всем это хорошо известно. А ныне я – не более чем злосчастный козел отпущения, использованный и брошенный, как какая-нибудь беспутная служанка, грубо употребленная сынком сиятельной особы. Я теперь…» – Полковник Горст здесь у нас в качестве королевского обозревателя, – решил пояснить Крой, почувствовав заминку. – Ах да, – Байяз, спохватившись, щелкнул пальцами, – еще бы. После того, что делалось в Сипано. Горст вспыхнул; само название города хлестнуло, как пощечина. Сипано… Да, все просто – после того, как он четыре года назад почти безотлучно находился там, среди безумия Дома утех Кардотти. Шаткой поступью крался сквозь дым, разыскивая в отчаянии короля. Добирался до лестницы, смотрел на лицо в маске… А затем долгий, еще более муторный путь назад, среди порочащих душу и тело бесчинств, позорных оргий. Лица в комнате внезапно поплыли нестерпимо яркими, смазанными кометами – при этом, как ни странно, с ухмылками. Горст открыл пересохший рот, но, как обычно, ничего не выговорил. – Ничего, ничего, – маг похлопал Горста по плечу с уничижительным добродушием, как какую-нибудь одряхлевшую, полуслепую служебную собаку – дескать, на вот тебе кость, по старой памяти. – Может, дослужитесь еще, и вновь завоюете благосклонность короля. «Может, и дослужусь, тайная ты дырка от сраки. Если весь изойду кровью на Севере». – Может быть, – сумел прошептать Горст. А Байяз пододвинул стул и сел, сложив пальцы домиком. – Ну что. Какова обстановка, лорд-маршал? Крой, одернув полы мундира, подступил к огромной карте, такой большой, что края загибались, не помещаясь даже на самой широкой стене домишки. – Дивизия генерала Челенгорма находится здесь, к западу от нас. Бумага взвизгнула под метнувшейся указкой маршала. – Он рвется к северу, поджигая поля и деревни в надежде, что тем самым втянет северян в сражение. – М-м-м, – со скучным видом протянул Байяз. – Тем временем дивизия лорда-губернатора Мида в сопровождении людей Ищейки прошла маршем на юго-восток, чтобы взять в осаду Олленсанд. Дивизия генерала Миттерика остается между этими двумя… «Тук, тук» указкой – методично, с безжалостной точностью. – В постоянной готовности прийти на помощь той или другой. Маршрут обоза пролегает на юг в сторону Уфриса. Дороги здесь плоховатые, на самом деле не более чем тропы, но мы… – Да-да, конечно, – Байяз пухлой рукой отмахнулся от доклада, как от чего-то, недостойного внимания. – Я здесь не затем, чтобы вмешиваться в тактику. Указка Кроя растерянно застыла. – Тогда… – Лорд-маршал. А вы представьте, что вы, скажем, бригадир каменщиков и работаете над башенкой грандиозного дворца. Мастер, чья приверженность ремеслу, опыт и внимание к деталям не вызывают ни у кого и тени сомнения… – Каменщиков? – окончательно потерялся Крой. – Тогда представьте, что Закрытый совет – это архитекторы. И наше дело – не подгонка одного камня к другому, а план всего здания в совокупности. Стратегия, а не тактика. Армия – инструмент правительства и должна служить его интересам. А иначе какой в ней толк? Так, просто чрезвычайно дорогостоящая машина для… чеканки медалей. Собрание неуютно зашевелилось. Едва ли это любимая тема обсуждения у оловянных солдатиков. – Стратегия правительства подвержена внезапным переменам, – ворчливо заметил Фелнигг. Байяз поглядел на него как школьный наставник на тупицу, что тянет назад весь класс. – Мир текуч, подвижен. Подвижными должны быть и мы. Однако с той поры, как началась военная кампания, дела пошли не лучшим образом. Вновь подняли голову крестьяне: военные, видите ли, подати, и так далее. Неуемные, вечно неуемные, – он забарабанил по столешнице. – Наконец завершен новый Круг лордов, Открытый совет приступил к заседаниям, и знати есть где выражать недовольство. И они его выражают. Нескончаемо. По всей видимости, их крайне раздражает медленный темп. – Чертовы пустобрехи, – буркнул Миттерик. «Зарубите на носу: более всего люди ненавидят в других то, что им ненавистно в себе». Байяз вздохнул. – Иногда мне кажется, будто я строю песчаные замки во время прилива. Гурки не сидят сложа руки, их козням нет конца. Но когда-то они были единственной силой, с которой приходилось бороться. А теперь есть еще и Змея Талина. Муркатто. – Байяз нахмурился, как будто само это имя было ему неприятно. – Пока наши армии барахтаются здесь, эта проклятая гадюка продолжает сжимать ядовитый хвост вокруг Стирии, ободренная тем, что Союз не может ничего ей толком противопоставить. Собрание отозвалось нестройным, но патриотичным рокотом. – Говоря попросту, господа, расходы на эту войну – в смысле потерь и денег, и престижа, и возможностей – становятся чересчур велики. Закрытый совет требует скорейшего завершения кампании. Естественно, будучи солдатами, вы склонны излишне романтизировать тактику ведения войны. Но в боевых действиях толк есть лишь тогда, когда они обходятся дешевле других приемов и ходов. – Байяз сосредоточенным движением смахнул с подсохшего рукава соринку. – Вы вдумайтесь: это всего лишь Север. Я в том смысле – ну что вам стоит? Воцарилась тишина, после чего, прокашлявшись, подал голос Крой: – Вы говорите, Закрытый совет требует скорого завершения… Они имеют в виду конец сезона? – Конец сезона? Да нет, конечно. Офицеры дружно и облегченно выдохнули. Как выяснилось, преждевременно. – Имеется в виду, гораздо раньше. Ропот постепенно перерастал в гомон: негодующие ахи, тихое чертыханье, ворчание под нос; уязвленная офицерская гордость одерживала верх над всегдашним штабистским раболепием, что бывает нечасто. – Но нельзя же вот так! Миттерик вдарил в сердцах крагой по столу; впрочем, тут же опомнился: – То есть я хотел сказать, прошу прощения, но мы не можем… – Господа, господа, – взялся урезонивать разошедшихся подчиненных Крой. Лорд-маршал без резонерства не может. – Лорд Байяз… Черный Доу продолжает упорно уклоняться. Маневрирует, отходит, – Крой указал на карту, как будто там были нарисованы суровые обстоятельства, против которых не попрешь. – На его стороне стойкие местные воители. Его люди прошли огонь и воду. Они знают местность, их поддерживают сородичи. Доу мастак на быстрые переброски, внезапные выпады. У нас уже был с ним однажды пренеприятный конфуз. Если рваться без оглядки в бой, то можно, знаете, и… С таким же успехом он мог спорить с волнами прибоя. Первый из магов пропускал его слова мимо ушей. – Вы опять вдаетесь в детали, лорд-маршал. Каменщики, архитекторы, все такое прочее… Или вы меня не поняли? Король послал вас сюда драться, а не маршировать вокруг да около. У меня нет сомнения, что вы изыщете способ вызвать северян на решающую баталию. Ну а если нет, то… всякая война – лишь прелюдия к разговору, не так ли? Байяз встал, а следом за ним под нестройный скрежет стульев и стук мечей и шпаг стали уныло подниматься штабисты. – Мы… в восторге, что вы смогли нас навестить, – выдавил Крой, хотя по всему чувствовалось, что настроение у собрания прямо противоположное. Байяза было не пронять. – Вот и хорошо, потому что я остаюсь здесь наблюдать. Со мной прибыли кое-какие господа из Адуи. У них на руках устройство, и мне не терпится посмотреть, как оно работает. – Сделаем все, что в наших силах. – Превосходно, – Байяз милостиво улыбнулся. Единственная улыбка в комнате. – Что ж, оставляю подгонку камней в ваших, – он выразительно посмотрел на нелепые краги Миттерика, – умелых руках, господа. Офицеры хранили молчание, прислушиваясь, как поношенные башмаки первого из магов и его единственного слуги шаркают в сенях – совсем как дети, готовые откинуть одеяла, как только родители отдалятся на безопасное расстояние. Едва закрылась передняя дверь, как сердитый ропот возобновился. – Какого черта! – Да как он смеет! – К концу сезона? – неистовствовал Миттерик. – Да он рехнулся! – Вздор! – вторил ему Фелнигг. – Просто вздор! – Чертовы интриганы! Зато Горст улыбался, и даже не столько смятению Миттерика и иже с ним. Теперь им придется искать битвы. «Уж не знаю, для чего пришли сюда они, а я для того, чтобы сражаться». Крой усмирил разошедшихся подчиненных постукиванием маршальского жезла о стол. – Господа, господа, прошу вас! Слово Закрытого совета – это слово короля, так что нам остается лишь со всем рвением подчиниться. В конце концов, кто мы такие, как не каменщики, – под повисшее молчание он поворотился к карте, охватывая взглядом дороги, холмы и реки Севера. – Боюсь, нам придется забыть о благоразумии и сосредоточить армию для согласованного броска на Север. Ищейка? Северянин подошел к столу и бойко отсалютовал: – Мое почтение, маршал Крой! Вышло немного комично, поскольку Ищейка был независимым союзником, а не мелкой подчиненной сошкой. – Если мы всем войском выйдем на Карлеон, есть вероятность, что Черный Доу примет наконец бой? Ищейка потер колючую щетину. – Может, и да. Он не из особо терпеливых. И расклад для него не самый выгодный, учитывая, что вы последние несколько месяцев изрядно потоптались по его вотчине. Ноон всегда был непредсказуемым мерзавцем, этот Доу. Ищейка скривился от болезненного воспоминания. – Одно я могу сказать: если он решит сражаться, то заранее вы об этом не узнаете. Он вам с ходу, со всей внезапностью вгонит в задницу кол. А так, можно и попробовать, – Ищейка осклабился, оглядывая собрание, – особенно кому по нраву кол в заднице. – Лично мне не очень, но говорят, истинный генерал должен быть готов ко всему. Крой провел указкой по дороге и постучал по карте. – Что это за городишко? Ищейка оперся о стол и прищурился, потеснив пару штабистов – те неуютно заерзали, что Ищейку, впрочем, ничуть не смутило. – Это Осрунг. Старый городок среди полей, с мостом и мельницей, и людей здесь живет… жило в мирное время сотни три или четыре. Есть и каменные строения, но по большей части дерево. Вокруг высокий частокол. Раньше была чертовски добрая таверна… Хотя вы знаете, как все нынче переменилось. – А этот холм? Вот здесь, где сходятся дороги из Олленсанда и Уфриса? – Это Герои. – Странное название для холма, – ворчливо заметил Миттерик. – Назван так из-за кольца старых камней на вершине. Когда-то в древности под ними были похоронены воины, по крайней мере, так гласит молва. Оттуда очень хороший обзор. Я как раз посылал туда на днях дюжину, проверить, не показывался ли там кто-то из парней Черного Доу. – И что? – Да пока ничего, хотя причин для беспокойства нет. Если оттуда надавят, помощь рядом. – Тогда это и есть нужное место. Крой, чуть пригнувшись к карте, придавил к этой точке указку, словно мысленно нагнетая туда мощь армии. – Герои. Фелнигг? – Да, господин? – Доставьте сообщение лорд-губенатору Миду, чтобы снимал осаду с Олленсанда и со всей поспешностью выдвигался на встречу с нами под Осрунгом. Кто-то резко втянул воздух сквозь зубы. – Мид рассвирепеет, – предупредил Миттерик. – Это за ним водится. А что делать? – Я пойду обратно тем же путем, – сказал Ищейка. – Встречусь со своими молодцами и поверну их на север. Так что послание могу передать и я. – Будет лучше, если его в личном порядке передаст полковник Фелнигг. Лорд-губернатор Мид… не расположен к северянам. – Видимо, в отличие от всех, здесь присутствующих? – Ищейка, щеря в улыбке острые желтые зубы, оглядел цвет офицерства. – Ну ладно, тогда я поехал. Если повезет, увидимся на Героях через… сколько дней? Три? Четыре? – Через пять, если погода не выправится. – Так ведь Север. Ладно, пускай пять. И Ищейка вслед за Байязом вышел из душной комнаты с низким потолком. – Что ж, вышло, может, и не так, как нам хотелось, – Миттерик ткнул мясистым кулаком в мясистую ладонь, – но, может быть, мы им теперь кое-что покажем? Выволочем негодяев в чистое поле и наконец устроим им разгром! Под натужный скрип ножек стула он встал. – Все, я поехал. Потороплю дивизию. Надо срочно выходить ночным маршем. Все на врага, лорд-маршал! – Постойте. – Крой сидел за бюваром и окунал в чернильницу перо, собираясь писать приказы. – На ночь глядя не трогайте их с места. По таким дорогам, в такую погоду поспешность принесет больше вреда, чем пользы. – Но, лорд-маршал, если мы… – Я собираюсь ускорить темп, генерал, но не мчаться сломя голову к поражению. Мы не должны пинать людей излишне жестко. Не стоит ради боеготовности выматывать силы. Миттерик натягивал краги. – Дьявол бы побрал эти чертовы дороги! Горст отодвинулся, давая генералу с вереницей адъютантов выйти, а сам молча представлял, как лично препровождает их из комнаты прямиком в тартарары. Крой за написанием рескрипта поигрывал бровями: – Здравомыслие… избегает… битв. Перо аккуратно плыло по бумаге. – Кому-то надо будет передать это распоряжение генералу Челенгорму. Выдвинуться со всей поспешностью к Героям и занять холм, а также городок Осрунг и все подступы и переправы к реке, что… Горст шагнул вперед: – Я это сделаю. Если дело дойдет до боя, дивизия Челенгорма окажется в нем первая. «И я буду впереди самых передних рядов. Призраки Сипано я похороню в самой сердцевине». – Никому я бы не доверил это так охотно, как вам. Горст ухватился за бумагу, но маршал выпустил ее не сразу, а посмотрел испытующе; свернутый лист протянулся меж ними как мостик. – Однако помните, что вы королевский обозреватель, а не воин. «Я ни то и ни другое. Я мальчик на побегушках, и здесь нахожусь потому, что больше мне нигде нет места. Я письмоносец в мундире. Причем в мундире, если на то пошло, испачканном. Я мертвец, который все еще трепыхается. Ха-ха! Взгляните на этого стоеросового болвана со смешным голосом! Велите, пусть он вам спляшет!» – Слушаюсь. – Так что обозревать обозревайте, это никоим образом не возбраняется. Но уж будьте добры, никакой героики. Не как накануне под Барденом. Война – не место для героики. Особенно такая. – Слушаюсь. Крой выпустил лист и повернулся к карте, меряя расстояние циркулем из большого и указательного пальцев. – Если бы мы вас потеряли, король бы мне этого никогда не простил. «Король меня здесь бросил и думать забыл, и никто не пожалеет, если меня изрубят на куски, а мозги разбросают по всему Северу. И прежде всего я сам». – Слушаюсь. На этом Горст вышел обратно в непогоду, где его и поразила молния. До нее было рукой подать – вот она, осторожно ступает навстречу по раскисшей грязи двора. Ее улыбка на гнетущем фоне слякоти сияла как солнце. Даже, можно сказать, обжигала. В сердце полыхнуло, сладко обдав жаром кожу; перехватило дыхание. Месяцы, проведенные в разлуке, не сказались решительно никак. Он все так же отчаянно, безнадежно ее любил. – Финри, – прошептал он с благоговейным трепетом, как какое-нибудь заклятие, опрометчиво брошенное глуповатым чародеем из сказки, – какими судьбами? Мелькнул призрачный страх, что видение сейчас поблекнет, растворится, уйдет бесплотным образом истомленного воображения. – Да вот, взглянуть, где там отец. Он здесь? – Строчит приказы. – Как всегда. Она оглядела мундир Горста и приподняла бровь – темно-каштановую, почти черную, разделенную дождем на волосинки. – А вы, я смотрю, все в грязи играете. Духа не хватало даже на смущение. В ее глазах он был повержен. К влажному лицу Финри прилипли прядки волос. Жаль, что не он. «Я думал, на свете не было и нет ничего прекрасней, чем ты, но теперь ты еще красивее». Смотреть на нее он не осмеливался, и одновременно не осмеливался отвести взгляд. «Ты самая красивая женщина в мире – нет, во всей истории. Нет, ты вообще самое красивое, что было и есть. Убей же меня, убей меня сейчас, сию минуту, чтобы лицо твое было последним, что я вижу». – Вы… хорошо выглядите, – промямлил он. Она посмотрела на промокший дорожный плащ, до пояса заляпанный грязью. – Подозреваю, вы со мной не вполне искренни. – Да я… Я никогда не притворяюсь. «Я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю…» – А у вас, Бремер, все хорошо? Могу я называть вас Бремером? «Да ты можешь каблуками выдавить мне глаза – назови лишь снова меня по имени». – Конечно, да. Я… «Болен телом и душой, с уязвленной честью, ненавидящий мир и все в нем, я готов забыть все это, откинуть за ненадобностью, лишь бы ты была рядом». – У меня все хорошо. Она протянула руку, и Горст склонился поцеловать ее, как какой-нибудь сельский священник, которому выпала честь прикоснуться к одеянию святого… На пальце у Финри красовалось кольцо с синим сверкающим камешком. Внутри у Горста все оборвалось – так, что не продохнуть; впору рухнуть плашмя. Лишь неимоверным усилием воли он остался стоять. – Это… – прохрипел он. – Да, обручальное кольцо. Могла ли она знать, что ему легче увидеть отрубленную голову, чем… За привычную улыбку Горст схватился, как утопающий за последний прутик. Губы шевельнулись, и он расслышал свое сипенье – этот гадкий, невыносимо бабский скрип. – И кто же этот достойный? – Полковник Гарод дан Брок. В голосе нескрываемая гордость, не иначе как от любви. «Что бы я отдал, лишь бы она так произносила мое имя? Да все. Хотя что у меня есть, помимо людских насмешек?» – Гарод дан Брок, – прошептал Горст; имя шелестело песком во рту. Разумеется, он знал этого человека. Более того, они состояли в дальнем родстве – какие-то там кузены в четвертом колене. А несколько лет назад даже общались, когда Горст служил в страже у его отца, лорда Брока. А потом лорд Брок возымел виды на престол, но у него не получилось, и его изгнали, как изменника. К старшему его сыну король, впрочем, явил милость: лишил обильных земель, звонких титулов, но даровал жизнь. Как Горст жалел, что монарх тогда проявил милосердие! – Он служит при ставке лорд-губернатора Мида. – Ах да. Брок был до тошноты смазлив, с непринужденной улыбкой и манерами победителя. Урод. О нем хорошо отзывались, даже за глаза, несмотря на постигший его отца позор. Змей подколодный. Выбился в свет за счет храбрости и добродушия. Гнусный прелюбодей. Он был всем, чем не был Горст. Стиснув дрожащий кулак, он представил, как этой вот самой рукой вырывает у Гарода дан Брока челюсть. – Да-да. – Мы так счастливы. «Вот и прекрасно. А мне впору покончить с собой». Сожми она в тисках его член, боль и то не была бы столь невыносимой. Неужто этой женщине недостает ума увидеть его мучения? Наверное, какая-то ее часть знает и радуется его унижению. «О, как я люблю тебя. Как ненавижу. Как безумно, безумно жажду». – Мои поздравления, – выдавил Горст. – Обоим. – Непременно передам мужу. – Да. «Да, да, скажи ему, чтобы он издох, чтобы сгорел, да поскорее». По лицу Горста блуждала нелепая ухмылка, а в горле клокотала желчь вперемешку со рвотой. – Да. – Мне пора к отцу. Наверное, скоро увидимся? «О да. Очень скоро. Нынче же ночью, когда я буду метаться без сна на постели, сжимая член в кольце из пальцев, представляя, что это твой рот…» – Надеюсь. Она уже проходила мимо. Для нее это не более чем мимолетная встреча со старым знакомым. Для него же, стоило ей отвернуться, и без того серый день померк, обратившись в ночь. «Меня закидывает землей, погребальный песок струится в рот». Стукнула, захлопнувшись за Финри, входная дверь, а Горст еще долго и недвижимо стоял под дождем. Нестерпимо хотелось рухнуть на колени и плакать, рыдать, реветь по рухнувшим надеждам; кататься в грязи, рвать на себе остатки волос. Хотелось кого-нибудь прирезать, изрубить, забить до смерти, неважно кого. Может, себя? Но вместо этого он только шумно, с жалобным всхлипом сглотнул и побрел, чавкая по грязи, в постепенно сгущающийся сумрак. В конце концов, ему надлежало доставить послание. Без всякой героики.
Черный Доу
«Тук», – ворота конюшни захлопнулись, как тюкает о плаху топор палача, и Кальдеру потребовалась вся знаменитая надменность, чтобы невзначай не подскочить. Военные совещания никогда не были его сильной стороной, особенно когда на них пруд пруди врагов. Как назло, на этом совете присутствовали трое из пяти боевых вождей Доу, причем, как иной раз с издевкой подстраивает судьба, именно те, кому Кальдер люб менее всего. Глама Золотой, силач с огромными кулаками и тяжелой челюстью, выглядел героем с головы до пят: мужественный красавец, у которого все – и длинные волосы, и величавые усы, и даже ресницы цвета бледного золота. Что до благородного металла, то его на нем висело больше, чем на невесте в день свадьбы: на бычьей шее крученое золотое ожерелье, на запястьях браслеты, толстые пальцы унизаны гроздьями перстней, а уж сам Глама – воплощение чванливости и себялюбия. Кейрм Железноголовый смотрелся совсем по-иному. Лицо в рубцах шрамов являло такую дремучую угрюмость, о которую затупился бы любой топор; гвозди-глаза кололи из-под бровей-наковален; угольно-черные волосы и борода обкорнаны. Гламе он уступал ростом, но никак не обхватом, а был, пожалуй, даже шире – человек-глыба с поблескивающей под медвежьей шкурой кольчугой. Поговаривают, того медведя он удушил своими руками, наверное, тот не так на него посмотрел. Как Железноголовый, так и Золотой не выказывали к Кальдеру ничего кроме презрения, хотя, к счастью и облегчению для всех, друг друга они презирали все равно сильнее, как презирают друг друга день с ночью, и в этой их всепоглощающей междоусобице не оставалось места для ненависти к другим, более мелким противникам. Что же касается ненависти, то в ее неиссякаемости не было равных Бродду Тенвейзу – гнусному, как инцест, выродку из тех, кому невтерпеж выставить себя напоказ, являясь из тени со зловещим, плотоядным вожделением деревенского извращенца, наметившего в жертву пригожую молочницу. Скверный на язык, гнилозубый, мерзко пахнущий, да еще с безобразной сыпью на роже, всем видом он источал безраздельное самодовольство. У отца Кальдера он ходил в неизбывных врагах, дважды бывал им бит на поле брани, стоял перед ним на коленях и лишался всего, чего можно. Но, похоже, теперь, заполучив все обратно, Тенвейз лишь распалился и окончательно озверел, так что с легкостью готов был, невзирая на срок давности, весь избыток желчи выплеснуть уже не на Бетода, а на его сыновей, особенно на Кальдера. И наконец, возглавлял это разномастное сборище негодяев самопровозглашенный протектор Севера, Черный Доу собственной персоной. Он непринужденно восседал на троне Скарлинга, одну ногу подогнув под себя, а второй легонько постукивая по полу. На изборожденном морщинами и шрамами лице играла улыбка, но глаза прищурены – ни дать ни взять голодный кот, завидевший голубя. С некоторых пор Доу стал одеваться в изысканное шитье, а на плечи укладывал сверкающую цепь, которую носил когда-то отец Кальдера. Но за всем этим он не мог, да и не хотел, скрыть истинной сути. Он как был, так и оставался душегубом, до самых кончиков ушей. Вернее, уха – правого, так как от левого у него осталось считай что одно название. Словно в довершение к грозному имени и ухмылке, Черный Доу позаботился о том, чтобы его в избытке окружала сталь. С одного бока к трону Скарлинга прислонился длинный меч, с другого – боевой топор в выщербинах от долгого использования, и тот и другой поблизости от свисающих с подлокотников рук с пальцами убийцы – исцарапанными, припухлыми, со ссадинами на суставах от смертоносной работы. Возле плеча Доу в полумраке скрывался Треснутая Нога – главный телохранитель и лизоблюд, следующий за хозяином тенью. Он стоял, сунув большие пальцы за пояс с серебряными бляхами, а за спиной у него маячили двое карлов, поблескивая панцирями, щитами и обнаженными мечами; остальные рассредоточились на равных промежутках вдоль стен и по обе стороны от двери. Пахло прелым сеном и конским потом, однако куда ощутимей воняло насилием, тяжелым, как смрад болот. И, словно этого недостаточно, чтобы Кальдер наделал в шитые по моде панталоны, над плечом у него торчал еще и Хлад, привнося в общую атмосферу устрашающий холодок. – Уж не бравый ли это принц Кальдер? – Доу оглядел вошедшего сверху донизу и снизу доверху, как какой-нибудь котяра оглядывает куст, который собирается пометить. – Добро пожаловать, друг наш, обратно в заваруху, каких еще не видел свет. Ну что, на сей раз будешь делать то, что тебе, язви тебя в душу, велят? Кальдер отвесил куртуазный поклон. – Ваш покорнейший слуга. Он приторно улыбнулся, как будто эти слова не жгли ему губ. – Господа Золотой, Железноголовый, – он почтительно кивнул каждому. – Отец всегда говорил: нет на всем Севере двух сердец более отважных. Отец вообще-то говорил ему, что нет на всем Севере двух голов более тупых. Проку от лжи вышло не более, чем от брошенных в колодец денег. Глама с Железноголовым только обменялись неприязненными взглядами. Кальдер ощутил жгучую потребность, чтобы его здесь если не полюбили, то хотя бы не желали ему смерти. – А где Скейл? – Твой брат на западе, – ответил Доу, – воюет помаленьку. Тенвейз, сплюнув сквозь прореху в бурых передних зубах, спросил: – Так ты знаешь, малый, зачем тебя позвали? – Ну а как же. Иначе зачем вокруг столько людей с мечами? Кальдер с надеждой оглядел конюшню, но союзников здесь не наблюдалось. В конце концов взгляд Кальдера остановился на мрачной ухмылке Хлада – зрелище еще более зловещее, чем улыбка Доу. Всякий раз, когда перед глазами опять представал этот шрам, складывалось впечатление, что он стал еще страшней. – А как там Коул Ричи? – Папаша твоей жены в дне ходу к востоку, – сказал Доу. – Собирает войско. – Я удивлюсь, – хмыкнул Золотой, – если в него уже не загнали любого мальца, способного поднимать двумя руками меч. – Что ж, приходится подскребать все, что есть, – рассудил Доу. – Когда дело дойдет до боя, сгодится каждая свободная рука. Может статься, что и твоя. – Да вы что! – Кальдер хлопнул по рукояти меча. – В таком случае вам придется удерживать меня на привязи! Я дождаться не могу, когда же мы наконец начнем! – Да ты хоть из ножен эту свою штуковину когда-нибудь вынимал? – съязвил Тенвейз, вытягивая шею для очередного плевка. – Всего один раз. Хотел подбрить мохнашку твоей дочери, прежде чем к ней подступиться. Доу прыснул со смеху. Гоготнул Золотой, Железноголовый едва заметно усмехнулся. Тенвейз поперхнулся плевком, слюна мутной струйкой потекла по подбородку. Но Кальдер не обращал внимания: надо во что бы то ни стало завоевать расположение тех, кто еще не окончательно превратился во врага; перетянуть на свою сторону хотя бы одного из этих закоснелых негодяев. – Мне б такое на ум не взбрело, – Доу одобрительно крякнул, отирая пальцем глаз. – Честно сказать, мне тебя не хватало, Кальдер. – Мне тебя тоже. Да я бы лучше навозом заведовал в конюшне, чем сидел и миловался в Карлеоне с женой. Ну, так чем займемся? – Ты знаешь. – Доу большим и указательным пальцем крутил меч, серебряная метка у рукояти поблескивала. – Войной. Вылазка здесь, стычка там. Одни отрезают отставших, другие пускают красного петуха по деревенькам. Словом, война. Брат у тебя бьет быстро, рубит с налету, южане и почесаться не успевают. Полезный, надо сказать, человек, этот твой брат. С жалом. – Стыдно, что папаша твой расстарался лишь на одного сына, – поддел Тенвейз. – Блажи, старый, блажи, – не остался в долгу Кальдер, – только смотри, весь на блажь не издрочись. А то обвиснешь к вечеру сморчком, как твой хер. Тенвейз заерепенился, но Доу жестом велел ему умолкнуть. – Ладно, хватит херами мериться. Нам войну воевать. – И много ли на сегодня побед? В ответ короткая нелегкая пауза. – Битвы пока не было, – буркнул Железноголовый. – Этот Крой, – в тон ему бросил через конюшню Золотой, – который заправляет войском Союза. – Маршал, так его называют. – Да хоть как его называй, а мерзавец он осторожный. – Трус сраный, при каждом шаге оглядывается, – проворчал Тенвейз. – В осторожности ничего трусливого нет, – пожал плечами Доу. – Я бы при их численности, правда, действовал иначе, но… Он вновь ухмыльнулся Кальдеру. – Как говаривал твой отец, в войне учет идет лишь победам. Об остальном слагают песни дураки. Так что Крой действует неторопливо, надеясь истощить наше терпение. Знает, что нам, северянам, оно по большому счету не свойственно. Армию свою он разбил на три части. – Три ба-альших части, черт бы меня побрал, – вставил Железноголовый. Золотой впервые не стал возражать: – Тыщ по десять мечей в каждой, и это не считая обозников с возницами. Доу подался вперед, как дед, поучающий внучка тонкостям рыбалки: – Челенгорм у них к западу. Храбрый, но вялый и на промахи горазд. По центру Миттерик. Самый, пожалуй, из них толковый, но склонный к безрассудству. Я слышал, любит лошадей. На востоке Мид. Солдатом его не назовешь, и северяне ему по нраву, как свинье мясник. А это чревато потерей чутья. Есть у Кроя и кое-кто из северян, в основном дозоры, но и бойцы среди них тоже встречаются, да к тому же недюжинные. – Люди Ищейки, – уточнил Кальдер. – Подлый изменник, – процедил Тенвейз, готовясь сплюнуть. – Изменник? – Доу на троне Скарлинга болезненно дернулся, сжав подлокотники до белизны в суставах. – Ты старый, паршивый тупой козел! Да он единственный человек на Севере, который никогда не переметывался со стороны на сторону! Тенвейз медленно сглотнул готовый к запуску плевок и отстранился в тень. Доу обмяк. – Позор лишь в том, что сторона эта не та. Только и всего. – Ну так что, скоро нам выходить, – рассудил Золотой. – Мид, может, и не солдат, но Олленсанд-то у него в осаде. Стены у города хорошие, только неизвестно, как долго они… – Осаду Мид снял вчера вечером, – сказал Доу. – Он направляется обратно к северу, а вместе с ним и почти вся свора Ищейки. – Вчера? – Золотой нахмурился. – А откуда ты… – У меня свои способы. – А я что-то не слышал. – Вот потому я и отдаю приказы, а ты их выполняешь. Железноголовый млел, видя, как срезали соперника. – Мид повернул обратно на север, да к тому же в заметной спешке. Мне думается, он хочет сомкнуться с Миттериком. – С чего бы вдруг? – спросил Кальдер. – Такая неуклонная осмотрительность все эти месяцы, и вдруг решение рвануть с места? – Может, осторожность их утомила. Или тех, кто принимает у них решения. Во всяком случае, они идут. – Что, в общем-то, может дать нам возможность застать их врасплох, – глаза Железноголового вспыхнули, как у проголодавшегося при виде жаркого на вертеле. – Если они ищут битвы, – рассудил Доу, – грех им ее не дать. У нас кто-то есть на Героях? – Кернден Зобатый со своей дюжиной, – подсказал Треснутая Нога. – Народ надежный, – пробормотал Кальдер. Лучше быть на Героях с Кернденом Зобатым, чем среди этих мерзавцев. Сил негусто, зато хоть поржать можно вволю. – Час-другой тому получил от него весточку, – поделился Железноголовый. – Его люди наткнулись на дозор Ищейки и выпроводили их с холма. Доу какое-то время глядел себе под ноги, потирая губы кончиком пальца. – Хлад? – Да, вождь? – раздался свистящий шепот. – Скачи к Героям, передай Зобатому, что холм мне нужен. Пускай держат. А то, неровен час, какие-нибудь собаки от Союза вздумают прибрать его к рукам. А чтобы не попасть к ним в лапы, переправься, наверно, через реку у Осрунга. – Удобное место для битвы, – высказался Тенвейз. Хлад поколебался – Кальдер уловил: роль мальчика на побегушках Хладу не вполне по нраву. Он бросил на него взгляд – мельком, напомнить о сказанном недавно в закутке коридора; полить, так сказать, водицей посеянные семена. – Ваше слово, вождь, – и Хлад выскользнул за дверь. В свою очередь зябко поежился Золотой. – У меня от него прямо мурашки по коже. Доу на это лишь шире осклабился: – А ему только того и надо. Железноголовый? – Да, вождь? – Поедешь с войском во главе, вниз по Йоузской дороге. Острием копья. – В Йоузе мы будем завтра к вечеру. – Надо живее. Железноголовый нахмурился, а Золотой, соответственно, разулыбался. Впечатление такое, будто они сидели на весах или качелях: нельзя смахнуть одного, не взметнув при этом другого. – Золотой, а ты отправляешься по Броттунской дороге и соединяешься с Ричи. Сомкнете с ним ряды, как только он закончит возиться со своей вербовкой. Иногда старику приходится давать шпоры. – Слушаюсь, вождь. – Тенвейз, готовь фуражиров, а заодно и людей к выходу. Будешь со мной в арьергарде. – Слушаюсь. – Все маршируйте со своими молодцами споро, но ухо чтоб держать востро. Будьте готовы дать южанам встряску, но только чтоб не наоборот. – Доу еще раз ощерил в улыбке зубы. – Если у вас клинки еще не заточены, сейчас, думаю, сделать это самое время. – Эйе! Да! – хором грянули трое воителей-северян, состязаясь меж собой в нарочитой кровожадности. – Н-да. Тогда и я «эйе», – присоединился и Кальдер, сопроводив возглас глумливой усмешкой. Мечом он столь филигранно, быть может, и не владел, зато по части ухмылок на Севере с ним мало кто мог потягаться. На этот раз, впрочем, ухмылка прошла досадно незамеченной. Треснутая Нога, наклонившись, прошептал что-то Доу на ухо. Протектор Севера откинулся на троне, заметно посмурнев. – Ну так просите, черт вас дери! Двери тяжело открылись; со вздохом влетел ветер, вороша клочки соломы на полу конюшни. Кальдер вгляделся в густеющий вечер, дивясь причуде изменчивого в этот час света: ему показалось, что фигура заслоняет дверной проем едва ли не до стропил. Вот она, чуть нагнувшись, сделала шаг, вот опять выпрямилась в полный рост. Получилось поистине грандиозно, тем более что при ее появлении воцарилась тишина; лишь пол гудел под поступью. А впрочем, отчего не быть грандиозным, если ты размером со скалу. – Я Стук Врасплох, – объявил вошедший. Это имя Кальдер знал. Стук Врасплох называл себя вождем сотни племен; все, что к востоку от Кринны, считал своей землей, а всех живущих на ней – своей собственностью. Кальдер слышал, что этот вождь якобы гигант, но всерьез к досужим слухам не относился. Север и так полон дутыми авторитетами с надутым самомнением и еще более раздутой репутацией. На поверку они, как правило, оказывались не в пример меньше своего имени. А вот этот действительно производил впечатление, более резкое в силу внезапности. Слово «гигант» применительно к Стуку Врасплоху вызывало образ великана, неведомо как перешагнувшего из эпохи героев в нынешний суетный век. Великан вздымался над Доу и его именитыми воителями, уходя бородатой, с проседью головой куда-то под стропила. Глама Золотой рядом с ним казался не более чем напыщенным карликом, а Треснутая Нога со своими карлами – набором оловянных солдатиков. – Именем мертвых, – пробормотал Кальдер, – вот это рост. Вот это размер. Кстати сказать, Черный Доу при виде гиганта не выказал никаких чувств, а уж тем более благоговейного трепета. Он непринужденно развалился на троне Скарлинга, ногой все так же притопывая по соломе, а руки свесив с подлокотников. Рот по-прежнему щерился волчьим оскалом. – А я все ждал, когда же у меня… послышится твой стук. И не думал даже, что ты в эдакую даль заявишься самолично. – Альянс надлежит скреплять лицом к лицу, мужчине с мужчиной, булат к булату, кровью к крови. Вопреки ожиданию, вместо сказочного рыка фольклорных чудищ великан изрекал слова негромким и даже не очень низким голосом, с медлительной раздумчивостью. – Лицом к лицу, говоришь? – переспросил Доу. – Кровью? Изволь, я готов. Ну что, по рукам? – По рукам. Стук степенным движением поднес массивную длань ко рту и надкусил кожу между большим и указательным пальцами, после чего поднял ее на обозрение; на месте укуса проступила кровь. Доу в ответ провел ладонью по мечу, обагрив его. Порывисто поднявшись с трона Скарлинга, он сунул руку в лапищу великану. Какое-то время они стояли, и кровь стекала по предплечьям. У Кальдера эта сцена пресловутой мужественности не вызывала ничего, кроме брезгливого презрения и легкой опаски. – Ты поступил верно, – расцепившись с великаном, Доу неторопливо возвратился на трон; на руке оставался кровавый отпечаток чужой ладони. – Теперь ты, думаю, можешь привести сюда через Кринну своих людей. – Я их уже привел. Золотой с Железноголовым переглянулись, очевидно не в восторге при мысли о варварах, валом валящих через Кринну, а то и, страшно сказать, через их собственные земли. – В самом деле? – сощурился Доу. – По эту сторону вод они могут биться с южанами! Стук обвел непроницаемо черными глазами конюшню, а заодно всех, кто в ней находится. – Я пришел сюда биться! – рявкнул он так, что эхом отозвалось от крыши. Он топнул, и тяжелой волной прокатилась его ярость – сжались кулачищи, вздулась грудь и вздыбились неимоверные, поистине чудовищные в эту секунду плечи. Кальдер невольно задумался, как и чем можно совладать с подобным исчадием. Каково вообще остановить такого выродка на всем ходу? Тут одним весом может расплющить. А каким оружием его сразить? Собравшиеся наверняка прикидывали примерно то же самое, и, судя по всему, утешительный вывод не напрашивался никому. Кроме Черного Доу. – Вот и славно. Этого я от тебя и хочу. – Я хочу биться с Союзом! – Места хватит с лихвой. – Я хочу схлестнуться с Жужелом из Блая! – Этого обещать не могу. Он на нашей стороне, да к тому же немного не от мира сего. Хотя могу попросить выйти против тебя на турнире. – Хочу сразиться с Девятипалым! У Кальдера зашевелились волосы. Носителя этого имени восемь лет как нет на свете, а при одном его упоминании даже это сборище головорезов почтительно склоняет головы. Доу больше не щерился. – Ты упустил возможность. Девятипалый давно ушел в грязь. – Я слышал, он жив, и стоит за Союз. – Ты ослышался. – Я слышал, что он жив, и хочу его прикончить. – Не знаю, получится ли это теперь. – Я величайший из воинов в Земном круге. Стук сказал это без всякого фанфаронства, как сделал бы, скажем, Глама Золотой. И без угрозы, как это вышло бы у Кейрма Железноголового с его сжатыми кулаками и пронизывающим взглядом. Он просто утверждал истину. Доу рассеянно почесал шрам на месте уха. – Это Север, – сказал он. – Суровых воинов здесь пруд пруди. Парочка присутствует здесь. Так что заявление достаточно смелое. Стук распахнул необъятный, подбитый мехом плащ и стряхнул его с плеч, оголившись до пояса, как готовый к состязанию борец. На Севере шрамы столь же популярны, сколь и клинки. Каждому, считающему себя мужчиной, желательно иметь по паре и тех и других. На громадном, перетянутом жилами теле Стука, напоминающем старую дубовую колоду, живого места не было. Он был испещрен, истыкан, издолблен всевозможными шрамами, которых хватило бы для бахвальства целой когорте прославленных бойцов. – Под Йевеальдом я сражался с Псовым племенем, меня пронзило семь стрел. – Похожим на палицу указательным пальцем он провел по розоватым вмятинам, разбросанным по ребрам. – Но я продолжал биться, и навалил из их тел целую гору, и присвоил их землю заодно с женщинами и детьми. Доу вздохнул, как будто полуголый гигант торчал у него на совещаниях настолько бессменно, что успел утомить. – Может, пора подумать о щите? – Щиты? Они для трусов, что за ними прячутся. Раны – свидетельство силы. Великан ткнул большим пальцем в звездообразный шрам на плече, заходящий на спину; левая рука, пестрая, как дубовая кора, бугрилась комьями и наплывами. – Страшная ведьма Фаниан окатила меня жидким огнем, а я прямо так, пока горело, оттащил ее к озеру и утопил. – Наверно, вначале надо было все же потушить огонь, – прозорливо заметил Доу. Стук пожал плечами, отчего ожог пошел бороздами, как вспаханное поле. – Оно унялось, как раз когда она умерла. Он указал на рваную отметину, лысой полосой рассекающую кожу на волосатой груди; один сосок начисто отсутствовал. – Братья Смирту и Веорк вызвали меня на поединок. Они сказали, что поскольку росли вместе в одной утробе, то их следует считать одним человеком. – И ты на это повелся? – фыркнул Доу. – Я не ищу причин не сражаться. Смирту я разрубил надвое топором, а череп его брата раздавил вот этой рукой. Он медленно сомкнул кулачище, добела сжав пальцы, гигантская мышца на руке вздулась. – Нелицеприятное зрелище, – сказал Доу. – В моей стране нелицеприятные сцены смерти у мужчин в чести. – Сказать по правде, здесь то же самое. Более того, любой, кого я называю врагом, достоин гибели от твоих рук в любую минуту. Тот же, кого я считаю другом… Ты уж дай мне знать, прежде чем удостоить его нелицеприятной смерти. Скажем, мне бы очень не хотелось, чтобы ты по случайности прибил принца Кальдера. Стук огляделся. – Это ты Кальдер? – Я, – отозвался Кальдер, подавив невольный порыв сказать, что это не он. – Второй сын Бетода? – Он самый. Великан, мотнув космами, медленно кивнул чудовищной головой. – Бетод был великий человек. – Великий тем, что заставлял других людей сражаться за себя. – Тенвейз, всосав воздух сквозь гнилые зубы, в очередной раз сплюнул. – А сам боец был, можно сказать, неважнецкий. Голос великана неожиданно смягчился. – И почему все по эту сторону Кринны столь кровожадны? – спросил он с кроткой задумчивостью. – Ведь жизнь – не одна лишь борьба. Нагнувшись, он двумя пальцами подхватил с пола плащ. – Я буду в условленном месте, Черный Доу. Если только… Никто из сих человечков не желает сразиться? Золотой, Железноголовый и Тенвейз все как один принялись разглядывать самые дальние закутки конюшни. Кальдер, не в пример им, преодолел мучительный страх и с улыбкой встретил взгляд великана. – Я бы, может, и сразился, но у меня правило: никогда не обнажаться, даже наполовину, если только рядом не присутствует женщина. Что, конечно же, стыд и позор, ведь у меня с задней стороны есть что-то вроде шрама, это, пожалуй, всех бы впечатлило. – О нет, с тобою, сын Бетода, я сражаться не могу. – Великан, прежде чем отвернуться, искушенно ухмыльнулся. – Ты создан для другого. Кинув плащ на исполосованное шрамами плечо, он пригнулся и шагнул под высокую притолоку; карлы отворили створки дверей, и те хлопнули от поднятого Стуком порыва ветра. – А что, ничего себе молодец, – с улыбкой сказал Кальдер. – Весьма мило с его стороны, что не вздумал показывать шрамы еще и на своем хере. – Проклятущие варвары, – прошипел Тенвейз, что в его устах было не особо и ругательно. – Подумать только, величайший воин в мире, – спесиво хмыкнул Золотой. Хотя, когда великан стоял рядом, спеси в нем что-то не чувствовалось. Доу задумчиво поскреб щеку. – Мертвые знают, политик из меня не ахти какой, но союзников, как известно, надо брать, пока дают. А верзила таких размеров остановит преогромную тучу стрел. Тенвейз с Золотым расплылись в угодливых улыбках, а Кальдер углядел здесь и более глубокий смысл. – Ну что, задача ясна? Так давайте, приступайте. Железноголовый с Золотым на выходе смерили друг друга враждебными взглядами. Тенвейз сплюнул Кальдеру под ноги, но тот в ответ только усмехнулся, дав себе зарок, что смеяться будет последним, когда поганый старый негодяй рано или поздно обмишурится. Доу стоял, глядя, как закрываются двери, со среднего пальца на пол по-прежнему капала кровь. – Распри, распри, ох уж эти чертовы распри, – сказал он со вздохом. – Почему никто не может меж собой ладить, уживаться мирно? А, Кальдер? – Отец в свое время говорил: отправь троих северян в одну сторону, и они кинутся друг дружку резать прежде, чем ты скажешь, кто за кем идет. – Хм! Умен был, сволочь, этот Бетод, что бы про него ни говорили. А вот войну, начав, остановить не смог. – Доу пошевелил измазанными в чужой крови пальцами. – Когда руки испачканы кровью, отмыть их нелегко. Это мне Ищейка однажды сказал. А руки у меня в крови, сколько себя помню. Кальдер с опаской прищурился, но оказывается, это всего лишь Треснутая Нога бросил из темноты платок Доу; тот, подхватив, взялся обматывать порезанную руку. – Небось поздновато отмываться? – Все одно кровь еще лить да лить, – отмахнулся Треснутая Нога. – Пожалуй, что так. Доу забрел в пустое стойло и, задрав голову, сладостно закатил глаза. Кальдер услышал, как солому орошает моча. – Ну… так… вот. Если они хотели, чтобы он почувствовал свою незначительность, то им это удалось. Кальдер не исключал возможности, что его убьют. Но, похоже, им все равно, и это уязвляло гордость. – Есть ли какие-то указания лично мне? – осведомился он. – Тебе? – Доу обернулся через плечо. – А на кой? Ты все равно ими или подотрешься или пропустишь мимо ушей. – Возможно, и так. Тогда зачем за мной посылали? – Да вот братец твой все уши прожужжал, что ум у тебя самый прыткий на всем Севере. А мне уже тошно слушать, как он говорит, что не может без тебя. – Я слышал, Скейл где-то возле Устреда? – В двух днях верхом. И едва я узнал, что Союз пришел в движение, тут же послал за ним, чтобы он шел на сближение с нами. – Тогда во мне толку особого нет. – Я бы так не сказал… – струйка притихла, – ну чего ты, черт тебя дери? – и возобновилась снова. Кальдер скрежетнул зубами. – Может, наведаюсь к Ричи. Посмотрю, как у него там с набором. «А может, если получится, и уговорю его помочь мне протянуть хотя бы этот месяц». – Ты же свободен, как птица? Ответ был известен им обоим. Свободен, как голубь, ощипанный и нанизанный на вертел. – Все как при твоем отце, право. Всяк волен делать все, что ему заблагорассудится. Верно, Нога? – Верно, вождь. – Волен-то волен, но только так, как я ему, собаке, укажу! Карлы Доу заржали, будто услышали необычайно удачную шутку. – Передашь Ричи от меня привет. – Непременно, – Кальдер поворотился к дверям. – Слышь, Кальдер! – окликнул Доу, стряхивая капельки. – Смотри только, не наделай мне делов. – Каких делов? Что-то не соображу. – А таких. А то с одной стороны южане, которых надо бить, да еще всякие там выродки вроде Жужела из Блая. А тут еще это его хренейшество Стук-Перестук, штырь бы ему в дышло… Да еще мои люди друг дружке дорогу переходят… Словом, не жизнь, а сплошная заноза в заднице. Терпеть не могу, когда кто-то тайком, за спиной, плетет что-то свое. Пытается под меня копать, да еще в такое время… Так что смотри, если что, башки тебе к херам не сносить! Последнее он проорал, выпучив глаза. Ни с того ни с сего в нем полыхнула ярость; жилы на шее вздулись. Все настороженно притихли. А Доу, выпустив пар, опять сделался безмятежным, аки агнец. – Понял меня? Кальдер сглотнул, пытаясь не выдать страха. – Суть уяснил. – Ну вот и славно. – Доу зашнуровал гульфик и ощерился, как лиса при виде незакрытого курятника. – А то ужас как не хотелось бы трогать твою жену. Она ж такая красотуля. Хотя, понятно, и не такая, как ты. Молчаливую ярость Кальдер скрыл за очередной усмешкой. – Оно понятно, куда ей до меня. Он прошел между скалящимися карлами и вышел под вечереющее небо, неотвязно думая, как бы вернее поквитаться с Черным Доу и вернуть похищенное у отца.Что за война?
– Красиво, правда? – спросил Агрик с улыбкой во все веснушчатое лицо. – Ничего, – рассеянно буркнул Зоб. Он раздумывал, как использовать это место и как бы его мог использовать враг. Старая привычка – еще со времен Бетода, когда они вели кампании и рассуждали о земле. И о том, как превратить ее в оружие. Ценность холма, на котором стояли Герои, дураку понятна. Он грибом вырастал над плоской долиной – одинокий и странно гладкий, будто рукотворный. От него шпорами ответвлялись два выступа – один на запад, с иглой из камня на конце, получившей название Палец Скарлинга, а другой на юго-восток, с кольцом более мелких камней на макушке, известных как Детки. По мелкому дну долины петляла река. На западе она огибала золото ячменных полей и терялась в зеркальных блюдцах болот, а далее текла под рассыпающимся мостом, за которым сейчас приглядывал Легкоступ – мостом, с редкостной неизобретательностью названным Старым. Вода, серебристо посверкивая на галечных отмелях, с журчанием омывала подножие холма. Где-то там, среди чахлой осоки и плавника, удил сейчас рыбу, а скорей всего клевал носом, Брек. По другую сторону реки, к югу, поднималась Черная пустошь – мешанина желтой травы и бурого папоротника, с каменистыми осыпями и оврагами, по дну которых белой кипенью бежали родники. Восточнее над рекой стоял Осрунг – кучка домишек около моста и большая мельница, в окружении высокого частокола. Столбики дыма из труб уходили в синеву неба, а оттуда в никуда. Все как обычно, ничего примечательного, и никаких следов ни Союза, ни Черствого, ни кого-то от Ищейки. Трудно поверить, что идет война. Хотя, исходя из опыта, которого у Зоба было хоть отбавляй, война почти полностью состоит из тоски и скуки – обычно в холоде и сырости, голоде и хвори. И из ужаса, да такого, что обосраться можно. А ведь надо еще таскать на себе доспехи и навешанный на них металл. И донимало немое изумление, как его угораздило врасти в это черное дело, да так из него, черт возьми, и не вырасти. Быть может, это талант, или же отсутствие таланта к чему-то другому. Или его подхватило и унесло ветром, который возьми да занеси его сюда. Зоб уставился вверх, где в глубокой синеве неба плыли клочковатые облака, а с ними воспоминания: одно, другое. – Красота-то какая, – еще раз мечтательно вздохнул Агрик. – Под солнышком все смотрится красивей, – сказал Зоб. – А был бы сейчас дождь, так ты бы назвал эту лощину самой поганой дырой на свете. – Может быть, – Агрик, блаженно прикрыв глаза, подставил лицо солнцу, – но ведь дождя нет. Это правда, причем необязательно радостная. У Зоба была давняя пагубная склонность сгорать на солнце, так что весь вчерашний день он как по часам смещался вместе с тенью вокруг самого рослого Героя. Сильнее жары Зоб недолюбливал только холод. – Эх, не знаю, что отдал бы за крышу, – вздыхал он. – Чертовски доброе приспособление прятаться от погоды. – А мне так и дождь, если в меру, нипочем, – сказал Агрик. – Это ты еще молод. Вот поживешь с мое – тогда узнаешь, каково в таком возрасте сутками торчать под открытым небом, в погоду и непогоду. Агрик пожал плечами. – К той поре, воитель, я все же рассчитываю обзавестись крышей. – Правильно мыслишь, – проворчал Зоб, – хотя соплив еще мне перечить. Он достал побитый окуляр, которым разжился у мертвого офицера Союза, найденного замерзшим среди зимы, и опять уставился в сторону Старого моста. Ничего. Проверил отмели – ничего. А вот на дороге в Олленсанд вроде как вспархиваеткакое-то пятнышко – оказалось, мошка по ту сторону стеклышка, так что оснований бить тревогу нет. – Что ж, в хорошую погоду хоть местность просматривается лучше. – А мы Союз высматриваем? Да эти негодяи и на дохлую лошадь не всползут. Напрасно беспокоишься, воитель. – Кому-то ж надо. Хотя в словах Агрика был определенный смысл. Беспокоиться чересчур или не беспокоиться вовсе – две стороны одной монеты, но Зоба почему-то всегда клонило именно к первому, то есть к чрезмерному волнению. Поэтому при всяком движении он дергался и норовил призвать к оружию: было ли то кружение птиц в небе; овцы, пасущиеся на пустынных склонах; крестьянские повозки, ползущие по проселочным дорогам. Недавно Весельчак Йон с Атроком затеяли упражняться на топорах – так от внезапного лязга металла Зоб чуть не опростался в штаны. Да, оно так: беспокойство избыточное. Стыд в том, что в сердце его никак не унять. – Зачем мы здесь, Агрик? – Мы, здесь? Ну как. Ты же знаешь. Сидеть на Героях, смотреть, не появится ли Союз, а если появится, сообщить Черному Доу. Дозор, разведка, как всегда. – Это мне известно. Я же сам тебя в этом наставлял. А ты скажи, зачем мы здесь? – Как бы смысл жизни и все такое? – Да нет же, нет! – Зоб хватал руками воздух, как будто никак не мог уцепиться за истинный смысл слов. – Почему мы здесь? Агрик, наморщив лоб, мучительно соображал. – Ну это… Девять Смертей убил Бетода, и взял его цепь, и сделался как бы королем северян. – Верно. Тот день отчетливо помнился Зобу: труп Бетода, простертый в луже крови; толпа, ревущая имя Девятипалого… Несмотря на солнце, его пробрал озноб. – И? – Черный Доу пошел тогда на Девять Смертей и забрал цепь себе. Агрик спохватился, что говорит крамолу, и завилял: – Ну а как же иначе. Кто бы стерпел такого отъявленного сумасброда, как Девятипалый, над собой королем? Однако Ищейка назвал Доу изменником и клятвопреступником, а большинство кланов к югу от Уфриса склонились на его сторону. А короля Союза, видите ли, связывали с Девятипалым узы дружбы по каким-то там безумным походам. Вот и вышло, что Ищейка и Союз решили пойти на Черного Доу войной, и вот мы все здесь. Агрик откинулся на локти, прикрыв глаза, довольный собой. – Какое четкое понимание интриги текущего противостояния. – Спасибо, воитель. – А именно, как завязалась распря между Черным Доу и Ищейкой, и почему Союз встал на сторону Ищейки. Хотя дело скорее в том, кто чем владеет, нежели кто у кого ходит в друзьях. – Ну да. Вот ты и здесь. – Но почему здесь мы? Агрик снова, насупившись, сел. Тюкнул по дереву металл: это брат сделал выпад на щит Йона и тут же поплатился за опрометчивость. – Я ж сказал: бери вбок, дурачина! – сурово поучал Йон. – Ну, это… – мучился Агрик. – Наверно, мы стоим за Доу, потому что Доу, каким бы лиходеем ни был, тоже стоит за Север. – Да? А что такое, по-твоему, Север? – Зоб похлопал по земле. – Леса, холмы и реки – за них он, что ли, стоит? Зачем он тогда заманивает неприятеля, чтоб тот их сжигал, загаживал, вытаптывал? – Ну, я в смысле, не только земля. Главное – здешний народ, я его имею в виду. Ты же понимаешь: Север. – Народ, говоришь? А сколько племен и кланов, самых разных, здесь обитает? Многим из них на Черного Доу решительно наплевать, а уж ему на них – тем более. Народ как жил так и живет лицом к земле, лишь бы ему дали спокойно свои крохи с наделов собирать. – Эйе. В смысле, ну да. – Так как Черный Доу может стоять разом за всех? – Ну, – Агрик поерзал, – не знаю. Наверно, оно… Он косился вниз на долину и не заметил, как сзади подошла Чудесница. – Тогда почему мы вообще здесь? От подзатыльника, крепкого и внезапного, он аж хрюкнул. – Сидеть на Героях, балбес, – пояснила Чудесница, – смотреть, не явится ли Союз. Дозором, разведкой, как всегда, болван. Что за дурацкий вопрос. Агрик обиженно мотнул головой. – Все! Теперь из меня слова не вытянете. – Обещаешь? – еще и переспросила Чудесница. – И зачем мы вообще здесь… – бормотал себе под нос Агрик. Потирая затылок, он пошел взглянуть, как упражняются Йон с Атроком. – Лично я знаю, зачем здесь я, – медленно воздев длинный указательный палец, произнес из лежачего положения Жужело. В зубах у него в такт словам колыхалась травинка. Казалось, он спит, лежа на спине, под головой вместо подушки уместив меч. Хотя Жужело на вид спал всегда, а на самом деле, как выяснялось, неизменно бодрствовал. – Потому что Шоглиг сказала: человек с застрявшей в горле костью… – Выведет тебя к твоей судьбе, – закончила за него Чудесница. – Слышали уже, сколько можно? – Мало мне заботы о восьмерых жизнях, – с досадой вздохнул Зоб, – так нет же, обязательно нужно, чтоб на шею давила еще и судьба безумца. Жужело успел сесть и сдвинуть капюшон. – Возражаю. Я ни в коей мере не безумец. А просто… вижу вещи на свой лад. – Безумный лад, – не преминула кольнуть Чудесница. Жужело тем временем встал, отряхнул зад покрытых немыслимыми пятнами штанов и взвалил меч в ножнах на плечо. Меланхолично перемялся с ноги на ногу и, почесывая в гульфике, сказал: – Не мешает поморосить. Лично вы на моем месте оросили бы реку, или дали струю по тем величавым камням? Зоб призадумался. – Лучше реку. А то на те камни струю как-то… непочтительно. – Думаете, боги бдят? – Откуда тебе знать. – И то верно. – Жужело, переместив травинку из одного угла рта в другой, пошел спускаться с холма. – В реку так в реку. Заодно, может, пособлю Бреку с рыбалкой. Шоглиг, бывало, одними причетами выкликала рыбу из воды. Я так и не уловил, в чем там фокус. – Ты лучше рыбе своим лесорезом головы секи! – крикнула вслед Чудесница. – Так, наверное, и поступлю, – Жужело, не оборачиваясь, устроил на шее Меч Мечей, от рукояти до кончика в средний рост человека. – Давно я что-то им никого не сек. Неплохо, если бы сеча не состоялась вовсе. Оставить долину такой, как есть, без мертвых тел, было пределом мечтаний Зоба, по крайней мере сейчас. Если вдуматься, странноватая мечта для бывалого солдата. Они с Чудесницей молча стояли бок о бок. А позади лязгала и вжикала сталь: Йон отмахивался от Атрока, кидая его наземь с подзуживанием: – Да ты хоть чуток кисть напрягай, а то лезешь, как без стояка на бабу! На Зоба вдруг нахлынула ностальгия. Последнее время такое отчего-то случалось с ним все чаще и чаще. – Кольвен любила, когда солнышко светит. – Да неужто? – Чудесница изогнула бровь. – Всегда надо мной подтрунивала, что я прячусь в теньке. – И что? – Надо было на ней жениться, – пробормотал он. – Ну надо так надо. Чего ж не женился? – Так ведь ты ж не велела, кроме всего прочего. – Да и верно. Ох, бойка была на язык. Хотя на тебя и мой не сказать чтобы действует. – Это ты к месту. Видно, струхнул тогда руки у нее просить. Да нет, не струхнул. А просто не терпелось поскорей в путь-дорогу, завоевывать доблесть и славу. Сложно представить, чтобы в те годы кто-то этим не грезил. – Сам толком не знал, чего мне хочется. Понимал лишь, чего не имею, но смогу добыть мечом. – Думаешь о ней иногда? – спросила Чудесница. – Да не сказать чтоб часто. – Ври давай. Зоб разулыбался: вот ведь ведьма, знает его как облупленного. – Считай, наполовину. Так, иной раз мысль мелькнет. А сам уж и лица-то ее толком не помню. Хотя думается иной раз, как бы жизнь обернулась, если б я вместо этой дорожки выбрал ту. Сидел бы себе на завалинке с трубочкой, да щурился улыбчиво на солнце, что уходит за воду. Он вздохнул. – А впрочем, как видишь, выбор сделан. Как там, интересно, твой муженек? Чудесница протяжно вздохнула. – Да, наверно, готовится урожай собирать. Дети ему в помощь. – Жалеешь, что не с ними? – Иногда. – Врешь поди. Сколько раз в этом году их навещала? Два, кажется? Чудесница, сдвинув брови, оглядывала безмолвную долину. – Бываю, когда могу. Они это знают. Я для них не загадка – видят насквозь. – И по-прежнему с тобой мирятся? Она пожала плечами. – Так ведь выбор сделан. – Воитель! – С той стороны холма спешил Агрик. – Дрофд вернулся! Да не один. – Во как! – Зоб поморщился, по нечаянности дав лишнюю нагрузку на колено. – И кого это он притащил? Вид у подчиненного был такой, будто он сел на репейник. – По обличию вроде как Хлад. – Хлад? – рывком обернувшись, рыкнул Йон. Распаленный Атрок воспользовался случаем и коленом заехал ему по самым орехам. – А-у-у-у-у, гад ползучий… – выпучив глаза, задыхающимся голосом выдавил Йон. При иных обстоятельствах все бы расхохотались, однако само упоминание Хлада сводило веселье на нет. Зоб пошел через травянистый пятачок, втайне надеясь, что Агрик ошибся, хотя это вряд ли. Надежды у Зоба имели обыкновение умирать в корчах; что же до Хлада, такую образину ни с кем не спутаешь. Он взбирался на Героев по крутой тропке с северной стороны холма. Зоб наблюдал за ним неотрывно, как пастух за приближением грозовой тучи. – Вот черт, – буркнула Чудесница. – Точно, черт, – согласился Зоб. Хлад оставил Дрофда смотреть за лошадьми у древней стены и остаток пути проделал пешком. Взобравшись, он оглядел Зоба, Чудесницу, прихватил взглядом Весельчака Йона. Здоровая половина лица у Хлада отекла; на левой, изуродованной чудовищным ожогом, выделялся неуязвимый металлический глаз. Более зловещего типа трудно себе и представить. – Зобатый, – прохрипел он. – Хлад. Чего тебя сюда принесло? – Доу послал. – Это я понял. Вопрос, зачем. – Передать, чтобы ты держал этот холм и смотрел за Союзом. – Это он мне уже говорил, – вышло несколько резче, чем Зоб рассчитывал. – Тебя-то зачем посылать? – Проверить, как ты справляешься, – пожал плечами Хлад. – Что ж, спасибо за заботу. – Благодари Доу. – Непременно. – Ему это понравится. Союз уже видел? – Только Черствого, он сидел здесь четыре дня назад. – Знаю я этого старого хрена. Упрямый. Может и вернуться. – Если надумает, то через реку, насколько я знаю, лишь три переправы. Зоб указал поочередно: – Вон там, к западу, у болот, Старый мост, потом еще новый возле Осрунга, и еще здесь внизу, по отмелям у холма. Мы за всеми приглядываем, и долина отсюда как на ладони. Овцу, если вздумает переправиться, и то можно разглядеть. – Насчет овечек Черного Доу беспокоить, думаю, не надо. – Хлад навис над ним жуткой физиономией. – А вот если покажется Союз, лучше не мешкать. А то, может, споем, пока заняться нечем? – Ты запевалой будешь? – поддела неуемная Чудесница. – Ни в коем разе. А то ненароком разойдусь, и тогда меня не остановить. Он зашагал через поляну; Атрок с Агриком поспешно посторонились. Не их вина: Хлад из тех, кого, словно коконом, окружает пространство, в которое лучше не соваться. Зоб медленно повернулся к Дрофду: – Ну ты дал маху. Тот беспомощно воздел руки: – А что я мог сделать? Сказать, что его компания мне не нужна? За два дня езды с ним бок о бок, да еще за две ночевки рядом у костра награду впору давать. Он же тот свой глаз вообще не закрывает. Как будто всю ночь на тебя смотрит. Я лично, клянусь, за все это время глаз не сомкнул. – Да он же у него незрячий, дуралей, – сказал Йон. – Давай я на тебя бляхой своего ремня смотреть буду. – Да знаю я, но все равно, – Дрофд оглядел товарищей, и голос у него дрогнул, – А вы вправду думаете, Союз сюда нагрянет? – Да ну, – отмахнулась Чудесница, – ерунда все это. Она так глянула на Дрофда, что он ссутулился и побрел, перечисляя себе под нос, что еще выше его сил. Чудесница подошла к Зобу и негромко спросила: – Ты думаешь, Союз в самом деле придет сюда? – Сомневаюсь. Хотя ощущение скверное. Прислонясь к Герою, он хмуро глядел вслед Хладу. Долину внизу заливало солнце. – А прислушиваться к своему мамону я давно научился, – добавил Зоб, растопырив пятерню на животе. – Еще бы, – фыркнула Чудесница, – при таком-то брюхе.Старые руки
– Танни. – А? Он приоткрыл один глаз, куда тут же колкой спицей, прямиком в мозги, вонзился луч солнца. – Эйть! Он зажмурился. В пересохшем рту словно ночевал табун коней, к тому же дохлых. – А-а… Он приоткрыл другой глаз и разглядел темный силуэт, маячащий почему-то сверху. Силуэт в огнистом ореоле лучей подался ближе. – Танни! – Да слышу, ч-черт. Он попробовал сесть, и мир колыхнулся, как корабль в бурю. – Ыгх. Тут он понял, что лежит в гамаке. Попытка выпутать ноги увенчалась тем, что они лишь сильнее увязли в сетке. Он едва не перевернулся вместе с гамаком, но каким-то образом почти сумел принять сидячее положение, сглатывая несносный позыв к рвоте. – Первый сержант Форест? Вот красота. А сколько вообще времени? – Да уж давно пора тянуть лямку. Где ты раздобыл эту обувку? Танни озадаченно посмотрел вниз. На ногах у него красовались восхитительно надраенные кавалерийские ботфорты, да еще с золочеными пуговками и галунами. Солнце сияло на них так, что больно глядеть. – О, – Танни вымучил улыбку, смутными урывками припоминая вчерашнее. – Вишь, выиграл у одного офицера, как его там… Он мутно уставился на дерево, к которому был привязан гамак. – Чегой-то вылетело. Форест удивленно покачал головой. – Ну и ну. У кого-то в дивизии все еще хватает глупости резаться с тобой в карты? – Маленькое преимущество военного времени, сержант. Людей в дивизии постоянно убывает, а на смену им поступает уйма новых картежников. Только за последние две недели их полк с больничным обозом покинуло два десятка человек. – Так точно, Танни, так точно, – на покрытом шрамами лице Фореста заиграла скабрезная ухмылка. – Неужто пополнение? О нет, – взмолился Танни. – Именно что да. – О нет, нет, трижды нет! – Нет да. Сюда, ребята! И они подошли. Четверо. Новобранцы, свеженькие, только с корабля – судя по виду, из Срединных земель. Еще накануне целованы в порту мамашами, зазнобами, а то и теми и другими вместе. Мундиры отглажены, ремни навощены, бляхи надраены – словом, все готово к доблестному солдатскому житью-бытью. Форест церемонно указал на Танни, как хозяин балагана на любимого шута, и взялся за обычную вступительную тираду: – Парни! Вот вам знаменитый капрал Танни, один из старейших унтеров в дивизии генерала Челенгорма. За плечами у него Старикландское восстание, война с гурками, последняя Северная война, осада Адуи, нынешняя заваруха, да еще и служба в мирное время, от которой более возвышенный ум неминуемо пришел бы в упадок и разрушение. Но он, Танни, драпал и мчался вперед, гнил в распутице; его пронимали холода и охаживали северные ветры; он вынес испытания харчами, винными погребами и ласками южанок, тысячемильными переходами, многолетним суровым рационом его величества, и даже, пусть и без рвения, но борьбой за то, чтобы стоять – вернее, сидеть – здесь перед вами. Четырежды – вы вдумайтесь! – он бывал сержантом Танни, а раз так и вовсе первым сержантом полка, но всегда и неизбывно он, подобно смиренному голубю в родную голубятню, возвращался в прежний чин. И вот теперь он, как всегда, держит гордое звание знаменщика его августейшего величества неукротимого Первого кавалерийского полка! За все это он удостоен высокого доверия, – при этом слове полулежащий Танни глухо застонал, – обеспечивать снабжение полка, а еще доставлять в обе стороны послания нашего почтеннейшего главного командира, полковника Валлимира. На службу к которому вы, ребята, сим и поступаете. – О, ч-черт тебя дери, Форест. – И тебя его же когтями, Танни. Ну что, ребята, почему бы вам не отрапортовать нашему капралу? – Клайг, – подал голос круглолицый парень с большущим ячменем на глазу, из-за которого, видимо, лямка ремня была у него перекинута не через то плечо. – Прежнее занятие, Клайг? – осведомился Форест. – Хотел быть ткачом, господин сержант. Но в подмастерьях проходил всего с месяц, потом хозяин отдал меня в рекруты. Танни в очередной раз скривился. Пополнение последнее время поступало такое, что устыдиться впору и пустому бочонку. – Уорт, – представился второй, тощий и долговязый, с землистым оттенком кожи. – Был в ополчении, а отряд распустили, так что всех нас призвали кого куда. – Я Ледерлинген, – назвался рослый поджарый парень. – Был сапожником. Большего о превратностях поступления на службу его величеству он не сообщил, а голова у Танни раскалывалась так, что допытываться он не стал. Какая разница, как его сюда угораздило – знай, бедуй теперь со всеми. – Желток, – веснушчатый паренек-недомерок с большим ранцем виновато шмыгнул носом. – Осужден за воровство, хотя на самом деле я ни при чем. А судья сказал, или в солдаты идешь, или пять лет тюрьмы. – Как бы нам не пожалеть об этом выборе, – незлобиво проворчал Танни, даром что плутовству с шулерством сам мог поучить кого угодно. – А Желтком почему кличут? – Э-э… не знаю. Папашу, видно, так звали. – Думаешь небось, что ты в яйце лучшая часть? А, Желток? – Да нет, – замялся рекрут, осторожно покосившись на соседей. – С чего бы. – Смотри, парень, приглядывать за тобой буду, – прищурился Танни. От такой несправедливости у Желтка затряслись губы. Форест двусмысленно улыбнулся. – Ну что, ребята, давайте держитесь за капрала Танни. Он вас от беды убережет. Если и бывал когда солдат, умеющий уклониться от опасности, так это именно капрал Танни. Да, и не вздумайте с ним усаживаться за карты! – крикнул он через плечо, отходя от небрежно натянутого куска парусины, служащего палаткой. Танни набрал воздуха и, шатаясь, поднялся. Новобранцы, как могли, вразнобой встали во фрунт. Точнее, трое из них; Желток присоединился с опозданием. – Да хорош передо мной тянуться, – снисходительно махнул рукой Танни. – А то облюю вас тут ненароком. – Просим прощения, господин! – Да не господин я вам, а капрал Танни. – Просим прощения, капрал Танни! – А теперь послушайте. Я не хочу, чтобы вы были здесь, и вы не хотите здесь быть… – Я хочу, – сказал Ледерлинген. – Ты? Хочешь?? – Добровольцем пошел, – в голосе юноши слышалась нотка гордости. – До-бро-воль-цем? – невпопад по складам выговорил Танни, как какое-нибудь неведомое иноземное слово. – А такие вообще бывают? Ну да, выходит, бывают. Так вот усвой: чтобы при мне никаких добровольных поползновений. Ни на что. Кривым пальцем он обвел новобранцев, собирая в заговорщицкий кружок. – В общем, считайте, ребята, что вам крупно повезло. В армии его величества я на каких только должностях не побыл, в том числе и на этой, – Танни указал пальцем на свернутое знамя в чехле, засунутое для вящей сохранности под гамак. – Это, так сказать, почетная нагрузка. Так вот, я ваш начальник, это правда. А на самом же деле я хочу, парни, чтобы вы считали меня, ну… добрым дядей, что ли. Чтобы у вас здесь было все, что душе угодно. Все, что сверх. Все, что вносит в постылое армейское житье хоть какую-то отраду. Танни подался ближе и с намеком поиграл бровями. – Словом, все такое. Обращайтесь ко мне за этим по-свойски, без стеснения. Ледерлинген неуверенно приподнял даже не руку, а скорее палец. – Да? – переспросил Танни. – Мы же это, как бы кавалерией считаемся? – Точно, солдат. Считаться считаемся. – Так нам, наверно, лошади полагаются? – Превосходный вопрос, да к тому же с недюжинным пониманием тактики. Видишь ли, из-за нестыковки в управлении наши лошади находятся в Пятом полку, что в расположении дивизии Мида. А будучи полком пехотным, использовать их по назначению там толком не умеют. Я слышал, тот полк нынче вышел на соединение с нами, которое, мне сказали, должно произойти со дня на день. Сказали, понятное дело, не вчера, но из раза в раз повторяют. А пока мы, силою обстоятельств, полк, как бы это… безлошадных лошадников. – В смысле, пешеходов? То есть, пехотинцев? – спешно исправился Желток. – Можно сказать и так, только мы здесь… – тут Танни многозначительно постучал пальцем по кумполу, – мыслим как кавалерия. По-иному, чем лошади. С изобретательностью, свойственной, в отличие от лошадей, любому в нашем славном подразделении. А потому спрошу для затравки: чего бы вы желали помимо? Сверх? А? На это руку поднял Клайг. – Э-э, господин, то есть капрал, Танни… Не знаю насчет «помимо», но лично я был бы очень не против поесть. – О-о, – расплылся в понимающей улыбке Танни, – вот это точно помимо. То есть сверх. – А здесь что, н-не кормят? – растерянно, с боязливым заиканием спросил Желток. – Почему же. Разумеется, его величество обеспечивает своих верных солдат дежурным рационом. Это безусловно. Но это не совсем то, что человек действительно хотел бы употреблять в пищу. Когда же вам наконец надоест употреблять в пищу то, чего не хочется, милости прошу ко мне. – Видимо, за определенную плату? – скис Ледерлинген. – За разумную плату. За монетку Союза. А можно и монетку Севера. Стирийскую, гуркхульскую, какую угодно. А не хватает наличности, так я готов рассматривать все разновидности обмена. Сейчас, например, в ходу оружие мертвых северян, новое и не очень. Или же можно оплачивать услуги трудовой, так сказать, повинностью. Ведь всем есть что выменивать, а потому всегда можно прийти к какому-нибудь… – Капрал? – послышался сдавленный, высокий, почти женский голос. Но за спиной у Танни, когда он обернулся, стояла отнюдь не женщина. Статный, рослый человек в черном, забрызганном от неистовой скачки мундире с полковницкими шевронами на рукавах; на поясе небольшой арсенал стали, короткой и длинной – сугубо деловой, без всякой вычурности. Короткий ежик волос, на висках сбрызнутый серебром, на макушке плешь. Тяжелые брови, широкий нос, квадратные челюсти; темные глаза уставлены на Танни. То ли короткая мускулистая шея, то ли побелевшие костяшки на стиснутых кулаках, то ли мундир в обтяжку, сидящий как на гранитном постаменте, то ли сама незыблемость его фигуры создавала впечатление грозной, внушающей почтительный страх силы. Танни мог ограничиться непринужденным приветствием, но вместо этого непроизвольно вскочил и вытянулся во фрунт. – Господин полковник! Капрал Танни, честь имею, знаменосец его величества Первого полка! – Это ставка генерала Челенгорма? Взгляд вновь прибывшего скользнул по рекрутам, словно проверяя, не насмехаются ли над его писклявым голосом. Танни, впрочем, знал, когда смеяться можно, а когда не следует: сейчас момент для этого был крайне неподходящий. Он указал через груды мусора и раскиданные по долине палатки на сельский дом, из трубы которого в яркое небо поднимался черный дым. – Генерала вы отыщете там, господин полковник! В доме, господин полковник! Возможно, он еще в постели, господин полковник! Офицер коротко кивнул и, наклонив голову, решительно двинулся прочь, всем видом показывая, что запросто пройдет на своем пути сквозь все и вся. – Кто это был? – пробормотал кто-то из парней. – Я так думаю, это, – Танни секунду-другую помолчал, – был Бремер дан Горст. – Тот, что фехтовал с королем? – Да, и его телохранитель до конфуза в Сипано. Поговаривают, он все еще шпионит для него. Появление столь значительной персоны не сулило ничего хорошего. Вообще это не к добру, держаться вблизи заметных персон. – А здесь он что делает? – Да кто его знает. Но я слышал, он жуткий бретер и драчун. – А разве для солдата это плохо? – недоуменно спросил Желток. – Нет, черт возьми! Но поверь мне, я видел далеко не одну потасовку, и скажу: войны сами по себе достаточно суровая штука, чтобы люди посредь них еще и дрались. Горст тем временем вошел во двор и вынул что-то из кармана. Сложенную бумагу. Судя по виду, рескрипт. Кивнув на ходу караульным, он шагнул в дом. Танни почесал внезапно взбунтовавшийся живот. Что-то не то, и дело не в одном лишь выпитом с вечера вине. – Господин? – Капрал Танни. – Я… Мне… Уорту, судя по всему, зверски не терпелось в отхожее место. Признаки налицо: неуклюжее перетаптывание с ноги на ногу, потливая бледность, чуть заметная затуманенность во взоре. Словом, бедняге уже ни до чего. – Пшел! Танни ткнул большим пальцем в сторону выгребных ям. Бедолага на полусогнутых засеменил к ним испуганным кроликом. – Только смотри мне, мимо не нагадь! Подняв палец, Танни менторским тоном обратился к остальным: – Затвердите назубок: всегда – слышите? – всегда оправляйтесь только в строго отведенных местах! Это незыблемое правило солдатского этикета, куда более важное, чем вся эта ерунда насчет шагистики, чистки оружия или построения на местности. Даже на столь солидном расстоянии был слышен длинный и протяжный, похожий на рык, стон Уорта, сопровождаемый громовым пердежом. – Рядовой Уорт вступает в первую схватку с самым отъявленным врагом. Коварным, безжалостным, полужидким. Танни хлопнул по плечу ближайшего рекрута – оказалось, Желтка. Тот аж присел. – Рано или поздно каждый из вас, вне всякого сомнения, будет вынужден сразиться с отхожими местами. Так что храбрость, ребята, и еще раз храбрость! А пока мы ждем, возвратится ли Уорт с победой или падет и изойдет на поле брани, не изволит ли кто-нибудь из вас приятельски перекинуться с вашим капралом в карты? Выудив словно из ниоткуда колоду, он поиграл ею перед удивленными глазами новобранцев (в случае с Клайгом глаз был один); впечатление смазывала канонада Уорта. – Играем пока на интерес. А там посмотрим. Чего уж там, ведь терять особо… Оп-ля. Из ставки появился генерал Челенгорм – в незастегнутом мундире, растрепанный, пунцовый как свекла, орущий. Сказать по правде, крикливости генералу было не занимать, но сейчас он чуть ли не впервые кричал что-то осмысленное. Следом за ним шел Горст, нахохленный и притихший. – Так-так-так. Челенгорм дотопал до какой-то точки, затем, словно одумавшись, крутнулся на каблуках, никому особо не адресуясь, рявкнул, завозился с пуговицей, сердито хлопнул по чьей-то угодливо метнувшейся помочь руке. Из дома во все стороны спугнутыми с куста птицами порскнули штабные офицеры; неразбериха быстро распространялась по лагерю. – Вот черт, – определил Танни, на ходу накидывая на плечи лямки, – чую, скоро в поход. – Так мы ж только что прибыли, капрал? – промямлил Желток, еще не успевший снять ранец. Танни, подхватив лямку, накинул ее обратно Желтку на плечо и развернул его в сторону генерала. Челенгорм потрясал кулаком перед лицом офицера презентабельного вида, а другой рукой безуспешно пытался застегнуть пуговицы на мундире. – Вот вам, рядовые, великолепная иллюстрация армейского уклада: цепочка от командира к командиру, где каждый вышестоящий начальник срет на голову подчиненному. Нашего отца, всеобщего любимца и командира полковника Валлимира сейчас обгаживает генерал Челенгорм. Полковник Валлимир, в свою очередь, будет ронять кал на офицеров, и так по нисходящей. Поверьте, не пройдет и двух минут, как сюда примчится первый сержант Форест и раздвинет ягодицы над моей злосчастной головой. Догадываетесь, чем это обернется для вас? Клайг неуверенно поднял руку. – Вопрос был риторический, болван. Рука рекрута опустилась. – За это тебе нести мой ранец. У Клайга поникли плечи. – Ладерлугер! – Ледерлинген, господин капрал. – Да хоть как. Ты у нас, что ли, доброволец? Значит, ты вызвался нести другую мою поклажу. Желток? – Да, господин? – отозвался тот, пошатываясь под весом собственного ранца. – Понесешь гамак, – сказал Танни со вздохом.Новые руки
Бек поднял топор и с рыком махнул, расколов чурбан, словно голову солдата Союза. При этом он представлял себе на месте щепок обломки костей и кровь, вместо журчания ручья – гомон восторженной толпы, а вместо листьев на траве – прекрасных дев, павших к его ногам, понятное дело, тоже от восторга. Себя же Бек воображал великим героем, каким был его отец, снискавший высокое имя, честь и славу на поле брани, да еще и увековеченный в балладах. Сомнения нет, родитель был самым что ни на есть жестокосердным выродком на всем, черт его дери, Севере. Во всяком случае, умел таковым выглядеть. Дрова он скидал в кучу и нагнулся за новой чуркой. Затем, выпрямившись, вытер рукавом пот со лба и хмуро поглядел через долину, напевая вполголоса песнь о сече при Рипнире. Где-то там за холмами сражается войско Черного Доу; вершат великие дела и слагают новые песни. Бек поплевал на ладони, мозолистые от колуна, плуга, косы, заступа и, стыдно сказать, стиральной доски. Эту долину с ее обитателями он ненавидел всеми потрохами. Ненавидел эту ферму и работу на ней. Ведь он создан для битв, а не для колки дров. Послышались шаги; по крутой тропке от дома поднимался брат. Никак вернулся из деревни. Он что, всю дорогу бегом бежал? Топор Бека взметнулся в небо, и очередной череп южанина разлетелся в щепки. Фестен долез до верха и остановился, уперев трясущиеся ладони в дрожащие колени. Он тяжело дышал, круглые щеки пошли пунцовыми пятнами. – Что за спешка? – спросил Бек, нагибаясь за очередным чурбаком. – Там… там… – с трудом стоя на ногах, выговорил вконец запыхавшийся Фестен, – там в деревне люди! – Что за люди? – Карлы! Карлы Ричи! – Чего? – Бек даже забыл опустить топор. – Того! И у них там набор идет, в войско! Бек бросил топор на кучу наколотых дров и зашагал к дому, настолько торопливо, что ветер посвистывал в ушах. Фестен, не поспевая за братом, трусил сзади. – Что ты надумал? – тщетно допытывался он. Бек не отвечал. Мимо курятника, мимо тупо жующих коз, мимо пяти больших пней, иссеченных и зазубренных за годы ежеутренних упражнений Бека во владении клинком. Через продымленную темноту жилища с остриями пыльного света, пронзающими плохо пригнанные ставни. По голым половицам и старым, с пролысью мохнатым шкурам. Возле сундука Бек опустился на колени, откинул крышку. С легким нетерпением выкинув что-то там из одежды, он наконец нежно, трепетно дотронулся пальцами и поднял его – то единственное, что было важно. Мягко блеснуло в полумраке золото, и пальцы Бека, лаская, легли на рукоять. Ощутив четкость очертаний, он выдвинул из ножен фут отполированной стали. Улыбку задумчивой нежности вызывал этот шорох, от которого сладко екало в груди. Сколько раз он вот так улыбался, шлифуя, затачивая, полируя, в мечтах о дне, который наконец настал. Бек вернул меч обратно в ножны, обернулся и… замер. В дверях, молча на него глядя, стояла мать. Черной тенью на фоне неба. – Я возьму отцовский меч, – хмуро сказал он. – Его убили этим мечом. – Этот меч мой. Хочу – беру. – Кто ж тебе мешает. – Ты меня не остановишь, – Бек с решительным видом скидывал что-то в мешок. – Ты сказала, этим летом! – Сказала. – И не можешь мне запретить! – А я пытаюсь? – В моем возрасте Шубал Колесо семь лет как участвовал в походах! – Ай молодец. – И мне пора. Давно пора! – Я знаю. Она молча смотрела, как сын укладывает лук со снятой тетивой и несколько стрел. – Ближайшие месяц-два ночи будут холодными. Возьми мой плащ, он почти неношеный. Это застало Бека врасплох. – Я… Не, мам, оставь его лучше себе. – Мне будет спокойней от того, что он при тебе. Спорить не хотелось, чтобы не вспылить. Подумать только: весь из себя большой и храбрый, готовый сразиться с тысячей тысяч южан, а боится женщины, которая произвела его на свет. Бек без пререканий стянул со шпенька материн зеленый плащ и, накинув на плечо, направился к двери. Фестен торчал во дворе и волновался, не понимая толком, что происходит. Бек потрепал его по рыжим вихрам. – Ну что, теперь ты здесь за мужчину. Коли дрова, веди хозяйство, а я тебе что-нибудь привезу из военных походов. – Того, что нам нужно, там нет, – сказала мать, глядя на него из тени – не сердито, как бывало, а с грустью. Бек до этого не сознавал, насколько перерос мать. Ее макушка едва доставала ему до плеча. – Поглядим. Он в два шага сошел с крыльца под поросший мохом свес крыши, однако не смог не обернуться. – Ну, я пошел. – Повремени минутку, Бек, – мать встала на цыпочки и поцеловала его в лоб, прикоснувшись губами легко, как ветерок. Притронулась к щеке, улыбнулась: – Мой сын. К горлу подкатил тугой комок, и Бека вдруг охватило чувство вины перед матерью, а еще радость от наконец обретенной свободы, и злость за месяцы промедления, и печаль разлуки, и волнение – словом, все разом. Его распирало от сумбура чувств. Неловко коснувшись напоследок материнской руки, он повернулся и, беззвучно плача, зашагал вниз по тропинке, прямиком на войну. Возможно, тем самым путем, которым когда-то уходил отец. Набор в войско проходил совсем не так, как представлялось Беку. Шел нудный косой дождь, не сказать чтобы проливной, но вынуждающий щуриться и сутулиться. Изрядно подмок и боевой настрой. Все как-то серо, буднично. Подошедший, а по большей части согнанный люд растекся постепенно в чавкающую грязью, глухо ропщущую толпу. Многие, по впечатлению Бека, были совсем еще детьми, некоторые не то что битвы или хотя бы поединка, а и соседнего села в жизни не видели. Остальные, наоборот, выделялись сединой и возрастом. Картину дополняли несколько калек. По краям сборища опирались на копья или сидели верхом скучающие карлы Ричи; новые рекруты впечатляли их ничуть не больше, чем Бека. И вообще это до обидного мало соответствовало его ожиданию увидеть благородное братство воинов, в которое он мечтал влиться со своими геройскими устремлениями. Он покачал головой, одной рукой плотно сжимая у шеи материн плащ, другую держа под ним, на теплой рукояти отцова меча. Нет, с этим сбродом ему не по пути. Быть может, Скарлинг Простоволосый и сделал из толпы войско, способное побить Союз, но об этой ораве безнадежных вряд ли сложат возвышенную сагу. На глазах у Бека неверным шагом отчалило вновь созданное подразделение, впереди которого шагали двое мальчишек, несущих одно копье. О наборе воинства без оружия песен обычно не поют. Наверное, из-за бесконечных грез наяву, Бек ожидал, что набор будет проводить лично Коул Ричи – воин, участвовавший едва ли не во всех известных сражениях; человек, который представляет собой воплощение славных воинских традиций. Вот он, Бек, попадается на глаза Ричи, или же вдруг получает от него увесистый хлопок по плечу: «Вот это парень, который нам нужен! Гляньте-ка на этого удальца! А ну, кто годится ему в пару?» Но Ричи здесь и близко не было. Как и кого-нибудь, кто понимал бы, что происходит. На секунду подумалось о проделанном пути по слякотным тропам; может, лучше вернуться в свою лачугу. К рассвету можно и добраться… – Никак примкнуть желаешь? Перед Беком стоял невысокий плечистый человек, седовласый и с седой щетиной, с палицей на поясе – судя по всему, бывалый. Он опирался в основном на одну ногу, как будто другая принимать на себя вес туловища отказывалась. Иметь перед таким вид олуха не хотелось. Да и мысль о том, чтобы отчалить, лучше отложить до худших времен. – Я пришел сражаться. – Хорошо сказано. Меня зовут Фладд, я возглавлю это вот стадо, когда его собьют в кучу. Он указал на невзрачный рядок мальчишек, из которых некоторые имели при себе плохонькие луки или топоры и ножи, а иные так и вовсе ничего, кроме одежды, да и та в плачевном состоянии. – Хочешь чего-то большего, чем болтовня о великих походах – становись в строй. – А что, и встану. У Фладда был вид человека, отличающего меч от пилы, а строй возле него, с какой стороны ни глянь, одинаково плох. Потому Бек – грудь колесом, плечи расправлены – бравой походкой подошел и бесцеремонно втерся сзади, торча в строю как кукушонок над щеглятами. – Я Бек, – первым назвался он. – Кольвинг, – промямлил один из ребят, толстощекий, на вид лет тринадцати, не больше, испуганно поглядывая по сторонам круглыми глазами. – Стоддер, – жуя что-то вяленое, отчего вид у него был воровато-виноватый, сообщил второй, с отвислой, как у кретина, мокрой губищей. – А я Брейт, – девчачьим голосом сказал мальчуган еще мельче Кольвинга, в нищенских лохмотьях и с дыркой в башмаке, сквозь которую проглядывал грязный большой палец. Бек проникся было к нему жалостью, но от оборвыша шло такое амбре, что сочувствие исчезло само собой. Брейт протянул тощую руку, но Бек не взял. Он приглядывался к замыкающему – юнцу постарше, с луком через плечо и шрамом на темной брови. Может, со стенки сверзился, хотя шрам придавал ему грозность, на которую этот задавака определенно не имел права. Эх, вот бы самому иметь шрамик, ну хоть один. – А тебя как звать? – А меня Рефт. Он плутовски усмехнулся, что Бека уязвило еще больше. Он что, вздумал подтрунивать? – Эй, что-то смешное? Рефт обвел рукой окружающее их многолюдье. – А нет, что ли? – Ты чего, не надсмехаться ли надо мной вздумал? – Да зачем ты мне, дружок. Вас тут вон сколько. Непонятно, то ли этот малый над ним подшучивал, то ли он и впрямь выглядел дураком, или же это все от досады из-за несбывшихся надежд, но в Беке вспыхнул гнев. – Ты смотри, следи за своим поганым языком, а не то… Но Рефт его не слушал. Он уставился Беку через плечо, как, впрочем, и остальные. Бек обернулся и с изумлением увидел над собой всадника на рослом скакуне – породистом, с красивым седлом и поблескивающей начищенной сбруей. Человеку – остроглазому, с холеной кожей – на вид было лет тридцать. Струилась роскошная щегольская накидка с подпушкой и богатым меховым воротником, в сравнении с которой материн плащ, ее единственное достояние, смотрелся рубищем. О том, как выглядело тряпье оборванцев в строю, лучше помолчать. – Вечер добрый, – голос у всадника приятно гладкий, а выговор совсем не северный. – Вечер, – ответил выскочка Рефт. – Добрый, – сказал Бек. Уж кому, а Рефту он уступать не собирался. Чуть склонившись в великолепном седле, всадник улыбнулся, как будто они были старыми приятелями. – Ребятки, не подскажете, где здесь бивуак Ричи? Рефт ткнул пальцем туда, где на фоне гаснущего неба темнели купы деревьев, освещенные отблесками костров. – Вон там, кажись, на подъеме, с подветренной стороны деревьев. – Премного благодарен. Всадник кивнул каждому, даже Брейту с Кольвингом, цокнул языком и тряхнул поводья. Он надменно улыбался, как будто сказал что-нибудь остроумное и смешное, хотя непонятно, что. – Что это за выжига? – спросил Бек, едва лишь всадник отъехал подальше. – Не знаю, – полушепотом ответил Кольвинг. Бек скривился. – Да откуда тебе. Я и не тебя, между прочим, спрашивал. – Извини, – мальчуган зажмурился, как в ожидании оплеухи. – Я так. – Наверно, это великий принц Кальдер, – подал голос Рефт. Губы у Бека скривились еще сильней. – Чего? Сын Бетода? Да теперь он и не принц вовсе. – Ну а сам-то он, наверно, себя таковым считает. – Он ведь, кажется, женат на дочери Коула Ричи? – писклявым голосом спросил Брейт. – Видно, приехал отвесить поклон папаше. – Или обманом вернуть трон своего отца, – съязвил Рефт, – судя по тому, какая ходит молва. – Ага, – усмехнулся Бек, – так Черный Доу его туда и пустил. – Крест у него за это на спине вырежут, да и все, – облизывая после еды пальцы, сказал Стоддер. – Черный Доу, он как раз так и поступает с трусами и предателями. – Точно, – с авторитетным видом кивнул Брейт. – Своими руками поджигает их факелом и смотрит, как они отплясывают. – По нему я плакать не буду. Бек мрачно зыркнул вслед Кальдеру, все еще гарцующему впереди. Если и есть на свете образец прямоты и твердости, то в этом мерзавце воплощалась полная его противоположность. – На бойца он что-то не тянет. – Да? – Рефт с ухмылкой оглядел плащ Бека, из-под которого торчал кончик ножен. – А ты, что ли, боец? Не обязательно кичиться. С этим Бек смириться не мог. Полу плаща он закинул за плечо, чтобы была возможность для замаха, и встал со сжатыми кулаками. – Ты меня трусом назвал? Стоддер посторонился. Кольвинг уткнулся боязливым взглядом в землю. Застыл с беспомощной улыбкой Брейт. Рефт спокойно пожал плечами, ни на что не нарываясь, но и не пятясь. – Я тебя еще не так хорошо знаю, чтоб говорить, кто ты. Ты в битве бывал, в строю? – В строю не доводилось, – бросил Бек. Втайне он понадеялся, что это будет истолковано как намек на участие в боевых стычках, хотя на самом деле, кроме нескольких толковищ на кулачках с деревенской ребятней, он сражался разве что с пнями. – Тогда откуда тебе знать себя? Человек себя не знает, покуда не обнажены клинки и он не стоит плечом к плечу с товарищами в ожидании вражьего натиска. Может, ты будешь рубиться, как сам Скарлинг. А может, сдрейфишь и дашь деру. На словах всякий крут, а на деле… – Покажу я тебе натиск, падаль! Бек шагнул вперед, поднимая кулак. Кольвинг со всхлипом прикрыл лицо, как будто удар угрожал ему. Рефт отступил на шаг, одной рукой приоткрывая плащ. Выглянула ручка длинного ножа. До Бека дошло, что когда он откидывал полу, показалась рукоять отцова меча, которая сейчас как раз под рукой. Дошло до него и то, как высоки сделались ставки – казалось бы, из ничего. Такое вряд ли может закончиться, как обычная колготня меж деревенскими драчунами. В глазах Рефта стоял страх и вместе с тем запальчивость. Внутри оборвалось, рука дрогнула; Бек даже позабыл, где он и что собирается делать… – Эй, эй, а ну-ка! – из толпы, подволакивая ногу, спешил Фладд. – Ну-ка прекратить! Бек медленно опустил кулак – честно говоря, несказанно радуясь стороннему вмешательству. – Ишь чего! Рад, рад видеть в вас пламень, но его еще жечь – не пережечьв схватках с южанами, насчет этого не беспокойтесь. Завтра с утра в поход, и лучше, если маршировать вы будете с нерасквашенными мордами. Фладд просунул между Беком и Рефтом кулачище в седых волосках и множестве застарелых ссадин. – А вот чем могу угостить, ежели не научитесь вести себя как подобает, уяснили? – Да, воитель, – рыкнул Бек, строптиво косясь на Рефта, а у самого сердце стучало в ушах так, что перепонкам впору лопнуть. – Понятное дело, уяснил, – откликнулся Рефт, смыкая полы плаща. – Первое, что боец должен усвоить, это когда ему не драться. А теперь сюда, оба. Ребята впереди успели куда-то деться; от их недавнего присутствия осталась лишь полоса жидкой грязи возле стола под протекающим навесом из парусины. За столом с кислым видом сидел и ждал седобородый старик – однорукий; сложенный пустой рукав пришит к груди. Единственной рукой он держал перо. Имена рекрутов, судя по всему, вносились в большую книгу. Как видно, новые веяния, с бумагомаранием и всем, что с ним связано. Отец Бека заниматься этим вряд ли стал бы, да и Бек тоже. В чем смысл борьбы с южанами, если перенимаются их обычаи? Бек хмуро прошел под навес, чавкая по слякоти. – Имя? – Мое? – А чье еще, черт тебя дери? – Бек. Седобородый нацарапал это пером на бумаге. – Откуда? – Хутор вон там, вверх по долине. – Возраст? – Семнадцать годов. – Перезрел уже, – однорукий неодобрительно покачал головой. – На несколько лет припозднился, парень. Где ж ты был? – Матери помогал по хозяйству. Сзади кто-то фыркнул. Бек рывком обернулся, ожечь взглядом. На лице Брейта рассасывалась глуповатая улыбка, а сам мальчуган пялился на раздрызганные башмаки. – У нее еще двое малышей на руках, так что я оставался вместе с ней их поднимать. Тоже мужская работа. – А теперь вот ты от нее отвлекся. – Как видишь. – Имя твоего отца? – Шама Бессердечный. Седая голова ошеломленно дернулась. – А ну без шуточек, малый! – Зачем они мне, старик. Повторяю, Шама Бессердечный – мой отец. Вот его меч. Клинок вышел из ножен со звучным металлическим шелестом. Сердце взыграло от его сладостного веса в руке; Бек стоял, воткнув кончик меча в стол. Секунду-другую старик, как завороженный, смотрел на золотисто-зеркальный, закатный блеск клинка. – Ай да неожиданность. Что ж, малый, будем надеяться, что ты выкован из того же металла, что и твой отец. – Это так. – Увидим. Вот тебе первое жалованье, парень, – и он вдавил Беку в ладонь мелкую серебряную монетку. – Следующий! – возгласил он, снова взявшись за перо. Вот и все. Не селянин, а солдат Коула Ричи, готовый сражаться против Союза за Черного Доу. Сунув меч в ножны, Бек угрюмо стоял в густеющей тьме под набирающим силу дождем. Девчонка с рыжими волосами, побуревшими от влаги, раздавала грог тем, кто уже отметился. Бек с полным правом получил свою долю и, залив жгучую жидкость в глотку, небрежно отдал кружку и смотрел, как заносят имена Рефта, Кольвинга и Стоддера. На их отношение ему наплевать. Свое имя он утвердил. Ничего, скоро мы покажем, кто здесь трус. А кто герой.Ричи
– Уж не муженек ли это моей дочери! – воскликнул Ричи, скаля при свете факелов щербатые зубы. – Чего ступаешь на цырлах, малый? – Так ведь грязь, – заметил Кальдер. – А ты боишься сапожки испачкать? – Как-никак, стирийская кожа, талинской работы. Кальдер поставил ногу на камень у огня, чтобы приближенные Ричи как следует разглядели. – Обутки и те привозные, – проворчал Ричи, будто горюя по всему, что есть доброго на свете. – Именем мертвых! Да ты глянь на себя: и как мою умницу дочь угораздило втюриться в эдакий портняжный манекен! – И как мясницкая плаха, подобная тебе, сумела родить такую красавицу, как моя жена? Ричи осклабился; заулыбались и его люди. Огонь, потрескивая, выхватывал из полутьмы морщины и рубцы на грубых, опаленных битвами лицах. – Да вот сам до сих пор дивлюсь. Хотя и не так, как ты: я-то знавал ее мать. Пара названных бывалого вида ухмыльнулись; глаза затуманились воспоминанием. – Да я и сам был пригож, пока жизнь не угостила своими харчами. Двое бывалых хмыкнули. Стариковские шуточки, все о том, как славно жилось в былые времена. – Харчами, – один из них, крякнув, повел головой. – Можно словом перекинуться? – спросил Кальдер. – Все для моего зятя. Ребята? Приближенные Ричи поднялись, иные не без труда, и, по-прежнему похмыкивая, убрели в темень. Кальдер подыскал местечко у костра и опустился на корточки, руки протянув к огню. – Трубку будешь? – предложил Ричи, пуская завитушки дыма из своей. – Нет, благодарю. Даже среди якобы друзей надо иметь ясную голову. Нынче и так приходилось ступать ощупью, да еще по чертовски узкой тропе. Не хватало оступиться: больно глубок по обе стороны обрыв, а на дне никакой подстилки. Ричи пустил пару буроватых дымных колечек. – Как там моя дочь? – спросил он, проводив взглядом их плавный отлет. – Она – лучшая женщина на этом свете, – ответил Кальдер, не лукавя. – Какой ты. Всегда находишь что сказать. Возразить нечем. А как мой внучок? – Все еще немножко маловат для помощи против Союза, но растет день ото дня. Слышно, как стучится ножкой. – Просто не верится. – Ричи, покачивая головой, смотрел в огонь, задумчиво почесывая седую щетину. – Я, и вдруг дед. Гм! Как будто вчера я и сам был еще ребенком. А с утра смотрел, как стучится в живот матери Сефф. Все так быстро проскальзывает мимо. Скользит, как листики по воде, а ты и не замечаешь. Цени эти моменты, сынок, смакуй их, вот мой тебе совет. Они и есть жизнь. Все, что происходит сейчас, пока ты в мыслях ждешь чего-то там еще. Я слышал, Черный Доу желает твоей смерти? Кальдер тщетно попытался не подать вида, что ошеломлен столь резкой сменой темы. – Кто так говорит? – Черный Доу. Что ж, ничего странного. Хотя подобная прямота не проливала бальзама на и без того истерзанную душу Кальдера. – Ему видней. – Похоже, он направил тебя сюда, чтобы было легче тебя прикончить – если не ему самому, то кому-то, кто надеется перед ним таким образом выслужиться. Доу наверняка думает, что ты начнешь плести козни, настраивать людей против него, пытаться вытянуть из-под него трон. А он тебя в этом уличит и по справедливости повесит, чтоб никто и не возроптал. – Думает, что дал мне нож, которым я не премину зарезаться? – Что-то вроде того. – А может, я осторожней, чем он предполагает? – Надеюсь, что так. Я лишь хочу сказать: если у тебя на уме пара-тройка интрижек, то знай, что он держит нос по ветру и ждет не дождется, когда ты оступишься. И будет без устали идти за тобой тенью, пока не появится основание приказать Хладу заточить о твою башку топор. – Только не все этим будут довольны. – Верно, недовольных и без того уже пол-Севера. Слишком уж обременительной становится война. Да еще и поборы давят. Война в здешних краях, оно понятно, добрая традиция, а вот подати испокон веку не в чести. Доу нынче не следует перегибать палку с местными, и он это знает. Хотя уповать на терпимость Черного Доу – дураком быть. Он не из тех, кто следит за каждым своим словом и шагом. – Но а я-то наоборот? – В разумной осмотрительности, парень, нет ничего постыдного. На Севере всегда в фаворе здоровенные тупые жлобы из тех, что бродят по колено в крови. О таких тут слагают песни. Хотя всем известно, что в одиночку они ничего не добиваются. Нам нужны другие. Мыслители. Вроде тебя, твоего отца. Впрочем, на таких у нас всегда недород. Хочешь, дам совет? Кальдеру было бы куда более по нраву, сунь старик этот самый совет себе в задницу. Он прибыл сюда за людьми, за мечами и холодными жесткими сердцами, готовыми на измену. А впрочем, он давно уяснил, что людям в большинстве ничто так не любо, как то, чтобы их слушали. Особенно тем, за кем сила. А Ричи у Доу – один из пяти боевых вождей, и силы за ним на сегодня больше всего. Так что Кальдер сделал то, в чем его невозможно превзойти – то есть соврал: – Именно за твоим советом я и пришел. – Тогда оставь все, как есть. Вместо того чтобы переть против неодолимого течения, рискуя сгинуть в холодной пучине, присядь на бережку, повремени. Кто знает, может, настанет час, и волны сами выбросят на берег то, что ты хотел. – Ты думаешь? После кончины отца Кальдер привык, что волны выбрасывают на берег исключительно дерьмо. Ричи придвинулся ближе и заговорил тише: – Трон Скарлинга под Черным Доу не сказать чтобы прочен, потому что он всех и вся вокруг себя знай обирает да обижает. Из остальных он пока самый лучший, но помимо этого трухлявого мухомора Тенвейза по-настоящему преданных людей у него считай что и нет. Не то что в свое время у твоего отца. Да и те, кто есть нынче, кто они вообще? Взять тех же Золотого с Железноголовым: тьфу! Ричи с презрением плюнул в огонь. – Оба переменчивей погоды. Народ Черного Доу боится, но это лишь до поры, пока он способен внушать страх. А если все так и будет тянуться, и никакой тебе драки… Людям есть чем заняться и помимо того, чтобы сидеть здесь почем зря голодом да срать остатками провизии. У меня за один прошлый месяц столько народу разбежалось по домам собирать урожай, что дай бог покрыть за счет этого вот набора. Доу решительно необходимо вступить в бой, и чем скорее, тем лучше. Если же этого не произойдет или он проиграет сражение, то все может в секунду перевернуться. Ричи с самодовольным видом пососал трубку. – А если он вступит в сражение с Союзом и выиграет? – А если так, – старик, выпустив дым, покосился на уголья костра, – то догадаться немудрено. Если он выиграет, то будет всеобщим героем. – Осмелюсь заметить, не для меня, – теперь черед подвинуться с доверительным шепотком наступил для Кальдера. – Пока мы отнюдь не на берегу. Что, если Доу попытается меня убить или даст какое-нибудь заведомо провальное задание, а то и просто поставит биться туда, где я обречен на гибель? Будут ли у меня хоть какие-то друзья с тыла? – Для меня ты так или иначе муж моей дочери. Мы с твоим отцом сошлись на этом еще тогда, когда вы с Сефф ходили под стол пешком. Я с гордостью принял тебя тогда, когда мир был у твоих ног. Хорош же я буду, ежели отвернусь от тебя сейчас, когда мир навалился тебе на плечи! Нет уж. Ты родня. Ричи, крепко хлопнув Кальдера увесистой ладонью по плечу, снова показал щербатый зуб. – Не знаю, кто как, а я поступаю как встарь. – С прежней прямотой? – Точно так. – И меч за меня обнажишь? – Разрази меня гром, нет, – чуть сжав плечо Кальдера, старик убрал руку. – Я лишь сказал, что не обнажу его против тебя. Если мне суждено сгореть, я сгорю, но чего ради я должен сам себя поджигать. Кальдер в душе того и ожидал, хотя все равно разочаровался. Сколько бы разочарований ни подкидывала жизнь, каждое новое жалит. – Ну а ты куда думаешь податься, парень? – Да вот, думаю встретиться со Скейлом, помочь ему с тем, что осталось от отцова воинства. – Мысль хорошая. Брат твой силен как бык и такой же храбрый, только мозги у него, я погляжу, тоже бычьи. – Что есть, то есть. – Весточка пришла от Доу. Он собирает войско в кучу. Завтра с утра все выходим на Осрунг. К Героям. – Тогда скорее всего там со Скейлом и увидимся. – Вот это будет, вне всякого сомнения, встреча, – Ричи махнул узловатой лапищей. – Береги спину, Кальдер. – Постараюсь, – без особой радости отозвался тот. – Да, и еще. Ох уж это пресловутое «еще»: каждый приберегает напоследок что-то, в любом случае не самое приятное. – Ну? – Одно дело, если жизни лишишься ты. Но заложницей за тебя осталась моя дочь, причем добровольно. Не вздумай выкинуть что-нибудь, что может обернуться во вред ей или ребенку. Я этого не стерплю. Это я сказал Черному Доу, повторяю и тебе: я не стерплю. – Да как ты мог такое подумать! – возмутился Кальдер с жаром, которого от себя не ожидал. – Не такой же я негодяй, каким меня выставляют! – Я знаю, что не такой. – Ричи метнул на него колкий взгляд из-под кустистых бровей. – Во всяком случае, не совсем. От бивуака Кальдер отъехал с бременем тревоги, подобным мешку камней. Когда самое большее, что обещает родной тесть, это не участвовать в твоем убийстве, для понимания дерьмовости положения много ума не надо. Доносилось нестройное пение – кто-то фальшиво тянул старые песни о давно умерших и тех, кого эти умершие когда-то убили. От костров становища слышался пьяный смех; там шли возлияния по неизвестному поводу. В темноте звонко стучал молот; у наковальни в снопах искр виднелась фигура кузнеца. Всенощная ковка, цель которой – вооружить новых рекрутов Ричи. Спешно готовятся клинки, топоры, наконечники стрел – все, что способно убивать. От визга точила ноют зубы. Непонятно, что такого люди находят в оружии. Если вдуматься, лагерь новобранцев – не самое подходящее место для пребывания принца, пусть даже в изгнании. Кальдер остановился, напряженно вглядываясь в темноту. Где-то здесь он привязал лошадь… Неподалеку чавкнула грязь; Кальдер, нахмурившись, оглянулся через плечо. Два расплывчатых силуэта во тьме, щетинистая харя… Каким-то образом он сразу же все понял. И бросился наутек. – О ч-черт! – Держи его! Он метнулся в никуда, бездумно. – На помощь! – провопил он невесть кому. – Помогите! От ближнего костра оглянулись трое, отчасти с любопытством, отчасти с раздражением из-за того, что их отвлекают. За оружием никто не потянулся. Им было глубоко наплевать. Людям вообще это свойственно. Они не знали, кто к ним взывает, а если б и знали, то не почувствовали бы ничего, кроме тихой ненависти – да если бы даже и тихой любви, то все равно не пошевелили бы пальцем. До него никому не было дела. Преследователи остались позади. Легкие жгло, в боках кололо; Кальдер скатился с одного склона, взлетел на другой, продрался сквозь хлещущие по лицу кусты, не заботясь о сохранности стирийских сапожек – какие тут сапожки, когда горло клещами сжимает страх. Неожиданно из сумрака мутным бледным пятном проступило чье-то лицо. – Помогите, – задыхаясь, выдавил Кальдер, – помогите мне. Кто-то сидел под кустом, кажется, справлял большую нужду. – Чего? – подал он голос. И Кальдер протопал по грязи мимо, окончательно оставляя огни становища Ричи за спиной. Оглянувшись на бегу, он увидел лишь колышущуюся черноту. Но преследователи, судя по всему, не отстали, они где-то поблизости. Вот внизу блеснула вода, изысканный стирийский сапожок Кальдера во что-то угодил, запутался, и Кальдер, потеряв равновесие, кувыркнулся и полетел подбородком вперед. Он со всхлипом грянулся оземь и еще какое-то время скользил. При этом Кальдер барахтался, пытаясь высвободиться из хватки, опутавшей его на манер смирительной рубашки. – А ну прочь с меня, мерзавцы! На поверку это оказалась его же накидка, потяжелевшая от мокрой грязи. Кальдер, как стреноженный конь, заковылял дальше и понял, что поднимается по береговому откосу, а убийцы спускаются сверху. Кальдер попробовал повернуться, но свалился в речку и, ловя ртом воздух, стал бороться с пленившей его холодной водой. – Надо ж было такого стрекача задать, гы! – гудело в ушах вперемешку с громовым пульсом. Почему-то у всех негодяев в конце фраз обязательно звучит это пакостно-насмешливое «гы». Отчего им все время так смешно? – Ага. Поди-ка сюда. Судя по звуку, кто-то из них вытащил клинок из ножен. Кальдер вспомнил, что меч есть и у него, и потянулся за ним немеющей от холода рукой, одновременно пытаясь выбраться из ледяной воды. Получилось лишь частично, до колен. Убийца стал надвигаться, но внезапно распластался поперек ручья. – Ты чего? – недоуменно спросил второй. Кальдер удивленно прикинул, когда же это он успел выхватить меч и пронзить негодяя, но оказалось, что оружие по-прежнему путается в складках накидки. Кальдеру никак не удавалось его высвободить. – Че-чего? Казалось, язык во рту разбух. Призрачно мелькнул как из ниоткуда взявшийся силуэт. Кальдер взвизгнул, прикрыв руками лицо. Мимо что-то прошелестело, пронесся будто порыв ветра, и второй убийца опрокинулся на спину. Первый негодяй в это время с влажным стоном пытался подползти к берегу. Кто-то подошел к нему, вешая лук на плечо, вынул меч и, не сбавляя шага, проткнул лежачего. Приблизившись, спаситель застыл сгустком мрака на темном фоне. Кальдер смотрел на него сквозь растопыренные пальцы. Молчание нарушал лишь плеск воды вокруг занемевших от холода колен. Кальдеру подумалось о Сефф, о собственной неминуемой смерти. – Принц Кальдер, если не ошибаюсь? Вот уж на кого не ожидал нарваться при эдаких обстоятельствах! Кальдер медленно отвел от лица ладони. Голос определенно знакомый. – Фосс Глубокий? – А кто ж еще. Облегчение взмыло фонтаном. Хотелось не то хохотать, не то изойти рвотой. – Это мой брат тебя послал? – Нет. – Скейл все эти дни занят-презанят, – пробубнил Мелкий, деловито докалывая лежачего ножом. – Занят сверх меры, – кивнул Глубокий, наблюдая за братом с туповатым равнодушием, как какой-нибудь землекоп за докапывающим яму напарником. – Вылазки, то да се. Война, стало быть. Вся эта старая песня, мечи да марши. Для Скейла она что мать родна. Все не может всласть наиграться. А коли чувства утоленности нет, то оно уже и не появится. – Это точно. Мелкий доколол наконец убийцу и распрямился. Под вышедшей луной кинжал и рука по локоть липко блестели черной кровью. Кальдер старался на них не глядеть, подавляя позыв к рвоте. – Так откуда вы, черт вас дери? Глубокий протянул руку, за которую Кальдер не преминул ухватиться. – Мы слыхали, ты вернулся из изгнания, а учитывая внимание к твоей особе, решили, что не мешало бы за тобой присматривать. На случай, если кому взбредет дурное в голову. А то, знаешь… Кальдер, борясь с зыбкостью темного мира, все еще не отпускал предплечье Глубокого. – Как хорошо, что вы надумали появиться именно сейчас. Еще минута, и мне… пришлось бы разделаться с этими мерзавцами самому. Кровь прихлынула к голове, а содержимое желудка к горлу, и принц, согнувшись, облевал свои и без того не вполне чистые стирийские сапожки. – Н-да, совсем скверно могло обернуться, – угрюмо рассудил Глубокий. – Если б ты только мог высвободить меч из-под этого вот щегольского наряда, тем выродкам, может, действительно бы не поздоровилось. – Мелкий спускался по склону, волоча что-то. – А вот этого мы схватили. Он у них стерег лошадей. Он пихнул к Кальдеру паренька, лицо которого в рассеянном полусвете было, как веснушками, забрызгано грязью. – Славная работа, – Кальдер рукавом отер неприятно кислый рот. – Отец всегда отзывался о вас как о своих наилучших людях. – Забавно, – ухмыльнулся Мелкий. – А мне так помнится, он звал нас наихудшими. – Как бы там ни было, но даже не знаю, как вас благодарить. – Золотом, – подсказал Мелкий. – Ага, – поддержал братца Глубокий, – золотом и впрямь годится. – Будет вам золото. – Не сомневаюсь. За это мы тебя, Кальдер, и любим. – За это, а еще за остроту языка, – сказал Мелкий. – И за пригожее лицо, и за красивую одежду, и за ухмылку, которую иному хочется вбить в харю кулаком. – А еще за наше глубочайшее почтение к твоему отцу, – Мелкий мелко же поклонился. – За это, но прежде всего, понятно, за золотишко-мелочишко. – А с мертвяками что делать? – спросил Глубокий, ткнув убитого носком башмака. В голове у Кальдера постепенно прояснялось. Уже не так стучало в ушах, кровь отливала от висков, давая возможность мыслить. Прикидывать, чего и как можно достичь. Эти трупы можно предъявить Ричи, тем самым попробовав его взъярить. Если на то пошло, попытка убить мужа родной дочери, да еще в собственном стане, выглядит оскорбительно. Особенно для человека чести. А можно оттащить их к Черному Доу, бросить к его ногам и воззвать к справедливости. Хотя оба расклада по-своему рискованны, тем более что нельзя сказать наверняка, кто за этим стоит. Взвешивая следующий шаг, возьми за правило поначалу ничего не предпринимать и следи, во что это выльется. Так что лучше, пожалуй, попросту отправить этих мерзавцев вниз по течению, сделать вид, что ничего не было – пусть враги гадают, в чем же дело. – Пусть себе плывут, – кивнул он на реку. – А этот? – Мелкий ножом указал на третьего. Кальдер, поджав губы, встал над пареньком. – Кто вас послал? – Да я так, с лошадьми, – промямлил тот. – Говори лучше как есть, – посоветовал Глубокий. – Не заставляй нас тебя резать. – Меня и заставлять не надо, – вставил Мелкий. – Не надо, говоришь? – Да нисколечко, – Мелкий схватил паренька за шею и сунул нож ему под нос. – Погоди, погоди! – заметался юный коневод. – Мне сказали, Тенвейз! Бродд Тенвейз! Мелкий выпустил его, а Кальдер со вздохом цокнул языком. – Ах он гнилье долбаное. Тут впору не удивляться, а совсем наоборот. Может, его попросил Доу, или же старик сам решил все обстряпать. В любом случае, юнец этого не знает, и толку от него никакого. Мелкий крутанул нож, и тот сверкнул в лунном свете молочным блеском. – Ну что, пришьем и лошадничка за компанию? Кальдер чуть было не кивнул – дескать, давай, да и дело с концом. Быстрее, проще, надежней. Хотя с некоторых пор он все чаще задумывался о милосердии. Когда-то давно, будучи еще молодым остолопом, или, по крайней мере, остолопом более молодым, чем теперь, он приказывал убивать забавы ради, по своей прихоти. Полагая, что будет выглядеть за счет этого сильней. Думал, что вызовет этим гордость у отца. Но гордости, как выяснилось, не вызвал. «Прежде чем отправлять человека в грязь, – усталым разочарованным голосом сказал ему после одного такого случая отец, – убедись, что он не принесет тебе пользы живым. Иные рубят головы лишь потому, что им это по плечу. У них недостает ума понять, что ничто не выказывает столько силы, сколько милосердие». Паренек смотрел полными смертной тоски глазами. Вот из них, блеснув, скатилась слезинка, за ней другая. Кальдер, как ничего другого, жаждал силы, а потому думал о милосердии. Он прижал язык к треснувшей губе: ух ты, жжет. – Убей его, – велел он, отворачиваясь. Паренек напоследок коротко, с удивлением вякнул. Почему-то смерть, даже неминуемая, всегда удивляет людей. То ли они считают себя особенными, то ли рассчитывают на помилование – дескать, обойдется. Но в том-то и дело, что особенных не бывает. Мелкий спихнул труп с берега. Дело сделано. Кальдер пошел взбираться по откосу, костеря намокшую накидку, насквозь грязные сапожки, разбитые губы. Интересно, а сам он в роковой момент тоже будет удивляться? Не исключено.Единственно верное
– Это правда? – спросил Дрофд. – А? – Да вон. Юнец кивнул в сторону Пальца Скарлинга, что гордо красовался на пригорке. Было около полудня, а потому тени он отбрасывал совсем мало. – Правда, что под ним погребен Скарлинг Простоволосый? – Да нет, наверно, – усомнился Зоб, – с чего бы. – А разве его не из-за этого называют Пальцем Скарлинга? – А как его еще называть? – встряла Чудесница. – Хером Скарлинга, что ли? Брек приподнял густые брови. – Раз уж ты упомянула, то мне он напоминает немного… Дрофд перебил: – Не, я про то, а зачем его так звать, если он там не похоронен? Чудесница поглядела на него как на самого отпетого болвана на всем Севере, а если и не самого, то на верном пути к этому званию. – Возле хутора моего мужа – моего хутора – течет ручей, известный как Скарлингов Отпрыск. Их таких по Северу, наверное, с полсотни. Так там как пить дать ходит легенда, что он утолил жажду его чистыми водами, прежде чем произнести какую-нибудь там речь или двинуться на врага, как оно в славных песнях поется. А он если там и появлялся – ну хотя бы на расстоянии дневного перехода, – то не более чем помочился туда, да и то не сходя с коня. Вот что значит быть героем: все хотят отщипнуть от тебя кусочек. Она кивнула на Жужело, который, закрыв глаза, с молитвенно сложенными руками стоял на коленях перед Мечом Мечей. – Лет через пятьдесят по хуторам, глядишь, объявится с дюжину Жужеловых Отпрысков, вблизи которых он никогда и не бывал, а всякие пентюхи будут на них с увлажненными глазами показывать и спрашивать, а не под ними ли похоронен достославный Жужело из Блая? Чудесница отошла, покачивая коротко остриженной головой. Дрофд поник плечами. – Да я ж, черт возьми, так, только спросил. Думал, эти глыбы потому Героями и именуются, что под каждой погребен герой. – Да кому какое дело, кто где погребен? – пробормотал Зоб, припоминая многочисленные погребения, на которых ему доводилось присутствовать. – Человек, когда его зарывают в землю, обращается в прах. Прах и истории о нем. А у историй с людьми зачастую бывает мало общего. Брек согласился: – И с каждым новым изложением быль все больше превращается в небыль. – Правда? – Взять, допустим, Бетода, – сказал Зоб. – Если верить молве, так он был едва ли не самым лютым злодеем на всем Севере. – А разве нет? – Смотря кого об этом спросить. У врагов он, понятно, был не в чести, и мертвецам ведомо, как он нещадно их губил. Но глянь на все его деяния: получается, дел-то он сделал поболе, чем сам Скарлинг Простоволосый. Сплотил Север. Построил дороги, по которым мы маршируем, добрую половину городов. Положил конец распрям между кланами. – Начав раздоры с Югом. – Это так. У каждой монеты две стороны. Но суть, я тебе скажу, одна: людям нравятся простые рассказы. Зоб разглядывал ногти. – Но сами люди не просты. – Не то что ты, ухарь, – Брек хлопнул Дрофда по спине, едва не опрокинув. – Зобатый! – резко окликнула Чудесница. Все обернулись. Зоб подскочил, то есть распрямился с наибольшей для себя скоростью, и заспешил к подручной, морщась от прострелов в трескучем, как костер, колене. – Куда смотреть? Он попеременно прищурился на Старый мост, поля и огороженные пастбища, реку с оврагами и покатые пустоши, прикрывая от ветра слезящиеся глаза. – Вон там, у брода. Теперь он их видел; кровь отхлынула к ногам. Точки не крупнее мурашей, но это люди. Бредут по отмелям, выискивают, куда ступить, норовят к берегу, северному. Берегу Зоба. – Так-так, – произнес он. Для Союза число маловато, но идут с юга, значит, молодцы Ищейки. То есть, вероятнее всего… – Черствый вернулся. Тьфу, не хватало еще за спиной змеиного шепота Хлада. – Да еще и дружками успел обзавестись. – К оружию! – вскрикнула Чудесница. – А? – растерянно переспросил Агрик с кухонным горшком в руках. – К оружию, олух! – Гадство! Агрик с братом заметались, перекрикиваясь и роняя впопыхах на мятую траву то одно, то другое из ранцев. – Сколько ты насчитала? – Зоб охлопывал себя в поисках запропастившегося куда-то окуляра. – Вот черт. Ну куда он мог… Окуляр, оказывается, притискивал к глазу Брек. – Двадцать два, – буркнул он. – Ты уверен? – Уверен. Чудесница поскребла длинный шрам на макушке. – Двадцать два. Двадцать два. Двадцать… два. С каждым новым повтором число становилось все хуже. Каким-то особенно гадким. Слишком велико, чтобы схлестнуться без громадного для себя риска, и одновременно чересчур мелкое, чтобы… при выгодном расположении на местности и удачном сочетании рун… а что, может, и выгорит… Словом, слишком мелкое, чтобы просто удрать и не держать ответа перед Черным Доу, почему отступили. Сражаться меньшими силами проще, чем потом разъяснить Доу причину отхода. – Вот черт. Зоб покосился на Хлада и углядел, что тот целым глазом косится в ответ. Знает, собака, поскольку прикидывает то же самое и приходит к тому же выводу, только ему все равно, сколько людей у Зобатого поляжет за этот холм в грязь. А вот ему, Зобу, не все равно. А с каких-то пор, может, еще не равней. Черствый со своими молодцами выбрались из реки, их замыкающие втянулись под побуревшие яблони между отлогим берегом и подножием холма. Не иначе, идут к Деткам. Меж Героями показался Йон, запыхавшийся на подъеме, с большущей охапкой хвороста. – Побродить пришлось, но вот насобирал… Что? – К оружию! – рявкнул Брек. – Черствый вернулся! – в тон ему добавил Атрок. – Да вы что! Йон кучей бросил хворост, чуть на него не упав, и кинулся за снаряжением. «Ох уж этот клич, – подумалось Зобу, – всякий раз сердце екает». Но такова доля боевого вождя. Воителя. Хочешь жребий полегче – ступай в плотники: риску там от силы отсеченный по неосторожности палец, но уж никак не жизнь товарища. Всю свою бытность воином Зоб придерживался понятий о том, как надо поступать, даром что они устаревали. Принимаешь ту или иную сторону, находишь вождя, обзаводишься нужными людьми и тогда уже держишься за них, куда бы ни склонялась чаша весов. В свое время он стоял за Тридуба, пока того не сразил Девять Смертей. Потом Зоб стал служить Бетоду и был с ним до конца. Теперь вот сражался за Черного Доу, который велел во что бы то ни стало удержать этот холм. Такая уж у воина планида. Приходит время, когда надо бросить руны, и в бой. Это единственно верное, что остается. – Единственно верное, – процедил он сам себе. А может, это сделал тот, кто все еще жил в нем под наслоением тревог, брюзжания и пустых грез о всяких там закатах; тот яркоглазый, подвижный умом и поджарый телом волколак, что скорее истек бы за весь Север кровью, чем отступил хоть на шаг; тот самый, что без страха и упрека готов был впиться в горло кому угодно. – К оружию! – прорычал он. – Шевелись! К бою! Едва ли стоит напоминать, что вождю надо брать не только руками, но еще и горлом. Йон рылся по вьюкам, спешно доставая себе кольчугу, а Бреку панцирь. По другую сторону готовил к бою копье Легкоступ: напевая под нос, он стаскивал чехол из пропитанной мешковины с блестящего острия. Чудесница споро натягивала на лук тетиву, напевно тенькающую под сильными пальцами. Жужело все так же недвижно, сведя перед собой ладони, склонялся с закрытыми глазами над Мечом Мечей. – Воитель, – Легкоступ кинул вождю меч на обшарпанном поясе. – Благодарю, – сказал Зоб. Хотя на деле благодарности особо не чувствовал. Застегивал пояс, а в памяти вереницей проносились иные времена – яркие, лихие. А еще иной отряд, давно канувший в грязь, развеявшийся в прах. Именем мертвых, что это, как не близкая старость. Дрофд с минуту растерянно озирался, то смыкая, то размыкая руки, пока не получил тумака от проходящей мимо Чудесницы; тогда он взялся неверными пальцами перебирать в колчане дротики. – А ну, воитель, – Чудесница подала Зобу щит. Рука скользнула в лямку, кулак сжал ручку – все это привычно, как разношенный башмак на ноге. – Спасибо. Зоб поглядел на Хлада, который, скрестив руки на груди, наблюдал, как дюжина изготавливается к бою. – Ну а ты, парень? В передний ряд? Хлад усмехнулся. Улыбка вышла кривой из-за шрама. – Хоть передний, хоть какой, – сказал он и отошел к кострищу. – Можно его прикончить, – жарким шепотом сказала Чудесница Зобу на ухо. – Ну и что, что он весь из себя спесивый. Стрелу в шею, и готово. – Он же здесь всего лишь с посланием. – Ну так пристрелить этого посланника к чертям, не хороша разве мысль? – только наполовину в шутку сказала подручная. – Зато обратно везти послание некому будет. – Здесь он или нет, у нас одна забота: удерживать Героев. Воинство мы или кто? Подумаешь, драчка – ничего, не обделаемся. На этих словах Зоб чуть не поперхнулся: сам-то он обделывался постоянно, особенно в запале боя. – Драчка, говоришь? – зло переспросила Чудесница, вынув и затолкнув обратно в ножны тесак. – Это трое-то к одному? Да и так ли он нам нужен, этот бугор? – И не трое к одному, а скорее два с половиной, – заметил Зоб. Как будто это меняло дело. – Если подступит Союз, холм этот – ключ ко всей долине, – добавил он, убеждая больше себя, чем Чудесницу. – Так что лучше постоять за него сейчас, пока мы наверху, чем сдать, а потом пытаться отвоевать обратно. Так что решение это единственно верное. Видя, что остроязыкая спутница открыла рот, Зоб вскинул руку, пресекая возражения: – Единственно! Верное! – Ну, как знаешь, – строптиво выдохнула Чудесница, до боли стискивая ему руку. – Биться так биться. И отошла, зубами натягивая на предплечье щиток. – А ну готовьтесь, лежебоки! К бою! Атрок с Агриком – оба в шлемах, – с рычанием лупились щитами, нагнетая друг в друге боевой дух. Легкоступ, копье используя как подпорку, откалывал ножом ломтики громовухи и отправлял в рот. Наконец-то встал с земли Жужело и, по-прежнему не открывая глаз, улыбался голубому небу и ласковому солнышку. Подготовка к бою ограничилась у него скидыванием плаща. – Без доспеха, – укорил его Йон, который помогал Бреку влезть в панцирь. – Тоже мне, черт тебя дери, герой выискался. Хоть бы нагрудник, дурак, одел. – Доспех, нагрудник, – вслух медитировал Жужело, пальцем бережно оттирая с рукояти меча пятнышко, – все это часть состояния ума, в котором человек принимает возможность… быть пораженным. – Какого х-хера! – выдохнул Йон, рывком затягивая на Бреке ремни – тот аж крякнул, – что ты несешь? Чудесница похлопала Жужело по плечу и прислонилась к нему, картинно согнув и поставив на носок ногу. – И сколько лет ты дожидаешься смысла от этого вот чудила? Да он же бредит наяву. – Мы все тут, разрази гром, бредим, о женщина! – высказался Брек, раскрасневшийся от втягивания живота и ожидания, когда Йон наконец застегнет ему на спине пряжки. – Иначе зачем нам биться за какой-то холм с грудой старых камней? – У войны с безумием много общего, – философски, но не очень разборчиво заметил жующий Легкоступ. Йон наконец справился с последней пряжкой и выпрямил руки, чтобы Брек натянул на него кольчугу. – Бредить-то ты бредишь, а напяливать доспехи, черт возьми, не забываешь. Воинство Черствого миновало огороды. Здесь от остальных отмежевались две тройки – одна отправилась на запад вдоль подножия холма, другая на север. Понятно, обходят с флангов. Дрофд выпученными глазами следил то за их продвижением, то за приготовлением своих к схватке. – И как только они могут шутить? Отпускать эти чертовы остроты? – Каждый человек изыскивает храбрость по-своему, – пояснил Зоб. Хотя, раздавая советы новичкам, он не становился храбрее. Он ухватил Дрофда за руку и крепко сжал. – А ты дыши, малый. Просто вдыхай глубже. Дрофд судорожно, со всхлипом вдохнул и протяжно выдохнул. – А и вправду, воитель. Буду-ка я дышать. – Ну что! – Зоб обернулся к остальным. – Две тройки обходят нас с флангов, ну и еще десяток с небольшим идет в лоб. Точное число он упустил, наверное, надеясь таким образом скрыть отнюдь не выигрышное соотношение сил. Возможно, и от себя самого. – Атрок, Агрик, Чудесница, выдвигайтесь вперед на расстояние выстрела. Дрофд, ты иди тоже, будешь пускать стрелы, пока неприятель взбирается на подъем и растягивается по склону. Как только они приблизятся к камням, набрасываемся. Дрофд шумно сглотнул. Мысль о броске его не вдохновляла. Мертвым ведомо, Зоб и сам с куда большим удовольствием провел бы день за иным занятием. – Сомкнуться вокруг нас кольцом у них не хватит численности, да и высота за нас. Мы можем выбирать, кого из них первым бить наповал. При удаче можно их сломить и обратить вспять, пока они не взобрались, ну а если следующая горстка все же осмелится напасть, сразимся и с ней. – Бить наповал! – прорычал Йон, поочередно обменявшись со всеми рукопожатиями. – Ждем мой клич и кидаемся сообща. – Сообща! – Чудесница со шлепком стиснула ладонь Легкоступу, а другой рукой ткнула его в предплечье. – Я, Хлад, Брек и Йон будем и за перед и за центр. – Есть, воитель, – отозвался Брек, все еще возясь с кольчугой Йона. – Да ну тебя! – Йон, нетерпеливо поигрывая топором, вырвался у Брека из рук. Хлад с нехорошей ухмылкой высунул язык. – Затем Атрок и Агрик откатываются по флангам. – Есть! – грянули оба в унисон. – Легкоступ, если кто раньше времени будет закруглять фланг, ткни, чтоб не спешил. Когда мы сомкнемся, будешь драться с тыла. Тот в ответ что-то промычал – словом, расслышал. – А ты, Жужело, будешь у нас орех в скорлупе. – Сравнение неудачное, – заумничал аскет и высоко поднял прислоненный к камню Меч Мечей, тот засиял на солнце. – Я как бы… это… ну как его… чудная по нежности часть между орехом и скорлупой. – Чудная-юдная, – буркнула Чудесница. – Уж какой там частью себя ни назови, – махнул рукой Зоб, – только будь на месте, когда орех расколется. – А я никуда не денусь, пока вы не предъявите мне мою судьбу, – Жужело, откинув капюшон, поскреб вспотевшие волосы, – в точности как обещала Шоглиг. – Скорей бы дождаться, – вздохнул Зоб. – Вопросы есть? В ответ лишь шевеление травы под ветром, хлопки ладоней и довольное кряхтение Брека, совладавшего наконец с застежками кольчуги Йона. – Вот и хорошо. А то повторить все это сызнова у меня вряд ли получится. Знайте, для меня честь биться плечом к плечу с вами. Как и таскаться с вами по всем погодам и непогодам, по дорогам и бездорожьям Севера. Главное, помните, что сказал мне однажды Рудда Тридуба: давайте порешим мы их, а не наоборот! Чудесница широко улыбнулась: – Лучший, черт возьми, совет о войне, какой мне доводилось слышать. Между тем подступало основное воинство Черствого, всем скопом – неспешно, с расстановкой, вверх по длинному склону в сторону Деток. Уже не точки, далеко не точки. И не мураши, а люди, влекомые целью; блики играли на заостренном металле. Сзади на плечо Зобу легла тяжелая рука; от неожиданности он чуть не подскочил, но это оказался всего лишь Йон. – Одно словцо, воитель. – Какое именно? – спросил Зоб, хотя ответ знал заранее. – Да как обычно. Если мне суждено погибнуть… Зоб кивнул, спеша его прервать: – Я разыщу твоих сыновей и отдам твою долю. – И? – И расскажу, каким ты был. – Все-превсе? – Все-превсе. – Хорошо. Только без прикрас, а то знаю я тебя, старый лиходей. Зоб махнул на заношенный плащ. – Когда ты последний раз видел, чтобы я приукрашал хотя бы себя? На губах Йона мелькнула улыбка. – Что правда, то правда, воитель, давненько. Он отошел, оставив Зоба размышлять, кто и что будет наказывать, когда в грязь отправится он сам? Ведь его семья, в сущности, здесь. – Парламентеры, – оповестила Чудесница. Оставив своих людей у Деток, по травянистому склону взбирался Черствый – безоружный, с открытой улыбкой, обращенной к Героям. Зоб вынул меч, ощутив в руке пугающий и обнадеживающий вес, а еще остроту от ежедневной обработки точилом добрых полтора десятка лет. Жизнь и смерть длиною в локоть металла. – Что, сразу росту прибавляет? – с ухмылкой спросил Хлад, вращая топор – зловещего вида изделие с тяжелой, клепаной острыми клепками рукоятью и тускло поблескивающим, в зазубринах лезвием. – Мужчина всегда должен иметь при себе оружие, хотя бы для ощущения. – Невооруженный мужчина – все равно что дом без кровли, – бросил Йон. – И тот и другой в конце начинают протекать, – докончил за него Брек. Черствый благоразумно остановился вне досягаемости стрелы, по колено в траве. – Э-ге-гей, Зобатый! Ты, никак, все еще там? – Увы, да. – И хорошо ли спится? – С пуховой подушкой было бы лучше. Ты мне, случайно, не захватил? – Эх, жаль, не догадался, хоть свою отдавай. Хлад там не у тебя? – Точно, у меня. Да еще две дюжины карлов с собой привел. Зоб брякнул это так, на всякий случай, но Черствый лишь заулыбался. – Добрая хитрость, но неудачная. Никого там у него нет. Давненько не виделись, Хлад! Как ты там? Хлад лишь пожал плечами. – Во как, – поднял брови Черствый. – Всего-то? Еще одно пожатие плеч. Казалось, упади само небо, Хлад и бровью не поведет. – Ну как знаешь. Слышь, Зобатый, как поступим? Вернешь обратно мой холм? Зоб плотнее обхватил рукоять меча, чувствуя, как горят вокруг ногтей обгрызенные заусенцы. – Да я бы, пожалуй, еще денек-другой тут посидел. Черствый нахмурился. Такой ответ ему слышать не хотелось. – Послушай, Зобатый, ты мне давеча дал возможность уйти, и вот теперь я плачу тебе тем же. По справедливости: честь по чести, добром за добро. Но ты, наверно, обратил внимание, что со мной нынче с утра подошел кое-кто из друзей, – он ткнул пальцем в сторону Деток. – А потому спрашиваю еще раз: отдашь мой холм? Последняя возможность. Зоб, со стоном вздохнув, прокричал: – Боюсь, что нет, Черствый! Придется, видно, тебе сюда подниматься и его у меня отнимать! – Вас там сколько наверху – девять? Против двух дюжин? – Ничего, и не такое выстаивали! Хотя, сказать по правде, столь скверного расклада Зоб не припоминал. – Раком выстаивали, что ли? Так это смотря под кем стоять! – Черствый, опомнившись, сменил тон с гневного на взвешенный. – Послушай, ну зачем нам этот раздрай! Ведь мы… – Так ведь мы воюем! – Зоб запоздало спохватился, что последнее слово вырвалось с большей ожесточенностью, чем он рассчитывал. Даже на расстоянии было заметно, что улыбка сошла у Черствого с лица. – Ну, будь по-твоему. Я-то думал, ты воспользуешься возможностью, которую сам мне давал. Только и всего. – Спасибо, ценю. Весьма любезно с твоей стороны. Но уйти не могу. – Стыд-позор, со всех сторон. – Эйе. Так уж выходит. Черствый набрал воздуха в грудь, вроде как собираясь что-то сказать, но молча замер. То же самое сделал и Зоб. А за ним его воинство, глядя с вершины холма. И люди Черствого, взирающие на холм снизу. На Героях воцарилась тишина, которую нарушали лишьдыхание ветра, беспечный щебет птиц да жужжание пчел. Хрупкий миг затишья перед беспощадной схваткой. Вот Черствый закрыл рот и, повернувшись, зашагал по крутому склону к Деткам. – Я могла его пристрелить, – пробормотала Чудесница. – Знаю, что могла, – кивнул Зоб. – А ты знала, что пустить стрелу не сможешь. – Знала. Я так, к слову. – Может, он сейчас подумает-подумает да передумает, – сказал Брек без особой, впрочем, уверенности. – Уже нет. Ему все это по душе не больше, чем нам, но на попятную он уже раз пошел. И людей у него теперь больше. Последнее Зоб произнес чуть ли не шепотом. – Так что надеяться не приходится. Черствый дошел до Деток и исчез среди камней. – Всем, у кого нет луков, отойти назад к Героям и ждать. Затишье тянулось нестерпимо долго. Притупившаяся было боль в колене у Зоба опять давала о себе знать. Сзади доносились разгоряченные голоса: Брек с Йоном, согласовав линию обороны, спорили о пустяках. Неприятель не показывался. Война большей частью состоит из скуки, а порой из ужаса, от которого можно обосраться. Зоб не мог отделаться от ощущения, что такой момент сейчас настанет; можно сказать, грянет с высоты. Агрик воткнул возле себя в землю несколько стрел, их оперение затрепетало, как болотный камыш. Сам Агрик покачивался на каблуках, почесывая скулу. – Может, он до темноты ждать будет? – Не будет. Если ему прислали людей, значит, этот холм нужен Ищейке. То есть Союзу. Он не станет рисковать – вдруг к нам до вечера подойдет подмога. – Значит… – замер в нерешительности Дрофд. – Значит, сейчас двинутся. Словно по воле злого рока, стоило Зобу сказать «сейчас», как из тени Деток выступили люди. Они на ходу построились в два четких ряда: впереди стена в дюжину щитов, за ней поблескивают копья второго ряда, а по бокам, под защитой щитов, – лучники. – Старая школа, – определила Чудесница, закладывая стрелу. – А чего еще ожидать от Черствого. Он сам старая школа. Собственно, как и Зоб. Два старых дуралея-недобитка, чудом уцелевшие в прежние времена, собираются порвать друг друга в клочья. А что, и правильно. Старый конь борозды хоть и не выправит, но и не испортит – вспашет как надо. Зоб огляделся, пытаясь высмотреть две тройки, что отделились от всех. Пока ни одной не видно. Ползут, наверное, в высокой траве, или затаились, выжидая. Агрик, насупясь, натянул тетиву. – Когда надо будет пускать стрелу? – Как только сможешь во что-нибудь попасть. – В кого именно? – А в любого, кого можешь снять. Наверно, лучше сказать прямо, назвать вещи своими именами: – В любого, кого можешь убить. – Сделаю, что могу. – А не сможешь, мне только в радость. – И то ладно. Агрик пустил стрелу, в основном пристрелки ради. Она порхнула над головами идущих на приступ; те нестройно пригнулись. Первая стрела Чудесницы звонко впилась в чей-то щит; от неожиданного удара человек завалился, порушив всю стену. Впрочем, она и так держалась непрочно, как ни старался Черствый. Кто-то по этой чертовой крутизне взбирался проворней, кто-то отставал. Дрофд тоже выстрелил – его стрела прошла безнадежно высоко и затерялась где-то на подлете к Деткам. – Черт! – ругнулся юнец, нетерпеливой дрожащей рукой вытаскивая другую стрелу. – Полегче, Дрофд, полегче, – дал совет Зоб. – Дыши. Хотя дыхание не так уж легко давалось ему самому. До стрел Зобу дела не было. Сложно предугадать, а тем более заметить, как и когда они посыплются на тебя с неба. Не очень-то страшные на вид, на кончике они вполне могут нести смерть. Зобу вспомнилось, как он видел их целую тучу, они сыпались на их ряды под Иневардом, будто град или стая рассерженных птиц. И бежать от них некуда. Оставалось лишь уповать. Вот сейчас одна словно парила навстречу, и Зоб отошел за ближайшего Героя, прикрывшись щитом. Невесело наблюдать, как эти тростинки, кренясь, несутся вниз, и прикидывать, не подхватит ли какую-нибудь из них в последнее мгновенье ветер, и прямиком в тебя. Эта вот чиркнула о камень и безобидно отлетела в сторону. Человек, ее пославший, опустился на одно колено, возясь с колчаном, а заграждение из щитов продвинулось дальше по склону. В живот ему угодила стрела Атрока. Рот у человека широко открылся, вынутая из колчана стрела выпала из рук, а секунду спустя донесся вопль, переходящий в вой. Возможно, этот крик означал для обороняющихся некоторое улучшение расклада, но все равно был неприятен на слух. Зобу не хотелось бы вскоре самому так вот завыть. Стена из щитов дрогнула, из-за нее выглядывали люди, прикидывая, оказать ли товарищу помощь или продолжать натиск, или же гадая, кто будет следующим. Черствый выкрикивал приказы, понукал, выравнивал ряд, но тут над самыми головами штурмующих пронеслась стрела Чудесницы, отчего строй опять сломался. У людей Зоба союзницей была высота, они могли стрелять сверху быстро и по прямой. Людям Черствого приходилось пускать стрелы вверх по дуге, где их неминуемо разметывал ветер. Хотя это еще ничего не значит. Исход боя решают не стрелы. Зоб дал Дрофду выпустить еще одну стрелу, после чего схватил за руку: – А ну назад к остальным. Паренек рывком обернулся; вид такой, будто сейчас завопит. Не иначе, ярость битвы. Никогда не знаешь наперед, кого она обуревает, кого нет. Безумный страх и безумная храбрость – два листка одной крапивы, оба одинаково жгучие; честно говоря, лучше, когда к тебе не пристает ни тот ни другой. Зоб впился пальцами Дрофду в плечо и подтащил к себе. – Я сказал, дуй к остальным! Дрофд сглотнул. Сморгнул. Ручища Зоба словно вернула его к действительности. – Понял, воитель. Согнувшись пополам, он стал пробираться между камнями. – Отходи, когда почуешь, что пора! – крикнул Зоб Чудеснице. – Не заигрывайся! – Заигрываются с хреном! – огрызнулась она, накладывая очередную стрелу. Зоб отступал, поглядывая, не летят ли стрелы, миновал камни и припустил через полянку, глупо радуясь паре минут защищенности и чувствуя себя из-за этого трусом. – Они на… Ы! Что-то ухватило его за ступню; ногу пронзила боль от подвернутой лодыжки. Остаток пути Зоб прохромал с ощеренными зубами и так ввалился в расположение своей дюжины. – Ох уж эти кроличьи норы, – прошелестел Хлад. Зоб не успел собраться с ответом, как между двух Героев, размахивая луком, пробежала Чудесница. – Они миновали стену! Еще одного гада успела снять! Следом торопился Агрик. Щит он смахнул со спины на руку. Сзади по дуге прилетела стрела и воткнулась в почву у самых его ног. – Остальные идут! Снизу доносились крики, по-прежнему голосил проткнутый лучник; ветер странным образом перемешивал звуки. – А ну разберись! – ревел запыхавшийся Черствый. – Не нарушать порядок! Похоже, стремительный подъем их порядком измотал; одни все еще перли вперед, другие отставали, из чего можно сделать вывод – люди не обучены сражаться в строю. Дюжине Зоба это давало преимущество – уж сколько лет вместе, будто целые века. Зоб глянул через плечо; ему подмигнул дожевывающий громовуху Легкоступ. Старые друзья, больше чем братья. Жужело вынул из ножен меч – длиннющую серую лопасть, тускловатую даже на солнце. Как там, он сказал, выпали руны: быть крови? Что ж, вопрос в том, чьей. Это просквозило во встретившихся взглядах боевых друзей, без всяких никчемных слов. На краю их скромного рядка, в тени щита Атрока опустилась на одно колено Чудесница, положить на лук стрелу. Дюжина Зобатого в своем всегдашнем боевом порядке, можно сказать, готова. Вот кто-то вышел, вернее, выполз из-за глыбы. На щите у него что-то когда-то было, наверное, намалевано, но война и непогода обошлись с ним так, что рисунка не разобрать. В шлеме и при мече, человек во враги годился с большой натяжкой. Вид полностью измотанный, рот по-рыбьи хватает воздух после долгого подъема. Он стоял, уставясь на них, а они на него. Зоб чувствовал, как рядом собрался перед прыжком Йон, как скрежетнул зубами Хлад, утробно рыкнул Брек; как напряжение одного, передаваясь, мучительно отзывалось в порыве другого. – С-стоим, – прошипел Зоб, – с-стоим. Временами самое трудное, поистине невыносимое, это как раз стоять и не двигаться. Люди для этого не созданы. Им надо бросаться в драку или наутек, но главное – непременно двигаться, нестись, вопить. А приходится ждать. Выждать нужный момент – это все. Объявился еще один солдат Черствого – коленки согнуты, пялится поверх щита. А на щите изображена рыбина, как попало. Может, его так и кличут, Рыбкой. Зоб едва сдержал неуместный смех. Надо быстрее. Использовать преимущество, ловить их на склоне, сбивать, ломить встречным натиском. И миг для начала атаки должен был вычислить он. Как будто он, Зоб, один знал все за всех. Время сделалось вязким, растянулось, наполнилось множеством второстепенных деталей. Свербило в горле. Ветерок щекотал волоски на руке. Травинки шевелились на ветру. Во рту пересохло так, что и непонятно, как выкрикнуть команду даже тогда, когда верный момент настанет. Тут Дрофд ни с того ни с сего пустил стрелу, и двое впереди пригнулись. Но щелчок тетивы подействовал так, что Зоб словно сам сорвался с пружины и, не успев толком понять, действительно ли этот момент подходящий, разразился громовым ревом – не словами даже, – но вся его дюжина уловила суть и, как свора гончих с поводка, рванулась вперед. Теперь все, не удержать. А может, между одним мгновением и другим не такая уж большая разница. Вот ноги стучат по земле. Клацают на ходу зубы, напоминает о себе больное колено. И неважно, а вдруг впереди еще одна кроличья нора, из-за которой можно ненароком распластаться. И где те шестеро, что шли в обход. И что, может, следовало отступить. И кто эти двое болванов – уже трое, – и что у них на уме. И что он будет сочинять сыновьям Йона. Остальные поспевали нога в ногу – щиты поскребывают друг о друга, плечи почти впритирку. Весельчак Йон с одной стороны, Хлад с другой. Он сам здесь, пожалуй, слабое звено. А вообще нечего растекаться мыслью по древу. Парни Черствого шли не совсем уверенно, шатаясь, старались отдышаться на подходе к камням. Йон испустил боевой клич – высокий, пронзительный, – к нему присоединились Атрок с братом, а там уже пошел скрежет и вой, топот башмаков по замшелому дерну – земле, где люди некогда, еще во время Оно возносили, вероятно, молитвы. Молились о лучших временах. В груди у Зоба горели ужас и ликование битвы; жгучий ком подкатывал к горлу. Люди Черствого – ломаная линия щитов, невнятно поблескивающее между ними оружие. Вот они еще между камней, а вот уже перед ними. – Круши! – рявкнул Зоб. Вместе с Йоном он подался налево, Хлад с Бреком направо, пропуская Жужело с его демоническими взвизгами. Краем глаза Зоб заметил, как округлились глаза и отвисла челюсть у кого-то из штурмующих. Сам по себе человек не бывает ни храбр, ни робок. Все зависит от того, какой расклад. Кто стоит рядом, надо или нет вначале взбираться под стрелами на какую-то там хренову крутизну. Этого парня увиденное заставило присесть и пригнуться под щитом, на который миг спустя обрушился Меч Мечей; да что там меч – утес, заточенный до остроты бритвы. Скрежетнул металл, брызнуло дерево и плоть. В ушах у Зоба шумела кровь. Он крутнулся, увертываясь от удара копья, рубанул мечом – тот отскочил от чужого щита, – наддал еще раз щитом о щит так, что хрустнула кость, а противник опрокинулся и покатился вниз по склону. Вон он Черствый, седые космы ниспадают на лицо. Вот он резко взмахнул мечом, но Жужело оказался проворней и с непостижимой ловкостью двинул гардой Меча ему прямо в рот, отчего Черствяк закинул голову и грянулся на спину. Но у Зоба свои заботы. На него вовсю наседала какая-то образина – разинутый рот шире ворот, обдающий кислой вонью. Для нужного замаха слишком тесно. Зоб оттеснил противника щитом на покатый склон. Атрок рубанул по чьему-то щиту топором, получил ответный удар. Зоб примерился и нанес удар, но локоть угодил на древко вражеского копья, и удар пришелся вскользь и плашмя. Кто-то с дружеской ласковостью тронул Зоба за плечо: в драку вмешался Жужело. Меч Мечей закружился, сливаясь в радужное сияние, в стороны с криками разлетались люди. Кто-то, к несчастью для себя, под него угодил – племянник Черствого. – Э… И вот его уже почти двое; точнее, один пополам. Рука с плечом улетели в воздух, тело перевернулось и шлепнулось на подогнувшихся ногах. Длиннющее лезвие с влажным присвистом вынырнуло из веера брызг, льдиной в теплую погоду, окропив лицо Зоба, который с резким выдохом сокрушил чей-то щит, сжав зубы так, что казалось, они треснут. При этом он что-то еще и рычал, непонятно что; на лицо сыпались мелкие щепки. Боковым зрением заметив движение, Зоб вскинул щит, почувствовал глухой удар, край щита заехал в челюсть, да так, что Зоб качнулся, рука отнялась. Взметнулся клинок, черный на фоне яркого неба, и ударился о клинок Зоба. Под скрежет металла Зоб с противником, натужно сипя, сверлили друг друга взглядами. Кто это, Ютлан? Хотя какой Ютлан, он уж сколько лет как в земле. На неровной поверхности – одна нога выше, другая ниже, – особенно горело колено, жгло легкие. Неужто не устоять? Оловянный блеск Хладова глаза, ловкий мах топором, и череп у Ютлана лопается, а на щит Зоба стреляет сгусток темной жижи. Оттолкнутый щитом труп катится по траве. Рядом раскалывает чей-то доспех Меч Мечей, больно попадая по руке, летят во все стороны гнутые кольца кольчуги. Стук и лязг, скрежет и дребезг, вопли и шипение, треск и глухие удары, вой и рев, как на бойне. А Легкоступ что, неужто напевает? Что-то метнулось Зобу в лицо – по щеке и в глаз, – он едва успел отдернуть голову. Кровь, лезвие клинка, грязь, непонятно что косо нахлынуло, и Зоб упал на локоть, попутно кое-как отбив щитом копье, которым саданул в него орущий солдат с родимым пятном на щеке. Вставать, немедля вставать. Нападающему в плечо угодило копье Легкоступа, вражья рука повисла плетью. Лицо Чудесницы все в крови, непонятно, в своей или чужой, или и то и другое. Хлад хохочет, кованой кромкой щита врезав кому-то по зубам. Хруст, увечье, погибель. Кричит Йон, воздевая и обрушивая топор. Вон карабкается Дрофд – рука окровавлена, на спине болтаются обломки лука. Кто-то кинулся на него с копьем, но на пути успел встать Зоб и, рявкнув так, что у самого голова пошла кругом, махнул мечом. Полетели окровавленные, взлохмаченные лоскуты ткани и кожи. Копье выпало у атакующего из рук; он протяжно закричал. Еще один взмах, и тело грянулось наземь, а рука в рукаве отлетела в сторону, темным росчерком брызг на облачно-белом фоне. Кто-то ринулся бежать. Мимо, не задев беглеца, пролетела стрела. Зоб бросился наперерез, но некстати наскочил на локоть Агрика, поскользнулся и шлепнулся. Меч воткнулся в землю, а Зоб остался открытым. Но беглец даже не обратил на это внимания, а понесся по склону вниз, еще и откинув щит, который, подпрыгивая, покатился следом. Зоб выдернул меч из земли, прихватив при этом пучок травы, и думал с ходу на кого-то наброситься, но вовремя остановился. Рядом, сжимая копье, стоял Легкоступ. А воинство Черствого всем скопом бежало – во всяком случае, те, кто остались живы. Когда люди ломаются, они ломаются все разом, как стена или ухающий в воду утес. Сломлены. Вон, кажется, и Черствый ковыляет следом, с окровавленным ртом. Зоб раздваивался между желанием дать старому негодяю уйти и, наоборот, нагнать его и прикончить. – Сзади! Сзади! Он, спотыкаясь, обернулся, пронизанный мутным страхом, и с трудом различил людей между камнями. Силуэты были почти не видны: солнечные блики слепили. Послышались вопли, звон металла. Зоб поймал себя на том, что бежит обратно, с онемелой рукой, задевая щитом камни. В груди саднило. Зоб, кашляя и сипя, продолжал бежать. У костра со стрелой в боку лежала околевшая вьючная лошадь. А вон щит с красной птицей, клинок вздымается и опадает. Чудесница выпустила стрелу, но промахнулась. Красная Ворона повернулся и побежал; за ним, выстрелив напоследок в Чудесницу, заспешил лучник. Стрела летела по дуге. Зоб шагнул навстречу, глазами отслеживая ее полет, и ловко отразил щитом; тюкнув, она отлетела в высокую траву. Нападавшие скрылись. Недалеко от костра стоял и пристально смотрел на что-то Агрик; в одной руке шлем, в другой топор. Лучше бы не знать, на что он там смотрит, хотя и так понятно. С поля боя, шурша травой и волоча окровавленные ноги, уползает кто-то из людей Черствого. Вот туда подошел Хлад и, недолго думая, раскроил ему череп обухом топора – не наотмашь, а в самый аккурат. Чисто. Истинный умелец, с опытом. Но кто-то где-то по-прежнему вопил. А может, это кажется, а на самом деле не более чем дыхание выходит из горла. Моргая, Зоб огляделся. Как так, черт побери, вышло, что они здесь удержались? Он тряхнул головой, словно мог вытрясти из нее ответ. Но от этого лишь сильнее разболелась ушибленная челюсть. – Ногой пошевелить можешь? – примостившись на корточках возле Брека, выспрашивал Легкоступ. Брек сидел на земле, держась окровавленной рукой за массивное бедро. – Да пошевелить-то, драть его лети, могу. Только, падаль, чертовски больно! Зоб был липким от пота; кожу жгло, все нестерпимо чесалось. Челюсть там, где припечатало щитом, тяжко пульсировала; то же самое и рука. По-прежнему жаловались на жизнь колено и лодыжка, но в целом он остался невредим. В самом деле. И как это так? Удивительно. Боевой пыл быстро сменялся крупной дрожью – можно сказать, тряской – рук и ног, как у какого-нибудь новорожденного теленка; перед глазами плыло. Как будто он использовал всю, до последнего грошика, взятую взаймы силу, и теперь приходилось рассчитываться с процентом. Зоб сделал несколько шагов к пепелищу костра и мертвой вьючной лошади. А где же кони, что под седлом? Ушли, или их свели. Или издохли. Зоб сел на задницу посреди Героев. – Ты как, ничего? Над ним стоял Жужело, опираясь на гарду длиннющего, в брызгах и потеках меча. Брызгах и потеках крови, разумеется. Если уж Меч Мечей вынимается из ножен, то его полагается окропить. – А? – Да ничего. Пальцы Зоба так сжимали перевязь меча, что он не сразу их разжал, а разжав, не сразу вспомнил, как высвободить руку. Наконец он уронил щит с сотней старых отметин и несколькими свежими вмятинами в траву. Короткие волосы Чудесницы напитались кровью. – Чего там у меня? – спросила она, отирая запястьем глаза. – Порезало, что ли? – Царапина, – сказал Легкоступ, большим пальцем ощупывая ее макушку. Рядом с Чудесницей раскачивался взад-вперед на коленях Дрофд, нянча руку, заляпанную запекшейся кровью. Солнце светило прямо в глаза; Зоб невольно щурился. Слышно было, как у камней разоряется Йон, орет во всю мочь на Черствого и его молодцов: – Ну давайте, давайте, возвращайтесь, вы, бздуны херовы! Падаль вонючая! Трусы! Что уж в этом такого. Человек сам по себе трус. Трус и герой одновременно. Смотря как все складывается. Они не возвратятся. Как-никак, оставили здесь восемь трупов, не меньше. Нет, не вернутся. Впору помолиться, чтобы этого не произошло. Легкоступ напевал задумчиво, тихо и печально. Достав из сумы иглу и нитку, он занимался штопкой. После боя веселых песен не поют. Бойкие напевы, слушать которые лучше перед боем, на фоне правды звучат как-то фальшиво. Зоб думал о том, как все же хорошо они вышли из переделки. Очень хорошо. Всего один убитый. Он глянул на Атрока – обмякшее лицо, неестественно скошенные глаза, изрубленный топором Красной Вороны кожаный камзол, мокрый от крови – и ему сделалось тошно. Это останется, останется навсегда, и с ним, и с остальными. Всех нас что-нибудь да тянет книзу. Он лежал на траве и смотрел, как с отрешенной степенностью плывут в вышине облака. И воспоминания, то одно, то другое. Хороший вождь не может сомневаться в своих решениях. Так говорил Тридуба. Да, но не задумываться о них хороший вождь тоже не может. Решение он принял единственно верное. Быть может. А может, таких и на свете не бывает.День первый
Разумная армия обратилась бы в бегство.Монтескье
Тишина
Ваше августейшее величество! Лорд Байяз, первый из магов, передал Ваше требование, чтобы кампанию завершили как можно скорее. Маршал разработал план, по которому Черного Доу вызовут на решающую битву с наискорейшим ее завершением, и вся наша армия гудит верноподданническими настроениями. Впереди всех выступает дивизия генерала Челенгорма, маршируя от рассвета до заката, а в каких-то нескольких часах за ней следует авангард генерала Миттерика. Существует, я бы сказал, даже некое дружеское соперничество из-за того, кто же первый схватится с врагом. Тем временем из-под Олленсанда отозван лорд-губернатор Мид. Три дивизии сомкнут ряды близ городка под названием Осрунг, вслед за чем совокупными силами погонят врага на север, к самому Карлеону и нашей победе. Я сопровождаю ставку генерала Челенгорма, находясь на самом острие всей армии. Нам несколько препятствуют состояние дорог и переменчивая погода, солнце внезапно сменяется проливными дождями. Однако генерал не из тех, кого можно остановить кознями небес, а уж тем паче врага. Если мы вступим в столкновение с северянами, то я, разумеется, буду наблюдать и немедленно доложу Вашему величеству об исходе дела. Засим остаюсь Вашим преданнейшим и недостойным слугой,Рассветом это можно было назвать с большой натяжкой. Похоронно-серое свечение, а потом на небо всползает блеклое, бесцветное солнце. Люди вокруг словно вымерли или обратились в призраков. Пустынная страна, на глазах становящаяся обителью мертвых. Любимое время суток Горста. Так и кажется, что здесь больше никогда не будет слышно людских голосов. Он бежал почти час, колотя ногами по слякотным колеям от тележных колес. В длинных узких лужах отражались черные ветви деревьев и выцветшее, словно застиранное небо. Счастливые зеркальные миры, в которых он имел все, чего заслуживал, разлетались под коваными стальными башмаками, разбрызгивая грязную воду. Бегать в полных доспехах – сущее безумие, а потому на Горсте было лишь самое основное. Кираса, латная юбка, стальные поножи на лодыжках. На правой руке защитная накладка у предплечья и фехтовальная перчатка, чтобы свободнее орудовать мечом; на левой сочлененная сталь наибольшей толщины, что облекает парирующую руку от кончиков пальцев до увесистого наплечника. Толстые кожаные штаны, укрепленные металлическими полосами. Ну, и узкая прорезь в забрале шлема – тряское окно в мир. Какое-то время позади тявкала пегая собачонка с несуразно раздутым брюхом, но отстала, предпочтя заняться большущей мусорной кучей у дороги. Неужели мусор – это единственное, что останется после того, как мы покинем эту страну? Наш мусор и наши могилы? Он протопал через лагерь дивизии Челенгорма – растянутый лабиринт палаток, все как одна в безмятежной сонной тишине. Туман льнул к примятой траве, обтекал ближние палатки, а отдаленным придавал легкую призрачность. На Горста хмуро поглядывали лошади с торбами на мордах. В молочном сумраке стоял одинокий часовой, протянув бледные руки к рдеющим углям на жаровне. Вокруг него светляками порхали оранжевые искры. Прогромыхавшее мимо железное чучело он проводил изумленным взглядом и разинутым ртом. Слуги дожидались на утоптанной полянке позади палатки. Рурген подал Горсту ведро, к которому тот жадно припал; струи холодной воды стекали по разгоряченной шее. Унгер поднес сундук, сгибаясь под тяжестью, и Горст, откинув крышку, вынул тренировочные клинки – здоровенные тупые полосы побитого металла с рукоятями и гардами в полкирпича величиной, для создания видимости баланса, а весом втрое больше боевой стали, которая сама по себе отнюдь не легкая. Они двинулись на господина в чудесной тишине – Рурген со щитом и палкой, Унгер с торчащим вперед шестом; Горсту же надлежало парировать громоздкими железяками. Слуги не давали ему ни времени, ни возможностей, ни снисхождения; не шла в счет и титулованность. Горсту этого было не нужно. Возможности давались ему перед Сипано, а он позволил себе размякнуть, затупиться. Когда пришло время, он взалкал. Больше такому не бывать. Если время наступит еще раз, он встретит его выкованным из стали, отточенным до безжалостной, убийственной, бритвенной остроты. И вот каждое утро на протяжении последних четырех лет; каждое утро после Сипано; каждое, без перерывов и послаблений, будь то жара, снег или дождь – это. Звонкий лязг и скрежет дерева о металл. Стук и кряхтенье, когда палки отскакивали от доспехов или ему, наоборот, от них доставалось. Ритм неровного дыхания, стучащего сердца, напористых усилий. Пот пропитывал куртку, щипал макушку, слетал каплями с забрала. Горение каждого мускула, все хуже и хуже, все лучше и лучше, как будто он мог сжечь этим свой позор и начать жизнь заново. Затем он безмолвно стоял с закрытыми глазами, ловя воздух ртом, пока они расстегивали на нем доспехи. Когда они снимали кирасу, впечатление было такое, будто он только что из купальни. Вверх, на небо, чтобы вниз больше никогда не возвращаться. А что это там наверху, над всей армией? Ба-а, да это же не кто иной, как знаменитый козел отпущения Бремер дан Горст, отрешившийся наконец от тяги к этой грешной земле! Он стянул одежду, намокшую и провонявшую потом; руки так отекли, что трудно сгибать. Вот он встал голышом на утреннем холодке, весь в мелких ссадинах, исходящий паром, как запеканка, вынутая из духовки. Резко втянул воздух сквозь зубы, когда его окатили ледяной водой, только что из ручья. Унгер бросил холстину, и Горст растерся досуха. Рурген принес свежую одежду, и он оделся, а слуги оттирали и надраивали доспехи, приводя их в обычный презентабельно-глянцевый вид. Солнце всползало над горизонтом сквозь клочковатые тучи, и за деревьями Горст различал бойцов его королевского величества Первого полка – как они, зябко поеживаясь, выбираются из палаток, и дыхание курится в рассветной прохладе. Как они брезгливо влезают в доспехи, с надеждой ворошат угли погасших костров, готовясь к утреннему маршу. Одну группу согнали посмотреть, как будут за какую-то там провинность потчевать плетьми их товарища. Вот плеть оставляет красноватые следы на оголенной спине, оханье солдата доносится вовремя, а щелканье плетки почему-то с небольшой задержкой. «Он не сознает своей удачи. Если бы мое наказание было столь кратким, резким и заслуженным». Боевое оружие Горста изготовлено не кем иным как Кальвезом, самым именитым оружейником Стирии. Дары короля за спасение его августейшей жизни в битве при Адуе. Рурген вынул из ножен длинный меч и предъявил с обеих сторон: безукоризненно отполированный металл мягко блеснул. Горст кивнул. Следующим слуга показал меч покороче, с холодно сверкнувшими краями. Горст кивнул еще раз, принял и нацепил перевязи с оружием. Положил одну руку на плечо Рургену, другую Унгеру, и с улыбкой легонько их пожал. Рурген заговорил негромко, с почтением к тишине: – Генерал Челенгорм просил, господин, чтобы, как только дивизия выйдет на марш, вы присоединились к нему во главе колонны. Унгер покосился на разгорающееся небо. – До Осрунга всего шесть миль, господин. Вы как думаете, битва будет сегодня? – Думаю, нет. «Надеюсь, что да. Прошу, прошу, прошу, умоляю, заклинаю тебя, судьба, об одном: пошли мне битву».Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.
Амбиция
– Фин? – М-м-м-м. Он приподнялся на локте, глядя на нее с улыбкой. – А я тебя люблю. Пауза. Она давно перестала ждать любви, как молнии с небес. Одни такой любви подвержены. У других ум и сердце пожестче. – Фин! – М-м-м-м? – Нет, правда. Я люблю тебя. Она его тоже любила, хотя словами это выразить не могла, да и не бралась. Что-то такое, весьма близкое к любви. Он выглядел красиво в мундире, а еще лучше без; порой с ним было на удивление весело, а в поцелуях на первых порах определенно присутствовала огненность. Он был доблестным, щедрым, старательным, почтительным, от него хорошо пахло… ума не сказать чтобы палата, да где ж его на всех напасешься. У двоих в одном браке – многовато. – Славный парнишечка, – мурлыкала она, похлопывая его по щеке. Она чувствовала к нему душевное тепло, и лишь иногда немножко презрения, что, по ее меркам, можно сказать, куда ни шло. Подходили они друг к другу хорошо. Оптимист и пессимист, идеалист и прагматик, романтик и циник. Не говоря о его знатном происхождении и ее пламенной амбициозности. Он опечаленно вздохнул. – Тебя, как пить дать, любит каждый мужчина во всей этой чертовой армии. – А твой командир лорд-губернатор Мид? – Он-то? Насчет него судить не берусь, хотя подозреваю, даже он относился бы к тебе теплее, если б ты перестала его выставлять, черт возьми, дураком. – Если б перестала я, он бы начал выставлять себя сам. – Может быть, но у мужчин к этому бо́льшая терпимость. – Есть только один офицер, чье мнение мне не совсем побоку. – В самом деле? – улыбнулся он и ткнул ее пальцем в ребрышко. – Капитан Хардрик, – она цокнула языком. – Это, наверное, из-за его кавалерийских лосин в обтяжку. Мне нравится ронять при нем предметы, чтобы он их для меня поднимал. Оп… Она поднесла палец к губе, растерянно хлопая ресницами: – Ах, экая я неловкая: вот опять обронила веер! Не могли бы вы мне его подать, капитан? Вот-вот, уже почти дотянулись. Осталось только чуточку ниже… еще ниже… – Бесстыдница. Хотя вовсе не думаю, что Хардрик тебе пара. Он туп как дерево. Ты бы с ним через минуту умерла со скуки. Финри надула щеки. – Может, ты и прав. А в учет берется только его красивая задница. То, о чем мужчины в основном не задумываются. Тогда, может… В поисках самого нелепого ухажера она мысленно перебрала своих знакомых и остановилась, похоже, на лучшем претенденте: – Бремер дан Горст? Внешностью он, скажем, не очень… да и умом… да и статью. Но под этой мужиковатостью в нем угадывается подлинная бездна чувств. С голосом, понятно, пришлось бы обвыкаться, если из него вообще можно хотя бы два слова вытянуть. Но тем, кому по нраву сильный молчаливый типаж, такой, как он, потрафил бы во всех смыслах… Что такое? Гарод больше не улыбался. – Да шучу я, шучу. Сколько лет его знаю. Он безобидный, дурашка. – Безобидный, говоришь? А ты видела, как он сражается? – Как фехтует. – Это не одно и то же. Что-то в том, как он откинул при этом голову, пробудило в Финри интерес. – А ты видел? – Я – да. – И? – И… Я рад, что он на нашей стороне. Она притронулась пальцем к кончику его носа. – Бедный мой мальчик. Ты его боишься? Он откатился от нее. – Немного. Каждому следует немного бояться Бремера дан Горста. Эти слова удивляли. Она не думала, что Гарод может кого-то бояться. Они лежали молча, слушая, как тихонько хлопает под ветром полог палатки. Теперь Финри чувствовала вину. Она любила Гарода; Гара, как она его называла. Когда он сделал ей предложение, она перечислила себе все его качества. Все за и против, самым скрупулезным образом. Он хороший человек. Один из лучших. Прекрасные зубы. Честный, храбрый, безупречно верный. Хотя этого не всегда достаточно. Потому-то ему и нужен кто-нибудь более практичный, кто бы успешно вел его лодку по житейским волнам. То есть она. – Гар. – А? Она подкатилась и, прижавшись к его теплому боку, прошептала ему на ухо: – Я тебя люблю. Надо признать, ей нравилась власть над ним. Одного этого было достаточно, чтобы он лучился счастьем. – Хорошая девочка, – прошептал Гар. И поцеловал ее, а она его, запустив пальцы ему в волосы. А что такое любовь, как не поиск и обретение того, кто тебе подходит? Того, кто возмещает твои недостатки? Того, с кем и над кем ты работаешь.Ализ дан Бринт была достаточно мила, умна и родовита для того, чтобы с ней не было зазорно, и в то же время не настолько блистала красотой, умом и родовитостью, чтобы представлять угрозу. Так что она вписывалась в узкие ограничения Финри, в пределах которых можно выпестовать подругу без опасности, что она тебя затмит. С тем, чтобы ее затмевали, Финри мириться не могла. – Как-то сложновато привыкать, – невнятно сказала Ализ, глядя из-под белесых ресниц на колонну марширующих солдат. – Когда тебя разом окружает столько мужчин, надо… – А мне так ничего. Армия всегда была моим домом. Мать умерла, когда я была совсем маленькой, и меня воспитывал отец. – Ой, прости. – Да брось ты. Отец по ней, должно быть, скучает, ну а я-то тут при чем? Я ее и знать не знала. Неловкая пауза, что неудивительно: Финри догадалась, что слова ее пришлись в некотором роде как обухом по голове. – А твои родители? – Умерли, оба. – Вот как. Финри почувствовала себя еще более неловко. В большинстве разговоров ей приходилось лавировать, как бы не сказать невзначай бестактность или не ляпнуть лишнего. Как ни осторожничай, а такое то и дело неизбежно случалось. Она смирилась. Хотя, быть может, следовало лучше смириться с тем, чтобы вовсе не открывать рот. К этому она тоже нередко прибегала, подчас с еще более неважнецким результатом. По тракту стучали копыта, топали башмаки под окрики командиров, раздраженных, что кто-то марширует не в ногу. – Мы выходим… на север? – спросила Ализ. – Да, к городишку Осрунг, на встречу с двумя другими дивизиями, генералов Челенгорма и Миттерика. Они меньше чем в десяти милях, за теми вон холмами. Она указала хлыстом. – А что они за люди? Такт и еще раз такт. – Генерал Челенгорм – храбрый и честный человек, близкий друг короля. Отсюда и назначение ни по способностям, ни по возрасту. – Миттерик – заслуженный, опытный солдат. А также неуемный бахвал, так и метит на пост ее отца. – И в подчинении у них столько же людей, сколько у нашего лорд-губернатора Мида? – У каждого по семь полков, два кавалерийских и пять пехотных. Финри вполне могла бы распространяться насчет численного состава, титулов и старших офицеров, но Ализ, по-видимому, уже и так достигла предела восприятия. Эти самые пределы были не так чтобы широки, но Финри все равно настроилась с ней сдружиться. Муж Ализ, полковник Бринт, судя по слухам, близок к самому королю, что делает его весьма полезным для знакомства человеком. Вот почему Финри взяла себе за правило смеяться над его нудными анекдотами. – Народу-то сколько, – произнесла Ализ. – Твой отец, безусловно, наделен огромной ответственностью. – Наделен. Когда Финри последний раз видела отца, ее поразило, как он осунулся. Он всегда казался ей отлитым из железа, и осознание, что и он уязвим, вселяло смутную тревогу. Видимо, лишь взрослея, начинаешь постигать, что родители твои, как и все остальные, вовсе не вечны. – А сколько солдат с противной стороны? – На Севере разграничения между солдатом и обывателем как такового нет. У них несколько тысяч карлов – что-то вроде профессиональных воинов, считай, выросших в боях, со своим снаряжением и оружием. Они составляют переднюю стену из щитов при атаке. А на каждого карла приходится несколько подневольных – селян или мастеровых, принужденных платить повинность трудом и воинской службой. Эти обычно вооружены легко, копьем или луком, но и среди них зачастую попадаются закаленные воины, они могут служить в качестве командиров, телохранителей или разведчиков в небольших отрядах, именуемых дюжинами. Вроде этих, – она указала на разношерстное, как попало одетое воинство Ищейки, нестройно бредущее по кромке холма справа от колонны. – Сколько всего людей у Черного Доу, точно не знаю. Сомневаюсь, что о том ведает и сам Доу. – Как много ты знаешь, – сморгнув, впечатлилась Ализ. «Я такая», – не прочь была сказать Финри, но ограничилась небрежным пожатием плеч. Ничего необычного в этом нет. Надо просто слушать, замечать и ни в коем случае не разевать рта прежде, чем досконально обо всем проведаешь. В конце концов, знание – корень силы. – Война ужасна, правда ведь? – спросила Ализ со вздохом. – Она уродует пейзаж, душит торговлю и ремесла, убивает невинных и карает виноватых, бросает скромных людей в нищету и дырявит мошну зажиточным, а производит только трупы, памятники да непомерно раздутые легенды. Финри забыла упомянуть, что при этом она предлагает огромные возможности. – А сколько людей оказывается калеками, – вставила Ализ, – а сколько погибает. – Ужас, что и говорить. Хотя мертвые оставляют места, куда тут же могут ступить те, кто пошустрее. Или куда расторопные жены успеют быстренько направить мужей… – А эти вот люди теряют кров, теряют все. Ализ с повлажневшими глазами смотрела на людской поток, бредущий навстречу. Его оттесняли с тракта солдаты, и люди тянулись вдоль обочины, глотая пыль. Это были в основном женщины, ужасно оборванные. Встречались среди них и старики, и дети. Безусловно северяне. Несомненно бедные. И даже более чем бедные, поскольку у многих не было вообще ничего, лица измождены от истощения, щеки запали от голодухи. Они шли, стискивая ужасающе убогие пожитки. На солдат Союза, шагающих тут же, рядом, они не смотрели ни с ненавистью, ни со страхом в глазах. Проявлять чувства им мешала тяжелая опустошенность. Финри толком не знала, от кого они бегут и куда держат путь. Не ведала и того, какой ужас заставил их сняться с насиженных мест, а какой еще ждет впереди. Изгнаны из своих жилищ перипетиями войны. Глядя на этих людей, она ощущала себя постыдно защищенной, вызывающе благополучной. – Надо что-то делать, – задумчиво произнесла Ализ. Финри стиснула зубы. – Ты права. Она пришпорила лошадь, наверное, обдав ошметками грязи белое платье Ализ, и, гарцуя, въехала в группу офицеров, представляющих собой мозг дивизии, отнюдь не всегда работающий безупречно. Здесь говорили на языке войны. Диспозиция и тыловое снабжение. Погода и воинский дух. Темп марша и распоряжения насчет баталии. Язык этот был Финри не чужд, а потому, даже лавируя верхом, она на ходу подмечала и просчеты, и недосмотры, и небрежения. Выросшая в казармах, столовых и штабах, времени в армии она провела больше, чем многие присутствующие здесь, а в стратегии, тактике и снабжении разбиралась не хуже их. Уж во всяком случае, на порядок лучше, чем лорд-губернатор Мид, вплоть до прошлого года не заседавший во главе чего-то более ответственного, чем официальный банкет. Он скакал под штандартом со скрещенными молотами Инглии, в вычурно расшитом мундире с золотыми галунами и позументами, что к лицу скорее какому-нибудь актеру в безвкусной пьесе, чем генералу в походе. Несмотря на деньги, вбуханные в шитье, роскошные воротники ему не шли, жилистая шея торчала из них как у черепахи из панциря. В сражении при Черном Колодце он потерял трех племянников, а вскоре и брата, прежнего лорд-губернатора. С той поры он воспылал к северянам негасимой ненавистью и сделался таким оголтелым поборником войны, что оснастил за свой счет половину вверенной ему дивизии. Тем не менее ненависть к врагу для командующего – не самый верный помощник. Скорее, наоборот. – Госпожа Брок, как чудесно, что вы смогли к нам присоединиться, – воскликнул он с легким пренебрежением. – Да я тут просто участвовала в наступлении, а вы попались мне навстречу. Офицеры закашляли, скрывая смешки. Гарод искоса на нее посмотрел, она ответила ему тем же. – Мы с дамами обнаружили слева от колонны беженцев. И подумали, не соблаговолили бы вы дать им какой-нибудь пищи? Мид поглядел на жалкую пропыленную вереницу так, как иной насмешливый путник смотрит на кучку муравьев. – Боюсь, первым делом меня заботит благосостояние моих солдат. – Разве эти здоровые молодцы не могут для благого дела уступить часть своей трапезы? Она щелкнула пальцем по кирасе полковника Бринта, тот смущенно хохотнул. – Я заверил маршала Кроя, что к ночи мы будем на позиции под Осрунгом. Останавливаться мы не можем. – Это можно было бы сделать… Мид едва удостоил ее взгляда. – Ох уж эти мне женщины с их благотворительными прожектами, а? – бросил он. Офицеры угодливо заржали. Финри прорезала ржание пронзительно-насмешливым голосом: – Ох уж эти мне мужчины с их играми в войну, а? – И, звучно шлепнув перчатками по плечу капитана Хардрика, сказала: – Сколь глупый, чисто женский вздор – пытаться спасти одну или две жизни. Теперь я это вижу. Нет уж, пускай падают и мрут как мухи в придорожной пыли. А мы лучше повергнем их страну в пожарище и мор, где это только возможно, и оставим здесь выжженную пустыню. Уж это, я уверена, научит их должному уважению к Союзу и его методам! Вот это действительно мужество и героизм! Она оглядела офицеров. Они хотя бы перестали смеяться. В частности Мид – он выглядел на редкость серьезно, а это кое-что. – Полковник Брок, – процедил он. – Думаю, вашей жене уместнее ехать с другими дамами. – Я только что хотел это предложить, – засуетился Гарод. Ухватил поводья ее коня и остановился, остальные проехали дальше. – Да что ты, черт возьми, творишь? – прошипел он сдавленно. – Этот твой Мид – черствый мужлан, форменный идиот! Деревенщина, возомнивший себя военачальником! – Фин, приходится работать с теми, кто есть. Прошу тебя, не цапайся с ним. Ради меня! У меня нервы, черт возьми, в конце концов не выдержат! – Прости. Нетерпение у нее вновь переплавилось в чувство вины. Не из-за Мида, само собой, а из-за Гара, который в сравнении с другими вынужден был выказывать вдвое большую храбрость и исполнительность, чтобы не подпадать под давящую тень своего отца. – Только я терпеть не могу глупости, что творятся в угоду напыщенной гордыне одного старого дуралея, когда все это с таким же успехом можно делать по-умному. – Думаешь, легко прислуживаться обалдую-генералу, когда из-за этого над тобой еще втихомолкуи подсмеиваются? Может, с какой-никакой поддержкой он будет действовать хоть немного правильнее. – Может быть, – сказала она с сомнением. – Ну так можешь ты держаться с остальными женами? – стал подольщаться он. – Ну прошу тебя. По крайней мере, до поры. – В этом змеюшнике? – Она скорчила гримаску. – Где только и разговоров, что о том, кто кому изменил, у кого бесплодие и что носят при дворе? Дуры набитые, все как одна. – Ты обращаешь внимание, что у тебя дуры набитые все, кроме тебя? Она распахнула глаза. – Ты это тоже замечаешь? Гарод глубоко вздохнул. – Я люблю тебя. Ты это знаешь. Но задумайся, кому ты помогаешь. Ты бы могла накормить тех людей, если бы действовала обходительней, – он потер переносицу. – Я переговорю с квартирмейстером, попробую что-нибудь устроить. – Ну не герой ли ты! – Пытаюсь им быть, но ты, черт подери, несказанно это осложняешь. В следующий раз, прошу тебя, ради меня, подумай, прежде чем говорить что-то в лоб. Или уж лучше говори о погоде! И он поскакал к голове колонны. – Срать я хотела на погоду, – буркнула Финри вслед, – и на Мида этого тоже. Хотя в словах Гара определенно был смысл. От того, что она досаждает лорд-губернатору Миду, нет пользы ни ей самой, ни мужу, ни Союзу, ни даже беженцам. Его надо извести.
Отдать и отнять
– Вставай давай, старый. Зоб пребывал в полудреме. Ему казалось, что он дома, молодой человек, или, наоборот, уже на покое. Это кто там, Кольвен улыбается из угла? Он строгает чурочку на верстаке; кудрявится стружка, похрустывает под ногами. Зоб хрюкнул, перевернулся, в боку полыхнула боль, обожгла страхом. Он попытался натянуть одеяло. – Какого… – Такого, такого, – на плече лежала рука Чудесницы. – Поначалу хотела дать тебе поспать. На голове у нее была длинная корка, короткие волосы в запекшейся крови. – Думала, тебе это пойдет на пользу. – Еще несколько часиков и впрямь бы не помешало. При попытке сесть – вначале быстро, затем медленно-премедленно, – Зоб стиснул зубы от десятка болевых ощущений, все разного характера. – Война все-таки, черт возьми, занятие для молодых. – А что делать? – Да ничего толком не поделаешь. Она подала фляжку; он, глотнув, прополоскал несвежий рот и выплюнул воду. – Черствого следов нет. Атрока мы похоронили. Зоб, не донеся до рта фляжку, медленно опустил руку. У подножия камня на дальней стороне Героев виднелась куча свежевырытой земли. Возле нее стояли с заступами Брек и Легкоступ. Между ними уставился себе под ноги Агрик. – Слова еще не сказали? – спросил Зоб, зная, что нет, но все же надеясь. – Тебя ждем. – Хорошо, – сказал он и грузно поднялся, схватив подручную за руку. Утро было серое, с ветерком. Облака устилали скалистые вершины гор; туман накрывал болота на дне долины дымчатым одеялом. Зоб вразвалку прихромал к могиле, пытаясь обмануть боль в суставах. Он бы лучше шел за чем-нибудь другим, однако есть дела, от которых не отвертишься. Все сбрелись, расположились полукругом – печальные, притихшие. Дрофд упихал в себя разом целый ломоть хлеба и спешно обтирал пальцы о рубаху. Жужело с откинутым капюшоном нянчил Меч Мечей бережно, как родитель – больного ребенка. У Йона лицо еще мрачнее обычного, а это надо постараться. Зоб нашел себе место у изножья могилы, между Агриком и Бреком. Лицо горца осунулось, утратило обычный румянец, а повязку на ноге обагряло большое свежее пятно. – Нога как? – осведомился Зоб. – Так, царапина. – Хороша царапина, кровь хлещет без продыху. Брек улыбнулся, отчего татуировки на лице шевельнулись. – И это, по-твоему, хлещет? – Да вообще-то не так чтобы. Уж во всяком случае не сравнить с племянником Черствого, которого Жужело разрубил считай что напополам. Зоб глянул через плечо туда, где они в укромном месте под полуразрушенной стеной сложили трупы. Подальше от глаз, но не забытые. Мертвые. Всегда мертвые. Зоб посмотрел на черную землю, раздумывая, что сказать. На черную землю, как будто в ней были ответы на вопросы. Однако нет в земле ничего, кроме темноты. – Странная штука, – голос вышел с хрипом, пришлось откашляться. – Совсем недавно Дрофд спрашивал, называются ли те камни Героями потому, что там погребены Герои. Я сказал, что нет. А вот теперь один здесь, может, нашел покой. Зоб поморщился – не от печали, а просто чувствовал, что несет околесицу. Дурь несусветную, какой не проймешь и ребенка. Но вся дюжина торжественно кивнула, а Агрик так еще и с влажным следом слезы на щеке. – Эйе, – сказал Йон. На могиле из уст вырывается иной раз такое, что обсмеяли бы в любой таверне, а тебе внемлют как какому-нибудь заумному мудрецу. Каждое слово Зоб ощущал как вонзающийся нож, но прекратить было нельзя. – Атрок пробыл с нами недолго. Но он оставил след. И не будет забыт. Зоб думал о других, кого успел похоронить; имена и лица, истертые годами, не поддающиеся даже исчислению. – Он стоял заодно с товарищами. Храбро сражался. А умер скверно, изрубленный топором на земле, которая не значила ничего. – И дело делал правое. Что, видно, только и можно спросить с человека. И если есть кто… – Зобатый, – окликнул Хлад, стоящий шагах в тридцати к югу от кружка. – Тихо ты, – шикнул Зоб. – Какое там тихо, – раздраженно бросил Хлад, – сюда, живо. Привлеченный серьезностью тона, Зоб поспешил туда, где меж двух камней открывался вид на серую долину. – Куда смот… Ох-х. За рекой, снизу у Черной пади, где стелется бурый отрезок Уфрисской дороги, виднелись всадники, скачущие во весь опор в сторону Осрунга. Сорок верховых, никак не меньше. А может, и больше. Несутся так, что аж грязь из-под копыт. – И вон там. – Черт. Еще два отряда – пара десятков в каждом – двигались в другую сторону, к Старому мосту. К переправам. Обходя с обеих сторон Героев. У Зоба тревожно заныло в груди. – А Легкоступ чем у нас занимается? Он растерянно оглянулся, как будто речь шла о какой-то оброненной и запропастившейся вещи. Между тем Легкоступ стоял непосредственно за его спиной, осторожно подняв палец. Зоб медленно выдохнул и похлопал его по плечу. – А, вот ты где. Вот вы где. – Воитель, – подал голос Дрофд. Зоб посмотрел в ту сторону, куда он указывал. Дорога к югу от Адвейна, нисходящая в дол через лощину меж двумя пустошами, была полна оживленного движения. Зоб вынул окуляр и пристально вгляделся. – Это Союз. – Сколько их, по-твоему? Туман слегка развеялся, и сквозь него перед глазами Зоба на секунду проглянула колонна между холмов – люди и металл, острия пик, секир и алебард, флаги и вымпелы. Конца-краю не видно. – Похоже, все идут, – выдохнула Чудесница. Брек тоже вгляделся. – Кто скажет, что теперь нам не отвертеться от драки… Зоб опустил руку. – Иногда единственно верное – это уноситься без кукареканья, как драному петуху. А ну, ноги в руки, да поживей! – взревел он. – Не рассусоливать! Уходим сию минуту! Снаряжение у его дюжины было, как правило, всегда собрано, а остальное спешно кинулись рассовывать по торбам. Легкоступ успевал еще и напевать что-то бравое, походное. Весельчак Йон притаптывал башмаком костерок, а Жужело стоял и смотрел, полностью готовый в дорогу, поскольку единственным его имуществом был Меч Мечей. – Костер-то зачем топчешь? – спросила Чудесница. – Еще я буду мой огонь оставлять этим выродкам, – проворчал Йон. – Ты думаешь, они вокруг него всем скопищем рассядутся? – Да хоть и не рассядутся. – Мы и то вокруг него все не помещаемся. – Да ну и что. – А вот ты подумай: вдруг ты его оставишь, а кто-нибудь из молодцов Союза обожжется и они все с перепугу уберутся восвояси? Йон ожесточенно дотоптал последние угли. – Нечего! Ни уголька не оставлю мерзавцам. – И что? – спросил Агрик. Зобу сложно было смотреть в его глаза, полные гневного отчаяния. – И это все слова, что достались ему? – Можно будет сказать и больше, только, как видно, погодя. А сейчас надо позаботиться о живых. – Мы сдаемся, – Агрик, стиснув кулаки, воззрился на Хлада, как будто это он убил его брата, – уступаем этот клочок. Мой брат умер ни за что ни про что. Просто так. За драный бугор, который мы даже не пытаемся удержать! Не вступи мы в бой, Атрок был бы жив! Слышите?! Агрик сделал шаг, подступаясь к Хладу, но сзади его ухватил Брек, а спереди путь преградил Зоб. – Слышу, – пожав плечами, скучным голосом ответил Хлад. – Я все слышу. И не в первый раз. Если б я не отправился в Стирию, у меня по-прежнему были бы оба глаза. Но я отправился. И глаз теперь один. Мы сражались. Его не стало. Жизнь катится лишь в одну сторону, и не всегда в ту, куда бы нам хотелось. Такие дела. Он повернулся и зашагал на север, взвалив на плечо топор. – Забудь о нем, – настойчиво сказал Зоб Агрику на ухо. Что такое потеря брата, он знал. Он сам схоронил троих одним и тем же утром. – Если тебе нужно кого-то винить, вини меня. Это я выбрал драться. – Выбора не было, – вмешался Брек. – Это было единственно верное решение. – А Дрофд куда делся? – спохватилась Чудесница, когда надевала через плечо лук. – Дрофд! – Да здесь я! Сейчас! Он нашелся возле стены, где лежали тела людей Черствого. Зоб застал его на коленях возле трупа за обшариванием карманов. Улыбнувшись через плечо, Дрофд с довольным видом протянул на ладони несколько монет. – Вот, воитель, при этом оказалось… – увидев хмурое лицо вождя, он осекся. – Да я думал разделить между… – Положи обратно. Дрофд непонимающе моргнул. – Ему-то они теперь без надобности… – А они твои? Оставь тому, кто их заработал, и уж Черствый, когда вернется, решит, кому раздать. – Сам небось и прикарманит, – пробурчал Йон, подошедший сзади с перекинутой через плечо кольчугой. – Неважно. Но не мы это сделаем. Надо все делать по-правильному. Зоб услышал пару резких вдохов и что-то похожее на досадливый стон. – Так уже никто не поступает, воитель, – заметил опершийся на копье Легкоступ. – Ты вот посмотри, как Сатт Хрупкий нынче разжился – форменный богач. А ведь ничтожество. – Пока мы тут пробавляемся за хрен с присыпкой, – пробурчал Йон, – иногда лишь с позолотой. – Значит, так надо. А за вчерашнюю работу я посмотрю, чтобы вы позолоту свою получили исправно. Если же хотите уподобиться Сатту, можете пойти на поклон к Гламе Золотому, чтобы он взял вас в свою шайку, и уж тогда грабьте честной люд дни напролет. Зоб не понимал, с чего вдруг так взъелся. Ведь прежде особо не обращал на это внимания. Да и сам, помнится, не чужд был подобных вещей по молодости лет. Рудда Тридуба и тот, бывало, закрывал глаза на то, как его молодцы иной раз обшаривали трупы. Но сейчас его проняло, а коли так, поколебать решимость Зоба невозможно. – Кто мы, – вознегодовал он, – названные, или падальщики и воры? – Бедные мы, воитель, вот мы кто, – сказал Йон, – и начинаем… – Какого дьявола! – Чудесница неожиданно шлепнула Дрофда по ладони, отчего монеты разлетелись по траве. – Вот когда сам станешь вождем, Весельчак Йон Камбер, тогда и поступай по-своему! А пока будем делать то, что говорит нам Зобатый! Мы названные! Во всяком случае, я – насчет вас, остальных, я что-то не уверена! А теперь шевелите задами, а то, неровен час, будете плакаться о своей бедности перед Союзом! – Не из-за монет же мы здесь, – проронил Жужело, шествуя мимо с Мечом Мечей на плече. – Ты, может, и нет, Щелкун, – угрюмо высказался Йон. – А вот из нас кое-кто не возражал бы, кабы нам время от времени что-нибудь да перепадало. Но пошел-таки, покачивая головой и позвякивая кольчугой, а следом за ним Брек с Легкоступом, недоуменно пожав плечами. Чудесница подалась к Зобу. – Иногда мне кажется, – поделилась она, – что чем больше другим нет ни до чего дела, тем сильнее ты себе втемяшиваешь, что тебе оно обязательно есть. – Это ты в каком смысле? – А в таком, что нельзя направлять мир в какую-то одну сторону, полагаясь целиком на себя. – Направлять нужно правильно, – заартачился Зоб. – А разве не правильнее всего, когда люди у тебя целы и веселы? Хуже всего, что в ее словах был смысл. – Так вот до чего мы дошли? – А я думала, мы оттуда и не уходили. – Знаешь что? – возмутился Зоб. – Твоему мужу и в самом деле впору поучить тебя уважению. – Эту-то стервозу? – хмыкнула Чудесница. – Да он меня боится чуть ли не так же, как вы все тут. Давай шагай уже! Она подхватила Дрофда под локоть, и дюжина прошла через пролом в стене, ускоряя шаг – настолько, насколько позволяли колени Зоба. Под ноги ложилась та же самая тропа, по которой они пришли и которой теперь уходили, оставляя Героев Союзу. Зоб пробирался меж деревьев, подгрызая заусенцы на руке, которая держит меч. Та, что держит щит, была уже изгрызена. Кожа в этих местах, черт возьми, никак не успевала нарастать. Подниматься ночью на Героев было, пожалуй, не так страшно, как идти сейчас к Черному Доу и докладывать, что холм оставлен. Правильно ли это, когда врага боишься меньше, чем собственного вождя? Дружеской компании Зоб не чурался никогда, но вину всегда предпочитал брать в одиночку, за всех. Ведь решения принимал он. Леса кишели людьми, как болотная трава ужами. Прежде всего карлами Черного Доу – бывалыми вояками, холодными умом и сердцем, да еще обвешанными такой же холодной сталью. На ком-то были кирасы, как у воинов Союза, иные носили причудливого вида оружие: клювастое, шипастое, изогнутое – всевозможные дикарские ухищрения, чтобы протыкать металл доспехов. Такого еще свет не видывал, да лучше бы и вообще не знал. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих лиходеев задумался, прежде чем разжиться какой ни на есть податью с мертвецов, да и с живых, если на то пошло. Всю жизнь Зоб был бойцом, но оравы и орды все равно вызывали у него некое беспокойство, а с возрастом он стал все меньше чувствовать себя человеком из этой среды. Недалек срок, когда это выплывет наружу и его уличат в притворстве. И с каждым новым днем ощущение того, что бравада, а с ней и бойцовский дух у него напускные, пробирало Зоба все больше, и скрывать это становилось все трудней. Скусив у ногтя лишнего, он поморщился и отдернул руку. – Негоже, – пробормотал он себе под нос. – Негоже названному все время бояться. – Чего? Тьфу ты. Он почти забыл, что рядом идет Хлад – настолько бесшумно он ступает. – Хлад, а ты когда-нибудь боишься? Тускло блеснул металлический глаз: сквозь ветви деревьев проглянуло солнце. – Да было дело. Постоянно боялся. – А что переменилось? – Мне выжгли один глаз. Хороша беседа. Ладно, на том и утремся. – Это, видно, изменило твои взгляды. – Урезало. Ровно вполовину. Невдалеке от тропы, в непомерно тесном загоне блеяли овцы. Как пить дать, реквизированные – иными словами, украденые – у какого-нибудь незадачливого пастуха, лишенного в одночасье всего своего достояния, предназначенного кануть в глотках, а затем извергнуться из задниц войска Черного Доу. За загородкой из шкур, в считаных шагах от гурта, овец забивала женщина, а еще трое их свежевали, потрошили и вывешивали туши. Все четверо были по самые подмышки в крови, но это их нисколько не заботило. За работой наблюдала пара шалопаев – судя по виду, без пяти минут рекрутского возраста, – и посмеивалась над тупостью овец, до которых не доходит, что делается за этой вот ширмой из шкур. Юнцы не задумывались, что в загоне прячутся как раз они сами, а за ширмой из песен, былин и отроческих грез безучастно поджидает война, по самые плечи в крови. Зоб-то это видел хорошо. Так отчего же он сам безропотно жмется в своем загончике? Знать, оттого, что старой овце новых заборов не перемахнуть. Перед поросшими плющом развалинами, давно присвоенными лесом, вкопали в землю черный штандарт протектора Севера. На поляне суетились люди, взмахивали хвостами привязанные у длинной коновязи лошади. В сыпучих снопах искр о металл скрежетало ножное точило. Какая-то баба колотила молотом по колесу телеги. Здесь же работал кузнец – держа губами горсть колец, собирал с помощью клещей кольчугу. Сновала ребятня с охапками стрел, с плещущими на коромыслах ведрами, с мешками, торбами и сумами бог весть чего. Непростое дело – насилие, когда достигает крупных масштабов. Посреди всей этой колготни на каменной плите полулежал, опершись на локти и прикрыв глаза, какой-то человек – до странности непринужденно, учитывая общую загруженность работой; более того, с нарочитым видом бездельника. Человек пребывал в тени, а клин света, пробившийся между ветками, пролегал как раз по его спесивой ухмылке. – Именем мертвых, – подошел и остановился, глядя сверху, Зоб. – Или это принц, или мне чудится. Хотя кто еще может носить такие вот бабские сапоги? – Стирийская кожа. – Кальдер приоткрыл глаза, надменно скривив губу так, как привык с детства. – Никак, Кернден Зобатый? Ты еще жив, старый нужник? – Покуда есть нужда, живу, не кашляю. – Зоб выхаркнул мокроту, угодив как раз меж изящных сапожек принца. – Куда я денусь. И кто это, интересно, сплоховал, дав тебе выползти из места ссылки? Кальдер скинул ноги с плиты. – Не кто иной, как великий протектор собственной персоной. Видно, не может побить Союз без моей могучей меченосной длани. – И что он, интересно, задумал? Отрубить и кинуть ее в них? Кальдер раскинул руки. – Как же мне тогда удержать тебя? Они заключили друг друга в объятия. – Рад видеть тебя, старый дуролом. – И я тебя, лгунишка егозливый. Хлад все это время хмурился из тени. – Я вижу, тут у вас совет да любовь, – заметил он. – Да я этого бздунишку, можно сказать, с пеленок растил. – Зоб костяшками пальцев почесал Кальдеру волосы. – Вскармливал молоком со скомканной тряпицы, этими вот руками. – Да уж. Матери не было, так он был мне за кормилицу, – пояснил Кальдер. – Вон оно что. – Хлад медленно кивнул. – То-то я смотрю. – Нам надо поговорить. – Кальдер сжал Зобу предплечье. – А то я истосковался по нашим разговорам. – Да и я, признаться. – Зоб осмотрительно сделал шаг в сторону: рядом взбрыкнула лошадь, опрокинув телегу, по земле звонко рассыпались копья. – Почти так же, как по приличной постели. Так что день нынче, пожалуй, не самый подходящий. – Возможно, и так, – пошел на попятную Кальдер. – Я слышал, готовится какое-то сражение? Он жеманно махнул рукой. – Из-за него может погибнуть вся моя вторая половина дня! По дороге он обогнул клетку с двумя замызганными северянами, сидящими нагишом на корточках. Один протягивал руку сквозь решетку в надежде если не получить воды или милосердия, то уж хотя бы чтоб какая-то его часть побывала на воле. Дезертиров повесили бы сразу, так что это, судя по всему, воры или убийцы. Ждут, как с ними соизволит обойтись Черный Доу – так что их, похоже, все равно вздернут, а может, для разнообразия сожгут. Странно как-то, сажать людей за воровство, когда все войско живет мародерством и грабежом. Или вздергивать на виселице за убийство, когда все собраны и посланы заниматься именно им. Что считать преступлением во времена, когда люди отнимают все, что захотят, у кого захотят? Из-под сводчатого прохода показался Треснутая Нога. Вид у подлеца всегда был угрюмый, но сегодня он превзошел самого себя. – Тебя желает Доу. Заходи давай. – Возьмешь мой меч? – Зоб по привычке его уже снимал. – Не надо. – Вот как? С каких это пор Черный Доу начал доверять людям? – Людям нет. Тебе одному. Что это, добрый знак? – Ну ладно. Следом двинулся и Хлад, но Треснутая Нога жестом его остановил. – Тебя Доу не просил. От Зоба не укрылось, как Хлад прищурил единственный глаз. Оставалось лишь пожать плечами и нырнуть под завесу плюща. Ощущение такое, будто голова засунута в пасть волка; только и жди, когда он щелкнет зубами. Они шли по завешенному мшистыми тенетами коридору, гулким эхом капала вода; через широкую, поросшую колючими кустами галерею с обломками частично рухнувших колонн – некоторые еще подпирали остатки сводов, хотя крыши как таковой не было, сверху проглядывало небо. В облачном покрове протаивали ярко-синие полыньи. Черный Доу восседал на троне Скарлинга в дальнем конце разрушенной залы, поигрывая, как водится, рукоятью меча. Рядом с Доу сидел Коул Ричи, почесывая седую щетину. – По моему слову, – наставлял его Доу, – выходишь один. Движешься на Осрунг всеми силами. Там у них уязвимое место. – С чего ты взял? – У меня свои способы, – Доу подмигнул. – Людей у них слишком много, а дорог не хватает, так что они скопом метнулись сюда, да по тракту и растянулись. В городишке небольшое количество верховых да немножко молодцов Ищейки. К нашему подходу они там, может, слегка и обоснуются, но не удержатся, если ты как следует наберешь разгон. – Уж разгон-то я наберу, – заверил Ричи. – На этот счет не беспокойся. – Не беспокоюсь. Потому ты и идешь один впереди. Надо, чтобы твои парни несли над передними рядами мой штандарт, честь по чести, на виду. А с ним вымпел Гламы, и Железноголового, и твой. Чтоб со всех сторон было видать. – Пусть думают, это наше общее средоточие сил. – Если повезет, сколько-то людей они стянут с Героев, ослабят камни в своей кладке. И вот когда они окажутся в чистом поле между холмом и городком, я спускаю на них парней Золотого, и он рвет им задницы в клочья. А тем временем я, Железнобокий и Тенвейз предпримем марш-бросок на Героев. – И как ты думаешь это осуществить? Доу ощерился голодным волчьим оскалом. – Взбежать на холм и все живое там поистребить. – Но у них будет время освоиться, и для атаки это сложное место. Там их позиция будет наиболее крепка. Мы могли бы пойти в обход… – Самое сильное – это здесь, – Доу вонзил меч в землю перед троном Скарлинга. – А слабое – здесь. Он постучал пальцем себе по груди. – Мы месяцами обходили и петляли вокруг да около, так что лобового удара они от нас не ждут. Сломив их на Героях, мы сломим их здесь, – он снова ткнул себя в грудь, – и все остальное порушится. Тогда Золотой станет их преследовать и гнать, коли понадобится, прямо через броды. Вплоть до самого Адвейна. К той поре Скейл должен взять Старый мост. А учитывая, что ты сосредоточишь силы в Осрунге, то к завтрашнему утру, когда подтянется оставшаяся часть Союза, все лучшие позиции будут за нами. Ричи медленно поднялся. – Ты прав, воитель. Устроим им день в багровых тонах. День, достойный будущих песен. – Срал я на песни, – сказал Доу, тоже вставая. – Мне достаточно победы. Рукопожатие их длилось чуть дольше обычного. Ричи направился к выходу и тут, завидев Зоба, разулыбался во весь щербатый рот. Зоб первым протянул руку. – Старый Коул Ричи? – Кернден Зобатый, чтоб мне жить и дышать! – Рукопожатие хоть и последовало не сразу, но вышло на редкость сердечным. – Мало, мало нас уже осталось, настоящих. – Да, были времена. – Как колено? – Да ты ж знаешь. Как водится. – Да и у меня так же. Йон Камбер? – Весельчак-то? Шутки всегда наготове. А как там Фладд? Ричи широко улыбнулся. – Поставил его над новыми рекрутами. В целом, кипятком так и брызжут. Жаль, пока не из того места. – Ничего, со временем возмужают. – Да уж надо бы, причем побыстрее. У нас тут сражение, похоже, грядет. Ричи на ходу хлопнул его по плечу. – Жду приказа, воитель! – крикнул он напоследок. Зоб и Черный Доу остались наедине, разделенные несколькими пядями замусоренной, поросшей сорняками и крапивой старой глины. Птичий щебет, шорох листвы, дальний скрежет точила – последнее означает, что кровавое дело готовится исправно. – Воитель, – неверным голосом произнес Зоб, понятия не имея, как продолжать. Доу вобрал в себя, казалось, весь воздух и разразился неимоверным воплем: – Я к-кому, волчья сыть, велел держать холм?!! Эхо от полуразрушенных стен пошло такое, что Зоб похолодел. Прощения, похоже, не предвиделось. Возможно, даже упекут до заката в клетку. Хорошо, если хотя бы не полностью голым. – Я… мы держались успешно… Пока не подошел Союз… Доу приблизился, сжимая рукоять меча; Зоб заставил себя стоять, не пятиться. Доу надвинулся; Зоб подавил трепет. Доу протянул руку и нежно опустил Зобу на саднящее плечо; пришлось вытерпеть, не подав вида. – Извини, что так вышло, – сказал Доу негромко, спокойным голосом. – Сам знаешь, с кем имеем дело. Не наорешь – значит, в правители не годишься. А за этим следить надо. Волна неимоверного облегчения, аж голова кругом. – Конечно, воитель. Дай себе волю. И зажмурился: Доу снова вобрал воздух. – Ты старый, драный, хромой петух! Бес-тол-ко-вый! – Обдавая Зоба капельками слюны, он бесцеремонно шлепнул его по ушибленной щеке. – Ты за холм сразился хотя бы? – Так точно. С Черствым и его молодцами. – Как же, помню этого старого лиходея. И сколько с ним было людей? – Двадцать два. Доу обнажил зубы не то в улыбке, не то в оскале. – А вас сколько, десятеро? – Да, вместе с Хладом. – И вы их отбрили? – Ну… – Эх, драть его лети, мне б туда! Доу уставился в пустоту, как будто видел там Черствого и его восходящее по склону воинство. – Эх, мне бы туда!! Рукоятью меча он так заехал по колонне, что полетела каменная крошка. Зоб невольно шагнул назад. – Вместо того, чтоб сидеть тут со всей этой ненавистной говорильней! Го-во-риль-ней!! Как я ее ненавижу! Доу в сердцах сплюнул и, глубоко вдохнув, только сейчас словно заново вспомнил о присутствии Зоба. – Так ты видел, как пришел Союз? – По меньшей мере тысяча на дороге в Адвейн и, как я понял, сзади идут еще. – Дивизия Челенгорма, – определил Доу. – Откуда у тебя такие сведения? – У него свои способы, – донесся чужой голос. – Именем… Зоб в замешательстве отшатнулся и чуть не упал, угодив в куст ежевики. На самой высокой стене лежала… женщина. Обернутая во что-то вроде влажной ткани, рука и нога, а заодно и голова свисают с края, как будто она разлеглась на садовой скамейке, а не на шаткой древней кладке в шести шагах над глинистой коркой земли. – Мой друг, – пояснил Доу, наверх даже не взглянув. – А когда я говорю «друг», это значит… – Враг врага. Женщина откатилась по стене. Зоб застыл, готовясь услышать удар тела оземь. – Я Ишри, – шелестнуло ему в ухо. На этот раз Зоб шлепнулся прямо на задницу. Женщина стояла над ним – кожа черная, гладкая, без изъянов, как глазурь на хорошем горшке. Одета в длинный незапахнутый плащ, концы которого волочились по земле, тело под плащом сплошь обмотано белыми бинтами. Если бывают на свете ведьмы, то она ведьма и есть. Хотите доказательств? А исчезнуть с одного места и тотчас выйти из другого – чем не доказательство? Доу лающе рассмеялся. – Да-да, вот так и не знаешь, откуда она выпрыгнет. Я всегда настороже: а вдруг она выскочит, когда я… ну ты понял. Он рукой изобразил дрочку. – Спрашивай, – сказала Ишри, пронзительно глядя на Зоба немигающими глазами чернее ночи, как, должно быть, галка смотрит на червя. – Откуда ты? – промямлил Зоб, поднимаясь мелкими подскоками из-за непослушного колена. – С юга, – ответила ведьмачка, хотя это было понятно по цвету кожи. – Или ты имеешь в виду, зачем я здесь? – Зачем. – Для правого дела, – сказала она с чуть заметной улыбкой. – Бороться со злом. Наносить могучие удары во имя справедливости. Или… ты имеешь в виду, кто меня послал? – Да, кто? – Он. – Ишри закатила глаза к небу. – А как может быть иначе? Бог всех нас расставляет по местам, где мы ему нужны. Зоб потер колено. – Ох и юмор у него дерьмовый, правда же? – Правды ты не знаешь и наполовину. Я прибыла сражаться против Союза, этого достаточно? – Этого достаточно для меня, – провозгласил Доу. Взгляд Ишри сместился на него, к вящему облегчению Зоба. – Они большим числом надвигаются на холм. – Отряды Челенгорма? – Надо полагать. Ведунья потянулась вверх, при этом она извивалась, словно в ней совсем не было костей. Зобу вспомнились угри, что водились в озере неподалеку от его мастерской. Когда их вытаскивали из сетей, они тоже эдак извивались, и дети, хватая их, азартно визжали. – Вы, розовые толстяки, для меня все на одно лицо. – А Миттерик? – осведомился Доу. Костистые пальцы Ишри, колдуя, ходили вверх и вниз. – Немного позади. Сейчас он что-то жует и злится, что Челенгорм ему мешает. – А Мид? – К чему знать все? Жизнь станет безрадостной. Колдунья прогарцевала мимо Зоба, едва при этом не задев, тот отступил и чуть снова не шлепнулся. – Богу сейчас, видно, та-ак скучно. Она вставила ступню в трещину, маловатую даже для кошки, и, согнув ногу под неимоверным углом, умудрилась каким-то образом всунуть ее туда по самое бедро. – Так что действуйте, мои герои! Ишри крутнулась разрезанным напополам червем, на глазах ввинчиваясь в вековую кладку; следом по замшелой стене, струясь, вползал, втягивался плащ. – У вас на носу сражение или что? В трещину каким-то образом проскользнула и голова, и руки; напоследок дважды хлопнули перебинтованные ладони. Наружу торчал палец. Доу подошел и, потянувшись, его обломил. Оказалось, это вовсе не палец, а кусок сухой ветки. – Магия, – выговорил Зоб. – В ней я не силен. Жизненный опыт показывал, что от нее больше вреда, чем пользы. – Я так думаю, у колдунов свои хитрости и все такое, но почему они всегда действуют так, черт возьми, странно? Доу с чопорным видом отбросил веточку. – Это война. В ход идет все, от чего есть хоть маломальская польза. Про мою чернокожую соратницу никому ни слова, ясно? Могут понять неправильно. – А что, по-твоему, правильно? – Да то, что я, драть твою лети, говорю! – рявкнул Доу, и на этот раз гнев его, похоже, был не напускной. Зоб поднял открытые ладони. – Ты вождь. – Да, черт возьми! Доу, нахмурясь, уставился на трещину. – Я вождь, – повторил он, словно убеждая сам себя. У Зоба почему-то мелькнула каверзная мысль: не воспринимает ли себя порой Черный Доу кем-то вроде самозванца? И куражливая храбрость его не нуждается ли каждое утро в починке, в штопке? Неприятная мысль. – Ну что, будем биться? Взгляд Доу метнулся, и снова прорезалась убийственная улыбка, без примеси сомнения или страха. – Пора, пора их потоптать да растоптать. Ты слышал, что я говорил Ричи? – В основном. Он постарается оттеснить их к Осрунгу, а ты идешь прямиком на Героев. – Пр-рямо на них! – рыкнул Доу, будто одним рыком уже верша свой замысел. – Так поступил бы Тридуба! – А поступил бы? Доу на полуслове осекся, махнул рукой. – Да какая разница? Тридуба вот уж семь зим как в грязи. – Истинно. Где буду нужен я со своей дюжиной? – Бок о бок со мной, разумеется, когда я буду рваться на Героев. Ты небось ничего на всем свете так не жаждешь, как вырвать холм из лап Союза? Зоб тяжело вздохнул. Что-то скажет на это его дюжина? – Угу. Сплю и вижу.Образец служения
– Настоящий офицер должен командовать, не спешиваясь – верно я говорю, Горст? Самое подобающее для штаба место – это седло! Потрепав по гриве своего великолепного серого жеребца, генерал Челенгорм, не дожидаясь ответа, нагнулся и проорал конопатому посыльному: – Скажи капитану, чтобы очистил дорогу всеми возможными средствами и способами! Дорогу очистить, проход наладить! И пошевелиться, нерасторопный мой молодец! Поспешить! Маршал Крой желает, чтобы дивизия продвигалась на север! Он крутнулся в седле и рявкнул: – Ходу, господа, ходу! На Карлеон, к победе! Челенгорм, бесспорно, выглядел удальцом. Небывало юный для того, чтобы командовать дивизией, с улыбкой, говорящей о том, что он готов ко всему. Одет с восхитительной невзыскательностью – пыльный мундир пехотинца, в седле держится как в любимом кресле. Будь он таким же хорошим тактиком, Черный Доу в веригах давно был бы выставлен на обозрение толпы в Адуе. «Но он не тот, а значит, и мы не те». За генералом хвостом вилась оживленная кавалькада всевозможных штабистов, адъютантов, связных и едва вышедший из мальчишеского возраста горнист – как осы над вареньем, теснясь, оттирая и перекрикивая друг дружку командными возгласами. Тем временем из самого Челенгорма градом сыпались путаные и противоречивые ответы, вопросы, указания вперемешку с отдельными размышлениями о жизни. – Справа, справа, конечно же справа! – это одному офицеру. – Скажи ему, пусть не беспокоится, беспокойство ничего не решает! – это другому. – Пошевели их, пошевели, маршалу Крою угодно лицезреть всех к обеду! С дороги нехотя потеснился большой утомленный отряд пехоты, дождался, когда проедут офицеры, и принялся покорно глотать поднятую пылищу. – Говядина так говядина, – величаво отмахивался Челенгорм, – или баранина, какая разница, у нас тут дела поважней! Вы подниметесь со мной на холм, полковник Горст? С Героев, очевидно, открывается потрясающий вид. Вы же, как-никак, обозреватель его величества? «Я шут его величества. Почти такой же шут его величества, как и вы сами». – Да, генерал. Челенгорм направил скакуна с дороги, и тот по летящей из-под копыт гальке изящным аллюром влетел на речную отмель. Свита генерала наперегонки заспешила следом, походя обдавая фонтанами брызг отряд тяжелой пехоты, по пояс в воде одолевающий реку вброд. На той стороне из полей вырастал холм, большим зеленым шишаком столь правильных очертаний, что казался рукотворным. Над его плоской макушкой выдавался круг стоячих камней, которые северяне именовали Героями. Справа на уступе виднелся еще один круг, значительно меньших размеров, а слева на отдельном бугре перстом высилась каменная игла. Ближе к берегу тянулись огороды, ветви деревьев гнулись под тяжестью краснеющих яблок, трава усыпана подгнившими падалицами. Челенгорм, потянувшись, сорвал яблоко и с беспечным видом укусил. – Тьфу, – он поморщился и, сплюнув, отбросил надкушенный плод. – Какие-то несъедобные. – Господин генерал! – Навстречу, нахлестывая лошадь, к кавалькаде приближался запыхавшийся посыльный. – Говори, – не сбавляя рыси, бросил Челенгорм. – Майор Калф, господин генерал, сейчас находится на Старом мосту с двумя отрядами Четырнадцатого. Он спрашивает, следует ли ему продвинуться к близлежащему хутору и установить внешнюю границу… – Непременно! Сейчас же вперед! Нам нужно пространство! Где остальные отряды? Но посыльный, торопливо отсалютовав, уже мчался во весь опор к западу. Челенгорм взыскательно оглядел штабистов. – Остальные отряды Калфа! Где остальной Четырнадцатый полк? На растерянных лицах подчиненных играли пятна света. Один офицер открыл рот, но ничего не сказал. Другой пожал плечами. – Быть может, произошла задержка в Адвейне, господин генерал. Из-за узости дорог иной раз возникает неразбериха… Его перебил еще один посыльный, на взмыленной лошади подлетевший с противоположного направления. – Господин генерал! Винклер желает знать, надо ли ему выселять жителей Осрунга из их домов и размещать войска… – Выселять? Нет-нет, не надо выселять! – Слушаюсь! – гаркнул молодой связной, сдерживая лошадь. – Постой! Нет, в смысле да, выселить! Всех выселить! А войска расквартировать в домах. Да нет же, постой! Сердца и умы, да, полковник Горст? Надо же, наверное, обеспечить себе поддержку населения? Вы как думаете? «Я думаю, близкая дружба с королем обеспечила тебе назначение на пост неизмеримо более высокий, чем тот, на котором ты был бы действительно на своем месте. Пожалуй, из тебя получился бы прекрасный лейтенант, сносный капитан, посредственный майор или дрянной полковник, но быть генералом тебе попросту рискованно. Думаю, ты сам это сознаешь и страдаешь от неуверенности, что, как ни парадоксально, заставляет тебя держаться так, будто от тебя зависит все и вся. Думаю, решения ты принимаешь необдуманно и поспешно; одни оставляешь без внимания, а на других настаиваешь с тупым упорством в ущерб всякой логике, полагая, что передумать для тебя означало бы проявить слабость. Потому ты суетишься с мелочами, которые лучше оставить на подчиненных, а затрагивать более крупные вопросы, наоборот, боишься. Оттого подчиненные теребят тебя по каждому пустяку, и ты в них увязаешь и путаешься. Я считаю тебя приличным, честным, храбрым человеком. И при этом глупцом». – Сердца и умы, – вслух сказал Горст. Челенгорм расцвел. Посыльный сорвался с места, предположительно, полный решимости завоевать сердца и умы жителей Осрунга и перетянуть их на сторону Союза тем, что им позволят остаться в своих жилищах. Из тени яблонь на солнце выехали остальные офицеры; впереди поднимался травянистый склон холма. – За мной, друзья, за мной! Он бросил коня на подъем, без усилия держась в седле, а его эскорт столкнулся с трудностями. Одного лысеющего капитана чуть не сшибло с седла, когда низкая ветка стукнула его по голове. Ближе к вершине холм опоясывала поросшая травой стена, камни в ней держались только под собственным весом. Стена была невысокая, не выше полутора-двух шагов даже с внешней стороны. Горячий молодой лейтенант попытался отличиться, перемахнув через нее, но конь под ним сробел и чуть не сбросил седока. Уместная метафора насчет вторжения Союза в земли Севера: уйма тщеславия, а в конце замешательство. Челенгорм, а за ним офицеры колонной проехали в узковатую брешь. Древние камни с каждым ударом копыт становились все крупней, величавей, и вот они уже вздымались над въехавшими, словно придавливая их к плоской вершине холма. Было около полудня; в небе, прогнав остатки утреннего тумана, жарко светило солнце. Торжественные громады белых облаков отбрасывали на леса к северу причудливые тени, а долина внизу купалась в золотистом солнечном свете. Ветер гнал волны по колосистым полям, переливчатым серебром играли речные отмели. На самой высокой башне Осрунга горделиво колыхался флаг Союза. К югу от реки по дорогам клубилась пыль от тысяч марширующих; по отдельным проблескам металла было видно, кто и где движется: вон пехота, вон кавалерия, вон обоз; все это неторопливо текло с юга. Для лучшего обзора Челенгорм поднял коня на дыбы и с недовольством обернулся к офицерам: – Мы движемся недостаточно быстро, черт побери. Майор! – Слушаю? – Вам надо спуститься к Адвейну и как-то их там пришпорить, чтоб пошевеливались быстрее! Нам нужно больше людей на этом холме. И больше людей в Осрунге. Надо их подхлестнуть! – Слушаюсь! – И еще, майор. – Слушаю? Секунду-другую Челенгорм сидел с открытым ртом, но потом махнул рукой: – Ладно. Поезжайте! Ездок тронулся не в том направлении, понял свою ошибку и стал спускаться по холму той же дорогой, какой они сюда въехали. На широкой поляне, окруженной Героями, царило смятение. Лошадей привязали к двум камням, но одна отвязалась и устроила подлинный тарарам, переполошив остальных и отчаянно лягаясь, несколько испуганных конюхов что было сил висли на поводьях. Штандарт Шестого его королевского величества полка уныло висел по центру круга, рядом с прогоревшим костром, уничижительно мелкий по сравнению с угрюмыми каменными глыбами, которые, казалось, нависали над ним с глухой враждебностью. Боевой дух это нисколько не укрепляло. «Хотя, будем откровенны, моему духу и так ничто не поможет». Две небольшие повозки, каким-то образом втянутые на холм, опрокинулись, а их разнообразное содержимое – от палаток, мисок и кузнечной утвари до новехонькой стиральной доски, – разлетелось по траве, и солдаты рылись в нем, как мародеры после бегства неприятеля. – Что вы такое несете, сержант? – допытывался Челенгорм с высоты седла. На строгого генерала и свору штабистов снизу виновато поглядывал младший командир, смущенный внезапным вниманием таких персон. – Господин, это, генерал, – он боязливо сглотнул. – У нас тут, это, нехватка малость вышла с арбалетными стрелами. – Ну и? – Да вот, те, кто поклажу паковал, боезапас считали очень важным. – Само собой. – А потому загрузили его в первую очередь. – Первую. – Ну да, господин. В смысле, на самый низ. – Низ? – Господин генерал! Бедолагу-сержанта решительно оттер молодцеватый офицер в безупречном мундире. Задрав подбородок, он отсалютовал так, что щелчок начищенных каблуков резанул по ушам. Генерал свесился с седла и пожал ему руку. – Рад вас видеть, полковник Веттерлант! Как обстоят дела? – Неплохо, господин генерал. Шестой полк в основном уже наверху, хотя амуниция по большей части осталась внизу. Солдаты Веттерланта, как могли, изыскивали себе место среди этого хаоса. – Подошел батальон Ростодского полка, только загадка, куда у них запропастился командир. – Подагра, наверно, одолела, – вставил какой-то шутник. – Это что, могила? – спросил вдруг Челенгорм, указав на притоптанный башмаками пятачок свежевырытой земли в тени камня. Полковник насупился. – Мне кажется, э-э… – Следы присутствия северян есть? – Мои люди замечали движение в лесах к северу, но явных признаков врага установлено не было. Вероятнее всего, это просто овцы. Веттерлант шел впереди меж двух вздымающихся глыб. – А в остальном на этих мерзавцев ни намека. Помимо того, разумеется, что они за собой оставили. – Ох, – штабист резко мотнул головой. В ряд лежали несколько окровавленных тел. Один труп был разрублен почти пополам, да еще и лишился половины руки. Мухи вились над вывороченными внутренностями. – Здесь что, была схватка? – нахмурился Челенгорм. – Нет, это со вчерашнего. И это наши. Очевидно, разведчики Ищейки. Полковник указал на горстку северян, среди которыхвыделялись рослый, с красной птицей на щите, и грузноватый седой старик. Они с молчаливым упорством копали могилы. – Что это за лошадь? – продолжал выяснение генерал. Животное лежало на боку, из раздутого брюха торчала стрела. – Ума не приложу. Горст оглядел оборонительную линию, уже довольно внушительную. Стену обживали копьеносцы, плечом к плечу по обе стороны бреши, от которой вниз по склону ветвилась неровная тропа. За ними, выше по холму, расположились лучники и арбалетчики. Кто-то возился с оружием, кто-то просто бездельничал, жуя съестные припасы, а пара так и вовсе спорила насчет выигрыша в кости. – Ладно, – остался доволен Челенгорм, – хорошо. Что именно вызвало его удовлетворение, он так и не сказал. Вот он хмуро оглядел чересполосицу полей и пастбищ, несколько разрозненных хуторов и леса, зеленым ковром устилающие северную сторону долины. Густой лес вообще покрывает изрядную часть этой страны. Среди деревьев едва виднелись полосы двух дорог, идущих на север меж пустынных холмов. Одна, предположительно, на Карлеон. К победе. – Северян здесь может укрываться от одного десятка до десятка тысяч, – пробормотал Челенгорм. – Мы должны быть осмотрительны. Нельзя недооценивать Черного Доу. Знаете, Горст, я ведь был в Кумнуре, где сложил голову принц Ладислав. Правда, за день до битвы, но все равно был. Скорбный день для оружия Союза. Еще один такой нам не нужен. «Я искренне рекомендую тебе сложить полномочия, а командование передать человеку с более достойной боевой репутацией». – Не нужен, господин генерал. Челенгорм отвернулся и заговорил с Веттерлантом. Вряд ли его можно в чем-то винить. «Когда я последний раз говорил хоть что-то, достойное внимания? Все тупые кивки да бессвязное квохтанье. Блеяние козла и то более осмысленное». Он повернулся спиной к ораве штабистов и побрел туда, где копали могилы северяне. За его приближением, опершись на заступ, наблюдал тот седовласый. – Мое имя Горст. Пожилой поднял брови. Дивится тому, что с северянином заговаривает человек Союза, или что у эдакого громилы голос как у девчушки? – А я Черствый. Воюю за Ищейку. Рот у него был исковеркан, судя по всему, ударом, и слова звучали не совсем внятно. Горст кивнул на трупы: – Это твои люди? – Да. – Ты здесь бился? – С дюжиной человека по имени Кернден Зобатый. – Седовласый потрогал ушибленную челюсть. – За нами было число, а вот победа оказалась за ними. Горст хмуро оглядел круг камней. – У них была высота. – Она, и еще Жужело из Блая. – Кто? – Есть такой герой с дырой, – мрачно усмехнулся человек с красной птицей на щите. – Из северных краев, там, в долинах, – пояснил Черствый, – пуржит, черт его, без малого каждый день. – Сумасшедший выродок, – буркнул кто-то из людей Черствого, с перевязанной рукой. – Говорят, ссаки свои пьет. – А я слышал, он детей жрет заживо. – У него меч, который, поговаривают, свалился с неба, – Черствый отер лоб мощным предплечьем. – Они там в своих снегах ему поклоняются. – Поклоняются мечу? – переспросил Горст. – Думают, что его вроде как Бог уронил. А вообще кто знает, чего они там думают? Но так или иначе, этот Жужело-Щелкун – змей на редкость опасный. – Черствый лизнул прореху в зубах, судя по кислой гримасе, свежую. – На собственном опыте могу сказать. Горст с прищуром оглядел лес, лоснящийся под ярким солнцем темной зеленью. – Ты думаешь, люди Черного Доу где-то рядом? – Думаю, да. – А почему? – Потому что Зобатый дрался меньшим числом, а он не из тех, кто сшибается насмерть дурости ради. Видно, Черному Доу шибко уж понадобился этот холм. – Пожав плечами, Черствый снова взялся за заступ. – Сейчас хороним этих бедолаг и идем вниз. Я ухожу, оставляя здесь, на склоне, свой зуб и своего племянника в грязи. И уж больше в этом треклятом месте я оставлять ничего и никого не собираюсь. – Благодарю. Горст повернулся и пошел обратно к Челенгорму со свитой, которые разгоряченно обсуждали, где разместить последний подошедший отряд, перед разрушенной стеной или все же за ней. – Генерал, – сообщил с ходу Горст, – разведчики считают, что Черный Доу может быть где-то поблизости! – Надеюсь на это! – парировал Челенгорм, не придавая словам Горста никакого значения. – Переправы в наших руках! Занять все три было нашей первейшей задачей! – По-моему, их не три, а четыре, – послышался тихий голос. Ропот в эту секунду стих, и все уставились на молоденького лейтенанта, оробевшего от такого внимания. – Четыре? – Генерал обернулся всем корпусом. – Есть Старый мост, к западу. Челенгорм резко махнул рукой, чуть не сбив полноватого майора. – Есть мост в Осрунге, восточнее. Это два. Ну, и перекаты. Так что всего три переправы. Он выпростал перед лицом лейтенанта три крупных пальца. – И все в наших руках! – Разведчик, господин генерал, сообщил мне, – лейтенант зарделся, – что есть еще тропа через болота, дальше к западу от Старого моста. – Тропа, через болота? – Челенгорм покосился на запад. – Тайный путь? То есть северяне могут им воспользоваться и нас обойти! Молодец, лейтенант, хвалю! – Премного благодарен, господин… Генерал крутнулся в одну сторону, затем в другую. Из-под каблуков у него взметался дерн, а, судя по орлиным взорам во всех направлениях, верная стратегия с такой же резкостью меняла ракурс. – Кто еще не перешел реку? Офицеры потесней обступили военачальника, стремясь быть на виду. – Восьмой здесь? – Я думал, остальные из Тринадцатого… – Первый кавалерийский полковника Валлимира все еще там размещается! – Кажется, у них там есть один батальон, их только что воссоединили с лошадьми… – Прекрасно! Послать к полковнику Валлимиру – пусть бросит тот батальон на болота. Пускай там рассредоточится. Пара офицеров довольно кивнула, остальные переглянулись с беспокойством. – Целый батальон? – растерялся один. – А та тропа годна ли для… Челенгорм властно отмахнулся. – Полковник дан Горст! Прошу вас переправиться через реку и передать мои указания полковнику Валлимиру. Нам надо подстраховаться от неприятных сюрпризов со стороны врага. Горст ответил после некоторой паузы: – Генерал, я бы предпочел остаться там, где могу… – Всецело понимаю. Вы хотите быть ближе к бою. Но король в последнем письме особо подчеркивал, чтобы я держал вас подальше от опасности. Делал все возможное. Так что не волнуйтесь, передний край прекрасно справится без вас. Мы, друзья короля, должны быть заодно, не так ли? «Все королевские глупцы, выделывающие коленца в шутовских мундирах под безумную музыку горна. Пускай один из них, с дурацким голосом, впряжется в еще одну телегу: то-то будет умора». – Слушаюсь, господин генерал. И Горст пошагал к своему коню.Скейл
Кальдер понукал коня по тропке – такой заросшей, что едва проглядывала. На лице принца, как приклеенная, застыла чванливая ухмылка. Интересно, присматривают ли за ним сейчас Мелкий с Глубоким? Как пить дать, исходя из того, что он для них – самый верный источник дохода. А впрочем, кто его знает. И пусть таким, как Глубокий и Мелкий, нет дела до того, как его высочество относится к их негласному присутствию, он бы сейчас, именем мертвых, не возражал против их компании. Как изголодавшийся бывает доволен брошенной ему коркой хлеба, так и у него, Кальдера, после встречи с Кернденом Зобатым разыгрался аппетит на приветливые лица. Он уже как сквозь строй проехал через людей Железноголового, впитывая их презрительную насмешливость; и через расположение Тенвейза, где кожей ощутил глухую враждебность. И вот теперь он держал путь в леса на западной оконечности долины – туда, где обретались люди Скейла. Воинство его брата. На самом деле, его люди, хотя Кальдер не чувствовал, что они принадлежат ему. Крутого вида и разбойного нрава парняги, истрепанные беспрестанными переходами и исполосованные в беспрестанных стычках. Поизносившиеся вдали от благодеяний Черного Доу, за скуднейшую плату они делали самую муторную работу. Так что праздновать что-либо – а уж тем более прибытие трусоватого братца их вождя – эта вольница была не в настроении. И неважно, что он по этому случаю влез в кольчугу, надеясь хотя бы выглядеть как принц-воин. Кольчуга – давнишний подарок отца – сделана из стирийской стали, то есть легче большинства сплавов северян, но все равно тяжелая, как наковальня, и жаркая, как овчина. Представить сложно, как люди могут не снимать эти железяки по нескольку дней кряду. Бегать в них. Спать. Да еще и сражаться. Особенно последнее: сущее безумие. В смысле, тяга сражаться. И что люди в этом находят? А ведь немногие в ней, этой самой тяге, могут потягаться с его братцем Скейлом. А вот и он, сидит на корточках посреди опушки, перед расстеленной картой. По левую руку от него Бледноснег, по правую Ганзул Белый Глаз – соратники отца еще с тех времен, когда он правил большей частью Севера. Некогда приближенные, пережившие долгую череду падений с той самой поры, как Девять Смертей сверг с престола отца. И павших почти столь же низко, как и сам Кальдер. Они с братом родились от разных матерей, а насчет Скейла ходила шутка, что он-де был зачат от быка. Скейл и в самом деле чем-то его напоминал – да не простого, а самого что ни на есть упрямо-норовистого и мускулистого. С Кальдером они выглядели противоположностями почти во всем. Брат был светлым, как альбинос, а Кальдер – изысканный брюнет; брат – воплощение грубости, Кальдер – сплошная утонченность. К тому же Скейл отличался вспыльчивостью и тугодумством. Совсем не как отец. В Бетода пошел именно Кальдер, и все это знали. Потому, должно быть, и ненавидели. Из-за этого он и прожил бо́льшую часть жизни, лавируя и подлаживаясь, как презренный лицедей. Заслышав приглушенный топот копыт, Скейл поднял голову и с широкой улыбкой размашисто зашагал навстречу, чуть припадая на одну ногу – память, оставленная Девятью Смертями. Двухслойная кольчуга висела на нем свободно, как ночная рубашка; тяжелые кольца и пластины из закаленной стали сплошь в царапинах и вмятинах. «Всегда будьте вооружены», – говорил им отец, и Скейл, похоже, истолковал это буквально. Поверх кольчуги крест-накрест пересекались ремни, поблескивало оружие: два меча и здоровенная палица у пояса, три ножа на виду и бог весть сколько еще припрятано. Голова обвязана, сбоку побуревшее пятно; вон и рубчик на брови прибавился, пополнив быстро растущую коллекцию шрамов. Похоже, увещевания Кальдера о том, чтобы брат поберег себя и не кидался напропалую рубиться, имели действия не больше, чем попытки брата завлечь Кальдера в гущу боя. Кальдер сполз с седла, что в кольчуге оказалось ох как непросто – пришлось делать вид, что просто спина затекла от долгой скачки. – Скейл, чугунная твоя башка, как ты… Брат стиснул его в сокрушительном объятии и, подтянувшись так, что ноги чуть не оторвались от земли, сердечным поцелуем обмусолил Кальдеру лоб. Тот, решительно бездыханный, тоже как мог обнял брата в ответ. Немилосердно утыкалась в живот рукоять меча, а на глаза наворачивались слабовольные слезы от щемящей радости видеть и чувствовать близкого человека. – Да слезь ты! – просипел он, колотя Скейла по спине на манер поверженного борца. – Слезай уже! – Ах, славно снова тебя, чертяку, видеть! Скейл мотал его из стороны в сторону, как расшалившийся ловелас новую зазнобу. Перед Кальдером невнятно мелькали Бледноснег с Ганзулом. Судя по виду, ни один обниматься с Кальдером в обозримом будущем не собирался. Радости и воодушевления их глаза тоже не выказывали. Этих названных он помнил еще по добрым старым временам, когда они преклоняли колено перед его отцом или восседали с ним за длинным столом и возносили победные здравицы. Но это все давно минуло. Сейчас они, несомненно, прикидывают, надлежит ли им выполнять указания этого выскочки, и сама эта мысль им поперек души. Чего ради? Иное дело Скейл. Он у воинов всегда в почете: верный, сильный, храбрый до безрассудства. В этом смысле Кальдер с ним и рядом не стоял, и это всем известно. – Что у тебя с головой? – спросил он, едва Скейл отпустил его. – Это? Да ерунда, ничего. Скейл сорвал и отбросил повязку. «Ничего» было преувеличением: желтоватые волосы побурели от запекшейся крови. – Да ты, я вижу, и сам поранился. – Он бесцеремонно хлопнул Кальдера по ушибленной губе. – Баба какая куснула? – Если бы. Бродд Тенвейз пытался меня убить. – Что? – В самом деле. Послал за мной троих, когда я выехал из стана Коула Ричи. Хорошо, что Глубокий с Мелким присматривали и… ну ты понял… Скейл из смятения перескочил в ярость – две любимых его эмоции, без особого меж собою зазора. Небольшие его глаза открывались все шире и шире, пока зрачки не оказались окаймлены со всех сторон белком. – Ах он гниль, старая падаль… Порешу! Он начал вытягивать из ножен меч, как будто и впрямь собирался броситься напролом через леса к развалинам, где сидел на троне их отца Черный Доу, и тут же развалить Бродда Тенвейза надвое. – Да будет тебе, будет! Кальдер обеими руками ухватился за запястье Скейла, который остановился лишь тогда, когда без малого проволок брата с полшага по земле. – Язви его! Стряхнув Кальдера, Скейл рукой в латной рукавице шибанул по ближайшему дереву, отбив кусок коры. – Выбить из него душу вместе с дерьмом! Убить, растоптать! Прикончим его! Он саданул по дереву еще раз, пустив облачко опилок. Ганзул смотрел чуть устало, Бледноснег слегка утомленно; по всему было видно, что приступ гнева у вождя они наблюдают отнюдь не впервые. – Эдак мы всех заметных персон поубиваем, – возразил Кальдер, примирительно поднимая ладони. – Так ведь он, подлец, думал тебя убить, разве нет? – Я – особый случай. Пол-Севера желает видеть меня мертвым. Это была неправда: счет склонялся, скорее, к трем четвертям. – Да и доказательств у нас нет. Он положил руку брату на плечо и заговорил негромко и вдумчиво, как в свое время отец: – Политика, брат, политика. Чуешь? Во всем нужна деликатность, равновесие. – Да к хренам эту политику и деликатность вместе с ней! Впрочем, гнев Скейла шел на убыль; во всяком случае, настолько, что выпученным глазам уже не грозило лопнуть. – Неужто нельзя просто биться? Кальдер протяжно вздохнул. И этот неуемный простофиля, бузотер-рубака – сын их общего отца? А может статься, и наследник? – Наступит время и для битвы, а пока мы должны ступать осторожно. У нас не хватает союзников, Скейл. Я разговаривал с Ричи. Так вот, он против меня не пойдет, но и за меня тоже не встанет. – Трус ползучий, негодяй! Скейл поднял кулак, собираясь опять вдарить по дереву, но Кальдер нежно, одним пальцем его отклонил. – Его заботит лишь собственная дочь. Хотя не только его. – Есть еще Железноголовый и Глама Золотой, но они к нам расположены не очень. Если б не их всегдашняя междоусобица, они бы, полагаю, просто умоляли Доу дать им возможность со мной расправиться. Скейл нахмурился. – Ты думаешь, за всем этим стоит Доу? – Ну а ты как думал? Кальдеру приходилось подавлять гневное отчаянье в голосе. Он позабыл, насколько беседа с братом может напоминать разговор с дубовым пнем. – И Ричи наверняка слышал из уст Доу, что тот не прочь видеть меня мертвым. – Погоди, – Скейл с обеспокоенным видом покачал головой. – Что-то я этого не слышал. – Можно подумать, он бы тебе это сказал. – Но ты был у него в заложниках. – Судя по сдвинутым бровям, брат изо всех сил старался соображать. – Зачем ему тогда тебя выпускать? – Потому что он надеется, что я начну плести сети заговора, и тогда он сможет меня во всеуслышание разоблачить и со всеми основаниями, честь по чести повесить. – Ну так ты не плети, и все будет тихо-мирно. – Ты соображай хоть немножко! На возглас Кальдера отвлеклась от кружек с водой пара карлов; пришлось понизить голос. Скейл мог себе позволить терять терпение, Кальдер – нет. – Нам нужно себя защитить. У нас всюду враги. – Это верно. И есть еще один, о котором ты совсем ничего не сказал. Насколько я могу судить, самый опасный из всех. Кальдер на секунду замер, прикидывая, кого не учел. – Драный Союз! – Толстым пальцем Скейл указал через деревья на юг. – Крой с Ищейкой и сорок тысяч солдат! Те, против кого мы воюем! Во всяком случае, я. – Это война Черного Доу, не моя. Скейл медленно повел головой из стороны в сторону. – А ты никогда не думал, что делать то, чего тебе велено, и есть на самом деле более легкий, дешевый и безопасный путь? – Думал, но решил иначе. Нам нужно… – Послушай сюда. – Скейл подошел и посмотрел Кальдеру в глаза. – Предстоит битва, и надо сражаться. Ты понимаешь? Это Север. И сражаться необходимо. – Скейл… – Из нас двоих умом вышел ты. Ты несравненно умнее меня, это всем известно. Видят мертвые, это известно и мне. Он подался еще ближе. – Но люди за одним умом не пойдут. Им подавай еще и силу. Их уважение надо завоевать. – Гм, – Кальдер поежился под жесткими, испытующими взглядами солдат. – Ну а, скажем, разжиться им у тебя я не могу? – Когда-нибудь я отсюда уйду. Сгину в одночасье. И тогда тебе потребуется свое уважение, собственное. Нет необходимости ходить ради этого по пояс в крови. Надо просто разделять с людьми их нужду, лишения и опасность. Кальдер жиденько улыбнулся. – Как раз опасность меня и пугает. Впрочем, нужда с лишениями, если честно, тоже не вызывали у него восторга. – А вообще страх – это хорошо. Легко говорить это тому, у кого череп настолько чугунный, что страх туда не проникает. – Отец наш боялся всю жизнь, все дни напролет. Это держало его в ладу. То есть начеку. Скейл взял Кальдера за плечо так, что противиться было бесполезно, и повернул лицом к югу. Меж стволами деревьев на краю леса виднелись длинные клинья полей – золотистые, зеленые; коричневые там, где поля стоят под паром. Слева вдалеке маячила западная шпора Героев. Поверху торчал Палец Скарлинга, а у подножия панораму под углом разрезал серый отрезок дороги. – Этот тракт ведет к Старому мосту, – сказал Скейл. – Доу угодно, чтобы мы его взяли. – Чтобы ты его взял. – Чтобы мы. Он едва защищен. Щит у тебя есть? – Нет. Равно как и желания отправиться туда, где он может понадобиться. – Бледноснег, одолжи ему щит. Старый воин с восковым лицом передал щит Кальдеру – белой благородной расцветки. Давно, ох давно Кальдер держал эту штуковину в руках, скакал с ней по дворику на занятиях по бою на мечах. Он успел позабыть, сколько эта чертова обуза весит. Взял в руку, и вспомнились прежние унижения, все как одно от рук братца. Но их до скончания дня собирались, судя по всему, заменить новые. Если удастся их пережить. Скейл еще раз пошлепал Кальдера по ушибленной щеке, опять с неприятной жесткостью. – Держись возле меня, щит перед собой. И тогда прорвешься как надо. – Что ж, будь по-твоему, – Кальдер без воодушевления поднял щит. – Кто знает? – Брат хлопнул его по спине. – Может, у тебя получится.Рассуждать – не наше дело
– Что, Танни, влюбился в эту чертову кобылу? – Она в разы более приятный собеседник, чем ты, Форест, да к тому же куда более удобна для передвижения, чем пешая ходьба. Не так ли, моя малютка? Он припал лицом к лошадиной морде, сунул дополнительную горсть раздобытого где-то зерна. – Любимейшее мое животное во всем этом чертовом сборище, именуемом армией. Кто-то похлопал по руке. – Капрал? Это был Желток, поглядывающий в сторону холма. – Нет, Желток. Боюсь, ты на это претендовать не можешь. Тебе еще работать и работать, прежде чем ты перестанешь быть для меня хотя бы наименее любимым животным. – Я не о том, капрал. Это вон там не Гурст? – Горст, – поправил Танни и нахмурился. Короткошеий фехтовальщик переправлялся через реку с дальней стороны огородов. Конские копыта взбивали фонтаны брызг, поблескивало на ярком свету оружие. Вот он, пришпорив коня, взлетел на берег и пустился прямиком к кучке полковых офицеров, чуть не сбив молоденького лейтенанта. В общем-то умора, если бы не было в облике Горста чего-то такого, отчего пропадало всякое желание смеяться. Удивительно ловко для своей комплекции соскочив с седла, он спешным шагом подошел к полковнику Валлимиру и отсалютовал. Танни отбросил гребень и, навострив слух, приблизился к офицерскому собранию. За долгие годы службы у капрала выработался острейший нюх на то, когда ему светит нагоняй, и вот именно сейчас им попахивало как нельзя более ощутимо. Горст с полминуты бесстрастно что-то говорил. Валлимир махнул рукой в сторону холма, затем куда-то на запад. Снова заговорил Горст. Танни подобрался ближе в попытке уловить подробности. Валлимир сокрушенно хлопнул себя по бокам и обернулся с криком: – Первый сержант Форест! – Слушаю! – Через болота к западу от нас, по всей видимости, проходит тропа. – Очень может быть, господин полковник! – Генералу Челенгорму угодно, чтобы мы отрядили туда Первый батальон. Убедиться, что северяне не могут использовать ее против нас. – Болото за Старым мостом? – Да. – Так ведь мы не сможем провести лошадей через… – Я знаю. – Нам же их только что вернули, господин полковник. – И это знаю. – Но… Куда же мы их на это время денем? – Оставите их, черт возьми, здесь! – бросил раздраженно Валлимир. – Думаете, мне нравится посылать половину полка через чертову топь без лошадей? А? Вот вам лично нравится? Форест выпятил челюсть, шрам на щеке дернулся. – Лично мне нет, господин полковник. Валлимир без слов пошел прочь, на ходу жестом подзывая к себе офицеров. Форест все еще стоял, отчаянно скребя в затылке. – Капрал? – полушепотом спросил из-за спины Желток. – Ну? – Это еще один пример, как вышестоящий начальник срет на голову подчиненному? – Хвалю, Желток. Кто знает, может, из тебя еще выйдет солдат. Форест, руки в боки, остановился перед своим подразделением. Хмурый взгляд сержанта был направлен куда-то вверх по реке. – Похоже, у Первого батальона появилось задание. – Чудесно, – бормотнул Танни. – Лошадей оставляем здесь и направляемся к западу, переходим там болото. Слова его встретил разочарованный гул голосов. – Думаете, мне это по нраву? Все, пакуемся и марш вперед! И Форест потопал разносить приятную новость дальше. – А сколько человек в батальоне? – поинтересовался Ледерлинген. – Когда выходили из Адуи, было человек пятьсот, – сказал со вздохом Танни. – А теперь сотни четыре, плюс-минус один-два рекрута. – Четыре сотни? – переспросил Клайг. – Через болото? – Это что ж за болото такое? – пробормотал Уорт. – Такое, сякое! – визгнул Желток, как сердитая собачонка на собаку покрупнее. – Такое же идиотское, как ты! Грязюки по уши, и конца-краю нет! Какое еще оно может быть? – Но… – Ледерлинген поглядел сначала вслед Форесту, затем на свою лошадь, куда было навьючено все его добро и частично капрала. – Дурь какая-то. Танни устало потер глаза большим и указательным пальцами. Сколько же еще вдалбливать молодому пополнению прописные истины? – Слушайте сюда. Вы вот думаете, как люди в большинстве случаев глупы. Тупы, дурашливы, чудаковаты. Подвыпившие старики. Женщины на сельской ярмарке. Мальчишки, что кидаются камнями в птичек. Сама жизнь. Глупость и тщеславие, себялюбие и пустое мотовство. Мелочность, недалекость. Вы думаете, война заставляет людей смотреть на вещи иначе. Выправляет, делает их лучше. Что когда в двух шагах смерть, люди объединяются против лишений, коварства врага, что они вынуждены соображать четче, быстрее, быть… чище. Вести себя достойнее, лучше. Геройски. Он начал снимать с луки седла поклажу. – А оно все то же самое. Более того, из-за тревоги и страха все только хуже. И немного остается таких, кто не теряет ясность ума, когда ставки делаются чрезмерно высоки. Так что на войне люди еще глупее, чем в остальную свою бытность. Думают больше, как увильнуть от долга, урвать славы или спасти шкуру, а никак не о том, как все наилучшим образом выполнить. Ничто так не прощает тупость, как солдафонство. И ничто так ее не поощряет. Он оглядел рекрутов, которые, в свою очередь, онемело пялились на него. Один Желток самозабвенно тянулся на цыпочках, пытаясь снять копье со своего коня, едва ли не самого крупного в полку. – Ничего, – успокоил капрал. – Болото, оно большое. На всех хватит. Если кто утопнет, оно плюнет и не поморщится. Он отвернулся и нежным движением похлопал по шее кобылу. – Ну что, старушка. Побудь тут еще немножко одна, без меня. Шибко не скучай.«Бейся!»
Легкоступ стриг Агрика, когда Зоб возвратился к своей дюжине – точнее, семерке. Восьмерке, если считать его самого. Интересно, была ли хоть у кого-нибудь дюжина, которая бы действительно насчитывала двенадцать человек. У него уж точно нет. Агрик сидел на поваленном стволе, затянутом плющом, и угрюмо смотрел в никуда, а над его лицом щелкали овечьи ножницы. Жужело стоял, прислонясь к дереву, обнимая воткнутый в землю Меч Мечей. Рубаху Жужело почему-то снял и красовался в старом, провонявшем потом кожаном жилете, из которого торчали длинные жилистые руки. Впечатление такое, что чем сильнее сгущалась опасность, тем меньше на Щелкуне становилось одежды. Так, глядишь, когда с долиной будет кончено, ему придется разгуливать с голым задом. – Зобатый идет! – огласил Жужело, торжествующе поднимая меч. – Эйе, воитель, – сказал из ветвей Дрофд. Он сидел на суку, спиной к стволу, и вытачивал стрелу; вниз завитками спархивали стружки. – Ну что, не прибил тебя Черный Доу? – спросила Чудесница. – Во всяком случае, не сразу. – Что делать будем, он сказал? – кивнул на скопившихся в лесу людей Йон. Перед уходом Зоба волос на нем было не в пример больше. Стрижка его старила, выдавая морщинки вокруг глаз и седину на бровях, которых Зоб прежде не замечал. – У меня ощущение, что теперь Доу вдарит во всю мощь. – Вдарить-то он вдарит, – неохотно отозвался Зоб. Он уселся под куст и уставился на лес. Там, под листвой, проглядывал словно иной мир – темный, уютный. Спокойный, будто погруженный в прохладную воду. А снаружи сияло солнце. Дымчатые поля ячменя под ярко-синим небом; из долины сочной зеленью выпирает холм со старыми камнями на макушке, Героями, застывшими в бессмысленном карауле. Зоб указал налево, в сторону Осрунга. Вдали едва виднелся забор и пара серых башен. – Первым выдвигается Ричи и бьет по Осрунгу, – Зоб поймал себя на том, что шепчет, даром что до обжившего холм Союза отсюда не долетит и стрела, и его там все равно не расслышат, хоть ори во все горло. – Он понесет все штандарты, как будто это удар главных сил. Надежда на то, что сколько-то человек они снимут с Героев. – Думаешь, они на это клюнут? – усомнился Йон. – Звучит неубедительно. Зоб пожал плечами. – Все фокусы кажутся неубедительными тем, кто знает о неминуемости удара. – Разница небольшая, снимутся они или не снимутся, – Жужело висел врастяжку на суку с закинутым за плечи мечом. – Нам все равно взбираться на тот же самый холм. – Разница есть, если на холме к нашему появлению будет вполовину меньше народу, – бросил Дрофд со своей жердочки. – Ну а если, будем надеяться, все же клюнут, – Зоб повел рукой в сторону поля и пастбища между Осрунгом и Героями, – если они пошлют сколько-нибудь людишек вниз, там их встретит со своей ратью Золотой. Ухватит этих молодцов за шиворот посреди равнины и погонит до самой реки. – Пускай потопит всю эту мразь, – рыкнул Агрик с редкой для него кровожадностью. – Тем временем Доу сделает главный ход. Бросок прямиком на Героев, а на флангах Железноголовый и Тенвейз со своими орлами. – И как оно должно обернуться? – спросила Чудесница, потирая новый шрам. – У Доу? Он двинется прямо в лоб и обратит в грязь все, что еще не стало грязью. – А мы? Зоб сглотнул. – А мы бок о бок. – Впереди по центру, что ли? – Опять на тот треклятый холм? – проворчал Йон. – Жаль, что в прошлый раз там с Союзом не схватились, – сказал Жужело, раскачиваясь и перебираясь с ветки на ветку. Зоб указал направо. – Там в лесах у Соляной пади Скейл. Как только Доу делает ход, он бросает свою конницу по Устредской дороге и перехватывает Старый мост. Он и Кальдер. Йон ехидно усмехнулся. – Твой старый дружок Кальдер? – Он самый, – ответил Зоб. – Вместе со Скейлом. – Ну, тогда этот прекрасный дол точно будет наш, – пропела Чудесница. – Снова. – Стало быть, Ричи, Золотой, – взялся загибать пальцы Дрофд, – Железноголовый, Тенвейз, Скейл, сам Доу… Ого, получается тьма народу. Зоб кивнул. – Столько враз в одном месте за Север, пожалуй, никогда еще не дралось. – Ох и мясорубка тут будет, – зажмурился Йон, – ох и рубилово. – Потом, глядишь, песню сложат, – Жужело обвил ногами толстый сук и висел вниз головой, по одному ему известной причине. – Ох мы и покажем этим южанам, – воскликнул Дрофд без особой, впрочем, уверенности. – Именем мертвых, надеюсь на это, – поддакнул против воли Зоб. – А позолоту, воитель, раздобыл? – подался вперед Йон. Зоб поморщился. – Доу был не в том настроении, – под общий и вполне ожидаемый стон разочарования сказал он. – Позднее раздобуду. Не переживайте. Она вам причитается, и я ее добуду. Поговорю вон с Треснутой Ногой. Чудесница цыкнула зубом. – Проще добиться смысла от Жужела, чем монетки от Треснутой Ноги. – Где-то я это уже слышал, – съязвил долговязый. – Ты лучше о другом думай, – Зоб шлепнул Йона по груди тыльной стороной ладони, – вот заберешься на холм, и тебе будет причитаться уже две позолоты. Тебе ж их сейчас все равно промотать негде? Как-никак, сражение на носу. С этим поспорить сложно. Народ вовсю прибывал, в полной экипировке и готовности. Под шорох и бряцание, шепот и лязганье ряд за рядом выстраивались между деревьями. Трепещущие пятна света сквозь ветки и листву падали на сосредоточенные хмурые лица, поблескивали на шлемах и обнаженных мечах. – А когда мы последний раз были в более-менее приличном бою? – спросила Чудесница. – Когда? – Зоб призадумался. – А помнишь схватку под Олленсандом? Йон сплюнул. – Тоже мне, нашли приличную. – А помните, тогда, в Высокогорье? – высказал свое мнение Легкоступ, смахивая остриженные волосы с плеч Агрика, – когда пытались выбить Девятипалого из той чертовой щели? – Сколько с той поры лет минуло – семь? Восемь? Зоб содрогнулся от воспоминания о том кошмаре: десятки бойцов всем скопом втиснуты в каменную расселину, да так, что не продыхнуть, не размахнуться – сразу же утыкаешься в товарища или неприятеля, – и колешь, пинаешь, кусаешь друга или недруга. Они не чаяли выбраться оттуда живыми. И вот теперь снова идти на тот же риск? Какого черта. Он оглядел неглубокую чашу лощины между лесами и Героями. Ох, далековато бежать для старика с ненадежным коленом. Много сложено песен о славных атаках, но у обороняющихся есть одно неоспоримое преимущество: не они идут на врага, а враг идет на них. Зоб перенес вес с одной ноги на другую, пробуя, как коленке поуютнее. Какое там: что колено, что икра, что бедро – сплошная боль. Он аж хрюкнул. Вот так и жизнь в целом. Зоб оглянулся оценить готовность дюжины. Ничего себе: за спиной на одном колене стоит сам Черный Доу – в каких-нибудь десяти шагах, у куста папоротника. В одной руке топор, в другой меч, а за ним Треснутая Нога, Хлад и самые ближайшие карлы. Без мехов и украшений он выглядел как обычный воин, один из многих. Алчность выдавал лишь хищный оскал; судя по всему, мечту о резне Доу жаждал воплотить с такой же силой, с какой Зоб хотел, чтобы она не состоялась вовсе. – Смотрите, чтоб не поубивало, всем ясно? – Зоб оглядел своих, сжав руку Легкоступу. Все покачали головами – кто насупленно, кто с ухмылкой («есть», «да ну», «чур, не меня»). Все, кроме Брека, сидящего особняком; бледное лицо в бисеринах пота. – Смотри, чтоб не убило, понял, Брек? Горец растерянно оглянулся, как будто не сразу сообразил, где находится. – А? – Ты в порядке? – Ага. – Он неловко стиснул Зобу предплечье. – Очень даже. – Нога как, не заболит на бегу? – Срать, и то больней бывало. Зоб приподнял бровь. – Чтоб как следует просраться, иной раз надо постараться? – Воитель. Дрофд кивком указал на просвет между деревьями. Зоб пригнулся: там двигались люди, верховые; с того места, где пригибался Зоб, виднелись лишь головы и плечи. – Разведчики Союза, – прошептала Чудесница ему на ухо. Наверно, молодцы Ищейки прочесывают поля и постройки, и теперь вот близятся к деревьям. Лес по всей долине кишит вооруженными северянами в доспехах – удивительно, как их до сих пор не заметили. Доу это, понятно, учел. Он махнул топором на восток с таким хладнокровием, будто просил поднести кружку с брагой. – Пусть лучше Ричи выступает, пока они не разнюхали наш сюрприз. Сигнал пошел: каждый в цепи просто повторял жест Доу. – Ну вот, опять пошло-поехало, – проворчал Зоб, покусывая ногти. – Поехало, – процедила сквозь зубы Чудесница, держа в руке обнаженный меч. – Староват я для всей этой дерьмовщины. – Пожалуй. – Надо было жениться на Кольвен. – Ага. – И на покой давно пора. – Точно. – Слушай, ты можешь, черт тебя дери, перестать со мной во всем соглашаться? – А что нам говорит устав? Поддерживать вождя, неважно в чем. Вот я и соглашаюсь. Ты слишком стар, тебе надо было жениться на Кольвен и на покой. Зоб вздохнул, подавая руку. – Вот уж спасибо за поддержку. – Завсегда, – пожала ему руку Чудесница. Глубокий, низкий звук донесся с востока – это протрубил рог Ричи. От него словно загудела земля, а у Зоба зачесалась голова. Еще рожки́, и подобный отдаленному грому топот ног, лязг металла. Зоб напрягся, подавшись вперед и цепко вглядываясь меж черных стволов деревьев, где там люди Ричи. Но, как ни гляди, глаза различали лишь дальние крыши Осрунга за залитыми солнцем полями. Боевые кличи поплыли над долиной, эхом отзываясь среди деревьев. У Зоба мурашки побежали по коже, отчасти от страха перед тем, что грядет, а отчасти из-за желания вскочить и добавить свой голос. – Уже скоро, – шепнул он, облизывая губы и приподнимаясь. Боль в ноге как-то даже ослабла. – Надо полагать, – сказал рядом Жужело. Обнаженный Меч Мечей он держал одной рукой, а другой указывал в сторону Героев. – Видишь, вон там, Зобатый? На зеленых склонах вроде как копошились люди. Судя по всему, собирались вокруг штандарта. – Спускаются. Значит, добрая встреча их ждет с парнями Гламы Золотого, в тех вон полях. Так ведь? Жужело хмыкнул. – Очень добрая. Зоб медленно покачал головой. – И ты вообще нисколько не тревожишься? – А с чего? Я же говорил: Шоглиг мне назвала день и место моей кончины, и… – Давай не здесь и не сейчас, в стотысячный раз, – сердито оборвал Зоб. – А она не говорила, может, ты нынче без ног останешься? – Нет, этого не говорила, – вынужден был признать Жужело. – А если и останусь, то какая разница, скажи на милость? Я по-прежнему смогу сидеть у огня и нести околесицу, без ног. – А если без рук, без ног? – Н-да. Если такое произойдет… Надо будет начать подумывать об уходе от дел. Ты славный человек, Кернден Зобатый. Жужело ткнул его в ребра. – Может, я передам Меч Мечей тебе. Если ты все еще будешь дышать, когда я переправлюсь к отдаленным берегам. Зоб крякнул. – Ну уж уволь. Я с эдакой оглоблей по горам по долам таскаться не буду. – А ты думаешь, я выбрал с ней таскаться? Это Дагуф Коль на меня указал с погребального костра, после того как Шанка вырвал ему внутренности. Буро-лиловые. – Чего? – Да внутренности. Он должен, Зоб, кому-то перейти. Не ты ли извечно твердишь, что поступать нужно по-правильному? Так что он должен кому-то достаться, перейти. Они еще постояли, щурясь на яркое небо. Ветерок шелестел в ветвях; листики падали на копья, шлемы и плечи сидящих в подлеске людей. В кронах деревьев щебетали птицы, чик-чертов-чирик, а вдали гудели отзвуки броска Ричи. По восточному склону Героев ручейком стекали люди. Союз. Все же спускается. Зоб потер вспотевшие ладони и вынул меч. – Жужело. – Ай? – А ты никогда не думал, что Шоглиг могла ошибаться? – Перед каждой, дьявол ее сожри, схваткой, в которую лезу.Скорей бы бой
Ваше августейшее величество, дивизия генерала Челенгорма достигла городка Осрунга, со свойственной ей всегдашней дисциплиной и целенаправленностью захватила переправы через реку, а Шестой и Ростодский полки заняли выгодную, хорошо укрепленную позицию на холме, который северяне именуют Героями. С его вершины открывается стратегический вид на многие мили вокруг, включая наиважнейшую дорогу к северу на Карлеон. Однако, кроме остатков костра, никаких следов врага мы так пока и не увидели. Все это время основным нашим противником были и остаются дороги. Авангард дивизии генерала Миттерика подошел к долине, но основательно смешался там с арьергардом Челенгорма, создав…Горст чутко вскинул голову. Ему показалось, что ветер доносит дальний-предальний шум голосов, и хотя слов не разобрать, шум этот полон неистового волнения. «Показалось, наверное. К этому у меня талант». Здесь, за рекой, никаких признаков волнения не наблюдалось. Люди растянулись по южному берегу. В основном они нежились на солнце возле мирно пасущихся рядом лошадей. Один бедолага давился кашлем над трубкой с чаггой. Вон, пуская по кругу фляжку, тихо напевает кружок солдат. Непорядок, ну да за всем не уследишь. Невдалеке на пригорке командир полка Валлимир спорит с посыльным о смысле последнего распоряжения генерала Челенгорма. – Это я вижу. Но генерал просит вас удерживать вашу текущую позицию. – Удерживать, разумеется, но где? Здесь, у дороги? Разве он не имел в виду, чтобы мы переправились через реку? Или рассредоточились на берегу? Я уже потерял один батальон, услав его на болото, а теперь еще и второй торчит почем зря у всех на проходе! Валлимир указал на запыленного капитана, строй солдат которого угрюмо топтался ниже у дороги. Возможно, как раз этого подразделения полка не хватает на холме. Или нет. Поскольку никто к нему не обращался, капитан стоял молча. – Генерал не мог иметь в виду, чтобы мы сидели здесь, вы же, безусловно, это видите! – Видеть вижу, – тянул свое курьер. – Но генерал просил вас удерживать текущую позицию. Что ж, налицо его обычное верхоглядство, только и всего. Мимо чуть ли не в ногу прошагала артель бородатых копальщиков, с суровыми лицами, с заступами на плечах. «Пожалуй, самая организованная группа людей, которую мне довелось за сегодня видеть. И, возможно, самые ценные солдаты его величества». Аппетит армии на дыры был воистину ненасытен. Ямы для кострищ, ямы для могил, ямы для нужников, землянки и флеши, валы и откосы, канавы и траншеи любой длины, глубины, формы и назначения, какое только придет в голову через месяц раздумий. Вот уж поистине, лопата могучей меча. Быть может, иным генералам вместо клинков следовало бы носить при себе золоченые лопатки. «Ну да ладно, что-то мы разволновались». Горст вернулся к письму и поджал губы, заметив неприглядную кляксу. Он сердито скомкал лист. Тут опять налетел ветер и до слуха вновь донесся этот странный шум. «Что это? Неужели я в самом деле это слышу? Или же я хочу этого столь нестерпимо, что мне чудится?» Однако теперь в сторону холма напряженно вглядывалось несколько рядовых. Сердце стукнуло с внезапной силой, во рту пересохло. Горст встал и, как завороженный, двинулся к воде, не спуская глаз с Героев. Там, похоже, происходило какое-то движение; крохотные фигурки шевелились на зеленом склоне холма. Хрустя галькой, он прошел туда, где стоял Валлимир, все еще впустую препираясь, на какой стороне реки бездельничать его людям. Похоже, скоро это препирательство утратит смысл. Дай-то бог. – Но ведь, разумеется, генерал не… – Полковник Валлимир? – Чего изволите? – Вам надо готовить людей. – К чему, позвольте вас спросить? Горст все так же не отводил взгляда от Героев. От силуэтов солдат на восточном склоне. Их там высыпало довольно много. От маршала Кроя рескриптов на этот счет не было. А потому может быть лишь одна причина, по которой такое множество людей покидает холм. Где-то атака северян. Атака, атака, атака… Горст поймал себя на том, что сжимает в побелевшем кулаке неоконченное письмо. Смятую бумажку он бросил в реку, ее подхватило течение. Снова с неожиданной пронзительностью донеслись голоса. Теперь сомневаться в их достоверности не приходилось. – Похоже на крики, – растерянно заметил Валлимир. Буйная, свирепая радость поднималась к горлу. Голос взвился еще выше обычного, но ему все было нипочем. – Сейчас же готовьте людей! – К чему? Горст уже спешил к коню. – К бою!
Потери
Капитан Ласмарк полушел, полубежал через ячменное поле, а за ним, как могла, тянулась его рота и весь Девятый батальон Ростодского полка, отряженный к Осрунгу с невнятным приказом «на врага», все еще звенящим в ушах. И вот уже враг, можно сказать, вблизи. На фоне замшелого городского частокола отчетливо виднелись штурмовые лестницы. Мелькали сверху вниз и снизу вверх метательные снаряды. Трепетали на ветру штандарты; особенно выделялся один, видавший виды черный, – лазутчики из северян говорили, что самого Черного Доу.Именно тогда генерал Челенгорм и отдал приказ наступать, и по резкости тона было понятно, что ничто не заставит его переменить решение. Ласмарк обернулся, надеясь не оступиться и не набрать полный рот ячменя, и с видом бывалого вояки – во всяком случае, так ему казалось – взмахом поторопил солдат: – Давайте-давайте! Вперед, на город! Общеизвестно, что генерал Челенгорм склонен к недостаточно обдуманным приказаниям, хотя говорить об этом вслух считалось немыслимой дерзостью. А потому такие приказы офицеры по возможности или потихоньку пропускали мимо ушей, или подходили к ним творчески. Однако способа переосмыслить такой прямоты приказ, какой дали Ласмарку, попросту не было. – Тверже шаг, ребята! Держи строй! Строй, как таковой, по сути, отсутствовал; люди шли неохотно, толпой, и едва ли можно их в этом винить. Ласмарк посреди несжатого ячменного поля и сам не особенно был настроен на атаку безо всякой поддержки, тем более что большая часть полка еще не подошла, увязнув в неразберихе людей, амуниции и повозок к югу от реки. Но у офицера, как известно, есть долг. А потому он, подойдя, имел неосторожность доложиться майору Пополу, который тут же отрапортовал о прибытии полковнику Веттерланту из Шестого полка, назначенному старшим офицером на бугре. Полковник в силу занятости рассуждать не стал. Поле боя, как известно, не место для споров, к тому же начальству сверху видней. К сожалению, опыт не подтверждал справедливости этих слов. – Смотреть в оба! Следить за линией деревьев! Лес начинался севернее, и на расстоянии казался особенно угрюмым и грозным. Бог весть сколько северян могло укрываться под его сенью. Хотя лучше об этом не думать: если на то пошло, их полно и в лесах, и на Севере в целом. Неизвестно еще, что лучше, смотреть или не смотреть. И что в этом толку. К тому же обратного пути нет. Справа впереди остального полка понукал своих солдат капитан Ворна – ишь ты, как всегда, не терпится ввязаться в бой, чтобы потом вся грудь в медалях, спокойная отставка и похвальба до конца дней. – Этот болван Ворна окончательно нарушит построение, – пробурчал рядом сержант Лок. – Капитан просто выполняет приказ, – ответил Ласмарк, а про себя обложил выскочку крепким словом. – А ну вперед, шире шаг! Когда набросятся северяне, самое скверное, это если в рядах образуются бреши. Темп ускорился, хотя люди были порядком вымотаны – кто-то спотыкался и падал среди колосьев, боевой порядок с каждым шагом все сильнее расстраивался. Они где-то на полпути между холмом и Осрунгом. Впереди на коне ехал майор Попол, размахивая саблей и выкрикивая неслышные отсюда подбадривания. – Капитан! – заголосил вдруг Лок. – Капитан! – Да слышу я, слышу, – пропыхтел Ласмарк. – В смысле, ни черта я его не слышу, только если… ох. Он наконец увидел, куда отчаянно тычет мечом Лок. Холодное удивление накатило тошнотворной волной. Есть несоизмеримо большая разница между ожиданием худшего и его осуществлением у тебя на глазах. Из леса перли полчища северян и через пастбища стремительно шли на сближение. Определить их численность было трудно – изрытый овражками, в пятнах кустарника рельеф не позволял рассмотреть подробности, – но холод пробирал при виде этой лавины в отблесках металла и разноцветных точках, которыми виделись на расстоянии крашеные неприятельские щиты. Ростодский полк уступал в числе. Несколько рот следовало за Пополом в сторону Осрунга, где их ждало еще больше северян. Прочие, сбившись с шага, остановились, сознавая приближение угрозы, и отчаянно пытались выстроить ряды. Ростодцев было значительно меньше, к тому же у них нарушен строй. Да еще и в чистом поле, без поддержки. – Сто-ой! – заорал Ласмарк. Он метался среди ячменных колосьев перед солдатами. – Все в ряд! – махал он воздетыми руками. – Лицом на север! Оставалось только орать, а что еще делать? Что делать им всем? Солдаты начали хаотично перестраиваться; лица у одних сосредоточены, у других растеряны. Ласмарк вынул меч, купленный по дешевке, с рукоятью, что могла рассыпаться при первых же ударах. Помнится, за него он отдал меньше, чем за парадный головной убор. Теперь об этом приходилось жалеть. Но тогда меч выглядел не хуже прочих, а майор Попол очень уж ревностно относился к внешнему облику своих офицеров на смотрах. Сейчас смотром не пахло; тем более жаль. Ласмарк оглянулся через плечо, ловя себя на том, что чувствует вкус крови от прокушенной губы. Северяне приближались быстро. – Лучникам готовить луки, копьеносцы в позитуру… Слова застряли в горле. Из деревеньки в завесе пыли вымахнула кавалерия – с фланга, совсем не малым числом. Послышались изумленные ахи; тревога у солдат сменялась паникой. – Стоим! – выкрикнул Ласмарк. Голос предательски дрогнул. Многие обратились в бегство, даром что бежать некуда и возможности спастись еще меньше, чем победить в бою. Взвешенно оценить расклад люди не могли. Было видно, как распадаются и рассеиваются другие роты. Вон майор Попол, подскакивая в седле, мчится во весь опор к реке, уже безо всякой рисовки. Быть может, если бы капитанам полагались лошади, рядом скакал бы и он, Ласмарк. Но капитанам лошади не положены. Во всяком случае, в Ростодском полку. Эх, надо было поступать в другой полк; а впрочем, лошадь ему не по карману. Пришлось бы занимать денег под большущий процент только на одно капитанство, на остальное бы не осталось… Северяне продирались через полосу ближайшего кустарника. Уже можно разобрать лица – оскаленные, ощеренные, вопящие. Как звери, только с оружием. Они неслись через ячмень. Ласмарк бездумно отступил на несколько шагов и натолкнулся на хмурого сержанта Лока. – Негоже, – произнес тот всего одно слово. Ласмарк успел лишь сглотнуть и изготовиться, как его солдаты начали бросать оружие. Вот они побежали кто к холму, кто к реке, – и тот, и другая слишком, слишком далеки. Вот распался непрочный строй его и соседней роты, оставив лицом к лицу с северянами разрозненные горстки оцепеневших и по-настоящему стойких. Неприятеля были сотни, тысячи. Брошенное копье вонзилось и опрокинуло коротко крикнувшего человека. Стелт. Был когда-то хлебопеком. С открытым ртом Ласмарк смотрел на лавину воющих людей. О таких вещах интересно слушать от других, но трудно применить к себе. Каждый считает себя чересчур особенным, важным. А потому недосягаемым для этого. А сколько еще в жизни осталось всего, что намечал, обещал себе сделать и достичь к тридцати годам. Захотелось выронить меч и просто сесть. На глаза попался собственный перстень; Ласмарк поднял руку на него взглянуть. Вырезанное в камне лицо Эмлин. Больше им скорее всего не увидеться. Выйдет, наверное, в конце концов за того своего кузена. Печальное это занятие, брак с кузенами. Сержант Лок в порыве безысходной отваги бросился вперед и отсек кусок вражеского щита с изображением моста. Он ударил еще раз, но другой северянин рубанул его с наскока топором. Сержанта сшибло набок, а в догонку прилетел меч, оставив длинную царапину на шлеме и глубокий шрам на лице. Лок крутанулся с воздетыми, как у танцора, руками и, повалившись на ходу, затерялся в ячмене. Ласмарк кинулся на щит с мостом, почему-то едва принимая во внимание стоящего за ним человека. Может, он хотел сделать вид, что человека там просто нет. Наставник Ласмарка по бою на мечах этого бы не одобрил. Не успел Ласмарк подлезть, как его в нагрудник ударило копье, да так, что он качнулся. Удар пришелся вскользь, и Ласмарк обрушил меч на этого самого копейщика, гнусного малого с плоским перешибленным носом. Меч расколол малому череп, наружу полетели мозги. Все вышло на удивление легко. Видимо, меч, даже дешевый, сам по себе штука тяжелая и острая. Что-то звякнуло, и все вокруг встало на дыбы, а в лицо ударила сухая грязь. В одном глазу было темно. Неестественно звонко пело в голове, как будто она попала в здоровенный колокол. Ласмарк попытался встать, но мир нестерпимо закружился. Так ничего к тридцати и не удалось. Ну, кроме поступления в армию. А сколько было задумано.Южанин хотел было встать, но Снулый шарахнул его по затылку палицей так, что вогнулся шлем. Только ножкой дружок и дернул. – Вот так-то. Остальные люди Союза были окружены, они падали, сраженные, или рассеивались, как стаи скворцов. В точности как и сказал Золотой. Снулый опустился на колени, зажал под мышкой палицу и взялся скручивать с пальца у бездыханного южанина приглянувшийся перстенек. Рядом пара карлов тоже разживалась чем могла, а один, с окровавленной физиономией, заходился криком. Ну а что вы хотели, это же бой. Южнее довершала свое дело конница Гламы, гнала уносящих ноги южан к реке. – К холму! – орал между тем Скабна, указывая топором. У самого-то золотом только задница не увешана. – К холму, воронье! – Сам иди к холму, – пробурчал Снулый. Ноги гудели от беготни, а в глотке першило от ора. – Хм! Перстенек наконец сошел с руки южанина. Снулый посмотрел его на свет и нахмурился. Всего-то шлифованный камешек с лицом. Ну да ладно, на пару серебряшек потянет. Снулый сунул его за пазуху. Прихватил заодно и меч убитого, просто запихнув за пояс. Хотя толку от такого: легкий как щепочка, да и рукоять гниленькая. – Давай, давай! – Скабна вздернул кого-то из падальщиков на ноги и поддал в зад носком башмака. – Вперед, черт бы вас! – Да идем, идем! – недовольно отозвался Снулый, поспешая вслед за остальными в сторону холма. Надо же, даже по карманам южан не успели пройтись. Надо было хотя бы обутки у них взять. Теперь налетит по следам саранча, всякая шваль да бабы, пообчистят трупики до нитки. Рванина несытая: в бою добро добывать кишка тонка, только чужой работой и подъедаются. Позорище, а куда деваться. Никуда их по жизни не денешь, как вши и непогодь. На Героях засели люди Союза; видно было, как на вершине у древней стены поблескивает металл, копья шипами торчат в небо. Снулый глядел поверх кромки щита. Не хватало еще заполучить от них злую маленькую стрелу. Дашь воткнуться хоть одной, и вмиг превратишься в подушечку для иголок. – Гляньте-ка, – крякнул Скабна. Они выбрались на возвышенность, откуда открывался вид на леса к северу. Там теснились людские полчища. Карлы Черного Доу, и Тенвейза, и Железноголового. А за ними подневольные. Тысячи их, и все стекаются к Героям. Такого множества воинов в одном месте Снулый, пожалуй, еще не видел, даже когда сражался с войском Бетода. Ни под Кумнуром, ни при Дунбреке, ни в Высокогорье. Он вообще думал было приотстать, якобы с подвернутой лодыжкой – дескать, берите Героев сами, я догоню, но как собрать достойное приданое дочерям? Дешевым перстеньком и мечиком не отделаешься. Они перескочили через канаву с пятнами бурых луж и оказались у подножия холма, оставив позади потоптанное ячменное поле. – На холм, негодяи! – проскрежетал Скабна, размахивая топором. Снулый едва терпел злословие Скабны; этот баран и в вожди-то выбился лишь потому, что ходил в друзьях у сына Гламы Золотого. – Сам иди на драную эту горку, ты… – процедил Снулый. Тук! Из груди высунулся окровавленный наконечник стрелы. Секунду Снулый оцепенело на него таращился, потом захлебнулся воплем: – Айя-я-а-а!! Вопль перешел в хныканье: стало трудно дышать. При следующем вдохе грудь пронзила судорожная боль, и Снулый, кашлянув кровью, вздрогнул и упал на колени. Скабна нагнулся, прикрывая обоих щитом: – Снулый, ты чего? Какого черта? – Дьявол… Проткнуло меня… насквозь. При каждом слове в горле булькало, приходилось сплевывать. Из-за боли держаться на коленях не было сил, и он повалился на бок. Нехорошо вот так уходить обратно в грязь, непристойно как-то. А может, пристойно и не бывает. Дрожала земля, слышался топот: люди бежали на холм, обдавая Снулому лицо ошметками грязи. Скабна опустился на колени и торопливо расстегивал одежду Снулого. – Ну-ка давай глянем. Снулый едва мог пошевелиться; мысли путались, меркло в глазах. – Именем… мертвых… больно. – Еще бы. Куда ты там припрятал колечко?
Гонт опустил арбалет, видя, как северяне впереди попа́дали, а град стрел густо накрыл толпу. С такой высоты болт тяжелого арбалета пробивает и щит, и кольчугу легко, как женскую рубашку. Один штурмующий бросил оружие и, охая, побежал на полусогнутых. Он схватился за живот и выписывал по полю замысловатые дуги. Неизвестно, нашла ли цель стрела Гонта или кого-то другого, да это и неважно. Дело в общем количестве. Натягивай, заряжай, целься, стреляй, натягивай, заряжай… – Давай-давай, ребята! – подбадривал он остальных. – Стреляй кучней! – Помилуй нас судьба, – послышался дрожащий шепот Роуза. Нетвердой рукой он указывал на север. Неприятель все так же пер из леса устрашающим числом. Поля так и кишели; приливная волна в металлических отблесках двигалась на юг, к холму. Но не эта стая злобных обезьян вызывала у сержанта беспокойство. Он это уже проходил; видел, как перли на холмик под Бишаком сонмища гурков, а он знай себе натягивал исправно и споро тетиву арбалета, и в пределах часа гурки показали спину и бежали туда же, откуда явились. Кроме тех, разумеется, что остались лежать безмолвными грудами, утыканные стрелами. Роуза он схватил за плечо и оттащил назад за стену. – Ты не на это смотри. А чтобы следующий болт летел верно. – Слушаюсь, сержант. – И Роуз опять натянул тетиву, бледный, но сосредоточенный на задании. – Натягиваем, парни, натягиваем! Гонт сам красивым, плавным движением натянул тетиву – все, что надо, смазано, чисто, идет гладко. Без излишней торопливости, но и не медлительно, а в самый аккурат. Очередной болт он вынул, немного хмурясь: их оставалось не больше десятка. – А что у нас там с припасом? – крикнул он через плечо. И повторил приказ: – Целимся как следует, аккуратно, избирательно! Натянул тетиву, возвел арбалет. Происходящее внизу заставило его замереть, несмотря на опыт. Северяне достигли холма и торопились наверх, спотыкаясь на травянистом склоне, но не думая останавливаться. Громче стали их крики: глуховатый рокот перерос в пронзительный вой. Гонт стиснул зубы, целясь пониже. Нажал на крючок; с резким толчком сорвался болт. У него на глазах он долбанул прямо в щит и навзничь опрокинул идущего воина. Щелчки и теньканье дюжины с лишним арбалетов слева: упало еще двое-трое северян, один с расколотой, как тыква, головой, его топор выпал из рук и отлетел в синеву неба. – Мой вам совет, парни: стреляйте и стреляйте! Просто заряжаем и… Рядом громко щелкнуло. Шею прожгла неимоверная боль, и из ног ушла вся сила.
Это вышло случайно. Роуз вот уж неделю с лишним возился с крючком арбалета, чтобы тот перестал хлябать – все беспокоился, что его сорвет в самый неподходящий момент. Но с устройствами у него постоянно были нелады. И зачем его определили в арбалетчики? Одному Богу известно. Уж лучше бы в копейщики. И сержанту Гонту было бы куда лучше, если б Роузу выдали копье – истина, подтвержденная на глазах. Он поднимал арбалет, а металлическая защелка возьми да отлети, оставив на руке Роуза длинную царапину. Костеря ее, он отвел глаза, и болт угодил Гонту в шею. Секунду они оторопело смотрели друг на друга, и тут глаза у Гонта потускнели, закатились, и он, выпустив из рук болт, а за ним и арбалет, потянулся к шее. Дрожащие пальцы, когда он отнял их от шеи, были в крови. – Ыг, – с бульканьем сглотнул он. – Буатья… Ресницы у Гонта затрепетали, и он неожиданно упал, грянувшись головой о стену, шлем наискось съехал на лицо. – Гонт? Сержант Гонт! Роуз шлепал его по щекам, словно пытаясь пробудить от неположенного сна. По лицу обоих разбрызгивалась кровь. Вообще крови из сержанта натекало все больше и больше – из носа и из аккуратной щелки, куда в шею вошел болт, – маслянисто-темной, почти черной. Отчего бледная кожа казалась еще белее. – Он мертв! Роуз опомнился, лишь когда его отволокли к стене. Кто-то сунул ему в окровавленные руки пустой арбалет. – Стреляй, черт тебя дери! Стреляй! – скомандовал молоденький офицер из вновь прибывших. Как звать его, Роуз не знал. Он и свое-то имя едва помнил. – А? – Стре-ляй! Роуз стал натягивать тетиву. Все делали то же самое – в поту, суетливо, с криками, опираясь при стрельбе о стену. Вопили раненые, а надо всем этим царил жуткий нечеловеческий вой. Неловким движением Роуз вынул болт, вложил в желоб, кляня себя за трясущиеся пальцы в розовых пятнах от крови Гонта. Он плакал. Слезы текли по лицу. Руки зябли, хотя было тепло, даже жарко. Клацали зубы. Солдат по соседству бросил арбалет и побежал по склону вверх. Бежали многие, очень многие, не обращая внимания на отчаянные призывы командиров. Падали сверху стрелы. Одна совсем рядом отрикошетила от стального шлема. Другие втыкались в склон за стеной – тихо, бесшумно, как будто по волшебству вырастали из земли, а не падали с неба. Вот один тоже повернулся бежать, но, не сделав и шага, был срублен мечом офицера. – За короля! – возопил тот с глазами навыкате. – За короля! Короля Роуз никогда не видел. Слева на стену вспрыгнул северянин, напоровшись на два копья, завизжал и свалился обратно. Рядом с чертыханьем поднялся солдат и прицелился из арбалета. Ему снесло макушку, и он упал, пустив болт высоко в небо. Туда, где он только что стоял, с визгом заскочил северянин, моложавый, с лицом, искаженным дикарским оскалом – чисто дьявол. На него напал солдат Союза с копьем, но он отразил его щитом и, взмахнув топором в прыжке, прянул со стены и рубанул солдата по плечу; темным фонтанчиком взлетела кровь. Северяне волной перекатывались через стену. Брешь слева была забита телами, хрипящими ртами, мешаниной копий и мечей; скользили ноги, рвали перепачканную грязью траву. Голова у Роуза шла кругом от безумного шума, звонкого стука и лязга оружия и доспехов, боевых кличей и взвывов боли, перемешанных с его собственным прерывистым, со всхлипом дыханием. Он стоял и таращился, позабыв об арбалете. Вот молодой северянин зажал меч какого-то офицера и нанес ему удар в бок, крутнул, и вторым ударом отрубил ему руку, взлетела обмяклая культя в расшитом рукаве. Далее северянин подсечкой сшиб офицера с ног и с размаху рубанул, злорадно улыбаясь забрызганной кровью физиономией. Следом влез еще один, с крупным лицом и черной с проседью бородой; влез и резко что-то крикнул. За ним через камни сиганул долговязый с длинными голыми руками, скользнув башмаками по поросшей травой каменной кромке. И взмахнул мечом таким длиннющим, какого Роуз в жизни не видывал. Представить сложно, как он мог такой оглоблей вращать и размахивать. Матовое лезвие смахнуло на сторону арбалетчика, сложив его пополам и во взвеси кровавых брызг запустив по склону. Тут конечности у Роуза внезапно как будто отлипли, и он повернулся и побежал, столкнулся с еще одним таким же, поскользнулся, упал и подвернул лодыжку. Кособоко поднялся, сделал шаг, и тут его так огрели по затылку, что он откусил себе язык.
Агрик на всякий случай рубанул арбалетчика между лопаток; рукоятка топора хлябала в скользкой и липкой от крови руке. Жужело схватился в поединке с рослым южанином; подобравшись сзади, топором он подсек подколенные жилы и, приняв его плашмя на себя, скинул вниз, где Легкоступу оставалось лишь нанизать его соскользнувшее со стены тело на копье. Прежде Агрик такого количества людей Союза не встречал, и они все казались ему на одно лицо, словно копии одного и того же человека в одинаковых доспехах, одинаковых мундирах, с одинаковым оружием. Все равно, что убиваешь и убиваешь подряд кого-то одного и того же. Совсем не то, что убивать всамделишных людей, а как раз такие сейчас суетливо взбегали по склону, прыгали со стены, и он гонялся за ними, как волк за овцами. – Да постой ты, чего в тебя как черти вселились! – сипел сзади Весельчак Йон. Но остановиться Агрик не мог. Атака представляла собой сокрушительную волну, и ему оставалось только нестись на ее гребне, сцепляясь с теми, кто убил его брата. Вверх по склону, а сзади на стене возвышался Жужело, срезая Мечом Мечей скопление южан и рубя их в капусту, неважно, в доспехах или без. Рядом ревел и орудовал молотом Брек. – А ну вперед, вперед, драть вас без продыху! – сам Черный Доу, щерясь в кровожадном оскале, потрясал на вершине топором; сталь отблескивала на солнце липкой кровью. С огнем в сердце – еще бы, ведь сам вождь здесь, сражается бок о бок с ним, в первых рядах! – Агрик поравнялся с кое-как карабкающимся по склону солдатом Союза и топором ударил его в лицо. Тот, вякнув, покатился вниз. Вот Агрик прорвался между двух огромных камней. Голова кружилась как во хмелю – опьянение кровью, которой жаждалось еще и еще. На памятной полянке в кольце Героев были навалены трупы: зарубленные со спины солдаты Союза, пронзенные стрелами северяне. Кто-то вскрикнул, клацнули арбалеты; несколько человек вокруг попадало, но Агрик несся вперед, к штандарту посреди неприятельского ряда. Голос совсем осип. Агрик рубанул лучника, тот безвольно упал со сломанным луком. Замахнулся на крупного южанина, несущего штандарт. Первый удар тот перехватил флагштоком, лезвие топора застряло в древке. Агрик отпустил топор, выхватил нож и ударил знаменосца в лицо под открытым забралом. Ноги у того разъехались как у коровы на льду, рот раскрылся в беззвучном крике. Агрик попытался выдернуть штандарт из сжатых намертво кулаков, одной рукой вцепившись в древко, другой в полотнище. Рвал с лихим гиканьем, слыша себя как будто со стороны. Кто-то с окаймленной сединой плешью выдернул у Агрика из бока меч, задев при этом нижний край своего щита. Меч побывал в Агрике на всю длину, клинок в крови. Агрик взмахнул рукой, но топора в ней, оказывается, уже не было, а нож торчал в лице знаменосца. Что-то мощно ударило по плечу, и мир покатился в тартарары. Он лежал в притоптанной грязи, в тени камня. В руке у него был порванный флаг. Агрик попробовал шевельнуться, но удобнее не становилось. Тело словно сковало.
Полковнику Веттерланту по-прежнему не верилось, но, похоже, Шестой полк его величества попал в чрезвычайно затруднительное положение. Стена, судя по всему, потеряна. Сопротивление местами еще имеет место, но в основном сломлено, и северяне лавиной врываются в круг камней с севера, а откуда еще северянам, спрашивается, врываться? Но главное, случилось все так дьявольски быстро. – Надо отступать! – вопил майор Калфер, перекрывая шум боя. – Их слишком много! – Ни за что! Генерал Челенгорм обеспечит подкрепление! Он заверял нас… – Тогда где он, черт возьми? – Глаза у Калфера были навыкате. Такого паникерства от подчиненного полковник не ожидал. – Он обрек нас на смерть. Он… Веттерлант на него даже не взглянул. – Мы будем стоять! Стоять и сражаться! Человек он был гордый, из гордого же семейства, и стоять собирался несмотря ни на что. Если надо, то до самого горького конца, чтобы погибнуть в бою с мечом в руке, как, по рассказам, окончил когда-то жизнь его дед. Стоять и встретить смерть под цветами своего полкового знамени. Чему, впрочем, препятствует то, что неприятельский юноша, которого он пронзил мечом, сорвал при падении знамя с древка. Тем не менее стоять он, Веттерлант, будет, это вне всякого сомнения. Ведь он сам себе это нередко твердил – обычно, любуясь на себя в зеркало, в парадном облачении, перед тем или иным светским раутом. И оправляя орденскую ленту. Надо признать, сейчас обстоятельства во многом отличались. Орденских лент не было ни на ком, даже на нем. А была кровь, трупы, нарастающая паника. И еще нечеловеческое завывание северян, втекающих между камнями на вытоптанный круг травы посередине. И натиск их не ослабевал. Сложность использования кольца стоячих камней в качестве рубежа обороны – это, несомненно, бреши между ними. Линия Союза, если можно считать таковой разрозненные скопления солдат и офицеров, отчаянно дерущихся на местах, под этим натиском неуклонно проседает, и все больше опасность того, что она рассосется настолько, что дальше рассасываться будет некуда и нечему. Приказы. Он здесь за командующего, и должен отдавать приказы. – Э-э!.. – вскрикивал Веттерлант, потрясая мечом. – Э-э!.. Как же все-таки быстро, как мгновенно все это произошло. Какие бы приказы, интересно, в подобный момент отдал, скажем, лорд-маршал Варуз? Варуз Невозмутимый всегда вызывал у Веттерланта восхищение. Калфер тоненько взвизгнул. В плече у него образовалась узкая прорезь наискось, до самой груди, с проглядывающими осколками кости. Веттерланту хотелось одернуть подчиненного, чтобы тот не пищал столь неподобающим для офицера образом, а тем более офицера собственного его величества полка. Такой писк впору каким-нибудь новобранцам, а здесь, в Шестом, в ходу ну уж хотя бы мужской рев. Калфер почти грациозно сполз на землю, истекая кровью, а вперед с топором в руке выступил здоровенный детина-северянин и начал кромсать майора на куски. Веттерланд смутно сознавал, что ему, как старшему по званию, не мешало бы броситься на выручку своему заместителю. Но руки-ноги отчего-то не слушались, и полковник стоял, завороженный деловитым спокойствием северянина. Как будто тот был каменщиком, собирающимся приступить к особо ответственному участку кладки, по плечу лишь его высокому мастерству. Наконец, удовлетворившись числом кусков, которые он понаделал из Калфера, а тот, невероятно, все еще издавал какие-то хлюпающие звуки, – северянин обернулся взглянуть на Веттерланта. Лицо верзилы пересекал гигантский шрам, а в одной глазнице вместо глаза поблескивал шарик из блестящего металла. Веттерлант побежал. В голове не было ни одной мысли. Ум погас, как задутая свеча. Полковник бежал так, как не бегал последние тридцать с лишком лет; быстрее, чем, как он полагал, могут бегать люди его возраста. Он выскочил меж двумя древними камнями и по-заячьи помчался вниз по склону, шурша травой и смутно воспринимая несущихся вокруг него других людей, вопли, шипенье и угрозы; стрелы, коротко поющие над головой. Плечи и спина зудели от неизбежности смерти. Он миновал Деток, а потом колонну солдат, что, оцепенев от изумления, замерли по пути на холм, а затем стремительно посыпались вниз. Нога попала в небольшую выемку, и от испуга подогнулись колени. Веттерлант прикусил язык и, стремглав пролетев вперед, ударился оземь и безудержно закувыркался. В коконе из листьев, веток и грязи он вкатился в тень и наконец неловко замер. Веттерлант со стоном перевернулся на спину. Меча при нем не было, правая рука расцарапана в кровь, видимо, при падении. Клинок отца, переданный ему в день, когда он получил назначение в собственный его величества полк. Такая гордость. Интересно, гордился бы им отец в эту минуту? Он очутился среди деревьев. Сад, огород? Он бросил свой полк. Или это они его бросили? Пункты воинского устава, столь незыблемые еще с минуту назад, теперь развеялись, как дым на ветру. Все произошло так стремительно. Его чудесный Шестой полк, дело и забота всей жизни, где все надраено до блеска, зиждется на неукоснительной муштре и непоколебимой дисциплине, – в одну безумную минуту все оказалось разбито вдребезги, повержено в прах. Если кто и уцелел, то это, должно быть, те, кто пустились наутек первыми. Самые сырые рекруты и отъявленные трусы. И он, получается, один из них. Первым побуждением было спросить мнение майора Калфера насчет этого. Он уже открыл рот, когда вспомнил, что тот разделан на части кровавым безумцем с металлическим глазом. Стали слышны звуки, голоса людей, пробирающихся между деревьями. Веттерлант припал к ближайшему стволу, выглядывая из-за него, как испуганное дитя из-за натянутого одеяла. Солдаты Союза. Полковник вздохнул с облегчением и, выбравшись из убежища, помахал нетвердой рукой. – Эй, люди! Солдаты! Они резко обернулись, но навытяжку не встали. А на него поглядели так, будто он – выходец с того света. Кажется, он даже знал их в лицо, но, похоже, из вымуштрованных солдат они вдруг превратились в дрожащих, забрызганных грязью тварей. Прежде Веттерлант не страшился своих людей, а их неукоснительное подчинение принимал как должное, а сейчас вот приходилось нести вздор, и он нес его дребезжащим от страха и измождения фальцетом: – Солдаты Шестого полка! Мы должны держаться здесь! Мы должны… – Держаться? – скрежетнул один. И ударил его мечом – не в полную силу, а просто шмякнул плашмя по руке, отчего полковник осел набок, судорожно втянув воздух скорее от потрясения, чем от боли. Он съежился, видя, что негодяй опять поднимает меч, но тут его товарищ взвизгнул и бросился бежать, а за ним рванули остальные. Обернувшись через плечо, Веттерлант различил лишь силуэты среди деревьев. Послышались крики – низкий голос, слова на языке северян. Сердце опять сжал страх, и полковник хныкнул и юркнул в залежи веток и палой листвы, всю штанину измазав полужидкой гнилью какого-то фрукта. При этом он старался не дышать, но казалось, все равно его слышно на всю округу. Так или иначе Веттерлант добрался до опушки и остановился, прижав ко рту рукав. Обвисшая плетью рука была окровавлена. От вида порванной ткани полковника затошнило. А если это лоскутья не материи, а кожи? Оставаться здесь нельзя. До реки не добраться. Но оставаться недопустимо. Поэтому была не была. Он вырвался из подлеска и понесся к отмели. Оказывается, беглецов здесь хоть отбавляй, в основном без оружия. Обезумевшие от отчаяния лица, выпученные глаза. Причина их страха была видна. Всадники. Рассеяны по полю, скапливаются у переката, гонят разбегающихся солдат Союза на юг. Добивают их, топчут, вой и крики оглашают долину. И полковник бежал, бежал, спотыкаясь. Вот он попался кому-то на глаза. К нему, тряхнув поводьями, крупной рысью устремился всадник; уже видны были всклокоченная борода и глумливая ухмылка. Ускорить бег Веттерланту мешала усталость. Легкие горели, сердце жгло, дыхание сипело, тряслась и покачивалась перед глазами земля, с каждым шагом все сильней. Переливчатое серебро переката постепенно приближалось, но нарастал и гром копыт за спиной. Внезапно он очутился на боку, в грязи, а спину пронзила невыразимая боль. И сокрушительное давление на грудь, как будто на нее рухнул валун. Веттерлант нашел в себе силы поглядеть вниз. Там что-то поблескивало. Грязь, а на груди что-то блестит. Как медаль. Хотя за нынешнее бегство он вряд ли ее заслужил. – Как глупо, – прошептал полковник, и в словах был привкус крови. К изумлению своему, а затем к растущему ужасу, он не мог дышать. Все произошло быстро, так быстро…
Сатт Хрупкий отбросил треснувшее древко копья. Остальное торчало из спины этого вот дуралея-бегуна. Бежал он прытко – старики так не бегают, хотя состязаться в прыти с конем – дело заведомо зряшное. Сатт вынул видавший виды меч и, держа поводья в руке, где щит, стукнул пятками по бокам своего любимца. Глама посулил сотню золотых монет тому из названных, кто первым окажется за рекой. А Хрупкому деньги нужны. Чтоб не быть голословным, Глама показал монеты в железном ларце. Дал даже потрогать – глаза у всех так и зажглись. Странные монеты, нездешние, с какими-то головами. Из пустынь за тридевять земель. Уж как Глама ими обзавелся, никто не ведает. А собственно, кому какое дело. Золото есть золото. Дело давалось легко, даже чересчур. Союз бежал – смятый, разгромленный, со стенаньями, а Сатт знай себе нагибался с седла и рубал им головы, как курям, направо-налево – тяп, тяп, тяп. Вот за этим он в дело и вошел, а не для того чтобы отступать да огрызаться, хитрить да прятаться, все выискивая подходящее место для атаки, которого так и не находилось. Но и ворчунов не жаловал, поскольку сам не из таких. И повторял во всеуслышание: раз Черный Доу сказал, что устроит им красный денек, знать, так оно и будет. Получилось, как в воду глядел. Хотя все это тяпанье по головам досадно его замедляло. Зорко щурясь на ветру, он заметил, что слева в их стае кто-то выдвинулся вперед. Точно: Пернатый скачет, пригнувшись к седлу, позабыв о деле, прямиком через порскающих кроликами южан по берегу к отмелям. Что-о? Дать выжиге Хенгулу Пернатому умыкнуть сотню золотых? Не бывать этому! Сатт наддал пятками коню и, просунув язык в прореху в зубах, рванул так, что лишь ветер да конская грива стеганули по глазам. В фонтане брызг он влетел в реку – южане только успевали разбегаться – и погнал, погнал коня, глаз не сводя со спины Пернатого. А тот уже въезжал на противоположную отмель и… вылетел из седла с гиканьем. Осекся, брызнула кровь. Хрупкий как-то даже не понял, радоваться или нет тому, что труп Пернатого колыхался на перекате. Казалось бы, да, потому что именно он, Сатт Хрупкий, теперь впереди всего воинства Гламы. Но одновременно и нет: навстречу летел странного вида выродок, хорошо вооруженный и на хорошем скакуне, в одной руке короткий клинок и поводья, в другой меч – длинный, блещущий на солнце кровью Пернатого. На чужаке был простой круглый шлем с обзорной щелью, из-под которого проглядывали лишь оскаленные зубы без выбоин. Он один скакал на кавалерию Гламы, когда остальной Союз оттекал в обратном направлении. И посреди алчности и кровожадности у Сатта прорезалось сомнение, заставившее его взять вправо и выставить щит между собой и этим стальным обалдуем. И вовремя: вражеский меч грянул по щиту Сатта так, что чуть не оторвал его вместе с рукой. Не успел отгреметь этот удар, как в грудь прянул короткий клинок и неминуемо бы туда воткнулся, не окажись у него на пути по чистейшей случайности меч Сатта. Ох, он быстр, этот воин. Именем мертвых. И как можно быть таким быстрым во всей этой броне? Взмах как из ниоткуда. Короткий меч Сатту удалось блокировать, хотя сила удара чуть не выбросила его из седла. Откинувшись, он попытался размахнуться с криком: – Умри, драный ты… Ух?! Правой руки на месте не было. Он вытаращился на обрубок, из которого хлестала кровь. Как это произошло? Что-то там с краю неуловимо мелькнуло, оглушительно хрустнула грудь, и вой боли слился с этим самым хрустом. Сатта, уже бездыханного, вышибло из седла, и он с плеском полетел в холодную воду, открытым ртом пуская пузыри.
Еще до того, как редкозубый северянин слетел с лошади, Горст крутнулся в седле и быстрейшим веерным движением рубанул в другую сторону. Там замахивался топором еще один, в пятнистой меховой накидке на плечах, но зря: удар Горста расщепил ему рукоятку, а острая звездочка рукояти меча глубоко вошла под ключицу. Еще мгновение, и отточенная сталь оставила на шее ало зияющую рану. «Раз касание». Всадник раскрыл рот заорать, но короткий клинок Горста вонзился сбоку ему в голову и вышел кончиком через щеку с другой стороны. «И еще раз». Горст выдернул клинок, успев отразить небольшим круглым щитом удар другого всадника, а меч еще одного как ни в чем не бывало стряхнул толстенным наплечником. Кто-то схватил его рукой, за что получил в нос рукоятью длинного меча, а повторным ударом – по черепу, который от этого лопнул. Теперь они окружали его со всех сторон. Мир сквозь забрало виделся яркими изменчивыми полосами, в которых дыбились кони, мельтешили люди и бликовало всяческое оружие. Мелькали его мечи, по наитию разя, парируя, коля, рубя. Одновременно он дергал поводья обезумевшего коня, шало бьющего копытами. Вот он свалил с седла еще одного всадника, кольца кольчуги полетели, как пыль из выбиваемого ковра. Вот парировал чей-то меч, кончик которого дзинькнул по шлему так, что заложило уши. Не успев снова размахнуться, рубака получил поперечный удар и с криком повалился вперед. Горст, обхватив рукой, обрушил его под яростные копыта коней. Вздымая буруны, подоспела кавалерия Союза и сошлась с прущими с того берега северянами; завязалась упорная сеча. Люди Валлимира. «Как мило с вашей стороны к нам присоединиться!» Река обратилась в пенную бучу взбрыкивающих коней, летящего металла, крови и брызг; Горст прорубался сквозь нее, скрежеща зубами. «Я дома». В этом безумии он потерял короткий клинок: всадил в чью-то спину, а тот возьми и вывернись из-под руки. Может даже, воткнул кому-то из Союза. Какая по большому счету разница. Горст мало что слышал, кроме собственного дыхания, кряхтенья и по-девчачьи высоких взвизгов, а сам размахивался, рубил, сминал доспехи, раздирал плоть, дробил кости, упиваясь жгучими отзвуками ударов в руке. Каждый удар ощущался как лишний глоток для пьяницы – чем больше, тем лучше, но ни в коем случае не останавливаться. Смахнул голову какой-то лошади. Скачущий на ней северянин застыл в шутовском удивлении – как это так: поводья натянуты, а скакать, получается, и не на ком? Впрочем, всадник спустя секунду тоже остался без головы. Рядом завопил другой, руками удерживая собственные кишки. Горст двинул его по голове щитом, тот сорвался с кулака и полетел плашмя брошенной стальной монетой, в фонтане крови и ошметках зубов. «Орел или решка? А ну, отгадчики!» Посреди реки размахивал топором крупный северянин на вороном коне. Его рогатый шлем, доспехи и щит были сплошь инкрустированы золотыми завитками. Горст дал шпоры коню и устремился туда сквозь общий гвалт, на скаку рубанул по спине одного северянина и, подрубив заднюю ногу лошади, опрокинул с седла другого. Длинный меч Горста алел от крови. Он долбанул по золотому щиту, оставив на искусной инкрустации глубокую вмятину. Он ударил еще раз, накрест, золотой седок покачнулся в седле. Горст поднял меч для заключительного удара, но его вдруг вырвало из руки. Меч вышиб палицей северянин с косматой рыжей бородой, и замахивался, метя Горсту в голову. «Бестактно, черт возьми». Горст ухватил древко палицы одной рукой, другой выдернул кинжал и засадил его обидчику под челюсть на всю длину. Вместе с ним тот и опрокинулся навзничь. «Ох и манеры». Любитель золота успел прийти в себя и, привстав на стременах, готовился обрушить топор. Горст, навалившись, вовлек северянина в неуклюжее объятие между двумя брыкающимися лошадьми. Топор опустился, но удар пришелся рукоятью по плечу, а лезвие безобидно царапнуло спинную пластину. Горст ухватился за нелепые рога на золоченом шлеме и крутил, крутил их, пока человек, рыча и брызжа слюной, не припал головой к кирасе Горста. В седле он держался не больше чем наполовину, нога застряла в стремени. Он попытался бросить топор и вступить в противоборство, но топор висел на петле у запястья и зацепился за доспехи Горста, а другая рука была принайтовлена к побитому щиту. Горст оскалился и принялся что есть силы лупить золоченого кулаком по голове, скрежеща руковицей по щегольскому шлему – сбоку, сверху, с другого бока. Кулак работал как молот, и вот на шлеме появились вначале отметины, затем вмятины, и наконец он погнулся так, что боковина вдавилась человеку в лицо. Надо же, еще лучше, чем меч. Хрусть, хрусть; шлем сминался все сильней, врезаясь в чужую щеку. Вот так, ярче выразить своеобразие. Не надо ни о чем спорить или оправдываться, нет нужды в куртуазности и этикете, вине и извинениях. Просто невероятный выход насилия. Такой мощный, что этого раззолоченного впору благодарить, как ближайшего на свете друга. «Я люблю тебя. Люблю, а потому должен размозжить твою голову». Колотя суставчатой рукавицей так, что кровь брызгала на пшеничные усы несчастного, Горст смеялся и рыдал одновременно. Вот что-то с глухим лязгом шарахнуло по спинным пластинам, и выбитый из седла Горст повис вниз головой меж двумя ходящими ходуном конскими крупами, шлем с бульканьем наполнился холодной водой. Он, кашляя, вынырнул; конские копыта обдавали его всплесками. Человек в золотых доспехах валко, как пьяный, перебрался на лошадь и, покачиваясь, потащился прочь. Всюду виднелись трупы: кони и люди, южане и северяне; кто-то раскинулся на отмели, кто-то колышется на перекате, кого-то нежно подхватило течение. Кавалерии Союза считай что не осталось – лишь северяне с поднятым оружием осторожно понукают лошадей. Горст, повозившись с пряжкой шлема, стянул его, ощутив на лице ошеломительно холодный ветер. Он поднялся на ноги в доспехах, невыносимо тяжелых от речной воды. Распростер руки, словно готовясь обнять дорогого друга, и улыбнулся ближайшему северянину с воздетым мечом. – Ну давай, я готов, – сорвалось с губ. – Стреляй! Сзади послышался дружный треск. Северянин опрокинулся с седла, пронзенный арбалетными болтами. Истошно крикнул еще один, уронив топор и схватившись за пробитую щеку. Горст отупело глянул через плечо. На южном берегу отмели выстроился длинный ряд стоящих на одном колене арбалетчиков. Между ними вышел еще один ряд, а первый начал перезаряжать; второй между тем становился на колено и поднимал стрелометы. На фланге на могучем сером жеребце восседал некто рослый и властный. Генерал Челенгорм. – Второй ряд! – рявкнул он. И, рубанув рукой, скомандовал: – Стреляй! Горст пригнулся, но болты мелькнули над головой и угодили прямо в гущу северян, которые спешно разворачивали лошадей и обращались в бегство. Всхрапывали и вопили звероподобные люди и человечные звери, валясь с ног на отмели. – Третий ряд, стреляй! Свист и теньканье очередного града болтов. Еще несколько человек истыкано, вздыбленная лошадь перевернулась, придавив седока. Основная же масса вполне благополучно добралась до того берега и устремилась по ячменному полю на север так же быстро, как и нагрянула сюда. Горст медленно опустил руки. Конский топот постепенно стих, и стали слышны журчанье воды и стоны раненых. И неизъяснимая тишина. Бой, судя по всему, окончен, а он, Горст, по-прежнему жив. «Как странно. И как удручающе».
Лучшая часть доблести
К тому времени как Кальдер подогнал лошадь и остановился примерно в полусотне шагов от Старого моста, бой был окончен. Не сказать чтобы принц так уж горевал о том, что не успел в нем поучаствовать – в этом, честно говоря, и была суть задержки. Солнце начинало клониться к западу, а тени – тянуться к Героям. Над травой лениво зудели насекомые. Кальдер почти внушил себе, что он на легкой прогулке в добрые старые времена взирает на всехозяйскими глазами сына короля северян. Не хотелось только включать в картину трупы коней и людей, сиротливо лежащие на тракте, звездой распластанного вниз лицом солдата Союза с копьем в спине, а под ним в пыли темные потеки. Похоже, Старый мост – замшелая каменная конструкция в два пролета, сооруженная в стародавние времена и, казалось, готовая развалиться под собственным весом, – охранялся только для блезиру, и стоило людям Союза увидеть, как их товарищи бегут с холма врассыпную, они тут же, не мешкая, откатились на тот берег. Кальдер их в этом не винил. Бледноснег уселся на большой камень, воткнув копье в землю. Рядом пощипывала траву его серая кобыла. Ветерок ерошил накинутый на плечи Бледноснега меховой плащ, тоже серый. В любую погоду старик как будто не мог согреться. Кальдер малость оконфузился, не сразу сумев вложить в ножны меч, но наконец с этим справился и присел около старого воина. – Что-то поздновато ты сюда подъехал, – заметил Бледноснег. – Да вот, лошадь чего-то захромала. – Н-да, всегда что-нибудь да хромает. Знаешь, твой брат прав в одном… Он кивнул на Скейла, который расхаживал по открытому пятачку на северной оконечности моста; брат что-то разгоряченно говорил и указывал туда-сюда палицей. Из щита у него торчал арбалетный болт. – Северяне не пойдут за человеком, что прослыл трусом. – Это обо мне? – Да нет, это я так. – Серые глаза Бледноснега не выказывали ни намека на шутку. – Ты у нас всеобщий герой. Ганзул Белый Глаз пытался Скейлу что-то втолковать, увещевая его жестами, но Скейл сердито его отпихнул и опять начал горячиться. Впечатление такое, что ему не дали подраться вволю и он рвался за реку, чтобы хоть как-то эту нехватку восполнить. А остальные эту затею вроде как не очень одобряли. Бледноснег обреченно вздохнул, как будто эта сцена была у них обычным делом. – Именем мертвых, твоего брата иной раз, когда разгорается огнем, погасить сложно. Может, ты сможешь послужить для него голосом разума? Кальдер пожал плечами. – Была нужда. Кстати, вот твой щит. Он кинул щит Бледноснегу так, что тот, едва успев поймать его перед животом, чуть не упал с камня. – Ой-е-о-о! – Кальдер пошел на брата щегольской походкой, руки в боки, – наш дурашка! Дурашка Скейл! Храбрый, как бык, сильный, как бык, толстый, как бычий хер. Скейл таращился выпученными глазами. Все, кто исподтишка, кто в открытую, следили за Кальдером, а ему лишь того и надо было. Ничто он не любил так, как возможность покрасоваться на виду. – Добрый старый Скейл, и, по обыкновению, безмозглый. Великий боец, спору нет, да только вот в голове мякина. Кальдер постучал себя по макушке, медленно простер руку и указал на Героев. – Именно таким они там тебя и считают. Свирепости у Скейла слегка убавилось, а осмысленности чуть прибавилось, хотя и самую малость. – Вон там, у Черного Доу, куда они все вместе собираются вздрочнуть на короткой ноге – Тенвейз, Золотой, Железноголовый и иже с ними. Они там думают, что ты дуролом долбаный. Частица истины в этом, несомненно, была. Кальдер подался к Скейлу, осмотрительно держась за пределами досягаемости его кулаков – жизнь научила. – Ну так что ж ты не рвешься за мост, чтобы доказать их правоту? – Да пошли они! – рявкнул Скейл. – Можно было перейти через этот мост и двинуть на Адвейн! Встать по обе стороны Уфрисской дороги! Рубануть этих ублюдков из Союза под самый корень! Зайти им со спины! Брат потряс щитом, снова пытаясь скопить в себе гнев, но едва он начал рассуждать вместо того, чтобы действовать, он проиграл. А Кальдер выиграл. Кальдер это знал, и вынужденно скрыл презрение. Что было, в общем-то, привычным делом. Презрение к брату он прятал вот уже сколько лет. – По обе стороны, говоришь? Уфрисской дороги? Это по которой, не зайдет еще солнце, будет маршировать добрая половина армии Союза? Кальдер взглянул на верховых Скейла – всего около двух сотен, порядком измочаленных, на уставших лошадях, некоторые все еще подходят с дальних полей или же остановились у длинной стены, что тянется до самого Пальца Скарлинга. – Ни в коем случае не уязвляю доблести славных названных отца, присутствующих здесь, но неужели их хватит на то, чтобы сойтись с несметными тысячами врага этим вот скромным числом? Скейл тоже их оглядел, играя желваками и скрежеща зубами. Ганзул Белый Глаз, с устало-отрешенным видом отряхивающий измятый панцирь, молча пожал плечами. Скейл в сердцах швырнул наземь палицу. – Тьфу! Кальдер рискнул положить ему на плечо успокаивающую руку. – Нам приказали взять мост. Мы его взяли. Если Союз захочет его отнять, пусть вначале по нему пройдет и скрестит с нами мечи. На нашей земле. А мы их будем ждать. Готовые, отдохнувшие, в отстроенных укреплениях и вблизи обозов. Честное слово, брат: если Черный Доу не порешил нас пока по одной своей подлости, то ты так и норовишь сделать это по запальчивости. Скейл протяжно вздохнул и высморкался. Вид у него был отнюдь не благодушный. Но и головы сносить его, судя по всему, уже не тянуло. – Ладно, черт вас возьми. Он, нахмурясь, глянул на реку, на Кальдера, тряхнул головой. – Клянусь, иногда говорить с тобой – все равно как с отцом. – Спасибо, – сказал Кальдер. Толком не понять, комплимент это или нет, но принц решил считать, что да. Одному из сыновей отца надо иметь голову на плечах.Тропою славы
Капрал Танни попробовал скакнуть с одной желтоватой кочки на другую, левой рукой высоко держа над трясиной штандарт полка, а правой, безнадежно испачканной по самое плечо всякой гадостью, страхуясь от оскальзывания и падения в эту самую гадость. Болото было именно таким, каким представлял Танни. И ничего хорошего не сулило. Хаотичный лабиринт каналов стоялой бурой воды, подернутой радужной маслянистой пленкой; с гнилыми листьями, пахучей грязной пеной и хилыми камышами. Если поставишь ногу, а она при этом лишь с чавканьем уйдет по лодыжку, то, можно сказать, повезло. Тут и там извивались кожистые корни чертова дерева; при желании можно дотянуться до редких ветвей с чахлыми листьями, в бородах мха и гирляндах ползучих растений. Из стволов прорастали причудливых форм грибы. Стояло неумолчное то ли кваканье, то ли жужжание, исходящее отовсюду и как бы ниоткуда. Какая-то треклятая порода не то птиц, не то лягушек, не то насекомых, причем невидимых глазу. А может, это само болото издевается над незадачливыми гостями. – Лес проклятых, драть его лети, – прошептал он. Вести через это гиблое место батальон – все равно что гнать стало овец по сточной трубе. И, как всегда, в авангарде почему-то тащился он с четырьмя самыми что ни на есть сырыми рекрутами Союза. – Куда идти, капрал Танни? – допытывался Уорт. – Куда-куда. Проводник говорил держаться травянистых клочков. Хотя того, что честной народ именует травой, вокруг было очень уж немного. Как, собственно, и народа, который можно назвать честным. – Веревка есть, горе мое? – спросил Танни Желтка, который пробирался по жиже рядом. По веснушчатой щеке у него размазалась грязь. – Так мы же их, капрал, оставили с лошадьми. – Конечно, черт подери. Само собой, оставили. Одной судьбе ведомо, что бы Танни отдал, только бы быть сейчас с лошадками. При очередном шаге холодная вода коварно хлынула в сапоги, вязким капканом сомкнувшись вокруг лодыжки. Капрал подыскивал подходящее ругательство, когда сзади донеслось пронзительное: – Ау! Мой башмак! – Тихо ты, чучело! – одернул Танни, обернувшись рывком и сам забыв о конспирации. – Северяне у себя в Карлеоне слышат! Северяне, может, и да, но только Клайг его, похоже, не слышал. Он отдалился от камышей, и башмак у него засосало болото. Он побрел его выручать и разом соскользнул по самые бедра. Желток хихикнул, видя, как товарищ ворочается в жидкой грязи. – Придурок, оставь его! – прикрикнул Танни, неуверенно шагая в сторону рекрута. – Нашел! С тяжелым чмоком Клайг высвободил обуток, облепленный словно черной кашей-размазней. – Оп-ля! – он накренился в одну сторону, затем в другую. – Уау! И ушел по пояс в трясину с выражением лица, мгновенно преобразившимся из победного в паническое. Желток снова хихикнул, но тут до него дошла истинная суть положения. – У кого веревка? – выкрикнул Ледерлинген. – Кто-нибудь, дайте веревку! Он пошлепал в сторону Клайга и ухватился за голую, без листьев ветку ближайшего дерева, нависающую над трясиной. – Хватай меня за руку! За руку хватай! Но Клайг бился в панике и уходил в вязкую хлябь еще глубже и с невиданной скоростью: из болота торчало уже одно лицо с разинутым ртом; большой черный лист прилип к щеке. – Помогите! – сипел Клайг, в мучительном усилии вытягивая пальцы в доброй сажени от Ледерлингена. Танни, шатаясь, сунул Клайгу флагшток. – А ну держи! – Помогирль-брль… Исступленно вытаращенные глаза смотрели на Танни, но вот грязная вода залила и их, и растрепанные волосы, и все исчезло, вырвалось лишь несколько зловонных пузырей. И все. Танни почем зря тыкал древком в трясину, но Клайга уже не было. Не считая медленно отплывающего спасенного башмака, не осталось ни намека на то, что юноша когда-то существовал на свете. Дальше продвигались в угрюмой тишине. У остальных рекрутов вид был ошеломленный и подавленный. Танни шел с сурово сомкнутыми губами; молодежь жалась к кочкам желтоватой травы, как жеребята к матерям. Скоро начался подъем, а изогнутые болотные чудища сменились обычными дубами и елями. Танни прислонил перепачканный штандарт к стволу и, уперев руки в боки, оглядел обувь. От щегольских сапог осталось одно название. – Др-рань, – прорычал он, – дрань долбаная! Желток безвольно осел в стекающей слякоти. Руки у него дрожали. Ледердинген, тяжело дыша, облизывал побелевшие губы. Уорта не было видно, из подлеска доносились натужные стоны. Опять прихватило. Даже утрата товарища не умерила буйствующее нутро. А то и, наоборот, послужила тому буйству причиной. Подошел Форест, по колено в черной грязи. Оба, и капрал, и сержант, были густо заляпаны, хотя на Танни корка была толще. – Я слышал, мы потеряли рекрута. В устах Фореста это была дежурная фраза. Ну а как иначе. – Клайг, – с досадой бросил Танни. – Хотел выучиться на ткача. Вот так, потеряли человека, и где? В сраном болоте! За каким чертом мы вообще здесь? Низ его мундира сделался кургузым от гадкой жирной парши; он, как мог, ее соскребал и с отвращением откидывал. – Вы сделали все, что могли. – Да знаю я, – буркнул Танни. – Больше вы все равно… – У него в ранце была часть моего барахла: восемь бутылок крепкого! Мне бы знаешь насколько хватило? Повисла пауза. – Восемь бутылок? – Форест медленно повел головой из стороны в сторону. – Ну и субчик же ты, капрал. Двадцать шесть лет в армии его величества, и все не перестаешь меня удивлять. Я вот что тебе скажу: поднимись-ка вон на тот косогор и оцени, в какой мы сейчас глубокой заднице. Может, это как-то отвлечет твои мысли от скорби об утрате. А я пока пойду отслежу, чтобы остальной батальон переправился у нас без дальнейшего потопления бутылок. И Форест отошел, зашипев попутно на солдат, тянущих из вязкой слякоти дрожащего мула. Танни еще с минуту постоял, тихо ярясь, но яриться-то в сущности было не на кого. – А ну, Желток, Летерлистер, Уорт, все ко мне! Желток встал, распахнув глаза. – Уорт, он, это… – Наверно, еще не все из себя выдавил, – рассудил Ледерлинген, с озабоченным видом выуживая из ранца всякие промокшие предметы и развешивая их по ветвям для просушки. – Да уж как пить дать. Чем ему еще заниматься? Тогда дождись его. А ты, Желток, давай за мной, и не вздумай мне сдохнуть на полдороге. Он начал подниматься по косогору, брезгливо ощущая, как трутся задубевшие от подсохшей грязи штаны. По пути он сердито распинывал куски дерева. – А мы разве не должны идти тихо? – опасливо прошептал Желток. – Вдруг наткнемся на врага? – Где ты его нашел, врага! – проворчал Танни. – Скорее уж напоремся еще на один чертов батальон, который всего-навсего сдал по Старому мосту и оказался на месте впереди нас, весь чистенький-сухонький. Вот уж картинка будет, а? – Не могу знать, господин, – пропыхтел рекрут, чуть ли не на четвереньках заползая на глинистый склон. – Капрал Танни! Сколько учить можно! А тебя не спрашивают. Ох, они и разоржутся, когда увидят, какой у нас видок. Ох и позубоскалят! Они приближались к деревьям. За ветвями проглядывал отдаленный холм с торчащими по верху камнями. – По крайней мере, мы как раз в нужном месте, – пробурчал капрал. И добавил себе под нос: – Нужном от слова «нужник». Мокрые, грязные, голодные и нищие. Ну генерал Челенгорм, разъядри тебя в пупок. Срать солдату на голову – это я понимаю, но чтобы вот так… Земля за деревьями отлого шла вниз. Судя по обилию пней и молодого подлеска, здесь когда-то трудились лесорубы, после них остались брошенные гниющие лачуги. Дальше бежала мелкая речушка, чуть шире ручья – на юг, в то кошмарное болото, через которое они только что перешли. С той стороны нависал глинистый берег, от него плавно поднимался травянистый склон, где какой-то пекущийся о границах селянин выложил из камней неровную стенку. Над стенкой в предзакатном солнце поблескивали копья. Судя по всему, тот самый батальон, что оказался впереди. Только непонятно, почему он с северной стороны стены. – Капрал, а что там за… – Я тебе сказал: тише воды. Танни оттащил Желтка в заросли и вынул окуляр – изящный, складной, из меди – выиграл в квадраты у офицера из Шестого полка. С ним он продвинулся чуть вперед, где в кустах имелась прореха. Изгиб рельефа за речкой не мешал видеть, что ряд копий тянется по всей длине стены, насколько хватает глаз. А еще Танни разглядел шлемы. И дым, вроде как от костра. Потом он увидел человека, который забрел в ручей с подобием удочки из копья с примотанной тетивой. Человек был раздет до пояса, с растрепанными волосами – по виду, не солдат Союза. От того места, где засели капрал с рекрутом, его отделяли сотни две шагов. – Ого, – выдохнул Танни. – Это что, северяне? – прошептал Желток. – Они самые. Да не один-два, а тьма-тьмущая. А мы, получается, как раз у них на фланге. Танни протянул подчиненному окуляр, наполовину уверенный, что тот будет пялиться в него не с того конца. – Но откуда они взялись? – А ты как думаешь? С севера, вестимо, – он выхватил окуляр обратно. – Надо будет кому-то отправиться назад. Чтобы те, кто выше на навозной куче, знали, куда мы воткнулись. – Они, наверно, и так уже знают. Ведь они тоже должны были натолкнуться на северян? – в голосе Желтка, и так-то не особенно спокойном, прорезалась истерическая нотка. – А? Разве нет? Ведь должны были, всяко! – Кто знает, Желток, кто знает. Это же битва. Тут уж кто кого. Еще не договорив, Танни с растущим беспокойством понял, насколько его слова правдивы. Да, речь идет именно о битве. И, может статься, очень даже кровопролитной. Северянин выбросил на бережок блеснувшую живым серебром рыбину на конце удочки. Из-за стены показались, по видимости, его друзья в приподнятом настроении – что-то с улыбками орут, машут. Если бой уже был, то по всему видно, что победа оказалась за ними. – Танни! – сзади, согнувшись, сквозь кусты пробирался Форест. – Северяне по ту сторону ручья! – Знаю. Да еще и рыбачат, хочешь верь, хочешь – нет. За той вон стенкой так и кишат. – Один парень у нас влез на дерево. Говорит, что видел на Старом мосту всадников. – Так они взяли мост? Вот те на. Выходит, если они покинули ту долину с потерями не большими, чем восемь бутылок крепкого, то это еще везение. – Но если они перейдут мост, мы окажемся отрезаны! – Я понимаю, Танни. Соображаю, не дурак. Надо отправить нарочного обратно к генералу Челенгорму. Кого-нибудь отрядить. И сидеть, черт, тише воды ниже травы! И Форест пополз обратно. – Кому-то надо будет лезть через болота? – ужаснулся шепотом Желток. – А ты что, летать умеешь? – Я? – паренек посерел. – Я не могу, капрал Танни. Не могу… Сейчас, после Клайга… просто не могу! Танни пожал плечами. – Но ведь кому-то надо. Ты перелез сюда, значит, как-то перелезешь и обратно. Главное, держись травянистых участков. – Капрал! Ухватив Танни за грязный рукав, Желток придвинулся чуть ли не вплотную. Голос понизился до вороватого, интимно-заговорщического – тот самый тон, что так ласкает ухо. Тон, которым вершатся сделки. – Вы говорили, если мне чего когда понадобится… Влажные глаза рекрута стреляли налево и направо, не смотрит ли кто. Рука, нырнув за пазуху, появилась с плоской оловянной фляжкой и вдавила ее в ладонь Танни. Капрал вынул пробку, нюхнул и, аккуратно запечатав, сунул фляжку за пазуху, но уже себе. И кивнул. Потерянному в болоте, понятно, не замена, но, как говорится, на безрыбье… – Летерлинкер! – позвал он змеиным шепотом, выбираясь из кустов. – Срочно нужен доброволец!Деяния дня
– Именем мертвых, – удрученно бормотал Зоб, прихрамывая. Их было с избытком, разбросанных по северному склону холма. А с ними еще и раненых, стонущих, подвывающих и причитающих характерным образом – звук, от которого у Зоба с каждым годом все сильнее свербило в зубах. Самому хотелось выть, умолять бедолаг, чтобы заткнулись, и брал стыд за то, что такие мысли приходят в голову, ведь он сам так вот немало отвыл за минувшие годы, и, кто знает, может, предстоит еще. Гораздо больше мертвых было вокруг верхней стены. Столько, что можно ступать по ним хоть до самой чертовой вершины, ни разу не коснувшись истерзанной травы. Воевавшие по разные стороны теперь свалены в одну кучу – бездыханные и те, что еще кое-как дышат, а иные давно остыли. Вон молодой солдатик Союза испустил дух лицом к земле, а задницей к небу; косится на Зоба с растерянной неловкостью: дескать, дядя, ты б меня хоть перевернул, уложил как-нибудь подостойнее. Пустое. Ни к чему это все. Достоинство – штука бесполезная и для живых, не говоря уже о мертвых. Впрочем, склоны оказались лишь преддверием к побоищу в круге Героев. Великий Уравнитель позабавился сегодня на славу, соль шутки явив не сразу, но постепенно, по восходящей. Зоб и не помнил, доводилось ли ему когда-то видеть столько мертвецов в одном месте. Груды, связанные кровавой пуповиной, сцепленные оковами смертных объятий, которых уже не расцепить, не порвать. Голодные птицы в нетерпении приплясывали по камням, выжидали своей очереди. Суетились мухи на открытых ртах, застывших глазах, отверстых ранах. И откуда, из каких щелей берется вдруг разом столько мух? Попахивало и тем самым геройским духом. Тела взбухали под вечерним солнцем, выпускали наружу внутренности. Перед такой картиной впору остановиться и поразмыслить о собственной бренности. Однако о ней недосуг было думать десяткам падальщиков без роду и племени, для которых произошедшие убийства равнозначны началу сбора ягод. Они деловито избавляли трупы от одежды и доспехов, собирали в кучи более-менее годные щиты и оружие. Их только слегка расстраивало, что первыми здесь похозяйничали возглавлявшие штурм карлы, сграбастав с поля брани все мало-мальски ценное. – Стар я для этого вороньего пиршества, – вздохнул Зоб. Он наклонился размять затекшее колено. Ногу от щиколотки до бедра льдистым жгутом пронимала боль. – Кернден Зобатый, ну наконец-то он здесь! Около Героя сидел Жужело, при виде своего воителя он вскочил, отряхивая зад от грязи. – А то я уже ждать отчаялся! Меч Мечей в ножнах он закинул на плечо и указал им на долину, откуда они пришли. – Я уж думал, не решил ли ты по пути сюда осесть на каком-нибудь из тех вон хуторов. – Да уж и впрямь надо было. – Хм, а кто б тогда показал мне судьбу? – Ты рубился? – Да уж как водится. В самой гуще. Здесь мне равных нет, как в песнях поется. Ох, и пришлось мечом помахать. А на самом, гляньте-ка, ни царапины. Зоб ни разу не видел, чтобы Жужело выходил из боя хотя бы со ссадиной. Скребя в затылке, он хмуро оглядел побоище. Ветер решил дохнуть свежим дыханием, взлохматил одежды на трупах. – Много народу полегло. – Ага, – отозвался Зоб. – Груды и груды. – Да. – Хотя в основном Союз. – Да. Жужело стряхнул меч с плеча и воткнул в землю, руки сложив на гарде, а подбородком уткнувшись в рукоять. – И все равно, даже если рубишь врага, сам этот вид, знаешь… заставляет задуматься о том, такая ли уж хорошая штука эта война. – Ты шутишь? Жужело помолчал, вращая меч по оси, пока кончик запятнанных ножен не съехал на такую же запятнанную траву. – Теперь уж и не знаю. Агрик убит. Зоб замер с приоткрытым ртом. – Бросился в бой в передних рядах. Убит оказался здесь. По-моему, заколот мечом, куда-то вот сюда, – Жужело ткнул себе в бок, – в подреберье, и меч, вероятно, вышел наружу… – Какая уж теперь разница, – досадливо отмахнулся Зоб. – Наверно, никакой. Грязь есть грязь, прах есть прах. На нем все равно была тень с той самой поры, как убили его брата. Это было видно по нему. Во всяком случае, мне. Парень все одно долго бы не протянул. Вот уж утешение. – Как остальные? – Весельчаку Йону поставили зарубку-другую. Брека нога по-прежнему беспокоит, хотя он об этом не говорит. Ну а так все в добром здравии. Во всяком случае, не хуже прежнего. Чудесница вот думает, как бы нам похоронить Агрика рядом с братом. – Хорошо. – Тогда давай, наверное, выроем яму, пока никто другой на то место не покусился? Зоб со вздохом огляделся по сторонам. – Если у вас отыщется свободный заступ. А я подойду сказать слова. Конец дня вполне в духе его начала. Не успел Зоб отойти на пару шагов, как у него на пути оказался Хлад. – Тебя желает Доу, – сказал он скользким шепотом, и шрамом, и угрюмой ухмылкой напоминая самого Великого Уравнителя, не иначе. – Ладно. – Зоб почувствовал неудержимое желание вновь взяться за заусенцы. – Скажи им, что я сейчас подойду. Я же недолго там буду? Вместо ответа Хлад пожал плечами. Если у Зоба учиненная мясорубка не вызывала добрых чуств, то Черный Доу деяниями дня был, похоже, доволен. Он стоял, прислонясь к камню, с недоеденным яблоком в руке, лицо забрызгано кровью. – Зобатый, репей старый! Куда ты, черт возьми, подевался? – Честно говоря, ошивался по хромоте своей в хвосте. Неподалеку от вождя бдили с обнаженными мечами Треснутая Нога и несколько его карлов. С учетом одержанной победы что-то многовато стали. – Я уж думал, ты убился, – сказал Доу. Зоб поморщился, подволакивая пылающую ногу. Не знаю, как вы, а мы не против еще немного пожить. – Да вот прыти не хватило оказаться среди убитых. За молодыми разве угонишься. Стоять я буду там, где укажешь, а вот переть на скорости вперед – это занятие для молодых. – Но ведь я как-то успел с передними рядами. – Не у всех такой аппетит к крови, как у тебя, вождь. – Да, я такой. Даже не припомню, когда за день все так славно удавалось. Доу положил руку Зобу на плечо и вывел его на пятачок между камнями, откуда открывался вид на юг через долину. То самое место, где стоял Зоб, когда впервые заметил приближение Союза. Как все изменилось за считаные часы. В скудеющем предзакатном свете обветшалая стена словно ощетинилась отблесками оружия. То же самое вниз по склону. Там копали рвы, затачивали колья, Герои превращались в крепость. Несколько ниже южный склон холма, как мусор, устилали тела, далеко, до самых огородов. От одного трупа к другому перепархивали вначале люди, затем вороны – мусорщики, каркающие счастливым хором. Согнанный подневольный люд стаскивал в кучи для предания земле раздетые тела – один труп неотличим от другого. Когда человек умирает в мирное время, по нему текут потоки слез, собираются процессии; родственники, друзья и знакомые говорят друг другу слова утешения. Того же, кто погибает на войне, хорошо если присыплют количеством грязи достаточным, чтобы он не смердел. Доу поманил пальцем: – Хлад. – Да, воитель. – Я слышал, в Осрунге пленен кто-то из знати. Офицер Союза или еще кто. Почему бы его сюда не притащить и не посмотреть, что из него можно вытянуть в плане полезных сведений? Глаз Хлада оранжево блеснул в луче заката. – Сделаем. Он пошагал, переступая трупы легко, как палые листья. Доу проводил его хмурым взглядом. – Надо ж чем-то загружать подчиненных, да, Зобатый? – Наверное. Интересно, чем Доу собрался загрузить, черт возьми, самого Зоба. – Н-да, за день сделано немало. Доу отбросил огрызок яблока и хлопнул себя по животу с видом человека, который сегодня впервые наелся вдосталь, а несколько сот трупов – это так, объедки. – Так точно, – ответил Зоб. Может, ему и самому не мешало попраздновать. Выдать коленце, хотя бы одной ногой. Спеть, чокнуться со всеми кружкой браги. Но нет, все болит. Болит, и спать охота, а проснуться в доме у воды, и никогда больше не видеть ни единого поля сражения. Тогда не придется нести околесицу над прахом Агрика. – Ну вот. Оттолкнул их назад, к реке. По всей линии, – Доу величаво махнул на долину рукой с почерневшей запекшейся кровью под ногтями. – Ричи одолел частокол и выпнул Союз из Осрунга. Скейл занял Старый мост. Золотой отогнал всю эту братию через отмель. Там его остановили, но… Прямо-таки настораживает: слишком уж все гладко у меня получается. Черный Доу подмигнул Зобу. Не сигнал ли это к тому, чтобы в спину вогнали нож? – Надеюсь, народ теперь не будет брюзжать, что я не такой боец, за которого меня принимали? – Да нет, наверно. Как будто Доу его за этим позвал. – Вообще-то Хлад говорил, я тебе для чего-то нужен. – А что, паре старых вояк после битвы и поболтать нельзя? Ножу в спине Зоб удивился бы куда меньше, чем этому. – Почему, можно. Просто не думал, что в собеседниках у меня будешь ты. Доу помолчал. – Да и я тоже. Пожалуй, мы оба должны быть удивлены. – Так точно, – сказал Зоб, не зная, что добавить. – Завтра мы можем подпустить к себе Союз, – сказал Доу. – Так что побереги свои старые ноги. – Думаешь, они осмелятся? После всего этого? Доу ощерился. – Мы задали Челенгорму хорошую трепку, но за реку не переправилось и половины его людей. А ведь это только одна дивизия из трех. Он указал в сторону Адвейна, где в сумерках мигали огоньки – яркие точки факелов, отмечающие траекторию движения вражеской армии. – Там подводит свои полки Миттерик. Свежие, готовые к бою. А с другой стороны, я слышал, идет Мид. Палец Доу двинулся влево, к дороге на Олленсанд. Огни виднелись и там, едва различимые в такой дали. Сердце захолонуло. – Так что работы здесь будет хоть отбавляй, насчет этого не волнуйся. – Доу подался ближе и вцепился пальцами Зобу в плечо. – Все у нас только начинается.Пораженные
Ваше августейшее величество, с огорчением довожу до Вас, что Ваша армия и Ваши интересы на Севере пострадали самым серьезным образом. Сегодня утром передовые отряды дивизии генерала Челенгорма достигли городка Осрунг и заняли сильную позицию на холме, опоясанном кольцом древних камней, именуемых Героями. Однако подкрепления задержались из-за плохого состояния дорог, и прежде чем наши основные силы переправились через реку, северяне атаковали большим числом. И хотя сражались со всей отвагой, Шестой и Ростодский полки оказались опрокинуты. Утерян штандарт Шестого полка. Потери исчисляются тысячей убитых и примерно таким же количеством раненых. А еще многие оказались в руках врага. Лишь благодаря отваге Первого кавалерийского Вашего величества полка было предотвращено дальнейшее ухудшение событий. Теперь северяне хорошо укреплены вокруг Героев. На склонах видны костры их лагерей. Когда ветер дует с северного направления, слышны чуть ли не их песни. Тем не менее мы удерживаем землю к югу от реки, а дивизии генерала Миттерика с восточного фланга и лорд-губернатора Мида с западного начали сближаться, чтобы с первыми лучами рассвета нанести удар. Завтра северянам будет уже не до песен. Остаюсь Вашим преданнейшим и недостойным слугой —Густеющий сумрак полон криков, стука и лязга, горек от дыма костров, а еще более от едкого духа поражения. Потрескивал на ветру огонь и шипели в руках факелы, выхватывая из темени лица, изнуренные днем перехода, ожидания, беспокойства. А кое-где и потасовок. Дорога от Уфриса заполнена бескрайней чередой перегруженных повозок, верховых офицеров, устало марширующих солдат. Дивизия Миттерика продиралась мимо, видя на пути раненых и увечных, заряжаясь страхом еще до того, как пахнуло врагом. То, что до разгрома на Героях представлялось чем-то отдаленным, обретало сокрушительную вещественность. Мертвый мул с остекленело выпученными глазами. Телега со сломанной осью, стянутая с дороги и разобранная на дрова. Сорванная с креплений и брошенная палатка с желтым солнцем Союза на мятой парусине. Все стало символами судьбы. Прошлые месяцы, когда Горст совершал утренние пробежки по лагерям то одних, то других полков, страх был здесь редкой залетной птицей. Хотя и гостили скука, тупая усталость, голод, хворь, безнадега и тоска по дому, вместе взятые. Но не страх перед врагом. Теперь же он был везде, и въедливый его дух лишь крепчал по мере того, как сгущались тучи и солнце уходило за пустоши и пади. Если победа делает людей храбрыми, то поражение превращает их в трусов. Посреди села Адвейн напрочь застряли несколько редкостно громоздких повозок, по восьмерке лошадей в каждой. Красный от натуги офицер что-то орал старику, сидящему рядом с возницей. – Да вы знаете, кто я?! – встречно разорялся старик, размахивая подорожной, смоченной первыми каплями дождя. – Я Сауризин, адепт-химик университета Адуи! У меня рескрипт самого лорда Байяза: это снаряжение немедля пропустить! Горст оставил их за спором и миновал квартирмейстера, грохочущего в двери в поисках места на постой. На улице стояла северянка с тремя припавшими к ее ногам детишками и под набирающим силу дождем невидяще смотрела на горстку монет у себя на ладони. Вышвырнуты из своей лачуги, чтобы дать место какому-нибудь глумливому лейтенанту, которого вытеснит какой-нибудь спесивый капитан, а того выставит вон какой-нибудь чванливый майор. Где-то к той поре окажется эта женщина со своими детьми? «Может, будет мирно почивать у меня в палатке, пока я геройски коротаю ночь на сырой дернине снаружи? Надо лишь протянуть руку…» Но он, опустив голову, молча протопал мимо. Большинство убогих домишек переполнено ранеными; те, кто мог ходить, теснились на крыльце или около. Они смотрели на него; перекошенные от боли, заляпанные грязью, перевязанные тряпьем лица были полны вялого укора. Горст в ответ смотрел на них. «Мое ремесло – делать увечных, а не утешать их». Он предложил раненым бутылку рома, прихваченную из офицерской кухни, и они по очереди стали к ней прикладываться, пока не опустошили. При этом никто, кроме одного, схватившего его на секунду за руку, не поблагодарил за угощение. Впрочем, ему до этого не было дела. В дверях, тяжело вздыхая, появился хирург в замызганном фартуке. – Генерал Челенгорм здесь? – осведомился Горст. Тот указал ему место на отшибе, и через несколько шагов он услышал голос – тот самый, что последние дни нетерпеливо выкрикивал приказы. – Уложите их здесь, вот так! Расчистите место! За корпией, мигом! Челенгорм стоял коленом на раскисшей земле, держа за руку лежащего на носилках. Генерал наконец избавился от своры прихлебателей-штабистов, если только они не полегли на холме. – Не беспокойтесь, всем, чем можем, поможем. Вы герои, каждый из вас! Он чавкнул коленом по грязи возле лежачего. – Ты сделал все, что мог. Вина, друзья мои, во всем была моя, и ошибки тоже мои. Он стиснул ему плечо, медленно встал. – Моя вина. Моя. Похоже, в ком-то поражение пробуждает самое лучшее. – Генерал Челенгорм? Трепетный свет факела озарил его лицо, осунувшееся и внезапно постаревшее. – Полковник Горст, как вы… – Прибыл маршал Крой. Генерал на глазах как будто сдулся. Или лишился хребта. – Ну да, конечно. Он оправил перепачканный грязью мундир, привел в надлежащее положение пояс с мечом. – Как я выгляжу? Горст открыл было рот, но Челегорм его перебил: – Только не надо меня подбадривать. У меня вид пораженного. «Точно». – Прошу вас, не отрицайте этого. «Я и не отрицаю». – Я таков, какой я есть. «Что верно, то верно». Обратно генерала вел Горст – по закоулкам, через поток армейских кухонь, сквозь колготню предприимчивых, галдящих без умолку коробейников. Он был во власти уныния. Как оно часто бывает. – Полковник Горст, мне нужно вас поблагодарить. Тот ваш бросок спас мою дивизию. «Быть может, он спас и мою карьеру. Дивизия твоя может гореть синим пламенем, если я вновь стану первым стражем короля». – Мои мотивы были не так уж бескорыстны. – А у кого они бывают таковыми? Но в историю заносятся результаты, а не мотивы. Все наши резоны вилами по воде писаны. Правда же в том, что я чуть не уничтожил дивизию. Мою дивизию. Челенгорм сокрушенно вздохнул. – Ту, которую король столь неосмотрительно вверил мне. А я взял ее и разбазарил. «Взял, да не сказать чтобы крепко: часть все же осталась». – Но вы же знаете короля. «Да уж как не знать». – У него романтическое представление о старых друзьях. «У него романтическое представление считай что обо всем». – По возвращении домой я буду, несомненно, осмеян. Унижен. Отвергнут. «Милости просим в мою шкуру». – Быть может, я этого даже заслуживаю. «Возможно, что и да. А вот я – нет». И тем не менее, когда Горст искоса поглядел на понуро шагающего Челенгорма, волосы прилипли ко лбу, с носа свешивается дождевая капля – картина полного самоуничижения, хоть в зеркало не смотрись, – его отчего-то пробрала волна неизъяснимого сочувствия. Неожиданно для себя он положил руку генералу на плечо. – Что могли, вы сделали, – сказал он. – Не надо винить себя. «Как учит опыт, скоро это за тебя будут делать легионы самодовольных лицемеров». – Тогда кого же мне винить? – куда-то в дождь прошептал Челенгорм. – Кого? Если лорд-маршал Крой и был заражен страхом, то этого не показывал ни он сам, ни кто-либо из охваченных его железной аурой. Там, куда падал его взгляд, солдаты принимались печатать шаг, офицеры командовали твердо, но без крика, а раненые подавляли стоны и стоически молчали. В радиусе примерно в полсотни шагов – с Кроем, гордо возвышающимся в седле по центру, – не было ни упадка боевого духа, ни ослабления дисциплины, ни, разумеется, пораженческих настроений. Выправка Челенгорма по приближении к этому символическому кругу заметно улучшилась, и он, подойдя, бойко отсалютовал. – Лорд-маршал Крой! – Генерал Челенгорм, – маршал с высоты седла метнул орлиный взгляд, – мне доложили, имело место столкновение с неприятелем? – Так точно. Северяне напали крайне большим числом. Крайне большим, и крайне быстро. Хорошо скоординированный штурм. Они совершили ложный выпад на Осрунг, и я послал к городу полк для подкрепления. Хотел отправить больше, но к тому времени… было поздно что-то делать, кроме как пытаться удержать их на той стороне реки. Слишком поздно для… – Состояние вашей дивизии, генерал. Челенгорм приумолк. Плачевное состояние его дивизии было и так налицо. – Два из пяти полков пехоты задержались из-за плохих дорог, и им только предстоит вступить в бой. Тринадцатый держал Осрунг и отступил в боевом порядке, когда в ворота ворвались превосходящие силы неприятеля. Есть убитые и раненые… Челенгорм забубнил печальный список потерь. – Основная часть Ростодского полка, примерно девять рот, была перехвачена внезапным ударом в открытом поле и разбита. Шестой полк на момент нападения северян удерживал холм и потерпел форменный разгром. Был рассеян и согнан вниз, в поля. Шестой полк, осмелюсь доложить… – у Челенгорма задергались губы, – перестал существовать. – Полковник Веттерлант? – Предположительно в числе поверженных на той стороне реки. Убитых там очень много. До раненых мы просто не можем добраться. Слышны их стенания. Они почему-то все время хотят воды, – Челенгорм коротко заблеял несуразным смехом. – Я-то думал, они будут просить, ну… спиртного или там чего еще. Крой молчал. Горст не находил возможности вставить слово. Челенгорм продолжал бубнеж, как будто молчать ему было невыносимо. – Первый полк кавалерии понес потери возле Старого моста и отошел, но удержал южный берег. Так что он расколот надвое. Один батальон переправился через болота и сосредоточился в лесах на левом фланге. – Это может оказаться полезным. А остальные? – Отважно сражались рядом с полковником Горстом на отмелях и ценой больших потерь с обеих сторон обратили врага вспять. Наше единственное победное столкновение за сегодня. Крой обратил свое внимание на Горста: – Опять геройствуем, полковник? «Лишь малое участие, чтобы помешать поражению перерасти в разгром». – Немного участия. Геройства никакого. – Лорд-маршал, ваше требование я помнил, – вклинился Челенгорм, – то самое, насчет незамедлительности. Вы писали кое-что насчет незамедлительности. – Писал. – Я постоянно держал в уме, что король желает быстрых результатов. А потому ухватился за возможность напасть на врага. Ухватился… чересчур рьяно. Я совершил ужасную ошибку. Самую ужасную, и я один несу за нее полную ответственность. – Да нет, – Крой тяжко вздохнул, – не вы один. Вы разделяете ее со мной. И с остальными. С дорогами. Характером поля боя. Ненужной поспешностью. – Тем не менее я проиграл. – Челенгорм протянул маршалу меч. – Покорно прошу отстранить меня от командования. – Король этого слушать бы не стал. Не буду и я. Меч генерала повис, кончиком царапнув глину. – Слушаюсь, лорд-маршал. Мне, конечно же, надо было более тщательно прочесать лес… – Несомненно. Однако вам было приказано продвигаться на север и искать врага. – В изменчивом свете факелов Крой медленно оглядел обращенное в хаос село. – Вот вы его и нашли. Это война. Ошибки случаются, и когда они происходят… Ставки высоки. Но ничего не закончено. Наоборот, мы еще толком и не приступали. Сегодняшний вечер и завтрашний день вы проведете за отмелью, а именно на той ее стороне, где нынче негеройски проявил себя полковник Горст. Сосредоточьте центр, переоснастите дивизию, присмотрите за ранеными, восстановите боевой дух и… Он мрачно воззрился на общий раздрай. – …Должную дисциплину. – Слушаюсь, лорд-маршал! – Я со своей ставкой размещусь на склонах Черной пади, там будет хороший обзор поля битвы. Поражение всегда болезненно, но я думаю, у вас будет еще одна возможность принять участие в этой баталии. Челенгорм подобрался; появление прямой цели частично вернуло ему утраченную хватку. – Лорд-маршал, к послезавтрашнему дню моя дивизия к бою будет готова, можете на это рассчитывать! – Хорошо. Крой поскакал прочь, исчезнув в ночи со своей неукротимой аурой и свитой штабистов. Пока утихал стук копыт, генерал стоял навытяжку, застыв в прощальном салюте маршалу. На подходе к дороге Горст обернулся: Челенгорм все еще там стоял – один, с поникшими плечами под дождем: косые белые штрихи сквозь шипенье чадящих факелов.Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.
Достойное обращение
Не быстрее прихрамывания Фладда, то есть совсем уж по-черепашьи, они под секущим дождем пробирались по тракту в сторону Осрунга. Путь освещал факел Рефта – лучина, а не факел: просматривается лишь щербатая глина на пару-тройку шагов, раздавленные колосья по бокам, испуганные физиономии Брейта с Кольвингом да идиотские буркалы Стоддера. Все, как один, смотрели вперед в сторону городка – тускловатое созвездие огоньков посреди темени, под шапкой облаков. Руки сжимали то, что в их мелкой артели оборванцев сходило за оружие. Как будто сейчас в бой, хотя сражение давно миновало, без них. – Почему нас, черт возьми, держали на самых задах? – негодовал Бек. – Из-за моего ущербного колена и вашей необученности, дурак, – бросил Фладд через плечо. – И как же мы обучимся, на задах-то? – Обучитесь, как не упорхнуть почем зря на тот свет. А это уже большая наука, в которой стоит поупражняться, если хочешь знать. Но Бек знать ничего не хотел. Его уважение к Фладду таяло с каждой пройденной вместе милей. Старого осла, похоже, интересовало только, как уберечь своих ребятишек от драки, а еще он посылал их со всякими глупейшими заданиями: там копнуть, тут поднести или разжечь костер. Ну, и еще держать в тепле ногу. Его ногу. Делать бабскую работу Бек мог и у себя на хуторе, не на холоде и не на ветру. Он пришел сражаться, заработать себе имя и прославиться деяниями, достойными песен. Он хотел сказать это вслух, как вдруг за рукав его ухватил Брейт, тыча куда-то вперед. – Там кто-то есть! – тихонько взвизгнул он. В темноте шевелились тени. Бек насторожился; рука легла на меч. Факел высветил три смутных силуэта, свисающих с дерева на цепях. Людские тела, черные от копоти, медленно поворачивались; тонко поскрипывал сук. – Дезертиры, – махнул рукой Фладд, даже не останавливаясь. – Повесили да сожгли. Бек, проходя мимо, не спускал с них глаз. На людей уже и не похожи; так, обугленные головни. У того, что посередине, болталась на шее какая-то доска – наверно, с надписью, – но она обгорела, да и читать Бек не умел. – А зачем сжигать? – спросил Стоддер. – Затем, что у Черного Доу с давних пор аппетитк запаху горелой человечины, и с годами он не убавился. – Предупреждение такое, – прошептал Рефт. – Какое такое? – Чтоб не дезертировали, – пояснил Фладд. – Тупица, – добавил Бек в основном из-за того, что от этих головешек было не по себе. – Так только с трусами поступают, чтобы не… Снова визг – на этот раз Кольвинг; Бек опять схватился за меч. – Да это так, горожане, – Рефт поднял факел повыше и высветил встревоженные лица. – У нас ничего нет! – замахал костлявыми руками старик, стоявший впереди. – Нету ничего! – Да нам ничего и не надо, – отозвался Фладд, – ступайте себе. Те настороженно прошли мимо – старики, несколько женщин, пара детей. Дети еще младше, чем Брейт, то есть даже говорить толком не научились. Все шли, сгибаясь под поклажей, двое толкали перед собой скрипучие, груженные скарбом тачки: лысые меха, старые горшки да кое-какие инструменты – словом, то, что и в хозяйстве у матери Бека. – Снимаются с насиженного места, – протянул Кольвинг. – Знают, что их ждет, – определил Рефт. Из ночи проявился Осрунг: замшелый забор из заточенных сверху бревен, высокая каменная башня с зевом пустых ворот и горящими щелками окон. На карауле угрюмые люди с пиками. Молодые ребята, сплошь перемазанные раскисшей грязью, в свете факелов на столбах копали яму. – Вот черт, – шепнул Кольвинг. – Именем мертвых, – проскулил Брейт. – Так это они и есть, – отвесив губищу, сказал Стоддер. Бек не нашелся что сказать. То, что он поначалу принял за кучу глины, на самом деле было кучей трупов. Помнится, он видел, как лежал перед погребением Гельда из долины, который утонул в реке. Бек тогда счел себя за крепкого нутром, но здесь совсем другое. Раздетые догола, сваленные как попало, кто вверх, кто вниз лицом, скользкие от дождя. Все как один мужчины… Голова пошла кругом. Лица искаженные, где целиком, а где только части… Руки-ноги, животы-спины, все вперемешку, как единое многолапое чудовище. Даже думать не хочется, сколько их. Вон торчит нога, в бедре зияет рана. Все так неестественно. Когда они проходили мимо, землекоп приостановился, сжав заступ в белых, как у мертвеца, руках. Рот у него подергивался, словно парень собирался расплакаться. – Давайте уже. Фладд завел их в проход. К частоколу изнутри были прислонены выбитые ворота. Рядом лежал большущий ствол дерева с отсеченными до удобной длины сучьями, чтобы сподручнее держать. Тяжелый заточенный конец окован грубым черным железом в свежих зазубринах. – Видал? – прошептал Кольвинг. – Это же таран. – Да видал, – отозвался Рефт. Город выглядел и вел себя странно. Настороженно, беспокойно. Одни дома были наглухо заперты, у других, темных и безжизненных, окна и двери нараспашку. Угрожающего вида бородачи пускали фляжку по кругу. В проулке боязливо жались какие-то ребятишки, их глаза тревожно блеснули в свете факела. Отовсюду то и дело доносились непонятные звуки – какое-то побрякивание, поскрипывание, шуршанье. Иногда глухой стук и возгласы, резкие вскрики. Между строениями голодной рысцой шныряли стайки людей с факелами и клинками в руках. – Что происходит? – поеживаясь, спросил Стоддер. – Мародерствуют помаленьку. – Но… это же наш город? Фладд пожал плечами. – Они за него сражались. Кто-то сложил здесь голову. Не уходить же с пустыми руками. Под протекающим скатом крыши с бутылкой в руке сидел длинноусый карл, он что-то неразборчиво съязвил, когда они проходили мимо. В дверном проеме возле него лежал труп – наполовину внутри, наполовину на улице; затылок представлял собой жирно лоснящуюся массу. Непонятно, жил ли этот человек в доме или пытался в него вломиться. И даже мужчина это или женщина. – Чего-то ты притих, – сказал Рефт. Бек хотел в ответ сострить, но вырвалось лишь бессмысленное «эйе». – Подождите-ка здесь, – сказал неожиданно Фладд. И захромал к человеку в красном плаще, направляющему карлов туда и сюда. Неподалеку в закоулке сидели люди со связанными руками. На головы и плечи им уныло моросил дождь. – Пленники, – сообразил Рефт. – Как-то они не сильно отличаются от наших, – заметил Кольвинг. – И вправду, – Рефт хмуро пригляделся. – Небось кто-то из парней Ищейки. – Кроме вон того, – указал Бек. – Уж он-то точно от Союза. Голова у пленного забинтована, одет в форму южан – один красный рукав разорван, рука под ним в царапинах, а на другом сохранился обшлаг с причудливой золотой тесьмой. – Верно, – сказал вернувшийся Фладд. – Я схожу узнаю, что нам предстоит завтра, а вы пока следите за этими пленными. И смотрите, чтоб никто из вас – ни вы, ни они – к моему приходу не умудрился окочуриться! Он заковылял вверх по улице. – Больше делать нечего, как этих вот караулить, – проворчал Бек, к которому от вида этих висельников частично вернулась брезгливость. – А ты думал, тебе что-нибудь посолидней поручат? – прохрипел один, с сумасшедшинкой в глазах. Сквозь застарелые бурые пятна у него на перевязанном животе проступала свежая кровь. Кроме рук, ему связали еще и лодыжки. – Щеголье хреново, еще и имен-то не заслужили! – Да заткнись ты уже, Крестоног, – буркнул другой пленный, не поднимая глаз. – Сам заткнись, дырка от задницы! – рявкнул Крестоног, да так злобно, будто вот-вот набросится. – Вечер-то, может, и за ними, но с утра здесь будет Союз. Солдат там больше, чем муравьев в муравейнике. А с ними Ищейка, а с Ищейкой знаешь кто? Он осклабился, показав гнилые зубы, вытаращил глаза и выдал: – Сам Девятипалый! Беку кровь бросилась в лицо, сделалось душно. Девятипалый, Девять Смертей… Тот, кто убил отца. Убил на поединке отцовским же мечом, который вот он, в ножнах у пояса. – Вранье! – пискнул Брейт, а у самого, видать, душа ушла в пятки, хотя при ребятах было оружие, а узники сидели связанные. – Черный Доу Девятипалого давно сразил, много лет назад! Крестоног, все так же щерясь, не замедлил ответить: – А вот мы завтра увидим, недоносок. Мы… – Да плюнь ты на него, – сказал Брейту Бек. – Ишь ты, плюнь! А самого-то как звать? Бек подошел и пнул Крестонога прямо по ребрам. – А вот так! И припечатал еще раз так, что мерзавец аж согнулся и запал злости из него улетучился. – Так меня звать! Так, драть твою лети! Расслышал, или повторить? – Ничего, что отвлекаю? – Чего? – рыкнул Бек, оборачиваясь со сжатыми кулаками. За спиной стоял кто-то здоровенный, выше Бека чуть не на голову, на плечах меховая накидка в бисеринах дождя. А сбоку на лице жутчайшего вида шрамище. И вместо глаза – тусклая оловяшка. – Сам Хлад, – завороженно шепнули снизу. Бек тоже слышал эти истории. Все их слышали. Говорят, Хлад выполнял у Черного Доу поручения, слишком черные для него самого. А еще, что он сражался и у Черного колодца, и за Кумнур, и за Дунбрек, и в Высокогорье, рядом и с легендарным Руддой Тридуба, и с Ищейкой. И с Девятипалым. Говорят, он хаживал на юг за моря и обучился там колдовству. И что глаз у него из чистого серебра, и будто бы он по доброй воле обменял его у какой-то ведьмы на свой живой, и через него теперь может видеть, о чем человек думает. – Я от Черного Доу. – Эйе, – прошептал Бек; волосы у него встали дыбом. – Надо одного из этих забрать. Офицера Союза. – Вот этого, наверно. Кольвинг ногой ткнул южанина с разорванным рукавом; тот лишь хрюкнул. – А, так это не кто иной, как пес Черного Доу! – ожил Крестоног, щерясь окровавленными зубами; новые пятна проступили и сквозь повязку. – Чего ж не лаешь-то, а, собака? Лаешь, собака! Бек ушам не мог поверить, как и все остальные. Наверное, рана в животе означала скорую смерть, и пленный обезумел. – Хм. Хлад поддернул штаны, чтоб удобней было опуститься на корточки, и присел, утонув башмаками в грязи. В руке у него очутился нож – небольшой, с палец, огнисто поблескивающий. – Так ты меня, выходит, знаешь? – Знаю, псина. А собак я, драть их лети, не боюсь. Хлад приподнял бровь над целым глазом; металлический оставался неподвижен. – А ты, я вижу, герой. И воткнул нож Крестоногу в икру, без усилия, как Бек мог бы ткнуть пальцем соседа при побудке. Нож гладко вошел и вышел, а Крестоног засипел и заизвивался. – Стало быть, я пес Черного Доу? Хлад ткнул его в другую ногу, на этот раз глубже и в бедро. – Это правда: вишь, какой сранью приходится заниматься. Он ткнул узника снова, примерно в то же место. – Собака-то, видишь, ножа держать не умеет. А вот я могу. Ни в голосе его, ни в выражении лица не было злобы, одна брезгливая скука. – Так что чем могу. А сам тык, тык. – Ы! Ы! – надсадно вскрикивал, извиваясь, Крестоног. – Эх, если б у меня был клинок… – Если? – Хлад сплюнул. – И что тогда? Он ткнул Крестонога в бок, где повязка. – Нет его у тебя, на том и прижмись. Крестоног изогнулся, получил от Хлада тычок в спину. – А у меня вот есть. Не веришь, глянь. Тык, тык, тык. – Смотри-смотри, герой. И в ноги его сзади, и в задницу, только кровь темными кругами проступала сквозь тряпье. Крестоног тонко выл и вздрагивал, а Хлад, отдуваясь, вытер нож о рукав офицера Союза, измазав золотую тесьму красным. – Ну ладно, – подняв офицера на ноги, ножик Хлад аккуратно упрятал куда-то за пояс, – этого я забираю. – А с этим что делать? – голос у Бека прозвучал хило, тоненько. Он указывал на Крестонога, который постанывал в грязи, в лоснящихся черным лохмотьях. Хлад покосился на Бека, взглядом пронизывая как будто насквозь – не зря говорят, что он читает мысли. – Да ничего, – отворачиваясь, одноглазый равнодушно пожал плечами. – Еще силы на него расходовать. Пускай истекает.Тактики
Долина расстилалась внизу галактикой помаргивающих точек оранжевого света. Факелы и костры по обе стороны противостояния смазывались, когда по холму с новой силой проходила завеса дождя. Одно скопление огней было, судя по всему, селом Адвейн, другое холмом, именуемым здесь Героями, третье городком Осрунг. Своей ставкой Мид сделал брошенный постоялый двор к югу от городка, велев передовому полку окопаться на расстоянии полета стрелы от штабного забора. Вместе с полком разместился и Гарод, бесстрашно выкрикивая в темноте какие-то приказы. Добрая половина дивизии все еще подтягивалась по дороге, которая утром представляла собой пыльный тракт, а теперь обратилась в грязную речку с бурунами. Самые задние не подойдут, наверное, даже к рассвету. – Я хотел вас поблагодарить, – сказал полковник Бринт, со шляпы которого падали дождевые капли. – Меня? – удивилась Финри, с виду сама невинность. – Это еще за что? – За то, что эти дни приглядываете за Ализ. Я знаю, она не сказать чтобы светская львица. – Мне это совсем не в тягость, – слукавила Финри. – Если на то пошло, и вы с Гаром на короткой ноге. Легкий намек: дескать, смотри, чтоб непременно так было и впредь. – Гар из тех, кто легко к себе располагает. – Да неужто? Они проехали мимо заграждения, где, укутавшись в промокшие плащи, маячили четверо солдат Союза; кончики копий поблескивали в свете фонарей офицеров Мида. Неподалеку развьючивали лошадей, снимая попорченное дождем снаряжение. Разворачивали и ставили палатки, как живые, хлещущие в лица мокрыми складками парусины. Под протекающим навесом ежилась очередь с разнокалиберными емкостями – кто с кружкой, кто с мешком, кто еще с чем: там возле бочек и ларей раздавали провиант. – А хлеба что, нет? – недовольно спрашивал кто-то. – Устав гласит: хлеб гоже заменять мукою, – отвечал каптенармус, с хмурой сосредоточенностью отмеряя на весах ничтожное ее количество. – Так это смотря кому гоже. А печь его на чем? – Сунь себе в задницу да перни: жар и появится. Я вот… Ой, простите великодушно, госпожа, – спохватился при виде Финри каптенармус, торопливо стягивая головной убор, как будто голод однополчан был для него менее предосудителен, чем слово «задница», способное уязвить нежные чувства светской дамы. То, что на первый взгляд представлялось бугром на крутом склоне, оказалось старинным строением, затянутым плющом, нечто среднее между флигелем и амбаром, служившим, вероятно, и тем и другим. Мид спешился со всей помпезностью царедворца и пошел во главе свиты, растянувшейся в узком проходе гуськом. Полковника Бринта оставили придерживать очередь, так что Финри удалось проскользнуть в самом начале процессии. В помещении с голыми стропилами пахло сыростью и шерстью; офицеры выстраивались тесным рядком. Над собранием витал дух монарших похорон: каждый тщился выглядеть наиболее чопорно, вместе с тем исподтишка выжидая, не упомянут ли в завещании и его имя. У шершавой стены хмурился генерал Миттерик, оттопыренный большой палец сунув между пуговицами мундира. Он как будто позировал для портрета, причем невыносимо претенциозного. Неподалеку от него бесстрастной глыбой застыл Бремер дан Горст. Финри улыбнулась ему как доброму знакомому, тот в ответ едва кивнул. Маршал Крой стоял перед большущей картой, ладонью обрисовывая позиции. Финри всегда ощущала теплоту и гордость, когда видела отца за работой. Вот кто истинный образец военачальника. Завидев входящих, Крой подошел пожать руку Миду; поймав взгляд дочери, он чуть заметно улыбнулся. – Лорд-губернатор Мид, хочу поблагодарить вас за столь быстрое продвижение на север. Хотя если б движение войск направлял лично его светлость, они бы, может, все еще гадали, где здесь север, а где что. – Лорд-маршал Крой, – несколько вяло поприветствовал губернатор. Отношения у них были натянутыми. У себя в провинции Инглия Мид считался выше чином, хотя в военное время по назначению короля отец Финри оказывался главнее. – Знаю, оставлять Олленсанд было, должно быть, досадно, но вы нужны нам здесь. – Я вижу, – с характерной язвительностью отозвался Мид. – Как я понимаю, была серьезная… – Господа! Офицеры у двери потеснились, давая дорогу вновь прибывшему. – Извините за задержку: по этим дорогам просто не пролезть. Вперед вышел коренастый лысый мужчина, на ходу бесцеремонно отряхивая на окружающих мокрые и грязные полы плаща. За ним шел единственный слуга – кучерявый, с корзиной в руке. Финри знала в лицо каждого в окружении короля, будь то хоть Открытый, хоть Закрытый совет, со всеми регалиями и степенью влиятельности, так что отсутствие помпы нисколько не сбило ее с толку. Иными словами, в отставке сейчас Байяз, первый из магов, или нет, а по званию ему по-прежнему нет здесь равных. – Лорд Байяз, – представил его Крой. – А это лорд-губернатор Мид от Инглии, начальствует над третьей дивизией его величества. Первый из магов каким-то образом умудрился пожать Миду руку и одновременно его проигнорировать. – Я знавал вашего брата. Хороший человек, многим его не хватает. Мид хотел что-то сказать, но Байяза отвлек слуга, вынув из корзины кружку. – А, чай! Ничто уже не кажется жестоким или ужасным, стоит в руке оказаться кружке чая. Что скажете? Может, кто-нибудь желает? Желающих не было. Пить чай считалось чем-то непатриотичным, гуркским по сути, чуть ли не изменничеством. – Ну что, совсем никто? – А можно мне кружечку? Финри грациозным движением выскользнула вперед, лорд-губернатор недовольно потеснился. – В такую погодку самый раз. Чай она презирала, но охотно бы выдула его хоть целую бадью за возможность обменяться парой фраз с одной из вельможнейших персон Союза. Байяз взглянул на нее, как оценщик в ломбарде, прикидывающий стоимость фамильной драгоценности. – Моя дочь, – неловко прокашлявшись, представил маршал Крой. – А, ну да, Финри дан Брок, разумеется. Мои поздравления по поводу замужества. Финри искусно скрыла удивление. – Вы несказанно сведущи, лорд Байяз. Я считала себя чересчур незаметной для вашего внимания. На едкое покашливание Мида она не обратила внимания. – Ничто не проходит мимо проницательного человека, – заметил маг. – В конце концов, знание – корень силы. Ваш муж, должно быть, и в самом деле прекрасный человек, если своим светом затмевает тень измены своего отца. – Это так, – Финри беззастенчиво кивнула. – В этом он на отца совершенно не похож. – Это хорошо, – Байяз улыбался, хотя взгляд оставался жестким. – Очень бы не хотелось в случае чего огорчить вас его повешением. В неловкой тишине она посмотрела на полковника Бринта, затем на лорд-губернатора Мида – не поддержат ли они хоть чем-нибудь Гара в ответ на беззаветную верность. Бринт хотя бы напустил на себя виноватый вид. Мид же был само блаженство. – Более преданного человека не сыскать во всей армии его величества, – удалось выговорить Финри. – Я в восхищении. Только преданность – дело одно, а вот победа – другое. Совсем другое. Байяз хмуро оглядел притихших офицеров. – Не лучшие дни, господа. Ох, не лучшие. Давно таких не было. – Генерал Челенгорм превзошел себя, – сказал Миттерик, к сочувствию, как всегда, примешивая сарказм. – Ему ни в коем случае нельзя было так растягиваться… – Генерал Челенгорм действовал сообразно моим приказаниям, – перебил маршал Крой. – Да, мы растянулись, а северяне нас подавили… – Ваш чай. В руке у Финри очутилась кружка, которую незаметно поднес слуга Байяза. Какие странные у него глаза: один синий, другой зеленый. – Уверен, что муж ваш – преданный, честный и усердный, каким и надлежит быть солдату, – вполголоса произнес он без тени угодливости. На губах его мелькнула улыбка, как будто они обменялись меж собой некой шуткой. Какой именно, так и не ясно: человек успел отойти, чтобы из чайничка долить кружку Байяза. Финри скривилась и, убедившись, что на нее никто не смотрит, выплеснула напиток на стенку. – …выбор был самым жестоким образом ограничен, – говорил ее отец, – учитывая небывалую поспешность, навязанную Закрытым советом… Байяз его перебил: – Поспешность, маршал Крой, это вынужденная необходимость; требование скорее политическое. Маг с хлюпаньем втянул чай; стояла такая тишина, что слышен был бы не только шорох мыши, но и скачок блохи. Финри ужас как хотелось проникнуть в суть интриги; стоит ли говорить, что она всем видом показывала напряженное внимание – сколько можно пользоваться набившими оскомину приемчиками вроде острословия и пикировки насмешками. – Когда каменщик возводит стену на склоне и она рушится, он едва ли вправе сетовать, что она простояла бы тысячу лет, если б ему для работы дали ровную землю, – Байяз снова шумно отхлебнул, все в той же напряженной тишине. – Так вот, на войне земля никогда не бывает ровной. Финри так и подмывало выступить в защиту отца, как будто на спине у нее уселась оса, которую надо, не мешкая, раздавить. Тем не менее приходилось помалкивать. Одно дело задирать Мида, и совсем иное – перечить первому из магов. – В мои намерения не входит и не входило оправдываться, – сухо заметил отец. – За неудачу я несу всю ответственность, а за потери беру всю вину целиком. – То, что вы не стремитесь отмежеваться от вины, делает вам честь, но не приносит нам пользы. – Байяз вздохнул, как будто выговаривал нерадивому племяннику. – Но давайте же усвоим уроки, господа. Вчерашние поражения оставим за спиной, а приглядимся лучше к завтрашним победам. Все дружно закивали, даже отец Финри, словно им никогда не доводилось слышать слов более глубоких и емких. Вот что значит власть. Финри не припоминала, чтобы кто-нибудь был ей так отвратителен и одновременно так нравился, как этот человек.Сбор войска Черного Доу происходил в круге Героев, около костра, полыхающего жаром и шипящего от дождевых капель. Огнистый свет и провалы тени придают людям сходство с бесами, отчего они иной раз и ведут себя по-бесовски; Зоб такого навидался. Вот они все здесь – Коул Ричи, Бродд Тенвейз, Скейл с Кальдером, Железноголовый, Треснутая Нога, названные рангом поменьше. Самые громкие имена и грозные лица на всем Севере, кто с гор, кто из лесов. Нет только тех, кто воюет за чужую сторону. Гламе Золотому, судя по виду, досталось нынче не на шутку, кто-то у него на морде, как в кузне, поработал. Левая щека – один сплошной рубец, губы потрескались, на физиономии расцветают синяки всех оттенков. Среди хищных лиц выделялся глумливой улыбкой Железноголовый, который в жизни будто не видал ничего отрадней Гламиного расплющенного носа. Застарелая вражда между этими двумя отравляла и без того унылое настроение, царящее вокруг костра. Зоб, прихрамывая, подошел к Кальдеру. – Ты-то какого черта здесь делаешь, старикан? – пробормотал тот. – Да бог его ведает, – ответил Зоб. Сунув большой палец за пряжку ремня, он искоса оглядел сидящих. – Глаза уже не те: это сюда, что ли, говно ронять ходят? Кальдер хрюкнул. – Нет, здесь место для поноса словесного. Хотя, если хочешь скинуть портки и уронить кой-чего на башмаки Тенвейзу, я возражать не стану. Тем более они у него как раз нужного цвета. Вот из пятна тени вокруг трона Скарлинга с ленцой вышел Черный Доу, обгладывая мясо с кости. Шум и болтовня пошли на убыль, а вскоре и вовсе стихли; слышались лишь потрескивание костра да приглушенное пение где-то за пределами круга. Доу доглодал кость и кинул ее в огонь, облизал пальцы. Он пристально всматривался в каждое лицо, проглядывающее из темноты. Тянул паузу. Заставлял ждать. Давал понять, кто на этом бугре главный злодей. – Ну что, – сказал он наконец, – славно денек отработали? Поднялся немыслимый шум; вожди стучали рукоятями мечей, гремели о щиты латными рукавицами, о доспехи кулаками. В общий гвалт вносил лепту Скейл, грохая шлемом об исцарапанный нагрудник. Постукивал мечом в ножнах Зоб – со слегка виноватым видом: как-никак, бежал он недостаточно быстро, чтоб обнажить его против врага. Кальдер молчал, цыкая зубом и дожидаясь, когда наконец стихнет победная вакханалия. – Добрый выдался денек! – осклабился Тенвейз. – Славный был день, – согласился Ричи. – Мог быть и лучше, – косясь на Золотого, заметил Железноголовый, – кабы нам удалось перебраться через отмели. Глаза Гламы недобро зажглись, заходили желваки, но он сдержался и ничего не сказал – может, просто потому, что раскрывать рот ему было больно. Доу поднял меч, ощерясь так, что меж зубов показался острый кончик языка. – Мне то и дело говорят: мир не таков, как прежде. Но в чем-то он все же неизменен, а? Вновь шумный всплеск одобрения и столько клинков в воздухе, что удивительно, как никого не задело. – Так вот, это тем, кто говорил, что кланы Севера не способны биться заодно. Доу набрал воздуха и харкнул в огонь так, что в нем зашипело. – А это тем, кто говорил, что Союз не побить из-за его числа. Он снова весьма точно послал в огонь плевок. – Ну а это тем, кто говорит, что я не тот, кто способен все это устроить! И он с рыком рубанул мечом костер, взметнув сноп искр. Поднялся неистовый грохот ликования – такой, что Зоб невольно поморщился. – До-у! – возопил Тенвейз, отбивая такт рукой. – Чер-ный До-у! Разрозненный гвалт перерастал в скандирование по мере того, как люди попадали в такт ударами кулаков по металлу: – Чер-ный До-у! Чер-ный До-у! В хор вступили и Железноголовый, и Ричи, и даже Глама что-то мямлил изувеченным ртом. Зоб молчал. «Принимай победу спокойно и осторожно, – говаривал Рудда Тридуба, – потому что настанет час, и тебе так же предстоит принимать поражение». На той стороне костра поблескивал из тени глаз Хлада. Хлад не ликовал. Доу вольготно раскинулся на троне Скарлинга, как в свое время Бетод, купаясь в любви, будто ящерица в лучах солнца. Царственным жестом он прервал гвалт. – Ну что. В долине мы заняли все лучшие места. Им остается лишь пятиться или кидаться на нас, а позиций, откуда они могут это сделать, не так уж много. Так что выдумывать особо нечего. Тем более что такие, как вы, соображают по большей части кулаками. В ответ послышались многозначительные смешки. – Так что мне понадобятся кровь, кости и сталь, как сегодня. Снова одобрительные возгласы. – Ричи? – Да, вождь. Старый воин, сурово поджав губы, ступил в круг огненных отсветов. – Надо, чтобы твои парни держали Осрунг. Завтра вам, думаю, достанется. Ричи пожал плечами. – Все по справедливости. Сегодня им чертовски досталось от нас. – Не пускай их через тот мост, Ричи. Железноголовый? – Да, вождь. – Поручаю тебе отмель. Мне нужны люди на огородах, люди на Детках; люди, готовые умереть, но лучше, если от их рук погибнут другие. Это то самое место, куда южане могут попереть скопом, так что если они на это пойдут, нам надо будет ударить всей силой. – Это я и сделаю, – Железноголовый послал ехидную улыбку на ту сторону костра. – Меня, в отличие от некоторых, вспять не обратить. – Это ты о ком? – вскинулся Золотой. – Ничего, на тебя геройства тоже хватит, – примирил всегдашних соперников Доу. – Сегодня, Глама, ты сражался достойно, так что завтра удачу себе отвоюешь. Стой на участке между Железноголовым и Ричи; пособляй тому или другому, смотря на кого насядут сильнее, если им своими силами справиться будет сложно. – Есть, – Глама облизнул распухшую губу распухшим языком. – Скейл? – Вождь? – Ты взял Старый мост. Вот его и держи. – Сделаю. – Если тебе придется уступить… – Не уступлю, – заявил Скейл со всей упрямостью юности и недалекого ума. – …лучше будет иметь вторую линию у той старой стены. Как она зовется? – Клейловой стеной, – подсказал Треснутая Нога. – По имени того безумца-хуторянина, что ее возвел. – Может оказаться, что он не зря старался, – рассудил Доу. – У моста тебе всеми силами все равно не развернуться, так что рассади часть своих чуть подальше. – Сделаю, – сказал Скейл. – Тенвейз? – Создан для славы, вождь! – За тобой склон Героев и Палец Скарлинга. Так что в бой тебе, вероятно, с ходу кидаться не придется. Но помощь может понадобиться Скейлу или Железноголовому, так что приглядывай, может, подкинешь им сколько-то людей. Тенвейз глумливо посмотрел через костер на Скейла с Кальдером, а заодно и на Зобатого, который, не исключено, был с ними заодно. – Посмотрю, что смогу из-под себя выдернуть. Доу подался вперед. – Мы с Треснутой Ногой будем наверху за старой стеной. Видно, завтра руководить буду с заду, как наши друзья в Союзе. Дружный всплеск хохота. – Ну вот, вроде как и все. У кого-то есть еще дельные соображения? Доу, все так же щерясь, медленно обвел собравшихся взглядом. Зобу говорить хотелось менее всего, да и другие вряд ли мечтали стать мишенью для насмешек… – У меня есть, – поднял вдруг палец Кальдер, всегда готовый полицедействовать. Доу прищурился. – Во как? Ай да сюрприз. И что у нас за стратегия, принц Кальдер? – Повернуться к Союзу спиной и бежать, – сказал за него Железноголовый, вызвав волну смешков. – Повернуться к Союзу задом и подставиться, – съязвил Тенвейз. Кальдер лишь улыбался, дожидаясь, когда уляжется смех. – Мир, – коротко сказал он. Зоб зажмурился. Проще влезть на стол и призвать к целомудрию в борделе. Сразу захотелось отойти в сторону, как от кого-нибудь, кто облился маслом вблизи открытого огня. Но как назвать человека, который отступается от друга только потому, что тот не в фаворе? Даже если человеку этому грозит вот-вот превратиться в огненный шар. И Зоб остался стоять с ним плечом к плечу, прикидывая, что это, черт возьми, может быть за игра, поскольку Кальдер на ухищрения был горазд как никто другой. Постоянно что-нибудь на уме. После ошеломленной паузы взметнулись складки плащей, заплясали огни факелов, отбрасывая дикий свет на круг нахмуренно застывших лиц. – Ах ты поганый негодяй, трус драный! – вскинулся Бродд Тенвейз. Его физиономия, казалось, готова лопнуть от гнева и презрения. – Ты моего брата негодяем назвал?! – выпучив глаза, заорал Скейл. – Да я тебе, мразь, гусиную твою шею сейчас сверну! – А ну тихо! – призвал к порядку Доу. – Если шею и сворачивать, так это мне решать, кому. Принц Кальдер известен умением обращаться со словом. Я за тем его сюда и позвал, чтобы услышать его мнение. Давайте же его выслушаем. Ну, Кальдер? Так зачем нам мир? – Осторожней, Кальдер, – стараясь не размыкать губ, проговорил Зоб. – Осторожней. Но принц если и расслышал предостережение, то откровенно плевал на него. – Потому что война – пустая трата времени, сил, денег и жизней. – Ах ты трус, драть тебя в задницу! – снова гаркнул Тенвейз. На этот раз даже Скейл на него не рявкнул, а встал и непонимающе уставился на брата. Поднялась буря негодования, по громкости сопоставимая со скандированием здравиц Доу. Но чем неистовей она становилась, тем шире улыбался Кальдер. Как будто бы от ненависти он цвел, как роза на помойке. – Война – способ промысла, – сказал он. – А если он не несет добычу, то какая от него польза? Сколько мы уже без толку петляем по горам да долам? – Ты уже допетлялся до петли у себя дома, собака! – гавкнул кто-то. – Вот-вот, и это твои разговоры о мире тебя сюда завели, – напомнил Железноголовый. – Хорошо, а сколько ты, в таком случае, ходишь-бродишь здесь впустую? Кальдер пальцем бесстрашно ткнул в воителя. – Или ты? Он указал на Золотого. – Или вот он? Большой палец Кальдера показал на Зобатого. Зоб нахмурился, не желая к этому приобщаться. – Месяцы? Годы? Маршируете, скачете, уклоняетесь, лежите под звездным небом со своими страхами, недугами, ранами. На ветру, в холоде, а ваши поля и стада, мастерские и жены с детьми остаются заброшенными, без присмотра. За какую такую поживу? Что вы добыли? Какие барыши, какую славу? Если в этом сонмище найдется хоть сотня таких, кто на этих мытарствах разбогател, я хер свой сожру без соли! – Трусливая, драть ее лети, болтовня! – Тенвейз в сердцах отвернулся. – Слышать ее не могу! – Трусы от правды как раз и отворачиваются, убегают от нее. А ты, я вижу, Тенвейз, слов боишься? Хорош герой, нечего сказать. За это принц сорвал куш в виде разрозненных смешков. Тенвейз, задетый за живое, повернулся обратно. – Мы сегодня одержали победу! Каждый тут не человек, а легенда! Кальдер в ответ хлопнул по рукояти меча. – Сегодня, победу? Да только победа-то вышла скромная. У всех на виду долину заполоняли бесчисленные огни вражеского становища. – Вон Союз, и еще далеко не весь. Завтра битва будет ожесточенней, а потери тяжелее. Гораздо тяжелее. И победа, если мы ее одержим, будет лишь в том, чтобы удержаться на прежнем пятачке. Только с уймой свежих мертвецов в придачу. Кое-кто по-прежнему тряс головой, но большинство слушало. – А насчет того, что кланы Севера не способны сражаться сплоченно или что Союз не победить в силу его числа, так эти вопросы пока остаются без ответа. Кальдер отправил плевок в костер, совсем как Черный Доу. – А плеваться вот так каждый может. – Ты говоришь, мир, – пробурчал Тенвейз, вынужденный в конце концов прислушаться. – Мы тут все знаем, каким любителем мира был твой отец. А не он ли первым начал войну с Союзом? Кальдера этот вопрос не застал врасплох. – Он. И это стало его концом. И я, возможно, научился на его ошибке. Ну а ты, позволь тебя спросить? Он обвел собравшихся взглядом. – Если хотите знать, вот мое мнение: рисковать жизнью из-за того, что решается обычным разговором – глупость. Воцарилась удрученная, виноватая тишина. Лишь хлопали под ветром полы плащей да взвивались снопики искр над костром. Доу на троне подался вперед, подбородок по обыкновению положив на гарду меча. – Что ж, принц Кальдер, огонь мой ты обоссал на славу. Опять колкие смешки, общая задумчивость схлынула. – Ну а ты, Скейл? Ты вот хочешь мира? Секунду-другую братья смотрели друг на друга, Зоб потихоньку от них отстранился. – Нет, – ответил Скейл. – По мне, так лучше сражаться. Доу поцокал языком. – Вишь, что выходит. Похоже, ты даже собственного брата не убедил. Вновь хохоток, к которому неохотно присоединился сам Кальдер. – Хотя, надо отдать должное, словом ты владеешь как надо. Может, настанет время, когда мы и вправду захотим поговорить с Союзом о мире. Тогда я непременно за тобой пришлю. – Он оскалил зубы. – Но не нынче. Кальдер церемонно поклонился. – Как прикажешь, протектор Севера. Ты у нас вождь. – Вот уж точно, – прорычал Доу. – Точнее некуда. Однако Зоб заметил: задумчивых лиц средь разбредающихся в ночи воителей прибавилось. Должно быть, размышляют о невозделанных полях или неотделанных женах. Возможно, Кальдер не такой уж безумец, каким представляется. Оно понятно, воевать северяне любят. Но любят они и пиво. А войны, как и пива, больше живота не выхлебаешь.
– Сегодня мы были вынуждены потесниться. Но завтра все будет наоборот. Манера маршала Кроя излагать мысль не оставляла возможности для несогласия. – Завтра мы перенесем удар на врага, и победа будет за нами. Комната зашуршала крахмальными воротниками в едином преклонении голов. – Виктория, – прошептал кто-то. – К завтрашнему утру все три дивизии выйдут на исходный рубеж. Даром что одна разгромлена, а две другие всю ночь были на марше. – Мы превосходим их по численности. Сокрушим их своими трупами! – Удача у нас под боком. «Хорошо тебе. А то мой весь в синяках». Впрочем, остальных офицеров эти банальности воодушевляли. Как оно часто бывает с идиотами. Крой повернулся к карте, указуя на южный берег отмели – то самое место, где еще поутру сражался Горст. – Дивизии генерала Челенгорма нужно время перегруппироваться, а потому вступать в баталию по центру она не будет и ограничится тем, что подойдет к отмели, не переправляясь через нее. Мы же набросимся с обоих флангов. Маршал подошел к правой стороне карты и решительно вскинул руку вверх по Оленсандской дороге, к Осрунгу. – Лорд-губернатор Мид, вы – наш правый кулак. С рассветом ваша дивизия двинется на Осрунг, одолеет частокол и займет южную половину города, после чего изготовится к взятию моста. Северная половина более укреплена, к тому же у северян было время обустроить свои позиции. Худощавое лицо Мида от усердия пошло пятнами, а глаза зажглись от предвкушения схватки с ненавистным врагом. – Мы смоем их оттуда и предадим мечу, всех до единого. – Приятно слышать. Но будьте осмотрительны, леса к востоку разведаны не досконально. Генерал Миттерик, ваш удар – слева. Ваша задача – прорваться по Старому мосту и утвердиться на той стороне. – Прошу не беспокоиться, лорд-маршал. Мои люди, безусловно, захватят мост и погонят проклятых северян до самого, черт возьми, Карлеона. – На сегодня достаточно и моста. – Под ваше командование передан батальон Первого кавалерийского, – вставил Фелнигг, воззрившись поверх клювообразного носа на Миттерика так, будто сама мысль о передаче ему хоть чего-то была опрометчивой. – Они проложили путь через болота и расположились за правым флангом неприятеля. Помощника Кроя генерал не удостоил даже взглядом. – Возглавить штурм моста я назначил добровольцев, так что мои люди уже соорудили под это дело несколько больших крепких плотов. Взгляд Фелнигга сделался еще более раздосадованным. – Насколько я понимаю, там сильное течение. – Неужто и попробовать нельзя? – заартачился Миттерик. – Не хватало еще, чтобы нас на том мосту продержали все утро! – Очень хорошо. Но помните, что мы ищем победы, а не славы. – Крой строго оглядел офицерское собрание. – Вопросы есть? – Всего один, господин лорд-маршал, – поднял палец полковник Бринт. – Нельзя ли, чтобы полковник Горст воздержался от героизма хотя бы настолько, чтобы все остальные успели поучаствовать в сражении? Слова эти вызвали дружный смех, несоразмерный глубине шутки; службисты хватались за редкую возможность посмеяться. Горст во все глаза смотрел через комнату на Финри, делая вид, что смотрит не на нее. И тут, к его крайней неловкости, оказалось, что мишенью для общих смешков является он сам. Кто-то робко захлопал в ладоши, и вот уже собрание сдержанно аплодировало. Уж лучше бы подтрунивали. «Тогда бы я мог присоединиться». – Я буду просто наблюдать, – выговорил он. – Как и я, – подал голос Байяз. – И, возможно, проведу опыт на южном берегу. Маршал Крой степенно поклонился. – Всецело в вашем распоряжении, лорд Байяз. Первый из магов, вставая, хлопнул себя по бедрам; слуга что-то прошептал ему на ухо. Это как будто послужило сигналом: комната стала быстро пустеть, офицеры заспешили по своим подразделениям готовиться к утреннему натиску. «Не забудьте заготовить вдоволь гробов, вы…» – Я слышала, вы сегодня спасли всю армию? Он обернулся с достоинством испуганного бабуина и увидел, что на него с парализующе близкого расстояния смотрит Финри. Весть о ее замужестве заставила его похоронить чувства к ней, наряду со всеми остальными, какие у него только были. Но оказывается, они не умерли, и жгли еще сильнее, чем прежде. При виде Финри что-то внутри него неизменно сжималось, а при разговоре с ней затягивалось все сильнее. Если подобный обмен репликами можно назвать разговором. – Э-э, – выдавил он. «Я оказался безнадежно окружен на речном перекате и убил семерых – это точно, – а еще нескольких наверняка покалечил. Изрубил их в надежде, что наш изменчивый монарх об этом прослышит и смягчит незаслуженный приговор, который для меня под стать смертному. Я взял на душу массовое убийство для того лишь, чтобы меня объявили невиновным в некомпетентности. За подобные вещи иногда вешают, а иногда награждают аплодисментами». – Я… Мне… повезло, что я остался жив. Она подошла еще ближе, и в виски ему оглушительно ударила кровь, а в голове сделалось пусто и легко, как при каком-нибудь серьезном недуге. – У меня такое ощущение, будто всем нам повезло оттого, что вы живы. «У меня тоже есть ощущение. В штанах. Было бы несказанным везением, если б ты сунула туда руку. Неужели эту просьбу так сложно уважить, после спасения армии и тому подобного?» – Я… «Прости. Я люблю тебя. Почему я прошу прощения? Я ничего такого не сказал. Неужели мужчина должен чувствовать себя виноватым за то, что думает? Возможно». Она уже отошла и разговаривала с отцом, в чем вины ее, собственно, нет. «На ее месте я бы на меня даже и не глянул, не говоря уж о том, чтобы останавливаться и выслушивать мое писклявое, глупейшее, слюнявое заикание. А ведь жжет. Саднит. Так саднит, когда она уходит». Он двинулся к двери. «Просто невмоготу. Какой я пафосный. Тьфу. Терпеть себя не могу».
Кальдер ускользнул со сборища Доу, отложив на потом объяснения с братом, и заспешил между кострами, пропуская мимо ушей приглушенные проклятия сидящего вокруг них сброда. Так он нашел тропу меж двух освещенных факелами Героев, заприметил на склоне золотые отблески и нагнал их сердито шагающего вниз хозяина. – Золотой. Глама. Постой, побеседовать надо. Глама угрюмо оглянулся через плечо. Быть может, он был сильно разгневан, но вспухшая щека придавала ему вид недовольного кормом хомяка – Кальдер чуть было некстати не хихикнул. В любом случае, эта тыква сейчас давала ему возможность, которую грех упускать. Следом за Гламой шагали трое его названных, увешанных тускло бряцающим оружием. – О тфем нам ф тобой бефедовать, Кальдер? – выговорил Золотой шепеляво. – Тихо, на нас смотрят. Кальдер подошел с заговорщическим видом, словно у них есть какие-то общие секреты или интересы – манера, которая, как известно, заставляет собеседников держаться подобным же образом, подчас вопреки собственной воле. – Я думал, мы могли бы оказаться друг другу полезны, поскольку находимся теперь в одном и том же положении… – Как понять в одном и том же? – возмутился Глама. Кальдер отшатнулся, изобразив боязливое удивление, но почуял, что рыба клюнула. В словесных баталиях проку от этих недоумков не больше, чем от него самого на поле брани, однако в беседе Кальдер – истинный фехтовальщик. Или удильщик. – Фто у наф ф тобой мовэт быть обфего, миротворетф? – У Черного Доу есть фавориты. Любимцы. А нам, остальным, приходится бороться за объедки с господского стола. – Любимтфы? Из-за разбитого рта Глама вынужденно шепелявил, а каждое исковерканное слово, похоже, бесило его еще сильней. – Взять, скажем, сегодняшнюю атаку. Ведь это ты ее возглавил, когда остальные влачились позади. Ты ставил на кон жизнь, был ранен, сражаясь в битве Доу. А теперь вот другие метят на почетные места. А ты, получается, задвинут на зады? Сидишь и ждешь, позовут тебя или нет? Кальдер придвинулся еще ближе. – Мой отец всегда тобой восхищался. Всегда говорил, мол, какой это умный, храбрый, справедливый человек, на которого всегда можно положиться. Удивительно, как быстро действует отъявленная лесть. Особенно на людей с непомерно раздутым тщеславием. Кальдеру это хорошо известно. Он сам в свое время был таким. – Фто-то я этого от него не флыфал, – прошепелявил Глама, хотя по лицу было видно, что ему хотелось поверить. – А как он мог? – умащивал Кальдер. – Он же был королем северян. И лишен роскоши говорить людям то, что о них думает. Тем более что о Золотом он отзывался как о напыщенном болване, как, в общем-то, и сам Кальдер. – Но я-то в отличие от него такую возможность имею. А потому нет смысла нам с тобой держаться по разные стороны. Это нужно Доу, чтобы разделять нас. Чтобы всю власть, все золото, всю славу делить с Треснутой Ногой и Тенвейзом… И само собой, с Железноголовым. Золотой дернулся, как будто ему закатили оплеуху по разодранной щеке. Их вражда была так велика, что он, дубина, из-за нее ничего не видел. – Мы не должны этого допустить, –продолжал Кальдер чуть ли не любовным шепотом, рискнув даже аккуратно возложить Гламе на плечо руку. – Вместе мы с тобой могли бы вершить великие дела… – Хватит! – вскинулся Глама, сбивая непрошеную длань. – Иди давай, лги кому другому! А у самого в голосе сомнение. А Кальдеру только этого и нужно. Чуточку сомнения. Если не можешь заставить врагов проникнуться к тебе доверием, посей у них недоверие друг к другу. Терпение, сказал бы отец, терпение. Кальдер с улыбочкой проводил взглядом Золотого с его приспешниками. Главное сейчас – посеять семена. А уж время обеспечит урожай. Если удастся дожить до жатвы.
Прежде чем оставить Финри наедине с отцом, лорд-губенатор Мид удостил ее укоризненного взгляда. Он не мог допустить, чтобы его кто-нибудь превосходил, а уж тем более женщина. Но если он рассчитывал, что у него за спиной она выдаст отцу лишь куцый блеклый отчет, то он ее недооценивал. – Мид – расфуфыренный, тупой индюк. Пользы на поле боя от него будет не больше, чем от грошовой шлюхи. Хотя нет, – исправилась она, подумав. – Я не вполне справедлива. Шлюха подняла бы боевой дух. А от Мида душевного подъема не больше, чем от обгаженных подштанников. Надо же, как ты вовремя снял осаду с Олленсанда: она могла бы обернуться форменным фиаско. Финри с удивлением увидела, как отец рухнул на стул за походным бюваром, уронив голову на руки. Он как будто враз сделался другим человеком – усталым, старым. – Я сегодня потерял тысячу человек, Фин. И еще тысячу ранеными. – Вообще-то их потерял Челенгорм. – У каждого в армии свой круг ответственности. Это я их потерял. Тысячу. Казалось бы, просто число. Легко сказать. А теперь подсчитай: десять на десять и еще раз на десять. Видишь, сколько получается? Болезненно поморщившись, он уставился в угол, словно там высились груды тел. – И каждый – чей-то отец, муж, брат или сын. Каждая утраченная жизнь – дыра, которой мне никогда не заткнуть, долг, который не оплатить. Финри, – он сквозь пальцы посмотрел на дочь покрасневшими глазами, – я потерял тысячу человек. Она подошла на пару шагов. – Повторяю: их потерял Челенгорм. – Челенгорм хороший человек. – Этого недостаточно. – Но это кое-что. – Тебе надо его заменить. – К своим офицерам надо иметь хоть сколько-нибудь доверия, иначе они его никогда не оправдают. – Этот совет действительно такой неуклюжий, или он просто так звучит? Они строптиво поглядели друг на друга, и отец устало махнул рукой. – Челенгорм – старый друг короля, а король очень трепетно к таким относится. Заменить его может лишь Закрытый совет. Предложения Финри на этом не исчерпались. – Ну так замени хотя бы Мида. Этот человек – прямая угроза для армии, да и не он один. Стоит ему еще какое-то время пробыть в военачальниках, и сегодняшнее несчастье скоро будет позабыто. Его перекроет следующее, куда более страшное. – Ну и кого мне на его место поставить? – спросил отец со вздохом. – Есть у меня один превосходный офицер. Прекрасный, молодой. – С красивыми зубами? – Ты удивительно догадлив. А еще безупречно благородный, решительный, храбрый, верный и, заметь, усердный. – У таких людей часто бывают ужас какие амбициозные жены. – А у этого так в особенности. Он потер глаза. – Финри, Финри. Я уже и так сделал все возможное, чтобы продвинуть его на нынешнее место. А если ты некоторым образом забыла, то его отец… – Гарод – не его отец. Некоторые превосходят отцов. Крой это пропустил, хотя и с некоторым усилием. – Будь реалистична, Фин. Закрытый совет не доверяет знатным, а у него семейство значилось в этом перечне чуть ли не первым, на волоске от короны. Так что будь терпелива. – Ха, – ответила она и на реализм и на терпение. – Если ты желаешь мужу более высокого назначения… Финри открыла рот, но отец повысил голос: – …то тебе нужен более высокий покровитель, чем я. Но если хочешь совета – я знаю, что нет, но все равно выслушай, – так вот, лучше всего обойтись без него. Я сам заседал в Закрытом совете, можно сказать, в самом сердце правительства, и могу с уверенностью сказать: власть – это дьявольское наваждение. Мираж. Чем ближе ты к нему, тем он дальше уходит. Столько требований к равновесию сил. Такое давление приходится выносить. Все последствия любого решения повисают на тебе таким бременем… Неудивительно, что король у нас по большей части к решениям так и не приходит. Я никогда не думал, что буду стремиться к отставке, но быть может, вообще без власти я наконец смогу хоть чего-то достичь. Финри к этой отставке готова не была. – Нам в самом деле придется дожидаться, пока Мид станет причиной немыслимого поражения? Отец невесело на нее поглядел. – Представь себе, да. В самом деле. И тогда Закрытый совет даст мне письменное предписание и укажет, кем именно его заменить. Если только вначале, разумеется, не сменят меня. – И кем это, интересно, они тебя заменят? – Думается, генерал Миттерик не отказался бы от подобного предложения. – Миттерик? Этот тщеславный фанфарон и злопыхатель с преданностью кукушки? – Если он такой, то Закрытый совет он устроит от и до. – Представить не могу, как ты его возле себя терпишь. – Знаешь ли, в более молодом возрасте я считал, что у меня на все есть ответы, и они исходят от меня самого. Нынче же я лишь виновато сочувствую тем, кто все еще трудится в плену у своего неведения. И таких немало. – А удел женщины в таком случае жеманничать на втором плане и радоваться за глупцов, пока они множат потери? – Мы все иногда радуемся за глупцов, такова жизнь. Так что презирать подчиненных нет смысла. Если человек достоин презрения, он пойдет ко дну и без помощи. – Вот и хорошо. Финри не рассчитывала засиживаться долго, понимая, что большего она сейчас от отца все равно не добьется. Ему и так есть о чем беспокоиться, а ей бы лучше поднять ему настроение, а не портить его окончательно. Взгляд Финри упал на доску, где так и стояла недоигранная партия в квадраты. – Это у нас что, еще с того раза? – Конечно. – Тогда… Следующий ход она продумала еще тогда, когда они расстались, но сделала его, непринужденно пожав плечами, с таким видом, будто он только что пришел ей в голову. Отец посмотрел на доску с легкой снисходительностью, как когда-то давно, когда дочка была еще маленькая. – Ход сделан? Передумывать не будешь? – Да ладно, – Финри вздохнула, – чего уж. Он потянулся к фишке и приостановился с занесенной рукой. Глаза зорко оглядели доску, улыбка сошла, затем появилась вновь. – Ишь ты какая. А ты… – Это чтобы как-то отвлечь тебя от мыслей про потери. – Для этого у меня есть Черный Доу. Не говоря уже о первом из магов и его спутниках. – Он кисло покачал головой. – Может, заночуешь сегодня здесь? Я бы мог найти тебе… – Мне нужно быть с Гаром. – Ну да, конечно. Разумеется, нужно. Она поцеловала отца в лоб, тот закрыл глаза и приобнял ее за плечо. – Будь завтра осторожна. Я готов скорее потерять десять тысяч солдат, чем тебя. – От меня так легко не отделаешься, – Финри с улыбкой направлялась к двери. – Хочется, знаешь ли, дожить и посмотреть, как ты выкрутишься после этого моего хода. Дождь перестал, и офицеры разошлись по своим подразделениям. Все, кроме одного. Бремер дан Горст сначала полусидел, непринужденно облокотившись на коновязь, вдруг встал, гордо выпрямившись, а потом неловко уместился на пятачке меж двумя лошадьми. Финри уже не могла думать о нем как когда-то, при непродолжительных и до смешного формальных беседах в солнечных садах Агрионта. Тогда он представлялся ей эдаким безобидным увальнем. На то, что он нынче был в бою, намекала лишь небольшая царапина на лице. От капитана Хардрика она слышала, что Горст в одиночку набросился на полчище северян и убил шестерых. В изложении полковника Бринта их было уже десять. Оставалось лишь гадать, какие цифры гуляют теперь в рассказах рядовых. Когда он выпрямлялся, эфес меча тускло блеснул, и Финри с холодным трепетом осознала, что этим самым мечом он всего несколько часов назад убивал людей. Почему-то это очень существенно поднимало оценку Горста в ее глазах. Этот человек обрел обворожительную ауру насилия. – Бремер? Вы ждете моего отца? – Мне подумалось… – сказал он несуразным писклявым голосом. – Быть может, вам нужен провожатый. Она улыбнулась. – Значит, не перевелись еще герои на свете? Ну так ведите.
Кальдер сидел в сырой темени, недалеко от отхожих мест, и слушал, как празднуют победу Черного Доу. Не хотелось себе в этом сознаваться, но он скучал по Сефф. Скучал по теплу и уюту ее постели. Ну и, конечно, по ее запаху – соскучишься тут, когда ветер подхватывает и несет под нос запах фекалий. Но среди кострищ, в вихре пьяных песен, похвальбы и возни на ум приходило лишь одно место, где можно встретиться с кем-то наедине. А измена нуждается в приватности. И вот послышались тяжелые шаги, на фоне костра можно было различить только черный, отороченный огнистой кромкой силуэт и смутное пятно лица. Однако Кальдер все равно узнал подошедшего. Таких крупных мужчин немного даже в этой части становища. Кальдер встал, разминая затекшие ноги, брезгливо скривился и приблизился к яме, где остановился рядом с вновь прибывшим. Все, что остается после войны – ямы, полные дерьма, и кучи трупов. – Кейрм Железноголовый? – удивленно спросил Кальдер. – Или мне мерещится? – Ух ты. – Тот звучно сплюнул в яму. – Принц Кальдер? Ай да честь. А я думал, ты стоишь к западу отсюда, вместе с братом. – Именно там и стою. – Тогда какими судьбами здесь? Или на моей сральне запах слаще? – Не намного. – Ну тогда давай хоть херами померяемся? Тут дело не в том, каков он у тебя, а что ты им выделываешь. – То же самое можно сказать и о силе. – Или о коварстве. И все, тишина. Молчание Кальдеру не нравилось. Уж лучше спесивец вроде Золотого, или злюка, как Тенвейз, даже неистовый дикарь, как Черный Доу – и то есть, с чем работать. А молчун вроде Железноголового не дает ничего. Особенно в темноте, где нельзя догадаться о мыслях по лицу. – Мне нужна твоя помощь, – попробовал подступиться Кальдер. – Думай о водопаде, струя и польется. – Да я не о ней. – А о чем тогда? – Я слышал, поговаривают, Черный Доу хочет моей смерти. – Не слыхал. А если и так, мне-то что? Здесь никто тебя не любит, кроме тебя самого. – Пройдет не так много времени, и тебе понадобятся союзники. Ты это хорошо знаешь. – Да ты что? Кальдер фыркнул. – Ни один простец, Железноголовый, не угодил бы туда, куда угодил ты. У Черного Доу любви к тебе не больше, чем ко мне, помяни мое слово. – Так уж и не больше? А не он ли поставил меня на самое почетное место? Во главе и посредине, не жук чихнул! Складывалось впечатление, что в развязном смехе воителя сквозит издевка. Тем не менее какая-никакая, но брешь, и Кальдеру не оставалось ничего иного, как ринуться в нее. – Почетное, говоришь? – горько усмехнулся он. – У Черного Доу? Он скотской неблагодарностью отплатил человеку, пощадившему его, украл и присвоил цепь моего отца! Такое уж и почетное то место? Да он поступил так, как я поступил бы с тем, кого страшусь больше всех: поставил тебя туда, куда враг первым делом обрушит весь напор, всю мощь, всю ярость! Мой отец всегда говорил, что ты самый закаленный, самый рассудительный боец во всем Севере, и Черный Доу это знает. Знает, что ты не согнешься, не попятишься под ударами. И поставил тебя туда, где твоя сила может обернуться против тебя. А кому это на руку? Кто у нас не задействован в битве? Тенвейз и Золотой! Кальдер рассчитывал, что имя Гламы подействует магическим образом, но Железноголовый и ухом не повел. – Они будут прохлаждаться в сторонке, а ты, вместе с моим братом и отцом моей жены примешь на себя весь жар сечи. Надеюсь лишь, хотя бы твоя честь отвратит от твоей спины нож, когда ему настанет время в нее вонзиться. – Ну наконец-то, – облегченно вздохнул Железноголовый. – Что наконец-то? Шумно зажурчала пущенная струя. – То. Вот видишь, Кальдер, ты сам это сказал. – Что именно? – Ни один простец не угодил бы туда, куда я. Так вот, я совсем не убежден, что Черный Доу затевает что-то против меня или даже против тебя. А если и да, то какую помощь ты можешь мне предложить? Похвалу твоего отца? Она была да сплыла в лучшем случае, когда его окружили в Высокогорье, а в худшем, когда Девять Смертей размозжил ему череп в кашу. Оп. Кальдер ощутил, как струя брызнула ему на сапожки. – Извини. Мы тут со своими херами не так искусны, как вы у себя. Так что лучше я останусь с Доу. Хотя и тронут твоим приглашением в союзники. – Черному Доу предложить тебе нечего, кроме войны и страха перед ним. Если он умрет, ничего не останется. Тишина. Уж не вырвалось ли в запале чего лишнего? – Гм. – Железноголовый с тихим позвякиванием застегивал пояс. – Ну так убей его. А до этих пор прибереги свою ложь для других ушей. И сральню со ссальней другую себе сыщи, а то как бы в этой не утопнуть. И Железноголовый двинулся восвояси, напоследок так хлопнув принца по спине, что тот закачался на краю ямы с риском в нее сорваться. Когда он восстановил равновесие, воителя уже не было. Кальдер какое-то время постоял. Если разговор и впрямь сеет семена, то неизвестно, какого урожая ожидать. Хотя хуже, пожалуй, не будет. Вот и скрытность Кейрма Железноголового выявлена. Это стоит мочи́ на сапогах. – Ну ничего, – прошептал в темноту Кальдер. – Когда-нибудь я сяду на трон Скарлинга. И тогда я заставлю тебя жрать мое дерьмо, и ты будешь мне говорить, что на свете нет ничего слаще. На душе немного полегчало. Стряхнув с сапог чужую влагу, принц скрылся в ночи.
Отдохновение и досуг
Финри не стонала. Так же, как и Горст. И хорошо. Хрупкие косточки позвонков проглядывали под бледной кожей, тонкие мышцы плеч напрягались и расслаблялись, мелкая дрожь проходила по ее ягодицам всякий раз, как Горст наддавал бедрами. Он прикрыл глаза: так как-то более прилично. Они находились в палатке ее мужа. «Или нет. Так не годится. Во дворце, у меня в апартаментах». Которые имелись у него в бытность начальником королевской стражи. Да. Так лучше. Там было бы вольготно. Воздушно. Или, может, в ставке ее отца? На его столе? Перед другими офицерами, прямо посреди собрания? Нет, черт возьми. Самое подходящее все же во дворце, знакомом по тысяче истертых фантазий, где Закрытый совет единогласно решает не лишать его должности. «Я люблю тебя. Люб-лю. Люб-лю». А впрочем, любовью здесь и не пахнет. Как и вообще ничем. Уж во всяком случае, не красотой. Унылое механическое движение. Все равно что завод часов, чистка моркови или дойка коровы. Сколько он уже этим занимается? Ноют бедра, натерто колено, а спина и плечи в разномастных синяках после боя на отмели – ни дать ни взять яблоко-падалица. Шлеп, шлеп, кожа о кожу. Он оскалился, заново ухватив ее за бедра и принуждая себя перенестись в воздушные апартаменты дворца. «Туда, сюда, туда, сюда, туда… Ну вот, кажется…» – Скоро ты там? Горст резко замер, вернувшись на землю. Какая же это Финри: голос не тот. Чужое лицо, влажно лоснящееся в свете единственной свечи, повернуто к нему вполоборота; под толстым слоем пудры застарелые рубчики от угрей. С лицом Финри никакого сравнения нет. От всего этого наддаванья и тыканья ей ни холодно, ни жарко. Вид как у пекаря, вопрошающего подмастерья, допеклись ли пироги. – Я же тебе, кажется, сказал: не разговаривать. – Да мало ли. У меня очередь. Вот тебе и все. Член успел обмякнуть. Горст поднялся на ноги, ушибленной головой задев купол палатки. Эта ублажительница была из более-менее чистых, хотя спертый воздух отдавал потом и еще чем-то кислым, несмотря на примесь дешевой цветочной воды. Интересно, сколько мужчин побывали здесь за этот вечер, и скольким еще предстоит. Быть может, и они пытаются притвориться, что находятся где-то еще, а она – это не она. Притворяется ли она, что мы – это не мы? Есть ли ей до этого дело? Ненавидит ли она нас? Или мы так, часы, которые надо завести, морковь, что предстоит почистить, молоко, что нужно сцедить? Метресса стояла к нему спиной, натягивая платье, которое вскоре снова предстоит снимать. Горст спешно надел штаны и мундир, застегнул пояс. Не считая, бросил в деревянный ящик горсть монет, откинул полог палатки и вышел в ночь. Остановился, закрыл глаза. Ноздри щекотала влажная прохлада, а ум бередило стыдливое раскаяние. Он дал зарок больше не делать этого никогда. В очередной раз. Невдалеке топтался сводник в шляпе с помятой тульей, из тех, что рыщут по лагерю с гниловатыми улыбочками искусителей. По ним и можно распознать принадлежность к постыдному ремеслу. – Ну как, все понравилось? «Мне, понравилось? Да я и сбрызнуть не успеваю в отведенное время. Большинство мужчин устраивает этот способ отвлечься от рутины. Я же этим, похоже, лишь свожу на нет и гублю то единственное приличное чувство, которое во мне еще осталось. Если только язык повернется назвать эту насквозь низменную, пагубную одержимость чужой женой приличной. У большинства он на это не повернулся бы. В отличие, должно быть, от меня». Горст посмотрел на сводника – в упор, в глаза. Сквозь пустую улыбку и ненасытную жадность, безжалостность и бесконечную скуку. «Мне, нравится? Мне что, рассмеяться и обнять тебя как брата? Прижать к груди, стиснуть и сжимать, сжимать, скручивать тебе голову заодно с этой дурацкой шляпой? Месить кулаками лицо, пока в нем не останется костей, сокрушить пальцами тощую шею – как ты думаешь, будет ли это потерей для мира? Обратит ли хоть кто-нибудь на это внимание – хотя бы я? Будет ли во благо или во зло то, что одним червем, жирующим на кале и гное королевской армии, станет меньше?» Должно быть, маска надменности у Горста дрогнула, или же сводник за годы практики навострился улавливать в людских глазах намек на насилие вернее, чем это научились делать благовоспитанные штабисты Челенгорма и Кроя. Во всяком случае, он отступил на шаг, руку как бы невзначай положил на пояс. У Горста мелькнула мысль, что паскудник вынет клинок; вспыхнула хищным огоньком надежда, что сейчас блеснет сталь. «И это все, что тебя возбуждает? Смерть?» А может, уже и в паху начинает дыбиться от сладостного предвкушения избить, нанести увечье? Но сводник просто стоял и смотрел. – Все замечательно. И Горст, чавкая башмаками по грязи, прошел мимо, между палаток, попав из огня в полымя – а именно, в безумный карнавал, раскинувшийся прямо за заграждением и всегда возникавший как по волшебству, стоило лишь армии остановиться и простоять на одном месте пару часов кряду. С таким же балаганным шумом и пестротой, как любой рынок Тысячи островов, со слепящим разноцветием и удушающим благоуханием любого дагосканского базара, готовый утолить любую прихоть, нужду или каприз. Купцы со льстивыми увещеваниями набрасывали образцы тканей на нетрезво пошатывающихся офицеров. Погромыхивали по наковальням оружейники, а жуликоватые торговцы показывали прочность, остроту и красоту изделий, быстро и незаметно подменяя их подделками, едва деньги переходили из рук в руки. Вытаращив в показной воинственности глаза, перед тусклым фонарем сидел усатый майор с двойным подбородком, с него спешно писал портрет расторопно-угодливый художник. Наигранный смех и бессмысленная трескотня звоном отдавались у Горста в голове. Вокруг все исключительно лучшее, самое добротное, знаменитое и «сделанное под заказ». – Кому самозатачивающие ножны! – орали зазывалы. – Затачивают сами! – Меняем любую монету по выгодной цене! Офицерам скидки! – А вот сулджукские девушки! Лучшие утехи, какие только бывают! – Цветы, цветы! – не то пел, не то рыдал кто-то. – Вашим женам, возлюбленным, дочерям, шлюхам! – Для службы, для дружбы! – визжала женщина, подкидывая ошалелого от ужаса щенка. – Для дружбы, для службы! Шныряли по толпе до срока повзрослевшие дети, наперебой предлагая почистить обувь, погадать, побрить, подшить, наточить, подстричь ногти или выкопать могилу. Предлагалось все и вся, что только можно купить, продать или выменять. Вот девочка неопределенного возраста, то ли сулджучка, то ли гурка, то ли стириянка, то ли какая-то их помесь, пошла выплясывать вокруг Горста, извиваясь, как змея, ножонки мелькали в запекшейся грязи. – Брать хоти? – ворковала она, указывая на палку с образцами тесемок и лент. У Горста к горлу внезапно подкатил комок; печально улыбнувшись, он покачал головой. Девчушка плюнула ему под ноги и была такова. Пара пожилых дам стояла у входа в протекающую палатку, раздавая за так листовки, восхваляющие добродетели трезвости и воздержания – по большей части неграмотной солдатне, которая ими если не подтерлась, то раскидала на полмили в округе, где ценным урокам внимали единственно дождь и слякоть, постепенно их стирая. Еще несколько шагов, и Горст ступил на тракт, оказавшись в одиночестве. Вокруг толкается плечами армейская братия, с руганью прет по своим ничтожным делам, выторговывая все, что можно выторговать. Горст поднял голову и открыл рот, чувствуя, как щекочут язык дождинки. Зачем поднял? Возможно, в поисках направления и наставления, да вот беда, звезды затянуты тучами. Они освещают счастливый путь людям получше – например, Гароду дан Броку и иже с ним. Его пихали, толкали плечами и локтями. «Прошу вас, кто-нибудь, помогите. Но кто?»День второй
Нельзя сказать, что цивилизация не развивается – в каждой новой войне людей убивают новым способом.Уилл Роджерс
Рассвет
Когда Зоб сполз с лежанки, холодной и сырой, как могила утопленника, отсвет зари выглядел грязноватым мазком на черном небосклоне. Зоб нащупал меч на поясе, с кряканьем, под хруст костей потянулся, по заведенному утреннему распорядку вслушиваясь, что и как болит. Ноющая челюсть – вина Черствого и его чертяк, ноющие ноги – спасибо длительной пробежке по полям и вверх по холму и ночи на ветру. Ну а что голова раскалывается, так в этом винить приходится себя. Принял давеча одну-другую, а то и поболе, кружку браги, смягчить боль скорби по павшим, а заодно за удачу живых. Дюжина почти в полном составе собралась у кучи сырого хвороста, которая в более удачный день уже давно бы разгорелась. Над хворостом склонялся Дрофд, негромко поругиваясь в безуспешной попытке разжечь костер. Что ж, значит, завтрак будет холодным. – Вот как оно, без крыши-то, – прошептал Зоб, ковыляя к костру. – Всем на заметку: хлеб нарезаю тонкими ломтиками. Жужело, зажав между коленями слегка выдвинутый из ножен Меч Мечей, с нелепым тщанием, как ваятель резцом, стругал о лезвие каравай. – Ломтиками? – отвлеклась от созерцания непроглядной долины Чудесница. – А на кой оно, такое чистоплюйство? Йон сердито плюнул через плечо. – Режь уже как хочешь, только быстрей, а? Жрать охота. Жужело не обратил на них никакого внимания. – И вот теперь, когда я отрезал два, – он взял ломоть, положив на него бледный пласт сыра, – я помещаю между ними сыр и р-раз! Он хлопнул сверху второй ломоть, как будто хотел пристукнуть муху. – Что мы имеем? – Хлеб с сыром, – подытожил Йон, взвешивая в одной руке полкаравая, а в другой сырную голову. – То же, что и у меня. От головы он отхватил зубами кус и, жуя, кинул ее Легкоступу. Жужело вздохнул. – У вас у всех что, совсем нет чувства прекрасного? – Он поднял свой шедевр на свет, которого почитай что еще и не было. – Если называть вещи так грубо, то самой тонкой работы топорик будет не более чем деревяха с железякой, а живой человек куском мяса с волосами. – Ну а что это, по-твоему? – спросил Дрофд со слезящимися от дыма глазами, откидывая осточертевший кусок кремня. – О, это доподлинно новая вещь. Сращение скромных частей хлеба и сыра в более великое единое целое. Я бы назвал его… сырня-ловильня, – Жужело изящно надкусил свое творение с самого краешка. – О да, друзья мои. Вкус как у… прогресса. То же самое удается и с ветчиной. Да и вообще с чем угодно. – А с говняшкой не пробовал? – участливо спросила Чудесница. У Дрофда от смешка выскочила сопля, но Жужело не заметил. – То же самое и о войне. Она заставляет людей измышлять новые вещи из тех, что у них есть. Думать по-новому, изыскивать новые пути и способы. Нет войны – нет прогресса. Война, она подобна плугу, благодаря которому почва сохраняет богатство; огню, расчищающему поля; она подобна… – Дерьму, на котором растут цветочки, – в такт сказала Чудесница. – Именно! Жужело поощрительно ткнул в нее этим своим детищем, отчего сыр выпал в неразожженный костер. Чудесница покатилась со смеху. Йон фыркнул так, что из носа у него вылетел хлеб. Легкоступ прекратил напевать и поперхнулся. Вместе со всеми рассмеялся и Зоб. Получилось хорошо; на душе потеплело. Давненько они так не веселились. Жужело хмуро посмотрел на два ломтя. – Эх вы. Да я специально держал непрочно. Он разом запихнул их в рот и полез в сырой хворост за сыром. – Как там Союз, не зашевелился еще? – осведомился Зоб. – Да что-то не видать. – Йон, прищурясь, глянул на пятна света у восточного горизонта. – Хотя рассвет уже на марше. Так что скоро должны показаться. – Давайте-ка будить Брека, – сказал Зоб. – А то ворчать будет весь день, что пропустил завтрак. – Есть, воитель. – И Дрофд затрусил туда, где все еще спал горец. Зоб указал на Меч Мечей. – Ну что, осталось теперь окропить красным? – А крошек не жалко? – спросила Чудесница. – Увы, крошки у нас не в счет. Жужело мягко провел ладонью по острию лезвия, отер его остатком хлебной корочки и сомкнул ножны. – Прогресс может быть и болезненным, – пробормотал он, посасывая порез. – Воитель? – И вид, и голос Дрофда, смутно различимого в белесом полусвете, выражали беспокойство. – Что-то Брек подниматься не хочет. – А ну глянем, – Зоб подошел к громоздкой фигуре, лежащей на боку в складчатом коконе одеяла. – Брек, – потыкал он его носком башмака, – Бре-эк. Татуированная сторона лица у Брека была вся в бисеринах росы. Зоб положил на нее ладонь – холодная. Будто не живой человек вовсе, а и впрямь мясо с волосами, как сказал Жужело. – А ну подъем, боровок, – взялась понукать Чудесница. – Или Йон всю твою жратву… – Он мертв, – сказал Зоб.Финри и сама не могла бы сказать, сколько просидела без сна на дорожном сундуке, сложив руки на холодном подоконнике и уместив на запястьях подбородок. К северу на фоне темного неба плавно очертилась ломаная линия пустошей, а из молочного тумана жемчужными проблесками проглянула быстрая река, и смутно различались леса на востоке. Теперь, если хорошенько присмотреться, угадывалась еще и зазубренная стена вокруг Осрунга, в окне единственной башни там мерцал слабый огонек. В нескольких сотнях шагов по черному полю между Финри и городком тянулась ломаная цепь мерцающих факелов, обозначая позиции Союза. Еще немного света в небе, чуть разборчивей черты этого мира, и воинство лорд-губернатора Мида ринется на штурм города. Сильный правый кулак армии ее отца. Финри прикусила кончик языка так, что тот занемел. На душе было разом и боязно и волнительно. Потянувшись, Финри через плечо оглянулась на неприбранную комнатушку. Сумбурная попытка прибраться увенчалась вялым осознанием, что быть хозяйкой дома – дело довольно пафосное и не каждому по плечу. Интересно, что же стало с владельцами постоялого двора. Или хотя бы как он назывался. Кажется, там возле ворот стоял столб, но вывеска с него исчезла. Вот что делает война. Обдирает с людей и мест отличительные черты, превращает их в шеренги врагов; в позиции, которые предстоит занять; ресурсы, что необходимо поставить. Безымянные бесхозные вещи, которые можно бездумно крушить, воровать и сжигать без тени вины и раскаяния. Одним словом, война – это ад. Но полный возможностей. Финри прошла к кровати – вернее, соломенному тюфяку, который был у них на двоих, и нагнулась над Гаром, изучая его лицо. Совсем молодой, глаза закрыты, а рот приоткрыт, под щекой смялась простыня, дыхание посвистывает. Молодой, невинный и, как всегда, чуть глуповатый. – Гар, – шепнула она. И нежно пососала его верхнюю губу. Дрогнули веки, он томно потянулся для поцелуя, но тут увидел мутный свет в окне и, откинув одеяло, вскочил. – Проклятье! Надо было разбудить меня раньше. Он плеснул себе в лицо воды из треснутой чашки, наспех отерся куском холстины и стал натягивать вчерашние штаны. – Да все равно еще рано, – сказала Финри, оперев голову на согнутую в локте руку и наблюдая, как одевается муж. – Ты же знаешь, мне надо поспевать вдвое раньше. – У тебя был такой умиротворенный вид. Просто рука не поднималась будить. – Я должен помогать согласовывать приступ. – Что ж. Кому-то, видно, надо заниматься и этим. Он на секунду застыл, надевая рубаху. – Возможно, – голова Гара наконец вынырнула из горловины, – тебе имеет смысл сегодня оставаться в ставке отца. Большинство жен отбыли обратно в Уфрис. – Если б вместе с этими старыми кошелками можно было отправить еще и Мида, у нас бы, глядишь, появилась надежда на победу. Гар продолжал упорствовать. – Из всех жен здесь остались только ты и Ализ дан Бринт, и я беспокоюсь за тебя… Болезненная раздвоенность мужа была как на ладони. – Ты беспокоишься, что я буду донимать твоего осла-начальника? Ты это хотел сказать? – В том числе и это. Где мой… Она толкнула к нему меч по половицам, и Гару, чтобы его поднять, пришлось нагнуться. – Вообще позор, что человек вроде тебя вынужден пресмыкаться перед таким, как Мид, получать от него приказы. – Мир полон позора. И это еще далеко не самое худшее. – С ним надо что-то делать. Гар возился с поясом. – Не остается ничего лучше, чем выжимать из этого как можно больше пользы. – А если упомянуть, что он поливает грязью короля? – Позволь тебе на всякий случай напомнить, что мой отец и король давно в ссоре. И в глазах его величества я стою не ахти как высоко. – Зато хорошо стоит твой славный друг полковник Бринт. – Фин, это низко. – Кому какое дело, высоко оно или нет, если это позволяет тебе получить то, чего ты заслуживаешь? – Мне есть до этого дело, – бросил он, застегивая пряжку. – Жить надо правильно. Усердной работой, верностью, послушанием. Нельзя жить… жить… – Чем? – Тем, чем ты вот сейчас занимаешься. Ей вдруг нестерпимо захотелось его ударить. Сказать, что она легко могла бы выйти замуж за человека, у кого отец не является самым гнусным изменником эпохи. Подчеркнуть, что нынешним местом Гар целиком обязан покровительству ее отца и ее бесконечным льстивым ухищрениям, а так бы усердие и верность он проявлял затюканным лейтенантишкой где-нибудь в провинциальном гарнизоне. Хотелось сказать, что человек он, может, и хороший, но мир устроен не совсем так, как по наивности полагают хорошие люди. К счастью, первым заговорил Гар: – Фин, прости. Я знаю, ты хочешь только того, что нам же лучше. Знаю, ты уже сделала для меня очень многое. Я тебя не заслуживаю. Просто… позволь мне поступать по своему разумению. Пожалуйста. И обещай, что не будешь предпринимать ничего… опрометчивого. Всего-навсего. – Обещаю. Само собой, вершить дела она будет только по здравом размышлении. Или так, или ей придется нарушить обещание. Слишком уж всерьез она его, понятно, не воспринимала. Он улыбнулся с некоторым облегчением и наклонился ее поцеловать. Финри без особой пылкости ответила ему, а когда плечи мужа поникли, она вспомнила, что сегодня ему грозит опасность, и вложила чуть больше чувства: легонько потрепала его по щеке. – Я люблю тебя. Разве не из-за этого она притащилась с ним сюда, в такую даль? Месила грязь с солдатами? Чтобы быть с ним. Поддерживать. Направлять в нужную сторону. Судьбе ведомо, насколько он в этом нуждается. – А я тебя еще сильней, – сказал он. – Это не состязание. – Вот как? И он ушел, застегивая по дороге мундир. Она любила своего Гара. Правда-правда. Но если дожидаться, пока он заслужит то, чего достоин, честностью и добротою характера, то можно ждать до конца света. А в планы Финри не входило встретить старость какой-то там полковничьей женой.
Капрал Танни давно снискал себе славу самого матерого засони во всей армии его величества. Он мог спать на чем угодно, в любом положении, а пробуждаться в секунду перед началом боя, или и вовсе не просыпаться. Помнится, однажды он продрых все сражение при Ульриохе – и это в головном окопе, в полусотне шагов от места атаки, – а проснулся, когда бой уже угасал и, лавируя между трупами, насобирал поживу едва ли не большую, чем те, кто обнажал в этот день меч. Так что пятачок заболоченного леса под нудным накрапывающим дождем и вонючая пропитанная мешковина над головой его устраивали. Рекруты тоже не очень мельтешили перед глазами. Очнулся Танни в холодноватом предрассветном сумраке, спиной к дереву и с полковым штандартом в кулаке. Приподняв пальцем мешковину, он увидел, что на сырой земле на корточках сидят двое. – Вот так? – уточнял что-то Желток. – Нет, – шепотом отвечал Уорт. – Подносишь фитилек сюда, чиркаешь кресалом, как… Танни решительно вскочил и затоптал кучку гниленьких дровишек. – Я вам сейчас пожгу, тупицы! Огонь неприятель, может, еще и не приметит, а вот дым от него увидит непременно! Хотя Желтку этой вот кучки мокрой гнили и за десяток лет не разжечь. Он и кресала-то толком держать не умел. – Как же нам тогда приготовить жаркое, капрал? Уорт поднял котелок, где болтался неаппетитного вида бледный ломтик мяса. – Никаких готовок. – А как, сырым его есть? – Не рекомендую, – ответил Танни, – особенно тебе, при чуткости твоих внутренностей. – Моих чего? – Кишок, болван. Плечи у рекрута поникли. – Так чем же нам питаться? – А что у вас есть? – Ничего. – Ну раз так, то его и лопайте. Коли не можете раздобыть ничего поприличней. Даже для не в меру раннего пробуждения Танни был чересчур ворчлив. Он проснулся с неотвязным чувством, будто что-то его донельзя раздражает, хотя и не понимал, что именно. Потом ему вспомнилась грязная вода, смыкающаяся над лицом Клайга, и он пнул остатки хвороста в мокрый куст. – Тут недавно приходил полковник Валлимир, – сообщил Желток, как будто именно этого Танни недоставало для поднятия духа. – Прекрасно, – прошипел он. – Пожалуй, его и сжуем. – Может, с ним прибыла какая-то еда? Танни фыркнул. – Все офицеры, прибывая, приносят только беды. А уж наш бравый полковник и подавно. – Шибко тупой? – пробормотал Уорт. – Увы, наоборот, – Танни вздохнул. – Умный. И честолюбивый. Из тех служак, что ради повышения будут ползти по костям простых людей. – А мы простые? – переспросил Желток. – Ты – можно сказать, ходячая дефиниция, сиречь определение. Вид у Желтка был чуть ли не довольный. – А Летерливера еще не видать? – Ледерлингена, капрал. – Да знаю я, как его звать, Уорт. А коверкаю потому, что это меня забавляет. Он надул щеки и выдохнул. С той поры, как началась эта треклятая кампания, забавы у Танни стали ни к черту. – Что-то его не видно, – сказал Желток, поглядывая на унылый ломтик мяса. – По крайней мере, это кое-что. Видя на лицах подчиненных недоумение, Танни пояснил: – Леперловер отправился передать нашим дуроломам, что мы торчим здесь. Так что есть надежда, что именно он и доставит обратно указания. – Какие указания? – не понял Желток. – Откуда я знаю, какие? Но одно скажу наверняка: любые приказы – это плохо. Танни нахмурился и уставился на лес. Сквозь чащобу, тени и туман он толком ничего не увидел, но расслышал отдаленный шум ручья, полноводного из-за дождя, капавшего всю ночь. – Может быть, даже приказ идти на врага. Пересечь ту вон речку и ударить по северянам с фланга. Уорт, бережно поставив посудину, взялся за живот. – Капрал, я тут думаю… – А вот этого не надо, тем более здесь. Уорт без слов метнулся в кусты, на бегу расстегивая пояс. Танни сел, прислонясь к дереву, вынул желткову фляжку и сделал маленький глоток. Желток облизнул бледные губы. – Капрал, а нельзя ли… – Нет, – отрезал тот. – Если только тебе… Он хлебнул еще. – …нечем заплатить. В ответ тишина. – Вот так-то. – Эх, сейчас бы сюда палатку, – едва слышно проговорил Желток. – И то. Но они остались с лошадьми, а король озаботился снабдить своих преданных солдат новой и редкостно бесполезной тканью, которая протекает по всем швам. Что, само собой, оборачивалось выгодным обменом на палатки старого образца, на чем Танни успел уже дважды неплохо нажиться. – Да и где ее здесь установишь? Он почесал лопатки о кору дерева. – Что же нам делать? – спросил Желток. – Отвечу, воин: ничего. При отсутствии четких и однозначных указаний хороший солдат должен заниматься исключительно ничегонеделанием. В тесном треугольнике из черных сучьев небо постепенно светлело. Танни поморщился и прикрыл глаза. – Тем, кто не воевал, и невдомек, какая чертовски скучная штука эта война. На этом он снова заснул.
Приснилось Кальдеру то же, что и всегда. Замок Скарлинга в Карлеоне, сгустки теней, шум реки за высокими стрельчатыми окнами. Годы назад, когда отец был еще королем северян. Принц видел себя, молодого, на троне Скарлинга. Вот он сидит и с ухмылкой смотрит с возвышения на Форли Слабейшего – в путах, а над ним с поднятым топором стоит Дело-Дрянь. Кальдер знал, что это не более чем сон, но все равно его охватывал леденящий ужас. Мучительно хотелось кричать, но рот будто залеплен. Хотелось шевельнуться, но путы были такие же крепкие, как и на Форли. Принц был связан тем, что сделал и тем, чего не сделал. – Что будем делать? – спросил Дело-Дрянь. – Убей его, – повелел Кальдер. Ухнул топор, и Кальдер резко очнулся среди скомканных одеял. По комнате стлалась темнота. И никакого, совсем никакого теплого прилива облегчения, как бывает, когда приходишь в себя после кошмара. Кальдер скинул ноги с постели, потирая потные виски. Разве он не перестал уже давным-давно быть хорошим человеком? Тогда почему все один и тот же сон? – Мир? Гулко стукнуло сердце, он испуганно вскинул голову. В углу на стуле угадывался большой силуэт, чернильное на черном. – Прежде всего тот разговор о мире тебя до ручки и довел. Кальдер выдохнул. – Ах да, утро доброе, братец. Скейл был в доспехах, что неудивительно. Удивительно, что он в них не спал, хотя кто знает. – Ты у нас всю дорогу был за умного? Если так пойдет и дальше, ты доумничаешься, что уйдешь обратно в грязь. А вместе с тобой и я, и тогда уж точно прощай, отцово наследие. Мир? Это в день-то нашей победы? – А ты видел их лица? Даже на том сборище многие готовы были прекратить драться, неважно, день там победы или чего еще. Потому что грядут трудные дни, и когда они наступят, все большее число людей начнет смотреть на вещи так же, как мы… – Как ты, – бросил Скейл. – А мне предстоит сражаться. Человека не признают героем за одну лишь болтовню. Кальдер едва сдержал горькое презрение. – А может, Северу нужно поменьше героев и побольше мыслителей? Строителей. Нашего отца, быть может, помнят за его битвы, но его наследие – это прежде всего дороги, которые он проложил, поля, которые расчистил; города, кузницы, пристани и… – Он строил дороги для того, чтобы по ним маршировали его войска. И поля расчистил для того, чтобы их кормить. В городах для него росли солдаты, кузни ковали ему мечи, на пристани свозилось оружие. – Отец сражался потому, что вынужден был это делать, а не для… – Это Се-вер!! – рявкнул Скейл так, что в комнатушке зазвенело. – Здесь все должны сражаться! Кальдер сглотнул; уверенность сменилась вдруг страхом. – Рано или поздно всем приходится драться. Кальдер облизнул губы, не готовый принять поражение. – Отец предпочитал добиваться, чего хотел, словом. Люди слушали… – Люди слушали потому, что чувствовали в нем железо!! – Скейл саданул кулаком по подлокотнику так, что треснуло дерево; ударил еще раз, и осколки разлетелись по половицам. – Знаешь, что он мне однажды сказал? До сих пор помню. «Добивайся, чего можешь, словами, ибо слова звучат задаром. Но слово вооруженного звенит для уха куда слаще. А потому, когда говоришь, руку держи на мече». Брат встал и швырнул что-то через комнату. Кальдер ойкнул, поймал, но больно заполучил по груди чем-то тяжелым и твердым, с металлическим поблескиванием – как оказалось, собственным мечом в ножнах. – Пойдем, – сказал брат. – И не забудь меч. Вне стен сельской развалюхи тоже еще не развиднелось – лишь грязноватый мазок будущей зари на тяжелом восточном небосклоне, где траурно чернели Герои на вершине холма. Ветер остро хлестал по лицу промозглой моросью, тугими волнами проходил по ячменному полю; Кальдер зябко обхватил себя руками. На шесте возле дома неистово отплясывало огородное пугало, без устали маня к себе в пару рваными охвостьями соломенных рук. Стена Клейла представляла собой замшелый вырост высотой по грудь, она тянулась через поля до крутого склона Героев. За этим ненадежным укрытием ютились люди Скейла, в основном еще закутанные в одеяла. Как бы хотелось Кальдеру пребывать сейчас в такой позе, в благодатно теплом коконе. Сложно и припомнить, когда он последний раз созерцал мир настолько спозаранку. Остается лишь добавить, что мир выглядел ничуть не лучше обычного, скорее наоборот. Через пролом в стене Скейл указал на юг, туда, где пролегал разбитый тракт, весь в лужах. – Половина людей у меня укрыта вблизи Старого моста. Когда через него попробует перейти Союз, мы этим гадам устроим. Усомниться в этом Кальдер, понятное дело, не смел, но на всякий случай полюбопытствовал: – А сколько сейчас по ту сторону неприятеля? – Тьма. Скейл поглядел на брата: дескать, ну, что еще? Тот лишь почесал голову. – Ты остаешься здесь за стеной, с Бледноснегом и остальными. Кальдер кивнул. Оставаться за стеной – это как раз по его части. – Но рано или поздно мне, может статься, понадобится твоя помощь. Когда я за ней пошлю, выходи вперед. Будем рубиться вместе. Кальдер прищурился от ветра: последнее звучало как-то не очень. – Ну что, могу я тебе довериться? Принц нахмурился и поглядел куда-то вбок: – Само собой. Принц Кальдер, воплощение надежности. – Я тебя не подведу. Храбрый, верный, славный принц Кальдер. – И каковы бы ни были потери, друг у друга есть мы. Скейл опустил тяжелую руку Кальдеру на плечо. – Нелегко, правда? Быть сыном великого человека. Казалось бы, сплошные преимущества: живешь себе вольготно в долг, на чужом почете и уважении. А оно вон как. Не легче, чем быть семенем великого дерева, пробиваясь сквозь почву в его гнетущей тени. И немногим удается утвердиться на свету. – Ага. Кальдер не упомянул, что ходить у великого человека в младших сыновьях – испытание вдвое большее. Ведь получается, чтобы одному дереву расцвести, другое приходится пускать под топор. Скейл кивнул в сторону Пальца Скарлинга, где по склонам помаргивало несколько огоньков: там разместилось воинство Тенвейза. – Если мы не выстоим, помогать нам должен будет Бродд Тенвейз. Кальдер изогнул бровь. – Да уж я бы скорее уповал на появление самого Скарлинга, чем рассчитывал на помощь этого старого мерзавца. – Тогда остаемся ты да я. Может, мы не всегда и во всем с тобой сходимся, но ведь мы как-никак одна семья. Скейл протянул руку, и Кальдер ее принял. – Семья. Хотя лишь наполовину. – Удачи тебе, брат. – И тебе. Полубратец. Кальдер проводил взглядом Скейла, который, вскочив на коня, дал шпоры и быстрой рысью понесся по тракту в сторону Старого моста. – Ох, чую, и понадобится тебе сегодня удачи, ваше высочество, – послышался из-под полусгнившего ската крыльца голос Фосса Глубокого, – я б сказал, с горкой. Его обветренное тряпье и обветренное лицо сливались с обветренной стеной лачуги. – А я даже не берусь гадать, с какой именно, – подал голос Мелкий, завернутый в серое одеяло так, что проглядывало лишь пятно физиономии. – Сдается мне, самая высоченная гора самой что ни на есть отборной удачи понадобится. Да и то не знаю, хватит ли. Кальдер отвернулся от соглядатаев в угрюмом молчании, безрадостно озирая поля на юге. Главное, и возразить-то нечем.
Видать, не им одним пришлось нынче копать могилы. За ночь, судя по всему, испустило дух еще какое-то количество раненых. Тут и там сквозь мелкую завесу дождя виднелись группки боевых товарищей, уныло согбенных от жалости по большей части к самим себе; зрелище, присущее любым похоронам. Слышался пустой бубнеж боевых вождей, тон которого подразумевал одно и то же скорбное сожаление. В паре десятков шагов над могилой кого-то из названных Черного Доу стоял Треснутая Нога, давя слезу. Что примечательно, самого Доу не было и следа. Слезная сырость не в его характере. Тем временем начиналось обычное утреннее шевеление, как будто стайки похоронщиков были не более чем невидимыми глазу призраками. Люди с ворчанием выбирались из отсыревших постелей, кляня вымокшую одежду; протирали оружие и доспехи, выискивали что-нибудь съестное, шумно с пуканьем отливали, высасывали последние капли недопитого за ночь, сравнивали добытую у Союза поживу и трофеи, хохотали над шутками – нарочито громко, потому как все знали, что нынче черной работы будет не в пример больше, а потому бодрящим словцом надо запасаться впрок, подхватывать там, где его роняют. Зоб оглянулся на своих, которые сидели, понурившись; все, кроме Жужела, – тот стоял, приобняв скрещенными руками Меч Мечей, и ловил на язык дождинки. Зоба это слегка раздражало, а еще вызывало что-то похожее на зависть. Ему бы гарцевать вот так беспечным сумасшедшим, без всех этих нудных, во многом никчемных сцен. Но делать все нужно по-правильному, и для него это непреложный закон. – Что делает человека героем? – вопрошал он у сырого воздуха. – Великие дела? Звучное имя? Высокая слава и воспевание? Нет. А пожалуй то, что он держится за своих. Жужело одобрительно крякнул и снова высунул язык. – Брек-и-Дайн, – продолжал Зоб, – сошел с холмов пятнадцать лет назад, четырнадцать из них дрался со мною бок о бок, и всегда прежде себя заботился о своей дюжине. Со счету можно сбиться, сколько раз этот здоровяк-чертяка спасал мне жизнь. Всегда находил где доброе, где смешное слово. Однажды вон рассмешил даже Йона. – Дважды, – поправил Йон с поистине каменным лицом – еще немного вот так посидит, и можно им делать выщербины в Героях. – Никогда ни на что не жаловался. Кроме разве что на нехватку жратвы, – голос у Зоба сорвался, и он сипло всхлипнул, чертовски неподходяще для боевого вождя. – Особенно в нынешнее время. Он прокашлялся и густым голосом продолжил дальше. – Так и не был наш Брек до конца сыт. А умер… мирно. Он бы наверняка так и хотел, даром что любил хорошую кучу-малу. Умереть во сне, оно ведь куда приятней, чем с железом в брюхе, уж что бы там ни пелось в песнях. – К хренам те песни, – бросила Чудесница. – Ага. К хренам. Не знаю толком, кто здесь похоронен. Если сам Скарлинг, то он должен гордиться, что делит землю с таким, как Брек-и-Дайн. – Губы у Зоба расплылись то ли в улыбке, то ли в бесслезном плаче. – А если нет, то и его к хренам. Назад в грязь, Брек. Он опустился на колени, не успев даже поморщиться от боли – казалось, колено вот-вот лопнет – и, зачерпнув ладонью черную влажную почву, вслед за остальными бросил пригоршню на могилу. – Назад в грязь, – пробормотал Йон. – Назад в грязь, – эхом подхватила Чудесница. – Если же смотреть на отрадную сторону, – вставил Жужело, – то все мы туда так или иначе направляемся, разве нет? Он оглядел товарищей так, будто ужас как их ободрил. Увидев, что слова не возымели действия, он пожал плечами и отвернулся. – Вот и нет нашего бродяги Брека. – Легкоступ, озадаченно хмурясь, присел у могилы на корточки, возложив руку на влажный бугор. – Просто не верится. А слова, воитель, хорошие. – Ты думаешь? – Зоб, морщась, встал, отряхнул с ладоней грязь. – Да мне их произносить уже невмоготу. – Эйе, – буркнул Легкоступ. – Да только такие, как видно, времена.
Открытые доводы
– Вставай. Бек хмуро отпихнул чужую ногу. Башмак на ребрах уже сам по себе не вызывал приязни, а уж тем более от Рефта, и особенно когда он, Бек, кажется, едва успел сомкнуть глаза. Он долго лежал в темноте без сна, вспоминая, как Хлад истыкивал ножом того человека; прокручивал и прокручивал это в памяти, а сам все ворочался и ворочался под одеялом. Никак не мог освоиться – не то с одеялом, не то с мыслью о том вертком ножичке. – А? – Союз подступает, вот тебе и «а». Бек рывком откинул одеяло и, разом забыв про гнев и сон, устремился через чердачную каморку, вовремя пригнувшись под низкой потолочной балкой. По дороге он пнул открытую дверцу скрипучего шкафа, оттеснил плечом Брейта со Стоддером и припал к узкому оконцу. Он ожидал увидеть сцену массового побоища на улочках Осрунга – фонтаны крови, полосканье флагов, услышать под самым окном геройское пение, но взгляду поначалу открылся лишь заспанный городок. Снаружи едва успело развиднеться; шел нудный дождь, под косой завесой которого нищенски жались друг к другу постройки. Шагах в сорока за мощеной площадью вскипала бурунами грязная река, разлившаяся от дождя и потоков, хлынувших с холмов. Мост, про который накануне было столько разговоров, внешне не впечатлял: обветшалый каменный пролет, ширины едва хватает разминуться двоим всадникам. Справа от него мельница, слева ряд мелких домишек с открытыми ставнями и обеспокоенно глядящими в окошки лицами; в основном все, как и Бек, пристально смотрели на юг. За мостом между каких-то клетей вилась ухабистая дорога, уходя к частоколу на южной окраине городка. Там по настилу, плохо различимые сквозь струи дождя, вроде как двигались люди – пара из них, похоже, с арбалетами, и уже постреливали. На глазах у Бека к площади внизу спешно стекалась из проулков вооруженная толпа, на ходу образуя у северной оконечности моста стену из щитов. Построение происходило под командные крики человека в богатом плаще: готовые сомкнуть разукрашенные щиты карлы впереди, чернь сзади, ждет команды накренить копья. И впрямь быть сражению. – Что ж ты раньше не сказал, – прошипел Бек, торопливо сворачивая одеяло и натягивая башмаки. – А откуда мне было знать, – огрызнулся Рефт. – На-ка. Кольвинг – глаза на щекастой физиономии ни дать ни взять два блюдца – протягивал краюху черного хлеба. Между тем у Бека сама мысль о еде вызывала тошноту. Он схватился за меч и только тут понял, что бросаться с ним толком и некуда. Не ждут его ни у частокола, ни за стеной из щитов, ни где-то еще. Бек лихорадочно обернулся сначала к лестнице, затем к окну, сжимая и разжимая свободную руку. – Что делать-то? – Нам ждать. По ступеням на чердак, подволакивая ногу, забрался Фладд в серебрящейся изморосью кольчуге. – Ричи дал нам для удержания два дома, этот и вон тот через улицу. Я буду там. – Как там? – Бек спохватился, что произнес это с недостойным замешательством, как малыш, испуганный, что мамка бросит его одного в темноте. – А как же эти ребятки без присмотра? – Вот вы с Рефтом и присмотрите. Хотите верьте, хотите нет, но в том доме детвора еще более зеленая, чем вы. – А. Ну да, понятно. Всю прошлую неделю Бек пилил Фладда за то, что тот постоянно рядом, удерживает, опекает. Теперь же мысль о том, что старикан уходит, лишь прибавляла взвинченности. – Будете здесь впятером, и еще пятеро подойдет, ребята из одного с вами набора. А пока просто держитесь в куче. Заложите как следует окна внизу. У кого есть лук? – У меня, – сказал Бек. – И у меня, – Рефт поднял свой. – У меня вот праща, – возвел наивные глаза Кольвинг. – Ты хоть действовать ею умеешь? – усмехнулся Рефт. Мальчуган пригорюнился. – Хотя с ней из заложенного окна все равно толку нет. – Ну так зачем суешься? – шикнул Бек, пробуя пальцем тетиву лука. Ладони отчего-то вспотели. Фладд подошел к двум узким оконцам и указал в сторону реки. – Может, их удастся удержать у частокола. Если же нет, то мы выстраиваем стену из щитов у моста. Коли и там их не удержим, то тогда что ж, те, у кого луки, начинайте стрелять. Только осторожней. Смотрите мне, не попадите в кого из наших. Лучше не стрелять вовсе, чем рискнуть убить своего, а когда льется кровь, одного от другого отличить сложно. Те, кто внизу, готовьтесь вытеснять их из дома, если они все же пробьются. Стоддер боязливо закусил губищу. – Да не беспокойтесь. Им все равно не пройти, а если и пройдут, от них уже останутся рожки да ножки. К той поре к ответному удару изготовится Ричи, можете на это положиться. Поэтому если они полезут, просто не пускайте их внутрь, пока не подойдет помощь. – Есть не пускать! – пискнул Брейт. С глупо счастливым видом он потрясал копьецом размером с веточку. Таким и кошку-то из птичника вряд ли прогонишь. – Вопросы есть? Как именно надо действовать, Бек так толком и не понял, но одним вопросом всего не охватить, и поэтому он промолчал. – Ну что, ладно. Будет возможность – наведаюсь, проверю. Фладд похромал к лестнице и скрылся из виду. Они остались одни. Бек снова подошел к окну – все лучше, чем сидеть сложа руки, – но заметных изменений за это время не произошло. – Ну как там, за забор еще не перебрались? Сзади на цыпочках стоял Брейт, озабоченно поглядывая Беку через плечо. Голосишко у него был резкий, взволнованный, а глаза светились как у малолетки-именинника, гадающего, какой его ждет подарок. Честно сказать, Бек сам именно таким представлял себя перед боем. А теперь ощущение было отчего-то иным: подташнивание, жар, и все это несмотря на сырой ветер в лицо. – Нет. А тебе разве не внизу место? – Так они ж еще не подошли. И вообще не каждый день такое увидишь, правда? Бек оттер его локтем. – А ну брысь отсюда, вонючка! Всего меня обвонял! Без тебя тошно! – Да иду я, иду, ладно тебе. Брейт обиженно уковылял, но сострадания у Бека не вызвал. Волнение такое, что впору без всякого завтрака проблеваться. Рефт с луком на плече занимал позицию у другого окна. – А я думал, ты довольный. Похоже, урвешь нынче возможность заделаться героем. – Я и есть довольный, – парировал невпопад Бек. Что теперь, обсираться, что ли.Штаб Мид устроил в главном зале гостиницы – по меркам Севера, место сродни дворцу: высокие потолки, да еще и с галереей на уровне второго этажа. За ночь его и украсили как дворец: аляповатые гобелены и портьеры, инкрустированная мебель, золоченые подсвечники и всяческие помпезные атрибуты, приличествующие резиденции такой вельможной персоны, как лорд-губернатор; скорее всего их тащили на телегах через добрую половину Севера, что обошлось казне в круглую сумму. В углу сидели два скрипача и, изысканно улыбаясь друг другу, наигрывали беспечную камерную музыку. Хлопотливые слуги Мида успели взгромоздить на стены три живописных полотна: две величавых батальных аллегории из истории Союза и портрет самого Мида, ярящегося с высоты в античном боевом облачении. Финри секунду-другую смотрела, распахнув глаза, не зная, плакать или смеяться. Большие южные окна выходили на заросший травами внутренний дворик; с востока через поля с точками деревьев открывался вид на мрачноватые леса, а с севера – на городок Осрунг. Все ставни были открыты настежь, и по зале гулял прохладный ветерок, ероша волосы и шелестя бумагами. Офицеры толпились у северных окон, готовясь наблюдать штурм. Посередине величаво стоял Мид в ослепительном малиновом мундире. На скользнувшую в помещение Финри он взглянул искоса с легкой неприязнью, как гурман, заприметивший вдруг у себя в тарелке муху. Она ответила лучистой улыбкой. – Ваша милость, смею ли я на минутку позаимствовать ваш окуляр? Мид постоял, чопорно поджав губы, но этикет требовал галантности, а потому он снизошел. – Извольте, – резким движением он протянул окуляр. К северу ветвилась грязная полоса дороги, через поля, по которым расползались хаотично разбросанные палатки разросшегося за ночь лагеря. За ними располагались земляные укрепления, воздвигнутые в темноте людьми Мида. А за ними, сквозь пелену тумана и дождя, можно было различить частокол Осрунга, и даже вроде бы приставленные к нему штурмовые лестницы. Остальное дорисовало воображение Финри. Вот по команде к частоколу решительно движутся ряды солдат с суровыми лицами, под градом стрел. Раненых оттаскивают назад или же оставляют с воплями валяться, где упали. Сверху сыплются камни, лестницы отпихивают, а тех, кто пытается перескочить с них на настил, безжалостно рубят в капусту. Быть может, среди них в самой гуще сейчас ее Гар, разыгрывает из себя героя почем зря. Впервые сердце Финри кольнула тревога, холодными мурашками поползла по плечам. Ведь это не игра. Прикусив губу, она опустила окуляр Мида. – Где, черт возьми, Ищейка со своим сбродом? – допытывался тот у капитана Хардрика. – Я полагаю, где-то за нами на дороге, ваша милость. Его разведчики наткнулись на сожженную деревеньку, и лорд-маршал отпустил его на осмотр места. Через час-другой они должны быть здесь. – На них это похоже. На кивок Ищейки можно понадеяться, но когда начинается битва, его нигде не видать. – Северяне по натуре коварны, – бросил кто-то. – Трусы и подлецы. – Их присутствие нас лишь замедляет, ваша милость. – Что верно, то верно, – фыркнул Мид. – Прикажите всем подразделениям идти в бой. Надо разбить их наголову. Я хочу, чтобы этот городишко был стерт в пыль, а каждый северянин здесь или убит, или бежал. – Ваша милость, – не смогла сдержаться Финри, – а не лучше хотя бы один полк оставить в резерве? Насколько я понимаю, леса на востоке недостаточно развед… – А вы, госпожа, неужели всерьез полагаете, что ваши интриги помогут вашему супругу занять мое место? Повисла, казалось, неимоверно долгая пауза; Финри почудилось, что ей это снится. – Прошу прощения?.. – Человек он, разумеется, обаятельный. Храбрый, честный и все такое прочее, о чем любят поворковать жены-домохозяйки. Но он глуп, а что еще хуже, он сын отъявленного изменника и подкаблучник мегеры-супруги. Единственный влиятельный его доброжелатель – это ваш отец, но у него самого давно горит земля под ногами, и дни его сочтены. Мид изъяснялся негромко, но не настолько тихо, чтобы его нельзя было расслышать, причем без труда. У одного молодого капитана отпала челюсть. Похоже, Мид был не настолько зажат рамками этикета, как казалось со стороны. – Вы, часом, не знали, что я в свое время сорвал попытку Закрытого совета помешать мне занять место моего брата в качества лорд-губернатора? За-кры-то-го. Со-ве-та. И вы полагаете, что какой-то солдатской дочке удастся преуспеть там, где сорвалось у высшего правительственного органа? Да попытайтесь еще хотя бы раз обратиться ко мне без должного чинопочитания, и я сотру вас в порошок вместе с вашим мужем, как мелких, амбициозных, ничтожных блох, какими вы, бесспорно, являетесь. На этом Мид спокойно выдернул окуляр из ее застывшей руки и уставился в сторону Осрунга с таким видом, как будто он сейчас ничего не сказал, а ее и вовсе на свете не существовало. Финри впору было разразиться едкой отповедью, но на уме у нее было только всепоглощающее желание врезать кулаком по лорд-губернаторскому окуляру, да так, чтобы он вошел ему в череп. В зале стало неуютно, как будто слишком ярко. Визг скрипок резал слух. Лицо горело, как от оплеухи. Финри моргала и покорно отступала. В противоположный угол залы она словно проплыла, не касаясь ногами пола. На нее исподтишка смотрела пара офицеров, разом и сочувственно (как-никак, такое незаслуженное унижение), и одновременно с несомненным ехидством (дескать, что, съела?). – Тебе плохо? – спросила Ализ. – Ты бледна. – Я? Нет, все хорошо. «Во всяком случае, вскипаю от ярости». И если на оскорбление она все же напросилась сама, а потому его заслужила, то оскорблять ее мужа и отца он не имел права. А потому старый негодяй заплатит ей за это сполна. Финри себе в этом поклялась. Ализ наклонилась поближе. – Что нам сейчас полагается делать? – Сейчас? Сидеть как двум хорошим девочкам и аплодировать, пока выжившие из ума безумцы множат гробы. – Ой. – Не беспокойся. Позднее они могут позволить тебе проронить слезу над какими-нибудь ранами, а если будет настроение, то ты сможешь похлопать ресницами над тщетой всего этого. Ализ, сглотнув, со вздохом отвернулась. – Ох. – Вот и я о том. Ох.
Это была битва в прямом смысле слова. Бек с Рефтом и так редко когда перекидывались словечком, а теперь, когда Союз начал штурмовать частокол, оба умолкли окончательно. Просто стояли у окон. Бек жалел, что рядом нет друзей. Точнее, что он не пытался как следует сдружиться с ребятами, которые сейчас рядом. Но теперь поздно. Стрела наложена, а рука готова натянуть тетиву. Готова уже около часа, просто стрелять не в кого. И оставалось лишь смотреть, истекать потом, облизывать губы и снова смотреть. Вначале он жалел, что видит недостаточно, но когда дождь понемногу иссяк и поднялось солнце, Бек почувствовал, что видит гораздо больше, чем хотелось бы. Солдаты Союза перебрались через забор в трех или четырех местах и проникали в город скопом. Борьба шла повсюду; общий строй с обеих сторон распадался на мелкие группы, которые противостояли друг другу на всех направлениях. Никаких рядов и шеренг, просто безумная куча-мала и дикий шум. Сливались воедино крики, вой, лязг клинков и треск ломающегося дерева. Бек во всем этом особо не разбирался. Да и трудно сказать, кто бы мог здесь оказаться докой. Чувствовалось лишь, что равновесие понемногу смещается на южную сторону реки. Все больше северян торопливо отходило за мост – кто-то прихрамывая и держась за раны, кто-то с криком указывая на юг, – и просачивалось за стену из щитов на северной оконечности, как раз на площадь под окном у Бека. Безопасность. Легко сказать, трудней надеяться. Сейчас ею и не пахло. Напротив, так от нее далеко, как никогда в жизни. – Я хочу видеть! – подвывал Брейт, теребя за рубаху Бека и пытаясь подглядеть в окно. – Что там такое делается? Бек не знал что сказать. Не знал даже, получится ли что-то произнести. Прямо под ними кричал какой-то раненый. Булькающие, тошнотворные вопли. Скорей бы он заткнулся. От них шла кругом голова. Частокол был, можно сказать, потерян. Рослый южанин на настиле, указывая мечом на мост, поторапливал и хлопал по спинам солдат, сыплющихся с лестниц по обе стороны от него. У ворот теснилась дюжина-другая карлов; сомкнув крашеные щиты, они полукругом обступали потрепанный штандарт, но при этом были окружены и безнадежно уступали числом. А с настилов на них с шипеньем сеялись стрелы. Некоторые строения покрупнее еще оставались в руках северян. Было видно, как воины пускают из окон стрелы и тут же отшатываются. Все двери заколочены, окна забаррикадированы, но люди Союза кишели там роем, как пчелы вокруг ульев. Пару наиболее упорных очагов сопротивления, несмотря на сырость, успели поджечь, и клубы бурого дыма в рыжем мерцании огня сдувало ветром на восток. Вот из горящего строения на врагов бросился северянин с топорами в обеих руках. Что именно он кричит, не было слышно. О таких поется в песнях; они присоединяются к мертвым с гордостью. Пара солдат Союза порскнула в сторону, а остальные приткнули его к стене копьями. Один ударил храбреца по руке, и тот выронил топор, но с криком вознес вторую руку. Может, он сдавался, а может, сыпал ругательствами, непонятно. Его ткнули в грудь, и он обмяк. Тогда его сбили наземь и истыкали копьями. Взгляд распахнутых слезящихся глаз Бека метался по строениям, натыкаясь на неприкрытое смертоубийство по всему берегу. Вон кого-то выволокли из лачуги. Бедняга сопротивлялся, но блеснул нож, безжизненное тело пинком спровадили в воду, и оно поплыло вниз лицом, а убийцы хладнокровно пошагали обратно в дом. Похоже, перерезали горло. Вот так запросто, взяли и перерезали. – Они взяли ворота, – сдавленно прошептал Рефт, словно вдруг потерял дар речи. Точно, взяли. Перебив последних защитников, снимали бревна-засовы и открывали створки ворот. В квадратном проходе проглянул дневной свет. – Именем мертвых, – выдохнул Бек. Выродки Союза хлынули в Осрунг сотнями, наводняя проулки, огибая в дыму разрозненные здания, и к мосту, к мосту. Тройной ряд северян на его северной оконечности внезапно предстал во всей слабости; жалким песчаным наносом, призванным сдержать океан. Было видно, как там колеблются. Как мучительно хотят присоединиться к тем, кто, просачиваясь сквозь заслон, перебегает по мосту, пытаясь укрыться от мясорубки на том берегу. Бек тоже ощутил этот щекочущий, неудержимый позыв бежать. Что-нибудь делать, и под этим «что-нибудь» подразумевалось бегство. Взгляд скользнул по горящим строениям на южном берегу реки – пламя все выше, дым тянется по городу. Каково сейчас там, за горящими стенами? Тысячи гадов Союза ломятся в двери, крушат стены, пускают стрелы. Низкие комнаты полны удушливым дымом. Раненым остается надеяться лишь на пощаду. Пересчитываются последние стрелы и мертвые друзья. Никакого выхода. Когда-то при подобных мыслях кровь ударяла Беку в голову. Сейчас мысли были на редкость холодны. На той стороне реки нет укреплений, позволяющих держать оборону, только мелкие деревянные лачужки. Точно такие, как та, где они прячутся.
Адские устройства
Ваше августейшее величество, настало утро второго дня баталии, и северяне занимают сильные позиции на северной стороне реки. Они удерживают Старый мост, у них в руках Осрунг, а также Герои. Они владеют переправами и дерзко вызывают нас их захватить. Земля за ними, но они уступили инициативу лорд-маршалу Крою и теперь, когда все наши силы подтянуты к полю сражения, он не допустит промедления. На восточном фланге лорд-губернатор Мид с ошеломительной силой набросился на городок Осрунг. Я сам нахожусь на западном фланге, наблюдая взятие генералом Миттериком Старого моста. Этим утром, с первыми лучами солнца, генерал выступил с вдохновляющей речью. Едва он спросил, есть ли среди солдат добровольцы, желающие возглавить штурм, как все единодушно без колебаний вскинули руки. Ваше величество может со всеми основаниями гордиться отвагой, честью и преданностью Ваших солдат. Поистине каждый из них – герой. Настоящим остаюсь преданнейшим и недостойным слугой Вашего величества,Горст промокнул письмо, сложил и передал Унгеру, который запечатал его красным воском и сунул в курьерскую сумку с солнышком Союза, искусно вызолоченным на коже. – В пределах часа будет в пути на юг, – заверил слуга, отбывая. – Отлично, – сказал Горст. «А будет ли? И настолько ли важно, будет ли оно в пути раньше, или позже, или Унгер попросту сбросит его в сортирную яму среди прочих отправлений этого лагеря? Есть ли толк в том, что король прочтет эту мою помпезную банальщину насчет напыщенных излияний генерала Миттерика с первыми лучами солнца? Когда я получал на свои письма последний отклик – месяц, два назад? Неужто высочайшая отписка – предел моих несбыточных мечтаний? Спасибо за патриотический мусор; надеюсь, в твоей постыдной ссылке тебе живется неплохо». Он рассеянно потрогал подсохшие корочки шрамов на правой руке – интересно, больно или нет – и поморщился: болят, да еще как. Его покрывали шрамы, порезы и синяки, происхождения которых он зачастую и не помнил, но худшую боль причиняла потеря Кальвезова кинжала, канувшего где-то на отмелях. Реликвия из времен, когда он был еще возвеличенным первым стражем, а не автором презренных фантазий. «Я как отвергнутая любовница: трусоватая и неспособная уйти восвояси, она все держится с дрожащими губами за последние вещицы, что напоминают ей о бросившем ее мужлане. Только печальней, уродливей, и с неимоверно писклявым голосом. И еще увлекаюсь убийством людей». Он вышел из-под протекающего навеса палатки. Дождь уже не сек, а накрапывал, и сквозь дырявый полог накрывшей долину пепельной тучи местами даже проглядывала синева неба. Ну как не почувствовать хотя бы проблеска оптимизма в простом удовольствии ощутить у себя на лице солнце. Но нет, душу все так же тяготили несносные вериги позора. Занятия глупца, расположенные в ужасающе нудной последовательности. «Пробежка. Упражнения. Высрать какашку. Написать письмо. Поесть. Понаблюдать. Накропать какашку. Высрать письмо. Ужин. Отбой. Притворяюсь, что сплю, а сам лежу всю ночь без сна и пытаюсь дрочить. Подъем. Пробежка. Письмо…»Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.
Миттерик уже один раз попытался захватить мост, неудачно: отважное, но безрассудное усилие Десятого пехотного полка, который под залихватский свист и улюлюканье без всякого сопротивления перешел на ту сторону. А там при попытке выровнять строй их встретил град стрел, и северяне с душераздирающим воем ринулись на них из скрытых среди ячменя окопов. Тот, кто ими командовал, свое дело знал хорошо. Солдаты Союза дрались храбро, но были с трех сторон окружены и оттеснены назад к реке: одни беспомощно барахтались в воде, другие устроили дикую суматоху на мосту, где смешались с теми, кто все так же бездумно пер через реку. Тогда из осоки на южном берегу выступил длиннющий ряд арбалетчиков Миттерика и стал проворно давать залп за залпом. Северяне толпой отступили обратно к окопам, оставив груды мертвых тел в вытоптанном поле со своей стороны моста. Десятый же понес такой урон, что воспользоваться прорывом не сумел, и вот теперь лучники обменивались почем зря через воду стрелами, а Миттерик со своими офицерами колдовал над следующим натиском. Ну и, легко догадаться, над новой партией гробов. Горст стоял, глядя на зыбкие облачка гнуса, вьющиеся вдоль берега. Под ними плавали трупы. Отвага. Уносимая течением. Честь. Лицом вверх и лицом вниз. Преданность солдат. Один размокший герой Союза сонно заплыл в осоку и колыхался там на боку. К нему подплыл северянин, нежно в него ткнулся и в неуклюжем объятии повлек его от берега, заодно с куском грязно-желтой болотистой пены. «Молодая любовь. Может, кто-то после смерти обнимет и меня. Тем более что при жизни я этим обделен». У Горста вырвался несуразный смешок. – Полковник Горст? Ай да встреча! По берегу, с посохом в одной руке и чашкой чая в другой, шагал первый из магов. Он степенно оглядел реку с ее плавучим грузом и протяжно, с удовлетворением вздохнул. – Что ж, нельзя сказать, что они не постарались. Успех всегда хорошо, но есть что-то величавое в масштабных неудачах, разве нет? «Что именно? Покажите, хочу рассмотреть». – Лорд Байяз. Кудрявый слуга мага раскинул складной стульчик и, смахнув с парусинового сиденья воображаемую пылинку, с поклоном поставил. Байяз без церемоний кинул на влажную траву посох и сел, блаженно прикрыв глаза и с улыбкой повернув лицо к набирающему силу солнцу. – Чудесная штука война. Если, разумеется, ведется с умом и по верным причинам. Отделяет зерна от плевел. Прочищает. Он громко хрустнул пальцами. – Без них цивилизации обречены: они дрябнут и в конечном счете дряхлеют. Становятся рыхлыми, подобно человеку, который питается одними пирожными. Потянувшись, он игриво хватанул Горста за руку и тут же отдернул пальцы, притворно подув на них. – Ого! Вы-то, я вижу, питаетесь отнюдь не одними пирожными? – Отнюдь. В разговоре с Горстом, как и со всеми, Байяз слушал преимущественно себя. – От одних лишь упрашиваний вещи не меняются. Для этого их приходится хорошенько встряхивать. Тот, кто говорит, что война испокон ничего не меняла, тот… он просто недостаточно воевал, верно? Наконец-то небо расчищается. А то этот чертов дождь на нет сводит мой опыт. Опыт проводился с непонятным сооружением из трех гигантских труб серо-черного металла, уложенных на громадные деревянные станины. Каждая труба с одного конца была заделана, а другой, открытый, указывал куда-то за реку, примерно в направлении Героев. Все три трубы были с небывалым тщанием установлены на земляном бугре, примерно в сотне шагов от палатки Горста. Неумолчный шум людей, лошадей и всевозможных работ не давал бы ему заснуть, если бы он ночами не лежал, по обыкновению, без сна. Перед глазами стоял дым Дома утех Кардотти, где он отчаянно искал короля. Маска в полумраке лестницы. Закрытый совет в момент лишения Горста должности, с неизменно уходящей при этом из-под ног землей. Объятия Финри, в горячечном пылу неутолимого желания. Опиумный дым першит в горле, а он все плутает по извилистым коридорам Дома Кардотти, где… – Прискорбно, не правда ли? – вклинился голос Байяза. На мгновенье Горсту показалось, что маг прочел его мысли. «Ну а как же, черт возьми…» – Прошу прощения? Байяз царственно раскинул руки, охватывая картину людского копошения вокруг труб. – Такие деяния человека, а все равно он во власти переменчивой небесной стихии. Уж о войне и говорить нечего. – Он еще хлебнул из чашки, брезгливо поморщился и выплеснул остатки на траву. – Когда человека можно убивать в любое время суток, зимой и летом, при любой погоде, то получается, только в этом и проявляется наша цивилизованность? Он усмехнулся сам себе. Перед магом в почтительном поклоне согнулись два пожилых адепта из университета Адуи, все равно что пара священнослужителей на персональной аудиенции у Бога. Один, по имени Денка, был призрачно-бледен и дрожал. Другой, Сауризин, то и дело отирал блестящий от пота лоб, в морщинах тут же вызревали новые росинки. – Лорд Байяз, – кланяясь, он пытался одновременно улыбаться, но не получалось ни то ни другое, – я полагаю, погода улучшилась настолько, что можно приступать к испытанию устройств. – Наконец-то, – стегнул его взглядом маг. – Так чего вы дожидаетесь, проводов зимы? Адепты пошли обратно к бугру, при этом Сауризин сердито ворчал на коллегу. Далее последовали дебаты на повышенных тонах с целой дюжиной распорядителей в фартуках. Разгоряченный спор – с размахиванием руками, тыканьем в небо и привлечением каких-то медных инструментов, – велся насчет ближней трубы. Наконец один распорядитель жестом фокусника извлек откуда-то длинный факел, просмоленный конец которого лизали языки огня. Адепты с подручными заспешили прочь, ныряя за короба и бочонки, закрывая ладонями уши. Факельщик подошел к станине с рвением не большим, чем приговоренный к эшафоту, и горящий конец факела на вытянутой руке поднес к трубе. В кудрявом завитке дыма взлетели искры, послышался негромкий хлопок и шипение. Горст нахмурился: – Это что… От ударившего по ушам грохота он пригнулся, схватился за голову. Ничего подобного он не слышал с той самой поры, как гурки во время осады Адуи что-то такое проделали с подкопом, отчего сто шагов стены обратилось в обломки. Ошарашенно выглядывали из-за щитов гвардейцы. Забыв про отдых, таращилась от костров изможденная обслуга. Несколько человек пытались удержать обезумевших лошадей, но две вырвали из земли кол коновязи и помчались, волоча его за собой. Горст медленно, с опаской распрямился. Над трубой курился дым, а вокруг хлопотали распорядители. Денка с Сауризином ожесточенно о чем-то спорили. Какое именно действие, помимо шума, должно было произвести устройство, оставалось загадкой. – Ну что, – Байяз сунул в ухо палец и потряс, – по крайней мере, громкости им хоть отбавляй.
Над долиной расходилось эхо от громового раската, даром что небо, наоборот, расчищалось. – Слышал? – спросил Треснутая Нога. Зоб пожал плечами. Небо по-прежнему укрывали облака, хотя в их толще уже проглядывали синеватые прорехи. – Может, снова дождь собирается. Доу занимали другие мысли. – Как там у нас дела на Старом мосту? – Они со светом набросились, но Скейл их удержал, – сообщил Треснутая Нога. – Обратил вспять. – Ну так они, не успеешь оглянуться, опять нагрянут. – Сомнений нет. Думаешь, он удержится? – Если нет, у нас прибавится хлопот. – Половина его людей находится через долину с Кальдером. Доу спесиво фыркнул. – Самый что ни на есть, кого я в решающий час хотел бы иметь у себя за спиной. Треснутая Нога и двое его соседей хмыкнули. Зоб считал, что все надо делать по-правильному. А значит, нельзя позволять кому-то смеяться за глаза над друзьями, неважно, даже если потешными. – Этот парень еще может тебя удивить, – сказал он. Улыбка Треснутого расплылась еще шире. – Я ж забыл: вы с ним как то яблоко от яблони. – Да, я его считай что на руках взрастил, – тяжелым взглядом смерил его Зоб. – Это многое объясняет. – И что же? Доу повысил голос: – Вы, двое! Как стемнеет, можете на Кальдера хоть хрены дрочить, а пока у нас есть дела поважней. Что там с Осрунгом? Треснутая Нога ответил Зобу колким взглядом и обернулся к своему вождю. – Союз взял частокол, идет бой за южную часть городка. Впрочем, думаю, Ричи их удержит. – Пусть только попробует отступить, – рыкнул Доу. – А середина у нас не прогибается? Нет такого, чтобы они перешли мелководье? – Чего-то там топчутся, маршируют, но не… Голова Треснутого внезапно исчезла, а Зобу что-то угодило в глаз. Воздух раскололся от оглушительного треска, а в уши вонзился воющий гул. Что-то шибануло в спину, да так, что Зоб упал и покатился. Он кое-как встал и, согнувшись, стоял как пьяный, покачиваясь на ходящей ходуном земле. Что-то беззвучно орал Доу, указывая куда-то выхваченным топором. В ушах свербел лишь безумный, заполошный звон. А вокруг всюду пыль – удушающие клубы. Зоб чуть не запнулся об обезглавленный труп Треснутой Ноги. Поверх кольчуги хлестала кровь. А еще у него недоставало руки – в смысле у Треснутого, не у Зоба. У Зоба-то обе были на месте, он проверил. Почему-то окровавленные; неизвестно, в чьей крови. Надо бы, наверное, вынуть меч. Зоб помахал рукой, но непонятно, как далеко находилась рукоять. Вокруг суматошно носились люди, мутными силуэтами в сумерках. Зоб потер уши. Все равно ничего не слышно, одно гуденье. На земле, бесшумно вопя, сидел карл, рвал на себе кольчугу. Из нее что-то торчало. Для стрелы слишком толстое – оказывается, осколок камня. На них что, напали? Но откуда? Пыль постепенно рассеивалась. Вокруг словно вслепую шатались люди, сталкиваясь друг с другом, опускаясь на колени над ранеными; с перекошенными лицами, неопределенными жестами. Лишился верхней половины один Герой; древний замшелый камень своротило с места, он поблескивал свежеотколотой гранью. Вокруг его основания разбросаны мертвецы. Не просто мертвые: расплющенные, разодранные в клочья. Сложенные и завязанные узлом. Вспоротые и выпотрошенные. Изувеченные так, как Зоб никогда прежде и не видывал, даже после черной работы Девяти Смертей в Высокогорье. Среди тел и каменных обломков сидел забрызганный кровью, но целый и невредимый мальчик и тупо пялился на лежащий у него на коленях меч; в другой руке у мальчика было зажато точило. Совершенно непонятно, как он спасся, и спасся ли. Перед глазами появилось лицо Жужела. Рот шевелился, как будто он что-то говорил, но слышно было лишь какое-то потрескивание. – Что? Чего? Даже собственные слова выходили беззвучно. В щеку Зобу тыкали большим пальцем. Больно. Очень. Зоб коснулся лица; пальцы оказались в крови. А впрочем, они и так были окровавлены. Как и все вокруг. Он попытался оттолкнуть Жужело, но сам при этом оступился и тяжело шлепнулся задом на траву. Может, лучше вот так немного посидеть.
– Попадание! – ликовал Сауризин, взмахивая загадочным приспособлением из медных шурупов, прутков и линз, как потрясает победным мечом какой-нибудь старец-воин. – Лорд Байяз, ошеломительное попадание второго заряда! – так же восторженно восклицал Денка. – Камень на холме разрушен прямым попаданием! Первый из магов заломил бровь: – Ты говоришь так, будто целью испытания было разрушение камней. – Я уверен, что среди северян на верхушке посеяно смятение! Они понесли внушительные потери! – Внушительные потери и смятение! – эхом вторил Сауризин. – Прекрасные дары на голову неприятеля, – кивнул Байяз. – Что еще? Восторженность стариков-адептов несколько поутихла. – Было бы предусмотрительно, – Денка облизнул губы, – проверить устройства на предмет повреждений. Никто не знает, каковы могли быть последствия столь частого запуска зарядов… – Ну так давайте выясним, – сказал Байяз. – Дальше что? Продолжать старики побаивались: как-никак, дело ответственное, а потому страшновато. Хотя это не идет ни в какое сравнение с их страхом перед первым из магов. Они направились обратно к трубам, где немедля напустились на беспомощных распорядителей, так же, как маг обрушивался на них самих. А распорядители, несомненно, накинутся на обслугу, а та начнет нахлестывать мулов, а мулы примутся лягать собак, собаки цапать ос, а оса, если повезет, ужалит в жирную задницу Байяза, и таким образом колесо жизни совершит оборот. А к востоку оттуда захлебывалась вторая попытка занять Старый мост, с результатами не более выдающимися, чем у первой. На сей раз было опрометчиво решено пересечь реку на плотах. Из них два вышли из строя вскоре после того, как оттолкнулись от берега, оставив пассажиров бултыхаться на мелководье, а некоторых, в более тяжелых доспехах, притопив там, где поглубже. Остальных весело унесло куда-то вниз по течению, оставшиеся на стремнине отчаянно, но бессмысленно гребли кто веслами, кто руками, а вокруг плюхались в воду стрелы. – Вот тебе и плоты, – бормотал Байяз, рассеянно почесывая бородку. – Плоты, – повторил Горст. На одном плоту в сторону вражеского берега яростно потрясал мечом офицер; впрочем, достичь того берега храбрецу светило не больше, чем долезть до луны. Раздался очередной грохот, сопровожденный хором изумленных ахов и восхищенных вздохов толпы зевак, вытянувшейся на бугре любопытствующим полумесяцем. Горст на этот раз едва моргнул. Небывалое быстро становится привычным. Ближайшая труба вновь выплюнула дым, нежное облако поднялось к едкому пологу, успевшему зависнуть над устройством. Вновь по округе раскатился тот странный гул, а где-то на юге за рекой поднялся шлейф пыли и дыма.
– Что они там, черт возьми, затеяли? – тревожно недоумевал Кальдер. Даже стоя на цыпочках на стене, он ничегошеньки не различал. Он пребывал в ожидании все утро; шагал без устали туда-сюда, сначала под дождем, потом посуху. Все ждал, ждал, каждая минута тянулась как час, а мысли метались по кругу, как ящерка в кувшине. Смотрел что было силы на юг, но ничего не видел, а только слышал волнами долетающие с полей отзвуки боя, то далеко, то вдруг неуютно близко. Но никаких призывов о помощи. Лишь раз пронесли мимо раненых – вот спасибо, укрепили дух: тут и так-то нервы ни к черту. – А вот и новости, – произнес Бледноснег. Кальдер вытянулся в струнку, напряженно вглядываясь из-под руки. Навстречу со стороны Старого моста мчался Ганзул Белоглазый. Лошадь под уздцы он взял с улыбкой, а потому Кальдер слегка воспрял. Отсрочка драки радовала едва ли не так же, как полная ее отмена. Принц оперся ногой о ворота, что казалось ему выражением мужественности, и с напускным хладнокровием, хотя на душе кошки скребли, осведомился: – Ну как там Скейл, не уделался пока? – Пока уделались только южане, петухи драные. – Ганзул снял шлем и утер рукавом лоб. – Скейл их уже дважды отгонял. Сначала они перешли мост гуляючи, думали, мы его им за так оставили. Но твой брат быстро им показал, в какую сторону пятки смазывать. Он рассмеялся, а вместе с ним Бледноснег. Подключился и Кальдер, хотя смешок казался кисловатым. Как, собственно, и все сегодня. – Второй раз они отправились на плотах, – Белоглазый, отвернувшись, смачно плюнул в ячмень. – Да только ума не хватило понять, что стремнина там для этого слишком буйная. – Хорошо, у тебя подсказку не спросили, – хмыкнул Бледноснег. – Уж я бы им сказал. Я так думаю, вы тут вообще можете до конца дня пузо чесать. Как оно идет, так мы их до вечера продержим. – До конца дня еще далеко, – заметил Кальдер. Мимо что-то пронеслось – показалось, птица перепорхнула по полю, но только больно уж быстрая, да к тому же непривычно большая. Она грянулась оземь, взметнув пыльный столб с примесью соломы и, оставив на пажити борозду невероятной длины, врезалась в стену Клейла в двухстах шагах к востоку, у травянистого подножия Героев. Вместе с выломанными камнями высоко-высоко взлетела куча пыли и клочья – палаток, амуниции. Людей. А кого же еще, когда люди понатыканы по всей длине стены. – Именем… – выдохнул Ганзул, вытаращившись на смерч из обломков. По долине хлестнуло что-то вроде грома, только в тысячу раз сильнее. Воистину бич Божий. Лошадь Белоглазого взвилась на дыбы, того опрокинуло и понесло следом за ней; беспомощно барахтаясь, он волокся по полю. Вокруг таращились и кричали люди, выхватывали оружие или кидались наземь – последнее выглядело наиболее осмысленно. – Ч-черт! Кальдер с ворот метнулся прямиком в канаву; надежду выглядеть мужественно вмиг перешибло желание остаться в живых. Комья и камни сеялись с неба как не по сезону выпавший град; стучали по доспехам, отскакивали от земли. Бледноснег и бровью не повел. – Ободряет, язви его, то, – сказал он, – что это грохнуло на участке у Тенвейза.
Слуга Байяза отвел от глаз окуляр, чуть скривившись. – Ушло вбок, – объявил он. «Ах, какая досада». Устройства разрядились уже по паре десятков раз, а их заряды – как выяснилось, большие шары из металла и камня, – врезались в склоны холма, упали на окрестные поля с огородами, улетели в чистое небо, а один так шлепнулся прямиком в реку в немыслимом фонтане брызг. «И сколько же из казны утекло денег, чтобы мы продырявили в нескольких местах северный пейзаж? Сколько на эти деньги можно было построить больниц? Сиротских приютов? Чего-то более достойного? Могильников для нищих детишек?» Мысль бесспорно жалостливая, однако каждому свое. «Можно было, пожалуй, просто заплатить северянам, чтобы они сами прибили Черного Доу и разошлись по домам. Но тогда чем бы я занимал в этой окаянной пустыне время между побудкой и…» Сверкнуло что-то оранжевое; смутное впечатление, будто что-то разлетелось на куски. Слуга Байяза отдернул стульчик с магом от чего-то невидимого, да так молниеносно, что не потягаться и самому Горсту. Через мгновение в ушах загудело от особенно мощного взрыва, как будто в голове бабахнул громадный колокол. В лицо жарко дохнул ветер; Горст, не устояв, покачнулся. Слуга поднял с земли покореженный кусок металла размером с тарелку и тут же, обжегшись, уронил на траву, где тот остался лежать, неторопливо дымясь. Байяз укоризненно покачал головой: – Ай-ай-ай. Изъян, изъян. Слуга дул на пальцы, стряхивал с рук грязь. – Тропа прогресса всегда ухабиста. Куски металла разлетелись во всех направлениях. Один, особенно большой, угодил в скученную обслугу, убив нескольких, а остальных забрызгав кровью. Прочие осколки проделали бреши в толпе; попадали, как кегли, караульные. Из развороченной трубы плавным шлейфом струился дым. Оттуда выбрался заляпанный грязью и кровью распорядитель с тлеющими волосами и неверным шагом, бочком-бочком, двинулся наискось. У него не было обеих рук, и вскоре он упал. – Н-да, действительно, – Байяз откинулся на складном стуле, – вечно у вас то петли, то ухабы. Кто-то сидел, тупо уставясь перед собой. Кто-то вопил; кто-то носился безголовой курицей. Но большинство действовало все же с толком, пытаясь помочь раненым, коих было множество. Горст подумывал, не присоединиться ли к помогающим. «Но что я смогу для них сделать? Поддержать дух прибаутками? Вы не слышали об одном здоровенном остолопе с уморительным голосом? Том самом, у которого жизнь считай что кончилась в Сипано?» К ним в измазанных сажей мантиях понуро приближались Денка и Сауризин. – А вот и кающиеся, – пробормотал слуга Байяза. – Мне не мешало бы приглядеть за нашими делами по ту сторону реки. У меня ощущение, что маленькие ученики Пророка не сидят там сложа руки. – Тогда и мы не можем сидеть без дела. – Маг небрежно махнул слуге. – Есть занятия поважнее, чем наливать мне чай. – Очень немного. – Ускользая, слуга мимолетно улыбнулся Горсту. – Истинно сказано в священных книгах кантиков: «Не дозволен отдых праведным». – Лорд Байяз, э-э… – Денка глянул на Сауризина, получил отмашку: дескать, давай. – С глубочайшим огорчением ставлю вас в известность, что одно из наших устройств… приказало долго жить. Маг дал им постоять, пока где-то вне поля зрения заходилась клекочущим воплем какая-то женщина, словно ее обварили кипятком. – А вы думаете, я этого не увидел? – Еще одно сошло со станины и теперь, боюсь, потребуется немалое время, пока оно не вернется в строй. И наконец, в третьем, – бубнил Денка, – обнаружилась небольшая трещина, требующая внимания. Я… Адепт как будто побаивался, что кто-то его сейчас возьмет и рубанет мечом. – …Не хотел бы подвергать его риску. – Не хотел? Немилость в голосе Байяза лупила как молотом. Даже стоящий рядом Горст не прочь был встать на одно колено. – Неполадка при отливе металла, – вставил Сауризин, зыркнув на коллегу. – В целом мои сплавы безупречны, – мямлил Денка. – Видимо, имела место несовместимость взрывчатых порошков, которая привела… – Виню ли я вас? – Первый из магов прервал адептов голосом едва ли не более грозным, чем сам взрыв. – Поверьте мне, господа, этого чувства после всякой битвы остается немало. Даже у победителя. Старики чуть ли не лежали перед ним ниц. Тут Байяз махнул рукой и сменил гнев на милость. – Что ж, бывает и такое. А в целом… получилось весьма любопытное зрелище. – О лорд Байяз, вы так мудры, доброта ваша не знает границ… Горст прошел туда, где с минуту назад стоял на карауле гвардеец. Теперь он, раскинув руки, лежал на траве, а из шлема у него торчал щербатый кусок металла. Сквозь щель в погнутом забрале виднелся неподвижный глаз, уставленный в небо в бессмысленном изумлении. «Поистине, каждый из них – герой…» Рядом валялся щит гвардейца, поблескивая золотым солнышком своему проглянувшему сквозь облака собрату. Горст поднял его, просунул левую руку в ремни и зашагал вверх по реке в сторону Старого моста. Байяз сидел на стульчике, как на троне, скрестив ноги, а рядом лежал его вроде как позабытый посох. – Какое им, интересно, дать название? Это устройства, производящие огонь, так что… огневые устройства? Трубы смерти? Имена весьма важны, но я по этой части не силен. А у вас нет на этот счет мыслей? – Трубы смерти, мне кажется, очень неплохо, – поспешил сказать Денка. Байяз не слушал. – Думается мне, что со временем подобающие имена им кто-нибудь обязательно придумает. Что-нибудь такое, простое и емкое. И еще есть ощущение, что эти устройства появятся во множестве.
Резонный вопрос
Что касается Бека, по его разумению, дело шло из рук вон. На южном берегу у Союза был двойной строй лучников. Сидя на корточках за забором, они дружно заряжали маленькие злые луки, затем по команде вскакивали и пускали град стрел на северную оконечность моста. Там за щетинистой от впившихся стрел стеной щитов сгибались карлы, а за ними жались подневольные, перепутавшись между собой копьями. Нескольких навесом успели подстрелить, стонущих окровавленных раненых отволокли через нестройные ряды назад, что не придало защитникам мужества. Равно как и Беку, уж какое там оно у него оставалось. «Бежим», – это слово он произносил чуть ли не вслух при каждом вдохе. Бежим. Сколькие уже это сделали. Взрослые мужчины с именами-званиями бежали, спасая жизнь, от резни за реку. Так какого черта им, Беку и другим, здесь торчать? Какое им дело до того, что Коулу Ричи надобно удержать какой-то там городишко, а Черному Доу хочется сохранить на шее старую цепь Бетода? К югу от реки сражение закончилось. Союз вломился в дома, перебив защитников, а остальные просто выжег вместе с ними; дым пожарищ стлался по воде. Теперь неприятель намеревался взять мост; уже сходился к нему с дальнего конца клин солдат. Бек никогда не видал такого тяжелого вооружения, брони с головы до ног; выглядит так, будто эти люди не рождены, а выкованы. А какое оружие у их голозадой ватаги – хлипкие ножики да гнутые копьишки? Да это все равно что останавливать быка булавкой. Вот очередной рой стрел с шипеньем пролетел через воду. Какой-то здоровенный парняга из подневольных с безумным воплем подпрыгнул и, распихав с пути людей, сиганул с моста в воду. Там, где он пробежал, стена щитов как будто расшаталась, а задний ряд разошелся, как шов. Никому не хотелось вот так сидеть и ждать, когда тебя всего истыкает, а еще меньше хотелось лицезреть вблизи этих вот закованных в броню долболомов. Черному Доу, может, и нравится запах горящих трусов, но до Черного Доу отсюда далеко. А Союз неумолимо приближается. Бек видел, как люди начинают пятиться, щиты размыкаются, копья в нерешительности подрагивают. Названный во главе, взмахнув топором, обернулся что-то крикнуть, но рухнул на колени, пытаясь дотянуться до чего-то у себя за спиной. И ткнулся лицом вперед, с торчащей из тонкой накидки стрелой. Вот что-то прокричали на том конце моста, и Союз двинулся. Весь этот надраенный металл пер вперед единым разъяренным зверем. Не дикарским броском орущего скопища карлов, но тяжелой, мерной, целеустремленной трусцой. И тут стена щитов без единого нанесенного удара начала распадаться, люди обратились в бегство. Следующий залп стрел повалил более дюжины бегущих, а остальных рассеял по площади, как Бек, бывало, рассеивал хлопком стаю скворцов. Вон по булыжникам ползет кто-то с тремя торчащими в спине стрелами. Хрипит, пучит глаза. Каково это, когда в тебя вонзается стрела, глубоко в плоть? В шею, в грудь, в орехи. А клинок? Наточенный металл, а тело такое мягкое. Каково оно, когда у тебя отрублена нога? Как сильно болит? Он все время мечтал о битве, но об этой ее стороне как-то не задумывался. Бежим. Он обернулся к Рефту, чтобы это сказать, но тот как раз пустил стрелу, и, чертыхаясь, полез за другой. Беку полагалось делать то же самое, как наказал Фладд, но лук отчего-то сделался тяжелым, как мельничный жернов, а рука так ослабела, что едва его удерживала. Именем мертвых, ему плохо. Надо бежать, но он по трусости не мог этого даже вымолвить. Трус настолько, что не хватает духу показать свой усерный, визжащий, дрожащий страх ребятам внизу. Он мог только торчать здесь, с высунутым в оконце луком и ненатянутой тетивой, как какой-нибудь зассанец, который вынул письку, но не может пустить струю из-за того, что на него смотрят. Рефт выпустил еще одну стрелу: тенькнула тетива. – Я вниз! – послышался его крик. Одной рукой он вынул длинный нож, в другой держал топорик. Бек с полуоткрытым ртом смотрел, как Рефт направляется к лестнице. Но ничего не мог сказать, зажатый между ужасом остаться здесь в одиночестве и страхом спуститься. Он силой заставил себя выглянуть в окно. Союз растекался по площади; люди в тяжелой броне и те, кто за ними. Десятки. Сотни. Из зданий в них летели стрелы. Всюду трупы. С мельничной крыши упал камень и огрел по шлему солдата Союза; тот брякнулся. Но они были уже везде – мчались по улицам, ломились в двери, добивали пытающихся уползти раненых. Возле моста стоял офицер Союза, махал мечом в сторону зданий. В щегольской форме, с такой же золотой тесьмой, как у того пленного, которого забрал Хлад. Бек поднял лук, прицелился, наконец-то натянул тетиву и… ничего не смог. В ушах стоял безумный шум, глушивший мысли. Дрожь била такая, что затмевалось зрение, и в конце концов, зажмурившись, Бек послал стрелу куда попало. Единственную, которую получилось пустить. Бежать слишком поздно. Они уже обступили дом. Он в ловушке, взаперти. Раньше надежда еще была, а теперь всюду солдаты Союза. В лицо полетели опилки, и он, пятясь, отполз глубже на чердак и плюхнулся на задницу, скребя пятками по половицам. В оконную раму глубоко вонзился арбалетный болт. Он пробил ее наискось, и сквозь расщепленное дерево в каморку торчал блестящий наконечник. Бек лежал, упав на локти, и безумно на него таращился. И так же безумно хотел домой, к маме. Именем мертвых, он хотел к маме. Как такое хотеть мужчине? Бек кое-как поднялся, и стали слышны грохот, возня и крики. Они доносились отовсюду – вытье и рев, стоны и вопли, не вполне человеческие, – внизу, снаружи, внутри. Голова шла кругом от одного звука. Они что, уже в доме? Пришли за ним? А он стоит и истекает потом. От него отсырели ноги. Слишком мокро. Да это он обоссался. Обоссался, как дитя малое, и даже не заметил, пока не начало остывать. Он вынул отцовский меч. Ощутил его вес. Казалось, он должен был придать сил, как это неизменно случалось прежде. Но вместо этого Бек лишь еще сильнее почувствовал тоску по дому. По душной клетушке, в которой он всегда вынимал меч, по отважным мечтам, навевавшимся под шелест ножен. Теперь же с трудом верилось, что те мечты вообще приходили на ум. Бек тронулся к лестнице, с прищуром глядя на нее боковым зрением, как будто это могло его как-то уберечь. Комната внизу полна движения, теней, полутеней и вспышек света сквозь выбитые ставни. Разгромленная мебель, поблескивание клинков. Дверь равномерно сотрясалась: кто-то ломился снаружи. Смешанная разноголосица. То ли наречие Союза, то ли вовсе не слова, а бессвязные возгласы, выкрики и вопли. Двое фладдовых ребят-северян лежали на полу. Один истекал кровью. Второй как в забвении повторял: «Нет, нет, нет…» Рохля Кольвинг с диким полубезумным видом колотил солдата Союза, который пытался протиснуться в дверь. Из затенения выскочил Рефт и огрел южанина по шлему топориком, тот грохнулся на Кольвинга, попытался встать, получил по панцирю, и наконец третий удар попал в уязвимое место между панцирем и шлемом, отчего солдат поник головой. – Не пускай их! – крикнул Рефт в броске к двери, подпирая ее плечом. В окно около лестницы вломился солдат Союза. Бек мог ударить его в спину, возможно, даже оставшись незамеченным. Но он цепенел от мысли, что случится, если удар не получится, и что будет потом. Поэтому он не сделал ничего. Вот тоненько закричал Брейт и кинулся на солдата со своим копьишком, но тот рассек мальчугана мечом от плеча до середины груди. Брейт взвизгнул, так и не выпустив копьеца, а солдат пытался вырвать из него меч, забрызгивая обоих черной кровью. – Пособи! – вслепую орал прижатый к стене Стоддер, бессильно сжимая в руке резак. – Пособи! Бек не повернулся и не ударился бежать. Он лишь тихо, пятясь, взошел наверх тем же путем, каким спустился, поспешил к открытому шкафу, выдернул из него единственную полку и нырнул в затянутое паутиной нутро. Он сунул пальцы в щель между створками и закрыл их изнутри. Вжался в темноту, как в плохоньком детском укрытии. Наедине с отцовым мечом, своим прерывистым дыханием и криками товарищей, которых забивали внизу.Сцепив руки за спиной, лорд-губернатор Мид обозревал окрестности из северного окна зала. Время от времени он степенно кивал, выслушивая разрозненные сообщения. Как гогочущие гусята вокруг гусыни, толпились офицеры – метафора вполне уместная, учитывая, что в военном деле Мид смыслил не больше той гусыни. Финри держалась позади, чтобы не привлекать внимания. Ужас как хотелось что-нибудь вызнать, но не хотелось тешить чужое злорадство унизительным выспрашиванием. Тихо изнывая, она тайком грызла ногти и прикидывала планы мести, один несбыточней другого. Увы, с какой стороны ни гляди, а приходилось признать, что укора прежде всего достойна она сама. В самом деле, прояви она терпение, лукавую обходительность и мнимую покорность, как просил Гар, рукоплещи она льстиво корявому начальствованию Мида – тогда бы, глядишь, влезла к нему в доверие, как кукушка к голубю в гнездо. Надо же, старому болвану хватило тщеславия повесить на стену собственный увеличенный портрет в батальном стиле. Может, еще не слишком поздно разыграть из себя заблудшую овечку и просочиться под сень его чванливой благодати, изобразив притворное раскаяние. А когда представится возможность, вонзить ему в спину нож с удобной короткой дистанции. В том, что она его так или иначе вонзит, Финри не сомневалась – это был, так сказать, зарок. Ей не терпелось лицезреть эту пергаментную стариковскую физиономию, когда наконец… – Ой, кто это? – фыркнула рядом Ализ. – В смысле? – переспросила Финри и выглянула из восточного окна. Туда никто не смотрел с той минуты, как на севере завязалось сражение. А между тем из лесов объявился какой-то оборванец, воздвигся на небольшом каменном выступе, пристально глядя в сторону Мидовской ставки. Черные патлы трепетали на ветру. Разумеется, с солдатом Союза у этого бродяги не было даже отдаленного сходства. Финри нахмурилась. Люди Ищейки должны идти на расстоянии следом, а в этой одинокой фигуре было что-то… что-то не то. – Капитан Хардрик, – окликнула Финри. – Вон там, часом, не человек Ищейки? – Где? – непринужденно спросил подошедший Хардрик. – Право, и не знаю. Человек на камне поднес что-то ко рту и запрокинул голову. Над пустыми полями поплыла длинная, печальная нота. – Ой, рожок! – прыснула Ализ. Минорная эта нота резанула Финри по нутру; она все поняла. А поняв, схватила Хардрика за руку. – Капитан, срочно скачите к генералу Челенгорму и сообщите, что нас атакуют. – Что? Но помилуйте… Бестолковая улыбка сошла с лица Хардрика, когда он поглядел на восток. – Ой, – растерянно выдохнула Ализ. Внезапно из-за деревьев выступили люди – дикого вида, патлатые, одетые в какое-то тряпье, а многие так и вовсе полуголые. Теперь, когда горнист оказался среди сотен собратьев, до Финри дошло, что ее в нем смутило. Он был в подлинном смысле великанского роста. Хардрик застыл с раскрытым ртом; Финри, впившись капитану в руку, тащила его к дверям. – Срочно! Отыщите генерала Челенгорма! Отыщите моего отца! Сию же минуту! – Но мне нужны приказания… Капитан глянул на Мида, все так же упоенно наблюдающего за штурмом Осрунга вместе с другими офицерами, за исключением пары, неспешно направившейся взглянуть, что там за звук. – Кто это? – недоуменно спросил один. Рассусоливать у Финри не было времени. Она испустила пронзительнейший, длиннющий, ужасающий девчачий визг, на какой только была способна. Один музыкант резко сфальшивил, другой выронил смычок и бесшумно покинул помещение. Все, кроме Хардрика, ошарашенно повернулись к Финри. Она с облегчением заметила, что визг капитана подбодрил: он уже бежал к двери. – Какого черта… – начал Мид. – Северяне! – провыл кто-то. – К востоку! – Какие северяне! Что вы такое… Поднялся общий гвалт: – Вон там, вон там! – Людей на стены! – А они у нас есть, те или другие? Люди в полях – возницы, слуги, кузнецы, повара – суматошно повысыпали из палаток с кибитками и торопились к гостинице. А среди них, настигая, сновали всадники на мохнатых лошаденках, безо всякой упряжи, но на удивление прытко. Финри подумала, что при них могут быть луки, и как в воду глядела: через секунду-другую по северной стене гостиницы заклацали стрелы. Одна залетела в окно и скользнула по полу – зазубренная, черная, и от этого на вид еще более опасная. Кто-то с тихим шелестом вынул меч, и вскоре зала словно озарилась клинками. – Послать на крышу лучников! – А они у нас есть? – Закрыть ставни! – Где полковник Бринт? Складной стол протестующе завизжал, когда его поволокли к окну; бумаги посыпались на пол. Финри мельком выглянула – двое офицеров силились запереть гнилые ставни. Через поля катилась лавина людей, покрыв половину расстояния между деревьями и гостиницей, по мере приближения люди растягивались в цепь. Трепетали рваные штандарты, украшенные костями. Тысячи две, самое меньшее. А их здесь от силы сотня, с легким вооружением. Финри сглотнула, цепенея от ужаса этой незамысловатой арифметики. – Ворота закрыты? – Подоприте их чем-нибудь! – Где-то должен быть Пятнадцатый! – Посылать уже поздно. – Именем судеб… Взгляд округлившихся глаз Ализ метался, как затравленный зверек, но путей к отступлению не было. – Мы в западне! – Помощь непременно придет, – сказала Финри со всем спокойствием, какое только могла себе позволить, а у самой сердце угрожающе билось в ребра. – От кого? – От Ищейки. Который как пить дать стремится сейчас удрать подальше от Мида. – Или от генерала Челенгорма. Чьи люди после вчерашнего разгрома в недееспособном состоянии; им бы себе-то помочь, не то что другим. – Или от наших мужей. Которые по горло заняты приступом Осрунга и едва ли даже догадываются, что за спиной у них неожиданная опасность. – Помощь придет. Прозвучало так пафосно, что самой не верилось. Офицеры бессмысленно метались, тыкали мечами во все стороны, выкрикивали друг другу невнятные приказы. В зале становилось все темней по мере того, как окна баррикадировались чем ни попадя. Мид стоял посередине, внезапно брошенный и одинокий; стоял и неуверенно поглядывал по сторонам с раззолоченным мечом в одной руке, а другую бессильно то сжимал, то разжимал. Как какой-нибудь взволнованный папаша на свадебной церемонии, спланированной так четко, что в день торжества о нем никто и не вспомнил. Над ним в чванливом величии нависал его портрет. – Что же делать? – спрашивал он, ни к кому не обращаясь. Взгляд его в тоскливом отчаянии остановился на Финри. – Что нам делать? Лишь раскрыв рот, она поняла, что ответа у нее нет.
Командная цепь
После недолгой погожей поры небо вновь загромоздили тучи, и опять начался дождь, плавно ввергая маршала Кроя и его штабистов в вязкое уныние, а заодно полностью занавешивая поле сражения. – Черт бы побрал эту морось, – негодовал маршал. – Сидишь как с ведром на голове. Люди по наивности полагают, что лорд-маршалу на поле брани принадлежит поистине верховная власть, выше, чем у императора в тронной зале. Они не представляют себе бесконечных вывертов этой власти. Склонностью игнорировать приказы маршала славилась в особенности погода. А ведь были еще и ограничения с противовесами в политике, капризы монарха, настроения в обществе. И не только это, но и мириады забот более приземленных: трудности снабжения и перевозки, недостатки в службе оповещения и дисциплине, причем чем крупнее армия, тем более запутаны и громоздки недочеты. Если бы кому-то чудом удалось установить эту косную, неподатливую махину в положение, из которого в самом деле можно начать сражаться, штаб пришлось бы располагать в изрядном отдалении от места баталии, и даже при возможности выбора хорошей точки обзора командир все равно не мог бы видеть полную картину боя. Приказы доходили бы до того, кому они адресованы, не ранее чем через полчаса, и в момент прибытия зачастую оказывались бы бесполезны, а подчас и откровенно опасны, если б только они вообще доходили. Чем выше вы восходите по цепи командования, тем менее надежной становится связь. И тем больше людская трусость, опрометчивость, несоответствие должности или, хуже того, благие намерения способны исказить ваши цели. Все больше остается на долю случая, а случай редко бывает хорошим игроком. С каждым новым повышением по службе маршал Крой все сильнее стремился сбросить наконец оковы и встать во весь рост. А на деле с каждым новым повышением он оказывался еще беспомощнее прежнего. – Я как слепой старый кретин на поединке, – корил себя он. С той разницей, что здесь его недальновидность может обернуться тысячами потерянных жизней, а не одной лишь его собственной. – Ваш «Агрионт», лорд-мар… – Вон отсюда, вместе с ним! – рявкнул Крой на ординарца. И поморщился, когда тот боязливо попятился, звякнув подносом. Ну как объяснить, что он вдоволь причастился с вечера, за горькими думами об ответственности за гибель сотен солдат, и сама мысль о вине вызывала тошноту? Не добавляло радости и то, что так близко от передовых позиций разместилась дочь. Он то и дело ловил себя на том, что смотрит в окуляр на восточный фланг, пытаясь сквозь взвесь дождя разглядеть гостиницу, выбранную Мидом под штаб. Крой поскреб щеку. От бритья его отвлекло тревожное сообщение Ищейки: к востоку на местности обнаружены блуждающие дикарские орды из-за Кринны. Те, кого Ищейка описал как дикарей, в самом деле были дикими. И Кроя это донельзя раздражало. При этом, что едва ли не хуже, левая половина лица у него оказалась гладко выбрита, а правая оставалась щетинистой. Такие детали его неизменно обескураживали. Вообще армия вся как есть состоит из деталей, как дом из кирпичей. Один плохо уложенный кирпич, и все строение может перекосить. А если применять безупречный цементный раствор к каждой… – Хм, – усмехнулся он сам себе. – Ишь ты, каменщик выискался. – По последнему сообщению от Мида, дела на правом фланге обстоят весьма неплохо, – доложил Фелнигг. Несомненно, он прятал страх – уж кто-кто, а главнокомандующий знал помощника как облупленного. – То есть последние полчаса у них все обстояло хорошо? – Осмелюсь предположить, им там у себя виднее. – Это верно. Крой еще секунду-другую смотрел на ставку Мида, едва различимую из-за дождя, а уж Осрунг не был виден вовсе. Так или иначе, но беспокойством все равно ничего не достичь. Будь вся армия так же отважна и изобретательна, как его дочь, они бы уже возвращались с победой домой. Посмотрел бы он на того северянина, что попался б под руку Финри, когда она в дурном настроении. Крой повернулся на восток, ведя взглядом по линии реки, и дошел до Старого моста. Или так ему показалось. Слабый проблеск света через темный и широкий изгиб вроде как воды. Картина то прояснялась, то опять затмевалась в зависимости от того, как густела пелена дождя на той миле, что отделяла лорд-маршала от обозреваемого места. На самом деле взору могло представать что угодно. – Черт бы побрал эту завесу. Что у нас на левом фланге? – Последнее, что было слышно от Миттерика, это что второй его натиск… как он там выразился? Притупился. – Значит, теперь уже наверняка захлебнулся. Тем не менее надо иметь усердие, чтобы вот так, при решительном сопротивлении, раз за разом совершать броски. Фелнигг хмыкнул. – Возможно, Миттерику недостает многого, но… Фелнигг опять хмыкнул. – …но упорства у него не отнять. – Точно так, лорд-маршал. Он упорно остается ослом. Упрям, как ослиная задница. – Ну, ну, будем к нему великодушны. Про себя же Крой добавил: «Каждому человеку не мешает иметь осла. Хотя б для того, чтобы сидеть на нем задницей». Если второй натиск у Миттерика недавно захлебнулся, он сейчас непременно готовит очередной, третий. Боевой дух северян это должно в любом случае поколебать. Сложив окуляр, Крой задумчиво постучал им по ладони. Генерал, который, прежде чем принять решение, дожидается всех надлежащих сведений, до своего чина никогда не дослужится, да и дослуживаться будет поздно, после провала кампании. Истинный военачальник должен чувствовать нужный момент нутром. Предощущать приливы и отливы баталии. Чуять подъемы и падения боевого духа, как старый морской волк – рифы и мели. Знать наперед, когда придержать натиск, а когда ломить стеною. Надо доверять внутреннему чутью. А маршалу Крою чутье подсказывало, что решающий момент скоро настанет на левом фланге. Он стремительно вошел в переустроенный под штаб амбар, не забыв на этот раз пригнуться под притолокой – достаточно одной набитой шишки на макушке – и направился прямиком к бювару. Обмакнув перо в чернильницу, он, не присаживаясь, стал нетерпеливо черкать прямо на верхнем листе в бумажной стопке, заготовленной специально для этой цели.Полковнику Валлимиру. Войска генерала Миттерика ведут упорное сражение на Старом мосту. Вскоре он вынудит неприятеля пустить в ход резервы. Вам надлежит вступить в бой немедля, в свете согласованного нами, и атаковать всеми вверенными Вам силами. Да сопутствует Вам удача. Крой.
Далее размашистая подпись. – Фелнигг. Вам необходимо доставить это генералу Миттерику. – Проще передать с посыльным. – Хоть с самим чертом. Но только я не хочу, чтобы у него был малейший повод это проигнорировать. Фелнигг, офицер старой школы, редко скрывал чувства – качество, которое вызывало у Кроя невольный восторг. Так вот, скрыть неприязнь к Миттерику было для Фелнигга свыше сил. – По вашему приказанию, лорд-маршал. Он с чопорным видом принял от Кроя циркуляр. Полковник Фелнигг вышел, по пути едва не долбанувшись о низкую притолоку; разумеется, ошарашенность читалась у него на лице. Приказ он сунул во внутренний карман мундира. Убедившись, что никто не смотрит, воровато отхлебнул из фляжки; огляделся снова, хлебнул еще раз; забрался в седло и, хлестнув лошадь, направил ее крупной рысью по узкой подъездной тропинке; из-под копыт бросились врассыпную слуги, караульные и офицеры. Если бы тогда, годы и годы назад, командовать осадой Ульриоха поставили Фелнигга, а Кроя послали невесть за чем в пустынное никуда, и Фелнигг снискал бы славу, а Крой, прискакав обратно несолоно хлебавши с двадцатью захваченными кибитками, оказался бы забытым служакой, все сложилось бы ох как по-иному. Тогда бы лорд-маршалом мог стать Фелнигг, а Крой, наоборот, его сиятельным посыльным. Конь стремглав слетел с холма и, получив шпоры, помчался по лужам в сторону Адвейна. Идущая к реке дорога кишела солдатами Челенгорма – все еще стадо стадом, без малейшей организованности. От вида этой удручающей постыдной неряшливостью картины Фелнигг чувствовал чуть ли не физическую боль. Он изо всех сил сдерживался, чтобы не приостановить лошадь и не начать вопить приказы направо и налево, встречному и поперечному, чтобы придать этому унылому сборищу хоть какую-то упорядоченность, осмысленность, цель. Цель – неужто это непомерно большое требование для армии? «Чертов Челенгорм», – злобно думал Фелнигг. Этот выскочка – поистине посмешище, хотя по большому счету смешного в этом нет ничего. Ни надлежащего ума, ни опыта не то что для генеральского, а и для сержантского чина. Но как видно, гордое звание давнего собутыльника короля – отличие более достойное, чем годы верной и безупречной службы. Этого достаточно, чтобы разъярить и человека рангом пониже; Фелнигг же от этого сходил с ума. На минутку он приостановился, приложился еще раз к фляжке. Справа на травянистом бугре имело место что-то вроде происшествия. На обширной проплешине почерневшей травы суетилась вокруг двух огромных закопченных труб прислуга в фартуках. У дороги лежали тела, прикрытые вместо саванов окровавленными простынями. Сомнения нет, чудовищная по глупости затея первого из магов изорвала всех причастных к ней в клочья. Всякий раз, когда Закрытый совет напрямую вмешивался в военную кампанию, дело непременно заканчивалось грудами трупов и, по наблюдению Фелнигга, отнюдь не вражьих. – Прочь с дороги! – орал он. Он протиснулся через стадо реквизированного скота, которое уж никак не позволительно было выпускать на дорогу. Погонщик, чтобы не попасть под горячую руку, бдительно нырнул за обочину. Фелнигг проскакал через Адвейн – донельзя жалкую деревушку, до отказа заполненную страдальческими лицами раненых и измочаленными остатками бог весть каких подразделений. Никчемные обломки натисков Миттерика, вышвырнутые за ненадобностью из дивизии как навоз из конюшни. Впрочем, навоз, и тот полезнее. Что ж, дурак Челенгорм хоть подчинится теперь приказу. А то Миттерик всегда изыскивает способ извернуться и сделать все по-своему. Некомпетентность – вещь непростительная, но ослушание… Непослушание непростительно еще более, черт его дери. Если каждый начнет выделывать все, что ему заблагорассудится, то не будет ни согласованности действий, ни выполнения команд, ни подчинения цели. И тогда это уже не армия, а скопище всякого сброда, потакающего своему мелкому тщеславию. Сама мысль об этом бередила настолько, что… Неожиданно на дороге возник какой-то челядинец с ведром. Лошадь встала на дыбы, чуть не скинув Фелнигга с седла. – Пшел прочь! Полковник ожег бедолагу по лицу хлыстом, тот с криком шлепнулся в придорожную канаву, выронив ведро. Фелнигг пришпорил лошадь и поскакал дальше; при этом гневный жар внутри вдруг обратился в холод. Не надо было этого делать. Он позволил гневу овладеть собой, и осознание этого распаляло еще больше. Среди разгульной дивизии Миттерика его штаб являл собой воистину средоточие буйства. Всюду в брызгах грязи, крича друг на друга, как оглашенные метались офицеры. Здесь всем заправлял самый зычный голос, а здравые предложения пропускали мимо ушей. Тон задавали командиры: капитан – роте, майор – батальону, полковник – полку, а Миттерик всем и вся. Небрежность начальства значила попущение нижним чинам, а распущенному солдату – один шаг до поражения. В такие времена порядок спасает жизни. Что же это за военачальник, который позволяет собственному штабу погрязать в таком бардаке? Привязав лошадь к коновязи, Фелнигг прямиком направился ко входу в шатер Миттерика, одним лишь взглядом заставляя шарахаться с пути возбужденных молодых адъютантов. В шатре столпотворение усиливалось. Сам Миттерик в толпе малиновых мундиров склонялся над столом, где расстелена наспех составленная карта долины, и грохотал мощным голосом. Начальственная неприязнь генерала ощущалась как встречный ветер. Вот он, наихудший тип служаки, некомпетентность которого, пуская пыль в глаза, рядится в одежды одаренности, и что самое досадное, в большинстве случаев обводит людей вокруг пальца. Но Фелнигга-то не проведешь. Полковник отсалютовал с нарочитой вышколенностью, на что Миттерик лишь снисходительно приподнял руку, толком даже не отводя взгляда от карты. – У меня приказ лорд-маршала Кроя Первому королевскому полку. Буду признателен, если вы соблаговолите отдать его сию же минуту. Он не сумел полностью скрыть презрение, и генерал его уловил. – Мы здесь, видите ли, некоторым образом заняты делом, так что нельзя ли повременить… – Боюсь, не получится, генерал. – Фелнигга так и тянуло вмазать Миттерику перчатками по физиономии. – Лорд-маршал указывал на особую срочность, так что я вынужден настаивать на неукоснительности. Миттерик выпрямился, поигрывая желваками массивной челюсти. – Вы-то? – Именно. Причем немедля. И Фелнигг откинул руку так, будто собирался приказным листом хлестнуть генерала по лицу, но в последний момент каким-то чудом сдержался. Миттерик выхватил бумагу у полковника с таким видом, будто сам едва сдерживался если не от удара кулаком, то от оплеухи, и рывком вскрыл послание.
Фелнигг. Что за ослище. Что за спесивый, педантичный дурак. Ершистый буквоед без всякого воображения, инициативы, без намека на «кость», выражаясь словцом гораздых на простоту северян. Если б в друзьях у него не значился маршал Крой – везучий Крой, протащивший его за собой наверх сквозь препоны и чины, – он бы как пить дать не шагнул дальше застегнутого на все пуговицы капитана. Фелнигг. Нет, ну что за задница. Миттерику вспомнилось, как этот олух припер шесть жалких кибиток после того, как Крой одержал великую победу при Ульриохе. Вспомнились притязания Фелнигга, чтобы его вклад тоже отметили. Батальон Фелнигга тогда сократился до жалкой пропыленной горстки людишек, и все из-за каких-то шести дрянных кибиток. И его вклад в самом деле был отмечен. Миттерик тогда, помнится, подумал: «что за задница», и за все истекшие с той поры годы ни разу не изменил своего мнения. Фелнигг. Воистину чирей на заду. Гляньте на него. Осел из ослов, тупица из тупиц. Небось так и почитает себя лучше всех, вместе взятых, а сам – это известно досконально – шагу сделать не может без глотка сивухи. Может, думает, что и в командовании он смыслит больше самого Миттерика, а то и Кроя. Чертов ослина. Наихудший тип солдафона, какой только можно представить; свою тупость выдает за дисциплинированность, и что хуже всего, с большинством людей это у него проходит. Но уж никак не с ним, Миттериком. Две атаки на этот чертов мост провалились; пора готовить третью, а не тратить время на это помпезное крючкотворство. Миттерик обернулся к своему помощнику Опкеру и ткнул в карту смятым приказом. – Опкер! Передайте приказ: готовить Седьмой, а за ним чтобы сразу встал Второй. Надо, чтобы, как только мы закрепимся, через мост пошла кавалерия, черт бы ее побрал. Эти поля созданы для ее броска! Уберите с пути Келнский полк, вычистите из него раненых. Если надо, побросайте их к чертям в реку, но мы не должны дать этим сволочам северянам возможности удержаться. Время устроить им кровавую баню, если они на нее напрашиваются! Распорядитесь, чтобы на сей раз все вышло как надо, иначе я сам возглавлю атаку, неважно, втисну я свой толстый зад в доспехи или нет. Передайте им, чтобы… В плечо ему жестко уперся палец. – Этот приказ, генерал Миттерик, до́лжно выполнить сию же минуту! Не-мед-ля! Последнее он провизжал, обдав генерала слюной. Такая одержимость старого крючкотвора проформой поистине уму непостижима. В подобные времена этикет обходится в людские жизни. Каким же надо быть педантом, чтобы настаивать на нем, когда снаружи сражаются и гибнут люди! Миттерик пробежал по приказу свирепым взором.
Полковнику Валлимиру. Войска генерала Миттерика ведут упорное сражение на Старом мосту. Вскоре он вынудит неприятеля пустить в ход резервы. Вам надлежит выступить в бой немедля, в свете согласованного нами, и атаковать всеми вверенными Вам силами. Да сопутствует Вам удача.Первый полк был придан дивизии Миттерика, так что в обязанности генерала входило пояснять полученные указания. Приказ Кроя был сух и действен, подобно самому маршалу, к тому же отдан как раз вовремя. Но Миттерик не был бы собой, если б упустил возможность поизмываться над этим ходячим богомолом в полковничьем мундире. Если этот педант хочет все по уставу, то пусть по уставу оно и будет, но так, чтобы этот старый хрыч без подбородка подавился. Генерал расстелил приказ поверх карты, нетерпеливо щелкнул пальцами, а когда ему сунули перо, накорябал внизу пару строк от себя, почти не вдаваясь в содержимое самого приказа.Крой.
Прежде чем переходить ручей, убедитесь, что враг действительно бросил в бой все силы, а тем временем озаботьтесь не уступить позицию на фланге. Мы с моими людьми делаем все возможное. Не подвести их – мой прямой офицерский долг.Он размашисто подошел к выходу из шатра, по пути грубо толкнув Фелнигга плечом. – Где, черт возьми, тот паренек из полка Валлимира? – проревел он в зыбкую завесу дождя. – Как там его… Леперлиспер? – Ледерлинген, господин! Оттуда сделал шаг вперед бледный молодой человек, неуверенно отсалютовал и еще менее уверенно закончил фразу: – В смысле генерал Миттерик, господин. Вообще-то Миттерик вряд ли доверил бы этому заморышу нести к ручью даже свой ночной горшок, не говоря о жизненно важном приказании, но ведь сказал же однажды Бьяловельд: «В бою зачастую приходится брать на вооружение даже самые противоположные обстоятельства». – Сию минуту доставить полковнику Валлимиру этот вот приказ. Он от самого лорд-маршала, ты улавливаешь суть? Наивысшей важности. И Миттерик вдавил сложенный, уже слегка измятый и замаранный кляксами лист в нетвердую ладонь юноши. Ледерлинген стоял, пуча глаза на рескрипт. – Ну? – бросил генерал. – Э-э… – Юнец снова невнятно отсалютовал. – Да, господин… – Ну так двигай! – рявкнул Миттерик ему в лицо. – Пошел!Генерал Миттерик, Вторая дивизия.
Ледерлинген попятился, все так же несуразно держась навытяжку, пока не поскользнулся на истоптанной грязи, и заспешил к лошади. Когда он влезал в промокшее седло, из генеральского шатра появился тощий офицер без подбородка, в накрахмаленном до скрипа мундире, и начал шипеть генералу что-то неразборчивое, а на них обоих взирало собрание офицеров и караульных, среди которых был крупный человек с грустными глазами, из-за широченной мощной шеи казалось, голова у него росла сразу из плеч. Этот человек показался Ледерлингену смутно знакомым, но вспоминать у юноши не было времени – его ждало наисрочнейшее задание. К вздорной сцене меж двумя самыми высокопоставленными армейскими чинами, которые желчно препирались между собой, он повернулся спиной и во весь опор поскакал на запад. Сказать, что он жалел об отъезде, было никак нельзя. Штаб на поверку оказался местом еще более пугающим и сумбурным, чем передовая. Ледерлинген проскакал через людское скопление перед шатром, панически выкрикивая, чтобы ему освободили дорогу, потом через менее скученную толпу, что готовилась к очередной атаке на мост. Все это время он одной рукой держалповодья, а другой судорожно сжимал приказ. Бумагу, пожалуй, лучше было бы сунуть в карман, но сама мысль о потере бесценного груза вселяла ужас. Приказ от лорд-маршала Кроя, самолично. Именно эта надежда пьянила Ледерлингена своей несбыточностью, когда он, яркоглазый и восторженный, добровольно шел в рекруты всего… сложно представить: всего три месяца назад! Он выехал из расположения дивизии Миттерика, бряцанье и шум стихали позади. Ледерлинген то и дело давал шпоры лошади, припав к ее спине. Кобыла глухо стучала копытами по пятнистому от луж тракту, все дальше от Старого моста и все ближе к болотам. На южном берегу лошадь ему придется, увы, оставить у заградительной заставы и дальше по болотам пробираться на своих двоих, чтобы доставить приказ полковнику Валлимиру. А если нога увязнет, то кончится тем, что приказ он доставит не через трясину адресату, а вниз Клайгу. Эта мысль вызывала невольное содрогание. Двоюродный брат предупреждал: не иди в рекруты. Дескать, на войне все шиворот-навыворот, и хорошие люди творят там еще большее зло, чем плохие. И вообще войны – это всегда алчные устремления богатых и могилы бедных, а во всей роте, в которой ему, Ледерлингену, доведется служить, не наберется и двоих честных ребят, которые способны высечь искру порядочности. Что офицеры все как один спесивцы и не смыслящие в своем деле невежи, а солдаты все подряд трусы, бахвалы, дебоширы и воры. Ледерлинген тогда считал, что брат преувеличивает для красного словца, но высказывания его, похоже, имели под собой почву. Особенно насчет капрала Танни, который воплощал все вышеперечисленное сразу – негодяй, каких поискать, но другими по какому-то волшебству почитаемый чуть ли не как герой. Да здравствует добрый старина капрал, самый что ни на есть шельмец, рвач и выжига во всей дивизии! Тракт перешел в каменистую тропу, стелющуюся по балке вдоль ручья, или же, скорее, широкой слякотной канавы, поросшей деревьями, на которых густо висели красные ягоды. Пахло прелью и гнилью. Лошадь уже не скакала, а шла тряской рысцой. Ледерлинген огляделся. Вот уж действительно, солдатское житье заводит человека в небывалые по красоте и дикости места. Юноша подавленно вздохнул. На войне и впрямь все шиворот-навыворот – настолько, что правота двоюродного брата проявлялась чем дальше, тем сильнее. Прежде всего верным оказалось то, что армия для Ледерлингена – не место. Надо было сидеть тише воды ниже травы, не высовываться и свято блюсти наказ Танни: ни на что не нарываться по своей воле, ни на… – Ай! Ногу ни с того ни с сего ужалила оса. Во всяком случае, так вначале показалось, а боль была пожалуй что и сильнее. Поглядев вниз, Ледерлинген увидел, что из бедра торчит стрела. Он смотрел на нее вытаращенными глазами. Прямой длинный прут с серо-белым оперением. Стрела. Мелькнула мысль, что это кто-то шутит. Стрела понарошку. И больно совсем не так, как почему-то думалось. Однако штаны уже напитывались кровью. Так что стрела всамделишная… В него кто-то стреляет! Он лягнул пятками лошадь и невольно вскрикнул. Вот теперь стрела дала о себе знать, да так, будто ногу вдруг пронзила пылающая головня. Лошадь дернулась вперед по каменистой тропе. Ледерлинген, потеряв поводья, покачнулся в седле, одной рукой беспомощно взмахивая в воздухе приказом, и грянулся оземь. А грянувшись, с зубовным скрежетом безудержно покатился. Перед глазами все плыло, голова шла кругом. Наконец он кое-как поднялся, рыдая от несносной боли в ноге, и запрыгал-захромал, пытаясь одновременно мало-мальски оглядеться. Удалось даже вытащить меч. Сзади на тропе стояли двое. Северяне. Один твердым шагом шел к нему, держа в руке нож. Второй стоял с поднятым луком. – На помощь! – выкрикнул Ледердинген, но вышло слабо. Он толком и не помнил, когда ему последний раз навстречу попадался солдат Союза. Кажется, перед тем, как подъехать к балке, он видел дозорных, да только когда это было. – Помо… Вторая стрела прошила насквозь руку. На сей раз боль вспыхнула мгновенно. Юноша с коротким воплем выронил меч. Вес пришелся на больную ногу, и она подогнулась. Ледерлинген скатился к ручью; боль обжигала, когда обломанные черенки стрел задевали о землю. Он валялся в грязи. А приказ был по-прежнему зажат в кулаке. Где-то рядом зачавкали башмаки. При попытке подняться что-то вонзилось в шею.
Фосс Глубокий выхватил клок бумаги из онемевшей руки, вытер нож о спину мундира и притопил башмаком голову южанина в окровавленной слякоти. Не хотелось всех этих сипов и хрипов – из соображений осторожности, а по большей части из-за того, что уж больно надоели за эти дни вопли умирающих. Ну издыхают себе и пускай издыхают, а выслушивать их за этим занятием – уж спасибо, увольте. Мелкий подвел к топкому бережку под уздцы лошадь южанина. – Хороша чертовка, а? – спросил он. – Не зови ее чертовкой. Это ж коняга, а не жена твоя. Мелкий похлопал лошадь по морде. – Эта коняга, пожалуй, покраше будет твоей бывшей чертовки. – А вот это невежливо. И мнения твоего я не спрашивал. – Ну извини. Так что будем делать с… этой? Правда, хороша. Можно взять за нее целых… – Ты ее что, за реку поволочешь? И как, позволь тебя спросить? Лично я через болото эту клячу тащить не буду. А на мосту сейчас, коли ты подзабыл, такая буча идет, что хрен загибается. – Я не забыл. – Ну так прибей ее. – Да ну, как можно. Такое добро. – Убей ее к чертям, и убираемся отсюда. – Он указал на южанина под башмаком. – Я же этого убиваю? – Ну ты сравнил. Он-то ничего не стоит. – Прибей, я сказал! – гаркнул Глубокий. И осекся: как-никак, они на чужом берегу, и где угодно тут могут оказаться южане. – Прибей эту падаль и спрячь, – скомандовал он шепотом. Мелкий кисло на него посмотрел, но все же потянул за уздечку, приналег лошади на шею и, быстрым ударом пустив кровь, навалился, дожидаясь, когда пузыристо брызнувшая из шеи струя стечет в слякоть. – Хрен на хрени сидит и хреном хреначит, – ворчал он, покачивая головой. – Бить лошадей, кто тебе за это хоть монетку поднесет? Тут и так голимые риськи-письки вокруг, залезли сюда как… – Прекрати. – Чего прекрати? – обиженно зыркнул Мелкий, подволакивая к трупу лошади упавшее дерево. – Блажить как дитя малое, вот чего, – с упреком поглядел на него Глубокий. – Выражаешься какими-то словечками, будто на плечи тебе голову четырехлетки нахлобучили. – Что тебя, словечки мои смущают? – спросил Мелкий, отсекая топориком ветки с соседнего дерева. – А вот и смущают. Мелкий забросал лошадь более-менее сносно. – Ну тогда стоямба-хрямба. Глубокий яростно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Когда-нибудь он точно прибьет Мелкоту, или он его. Это ему известно лет эдак с десяти. Он развернул бумагу. Мелкий был тут как тут. – Чего там? – спросил он, заглядывая через плечо. Глубокий обернулся и смерил его медленным взглядом. Быть может, этот самый день прибития уже настал. – Чего, чего. Я, по-твоему, за ночь научился читать и понимать по-южански? Откуда, разрази меня гром, я знаю, что здесь такое накорябано? – Справедливо сказано. – Мелкий пожал плечами. – Но вид такой… важнющий. – А то. Подобные вещи только так и смотрятся. – Ну и? – Вот тебе и «и». Надо подумать, кого мы знаем из тех, кто мог бы за эту штуковину раскошелиться. Они переглянулись и брякнули одновременно: – Кальдер.
На этот раз Ганзул Белоглазый прискакал обратно во весь опор, и без улыбки на лице. Из щита у него торчали обломанные стрелы, на лбу – красная полоса. Он только что выскочил из боя. Кальдеру сделалось тошно от одного его вида. – Скейл велит, чтобы ты поднимал своих. – Веселья в голосе уже не было. – Южане прут снова, и не на шутку. – Ладно. Ясно было, что этот момент так или иначе наступит, но слаще от этого не становилось. – Готовь людей. – Есть. Бледноснег без промедления пошел, выкрикивая приказы. Кальдер потянулся к рукояти меча и сделал вид, что вытягивает его из ножен, глядя как люди брата – его люди, – дружно встают из-за стены Клейла, готовясь вступить в битву. Время писать первый куплет песни о храбром принце Кальдере. И хочется надеяться, что не последний. – Ваше величие – тьфу – высочество! Кальдер обернулся. – Фосс Глубокий? Ты всегда приходишь в самые судьбоносные моменты. – Чую, чую отчаяние. Глубокий был в грязи с головы до ног, как будто нырял куда-нибудь в болото, что он, по мнению принца, несомненно бы сделал, брось туда кто-нибудь монетку. – В чем дело? Ты меня задерживаешь: у меня на носу битва, в которой надлежит доблестно погибнуть. – Да что вы. Я бы не осмелился отвлекать от трезвона баллад в вашу честь. – Про него уже и так распевают песни, – заметил Мелкий. – О нем-то да, – усмехнулся Глубокий, – а вот в его честь нет. А мы тут надыбали кое-что интересное. – Гляньте! – Мелкий с белозубой улыбкой на чумазом лице указал куда-то на юг. – Радуга! В самом деле, на фоне иссякающего дождя и вновь прорезавшегося солнца над простором ячменного поля плавной дугой вставала бледная радуга. Впрочем, Кальдер был не в настроении ею любоваться. – Вы хотели отвлечь мое внимание на бесконечную красоту вокруг нас, или же у вас есть что-то более насущное? Глубокий вынул сложенный лист бумаги, мятый и грязный. Кальдер потянулся к нему, но шельмец театрально отвел руку. – За цену. – Цена бумаги невысока. – Конечно нет, – согласился Глубокий. – Ценность бумаге дает то, что на ней написано. – И что же на ней написано? Братцы-разбойнички переглянулись. – А вот кое-что. Мы сняли ее с одного парняги от Союза. – Учтите, у меня нет времени. Должно быть, это всего-то письмецо из дому. – Письмецо? – переспросил Мелкий. Кальдер нетерпеливо щелкнул пальцами. – Дайте сейчас же, и я заплачу по цене. А не то можете и дальше выменивать радугу на облака. Братцы переглянулись еще раз. Мелкий пожал плечами. Глубокий шлепнул письмо Кальдеру в ладонь – на первый взгляд, бумага как бумага, в пятнах грязи и чего-то, подозрительно похожего на кровь – зная этих двоих, определенно она. Аккуратный почерк.
Полковнику Валлимиру. Войска генерала Миттерика ведут упорное сражение на Старом мосту. Вскоре он вынудит неприятеля пустить в ход резервы. Вам надлежит вступить в бой немедля, в свете согласованного нами, и атаковать всеми вверенными Вам силами. Да сопутствует Вам удача.Ниже, судя по всему, имя, но оно было как раз на сгибе, а бумага вся измялась, так что разобрать сложно. Похоже на рескрипт. А впрочем, никакого Валлимира Кальдер не знал, ну а то, что атака идет на Старый мост, едва ли тайна. Бумага не стоила ломаного гроша. Кальдер уже думал ее отбросить, но тут на глаза ему попалась приписка другим почерком, кособоким.
Прежде чем переходить ручей, убедитесь, что враг действительно бросил в бой все силы, а тем временем озаботьтесь не уступить позицию на фланге. Мы с моими людьми делаем все возможное. Не подвести их – мой прямой офицерский долг.Миттерик. Черный Доу упоминал это имя. Генерал Союза. Помнится, Доу сказал о нем что-то такое едкое, пренебрежительное. Делаем все возможное, стало быть? Идиот, к тому же помпезный. Тем не менее приказал перейти через ручей. На фланге… Кальдер нахмурился. Не через реку. И не через мост. Он оглядел местность, удивленно прикидывая, где же могут находиться солдаты, чтобы этот приказ имел смысл. – Именем мертвых, – прошептал он. Там, в лесах к западу, люди Союза, готовые перейти ручей и в любой момент ударить во фланг. Ну да, а как же иначе! – Значит, что-то все же есть? – спросил с ухмылкой Мелкий. Кальдер его толком и не слышал. Он протолкнулся мимо братцев-душегубов и заспешил наверх, распихивая на пути мрачнолицее воинство у стены. – Что такое? – спросил Белоглазый, придерживая коня по ту сторону каменной кладки. Вместо ответа Кальдер вытащил побитый окуляр, принадлежавший некогда отцу, и вперился через него на запад, на склон в бугорках старых пней, мимо лачуг дровосеков, в сторону деревьев за ними. Уж не там ли прячутся солдаты Союза, готовые ринуться через мелководье, едва заметив, что их присутствие раскрыто? Но людей вроде как не наблюдалось; ни единого проблеска стали. Может, это уловка? Не лучше ли сдержать обещание и броситься на выручку брату, рискуя оголить перед врагом весь тыл войска? Или оставаться за стеной и лишить Скейла поддержки? Держать линию. Предотвратить катастрофу. Или же он сам внушает себе то, что желает слышать? Не облегчение ли это от того, что найден повод избежать боя, способ избавиться от старшего брата-болвана? Лжец, проклятый лжец; изоврался так, что уже сам не знает, когда говорит правду. Отчаянно хотелось к кому-нибудь, кто скажет, что делать. Сюда бы сейчас Сефф, у нее всегда отважные мысли. Она смелая. А он, Кальдер, для битвы не создан. Ему бы хорониться по тылам, беречь шкуру. Подкатываться к чужим женам, пока мужья воюют. На это у него смелости хватит. А война… в этом он совершенно не сведущ. Что же, черт возьми, делать? – Что происходит? – спросил Бледноснег. – Люди уже… – Вон там, по ту сторону ручья, в лесах Союз! Повисла тишина, и Кальдер понял, что произнес это куда громче, чем следовало. – Союз, там? Откуда ты знаешь? – Тогда почему они до сих пор не показались? – потребовал ответа Ганзул Белоглазый. Кальдер протянул бумагу. – Вот. Потому что я перехватил их приказы. И их там все больше. Слышно было, как карлы вокруг негромко перекликаются – понятно, передают известие от человека к человеку. Что ж, возможно, это не так уж и плохо. Может, он для того и кричал. – Так что делать будем? – прошипел Белоглазый. – Скейл ведь ждет помощи. – А я, по-твоему, этого не знаю? Никто не знает этого лучше, чем я! – Кальдер стоял, хмуро уставясь на деревья; свободная рука сжималась и разжималась. – Тенвейз. Именем мертвых, он хватался за соломинку, прибегая к помощи того, кто несколькими днями ранее пытался его убить. – Ганзул. Скачи к Пальцу Скарлинга и передай Бродду Тенвейзу, что вон там к западу в лесах засел Союз. Скажи ему, что он нужен Скейлу. Нужен сию же минуту, иначе мы теряем Старый мост. – Тенвейз? – изогнул бровь Белоглазый. – Доу сказал, что он, если надо, поможет. И нам надо! – Но… – Скачи, я сказал! Бледноснег с Ганзулом переглянулись. Белоглазый вскочил на коня и галопом помчался передавать весть. До Кальдера дошло, что все взгляды устремлены на него. Все недоумевают, почему он не поступил по-правильному и не ринулся спасать брата. Недоумевают, хранить ли верность этому недоумку с пышными волосами. – Тенвейз должен помочь, – пробормотал принц, непонятно кого и в чем пытаясь убедить. – Если потеряем мост, мы по уши в дерьме. А с нами и весь Север. Как будто ему было дело до всего Севера или хоть кого-нибудь дальше носка его стирийского сапожка. Для Бледноснега веса в этом патриотическом запале было не больше, чем для самого Кальдера. – Если б мир на том держался, – сказал старый воин, – то прежде всего не было бы нужды в мечах. Не обижайся, Кальдер, но Тенвейз ненавидит тебя как чума ненавидит живущих. И к твоему брату у него чувство не намного теплее. А потому ради вас, что бы там ни говорил Доу, он не выставит ни единого человека. И если хочешь помочь брату, то, думается мне, ты должен сделать это сам. Да поскорее. Он нахмурил седые брови. – Так что будем делать? Кальдера так и подмывало ударить Бледноснега, но старик прав. И ударить его хотелось именно из-за этого. Что же делать? Принц вновь поднес к глазу окуляр и изучил линию деревьев, медленно поведя сначала в одну сторону, затем в другую. И замер. Это что там вроде как блеснуло? Неужели с той стороны кто-то тоже навел на него зрительную трубу? Или показалось?Генерал Миттерик, Вторая дивизия.
Капрал Танни неотрывно смотрел в окуляр на бугристую каменную стену. На миг ему показалось, что с той стороны его кто-то тоже поймал в поле зрения. Хотя скорей всего померещилось. Шевелений особых там как не было, так и нет. – Движение? – вскинулся Желток. – Да нет. Танни сложил зрительную трубу и поскреб отросшую щетину, а потом немытую и тоже заросшую шею. Ощущение такое, будто под воротником кто-то без дозволения поселился. Помимо него самого. Решение опрометчивое: лично он поселился бы сейчас где угодно, лишь бы не здесь. – Так, сидят-посиживают, только и всего. – Как мы. – Добро пожаловать на поля боевой славы, рядовой Желток. – Неужто нет никаких приказов? И куда запропастился этот чертов Ледерлинген? – О том нам неведомо. Танни давно перестал удивляться, что армия работает совсем не так, как о ней говорят с целью завлечь рекрутов. Он глянул через плечо. Там полковник Валлимир в очередном приступе гнева распекал сержанта Фореста. Желток осторожно наклонился к уху Танни: – Это опять обсирание подчиненного, да, капрал? – А ты, я вижу, и впрямь начинаешь постигать премудрости устройства армии его величества. Похвально, Желток, похвально. Так, глядишь, и до генерала когда-нибудь дослужишься. – Дальше капрала я и не мечу, капрал. – Очень мудро. И дальновидно. – Приказов по-прежнему никаких, господин полковник, – в который раз повторял Форест. – Да черт бы их всех разодрал! – неистовствовал Валлимир. – Ведь самое время идти в атаку! Дураку же понятно! – Так точно, но… без приказа нельзя, господин. – Да понимаю, дьявол побери! Сразу влепят нарушение устава. Но ведь сейчас самое что ни на есть время. И ведь этот дьявол генерал Миттерик мне же потом всыплет за то, что я не проявил инициативы! – Очень может быть, господин полковник. – Инициатива, да, Форест? Ини-циа-тива. И кто ее только, к чертям, придумал? Не иначе как для того, чтобы понижать человека в звании. Прямо карточная игра какая-то – правил не объясняют, а ставки делать велят. И далее в том же духе. Танни устало вздохнул и передал окуляр Желтку. – А вы куда, капрал? – Сдается мне, что никуда. Причем абсолютно. Он угнездился в развилке корней дерева и накрылся дерюгой. – Разбудишь, если что-то здесь начнет меняться. Танни поскреб шею и надвинул шляпу на глаза. – Каким-нибудь чудом.
Решающий аргумент
Самым неожиданным в этом столпотворении был шум. Финри и не представляла, что он может быть таким громким; громче она в жизни не слышала. Несколько десятков человек ревели и визжали во всю мощь, срывая голоса; крушилось дерево, бахали башмаки, звенел и лязгал металл. Все это усиливалось замкнутым пространством; отлетающими от стен колкими отзвуками боли, ярости, насилия. Если у преисподней есть звучание, то оно должно быть именно таким. Приказов никто не слышал, да это и неважно. Они теперь все равно бессмысленны. Вот с треском распахнулись ставни еще на одном окне, рухнул служивший преградой сервант с золотой инкрустацией, придавив некстати попавшего под него лейтенанта. Из серванта брызнули по всему полу осколки парадного сервиза. В открывшийся квадрат, пронзительно-яркий, хлынули рваные черные силуэты, обретающие по мере проникновения в гостиницу жуткие детали: оскаленные рожи, перепачканные краской и грязью, искаженные яростью. Спутанные космы украшены костями, в ушах и носах серьги, грубо высеченные из дерева или отлитые из металла. Дикари потрясали зазубренными топорами и дубинами в железных шипах, вскрикивали и клекотали, рыскали выпученными в боевом безумии глазами. Ализ снова взвизгнула. Финри же чувствовала холодную ясность. Даже странно. Наверное, бравада новичка. Или же до нее действительно начинало доходить, насколько бедственно их положение. И с каждой секундой все безнадежней. Взгляд Финри метался то в одну, то в другую сторону, вбирая в себя все, что только можно, как будто моргнуть – значило что-то упустить. Посередине зала старый сержант схватился с седым дикарем. Оба удерживали друг друга за запястья, торчащее к потолку оружие у них в руках чутко подрагивало. Попеременно то сержант, то дикарь подволакивали друг друга на шаг-другой в ту или иную сторону, как в каком-нибудь пьяном танце, где партнеры не могут договориться, кто из них ведет. Рядом скрипач колошматил кого-то остатками инструмента – струны да щепки. Во дворике тяжело содрогались под ударами ворота. Вставленные вместо засовов балясины не выдерживали, и караульные в отчаянии совали вместо них алебарды. Честно признаться, Финри жалела, что рядом нет Бремера дан Горста. По идее желать надо родного мужа, Гара, но, судя по всему, чести, достоинству и долгу здесь делать нечего. Грубая сила и осатанелость – это единственное, что сейчас нужно. Вон пухлый капитан с царапиной на лице – по слухам, внебрачный сын кого-то важного – всадил меч в верзилу с ожерельем из костей, и оба сделались скользкими от крови. А вот обаятельный майор, смущавший ее в девичестве сальными шуточками, получил по затылку дубиной и засеменил вбок на потешно согнутых ногах, шаря рукой по пустым ножнам. Но ушел он недалеко и пал в луже крови от меча – обратный размах кого-то из офицеров, поняла Финри. – Сверху! – пронзительно крикнул кто-то. Дикари каким-то образом пробрались на галерею и сыпали оттуда стрелами. Совсем рядом рухнул на стол офицер. Из спины у него торчала стрела. Со звоном упал длинный меч. Финри схватила клинок и отпрянула к стене, воровато пряча его в юбках. Как будто бы кто-то среди всего этого мог пожаловаться на кражу. Двери с грохотом распахнулись, и в зал вкатилась орда дикарей. Видимо, они успели захватить внутренний двор и перебить охрану. Военные, отчаянно защищающие окна, оборачивались с застывшими от ужаса лицами. – Лорд-губернатор! – прокричал кто-то. – Защитите его… Голос, хлюпнув, оборвался. Схватка потеряла всякий порядок. Офицеры сражались за каждый дюйм, но неуклонно проигрывали: их постепенно, с угрюмым упорством загоняли в угол зала и срубали одного за другим. Финри отпихнули к стене, быть может, из какого-то бессмысленного благородства, а более вероятно, просто по ходу боя. Рядом с ней стояла Ализ, бледная, взъерошенная, с приоткрытым ртом; с другого бока к ним жался лорд-губернатор Мид с видом едва ли более приличным. А впереди впритирку теснились спины тех немногих, что еще сражались в обреченной попытке уцелеть. Перед глазами маячил стальной наплечник караульного гвардейца, но вот гвардеец упал, и в образовавшуюся брешь нырнул дикарь с зазубренным мечом. Худой, космы песочного цвета, мочка уха проколота костяной иглой. Мид поднял руку с сиплым вдохом, собираясь то ли что-то сказать, то ли вскричать, то ли взмолиться. Зазубренное лезвие ухнуло ему между шеей и ключицей. Мид сделал нетвердый шаг; глаза закатились. Язык непристойно высунулся, пальцы схватились за рваную рану, из-под них брызнула кровь, бурно оросив порванный аксельбант на расшитом золотом мундире. Мид упал плашмя, зацепив столик, с которого ворохом посыпались бумаги. Ализ пронзительно завопила. При виде поверженного тела Мида у Финри мелькнула безотчетная мысль, что это, должно быть, ее вина, что так ее месть направила судьба. Конечно, несоразмерность дикая. Можно было бы ограничиться и гораздо менее… – Ай! Кто-то схватил ее за руку и больно дернул. Она глядела в оскаленную морду с заточенными острыми зубами; рябая щека с синим отпечатком ладони и в красных пятнышках. Финри отпихнула дикаря, на что тот злобно клекотнул, и лишь тут вспомнила, что в руке у нее клинок, и не замедлила ткнуть негодяю в ребра. Тот прижал Финри к стене, рывком задрав ей голову. Финри сумела выдернуть клинок, уже скользкий, и с рычаньем всадила его снизу этой мрази в челюсть. Кожа на синей щеке вздулась от вогнанного острия. Дикарь попятился, хватаясь рукой за окровавленную рукоять под челюстью, а Финри, тяжело дыша, едва стояла, настолько тряслись у нее колени. Вдруг голову ей резко дернуло, а макушку и шею пронзила боль. Финри взвизгнула. Все вокруг озарила яркая вспышка. В бок ударил пол, по которому, как на неописуемом балу, шаркали и топали всевозможные башмаки и босые ноги. Горло Финри клещами сжимали пальцы, а в живот немилосердно давило чье-то колено. Дышать было нечем, и она изо всех сил впилась в чужую руку ногтями. В ушах гремел пульс, а вокруг все было таким ярким и призрачным, что почти не различалось. И вдруг наступила тишина. Хватка на горле у Финри чуть ослабла, так что ей удалось сделать судорожный вдох. Она поперхнулась и закашлялась. Финри подумала, что оглохла, но тут до нее дошло, что это в зале повисла мертвая тишина. Всюду лежали трупы вперемешку со сломанной мебелью, битой посудой, разбросанными столовыми приборами, среди рваных бумаг и куч обвалившейся штукатурки. Негромко постанывали умирающие. В живых остались всего три офицера: первый нянчил окровавленную кисть, двое других сидели с поднятыми руками. У одного по лицу текли слезы. Дикари стояли над ними безмолвно, как статуи. И как будто в опасливом ожидании. Из коридора послышался звук, кажется, шагов, но таких, что под ними с натужным скрипом прогибались половицы. Вот опять, не шаги, а шажищи. Финри, напрягая зрение, повела глазами в сторону дверного проема. Там показался человек. Под высоченной притолокой он невольно пригнулся, да так и остался полусогнутым, как будто под палубой мелкого суденышка, где о низкие стропила можно невзначай ушибить голову. Черные волосы с проседью липли к бугристому лбу, веником торчала смоляная борода, а громадные плечи покрывали ношеные меха. Картину разгрома этот великан оглядел с разочарованностью. Даже с досадой. Как будто шел по приглашению на чаепитие, а оно, оказывается, происходило на скотобойне. – Почто все переломано? – спросил он голосом на удивление мягким. Нагнулся поднять чудом уцелевшее блюдо, в его лапище кажущееся блюдцем, послюнил палец и оттер пятна крови с клейма изготовителя на обороте, хмурясь, как взыскательный покупатель. При виде бездыханного Мида глаза у великана нехорошо замерцали, а брови насупились еще больше. – Я что, не просил оставить трофеи? Кто убил этого старика? Дикари переглядывались, выпучив глаза на перемазанных рожах. Было ясно, что они в ужасе. Один мелко дрожащей рукой указал на того, кто держал Финри. – Салук это сделал. Взгляд великана скользнул по Финри, по тому, кто припирал ее коленом к полу; великан прищурился. Блюдо он нежным движением поставил на покалеченный столик. – Что ты делаешь с моей женщиной, Салук? – Ничего! Рука и колено поспешно отстранились, и у Финри появилась возможность отползти от столика, а заодно и отдышаться. – Она убила Бреггу. А я просто… – Ты занимался грабежом. Гигант шагнул вперед, чуть склоня набок голову. Салук в отчаянии огляделся, но товарищи спешно отодвинулись от него, как от чумного. – Но ведь я только… – Я знаю. – Великан скорбно кивнул. – Но понятия есть понятия. Одной лапищей он ухватил Салука за запястье, другой обхватил шею – так обычно обхватывают горлышко бутылки: четыре пальца руки смыкаются с большим, – поднял его, как дрыгающегося суслика, и с размаху шмякнул о стену – раз, и два, и три, – кровь хлестанула по треснувшей от ударов штукатурке. Все закончилось так быстро, что Финри не успела даже съежиться. – Что за народ, – великан сокрушенно вздохнул. – Учишь их, учишь… Он аккуратно придал мертвецу у стены сидячее положение, скрестил ему руки на груди, а размозженную голову пристроил поудобнее, как мать спящему ребенку. – А иные ну никак не хотят расставаться со своим дикарством. Забирают моих женщин. Да еще так грубо. Сколько раз говорить: живые они чего-то стоят. Мертвые же они… Носком гигантского башмака великан перевернул труп Мида. Лорд-губернатор плюхнулся на спину, пялясь застывшими глазами в потолок. – …Грязь. Снова заверещала Ализ. Финри подивилась, как она после всех воплей по-прежнему может выдавать столь чистые и высокие трели. Сама Финри, когда ее уволакивали, не проронила ни звука – отчасти из-за того, что еще толком не отдышалась, в основном же потому, что отчаянно прикидывала, каким образом ей пережить этот кошмар.На улице все еще колобродили. Бек это слышал. Но внизу было тихо. Должно быть, солдаты Союза решили, что перебили всех. Или проглядели этот укромный проход наверх. Именем мертвых, он от души надеялся, что они все же прогля… Скрипнула ступенька, и дыхание замерло. Может статься, что один скрип похож на другой, однако Бек неведомым чутьем ощутил, что этот исходит из-под ноги человека, желающего остаться незамеченным. Беку стало душно, пот жаркой струйкой потек по шее. Но почесаться нельзя. Бек напрягся всем телом, стараясь избежать малейшего звука; шумок при дыхании и сглатывании, и тот опасен. Орехи, задница, нутро, все казалось непомерным весом, который и рад бы скинуть, да никак нельзя. Вот опять скрип – осторожный, вкрадчивый. Слышно даже, как козлище что-то там украдкой прошипел. Издевается. Значит, знает, где он. Слов не разобрать: сердце бухает так, что уши закладывает, того и гляди глаза выскочат. Бек попробовал бочком потесниться в шкафу, не отводя взгляда от щелки между дверями. В поле зрения предвестием смерти проступил кончик меча, а за ним и все лезвие в красных потеках. Кровь Кольвинга. Или Брейта. Или Рефта. А скоро, значит, и его, Бека. Меч Союза – они у них все такие, с изогнутой железкой над рукоятью, чтобы и держать удобней, и рука цела. Еще один скрип, и Бек растопырил пятерню на шершавом дереве, едва его касаясь из опасения, что предательски заноют ржавые петли. Другой рукой он стискивал горячую рукоять меча. Узкая полоска света бликовала на ярком лезвии, остальное поблескивало в пыльной темноте. Надо драться. Непременно надо, если он хочет снова увидеть мать, братьев, свой хутор. Это единственное, чего он сейчас до боли желал. Снова скрипнуло. Бек прерывисто, но глубоко вдохнул. А время все тянулось, тянулось. Да сколько можно вот так пробираться, целую вечность? Опять скрип-скрип. Ну, была не была. Бек с пронзительным воплем распахнул дверь и бросился, но при этом очень некстати запнулся о порожек шкафа и безудержно полетел вперед. Теперь все. Или-или. Солдат Союза стоял в густой тени. Бек в бешеном броске ощутил, как упирается острие меча во вражье тело, а потом гарда в руку. Меч вонзился в южанина на всю длину. Бек и солдат Союза, утробно урча, столкнулись, и тут что-то мощно огрело Бека по макушке. Низкая балка. Он грянулся на спину, а южанин всем весом упал на него, шумно выдохнув и намертво сжимая рукоять всаженного меча. Бек увидел над собой искаженное лицо с выпученными глазами. Только это был совсем не солдат Союза. Это был Рефт. Рефт сделал прерывистый, сиплый вдох и кашлянул Беку в лицо. Кровью. Бек, натужно скуля, завозился, забрыкался, спихнул с себя враз отяжелевшее тело и встал на колени. Рефт лежал на боку. Рука скребла пол, глаз шало косил на Бека. Он пытался что-то сказать, но вместо слов выходило бульканье. Кровь пузырилась изо рта и из носа, растекалась лужей по половицам. Черная в тени, багровая там, где падали лучики света. Бек бережно положил ему на плечо руку, трепетно назвал шепотом по имени, да что толку. Другой рукой, скользкой от крови, Рефт сжимал рукоять своего меча. Тоже скользкую. Вытаскивать из тела лезвие оказалось куда сложней, чем всаживать. Оно вышло с легким чмоком, как раз когда Бек снова назвал Рефта по имени. Не вслух, а так. Вслух как-то не получалось. Пальцы у Рефта онемели; бессмысленные, отуманенные смертью глаза широко открылись, губы и шею залила краснота. Бек зачем-то тыльной стороной ладони провел по его рту, как будто так не ясно, что это кровь. Кровь на всем. В том числе и на Беке. Он весь как есть ею пропитался. Весь красный. Когда он поднимался, к горлу внезапно подкатил ком тошноты. Глаза Рефта по-прежнему смотрели на Бека. Нетвердой походкой он побрел к лестнице, острием меча оставляя на штукатурке розоватый желобок. Внизу никого не было. Шум сражения если и доносился, то откуда-то издалека, с улицы. Безумные крики, стук и гомон. А еще попахивало гарью, от которой першило в носу и горле. Во рту стоял вкус крови. Крови, металла и сырого мяса. Все парни были мертвы. Возле лестницы вниз лицом лежал Стоддер, руку протянув в сторону ступеней. Затылок у него был раскроен, курчавились в запекшейся крови волосы. Кольвинг в заскорузлой багровой рубахе лежал у стены, чинно сложив руки на животе. Брейт представлял собой бесформенную груду тряпья в углу. Бедняга никогда еще не смотрелся так неприглядно и запущенно. Просто груда ветоши, и все. Лежали здесь и четверо солдат Союза, тесным рядком, как будто сговорились и в смерти сохранять сплоченность. Бек стоял посреди них. Неприятель. Доспехи-то какие добротные. Нагрудники, поножи, блестящие одинаковые шлемы. А ребята вроде Брейта и смерть встретили разве что с расщепленной палкой, куда всунут нож. Несправедливо, правда. Вообще ни в какую. Один солдат лежал на боку, и Бек перевернул его башмаком. Мертвец окосело уставился в потолок. Если не считать доспеха, ничего в нем особенного не было. И возрастом они не так уж отличались – вон, первая бородка кудрявится на щеках. Вот тебе и враг. Наполовину выбитая дверь с грохотом упала под ударом ноги, и кто-то, пошатываясь, остановился на пороге, в одной руке щит, в другой палица. Бек стоял и смотрел, не поднимая даже меча. Вошедший, прихрамывая, приблизился и протяжно свистнул. Фладд. – Что у вас тут было, парень? – спросил он. – Не знаю. Бек в самом деле не знал. Точнее, знал, что именно, но не знал, каким образом. Или зачем. – Я убил… Он попытался указать наверх, но не смог поднять руку. В конце концов он кивком указал на мертвых парней Союза у своих ног. – Я убил… – Сам-то цел? Фладд в поисках раны заботливо ощупывал на нем пропитанную кровью рубаху. – Это не моя. – Четырех гадов, значит, укокошил? А где Рефт? – Неживой. – Да-да, оно и ясно. Сразу не дошло до дуралея. Ну так хоть тебе удалось выжить. Фладд по-отцовски обхватил его за плечи и вывел на улицу. Ветер обдувал мокрую рубаху и обоссанные штаны. По уличным булыжникам вились пыль и седой пепел, валялось расщепленное дерево и оброненное оружие. Тут и там, зачастую вперемешку, лежали южане и северяне, убитые и раненые. Вон на земле, беспомощно воздев руку, корчится солдат Союза, а его топориками охаживают двое из черни. По площади все еще стлался дым, но уже видно было продолжение боя на мосту, где в темной завесе тенями метались люди, поблескивали мечи, мелькали стрелы. Перед клином готового к броску воинства возвышался на коне дородный старик в черной кольчуге и видавшем виды шлеме; сидел и обломком какой-то палки указывал через площадь, гремя осипшим от дыма голосом: – Столкнуть мне эту нечисть с моста! Гнать их взашей! Возле старика стоял карл со штандартом на шесте: белый конь на зеленом поле. Знак Коула Ричи. Получается, это сам Ричи и есть. До Бека лишь сейчас начало доходить. Северяне, как и сказал тогда Фладд, сами подготовили натиск и поймали увязший в домишках и извилистых переулках Союз. И сейчас гонят его обратно за реку. Так что помирать сегодня, возможно, и не придется. От этой мысли на глаза навернулись невольные слезы – ну, если не от этого, так уж во всяком случае от разъедающего глаза дыма. – Ричи! Старый воин обернулся. – Фладд! Никак жив еще, седая твоя башка! – Условно. Несладко нам тут пришлось. – А кому нынче легко! Видишь, я топор к бесу сломал? Крепкие у Союза шлемы, ничего не скажешь. Ну да мы их все равно проломим. Ричи швырнул ненужный черенок, тот покатился по булыжнику разрушенной площади. – А вы молодцы, неплохо тут потрудились. – Да вот, почти всех своих ребят потерял, – вздохнул Фладд. – Один только этот остался. Он хлопнул Бека по плечу. – Веришь, нет, четверых ихних сволочей один уложил. Своими глазами видел. – Неужто четверых? Как звать тебя, парень? Бек с угрюмой растерянностью поглядел снизу вверх на Ричи и его названных. Все смотрели на него. Надо было рассказать им, как все обстояло на самом деле. Всю правду. Но будь даже в нем, Беке, кость, которой, получается, не было, на такое обилие слов у него не хватило бы дыхалки. И он односложно буркнул: – Бек. – Просто Бек? – Да. Ричи радушно улыбнулся. – Такому, как ты, сдается мне, не мешает иметь имя повидней. Назовем-ка мы тебя… – он оглядел Бека и сам себе кивнул, будто получив желаемый ответ, – Красным Беком. А? Он повернулся в седле и крикнул своим названным: – Как вам оно, ребята? Красный Бек! Все застучали – кто в щит рукоятью меча, кто в грудь боевой рукавицей – подняв соответствующее ритуалу громыханье. – Ну что, видите? – возгласил Ричи. – Вот парень, который нам нужен! Гляньте-ка на этого удальца! Побольше бы нам таких чертяк! Всюду смех, веселые возгласы, кивки одобрения. В основном оттого, что Союз отогнан обратно за реку, но отчасти и из-за него, за его кровавое омовение. Бек всегда грезил уважительным к себе отношением, компанией ратных людей, а паче чаяния знатным именем. И вот теперь все это у него было. А он лишь прятался в шкафу и убил своего, и присвоил чужие заслуги. – Красный Бек. – Фладд улыбнулся горделиво, как отец первым шагам своего чада. – Как оно тебе, парень? Бек стоял, глядя в землю. – Не знаю.
Как резак
– Ы! Зоб дернулся, отчего нитка лишь сильнее стянула щеку, а значит, еще больней. – Ы-ы! – Зачастую, – как ни в чем не бывало, вещал Жужело, – человеку целесообразнее пребывать со своей болью в обнимку, нежели пытаться ее избежать. При более близком взгляде вещи не столь внушительны. – Легко говорить: иголка-то у тебя. Зоб с присвистом втянул воздух, когда игла в очередной раз куснула щеку. Стежки и швы были для него не внове, но странно, насколько быстро забывается та или иная разновидность боли. И вот сейчас эта ее разновидность безошибочно воскресала. – Вот бы побыстрее разделаться… – Понимаю и скорблю, только вся беда в том, что калечить у меня получается несравненно лучше, чем лечить. Трагедия моей жизни. Но тем не менее неплохо делаю швы, знаю, как по Аломантре накладывать повязки с вороньим когтем, да еще могу напеть-нашептать заговор-другой… – И как, помогает? – То, как я их напеваю? Разве что отпугивать кошек. – Ы-ы! – взвыл Зоб. Жужело большим и указательным пальцем сдавил ему порез и снова протащил нитку. Нет, в самом деле, лучше перестать выть, поберечь силы для ран посерьезней, чем эта царапина на щеке. Тем более что от вытья их не убудет. – Прошу прощения, – Жужело крякнул от усердия. – Знаешь, я тут размышлял, и, кстати, не раз, в размеренные моменты досуга… – Коих у тебя, видно, великое множество. – Ну я ж не виноват, что ты столь нетороплив в предъявлении моей судьбы. Так вот, иной раз мне кажется, что человек совершает великое зло очень быстро. Вжик клинком, и готово. В то время как добрые деяния требуют времени, а заодно и всевозможных, подчас крайне непростых усилий. У большинства людей просто не хватает на них терпения. Особенно в наши дни. – Уж такие времена. Зоб сделал паузу, подкусывая на нижней губе лоскуток отслоившейся кожи. – Я вот тоже иной раз думаю, а не слишком ли часто я эти слова повторяю? Может, я превращаюсь в своего папашу? В старого дурака-зануду? – Это удел всех героев. – Эк куда хватил, – фыркнул Зоб. – Куда нам до тех, кто доживает до песен о себе. – Ужасное бремя для человека, слышать песнь о себе самом. Достаточное, чтобы любого превратить в дерьмо. Даже если он таковым изначально не был. – Я бы не сказал. Вообще я считаю, песни о воинах-героях так или иначе раздувают в людях собственное «я». Они начинают им бравировать. А великий воин должен быть хотя бы наполовину безумцем и бессребреником. – О-о. А вот я знавал некоторых великих воинов, которые безумными не были ну ни на понюх. А просто бессердечными, самовлюбленными сволочами, которым на все наплевать. Кроме, пожалуй, серебра. Жужело надкусил нитку. – Еще одно общераспространенное суждение. – Ну а ты, Жужело, в таком случае кто? Безумец или бессердечный хер? – Я пытаюсь лечь мостом между тем и другим. Зоб хмыкнул, несмотря на то, что щека болезненно пульсировала. – Ах, вот ты каков. Это, я тебе скажу, и есть усилие хренова героя. Верный его признак. Жужело откинулся на пятки. – Ну все, готово. И кстати, неплохо получилось, хотя это, наверно, смелое самовосхваление. Возможно, в конечном итоге я все-таки покончу с калечением и займусь лечением. Сквозь все еще ощутимый звон в ушах Зоб услышал рычащий голос: – Ага, но только после битвы, ладно? Жужело поднял взгляд. – Ба, да это же ни кто иной как наш защитник и благодетель, протектор Севера. Я чувствую себя таким… защищенным. Прямо-таки спеленутым, как дитя. – У меня у самого всю жизнь такое ощущение. Доу, руки в боки, смотрел сверху вниз на Зоба, а на него самого сверху вниз смотрело солнце. – Ты хочешь подкинуть мне какую-нибудь драчку, Черный Доу? Жужело медленно встал, поднимая за собой меч. – Я пришел сюда наполнять могилы, да и Меч Мечей у меня вот-вот проголодается. – Думаю, скоро я добуду дичь, и ты дашь ему поживиться вдоволь. А пока мне надо с глазу на глаз перемолвиться с Кернденом Зобатым. Прямо здесь. Жужело шлепнул себя по груди ладонью. – Мечтать не смею втискиваться между двух любовников. И с мечом на плече снялся с места. – Странный какой выродок, – проводил его взглядом Доу. Зоб крякнул и медленно встал, вслушиваясь, как скрипят и постанывают суставы. – Верен своему образу. Ты же знаешь, каково оно, иметь репутацию. – Слава – узилище, сомнения нет. Как твоя рана? – Хорошо, что рожей я отродясь не вышел. Так что смотреться буду не хуже прежнего. А что это по нам такое вдарило, отчего все вверх тормашками? Доу пожал плечами. – Да кто их знает, этих южан. Опять, поди, какое-нибудь новое оружие. Из области чародейства. – Ох и злобное. Это ж надо, так далеко дотягиваться и косить людей. – Ну а ты что думал. Великий Уравнитель, разве он не ждет нас всех? Всегда найдется кто-нибудь посильнее, побыстрее, поудачливей тебя, и чем больше ты сражаешься, тем быстрее он тебя отыщет. Такова уж жизнь для таких, как мы. У нас она – лишь время полета к этому роковому мигу. Зоб не сказать чтобы воспринял это с восторгом. – Если на то пошло, – вроде как возразил он, – будь то в строю или на марше, или хотя бы в бою под натиском врагов, но человек может биться. Делать вид, что он хоть как-то причастен к своей участи. Зоб поморщился, коснувшись кончиками пальцев свежего шва на щеке. – Как можно слагать песни о ком-нибудь, чью голову разнесло, когда он травил байку или сидел в нужнике? – Это ты о Треснутой Ноге? – Ну да. Зоб, пожалуй и не видывал никого мертвее того мерзавца. – Я хочу, чтобы ты занял его место. – А? – ошарашенно переспросил Зоб. – Что-то в ушах шумит до сих пор. Я, кажется, малость ослышался. Доу подался ближе. – Я хочу, чтобы ты при мне был вторым. Вел моих карлов. Смотрел за моей спиной. – Я? – вылупился Зоб. – Ты, ты, драть твою лети! Совсем, что ли, оглох? – Но… почему я-то? – Ну как. У тебя опыт. И уважение… Прямо скажу: ты мне напоминаешь Тридуба. Зоб моргнул. Ничего более хвалебного он ни от кого прежде не слышал, а уж тем более от человека, из которого похвалы щипцами не вытянешь. Насмешку – да, окрик – да, но похвалу… – Ну, э-э… не знаю, что и сказать. Благодарю тебя, вождь. Это много для меня значит. Чертовски, знаешь ли, много. Да будь во мне хоть десятая доля достоинств этого человека, радости моей и гордости не было бы… – Да насрать. Ты, главное, скажи, что согласен. Мне нужен кто-то, на кого я могу положиться. А ты, Зоб, делаешь все как в старину, по-правильному. Ты прямой, как резак, теперь таких немного осталось. Просто скажи, что ты на это пойдешь. В облике Доу мелькнуло что-то странное. Как-то слабовольно дрогнули губы. Похоже, Зоб уловил то, чего Доу никогда не выказывал на людях: страх. Да-да, со всей внезапностью он углядел именно его. У Доу не было никого, к кому он мог бы без опаски повернуться спиной. Не было друзей, а только те, кого он страхом же заставил служить себе, да еще прорва врагов. И оставалось ему лишь довериться малознакомому человеку, потому что тот напоминал ему старого товарища, давно ушедшего в грязь. Стоимость и цена великого имени. Плоды, пожатые за жизнь в черном теле и черном же деле. – Конечно же пойду, – вот так взял и сказал Зоб. То ли он, как бы безумно это ни звучало, на секунду к Доу проникся, осознал одиночество вождя. Или же это тлеющие угли собственных амбиций, которые, как он полагал, давным-давно в одночасье выгорели у могил его братьев, а Доу их разворошил, а они, гляди-ка, после стольких лет возьми да разгорись. В общем, слова прозвучали, а слово, как известно, не воробей. Причем сказал их Зоб без обдумывания, правильно он поступает или нет – в отношении себя, своей дюжины, вообще кого и чего угодно. Тут же возникло жутковатое чувство, что он сделал глупейшую, а главное непоправимую, ошибку. – Но только пока длится битва, – поспешил оговориться он, отгребая от рокового водопада насколько возможно. – Буду держать брешь, пока ты не подыщешь кого получше. – Вот и молодчина. Доу протянул руку, и они скрепили слова рукопожатием. А когда Зоб вновь поднял глаза, его взгляду предстал всегдашний волчий оскал, без малейших признаков слабости, страха или чего-то там еще. – Зобатый, ты поступил как надо. Зоб смотрел, как Доу по склону поднимается обратно к камням, и с тяжелым сердцем раздумывал, действительно ли это с вождя упала маска жесткости, или же он просто нашлепнул поверх нее маску мягкости. Поступил как надо. Это что же получается: он, Зоб, только что подписался стать правой рукой у самого ненавистного во всем свете злодея? Человека с количеством врагов бо́льшим, чем у любого в стране, где каждый друг с другом на ножах? И он, Зоб, обещал оберегать жизнь человеку, который ему даже не особо по нраву? Зоб беспомощно застонал. А что скажет дюжина? Замотает головой Йон с лицом, подобным грозовой туче. Дрофд, угрюмо нахохлившись, отведет взгляд. Брек, по обыкновению, начнет яростно тереть виски… Тьфу ты, ведь Брек отошел в грязь. А Чудесница? Именем мертвых, вот уж кто… – Зобатый! Вот она, легка на помине, у самого локтя. – Ау, – Зоб невольно отшатнулся. – Как харюшка-то? – А? Да ничего, наверно… Как там все, в порядке? – Йон получил в руку осколком древка, так что лютует еще больше обычного. Но жить будет. – А-а. Ну и славно. В смысле, это я не о древке, а о… Так, обо всем. Хорошо, что все хорошо. Чудесница нахмурилась, подозревая неладное, что неудивительно, исходя из его жалкой попытки что-то от нее скрыть. – Что тебе там напел наш благородный протектор? Чего он хотел? – Он хотел… Зоб пожевал губами. Как бы это складнее высказать… А впрочем, дерьмо все равно дерьмо, какие розочки из него ни лепи. – Он хотел мне предложить… место возле себя. Вместо Треснутой Ноги. Зоб ожидал злобного ехидного смеха, уничижающих колкостей, но Чудесница лишь прищурилась. – Тебе? И зачем? Хороший вопрос. Зоб и сам начал задумываться. – Ну, он сказал, что я прямой. Как резак. – Это и так ясно. – Еще сказал… что я напоминаю ему Тридуба. Зоб поймал себя на том, с какой гнилой помпезностью он произносит эти слова. Теперь уж она точно рассмеется. Но Чудесница лишь снова сощурилась. – То есть, что тебе можно довериться. Ну так это и без того все знают. А мне кажется, причины здесь иные. – Какие же? – Ты был тесно связан с Бетодом и его окружением, а до этого с Руддой Тридуба. Так что Доу наверняка думает, что через тебя может обзавестись друзьями, которых у него нет. Или что у него поубавится врагов. Зоб нахмурился: причины действительно иные. И веские. – Это одно, – продолжала Чудесница. – А другое, он знает: куда идешь ты, туда и Жужело, а лучше Жужела, если дело запахнет скверно, у себя за спиной и представить кого-то сложно. Вот черт. Вдвойне права баба. Надо же, все разом так вынюхать и разузнать. – А, зная Черного Доу, можно с уверенностью сказать: дело обязательно запахнет скверно… Так что ты ему сказал? Зоб поморщился. – Я сказал «да». И с неловкой поспешностью добавил: – Только пока длится битва. – Понятно. По-прежнему ни гнева, ни удивления. Только взгляд. Но такой, что уж лучше кулаком по мордасам. – А как быть с дюжиной? – С дюжиной? Э-э… Стыд-то какой: он ведь об этом даже не подумал. – Ну наверно, со мной пойдете, если будете не против. Ну а коли захотите обратно по хуторам, по семьям, то… – То есть на покой? – Ага. Чудесница презрительно фыркнула. – Хочешь сказать, трубка, завалинка и закат над водой? Ну так это для тебя, а не для меня. – Ну тогда… Тогда, думаю, пусть это пока будет твоя дюжина. – Что ж. Ладно. – Получается, ты меня языком, как помелом, не отхлещешь? – За что? – Ну, что ни с кем не посоветовался. Для начала. Что мне бы лучше сидеть ниже травы, не высовываться, да чтобы все в дюжине были целы-невредимы, и что старый конь новых барьеров не берет, ну и так далее. – Так это ты бы стал говорить, Зобатый. А я ж не ты. Он моргнул. – Наверно, нет. Значит, ты думаешь, я поступаю как надо? По-правильному? – По-правильному, говоришь? Она отвернулась с чуть заметной усмешкой. – Да, в этом ты весь. И пошла себе обратно к Героям, одной рукой придерживая рукоять меча. А он остался стоять, один на ветру. – Именем, язви их, мертвых. Зоб растерянно оглядел холм, попутно выискивая хоть один уцелевший ноготь, который можно погрызть. Оказывается, невдалеке стоял Хлад. Ничего не говорил, просто стоял. И смотрел. С таким видом, будто ему загородили дорогу. Вот тебе и раз. Лицо у Зоба, и без того кислое, совсем перекосило. Как будто именно это выражение теперь становилось у него естественным. «Худшие враги человека – его собственные амбиции», – сказал однажды Бетод. Вот и получается, что они завели его, Зоба, в то дерьмо, в котором он сегодня нежданно-негаданно очутился по уши. – Добро пожаловать в срань, – пробубнил он сам себе. Вот в чем незадача с ошибками. Совершаешь их в секунду. А годы и годы, что уходят на обходные маневры, дурацкую ходьбу на цыпочках, получается, псу под хвост. Вот так по неосторожности отвел на миг глаза, и… Бум.Побег
Судя по всему, их упрятали в какой-то сарай или хлев. Пол земляной, от сырого сквозняка пробирала дрожь. Пахло плесенью и скотом. Финри завязали глаза и, держа под мышки, через мокрое поле поволокли куда-то в деревья. За ноги цеплялись колосья, кусты хватались за платье. Хорошо, что на ней были сапожки для верховой езды, иначе ноги в конце концов оказались бы босыми. Финри почудилось, что сзади она слышала шум сражения. Ализ еще какое-то время вопила, голос все больше садился, и наконец она умолкла. Давно бы так, тем более что это ничего не меняло. На скрипучей лодчонке переправились через реку, судя по всему, на северный берег. И вот их запихнули сюда, хлопнула дверь, громыхнул засов. Теперь они сидели в темноте и ждали неизвестно чего. Когда восстановилось дыхание, Финри почувствовала боль. Кожа под волосами горела, глухо шумело в голове, при повороте шеи стреляло между лопатками. Хотя она, бесспорно, была в несравненно лучшем положении, чем те, кого заперли в западне гостиницы. Неизвестно, добрался до безопасного места Хардрик или его настигли в поле и бесполезное послание он так и не доставил. Перед глазами стоял балагур-майор, с бесконечно удивленным видом ковыляющий с разбитой в кровь головой. Мид, держащийся за рану на шее, из которой с журчанием хлещет кровь. Все они мертвы. Все. Она судорожно вздохнула и прогнала эту мысль. Проку от нее не больше, чем канатоходцу от предательской мысли про землю. «Надо смотреть вперед, – учил ее отец, забирая очередную фишку при игре в квадраты. – Сосредоточивайся на том, что ты можешь изменить». Ализ с той самой минуты, как захлопнулась дверь, не переставала бурно рыдать. Финри ужас как хотелось влепить ей пощечину, жаль, руки связаны. Неужели непонятно, что рыдания не помогут отсюда выбраться. Хотя толковых мыслей насчет этого тоже не приходило. – Тихо ты, тихо, – сердитым шепотом увещевала Финри. – Прошу тебя, тише. Ты мешаешь мне думать. Ну пожалуйста. Рыдания перешли в хныканье, что едва ли не хуже. – Они нас убьют? – не то спрашивала, не то утверждала сквозь хлюпанье Ализ. – Замучат? – Нет. Иначе они бы это уже сделали. – Тогда что с нами сделают? Вопрос вклинился меж ними бездонной пропастью, заполняло которую лишь нестройное дыхание. Финри, скрипя зубами от боли в шее и спине, удалось принять сидячее положение. – Мы должны думать, понимаешь? Смотреть вперед. Пытаться бежать. – Как? – промямлила Ализ. – Как сумеем! Надо пытаться. У тебя руки свободны? – Нет. Финри, покряхтывая от натуги, поползла, извиваясь, по полу; платье скользило по влажной земле. Наконец она прижалась спиной к стене и стала пробираться вдоль нее, ощупывая пальцами влажную каменную кладку. – Ты здесь? – боязливо вскрикнула Ализ. – Ну а где, по-твоему? – А что ты делаешь? – Пытаюсь освободить руки. Платье возле талии за что-то зацепилось, да так, что порвалась ткань. Финри, елозя лопатками по стене, подобралась к тому месту, перебирая пальцами по лоскуту. Заржавелая скоба. Финри взялась соскребать похожую на окалину ржавчину большим и указательным пальцами. Под ней, даря внезапную надежду, обнаружилась зазубренная поверхность. Финри, как могла, развела запястья, стараясь угодить на нее стягивающими руки путами. – Ну освободишь ты руки, – пронзительным голосом допытывалась Ализ, – дальше что? – Твои освобожу, – сдавленно произнесла занятая делом Финри. – А потом ноги. – И что? А дверь? Там же, наверно, часовые? Где мы? Что нам делать, если… – Не знаю! – Финри понизила голос. – Не знаю пока. Победа дается не сразу. Она усердно пилила веревку о скобу. – По-бе-да да-ет… А! Финри упала набок, ощутив, как на руке оставил жгучий след металл. – Что?! – Порезалась. Ничего, не волнуйся. – Что значит «не волнуйся»! В плену у северян, и не волноваться! Да какое там северян – у дикарей! Ты разве не видела… – Я в смысле, о порезе не волнуйся. Да, все я видела. Необходимо сосредоточиться на том, что можно изменить. Свободные от пут руки – ради этого стоит побороться. Согнутые в коленях ноги ныли от напряжения, пальцы скользили от крови, лицо – особенно под повязкой – чесалось от пота. С каждым движением плеч нарастал гул в голове, жжение в шее. Веревки ерзали по полоске заржавленного металла – туда-сюда, туда-сюда. Финри в отчаянии причитала: – Да-чтоб-вас-да-драть-вас-да-чтоб… А! Все, лопнули путы! Первым делом она сдернула с глаз и отбросила повязку. Впрочем, на зрение это особо не повлияло. Щели света вокруг двери, между досками. Стены лоснятся сыростью, по полу разбросаны клочья грязной соломы. В нескольких шагах на коленях поникла Ализ – платье в грязи, связанные руки уныло висят спереди. Поскольку лодыжки все еще связаны, Финри подскочила к ней вприпрыжку и встала на колени. Первым делом она стянула с Ализ повязку и взяла ее руки в свои. Заговорила медленно, глядя прямо в опухшие красноватые глаза: – Мы сбежим. Мы должны. У нас получится. Вот увидишь. Ализ кивнула, на губах обозначилась робкая, с проблеском надежды улыбка. Финри деловито глянула на ее запястья, вцепилась сломанными ногтями в узлы, зажав от усердия зубами кончик языка. Затекшие пальцы распутывали веревки… – Откуда он знает, что они у меня? Финри сковал холод. Точнее, мороз. Вопрос на языке северян и тяжелые шаги, все ближе. Чувствовалось, как рядом в полутьме тоже застыла, затаив дыхание, Ализ. – Очевидно, у него свои способы. – Пускай его способы канут в черноте темного мира, мне до них нет дела. Голос великана – мягкий, тягучий, но определенно с призвуком гнева. – Женщины принадлежат мне. – Он хочет всего одну. Второй голос звучал так, будто в горло насыпали песка, эдаким скрежещущим шепотом. – И которую? – Ту, что с коричневыми волосами. В ответ сердито фыркнули. – Нет. Я замыслил, что она принесет мне детей. Глаза у Финри невольно округлились, дыхание перехватило. Это что, речь идет о… ней? Закусив губу, она взялась за путы Ализ с удвоенной силой. – И сколько же тебе надо детей? – шелестел шепот. – Сколько захочу, столько и надо. И детей благовоспитанных. По образу и подобию Союза. – Чего? – Ты слышал. Цы-ве-ле-зованных, – не без труда выговорил сложное слово великан. – Которые едят вилкой и все такое? Был я в Стирии, был в Союзе. Цы-ве… – как ты ее там назвал – далеко не все, что требуется в этой жизни, поверь мне. Пауза. – А правда, что у них там есть дырки, куда срешь, а говно из-под тебя само уносится? – Ну и что? Говно, оно и есть говно. И если уносится, то все равно куда-нибудь приплывает. – Хочу цывелезацию. И детей цывелезованных хочу. – Ну так пользуй ту, с желтыми волосами. – Мне она не так радует глаз. И она трусиха. Только и делает, что плачет. А та, с коричневыми волосами, убила моего человека. В ней есть кость. Храбрость дети получают от матери. Зачем мне дети-трусы? Шепот сделался тише, ушел за пределы слышимости. Финри, кляня все и вся, вцепилась в путы не только ногтями, но и зубами. – Что они там говорят? – донесся шепот Ализ, прерывистый от страха. – Нифево, – вгрызаясь в веревки, отозвалась Финри. – Нифево таково. – Мы с Черным Доу скрепили союз кровью, – снова прорезался голос великана. – Скрепить-то скрепили. Тут сомнения нет. Но учти, у него цепь верховного вождя. – На его цепь я клал три кучи. Стук Врасплох хозяевами считает только небо и землю. А Черный Доу мне не указ. – Так он и не указывает, а всего лишь учтиво просит. Можешь отказать. Я ему передам. А там посмотрим. Пауза. Финри дернула зубами веревку, и проклятый узел начал наконец поддаваться. Дверь со стуком распахнулась, и женщины, щурясь, застыли в ярком свете. В проеме стоял какой-то верзила. Постепенно стало видно, что один глаз у него странно блестит. Вот верзила шагнул под притолоку, и Финри поняла, что глаз этот отлит из металла и вставлен в здоровенный шрам не то от раны, не то от ожога. Столь чудовищной образины Финри в жизни не видывала. Ализ лишь слабо ахнула, боясь даже завопить. – Она, эта твоя женщина, успела развязаться, – прошелестел верзила через плечо. – Вот видишь. Я же говорил, в ней есть кость, – послышался голос великана. – Передай Черному Доу, что за это будет назначена цена. Цена за женщину и отдельная за уязвление чувств. – Передам, передам. Верзила приблизился, на ходу снимая что-то с пояса – судя по отблеску в сумраке, нож. Увидела это и Ализ и, всхлипнув, пугливо стиснула ладонь Финри; та ответила ей тем же. Что делать, на ум не приходило. Одноглазый опустился перед ними на корточки, сложив на коленях руки и лениво поигрывая ножичком. Взгляд Финри метнулся с блестящего острия на блестящий глаз – неизвестно, что внушало больший ужас, первое или второе. – Всему есть цена, верно? – прошептал он. Молниеносным движением ножик рассек путы на лодыжках. Вторым движением верзила выхватил из-за спины парусиновую суму, и голова Финри внезапно очутилась в пропахшей гнилым луком темноте. Финри поволокли прочь, вырвав у нее из руки квелую ладонь Ализ. – Ты куда? – беспомощно пискнула та. – А как же я? А как… Слышно было, как сзади стукнула дверь.Мост
Ваше августейшее величество, если это письмо до Вас дошло, то это означает, что я пал в бою, сражаясь за Ваше дело до последнего вздоха. Пишу я это единственно в надежде дать знать о том, что я не мог высказать Вам лично: те дни, что я служил рыцарем-телохранителем и, в частности, первым стражником Вашего величества, были для меня счастливейшими в жизни, а тот день, когда я оставил этот пост, стал самым несчастным. Ежели я Вас подвел, то уповаю на то, что Вы простите меня и будете думать обо мне как до Сипано, когда я был преисполнен чувства долга, усердия и извечно предан Вашему величеству. Прощаюсь с Вами со всей наивозможной теплотой,Пожалуй, «со всей наивозможной» следовало вычеркнуть, и лучше вообще переписать письмо, но нет времени. Он отбросил перо, сложил бумагу, не позаботясь ее промокнуть, и сунул за нагрудник. «Возможно, этот листок отыщут на моем загаженном всякой дрянью трупе. Скажем, с драматично окровавленным уголком. Последнее письмо. Зачем, и кому? Семье, зазнобе? Друзьям? Нет, никого из перечисленных у этого печального болвана нет. Вместо них оно адресовано королю! И вот оно вносится на бархатной подушечке в тронную залу его величества, чтобы вызвать, быть может, запоздалый укол сожаления. Ах, бедный Горст, как недостойно его использовали! Как несправедливо лишили должности! Увы, кровь его оросила чужие поля, вдали от света и тепла моей благосклонности! Так, а что у нас на завтрак?» На Старом мосту достигал критического момента третий по счету натиск. Узкий двойной пролет представлял собой сплошную шевелящуюся массу, а сзади вяло перетаптывались ряды солдат, ожидая очереди вступить в схватку, сменив раненых, истощенных и тех, кто так или иначе отползал в противоположном направлении. Решимость людей Миттерика колебалась. Это читалось на бледных лицах офицеров, слышалось в их взвинченных голосах, в стенаниях раненых. Успех и поражение качались на острие ножа. – Где этот чертов Валлимир?! – орал Миттерик всем и одновременно никому. – Подлый трус, уволю с позором к чертям собачьим! Сам, разрази меня гром, поведу солдат в бой! Куда девался этот олух Фелнигг? Где… что… кто… Слова генерала тонули в общем гвалте. Горст спускался к реке, а настроение у него с каждым шагом поднималось, как будто с плеч по кускам падало свинцово-тяжелое бремя. Мимо проковылял раненый, опираясь на товарища, к глазу он прижимал окровавленную тряпицу. Кого-то в следующем году недосчитаются на состязаниях лучников. Еще одного протащили на носилках, он исходил жалобным криком, обрубок ноги был туго перевязан промокшей от крови холстиной. Отгулял, приятель, свое в парке. Горст весело скалился на раненых, стонущих по обочинам грязного тракта, бойко им салютуя. «Не повезло, товарищи мои! Жизнь – лярва, правда?» Он прошел через скопление людей, пробрался через более плотную толпу, протиснулся через многорукую толчею. Волнение вокруг нарастало. Люди теснились, пихались локтями, выкрикивали бессмысленные ругательства. Опасно колыхались всевозможные клинки и острия. Иногда сверху шлепались шальные стрелы, уже не градом, а как-то стеснительно, по одной да по две. «Подарочки от наших друзей с той стороны. Нет, в самом деле, не надо бы». Грязная тропа под ногами Горста выровнялась, потом пошла на подъем, сменилась старыми каменными плитами. Отсюда виднелась река, замшелый парапет моста. Из общего гвалта начал выделяться металлический лязг битвы, берущий за сердце, как голос любимой средь шумной комнаты. Как дымок от трубки с опием, что трогает ноздри морфиниста. «У всех свои порочные слабости. Своя мелкая одержимость. Питьем, женщинами, карточной игрой. А у меня – вот эта». Тактика и техника здесь бесполезны, дело лишь в грубой силе и ярости, а в этом у Горста не было достойных соперников. Он, набычась, раздвигал толпу, как несколькими днями ранее вытягивал застрявшую в слякоти повозку. Толпа подавалась не сразу: вначале пришлось покряхтеть, потом порычать и пошипеть; тем не менее он прокладывал путь, как вспахивает почву лемех, бесцеремонно тесня солдат щитом и плечом, переступая через погибших и раненых. Никаких разъяснений, извинений. Никаких экивоков с раскланиваниями. – Прочь с дороги, срань! – процедил он. Ударом щита свалил лицом вперед солдата и прошел по нему, как по ковру. Мелькнул металл, и в щит впилось копье. На миг подумалось, что это месть солдата из Союза, и тут Горст увидел северянина. «Приветствую, друг мой!» Горст пытался взять в нужное положение меч, когда сзади его с жесточайшей силой кто-то или что-то толкнуло, и он вдруг очутился с владельцем копья нос к носу. Бородатая харя, шрам на верхней губе. Горст шибанул в нее лбом, и еще раз, и еще; сбил на землю и топнул несколько раз по вражьей голове, пока та под каблуком наконец не треснула. Оказывается, он все это время орал во все горло фальцетом, за словами не следя, если только это были слова. Вокруг все делали то же самое, громогласно кроя друг друга последними словами, которые тому, кому предназначались, скорее всего, не были даже понятны. Просвет неба сквозь чащобу копий, в которую Горст сунул меч; согнулся и исчез еще один северянин, с сиплым выдохом через застывший в унылом изумлении рот. Для размаха было слишком тесно, и Горст, стиснув зубы, выдрал меч и вогнал его снова, и еще, и еще, острием утыкаясь в доспехи, погружаясь в плоть, прочертив кому-то алую борозду на руке. Над щитом возникла рычащая образина, которую Горст взялся отгонять ударами щита по груди, по скулам, по ногам. Северянин пятился, пятился, вот он, скуля, кувыркнулся через парапет, уронил блеснувшее копье в бурлящую быстрину, но еще держался, побелевшими пальцами вцепившись в камень. Кровь стекала из распухшего носа, глаза смотрели умоляюще. «Пощады тебе? Помощи? Хотя бы перестать колошматить? В самом деле, разве все мы не люди, молочные братья на этой кривой дороге жизни? Кто знает, встреться мы в иных обстоятельствах, так, глядишь, стали б неразлучными друзьями?» Горст врезал щитом по руке, под кованой кромкой хрястнули кости и человек полетел в воду. – Союз! – провопил кто-то. – Союз! Не он ли, часом? Солдаты рванулись вперед, снова на подъеме, понеслись по мосту неудержимой лавиной, неся Горста к северу поленом на гребне волны. Он срезал кого-то мечом, раскроил чью-то голову углом щита так, что чуть не лопнула лямка под рукой. При этом на лице Горста сияла улыбка, а каждый вдох обжигал бесшабашной, хмельной радостью. «Вот это жизнь! Это жизнь! Не для них, само собой, но…» Внезапно он шагнул в пустое пространство. Впереди распахнулся простор полей с нежно колышущимися на ветру колосьями, золотистыми под мягким вечерним солнцем – ни дать ни взять картина рая, обещанного Пророком гуркским праведникам. Северяне бежали, одни вспять, другие навстречу – контратака, возглавляемая рослым воином в пластинах из черного металла поверх черной кольчуги. В одной руке, защищенной боевой рукавицей, он держал длинный меч, в другой – массивную палицу; в вечернем свете сталь поблескивала тепло и приветливо. За воином кованым клином следовали карлы с ярко размалеванными щитами. – Скейл! Скейл! – скандировал хор голосов. Натиск Союза застопорился; лишь неохотно колыхнулись передние ряды под весом тех, что напирали сзади. Горст стоял и смотрел, улыбаясь уходящему солнцу; стоял и не смел пошевелиться из опасения, что это чувство вдруг исчезнет. Возвышенное блаженство, какое в детстве навевали сказки. Или картина в библиотеке его отца, где Гарод Великий готов скрестить мечи с Ардликом Колонским. Встреча богатырей. Сплошь стиснутые зубы и сжатые ягодицы. Славные жизни, славная смерть и славная… слава? Человек в черном всходил на мост, стуча по камням башмачищами. Вот он рубанул сплеча, и Горст едва успел парировать удар грозно пропевшего у руки лезвия. Грянула палица, оставив в поднятом щите вмятину как раз в том месте, где мгновение назад во всей своей уязвимости находился нос. Горст возвратил два чудовищной силы удара, сверху и снизу; от первого человек в черном увернулся, второй блокировал ручкой палицы, другой рукой махнув на Горста мечом, от которого тот отскочил, спиной, как к опоре, припав к щиту какого-то солдата Союза. Он был силен, этот воин Севера, и храбр, но силы и храбрости не всегда достаточно. Можно подумать, Горст не изучил все мало-мальски значимые тексты о мечевом бое, когда-либо записанные на пергаменте или бумаге. Не упражнялся по три часа кряду каждый день, начиная с четырнадцати лет. Не пробежал десяток тысяч миль в доспехах. Не перенес горькие, с ума сводящие годы унижения. А что самое худшее, ему все равно, выиграть или проиграть. Клинки встретились в воздухе с оглушительным лязгом, но у Горста удар получился немного выверенней, и северянин потерял равновесие, чуть сильнее припав на левое колено. Горст набросился на него, но прежде чем успел замахнуться, чье-то оружие ударило по наплечнику, и он, оступившись, упал к черному человеку в руки и они затоптались в неуклюжем объятии. Северянин пробовал ударить его рукояткой палицы, подмять, стряхнуть. Горст держался. Он смутно сознавал ход боя вокруг; людей, сомкнувшихся в отчаянной схватке, вопли истязаемой плоти и страдающего металла; тем не менее он, полузакрыв глаза, был весь поглощен единоборством. «Когда я последний раз кого-то обнимал? Когда я вышел в первый круг состязания, обнимал ли меня отец? Нет. Твердое рукопожатие. Неловкий хлопок по плечу. Быть может, он бы и обнял меня, стань я победителем в первом круге, но я им не стал, как он и предрекал. В таком случае, когда? Когда за это платили женщины? Едва знакомые мне мужчины в бессмысленном пьяном братании? Но никогда, чтобы этак. Равного мне, который действительно меня понимает. Если бы это только могло продлиться…» Он отскочил, уклонившись от просвистевшей палицы, человек в черном шатнулся вперед. Клинок Горста метнулся к его голове, когда человек выпрямлялся, но тот успел отразить удар; меч вылетел у него из руки и упал под ноги сражающихся. Человек в черном разъяренно взревел, делая зловещий замах палицей. Слишком много мускульной силы; недостает точности. Горст видел траекторию и легко отразил удар щитом, а сам сделал резкий выпад, вымеренный, как на занятии по фехтованию, целя рубленым ударом по уязвимому левому колену. Лезвие меча задело латную юбку и через кольчугу врезалось в цель. Человек в черном пошатнулся, оставшись на ногах лишь благодаря тому, что схватился за парапет; палица царапнула по замшелому камню. Горст движением косца вскинул меч и, выдохнув носом, нанес удар, на этот раз по филигранности уже не фехтовальный. Удар пришелся прямо по массивному предплечью – по пластине доспеха, плоти и кости. Меч рубанул по старому камню внизу и словно из него высек струи крови, металлические кольца и каменную крошку. Человек в черном, по-бычьи фыркнув, рывком выпрямился и взревел, замахнувшись для смертельного удара палицей – действительно смертельного, если бы рука у него еще была. К разочарованию в какой-то степени их обоих, рукавица и с полпредплечья, как предугадывал Горст, повисла на уцелевшем куске кольчуги, а палица, как игрушечная, болталась на запястье, прихваченная кожаным ремешком. Лица противника Горст не различал, но и без того чувствовал его нешуточное смятение. Он двинул его щитом в голову; из отрубленной руки воина густыми черными каплями брызгала кровь. Человек неуклюже нащупывал на поясе кинжал, но длинный меч Горста звонко жахнул по черному забралу, оставив посередине яркую вмятину. Человек, раскинув руки, сделал нетвердый шаг, покачнулся и рухнул на спину как большое, срубленное под корень дерево. Горст поднял щит и окровавленный меч, как дикарь потрясая ими перед несколькими застывшими в смятении северянами, и неистово завопил: – Моя взяла, шваль! Моя, мерзавцы! Моя взяла-а-а!! Словно это прозвучал приказ, северяне всем скопом повернули и ринулись на север, сквозь колосья полей, отчаянно стремясь унести ноги. Их прыти мешали хлопающие кольчуги, усталость и панический страх, а сзади, как лев среди козлов, метался Горст. В сравнении с утренней рутиной это было все равно что танец по воздуху. Вот рядом шарахнулся заскуливший от ужаса северянин. Горст прикинул направление его движения, соразмерил замах руки и начисто срубил ему голову, которую тот сам подопнул коленом, падая. Какой-то юнец кинул в него копье, с искаженным от страха лицом глядя через плечо. Горст щедро шлепнул сопляка лезвием плашмя, и тот с воем полетел в колосья. Все шло на удивление, до нелепости легко. Одному северянину Горст отсек ноги, другого, нагнав, свалил ударом в спину, третьему отрубил руку и дал ему уковылять – далеко он не ушел и брякнулся навзничь со щитом. Это что, все еще битва? Славное единоборство человека с человеком? Или же просто убийство? Впрочем, сейчас его подобные тонкости не занимали. «Я не умею травить байки или вести светскую беседу. А вот это я делать умею. Видно, для того и создан. Бремер дан Горст, властитель мира». Он рубил направо и налево, оставляя за собой изувеченные тела. Навстречу попалась пара нетвердо бредущих в обнимку северян – он свалил и их. Превращал людей в груды мяса бездумно, напропалую. Вот так шел и шел, победно порыкивая и рассекая встречных с поперечными, как какой-нибудь безумный мясник. Справа проплыл хуторок, а за ним в отдалении показалась длинная стена. Северян навстречу и под руку больше не попадалось. Горст оглянулся. Из людей Миттерика следом никто не шел. Они остались возле моста, в сотне шагов позади. В полях он был совершенно один, штурмуя позиции Севера в единственном числе. Горст неуверенно остановился, малиновым пятнышком в колышущемся море ячменя. Над колосьями вынырнул тот паренек, которого он недавно припечатал. Был он в кожушке с окровавленным рукавом. Без оружия. Юнец затравленно глянул и юркнул мимо, мелькнув так близко, что ничего не стоило рубануть его, не сходя с места. Однако внезапно это показалось до противности бессмысленным. Хмельной восторг битвы испарялся, и вновь наваливалось на плечи столь знакомое бремя. «Как быстро меня засасывает трясина уныния. Вновь на лице моем смыкаются ее зловонные воды. Досчитать всего лишь до трех, и я опять все тот же печальный выродок, известный и презираемый всеми». Он оглянулся на свой след. Цепочка зарубленных тел уже не вызывала никакой гордости. Он стоял, втягивая воздух сквозь зубы, чувствуя, как кожу пощипывает пот. Хмурясь, глядел на стену, что тянулась по полю на севере, поверху серебрились копья, а внизу стягивались потрепанные в бою ратники. «Быть может, имеет смысл совершить бросок в одиночку? А что: доблестный дан Горст, глядите, вон он! Набрасывается на врага! Тело его гибнет, но имя его будет жить вечно! – Горст фыркнул. – Кретин, распоследний глупец. Швыряешься своей жизнью почем зря, тупой пискун-осел. И свалишься в бессмысленную безвестную могилу, как говно в яму, и так же быстро окажешься забыт». Он уронил с руки битый-перебитый щит, вынул двумя пальцами из-за нагрудника сложенное письмо и, смяв в кулаке, выбросил в колосья. «Какая пафосная, глупая писулька. Стыдно должно быть». На этом Горст повернулся и, поникнув головой, пошел обратно в сторону моста.Бремер дан Горст
Один солдат Союза по какой-то причине достаточно долго преследовал бегущее воинство Скейла – рослый, дюжий человек в тяжелых доспехах и с мечом в руке. Вид у него был, надо сказать, не особенно победный. В чистом поле он смотрелся до странности одиноко. Чуть ли не так же покинуто, как чувствовал себя сейчас Кальдер. Спустя какое-то время этот человек повернулся и побрел обратно к мосту. К тем самым окопам, что давеча вырыли люди Скейла и где теперь размещался Союз. Не все драмы на поле боя проистекают из славных баталий. Некоторые происходят из-за тех, кто попросту там сидит и бездействует. Тенвейз никакой подмоги так и не прислал. Кальдер не сделал и шага. Причем это даже не было его сознательным решением. Он просто без толку простоял, пялясь невесть куда в окуляр в оцепенелой агонии нерешительности, и тут вдруг все люди Скейла, которые еще были на что-то способны, обратились в повальное бегство, а солдаты Союза перешли через мост. Хорошо, что пока они этим удовлетворились. Вероятно, не захотели рисковать и прорываться на исходе дня. Они вполне могут возобновить продвижение завтра, и всем это известно. Они хорошо укрепились на северном берегу реки и не испытывают недостатка в численности, несмотря на цену, которую их заставил заплатить Скейл. Хотя цена, которую заплатил при этом сам Скейл, оказалась едва ли не выше. К стене все еще, прихрамывая, подтягивались разбитые карлы, перебирались через нее и валились порознь прямо в колосья, грязные, перемазанные в крови, сломленные и изможденные. Одного Кальдер остановил, положив руку на плечо: – Где Скейл? – Убит! – рявкнул тот, сердито стряхивая руку принца. – Убит! А вы почему не пришли, подлюги? Почто нам не пособили? – Там, за ручьем, люди Союза, – виновато пояснил Бледноснег, отводя хмурого карла. Кальдер этого толком и не слышал. Он стоял в воротах, отрешенно глядя через густеющий сумрак полей в сторону моста. Он любил своего брата. За то, что тот был постоянно на его стороне, даже когда все были против него. Потому что нет ничего важнее, чем родня. Он ненавидел своего брата. За тупость, за силу. За то, что он стоит у него на пути. Потому что нет ничего важнее, чем власть. И вот брат мертв. И умер он, получается, из-за Кальдера. Из-за его бездействия. Разве это не то же самое, что убить человека? Ему думалось о том, насколько это осложнит жизнь. Обо всех дополнительных задачах, которые ему придется взвалить на себя; об ответственности, которую он не готов принять. Теперь он единственный наследник бесценного достояния отца, всех его раздоров и тяжб, вражды и ненависти. И чувствовал Кальдер сейчас не горе, а скорее раздражение, которому сам втихомолку дивился. Все смотрели на него. Наблюдали, ждали поступков. Чтобы вынести суждение, что он за человек. А он растерялся; растерялся от самой мысли, почему это единственное чувство, которое у него вызывает смерть брата. Не вины, не печали, а холода. И еще злости. И чем дальше, тем ее становилось больше.
Странные доброхоты
Суму стянули с головы, и Финри сощурилась. Комната была пыльная, с двумя подслеповатыми оконцами и низким, просевшим посередине потолком; со стропил свисали клочья паутины. В паре шагов от Финри властно расставил ноги северянин, уперев руки в бока, а голову слегка откинув назад, в позе человека, привыкшего к неукоснительному и быстрому подчинению. Короткие волосы с проседью, лицо острое, как долото, в зарубках старых шрамов. На плечах мягко поигрывала блеском звеньев массивная золотая цепь. Персона, безусловно, важная. Во всяком случае, таковой себя считает. За ним стоял человек постарше, продев большой палец в пояс возле рукояти видавшего виды меча. Скулы серебрились не то длинной щетиной, не то короткой бородой, а на щеке красовался свежий рубец, багровый с розовыми краями, прошитый безобразными стежками. Вид у человека был какой-то невеселый и вместе с тем подчеркнуто решительный, как будто он не ожидал впереди ничего хорошего, но не видел способа этого избежать, а потому был намерен нести свою ношу до конца, чего бы это ему ни стоило. Видимо, подручный человека с цепью. Глаза Финри привыкли к скудному свету, и она различила в затенении у стены третью фигуру – как ни странно, женщины. Причем с черной кожей. Женщина была высокая и худая, в длинном распахнутом плаще, под которым виднелось тело, перемотанное повязками из марли. Впечатление такое, будто она росла прямо из пола. Несмотря на соблазн, Финри в ее сторону не обернулась. Вместе с тем она чувствовала, что за спиной у нее еще один человек, хрипло дышит на пределе слышимости. Наверняка тот самый, с металлическим глазом. Вот бы знать, держит ли он сейчас в руке свой ножичек, и если да, то как близко от ее спины. От одной этой мысли зачесалась кожа под грязнющим платьем. – Это, что ли, она и есть? – едко ухмыльнулся человек с цепью. Когда он повернул голову к чернокожей, стало заметно, что на месте одного уха у него лишь складка от старого шрама. – Да. – Что-то она не выглядит спасением от моих передряг. Женщина немигающе уставилась на Финри. – Быть может, раньше она выглядела поприличней. Глаза у нее были как у ящерицы, глянцево-черные и пустые. Человек с цепью сделал шаг, и Финри заставила себя не отпрянуть и не съежиться. Что-то в облике и повадках этого исчадия исподволь давало понять, что он может вот-вот сорваться на насилие, а каждое незначительное с виду движение может обернуться ударом кулаком или головой, если не хуже. Что его так и тянет ее удушить и он постоянно себя сдерживает, пытаясь как-то отвлечься разговором. – Ты знаешь, кто я? Финри приподняла подбородок, пытаясь, наверняка безуспешно, выглядеть неустрашимой. Сердце билось о ребра так, что это непременно слышалось со стороны. – Нет, – ответила она на языке северян. – А, так ты меня понимаешь. – Да. – Я Черный Доу. – Вот как, – она даже не знала, что сказать. – Я думала, ты выше. Доу приподнял бровь с полоской шрама и оглянулся на подручного. Тот с присущей возрасту степенностью пожал плечами. – Ну что сказать? Ты короче, чем твоя репутация. – Все мы в основном такие. Доу, прищурившись, оглядывал Финри, осмысливая ее фразу. – Ну а твой отец? Он выше меня? Им известно, кто она. И кто ее отец. Непонятно как, но они все знают. Это или хорошо, или очень-очень плохо. Она взглянула на человека постарше, и тот, кажется, чуть виновато улыбнулся, но тут же болезненно поморщился – видно, напряг швы. Детина с металлическим глазом переступил с ноги на ногу, отчего скрипнула половица. Нет, от этой своры ничего доброго не жди. – Мой отец примерно с тебя, – ответила Финри сипловатым полушепотом. Доу осклабился. – Что ж, получается, рост, черт возьми, в самый аккурат. – Если ты думаешь добиться от него через меня какой-то выгоды, то будешь разочарован. – В самом деле? – Ничто не поколеблет его перед долгом. – А лишиться тебя ему разве не жалко? – Жалко. Но он лишь жестче будет сражаться с тобой. – О, да я такого человека сердцем чувствую! Сильный, преданный, от правильности так и пучится. Снаружи прямо-таки железо, а внутри… – Доу постучал себя пальцем по груди и грустно скривился, – внутри он все чувствует. Все как есть чувствует, вот здесь. Берет на душу. И плачет втихую, когда рядом никого нет. Финри посмотрела на него как могла твердо. – Я вижу, вы с ним близки. Доу выставил оскал, как убийца выставляет нож. – Сдается мне, мы с ним вообще как долбаные близнецы-братья. Его подручный фыркнул; женщина обнажила в улыбке полный рот до невозможности белых, безупречных зубов. Детина с металлическим глазом не произнес ни звука. – Ну вот и хорошо, что ты не надеешься на поблажки от своего папаши. Тем более что в мои намерения не входит тебя выторговывать, просить выкуп или даже отсылать ему твою голову через реку в коробочке. Хотя посмотрим, как пойдет разговор – ты еще можешь изменить мое мнение на этот счет. Возникла долгая пауза, Доу смотрел на Финри, а она на него. Как обвиняемая, ждущая от судьи оглашения приговора. – А я тебя, пожалуй, отпущу, – сказал он. – Пусть знает, что мне уже обрыдло лить кровь за эту никому не нужную хренову долину. Передашь ему, что я желаю потолковать. Он громко втянул воздух и пожевал его губами как что-то скверное на вкус. – Поговорить насчет… мира. Финри моргнула. – Поговорить? – Точно. – Насчет мира? – Ага. Голова пошла кругом. Словно хмель загулял по телу от внезапной надеждыжить, увидеть мужа и отца. Однако это надо отодвинуть в сторону, смотреть глубже. Финри с глубоким вздохом расправила плечи. – Мне кажется, замысел не самый удачный. Отрадно было видеть на лице Черного Доу неподдельное удивление. – Да? А что так? – Да вот так. Трудно выглядеть солидно, когда ты в синяках и ссадинах, рванине, грязи, да еще в окружении непримиримых врагов. Но Финри пыталась. Покладистостью здесь не возьмешь. Черный Доу желает иметь дело с кем-то сильным, вроде него самого. Это придает ему силы в собственных глазах. Так что чем уверенней она будет держаться, тем в большей она безопасности. А потому Финри приподняла подбородок и посмотрела прямиком ему в глаза. – Тебе нужно сделать жест доброй воли. Дать моему отцу убедиться, что твои намерения серьезны. Что ты хочешь вести переговоры. Доказать свое здравомыслие. Черный Доу фыркнул. – Слышь, Зобатый? Добрый жест. От меня. Его подручный пожал плечами. – Ну а что. Покажи свое здравомыслие. – Какое еще доказательство может быть, кроме того, чтобы отослать обратно его дочь без дырки в голове? – проскрежетал Доу, оглядывая Финри сверху донизу. – Или даже наоборот, без головы в ее дырке. Финри пропустила это мимо ушей. – После вчерашнего боя у тебя должны оставаться пленные. Если их всех не перебили. Что вполне возможно, если судить по глазам этого изувера. – Конечно, пленные у нас есть. – Доу, подходя ближе, склонил голову. – Или ты меня совсем уж за зверя держишь? Честно признаться, да. – Я хочу, чтобы их освободили. – Да неужто. И прямо-таки всех? – Именно. – Небось еще и за здорово живешь? – Жест доб… Он дернулся вперед, чуть ли не нос к носу; на крепкой шее вздулись воловьи жилы. – Да кто ты такая, чтобы что-то тут себе выторговывать, ты, сучка драная… – Я ничего себе не выторговываю, понял?! – пролаяла Финри в ответ, показывая зубы. – Это ты, драть тебя, думаешь что-то выторговать у моего отца, и он может потребовать у тебя все, что угодно! Иначе б ты и напрашиваться на переговоры не стал! Щека у Доу задергалась, и на миг Финри пронзила уверенность, что сейчас ее изметелят в хлам. Или же подадут знак палачу с металлическим глазом, и он рассечет ее от головы до задницы. Доу замахнулся, и она поняла: вот она, смерть, на волоске… Но он лишь оскалился и нежно погрозил ей пальцем. – Однако ты шустрая. И, повернувшись к чернокожей, добавил: – А ты не говорила, что она такая хваткая. – Я потрясена до самого основания, – сказала та с видом потрясенным, как та стена, что у нее за спиной. – Ну ладно, – согласился Доу. – Так и быть, отпущу кого-нибудь из раненых. Не хватало еще, чтоб они будили меня своими стонами. Выпущу дюжин эдак пять. – А у тебя их больше? – Намного, только добрая воля у меня достаточно хрупка. Больше пяти дюжин может и не вынести. Час назад Финри не знала, как спастись самой. А теперь выйти из всего этого живой да еще вызволить шесть десятков человек – с ума можно сойти. Хотя надо бы попробовать еще кое-что. – Там со мной взяли еще одну женщину… – Нет, на это я пойти не могу. – Ты еще не знаешь, о чем я хочу попросить. – Знаю, и ничего не могу поделать. Стук Врасплох, тот тварина-дикарина, что вас пленил? Так ведь он невменяемый, как дикобраз во время случки. И мне он не подчиняется. Да и вообще никому. Ты не представляешь, чего мне стоило заполучить тебя. Ни на кого другого меня уже не хватит. – Тогда я тебе помогать не возьмусь. Доу поцокал языком. – Я тебе вот что скажу. Ум и хваткость, оно, конечно, хорошо, но не достанет же тебе ума пристроить собственную голову под топор. Если ты не поможешь, то мне от тебя проку нет. Или вот возьму и отдам тебя обратно Стуку Отдери Ту Суку, а? Как я вижу, у тебя два выбора. Или вернуться к отцу и насладиться миром, или к той подружке и ублажать… Ну, в общем, понимаешь, что ее ждет. Так что тебе больше по душе? Финри вспомнилось прерывистое от страха дыхание Ализ там, в темноте. Ее хныканье, когда разлучили их ладони. Вспомнилось, как великан в чересполосице шрамов, словно яйцо всмятку, шмякнул одного из своих головой о стену. Вот бы набраться храбрости и попробовать блефовать. Да уж куда там. – К отцу, – прошептала она, сдерживаясь, чтоб не разрыдаться от облегчения. – Да ты не горюй. – Черный Доу снова резанул оскалом убийцы. – На твоем месте я бы и сам так поступил. Счастливо, чтоб тебя, доехать. На голову ей водрузилась все та же сума.Зоб дождался, когда Хлад вынесет за дверь девицу в колпаке, подался вперед и, аккуратно подняв палец, задал вопрос: – Э-э… А что у нас такое происходит, вождь? Доу насупился. – Старик, ты у меня вроде как второй. А потому должен быть последним, кто задает мне вопросы. Зоб примирительно поднял ладони. – Да так оно и будет. Я и сам всей душой за мир, поверь, но мне не мешало бы понять, отчего ты хочешь его так внезапно, ни с того ни с сего. – Хочу?! – каркнул Доу, набрасываясь на него, как гончая на след. – Хочу? Еще ближе, отчего Зоб спиной прижался к стене. – Сказать бы тебе, чего я хочу! Да я бы хотел весь этот долбаный Союз перевешать и всю эту долину заполнить дымом от их паленого мяса! А Инглию к чертовой матери затопить! Чтобы все эти их Срединные и прочие земли на дно Круга морей, в тартарары, к чертям собачьим! Годится тебе такой мир? – А, ну да, – Зоб поперхнулся – лучше бы уж ничего не спрашивал. – Ты прав. – Но в том-то для вождя и пагубность, – рычал Доу ему в лицо. – Дрянная свистопляска обстоятельств, дудка, плясать под которую против души! Знал бы я, что это такое, так вот взял бы эту самую цепь и вышвырнул ее к чертовой матери в реку, с Девятипалым заодно. Тридуба меня предостерегал, да я не слушал. Нет проклятия худшего, чем заполучить то, чего жаждешь. Зоб поморщился. – Но тогда… зачем оно? – А затем, что мертвым ведомо: не миротворец я. Но и не дурень набитый. Твой дружок Кальдер, может, и ссыкунишка, но говорит дело. Рисковать жизнью за то, чего можно добиться простыми уговорами – дураком быть. Не у всех мой аппетит к драке. Люди измотаны, а Союз нашим числом не одолеть. И если ты, Зобатый, того не замечаешь, то мы с тобой по самые яйца торчим в яме с кровожадными гадами. Железноголовый, Золотой, Стук Слоновий Пук – да я этим мерзавцам даже хер свой подержать не доверю, когда ссу! Того и гляди откусят! Лучше уж покончить со всем этим сейчас, пока мы вроде как при победе и можем стоять с гордой миной. – Справедливо сказано, – снова поперхнувшись, просипел Зоб. – Да будь у меня то, что мне нужно, о каких бы переговорах могла идти речь! Дернув щекой, Доу поглядел на Ишри – она так и стояла у стены с лицом непроницаемо-бесстрастным, как черная маска. Облизнув губы, он смачно сплюнул. – Что ж, возобладали те, у кого холоднее голова. Ну да ладно, примерим мир, поглядим, не жмет ли. А теперь отволоките эту суку обратно к ее папаше, покуда я не передумал и не вырезал на ней утехи ради кровавый крест, чтоб ее вздрючило. Зоб протиснулся в дверь боком, как краб. – Уже в пути, вождь!
Умы и сердца
– И сколько нам еще здесь маячить, капрал? – По возможности, чем меньше, тем лучше, Желток, но чтобы при этом не терять лица. – А это сколько? – Начать с того, столько, чтобы я из-за темноты не различал твой опостылевший мне образ. – И нам вот так все время ходить-караулить взад и вперед? – Что ты. Пройдемся чуток и присядем. – А где мы найдем место для сидения, которое не мокрое как лягушкина… – Чш-ш, – прошипел Танни, взмахом руки веля Желтку заткнуться. С той стороны бугра среди деревьев виднелись люди – трое, из них двое в мундирах Союза. – Хм. Одним из них оказался младший капрал Хеджес, гнусная косоглазая крыса в человечьем обличии, он служил в Первом полку уже около трех лет и почитал себя отборным негодяем, хотя на самом деле был не больше чем мелкой сволочью, да к тому же глупой. Тот вид плохого солдата, который портит доброе дурное имя солдатам истинно скверным. Его нескладный долговязый напарник был Танни незнаком; наверное, новый рекрут. Если Хеджес надеется взрастить из него на свой лад что-то вроде Желтка, то помесь получится такая, что лучше о том не думать. Оба держали мечи у груди северянина, по которому сразу было видно, что он не воин. Одет в грязный перепоясанный плащ, на плече лук и колчан с несколькими стрелами, другого оружия нет. Наверное, охотился или ставил силки, и вид такой растерянно-бестолковый. У Хеджеса в руке болталась черная пушная шкурка. Словом, немудрено, что здесь за сыр-бор. – Ба-а, младший капрал Хеджес! Танни с улыбкой стал непринужденно спускаться по берегу, руку держа на рукояти меча просто с тем, чтобы все видели, что он при нем. Хеджес затравленно покосился. – Не лезь, Танни, – буркнул он. – Нашли его мы, так что он наш. – Ваш? Это где, интересно, в уставе сказано, что пленных или задержанных положено обирать и оскорблять из-за того, что их, видите ли, кто-то нашел. – Какое тебе дело до устава? И вообще хотелось бы знать, зачем ты здесь ошиваешься. – А затем, что первый сержант Форест послал меня с моим подчиненным Желтком в караул произвести осмотр, не вышел ли кто-то из наших людей за линию заставы, да не приведи бог, если еще и с целью мародерства. И кого же я застаю, как не вас – конечно же, за линией заставы, да еще за грабежом мирного населения. Я считаю это прямым, да что там, вопиющим нарушением устава. А вы, рядовой Желток, так не считаете? – Я, э-э… Дожидаться ответа Танни не стал. – Вы же знаете распоряжение генерала Челенгорма. Мы здесь для того, чтобы, наряду с прочим, завоевывать умы и сердца. А не грабить местных, как это делаете вы, Хеджес. Это недопустимо. Полное противоречие самому смыслу нашего здесь присутствия. – Чего? – фыркнул Хеджес презрительно. – Да этот засранец генерал Челенгорм… Ха! Умы и сердца? И кто мне это говорит – ты? Ой, сейчас умру со смеху! – Со смеху, говорите? – Танни нахмурился. – Так вы еще и смеяться? Рядовой Желток, приказываю навести заряженный арбалет на младшего капрала Хеджеса. – А? – вытаращился Желток. – Чего-о? – протянул Хеджес. Танни вскинул руку. – Повторяю еще раз: навести арбалет! Желток поднял оружие, и мощный болт неуверенно уставился младшему капралу примерно в район живота. – Что ли так? – Ну а как иначе. Ну что, младший капрал Хеджес, будем все так же смеяться? Считаю до трех. Если вы не отдадите северянину мех, я прикажу рядовому Желтку стрелять. Вы всего в пяти шагах, так что кто знает, может, он в вас даже и попадет. – Ты это, послушай… – Раз. – Да послушай ты! – Два. – Да хорош, хорош! Так и быть, твоя взяла. Хеджес кинул шкурку северянину в лицо и сердито затопал в лес. – Но учти, Танни, ты за это, драть тебя всухаря, заплатишь! Истинно тебе говорю. Танни все с той же улыбкой его нагнал. Хеджес открывал рот для очередной грозной реплики, когда по голове ему жахнула капралова фляга, в наполненном виде представляющая собой недюжинный вес. Произошло это так быстро, что Хеджес не успел даже пригнуться и полетел прямиком в грязь. – Драть тебя всухаря, капрал Танни, – сварливо поправил знаменщик. И, должно быть, подчеркивая смысл уточнения, заехал младшему по званию ногой в пах. Затем он реквизировал у Хеджеса новую флягу, а свою, сильно помятую, повесил обратно себе на пояс. – Это чтобы я как-то оставался в ваших мыслях. Он перевел взгляд на нескладного дылду-напарника младшего капрала, застывшего с открытым ртом. – Что-то желаем добавить, посох ходячий? – Я… Мы… – Мы или «му»? Не понял смысла. Пристрелите его, Желток. – Что? – словно икнул нижний чин. – Что? – в тон ему икнул и этот самый «посох». – Да шучу я, шучу, недотепы! Черт вас возьми, неужто шевелить мозгами за всех приходится одному мне? Уволакивай своего засранца младшего капрала обратно в расположение батальона, и если я кого-то из вас снова здесь увижу, то своими руками, черт возьми, пристрелю. Долговязый помог Хеджесу подняться – в слезах и соплях, ноги полусогнуты, на волосах кровь – и они уковыляли в лес. Танни дождался, пока они скроются из вида, повернулся к северянину и протянул руку. – Мех, пожалуйста. Надо отдать должное, никаких трудностей с пониманием языка у охотника не возникло. Посмурнев лицом, он шлепнул шкурку Танни в руку. Шкуренка была, честно сказать, плевая, грубой выделки и с кислым запахом. – Что у тебя там еще? Танни, одну руку на всякий случай держа на мече, подошел ближе и начал обшаривать охотника. – Мы его что, грабим? Арбалет у Желтка был наведен на северянина, то есть в неуютной близости от самого Танни. – А что? Или ты сам не был в свое время осужден за воровство? – Я же говорил, что не крал. – Вот они, слова любого вора. Это не грабеж, Желток, это война. При северянине оказалось несколько полосок сушеного мяса, и Танни их прикарманил. Потом еще нашлось кресало с кремнем; их капрал отбросил. Денег не было, что неудивительно: монеты в этих диких краях были все еще не в ходу. – О, у него клинок! – спохватился Желток, покачивая арбалетом. – Свежевальный нож, болван, – Танни вынул его и сунул себе за пояс. – Потом брызнем на него кроличьей крови и скажем, что сняли с убитого названного: пари держу, что можно будет втюхать какому-нибудь олуху в Адуе. Он реквизировал у северянина лук и стрелы – еще не хватало, чтобы тот решил вдруг выстрелить им вслед. Уж больно неприветливый у охотника вид, хотя и сам Танни вряд ли бы выглядел чересчур приветливо сразу после того, как его дважды обчистили. Подумалось, а не прихватить ли заодно и его плащ, но он вконец пообтрепался, а вообще, не исключено, принадлежал некогда Союзу. Сам Танни удачно стянул с квартирмейстерского склада в Остенгорме пару десятков армейских плащей, и до сих пор не успел их все пристроить. Так что чужого добра нам не надо. – Ну вот и все, – довольно крякнул он, отступая на шаг. – Стоило беспокоиться. – А что теперь? – с трудом наводя не по росту большой арбалет, спросил Желток. – Мне его пристрелить? – Ах ты маленький кровожадный гаденыш! Это еще зачем? – Ну… разве он не разболтает своим друзьям за ручьем, что мы здесь? – Нас тут сколько на болоте второй день сидит, четыре сотни? И ты думаешь, здесь за все это время один только Хеджес шлялся? Эх, Желток, Желток. Да они доподлинно знают, что мы здесь, можешь поверить на слово. – Так что… мы его того, отпускаем? – А ты хочешь утащить его в лагерь и оставить при себе ручной зверушкой? – Нет. – Или застрелить? – Тоже нет. – Тогда что? Они втроем стояли в гаснущем свете. Желток опустил арбалет и махнул свободной рукой. – Иди вон. Танни мотнул головой на деревья: – Ступай давай. Северянин еще потоптался, поморгал и, угрюмо оглядев вначале Танни, затем Желтка, побрел в лес, сердито что-то бормоча. – Вот тебе и умы и сердца, – вздохнул Желток. – Вот-вот, – Танни пристраивал под полой плаща нож северянина, – они самые.Добрые дела
Строения Осрунга обступали Зоба, будто наперебой спеша рассказать ему о кровопролитии. У каждого была своя история, и каждый угол начинал очередное повествование об учиненном злодействе. Много домов выгорело дотла; кое-где дымились обугленные стропила, а воздух чадил гарью разрушения. Слепо зияли пустые окна, ставни поросли щетиной из стрел, а висящие на петлях двери покрылись шрамами от топоров. По запятнанному булыжнику перепархивал мусор, безмолвными грудами лежали обломки и трупы; холодную плоть, бывшую некогда людьми, сволакивали за пятки к месту упокоения в яме. Мрачного вида карлы хмуро пялилились на странную процессию. По улице тащились шесть десятков раненых солдат Союза, позади, как волк за овечьей отарой, шагал Хлад, а впереди ковылял Зоб с девицей. Он ловил себя на том, что то и дело тайком на нее поглядывает. А как же: не так уж часто ему доводится видеть женщин. За исключением, понятно, Чудесницы, но ведь это не одно и то же. Ох и отвесила б она ему сейчас тумака за такие слова, хотя сути это не меняет. А эта, гляди, какая прелестница. Прямо девушка. Хотя с утра она наверняка выглядела более пригожей, как, собственно, и Осрунг. Война никому не прибавляет красоты. Похоже, девице вырвали с макушки клок волос, а остальные сбились в грязный колтун. В углу рта большущий синяк. Один рукав на замызганном платье порван и побурел от запекшейся крови. Однако плакать не плачет; видно, не из тех. – Ты в порядке? – спросил у нее Зоб. Она оглянулась через плечо на влекущуюся сзади колонну с подпорками, носилками и искаженными болью лицами. – Да наверно. Могло быть и хуже. – Пожалуй, что и так. – Ну, а ты ничего? – А? Она указала на его лицо, и Зоб притронулся к заштопанному рубцу на щеке. Он о нем напрочь забыл. – Тоже, знаешь, могло быть хуже. Так что еще ладно, что эдак обошлось. – А вот интересно… если б не обошлось, что бы ты делал? Зоб открыл рот и понял, что ответить-то особо нечего. – И не знаю. Может, добрым словом бы залечил. Девица оглядела разрушенную площадь, по которой они шли; раненых, что изможденно притулились у стены дома на северной стороне; увечную колонну, что тянулась сзади. – Добрые слова среди всего этого, похоже, не помогут. Зоб медленно кивнул. – А что нам еще остается? Примерно в дюжине шагов от северной оконечности моста он остановился; сзади подошел Хлад. Впереди тянулась узкая мощеная дорожка, на дальнем конце горела пара факелов. Людей не наблюдалось, хотя козе понятно, что в темных постройках на том берегу плотно засели негодяи, у которых руки так и чешутся. А в руках – наведенные арбалеты. Мосток-то пустячный, а вот чтобы пройти по нему, требуется храбрость. Особенно сейчас. Ужас как много шагов, и на каждом вполне можно заполучить в орехи стрелу. Но и, стоя тут почем зря, ничего хорошего не дождешься. А то и наоборот: ишь как темнеет с каждой минутой. Зоб задумчиво собрал слюну, готовясь сплюнуть, но вспомнил, что рядом стоит и смотрит девушка, и вместо этого сглотнул. Стряхнул с плеча щит, поставил его у стены, снял с пояса меч и подал Хладу. – Ты жди тут с остальными. А я пойду на ту сторону, посмотрю, есть ли там кто-то, кто внемлет голосу рассудка. – Ладно. – Ну а если меня застрелят… ты уж обо мне поплачь. Хлад торжественно кивнул: – Реку, не меньше. Зоб высоко поднял руки и тронулся по дорожке. Кажется, не так давно он проделывал подобное, когда всходил по склону Героев. Прямым ходом в волчье логово, вооруженный блуждающей улыбкой и неимоверным позывом обосраться. – Надо все делать по-правильному, – твердил он себе под нос. Разыгрывать из себя миротворца. Тридуба им бы гордился. Большое утешение: когда в шею вопьется стрела, он гордой рукой мертвеца ее выдернет, не иначе. – Нет, черт возьми, стар я для всего этого, – брюзгливо пыхтел он. Именем мертвых, пора на покой. Сидеть-посиживать с улыбочкой у воды, с трубочкой, после дня трудов праведных. – По-правильному, – прошептал Зоб еще раз. Хорошо бы, если хотя б один разок правильность означала еще и безопасность. Но видно, так уж устроено в жизни. – Хорош, дальше не надо! – крикнули с того конца на наречии северян. Зоб остановился. Сумрачный противоположный берег был воплощением тоскливого одиночества. Внизу журчала вода. – Спору нет, ты прав, друг! Мне бы поговорить! – Прошлый наш разговор вышел для всех боком. Кто-то с факелом приближался с той стороны моста. Огнистый отсвет выхватывал щеку в оспинах, всклокоченную бороду, жесткий рот. Когда человек остановился на расстоянии вытянутой руки, Зоб улыбнулся. Надежда протянуть эту ночь окрепла. – Вот это да! Черствый, если я только не заплутал! И хотя недели не прошло, как они рубились не на жизнь, а на смерть, ощущение такое, что он приветствует скорее старого друга, чем старого врага. – Ты-то какого черта здесь делаешь? – Да вот. Тут вообще много Ищейкиных ребят. Стук Врасплох со своими сволочами из Кринны явился без приглашения, вот мы их, как можем, от дверей и отваживаем. Ну и дружков подбирает себе твой вождь, один другого хлеще. Зоб глянул в сторону солдат Союза, что в свете факелов скопились на южной оконечности моста. – То же самое я бы сказал и о тебе. – Уж такие времена. Чем могу, Зобатый? – Я тут привел немного пленных. Черный Доу хочет их вернуть. Черствый всем своим видом выражал сомнение. – С каких это пор Доу начал отдавать что-то обратно? – Да вот, начинает помаленьку. – Что, никогда не поздно меняться? Черствый что-то сказал через плечо на языке Союза. – Выходит, нет, – пробормотал Зоб, отнюдь, впрочем, не уверенный, что перемена эта в Доу так уж глубока. С южной стороны на мост устало вышел человек в мундире Союза – видно, что в большом чине, но молодой, пригожий. Он кивнул Зобу, Зоб – ему. Человек обменялся несколькими словами с Черствым, взглянул на колонну раненых, начавшую движение по мосту. И тут челюсть его отвисла. Сзади раздались быстрые шаги; обернувшись, Зоб заметил неразборчивое движение. – Какого… Он по привычке потянулся к мечу – тьфу ты, он же его отдал, – мимо него промелькнула та самая девица, и прямо к молодому человеку в объятия. Тот порывисто ее схватил и они, прильнув друг к другу, слились в поцелуе. Зоб стоял и недоуменно глазел, нелепо вздернув руку, где у него обычно зажата рукоять меча. – Во как. Неожиданно, – признался он. Черствый и сам, похоже, опешил. – Может, там у них в Союзе все мужчины с женщинами вот так милуются, с ходу. – Да-а. Мне туда, наверно, самому не мешало бы перебраться. Зоб оперся о побитый парапет моста рядом с Черствым и смотрел, как эти двое обнимаются – глаза закрыты, сами покачиваются в свете факела как какие-нибудь танцоры под медленную, им одним слышную музыку. Он шепчет ей на ухо какие-то слова – утешения, облегчения или любви. Слов Зоб, понятно, не разбирал, и не только из-за незнания языка. Огибая пару, мимо брели раненые, на изнуренных лицах – огонек надежды. Как-никак, возвращаются к своим. Пусть и досталось в бою, но все-таки живы. Ночь обещала быть холодной, но Зоб, надо признать, ощущал внутри тепло. Может, не такое порывистое и неистовое, как от победы, но зато ровнее, и, похоже, греет дольше. – Хорошо-то как, – сказал он, глядя, как офицер и девушка двинулись в обнимку по мосту к южному берегу. – Осчастливить хоть нескольких, среди всего этого. Хорошо, черт возьми. – Верно сказано. – Прямо-таки иной раз задумываешься, и зачем люди выбирают наш род занятий. Черствый глубоко вздохнул. – Наверно потому, что трусят заниматься чем-то еще. – Может, ты и прав. Влюбленная пара растворилась в темноте, протащились мимо последние несколько раненых. Зоб оттолкнулся от парапета, стряхнул с ладоней сырость. – Ну что, пора. Пойдем опять своим делом заниматься? – Пойдем. – Рад был свидеться, Черствый. – Да и я. Старый воин повернулся и последовал за остальными обратно к южной окраине городка. – Ты уж смотри, чтоб тебя не убили, ладно? – бросил он через плечо. – Как-нибудь постараюсь. Хлад дожидался на северной оконечности моста. Он протянул Зобу его меч. Одного лишь глаза, поблескивающего над кривой улыбкой, оказалось достаточно, чтобы все теплые чувства метнулись прочь, как кролик от гончей. – А ты повязку никогда носить не думал? – полюбопытствовал Зоб, принимая меч и вешая его на пояс. – Одно время пробовал, правда недолго, – Хлад указал на щербины шрама вокруг глаза. – Чесалось хуже мудей. Я и подумал, а зачем мне ее носить – только для того, чтобы щадить чувства других мудочесов? Если я могу жить, таская повсеместно эту харю, то они могут жить, на нее глядя. А если нет, то язви их в душу. – И правильно. Какое-то время они шли в сумраке молча. – Извини, что я занял то место. Хлад ничего не сказал. – Возглавил карлов Доу. Ведь это, как никому другому, подходило бы тебе. Хлад пожал плечами. – Я не жадный. Жадных я видел, и это чертовски прямой путь обратно в грязь. Мне надо лишь то, что я имею. Не больше и не меньше. Ну и немного уважения. – Запросы скромные. Хотя я и сам буду состоять при Доу лишь пока длится битва, а там снова отойду. Доу тогда, смею надеяться, вторым захочет назначить тебя. – Может быть. Хлад целым глазом покосился на Зоба. – Ты приличный человек, ведь так, Зобатый? Все так говорят. Прямой как резак. Как тебе это удается, без кривизны? Сам Зоб насчет своей прямоты был не такого высокого мнения. – Да вот, просто стараюсь поступать по-правильному. Только и всего. – Но зачем? Я вот тоже пытался. Но как-то не привилось. Не видел в этом для себя выгоды. – И в этом твоя беда. Все доброе, что я совершил за все годы – а мертвым ведомо, что сделал я его не так уж много, – я совершил лишь ради добра как такового. Просто потому, что так хотел. – Но ведь это, выходит, уже и не жертва, если ты сам, по своей воле хочешь это творить? Как, творя то, чего ты сам желаешь, сделаться, раздолби его, героем? Ведь так и я, и все могут. И делают. Зоб лишь пожал плечами. – Ответов у меня нет. Хорошо, если б были. Хлад задумчиво крутил на мизинце перстень, поигрывая блеском красного камня. – Получается, так все живут изо дня в день. – Такие времена. – Ты думаешь, другие времена будут отличаться? – Остается лишь надеяться. – Зобатый! Звук собственного имени ударил так хлестко, что Зоб крутнулся волчком, щурясь в темноту: кого это он, интересно, успел с недавних пор еще обидеть? По логике, хоть кого. Едва он сказал Черному Доу о своем согласии, как враги стали сыпаться на него как из помойного ведра. Рука привычно схватилась за меч, благо на сей раз он висел на поясе. И тут Зоб разулыбался. – Фладд! Да что ты будешь делать: что ни шаг, натыкаюсь, черт бы их побрал, на знакомцев! – Вот что значит быть старым байбаком. Фладд вышел навстречу, и все было при нем: и улыбка та же, и даже прихрамывание. – Байбак байбака видит издалека. Ты же знаком с Хладом? – По отзывам. Хлад обнажил зубы: – Краса неписаная, разве нет?. – Как тут денек прошел у Ричи? – поинтересовался Зоб. – Кровушки пролилось изрядно, – ответил Фладд. – Я вот был вождем у нескольких ребят, молодых совсем. Даже слишком. Все, кроме одного, ушли обратно в грязь. – Жаль, жаль про это слышать. – А мне, думаешь, нет? Хотя война есть война. Думал, не вернуться ли к тебе в дюжину, если возьмешь. А если согласишься, то я бы взял с собой вот этого. Фладд ткнул большим пальцем на какого-то мальчишку-переростка; запахнутый в грязный зеленый плащ, юнец держался в тени и глядел исподлобья: глаз поблескивал из-под темной челки. Надо отметить, меч у него на поясе что надо, с золоченой рукоятью, это Зоб углядел быстро. – У него верная рука. Даже имя себе сегодня заработал. – Похвально, – кивнул Зоб. Паренек отличался молчаливостью – никакого бахвальства или бравады, как пристало тому, кто мечом добыл себе сегодня имя. Как, помнится, похвалялся Зоб, когда добыл свое! Это хорошо. Не хватало еще ершистого засранца, из-за которого в сплоченной дюжине начнется разброд. Как когда-то, годы назад, произошло из-за него, молодого запальчивого засранца. – Ну так что? – переспросил Фладд. – Отыщется у тебя лишнее местечко? – Лишнее, говоришь? Да у меня и в лучшие-то времена, помнится, больше десяти человек не набиралось. А теперь и вовсе осталось шестеро. – Во как! А с остальными что сталось? Зоб поморщился. – Да то же, что и с твоими. Как оно обычно складывается. Атрока позавчера убило на Героях. Через день Агрика. А нынче вот утром умер Брек. Возникла невеселая пауза. – Брек, значит, умер? – Во сне, – пояснил Зоб, будто это что-то меняло. – Нога, видать, подвела. – Надо же, Брек ушел в грязь, – Фладд задумчиво покачал головой. – Вот незадача. Я-то думал, такие вообще не мрут. – И ты, и я, и все там будем. Одно бесспорно: Великий Уравнитель подкарауливает всех. У него ни оговорок, ни отговорок не бывает. – Истинно, – прошелестел Хлад. – Ну а до тех пор мы, конечно, могли бы потесниться, если Ричи тебя отпустит. – Он уже согласился, – сказал Фладд. – Тогда милости прошу. Только учти, что в дюжине за старшую пока Чудесница. – Вот как? – Ага. Доу предложил мне начальствовать над его карлами. – Так ты, получается, второй у Черного Доу? – Во всяком случае, пока битва не кончится. Фладд шумно выдохнул. – А как же твое «быть тише воды ниже травы»? – Никогда не бери на веру чужих слов. Ну что, еще не передумал? – С чего бы. – Тогда добро пожаловать обратно. Вместе с твоим парнягой, если он, как ты говоришь, потянет. – Да куда он денется. Так ведь, малый? Паренек промолчал. – Как тебя звать? – спросил Зоб. – Бек. Фладд хлопнул его по плечу. – Красный Бек. Лучше уж сразу давай привыкай к полному имени. Вид у паренька был слегка квелый. Немудрено, судя по состоянию городка. Сразу, без подготовки, побывать в таком рубилове – вот уж поистине кровавое омовение. – Не из разговорчивых, значит? Оно и к лучшему. Нам тут и без того острословов-болтунов хватает, в лице Чудесницы и Жужела. – Жужело из Блая? – спросил паренек. – Он самый. Он тоже у нас в дюжине. Или полудюжине, смотря как считать. Ты как думаешь, – поинтересовался Зоб, – мне ему вступительную речь говорить, как когда-то тебе? Насчет того, как заботиться о своей дюжине и вожде-воителе, не лезть почем зря на рожон, поступать по-правильному, все такое? Фладд, поглядев на паренька, покачал головой. – Знаешь, я так думаю, он за сегодня сам все постиг, на своей шкуре. – Эйе, – отозвался Зоб. – Мы все в свое время так или иначе это постигали. Ну так добро пожаловать в дюжину, Красный Бек. Паренек лишь моргнул.Еще один день
Это была та же тропа, по которой она ехала накануне вечером. Тот же извилистый путь вверх по продуваемому ветром холму к амбару, где ее отец разместил свою ставку. Тот же вид на мглистую долину, до отказа, казалось, заполненную острыми точками огней: тысячи костров, фонарей, факелов, все переливчато сияют в слезящихся уголках ее утомленных глаз. Но все теперь воспринималось иначе. Несмотря даже на то, что рядом ехал Гар – вот он, стоит протянуть руку, – и говорил, говорил, чтобы как-то заполнить тишину, – Финри чувствовала себя одинокой. – …хорошо еще, что Ищейка объявился как раз в самый нужный момент, иначе вся дивизия могла бы рассеяться. А так мы потеряли северную половину Осрунга, но зато сумели оттеснить дикарей обратно в леса. Полковник Бринт был просто кремень. Скала. Не знаю, что бы мы без него делали. Он захочет тебя порасспросить… расспросить тебя о… – Потом. – Сейчас на это не хотелось отвлекаться. – Мне надо продумать разговор с отцом. – Сначала, наверное, не мешало бы помыться, переодеться? Хоть немного отдышишься, прежде чем… – Одежда может подождать, – бросила она. – У меня послание от Черного Доу, понимаешь ты или нет? – Да-да, конечно. Глупо с моей стороны. Извини. Тон у Гара срывался с отцовски-строгого на слащаво-мягкий, и непонятно, какой раздражал ее сильнее. Финри чувствовала, что муж сердит, но ему не хватает смелости сказать ей об этом. Злится на нее, что она увязалась за ним на Север, когда он хотел, чтобы она осталась дома. На себя, что не пришел ей на помощь, когда нагрянули северяне. На них обоих, что они теперь не знают, как быть. Возможно, зол на то, что он сердится вместо того, чтобы радоваться ее благополучному возвращению. Они остановили лошадей у коновязи, и Гар помог ей спешиться. Теперь они стояли в неловкой тишине на неловком расстоянии, он неуклюже держал руку у нее на плече – жест редкостно никчемный для утешения. Финри ужасно хотелось, чтобы Гар нашел какие-нибудь слова, которые помогли бы ей увидеть хоть какой-то смысл в том, что сегодня произошло. Но смысла в этом не было, и любые слова оказались бы пустыми и помпезными. – Я люблю тебя, – скованно произнес он в конце концов, что прозвучало не просто пафосно, а донельзя пафосно. – Я тебя тоже. А у самой в душе льдисто змеился страх. Она взвалила на себя немыслимое бремя, о котором не хочется даже думать, но которое в любую секунду может сокрушить ее под своим весом. – А теперь тебе пора обратно. – Что ты! Ни за что. Я должен остаться с… Финри жестко уперлась рукой ему в грудь, сама подивившись такой резкости. – Мне уже ничто не угрожает. Она кивнула на долину с колкими точками огней во тьме. – Они нуждаются в тебе больше, чем я. Она почти физически чувствовала исходящее от мужа облегчение. Больше не мучиться угрызениями, что не смог ничего сделать для бедняжки-жены… – Ну, если ты так уверена… – Я уверена. Она смотрела, как он усаживается на лошадь и, наспех улыбнувшись ей тревожно-неуверенной улыбкой, скрывается в сгустившейся тьме. Какая-то часть Финри хотела, чтобы он сильней настаивал на том, чтобы остаться. Другая же была рада видеть его исчезающую спину. Запахнувшись в плащ Гара, она подошла к амбару и мимо изумленного часового шагнула под низкую притолоку. Сегодня у командующего собрался узкий круг офицеров: генералы Миттерик и Челенгорм, полковник Фелнигг, ну и сам маршал. В первый миг при виде отца Финри от облегчения едва не пошатнулась. Но тут она обнаружила Байяза, сидящего от остальных слегка особняком. А тень позади мага населял его слуга с учтиво-глумливой улыбкой. Так что чувство облегчения у Финри скоропостижно скончалось. Миттерик по своему обыкновению громогласно излагал, а Фелнигг выслушивал с выражением сортирного сидельца, выудившего из дыры что-то на редкость неаппетитное. – Мост в наших руках, и пока мы здесь сидим и разговариваем, мои солдаты беспрепятственно переходят реку. Еще задолго до рассвета у меня на северном берегу будут свежие полки, включая кавалерию, и близлежащая равнина в ее распоряжении. Штандарты Второго и Третьего полков уже развеваются в траншеях северян. А завтра я заставлю Валлимира поднять ленивую задницу и броситься в бой, даже если мне для этого самолично придется этим вот самым ботфортом перепнуть его через тот гнилой ручей! И эти северные мерзавцы будут у меня бежать, как… Взгляд Миттерика невзначай наткнулся на Финри, генерал поперхнулся и смолк. Офицеры один за другим оборачивались, и по их глазам читалось, в каком она состоянии. Выходца из могилы и того не встречают таким ошарашенным выражением лиц. Исключение составлял Байяз, въедливый взгляд которого был все таким же холодно-расчетливым. – Финри. Отец, резко встав, неловко обнял ее и прижал к себе. Быть может, ей следовало разразиться слезами, но он сам пресек это, с едва заметной укоризной глянув на рукав чужого плаща. – Я думал, тебя… Он болезненно поморщился, коснувшись колтуна дочериных волос в спекшейся крови, как будто довершить эту мысль было для него невыносимо. – Хвала судьбе, ты жива. – Похвали Черного Доу. Это он отослал меня обратно. – Черный Доу? – Он самый. У нас с ним была встреча. И разговор. Он настроен на переговоры. Хочет говорить о мире. Воцарилась изумленная, оцепенелая тишина. – Я уговорила его отпустить некоторое количество раненых, как жест доброй воли. Шестьдесят, это все, что я смогла. – Уговорить Черного Доу отпустить пленных? – Челенгорм в недоверчивом восхищении повел головой из стороны в сторону. – Это, я вам скажу, нечто. Сжигать их – более в его стиле. – Вы забыли, что это моя девочка, – произнес отец с такой гордостью, что Финри стало тошно. – Опиши его, – сказал, подсаживаясь, Байяз. – Рослый. Мощного сложения. Вид свирепый. Левое ухо отсутствует. – Кто был с ним еще? – Человек постарше, звали его Зобатый. Он и перевел меня обратно через реку. Затем еще верзила, весь в шрамах и… с металлическим глазом. Какое странное ощущение: теперь ее пробирало сомнение, не выдумала ли она все это. – И какая-то женщина. Темнокожая. Байяз прищурился, поджал губы; у Финри кольнуло в затылке. – Худая чернокожая женщина в марлевых повязках? – Да, – сглотнув, сказала Финри. Первый из магов медленно откинулся, и они со слугой обменялись долгим взглядом. – Они в самом деле здесь. – Я же говорил. – Неужто ничего на свете не делается без экивоков? – воскликнул Байяз раздраженно. – Крайне редко, господин, – ответил слуга. Глазами разного цвета он лениво взглянул на Финри, на ее отца, и снова на своего хозяина. – Они – это кто? – недоуменно переспросил Миттерик. Ответить Байяз не удосужился. Он смотрел на отца Финри, который прошел к бювару и взялся за перо. – Вы там что затеяли, лорд-маршал? – Я полагаю, самым уместным будет написать Черному Доу и договориться о встрече для обсуждения условий перемирия… – Перестаньте, – сказал Байяз. – Как? Повисло тяжелое молчание. – Но разве… Ведь он, похоже, пытается внимать голосу разума. Разве нам не стоит хотя бы… – Чтобы Черный Доу, и благоразумен? Да бросьте вы. Его союзники… Губы Байяза презрительно скривились, а Финри плотнее запахнула плащ Гара. – Не сказать чего покрепче. Кроме того, со своей задачей, лорд-маршал, вы сегодня справились блестяще. Прекрасная работа, в том числе и у вас, генерал Миттерик, и у полковника Брока, и даже у Ищейки. Земля взята, принесены такие жертвы… О чем вы говорите? Я чувствую, ваши люди заслуживают того, чтобы завтра совершить еще один такой же бросок. А? Еще один денек, ну? На Финри вдруг обрушилась неимоверная усталость. Такая, что кругом голова. Вся сила, благодаря которой она держалась последние часы, откатывалась волной. – Лорд Байяз, – ее отец втиснулся на ничейном пятачке между болью и смятением, – день – это все-таки день. Мы, конечно, будем биться изо всех сил, если это во благо королю, но за один день решающей победы не достичь… – А вот это завтрашний день как раз и покажет. Всякая война – лишь прелюдия к разговору, лорд-маршал. Дело только в том, кто с кем разговаривает, и каким тоном. – Маг поднял глаза к потолку, потирая один пухлый палец о другой. – Так что лучше мы эту новость сохраним между собой. Подобные вещи вредны для боевого духа. В общем, с вашего позволения, еще один день. Отец Финри смиренно склонил голову, но когда он сминал в кулаке бумажный лист, костяшки белели от напряжения. – Служу его величеству верой и правдой. – Как и мы все, – подытожил друг короля Челенгорм. – И мои люди готовы исполнить свой долг! Я покорно сохраняю за собой право возглавить штурм Героев и искупить вину на поле брани! Как будто что-то на поле брани искупают. Там лишь убивают. И калечат. Об этом думала Финри, волоча враз отяжелевшие ноги к двери в смежную каморку. Миттерик у нее за спиной нес свою обычную чушь с воинским уклоном. – Моя дивизия стремится вонзить в них зубы и перемолоть их к чертовой матери! Так что за меня не беспокойтесь, маршал Крой! И вы, лорд Байяз! – Я никоим образом. – У нас есть плацдарм. Завтра мы этих мерзавцев погоним, вот увидите. Еще один день… Финри отгородилась от этого безудержного бахвальства дверью и прислонилась спиной к деревянной стенке. Наверно, селянин, что строил этот амбар, обитал в этой самой комнатенке. Теперь здесь спал ее отец: вон его походная койка, дорожные сундуки аккуратно расставлены вдоль стен, как солдаты на плацу. Тело вдруг стало ныть, раны до тошноты засаднило. Она закатала рукав мужнина плаща, скорчив гримасу, оглядела длинный порез вдоль предплечья. Наверно, придется накладывать шов, но не сейчас. Невмоготу видеть жалостливые лица лекарей, слушать патриотическую околесицу. В шее словно натянули десять струн боли, хотя бы одну неминуемо задевало при движении головы, как ею ни шевельни. Кончиками пальцев Финри дотронулась до пылающей кожи на затылке. Под колтуном грязных волос нащупывалась короста. Рука, когда Финри ее отвела, безудержно дрожала, да так, что даже смех разбирал. Хотя вышел не смешок, а гнусное фырканье. Интересно, волосы отрастут? Она снова фыркнула. Да какая разница, в сравнении с тем, что ей довелось увидеть, пережить! Трясучий смех все никак не унимался; сипло, с противной дрожью вырывалось дыхание, ноющие ребра содрогнулись в спазмах рыдания, в горле булькало, а лицо безудержно скривилось. Ой, как болит треснутая губа. Дурь какая-то. Но тело не давало остановиться. Финри сползла по стенке, упала боком на камни пола и тщетно била в сердцах ладонью, чтобы унять, заглушить приступ слезливости. Какая нелепица – хуже того, неблагодарность. Идиотка. От радости надо рыдать, а не от горя. В конце концов, не ей ли, дуре, повезло как никому.Кости
– Где там эта старая кобылячья ссака, куда спряталась? Простолюдин растерянно поскользнулся, не успев зачерпнуть кружкой воды из бочки. – Тенвейз на Героях с Доу и остальными, а ты смотри не… – На хер пошел! Кальдер ринулся мимо, бесцеремонно раздвинув озадаченных тенвейзовских карлов, от Пальца Скарлинга в направлении камней, озаренных светом костров. – Слышь-ка, туда мы не пойдем, – бдительно упредил Глубокий. – Сил не хватит глядеть, коли ты и впрямь думаешь совать задницу в пасть волку, да еще такому гнойному. – Точно. Никакие деньги не стоят того, чтоб уходить из-за них обратно в грязь, – подал голос Мелкий. – Да и вообще ничто, по моему скромному разумению. – О какую интересную глыбу философии ты сейчас запнулся, – заметил Глубокий, – что стоит того, чтоб отдавать за него жизнь, а что нет. Не то чтобы мы, какправило… – Ну так стойте здесь и трындите о дерьме! – бросил на ходу Кальдер, продолжая подъем по склону. Стылый ветер покусывал щеки, а в животе бесшабашно горело выхлебанное из фляги Мелкого. Ножны меча хлопали по икрам, словно с каждым шагом осторожно намекая: мы здесь, при тебе, а в случае чего твой клинок – не единственный. – Так что ты задумал? – допытывался Бледноснег с одышкой от быстрого восхождения. Кальдер хранил молчание. Отчасти потому, что из-за злости, да к тому же на ходу, вряд ли получилось бы выговорить что-то членораздельное. Отчасти потому, что это придавало ему величия в собственных глазах. В целом же из-за того, что он понятия не имел, как поступит, а если начать об этом раздумывать, вполне возможно, хмельная храбрость возьмет и иссякнет, как не бывало. А вообще бездействовать на сегодня уже хватит. Кальдер решительно шагнул сквозь пролом в древней стене, окаймляющей холм, под суровые взгляды стерегущих проход карлов Черного Доу. – Ты, главное, не горячись, – напутствовал со спины Ганзул. – Твой отец всегда сохранял спокойствие. – Срал я на то, что он сохранял, – бросил Кальдер через плечо. Приятно ни о чем не думать, а просто скользить на волне гнева, вздымающей его на плоскую вершину холма. В кругу камней полыхали костры, ветер трепал пламя, взвивая в глухую темень смерчи искр. Трепетный рыжий свет выхватывал из темноты Героев, освещал лица людей, играл на металле кольчуг и оружия. Через ворчливо клокочущее сборище Кальдер небрежно прошел к центру круга, Бледноснег и Ганзул следом. – Кальдер? Откуда ты здесь взялся? Кернден Зобатый, а рядом с ним какой-то незнакомый глазастый паренек; тут же Весельчак Йон Камбер и Чудесница. Кальдер, не останавливаясь, прошел мимо, едва не задев по пути Кейрма Железноголового, который созерцал огонь, сунув большие пальцы за пояс. Тенвейз сидел на бревне по ту сторону костра. При виде Кальдера его жутковатая шелудивая харя не замедлила расплыться в улыбке. – О-о, никак, красавчик Кальдер к нам пожаловал! Молодчинка, братика своего сегодня защитил, выручил, ничего не… Он напрягся, смещая вес, чтобы встать, но Кальдер хрястнул ему кулаком по носу. Тенвейз квакнул и, брыкаясь, завалился навзничь, а Кальдер оседлал его и с невнятным ором молотил без разбору обоими кулаками – бездумно, по голове, по бокам, по отбивающимся рукам. Сумел и еще раз припечатать по облезлому носу, прежде чем кто-то схватил принца за локоть и поволок в сторону. – Эй, эй! Кальдер, а ну хорош! Кажется, голос Зобатого. Кальдер, якобы силясь рвануться обратно, дал себя оттащить. При этом он угрожающе вопил, как будто помышлял единственно о мордобое, хотя в душе испытывал неимоверное облегчение оттого, что драку пресекло стороннее вмешательство, поскольку мыслей, что делать дальше, у него не было, а одна рука ощутимо раздулась. Тенвейз поднялся. Обливаясь кровью из ноздрей и рыча ругательства, он шлепком отбил участливую руку кого-то из своих; с мягким металлическим шелестом, что звучит подчас так громко, вынул меч, блеснувший в свете костра. Повисла тишина, нарушали которую лишь потрескивание сучьев и сопение сгрудившихся вокруг любопытных. На зрелище заинтересованно уставился Железноголовый и, скрестив на груди руки, не спеша посторонился на шаг-другой. – Ах ты козлик драный, – зловеще пропел Тенвейз. И перешагнул через бревно, на котором сидел. Зобатый отпихнул Кальдера за спину и тоже выхватил меч. Возле шелудивого вождя возникли двое его названных, здоровяк-бородач и какой-то сухощавый с кошачьи-ленивыми глазами, оба с мечами наготове – такие обычно их далеко не прячут. Рядом с Кальдером встал Бледноснег, тоже с вынутым клинком. С другой стороны стоял Ганзул Белоглазый, не успевший отдышаться после восхождения, но успевший вынуть меч. Из воинства Тенвейза повыскакивали еще несколько; им навстречу поднялся Весельчак Йон с топором и мечом, выражение лица у него было настолько приветливым, что хоть улепетывай. Только сейчас Кальдер понял, что дело зашло несколько дальше, чем он рассчитывал. Хотя и расчетов-то никаких не было. И вообще некрасиво держать меч в ножнах, когда у всех мечи вынуты, а кашу заварил ты сам. Поэтому принц тоже извлек клинок, ухмыляясь Тенвейзу в окровавленное лицо. Он чувствовал величие, когда отец у него на глазах надевал цепь и усаживался на трон Скарлинга, а три сотни названных стояли перед первым королем Севера, преклонив колено. Благоговение он чувствовал, когда положил ладонь на живот жены и впервые ощутил, как бьет ножкой его ребенок. Но даже это не шло в сравнение с той свирепой гордостью, которая охватила его, когда под костяшками пальцев хрустнула носовая кость Бродда Тенвейза. Нет, подвернись ему такое удовольствие еще раз, он бы ни за что не стал отказываться.– А ч-черт! Дрофд вскочил, роняя угли прямо на плащ Бека, отчего тот ахнул и стал стряхивать их рукой. Где-то там разгоралась буча: топотал народ, шипел металл, в темноте взрыкивали и переругивались. Что-то вроде драки, причем Бек понятия не имел, кто ее начал, зачем, и на какой стороне быть ему. Но дюжина Зобатого уже сбивалась в круг, поэтому он просто последовал за всеми, вынул отцовский меч и встал плечом к плечу с остальными – Чудесница слева с кривым ножом, Дрофд справа с топориком в кулаке. Не так уж и сложно, в общей-то куче. Куда сложнее было бы наоборот, не присоединиться. Бродд Тенвейз кое с кем из своих стоял напротив по ту сторону встрепанного ветром костра, с залитым кровью лицом и, кажется, со сломанным носом. Наверно, это Кальдер его гвазданул – вон как протопал тогда мимо, а теперь стоит с мечом рядом с Зобатым и дерзко так улыбается. Хотя сейчас важно не кто кому, а что будет дальше – у всех это аршинными буквами на лицах написано. – А ну усмири их, – сказал Зобатый. Медленно, но с таким железом в голосе, что видно: не уступит. И железо это словно проникло в самые кости Бека, заставило почувствовать, что и он ни от чего не отступит. Ни перед чем. Хотя Тенвейз тоже особо не пятился. – Это ты своих, на хрен, усмири. И плюнул кровью в огонь. Глаза Бека отыскали на той стороне парня, на год-другой постарше, с желтыми волосами и шрамом на щеке. Оба чуть повернулись, пытливо приглядываясь друг к другу, подбирая подходящую пару, как на сельских танцульках. Только этот танец грозил пролитием крови, и немалой. – Я сказал, разойтись, – рявкнул Зобатый голосом еще более железным. Вся дюжина подалась вперед, побрякивая сталью. Тенвейз обнажил пеньки гнилых зубов. – А вот ты меня, падаль, заставь. – Чую, придется. Из темноты показался человек в балахоне, из-под капюшона виднелась лишь скула. Непринужденной походкой гуляющего он прохрустел башмаками возле самого костра, подняв летучий сноп искр. Человек высоченный, худющий, будто высеченный из дерева. На ходу он жевал куриную ножку, держа ее в лоснящейся жиром руке, а другой рукой придерживал меч, да такой, каких Бек отродясь не видывал: лезвие от пола, пожалуй, аж до плеча; ножны исцарапаны, что тот башмак у нищего, зато рукоять блестит-переливается, как самоцветы. Вот человек с хлюпаньем доглодал косточку и кончиком длиннющего меча со звоном провел по вытянутым клинкам тенвейзовой братии. – Это вы что, драться без меня навострились? Вот те на. Или вы забыли, как мне нравится рубить людишек на куски? Понимаю, не гоже, но человек должен заниматься тем, что у него получается лучше всего. Так что как насчет, – он вставил кость между большим и указательным пальцами и ловко звякнул по нагруднику Тенвейза, – ты меня таранишь, как баран, а я наполняю могилки? Тенвейз облизнул кровоточащую губу. – Драться, Жужело, я думал не с тобой. Ах, вон оно что. Ну тогда понятно. Песен о Жужеле из Блая Бек слышал предостаточно; сам, помнится, напевал то одну, то другую за рубкой дров. Про Жужело Щелкуна. О том, как ему с неба упал Меч Мечей. Как он убил пятерых своих братьев. Как бесконечной зимой на самом дальнем Севере охотился за волком Шимбулом, шел на бесчисленных шанков всего с двумя ребятами и одной женщиной за компанию, одолел в поединке умов чародея Дарума-ап-Йогта и привязал его к скале на пищу орлам. И как он достойно героя выполнял все задания в долинах и так пришел на юг искать судьбу на поле брани. Песни, от которых разом и жарче, и студеней становилась кровь. Самое, можно сказать, звучное нынче имя на всем Севере, и на тебе, вот он стоит перед Беком, можно даже дотронуться. Хотя нет, лучше не надо. – Ах не со мной? – Жужело огляделся по сторонам, как будто искал, с кем же тогда. – А ты уверен, что думал? Драки – гаденыши извилистые: вынимая сталь из ножен, никогда наперед не знаешь, с кем она тебя сведет. Вынимаешь, скажем, на Кальдера, а оказывается, что вынул ты ее на Керндена Зобатого, а коли на него, то и на меня, и на Весельчака Йона, а значит, и на Чудесницу, и на Фладда – хотя он, кажется, отлучился пописать, – и на этого вот паренька, чье имя я подзабыл. Он через плечо ткнул пальцем в сторону Бека и продолжил: – Надо было предвидеть, чем оно обернется. И оправдания тебе нет. Истинный боевой вождь не должен шариться в темноте с таким видом, будто в голове у него нет ничего, кроме дерьма. Так что и моя драка не с тобой, Бродд Тенвейз. Но тем не менее, если так обернется, то я тебя прибью, и имя твое добавлю к моим песням, и вволю потом над ними посмеюсь. Ну так что? – Чего «что»? – Меч-то мне вынимать? Только всегда заранее имей в виду, что Меч Мечей, если его вынуть, должен быть обагрен кровью. Так заведено еще с Древних времен, а то и раньше. Так оно с той поры и повелось, и так будет всегда. Потому что так надо. Они еще какое-то время стояли скопом, напряженно застыв в ожидании, потом Тенвейз взыграл бровями, губы дернулись якобы в улыбке, и Бек почувствовал: шелудивый сдрейфил. Видно, учуял, что может произойти, и… – Что за херь? В круг света вошел еще один – глаза щелками, зубы оскалены, голова и плечи вперед, как у бойцового пса, готового разодрать в клочья. Хмурое лицо исполосовано старыми шрамами, одного уха нет, а на груди небывалой роскоши золотая цепь с большим, огнисто-переливчатым камнем посредине. Бек сглотнул. Черный Доу, как пить дать. Тот, кто долгой зимой шесть раз побивал людей Бетода, а затем спалил дотла Кюнинг со всеми жителями в домах. Кто сражался на кругу с Девятипалым и чуть не победил, за что был пощажен и взят под присягой на службу. Потом сражался с ним бок о бок вместе с Руддой Тридуба, Тулом Дуру Грозовой Тучей и Хардингом Молчуном – несравненная четверка, что когда-то ступала по Северу с самого века героев, от которого, кроме Доу, да еще, пожалуй, Ищейки уж никого и не осталось. А потом он Девятипалого предал и убил – это его-то, про кого поговаривали, что он бессмертен, – и забрал себе трон Скарлинга. Сам Черный Доу, и вот он перед ним. Протектор Севера или его похититель, смотря кого об этом спросить. Бек никогда и не мечтал, что будет стоять настолько близко к этому человеку. Черный Доу поглядел на Зобатого, и взгляд его был далек от лучезарного, хотя у эдакого рубаки он вряд ли таковым и бывает. – А тебе, старик, разве не велено обеспечивать везде мир и порядок? – Что я и делаю. Меч у Зобатого был все еще вынут, хотя острие уже опущено к земле. Как и почти у всех. – Ох уж и мирная, драть вас, картинка – загляденье! – Доу насупленно обвел взглядом противостоящие стороны. – Никто здесь не вынимает сталь без моего на то слова. А теперь живо убрали. – Этот дрючок бескостный нос мне сломал, – прорычал Тенвейз. – Что, красоту подпортил? – фыркнул Доу. – Хочешь, чтоб еще и я к ней приложился, эдак поцелуем? Говорю вам так, чтобы до вас, тугодумы, дошло. Любой, у кого в руках останется клинок после того, как я досчитаю до пяти, выходит на этот вот круг со мной и я проделаю с ним то, что выделывал когда-то прежде, пока старческий возраст меня не смягчил. Один! Досчитывать ему не пришлось и до двух. Зобатый убрал меч сразу, а Тенвейз вслед за ним, и вся остальная сталь скрылась из виду так же быстро, как извлеклась наружу; по обе стороны от костра остались лишь два рядка нахохленно и чуть боязливо поглядывающих друг на друга людей. Чудесница шепнула Беку на ухо: – Ты бы свой-то убрал. До Бека дошло, что он все еще держит меч, и он сунул его обратно так быстро, что чуть, черт возьми, не порезался. Остался один лишь Жужело, который одну руку все еще держал на рукояти, а другую на ножнах меча, как будто готов был вот-вот его вытащить. При этом на губах у него блуждала улыбка. – А я, знаешь, все еще пребываю в легком соблазне. – В другой раз, – буркнул Доу. И, подняв руку, возгласил: – Ба, храбрый принц Кальдер! Весьма польщен, до самой сраки! Хотел уже приглашение посылать, да ты сам явился. Ну давай, рассказывай, что там нынче случилось на Старом мосту? На Кальдере была все та же щегольская накидка, в которой Бек впервые увидал его в лагере у Ричи. Только сейчас под ней поблескивала кольчуга, а на лице принца отсутствовала ухмылка. – Скейла убило. – Слыхал. Надо же. Все глаза уже выплакал. Только я спрашиваю про то, что случилось с моим мостом. – Мой брат сражался со всей храбростью. Как никто другой. – Ну да. Пал в бою. Молодчина Скейл. Ну, а ты? Что-то не видно, чтобы ты сражался столь же крепко. – Я был готов, – Кальдер вынул из-за ворота кусок бумаги, – но заполучил вот это. Приказ от Миттерика, генерала Союза. Доу выхватил бумагу, развернул и жадно в нее вгляделся. – Там в лесу к западу от нас люди Союза, готовые перейти ручей. Большое везение, что я вовремя эту бумагу раздобыл. Потому что если б я отправился на помощь Скейлу, они бы ударили нам во фланг и тогда, вполне возможно, вы бы тут по большей части валялись замертво. И некому б тогда было рассуждать, есть во мне кость или нет. – Насчет твоих костей, Кальдер, по-моему, никто не спорит, – сказал Доу. – Только ведь ты все это время, сдается мне, за стенкой отсиживался? – Было дело. Но я послал за помощью к Тенвейзу. Доу повел глазами; при этом в них то ли мелькнуло отражение костра, то ли они сами по себе полыхнули огнем. – Вот как? – Что «вот»? – хмуро переспросил Тенвейз, утирая кровь с разбитого носа. – Он посылал к тебе за помощью? – Я сам с Тенвейзом толковал, – подал голос человек Кальдера, старикан со шрамом вдоль лица и молочно-белым глазом. – Сказал ему, что Скейлу нужна подмога, а Кальдер подойти не может из-за южан, что могут нагрянуть из-за ручья. Все как есть ему изложил. – И? Полузрячий пожал плечами. – А он сказал, ему недосуг. Мол, занят. – Занят? – шепнул Доу с окаменевшим лицом. – И ты. Там. Попросту. Сидел? А?? – Ну не мог же я по одному мановению этого шалопута сняться и… – Ты сидел. На холме. С Пальцем Скарлинга. В старой твоей сраке. И просто… Смотрел? Тут Доу взревел: – Сидел и смотрел, как южане берут мой мост?! Он ткнул Тенвейза большим пальцем в грудь. Тот отступил на шаг, испуганно моргнув. – Да не было там за ручьем никаких южан, враки это все! А то ты не знаешь, как он всегда сказки складывает! – Он дрожащим пальцем указал через костер. – Всегда какую-нибудь причину находишь, да, Кальдер? Всегда какую-нибудь увертку выдумываешь, чтоб ручки чистые! То о мире разговорчик, то об измене, то кто кому кровь хотел пустить… – Хватит, – внезапно спокойным голосом сказал Черный Доу, отчего Тенвейз осекся так, будто его ожгли кнутом. – Хватит с меня этого поноса, есть там к западу от нас Союз или нет. Он смял в дрожащем кулаке бумагу и швырнул в Кальдера. – Мне нет до этого дела. А дело мне есть до того, чтоб вы двое выполняли то, что я вам велю. Он резко приблизился к Тенвейзу. – Уж завтра ты у меня сидеть в сторонке перестанешь. И, нехорошо усмехнувшись Кальдеру, добавил: – И ты, принц хер знает чего, тоже. Хватит, насиделись оба. Завтра, полюбовнички, будете у меня миловаться на стене. Да, оба-двое. Бочок к бочку, рука к руке, от рассвета до заката. Чтобы тот пирог из говна, который вы меж собой испекли, не развонялся еще сильней. И делать будете то, для чего я вас, обалдуев, здесь держу. А именно, если кто не понял, драться с долбаным Союзом! – Ну, а если они за ручьем все же сидят? – спросил Кальдер ядовито. Доу вскинул брови, словно не в силах поверить услышанному. – Мы тут растянулись ниточкой, – продолжал гвоздить Кальдер, – потеряли уйму людей, уступаем числом… – Это, драть тебя, вой-на! – проорал Доу, подскочив к принцу так, что все отшатнулись. – Так руби мерзавцев! Он взмахнул руками так, будто из последних сил сдерживался, чтобы не разодрать принцу лицо. – Ты же у нас придумщик-выдумщик? Великий хитрец? Ну так обхитри их! Не ты ли хотел места своего братца? Вот оно тебе, хитромудрый козлик, получай его! И действуй, или я найду кого-то другого! И если завтра все не будут делать то, что положено, особенно те, кто любит отсиживаться под кустиком, то я, – Черный Доу зажмурился и помотал головой, – именем мертвых, вырежу на вас кровавый крест. Повешу. Сожгу. Такое содею, что сказители потом, когда будут про это петь песню, поседеют. Сомнения есть? – Нет. – Кальдер потупился, как побитый. – Нет, – повторил Тенвейз с видом не намного лучшим. Хотя ощущения, что вражда между ними иссякла, не возникло. – Ну так и дело, гроби его, с концом! Доу повернулся уходить. Под руку ему случайно попался кто-то из парней Тенвейза. Схватив за рубаху, он шарахнул его оземь и, перешагнув, исчез в ночи так же, как появился. – За мной, – прошипел Зобатый Кальдеру на ухо и, зацепив под мышку, повел его прочь. Тенвейзово воинство разбрелось по местам, угрюмо ворча; желтоволосый парень, уходя, недобро поглядел на Бека. Раньше Бек непременно ответил бы ему тем же, а то и добавил вслед пару-тройку колкостей. Но после пережитого он лишь поспешил отвести взгляд, чувствуя, как гулко стукнуло сердце. – Эх, а я только распалился, – сокрушенно вздохнул Жужело из Блая, сдвинув капюшон и почесывая слежавшиеся волосы. – Как тебя, кстати, звать? – Бек. Пускай лучше остается так. – У вас каждый день такое? – Да если бы, – Жужело улыбнулся с сумасшедшинкой юродивого. – Так, только по праздникам.
У Зоба всегда тлело подозрение, что в один не очень прекрасный день Кальдер пихнет его в самую что ни на есть срань, и похоже, сегодня этот день настал. Крепко держа принца за локоть, он под пронизывающим ветром уводил его вниз по склону от Героев. Надо же, двадцать с лишним лет старательно сводить число врагов к наименьшему, и всего за один день – да что там, полдня! – на месте второго при Доу нажить их себе со скоростью, с какой множатся головастики в пруду. И уж конечно, лучше бы обойтись без такого вражины, как Бродд Тенвейз. Эта тварь внутри такая же гнусная, как и снаружи, и память на мелкие обиды у него дьявольская. – Что это, черт возьми, было? – спросил он, остановив Кальдера подальше от костров и любопытных ушей. – Из-за тебя нас всех чуть не поубивали! – Скейл погиб, вот что. Из-за того, что этот гнилой долболоб ничего не сделал, погиб Скейл. – Эйе. Зоб почувствовал, что смягчается. Он стоял, потупясь, и ветер хлестал его по икрам длинной травой. – Жаль, очень жаль. Вот только от прибавления трупов лучше не станет. Особенно мне. Он приложил ладонь к ребрам, за которыми неровно стучало сердце. – Именем мертвых, мне бы от одного лишь волнения не откинуться. – Я его убью. Кальдер хмуро покосился на далекий костер. В голосе принца слышались целеустремленность и твердость, которых Зоб раньше за ним не замечал. Он положил Кальдеру на грудь остерегающую руку и легонько пихнул. – Оставь-ка это на завтра. И лучше для Союза. – Зачем? Мои враги здесь. Тенвейз вот так же там сидел, когда погибал Скейл. Сидел и посмеивался. – А ты досадуешь на то, что сидел он или сидел ты? – Он положил Кальдеру на плечо вторую руку. – Знаешь, я любил твоего отца. Я люблю тебя, как сына, которого у меня никогда не было. Но за каким чертом вы оба, что один, что другой, ввязывались и ввязываетесь в любую драку, какую только вам подкидывают? Ведь их всегда сыщется в избытке, никогда не убудет. Я, как могу, стою за тебя, ты это знаешь, но есть ведь и другие дела, о которых стоит подумать, а не только… – Знаю, знаю, – Кальдер стряхнул руки Зоба, – забота о своих молодцах, и чтобы зазря не высовываться, и поступать по-правильному, даже когда дело неправое… Зоб снова схватил его за плечи и встряхнул. – Да пойми ты, я должен поддерживать мир! Я в ответе за карлов Доу, я при нем второй, и я не могу… – Ты что?! Ты его охраняешь? – Кальдер вцепился Зобу в руки, глаза округлились и воссияли – не гневом, а каким-то похотливым оживлением. – Так ты у него за спиной, с обнаженным мечом? Это теперь твоя забота? Зоб неожиданно почувствовал, как вырытая им яма начинает разверзаться под ногами. – Нет, Кальдер! – прорычал Зоб, силясь высвободиться. – Заткни свой… – Ты! Кальдер держал его мертвой хваткой; дыша перегаром, он жарко и громко нашептывал ему в самое ухо: – Ты можешь это сделать! Положить всему этому конец! – Нет! – Убить его! – Нет! – Зоб наконец вырвался и отпихнул его. – Перестань, дурак чокнутый! Кальдер смотрел, словно не в силах понять, что говорит Зоб. – Скольких ты убил? Так вот чем ты зарабатываешь на жизнь! Убийца! – Я названный. – А-а, так ты в этом преуспел еще больше остальных. Так чего тебе стоит убить еще одного? На этот раз с целью! Ты мог бы все это прекратить! Ты же его, ублюдка, сам терпеть не можешь! – Это неважно, Кальдер, могу я или не могу. Он вождь. – Это он сейчас вождь, а расколоть ему башку топором, и он уже грязь. Никто на него и не взглянет. – Почему. А я? Они долго смотрели друг на друга, по-прежнему в темноте, лишь смутно белело лицо Кальдера и горячечно блестели его глаза. Вот его взгляд скользнул по руке Зоба, сжимающей рукоять меча. – Ты убьешь меня? – Да брось ты, – отмахнулся Зоб. – Но придется рассказать Черному Доу. – Рассказать… о чем? – Что ты упрашивал меня его убить. – Не думаю, что ему это очень понравится. – Как и мне. – Думаю, он вырежет на мне кровавый крест, затем повесит, затем сожжет, и это еще не самое худшее. – Пожалуй, да. Так что тебе лучше бежать. – Бежать? Куда? – Куда глаза глядят. Я дам тебе время. Скажу ему обо всем завтра. А рассказать я должен. Тридуба, он бы так поступил, – пояснил Зоб, даром что Кальдер о причине не спрашивал, и потому прозвучало на редкость нелепо. – Тридуба убило, ты же знаешь. Ни за что ни про что, все равно что из ниоткуда. – Неважно. – Ты никогда не думал, что не мешало бы тебе поизображать кого-нибудь другого? – Я слово дал. – Честное убивческое? На хере Скарлинга, наверно, клялся, не иначе? – Не довелось. Просто дал слово. От себя. – Черному-то Доу? Он несколько дней назад пытался меня убить, а я должен, видите ли, сидеть сложа руки в ожидании, когда он снова это сделает? Да этот гад коварней вьюги! – Неважно. Я сказал ему «да». Хотя, именем мертвых, лучше бы он этого не делал. Сто раз уже пожалел. Кальдер кивнул, горько улыбаясь. – Ага, он слово дал. А добрый старый Зобатый – как резак, если уж сказал, то как отрубил. Неважно, кто при этом порежется. – Сказать все равно придется. – Но завтра, – Кальдер пятился, по-прежнему с кривой ухмылкой на лице. – А пока ты даешь мне время. Шаг за шагом, все ниже по холму. – Ты ему не скажешь. Я же тебя знаю, Зобатый. Ты меня ребенком растил, не так ли? Ты же не пес Черного Доу. Может, кто-то, но не ты. – Дело не в костях, да и не в собаках. Я дал слово, и завтра его сдержу. – А вот и нет. – Почему же. Да. – Не-а, – ухмылка Кальдера истаивала во мраке, – не скажешь. Зоб постоял под ветром, хмурясь в пустоту. Скрежетнул зубами, схватил себя за волосы и, согнувшись, в отчаянии сдавленно зарычал. Он не чувствовал этой ямины с той самой поры, как Васт Невер продал его и попытался убить после восьми лет дружбы. И ему бы это удалось, если б не Жужело. Теперь неясно, кто выволочет его, Зоба, из этой вот передряги. Да и как это сделать. На этот раз предательство совершает он, Зоб. Что бы он ни сделал, как бы ни поступил, оно будет совершено, в отношении того или другого. Всегда поступай по-правильному – казалось бы, держись этой заповеди, и все легко и просто. А когда сама эта правильность является неправым делом? Вот это вопрос так вопрос.
Последний герой короля
Ваше августейшее величество, поле сражения наконец окутала мгла. Сегодня были совершены великие деяния. Великие деяния, великой ценой. С глубоким огорчением извещаю Вас, что лорд-губернатор Мид погиб, сражаясь с большой личной отвагой за дело Вашего величества рядом со многими своими подчиненными. С рассвета до заката шла ожесточенная битва за городок Осрунг. Утром был взят частокол, а северяне отогнаны за реку, но они ударили свирепой контратакой и снова заняли северную часть города. Теперь обе стороны вновь разделяет река. На западном фланге с более заметным успехом действовал генерал Миттерик. Дважды северяне отражали его атаки на Старый мост, но с третьей попытки они наконец оказались сломлены и бежали к низкой стене на некотором расстоянии от открытых полей. Сейчас Миттерик переправляет через реку кавалерию, готовясь с первым светом броситься в атаку. Из своей палатки я могу видеть штандарты Второго и Третьего полков Вашего величества, дерзко развевающиеся над землей, еще несколько часов назад удерживаемой северянами. Тем временем генерал Челенгорм, реорганизовав свою дивизию и усилив ее за счет резервов из рекрутских полков, готовится с ошеломительной силой двинуться на штурм Героев. Я рассчитываю держаться завтра вблизи него, лицезреть его успех и известить Ваше величество о поражении Черного Доу, как только будут отвоеваны камни на вершине. Засим остаюсь Вашим преданнейшим и недостойным слугой,Горст вручил письмо Рургену, стиснув зубы от внезапной боли в плече. Болело все. Ребра ныли еще сильнее, чем вчера. Подмышка являла собой сплошную зудящую борозду там, где в нее упирался нагрудник. Откуда-то взялся порез между лопатками именно в том месте, где спина недосягаемей всего. «Хотя я, несомненно, заслуживаю худшего и, возможно, удостоюсь его прежде, чем мы разделаемся с этой никчемной долиной». – А может, его Унгер передаст? – сказал Горст. – Унгер! – позвал Рурген. – Чего? – донеслось снаружи. – Письмо! Слуга помоложе сунулся в палатку, протягивая на ходу руку. Будучи вынужден подойти ближе, он страдальчески поморщился, и тут Горст разглядел, что правую сторону его лица закрывает большая повязка, пропитанная засохшей кровью. – Что это у тебя? – воззрился Горст. – Ничего. – Ха, – хмыкнул Рурген. – Ты вот расскажи ему. Унгер нахмурился. – Да какая разница. – Фелнигг припечатал, – признался за него Рурген, – коль уж вы спросили. Горст вскочил со стула, забыв про боль. – Полковник Фелнигг? Помощник маршала Кроя? – Попался я ему на дороге. Да и ладно. Всего делов. – Хлестнул его плетью, – пояснил Рурген. – Хлестнул… тебя? – прошептал Горст. Он стоял, вперившись в пол. Потом нацепил длинный клинок, который, отдраенный, наточенный и в ножнах, лежал рядом, на столе. Унгер с поднятыми руками загородил господину дорогу. – Прошу, не надо безрассудства. Горст отпихнул его, откинул клапан палатки, вышел в прохладу ночи и размашисто зашагал по примятой траве. – Умоляю, будьте благоразумны! – неслось сзади. – Не натворите глупостей! Горст удалялся, не останавливаясь. Палатка Фелнигга торчала на склоне невдалеке от обветшалого амбара, приспособленного маршалом Кроем под штаб. Через клапан в ночь сочился жидкий свет фонаря, выхватывая пятачок перепачканной травы, пучок взъерошенной осоки и лицо драматически скучающего часового. – Чем могу? «Чем ты можешь мне, негодяй?» Вместо того, чтобы остудить Горста, долгая прогулка из долины лишь распалила его гнев. Он схватил часового за шкирку, одним движением швырнул вниз по склону и распахнул клапан палатки. – Фелнигг!.. Горст замер на входе. В палатке было полным-полно офицеров, старших штабистов Кроя. Одни сидели за картами, другие за выпивкой, большинство мундиров в той или иной степени расстегнуты – в общем, небольшое собрание, обсевшее инкрустированный стол, как будто спертый из дворца. Один курил трубку с чаггой. Другой глушил из зеленой бутыли вино. Третий скрючился над массивной книгой, заковыристым почерком внося туда при свете свечей непонятные пометки без начала и конца. – …тот чертов капитанишка хотел заломить по пятнадцать за каждую хибару! – под скрип пера скрипел голосом главный квартирмейстер Кроя. – Пят-над-цать! Я сказал, чтоб он катился к чертям собачьим. – И что он? – Столковались с этим чертовым кровопийцей на двенад… Квартирмейстер заткнулся, офицеры один за другим оборачивались, ошарашенно взирая на Горста. Интендант глазел на него поверх толстых стекол очков, глаза в которых гротескно увеличивались. С обществом Горсту всегда было непросто. Еще сложней, чем с людьми по отдельности, а это кое о чем говорит. «Хотя свидетели лишь приумножат унижение Фелнигга. Я заставлю его умолять. Всех вас, сволочей, заставлю». Тем не менее Горст застыл без движения; щеки пылали. Фелнигг вскочил – судя по всему, в подпитии. Они тут все, похоже, успели поднабраться. Горст с пьяными не ладил. Еще хуже, чем с трезвыми, а это кое о чем тоже говорит. – Ба-а-а, полковник Го-орст! Фелнигг, покачиваясь, пер навстречу с мутной улыбкой. Горст поднял руку, чтобы влепить ему оплеуху, но отчего-то замешкался, а тот умудрился схватиться за его ладонь обеими руками и сердечно ее потряс. – От всей души рад вас видеть! Верите, нет, я просто восхищен! – А… Что? – Я был сегодня на мосту! Все видел! Фелнигг по-прежнему восторженно тряс руку Горста, как какая-нибудь спятившая прачка свои вальцы. – Как вы их гнали, как вы их рубили, боже мой! – Он взмахнул бокалом, выплеснув невзначай вино. – Да об этом книги надо писать! – Полковник Фелнигг! – В палатку ворвался перепачканный часовой с выпученными глазами. – Этот человек… – Знаю! Вижу! Полковник Бремер дан Горст! Никогда, никогда не видел такой отваги! А какая опытность во владении оружием! Да этот человек, ей-богу, стоит целого полка его величества! Честь и слава! Да что там, дивизии! Сколько, интересно, вы тех мерзавцев сразили? Я так думаю, дюжины две, не меньше! А то и три, единым порывом! Часовой нахмурился, но, чутко уловив, что расклад не в его пользу, предпочел ретироваться в ночь. – Да не более пятнадцати, – как со стороны, услышал себя Горст. И только пару своих. Героическая пропорция, если ее кто-то считал. – Тем не менее, спасибо. – Он безуспешно пытался снизить голос хотя бы до тенора. – Благодарю. – Да какое там! Это мы должны вас благодарить! И, уж во всяком случае, этот чертов идиот Миттерик. Если б не вы, его сумасбродная попытка прорыва захлебнулась бы и пошла ко дну реки. Вы все слышали? Пят-над-цать! Фелнигг истово хлопнул собутыльника по руке, отчего вино у того тоже выплеснулось. – И он еще говорит «всего»! Я ходатайствовал моему другу Халлеку в Закрытом совете, рапортовал, какой вы, черт возьми, герой! Думал, в наш подлый век таких уже и нет, перевелись. Ан вот вы, стоите передо мной в полный рост. Да куда там, выше! Он озорно хлопнул Горста по плечу. – Вот что я для себя открыл. И заявляю об этом во всеуслышание! – Кто открыл, а кто и закрыл, – буркнул какой-то офицер, не отрываясь от игры. – Это… весьма любезно с вашей стороны. Ну что же ты? Убей его, уничтожь! Отсеки ему башку, как тому северянину. Удуши. Растерзай. Дай ему в зубы. Ударь. Ну же, ну! – Весьма… приятно. – Был бы чертовски польщен, если б вы снизошли до того, чтоб со мною выпить. Мы все были бы рады! Фелнигг бесцеремонно ухватил со стола чью-то бутылку. – А что, кстати, занесло вас в нашу берлогу? Горст тяжело вздохнул. Ну же. Вот оно, время для храбрости. Действуй. Однако каждое слово требовало неимоверных усилий; угнетало осознание, как по-дурацки звучит его голос. Как однозначно недостает ему грозности, чеканности, а весомость фраз иссякает с каждым невнятным движением губ. – Я здесь, видите ли… Потому что слышал… нынче, в смысле сегодня… вы хлестнули… «Моего друга. Чуть ли не единственного. Ты хлестнул моего друга, и теперь настал твой последний… В общем, готовься…» – …Моего слугу. Фелнигг отпрянул, челюсть у него отпала. – Что?! Так то был ваш слуга?! Боже. Именем… Прошу вас, умоляю, примите мои извинения! – Ты что, кого-то там отхлестал? – спросил пьяный голос. – И не только в карты? – брякнул другой под разрозненные смешки. – Ай-ай-ай, нехорошо как вышло, – частил Фелнигг. – Ой, простите. Мне нет оправдания. Я так торопился с этим приказом от лорд-маршала, такая спешка. Понимаю, понимаю, это не повод… Он схватил Горста за рукав, придвинулся, обдавая запахом спиртного. – Вы должны понять, ни за что – слышите, ни-за-что! Ох, если б я знал, что это ваш слуга… да разве бы я на что-нибудь подобное посягнул! «Но ты это сделал, ты, бурдюк дерьма без подбородка, и теперь за это заплатишь. Воздаяния не миновать, и оно свершится сейчас. Должно, по крайней мере. Сейчас. Определенно, положительно, черт возьми, сию же минуту, секунду». – Я должен просить… – Нет, это я вас должен просить. Прошу вас, выпейте со мной! – Фелнигг втискивал в руку Горста бокал, неряшливо лил вино, обливая пальцы. – Внимание все! За здоровье полковника Горста, последнего героя армии его величества! Офицеры с радушным гвалтом повскакали с мест, браво вздымали бокалы, один в безудержности чувств грохнул кулаком по столу так, что задребезжала посуда. Горст поймал себя на том, что пригубляет из бокала. И улыбается. Хуже того, делает это не через силу, а даже в охотку. Лесть и низкопоклонство ему приятны. «Я сегодня в клочья рубил людей, которые не сделали мне ничего дурного. Полтора десятка, ни больше, ни меньше. И вот я стою здесь с человеком, который отхлестал моего единственного друга. Какие ужасы мне накликать на его голову? Почему я стою с улыбкой, хлебаю это дешевое пойло, выслушиваю поздравления этого сборища незнакомцев? Что я скажу Унгеру? Что ему не надо беспокоиться о боли и унижении? Что они не в счет, потому что его истязатель тепло отозвался о моей убийственной выходке? Последний герой короля… Ох, как хочется все это вытошнить». В эту минуту он поймал себя на том, что по-прежнему сжимает побелевшим кулаком клинок в ножнах. Попытка скрыть его за ногой ничем не увенчалась. «Я хочу выблевать собственную печень». – Безусловно, рассказ Фелнигга занимателен и даже берет за душу, – лениво говорил картежник, тасуя колоду. – Из всего, что за сегодня слышал, я б это дельце по храбрости вторым поставил. – А первым что? Только чур: обед рационом его величества не в счет, – глумливо спросил кто-то, вызвав среди собутыльников пьяный смех. – Я вообще-то о дочери лорд-маршала. Лично я героям предпочитаю героинь, они выгоднее смотрятся на портретах. – Вы о Финри дан Крой? – насторожился Горст. – Так она разве не у отца в ставке? – Как, вы не слышали? – снова воспрял Фелнигг, дыша кислым перегаром. – Тут такое было, черт побери! Она была у Мида в той гостинице, когда вдруг откуда ни возьмись налетели северяне и порубили всех, нашего лорд-губернатора со свитой в том числе. Всех, прямо в зале! А ее взяли то ли в плен, то ли в заложники. Так вот, она выкрутилась, да еще и, представляете, выговорила освобождение шестидесяти раненых! Что скажете? Еще вина? Горст не знал что сказать, голова закружилась, бросило в жар. Не обратив внимания на предложенную бутылку, Горст повернулся и без слов вышел из палатки на холодный ночной воздух. Часовой тщетно пытался отскоблить себя дочиста. Он укоризненно взглянул на Горста, тот виновато отвел глаза, не находя смелости извиниться… Она была вот она. Стояла у невысокой стены перед штабом маршала Кроя, в форменном плаще с чужого плеча, и уныло смотрела на долину, придерживая у горла воротник. Горст подошел. Его словно притягивало веревкой. «Веревка вокруг моего хера. Таскающая меня за мои инфантильные, саморазрушительные страсти по всяким гнусным, сбивающим с толку происшествиям, из одного в другое». Финри повернула голову, и от вида ее покрасневших заплаканных глаз у Горста перехватило дыхание. – Бремер дан Горст? Как вы здесь оказались? Она уже снова смотрела в другую сторону. Голос у нее был тусклым. «Да так, шел убить первого помощника твоего отца, но тот предложил мне пьяную похвалу, поэтому я выпил с ним за мой героизм. В этом есть что-то анекдотичное…» Горст поймал себя на том, что пристально смотрит на ее лицо. Смотрит и взгляд не может отвести. Фонарь очерчивал ее профиль золотом, в том числе и пушок над верхней губой. Ужас: а вдруг она возьмет и обернется. И увидит, как он пялится. Разве можно вот так таращиться на женские губы? Губы замужней женщины. Красивой-прекрасивой, но замужней. А и пусть смотрит. Он этого даже хочет. Пускай повернется и увидит. Но она, конечно, этого не сделает. «С чего бы женщине вообще на меня смотреть? Я люблю тебя. Люблю так, что мне больно. Больнее всех ударов, что я сегодня получил. И даже тех, которые нанес. Я люблю тебя так, что обосраться. Ну скажи мне это. В смысле, не насчет «обосраться», а это, первое. Ну чего тебе стоит? Скажи, и будь ты проклята!» – Я слышал, что… – произнес он едва ли не шепотом. – Да, – сказала она. Деликатно-неловкая пауза. – А вы… – Да. Продолжайте, вы все можете мне высказать. Что я прежде всего не должна была там оказаться. Давайте же, говорите. Снова пауза, еще более неловкая. Одолеть бездну между умом и устами было для него чем-то немыслимым, свыше сил. И смелости. А у нее это выходило так легко, что дух захватывает. – Вы привели обратно людей, – удалось ему кое-как промямлить. – Спасли жизни. Вы должны гордиться… – О да, уж и впрямь героиня. Все так гордятся, просто деваться некуда. Вам знакома Ализ дан Бринт? – Нет. – Я тоже, собственно, толком ее не знала. Если честно, считала ее за глупышку. Она была со мной. Вон там, – Финри кивком указала в сторону непроглядной долины. – И она там по-прежнему. Как вы думаете, что с ней происходит, пока мы с вами стоим здесь и разговариваем? – Ничего хорошего, – проронил Горст, не успев осмыслить этих слов. Она удостоила его взгляда искоса. – Что ж. По крайней мере, вы говорите то, что на самом деле думаете. И, повернувшись спиной, медленно пошла вверх по склону к штабу отца, оставляя его стоять, как всегда, с приоткрытым ртом, из которого так и не вылетят слова, не предназначенные ни для чьих ушей. «О да, я всегда говорю то, что на самом деле думаю. Я вот подумал, а конец ты у меня пососать не желаешь? Ну пожалуйста! Или язычок в рот? Да какое там – обняться, и то было бы достаточно». Финри исчезла под низкой притолокой амбара; дверь закрылась, а с ней и излившийся наружу свет. «Ну хотя бы взяться за руки? Нет? Эй, ну хоть кто-нибудь?» Снова зарядил дождь. «Ну хоть кто-нибудь…»Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.
Моя земля
Кальдер неприкаянно брел в ночи на огни за Клейловой стеной, потрескивающие и пошипывающие под взвесью дождя. Опасность грозила ему давно, и никогда еще не подходила так близко, но губы ему, как ни странно, по-прежнему кривила дерзкая ухмылка. Отец мертв. Брат тоже. Старый друг Зобатый и тот против него. Интриги ни к чему хорошему не привели. Все заботливо посеянные семена не дали никакого, пусть даже самого плохонького, самого хилого всхода. Из-за своего неусидчивого нрава и некоторой лишки дешевой выпивки Мелкого он совершил нынче большую, ужас какую большую ошибку, и поплатится за нее жизнью. Скоро. Самым жутким образом. Но было и ощущение силы. Свободен. Уже не младший сын, не младший брат. Не коварный, вынужденный лгать и изворачиваться, трусишка. Пульсирующая боль в том месте, где он ободрал костяшки о кольчугу Тенвейза, ему даже нравилась. Впервые в жизни он ощущал себя… храбрым. – Что там наверху стряслось? – грянул из темени голос Глубокого. Несмотря на то, что прозвучал он со всей внезапностью из-за спины, Кальдер не только не вздрогнул, но и ухом не повел. – Я совершил ошибку, – ответил он со вздохом. – Ну тогда впредь не совершай другую, что бы ты ни делал, – вставил откуда-то справа Мелкий. А за ним Глубокий: – Ты же, я так понимаю, не думаешь завтра участвовать в сражении? – Ну почему. Подумываю. В ответ пара тревожно-изумленных вздохов. – Прямо-таки сражаться? – переспросил Глубокий. – И именно ты? – углубил вопрос Мелкий. – Лучше давай делай ноги, и до восхода мы будем в десятке миль отсюда. Нет никакого резона, чтобы… – Нет, – сказал Кальдер. Тут и думать не о чем. Бежать он не может. Кальдер десятилетней давности – тот, кто, не задумываясь, приказал убить Форли Слабейшего, – уже скакал бы во весь опор на первой же лошади, которую успел бы украсть. Однако теперь у него была Сефф и нерожденный ребенок. Если он, Кальдер, останется платить за собственную глупость, то Доу может удовлетвориться тем, что растерзает его перед гогочущей толпой, но Сефф не тронет, чтобы Коул Ричи чувствовал себя ему обязанным. Если же бежать, то Доу непременно ее повесит, а этого допустить нельзя. Такое просто немыслимо. – Ох, не советую я тебе, – вздохнул из темноты Глубокий. – Битвы никогда не были хорошей затеей. Мелкий солидарно поцокал языком. – Если ты хочешь кого-то убить, то,именем мертвых, делай это, пока он смотрит в сторону. – Всецело с этим согласен, – сказал Глубокий. – Особенно в отношении тебя. – Я так прежде и поступал, – пожал плечами Кальдер, – но все меняется. Кем бы он ни был, он все же последний сын Бетода. Его отец был великим человеком, и нечего придавать его истории трусливое окончание. Скейл, возможно, и дурачина, но у него хватило достоинства погибнуть в сражении. Лучше уж последовать его примеру, чем тоскливо дожидаться, когда тебя загонят в какой-нибудь медвежий угол Севера, чтобы ты там трясся за свою бесполезную, ничего не стоящую шкуру. Но еще Кальдер не мог бежать из-за… Драть их всех. Тенвейза с Золотым, и Железноголового в придачу. Язви его, Черного Доу. Да и Керндена Зобатого с ними за компанию. Опостылело быть посмешищем, зваться трусом. Обрыдло им являться. – С битвами мы далеко не уедем, – печально заявил Мелкий. – Тем более что в них мы не сможем за тобой приглядеть, – добавил Глубокий. – А я этого от вас и не ждал. И Кальдер оставил их в темноте, а сам, не оборачиваясь, вышел на тропу к Клейловой стене и пошел мимо людей, штопающих рубахи, чистящих оружие, обсуждающих расклад на завтрашний день – по общему мнению, не ахти какой. Поставив ногу на каменный выступ, он радушно улыбнулся печально поникшему по соседству чучелу. – Взбодрись, – сказал он. – Я никуда не собираюсь. Это все мои люди. Моя земля. – Чтоб меня, если это не Кальдер Голая Костяшка, принц, расквашивающий носы! – Из темноты вразвалку вышел Бледноснег. – Наш знаменитый вождь вернулся! А я уж думал, мы тебя потеряли. Возможность этого его, по-видимому, не сильно смущала. – Да вот, была тут мыслишка дать деру в сторону холмов. Кальдер пошевелил в сапожке пальцами, наслаждаясь этим ощущением. Отчего-то у него нынче восторг вызывали разные мелочи. Может, такое происходит, когда видишь, что на тебя надвигается смерть. – Да только в это время года там что-то холодно. – Ну, тогда погода на нашей стороне. – Вот и посмотрим. Спасибо, что обнажил за меня меч. Я, честно говоря, не думал, что ты из тех, кто ставит не на фаворита. – Я и сам так думал. Да только ты на секунду напомнил мне твоего отца. – Бледноснег поставил ногу на стену рядом с Кальдером. – Вспомнилось, каково оно когда-то было, следовать за человеком, которым восторгаешься. Кальдер фыркнул. – Ого. Мне такое отношение не очень привычно. – Не волнуйся, оно уже прошло. – В таком случае, я использую каждую оставшуюся мне минуту на то, чтобы его вернуть. Кальдер вскочил на стену, раскинув руки в попытке удержать равновесие – один непрочный камень вывернулся из-под ноги – и встал, пристально вглядываясь в поля около Старого моста. Там пунктиром горели факелы застав Союза, а другие переливались живой лавиной там, где солдаты переходили реку. Завтра с утра они готовы будут хлынуть через поля и через эту полуразрушенную стенку, сея гибель и глумливо растаптывая память о Бетоде, какой бы она ни была. Кальдер прищурился, ладонью прикрывая глаза от света костров. Похоже, неприятель воткнул два флага на высоких флагштоках. Они колышутся на ветру, слабо поблескивает золотая тесьма. Странно, насколько они отсюда хорошо видны. Только тут до него дошло, что это сделано специально. Некая демонстрация, нарочитый показ своей силы. – Именем мертвых, – пробормотал он и прыснул со смеху. Отец, помнится, говорил, что враг обычно предстает в двух видах. Первый – это непреклонная, неудержимая в своей грозности сила, которую можно только бояться и нельзя постичь. Или же это неповоротливая колода, что не мыслит, не движется, а являет собой тупую мишень, в которую тебе остается лишь выстреливать задуманный план действий. На самом же деле враг – ни то ни другое. Представь, что он – это ты; что он не так уж отличается от тебя ни по уму, ни по глупости, ни по трусости, ни по геройству. Если ты сможешь это представить, твои ошибки будут сравнительно невелики. Враг – это всего лишь горстка людей. И осознание этого облегчает войну. Но оно же ее и усложняет. Есть надежда, что генерал Миттерик со товарищи не уступают по уму самому Кальдеру. То есть идиоты, каких поискать. – Ты видел те чертовы флаги? – спросил он. – Союза-то? – Бледноснег пожал плечами. – А чего на них смотреть. – Где у нас Белоглазый? – Ходит по кострам, подбадривает в людях дух. – То есть на то, что я возглавлю атаку, особо не полагается? Бледноснег опять пожал плечами. – Они тебя не знают так, как я. Быть может, Ганзул сейчас распевает песню о том, как ты расквасил нос Бродду Тенвейзу. Это их любви к тебе не повредит. Может, оно и так, но разбивать носы хоть и сволочам, но своим, недостаточно. Его, Кальдера, люди деморализованы. Они потеряли вождя, которого любили, а заполучили того, который не люб никому. Если еще раз проявить бездействие, скорее всего в завтрашней битве их разгромят. Это если они вообще с восходом выйдут рубиться. Скейл сказал верно: это Север. Здесь иногда нужно проявлять себя мечом. В темноте понемногу вырисовывались очертания замысла. – Против нас стоит кто, Миттерик? – Вождь от Союза? Наверно, Миттерик. – Доу говорил, отчаянный, но безрассудный. – Безрассудства ему на сегодня, как видишь, хватило. – Да, в итоге оно у него оправдалось. Люди имеют склонность придерживаться того, что себя оправдывает. Он, я слышал, любит лошадей. – В смысле, ты об этом? – Бледноснег непристойно вильнул бедрами. – Может, и это тоже. Но речь сейчас, мне кажется, о предпочтении драться на них верхом. – Да, коннице здесь раздолье. – Бледноснег кивнул на темный простор полей к югу. – Место плоское, благодать. Он, наверное, думает, что напустится на нас и всех порубает. – Может статься, что и так. Кальдер в задумчивости поджал губы. Вспомнилось то смятое письмо с приказом. «Мы с моими людьми делаем все возможное». Взбалмошный. Спесивый. Чванливый. Примерно так люди небось рассуждают о нем самом. О Кальдере. Что дает возможность всмотреться в недруга поглубже. Взгляд Кальдера скользнул по этим дурацким флагам – на самом виду, с гордым идиотизмом, будто здесь не война, а танцы в канун солнцестояния. Губы сложились в привычную усмешку. – Бледноснег. Собери-ка своих лучших людей. Немного, несколько десятков. Чтобы хватало для быстрых слаженных действий ночью. – А для чего? – Здесь нам против Союза не выстоять. – Кальдер отбил от стенки непрочно лежащий камень. – И эта вот сложенная крестьянином, спасибо ему, халабуда тоже их не удержит. Бледноснег показал в улыбке зубы. – Вот теперь ты мне снова напоминаешь своего отца. А как быть с остальными парнями? Кальдер соскочил со стены. – Пусть Белоглазый их всех соберет. Надо кое-что копнуть.День третий
Не знаю, сколько насилия и резни вынесут читатели.Роберт Говард
К вопросу о штандартах
Свет приходил и уходил, меняясь в зависимости от того, как небо драными лоскутами устилали тучи, по своей прихоти приоткрывая блестящий круг спелой луны и снова его пряча, как умная шлюха предусмотрительно показывает на секунду-другую свои прелести с тем, чтобы не угасал аппетит у клиентов. Именем мертвых, Кальдер куда охотнее грелся бы сейчас у умной шлюхи, чем торчал среди сырого ячменного поля, до рези в глазах всматриваясь сквозь хлесткие стебли в тщетной надежде пронизать ночную мглу. Печально – хотя, может, оно и к лучшему, – что к борделям он привычнее, нежели к полям сражений. Бледноснег выглядел его прямой противоположностью. За истекший час с лишним у него шевелилась только челюсть, медленно пережевывающая ломтик чагги. От этой каменной невозмутимости Кальдер лишь сильнее дергался. Да и вообще от всего. Пугал внезапный скрежет заступов: вот он в нескольких шагах за спиной, а в следующую секунду его уже нет как нет: подхватил и унес порыв ветра. Ветер вообще обнаглел: трепал волосы, издевательски хлестал по лицу, кидал в глаза мелкий сор и промозгло прохватывал до костей. – Какой паскудный ветер, – посетовал принц. – Ветер – это хорошо, – возразил Бледноснег. – Скрадывает шум. А если прохладно тебе, выросшему на Севере, то представь, каково им, которые родом из теплых мест. Так что все нам на руку. Хорошо сказано, досадно, что он сам этого не учел, только, черт возьми, тепла от этого не прибавлялось. Одной рукой он запахивал на груди плащ, а другую прятал под мышкой; зажмурил и один глаз. – Я ожидал от войны ужасов, но никогда, черт возьми, такой скуки. – Терпение, – Бледноснег тихо сплюнул и утер с подбородка брызги. – Терпеливость – штука не менее грозная, чем боевое оружие. Я бы сказал, даже пострашней, поскольку немногие ею располагают. – Воитель. Кальдер рывком обернулся, нащупывая рукоять меча. Из ячменя возник человек. Лицо его было вымазано грязью, только белела кожа вокруг глаз. Лазутчик. Может, Кальдеру и самому не мешало бы так вымазать лицо. Похоже, этот воин толк в своем деле знал. Кальдер ждал, что заговорит Бледноснег, потом до него дошло, что вождь – это он. – А, ну да. – Он выпустил меч, сделав вид, что нисколько не удивлен. – Чего? – Мы в окопах, – прошептал вновь прибывший. – Отправили нескольких парней Союза обратно в грязь. – Они там, по-твоему, готовы? – осведомился Бледноснег, даже не оборачиваясь. – Да какое там, – улыбка лазутчика выглядела бледной и кривой. – Большинство вообще спали. – Самое время убивать. Хотя можно поспорить, согласились бы с этим убитые. Старый воин поднял руку: – Ну как, будем? – Будем. Кальдер, морщась, полз по ячменю. Злак этот оказался острее, жестче и куда неласковей на ощупь, чем ему представлялось. Прошло совсем немного времени, а руки уже все как есть истерты; не очень помогало и понимание того, что они приближаются к врагу. Что и говорить, Кальдер куда более привычен следовать в противоположном направлении. Чертов ячмень. Когда вернется обратно цепь отца, надо будет издать закон, запрещающий выращивать эту гадость. Только мягкие злаки, под страхом… Он в сердцах вырвал перед собой пару щетинистых колосьев и замер. Менее чем в двадцати шагах упруго трепетали на флагштоках штандарты. На обоих вышито золотое солнце, поблескивающее в свете десятка фонарей. Следом пятачок лысой топкой земли, защищая которую погиб Скейл – полого идущий к реке склон, кишащий лошадьми Союза. Сотни тонн крупного, лоснящегося, угрожающего вида конского мяса – и это, судя по прерывистому свету факелов, еще не предел: коней прибывало все больше и больше; под испуганное всхрапыванье и ржанье толкались в темноте крупы, цокали по плитам моста копыта. Хватало и людей: они окриками направляли лошадей, летали по ветру приказы. Все к тому, чтобы как следует подготовиться к атаке и через несколько коротких часов втоптать в землю Кальдера с его ребятами. Мысль об этом уюта, скажем прямо, не прибавляла. Потоптать, оно конечно слегка и можно, но куда лучше, если ты сидишь в седле, а не лежишь под тяжелыми, убийственными копытами. Возле штандартов топтались двое часовых – один, обхватив себя руками, а алебарду сунув под согнутый локоть; второй топал в попытке согреться. Меч у него был в ножнах, а щитом он защищался от ветра. – Идем? – шепнул Бледноснег. Кальдер поглядел на этих бедняг и задумался о милосердии. Оба не были готовы к тому, что сейчас грозило свершиться. Торчать здесь им едва ли не безотрадней, чем ему, а это само по себе кое-что. Интересно, есть ли у них жены, которые их ждут. Жены с детьми в мягких животах, которые сейчас, может, спят, свернувшись под мехами, и берегут возле себя нагретое для мужа место. Он вздохнул. Стыдно, конечно, что они сейчас не при своих женах, ведь другого случая им не представится. Хотя милосердием не изгнать Союз с Севера, равно как не выкурить Черного Доу с трона отца. – Идем, – кивнул он. Бледноснег поднял руку и, сидя на корточках, сделал пару жестов сначала в одну сторону, затем в другую. Кальдер не понял даже, кому эти знаки предназначены, не говоря уже об их смысле, но все сложилось как по волшебству. Часовой со щитом неожиданно зашатался. Второй обернулся к нему и пошатнулся тоже. Видимо, им обоим перерезали глотки. Два черных силуэта бережно опустили часовых наземь. Третий подхватил при падении алебарду и засунул ее себе под локоть. С ехидной улыбкой он корчил из себя солдата Союза. Из колосьев показалась горстка северян и скрытно устремилась вперед; оружие играло слабыми бликами от вновь проглянувшей из-за туч луны. Не далее чем в двадцати шагах от того места трое солдат Союза барахтались в сорванной ветром палатке. Кальдер закусил губу: представить невозможно, чтобы его людей не заметили на открытом пятачке земли, да еще в свете фонарей. Вот один северянин ухватился за флагшток в попытке его выдернуть. – Эй! – окликнул его солдат Союза, с легкой растерянностью приподняв заряженный арбалет. В эту неловкую секунду паузы все затаили дыхание. – Ых, – вырвалось у Кальдера. – Черт, – сказал Бледноснег. Солдат нахмурился. – Ты кто та… Он грудью поймал стрелу. Щелчка тетивы не было слышно, но виднелось черное оперение. Встречный выстрел южанина пришелся в землю, а сам он с воплем упал на колени. Это вспугнуло лошадей неподалеку, одна уронила и поволокла по грязи донельзя удивленного конюха. Из-за этого не совладали с палаткой трое солдат: двое одновременно выпустили парусину из рук, и ветер метнул ее прямехонько в лицо третьему. Кальдеру схватило живот. Ночь с пугающей внезапностью извергла новых солдат Союза – с дюжину, а то и больше, пара с факелами, пламя которых сдувало вбок очередным порывом ветра. Откуда-то справа по ушам резануло эхо высокого воя – там как из ниоткуда вынырнули люди, поблескивая мечами. Во мраке замелькали тени; рыжий отсвет факела выхватывал то чье-то оружие, то руку, то контуры лица. Нельзя даже толком уловить, что происходит; вот факел, судя по всему, вышибло из руки, и уже нельзя разглядеть ничего. Слева вроде как тоже завязалась схватка. Кальдер дергался при каждом звуке. Он чуть не подпрыгнул, когда ему на плечо положил руку Бледноснег. – Лучше пошевеливаться. Уговаривать Кальдера не пришлось, он помчался по ячменю, как кролик. Слышны были чей-то вой, смех, ругань, непонятно, свои или вражеские. Что-то просвистело совсем рядом – стрела? Или ветер играет со стеблями? Колосья опутывали лодыжки, хлестали по икрам. Он запнулся и упал вниз лицом, Бледноснег помог ему подняться. – Да стой ты уже, остановись! Он как вкопанный стоял во мраке, согнувшись и уперев руки в колени; ребра вздувались как кузнечные меха. Сумятица голосов. Хвала небесам: северяне. – Они идут следом? – Где Хейл? – Мы захватили те чертовы флаги? – Те гады даже не знали, куда соваться. – Мертвый он. Схлопотал стрелу. – Мы их добыли! – Они таскали вокруг этих своих, черт бы их побрал, коняг! – Я думал, нам и сказать будет нечего. – А вот принцу Кальдеру было что сказать. При упоминании своего имени Кальдер поднял взгляд и увидел, что на него с улыбкой смотрит Бледноснег, держа в кулаке штандарт. Улыбка была примерно как у кузнеца, у которого любимый подмастерье наконец выковал на наковальне нечто, достойное продажи. Кальдер вздрогнул, почувствовав тычок в бок, и понял, что это второй штандарт, свернутый в рулон. Солдат, сияя под лунным светом улыбкой на перемазанном грязью лице, предлагал этот рулон ему. Улыбались почти все, глядя при этом на него, Кальдера. Как будто он сказал что-нибудь смешное. Содеял что-то великое. Сам Кальдер ничего подобного не чувствовал. У него лишь всплыла идея, совершенно без усилия, и он привлек к ее осуществлению других, причем на их долю перепал и связанный с этим риск. В голове не умещалось, чтобы его отец вот так созидал свою великую репутацию. Но видимо, так уж устроен мир. Кто-то славен тем, что совершает насилие. Кто-то призван его задумывать и просчитывать. А есть те немногие, избранные, кто наделен талантом ставить и то и другое себе в заслугу. – Принц Кальдер? Тот, что улыбался, снова предложил ему флаг. Что ж. Если им нужен кто-то для восторгов, зачем же их разочаровывать. – Нет, я не принц. Он схватил штандарт, развернул, впервые за всю ночь вынул меч, и воздел его в темное небо с криком: – Я король драного Союза! Шутка не ахти, но после ночи, что на них свалилась, и дня, который выдался вчера, солдаты были готовы попраздновать. Поднялся шум, люди Кальдера радостно хлопали друг друга по спинам. – Всем кричать здравицу его драному величеству! – орал Бледноснег, держа второй флаг с искристо играющей на ветру золотой тесьмой. – Королю, драть его лети, Кальдеру! Кальдер в ответ лишь скалился. Это было ему по вкусу.Тени
Твоя августейшая дырка для сранья – правды тебе? Под насквозь неумелым руководством старых негодяев из твоего Закрытого совета твоя армия гниет. Истрачивается впустую с надменным небрежением, подобно тому, как повеса проматывает богатство отца. Да будь они даже вражескими советниками, вреда интересам твоего дранья на Севере и то было бы меньше. И тебе было бы лучше, что по сути является самым распроклятым обвинением, на какое я только способен. Было бы проще и честнее загрузить людьми корабли в Адуе, сделать им слезливо на прощанье ручкой и попросту пожечь их там же, чтобы ушли на дно залива. Хочешь правды? Маршал Крой сведущ в своем деле, и ему есть дело до своих солдат, а я от души желаю отодрать его дочь, хотя по одежке протягивай ножки. Его подчиненные Челенгорм, Миттерик и Мид мужественно борются друг с другом за место наихудшего генерала в истории. Я даже не знаю, который из них заслуживает большего презрения – приятный, но некомпетентный дурень, коварный взбалмошный карьерист или нерешительный и вместе с тем двинутый на войне педант. Последний заплатил за свое недомыслие жизнью. При везении за ним последуем и мы. Правды? А какое тебе до нее дело? У старых друзей вроде нас нет нужды в притворстве. Уж кому, как не мне, ведомо, что ты бесхребетная штафирка, трусоватое самовлюбленное ничтожество, исполненное жалости и ненависти к себе, капризный ребенок, лелеющий свое тщеславие. Здесь и везде правит Байяз, лишенное сострадания и угрызений совести чудовище. Худшее из того, что я видел, с той поры как последний раз глядел в зеркало. Значит, все-таки правды? Так вот, изгниваю и я. Я погребен заживо и уже разлагаюсь. Если б я не был таким трусом, я бы давно свел счеты с жизнью, но я таков, а потому тешусь, убивая других в надежде, что когда-нибудь, если у меня получится бродить достаточно глубоко в крови, я сумею в ней отмыться. И пока я жду восстановления доброго имени, которое никогда не произойдет, я буду рад поглощать любое дерьмо, какое ты только снизойдешь выдавить мне в рожу из своих сиятельных ягодиц. Засим остаюсь самым преданным и оболганным козлом отпущения при твоей дырке для дранья,Горст отложил перо, обнаружив крохотный порез – надо же: на самом кончике указательного пальца, так что теперь любой пустяк как через занозу. Он аккуратно подул на письмо, пока местами влажные чернила окончательно не подсохли, сложил лист и медленно провел по нему единственным не обломанным ногтем, чтобы придать складке безупречную остроту. Зачерпнул щепочкой воск, от усердия прижав язык к небу. Глаза отыскали огонек свечи, маняще подрагивающий в сгущении теней. На сияние яркого язычка Горст смотрел завороженно, как боящийся высоты человек смотрит на узкий карниз огромной башни. Она звала, влекла. Притягивала. Дурманное головокружение от восхитительной перспективы близкой развязки. «Всего одно движение, и этому постыдному курьезу, который я в шутку именую жизнью, наступит конец». Всего-то запечатать и отослать, а там сиди, жди, когда грянет буря. Он со вздохом подставил уголок письма к огоньку и смотрел, как лист медленно буреет, чернеет, жухнет. Дождавшись, когда догорит, последний дотлевающий уголок Горст бросил на пол палатки и притоптал пяткой. Такие послания выходили из-под его пера еженощно, с яростными знаками препинания между неистовыми предложениями, все это в попытке навязать себя сну. Иногда после подобных экзерсисов наступало даже облегчение. Очень ненадолго. Он услышал возню снаружи, какой-то стук, сумятицу взволнованных голосов, и потянулся за сапогами. Гомон перерос в крики, к ним прибавились конский топот и ржание. Схватив меч, Горст рванул клапан палатки. Унгер, выправляющий при свете фонаря вмятины на хозяйских доспехах, вскочил, вертя головой, в одной руке понож, в другой молоточек. – Что там? – пискнул Горст. – Понятия не… Ыйт! – Унгер отшатнулся от пронесшейся мимо лошади, которая обдала их обоих грязью. – Сиди-ка здесь, – Горст нежно положил руку ему на плечо, – от беды подальше. Из палатки он двинулся к Старому мосту, одной рукой на ходу заправляя рубаху, другой сжимая длинный клинок в ножнах. Где-то впереди из темноты доносились крики, тревожно мигали фонари на шестах, фигуры и лица мешал разглядеть след огонька свечи в глазах. Из темноты возник посыльный. Он бежал трусцой, одна щека и мундир сбоку представляли собой корку запекшейся грязи. – Что происходит? – спросил Горст. – Северяне напали большим числом! – выпалил он, пробегая мимо. – Нас опередили! Прут, уже близко! Для него это был ужас, а для Горста – радость. Волнение обдало жаркой, до боли сладостной волной; мелочи вроде синяков с растяжениями как будто улетучились. Горст спешил к реке. «Это что, получается, мне второй раз за полдня придется отвоевывать мост?» От нелепости происходящего его душил смех. «Не могу дождаться». Одни офицеры взывали к спокойствию, другие спасались бегством. Одни лихорадочно нашаривали оружие, другие, наоборот, его прятали. Тени казались наступающими северянами. У Горста чесались руки от мучительного желания выхватить клинок, но тени преобразились в растерянных солдат, полуодетых слуг, косящихся конюхов. – Полковник Горст? Это вы, господин полковник? Он брел, мысли его витали где-то далеко. Снова в Сипано, в дыму и безумии Дома утех Кардотти. В поисках короля в удушливых задымленных дебрях. «Только на этот раз я не спасую». Над скрюченным на земле телом стоял и таращился слуга с окровавленным ножом. Внешность обманчива. Из палатки, шатаясь, вышел человек с донельзя растрепанными волосами; он силился расстегнуть застежку на ножнах тесака. «Умоляю меня простить». Горст смахнул его с дороги, и тот полетел в грязь. Дальше сидел пухлый капитан с удивленным, перемазанным кровью лицом, и приспосабливал на голове повязку. – Что такое? Что происходит? – Паника, паника происходит. Удивительно, сколь быстро непреклонная армия может распасться на куски. Как быстро герои при дневном свете обращаются в трусов при ночном. Становятся сборищем, неуправляемым стадом, действующим с разумением животного. – Так, сюда! – крикнул кто-то сзади. – Он знает! По грязи чавкали шаги. «Мое маленькое стадо». Он даже не обернулся. «Но учтите, я собираюсь туда, где происходит убийство». Откуда ни возьмись, шало кося глазами, возникла лошадь. Кто-то, поваленный и раздавленный, выл, зачерпывая грязь вперемешку с навозом. Горст перешагнул его, направляясь по необъяснимому следу из женских нарядов – кружева, цветной атлас, – втоптанных в землю. Все гуще толпа, бледные лица мелькали в темноте пятнами, безумно сверкали глаза; отражая свет факелов, переливчато блестела вода. Старый мост был переполнен и так же дик, как накануне днем, когда по нему отгоняли северян. И даже более. Растерянные голоса. – Кто видел моего… – Это кто, Горст? – Они идут! – Прочь с дороги! Прочь… – Они уже ушли! – Это он! Он скажет, что делать! – Все назад! Назад! – Полковник Горст, могу ли я… – Порядок, порядок! Призываю к порядку! Умоляю! Мольбы здесь не помогут. Толпа взбухала, взмывала, раздавалась и смыкалась, страх проносился, как молния, как меч или факел, которыми взмахивают перед лицом. В темноте Горста задел чей-то локоть, он, не глядя, двинул кулаком, ободрал суставы о доспехи. Что-то схватило за ногу, он высвободился пинком. Кто-то с криком перевалился через парапет; мелькнули брыкающие ноги в башмаках, и бедолага плюхнулся в быстрину. Горст протолкался на другую сторону моста. Рубаха порвалась, ветер задувал холодком через прореху. Там стоял раскрасневшийся сержант с поднятым факелом и срывающимся голосом орал что-то насчет спокойствия. Впереди по-прежнему кричали люди, метались кони, поблескивало оружие. Но упоительного звучания стали почему-то не слышно. Горст выхватил клинок и напирал с угрюмой решительностью. Посреди кучки штабистов стоял Миттерик и разъяренно ревел, с восхитительной наглядностью показывая, что значит полыхать от гнева. – Нет! Необходимо, чтобы Второй и Третий полки немедленно совершили бросок! – Но господин, – подобострастно урезонивал его адъютант, – рассвет еще не наступил, люди рассеяны, мы не можем… Миттерик потряс мечом перед лицом молодого человека: – Здесь я командую! Хотя влезать по такой темени в седло рановато, не говоря уже о том, чтобы сотни коней скакали галопом в сторону невидимого врага. – Выставить на мосту часовых! Любого, кто осмелится уйти за мост, вешать за дезертирство! Ве-шать! Заместитель Миттерика полковник Опкер угрюмо наблюдал этот спектакль. Горст хлопнул его по плечу. – А где северяне? – Ушли, – ответил Опкер, сердито стряхивая с плеча руку. – Их и было-то не больше нескольких десятков. Похитили штандарты Второго и Третьего полков и скрылись в ночи. – Его величество не потерпит потери штандартов, генерал! – вопил кто-то. Фелнигг. Спикировал на конфуз Миттерика, как коршун на цыпленка. – Я прекрасно представляю, что его величество потерпит, а что нет! – проорал ему в ответ Миттерик. – Я верну эти чертовы штандарты во что бы то ни стало, а укравшее их подлое ворье уничтожу всех до единого, можете доложить об этом лорд-маршалу! Я даже требую, чтобы вы это сделали! – Уж будьте спокойны, я доложу ему обо всем! Но Миттерик не успокоился, а отвернулся и заорал в ночь: – Где разведчики? Я разве не приказывал выслать разведку? Димбик! Где Димбик? Местность, мне нужна местность, черт вас всех подери! – Й-я! – чуть заикаясь, вперед выступил бледный молодой офицер. – Они вернулись, нет? Мне нужна уверенность, что характер местности надежен! Скажите мне это, черт побери! Глаза офицера метались беспокойными зверьками, но он овладел собой и вытянулся во фрунт. – Так точно, господин генерал! Разведчики были посланы и почти все уже вернулись! И местность… превосходна. Как карточный стол. Карточный стол… покрытый ячменем… – Отлично! Мне не нужно гадских сюрпризов! – Миттерик решительно отошел, фалды взметнулись на ветру. – Где, разрази его гром, майор Хокельман? Мне нужно, чтобы конница была готова к броску, как только развиднеется настолько, чтоб видно было куда ссать! Вы меня поняли? Ссать! Его голос отдалялся вместе с брюзжанием Фелнигга и фонарями штабистов. Горст остался один, хмурясь впотьмах с разочарованностью брошенного жениха. Значит, налет. Имела место не более чем дерзкая вылазка, вызвала которую показушность Миттерика с его знаменами. И нет здесь места ни славе, ни искуплению. Только глупость, трусость и напрасные потери. Горст лениво прикинул, сколькие успели сгинуть во всем этом хаосе. Раз в десять больше, чем от руки северян? Воистину, враг в войне – наименее опасный элемент. «Как мы можем быть так до смешного, до нелепого не готовы? Потому что мы представить не могли, что у них достанет дерзости атаковать. Расстарайся сейчас северяне, так они могли бы отогнать нас обратно за мост и захватить целиком два кавалерийских полка, а не только их штандарты. Пятеро человек с собакой могли бы это сделать. Только они не представляли, что мы настолько не готовы. Неудача для всех. Особенно для меня». Повернувшись, он увидел стайку солдат и кое-как вооруженных слуг. Ишь ты, подтянулись следом за ним к мосту. Причем в удивительном количестве. «Овцы. А я тогда кто? Овчарка? Гав-гав, дурачье». – Что будем делать, господин? – спросил один. Горсту оставалось лишь пожать плечами. Он медленно пошел обратно к мосту, оттесняя с пути разрозненную стаю. Точнее, отару. Рассвета еще не намечалось, ну да это дело скорого времени. Пора облачаться в доспехи.Бремер дан Горст,королевский обозреватель Северного фиаско.
Под крылом
Зоб осторожно спускался по холму. Он напряженно вглядывался в темноту, выбирая, куда поставить ногу, и морщился из-за колена, саднящего едва ли не при каждом шаге. А еще из-за больной руки, больной щеки и не менее больной скулы. Но более всего он морщился из-за вопроса, донимающего в эту холодную, ветреную ночь без сна. Ночь, полную огорчений и тревог, слабых стонов умирающих и неслабого храпа Жужела из чертова Блая. Передать Черному Доу слова Кальдера или нет? Принц, наверное, уже сбежал. Или нет? Зоб знал Кальдера с малолетства. В храбрости его упрекнуть нельзя, хотя при последнем разговоре в нем проглянуло нечто, чего Зоб не узнавал. Вернее, узнавал, но не в Кальдере, а в его отце. А Бетод дезертиром не был. Что его и убило. Это, и еще Девятипалый, размозживший ему голову. Это лучшее, на что Кальдер может рассчитывать, если Доу прознает о его словах. Лучшее, на что мог рассчитывать и сам Зоб, прознай Доу об этом от кого-нибудь другого. Он вскользь поглядел на хмурое, исполосованное шрамами лицо Доу, которое огнистыми сполохами выхватывал из черноты факел Хлада. Сказать или нет? – Язви его, – шепнул он. – Эйе, – сказал Хлад. Зоб чуть не грохнулся и лишь тут вспомнил, что слово «язви» человек может употреблять применительно едва ли не ко всему. Вот она, красота слова. Оно может обозначать все, что угодно, в зависимости от того, как обстоит дело. Ужас, потрясение, боль, страх, тревога. Все-то в него умещается. Из темноты показалась маленькая развалюха в зарослях лопухов и крапивы, буйно разросшихся вокруг обвалившихся стен. Крыша тоже провалилась, и сгнившие стропила торчали, как ребра скелета. – Жди нас здесь, – сказал Доу, забирая у Хлада факел. Хлад помедлил, потом склонил голову и остался у двери, поблескивая под луной металлическим глазом. Зоб пригнулся под низенькой притолокой, стараясь держаться спокойно. Наедине с Черным Доу какая-то его часть, причем немаленькая, всякий раз ожидала ножа в спину. Или меча в грудь. Но в любом случае клинок. А потому после каждой встречи он неизменно удивлялся: надо же, пронесло. С Тридуба или даже Бетодом он такого не ощущал. Вряд ли это означает, что он правильно выбрал себе вождя… Зоб обнаружил, что подгрызает ноготь, если только эту жалкую полоску можно назвать ногтем, и заставил себя это занятие прекратить. Доу прошел в дальний конец комнаты; в грубых очертаниях стропил шевелились тени. Видно, ни от той девицы, ни от ее отца он так ничего и не добился. Вслух эту мысль Зоб решил не высказывать. От греха подальше: нынче чуть ли не каждое его слово оборачивалось скандалом. – Похоже, я зазря влез к чертову великану в долги, – вздохнул Доу. Снова тишина. – Вот ведь бабы, а? Зоб пожал плечами. – Не думаю, что могу тебе что-то посоветовать. – Но ведь насчет второго смог? Как это у тебя получилось? – Это не у меня, это у нее получилось. Не представляю более подходящего второго, чем Чудесница. Мертвым ведомо, я много раз ошибался с выбором, но насчет нее мне никогда не приходилось сожалеть. То есть вообще. Нрав у нее тугой, как тетива, покруче, чем у любого мужика. Кость в ней жестче, чем у меня, и умом она прытче. И скажет, как отрежет. Я ей что угодно могу доверить. Всегда первая в корень глядит. Доу приподнял брови. – Вот те раз, распелся. Так, может, мне ее вместо тебя надо было брать? – Может, – буркнул Зоб. – Да, всегда нужен кто-то, кому ты можешь доверять, как своему второму. Доу подошел к окну и выглянул наружу, в ветреную ночь. – Доверие нужно всегда. Зоб решил сменить тему. – Мы ждем твою чернокожую подругу? – Не берусь считать ее подругой, но да. – А кто она? – Та самая дочь пустынь. Или по ее цвету не видно? – Я насчет того, в чем ее интерес к Северу? – Точно не знаю, но, насколько могу судить, у нее какая-то своя война или счеты. Война давняя, и сейчас мы с ней на поле боя по одну сторону. Зоб нахмурился. – Война между колдунами? От которой нам нужна какая-то часть? – Мы уже ее часть. – Где ты ее нашел? – Это она меня нашла. Это отнюдь не успокаивало. – Не знаю. Магия… – Ты ведь, кажется, был вчера на Героях? Видел Треснутую Ногу. Настроение от этого напоминания не поднималось. – Ну да. – У Союза есть магия, это бесспорно. И они с удовольствием ее используют. Так вот и нам надо на огонь отвечать огнем. – А если мы все через это погорим? – К тому оно и идет, – пожал плечами Доу. – Это ж война. – Ну, а доверять ей ты доверяешь? – Нет. Ишри подпирала стенку возле двери, с видом, словно все мысли Зоба ей известны наперечет, и они ей не нравятся. Интересно, а догадывается она о том, что он думает о Кальдере? Зоб попытался эту мысль отогнать, но та лишь настырней лезла в голову. Доу даже не обернулся, воткнул факел в ржавую скобу на стене, глядя, как потрескивает огонь. – Похоже, наш скромный жест мира пал на каменистую землю, – бросил он через плечо. Ишри кивнула. Доу задумчиво выпятил нижнюю губу. – Никто не хочет быть мне другом. Ишри возвела тонкую бровь на невероятную высоту. – А кто, по-твоему, пожелает обменяться рукопожатием с нелюдем, у которого руки в такой же кровище, как у меня? Ишри пожала плечами. Доу посмотрел на свою руку и со вздохом сжал кулак. – Видно, остается лишь сделать их еще кровавее. Знает ли кто-то, откуда они сегодня сходятся? – Отовсюду. – Я знал, что ты так скажешь. – Тогда зачем спрашивал? – По крайней мере, я тебя разговорил. Наступила тишина, Доу наконец обернулся, опершись руками на узкий подоконник. – Ну так продолжай, продолжай, еще немного можно. Ишри сделала ленивый шаг вперед. Голова у нее откинулась назад, описывая медленный круг. Было во всем этом что-то неприятное, как скольжение змеи. – На востоке командование принял человек по имени Брок и готовится штурмовать мост в Осрунге. – А что он за человек? Вроде Мида? – Его противоположность. Молодой, пригожий и храбрый. – Люблю пригожих мужчин, молодых и храбрых, – Доу глянул на Зоба. – Потому я одного такого к себе вторым и назначил. – Все трое как на подбор, – Зоб поймал себя на том, что опять грызет ноготь, и отдернул руку. – По центру, – продолжала Ишри, – у Челенгорма море разливанное пехоты, готовой пересечь отмели. Доу голодно усмехнулся. – Что ж, есть к чему стремиться. Обожаю смотреть, как снизу карабкаются людишки, а я сижу над ними сверху. Зоб не сказать чтобы пришел от этого в восторг, неважно, насколько выгоден рельеф местности. – На западе рвется с поводка Миттерик, которому неймется пустить в ход красавиц-лошадок. Есть у него люди и за той речушкой, в лесу сбоку от вас. – Ха, гляди-ка. Кальдер-то, оказывается, был прав. – Он всю ночь провел в ратных трудах. – Будь я проклят, если это у него, засранца, не самые первые труды за все время. – Он в темноте похитил у Союза два знамени, и сейчас над ними потешается. Черный Доу хмыкнул. – Лучшего потешника и представить сложно. Мне этот парень всегда нравился. – Вот как? – удивился Зоб. – Ну а разве я бы давал ему столько возможностей? У меня достаточно жлобов, которые пинком вышибают двери. Не мешает иногда иметь парочку таких, которые пользуются дверной ручкой. – Справедливо. Интересно, что бы сказал Доу, узнав, что Кальдер пробовал подобраться к ручке его убийства. Хотя узнать – для него всего лишь вопрос времени. Посмотрим, как быстро он справится. – То их новое оружие, – Доу сузил глаза в убийственные щели, – что оно собой представляет? – Байяз. Ишри тоже убийственно сузила глаза, видимо, по своим причинам. Любопытно, сыщется ли в целом свете две пары глаз более жестких, чем у этого дуэта. – Первый из магов. Он с ними. И у него есть кое-что новое. – И это все, что ты можешь сказать? – Байяз не единственный, кто горазд на сюрпризы, – сказала Ишри. – У меня для него тоже кое-что припасено. – Я знал, – торжествующе воскликнул Доу, – что у меня есть причина хранить тебя под крылышком. – Твое крыло хранит весь Север, о великий протектор. – Глаза Ишри медленно закатились к потолку. – Пророка бережет крыло Бога. Меня бережет крыло Пророка. Разве не оно мешает дождю капать на голову? Колдунья подняла руку, пальцы извивались, как черви в банке. – И великим и малым – всем нужно прибежище. Факел Доу щелкнул снопом искр; свет дрогнул, Ишри исчезла. – Подумай об этом, – прозвучал ее голос в самом ухе у Зоба.Имена
Бек понуро уставился в огонь. Вернее, на кучку почерневших головней с еще живыми розоватыми проблесками, да язычки огня, беспокойно и беспомощно мятущиеся на ветру. Выгорел костер-то. Совсем как он, Бек. Все мечтал заделаться героем и так долго хватался за свою мечту, что теперь, когда она прогорела до серого пепла, он даже не знал, чего хочет. Сидел под гаснущими звездами, названными в честь великих людей, битв и деяний, и не знал, а кто же он такой. – Что, не спится? – В свет костра, шаркая, забрел Дрофд с одеялом на плечах. Бек едва слышно хмыкнул; меньше всего хотелось говорить. – Есть хочешь? – Дрофд протянул лоснящийся жиром кусок вчерашнего мяса. Бек качнул головой. Когда последний раз ел, он и не помнил. Скорее всего перед тем, когда последний раз спал. Воротило от одного запаха съестного. – Ну, тогда оставлю на потом. Дрофд костью вверх сунул мясо в карман, потер руки – черные, будто он ворошил уголья, – и протянул к еле живому костру. Он, похоже, примерно одного возраста с Беком, помельче и потемнее, на скулах пучками торчит щетина. В эту минуту, да еще почти в темноте, он чем-то напоминал Рефта. Бек, сглотнув, отвернулся. – Так ты имя сегодня, говорят, получил? В ответ неохотный кивок. – Красный Бек, – Дрофд хмыкнул. – А что, славное. Боевитое такое. Небось доволен. – Доволен? Так и захотелось сказать: «Доволен тем, что просидел в шкафу и убил своего?» Но вместо этого он произнес: – Да так. – Эх, мне бы вот имя. Ну да как-нибудь, наверно, заслужу. Бек таращился в огонь, надеясь, что болтовня на этом стихнет. Но, видимо, Дрофд из разговорчивых. – А семья у тебя есть? Такие обычные, досужие вопросы. А ответ почему-то дался не сразу, с неимоверным трудом. – Мать. Двое братишек. Один в долине, подмастерьем у кузнеца. Стоило начать говорить, как остановиться оказалось невозможно. – Мать скорей всего готовится к жатве. Урожай перед моим уходом уже созревал. Сейчас она, наверно, серп точит. А Фестен следом за ней колоски подбирать будет… Именем мертвых, как он хотел быть с ними. Хотелось разом и улыбаться, и плакать – так, что боязно дальше говорить, а то голос ненароком дрогнет и выдаст. – А у меня семеро сестер, – сказал Дрофд, – я самый младший. Как все равно восемь мамок суетятся вокруг, день-деньской поучают, и у каждой язык острее предыдущей. А мужика в доме нет, и о делах мужских ни слова. Это, я тебе скажу, еще та чертовщина. Особая. Теплое жилище с восемью женщинами и без единого меча – так ли уж оно, если вдуматься, ужасно? Когда-то и Беку дом казался чуть ли не преисподней. Теперь же ад в его понимании выглядел иначе. А Дрофда все несло: – Зато теперь у меня другая семья. Зобатый, Чудесница, Весельчак Йон, остальные. Славные бойцы. Славные имена. Держатся вместе, никто ни к кому не суется. За последние несколько дней потеряли троих. Хороших людей, да вот… Он запнулся, как будто не находясь, что сказать. – Зобатый был вторым у самого Тридуба – из старых, ты небось знаешь. Нет такой битвы, в которой бы он не побывал. Поступает всегда по-правильному, как в старину. Прямой, как резак, сказал-отрезал. Так что тебе, пожалуй, повезло сюда к нам свалиться. – Ага. Хотя радости, что ему «повезло свалиться» Бек отчего-то не чувствовал. Казалось, будто он все еще валится, а рано или поздно, причем скорее первое, чем второе, неминуемо вышибет себе оземь мозги. – А откуда у тебя такой меч? Бек растерянно моргнул, глядя на рукоять едва ли не с удивлением от того, что она по-прежнему на месте. – От отца. – Ух ты. Он был воином? – Названным. Знаменитым, я бы сказал. А ведь как ему, помнится, нравилось этим именем козырять. Теперь же без оскомины его сложно и произнести. – Шама Бессердечный. – Да ты что! Тот, который дрался на поединке с Девятью Смертями? Который тогда… Проиграл. – Ага. Девять Смертей вышел на поединок с топором, а мой отец с этим вот мечом. Щиты они перед схваткой откинули. Девятипалый одержал верх и отобрал меч. Бек выдвинул лезвие из ножен, опасаясь, как бы им невзначай кого не пырнуть. В нем появилось уважение к заостренному металлу, какого не было еще накануне. – Ну и вот, а когда выиграл, Девять Смертей вспорол моему отцу живот. Казалось сущим безумием, что он сам взял и метнулся по следам этого человека; человека, которого он отродясь и не знал, но по стопам которого тем не менее пошел. Уж не затем ли, чтобы ему потом и самому выпустили кишки? – Ты хочешь сказать, что… Девять Смертей держал этот самыймеч? – Должно быть. – А… можно мне? Раньше Бек, наверное, послал бы такого, как Дрофд, куда подальше. Однако держаться одиночкой ни для кого еще добром не кончалось, так что не мешало бы обзавестись хоть одним-двумя знакомцами. И он подал клинок рукоятью вперед. – Именем мертвых, чертовски добрый меч, – выдохнул Дрофд, разглядывая рукоять. – На ней до сих пор еще кровь. – Ага, – сказал Бек и закашлялся. – Ну-ну. – Это подошла Чудесница – вразвалочку, руки в боки. – Два паренька ласкают друг у дружки оружие при свете костра? Не волнуйтесь, я понимаю, как такое может происходить. Вы думаете, никто не смотрит, а завтра в бой, и может, уже никогда не удастся попробовать. А ведь самая, казалось бы, естественная штука на свете. Дрофд кашлянул, поспешно отдавая меч обратно. – Да мы так… просто разговаривали, ну ты знаешь. Имена. А тебе твое как досталось? – Мне? – ухмыльнулась Чудесница, с прищуром поглядев на юношей. Бек не мог толком представить, каково это, быть женщиной и лезть в бой, да еще возглавлять дюжину. К тому же если она, эта женщина, твой вождь. Воитель. То есть воительница. Признаться, Чудесница его немного пугала своим жестким взглядом и бритой наголо головой со старым шрамом на одной стороне и свежим на другой. Побаиваться женщины – раньше бы он, пожалуй, стыдился; теперь же, когда его и так пугало все подряд, странным это не казалось. – За то, что наладила чудесного пенделя двум не в меру любопытным паренькам. – Оно у нее от Тридуба. Это перекатился в одеялах Весельчак Йон и оперся на локоть, глядя на огонь приоткрытым глазом. Другой рукой он скреб черную с проседью поросль бороды. – У ее семьи был хуторок северней Уфриса. Поправь меня, если я что-то путаю. – Будь спокоен, – сказала она, – я это непременно сделаю. – Когда заварилась каша с Бетодом, кто-то из его воинства нагрянул в долину. И вот тогда она сбрила себе волосы… – Сбрила я их вообще-то за пару месяцев до этого. Они мне всегда мешали, когда я шла за плугом. – Понял, исправился. Хочешь сама продолжить? – Зачем? Ты гладко излагаешь. – Ну так вот, в овечьих ножницах нужды у нее больше не было. Вместо этого она взялась за меч и подговорила кое-кого в долине сделать то же самое. И устроила людям Бетода засаду. Глаза Чудесницы поблескивали в свете костра. – Да ты что? – А то. Ну а затем подошел Тридуба, а вместе с ним мы с Зобатым. Идем и думаем: долина небось вся как есть пожжена, а селяне рассеяны. И что же мы видим? Дюжина бетодовых молодцов развешана, еще дюжина в плену, а эта вот чертовка с улыбкой всеми помыкает. И как там Тридуба сказал? – Что-то не припомню, – хмыкнула она. – Чудесно и странно видеть, как всем заправляет женщина, – изобразил Йон скрипучим басом. – И мы тогда с неделю-другую звали ее Странной Чудесницей, а затем «странная» как-то отпало, а «чудесница» осталась. Такие вот дела. Чудесница мрачновато кивнула. – А через месяц Бетод ударил по-серьезному, и долину все равно спалили. Йон пожал плечами. – Но засада-то удалась. – Ну а как вышло с тобой, Весельчак Йон Камбер? Йон, выпутавшись из одеял, принял сидячее положение. – А что я. Так, ничего. – Да не скромничай. Весельчак в свое время слыл таким ходоком-шутником, что просто ах; уж такие шутки вытворял, да, Йон? И вот как-то в битве при Иневарде он трагически лишился хера. Вот так взяли и отсекли – потеря, по которой женщины Севера скорбели едва ли не больше, чем по всем своим мужьям, сыновьям и отцам, что полегли. И вот с той поры шутки у него тоже как отрезало. Ну хоть бы улыбочка. – Жестокая ложь, – Йон толстым пальцем ткнул почему-то в Бека. – Чувства юмора у меня не было отродясь. А при Иневарде мне всего-то отщипнули чуток от бедра. Крови потерял много, а так ничего, оклемался. Так что внизу все работает, не волнуйся. Чудесница у него за спиной заговорщически указывала себе на пах. – Хер и орехи, – обозначала она одними губами, ладонью изображая секущий удар. – Хер и оре… Йон резко обернулся, но она уже невинно разглядывала ногти. – Вы что, уже встали? К огню, лавируя между спящими и кострами, ковылял Фладд. Он шел в сопровождении человека, которого Бек не знал – поджарого, с копной седеющих волос. – Да вот, младшие нас перебудили, – ухмыльнулась Чудесница. – Дрофд трогал оружие Бека. – Оно ж известно как начинается… – подал голос и Йон. – Вон оно что? А ты вот лучше мою колотушку, если хочешь, потрогай, – Фладд ухватился за палицу на поясе и выставил ее под углом, – у нее знаешь какой шишак на конце. Дрофд хихикнул, но остальные, похоже, были не в настроении веселиться. – Что, нет желания? – Фладд пытливо оглядел юношей. – Это небось потому, что я стар? Ну а что, я и впрямь стар. – Стар или нет, я рада, что ты здесь, – сказала Чудесница. – Союз не посмеет на нас накинуться, раз мы заполучили вас двоих. – Я бы им и первой возможности не дал, да вот отлучился отлить. – Какой раз за ночь, третий? – поинтересовался Йон. Фладд, уставясь к небу, сделал вид, что считает. – Кажись, четвертый. – Потому его Фладдом*["2] и зовут, – пробормотала Чудесница, – всех смоет, как потоп. Это если вы не знали. – Да только вот по пути напоролся на Легкоступа, – Фладд ткнул большим пальцем в поджарого, с которым подошел к костру. – Ну как, выведал что-нибудь? – спросила Чудесница. Тот кивнул степенно, с таким видом, будто познал секрет самой жизни. – Оказывается, готовится битва. Он уселся на скрещенных ногах рядом с Беком и протянул ему руку: – Легкоступ. – Это оттого, что он легок на ногу, – пояснил Дрофд. – В основном он у нас за разведчика. И прикрытие сзади, копьем. – Бек, – юноша неловко пожал протянутую руку. – Красный Бек, – добавил Дрофд. – Это его имя. Вчера получил. От Ричи, в битве за Осрунг. А теперь вот, как видишь, с нами… Под хмурыми взглядами Бека и Легкоступа он осекся и закутался в одеяло. – Зобатый беседу с тобой проводил? – спросил Легкоступ. – Какую беседу? – Ну, насчет правильности. – Так, упоминал. – Я бы чересчур серьезно к ней не относился. – Да? Легкоступ пожал плечами. – Правильность, она для каждого своя. Он начал извлекать всевозможные ножи и выкладывать перед собой на землю, от громадного мясореза с костяной ручкой, больше похожего на короткий меч, до кривой крохотульки даже без ручки, а всего с двумя колечками для пальцев. – Это чистить яблоки? – уточнил Бек. – Нет, – Чудесница провела пальцем по жилистой шее. – Горло резать. Бек подумал, что она над ним подшучивает, но тут Легкоступ поплевал на точильный камень, и этот ножичек в свете костра взыграл так, что Бек усомнился, шутка ли это. Легкоступ прижал лезвие к камню, жикнул им с обеих сторон – вжик, вжик, – и тут кто-то шумно завозился под ворохом одеял. – Сталь! – крикнул Жужело, вскакивая и ошалело выдергивая из одеял запутавшийся меч. – Я слышу сталь! – Да заткнись ты, – сонно отмахнулся кто-то. Жужело вырвал-таки меч, сдергивая с головы капюшон. – Я проснулся! Это что, утро? Похоже, истории о неусыпности Жужела из Блая были несколько преувеличены. Он опустил меч и воззрился на небо, где между клочьями облаков проглядывали, подмигивая, звезды. – А почему темно? Не бойтесь, дети, Жужело среди вас и готов драться! – Хвала мертвым, – съязвила Чудесница, – мы спасены. – О! Так это ты, женщина? Жужело почесал волосы, слипшиеся с одной стороны и чертополохом торчащие с другой. Он ошалело оглядел Героев и, не увидев ничего, кроме догорающих костров, спящих людей и все тех же старых камней, подобрался к костру. – Ну вот, теперь сиди наяву до утра, – вздохнул он, позевывая. – Я слышал, шел какой-то разговор об именах? – Ага, – произнес Бек, не осмеливаясь вымолвить ничего больше. Для него это все равно что разговаривать с самим Скарлингом. Он же вырос на историях о Щелкуне Жужеле из Блая и его великих деяниях. Завороженно слушал, как их рассказывает по деревне старый пьяница Скави и упрашивал его поведать побольше. Слушал и грезил, как он стоит рядом с этим героем на равных, тоже занимая место в песнях. И вот он в самом деле сидит с ним рядом – лгун-самозванец, трус, убийца друга. При попытке плотнее укутаться в материн плащ под пальцами что-то хрустнуло. Оказывается, плащ все еще пропитан запекшейся кровью Рефта. Бек еле унял дрожь. Красный Бек. В том, что красный, сомнения нет: руки-то в крови. Только стоило ли об этом с малолетства мечтать? – Значит, имена? Жужело поднял меч и поставил на острие в свете тускнеющего костра – такой длиннющий и тяжеленный, что диву даешься, как он вообще годится в качестве оружия. – Вот он, Меч Мечей, и у людей существуют для него сотни имен. Йон прикрыл глаза и ушел с головой под одеяло, Чудесница закатила очи к небу, а Жужело продолжал вещать заунывно и размеренно, как будто не в первый раз, причем далеко не в первый. – Лезвие Восхода. Творитель Могил. Жнец Крови. Высочайший и Нижайший. Скаг-анг-Гиок, что на языке долин означает Рассекающий Мир. Битва, знаменовавшая собой начало времен, и которая снова разразится при их скончании. Это разом и награда моя и кара, благословение и проклятие. Его передал мне Дагуф Коль на смертном одре, а ему он достался от Йорвила по прозвищу Гора, который унаследовал его от Четырехлицего, получившего его во владение от Лиф-риф-Осканга, и так далее до самой младости мира. Когда сбудутся слова Шоглиг, и я буду лежать окровавленный, наконец-то лицом к лицу с Великим Уравнителем, я вручу его тому, кто, по моему мнению, заслуживает его больше всех, и дам ему славу, и перечень его имен и имен тех великих, кто им обладал и орудовал, и великих, кто был им сражен. И перечень этот прирастет, и удлинится, и протянется в туман за пределами памяти. В долинах, где я родился, бытует поверье, что это меч самого Бога, оброненный с небес. – А ты в него веришь? – спросил Фладд. Жужело отер пальцем приставшую к гарде грязь. – Когда-то верил. – А теперь? – Бог, он же созидатель, верно? Пахарь. Ремесленник. Повитуха. Бог наделяет вещи жизнью. – Он запрокинул голову и поглядел на небосвод. – А вот чего бы Бог хотел от меча? – Жужело, – Чудесница прижала руку к груди. – Ты так, драть тебя, глубоко роешь, что мне впору сидеть и часами пучиться для того, чтобы в твои словеса вникнуть. – Жужело из Блая – само имя, казалось бы, не так уж глубоко и звучит, – рассудил Бек и тут же об этом пожалел, видя, как все на него поглядели, в особенности Жужело. – Да? – Я, это… Ну, ты же, наверно, из Блая, да? – Сроду там не бывал. – Тогда… – Честно говоря, не берусь даже и сказать, как оно так вышло. Быть может, Блай – единственное место в тех краях, о котором здесь хоть что-то слышали. – Жужело повел плечами. – Да это и неважно. В имени самом по себе ничего такого нет. Суть в том, что из него создаешь ты. Скажем, люди не накладывают в штаны из-за одного лишь слова «Девятипалый». А накладывают они из-за человека, который за ним стоит. – А почему тогда Жужело Щелкун? – спросил Дрофд. – Ответ прост. Один старик под Устредом научил меня фокусу, как расщелкивать орех прямо в кулаке. – То есть ты… – Да ну, – фыркнула Чудесница, – Щелкуном тебя зовут не из-за этого. – Разве? – А вот и «разве», – подтвердил Йон. – Точно не из-за этого. – Щелкуном тебя зовут по той же причине, что и Лифа, – Чудесница постучала по бритой голове. – Потому как всем известно, что у тебя в башке давно орех треснул. – Вот как? – Жужело приуныл. – Вот гады. Это уже куда менее лестно. В следующий раз, заслышав это от кого-нибудь, я буду вынужден требовать разбирательств. Ой, как вы мне все, черт возьми, подпортили! – Это подарок, – ехидно развела руками Чудесница. – Доброго утра честному люду. В круг, отдуваясь, медленно вошел Кернден Зобатый. Седина трепещет на ветру, вид откровенно усталый – под глазами темные мешки, края ноздрей с розовинкой. – А ну все на колени! – прикрикнула Чудесница. – Правая рука Черного Доу пожаловала! Зобатый сделал вид, что увещевает всех взмахом руки. – Да ладно вам, хватит пресмыкаться. Сзади подошел кто-то еще – оказывается, Хлад, отчего у Бека закрутило в животе. – Ты как, воитель, в порядке? – спросил Дрофд, вынимая из кармана и протягивая тот кус мяса. Зобатый болезненно поморщился, сгибая колени, и присел у огня. Одну ноздрю он зажал пальцем, а из другой высморкался долгим чихом, крякнув умирающей уткой. Затем взял мясо и лениво куснул. – Смотря что считать порядком. За истекшие зимы это понятие, как выяснилось, во многом для меня изменилось. Если мерить его днями, то последние дни я чувствую себя вполне ничего. А лет двадцать назад я бы свое нынешнее состояние оценил как близкое к смерти. – Как! А разве мы не на поле битвы? – лучась улыбкой, спросил Жужело. – Великий Уравнитель дышит нам в лицо. – Хорошая мысль. Зобатый передернул плечами, как будто кто-то дохнул ему в шею. – Дрофд. – Да, воитель? – Когда нагрянет Союз, а это как пить дать произойдет… думаю, тебе лучше не соваться. – Что значит не соваться? – Битва будет настоящая, ожесточенная. Я знаю, в тебе есть кость, но у тебя нет снаряжения. Топорик и лук не в счет. А у Союза броня, хорошая сталь и все остальное… – Зобатый покачал головой. – Я могу найти тебе место где-нибудь… – Нет-нет, воитель, я хочу биться! Дрофд оглянулся на Бека, словно в поисках поддержки. Бек ее дать не мог. Он и сам не прочь переждать где-нибудь на задах. – Я хочу добыть себе имя. Дай мне такую возможность! Зобатый поморщился. – Имя не имя, ты все равно останешься таким, как был. Не лучше. А может, только хуже. – Эйе, – вырвалось у Бека. – Легко говорить тем, у кого оно есть, – разобиделся Дрофд, хмуро глядя в огонь. – Ну если хочет человек биться, ты уж ему позволь, – вступилась Чудесница. Зобатый удивленно поднял глаза. До него как будто дошло, что он находится где-то в другом месте, а не там, где ему думается. Тогда он оперся на локоть, один башмак выставив к огню. – Что ж, ладно. Да и дюжина эта теперь твоя. – Точно, моя, – подтвердила Чудесница, легонько пихнув его башмак своим. – Так что драться будут все. Йон радушно хлопнул по плечу Дрофда, разрумяненного и несказанно довольного предвкушением славы. Чудесница, потянувшись, щелкнула пальцем по рукояти Меча Мечей. – К тому же для имени особого оружия и не надо. Ты-то вон себе имя зубами добыл, так ведь, Зобатый? – Перегрыз кому-то глотку, что ли? – восхитился Дрофд. – Да не совсем. Взор Зобатого затуманился давним воспоминанием; свет костра подчеркивал морщины в уголках глаз. – В первом бою нам пришлось жарко, я оказался в самой гуще. Тогда, в ту пору, я был как одержимый. Хотелось быть героем. Жаждалось имени, славы. И вот мы потом сидим у кострища, и я прикидываю, какое же имя мне присвоят. Хотелось чего-то видного, боевого, – он поглядел из-под кустистых бровей, – вроде Красного Бека. И вот, пока Тридуба над этим раздумывал, я хватанул с кости мяса. С подпития не рассчитал, должно быть. Мне в горло впилась кость. С минуту я даже дышать не мог, все колошматили меня по спине. Наконец один парняга покрупней схватил меня вверх тормашками и встряхнул, лишь после этого кость вышла. Я потом пару дней разговаривать толком не мог. Вот Тридуба и прозвал меня Зобом, Зобатым. Все из-за того, что я себе в горло запихал. – Шоглиг как раз и сказала, – затянул свое Жужело, – что мне мою участь явит… человек, что подавился костью. – Повезло мне, – крякнул Зобатый. – Ох, я взбесился, когда получил такое имечко. А оказывается, Тридуба оказал мне услугу. Он по-своему усмирял мой нрав. Чтоб не нарывался. – Похоже, сработало, – усмехнулся Хлад. – Ты же резак? Вначале отмеряешь, потом отрезаешь. – Вот уж и впрямь резак, – отмахнулся Зобатый. – Только затупленный и глазомера нет. Легкоступ вжикнул напоследок ножичком по точилу и взялся за следующий. – А ты знаком с нашим последним пополнением, Хлад? Он указал пальцем. – Вот, Красный Бек. – Видал, видал, – Хлад посмотрел через костер. – Вчера в Осрунге. У Бека возникло безумное ощущение, что железным глазом Хлад видит его насквозь и знает, какой он лжец. Удивительно, как этого не разглядели другие, ведь у него, Бека, это клеймом на лбу выжжено. Спину кольнуло холодом, пришлось плотнее запахнуть заскорузлый от крови плащ. – Да, ну и денек вчера был, – выдавил он. – Ничего, сегодня будет еще один, – сказал Жужело, выпрямляясь во весь ростище; Меч Мечей он поднял высоко над головой. – Если повезет.Просто еще один день
Кожа натянулась под пронзившей ее сталью, растрескалась иссушенной землей, шевелились ворсинки щетины, краснели нити жилок в уголках выпученных буркал. Зубы у Финри сжимались, и она все впихивала, впихивала, впихивала острие; цветные пятна лопались под веками. В голову лезла треклятая музыка. Та, что наигрывали скрипачи. Они наяривали до сих пор, все быстрее и быстрее. Боль эта тягомотина притупляла, как ей и говорили, а вот насчет заснуть под нее – дудки. Финри повернулась на другой бок, сжавшись калачиком под одеялами. Как будто можно вот так, перевернувшись, оставить день убийства на другой стороне кровати. Свет свечей обрамлял дверь, просачивался в щели между досками. Как свет дня сквозь дверь промозглой комнаты, где их держали в плену. Коленями на полу, с нащупывающими узлы пальцами. Голоса. Приходят и уходят офицеры, разговаривают с отцом. О стратегии и снабжении. О цивилизованности. О том, кого из них желал бы Черный Доу. Происшедшее мешалось с тем, что могло или должно было произойти. Вот Ищейка со своими северянами прибывает на час раньше и замечает дикарей прежде, чем они вышли из леса. Вот она узнает обо всем заранее и всех предупреждает, перед ней рассыпается в благодарностях лорд-губернатор Мид. Или капитан Хардрик приводит помощь, а не пропадает без вести, и кавалерия Союза успевает в самый решающий момент, как в книгах. Тогда она, Финри, возглавляет оборону и встает на баррикадах с поднятым мечом и в окровавленном нагруднике, как на пламенном полотне Монцкарро Муркатто о битве при Сладких Соснах, виденном ею однажды на стене в какой-то безвкусной лавке. Сплошь безумие. Ворочаясь, она это сознавала, прикидывая, не сошла ли с ума. Тем не менее фантазии не покидали. Финри замечала что-то краем глаза, и вот она уже лежала на спине, а на живот ей нестерпимо давило колено, и грязная рука стискивала горло так, что невозможно дышать. И тогда ее волной окатывал липкий страх, которого она тогда даже не ощущала, и она откидывала одеяла и вскакивала, и безостановочно бродила по комнате, покусывая губу и притрагиваясь к проплешине на голове, и что-то бормотала, как умалишенная, а вокруг звучали голоса, все те же голоса. Если б она была настойчивее с Черным Доу… Если бы напирала, требовала, то у нее получилось бы вызволить Ализ, вместо… В темноте раздавалось испуганное поскуливание, и ладонь Ализ выскользала у нее из руки, а сзади стукала дверь. Синяя щека вздувалась от напирающей изнутри стали, и Финри оголяла зубы и стонала, и хваталась за голову, и в мучении жмурила глаза. – Фин. – Гар. Он склонялся над ней, голова в золотистом ореоле света. Она села, потирая лицо. Какое-то онемелое. Все равно что месить холодное тесто. – Я принес свежую одежду. – Благодарю. До смешного формально. Будто с чужим дворецким. – Извини, что разбудил. – Я не спала. Во рту все еще стоял странный привкус, точнее ощущение, будто язык разбух. В темноте по углам комнаты мелькали цветовые пятна. – Я думал, мне следует зайти… до рассвета. Снова пауза. Возможно, он ждал от нее каких-то слов – что она рада его видеть, – но все эти мелкие изъявления вежливости были ей ненавистны. – Твой отец поставил меня командовать взятием моста в Осрунге. Ну и что на это сказать: поздравляю? Умоляю, не надо? Будь осторожен? Не ходи? Оставайся здесь? Прошу-прошу? – Ты пойдешь впереди? В ее голосе звенели льдинки. – Наверное. – Только без героизма. Как Хардрик, что отправился за помощью. Да так ее и не привел. И сам пропал. – Героизма не будет, это я тебе обещаю. Просто… все должно быть по-правильному. – Это тебя в жизни не выручит. – Я на это и не рассчитываю. – Тогда зачем тебе это? – Потому что кто-то же должен. У них так мало общего. Циник и идеалист. И как она вышла за него замуж? Зачем? – Бринт, похоже… в порядке. С учетом обстоятельств. У Финри мелькнула мысль, что у Ализ, возможно, все не так уж плохо. Впрочем, она тут же себя одернула. Это лишь напрасный расход надежды, разбрасываться которой она не могла себе позволить. – Каково оно, когда жену забирает враг? – Невыразимое отчаяние. Надеюсь, с ним все будет в порядке. В порядке. Какая бесполезная, ходульная фраза. И разговор у них такой же бесполезный, ходульный. Гар чувствовал себя чужим. Он так и не понял, кто же она такая. Как могут двое людей наконец узнать друг друга, и могут ли? Каждый по жизни кочует в одиночку, и битвы на пути у каждого свои. Он взял ее за руку. – Ты как будто… Прикосновения она стерпеть не смогла и отдернула пальцы, как от раскаленной печи. – Иди. Тебе пора. Его лицо чуть заметно скривилось. – Я люблю тебя. Слова, не более. А потому и вылетать должны, казалось бы, без усилий. Тем не менее для нее произнести их оказалось едва ли не более сложным, чем взлететь на луну. Она отвернулась к стене и натянула одеяло. Захлопнулась дверь. Спустя минуту, а может, чуть больше, она выскользнула из постели. Оделась, плеснула в лицо водой. Одернула рукава, чтобы они скрывали следы от веревок на запястьях и рваный порез на руке. Открыла дверь и вышла. Отец на другом конце комнаты разговаривал с офицером – тем самым, на которого вчера рухнул шкаф с посудой. Хотя нет, не тот самый. Другой. – Ты проснулась. Отец улыбался, но улыбка была усталой и тревожной, как будто он ожидал, что дочь сейчас вспыхнет пламенем, а ему надо будет хвататься за ведро. А может, она и правда готова воспламениться. Она бы не удивилась. И не очень бы об этом пожалела. – Как ты себя чувствуешь? – Хорошо. – Руки сомкнулись у Финри на горле и она вцепилась в них ногтями под грохотанье пульса в ушах. – Я вчера убила человека. Отец встал, положил руку ей на плечо. – Ощущение может быть всякое, но… – Я всадила в него кинжал, который вытащила тайком у офицера. Воткнула лезвие ему в лицо. Прямо в лицо. Так что ощущение, думаю, самое наглядное. – Финри… – По-твоему, я схожу с ума? – она фыркнула. – Все могло сложиться куда хуже. Я, наоборот, радоваться должна. Ничего другого мне не оставалось. Что я могла сделать? – После того, что ты перенесла, лишь безумец мог бы чувствовать себя хорошо. Попытайся вести себя так… как будто это всего лишь очередной день, такой же, как любой другой. Финри глубоко вздохнула. – Конечно. – Она улыбнулась, пытаясь изобразить на лице уверенность, а не безумие. – Просто очередной день. На столе стояла деревянная чаша с фруктами. Финри взяла яблоко, наполовину зеленое, наполовину охристое. Надо попытаться хоть что-то съесть. Поддержать в себе силы. В конце концов, это же просто еще один день. Снаружи темно. Часовые стоят в свете факелов. Они подобрались и молча смотрели, как она идет мимо, делая вид, что не смотрят. Так бы и облевала их всех, но надо улыбаться, ведь это всего лишь еще один день и они не похожи как две капли на тех, которые отчаянно пытались удержать ворота гостиницы, когда вокруг летели щепки и дикари прорубались в двери. С тропинки она ступила на склон холма, запахиваясь в плащ. Во тьме под ветром волновалась трава. Пучки осоки цеплялись за сапоги. Кто-то созерцал темную долину – полы его плаща хлопали, лысина блестела. Кулак сжат за спиной, большой палец беспокойно трет указательный. Рядом угодливо застыл еще один, с кружкой. В вышине на восточном небосклоне проявлялись первые, слабые мазки рассвета. То ли это последствия дурноты, то ли бессонница, но после того, что Финри пришлось пережить накануне, первый из магов не казался ей таким ужасным. – Еще один день! – возгласила она, чувствуя, что способна, пожалуй, сняться с холма и взмыть в небо. – Еще один день битвы. Вы должны быть довольны, лорд Байяз! Тот скупо поклонился. – Я… – Вас можно называть «лорд Байяз» или есть какое-нибудь более приличествующее обращение к первому из магов? – Она отвела с лица волосы, но ветер вскоре вновь их разметал. – Ваша светлость, ваше чародейство, а то и ваша волшебность? – Я не сторонник церемоний. – А как вообще становятся первым из магов? – Я был первым подручным великого Иувина. – И он обучил вас магии? – Он научил меня высокому искусству. – Тогда почему бы не прибегнуть к нему вместо того, чтобы заставлять людей драться? – Потому что заставлять людей драться не в пример проще. Магия – искусство и наука принуждения вещей вести себя способами, не свойственными их природе. – Байяз неспешно отхлебнул из чашки, глядя на Финри поверх края. – Для людей же нет ничего более естественного, чем драться. А вы, я вижу, оправились после вчерашнего испытания? – Испытания? Да я о нем почти забыла! Отец предложил мне вести себя так, будто это всего лишь очередной день. Сегодня один, завтра другой. И всякий день я должна заботиться об интересах мужа, а значит, и собственных. – Она улыбнулась, глядя в сторону. – Я очень амбициозна. Зеленые глаза Байяза сощурились. – Черта, которую я считаю самой восхитительной. – Мид почил. Рот молча открывался и закрывался, как у выловленной из реки рыбы, руки зажимали большущую прореху в малиновом мундире; упал как подкошенный, а сверху на спину посыпались бумаги. – Смею заметить, вам теперь нужен новый лорд-губернатор Инглии. – Не мне, – маг вздохнул, – скорей, его величеству. Хотя столь высокое назначение – работа не из легких. Несомненно, на этот пост рассчитывает и даже претендует кто-нибудь из родственников Мида, но мы этого допустить не можем: это же не какая-нибудь переходящая по наследству семейная побрякушка. Смею вас заверить, наберется и добрый десяток вельмож из Открытого совета, считающих, что занять эту должность – их почетный долг, однако мы не вправе подпускать одного отдельно взятого человека столь близко к короне. Чем ближе он к ней подступится, тем сильнее будет соблазн на нее посягнуть. Далеко ходить не надо, вспомним хотя бы пример с вашим сватом. Или же можно возвысить до этого какого-нибудь бюрократа, но тот же Открытый совет неминуемо возмутится, что мы, дескать, выдвигаем марионетку, которую кто-то будет непременно дергать за ниточки, а с ним и без того хлопот хоть отбавляй. Так что, как видите, столько противостояний, зависти и интриг, что хоть все бросай и уходи из политики. – А почему бы не назначить на этот пост моего мужа? Байяз по-птичьи склонил голову. – А вы весьма откровенны. – Да вот, настроение какое-то такое с утра. – Еще одна черта, которую я всегда считал достойной восхищения. – Именем судеб, я, и восхитительна! – воскликнула она, слыша, как рыдания Ализ обрываются со стуком двери. – Однако не знаю, какую поддержку я мог бы оказать вашему супругу. – Байяз выплеснул из кружки остатки на росистую траву. – Его отец значится среди самых бесславных изменников в истории Союза. – Это да. И одновременно знатнейшей титулованной особой, первой в Открытом совете, в шаге от претензий на корону. – Финри говорила горячо, о последствиях раздумывая не больше, чем считает круги брошенный в воду камешек. – Когда его разом лишили земель, а полномочия обкорнали так, будто их никогда и не существовало, впечатление было такое, что дворянство почувствовало себя уязвимым. И, радуясь его падению, оно усматривало в нем тайную угрозу своим привилегиям. А потому мне думается, наделить разумной толикой власти его сына будет Открытому совету выгодно. Восстановление привилегий древних родов, ну и так далее. – Ну допустим. И что? – А то, что если у великого лорда Брока и врагов и союзников было предостаточно, то у его сына нет ни тех, ни других. Вот уж восемь лет, как он отлучен и осмеян. Он не входит ни в какие политические союзы и не занимается ничем, помимо преданного служения короне. Он уже с лихвой показал и честность свою, и храбрость, и неукоснительную преданность его величеству на поле брани. Взгляд Байяза она парировала своим, ничуть не менее строптивым. – Вот бы о чем поведать во всеуслышание. Вместо того чтобы опускаться до барахтанья в грязной политике, наш монарх своей высочайшей волей решает вознаградить преданное служение, воинскую доблесть и беззаветный героизм в духе древних. Думаю, низам это придется по нраву. – Преданное служение, доблесть и героизм? Хм, прекрасные качества для солдата, – сказал он, как какой-нибудь мясник, что оценивает запас сала на свинье. – Однако лорд-губернатор – прежде всего политик. В нем более ценятся гибкость, безжалостность и оглядка на целесообразность. А как у вашего мужа обстоит с этим? – Слабовато, но возможно, кто-нибудь из близких сумеет выработать в нем эти качества. На губах Байяза мелькнула улыбка. – Я начинаю подозревать, что у них это и впрямь может получиться. Интересное у вас предложение. – Так получается, вы еще не все учли? – Лишь отъявленный глупец полагает, что учел все. Кто знает, может, я мог бы даже упомянуть о вашем предложении на следующем заседании Закрытого совета. – Думаю, решение имело бы смысл принять достаточно быстро, не вынося его, так сказать, на… рассмотрение. И уж тем более на дебаты. В непредвзятости я себя не упрекаю, но считаю доподлинно, что мой муж – самый лучший в Союзе. Байяз сухо усмехнулся. – А кто говорит, что мне нужен лучший? Кто знает, может, как раз глупец и рохля в качестве лорд-губернатора Инглии всех бы и устраивал. Глупец и рохля с глупой трусливой женой. – А вот этого, боюсь, я вам предложить не могу. Яблочка не желаете? Она бросила ему плод, и он успел его подхватить, выронив при этом чашку. Байяз удивленно вскинул брови. Финри ушла прочь. Их разговора она уже толком не помнила. Ум всецело сосредоточился на том, как взбухала та синяя щека. И как сталь впивалась все глубже, глубже.Ибо что мы за это получим…
Велика разница между тем, кто вышел из толпы как вождь и тем, кто вышел из нее же, но для казни на всеобщем обозрении. Когда Зоб влез на пустой короб для короткой речи, он, признаться, ощущал себя ближе ко второму, чем к первому. Перед ним раскинулось море лиц; круг Героев был полон, а снаружи народа теснилось и того больше. Не помогало даже то, что карлы Черного Доу окружали короб самой мрачной, темной, грозного вида толпой, какую лишь можно встретить на Севере, это при том, что на Севере грозных толп можно встретить великое множество. Только эти куда одержимей разбоем, насилием и кровопролитием, чем кто-либо из стремящихся жить по-правильному; не волновало их и то, кто может оказаться по ту сторону смертоносного острия. Зоб радовался, что при нем Весельчак Йон, Фладд и Чудесница, стоят и тоже хмурятся возле короба. А еще отраднее, что совсем рядом Жужело: что ни говори, а Меч Мечей как ничто другое добавляет железа и весомости словам. Помнится, Тридуба, назначая его, Зоба, своим вторым, сказал однажды: «Я им вождь, а не любовник. А вождя прежде всего надлежит бояться, а уж затем любить». – Люди Севера! – рявкнул он на ветру. – Ежели кто не слышал, Треснутая Нога мертв, и на его место Черный Доу поставил меня! Он выбрал взглядом здоровенного, гнусного, самого что ни на есть ехидного вида злодея во всей толпе – из тех, что и бреется топором, – и подался к нему. – Делать то, что я, язви вас, говорю, – гаркнул он, – вот теперь ваша забота! Он нарочито долго пялился на злодея, якобы в доказательство, что ничего не боится, хотя правдивей было, пожалуй, обратное. – Ну а моя – чтобы все вы были целы и невредимы! Хотя ни того ни другого обещать не берусь. Вокруг война. Однако стараться не перестану. Да и вы, именем мертвых, тоже, как я погляжу! В толпе заухмылялись, но словами Зоба пока еще не прониклись. Время перечислить свои заслуги. Бахвальство не было у Зоба сильной стороной, однако скромностью награды не возьмешь. – Имя мне Кернден Зобатый, и среди названных я уже тридцать лет! В свое время был вторым при Рудде Тридуба. По толпе пошел одобрительный шелест. – Да-да, при самой Глыбе Уфриса! Держал ему щит, когда он выходил на поединок против Девяти Смертей. При этом имени шелест перешел в рокот. – Потом сражался за Бетода, а нынче за Черного Доу. Участвовал в каждой битве, о которой вы небось только слышали! – Он скривил губы. – Поэтому лучше оставить сомнения, справлюсь ли я со своей задачей. Он готов был выпростать содержимое своих кишок, но голос его изливался зычно, глубоко и твердо. Хвала мертвым за этот геройский голос, даром что время сделало нутро Зоба трусоватым. – Я хочу, чтобы каждый здесь нынче поступил по-правильному! – ревел он. – Прежде чем вы начнете зубоскалить, и мне придется сунуть кой-кому в задницу башмак! Я не призываю вас гладить по головке детей или последний сухарь отдать белочкам, или даже превзойти храбростью Скарлинга, когда будут вынуты клинки. И не надо мне от вас разгеройских поступков – оставьте это вон тем камням. Он дернул головой в сторону каменных истуканов. – Им за это кровью не истекать. А призываю я к тому, чтобы все и каждый стоял за своего вождя! Дрался за свою дюжину, за своего товарища! И прежде всего не дал себя задаром, драть его, прикончить! Глаза его нашли Бека, и он ткнул в него пальцем. – Гляньте на этого вот парнишку. У него есть имя, Красный Бек. Глаза у Бека вылезли из орбит, когда весь передний ряд отпетых головорезов обернулся на него посмотреть. – Вчера он поступил по-правильному. Он удерживал в Осрунге дом, в дверь которого ломился Союз. Слушал своего вождя. Стоял за своих. Берег свою голову. И четверых мерзавцев отправил обратно в грязь, и вышел из боя живым! Если Зоб слегка и приукрашивал, так на то она и речь, разве нет? – Так вот, если паренек семнадцати лет способен отстоять у Союза дом, то неужто вояки с вашим опытом не отстоят у той песьей своры этот холм! Тем более что все здесь знают, как Союз богат… и неужто не оставит вам обильной поживы, когда будет уносить отсюда ноги, а? Наконец-то раскат смеха. Ничто так не срабатывает, как обращение к жадности. – У меня все! – рявкнул он. – А теперь по местам! И соскочил с короба, покачнувшись из-за стрельнувшего колена, но остался стоять на ногах. Восторженных хлопков нет, но есть надежда, что он расположил их к себе достаточно, чтобы в спину ему до конца битвы не вонзился нож. А в эдакой орде это немало. – Хорошо сказал, – одобрила Чудесница. – Ты так думаешь? – Только не знаю насчет правильности. Обязательно надо было это приплетать? – Кому-то ж надо, – пожал плечами Зоб.– Вы, наверное, слышали этим утром шум. – Полковник Валлимир окинул суровым взглядом собрание офицеров и сержантов Первого его величества полка. – Это был налет северян. – Кто-то сбрендил, вот тебе и шум, – пробубнил Танни. Он это сразу смекнул, едва лишь заслышал донесшийся с востока гвалт. Нет лучшего способа сбрендить, чем ночь, армия и всякие там сюрпризы. – Имело место смятение на передовом рубеже… – Опять же кому-то почудилось, – проворчал Танни. – В темноте паника распространилась… – Еще парочка чудаков, – буркнул Танни. – И… – Валлимир скорчил гримасу, – северяне ушли с двумя нашими штандартами. Танни приоткрыл рот, но слов так и не произнес. По собранию прошел изумленно-негодующий ропот, четкий, несмотря на сотрясающий ветви ветер. – Штандарты Второго и Третьего полков захвачены врагом! – грянул Валлимир. – Генерал Миттерик… – Полковник с нарочитой осторожностью подыскал подходящие слова. – …крайне недоволен… Танни исподтишка фыркнул. Недоволен Миттерик бывает лишь в благостном расположении духа. А уж при двух уведенных, можно сказать, из-под самого носа штандартах его величества о степени недовольства остается только гадать. Наверно, если ткнуть в него сейчас булавкой, гром раздастся на всю долину. Танни поймал себя на том, что сжимает штандарт родного Первого полка как-то очень уж бережно, и заставил себя расслабиться. – Однако, что гораздо хуже, – продолжал Валлимир, – очевидно, приказ атаковать вчера пополудни все же последовал, но так и не был нам доставлен. На Танни с укором покосился Форест, но капрал лишь пожал плечами. От Ледерлингена до сих пор не было ни слуху ни духу. Кто знает, может, парень добровольцем пошел в дезертиры. – К тому времени, как подошел следующий циркуляр, уже стемнело. Так что Миттерик желает, чтобы мы за сегодня восстановили свое лицо. Как только развиднеется, генерал начнет штурм стены Клейла, причем с ошеломительной силой. – Хм. Об ошеломительной силе Танни последние дни слышал много, но как-то так выходило, что северяне всякий раз оказывались недоошеломлены. – Между тем западную оконечность стены он думает оставить нам. Как только приступ наберет мощь, удерживать всю стену врагу скорее всего не хватит численности. Как только мы увидим, что неприятель оставляет стену, мы тут же пересекаем реку и бьем с фланга, – Валлимир шлепком одной ладони о другую изобразил, как он это видит. – Тут ему и конец. Все просто. Как только северяне оставляют стену, мы атакуем. Вопросы есть? Вопрос у Танни напросился тут же – а как быть, если они ту стену не оставят? – но он досконально знал, что высовываться перед толпой офицеров – себе дороже. – Вот и хорошо. Валлимир улыбнулся, как будто молчание означало, что план безупречен, а не то, что люди или туповаты, или озабочены, или опасаются указать на его просчеты и недостатки. – Нам не хватает половины людей и всех наших лошадей, но что может остановить Первый полк его величества? Если каждый сегодня будет достойно выполнять свой долг, у нас все еще есть время стать героями. Пока туповатые, озабоченные, осторожные офицеры расходились готовить к бою своих солдат, Танни втихомолку давился язвительным смехом. – Ты слышал, Форест? Мы можем все заделаться героями. – Я настроен пережить этот день, Танни. От тебя же мне нужно, чтобы ты подобрался к линии деревьев и наблюдал оттуда за стеной. Иными словами, нужны опытные глаза. – Да я там и так уже все видел-перевидел, сержант. – Ну так и еще малость поглядишь, не рассыплешься. Как только увидишь, что северяне начинают сниматься, даешь сигнал. И еще, Танни. Смотреть ты будешь не один, поэтому и надеяться не смей, что тебе удастся что-нибудь отмочить. Думаешь, я не помню, что произошло тогда с засадой у Шрикты? Или что, наоборот, не произошло? – Преступного умысла не выявлено. Это я цитирую трибунал. – Все б ты трибунал цитировал, склизкая твоя задница. – Первый сержант Форест, я сокрушен столь низким мнением сослуживца о моей персоне. – Какой еще персоне, угорь! – прикрикнул Форест вслед. Капрал уже пробирался по склону меж деревьев. Желток горбился в кустах примерно на том же месте, где они вдвоем коротали ночь. Он пялился через ручей в окуляр Танни. – Где Уорт? Желток открыл было рот, но капрал его перебил: – Впрочем, я зря спросил. По зрелом размышлении можно и так догадаться. Есть ли какие-то признаки движения? Желток снова приоткрыл рот. – В смысле, помимо движения в кишечнике рядового Уорта? – Никаких, капрал Танни. – Прошу простить, если я тоже взгляну. Не дожидаясь ответа, он выхватил окуляр и цепко оглядел линию стены от идущего вдоль ручья косогора – с запада на восток, где она скрывалась за каким-то бугром. – Это не из недоверия к вашей сноровке… Перед стеной никого не было, но за ней виднелись острия копий – да густо так – на едва начинающем бледнеть небе. – Ну как, капрал, движений все же никаких? – Никаких, Желток, никаких, – Танни, отведя окуляр, поскреб немытую шею.
Дивизия генерала Челенгорма в полном составе, укрепленная двумя полками Миттерика, растянулась в парадном строю на покатом травянистом склоне, спускающемся к отмелям. Она смотрела на север. В сторону Героев. В сторону врага. По крайней мере, числом впечатлять мы умеем. Горст прежде и не видывал в преддверии битвы столько сил – в одно время и в одном месте, уходящих по обе стороны вдаль и в темноту. Над сомкнутыми шеренгами густо щетинились всевозможные пики, секиры и алебарды, трепетали вымпелы рот, а неподалеку колыхался на крепком ветру золотистый штандарт собственного его величества Восьмого полка, гордо символизируя несколько поколений боевой славы. Отбрасывали очажки света фонари, выхватывая мрачновато-торжественные лица, тяжелые искры надраенной стали. Здесь и там сидели верхом офицеры, все с мечами наголо, в ожидании приказа, и сами готовясь отдавать команды. У самой воды стояла оборванная орава северян Ищейки и немо таращилась на все это боевое великолепие. Видимо, для того, чтобы соответствовать случаю, генерал Челенгорм облачился даже не в доспехи, а в произведение искусства: кирасу зеркальной стали, с выгравированными спереди и сзади золотыми солнышками, бесчисленные лучи которых прорастали в мечи, копья, стрелы, перевитые дубовыми и лавровыми венками – вещь тончайшей, ювелирной работы. – Пожелай мне удачи, – рассеянно бросил он, пришпоривая скакуна и выезжая на гальку перед строем. – Удачи, – шепнул Горст. Великое воинство стоялотак тихо, что было слышно слабое позвякивание, когда Челенгорм вынул меч. – Люди Союза! – прогремел он, вздымая его над собой. – Два дня назад многие из вас были среди тех, кто понес поражение от рук северян! Тех, кто был изгнан с холма, вы видите сейчас перед собой. Вина и бесславие того дня лежали целиком на мне! Слова генерала разносились многоголосым эхом. Это конные офицеры повторяли обращение тем, кто чересчур далеко от источника. – Я надеюсь и верю, что вы поможете мне сегодня обрести искупление. Храбрые люди Срединных земель, Старикса, Инглии! Отважные люди Союза! Жесткая дисциплина не допускала выкриков, но по шеренгам все равно пошло что-то вроде рокота. Горст и тот невольно поднял подбородок. «Ох уж этот патриотический угар. Он дурманит даже меня, который так хорошо знает, что почем». – Война ужасна! – Конь Челенгорма взбрыкнул на голыше, и генерал удержал его движением поводьев. – Но она и прекрасна! На войне человек может понять, кто же он есть на самом деле. Он становится как на ладони. Война показывает в людях худшее – алчность, трусость, дикость! Но она же раскрывает в нас и лучшее – доблесть, силу, милосердие! Так явите же мне сегодня ваше самое лучшее! И более того, явите его врагу! Возникла недолгая пауза, пока последние фразы доносили до слуха стоящих позади, и по знаку ответственных лиц при Челенгорме воинство дружно вскинуло руки и громогласно возликовало. Горст поймал себя на том, что вносит в общее ликование свою писклявую лепту, и заткнулся. Челенгорм прогарцевал с торжествующе поднятым мечом, потом повернулся к полкам спиной и с тускнеющей улыбкой поскакал в сторону Горста. – Хорошая речь. Прямо такая, призывная. Ищейка сутулился в обшарпанном седле мухортой лошаденки, дуя в сведенные ладони. – Спасибо, – откликнулся генерал, натягивая поводья скакуна. – Я просто пытался сказать правду. – Правда, она как соль. По крупице вроде приятно, а от пересола тошнит. Ищейка криво улыбнулся им обоим. Безответно. – А доспех-то какой, просто глаза слепит. Челенгорм с некоторой неловкостью оглядел свою несравненную кирасу. – Подарок от короля. Все никак не находилось подобающего случая… А и в самом деле, как же он найдется, если только ради этого не рваться навстречу своей фатальной участи? – Так каков план? – осведомился Ищейка. Челенгорм простер руку к застывшей в ожидании дивизии. – Восьмой и Тринадцатый пехотные полки и полк Старикса выступят и поведут. Впечатление такое, будто речь идет о свадебном танце. Значит, потерь наверняка жди больше. – Двенадцатый и адуанские добровольцы образуют вторую волну. Волны крушатся о берег, впитываются в песок, и след их пропадает. – Остатки Ростодского и Шестого полков последуют в резерве. Остатки, остатки. Мы все в свое время сделаемся остатками. Ищейка, надув щеки, плавно выдохнул, оглядывая плотные ряды пехоты. – Что ж, во всяком случае, в людях у вас недостатка нет. Вот уж да, как и недостатка в грязи, куда их закапывать. – Вначале мы пересекаем отмели, – Челенгорм мечом указал на извивы проток и песчаные наносы. – Я так полагаю, у них возле дальнего берега будут понатыканы застрельщики. – Несомненно, – согласился Ищейка. Меч указал на ряды плодовых деревьев, едва видимых на склоне между поблескивающей водой и основанием холма. – При проходе через те огороды мы ожидаем некоторое сопротивление. «Я так думаю, что отнюдь не некоторое». – Ничего, мы попробуем выдавить их из тех деревьев. – Но ведь вас здесь раз-два и обчелся. Ищейка подмигнул. – Воюют не только числом. Кое-кто из моих ребят уже за рекой, лежат, затаясь. Как только вы переберетесь, предоставьте действовать нам. Если мы сумеем их потеснить, прекрасно, если нет, вы ничего не теряете. – Очень хорошо, – одобрил Челенгорм. – Я настроен предпринимать любые шаги, чтобы по возможности сберечь жизни. Невзирая на то, что сама по себе вся эта затея – лишь упражнение в массовом заклании. – Как только огороды оказываются у нас в руках… Генерал широким жестом обвел голый склон холма, указывая вначале на более мелкие камни южной шпоры, затем на более крупные на вершине, озаренные светом тускнеющих костров. Поведя плечами, Челенгорм опустил меч. – …мы взбираемся на холм. – Вы взбираетесь на тот холм? – брови у Ищейки поползли вверх. – Именно. «Что за чушь», – подумал Горст, а вслух высказал: – Они там уже два дня. Черного Доу можно называть как угодно, но он не дурак, и встретит нас в полной готовности. Там уже наверняка врыт частокол, понакопаны канавы, у стены стоят люди, которые встретят наших градом стрел сверху, и… – Наша цель, – перебил Челенгорм с такой гримасой, будто стрелы на него уже сыпались, – не обязательно их оттуда согнать. Задача ставится удержать их, пока генерал Миттерик слева и полковник Брок справа своими ударами вскрывают им фланги. – Эйе, – произнес Ищейка как-то неуверенно. – Но мы надеемся, что удастся достичь гораздо большего. – Да, но я имею в виду… – Ищейка глубоко вздохнул, хмуро озирая холм. – Чушь какая-то. «У меня бы не получилось сказать лучше». – Вы сами в этом уверены? – Мое мнение к делу не относится. План разработан маршалом Кроем по указаниям Закрытого совета и желанию короля. Я отвечаю лишь за время. – Что ж, коли вы наметили выступать, лучше не мешкать, – Ищейка кивнул, разворачивая лошаденку. – А то, мне кажется, днем дождь пойдет. Да не просто дождь, а ливень! Челенгорм поднял глаза к небу – уже развиднелось настолько, что можно наблюдать стремительный полет туч, – и вздохнул. – Время у меня в руках. За реку, через огороды и прямиком на холм. В основном просто на север. На это моих способностей, пожалуй, хватит. Они помолчали. – Я очень хотел поступить правильно, но оказался… не самым великим тактиком в армии его величества. – Он снова вздохнул. – По крайней мере, я еще могу повести войска в бой. – При всем уважении, могу ли я посоветовать вам держаться все-таки сзади? Челенгорм изумился. «От самих этих слов или от того, что я их выговариваю больше, чем по два кряду? Люди со мной разговаривают, как со стеной, ожидая такого же результата». – Ваша забота о моей безопасности, полковник Горст, весьма трогательна, но… – Бремер. «Если умру, пусть хоть один человек на свете помнит меня по имени». Челенгорм грустно улыбнулся. – В самом деле трогательно, Бремер, только, боюсь, не годится. Его величество… «Пошло оно в задницу, это величество». – Вы хороший человек. – Редкостно некомпетентный, но тем не менее. – А война – не место для хороших людей. – Уважаю, но не соглашусь ни с тем, ни с другим. Война прекрасна для искупления. – Челенгорм, прищурясь, поглядел на Героев, кажущихся сейчас так близко, всего-то за полоской воды. – Если ты улыбаешься в лицо опасности, честно выполняешь свой долг, твердо стоишь на своем, тогда, живой ты или мертвый, но ты рождаешься заново. Битва человека… очищает, не так ли? – Нет. Омойся кровью, и выйдешь из нее кровавым. – Взгляните на себя. Хороший я человек или нет, это еще надо посмотреть, а вот вы, без всякого сомнения, герой. – Я? – А кто же еще? Два дня назад, на этих самых отмелях, вы в одиночку набросились на врага и спасли мою дивизию. Это неоспоримый факт, часть боя я наблюдал самолично. А вчера на Старом мосту? Горст уставился куда-то вдаль. – Вы вырвали его у врага, пока люди Миттерика вязли в грязи; взяли переправу, которая, может статься, решит исход сегодняшней битвы. Вы – само вдохновение, Бремер. Вы наглядно доказываете, что человек действительно может чего-то стоить среди… всего этого. Сражаться сегодня у вас нет необходимости, и тем не менее вы здесь и готовы отдать жизнь за короля и страну. «Просрать ее за короля, которому на нее наплевать, и страну, которая бы тоже плевала, если б могла». – Герои – это нечто куда большее, чем просто хорошие люди. – Герои создаются наспех из самых что ни на есть простых материалов. Наспех созидаются, и так же быстро выбрасываются, а на их место встают новые. Если мое мнение чего-то стоит, то они бесполезны. – Умоляю вас делать различие. – Различие ради бога, только очень вас прошу… держитесь в задних рядах. Челенгорм печально улыбнулся и, дотянувшись, стукнул Горста кулаком по мятому наплечнику. – Ваша забота о моей безопасности, Бремер, воистину трогательна. Но боюсь, я так поступить не могу. Во всяком случае не больше, чем вы. – Нет, – Горст оглядел холм – сгусток тьмы на фоне светлеющего неба. – Стыд, да и только.
Кальдер, щурясь, смотрел в окуляр отца. За кругом света от фонарей поля уходили в зыбкую мглу. Ближе к Старому мосту можно было различить яркие пятна, разрозненные отблески металла, но на этом, пожалуй, и все. – Ты думаешь, они готовы? – Я вижу лошадей, – отозвался Бледноснег, – уйму лошадей. – Прямо-таки видишь? А я что-то ни черта не вижу. – Они там. – Ты думаешь, они смотрят? – Думаю, да. – Миттерик смотрит? – Я бы на его месте смотрел. Кальдер поглядел на небо, где сквозь бурлящую муть облаков сочился серый свет. Рассветом это назвал бы лишь самый неисправимый оптимист. Кальдер к их числу не принадлежал. – Тогда, наверное, время. Он еще раз отхлебнул из фляжки, почесал ноющий низ живота, передал фляжку Бледноснегу и полез на груду коробов. В свете фонарей он оказался столь же незаметен, как метеор в ночном небе. Кальдер оглянулся через плечо на ряды людей, темные силуэты перед длинной стеной. Он так и не научился ни понимать, ни любить их, как и они его, но их объединяло одно – все они купались в славе его отца; были великими людьми из-за того, кому служили. Именно они сидели за большим столом в замке Скарлинга, кое-кто на почетных местах. Со смертью отца Кальдера все, включая принца, покатились в тартарары; впечатление такое, что падать ниже попросту некуда. И это в каком-то смысле принесло облегчение, поскольку вождь без солдат – неимоверно одинокий человек в большом кровавом поле. Расшнуровывая гульфик, Кальдер отчетливо улавливал на себе их взгляды. Взгляды пары тысяч его удальцов, что стояли сзади, и головорезов Тенвейза. Хорошо бы, если б на него сейчас смотрели еще и несколько тысяч кавалеристов Союза. А заодно с ними и генерал Миттерик, и чтобы башка у него готова была лопнуть от злости. Ничего. Что лучше, расслабиться или напрячься? Как, черт возьми, всегда: такие старания, и насмарку. А что еще хуже, пронзительный ветер ощутимо подмораживал конец. Седой карл, что стоял с вражеским флагом слева, поглядывал на усилия принца с некоторой озадаченностью. – Ты можешь не пялиться? – процедил Кальдер. – Прости, воитель, – карл кашлянул и прямо-таки деликатно отвел глаза. Может, как раз обращение «воитель» подействовало так, что камень преткновения он преодолел. В мочевом пузыре заныло, и Кальдер, откинув голову, радовался этому сладостному томлению. – Ах-х. Вырвалась на волю струя, и в сиянии брызг в свете фонаря оросила ближний флаг, как дождик, брызжущий на маргаритки. По рядам воинства прокатился раскат смеха. Как они податливы на забаву – а впрочем, могучие бойцы не приспособлены для тонких шуток. Им бы что-нибудь понаглядней: ссаки с дерьмом, башка с плеч. – А вот и тебе немножко. С этими словами он послал дугу на другой флаг, повернувшись в сторону Союза с самой что ни на есть глумливой ухмылкой. Народ подпрыгивал, приплясывал, ликующе вопил на все поле. Что ж, воин или вождь из него, Кальдера, не ахти, но зато он знает, как развеселить людей и как их разгневать. Свободной рукой он указал на небо, а сам, вихляя бедрами, стал брызгать во все стороны. – Я бы и посрал на них, – заорал он через плечо, – да только от жарко́го Белоглазого у меня запор! – Он бы на них посрал! – под разноголосые смешки разнес кто-то шутку. – Ничего, прибереги для Союза! Посрешь на них, когда они сюда сунутся! И они хохотали и улюлюкали, потрясали оружием и хлопали по щитам. Пара человек даже влезла на стенку и стала с нее мочиться на расположение Союза. Это им казалось куда веселей, чем сидеть в ожидании того, что неминуемо нагрянет с той стороны ячменного поля. Видеть эту браваду Кальдеру было отрадно. Он проявил себя и совершил поступок, достойный песен. Заставил смеяться людей отца. Людей брата. Своих людей. Пока их всех не перебьют к чертям собачьим.
Беку показалось, что ветер донес до слуха что-то, похожее на смех, хотя кому – и главное, над чем – тут смеяться. Развиднелось настолько, что стала просматриваться долина. А вместе с тем и численность Союза. Поначалу Бек не поверил, что темные квадраты по ту сторону отмелей – скопления людей. Он пытался себя убедить, что такого не бывает. И наконец понял, что это бесполезно. – Их там, кажется, несметные тыщи, – выдохнул он. – Ну а как же! – Жужело чуть не подпрыгивал от восторга. – И чем их там больше, тем сильнее наша слава! Разве не так, воитель? Зоб ненадолго отвлекся от выгрызания ногтей. – А? Понятное дело. Жаль только, что их там не вдвое больше. – Именем мертвых, а уж мне-то как жаль! – Жужело втянул воздух и выдохнул с блаженной улыбкой. – Ну да не будем предаваться унынию: может, они тут еще не все! – Остается лишь уповать, – угрюмо хмыкнул Йон. – Эх, как я люблю войну, разрази меня гром! – Жужело взвизгнул от восторга. – Ну просто обожаю! А ты? Бек промолчал. – Ее дух. Ее ощущение. – Он нежно провел по зазубренным ножнам меча. – Война честна. В ней нет лжи. Не нужно ни перед кем кланяться. Не нужно прятаться. Да и некуда. Скажем, ты погибнешь – ну так что с того? Ты примешь смерть среди друзей. Среди достойных врагов. Умрешь, честно глядя Великому Уравнителю прямо в глаза. А может, и выживешь – в жизни всякое бывает, верно, парень? Человек не чувствует себя доподлинно живым до тех пор, пока не заглянет в лицо смерти. Жужело топнул. – Люблю войну! Как досадно, что Железноголовый сейчас внизу, на Детках. Ты как думаешь, они в самом деле доберутся досюда? А, воитель? – Да кто его знает. – Я думаю, да. Надеюсь на это. Эх, лучше, если б это случилось до дождя. Гляньте-ка, небо – словно ведьмино варево. А ведь и в самом деле: с первым проблеском рассвета оно окрасилось в какой-то небывалый цвет. Небо тяжелело взбухающими громадами мутно-лиловых туч, безмолвно и торжественно плывущими откуда-то из-за гряды северных холмов. Жужело пружинисто подпрыгнул. – Эх-х, черт его дери! Просто дождаться не могу! – А там что, разве не люди? – Бек задумчиво кивнул на ту сторону; ему припомнилось безжизненное лицо того солдата в лачуге. – Разве они не такие же, как мы? – Вполне возможно, – покосился Жужело. – Но если начать так думать, то… так никого и не угрохаешь. Бек открыл было рот, да так и закрыл. А и в самом деле, что на это скажешь. Смысла не больше, чем в том, что творилось в истекшие дни. – Хорошо тебе, – фыркнул Зобатый. – Твоя Шоглиг назвала время и место твоей смерти, да еще и сказала, что оно не здесь. Жужело разулыбался еще шире. – Оно-то так, и мою отвагу это, признаться, подпитывает, но даже если б она сказала, что я сложу голову здесь и сейчас, думаешь, это бы что-то изменило? – Может, ты б тогда хоть не тявкал так громко, – брякнула Чудесница. Жужело ее не слушал: – О, гляньте! Гляньте, они уже двинулись! Хотя и рановато. Он ткнул Мечом Мечей на запад, в сторону Старого моста, другой рукой обняв Бека за плечи – силища такая, что его чуть не оторвало от земли. – Посмотри, какие красивые лошадки. Бек ничего особо не разглядел, кроме темной земли, блеска реки и роения дальних огней. – А ведь правда, экие они нетерпеливые. Дерзко, ничего не скажешь. Выходить в такую рань, когда еще толком и не рассвело. – Для конницы и впрямь темновато, – покачал головой Зоб. – Им, видимо, так же чертовски неймется, как и мне. Хотят сегодня как следует попластаться, да, Зобатый? Эх, именем мертвых! Жужело погрозил долине мечом, мотая Бека взад-вперед чуть ли не в воздухе. – Сдается мне, о сегодняшнем дне будут сложены песни! – Кому-то что малина, что говно, лишь бы песни горланить, – процедила сквозь зубы Чудесница.
Загадка земли
– Вон они, идут. Голос у Бледноснега был бесстрастным, будто речь шла о бредущей навстречу отаре овец. Приближение вражеской конницы было хорошо слышно в полутьме. Долгий зов трубы, шуршанье колосьев по конским бокам – все ближе и ближе, – отрывистое перекликание людей, всхрапы и ржание коней, позвякивание сбруи и доспехов. Невнятно, приглушенно, но с грозной неминуемостью. У Кальдера от этих звуков зачесалась разом взмокшая кожа. Вон они, близятся, и непонятно, что лучше, – храбриться или ужасаться. Наверно, лучше и того и другого помаленьку. – Представить невозможно, что они клюнули. Все было так вздорно, что хотелось смеяться. До тошноты, до рвоты. – Вот же спесивые долболобы. – Единственное, на что можно надеяться в битве, это что люди редко действуют благоразумно. Хорошо сказано. Будь у него, Кальдера, благоразумие, он бы уже вовсю пришпоривал коня, уносясь отсюда куда подальше. – Твой отец потому и был великим человеком. Голова у него всегда была холодной, даже в огне. – А ты считаешь, мы сейчас в огне? Бледноснег с неторопливой аккуратностью харкнул. – Пока нет. Но пекла, сдается мне, не избежать. Надеюсь, у тебя голова останется холодной? – С чего бы нет? Взгляд Кальдера метался по змеистой линии факелов перед стеной. Цепь его людей, идущих по плавным подъемам и спускам. «Земля – загадка, которую надлежит разгадывать, – говаривал отец. – Чем больше у тебя армия, тем загадка сложней». В этом он был большим мастером. Один взгляд, и он уже знал, куда поставить каждого человека, как выгодней использовать всякий склон, дерево, ручей, забор, обращая их в союзников. Кальдер сделал, что мог, учел каждый бугорок и пригорок, расположил за стеной Клейла лучников – однако сомнительно, чтобы выложенная селянином каменная стенка в пояс высотой представляла для боевого скакуна препятствие – так, легкое упражнение. Как ни печально, плоское пространство ячменного поля давало выгоду врагу. Вот уж кому оно в радость. Была в этом некая ирония: отец стремился сделать здешние земли ухоженными, пригодными для земледелия. Разбил в этой, и во многих других долинах селения и хутора, построил изгороди; где надо осушил, а где надо заполнил водой канавы, чтобы собирать более богатый урожай. Чтобы в казну текли подати, а войско исправно питалось. Расстелил золотистый ковер гостеприимства перед конницей Союза. На фоне холмов в глубине долины, в темном море ячменя угадывалась черная волна с колеблющимся гребнем из заостренного металла. Почему-то подумалось про Сефф. Ее лицо представилось так ясно, что перехватило дыхание. Увидит ли он снова свою жену, доживет ли до того, чтобы поцеловать ребенка? Тут кроткие мысли спугнул топот вражеских коней, перешедших на рысь. Гаркали команды офицеры, стремясь к слитности рядов, к тому, чтобы неимоверная масса конского мяса слаженно перла безудержной лавиной. В сравнительной близости земля отлого всходила к подножию Пальца Скарлинга; колосья там сменялись травой – куда более выгодная местность, но там сидит этот паршивый мерзавец Тенвейз. Справа склон более правильных очертаний, прочерченный стеной Клейла, которая охватывает холм посередине, а дальше теряется из виду, спускаясь к ручью. За ручьем, насколько известно, леса, где тоже засел Союз, готовый вот-вот рвануть с фланга на тоненькую цепочку обороны и растерзать ее в клочья. Впрочем, невидимый враг занимал Кальдера не так, как сотни, если не тысячи тяжеловооруженных всадников, идущих напролом лобовым натиском – тех самых, чьи драгоценные стяги он только что обоссал. Вот кто действительно требует внимания. А лавина уже видна невооруженным глазом: из полутьмы проглядывают пятна лиц, щиты и пики, блестящие доспехи. – Стрелы? – склонился к принцу Ганзул Белоглазый. Знать бы еще, как далеко они летают, эти стрелы. Надо хотя бы сделать знающий вид. Кальдер помедлил и щелкнул пальцами: – Стрелы. Белоглазый властно взревел; зазвенела тетива, замелькали над головой стрелы, осыпая врага. Хотя способны ли прутики с кусочками металла нанести урон этому защищенному броней мясу? Грохот конной лавы был подобен буре; она стремительно надвигалась, набирая разгон на север, в сторону стены Клейла и малочисленного воинства Кальдера. Гул копыт сотрясал землю, взметая истолченные в пыль колосья. Кальдера пробило желание броситься наутек, прошило как копьем. Он непроизвольно подался назад. Стоять на пути всего этого было столь же безумно, как под падающей горой. И тут он внезапно поймал себя на том, как с каждой секундой страх убывает, сменяясь возбуждением. Всю жизнь он только и делал, что увиливал, изыскивая способы уклоняться и драпать. Теперь же, стоя лицом к опасности, он уяснял, что она, вопреки его страхам, не столь ужасна. Кальдер язвительно улыбнулся, почти захохотал. Гляньте-ка, вот он, и ведет карлов на битву. Он, и стоит лицом к смерти. Он выпрямился в полный рост, приветственно раскинув руки, и что-то орал во всю глотку. Это он-то, Кальдер, лжец и трус, разыгрывал из себя героя. Подумать только, он, и вот так взял и примерил на себя эту роль. Всадники все ниже припадали к конским гривам, держа пики наперевес. И чем быстрее они набирали смертельный галоп, тем сильнее, казалось, растягивается время. Эх, ему бы, Кальдеру, внимательней слушать отца, когда тот рассказывал о земле; излагал с отстраненным видом романтика, вспоминающего утерянную любовь. Надо было учиться использовать рельеф, как скульптор использует камень. А он же, дурень, был слишком занят фиглярством, таскался по бабам да наживал себе врагов, которые будут его потом всю жизнь преследовать. И вот вчера вечером, оглядев землю и убедившись, что она не на его стороне, он поступил как смог. Теперь уже ничего не исправить. У конников не было возможности разглядеть первую яму в этой полутьме и среди колосьев. Это была всего лишь мелкая канава, не больше локтя в глубину и локтя в ширину, зигзагом идущая по полю. Большинство лошадей перемахнуло ее, даже не заметив. Однако пара-тройка тех, кому не повезло, угодили в нее копытами и полетели кубарем. Падение было жестоким – бьющаяся масса конечностей, спутанных поводьев, сломанного оружия и снопов пыли. А там, где они падали, сзади налетали другие и тоже валились, захваченные вихрем крушения. Вторая яма была вдвое шире и глубже. Здесь коней упало больше, поскольку мчавший следом ряд врезался в предыдущий; кто-то из всадников полетел на собственной пике, как ведьма на метле. Боевой порядок конницы начал распадаться. Кто-то по-прежнему рвался вперед. Другие пытались осмотреться, поняв, что что-то здесь не так, и множили сумятицу, и тех и других осыпал град стрел. Возникло убийственное столпотворение, в котором наступающие представляли друг для друга угрозу не меньшую, чем для Кальдера с его людьми. Ужасающий грохот копыт сменился отчаянными воплями и страдальческим ржанием покалеченных животных. Третья ямина была самая большая – точнее, две, глубокие, какие только сумели вырыть в темноте заступы северян. Шли они под углом, грубой воронкой, направляя людей Миттерика к провалу в центре, где выставлены драгоценные королевские штандарты. Туда, где стоял Кальдер. Спохватившись, он глядел округленными глазами на брыканье лошадей вокруг и прикидывал, куда же ему теперь деваться, и не поздновато ли. – Копья! – рявкнул Бледноснег. – Эйе, – мекнул принц, осторожно пятясь и махая мечом, – хорошая мысль. Из раздуваемого ветром ячменя донесся похожий на вой боевой клич, и в пять рядов выступили люди Бледноснега – отборные воины, что сражались за брата, а до этого за отца Кальдера при Уфрисе и Дунбреке, в Кумнуре и Высокогорье. В первых лучах солнца, пролившихся на долину, заблестел смертельный частокол копий. Лошади, всхрапывая, останавливались на скаку, опрокидывались, сбрасывали седоков, нанизывались на пики тех, кто налетал сзади. В безумный хор сливалось скрежетание стали, вопли погибающих, хруст кромсаемого дерева и чавканье кромсаемой плоти. Гнулись и ломались древки копий, летели щепки и обломки. Свет затмила завеса из взбитой пыли и соломенной трухи, посреди которой кашлял Кальдер с мечом, свисающим из онемевшей руки. Кашлял и недоумевал, что за странное стечение неудач могло породить это безумие. И найдется ли еще одно, которое поможет ему выбраться отсюда живым.Вперед и вверх
– Вы считаете, это можно назвать рассветом? – спросил генерал Челенгорм. Полковник Горст пожал необъятными плечами, видавшие виды доспехи задребезжали. Генерал посмотрел вниз на Реттера. – А вы, юноша, назвали бы это рассветом? Реттер моргнул. На востоке, там, где, по его представлению, находился Осрунг, в котором он ни разу не бывал, контуры грузных облаков подсвечены какими-то зловещими лучами. – Да, генерал. Голос сорвался, и он смущенно умолк. Генерал Челенгорм, наклонившись с седла, потрепал его по плечу. – Нет ничего постыдного в том, чтобы пугаться. Смелость – быть напуганным, но все равно поступать по-своему. – Да, господин. – Просто держитесь возле меня. Исполняйте свой долг, и все будет хорошо. – Да, господин. Реттер невольно раздумывал, как долг может остановить, скажем, стрелу. Или копье. Или топор. Безумие какое-то, карабкаться на такой огромный холм, где на склонах их ждут поработители-северяне. Все говорят, что они поработители. А ему только тринадцать лет, из которых он в армии всего шесть месяцев и мало что знает, помимо чистки сапог, да еще как дудеть разные там маневры. Что такое «маневры», он тоже толком не знал, просто делал вид. И не было для него ничего безопаснее, кроме как жаться поближе к генералу и еще такому, по общему мнению, герою, как полковник Горст, хотя на героя он вовсе не походил, особенно голосом. Блистательности в нем не было решительно никакой, а вот если б кому понадобился, скажем, таран, то для этого полковник, пожалуй, сгодился бы как никто другой. – Очень хорошо, Реттер. – Челенгорм вытащил меч. – Играйте наступление. – Слушаюсь, господин. Реттер тщательно смочил губы языком, сделал глубокий вдох и поднял горн. Его охватило внезапное беспокойство, что гладкий металл вдруг возьмет да и выскользнет из вспотевших от волнения ладоней, что он выдует неверную ноту, или же горн каким-то образом окажется полон грязи и произведет лишь жалкий пук с фонтаном мутной воды. У Реттера по этому поводу то и дело случались кошмары. Вот и еще один, очередной. Эх, была не была. Однако сигнал к наступлению прозвучал чисто, так же задорно, как обычно на плацу. «Впе-ред», – пропел горн. И двинулась дивизия Челенгорма, а с нею и сам генерал, и полковник Горст, и стая генеральских штабистов под хлещущими на ветру вымпелами. А за ними без особой охоты и Реттер, цокнув языком, ткнул пятками своего пони и тронулся под хруст копыт вниз по берегу, а потом захлюпал по ленивой прибрежной воде. Ему повезло, что он ехал верхом. Удастся выйти из этой передряги с сухими штанами. Если он только сам не обмочится. Или его не ранит в ноги. Если вдуматься, и то и другое очень даже возможно. С того берега припорхнуло несколько стрел. Откуда именно, Реттер не уловил. Его больше интересовало, куда они попадут. Пара безобидно нырнула в заводь впереди. Остальные затерялись в рядах, но вреда, очевидно, тоже не причинили. Реттер поежился, когда одна дзинькнула о чей-то шлем и упала среди марширующих солдат. У всех, на кого ни посмотри, была защита. На генерале Челенгорме так и вовсе такая, какой по красоте и дороговизне не сыщешь, наверно, в целом свете. Несправедливо, что у Реттера защиты никакой, хотя армия – вряд ли место для справедливости. Когда его лошадка выбиралась из воды на небольшой песчаный островок, заваленный с одного края серыми корягами, он украдкой оглянулся. Отмели полны солдат, бредущих кто по голень, кто по колено, а местами так и по пояс в воде. За ними весь длинный берег густо заполнен шеренгами, ждущими своей очереди переправляться, а за ними появляются все новые и новые. У Реттера от того, что он среди такого множества солдат, прибавлялось смелости. Если северяне убьют хоть сотню, а то и тысячу, то еще тысячи останутся. Честно говоря, что значит «тысяча», он себе толком не представлял, но, наверное, очень много. Тут Реттеру подумалось, что все это здорово, но только если ты сам не окажешься среди той тысячи, которую сбросят потом в яму – что как раз совсем не хорошо, тем более, говорят, гробы полагаются лишь офицерам. А ему, Реттеру, не хотелось бы лежать в холоде, придавленным грязью. Он оглянулся на огороды и еще раз поежился, когда в десятке шагов о чей-то щит стукнула стрела. – Выше голову, юноша! – призвал Челенгорм, давая шпоры скакуну и взлетая на очередной островок гальки. Перекат был уже наполовину пройден, и огромный холм за деревьями угрожающе вздымался. Отсюда он казался еще круче. – Господин! Реттер поймал себя на том, что горбится, вжимаясь в седло, чтобы быть менее уязвимой мишенью, а потому, наверно, выглядит трусом. Он заставил себя выпрямиться. На том берегу горстка людей торопливо откатывалась из прибрежного кустарника. Оборванцы с луками. Неприятель. Лазутчики северян. Так близко, что крикни, и они расслышат. Это кажется какой-то нелепицей. Как в догонялках, в которые он еще не так давно играл со сверстниками за амбаром. Реттер нарочито расправил плечи. Северяне боялись не меньше, чем он сам. Вот один, с копной светлых волос, встав на колено, торопливо пустил стрелу, та безобидно вошла в песок впереди первой шеренги. Северянин вскочил и заспешил в сторону огородов.Кудрявый вслед за остальными нырнул под деревья и, пригнувшись, зашелестел в пахнущей яблоками темноте наверх. Ловко перескочив валежник, он упал на колени и цепко огляделся. Солнце только что взошло, огороды еще заливал сумрак. По обе стороны поблескивал металл – среди деревьев скрывались люди. – Ну как, идут? – спросил кто-то. – Уже здесь? – Идут, – бросил Кудрявый. Может, он и отступил последним, но хвастать все равно особо нечем. Их отпугнуло само число этих гадов. Как будто вся земля только из них и состояла. Кишмя кишели. Что толку торчать на берегу, где единственное прикрытие – два чахлых кустика, а у них на всю ораву только и мощи, что несколько дюжин стрел. Все равно что идти с иголкой на пчелиный рой, такая же дурь. Здесь, на огороде, их хоть как-то можно попробовать отогнать. Железноголовый поймет. Остается, черт возьми, на это надеяться. Отступая, на пути они смешались еще с кем-то. Невдалеке в пестрых тенях сидел на корточках рослый, бывалого вида старикан в красном клобуке. Наверно, из карлов Золотого. Отношения между парнями Золотого и Железноголового были как у кошки с собакой. По правде сказать, не лучше, чем меж самими Гламой и Кейрмом, то есть «драть тебя с солью» – это еще мягко сказано. Хотя сейчас всем было не до этого. – Ты видал, сколько их? – взволнованно вякнул кто-то. – Сколько-сколько. Сотни. – Сотни, и сотни, и сотни, и… – Мы здесь не для того, чтобы их останавливать, – рыкнул Кудрявый. – Чуток замедлим, положим нескольких, пусть видят, с кем связались. А там, как настанет пора отваливать, отойдем обратно к Деткам. – Отваливать, – произнес кто-то, да с такой мечтательностью, будто краше мысли ему и в башку не стучалось. – Когда настанет пора! – остерег Кудрявый. – С ними северяне, – заметил еще один голос. – Наверно, из людей Ищейки. – Сволочье, – буркнул кто-то. – Ага, сволочье. Изменники. – Старикан в красном клобуке сплюнул через валежину. – Я слышал, Девять Смертей тоже был с ними. В ответ тишина. Это имя не придавало отваги никому. – Девять Смертей давно уже в грязи, – дернул плечами Кудрявый. – Черный Доу его прикончил. – Может быть. – Красный клобук выглядел мрачно, как упырь. – Только я слышал, что он здесь. Над самым ухом Кудрявого звонко тенькнула тетива; он рывком обернулся. – Э! Какого… Там стоял паренек с луком в трясущейся руке. – Ой, прости! Я не хотел, просто… – Девять Смертей! – раздался из-за деревьев безумный от ужаса вопль. – Девять… И захлебнулся на взвизге, перейдя в такие же сумасшедшие рыдания. Тут грянул взрыв нечеловеческого хохота, отчего у Кудрявого зачесалась потная шея. Смех какой-то звериный. А то и дьявольский. Все застыли – молча уставились, с ошалело выпученными глазами. – Да срал я! – раздался чей-то крик. Обернувшись, Кудрявый увидел, как, мелькая среди деревьев, удирает кто-то из парней. – Не, с Девятью Смертями я драться не буду, – вороша за собой листву, попятился еще один. – А ну назад, гнилье! – прорычал, размахивая луком, Кудрявый. Но было уже поздно. Раздался еще один душераздирающий вопль, как из преисподней. – Девять Смертей! – словно в ответ проревело из сумрака. В деревьях мелькнули тени, блеснула сталь. Там уже бежали. Бросали удобные места за валежником, не обнажив меча, не метнув копья, не пустив стрелы. Кто-то даже позабыл на суку колчан. – Трусы! Трусы-то они трусы, а что делать? Вождь для острастки может разве что пнуть одного-двух отщепенцев, но когда люди пускаются наутек всем скопом, тут он бессилен. Начальственное положение на первый взгляд кажется чем-то незыблемым, выкованным из железа, а на самом-то деле это всего лишь понятие, с которым все соглашаются. Когда Кудрявый перемахнул обратно через валежник, все уже перестали меж собой соглашаться, и здесь остались, судя по всему, лишь он да еще этот незнакомец в красном клобуке. – Вон он! – прошипел чужак, внезапно напрягаясь. – Это он! Безумный хохот вновь эхом заметался среди деревьев, скача и прыгая, исходя разом отовсюду и ниоткуда. Кудрявый липкой от пота рукой наложил стрелу на липкий от пота лук. Взгляд выхватывал тут и там колкие тени, когтистые лапы сучьев и тени этих когтистых лап. Девять Смертей мертв, это всем известно. А что, если все-таки нет? – Я ничего не вижу! Руки тряслись – ну и насрать, Девять Смертей всего лишь человек, и стрела пригвоздит его намертво так же, как любого другого. А убегать от человека, каким бы зверообразным тот ни был, Кудрявый не собирался, пусть даже все остальные разбежались, пусть хоть что угодно. – Где же он? – Да вон он! – прошипел красный клобук, хватая его за плечо и тыча рукой в деревья. – Вон он, ну! Кудрявый возвел лук, впиваясь взглядом в темень. – Я не… А! Ребра опалила боль, и он выпустил тетиву, стрела вяло шлепнулась на листья. Снова ожог боли, и Кудрявый, изумленно глянув, понял, что его саданул этот, в клобуке. Из груди торчала ручка ножа, а ее держала рука, темная от крови. Кудрявый сгреб рубаху подлеца. – Ка… Закончить фразу не хватило дыхания, а сделать еще один вдох не хватило сил. – Прости, – сказал незнакомец с болью в глазах, всаживая нож еще раз.
Красная Шляпа воровато огляделся, не смотрит ли кто, но похоже, парни Железноголового вовсю уносили ноги от огородов наверх, к Деткам, да еще и, небось, порядком наложив в штаны. Он бы с удовольствием на это поглядел, но надо было делать дело. Он бережно уложил убитого, виновато похлопав его по окровавленной груди. Остекленелые глаза молодца все еще хранили некую озадаченность: дескать, что же это такое? – Прости, что так. Что и говорить, не по заслугам вышло тому, кто выполнял свою работу как подобает; более того, остался тверд, когда другие разбежались. Только такая уж штука – война. Иногда здесь в порядке оказывается как раз тот, кто поступает не вполне порядочно. Такое уж черное это дело, и плакать бесполезно. Слезами никого не отмоешь, как говаривала, бывало, Красной Шляпе старуха-мать. – Девять Смертей! – провопил он со всем ужасом, на какой был способен. – Он здесь! Здесь! Еще один вопль он испустил, когда вытирал нож о куртку парня, а сам оглядывал затенения: не прячется ли там кто еще. Судя по всему, нет. – Девять Смертей! – выкрикнул другой голос в дюжине шагов позади. Красная Шляпа обернулся и встал. – Ладно, хватит. Они ушли. Из тени показалось серое лицо Ищейки; в руке он сжимал лук и стрелы. – Что, все? Красная Шляпа указал на свежий труп. – Почти. – Кто бы мог подумать, – Ищейка подсел рядом, а из-за деревьев вылезли еще несколько его молодцов. – Дело, которое удалось сделать всего лишь именем мертвеца. – Именем, и еще мертвячьим смехом. – Колла! Гони обратно и скажи Союзу, что огороды свободны. – Есть. Парень трусцой припустил меж деревьев. – Как там впереди? Ищейка неслышно перемахнул через валежины и вкрадчиво скользнул к линии деревьев. Он всегда осмотрителен, всегда заботится о людских жизнях. Щадит людей с обеих сторон. Редкое качество для боевого вождя, из тех, что заслуживает уважения, поскольку все главные песни по большей части воспевают пущенные кишки и иже с ними. Красная Шляпа с Ищейкой сидели на корточках среди поросли, в густой тени. Сколько они вдвоем просидели в этой позе по подлескам и укромным уголкам то в одном сыром углу Севера, то в другом? Недели, а то и больше. – Красотой не назвать, правда? – Красотой никак, – согласился Красная Шляпа. Ищейка подобрался ближе к краю посадки и снова опустился на корточки. – И отсюда вид не лучше. – Хотя мы на это в общем-то и не рассчитывали. – На самом деле нет. Просто человеку нужна надежда. Рельеф особыми преимуществами не радовал. Еще пара-тройка плодовых деревьев, чахлых кустов, а дальше голый склон, круто идущий вверх. Некоторые беглецы все еще цеплялись за траву под лучами взошедшего солнца, высветившего какие-то земляные работы неподалеку. Дальше шла полуразрушенная стена, что опоясывала Деток, а выше находились сами Детки. – А там, сомнения нет, дышать тесно от ребят Железноголового, – пробормотал Ищейка, озвучивая мысли Красной Шляпы. – Ага. А Железноголовый – выродок упрямый. Всегда сложно вывести, стоит ему угнездиться. – Как триппер, – рассудил Ищейка. – И такой же приятный. – Думаю, Союзу понадобится немало мертвых героев, чтобы туда забраться. – И живых, пожалуй, тоже. – Эйе. – Эйе. Красная Шляпа сделал руку козырьком, запоздало поняв, что лицо у него заляпано кровью. Ему показалось, что на укреплениях под Детками он различает крупного человека, что стоит и громогласно поносит отступивших беглецов. Слов в этом реве было не разобрать, но тон говорил сам за себя. – Что-то он не очень доволен, – осклабился Ищейка. – Не-а, – согласился Красная Шляпа. Как говаривала его старуха-мать: нет музыки слаще, чем отчаянье врага.
– Ах вы в сраку долбаные мерзавцы! – бушевал Ириг. Он пнул в задницу последнего дезертира, полузадохнувшегося от подъема, тот упал и врюхался мордой прямо в дерьмо на краю рва. Можно сказать, легко отделался. Хорошо, что получил от Ирига башмаком, а не топором. – Сволота долбаная, срань! – вторил ему более высоким голосом Жига, снова пиная труса в зад, едва тот попытался встать. – Парни Железноголового не бегут! – прорычал Ириг и пнул труса в бок, отчего тот опрокинулся на спину. – Парни Железноглового никогда не бегут! – И Жига въехал гаду по орехам, отчего тот заверещал. – Так ведь там внизу Девять Смертей! – выкрикнул кто-то с лицом бледным как полотно, глазами широкими, как дырки в сральне, а сам съежившийся, как мямля. Имя Девятипалого вызвало взволнованный рокот, прокатившийся по всем, кто дожидался за рвом. – Девять Смертей! Девять Смертей? Девять Смертей. Де… – Да драл я ваших Девять Смертей! – рявкнул Ириг. – Эйе, – прошипел Жига. – Др-рать его. В самую дырку! – Да ты его хоть видал? – Ну… Видать не видал, в смысле я сам нет, но… – Если он только не сдох, а он всяко сдох, и в нем есть кость, а ее в нем нет, то пусть он влезает сюда, – Ириг подался к мямле и щекотнул его под подбородком острым выступом на конце топора, – и поимеет дело со мной. – Эйе! – Жига возликовал так, что вздулись жилы на лбу. – Пускай, если не трусит, поднимется сюда и поимеет дело… да, с ним! С Иригом! Точно! Да Железноголовый всех вас, сволочей, за бегство перевешает! Как повесил Приседуху и выпустил ему кишки за измену, точно так же поступит и с вами, язви вас всех! Обязательно это сделает, а уж мы… – Заткнись, ты мне мешаешь, – оборвал его Ириг. – Извини, воитель. – Хотите имен? Вон там, на Детках, у нас Кейрм Железноголовый. А за спиной у него, на Героях, Щелкун Жужело, и Хлад, и сам, черт возьми, Черный Доу, если на то пошло… – Хорошо им там, наверху, – промямлил кто-то. – Кто это сказал?! – провизжал Жига. – Нет, кто, драть его с перцем, сказал… – Так вот. Ириг поднял топор и взялся им покачивать, поскольку не раз убеждался, что покачивание топора добавляет остроты подчас даже самым тупым доводам. – Если кто-то нынче будет стоять насмерть и делать что положено, то ему всегда найдется место у огня и в песне. Тот же, кто отступит, – Ириг плюнул на скорчившегося труса у себя в ногах, – то я даже не буду отвлекать для суда над ним Железноголового, а сам, лично, предам мразь этому вот топору. И дело с концом. – С концом! – тявкнул Жига. – Воитель, – кто-то потянул Ирига за рукав. – Ты не видишь, что я… – прорычал, оборачиваясь, Ириг и застыл. – От черт. – Хрен бы с ним, с Девятью Смертями. Союз вон прет.
– Господин полковник, вам бы следовало спешиться. Винклер ответил улыбкой. Даже она далась непросто. – Решительно не могу. – В самом деле, господин полковник, сейчас не время для героизма. – Тогда, – Винклер глянул на густые шеренгилюдей, выходящие из-под плодовых деревьев, – когда же, по-вашему, время? – Господин… – Моя чертова нога просто не справится. Винклер поморщился, коснувшись бедра. Ощущать на нем руку, и то было мучением. – Болит, господин? – Да, сержант. Не то слово. Винклер не был хирургом, однако за двадцать лет службы хорошо усвоил, что значит вонь повязок и буро-лиловая сыпь вокруг раны. Честно сказать, он был удивлен, что вообще проснулся этим утром. – Быть может, вам следует ретироваться и показаться хирургу… – У меня ощущение, что у хирургов сегодня и без меня будет дел по горло. Так что нет, сержант, спасибо, но я уж как-нибудь. Винклер повернул лошадь, опасаясь, как бы тревога подчиненного не поколебала в нем отвагу. Храбрость нынче была ему нужна целиком, в полном объеме. – Солдаты его величества Тринадцатого полка! Мечом он указал в сторону разбросанных по вершине холма камней. – Вперед! И здоровой пяткой погнал коня на склон. Судя по всему, он был во всей дивизии единственным верховым. Остальные офицеры, в их числе и генерал Челенгорм с полковником Горстом, оставили коней на огородах и дальше двигались пешим ходом. Только конченый глупец мог выбрать езду верхом для подъема на такую крутизну. Или глупец, или герой какой-нибудь выдуманной повести, или же заведомый мертвец. Рана у него была не такая уж и большая. Не сравнить с той, какую он в славные былые годы получил при Ульриохе. Тогда еще сам лорд-маршал Варуз навестил его в госпитальной палатке и с выражением глубокой обеспокоенности возложил на него потную руку, сказав при этом что-то насчет храбрости. Эх, вот бы еще вспомнить те слова. Но, ко всеобщему удивлению, и прежде всего к удивлению собственному, Винклер остался жив. Быть может, поэтому он поначалу и не придал значения небольшому порезу на бедре. А вот теперь, по всей видимости, этот порез его и доконает. – Как обманчива, черт возьми, внешность, – цедил он сквозь зубы. Оставалось только улыбаться через муку. На то он и солдат. Все необходимые письма он уже отписал, что немаловажно. А то жена переживает, что он канет без вести и не попрощается. Опять зарядил дождь, капли секли по лицу. Конские копыта скользили по траве; лошадь то и дело с коротким ржанием взбрыкивала, в ноге вспыхивала жуткая боль. Вот впереди взметнулось облако стрел – целая туча – и, описав изящную дугу, устремилось из вышины вниз. – Вот ведь черт. Винклер прищурился и ссутулил плечи, как человек, что с крыльца нежданно попадает под град. Стрелы бесшумно втыкались в землю вокруг да около, со звоном и стуком отлетали от доспехов и щитов. А вот и крики – один, еще несколько; значит, есть и попадания. Что, сидеть тут и кланяться стрелам? Ну уж дудки. – Йя! Винклер пришпорил лошадь и, превозмогая боль, пустился вверх по склону в большом отрыве от своих людей. Остановился он примерно в двадцати шагах от земляного укрепления неприятеля. Оттуда хищно смотрели вниз лучники; отчетливо выделялись на фоне мрачнеющего неба черные луки. Дождевая морось постукивала Винклеру по шлему, по кирасе. К лучникам он был до ужаса близко. До нелепости легкая мишень. Мимо просвистели торопливо пущенные стрелы. С огромным усилием он повернулся в седле и, улыбнувшись наперекор боли, с поднятым мечом привстал в стременах. – Солдаты Тринадцатого! А ну шире шаг! Мы что, на променад вышли? Под стеганувшими первую шеренгу стрелами несколько солдат упало, но остальные разразились бравым ревом и сорвались на бег, что свидетельствовало о недюжинном запасе духа после проделанного марша. Винклер уловил в гудящей болью ноге странное ощущение, посмотрел вниз и удивленно заметил торчащую из омертвелого бедра стрелу. Заметил и невольно расхохотался. – Это мое наименее уязвимое место, олухи! – крикнул он северянам. Солдаты, которые были первыми в рывке, успели поравняться с полковником и с воплями взбегали дальше на холм. В конскую шею глубоко вонзилась стрела. Лошадь вскинулась на дыбы; Винклер удерживался в седле лишь за счет натянутых поводьев – занятие бесполезное, поскольку, прогарцевав, лошадь качнулась и грузно пала. Удар вышел неимоверной силы. Превозмогая головокружение, полковник попытался оглядеться и понял, что придавлен лошадью. Хуже того, при падении он, судя по всему, зашиб солдата, копье которого проткнуло ему бедро. Да, вот оно, окровавленное острие, торчит как раз под латной юбкой. Надо же. Какие места ни прикрывай, самое нужное всегда остается незащищенным. – Вот те раз, – вздохнул полковник при виде торчащих из бедра обломка стрелы и наконечника копья. – Видно, судьба такая. Что примечательно, боли почти не ощущалось – знак, кстати, не из добрых. Хотя кто его знает. Вокруг по грязи всюду колотили башмаки спешащих на приступ солдат. – Давай, давай, ребята, – вяло помахивал рукой Винклер. Остаток пути им, видно, придется одолевать без него. Он перевел взгляд на земляные укрепления, до которых уже недалеко. Рукой подать. Вон там выскочил наверх кто-то с растрепанными патлами и навел лук на него. – Ах черт, – вырвалось у Винклера.
Жига стрельнул в мерзавца, что сидел на лошади. Теперь он под ней лежал, придавленный, и ни для кого опасности не представлял, но в такого долбаного смельчака, да еще с такой близи не выстрелить – значило себя не уважать. Как при этом иной раз бывает – удача птаха перелетная, – рука у Жиги некстати сорвалась с тетивы и стрела улетела куда-то вверх. Он выхватил другую, но тут все пошло наперекосяк. Точнее, кверху задницей. К вырытому рву с насыпью подоспел Союз, и Жига запоздало пожалел, что ров не прорыли глубже, а насыпь не сделали выше, причем намного – уж такое полчище на нее ринулось этих гадов-южан, а сзади их подкатывало еще больше. Парни Ирига столпились на насыпи, тыча копьями; гвалт стоял немыслимый. Но в них тоже тыкали. Жига подобрался глянуть, как там дела, но едва не получил по носу мелькнувшим Ириговым топором. Этому громиле, когда кровь бьет в башку, становится побоку, кто там может стоять под замахом. Вот назад откачнулся северянин, уцепившись за Жигу и чуть не стянув его к чертям вниз, но оторвался и стал бессмысленно хвататься за прорванную кольчугу, из которой хлестала кровь. А на его место выскочил, как из пращи, человек Союза – долболоб без шеи, с мощной челюстью и сурово сдвинутыми бровями. Без шлема, но весь в толстенных зазубренных пластинах, со щитом и тяжелым мечом, уже темным от крови. Жига попятился, так как был всего лишь с луком, да и вообще ему больше нравилось сражаться на почтительном расстоянии. Вот и в этот раз он уступил место более настроенному карлу, который успел замахнуться мечом. Запрыгивая, короткошеий оступился, и меч карла был готов оттяпать ему башку, но тот в какой-то неизъяснимый миг этот меч со звоном отбил, а в следующий миг хлынула кровь и карл повалился вниз лицом. Не успел он замереть, как короткошеий проткнул еще одного, да так, что вздернул его в воздух, перевернул и отправил лететь кубарем по склону. Жига полез по откосу с разинутым ртом, соленым от чьей-то крови. Он был уверен, что смотрит в лицо Великому Уравнителю – точнее, не в лицо, а в образину. И тут на выручку кинулся Ириг с грозным замахом топора. Короткошеий присел под вмявшимся от удара щитом. Жига взвыл от восторга, но южанин всего лишь согнул ноги в коленях, а когда вскочил, то одним ударом оттолкнул верзилу Ирига и мощным росчерком меча вспорол ему брюхо. Ириг пошатнулся, кровь хлынула из рассеченной кольчуги, а глаза вылупились скорее от потрясения, чем от боли. Он поверить не мог, что с ним разделались так легко. А Жига и подавно. Как может человек, бегом одолев такой подъем, так жестоко и быстро орудовать мечом на вершине? – Это Девять Смертей! – выкрикнул кто-то. Понятно, что никакой это не Девять Смертей. Тем не менее кровавой сумятицы от него не убавлялось. На короткошеего набросился еще один карл с копьем, но он, увернувшись, сделал ему мечом посреди шлема такую вмятину, что тот шмякнулся лицом в грязь, раскинув руки-ноги. Жига, скрипнув зубами, поднял лук, хорошенько прицелился в короткошеего негодяя – и надо же, опять судьба-злодейка. Когда он отпускал тетиву, от земли оттолкнулся Ириг, одной рукой держа кровавые потроха, а другой – поднятый топор. И, конечно же, угодил под стрелу и крякнул, приняв ее в плечо. Меч силача из Союза отхватил Иригу руку. Из обрубка не успела даже брызнуть кровь, как лезвие метнулось обратно и проделало в груди Ирига кровавую брешь, росчерком вперед вскрыло ему голову между ртом и носом, лишь зубы клацнули в воздухе и улетели прочь с холма. Сам короткошеий все это время стоял на месте – мятый щит впереди, меч поднят, физиономия в алых брызгах, а глаза спокойны, как у рыбака, что следит за поплавком. В ногах у него лежали замертво четверо изувеченных северян, а Ириг, еще мертвее, мягко опрокинулся в ров. Может, он и в самом деле был Девятью Смертями, этот мерзавец с бычьей шеей. Во всяком случае, карлы валили друг друга с ног, пятясь от него подальше. А люди Союза нажимали с обеих сторон, перебирались все растущим числом через насыпь, и неохотное отступление обратилось в бегство. Жига, понятное дело, бежал вместе со всеми. Кто-то заехал ему локтем в шею, он поскользнулся и грянулся подбородком о траву, пребольно прикусив язык, но поднялся и побежал дальше среди крика и перебранки. Мельком обернувшись, он пришел в ужас: короткошеий спокойнехонько смахнул на бегу карла, все равно что пришлепнул муху. Рядом высокий человек Союза в ярком, как зеркало, нагруднике указывал вынутым мечом на Жигу, во весь голос что-то крича.
– Вперед! – взывал Челенгорм, махая мечом в сторону Деток. Черт возьми, ему не хватало дыхания. – Вверх! Вверх! Надо во что бы то ни стало удерживать темп. Горст приоткрыл им ворота, и теперь необходимо в них влезть, пока не захлопнулись. – Ну же, ну! Он нагибался, предлагая руку, выдергивал людей из рва, хлопал их напутственно по спине, когда они вновь устремлялись вверх по склону. Походило на то, что бегущие северяне сеяли хаос на верхней стене, мешаясь с защитниками и распространяя панику, и передовые штурмующие взбирались за ними беспрепятственно. Едва отдышавшись, Челенгорм припустил следом, нетвердо всходя по склону. Надо рваться. Вперед, только вперед. Тела. Мертвые и раненые, разбросанные по траве. Вот таращится северянин, держась окровавленными руками за голову. Солдат Союза бездумно схватился за истекающее кровью бедро. Еще один солдат, бегущий рядом, невнятно вякнул, а когда Челенгорм обернулся, то увидел у него в лице стрелу. А остановиться, помочь ему никак нельзя. Можно только жать дальше, сглатывая внезапную волну тошноты. Грохот собственного сердца и свист дыхания, боевые выкрики и лязг металла слились в нескончаемый унылый дребезг. Участившийся дождь добавлял примятой траве скользкости. Весь мир, полный бегущих, скользящих и валящихся людей, разрозненно пропархивающих стрел, летящей травы и грязи, подскакивал и хлябал. – Вперед, – бормотал генерал Челенгорм, – вперед. Слышать его никто не мог, он командовал самому себе. – Вперед. Это его единственный шанс на искупление. О, если бы только взять ту вершину. Сломить северян там, где у них самое сильное место. – Вверх, вверх. Остальное неважно. Он бы больше не был собутыльником короля, не смыслящим в своем деле, позорно провалившим первый день сражения. И занял бы наконец достойное место. – Вперед, – хрипел он, – вперед! Челенгорм лез, согнувшись, свободной рукой цепляясь за мокрую траву, столь сосредоточенный на движении, что стена оказалась для него неожиданностью. Он остановился, неуверенно помахивая мечом. Он толком не знал, в чьих она руках – его людей или врага – и что с ней делать в том или в другом случае. Откуда-то протянулась рука в боевой рукавице. Горст. Эта рука с изумительной легкостью втянула Челенгорма наверх; по влажным камням генерал вскарабкался на плоскую верхушку шпоры. Непосредственно впереди торчали Детки – кольцо грубо отесанных камней чуть выше человеческого роста, куда крупнее, чем он себе представлял. Вокруг тоже раскиданы тела, хотя и меньше, чем ниже по склону. Похоже, сопротивление здесь было не столь упорное, а в какой-то момент разом исчезло. Солдаты Союза стояли, в разной степени измотанности и смятения. Дальше холм плавно закруглялся к самим Героям. По более покатым склонам ближе к вершине отступали северяне. Насколько можно судить, это отступление более упорядоченно, чем недавнее бегство. Судить – это все, что оставалось Челенгорму. Не ощущая близкой опасности, тело обмякло. Он стоял, уперев руки в колени; грудь ходила ходуном, а живот при вдохах задевал изнутри эту дивную, но на редкость неудобную кирасу. Чертова обнова. Всегда сидела на нем, как на пугале. – Северяне откатываются! – резанул слух фальцет Горста. – Нужно преследовать! – Генерал, нам следует перегруппироваться! – почти одновременно подал голос штабист, в доспехах с бусинками измороси. – Мы значительно оторвались от второй волны. Я бы сказал, даже слишком. Он жестом указал в сторону Осрунга, подернутого серой пеленой дождя. – А кавалерия северян атаковала полк Старикса, и он увяз на правом… Челенгорм сумел-таки распрямиться. – А Адуанские волонтеры? – Все еще на огородах! – Мы отрываемся от поддержки! – вставил адъютант. Горст сердито отмахнулся; писклявый голос нелепо противоречил воинственному облику. Он как будто даже не запыхался. – К черту поддержку! Мы должны продолжать натиск! – Господин генерал, погиб полковник Винклер, люди истощены, нам необходима передышка! Челенгорм, закусив губу, вгляделся в вершину. Ловить момент или ждать подспорья? На фоне темнеющего неба виднелись копья северян. Жаждущее, забрызганное красным лицо Горста. Чистые лица штабистов. Генерал поморщился, оглядел свое немногочисленное окружение и покачал головой. – Останемся ненадолго здесь, дождемся подкрепления. Закрепимся на позиции, соберемся с силами. У Горста было выражение мальчугана, услышавшего, что в этом году щеночка ему не подарят. – Но генерал… Челенгорм положил ему руку на плечо. – Бремер, поверьте, я всецело разделяю вашу устремленность, но не все могут вот так нестись вечно, без передышки. Черный Доу наготове, и он хитер, так что это отступление может быть всего лишь уловкой. Я не допущу, чтобы он провел меня во второй раз. Он с прищуром посмотрел наверх, где облака в вышине будто вскипали на медленном огне. – Вон и погода против нас. Как только соберемся бо́льшим числом, сразу же идем на приступ. Длительного отдыха не предвиделось: солдаты Союза валом валили через стену, заполняли каменный круг. – Где Реттер? – Я здесь, господин, – подал голос юнец. Вид у него был бледный, встревоженный, как, впрочем, и у всех. Челенгорм встретил его улыбкой. Чем не маленький герой. – Трубите сбор, юноша, и готовьтесь подавать сигнал к наступлению. Безрассудства допустить нельзя, но нельзя и поступаться инициативой. Это единственный шанс на искупление. Челенгорм посмотрел на Героев; по шлему постукивал дождь. Как они близко. Рукой подать. Последние северяне, беспорядочной толпой обступившие вершину. Вон один стоит, смотрит сквозь дождь.
Железноголовый стоял и смотрел в сторону Деток, там яблоку было негде упасть от людей Союза. – Дерь-мо, – сказал он, как сплюнул. Все это было ему откровенно поперек души. Ведь он и имя свое получил за то, что никогда не уступал врагу ни пяди. Хотя получено оно было не в таких войнах, где ты заведомо обречен. Не хватало еще на одного себя принять всю мощь Союза – ради того, чтобы народ потом слезливо сморкался, вспоминая, как храбро встретил кончину Кейрм Железноголовый. Нет уж, не было у него в мыслях последовать ни за Белобоком, ни за Острокостым, ни за Стариком Йолем. Все они погибли храбро, однако кто нынче поминает этих негодяев в песнях? – Отходим! – рявкнул он наконец. И погнал остатки воинства меж вкопанных кольев к Героям. Показывать спину врагу – оно, конечно, позор, но уж лучше пусть провожают сзади взглядом, чем встречают спереди копьем. А Черному Доу если так уж хочется биться за этот никчемный холм и эти никчемные камни, то пусть-ка он делает это сам, своими никчемными силами. Под припустившим дождем он угрюмо зашагал вверх, через провал в замшелой стене, опоясывающей Героев. Шел он медленно, расправив плечи и подняв голову – пускай народ считает, что отход продуман заранее и в его поступке нет ничего трусливого… – Ба-а-а! Это кто же у нас тут драпает от Союза, как не Кейрм Железноголовый! Понятное дело, Глама Золотой, надутый хер, стоит, прислонясь к глыбе, и лыбится, аж лучится синюшной побитой харей. Именем мертвых, как же ненавистны Железноголовому эти спесиво надутые щеки, эти усы, как пара желтых слизней прилепившиеся к толстой верхней губе. Вот так бы взял и сам себе глаза вырвал от вида этой самодовольной рожи. – Отхожу назад, – буркнул Кейрм. – Что-что? Кажу зад? Послышалось несколько смешков, которые оборвались, стоило Железноголовому, ощерив зубы, приблизиться. Золотой сделал осмотрительный шаг назад; прищурившись, глянул на меч Кейрма, рука на всякий случай легла на топор. Железноголовый себя одернул. Имя он получил не за то, что позволял гневу водить себя за нос. Всему свое время, в том числе и сведению счетов; время и способ. А это значит – не сейчас, слишком уж на равных и на глазах у всех. Нет, он, Железноголовый, своего момента дождется, да еще и непременно такого, чтоб можно было вволю насладиться. Поэтому он изобразил улыбку. – Да уж куда нам до твоей храбрости, Глама. Никто в ней с тобой не сравнится. Это ж такая отвага нужна, настучаться мордой о чужой кулак, как ты. – Я-то хоть дрался, – взъелся Золотой, а его карлы грозно к нему придвинулись. – Тоже мне драка, наполучать по мордасам, брякнуться с коня и наутек. Теперь зубы обнажил уже Глама. – Это ты-то смеешь мне так говорить? Ты, трусливая… – Хватит. Черный Доу. Слева от него Кернден Зобатый, справа Хлад, а чуть сзади Щелкун Жужело. Они и целая толпа тяжеловооруженных, с тяжелыми лицами и тяжелыми шрамами карлов. Стая жутковатая, однако взгляд у Доу страшнее. Он темен от гнева, а глаза вылуплены так, что неровен час лопнут. – И это нынче именуется названными? Пара грозных имен, за которыми прячется кто? Пара строптивых слюнтяев! Сделав язык трубочкой, Доу харкнул в грязь между Железноголовым и Золотым. – Рудда Тридуба был сволочугой упрямым, Бетод сволочугой лукавым, Девять Смертей сволочугой злобным, но мертвым ведомо: бывают моменты, когда мне их просто-таки не хватает. То были мужчины! – это слово он с брызгами слюны рявкнул Железноголовому в лицо так, что все поежились. – Когда они говорили что-то, то они, язви их, это и де-ла-ли! Железноголовому подумалось, что неплохо бы на всякий случай отступить, да по-быстрому, учитывая, что оружие Черный Доу держал наготове, а значит, промедление смерти подобно. На схватку с ним его тянуло не больше, чем на схватку с Союзом, а то и меньше. Так что хорошо, что сунуться своим сломанным носом под горячую руку додумался Золотой. – Я с тобой, вождь! – попытался подпеть он. – Всегда и всюду! – Ты-то? – Доу повернулся к нему, презрительно кривя губы. – Ах, как мне, драть твою, повезло! И, оттеснив Гламу плечом, повел своих людей в сторону стены. Оглянувшись, Железноголовый увидел, как на него из-под седых бровей поглядывает Кернден Зобатый. – Что? – сердито спросил Железноголовый. – Ты знаешь что, – с тем же выражением сказал Зобатый.
Он протиснулся между Кейрмом и Гламой. И эта пара еще считается боевыми вождями. Или даже людьми, если на то пошло. Хотя, если зрить в корень… Трусость, жадность и себялюбие нынче никого не удивляют. Уж такие времена. – Ах они черви, что один, что другой, – шипел Доу, когда с ним поравнялся Зоб. Доу впился пальцами в старую известняковую кладку; раскачав, выдрал оттуда камень и стоял, напрягая все мышцы. Губы его беззвучно шевелились, как будто он не мог решить, то ли швырнуть каменюку вниз по склону, то ли размозжить кому-нибудь череп, то ли самому садануться об нее лицом. В конце концов он лишь в глухом отчаяньи зарычал и беспомощно сунул камень туда, откуда извлек. – Надо их уничтожить. Может, так я и сделаю. Может быть. Спалю к хренам, обоих. Зобатый поморщился. – Не знаю, вождь, загорятся ли они в такую погоду. Союз внизу скапливался ужасающим числом и, судя по всему, выстраивался в боевой порядок. Рядами. Тьма тьмущая густых рядов. – Похоже, они скоро двинутся. – А чего б им не двигаться? Железноголовый этих гадов считай что сюда пригласил. Доу, ощерясь, поперхнулся влажным воздухом и фыркнул, как готовый к броску бык. Дыхание его исходило паром. – Ты вот думаешь, легко быть вождем? Он повел плечами, словно цепь на шее непомерно тяжела. – Это, считай, то же самое, что волочить сраную гору через дерьмо. Тридуба мне говорил. Говорил, что всякий вождь обречен на одиночество. – Земля все еще за нас, – Зобу подумалось, что надо бы сделать упор на что-нибудь хорошее. – Да и дождь нам в подмогу. Доу лишь нахмурился. – Как только они, черт возьми… – Вождь! Сквозь толпу суровых карлов продирался какой-то паренек в кожушке, темном от сырости. – Вождь! Ричи тяжко приходится в Осрунге! Они взяли мост, сеча идет на улицах! Ему нужно, чтобы кто-то… Ух! Доу схватил его сзади за шею, грубо дернул к себе и повел его голову в сторону Деток и солдат Союза, кишащих внизу, как муравьи в растревоженном муравейнике. – Ты считаешь, у меня есть свободные люди? А, чтоб тебя? Что скажешь? Паренек боязливо сглотнул. – Наверно нет, вождь. Доу отпихнул его, и тот полетел бы с ног, если б его сзади не подхватил Зобатый. – Скажи Ричи, пусть держится как может, – бросил Доу. – Может, какая-то помощь и подойдет. – Скажу, обязательно скажу. Паренек спешно попятился и вскоре затерялся в толчее. На Героях воцарилось траурное спокойствие, разбавляли которое лишь разрозненное бормотание, тихое бряцанье амуниции да пошлепыванье дождя о металл. Внизу, на Детках, кто-то затрубил в рожок – печально-задумчивую мелодию, под стать дождю. Или просто мелодию, а траурно-задумчивым был он сам, Зоб. В раздумьи, кто из здесь присутствующих до заката скольких убьет, а кто сам погибнет. Кому на плечо ляжет хладная рука Великого Уравнителя. Может, и ему самому. Он прикрыл глаза и невольно пообещал себе, что если из всего этого выберется, то непременно уйдет на покой. Обещал, как дюжину раз прежде. – Ну что, похоже, время близится. Чудесница протянула руку. – Эйе, – Зоб взял ее, потряс, оглядел лицо спутницы – упрямые скулы, черную от сырости щетину волос и длинный белый шрам сбоку. – Только не умирай, ладно? – И в мыслях нет. Держись поближе, и я постараюсь, чтоб ты тоже как-нибудь сдюжил. – Добро. Они взялись наперебой схватываться ладонями, шлепать друг друга по плечам и спинам – последняя минута братания перед кровопролитием, когда чувствуешь себя спаянным с товарищами больше, чем с родней. Зоб сцепился руками с Фладдом, Легкоступом, Дрофдом, даже с Хладом; невольно спохватился, где же здоровенная лапища Брека, и тут вспомнил, что тот лежит под слоем дерна. – Слышь, Зобатый. Весельчак Йон. И, судя по досконально знакомому виноватому виду, опять с тем же самым. – Да, Йон. Обязательно им все передам. Ты же знаешь. – Знаю. Они сцепились ладонями, и у Йона дернулся уголок рта – для Весельчака что-то вроде улыбки. Бек стоял безмолвно; темные волосы липли к бледному лбу, он пристально смотрел на Деток, как в пустоту. Зоб взял парня за руку, пожал. – Главное, делай все по-правильному. Держись за своих товарищей, стой со своим вождем, – он подался чуть ближе, – и не убейся. – Спасибо, воитель, – ответил на пожатие Бек. – Где у нас Жужело? – И не надейтесь! – подал голос тот, пробираясь сквозь вымокшую приунывшую толпу. – Жужело из Блая вас не бросит! По причинам, известным лишь ему одному, он снял рубаху и стоял голым по пояс, с Мечом Мечей на плече. – Именем мертвых, – восхитился Зоб, – с каждой новой дракой ты у нас все голее и голее. Жужело запрокинул голову навстречу струям дождя. – Рубаха в таких случаях мне только мешает. Жутко, видите ли, натирает соски. Чудесница лишь покачала головой. – Ишь, герой. Ну просто загадка ходячая. – Не без этого, – разулыбался Жужело. – А тебе, Чудесница? Тебе влажная рубаха не натирает соски? Откройся: хотелось бы знать. Та отмахнулась. – Ты уж, Щелкун, давай о себе позаботься. А за своими я как-нибудь сама услежу. Все было ярким, насыщенным и как будто безмолвным – блеск воды на оружии, намокшие меха, раскраска щитов в сееве дождевых капель. Перед Зобом мелькали лица, знакомые и незнакомые. Бесшабашно-веселые, суровые, боязливые. Он протянул руку, и ее ухватил Жужело, скалясь всеми зубами. – Ну как, готов? Сомнения точили Зоба всегда. Он их ел, ими дышал, жил ими вот уж двадцать с лишним лет. Ни минуты без них, сволочей. Что ни день, с той самой поры, как похоронил братьев. А тут вдруг они, сомнения, взяли и схлынули. – Готов. Он вынул меч и глянул в сторону Союза, где копошились сотни и сотни людей, мелькали под дождем разноцветными пятнами и взблесками. И улыбнулся. Может статься, Жужело и прав: человек на самом деле не живет, пока не смотрит в лицо смерти. Зоб высоко поднял меч и завыл, а все вокруг подхватили. И стали ждать прихода Союза.
Еще фокусы
Солнцу пора взойти, да вот поди-ка. Сердито хмурились густеющие тучи, а свет все еще прибеднялся. Или скупился. Насколько видел капрал Танни, никто до сих пор так и не шелохнулся. За стеной по-прежнему виднелись шлемы и копья. Время от времени они шевелились, но так никуда и не двигались. Атака Миттерика уже в разгаре, судя по шуму. А вот на их богом забытой окраине битвы северяне что-то бездействовали. Или выжидали. – Они что, все еще там? – спрашивал Уорт. Обычно, когда ждешь боя, то прямо-таки усираешься от изматывающего волнения. Этот же уникум как будто собирался использовать бой для передышки между обычным своим усером. – Все еще там. – И не движутся? – взволнованно суетился Желток. – Если бы они двигались, то двигались бы и мы, тебе не кажется? – Танни еще раз посмотрел в окуляр. – Нет, не движутся. – Это там, что ли, сражаются? – бормотнул Уорт. Порыв ветра донес гневные людские крики, конское ржание и лязг металла. – Или это, или серьезные разногласия на конюшне. Ты думаешь, это все-таки разногласия на конюшне? – Нет, капрал Танни. – Вот и я тоже. – Тогда что же происходит? – спросил Желток растерянно. Из-за бугра показалась лошадь без седока и, покачивая пустыми стременами, задумчиво спустилась к воде, постояла и начала пить. А потом щипать траву. – Честно сказать, я и сам толком не понимаю, – опустив окуляр, признался Танни. По листве накрапывал дождь.Примятый ячмень усеяли павшие и умирающие лошади, павшие и умирающие люди. Перед Кальдером и крадеными штандартами громоздился целый кровавый курган. Всего в нескольких шагах спорили карлы, пытаясь выдернуть копья, одновременно всаженные в конника Союза. Нескольких ребят послали собирать выпущенные стрелы. Еще пара не смогла устоять перед соблазном и забралась в поисках поживы на дно ближней ямины, откуда их ором выгонял Белоглазый. С кавалерией Союза покончено. Попытка вышла храбрая, но глупая. Похоже, одно зачастую идет рука об руку с другим. Хуже того, потерпев неудачу с первого раза, они настойчиво повторили свою глупость, чем сделали лишь хуже. Несколько десятков всадников перемахнули-таки через третью ямину и даже одолели стену Клейла, и что же? Всего-то зарубили нескольких лучников, прежде чем их самих застрелили или подняли на копья. Попытка столь же заведомо бессмысленная, как пытаться промокнуть тряпкой морской берег. Вот в чем беда гордости, отваги и мужественных качеств, которые напыщенно воспевают барды. Чем их, этих качеств, у тебя больше, тем скорее ты закончишь кверху задом среди кучи таких же, как ты, мертвецов. Все, чего добились храбрецы Союза, так это могучего прилива духа у людей Кальдера; такого, какого они не ощущали, должно быть, с той поры, когда королем северян был Бетод. Теперь они давали об этом знать Союзу – уже тем, как скакали, ковыляли и ползли обратно к своим позициям уцелевшие. Под моросящим дождем воинство Кальдера плясало, хлопало и улюлюкало. Они жали друг другу руки, шлепали по плечам и спинам, стукались щитами. Громогласно славили имена Бетода, Скейла и даже его, Кальдера, причем довольно часто, что отрадно. Братство воинов, кто бы мог подумать? Кальдер в ответ на восхваление и потрясание в свой адрес оружием тоже раздавал улыбки и тряс поднятым мечом. Кстати, не мешало бы, хотя, наверное, уже поздновато, малость обагрить лезвие кровью, а то он как-то не успел пустить его в ход. Благо, крови вокруг пруд пруди, а от хозяев ее уже не убудет. – Воитель. – А? Бледноснег указывал на юг. – Надо бы народ обратно по местам. Дождь тяжелел; увесистые капли отскакивали от доспехов живых и мертвых, лошади без седоков и безлошадные всадники уныло брели обратно к Старому мосту. Над полем битвы к югу повисла зыбкая дымка, в ней угадывалось призрачное движение. Кальдер приставил ко лбу ладонь и из-под нее наблюдал, как из дождя возникает все больше силуэтов, переставая быть призраками и облекаясь плотью и металлом. Пехота Союза. Массивные квадраты, идущие размеренным, слаженным и ужасающе целеустремленным шагом. А над сомкнутыми рядами – частокол копий. А еще выше тряпьем висят мокрые флаги. Это увидели и люди Кальдера, и ликования как не бывало. Властно каркали названные, веля подначальным занять боевые места. Белоглазый отсылал легкораненых в резерв, чтоб они заполняли дыры в строю, становясь на место павших. Кальдер прикинул, придется ли кому-нибудь до конца дня заполнить дыру вместо него. Такая возможность определенно была. – Ну что, еще какие-нибудь фокусы у тебя в запасе есть? – осведомился Бледноснег. – Да что-то нет. – Разве что повальное бегство. – А у тебя? – Есть, только один. Вот этот. И старый воин, аккуратно отерев тряпицей кровь с меча, поднял его в руке. – А. – Кальдер поглядел на свое чистое лезвие в бусинах влаги. – Ну да. Разве что.
Тирания расстояния
– Не вижу ни черта! – процедил отец Финри. Он невольно подался вперед и снова приставил к глазу окуляр. Картина, само собой, разборчивей не стала. – А вы? – Увы, господин маршал, – печально вздохнул штабист. Преждевременный бросок Миттерика они наблюдали в тишине. Затем, как только первые лучи света нехотя заскользили по долине, выдвижение Челенгорма. Потом заморосил дождь. Вначале за его серым саваном исчез вдали справа Осрунг, за ним стена Клейла слева, а там и Старый мост заодно с безымянной гостиничкой, где вчера чуть не лишилась жизни Финри. Отмели и те едва различимы. Все стояли молча, парализованные волнением, и напряженно ловили звуки, лишь иногда еле доносящиеся до слуха сквозь влажный шепот дождя. При такой видимости битва все равно что есть, что ее нет. Маршал взялся расхаживать взад-вперед, никчемно поигрывая пальцами. Наконец он подошел к Финри и встал рядом с ней, не переставая вглядываться в безликую серую пелену. – Иногда я ловлю себя на мысли, – сказал он негромко, – что нет на свете человека беспомощней, чем главнокомандующий на поле боя. – А как насчет его дочери? Он натянуто улыбнулся: – Ты в порядке? Финри отмахнулась от мысли об ответной улыбке. – В полном, – соврала она, и это было заметно. Помимо отвратной боли в шее при каждом повороте головы, в руке при каждом движении, да еще и нестихающей боли в затылке, она все время ощущала удушливую тревогу. Финри вздрагивала и испуганно озиралась, как скряга, потерявший кошелек, даже не зная толком, что она ищет. – А у тебя есть гораздо более важные вещи, о которых стоит волноваться… Словно в доказательство этого отец спешно зашагал навстречу посыльному, скачущему с востока. – Новости? – Полковник Брок докладывает, что его люди в Осрунге приступили к штурму моста! Значит, Гар в сражении. И, несомненно, в первых рядах. Финри прошиб пот; жаркая сырость под плащом Гара мешалась с холодной текучей сыростью снаружи, сливаясь в крещендо несносного неуюта. – Тем временем полковник Бринт возглавляет бросок против дикарей, которые вчера… – взгляд посыльного метнулся на Финри и обратно, – против дикарей, господин лорд-маршал! – И? – нетерпеливо спросил отец. – И это все, господин лорд-маршал. Крой поморщился. – Благодарю. При любой возможности ставьте меня в известность. – Слушаюсь! Посыльный отсалютовал, развернул лошадь и галопом умчал в пелену дождя. Рядом с Финри грузно оперся на посох Байяз. – Ваш муж, вне всякого сомнения, при штурме несказанно отличится, – отозвался он, бледная плешь блестела под дождем. – Идти впереди воинства, как некогда Гарод Великий – можно сказать, герой нашего времени! Люди такого склада всегда вызывали у меня восхищение. – А вот вы бы взяли и сами попробовали. – О-хо-хо. Пробовал, и не раз. В юности я был ох каким сорвиголовой. Однако неутолимая жажда опасностей для меня, безусловно, в прошлом. От героев есть польза, но кому-то же надо направлять их верным путем. А потом расчищать за ними завалы. Они неизменно вызывают у толпы восхищение, однако оставляют после себя такой бардак. Байяз задумчиво почесал живот. – Так что нет, чашка чаю в арьергарде у меня куда больше в фаворе. А уж рукоплескания пускай достаются людям вроде вашего мужа. – Вы очень щедры. Может, даже слишком. – С этим мало кто поспорит. – А что же теперь с вашим чаем? Байяз нахмурился. – У моего слуги нынче с утра задания поважней. – Разве есть задания более важные, чем потакать вашим прихотям? – О-о, прихоти мои идут куда дальше чайной заварки… Сквозь дождь донесся приглушенный стук копыт, и на тракте показался одинокий всадник. Все, затаив дыхание, вглядывались, пока на пасмурном фоне не обозначилось насупленное лицо. – Фелнигг! – вскинулся отец Финри. – Что у нас на левом фланге? – Миттерик, черт бы его побрал, все угробил! – желчно выкрикнул Фелнигг, соскакивая с седла. – Взял и послал кавалерию через заросли ячменя, да еще по темноте! Это ж каким безрассудным идиотом надо быть! Зная характер отношений между этими двумя, Финри подумала, как бы Фелнигг сам тайком не приложил руку к этому фиаско. – Это мы видели, – сухо заметил отец, видимо, разделяя эти подозрения. – Надобно лишить болвана всех чинов! Гнать его взашей! – Может, чуть погодя. Каков же итог? – Итог… Все еще висел на волоске, когда я отъехал. – Как! У вас нет ни малейшего представления о том, что там происходит? Фелнигг вначале раскрыл, затем прикрыл рот. – Я думал, лучше без промедления возвратиться… – И доложить о Миттерике и о его просчете, а не о последствиях. Премного благодарен, полковник, но я и без того сыт по горло некомпетентностью наших командных чинов. Прежде чем Фелнигг успел что-нибудь сказать, отец вновь двинулся по склону, бесплодно вглядываясь в сторону севера. – Не надо было их посылать, – услышала Финри, когда он проходил мимо. – Ни за что, ни за что не надо было. Рядом вздохнул Байяз. Голос его резанул по ушам: – Сочувствую, душевно сочувствую вашему отцу. Восхищение Финри первым из магов неуклонно шло на спад, сменяясь растущей неприязнью. – Да неужто, – сказала она так, как иной сказал бы «заткнись», и примерно с тем же значением. Байяз это если и уловил, то пропустил мимо ушей. – Какая досада, не видеть издали, как сражаются эти мураши-людишки. Ничто не сравнится с панорамой сражения, а это сражение даже на моей памяти весьма крупное. Но увы, погода не держит ответа ни перед кем. Байяз самодовольно улыбнулся все более мрачнеющим небесам. – Доподлинно буря! Воистину драма, не правда ли? Разве можно представить себе лучшую гармонию стихий, чем их столкновение – небесной и людской? – Уж не вы ли его вызвали? – Силы не те. Представить только, как грохотали бы громы, будь мне это доступно! В Древние времена мой мастер, великий Иувин, мог словом выкликать молнии, жестом заставлял течь реки, движением мысли припорашивал землю инеем. Такова была сила Искусства. Раскинув руки, Байяз блаженно подставил лицо дождю и поднял навстречу небесным хлябям посох. – Но то было давно. Руки у него опали. – А нынче ветры дуют, как им заблагорассудится, по своей воле. Как и битвы. Мы же, кто остался с тех времен, вынуждены действовать… окольным путем. Вот опять стук копыт, и из сумрачной завесы вылетел взъерошенный молодой офицер. – Говори! – вскричал Фелнигг. Финри немало удивилась, как эта гнилушка до сих пор не схлопотала по морде. – Люди Челенгорма вытеснили неприятеля с огородов, – доложил запыхавшийся гонец, – и взбираются по склону! – Как далеко они поднялись? – спросил отец Финри. – Последнее, что я видел, как они приближаются к камням, что поменьше. Деткам. А взяли они их, или… – Сопротивление тяжелое? – Тяжелеет. – Давно вы их оставили? – Я скакал сюда во весь опор, так что, наверное, с четверть часа. Отец Финри ощерился на льющий дождь. Камни на вершине холма – так называемые Герои – сквозь серую пелену выглядели не более чем темным пятном. Финри словно читала отцовские мысли. К этой минуте его войска могли, осененные славой, занять вершину, пребывать в свирепой схватке, или же, отогнанные, истекать кровью. Все как один и один как все, живые или мертвые, в победе или поражении. Он повернулся на каблуках. – Седлать мне коня! Блаженное спокойствие Байяза как ветром сдуло. – Я бы не советовал. Там, маршал Крой, вы все равно ничего не сможете сделать. – А уж тем более здесь, лорд Байяз, – бросил отец, решительно шагая к лошадям. За ним последовали его штабисты с несколькими охранниками-гвардейцами. Фелнигг выкрикивал приказы. Внезапно вся ставка пришла в лихорадочное движение. – Лорд-маршал! – прокричал Байяз. – Я считаю это неразумным! Отец даже не обернулся. – Ну так оставайтесь здесь, очень вас прошу. Он сунул ногу в стремя и вспрыгнул на коня. – Именем мертвых, – прошипел Байяз себе под нос. Финри угостила его язвительной улыбкой. – Похоже, и вас наконец призывают в передние ряды. Заодно и полюбуетесь вблизи, как сражаются эти мураши-людишки. Почему-то первого из магов это не рассмешило.Кровь
– Идут, идут! Кальдер это и без того знал, а люди набились на Героев так плотно – разглядеть хоть что-то не было возможности. Мокрые меха, мокрые доспехи, оружие в глянцевых отблесках, хмурые лица. Камни в косых штрихах дождевых струй выглядели не более чем тенями, призраками среди колючего леса копий. Капли с шелестящим шепотом сеялись на металл. Ниже по склону шло сражение: до слуха доносился звон стали вперемешку с людскими криками, чуть приглушенными дождем.Внезапно толпа тяжело всколыхнулась. Бека приподняло над землей и он, болтая ногами, забарахтался в море напирающих, толкущихся, орущих тел. Он не сразу сообразил, что напирают не враги, а свои. Однако всюду торчали и тыкали всевозможные острия, так что вполне можно, не будучи солдатом Союза, заполучить по орехам. Если на то пошло, Рефта ведь тоже проткнуло не мечом Союза. От удара локтем в голову Бек покачнулся, а кто-то еще толчком сшиб его на колени; секунда, и руку вдавил в грязь тяжелый башмак. Встать удалось, лишь ухватившись за щит с намалеванным драконом, хозяин которого, какой-то бородач, оказался этим крайне недоволен и рявкнул на Бека. Шум сражения становился все громче. Люди рвались – одни прочь, другие навстречу. Воины хватались за раны, кровь из-за дождя сочилась розовым; размахивали оружием в веере брызг. Все промокло, обезумело от страха и ярости. Именем мертвых, как хотелось бежать. Глаза щипало не то от воды, не то от слез. Главное, снова не опростоволоситься, не дрогнуть. Как там сказал Зобатый: держись за своих? Стой со своим вождем. Бек глянул туда, где болтался вымокший штандарт Черного Доу, тоже черный. Зобатый должен быть где-то там. Бек увяз в толчее; ноги скользили по взбитой слякоти. Кажется, где-то в толпе мелькнуло оскаленное лицо Дрофда. Рядом грянул рев и просунулось копье. Бек, напрягшись изо всех сил, отвел голову, и наконечник скользнул мимо уха. Над другим ухом кто-то крякнул и обмяк, оросив Беку всю руку чем-то жарким, журчащим. Бек резко выдохнул, заерзал плечами, стряхивая труп в грязь. Толпа всколыхнулась снова, и Бека потащило влево. Открыв от усердия рот, он силился удержаться на ногах. На щеку брызнул теплый дождик, а стоявшего впереди человека как-то разом не стало, и Бек ошалело заморгал на полосу грязи с разбросанными телами, лужами в ряби дождя, обломанными копьями. А по ту сторону полосы был враг.
Доу что-то проорал, Зоб не расслышал. Все заглушал влажный шелест дождя и грубая многоголосица вокруг, громкая, как сама буря. Теперь-то уж приказы отдавать поздно. Наступает минута, когда человеку остается лишь действовать сообразно полученным указаниям, с верой в то, что твои люди будут поступать по-правильному и биться. Кажется, он заметил, как где-то между копьями помахивает острие Меча Мечей. Эх, надо бы сейчас быть со своей дюжиной. Держаться своих. И зачем он согласился быть при Доу вторым? Может, потому, что когда-то состоял вторым при Рудде Тридуба и думал, что если снова занятьэто место, то и мир станет таким, как прежде. Старый ты дуралей, все хватаешься за призраки. Поздно уже, ох как поздно. Нет, надо было все же жениться на Кольвен. Уж мог хотя бы попросить ее руки, чтоб у нее была возможность дать отлуп. Зоб ненадолго прикрыл глаза, втянул носом сырую прохладу. – Надо было оставаться плотником, – прошептал он. Да только вот меч показался ремеслом более легким. Для работы с деревом это ж сколько инструмента надо – и тебе стамески с пилами, и топорики большие и малые, и пятое-десятое – молотки с гвоздями, рубанки-фуганки. А чтобы убивать, надобны всего две вещи – клинок и воля. Хотя и непонятно, осталась ли она у него, воля-то. Зоб сжал мокрую рукоять меча. Шум битвы становился все громче и явственней, сливаясь с громовым биением сердца. Что тут мудрить: выбор сделан. И он, стиснув зубы, вновь распахнул глаза. Толпа раздалась, как дерево под колуном, и в брешь хлынул Союз. Солдат врезался в Зоба прежде, чем тот успел замахнуться; они сомкнулись щитами, скользя башмаками по грязи. Зоб сумел, накренив щит, въехать кованым краем в ощеренное вражье лицо, прямо в нос; вдавил, хныкнув от надрыва, дернул вверх. Дальше – больше: держась изо всех сил за лямку щита, он взялся лупить, вколачивать, вбуравливать его во вражью голову с рычаньем и плевками. Щит зацепился за пряжку на шлеме и наполовину его сорвал. Зоб высвободил меч, и клинок со свистом отсек у неприятеля пол-лица. Тело соскользнуло в грязь, а Зоб, потеряв опору, чуть не упал. Черный Доу, взмахнув топором, всадил его в чей-то шлем, отчего тот лопнул и впустил топор в голову по самую рукоятку. Топор так и остался в голове трупа, который с растопыренными руками шлепнулся на спину. Какой-то забрызганный грязью северянин, зажав под мышкой вражеское копье, впустую размахивал боевым молотом. Лицо ему запрокидывала хищная вражеская пятерня, а он пялился сквозь ее пальцы. На Зоба налетел очередной солдат Союза. Кто-то сделал ему подсечку, и он пал на колено, получил от Зоба по затылку; шлем звякнул, блестя свежей вмятиной. Еще удар, и солдат распластался. А Зоб с руганью продолжал его охаживать, вбивая лицом в грязь. Кого-то с улыбкой огрел щитом Хлад; уродливый шрам на лице пунцовел под дождем, как свежая рана. Война переворачивает все вверх дном: те, кто в мирное время представляет угрозу, становятся надеждой и отрадой, как только начинает звенеть сталь. Разлетелись две половинки трупа: верх в одну сторону, низ в другую. Кровь стекала в грязную воду, пузырились лужи. Вот Меч Мечей развалил чуть ли не надвое еще кого-то, как долото – деревянную статуэтку. Зоб нырнул за щит, в него ударила кровавая струя вперемешку с дождевой водой. Тыкали во все стороны копья – наобум и с целью, с коварным проворством, скользкими остриями. Вот одно словно невзначай скользнуло кому-то в грудь. Человек повалился навзничь, тряся головой – дескать, нет, нет! Рука несчастного по привычке нашаривала рукоять, а его уже втаптывали в грязь безжалостные башмаки. Зоб отбил щитом вражеское копье, а сам ударил мечом. Лезвие чиркнуло по горлу, запрокинув врагу голову. Хлестнула кровь. Человек упал, забавно при этом загудев – мелодия напоминала начало старинной песни. За ним открылся офицер Союза в невиданно красивом доспехе – зеркальном, с золотыми узорами. Он отбивался грязным мечом от Черного Доу, который очень некстати поскользнулся и упал на колени. «Стой возле своего вождя». Зоб с ревом поспешил на выручку, топая по лужам в фонтанах грязной воды, и бездумно рубанул по прекрасной кирасе, испортив ювелирную работу. Владелец доспеха согнулся. Еще удар, на этот раз колющий. Человек Союза повернулся, как раз когда меч Зоба, скрежетнув, вошел под нижний край кирасы. Вошел глубоко, надежно, оттолкнув этого расписного красавца. Руки по локоть обагрились горячей кровью. Зоб завозился с рукоятью меча, который упорно не желал выходить из негодяя; лезвие приходилось вертеть и самому топтаться в безумном объятии с неприятелем. Лицом к лицу, щекой к щеке, чувствуя сип его дыхания, царапанье его щетины. А ведь он, Зоб, пожалуй, с Кольвен ни разу не был так близко. Но ведь выбор сделан? Выбор…
Одного желания не всегда достаточно, а потому как ни рвался Горст, добраться туда он не мог. Слишком много людей на пути. Когда он, отрубив ногу последнему, откинул его с дороги, старик-северянин уже вонзил меч Челенгорму в кишки – из-под блестящей от дождя кирасы торчал кончик кровавого острия. Когда убийца выдирал меч, выражение лица у генерала было до странности благостным. Он чуть ли не улыбался. Искуплен. Старый северянин обернулся на вой Горста и вскинул щит. Под ударом стали полетели щепки, насаженный на клинок щит крутанулся на руке и врезался металлическим ободом старику в голову, опрокинув его набок. Горст шагнул, думая закончить дело, но на пути опять кто-то встрял. Как всегда. Совсем еще мальчишка – кричит, размахивает топориком. Небось всегдашнее: убью-прибью, гыр-гыр-гыр. Умереть Горст был, разумеется, совсем не против. «Хотя этому недоумку я такого удовольствия не доставлю». Он отдернул голову, топорик безопасно отскочил от наплечника, и, подцепленный длинным клинком, описал кривую в сыром воздухе. Юнец что было сил пытался удержать топоришко, да куда там: тяжелое лезвие вырвало его из рук и раскроило лицо так, что брызнули мозги. Вблизи шелестнул кончик меча; Горст отклонился, ощутив на щеке ветерок, а под глазом пустяковое жженье. Вопящая толпа раздалась, а битва из единого слаженного натиска распалась на очаги и очажки неприглядно дерущихся вымокших людей по самому центру Героев. Всякая видимость тактики, строевых построений, приказов и даже сторон исчезла. Вот и хорошо, а то лишняя путаница. Откуда-то возник полуголый северянин с мечом таких размеров, каких Горст прежде и не видывал. «А уж я их повидал». Абсурдно длинный, как будто выкованный для великана. Тускло-серый, матово отливающий под дождем металл с единственной литерой, выдавленной у рукояти. Северянин был как с рисунка художника, в глаза не видевшего, что такое битва. Хотя глуповатые на вид могут быть так же смертоносны, как и глуповатые на слух; что же до спесивой заносчивости, то Горст всю ее выкашлял у Кардотти, в дыму его Дома утех. Человек каждую схватку должен воспринимать как последнюю. «Может, это она и есть? Попробуем надеяться». Видя, как локоть северянина поднимается для бокового удара, Горст бдительно качнулся назад и двинул навстречу щит, одновременно готовясь напасть. Однако вместо того, чтобы махнуть сбоку, северянин использовал огромное лезвие как копье; острие мелькнуло мимо щита и вскользь визгнуло по нагруднику, да так, что Горст от неожиданности запнулся и чуть не упал. Однако финт. Подавив неистовое желание отпрыгнуть, он заставил себя держать взгляд на чужом лезвии и увидел, как острие дугой сверкнувших капель устремилось как раз туда, куда Горст едва не метнулся, но исхитрился увернуться, и здоровенная лопасть просвистела мимо, зацепив налокотник, который от удара лопнул. Сам же Горст кинулся вперед, но острие его клинка секущим ударом прошло лишь по пелене дождя, а полуголый противник ускользнул. Горст со всем возможным проворством замахнулся для безжалостного броска, но человек оказался внизу и с не менее ужасающим проворством вскинул длиннющее лезвие. Два клинка со звоном грянули один о другой ударом, от которого отнимаются пальцы. Противники разомкнулись, зорко озирая друг друга. Глаза северянина, несмотря на назойливый дождь, смотрели со спокойной внимательностью. Оружие у него походило на реквизит из комедии дурного пошиба, однако шутом этот богатырь не был. Длинное лезвие давало ему множество возможностей и в обороне, и в нападении. Стоит ли говорить, что таких приемов в «Формах владения мечом» Рубиари не значится. Да и меча такого там не описано. «Видно, мы с ним оба мастера». Между ними нарисовался солдат Союза; из-под сложенных на животе рук текла кровь. Горст нетерпеливо сшиб его на сторону щитом, а сам прыгнул на полуголого северянина. От колющего удара тот увернулся, а режущий парировал быстрее, чем можно себе представить при таком весе металла. Тогда Горст сделал выпад вправо и веером влево с низким замахом. Северянин оказался готов и к этому: отпрыгнул, дав клинку Горста беспрепятственно взрыть грязь и отхватить стопу сражающемуся солдату, который, вякнув, упал. Ну так не стой на дороге, олух. Горст едва успел выпрямиться, когда здоровенное лезвие мелькнуло навстречу; резко втянув воздух, он нырнул за щит. Меч шарахнул, оставив в и без того побитом металле жутчайшую вмятину; щит под ударом дернулся, и Горст своим же кулаком получил жестокую зуботычину. Но на ногах удержался, отмахнул назад и, чувствуя во рту вкус крови, всем весом кинулся вперед и двинул щитом по голому торсу северянина, при этом нанес молниеносный удар росчерком – слева поверху и справа понизу. Под верхний северянин поднырнул, но нижним удалось чиркнуть его по ноге самым кончиком меча, отчего колено подогнулось и хлестанула кровь. «Счет в мою пользу. А теперь для завершения». Горст взмахнул мечом, но углядел краем глаза шевеление, изменил угол замаха и с ревом рубанул по широкой дуге, открыв плечо. Какой-то карл получил по шлему, ударом бедолагу подняло и обрушило вниз головой на вразнобой торчащие копья. Горст крутнулся назад, орудуя мечом, как косой, но северянин с беличьим проворством отскочил, Горст лишь успел поднять рядом с ним фонтан грязной воды. Когда противники вновь поглядели друг на друга, Горст поймал себя на том, что улыбается. Кровавая возня вокруг казалась унылым посторонним кошмаром. «Когда душа у меня так пела в последний раз? Было ли такое со мной вообще?» Сердце билось в упоении, кожа нежилась под блаженно прохладными струями дождя. Все смятения, разочарования, неудачи – пустой звук. Каждая деталь схватки вспыхивала, словно пламя в темноте, всякое движение – и свое, и противника – было полно поэтики. Есть только победа или смерть. Северянин улыбнулся, когда Горст отбросил в грязь изувеченный щит, и кивнул. «Мы признаем друг друга, понимаем и встречаемся как равные. Как братья». Есть уважение, но пощады не будет. Любое колебание со стороны одного будет оскорблением навыкам другого. Поэтому Горст тоже кивнул и снова бросился вперед. Северянин отразил удар, но у Горста была еще свободная рука в боевой рукавице. Металлическим кулаком он саданул в беззащитные ребра, северянин, крякнув, покачнулся. Следующим убийственным ударом Горст метил противнику в лицо, но тот отшатнулся и словно из ниоткуда выставил гарду своего мечища – Горст еле успел убрать подбородок; шишка из металла промелькнула возле самого носа. А северянин уже набрасывался с поднятым мечом. Горст напряг ноги, обеими руками сжимая рукоять зазубренного меча, и принял на него устрашающую лопасть лезвия. Скрежетнул металл, и серое острие отщипнуло от клинка работы Кальвеза яркую стружку-завиток. Это ж надо, какой невиданной остроты у северянина меч. От удара Горст отпрянул назад. Лопасть меча очутилась возле самого лица; Горст скосил глаза на орошенное брызгами лезвие. Пятки уперлись в какой-то труп, и Горст, используя его как опору, смог приостановить натиск; воцарилось дрожащее равновесие. Попытка пнуть ногу противника привела к тому, что тот приник ближе и они сплелись еще тесней. Так они топтались, плюя друг другу в лицо; зловеще скрежетали клинки, когда противостояние склонялось в ту или иную сторону. Стараясь пересилить противника, каждый напрягал все мышцы, отчаянно выискивая хоть какое-то преимущество, но не в силах его найти. Вот он, момент совершенства. Об этом человеке он, Горст, не знает ничего, даже имени. «И тем не менее мы сейчас ближе всяких возлюбленных, потому что разделяем этот сокровенный зазор во времени. Лицом к лицу. И лицом к смерти, этому безотлучному третьему на нашем укромном междусобойчике. Зная, что через какое-то кровавое мгновение это все может оборваться. Победа и поражение, слава и забвение, все в абсолютном равновесии. И пусть все мышцы, все нервы, все сухожилия напряжены до отказа, приближая роковой момент, страстно хочется, чтобы этот миг длился вечно. И мы приобщимся к камням, и этот круг пополнится еще двумя Героями, застывшими в противостоянии. А вокруг нас прорастет трава, памятником славы войне, достоинству роковой схватки, вечной встрече и единению победителей на благородном поле…» – О, – выдохнул вдруг северянин. Мощная хватка ослабла. Разомкнулись клинки. Богатырь сделал неверный шаг назад, поглядев сквозь дождь вначале на Горста, затем вниз с нелепо отвисшей губой. Он все еще держал в руке огромный меч, острие которого чертило по слякотной жиже, оставляя водянистый желоб. Другой рукой он нежно взялся за торчащее из груди копье, по древку которого сбегала кровь. – Вот не ожидал, – словно извиняясь, признался он и рухнул как подкошенный. Горст долго стоял, понуро глядя вниз – а может статься, не больше секунды. Непонятно даже, откуда взялось это копье. Что поделать, битва. Здесь уж кому как выпадет. Он со смутным чувством вздохнул. Эх, ну ладно. Пляска продолжается. На расстоянии шага и замаха меча в слякоти ворочался старик – тот, что убил Челенгорма. Горст шагнул, поднимая зазубренную сталь. И тут в голове у него полыхнуло.
Бек все это видел в гуще боя. Тело деревенело от страха. На его глазах упал и покатился в грязь Зобатый. Выскочил на подмогу и тут же был зарублен Дрофд. Вступил в единоборство с бешеным быком-солдатом Союза Жужело. Схватка произошла на удивление жутко и быстро. Жужело из Блая оказался повержен. Он вспомнил, как Зобатый ставил его в пример карлам Доу. Впереди с воплем упал человек, открылось пространство. Главное, делай все как надо. Стой за своего вождя. Береги голову. И когда человек Союза шагнул к Зобатому, Бек подступился к нему. «Делай по-правильному». И в самый последний момент, когда бык-южанин уже замахнулся, меч Бека плашмя ударил его по голове, отчего тот шлепнулся в слякоть, тоже плашмя. Это последнее, что видел Бек, перед глазами снова замелькали оскаленные лица, острия всех видов и топающие по грязи башмаки.
Зоб моргнул, мотнул головой, а когда горло ожгла блевота, решил, что зря он это сделал. Он перевернулся, стеная, как мертвец в аду. Щит раскромсан в щепу, на пульсирующей руке болтается окровавленный обод. Зоб стянул его, выскреб из глаза кровь. «Бум-м, бум-м, бум-м», – бил в черепе чугунный набат, или же это кто-то вколачивал в голову чугунную же сваю. В остальном все было до странности тихо. Похоже, северяне согнали Союз с холма, или наоборот – ни то ни другое Зоба не трогало. Битва отступила, оставив после себя вершину, удобренную кровью, политую дождем, взрытую и истоптанную, усеянную, как осенней листвой, мертвыми и ранеными. А надо всем этим в бессмысленном карауле и всегдашнем безмолвии застыли Герои. – Ах черт. В нескольких шагах лежал Дрофд. Зоб попытался встать и чуть снова не сблевал. Попытка подползти по слякотной жиже оказалась удачней. – Дрофд, ты в порядке? Ты… Другая сторона головы у парня была вся как есть снесена. Зоб похлопал Дрофда по груди и тут заметил Жужело. – Ат-т черт. Жужело лежал на спине, а около него, наполовину в грязи, – Меч Мечей; рукоять рядом с правой рукой. В груди торчало копье с окровавленным древком. – Ат-т черт, – повторил Зоб. Других слов как-то не приходило. Когда он подполз ближе, Жужело слабо улыбнулся; зубы у него были розовыми от крови. – Эгей, Зобатый. Я бы встал, да… – Он приподнял голову и поглядел на древко. – Ишь, как меня удрючило. Ран на своем веку Зоб перевидал великое множество и, взглянув на эту, понял: Жужелу не помочь. – Эйе. – Он медленно сел, поместив перед собой тяжелые, как жернова, руки. – Вижу. – Шоглиг тогда нагородила мне с три короба. Вот же скверная старуха: даже не сказала толком, когда я помру. А я, если б знал, то конечно бы цеплял на себя доспехи понадежней. Жужело издал что-то среднее между кашлем и смехом, страдальчески поморщился, снова кашлянул и хохотнул, снова поморщился. – Болит, черт бы его. Оно как бы и знаешь, что должно болеть, но все равно, разрази его гром, больно. Так получается, мою судьбу ты мне все же показал, да, Зобатый? – Так уж получается. Ох, не хотелось бы такой судьбы никому. Да и кто бы ее принял такую, по своей-то воле? – А где Меч Мечей? – Жужело зашарил вокруг ладонью. У Зоба неожиданно задергалось веко. Вот те раз, такого раньше не было. – Мне ж его передавать надо. Так уж повелось. Мне его передал Дагуф Коль, а ему в свое время Йорвил Гора, а тому, кажется, Четырехлицый… Да? Что-то я стал в деталях путаться. – Да ладно тебе. – Зоб кое-как, с гудящей головой склонился, выкопал из слякоти рукоять меча и вжал ее в ладонь Жужела. – Кому ж ты хочешь его передать? – А ты в точности все выполнишь? – Выполню. – Вот хорошо. Я бы мало кому доверил, но ты, Зобатый, прямой, как резак, все так говорят. Скажешь – как отрежешь. – Жужело улыбнулся. – Предай его земле. – А? – Похорони его со мной. Было время, когда я думал, что он – и благословение, и проклятие. Но на самом деле он – одно лишь проклятие, и я не хочу им проклинать еще какого-нибудь бедолагу-горемыку. Думал я, что он – и награда, и наказание. Но награда-то он только для таких, как мы. Жужело кивнул на окровавленное древко копья. – Или так, или… жить себе да жить до старости, пока молва о тебе не стихнет. Положи-ка его в грязь, Зобатый. Он поморщился, приподнимая рукоять и перекладывая ее в руку Зоба, которую и сжал грязными пальцами. – Непременно положу. – По крайней мере, мне не придется его больше таскать. Сам же видишь, какой он чертовски тяжелый. – Всякий меч – бремя. Когда человек его берет, он этого не чувствует. А вот со временем вес этот тяжелеет, как вериги. – Хорошие слова. – Жужело оскалил зубы. – Мне б вот тоже не мешало какие-нибудь такие слова придумать. Слова, от которых у людей взор туманится слезами. Что-нибудь, достойное песен. Только я-то думал, мне еще на это годы отпущены. А ты за меня не можешь что-нибудь такое придумать? – Слова, что ли? – Ага. Зоб покачал головой. – Никогда не был в этом силен. А что до песен… Думаю, на эти выдумки куда как более горазды барды. – Эти-то негодяи? Вот уж выдумщики, хлебом не корми. Жужело посмотрел в опрокинутое небо с наконец-то скудеющими нитями дождя. – Хоть солнце выходит, и то ладно. Он качнул головой, по-прежнему улыбаясь. – Нет, ну надо же. Ай да Шоглиг: взяла и наврала с три короба. И умолк.
Заостренный металл
Дождь хлестал как из ведра, дальше двух десятков шагов не было видно ни зги. Люди Кальдера смешались с воинством Союза: копья и колья, руки и ноги, озверелые лица – все напирало, ломило, крушило друг друга. Рев, вой, вязнущие в жидкой грязи башмаки, оскальзывающие руки на скользких доспехах, склизких древках, липком от крови металле. Мертвые и раненые вылетали из гущи боя, или втаптывались в самую слякоть. Сверху то и дело падали стрелы, невесть откуда и кем пущенные, отскакивали от шлемов и щитов. Третья яма – во всяком случае, насколько можно видеть – сделалась кошмарной трясиной, по которой медленно, как в дреме, пробирались адовы создания в грязевой оболочке, наваливаясь и коля друг друга, непонятно кто кого. Солдаты Союза перебрались через нее во многих местах. И не только через нее, но и через стену, откуда их ценой неимоверных усилий всякий раз сталкивал Белоглазый и растущая толпа раненых, пока еще способных держать оружие. В горле у Кальдера першило от ора, но его никто не слышал. Все, кто мог держать оружие, сражались, а Союз все прибывал, волна за волной, натиск за натиском. Неизвестно, куда девался Бледноснег. Может, погиб. Сколько уже полегло. Такая мясорубка, в которой враг от тебя на расстоянии плевка в лицо, не может длиться долго. Человек не создан такое выстаивать. Рано или поздно одна из сторон поддастся, и это будет как крушение дамбы, все и сразу. И этот момент, судя по всему, недалек. Кальдер оглянулся. Горстка раненых, горстка лучников, а за ними невнятные очертания сельской постройки. Там у него лошадь. Может, еще не поздно… Из ямы выкарабкались какие-то люди и пробирались к нему. Секунду он думал, что это его молодцы, которым хватило ума спасаться бегством. И тут Кальдера обдало холодом: под слоем грязи он разглядел форму Союза, солдаты проскользнули сквозь брешь в изменчивой линии боя. Он стоял, разинув рот, а они не мешкали. Все, бежать поздно. На него набросился старший офицер Союза без шлема, с языком, высунутым, как у запыхавшейся собаки. Он махнул грязнющим клинком, и Кальдер едва увернулся, влетев в лужу. Следующий удар он сумел отразить – такой силы, что меч дернулся, а руку словно тугой искрой прошибло до самого плеча. Хотелось крикнуть что-нибудь мужественное, но вырвалось только: – На помощь! Блядь! На помощь! Его севший до сипоты голос никто не расслышал, а если и расслышал бы, то насрать. Каждый бился за собственную жизнь. Никто бы не догадался, что Кальдера мальчишкой ежеутренне выволакивали во двор упражняться во владении копьем и мечом. Те занятия, впрочем, прошли мимо него. Он лишь неуклюже выставлял перед собой руки, как какая-нибудь пожилая матрона, трусливо идущая с веником на паука – рот открыт, влажные волосы лезут в глаза. – Эх, надо было вырезать этот чертов… Он ахнул, заполучив второй удар. У Кальдера предательски запуталась лодыжка и он, оступившись, хватанул рукой воздух и шлепнулся на задницу. Запнулся он как раз о ворованный флаг. Вот так ирония. При попытке встать вконец испачканные стирийские сапожки принца зачерпнули грязи. Офицер устало шагнул к нему с занесенным мечом и с коротким воплем рухнул на колени. Голова отлетела вбок, а туловище в брызгах крови навалилось на Кальдера. Тот, отплевываясь и тяжело дыша, с омерзением его откинул. – Вот подумал, а не выручить ли тебя. На месте офицера с мечом в руке стоял Бродд Тенвейз с поганой улыбкой на паршивой харе; кольчуга блестела под дождем, как чешуя. Вот уж кто меньше всего годился Кальдеру в спасители. – Разве ж я мог дать тебе одному умыкнуть всю славу? Кальдер пнул бездыханное тело и шатко поднялся. – Половина меня хотела бы послать тебя ко всем херам! – А другая половина? – А другая – обделаться. Кроме шуток. Не было бы ничего удивительного, если б следующей головой, смахнутой мечом Тенвейза, оказалась голова Кальдера. – Я полагаю, справедливо. – Тенвейз мечом указал на вымокшее месиво битвы. – Ты идешь? – А как же, черт возьми. У Кальдера мелькнула мысль, а не броситься ли и вправду на врага с безумным ревом, в попытке переломить ход сражения. Скейл, как пить дать, поступил бы именно так. Только это вряд ли ему по силам. Душевный подъем от вида поверженной неприятельской конницы давно испарился, оставив после себя лишь сырость, холод, нытье в теле и истощение. Сделав шаг, Кальдер охнул и с деланой гримасой схватился за колено. – А ч-черт! Придется тебя догонять. – Ну догоняй, раз на то пошло, – осклабился Тенвейз. – За мной, бесовы отродья! И повел рычащий клин карлов на брешь в рядах. Через стену перекатывалось его воинство, добавляя вес общей сече. Дождь постепенно шел на убыль. Слегка развиднелось, и, к великому облегчению, Кальдер увидел, что с прибытием Тенвейза перевес вроде как начал склоняться на их сторону. Хотя кто его знает – может, еще несколько солдат Союза, и чаша весов вновь качнется не туда. Из-за облаков ненадолго выглянуло солнце, вывесив слабенькую радугу, которая изогнулась над копошащейся массой мокрых тел и мокрого металла справа, а слева вдалеке нежно коснулась голого бугра с гребешком низкой стены посередине. Те мерзавцы за холмом, сколько они еще думают там отсиживаться?Мир в наше время
Склоны холма были устланы ранеными. Умирающими. Мертвыми. Временами Финри казалось, что она различает среди них знакомые лица, хотя толком не понять, чьи: друзей, знакомых или просто мертвецов с похожим цветом волос. Несколько раз почудилось, что она видит обмякшее лицо Гара, которое на нее то косилось, то пялилось, то скалилось. Впрочем, дело не в этом. По-настоящему ее пугало, что она, похоже, привыкает к мертвым. Через провал в невысокой стене они попали на окруженную камнями площадку, где тела убитых покрывали чуть ли не каждый дюйм вытоптанной травы. Какой-то человек пытался остановить кровь, льющуюся из большущей раны на ноге; при этом едва он зажимал один ее конец, как открывался другой и кровь начинала течь оттуда. Отец Финри спешился, вслед за ним его офицеры, а следом и Финри, а за ней бледный паренек с горном, зажатым в грязном кулаке. Призрачной процессией они брели сквозь это безумие, где на них никто не обращал внимания. Отец, поигрывая желваками, смотрел по сторонам. Мимо прошел какой-то офицерик не в себе, помахивая гнутым мечом: – А ну держать строй! Шире шаг! Вы! Я кому, черт возьми, сказал… – Лорд-маршал, – окликнул высокий голос. От кучки растрепанных солдат отделилась знакомая фигура и, нетвердо подойдя, устало отсалютовала отцу Финри. Вне сомнения, Горст только что из самой гущи боя: доспехи во вмятинах и пятнах. Пустые ножны болтались по ногам с видом, при иных обстоятельствах откровенно комичным. Под глазом чернел длинный порез, а щека, скула и шея представляли собой кровавую коросту. Когда Горст повернул голову, стало заметно, что другой глаз у него красный, как и повязка над ним. – Полковник Горст, как развивались события? – Мы атаковали. – Горст виновато моргнул, а, заметив Финри, стушевался, медленно поднял и уронил руки. – И проиграли. – Героев по-прежнему удерживают северяне? Горст медленно кивнул. – Где генерал Челенгорм? – осведомился отец Финри. – Убит. – Полковник Винклер? – Тоже. – Кто осуществляет командование? Горст стоял в молчании. Отец Финри отвернулся. Дождь терял силу, и в прорехах серого тумана становился виден длинный склон, ведущий к вершине Героев, а на нем вытоптанная трава со все новыми и новыми грудами павших, ломаным оружием и доспехами, выкорчеванными частоколами, потраченными стрелами. А еще выше вершину окаймляла стена с огромными глыбами, черными от непогоды. Под ней тоже навалены трупы, а за ней торчали копья северян. Которые по-прежнему держались. По-прежнему ждали. – Маршал Крой! Первый из магов спешиваться не торопился. Он сидел, скрестив руки на луке седла; толстые пальцы барабанили по воздуху. Он оглядывал картину побоища, и лицо его принимало разочарованное, слегка брезгливое выражение садовладельца, заплатившего за прополку сада, а при проверке все же обнаружившего отдельные сорняки. – Что ж, небольшая неудача. Однако все время прибывают подкрепления, да и погода идет на лад. Могу я предложить вам реорганизоваться и подготовить людей для очередной атаки? Генерал Челенгорм, судя по всему, добрался-таки до самой вершины Героев, так что вторая попытка могла бы… – Нет, – сказал отец Финри. Байяз поглядел на него с легким, чуть озадаченным недовольством, как на обычно надежную гончую, которая сегодня вдруг взяла и отказалась выполнять команду «к ноге». – Как понять «нет»? – Очень просто. Лейтенант, парламентерский флаг у вас при себе? Знаменосец покосился на Байяза, на командующего, сглотнул. – Разумеется, господин лорд-маршал. – Нужно прикрепить его к флагштоку, осторожно подняться к Героям и посмотреть, можно ли склонить северян к переговорам. По окружению маршала прокатился сдержанный ропот. Вперед шагнул Горст. – Маршал Крой. Я думаю, при еще одной попытке… – Вы, как я понимаю, наблюдатель короля? Вот и наблюдайте. Горст застыл, мельком глянул на Финри и, закрыв рот, беззвучно отступил. Как поднимается белый флаг, первый из магов взирал со все растущей мрачностью, вопреки идущей на лад погоде. Он гневно тронул вперед лошадь, пара донельзя вымотанных солдат едва успела отскочить. – Его величество будет в крайнем недоумении, лорд-маршал. Каким-то образом магу удавалось источать ауру глухой угрозы, несоответствующую его лысой макушке и старчески-одутловатой фигуре в промокшем плаще. – Он ожидает, что каждый из нас будет безукоризненно выполнять свой долг. Отец Финри остановился возле его лошади с выпяченной грудью и поднятым подбородком, словно принимая на себя весь напор начальственного гнева Байяза. – Мой долг – не разбрасываться попусту жизнями людей. Еще одной атаки я не могу себе представить. Во всяком случае, пока являюсь главнокомандующим. – И сколько же, по-вашему, вам эту должность еще предстоит занимать? – Достаточно. Марш! – скомандовал он знаменосцу, и тот, пришпорив коня, ускакал под белым флагом. – Лорд-маршал, – с каждым словом Байяз чуть подавался вперед, роняя фразы, как глыбы. – Я от души. Надеюсь. Что вы. Взвесили. Все. Последствия… – Я взвесил их, и ими удовольствовался. Отец Финри тоже слегка подался вперед, сощурив глаза, как под шквалистым ветром. Ей показалось, что у него дрожит рука, однако голос оставался спокойным и размеренным. – И самое большое огорчение для меня – то, что я довел все до нынешнего положения. Брови мага сошлись еще суровей, а голос шипел, как раскаленная сковорода: – О, есть огорчения куда более сокрушительные, чем это. Поверьте мне, лорд-маршал… – Смею ли я? Навстречу им сквозь хаос смерти и разрушения с небрежным изяществом шагал слуга Байяза – промокший до нитки, будто вплавь одолел реку, в корке грязи, будто вброд перешел трясину, но без малейших признаков недовольства. Байяз нагнулся к нему с седла, и слуга принялся что-то ему нашептывать через сложенную трубкой ладонь. Хмурость постепенно сходила у мага с лица, потом он медленно распрямился и, посидев немного в задумчивости, пожал плечами. – Что ж, маршал Крой, милости просим, – произнес он наконец. – Вы же у нас главнокомандующий. Отец Финри повернулся к штабистам. – Мне понадобится переводчик. Кто говорит на их языке? Вперед выступил офицер с перевязанной рукой. – В начале штурма с нами были Ищейка и кое-кто из его северян. Только… Он оглядел похожую на сброд толпу раненых и истерзанных боем солдат. Кто бы знал, где сейчас кто находится? – Я немного знаю язык, – признался Горст. – «Немного» может вызвать непонимание. А мы позволить себе этого не можем. – Это должна быть я, – решительно сказала Финри. Отец обернулся резко, словно изумленный, что видит ее здесь. А уж чтобы взвалить на нее выполнение таких обязанностей… – Абсолютно исключено. Я не могу… – Позволить себе ожидание? – закончила за него дочь. – Я разговаривала с Черным Доу буквально вчера. Он меня знает. Он излагал мне условия. Я подхожу для этого лучше других. Так что это должна быть я. Он едва заметно улыбнулся: – Ну хорошо. – Я буду вас сопровождать, – пискнул Горст с галантностью, вопиюще неуместной среди такого количества мертвецов. – Позвольте одолжить ваш меч, полковник Фелнигг? А то я свой оставил на вершине. И вот они втроем под скудеющим дождем отправились вверх по склону. На вершине холма четко проступали Герои. На подъеме отец поскользнулся и с резким вдохом неуклюже упал, схватившись за траву. Финри помогла ему подняться. Отец с улыбкой похлопал ее по руке. Вид у него был постаревший, как будто столкновение с Байязом высосало из него с десяток лет. Финри, конечно же, всегда гордилась отцом, но не подозревала, насколько гордость будет обуревать ее теперь. Гордость и одновременно печаль.Чудесница ткнула иглой, продела нитку и завязала узелок. Обычно это делал Жужело, но он свое, увы, отшил. Жалость пробирала неимоверная. – Хорошо, что ты такой толстолобый. – Это всю жизнь меня выручало, – отшутился Зоб, не вкладывая и не ожидая смеха. Со стены, выходящей на Деток, послышались крики – как раз оттуда, где надо в случае чего ждать Союз. Зоб встал, но мир завертелся перед глазами. Йон схватил Зоба за локоть: – Ты в порядке? – Да. При прочих равных. И Зоб, сглотнув позыв к рвоте, стал проталкиваться сквозь скопление людей. Впереди открылась долина; распогодилось, небо нарядилось в странные цветовые оттенки. – Что, опять идут? Неизвестно, выдержат ли они еще один натиск. Во всяком случае, он – точно нет. Доу, однако, цвел широкой улыбкой. – В каком-то смысле, да. Он указал на три фигуры, восходящие по склону к Героям. Той же тропой, по которой несколькими днями ранее взбирался Черствый выпрашивать обратно свой холм. Тогда у Зоба дюжина была более-менее в целости, и все они уповали на его опеку. – Должно быть, разговор держать хотят. – Разговор? – Пойдем. Свой топор в кровяной коросте Доу кинул Хладу, оправил на плечах цепь и через провал в замшелой стене зашагал вниз по склону. – Ты уж потише, – позвал, поспешая следом, Зоб. – Думаешь, мои колени с этим справятся? Три фигуры постепенно приближались. Зоб почувствовал некоторое облегчение, когда увидел, что одна из них – та самая женщина в солдатском плаще, которую он вчера провожал за мост. Однако облегчение испарилось, стоило ему узнать третьего переговорщика – мощного, как буйвол, воина Союза, который его нынче чуть не укокошил. У него на башке была повязка. Они встретились примерно на полпути между Героями и Детками, там, где из земли торчали первые пущенные стрелы. Старик стоял с расправленными плечами, руки сложив за спиной. Чисто выбритый, с короткими седыми волосами и резким взглядом – дескать, мне терять нечего. На нем был черный плащ с вышитыми серебром листьями на воротнике, на боку – меч с украшенной драгоценными камнями рукоятью, который, судя по всему, не покидал ножен. Девица стояла у него возле локтя, а воин с бычьей шеей – чуть позади. Он смотрел на Зоба – один глаз с кроваво-красным белком, под другим черный порез. Свой меч он, похоже, посеял в грязи на вершине, но успел обзавестись другим. Да, от клинков здесь ступить некуда. Уж такие времена. Доу остановился в трех шагах выше по склону, а Зоб в шаге за ним, руки скрестив перед собой. Так при надобности сподручней выхватывать меч – хотя сомнительно, хватит ли сейчас сил махать этой чертовой железякой. Тут держаться на ногах, и то подвиг. Доу выглядел не в пример бойчее. Гостей он встречал, раскрыв руки в радушном объятии. – Ну-ну, – скалясь во все зубы, сказал он девице. – Не ждал так быстро обратно. Обниматься будем? – Нет, – ответила она. – Это мой отец, лорд-маршал Крой, командующий его величества… – Я уж догадался. А ты мне солгала. Она нахмурилась. – Солгала? – Он все ж пониже меня. – Доу осклабился еще шире. – Или так смотрится с того места, где я стою. Ну и денек у нас, правда? Красный-распрекрасный. Носком сапога он поддел брошенное копье Союза и отпихнул в сторону. – Так чем могу? – Моему отцу хотелось бы остановить это кровопролитие. От волны неимоверного облегчения у Зоба чуть не подогнулись распухшие колени. Однако Доу был более уклончив. – Можно было это сделать и вчера, когда я предложил. Так нет же, черт возьми, вынудили нас всю ночь окапываться. – Он предлагает это сегодня. Сейчас. Доу поглядел на Зоба, тот пожал плечами: – Лучше поздно, чем слишком поздно. – Хм. Доу с прищуром поглядел на девицу, затем на воина и на маршала, словно прикидывая, сказать «да» или «нет». Вздохнул, упер руки в боки. – Ну да ладно. Мне оно и самому не больно было надо, причем с самого начала. Тут еще своих рубать – не перерубать, а приходится вместо этого на вас, гадов, расходоваться. Девица сказала несколько слов отцу, выслушала ответ. – Мой отец испытывает большое облегчение. – Ну так и мне теперь дышать легче. Правда, вначале еще приборка предстоит, – Доу окинул взглядом картину побоища, – да и вам, наверно, тоже. А там уж и о деталях поговорить можно. Встретимся завтра, эдак после обеда. У меня на пустое брюхо дела не решаются. Девица взялась передавать это отцу на языке Союза. Зоб глядел сверху на красноглазого солдата, а тот снизу на него. На шее у солдата кровоточила длиннющая ссадина. Небось он, Зоб, ему ее и сделал; он или кто-то из его теперь уже мертвых друзей. Надо же, часа не прошло, как они бились со всей лютостью и желанием друг друга уничтожить. А теперь в этом нет надобности. Был ли в этом смысл? – Ох, он и рубака, этот ваш рыцарь, – уважительно сказал Доу, суммируя более-менее мысли Зоба. – Он, – девица оглянулась через плечо, подыскивая нужное слово, – королевский наблюдатель. Доу язвительно фыркнул. – Ох уж он нынче, язви его, понаблюдал. Не человек, а дьявол во плоти. А это у меня высшая похвала. Такого б сюда, к нам, на эту сторону Белой реки – ему бы цены не было. Будь он северянином, его бы во всех песнях воспели. Черт, вот кому надо быть королем. А не каким-то там наблюдателем. Доу улыбнулся волчьей улыбкой. – Спроси-ка, а не пошел бы он ко мне на службу? Девица открыла было рот, но тот буйвол заговорил сам, с чуждым выговором и престранным, каким-то девчачьим, не соответствующим внешности голосом. – Мне и здесь хорошо, – сказал он. Доу приподнял бровь. – Уж я думаю. Еще бы не хорошо. Знать, оттого ты так заправски и колошматишь людей. – А что с моей подругой? – задала вопрос девица. – Которую тогда схватили вместе со мной? – Да что ты за нее уцепилась? – Доу снова обнажил в улыбке зубы. – Ты в самом деле думаешь, что кто-то теперь захочет ее заполучить обратно? Девица строптиво смотрела ему прямо в глаза. – Получить ее хочу я. Я же сделала то, что ты хотел? – Как бы не поздновато. – Доу беспечным взором еще раз окинул усыпанный трупами склон, набрал полную грудь воздуха и протяжно выдохнул. – Хотя это ж война. Кому-то надо быть и в проигравших. А вообще это хорошая затея: послать переговорщиков, оповестить всех, чтоб перестали биться, а лучше взяли и врезали хором песню. А то кромсаем друг друга почем зря, позор один. Девица постояла, поморгала и перевела это на язык Союза. – Мой отец хотел бы похоронить наших павших. Но протектор Севера уже поворачивался уходить. – Завтра, – бросил он напоследок. – Они уже никуда не сбегут.
Черный Доу двинулся вверх по склону, а пожилой, прежде чем пойти следом, чуть виновато улыбнулся Финри. Она глубоко вздохнула и, постояв, выдохнула. – Ну вот, видимо, и все. – Мир – всегда некий спад накала, – сказал отец. – Но от того он не становится менее желанным. Он с чопорным видом начал спускаться к Деткам, Финри рядом. Какая-то невнятная беседа, пара скверных шуточек, не вполне понятных им самим – сомнительному собранию из пяти человек, и дело сделано. Битва окончена. Да что там битва – вся война. А что, нельзя было договориться изначально, чтобы люди с обеих сторон были по-прежнему живы, с целыми и невредимыми руками и ногами? Как ни крути, смысла что-то не наблюдается. Быть может, ей стоило злиться из-за громадных, впустую понесенных потерь, но она была слишком утомлена; слишком раздражена тем, как неприятно липнет к спине сырая одежда. Ну да ладно, теперь хотя бы все кончено, после… Над полем битвы грянул раскат грома – пугающе, ужасающе громкий. Показалось, что по Героям ударила молния, последним выпадом грозы. И тут Финри увидела, как со стороны Осрунга взметнулся мощный огненный шар, такой огромный, что казалось, печным жаром дыхнуло в лицо. А вокруг него в небесную высь взлетали пятнышки, полоски и завитки вроде как пыли. Хотя нет, не пыли. Это были обломки строений. Стропила, камни. Люди. Пламя истаяло, а на его месте взбухала тучища дыма, растекаясь по небу перевернутым чернильным водопадом. – Гар, – шепнула Финри и, не помня себя, сорвалась на бег. – Финри! – крикнул вслед отец. – Я за ней, – донесся голос Горста. Она опрометью неслась вниз по склону; фалды мужнина плаща цеплялись за ноги.
– Какого че… – пробормотал Зоб. Ползущий кверху дымный столб размывал и волок в их сторону ветер. Ниже бесновалось рыжее пламя, алчно лижущее только что стоявшие там постройки. – О-па, – произнес Доу. – Это, наверно, сюрприз Ишри. Там сейчас никому мало не покажется. В другой день Зоб, пожалуй, застыл бы от ужаса, однако сегодня завести себя было уже не так просто. Запас страха и горя он спалил дотла. Зоб, сглотнув, отвернулся от исполинского древа, медленно простирающего над долиной смоляные сучья, и вслед за Доу продолжил подъем. – Победой в прямом смысле это не назвать, – не оборачиваясь, говорил тот, – но результат сам по себе неплохой. Надо послать кого-нибудь к Ричи, передать, чтобы он сушил весла. А заодно и к Тенвейзу с Кальдером, если они еще… – Вождь. Зоб остановился на влажном склоне рядом с трупом солдата Союза, лежащим вниз лицом. Надо все делать по-правильному. Стоять за своего вождя, какие бы там чувства ни мешали. Он следовал этому всю жизнь, а говорят, старый конь новых барьеров не берет. – Да? – Улыбка сошла у Доу с лица, когда он поглядел Зобу в глаза. – Чего такой смурной? – Мне надо тебе кое-что сказать.
Момент истины
Потоп наконец иссяк, но с листвы на вымокших, недовольных, нахохленных солдат Первого его величества полка по-прежнему нудно сыпались капли. Самым вымокшим, недовольным и нахохленным из всех был капрал Танни. Он по-прежнему горбился в кустах. Все так же таращился на опостылевший отрезок стены, на который пялился весь этот день и большую часть дня предыдущего. Глаз натерло медной оправой смотрового стекла, шею натерло от постоянного чесания, задницу и подмышки – от сырой одежды. В его полосатой карьере бывали дерьмовые обязанности, однако нынешние дерьмовостью превосходили их на целую голову, сочетая в себе две незавидные постоянные армейского бытия: ужас и смертную скуку. Стена на какое-то время скрывалась запеленой дождя, но сейчас проявилась вновь. Такая же замшелая, покато нисходящая к воде. И копья так же щетинились над ней. – Ну что, их видно? – шипел рядом полковник Валлимир. – Безусловно, да, господин полковник. Они все еще там. – А ну дайте сюда! Валлимир выдернул у Танни окуляр, секунду-другую таращился на стену, затем угрюмо его возвратил. – Ч-черт! Танни испытывал к полковнику что-то похожее на сочувствие, во всяком случае, самое большее, что можно позволить себе чувствовать по отношению к офицеру. Идти в атаку значило ослушаться буквы приказа Миттерика, не идти – ослушаться его тона. При любом раскладе можно не сносить головы. Вот он, наисущественный аргумент против того, чтобы подниматься чином выше капрала. – Все равно идем! – бросил Валлимир – желание славы, видно, перевесило. – Готовить людей к броску! – Слушаю, – отсалютовал Форест. Ну вот. Больше никаких уловок для задержки или отлынивания, симуляции болезни или ранений. Время драться. Признаться, для Танни, застегивающего пряжку на шлеме, это было едва ли не облегчение. Что угодно, любое пекло, только чтоб не корячиться больше в этих чертовых кустах. Приказ шепотом передавался по цепочке от человека к человеку; люди с шорохом и шелестом вставали, поправляли и подгоняли доспехи, вынимали оружие. – Значит, все-таки оно? – взволновано спросил Желток. – Так точно, оно самое. В голове у Танни, когда он развязывал тесемки и снимал со штандарта парусиновый чехол, стояла странная легкость – старая знакомая, она всегда появлялась, когда он нежно разворачивал драгоценный квадрат красной материи. Нет-нет, не страх. Вовсе не он. А какое-то другое, более сильное, жутковато холодящее чувство. Которое Танни неизменно пытался в себе подавлять, но оно всякий раз вновь и вновь пускало ростки, и чем меньше он этого хотел, тем крепче они были. – Ну что, сейчас идем, – шепнул он. Ткань развернулась, и на флаге расцвело золотое солнце Союза с вышитой цифрой «1». Штандарт полка капрала Танни, в котором он служил с мальчишества. Был с ним и в пустынях, и в снегах. Гордо поблескивали вышитые золотой нитью названия битв. Имена кампаний, в которых сражались и побеждали люди такие, что не чета ему. – Сейчас, черт возьми, идем. В носу свербило. Танни поглядел на ветки, на черные листья и яркие щели света между ними, на блестящие бусины влаги. Ресницы затрепетали, смаргивая слезы. Танни вышел вперед к самой кромке деревьев, пытаясь сглотнуть тупую боль за грудиной, а по бокам от него выстраивались в ряд люди. Сзади встали Желток с Уортом, последние из его стайки рекрутов; оба бледные, тревожно озирают воду и стену за ней. Они стояли лицом к… – Вперед! – взревел Форест. Танни, не чуя под собой ног, рванулся из-под деревьев вниз по длинному склону, петляя меж старых пней, скача от одного к другому. Сзади с криком бежали люди, но оглядываться недосуг: он высоко держал штандарт, упруго рвущийся из рук под тугим напором ветра. Напряжены ладони, руки, плечи. Он кинулся в ручей, поднял фонтан брызг, добрел по медленной воде до середины, где глубины было от силы по бедра. Здесь он обернулся, размахивая штандартом с сияющим золотым солнцем. – А ну вперед, чертяки! – крикнул он толпе бегущих. – Давай, Первый! Пошел, пошел! Краем глаза он различил, как в воздухе что-то мелькнуло. – В меня попало! – жалобно вскрикнул посреди ручья Уорт. Покачнулся и схватился за нагрудник. Шлем съехал набок. – Птичьим говном, дурень! Танни, удерживая штандарт одной рукой, другой подхватил рекрута под мышку и проволок его несколько шагов, пока тот не восстановил равновесие, и припустил дальше. Он выбрался на замшелый берег, свободной рукой цепляясь за корни; прежде чем вылезти на козырек дерна, пришлось поелозить по береговому откосу мокрыми башмаками. Танни снова обернулся, слыша в шлеме только громовые отзвуки собственного дыхания. Весь полк, вернее, оставшиеся несколько сотен, дружно стекали вниз по склону и ломились следом через ручей в искристых фонтанах брызг. Он высоко вскинул реющий штандарт, с бессмысленным воплем вынул меч и побежал с хищно оскаленной миной в сторону стены, навстречу торчащим оттуда копьям. В два-три прыжка Танни вскочил на каменную кладку и с безумным воем рубанул сплеча по торчащим пикам неприятеля… Которого не было. То есть ни души. Лишь старые древки прислонены к стене, да колышется под ветром влажный ячмень. А в остальном тишина-покой, безлюдье да поросшие лесом холмы вдали к северу и примерно то же к югу. А драться не с кем. Хотя битва здесь, несомненно, была, да еще какая. Справа ячмень весь как есть примят, а перемолотая в грязь земля за стеной усеяна человеческими и лошадиными трупами, этим безобразным мусором победы и поражения. Но теперь битва закончена. Танни прищурился. На севере и востоке через поля продвигались фигуры; в лучах света, пробивающегося в прорехи туч, поблескивали доспехи. Видно, северяне. А поскольку никто их не преследовал, то отходили они своим темпом и на своих условиях. – Йя! – взвизгнул, заскакивая на стенку, Желток кличем столь грозным, что едва бы всполошилась и курица. – Йя! Он махал мечом во все стороны. – Йя? – Йя. Видишь, нет никого, – сказал Танни, опуская клинок. – Здесь никого нет? – растерянно переспросил Уорт, поправляя шлем. Танни сидел на стене, штандарт держа между коленей. – Только вот он. Невдалеке из земли торчало пугало – вместо рук палки, к палкам примотаны копья, а на голову из мешковины водружен надраенный шлем. – Думаю, полка в нынешнем составе сладить с ним хватит. Надо же, какое пошлое плутовство. Танни и сам сколько раз подобные шутки откалывал, хотя по большей части над своими командирами, а не над врагом. Солдаты прибывали к стене все бо́льшим числом – промокшие до нитки, усталые. Один подошел к пугалу и картинно вытянул меч: – Именем его величества, призываю тебя сложить оружие! Кто-то расхохотался, но смех утих с появлением на каменной кладке полковника Валлимира с гневным лицом, а рядом с ним сержанта Фореста. Справа сквозь провал в стене неожиданно ворвался всадник. Провал, вокруг которого наверняка шла жестокая битва. Битва, в которой они могли бы знаменовать славный поворот. Всадник натянул поводья. Лошадь под ним тяжело поводила боками; сам он тоже запыхался. Оба были забрызганы грязью от заполошной скачки. – Генерал Миттерик здесь? – выдохнул верховой. – Боюсь, что нет, – сказал Танни. – А где он, не знаешь? – Боюсь, что нет, – повторил Танни. – А в чем дело? – строго спросил Валлимир. Соскакивая со стены, он запутался в ножнах и чуть не упал вниз лицом. Верховой бойко отсалютовал. – Господин полковник, лорд-маршал Крой приказывает немедленно прекратить все боевые действия! – Он улыбнулся, сверкнув белизной зубов на грязном лице. – У нас с северянами заключен мир! И, грациозно развернув коня, мимо пары заляпанных истрепанных флагов, уныло свисающих с наклоненных шестов, поскакал на юг, в сторону шагающей по изуродованному полю шеренги Союза. – Мир? – недоуменно бормотнул Желток, промокший и дрожащий. – Мир, – буркнул Уорт, ногтем соскребая с нагрудника птичье дерьмо. – Чтоб вас! – рявкнул Валлимир, бросая наземь меч. Танни, приподняв брови, воткнул меч острием в землю. Не сказать, чтобы он на все сто разделял чувства Валлимира, но, надо признаться, и у него мелькнула толика разочарования от того, как все обернулось. – Но ведь это же война, красотуля, – сказал он сам себе. И стал сворачивать в рулон штандарт Первого его величества полка, бережно разглаживая на полотнище морщинки, как, должно быть, женщина убирает свадебную фату по окончании торжества. – Вот это действительно был выход так выход, со знаменем-то. А, капрал? В паре шагов, упершись в стену ногой, с ухмылкой на изборожденном шрамами лице стоял Форест. – Впереди всех, во главе, в месте наивысшей опасности и славы. «Вперед!» – воскликнул смельчак капрал Танни, швыряя свою отвагу прямо в зубы врагу! Правда, врага, как выяснилось, не было, но все равно я пребывал во всегдашней уверенности, что ты выдюжишь. Тебе всегда это удается. Ты ж просто-таки не можешь без вывертов, а? Капрал Танни, первый герой Первого полка! – Да пошел ты, Форест. Танни принялся запихивать штандарт обратно в чехол. А сам нет-нет да поглядывал, как через залитые солнцем поля торопливо уходили последние северяне.Удача. У кого-то она есть. У кого-то нет. Поспешая по ячменю за своими людьми, Кальдер – усталый и грязный, но вполне живой, – не мог не делать вывод, что у него она есть. Именем мертвых, она ему сопутствует. В самом деле, чем, как не безумной удачей можно назвать сумасшедшее решение Миттерика атаковать, не проверив характер местности и не дождавшись рассвета, из-за чего он обрек свою конницу на гибель? А разве не удача, что изо всех людей не кто иной, как Бродд Тенвейз, самый худший из многих его врагов, взял и протянул ему руку помощи, спас ему жизнь? Дождь и тот выступил на его стороне, хлестнув в самый нужный момент, чтобы смешать пехоту Союза и обратить для нее вожделенный кусок поля в кошмарное болото. Даже тогда отряд неприятеля из леса все равно мог с ним разделаться, но он удержал его тем, что выставил охапку копий убитых, пугало и нескольких мальчишек, которые по жребию надевали шлем не по размеру и время от времени высовывались из-за стенки. «Разделайся с ними», – велел ему Доу, и каким-то образом он, принц Кальдер, с этим справился. Изыскал способ. При мысли о сегодняшней удаче шла кругом голова. Ощущение было такое, будто сам мир для чего-то его избрал. А иначе как он мог все это время безнаказанно петлять по жизни? Он, Кальдер, который такого везения, черт возьми, и не заслуживал? Впереди через поля пролегала старая канава, а за ней невысокая изгородь – разделительная межа, которую так и не сумел срыть его отец. Прекрасное место, где можно разбить новую линию обороны. Еще один ломтик удачи. Эх, вот бы дожил увидеть все это Скейл. Как бы он обнял его, своего брата, вдарил кулачищем по спине, сказал, как он в кои веки им гордится. Еще бы: ведь он сражался и, что еще удивительнее, одержал победу. Кальдер смеялся, перепрыгивая через канаву, скользнул вбок через кусты и… замер как вкопанный. Здесь расположились его люди – одни сидели, другие даже лежали, побросав рядом оружие, донельзя вымотанные жестокой схваткой и перебежкой по полям. С ними и Бледноснег. Но были они не одни. Впереди угрюмым полумесяцем стояло десятка полтора карлов Доу. Мрачная свора негодяев, а посредине самоцветом из дерьма красовался Хлад, глядя железным глазом на Кальдера. Делать здесь им нечего. Если только Кернден Зобатый не выполнил обещанного и не сказал Черному Доу правду. А Кернден Зобатый знаменит именно тем, что всегда делает то, что обещает. Кальдер облизнул губы. Блефовать сейчас было бы глупо. Видно, лжец из него такой замечательный, что умудрился обмануть даже сам себя упованием на удачу. – Принц Кальдер, – шелестнул Хлад. Бежать поздно. Да и куда – к Союзу? Ум щекотнула безумная надежда, что ближайшие сподвижники отца встанут на его защиту. Однако поссать перед ними на ветру – еще не значило завоевать их расположение. Кальдер глянул на Бледноснега; старый воин лишь тихонько пожал плечами. Кальдер дал им день, которым можно гордиться, но на самоубийственную преданность рассчитывать все равно не приходится. Да он, собственно, ее и не заслуживает. Сжигать себя живьем ради Кальдера Бледноснег готов не больше, чем Коул Ричи. Надо быть реалистом, как любил повторять, черт бы его подрал, Девятипалый. Поэтому Кальдер от безнадеги лишь улыбнулся и стоял, пытаясь отдышаться, а Хлад сделал к нему шаг, второй. Приблизился жуткий шрам. Близость такая, что хоть целуйся. Такая, что Кальдер различал отражение своей улыбки в металлическом шаре глаза. – Тебя желает Доу. Удача. У кого-то она есть. У кого-то нет.
Отходы
Прежде всего запах – вроде чада на кухне. Потом кострища. Дальше – больше. Едкое першение в горле. Вонь пылающих зданий. Так пахла Адуя во время осады. А еще Дом утех Кардотти, когда он, Горст, метался по задымленным коридорам. Финри неслась, как безумная, и сумела оторваться от него, с его головокружением и нытьем во всем теле. Люди едва успевали отскакивать с дороги. Когда они миновали гостиницу, с неба черным снегом начал сеяться пепел. Среди рассыпанного всюду мусора сумрачно проглянул забор Осрунга. Опаленное дерево, сломанная черепица, истлевшие обрывки ткани сыпались с неба. Опять раненые, толкущиеся у южных ворот городка – порубленные и обожженные; в пятнах не только крови, но и сажи. А звуки те же самые, что и на Героях. И не только на них, а повсеместно. И всегда. Горст скрежетнул зубами. Помогите им или прикончите их – только кто-нибудь, пожалуйста, положите конец этому проклятому блеянью. Финри соскочила с лошади и торопилась к городским воротам. Горст не без труда последовал за ней – голова как чугунный колокол, лицо горит, – и нагнал ее как раз в воротах. Солнце словно исчезло с неба, ну да бог с ним. Удушающий сумрак царил в Осрунге. Среди деревянных строений бесновался огонь. Пламя вздымалось, и от него испарялась во рту слюна, пот стягивал лицо высохшей коркой, мерцал воздух. Вон выпотрошенный дом – одной стены нет, половицы торчат в воздухе, окна таращатся в никуда. Вот она, война. Очищенная от мишуры. Без надраенных пуговиц и блях, бравурных оркестров, бойких салютов. Без сжатых челюстей и ягодиц. Без речей, горнов и возвышенно-надменных идеалов. Вот она, раздетая донага. Впереди кто-то склонился над человеком – помогает? Чутко обернулся – чумазая физиономия. Нет, не помогает. Пытается снять с него башмаки. С приближением Горста мародер вздрогнул и метнулся куда-то в сумрак. Горст посмотрел на оставленного им солдата, на бледное пятно голой ступни на фоне грязи. «О цвет нашей мужественности! О храбрые юноши! Прошу, не посылайте их более на войну, во всяком случае, до следующего приступа вашей кровавой похоти». – Где нам искать? – прокашлял он. Финри смотрела на него дикими глазами – волосы спутаны, под носом сажа. И все равно по-прежнему красивая. Нет-нет, еще более! – Вон там, у моста! Он должен был идти впереди! «Какое благородство. Какой героизм. Веди меня, любовь моя! К мосту так к мосту!» Они шли под тлеющими деревьями; горящие листья сыпались вокруг, как конфетти. «Пойте! Все пойте о счастливой паре!» Из сумрака то и дело доносились приглушенные оклики. Люди искали – кто помощь, кто тех, кому помочь или кого пограбить. Мимо шаркали смутные фигуры, то облокотившиеся одна на другую, то несущие носилки; озабоченно оглядывались, словно что-то обронили или забыли; копались руками в пепелищах. Как здесь можно разыскать человека? Да еще одного-единственного. И при этом целого-невредимого. Тела были всюду. Части тел. Куски мяса. Кто-нибудь, соскребите их и отправьте в золоченых гробах обратно в Адую, чтобы король встречал их, вытянувшись во фрунт, а королева заливалась слезами. И чтобы народ рвал на себе волосы, думая между делом, что там на ужин, стоит ли обзавестись новыми башмаками или еще какой ерундой. – Вон там! – крикнула Финри. И он поспешил за ней, вытащил из-под рухнувшей крыши два трупа. Нет, не офицеры. Финри, закусив губу, покачала головой, положила руку Горсту на плечо. Он едва сдержал улыбку. Догадывается ли она, как трепещет он от этого прикосновения? Он желанен, он нужен. Не кому-нибудь – ей. Финри пробиралась среди развалин, кашляла, терла глаза, разгребала хлам, переворачивала тела, а он следовал за ней. Искал с не меньшим рвением, чем она. Даже с бо́льшим. Правда, по иной причине. «Сейчас сворочу эту балку, а там он: изувеченный неприглядный труп, совсем не такой красавчик, как был, и она это увидит. О нет! О да. Жестокая, коварная, прекрасная участь. И в отчаянии она обернется ко мне, и заплачет у меня на груди, быть может, поколотит кулаками по мундиру, а я буду ее держать и шептать какие-нибудь вялые утешения, и буду для нее спасительной скалой, и мы будем вместе – как должны были, а может, и стали бы, если б мне достало храбрости ее об этом попросить». Горст осклабился, переворачивая очередное тело. Еще один мертвый офицер; рука изломана так, что закидывается за спину как у тряпичной куклы. «Взят так скоро, до срока, непрожитая молодая жизнь, пятое-десятое… Да где же Брок? Брок, покажись». Несколько каменных обломков и заполненный бурлящей речной водой громадный кратер – вот и все, что осталось от моста Осрунга. Вместо ближних построек – кучи мусора, хотя одна, из камня, почти что уцелела, не считая сорванной крыши и полыхающих голых стропил. Горст побрел туда, а Финри из-под руки высматривала мужа среди павших. Дверной проем с тяжелой притолокой, сама дверь массивная, хотя и сорвана с петель. А из-под нее выглядывает сапог. Горст нагнулся и поднял дверь, словно крышку гроба. Вот он, Брок. С виду вроде не очень и поврежден. Лицо залито кровью, но все же лицо, а не месиво, вопреки ожиданиям. Одна нога согнута под неестественным углом, а так руки-ноги на месте. Горст склонился, подставил к его рту ладонь. Дыхание есть. Значит, жив. Разочарование нахлынуло такое, что подкосились ноги. А следом – отрезвляющая ярость. Обманут. Горст, писклявый шут при короле, с какой стати давать ему то, чего он жаждет? Ишь какой! Мало ли чего он хочет? А он этого заслужил? Вывесите-ка это ему перед харей, поболтайте и посмейтесь! Обманут. Как в Сипано. Как нынче на Героях. Как всегда. Горст изогнул бровь и протяжно вздохнул. Сместил руку – ниже, ниже, к шее Брока. Скользнул большим и указательным пальцами под кадык, начал аккуратно сжимать. Какая, в сущности, разница? Заполнил сотню ямин мертвыми северянами – молодчина, есть повод торжествовать! А убить одного человека в таком же мундире, что и у тебя? Преступление. Убийство. Да не простое, а самое что ни на есть гнусное. А если разобраться, разве все мы не люди? Бренная плоть да кровь с мечтами вперемешку? Он надавил посильнее, лелея желание скорей с этим покончить. Брок не сетовал. Даже не дернулся. Он и так-то был почти бездыханный. «Всего-то подтолкнуть судьбу в нужном направлении. Никакой тебе стали, воплей и возни, всего лишь легкий нажим и немного времени. И насколько осмысленней, чем убийства на поле боя. В них у меня не было нужды, солдаты врага просто ротозейничали, глядели не в ту сторону. За их смерти мне должно быть стыдно. Но за эту… Она сама справедливость. Она праведна. Она…» – Вы что-то нашли? Ладонь непроизвольно раскрылась и чуть сместилась, пальцы оказались у Брока под скулами, как будто щупали пульс. – Он жив, – выдавил Горст. Финри наклонилась рядом, дрожащей рукой притронулась к лицу Брока, другую прижимая ко рту, и вздохнула с облегчением. Горста будто ударили кинжалом. Одной рукой он ухватил Брока под колени, другой под спину, и поднял его, как куль. «Мне не удалось его даже убить. Что ж, остается его спасать». Палатка хирурга, грязно-серая от сеющегося пепла, располагалась возле южных ворот. Раненые со всеми возможными повреждениями ждали внимания снаружи. Со стонами, или же в слезах, или в молчании они держались за свои раны. Роднили их разве что пустые глаза. Горст бесцеремонно прогромыхал мимо всех в палатку. «На очередь мы можем наплевать, потому что я королевский обозреватель, она – дочь маршала, а раненый – полковник благороднейших кровей, так что сволочи вроде нас могут обслуживаться сколь угодно долго – неважно, сколько за это время передохнет рядового состава: это никого не заботит». Горст аккуратно опустил Брока на замызганный стол, хирург с осунувшимся от усталости лицом прижал к его груди руку и констатировал, что раненый жив. «А все мои глупенькие радужные надежды удушены. В очередной раз». Горст отступил, а над Броком склонились медики. Вместе с ними склонялась и Финри, держа мужа за измазанную сажей ладонь и не сводя с его лица глаз, светящихся надеждой, страхом и любовью. А Горст – с нее. «Если б на этом столе умирал я, было бы кому-то до этого дело? Да нет. Пожали бы плечами и выплеснули меня вместе с отходами. А что им? Можно подумать, я достоин чего-то большего». Он оставил их за этим занятием и вышел. В хмуром созерцании раненых он простоял невесть сколько. – Они говорят, раны сравнительно безопасные. Горст обернулся и, избегая встречаться с ней глазами, выжал на лице улыбку, которая далась ему, пожалуй, труднее, чем подъем на Героев. – Я… так рад. – Сказали, что ему невероятно повезло. – Что правда, то правда. – Я не знаю, чем мне вас отблагодарить… «Легче легкого. Брось этого смазливого болвана и будь моей. Это все, чего я желаю. Всего-то. Просто поцелуй меня, прижмись, отдайся мне полностью, телом и душой, окончательно и бесповоротно. И все». – Да ничего, – шепнул он. Но она уже повернулась и заспешила обратно в палатку, бросая его в одиночестве. С минуту он стоял недвижимо, сверху невесомо падал пепел, седым пухом устилал землю, плечи. Рядом на носилках лежал совсем еще мальчик. По дороге к палатке или в ожидании хирурга он умер. Горст, нахмурясь, взирал на бесчувственное тело. «Он мертв, а я, своекорыстный трус, гляди-ка, все еще жив». Он втянул воздух носом, выдохнул через рот, чуть не закашлялся от гари. Жизнь несправедлива. В ней нет четкого порядка. Люди умирают случайно. Очевидная, должно быть, истина. Нечто, о чем знают все. Нечто, о чем знают все, но втайне никто не верит. Все думают, что когда смерть к ним приходит, то непременно в виде урока, назидательного итога, истории со смыслом. Непременно в мантии сурового схоласта, доспехах мрачного рыцаря, тоге грозного императора. Он ткнул труп носком сапога, повернул чуть набок, дал ему упасть обратно. А смерть – лишь скучный, вконец заезженный клерк, которому не продохнуть от рутинных дел. И никому ничего не зачитывается. И нет торжественного итога. Она подлезает к нам сзади и подсекает, когда мы сидя справляем нужду. Переступив через труп, мимо бредущих по дороге серых призраков он пошагал обратно к Осрунгу. Где-то в дюжине шагов за воротами его окликнул слабый голос: – Э-э! Пособи! Из-под завала обугленного мусора палкой торчала рука, виднелось отчаявшееся, присыпанное золой лицо. Горст аккуратно подобрался, бережно расстегнул под подбородком человека пряжку, снял и откинул шлем. Нижнюю половину туловища бедняге придавило треснувшей балкой стропил. Горст ее отвел и поднял солдата на руки, нежно, как отец – спящее дитя; поднял и понес обратно к воротам. – Спасибо тебе, – выговорил солдат сквозь кашель, вцепившись в дочерна вымазанный сажей мундир Горста. – Ты герой. Горст промолчал. «Эх, если б ты только знал, дружище. Если бы ты знал».Отчаянные меры
Время праздновать. Вне сомнения, у Союза на этот счет свое мнение, однако Черный Доу назвал это победой, а его карлы согласились. Так что были вырыты новые ямы под кострища, выбиты пробки из бочонков с пивом и брагой. Каждый из воевавших рассчитывал на двойную позолоту; большинство надеялось добраться наконец до своих жилищ, вспахать свои поля, а заодно и жен. Они горланили песни, хохотали, шатались в густеющем сумраке, иной раз проходя прямо сквозь костры в буйных снопах искр, пьяные в умат. Радость жизни переполняла всех вдвойне, ведь они столкнулись со смертью и остались живы. Песни пелись старые, но слагались и новые, с именами сегодняшних героев вместо тех, что были вчера. Воспевали по большей части Черного Доу и Коула Ричи, Железноголового, Тенвейза и Золотого, а Девятипалый с Бетодом, Тридуба с Острокостыми – да что там, даже Скарлинг Простоволосый постепенно уходили в прошлое, подобно тому, как солнце уходит за горизонт; полуденная слава их деяний тускнела до блеклых воспоминаний, до последнего сполоха света средь вязких облаков, который норовит поглотить ночь. Ничего особо не слышалось даже о Жужеле из Блая, а уж о Шаме Бессердечном и вовсе не было ни писка. Время переворачивает имена, как лемех плуга – пласты почвы. Возносит новые, а старые хоронит в грязи. – Бек. Рядом у костра с кряхтеньем присел Зобатый с деревянной кружкой браги в руке, и приязненно потрепал Бека по колену. – Воитель. Как твоя голова? Старый воин коснулся пальцем свежих стежков над ухом. – Побаливает. Но бывало и хуже. А сегодня так и вовсе скверно могло обернуться, как ты, наверное, успел заметить. Легкоступ сказал, ты спас мне жизнь. Большинство народа и ухом бы не повело, но я должен заявить о своей признательности. Так что спасибо тебе. Огромное спасибо. – Да что там. Я просто пытался поступать по-правильному. Как ты говорил. – Именем мертвых, кто-то, оказывается, еще и слушает. Выпьешь? Зобатый протянул кружку. – Да. Бек принял ее и как следует приложился, ощутив на языке кисловатый вкус. – Ты нынче хорошо поступил. Чертовски хорошо, во всяком случае, что касается меня. Легкоступ сказал, что это ты уложил того здоровенного буйвола. Того, что убил Дрофда. – Я его прикончил? – Нет. Он жив. – Тогда получается, я никого сегодня не убил. Бек не знал, сокрушаться по этому поводу или радоваться. – Хотя вчера я одного все же убил, – услышал он свои слова, будто со стороны. – Фладд сказал, ты убил четверых. Бек облизнул губы. Кисловатый привкус никуда не делся. – Фладд ошибся, а я из трусости его не поправил. Их убил парень по имени Рефт. Он приложился к кружке еще раз, наспех, и поперхнулся. – А я, пока они дрались, прятался в шкафу. Сидел в шкафу и ссал в штаны. Вот тебе и весь Красный Бек. – Хм, – Зобатый кивнул, задумчиво поджав губы. Он как будто даже нисколько не удивился. – Что ж. Это не отменяет того, что ты сделал сегодня. Человек в битве иной раз вытворяет намного худшее. – Я знаю, – промямлил Бек, готовый все излить. Этого словно жаждало само нутро, как у больного, которого вот-вот вырвет. Казалось, это самопроизвольно собирается сделать его рот, как бы Бек ни стремился удержать все в себе. – Мне нужно кое-что тебе сказать, воитель, – упорно выговаривал слова пересохший язык. – Я слушаю, – сказал Зобатый. Бек затравленно огляделся – так человек, которого мутит, высматривает, куда бы сподручней блевануть. Будто существовали слова, способные как-то сгладить всю гнусность того, о чем сейчас пойдет речь. – Дело в том, что… – Мерзавец! – выкрикнул кто-то и пихнул Бека так, что у того из кружки выплеснулись в костер остатки браги. – А ну! – рыкнул Зобатый и поморщился, вставая. Но пихнувший уже куда-то ускользнул. По людскому сборищу пошло внезапное движение – новой искрой, полной злобного, глумливого торжества. Кого-то волокли через толпу. Зобатый озабоченно двинулся в ее недра, а Бек следом, скорее с облегчением, чем в расстройстве от того, что не пришлось-таки блевать в женин чепец. Они протиснулись к самому большому кострищу в круге Героев, где сидели высочайшие из названных. Посередине на троне Скарлинга восседал Черный Доу, легонько покручивая воткнутый в землю меч. По ту сторону костра Хлад заставлял кого-то опуститься на колени. – Вот черт, – буркнул Зобатый. – Фу-ты ну-ты. – Доу, облизнув зубы, с хищной ухмылкой откинулся на спинку трона. – Это у нас кто, никак, принц Кальдер? Прибыл по приглашению?Кальдер пытался выглядеть так, будто ему вполне уютно – насколько это возможно, стоя со связанными руками на коленях и с Хладом за спиной – последнее к уюту отнести сложнее всего. – От таких приглашений сложно отказаться, – сказал он. – Еще бы, – Доу хмыкнул. – А зачем я это сделал, ты догадываешься? Кальдер оглядел собрание. Все великие люди Севера налицо. Все – надутое дурачье. Вон с краю хамски склабится Глама Золотой с побитой мордой. Вот, воздев бровь, смотрит Кейрм Железноголовый. Рядом с ним Бродд Тенвейз, не такой язвительный, как обычно, но вовсе не друг. Коул Ричи, всем своим видом дающий понять, что у него связаны руки. Наконец, Кернден Зобатый, лицо которому кривит досадливое «ну почему ты не сбежал?». Последним Кальдер кивнул. – Вообще-то наметки есть. – Да? Тогда для тех, у кого их нет. Все слышите? Этот самый Кальдер пытался склонить моего второго убить меня. По освещенному костром сборищу прошел ропот – кстати, не такой уж и сильный. Видно, чересчур удивленных здесь не было. – Это так, Зобатый? – Так, – ответил тот, глядя в землю. – Ну что, посмеешь отрицать? – спросил Доу. – А если да, то все забудется? Доу осклабился. – Все пошучиваешь? Кстати, мне это нравится. Но удивляет меня даже не сама измена, ты у нас и так завзятый интриган. А глупость ее. Глупость и безрассудство. Кернден Зобатый – человек редкой прямоты, это всем известно. Одно слово, резак. Пырять людей со спины – не в его привычке. – Допустим, на меня нашло затмение, – сказал Кальдер. – Может, спишем на ошибки молодости, да и дело с концом? – Да вот не вижу, как это сделать. Слишком уж ты злоупотребил на этот раз моим терпением. А на конце-то у него – шип каленый. Не я ли холил-лелеял тебя как сына? По толпе пробежал едкий смешок. – Хотя и не сказать чтобы любимого. Ни в коем случае не первенца. Так, нерадивого отпрыска сбоку-припеку, но тем не менее. Не я ли доверил тебе возглавить атаку после смерти твоего брата, даром что у тебя не было ни опыта, ни имени? Не я ли давал тебе высказать свое слово на круге у костра? А когда ты стал заговариваться, отослал тебя в Карлеон к жене, чтобы ты остудил голову, а не так чтобы вначале ее отсечь, а там уж думать, зачем я это сделал? Твой отец, насколько мне помнится, не был столь милостив с теми, кто с ним пререкался. – Это так, – кивнул Кальдер. – Ты не иначе как сама щедрость. Если не считать, разумеется, попытки меня убить. Доу наморщил лоб. – Это когда? – А четырьмя ночами ранее, на сборе войска у Коула Ричи? Неужто не припоминаешь? Трое подосланных пытались меня прикончить, а когда я одного потом допросил, он выдал мне Бродда Тенвейза. А тут все знают: Бродд Тенвейз шага не сделает без твоего соизволения. Что, будешь это отрицать? – Ничего другого мне не остается. Доу оглянулся на Тенвейза, тот лишь мотнул облезлой головой. – Да и Тенвейзу, если на то пошло. Может, он и привирает – у него на это свои резоны, – но лично я одно могу сказать наверняка: всем здесь присутствующим известно, что я к этому не причастен. И знаешь, почему? – Почему? – переспросил Кальдер. – Да потому, мальчик мой, – подался вперед Доу, – что ты все еще, язви тебя, дышишь. Ты полагаешь, если б я вздумал тебя убить, меня бы хоть что-нибудь остановило? Кальдер прищурился. А ведь и вправду, в этом аргументе что-то было. Кальдер исподтишка посмотрел на Ричи, но старый воин упорно глядел куда-то в сторону. – Однако теперь нет разницы, кто умер, а кто уцелел вчера, – продолжал Доу. – Потому что я могу сказать, кто умрет завтра. В повисшей тишине не требовалось даже слов, настолько ужасающе ясным было окончание фразы. – Это будешь ты. Похоже, все улыбались. Все, кроме Кальдера, а еще Зобатого и, кажется, Хлада – возможно, потому, что из-за жуткого шрама он не мог скривить рот. – Возражения есть? В ответ ни звука, кроме потрескивания костра. – Никто не желает замолвить за Кальдера слово? – крикнул, привставая на троне, Доу. Никто. Сколь глупыми казались сейчас интриганские шепотки в темноте. Все семена пали, оказывается, на каменистую почву. Доу сидел на троне Скарлинга прочнее прочного, а за него, Кальдера, никто не подал ни единого голоса. Брат мертв, а сам он сумел настроить против себя даже Керндена Зобатого. Эх ты, прядильщик нитей. Заговорщик хренов. – Ну так что, никто? – Доу медленно усаживался обратно. – Может, кто-то хоть чем-нибудь недоволен? – Один я, язви вас в душу, не в восторге, – сказал Кальдер. Доу рассмеялся. – Нет, парень, что б там ни говорили, а кость в тебе есть. Кость редкостная. Мне будет тебя не хватать. Ты лично какой себе желаешь казни? Можно тебя повесить, отрубить голову. А отец у тебя, к примеру, испытывал слабость к кровавому кресту, хотя лично я не советую… То ли сегодняшняя битва запала Кальдеру в голову, или же он просто устал прогибаться, а может, это единственное, что пришло на ум: – Да пошел ты! Он плюнул в огонь. – По мне, так лучше погибнуть с мечом в руке! Ты и я, Черный Доу, в круге! Вызываю тебя! В ответ насмешливое молчание. – Вызываешь? – ухмыльнулся Доу. – На что? Чтобы бросить вызов, малый, нужна благородная причина. А ее здесь нет. Есть лишь то, что ты предал своего вождя и пытался подбить его второго воткнуть ему в спину нож. Разве принял бы такой вызов твой отец? – Ты не мой отец. Ты и тени его, язви тебя, не стоишь. Та цепь, которая сейчас на тебе, создана им. Это он ее выковывал звено за звеном, как выковывал заново весь Север. А ты украл ее у Девятипалого, и чтобы это сделать, тебе как раз пришлось ударить его в спину. Кальдер изгалялся так, будто от этого зависела его жизнь. Как оно, в сущности, и было. – Так кто же ты, Черный Доу, как не вор, трус и клятвопреступник? Да еще и болван, драть тебя. – В самом деле? Доу попытался выдавить улыбку, но вышла она что-то уж больно невеселая. Кальдер, может, и повержен, да вот в чем подвох. Когда поверженный швыряется в тебя дерьмом, это основательно портит вкус победы. – Что, кости не хватает сразиться со мной как мужчина с мужчиной? – Ты покажи мне мужчину, тогда посмотрим. – Дочке Тенвейза я это показывал, она оценила. Кальдер рассмеялся в напряженной тишине. – Ну так что? – Он кивнул на Хлада. – Нынче черную работу ты заставляешь делать тех, кто покрепче? Да, Черный Доу? Видно, вкус утратил? Ну давай же, сразимся! В круг! Идти на поводу у принца Доу не было смысла: выигрывать-то нечего. Но иногда важнее, как оно выглядит, чем как оно есть. Куда ни ткни, Кальдер был самым что ни на есть ославленным трусом и первостатейным слабаком. Имя же Доу зиждилось на полной ему противоположности. Этот вызов был действительно вызовом всему, что он собою воплощал, да еще и в присутствии всех первейших людей Севера. Отклонить его Доу не мог, это понятно. А потому он ссутулился на троне Скарлинга на манер супруга, который заспорил с женой, кто из них будет чистить свинарник, и проиграл. – Да черт с тобой. Просишь лишней беды на свою голову, значит, считай, что допросился. Завтра на рассвете. И никаких мне там передергиваний насчет щитов и выбора оружия. Обоим по мечу и вперед. До смерти. Он сердито махнул рукой. – А теперь убрать этого выродка, чтоб я тут эту его ухмылку больше не видел. Кальдер резко втянул воздух, когда Хлад вздернул его на ноги, крутнул и потащил вон из круга. Толпа сомкнулась за ними. Опять слышались песни, смех и веселая ругань – бахвальство, связанное со всякой победой и успехом. Участь Кальдера была слишком ничтожна для того, чтобы ради нее прерывать веселье. – Я же тебе, кажется, советовал бежать, – послышался над ухом знакомый голос Зоба: старик взял на себя роль провожатого. Кальдер фыркнул. – А я тебе, кажется, советовал ничего не говорить. Похоже, мы оба не умеем делать то, что нам велят. – Мне жаль, что все так обернулось. – Вообще-то могло и не оборачиваться. В свете костров была видна скорбная мина Зобатого. – Ты прав. В таком случае прости, что я выбрал именно это. – Ни о чем не жалей. Ты же прямой, как резак, все это знают. Да и будем смотреть правде в глаза: я несся в могилу с того самого дня, как не стало отца. Удивительно, что этот самый полет в грязь длился так долго. Хотя кто знает, – сказал он напоследок все с той же ухмылкой, когда Хлад утаскивал его меж двумя Героями, – вот возьму и побью Доу на круге! По грустному лицу Зобатого было видно, что он считает это сомнительным. Как, положа руку на сердце, и сам Кальдер. Куда ни ткни, Кальдер был самым что ни на есть ославленным трусом и первостатейным слабаком. Черный Доу являл собой полную ему противоположность. Репутации их складывались не одномоментно. На круге надежды победить Доу у него не больше, чем у куска ветчины, и это всем известно.
Бывает
– У меня письмо для генерала Миттерика, – сказал Танни, посвечивая фонарем на подходе к генеральскому шатру. Даже в ущербном освещении можно было разобрать, что часовой куда щедрее наделен природой ниже, нежели выше своей шеи. – Он сейчас с лорд-маршалом. Придется обождать. Танни предъявил свой рукав. – Ты же видишь, перед тобой капрал с полной выслугой. Неужели у меня нет прерогативы? Часовой не понял. – Рога… чего? – Ничего, – вздохнул Танни, отошел в сторонку и приготовился ждать. Из шатра все громче неслись голоса. – Я требую права атаковать! – настойчиво бубнил один голос. Миттерик. Немного отыщется в армии солдат, имеющих счастье не узнавать этот густой баритон. Часовой недовольно покосился на Танни, как бы говоря: слышать сие не положено. Танни показал ему письмо и пожал плечами. – Мы оттеснили их назад! Они измотаны, выдохлись! У них кишка тонка! По шатру ходили тени; кажется, одна потрясала кулаком. – Еще один небольшой нажим, и… Они у меня сейчас как раз в том самом месте, где я их потопчу! – Примерно то же вы говорили вчера, но потоптали вас. – Голос маршала Кроя был более сдержан. – А кишка сейчас тонка не у одних лишь северян. – Мои люди заслуживают возможности завершить начатое! Лорд-маршал, я заслуживаю… – Нет! – резко перебил Крой. – Тогда, господин маршал, я требую права подать в отставку… – И это тоже нет. Неприемлемо еще более. Миттерик пытался что-то сказать, но Крой перебил: – Да что это такое! Почему я с боем должен вырывать у вас каждую мелочь! Когда вы наконец проглотите эту вашу чертову гордыню и начнете выполнять свой долг, черт вас возьми! Вы сейчас же останавливаете боевые действия, отводите людей из-за моста и готовите дивизию к маршу на юг к Уфрису, как только мы завершим переговоры. Вы меня поняли, генерал? Последовала долгая пауза, и наконец, чуть слышно: – Мы проиграли. Голос Миттерика, но такой, что едва узнать. Ужавшийся до слабенького, чуть ли не слезливого тенорка. Словно какая-то туго-претуго натянутая струна вдруг взяла и лопнула, а с ней и вся яростная бравада Миттерика. – Все. Мы проиграли. – Свели вничью, – уточнил голос Кроя, теперь уже тихий. Впрочем, тихой была и ночь, а в подслушивании достойных уха сведений Танни не было равных. – Иногда это самое большее, на что можно надеяться. Ирония солдатской профессии. Война способна лишь мостить дорогу к миру. Иначе и быть не может. В свое время, Миттерик, я был таким же, как вы. Думал, что рубить сплеча – это единственно верно. Когда-нибудь, возможно, очень даже скоро, вы меня замените и узнаете, что мир устроен иначе. Снова пауза. – Заменю вас? – Есть подозрение, что некий отдельно взятый каменщик утомил нашего грандиозного архитектора. Генерал Челенгорм сложил голову на Героях. Так что вы – единственно разумный выбор. Во всяком случае такой, который поддержу я. – У меня нет слов. – Знай я, что могу достичь этого путем обыкновенной отставки, я бы сделал это годы назад. Пауза. – Хотелось бы, чтобы мою дивизию возглавил Опкер. – Не вижу к этому препятствий. – А на место генерала Челенгорма я бы… – Командование поручено полковнику Фелниггу, – сказал Крой. – Я бы сказал, генералу Фелниггу. – Фелнигг? В голосе Миттерика звучал плохо скрытый ужас. – У него есть авторитет, выслуга лет, да и моя рекомендация королю уже послана. – Я не могу работать с этим человеком… – Можете и будете. У Фелнигга острый ум, он осторожен, и он будет вас уравновешивать, точно так же, как вы уравновешивали меня. И хотя вы, откровенно говоря, нередко были у меня занозой в одном месте, служить с вами было честью. Послышался сухой щелчок, как если бы щелкнули друг о друга надраенные каблуки сапог. Раз, и еще раз. – Лорд-маршал Крой, честью это было всецело для меня. Танни и часовой застыли навытяжку, едва из шатра показались два самых больших чина во всей армии. Крой решительно зашагал в сгущающиеся сумерки. Миттерик стоял, глядя ему вслед. Танни не терпелось поскорее на свидание с бутылкой и постельной скаткой. Он осторожно кашлянул. – Господин генерал, осмелюсь доложить! Миттерик обернулся, отирая слезу, хотя сделал вид, что вычищает из глаза соринку. – Кто таков? – Капрал Танни, господин генерал! Знаменосец его величества Первого полка! Миттерик нахмурился. – Уж не тот ли Танни, что после Ульриоха был произведен в полковые сержанты-знаменщики? Танни выпятил грудь: – Он самый, господин генерал! – А не тот ли Танни, что был разжалован после Дунбрека? Плечи у Танни поникли. – Точно так, господин генерал. – А не тот ли Танни, который после той конфузии под Шриктой был отдан под полевой суд? И далее в том же духе. – Он самый, господин генерал, только поспешу уточнить, что трибунал не выявил противоправных действий. – Да бог с ними, с трибуналами, – отмахнулся Миттерик. – Что у вас, Танни? Тот протянул письмо. – Я явился сюда, господин генерал, – Танни солидно откашлялся, – в официальной должности знаменосца с письмом от моего командира, полковника Валлимира. Миттерик посмотрел на сложенный лист. – И о чем там? – Не могу знать! – Я не верю, чтобы солдат с вашей проходимостью трибуналов принес письмо, не проведав загодя, причем как следует, о его содержании. Ну так о чем там? – Лично я полагаю, господин генерал, что господин полковник может в нем распространяться о причинах, стоящих за несвоевременностью его сегодняшней атаки на вражеские позиции. – В самом деле? – Так точно.А еще, мне кажется, он рассыпается в извинениях перед вами, господин генерал, а также перед лорд-маршалом Кроем, перед его величеством, а заодно перед всем народом Союза в целом, и просит о своей немедленной отставке, но при этом требует себе права объясниться перед трибуналом – здесь, мне кажется, мысли его немного путаются, – а завершает тем, что от души хвалит своих людей и хулит себя как военачальника, беря всю вину исключительно на себя и… Миттерик двумя пальцами вынул письмо из руки Танни, смял в кулаке и бросил в лужу. – Передайте полковнику Валлимиру, чтобы не беспокоился. Секунду-другую он смотрел, как письмо плывет по раздробленному отражению тускнеющего вечернего неба, затем пожал плечами. – От ошибок не застрахован никто. Наверное, было бы бессмысленно советовать вам беречься от любой неприятности, а, капрал Танни? – Всякий совет, господин генерал, благодарно учитывается. – А если я скажу, что это приказ? – А приказы, господин генерал, учитываются с еще большей неукоснительностью. – Ох, жук. Ладно, свободен. Танни отсалютовал самым подобострастным образом и четким строевым шагом двинулся в ночь, да поскорее, пока никто не решил предать его полевому суду. Минуты после битвы – мечта и одновременно кошмар для барышника. Надо обшарить и рассортировать трупы, либо откопать и рассортировать, выменять трофеи, продать выпивку, чаггу и разные мелочи празднующим и скорбящим с одинаково ломовыми наценками. Танни видал ничтожных во всех отношениях людишек, которые за год промысла не наживали себе такой барыш, как за час после сражения. Правда, у него самого основной товарный запас остался на лошади, которая теперь невесть где, да и азарта что-то не было. А потому он держался в стороне от костров и людей вокруг них, держа путь по позициям к северу через истоптанное поле битвы. Он миновал двоих учетчиков, которые в свете фонаря составляли реестр убитых: один делал пометки в амбарной книге, другой заглядывал под саваны, выискивая трупы, достойные внесения в реестр и отправки обратно в Срединные земли – тех, кто недопустимо знатен для того, чтобы упокоиться в северной грязи. Как будто один мертвец чем-то отличается от другого. Танни перелез через стену, за которой весь день наблюдал и которая опять сделалась неприметной причудой селянина, какой и была до битвы; перелез и побрел в сумраке на дальний левый край, где размещались остатки родного Первого полка. – Я не знал! Ну не знал я, я его просто не разглядел! В полусотне шагов от ближайшего костра, среди ячменя с вкраплениями белых полевых цветов стояли двое, неотрывно глядя на что-то. Один был испуганного вида паренек с пустым арбалетом, Танни его не знал – может, новый рекрут. Рядом с факелом в руке стоял Желток, жестко тыча в паренька вытянутым пальцем. – В чем дело? – зарычал на подходе Танни. Нехорошее предчувствие оправдалось, когда стало ясно, на что они смотрят. – О бог ты мой. На лысом пятачке земли лежал Уорт, с открытыми глазами и высунутым языком, а в груди у него торчал арбалетный болт. – Я думал, это северяне! – оправдывался паренек. – Северяне, остолоп ты хезаный, к северу от наших позиций! – орал на него Желток. – Я-то думал, это у него топор! – Заступ. – Танни, пошарив, поднял его из ячменя, коснувшись застывших пальцев Уорта. – Видно, он делал то, что получалось у него лучше всего. – Убить тебя мало, тля! – процедил Желток, берясь за меч. Паренек беспомощно взвизгнул, прикрываясь арбалетом. Танни шагнул между ними, с печальным вздохом положив на грудь Желтка сдерживающую ладонь. – Оставь, не надо. Война есть война. От ошибок не застрахован никто. Пойду-ка я к сержанту Форесту, выясню, чем заниматься. Из вялых рук паренька он вытащил арбалет и сунул в них заступ. – А ты давай-ка приступай. Чтоб к моему приходу все было сделано. Для Уорта, стало быть, сойдет и грязь северян.После битвы
Никогда не приходится ждать долго или глядеть далеко, чтобы получить напоминание, насколько тонка грань между геройством и посрамлением.Микки Мантл
Конец дороги
– Он тут? Хлад медленно кивнул. – Тут. – Один? – спросил Зоб, берясь за гнилую ручку. – Заходил один. То есть почти наверняка он там со своей ведьмой. Лишний раз встречаться с ней Зобу ох как не хотелось, особенно после вчерашнего сюрприза, но рассвет не за горами, да и поговорить давно пора. Даже как бы не поздно, лет эдак на десять. Вначале надо сказать вождю. Это по-правильному. Зоб надул щеки, выдохнул, изобразил на заштопанном лице подобающую гримасу, потянул на себя ручку и вошел. Ишри стояла на земляном полу, руки на бедрах, голова набок. Длинный плащ понизу был опален, воротник частично выгорел, почернели повязки. Но кожа по-прежнему была такой гладкой, что чуть ли не отражала свет факелов – отблески играют на щеках, прямо-таки черное зерцало. – Зачем тебе драться с этим глупцом? – насмехалась она, длинным перстом указывая в сторону Героев. – Ты ничего не выиграешь. А если ты ступишь на круг, я не смогу тебя оберегать. – Оберегать, меня? Доу сутулился возле темного окна. Жесткое лицо полностью скрывала тень; топор он держал на отводе, под самым лезвием. – Да я за милую душу разделывался на круге с такими, что в десятки раз сильнее этого рохли принца Кальдера. И он длинно скрежетнул точильным бруском. – Кальдер это одно, – строптиво фыркнула Ишри. – Но здесь задействованы и иные силы. Те, что вне твоего понимания… – Понимания у меня достаточно. У тебя междоусобица с первым из магов, вот ты и используешь мою свару с Союзом себе в помощь против него. Я верно понимаю? А уж в распрях я толк знаю, поверь. Вы, ведуньи или как там вас, полагаете, что обретаетесь в другом мире, но ногами-то вы все равно стоите в этом. Отсюда-то они у вас, насколько я вижу, и растут. Она приподняла подбородок. – Там, где есть заточенный металл, есть и риск. – Само собой. В этом-то и смак. Точило снова вжикнуло по лезвию. Ишри, скривив губы, зло прищурилась. – Да что с вами такое, чертовы розовые людишки? Вы просто помешаны на идиотской грызне и гордыне! Доу осклабился, сверкнув зубами из полутьмы. – Ты умная женщина, сомненья нет. Знаешь много полезного. Снова скрежет точила, и Доу поднес топор к свету. Край лезвия переливался острым блеском. – Но ты ни черта не знаешь о Севере. С гордыней я расстался годы и годы назад. Она не про меня. Натирает во всех местах. Все дело в моем имени. Он опробовал заточенную кромку, проведя по ней кончиком пальца нежно, как по шее любовницы, и пожал плечами. – Понимаешь, я Черный Доу. Чер-ный. И отделаться от своей черноты мне все равно что домахнуть до луны. Ишри с отвращением тряхнула головой. – И это после всех моих усилий… – Если меня убьют, то твоих потраченных усилий мне будет охрененно жаль. Тебя это устраивает? Доу прислонил топор к стенке. Она насупилась и сердито зашипела, чисто змея. – По вашей погоде я скучать не буду. Ведьма схватила опаленную полу плаща и резко накинула на лицо. Громкий шелест – и она исчезла, лишь лоскуток почерневшей марли сиротливо порхал на том месте, где она только что стояла. Доу ухватил его двумя пальцами. – А ведь могла просто уйти через дверь. Но тогда бы, наверно, не было такого… накала страстей. Он дунул на невесомый обрывок ткани и задумчиво посмотрел, как тот парит в воздухе. – А вот ты, Зобатый, не хотел бы так – р-раз, и исчезнуть? Последние лет двадцать – что ни день. – Знаешь, – крякнул Зоб, – а может, в ее словах и впрямь есть смысл. Насчет круга. – Ты тоже начинаешь? – Тебе этим ничего не достичь. Вспомни, как всегда говорил Бетод: «Ничто так не показывает силу, как…» – К херам милосердие! – рыкнул Доу. Молниеносным, с присвистом, движением он выхватил из ножен меч. Зоб сглотнул, через силу заставив себя не пятиться. – Сколько я уже давал этому малому поблажек, а он что? Выставлял меня всякий раз хером. Чуть ли не двумя сразу. Нет, знаешь, пора его прикончить. Доу принялся тряпицей надраивать тускло-серое лезвие; на скулах играли желваки. – Да не просто прикончить, а ох как прикончить. Так, чтобы никому больше и в голову не приходило выставлять меня хером самое меньшее сотню лет. Преподать наглядный урок. Только так оно и сработает. Зоб поймал себя на том, что отводит взгляд. Смотрит в земляной пол и помалкивает. – Надеюсь, ты будешь держать щит за меня? – Я же говорил, что стою за тебя до окончания битвы. – Говорил. – Ну так битва окончена. – Битва, Зобатый, не кончается никогда, ты это знаешь. Доу молча смотрел – половина лица на свету, один глаз поблескивает из темноты, – и Зоб начал изливать причины и доводы, о которых его и не спрашивали: – Видишь ли, для этой задачи есть люди и получше. Моложе. У которых и колени поздоровей, и руки покрепче, и имена позвучнее. Доу просто смотрел, не перебивая. – А друзей я скольких за эти дни потерял. Так много, что уже невмоготу. Брек ушел. Жужело и тот сгинул. Не хватает духу-то признаться, что невыносимо смотреть, как Доу будет забивать на круге Кальдера. И что вера его может пошатнуться. – Времена переменились. Для таких, как Золотой с Железноголовым, я все равно не указ. Они меня ни во что не ставят, ну а я их тем паче. Вот все это, и… и… – И вообще, с тебя хватит, – подсказал Доу. Плечи у Зоба поникли. Как ни горько это принять, но итог-то именно такой. – С меня хватит. Пришлось стиснуть зубы и изобразить улыбку, иначе потекли бы слезы. Эта фраза обрушилась всем сокрушительным весом. Жужело с Дрофдом, и Брек, и Атрок с Агриком. А сколько еще других. Череда мертвых, уныло уходящая в смутную глубину памяти, оставляя после себя лишь чувство вины. Череда битв, сквозь которые пришлось пройти, побед и поражений. Принятых решений, верных и неверных, каждое висит на ногах отдельной гирей. Доу кивнул, аккуратно посылая меч обратно в ножны. – У всех у нас срок годности ограничен. Человеку с твоим опытом не в чем себя упрекнуть. Ни за что и никогда. Зоб еще сильнее сжал зубы, сглотнул слезы. – Ты, я думаю, найдешь себе на эту работу кого-то еще… – выдавил он сухой остаток слов. – Уже подыскал, – Доу кивком указал в сторону двери. – Дожидается снаружи. – Вот хорошо. Хлад, пожалуй, справится не хуже, а то и лучше. Все-таки каждому по делам его, а не так, как судачит народ. – На-ка вот, – Доу кинул через комнату, а Зоб подхватил что-то увесистое – судя по звону, монеты. – Двойная позолота, и еще кое-что сверху. Чтоб было на что обосноваться. – Спасибо, вождь, – сказал Зоб. Он-то уж дожидался ножа в спину, а никак не кошеля в руки. Доу упер меч в землю. – Чем займешься-то? – Да вот, был плотником – тыщу лет назад, язви ее. Думал, может, вернусь к этому ремеслу. Поработаю малость с деревом. Глядишь, сколочу пару гробов, хотя в мирной жизни друзей хоронишь не так часто. – Хм. – Доу задумчиво вращал меч большим и указательным пальцами, кончик ножен постепенно вкручивая в землю. – А я своих уже всех перехоронил. Кроме тех, кто сделался мне врагами. Знать, туда дорога и заводит каждого бойца? – Если идти по ней достаточно далеко, в самый конец. Зоб еще постоял, но Доу не отзывался. Поэтому он сделал вдох и повернулся уходить. – А я вот горшками занимался. Зоб остановился с рукой на дверной ручке; волосы на шее встали дыбом. Однако Черный Доу по-прежнему стоял на месте, задумчиво оглядывая свою руку в шрамах, буграх и коростах. – Был подмастерьем у горшечника. Доу фыркнул. – Тоже чертову кучу лет назад. А потом пошли войны, и я взялся за меч. Всегда думал вернуться назад к прежней жизни, да… оно вишь как складывается. – Он сощурился, легонько потирая кончик большого пальца об остальные. – Глина, она… У меня от нее руки были такими… мягкими. Представь себе. Когда он поднял взгляд, в глазах у него светилась улыбка. – Удачи тебе, Зобатый. – Эйе. Зоб кивнул, шагнул наружу и, прикрыв за собой дверь, вздохнул с облегчением. Вон как, оказывается: несколько слов, и все кончено. Иногда что-то представляется невероятным по размеру скачком, а когда свершилось, получается, что это и не скачок вовсе, а так, маленький шажок. Хлад стоял на месте со сложенными руками; Зоб хлопнул его по плечу. – Ну что, теперь, видно, все ляжет на тебя. – Вот как? – под свет факела вышел кто-то еще, с длинным шрамом, рассекающим щетину стриженных волос. – Чудесница! – удивился Зоб. – Что, не ожидал? – усмехнулась она. Видеть ее здесь было и впрямь удивительно, но сберегало время, потому что дальше Зоб хотел поговорить именно с ней. – Как дюжина? – спросил он. – Все четверо дюжат прекрасно. Зоб поморщился. – Н-да. А знаешь, я хотел с тобой кое о чем поговорить. Чудесница подняла бровь. Что ж, лучше в глаза и с лету. – Я все. Ухожу. – А я знаю. – В самом деле? – Ну а как бы я иначе заняла твое место? – Мое место? – Второго при Доу. Глаза у Зоба широко раскрылись. Он поглядел на Чудесницу, на Хлада, снова на нее. – Ты? – А почему бы нет? – Ну, я как-то думал… – Что когда ты уйдешь, для всех остальных перестанет вставать солнце? Вынуждена тебя разочаровать, извини. – А как же твой муж? Сыновья? Я думал, ты собиралась… – Последний раз на хутор я наведывалась четыре года тому. Чудесница закинула голову, а в глазах у нее была жесткость, которой Зоб раньше не замечал. – Их там не было. Куда делись, неизвестно. – Но ведь еще месяца не прошло, как ты туда возвращалась? – Погуляла денек, посидела у реки с удочкой. И вернулась обратно в дюжину. Не находила сил тебе об этом сказать. Не могла выносить жалость. Такова уж судьба у таких, как мы. Еще увидишь. Она взяла его руку, сжала, он же стоял, как истукан. – Сражаться с тобой бок о бок было честью, Зобатый. Береги себя. И решительно пошла к двери, та со стуком закрылась за ней, оставив Зоба, растерянно поглядывающего на темное дерево. – Вот так. Думаешь, что знаешь кого-то как облупленного, а оно вдруг… Хлад цокнул языком. – Никто никого на самом деле не знает. Зоб сглотнул. – В жизни сюрпризов хоть отбавляй. На этом он повернулся к лачуге спиной и ушел в густой сумрак. В грезах он часто живописал себе сцену великого прощания. Вот он шествует в яркую будущность мимо радушно напутствующих его названных, а спину ему саднит от крепких сердечных хлопков. Шагает по коридору из обнаженных мечей, блещущих на ярком солнце. Скачет вдаль, приветственно вздымая кулак под бесшабашный гомон карлов, а женщины вовсю льют слезы, хотя откуда здесь взяться женщинам, остается лишь гадать. На самом деле он тихо ускользал в прохладном предрассветном сумраке, никем не замеченный и не запомненный. Видно, оттого, что у жизни такое невзрачное обличье, человеку и нужны грезы. Все более-менее именитые толклись на Героях, ждали потешной расправы над Кальдером. Лишь Весельчак Йон, Легкоступ да Фладд спустились с ним попрощаться. Остатки Зобовой дюжины. Да еще Бек, с темными кругами под глазами и Мечом Мечей в кулаке. Как бы они ни пытались крепиться-улыбаться, на лицах читалась обида. Как будто он их чем-то подвел. А может, так оно и было. Зоб всегда втихомолку гордился, что о нем тепло отзываются. Мол, прямой, как резак и все такое. Между тем мертвые его друзья давным-давно числом превысили живущих, а за последние дни как будто скопом подняли чашу его авторитета. Трое из тех, кто мог бы попрощаться и напутствовать его теплее других, лежали в грязи на вершине холма, а еще двое – на задке его кибитки. Он попробовал натянуть на них старое одеяло, но, как ни растягивай, квадратным оно не становилось. И сквозь истертую старую ткань жалкими бугорками проступали подбородки Жужела с Дрофдом, их носы и ступни. Такой вот саван для героев. Хотя хорошие одеяла нужны живым. Мертвым согреваться ни к чему. – Поверить не могу, что ты уходишь, – признался Легкоступ. – Да я уж сколько лет об этом говорил. – Говорил. Но не уходил же. Зобу оставалось лишь пожать плечами. – А теперь вот да. Для Зоба прощание с бойцами было сродни пожатию рук перед боем. Тот же острый прилив дружеского чувства. Хотя в эту минуту оно значило еще больше, потому как все знали, что это последний раз, а не просто опасались, что может таковым оказаться. Однако если не считать порывистых объятий, ощущение это было совсем иного рода. Друзья казались малознакомыми, чуть ли не чужими. Быть может, он сам для них сейчас вроде павшего товарища. Они просто хотят его похоронить, чтобы продолжать жить дальше. Для него нет даже рутинного ритуала склоненных голов над свежевырытой могилой. А есть лишь краткое прощание, похожее на предательство с обеих сторон. – Так ты на представление, получается, не остаешься? – спросил Фладд. – На поединок-то? Или убийство, если называть вещи своими именами. – Да нет. Я, пожалуй, крови понавидался. Ну что, дюжина твоя, Йон. Йон оглянулся на Легкоступа, Фладда и Бека. – Так мне с ними теперь и куковать? – Ничего, обзаведешься еще кем-нибудь. Дело наживное. Несколько дней, и ты не заметишь, что кого-то не хватает. Печально, но недалеко от истины. Так было всегда при потере одного или другого бойца. Представить сложно, но то же самое будет и с ним. Его забудут, как пруд забывает брошенный в него камень. Разойдутся по воде круги, и тебя уже нет. Канул. Такова природа человека – забывать. Йон покосился на одеяло и то, что под ним. – Если я умру, – проговорил он, – то кто же отыщет за меня моих сыновей… – А ты не думал – может, тебе самому их отыскать? Отыщи их сам, Йон, расскажи им, кто ты есть, и исправь то, что не успел, пока еще силы есть. Йон посмотрел себе под ноги. – Не мешало бы. Тишина, уютная, как заноза в заднице. – Ну что, нам пора. Надо с Чудесницей держать наверху щиты. – В самом деле, – согласился Зоб. Йон повернулся и зашагал вверх по склону, покачивая на ходу головой. Легкоступ напоследок кивнул и заспешил следом. – Всех благ тебе, воитель, – сказал Фладд. – Да какой я теперь воитель. Отвоевался. – Ничего, для меня ты всегда им останешься, – и захромал за первыми двумя. Возле Зоба остался один лишь Бек. Паренек, с которым они не знакомы и двух дней, но который, видно, хочет сказать слова прощания. Зоб со вздохом стал усаживаться на место возницы – медлительно, морщась от всевозможных ушибов, полученных за последние дни. Бек стоял внизу, сжимая обеими руками воткнутый в землю Меч Мечей в ножнах. – Мне предстоит держать щит за самого Черного Доу, – сообщил он. – Это мне-то. А тебе ни разу не доводилось? – Неоднократно. Ничего особенного. Просто держи круг, чтобы никто с него не сходил. Стой за своего вождя. Делай все по-правильному, как вчера. – Вчера, – выговорил Бек, глядя неотрывно на колесо повозки, как будто прозревал всю землю насквозь и ему не нравилось то, что он видит на другой стороне. – Вчера я тебе сказал не все. Хотел, но… Зоб обернулся на две застывших фигуры под одеялом. Вообще-то можно обойтись и без чьих-то исповедей. Тут и так веса целая телега, особенно если учитывать груз собственных просчетов. Но Бек уже говорил – монотонно зудел, как зависшая в духоте пчела. – Я убил человека, в Осрунге. Но не от Союза, а одного из наших. Парня по имени Рефт. Он стоял и сражался, а я бежал и прятался, а его убил. – Он так и не отводил от колеса повлажневшего взгляда. – Проткнул его насквозь отцовским мечом. Принял его за человека Союза. Ужас как хотелось тряхнуть поводья и уехать. Но, может, он, Зоб, мог чем-то помочь, и все его понапрасну потерянные годы принесли бы хоть кому-то какую-то пользу. А потому он, скрипнув зубами, нагнулся и положил ладонь Беку на плечо. – Я знаю, тебя это жжет. Палит огнем. И, возможно, будет жечь всегда. Но знаешь, что грустно? Грустно то, что подобных историй за все годы я слышал-переслышал преизрядное количество. А тот, кто побывал в битве, на них и ухом не поведет. Таково это черное дело. Пекарь делает хлеб, плотники – дома, а мы вот делаем покойников. Все, что тебе дано, это принимать новый день, когда он наступает. Уживаться с ним. Так что попытайся как можно рачительней обходиться с тем, что тебе достается. Поступать по-правильному будет получаться не всегда, но можно пытаться. Поступил так один раз, пытайся поступить и в другой, и в следующий. По-правильному. А еще, оставайся живым. Бек упрямо качнул головой. – Я убил человека. Я ведь должен за это заплатить? – Ты убил человека? – Зоб в комичной беспомощности всплеснул руками. – Но это же битва. Здесь кто как умеет. Одни выживают, другие гибнут, кто-то платит, кто-то нет. Обращай это себе на пользу. Пробуй. – Но как? Я же поганый трус. – Может быть. – Бек через плечо указал большим пальцем на труп Жужело. – А вон у меня герой. Скажи-ка, кому из вас лучше. Бек судорожно вздохнул. – Эйе. Наверно. Он обеими руками подал Меч Мечей – длиннющую лопасть в ножнах. Зоб, подняв, бережно сунул его рядом с телом Жужела. – Так ты его забираешь? Он завещал его тебе? – Он завещал его земле. – Зоб понадежней пристроил железяку под одеялом, подальше от глаз. – Хотел, чтобы его похоронили с ним. – Но как? – не понял Бек. – Это же меч Бога, упавший с небес? Я думал, он передается от одного к другому. Или он какой-нибудь… проклятый? Зоб тряхнул поводья, поворачивая кибитку на север. – Всякий меч – проклятье, парень. А ну пошла! – прикрикнул он на лошадь, и кибитка заколыхала вверх по дороге. Прочь от Героев.Именем меча
Кальдер сидел, глядя, как резвятся языки огня в яме. Впечатление такое, что всю свою хитрость он использовал на то, чтобы протянуть несколько лишних часов. Именно лишних, потому что холод, голод и зуд во всех местах не прибавляли ничего, кроме тихого ужаса. И вот он сидел, пялясь через костер на Хлада, руки натерло веревкой, скрещенные ноги затекли, сырость проникала под штаны, отчего вконец закоченела задница. Но когда несколько часов – это все, что тебе осталось, ты готов ради них на что угодно. Во всяком случае, он сделал бы сейчас не знаю что ради еще нескольких. Если б кто-то их предложил. Но похоже, никто. Подобно его амбициям, звезды в небе медленно угасали, истолченные в небесную пыль. Новый безжалостный день подкрадывался с востока к Героям. День, для него последний. – Сколько еще до рассвета? – Как наступит, – с ленцой отозвался Хлад. Кальдер вытянул шею и пошевелил плечами, тоже затекшими. Всю ночь он провел со связанными руками в полудреме, где мельтешили кошмары, которые он припоминал теперь со слегка ностальгическим чувством. – Может, ты мне хотя бы веревки на руках ослабишь? Развязать уж и не прошу. – Как дело дойдет. Черт, как все обрыдло. Какое разочарование. Сколь крылаты были надежды у его отца! «Все для вас, – говаривал он, одну руку держа на плече у Кальдера, другую на плече Скейла. – Вам править Севером». Какой бесславный конец для человека, всю жизнь мечтавшего стать королем. Помнить-то его будут, несомненно. За самую кровавую кончину во всей чертовой истории Севера. Кальдер прерывисто вздохнул. – Все-таки жизнь имеет свойство складываться не так, как мы представляем, правда? Хлад с легким позвякиванием постучал перстнем по металлическому глазу. – Порой. Но не часто. – Вообще, жизнь, если вдуматься, редкостное дерьмо. – Лучше не ожидать многого. Может, тогда будешь в конце приятно удивлен. У Кальдера ожидания сверзились, можно сказать, с небесной высоты в бездну, но приятным удивлением что-то не пахло. Он поежился, вспомнив поединок Девяти Смертей с отцом. Визг и рев одуревшей от крови толпы. Звон щитов по краю круга. Кольцо держащих их мрачных названных. Чтобы никто не ушел до тех пор, пока не пролито достаточно крови. Он и не помышлял, что когда-нибудь сам будет биться так же. Биться и умирать. – А за меня щиты кто держит? – спросил он невнятно, только чтобы заполнить тишину. – Я слышал, Бледноснег вызывался, и еще старик Ганзул Белоглазый. Кажется, еще Коул Ричи. – Все же не смог устоять в сторонке? Как-никак, я женат на его дочери. – Все же не смог. – Они и щиты небось попросили для того лишь, чтоб моей кровавой требухой толпу не забрызгало? – Небось. – Кровь, требуха… Забавно все же. Кислое неудовольствие у тех, на кого она попадает, и горькая потеря для тех, кто ее лишается. Где же здесь середина? Скажи мне. Хлад пожал плечами. Кальдер пошевелил запястьями, чтобы эта самая кровь притекла к пальцам. Хорошо бы продержаться какое-то время, чтоб смерть хотя бы застала его с мечом в руке. – Совет какой-то для меня есть? – Совет? – Ну да. Ты ж сам боец, если на то пошло. – Если у тебя появится возможность, не колебайся. – Хлад разглядывал рубин на мизинце. – Милость и трусость – одно и то же. – А отец у меня всегда говорил: ничто так не показывает силу, как милосердие. – Не на круге. И Хлад встал. – Что, время? – спросил, протягивая запястья, Кальдер. В луче рассвета гладко вспарывающий веревку нож розовато блеснул. – Время.– А нам что, просто ждать? – буркнул Бек. Чудесница смерила его хмурым взглядом. – Если хочешь, можешь сплясать, лучше чечетку с выходом. Народ, глядишь, развеселится. Плясать не хотелось. Голый и пустой круг взрыхленной грязи по самому центру Героев выглядел неизъяснимо тоскливо. Вокруг выложенной камешками границы уже теснился люд. Вот в таком круге сходился в поединке с Девятью Смертями отец. Сражался и был сражен. И умер, да скверно так. На стороне Доу держали щиты многие видные люди Севера. Помимо остатков дюжины Зобатого, на той стороне круга были Бродд Тенвейз, Кейрм Железноголовый и Глама Золотой, а рядом с ними целая куча названных. На противоположной стороне перетаптывались Коул Ричи и пара других стариков, по необходимости, а не по желанию. Незавидное зрелище в сравнении со стороной Черного Доу, если бы над ними, как утес над пригорками, не вздымался огромных размеров верзила. – Это что еще за страшилище? – спросил вполголоса Бек. – Стук Врасплох, – ответил шепотом Фладд. – Вождь всех земель к востоку от Кринны. Там живут кровавые люди-дикари, и я слышал, он из них – первейший. За спиной исполина и вправду топталась стая дикарей: жуткие космы, кости в носах и ушах, лохмотья обвешаны черепами, лица раскрашены. Как нелюди из старинных песен, вроде той, где Шубал Колесо похищает дочь повелителя скал. Как там, кстати, заканчивается? – Вон они, – хмыкнул Йон. Негодующий ропот, пара-тройка крепких словечек, но в основном тишина. Толпа по ту сторону круга раздалась, и показался Хлад, волокущий под руку Кальдера. По сравнению с первым разом, когда Бек видел принца гарцующим на прекрасном скакуне перед пополнением Коула Ричи, спеси в Кальдере поубавилось. Но он по-прежнему ухмылялся – затравленно, жалко, но все же. Хлад выпустил его руку, а сам небрежно протопал семь шагов по грязи, оставив за собой цепочку заполняющихся водой следов, и занял место возле Чудесницы, приняв щит от кого-то сзади. Кальдер стал поочередно кивать всем, стоящим у круга, как будто каждый – из числа его закадычных друзей. Кивнул и Беку. В прошлый раз эта улыбка была полна гордыни и насмешки, но видно, что-то с той поры произошло. Если Кальдер сейчас и посмеивался, то только над собой. Бек в ответ тоже мрачно кивнул. Он знал, что такое глядеть в лицо смерти, и улыбаться при этом значило иметь кость. Да еще какую.
Кальдер был так напуган, что голова кружилась, и лица вокруг сливались в мутное пятно. Тем не менее встретить Великого Уравнителя он рассчитывал как его отец, как брат. С гордостью. Он прикрывался ухмылкой как щитом, кивая мелькающим, смазанным до неузнаваемости лицам так, будто они пришли к нему на свадьбу, а не на похороны. Неудержимо тянуло говорить. Заполнять время околесицей. Все что угодно, чтобы гнать от себя мысли. Кальдер ухватил за руку Ричи, который не успел убрать ее за видавший виды щит. – Ты пришел! Старик избегал встречаться с ним взглядом. – Меньшее, что я мог сделать. – А по мне, так самое большее. Скажи Сефф… в общем передай ей, что я прошу прощения. – Передам. – И взбодрись давай. Это же не похороны, – он шутливо ткнул старика в ребра, – пока. По толпе прокатилась волна смешков, отчего у принца почти прошло желание опростаться в штаны. Среди них был и мягкий смех откуда-то сверху. Кальдер поднял голову. О-па: Стук Врасплох. И как пить дать, на его стороне. – Никак, держишь щит за меня? Великан похлопал по крохотному деревянному кружку дубинкой-пальцем. – А то. – В чем же твой интерес? – В столкновении мстительной стали и крови, орошающей жаждущую землю. В реве победителя и воплях гибнущего под ударами. Что может интересовать меня больше, чем зрелище, как люди отдают и берут все; как жизнь и смерть качаются на острие клинка? Кальдер сглотнул. – А почему на моей стороне? – А тут места больше. – А-а. Вон оно что. Всего-то удобный пятачок, чтобы лицезреть его, Кальдера, умерщвление. – Ну а ты? – спросил он у Бледноснега. – Ты здесь тоже из-за места? – Я здесь ради тебя, ради Скейла и вашего отца. – И я, – подал голос Ганзул Белоглазый. После ненависти, которая на него обрушилась, эта малая толика верности была как глоток свежего воздуха. – Мне… Слова эти в самое сердце, – сипло выдавил он. Печальнее всего, что это правда. Он ткнул кулаком щит Белоглазого, пожал плечо Бледноснегу. – В самое что ни на есть. Однако время для объятий и повлажневших глаз стремительно уходило. По толпе пошел вначале шум, потом движение, держатели щитов раздались в стороны. Через прореху легкой, непринужденной походкой игрока, загодя сорвавшего главный куш, вошел протектор Севера, за которым реял черный штандарт, будто тень смерти. Он разделся до кожаного жилета, оставив незащищенными плечи и жилистые, в буграх шрамов руки. А на шее болталась цепь Кальдерова отца с подмигивающим алмазом. Захлопали руки, загремели щиты, металл зазвенел о металл – все старались хоть мельком удостоиться одобрительного взгляда человека, давшего Союзу от ворот поворот. Радовались даже на Кальдеровом краю круга, и их едва ли можно винить, ведь им придется где-то кормиться после того, как Доу настругает его, горе-принца, плачущими ломтями. – Так ты все же уцелел? – делано удивился Доу. – А то я беспокоился, как бы мой пес за ночь тебя не загрыз. И он мотнул головой в сторону Хлада. Хохота было намного больше, чем заслуживала шутка, однако покрытое шрамами лицо Хлада осталось непроницаемым, как маска. Доу с волчьей улыбкой оглядел Героев, макушки которых в пятнах лишайника торчали над толпой, и раскрыл руки с растопыренными пальцами. – Похоже, у нас тут круг как на заказ? Вот это площадка так площадка! – Эйе, – откликнулся Кальдер. Вот, пожалуй, и вся бравада, которую он мог себе позволить. – Обычно такие схватки проходят по заведенному ритуалу. – Доу тер один палец о другой. – Излагается достойная поединка причина, перечисляются титулы и родословная именитых поединщиков и так далее, но эту часть мы, наверно, опустим. Суть нам и без того ясна. А что у тебя нет родословной, это и так всем известно. Снова смех, и Доу опять растопырил руки. – А если я сейчас начну перечислять имена всех, кого я положил в грязь, то мы так никогда и не начнем! Дружный раскат смеха и хлопанье по бедрам – эдакое мужское одобрение. Похоже, Доу выдавал себя не только за лучшего бойца, но и за лучшего острослова, играя при этом на чужом поле. И вообще победители всегда срывают больше хохота, а у Кальдера с шутками что-то не ладилось, как отшибло. Может, потому, что мертвым не до смеха. Поэтому он просто стоял, пока толпа более-менее не утихла и не стало снова слышно дуновение ветра над грязью, хлопанье черного штандарта, птичий щебет на верхушке камня. Доу вздохнул. – К сожалению, я вынужден был послать в Карлеон за твоей женой. Она же была за тебя заложницей, разве нет? – Оставь ее в покое, мерзавец! – гаркнул Кальдер, давясь гневом. – Она ни к чему не причастна! – Ты здесь никто, и не указывай, что мне делать – понял, гавненыш? – Доу сплюнул в грязь. – Наполовину я за то, чтобы ее сжечь. Удостоить кровавого креста – так просто, язви ее, чтоб неповадно было. Разве твой отец в прежние-то времена не любил делать именно так? Но я могу позволить себе великодушие. Закрою, пожалуй, на это глаза. Из уважения к Коулу Ричи, поскольку он – единственный человек на Севере, который по-прежнему, язви его, делает то, что говорит. – Премного благодарен, – пробурчал Ричи, все так же не глядя Кальдеру в глаза. – Все же, несмотря на мою репутацию, я не такой уж любитель вешать женщин. Глядишь, помягчаю, так меня станут звать Белым Доу! И опять смех. Доу топнул и нанес воздуху несколько кулачных ударов, да таких быстрых, что и не сочтешь, сколько. – Так что, видно, придется убить тебя дважды, чтобы как-то это упущение восполнить. Что-то ткнуло Кальдера под ребра. Рукоять его меча – с виноватым видом его протягивал Бледноснег. – А, ну да. У тебя совет какой-нибудь есть? – спросил Кальдер. Он надеялся, что старый воин знающе сощурится и выдаст какое-нибудь острое как бритва замечание, что Доу-де долго возится с острием, или немного лишнего наклоняет плечо, или же ужас как уязвим для режущего бокового удара. Но тот лишь выдохнул и сказал: – Это же хренов Черный Доу. – Точно. – Кальдер сглотнул кислую слюну. – И на том спасибо. Какое разочарование. Он вынул меч, постоял в нерешительности с ножнами, отдал их обратно. Вряд ли они ему понадобятся. Болтовней из этого не выбраться. Надо как-то драться. Кальдер сделал глубокий вдох и шагнул вперед, чавкнув по грязи изношенным стирийским сапожком. Всего лишь шажок через кольцо из голышей, а сил ушло, как никогда в жизни. Доу покачал головой и вынул меч – неторопливо, с легким шелестом металла. – Это меч Девяти Смертей. Я сразил его как мужчина мужчину. Ты знаешь. Ты там был. Так сколько ты надеешься выстоять против меня, недоносок? Глядя на это длинное серое лезвие, Кальдер вовсе не считал, что выстоит так уж долго. – Я же тебя предупреждал: будешь играть в свои игры, дело запахнет скверно. Доу мрачным взглядом окинул лица. – Так нет же, надо было тараторить о мире. Потихоньку подвирать, подсирать, подсиживать. Надо было… – Заткни свою сраную дырку и приступай к делу! – провопил Кальдер. – Старая ссака-зануда! Пошел ропот, за ним по нарастающей хохоток и скрежет металла, от которого заныло внизу живота. Доу пожал плечами и тоже сделал шаг вперед. Ближние потеснились, стуча краями смыкающихся щитов. Круглая стена из ярко размалеванного дерева. Зеленые листья, драконьи головы, реки в разливе, орлы в полете. Некоторые исцарапаны и побиты от работы последних дней. Круг голодных лиц с насмешливо или злобно оскаленными зубами, глаза горят от предвкушения. Вот Кальдер, а вот Черный Доу, и непременно быть крови. Ему бы лучше думать о том, как выбраться отсюда живым. Бросаться, финтить, работать ногами и всякое такое. Ведь есть же, в конце концов, хоть какая-то надежда? Когда дерутся двое, надежда есть всегда. Но ему думалось только о лице Сефф, какое оно красивое. Если бы можно было повидаться с ней снова, всего разок. Сказать, как он ее любит, или чтобы она не беспокоилась, или чтобы забыла его и жила своей жизнью, или другое какое дерьмо. Отец всегда говорил ему: «Человек постигается в том, как он смотрит в лицо смерти». Похоже, он, Кальдер, на поверку все-таки сентиментальный хренчик. Может, все становятся такими под конец. Он поднял меч, выставил чуть вперед открытую руку, как, кажется, учили. Надо атаковать. Так сказал бы Скейл: если ты не нападаешь, то проигрываешь. Кальдер запоздало понял, что рука у него дрожит. Доу оглядел его снизу доверху и сверху донизу, беззаботно опустив меч, и мрачно усмехнулся: – Да, не каждый поединок достоин воспевания. И метнулся вперед, подсекая взмахом запястья. Летящему навстречу клинку Кальдер не удивился: в конце концов, на то он и поединок. Но даже к этому нехитрому выпаду принц был не готов. Он подался на шаг назад, и клинок Доу жахнул с такой ввергающей в оторопь силой, что чуть не выбил меч из руки. От неожиданности Кальдер споткнулся, махая свободной рукой в попытке удержать равновесие. Всякая мысль об атаке оказалась вмиг парализована щемящим желанием выжить, уцелеть хотя бы еще на секунду. К счастью, щит Ганзула Белоглазого уперся ему в спину и уберег от недостойного падения в грязь, подтолкнув в вертикальное положение как раз когда настала пора отскочить от очередного броска Доу. Звонкий удар, и меч Кальдера податливо прогнулся в другую сторону под глумливое улюлюканье. Кальдер отступил, стремясь проложить между ними как можно большее расстояние, но размер круга щитов, увы, незыблем. В этом-то все и дело. Они медленно кружили – Доу с легкой грацией, плавно покачивая лезвием, дерзкий и по-хозяйски уверенный на смертельном поединке, как его противник у себя в будуаре. Кальдер делал неуверенные шаги годовалого дитяти, едва научившегося ходить; рот у него был открыт, а сам он, ежась, рабски вторил любому мелкому поддразниванию Доу. Гвалт стоял оглушительный, над толпой курился пар от дыхания; зрители орали, свистели и улюлюкали в знак поддержки, ненависти… Кальдер зажмурился, на секунду ослепленный. Доу заставил его развернуться так, что восходящее солнце сквозь дыры в изорванном штандарте кольнуло лучами прямо в глаза. Он заметил, как блеснул металл, беспомощно взмахнул мечом, почувствовал тупой удар по левому плечу, от которого его крутануло, и слабо взвизгнул в ожидании смертной муки. Но выпрямился и потрясенно увидел, что кровь из него не хлещет. Оказывается, Доу шмякнул его плашмя. Играл, стало быть. Делал из него посмешище. По толпе прокатился смех, подхлестнув в Кальдере что-то похожее на злость. Он скрипнул зубами и поднял меч. Если не нападаешь, то проигрываешь. Он кинулся на Доу, но под ногами так скользило, что бросок вышел смазанным, без остроты. Доу сместился вбок и поймал клинком неверный удар пыхтящего принца. Скрежетнули друг о друга клинки, сомкнулись рукояти. – Мозгляк, язви тебя, – процедил Доу. И отшвырнул Кальдера, как какую-нибудь муху; каблуки безнадежно заскользили по грязи, и он врезался в круг щитов. На стороне Доу народ оказался не таким благожелательным, как Ганзул. Чей-то щит двинул Кальдера по затылку, и он плашмя полетел вперед. Несколько секунд он не мог видеть, не мог дышать, кожа горела. Он кое-как поднялся на колени – руки-ноги как деревяшки, круг грязи кренится туда-сюда, бурлят и бубнят насмешливые голоса. Меча при нем не было. Кальдер потянулся за ним, но тут в поле зрения возник сапог и вдавил руку в холодную грязь, брызнувшую в лицо. Он резко вздохнул, скорее от потрясения, чем от боли. А потом пришла и боль, когда Доу крутанул каблук, вминая пальцы Кальдера глубже в слякоть. – Принц Севера? Острие меча кольнуло шею, подняло голову принца к яркому небу, он беспомощно забарахтался на четвереньках. – Ох и морока с тобой, мальчик мой. Кальдер задохнулся: острие оставило посредине подбородка жгучий надрез. Доу с победно воздетыми руками бежал по кругу трусцой, все тянул представление, а над щитами позади него ржали, корчили рожи, ярились, исходили ликующими криками. «Чер-ный Доу! Чер-ный Доу!» – задавал тон скандированию Тенвейз, Золотой с Хладом стояли и хмурились, а за спинами у них в такт взметался частокол оружия. Кальдер вынул из слякотной жижи дрожащую руку. На выбитые суставы с подбородка стекали черно-красные струйки. – Поднимайся! – крикнул откуда-то сзади сердитый голос – кажется, Бледноснега. – Вставай, ну! – Зачем? – шепнул принц земле. Стыд-то какой. Старый головорез забьет его насмерть, на потеху лающей толпе чванливых болванов. Может, оно и поделом, но от этого ни позор, ни боль меньше не становится. Кальдер окинул взглядом круг, отчаянно ища выхода. Но не было его среди топающих башмаков, лупящих кулаков, истошно орущих ртов, громыхающих щитов. Никакого выхода, кроме крови. Он глубоко подышал, пока мир не перестал вертеться, левой рукой подтянул из грязи меч и медленно-медленно поднялся на ноги. Может, и не стоило показывать слабость – ну а как он мог выглядеть лучше, чем себя на самом деле чувствовал? Кальдер попытался вытряхнуть из головы хмарь. Ведь надежда есть? Надо атаковать. Но как он устал. Уже. Именем мертвых, как болит сломанная рука, холодная до самого плеча. Доу щегольски подкинул меч высоко вверх, ненадолго раскрывшись в порыве показной удали. Вот он, момент. Ударить, спастись, и даже заработать место в песнях. Кальдер напряг для рывка свинцовые ноги, но Доу уже схватил меч на лету левой рукой и стоял наготове, со всей заслуженной воинской удалью. Они стояли друг к другу лицом, толпа медленно затихала, кровь стекала по рассеченному подбородку Кальдера и капала с шеи. – Твой отец, если мне не изменяет память, умер прескверно, – сказал Доу. – На круге ему всмятку размозжили голову. Кальдер стоял молча, накапливая силы для броска, прикидывая расстояние между ними. – Можно сказать, и лица не осталось, когда с ним разделался Девять Смертей. Прыжок вперед и удар с размаху. Сейчас, пока он разглагольствует. Когда дерутся двое, надежда есть всегда. А Доу все склабился, все изгалялся: – Дурная смерть. Однако ты не беспокойся, я… Кальдер прыгнул; клацнули зубы, когда сапог выбил фонтан жижи, а меч взлетели обрушился на череп Доу. Раздался шлепок: Доу схватил руку принца и сокрушил сжимающий рукоять кулак, крутанув Кальдера так, что клинок безобидно уставился, подрагивая, в небо. – …я позабочусь о том, что твоя будет хуже, – закончил он фразу. Кальдер сломанной кистью неуклюже обхватил Доу плечо, бессмысленно возя по отцовской цепи. Однако большой палец все еще действовал, и он ногтем царапнул щеку Доу, выдавив бусинку крови; он рычал, силясь проделать дырку там, где у противника когда-то было ухо. И в этом рыке были все его разочарование, все отчаяние, весь гнев. Найти ногтем край шрама, обнажить зубы, и… В ребра с глухим стуком саданула рукоять меча Доу, и боль пронзила до корней волос. Впору завопить, но не оставалось запаса воздуха: он весь вышел одним жгучим сиплым выдохом. Кальдер, пошатываясь, согнулся, рот обожла желчь и тягучей ниткой повисла с окровавленной губы. – Думал, что ты большой мыслитель? – Доу поднял принца за руку, чтобы прошипеть это прямо в лицо. – Что у тебя получится выпендиваться передо мной на круге? Что-то видок у тебя не совсем умный, а? Рукоять с хрустом вдавилась в ребра, едва принц успел вдохнуть, и от этого тут же снова вышел весь воздух, а Кальдер обвис, как сырая овчина. – Верно я говорю? – возгласил Доу. Толпа взорвалась гоготом, плевками, яростным шипеньем и стуком щитов, требуя крови. – На кость, – Доу кинул меч, и его за рукоять поймал Хлад. – Встань, хренота, – рука Доу прочно сомкнулась у Кальдера на горле, быстро и окончательно, как медвежий капкан. – Хотя бы раз в жизни, встань прямо. Он железным движением выпрямил Кальдера, у которого подгибались колени, а невредимая рука ватно висела с бесполезным мечом. Какое там шевелиться, тут и дышать нельзя. Как до ужаса неприятно, когда тебе перехватывает горло – не сравнить ни с чем. Кальдер беспомощно извивался. Во рту стоял вкус блевотины. Лицо горело огнем. Момент кончины, даже когда видишь его приближение, всегда неожиданен. Всегда думаешь, что ты особенный, что именно для тебя последует отсрочка, помилование. Но так не бывает. Особенных нет. Доу сжал крепче, хрустнуло в шее. Глаза готовы были выскочить. Все озарилось неестественно ярким сиянием. – Ты думаешь, это конец, собака? – щерился Доу, приподнимая Кальдера едва ли не с ногами. – Нет, я только начинаю, пес… Резкий треск, фонтан крови, темные сполохи по небу. Кальдер качнулся назад, втягивая воздух освободившимся горлом. Рука с мечом тоже высвободилась, а сам он чуть не упал под тяжестью Доу, который рухнул навзничь сначала на него, а потом лицом в грязь. Кровь хлестала из расколотого черепа, обдавая ноги Кальдера. Время застыло. Все голоса словно захлебнулись коротким кашлем, и круг замер во внезапной, глубочайшей тишине. Беззвучии. Все уставились на рану в затылке Черного Доу. Среди всех этих лиц с раззявленными ртами выделялся хмуростью Хлад с мечом Девяти Смертей в кулаке. Серое лезвие густо обагряла кровь Черного Доу. – Я не пес, – вымолвил Хлад. Кальдер встретился взглядом с Тенвейзом. У обоих приоткрылись рты, оба лихорадочно прикидывали. Тенвейз был человеком Черного Доу. Но Доу больше нет, и все переменилось. Левый глаз Тенвейза подергивался. Если выдается возможность, не колебайся. Кальдер ринулся, чуть не падая, и меч его уже опускался на Тенвейза, пока тот, выпучив глаза, лез за своим. Он хотел вскинуть щит, но тот сцепился со щитом соседа, и клинок принца раскроил его облезлую личину до носа, забрызгав кровью тех, кто стоял рядом. Такое, казалось бы, только в сказках бывает: слабый боец побивает силача без труда, одной левой. Если слабак, понятное дело, при этом с обнаженным мечом.
Бек оглядывал круг, когда Хлад мощно дернулся. Бек видел, как молнией взблескивает лезвие и распахнутыми глазами смотрел, как Доу валится в грязь. Аж мурашки по коже. Опомнившись, Бек схватился за меч, но его остановила ладонь и голос Чудесницы: – А ну стой. Бек съежился, когда на него с мутными, дурными глазами замахнулся Кальдер. Что-то щелкнуло, брызнула кровища, в том числе и на лицо Беку. Он хотел вырвать руку из ладони Чудесницы, выхватить-таки меч, но его оттянул Легкоступ. – Правильность у каждого своя, – прошипел он ему на ухо.
Кальдер стоял, покачиваясь – рот широко открыт, сердце лупит так, что кажется, сейчас лопнет голова, взгляд скачет с одного ошеломленного лица на другое. Вот забрызганные кровью карлы Тенвейза, вот Глама и Железноголовый в окружении названных. А вот телохранители самого Доу и среди них Хлад, по-прежнему с мечом, раскроившим Доу голову. Круг вот-вот взорвется кровавой оргией, и кто выйдет из нее живым, остается лишь гадать. Наперед известно одно: он – уж точно нет. – Ну, кто на меня?! – не сказал, а крякнул он. И шагнул в сторону людей Тенвейза. Пора со всем этим кончать. Скорей бы уж. Но те лишь отшатнулись, как будто бы он, Кальдер, был самим Скарлингом. Вот это номер. Отчего бы? Отчего, стало ясно, когда рядом пала гигантская тень, а на плечо легла такая тяжесть, что Кальдер чуть не сел. Огромная лапища Стука. – Хорошо сделано. Чисто, – мягко сказал исполин, – и по справедливости. Ибо в войне справедливо все, что ведет к победе, а величайшая победа та, что дается наименьшим числом ударов. Бетод был королем северян. И кому, как не его сыну, надлежит его сменить. Я, Стук Врасплох, вождь Ста племен, стою с Черным Кальдером. То ли чужеземец полагал, что все, у кого здесь высокое положение, по умолчанию носят титул «Черный», или он думал, что так непременно захочет назваться сам Кальдер, или просто счел это уместным – кто его знает. Во всяком случае, прозвище мгновенно приладилось. – И я. На другое плечо Кальдеру легла рука Коула Ричи, а из-за спины возникло его широко улыбающееся лицо с седой щетиной. – Я стою с моим сыном. С Черным Кальдером. Еще бы: теперь гордый отец, чего бы не поддерживать. Доу мертв, и все меняется. – И я. С другой стороны подступил Бледноснег, а с ним Ганзул – и внезапно все слова, которые Кальдер считал брошенными на ветер, а семена погибшими и забытыми, распустились изумительным цветом. – И я, – кивнул, выходя из круга своих людей, Железноголовый. – И я, – заторопился выскочить Глама Золотой – еще не хватало, чтобы соперник его опередил, – я за Черного Кальдера! – Черный Кальдер! – буйствовал вокруг люд, понукаемый вождями. Крик перерастал в скандирование: – Чер-ный Каль-дер! Как будто это единственное, чего всем всю дорогу хотелось. Чего все ждали. Хлад присел и стащил с головы Доу спутанную цепь. Держа на одном пальце, он протянул ее Кальдеру; покачивался алмаз, из-за крови наполовину ставший рубином. – Похоже, победа за тобой, – сказал Хлад. Несмотря на несносную боль, Кальдер нашел в себе силы выдавить ухмылку: – Похоже. Но в самом ли деле?
Остатки дюжины Зобатого выскользнули из толчеи незамеченными. Чудесница по-прежнему крепко держала Бека за руку, а Легкоступ за плечо. Они уволакивали его прочь от круга, мимо дикоглазых людей, рвущих на куски штандарт Черного Доу. Сзади шли Йон с Фладдом. Уходили не только они. Когда боевые вожди Доу, спотыкаясь, лезли через его труп целовать задницу Черному Кальдеру, стали разбредаться и прочие. Те, кто чуял, куда дует ветер и прикидывал, что если вовремя не уйти, то он их сдует прямиком в грязь. Те, кто были заодно с Доу или имели счеты с Бетодом и не хотели испытать на себе милосердие его сына. Они остановились в длинной тени камней, Чудесница, прислонив к глыбе щит, осмотрительно огляделась, но похоже, у народа свои заботы и в их сторону никто не глядел. Она полезла под плащ, что-то оттуда вынула и шлепнула в руку Йона. – Это тебе. Йон, смыкая ручищу, в которой что-то позвякивало, даже слегка осклабился. Примерно то же досталось Легкоступу, за ним Фладду. Затем она протянула что-то Беку. Кошелек. И содержимое, судя по округлости, немалое. Бек стоял, неотрывно на него глядя, пока Чудесница не сунула ему этот кошель под нос. – Тебе половина положена. – Нет, – сказал он хмуро. – Пойми, ты ведь новичок. Половина, это более чем… – Мне не надо. Теперь хмурились уже они. – Ему, видите ли, не надо, – ухмыльнулся Легкоступ. – Мы должны были… Бек сам толком не знал, что они должны были делать. – …поступить по-правильному, – выговорил он неловко. – Поступить как? – От желчной насмешки у Йона перекосилось лицо. – А я-то надеялся, что слышал эту дерьмовщину в последний раз. Двадцать лет в этом черном деле и не огребаю за него ничего, помимо шрамов, и тут какой-то сопляк будет меня поучать, что правильно, а что нет! Он сделал шаг к Беку, но Чудесница остановила его тычком в грудь. – Что, интересно, правильного в том, что мертвых у нас теперь больше, чем живых? – Голос у нее был тихим, без гнева. – А? Ты знаешь, скольких друзей я потеряла за последние несколько дней? Что в этом правильного? Доу был обречен. Так или иначе, об-ре-чен. И что, нам надо было за него биться? Чего ради? Для меня он никто. Не лучше, чем Кальдер или кто-то там еще. И ты говоришь, что мы должны за них умирать? А, Красный Бек? Бек секунду-другую молчал, приоткрыв рот. – Я не знаю. Но денег мне не надо. Да и чьи они вообще? – Наши, – ответила она, твердо глядя ему в глаза. – Это неправильно. – Тоже резак, что ли? – Чудесница медленно кивнула, и глаза у нее сделались усталыми. – Что ж, удачи тебе с этим. Оно тебе пригодится. У Фладда вид был немного виноватый, но кошелька обратно он не отдал. Легкоступ с улыбочкой сел, скрестив ноги на лежащем щите, и напевал песенку о добрых и благородных делах. Йон с хмурой сосредоточенностью пересчитывал содержимое кошеля. – А как бы на нашем месте поступил Зобатый? – негромко спросил Бек. Чудесница пожала плечами. – Да какое нам дело. Зобатого нет, ушел. Мы сами теперь должны за себя отвечать. – Эйе. – Бек поочередно оглядел их лица. – Ну ладно. И пошел прочь. – Ты куда? – окликнул Фладд. Ответа не последовало. Он прошел мимо Героев, зацепив плечом древний камень. Перемахнул через каменную кладку стены, направляясь вниз по склону на север, стряхнул с руки щит, да так и оставил его лежать в высокой траве. По дороге он миновал кучку людей, которые оживленно спорили. Вот один вынул нож, а другой попятился с поднятыми руками. Паника распространялась вместе с новостями. Гнев и страх, тревога и восторг. – Эй, ты оттуда? Что там случилось? – жарко спросил кто-то, схватив его за плащ. – Доу победил или нет? Бек стряхнул его руки. – Не знаю. И зашагал быстро, едва не срываясь на бег, вниз по холму и вдаль. Прочь отсюда. Он знал лишь одно: эта жизнь не для него. Быть может, в песнях героев и много, но здесь единственные герои – это камни.
Течения истории
Финри отправилась туда, где лежат раненые, чтобы заниматься тем, что и положено по окончании битвы женщине. Успокаивать иссушенные глотки, поднося воду к жаждущим губам. Перевязывать раны полосками ткани, щедро оторванными от подола собственного платья. Утешать умирающих тихим пением, что напоминает им о матери. Вместо этого она стояла как вкопанная. Потрясенная бездумным, заунывно монотонным хором плача, стенаний, вытья, неумолчного бреда. Мухами, нечистотами, пропитанными кровью простынями. Спокойствием сестер, плывущих среди человеческих обломков отрешенно-безмятежными белыми призраками. А более всего числом. Числом тех, кто рядами лежали на койках, убогих тюфяках или просто на холодной земле. Роты их. Батальоны. – Как видите, больше дюжины, – указал ей молодой хирург. – Да здесь их сотни, – сдавленно выговорила она, борясь с попыткой зажать нос. – Вы меня не так поняли. Я о количестве палаток. Вы умеете менять повязки? Если есть на свете такое понятие, как романтическая рана, то здесь ему не было места. Каждый слой марли обнажал более свежую, истекающую гноем нелепицу. Отхваченные ползада, вмятую челюсть почти без зубов и половины языка, руку с аккуратно срезанной пятерней или только с большим и указательным пальцами, проткнутый живот с вытекающей мочой. Одному человеку прорубило затылок и он мог лишь лежать без движения вниз лицом, тихо сипя. Когда Финри проходила мимо, он проводил ее взглядом, под которым она вся похолодела. Тела освежеванные, опаленные, изломанные под странными углами, внутренности вывернуты на обозрение. Раны, которые будут губить этих людей, покуда они живы. И превращать в страдальцев тех, кто этих людей любит. Она старалась сосредоточиться на работе, уж какой бы та ни была – разматывала-наматывала повязки; шевеля губами от усердия, дрожащими пальцами возилась с узлами. Пытаясь не слышать шепотов о помощи, которую она не знала как оказать. И которую оказать не мог никто. Красные пятна проступали на новых повязках зачастую до того, как она успевала их закончить, и росли, росли, а она сдерживала слезы и тошноту, и так от одного раненого к другому. И еще к одному, у которого по локоть отрублена левая рука, левая часть лица скрыта под повязками, и… – Финри. Она взглянула и с холодным ужасом поняла, что это полковник Бринт. Они неотрывно смотрели друг на друга, казалось, целую вечность, в жуткой тишине, в этом жутком месте. – Я не знала… – Вчера, – сказал он просто. – Вы… Она чуть не спросила, в порядке ли он, но вовремя осеклась. Ответ был до ужаса очевиден. – Вам нужна… – Вы что-нибудь слышали… об Ализ? От одного лишь этого имени у Финри свело живот. Она покачала головой. – Вы были с ней. Где вас удерживали? – Я не знаю. На мне был колпак. Меня вытащили оттуда и отправили обратно. И как рада она была, что там, в темноте, остается Ализ, а не она сама. – Где она может быть сейчас, я не знаю… Хотя догадываться на этот счет она могла. Быть может, и Бринт тоже. Может, он все это время изводил себя мучительными раздумьями. – Она что-нибудь говорила? – Она была… очень храбра. Финри удалось выжать подобие улыбки. Вот для чего ты приспособлена, да? Для вранья и притворства. – Она сказала, что любит вас. Финри неловко положила ладонь ему на руку. Единственную, что у него осталась. – Сказала… не беспокоиться. – Не беспокоиться, – повторил он глухо. Он уставился на нее залитым кровью глазом. Трудно сказать, как на него действует это пошловато-банальное увиливание от вины – утешает ли, выводит из себя, или же он просто не верит ни единому слову этой белиберды. – Уж мне хотя бы знать. Знание ему не поможет. Как не помогало ей. – Я так сожалею, – прошептала она, не в силах на него смотреть. – Я пыталась… Делала все, что могла, но… По крайней мере, это правда. Ведь так? Она еще раз, напоследок, легонько пожала вялую руку Бринта. – Мне надо… принести еще чистых тряпиц… – Вы вернетесь? – Конечно, – сказала она, нетвердо поднимаясь и не зная, правду она говорит или нет, – разумеется, я вернусь. Финри чуть не споткнулась, спеша убежать поскорей из этого кошмара, снова и снова благодаря судьбу, что та избрала для спасения именно ее. Изнуренная невольной епитимьей, она побрела вверх по холму, в сторону ставки отца. Мимо пары капралов, пьяно отплясывающих под визгливую скрипку; мимо женщин, рядком стирающих в ручье рубахи. Мимо солдат, оживленно выстроившихся за королевским золотишком. Вдали виднелся казначей, с чопорным видом раздающий благородный металл. На дальнем конце расположения, как чайки на рыбьи кишки, слетались торговцы, разномастные жулики и сводники, смекая, что наступивший мир вскоре оставит их не у дел, а на их месте расцветет, будь он неладен, честной народ. Ему только дай волю. Невдалеке от амбара она миновала генерала Миттерика, чинно шествующего в сопровождении штабных сошек; он церемонно ей поклонился. Финри сразу почувствовала: что-то не так. Обычно на лице у него невыносимое самодовольство, бессменное, как солнце и луна, а тут… На низеньком пороге амбара появился Байяз, и ощущение стало еще более тревожным. Маг посторонился, галантно давая ей пройти, со всем самодовольством, какого не хватало Миттерику. – Фин. Отец стоял один посреди скупо освещенной комнаты. Дочь он встретил слегка сконфуженной улыбкой. – Ну вот, свершилось. Он сел в походное кресло, утомленно вздохнул и расстегнул верхнюю пуговицу на мундире. В дневное время за последние двадцать лет он это делал впервые, даже при ней. Финри вышла обратно на воздух. Байяз отдалился от амбара не более чем на дюжину шагов и тихо разговаривал со своим кудрявым прихлебателем. – Вы! Мне нужно с вами поговорить! – Да неужто? А мне, знаете ли, с вами. Какое великолепное совпадение. Первый из магов обернулся к прислужнику. – Значит, как условились: забирай деньги и… в общем, шли за паяльщиками. Слуга отвесил почтительный поклон и удалился. – Ну, так чем могу… – Вы не посмеете его сместить. – А мы, извините, говорим о… – Моем отце! – бросила она. – Насколько вы знаете. – А я, знаете, его не смещал, – Байяз как будто забавлялся, – вашему отцу хватило такта и здравого смысла подать в отставку. – Да он лучше всех справлялся с задачей! – Финри не без труда сдерживала себя, чтобы не вцепиться магу в лысую макушку. – Единственный, кто сделал хоть что-то, чтобы ограничить эту бессмысленную бойню! Этот ваш надутый болван Миттерик? Да он вчера положил попусту половину своей дивизии! Королю нужны люди, которые… – Королю нужны люди, которые повинуются. – У вас нет таких полномочий! – взвилась Финри. – Мой отец, между прочим, лорд-маршал с креслом в Закрытом совете, и отстранить его может только сам король! – Ах-ах, стыд-то какой. Упразднен, низложен. Правилами того самого правительства, которое сам же и назначал. Байяз, выпятив нижнюю губу, деловито полез в карман плаща. Оттуда он извлек свиток с тяжелой красной печатью. – Ну тогда, наверное, и этот документ не имеет никакого веса. Он вкрадчивым движением развернул тихо потрескивающий пергамент. Неожиданно для себя Финри присмирела и сосредоточенно затихла, а маг, откашлявшись, огласил: «Сим королевским эдиктом Гарод дан Брок восстанавливается в кресле своего отца в Открытом совете. Данной нам властью возвращаем ему некоторые фамильные владения близ Колона, вкупе с землями близ Остенгорма». – Есть надежда, – пояснил Байяз, – что отсюда ваш муж будет выполнять новые обязанности в качестве лорда-губернатора Инглии. Байяз перевернул пергамент обратной стороной и поднес ближе к ее глазам; Финри впилась взглядом в узорчатые литеры поистине королевской каллиграфии, как скряга в ларец с драгоценностями. – Посудите сами, как могла не тронуть короля такая преданность, такая отвага и самоотверженность, какие проявил полковник Брок? Лорд Брок. Байяз подался ближе. – Не говоря уже о храбрости и упорстве его супруги, которую захватили северяне, но она ткнула Черного Доу в глаз и потребовала выпустить шестьдесят пленных. Уж тут-то его августейшему величеству надо было состоять исключительно из камня, чтобы не растрогаться. Но он не таков, смею вас заверить. Да и не он один, если на то пошло, а и большинство мужчин. И он плакал, когда читал рапорт, описывающий героическую атаку вашего супруга на мост. Рыдал. А потом приказал немедля составить эту вот бумагу и подписал ее в течение часа. Маг подался еще ближе, так, что Финри чувствовала на лице его дыхание. – Осмелюсь сказать… Если внимательно изучить этот документ… то можно увидеть следы слез его величества… окропляющие сей пергамент. Впервые с того момента, как был извлечен этот свиток, Финри оторвала от него взгляд. Байяз был так близко, что она различала каждую сединку в его бороде, каждое бурое старческое пятно на плеши, каждую морщину. – Чтобы доставить такую бумагу в один конец, нужна неделя. Еще неделю эдикт будет идти назад. А прошел всего день с небольшим, когда… – Можете считать это магией. Туша его величества может действительно пребывать в неделе пути в Адуе, но правая-то его рука? Словно в доказательство Байяз поднял руку. – Правая-то рука у него несколько ближе. Хотя стоит ли об этом теперь рассуждать, – он с огорченным вздохом отошел и начал сворачивать пергамент. – Коли вы говорите, что у меня нет полномочий, я сожгу эту никчемную бирюльку. А что мне остается? – Стойте! – Финри едва сдержалась, чтобы не выхватить у него свиток. – Не надо. – То есть вы не возражаете против отставки вашего отца? Финри прикусила губу. Война – это ад и все такое, но она предоставляет возможности. – Он подал в отставку. – В самом деле? – Байяз радушно улыбался, но зеленые глаза блестели жестко, изумрудными пуговицами. – Вы снова меня удивляете. Мои искренние поздравления с поистине невероятным взлетом вашего мужа. Ну и понятно, вашим собственным… Госпожа губернаторша. Свиток он держал на отлете за краешек. Она взялась за другой. Но он не выпускал. – Однако помните. Людям нравятся герои, но на их место всегда находятся новые. Одним лишь пальцем одной руки я сотворяю вас. И одним же, но другой, – он пальцем поддел ее за подбородок, вызвав в шее прострел боли, – я могу повергнуть вас в прах. Финри сглотнула. – Я понимаю. – Ну тогда желаю вам хорошего дня! И Байяз, вновь цветя улыбкой, выпустил и ее, и свиток. – Прошу передать эту счастливую новость вашему супругу. Хотя вынужден вас просить: держите ее пока между собой. Люди могут не так отнестись, не так понять – как, кстати, и вы поначалу – как действует магия. А я передам назначение вашего мужа его величеству вместе с известием, что сделал предложение. Идет? – И даже очень, – сказала Финри, прокашлявшись. – Мои коллеги в Закрытом совете ужасно обрадуются, что дело решилось столь быстро. Когда ваш муж поправится, вам предстоит посетить Адую. Формальности назначения. Парад, вроде того. Часы помпезности в Кругу лордов. Завтрак с королевой. А вам, – Байяз, взыскательно приподняв бровь, отвернулся, – я настоятельно рекомендую приобрести из одежды что-нибудь получше. С эдаким героическим оттенком.Чистая комната, свет из окна струится на кровать. Никаких тебе стенаний. Крови. Недостающих конечностей. И ничего не знать не так уж плохо. Даже хорошо, кому везет. Одна рука пряталась под покрывалом, другая – костяшки в подживших царапинах – лежала на простынях, приподнимаясь и опадая вместе с дыханием. – Гар. Он закряхтел, затрепетали ресницы. – Гар, это я. – Фин, – он потянулся кончиками пальцев к ее щеке. – Ты пришла. – Ну а как же. – Она взяла его ладонь в свою. – Ты как? Он шевельнулся, поморщился, тускло улыбнулся. – Честно сказать, не очень… Но я чертовски везучий. Просто чертовски, оттого, что у меня есть ты. Я слышал, ты выволокла меня из-под обломков. Казалось бы, это я должен тебя спасать… – Чтоб тебе было легче, отыскал тебя и вынес Бремер дан Горст, а я только носилась вокруг да лила слезы. – Слезы у тебя всегда легко проходят, за что я тебя, кроме всего прочего, и люблю. – Веки у него смыкались. – А Горст… ничего, стерплю… спаситель все-таки… Она легонько стиснула ему ладонь. – Гар, послушай. Тут кое-что произошло. Нечто чудесное. – Я слышал. Мир. – Да нет. – Она нетерпеливо дернула плечом. – В смысле да, и это тоже, но… Она склонилась, взяла его ладонь обеими руками. – Гар, послушай меня. Ты получаешь кресло своего отца в Открытом совете. – Что? – И кое-что из его земель. Они хотят, чтобы мы… то есть ты… Король хочет, чтобы ты занял место Мида. Гар недоуменно моргнул. – Генерала дивизии? – Лорда-губернатора Инглии. На его лице мелькнуло беспокойство. – А почему я? – Потому что ты хороший человек. – И хороший компромисс. – И уж точно герой. Твои деяния удостоились внимания короля. – Герой? – он фыркнул. – Как ты это сделала? Гар попытался приподняться на локтях, но Финри воспрепятствовала, аккуратно уперев ему руку в грудь. Кстати, вот она, возможность выложить ему всю правду – мысль, от которой она тут же отмахнулась. – Это сделал ты. Представь себе, ты оказался прав. Усердие, преданность и иже с ними. Ты пошел впереди. И тем самым это сделал. – Но… – Чш-ш. И она поцеловала его в губы – сначала с одного краешка, затем с другого, а затем в серединку. Запах изо рта был несвежий, ну и что. Нельзя допустить, чтобы Гар все необдуманно порушил. – Поговорим об этом потом. А сейчас отдыхай. – Я тебя люблю, – прошептал он. – Я тебя тоже. Она нежно погладила его по лицу, подернутому дымкой дремоты. А и вправду. Он хороший человек. Один из лучших. Честный, храбрый, безоглядно преданный. И они подходят друг другу. Оптимист и пессимист, романтик и циник. А что такое любовь, как не поиск и обретение того, кто тебе подходит? Того, кто возмещает твои недостатки? Того, с кем и над кем ты работаешь.
Условия
– Что-то они запаздывают, – пробурчал Миттерик. Вокруг стола стояло шесть стульев. На одном восседал новый лорд-маршал его величества, втиснутый в парадный мундир с аксельбантом и непомерно тугим для такой шеи воротником. Второе занимал Байяз, тихонько тарабаня сардельками пальцев по столешнице. На третьем примостился Ищейка, щурясь в сторону Героев; щеку ему временами подергивал нервный тик. Горст стоял со скрещенными на груди руками, в шаге за стулом Миттерика. Рядом слуга Байяза со свернутой картой Севера. Позади, в пределах каменного кольца, но за пределами слуха, в картинно натянутых позах расположилась горстка самых старших армейских чинов из числа оставшихся. Печальное дополнение. Мид, Веттерлант, Винклер и еще многие уже не с нами. И Челенгорм тоже. Горст нахмурился. «Видно, быть со мной на короткой ноге – все равно что получить смертный приговор». А с южной стороны Деток, в парадном облачении, как на плацу, выстроился в полном составе Двенадцатый полк его величества; под прохладным солнцем поблескивал в положении «на плечо» лес алебард. Небольшое напоминание, что мы сегодня стремимся к миру, но более чем готовы к его альтернативе. Лично Горст, несмотря на побитую голову, пылающую щеку и десятки ссадин и порезов – ушибы не в счет, что снаружи, что внутри, – к альтернативе был готов вполне. Даже, можно сказать, за. Причем очень. Просто руки чешутся. «Если на то пошло, какое применение я могу себе найти в мирное время? Обучать фехтованию недорослей-офицеров? Ошиваться при дворе хромым псом в поисках объедков? Отправиться королевским обозревателем сточных канав куда-нибудь в Колон? Или забросить к чертям наставничество, отрастить брюхо и стать загульным чудаковатым пьяницей, живущим на байки о былой славе. Ба, вон Бремер дан Горст! Когда-то он был чуть ли не первым стражником у короля, слыхали? Давайте-ка возьмем писклявому шутнику-забулдыге кувшинчик! А еще лучше десять, пускай при нас обоссытся!» Настроение портилось все сильнее. «Или… принять предложение Черного Доу? Вот так взять и отправиться туда, где о таких, как ты, народ слагает песни, а не хихикает за спиной. Где мир не наступает никогда. Вот он, Бремер дан Горст – герой-триумфатор, внушающий благоговейный страх всему Северу…» – Ну наконец-то, – буркнул Байяз, вмиг кладя конец фантазиям. По склону с Героев спускалась рать северян, поблескивали кованые ободы размалеванных щитов. Похоже, к альтернативе готов и враг. Горст вкрадчивым движением подвигал в ножнах запасной клинок, высматривая засаду. Можно сказать, лелея мысль о ней. Пусть хоть один приблизится на лишний шажок, и меч будет обнажен. «И мир станет лишь еще одним событием, которого в моей жизни так и не состоялось». Но, к вящему его разочарованию, основная масса северян остановилась на пологом склоне, не доходя до Деток, не ближе, чем солдаты Двенадцатого. За камни ступила лишь небольшая группа. Среди них выделялся один поистине громадных размеров, с колышущимися от легкого ветерка черными космами. И еще один в золоченых доспехах, кого Горст, помнится, так увлеченно молотил по голове в первый день битвы. При воспоминании об этом рука невольно сжалась в кулак, а сердце сладко дрогнуло от желания проделать что-нибудь подобное вновь. К столу приблизились четверо, но Черного Доу среди них почему-то не было. Возглавлял их какой-то красавчик в изящной накидке. Несмотря на перевязанную руку и свежий шрам посредине подбородка, держался он с эдакой небрежной, щегольской уверенностью. Доподлинно хозяин. «И я его уже ненавижу». – Кто это? – пробормотал Миттерик. – Кальдер, – ответил Ищейка с видом хмурым, как никогда. – Младший сын Бетода. Ох и змей. – По мне, так червь, – вполголоса заметил Байяз. – Ну, Кальдер так Кальдер. Его сопровождали два старых воина, один с бледной кожей, белыми волосами, в светлой меховой накидке, другой грузноватый, с широким обветренным лицом. За ними шел четвертый – на поясе топор, щека изуродована страшным шрамом. Немигающий глаз блестел, как металлический, но не это удивило Горста. А то, что он как будто его узнавал, хотя и смутно. «Я видел его вчера в битве? Или позавчера? Или где-то до этого, и потому…» – Вы, должно быть, маршал Крой, – заговорил Кальдер с северным ацентом. – Маршал Миттерик. – Вот как! Кальдер любезно улыбнулся. – Приятно наконец с вами встретиться! Вчера мы стояли напротив – через ячменное поле, на правом фланге, – перевязанной рукой он махнул на запад. – Хотя для вас, видимо, на левом. Вояка из меня никудышный. Ваша атака была… грандиозна. Миттерик сглотнул, над жестким воротником багровела шея. – Знаете, я вот даже припоминаю, – он полез во внутренний карман и достал смятый, замусоленный клочок бумаги, – у меня от вас кое-что есть! Он бросил клочок на стол. Через плечо разворачивающего листок Миттерика Горст разглядел какую-то писанину. Должно быть, приказ или что-то в этом роде. Миттерик почти сразу снова его скомкал, да так, что костяшки пальцев побелели. – А это первый из магов! Наш с вами разговор был для меня прямо-таки уроком смирения. Но вы не беспокойтесь, с той поры у меня было множество других. Так что нынче более смиренного человека вы не сыщете нигде. Впрочем, ухмылка Кальдера, когда он указывал на стоящих позади него закаленных седых стариков, свидетельствовала об обратном. – Это Коул Ричи, отец моей жены. А это Бледноснег, мой второй. Не обойдем вниманием и моего почтенного воина… – Хлада. – Ищейка с мрачноватой торжественностью кивнул человеку с металлическим глазом. – Давненько не виделись. – Эйе, – шелестнул тот в ответ. Просто, без рисовки. – Ищейка, понятно, известен всем! – тоном тамады продолжал вещать Кальдер. – Закадычный друг Девятипалого, во всех песнях упоминается с ним чуть ли не на равных! У тебя все хорошо? Вопрос Ищейка пропустил мимо ушей с отменным, хладнокровно-усталым пренебрежением. – Где Доу? – Ах Доу, – Кальдер состроил притворную гримасу сожаления. Все в нем выглядит наигранным. – С сожалением скажу, он не придет. Ни сейчас, ни когда-нибудь. Черный Доу ушел в грязь. Последовала тишина, для Кальдера, судя по всему, на редкость упоительная. – Он… мертв? Ищейка откинулся на стуле. Как будто его известили об утрате близкого друга, а не заклятого врага. Воистину, подчас одно неотделимо от другого. – Протектор Севера и я… малость повздорили. Спор мы разрешили традиционным способом. На поединке. – И ты выиграл? – недоверчиво спросил Ищейка. Кальдер поднял брови и аккуратно потер кончиком пальца шов на подбородке, как будто и сам не мог в это поверить. – Что я могу сказать. Я жив, а Доу мертв, так что… да. Вообще странное выдалось утро. Меня уже успели прозвать Черным Кальдером. – Из-за твоего хренова нутра? – Не волнуйся, это всего лишь имя. Сам же я всей душой за мир. Хотя теснящиеся на длинном склоне карлы, возможно, были иного мнения. – По мне, так это была личная битва Доу, но при потере всеобщего времени, денег и жизней. Если меня спросить, то я скажу: мир – лучшая часть любой войны. – Всецело с этим согласен. Быть может, у Миттерика был новый мундир, но ключ к разговору был определенно у Байяза. – Мои условия мира достаточно просты. – Отец всегда говорил: простые вещи лучше всего сидят. Вы помните моего отца? Маг секунду поколебался. – Разумеется. Он щелкнул пальцами, и вперед выскользнул слуга, с безупречной ловкостью расстелив по столу карту. Байяз указал на изгиб реки. – Белая река остается северной границей Инглии. Северной оконечностью Союза, как оно и было сотни лет. – Времена меняются, – заметил Кальдер. – Возможно, но это остается неизменным. – Толстый палец мага провел по еще одной реке, севернее первой. – Земля между Белой рекой и Каском, включая город Уфрис, поступает под управление Ищейки. Она становится протекторатом Союза, с шестью местами в Открытом совете. – Аж до самого Каска? – Кальдер озадаченно посмотрел на Ищейку. – Часть лучших земель Севера. Места в Совете, значит? Под опекой Союза? А что бы на это сказал Скарлинг Простоволосый? Что бы сказал мой отец? Ищейка ответил бесстрастным взглядом. – Да кому есть дело до того, что сказали бы мертвецы? Класть на них три кучи. Времена-то меняются. – Вы меня без ножа режете! – Кальдер схватился за грудь и обреченно пожал плечами. – Однако Северу нужен мир. Вы меня убедили. – Ну и хорошо. – Байяз жестом подозвал слугу. – Тогда надо будет подписать… – Вы меня не поняли. Возникла неловкая пауза, Кальдер подвинулся вместе со стулом и оперся на столешницу локтями, как будто за столом сидели сплошь старые друзья, а подлинный враг стоял за спиной, пытаясь подслушать их планы. – Вы убедили меня, но я же здесь задействован не один. Боевые вожди Доу – народ, как бы это сказать, ревнивый, – Кальдер беспомощно рассмеялся, – все, как один, при мечах. Я не могу так просто соглашаться на все подряд, иначе… Он, цокнув языком, провел ладонью по горлу, где красовался синяк. – А когда вы захотите разговаривать в следующий раз, то перед вами на этом стуле может оказаться какой-нибудь непрошибаемый бахвал вроде Кейрма Железноголового или башня тщеславия вроде Гламы Золотого. И тогда прощай поиск мира. А уж об условиях и говорить нечего. Он постучал по карте кончиком пальца. – Сам-то я за это всей душой. Весь как есть. Но дайте же мне забрать все это и обговорить с моим грубым сбродом, попытаться их как-то урезонить. Тогда можно будет встречаться и что-то там подписывать. Байяз с не меньшей угрюмостью посмотрел на сборище северян сразу за Детками. – Тогда завтра. – Лучше послезавтра. – Не давите на меня, Кальдер. Кальдер был сама уязвленная добродетель. – Да поймите же, не хочу я ни на кого давить! Но я не Черный Доу. Я больше… увещеватель, нежели деспот. – Увещеватель, – произнес Ищейка, брезгливо морщась, как будто от этого слова пованивало. – Увещевать мало. Однако ухмылка Кальдера была словно из стали: всякое усилие Байяза неизменно от нее отскакивало. – Если б вы знали, как я старался во имя мира, все это время. На какие жертвы за него пошел. Поврежденную руку Кальдер прижал к сердцу. – Помогите мне. Помогите мне помочь нам всем. Помогите мне помочь мне самому – так, пожалуй, будет точнее. Вставая, Кальдер через карту протянул здоровую руку Ищейке. – Я понимаю, так или иначе мы долго стояли по разные стороны, но если нам предстоит быть соседями, между нами не должно быть холодности. – Стороны разные, такое случается. И приходит время, когда об этом пора забыть. – Ищейка вставал, неотрывно глядя Кальдеру в глаза. – Но ты убил Форли Слабейшего. Парня, который никому не сделал ничего дурного. Пришел к тебе с предупреждением, а ты его за это убил. Впервые за все время улыбка Кальдера потухла. – Нет дня, чтобы я об этом не сокрушался. – Ну так вот тебе еще. – Ищейка подался вперед, зажал вытянутым пальцем одну ноздрю, а из другой пульнул соплю прямо Кальдеру на раскрытую ладонь. – Сунешься хоть на вершок южнее Каска, я на тебе вырежу кровавый крест. Вот тогда холодности не будет. И пошел мимо Горста прочь. Миттерик прокашлялся. – Ну так что, в скором времени собираемся повторно? Он глянул на Байяза в поисках поддержки, но ее не последовало. – Непременно. Кальдер снова улыбался, как ни в чем не бывало обтирая Ищейкину соплю об стол. – Дня через три. И, повернувшись спиной, пошел к человеку с металлическим глазом, который звался Хлад. – Этот Кальдер, кажется, довольно скользкий выродок, – ворчливо заметил Миттерик, когда они с Байязом отходили от стола. – Лучше уж, наверное, было иметь дело с Черным Доу. По крайней мере, с ним мы знали, куда движемся. Горст толком не прислушивался. Он слишком был занят разглядыванием Кальдера и его приспешника со шрамом. «Я его знаю. Знаю это лицо. Но откуда?» – Доу был бойцом, – рассуждал на ходу Байяз, – Кальдер политик. Он понимает, что нам не терпится уйти, и когда войска отправятся восвояси, нам станет нечем торговаться. Он знает, что может добиться гораздо большего, просто сидя и ухмыляясь, чем Доу добился на Севере за все время всей своей сталью и яростью… Хлад, разговаривая с Кальдером, постепенно повернулся, солнце высветило другую, необожженную сторону его лица… и у Горста в темени кольнуло от узнавания; невольно приоткрылся рот. Сипано. То лицо в дыму, прежде чем он вверх тормашками полетел с лестницы. То лицо. Как это мог быть один и тот же человек? Но Горст был почти уверен. Горст обошел стол и, сжав челюсти, прошел на ту сторону Деток, где стояли северяне. Пожилой спутник Кальдера сердито крякнул, когда Горст бесцеремонно отпихнул его с дороги. Наверняка это было крайне опасное, если не смертельное поведение для мирных переговоров. Наплевать и растереть. Кальдер поднял взгляд и сделал шаг назад. Хлад обернулся глянуть, кто там идет. Без гнева. Без страха. – Полковник Горст! – выкрикнул кто-то. Горст пропустил окрик мимо ушей, смыкая ладонь на руке Хлада и подтягивая его к себе. Боевые вожди смотрели на все это с настороженной враждебностью. Шагнул вперед тот великан. Человек в золотых доспехах крикнул что-то стае карлов. Еще один из их старшин положил руку на рукоять меча. – Всем спокойно! – прокричал Кальдер на языке северян, выставив назад упреждающую руку. – Спокойно! Хотя у самого вид был встревоженный. «Еще бы. Все наши жизни сейчас на лезвии бритвы. А мне наплевать и растереть». Хлад, судя по виду, отнюдь не всполошился. Он поглядел на схватившую его руку, затем поднял взгляд на лицо Горста, вопросительно возвел бровь над целым глазом. – Чем могу? Его голос был полной противоположностью фальцету Горста – шепот, скребущий, как точильный камень. Горст вгляделся со всей цепкостью. Как будто мог просверлить у него в голове глазами дырку. То лицо в дыму. Он видел его лишь мгновенье, да и то в маске и тогда еще без шрама. Но все-таки. С той поры оно мерещилось ему еженощно, являлось в снах, и при пробуждении, в память клеймом въедалась каждая его деталь. «И я почти уверен». Сзади слышалось движение. Возбужденные голоса. Офицеры и солдаты его величества Двенадцатого полка. «Быть может, они спохватились, что не успели поучаствовать в битве? Может, им так же, как и мне, неймется вступить в нее вновь?» – Полковник Горст! – донесся предостерегающий рык Байяза. Горст его не заметил. – Ты когда-нибудь был, – прошипел он, – в Стирии? Каждая его клеточка томилась жаждой насилия. – Стирии? – Да, – процедил Горст, усиливая хватку. Двое стариков Кальдера подбирались с боков, принимая боевые стойки. – В Сипано. – Сипано? – Да. Великан сделал еще один шажище, нависая громадой над самым высоким из Деток. «А ну и что. Наплевать и растереть». – У Кардотти. В Доме утех. – Кардотти? Хлад, прищурив целый глаз, изучал лицо Горста. Время растянулось. Вокруг чутко воздетые руки, готовые дать фатальный сигнал; пальцы, до боли сжимающие оружие. И тут Хлад подался близко, чуть ли не вплотную. Впору с ним поцеловаться. Еще ближе, чем они были четыре года назад, в дыму. Если только были. – Слыхом не слыхивал. И, вырвав руку из ослабевшей хватки Горста, он невозмутимо, не оборачиваясь, зашагал в сторону Деток. За ним проворно последовал Кальдер, и те двое стариков, и боевые вожди со своими карлами. На ходу все снимали с оружия руки в некотором облегчении, только гигант, похоже, с большим сожалением. Горста оставили стоять в одиночестве перед столом. «Уверен. Почти».Семья
С прошлой ночи Герои не изменились. Все так же дремали старые камни в коросте лишайника, увядала спутанная, перемешанная с грязью и кровью трава в кругу. Не изменились ни костры, ни темнота, ни сидящие вокруг костров люди. Однако у Кальдера произошли огромные перемены. Хлад не волок его с позором к гибельной развязке, а держался сзади на почтительном расстоянии, оберегая его жизнь. Не было презрительного смеха, скабрезного улюлюканья и ненависти, когда он шествовал между костров. Все изменилось в то мгновенье, когда Черный Доу рухнул лицом в грязь. Великие боевые вожди и их жутковатые названные со своими мозолисторукими, жестокосердными, зверовидными карлами – все улыбались ему, словно он был ясным солнышком, взошедшим наконец после зимы. Как быстро они приспосабливаются. Отец говорил: люди не меняются, меняются их предпочтения. В удобный для себя момент они стряхивают их с плеч быстро, как старый плащ. Несмотря на сломанную руку и заштопанный подбородок, Кальдеру не приходилось чересчур напрягаться, чтобы на лице его играла ухмылка. Напрягаться не приходилось вообще. Быть может, он здесь не самый рослый, но величавостью своей он поднимается над всей долиной. Он – корольсеверян, и любой, кому он велит жрать его говно, будет делать это с улыбкой. Он уже решил, кто первый его откушает. Для разговения. Ночь эхом доносила беспечный хохот Коула Ричи. Он сидел на бревне возле костра, с трубочкой в руке, и покатывался со смеху от того, что говорила ему сидящая рядом женщина. Она обернулась, и Кальдер чуть не брякнулся оземь. – Муж. Она поднялась, неловкая из-за живота, и протянула руку. Он взял ее ладонь – маленькую, мягкую, сильную. Ладонь он препроводил себе на плечо, а сам обнял, прильнул, припал к Сефф, не чувствуя даже боли в жестоко истыканных ребрах. Казалось, что на Героях, кроме них, никого нет. – Ты в порядке, – прошептал он. – Благодаря тебе, нет, – шепнула она, потираясь об него щекой. В глазах щипало. – Я… делал кое-какие ошибки. – А как же. Ведь все твои хорошие решения принимаю я. – Тогда не оставляй меня больше одного. – Могу сказать, что это последний раз, когда я оставалась за тебя заложницей. – Я тоже могу сказать именно это. Обещаю тебе. Он не мог сдержать подступающих слез. Вот так: самый большой человек в долине стоит и плачет на виду у Ричи и его названных. Впору чувствовать себя глупцом, если б не безудержная радость видеть ее. Не размыкая объятий, он немного отстранился от нее, чтобы видеть ее лицо, глаза с живыми отблесками костра. И ее улыбку, и две точечки родинок возле рта, которых он раньше почему-то не замечал. Пришло в голову, что он такого блаженства недостоин. – Что-нибудь не так? – встревожилась Сефф. – Да что ты. Просто… не так давно я думал, что никогда больше не увижу твоего лица. – Так что ты разочарован? – Я не видел ничего более красивого. Она чуть обнажила в улыбке зубы: – Как же все они правы. Ты неисправимый лгун. – У хорошего лгуна вымысел равнозначен правде. А потому смысл угадывается исключительно между строк. Она взяла его перевязанную руку в свою и легонько провела по ней пальцами. – Болит? – Пустяк для столь известного триумфатора, как я. – Я потому и спрашиваю. – Она надавила чуточку сильнее. – А так? Кальдер поморщился. – Сомневаюсь, что у меня скоро получится участвовать в поединках, но не беда, заживет. Скейл погиб. – Я слышала. – Ты теперь – вся моя семья. Вернее, вы, – он возложил здоровую руку ей на живот. – Как там… – Как мешок овса – подпрыгивал на чертовой телеге всю дорогу от Карлеона. Ох, живучий, непоседа. Ты это хотел спросить? – Значит, нас теперь трое, – улыбнулся Кальдер сквозь слезы. – И еще мой отец. Он как будто впервые увидел Ричи, радушно улыбающегося со своего бревна. – Да. И он. – Так ты ее все еще не надел? – Что? – Цепь твоего отца. Кальдер вытащил ее из внутреннего кармана – нагретую теплом тела, с алмазом, переливчато сияющим всеми красками. – Да вот, жду, наверно, подходящего случая. Ее когда надеваешь… то снять уже нельзя. Ему вспомнились слова отца о том, что это за бремя. Слова, сказанные незадолго до конца. – А зачем тебе ее снимать? Ты же теперь король. – Тогда ты – королева. – Кальдер опустил цепь ей на плечи. – И на тебе она лучше смотрится. Он бережно поправил алмаз у Сефф на груди. – Мой муж был в отлучке целую неделю, а принес мне всего-то Север и все, что на нем находится? Фи! – Это лишь половина подарка. – Он придвинулся, собираясь вроде как припасть к ней поцелуем, и шутливо щелкнул зубами возле самого ее рта. – Остальное я дам тебе позже. – Обещания, обещания. – Мне надо поговорить с твоим отцом. – Ну так говори. – Наедине. – Ох уж эти мужики-болтуны. Смотри мне, чтоб недолго. – Сефф прильнула к мужу, губами игриво щекотнув ему ухо, а коленом проведя по внутренней стороне ноги. – А то я мечтаю встать перед королем северян на колени. Отходя, она пальцем провела Кальдеру по подбородку и бросила через плечо зазывный взгляд. Из-за живота Сефф шла чуть вразвалку, но это не делало ее менее привлекательной. Отнюдь. Глядя на нее, думалось только о том, что он ее недостоин. Кальдер встряхнулся и подошел к огню, несколько согнувшись – под штанами колом вздыбился хер, и тыкать этим непрошеным зонтиком в лицо тестю в качестве затравки к разговору было как-то неловко. Ричи тем временем расшугал своих седобородых приспешников и сидел один, уминая толстым большим пальцем в трубку свежую щепоть чагги. Небольшая приватная беседа. Примерно такая, как несколько ночей назад. Только Доу теперь мертв и все переменилось. Кальдер, присаживаясь у кострища, отер влажные от слез глаза. – Ну и дочь у тебя. Другой такой не сыскать. – Я слышал, она назвала тебя лгуном. А между прочим, правдивей этого слова нет. – Не сыскать, – задумчиво повторил Кальдер, глядя, как Сефф исчезает в темноте. – Тебе повезло, что она у тебя есть. Помнишь, что я тебе говорил? Подожди у моря достаточно долго, и все, чего ты хочешь, просто вынесет на берег. – Ричи пальцем постучал себя по голове. – Я жизнь повидал. Тебе меня надо слушать. – А я, по-твоему, что делаю? – Тогда ладно. – Ричи по бревну подъехал ближе к Кальдеру. – Многим моим парням не сидится. Слишком долго они держат обнаженными мечи. Я бы не возражал некоторых отпустить по домам, по женам. Ты сам как, думаешь принять предложение этого чародея? – Байяза-то? – Кальдер презрительно фыркнул. – Я думаю, пускай этот мерзавец покипит у меня на медленном огне. Когда-то давно он предал моего отца. – Так это что, вопрос мести? – Немного. Хотя в основном здравого смысла. Если б Союз вчера сделал еще один рывок, нам была бы крышка. – Может быть. И что? – А то, что единственную причину их остановки я усматриваю в безысходности. Союз большой. Много границ. Видимо, у них есть и иные заботы-тревоги. И каждый лишний день, который эта старая лысая ссака проморится здесь у меня, заставит его быть сговорчивей. – Хм. – Ричи выудил из огня горящую палку и, раскуривая, заулыбался. – А ты умен, Кальдер. И впрямь мыслитель. Как твой отец. Я всегда говорил, что вождь из тебя выйдет что надо. Кальдер таких слов что-то не припоминал. – Но только, гляжу, ты мне в этом не особо-то и помогал? – Я говорил тебе, что гореть, если понадобится, буду, но поджигать себя – нет. Как там говаривал Девять Смертей? – Надо быть реалистом. – Вот именно. Реалистом. Я думал, ты это понимаешь, как никто другой. – Ричи, втягивая щеки, яростно зачмокал трубкой, пока наконец не выпустил изо рта буроватое облачко дыма. – Но Доу мертв, и Север лежит у твоих ног. – Ты, должно быть, не меньше моего доволен, как все обернулось. – А ты думал. – Ричи протянул ему трубку. – Твои внуки будут править Севером, – сказал, принимая ее, Кальдер. – Когда ты перестанешь. – Думаю сделать это не сразу. – Кальдер глубоко затянулся горьковатым дымом, чувствуя, как ноют побитые ребра. – Немножко посижу, пока не стянут. – Мне, наверно, до этого не дожить. – Надеюсь на это. – Кальдер осклабился, выпуская дым, и они хохотнули, без всякого, впрочем, задора. – Знаешь, я тут раздумывал над тем, что сказал Доу. А именно, что если б он захотел моей смерти, то я бы и был уже мертвым. И чем больше я над этим думаю, тем более резонным мне это кажется. Ричи пожал плечами. – Может, Тенвейз от себя постарался. Кальдер сделал вид, что размышляет, хотя сам уже все обдумал и нашел нестыковку. – Тенвейз вчера в битве спас мне жизнь. Если б он настолько меня ненавидел, то что бы ему мешало отдать меня на растерзание Союзу, и всего делов? Никто бы слова не сказал. – Если бы да кабы. Мир сам по себе дьявольски запутан. – У всех свои резоны, как сказал мне когда-то отец. Вопрос лишь в том, чтобы их распознать. А дальше все просто. – Что ж, Черный Доу отныне в грязи. А с ним и Тенвейз, судя по тому, как ты раскроил ему башку. Так что ответа мы, видно, никогда не узнаем. – Почему же. Я его, похоже, нашел. – Кальдер протянул трубку обратно, и старик наклонился ее принять. – Это ведь ты сказал, что Доу хочет моей смерти. Они с Ричи на мгновенье встретились глазами, и этого оказалось достаточно, чтобы уверенность Кальдера окрепла. – Но это было… не совсем правдой? А скорее ложью. Ричи, пуская дымные кольца, расправил плечи. – Было дело, пусть и самую малость. У моей дочери, Кальдер, любящее сердце, и она в самом деле любит тебя. Я пытался ей растолковать, какая ты заноза в заднице, но она и слушать не хотела. Чего я, говорит, только для него не сделаю. Однако все шло к тому, что вы с Доу расплюетесь окончательно. Эта твоя болтовня о мире, язви его, всем уже обрыдла. И тут вдруг моя дочь р-раз, и остается за тебя заложницей? Ну уж дудки. Не мог я так рисковать своей единственной кровиночкой. Из вас двоих, тебя и Доу, кем-то надо было пожертвовать. – Он невозмутимо посмотрел на Кальдера сквозь клуб дыма. – Прости, но так уж оно обстояло. И если бы из игры выбыл ты, то уж прости, Сефф нашла бы себе кого-то другого. Хотя, по счастью, всегда была надежда, что верх над Доу одержишь все-таки ты. И теперь я рад сказать, что так оно и сложилось. Я лишь заботился, чтобы моя кровь не оказалась загублена. Поэтому со стыдом признаю: я действительно ворошил между вами угольки. – Все время надеясь, что я все-таки одолею Доу. – Само собой. – Поэтому вовсе не ты подослал тех молодчиков убить меня, у тебя на вербовке? Трубка застыла на полпути ко рту Ричи. – С какой стати мне было так поступать? – С такой, что Сефф находилась в заложницах, а я поносил Доу, и тогда ты решил ворохнуть угольки потщательней. Ричи донес-таки трубку до рта, сунул в зубы, с присвистом вдохнул, но она уже погасла. Тогда он выколотил пепел о лежащий у огня голыш. – Если уж ворошить угли, то делать это надо… на совесть. Кальдер медленно покачал головой. – Так почему ты просто не взял и не велел своим старым херам забить меня, когда мы сидели здесь, у костра? Чтоб уж наверняка? – Ну ты даешь. У меня же репутация, о ней заботиться надо. Что же до наймитов с ножами в темноте, так здесь мое имя не страдает, нанимай их сколько хочешь. Виноватым Ричи не выглядел. Скорее раздраженным. Даже обиженным. – Чего надулся? Можно подумать, сам коленца не выкидывал, еще хлеще. Форли Слабейшего кто убил ни за что ни про что? Уж не ты ли? – Ну так то я! – воскликнул Кальдер. – Про меня все знают, что я лгун! А ты… я-то думал… Ожидал, что ты лучше. Прозвучало как-то глупо. – Думал, что ты прямой, как резак. Поступаешь как в старину. По-правильному. Ричи лишь язвительно хмыкнул. – В старину, по-правильному? Ха! Да, сейчас принято ронять слезу по тому, как оно когда-то было. Век героев, все такое. Ну так вот, я помню, как оно тогда обстояло. Сам наблюдал, своими глазами. А было оно точно так же, как нынче. Никакой разницы. – Он подался вперед, ткнув в Кальдера чубуком трубки. – Хватай что можешь и как можешь! Взять твоего отца: кто ноет, кто кроет. Мол, при нем все изменилось. Действительно, надо же кого-то винить. А ему это просто удавалось лучше, чем остальным. Ну а песни, уж извините, поют победители. И они же вправе выбирать к ним мелодию, какая им по нраву. – Вот и я выбираю, какую песню сложить про тебя! – взъярился Кальдер. Впрочем, вспышка гнева продлилась всего секунду. «Гнев – роскошь, непозволительная человеку на троне», – так говаривал отец. Милосердие, милосердие, всегда думай о милосердии. Кальдер тяжко, протяжно вдохнул и выдохнул уже в смирении. – Хотя и я, наверное, в твоей шкуре поступил бы примерно так же. Да и друзей у меня раз-два и обчелся. Как ни крути, а без твоей поддержки мне не обойтись. Ричи ответил улыбкой. – Она у тебя будет, обязательно. По гроб жизни, так что не волнуйся. Ты же родня, парень. Семья. В семье тоже не все бывает гладко, но она единственная, кому можно доверять. – Вот так и отец мне говорил. – Кальдер медленно поднялся и снова тяжело вздохнул, из самого нутра. – Семья. И пошагал через костры туда, где стояла палатка, принадлежавшая некогда Черному Доу. – Ну и? – скрежетнул Хлад, подстраиваясь под ногу. – Ты был прав. Этот старый хер и пытался меня прикончить. – Ну что, воздать ему по заслугам? – Именем мертвых, и думать забудь! – Кальдер спохватился и заговорил тише. – До тех пор, пока не родится ребенок. Я не хочу расстраивать жену. Пускай все уляжется, а потом обставим по-тихому. Как-нибудь так, чтобы тень падала на другого. Скажем, на Гламу Золотого. Сможешь устроить? – Когда речь идет об убийстве, я могу все устроить как угодно. – Я всегда говорил, что Доу мог бы задействовать тебя с куда большей пользой. А теперь меня ждет моя женушка. Можешь, кстати, сам пойти куда-нибудь поразвлечься. – Почему бы нет. – А чем ты, кстати, развлекаешься? Глаз у Хлада, когда он отворачивался, блеснул. А впрочем, он у него блестит всегда. – Точу свои ножи. Кальдер так и не понял, в шутку он это или всерьез.Новые руки
Досточтимая госпожа Уорт, с глубоким прискорбием вынужден известить Вас о гибели Вашего сына в сражении на поле боя близ города Осрунг. Обычно подобные письма пишет непосредственно старший командир, но я испросил чести сделать это собственноручно, потому как знал Вашего сына лично, и за длительный срок службы мне редко когда доводилось служить со столь заботливым, приятным, способным и храбрым товарищем. Он воплощал все добродетели, которые свойственны солдату. Не знаю, доставит ли Вам это утешение ввиду столь огромной утраты, но не будет преувеличением сказать, что Ваш сын пал смертью героя. Знакомство с ним – честь для меня. С глубочайшими соболезнованиями, Ваш покорный слуга,Танни вздохнул, тщательнейшим образом сложил листок и ногтем большого пальца проутюжил на нем две аккуратные стрелки. Возможно, это наихудшее письмо, какое получала бедная женщина, а потому пускай, черт возьми, оно будет хотя бы надлежащим образом сложено, ведь она этого достойна. Письмо он сунул под мундир рядом с таким же, адресованным госпоже Клайг, отхлебнул из фляжки Желтка, обмакнул перо в чернильницу и приступил к следующему:капрал Танни,знаменосец его величества Первого полка.
Досточтимая госпожа Ледерлинген, с глубоким прискорбием вынужден известить Вас о гибели Вашего сына в…– Капрал Танни! К нему петушиной походкой – что-то среднее между сутенером и лакеем – подступал Желток. Башмаки в густой корке грязи, заляпанный мундир наполовину расстегнут, открывая потную грудь, опаленное солнцем лицо в пятнах трехдневной щетины, на плече вместо копья – плохонький заступ. Короче говоря, вид как у заправского служаки армии его августейшего величества. Остановился он невдалеке от гамака капрала, поглядывая на разложенные бумаги. – Отрабатываете долги, которые за вами числились? – Так уж выходит, юноша, что долги эти за мной все еще числятся. Танни всерьез сомневался, что Желток умеет читать, но на всякий случай прикрыл неоконченное письмо бумажным листом. А то вдруг ненароком всплывет, чем он занимается. Так можно и репутацию подорвать. – Все ли в порядке? – В большой степени в порядке, – ответил Желток, опуская заступ. Под напуской бравадой проглядывала печаль. – Выполняли задание полковника о частичном захоронении. – А, ну да. Танни вставил пробочку в чернильницу. Скольких он в свое время перехоронил, сложно и припомнить; в ранг желанных обязанностей это у него никогда не входило. – После битвы всегда непременно следует уборка. Многое приходится приводить в порядок, и здесь, и дома. Иной раз годы уходят, чтобы вычистить то, что замусорили за два или три дня. Он вытер перо кусочком тряпицы. – А иной раз и вовсе не удается. – Тогда зачем вообще все это? – спросил Желток, глядя поверх залитого солнцем ячменя на гряду мутно-лиловых холмов вдали. – В смысле, мусорить? Ведь столько сил потрачено, столько людей полегло, а чего мы добились? Танни почесал в затылке. Желтка за философа он никогда не держал, но, как видно, у каждого бывают моменты задумчивости. – Видишь ли, войны, судя по моему опыту, редко что меняют. Чуток здесь, немножко там, но в целом должны существовать какие-то более приемлемые способы улаживать разногласия. Он задумчиво помолчал. – Короли, знать, всякие там Закрытые советы и иже с ними – я не понимаю, что их так упорно тянет к войнам, учитывая, какие уроки преподает история и какая бездна свидетельств против них вопиет. Война – чертовски неудобная работа, причем за ничтожно малое вознаграждение, а самая тяжелая доля выпадает солдату. – Зачем тогда им вообще быть, этим самым солдатом? Танни не сразу нашелся что ответить. Пожал плечами: – Ну как. Лучшее призвание на свете. По тракту неторопливо вели лошадей; стучали по земле копыта, похлестывали пышные хвосты, сонно брели рядом солдаты. Один отделился и направился в их сторону, жуя по дороге яблоко. Сержант Форест, причем с улыбкой шире плеч. – Эт ч-черт, – пробурчал под нос Танни, проворно сгребая улики и пряча под щит, внизу под гамаком. – Чего это? – прошептал Желток. – А того, что когда первый сержант Форест вот так улыбается, хороших новостей не жди, как пить дать. – Так когда же их ждать? А ведь действительно, вопрос не праздный. – Капрал Танни! – Форест доел яблоко и отбросил огрызок. – Вы, я вижу, не спите. – К сожалению, да, сержант. Какие новости от наших уважаемых командиров? – Самые радужные. – Форест через плечо ткнул пальцем в сторону лошадей. – Вы будете в восторге: нам возвращают наших четвероногих подруг. – Чудесно, – крякнул Танни. – Как раз вовремя, чтобы пуститься вскачь туда же, откуда пришли. – При этом, как положено, его августейшее величество не снабдил своих преданных солдат решительно ничем, что им надлежит иметь. Отправляемся утром. Или, самое позднее, через день. Идем на Уфрис, а там нас ждет премилое теплое суденышко. Танни и сам невольно заулыбался. Севера с него было предостаточно. – Ага! Стало быть, домой? Мое любимое направление. Форест, видя улыбку капрала, расширил свою еще на два зуба, по одному с каждой стороны. – К сожалению, вынужден разочаровать. Отплываем в Стирию. – Как в Стирию? – оторопело хлопнул себя по бокам Желток. – В красавец Вестпорт! – Форест одной рукой обнял Желтка за плечи, а другой махнул вперед, как будто указывая вдаль на великолепную панораму города там, где на самом деле красовались лишь гнилые пни. – Перекрестки мира! Там мы должны будем встать плечом к плечу с нашими храбрыми союзниками в Сипано и вознести праведный меч над сущей дьяволицей Монзкарро Муркатто, Змеей Талина. По всем сведениям, она – чисто демон в человечьем обличии, душительница свобод и величайшая угроза из всех, когда-то существовавших! – Понятно, после Черного Доу, – Танни потер переносицу, – с которым мы вчера замирились. Форест хлопнул Желтка по плечу. – Прелесть солдатской профессии, рядовой. По счастью, негодяи неистребимы. А маршал Миттерик как раз тот человек, который заставит их содрогнуться! – Маршал… Миттерик? – непонимающе поглядел Желток. – А что у нас с Кроем? – Крой, похоже, тю-тю, – хмыкнул Танни. – Скольких ты пересидел? – спросил Форест. – Сейчас, погоди… – Танни, закатив глаза, задумчиво загибал пальцы, – сразу и не сосчитаешь. Кажется, восьмерых. Френген, затем Альтмойер, затем этот, коротышка… – Крепски. – Во-во, Крепски. Потом еще один Френген. – Френген, но уже другой, – фыркнул Форест. – Ох и болван был, даже для главнокомандующего. Затем был Варуз. За ним Берр, дальше Вест… – А вот Вест был хороший. – Ушел слишком рано, как оно обычно с хорошими людьми. И вот теперь Крой… – Лорд-маршалы преходящи по натуре, – пояснил Форест, – но капралы! Он гордым жестом указал на Танни. – Капралы вечны. – Значит, Сипано? – Танни медленно откинулся в гамаке, одну ногу согнув в колене, а другой отталкиваясь от земли и плавно раскачиваясь. – А ведь я там еще не бывал. Упущение. Теперь, вникнув, в предстоящем путешествии он начинал различать и определенные преимущества. Хороший солдат всегда рассчитывает на них. – Там климат, говорят, неплохой? – Климат отличный, – подтвердил Форест. – И я слышал, там лучшие, черт их дери, шлюхи на всем свете? – Прелести тамошних путан негласно упомянуты чуть ли не с приказом. – Ну вот, есть уже две вещи, к которым стоит стремиться. – Во всяком случае, те две, которых нет на Севере. – Улыбка Фореста все ширилась, да так, что шире некуда. – Ну а пока, ввиду печального убывания контингента, смею представить… – О не-ет! – застонал Танни среди идущих ко дну видений со шлюхами под благодатным солнышком. – О да! Сюда, ребята! И они, язви их, объявились. Четверо. Новобранцы, свеженькие, с корабля – судя по виду, из Срединных земель. Еще накануне целованы в порту мамашами, зазнобами, а то и теми и другими вместе. Мундиры отглажены, ремни навощены, бляхи надраены – словом, все готово к доблестному солдатскому житью-бытью. Новенькие рекруты, открыв рты, глазели на Желтка, являющего собой вопиющую противоположность – щеки впалые, глаза шныряют, истрепанный мундир заляпан грязью, одна лямка у ранца лопнула и заменена веревкой. Форест церемонно указал на Танни, как хозяин балагана – на любимого шута, и взялся за обычную вступительную тираду: – Парни! Вот вам знаменитый капрал Танни, один из старейших унтеров в дивизии генерала Фелнигга. Танни сокрушенно, из самого нутра вздохнул. – За плечами у него Старикландское восстание, война с гурками, последняя Северная война, осада Адуи, нынешняя заваруха, да еще и служба в едва ли не более тяжкое мирное время, от которой возвышенный ум неминуемо пришел бы в упадок и запустение. Танни вынул пробку из фляжки Желтка, задумчиво приложился, передал ее хозяину, который, пожав плечами, тоже глотнул. – Но он, Танни, драпал и мчался вперед, гнил в распутице; его пронимали холода и охаживали северные ветры; он вынес испытание харчами, винными погребами и ласками южанок, тысячемильными переходами, многолетним суровым рационом его величества, и даже, пусть и без рвения, но борьбой за то, чтобы стоять – вернее, сидеть – здесь перед вами… Танни скрестил загубленные – а еще недавно, казалось, такие новые – сапоги друг на друге, медленно ушел спиной обратно в гамак и смежил веки, сквозь которые розовато просвечивало солнце.
Старые руки
Пришел он предзакатной порой. Над болотистой речушкой клубилась мошкара, желтеющие листья бросали на тропинку пятнистые тени; ветви под легким ветерком колыхались низко, так что приходилось под них подныривать. Домишко казался еще приземистей, чем он помнил. Маленький, но неизъяснимо красивый – настолько, что слезы наворачивались на глаза. Дверь протяжно заскрипела, почему-то напугав чуть ли не как тогда, в Осрунге. В доме никого не было. Только старый, пропахший дымом полумрак. Вон его топчан, отодвинутый к стенке из-за тесноты, а туда, где он стоял, падают из окошка полосы бледного света: день идет на убыль. Никого. Во рту пересохло. А что, если собрались и ушли, навсегда? Или вдруг, пока его не было, нагрянули лихие люди, промышляющие разбоем дезертиры… Тут слух уловил в отдалении тихое тюканье топора: «туп, туп». Бек выскользнул обратно под вечереющее небо; заспешил мимо курятника, пялящихся коз и пяти пеньков, сплошь в выщербинах и зазубринах от длительных упражнений с ножами и топором, которые ему, если разобраться, особо не пригодились. Одно дело шпынять пенек, на это ума не надо, а совсем другое – живого человека. Это Бек теперь знал досконально. Мать стояла возле старого пенька, опираясь на топор, и устало распрямляла спину, а Фестен собирал расколотые чурбачки и скидывал в кучу. Бек смотрел, как волосы матери колышутся на ветерке, а ее маленький помощник возится с дровами. – Ма, – сипло вырвалось у него. Она обернулась и замерла. – Ты вернулся. – Вернулся. Он пошел к ней, а она воткнула колун в пенек и двинулась ему навстречу. Хотя ростом мать намного меньше его, одной рукой она прижала его голову к плечу, а другой обняла, крепко, не вдохнуть. – Мой сын, – шепнула она. Он отстранился и, сглатывая слезы, посмотрел под ноги. Увидел свой – вернее, материн – плащ. Какой он стал грязный, окровавленный, изорванный. – Прости. Я, похоже, сгубил твой плащ. – Да перестань. – Она коснулась его лица. – Кусок материи. – И в самом деле. Он присел и взъерошил волосы Фестену. – Ну как ты тут? Голос предательски дрогнул. – Хорошо! – Мальчуган деловито сшиб с макушки руку Бека. – А имя ты принес? – Принес, – ответил Бек после паузы. – А какое? Бек покачал головой. – Да какая разница. Как Венден? – Все так же, – ответила мать. – Тебя же не было всего несколько дней. И вправду. А ощущение такое, будто прошли годы. – Мне кажется, я ушел очень давно. – Как все было? – Можем мы… об этом не разговаривать? – Твой отец только об этом и говорил. Он снизу вверх посмотрел на нее. – Если я что-то и уяснил, так это то, что я – не мой отец. – Хорошо. Вот это хорошо. – Мать нежно потрепала его по щеке; глаза у нее влажно поблескивали. – Как я рада, что ты здесь. Просто слов нет. Есть хочешь? Он встал, с усилием распрямляя ноги; тыльной стороной ладони отер непрошенные слезинки. Только сейчас до него дошло, что он не ел с самого ухода с Героев. То есть со вчерашнего утра. – Да можно. – Пойду огонь зажгу! И Фестен деловито затопал к дому. – Ты заходишь или нет? – спросила мать. Бек глянул в сторону долины. – Пожалуй, побуду еще минутку. Полешко-другое расколю. – Ну смотри. – А, и еще. Бек снял с пояса отцовский меч, подержал-подержал и отдал матери. – Можешь это убрать? – Куда? – Хоть куда, лишь бы с глаз подальше. Она приняла меч, и ощущение у Бека было такое, будто он освободился от ненужной ноши, которую, по счастью, больше не придется на себе таскать. – Похоже, войны иногда приносят и что-то хорошее, – заметила мать. – А по мне, так единственно хорошее – это приходить с них домой. Он нагнулся, поставил на пенек полено, поплевал на ладони и поднял колун. Рукоять удобно легла в руки. Знакомо. И уж куда как сподручей, чем рукоять меча, тут и говорить нечего. Бек махнул топором, и полено разлетелось на аккуратные половинки. Нет, он не герой, и никогда им не станет. Он создан колоть дрова, а не воевать. Какой он все же удачливый. Куда удачливей Рефта со Стоддером или Брейта. Удачливей Дрофда или Жужела из Блая. Удачливей даже, чем Черный Доу. Бек выдернул колун из пенька и выпрямился. Быть может, о дровосеках не слагают песен, но вон на невидимых отсюда холмах блеют овечки, и этот звук милее всех строф о героях, вместе взятых. Он закрыл глаза и вдохнул запах трав с горьковатой примесью дыма. А потом открыл и оглядел долину. По коже побежали мурашки от щемящей умиротворенности. И как он мог ненавидеть это место, эти окрестности? Чем же они плохи? Да они лучше всех!Все служат
– Ну так ты стоишь со мной? – спросил Кальдер голосом, беззаботным, как весеннее утро. – Если еще есть место. – Преданно, как Рудда Тридуба? Железноголовый пожал плечами. – Я не буду держать тебя за дурака и говорить «да». Но я знаю, где лежат мои интересы, а место это – возле твоих каблуков. Я скажу, что верность – опасная почва. Имеет свойство в бурю вымываться из-под ног. А своекорыстие удерживается в любую погоду. Кальдеру пришлось кивнуть. – Здравый принцип. Он взглянул на Фосса Глубокого, недавно вернувшегося на службу. Вот нагляднейший пример своекорыстия во плоти. Несмотря на неприязнь, по крайней мере, на словах, ко всякого рода битвам, у него из-под замызганного плаща поблескивал отменный нагрудник Союза с выгравированным золотистым солнышком. – А ведь их и в самом деле не мешает иметь. А, Глубокий? – Чего? – Принципы. – О, я их большой-пребольшой приверженец. И брат мой тоже. Мелкий оторвался от яростной чистки ногтей кончиком ножа. – Мне они нравятся с молоком. Неловкая тишина. Кальдер повернулся к Железноголовому. – Когда мы с тобой последний раз беседовали, ты держался за Доу. Потом ты обоссал мне сапоги. – Он поднял один, за истекшие дни еще более побитый, обшарпанный и заляпанный, чем сам Кальдер. – Неделю назад еще лучшие, черт их дери, на всем Севере. Стирийская кожа. Полюбуйся вот. – Охотно куплю тебе новую пару. Кальдер, вставая, поморщился от ломоты в ребрах. – Тогда уж сразу две. – Как скажешь. Может, и сам обзаведусь. – Пожалуй, тебе к лицу что-нибудь из стали? Железноголовый покачал головой. – Стальные сапоги в мирное время? Душа не лежит. Что-нибудь еще? – Просто держи пока своих людей наготове. Нам нужно хорошее представление перед Союзом, пока им это дело не наскучит и они не смоются по-тихому. Уже недолго осталось. – Ты прав. Кальдер отошел на пару шагов, но повернул обратно. – И жене моей подношение сделай. Что-нибудь красивое: у меня же скоро ребенок родится. – Устроим. – И не бери в голову. Ведь все кому-то служат. – Что верно, то верно. Железноголовый даже не почесался. Немного огорчительно: Кальдер-то рассчитывал, что Кейрма бросит в пот. Ну да ладно, до этого руки еще дойдут, когда уберется Союз. Настанет время для всяких-разных дел. Поэтому он ограничился величавым кивком и, ухмыльнувшись, пошел. По одну сторону тенью следовал Ричи, по другую – Бледноснег. Последний недавно перемолвился с Чудесницей, а она в свою очередь – с карлами Доу, отчего их прежние убеждения пошатнулись. Большинство людей Тенвейза разбрелось, а Ганзул Белоглазый проявил своекорыстие и вымутил себе что хотел. Железноголовый с Золотым по-прежнему ненавидели друг друга слишком сильно, чтобы представлять собой угрозу, а Стук Врасплох по причинам, для Кальдера непонятным, относился к нему как к давнему и почтенному другу. Смех сказать: один взмах меча, и из презренного шута он сделался королем мира. Удача. У кого-то она есть, у кого-то нет. – Ну что, время измерить глубину преданности Гламы Золотого, – довольным голосом объявил Кальдер. – Или хотя бы его корыстолюбия. Они шли вниз по склону в густеющей тьме, на чернильных небесах проглядывали звезды. Кальдер с ухмылкой представлял, как заставит Гламу юлить и извиваться. Как этот напыщенный мерзавец прикусит язык и станет подлизываться. А он будет медленно, с наслаждением вкручивать ему болт. Они достигли развилки, и Глубокий повернул налево, вокруг подножия Героев. – Вообще-то стан Золотого направо, – заметил Кальдер. – Точно, – не переставая шагать, отозвался Глубокий. – Ты хорошо различаешь, что слева, а что справа. Что ставит тебя на лестнице познания на голову выше моего брата. – А я бы сказал, мы на одной ступени, – бросил из-за спины Мелкий. Кальдер почувствовал, как что-то кольнуло в затылок – холодное и на удивление твердое. Не сказать чтобы больно, но неприятно до ужаса. Прошла секунда, прежде чем он понял, что это, а когда до него дошло, все ухарство как волной смыло, будто острие уже проделало дыру. Как мимолетна спесь: требуется лишь кусок заостренного металла, чтобы вмиг свести ее на нет. – Мы идем налево, – сказал Мелкий. Острие ткнуло снова, и Кальдер пошел с поднятыми руками; никчемная в сумраке ухмылка сошла с лица. Вокруг было людно. В свете костров играли в кости, самозабвенно врали о своих подвигах в битве; еще кто-то сыпал спьяну угольки на плащ кому-то еще более пьяному. Стая нетрезвой черни вразвалку прошла вблизи, но даже не обернулась. На спасение Кальдеру никто не спешил. Лезть из-за кого-то там на рожон они не обязаны, а если и обязаны, то гори оно синим пламенем. – Куда мы идем? Хотя правильный вопрос – выкопали они ему могилу или начнут собачиться насчет этого позже, когда дело будет сделано. – Увидишь. – В каком смысле? – Потому что мы туда идем. – Оба прыснули со смеху, как будто в этом вся соль шутки. – Или ты думаешь, мы случайно за тобой следили тогда, у стана Коула Ричи? – Нет, нет, – нараспев сказал Мелкий, – и еще раз нет. Они отдалялись от Героев. Меньше людей, меньше огней. Считай что никакого света, только факел Глубокого выхватывает из темноты круг колосьев. Всякая надежда на помощь таяла позади, вместе с песнями и невнятной похвальбой. Если он рассчитывает спастись, то придется это делать самому. Они даже не позаботились отнять у него меч. Хотя кого он думает надуть? Даже если бы была цела правая рука, Мелкий десяток раз успел бы перерезать ему глотку, пока он тот меч вытаскивает. Вдалеке к северу за темными полями угадывалась линия деревьев. Может, бежать… – Нет. – Нож Мелкого кольнул Кальдера в бок. – И думать не моги. – В самом деле, не надо, – согласился с братом Глубокий. – Послушайте. Может, как-то договоримся? У меня есть деньги… – Нет таких карманов, чтобы вместить весь куш за нашего кормильца. Так что лучше ступай себе прямо, как хороший мальчик. Кальдер насчет этого сомневался, но, несмотря на то, что он считал себя умным, более подходящих мыслей не приходило. – Мы, сам понимаешь, сожалеем. Мы тебя уважаем, как и твоего отца. – Что мне толку от вашего сожаления? Глубокий пожал плечами. – Толку, возможно, и нет, но мы всегда так говорим. – Он думает, что это добавляет ему галантности, – пояснил Мелкий. – Благородства. – А, ну еще бы, – съязвил Кальдер. – Два сапога пара, герои драные. – Жалок тот, – изрек Глубокий, – кто ни для кого не является героем. Хотя бы для самого себя. – Или для своей мамочки, – вставил Мелкий. – Или для своего брата, – ухмыльнулся Глубокий. – Что, например, твой брат чувствовал по отношению к тебе, мой маленький повелитель? Кальдеру подумалось о Скейле, о его неравном бое на мосту в ожидании помощи, которая так и не пришла. – Думаю, он в конце на меня обиделся. – Ты об этом слезы не роняй. Так или иначе, редок тот молодец, кто ни для кого не является негодяем. Хотя бы для самого себя. – Или для своего брата, – сказал шепотом Мелкий. – Ну вот и пришли. Из темноты возник разоренный сельский дом. Большой и молчаливый – камень затянут плющом, ставни свисают с окон на петлях. Тот самый дом, в котором он, Кальдер, провел две ночи, только до неузнаваемости зловещий. Как и все, на что смотришь с ножом у спины. – Сюда, если не сложно. На терраске сбоку, где в козырьке недоставало черепицы, стоял гнилой стол и валялись стулья. На крюке облупленного столба болтался фонарь, свет разгуливал по двору, освещая спутанную траву, завалившийся забор. Вдоль забора стояло множество инструментов – заступы, кирки, мотыги, все в корке грязи, как будто ими весь день, не покладая рук, работала целая артель и оставила на завтра. Орудия для копания. Страх, слегка отпустивший во время прогулки, вновь взмыл холодной волной. Через брешь в заборе свет от факела Глубокого выхватил вытоптанные колосья и упал на свежий холмик – высоты по колено, а общая площадь чуть ли не с основание дома. Кальдер приоткрыл рот, словно для какой-нибудь отчаянной мольбы, последней в жизни сделки, но слов больше не было: иссякли. – Ничего не скажешь, усердствуют, – сказал Глубокий, когда из ночи постепенно проявился еще один курган. – Стараются, – подтвердил Мелкий, разглядев в свете факела третий. – Говорят, война – ужасное несчастье, но попробуй сыщи гробокопателя, который с этим согласится. Последняя яма еще не была зарыта. У Кальдера зашевелились волосы, когда факел высветил ее края – в ширину шагов пять, не меньше, а длинная сторона терялась где-то далеко в изменчивых тенях. Глубокий дошел до угла и через край заглянул вниз. – Фьюйть. – Факел он закрепил в земле, обернулся и поманил рукой. – Давай сюда. Рассусоливать нет смысла. Мелкий подтолкнул, и Кальдер пошел. Дышать с каждым выдохом становилось все сложнее: горло сковывали спазмы. С каждым неверным шагом поле зрения все больше занимали края ямы. Земля, камни, корешки ячменя. Белая ладонь. Голая рука. Трупы. И еще, еще. Они заполняли яму в неприглядной путанице. Отходы битвы. Большинство обнажено. Одежды содраны до нитки. Получается, его, Кальдера, накидка достанется какому-то гробокопателю? Грязь и кровь в свете факела выглядели одинаково. Черные мазки на мертвенно-бледной коже. Трудно сказать, какие руки и ноги принадлежали тому или иному телу. Неужели они пару дней назад были людьми? Людьми с устремлениями, надеждами, заботами? Масса жизнеописаний, прерванных посередине. Награда героя. Он почувствовал стекающее по ноге тепло и понял, что обмочился. – Не переживай, – успокоил Мелкий мягким голосом, как отец – напуганного ребенка. – Со всяким бывает. Не ты первый. – Сколько уж мы этого добра перевидали. – Конца-края нет. – Становись сюда. Мелкий взял его за плечи и повернул лицом к яме, неловкого и беспомощного. Человеку и в голову не приходит, что в смертный час он лишь смиренно будет выполнять то, что ему велят. А так оно и происходит. – Чуть левее, – направляя его на шаг вправо, – это же лево, правильно? – Право, балбес. – Ч-черт! Мелкий дернул, и Кальдер чуть не сорвался с края ямы, сапожками скинув на тела несколько комьев земли. Мелкий выправил его в вертикальное положение. – Так, что ли? – Ну хотя бы так, – нехотя махнул рукой Глубокий. – Пускай. Кальдер стоял, глядя вниз, из глаз тихо катились слезы. Достоинство отошло на второй план. А скоро его совсем не останется. Интересно, глубока ли яма. Со сколькими ему предстоит в ней ютиться, когда поутру эти инструменты снова пойдут в ход и сверху начнет сыпаться земля. Сколько их здесь – сотня, две? Больше? Взгляд упал на ближний труп, прямо под ним, с большущей черной раной в затылке. Трудно воспринимать этот труп как человека. Скорее, как вещь, лишенную личности. Лишенную всего, если только… Лицо Черного Доу. Открытый рот наполовину заполнен землей, но это именно он, протектор Севера. Несомненно. Он как будто улыбался, одну руку приветственно вскидывая навстречу Кальдеру, как старому другу – дескать, добро пожаловать в страну мертвых. Назад в грязь, в самом прямом смысле слова. Как это быстро происходит. О великий насмешник на небесах, предлагающий всем встретиться в яме с гнилым мясом. Слезы стекали по горящему лицу; поблескивали, падая в свете факела в яму, проделывали дорожки на холодной, вымазанной грязью щеке Черного Доу. Смерть на круге была бы разочарованием. Ну, а здесь не хуже ли? Брошенным в безымянную могилу, безвестно канувшим для тех, кто его любил, и даже для тех, кто ненавидел? Он рыдал, как ребенок, чувствуя боль в ребрах; в глазах все расплывалось из-за слез. Когда они это сделают? Конечно же сейчас, а иначе зачем все это. Поднялся ветерок, остужая лицо. Он запрокинул голову, плотно закрыл глаза и стоял, морщась и покряхтывая, словно нож уже входил в спину. Будто металл был уже в нем. Когда они это сделают? Конечно же сейчас. Ветер утих, и Кальдеру показалось, что в отдалении он слышит позвякивание. Голоса сзади, со стороны дома. Он еще постоял, судорожно всхлипывая при каждом вдохе. – На закуску рыба, – сказал кто-то. – Отлично. Дрожа и ежась, каждое движение – сущая пытка, Кальдер медленно обернулся. Глубокий с Мелким куда-то исчезли, оставив факел трепетать на краю ямы. На старом столе на терраске за завалившимся забором появилась скатерть, там накрывали ужин. Какой-то человек доставал из большой корзины блюда. Другой сидел на стуле. Кальдер трясущейся рукой отер глаза, не зная, верить ли им. На стуле сидел не кто иной как первый из магов. – Ба, неужели принц Кальдер! – воскликнул Байяз с таким радушием, как если бы они случайно столкнулись где-нибудь на рыночной площади. – Прошу вас, присоединяйтесь! Кальдер вытер с верхней губы соплю, все еще ожидая, что из темноты мелькнет нож. А затем медленно-премедленно, трясясь так, что было слышно постукивание коленей в обмоченных штанах, пробрался через дыру в заборе на терраску. Слуга поднял с пола стул, протер его от пыли и жестом предложил садиться. Кальдер осовело плюхнулся и все еще слезящимися глазами безмолвно следил, как Байяз подцепляет с тарелки кусок рыбы, кладет ее в рот и медленно, методично прожевав, проглатывает. – Ну так вот. Белая река остается северной границей Инглии. С минуту Кальдер сидел, чувствуя, как в носу при каждом вдохе что-то присвистывает, но ничего не мог с этим поделать: не было сил. Он моргнул и наконец кивнул. – Земля между Белой рекой и Каском, включая город Уфрис, отходит под управление Ищейки и становится протекторатом Союза, с шестью представителями в Открытом совете. Кальдер снова кивнул. – Остальной Север ваш, вплоть до Кринны. – Байяз отправил в рот остаток рыбины и махнул вилкой. – А за Кринной землей владеет Стук Врасплох. Вчера Кальдер бросил бы в ответ что-нибудь нагловато-дерзкое, теперь же он думал лишь о том, как ему повезло, что он не истекает кровью в грязи, и как ему хочется и дальше ею не истекать. – Да, – прокряхтел он. – Вам не нужно время все это… переварить? В смысле, вечность в яме с трупами? – Нет, – шепнул Кальдер. – Извините, не расслышал? Кальдер вздохнул. – Нет. – Что ж, – Байяз промокнул рот, – так гораздо лучше. – Весьма заметное улучшение, – с ухмылкой сказал кудрявый слуга. Он убрал тарелку Байяза и поставил на ее место чистую. Ухмылка чем-то напоминала Кальдеру собственную, однако видеть ее на чужом лице – всеравно что увидеть, как кто-нибудь употребляет его жену. Слуга снял с блюда крышку. – Ах, мясцо! – Байяз благодушно наблюдал, как мелькает нож, с ослепительной сноровкой нарезая кус мяса тонкими, как бумага, ломтиками. – Рыба – тоже неплохо, но ужин нельзя считать состоявшимся до тех пор, пока тебе не подадут откушать что-нибудь с кровью. Слуга с ловкостью факира добавил овощи, вслед за чем обратил ухмылку на Кальдера. В нем было что-то до странности, до раздражения знакомое. Имя вот-вот готово соскочить с языка. Не видал ли он его на каком-нибудь визите у отца, в изящном плаще? Или у костра Железноголового, в шлеме карла? Или же у плеча Стука, с размалеванным лицом и осколками кости в ухе? – Мяса, господин? – Нет, – прошептал Кальдер. Из головы не шло мясо в ямах, в нескольких шагах отсюда. – Нет, право, вам в самом деле не мешает попробовать! – радушничал маг. – Йору, ну-ка дайте ему немножко. И поухаживайте за принцем, вы же видите, у него правая рука повреждена. Слуга положил на тарелку Кальдеру порцию мяса с кроваво отблескивающей в скупом свете подливкой, и начал нарезать его с пугающей скоростью; Кальдер ежился при каждом взмахе ножа. Через стол от него с довольным видом уплетал ужин маг. – Должен сознаться, тон нашей прошлой беседы мне не очень понравился. Вы чем-то напомнили мне вашего отца. – Байяз сделал паузу, словно ожидая встречной реплики, но у Кальдера ее не было. – А под этим подразумеваются крайне скудная похвала и крайне большое предостережение. Долгие годы у нас с вашим отцом было… понимание. – Да уж, много ему с того вышло пользы. Брови у чародея поползли вверх. – Коротка же у вашего семейства память! А польза была немалая. Какие он от меня получал подношения, и всяческую помощь, и дельный совет – и о, как он преуспел! Из какого-то там, извините, бродяги, разбойника с большой дороги до короля северян! Выковал нацию, и где? Там, где раньше, помимо крестьян и свиного дерьма, ничего и не было! Кончик Байязова ножа скрежетнул по тарелке, голос мага посуровел. – Однако он сделался заносчив, и забыл о долгах, и даже направил ко мне чванливых сыновей с какими-то там требованиями. Нет, вы представляете – требованиями? – прошипел маг, сверкая глазами. – Это ко мне-то? Байяз откинулся на стуле, у Кальдера перехватило дыхание. – Бетод повернулся спиной к нашей дружбе и потерял союзников, и все великие достижения пошли прахом, а сам он умер, истекая кровью, и был похоронен в безвестной могиле. В этом есть урок. Если бы ваш отец вернул долги, кто знает, может, он бы все еще был королем Севера. Я от души надеюсь, что вы научитесь на его ошибках и вспомните, что вы должны. – Я у вас ничего не брал. – Вот как? Да неужто? – Байяз многозначительно улыбался. – Вам никогда не узнать и не постичь, сколько раз я вас спасал. – Перечень ох какой длинный, – добавил слуга. – Вы, наверное, полагаете, все у вас получается исключительно из-за вашего обаяния? Или хитрости? Или невероятного везения? Честно признаться, Кальдер считал именно так. – Быть может, это обаяние спасло вас от наемных убийц Ричи на той вербовке, или же это сделали два колоритных северянина, которых я послал за вами приглядывать? Ответа у Кальдера не было. – Или это, может, хитрость спасла вас в бою, а не мой приказ Бродду Тенвейзу, чтобы он вас оберегал? Вот это да. Час от часу не легче. – Тен-вейз? – почему-то по слогам выговорил Кальдер. – Друзья и враги подчас неотличимы друг от друга. Я просил его изображать из себя сторонника Черного Доу. Возможно, он заигрался. Я слышал, он погиб. – Бывает, – проронил Кальдер. – Но не с вами. Слова «пока» он не произнес, но Кальдер его услышал. – Даром, что вы вызвались биться на поединке с Черным Доу до смертельного исхода! И вы думаете, это удача склонила чашу весов в вашу пользу, когда к вашим ногам замертво пал протектор Севера, или же это сделал мой старый друг Стук Врасплох? Ощущение было такое, будто он, Кальдер, стоит по грудь в зыбучем песке, а до него это только сейчас доходит. – Так он ваш человек? Во взгляде Байяза не было ни злорадства, ни ехидства, а одна лишь скука. – Я знал его еще тогда, когда его звали Прыщиком. Но у больших людей и имена должны быть большими, не так ли, Черный Кальдер? – Прыщик, – пробормотал он, невольно пытаясь сопоставить великана с этим имечком. – Я бы не рекомендовал называть его так в лицо. – До его лица мне не дотянуться. – Это мало кто может. Он желает привнести в свои болота цивилизацию. – Желаю ему удачи. – Оставьте ее лучше себе. Ведь это я ее вам дал. Кальдер был слишком занят обдумыванием своего положения. – Но… Стук сражался за Доу. Отчего было не переманить его сражаться за Союз? Вы бы одержали победу уже на второе утро, и избавили себя от… – Его не устраивало первое мое предложение, – Байяз с кислым видом раздавил вилкой несколько горошин. – Он доказал свою ценность, и я сделал ему предложение получше. – Все дело в цене? Маг склонил голову. – Ну а вы думаете, в чем суть любой войны? Эта фраза медленно затонула между ними, как корабль со всеми моряками. – Мне многие должны. – Хлад? – Нет, – сказал слуга. – Его вмешательство оказалось счастливой случайностью. Кальдер сморгнул. – Без него… Доу порвал бы меня на куски. – Хорошее планирование не предотвращает случайностей, – сказал Байяз, – оно их учитывает. А это помогает каждой случайности оказаться непременно счастливой. Я не столь беспечный игрок, чтобы делать одну только ставку. Однако Север никогда не славился обилием хорошего материала, и потому я отдаю предпочтение вам. Вы не герой, Кальдер. И мне это нравится. Вы видите людей, чувствуете их. У вас есть хитрость вашего отца, его честолюбие и беспощадность, но нет его гордыни. – Гордыня всегда казалась мне никчемной тратой сил, – признался Кальдер. – Все так или иначе служат. – Не забывайте об этом, и вы преуспеете. А забудете, и… Байяз нанизал на вилку ломтик мяса, сунул в рот и шумно сжевал. – Мой вам совет: постоянно вспоминайте ту яму с трупами у себя под ногами. Ожидание смерти. Тоскливую беспомощность. Содрогание в предчувствии ножа. Огорчение о так и не свершенном. Страх за тех, кого вы оставляете. Каждое утро начинайте и каждый день заканчивайте на краю той ямы. Помните о ней, ибо забывчивость есть проклятие власти. А потому когда-нибудь вы можете вновь оказаться над своей могилой и заглянуть в нее, но уже с менее благополучным исходом. Для этого вам достаточно лишь бросить вызов мне. – Последние десять лет я только тем и занимался, что стоял на коленях то перед одним человеком, то перед другим. Лгать Кальдеру не приходилось. Черный Доу оставил его в живых, но потребовал повиновения, а там и обрушился с угрозами. И вот как все обернулось. – Мои колени сгибаются очень легко. Маг зачмокал губами, сглатывая последний кусочек морковки, бросил вилку с ножом на тарелку. – Это меня радует. Вы не представляете, сколько подобных бесед я проводил с людьми, колени которых сгибаются плохо. У меня не осталось ни малейшего терпения. Но я щедр с теми, кто ведет себя благоразумно. А потому может статься, что когда-нибудь я пошлю к вам кое-кого, кто будет просить вас об… услугах. Когда этот день настанет, я надеюсь, что вы меня не разочаруете. – И что же это за услуги? – Те, благодаря которым вас больше никогда не поведут не той дорогой люди с ножами. Кальдер кашлянул. – Такие услуги я всегда буду предоставлять охотно. – Вот и хорошо. А взамен вы получите золото. – Так вот она какова, щедрость магов? Значит, все-таки золото? – А вы думали, философский камень? Нет уж, эти сказки оставьте детишкам. Золото – это все, оно едино во всех лицах. Власть, любовь, безопасность. Щит и меч. Нет дара более благодатного. Хотя у меня, если на то пошло, есть и еще один. Байяз сделал паузу, как шут, готовый выдать козырную шутку. – Жизнь вашего брата. У Кальдера дернулась щека. Надежда? Разочарование? – Скейл мертв. – Нет. Он потерял на Старом мосту правую руку, но остался жив. Союз собирается отпустить всех пленных. Жест доброй воли в честь исторического перемирия, на которое вы с благодарностью пошли. Так что завтра в полдень можете забрать вашего дурачину. – Что же мне с ним делать? – Вот те на. Мне еще объяснять, как вам поступать с подарком? А вообще не бывает такого, чтобы король всходил на трон, не принося определенных жертв. Вы же, насколько я понимаю, хотите быть королем? – Да. С начала вечера все до неузнаваемости изменилось, но в этом Кальдер был уверен. Первый из магов встал, принял посох от слуги, и тот с покорным видом взялся убирать тарелки. – Тогда старший брат для вас – ужасная обуза. Кальдер смотрел на мага, озирающего темные поля с такой безмятежностью, словно они полны цветов, а не трупов. – И вы ели здесь, на расстоянии плевка от общей могилы… только лишь для того, чтобы показать мне вашу беспощадность? – Неужто во всем непременно должен усматриваться зловещий мотив? Я ел здесь потому, что был голоден. – Байяз, склонив голову набок, смотрел на Кальдера как птица на червя. – А могилы не производят на меня ровно никакого впечатления в любом виде. – Ножи, – пробормотал Кальдер, – угрозы, подкуп, война… Казалось, глаза у Байяза светятся. – И что? – Что же вы, язви вас, за чародей такой? – Такой, которому вы повинуетесь. Слуга потянулся за тарелкой Кальдера, но тот ухватил его за запястье. – Оставь. Быть может, я еще проголодаюсь. Маг улыбнулся. – Что я говорил, Йору? У него более сильный характер, чем ты думал. Удаляясь, Байяз помахал через плечо: – Смею полагать, Север пока в надежных руках. Слуга прихватил корзину, а с ней фонарь, и заспешил за хозяином. – А десерт? – крикнул Кальдер. – Черный Доу забрал. Фонарь доплыл до угла дома, и они исчезли, оставив Кальдера в темноте на шатком стуле. Он сидел, тяжело переводя дух, с закрытыми глазами; разочарование мешалось с облегчением.Брошенный в пустыне
Мой дорогой и верный друг! С преогромным удовольствием извещаю Вас о возникновении обстоятельств, в которых я могу пригласить Вас обратно в Адую, где бы Вы вновь могли занять достойную Вас должность среди рыцарей-телохранителей в качестве по праву принадлежащего Вам места первого стража. Все это время Вас здесь очень не хватало. Во время Вашего отсутствия Ваши письма извечно были для меня источником постоянного утешения и восторга. За все неправое с Вашей стороны я Вас давно простил. За все неправое с моей я искренне надеюсь, что Вы поступите точно так же. Прошу Вас, дайте мне знать, можем ли мы все продолжить так же, как у нас было до Сипано.Читать дальше не было сил. Горст закрыл глаза; слезы жгли веки. Смятую бумагу он прижал к груди, как возлюбленную. Сколько, сколько раз бедный, осмеянный, изгнанный Бремер дан Горст мечтал об этом мгновении? Сколько раз оно ему снилось! Может, снится и сейчас? Он прикусил и без того прикушенный язык, и сладкий вкус крови принес облегчение. Разомкнул веки, и слезы хлынули вольно, мерцающей дымкой туманя письмо. «Дорогой и верный друг… Достойную вас должность первого стража… Утешения и восторга… Как у нас было до Сипано… Как у нас. Было до. Сипано…» Горст нахмурился. Смахнул слезы и вгляделся в дату. Письмо было отправлено шесть дней назад. «До того, как я бился на отмелях, на мосту, на Героях. Даже до того, как началась битва». Он не знал, смеяться ему или плакать, и разразился и тем и другим, сотрясаясь в визгливом хохоте, орошая письмо счастливыми крапинками слюны. Да какая, к черту, разница? «Я имею то, что заслуживаю». Он выскочил из палатки с таким чувством, будто впервые видит солнце. Простая радость животворного тепла на лице, ласковое касание ветерка. Он изумленно огляделся с мокрыми от слез глазами. Спускающийся к воде склон – грязь и мусор, помойка – теперь казался чарующим, исполненным разноцветья садом. С бодрыми лицами и приятной болтовней, смехом и птичьим пением. – Вы в порядке? – спросил Рурген с легкой обеспокоенностью. – У меня письмо от короля! – пискнул Горст, плюя на то, как звучит голос. – И что? – подал голос Унгер. – Скверные новости? – Сам ты скверный! Хо-ро-ши-е! И Горст обхватил Унгера за плечи так, что тот застонал. А другой рукой схватил Рургена и приподнял обоих над землей, как любящий отец – сыновей. – Мы едем домой. Горст шагал размашисто, с непривычной упругостью. Без доспехов легкость была такая, что вот так бы взял и подскочил, как на пружине, прямо в солнечное небо. Сам воздух, казалось, пах слаще, даром что чуть отдавал отхожими местами – но втягивать его ноздрями было одно удовольствие. Все ранения, ушибы и ссадины, все мелкие разочарования истаяли во всепоглощающем внутреннем свете. «Я заново рожденный». Дорога на Осрунг – точнее, на выжженные руины, что несколько дней назад были Осрунгом, – лучилась улыбчивыми лицами. Со скамьи кибитки послала воздушный поцелуй стайка шлюх – Горст послал им встречный. Увечный мальчуган заулюлюкал – Горст сердечно потрепал ему вихры. Мимо тянулась колонна раненых. Ковыляющий впереди на костылях кивнул, и Горст обнял, поцеловал его в лоб и с улыбкой пошел дальше. – Горст! Это Горст! – послышались приветственные выкрики. Горст с широченной улыбкой поднял исцарапанный кулак и потряс им в воздухе. Бремер дан Горст, герой битвы! Бремер дан Горст, наперсник монарха! Рыцарь-телохранитель, первый страж верховного короля Союза, благородный, праведный, всеми любимый! Он может все. И все имеет. Тут и там разыгрывались радостные сценки. Вот какой-то сержант под начальством полкового командира сочетается браком с краснолицей бабенкой с цветами в волосах, а рядом озоруют-посвистывают друзья-однополчане. Вон молодой младший офицерик благоговейно, как на присяге, проносит знамя полка; гордо полощется на ветру солнышко Союза. Уж не из тех ли флагов, которых Миттерик так беспечно лишился вчера? Как быстро забываются иные проступки. А виновных в просчетах награждают. Словно в доказательство, взгляд Горста упал на стоящего у дороги Фелнигга – в новом мундире, среди шумной оравы штабистов: стоят и распекают молодого бедолагу-лейтенанта возле опрокинутой повозки с амуницией, оружием и почему-то полноразмерной арфой – все это валится из порванного тента как кишки из распоротой овцы. – Генерал Фелнигг! – окликнул беспечно Горст. – Поздравляю с повышением! Трудно себе и представить пьяницу-педанта, который бы заслуживал этого менее всего. Мимолетно вспомнилось происшествие двух– или трехдневной давности, когда он по запальчивости чуть не вызвал тогда еще полковника Фелнигга на дуэль, да вот спасовал. Может, сбросить его в канаву, одной левой? Хотя есть и иные дела. – Благодарю вас, полковник Горст. Я хотел сказать, насколько я восхищен вашим… Горст не стал даже тратиться на извинения, а просто протаранил штабную ораву Фелнигга – до недавнего штабистов Кроя – как лемех навоз, оставив их за спиной пыхтеть и кипятиться. «И ну вас всех к чертовой бабушке. Я свободен. Свободен!» Он подпрыгнул и ткнул кулаком воздух. Даже раненые у обугленных ворот Осрунга выглядели довольными, и он хлопал их по плечам, бормотал слова ободрения. «Разделите мою радость, искалеченные и умирающие! У меня ее много!» А вот и она, стоит среди них, раздает воду. Как богиня милосердия. «О, утоли мою боль». Он не боялся. Он знал, что делать. – Финри! – окликнул он. Прокашлявшись, повторил чуть ниже: – Финри. – Бремер? У вас вид… счастливый. Она вопросительно подняла бровь, как будто улыбка на его лице была столь же неуместна как, скажем, у лошади, камня или трупа. «Ну так привыкай к этой улыбке, потому что она уже не сойдет!» – Я и вправду очень, очень счастлив. Я хотел сказать… «Я люблю тебя». – До свидания. Нынче вечером я возвращаюсь в Адую. – В самом деле? И я тоже! Как кулаком, ударило сердце. – В смысле, сразу, как мужу полегчает настолько, что его можно будет перевезти. И тут же камнем упало вниз. – Но говорят, уже скоро. Судя по виду, она довольна. – Хорошо, хорошо. Чтоб его. Горст поймал себя на том, что стискивает кулак, и он заставил его разжаться. «Нет, нет, забудь его. Он ничто. Я победитель, и это мой момент триумфа». – Утром я получил письмо от короля. – Правда? И мы тоже! – выпалила она. Она схватила Горста за руку, глаза ее сияли. Сердце у него снова подпрыгнуло, как будто это прикосновение было еще одним письмом от его величества. – Гара восстанавливают в Открытом совете. Финри украдкой огляделась и прошептала сиплой скороговоркой: – Его сделают лордом-губернатором Инглии! Долгая неловкая пауза, чтобы это осмыслить. Как губка, набухающая в луже с мочой. – Лорд-губернатором? Солнце будто скрылось за тучами. Лицу уже не было так тепло. – Я знаю. Наверное, будет парад. – Парад. «Блядей». От прохладного ветра у Горста рябью пошла рубашка. – Он его заслуживает. Верховодил на взорванном мосту и за это удостоен парада? – Вы его заслуживаете. «А где же мой, драть его, парад?» – А что в вашем письме? «В моем письме? Этой пафосной на него пародии?» – Да так… Король просил меня занять прежнюю должность первого стража. Радость с той минуты, как он вскрыл письмо, как-то иссякла. «Лорд-губернатор? О нет! Куда нам до лорд-губернатора. Так, держатель руки короля. Точнее, его хрена, когда он писает. Умоляю, ваше величество, не вытирайте задницу, позвольте это сделать мне!» – Чудесная новость. – Финри улыбалась, будто все сложилось как нельзя лучше. – В конечном счете война полна возможностей, какой бы ужасной она ни была. «Какая преснятина. Мой триумф сведен на нет. А лавровый венок истлел». – Я думал… Улыбка покинула лицо Горста. – Мой успех кажется теперь таким посредственным. – Посредственным? Да что вы, нет, конечно. Я вовсе не… – Значит, я никогда не буду достойным того, чего желаю? Финри растерянно моргнула. – Я… – У меня никогда не будет вас. Глаза у нее округлились. – Вы… Что? – У меня никогда не будет вас или подобной вам. Щеки у нее вспыхнули пунцовым цветом. – Так позвольте мне быть откровенным. Вы говорите, война ужасна? Он шипел ей это прямо в испуганное лицо. – А я говорю: хренота все это! Я, драть ее, обожаю войну! Невысказанные слова из него так и лезли, выкипали. Сдерживать их он не мог, да и не хотел. – В молчаливых двориках, гостиных и парках Адуи я – вздорная писклявая шутка. Ходячий каламбур. Угловатое ничтожество с фальцетом. Нелепый шут, клоун. Он подался еще ближе, наслаждаясь тем, что она съежилась. «Лишь так она поймет, что я существую. Так будь что будет». – Но на поле боя? На поле боя я – бог. Я люблю войну. Сталь, запах, трупы. По мне, так лучше бы их было больше. В первый день я в одиночку отогнал северян на броде. Один! На второй я взял мост. Я, а не кто-то! Вчера именно я взошел на Героев! У меня к войне страсть! Я… по мне, лучше бы она не прекращалась. Я желаю… желаю… Однако источник пересох гораздо быстрее, чем он ожидал. И он стоял, опустошенный и, тяжело дыша, смотрел на нее сверху вниз. Как муж, что удушил жену и внезапно опомнился, он не знал, что делать дальше. Он повернулся, чтобы сбежать, но ладонь Финри по-прежнему лежала у него на руке, и пальцы вцепились в него, тянули назад. Потрясение пошло на убыль, лицо ожесточилось от растущего гнева, челюсти сжались. – Так что произошло в Сипано? Теперь щеки горели уже у него, название города ударило, как пощечина. – Меня предали. Он хотел, чтобы его последняя фраза обожгла Финри так же, как ее слова обожгли его. – Превратили в козла отпущения. Вот уж действительно, жалобное козлиное блеянье. – После моей преданности, моих стараний… Непривычный к многословности голос переходил в писклявое завыванье. – Я слышала, когда они пришли за королем, вы в пьяном виде отключились с продажной женщиной, – сказала Финри. Горст сглотнул. Но отрицать это непросто. Он помнил, как с идущей кругом головой выволакивался из той комнаты, пытаясь разом застегнуть пояс и вынуть меч. – Слышала, вы тогда опозорились не в первый раз, и король вас прежде прощал, но Закрытый совет мириться с этим не стал. – Она смерила его насмешливым взглядом. – Значит, бог поля боя? А, между прочим, боги и черти нам, маленьким людям, часто кажутся на одно лицо. Вы ходили на брод, на мост, на холм, и что вы там делали, помимо убийства? Что создали? Кому помогли? Он стоял, а бравада улетучивалась. «Она права. И никто не знает этого лучше, чем я». – Ничего и никому, – ответил он полушепотом. – Значит, вы любите войну. А я-то считала вас приличным человеком. Но теперь я вижу, что заблуждалась. – Указательным пальцем она ткнула ему в грудь. – Вы герой. На этом Финри повернулась, окинув Горста взглядом, полным презрения, и оставила его среди раненых. Они уже не казались ему такими счастливыми. Напротив, в большинстве своем они ужасно страдали. Птичье пение вновь обратилось в карканье полудохлого воронья. Восторженность оказалась очаровательным песчаным замком, смытым безжалостным приливом реальности. Ощущение, что тело отлито из свинца. «Неужели я обречен так чувствовать себя всегда?» И еще одна, крайне неудобная мысль: «А не ощущал ли я себя так и… до Сипано?» Горст хмуро проводил взглядом Финри, исчезающую в госпитальной палатке. Обратно к своему красавчику-болванчику в чине лорд-губернатора. Горст запоздало спохватился: надо было сказать, что это он спас ее мужа. Нужные слова никогда не произносятся в нужное время. Огромной важности высказывание, если бы в нем еще был толк. Горст подавленно вздохнул. «Вот почему я держу пасть закрытой». Он повернулся и понуро зашагал в невеселый, разом потускневший день. Шел со сжатыми кулаками, хмуро глядя на Героев – черные зубья на небесном фоне, поверх торжественного холма. Именем судеб, как хочется с кем-нибудь схватиться. С кем угодно. Но война, увы, кончилась.Ваш монарх,верховный король Инглии, Старикса и Срединных земель, протектор Вестпорта и Дагоски,Его августейшее величество…
Черный Кальдер
– Ты просто мне кивни. – Кивнуть? Хлад повернулся и кивнул. – Вот так, кивни. И все будет сделано. – Так просто, – проговорил Кальдер, сутулясь в седле. – Так просто. Как легко. Всего один кивок, и ты король. Кивок, и твой брат убит. Было жарко. В синеве над холмами висели редкие лоскутки облаков, среди желтых цветков летали с жужжанием пчелы, серебрилась в отдалении река. Быть может, последний жаркий день, прежде чем осень бесцеремонно прогонит лето и поманит к себе зиму. По идее, это должен быть день ленивого валянья на траве и окунания разгоряченных стоп в водяные струи. Возможно, где-нибудь там, в сотне шагов ниже по течению, как раз этим занималась горстка раздетых догола северян. А немного дальше на другом берегу то же самое проделывала дюжина солдат Союза. До слуха с обеих сторон временами доносился непринужденный смех, которому вторило веселое журчание воды. Некогда заклятые враги плескались как дети в такой близости друг от друга, чуть ли не по соседству. Мир. Судя по всему, хорошая вещь. Месяцами он неустанно о нем твердил, уповал на него, ради него шел на заговоры с малым числом союзников и за еще меньшее число наград, и вот он установился. Так что если был когда-то день, уместный для самодовольной ухмылки, то именно этот. Но Кальдер с большей легкостью поднял бы одного из Героев, чем уголки своего рта. Встреча с первым из магов опустила их и не давала им подняться всю истекшую бессонную ночь. Она, и мысль о предстоящей встрече. – Это не он? – спросил Хлад. – Где? На мосту стоял всего один человек, и Кальдер его не узнавал. – Да вон же. Это он. Кальдер прищурился, сделал руку козырьком. – Именем… До прошлой ночи он считал, что его брат убит. И не сказать чтобы был так уж далек от истины. Скейл был призраком, что выкарабкался с того света и с дуновением попутного ветра готов унестись обратно. Даже на расстоянии он выглядел увядшим, усохшим, с прилизанными вкось сальными волосами. Прихрамывал он давно; теперь он и вовсе волочил левую ногу. Плечи Скейла укрывало заношенное одеяло, два конца которого он сжимал у шеи левой рукой, а два других болтались по ногам. Кальдер соскользнул с седла, кинул поводья на шею коню и, превозмогая боль в ребрах, заспешил на помощь брату. – Просто кивни, – донесся шепот Хлада. У Кальдера внутри все застыло. Наконец он двинулся с места. – Брат. Скейл щурился, как человек, несколько дней не видевший солнца; заострившееся лицо с одной стороны покрывали шрамы, а разбухшую переносицу пересекал черный порез. – Кальдер? Брат вяло улыбнулся, и стало видно, что он лишился двух передних зубов; на треснутых губах запеклась кровь. Чтобы взять руку Кальдера, он отпустил концы одеяла, и оно соскользнуло, оставив его горбиться над обрубком правой руки, как нищенка-мать над младенцем. Кальдер поймал себя на том, что неотрывно смотрит на изувеченную руку – до странности, чуть ли не до смешного укороченную, замотанную повязками в бурых пятнах. – На-ка. Кальдер расстегнул накидку и набросил на плечи брату, обнажив при этом собственную сломанную руку. Скейл был так болен и изможден, что даже не пытался его остановить. – Что у тебя с лицом? – Да вот, внял твоему совету сразиться. – И чем дело кончилось? – Уроном для всех, – сказал Кальдер, управляясь с застежкой здоровой рукой и большим пальцем сломанной. Скейл стоял, покачиваясь, будто в любой момент готовый свалиться, и, моргая, оглядывал колышущийся на ветру ячмень. – Так что, битва окончена? – Окончена. – И кто победил? – Мы, – не сразу ответил Кальдер. – В смысле, Доу? – Доу пал. Покрасневшие глаза Скейла округлились. – В битве? – После. – Назад в грязь. – Скейл съежился под накидкой. – Видно, к тому все и шло. Кальдеру думалось только о яме, разверзающейся у ног. – Оно всегда к тому идет. – А его место кто занял? Снова пауза. Издалека донесся смех плещущихся солдат, его заглушил шелест колосьев. – Я. Рот Скейла бестолково раскрылся. – Теперь меня зовут Черным Кальдером. – Черный… Кальдер. – Давай-ка я тебя подсажу. Кальдер подвел брата к лошадям. Хлад все это время не спускал с братьев глаз. – Так вы теперь на одной стороне? – спросил Скейл. Хлад уткнул палец в исполосованную щеку и натянул кожу, отчего металлический глаз выпучился из глазницы. – Я тут так, для пригляда. Скейл по привычке потянулся к луке седла правой рукой, но остановился и неловко взялся за нее левой. Сапогом он нащупал стремя и полез на лошадь. Кальдер поддержал его под колено. Когда Кальдер был ребенком, в седло его усаживал Скейл. А иной раз попросту забрасывал, без всяких нежностей. Как все с тех пор переменилось. Втроем они тронулись вверх по тропе. Скейл сидел неловко; поводья свисали из левой руки, а голова сонно покачивалась. Кальдер мрачно ехал рядом. Сзади безотлучной тенью следовал Хлад, Великим Уравнителем у них за спинами. Путь лежал через поля, они медленной трусцой продвигались в сторону стены Клейла, где Кальдер несколько дней назад лицезрел атаку Союза. Сердце билось так же неистово, как тогда. Утром Союз отошел за реку, а ребята Бледноснега – на север за Героев, но назвать эту местность безлюдной нельзя. Тут и там рыскали по изрядно вытоптанному ячменю последние мародеры, выискивая оставшиеся после всех пустяки – наконечники, пряжки, другую какую дрянь, за которую можно выручить сколько-нибудь медяков. Пара человек пробиралась через колосья к востоку, один с удочкой на плече. Странно все-таки, насколько быстро поле боя опять превращается в обыкновенный клочок земли. Сегодня это чуть ли не священное место, каждая пядь которого полита кровью сражающихся. А завтра – всего лишь натоптанная тропинка. Озираясь, Кальдер встретился глазами с Хладом, который вопросительно поднял бровь. Кальдер дернул головой так, как отдергивают от кипящего котелка руку. Хотя прежде он убивал людей. Того же Тенвейза сразил мечом через считаные часы после того, как он спас ему жизнь. Приказал умертвить Форли Слабейшего из одного лишь тщеславия. Хотя когда награда за убийство – трон Скарлинга, рука не должна дрогнуть. – Кальдер, почему ты мне не помог? – Скейл выпростал обрубок из-под накидки и, выпятив челюсть, бросил на него хмурый взгляд. – Там, на мосту. Почему не пришел? – Я хотел. – Лгун, бессовестный. – Да выяснил, что в лесу за ручьем поджидает Союз. Как раз у нас с фланга. Хотел прийти, но не мог. Сожалею. Разве что оно и было правдой, это самое «сожалею». Уж какая от него польза. – Ну ладно. Лицо Скейла, когда он прятал обрубок обратно под накидку, напоминало покореженную маску. – Похоже, ты был прав. Этому миру надо побольше мыслителей и поменьше героев. Он мимолетно глянул на Кальдера, заставив его поежиться. – Из нас двоих за умного всегда был ты. – Да нет. Прав был как раз ты. Иногда нужно драться. Кстати, вот на этом месте он тогда стоял. Земля все еще в шрамах. Вытоптанные колосья, разбросанные обломки стрел, изувеченные части амуниции вокруг остатков окопов. Перед стеной Клейла земля снова засохла. Застывшие отпечатки башмаков, копыт, рук – все, что осталось от тех, кто принял здесь смерть. – Добивайся, чего можешь, словом, – проговорил Кальдер, – но слово вооруженного человека звенит куда слаще. Так говорил ты. Как когда-то отец. А разве не говорил он и насчет семьи? Насчет того, что нет ничего важнее? А о милосердии – что надо всегда о нем думать? – Когда ты молод, тебе кажется, что отец знает все, – сказал Скейл. – А вот я теперь начинаю осознавать, что он во многом был не прав. Вспомни, в конце концов, как с ним все получилось. – Это так. Каждое слово ощущалось тяжеленной глыбой. Сколько он, Кальдер, жил в глухом отчаянии от того, что на пути у него постоянно маячит этот вот быковатый тугодум? Сколько насмешек он от него вынес? Кулак сомкнулся на лежащем в кармане металле. Цепь отца. Его цепь. Неужто семья и впрямь самое важное? Или же она – свинцовые грузила, что тянут книзу? Мародеры остались позади, а заодно и места, где разворачивалось сражение. Путь лежал по тропинке мимо дома, где его несколькими ночами ранее разбудил Скейл. И где Байяз накануне ночью устроил ему еще более резкое пробуждение. Что это, испытание? Чародей проверяет его на прочность? Кальдера в чем только не обвиняли, но только не в недостатке жестокосердия. Как давно он мечтал занять место отца? Наверное, начал еще прежде, чем отец его потерял. И вот теперь оставался лишь один, последний барьер. Надо всего-то кивнуть. Он покосился на развалину-брата. Перемахнуть такой барьер для человека с амбициями – раз плюнуть. Кальдера обвиняли во многом, но только не в недостатке апломба. – Из нас двоих в отца пошел ты, – говорил Скейл. – Я пробовал было, но… не выходило. Всегда считал, что на роль короля ты годишься больше. – Может быть, – шепнул Кальдер. Кто бы сомневался. Хлад ехал чуть сзади – одна рука на поводьях, другая на бедре. Вид самый что ни на есть расслабленный, сидит и чуть покачивается в такт движению лошади. А кончики пальцев эдак легонько, невзначай касаются рукояти меча в ножнах. Меча, который принадлежал Черному Доу. А до этого Девятипалому. Хлад вопросительно поднял бровь. Кровь прилила к глазам. Вот он, момент, когда всего можно достичь. Прав был Байяз. Нельзя стать королем, не принеся определенных жертв. Кальдер сделал бесконечно глубокий вдох и затаил дыхание. Сейчас. И медленно качнул головой. Рука Хлада пропала из вида; лошадь приотстала. – Может, из братьев я и лучший, – сказал Кальдер, – но ты старший. Он подвел коня поближе к лошади Скейла, неторопливо достал из кармана отцову цепь и водрузил ее на шею Скейлу, аккуратно расправив по плечам. Похлопал его по спине, задержав там руку. А сам прикидывал, любил ли он когда-нибудь этого тупицу. Любил ли вообще кого-то, кроме себя. И, смиренно потупив голову, сказал: – Позволь мне быть первым, кто склонится перед новым королем северян. Скейл растерянно посмотрел на алмаз поверх холщовой рубахи. – Никогда не думал, что оно так кончится. Не думал, признаться, и Кальдер. Но теперь он был даже рад, что все вышло именно так. – Кончится? – ухмыльнулся он брату. – Нет, все только начинается.Житье на покое
Дом стоял не у воды. И завалинки около него не было. Была скамейка с видом на долину, но когда он сидел на ней вечерами с трубкой, улыбаться отчего-то не улыбалось, а все думалось о тех, кого он за все годы похоронил. Когда шел дождь, протекал карниз, причем последнее время что-то уж больно сильно. Жилая часть состояла из единственной комнаты, где была сооружена лежанка с приставной лесенкой; домом этот сарай можно было назвать с большой натяжкой. Тем не менее это был именно дом, с добротным дубовым остовом и хорошей каменной трубой. И он принадлежал ему. Мечты не прорастают сами по себе, их надо взращивать и пестовать, но надо же где-то посадить и первое семя. Во всяком случае, так твердил себе Зоб. – Ч-черт! Молоток с ногтем схлестнулись в районе деревяшки, и вот уже горе-столяр описывал круги по комнате, шипя, выражаясь и тряся ушибленной рукой. Работать с деревом на поверку оказалось делом непростым. И как только люди зарабатывают этим ремеслом на пропитание? Нынче он, быть может, уже не так грыз ногти, но зато взялся, язви их, чертей, вколачивать себе в пальцы. Печально, но факт: нынешние неисчислимые раны на руках повернули Зоба лицом к осознанию, что плотник из него неважнецкий. В грезах об уходе на покой он неизменно представлял себя за созиданием вещей неписаной красоты. При этом откуда-нибудь сверху сквозь цветные витражи непременно струился свет, а снизу живописными столбиками взвивались опилки. Виделись резные фронтоны с золочеными драконьими головами, совсем как живыми, так что слава о них шла по всему Северу, а народ стекался за многие мили, чтоб взглянуть на них хоть одним глазком. Но выяснилось, что и дерево может быть с такими же изъянами, сучками и занозами, что и люди. – Драть его лети, – ворчал Зоб, растирая постепенно оживающий большой палец с ногтем и без того черным от вчерашнего попадания молотком. В деревне ему улыбались, подкидывали временами работенку, хотя сами плотницким ремеслом, похоже, владели куда лучше. И вон тот новый амбар воздвигли, не прибегая к его навыкам – потому он и смотрелся не в пример ладней. И вообще Зоб склонялся к мысли, что его в долине ценят больше за меч, чем за пилу. Пока шла война, все разбойники Севера были заняты убийством и грабежом южан. Теперь же они хлынули обратно на земляков, и надо было пользоваться каждой возможностью защитить людей. А потому живущий по соседству названный как нельзя кстати. Уж такие времена. Все еще такие, и когда они станут иными, неизвестно. Может, никогда. Он примостился на корточках возле покалеченного стула, последней пока потери в междоусобной войне Зоба с мебелью. Сослепу он расплющил стык, который вытачивал весь последний час, и теперь новая ножка стула выпирала под углом с уродливым вздутием в том месте, где шваркнул молоток. Поделом тебе: работай при свете, а не впотьмах. Но, опять же, если не доделать за сегодня, то… – Зобатый! Голова непроизвольно дернулась. Голос мужской, низкий и грубый. – Зобатый, ты здесь? Он похолодел. Быть может, по жизни ты и разыгрывал из себя прямого резака, но от черных делишек не отойти так просто, без каких-нибудь там счетов, какого рубаку из себя ни корчь. Зоб вскочил, во всяком случае, поднялся настолько быстро, как нынче получалось, кинулся к скобе над дверью, где висел меч; завозился и чуть не уронил его на голову, вполголоса цедя проклятия. Если кто-то пришел его убить, то вряд ли стал бы звать по имени, предостерегая. Если только этот человек не идиот. Хотя идиоты бывают такими же мстительными; даже, пожалуй, поболе. На заднем окне ставни были открыты. Можно оттуда ускользнуть в лес. Но если люди настроены серьезно, то они это учли, а с эдакими коленями не уйти ни от кого. Лучше уж выйти к ним через дверь, лицом к лицу. Как он делал, когда был молодым. Зоб тихонько подобрался и, сглотнув, вынул меч. Взялся за засов, прикинул пространство для замаха и осмотрительно приоткрыл дверь, выглядывая из-за косяка. Выйти-то можно, но зачем малевать у себя на рубахе мишень. На первый взгляд их было восемь, растянутых полумесяцем по сырому пятачку земли перед домом. Пара держала факелы, свет выхватывал шлемы, кольчуги, наконечники копий и заставлял стоящих щуриться в сумраке. Карлы, и судя по виду, закаленные в боях, хотя кто еще остался на Севере, про кого нельзя сказать то же самое. Все увешаны оружием, но клинки, насколько это видно, не обнажены. А это вселяло некоторую надежду. – Зобатый, это ты? Он почти успокоился, когда увидел, кто стоит впереди у дома, держа руки ладонями наружу. – Ну и дела. – Зоб опустил меч и высунул голову чуть дальше. – Можно сказать, сюрприз. – Надеюсь, приятный. – А вот ты мне о том и поведаешь. С чем, Черствый, пожаловал? – Зайти можно? – Тебе – да, – кивнул Зоб. – А твоим молодцам придется пока понаслаждаться ночным воздухом. – Ничего, они привычные. Черствый подошел к дому в одиночку. Вид у него был преуспевающий: борода ухожена, новая кольчуга поблескивает, рукоять меча окована серебром. Он взошел по ступеням и мимо Зоба нырнул в жилище, дошел до середины комнаты, на что ушло не так уж много времени, оценивающе оглядел убранство: лежанку, верстак с инструментами, недоделанный стул, сметенные в угол стружки да обломки. – Вот оно, значит, как – жить на покое? – спросил он. – Да нет, у меня там сзади, язви его, чертог. Ну так с чем пришел? Черствый постоял, переводя дыхание. – А вот с чем. Могучий Скейл Железная Рука, король северян, пошел войной на Гламу Золотого. – Ты хотел сказать, Черный Кальдер, – фыркнул Зоб. – А из-за чего? – Золотой убил Коула Ричи. – Ричи мертв? – Отравлен. И это Гламы рук дело. – Точно? – сощурился Зоб. – Так говорит Кальдер, а значит и Скейл, а потому это единственное, что можно услышать. За сыновьями Бетода стоит весь Север, и вот я пришел взглянуть, не хочешь ли ты встать тоже. – С каких это пор ты дерешься за Кальдера со Скейлом? – С тех самых, как Ищейка повесил меч и перестал давать на пропитание. Зоб нахмурился. – Кальдер меня ни за что не возьмет. – Так это он меня и послал. У него в боевых вождях Бледноснег, и Кейрм Железноголовый, и твоя старая подруга Чудесница. – Неужто Чудесница? – Умная женщина, скажу я тебе. А Кальдеру не хватает настоящего имени для второго, который бы вел его карлов. Ему нужен эдакий… резак, понимаешь ли. – Черствый кивком указал на недоделанный стул. – Во всяком случае, думаю, он не плотником тебя зазывает. Зоб стоял, ошарашенно прикидывая. Предлагается место, к тому же высокое. Опять в кругу людей, которых он понимает и которые, в свою очередь, души в нем не чают. Снова за черное дело, снова втюхивать понятия о правильности, изыскивать слова над могилами. – Извини, Черствый, что шел из-за меня почем зря в такую даль, но не пойду я. Передай мои извинения Кальдеру. Извинения за это и… за все, что угодно. Но скажи ему, что я – отрезанный ломоть. Что я на покое. Черствый тяжело вздохнул. – Эх-х. Ладно. Позорище, конечно, но куда деваться. Передам. – В дверях он, приостановившись, обернулся. – Береги себя, Зобатый, ладно? Немного нас таких осталось, кто знает разницу между правильным и неправильным. – Какую именно? Черствый фыркнул. – В любом случае, береги себя. И он затопал вниз по крыльцу, а оттуда в сгустившуюся темень. Зоб глядел ему вслед, вслушиваясь в ощущения: полегчало ли, или взгрустнулось. Взвешивал в руке меч, припоминая, каково его держать. Не молоток, это понятно. Вспомнилось, как этот меч вручал ему Тридуба, как в груди полыхала гордость. И при воспоминании об этом на губах Зоба заиграла невольная улыбка. Каким он был ершистым, нахрапистым, жадным до славы, никакой еще не резак. Он оглядел свою комнату, нехитрое убранство. Раньше ему думалось, что уход на покой – это что-то вроде возвращения к жизни после кошмарной паузы, затянувшейся ссылки, подобной небытию. Теперь же до него дошло, что вся его жизнь, достойная таковой называться, происходила именно покуда он держал в руках меч. Стоял за свою дюжину. Смеялся с Жужелом, Бреком, Чудесницей. Торопливо обнимался с товарищами перед схваткой, зная, что умрет за них, как и они за него. Ощущение доверия, братства, любви, уз крепче семейных. Как он стоял с Тридуба на стенах Уфриса и вызывал на бой огромное войско Бетода. Памятные атаки при Кумнуре и Дунбреке. И в Высокогорье, хотя тогда они проиграли. Потому что так вышло. День, когда он заработал себе имя. Даже тот день, когда полегли его братья. И то, как он стоял под проливным дождем на Героях, глядя, как идет на приступ Союз, и зная, что каждое растянутое мгновение может оказаться последним. Как говорил Жужело, нет момента живительней. Уж конечно, не починка стула. – А ч-черт, – бурчал он, впопыхах хватая пояс с мечом и плащ, накидывая на плечо и торопливо выходя из дома. Дверь Зоб за собой захлопнул, но даже не позаботился запереть. – Черствый! Да погоди ты, ну!Благодарности
Как всегда, тем четверым, без которых: Брену Аберкромби, чьи глаза болят от чтения всего этого. Нику Аберкромби, чьи уши болят от прослушивания всего этого. Робу Аберкромби, чьи пальцы болят от перелистывания всего этого. Лу Аберкромби, чьи руки болят от поддержания меня. Далее, моя сердечная благодарность: Всем прекрасным и талантливым людям в «UK Publisher», «Gollancz», а также их партнеру «Orion», особенно Саймону Спентону, Джо Флетчеру, Джону Виеру, Марку Стею и Джону Вуду. Затем, разумеется, всем, кто помогал создавать, публиковать, рекламировать, переводить, а сверх того – продавать мои книги, в каких бы странах они ни находились. Художникам, стараниями которых я выглядел достаточно стильно: Дидье Граффе, Дэйву Сениору и Лоре Бретт. Редакторам по ту сторону Атлантики: Деви Пиллаи и Лу Андерс. Прочим матерым профессионалам, что предоставляли различные непостижимые услуги: Роберту Кирби, Даррену Терпину, Мэтью Амосу, Лайонелу Болтону. Всем писателям, с которыми мы общались в Сети или в реале, и у которых мне удавалось разжиться помощью, шуткой, а то и кое-какими достойными похищения мыслями; в их числе: Джеймс Барклай, Марк Биллингем, Питер В. Бретт, Стивен Диз, Роджер Леви, Том Ллойд, Джо Маллоцци, Джордж Р. Р. Мартин, Джон Мини, Ричард Морган, Марк Чаран Ньютон, Гарт Никс, Адам Робертс, Пэт Ротфасс, Маркус Сакей, Уим Столк и Крис Вудинг, и многие другие. И наконец – и вместе с тем, прежде всего: Той, что обладает Отцом Красных Ручек, которые не вынимаются без того, чтобы не обагриться кровью; бесстрашному триумфатору на поле издания – моему редактору Джиллиан Редферн. В том смысле, что кому-то ж надо и действительно сражаться…Джо Аберкромби Красная страна
Посвящается Тедди и Клинту Иствуду, но поскольку Клинту, вероятнее всего, на это наплевать, то в большей степени посвящается Тедди.
Joe Abercrombie Red Country Copyright © 2012 by Joe Abercrombie. First published by Victor Gollancz Ltd., London © Русанов В., перевод на русский язык, 2014 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014 © Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес
Неприятности
Как можно судить о человеке по ножнам и рукояти? Вдруг внутри прячется отличный клинок?Джедайа Морган Грант
Самый трусливый трус
– Золото… – Вист произнес это так, будто разгадал сложнейшую загадку. – Оно сводит людей с ума. – Тех, кто раньше не спятил, – кивнула Шай. Они сидели перед «Мясным домом Стапфера», который, несмотря на название, навевающее мысли о борделе, был самым дрянным трактиром на пятьдесят миль вокруг. И эту репутацию заведение выиграло в жесткой борьбе. Шай расположилась на мешках в фургоне, а Вист умостился на заборе, и казалось, что он торчит там вечно, наколовшись задницей на какой-то сучок. Сидели и созерцали толпу. – Я приехал сюда, чтобы быть подальше от людей, – заметил Вист. – Ну, и погляди теперь на это, – ответила Шай. Прошлым летом любой мог бы бродить целый день по городу и не встретить двух незнакомцев. А иногда можно было вообще не встретить в городе двух человек. Многое может измениться за несколько месяцев с начала золотой лихорадки. Сейчас Сквордил трещал по швам от множества отважных первопроходцев. Дорога в один конец, на запад, к мнимому богатству. Кто-то проходил ее быстро, в суете и спешке, другие задерживались, внося собственную лепту в стяжательство и неразбериху. Стучали колеса фургонов, ревели мулы и ржали кони, мычали коровы и волы. Мужчины, женщины и дети всех рас и сословий только добавляли крика и шума, каждый на своем языке и со своим нравом. Все это могло бы стать весьма красочным зрелищем, если бы белесая пыль не приглушала все краски до равномерного грязно-серого цвета. – Бесконечное разнообразие, не так ли? – Вист шумно отхлебнул прямо из горлышка. – И каждый хочет получить все из ничего, – согласилась Шай. Всех охватила безумная надежда. Или жадность, в зависимости от веры наблюдателя в человечество, а что касается Шай, то этой веры у нее не набралось бы и на ноготь мизинца. Всех пьянила мечта добраться до какого-нибудь замерзшего водоема там, в великой пустоши, и загребать новую жизнь двумя руками. Они оставляли свою надоевшую сущность на берегу, будто сброшенную кожу, и устремлялись к счастью кратчайшей дорогой. – Не тянет присоединиться? – подначил Вист. Шай потрогала языком передние зубы и сплюнула через щель между ними. – Только не я. Если им и удастся пресечь Дальнюю Страну и не сдохнуть, то всю зиму они просидят задницами в ледяной воде и не нароют ничегошеньки, кроме грязи. А даже и блеснет самородок под твоим заступом, что тогда? У разбогатевших жизнь тоже не мед. Кода-то Шай тоже казалось, что она сумеет добыть все из ничего. Сбросить кожу и с улыбкой уйти. Но, как выяснилось, кратчайший путь редко ведет к исполнению мечты, а гораздо чаще заводит вас в дебри залитых кровью земель. – Это только от слухов про золото им башни снесло, – Вист сделал второй глоток, дернув кадыком, и посмотрел на двух будущих старателей, которые сцепились за право обладать последней киркой в лавке, в то время как торговец прилагал кучу усилий, чтобы разнять их. – Представь себе, что устроят эти ублюдки, если один из них найдет самородок. Но Шай не требовалось напрягать воображение. Она видела когда-то подобное и не слишком радовалась воспоминаниям. – Мужчинам нужна самая малость, чтобы озвереть. – А женщинам нет? – поинтересовался Вист. – А чего это ты вылупился на меня? – Я подумал о тебе в первую очередь. – Не уверена, что мечтаю быть в твоих мыслях. Вист расхохотался, показав гнилые зубы, и вручил ей бутылку. – Почему ты до сих пор без мужика, Шай? – Наверное, я не в восторге от них. – Тебе никто из них не нравится? – Они первые начали. – Все? – Многие из них. Шай взяла бутылку за горлышко, хорошенько протерла его и заставила себя сделать всего один маленький глоток. Слишком хорошо она знала, как маленький глоток превращается в большой, большой в бутылку, а бутылка в пробуждение с одной ногой в воняющем мочой ручье. Есть люди, которые рассчитывают на нее, и она уже устала их разочаровывать. Драчунов растащили, но они продолжали обмениваться оскорблениями на разных языках, не вникая в подробности брани, но улавливая общую суть. В суете кирка исчезла, по всей видимости, угодив в руки более предприимчивому проходимцу, который воспользовался тем, что другие отвлеклись. – Да, золото способно сводить людей с ума, – пробормотал Вист задумчиво, за что и получил прозвище. – Но если бы земля разверзлась передо мной, не думаю, что отказался бы от хорошего самородка. Шай размышляла о ферме, о неотложных делах и о времени, потраченном впустую вместо полезной работы, потирая сбитыми большими пальцами обкусанные средние. На краткий миг путешествие через холмы не показалось таким уж дурацким. В конце-то концов, а вдруг там и впрямь есть золото? Обильно рассеянное в долине какой-нибудь реки сокровище ждет лишь прикосновения ее зудящих кончиков пальцев. Шай Соут, самая везучая женщина в Ближней Стране… – Ха! – Она отогнала мысль, словно надоедливую муху. Несбыточные надежды – роскошь, которую Шай не могла себе позволить. – Исходя из моего опыта, земля не торопится делиться богатством. Во всяком случае, не больше чем любые другие скупердяи. – Его у тебя хватает, да? – Чего? – Опыта. Она моргнула, а потом вернула бутылку. – Больше, чем ты можешь вообразить, старина. И уж наверняка больше, чем у многих путешественников, черт их возьми, уж в этом Шай не сомневалась. Она покачала головой, созерцая очередную толпу приезжих – какие-то важные шишки из Союза, разодетые скорее для веселой прогулки, чем для долгого путешествия через сотни миль пустошей, где царит беззаконие. Казалось бы, живи и радуйся роскошной жизни, но нет же – они почему-то погнались за призрачной надеждой на большее. Шай задавалась лишь одним вопросом: как скоро они приковыляют обратно, разбитые и сломленные. Это если сумеют вернуться. – А где Галли? – спросил Вист. – Остался на ферме. Приглядывает за моими братом и сестрой. – Давненько его не видал. – А он давно не выбирался в город. Говорит, кости ломит в седле. – Старость не радость. Никто из нас не молодеет. Увидишь его, передай, что я скучаю. – Если бы он был сейчас здесь, то осушил бы твою бутылку в один глоток, и ты проклял бы его имя. – Да запросто, – вздохнул Вист. – Так обычно и бывает с теми, по ком скучаешь. В это время Лэмб форсировал вброд людской поток, запрудивший улицу. Его седые патлы возвышались над толпой, несмотря на привычную сутулость. И выглядел он куда более жалким, чем всегда. – Сколько тебе дали? – спросила Шай, спрыгивая с фургона. Лэмб вздрогнул, поскольку знал, что будет дальше. – Двадцать семь… – Его рокочущий голос дрогнул на последнем слове, превращая высказывание в вопрос. Будто на самом деле он хотел спросить: «Меня сильно нажухали?» Шай покачала головой и, надавив языком на щеку, показала ему, что он в шаге от того, чтобы полностью обгадиться. – Ты – самый трусливый трус, Лэмб! – Она стукнула кулаком по мешку, поднимая облако пыли. – Я два дня перлась сюда не для того, чтобы отдать все задаром! Он передернулся еще сильнее, скривив обрамленное седой бородой лицо – переплетение застарелых шрамов и морщин, обветренных и покрытых дорожной пылью. – Я не умею торговаться, Шай, ты же знаешь… – Напомни, будь добр, что ты умеешь? – бросила она через плечо, уже шагая в лавку Клэя. Дала пробежать мимо стаду пятнистых, отчаянно «мекающих» коз и пошла дальше. – Ну, разве что мешки таскать… – Это уже что-то, правда? – пробормотал Лэмб. В лавке толклось еще больше людей, чем на улице. Здесь пахло пряностями, свежераспиленными досками и потными телами. Шай пришлось протиснуться между приказчиком и черномазым южанином, балаболившем на наречии, которое она слышала впервые, потом обогнула ряд стиральных досок, свисавших с низких стропил, зацепив их случайно локтем, и наконец мимо угрюмого духолюда, из чьих рыжих волос торчали ветки с остатками пожухлой листвы. Все эти люди стремились на запад, мечтали разбогатеть, но горе тому, кто попытался бы встать между Шай и ее прибылью. – Клэй! – выкрикнула она. Шепотом здесь ничего не достигнешь. – Клэй! Торговец, взвешивавший муку на весах высотой в человеческий рост, нахмурился. – Шай Соут в Сквордиле! Не самый удачный у меня сегодня денек… – Оглядись по сторонам. Вокруг полным полно болванов, которых тебе еще предстоит обсчитать! – На последнее, довольно громко произнесенное слово, обернулось несколько голов. – Никто никого не обманывает. – Клэй уперся здоровенными кулаками в бока. – Возможно. Но мне надо поболтать с тобой наедине. – Шай, мы с твоим отцом сошлись на двадцати семи… – Ты прекрасно знаешь – он мне не отец. И прекрасно знаешь – хрена лысого сделка состоится, пока я не соглашусь. Приподняв бровь, Клэй глянул на Лэмба, но северянин смотрел под ноги, тихонечко смещаясь в сторону, будто норовил скрыться с глаз. Несмотря на могучее сложение, Лэмб слабовольно отводил глаза, лишь стоило кому-то глянуть в его сторону. Он отличался мягким нравом и не чурался тяжелой работы, честно заменял Питу и Ро отца, да и Шай тоже, когда она это позволяла. В общем-то неплохой человек, но, черт побери, он был самым трусливым трусом. Шай стыдилась за него и стыдилась из-за него, а потому злилась. Она ткнула пальцем в лицо Клэя, словно обнаженным кинжалом, который она, не задумываясь, пустила бы в ход. – Сквордил – это не тот город, где так ведут дела! Прошлым летом я получила двадцать восемь, а тогда у тебя не было и четверти нынешних покупателей. Я хочу тридцать восемь! – Что? – Клэй возмутился громче, чем она предполагала. – У тебя золотое зерно, да? – Да! Наилучшего качества. Намолоченное моими собственными руками, сбитыми до кровавых волдырей. – И моими, – пробурчал Лэмб. – Засохни! – отрезала Шай. – Я требую тридцать восемь и не уступлю ни монетки! – Вот только не надо меня пугать! – Жирное лицо Клэя сморщилось от гнева. – Только из любви к твоей матери я могу дать двадцать девять. – Ты никогда никого не любил, кроме своего кошелька. Если ты предложишь меньше тридцати восьми, то устроюсь рядом с твоей лавкой и начну торговать дешевле, чем ты можешь себе позволить. Клэй не сомневался, что Шай исполнит угрозу, даже себе в убыток. Как говорится, никогда не угрожай другому, если хотя бы наполовину не уверен, что в силах выполнить обещанное. – Тридцать один, – предложил он. – Тридцать пять. – Ты отнимаешь время у всех этих добрых людей, самовлюбленная сука. Или она просто подсказывала этим хорошим людям, насколько их дурят в этой лавке. И рано или поздно до них дойдет. – Это отбросы общества, и я буду их задерживать хоть до пришествия Иувина из земель мертвых, а это значит – тридцать пять. – Тридцать два. – Тридцать пять. – Тридцать три, и, уходя, можешь дотла сжечь мою лавку! – Не искушай меня, толстяк. Тридцать три, и добавь еще пару заступов поновее и немного корма для моих волов. Они жрут почти столько же, сколько и ты. Шай плюнула на ладонь и протянула ее лавочнику. Клэй горько скривил рот, но тоже плюнул на ладонь, и они скрепили сделку рукопожатием. – Твоя мать была не лучше, – бросил он. – Терпеть ее не могла, – ответила Шай, локтями пробивая дорогу к выходу, а Клэй остался вымещать бессильную злость на следующем покупателе. – Ну что, очень трудно, да? – через плечо спросила она Лэмба. Старый здоровяк-северянин теребил мочку уха. – Боюсь, я сдался бы на двадцати семи. – Это потому, что ты проклятый трус. Лучше совершить поступок, чем жить, боясь его. Разве не это ты мне всегда говорил? – Со временем я понял опрометчивость такого совета, – пробормотал Лэмб себе под нос, но Шай, празднующая победу, не расслышала его. Тридцать три – отличная цена. Шай уже посчитала в уме, что после того, как они починят прохудившуюся крышу амбара и купят пару свиней на замену зарезанным зимой, останется даже на книги для Ро. А возможно, они смогут выкроить немного денег на семена капусты и посеять их на огороде позади дома. Она улыбнулась, прикидывая, сколько всего можно построить нового и починить старого благодаря вырученным деньгам. «К чему нужна большая мечта? – говорила ей мать, когда изредка бывала в хорошем настроении. – Хватит с нас и маленькой». – Давай-ка начнем таскать мешки, – сказала она.Может, Лэмб и достиг преклонного возраста, стал медлительным, как старая любимая корова, но силу сохранил. Не нашлось еще той тяжести, что могла бы согнуть этого человека. Все, что оставалось Шай, стоять на фургоне и один за другим переваливать мешки ему на плечи, в то время как Лэмб стоял, жалуясь не больше, чем груженая подвода. Потом он относил их во двор Клэя, по четыре за один раз, будто не зерно, а перья. Шай, пожалуй, весила вдвое меньше его, зато была моложе на двадцать пять лет, но очень скоро истекала влагой сильнее, чем только что выкопанный колодец, жилетка прилипла к спине, а волосы к лицу. Руки покрылись розовыми ссадинами от мешковины и белой пылью от зерна. Она забористо ругалась, прижав язык к щели между зубами. Лэмб стоял, удерживая два мешка на одном плече и один на другом, даже не запыхавшись. Насмешливые морщинки собрались в уголках его глаз. – Не хочешь передохнуть, Шай? – Отдохнуть бы от твоих советов, – сказала она, глянув на него. – Могу сложить пару мешков, чтобы ты могла прилечь. Где-то там у нас и одеяло имеется. А я спою тебе песенку, как пел когда-то, когда ты была помоложе. – Я и сейчас молодая! – Ну, да… Иногда я вспоминаю маленькую девочку, которая мне улыбалась, – Лэмб оглядел ее издали, покачав головой. – И я все думаю, когда у нас не заладились отношения с твоей матерью? – Она умерла, а ты стал беспомощным? – Шай с усилием подняла мешок как можно выше и бросила Лэмбу на плечо. Но старик только улыбнулся, прихватив его сверху рукой. – Может, и так. Повернувшись, он едва не врезался в другого северянина, такого же здоровенного, но выглядевшего весьма потасканно. Тот начал было выкрикивать ругательство, но замер на полуслове. Лэмб продолжал шагать, опустив голову, как делал всегда при малейшем ощущении приближающейся неприятности. Нахмурившись, северянин, посмотрел на Шай. – Чего тебе? – Она твердо встретила его взгляд. Он оглянулся на Лэмба и ушел, почесывая бороду.
Тени удлинились, а облака на западе окрасились алым, когда Шай уложила последний мешок перед ухмыляющимся Клэем, а он протянул ей деньги в кожаном кошельке, подцепив его пальцем за тесемку. Она потянулась, смахнула пот со лба перчаткой, а затем, открыв кошелек, заглянула внутрь. – Тут все? – Я не собираюсь тебя грабить. – Это ты чертовски верно мыслишь. Шай начала пересчитывать деньги. «Ты всегда узнаешь вора, – говорила мать, – по его любви к собственным деньгам». – Может, мне вскрыть каждый мешок и проверить – зерно в них или дерьмо? – А если там окажется дерьмо, ты не станешь им торговать? – фыркнула Шай. – Делай, что хочешь, – вздохнул лавочник. – Я и делаю. – И ведь сделает, – добавил Лэмб. Воцарилась тишина, нарушаемая только позвякиванием монет и сменой чисел в голове у Шай. – Слышали, Глама Золотой выиграл еще один бой в яме около Грейера? – сказал Клэй. – Поговаривают, что он самый крутой ублюдок в Ближней Стране, а тут хватает крутых ублюдков. Только дурак поставит против него, какие бы ни были выгодные условия. И только дурак выйдет против него драться. – Не сомневаюсь, – прошептал Лэмб, затихая, как всегда, когда речь заходила о насилии. – Один мужик своими глазами видел, как он отлупил старого Медведя Стоклинга, да так крепко, что у того кишки из задницы полезли. – Вот это развлекуха! – восхитилась Шай. – Все лучше, чем гадить собственными кишками. – Ну, если выбор заключается в этом… – Есть и худшие новости, – Клэй пожал плечами. – Слышали о сражении под Ростодом? – Что-то краем уха, – отмахнулась Шай, пытаясь не сбиться со счета. – Повстанцев снова побили, как я слышал. На сей раз крепко. Теперь все разбежались. Ну, те, которые не попали в лапы инквизиции. – Несчастные ублюдки, – сказал Лэмб. Шай на миг остановилась, а потом продолжила считать монеты. Вокруг полно несчастных ублюдков, но какое ей до них дело? Ей хватало забот с братом и сестрой, с Лэмбом, с Галли, с фермой, чтобы не лить слезы из-за неприятностей других людей. – Возможно, они задержатся в Малкове, но вряд ли надолго, – Клэй оперся своим мягким местом о жалобно заскрипевший забор и сунул ладони под мышки, оставив снаружи лишь большие пальцы. – Война закончилась… Если это можно назвать войной. Многих согнали с земли. Согнали, сожгли, отобрали все, что у них было… Дороги открыты, корабли прибывают. Многие люди внезапно увидели на западе надежду на богатство. – Он кивнул на пыльную неразбериху на улице, не утихавшую даже после захода солнца. – И это только первые ручейки. Настоящее половодье еще не началось. – А когда они поймут, – фыркнул Лэмб, – что горы не состоят целиком из золота, то ломанутся обратно и будет новый потоп. – Кое-кто вернется. Но некоторые осядут, пустят корни. Следом придет Союз. Сколько бы земель Союз ни захапал, ему хочется больше. А в тех, что на западе, еще и золотом попахивает. Кроме этого мерзкий старый ублюдок Сармис сидит на границе и бренчит мечом от имени Империи. Но он всегда бренчит мечом. А поток не утихнет, как я думаю. – Лавочник приблизился к Шай и заговорил полушепотом, словно делился тайной: – Я слышал, представители Союза уже были в Хормринге, поговаривали о захвате земель. – Подкупают людей? – Само собой. У них монеты в одной ладони, а клинок в другой. Они всегда так делают. Нужно думать, как нам поступать, если они появятся в Сквордиле. Нам, старожилам, следует держаться друг за друга. – Политика меня не интересует. – Шай старалась не интересоваться тем, что грозило неприятностями. – Как и большинство из нас, – согласился Клэй. – Но часто политика интересуется нами сама. Если придет Союз, то он принесет с собой закон. – Закон не выглядит так уж плохо, – соврала Шай. – Может быть. Но налоги тянутся следом за законом столь же неотвратимо, как телега за ослом. – Не могу сказать, что я в восторге от налогов. – Это просто такой необычный способ грабежа, по-моему. Лучше уж пострадать от обычного разбойника, в маске и с кинжалом, чем от разбойника с пером и бумагой. – Ну, уж не знаю, – замялась Шай. Ни один из тех, кого она грабила, не выглядел довольным, а некоторые завидовали мертвым. Она позволила монетам соскользнуть с ладони в кошелек и затянула завязки. – Ну, что, сходится? – спросил Клэй. – Или чего-то недостает? – Не в этот раз. Но я думаю, что буду пересчитывать всегда. – Другого я и не ожидал, – усмехнулся торговец. Шай сделала кое-какие необходимые покупки. Соль, уксус, немного сахара – запасы, которые время от времени приходилось обновлять. Полосу вяленой говядины. Полмешка гвоздей, вызвав вполне предсказуемую шутку от Клэя, что она сама колючая, как полмешка гвоздей, на что она ответила столь же привычной шуткой, что она прибьет его яйца к ноге этими гвоздями, и закончилось все не менее старой шуткой от Лэмба, что яйца Клэя столь малы, что в них и гвоздем-то не попадешь. Все трое похихикали, восхищаясь остроумием друг друга. Она почти решилась купить новую рубашку для Пита, стоившую больше, чем они могли себе позволить, но Лэмб погладил ее руку своей, одетой в перчатку, и предложил купить лучше иглы с нитками и, таким образом, она сможет перешить рубаху для брата из старой Лэмбовой. Пожалуй, даже не одну, а пять – мальчишка отличался худобой. Иглы были новомодные. Клэй сказал, что такие сейчас изготавливают в Адуе, на особом прессе по сто штук за один раз. Шай улыбнулась, представив, как Галли, качая белой головой, скажет, что после иголок из-под пресса не знает, чего дальше ждать от жизни, а Ро схватит их ловкими пальцами, рассматривая и размышляя, как же их делали? Задержавшись перед выпивкой, Шай облизнула губы, глядя на отливающее янтарем темное стекло, но заставила себя отвернуться и торговалась с Клэем еще яростнее, пока не закончила с покупками. – Никогда больше не приезжай ко мне, бешеная сука! – выкрикнул лавочник, когда она забиралась на козлы фургона к Лэмбу. – Ты разорила меня, черт побери! – А как насчет следующего года? – Ну, да! Увидимся! – махнул он толстой рукой, возвращаясь к покупателям. Потянувшись, чтобы отпустить тормоз, едва не схватила за бороду того самого северянина, с которым раньше чуть не столкнулся Лэмб. Он стоял около фургона, шевеля бровями, будто пытался вытащить что-то из тумана памяти, заложив большие пальцы за перевязь – простая рукоять меча очень близка к ладони. Суровое лицо с неровным шрамом, который тянулся от глаза до редкой бороды. Шай напустила на лицо умильное выражение, а сама незаметно вытащила нож, перехватив его таким образом, чтобы клинок прятался за предплечьем. Лучше избежать неприятностей, имея сталь в руке, чем напороться на них без стали. Северянин сказал что-то на своем наречии. Ссутулившись еще сильнее, Лэмб даже не повернулся к нему. Северянин повторил вопрос. Лэмб буркнул что-то через плечо, дернул вожжами, и фургон покатился, сотрясая Шай всеми колесами. Она обернулась, когда они отъехали на несколько шагов по усеянной колдобинами улице. Северянин стоял, глотая пыль и хмурясь им вслед. – Что он хотел? – Ничего. Она вернула нож в ножны, закинула одну ногу на бортик и расслабилась, опустив шляпу пониже, чтобы заходящее солнце не било в глаза. – В мире полным-полно странных людей. Если терять время, думая о них, то можно потратить всю жизнь. – Лэмб скорчился даже сильнее, чем обычно, будто хотел спрятать голову на собственной груди. – Нет, ты все-таки самый трусливый трус, – фыркнула Шай. Он покосился на нее, а потом отвел взгляд. – Видал я людей и похуже. Они, смеясь, перевалили через холм к открывшейся впереди уютной маленькой долине. Лэмб что-то рассказывал. Как всегда, покинув город, он приободрился. В толпе он чувствовал себя не лучшим образом. От этого и настроение Шай улучшилось. Они свернули на тропу, отмеченную двумя еле приметными следами от колес в высокой траве. В молодости она переживала черные времена, черные, как сама полночь, когда думала, что будет убита и брошена гнить под открытым небом или схвачена и вздернута на виселице, а потом труп ее будет отдан на съедение бродячим псам. Не раз, просыпаясь среди ночи вся в поту от страха, она клялась быть благодарной за каждое мгновение жизни, если судьба позволит снова проехать по этой простой дороге. Не то чтобы у нее возникло сейчас безмерное счастье – такова судьба всех обещаний, но, возвращаясь домой, Шай всякий раз чувствовала себя намного легче. Когда они увидели ферму, смех застрял в горле Шай. Они замерли и сидели без звука, лишь ветер шелестел в густой траве. Шай не могла дышать, не могла говорить, не могла думать, кровь заледенела в ее жилах. А потом она спрыгнула с фургона и побежала. – Шай! – кричал позади Лэмб, но вряд ли она понимала его, в ушах отдавалось лишь хриплое дыхание, когда она мчалась по склону. Земля и небо мелькали в глазах. Прямиком по стерне недавно сжатого поля. Через сломанный забор, по втоптанным в грязь куриным перьям. Она вбежала во двор – то, что раньше было двором, – и замерла в растерянности. От дома осталась лишь груда обугленных бревен и какого-то мусора, и только пошатывающийся дымоход торчал, устремленный к небу. Дыма не было. Должно быть, пару дней назад прошел дождь. Но сгореть успело все. Шай обошла вокруг черных развалин амбара, всхлипывая на каждом вдохе. Галли висел на дереве позади дома. Его вздернули над могилой матери Шай, повалив надгробную плиту. Истыкали всего стрелами. Дюжина, а может, и больше. Шай показалось, будто ее ударили под дых. Она согнулась, обхватив плечи руками, и застонала. Дерево плакало вместе с ней, когда ветер тряхнул его крону, вынуждая плавно покачиваться тело Галли. Бедный старый безвредный ублюдок. Он окликнул ее, когда они с Лэмбом отправлялись в город. Сказал, чтобы не волновалась, что он приглядит за детьми. А Шай рассмеялась и ответила, что переживать нечего – это дети за ним присмотрят. Она не видела ничего вокруг из-за боли в глазах. Ветер жалил ее, она все крепче сжимала плечи, внезапно ощутив бесконечный холод. Послышались шаги Лэмба. Постепенно замедляясь, он остановился около Шай. – Где дети? Они переворошили остатки дома и сарая. Вначале медленно, тщательно и с опаской. Лэмб растаскивал обугленные бревна, в то время как Шай рылась в золе, ожидая, что вот-вот наткнется на кости Ро или Пита. Но в доме их не оказалось. Так же, как и в амбаре. И во дворе. Все неистовее, сдерживая страх и глуша зарождающуюся надежду, Шай металась в зарослях травы, ковырялась в мусоре, но от брата и сестры нашла всего лишь обгоревшую игрушечную лошадку Пита, которую Лэмб выстрогал несколько лет назад, и прихваченные огнем страницы из книжек Ро. Дети исчезли. Шай стояла лицом к ветру, прижав мокрую ладонь ко рту, и тяжело дышала. На ум приходило только одно. – Их похитили, – каркнула она. Лэмб кивнул в ответ. Его седую бороду и волосы покрывал слой сажи. – Зачем? – Не знаю. – Мы должны их вернуть, – сказала Шай, вытирая измаранные ладони о подол рубахи и сжимая кулаки. – Согласен. Она уселась на корточки под деревом, где дерн обильно истоптали. Вытерла нос и глаза. Прошла по следу до другого выбитого копытами «пятачка». Здесь она нашла пустую бутылку, брошенную в грязь. Кто бы тут ни был, они не пытались таиться. Отпечатки копыт окружали развалины со всех сторон. – Как мне кажется, человек двадцать. Хотя лошадей около сорока. Заводных коней они оставляли здесь. – Может, это кони, чтобы ехали дети? – Куда ехали? Лэмб покачал головой. Она продолжала говорить только для того, чтобы заполнить пустоту, желая начать делать хоть что-то, лишь бы не думать о случившемся. – По-моему, они пришли с запада и направились на юг. Очень спешили. – Я возьму заступы. Похороним Галли. С работой они справились быстро. Шай вскарабкалась на дерево, не глядя находя опору для рук и ног. Она часто взбиралась на него еще до того, как появился Лэмб. Тогда мать смотрела на нее, а Галли хлопал в ладоши. Теперь мать похоронена у корней, а Галли повешен на ветвях. Шай казалось, что она повинна в их смертях. Нельзя вот так просто повернуться спиной к такому прошлому, как у нее, и уйти, посмеиваясь. Перерезав веревку, Шай обломала стрелы и пригладила окровавленные волосы покойника, в то время как Лэмб вырыл яму рядом с могилой ее матери. Закрыв широко распахнутые глаза Галли, Шай прижала ладонь к его щеке. Холодная… Он казался сейчас таким маленьким и тощим, что ей захотелось завернуть тело в плащ, но лишней одежды у них с собой не было. Лэмб осторожно поднял мертвеца на руки и опустил в яму. Забросали могилу землей они уже вдвоем. Выровняли надгробие, стараясь не топтать и без того примятую траву, а холодный ветер подхватывал хлопья черного и серого пепла и уносил его над землей далеко-далеко, в никуда. – Надо что-то сказать? – спросила Шай. – Мне нечего сказать. – Лэмб направился к фургону. До заката оставалось не более часа. – Оставим это здесь, – сказала Шай. – Я хожу быстрее, чем проклятые волы. – Но не так долго и без всех вещей. И нам не нужно торопиться. Что у них в запасе? Два или три дня. И они будут ехать быстро. Двадцать человек, ты сказала? Нужно трезво смотреть на жизнь, Шай. – Трезво смотреть на жизнь? – прошептала она, с трудом осознавая услышанное. – Допустим, мы пойдем пешком. Даже если не умрем от голода или нас не смоет буря, а мы догоним их, что тогда? Ведь мы даже не вооружены. Твой нож не считается. Мы поедем так быстро, как Скейл и Кальдер смогут нас везти. – Он кивнул на волов, щипавших травку, пока предоставлялся такой случай. – А там поглядим – вдруг получится отбить пару от стаи. Поглядим, что они из себя представляют. – Да это и так ясно! – Она указала на могилу Галли. – И что станется с Питом и Ро, пока мы, мать его, крадемся следом?! – она уже перешла на крик, от которого несколько ожидавших поживы воронов слетели с веток. Угол рта Лэмба дернулся, но он упрямо отводил взгляд. – Мы не будем торопиться, – сказал он так, словно все давно решил. – Может, сумеем договориться. Выкупим детей. – Выкупим? Они сожгли твою ферму, повесили твоего друга, украли твоих детей, а ты им денежек заплатить хочешь? Ты – гребаный трус! Лэмб продолжал смотреть в сторону. – Иногда трусость нужна, – хрипло произнес он. – Пролитая кровь не поднимет ферму из пепла, а Галли из могилы. Это уже произошло. Лучшее, что мы можем сделать – вернуть детвору. Любым способом. Лишь бы целыми и невредимыми. – На этот раз подергивание распространилось от угла рта до глаза через изуродованную шрамом щеку. – А после поглядим. Уезжая на закат, Шай последний раз оглянулась. Ее дом. Ее надежды. Как много может изменить один день. Не осталось ничего, кроме груды обгоревших бревен на фоне розового неба. К чему нужна большая мечта? Так плохо ей не было никогда в жизни, а она бывала в грязных, темных и мерзких переделках. Сил с трудом хватало, чтобы держать голову прямо. – Зачем они все сожгли? – прошептала она. – Некоторые просто любят жечь, – ответил Лэмб. Шай взглянула на него. На покрытом рубцами лице хмурый взгляд из-под низко надвинутой шляпы. В одном глазу отражалось умирающее солнце. Человек, у которого кишка тонка хорошенько поторговаться с лавочником, спокойно рассуждал об убийстве и похищении детей. Трезво смотрел на любую работу, которую предстояло выполнить. – Как ты можешь быть таким спокойным? – прошептала она. – Ты… ты как будто знал, что это случится. – Это случается всегда, – ответил Лэмб, по-прежнему не глядя на нее.
Легкий путь
– Я пережил множество разочарований, – проговорил Никомо Коска, капитан-генерал Роты Щедрой Руки, картинно оттопырив локоть. – Полагаю, каждый великий человек через это прошел. Славные мечты, разрушенные предательством, сменяются новыми устремлениями. – Он посмотрел на Малков – столбы дыма устремлялись от горящего города в синее небо. – Так много надежд за моей спиной. – Должно быть, вам потребовалось немалое мужество, – сказал Суорбрек, отрываясь от заметок и сверкнув на краткий миг очками. – Несомненно! Я уже потерял счет случаям, когда тот или иной излишне легковерный враг преждевременно заявлял о моей смерти. Сорок лет испытаний, борьбы, предательства и разочарований. Проживите достаточно долго, и вы увидите, как все рушится. – Коска встрепенулся. – Но, по крайней мере, тоски я не знал! Какие приключения мы испытали, а, Темпл? Темпл вздрогнул. За пять лет он был свидетелем внезапной паники, затяжной скуки, частого поноса, одолевающей чумы и бегства от сражений, как от чумы. Но платили ему не за искренность. Далеко не за искренность. – Героические! – сказал он. – Темпл – мой стряпчий. Он готовит договора и следит за их соблюдением. Один из самых толковых ублюдков, встреченных мною когда-либо. На скольких языках ты говоришь, Темпл? – Бегло не больше чем на шести. – Самый полезный человек во всей проклятой Роте! После меня, конечно. – Легкий ветерок налетел на холм и растрепал седые волосы на покрытом пятнами черепе Коски. – Мне так хочется поведать вам свои истории, Суорбрек! – Тепмл сдержал гримасу отвращения. – Осада Дагоски! – Которая закончилась полным провалом. – Битва при Афиери! – Позорный разгром. – Годы Крови! – Наниматели сменялись как перчатки. – Война в Кадирии! – Поражение из-за пьянства. – Я даже козу возил с собой несколько лет. Упрямая скотина, но преданная, этого у нее не отнять… Суорбрек сумел изобразить что-то наподобие учтивого поклона, сидя, скрестив ноги, у каменной глыбы, выпавшей из кладки. – Не сомневаюсь, что мои читатели будут восхищаться вашими подвигами. – Их хватит на двадцать томов. – Трех вполне достаточно… – А знаете, когда-то я был великим герцогом Виссерина, – Коска отмахнулся от знаков почтения, которых ему никто и не думал выказывать. – Но не переживайте. Вам не нужно называть меня «ваша светлость». У нас здесь, в Роте Щедрой Руки, все по-простому. Правда, Темпл? – Мы здесь все равны, – глубоко вздохнул законник. Большинство из собравшихся здесь – лгуны, почти все – воры, а многие – убийцы. Что ж тут удивляться простоте нравов? – Сержант Балагур со мной еще дольше, чем Темпл. С тех времен, когда мы свергли великого герцога Орсо и возвели Монцу Меркатто на трон Талинса. – Вы знакомы с великой герцогиней? – удивился Суорбрек. – Весьма тесно. Не считаю преувеличением заявить, что я был ее ближайшим другом и наставником. Я спас ей жизнь при осаде Муриса. А она – мне! Есть очень мало достойных людей, с которыми я не выступал в те годы под одними знаменами или под противоположными. Сержант Балагур! Сержант – человек без шеи – повернул к нему лицо, безучастное, словно каменная плита. – Что ты понял, путешествуя со мной? – Что в тюрьме лучше, – ответил тот, возвращаясь к игре в кости – этому развлечению он мог предаваться с утра до вечера. – Он – такой весельчак! – погрозил Коска костлявым пальцем, хотя даже намека на шутку Темпл не заметил. Он вообще ни разу за пять лет не слышал, чтобы Балагур шутил. – Суорбрек, вы увидите, как у нас в Роте умеют радоваться хорошим шуткам! Это если умолчать о медленно закипающей вражде, об изнурительной скуке, жестокости, болезнях, грабежах, изменах, пьянстве и таком разврате, что и дьявол бы покраснел. – Все эти пять лет, – сказал Темпл, – я хохотал, не переставая. Было время, когда он считал байки Старика веселыми, живыми, увлекательными. Волшебная картинка, которой можно не бояться. Теперь его мутило от них. Познал ли истину Темпл или Коска позабыл о ней – сказать трудно. Возможно, то и другое, вместе взятое. – Да, у нас был настоящий успех. Множество поводов для гордости. Множество побед. Но, конечно, и поражения тоже. У каждого великого человека они бывают. Огорчения – издержки нашей работы, как говорил Сазайн. Люди часто обвиняют меня в непостоянстве, но я точно знаю – на любом перекрестке я выберу один и тот же путь. Путь, который меня устраивает. – Пока прихотливая память старого наемника блуждала по тропинкам его прошлого, Темпл начал потихоньку отступать, скрываясь за сломанной колонной. – У меня было счастливое детство, но весьма бурная молодость, полная отвратительных приключений, а в семнадцать я покинул свою родину в поисках счастья, рассчитывая лишь на острый ум, отвагу да проверенный в схватках клинок… По мере того как Темпл спускался с холма, покидая тень древних развалин и выбираясь на солнце, отголоски пустого бахвальства стихали. Не важно, что там говорил Коска, но обмен добрыми шутками был здесь не самым признанным видом развлечения. Темпл видел убожество. Многое пережил. Но он редко видел людей столь же жалких, как эта ужасная дюжина пленных мятежников из Старикленда, закованных в цепи, голых, грязных, привязанных к кольям. Трудно вообразить, что они угрожали величайшей державе в Земном Круге. Даже трудно представить их обычными людьми. Разве что татуировки на предплечьях напоминали о брошенном некогда вызове. «Гребаный Союз». «Гребаный король». Вязь букв тянулась от запястья до локтя у ближайшего. В последнее время Темпл все больше и больше соглашался с этими призывами. У него нарастало ощущение, что он вновь оказался не на той стороне. Но, когда выбираешь, трудно предугадать все. Когда-то Кадия сказал ему: «Ты понимаешь, что выбрал не ту сторону в тот миг, как выбор совершен». Однако, по наблюдениям Темпла, еще хуже приходилось тем, кто застрял на распутье. А ему надоело жить хуже других. Суфин стоял около пленников с пустой флягой в руке. – Что делаем? – спросил Тепмл. – Попусту тратим воду, – ответил развалившийся неподалеку Берми, почесывая светлую бороду. – А вот и нет, – возразил Суфин. – Я пытаюсь призвать милосердие Бога к нашим пленным. У одного из них виднелась страшная, необработанная рана на боку. Глаза несчастного метались, губы бормотали бессвязные приказы или бессмысленные молитвы. Когда от раны начинает пахнуть, надежды на спасение никакой. Но и будущее других не было радужным. – Если Бог есть, то он очень хитрый мошенник, и я не доверил бы ему что-либо важное, – прошептал Темпл. – Милосерднее было бы убить их. – Вот и я то же советую, – согласился Берми. – Для этого нужна отвага, – Суфин протянул меч рукояткой вперед. – У тебя есть отвага, Темпл? Тот фыркнул. Суфин опустил оружие. – Вот и у меня тоже. Поэтому я даю им воду, хотя понимаю – этого недостаточно. А что там делается на вершине холма? – Ждем наших нанимателей. А пока Старик кормит свою гордыню. – Она – прожорливая тварь, – заметил Берми. – Не так просто прокормить. – И растет с каждым днем. Как чувство вины у Суфина. – А это не чувство вины, – ответил Суфин, покосившись на пленников. – Это чувство справедливости. Разве священники тебя этому не учили? – Ничто не разочаровывает человека так быстро в справедливости, как религиозное образование, – пробормотал Темпл. Он вспомнил хаддиша Кадию, ведущего урок в просторной беленой комнате, и себя молодого, потешающегося над учителем. Доброта, милосердие, самоотверженность… Как совесть. Это часть того, что люди получают в дар от Бога. Частички божественной сущности. То, от чего Темпл долгие годы пытался избавиться. На глаза ему попался один из мятежников. Женщина, если судить по спутанным волосам, упавшим на лицо. Она потянулась, насколько пускала цепь. За водой или за мечом, сказать трудно. «Хватай свое будущее!» – проступали буквы на ее коже. Темпл достал свою флягу, нахмурившись, взвесил ее на ладони. – И у тебя прорезалось чувство вины? – прищурился Суфин. Темпл помнил, каково это – быть в цепях, хотя носил их уже давно. – Сколько времени ты в разведчиках? – спросил он. – Восемнадцать лет. – Тогда ты уже должен понять, что совесть – плохой проводник. – Ни хрена она не знает эту страну, – добавил Берми. – А кто же должен указать нам путь? – развел руками Суфин. Сверху донесся резкий голос Коски: – Темпл! – Вот он – твой проводник. Зовет тебя, – сказал Суфин. – Можешь дать им воду потом. Стряпчий кинул ему флягу и пошел вверх по склону. – Дай им воды сейчас. А то потом инквизиция заберет их. – Всегда самый легкий путь, да? – крикнул Суфин вслед. – Всегда, – буркнул под нос Темпл. Оправдываться он не собирался.– Мое почтение, господа! Добро пожаловать! – Коска сдернул с головы невообразимую шляпу, когда его достойные наниматели приблизились верхом, плотно окружая большой и прочный на вид фургон. Несмотря на то что Старик, слава богу, несколько месяцев назад завязал с пьянством, он все еще казался слегка поддатым. Размашистые движения костлявых рук, ленивый прищур иссохшихся век, беспорядочные переливы речи. Из-за этого вряд ли кто-то мог предугадать, что он скажет или сделает. Одно время Темпл находил эту особенность волнующей, будто ты следишь за вращением колеса рулетки. Но сейчас это стало похожим на ожидание, когда из грозовой тучи шарахнет молния. – Генерал Коска, – произнес Наставник Пайк, глава Его Августейшего Величества Инквизиции в Старикленде и самый влиятельный человек на пятьсот миль вокруг. Его лицо донеузнаваемости уродовали шрамы от ожогов, глаза темнели на пятнистой розовой маске, а уголки рта кривились то ли из-за разрушительного воздействия огня, то ли из-за попытки улыбнуться. Дюжина его экзекуторов в полном доспехе и черных накидках настороженно входили в развалины. Коска усмехнулся, указав на догорающий город за долиной. – Малков сожжен, как я вижу. – Лучше обратиться в пепел под властью Союза, чем процветать под мятежниками, – заметил инквизитор Лорсен, спешиваясь. Высокий, изможденный, с ревностно горящим взором. Темпл ему завидовал – хорошо чувствовать свою непререкаемую правоту, независимо от того, в каких бесчинствах ты принимаешь участие. – Истинно так, – согласился Коска. – Без сомнения, подданные Союза разделяют ваше мнение. Сержанта Балагура вы знаете. А это – мастер Темпл, стряпчий моей Роты. Генерал Бринт слез с коня последним, поскольку это несложное действие требовало от него значительных усилий. В сражении при Осрунге он потерял большую часть руки вкупе со всем чувством юмора и левый рукав темно-красного мундира подворачивал и прикалывал к плечу. – Вижу, вы подготовились к юридическим разногласиям, – сказал он, поправляя перевязь и глядя на Темпла так, словно тот был утренней телегой с чумными трупами. – Второе, что требуется наемнику, это хорошее оружие, – Коска похлопал Темпла по плечу. – Потому что первое – совет человека, хорошо знающего законы. – А на каком месте у вас стоит отсутствие совести? – На пятом, – пояснил Темпл. – После короткой памяти и отменного остроумия. Наставник Пайк разглядывал Суорбрека, который все еще черкал заметки. – А этот человек какие советы вам дает? – О! Это – Спиллион Суорбрек, мой биограф. – Не более чем скромный собиратель историй! – Суорбрек отвесил Наставнику изысканный поклон. – Хотя должен признаться без ложной скромности – над моими книгами плачут даже мужчины. – В хорошем смысле? – спросил Темпл. Но писатель, если и услышал его, то был слишком увлечен самовосхвалением, чтобы ответить. – Я слагаю истории о героях и приключениях, чтобы вдохновлять граждан Союза! Благодаря новой чудесной печатной машине «Римальди» мои книги получили теперь широчайшее распространение. Возможно, вы слыхали о моих «Рассказах о Гароде Великом» в пяти томах? – Молчание. – Или о восьмитомной эпопее «Жизнь Касамира, героя Англанда»? – Тишина. – Ну, в которой я поднимаю на щит минувшую славу, дабы разоблачить моральный упадок дней нынешних? – Нет, – застывшее лицо Пайка не выдавало ни малейших эмоций. – Я обязательно вышлю вам несколько книг, Ваше Святейшество! – А вы сможете читать их вслух подозреваемым, чтобы выбивать у них чистосердечное признание, – прошептал Темпл. – Не стоит трудиться, – сказал Пайк. – Никаких трудов! Генерал Коска разрешил мне следовать за ним в последней кампании, пока он вспоминает подробности своей захватывающей карьеры наемника! Я сделаю его главным героем своей самой выдающейся на настоящее время книги! Эхо слов Суорбрека кануло в звенящую тишину. – Уберите этого человека с моих глаз, – приказал Пайк. – Меня коробит от его пустой болтовни. Сочинитель стремительно слетел по склону холма в сопровождении двух экзекуторов, а Коска как ни в чем не бывало продолжал: – Генерал Бринт! – Он вцепился двумя руками в единственную ладонь генерала. – Я понимаю, у вас есть сомнения по поводу нашего участия в атаке… – Меня обеспокоило полное отсутствие вашего участия! – Бринт с усилием высвободил пальцы. Коска сложил губы в гримасу обиженной невинности. – Вам показалось, что наш поступок противоречит услови ям договора? – Он противоречит чести, достоинству и профессионализму… – Что-то я не упомню этих пунктов в договоре, – вмешался Темпл. – Вам приказали атаковать! Ваш отказ стоил жизни нескольким из моих солдат, один из которых был моим другом! Коска лениво отмахнулся, будто личные друзья – мухи-поденки, о которых едва ли стоило упоминать в разговоре серьезных людей. – Мы завязли здесь, генерал Бринт. Тут тоже было жарко. – Бескровная перестрелка! – Вы так говорите, будто кровавая выгоднее. Темпл протянул руку Балагуру, и тот вложил ему в ладонь договор, извлеченный из внутреннего кармана. – Пункт восемь, насколько я помню. – В мгновение ока он отыскал нужное место и зачитал вслух: – Формально любой обмен метательными снарядами входит в обязанности сторон. Таким образом, каждый член Роты должен получить премиальное вознаграждение. – Еще и премия? – Бринт побелел. – Несмотря на то, что ни один ваш человек даже не был ранен? – Но у нас есть случай дизентерии, – откашлялся Коска. – Это была шутка? – Не для того, кто подвергся этой жестокой болезни, уверяю вас! – Пункт девятнадцать, – Темпл, шелестя страницами, листал документ. – Любой человек, выведенный из строя вследствие заболевания, приравнивается к военным потерям Роты. Следовательно, полагается оплата для возобновления этих потерь. Я уже не говорю о пленных, взятых в бою и доставленных… – Значит, вы все сводите к деньгам, да? Коска вознес плечи так высоко, что чиркнул эполетами по мочкам ушей. – Ну, а к чему еще? Мы – наемники. А благородные устремления мы оставляем благородным людям. Мертвенно-бледный Бринт повернулся к стряпчему: – Наверное, ты рад, что научился так юлить, гуркский червь? – Вы осчастливили нас, поставив свою подпись под условиями, генерал, – Темпл раскрыл договор на последней странице, наглядно демонстрируя неровную подпись Бринта. – И моя радость к делу не имеет отношения. Так же, как и мое юление. И я, с вашего позволения, наполовину дагосец, а наполовину стириец, раз уж вы занялись изучением моей родословной… – Ты – черномазый незаконнорожденный сын шлюхи. – Моя мать никогда не стыдилась своей работы, – кротко улыбнулся Темпл. – Так почему я должен стыдиться? Генерал уставился на Наставника Пайка, который уселся на запятнанном лишайником камне из разрушенной кладки и, вытащив краюху хлеба, пытался подманить птиц крошками и негромким причмокиванием. – Следует ли мне понимать, Ваше Святейшество, что вы одобряете этот узаконенный грабеж? Это договорная трусость, это возмутительное… – Генерал Бринт, – Пайк говорил ласково, но со скрытыми скрежещущими нотками, которые, будто скрип ржавых петель, в клочья разорвали тишину. – Мы все ценим доблесть, проявленную вами и вашими людьми. Но война окончена. Мы победили. – Он бросил крошки в траву, наблюдая, как крохотная птичка кинулась их клевать. – Но зачем же устраивать разбирательство, кто и сколько сделал для победы? Вы подписали договор. Мы будем выполнять его. Мы же не дикари какие-то. – Да, мы не дикари, – Бринт бросил яростный взгляд на Темпла, на Коску, на Балагура, каждый из которых сохранял невозмутимость. – Мне нужен свежий воздух. Здесь невыносимо смердит! С видимым усилием генерал забросил себя в седло, развернул коня и умчался в сопровождении нескольких адъютантов. – Как по мне, воздух достаточно чист, – заметил Темпл, чувствуя облегчение, что противостояние завершилось. – Умоляю, простите резкость генерала, – сказал Пайк. – Он весь погружен в свою службу. – Я всегда стараюсь прощать человеческие слабости, – ответил Коска. – В конце концов, у меня полно своих собственных. Наставник не попытался его разубедить. – Даже в этом случае я хочу предложить вам работу на будущее. Инквизитор Лорсен, не соблаговолите пояснить подробности? И он вернулся к общению с птичками, будто все остальное – лишь досадная помеха. – Мятеж подавлен, – шагнул вперед Лорсен, наслаждаясь предоставленной ролью. – Инквизиция выявляет всех нелояльных к короне. Однако некоторым бунтовщикам удалось скрыться. Они бежали тайными тропами на дикий запад, где, вне всяких сомнений, начнут готовить новое восстание. – Трусливые ублюдки! – Коска хлопнул себя по ляжке. – Неужели они не могли остаться и умереть как достойные люди? Я все могу понять, но разжигание беспорядков – дерьмовое безобразие! Лорсен прищурился как бы из-за ветра и продолжал: – По политическим причинам армия его величества не может их преследовать. – Политические причины… – задумался Темпл. – Например, граница? – Именно. – О! Я никогда не принимал их слишком близко к сердцу, – Коска рассматривал свои нестриженые желтые ногти. – Вот именно, – бросил Пайк. – Мы хотим, чтобы Рота Щедрой Руки перевалила через горы и усмирила Ближнюю Страну вплоть до реки Сокавайа на западе. Сорняки восстания должны быть выполоты раз и навсегда, – Лорсен отдернул руки от воображаемой мерзости, а голос его возвысился, когда он оседлал любимого конька. – Нужно очистить эти грязные стоки инакомыслия, которому слишком долго позволяли смердеть у нашей границы! Эту… переполненную выгребную яму! Это вместилище нечистот, непрестанно извергающее гниль беспорядков в Союз! Темпл заметил, что для человека, яростно настроенного против нечистот, инквизитор Лорсен слишком уж настойчиво смаковал сравнение с дерьмом. – Ну, никто и не думает восхищаться переполненной выгребной ямой, – согласился Коска. – Разве что кроме золотарей, которым жизнь в нечистотах позволяет сводить концы с концами. Очистка от гнили – наша прямая задача. Не так ли, сержант Балагур? Здоровяк оторвался от игры в кости, чтобы пожать плечами. – Темпл у нас знаток иностранных языков, но позвольте мне растолковать, – Старик подкрутил седые кончики усов пальцами. – Вы хотите, чтобы мы обрушились, словно мор, на головы поселенцев из Ближней Страны. Вы хотите, чтобы мы преподали жестокий урок каждому бунтовщику и всем, кто посмеет их укрывать. Вы хотите, чтобы мы растолковали им – единственное светлое будущее их ждет под сенью и покровительством Его Величества. Вы хотите, чтобы мы убедили их упасть в радушные объятия Союза. Я все правильно понял? – Довольно точно, – пробормотал Наставник Пайк. Темпл осознал, что взмок, и смахнул пот со лба дрожащей рукой. Но что он мог поделать? – Бумаги по взаимному соглашению уже подготовлены, – Лорсен показал пачку шуршащих листов, с нижнего угла которой свисала красная восковая печать. – Мой стряпчие сперва ознакомятся с ними, – остановил его Коска. – Все эти юридические тонкости ускользают от моего внимания. Я – простой солдат. – Вот и прекрасно, – сказал Пайк, шевеля лысыми бровями.
Испачканный чернилами палец Темпла скользил по страницам, исписанным каллиграфическим почерком, перескакивая с одного важного места на другое. Внезапно он понял, что раздраженно теребит уголки листов, и заставил себя успокоиться. – Я буду сопровождать вас в этом походе, – сказал Лорсен. – У меня есть списки переселенцев, подозреваемых в сочувствии повстанцам. Или в мятежных настроениях. – Нет ничего более опасного, чем вольнодумство! – усмехнулся Коска. – В частности, его Высокопреосвященство Архилектор предусмотрел вознаграждение в пятьдесят тысяч марок за поимку живым главного зачинщика восстания – мятежника, именуемого Контусом. Также он известен под именем Саймок. Духолюды называют его Черная Трава. В Ростодской резне он использовал кличку… – Довольно кличек, я вас умоляю! – Коска потер виски, будто бы испытывал боль. – После ранения в голову в сражении при Афиери у меня ужасная память на имена. От этого у меня постоянные трудности. Но сержант Балагур запоминает каждую мелочь. Если этот ваш Коншус… – Контус. – А я как сказал? – Коншус. – Вот видите! Если он в Ближней Стране, то он будет вашим. – Живым, – подчеркнул Лорсен. – Он должен ответить за свои преступления. Он послужит уроком. Его следует наказать в назидание остальным! – Уверен, его пример будет для всех весьма поучительным. Пайк бросил еще щепоть крошек в растущую стайку птиц. – В средствах мы вас не ограничиваем. Единственное, о чем я бы попросил, – оставьте на пепелище хоть что-то, что можно было бы присоединить к державе. – Но вы же понимаете, рота наемников – скорее дубина, чем скальпель. – Его Высокопреосвященство выбрал способ и понимает его ограничения. – Достойнейший человек, наш Архилектор. Мы с ним довольно близко знакомы, как вы знаете… – Еще один очень важный пункт, прописанный в договоре, как вы видите, касается необходимости любой ценой избегать каких бы то ни было столкновений с Империей. Любых и всяческих, вы меня понимаете? – скрежет вновь прорезался в голосе Пайка. – Легат Сармис бродит вдоль границы, словно разъяренный духолюд. Я не думаю, что он ее пересечет, но в любом случае он – человек решительный, жестокий и кровожадный, с которым лучше не шутить. Его Высокопреосвященство не желает в ближайшее время ввязываться в войну. – О, не переживайте, я избегаю столкновений при малейшей возможности, – Коска похлопал по рукояти оружия. – Мечом следует угрожать, но не обнажать. – У нас есть подарок для вас, – Наставник Пайк указал на укрепленный фургон – дубовое чудовище, окованное железом, которое тащила восьмерка мускулистых коней. Он представлял собой нечто среднее между повозкой и крепостью – узкие окна-бойницы, зубчатый парапет по верху, откуда защитники могли бы стрелять по окружившим их врагам. Далеко не самый полезный подарок, но Коску никогда не интересовала польза. – Это мне?! – Старик прижал сухие руки к позолоченному нагруднику. – Он станет моим убежищем в диких пустошах! – Внутри него… – сказал Лорсен. – Некая тайна. Нечто, что Его Высокопреосвященство хотел бы испытать. – Обожаю неожиданности! Ну, кроме таких, как вооруженный отряд за моей спиной. Можете передать Его Высокопреосвященству, что принять его подарок – честь для меня. – Коска поднялся, вздрогнув, когда хрустнули его старческие колени. – Как насчет бумаг по договору? – Здесь… – Темпл оторвался от предпоследней страницы. Договор отталкивался от того, на подписании которого он настоял в прошлый раз, в отдельных пунктах был недвусмысленным, зато в других – невероятно щедрым. – Несколько спорных мест по поводу снабжения… – он запнулся, подбирая слова для возражений. – Еда и вооружение предусмотрены, но следует добавить… – Мелочи! Они нас не задержат. Давайте немедленно подпишем бумаги и в путь! Чем больше наши люди томятся без дела, тем тяжелее потом оторвать их задницы. Ни одна стихия не бывает столь опасна для жизни и коммерции, как бездельничающий наемник. Ну, разве что занятый наемник. – Было бы полезно еще немного… Коска шагнул вперед, положив ладонь на плечо Темпла. – Есть какие-то юридические разногласия? Темпл помедлил, подбирая слова, которые могли бы убедить человека, которого не могло убедить ничего. – Нет, не юридические… – Финансовые разногласия? – предположил Коска. – Нет, капитан-генерал… – Тогда?.. – Вы помните, как мы впервые познакомились? Морщинистое лицо Коски внезапно озарилось той яркой улыбкой, на которую он иногда бывал способен, пребывая в благостном настроении и полный добрых намерений: – Да, конечно. На мне был синий мундир, а ты кутался в какие-то бурые тряпки. – Вы тогда сказали… – Сейчас это казалось невероятным. – Вы сказали, что мы вместе будем творить добро. – А разве мы не творили добро, по большей части? Не нарушая закон, соблюдая денежные интересы. – Как если бы весь перечень достойных поступков располагался между этими двумя полюсами. – А мораль? – Мораль? – Лоб Старика сморщился, словно он услыхал иностранное слово. – Пожалуйста, генерал. – Темпл принял самый искренний вид, а он знал, что может убеждать, если сам во что-то верит всем сердцем. – Прошу вас – не подписывайте этот договор. Это будет не война, а избиение. – Покойникам этого различия не понять. – Мы – не судьи. Что станется с жителями этих городов, когда к ним явятся жаждущие наживы люди? С женщинами и детьми? Генерал, они не повинны ни в каком мятеже. Мы не настолько плохи. – Мы? В Кадире ты такого не говорил. Насколько я припоминаю, ты убедил меня подписать договор. – Ладно… – И в Стирии. Разве это не ты советовал мне получить то, что было моим по праву? – Тогда вы в самом деле нуждались… – И ты помогал мне убеждать людей, пока мы не наняли корабль на север. Ты можешь быть чертовски убедительным, если пожелаешь. – Тогда позвольте мне убедить вас сейчас. Прошу вас, генерал Коска, не подписывайте. Коска надолго задумался. Глубоко вздохнул. Его лоб сморщился еще больше. – Хотелось бы полновесных доводов. – Совесть… – в надежде прошептал Темпл. – Разве это не частичка божественного? Это чтобы не вспоминать о дрянном лоцмане, который завел его в эти опасные воды. Под взглядом Коски он смущенно теребил подол рубахи. – У меня есть чувство, что эта наша работа… – он мучительно подбирал слова, которые могли бы воспрепятствовать неизбежности. – Плохо кончится… – закончил он совершенно неубедительно. – Наемникам редко удается найти высокооплачиваемую работу. – Рука Коски все крепче сжималась на его плече. Темпл ощутил присутствие Балагура позади. Тихий и незаметный, но он там был. – Совестливые люди, имеющие убеждения, могут задуматься, – а не поискать ли им другую работу? Но ведь служба Его Величеству изначально предполагает справедливую цель, как я понимаю. Темпл сглотнул, глядя на Наставника Пайка, который собрал уже целую стаю щебечущих птиц. – Не уверен, что разделяю их понятия о справедливости. – Ну, справедливость – такая штука… – протянул Коска. – Каждый понимает ее по-своему. А золото, напротив, универсально. Согласно моему богатому жизненному опыту, человек больше волнуется о собственном кошельке, чем о том, чтобы быть просто… хорошим. – Я всего-навсего… – Я не хочу показаться жестоким, – Коска стиснул пальцы еще сильнее. – Дело ведь не только в тебе. Я вынужден думать о благосостоянии всей роты. Пятьсот человек… – Пятьсот двенадцать, – уточнил Балагур. – Вдобавок один больной дизентерией. Я не могу причинять им неудобства из-за твоих ощущений. Это было бы… против морали. Ты нужен мне, Темпл. Но если хочешь уехать… – Коска горестно вздохнул. – Несмотря на все твои обещания, несмотря на мое доброе расположение, несмотря на совместное преодоление трудностей… Ладно. – Он указал рукой на горящий Малков. – Я так думаю, путь всегда свободен. Темпл снова сглотнул. Он мог уехать. Мог заявить, что не желает больше принимать участия во всем этом. Хватит с него, надоело, черт побери! Но такой поступок требовал храбрости. Он остался бы без поддержки людей с оружием. Он один, он слаб, он – готовая жертва. И Темпл, как обычно, выбрал самый легкий путь. Он поступал так даже тогда, когда понимал, что путь – ошибочный. В особенности тогда. Ведь легкий и ошибочный – отлично сочетаются. Даже тогда, когда он понимал, что добром не кончится, даже тогда. Зачем думать о будущем, когда есть настоящее и оно весьма запутано? Может быть, Кадия и нашел бы способ помешать тому, что начиналось сейчас. Способ, который, весьма вероятно, потребовал бы самопожертвования. Но, следовало заметить, Темпл не был Кадией. Он вытер вспотевший лоб, нацепил на лицо вымученную улыбку и отвесил поклон. – Я всегда принимал службу как почесть. – Великолепно! – Коска выхватил договор из ослабевшей руки стряпчего и развернул, чтобы подписать в отведенном месте. Наставник Пайк поднялся, стряхивая крошки с бесформенного черного плаща и распугивая птиц. – А вы знаете, что там, на западе? Вопрос на мгновение завис в воздухе. От подножья холма доносился слабый звон и стоны. Это экзекуторы уводили пленных. – Там будущее, – ответил сам себе Пайк. – И это будущее не за Старой Империей – их время миновало тысячу лет назад. И не за духолюдами, которые все дикари. Оно не за беглецами, искателями приключений и мятежной накипью, что пустила цепкие корни в тамошнюю девственную почву. Нет, будущее принадлежит Союзу. И мы обязаны завладеть им. – И мы не должны ограничивать себя в средствах, чтобы завладеть им, – добавил Лорсен. – Не волнуйтесь, господа, – Коска, улыбаясь, поставил витиеватую подпись. – Мы завладеем будущим вместе.
Обычные люди
Дождь утих. Шай пряталась за деревьями, с которых продолжала обильно капать вода, и глядела на чернеющий остов дома поверх наполовину очищенного поваленного ствола с позабытым скобелем и завитками коры. – Не так трудно выследить этих ублюдков, – проворчал Лэмб. – Они все время оставляют за собой сожженные дома. Возможно, они думали, что убивают всех, кто мог бы отправиться в погоню. Шай старалась не думать, что могло случиться, если бы они заметили ее с отчимом, волочащихся следом в трясущемся фургоне. Было время, когда она ясно видела каждый миг каждого нового дня – ее, Лэмба, Галли, Пита и Ро. Все задачи были ясны и цели определены. Она всегда верила, что будущее, которое их ждет, лучше, чем настоящее. Его очертания виднелись перед ней, как самую малость недостроенный дом. Трудно поверить, что с той поры прошло всего лишь пять ночей под хлопающим по ветру навесом в фургоне. Пять рассветов, черных, как яма под ногами, когда она пробуждалась закоченевшая и разбитая. Пять дней пути через леса и поля, оглядываясь вполглаза на свое темное прошлое и задаваясь вопросом: какая его часть выползла из могильных объятий земли и украла счастливую жизнь, пока она, улыбаясь, пялилась в светлое «завтра»? Кончиками пальцев она взволнованно потирала ладонь. – Пойдем посмотрим? Сказать по правде, она боялась того, что могла там обнаружить. Боялась увидеть и боялась не увидеть. Измученная и запуганная, с зияющей дырой там, где раньше жила надежда. – Я зайду с тыльной стороны. – Лэмб отряхнул колени шляпой и пошел вдоль опушки. Сухие ветки хрустели под его ногами, голуби с шумом взлетали в небо. Любой мог догадаться о гостях. Если бы там кто-то был. Ну, то есть был бы кто-то живой. Заросший сорняками огород, и канава глубиной по середину голени. Рядом мокрое одеяло скрывало что-то бугристое. Из-под края торчала пара башмаков и пара костлявых босых ступней с грязью под посиневшими ногтями. Лэмб присел на корточки и откинул угол одеяла. Мужское лицо и женское лицо. Бледные, землисто-серого цвета. Горла перерезаны. Женская голова свешивалась набок, открывая влажную багровую зияющую рану. – Ох, ты… – Шай прижала язык к дырке между зубами и уставилась в землю. Нельзя сказать, что она была такой наивной дурочкой, что ожидала увидеть что-то иное, но все же зрелище мертвецов что-то надорвало в душе. Тревога за Пита и Ро, или тревога за себя, или горькая память о тех недобрых временах, когда вид трупов не казался ей чем-то необычным. – Оставьте их, сволочи! Первым делом Шай увидела блестящий наконечник стрелы. Потом руку, натянувшую лук – побелевшие пальцы на темном дереве кибити. И последним – лицо. Мальчишка лет шестнадцати с копной светло-рыжих волос, прилипших к бледной коже. – Я убью вас! Клянусь! Он выбрался из зарослей кустарника, нащупывая ногами опору. Тени мельтешили на его перекошенном лице и дрожащей от напряжения руке с луком. Шай заставила себя остаться на месте, хотя в душе ее боролись два противоречивых чувства – желание кинуться на него и желание сбежать. Каждый мускул ее тела жаждал выбрать между одним и другим. Когда-то давно Шай запросто подчинялась первым побуждениям. Только вот заводили они обычно прямиком в полное дерьмо. Поэтому она не позволила этим гадам завладеть собой на этот раз и стояла неподвижно, твердо глядя на мальчишку. Прямо в его испуганные, что, впрочем, неудивительно, глаза, широко распахнутые и подозрительно поблескивающие в уголках. Потом постаралась произнести как можно мягче, будто не было рядом разрушенного дома, мертвых людей и натянутого лука. – Как тебя зовут? Он облизнул губы, наконечник стрелы дернулся, заставляя ее грудь, в которую он целился, судорожно сжаться. – Я – Шай. Он – Лэмб. Глаза мальчишки опустились. Лук тоже. Лэмб даже не дрогнул. Просто вернул одеяло на место и медленно выпрямился. Скорее всего, по мнению парня, он выглядел не вполне безопасно. Любой, кто видел его шрамы поверх седой нечесаной бороды, с легкостью мог предположить, что вряд ли они получились из-за неосторожного обращения с бритвой. Шай предполагала, что отчим получил их во время одной из войн на севере. Но если он и был воином когда-то, то сейчас от былой храбрости не осталось и следа. Самый трусливый трус, как говорила Шай. Хотя зачем об этом знать незнакомому мальчишке? – Мы преследуем каких-то людей, – Шай старалась говорить мягко и убедительно, глядя в глаза парня и на наконечник его стрелы. – Они сожгли нашу ферму неподалеку от Сквордила. Сожгли ее, убили нашего работника и похитили мою сестру и маленького брата… – Тут горло подвело ее. Пришлось откашляться и продолжать: – Мы гонимся за ними. – Думаю, и здесь они побывали, – добавил Лэмб. – Мы идем по следу. Скорее всего, их около двадцати, едут быстро. – Стрела начала опускаться. – Мы видели пару ферм по пути. Все то же самое. Так мы шли за ними, пока не добрались до лесов. И вот мы здесь. – Я охотился, – ровно произнес мальчик. – А мы были в городе, – кивнула Шай. – Урожай продавали. – Я вернулся, а тут… – Наконечник смотрел в землю, к большому удовольствию Шай. – Я ничего не мог поделать. – Нет, ничего. – Они забрали моего брата. – Как его зовут? – Эвин. Ему девять лет. Тишину нарушал лишь шорох падающих капель да легкий скрип ослабленной тетивы. – Ты не знаешь, часом, кто они? – поинтересовался Лэмб. – Я их даже не видел. – Есть предположение, зачем они забрали твоего брата? – Я же сказал – меня здесь не было. Не было меня здесь!!! – Ладно-ладно, – сказала Шай как можно спокойнее. – Мы поняли. – Вы идете по их следу? – спросил мальчик. – Стараемся по мере сил, – ответил Лэмб. – Хочешь вернуть брата и сестру? – Очень рассчитываю, – сказала Шай так, будто уверенный тон мог обеспечить успех замысла. – Поможете вернуть моего? Шай посмотрела на Лэмба. Тот оглянулся, но промолчал. – Можем попробовать, – проговорила она. – Думаю, мне с вами по пути. Снова долгое молчание. – Ты уверен? – нахмурился Лэмб. – Я готов пойти на что угодно, старый ты придурок! – заорал мальчишка. Вены на его шее вздулись. На лице Лэмба не дрогнула ни единая черточка. – Мы сами не знаем, что нам придется делать. – Но если решишься, место в фургоне найдется, – Шай протянула ему руку, которую мальчик, мгновение помедлив, с силой сжал. Слишком сильно, как обычно делают мужчины, желая доказать, что они круче, чем есть на самом деле. – Меня кличут Лифом. – Это твоя родня? – Шай кивнула на мертвые тела. – Я пытался их похоронить, – моргнул он. – Но земля твердая, а копать мне нечем. – Он показал обломанные ногти на руках. – Я пытался. – Нужна небольшая помощь? Лицо его скривилось, он опустил голову и кивнул, тряхнув мокрыми волосами. – Всем нам время от времени бывает нужна помощь, – проговорил Лэмб. – Я сейчас принесу лопаты. Шай выждала удачное мгновение и, протянув руку, опустила ладонь на плечо мальчика. Почувствовала, что он напрягся, но не отдернулся, и обрадовалась этому.Дальше они ехали уже вместе. Миновали две или три ночи, которые мало отличались друг от друга. Один и тот же ветер, одно и то же небо, одно и то же тягостное молчание. Фургон трясся на разбитой дороге, раскачиваясь сильнее и сильнее с каждой милей, и все громче грохотал, влекомый безучастными волами. Одно из колес развалилось на части внутри железного обода. Шай чувствовала себя не лучше – под напускной суровостью она рассыпалась на кусочки. Они распрягли и отпустили пастись волов. Лэмб приподнял повозку за один край и удерживал, пока Шай, собрав все инструменты, которые оказались под рукой, и вытащив полмешка гвоздей, пыталась вернуть колесу первозданный облик. Лиф помогал по мере сил, но от него требовалось только подавать иногда молоток. Тропа вывела их к речной отмели и броду. Скейл и Кальдер не хотели лезть в воду, но Шай в конце концов удалось заставить их подтащить фургон к высокой мельнице, трехэтажной, с каменным основанием. Те, за кем они гнались, не потрудились сжечь ее, и колесо жизнерадостно вращалось, приводимое в движение речным течением. Двое мужчин и женщина висели в арочном окне. Сломанные шеи вытянулись и казались слишком длинными, у одного ноги обгорели и раскачивались в футе над землей. – Что же за люди способны на такое? – выпучил глаза Лиф. – Обычные люди, – ответила Шай. – Тут не нужны какие-то особые качества. Хотя, сказать по правде, иногда ей казалось, что они преследуют нечто другое. Какую-то безумную бурю, летящую через пустоши, вздымая пыль, оставляя пустые бутылки и дерьмо, сожженные дома и повешенных людей на своем пути. Буря, которая унесла их детей. Кто знает, куда и зачем? – Не хочешь подняться, Лиф, и снять их? По всему выходило, что он не горел желанием, но тем не менее взял нож и скрылся в здании. – Такое чувство, что в последнее время мы слишком часто занимаемся похоронами, – пробормотала Шай. – Это хорошо, что ты вынудила Клэя отдать нам эти заступы, – отозвался Лэмб. Она поняла, что смеется, и заставила себя хрипло закашляться. В окне показалась голова Лифа. Потом он высунулся и начал резать веревки, раскачивая тела. – Что-то неправильное в том, что нам приходится прибирать за этими ублюдками. – Кто-то же должен. – Лэмб протянул ей одну из лопат. – Или ты предлагаешь оставить их висеть?
К вечеру, когда низкое солнце подсветило край облаков, а ветер вынудил деревья плясать, бросая тени в траву, они наткнулись на брошенный лагерь. Под пологом леса еще тлел большой костер – груда пепла и обугленных веток шага три в поперечнике. Пока Лэмб уговаривал Скейла и Кальдера остановиться, Шай спрыгнула с фургона и потыкала ножом в угли, обнаружив, что некоторые из них еще светятся. – Они ночевали здесь! – воскликнула она. – Догоняем их, да? – Лиф присоединился к ней, накладывая стрелу на тетиву. – Думаю, да. Но Шай до сих пор не решила – хорошо это или плохо. Она обнаружила в траве обрывок размочаленной веревки, порванную паутину на ветвях кустарника и, наконец, клочок одежды на шипах ежевики. – Кто-то пошел в ту сторону? – спросил Лиф. – Даже несколько, и очень быстро. Шай, пригибаясь, пошла по тропинке, спустилась по склону, старательно удерживая равновесие – мокрая грязь, покрытая палой листвой, так и норовила выскользнуть из-под подошвы – и вглядываясь в полумрак… Вдруг она увидела Пита, лежащего вниз лицом под деревом, такого маленького среди запутанных корней. Шай хотелось кричать, но голос пропал вместе с дыханием. Она побежала, съехала по склону в водопаде мертвых листьев, снова побежала. Присела над телом на корточки. Затылок ребенка покрывали сгустки запекшейся крови. Рука Шай дрожала, когда она тянулась, чтобы перевернуть тело, безумно страшась того, что может увидеть, и в то же время желая узнать правду во что бы то ни стало. Затаив дыхание, она потянула за плечо маленькое, застывшее тело, неловкими пальцами смахнула налипшую на лицо листву. – Это твой брат? – спросил Лиф. – Нет. – Ее едва ли не стошнило от облегчения. И от стыда, что она обрадовалась смерти чужого ребенка. – И не твой? – Нет. Шай осторожно взяла мертвого под спину и понесла его вверх по склону. Лиф плелся позади. Лэмб ждал их между деревьями – черная фигура на полыхающем закате. – Это – он? – Его голос дрогнул. – Это – Пит? – Нет. Шай уложила ребенка на траву – спина выпрямлена, руки широко раскинуты. – Его убили, – сказал Лэмб, запустив пальцы в волосы и сжимая голову так, будто она вот-вот лопнет. – Скорее всего, он попытался бежать. И они преподали урок остальным. Она надеялась, что Ро не попытается сделать ничего подобного, надеялась, что сестра достаточно умна. По крайней мере, умнее, чем Шай была в ее возрасте. Повернувшись спиной к спутникам, она пошла к фургону, вытирая по пути слезы. Разыскала лопаты и вытащила их. – Задолбали эти ямы! – Лиф плюнул на землю так, будто это она похитила его брата. – Лучше самому копать, чем быть закопанному, – рассудительно заметил Лэмб. Шай оставила их копать могилы, а волов пастись, а сама принялась ходить кругами, перебирая пальцами холодную траву, пытаясь разобрать следы в остатках света. Пыталась узнать, что делали враги, чтобы потом предполагать, что они сделают в будущем. – Лэмб! Ворча, он присел на корточки рядом, стряхивая землю с перчаток. – Что такое? – Похоже, что трое из них ушли. На юго-восток. А остальные продолжают двигаться на запад. Что думаешь? – Что я могу думать? Это ты – следопыт. Хотя понятия не имею, где это ты так наловчилась… – Просто повод поразмыслить. – Шай не собиралась признавать, что преследовать людей и уходить от погони – две стороны одной монеты. И постоянно убегая, она очень здорово наловчилась путать следы. – Они разделились? – спросил Лиф. Лэмб, глядя на юг, пропустил его слова мимо ушей. – Поссорились, что ли? – Может быть, – пожала плечами Шай. – А возможно, их послали побродить по округе, проверить, не идет ли кто-то за ними следом. Лиф схватился за стрелу, шаря глазами по сторонам. Но Лэмб махнул рукой. – Если бы у них хватило ума проверить, они давно уже нас обнаружили бы. – Он продолжал смотреть на юго-восток, куда, согласно предположению Шай, направились трое отбившихся. – Нет… Я думаю, им просто надоело. Наверное, дело зашло слишком далеко. А может, они подумали, что их повесят следующими. В любом случае нужно идти за ними. Рассчитываю поймать их до того, как колеса этой телеги отвалятся окончательно. Или что-нибудь отвалится от меня… – завершил он речь, карабкаясь на передок фургона. – Но дети не с этими тремя, – набычился Лиф. – Это верно. – Лэмб сдвинул шляпу на затылок. – Но они могут нам подсказать правильную дорогу. Нужно починить фургон, найти новых волов или добыть себе лошадей. Нам надо ехать быстрее. Возможно, у этих троих… – Ты старый дерьмовый трус. После недолгой тишины Лэмб кивнул на Шай. – Мы с ней годами обсуждали этот вопрос. Вряд ли ты добавишь к нашему спору что-то новенькое. Шай смотрела на них: мальчишка, стоящий на земле и яростно сверкавший глазами, и широкоплечий высокий старик, который спокойно смотрел на него сверху вниз. – Мы должны поскорее вернуть детей или… – выпятил губу Лиф. – Залазь в фургон, парень, или будешь спасать детей в одиночку. Лиф вновь открыл рот, но Шай схватила его за рукав. – Я хочу спасти детей так же сильно, как и ты, но Лэмб прав – там двадцать мужчин, не самых воспитанных, вооруженных и готовых на все. Мы ничего не можем поделать. – Но ведь мы собирались спасти детей любой ценой, правда? – бросил Лиф, тяжело дыша. – Может, стоит поторопиться, пока мой брат, да и твой тоже, еще живы? Признавая в определенной мере его правоту, Шай понимала, что все равно ничего не в силах изменить. Спокойным голосом, глядя ему прямо в глаза, она приказала: – Забирайся в фургон, Лиф. На этот раз он подчинился, но, усевшись среди припасов, развернулся спиной и сидел будто воды в рот набрал. Когда Шай умостила свою избитую задницу рядом с Лэмбом, он хлестнул волов, заставляя Скейла и Кольдера неторопливо шагать. – И что мы сделаем, когда догоним этих троих? – спросила она ворчливо, но тихо, так, чтобы Лиф не слышал. – Полагаю, они вооружены и не остановятся ни перед чем. И вооружены гораздо лучше, чем мы, не сомневаюсь. – Я думаю, мы тоже должны не останавливаться ни перед чем. Ее брови полезли на лоб. Этот здоровенный тихий северянин имел обыкновение со смехом бегать по пшеничному полю с Ро на одном плече и Питом на другом, на закате долго сидеть с Галли, молчаливо передавая из рук в руки бутылку, ни разу не поднял на нее руку, несмотря на то, что подростком она частенько заслуживала хорошей оплеухи, теперь рассуждал о необходимости убийства, как о чем-то обыденном. Шай знала, что это вовсе не обыденность. Она закрыла глаза и припомнила лицо Джега после того, как ударила его. Кровь хлынула с его лба, заливая глаза, он выполз на улицу, хрипя: «Драконица, Драконица…» Или тот приказчик в лавке, который смотрел на нее, а его рубаха чернела от крови. И глаза Додда, который уставился на стрелу, выпущенную ею в него и вонзившуюся в грудь: «За что?» Шай сильно потерла лицо ладонью, внезапно вспотев. Удары сердца отдавались колоколом в ушах. Она закуталась в грязный плащ так, будто могла таким образом укрыться от прошлого. Но оно всегда тянулось сзади и наконец настигло ее. Ради Пита, ради Ро ей снова придется обагрить руки кровью. Не было никакого выбора тогда. Нет его и сейчас. Тех людей, которых они преследовали, не разжалобить. – Когда мы их догоним, – спросила она негромко в сгущавшейся тьме. – Ты будешь мне подчиняться? – Нет, – коротко ответил Лэмб. – Что? – Он так долго выполнял все ее распоряжения, что Шай опешила, услыхав возражение. Лицо Лэмба кривилось, будто он сдерживал боль. – Я поклялся твоей матери, когда она умирала. Я поклялся беречь ее детей. Пита и Ро… Но, я думаю, к тебе это тоже относится. Не правда ли? – Наверное… – неуверенно пробормотала она. – За свою жизнь я нарушил очень много клятв. Я позволял им уплывать, как осенним листьям по течению ручья. – Он потер глаза кулаком в перчатке. – Но эту я хочу сдержать. Так вот… Когда мы их догоним, ты будешь подчиняться мне. В этот раз. – Ну, ладно, – согласилась она, чтобы успокоить его. Поступать она все равно собиралась по обстоятельствам, как получится.
Достойнейший
– По-видимому, это и есть Сквордил, – проговорил инквизитор Лорсен, хмуро разглядывая карту. – А Сквордил есть в списке Наставника? – поинтересовался Коска. – Присутствует. Лорсен сделал все, чтобы в его голосе не проскользнула ни единая нотка, которую можно было бы принять за сомнение. На сотню миль вокруг лишь у него одного имелось нечто похожее на цель. Поэтому он не мог позволить себе ни капли неуверенности. Наставник Пайк сказал, что видит будущее державы здесь, на западе, но городок Сквордил не походил на будущее под вооруженным взглядом инквизитора Лорсена. Не выглядел он и как настоящее для любого человека, имеющего выбор. Люди, цепляющиеся за жизнь в Ближней Стране, оказались более жалкими, чем он мог помыслить. Беглецы и изгои, неудачники и отребье. Настолько бедные, что поддержка мятежа против одного из самых сильных государств явно не входила в круг их интересов. Но Лорсен в своих поступках не привык опираться на вероятности. Допущения, соглашения, оправдания – тоже роскошь излишняя. Он научился за долгие непростые годы, когда возглавлял лагерь для военнопленных в Англанде, что люди могут быть разделены на тех, кто прав и кто не прав. Вот этим-то, которые не правы, нельзя давать ни малейшей поблажки. Нельзя сказать, что он получал от этого удовольствие, но за лучший мир всегда нужно платить. Сложив карту, он провел ногтем по ее краю, разравнивая сгиб, и сунул под плащ. – Приготовьте своих людей к атаке, генерал. – М-м-м-м… Боковым зрением Лорсен заметил, что Коска присосался к железной фляжке и удивился. – Не рановато ли для спиртного? – процедил он сквозь сжатые зубы. В конце концов, не больше двух часов прошло после рассвета. – Что хорошо на ужин, то хорошо и на завтрак, – пожал плечами Коска. – Но и если что плохо, то тоже плохо. Капитан-генерал невозмутимо отхлебнул еще, громко причмокнув. – Хотя было бы лучше, если бы вы ничего не говорили Темплу. Он так переживает, благослови его Боже. Он волнуется обо мне, как о родном отце. Когда мы повстречались, он испытывал определенные трудности в жизни. Знаете… – Чудесно! – отрезал Лорсен. – Подготовьте своих людей. – Сию минуту, инквизитор. Почтенный наемник закрутил крышку так плотно, будто намеревался никогда более не прикасаться к ней, а потом с неимоверной гордостью и чопорностью стал спускаться с холма. Он производил отвратительное впечатление, и неумолимые годы никоим образом не красили его. Неописуемо самовлюбленный, столь же заслуживающий доверия, как и скорпион, полный профан в искусстве хороших манер. Но проведя несколько дней в Роте Щедрой Руки, инквизитор Лорсен, к глубокому сожалению, пришел к выводу: Коска, или Старик, как его ласково звали подчиненные, здесь один из лучших. Его помощники не оставляли места для сомнений. Капитан Брачио – отвратительный стириец с вечно слезящимся из-за застарелой раны глазом. Он, несмотря на жир, из-за которого напоминал размерами дом, оставался прекрасным наездником, но превратил самозабвенную лень в религию. Капитан Джубаир – черный, как смоль, кантик, напротив, устроил из своей религиозности самозабвенное безумие. Ходили слухи, что когда-то он был рабом и сражался в ямах. Хотя те времена канули в далекое прошлое, Лорсен предполагал, что какая-то часть бойцовой ямы продолжала жить внутри капитана. Капитан Димбик – в отличие от предыдущих, хотя бы родом из Союза, но выгнан из регулярной армии за служебное несоответствие и болтливость, и очень злился на тех, кто отпускал грубые шуточки по поводу затертой перевязи, которую он носил как воспоминание о былой славе. Он лысел, но отпускал длинные волосы и, вместо того чтобы выглядеть просто лысым, выглядел лысым дураком. Насколько Лорсен мог судить, ни один из них не верил во что-либо, кроме собственной выгоды. Несмотря на покровительство Коски, стряпчий Темпл был в числе худших людей Роты – ленивый и себялюбивый, считающий жадность и подлость достоинствами, настолько скользкий тип, что мог бы работать смазкой для колес. Инквизитор содрогался, глядя на остальные лица, роящиеся вокруг укрепленного фургона Наставника Пайка – жалкие отбросы всех рас,всевозможные полукровки, покрытые шрамами, больные, грязные, глядящие исподлобья в ожидании грабежа и насилия. Но и грязный инструмент может служить справедливой цели и с помощью их можно добиться достойного результата, не правда ли? Лорсен надеялся, что докажет – да, можно. Мятежник Контус скрывался где-то в пустошах, подготавливая тайком новый мятеж и новую резню. Он должен послужить уроком для остальных и чтобы на Лорсена снизошла слава поимщика главного бунтаря. Последний раз он взглянул сквозь очки на Сквордил, пока еще спокойный, и, сняв их, спустился по склону. У подножья Темпл негромко беседовал с Коской. Умоляющие нотки в его голосе раздражали особенно сильно. – Но, может быть, нам следует поговорить с жителями… – Обязательно, – не стал спорить Коска. – Но после того как пополним припасы фуража. – Вы имеете в виду, ограбим их. – Ох, уж эти законники! – Генерал хлопнул Темпла по плечу. – Ну, все видят насквозь! – Наверняка существует лучший способ… – Я потратил всю жизнь, разыскивая хотя бы один из них, и этот путь привел меня сюда. Темпл, мы ведь подписали договор, и ты прекрасно понимаешь, что инквизитор Лорсен желает видеть, что мы выполняем свою часть сделки. Не так ли, инквизитор? – Я даже настаиваю на этом, – проскрипел Лорсен, разглядывая Темпла в жгучем солнечном свете. – Если ты хотел избежать кровопролития, – продолжал Коска, – нужно было поговорить заранее. – Но я говорил… – моргнул стряпчий. Старик вскинул расслабленные руки, указывая на наемников, которые вооружались, взбирались в седла, выпивали «на посошок»… В общем, каждый по-своему готовились к насилию. – Не достаточно убедительно, очевидно. Сколько у нас людей, готовых идти в бой? – Четыреста тридцать два, – немедленно ответил Балагур. Короткошеий сержант, на взгляд Лорсена, совмещал в себе две основные черты – безмолвную угрозу и страсть к точным числам. – Кроме шестидесяти четырех, которые не захотели принять участие в походе, было одиннадцать дезертиров с тех пор, как мы покинули Малков, и пятеро захворали. – Что ж, определенная убыль неизбежна, – Коска пожал плечами. – Но чем меньше людей, тем больше славы достанется каждому. Верно, Суорбрек? Писатель – смехотворная прихоть в этой компании – казался не слишком уверенным. – Я… затрудняюсь… – Славу посчитать трудно, – сказал Балагур. – Как верно подмечено! – восхитился Коска. – Так же, как честь и достоинство, а также все прочие жизненно необходимые качества, которые трудно пощупать. Но чем меньше у нас людей, тем выше прибыль каждого оставшегося участника. – А прибыль посчитать можно. – А также почувствовать, взвесить и предъявить, – добавил капитан Брачио, неспешно потирая свое необъятное брюхо. – Очень логичным доводом, продолжающим тему, – Коска подкрутил навощенные кончики усов, – будет замечание, что все самые высокие из существующих идеалов не стоят одного-единственного гроша. – В таком мире я не смог бы жить, – Лорсен вздрогнул от сильнейшего омерзения. – И все же вы в нем живете, – усмехнулся Старик. – Джубаир на исходной? – Скоро будет, – проворчал Брачио. – Мы ждем сигнала от него. Инквизитор выдохнул сквозь стиснутые зубы. Толпа безумцев ожидает знака от наиболее сумасшедшего из них.– Еще не слишком поздно, – говорил Суфин тихо, чтобы остальные его не слышали. – Мы можем это остановить. – А зачем это нам? – Джубаир обнажил меч. Он видел страх в глазах Суфина, чувствовал жалость и презрение к нему. Страх рождается от ложной гордыни. От веры в то, что не все на свете происходит по воле Бога и человек способен что-то изменить. Но ничего изменить нельзя. Джубаир понял это много лет назад. С тех пор он не знал страха. – Этого хочет Бог, – сказал он. Большинство людей отказываются принимать правду. Вот и Суфин уставился на него, как на безумца. – С чего бы это Богу хотелось покарать невиновных? – Не тебе судить об их невиновности. И это при том, что человеку не дано постичь замысел Бога. Если он желает кого-то спасти, то должен отклонить мой меч. – Если это – твой Бог, – Суфин медленно покачал головой, – я не хочу в него верить. – Что бы это был за Бог, если бы твоя вера могла хоть в малой степени иметь для него значение? Или моя, или еще кого-то там… – Джубаир поднял меч, и солнечный свет скользнул вдоль стального клинка, подчеркнув многочисленные отметины и зарубки. – Можешь не верить в этот меч, но он поразит тебя. Он – Бог. И все мы служим ему по-разному. Суфин снова покачал головой, как будто мог хоть сколько-то изменить ход событий. – Какой священник научил тебя всему этому? – Я нагляделся на этот мир и понял, чего он стоит на самом деле. – Джубаир оглянулся через плечо – его люди собрались на опушке, при оружии и в доспехах, и с нетерпением на лицах ждали начала атаки. – Мы готовы напасть? – Я был там, – Суфин ткнул пальцем в сторону Сквордила. – И них три констебля, и двое из них – придурки, каких свет не видывал. Не думаю, что нужны такие сильные меры, как атака. Так ведь? И правда, город был не слишком защищен. Забор из грубо обтесанных кольев когда-то окружал его, но теперь бревна где покосились, а где вообще повалились. Крыша деревянной сторожевой вышки покрылась мхом, и к одной из опор прибили умывальник. Духолюдов давно изгнали из здешних земель, и горожане, очевидно, решили, что бояться нечего. Скоро их ждет жестокое разочарование. – Я устал с тобой спорить, – глаза Джубаира скользнули обратно к Суфину. – Подавай сигнал. Несмотря на промелькнувший в глазах протест, разведчик подчинился. Вытащил зеркальце и поплелся на опушку, чтобы подать сигнал Коске и остальным. Ему повезло. Если бы Суфин не подчинился, Джубаир, скорее всего, зарубил бы его на месте и ни на миг не усомнился в собственной правоте. Он слегка запрокинул голову и улыбнулся синему небу, видневшемуся сквозь черные ветви и листья. Он мог делать что угодно и будет всегда прав, поскольку сделал себя послушным орудием Господа, тем самым развязав себе руки. Он был достойнейшим в Ближней Стране. Достойнейшим в Земном Круге. И ничего не боялся – ведь Бог всегда с ним. Бог всюду и всегда. А разве могло быть иначе?
Убедившись, что никто за ним не следит, Брачио вытащил из-за пазухи медальон и раскрыл его. Оба крошечных портрета выцвели и покрылись пузырями так, что никто не различил бы изображенных на них лиц, но он помнил их наизусть. Осторожно прикоснулся к портретам кончиком пальца, и тут же девочки предстали перед его взором, как живые. Нежные, прекрасные и улыбающиеся, как много-много лет назад. – Не грустите, мои детки, – ласково проворковал он. – Я скоро вернусь. Мужчина обязан выбрать, что для него главное, а остальное послать псу под хвост. Будешь заботиться обо всем сразу, не добьешься ничего. Брачио верил, что из всей роты лишь он один дружит со здравым смыслом. Димбик – самовлюбленный болван. Джубаир и вовсе не был знаком с трезвым рассудком. При всем своем опыте и живом уме Коска оставался мечтателем, и дерьмовая затея с биографом – лучшее тому подтверждение. А Брачио лучше всех их. Потому что он понимал, кто он есть на самом деле. Никаких высоких идеалов, никаких великих заблуждений. Он – разумный человек с ясными целями, делал то, что должно, и радовался этому. Он жил только ради дочерей. Новые платья, хорошая еда, богатое приданое, лучшая жизнь. Жизнь лучше, чем тот ад, который достался отцу… – Капитан Брачио! – вопль Коски, как всегда оглушительный, вернул его в реальный мир. – Есть сигнал! Брачио захлопнул медальон, смахнул влагу, выступившую на глазах, кулаком и поправил широкий пояс, на котором носил клинки. Коска уже сунул ногу в стремя и подпрыгнул раз, другой, третий, цепляясь за позолоченную переднюю луку. Потом его глаза выпучились, капитан-генерал замер. – Может, кто-нибудь… Сержант Балагур подхватил командира под задницу и легко забросил его в седло. Оказавшись наверху, Старик пару мгновений восстанавливал дыхание, а потом, сделав усилие над собой, обнажил меч и поднял его к небу. – Клинки наголо! – Он задумался. – Ну, или любое другое оружие! И давайте… хорошо сделаем свое дело! Брачио указал на гребень холма и проревел: – Вперед марш! С радостными криками первый ряд пришпорил коней и помчался вперед, поднимая тучи пыли и клочьев сухой травы. Коска, Лорсен, Брачио и остальные скакали позади, как и положено командирам. – Вот это? – услыхал Брачио хриплый голос Суорбрека, когда перед ними раскинулась долина и грязное маленькое поселение. Возможно, писатель ожидал увидеть огромную крепость с высокими неприступными стенами и золотыми куполами на башнях? Но, не исключено, именно так он и опишет нынешний город в будущей книге. – Это выглядит… – Не таким, да? – откликнулся Темпл. Стирийцы Брачио уже накатывались на город в жадном галопе, в то время как кантики Джубаира заходили с противоположной стороны – их кони казались черными кляксами на фоне вздымающихся клубов пыли. – Взгляните, как идут! – Коска сорвал шляпу и помахал ею. – Отважные парни, да? Легкость и пыл! Как жаль, что я не могу позволить себе мчаться там, в их рядах! – Что, правда? Брачио помнил, как командовал атакой – тяжелая и опасная работенка. Уж чего-чего, а легкости и пыла он там не заметил. Коска мгновение поразмыслил, нахлобучил шляпу на лысеющую голову и сунул меч в ножны. – Нет. Не правда. Они продолжали путь шагом.
Если сопротивление кто и оказывал, то к тому времени, как командование добралось до Сквордила, его уже подавили. На обочине в пыли сидел мужчина, прижимая ладони к окровавленному лицу, и моргал на проезжающего мимо Суорбрека. Овчарня стояла раскрытая нараспашку, самих овец перебили, и псы уже копошились среди лохматых туш. Опрокинутый фургон лежал на боку, одно колесо продолжало крутиться, издавая немилосердный скрип, а рядом спорили кантик и стириец, используя выражения, смысл которых ускользал. Двое других стрийцев пытались вышибить двери в мастерской, а еще один забрался на крышу и рыл ее топором, будто заступом. Джубаир верхом на огромном коне застыл посреди улицы и, указывая длинным мечом, отдавал приказы громовым голосом, перемежая их малопонятными умозаключениями о желаниях Бога. Карандаш дрожал в пальцах Суорбрека, кончики пальцев зудели от желания увековечить события, но он не мог подобрать слов. И наконец-то написал загадочное: «Героизма не замечено». – Нет, ну не дураки ли? – пробормотал Темпл. Несколько кантиков привязали постромки упряжки мулов к опоре сторожевой вышки и хлестали животных до пены, стараясь завалить сооружение. Пока что им это не удавалось. Суорбрек обратил внимание, что некоторым наемникам просто нравится ломать вещи. Чем труднее их потом было бы починить, тем лучше. Словно в подтверждение этого наблюдения четверо из подчиненных Брачио повалили кого-то на землю и неторопливо избивали, в то время как толстяк в переднике безуспешно пытался успокоить их. Писатель редко становился свидетелем даже самого небольшого насилия. Однажды спор о сюжете повести между двумя его знакомыми писателями перерос в потасовку, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что творилось здесь. Оказавшись внезапно в самой круговерти сражения, Суорбрек чувствовал жар и озноб одновременно. Ужасно страшно и ужасно любопытно. Ему хотелось зажмуриться и в то же время – увидеть как можно больше подробностей. Разве не для этого он ввязался в поход, если быть честным? Стать свидетелем грязи и крови в самой гуще событий. Обонять смрад вывалившихся кишок и слышать яростные крики нападавших. Теперь он точно мог сказать, что все это видел. Теперь он мог привнести подлинность и жизненность в свои тексты. Теперь он мог сидеть в модных салонах Адуи и пренебрежительно обсуждать темную правду войны. Может, кто-то скажет – не самые высокие побуждения… Но и далеко не самые низменные. Он не претендовал на звание достойнейшего в Земном Круге, в конце концов. Просто хотел быть самым лучшим писателем.
Коска спрыгнул с седла, слегка застонав, когда кровь вернулась в затекшие бедра старика. А после велеречиво обратился к миротворцу в переднике: – Добрый день! Я – Никомо Коска, главнокомандующий Ротой Щедрой Руки, – он указал на четверых стирийцев, размеренно поднимающих и опускающих кулаки и палки, продолжая избиение. – Я вижу, вы уже повстречались с некоторыми из моих храбрых однополчан. – Меня зовут Клэем, – цокая зубами от страха, ответил толстяк. – Я хозяин здешней лавки… – Лавка! Великолепно! Позволите взглянуть? Люди Брачио уже вытаскивали товары под зорким оком сержанта Балагура. Он, по всей видимости, следил, чтобы внутри Роты грабеж не выходил за определенные рамки. За пределами Роты поощрялся грабеж в любых пределах. Суорбрек снова отложил карандаш. Еще одна запись об отсутствии героизма показалась ему избыточной. – Возьмите все, что вам нужно, – сказал Клэй, показывая испачканные мукой ладони. – Только не надо никакого насилия. – Его слова прервал звон разбитого стекла, треск досок и всхлипывания лежащего человека, которого время от времени продолжали от души пинать. – Могу ли я поинтересоваться, зачем вы здесь? – Мы здесь, чтобы выкорчевать заразу вольнодумства, – вышел вперед Лорсен. – Мы должны истребить бунтовщиков. – Вы… из Инквизиции? Лорсен промолчал, но тишина говорила красноречивее всяческих слов. – Никаких повстанцев тут нет, – сглотнул Клэй. – Уверяю вас. – Но Суорбрек различил в его голосе фальшивую нотку. Нечто большее, чем обычный испуг. – Политика нас не интересует… – В самом деле? – Наверняка работа Лорсена тоже требовала обостренного чутья на ложь. – Закатай рукава! – Что? – Торговец попытался улыбнуться, надеясь смягчить сложное положение вкрадчивыми движениями мясистых рук, но Лорсен не поддавался на такие уловки. Он решительно указал пальцем, и двое из его экзекуторов шагнули вперед. Крепкие ребята в плащах с капюшонами и масках. – Раздеть его! – Постойте… – Клэй попытался отскочить. Суорбрек вздрогнул, когда один из экзекуторов ударил лавочника кулаком в живот, заставив согнуться пополам. Второй выкрутил руку, срывая рукав. По предплечью от запястья до локтя шла надпись на старой речи. Немного расплывшаяся от времени, но все еще довольно четкая. Склонив набок голову, Лорсен прочитал: – Свобода и правосудие. Благородные идеалы, с провозглашением которых нельзя не согласиться. Но как они состыковываются с ни в чем не виновными гражданами Союза, которых мятежники резали в Ростоде? Как ты считаешь? Торговец к тому времени только-только восстановил дыхание. – Клянусь, я никого не убил за всю жизнь! – Его лицо покрылось капельками пота. – Татуировка – ошибка юности! Я ее сделал, чтобы понравиться девушке! Я двадцать лет не видел ни одного мятежника! – И ты полагал, что здесь, за границей Союза, ты сможешь избежать расплаты за свои преступления? – Суорбрек раньше не видел, чтобы Лорсен улыбался, и очень рассчитывал не видеть этого снова. – У Инквизиции Его Величества руки более длинные, чем ты можешь рассчитывать. И долгая память. Кто еще из обитателей этого жалкого скопления лачуг поддерживает бунтовщиков? Суорбрек услыхал тихий голос Темпла: – Осмелюсь предположить, что если поддержки и не было до нашего появления, то теперь точно будет. – Никто! – Клэй помотал головой. – Никто не желает причинять зла, а я – меньше всех прочих… – Где в Ближней Стране можно найти бунтовщиков? – Откуда я знаю? Если бы знал, то сказал бы вам! – Где главарь бунтовщиков Контус? – Кто? – Лавочник тупо пялился на них. – Не знаю такого. – Что ж, поглядим, что ты знаешь. Берите его. Принесите мои инструменты. Свободы я не могу вам обещать, но небольшое правосудие устрою прямо здесь и сейчас. Два экзекутора потащили невезучего торговца прямиком в его лавку, теперь уже полностью очищенную от всего мало-мальски ценного. Лорсен последовал за ними, всем существом стремясь начать свою работу. Так же, как наемники спешили начать свою. Последний из экзекуторов замыкал шествие, неся деревянный отполированный сундучок с инструментами. Свободной рукой он плотно неторопливо прикрыл дверь. Суорбрек проглотил ком в горле и отложил записную книжку. На сегодня ему расхотелось делать заметки. – Зачем мятежники наносят татуировки? – пробормотал он. – Ведь из-за этого их легко опознать. Капитан-генерал косо глянул в небо и принялся обмахиваться шляпой, заставляя трепетать редкие волосы на черепе. – Подтверждают свою преданность. Свидетельствуют, что возврата не будет. Они ими гордятся. Чем дольше человек среди повстанцев, тем больше у него татуировок. В Ростоде я видел висельника, у которого все руки были в надписях. – Коска вздохнул. – Иногда люди совершают необдуманные поступки, которые, по трезвому размышлению, оказываются весьма вредными для них. Суорбрек приподнял бровь, послюнявил карандаш и записал мудрую мысль в книжку. Из-за закрытой двери послышался приглушенный крик. Следом еще один. Они очень мешали сосредоточиться. Конечно, этот человек виновен, но, представляя себя на месте лавочника, Суорбрек чувствовал себя весьма неуютно. Он видел вокруг себя привычный грабеж, небрежное разрушение, случайное насилие… Поискав, обо что бы вытереть вспотевшие ладони, он закончил тем, что использовал вместо платка рубашку. Все его манеры куда-то очень быстро улетучивались. – Я ждал, что все это будет несколько более… – Величественным? – спросил Темпл. Законник глядел на лавку с выражением самого глубокого отвращения. – Слава на войне столь же редко попадается, как золотые самородки в земле! – воскликнул Коска. – Или верные женщины, коль на то пошло! Можете использовать фразу. – Э-э-э… – Суорбрек покрутил карандаш в пальцах. – Эх, нужно было вас пригласить поучаствовать со мной в обороне Дагоски! Вот там славы хватило бы на тысячу историй! – Старик схватил писателя за плечо, а вторую простер перед собой, будто вел в бой легионы в позолоченных доспехах, а не толпу разбойников, обчищающих дома. – Бесчисленные гурки шли на нас! А мы бесстрашно бросили им вызов с зубчатых крепостных стен! И тогда по приказу… – Генерал Коска! – Берми, спешивший перебежать улицу, отшатнулся от пары лошадей, которые протащили сорванную с петель дверь, а потом пошел дальше, разгоняя клубы пыли шляпой. – У нас беда. Какой-то ублюдок-северянин захватил Димбика, уложил его… – Постой! – нахмурился Коска. – Какой-то ублюдок-северянин? – Ну, да. – Ублюдок один? Стириец пригладил разлохматившиеся золотистые волосы и водрузил шляпу обратно. – Он здоровенный. – Сколько людей у Димбика? Пока Берми соображал, ответил Балагур: – В подразделении Димбика сто восемнадцать человек. Берми развел руками, как бы снимая с себя всяческую ответственность. – Если мы сделаем хоть что-то, он убьет капитана. Он приказал привести самого главного. Старик сжал пальцами морщинистую переносицу. – И где этот похититель-горец? Давай поговорим с ним, а то перебьет всю Роту, того и гляди. – Вон там.
Коска окинул взглядом вывеску над входом. – «Мясной дом Стапфера»… Не самое лучшее название для борделя. – По-моему, это постоялый двор. – Для него название подходит еще меньше. Горестно вздохнув, генерал переступил порог, позвякивая шпорами. Глазам Суорбрека потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к полумраку. Солнечные лучи пробивались через щели между неплотно пригнанными досками. На полу лежали перевернутый стол и два стула. Несколько наемников стояли, направив оружие – два копья, два меча, топор и два самострела – на возмутителя спокойствия, который сидел за столом посредине комнаты. Из всех собравшихся только он вел себя невозмутимо спокойно. Могучий северянин, ничего не скажешь. Волосы пали ему на лицо и смешивались с облезлым мехом накидки на плечах. Он жевал, беззаботно чавкая. На столе стояла тарелка с мясом и яичницей. В левом кулаке северянин немного неуклюже держал вилку, а в правом, с гораздо большей сноровкой, – нож. Лезвие он прижимал к горлу капитана Димбика, чье лицо распласталось на столешнице. Суорбрек затаил дыхание. Если это и не героизм, то уж бесстрашие в любом случае. Однажды он издал весьма спорный текст, что потребовало использовать всю силу воли, но он не мог представить, как человек с подобным хладнокровием может встречать такие неприятности. Быть храбрецом среди друзей легко. Вот когда весь мир против тебя, а ты идешь напролом, требуется истинная отвага. Суорбрек снова послюнявил карандаш, чтобы записать родившуюся мысль. Северянин глянул на него, и под прядями волос мелькнул блик. Писатель понял, что цепенеет. Левый глаз широкоплечего мужчины оказался сделанным из металла, слегка поблескивающего в полутьме. Да и все лицо обезображивал огромный шрам. А здоровый глаз горел пугающей решимостью. Будто северянин очень хотел перерезать горло Димбику только для того, чтобы проверить – чем закончится дело? – Вот это да! – Коска всплеснул руками. – Сержант Балагур! Узнаешь нашего старого собрата по оружию? – Кол Трясучка, – негромко проговорил сержант, не сводя глаз с северянина. Как здравомыслящий человек, Суорбрек знал, что взглядом убить нельзя, но все равно порадовался, что не стоит между ними. Не убирая ножа от горла Димбика, Трясучка неуклюже подцепил кусок яичницы и отправил в рот. Неторопливо прожевал, будто ему и дела не было до столпившихся людей. Проглотил. – Этот мудила хотел забрать мою яичницу, – произнес он скрежещущим голосом. – Димбик! Вы невоспитанная скотина! – Коска поднял один из стульев и уселся напротив северянина, потрясая пальцем перед побагровевшим лицом капитана. – Я надеюсь, это будет достойным уроком для вас. Никогда не отбирайте яичницу у человека с серебряным глазом! Суорбрек быстренько записал за ним, хотя полагал, что эта сентенция ограниченного применения. Димбик попытался что-то сказать, но Трясучка слегка усилил нажатие ножа на горло, и капитан сумел выдавить лишь жалкое бульканье. – Это твой друг? – проворчал северянин, заставляя тяжелым взглядом замолчать заложника. – Димбик? – Коска выразительно пожал плечами. – Он не бесполезен, однако я не могу сказать, что он – достойнейший в Роте. Капитану Димбику мешал возразить нож северянина, прижатый к горлу так сильно, что он едва мог дышать, но он явно протестовал, причем до глубины души. Он – единственный в Роте, кто хоть в малой мере заботился о дисциплине, о достоинстве, о надлежащем поведении, и, взгляните только, чем все закончилось. Он полузадушен варваром в дрянной тошниловке. И усугубляя положение – во всяком случае, ничего не делая, чтобы его улучшить, – командир отряда готов бесконечно поддерживать дружескую беседу с его врагом. – Просто невероятно, – продолжал Коска. – Встретиться через столько лет, за столько миль от того места, где мы познакомились. Сколько миль до тех мест, как ты считаешь, Балагур? – Не хотел бы гадать, – пожал плечами сержант. – Я думал, ты вернулся на Север. – Я вернулся. Потом приехал сюда. – Похоже, Трясучка не относился к излишне разговорчивым людям. – Приехал для чего? – Ищу девятипалого. – Отрежь один Димбику, – беспечно предложил Коска, – облегчишь себе поиски. Капитан зашипел и задергался, спутанный собственной перевязью, но Трясучка, уколов кончиком ножа в шею, принудил его вновь прижаться к столешнице. – Он не просто девятипалый. Тот, которого я ищу, – донесся до него голос, похожий на сыплющийся гравий, но равнодушный, без малейшего намека на озабоченность сложившимся положением. – Слышал, он может быть здесь. Черный Кальдер думает, что он мог поселиться здесь. И я тоже думаю. – Разве ты не видел, как много долгов было оплачено в Стирии? Месть вредит делам. И душе, не так ли, Темпл? – Да, я слышал, что это так, – согласился стряпчий, которого Димбик видел лишь краем глаза. Как же капитан ненавидел его! Темпл со всем соглашался, всегда подтверждал слова командира и делал вид, будто знает все на свете, но молчит. – Оставим души святошам, – говорил Трясучка. – А дела – торгашам. Вот месть – это по мне. А! Мать твою! – Димбик всхлипнул, готовясь к смерти. Но послышался всего лишь звон, когда вилка северянина упала на стол, разбрызгивая жидкий желток. – Тебе было бы легче двумя руками. – Коска махнул наемникам, стоявшим у стен. – Господа, отойдите. Трясучка – мой старинный друг, и с его головы не упадет ни волоса. – В тот же миг опустились луки, мечи и копья. – Как думаешь, не пора ли теперь отпустить капитана Димбика? Если один из наших погибает, остальные сильно переживают. Как утята. – От утят можно ожидать больше отпора, чем от этого сброда. – Они – наемники. Сражение занимает последнее место в их мыслях. Почему бы тебе не присоединиться к нам? Как в старые добрые времена. Дружба, веселье, волнение в крови! – Яд, предательство, жадность? Я решил, что лучше работаю в одиночку. Внезапно давление на шею Димбика исчезло. Капитан вдохнул со сдавленным вскриком, когда ощутил, что его поднимают за воротник и отправляют в полет через всю комнату. Ноги его запутались, и, врезавшись в ближайшего подчиненного, он повалился вместе с ним под стол. – Если встречу какого-нибудь девятипалого, я тебе сообщу, – сказал Коска, обнажив пожелтевшие зубы, и, упираясь руками в колени, выпрямился. – Сообщи, – Трясучка спокойно перехватил нож, которым едва не лишил жизни капитана, и принялся резать мясо. – И закрой дверь, когда уйдешь. Димбик медленно поднялся, прижимая пальцы к кровоточащей отметине на горле и не сводя глаз с Трясучки. Как бы он хотел убить эту грязную тварь. Ну, или хотя бы приказать убить. Но Коска приказал не причинять вреда северянину, а Коска, как бы там ни было, а было, как правило, не слишком обнадеживающе, главнокомандующий всей Роты. В отличие от прочего отребья, Димбик оставался солдатом. Он понимал такие истины, как уважение, повиновение, серьезное отношение к службе. Даже если все остальные отказывались понимать. Сказать точнее, очень важно сохранять серьезность, в то время как остальные не хотели. Капитан вернул перекрутившуюся перевязь на место, с отвращением отметив, что блестящий шелк замазан желтком. Какой же красивой она была когда-то! Никто не догадывался. И как же Димбик скучал по армии. Настоящей армии, а не этой извращенной насмешке над воинской службой. Он был достойнейшим в Роте, а его презирали. Давали подчиненных меньше, чем другим, выбирали самые худшие поручения, обделяли при дележе награбленного. Он одернул поношенный мундир, вытащил гребешок и пригладил волосы, а потом решительно покинул подмостки, где натерпелся позора, с самым строгим видом, какой мог только на себя напустить. В окружении сумасшедших любой здоровый человек выглядит безумцем.
Суфин ощущал в воздухе запах дыма. Это напомнило ему другие, давние войны. Войны, на которых приходилось по-настоящему сражаться. Ну, или так казалось сейчас. Он шел на войну за свою страну, за своих друзей, за свою жизнь, за выживание… не важно, к чему это привело. Наемники, которые пытались завалить сторожевую вышку, отказались от замысла и теперь сидели без дела, передавая друг другу бутылку. Инквизитор Лорсен стоял рядом с ними туча тучей. – Вы закончили с лавочником? – спросил Коска, вернувшись с постоялого двора. – Закончил. – И что узнали? – Он умер. Недолгое молчание. – Жизнь состоит из сплошных разочарований. – Некоторые люди не выдерживают допроса с пристрастием. – Осмелюсь заметить, моральное разложение приводит к слабости сердца. – Но результат один и тот же, – подытожил инквизитор. – У нас есть список, согласованный с Наставником. Следующим будет Лоббери, а после – Эверсток. Поднимайте Роту, генерал. Коска нахмурился. По наблюдениям Суфина, за сегодняшний день это было самое серьезное волнение, отразившееся на лице Старика. – Может, стоит позволить людям переночевать? Отдохнуть какое-то время, насладиться гостеприимством местных обывателей? – Вести о нашем походе не должны достичь ушей мятежников. Праведники не могут задерживаться. – Лорсену удалось произнести эту фразу без малейшего намека на улыбку. – Праведники трудятся без устали, не так ли? – Коска надул щеки. Суфин вдруг почувствовал такую усталость, что не смог бы, пожалуй, и руки поднять. Накатила изнуряющая беспомощность. Если где-то и можно найти праведного человека, то он, пожалуй, достойнейший называться им. Достойнейший в Роте. Он не гордился собой. Лучший червяк в навозной куче имеет больше поводов для самовосхваления. Просто, он – единственный, у которого оставался крохотный клочок совести. Ну, разве что кроме Темпла, хотя стряпчий проводил любое свободное мгновение, пытаясь доказать окружающим, что само понятие «совесть» ему незнакомо. Суфин смотрел, как законник стоит позади Коски, слегка ссутулившись, будто пытался спрятаться, и теребил пуговицы рубашки. Человек, который, вполне возможно, был кем-то, пытался приложить все усилия, чтобы казаться никем. Но посреди всего этого безумия и бессмысленного разрушения утрата идеалов одним человеком выглядела сущей мелочью. Может, Джубаир прав? Мог ли Бог быть мстительным убийцей, который наслаждается насилием? Суфин не мог подобрать слов, чтобы возразить.
Здоровенный северянин стоял на крыльце «Мясного дома Стапфера» и спокойно наблюдал, как они уезжают. Огромные кулаки покоились на перилах, солнце играло мертвенными бликами на серебряном глазе. – И как вы намерены это описать? – спросил Темпл. Суорбрек замер, глядя в записную книжку. Карандаш завис над страницей. – Я постараюсь замять этот случай, – ответил он, закрывая книжку. – Боюсь, вам еще о многом предстоит умалчивать, – фыркнул Суфин. Следует все же сказать по справедливости, в этот день Рота Щедрой Руки проявила поразительную для них сдержанность. Они покидали Сквордил, оставив за собой совсем немного жалоб о беззастенчивых грабежах, голого торговца, подвешенного на сторожевой вышке, а на шею ему нацепили табличку, объявляя его судьбу уроком в назидание мятежникам Ближней Страны. Узнают ли когда повстанцы об этом уроке и сумеют ли извлечь из него что-либо для себя, Суфин не брался судить. Рядом с лавочником висели еще двое. – А их за что? – спросил Темпл, хмуро оглядываясь назад. – Молодого застрелили при попытке убежать, насколько я знаю. О втором не могу ничего сказать. Темпл скривился, одернул потрепанные рукава. – Что мы в силах поделать? – Просто следуй за своей совестью. – Для наемника ты слишком много рассуждаешь о совести! – зло огрызнулся стряпчий. – А сам почему волнуешься, если тебе не нравится? – Насколько я знаю, ты все еще на жалованье у Коски! – Если я уйду, ты тоже уйдешь? Темпл открыл было рот, но, не издав ни звука, закрыл его. Хмуро вглядываясь в горизонт, он теребил рукав. Теребил и теребил. – Видит Бог, – вздохнул Суфин. – Я никогда не утверждал, что я – достойнейший из людей. – Несколько построек вдалеке горело, и столбы дыма поднимались к синему небу. – Просто я – достойнейший в Роте.
Прошлое есть у всех
Дождь усилился. Вода заполняла колеи от колес и глубокие отпечатки копыт и башмаков, пока они не превратились в сплошное болото, а дороге оставалось совсем немного до того, чтобы гордо называться рекой. Над городом висел словно серый занавес, а редкие огни в окнах с трудом пробивались сквозь туман, бросая тускло-оранжевые блики в бесчисленные лужи. Вода стекала в жидкую грязь из водостоков, и с крыш без водостоков, и с полей шляпы Лэмба, который сгорбился на козлах, молчаливый и мокрый. Вода сбегала тонкими струйками с арки городских ворот, на которых висела доска с названием – Эверсток. Вода смешивалась с пылью и грязью, покрывала шкуры волов – Кальдер очень сильно хромал на правую заднюю, а Скейл шел немногим лучше. Вода обливала лошадей, стоявших у коновязи перед жалкой лачугой, игравшей роль постоялого двора. Три жалкие лошади, потемневшие от дождя. – Это они? – спросил Лиф. – Это их кони? – Это они, – ответила Шай, холодная и липкая в промокшем плаще, словно покойница. – И что делать будем? – Лиф пытался скрыть нотки волнения в голосе, но не слишком преуспел. Лэмб не ответил ему. Вместо этого старик наклонился к Шай и почти ласково проговорил: – Скажи, если тебе приходится выбирать между двумя клятвами – ты не можешь выполнить одну, чтобы не нарушить вторую, что ты будешь делать? На взгляд Шай, такой выбор находился на грани выдумки, если учесть первоочередную задачу. Она пожала плечами, облепленными отвратительно мокрой рубахой. – Выполню ту, которую считаю важнее. Я так думаю. – Да, – пробормотал Лэмб. – Осенние листья на реке, так? Выбора нет никогда. – Они немного посидели молча, бездействуя и еще больше промокая. – Я войду первым. Привяжите волов, а потом входите тоже, но осторожно. – Он спрыгнул с фургона, расплескав башмаками грязь. – Если у тебя не хватает ума, чтобы остаться здесь. Это был бы лучший выход. – Я буду участвовать, – воскликнул Лиф. – А ты знаешь, какое участие потребуется? Ты убивал когда-нибудь человека? – А ты? – Главное, не стойте у меня на пути. – Лэмб чудесным образом переменился. Он больше не сутулился, стал выше и больше. Капли дождя барабанили по его плащу, слабый свет выхватывал половину его сосредоточенного лица, а вторая оставалась в темноте. – Не стойте на моем пути. Вы должны пообещать мне это. – Хорошо, – согласился Лиф, бросая на Шай хитрый взгляд. – Ладно, – кивнула она. Ерунду какую-то морозил Лэмб. В каждый сезон окота в любой отаре нашлось бы множество ягнят отважнее, чем он. Но мужчины иногда ведут себя странно, когда задета их гордость. А вот Шай никогда не использовала гордость в полную силу. Потому-то она решила позволить ему болтать, что захочет, и даже войти первому. Когда они продавали зерно, это неплохо срабатывало, если припомнить. Пока Лэмбу будут морочить голову, она войдет следом. Спрятав нож в рукаве, она смотрела, как старый северянин, раскинув для равновесия руки, изо всех сил старается перейти улицу и не оступиться. Если Лэмб оплошает, у нее должно получиться. Ведь и раньше они так делали. Не по таким серьезным поводам и с более достойными людьми. Шай убедилась, что нож свободно выскальзывает из мокрого рукава. Кровь стучала в висках. Она сможет это сделать. Она должна вновь это сделать. Снаружи харчевня выглядела как полуразрушенный сарай, да и внутри не слишком искажала первое впечатление. Не думала она, что угодит в такое место, где будет с легкой тоской вспоминать «Мясной дом Стапфера». Жалкие язычки огня корчились в очаге, черном от грязи и копоти. В воздухе витал кислый смрад дыма, сырости и немытых испокон веков тел. Барная стойка представляла собой старую доску, прогнувшуюся посредине, всю потрескавшуюся и до блеска отполированную локтями за долгие годы. Хозяин харчевни, или, вернее, хозяин сарая, стоял за ней и протирал кружки. Тесное с низким потолком заведение почти пустовало, что и неудивительно в столь ненастную ночь. Пять человек, включая двух женщин, сгрудившихся над тарелками с тушеным мясом в дальнем конце комнаты, Шай приняла за купцов. Костлявый потасканный мужчина склонился над кружкой. Испещренное черными пятнышками зеркало, какое и у нее когда-то было, выдавало в нем фермера. Следующий утопал в огромной шубе – между нею и шляпой с несколькими засаленными перьями торчала седая борода. На столе перед ним стояла полупустая бутылка, а напротив сидела, прямая, как судья на слушании дела, старуха из племени духолюдов со сломанным носом, волосами, перевязанными чем-то похожим на обрывки старого имперского знамени, и такими глубокими морщинами на лице, хоть тарелки ставь. Если твои тарелки вкупе с твоим зеркалом и твоей фермой не сожгли. Взгляд Шай скользнул по троим оставшимся так небрежно, будто она хотела прикинуться, что не видит их вовсе. Но они там сидели. Трое, сбившиеся в плотную кучку. Выглядели как граждане Союза, если только правомочно определять родину людей, которые провели несколько лет в грязи и непогоде Ближней Страны, стирающей любые отличия. Двое помоложе. Один с разлохмаченными рыжими волосами и дерганый, будто с шилом в заднице. Второго отличали правильные черты лица, насколько Шай могла судить издалека и в полумраке, и куртка из овчины, перетянутая щегольским поясом с бронзовыми бляхами. Третий постарше, бородатый, в высокой шляпе, заломленной набок, как делают излишне самоуверенные мужчины. Причем, как правило, именно те мужчины, чья ценность тем меньше, чем выше самомнение. Он был вооружен мечом – Шай заметила поцарапанную медную оковку ножен, мелькнувшую из-под плаща. У Красавчика – топор, тяжелый нож и моток веревки на поясе. Рыжий сидел к ней спиной, не позволяя верно оценить свое оружие, но, вне всяких сомнений, тоже припрятал клинок, а то и два. С трудом верилось, насколько они обычны. Как тысячи старателей, ежедневно протекавших грязной рекой через Сквордил. Красавчик засунул большой палец за свой выпендрежный пояс. Ну, кто угодно мог так сделать, склоняясь к барной стойке после долгого трудового дня, проведенного в седле. Ну, разве что далеко не у всех путь пролегал через разрушенную ферму Шай, через ее разбитые надежды и похищение брата и сестры в проклятую тьму. Она крепко сжала зубы и скользнула в комнату, держась в тени. Не прячась напоказ, но и не привлекая к себе внимания. Это было несложно, поскольку Лэмб вел себя совершенно не так, как обычно на продаже зерна. Он прошелся до другого конца стойки и оперся здоровенными кулаками о растрескавшееся дерево. – Хорош тот вечер, когда можно сюда заглянуть, – сказал он хозяину харчевни, снимая шляпу и стряхивая с нее воду размашистыми движениями, наверняка стараясь привлечь внимание. Только глубоко запавшие глаза старой духолюдки следили, как Шай крадется вдоль стены, но она не намеревалась поднимать шум. – Немного дождливо, не правда ли? – отозвался трактирщик. – Если дождь усилится, сможешь зарабатывать на переправе через улицу. – Если будет прибыль, займусь обязательно, – человек за стойкой невесело глянул на малочисленных гостей. – Я слышал, люди толпами валят через Ближнюю Страну, но почему-то здесь их не бывает. Хотите выпить? Лэмб стянул перчатки и бросил их перед трактирщиком. – Хорошо бы пива. Хозяин схватил железную, до блеска начищенную кружку. – Нет, мне в эту, – возразил Лэмб указывая на большую глиняную на верхней полке. Она выглядела очень тяжелой и старомодной. – Люблю держать в руках то, что я могу почувствовать. – Мы говорим о кружках или о бабах? – поинтересовался трактирщик, привставая на цыпочки, чтобы достать ее. – А почему не о том и другом вместе? – усмехнулся Лэмб. Как он сохранил способность улыбаться? Взгляд Шай все время возвращался к мужчинам, сидевшим за другим концом стойки, молча сгорбившись над выпивкой. – Издалека путь держите? – спросил хозяин. – С востока, – Лэмб словно не замечал, что с плаща стекает вода. – С северо-востока. Из окрестностей Сквордила. Один из троих, рыжий, оглянулся на Лэмба, фыркнул и повернулся к своим. – Ого! Не близкий путь. Это ж сотня миль, не меньше. – Как по мне, так больше. Дорога на проклятой телеге, запряженной волами, превратила мою задницу в отбивную. – Если намерены двигаться дальше на запад, советую серьезно подумать. Множество людей, охочих до золота, идут в ту сторону. А я слышал, в пустошах зашевелились духолюды. – Да ну! – Не сомневайся, приятель! – вставил человек в шубе, высовываясь из нее, словно черепаха из панциря. Он обладал самым сильным и самым противным из всех голосов, слышанных Шай, а она в свое время общалась с множеством необычных людей. – Они кинулись в Дальнюю Страну, как муравьи, если разворотить им кучу. Злые, собравшиеся в большие стаи и ищущие человеческие уши, как в стародавние времена. Я слыхал, Санджид выкопал меч войны. – Санджид? – Трактирщик пошевелил головой, как если бы воротник внезапно стал ему тесен. – Император равнин собственной персоной. – Шай догадалась, что старый ублюдок просто наслаждается своими страшилками. – Его духолюды вырезали целый обоз. Недели две назад, в пустошах. Человек тридцать погибло. Они отрезали их уши и носы. И я заставляю себя не задумываться – а вдруг они им и концы отрезали? – Для чего они им, дьявол меня раздери?! – воскликнул фермер, уставившись на старуху-духолюдку и содрогаясь всем телом. Она не ответила. Даже не пошевелилась. – Если вы собрались ехать на запад, я посоветовал бы найти хорошее общество. Желательно, чтобы у вас был настрой на победу и добрая сталь в запасе. Вот что я скажу… – и снова нырнул в шубу. – Дельный совет, – Лэмб поднял кружку и неторопливо сделал маленький глоток. Шай невольно сглотнула, пожалев, что у нее пива нет. Черт возьми, ей хотелось убраться отсюда. Или уж начать делать то, ради чего они пришли. В то же время Лэмб сохранял невозмутимость, как если бы пахал поле у фермы. – Но я не уверен, что хочу отправиться туда во что бы то ни стало. – А что занесло вас так далеко? Лэмб неторопливо закатал влажные рукава рубахи, обнажая могучие предплечья, покрытые седыми волосами. – Я кое-кого преследую. Рыжий снова оглянулся. Целая буря подергиваний пробежала по его лицу и плечам. На этот раз он не отвел взгляд. Шай позволила ножу выскользнуть из рукава и спрятала его за рукой, сжимая в потной и горячей ладони. – Зачем? – спросил трактирщик. – Они сожгли мою ферму. Украли моих детей. Повесили моего друга, – проговорил Лэмб без всякого выражения и поднял кружку. Повисла такая тишина, что было слышно, как он глотал. Один из торговцев даже обернулся, его брови поползли на лоб. «Шляпа» придвинул свою посудину, и Шай заметила, как напряглись сухожилия на его запястье. В этот миг вошел Лиф иостановился на пороге, растерянный и напуганный. Но все, не отрываясь, глазели на Лэмба, поэтому пропустили появление парня. – Плохие люди, вне всяких сомнений, – продолжал северянин. – Они похищали детей по всей Ближней Стране и оставляли за собой след из повешенных. За последние несколько дней я похоронил, пожалуй, дюжину. – И сколько этих ублюдков? – Человек двадцать… – Может, собрать парней и попробовать их отыскать? – спросил трактирщик, хотя казалось, что он-то как раз останется и будет продолжать натирать кружки. Но у кого повернулся бы язык обвинить его? – А смысл? – Лэмб покачал головой. – Они уже далеко отъехали. – Правда? Ну, ладно… Но я уверен, правосудие рано или поздно догонит их. Как говорится, возмездие неотвратимо. – Правосудию придется удовольствоваться тем, что я от них оставлю, когда догоню. – Лэмб наконец-то закатал рукава так высоко, как хотел, и привалился боком к стойке, глядя прямо на тех троих. Шай ожидала всякого, но только не беспечно болтающего, беззаботно улыбающегося Лэмба, которого вроде как ничего и не тревожило. – Когда я говорил, что они далеко отъехали, то слегка слукавил. Трое из них отбились от остальных. – Это точно? – спросил «Шляпа», вмешиваясь в беседу с трактирщиком так нагло, как вор срезает кошелек в суматохе. – Точнее не бывает, – Лэмб твердо встретил его взгляд. – Три человека, ты говоришь? – Рука Красавчика поползла вдоль пояса к топору. В воздухе тяжелым облаком повисло ожидание грядущих неприятностей. – Эй, погодите, – сказал хозяин постоялого двора. – Мне не нужны разборки… – Я тоже не хотел разборок, – согласился Лэмб. – Но ветер дует вопреки нашему желанию. И у всех неприятностей привычки такие же. – Он откинул влажные волосы с лица. Широко распахнутые глаза северянина сияли, рот приоткрылся, дыхание участилось. Он улыбался. Но не как человек, ищущий решение сложной задачи, а как человек, который занимается любимым делом или получает удовольствие, скажем, от вкусной еды. Внезапно Шай совсем по-иному оценила шрамы, испещрявшие лицо отчима, и ощутила холодок, расползающийся вдоль хребта в руки и ноги и заставляющий стать дыбом каждый волос на теле. – Я выследил этих троих, – проговорил северянин. – Встал на их след и гнался два дня. Воцарилась томительная пауза. Трактирщик отступил, не выпуская кружку и полотенце из рук. Призрачная тень улыбки еще цеплялась за его лицо, но остальные уже поняли все. Трое преследуемых развернулись к Лэмбу и слегка расступились, оказавшись спиной к Шай, и она осознала, что крадется вперед, словно протискиваясь через мед и цепляясь дрожащими пальцами за рукоять ножа. Каждое мгновение растягивалось длиною в век, а дыхание раздирало глотку. – И куда привел след? – спросил «Шляпа» осипшим голосом, почти беззвучным на последнем слове. Лэмбова улыбка растянулась от уха до уха. Словно он сегодня отмечал свой день рождения. – Прямо под ваши гребаные ноги. «Шляпа» откинул плащ. Ткань еще парила в воздухе, когда он потащил из ножен меч. Северянин запустил в него тяжелой кружкой. Удар пришелся прямо в лоб, и «Шляпа» упал, облитый пивом. Стул противно заскрипел, когда фермер, пытаясь отшатнуться, перевалился через него. Рыжий шагнул назад, освобождая место для драки или от страха, а Шай, обхватив его левой рукой, прижала нож к горлу. Кто-то закричал. Лэмб пересек комнату одним прыжком, поймал запястье Красавчика, когда он почти вытащил топор, выкрутил руку, в то же время вытащил нож у него из-за пояса и воткнул в пах. Двинул лезвие вверх, вспарывая живот. Брызги крови полетели во все стороны. Красавчик издал булькающий вопль, ужасно громкий в замкнутом помещении, и упал на колени, выпучив глаза и пытаясь удержать вываливающиеся кишки. Стукнув черенком ножа по затылку, Лэмб «вырубил» его и положил конец крику. Женщина-купец вскочила, открыв рот. Рыжий задергался в объятиях Шай. Она сжала его покрепче и прошептала в ухо, усиливая давление ножа: «Успокойся!» «Шляпа» с трудом поднимался на ноги. Из рассеченной кружкой кожи на лбу текла кровь, заливая глаза. Лэмб схватил его за шею и, приподняв легко, как тряпичную куклу, ударил лицом о барную стойку. И еще раз. Череп трещал, как глиняный горшок. Потом опять. Голова «Шляпы» безвольно болталась. Капли крови попали на передник трактирщика, на стену за его спиной, даже на потолок. Лэмб высоко поднял нож. Его лицо все еще озаряла та самая безумная улыбка. Потом лезвие расплылось, превращаясь в поблескивающее пятно, и прошло сквозь спину человека, пригвождая его к стойке, которая раскололась вдоль. Он так и остался висеть, не доставая ногами до пола. Только башмаки скребли по доскам. А кровь растекалась, словно пролитая выпивка. По мнению Шай, все это заняло времени не больше, чем три вдоха-выдоха, если бы она не затаила дыхание. Ее бросило в жар, голова кружилась, мир заиграл слишком яркими красками. Она моргнула, не вполне отдавая себе отчет, что же произошло. Но не двинулась с места. Она не шевелилась, и никто не шевелился. Только Лэмб шагал вперед – глаза блестели от слез, одна половина лица изуродована шрамами и забрызгана кровью, губы растянуты в безумной улыбке, обнажая зубы. На каждый выдох он издавал приглушенный рык, будто занимаясь любовью. – Мать вашу, мать вашу… – хныкал Рыжий. Шай прижатием лезвия ножа к кадыку снова утихомирила его. Здоровенный тесак, размером почти с меч, был засунут у него за пояс, и свободной рукой она вытащила оружие. Подошедший вплотную Лэмб, который едва не касался головой низких стропил, протянул руку и, сграбастав Рыжего за ворот рубахи, вырвал его из ослабевшей хватки Шай. – Говори! Северянин дал парню пощечину, настолько сильную, что мог сбить с ног, но сам же и удержал его. – Я… – проблеял пленник. Лэмб ударил его снова. От громкого звука вздрогнули купцы в дальнем конце комнаты. – Говори! – Чего тебе? – Кто у вас главный? – Кантлисс. Его так зовут. – Рыжий торопливо заговорил, захлебываясь слюной и путаясь в словах. – Грега Кантлисс. Я не знал, что они настолько плохие. Просто хотел перебраться отсюда в те края. И заработать чуток деньжат. Я работал на востоке, на переправе. А потом после дождя паром смыло… Я… – Удар. – Мы не хотели этого. Поверьте мне… – Удар. – Среди них есть полные отморозки. Северянин по кличке Рябой. Он стрелял в старика. А все смеялись… – Ты видел, чтобы я смеялся? – Лэмб шлепнул его снова. – Я тоже не смеялся! – Рыжеволосый попытался прикрыться слабой рукой. – Мы не хотели участвовать во всех этих убийствах. Потому и ушли от них! Кантлисс обещал нам, что просто ограбим кого-нибудь. А оказалось – мы крадем детей… Удар Лэмба прервал его словоизлияния. – Зачем он крал детей? И подстегнул желание говорить еще одной пощечиной. Лицо парня перекосилось и раздулось с одной стороны. Из носа текла кровь. – Он говорил, у него есть покупатель. Мы станем богатыми людьми, если доставим детей к нему. Говорил, что дети должны быть невредимы, ни одного волоска на головах. Требовал, чтобы в пути они не нуждались… – Путь куда? – Очередной удар Лэмба. – Для начала в Криз, он говорил. – Это в верховьях Соквайи, – сказала Шай. – Ехать через всю Дальнюю Страну. – Кантлисса ожидает лодка. Он поднимется вверх по реке… вверх по реке… – Очень смешно. Потом куда? Рыжий обмяк, едва ли не потеряв сознание. Веки едва трепетали. – Не говорил. При мне не говорил. Может, Тэвернер знал… – его взгляд скользнул по трупу, прибитому ножом к стойке бара. «Вряд ли он что-то способен рассказать», – подумала Шай. – Кто покупает детей? – спросил Лэмб. Рыжий качал избитой головой, будто пьяный. Лэмб шлепнул его снова, снова и снова… Одна из купчих спрятала лицо в ладонях. Вторая глядела твердо, но мужчина, сидевший рядом, насильно усадил ее на стул. – Кто покупает? – Не знаю, – шепеляво ответил парень, пуская розовые пузыри с разбитых губ. – Стой на месте. Лэмб отпустил Рыжего, вернулся к «Шляпе», вокруг башмаков которого натекла алая лужа, снял меч с его пояса, вытащил нож из-под плаща. После перевернул ногой Красавчика, который вперился безжизненным взглядом в потолок, в то время как его кишки вывалились из живота. Северянин взял его мокрую от крови веревку, вернулся к пленному и начал обвязывать один конец вокруг его шеи. Шай наблюдала за этим, оцепенев и ощущая противную слабость. Немудреные узлы, но вполне надежные. Потом Лэмб потащил парня к двери, а тот поплелся за ним, как побитая собака. Но далеко они не ушли. Трактирщик выбежал из-за барной стойки и загородил выход, подтверждая истину, что с первого взгляда никогда нельзя судить о способности человека на поступок. Он комкал в руках тряпку, будто мог защититься ею от зла. Шай не верила, что это чем-то поможет, но не могла не испытывать уважение к его кишкам. Оставалось надеяться, что Лэмб не разложит их рядом с потрохами Красавчика, которые валялись на окровавленных досках. – Это неправильно, – сказал хозяин заведения. – И каким образом, умерев, ты сумеешь это исправить? – Голос Лэмба звучал мягко и не содержал ни тени угрозы. Ему не нужно было кого-то пугать. Два мертвеца отлично справлялись с этой работой и без него. Глаза трактирщика забегали, но не нашлось ни одного героя, чтобы встал рядом с ним. Все выглядели напуганными, словно Лэмб являлся олицетворением самой смерти. Только старая духолюдка сидела, выпрямившись и внимательно наблюдая за событиями, да ее спутник, одетый в шубу, закинул ногу за ногу и, не делая резких движений, подливал себе выпивку. – Неправильно… – Голос трактирщика был слаб, как разбавленное водой пиво. – Коль это произошло, то это правильно, – ответил Лэмб. – Мы должны собрать людей, судить его, как положено, допросить свидетелей… – Все, что ты должен, – старик шагнул вперед, – это спросить себя, хочешь ли ты стоять на моем пути. Хозяин харчевни шагнул в сторону, и Лэмб поволок парня мимо него. Шай поспешила следом, внезапно ощутив, что может двигаться. Дождь из ливня перешел в размеренную морось. Лэмб протащил Рыжего через залитую водой улицу к арке городских ворот, достаточно высокой, чтобы проехал всадник. Или чтобы повесить пешего. – Лэмб! Шай спрыгнула с крыльца харчевни, проваливаясь по щиколотки. – Лэмб! Он взвесил веревку на ладони и забросил ее на перекладину. – Лэмб! Шай наконец-то перебралась через улицу, выдергивая ноги из липкой грязи. Северянин натянул свободный конец веревки, и парень привстал на цыпочки, когда петля затянулась у него под горлом, глупо озираясь, будто не соображая, что происходит. – Тебе не кажется, что с нас хватит повешенных? – выкрикнула Шай, поравнявшись с ними. Лэмб не отвечал, наматывая веревку на кулак. – Никому это не надо! Он молча сопел, продолжая поднимать Рыжего. Шай вцепилась в веревку и принялась пилить ее мечом около самой его шеи. Лезвие оказалось достаточно острым. Справилась она быстро. – Убирайся прочь! Парень моргал, глядя на нее. – Беги, мудила гребаный! Она пнула Рыжего под зад. Он отбежал на несколько шагов, споткнулся, повалился лицом в грязь, с трудом поднялся и скрылся в темноте все еще с воротником из петли на шее. Шай повернулась к Лэмбу. Отчим глядел на нее, стоя с обрывком веревки в одной руке и мечом в другой. Смотрел и не видел, кажется. Он был вроде как не в себе. Неужели этот же человек склонялся над кроваткой Ро, когда девочка горела в лихорадке, и пел ей? Пел отвратительно, но ведь старался. И лицо его тогда кривилось от сострадания. А теперь Шай видела пустоту в его черных глазах, и страх охватил ее. Будто оказалась на краю бездны, и потребовалась каждая крупица храбрости, чтобы не кинуться наутек. – Приведи их коней! – рявкнула она Лифу, появившемуся на пороге с плащом и шляпой Лэмба в руках. – Всех троих, живо! Он кинулся выполнять поручение. А Лэмб все стоял, глядя вслед Рыжему, а дождь постепенно смывал кровь с его лица. Когда Лиф подвел ему самого могучего коня, северянин схватился за луку, попытался вскочить верхом, но лошадь дернулась и отступила. Лэмб покачнулся, попытался поймать стремя, но опять промахнулся и упал с громким плеском в лужу. Перевернулся и встал на четвереньки. Шай бросилась к нему: – Ты ранен? Он поднял взгляд, в глазах стояли слезы, и прошептал: – Мертвецы, Шай, мертвецы… Стараясь изо всех сил, она подняла его. Дьявольски трудная задача – старый хрыч весил, как покойник. Оказавшись на ногах, он схватил Шай за рукав и притянул к себе. – Обещай мне… – тихо проговорил он. – Обещай мне, что больше никогда не встанешь на моем пути. – Обещаю. – Она погладила Лэмба по изуродованной щеке. – Но коня для тебя все-таки придержу. И выполнила обещание, схватив лошадь под уздцы и ласково бормоча ей на ухо. Жаль, что не нашлось никого, способного так же успокаивать ее саму, пока северянин медленно и устало забирался в седло, сцепив зубы от натуги. На спине коня он ссутулился, правой рукой взявши повод, а левой придерживая плащ у горла. И снова казался стариком. Дряхлее, чем когда-либо. Древняя развалина, раздавленная непосильными заботами. – Он в порядке? – громким шепотом спросил Лиф, будто боялся быть подслушанным. – Не знаю… – ответила Шай. А Лэмб, казалось, не слышал ничего, глядя вдаль, в черный, слившийся с небом горизонт. – А ты в порядке? – Тоже не знаю. – Она ощущала, что привычный ей мир разбит вдребезги и катится в пропасть, а ее влечет ветер по бескрайнему морю и земли не видно. – А ты? Лиф покачал головой и опустил глаза. – Тогда лучше тебе забрать из фургона все, что может пригодиться в дороге, и в путь. – А как же Скейл и Кальдер? – Они еле ходят, а нам нужно спешить. Бросим их здесь. Ветер швырнул капли дождя в лицо Шай, которая натянула поглубже шляпу и крепко сжала зубы. Брат и сестра – вот на чем следует сосредоточиться. Они – звезды, по которым Шай сверяла свой путь, два источника света в кромешном мраке. Только они имели значение. Потому она толкнула лошадь пятками и повела спутников в сгущающуюся ночь. Но не успели они отъехать от городка, как ветер донес шум. Шай натянула повод. Вытащив меч – длинный и тяжелый старый палаш с односторонней заточкой, Лэмб поставил своего коня рядом. – Кто-то сзади! – воскликнул Лиф, вытаскивая лук. – Убери его! В такой темноте ты, скорее, застрелишь себя. Или, того хуже, меня. Прислушавшись, Шай различила стук копыт на дороге, скрип фургона, увидела пляшущее пятно света за деревьями. Жители Эверстока решили их преследовать? Трактирщик оказался бо́льшим приверженцем правосудия, чем показалось на первый взгляд? Она вытащила из ножен короткий меч с роговой рукоятью. Клинок вспыхнул алым в последнем прикосновении сумерек. Шай понятия не имела – чего же ждать? Если бы сам Иувин возник из темноты и поприветствовал бы их, она бы нисколько не удивилась, а поинтересовалась бы, куда он держит путь. – Погодите! – донесся самый сильный и противный голос из всех слышанных Шай. Никакой это не Иувин. Человек в шубе. Он появился верхом, удерживая факел в одной руке. – Я – друг! – сказал он, переводя лошадь на шаг. – Но не мой друг, – ответила Шай. – Так давай для начала исправим это недоразумение! Он запустил руку в седельную сумку и, выудив недопитую бутылку, кинул ее Шай. Выкатился фургон, запряженный парой лошадей. Ими правила старуха из племени духолюдов, храня все то же невозмутимое выражение, что и в харчевне. В зубах она держала старую трубку из чаги, но не курила ее, а просто жевала. Они немного постояли друг напротив друга в темноте, а потом Лэмб спросил: – Что вам нужно? Незнакомец неспешно выпрямился и сдвинул шляпу на затылок. – Довольно проливать кровь нынче ночью, здоровила. Мы – не враги вам. А даже если бы и были, то я в корне готов поменять мнение. Просто я хочу поговорить, вот и все. Сделать предложение, которое всем нам может пойти на пользу. – Тогда давай, говори, – сказала Шай, вытаскивая пробку зубами, но держа меч наготове. – Начну, пожалуй. Меня зовут Даб Свит. – Ух, ты! – удивился Лиф. – Прям как того разведчика, о котором столько историй рассказывают! – Точно. Потому что он – это я. – Ты – Даб Свит? – Шай даже пить перестала. – Тот, кто первым увидел Черные горы? Она передала бутылку Лэмбу, который сразу сунул выпивку в руки Лифу. Парень сделал глоток и закашлялся. – Сдается мне, горы первыми увидели меня, – резко хихикнул Свит. – Но духолюды жили там за несколько сот лет до моего появления. А до того – имперцы. И кто знает, какие племена селились там в стародавние времена. Кто может сказать, что в этом мире он в чем-то опередил других? – Но ты убил того самого большого бурого медведя в верховьях Соквайи голыми руками? – спросил Лиф, возвращая бутылку Шай. – Я много раз бывал в верховьях Соквайи, но в той истории есть маленько преувеличений. – Даб Свит улыбнулся, и морщины расползлись по его щекам. – Можно, само собой, бороться голыми руками, но я не думаю, что это очень уж разумно. Мое главное правило в подходе к медведям, как и к большинству опасностей, – избегать их. Но память – странная штука, она утекает, как вода, и кое-что смывает. Так что я не могу подтвердить всего, что со мной происходило. – Может, ты и имя свое позабыл? – Шай еще глотнула из горлышка – в ней проснулась адская жажда. – Женщина! Я согласился бы с тобой, если бы моим именем не было помечено это потертое седло. – Он похлопал ладонью по видавшей виды коже. – Даб Свит. – После всех этих историй я представляла тебя повыше ростом. – Да, я такое слышал, что во мне должно быть полмили роста. Люди любят приукрасить. И когда их несет, то никому нет дела, какой я на самом деле вырос. Согласны? – А кто эта старая духолюдка с тобой? Неторопливо и торжественно, как будто читала панихиду, старуха произнесла: – Он – моя жена. Свит снова разразился скрипучим смехом. – Признаться, я и сам иногда так думаю. Эту духолюдку зовут Кричащая Скала. Мы обшарили сверху донизу каждый закоулок в Ближней Стране, и в Дальней Стране, и еще во многих землях, которым еще названия не придумали. Сейчас мы работаем проводниками, разведчиками, охотниками, чтобы провести Братство переселенцев через равнины в Криз. – Это как? – прищурилась Шай. – Я тут услыхал краем уха, что вы направляетесь в ту же сторону. Лодку вы для себя не найдете – никто не захочет вас подбросить, я имею в виду. И это значит, что вам придется пересечь равнины своим ходом – верхом, пешком или на колесах. А если учесть, что духолюды зашевелились, вам лучше найти спутников. – То есть вас. – Может, я никого и не задушу по дороге, но я знаю Дальнюю Страну. Немного лучше других. И если уж кто и сумеет довести вас до Криза с ушами на голове, так это я. Кричащая Скала откашлялась и передвинула трубку из одного угла рта в другой. – Это я и Кричащая Скала. – А что тебя подтолкнуло предложить нам помощь? – спросила Шай. Особенно после того, что они видели недавно. – Мы начали готовиться к путешествию до того, как на равнинах стало неспокойно. – Свит поскреб колючую бороду. – А теперь там забот – полон рот. У нас есть люди, знакомые с железяками, но у них слишком мало опыта и слишком много груза. – Он скользнул по Лэмбу оценивающим взглядом. Клэй мог так оценивать зерно перед покупкой. – Сейчас в Дальней Стране неспокойно. Поэтому нам нужны люди, которые не падают в обморок при виде крови. – Он глянул на Шай. – Сдается мне, ты тоже сумеешь удержать меч, если приспичит. – Он так и норовит выпасть из руки. – Она «взвесила» оружие на ладони. – И что ты предлагаешь? – Обычно люди или оплачивают путь, или привносят в Братство свои умения. А потом мы все живем одной семьей, помогаем друг другу. Здоровяк… – Лэмб. – Что, правда? – Свит приподнял бровь. – Имя не хуже других, – ответил северянин. – Спорить не буду. Ты можешь ехать бесплатно – я видел, что ты сумеешь принести пользу. Ты, женщина, можешь отдать половину взноса. Ну, и парнишка оплатит полный взнос. Это составит… – Свит наморщил лоб, считая в уме. Может, Шай и стала свидетелем смерти двух человек этой ночью, а еще одного спасла, может, в животе у нее крутило, а голова продолжала кружиться, но она не собиралась позволить обвести ее вокруг пальца. – Мы все едем бесплатно. – Что? – Это – Лиф. Он управляется с гребаным луком лучше всех, кого ты мог знать. Он полезен. – Он? – Даб Свит, казалось, здорово сомневался в услышанном. – Я? – промямлил Лиф. – Так что мы все едем бесплатно. – Шай сделала последний глоток и бросила собеседнику бутылку. – Или так, или мы вообще никуда с вами не едем. Свит прищурился, хорошенько приложился к горлышку, глянул на Лэмба и долго сидел неподвижно в темноте, только отсветы факела плясали в его глазах. Потом он вздохнул. – А ты любишь торговаться, правда? – Мое главное правило в подходе к обману – избегать его. Свит хохотнул, выслал коня вперед и, зажав бутылку локтем, стянул зубами перчатку, протянул ладонь. – По рукам. Думаю, ты мне понравишься, детка. Как тебя кличут? – Шай Соут. – Шай? – он снова поднял бровь. – Это – имя, старина, а не жалоба. А теперь гони обратно бутылку. Таким образом, они продолжили путь вместе. Даб Свит болтал без умолку надтреснутым, но мощным голосом. Говорили обо всем и ни о чем. Часто смеялись, как будто не оставили позади двух мертвецов. Пускали по кругу бутылку, пока выпивка не закончилась. Шай, чувствуя в животе тепло, швырнула бутылку в ночь. А когда Эверсток превратился в кучку огней позади, она натянула поводья и поравнялась с человеком, которого имела больше поводов, чем кого бы то ни было, называть отцом. – Тебя ведь не всегда звали Лэмбом, правда? Он посмотрел на нее, потом отвел глаза. Сгорбился еще сильнее, кутаясь в плащ. Большой палец скользил туда-сюда, потирая обрубок среднего, недостающего. – Прошлое есть у всех, – сказал он наконец. Более чем верно.Похищенные
Детей всякий раз оставляли безмолвной кучкой, когда Кантлисс приказывал гуртовать их. Гуртовать. Он так и называл эту работу, как будто имел дело с ничейными коровами и никаких убийств вообще не было. Будто они и не делали ничего из того, что произошло на ферме. Не смеялись, вспоминая потом, как притаскивали малышню с выпученными глазами. Рябой всегда смеялся неприятным смехом – у него не хватало двух зубов спереди. Но ржал так, словно убийство – самая забавная шутка в мире. Вначале Ро пыталась угадывать, где они проходят. Хотела оставлять какие-то знаки для тех, кто, возможно, пойдет по следу. Но леса и поля сменились обширными пустошами, где только изредка попадались приметные кусты. Они уходили все дальше и дальше на запад, это она поняла, но ничего сверх. Ей хватало забот о Пите и о других детях, о которых Ро заботилась, как могла, – чтобы были сытыми, умытыми и молчали. Здесь собрали самую разную детвору, но никого старше десяти лет. Двадцать один ребенок, еще не так давно, пока мальчишка по имени Кейр не попытался сбежать. Рябой отправился за ним и возвратился забрызганный кровью. Таким образом, их осталось два десятка, и больше никто не хотел убегать. Еще за ними присматривала женщина по кличке Пчелка. Хорошая, если не обращать внимания на шрамы от залеченного сифилиса на руках. Она иногда обнимала детей. Но не Ро, которая не нуждалась в заботе, и не Пита, у которого была Ро, чтобы обнимать, а некоторых самых маленьких. Она уговаривала их замолчать, когда они плакали, потому что боялась Кантлисса до усрачки. Порой он бил ее, после чего Пчелка вытирала сочащуюся из носа кровь и оправдывала его. Говорила, что у него была трудная жизнь, что от него отвернулись люди и в детстве избивали сверстники. На взгляд Ро, это еще не повод, чтобы бить других, но, по всей видимости, всем требовались хоть какие-то оправдания. Даже самые слабые. По мнению Ро, в Кантлиссе ни единая проклятая черточка не вызывала уважения. Он ехал впереди отряда, одетый словно богатый и знатный человек, а не убийца и похититель детей, который пытался хоть чуть-чуть выделиться, собирая вокруг себя еще более гнусное отребье. По ночам он требовал разводить огромный костер, поскольку любил смотреть, как пляшут языки пламени. Потом он напивался, а напившись, горько кривил губы и жаловался на то, что жизнь никогда не была к нему справедлива – его обжулили с наследством, и вообще ничего в этом мире не происходило так, как он хотел. Однажды они остановились на целый день около широкого водного потока, и Ро спросила его: – Куда вы нас ведете? – Вверх по течению, – только и ответил Кантлисс. Они погрузились в лодку, а потом пошли против течения. Сухопарые, жилистые мужчины гребли и отталкивались шестами, а равнина проплывала мимо и на горизонте сквозь туман проступали три синих пика на фоне небес. Вначале Ро думала, что судьба смилостивилась над ними – не надо больше трястись в седле, сиди себе да и все. Просто найди себе место под навесом, наблюдай, как земля ползет мимо, и привыкай к тому, что прежняя жизнь потихоньку стирается из памяти, все тяжелее вспомнить лица людей, которых ты когда-то знал, чувствуешь себя как во сне и ожидаешь приближение кошмара. Рябой время от времени сходил на берег с луком и несколькими помощниками, а потом возвращался с добытой дичью. Потом отдыхал, курил и смотрел на детей. И улыбался часами напролет. Когда Ро увидела его щербатую ухмылку, то вспомнила, как он стрелял в Галли и оставил старика, утыканного стрелами, висеть на дереве. И ей очень захотелось заплакать, но она знала, что не имеет права. Она – одна из самых старших и должна показывать пример малышне, быть сильной. Она считала, что если не расплачется, то это уже маленькая победа. Ну и что, что маленькая? Победа всегда победа, говорила когда-то Шай. Через несколько дней они увидели столбы дыма, поднимающиеся к небу и подчеркивающие его необъятность, вдалеке из моря травы. Черные крестики птиц-падальщиков кружились там же. Начальник над лодочниками сказал, что надо возвращаться, что-то долго объяснял о духолюдах, но Кантлисс только рассмеялся и передвинул рукоять ножа на поясе. А потом посоветовал лодочнику бояться тех опасностей, что у него под боком. Вот и весь разговор. В ту же ночь один из похитителей растолкал Ро и принялся рассказывать, что она ему кого-то напоминает. Хотя он улыбался при этом, но глаза отводил. От мужчины разило перегаром, а когда он схватил девочку за руку, Пит изо всех сил ударил его. Хотя какие там у него силы? Зато проснулась Пчелка и закричала. Подбежал Кантлисс и оттащил своего человека. А Рябой бил его ногами, пока тот не перестал шевелиться, и сбросил за борт. И Грега Кантлисс орал остальным, что товар не про их честь и чтобы не смели распускать свои гребаные ручонки, иначе – готов биться об заклад! – ни один не получит оговоренной оплаты. Ро знала, что не должна была этого говорить, но вспыхнула и не сдержалась: – Моя сестра идет по следу! Если хочешь биться об заклад, то бейся! Она тебя найдет! Она думала, что Кантлисс ударит ее, но он всего лишь посмотрел на нее так, словно она была самой мелкой из преследующих его всю жизнь неудач, и сказал: – Малышка, прошлое утекло, как вода. Чем скорей ты вобьешь это в свои мозги, которые меньше булавочной головки, тем лучше. Никогда ты не увидишь сестру. Никогда больше. И ушел на нос корабля, с недовольной рожей вытирая мокрой тряпкой капли крови со щегольской одежды. – Он сказал правду? – спросил Пит. – Никто за нами не придет? – Шай придет. – Ро никогда не сомневалась в том, что если сестра что-то решила, то добьется этого любой ценой. Но она никогда не призналась бы, что в глубине души надеется, что Шай не придет, поскольку очень не хотела видеть сестру, утыканную стрелами. А что она смогла бы поделать? Даже с тремя сбежавшими, двумя, которые остались продать большую часть лошадей, и тем, кого убил Рябой, у Кантлисса оставалось тринадцать человек. И Ро не знала, кто сможет с ними справиться. Она скучала по Лэмбу. Он мог улыбнуться и сказать: «Все хорошо. Не бойся». Так он говорил во время грозы, когда она не могла заснуть от страха. Вот было бы хорошо…Братство
Какая дикая жизнь, какой свежий взгляд на жизнь. Но какой дискомфорт.Генри Уодсворт Лонгфелло
Совесть и гонорея
– Молишься? – Нет, – вздохнул Суфин. – Я просто варю овсянку, стоя на коленях с закрытыми глазами. Да, я молюсь. – Он приоткрыл один глаз и уставился на Темпла. – Не желаешь ко мне присоединиться? – Я не верю в Бога, ты разве забыл? – Темпл понял, что опять перебирает пальцами подол рубахи, и усилием воли остановил себя. – Признайся честно, он хоть пальцем когда-нибудь пошевелил, чтобы тебе помочь? – В Бога нужно верить, а не любить его. Кроме того, я знаю, что помощи не достоин. – Зачем ты тогда молишься? Суфин накрыл голову накидкой для молитвы, подсматривая за Темплом из-под края. – Я молюсь за тебя, брат. Похоже, ты в этом нуждаешься. – Да, мне слегка… не по себе… – Теперь от волнения Темпл сосредоточился на левом рукаве и снова убрал пальцы. Во имя Господа, неужели его пальцы не успокоятся, пока не распустят до последней нитки каждую рубашку? – У тебя не было чувства, что страшный груз давит на плечи? – Часто. – И грозит обрушиться в любой миг? – Постоянно. – И ты не знаешь, как из-под него выбраться? – Но ведь ты знаешь? Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. – Нет! – воскликнул Темпл, отшатываясь. – Нет, нет… – Старик тебя слушается. – Нет! – Ты мог бы поговорить с ним, заставить отступиться… – Я пытался, он даже слышать не хочет! – Может, ты не слишком старался? – Темпл зажал уши ладонями, но Суфин отвел его руки. – Легкий путь приводит в никуда. – Тогда ты сам поговори с ним! – Я – всего лишь разведчик. – А я – всего лишь стряпчий! И никогда не корчил из себя праведника! – И никто из праведников так не делает. Темпл высвободился и зашагал прочь по лесу. – Если Бог хочет, чтобы это прекратилось, пусть сам и прекращает. Ведь он всесильный! – Никогда не перекладывай на Бога работу, которую можешь сделать сам! – донесся голос Суфина, и Темпл сгорбился, будто бы слова ранили его подобно брошенным камням. Нет, этот человек становится похожим на Кадию. Оставалось надеяться, что и не закончит так же. Как и следовало ожидать, больше никто в Роте не стремился покончить с насилием. Между деревьями сновали туда-сюда охочие до битвы люди – подгоняли амуницию, точили оружие, снаряжали луки. Пара северян толкались, постепенно входя в раж и разогреваясь. Двое кантиков молились, опустившись на колени перед благословенным камнем, который заботливо водрузили на пень, но вверх «ногами». Каждый человек, независимо от избранного пути, рассчитывает на Божью помощь. Громадный фургон выкатили на поляну, лошадей распрягли и дали им ячменя. Коска красовался у одного из колес, обрисовывая в общих чертах свое видение атаки на Эверсток перед верхушкой Роты. Он ненавязчиво переходил со стирийского на всеобщий, а также помогал выразительными жестами рук и шляпы понять тем, кто не владел ни тем, ни другим. Суорбрек присел на валун неподалеку и держал карандаш наготове, чтобы описывать великого человека в гуще событий. – …итак, часть Роты под командованием капитана Димбика нападает с запада, вдоль реки! – Есть, генерал! – провозгласил Димбик, приглаживая мизинцем несколько засаленных волосин. – Наряду с этим Брачио поведет свой отряд с востока! – Наря… Чего-чего? – проворчал стириец, трогая языком гнилой зуб. – Одновременно, – пояснил Балагур. – О! – И Джубаир спустится по склону холма, завершая окружение! – Перо на шляпе Коски победно воспряло, символически знаменуя поражение сил тьмы. – И никто не должен бежать, – проскрипел Лорсен. – Всех следует допросить. – Конечно, – Коска выпятил нижнюю челюсть и глубокомысленно почесал шею, где уже появилась розоватая сыпь. – И все захваченное должно быть заявлено, оценено и отмечено, чтобы разделить согласно Правилу Четвертей. Вопросы будут? – Скольких человек инквизитор Лорсен запытает сегодня до смерти? – напряженным голосом спросил Суфин. Темпл уставился на него с открытым ртом. И не он один. – Я полагал, речь идет о вопросах, связанных с тактикой… – Коска продолжал чесаться. – Столько, сколько будет нужно, – отрезал инквизитор. – Вы думаете, я этим наслаждаюсь? Мир – серое место. Место полуправды. Он весь состоит из полуобмана и полуправды. И все же есть ценности, за которые стоит бороться. И тут нужно прилагать все усилия и все старания. Полумерами ничего не добьешься. – А если там нет никаких бунтовщиков? – Суфин вырвал рукав из безумной хватки Темпла. – Что, если вы ошибаетесь? – Иногда ошибаюсь, – легко согласился Лорсен. – Мужество заключается в том, чтобы ошибки признавать. Все мы, случается, о чем-то сожалеем, но нельзя поддаваться неудачам. Иногда приходится совершать мелкие преступления, чтобы не допустить больших. Бывает так, что меньшее зло приносит большую пользу. Целеустремленный человек должен делать твердый выбор и отвечать за последствия. Иначе остается сидеть и ныть, что мир слишком несправедлив. – Мне помогает, – произнес Темпл с неестественным смешком. – А мне не помогает, – лицо Суфина странно изменилось, будто он выглядывал что-то вдали, и Темпл ощущал, что ни к чему хорошему это не приведет. – Генерал Коска, я хочу пойти в Эверсток. – Так мы сейчас все вместе и пойдем. Ты разве не слышал мой приказ? – Перед атакой. – Зачем? – требовательно спросил Лорсен. – Хочу поговорить с горожанами. Дать им возможность самим выдать всех мятежников. – Темпл вздрогнул. Господи, да это же смехотворно. Благородно, справедливо, но смешно. – Чтобы избежать того, что произошло в Сквордиле… – А я думал, мы идеально сработали в Сквордиле… – озадаченно протянул Коска. – Рота, состоящая из котят, боюсь, не могла бы стать ласковее. Вам так не показалось, Суорбрек? Писатель поправил очки и проговорил: – Достойная уважения сдержанность. – Это – нищий город, – Суфин указал за лес слегка подрагивающим пальцем. – У них и брать-то нечего. – Откуда нам знать точно, пока не поглядим? – Нахмурившийся Димбик поскреб ногтем краску на перевязи. – Дайте мне одну попытку, прошу вас. – Суфин сложил руки перед грудью и смотрел прямо в глаза Коски. – Я молю. – Молитвы происходят от высокомерия, – проворчал Джубаир. – Человек рассчитывает изменить промысел Божий. Но действия Бога заранее предначертаны и слова Его произнесены. – Трахать я его хотел тогда! – рявкнул Суфин. – О! – Джубаир неторопливо приподнял бровь. – Ты еще увидишь – это Бог всех трахает. Возникла временная тишина, нарушаемая лишь позвякиванием воинского снаряжения, которое в это утро разносилось по лесу, соперничая с пением птиц. Старик вздохнул и потер переносицу. – Похоже, ты решительно настроен. – Целеустремленный человек должен делать твердый выбор и отвечать за последствия, – ответил Суфин словами Лорсена. – А если я соглашусь, тогда что? Твоя совесть будет сидеть, как заноза в заднице, всю дорогу через Ближнюю Страну и обратно? Мне это может прискучить самым решительным образом… Совесть может доставлять кучу неудобств, как гонорея. Взрослый человек должен мучиться в одиночку, а не выставлять страдания напоказ перед друзьями и сослуживцами. – Вряд ли совесть и гонорею можно сравнивать, – вставил Лорсен. – Конечно! – многозначительно согласился Коска. – Гонорея гораздо реже приводит к смертельным последствиям. – Должен ли я понимать ваш ответ, что вы всерьез рассматриваете это безумное предложение? – Лицо инквизитора стало бледнее, чем обычно. – И вы, и я. В конце концов, город окружен, никто не выскользнет из нашей ловушки. Но его предложение, возможно, облегчит наш труд. Как ты думаешь, Темпл? – Я? – моргнул стряпчий. – Ну, я, кажется, произнес твое имя? И гляжу прямо на тебя. – Да… Но я… Он старался избегать трудного выбора по весьма серьезной причине. Он всегда выбирал неправильно. Тридцать лет нищеты и страха перед грядущими бедствиями, закончившиеся здесь, в весьма затруднительном положении, могли быть достаточным тому подтверждением. Он посмотрел на Суфина, на Коску, на Лорсена и опять на Суфина. С кем быть выгоднее? Где меньше опасность? И кто на самом деле… прав? Дьявольски трудно выбирать во всей этой путанице. – Ладно… – Человек совестливый, и человек сомневающийся, – генерал надул щеки. – Бог должен хранить вас. У вас есть один час. – Я вынужден протестовать! – возмутился Лорсен. – Если вынуждены, то ничего не поделаешь. Но, боюсь, я не услышу вас за всем этим шумом. – Каким шумом? Коска заткнул уши пальцами: – Бла-ла-ли-ла-ла-ли-ла-ла-ли!.. Он продолжал завывать, пока Темпл спешил, лавируя между деревьями, за Суфином. Под их подошвами хрустели сухие ветки, гнилые шишки и палая побуревшая хвоя. Голоса людей постепенно затихали. Наконец остался лишь шелест ветвей, щебет и трели птиц. – Ты совсем спятил? – прошипел Темпл, изо всех сил стараясь не отстать. – Все у меня в порядке. – А что ты творишь? – Хочу поговорить с ними. – С кем? – С тем, кто согласится слушать. – Ты не сумеешь исправить мир переговорами! – А что ты предлагаешь использовать? Огонь и меч? Договорные обязательства? Они миновали последний пост удивленных часовых – Берми вопросительно глянул, но Темпл ответил лишь беспомощным пожатием плеч, – а потом вышли на опушку, на яркий солнечный свет. Несколько дюжин строений Эверстока цеплялось за речную излучину в низине. И, пожалуй, к большинству из них применить наименование «строения» было бы преувеличением. Чуть-чуть лучше, чем просто хижины, а улицы – сплошная грязь. Чуть-чуть лучше, чем жалкие лачуги, а улицы – дерьмо, да и только, но Суфин целеустремленно шагал к ним. – Черт побери! Что он делает? – прошипел Берми из безопасного полумрака зарослей. – Думаю, идет по зову совести, – ответил Темпл. – Совесть – дерьмовый проводник. – Стириец не выглядел убежденным. – Я это ему частенько говорил. – Но Суфин по-прежнему следовал ей. – О, Боже! – пробормотал Темпл, вздрагивая и поднимая глаза к небу. – О, Боже! О, Боже… – И он побежал следом, путаясь в высокой траве с мелкими белыми цветочками, названия которых не знал. – Самопожертвование вовсе не благородная затея! – закричал, догоняя. – Я видел, каким оно бывает. Оно уродливо и бессмысленно! Никто не поблагодарит тебя! – Может, Бог поблагодарит. – Если Бог есть, у него имеются заботы поважнее. Суфин продолжал шагать, не глядя по сторонам. – Возвращайся, Темпл. Это – нелегкий путь. – Да я понимаю, мать его растак! – Он схватил Суфина за рукав. – Давай вместе вернемся! – Нет! – Разведчик вырвался и продолжал идти. – Тогда я ухожу! – Уходи. – Мать твою! – И Темпл снова поспешил вдогонку. Город все приближался и с каждым шагом становился все меньше и меньше похожим на нечто, за что стоило отдавать жизнь. – Что ты намерен делать? Ведь ты что-то думал? – Ну, думал… чуть-чуть… – Не слишком обнадеживающе. – Я не ставлю перед собой цель обнадеживать тебя. – Тогда ты охренительно хороший проводник. Они прошли под аркой, сбитой из грубо обтесанных брусьев. Над головой скрипела доска с надписью: «Эверсток». Двинулись дальше, обходя самые заболоченные куски залитой грязью главной улицы, между сильно покосившимися домишками, одноэтажными, сбитыми из корявых сосновых досок. – Господи, какой нищий городок… – бормотал под нос Суфин. – Напоминает мне родину, – прошептал Темпл. Она тоже не отличалась роскошью. Выжженный солнцем пригород Дагоски, бурлящие трущобы Стирии, заброшенные деревушки Ближней Страны. Всякая держава богата по-своему, бедны они все одинаково. Женщина обдирала тушку, которая была то ли кроликом, то ли кошкой, и Темпл чувствовал, что ей на это наплевать. Пара полуголых детей самозабвенно колотили друг дружку деревянными мечами на улице. Длинноволосый старикан восседал на крыльце одного из немногих каменных зданий, а у стены стоял прислоненный меч, определенно не похожий на игрушку. Все они смотрели на Темпла и Суфина с мрачной подозрительностью. Несколько ставней захлопнулось со стуком, и сердце Темпла тревожно забилось. Когда залаяла собака, он чуть не обделался. Зловонный ветерок холодил выступающий на лбу пот. В голове роились мысли – не совершает ли он самый дурацкий поступок в жизни, граничащий с идиотизмом. В конце концов он решил, что сегодняшний день пока что в верхней части списка, но, чтобы перебраться на первое место, потребуется немного времени. Блистательным сердцем Эверстока мог считаться сарай с пивной кружкой на вывеске выше входа и разношерстными посетителями. Пара из них походили на фермера с сыном – оба мосластые и рыжие, у парня – сумка через плечо. Сидя за столом, они поглощали скудную пищу, весьма несвежую на первый взгляд. Грустный типчик, увешанный потертыми лентами, сгорбился над кружкой. Темпл принял его за странствующего певца и надеялся, что тот предпочитает печальные баллады, поскольку одним своим видом вызывал слезы. Женщина копошилась над огнем в почерневшем очаге и кинула косой взгляд на вошедшего законника. На барной стойке – корявая доска со свежей трещиной вдоль – выделялось замытое пятно, подозрительно похожее на кровь. Позади нее хозяин заведения тщательно протирал кружки тряпицей. – Еще не поздно, – прошептал Темпл. – Можем через силу проглотить по кружечке той мочи, что здесь продается, а потом улизнем и никакого вреда. – Пока сюда не ворвется оставшаяся часть Роты. – Я имел в виду – вреда нам… Но Суфин уже подошел к стойке, оставив Темплапробормотать проклятие на пороге, прежде чем последовать за ним. – Чего желаете? – спросил трактирщик. – Около четырехсот наемников окружили ваш городок и собираются атаковать, – сказал Суфин, и надежды Темпла избежать неприятностей разлетелись вдребезги. Повисла томительная тишина. Более чем томительная. – У меня была не самая лучшая неделя, – проворчал трактирщик. – И у меня нет настроения шутить. – Если бы мы намеревались вас развеселить, то придумали бы что-то более удачное, – в тон ему отозвался Темпл. – Здесь Рота Щедрой Руки во главе с отвратительным наемником Никомо Коской. Их наняла инквизиция, чтобы искоренить мятеж в Ближней Стране. Если вы не будете с ними сотрудничать целиком и полностью, то ваша плохая неделя станет намного хуже. Теперь трактирщик прислушался к ним. Да и все люди в зале прислушивались к ним, не собираясь отвлекаться. Хорошо ли находиться вот так на виду, Темпл не брался судить. Во всяком случае, не мог припомнить последнего раза. – А если в городе есть повстанцы? – Фермер привалился к стойке рядом с ними и медленно закатал рукав. Вдоль жилистого предплечья шла татуировка. Свобода, равенство, правосудие. Вот он – бич могущественного Союза, коварный враг Лорсена, ужасный бунтовщик во плоти. Темпл посмотрел ему в глаза. Если это и олицетворение зла, то зла изрядно замученного. – Тогда у них, – сказал Суфин, тщательно подбирая слова, – есть чуть меньше часа, чтобы сдаться и уберечь горожан от кровопролития. В улыбке костлявого отсутствовали несколько зубов и какая бы то ни было радость. – Могу отвести вас к Шилу. Пусть решает – верить вам или нет. Сам же он, похоже, не верил ни единому слову. И даже не собирался верить. – Тогда веди нас к Шилу, – кивнул Суфин. – Отлично! – Что? – охнул Темпл. Теперь предчувствие беды пыталось его удушить. Или вонь изо рта мятежника? Вот уж точно – дыхание зла, по-другому не скажешь. – Вам придется оставить оружие, – распорядился костлявый. – При всем моем уважении, – начал Темпл, – я не думаю… – Сдай оружие! – Он удивился, когда увидел, что женщина, возившаяся у очага, целится в него из арбалета. – Я согласен, – прохрипел он, снимая нож с пояса двумя пальцами. – Один и очень маленький. – Размер не важен, – ответил мятежник, выхватывая оружие из руки Темпла. – Важно, как всунуть. Суфин расстегнул перевязь и отдал мечи. – Ну, что, пойдем? Только советую не делать резких движений. – Я всегда их избегаю, – стряпчий показал пустые ладони. – Насколько мне помнится, одно из них ты сделал, когда пошел со мной, – заметил Суфин. – О чем теперь весьма сожалею. – Заткнись! Тощий бунтовщик проводил их до двери. Женщина следовала позади на безопасном расстоянии, не опуская арбалет. На внутренней части ее запястья Темпл заметил синий цвет татуировки. Парнишка замыкал шествие, припадая на ногу в лубке и прижав к груди сумку. Если бы не смертельная опасность, их процессия могла бы показаться до чертиков смешной. Но Темпл всегда полагал, что угроза для жизни – лучшее средство против комедии. Оказалось, что лохматый старик, наблюдавший за их прибытием в город, – какими безмятежными сейчас казались те мгновения! – и есть Шил. Он напряженно выпрямился, бездумно отмахнулся от мухи, а потом, еще более напряженный, потянулся за мечом. И только после этого шагнул от крыльца. – Что случилось, Дэнард? – спросил он голосом с влажной хрипотцой. – Мы поймали этих двоих на постоялом дворе. – Поймали? – удивился Темпл. – Мы пришли и сказали… – Заткнись, – буркнул Дэнард. – Сам заткнись, – огрызнулся Суфин. Шил издал странный звук – то ли кашель, то ли отрыжка, а потом с натугой сглотнул. – Давайте поглядим, не найдем ли мы разумную середину между молчанием и пустой болтовней. Я – Шил. Я говорю от лица всех повстанцев в округе. – Всех четверых? – прищурился Темпл. – Было больше, – мятежник казался скорее печальным, чем сердитым, выжатым до капли и – оставалось надеяться – готовым сдаться. – Меня зовут Суфин. Я пришел, чтобы вас предупредить… – Наверное, мы окружены, – издевательски произнес Дэнард. – Сдайтесь инквизиции, и Эверсток проживет еще один день. – Признай, что это довольно неправдоподобная история, – Шил вперил серые водянистые глаза в Темпла. Какое имело значение – легкий или тяжелый путь они выбрали, чтобы оказаться здесь, если выйти могли лишь одним способом – убедить этого человека в своей правоте. Темпл напустил на лицо самое серьезное выражение. Именно так он убедил Кадию, что больше не будет воровать, жену – что все будет хорошо, а Коску – что ему можно доверять. Разве ему не поверили? – Мой друг говорит правду, – медленно, тщательно подбирая слова, будто они беседовали наедине, проговорил стряпчий. – Пойдемте с нами, и мы можем спасти не одну жизнь. – Врет он, – костлявый ткнул Темпла под ребра навершием меча Суфина. – Там никого нет. – Зачем нам приходить, чтобы врать? – Темпл сделал вид, что не заметил грубости, и не отрывал взгляда от лица старика. – Какая нам выгода? – А зачем вы пришли? Законник замешкался на миг. А почему бы не сказать правду? Это, по крайней мере, необычно. – Нас тошнило от мысли, что здесь произойдет. – Ха! – Кажется, он чего-то достиг. Рука Шила покинула рукоять меча. Еще не победа, до нее долгий путь, но первый шажок. – Если ты говоришь правду и мы сдадимся, что будет дальше? Излишняя искренность – ошибка. Темпл всегда придерживался этого правила. – Жителей Эверстока пощадят. Я обещаю. Старик вновь откашлялся. О, Боже, у него, по всему выходило, развивалась чахотка. Но мог ли он поверить? Сработала ли уловка Темпла? Неужели они сумеют не только выжить сами, но и спасти чьи-то жизни? И окажется, что он совершил поступок, который мог бы похвалить Кадия. Эта мысль заставила Темпла на мгновение ощутить прилив гордости. Он отважился улыбнуться. Когда он в последний раз ощущал гордость? Да и ощущал ли когда-либо? Шил открыл рот, чтобы заговорить, согласиться, признать… Но замер, нахмурившись, глядя через плечо Темпла. Ветер донес отдаленный звук. Топот. Копыта коней. Темпл оглянулся и увидел наездника, мчащегося на полном галопе по заросшему густой травой склону долины. Шил тоже видел его, и лоб старика сморщился от удивления. За первым появилась еще целая толпа всадников, которая скатывалась по склону подобно потоку. – О, нет… – пробормотал Темпл. – Темпл! – зашипел Суфин. – Ах, вы подонки! – Шил выпучил глаза. – Это не то… – поднял ладони законник. Он услыхал звук, похожий на хрюканье, и когда обернулся сказать Суфину, то увидел, что его приятель и Дэнард, рыча, обхватили друг друга. Открыв рот, он смотрел на них. Им обещали дать час времени. Шил неловко потянул меч из заскрипевших ножен, но замахнуться не успел – Темпл перехватил его руку и боднул в лицо. Бездумно. Просто сделал и все. Мир завертелся. Хриплое дыхание Шила обжигало щеку. Они боролись и дергались, кулак врезался в скулу Темпла. В ушах зазвенело. Он снова ударил головой. Услышал, как хрустнул нос противника. Внезапно Шил отпрянул. Суфин стоял рядом с ними с мечом в руках и выглядел удивленным, что все так вышло. Темпл помедлил мгновение, пытаясь сообразить, куда они вляпались. И главное, как теперь выбираться. Щелкнул арбалет, с тихим шелестом пролетел болт. Дэнард попытался подняться, рыча: – Мать вашу… Голова его раскололась. Кровь брызнула на лицо Темпла. Шил выхватил нож, но Суфин ударил его мечом. Клинок вошел в бок старику, который хрипло каркнул с перекошенным лицом и попытался зажать рану. Кровь струилась у него между пальцев. Мятежник что-то бормотал, но Темпл не разбирал слов, а потом снова поднял нож. Меч вонзился Шилу чуть выше глаза. – Ох! – только и сказал он, когда кровь хлынула из глубокой раны, заливая лицо и орошая грязь. – Ох… Шил повалился на бок, ударился о крыльцо, перекатился на спину, выгнулся и заскреб рукой по земле. – А мы хотели спасать людей, – смущенно пробормотал Суфин, глядя на умирающего. Изо рта разведчика хлынула кровь. Он упал на колени. Меч выскользнул из безвольной ладони. – Что с тобой? – Темпл кинулся к другу и увидел черенок ножа – того самого, который он отдал Дэнарду, – торчащий у него между ребер. Рубаха Суфина чернела на глазах. Маленький нож, если сравнивать его с другими. Но он сделал свое дело не хуже, чем любой большой. Собака продолжала лаять. Суфин рухнул лицом вниз. Женщина с арбалетом куда-то подевалась. Может быть, она спряталась и перезаряжала оружие, готовясь снова стрелять? Наверное, Темплу следовало удирать. Но он не двигался. Топот копыт приближался. Кровь расплывалась в грязной луже вокруг разрубленной головы Шила. Медленно отступающий парень перешел на ковыляющий бег, подволакивая хромую ногу. Темпл просто смотрел ему вслед. Из-за постоялого двора вылетел Джубаир с занесенным мечом на огромном коне. Мальчишка-бунтовщик в отчаянии попытался броситься назад, но успел сделать всего один шаг, когда клинок ударил его в плечо, отбрасывая на улицу. Джубаир, что-то выкрикивая, помчался дальше. За ним еще всадники. Люди разбегались, кричали. От грохота копыт помрачался рассудок. Им обещали дать час времени. Темпл опустился на колени рядом с Суфином, наклонился, чтобы осмотреть его рану – может, нужно перевязать или еще что-то сделать из того, чему когда-то обучал его Кадия. Но едва лишь взглянул в лицо друга, понял – он мертв. Наемники врывались в город, завывая, как стая собак, размахивая оружием, словно выигрышными картами. Потянуло дымом. Темпл поднял меч Шила – зазубренное лезвие покрывала кровь – и пошел к парню-бунтовщику. Тот отползал к постоялому двору, одна рука висела плетью. Он видел Темпла и всхлипывал, зарываясь пальцами здоровой руки глубоко в навоз. Сумка его открылась, и в грязь посыпались серебряные монеты. – Помоги мне, – молил мятежник. – Помоги мне! – Нет. – Они убьют меня! Они… – Заткни свою сраную пасть! – Темпл ткнул его в спину мечом. Мальчишка охнул и сжался. Но чем несчастнее он казался, тем стряпчему сильнее хотелось вонзить в него меч. Удивительно, но это так легко. Настолько легко убить человека. Эти мысли, похоже, отразились у него на лице, поскольку парень скривился и заныл еще жалостливее. Темпл снова ткнул его мечом. – Заткнись, мудозвон! Закрой пасть! – Темпл! – Рядом возник Коска на высоком сером скакуне. – Ты цел? Ты весь в крови. Законник осмотрел себя и убедился, что рукав его рубахи порван, по локтю стекает кровь. Но он не помнил, как это произошло. – Суфина убили… – Почему несправедливая Судьба всегда забирает лучших из нас?.. И тут внимание Коски привлекли рассыпанные в грязи деньги. Он протянул руку Балагуру, и сержант помог Старику спуститься с позолоченного седла. Наклонившись, Коска поднял монету двумя пальцами, нетерпеливо смахнул налипший навоз и озарился яркой улыбкой, на которую был способен лишь он. Лицо его прямо излучало благодушие и доброту. – Да… – донесся до ушей Темпла шепот генерала. Балагур сорвал сумку с плеча мальчишки и рывком раскрыл ее. Негромкий звон как бы намекал на изрядное количество монет внутри. Бум! Бум! Бум! Несколько наемников пинали двери трактира. Один отпрыгнул подальше, ругаясь на чем свет стоит и стаскивая грязный сапог с отбитых пальцев. – Откуда эти деньги? – Коска присел на корточки. – Мы ходили в набег… – пробормотал мятежник. – Все пошло наперекосяк… С оглушительным треском дверь трактира сдалась, и победители радостной рекой потекли в проем. – Наперекосяк? – Нас вернулось всего лишь четверо. Потому у нас осталось две дюжины коней свободными. Мы решили их продать, и человек по имени Грега Кантлисс купил их у нас в Грейере. – Кантлисс? – Ставни разлетелись в щепки, и через окно из трактира вылетел стул, приземлившись неподалеку от беседующих. Балагур нахмурился, глядя на зияющий проем, но Коска и бровью не повел, будто в мире остались только он, парень и монеты. – А кто такой этот Кантлисс? Бунтовщик? – Нет. Он красиво одевается. А еще с ним был какой-то северянин с дикими глазами. За лошадей они заплатили этими монетами. – А где он их взял? – Он не сказал… Коска приподнял рукав на безвольной руке мальчишки, открыв татуировку. – Но он точно не из ваших, не бунтовщик? Парень покачал головой. – Этот ответ не осчастливит инквизитора Лорсена. Коска едва заметно кивнул. Балагур взял мятежника за шею. Проклятая собака продолжала лаять. Гав, гав, гав… Темпл страстно желал, чтобы кто-нибудь заткнул ее. На противоположной стороне улицы трое кантиков избивали мужчину на глазах у двоих детей. – Мы должны остановить их… – пробормотал он. Но сил оставалось только на то, чтобы усесться прямо на обочине. – Как? – Коска набрал полную горсть монет и перебирал их. – Я же генерал-капитан, а не Бог. Многие генералы прокололись в подобных обстоятельствах, но я-то излечился давным-давно, поверь мне. – Из соседнего дома вытащили за волосы голосящую женщину. – Парни разъярены. Это как наводнение – безопаснее дать потоку схлынуть, чем воздвигать плотину на его пути. Если они не найдут путь для выхода своего гнева, то могут обрушить его куда угодно. Даже на меня… – Коска кряхтел, пока Балагур помогал ему встать на ноги. – И вряд ли все это происходит из-за моей оплошности, не правда ли? Голова Темпла готова была лопнуть. Он ощущал такую усталость, что едва мог пошевелиться. – Из-за моей? – Я знаю, ты хотел как лучше. – Огонь уже жадно облизывал карниз постоялого двора. – Но так обычно и бывает с благими намерениями. Надеюсь, из сегодняшних событий все извлекут урок. – Коска вытащил флягу и начал откручивать крышку. – Я потакаю тебе. Ты потакаешь… – Он хорошенько отхлебнул. – Вы опять пьете? – Ты слишком много суетишься. Глоток еще никому не повредил. – Опустошив флягу до последней капли, Коска бросил ее Балагуру, чтобы тот вновь ее наполнил. – Инквизитор Лорсен! Как я рад, что вы наконец-то к нам присоединились! – Вы отвечаете за весь этот разгром! – воскликнул Лорсен, решительно осадив коня посреди улицы. – И далеко не первый… – согласился Старик. – Я обречен вечно жить с этим позором. – Мне кажется, шутки сейчас неуместны! – Мой прежний командир, – усмехнулся Коска, – Сэзайн, однажды заметил, что нужно смеяться при каждом удобном случае, пока вы живы, а то потом не получится. На войне всякое случается. У меня есть ощущение, что вышла путаница с сигналами. Сколь тщательно вы ни планируете сражение, всегда возникают непредвиденные обстоятельства. – Будто иллюстрируя его тезис, вдоль улицы проскакал наемник-гурк, наряженный в расшитую ленточками куртку певца. – Но этот мальчик успел нам кое-что рассказать перед смертью. – На ладони Коски, затянутой в перчатку, блеснуло серебро. – Имперские монеты. Дал их бунтовщикам человек по имени… – Грега Кантлисс, – вставил Балагур. – Это произошло в как его… Грейере. – Так говорите Империя снабжает бунтовщиков деньгами? – нахмурился Лорсен. – Наставник Пайк ясно сказал – избегать любых сложностей с Империей. – Видите этот профиль? – Коска поднял монету повыше. – Император Остус Второй. Он умер приблизительно тысяча четыреста лет назад. – Я не знал, что вы настолько увлекаетесь историей. – Я увлекаюсь деньгами. Это старинные монеты. Возможно, бунтовщики раскопали могильник. Великих людей древности зачастую хоронили вместе с их богатством. – Великие люди древности нас не касаются, – отрезал Лорсен. – Мы разыскиваем нынешних бунтовщиков. Парочка наемников, уроженцев Союза, орали на человека, стоящего на коленях. Выясняли, где спрятал деньги. Один бил его доской от разбитой двери. По лицу допрашиваемого текла кровь. Его снова спросили. И снова ударили. И еще, и еще, и еще… Суорбрек, биограф, наблюдал за избиением, зажав ладонью рот. – Да что ж это… – шептал он сквозь пальцы. – Как и все в этом мире, восстание требует денежных затрат, – пояснял Коска. – Еда, одежда, оружие. Фанатики нуждаются в этом точь-в-точь как остальные люди. Ну, чуть поменьше, если учесть служение высоким идеалам, которые питают их, и тем не менее. Пойдем по следу денег, выйдем на предводителей. Ведь все равно Грейер имеется в списке Наставника Пайка, так ведь? И вполне возможно, Кантлисс выведет нас на этого вашего… Котнуса. – Контуса, – приободрился инквизитор. – А кроме того, – Коска широким взмахом меча указал на мертвых бунтовщиков, едва не сбив при этом очки с носа Суорбрека. – Я как-то сомневаюсь, что мы сможем получить свидетельские показания у этих троих. Жизнь редко дает нам удобные пути. Обычно приходится прогибаться под обстоятельства. – Замечательно! – с отвращением хрюкнул Лорсен. – Тогда последуем за деньгами. – Он развернул коня и приказал одному из экзекуторов: – Осмотри трупы, найди татуировки и, черт побери, найди мне хотя бы одного живого мятежника! В трех домах ниже по улице человек забрался на крышу и ломал дымоход, пока его товарищи толклись у дверей. Тем временем Коска обратился к Суорбреку: – Я разделяю ваше отвращение ко всему происходящему, поверьте. Я непосредственно наблюдал сожжение некоторых из самых древних и красивых городов мира. О, если бы вы видели Оприл в огне, он освещал небо на мили! А это – вряд ли веха на жизненном пути. Джубаир сложил несколько трупов в ряд и равнодушно отсекал им головы. Хрясь, хрясь, хрясь – падал его тяжелый меч. Двое из его людей разломали арку на въезде в город и острили концы деревяшек. Одну из них уже воткнули в землю – на ней красовалась голова Шила, странно надувшего губы. – Да что же это… – снова шептал Суорбрек. – Отрубленные головы, – пояснил Коска, – всегда пользуются успехом. Если использовать их вдумчиво и с художественным вкусом, могут повлиять на успех задуманного гораздо больше, чем те, что все еще на плечах. Прошу обратить внимание. А почему вы не записываете? Из горящего дома выбралась старуха с перепачканным сажей лицом. Несколько наемников, собравшись в кружок, принялись толкать ее туда-сюда. – Какое отребье, – с горечью пожаловался Лорсен одному из своих экзекуторов. – При надлежащем управлении эта земля могла бы стать процветающей. С надлежащим управлением, новейшими методами сельского хозяйства и лесоводства. В Миддерланде есть молотилка, оборудованная машиной, которая за день с одним человеком может сделать работу, на которую раньше дюжине крестьян требовалась неделя. – А чем занимаются оставшиеся одиннадцать? – спросил Темпл, чувствуя, что его рот живет отдельной жизнью. – Ищут другую работу, – прорычал экзекутор. Позади него поднялась новая голова на палке. Обрамленная длинными волосами. Темпл не признал лица. Ограбленный дом теперь весело полыхал, выбрасывая языки пламени. В воздухе висело марево. Наемники отошли подальше от жара, позволив старухе уползти. – Ищут другую работу, – пробормотал Темпл. Коска толкнул Брачио локтем и прокричал в ухо капитану: – Собирай своих людей! Мы едем на северо-восток в Грейер искать Грегу Кантлисса. – Чтобы их успокоить, нужно время. – Даю один час. А потом я прикажу сержанту Балагуру принести отставших по кусочкам. Дисциплина, Суорбрек, жизненно важна для армии! Темпл закрыл глаза. Боже, какой смрад. Дым и кровь, ярость и дым. Хотелось пить. Он хотел попросить флягу у Суфина, но увидел его труп, лежащий в грязи в трех шагах. Целеустремленный человек должен делать твердый выбор и отвечать за последствия. – Мы привели твою лошадь, – сказал Коска, как если бы это должно было восполнить хотя бы часть потерь дня сегодняшнего. – Хочешь знать мой совет? Оставь эти события за спиной как можно быстрее. – Как мне забыть это? – О, это слишком сложный вопрос. Вся хитрость заключается в том, чтобы научиться… – Коска осторожно отшагнул назад, поскольку мимо с криками пронесся стириец, волоча привязанный к седлу труп. – Отстраняться. – Мне надо похоронить Суфина. – Да, думаю, ты прав. Но поскорее. Пока еще день, и нам не стоит терять время. Джубаир! Закругляйся! – Старик пошел через улицу, размахивая мечом. – Сожги все, что еще может гореть, и собираемся! Мы идем на восток! Когда Темпл обернулся, Балагур молча протянул ему лопату. Собака наконец-то прекратила лаять. Широкоплечий северянин, татуированный зверь откуда-то из-под Крины, насадил ее голову на копье, установив рядом с головами мятежников, и теперь тыкал пальцем, хихикая. Взявши Суфина за руки, Темпл закинул его себе на плечо, а потом перегрузил на седло напуганной лошади. Нелегкая задача, но проще, чем он предполагал. При жизни Суфин казался крупнее из-за разговоров, движения, смеха. Покойником он почти ничего не весил. – Ты в порядке? – Берми тронул его за плечо. От его сочувствия Темплу захотелось плакать. – Я не пострадал. А вот Суфина убили. Вот вам и благодарность. Два северянина разбили комод и дрались за найденную одежду, разбрасывая обрывки ткани по грязной улице. Татуированный наемник привязал палку ниже собачьей головы и старательно пристраивал на нее дорогую рубашку со щегольским жабо, при этом производя впечатление вдохновенного художника. – Ты уверен, что в порядке? – крикнул Берми с середины замусоренной улицы. – Лучше всех! Темпл вывел коня за город, а потом сошел с дороги – две колеи в непролазной грязи. Подальше от лающих выкриков, от пожаров, от людей, неохотно собирающихся уезжать. Шум позади затихал, пока не сменился журчанием бегущей воды. Он шел по берегу вверх по течению, пока не обнаружил вполне подходящую полянку между двумя деревьями, чьи ветви нависали над рекой. Снял тело Суфина и уложил его лицом вверх. – Прости, – сказал он, бросая лопату в воду, и забрался в седло. Суфину теперь все равно, где он лежит и как. Если Бог есть, то он сейчас у него и, вполне возможно, выясняет, почему же в мире так дерьмово с правдой. Северо-восток, сказал Коска. Темпл повернул коня на запад, а потом ударил бока пятками и поскакал прочь, как можно дальше от жирного занавеса дыма, вздымающегося над руинами Эверстока. Подальше от Роты Щедрой Руки. Подальше от Димбика, от Брачио, от Джубаира. Подальше от инквизитора Лорсена и его праведной миссии. Никакой цели он не преследовал. Куда угодно, лишь бы не с Никомо Коской.Новая жизнь
– Вот это и есть Братство! – провозгласил Свит, упираясь пальцами в переднюю луку. Фургоны растянулись почти на милю вдоль речной долины. Тридцать или даже больше, покрытые грязной парусиной или, напротив, раскрашенные в кричащие цвета – ярко-оранжевые и пурпурные пятна резко бросались в глаза на фоне запыленной бурой местности. Точечки пеших поселенцев рядом, всадники впереди. В хвосте плелись животные – лошади, запасные волы, довольно большое стадо коров, а прямо за ними следовало разрастающееся облако пыли, которую ветерок уносил в небесную синеву, чтобы возвестить всему миру о появлении Братства. – Вы только посмотрите! – Лиф выслал коня вперед и привстал на стременах с широкой улыбкой на лице. – Вы видите?! Шай раньше не замечала, чтобы он улыбался. Веселый, он стал выглядеть моложе. Скорее, мальчик, чем мужчина. Помимо воли ее губы тоже растянулись. – Да вижу я, – отозвалась она. – Целый город на колесах! – И правда, это настоящий срез общества, – пояснил Свит, устраивая старую задницу в седле. – Кто-то честный, а кто-то ушлый. Есть богатые, а есть бедняки. Некоторые умные, а некоторые очень даже наоборот. Отряд первопроходцев. Имеются и пастухи, и земледельцы. Немного торговцев. Полный набор для новой жизни там, за горизонтом. У нас даже есть Первый Маг. – Что? – обернулся Лэмб. – Известный актер. Иосиф Лестек. Вроде бы его Байаз очаровывал толпы в Адуе. – Свит скрипуче хихикнул. – Где-то сотню проклятых лет назад. Он надеется, как я слышал, принести театральное искусство в Дальнюю Страну, но, между вами, мной и половиной Союза говоря, его мастерство находится на спаде. – Байаз уже неубедительный, да? – У него даже Иосиф Лестек получается неубедительно. – Свит пожал плечами. – Но что я понимаю в лицедействе? – Ну, твой Даб Свит более чем убедителен. – Поехали туда! – воскликнул Лиф. – Посмотрим поближе! Поближе к обозу романтика развеялась. Но не так ли бывает в любом деле? Живые тела людей и животных производили огромное количество отходов, и вряд ли нашелся бы желающий нюхать их без веской на то причины. Другие, гораздо менее обаятельные животные – по большей части, собаки и мухи, хотя и вши, конечно, тоже – не слишком бросались в глаза, но, как только вы оказывались поблизости, набрасывались с удвоенными усилиями. Шай задалась вопросом – не было ли Братство отважной, но безрассудной попыткой привнести худшие из пороков городского образа жизни в неиспорченную дикую местность. Должно быть, ощущая то же самое, несколько старейшин Братства отъехали от остальных шагов на пятьдесят, предварительно захватив немного выпивки, и, прокладывая курс, ломали головы над широкой картой. – Бросьте эти потуги, пока не покалечились! – воскликнул Свит, приближаясь. – Я вернулся, а вы сейчас на три долины южнее нужного направления. – Всего лишь на три? Это лучше, чем я смел надеяться! – подошел к ним высокий жилистый кантик с лысым, как коленка, черепом совершенной формы, осторожно поглядывая на Шай, Лэмба и Лифа. – Перед нами новые друзья? – Это – Лэмб, его дочь – Шай. – Она не потрудилась поправить его за мелкую неточность. – Имя этого парня, должен признаться, в настоящее время выветрилось из моей головы… – Лиф. – Точно! А перед вами мой работодатель, – Свит произнес это слово так, будто само его существование вызывало судороги вследствие несвободы. – Нераскаявшийся разбойник по имени Абрам Маджуд. – Счастлив познакомиться, – Маджуд продемонстрировал неизбывную радость и золотой зуб, кланяясь каждому по очереди. – И уверяю вас, я раскаиваюсь ежедневно с той поры, как сколотил Братство. – Его темные глаза устремились вдаль, как бы оглядываясь на пройденные мили. – Там, в Келне, вместе с моим партнером Карнсбиком. Жесткий человек, но мудрый. Он, между прочим, изобрел перевозную кузню. Я везу ее в Криз, чтобы основать там прибыльное дело по металлообработке. А можно еще застолбить в горах какой-нибудь участок и добывать руду. – Золотую? – поинтересовалась Шай. – Железную или медную, – Маджуд понизил голос и наклонился поближе. – По моему скромному убеждению, только дураки верят, что можно разбогатеть, добывая золото. Вы трое хотите присоединиться к нашему Братству? – Именно, – ответила Шай. – У нас в Кризе есть кое-какие дела. – Весьма рад! Стоимость проезда составит… – Лэмб – весьма серьезный боец, – встрял Свит. Маджуд помолчал немного, кривя губы. – Не обижайтесь, но он выглядит слегка… староватым. – Не берусь это оспорить, – сказал северянин. – Я сам тоскую по былой поре расцвета, – добавил Свит. – Ты тоже не ребенок, раз уж речь зашла об этом. Если ты ищешь молодежь, то вот этот парень тебе подходит. Лиф, похоже, еще меньше впечатлил Маджуда. – Я ищу золотую середину. – Ладно! – фыркнул разведчик. – Но здесь ты ее не найдешь! У нас не хватает настоящих бойцов. С духолюдами, помешанными на крови, не время перебирать. Поверь мне, старина Санджид не станет с тобой торговаться. Или Лэмб с нами, или я тоже ухожу. Можешь тогда искать дорогу сам, пока твои фургоны не рассыплются от старости. Маджуд вперился в Лэмба, северянин ответил твердым взглядом. Казалось, смущение он оставил в Сквордиле. Через несколько мгновений кантик увидел то, что хотел. – Мастер Лэмб едет бесплатно. Плата за проезд оставшихся двоих… Свит почесал затылок. – Я заключил сделку с Шай. Все трое едут бесплатно. – Похоже, она торгуется лучше, чем ты. – В глазах Маджуда промелькнуло что-то похожее на уважение. – Я же разведчик, а не лавочник. – Вполне возможно. Но тогда следует оставить право заключать сделки тем, кто умеет. – Но судя по всему, я торгуюсь лучше, чем ты прокладываешь путь. – Понятия не имею, как я все объясню своему партнеру Карнсбику. – Он отошел, грозя пальцем. – Карнсбик – не тот человек, чтобы шутить с расходами! – Дьявольщина, – прошипел Свит. – Нет, вы слышали подобную чушь? Можно подумать, мы отправляемся на прогулку с девицами. – Похоже, так оно и есть, – заметила Шай. Мимо прогрохотал один из самых разукрашенных фургонов – ярко-алый с позолоченными креплениями. На козлах сидели две женщины. Одна, одетая, как самая настоящая шлюха, придерживала рукой шляпу. На ее чересчур размалеванном лице застыла, будто приклеенная, улыбка, символизируя, по всей видимости, доступность за соответствующую плату, несмотря на походные условия. Наряд второй больше подходил для путешествия, да и с вожжами она управлялась, как опытный возчик. Между ними сидел мужчина в куртке, которая вызывающей расцветкой не уступала фургону, бородатый и суровый. Шай решила для себя, что это – сутенер. Во всяком случае, вид у него был самый что ни на есть сутенерский. Она наклонилась и сплюнула через щель между зубами. Сама мысль о том, чтобы заниматься любовью в трясущемся фургоне, наполовину наполненном грохочущими кастрюлями и всяким прочим барахлом, гасила огонь страсти в Шай. Хотя эти угольки горели так давно, что не оставалось сомнений – они истлели. Тяжелая работа на ферме с двумя детьми и двумя стариками убивает любую романтику. Свит поклонился женщинам, прикоснулся к краю шляпы и шепотом заметил: – Дьявольщина, это совсем не то, что я предполагал. Женщины, наряды, плуги и передвижные кузницы, а кто знает, что за ужас появится в следующий раз? А ведь я помню время, когда здесь ничего подобного не было – только небо и земля, звери и духолюды и ширь необжитых мест, где можно дышать полной грудью. Мне случалось проводить по двенадцать месяцев в обществе одного лишь коня. – Никогда в жизни не ощущала такую вину перед своей лошадью, – Шай снова сплюнула. – Вы как хотите, а я прогуляюсь вокруг лагеря, поприветствую Братство. Заодно узнаю, не слышал ли кто про похищенных детей. – Или про Грегу Кантлисса, – Лэмб сердито нахмурился, произнося это имя. – Ладно, – согласился Свит. – Только поосторожнее там, слышишь? – Я могу о себе позаботиться. Потасканное лицо старого разведчика сморщилось от смеха. – Вообще-то я переживал за остальных.Ближайший фургон принадлежал человеку по имени Джентили, древнему стирийцу, который путешествовал с четырьмя кузенами, называя их мальчиками, хотя на вид он казались ненамного моложе его, но это было единственным, что было между ними общего. Джентили упрямо мечтал выкопать новую жизнь в горах, показывая себя неизлечимым мечтателем – ведь он с трудом держался на ногах на ровном месте, не говоря уже о ледяных потоках, доходящих до груди. Он ничего не слышал об украденных детях. Шай подозревала, что он и ее вопрос-то не расслышал. На прощание он предложил ей войти в новую жизнь рука об руку с ним на правах пятой жены. Она вежливо отказалась.
Лорд Ингелстед переживал, по всей видимости, полосу невезения. Когда он произнес это слово, леди Ингелстед – женщина, не рожденная для невезения, но решительно настроенная расправиться с ним, невзирая ни на что, – хмуро глянула на него, как если бы ощутила внезапно, что столкнулась в жизни еще с одним невезением, а именно: с замужеством. На взгляд Шай, причиной его невезения стали азартные игры и долги, но, поскольку ее собственный жизненный путь не отличался праведностью, она воздержалась от осуждения и предоставила лорда его невезению. О разбойниках, похищающих детей, как, впрочем, и об очень многом, он тоже был не осведомлен. На прощание пригласил Шай и Лэмба перекинуться в картишки нынче вечером. Пообещал игру с маленькими ставками, хотя, по опыту Шай, с этого обычно и начиналось, и для того, чтобы умножить число неприятностей, ставкам совершенно не обязательно сильно уж расти. Она вежливо отказалась, намекнув при этом, что человек, испытавший столько невезения в жизни, не должен стремиться приумножать его. Он воспринял совет с просветленным лицом и тут же пригласил поиграть Джентили и его мальчиков. Леди Ингелстед выглядела так, будто готовилась загрызть насмерть всех этих бездельников, как только они приблизятся на расстояние вытянутой руки.
Следующим оказался, пожалуй, самый большой в Братстве фургон с застекленным окошком и надписью «Знаменитый Иосиф Лестек» на облупившейся фиолетовой краске. По мнению Шай, если человек достаточно известен, то ему нет необходимости писать свое имя на стенке фургона, но поскольку ее собственная известность ограничивалась приказами об аресте, то она не стала высказывать мысли вслух. Лохматый парень держал в руках вожжи, а великий актер восседал рядом с ним – старый, изможденный и какой-то блеклый, закутанный в поношенное одеяло духолюдов. Внимание подъехавших Шай и Лэмба придало новые силы его хвастовству. – Я… Иосиф Лестек. – Поразительно, но из сморщенного дельца раздался голос властителя душ, богатый, глубокий и густой, как сливовый соус. – Осмелюсь заметить, что имя это широко известно. – К сожалению, – сказал Лэмб. – Нам не слишком часто доводилось побывать в театре. – Что занесло вас в Дальнюю Страну? – спросила Шай. – Болезнь вынудила меня оставить подмостки во Дворце Драмы Адуи. Труппа, конечно, сокрушалась, что утратила великого актера. Да, весьма сокрушалась. Но теперь я полностью восстановился. – Радостное известие. Шай опасалась даже представить больного Иосифа, ведь он и сейчас напоминал ходячий труп, поднятый посредством колдовства. – Я должен отправиться в Криз, чтобы взять на себя руководство культурным возрождением! – Культурным? – Шай приподняла край шляпы, чтобы взглянуть на расстилающуюся впереди пустошь – серая трава, чахлый кустарник и опаленные солнцем бока бурых валунов, никаких признаков жизни за исключением нескольких ястребов, которые, в надежде на поживу, кружили в вышине. – Там? – Даже самые черствые сердца жаждут чего-то возвышенного. – Приму ваши слова на веру, – сказал Лэмб. Лестек улыбался краснеющему небокраю, прижав к груди бледную, почти прозрачную ладонь. Он производил впечатление человека, которому для разговора не нужны собеседники. – Мое самое лучшее представление еще впереди, я это точно знаю. – Будем ждать с нетерпением, – проворчала Шай, разворачивая коня.
Кучка, состоявшая приблизительно из дюжины сулджиков, наблюдала за торговлей, которая происходила у полуистлевшего фургона. Они не говорили на всеобщем, а Шай с трудом могла понять хотя бы несколько слов на сулджикском. Поэтому они раскланялись и разошлись, загадочные друг для друга.
Гуркский священник Ашджид стремился стать первым, кто принесет слово Пророка на запад, в Криз. Ну, или на самом деле вторым, поскольку миссионер по имени Октаади сломался после трех месяцев пребывания там и был зарезан и освежеван духолюдами, когда возвращался домой. Ашджид серьезно взялся за распространение слова Божьего в Братстве и устраивал ежедневные проповеди, хотя новообращенным обзавелся пока одним – придурошным разносчиком чистой воды. У священнослужителя не нашлось никаких сведений о мире, выходящем за пределы Писания, но он попросил Божьего благословения на их поиски, и Шай искренне поблагодарила. Благословения лучше, чем проклятия, поэтому, возможно, когда-то на вспаханном ими поле взойдут ростки успеха.
Священник представил им сурового типа, хозяина исправного и чистого фургона, по имени Савиан. Он выглядел как человек, с которым лучше не шутить. Равно как и меч у него на боку, побывавший во многих переделках. А лицо с седой щетиной и прищуренные из-под шляпы глаза явно видели их еще больше. – Я – Шай Соут, а это – Лэмб. – Савиан просто кивнул в ответ, принимая на веру слова, но не показывая никакого к ним отношения. – Я ищу брата и сестру. Им шесть и девять лет. – На этот раз он даже не кивнул, молчаливый ублюдок, без сомнения. – Их похитил человек по имени Грега Кантлисс. – Не могу вам помочь, – ответил он с легким следом имперского выговора. Все это время Савиан смотрел на нее, не отрываясь, будто оценивал, но не впечатлился и перевел взгляд на Лэмба. Оценил и тоже не пришел в восторг. Потом прижал кулак ко рту и надолго, хрипло раскашлялся. – Звучит кашель не очень… – проговорила Шай. – А он когда-то бывает хорошим? Шай заметила арбалет, висевший на крючке у него под рукой. Незаряженный, но взведенный. Спусковой механизм зажат клинышком. – Вы готовитесь к бою? – Надеюсь, что не придется. – Хотя снаряжение красноречиво свидетельствовало, что надежды его редко сбывались. – Только дурак надеется на бой, да? – К сожалению, один или два всегда нас подстерегают поблизости. – К сожалению, это правда, – фыркнул Лэмб. – Чем думаете заниматься в Дальней Стране? – поинтересовалась Шай, рассчитывая хоть как-то расшевелить эту личность-деревяшку. – Это мое дело… – Он снова закашлялся. Даже открывая рот, он почти не шевелился. Шай задумалась, а есть ли мышцы у него на лице? – Мы могли бы попробовать работу старателей, – высунулась из фургона женщина. Худая и мускулистая, с коротко подстриженными волосами и синими глазами, которые многое повидали. – Я – Корлин. – Моя племянница, – пояснил Савиан, но при этом они обменялись заговорщицкими взглядами, и Шай не могла понять, в чем дело. – Старателей? – переспросила она, сдвигая шляпу на затылок. – Не так много женщин-старателей я знала. – Хотите сказать, что женщина не может то же, что и мужчина? – спросила Корлин. – Возможно, если она достаточна тупа и пытается попробовать, – приподняла бровь Шай. – По-моему, ни один пол не может претендовать на излишнюю гордыню. – По-моему, тоже, – ответила Шай, шепотом добавив: – Знала бы я, мать его так, что это значит… – И добавила, раскланиваясь и высылая вперед коня: – Увидимся еще в дороге. Ни Корлин, ни ее дядя не ответили, но провожали их тяжелыми взглядами, будто состязались между собой, кто жестче. – Подозрительные эти двое, – сказала она Лэмбу. – Не видела у них никакого старательского инструмента. – Может, они хотят купить его в Кризе? – И заплатить впятеро? Ты видел их глаза? Не думаю, что они часто давали себя обжулить. – Ты прямо все насквозь видишь. – Я пытаюсь разузнать побольше на тот случай, если со мной начнут играть в какие-то игры. Ты не думаешь, что они могут помешать? – Я думаю, лучше относиться к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. И оставить за ними немного свободы. Мы все можем кому-то помешать тем или иным образом. У половины этой толпы наверняка есть в запасе грустная история. Иначе зачем тащиться к черту на рога через пустошь в подобном обществе?
Рейналь Бакхорм только и мог говорить о надеждах, хотя заикался при этом. Ему принадлежала половина коров в Братстве, на него работали несколько пастухов, и он пятый раз направлялся в Криз, где, по его же словам, всегда есть спрос на мясо. Но теперь захватил с собой жену и детей, намереваясь осесть. Посчитать его отпрысков было трудно, но казалось, что их очень много. Бакхорм спрашивал Лэмба, видел ли тот траву в Дальней Стране? Лучшая, черт побери, трава в Земном Круге! А вода? Тоже! Они стоили того, чтобы преодолеть непогоду, духолюдов и убийственное расстояние. Когда Шай упомянула о Греге Кантлиссе, он покачал головой и сказал, что не подумал бы, как низко может пасть это отребье. Его жена, Лулайн Бакхорм, обладательница широчайшей улыбки, но такого крошечного тела, что не верилось, как она могла произвести на свет весь этот выводок, тоже покачала головой и сказала, что ужаснее известия она никогда не слышала, что она очень сожалеет и не могла ли она что-либо сделать для Шай, ну или хотя бы обнять, вот если бы не рослая лошадь… А потом вручила маленький пирожок и посоветовала поговорить с Хеджесом.
Хеджесом оказался скользкий тип на замученном муле с небольшим запасом инструментов и неприятной привычкой разговаривать, наклонив голову. Он никогда не слыхал о Греге Кантлиссе, зато показал искалеченную ногу и рассказал, что увечье он получил в сражении при Осрунге. Шай не поверила его истории, но мать советовала стараться разглядеть в людях лучшие черты. Хороший совет, пускай сама она не торопилась им пользоваться. Закончилось тем, что Шай угостила его пирожком Лулайн Бакхорм, а Хеджес посмотрел ей в глаза и сказал: – А ты ничего… – Не дай подаркам себя одурачить, – ответила она. Когда они поехали дальше, хромой все еще стоял, глядя на пирожок в руке, будто он значил так много для него, что жалко было есть.
Шай объехала все Братство, пока не охрипла, задавая вопросы, а уши не разболелись выслушивать ответы и жалобы. Она поняла, что Братство – хорошее название для этого сборища, незлобливого и дружелюбного по большей части. Зеленые новички, странные и порой недалекие, но все они твердо верили в лучшее завтра. Даже Шай, ожесточенная заботами, усталостью, непогодой, переживаниями о судьбе Ро и Пита, размышлениями о прошлом Лэмба, это ощутила. Свежий ветер на щеке и свежие надежды на будущее звучали в ее ушах, и она с удивлением обнаружила глуповатую улыбку на собственных губах, когда пробиралась между фургонами, кивала людям, хлопала по спине новых знакомых. Когда Шай вспомнила, почему здесь, то стерла улыбку, но она вернулась, как голуби на свежезасеянное поле. А вскоре она перестала бороться с улыбкой. Птицы расклевывают ваш урожай, а от веселья какой вред? Поэтому Шай позволила усмешке остаться. И чувствовала себя весьма неплохо. – Много сочувствия, – сказала она, поговорив почти с каждым к тому времени, как солнце опустилось в позолоченную равнину и зажглись первые факелы, освещая путь Братству, которое преодолевало последнюю милюперед ночевкой. – Много сочувствия, но никакой помощи. – Думаю, сочувствие – это уже что-то, – ответил Лэмб. Она ждала продолжения, но он замолчал, сгорбившись в седле и покачиваясь в такт неторопливым шагам коня. – Они кажутся неплохими в большинстве. – Она болтала лишь для того, чтобы заполнить пустоту в душе, а потому злилась на саму себя. – Не знаю, что они будут делать, если появятся духолюды и все пойдет наперекосяк, но они неплохие. – Думаю, никогда не получится предугадать, как поведут себя люди, если дела пойдут скверно. – Вот тут ты чертовски прав, – глянула она на Лэмба. На мгновение он поднял глаза, а потом снова виновато отвел взгляд. Шай едва успела открыть рот, как мощный голос Свита раскатился в сумерках, возвещая остановку после долгого дня.
Перекати-поле
Темпл крутанулся в седле, сердце бешено колотилось. Он видел только лунный свет, пробивающийся сквозь густые ветви. Да и то еле-еле. Тьма хоть глаз выколи. Возможно, он услышал шорох побегов под ветром, или пробиравшегося по своим делам безобидного кролика, или убийцу-духолюда – дикаря, измазанного кровью невинных жертв. Говорили, что они любят сдирать кожу с лиц пленников и носить вместо шляпы. Под пронизывающим порывом холодного ветра, зашатавшего сосны, Темпл сгорбился. Рота Щедрой Руки держала его в мерзких объятиях так долго, что он привык чувствовать себя в безопасности, полной и всеобъемлющей, которую она обеспечивала. И теперь остро ощущал потерю. В этой жизни есть много вещей, которые вы не цените, пока не потеряете по глупости. Например, добротный плащ. Или хотя бы маленький нож. Или немного отъявленных убийц во главе с любезным мерзавцем, страдающим от старческих недугов. В первый день он торопился и боялся лишь того, что его поймают. Промозглым утром второго дня начал переживать, что вдруг не найдут. На третий день он очень расстроился, сообразив, что они, по всей видимости, и не пытались его преследовать. Побег из Роты без цели и без припасов через нехоженые пустоши все меньше и меньше походил на легкий путь куда бы то ни было. За тридцать лет не слишком счастливой жизни Темпл сменил множество ролей. Был попрошайкой, вором, учеником священника, неудачливым лекарем, неумелым мясником, косоруким плотником, очень недолго пробыл любящим мужем и безумно любящим отцом, сразу после этого – несчастным горемыкой и беспробудным пьяницей, самонадеянным мошенником и, наконец, узником Инквизиции. Потом осведомителем инквизиторов, переводчиком, счетоводом и законником. Побывал на стороне всех, каких только можно, компаний, за исключением правых. Участвовал как сообщник в убийствах, а последний раз, но весьма неудачно, сумел побыть праведником. Только скитальца и перекати-поле в списке еще не было. Он даже не удосужился прихватить с собой кремень и огниво. А если бы и прихватил, то не обладал должными навыками, чтобы развести костер. И все равно еды, которую можно было бы приготовить, у него не было. Он потерялся во всех смыслах этого слова. Очень быстро он угодил в когтистые лапы голода, холода и страха, которые теперь беспокоили гораздо больше, чем когда-либо укоры совести. Наверное, побег следовало продумать тщательнее, но побег и раздумья не смешивались, как масло и вода. Он винил Коску. Винил Лорсена. Винил Джубаира, Шила и Суфина. Винил каждого ублюдка из тех, что сумел вспомнить, за исключением самого главного – того, который мерз и голодал в седле, все больше теряясь с каждым мигом. – Дерьмо! – рявкнул он в пустоту. Его надежная лошадь дернула ушами и пошла. Она сделалась равнодушно спокойной к его вспышкам ярости. Темпл глянул на кривые ветки, на луну, чей свет пробивался через полосы стремительных облаков. – Боже, – пробормотал Темпл, слишком отчаявшись, чтобы задумываться, насколько по-дурацки выглядит. – Ты меня слышишь? – Никто, конечно, не ответил. Бог не отвечал таким, как он. – Я знаю, что не был достойнейшим. И даже не был особенно хорошим… – Он вздрогнул. Как только ты соглашаешься с Его существованием, пропадает всякий смысл юлить и скрывать правду. – Ну, ладно, я весьма плохой, но… Но я ведь далеко не худший. – Беззастенчивое хвастовство. Но из этого можно было бы сделать неизбитую надпись на могильном камне. Если не считать, что некому будет ее вырезать, когда он умрет здесь в пустошах и истлеет непогребенный. – Уверен, что могу исправиться, но только в том случае, если ты снизойдешь и дашь мне… еще одну попытку. – Наглость и еще раз наглость. – Всего лишь одну… Никакого ответа. Лишь еще один порыв ветра, заставивший шелестеть листву. Если Бог есть, то он – весьма необщительный подонок, а если нет… И вдруг Темпл уловил слабый рыжеватый отблеск между деревьями. Огонь! Радость всколыхнулась в его душе! Но тут же осторожность взяла верх. Чей это костер? Дикарей, которые стоят всего лишь на одну ступеньку выше животных и собирают отрезанные уши врагов? Затем он уловил запах жареного мяса, и живот издал долгое и грозное урчание. Такое громкое, что Темпл испугался, что его услышат. В молодости он так часто голодал, что считал себя большим докой по части терпения, но, как и во всем прочем, в борьбе с голодом надо упражняться, иначе теряешь мастерство. Мягко натянув повод, он остановил коня, как можно тише соскользнул с седла и привязал животное к ветке. Пригибаясь, пробрался через кустарник и переплетение теней от корявых веток, шепотом ругаясь, когда цеплялся одеждой и обувью за колючки. Костер горел посреди маленькой поляны, на огне жарился насаженный на прут какой-то мелкий зверек. Темпл с трудом подавил желание впиться в него зубами. Между костром и потертым седлом расстелено одеяло. К дереву прислонен круглый щит с металлической оковкой, которая вкупе с деревянной основой носила следы частого употребления. Рядом – топор с тяжелым, зазубренным лезвием. Не надо быть знатоком оружия, чтобы догадаться с первого взгляда – он создан рубить людей, а не деревья. Ночевка одиночки, но воровать у него ужин – идея очень вредная для здоровья. Темпл отвел взгляд от мяса, собираясь отступить. Рот наполняла слюна, а желудок сводили болезненные спазмы. Возможная смерть от топора не слишком обнадеживает в любое время, но голодная смерть маячила гораздо явственнее. Он медленно выпрямился, намереваясь уйти… – Хорошая ночка, – выдохнул голос с северным произношением прямо в ухо Темпла. Он замер, волоски на шее встали дыбом. – Немного ветрено, – удалось с трудом выдавить из пересохшего горла. – Бывало и похуже. – Холодное острие уперлось в спину Темпла. – Покажи свое оружие, но медленно, как улитка зимой. – У меня… нет оружия. – Что? – после удивленного молчания переспросил незнакомец. – У меня был нож, но… – Темпл отдал его костлявому фермеру, чтобы тот зарезал его друга. – Я его потерял. – В великой пустоши и без клинка? – Будто это так же странно, как быть без носа. Темпл пискнул по-девчачьему, когда широкая ладонь проскользнула под его рукой и принялась ощупывать. – И правда, нет. Если ты только не прячешь нож в заднице. – Неприятное предположение. – Я не буду там искать. – А вот это уже радует. – Ты безумец? – Я – стряпчий. – Одно другому не мешает. – Ну… возможно. Снова молчание. – Ты законник Коски? – Был. – Ха! Острие убралось, оставив на коже болезненную точку. Очевидно, некие гадости, даже покинув тебя, способны оставить напоминание о себе, если пробыл с ними достаточно долго. Человек прошел мимо Темпла. Здоровенная, черная, косматая фигура. Широкий нож поблескивал в кулаке. Сняв меч с пояса, он бросил его на одеяло, уселся рядом, скрестив ноги. Красные и желтые язычки пламени отражались от металлического глаза. – Порой жизнь водит нас странными путями, не находишь? – Кол Трясучка, – пробормотал Темпл, не зная – радоваться или печалиться. Северянин потянулся и двумя пальцами прокрутил вертел. Жир капнул в огонь. – Голодный? – Это вопрос… – Темпл облизнулся. – Или приглашение? – Тут больше, чем я могу съесть. Ты бы привел лошадь, пока она не сбежала. Да, шагай осторожно, – Трясучка кивнул в сторону леса. – Там овраг футов двадцать в глубину и быстрый ручей на дне. Темпл привел лошадь, стреножил, расседлал и, оставив на спине сырой потник, отпустил искать пропитание. Грустное наблюдение, но голодный человек обычно не склонен заботиться о кормежке для других. Трясучка обрезал мясо с костей и ел с жестяной тарелки, накалывая ножом. Еще куски лежали на кусках коры по другую сторону от костра. Темпл упал перед ними на колени, как пред священным алтарем. – Огромное спасибо… – Начав жевать, он закрыл глаза от удовольствия, наслаждаясь вкусом. – А я уже было думал, что умру здесь… – А кто сказал, что ты не умрешь? Поперхнувшись, Темпл мучительно закашлялся, а потом спросил, только чтобы нарушить томительную тишину: – Ты здесь один? – Я понял, что приношу несчастья спутникам. – И не боишься духолюдов? Северянин покачал головой. – Я слышал, они перебили уйму народа в Дальней Стране. – Когда придут убивать меня, услышу. – Трясучка отбросил тарелку и прилег, опираясь на один локоть. Изуродованное лицо скрывалось в темноте. – Человек может непрестанно обсираться, ожидая неприятностей, а смысл? И правда… – Ты все еще охотишься на девятипалого. – Он убил моего брата. – Мне жаль. – А мне нет. Мой братец был редкостным дерьмом. Но родня есть родня. – Не знаю… – Родственники Темпла редко задерживались в его жизни. Мать умерла, жена умерла, дочь умерла. – Я могу назвать родней разве что… – он хотел назвать имя Суфина, но понял, что тот тоже мертв, – Никомо Коску. – По моему опыту, не самый безопасный человек, – проворчал Трясучка, сдерживая смех. – Лучше не иметь его за спиной. – А откуда опыт? – Нас обоих наняли, чтобы пришить кое-кого. В Стирии, лет десять назад, а то и больше. Балагура тоже. Ну, и еще нескольких. Палача. Отравителя. – Если судить по именам – довольно веселая компания. – Я не такой весельчак, каким кажусь. Дела пошли… – Трясучка осторожно потрогал шрам под металлическим глазом, – слегка наперекосяк. – Дела идут наперекосяк почти всегда, если вмешивается Коска. – Так случается даже без его участия. – Но с ним чаще, – пробормотал Темпл, глядя в огонь. – Он и раньше особо ничем не заморачивался, а сейчас вообще плюет на все. Он стал хуже. – Так бывает со всеми людьми. – Нет, не со всеми. – А! – Трясучка оскалился. – Ты один из тех мечтателей, о которых я слышал. – Нет-нет, не из них. Я всегда стараюсь отыскать легкий путь. – Весьма мудро. Я считаю, что, если ты надеешься на что-то, всегда получится наоборот. – Северянин неторопливо крутил кольцо на мизинце, камень вспыхивал алым, словно кровь. – Я тоже когда-то мечтал стать лучше, чем был. – И что произошло? Трясучка вытянулся рядом с костром, подложив под голову седло и закутавшись в одеяло. – Я пробудился.Темпл открыл глаза при первом прикосновении неясного серовато-голубого рассвета. И земля была холодной и твердой, и одеяло коротким и воняло конским потом, и ужин слишком скудным, но все же впервые за долгое время он выспался по-настоящему. Щебетали птицы, ветер шелестел листвой, из-за деревьев доносилось журчание стремительного ручья. Побег из Роты ни с того ни с сего показался решительным по замыслу и смелым по исполнению. Темпл поуютнее свернулся под одеялом. Если Бог есть, то он все-таки милосердный парень, как Кадия… Меч Трясучки и щит исчезли, а рядом с его одеялом сидел на корточках незнакомый человек. Голый по пояс, под бледной кожей прорисовывались жгуты мышц. Ноги прикрывало грязное женское платье, разрезанное посредине и прошитое бечевкой так, чтобы получились широкие штаны. Половина головы выбрита, а рыжие волосы на второй смазаны жиром и скручены в подобие шипов. В одной из свободно свисающих рук он держал топорик, а во второй – блестящий нож. Вот и духолюды… Не мигая, он глядел поверх потухшего костра пристальным взглядом синих глаз. Темпл ответил столь же пристальным взглядом и вдруг понял, что неосознанно натянул двумя руками пропахшее конем одеяло до подбородка. Еще два человека бесшумно скользнули из леса. Первый нацепил на голову некое подобие шлема, хотя, по всей видимости, не для защиты от земного оружия. Просвечивающееся сооружение из веток с прикрепленными по углам перьями держалось при помощи воротника из старого ремня. Щеки второго исполосовали самодельные шрамы. При иных обстоятельствах – ну, к примеру, на карнавале у стирийцев – они могли бы вызвать веселье и смех. Здесь же, в неисследованных глубинах Дальней Страны в одном-единственном зрителе радость не всколыхнулась. – Нойа! Четвертый духолюд возник словно из ниоткуда. По возрасту ближе к юноше, чем к зрелому мужчине. Песочно-желтые волосы, бледная кожа и полоски коричневой краски под глазами. Ну, Темпл, во всяком случае, надеялся, что это краска. Кости какого-то мелкого зверька, нашитые спереди на рубаху из мешковины, постукивали, когда он приплясывал, переступая с одной ноги на другую, широко улыбаясь при этом. – Нойа! – сказал он Темплу. Тот очень медленно встал, приветливо улыбаясь юноше и остальным. Продолжать улыбаться, и, глядишь, все обойдется миром. – Нойа? – спросил он наугад. Парень ударил его по голове. Темпл упал, скорее, от неожиданности, чем от силы удара. Ну, или пытался убедить себя в этом. Неожиданность и звериное чутье, которое подсказало, что, оставаясь на ногах, ничего не выиграешь. Мир понесся по кругу. В волосах что-то зашевелилось. Прикоснувшись к черепу, Темпл ощутил под пальцами кровь. И только тогда он заметил в кулаке у юнца камень. Острый обломок покрывали синие кольца. А теперь и кровь Темпла. – Нойа! – закричал духолюд, поманив Темпла. Но у бывшего стряпчего не возникло желания встать. – Постой! – сказал он для начала на всеобщем. Духолюд шлепнул его ладонью. – Постой! – повторил он на стирийском. Парень ударил еще раз. – У меня нет ничего… – на этот раз речь кантиков. Удар камнем в щеку повалил его на бок. Темпл потряс головой, будто пьяный. В ушах звенело. Он вцепился в первое, что попалось под руку, возможно, ногу юнца, и поднялся на колени. Его колени или колени духолюда? Не важно… Чьи-то колени. Во рту ощущался привкус крови. Щека горела. Нет, не болела, а, скорее, онемела. Юноша что-то сказал остальным, размахивая руками, словно просил одобрения. Тот, что был с шипами на голове, серьезно кивнул и открыл рот для ответа, но тут его голова отлетела. Стоявший рядом с ним повернулся, но замешкался из-за украшавших голову палок. Меч Трясучки отрубил ему руку чуть выше локтя и глубоко вонзился в грудь. Кровь хлынула ручьем. Не издав ни звука, духолюд повалился навзничь, увлекая за собой застрявший в ребрах меч. Дикарь со шрамами на лице прыгнул на Трясучку, размахивая кулаками, схватился за щит. Они топтались по поляне, разбрасывая ногами тлеющие угли костра. Все это произошло за считаные мгновения – вдох или два. А потом юнец снова ударил Темпла по голове. Нечестно до смешного… Будто главного врага. Праведное возмущение подняло Темпла с земли. Трясучка поставил духолюда со шрамами на щеках на колени и долбил по голове окрайком щита. Мальчишка в который уже раз ударил Темпла, но тот устоял, сграбастав за увешанную косточками рубаху прежде, чем подкосились ноги. Они упали, тыча друг в дружку кулаками и царапаясь. Темпл оказался снизу, но, сцепив зубы, сунул большой палец в ноздрю духолюда, отталкивая его. При этом он не размышлял, как это все глупо и бессмысленно, хотя в глубине души понимал, что умелые бойцы наверняка философствуют после драки, а не во время ее. Духолюд приподнялся, крича на своем непонятном языке, и они покатились под гору, между деревьями. Темпл колотил юнца в расквашенный нос сбитыми кулаками, визжал, когда тот перехватил его руку и укусил. А потом вдруг лес исчез, оставалась только ровная земля, шум бегущей воды стал очень громким, и опора исчезла, а они полетели вниз. Темпл смутно припомнил слова Трясучки об овраге. Ветер свистел, чувство тяжести исчезло. Внезапно возникли камни, листья и белая пена на воде. Темпл отпустил духолюда, оба падали без звука. Происходящее казалось невероятным. Будто во сне. Сейчас – «Бац!», проснешься, а ты снова в Роте… «Бац!» получился, когда они достигли воды. По счастливой случайности, Темпл падал вниз ногами. Он окунулся с головой, холод охватил его плотным коконом, ревущая вода сдавила, закрутила, растягивая едва ли не в пять сторон одновременно. Казалось, руки сейчас вывернет из суставов. Поток кружил его, будто беспомощный лист. На миг его голова вынырнула на поверхность. В лицо ударили брызги. Темпл судорожно втянул воздух и снова ушел под воду. Что-то твердое ударило в плечо. Мелькнуло небо. Конечности отяжелели, возникло искушение сдаться и утонуть. Темпл никогда не был истинным бойцом. Рядом мелькнуло бревно-плавник, без коры, отбеленное, словно кость, солнцем и водой. Темпл вцепился в него, словно в последнюю надежду на спасение души. Легкие горели огнем. Почти целое дерево! Ствол с остатками веток, торчащими во все стороны. Темплу удалось забросить на него грудь, кашляя и отплевываясь, прижимаясь щекой к гнилой древесине. Он дышал. Один-два вдоха. Час. Сотню лет… Вода, щекоча, омывала его. Приложив немало усилий, Темпл поднял голову и посмотрел в небо. Облака мчались по глубокой, насыщенной синеве. – И ты думаешь, мать твою, что это похоже на шутку? – успел он каркнуть, прежде чем волна плеснула в рот холодной водой. Ну, ладно, значит, не шутка. Темпл замер без движения. Слишком усталый и измученный болью, чтобы шевелиться. Ну, хотя бы течение успокоилось. Река стала шире, берега ниже, полого сбегая к гальке у воды. Темпл позволил событиям развиваться так, как будет им угодно. Полностью положился на Бога, поскольку больше положиться было не на кого. Небеса помогут. Хотя надеялся на другое.
Топляк
– Стоять! – орала Шай. – Стоять! Может, тому виной шум реки или они чувствовали, что она в своей жизни достаточно грешила, но волы, как обычно, пропустили приказ мимо ушей и упрямо продолжали тянуть на глубину. Проклятые безмозглые наглые твари. Если им втемяшилось что-то в головы, то не вышибить никакими силами. А вдруг таким образом жизнь, не слишком довольная ее поступками, предлагала Шай взглянуть на себя со стороны? – Стоять, я сказала! Ублюдки вы такие! Она вцепилась ногами в промокшее седло, пару раз обернув веревку вокруг правого предплечья, и тянула изо всех сил. Второй конец был крепко-накрепко привязан к ярму на шее вола. Веревка туго натянулась, разбрызгивая воду. Одновременно Лиф загнал своего конька в реку с другой стороны и щелкнул кнутом. Оказалось, что парень – отличный погонщик. Один вол из передней пары обиженно фыркнул, но развернул широкий нос поперек стремнины, к изрезанной колесами галечной отмели на том берегу, где уже сгрудилась половина Братства. Миссионер Ашджид стоял в толпе, молитвенно воздев руки к небу, словно его работа была самой важной, и молил небеса утихомирить воду. Шай не замечала, чтобы наступило успокоение. Ни реки, ни ее самой, черт дери! – Прямо, прямо держи! – рычал Свит, осадив обтекающую лошадь на намытом островке. Он снова решил отдохнуть. Аж зло брало, как часто. – Прямо держи! – звучал позади голос Маджуда, вцепившегося в козлы фургона так сильно, что удивительно – как еще не оторвал. Похоже, он боялся воды, что весьма удивительно для первопроходца. – А как вы думаете, старые ленивые мудаки, я чем занимаюсь? – прошипела Шай, толкая пятками усталую лошадь и с силой дергая за веревку. – Жду, пока нас в море смоет? Такой исход не казался невероятным. Они собирали волов в упряжки по шесть, восемь или даже двенадцать голов и впрягали в самые тяжелые повозки, но все равно беспокойства хватало. Если фургоны не срывались на стремнину, угрожая уплыть, то, напротив, застревали в глине на отмелях. Вот, к примеру, как один из фургонов Бакхорма только что. Теперь Лэмб, забравшись в воду по пояс, приподнимал его заднюю ось, а Савиан, свесившись с коня, лупил по крупу переднего вола. Причем так старался, что Шай забеспокоилась – сохранит ли несчастное животное целыми кости. Но в конце концов фургон тронулся, а Лэмб устало вскарабкался в седло. Если тебя зовут не Даб Свит, то тяжелой работы тебе хватит с избытком. Но работа никогда не пугала Шай. С раннего детства она поняла – получив задание, следует посвятить себя его решению. Так и время летит незаметно, и по шее не получишь. Потому она усердно трудилась в юном возрасте, будучи на побегушках, на ферме, уже зрелой женщиной, а в промежутке – грабила людей и чертовски в этом преуспела, хотя тут уж лучше промолчать. Теперь ее работой стали поиски брата и сестры, но поскольку судьба подбросила переправу через реку на волах, Шай полагала, что приложит к тому все усилия, невзирая на вонь, усталость в дрожащих руках и заливающуюся в задницу воду. Наконец она выбралась на островок. Животные обтекали и пыхтели, под колесами хрустела галька. Лошадь под Шай дрожала, и это была уже вторая за сегодняшний день. – И это гребаный брод, по-твоему? – перекрикивая рев воды, спросила она у Свита. Он усмехнулся, сморщив обветренное лицо. – А как бы ты это назвала? – Течением, таким же, как и везде, пригодным для того, кто хочет утопиться. – Надо было сказать, что ты не умеешь плавать. – Я-то могу, но из сраного фургона лосось никакой, зуб даю. – Ты разочаровываешь меня, девочка, – легонько двинув пяткой, развернул коня Свит. – Я думал, ты любишь приключения! – Чтоб по своей воле? – Она повернулась к Лифу: – Ты готов? Парень кивнул. – А ты? Маджуд слабо махнул рукой. – Боюсь, я никогда не буду готов. Пойдем, пойдем… Вновь потуже обмотав руку веревкой, Шай представила себе лица Ро и Пита и отправилась следом за Свитом. Холод охватил ее лодыжки, потом бедра. Волы пристально вглядывались в противоположный берег. Лошадь фыркала и трясла головой – никому не хотелось стать мокрее, чем раньше. – Легче, легче! – командовал Лиф, размахивая кнутом. Им оставалась последняя, самая глубокая, протока. Вода бурлила вокруг волов, вспениваясь белыми бурунами выше по течению. Шай натягивала веревку, заставляя упряжку войти в воду наискось, чтобы не смыло с выбранного направления. Фургон трясло и раскачивало. Вначале под водой скрылось днище, потом и оси больших колес, а вскоре и сам он наполовину поплыл. Весьма дерьмовая лодка из повозки. Вдруг один из волов потерял опору под ногами – вытянул шею, стараясь изо всех сил удержать ноздри над водой. За ним – второй. Выпученные глаза испуганно вращались. Веревка натянулась. Шай обмотала ее еще туже и всем весом налегла. Пенька соскользнула с перчатки, больно врезаясь в кожу предплечья. – Лиф! – зарычала Шай сквозь зубы. – Гони их… Один из передней упряжки поскользнулся, лопатки ходуном заходили под землисто-серой шкурой. Он развернулся вправо, сбивая с ног напарника. Река потащила их в сторону. Веревка дернулась, едва не вырвав руку Шай из сустава, а ее саму из седла, прежде чем она успела сообразить, что же происходит. Теперь передние волы барахтались и постепенно стягивали на глубину следующую пару, а Лиф орал и стегал наотмашь кнутом. Точно так же он мог бы лупить реку, которой, впрочем, и так доставалось большинство ударов. Шай тянула, напрягая все силы. С таким же успехом она могла бы увлекать за собой дюжину мертвых волов. Кстати, именно такими они скоро и станут. – Мать вашу! – выдохнула она. Веревка внезапно соскользнула с руки, виток за витком обжигая кожу. Кровь смешалась с водяными брызгами, оседая на лице и мокрых волосах. Испуганно мычали волы. Испуганно стенал Маджуд. Фургон полз боком – вот-вот поплывет. Опасно накренился. Вожак упряжки нащупал копытом дно, а Савиан гнал его, рыча от ярости. Шай откинулась назад и тянула, тянула, тянула… Веревка рвалась из рук. Лошадь дрожала. Мелькнул далекий берег. Люди кричали и махали руками. Их голоса, свое хриплое дыхание, мычание животных – все смешалось у нее в голове. – Шай! Голос Лэмба. И сильное плечо рядом. Теперь она знала, что может разжать ладонь. Как тогда, когда она упала с крыши сарая и Лэмб поднял ее: «Все хорошо. Тише, тише». Солнце, пробивающееся через веки, вкус крови во рту… Но страха не оставалось. И много позже, через несколько лет, он перевязывал ожоги на ее спине: «Ничего, скоро пройдет…» А когда она возвращалась домой после тех черных лет, не зная, кого или что там встретит, то увидела его, сидящего на крыльце с той же улыбкой, что и обычно: «Хорошо, что ты вернулась». Как будто она уезжала ненадолго. И крепкие объятия, от которых она почувствовала скапливающиеся на ресницах слезы… – Шай? – Ох… Лэмб усадил ее на берег. Вокруг мелькали расплывчатые лица.– Ты в порядке, Шай? – кричал Лиф. – Она в порядке? – Отойдите от нее! – Дайте ей воздуха! – Я дышу… – проворчала она, отмахиваясь от доброжелательных рук и пытаясь сесть, хотя понятия не имела, что из этого получится. – Может, тебе лучше посидеть немного? – спросил Лэмб. – Тебе надо… – Все хорошо, – отрезала она, подавив желание блевать. – Пострадала моя гордость, но ничего – заживет. – В конце концов, там хватало шрамов. – И рука поцарапана. – Стянув зубами перчатку, она вздрогнула – каждый сустав правой руки пульсировал болью – и зарычала, попытавшись пошевелить дрожащими пальцами. Свежий ожог от веревки обвивался вокруг предплечья, как змея вокруг ветки. – Выглядит плохо! – Лиф хлопнул себя по лбу. – Моя вина! Если бы я… – Нет ничьей вины. Только моя. Я должна была отпустить гребаную веревку. – Я один из тех, кто благодарит тебя, что не отпустила. – Маджуд только теперь отцепил закостеневшие на сиденье пальцы. Он накинул одеяло на плечи Шай. – Пловец из меня никудышный. Шай покосилась на него, но тут в горле опять запершило, и она уставилась в мокрую гальку прямо перед собой. – А ты не задумывался, что путешествие через двадцать рек без мостов может быть ошибкой? – Всякий раз, как только мы пересекаем одну из них. Но что делать торговцу, который чует запах прибыли на том берегу? И хотя я терпеть не могу опасности, но прибыль все-таки люблю сильнее. – Это то, что нам нужно. – Свит водрузил шляпу на голову и замер напротив. – Побольше корыстолюбия! Отлично! Так, представление окончено, она еще жива! Распрягайте волов и обратно. Оставшиеся фургоны через реку не перелетят. Корлин с сумкой в руках протиснулась между Лэмбом и Лифом. Опустилась на колени рядом с Шай, беря ее за руку и взглядом заставляя замолчать. У нее было такое выражение, будто она точно знала, что правильно, и никому и в голову не могло прийти переспросить. – С тобой все будет хорошо? – спросил Лиф. – Можете продолжать, – отмахнулась Шай. – Все идите работать. Она знала, что когда много людей начинает ее жалеть, то ей становится неловко до свербежа в заднице. – Ты уверена? – Лэмб глядел на нее сверху вниз и от этого казался еще больше. – Должна заметить, что у всех вас есть занятия более важные, чем мешать мне, – бросила Корлин, уже осматривая раны. Они убрались в сторону брода. Лэмб кинул последний сочувственный взгляд через плечо. Корлин принялась перевязывать предплечье Шай быстрыми уверенными движениями, не тратя времени попусту и очень умело. – Думала, они так и будут торчать здесь… – Вытащив из сумки маленькую бутылочку, Корлин сунула ее Шай. – Вот это – лечение что надо! – Шай сделала осторожный глоток и поджала губы от крепкого напитка. – А почему оно должно быть плохим? – Всегда поражалась, что некоторые не могут сами себе помочь. – Верно подмечено. – Корлин оглянулась на брод, где катили вручную ветхий фургон Джентили к дальнему берегу. Один из старичков-старателей махал тощей рукой, когда колесо завязло на отмели. – Не все они годятся для такого путешествия. – Я думаю, большинство из них неплохие люди. – Когда-нибудь ты построишь лодку, соберешь всех хороших людей, и поглядим, как она поплывет. – Пробовала. Я утонула вместе с ними. Уголок рта Корлин дернулся. – Почему-то мне кажется, что я была в том плавании. Ледяная вода, не правда ли? – Лэмб присоединился к Савиану. Два старика напряглись, и от их усилий фургон сдвинулся с места. – Видишь, как много в этих диких краях сильных мужчин. Трапперы и охотники проводят под крышей не больше одной ночи за век. Эти люди свиты из дерева и кожи. И все-таки, мне кажется, я не видела мужчин сильнее, чем твой отец. – Он мне не отец, – буркнула Шай и добавила: – Твой дядя тоже не из слабаков. Корлин отрезала бинт резким взмахом маленького ножа. – Может, нам разогнать волов и заставить этих двоих старых ублюдков таскать фургоны? – Пожалуй, скорость передвижения увеличилась бы. – Думаешь, Лэмб даст запрячь себя в хомут? – Да легко. Но не знаю, как Савиан отнесется к кнуту. – Боюсь, кнут об него сломается. Фургон наконец-то освободился и поехал. Старый кузен Джентили вертелся на козлах. А позади, на мелководье, Савиан похлопал Лэмба по плечу. – Похоже, они сдружились, – заметила Шай. – Эти два молчуна. – Ах, это молчаливое братство ветеранов. – Почему ты думаешь, что Лэмб – ветеран? – Да по всему. – Корлин осторожно сколола бинт булавкой. – Готово! – Она повернулась к мужчинам, брызгающимся водой, и внезапно тревожно воскликнула: – Дядя! Твоя рубашка! Скромность, доведенная до безумия. Переживать о порванном рукаве, когда половина компании разделись до пояса, а парочка вообще сверкала голыми задницами. Но когда Савиан резко дернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, Шай мельком увидела его голое предплечье. Кожу покрывали иссиня-черные вытатуированные письмена. И какой смысл спрашивать – ветераном чего он был? Мятежник. Вероятнее всего, он сражался в Старикленде, а теперь скрывался, поскольку их преследовала Инквизиция Его Величества, насколько слышала Шай. Она подняла взгляд – Корлин смотрела на нее. Ни одной не удалось скрыть мысли. – Подумаешь, рубашка порвалась, делов-то… Но Корлин прищурила синие глаза, а Шай вспомнила, что у нее по-прежнему в руке нож, и ощутила потребность очень тщательно подбирать слова. – Я хотела сказать, что у каждого из нас в прошлом одна-две прорехи. – Шай вернула бутылку и медленно выпрямилась. – И у меня достаточно хлопот, чтобы не совать пальцы под чужие латки. Их дела касаются только их самих. Корлин отпила из горлышка, глядя на Шай поверх бутылки. – Отличная привычка. – А это – отличная повязка, – ответила она, пошевелив пальцами и улыбаясь. – Не припомню, чтобы меня перевязывали лучше. – А что, частенько приходилось? – Резали часто, но, по большей части, я оставляла их заживать просто так. Наверное, потому, что никто не спешил меня перевязать. – Грустная история. – О! Пересказать их – дня не хватит. – И вдруг Шай прищурилась, глядя на реку. – Что это? К ним медленно плыло засохшее дерево, попав в ловушку на отмели. Космы перемешанной с пеной травы нависли на его ветвях. К стволу еще что-то прицепилось. Даже кто-то – в воде шевелились ноги. Шай сбросила одеяло и поспешила на берег. Вошла в воду, задрожав от холода. Добрела до дерева и схватилась за ветку. Вздрогнула, когда боль пронзила все суставы ее правой руки, отдаваясь в ребрах, и была вынуждена взяться левой. На стволе путешествовал мужчина. Он лежал ничком, поэтому Шай не могла видеть лицо, только шапку темных волос, а задравшаяся рубаха открывала кусок голой коричневой спины. – Забавная рыбешка, – сказала Корлин, стоявшая на берегу, уперев руки в бока. – Может, хватит шуточки шутить? Помоги мне вытащить его. – А кто он? – Гребаный император гурков! Откуда мне знать? – А мне хотелось бы знать. – Так давай вытащим и спросим. – Не было бы слишком поздно. – Когда его унесет в море, конечно, будет поздно. Корлин неприятно цыкнула зубом и сошла с берега в реку, не замедлив шаги. – Если он – убийца, это будет на твоей совести. – Согласна. Вдвоем они вцепились в дерево и вытащили его вместе с грузом, вспахав обломками ветвей галечник на отмели. Отступили, приглядываясь. Промокшая рубашка Шай прилипала к животу с каждым вдохом. – Ну, ладно, – Корлин наклонилась, поудобнее берясь за человека. – Держи свой нож наготове. – Он у меня всегда наготове. Корлин рывком перевернула приплывшего на спину, при этом одна его нога шлепнула по воде. – Ты представляешь, как должен выглядеть император гурков? – Пожалуй, он упитанней, – пробормотала Шай, глядя на тощее тело, жилистую шею и заостренные скулы – одна из них с уродливой раной. – И наряжен лучше… – добавила Корлин, рассматривая драные лохмотья, служившие незнакомцу одеждой, и единственный уцелевший башмак. – И, пожалуй, постарше. – Этому было где-то чуть-чуть за тридцать – редкие седые волосы на голове и темная щетина на щеках. – И не такой искренний, – Шай с трудом подобрала это слово для описания его лица. Он казался почти мирным, несмотря на рану. Как будто только что закрыл глаза, чтобы поразмышлять над окружающим миром. – С большинством искренне выглядящих ублюдков надо держать глаза на затылке, – Корлин склонила голову к одному плечу, потом к другому. – Но он хорошенький. Для топляка. Наклонившись, она приложила ухо к его рту, послушала и уселась на корточках, продолжая рассматривать находку. – Он живой? – спросила Шай. – Есть только один способ проверить. – Корлин дала незнакомцу пощечину и довольно жестко.
Открыв глаза, Темпл увидел лишь слепящий яркий свет. Рай! Но почему в Раю так больно? Значит, Ад? Но в Аду должно быть жарко. А все его тело сводило от холода. Решив приподнять голову, он понял, что для это требуется слишком большое усилие. Попытался пошевелить языком – ничуть не лучше. Призрачный силуэт, окруженный сияющим ореолом, появился в поле зрения. Как же больно глазам… – Боже? – каркнул Темпл. От пощечины в голове загудело, щека вспыхнула, но в глазах прояснилось. Нет, не Бог. Во всяком случае, его изображали не так. Бледнокожая женщина. Не старая, но Темпл чувствовал, что жизненного опыта ей не занимать. Длинное угловатое лицо, обрамленное рыже-каштановыми волосами, отчего казалось еще длиннее, мокрые щеки и потрепанная шляпа, вся покрытая солевыми разводами. Подозрительный суровый взгляд. Искривленные презрительно губы. Причем морщинки в уголках рта говорили, что это ее привычная гримаса. Она выглядела привычной к тяжелой работе и нелегкому выбору, но россыпь веснушек на переносице слегка смягчала внешнюю суровость. Позади мелькнуло лицо второй женщины. Постарше, более круглое. Короткие волосы взъерошены ветром, и синие глаза, выглядевшие так, будто их уж точно ничто и никогда не взъерошит. Обе женщины промокли. Так же, как и Темпл. Так же, как и галька под ним. Он слышал плеск волны за спиной, крики людей и животных. Оставалось лишь одно объяснение, пришедшее не сразу и путем доказательств от противного. Он все еще жив. И эти две женщины, возможно, заметили слабую, расплывчатую улыбку, которую он выдавил в последнее мгновение. – Привет… – проблеял Темпл. – Меня зовут Шай, – сказала та, что помладше. – Ну, и зря, – ответил Темпл. – Мне кажется, мы знакомы уже давно. В данных обстоятельствах шутка показалась ему отменной, но она и не подумала улыбнуться. Люди редко веселятся над шутками, связанными с их именами. В конце концов, они слышали их тысячи раз. – Меня зовут Темпл, – сказал он, пытаясь приподняться. В этот раз сумел опереться на локоть, прежде чем сдался обессиленный. – Нет, не император гурков, – почему-то пробормотала та, что постарше. – Я… – Он на миг задумался, соображая, кто же он сейчас. – Законник. – Отсюда и его искренность. – Не догадывалась, что увижу законника так близко, – заметила Шай. – А что, очень хотелось? – До сих пор не слишком. – Я выгляжу сейчас не лучшим образом. – С помощью женщин Темплу удалось сесть, заметил, что Шай держит одну ладонь на рукояти ножа, и слегка заволновался. Весьма внушительного, судя по ножнам, а сурово сжатые губы давали понять, что она не постесняется им воспользоваться. Темпл решил не делать резких движений. Это оказалось нетрудно, плавные тоже давались с трудом. – И как законник угодил в реку? – спросила старшая женщина. – Дал плохой совет клиенту? – Это хорошие советы обычно ставят нас в затруднительное положение. – Темпл попробовал еще одну улыбку. Раньше ведь получалось… – А ты не сказала, как тебя зовут. – Не сказала. – Она не стала мягче. – Значит, тебя не сбросили? – Ну, мы… Я и еще один человек сбросили друг друга. – А что теперь с ним? – Где он сейчас? – Где-то плывет, а где – не знаю, – Темпл беспомощно пожал плечами. – Оружие есть? – У него даже обуви нет, – вмешалась Шай. Темпл глянул на свои босые ноги, худые – кожа да кости, и пошевелил пальцами. – Обычно я носил с собой маленький нож… Но он не всегда приносил мне удачу. Думаю, справедливости ради стоит отметить – у меня была очень плохая неделя. – В какие-то дни нам везет, – Шай протянула ему руку, помогая подняться. – В какие-то – нет. – Ты уверена? – спросила ее напарница. – А у нас есть выбор? Может, кинем его обратно в воду? – Слыхала я предложения и похуже. – Тогда можешь оставаться здесь. Шай перекинула руку Темпла себе через шею и подняла-таки его на ноги. Боже, как все болело. Голова была, как дыня, по которой кто-то ударил молотком. Боже, как он замерз. Вряд ли было бы холоднее, если бы он умер в реке. Боже, какая слабость. Его колени дрожали так сильно, что он, казалось, мог слышать, как они шлепают по мокрым штанинам. И хорошо, что Шай позволила на себя опереться. Уж она не производила впечатление готовой грохнуться в обморок. Ее плечо под его рукой давало опору, как скала. – Спасибо! – совершенно искренне сказал он. – Огромное спасибо. Темпл всегда чувствовал себя лучше, когда рядом находился кто-то сильный, о кого можно опереться. Так вьющийся цветок находит прочную опору в соседнем дереве. Певчая птичка усаживается на рог быка. Ну, или пиявка, которая присасывается к конской заднице. Они вскарабкались на берег. Его ноги – и босая, и обутая – скользили по грязи. За спиной через реку перегоняли коров, всадники наклонялись в седлах, махали шляпами и веревками. Выкрикивали команды. Животные сбивались в кучу, плыли, карабкаясь друг на друга и поднимая тучи брызг. – Добро пожаловать в наше маленькое Братство, – усмехнулась Шай. Люди, скот и фургоны скучились неподалеку от реки, укрываясь от ветра за рощей. Кто-то рубил деревья, чтобы чинить имущество. Кто-то старался напялить ярмо на упрямых волов. Некоторые переодевались в сухую одежду взамен промокшей, и загар резко выделялся на их руках. Парочка женщин установили котел над костром и мудрили с похлебкой, от запаха которой в животе Темпла мучительно заурчало. Двое детей развлекались, гоняя по кругу трехногую собачку. Он прилагал все усилия, чтобы улыбаться, кивать и заслужить всеобщее расположение, пока Шай помогала ему пройти сквозь толпу, поддерживая сильной рукой за подмышки, но снискал лишь несколько хмурых любопытных взглядов. Люди сосредоточились на работе. Все они нацелились получить прибыль из неприветливой новой земли, меняя одну каторгу на другую. Темпл вздрогнул, но уже не от боли и холода. Когда он примкнул к Никомо Коске, это было еще и от нежелания впрягаться в новый тяжелый труд. – Куда направляется Братство? – спросил он, надеясь не услышать такие названия, как Сквордил или Эверсток, вовсе не имея желания вторично встречаться с их обитателями. – На запад, – ответила Шай. – Прямиком через Дальнюю Страну, в Криз. Устраивает? Темпл никогда не слышал о Кризе. И это в его глазах стало наилучшей рекомендацией этому городу. – Куда угодно, кроме тех мест, откуда я прибыл. Запад подходит как нельзя лучше. Если ты меня возьмешь с собой. – Это не мне решать, а во-он тем старым ублюдкам. Их было пятеро, стоявших особняком в голове обоза. Темпл слегка заволновался, увидев, что самая старшая из них – женщина-духолюдка, высокая, с худым лицом, жестким, как кожаное седло, и пронзительным взглядом синих глаз, устремленных сквозь Темпла к далекой линии горизонта. Рядом с ней кутался в огромную шубу щуплый старик с лохматой седой бородой и нечесаными волосами, с парой ножей и охотничьим мечом в украшенных золотом ножнах на поясе. Он кривил рот, будто выловленный из воды человек – несмешная шутка, но вежливость не позволяет ему хмуриться. – Это – знаменитый первопроходец Даб Свит и его напарница – Кричащая Скала. А это – глава нашего веселого Братства Абрам Маджуд. – Лысый сухопарый кантик, чье лицо состояло из немыслимого количества углов, но выделявшиеся на нем глаза смотрели вдумчиво и оценивающе. – Это – Савиан. – Высокий мужчина с серой щетиной и взглядом, как кувалда. – А это… – Шай замешкалась, будто стараясь подобрать правильное слово. – Это – Лэмб. Лэмбом оказался здоровенный старик-северянин, слегка сутулый, как если бы он пытался выглядеть меньше ростом. Благодаря отсутствию кусочка уха и обилию шрамов складывалось впечатление, что на его лице долгое время молотили пшеницу. Темплу захотелось поежиться при взгляде на этот богатый арсенал рубцов и переломов, но он повел себя как опытный человек, каким и являлся на самом деле, и улыбнулся этому сборищу старых пердунов, ищущих приключений, будто бы увидел самое богатое собрание произведений искусств. – Господа и… – Он глянул на Кричащую Скалу, подумал, что слово не вполне подходит, но деваться было некуда. – Дама… Повстречаться с вами – великая честь для меня. Меня зовутТемплом. – Болтает складно, – пророкотал Савиан, будто занося в список неблагонадежных. – Где ты его нашла? Благодаря своим злоключениям Темпл научился мгновенно распознавать человека опасного, а потому решил, что этого типа он будет опасаться. – Выловила из реки, – ответила Шай. – А почему не сбросила обратно? – Наверное, не хотела убивать. Савиан перевел на Темпла твердый, как кремень, взгляд и пожал плечами. – Зачем убивать? Просто дала бы ему утонуть. Воцарилось молчание, за время которого Темпл чувствовал, как ветер выстуживает его мокрые штаны, а пять старейшин рассматривали его – каждый со своей колокольни, но со смесью презрения и подозрительности. – Откуда ты приплыл, Темпл? – первым заговорил Маджуд. – Похоже, ты родился далеко от этих мест. – Не далее, чем вы, уважаемый. Я родом из Дагоски. – О! Некогда чудесный город для торговли, хотя со времени разорения Компании Торговцев Специями он стал хуже. И как уроженец Дагоски оказался здесь? Когда приходится постоянно скрывать прошлое, это начинает напрягать. Почему все так и норовят порыться в нем? – Я вынужден признаться… Я связался с плохими людьми. – Это случается даже с лучшими из нас, – Маджуд широким жестом указал на спутников. – Разбойники? – спросил Савиан. И даже хуже. – Солдаты, – ответил Темпл, пытаясь избежать прямого обмана и выставить себя в лучшем свете. – Я бросил их и ушел. На меня напали духолюды. В драке мы скатились по склону в… в овраг. – Он осторожно потрогал разбитую щеку, вспоминая ужасный миг, когда исчезла земля. – А потом долго летели в воду. – Это бывает, – заметил Лэмб, глядя вдаль. Свит выпятил грудь и поддернул ремень. – Где именно ты наткнулся на духолюдов? – Где-то выше по течению, – пожал плечами Темпл. – Как давно? Сколько их было? – Я видел четверых. Случилось все на рассвете, с тех пор я все время плыл. – Это могло быть в двадцати милях к югу… – Свит и Кричащая Скала многозначительно переглянулись. В его взгляде проскальзывало беспокойство, она же сохраняла каменную неподвижность лица. – Лучше всего будет, если мы отправимся туда и посмотрим на месте. – Хм… – промычала старуха. – Предвидите опасность? – спросил Маджуд. – Всегда. Только тогда тебя ждут приятные разочарования. – Проходя между Лэмбом и Савианом, Свит похлопал их по плечам. – Отличная работа на переправе. Надеюсь быть столь же полезным, когда доживу до ваших лет. – Шлепок достался и Шай. – И ты тоже, девочка. В следующий раз просто бросай веревку, хорошо? Только тогда Темпл заметил окровавленную повязку на ее безвольной руке. Да, он редко принимал близко к сердцу чужие раны. – Я полагаю, – Маджуд улыбнулся, хвастаясь золотым зубом, – ты хотел бы путешествовать вместе с нами, с Братством? – Очень хотел бы, – вздохнул с облегчением Темпл. – Каждый из примкнувших к нам или платит за проезд, или привносит какие-то умения. – А! – тут же разочаровался Темпл. – Ты владеешь каким-то ремеслом? – И даже несколькими… – Он быстренько выбрал в уме те из них, упоминание о которых не грозило немедленным купанием в реке. – Ученик священника, лекарь-любитель… – У нас есть лекарь, – сказал Савиан. – Священник, к сожалению, тоже, – добавила Шай. – Мясник. – У нас есть охотники, – возразил Маджуд. – Плотник. – По фургонам? – Нет, дома строил… – Зачем нам тут дома? А твоя последняя работа? Вряд ли наемник сможет завоевать расположение. – Стряпчий, – проговорил он, внезапно осознав, что ничего и не выиграл на самом деле. Уж не дружбу Савиана, это точно. – Здесь нет иных законов, кроме тех, что люди сами устанавливают. – Умеешь управлять волами? – спросил Маджуд. – Боюсь, что нет. – Пасти коров? – Сожалею, но нет. – Ухаживал за лошадьми? – Ну, за одной… – Опыт в сражениях? – это опять Савиан. – Очень маленький, но и тот гораздо больше, чем хотелось бы. – Темпл боялся, что этот допрос выставляет его не в лучшем свете, если это вообще возможно. – Но… Я хочу начать жизнь с начала, упорно трудиться, как любой мужчина или женщина здесь, и… я очень хочу учиться. – Закончив речь, он задумался – удавалось ли ему раньше вместить в одну фразу столько вымысла? – Желаю тебе успеха в обучении, – сказал Маджуд. – Но обычные путешественники платят по сто пятьдесят марок. На миг воцарилась тишина, за время которой все, в том числе и Темпл, прикидывали – найдется ли означенная сумма? – Кажется, у меня немного не хватает, – он похлопал себя по сырым карманам. – И сколько же? – Ровно сто пятьдесят марок. – Ты позволил нам ехать бесплатно, и, как мне кажется, мы отработали сполна, – вмешалась Шай. – Ту сделку заключал Свит, – Маджуд скользнул взглядом по Темплу, и тот понял, что пытается спрятать босую ногу позади обутой, но без особого успеха. – По крайней мере, каждый из вас имел по два сапога. А этому потребуется одежда, обувь, лошадь. Мы не можем себе позволить принимать каждого нищего, который попадется на дороге. Темпл моргнул, не до конца понимая, к чему ведет торговец. – К чему ты ведешь? – спросила Шай. – Оставим его у брода, пусть дожидается Братство с другими требованиями. – Или очередных духолюдов, я думаю? – Если бы дело касалось только меня! – воздел руки Маджуд. – Но я вынужден принимать во внимание чувства моего компаньона Карнсбика. А его сердце словно из стали, если дело касается выгоды. Мне очень жаль… – И он выглядел, будто, и правда, сочувствовал, но при этом не собирался изменять решение. Шай искоса глянула на Темпла. Все, что ему оставалось, – как можно искреннее встретить ее взгляд. – Вот дерьмо! – Шай уперлась кулаками в бока, на миг запрокинула голову к небу, а потом, оттопырив нижнюю губу, прижала язык к дырке между передними зубами и сплюнула. – Тогда я оплачу за него. – Правда? – брови Маджуда полезли на лоб. – Правда? – спросил Темпл, не менее потрясенный. – Не сомневайтесь, – бросила она. – Деньги хочешь прямо сейчас? – О, не волнуйся, – едва заметно улыбнулся Маджуд. – Я знаю твое отношение к расчету. – Мне это не нравится, – проворчал Савиан. – Этот ублюдок может быть кем угодно. – Ты тоже, – ответила Шай. – Я понятия не имею, чем ты занимался в прошлом месяце и чем займешься в следующем. И я твердо знаю – это не мое дело. Я оплачу проезд, и он остается. Если тебе не нравится, можешь сам сплавляться по течению, как тебе? – Шай сверкнула глазами прямо в каменное лицо Савиана, и Темпл решил, что она нравится ему все больше и больше. – А что на это скажешь ты, Лэмб? – Савиан скривил тонкие губы. Старый северянин медленно смерил взглядом Темпла, потом Шай и снова Темпла. Казалось, он все делает очень медленно. – Я считаю, что попытку нужно давать каждому. – Даже тем, кто не достоин? – В особенности им. – Вы можете мне доверять, – сказал Темпл, глядя на стариков самым серьезным взглядом из своего арсенала. – Я не подведу, обещаю. – След из его нарушенных клятв тянулся через половину Земного Круга, в конце концов. Одним больше, одним меньше – какое это может иметь значение для пропуска на небеса? – Говорить – не значит выполнять, не правда ли? – Савиан подался вперед, сузив глаза еще сильнее, хотя, казалось бы, куда еще? – Я буду следить за тобой, парень. – Для меня это великая честь, – пискнул Темпл, потихоньку отступая – Шай уже уходила, а он хотел догнать ее. Поравнявшись с ней, он сказал: – Я очень благодарен. Нет, в самом деле. Не знаю, что и сделать, чтобы рассчитаться… – Вот и вернешь все деньги. – Да, – откашлялся он. – Конечно… – И еще четверть суммы сверху. Я не занимаюсь благотворительностью. Вот теперь она понравилась ему гораздо меньше. – Да-да, я понимаю. Всю сумму и сверху одну четверть. Не менее честно, чем на рынке. Я всегда плачу свои долги. – Ну, кроме денежных, пожалуй. – Ты в самом деле хочешь чему-то учиться? – Да! – Хотя, если честно, ему хотелось все забыть. – И согласен так же вкалывать, как и любой человек в Братстве? Судя по пыльным, потным и вконец замученным лицам, попадающихся навстречу, это он пообещал очень опрометчиво. – Да! – Ладно. Работу я для тебя подыщу, можешь не беспокоиться. В жизни Темпл волновался о многих вещах, но нехватка каторжного труда не входила в список. – Я жду… Я хочу начать как можно скорее… Он отчетливо осознал, что вытащил шею из одной петли только для того, чтобы сунуть ее в новую. Хотя, если смотреть без предубеждений, вся его жизнь, представлявшая собой череду непрерывных побегов, состояла из последовательности петель, которые по большей части он сам себе свил. Но свитые своими руками петли удушают ничуть не хуже других. Шай задумалась, поглаживая раненую руку. – Возможно, у Хеджеса найдется подходящая одежда… У Джентили есть старое седло, но еще вполне годное, а у Бакхорма найдется мул на продажу. – Мул? – Если мул, мать твою, для тебя недостаточно круто, можешь валить до Криза на своих двоих. Темпл подумал, что вряд ли он сумеет шагать так же долго, как и мул, а потому через силу улыбнулся. Ничего, он отомстит ей сполна. Если не деньгами, то утонченной издевкой. – Я буду преисполнен благодарностью за каждый миг пребывания на спине этого благородного животного, – выдохнул он. – Благодарность – это то, что ты должен чувствовать, – отрезала она. – Обещаю, – кивнул он. – Ладно, – согласилась Шай. – Ладно. – И после молчания. – Ладно…
Причины
– Нет, какова страна, а? – Как по мне, так ее до хрена и больше, – скривился Лиф. Свит раскинул руки и втянул носом воздух, будто намереваясь всосать весь мир вокруг. – Это – Дальняя Страна, как она есть! Слишком далекая отовсюду, откуда может прийти цивилизованный человек. Слишком далекая отовсюду, куда он может захотеть отправиться. – Слишком далекая, потому что чертовски далека вообще от всего, – подытожила Шай, разглядывая бескрайний простор травы, которую нежно колыхал ветер. Бесконечный простор, и вдали серая полоска холмов, такая бледная, что казалась ненастоящей. – Но и дьявол с этими цивилизованными людьми, а, Лэмб? – Да пусть просто будут где есть! – Лэмб невозмутимо приподнял бровь. – Мы можем даже попросить у них немного горячей воды. Иногда, – пробормотала Шай, почесывая подмышку. Она чувствовала, что обзавелась парочкой живности, не говоря уже о корке от пыли, покрывающей ее с ног до головы, скрипящей на зубах соленой грязью и смертью от жажды. – Да будь они прокляты, скажу я! И горячая вода с ними вместе! Хочешь, сверни на юг, и сможешь попросить у старого легата Сармиса ванну, если тебе так невмоготу. Или вернись в Союз и обратись с просьбой к Инквизиции. – Боюсь, они предложат мне слишком горячую водичку, – ответила она. – Тогда ответь мне, где человек может чувствовать себя столь же свободным, как здесь? – Думаю, нигде, – согласилась Шай, хотя по ее мнению, в этой пустоши крылось что-то дикое. Необъятная ширь подавляла. Но только не Даба Свита. Он еще раз вдохнул полной грудью. – В нее, в Дальнюю Страну, легко влюбиться, но она – жестокая повелительница. Так и норовит обмануть. Так повелось со мной с тех пор, когда я был моложе Лифа. Самая лучшая трава за горизонтом. Самая сладкая вода в следующей реке. Самое синее небо во-он за теми горами. – Он тяжело вздохнул. – Но к тому времени, как ты это поймешь, твои суставы скрипят по утрам, а сам ты не можешь проспать и двух часов, чтобы не вскочить по малой нужде. И внезапно ты осознаешь, что самая лучшая земля осталась позади, а ты не ценил ее, проходя мимо с устремленным вперед взором. – Минувшие года – теплая компания, – размышлял вслух Лэмб, потирая звездообразный шрам на небритой щеке. – Каждый раз ты оборачиваешься, а этих ублюдков за твоей спиной все больше и больше. – И вдруг оказывается, что все напоминает о прошлом. Где-то, кто-то… Может, и ты сам. Настоящее становится размытым, а прошлое – все четче. А будущее истончается, как пыль под ногой. – Счастливые поля прошлого, – с легкой улыбкой пробормотал Лэмб, вглядываясь в даль. – Люблю, когда старые засранцы треплются между собой, – повернулась к Лифу Шай. – Начинаю чувствовать себя моложе. – А вы, зеленые кузнечики, думаете, можно вечно откладывать на завтра? – проворчал Свит. – Время бережет вас, как деньги в банке? Ничего, еще поймете. – Если духолюды не перебьют нас раньше, – встрял Лиф. – Спасибо, что напомнил об этой счастливой возможности, – ответил Свит. – Если тебе надоело философствовать, могу предложить более интересное занятие. – Что именно? Старик-первопроходец указал на землю. Там сквозь сухую и выбеленную траву проглядывал небывалый урожай навоза – напоминание о некогда прошедшем здесь стаде диких коров. – Собирай дерьмо. – Разве он не набрался дерьма достаточно, слушая твои с Лэмбом воспоминания о былых годах? – фыркнула Шай. – Воспоминания нельзя сжечь в костре. К моему огромному сожалению, а то я спал бы в тепле каждую ночь. – Свит взмахом руки указал на однообразную равнину вокруг – только небо и земля, и ничего, кроме земли и неба. – Ни единой деревяшки на многие мили вокруг. Мы будем жечь дерьмо, пока не пересечем мост в Сиктусе. – И готовить еду на нем же? – Оно улучшит запах нашей еды, – сказал Лэмб. – В этом-то вся прелесть, – подтвердил Свит. – Так или иначе, вся детвора собирает топливо. – Я – не детвора! – Лиф покосился на Шай и, как бы в доказательство своих слов, подергал редкие светлые волоски у себя на подбородке, которые с недавнего времени холил и лелеял. Шай сомневалась – не растет ли у нее борода больше, чем у парня. Да и Свит остался непоколебим. Он хлопнул Лифа по спине, к его вящему разочарованию. – Ты достаточно молод, чтобы собирать дерьмо на благо всего Братства. Ведь коричневые ладони – знак отличия и подтверждение истинной отваги! Медаль равнин! – Хочешь, руки стряпчего тоже примут участие? – спросила Шай. – Три гроша – и он твой на целый день. – Только два, – прищурился Свит. – По рукам! – кивнула она. Какой смысл торговаться, когда цены и так малы до невозможности? – Надеюсь, стряпчему понравится, – ухмыльнулся Лэмб, когда Лиф и Свит отправились обратно, к Братству, при этом разведчик вовсю разглагольствовал о прелестях ушедших лет. – Он тут не для своего развлечения. – Как и никто из нас, я полагаю. Несколько мгновений они ехали молча. Только они и небо, такое огромное и бездонное, что казалось, вот-вот притяжение земли исчезнет, и ты улетишь в синюю высь, чтобы не остановиться никогда. Шай слегка пошевелила правой рукой. Она еще плохо слушалась, боль из локтя и плеча отдавалась в шею и вниз, к ребрам, но с каждым днем становилось все легче. Наверняка все наихудшее осталось позади. – Я сожалею… – ни с того ни с сего сказал Лэмб. Шай глянула на него. Старик сгорбился и ссутулился, будто у него на шее висел якорь. – Да я не сомневалась ни единого дня. – Я не об этом, Шай. Я сожалею… о том, что произошло в Эверстоке. О том, что я сделал. И чего не сделал. – Он говорил все медленнее и медленнее, пока Шай не стало казаться, что каждое слово ему достается в тяжелой борьбе. – Прости, что прежде никогда не рассказывал, кем был до того, как приехал на ферму твоей матери… – Она смотрела на него с пересохшим ртом, но Лэмб только хмурился, потирая большим пальцем культю отрубленного. – Все, к чему я стремился, это – похоронить прошлое. Стать никем и ничем. Ты можешь понять меня? – Могу. – Шай сглотнула. У нее самой хватало воспоминаний, которые она не прочь была бы утопить в самой глубокой трясине. – Но семена прошлого всегда дают всходы, как говорил мой отец. Я – набитый дурак, который получает один и тот же урок, но продолжает ссать против ветра. Прошлое невозможно похоронить. Во всяком случае, не такое, как у меня. Эта срань всегда вылезет наружу. – Кем ты был? – Голос Шай показался едва слышным хрипом в безграничном пространстве. – Солдатом? – Убийцей, – его взгляд стал еще тяжелее. – Давай называть вещи своими именами. – Ты сражался на войне? На севере? – И на войне, и в стычках, и в поединках. Больше, чем можно представить. Когда меня не вызывали на поединки, я начинал вызывать сам. Когда закончились враги, я принялся за друзей. До того Шай думала, что любой ответ лучше, чем никакого. Но теперь она не была в этом уверена. – Полагаю, у тебя были на то причины, – пробормотала она так тихо, что фраза превратилась во вкрадчивый вопрос. – Вначале хорошие. Потом дрянные. А потом я обнаружил, что вполне способен проливать кровь без причины, и совсем отказался от этой срани. – Но теперь у тебя есть причина. – Да. Теперь есть. – Он вздохнул и даже немного выпрямился. – Эти дети… Наверное, это единственное, что я в жизни сделал хорошего. Ро и Пит. И ты. – Если ты и меня причислил к чему-то хорошему, – фыркнула Шай, – тогда ты в полной растерянности. – Да, – Лэмб казался таким удивленным и заинтересованным, что она с трудом выдержала его взгляд. – Так получилось, что ты – одна из лучших людей, кого я знаю. Шай отвела взгляд, растирая онемевшее плечо. Она всегда полагала, что ласковые слова гораздо тяжелее проглотить, чем суровые. Все дело в том, к чему вы привыкли. – У тебя чертовски узкий круг друзей. – Враги для меня привычнее. Но даже так. Не знаю, как так вышло, но у тебя доброе сердце, Шай. Она вспомнила, как он нес ее от дерева, пел колыбельные детям, смазывал ей ожоги… – У тебя тоже, Лэмб. – О! Я могу обманывать людей. Клянусь могилами предков, я могу одурачить даже себя самого. – Он оглянулся назад, на ровную линию горизонта. – Нет, Шай, мое сердце не доброе. Там, куда мы едем, нас подстерегают опасности. Если повезет, то небольшие. Хотя за свою жизнь я не могу похвастаться особым везением. Послушай меня. Если я скажу, чтобы ты не стояла у меня на пути, не стой. Слышишь меня? – Это почему? Ты убьешь меня? Она думала, что наполовину пошутила, но его бесстрастный голос заставил смех умереть. – Я не могу предположить, что я сделаю. В тишине налетел порыв ветра, волнуя высокие травы, и Шай показалось, что она услышала отголоски криков. Без сомнения, в них звучал страх. – Ты тоже услышал? Лэмб уже разворачивал коня в сторону Братства. – Что я говорил о везении?Среди фургонов царила полная неразбериха. Все смешалось в кучу. Люди орали друг на друга, фургоны сталкивались. Собаки кидались под колеса, а дети орали в ужасе. Казалось, что Гластрод восстал из мертвых и желает уничтожить человечество. – Духолюды! – донесся до Шай чей-то вопль. – Они пришли за нашими ушами! – Утихомирьтесь! – орал Даб Свит. – Никакие это не гребаные духолюды, и им дела нет до ваших ушей! Такие же путешественники, как и мы! Присмотревшись к равнине на севере, Шай заметила цепочку всадников, пока что не более чем пятнышки между бескрайней черной землей и бескрайним белесым небом. – Откуда ты знаешь? – возмутился лорд Ингелстед, прижимая к груди наиболее ценное имущество, как будто собирался дать деру, хотя трудно предположить, куда бы он смог убежать. – Да оттуда! Кровожадные духолюды не едут просто так по равнине! Вы ждете здесь и постарайтесь не покалечить друг дружку. Мы с Кричащей Скалой едем на переговоры. – Если это путешественники, они могут что-то знать о детях, – сказал Лэмб, направляя коня следом за разведчиками. Шай тоже не собиралась оставаться в стороне.
Если раньше Шай казалось, что их собственное Братство – грязное и невзрачное, то теперь она убедилась, что они выглядят подобно королевскому кортежу по сравнению с той чередой оборванцев, на которую они наткнулись. Измученные, с лихорадочным блеском в глазах. Кони исхудали настолько, что выпирают ребра и желтые зубы. Горстка шатающихся фургонов, а позади несколько тощих коров, таких, что дунет ветер и улетят. Вне всяких сомнений, Братство проклятых. – Как дела? – спросил Свит. – Как дела? – Их предводитель, здоровенный ублюдок в рваном мундире солдата Союза с потрепанным золотым галуном, свисающим с рукавов, остановил коня. – Как дела? – Наклонившись с коня, он плюнул на землю. – Не далее чем год назад мы ехали в ту сторону, а теперь, мать его так, не став ни на медяк богаче, возвращаемся обратно. Эти парни по горло сыты Дальней Страной. Мы возвращаемся в Старикленд. Хотите совета? Делайте то же самое. – Что, никакого золота? – спросила Шай. – Возможно, девочка, какое-то и есть, но я не спешу умереть ради него. – Ничто не дается с легкостью, – заметил Свит. – Опасность есть всегда. – Я смеялся над опасностями, когда вышел в путь в прошлом году! – фыркнул мужчина. – Заметно, чтобы я сейчас смеялся? – Шай уж точно не замечала. – Криз погружен в кровавую войну, убийства каждую ночь, и в сражение ввязываются все новые и новые люди. Они больше не трудятся хоронить мертвецов как следует. – Насколько я помню, им всегда больше нравилось откапывать, чем закапывать, – проговорил Свит. – А стало еще хуже. Мы поднялись в Бикон, на холмы, чтобы найти себе работу. Местность кишела людьми, жаждущими того же. – Бикон кишел? – удивился Свит. – Когда я там был прошлый раз, то не насчитал и трех палаток. – Там сейчас целый город. Был, по крайней мере… – Был? – Мы оставались там день или два, а потом ушли в глухомань. Вернулись в город, проверив несколько ручьев и не найдя ничего, кроме стылой грязи. – Он замолчал, глядя в никуда. Один из его товарищей сдернул с головы шляпу с наполовину оторванными полями и внимательно изучал ее. Удивительно сочеталось каменное лицо и выступившие на глазах слезы. – Ну, и? – потребовал Свит. – Все исчезли. В лагере было двести человек или даже больше. Все исчезли, вы понимаете? – Куда они подевались? – Вот и мы, дьявол меня задери, задумались! И никакого желания присоединиться к ним не возникло! Заметь, там все опустело! Еда на столах, постиранные тряпки на веревке, а больше ничего. А на площадке мы нашли нарисованный Круг Дракона, шагов десять в поперечнике. – Мужчина дрожал. – К херам собачьим все это, как по мне! – К херам, в преисподнюю! – согласился его сосед, водружая рваную шляпу обратно. – Народ Дракона не видели много лет… – Свит казался слегка взволнованным, и это впервые на памяти Шай. – Народ Дракона? – спросила она. – Кто это? Что-то вроде духолюдов? – Вроде, – буркнула Кричащая Скала. – Они живут на севере, – пояснил разведчик. – Высоко в горах. С ними лучше не шутить. – Я бы пошутил с самим Гластродом, – сказал человек в мундире Союза. – Я сражался с северянами на войне, я бился с духолюдами на равнинах, я дрался с людьми Папаши Кольца в Кризе, и я не уступлю ни перед кем из них. – Он покачал головой. – Но я не стану биться с этими драконьими ублюдками. Даже если тамошние горы целиком из золота. Колдуны они, вот они кто. Колдуны и демоны, и меня рядом с ними не будет. – Спасибо за предупреждение, – сказал Свит. – Но мы забрались так далеко, что, скорее всего, продолжим путь. – Может, вы и разбогатеете, как Валинт вместе с Балком, но только без меня! – Он махнул рукой своим сбившимся в кучу спутникам. – Поехали! Когда он повернулся, Лэмб схватил его за рукав. – А ты слышал о Греге Кантлиссе? – Он работает на Папашу Кольцо, – мужчина высвободил рукав. – И более отвратного ублюдка ты не найдешь во всей Дальней Стране. Братство из тридцати человек ограбили и перебили в холмах неподалеку от Криза прошлым летом. Отрезали уши, сдирали кожу, насиловали. Папаша Кольцо сказал, что это, скорее всего, духолюды, и никто не доказал обратного. Но ходил слушок, что это – дело рук Кантлисса. – У нас к нему есть дельце, – сказала Шай. – Тогда мне жаль вас, – беженец перевел на нее взгляд запавших глаз. – Я не видел его несколько месяцев и не имею ни малейшего желания увидеть ублюдка когда-либо вновь. И его, и Криз, и любую часть этой проклятой страны. – Он цокнул языком и направил коня на восток. Какое-то время они наблюдали, как сломленные люди ползли по длинному пути обратно к цивилизации. Не то зрелище, которое могло бы в кого-то вселить надежду, даже если бы они были более легковерными фантазерами, чем Шай. – Думала, ты всех знаешь в Дальней Стране, – сказала она Свиту. – Тех, кто здесь достаточно долго, – пожал плечами старый разведчик. – А как насчет Греги Кантлисса? – Криз кишит убийцами, как трухлявый пень мокрицами, – он снова пожал плечами. – Я бываю там не столь часто, чтобы научиться отличать одного от другого. Доберемся туда живыми, познакомлю вас с Мэром. Может, тогда вы получите некоторые ответы. – С Мэром? – Мэр всем заправляет в Кризе. Ну, Мэр и Папаша Кольцо всем заправляют. Так вышло, что они там были с тех времен, когда поселенцы сколотили первые две доски. Они и тогда не были особо дружелюбны по отношению друг к другу. И как мне кажется, так и не подружатся. – А Мэр поможет нам отыскать Кантлисса? – спросил Лэмб. Плечи Свита поднялись так высоко, что еще чуть-чуть, и сбили бы шляпу. – Мэр всегда сможет помочь вам. Если вы сможете помочь Мэру. Он стукнул коня пятками и поскакал обратно, к Братству.
О, Боже, пыль!
– Просыпайся! – Нет, – Темпл попытался натянуть на голову жалкое подобие одеяла. – Ради Бога, нет… – Ты должен мне сто пятьдесят три марки, – проговорила Шай, глядя сверху вниз. Каждое утро одно и то же. Если позволительно назвать это утром. В Роте Щедрой Руки, если не маячила близкая добыча, немногие пошевелились бы, пока солнце не встанет достаточно высоко, а уж стряпчий поднимался одним из последних. В Братстве все было по-другому. Над головой Шай мерцали яркие звезды, небо едва-едва начало светлеть. – А начали с какого долга? – прохрипел Темпл, пытаясь вычистить из горла вчерашнюю пыль. – Сто пятьдесят шесть. – Что? Девять дней вынимающего жилы, рвущего легкие, растирающего задницу в кровь труда, а он сумел уменьшить долг всего на три марки! И не надо врать, что старый ублюдок Никомо Коска был никудышным работодателем. – Бакхорм накинул три марки за ту корову, которую ты вчера потерял. – Я хуже раба… – пробормотал Темпл с горечью. – Конечно, хуже. Раба я могла бы продать. Шай пнула его ногой. Он зашевелился и, ворча, натянул не подходящие по размеру башмаки на ноги, мокрые из-за того, что торчали из-под одеяла, рассчитанного на карликов. Накинул куртку поверх заскорузлой от пота рубахи и похромал к фургону кашевара, потирая отбитую седлом задницу. Ужасно хотелось расплакаться, но Темпл не собирался давать Шай повод для радости. Если она вообще могла чему-то обрадоваться. Разбитый и несчастный, он стоя прожевал полусырое мясо, оставленное с вечера в углях, и запил холодной водой. Окружавшие его люди готовились к трудам нового дня, выпуская пар изо рта и негромко переговариваясь о золоте, которое ждало их в конце пути. При этом так широко распахивали глаза, будто речь шла не о желтом металле, а о смысле жизни, высеченном на скалах в краях, которые никто никогда не наносил на карту. – Ты опять гонишь стадо, – сказала Шай. Раньше работа Темпла частенько бывала грязной, опасной и бесполезной, но она и на волос не приближалась к той мучительной смеси скуки, неудобства и нищенской оплаты, как необходимость целый день ехать в хвосте Братства. – Опять? – Его плечи стремительно опустились, будто от услышанного предложения провести утро в Аду. Да, собственно, так оно и было. – Нет, я прикалываюсь. Твои навыки законника требуются всем нарасхват. Хеджес желает, чтобы ты подал прошение королю Союза от его лица. Лестек задумал создать новое государство и ищет совета относительно его будущей конституции. А Кричащая Скала решила внести изменения в завещание. Они стояли в темноте. Ветер, мчащийся через пустошь, отыскал прореху рядом с подмышкой Темпла. – Ладно, я еду со стадом. – Конечно. Темпл с трудом подавил желание умолять ее. Гордость пересилила. Хотя, возможно, к обеду и придется. Но вместо этого он подхватил груду наполовину разлезшихся ошметков кожи, изображавших его седло, а заодно и подушку, и поплелся к мулу. Скотина наблюдала за его приближением, не скрывая горящей ненависти во взоре. Он прилагал все усилия, чтобы они с мулом стали настоящими напарниками в этом безрадостном деле, но упрямую животину, казалось, не могло убедить ничто. Мул вел себя как заклятый враг, используя любую возможность, чтобы укусить или оказать неповиновение, и взял за обыкновение мочиться на нескладные башмаки Темпла, пока тот пытался оседлать его. К тому времени как стряпчий взгромоздился в седло и заставил мула, несмотря на сопротивление, шагать к хвосту Братства, передние фургоны уже катились, поднимая пыль скрипучими колесами. О, Боже, пыль… Узнав о стычке духолюдов с Темплом, Даб Свит повел Братство через просторы досуха выжаренной солнцем травы и белесой ежевики, где, похоже, один лишь взгляд на голую землю порождал клубы пыли. Чем ближе к хвосту колонны повозок ты ехал, тем теснее знакомство с пылью ты завязывал, а Темпл шесть дней ехал самым последним. Большую часть дня она заслоняла солнце, погружая мир в бесконечное серое марево. Смазывалась окружающая местность, исчезали фургоны, а коровы, бредущие впереди, превращались в бесплотные очертания. Каждый кусочек тела Темпла был иссушен ветром и пропитан грязью. Если пыль тебя не удушит, то вонь от скотины добьет, это точно. Подобного же успеха можно было достичь, натирая задницу проволочной щеткой и поглощая смесь песка и коровьего дерьма. Несомненно, он должен упиваться удачей и благодарить Бога, что остался жив, но все же трудно испытывать признательность за эту пылевую пытку. В конце концов, благодарность и обида ходят рука об руку. Вновь и вновь он прикидывал, как бы сбежать, выскользнуть из долговой удавки и обрести свободу, но не видел никакого пути, не говоря уже о легком пути. Окружавшие его сотни миль открытого пространства держали крепче, чем решетки в темнице. Он пытался жаловаться на жизнь любому, кто согласился бы слушать, то есть никому. Ближайший всадник, Лиф, по всей видимости, страдал от юношеской влюбленности в Шай, числя ее где-то между дамой сердца и матерью. Он устраивал вызывающие едва ли не хохот сцены ревности, когда она разговаривала или шутила с другим мужчиной, что случалось, на его беду, весьма часто. Хотя тут ему не следовало волноваться. Темпл не строил никаких романтических иллюзий по отношению к своей главной мучительнице. Хотя, следовало признать, ее порывистая манера двигаться и работать вызывала странный интерес. Всегда в движении, быстрая, сильная. Вся в работе. Даже на отдыхе, когда остальные сидели и лежали, она продолжала крутить в руках шляпу, нож, пояс или пуговицы на рубашке. Иногда Темпл задумывался – вся ли она такая твердая, как плечо, на которое он опирался тогда? Как бок, которым она к нему прижималась? И целовалась ли она так же отчаянно, как торговалась? Когда Свит наконец-то вывел их к жалкому ручью, единственное, чего удалось добиться, – не допустить столпотворения скота и людей. Коровы карабкались друг на друга, толкались и взбивали копытами бурый ил. Дети Бакхорма носились как угорелые и плескались в воде. Ашджид возносил хвалу Богу за Его небывалую щедрость, пока его дурачок кивал головой и наполнял бочки про запас. Иосиф Лестек потирал бледное лицо и цитировал пасторальные стихи. Темпл сыскал отмель выше по течению и плюхнулся на спину в мшистые водоросли, широко улыбаясь, когда влага начала впитываться в одежду. Минувшие несколько недель значительно снизили планку его наслаждения жизнью. А еще он радовался солнцу, которое ласкало лицо, пока неожиданно не набежала тень. – Моя дочь заплатила за тебя, – Лэмб нависал над ним. Этим утром Лулайн Бакхорм устроила стрижку детям, и северянин с великой неохотой позволил втиснуть себя в очередь последним. Теперь, с коротко подрезанными волосами и бородой, он выглядел мощнее и суровее, чем раньше. – Осмелюсь заметить, что она свою выгоду получит, даже если придется продать меня на мясо. – Не стану возражать. Это возможно, – согласился Лэмб, протягивая флягу. – Она – жесткая женщина, – сказал Темпл, принимая ее. – Ну, не совсем уж. Тебя же она спасла. – Это верно, – вынужденно признал Темпл, прикидывая – не была ли смерть более милосердным итогом. – Значит, иногда она бывает мягкой, так? Темпл поперхнулся водой. – Обычно она кажется сердитой из-за чего-то… – Ей часто приходилось испытывать разочарования. – Сожалею, но вряд ли я смогу в корне переломить это обыкновение. Я обычно разочаровываю людей. – Мне знакомо это ощущение. – Лэмб неторопливо потер бороду. – Но всегда есть завтра. Старайся стать лучше. Такова жизнь. – Именно поэтому вы здесь? – спросил Темпл, возвращая флягу. – Начать жизнь с чистого листа? – А Шай тебе не рассказала? – Лэмб уставился на него. – Она если и говорит со мной, то исключительно о моем долге и о том, как медленно я его возвращаю. – Да, я слышал. Побыстрее у тебя не получается. – Каждая заработанная марка подобна прожитому году. Старик присел на корточки у ручья. – У Шай есть брат и сестра. Их… забрали. – Он опустил под воду флягу, наблюдая за пузырями. – Разбойники похитили их, сожгли нашу ферму, убили нашего друга. Всего они забрали около двадцати детей и повезли их вверх по реке, в Криз. Мы гонимся за ними. – И что будет, когда найдете? Лэмб сунул пробку на место с такой силой, что покореженные суставы на могучей правой руке побелели. – Сделаем все, что понадобится. Я поклялся беречь этих детей перед их матерью. В былые годы я нарушил множество клятв, но эту намерен сдержать. – Он глубоко вздохнул. – Что заставило тебя плыть по реке? Я никогда особо не разбирался в людях, но ты не кажешься одним из тех, кто стремится начать новую жизнь в диких краях. – Я убегал. Так или иначе, но у меня это вошло в привычку. – Что-то подобное было и у меня, но потом я понял – как ни пытаешься скрыться от неприятностей, они все равно следуют за тобой. – Он протянул Темплу ладонь, чтобы помочь подняться. Бывший стряпчий уже почти принял помощь, но замер. – У тебя девять пальцев. Внезапно Лэмб нахмурился и тут же перестал быть похожим на неторопливого и дружелюбного старика. – Ты недолюбливаешь беспалых? – Я – нет… Но, возможно, одного такого я встречал. Он говорил, что отправился в Дальнюю Страну, чтобы отыскать девятипалого. – Подозреваю, я не единственный в этих краях, кто лишился пальца. Темпл почувствовал, что надо осторожнее подбирать слова. – Мне кажется, что тот человек мог искать как раз тебя, очень похоже. У него серебряный глаз. – Человек без глаза ищет человека без пальца, – невозмутимо произнес Лэмб. – Это какая-то баллада, на мой взгляд. Он сказал, как его зовут? – Кол Трясучка. Лицо северянина скривилось, будто он разжевал кислятину. – Проклятье! Прошлое не хочет оставаться там, где ты его бросил. – Ты его знаешь? – Знал. Много лет назад. Но, как говорится, старое молоко скисает, а старая месть с годами становится только слаще. – Кто говорит о мести? – На Темпла упала вторая тень. Боковым зрением он заметил Шай, упирающуюся руками в бока. – Сто пятьдесят две марки. И восемь медяков. – О, Боже! Почему вы не оставили меня в реке? – Каждое утро я задаю себе тот же вопрос. – Твердый сапог ткнул Темпла в спину. – Поднимайся. Маджуду нужен Билль о Правах по поводу табуна его лошадей. – Правда? – Надежда всколыхнулась у него в груди. – Нет. – Я опять еду за стадом… Шай просто усмехнулась и, развернувшись, ушла. – Ты говорил, она бывает мягкой, – пробормотал Темпл. – Всегда есть завтра, – ответил Лэмб, вытирая мокрые ладони о штаны.Переправа Свита
– Я преувеличивал? – спросил Свит. – В этот раз – нет, – кивнула Корлин. – В самом деле огромный, – проворчал Лэмб. – Несомненно, – добавила Шай. Она никогда не относила себя к тем женщинам, на которых легко произвести впечатление, но Имперскому Мосту в Сиктусе это удалось. Особенно на женщину, которая неделями напролет не видела даже обычного дома. Он раскинулся над широкой, неторопливой рекой, опираясь на пять высоких арок, возносясь высоко над гладью воды. Скульптуры на полуразрушившихся пьедесталах от ветра и времени превратились в округлые глыбы, каменная кладка поросла шиповником и плющом, попадались целые деревья. И по всей длине, от начала до конца, мост кишел людьми. Даже столько натерпевшийся от веков, он внушал почтение и трепет и выглядел больше похожим на чудо природы, чем на создание человеческой гордыни, не говоря уже о человеческих руках. – Он здесь больше тысячи лет, – сказал Даб Свит. – Почти столько же, сколько ты протираешь штаны о седло, – фыркнула Шай. – Заметь, за этот срок я менял штаны, но всего два раза. – Вряд ли я могу это одобрить, – покачал головой Лэмб. – Менять штаны так редко? – спросила Шай. – Вообще менять их. – Это наша последняя возможность поучаствовать в торге до самого Криза, – сказал Свит. – Это если мы встретим там дружеский прием. – Никогда не следует полагаться на удачу, – заметил Лэмб. – Особенно в Дальней Стране. Так что проверьте – все ли вы купили, что вам понадобится, или нет ли у вас чего-то, что вам ну никак не надо. – Свит кивнул на полированный комод, который бросили у дороги. Его тонкая резьба растрескалась от дождя, а в ящиках поселились орды муравьев. Они не первый раз проезжали мимо неподъемных вещей, разбросанных, как деревья после половодья. Многие люди полагали, что это – блага цивилизации, без которых невозможно жить. Но самая лучшая мебель перестает казаться полезной, когда приходится тащить ее на себе. – Никогда не держи при себе вещь, если ты не можешь переплыть с ней реку. Так говорил мне старина Корли Болл. – И что с ним случилось? – спросила Шай. – Утонул, насколько я слышал. – Люди редко следуют собственным советам, – пробормотал Лэмб, поглаживая рукоятку меча. – Да вообще никогда, – бросила Шай, глянув на него. – Давайте поторопимся, тогда у нас есть надежда перебраться на ту сторону до сумерек. Она повернулась и махнула Братству, что можно продолжать движение. – Еще чуть-чуть, и она начнет всем командовать, да? – донеслось до ее ушей ворчание Свита. – Не начнет, если ты удачлив, – ответил Лэмб.Народ роился на мосту, как мухи на навозной куче. Ветер пригнал их со всех концов этой дикой страны, чтобы торговаться и пьянствовать, драться и трахаться, смеяться и плакать и предаваться всем остальным занятиям, какими обычно занимаются люди, оказавшись в компании себе подобных после многих недель, месяцев или даже лет отшельничества. Здесь крутились охотники, трапперы и старатели – в самодельной необычной одежде, лохматые, с одинаковым, причем весьма отвратным, запахом. Были миролюбивые духолюды, которые или торговали пушниной, или попрошайничали, или блуждали в толпе, напившись в хлам. Хватало исполненных самых горячих надежд людей, держащих путь к золотым приискам, и разочаровавшихся, что возвращались обратно, стараясь выкинуть из головы неудачи. Торговцы, игроки, шлюхи стремились построить собственное благосостояние на плечах всех и каждого. Неистовые, будто завтра мир провалится в преисподнюю, они толпились среди костров и развешанных на просушку шкур и шкур, свернутых для дальней дороги, в конце которой из нее выкроят шляпу для богатого бездельника из Адуи, чтобы все соседи передохли от зависти. – Даб Свит! – буркнул человек с бородой широкой, как ковер. – Даб Свит! – кричала крошечная женщина, обдирающая тушу больше ее раз в пять. – Даб Свит! – орал полуголый старикан, складывающий костер из ломаных рам от картин. Первопроходец кивал, раскланивался с каждым, знакомый, по всей видимости, с половиной обитателей равнин. Предприимчивые купцы обматывали фургоны аляповатыми тканями, используя их как торговые палатки, и выставляли вдоль Имперской Дороги, ведущей к мосту, которая превратилась в рынок, оглашаемый криками приказчиков, блеянием скота, грохотом товаров и звоном монет. Женщина в очках на носу сидела за столом, сделанным из старой двери, на котором красовались отрезанные и высушенные головы. Надпись выше гласила: «Черепа духолюдов. Куплю или продам». Еда, оружие, одежда, лошади, запасные части фургонов, любые вещи, которые могли понадобиться человеку в Дальней Стране, продавались впятеро дороже их обычной стоимости. Брошенное наивными путешественниками имущество – от столовых приборов до оконных стекол – распродавалось их прожженными товарищами за бесценок. – Полагаю, было бы выгодно возить сюда мечи, а обратно – оставленную мебель, – задумчиво проговорила Шай. – У тебя отлично наметан глаз на выгодные сделки, – сказала Корлин, усмехаясь уголком рта. Трудно было найти в суматохе более трезвый рассудок, но эта женщина раздражала, делая такое лицо, будто все знала лучше других. – Сами они ко мне не прибегут. Шай отдернулась, когда на дорогу перед ней брызнула струя птичьего помета. Здесь вообще кружили целые стаи пернатых – от самых больших до совсем крошечных. Пронзительно щебеча и горланя, они кружились в вышине, сидели рядком, сверля пронзительным взглядом едущих мимо, дрались друг с другом на мусорных кучах, вышагивали в поисках – как бы слямзить что-нибудь, что плохо лежит, и то, что хорошо лежит, тоже. Мост, палатки и даже людей покрывали полоски их белесого дерьма. – Одна из них вам просто необходима! – кричал торговец, держащий за шкирку злобно шипящую кошку и сующий ее Шай под нос. Другие хвостатые собратья по несчастью выглядывали из клеток с видом заключенных на долгие срока. – В Кризе бегают крысы размером с коня! – Тогдаи кошки нам понадобятся побольше! – рявкнула Корлин в ответ, потом повернулась к Шай: – А где твой раб? – Помогает Бакхорму перегонять его стадо через этот долбаный бардак, смею заметить. – И сварливо добавила: – Он не раб! Похоже, ей на роду написано защищать людей, которых охотно удавила бы своими руками. – Ну, ладно, твой мужчина-шлюха. – И это мимо, насколько я знаю. – Шай хмуро смотрела на человека в расстегнутой до пупа рубашке, который выглядывал из-за засаленного полога палатки. – Правда, он говорил, что освоил много ремесел… – Мог бы попытаться заняться хотя бы этим. Насколько я вижу, это единственный способ, который поможет ему вернуть тебе долг. – Поживем, увидим, – ответила Шай, хотя она начинала полагать, что Темпл – не самое лучшее вложение денег. Этот долг ему предстоит выплачивать до Судного дня, если не помрет раньше, что казалось более вероятным, или не найдет какого-то другого дурачка, с которым сбежит в ночь, что казалось еще более правдоподобным. В прошлые годы она называла Лэмба трусом. Но он, по крайней мере, никогда не боялся работы. Никогда, на ее памяти, не жаловался. Темпл же, едва открывал рот, начинал скулить о пыли или непогоде, или о натертой заднице. – Я тебе покажу натертую задницу, – прошипела она. – Бесполезный говнюк. Может, стоит пытаться отыскать в людях лучшее, что у них есть, но Темпл был из тех, кто умел это очень хорошо скрывать. До сих пор. А что следует ожидать, вылавливая мужчину из реки? Героя? Две дозорные башни некогда защищали подходы к мосту по обоим берегам. На ближнем они разрушились и превратились в заросшую груду камней. Но между ними кто-то сляпал наспех ворота – самое отвратное произведение столярного искусства из всех виденных Шай, а она в свое время переломала немало досок. Остатки древнего фургона, ящики, бочки, из которых во все стороны торчали гвозди, и даже колесо, прибитое спереди. На обломанной колонне с одной стороны восседал парнишка, напустивший на себя самый воинственный вид, что Шай когда-либо видела. – Па! У нас гости! – крикнул он, когда к воротам приблизились Лэмб, Свит и Шай, а за ними и остальные фургоны завязшего в толчее Братства. – Вижу, сынок! Отличная работа! – произнес здоровенный мужик, побольше Лэмба, пожалуй, с нечесаной рыжей бородой. С ним рядом стоял рыхлый типчик с очень пухлыми щеками, в шлеме, созданном для человека гораздо менее пухлого, который сидел на нем, как чашка на булаве. Еще один почтенный обыватель вызвездился на разрушенной башне, держа в руках лук. Рыжебородый вышел перед воротами с копьем в руках. Он не целился в них, но и не целился в сторону. – Это – наш мост, – сказал он. – Вот это да! – Лэмб стащил шляпу и вытер ею лоб. – Никогда бы не подумал, что вы, парни, так здорово управляетесь со строительством из камня. Нахмурившись, Рыжебородый немного поразмыслил – не стоит ли обидеться. Потом сказал: – Нет, мы это не строили. – Но это наше! – закричал Пухлый, как если бы громкость добавляла словам истинности. – А ты – здоровенный дурак! – добавил парнишка со столба. – А кто докажет, что это ваше? – спросил Свит. – А кто докажет, что это не наше? – воскликнул Пухлый. – Собственность охраняется законом! Шай оглянулась, но Темпл все еще волочился за стадом. – Ха! Когда нужен проклятый законник, его никогда нет под рукой. – Если хотите пройти, нужно платить. Марка за одного человека, две – за каждую скотину, три – за фургон. – Да! – присоединился мальчишка. – Вот так дела! – Свит покачал головой, будто воочию наблюдал разложение всех ценностей человечества. – Запрещать человеку ехать туда, куда ему хочется. – Есть люди, готовые получить прибыль с чего угодно, – сказал Темпл, наконец-то подъехавший верхом на муле. Он стащил тряпку с лица – желтая полоса пыли вокруг глаз смотрелась, как шутовская раскраска – и блекло улыбнулся, словно делал одолжение Шай. – Сто сорок четыре марки, – сказала она. Улыбка Темпла испарилась, что доставило Шай видимое облегчение. – Как я разумею, надо поговорить с Маджудом, – вздохнул Свит. – Погляди только, расходы как снег на голову. – Погоди! – махнула рукой Шай. – Как по мне – ворота так себе. Даже я могу их сломать. – Хочешь попробовать, женщина? – Рыжебородый стукнул копьем о землю. – Ну, попробуй, сука! – заорал паренек. Его голос уже начал раздражать Шай. – Мы-то не хотим решать дело силой. – Она потерла ладони. – Но вот духолюды не всегда бывают мирными, как я слышала… – Перевела дух, позволяя тишине выступить на своей стороне. – Говорят, Санджид опять вырыл меч войны. – Санджид? – вздрогнул Рыжебородый. – Он самый, – Темпл подхватил ее замысел, показывая изрядную живость ума. – Бич Дальней Страны! Вчера вырезали Братство из пятидесяти человек не далее как в дневном переходе отсюда. – Он широко открыл глаза и потянул себя за уши. – Все уши куда-то подевались. – Я лично был там, – добавил Свит. – И с содроганием вспоминаю те издевательства над трупами, которые наблюдал. – Да, издевались, – сказал Лэмб. – Меня тоже трясло. – Да его вывернуло наизнанку! – воскликнула Шай. – Чтобы защититься от подобных неожиданностей, я предпочла бы иметь крепкие ворота. На той стороне такие же хлипкие? – С той стороны мы ворот не делали… – ляпнул парнишка, прежде чем Рыжебородый яростным взглядом вынудил его замолчать. Но первую атаку они выиграли. Шай коротко вздохнула. – Ну, как по мне, так это ваше дело. Ведь это – ваш мост. Но… – Что? – подхватил Пухлый. – Так получилось, что с нами едет человек по имени Абрам Маджуд. Замечательный кузнец, между прочим. – И кузница у него с собой, да? – хохотнул Рыжебородый. – Ну, да. Он сам ее придумал, – развела руками Шай. – Он и его партнер Карнсбик запатентовали передвижную кузницу. – Чего-чего? – Такое же чудо нашего времени, как ваш мост – чудо времен минувших, – проговорил Темпл, искренний как никогда. – Полдня – и у вас будет полный набор скоб, уголков, оковок, петель для ворот на обоих концах моста. И ни одна армия не пройдет через такие ворота. Рыжебородый облизнулся и посмотрел на Пухлого. Тот облизал губы в ответ. – Ладно. Тогда вот мое слово – половина стоимости проезда, если вы почините наши ворота… – Едем бесплатно или не едем вообще. – Половина! – рычал Рыжебородый. – Сука! – добавил его сын. Шай прищурилась. – А ты что скажешь, Свит? – Свит? – теперь в голосе Рыжебородого звучала не угроза, а восхищение: – Ты – Даб Свит, первопроходец? – Тот, кто убил бурого медведя? – спросил Пухлый. – Задушил, – Свит приосанился в седле. – Задушил мохнатого ублюдка этими самыми руками. – Он? – завизжал мальчишка. – Этот проклятый карлик? Отец отмахнулся от него. – Кого колышет его рост? Скажи, Даб Свит, а можно использовать твое имя для моста? – Он воздел одну руку, словно указывал на вывеску. – Мы назовем это – «Переправа Свита»! Предложение озадачило знаменитого жителя пограничья. – Дружище, мост стоит здесь тысячу лет. Никто не поверит, что это я его построил. – Они будут думать, что ты им пользуешься! Ведь каждый раз, пересекая реку, ты проходишь здесь. – Каждый раз я перехожу там, где мне удобнее. Дерьмовый был бы из меня проводник, если бы я делал по-другому. Верно ведь? – А мы будем говорить, что ты проезжаешь всегда здесь! – Все это кажется мне жутко дурацким, – вздохнул Свит. – Но я думаю, имя это всего лишь имя… – Обычно он берет пятьсот марок за использование своего имени, – вставила Шай. – Что? – ошалел Рыжебородый. – Что? – удивился Свит. – А что тут такого? – подхватил ушлый Темпл. – В Адуе есть один булочник, так он платит Свиту тысячу марок в год за право разместить его портрет на коробках. – Что? – охнул Пухлый. – Что? – удивился Свит. – Но… – продолжила Шай, – с учетом того, что мы сами намерены воспользоваться мостом… – И принимая во внимание древность сооружения, – вставил Темпл. – Мы можем сделать для вас скидку. Сто пятьдесят марок, наше Братство пересекает реку бесплатно, и вы размещаете имя Даба Свита на вывеске. Ну, как? Не сходя с места, вы выгадали триста пятьдесят марок! Это только за сегодня! Пухлый, казалось, радовался прибыли. Но Рыжебородый все еще сомневался. – А как мы проверим, что вы не станете продавать его имя на каждом мосту, пароме или броде в Дальней Стране? – Мы составим купчую. Настоящую, все честь по чести. И каждый будет при своей выгоде. – Купа… чую? – он едва сумел выговорить незнакомое слово. – А где вы тут найдете законника, клянусь Преисподней?! Иногда дни невезения сменяются очень удачными днями. Шай торжественно опустила ладонь на плечо Темпла, улыбнулась и получила ответную улыбку. – Нам повезло путешествовать в компании лучшего законника к западу от гребаного Старикленда! – Он похож на сраного попрошайку, – издевательски протянул мальчик. – Внешность бывает обманчива, – сказал Лэмб. – Как и законники, – заметил Свит. – Ложь – их вторая натура и въедается в плоть и кровь. – Он может составить все бумаги, – подвела итог Шай. – Но за двадцать пять марок. Она плюнула на ладонь и протянула ее вперед. – Ну, тогда согласен. – Рыжебородый улыбнулся, хотя за волосами не слишком-то и рассмотришь, плюнул в свою очередь и рукопожатием скрепил сделку. – На каком языке делать черновик купчей? – осведомился Темпл. Пухлый и Рыжебородый переглянулись, пожали плечами. – Да без разницы, мы все равно читать не умеем. И они развернулись, чтобы открыть ворота. – Сто девятнадцать марок, – прошептал законник на ухо Шай и, пока никто не видел, выехал на муле вперед, приподнялся в стременах и столкнул мальчишку с его возвышения прямо в грязь перед воротами. – Ой, прости, пожалуйста. Я тебя не заметил. Возможно, он был не прав, но Шай с удивлением обнаружила, что Темпл значительно вырос в ее глазах.
Мечты
Хеджес ненавидел Братство. Вонючий черномазый ублюдок Маджуд, заикатый мудило Бакхорм, старый притворщик Свит со своими правилами для дебилов. Правила устанавливали, когда есть, когда останавливаться, что пить, где гадить и какой величины собаку ты можешь взять с собой. Хуже, чем в проклятой армии. Кстати, об армии – когда ты в ней, то хочется поскорее убраться куда угодно, а когда покинул, обуревает желание вернуться. Он передернулся, потер ногу, пытаясь унять боль, но она всегда оставалась там, будто в насмешку. Если бы он только знал, что рана загниет, то никогда не ткнул бы себя. Думал, что умнее всех, когда смотрел, как эскадрон мчится в атаку вслед за этим засранцем Тани. Маленькая дырка на ноге лучше, чем большая в сердце, не так ли? Не считая того, что враг покинул стены за сутки до атаки и сражаться не пришлось никому. После сражения единственного раненого вышвырнули из армии на одной ноге и без всякого будущего. Невезение… Оно, как обычно, следовало за ним. Нет, было в Братстве и кое-что хорошее. Хеджес повернулся в потрепанном седле и оглянулся на Шай Соут, которая рысила рядом с коровами. Красоткой ее не назовешь, но что-то эдакое в ней было. Ей плевать, что рубашка пропотела и не скрывает очертания тела – весьма неплохие, насколько он мог судить. Ему всегда нравились сильные женщины. И она не ленивая, все время при деле. Непонятно, чего она вздумала хихикать с этим засратым перцеедом Темплом, бесполезным черномазым ушлепком. Вот если бы она подъехала к нему, к Хеджесу, он бы развеселил ее по-настоящему. Он снова потер ногу, умостился удобнее в седле и сплюнул. Она-то ничего, но остальные – конченые ублюдки. Вот, к примеру, где Савиан? Сидит на козлах фургона со своей глумливой сучкой, которая задирала острый подбородок, будто умнее всех и умнее Хеджеса в отдельности. Он снова плюнул. Слюна бесплатная, следовательно, ею можно пользоваться сколько душе угодно. Люди говорили не с ним, смотрели мимо, когда передавали бутылку по кругу, ненавязчиво обделяли его. Но он не лишился глаз, не лишился ушей, поэтому помнил, что видел Савиана в Ростоде после кровавой бойни, где тот был большим начальником. И его суровая сука-племянница крутилась там же, скорее всего. А еще Хеджес помнил услышанное имя. Контус. Слышал, когда его произносили вполголоса и повстанцы падали носами в пропитанную кровью землю, будто узрев великого Эуза. Он видел то, что видел, и слышал то, что слышал. Старый ублюдок вовсе не путешественник, мечтающий намыть себе золотишка. Нет, его мечты куда ужаснее. Худший из мятежников, вот только никто больше понятия об этом не имеет. Только гляньте – сидит там, будто сказал в споре последнее слово. Но последнее слово останется за Хеджесом. Пускай его преследуют неудачи, но у него есть чутье на возможности. Надо только дождаться удобного мгновения, чтобы превратить тайну в золото. А до того нужно ждать, улыбаться и размышлять, как же ты ненавидишь этого заикатого мудилу Бакхорма.Он знал, что это напрасная трата сил, которых и так мало, но иногда Рейналь Бакхорм ненавидел своего коня. Ненавидел коня, ненавидел седло, ненавидел флягу и повязку на лице. Но знал, что зависит от них, как скалолаз от веревки. В Дальней Стране есть множество необычных способов умереть – духолюды могут содрать кожу, может ударить молния, несложно утонуть в половодье. Но большинство возможных смертей скучны и неинтересны. Норовистая лошадь может убить тебя. Лопнувшая подпруга может убить тебя. Змея под босой пяткой убивает очень верно… Он знал, что легко не будет. Все качали головами и квохтали, что это безумие, ехать туда. Но слушать – одно, а жить – другое. Работа, трудности, отвратительная погода. Ты сгорал на солнце и промокал под дождем, вечно обдуваемый ветром, который мчался через пустоши в никуда. Иногда он вглядывался в безжалостную пустоту впереди и думал: а ступала ли здесь нога человека? От этой мысли кружилась голова. Насколько далеко они забрались? Сколько еще предстоит идти? Что будет, если Свит однажды не вернется из трехдневной разведки? Сумеют они найти дорогу без него через это море травы? Он должен выглядеть невозмутимым и вместе с тем жизнерадостным, должен выглядеть сильным. Как Лэмб. Искоса он поглядывал на могучего северянина, который спешился, чтобы вытащить застрявший в колее фургон лорда Ингелстеда. Бакхорм не знал, сумел бы справиться с повозкой даже вместе с сыновьями, но Лэмб приподнял фургон, не рассуждая. Старше Бакхорма, самое меньшее, на десять лет, он, казалось, был высечен из камня – никогда не уставал, никогда не жаловался. Люди брали с Бакхорма пример. Если он расслабится, что тогда? Возвращаться? Он оглянулся через плечо и понял, что, хотя пути, возможно, выглядят одинаково, но назад дороги нет. Он видел свою жену, бредущую в цепочке прочих женщин, чтобы справить малую нужду. Его не отпускала мысль, что она несчастлива, и это висело тяжелым бременем, причиняя нравственные страдания. Но разве он затеял путешествие только ради своей выгоды? Его устраивала жизнь в Хормринге, но мужчина должен работать, чтобы обеспечить все потребности жены и детей, чтобы у них было будущее. Там, на западе, он его видел. Но не знал, как сделать счастливой жену. Разве он не исполнял супружеский долг еженощно – уставший или отдохнувший, больной или здоровый, не важно? Иногда Бакхорма просто распирало от желания спросить жену: чего тебе надо? Вопрос так и рвался с языка, но проклятое заикание не позволяло ему выйти на свободу. Может, стоило спешиться и прогуляться с ней рядом, как когда-то, поболтать, но кто заставит коров пошевеливаться? Темпл? Из груди его вырвался горький смех, когда он глянул на приблуду. Типичная разновидность молодчиков, которые считают, что мир обязан обеспечить легкую жизнь. Такие порхают, как мотыльки, от одного приключения к другому, оставляя другим разгребать то, что он наворотил. Ему даже плевать на работу, за которую ему платят. Знай себе едет стремя в стремя с Шай Соут и хихикает с ней. Бакхорм тряхнул головой при виде странной парочки. Из них двоих Шай более достойна уважения.
Лулайн Бакхорм заняла свое место в кругу, внимательно оглядевшись по сторонам. Ее фургон почти остановился, как бывало всегда без ее волевого напора. Трое старших детей боролись за вожжи, и их бессмысленные крики растекались над травой. Иногда она ненавидела своих детей. Это нытье, эти воспаленные болячки, постоянные жалобы. «Когда будет стоянка? А когда будем есть? А когда мы приедем в Криз?» Их нетерпеливость была еще невыносимее из-за ее собственной. Она отчаянно мечтала о чем угодно, лишь бы нарушить бесконечное однообразие путешествия. Наверное, осень уже вступила в свои права, но как угадать время года здесь? Ну, возможно, по ветру, который стал чуть холоднее. Плоская равнина, такая бесконечно плоская, что Лулайн начинало казаться, будто они карабкаются вверх по наклонной поверхности, становившейся все круче с каждым днем. Она услышала, как леди Ингелстед одернула юбки, и тут же почувствовала толчок в бок. Да уж, никто не уравнивает лучше, чем Дальняя Страна. Здесь они мочились вместе с женщиной, которая в цивилизованном мире не удостоила бы ее даже взгляда, поскольку муж ее заседал в Открытом Совете Союза, хотя и был дураком. Над ведром, скрытом от любопытных глаз, присела Пег Сисбет, которой недавно исполнилось шестнадцать. Она недавно вышла замуж, поражала наивностью в любовных отношениях и считала, что ее супруг знает ответ на любой вопрос. Ничего, она еще все поймет. Лулайн перехватила сальный взгляд Хеджеса, который плелся мимо на паршивом муле, сурово сдвинула брови в ответ и плотнее прижалась к плечу леди Ингелстед, растопырив локти и стараясь сделаться настолько большой, насколько это вообще возможно. Ну, по крайней мере, чтобы он не заметил ничего, кроме решительного неодобрения. И тут Рейналь пришпорил коня, оказавшись между Хеджесом и женщинами, и завел с ним ни к чему не обязывающую беседу. – Ваш муж – хороший человек, – одобрила леди Ингелстед. – Вы можете всегда полагаться на него, в любом начинании. – Это точно, – ответила Лулайн, постаравшись, чтобы в ее голосе звучала гордость супруги самого хорошего человека. Иногда она ненавидела своего мужа. За его непонимание ее устремлений, за его убежденное разделение труда на мужской и женский. Можно подумать, забить кол для забора, потом напиться – настоящее дело, а днем и ночью обслуживать ораву детей – баловство какое-то. Запрокинув голову, она увидела в небе белых птиц, куда-то летящих клином. Как жаль, что ей не дано присоединиться к ним. Сколько ей еще топать за фургоном? Ее все устраивало в Хормринге – дом и добрые друзья. Да она годы потратила, чтобы все обустроить! Но никто никогда не спрашивал Лулайн, чего же ей хочется на самом деле. Рейналь ожидал лишь, что она бросит насиженное место и последует за ним куда угодно. Вот сейчас он поскакал в голову колонны, чтобы поговорить с Маджудом. Большие люди обсуждают важные дела… Мужу и в голову не приходило, что Лулайн мечтала скакать верхом, чтобы ветер бил в лицо, улыбаться бескрайним просторам, арканить коров, прокладывать путь, беседовать на советах, а он пускай волочится за скрипучим фургоном, меняет пеленки младшему, пусть его соски жуют каждые час или два, а еще готовит обед и выполняет супружеский долг каждую проклятую ночь, и не важно – уставший или отдохнувший, больной или здоровый… Дурацкая мысль. Ему это и в голову не придет. А ей приходило, и весьма часто, но как только возникало желание высказать упреки вслух, что-то сковывало язык, будто это она – заика. В этом случае она просто пожимала плечами и умолкала. – Нет, вы видели такое! – возмутилась леди Ингелстед. Шай Соут спрыгнула с седла не далее чем в дюжине шагов от фургонов и присела на корточки в высокой траве в конской тени, держа поводья в зубах. Спустила штаны до колен и весело зажурчала, развернувшись белым задом в сторону горизонта. – Невероятно… – прошептал кто-то. Подтянув штаны, Шай приветливо помахала рукой, застегнула пояс и, выплюнув поводья в ладонь, запрыгнула в седло. На все про все почти не ушло времени, да и присела она именно тогда, когда захотелось. Лулайн Бакхорм хмуро окинула взглядом женщин, стоявших в кругу лицом наружу, в то время как одна из шлюх присаживалась на ведро. – Есть ли причина, по какой мы не можем так же? – пробормотала она. – Наверняка есть! – Леди Ингелстед пронзила ее стальным взором. Шай Соут ускакала прочь, крича Свиту, что фургоны слишком растянулись. – Хотя, должна признаться, сейчас я не могу точно сказать, какая именно. Из колонны донесся пронзительный крик, напомнив Лулайн голос ее старшей дочери. Сердце женщины забилось. Она рванулась из строя, не помня себя от ужаса, но увидела, что дети просто-напросто продолжают драться за вожжи, вопя и хохоча. – Не волнуйтесь, – леди Ингелстед погладила ее по руке. – Все хорошо. – Здесь столько опасностей, – вздохнула Лулайн и попыталась успокоить бьющееся сердце. – Столько может всего случиться. Иногда она ненавидела свою семью, а иногда любила до муки. Эта загадка, по всей видимости, не имела решения. – Ваша очередь, – сказала леди Ингелстед. – Верно! – Лулайн начала подбирать юбки, а круг за ее спиной сомкнулся. Проклятие! Знала ли она, что справлять малую нужду ей придется через такие трудности?
Знаменитый Иосиф Лестек кряхтел, напрягался, наконец выдавил в кружку еще несколько капель. – Да… да… Но фургон вдруг тряхнуло, кастрюли и миски загрохотали, и актер выпустил из рук конец, чтобы схватиться за поручень. Когда он сумел выпрямиться, позыв улетучился. – За грех какой проклятье старости на людях? – произнес он строку из последнего монолога «Смерти нищего». О, в какой тишине он шептал их на пике расцвета своей славы! Какими аплодисментами взрывался зал! Нескончаемые овации… А теперь? Он получил представление о дикой местности, когда труппа проводила гастроли в Мидерленде, но даже не догадывался, какими бывают настоящие дикие края. Из окна он видел только бесконечный океан травы. Из нее торчали развалины, давно забытые остатки Империи, пролежавшие здесь множество лет. Рухнувшие колонны, заросшие стены. Таких руин немало оставалось в этой части Дальней Страны. Их слава минула, их историю забыли, они никого не интересовали. Осколки былых эпох. Впрочем, как и он. С неудержимой тоской Лестек вспоминал времена, когда мог отлить полное ведро. Бил струей, как пожарный рукав, даже не задумываясь, а потом убегал на сцену, греться в тепле ароматных ламп на китовом жиру, вызывать восторг зала, срывать неистовые аплодисменты. И эта парочка уродливых троллей – драматург и постановщик – умоляли его задержаться еще на сезон, просили, унижались, сулили огромные гонорары, а он не замечал их, увлеченно припудривая лицо. Его приглашали в Агрионт играть в стенах дворца перед лицом Его Августейшего Величества и Закрытым Советом! Он играл роль Первого Мага перед самим Первым Магом – кто из актеров может похвастаться тем же? Он ходил по мостовой из посрамленных критиков, восторженных поклонников и не замечал их у своих ног. Неудачи были не для него. Потом стали подводить колени, потом кишечник, а за ним и мочевой пузырь. Ухмыляющийся драматург предложил нового актера на главные роли, конечно, с сохранением для Лестека пристойной оплаты и ролей второго плана, пока он не вернет прежнюю силу. Он шатался на сцене, запинался в репликах, потел в сиянии вонючих ламп. И, наконец, постановщик, ухмыляясь, предложил расстаться. Да, это были замечательные годы сотрудничества для них обоих – какие спектакли, какие зрители! – но приходит пора, и нужно искать новые успехи, гнаться за новой мечтой… – О, вероломство, вот твой мерзкий лик… Фургон покачнулся, и жалкие капли, которые он выдавливал последний час, выплеснулись из кружки на руку. А он даже не заметил. Стоял и тер щетину на подбородке. Надо бы побриться… Все-таки следовало соблюдать определенные условности. Он нес культуру в дикие дебри, разве нет? Вытащил письмо Камлинга и вновь пробежал его глазами, проговаривая вслух. Да, он страдал чрезмерно вычурным стилем, этот Камлинг, но похвалами и высокими оценками приятно щекотал самолюбие, обещал прекрасное будущее, замыслил эпохальное представление на подмостках древнего имперского амфитеатра Криза. Постановка века, как он выражался. Культурная феерия! Иосиф Лестек еще не ушел. Нет! Удача может явиться, откуда не ждешь. И главное, прошло уже много времени с его последних видений. Определенно жизнь налаживается! Лестек сложил письмо и отважно схватился за конец, пристально глядя в окно на медленно проплывающие руины. – Мое лучшее представление еще впереди, – прошептал он, стиснув зубы и напрягаясь, чтобы выдавить еще каплю в кружку.
– Любопытно, каково это? – произнесла Саллайт, задумчиво глядя на ярко разукрашенный фургон с пурпурной надписью на стенке «Иосиф Лестек». Не то чтобы она когда-то училась грамоте, но Лулайн Бакхорм однажды прочла ей вслух. – Ты о чем? – спросила Голди, дергая вожжами. – Ну, быть актером. Выступать перед залом и все такое… Однажды она видела представление. Мать и отец брали ее с собой. Еще до того, как умерли. Само собой, до того. Не столичные актеры, но тоже неплохие. Она хлопала, пока не заболели ладони. Голди потеребила локон, выбившийся из-под поношенной шляпки. – Разве ты не играешь роль перед каждым посетителем? – Ну, это же не совсем одно и то же. – Зрительный зал меньше, а так – то же самое. – Они слышали, как Наджис во всеуслышание стонала в заднем отсеке фургона, обслуживая одного из престарелых кузенов Джентили. – Изобразишь, что ты в восторге, получишь деньжат сверху. – Ну, или остается надежда, что кончит быстрее. Это тоже очень даже неплохо. – Никогда не умела притворяться, – вздохнула Саллайт. Она не притворялась, что ей нравится. Разве что воображала, что она вообще в другом месте. – Да я не только о трахе. Не только. И не столько о нем, в конце концов. – Голди повидала многое. Она была дьявольски опытной. Саллайт понимала, что не может с ней даже сравниться. Может, когда-нибудь. – Просто попытайся глядеть на них, будто они хоть что-то из себя представляют. Ведь это то немногое, чего люди всегда хотят, правда ведь? – Надеюсь… – Саллайт бы понравилось, если бы ее перестали рассматривать как вещь. Люди глядели на нее и видели шлюху. Она часто задумывалась: кто-нибудь в Братстве знает, как ее зовут? Меньше чувств, нежели к корове, а уж ценность ее так точно меньше. Вот что бы сказали родители, узнав, что их дочь шлюха? Но они не скажут ничего, потому что умерли, и Саллайт им ничего не сможет сказать. Могло быть и хуже, как ей казалось. – Главное, выжить. Это – правильный взгляд на мир. Ты еще молода, дорогуша. У тебя есть время заработать. – Течная сука бежала вдоль каравана, а за ней вприпрыжку поспевала дюжина или больше кобелей всевозможных размеров и мастей, преисполненных надежды. – Такова жизнь, – сказала Голди, проследив за ними. – Упорно работай и, может быть, разбогатеешь. Накопишь деньжат достаточно, чтобы бросить и уйти на покой. Чем не мечта? – Это? – На взгляд Саллайт, довольно убогая мечта. Но могло быть и хуже. – Сейчас скучновато, но вот увидишь – приедем в Криз, и дело пойдет! Посмотришь, как монеты посыплются. Лэнклан знает свою работу. Так что можешь не волноваться. Все хотели попасть в Криз. Едва проснувшись, начинали обсуждать дорогу. Приставали к Свиту, чтобы он точно сказал, сколько миль они уже прошли и сколько еще остается, выслушивая ответ, словно смертный приговор. Но Саллайт боялась этого города. Бывало, Лэнклан рассказывал, сколько там одиноких мужчин с горящими глазами, обещал, что у них будет по пятьдесят посетителей в день – о таком можно лишь мечтать. На взгляд Саллайт, сущий Ад. Иногда она люто ненавидела Лэнклана, но Голди заверяла ее, что он – сутенер, каких поискать. Вопли Наджис стали такими громкими, что привлекали внимание. – Долго нам еще ехать? – Саллайт попыталась отвлечься разговором. – Еще много равнин и много рек… – Голди подняла хмурый взгляд к горизонту. – То же самое ты говорила неделю назад. – Это было правдой тогда, правда и сейчас. Не переживай, дорогуша. Даб Свит приведет нас куда надо. Но Саллайт хотелось, чтобы было наоборот. Вот бы следом за Дабом Свитом они проехали по большому кругу и вернулись в Новый Келн, где на пороге дома ее встретят улыбающиеся отец и мать. Вот это – предел мечтаний. Но они умерли от лихорадки, а великая пустошь – не то место, где принято мечтать. Она глубоко вздохнула и до боли потерла нос, чтобы не расплакаться. Все равно не поможет. Слезы еще ни разу ей не помогли. – Старый добрый Даб Свит! – Голди тряхнула вожжами, понукая волов. – Я слышала, он ни разу в жизни не заблудился.
– Выходит, ты не сбился с пути? – сказала Кричащая Скала. Свит отвел взгляд от приближающегося всадника и косо посмотрел на нее, взгромоздившуюся на верхушку одной из наполовину обвалившихся стен. За спиной у покачивающей ногой духолюдки горело закатное солнце. Старый флаг, украшавший ее голову, Кричащая Скала скинула, распустив серебристые волосы, в которых еще оставалась пара золотых прядей. – А ты когда-нибудь видела, чтобы я заблудился? – Да каждый раз, когда я не показываю тебе дорогу. Он снисходительно улыбнулся. За время этой поездки ему пришлось лишь дважды ускользнуть со стоянки ясной ночью, чтобы настроить астролябию и выбрать правильное направление. Даб Свит выиграл инструмент в карты у отошедшего от дел капитана морского судна и за долгие годы ни разу не пожалел. Равнины порой похожи на море. Ничего, кроме неба, горизонта и проклятого груза в обозе. Чтобы соответствовать легенде, человеку следует иметь в рукаве одну-две уловки. Бурый медведь? Да, он убил его. Правда, не голыми руками, а копьем. И медведь был старым, медлительным и не слишком крупным. Но ведь медведь! И он в самом деле убил его! Почему бы людям не восхищаться? Даб Свит – убийца медведя! Но при каждом новом пересказе история все приукрашивалась и приукрашивалась – голыми руками, спасая женщину, трех медведей… В конце концов легенда затмила его самого. Прислонившись к обломку колонны, он скрестил руки и следил за приближающимся всадником, который ехал галопом, без седла, на манер духолюдов. Задница разведчика предсказывала неприятности. – И кто из меня сделал проклятую знаменитость? – пробормотал он. – Не я, это точно… – Ха! – ответила Кричащая Скала. – Да я не давал ни единого повода в своей жизни… – Хм. Когда-то давно, услыхав очередную историю о Дабе Свите, он засовывал большие пальцы за пояс и задирал подбородок, наивно полагая, что его жизнь и вправду такова. Но проходили, как всегда, безжалостные годы, историй становилось все больше, а Даба Свита как такового все меньше. Наконец они превратились в рассказы о человеке, которого он никогда в жизни не встречал, чьих подвигов никогда не совершал и даже не пытался. Изредка они навевали воспоминания об отчаянных и безумных схватках, утомительных переходах, мучительном голоде и холоде в пути, тогда он качал головой и задавался вопросом: какое гребаное волшебство превратило обычные житейские случаи в благородные приключения? – Что они получили? – проговорил он. – Кучу историй, которые можно развешивать на уши. А что получил я? Ничего, чтобы чувствовать себя обеспеченным. Только старое седло и мешок с людской ложью в довесок. – Хм, – откликнулась Кричащая Скала, будто так и должно было случиться. – Несправедливо. Очень несправедливо. – Почему это должно быть справедливо? Свит ворчливо согласился. Он больше не старел. Он постарел окончательно. В груди ломило, когда он засыпал, в коленях стреляло, когда просыпался, мерз, как никогда раньше, оглядывался на прожитые дни и понимал, что они явно превосходят числом те, которые отмеряны ему на будущее. Неизвестно, сколько еще ночей он сможет проводить под открытым небом, а люди продолжают смотреть на него в благоговейном страхе, словно он круче Иувина, а если они окажутся в безвыходном положении, то он призовет грозу на головы духолюдов или сожжет их молнией из задницы. Только откуда у него молния? Иногда после беседы с Маджудом, где он играл роль «этот человек все знает и не отступает ни перед какими трудностями» лучше, чем справился бы сам Иосиф Лестек, Даб Свит забирался в седло с трясущимися руками и потухшим взглядом и говорил Кричащей Скале: «Я за себя не отвечаю…», а она кивала в ответ, словно так и должно быть. – Ведь раньше я был кем-то? – пробормотал он. – Ты и сейчас кто-то, – отозвалась Кричащая Скала. – И кто же? Всадник осадил коня в нескольких шагах, прищурившись, окинул взглядом Свита и Кричащую Скалу, ожидавших его в развалинах. Осторожный, как испуганный олень. Спустя мгновение он перекинул ногу через холку коня и спешился. – Даб Свит, – сказал духолюд. – Локвей, – ответил разведчик. Это должен быть он. Один из нового угрюмого поколения, которое во всем видело только плохое. – Почему Санджид не пришел? – Можешь говорить со мной. – Могу. А должен? Локвей ощетинился. Гордость и злость так и лезли из него, как из всех юнцов. По всей видимости, Свит и сам в молодости был таким же. Вполне возможно, он был еще хуже, но к настоящему времени подобное поведение ему надоело до чертиков. – Ладно, ладно, поговорим, – махнул он духолюду. Первопроходец вздохнул. Ощущение гнильцы усиливалось и не становилось приятнее. Он долго готовился, согласовывал с каждой из сторон, но последний шаг всегда самый трудный. – Тогда говори! – бросил Локвей. – Я провожу Братство в одном дневном переходе к югу отсюда. Они при деньгах. – Тогда мы нападем. – Ты, мать твою, будешь делать то, мать твою, что я тебе, мать твою, скажу! – зарычал Свит. – Передай Санджиду, чтобы прибыл, как и договаривались. Они дьявольски напуганы. Покажитесь в боевой раскраске, скачите по кругу, пустите несколько стрел, и они будут счастливы вам заплатить. Только не надо все усложнять, тебе ясно? – Ясно, – кивнул Локвей, но Свит здорово сомневался, что он понимает значение слов «не надо усложнять». Он приблизился к духолюду вплотную, лицом к лицу, к счастью, тот стоял ниже по склону, засунул большие пальцы за ремень и выставил вперед нижнюю челюсть. – Никаких убийств, ты слышал? Все легко и просто, и все получат деньги. Половина – вам, половина – мне. Это ты передашь Санджиду. – Передам, – ответил Локвей, глядя с вызовом. Свита так и подмывало дать ему по зубам и послать к чертям эту сделку. Но здравый смысл возобладал. – А ты что скажешь? – спросил духолюд у Кричащей Скалы. Она промолчала, продолжая раскачивать ногой. Будто ее никто и не спрашивал. Свит не сдержался и хихикнул. – Ты смеешься надо мной, недомерок? – вскипел Локвей. – Я смеюсь, а ты стоишь передо мной, – отрезал Свит. – Думай, что хочешь, мать твою. А теперь пошел вон и передай Санджиду мои слова. Потом он долго глядел, нахмурившись, вслед скачущему на закат Локвею, пока духолюд и его конь не превратились в черную точку, и думал, что этот случай, по всей видимости, не войдет в новую легенду о Дабе Свите. Однако мерзкое ощущение только усилилось. Но что тут поделаешь? Он же не может водить Братства до бесконечности? – Надо отложить кое-что, чтобы удалиться на покой, – пробормотал он. – По-моему, я не слишком корыстолюбивый… Он покосился на Кричащую Скалу, которая вновь повязывала голову обрывками флага. Большинство людей ничего не прочитали бы на ее лице, но Свит, знавший духолюдку множество лет, уловил легкую тень разочарования. А может, это его собственное беспокойство отразилось, как на глади пруда? – Я – никакой не гребаный герой, – заявил он. – Что бы они там ни болтали! Она лишь кивнула, словно это само собой разумеющееся утверждение.
Народ расположился лагерем среди руин. Высокая палатка Санджида стояла в сгибе руки огромной упавшей статуи. Никто не знал, чье это изваяние. Древний Бог, умерший и канувший в вечность. Локвею казалось, что Народ скоро последует за ним. Среди немногочисленных палаток царила тишина. Молодые воины жили отдельно, чтобы охотиться. На веревках сохли полоски мяса. Челноки ткачих, которые трудились над одеялами, щелкали, отсчитывая неумолимое время. Вот до чего дошли те, кто должен править равнинами. Ткали ради крошечной оплаты, воровали деньги, поскольку только так они могли покупать то старье, что спихивали им торговцы. Черная оспа пришла прошлой зимой, и половина детей умерли, крича от сжигающей их горячки. Люди предали огню старые жилища, рисовали на земле священные круги и говорили правильные заклинания, но ничего не помогло. Мир менялся, и прежние обряды утратили силу. Дети продолжали умирать, женщины продолжали рыть могилы, мужчины оплакивали мертвых, а Локвей оплакивал неистовее остальных. Санджид взял его за плечо и сказал: – Я не боюсь за себя. Я свое пожил. Я боюсь за вас, за молодых, за тех кто идет нам на смену, вам предстоит увидеть конец мира. Локвей тоже боялся. Иногда ему казалось, что вся жизнь его пропитана страхом. Разве это достойно воина? Он привязал коня и прошел через стоянку. Две сильные дочери вынесли Санджида из его палатки. Душа его уходила вздох за вздохом. С каждым утром могучий вождь, перед которым дрожал весь мир, усыхал все больше и больше. – Что сказал Свит? – прошелестел он. – Проедет Братство. Они готовы заплатить. Я ему не доверяю. – Он всегда был другом Народа. – Одна из дочерей вытерла слюну с уголка его безвольного рта. – Мы встретим его… – Санджид засыпал на ходу. – Мы встретим его, – кивнул Локвей, но он боялся будущего. Боялся за своего маленького сына, который три дня назад впервые рассмеялся, а значит, стал одним из Народа. Казалось бы, надо радоваться, но Локвей не ощущал ничего, кроме страха. Разве это мир для новой жизни? В дни его юности Народ был многочисленным, его стада – неисчислимыми. Теперь их украли чужаки, пастбища уничтожены ползущими Братствами, исчезли звери, на которых охотились воины, а Народ разобщен и рассеян, пробавляясь презренным трудом. Раньше будущее всегда было похоже на прошлое. Сейчас же прошлое вспоминалось с радостью, а мысли о будущем наполняли ужасом и ожиданием смерти. Но Народ без борьбы не сдастся. Вот Локвей и сидел рядом с женой и сыном под сияющими звездами и мечтал о лучшем будущем, которое никогда не наступит.
Гнев Божий
– Не нравится мне эта туча! – крикнул Лиф, откидывая волосы с лица, но ветер немедленно вернул их обратно. – Если в Аду могут быть облака, – пробормотал Темпл, – то они именно так и выглядят. Туча на горизонте нарастала, как грязно-серая гора, как темная клокочущая башня, подпирающая небеса, которая превратила солнце в неясное пятно и окрашивала всю округу в мрачные и угрожающие цвета. И всякий раз, когда Темпл оглядывался, она приближалась. Вся бескрайняя и открытая, как на ладони, Дальняя Страна погружалась в тень, и похоже, ураган пройдет как раз над их головами. Может быть, Темпл притягивает к себе опасности? – Давай зажжем костры и бегом к фургонам! – воскликнул он, как будто доски и парусина смогли бы защитить от ярости небес. Ветер не помогал решению поставленной задачи. И морось, начавшаяся мгновением позже, не способствовала. Да и обрушившийся ливень, налетевший сразу со всех сторон, промочивший поношенную куртку Темпла, как будто одежды и не было вовсе. Ругаясь, он сгорбился над грудой коровьих лепешек, которые расползались в мокрых руках, принимая изначальное, весьма пахучее состояние, пока Темпл тыкал в них тлеющими остатками факела. – Прекрасное развлечение – поджигать размокшее дерьмо, правда? – кричал Лиф. – Была у меня работенка и получше! – ответил Темпл, который раньше полагал, что прежние занятия весьма отвратные, но сейчас начал сомневаться. Застучали копыта, и Шай спрыгнула с седла, прижимая шляпу к голове. Она приблизилась, перекрикивая ветер, но Темпл на миг отвлекся на ее рубашку, влажную и плотно облепившую тело, с расстегнутой верхней пуговицей. Ворот открывал загорелый треугольник у горла и дальше кожу светлее, острые очертания ключиц, а еще ниже… – Я спросила – где стадо? – проревела она прямо ему в лицо. – Э-э… – Темпл ткнул большим пальцем через плечо. – Где-то в миле позади! – Гроза их пугает! – Лиф щурился от ветра, а может, злился на Темпла, трудно сказать наверняка. – Бакхорм боится, что они разбегутся. Он отправил нас, чтобы зажечь огни вокруг лагеря, – Темпл указал на дугу из девяти или десяти костров, которые им удалось зажечь до ливня. – Он думает, это отпугнет стадо, если они запаникуют! – Хотя в настоящее время плоды их усилий, казалось, не в силах отпугнуть и кучку ягнят. Ветер дул что есть силы, неся клубы дыма по равнине, заставляя длинную траву метаться, рисуя пляшущими колосками волны и спирали. – А где Свит? – Ни слуху ни духу! Мы еще поговорим с ним начистоту. – Шай схватила Темпла за мокрую куртку. – Все равно вы больше ничего не зажжете! Возвращаемся к фургонам!Втроем они пробивались через пелену дождя, хлещущего струями наотмашь, жалящего, сбивающего с ног. Шай тащила за уздечку упирающуюся лошадь. Кромешный мрак окутал равнины, не позволяя им разглядеть повозки до тех пор, пока не уперлись в них носом. Люди отчаянно понукали волов, пытались спутать обезумевших от ужаса коней, привязывали мелкую скотину или боролись с собственными плащами или накидками, которые под порывами ветра превратились в серьезных противников. Посреди сумятицы, выпучив глаза от усердия, застыл Ашджид, воздев жилистые руки к проливающимся небесам. Дурачок из Братства стоял перед ним на коленях. Вместе они напоминали изваяние из жития какого-нибудь Пророка. – Вам не защититься от гнева небес! – кричал Ашджид, указывая вверх пальцем. – От Бога не скроешься никуда! Бог все видит! Темплу всегда казалось, что самый опасный священник тот, кто искренне верит. – Ты обращал внимание, – спросил он, –что Бог усердно наблюдает за нами, но когда дело доходит до помощи, проявляет ужасную нерасторопность? – У нас есть заботы поважнее, чем этот болван со своим придурком, – дернула его Шай. – Надо сдвинуть фургоны – если стадо пробежит здесь, страшно представить, что будет! Теперь дождь лил сплошной стеной, Темпл промок так, будто его окунули с головой в воду. Если подумать, то в первый раз за несколько недель. На глаза попалась Корлин – сцепившая зубы, с волосами, прилизанными вокруг черепа, она сражалась с веревками, пытаясь закрепить хлопающую парусину. Рядом с ней Лэмб с натугой уперся плечом в борт фургона, как будто мог сдвинуть его в одиночку. А может, и мог… Когда парочка взъерошенных сулджиков присоединились к северянину, повозка покатилась. Лулайн Бакхорм подсаживала детей в фургон, и Темпл поспешил ей на помощь, сбрасывая с глаз липнущие волосы. – Покайтесь! – ревел Ашджид. – Это не гроза! Это – гнев Божий! Савиан дернул его за драную мантию. – Это – гроза. Будешь болтать, я покажу тебе, что такое гнев Божий! И толчком повалил старика. – Нам надо… – рот Шай продолжал шевелиться, но ветер унес слова. Она поволокла Темпла, и он, шатаясь, сделал несколько шагов, которые показались ему милями. День стал черным, словно ночь, струйки сбегали по щекам. Он дрожал от холода и страха. Руки безвольно болтались. Он развернулся и внезапно потерял направление, ощущая нарастающую панику. Куда делись фургоны? Где Шай? Поблизости догорал один из костров, ветер уносил в темноту красные искры, Темпл побрел к нему. Ветер дунул так, будто за спиной захлопнулась дверь, толкнул и вцепился в него, как пьянчуга в собутыльника, а потом, словно ловкий борец, повалил Темпла, дунув с другой стороны. Он беспомощно барахтался в траве. В ушах эхом отдавались безумные вопли Ашджида, который просил Бога поразить неверующих. Звучало пугающе. Ведь нельзя просто захотеть и уверовать… Он полз на четвереньках, опасаясь выпрямиться, ведь – кто знает? – возможно, он вознесся на небо и теперь уносился в неизвестную даль, а его кости остались белеть на землях, где не ступала нога человека. Разорвавшая темноту вспышка высветила застывшие на лету капли и струи дождя, фургоны, озаренные белым сиянием, застывших в различных позах людей, будто в безумной игре… А потом снова все скрыл секущий ливнем мрак. Уже мгновение спустя ревел и грохотал гром, заставляя подкоситься колени Темпла, который ощутил дрожь самой земли. Но хотя гром и закончился, барабанная дробь становилась громче и громче. И теперь уж в самом деле сотрясалась земля. Темпл догадался, что виной тому не гром, а копыта. Сотни копыт ударяли в землю, это скакали коровы, обезумевшие от грозы. Несколько тысяч фунтов говядины мчались туда, где он беспомощно стоял на коленях. Еще молния, и он уже увидел их – окруженные дьявольской тьмой, они покачивались вверх-вниз, как будто один зверь, многорогий и разъяренный, приближающийся по бурлящей потоками равнине. – О, Боже… – прошептал он, уверенный, что наконец-то ледяные липкие ладони смерти сомкнулись вокруг него. – О, Боже… – Шевелись, гребаный дурак! Чья-то рука вцепилась ему в воротник. Очередная молния высветила лицо Шай – без шляпы, волосы прилизаны водой, губа упрямо закушена. Никогда еще Темпл так не радовался, когда его обругали. Он кинулся к ней, ветер нес их и подталкивал, как щепки в половодье. Дождь превратился в ливень из Писания, в легендарное наводнение, ниспосланное Богом старцу Сипоту в наказание за гордыню. Топот копыт сливался с громом, рушащимся с бурного неба, и превращался в единый ужасающий шум. Двойная молния озарила заднюю стенку фургона и безумно дергающийся парусиновый полог, а под ним – лицо Лифа с выпученными глазами. Он тянул руки и выкрикивал слова поддержки, все равно не слышные из-за бури. Кто-то неожиданно подхватил Темпла и забросил его в фургон. Новая вспышка позволила разглядеть Лулайн Бакхорм с детьми, которые забились между мешками и корзинами, а рядом две шлюхи и один из кузенов Джентили, все мокрые, как пловцы. Шай, при помощи Лифа, скользнула следом. А снаружи бурлила уже настоящая река, омывая колеса. Общими усилиями полог, рвущийся из рук, опустили. Темпл в кромешной темноте откинулся на спину. Кто-то уселся напротив него – было слышно лишь дыхание человека. Может, Шай, может, Лиф, а возможно, кузен Джентили, но какая, в сущности, разница? – Срань Господня… – пробормотал Темпл. – Ну и погодка там, снаружи. Никто не ответил. Да и что скажешь? Но не исключено, все слишком устали, чтобы открывать рот, или просто не расслышали его слов за топотом бегущих мимо коров и града, барабанящего по навощенной парусине над головами.
Отследить путь, которым прошло стадо, оказалось совсем несложно – широкая полоса избитой копытами, превращенной в грязь земли огибала лагерь, а потом расширялась по мере того, как коровы разбегались в разные стороны. То здесь, то там виднелись туши затоптанных животных, мокрые и блестящие в лучах восходящего солнца. – Благочестивым людям из Криза, наверное, придется подождать обращения в Веру, – проговорила Корлин. – Похоже, что так, – согласилась Шай. Сперва она приняла это за груду мокрого тряпья, но, присев рядом, увидела край черной мантии с белой окантовкой и признала одежду Ашджида. Сняла шляпу. Просто нужно было проявить какое-то уважение к смерти. – Не много от него осталось. – Полагаю, так обычно и бывает, если несколько сотен коров пробежит по человеку. – Отговори меня, если я надумаю пережить подобное. – Шай выпрямилась, возвращая шляпу. – Давай лучше подумаем, что скажем остальным. Лагерь бурлил. Люди чинили то, что поломала буря, и собирали то, что она разбросала. Некоторые коровы, возможно, разбежались на мили по округе. Лиф и еще несколько человек искали их. Лэмб, Савиан, Маджуд и Темпл приводили в порядок фургон, заехавший в промоину. Ну, Лэмб и Савиан приподнимали зад повозки, Маджуд колдовал над осью с молотком в руках, а Темпл подавал гвозди… – Все в порядке? – спросил он, когда женщины приблизились. – Ашджид погиб, – ответила Шай. – Погиб? – проворчал Лэмб, отпуская фургон и складывая руки. – Мертвее не бывает, – сказала Корлин. – По нему пробежало стадо. – Говорил же ему, чтобы убирался! – прорычал Савиан, из которого сочувствие так и перло. – И кто теперь будет молиться Богу за нас? – казалось, Маджуд слегка озаботился этим. – А нужно, чтобы за тебя молились? – удивилась Шай. – Ты никогда не выглядел очень уж благочестивым. Торговец потер узкий подбородок. – Понятно, что Рай на дне полного кошелька, но… Я как-то привык к утренней молитве. – И я тоже. – Бакхорм с несколькими сыновьями подошел к ним. – Подумать только… – пробормотал Темпл. – Он все-таки обратил некоторых из нас. – Погоди-ка, законник! – Шай повернулась к нему. – Кажется, в прошлые годы ты был священником? – Да, – Темпл вздрогнул, но постарался удержать себя в руках. – Однако, из разных позорных событий моей жизни, за это мне почему-то стыдно сильнее всего. – Ну, всегда есть место позади стада, – Шай пожала плечами. – Если это тебе больше подходит. Темпл размышлял недолго и, повернувшись к Маджуду, сказал: – На протяжении нескольких лет меня наставлял Кадия, Верховный Хаддиш Великого Храма Дагоски, всемирно известный оратор и богослов. – Э-э… – Бакхорм сдвинул шляпу на затылок. – Хм… Ты молитву прочесть можешь или нет? – Да, – вздохнул Темпл. – Могу. – И добавил едва слышно, только для Шай: – Молитва от неверующего священника перед неверующей паствой, собранной из народов с разными религиозными взглядами. – Мы же в Дальней Стране, – пожала плечами Шай. – Думаю, у людей могут быть душевные сомнения… – И обратилась ко всем собравшимся: – Он прочитает лучшую молитву из тех, что вы слышали! Его зовут Темпл! Разве вы слышали более религиозное имя? Маджуд и Бакхорм обменялись взглядами, в которых сквозило сомнение. – Если пророки падают с небес, то, наверное, из реки их тоже можно выловить… – И омыть дождем. Или еще как-нибудь… – Лилось над всеми остальными тоже, – Лэмб глянул в небеса. – А какова будет моя оплата? – спросил Темпл. – Мы не платили Ашджиду, – нахмурился Маджуд. – Ашджида заботил лишь Бог. А я должен заботиться о себе. – Не говоря уже о твоих долгах, – вставила Шай. – Не говоря о долгах, – согласился Темпл, убедительно глянув на Маджуда. – В конце концов, ты уже наглядно показал отношение к милосердию, когда отказался помогать утопающему. – Уверяю тебя, что милосердие столь же не чуждо мне, как и любому человеку. Но я должен принимать во внимание моего партнера Карнсбика, а он считает каждый медяк. – Это ты нам часто рассказываешь. – И не тонул ты уже. Просто был мокрый. – Можно испытывать милосердие и к мокрому. – А ты не испытывал, – нажала Шай. – Вдвоем вы даже слепцу очки продадите, – покачал головой Маджуд. – Это так же полезно, как молитвы перед злодеями, – вставил Темпл, невинно взмахнув ресницами. – Просто замечательно, – торговец потер лысый череп. – Но я ничего не покупаю, предварительно не приценившись. Читаешь молитву прямо здесь, и если слова сумеют убедить меня, то я назначаю справедливую оплату, которую буду выдавать каждое утро. Надеюсь, что спишу это на непредвиденные расходы. – Значит, непредвиденные. – Шай повернулась к Темплу: – Ты хотел избавиться от хлопот со стадом? Эта работа может дать устойчивый доход. Просто наскреби немного веры, законник. – Ладно, – ответил Темпл негромко. – Но раз я теперь – новый священник, я требую сапоги старого священника. Он забрался на фургон, перед которым неровным полумесяцем собралась его паства. К удивлению Шай, она увидела почти половину Братства. Ничто так не способствует желанию помолиться, как смерть, а тут еще и прямое явление гнева Божьего минувшей ночью. Пришли все сулджики. Леди Ингелстад, строгая, но заинтригованная. Джентили с его древней родней. Бакхормы с детьми. Все шлюхи во главе с сутенером, хотя Шай подозревала, что он-то явился, чтобы следить за работницами, а вовсе не из религиозных побуждений. Царила тишина, нарушаемая лишь скрежетом ножа Хеджеса по оселку – он готовился свежевать убитых коров на мясо – и скрипом лопаты Савиана, который готовил могилу для вечного успокоения предыдущего духовного наставника Братства. Теперь уже босого. Темпл сложил ладони и вознес смиренный взор к небу, глубокому и чистому теперь, не сохранившему и следов буйства прошлой ночи. – Боже… – Почти угадал! – В этот миг старина Даб Свит остановил коня рядом с толпой, удерживая поводья двумя пальцами. – Утро доброе, мои отважные спутники! – Где ты был, во имя Преисподней?! – заорал Маджуд. – На разведке. Разве ты не за это мне платишь? – И за помощь в бурю. – Но я не могу держать вас за ручку каждую милю пути в Дальней Стране. Мы ездили на север, – он ткнул пальцем через плечо. – Север! – эхом отозвалась Кричащая Скала, которой удалось пересечь стоянку с противоположной стороны в гробовой тишине. – Обнаружив некоторые следы духолюдов, мы пытаемся оградить вас от неприятных неожиданностей. – Духолюды показались? – спросил Темпл, почувствовав легкую тошноту. Свит, успокаивая толпу, поднял ладонь. – Нет необходимости гадить в штаны прямо сейчас. Это – Дальняя Страна. Здесь всегда есть духолюды. Вопрос только, какие и сколько их. Мы переживали, что следы могли принадлежать воинам Санджида. – И? – прищурилась Корлин. – Прежде чем мы разыскали их, началась гроза. Все, что нам оставалось, это отыскать скалу и под ее защитой пережидать бурю. – Ха! – бросила Кричащая Скала, очевидно соглашаясь. – Ваше место здесь, – проворчал лорд Ингелстед. – Даже мне не удается быть всюду, ваша милость. Но продолжайте ругать меня. Всеобщее презрение – судьба первопроходца. Все знают, как надо делать лучше, и все так и рвутся научить тебя. Я думал, в Братстве хватит отважных сердец и светлых голов, чтобы справиться с непогодой. Не то чтобы я причислял вашу милость к какой-либо из этих сторон, но… И что же мы видим? – Свит оттопырил нижнюю губу и указал на мокрую стоянку и потрепанных людей. – Потеряно лишь несколько коров, хотя буря вчера была – ого-го! Все могло быть гораздо хуже. – Мне слазить? – спросил Темпл. – Если из-за меня, то не надо. А что ты там, кстати, забыл? – Он собирался прочитать утреннюю молитву, – пояснила Шай. – Он? А что случилось с другим Божьим прихвостнем? Как там его зовут? – Ночью по нему пробежалось стадо, – холодно, как будто это – обычное дело, пояснила Корлин. – Вопросов более не имею, – Свит вытащил из седельной сумки наполовину пустую бутылку и хорошенько отхлебнул. – Ну, тогда за дело, законник. Темпл вздохнул и посмотрел на Шай. Она пожала плечами и произнесла одними губами: «Стадо». Он опять вздохнул и поднял взор к небу. – Боже! – сделал он вторую попытку. – Руководствуясь основаниями, лишь тебе ведомыми, ты послал в этот мир очень много плохих людей. Людей, которые предпочитают не созидать, а красть. Людей, которые предпочитают ломать, а не строить. Людей, которые охотно подожгут дом, только чтобы поглядеть, как он горит. Я это знаю. Я встречался со многими из них. Я путешествовал с ними, – на миг он глянул вниз. – Я догадываюсь, что я был одним из них. – О! А он неплох, – проворчал Свит, передавая бутылку Шай. Она глотнула, стараясь не переусердствовать. – Может показаться, что эти люди похожи на чудовищ. – Голос Темпла повышался и понижался, пальцы шевелились и указывали, что, на взгляд Шай, очаровывало толпу. – Но правда заключается в том, что для этого не нужно никакого волшебства. Плохие друзья. Неверное решение. Неудача. И трусость, примерно такая же, как у всех. – Шай предложила выпивку Лэмбу, но он так увлекся проповедью, что и не заметил. Вместо него бутылку взяла Корлин. – Но собравшиеся здесь сегодня взыскуют милости твоей. Ты видишь здесь разных людей. – И довольно много, поскольку толпа постоянно росла. – Не идеальных, конечно. У каждого свои недостатки. Некоторые излишне жестоки. – Темпл строго глянул на Маджуда. – Некоторые склонны к пьянству. – Горлышко бутылки замерло на полпути к губам Корлин. – Некоторые слегка жадничают. – Взгляд его упал на Шай, и ей потребовалось усилие над собой, чтобы не почувствовать угрызения совести. – Но каждый из них прибыл сюда, чтобы делать что-то! Одобрительный шум прокатился по рядам Братства. Впереди стоящие кивали. – Каждый из них выбрал трудный путь! Правильный путь! – Нет, он в самом деле хорош. Шай едва узнавала в этом человеке, овладевшем сердцами так, будто слово Божье изливалось через его уста, жалкого хлюпика, скулившего о надоевшей пыли по десять раз на дню. – Они отважно встречают опасности в этих диких краях, чтобы собственными руками построить себе новые жизни, чтобы праведными усилиями пройти своим путем! – Темпл широко раскинул руки, как бы желая обнять паству. – Они – достойные люди, Боже! Твои дети стоят пред тобой, исполненные упорства и надежды! Защити их от грозы! Проведи их сквозь испытания дня нынешнего и всех грядущих дней! – Ур-ра! – закричал дурачок, подпрыгивая и молотя в воздухе кулаками. Его восхищение легко переключилось на нового пророка. – Достойные люди! Достойные люди! – скакал он и кричал, пока Корлин не сцапала его за шиворот и не заткнула. – Хорошо сказано, – одобрил Лэмб, когда Темпл спустился с фургона. – Черт побери! Отлично сказано. – Если честно, я повторял чужие слова. – Но ты произнес их так, будто веришь, – вмешалась Шай. – Несколько дней, проведенных со стадом, и я готов поверить во что угодно. Паства разбредалась по ежеутренним делам. Несколько человек поблагодарили Темпла перед уходом. Остался Маджуд с поджатыми губами. – Убедился? – спросила Шай. Торговец полез за кошельком, что само по себе выглядело как чудо, и вытащил что-то похожее на монету в две марки. – Ты должен продолжать проповеди, – сказал он Темплу. – Здесь они востребованы больше, чем законы. Он щелчком ногтя подбросил сверкающую в солнечных лучах монету в воздух. Темпл, улыбаясь, потянулся, но Шай успела раньше. – Сто двенадцать, – сказала она.
Приземленные дела
– Ты должен мне… – Сто две марки, – сказал Темпл, переворачиваясь. Он уже бодрствовал. Последнее время он научился просыпаться с рассветом, готовый открыть глаза в любой миг. – Верно. Вставай. Тебя хотят. – Да, я всегда производил впечатление на женщин. Это – кара… – Несомненно. Для них. Темпл вздохнул и начал сворачивать одеяло. Тело слегка побаливало, но это мелочи. От работы он стал жестким. Места, которые долго были мягкими, затвердели. Пришлось утянуть ремень на несколько дырочек. Ну, не то чтобы дырочек, но он дважды передвинул гнутый гвоздь, служивший застежкой на той старой подпруге, которую ему выдали вместо ремня. – Только не говори мне, что я опять гоню коров. – Нет. Как только ты порадуешь Братство утренней молитвой, возьмешь у Лэмба коня. Сегодня ты едешь на охоту со мной и Свитом. – Ты каждое утро намерена глумиться надо мной? – спросил он, натягивая сапоги. – Почему ты стала такой? Она стояла, уперев кулаки в бока, и смотрела на него. – Свит нашел небольшой лесок во-он там и думает, там найдется дичь. Но если тебе больше нравится со стадом, то оно в твоем распоряжении. Думала, ты способен оценить смену занятий, но ты выбрал, что выбрал… – Она развернулась, намереваясь уйти. – Погоди! Ты серьезно? – Темпл попытался бежать за ней и натягивать второй сапог одновременно. – Разве я могу играть твоими чувствами? – Я еду на охоту? Суфин сотню раз приглашал его поохотиться вместе, но всякий раз Темпл отвечал, что не представляет более скучного занятия. Но после нескольких недель в тучах пыли он был готов мчаться на зов через всю равнину, хохоча, даже если бы ему предложили поучаствовать дичью. – Успокойся. Мы не совсем сбрендили, чтобы давать тебе лук. Я и Свит будем стрелять. Кричащая Скала вспугивает добычу. Ты с Лифом свежуешь туши и грузишь на повозку. Хорошо было бы захватить немного дров для костра, не воняющего дерьмом. – Свежевание, разделка туш и костер без запаха дерьма! Слушаюсь, моя королева! Темпл вспомнил те несколько месяцев, которые провел в Дагоске, помогая мяснику. Вонь, мухи, изматывающий труд и ужасный шум. Похоже на Ад. Поэтому он рухнул на колени, схватил Шай за руку и поцеловал ее в знак благодарности. – Перестань кривляться, неудобно, – она вырвалась. Еще не рассвело, но Темплу почудилась улыбка в ее голосе. Шай протянула ему свой нож в ножнах. – Держи, понадобится. – У меня свой нож! Большой нож! Я еду на охоту! – Продолжая оставаться на коленях, он протянул руки к небу. Один из кузенов Джентили, ковыляя мимо по малой нужде, покачал головой: – Да кого это колышет?Когда рассвет вступил в свои права и колеса фургонов завертелись, пятеро охотников ехали прочь по пожухлой траве. Лиф управлял повозкой, в которую собирались грузить мясо. Темпл пытался убедить лошадь Лэмба, что они друзья. Наконец они достигли того, что здесь называли лощиной, но в любом другом месте Земного Круга сочли бы канавой. Здесь торчали задрипанные деревья, корявые и обожженные солнцем. Свит, откинувшись в седле, внимательно изучал этот малопригодный для жизни лес. Один Бог знает, зачем. – Выглядит недурно, да? – спросил Кричащую Скалу. – Ха! – Духолюдка стукнула пятками серого пожилого коня, и они двинулись вниз по склону.
Тощие олени, выбегавшие из зарослей под болты Свита и стрелы Шай, выглядели совсем не так, как упитанные телята, качавшиеся на крюках в зловонных складах Дагоски, но навыки вернулись довольно быстро. Вскоре Темпл делал несколько разрезов ножом, а потом сдирал шкуру единым куском, пока Лиф придерживал туши за передние копыта. Стряпчий даже возгордился, что умеет быстро извлекать внутренности из парящих на утренней прохладе брюшин. Он и Лифа научил этой уловке, и скоро они – руки в крови по локоть – смеялись и бросали друг в друга кишками, как мальчишки. Весьма скоро у них оказалось пять оленьих туш, мелких и жестких, растянутых в задней части фургона, куча потрохов и красно-коричневые шкуры, напоминавшие одежду пловцов, сброшенную перед купанием. Темпл вытер об одну из них ножи и мотнул головой: – Я, пожалуй, гляну, чем заняты эти двое. – Иди, последнего я сам разделаю, – улыбнулся Лиф, глядя, как Темпл взбирается на лэмбового коня. – И спасибо за науку! – Наставничество – одно из самых достойных занятий. Так всякий раз говорил мне Хаддиш Кадия. – А кто он? Темпл задумался. – Благородный покойник, отдавший свою жизнь за меня. – Похоже на дерьмовую сделку, – сказал Лиф. – Даже мне так кажется, – фыркнул Темпл. – Я вернусь еще до того, как ты закончишь. Он поскакал через долину, а потом вдоль опушки, наслаждаясь резвой лошадкой и радуясь, что наконец-то наладил отношения с мальчишкой. Не далее как в сотне шагов впереди сидели верхом Шай и Свит. – Не можете убивать быстрее, бездельники? – прикрикнул он на них. – А вы уже закончили с предыдущими? – удивилась Шай. – Они освежеваны, выпотрошены и просятся в котел. – Будь я проклят! – проворчал Свит, упирая приклад арбалета, инкрустированный слоновой костью, в бедро. – Полагаю, кому-то сведущему нужно проверить работу законника. Вдруг он освежевал Лифа по ошибке? Шай развернула коня, и они поскакали обратно, к повозке. – Неплохо, – кивнула она с одобрением, едва ли не впервые за время знакомства, и Темпл вдруг понял, что ему это понравилось. – Мне кажется, из тебя все-таки получится обитатель равнин. – Может быть. А может, я сделаю из вас хнычущих горожан. – Для этого надо иметь закалку покрепче, чем у тебя сейчас. – Да уж, с закалкой я как раз подкачал. – Ну, не знаю, – она искоса глянула на него, оценивающе приподняв бровь. – Мне начинает казаться, что под всем этим тряпьем может прятаться металл. – Наверное, олово, – Темпл стукнул кулаком себя в грудь. – Да уж, меч не выйдет, но может получиться вполне приличное ведро. – Или ванна. – Черт побери, ванна, – она мечтательно прикрыла глаза. – Или крыша. – Черт побери, крыша… – они взобрались на холм и смотрели вниз на перелесок. – А ты помнишь, что такое кры… Прямо перед ними стоял фургон, рядом – куча шкур, а у нее лежал Лиф. Темпл узнал его только по сапогам, поскольку все остальное заслоняли две коленопреклоненные фигуры. Сперва он подумал, что парень, наверное, упал, а эти двое помогают ему встать. Но один из незнакомцев развернулся лицом. Одежда его состояла из дюжины криво сшитых кусков шкур, а в руке был окровавленный нож. Он издал неразборчивый крик, тонкий и пронзительный, словно воющий на луну волк. Во рту его затрепетал кончик языка. Подняв снаряженный лук, духолюд кинулся к ним. Темпл сидел, оцепенев, и пялился на приближающего врага, который обвел глаза красными кругами. Щелкнула над ухом тетива Шай, и стрела, преодолев небольшое расстояние, вонзилась в обнаженную грудь духолюда, свалив его с ног, как удар в челюсть. Глянув на второго духолюда, Темпл заметил, что тот снял со спины лук и тянется к колчану на бедре за стрелой. Шай помчалась вниз по склону, крича столь же неразборчиво, как и дикари, и размахивая своим коротким мечом. Духолюду удалось вытащить стрелу, но тут он крутанулся на месте и осел. Только тогда Темпл заметил Свита, опускавшего разряженный арбалет. – Их будет больше! – закричал разведчик, цепляя «стремя» арбалета носком сапога и натягивая тетиву. Одновременно он развернул коня так, чтобы видеть опушку. Духолюд по-прежнему пытался вытащить стрелу, обронил ее, потянулся за второй, но рука плохо слушалась из-за засевшего в ней болта. Когда Шай, проскакав мимо, ударила его мечом прямо в лицо, он что-то выкрикнул и полетел кувырком. Темпл съехал по склону и, спешившись, присел около Лифа. Нога парня дергалась, будто он хотел встать. Шай упала на колени рядом. Лиф потянулся к ее руке и открыл было рот, но оттуда хлынула кровь. Кровь текла изо рта, из носа, из неровных кусков кожи там, где у человека расположены уши, из порезов от ножа на руках, из груди, куда угодила стрела. Растерянный, Темпл вскинул руки, онемев от бессилия. – Забери его на своего коня! – рычала Шай. Темпл ожил и подхватил Лифа под мышки. Откуда-то появилась Кричащая Скала и принялась лупить по голове дубинкой того духолюда, которого подстрелила Шай. Его кости хрустели, насколько слышал Темпл, упрямо тащивший Лифа к своему коню. Он споткнулся, упал, поднялся, довершая начатое. – Брось его! – кричал Свит. – Он не жилец – дураку ясно! Темпл не обратил внимания на его слова, поскольку, стиснув зубы, пытался забросить Лифа на седло, вцепившись в пояс и окровавленную рубаху. Для тощего мальчишки весил он очень много. – Не брошу его… – хрипел он. – Не брошу… Не брошу… Во всем мире остались только он, Лиф и лошадь. Только боль в натянутых мышцах и смертельная тяжесть парня. Его бессмысленный, прерывистый стон. Он слышал топот копыт коня Свита, который пронесся мимо. Слышал крики на незнакомом языке – в голосах почти не было ничего человеческого. Лиф съезжал и соскальзывал, лошадь норовила отойти, а потом рядом оказалась Шай, рык страха, ярости и напряжения клокотал в ее горле. Вдвоем они закинули Лифа на луку, обломанное древко стрелы чернело на фоне неба. Кровь покрывала руки Темпла. Несколько мгновений он рассматривал их. – Скачи! – кричала Шай. – Скачи, гребаный дурак! Он забрался в седло, схватил повод липкими пальцами, едва не свалился со своего коня – нет, с коня Лэмба – и мчался вперед. Ветер бил в лицо, унося рвущийся изо рта отчаянный крик, обжигая до слез глаза. Плоский горизонт прыгал и дергался. Лиф бился о луку. Свит и Кричащая Скала казались двумя пятнышками на фоне светлого неба. Шай скакала прямо перед ним, подавшись вперед. Ее конь вытянул хвост струной. Когда она оглянулась, Темпл прочел ужас в ее глазах. Он не хотел оборачиваться, но заставил себя. Они поспевали за ним по пятам, похожие на посланцев Ада. Разрисованные лица, разрисованные лошади. Какие-то детские наряды, украшенные перьями, костями, зубами зверей, обрезками меха. У одного висела на шее высушенная человеческая рука, подпрыгивая в такт прыжкам коня. Второй водрузил на голову убор, сделанный из бычьих рогов, а третий использовал вместо нагрудника большое медное блюдо, ярко сверкающее под солнечными лучами. Желто-рыжие волосы развевались. Духолюды размахивали оружием – зазубренным, остроконечным, крючковатым, словно заготовленным для самых ужасных способов убийства. Мороз пробрал Темпла до самой задницы. – О, Боже… О, Боже… Мать вашу… О, Боже… Его дурацкая молитва звучала где-то в стороне, как и копыта коня… коня Лэмба. А стрелы мелькали совсем рядом, падая в траву. Шай что-то кричала через плечо, но слова уносил ветер. Темпл пытался удержаться. Цепляясь за повод, за рубашку Лифа. Спина и плечи зудели. Он чувствовал себя покойником или пленником, который завидует мертвецам. Единственная мысль колотилась в голове: почему он не поехал со стадом, черт побери? Надо было остаться на холме у Эверстока. Надо было шагнуть вперед, когда гурки явились в дом Кадии, а не стоять в одном ряду с остальными, терзаясь угрызениями совести. Увидев движущиеся фигурки впереди, Темпл догадался, что это – Братство. Очертания фургонов на ровном горизонте и всадники, спешившиеся им навстречу. Повернув голову, он увидел, как духолюды отставали все больше и больше, яростно горланя. Один из них выстрелил, но промахнулся. Темпл всхлипнул от облегчения, силы духа хватило лишь на то, чтобы остановить коня – коня Лэмба, – дрожавшего так же сильно, как и он сам. Среди фургонов в панике метались люди, будто увидели не полдюжины духолюдов, а шесть сотен. Лулайн Бакхорм звала потерявшегося ребенка. Джентили запутался с завязками древнего нагрудника, старше его самого. Несколько коров вырвались и бегали среди толпы. Маджуд, стоя на козлах фургона, призывал всех к спокойствию, но никто его не слышал. – Что случилось? – пророкотал Лэмб, как всегда, невозмутимый. Но Темпл смог лишь покачать головой. Слова застряли в горле. Ему пришлось приложить усилие, чтобы разжать ладонь и выпустить рубашку Лифа, которого Лэмб снял с лошади и положил на землю. – Где Корлин? – кричала Шай. Темпл соскользнул с седла, ощущая, что его ноги превратились в две онемевшие деревяшки. Лэмб сорвал с Лифа окровавленную рубаху, разрезая ткань ножом. Склонившись над парнем, Темпл принялся промокать кровь, вытекающую из раны, но ее не становилось меньше. Она заливала все тело Лифа. – Дай мне нож! – пощелкал пальцами Темпл, и Лэмб вложил ему в ладонь рукоять. Законник смотрел на стрелу, рассуждая, что же лучше сделать – вытащить, вырезать, протолкнуть? Он пытался вспомнить, что советовал в таких случаях Кадия, который рассказывал о ранах от стрел, но ничего не приходило на ум. Глаза Лифа остекленели, рот открылся. Волосы все больше напитывались кровью. Шай присела рядом. – Лиф? Лиф! – звала она. А потом Лэмб осторожно выровнял тело, а Темпл, усевшись на пятки, воткнул нож в землю, перебирая в уме то немногое, что он знал о мальчике. Он был влюблен в Шай, ревновал ее к Темплу. Он потерял родителей и разыскивал брата, похищенного разбойниками. Он отлично управлялся со стадом, не чурался тяжелого труда… Теперь его судьба перерублена одним ударом, и никогда не будет продолжения. Все мечты, надежды, страхи Лифа закончились здесь, на примятой траве, и покинули мир навеки.
Преисподняя
Савиан рычал и кашлял, тыкая во все стороны арбалетом. Показывал, как составить фургоны в некое подобие крепости, как складывать бочки, сундуки с одеждой, бочки и бухты канатов, чтобы укрываться за ними. Коров согнали в середину. Женщин и детей отправили в безопасное место, хотя Шай понятия не имела, где его нашли! Люди растерялись, словно нападение духолюдов никогда ранее не обсуждалось. Бегали, выполняя распоряжения или делая то, что им запрещали, тащили упрямых коров, искали припрятанное оружие, укрывали пожитки или детей или просто глазели, схватив себя за головы, будто уже лишились ушей. Крутой фургон Иосифа Лестека застрял в яме. Несколько мужчин раскачивали его, пытаясь высвободить. – Бросьте! – крикнул Савиан. – Представление нас не спасет! И они оставили украшенную объявлением о лучшем в мире спектакле повозку посреди равнины. Протолкавшись через безумную сумятицу, Шай забралась на фургон Маджуда. Вдали, с южной стороны, над качающимися волнами травы, скакали кругами три духолюда. Один из них потрясал рогатым копьем. Шай показалось, что она слышит их пение – голоса радостные и высокие. Свит следил за ними, устроив арбалет на колене и почесывая бороду. Складывалось впечатление, что вокруг него образовался маленький островок спокойствия, где Шай с облегчением и уселась на корточки. – Ну, как мальчишка? – Умер, – ответила Шай, и ей стало тошно, что больше нечего добавить. – Черт возьми… – Свит скривился, а потом, закрыв глаза, придавил веки большим и указательным пальцами. – Черт возьми… – Потом он посмотрел на духолюдов, скачущих у горизонта, и покачал головой. – Лучше приложить все усилия, чтобы большинство из нас не отправились следом за ним. Раскатистый голос Савиана гнал людей на фургоны. Неопытные руки сжимали новые, ни разу не использованные луки и старые, которые давно лежали без дела. – О чем они поют? – Шай вытащила из колчана стрелу и медленно крутила ее в пальцах, ощущая шероховатость древка, как будто прикосновение к дереву – новое ощущение, ранее никогда не испытанное. – О нашей скорой смерти, – фыркнул Свит. – Они полагают, что до нее рукой подать. – Правда? – не сдержалась Шай. – От многого зависит. – Челюсть Свита пошевелилась под зарослями бороды, а потом он медленно небрежно сплюнул. – Например, эта троица – передовой отряд всего войска Санджида, или он разделил его на несколько частей. – И как это нам поможет? – Полагаю, мы сумеем посчитать их, когда увидим. Если получится несколько дюжин, то у нас есть надежда выжить, если несколько сотен, то оправдаются самые дерьмовые сомнения. Бакхорм вскарабкался на фургон. Короткая кольчуга сидела на нем, как седло на корове, хлопала по бедрам и выглядела просто уродской. – Чего мы ждем? – прошипел он. Появление духолюдов излечило его заикание. – Почему стоим на месте? – А куда ехать? – Свит медленно повернулся к нему и вперился в лицо стальным взглядом. – Тут поблизости нет крепостей. – Он кивнул на равнину, пустую, насколько видел глаз, за исключением трех духолюдов, кружащих по краю неглубокой долины. Далекое пение неслось над травой. – Один клочок земли ничуть не лучше другого, чтобы умереть. – Лучше потратить больше времени на подготовку к предстоящей встрече, – Лэмб выпрямился на соседнем фургоне. За прошедшие несколько недель он собрал немало клинков и осматривал их один за другим, сохраняя спокойствие, как будто готовился не к сражению в дикой стране, где нет понятия о законах, а к пахоте на родной ферме. «Даже еще спокойнее, – подумала Шай. – Как будто он давно мечтал вспахать это поле, но только сейчас получил возможность». – Кто ты? – спросила она. – Ты же знаешь меня, – он на миг оторвался от своих клинков. – Я знаю здоровенного, добродушного северянина, который лишний раз мула не хлестнет. Я знаю нищего бродягу, который пришел ночью на нашу ферму и согласился работать за еду. Я знаю человека, который укачивал моего брата, больного горячкой, и пел ему колыбельные. Но ты – другой… – Это я… – Он шагнул с фургона на фургон, широкими ладонями взял ее за талию и прошептал на ухо: – Но это не весь я. Не становись на моем пути, Шай. – Спрыгнув на землю, обернулся и крикнул Свиту: – Защищай ее! – Шутишь? – Старый разведчик изучал свой арбалет. – Я думал, она будет защищать меня! В этот миг Кричащая Скала издала пронзительный клич, указывая на юг. Край долины вскипел, словно в кошмарном сне. Осколки былых эпох, давным-давно ушедших, оскалились ворованными клинками и каменными топорами с надколотыми краями, сверкая наконечниками. И все рассказы, считавшиеся вымыслами о жестоких убийствах, мчались вместе с ними. У Шай перехватило дух. – Нам отрежут уши! – скулил кто-то. – Не отрежут, если будешь ими слушать меня! – Свит с мрачной улыбкой вскинул арбалет. – Как по мне, их не больше нескольких дюжин. Стоя на коленях, Шай пыталась сама посчитать их, но на некоторых конях были нарисованы другие кони, некоторые скакали без всадников, а на некоторых сидели вдвоем. У некоторых к седлу были привязаны чучела, призванные изображать людей, а кое-где над лошадьми развевались полотнища, натянутые на палках, чтобы они казались разбухшими, словно утопленники, великанами. Нападавшие мельтешили в глазах, сливаясь и расплываясь, бессмысленные и непостижимые, смертоносные, будто чума. Шай показалось, что она слышит молитву Темпла. Жаль, только слов не разобрать. – Спокойно! – кричал Савиан. – Спокойно! Она не понимала, о чем он. У одного из духолюдов был капюшон, расшитый кусочками битого стекла, которое сверкало, как драгоценности. Из распахнутого рта летела слюна. – Стоять и выжить! Бежать и погибнуть! Шай всегда предпочитала удрать, а не отважно встречать опасность, а все естество подсказывало, что сейчас – самое время пуститься наутек. – Под гребаной раскраской обычные люди! Духолюд, привстав на стременах, взмахнул копьем, украшенным перьями. Голый, но в боевой раскраске и с ожерельем из отрезанных ушей на шее. – Стойте вместе или умрете поодиночке! – ревел Савиан. Рядом с луком в руках стояла одна из шлюх, чье имя Шай не помнила. Светлые волосы развевались на ветру. Она кивнула Шай, и Шай кивнула в ответ. Голди, кажется… «Стойте вместе. Ведь именно поэтому они назвались Братством, не правда ли?» Первый раз тетиву спустили в панике, не целясь. Стрела ушла в белый свет. Потом полетели другие. Шай стреляла и сама, целясь не особо старательно – по толпе не промажешь. Стрелы свистели и падали – некоторые в волнующуюся траву, но некоторые вонзались в живую плоть. То здесь, то там валились с седел люди и кувырком катились лошади. Духолюд в капюшоне резко опрокинулся на круп коня – болт Савиана пробил его раскрашенную грудь. Но остальные роились вокруг хлипкого кольца фургонов, охватив его полностью. Кружили, поднимая клубы пыли, пока не стали в полумраке в самом деле похожими на духов вместе со своими разрисованными конями. Орали и голосили, завывали, словно звери или обманчивые голоса, которые слышат безумцы. Стрелы падали вокруг Шай, свистели и стучали. Одна воткнулась в сундук, вторая пробила мешок рядом с ней, третья задрожала, угодив в козлы фургона. Шай натягивала тетиву и стреляла вновь и вновь, в никуда, куда угодно, лишь бы стрелять, крича от страха и злости, со сжатыми зубами, а в ушах ее звенели ликующие крики врагов и собственные проклятия. Брошенный фургон Лестека казался ярким бугром с ползающими по нему фигурками, которые рубили доски топорами и тыкали копьями, будто охотники, которые одолели огромного зверя. Низкорослая лошадка, вся истыканная стрелами, шатаясь, пробежала мимо, врезавшись в другую, но пока Шай отвлеклась на них, косматое существо запрыгнуло на фургон. Она видела только выпученные глаза, обведенные красными кругами, а потом вцепилась в него – один палец попал в рот и рванул щеку. Вместе они упали с фургона, прямо в пыль. Сильные ладони сжались вокруг ее головы, сворачивая шею, в то время как она дергалась и пыталась нащупать рукоятку ножа. Внезапно под черепом Шай вспыхнул свет, мир стал безмолвным и призрачным, а вокруг топтались чьи-то ноги, вздымая пыль. Почувствовав острую боль за ухом, она кричала и кусалась, но вырваться не могла. Но тяжесть исчезла, и Шай увидела, как Темпл борется с духолюдом, пытаясь вырвать у него окровавленный нож. Она поднялась медленно, как пробивается к солнцу росток, вытащила меч из ножен и шагнула по раскачивающейся земле… Ударила духолюда и поняла, что попала по Темплу, настолько они сплелись в борьбе. Захватила духолюда за шею, прижала к себе и вонзила клинок в спину. Воткнула и провернула, скребя сталью по кости, давила, пока меч не прошел насквозь, а ладонь стала горячей и скользкой от крови. Стрелы падали с неба, легкие, словно бабочки, на коров, которые недовольно мычали, покрытые кровью и оперенными черенками. Они тянулись друг к другу, как товарищи по несчастью – старик-кузен Джентили рухнул на колени с двумя стрелами в боку и бессильно обмяк. – Там! Там! Шай заметила, что кто-то пытается пролезть под фургоном – появилась ищущая рука. Ударила по ней каблуком с такой силой, что чуть не упала. Рядом один из старателей рубил лопатой. Пара шлюх тыкали копьями, отчаянно вопя, будто охотились на крысу. Сквозь щель между фургонами Шай видела неразборчиво горланящую толпу спешенных духолюдов. Услышала, как Темпл бурчит что-то под нос на своем родном языке. Рядом стонала женщина… Или она не узнала свой голос? Сердце оборвалось. Шай отступила на шаг, как будто лишний шаг истоптанной земли способен защитить от чего бы то ни было. Все мысли о необходимости бежать остались в далеком прошлом, когда перед ней возник первый духолюд с огромным древним двуручником, рыжим от ржавчины, зажатым в разрисованных кулаках и в человеческом черепе вместо шлема. И тогда между ними возник Лэмб, полурыча-полусмеясь. Радость на лице человека, которого она так давно знала, показалась ей ужаснее кровожадности любого из духолюдов. Меч северянина двигался так быстро, что расплылся в воздухе и расколол череп-шлем вместе с головой противника. Савиан бил копьем с фургона прямо в визжащую толпу. Кричащая Скала размахивала дубинкой. Люди выкрикивали проклятия на всех языках Земного Круга, тесня врагов наружу. Лэмб снова взмахнул мечом, рассекая косматую фигуру напополам. Оттолкнул труп ногой, открыв широкую рану с белыми осколками кости в алом обрамлении. Он крошил направо и налево, а напоследок схватил отчаянно вырывающегося духолюда за ноги и разбил его голову об клепки бочки. Шай понимала, что должна помочь своим, но вместо этого обвисла на колесе и блевала до изнеможения, а Темпл наблюдал за ней, лежа на боку и зажав ладонью зад, куда она попала мечом.Корлин зашивала порез на ноге Маджуда, держа нитки в зубах. Как всегда, невозмутимая, с руками, по локоть забрызганными чужой кровью. Савиан, окончательно охрипший, приказывал сдвинуть фургоны, завалить промежутки, выбросить мертвецов и готовиться к дальнейшему сопротивлению. Шай не думала, что способна еще бороться. Они сидела, зажав коленями руки, чтобы они не дрожали, струйка крови щекотала щеку, волосы слиплись. Она смотрела на труп убитого ею духолюда. Обычные люди, как сказал Савиан. Только сейчас ей удалось разглядеть, что мертвец – мальчишка, не старше Лифа. Не старше, чем был Лиф при жизни. Погибли пятеро из Братства. Кузена Джентили убили стрелами. Двоих из детей Бакхорма обнаружили под фургонами с отрезанными ушами. Одну из шлюх утащили, и никто не знал, когда и каким образом. Нашлись считаные единицы без ушибов или порезов, и уж точно не оставалось никого, кто не вскочил бы среди ночи в ужасе, услыхав волчий вой, до конца дней своих. Шай все никак не могла унять дрожь в руках. Горела рана за ухом, где духолюд начал отрезать свою законную добычу. Она не догадывалась – царапина это или ухо висит на полоске кожи, а проверить боялась. Однако вставать было нужно. Она представила Пита и Ро в дальних диких краях, таких же испуганных, и в сердце разгорелся огонь. Сжав зубы и ворча, она поднялась на ноги, придерживаясь за фургон Маджуда. Наполовину она ожидала, что духолюды убрались, рассеялись, словно дым на ветру, но ошиблась. Они все еще были здесь, в этом мире, к огромному ееудивлению. Скакали туда-сюда без видимого порядка по высокой траве, пели, кричали, по-прежнему размахивая сверкающей сталью. – Уши уцелели? – спросил Свит, нахмурившись, когда он прижал палец к порезу, а Шай дернулась. – Ну, почти. – Они нападут снова? – спросила она, принуждая себя не отводить взгляд от кошмарных фигурок. – Может быть, а может быть, и нет. Они испытывают нас. Размышляют, следует ли предпринять еще одну попытку. Савиан забрался на фургон к нему. Лицо его было жестче, чем обычно, а взгляд еще подозрительнее. – На их месте я не успокоился бы, пока не перерезал нас всех. – К счастью для нас, ты не на их стороне, – Свит, не отрываясь, смотрел на равнину. Казалось, он создан исключительно для этого занятия. – Они кажутся дикарями, но, как правило, духолюд рассуждает вполне приземленно. Они могут быстро разъяриться, но недолго держат обиду. Оказалось, что нас нелегко перебить, поэтому, скорее всего, с нами попытаются поговорить. Потребуют от нас мяса и денег, а там пойдут своей дорогой. – Значит, мы можем оплатить проезд? – заинтересовалась Шай. – Мало что, созданное Богом, нельзя купить, если у тебя в кошельке звонкая монета, – ответил Свит и добавил тише: – Хочу я верить… – Но когда мы заплатим, что помешает им опять напасть на нас и перебить? – проворчал Савиан. – Если ты хотел определенности в жизни, надо было оставаться в Старикленде, – пожал плечами Свит. – А это – Дальняя Страна. В этот миг со стуком распахнулась изрубленная топорами дверь в фургоне Иосифа Лестека, на пороге появился знаменитый актер в ночной рубашке, с бешено выпученными глазами и взъерошенным венчиком седых волос. – Проклятые критики! – вскричал он, издалека грозя духолюдам пустой кружкой.
– Все будет хорошо, – сказал Темпл сыну Бакхорма. Кажется, второму сыну. Но не из тех, кого убили. Ясное дело, у того, кто мертвый, все хорошо быть не может. Вряд ли простые слова успокоят брата погибших, но все равно Темпл повторил: – Все будет хорошо. И попытался сделать это как можно искреннее, хотя сердце болезненно сжималось, заставляя голос прерываться, не говоря уже о раненой заднице. Смешно сказать – ранен в задницу. И не смешно на самом деле. – Все будет хорошо, – говорил он, как будто от повторения желание станет действительностью. Он помнил, что Кадия твердил то же самое, когда началась осада Дагоски и в городе запылали пожары. Уже тогда было ясно, что хорошего ждать не приходится. Но чья-то ложь во спасение помогала терпеть. Поэтому Темпл сжал плечо сына Бакхорма и сказал раздельно: – Все. Будет. Хорошо. На этот раз его голос звучал уверенно, и мальчик кивнул. А Темпл почувствовал уверенность в себе оттого, что мог поддержать хоть кого-то. Но не представлял, надолго ли хватит его уверенности, если духолюды вернутся. Бакхорм бросил заступ на землю у могил. Он не снял кольчужную рубаху, застегнутую неправильно, а потому перекосившуюся на груди. Вытер лоб тыльной частью ладони, размазывая грязь. – Нам бы хотелось, чтобы ты… сказал что-нибудь. – Могу ли я… – Темпл закрыл глаза. Но, в конце концов, толковые слова могут исходить и из уст бестолковых проповедников. Большая часть людей из Братства занимались тем, что возводили дополнительные преграды, если их можно было так назвать, или пялились в горизонт, обгрызая до крови ногти в ожидании неминуемой гибели, поэтому проповедь их не заинтересовала. У пяти могильных холмиков собрались Бакхорм, его расстроенная и отрешенная жена, оставшиеся восемь детей, причем все в разном настроении – от горя и ужаса до благодушия по малолетству и непониманию; две шлюхи, их сутенер, который, хоть не замеченный в числе защитников, помогал с похоронами; Джентили и два его кузена; Шай, хмуро смотревшая на могилу Лифа, сжимая черенок лопаты побелевшими пальцами. Темпл внезапно осознал, что у нее маленькие руки, и почувствовал странный прилив симпатии. Хотя, возможно, он просто жалел самого себя. И последнее более чем вероятно… – Боже! – начал он, но голос подвел, и пришлось откашливаться. – Иногда… кажется… что тебя нет. – Главным образом, Темплу так казалось, с учетом крови и смертей, которых он перевидел. – Но я знаю, что ты есть, – соврал он, но платили ему не за правду. – Ты над нами, ты внутри нас, ты наблюдаешь за нами. – И ничего не предпринимает, но таков уж есть он, Бог. – Я прошу тебя… Я прошу тебя – взгляни на мальчиков, что зарыты в этой земле, под этими удивительными небесами. На этих мужчин и женщин тоже. Ты знаешь, каждый из них не был святым. Но они все хотели трудиться в диких землях. – Темпл ощутил, как на глаза наворачиваются слезы, прикусил на миг губу и несколько раз моргнул, глядя в небо. – Возьми их под свою опеку и подари им спокойствие. Вряд ли кто-то заслуживает этого больше. Какое-то время они простояли в полной тишине. Ветер трепал полу куртки Темпла и задувал волосы Шай ей на глаза. Потом Бакхорм протянул ладонь с несколькими сверкнувшими монетами: – Спасибо тебе. Темпл закрыл мозолистую ладонь погонщика двумя своими. – Это был мой долг. Слова не значат ничего. Ими детей не вернешь. Он не взял бы эти деньги, какой бы долг на нем ни висел.
Начинало смеркаться, когда Свит спрыгнул с Маджудова фургона. На западе небо розовело, и черные полосы облаков перечеркивали его, как волны морскую гладь. – Они хотят переговоров! – крикнул разведчик. – Они развели костер на полпути до лагеря и ждут нас для беседы! При этом он казался дьявольски довольным. Наверное, Темпл тоже должен был испытывать удовлетворение, но перед глазами стояла могила Лифа, а присаживаясь, он неловко смещал вес из-за раны на заднице. При этом складывалось ощущение, что ничто уже не сможет доставить ему радость. – Теперь им нужны переговоры, – с горечью произнесла Лулайн Бакхорм. – Когда двое из моих сынов мертвы… – Это лучше, – дернулся Свит, – чем увидеть всех своих сынов мертвыми. Лучше всего для нас – пойти на переговоры. – Я пойду, – сказал Лэмб, на правой щеке которого еще виднелась засохшая кровь. – И я, – кивнул Савиан. – Хочу удостовериться, что эти ублюдки не замыслили предательство. – Вполне уместно, – согласился Свит. – Не повредит показать им, что у нас есть сталь. – Я тоже пойду, – подошел, хромая, Маджуд. Он кривился, сверкая золотым зубом, а разрезанная Корлин штанина хлопала на ходу. – Я поклялся себе, что не позволю больше, чтобы кто-то вел переговоры от моего имени. – Никуда ты, мать твою, не пойдешь! – возразил Свит. – Если дела пойдут худо, нам придется удирать, а ты не сможешь бежать. Маджуд попробовал наступить на раненую ногу, снова скривился и указал на Шай. – Тогда она пойдет за меня. – Я? – в недоумении пробормотала она. – Говорить с теми ублюдками? – А кому я еще могу доверить сделку? Даже мой партнер Карнсбик одобрил бы этот выбор. – Кажется, я возненавижу Карнсбика еще до того, как увижу. – Санджиду не понравится, если на переговоры придет женщина, – покачал головой Свит. Она оглянулась на Темпла, будто его мнение имело вес. – Если он мыслит трезво, то переживет. Пойдемте.
Они сидели полукругом у потрескивающего костра, приблизительно в сотне шагов от рукотворной крепости Братства и от дрожащих огней их собственной стоянки, издалека весьма тусклых. Духолюды. Ужасный бич равнин. Легендарные дикари Дальней Страны. Шай изо всех сил старалась приглушить клокочущую ненависть к ним, но когда думала о холодном Лифе под землей, она чувствовала боль – тот, кто переживал за своего брата и за ее брата, ушел навеки, убит, уничтожен. Теперь она увидела их другими глазами – тихие, не потрясающие оружием, не орущие боевых кличей. Редко ей попадались люди, которые выглядели более несчастными, а уж она-то немалую часть жизни провела в нужде и окружении бедняков. Они одевались в плохо выделанные шкуры, обрывки меха, изношенные части самых разнообразных костюмов, а из-под них торчала кожа, бледная на вид и туго обтягивающая кости. Один улыбался, возможно, в предвкушении неожиданного богатства, но во рту его торчал единственный зуб, да и тот гнилой. Второй торжественно щурился под шлемом, сделанным из старого медного чайника, а носик торчал посреди лба. Шай догадалась, что старый духолюд посредине и есть великий Санджид. Он носил убор из перьев и потускневший нагрудник, служивший, похоже, гордому генералу Империи тысячу лет назад. На его шее висело три ожерелья из человеческих ушей, что можно было рассматривать как доказательство великого воинского мастерства, но его лучшие годы, несомненно, остались далеко позади. Шай слышала его дыхание, влажное и хриплое, половина морщинистого лица обвисла, а из опущенного книзу уголка рта стекала блестящая ниточка слюны. Неужели эти жалкие людишки и те чудовища, которые с воплями мчались по равнине, сделаны из одной и той же плоти? Этот урок она должна была вынести еще из своего разбойничьего прошлого – между ужасным и несчастным грань очень тонкая, и многое зависит от того, под каким углом взглянуть. Если на то пошло, то старики, сидевшие по ту же сторону от костра, что и она, пугали гораздо больше. Отблески пламени превращали их лица с глубокими морщинами в дьявольские маски. Острие болта в заряженном арбалете Савиана холодно поблескивало. Невозмутимое лицо Лэмба, похожее на потрепанный временем и непогодой пень, иссеченное старыми шрамами, не давало ни малейшей возможности прочесть его мысли. Даже ей, знавшей этого человека много лет. А возможно, особенно ей. Свит наклонил голову и произнес несколько слов на наречии духолюдов, сопровождая их широкими жестами. Санджид ответил, медленно и невнятно, закашлялся. Добавил еще пару слов. – Мы просто поприветствовали друг друга, – пояснил разведчик. – Не заметила ничего приветливого, – огрызнулась Шай. – Давайте сделаем то, что должны, и вернемся. – Мы мочь говорить ваши слова, – сказал один из духолюдов со странным произношением, будто набил полный рот щебня. Несмотря на молодость, он сидел к Санджиду ближе других. Возможно, сын? – Меня звать Локвей. – Ладно. – Даб Свит откашлялся. – Как ты думаешь, Локвей, где мы охренительно просрали сегодня? Зачем надо было доводить до смертоубийства? Погляди только – трупы с обеих сторон, а в итоге мы пришли к тому, с чего могли бы начать. А всего и надо было – делать, что тебе сказано. – Жизнь людей, идущих по наша земля, в наша власть, – заявил Локвей. Похоже, он возомнил себя местным владыкой, что выглядело довольно смешно для человека, одетого в старые штаны конника Союза с бобровым мехом в промежности. – Я ездил по этим равнинам еще до того, как тебя приложили к материнской сиське, малыш, – фыркнул Свит. – И ты собираешься указывать мне, куда я могу ехать, а куда – нет? – Он скрутил язык в трубочку и плюнул в огонь. – Кого трахает, кто где едет? – возмутилась Шай. – Разве человек, дружащий с умом, захочет забрать эту землю? Молодой духолюд хмуро глянул на нее. – Змеиный язык. – Да пошел ты! – Тихо! – рыкнул Савиан. – Если у нас есть дело, давайте покончим с ним и разойдемся. Локвей бросил на Шай взгляд, исполненный ненависти, а потом склонился к уху Санджида. Так называемый Император Равнин выслушал его, мгновение подумал, а потом что-то прокаркал по-своему. – Пять тысяч ваших серебряных марок, – перевел Локвей. – И двадцать коров, и двадцать коней. Тогда вы уехать с ушами. Это – слово ужасного Санджида. Старый духолюд приподнял голову и одобрительно проворчал. – Можем дать две тысячи, – сказала Шай. – Три тысячи и скотина, – торговался Локвей так же дерьмово, как и одевался. – Наши люди согласны на две. Это вы можете получить. Дальше, о коровах. Можете взять дюжину тех, которых вы, по дурости своей, утыкали стрелами. И никаких лошадей. – Тогда мы можем приходить и забрать все. – Можете, мать вашу, попытаться еще раз. Лицо Локвея перекосилось, он открыл было рот, но Санджид тронул его за плечо и пробормотал несколько слов, неотрывно глядя на Свита. Старый разведчик кивал ему, а молодой духолюд с отвращением шевелил губами. – Великий Санджид принимать ваше предложение. Даб Свит вытер ладони о скрещенные ноги и улыбнулся. – Ну, хорошо. Так тому и быть. – М-м-м-м… – Санджид озарился кривой усмешкой. – Мы соглашаться, – сказал Локвей с каменным лицом. – Хорошо, – кивнула Шай, хотя никакого удовлетворения не ощущала. Она измучилась до предела, под завязку, и хотела одного – упасть и заснуть. Духолюды зашевелились, слегка расслабившись. Тот, что с гнилым зубом, улыбнулся еще шире. Лэмб медленно поднялся, черный на фоне кровавого закатного неба. – У меня есть предложение получше, – сказал он. Искры взвились столбом, когда он прыгнул через костер. Мелькнул оранжевый сполох стали, и Санджид повалился навзничь, зажимая горло. Щелкнул арбалет Савиана, и духолюд с чайником на голове рухнул с болтом во рту. Его сосед вскочил, но меч Лэмба расколол ему голову, как яйцо. Локвей вскочил одновременно с Шай, но Савиан нырнул к нему, схватил за горло и зашел за спину. Духолюд беспорядочно дергался, размахивая топориком, но ничего не мог поделать. Только рычал в ночное небо. – Вы что делаете?! – воскликнул Свит, но к тому времени исчезли последние сомнения. Придержав последнего духолюда, Лэмб ударом кулака выбил ему последние зубы. Бил с огромной скоростью, Шай едва могла уследить за ним. Только хлопал в воздухе рукав и хрустели кости духолюда под напором Лэмба, который вскоре отбросил изуродованное тело в огонь. Свит отскочил от разлетевшихся искр. – Мать вашу! Руки его вцепились в собственные седые космы, словно разведчик не мог поверить своим глазам. Шай тоже не верила в увиденное. Ее тело застыло, каждый вдох прорывался через горло, как рыдание. Продолжал рычать Локвей, продолжавший бороться, но в захвате Савиана оказавшийся столь же беспомощным, как муха в патоке. Санджид приподнялся, зажимая рассеченное горло, кровь заливала пальцы. Во второй руке он держал нож, но Лэмб хладнокровно перехватил его запястье, как будто имел дело с куклой, выкрутил ее и поставил Санджида на колени. Слюна духолюда, смешанная с кровью, текла на траву. Лэмб придавил подмышку старого вождя сапогом, поднял свой слабо звякнувший меч, примерился разок-другой к шее, а потом с глухим стуком опустил оружие. И еще раз. Выпустив обмякшую руку Санджида, Лэмб наклонился и поднял за волосы отрубленную голову. Одна щека была рассечена до кости – туда пришелся его первый, неточный удар. – Это тебе, – сказал северянин, бросая голову на колени Локвея. Молодой духолюд уставился на подарок. Рука Савиана по-прежнему удерживала его, рукав задрался, обнажая темно-синие полосы татуировок на предплечье. Наконец взгляд Локвея поднялся на Лэмба. – Мы придем за вами! – прошипел он, оскалясь. – На рассвете, в темноте, мы придем за вами! – Нет! – улыбнулся Лэмб, его глаза, зубы и капли крови на лице блестели в свете костра. – На рассвете… – Он присел на корточки перед беспомощным Локвеем. – В темноте… – Северянин провел тремя пальцами по щеке духолюда, оставляя три темные полосы на бледной коже. – Я приду за вами!
Они прислушивались к ночным звукам. Вначале доносился говор, приглушенный ветром. Одни начали обсуждать беседу, а другие шикали на них, чтобы помолчали и дали послушать. Вдруг раздался крик. Темпл вцепился в плечо Корлин, которая сбросила его руку. – Что происходит? – требовательно вопросил Лестек. – Откуда нам знать! – огрызнулся Маджуд. Вокруг костра замелькали тени, и у Братства захватило дух. – Это ловушка! – воскликнула леди Ингелстед, а один из сулджиков начал тараторить так, что Темпл не мог уловить смысл. Вспыхнула паника, вынудившая людей метаться. Темпл не стыдился признать, что не отстал от толпы. – Не надо им было идти туда! – каркнул Хеджес, словно он возражал с самого начала. – Спокойно! – Голос Корлин звучал твердо и уверенно, уж она-то не собиралась дергаться. – Кто-то идет! – Маджуд указал в темноту. Снова паника, снова люди забегали, и снова Темпл участвовал наравне со всеми. – Не стрелять! – донесся из темноты хриплый бас Даба Свита. – Этого мне не хватало в окончание гребаного дня! Старый разведчик вышел в круг света, сдвигая шляпу на затылок. Следом за ним – Шай. Братство испустило единый вздох облегчения, и Темпл – самый громкий. Откатили две бочки, чтобы пропустить переговорщиков под защиту хлипкого укрепления. – Что произошло? – Вы договорились? – Мы правда в безопасности? Свит стоял, держа руки на бедрах и медленно покачивая головой. Шай хмуро глядела в сторону. За ними вошел Савиан, чьи прищуренные глаза, как обычно, не выражали ничего. – Все хорошо? – кинулся к нему Маджуд. – Вы договорились? – Они обещали подумать, – сказал Лэмб, завершавший процессию. – Что вы предложили? Что произошло, черт побери?! – Он убил их, – негромко проговорила Шай. Повисла настороженная тишина. – Кто кого убил? – пискнул лорд Ингелстед. – Лэмб убил всех духолюдов. – Не преувеличивай, – вмешался Свит. – Одного он отпустил. Он надвинул шляпу на глаза и присел на ось фургона. – А Санджид? – проворчала Кричащая Скала. Разведчик покачал головой. – Ох… – только и смогла произнести духолюдка. – Ты… убил их? – спросил Темпл. – Возможно, здесь, – пожал плечами северянин, – когда человек пытается убить тебя, то ты платишь ему деньги. Но у меня на родине привыкли решать такие вопросы иначе. – Он убил их? – Глаза Бакхорма широко распахнулись от страха. – Молодец! – закричала его жена, потрясая кулачком. – Хоть кто-то мужик настолько, что сумел это сделать! По заслугам! Это им за моих мальчиков! – У нас еще восемь детей, и надо думать о них! – возразил ее супруг. – Не говоря о каждом из Братства! – добавил лорд Ингелстед. – Он поступил правильно, – буркнул Савиан. – За тех, кто погиб, ради тех, кто еще жив. Вы можете доверять этим гребаным тварям? Заплати человеку, который причинил тебе боль, и ему захочется повторить. Лучше проучить их, чтобы боялись нас. – Это ты говоришь так! – воскликнул Хеджес. – Я делаю, что говорю, – отрезал Савиан, холодно и невозмутимо. – Посчитайте выгоды – вы сохранили кучу денег. – Сомнительная выгода, если это… – выдохнул Бакхорм. – Если это будет стоить наших жизней! Но упоминание денег, как и следовало ожидать, привело в чувство Маджуда. – Но надо было принимать решение вместе, – протянул он. – Выбор между смертью и убийством вообще не стоит. – Лэмб прошел сквозь толпу, как будто там никого не было, к неистоптанной траве у ближайшего костра. – Трижды гребаная игра, да?! – Игра на наши жизни! – Попытка того стоила! – Ты самый опытный, – обратился к Свиту Маджуд. – Что скажешь? Старый разведчик почесал затылок. – А что можно сказать? Что сделано, то сделано. Назад не вернешь. Ну, разве что его племянница такая расчудесная целительница, что может заштопать Санджида, как было. Савиан промолчал. – Так я и думал. – Свит забрался на фургон Маджуда и взгромоздился на козлы рядом с утыканным стрелами ящиком, повернулся лицом к черной равнине, отличавшейся от черного неба только отсутствием звезд.
В прошлом Темпл пережил несколько долгих и бессонных ночей. Ночь, когда гурки наконец-то прорвали оборону и едоки пришли за Кадией. Ночь, когда Инквизиция прочесывала трущобы Дагоски в поисках изменников. Ночь, когда умерла его дочка, и последовавшая вскоре ночь, когда жена отправилась вслед за ней. Но ни одна из них не была столь долгой, как эта. Люди напрягали зрение, всматриваясь в чернильно-черное ничто, затаив дыхание и вскидываясь при малейшем намеке на опасность. И все это под стоны одного из путешественников, умирающего со стрелой в животе. Корлин не надеялась, что он протянет до утра. По приказу Савиана, который перестал излагать их в виде предложений и наконец-то принялся по-настоящему командовать, Братство зажигало факелы и бросало их в траву за кругом фургонов. Но их мерцающий свет казался страшнее темноты, поскольку за его пределами скрывалась смерть. Темпл и Шай сидели рядом в молчании. Место, которое обычно занимал Лиф, пустовало, и это бросалось в глаза. Умиротворенный храп Лэмба, казалось, звучал нескончаемо. В конце концов Шай наклонилась набок и, прислонившись к Темплу, задремала. Какое-то время он обдумывал идею перенести ее ближе к огню, но решил оставить все как было. Кто знает, вдруг это его последняя возможность ощутить прикосновение другого человека перед смертью. Если не считать духолюда, который убьет его завтра. Как только рассвело достаточно, чтобы видеть, Свит, Кричащая Скала и Савиан поднялись и отправились к перелеску. Оставшаяся часть Братства собралась, затаив дыхание, на фургонах, глядя им вслед вылившимися от страха и бессонной ночи глазами, вцепившись друг в дружку и в оружие. Вскоре три всадника вернулись, сообщив, что на опушке еще курились костры, на которых духолюды сожгли своих мертвецов. Но они ушли. Оказалось, что дикари в самом деле рассуждали весьма трезво. Вот теперь-то отчаянный поступок Лэмба заслужил всеобщее одобрение. Лулайн Бакхорм с супругом со слезами на глазах благодарили отомстившего за их погибших сыновей. Джентили присоединился бы к ним, если бы был помоложе. Хеджес уверял, что пошел бы с ними, если бы не нога, покалеченная на воинской службе в сражении при Осрунге. Обе шлюхи предложили Лэмбу совершенно недвусмысленное вознаграждение за доблесть, которое он, похоже, готов был принять, пока Шай не отклонила предложение от его имени. Иосиф Лестек, взобравшись на фургон, во всеуслышание заявил, что заслуги Лэмба должны быть оценены не менее чем в четыреста серебряных марок, от чего северянин намеревался отказаться, пока Шай не приняла награду от его имени. Лорд Ингелстед похлопал Лэмба по спине и угостил глотком из бутылки с его лучшим бренди, выдержанным двести лет в подвалах родового гнезда в Кельне, которое, к огромному сожалению, в настоящее время оказалось в цепких лапах кредиторов. – Друг мой! – провозгласил дворянин. – Вы просто проклятый герой! Лэмб косо глянул на него, принимая бутылку. – Да, я – проклятый, это уж точно.
Справедливая плата
В холмах царил адский холод. Замерзшие дети по ночам сбивались в испуганную толпу как можно ближе к костру, терли порозовевшие щеки, их дыхание вырывалось облачками пара в лица соседей. Ро брала руки Пита в свои и грела, помогая дыханием, старалась с наступлением темноты поплотнее закутать его в вытертые шкуры. Вскоре после того, как они покинули лодку, приехал незнакомый человек и сказал, что Папаша Кольцо требует их к себе. Кантлисс ругался на чем свет стоит, но надолго его, как всегда, не хватило. В итоге семерых людей он отослал. Теперь с детьми ехали шестеро, включая ублюдка Рябого, но о побеге никто и не помышлял. Они вообще почти не разговаривали, как будто с каждой милей, оставшейся за спиной или за кормой, сила духа покидала их все больше и больше, пока они не стали обычным мясом, на своих ногах, безвольно и безучастно, бредущим на ту скотобойню, какую укажет Кантлисс. Женщину по кличке Пчелка тоже отослали. Она плакала и все спрашивала Кантлисса: – Куда ты ведешь детей? – Возвращайся в Криз, – осклабился он, – и не суй нос в чужие дела, будь ты проклята. Так и получилось, что вытирать сопли и развеивать страхи малышей пришлось Ро, Эвину и еще парочке ребят постарше. Они поднимались в холмы все выше и выше, шагая по малохоженным тропам, размытым весенними паводками. Останавливались на ночевки у больших скал, которые выглядели как рухнувшие башни, и у подножья башен, древних, как сами горы. Деревья все дальше и дальше тянулись ввысь, пока лес, без кустарника, без зверей, даже без жуков и мошек, не превратился в череду столбов, подпирающих небо. Их ветки, даже самые нижние, скрипели где-то высоко над головой. – Куда ты ведешь нас? – в сотый раз спросила Ро Кантлисса. – Туда, – в сотый раз ответил он, обратив небритое лицо к очертаниям серых пиков вдали. Его вычурная одежда износилась, превратившись в тряпки. Они миновали какой-то город – все дома построены из дерева, и весьма топорно. Тощая собака облаяла их, но ни один человек не показался на глаза. Рябой хмурился на пустые окна, облизывая голую десну между зубами, и пробормотал: – Где все они? Куда ушли? – Говорил он на северном наречии, но Лэмб выучил Ро достаточно, чтобы она понимала. – Не нравится мне это. – Это не твое дело, – фыркнул в ответ Кантлисс. Вскоре строевой лес сменился бурыми и чахлыми сосенками, потом скрученными побегами, а вскоре деревья и вовсе исчезли. Стужа тоже отступила под напором странного теплого ветра, сбегающего по склонам гор, как дыхание. Но прошло немного времени, и ветер стал горячим, слишком горячим. Дети шли с трудом, распаренные лица покрылись потом. Голые скалы покрывали желтые потеки серы, а земля стала теплой, как живая плоть. Пар с шипением вырывался из приоткрытых, словно рты, трещин в камне. Во впадинах, похожих на чаши, покрытые коркой соли, вода, подернутая цветной пленкой, пузырилась, испуская зловоние. Пить из таких источников Кантлисс строго запретил, предупредив, что там – яд. – Это неправильная земля, – сказал Пит. – Земля как земля, – ответила Ро, но она видела страх не только в глазах детей, но и у головорезов Кантлисса. Мертвая земля. – Шай все еще идет за нами? – Конечно! – Но Ро сомневалась, что сестра по-прежнему ищет их. Иногда ей казалось, что они попали в иной мир. Девочка едва-едва могла вспомнить лицо Шай, или Лэмба, или как выглядела их ферма. Она начинала думать, что прошлое – сон, невнятный шепот, а настоящее – то, что вокруг. Тропа стала слишком крутой для лошадей, потом и для мулов. Поэтому одного человека оставили охранять животных. Они вошли в глубокое голое ущелье, стены которого были испещрены отверстиями слишком правильной формы, чтобы казаться делом рук природы. На дороге попадались груды дробленой породы, напомнившие Ро шахтные отвалы. Но какие рудокопы рылись здесь в древности, что могли искать, она не догадывалась. Вдыхая целый день едкие испарения, ощущая нестерпимое жжение в носу и горле, они добрались до остроконечного утеса на краю горной гряды, без следов каких бы то ни было растений, даже мхов и лишайников, зато изъязвленная непогодой и временем. Когда они подошли поближе, Ро увидела – скала испещрена письменами, и, хотя не могла прочитать их, почему-то решила, что это предостережение. В каменных стенах – столь высоких, что небо едва-едва виднелось – тоже было множество отверстий, а кроме того – старые скрипучие леса с площадками, канатами, ведрами, что лишний раз доказывало рукотворность дыр. Кантлисс поднял руку. – Оставайтесь здесь! – И что дальше? – спросил Рябой, поглаживая рукоятку меча. – Дальше нужно ждать. – Сколько времени? – Недолго, брат… – произнес человек, непринужденно прислонившийся к скале. Как только Ро не заметила его сразу? Ведь малышом его не назовешь… Очень высокий, смуглокожий, на выбритой голове легкая серебристая щетина, одет в простой балахон из некрашеной ткани. На сгибе мускулистой руки лежал посох длиной в человеческий рост, а в другой руке незнакомец держал маленькое сморщенное яблоко. – Здравствуйте, – сказал он, откусив кусочек. Пережевывая, улыбнулся Кантлиссу, Рябому и остальным разбойникам. По лицу его змеились дружелюбные морщинки, которые выглядели совсем неуместными в этой мрачной обстановке. Потом он улыбнулся детям, и Ро показалось, что непосредственно ей. – Здравствуйте, ребята. – Я получу мои деньги? – спросил Кантлисс. – Конечно, – улыбка не покидала лицо старика. – Поскольку в тебе есть дыра и ты полагаешь, будто золото ее заполнит. – Поскольку я полагаю, что если не заплачу человеку, которому задолжал, я – покойник. – Мы все будем покойниками, брат, рано или поздно. Важно, каким путем мы к этому придем. Но ты получишь справедливую плату. – Его взгляд скользнул по детям. – Я рассчитывал на двадцать человек. – Дальняя дорога, – сказал Рябой, кладя ладонь на эфес. – Обязательно бывают потери. – Ничего не бывает обязательно. Все дело в выборе, который мы делаем. – Я детей не покупаю. – А я покупаю. Но не убиваю. А в самом ли деле издевательство над слабыми заполняет дыру в твоей душе? – У меня нет никакой дыры! – заявил Рябой. Старик доел последний кусок яблока. – Да? – Он кинул огрызок Рябому. Тот помимо воли поймал его и вдруг захрипел. Старик покрыл расстояние между ними двумя молниеносными шагами и ударил северянина в грудь концом посоха. Рябой пошатнулся, выронил огрызок и потянулся за мечом, но казалось, обессилел. Ро увидела, что это никакой не посох, а копье с длинным лезвием, окровавленный конец которого торчал из спины разбойника. Старик осторожно уложил его наземь, нежно провел ладонью по лицу, закрывая глаза. – Жестокие слова, но, я чувствую, мир без него стал лучше. Глядя на труп северянина с потемневшей от крови одеждой, Ро поняла, что рада, но не знала, почему. – Дьявольщина, – прошептал один из людей Кантлисса. Задрав голову, Ро увидела, что из отверстий в скале появились множество людей и, стоя на лесах, смотрели вниз. Мужчины и женщины, все одетые в одинаковые одежды из некрашеной ткани и с обритыми налысо головами. – Это наши друзья, – сказал старик, выпрямляясь. – Мы старались изо всех сил… – Голос Кантлисса стал заискивающим и тонким. – Я сожалею, что не все получилось. – Я всего-то хочу оплату за труд. – Я сожалею, что деньги могут быть всем, что хочет человек. – У нас был договор. – Об этом я тоже жалею, но вынужден признать – был. Твои деньги – там, – старик указал на деревянный сундучок, стоявший на камне у обочины тропы. – Надеюсь, они доставят тебе радость. Кантлисс схватил сундучок, и Ро увидела блеск золота внутри. Он улыбнулся, его лицо озарилось отражением сверкающих монет. – Уходим! Он со своими людьми начал медленно отступать по тропе. Кто-то из малышей расплакался – дети привыкают ко всему, даже к тому, что ненавидят. Ро взяла его за плечо и прошептала: «Ш-ш-ш-ш-ш…» Она старалась держаться храброй, когда старик приблизился и встал рядом, возвышаясь над ней. Пит сжал кулаки и произнес с угрозой: – Только тронь мою сестру! Лысый внезапно опустился на колени так, что его лицо оказалось на одном уровне с Ро. Вблизи он выглядел огромным. Он положил одну широкую ласковую ладонь на плечо Пита, а вторую – Ро. – Дети, меня зовут Ваердинур, тридцать девятая Десница Создателя. Я никогда не причиню вреда никому из вас, и не позволю никому. Я поклялся в этом. Я поклялся защищать эту священную землю и ее обитателей до последней капли крови и последнего вздоха. Только смерть может меня остановить. Он вытащил красивую цепочку и повесил на шею Ро. На ее груди оказалась пластинка серого матового металла, похожая на слезинку. – Что это? – спросила она. – Чешуйка дракона. – Настоящая? – Да, настоящая. Они есть у всех нас. – Он сунул пальцы за ворот и вытащил, чтобы показать собственную цепочку. – А зачем ты дал ее мне? Ваердинур улыбнулся, хотя в глазах блестели слезы. – Потому, что ты теперь – моя дочь. Он обнял ее, очень крепко обнял.Криз
Этот город, населенный менее чем одной тысячей жителей, наполняла такая мерзость, что сама атмосфера казалась пропитанной ею; здесь процветали убийства, пьянство было нормой, азартные игры – самым обычным времяпрепровождением, а драки – отдыхом.Джеймс Вильям Бьюэл
Дешевый ад
Что такое ночной Криз? Представьте себе дешевый ад. Добавьте побольше шлюх. Самое большое поселение пограничья, рай первопроходцев, долгожданная цель Братства, расположилось в изогнутой долине, крутые склоны которой усеивали пеньки от срубленных сосен. Оно было местом дикой разнузданности, дикой надежды и дикого отчаяния. Никакой умеренности – одни лишь крайности. Мечты втаптывались в навоз, и тут же из бутылок высасывались новые, которые взлетят и рухнут под ноги, когда придет их пора. Здесь странности становились привычными, а удивительное давно приелось – если завтра можно с легкостью угодить в объятия смерти, сегодня нужно получить удовольствие по-полному. В отвратительных своих границах город, главным образом, состоял из жалких палаток, чье внутреннее убранство, заметное через прорехи между тряпками, которые шатались туда-сюда на ветру, оскорблял человеческий взор. Дома были построены из сосновых бревен и великих надежд, шатались, словно пьяные, а женщины, наклонявшиеся с высоких балконов, здорово рисковали здоровьем ради заработка. – А он стал больше, – сказала Корлин. – Гораздо больше, – кивнул Савиан. – Но я поостереглась бы утверждать, что лучше. Шай попыталась представить место, которое могло быть хуже. Вакханалия умалишенных металась вокруг них в грязи и мусоре. Лица как нельзя лучше подходили для театральной постановки ожившего кошмара. Безумный карнавал захватил город. Пьяную ночь пронзали неестественный хохот, стоны удовольствия и крики ужаса, призывы ростовщиков и рев скота, скрип кроватей, грозящих вот-вот развалиться, и визг скрипичных струн. Все это складывалось в поразительную какофонию, где не нашлось бы двух похожих тактов, рвущихся сквозь распахнутые окна и двери, раскаты веселого смеха после удачного поворота колеса рулетки едва отличались от гневных выкриков и ругательств при неудачном раскладе карт. – Небеса милосердные… – пробормотал Маджуд, прикрывая рукавом лицо в поисках спасения от всепоглощающего зловония. – Достаточно, чтобы поверить в Бога, – заметил Темпл. – И что искать его нужно не здесь. Сквозь ночной туман проступали руины. Невероятных размеров колоннады выстроились по обе стороны от главной улицы. Такие огромные, что три человека, взявшись за руки, вряд ли сумели бы обхватить их. Некоторые из них сломались почти у основания, другие – на высоте шагов десять, а некоторые все еще стояли, и верхушки их терялись в темноте. Мечущиеся сполохи факелов высвечивали резные письмена, руны, иероглифы, значения которых по прошествии веков уже никто не помнил. Напоминания о древних сражениях и победах, ныне покрытых пылью тысячелетий. – Каким раньше было это место? – пробормотала Шай, крутившая головой так, что разболелась шея. – Чистым, я думаю, – ответил Лэмб. Лачуги росли вокруг старинных колонн, как сорные грибы на стволах мертвых деревьев. Горожане сбивали шаткие настилы, подпирали наклонными бревнами, протягивали поверху веревки и даже соединяли их висячими мостиками. Некоторые из хижин полностью скрывались под всеми этими надстройками работы неумелых плотников и, казалось, превратились в фантасмагорические кораблики, застрявшие на мели в тысяче миль от моря, украшенные фонариками, факелами и вывесками, призывающими предаться самым разнузданным порокам. Они представляли собой сооружения столь ненадежные, что, возможно, при более сильном ветре могли улететь. Долина, принявшая в себя остатки Братства, поглотила их во всеобщем возбуждении, похожем на нечто среднее между оргией, бунтом и приступом горячки. Любители гульнуть умчались с выпученными глазами и открытыми ртами, спеша прожить целую жизнь развлечений до восхода солнца, как если бы кутежи и разврат не продолжатся на следующий день, после заката. А вот Шай казалось, что продолжатся. – Похоже на сражение, – проворчал Савиан. – Где каждый против каждого, – добавила Корлин. – И победы не бывает, – вставил Лэмб. – Только миллион поражений, – прошептал Темпл. Люди шатались и вихляли на ходу, хромали и ковыляли походками смешными и гротескными, перепившись сверх всякой меры, а возможно, больные телесно или душевно, а то и утратившие рассудок после долгих месяцев, проведенных в забое высоко в горах, где они забывали человеческую речь. Шай направила лошадь в объезд человека, щедро поливающего все вокруг, включая и собственные голые ноги – спущенные штаны путались вокруг щиколоток, пачкаясь в навозе. В одной трясущейся руке он держал конец, а другой прижимал к губам горлышко бутылки. – И где, черт возьми, мы начнем? – спросила Голди у сутенера. Он не нашелся с ответом. Он обещал, что соперничества не будет… Ага! Женщины всех цветов кожи, комплекций и возрастов сидели, нарядившись в одежды всех известных стран или выставив напоказ акры голой плоти. Как правило, покрытой гусиной кожей, поскольку к ночи ощутимо холодало. Одни болтали и кокетничали, посылая воздушные поцелуи, другие выкрикивали неубедительные обещания неземных наслаждений в окружающую темноту, третьи отвергали даже такую незначительную недосказанность и задирали юбки перед проезжающим «Братством», показывая «товар лицом». Нашлась и такая, что свесила длинные, с большими сосками, покрытые сеточкой голубых сосудов груди с перил балкона и спрашивала всех: – Ну, и что вы о них скажете? По мнению Шай, они навевали мысли о паре испорченных окороков. Хотя трудно заранее угадать, что именно возбудит огонь страсти в других людях. Один застыл прямо под балконом, жадно глядя вверх, его рука, засунутая в штаны, заметно дергалась. Остальные спокойно проходили мимо, будто дрочить посреди улицы – в порядке вещей. Шай надула щеки. – Я бывала во многих дерьмовых местах, занималась многими дерьмовыми делами, но такого дерьма, как здесь, не видела никогда! – Да и я тоже, – буркнул Лэмб, не убирая ладонь с рукояти меча. Шай казалось, что в последнее время его рука на оружии покоилась так часто, что стала там себя чувствовать уютно. Да и не он один не расставался со сталью. Воздух вокруг был так густо замешан на опасности, хоть жуй. Как толпы, так и одиночки со злобными лицами и, несомненно, злобными целями, вооруженные до зубов, стояли перед домами, нацеливая каменные хмурые взгляды в проезжающих. И точно такие же по другую сторону дороги. Когда повозки ненадолго задержались, давая возможность рассосаться возникшему затору на дороге, головорез с поразительно большим подбородком и узким лбом подошел к фургону Маджуда и проворчал: – Ты на какой стороне улицы? Как человек, не склонный к скоропалительным решениям, Маджуд подумал перед ответом. – Я купил участок и думаю начать свое дело, но пока я не увижу, где он… – Да при чем тут участки, дубина?! – рявкнул другой, с такими засаленными волосами, что казалось, будто он обмакнул голову в остывшее жаркое. – Он спрашивает – ты на стороне Мэра или Папаши Кольца? – Я приехал сюда, чтобы торговать, – Маджуд тряхнул вожжами, его фургон двинулся. – А не для того, чтобы выбирать чью-то сторону. – Ни на чьей стороне у нас тут только стоки! – заорал Подбородок ему вслед. – Хочешь оказаться в гребаных стоках, да? Дорога стала шире, но и толпа на ней еще гуще – просто колышущееся море дерьма. Колонны вздымались все выше и выше, а на склоне холма, там, где долина разделилась на две, показались развалины старинного театра. Свит ждал их у длинного здания, которое выглядело, как сто лачуг, поставленных одна на другую. Казалось, некий отчаянный романтик взялся за его побелку, но сдался на полпути и бросил оставшуюся часть облезшей, как гигантская ящерица посреди линьки. – Это – Торговый Дом Любви, Искусства и Тонких Товаров, известный широкой общественности как Белый Дом, принадлежащий Папаше Кольцо, – пояснил Свит Шай, пока она привязывала коня. – А вон там, – он указал через ручей, служивший одновременно источником питьевой воды и местом слива нечистот, через который были переброшены небрежно сделанные мостики и просто голые доски, – Игорный Храм, принадлежащий Мэру. Это заведение располагалось в руинах старинного храма – виднелся ряд колонн с замшелым фронтоном, а пространство между ними строители забили досками, чтобы поклоняться совсем другим идолам. – Хотя, если быть честным, – продолжал Свит, – и там, и там вам предложат потрахаться, напиться и проиграть деньги. Таким образом, разница, по большей части, в названии. Шевелитесь, Мэр хочет вас видеть. Он отступил в сторону, чтобы дать проехать фургону, во все стороны разбрызгивающему грязь из-под колес. – А мне что делать? – воскликнул Темпл, с напуганным выражением лица сидевший верхом на муле. – Изучай достопримечательности. Для проповедника тут идей на целую жизнь. Но если что-то понравится, помни – ты еще долг не выплатил! Шай двинулась через дорогу следом за Лэмбом, пытаясь выбирать более-менее сухие участки, поскольку жидкая грязь грозила всосать в себя ее сапоги. Огибая чудовищной величины валун, она вдруг поняла, что это – голова рухнувшей статуи, половина лица которой кривилась в безумной усмешке, а вторая сохраняла остатки былого величия. Дальше путь лежал прямиком к Игорному Храму Мэра между двумя кучками нахмуренных головорезов на яркий свет. В лицо ударили жар и сильнейшая вонь немытых тел, от которого Шай, весьма привычная к грязи, на миг ощутила, что вот-вот захлебнется. Под потолком пылали факелы, их дым висел в воздухе, смешиваясь с копотью от убогих ламп, в которых, шипя и булькая, горело дешевое масло. На глаза навернулись слезы. Грязные стены, наполовину из свежесрубленного леса, наполовину из замшелого камня, покрывали капельки испарений от горячего и влажного дыхания. В альковах, выше человеческого роста от пола, стояла дюжина полных доспехов Империи, покрытых пылью. Должно быть, они принадлежали каким-то генералам из былых времен и их телохранителям. Горделивое прошлое с неодобрением взирало на жалкое настоящее. – Здесь стало хуже? – спросил Лэмб. – А где становится лучше? – ответил Свит. Обширный зал оглашал грохот брошенных костей, громкие споры, ругательства и оскорбления. Кучка музыкантов наяривали незатейливую мелодию стаким усердием, словно от этого зависели их жизни, некоторые пьяные старатели подпевали, но поскольку не знали и четверти слов, то горланили наугад. Какой-то мужик, зажимая разбитый нос, на ощупь прошел к барной стойке. Эта поблескивающая доска – наверное, единственная чистая вещь в этом заведении – тянулась, похоже, на милю, и каждый дюйм ее был заполнен жаждущими выпивки. Оступившись, Шай едва не врезалась в картежников, причем на одном из них верхом сидела женщина, которая присосалась к его рту так, будто в глотке у него застрял золотой самородок и она вот-вот подцепит его языком. – Даб Свит! – заорал бородатый мужик, подбегая и хлопая разведчика по плечу. – Смотрите – Даб Свит вернулся! – Да! И привел новое Братство! – Никаких напрягов с Санджидом по пути? – Были, – ответил Свит. – И теперь он умер. – Умер?! – Мертвее не бывает. – Свит указал на Лэмба. – Вот виновник… Но бородатый уже карабкался на ближайший стол, сбрасывая стаканы, карты и фишки. – Слушайте все сюда! Даб Свит убил этого ублюдка Санджида! Старый козляра-духолюд мертв! – Да здравствует Даб Свит! – заорал кто-то. Толпа подхватила, и рев одобрения взметнулся к замшелым стропилам. Музыканты заиграли новую мелодию, еще безумнее, чем прежде. – Постойте! – кричал Свит. – Это не я убил его… – Тайна – лучшая броня воина, – шепнул ему на ухо Лэмб. – А сейчас отведи нас к Мэру. Они прошли насквозь бурлящую толпу, мимо клетки, где пара приказчиков взвешивали золотой песок и монеты сотни разных держав и посредством магии абака превращали их как в игровые фишки, так и наоборот. Несколько человек, небрежно отодвинутых Лэмбом с пути, обернулись, чтобы крепким словом выразить недовольство, но, увидев его лицо, тут же передумали. И это лицо того слабого и жалкого человека, за спиной которого дразнились мальчишки в Сквордиле. Право слово, он сильно изменился за последние дни. А может, просто показал себя настоящего? Кучка головорезов со стальными взглядами преграждали вход на лестницу. – Мэр ждет этих двоих! – сказал Свит, подталкивая Шай и Лэмба вперед. Они прошли вдоль балкона, выходящего в шумный зал, и приблизились к мощной двери, охраняемой двумя еще более суровыми стражами. – Нам сюда. – Свит постучал. – Добро пожаловать в Криз, – ответил женский голос. Она одевалась в платье из черной с отливом ткани, с длинными рукавами и застегнутое под горло. Сорок с лишним лет, как показалось Шай. Волосы едва подернуты сединой. В молодости она, по всей видимости, была красавицей, и ее время еще не прошло окончательно. – Ты, должно быть, Шай, – сказала она, сердечно пожимая гостье ладонь. – А ты – Лэмб. – И проделала то же с его лапищей. Северянин запоздало поздоровался хриплым голосом и сорвал с головы шляпу. Отросшие после стрижки седые волосы торчали во все стороны. Но женщина улыбнулась так, будто никогда не видела более галантного жеста. Закрыла дверь. Едва лишь со щелчком сомкнулись створки, как безумный шум остался снаружи. Воцарилась тишина и спокойствие. – Присаживайтесь. Мастер Свит рассказал мне о вашем несчастье. Об украденных детях. Это просто ужасно. В ее глазах стояла такая боль, что со стороны можно было подумать – пропали ее собственные дети. – Да, – пробормотала Шай, не уверенная, как отнестись к подобному количеству сопереживания. – Не хотите чего-нибудь пригубить? – И не дожидаясь согласия, она налила четыре стакана выпивки. – Прошу простить. Как вы могли бы догадаться, здесь довольно трудно отыскать удобную мебель. – Думаю, мы переживем, – ответила Шай, которая сидела на самом удобном стуле в своей жизни, в самой красивой комнате, с кантикскими занавесями на окнах, со свечами в лампах из цветного стекла, с большим столом, покрытым черной кожей, лишь кое-где испачканной круглыми пятнами от бутылок. Женщина, разливавшая напиток, обладала воистину утонченными манерами, как показалось Шай. Но не похожа на тех задиравших нос придурков, которые считают себя выше толпы. Рядом с ней любой мог почувствовать себя человеком, даже если ты устал, как собака, если грязный, как собака, если твоя задница вываливается из штанов и ты не можешь даже предположить, сколько миль по пыльным равнинам ты прошла с того момента, когда в последний раз мылась горячей водой. Шай пригубила стакан, убедившись, что выпивка на том же уровне, как и все остальное, откашлялась и сказала: – Мы рассчитывали поговорить с Мэром. Женщина присела на край стола. Шай решила для себя, что она может удобно устроиться даже на лезвии бритвы. – Вы уже. – Рассчитываем? – Уже говорите. Лэмб неловко поерзал на стуле, как будто тот был слишком удобным для него. – Вы женщина? – удивилась Шай, у которой голова слегка шла кругом от ада снаружи и чистого спокойствия в этой комнате. Мэр только улыбнулась. Она делала это часто, но, как ни странно, не утомляла собеседников. – По другую сторону улицы меня зовут немного по-другому, но я – это Мэр. – Она опрокинула стакан так лихо, что стало ясно – он не первый, но и не последний и особого вреда не принесет. – Свит утверждает, что вы кого-то разыскиваете. – Человека по имени Грега Кантлисс, – ответила Шай. – Я знаю Кантлисса. Самовлюбленный подонок. Грабит и убивает для Папаши Кольца. – Где его можно найти? – спросил Лэмб. – Я полагаю, сейчас его нет в городе. Но надеюсь, в ближайшее время он вернется. – Сколько его ждать? – поинтересовалась Шай. – Сорок три дня. Это сообщение заставило кишки Шай скрутиться в узел. Она настраивалась на хорошие новости. Ну, или хотя бы на какие-то новости. Мечты увидеть улыбающиеся лица Пита и Ро, обнять их удерживали ее на плаву. Надежда, как выпивка. Как ты ни стараешься ее избежать, она тебя находит. Шай допила залпом стакан – теперь пойло казалось совсем невкусным. Прошипела: – Вот дерьмо. – Мы преодолели долгий путь. – Лэмб осторожно поставил свой стакан на стол, хотя Шай и заметила в нем признаки беспокойства. Например, побелевшие от напряжения суставы пальцев. – Я ценю ваше гостеприимство, но не настроен страдать херней. Где Кантлисс? – У меня тоже редко бывает настроение, чтобы страдать херней, – грубое слово в устах Мэра казалось жестким вдвойне, но она выдержала взгляд Лэмба не как человек с утонченными манерами, а как человек, на которого не надавишь вот так запросто. – Кантлисс появится в городе через сорок три дня. Шай никогда не впадала в отчаяние. Мгновение ей понадобилось, чтобы поразмыслить, трогая языком щель между зубами, о несправедливости, которая свалилась на ее задницу, потом перешла к действию. – Что это за волшебное число – сорок три дня? – К тому времени противостояние в Кризе достигнет высшей точки. – А мне показалось, оно уже достигло. – Шай кивнула на окно, через которое прорывались приглушенные звуки городского безумия. – Не в этот раз, – сказала Мэр, протягивая бутылку. – А почему бы и нет? – согласилась Шай. Лэмб со Свитом тоже не отказывались. Вообще, в Кризе отказываться от глотка спиртного – то же самое, что отказываться от глотка воздуха. Особенно когда выпивка очень даже недурна, а воздух – хуже дерьма. – Восемь лет мы глядим друг на друга через улицу. Я и Папаша Кольцо. – Мэр проплыла по комнате к окну, глядя на шумную потасовку внизу. Ее походка казалась такой плавной и ровной, что возникал вопрос: не приделала ли она к ногам колеса? – Когда мы пришли сюда, то ничего этого не было – только старая долина. Ну, двадцать жалких лачуг среди развалин, где зимовали трапперы. – Думаю, вы произвели на них впечатление, – хихикнул Свит. – Они привыкли ко мне очень быстро. Восемь лет вокруг нас рос город. Мы пережили чуму, четыре набега духолюдов, еще два – разбойников, опять чуму, а после большого пожара восстановили все и даже еще лучше. Так что мы оказались подготовленными к тому, что будет найдено золото и люди хлынут в Криз. Восемь лет мы смотрели друг на друга через улицу, скалили зубы, и вот наконец-то дело подошло почти к войне. – Вы достигли предела? – спросила Шай. – Вражда наша плохо сказывается на заработках. Мы решили уладить дело согласно правилам рудокопов, которые действуют здесь в настоящее время, и, уверяю вас, люди относятся к ним очень серьезно. Мы исходили из предположения, что город – это участок, на который заявляют права двое старателей. Победитель получает все. – Победитель чего? – спросил Лэмб. – Поединка. Это не мой выбор, а предложение Папаши Кольца. Поединок. Боец против бойца. Без правил. На арене, расположенной в древнем театре. – Бой на арене, – пробормотал Лэмб. – До смерти, я полагаю? – Скорее, да, чем нет. Такие поединки обычно заканчиваются смертью. Даб Свит рассказал мне, что у вас, возможно, есть определенный опыт в подобных делах. Северянин глянул на Свита, потом на Шай и, когда повернулся к Мэру, проворчал: – Есть немножко. Было время, когда Шай хохотала бы до упаду, услыхав о том, что Лэмб имеет отношение к поединкам до смерти. Но сейчас это нисколько не казалось забавным. – Мне кажется, – Свит хихикнул и поставил стакан на стол. – Мне кажется, здесь мы можем не темнить, а? – О чем это ты? – удивилась Шай. – О Лэмбе, – ответил Свит. – Вот о чем. Знаешь, кого называют волком в овечьей шкуре? Лэмб оглянулся на него. – Знаешь, мне кажется, я знаю, куда ты можешь засунуть свое мнение. – Волк! – Старый разведчик погрозил пальцем и при этом выглядел довольным донельзя. – Это безумное предположение возникло, когда я наблюдал, как девятипалый северянин убил к чертям собачьим двоих разбойников в Эверстоке. Когда я увидел, как ты раздавил Санджида, словно козявку, подозрение переросло в уверенность. Признаюсь честно, именно это я имел в виду, когда говорил, что ты и Мэр можете оказаться полезными друг другу… – Ах, ты умный маленький говнюк. – Проворчал Лэмб. Глаза его разгорелись, жилы на могучей шее вздулись. – Советую в следующий раз осторожнее срывать маски, ублюдок. Тебе может не понравиться то, что под ними! Свит вздрогнул. И Шай вздрогнула. Уютная комната внезапно напомнила бойцовую яму – место, очень опасное для беседы. Только Мэр улыбнулась, как будто все это – не более чем шутки старых друзей, мягко взяла дрожащую руку Лэмба и вложила ему в пальцы стакан с выпивкой. – Папаша Кольцо нашел человека, который будет драться за него, – продолжала она, как всегда спокойно. – Северянин по кличке Золотой. – Глама Золотой? – Лэмб откинулся на спинку стула, будто стеснялся своей вспышки. – Я слышала это имя, – произнесла Шай. – Слышала, что только дурак может поставить против него на поединке. – Все зависит от того, кто выйдет против него. Ни один из моих людей в подметки ему не годится, но вы… – Она наклонилась вперед, источая сладкий аромат духов, редких, как золото, среди ядреных запахов Криза. Даже у Шай вспотела шея. – Ну, исходя из того, что я слышала от Свита. Вы – лучший. В прежние времена и над этими словами Шай смеялась бы до упада. Сейчас она даже не улыбнулась. – Мои лучшие годы давно позади, – проворчал Лэмб. – Ну, вряд ли. Не думаю, что кто-либо из нас имеет право говорить это о себе. Мне нужна ваша помощь. И я могу помочь вам. – Она смотрела на северянина, и он не отрывал от нее взгляд, словно никого больше в комнате не было. Шай заволновалась, ощутив, что та женщина переиграла ее, даже не начав торговаться. – А что может помешать нам искать детей при помощи других? – спросила она, и собственный голос показался резким, как карканье кладбищенского ворона. – Ничего, – спокойно согласилась Мэр. – Но если попытаетесь достать Кантлисса, будете иметь дело с Папашей Кольцо. А я – единственный человек, который может помочь справиться с ним. Это справедливо, Даб? – Я скажу, что это верно, – кивнул Свит, все еще выглядевший слегка не в своей тарелке. – А оценить справедливость я доверил бы более достойным судьям. – Вам не обязательно давать ответ прямо сейчас. Я договорюсь в гостинице Камлинга о комнате для вас. Пожалуй, в этом городе это единственное место, где не поддерживают явно ни одну из сторон. Если сумеете найти детей без моей помощи, я порадуюсь за вас. Если нет… – Мэр одарила их очередной улыбкой. – Я буду здесь. – Если Папаша Кольцо не вышвырнет вас из города. Ее резкий и гневный взгляд обжег Шай, но лишь на миг. А потом Мэр пожала плечами: – Я все еще надеюсь задержаться. И разлила по стаканам выпивку.Участки
– Это тот участок? – спросил Темпл. – Несомненно, – подумав, кивнул Маджуд. – И все-таки, не хотелось бы рисковать. – Я тоже. Хотя и его владелец. Как оказалось, слухи о количестве золота в Кризе были сильно преувеличены, зато никто не мог отрицать, что грязи хватало здесь на всех с избытком. Имелась предательская трясина, названная почему-то главной улицей, через которую вы должны были перебираться вброд, кляня все на свете и увязая по колени. Имелась жидкая грязь, во время дождя вылетавшая из-под каждого колеса на невообразимую высоту, заливая дома, развалины, людей и зверей. Имелось коварное водянистое дерьмо, которое поднималось от земли, разъедая дерево и парусину, а после расцветая мхом и плесенью, оставляя черные разводы на подоле любой одежды в городе. Имелось бесконечное разнообразие навоза, помета, дерьма и гнили любых цветов и любого вида, появляющихся зачастую в самых неожиданных местах. Ну, и само собой, всепоглощающее нравственное разложение. Участок Маджуда был богат и на то, и на другое. Странного вида измученный человек выполз из одной из драных палаток, раскиданных в беспорядке то здесь, то там, и плюнул на втоптанный в грязь мусор. Потом повернул недовольное лицо к Темплу и Маджуду, почесал грязную бороду, поправил сползающую с туловища гнилую рубаху, которая тут же свалилась вновь, и вернулся на место. – Зато отличное расположение, – сказал Маджуд. – Просто великолепное. – На главной улице. Хотя в узком Кризе эта улица на самом деле была единственной. Дневной свет открыл приезжим другую сторону здешней жизни – нисколько не чище, возможно, даже больше грязи на виду, но рассеялось впечатление бунта в приюте для умалишенных. Бурный поток головорезов между разрушенными колоннами иссяк и превратился в струйку. Публичные и игорные дома, притоны курильщиков дури и пьяниц никуда не делись, принимали посетителей, но уже не казалось, что завтра наступает последний день. Зато на виду оказались иные заведения, тоже призванные обчищать горожан, но более утонченными способами. Харчевни, палатки менял, ломбарды, кузницы, мясные лавки, конюшни, крысоловы и шляпники, скототорговцы и скупщики мехов, посредники по продаже земли и рудознатцы, торговцы весьма дрянным инструментом для старателей и почта, работника которой Темпл застал за вытряхиванием писем в ручей еще в черте города. Кучки понурых старателей расползались по своим участкам, вероятно, рассчитывая намыть еще немного золотого песка со дна холодных ручьев, чтобы хватило на очередную ночь безумств. Иногда в поселок прибывало новое Братство, преследуя самые разные цели, но неся на лицах совершенно однообразное выражение изумления, смешанного с ужасом, какое не отпускало и Темпла с Маджудом, когда они впервые появились здесь. Вот таким он был, Криз. Город, куда все стремились. – У меня есть вывеска, – проговорил Маджуд, нежно поглаживая широкую доску, на которой на белом фоне красовалась позолоченная надпись: «Маджуд и Карнсбик. Металлообработка. Петли, гвозди, инструмент, починка фургонов. Высококачественные кузнечные работы на любой вкус». Слово «Металлообработка» повторялось на пяти различных языках – предосторожность, не лишняя в Кризе, где, казалось, два человека не говорили на одном и том же наречии, а не то чтобы вдобавок читали. Несмотря на то, что на северном было написано с ошибкой, вывеска выгодно отличалась от большинства безвкусных и аляповатых надписей, заполонивших Криз похлеще коросты. Например, название дома напротив – на алом фоне желтыми буквами, стекающими книзу, как растопленный воск, «Дворец траха». – Я берег ее весь путь из Адуи, – продолжал Маджуд. – Это достойная вывеска, которая олицетворяет все твои прежние высокие заслуги. Не хватает лишь самой малости – здания, на которое ее можно повесить. Торговец откашлялся, дергая кадыком. – Насколько я помню, в перечне твоих умений значился строитель домов. – Насколько я помню, тебя он не впечатлил. Ты сказал – зачем нам тут дома? – У тебя цепкая память на разговоры. – Особенно на те, от которых зависит моя жизнь. – Я должен каждую сделку с тобой начинать с извинений? – А почему бы и нет, как мне кажется? – Тогда я приношу тебе извинения. Я был не прав. Ты оказался хорошим товарищем в путешествии, не говоря уже о том, что ты – лучший проповедник. – Бродячая собака забрела на участок, понюхала кучку дерьма, добавила своего и удалилась. – Возвращаясь к разговору о плотницком деле… – Я – бывший плотник. – Как насчет того, чтобы построить дом на этом участке? – Пристал, как с ножом к горлу… – Темпл шагнул вперед. Его ботинок провалился до середины лодыжки, и потребовалось немалое усилие, чтобы ее высвободить. – Да, грунт не самый лучший, – вынужденно согласился Маджуд. – Если зарыться достаточно глубоко, грунт всегда будет хороший. Для начала нужно забить надежные сваи. – Это задача для крепкого парня. Надо будет поговорить – может, мастер Лэмб согласится уделить нам денек-другой. – Да, он крепкий парень. – Не хотел бы я попасть под его молот вместо сваи. – Я тоже. – С тех пор, как Темпл покинул Роту Щедрой Руки, он все время чувствовал себя как свая под молотом и надеялся, что это наконец-то прекратится. – Забиваем сваи, потом соединяем их, закрепляем балки, чтобы настелить сосновый пол, чтобы уберечь твоих посетителей от соприкосновения с грязью. На первом этаже впереди будет лавка, позади мастерская и контора. Надо бы договориться с каменщиком, чтобы выложить дымоход и каменную пристройку для твоей кузницы. На верхнем этаже будут твои комнаты. Здесь, кажется, принято, чтобы балкон выходил на главную улицу. Можешь украсить его полуголыми женщинами, если хочешь. – Думаю, мне не хочется до такой степени следовать местным обычаям. – Высокая крыша с крутыми скатами убережет от зимних дождей, а кроме того, там можно сделать чердак или гостевую комнату. По мере того как очертания будущего здания возникали в мыслях Темпла, он помогал себе движениями рук, рисуя их в воздухе. Общее впечатление слегка испортила стайка беспризорных детей-духолюдов, резвящихся в заполненном дерьмом ручье позади участка. Маджуд с одобрением кивнул. – Тебе следовало называть себя зодчим, а не плотником. – А это имеет значение? – Для меня – да. – Только не говори, что не для Карнсбика. – У него железное сердце. Покрытый грязью человек въехал в город, понукая коня скакать настолько быстро, насколько позволяла животному хромота. Одну руку он вздымал, будто намеревался донести до горожан Слово Божье. – Я нашел! – кричал он. Темпл заметил блеск золота в его кулаке. – Я нашел! Люди негромко приветствовали счастливчика, когда он спрыгнул с коня. Собравшись вокруг, хлопали по спине и, похоже, надеялись разжиться от него удачей. – Один из везунчиков, – сказал Маджуд, наблюдая, как разношерстная толпа, возбужденная даже видом самородка, возглавляемая кривоногим старателем, завалила в Игорный Храм. – Я уверен почему-то, что к обеду он останется гол как сокол, – заметил Темпл. – Ты даешь ему столько времени? – удивился Маджуд. Полог одной из палаток откинулся. Внутри кто-то зашевелился, и струя мочи дугой ударила в грязь, забрызгала стену соседней палатки, иссякла до капель и исчезла. Полог упал. Маджуд тяжело вздохнул. – За твои услуги главного строителя моего дома готов платить по марке в день. – Значит, Карнсбик, – фыркнул Темпл, – не подавил все милосердие Земного Круга. – Возможно, Братство распущено, но я чувствую необходимость заботиться о некоторых из моих прежних товарищей по путешествию. – Возможно. Или ты просто рассчитывал найти плотника здесь и обманулся в ожиданиях. – Темпл, приподняв бровь, оглядел дома на соседних участках – кривобокие, с перекошенными оконными проемами, просевшие, даже несмотря на куски камня, подложенные под основание. – Полагаю, ты хотел бы иметь прибежище для дела, которое не будет смыто следующим дождиком. Как ты думаешь, зимой здесь суровые погоды стоят? На краткий миг повисла тишина. Налетевший порыв холодного ветра захлопал полотнищами навесов, заскрипел деревянными постройками. – А какую плату хотел бы ты? – спросил Маджуд. Было время, Темпл серьезно подумывал удрать и оставить Шай Соут с ее недовыплаченным долгом в семьдесят шесть марок. Но печаль заключалась в том, что бежать некуда, да и жизнь одиночки здесь не стоила ломаного гроша. Поэтому в деньгах он нуждался. – Три марки в день. Это вчетверо меньше того, что платил ему Коска, но в десять раз больше заработка погонщика коров. – Смешно! – цокнул языком Маджуд. – Это в тебе стряпчий говорит. – Он – близкий друг плотника. – Откуда мне знать, что работа будет достойна цены? – Разрешаю найти любого, кто остался недоволен качеством моей постройки. – Но ты же не строил здесь домов? – Значит, твой будет единственным и неповторимым. Люди будут толпой валить, только чтобы посмотреть. – Полторы марки в день. Иначе Карнсбик потребует мою голову! – Не хотелось бы, чтобы твоя смерть была на моей совести. Две. Но с едой и жильем. Темпл протянул руку. Маджуд принял ее без всякого воодушевления. – Да, Шай Соут подает ужасный пример торговли без уступок. – Ее твердость уступает лишь твердости мастера Карнсбика. Может, им нужно вести дела совместно? – Два шакала не поделят падаль. Они пожали ладони друг друга. А потом решили еще раз осмотреть участок. За время беседы он нисколько не улучшился. – Прежде всего нужно очистить землю, – сказал Маджуд. – Согласен. Ее настоящее состояние – прегрешение против заповедей Бога. Не говоря уже об опасности болезней. – Еще один местный житель появился из-под шалаша, сооруженного из тряпок, провисших настолько глубоко, что, скорее всего, елозили по полу внутри. Он отрастил длинную белую бороду, к сожалению, недостаточно длинную, чтобы прикрыть его мужское достоинство, поскольку другой одежды, кроме пояса с большим ножом в ножнах, у него не имелось. Вышел, уселся прямо в грязь и принялся яростно обгрызать голую кость. – Похоже, и в этой работе помощь мастера Лэмба нам понадобится. – Вот и чудесно! – Маджуд хлопнул его по плечу. – Я пошел искать северянина, а ты принимайся за очистку участка. – Я? – А кто же еще? – Я – плотник, а не помощник шерифа. – День назад ты был священником и скотогоном, а за некоторое время до того – стряпчим. Человек с такой уймой талантов, несомненно, справится. Маджуд вприпрыжку помчался по улице. Темпл поднял глаза от мерзости, которую предстояло убрать, к синему небу. – Боже, я не говорю, что не заслужил этого, но, похоже, тебе очень нравится меня испытывать. – Подкатал штанины и шагнул к голому нищему с костью, слегка прихрамывая – ягодица, в которую ткнула мечом Шай, еще побаливала. – Добрый день! – воскликнул он. Человек косо глянул на него, продолжая обсасывать мосол. – Вот уж не думаю так, мать твою! У тебя забухать есть? – Мне кажется, тебе стоит остановиться. – У тебя, малыш, должна быть хорошая гребаная причина, чтобы цепляться ко мне. – Причина у меня есть. А вот сочтешь ты ее хорошей, я не знаю. – Ну, попытайся. – Дело в том, – рискнул приступить Темпл, – что скоро мы начинаем стройку на этом участке. – Ты хочешь меня прогнать, что ли? – Я надеялся, что смогу убедить тебя уйти. Голый внимательно осмотрел объедки, не нашел больше и следов мяса и швырнул в Темпла. Кость отскочила от рубахи бывшего стряпчего. – Ни в чем ты меня не убедишь, если не нальешь. – Дело в том, что участок принадлежит моему нанимателю, Абраму Маджуду, и… – Кто говорит? – Что – кто говорит? – Я че, заикаюсь, мать твою? – Нищий выхватил нож привычным, и довольно красноречивым, движением – большое, нет, правда, очень большое лезвие, сверкало в лучах утреннего солнца чистотой, которую особо подчеркивала окружающая грязь. – Я спрашиваю – кто это говорит? Темпл отшатнулся и уперся во что-то твердое. Оборачиваясь, он ожидал увидеть еще одного обитателя уродских палаток и, по всей видимости, с еще большим клинком – один Бог знал, сколько в Кризе гуляло ножей, почти не отличавшихся размерами от мечей. И испытал огромное облегчение при виде нависающего над ним Лэмба. – Я говорю, – сказал северянин голому. – Ты можешь наплевать на мои слова. Можешь даже слегка помахать этой железкой. Но только потом обнаружишь ее в своей заднице. Человек окинул взглядом клинок, по всей видимости, сожалея, что не обзавелся оружием поменьше, и застенчиво произнес, убирая нож: – Думаю, мне лучше уйти самому… – И я так думаю, – кивнул Лэмб. – Могу я забрать свои штаны? – Да забирай уже, мать твою! Он нырнул под навес и появился через мгновение, завязывая пояс самой рваной части одежды из тех, что Темпл когда-либо видел. – Палатку я оставлю, если вам все равно. Она не очень новая… – И не говори, – поддакнул Темпл. Человек замешкался. – А все-таки насчет выпивки… – Пошел вон! – рыкнул Лэмб, и нищий помчался прочь, будто его собаки за пятки кусали. – А вот и ты, мастер Лэмб! – Маджуд переходил улицу, двумя руками подтягивая штаны, выставив напоказ тощие темные лодыжки. – Я хотел уговорить тебя поработать на меня, а ты уже здесь! И весь в работе! – Я? Нет… – Но если бы ты помог нам расчистить участок, я был бы рад предложить скромное вознаграждение… – Не стоит. – Правда?! – Блеклое солнце отразилось от золотого зуба Маджуда. – Если ты сделаешь мне одолжение, я готов считать тебя другом до смерти! – Должен предупредить – быть моим другом опасно. – Мне думается, дело того стоит. – Особенно если поможет сберечь несколько монет, – добавил Темпл. – У меня сейчас достаточно денег, – сказал Лэмб. – Но у меня всегда недостаток в друзьях. – Он хмуро глянул на бродягу в исподнем, который высунул голову из палатки. – Эй, ты! Человек скрылся, как черепаха в панцирь. – Если бы все были так любезны… – Маджуд повернулся к Темплу. – Не каждый был вынужден продать себя в рабство. – Ну, ты мог и отказаться… – Шай стояла на шатком крыльце здания напротив, облокотившись на перила и свободно свесив кисти рук. Потребовалось время, чтобы Темпл ее узнал. Новая рубашка. Рукава закатаны, обнажая загорелые предплечья – на правой розовый круговой след от ожога. На плечи накинула безрукавка из овчины, желтая, если подумать, но посреди грязного города она казалась небесно-белой. Та же самая латаная шляпа, сдвинутая на затылок, но волосы, не такие сальные и гораздо рыжее, чем прежде, шевелились на ветру. Темпл смотрел на нее и понимал, что зрелище ему нравится. – Ты выглядишь… – Чистой? – Типа того. – А ты выглядишь… ошарашенным. – Слегка. – Ты думал, я предпочитаю вонять? – Нет, я просто не думал, что ты сумеешь это исправить. Она сплюнула сквозь щель между зубами, лишь чуть-чуть не достав до его сапог. – Значит, ты увидел свою ошибку. Мэр оказалась настолько любезной, что предоставила мне свою ванну. – Ты мылась у Мэра? – Расту потихоньку, – подмигнула она. Темпл потеребил край рубахи, покрытой множеством не желающих отстирываться пятен. – Как думаешь, меня она пустит в свою ванну? – Можешь поинтересоваться. Но почему-то мне кажется, что в четырех случаях из пяти она тебя зарежет. – Отличный расклад. Большинство людей хотят зарезать меня в пяти случаях из пяти. – Ты опять решил заняться законами? – На сегодняшний день, да будет тебе известно, я – плотник и зодчий. – Вижу, ты меняешь ремесла с такой же легкостью, как шлюха посетителей. – Человек не должен упускать любую возможность. – Он обвел участок широким жестом. – Я получил предложение возвести в этом чудесном месте непревзойденное здание для проживания, а также успешного ведения дел господ Маджуда и Карнсбика. – Прими мои поздравления. Наконец-то ты больше не законник, а вполне благопристойный и почтенный обыватель. – А что, в Кризе и такие есть? – Пока нет, но успех не за горами. Собери вместе банду пьяных головорезов, и пройдет не много времени, прежде чем они превратятся вначале в воров, потом в обманщиков, потом в заурядных склочников, а в конце концов становятся добропорядочными основателями родов и честными гражданами. – Ладно, признаю, это – скользкая дорожка. – Темпл проводил взглядом Лэмба который как раз изгонял с участка лохматого бродягу, волочившего за собой по навозу жалкие пожитки. – А Мэр намерена помогать тебе отыскать брата и сестру? – Не исключено, – вздохнула Шай. – Но она запросила свою цену. – Ничего не дается бесплатно. – Ничего… А как платят плотнику? – Едва хватает, – вздрогнул Темпл, – чтобы сводить… – Две марки в день, а вдобавок кормежка! – прокричал Маджуд, как раз валивший опустевшую палатку. – Знавал я грабителей, более добрых к жертвам! – Две марки с этого скупердяя? – Шай одобрительно кивнула. – Отлично сработано. Я буду забирать одну марку в день в счет долга. – Марка… – выдавил из себя Темпл. – Очень разумно. – Если Бог и был, то его милость не даровалась, а сдавалась в аренду. – А я думал, Братство распущено! – Даб Свит осадил коня у границы участка. Кричащая Скала выглядывала из-за его спины. Ни он, ни она не выглядели принявшими ванну, да и одежду вряд ли меняли. Почему-то Темпла это успокоило. – Бакхорм остановился за городом, где есть много травы и воды для его коров. Лестек украшает театр перед величайшим представлением в истории. И большинство остальных разделились, чтобы искать золото – каждый сам по себе. А у вас тут неразлучная четверка. Один лишь вид подобной дружбы в диких краях согревает мое сердце. – Только не притворяйся, что ты обзавелся сердцем, – усмехнулась Шай. – Подумай – что-то же должно гнать черную желчь по моим жилам? – Ого! – закричал Маджуд. – Да это же не кто иной, как сам новый Император Равнин, победитель Великого Санджида, Даб Свит! Разведчик опасливо покосился на Лэмба. – Клянусь, я не распространял этот слух. – А он все равно завладел городом, как огонь сухим трутом! Я слышал полдюжины разных историй об этом случае, и ни один из них не совпадает с тем, что я видел собственными глазами. Последний раз мне рассказали, что ты вогнал в духолюда стрелу с расстояния в милю при сильном боковом ветре. – А я слышала, что ты забодал его, как бешеный бык, – добавила Шай. – А самая последняя история, которую я слышал краем уха, – заметил Темпл, – повествовала о поединке за честь прекрасной дамы. – Во имя Преисподней! Где они набрались этой чуши? – воскликнул Свит. – Все отлично знают – среди моих знакомых нет ни единой прекрасной дамы. Это чей участок? – Мой, – ответил Маджуд. – Это – участок, – торжественно заявила Кричащая Скала. – Маджуд нанял меня, чтобы построить лавку, – сказал Темпл. – Здоровенный дом? – Свит передернул плечами. – Эти проклятые крыши, нависающие над головой. Стены давят со всех сторон. Как вы можете дышать внутри домов? – Дома! – покачала головой Кричащая Скала. – Разве человек, попав в дом, может думать о чем-то другом, кроме как выбраться оттуда? Я – странник. Это простая истина. Рожденный, чтобы жить под открытым небом. – Свит проследил, как Лэмб одной рукой выволок очередного извивающегося оборванца из палатки и вышвырнул его за пределы участка. – Человек должен быть самим собой, не так ли? – Он может попытаться изменить свою жизнь, – нахмурилась Шай. – Но чаще ничего не получается. Все эти усилия, день за днем, они так выматывают… – Старик подмигнул ей. – Лэмб уже принял предложение Мэра? – Мы обдумываем, – отрезала она. – Я что-то пропустил? – Темпл поочередно посмотрел на каждого. – Как обычно, – ответила Шай, по-прежнему сверля Свита взглядом. – Если ты собираешься уехать из города, не позволяй нам себя задержать. – Даже и не думал. – Даб Свит указал на главную улицу, на которой увеличилось количество проезжающих, поскольку и день близился к середине. Неяркое солнце сумело выдавить немного пара их сырой грязи, сырых лошадей, сырых крыш. – Мы договорились вести очередное Братство старателей в холмы. В Кризе труд проводника всегда востребован. Здесь никто не хочет сидеть на месте. – Только не я, – улыбнулся Маджуд, глядя, как Лэмб ударом ноги опрокинул еще одну палатку. – Конечно, нет! – Свит оглянулся напоследок, пряча легкую улыбку в бороде. – Вы все там, где и должны быть. И он поскакал прочь из города, сопровождаемый Кричащей Скалой.Разговоры и обходительность
Шай не слишком интересовала пышность, впрочем, как и грязь, несмотря на то, что последняя в ее жизни занимала гораздо большее место. Но обеденный зал гостиницы Камлинга представлял собой преступный союз их обоих, приумножая присущую им мерзость. Столешницы отполированы до благородного блеска, а пол покрыт толстым слоем земли с башмаков посетителей. Столовые приборы с костяными ручками, но стены забрызганы остатками еды до пояса. На стене висела картина обнаженной, глупо ухмыляющейся женщины, но покрытая потеками штукатурка позади золоченой рамы вздулась пузырями. – Странное местечко, – пробормотал Лэмб. – В этом весь Криз, – ответила Шай. – Все шиворот-навыворот. По дороге сюда она слышала, что русла рек на окрестных холмах выстелены самородками, которые только и мечтают угодить в жадные лапы старателей. Возможно, редкие счастливчики в Кризе и сумели намыть золото из земли, но большинство местных отыскали способы мыть его из других людей. Харчевню Камлинга заполняли вовсе не старатели, стоявшие на улице в тихо злобствующей очереди, а вымогатели и сутенеры, игроки и ростовщики, а также купцы, норовившие всучить вам тот же товар, что и везде в мире, но вдвое худшего качества и вчетверо дороже. – Чертово засилье мошенников, – проворчала Шай, переступая через пару грязных сапог и уворачиваясь от неосторожного локтя. – И это – будущее Дальней Страны? – Любой страны, – невесело отозвался Лэмб. – Пожалуйста, пожалуйста, Друзья мои! Прошу вас присаживаться! – Камлинг, здешний хозяин, был долговязым, скользким типом в куртке, протершейся на локтях, и привычкой совать ладони, куда не следует, за что он едва не схлопотал от Шай кулаком в нос. Он деловито смахнул крошки со столешницы, которую гений-плотник взгромоздил на остатки старинной колонны. – Мы пытаемся не поддерживать никого, но друзья Мэра – мои друзья! – Я посмотрю за входом, – сказал Лэмб, передвигая стул. Камлинг отодвинул второй, чтобы Шай села. – Могу ли я сказать, что сегодня утром вы обворожительно выглядите? – Сказать можешь, но здорово сомневаюсь, что твои слова вызовут какие-то чувства. Она с трудом устроила колени под столом, поскольку резные фигурки с камня так и норовили пребольно упереться в кость. – Ну, что вы?! Вы – украшение моего скромного заведения. Шай нахмурилась. Удар в лицо она выдерживала спокойно, но лести не доверяла ни в малейшей степени. – Может, хватит болтать? Принеси чего-нибудь поесть. – Конечно! – Камлинг поперхнулся и убежал, смешавшись с толпой. – Это Корлин? Их спутница по Братству сидела в дальнем углу, сжав губы так плотно, что, казалось, потребуется два рудокопа с кирками, чтобы вырвать у нее слово. – Если ты утверждаешь… – Лэмб покосился в указанном направлении. – Мои глаза уже не те, что были. – Утверждаю. И Савиан с ней. Я-то думала, они отправились искать золото. – А я думал, ты в это не веришь. – Похоже, я была права. – Как обычно. – Готова биться об заклад, она меня видела. – И что? – И даже не кивнула. – Может, она не рада тебя видеть? – Мало ли чему она не рада… Шай поднялась из-за стола, попутно увернувшись от здоровенного лысого ублюдка, который почему-то решил, что может размахивать вилкой во время разговора.– …кое-кто к нам еще приходит, но меньше, чем мы надеялись. Нельзя быть уверенным, сколько еще поднимется народа. Кажется, ошибка под Малко… Савиан замер на полуслове, заметив Шай. Между ним и Корлин сидел незнакомый мужчина, полностью спрятавшийся в тень под плотно занавешенным окном. – Корлин, – сказала Шай. – Шай, – кивнула Корлин. – Савиан, – повернулась Шай к старику. Тот молча поклонился. – Я думала, что вы где-то роетесь в земле. – Мы решили немного задержаться. – Корлин не спускала глаз с Шай. – Может, через недельку отправимся. А может, чуть попозже. – Тут множество людей, которые носятся с теми же идеями. Любой, кто хочет найти в холмах что-то, кроме грязи, должен бы поторопиться. – Холмы стоят с той поры, как Великий Эуз изгнал демонов из этого мира, – сказал незнакомец. – Я полагаю, за неделю они никуда не денутся. – Он был странным, с глазами навыкате, длинной, нечесаной седой бородой и почти такими же бровями. Но больше всего поразили Шай две маленькие птички, ручные, словно собачки, клюющие зерно с его ладони. – А вы… – Меня зовут Захариусом. – Как мага? – Вот именно. С одной стороны, казалось глупым брать имя легендарного волшебника, но имела ли право об это говорить женщина, названная в честь черты характера? – Шай Соут! Она протянула ему ладонь, но мелкая птичка неожиданно прыгнула вперед и клюнула в палец, чертовски напугав и вынудив отдернуть руку. – А… это… там – Лэмб. Мы приехали из Ближней Страны в одном Братстве с этими двумя. Дрались с духолюдами, пережили ураган, переправлялись через реки и очень скучали. Веселые времена, не правда ли? – Веселые, – согласилась Корлин, прищуривая синие глаза. У Шай возникло стойкое ощущение, что они очень желают ей оказаться отсюда как можно дальше. Именно поэтому она твердо решила остаться. – Чем занимаетесь, мастер Захариус? – Сменой веков, – отвечал он с легким имперским произношением, странно шелестящим, как старая бумага. – Изменением судеб. Возвышением и падением держав. – На жизнь хватает? Безумная улыбка явила свету ряд редких желтых зубов. – Не бывает плохой жизни или хорошей смерти. – Правда ваша. А что это за птички? – Они приносят мне новости, весточки от друзей, поют, а когда я грущу, то всякую всячину для гнезда. – У вас есть гнездо? – Нет, но они думают, что должно быть. – Ну, да, конечно… Похоже, старикан был безумен, как гриб, однако Шай сомневалась, что такой ушлый народ, как Корлин и Савиан, тратили бы время впустую на сумасшедшего, даже если бы мир близился к последним дням. И что-то настораживало во взглядах птиц, которые не мигали и сидели, склонив головы в одну и ту же сторону. Будто именно ее они считали дурочкой. Вполне вероятно, старик разделял их мнение. – А что привело сюда вас, Шай Соут? – Мы ищем двоих детей. Их украли с нашей фермы. – Что-то получилось? – спросила Корлин. – Шесть дней я гуляю вперед-назад по той стороне улицы, что принадлежит Мэру, и забиваю вопросами каждую встреченную пару ушей. Но дети здесь не главная достопримечательность. Никто не видал и волоска их. А если кто-то и знает, то молчит. Когда я упоминаю Грегу Кантлисса, они вообще захлопывают рты, будто это заклинание молчания. – Заклинания молчания очень трудно соткать, они очень сложные… – задумчиво проговорил Захариус, хмурясь в пустой угол. – Очень много составляющих. – За окном что-то зашевелилось, а потом сквозь занавески протиснулся голубь и негромко заворковал. – Он говорит, что они в горах. – Кто? – Дети. Но голуби – льстецы. Они всегда говорят то, что ты хочешь услышать. – Старик слизнул с ладони семечко и разгрыз его желтыми зубами. Шай уже и без того намеревалась отступать, но тут еще и Камлинг прокричал позади: – Ваш завтрак!
– С чего ты взял, что эта парочка должна уехать? – спросила Шай, присаживаясь на свой стул и смахивая пару крошек, пропущенную Камлингом. – Ну, насколько я слышал, золото искать… – ответил Лэмб. – Ты меня совсем не слушал, да? – Стараюсь. Если им понадобится наша помощь, то я полагаю, они попросят. Если нет, то это – не наше дело. – Ты можешь себе представить, как эти двое просят помощи? – Нет. Поэтому и считаю, что нашими их дела никогда не станут. – Это точно. Именно поэтому мне и любопытно. – Когда-то я был любопытным. Давным-давно. – И что произошло? Лэмб провел четырехпалой рукой по изуродованному шрамом лицу. Завтрак состоял из холодной овсянки, яичницы-глазуньи и серого бекона. Овсянка не самая свежая, а бекон, вполне вероятно, не имел ничего общего со свининой. Зато еду выложили на заграничную посуду, разрисованную деревьями и цветами, разукрашенную золотом. Камлинг лучился скромной гордостью и осознанием того, что более изысканных яств не сыщешь во всем Земном Круге. – Это из лошади? – спросила она Лэмба, тыкая в мясо вилкой и ожидая, что оно вот-вот попросит пощады. – Радуйся, что не из всадника. – В дороге нам приходилось есть всякое дерьмо. Но это было понятное дерьмо. А это что, черт побери? – Непонятное дерьмо. – В этом весь Криз. Тебе могут принести дорогущие тарелки, а на них положить какие-то отбросы. Все упирается в чертово… Вдруг Шай поняла, что разговоры стихли. Волосы на ее затылке зашевелились. Она медленно обернулась. Шесть человек впечатывали измаранные сапоги в пол, покрытый коркой грязи.Пятеро – головорезы, которые частенько встречались в Кризе – шагали между столами с той особой неподдельной сутулостью, которая показывала, что они – лучшие. И у каждого имелся меч. Шестой сильно от них отличался. Невысокий, но чрезвычайно широкий, с огромным пузом, обтянутым дорогой тканью, пуговицы на которой были натянуты так сильно, будто портной, шивший платье, решил польстить ему при обмере. Темнокожий, с седым пушком на темени и золотым кольцом, оттягивавшим мочку уха. Если бы Шай захотела, то могла бы просунуть в это кольцо кулак. Он выглядел донельзя довольным собой и улыбался так, словно его все на свете устраивало. – Не беспокойтесь! – воскликнул он весело. – Можете продолжать есть это! Если, конечно, не боитесь жидко обгадиться! Он расхохотался и хлопнул по спине одного из своих знакомых, едва не макнув его лицом в тарелку. Пробираясь между столами, он окликал людей по имени, здоровался, обмениваясь рукопожатиями. Длинная трость с костяным набалдашником стучала по полу. Пока он приближался, Шай слегка развернулась на стуле и расстегнула нижнюю пуговицу безрукавки, чтобы рукоять ножа, легко и непринужденно, выглянула наружу. Лэмб просто сидел, не отрывая взгляда от тарелки. Не повернулся, даже когда толстяк остановился рядом с их столом и произнес: – Я – Папаша Кольцо. – Я догадалась по вашему появлению. – А вы – Шай Соут. – И не скрываю. – Тогда, должно быть, вы – Лэмб. – Раз так должно быть, тогда я – Лэмб. – Они сказали, чтобы я искал здоровенного проклятого северянина с лицом, как колода для рубки мяса. – Папаша Кольцо придвинул свободный стул. – Вы не против, если я присяду? – А если я скажу, что против, что будет? – спросила Шай. Он замер, наполовину уже согнув ноги, опираясь на трость. – Скорее всего, я бы извинился, но все равно сел бы. Извините. – И он плюхнулся на стул. – У меня нет никакой гребаной обходительности, как мне говорят. Спросите у любого. Никакой гребаной обходительности. Шай бросила быстрый взгляд через зал. Савиан даже не обернулся, но на его коленях под столешницей блеснул клинок. Ей сразу стало легче. Он не рассыпался в любезностях в глаза, этот Савиан, но был отличной поддержкой за спиной. В отличие от Камлинга. Гордый хозяин гостиницы мчался к ним через весь зал, потирая ладони так, что Шай слышала шорох. – Мое почтение, Папаша Кольцо, прошу вас! – Это еще о чем? – Да так, ни о чем… – Если бы Камлинг потер ладони еще сильнее, то мог бы добыть огонь. – Пока… пока не возникли сложности… – А кому нужны сложности? Я пришел поговорить. – С разговоров-то все и начинается. – С разговоров всегда все начинается. – Я беспокоюсь, чем закончится. – Как это можно узнать, не поговорив? – заметил Лэмб, все еще не поднимая взгляд. – Вот именно! – подхватил Папаша Кольцо, улыбаясь, словно это был лучший день в его жизни. – Ну, ладно, – неохотно согласился Камлинг. – Еду заказывать будете? – Твоя еда – дерьмо, – фыркнул Папаша Кольцо. – А эти два неудачника только сейчас это поняли. Можешь проваливать. – Ну, знаете, Папаша, это мое заведение… – Какое счастье! – Веселье Кольца вдруг приобрело оттенок жесткости. – Значит, ты должен знать, где лучше спрятаться. Камлинг сглотнул, а потом удалился с весьма кислым выражением лица. Разговоры вокруг возобновились, но теперь в голосах слышалось напряжение. – Одним из главных доказательств того, что Бога нет, я всегда считал существование Леннарта Камлинга, – пробормотал толстяк, глядя вслед хозяину гостиницы. Когда он откинулся на спинку, возвращая благожелательную улыбку на лицо, все соединения стула жалобно заскрипели. – Что скажете о Кризе? – Грязный во всех отношениях. Шай бросила вилку и отодвинула подальше тарелку с беконом. Она подумала, что расстояние между ними слишком большим быть не может. Позволила руке безвольно упасть под стол. Совершенно случайно ладонь легла на рукоять ножа. Подумать только… – Да, грязноват, как мне кажется… Вы встречались с Мэром? – Не знаю… – протянула Шай. – Мы встречались? – Я знаю, что встречались. – Тогда зачем спрашиваете? – Пытаюсь соблюдать обходительность. Хотя я не заблуждаюсь на тот счет, что в подметки ей не гожусь. У нее есть манеры, у нашего Мэра, правда? – Кольцо провел ладонью по полированному столу. – Гладкая, как зеркало. Когда она говорит, чувствуешь, как будто тебя завернули в одеяло из гусиного пуха. Да? Более-менее уважаемые люди, из здешних, тянутся к ней. К ее манерам. К ее обходительности. Уважаемые люди ведутся на эту ерунду. Но давайте не будем лукавить – вас же нельзя назвать уважаемыми людьми? – А может быть, мы стремимся ими стать? – ответила Шай. – Я тоже стремлюсь. Бог свидетель, я не пытаюсь поучать вас. Но Мэр не станет вам помогать. – А вы будете? Кольцо хохотнул, низко и добродушно, как благожелательный дядюшка. – Нет. Нет-нет… Но я честно об этом заявляю. – То есть ты честен в своей бесчестности? – Я никогда никого не убеждал, что собираюсь заниматься чем-то иным, кроме как продавать людям то, чего они хотят. И не собираюсь осуждать их за их желания. Мне кажется, что разговор с Мэром создал у вас впечатление, будто я – злобный ублюдок. – Мы способны и сами составить впечатление, – сказала Шай. – И как на первый взгляд, да? – усмехнулся Кольцо. – Постараюсь не поворачиваться к вам спиной. – Она всегда ведет разговор? – В большинстве случаев, – буркнул Лэмб уголком рта. – Он ждет чего-то важного, чтобы вмешаться, – пояснила Шай. – Ладно, это очень правильный подход, – продолжал улыбаться Папаша Кольцо. – Вы похожи на разумных людей. – Это вы нас еще не узнали поближе, – пожал плечами северянин. – Главная причина, которая привела меня сюда, – желание узнать вас поближе. И, возможно, дать дружеский совет. – Я стал слишком стар для советов. И даже для дружеских. – Вы стары и для того, чтобы ввязываться в ссоры, но я слышал, что вы пытаетесь влезть в некое дельце с голыми кулаками, которое намечается здесь, в Кризе. – Ну, мне приходилось в таком участвовать в юности. Раз или два. – Это я вижу, – Кольцо скользнул взглядом по искореженному лицу Лэмба. – Но даже я, искренний поклонник кулачных боев, предпочитаю, чтобы этот поединок не состоялся. – Переживаете, что ваш человек может проиграть? – встряла Шай. Но у нее не получилось стащить улыбку с лица Папаши. – Не совсем так. Мой боец прославился победами над многими знаменитыми поединщиками. И он победил их круто. Но признаю, я хотел бы, чтобы Мэр убралась отсюда тихо и незаметно. Не поймите меня превратно, мне не претит вид пролитой крови. Сразу будет заметно людей, которые лезут вперед. Но много крови – плохо для заработка. У меня далеко идущие планы на этот город. Добрые планы… Хотя вас это не волнует, как я понимаю. – Все люди строят планы, – сказала Шай. – И все полагают их добрыми. Но когда один хороший план противоречит другому, все может покатиться под гору к чертовой матери. – Тогда скажите мне правду, и я оставлю вас в покое – можете наслаждаться самым дерьмовым завтраком в мире. Вы дали Мэру согласие или я еще могу делать вам предложения? – Взгляд Кольца перескакивал с Лэмба на Шай, но они молчали, и он воспринял это как хороший знак. – У меня, возможно, нет обхождения, но я всегда готов договариваться. Скажите, что она вам обещала? – Грегу Кантлисса. – Лэмб впервые за время беседы поднял глаза. Шай внимательно следила, как улыбка сползла с лица Папаши Кольца. – Вы его знаете? – спросила она. – Он работал на меня. Вернее, работает время от времени. – Это на вас он работал, когда сжег мою ферму, убил моего друга и украл двух детей? – нахмурился Лэмб. Толстяк откинулся на спинку стула, нахмурившись и потирая подбородок. – Серьезное обвинение. Кража детей. Могу заверить, что я в такое не ввязываюсь. – А получилось, что ввязались, – бросила Шай. – Пока что это – просто ваши слова. Кем я буду, если начну обвинять своих людей по голословным обвинениям? – Да мне насрать, кто ты есть, – зарычал Лэмб, сжимая пальцами нож. Люди Кольца напряглись, а Шай заметила, что Савиан готов вскочить, но Лэмб не обратил ни на кого внимания. – Отдай мне Кантлисса, и мы уйдем. Встанешь на моем пути – быть беде. – Он наморщил лоб, обнаружив, что согнул столовый нож. – Ты очень самоуверен, – Папаша Кольцо приподнял бровь. – Для человека, о котором я ничего не слышал. – Я раньше через это проходил. Вполне могу представить, чем это обычно заканчивается. – Мой человек – не столовый нож. – Так будет им. – Просто скажи нам, где Кантлисс, – вмешалась Шай. – Мы пойдем своим путем и не будем заступать тебе дорогу. Впервые Папаша Кольцо посмотрел на нее так, словно его терпение висело на волоске. – Девочка, а ты не можешь помолчать и позволить мне поговорить с твоим отцом? – Не думаю. Возможно, это моя духолюдская кровь говорит, но я до чертиков люблю делать все наперекор. Если мне что-то запрещают, у меня все мысли о том, как этого добиться. Ничего не могу с собой поделать. Кольцо тяжко выдохнул, но сдержался. – Я все понимаю. Если бы кто-то украл моих детей, то я достал бы ублюдка в любом уголке Земного Круга. Но не надо делать меня вашим врагом, поскольку я очень легко могу стать вашим другом. Я не могу просто взять и отдать вам Грегу Кантлисса. Может, Мэр именно так и поступила бы, но я не могу. Но я обещаю вам, когда он в очередной раз заглянет в город, мы можем сесть, все обсудить, попытаться докопаться до правды и вместе подумать, как найти ваших мальцов. И тогда я помогу вам всем, чем смогу. Даю слово. – Твое слово? – Шай поджала губы и плюнула на холодный бекон. Если это был бекон. – Может, я не нахватался манер, но я привык держать слово, – Кольцо стукнул по столешнице толстым указательным пальцем. – Это – то, на чем все держится на моей стороне улицы. Люди верят мне, а я верю им. – Он наклонился пониже, будто собирался сделать предложение, от которого нельзя отказаться. – Но забудьте о моем слове и взгляните вот с какой стороны – если хотите получить помощь Мэра, ты будешь вынужден драться на ее стороне и, поверь уж мне, борьба будет просто адской. Вам нужна моя помощь? – Он задрал плечи на предельную высоту, на какую был способен, желая подчеркнуть, что выбор иного ответа – сущее безумие. – Все, что вам нужно – отказаться от боя. Шай ни капли не нравился этот ублюдок, но и ее чувства к Мэру ничем не отличались. Тем более стоило признать, что в его словах было что-то разумное. Лэмб кивнул, выровнял нож двумя пальцами и бросил его на тарелку. Поднялся. – А если я предпочту драться? Он зашагал к двери и вышел. Ожидающие своей очереди расступились перед ним. Папаша Кольцо озадаченно моргал. Брови его полезли на лоб. Шай встрепенулась и, ничего не поясняя, кинулась за отчимом, лавируя между столами. – Кто предпочтет драться? Просто подумай, я больше ни о чем не прошу! Будь разумным! – Они оказались на улице. – Подожди, Лэмб! Лэмб!!! Она протолкалась через отару мелких серых овец, отскочила, чтобы не попасть под колеса фургона. Увидела Темпла, сидевшего на высоте, верхом на толстой балке, а очертания будущей лавки Маджуда уже превосходили в высоту большинство зданий вокруг. Зодчий помахал ей рукой. – Семьдесят! – прокричала Шай. Она не могла видеть его лицо, но плечи Темпла резко опустились, что доставило ей мгновенное удовлетворение. – Ты остановишься? – Ей удалось догнать Лэмба и схватить его за рукав уже на пороге Мэрова Игорного Храма. Вокруг толпились головорезы, почти неотличимые от тех, кто приходил с Папашей Кольцом. – Ты подумал, что делаешь? – Принимаю предложение Мэра. – Только потому, что этот толстый дурень разозлил тебя? Лэмб наклонился, нависая над ней с высоты своего роста. – Поэтому тоже. А еще этот человек украл твоих брата и сестру. – Ты думаешь, я этому рада? Но мы не знаем всех подробностей. К тому же его рассуждения довольно разумны. – Некоторые люди понимают только насилие. – Лэмб хмуро посмотрел на гостиницу Камлинга. – А некоторые только о нем и говорят. Никогда не думала, что ты станешь одним из них. Мы приехали сюда за Питом и Ро или за кровью? Она не хотела, чтобы вопрос прозвучал так, но Лэмб на миг задумался, будто и вправду выбирал правильный ответ. – Думаю, можем получить и то и другое. – Кто ты, мать твою? – замерла она. – Было время, когда любой мог намазать тебе лицо дерьмом, а ты поблагодарил бы и попросил еще. – Знаешь, что… – Он с усилием отцепил ее пальцы от рукава, сжав запястье до боли. – Я вспомнил – мне это очень не нравилось. И он поднялся по грязным ступенькам особняка Мэра, оставив Шай на улице.
Так просто
Темпл срезал еще немного древесины с балки, а потом кивнул Лэмбу. Они вместе посадили часть сруба на место – шип отлично вошел в паз. – Ха! – Северянин похлопал его по спине. – Нет ничего лучше, чем видеть хорошую работу. У тебя, парень, золотые руки! Ты чертовски умен для человека, выловленного из реки. С твоими руками можно устроиться где угодно. – Он глянул на свою покалеченную четырехпалую ладонь и сжал кулак. – А у моих всегда была предрасположенность лишь к одному делу. – И стучал по балке, пока не поставил ее на место. Изначально Темпл ожидал, что плотницкая работа покажется такой же скучной и утомительной, как и езда за стадом, но вскоре вынужденно признал – он начал получать удовольствие, и притворяться, что это не так, с каждым днем становилось труднее и труднее. Было что-то эдакое в запахе свежераспиленной древесины – когда горный ветер слетал в долину и уносил зловоние дерьма, то на стройке дышалось легче. Руки довольно быстро вспомнили забытые навыки работы с молотком и стамеской, Темплу удалось приноровиться к местному дереву – светлому, ровному и крепкому. Нанятые Маджудом работники быстро признали его мастерство и беспрекословно подчинялись указаниям, работая на лесах и с талями со своими скромными навыками, но с горячим желанием. Постройка росла вдвое быстрее, чем Темпл надеялся изначально, и казалась вдвое красивее. – Где Шай? – спросил он как бы мимоходом, будто и не рассчитывал уклониться от последней выплаты. Это переросло в определенного рода игру между ними, в которой, казалось, победу не одержит никто. – Она все еще бродит по городу, расспрашивая о Пите и Ро. Новые люди прибывают ежедневно, есть, кого спросить. Скорее всего, сейчас она принялась за сторону улицы Папаши Кольца. – Это не опасно? – Не уверен. – Может, тебе стоило ее остановить? Лэмб фыркнул и сунул колышек в подставленную Темплом ладонь. – Последний раз я пытался остановить Шай, когда ей было десять лет. И она не послушалась. Темпл сунул колышек в отверстие. – Если она что-то вбила в голову, то на полпути не остановится. – Полагаю, за это ее и стоит любить, – в голосе Лэмба, когда он передавал молоток, проскользнула гордость. – Эта девчонка далеко не трусиха. – Поэтому ты помогаешь мне, а не ей? – Потому, что, как мне кажется, я уже нашел способ отыскать Ро и Пита. Я только жду, когда Шай согласится с ценой. – А что за цена? – Мэру нужна помощь. – Повисло молчание, прерываемое постукиванием молотка Темпла и отдаленными звуками ударов с прочих построек, то здесь, то там разбросанных по городу. – Она и Папаша Кольцо поставили Криз на кон. – Поставили Криз? – оглянулся Темпл. – Каждому из них принадлежит где-то по половине города. – Лэмб окинул взглядом заполненную хижинами и людьми извилистую долину, которая напоминала невероятную кишку – с одной стороны в нее входили люди, животные и груз, а с другой выходило дерьмо в виде нищих и немногих разбогатевших. – Но всегда хочется большего. И каждый из них жаждет заполучить ту половинку, которой владеет не он. – Думаю, один из них точно останется разочарованным. – Надувая щеки, Темпл забил очередной колышек. – Самое малое, один. Мой отец любил говорить мне, что худшие из врагов – те, что живут по соседству. Эти двое ссорились много лет кряду, и никто ничего не добился. Поэтому они решили устроить поединок. Победитель получает все. – Кучка наполовину цивилизованных духолюдов вывалилась из одного из худших борделей. В хороший их никто не пустил бы. Они играли ножами и подшучивали друг над другом, не зная иных слов, кроме проклятий и ругани. Но чтобы жить в Кризе, этого вполне хватало. – Двое мужчин в кругу, – пробормотал Лэмб. – Вполне вероятно, с большим числом зрителей и платными местами. Один выходит живым, второй – как раз наоборот. Зато все остальные покидают арену, вполне удовлетворенные зрелищем. – Ну, и дерьмо… – охнул Темпл. – Папаша Кольцо нашел человека по имени Глама Золотой. Он северянин. Был известен в одно время. Я слыхал, он дрался в Ближней Стране в ямах голыми руками и добыл много побед. Мэр… Ну, она, в общем, тоже искала везде, где только можно, кого бы выставить от своего лица… – Лэмб пристально посмотрел на Темпла. В сущности, об остальном он легко догадался. – Вот дерьмо… – Одно дело сражаться на равнинах, защищая свою жизнь, когда нападают духолюды и иного выбора нет. Совсем другое – ждать неделями, когда же наступит тот миг, а потом выйти перед толпой и бить, отражать удары, калечить человека своими руками. – А у тебя имеется опыт в… подобных делах? – К счастью, если это можно назвать счастьем, хоть отбавляй. – А ты правда уверен, что за Мэром правда? – спросил Темпл, припомнив все те неправые стороны, к которым довелось примыкать. Лэмб одним лишь взглядом успокоил духолюдов, которые решили обойтись без кровопролития и принялись шумно брататься. – По моему опыту, редко бывает, чтобы за кем-то была вся правда. А когда и бывает, то у меня просто чудодейственное умение выбирать противоположную. Все, что я знаю наверняка, – Грега Кантлисс убил моего друга, сжег мою ферму и украл двоих детей, которых я поклялся защищать. – В голосе Лэмба звенела холодная сталь, когда он поднял взгляд на Белый Дом. Достаточно острая, чтобы по спине Темпла поползли мурашки. – Папаша Кольцо его выгораживает, следовательно, он стал моим врагом. А его враг, Мэр, становится моим другом. – Обычно самые лучшие решения те, которые просты? – Так лучше, когда входишь в яму с намерением убить человека. – Темпл? – Солнце уже опускалось, тени от высоких колонн перечеркивали улицу, поэтому потребовалось время, чтобы рассмотреть, кто же его окликнул. – Темпл?! – Но через мгновение он уже узнал улыбчивое лицо с ясными глазами и густой светлой бородой. – Это ты там? Еще мгновение понадобилось, чтобы мысленно увязать мир, который он покинул, с тем миром, где он жил сейчас. И осознание случившегося ошеломило его сильнее, чем ведро ледяной воды, опрокинутое на голову мирно спящего человека. – Берми? – выдохнул он. – Твой друг? – спросил Лэмб. – Да, мы знакомы, – удалось прошептать Темплу. Трясущимися руками он придвинул лестницу, с трудом сопротивляясь кроличьему порыву – бежать и прятаться. Но куда? Ему повезло выжить, когда он покинул Роту Щедрой Руки, но в следующий раз провидение может и не сработать. Поэтому к Берми он подходил мелкими шажками, теребя подол рубахи, как ребенок, понимающий, что его ожидает порка, и знающий, что он ее заслужил. – Ты в порядке? – поинтересовался стириец. – Выглядишь, будто приболел. – Коска с тобой? – Темпл едва мог шевелить языком, поскольку чувствовал подступающую тошноту. Возможно, Бог и наградил его золотыми руками, но уравновесил подарок слабым животом. – Счастлив заметить, – Берми улыбался до ушей, – что со мной нет ни его, ни кого-то еще из этих ублюдков. Хочется верить, что он все еще носится по Ближней Стране, вешает лапшу на уши своему проклятому биографу и ищет древнее золото, которое никогда не найдет. Если только не сдался и не вернулся в Старикленд, чтобы напиться вусмерть. – Слава Богу! – От глубочайшего облегчения Темпл даже глаза закрыл. Он схватился рукой за плечо стирийца и согнулся вдвое, ощущая головокружение. – Ты уверен, что все хорошо? – Да-да! – Темпл крепко обнял Берми двумя руками. – Просто замечательно! – Какой восторг! Вновь можно дышать свободно! Он громко чмокнул старого знакомца в бородатую щеку. – А что, черт побери, тебя принесло в эту задницу мира?! – Это ты проложил дорожку. После того города… Как он там назывался? – Эверсток. – Да, там гордиться нечем было… – Берми виновато потупился. – Просто убийство, и больше ничего… А потом Коска отправил меня по твоему следу. – Да? – Сказал, что ты самый полезный человек во всей гребаной Роте. Ну, после него, само собой. Через пару дней я наткнулся на Братство, которое ехало на запад искать золото. И половина из них были из Пуранти – моего родного города, представляешь! Будто Божий промысел какой-то! – Похоже на то. – И я плюнул на Роту Гребаного Пальца и уехал восвояси. – Ты бросил Коску… – Очередное спасение из лап смерти пьянило Темпла. – Оставил его далеко-далеко… – А ты теперь плотник? – Это дает мне возможность расплатиться с долгами. – Наплюй на свои долги, приятель! Мы едем в холмы. Там у нас участок на реке Буроструйной. Там люди тягают самородки прямо из грязи! – Он хлопнул Темпла по плечу. – Тебе надо идти с нами! Хорошему плотнику всегда найдется работа! У нас есть место, но придется попотеть! Темпл сглотнул комок в горле. Как часто, волочась в пыли позади стада Бакхорма или снося язвительные насмешки Шай, он мечтал о подобном предложении. Снова перд ним разворачивался легкий путь. – А когда вы отправляетесь? – Дней через пять. Может, через шесть. – Что брать с собой? – Одежду и хорошую лопату. Все остальное у нас есть. Поискав насмешку на лице Берми и не обнаружив ее, Темпл решил, что, наверное, это божественное благословение. – Обычно самые лучшие решения те, которые просты? – Ты всегда любил усложнять, – рассмеялся Берми. – Тут новые рубежи, дружище, земля неограниченных возможностей! Тебя что-нибудь держит здесь? – Думаю, нет. – Темпл оглянулся на Лэмба, чьи очертания выделялись черной тенью на фоне недостроенного дома Маджуда. – Только долги.Вчерашние новости
– Я ищу пару детей. Пустые лица. – Их зовут Пит и Ро. Печально покачивающиеся головы. – Им десять и шесть лет… Ой, нет, семь. Уже должно быть семь. Бормотание с нотками сочувствия. – Их украл человек по имени Грега Кантлисс. Испуганные глаза, и захлопнутая дверь. Шай не могла не признать, что устала. Она почти стоптала сапоги, прохаживаясь вверх-вниз по главной улице, которая разрасталась и разветвлялась все сильнее и сильнее с каждым днем – прибывающий с равнин народ разбивал где придется палатки или просто бросал фургоны гнить вдоль дороги. Ее плечи ныли от постоянных ушибов в толчее, ноги болели от подъемов по крутым склонам долины для бесед с обитателями лачуг, карабкавшихся по ним. Ее голос охрип от одних и тех же вопросов в игорных домах, курильнях дури, забегаловках для пьянчуг, которые она уже перестала различать. Во многих заведениях ее отказывались впускать. Говорили, мол, отпугивает посетителей. Вполне возможно. Наверное, только Лэмб мог сидеть и ждать, пока Кантлисс сам к нему придет, но Шай никогда не отличалась долготерпением. Это все твоя духолюдская кровь, сказала бы мать. Но она тоже не могла похвастаться терпеливостью. – Слушай! Ты же Шай Соут? – Как дела, Хеджес? – спросила она, хотя заранее знала ответ. Он никогда не выглядел успешным человеком, но в пути хотя бы светился надеждой. Все это утекло, оставив после себя лишь серость и рванье. Криз – не то местечко, которое отвечает вашим надеждам. Насколько она поняла, здесь мало что могло расцвести. – Думаю, ты работу ищешь? – Ничего не могу найти… Кому нужен человек с искалеченной ногой? Никогда бы не подумала, что я вел отряд в атаку при Осрунге? – Да, она бы никогда не подумала, но он уже не раз рассказывал. – А ты все еще ищешь детишек? – Буду искать, пока не найду. Ты ничего не слышал? – Ты – первый человек, от которого я услышал больше пяти слов за эту неделю. Не подумала бы, что я мог командовать атакой? Не подумала бы… – Они стояли друг напротив друга, испытывая неловкость, поскольку каждый понимал, что сейчас будет. Так и вышло. – Можешь ссудить мне пару монет? – Да, есть немного… Она порылась в кармане и вручила Хеджесу несколько монет, которые получила час назад от Темпла в счет долга, а потом торопливо зашагала прочь. Стоять близко к неудачнику – плохая примета. Можно подцепить невезение. – А ты не хочешь сказать мне, что пора бросить пить? – крикнул он вслед. – Я не проповедник. Каждый волен выбирать себе способ самоубийства. – Так и есть. А ты не такая и плохая, Шай Соут! Ты хорошая! – Вот на этом и разойдемся, – пробормотала она, покидая Хеджеса, который уже ковылял к ближайшему питейному заведению, благо в Кризе даже увечному не приходилось для этого сильно трудиться.– Я ищу двоих детей. – Не могу помочь вам, но у меня есть другие новости! Эта женщина определенно казалась странной. Когда-то отличная одежда несла на себе следы многолетнего соприкосновения с грязью и остатками еды. Распахнув изящный плащ, она вытащила стопку мятых листов бумаги. – Это еще что? Новостные листки? Шай уже пожалела, что заговорила с этой особой, но здесь тропинка сужалась, зажатая между гнилым ручьем и полуразвалившимся крыльцом, а толстый живот пожилой собеседницы преграждал дорогу. – А у вас наметанный глаз! Хотите купить? – Не уверена. – Вас не интересует политика и власть имущие? – Нет, когда они не затрагивают моих интересов. – А может, ваше заблуждение и привело вас сюда? – Я всегда считала, что виной тому моя жадность, лень и дурной нрав. Ну, само собой, изрядная доля невезения. Но пускай будет по-вашему. – У всех было так. – Женщина не сдвинулась с места. Шай вздохнула. Учитывая свои способности портить отношения с людьми, она попыталась проявить терпимость. – Ну, ладно, просветите меня. Женщина схватила верхний листок и прочитала с выражением. – Мятежники побеждены при Малкове – разбиты войсками Союза под командованием генерала Бринта! Как вам это? – Если их не победили второй раз, то это случилось еще до моего отъезда из Ближней Страны. И это всем известно. – Госпожа хочет чего-то поновее? – пробормотала старуха, листая стопку. – Стирийское противостояние завершено! Сипани открывает ворота перед Змеем Талинсом! – Так и это произошло года два тому назад… – Шай подумала, что женщина тронулась рассудком, если это имело значение в городе, где большинство обитателей находились в состоянии либо тихого помешательства, либо буйного, либо в каком-то промежуточном положении, которое не поддавалось точному описанию. – Да, неувязочка… – Женщина послюнила грязный палец, чтобы полистать свое богатство еще раз, и вытащила бумажку, которая казалась поистине древней. – Легат Сармис угрожает границам Ближней Страны? Опасность имперского вторжения? – Сармис угрожал границам несколько десятилетий. Из всех известных легатов он угрожал чаще и больше других. – Значит, это верно! Это было! – Новости скисают быстрее молока, подруга. – А я считаю, что хорошая новость выдержана, как вино. – Я рада, что вам нравится старое вино, но я не покупаю вчерашние новости. Старуха баюкала бумаги, словно мать, защищающая младенца от хищников, и слегка наклонилась вперед. Под оторванным верхом ее высокой шляпы Шай увидела самые отвратительные волосы, какие только могла себе представить. Запах гнили едва не валил с ног. – По-твоему лучше завтрашние, да? – Она оттолкнула Шай с дороги и пошла дальше, помахивая листками над головой. – Новости! Новости для вас! Прежде чем продолжить путь, Шай пришлось успокоить дыхание. Как же она устала, черт побери. Насколько она понимала, Криз – не то место, где можно отдохнуть.
– Я ищу двоих детей. Тот, что стоял посредине, буравил ее взглядом, который можно было считать образцом косоглазия. – Я найду тебе детей, девочка. Стоявший слева захохотал. Правый улыбнулся, пустив на бороду струйку слюны, обычной для любителя пожевать грибы. И судя по состоянию бороды, слюна текла у него постоянно. Вообще, много ждать от этой тройки не приходилось, но если бы Шай заговаривала только с теми, от кого ждала бы ответа, то закончила бы обход Криза в первый же день. – Их украли с нашей фермы. – Видно, больше там красть нечего было. – Положа руку на сердце, признаюсь – ты прав. Их украл человек по имени Грега Кантлисс. Веселья как не бывало. Правый нахмурился и вскочил. Левый плюнул через перила. Средний косил сильнее прежнего. – А ты задаешь дерзкие вопросы, девчонка. Гребаные дерзкие вопросы. – Вы не первые, кто это заметил. Пожалуй, я пойду дальше вместе со своей дерзостью. Она повернулась, чтобы уходить, но косой спрыгнул с крыльца и загородил ей дорогу. – А ведь ты похожа на духолюда, если присмотреться! – Полукровка, думаю, – бросил один из его друзей. – Четвертькровка, если на то пошло, – Шай стиснула зубы. Косоглазие распространилось на все его лицо, скособочив его окончательно. – На этой стороне улицы нам плевать на твою родословную. – Конечно, лучше быть на четверть духолюдом, чем полным засранцем. Да, она умела портить отношения с людьми. Брови мужика поползли на лоб, он шагнул к ней. – Ах ты гребаная… Не задумываясь, Шай положила ладонь на рукоять ножа. – Лучше тебе стоять там, где стоишь… Он прищурился. Очень злобно. Прямого вызова он не ожидал, но и отступить на глазах друзей не мог. – Ты бы убрала руку с ножа, девочка, если не собираешься им воспользоваться. – Воспользуюсь я им или нет, зависит от того, останешься ты на месте или нет. Не то чтобы я надеялась на лучшее, но вдруг окажется, что ты умнее, чем выглядишь на первый взгляд. – Оставь ее в покое. – Крупный мужчина появился в дверном проеме. Даже здоровенный, если говорить правду. Его кулак, пожалуй, превосходил по размерам голову Шай. – Можешь сваливать, – огрызнулся Косой. – Могу, но не хочу. – Незнакомец повернулся к Шай. – Говоришь, что ищешь Кантлисса? – Верно. – Не говори ей ничего! – заорал Косой. – Заткнись, – взгляд здоровяка вернулся к нему. – Или я тебя заткну. – Ему пришлось пригнуть голову, чтобы пройти в дверь. Оставшимся двоим пришлось потесниться на крыльце – ему требовалось очень много места. Вне полумрака здания он казался еще больше. Пожалуй, выше Лэмба, возможно, шире в плечах и с большим обхватом грудной клетки. Настоящий великан. Говорил он негромко, с чуть заметным северным произношением. – Не обращай внимания на этих полудурков. Они рвутся в бой, когда уверены в победе, а иначе трясутся, словно хворостинка. – Он спустился по ступеням, которые стонали под его сапогами, и навис над Косым. – Кантлисс той же породы. Надутый болван с кучей дурных привычек. – Несмотря на впечатляющие размеры, на лице его читалась глубокая печаль. Светлые усы обвисли, белая щетина покрывала щеки. – Что-то похожее на то, чем раньше был я, если говорить начистоту. Но я слыхал, что он должен Папаше Кольцу очень много денег. И он отсутствует вот уже довольно долго. Больше мне нечего сказать тебе. – Спасибо и на этом. – Рад помочь. – Здоровяк вперил в Косого голубые глаза. – Прочь с ее дороги. Косой как-то по-особенному мерзко зыркнул на Шай, но она уже привыкла к его роже и перестала обращать внимание. Попытался подняться по ступенькам, но великан не пустил его. – Сойди с ее пути туда, – он кивнул на ручей. – Влезть в стоки? – Ты влезешь в стоки, или я положу тебя в них. Бормоча под нос ругательства, Косой шагнул на осклизлые камни и по колени забрел в смешанную с дерьмом воду. Здоровяк приложил одну ладонь к груди, а второй сделал широкий жест, предлагая Шай пройти. – Благодарю, – кивнула она, проходя мимо. – Приятно встретить приличного человека на этой стороне улицы. – Не позволяй, – фыркнул он, – маленькой доброте одурачить себя. Ты говорила, что ищешь детей? – Да, это мои брат и сестра. А что? – Может быть, я смогу чем-то помочь. – А с чего бы это? – Шай привыкла рассматривать все бескорыстные предложения помощи со здоровым подозрением. – Потому что я знаю, каково это – потерять семью. Как будто утратить частичку себя, так ведь? – После недолгого размышления Шай решила, что он прав. – Я был вынужден оставить свою семью на севере. Я знаю, так лучше для них. Единственно правильный выход. Но душа все еще болит. Никогда не верил, что так будет. Нельзя сказать, что я ценил родных, когда был рядом. Но память сидит во мне. Он так печально ссутулился, что Шай стало его жаль. – Ну, если хочешь, можем прогуляться вместе. Я заметила, что люди серьезнее относятся к моим расспросам, когда за плечом у меня возвышается здоровенный ублюдок. – К сожалению, это действует в большинстве случаев, – ответил северянин, пристраиваясь рядом. Там, где ей приходилось делать три шага, ему хватало двух. – Ты здесь одна? – Приехала с отцом. Ну, он мне вроде отца. – Как можно быть вроде отца? – У него получилось. – Но он отец тех детей, которых ты ищешь? – Тоже вроде. – А почему он не помогает искать? – У него свой способ. Он строит дом на той стороне улицы. – Тот новый, который я видел? – Металлообработка Маджуда и Карнсбика. – Добротное здание. Большая редкость здесь. Но не понимаю, как это поможет в поиске ваших малышей. – Он нашел кое-кого, кто поможет. – Кого же? Обычно Шай не «светила» свои карты, но что-то в этом человеке располагало к доверию. – Мэр. Он с присвистом втянул воздух. – Да я бы скорее сунул гадюку себе в штаны, чем доверился этой женщине. – Как по мне, она слишком скользкая. – Меня учили не доверять людям, которые не называют своего настоящего имени. – Да? Но ты мне своего не назвал. – Думал обойтись, – вздохнул здоровяк. – Люди сразу относятся ко мне по-другому, когда узнают имя. – Он смешное, что ли? Вроде Жопен, что ли? – Это я почел бы за милость… От моего имени не смеются, как бы горько это ни звучало. Не поверишь, когда узнаешь, сколько усилий я сам для этого приложил. Годы труда! А теперь никакой возможности остаться незаметным. Я сам мастерски выковал звенья своих цепей. – По-моему, все мы частенько занимаемся чем-то подобным. – Очень даже возможно… – Он остановился и протянул ей руку. Пожатие большой теплой ладони заставило Шай вновь почувствовать себя ребенком. – Мое имя… – Глама Золотой! Здоровяк вздрогнул, повел плечами и медленно обернулся. Посреди улицы стоял молодой человек. Крупный, со шрамом на губе, в драной куртке. Он слегка пошатывался, поскольку, на взгляд Шай, пил давно и запойно. Возможно, накатил для храбрости, хотя в Кризе народ не искал особую причину, чтобы напиться. Бродяга указал на них трясущимся пальцем, вторая ладонь дрожала на рукояти большого ножа, висящего на поясе. – Ты убил Медведя Стоклинга? – проорал он. – Ты, типа, выигрывал все поединки? – И плюнул в грязь под ноги северянину. – Выглядишь так себе. – А я и есть так себе, – мягко ответил здоровяк. Парень заморгал, ошеломленный новостью. – Ладно… Я, мать твою, вызываю тебя, ублюдок! – А если я не хочу? Нахмурившись, парень оглядел людей у входов в дома, которые побросали все дела ради такого зрелища. Облизал губы, все еще не до конца уверенный в себе. Потом увидел Шай и предпринял еще одну попытку. – А это что за сука? Твоя подстил… – Не заставляй меня убивать тебя, мальчик. – Северянин говорил без угрозы, скорее с мольбой. Его глаза переполняла печаль. Парень вздрогнул, побледнел, пальцы задрожали сильнее. Бутылка – хитрый кредитор. Она может ссудить вам немерено отваги, но потребовать возврата долга в самый неподходящий миг. Он шагнул назад и снова плюнул. – Дело, мать его так, того не стоит. – Точно не стоит. Золотой внимательно следил за отступающим парнем, который вскоре развернулся и ускорил шаги. Несколько разочарованных вздохов, несколько пожатий плечами, и люди вернулись к обычной болтовне. Шай сглотнула пересохшим ртом: – Так ты – Глама Золотой? Он медленно кивнул. – Хотя я и не представляю, чего во мне нашли золотого в это время. – Потер ладонь о ладонь, продолжая наблюдать за нырнувшим в толпу пьяницей. Шай заметила, что пальцы северянина дрожат. – Дьявольская штука – известность. Просто дьявольская… – Ты выступишь от лица Папаши Кольцо в предстоящем бое, да? – Ну, типа того. Хотя, должен сказать, я очень надеюсь, что схватка не состоится. Я слышал, Мэр до сих пор не нашла бойца. – Прищурив светлые глаза, он повернулся к Шай. – А ты ничего не слышала? – Нет, ничего, – ответила она, изо всех сил стараясь улыбаться, но безуспешно. – Совсем-совсем ничего.
Кровь близко
Рассвет только-только вступал в свои права, ясный и холодный. Грязь покрылась корочкой льда. Лампы в домах по большей части потухли, догорели факелы, которые подсвечивали вывески, но небо сияло звездами. Сотни и сотни, сверкающие, как драгоценные камни, складывались в водовороты, течения и мерцающие созвездия. Темпл задрал голову и, открыв рот, поворачивался, поворачивался и поворачивался, пока не закружилась голова, наслаждаясь красотой небосвода. Как странно, что он не замечал его раньше. Может, потому, что не отрывал взгляда от земли? – Ты веришь, что найдешь там ответ? – спросил Берми. Его дыхание, как и дыхание лошадей, поднималось облачками пара. – Я не знаю, где искать ответ. – Ты готов? Темпл оглянулся и посмотрел на дом. Балки перекрытия, большая часть стропил, оконные лутки и ставни – скелет будущего здания – чернели на фоне освещенного звездами неба. Не далее чем прошлым утром Маджуд хвалил его за отличную работу, мол, даже Карнсбик сочтет деньги потраченными не зря. Ощутив прилив гордости, Темпл задумался: а когда в последний раз он испытывал подобное чувство? Но он почти всегда бросал дело на полпути. И с этим не поспоришь. – Можешь ехать на вьючной лошади. До холмов всего день или два. – Почему бы и нет? – За несколько сотен миль верхом на муле его задница приобрела твердость деревяшки. Плотники в амфитеатре уже беспорядочно слонялись, начав утреннюю работу. На открытой стороне они возводили несколько рядов скамеек, чтобы принять как можно больше зрителей. Сквозь стойки, поперечины и укосины виднелись темные склоны холмов. Постройка делалась на тяп-ляп, криво, косо, из необструганных досок, кое-где Темпл разглядел стволы деревьев с торчащими ветками. – Всего несколько недель до большой схватки. – Жалко, что мы ее пропустим, – сказал Берми. – А теперь давай поспешим, большая часть парней уже далеко впереди. Темпл засунул новенькую лопату под один из ремней вьючного седла, двигаясь все медленнее и медленнее, пока совсем не остановился. Вот уже пару дней он не видел Шай, хотя продолжал все время думать о долге. Он подумал – наверное, она продолжает упорные поиски. Можно только восхищаться человеком столь целеустремленным, невзирая на цену, невзирая на трудности. Особенно когда ты сам ничего не можешь довести до конца. Даже если очень хочешь. Он размышлял мгновение, другое, стоя по щиколотки в полузамерзшей жиже, а потом шагнул к Берми и положил ладонь на плечо стирийца. – Я не еду. Огромное спасибо за предложение, но у меня есть дело, которое я должен закончить. И долг, который нужно отдать. – С каких пор ты заморачиваешься долгами? – С этих самых, как я думаю. Берми смотрел озадаченно, будто размышлял – не шутка ли это? – Я могу тебя переубедить? – Нет. – Твое мнение всегда менялось от дуновения ветерка. – Похоже, люди меняются. – А твоя лопата? – Возьми себе. Это подарок. – Тут дело в женщине, да? – прищурился Берми. – Да, но это не то, что ты подумал. – А она-то что думает? – Тоже не об этом, – фыркнул Темпл. – Ладно, поглядим, – Берми запрыгнул в седло. – Ты еще пожалеешь, когда мы вернемся с самородками, здоровенными, как конские яблоки. – Думаю, я пожалею даже раньше. Такова жизнь. – Это точно! – Стириец, прощаясь, приподнял шляпу. – С этой сволочью не поспоришь! Он пришпорил коня и порысил по главной улице. Грязь полетела из-под копыт прямо на подвыпивших старателей, не успевших убраться с дороги. Темпл глубоко вздохнул. Трудно сказать, не начал ли он сожалеть прямо сейчас? Потом нахмурился. Один из пошатывающихся старателей – старик с бутылкой в руке и дорожками слез на щеках – выглядел знакомым. – Иосиф Лестек? – Темпл поддернул штаны и перебрался через улицу. – Что случилось? – Позор! – воскликнул актер, стуча себя в грудь. – Толпа… безвкусица… Мое выступление… освистали. Культурная феерия и… позор! – Он схватил Темпла за грудки. – Меня прогнали со сцены! Меня! Иосифа Лестека! Я владел театрами Мидерленда, как будто они были моими собственными! – Он вцепился в собственную рубаху, измаранную спереди. – Забросали дерьмом! И заменили на три девки с голыми сиськами! Под восторженные рукоплескания, должен заметить. Это все, что нужно зрителями в наше время? Сиськи?! – Думаю, они всегда пользуются успехом… – Все кончено! – взвыл Лестек в небо. – Заткни пасть! – отозвался кто-то из окна. – Давай, я отведу тебя к Камлингу, – сказал Темпл и взял актера под локоть. – Камлинг?! – Старик вырвался, размахивая бутылкой. – Гребаный червяк! Сраный предатель! Он вышвырнул меня из своей гостиницы! Меня! Меня! Лестека! Но я отомщу ему! – Не сомневаюсь. – Он еще увидит! Они все увидят! Мое лучшее представление еще впереди! – Они все увидят, но, думаю, лучше утром. Есть еще гостиницы… – Я без гроша! Я продалфургон, спустил за бесценок реквизит, заложил костюмы! – Лестек рухнул в грязь на колени. – У меня остались лишь те тряпки, что на мне. Темпл выдохнул пар и поднял глаза к звездному небу. Видимо, в этот раз он выбрал трудный путь. Странное дело, но мысль его обрадовала. Наклонившись, он помог старику подняться на ноги. – В моей палатке хватит места на двоих, если ты сможешь терпеть мой храп. – Я не заслуживаю такой доброты! – пошатнулся Лестек. – Я тоже, – пожал плечами Темпл. – Мальчик мой… – пробормотал актер, и его стошнило на рубаху Темпла.Шай нахмурилась. Она была уверена, что Темпл сейчас взгромоздится на вьючную лошадь и уедет прочь, растоптав копытами ее детскую доверчивость и растворившись без вести. Но он всего лишь отдал старателю лопату и попрощался с ним. А потом потащил измазанного дерьмом старика к недостроенной кузнице Маджуда. Люди – загадка без ответа. Теперь она часто не спала по ночам. Следила за улицей. Думала, вдруг увидит въезжающего Кантлисса, хотя понятия не имела, как он выглядит. Или надеялась ненароком повстречать Пита и Ро, но сомневалась, что сумеет узнать их. Но главным образом она размышляла. О брате и сестре, о Лэмбе, о предстоящем поединке. О лицах и событиях, которые начала забывать. Джег с надвинутой на глаза шляпой повторял: «Драконица, Драконица…» Додд, удивленно смотревший на ее стрелу в своей груди. И тот служащий из банка, который обратился к ней так вежливо, будто видел перед собой важного посетителя, а не грабителя: «Чем могу вам помочь»? Дело закончилось тем, что она убила его ни за что ни про что. И та девчонка, которую повесили, перепутав с ней. Она покачивалась с петлей на шее, и открытые глаза будто говорили: почему я, а не ты? Но Шай не знала ответ даже приблизительно. В эти неспешные, темные часы ее голова полнилась сомнениями, как дырявая шлюпка болотной водой, погружаясь и погружаясь, несмотря на безумное отчерпывание. Она представляла смерть Лэмба, как будто она уже настала, Пита и Ро, чьи кости белели где-то на равнине. Из-за этих мыслей она чувствовала себя предательницей, но как выгнать из головы мысль, которая там уже поселилась? Здесь только смерть давала ответы на все вопросы. Только она могла положить конец спорам и разногласиям, задушить надежду и перечеркнуть планы. Лиф, сыновья Бакхорма, целая куча духолюдов там на равнинах. Люди в Кризе, погибшие в драках, или от горячки, или по глупой случайности, как тот пастух, которого лягнула в лоб кобыла его брата, или торговец башмаками, найденный утонувшим в сточной канаве. Смерть ходила среди них, а когда настанет пора, то придет к каждому. По улице простучали копыта. Шай вытянула шею, разглядев мерцающие факелы и людей, жмущихся к зданиям, чтобы убраться с дороги дюжины проскакавших всадников. Глянула на Лэмба, который возвышался под одеялом весь в обрывках теней. На голове виднелось только ухо и большая отметина на нем. Зато хорошо слышалось глубокое ровное дыхание. – Ты проснулся? – Теперь да, – вздохнул он. Приезжие осадили коней перед Игорным Храмом Мэра, отсветы факелов скользнули по их обветренным суровым лицам. Шай отвернулась. Ни Ро, ни Пита среди них не было. Как, впрочем, и Кантлисса. – К Мэру прибыли еще головорезы. – Слишком много вооруженных мужчин, – пробормотал Лэмб. – Не надо быть гадальщиком на рунах, чтобы понять – кровь близко. Снова стучали копыта. Взрыв хохота и негромкий женский крик сменились стуком молотка от близкого амфитеатра – напоминание о приближающемся зрелище. – А что делать, если Кантлисс не приедет? – проговорила она в темноте. – Как мы тогда найдем Пита и Ро? Лэмб медленно сел, причесывая пальцем седые лохмы. – Будем продолжать искать. – А что, если… – Все время, пока Шай об этом думала, она не находила сил высказать вслух. До сих пор. – Вдруг они умерли? – Мы будем искать, пока не удостоверимся окончательно. – А что, если они погибли на равнинах и мы никогда не узнаем наверняка, так это или нет? Каждый минувший месяц увеличивает вероятность, что мы никогда ничего не узнаем. Все меньше надежд их разыскать, и все больше вероятность потерять навеки. – Голос ее сорвался на писк, но она ничего не могла с собой поделать. – Они могут быть где угодно, живые или мертвые. Как мы найдем двоих детей в этих пустошах, даже не нанесенных на карты? Когда нам придется оставить поиски? Когда мы сможем остановиться? Он отбросил одеяло, сложил его и, передернувшись, сел на корточки, внимательно глядя в лицо Шай. – Ты можешь остановиться в любой миг, когда захочешь. Ты и так зашла очень далеко по этому трудному пути – он долгий и тяжелый, а со временем станет еще длиннее и тяжелее. Я дал клятву твоей матери, и я сдержу ее. Потрачу столько времени, сколько потребуется. И пусть в мою дверь стучатся предложения получше… Но ты молода. Вся жизнь у тебя впереди. Никто не посмеет обвинить тебя, если ты остановишься. – Я справлюсь, – Шай улыбнулась и смахнула слезы. – И ведь у меня нет другой жизни пока, верно? – Ты – моя опора, – сказал Лэмб, отбрасывая одеяло с ее постели. – Дочь или нет, не важно. – Наверное, я просто очень устала. – А кто бы не устал? – Все, чего я хочу, это вернуть их назад, – прошептала она, скользнув под одеяло. – И мы вернем их, – северянин заботливо укрыл ее и опустил на плечо тяжелую ладонь. Шай в этот миг почти верила ему. – А теперь поспи немного… В комнате царила темнота, за исключением робкого рассвета, проглянувшего между занавесками и окрасившего в серый цвет одеяло Лэмба. – Ты в самом деле намерен драться с этим Гламой Золотым? – спросила она после недолгого молчания. – Он кажется неплохим человеком. Лэмб не отвечал очень долго. Шай даже подумала, что он уснул. – К своему стыду, должен признаться, – проговорил он наконец. – Я убивал лучших, чем он, людей по более мелочным причинам.
Компаньон поневоле
Вообще-то, Темпл не мог не признать, он был человеком, который не соответствовал его же собственным высоким требованиям. Да и низким тоже. Он принимал участие в мириадах начинаний, большинства из которых приличный человек постыдился бы. В итоге из-за смеси разочарования, нетерпения и увлечения новыми идеями он не мог припомнить хоть какое-то дело, доведенное до конца, не брошенное на полпути или потерпевшее полный крах. Вот поэтому лавка Маджуда, приближающаяся к завершению, стала для него приятной неожиданностью. Один из сулджиков, что путешествовал с Братством через равнины, оказался мастером-кровельщиком. Лэмб приложил свои девять пальцев к каменной кладке и показал отличное умение. Позже появились Бакхормы всей семьей, распилили бревна на доски и обшили стены. Даже лорд Ингелстед на время перестал просаживать деньги в карты и дал совет, что касается покраски. Плохой совет, но ведь это не главное. Темпл вышел на улицу, придирчиво оглядывая фасад почти законченного здания – не хватало лишь перил и стекол в окнах, – и не сумел сдержать улыбку до ушей, самую радостную и довольную за последнее время. И чуть не свалился от приятельского хлопка по плечу. Обернувшись, он ожидал увидеть холодное лицо Шай, явившуюся напомнить, что долг давно не погашался, и остолбенел. За его спиной стоял мужчина. Невысокий, но широкоплечий. Лицо его обрамляли рыжие бакенбарды. Через толстые стекла очков глаза его казались маленькими, а улыбка по сравнению с ними выглядела огромной. На нем отлично сидела пошитая по мерке одежда, но руки покрывали отметины от тяжелой работы. – А я и не надеялся увидеть столь великолепное творение плотницкого искусства в этой глуши! – Он презрительно кивнул в сторону деревянных сидений, беспорядочно окруживших амфитеатр. – Разве что-то другое можно увидеть в здешней разрухе? – Схватив Темпла за руку, он указал на лавку Маджуда. – Это прекрасный пример воплощения в жизнь плотницкого ремесла! Строгие линии, тщательная работа, смелое смешение различных стилей, которое прекрасно подчеркивает присутствие здесь авантюристов из множества стран и народов, которые осваивают целину. И все это от моего имени! Я поражен, сударь! – Вас… зовут… – Точно! – он ткнул пальцем в вывеску над парадным входом. – Я – Хонриг Карнсбик, ценнейшая часть общества «Маджуд и Карнсбик». – Он обхватил Темпла и расцеловал его в обе щеки, потом выудил из жилетного кармана монету. – Это небольшая прибавка к вашей оплате. Щедрость всегда приносит плоды, как я утверждаю! – Вы утверждаете? – Темпл глянул на серебряную монету в пять марок. – Утверждаю! Не всегда деньгами, не всегда сразу, но очень часто приносит плоды добра и дружбы, которые, в конечном счете, дороже любых денег. – Дороже денег? Я хочу сказать, вы так считаете? – Именно так! А где мой партнер, Маджуд? Где этот старый скряга с сердцем, вытесанным из скалы? – Не думаю, что он ждал вашего приезда… – Я тоже не ждал! Но как мне было оставаться в Адуе в то время, как… все это… – Он широко раскинул руки, будто желая обхватить суетливый, шумный и вонючий Криз. – Все это живет без меня! Кроме того, у меня появилась увлекательнейшая новая идея, которую я просто обязан обсудить с ним. В наше время пар служит… – Что? – Все техническое сообщество взволновано после демонстрации новой поршневой машины Скигбарда, приводимой в действие сжиганием угля. – Чем? Что? Карнсбик поднял очки на лоб и окинул взглядом холмы за городской чертой. – Первые пробы минералов оказались весьма обнадеживающими. Я подозреваю, мальчик мой, что золото в этих горах черное! Черное, как… – Он замер, уставившись на крыльцо дома. – Нет… Не может быть… – Опустил вниз очки и открыл рот. – Знаменитый Иосиф Лестек? Закутанный в одеяло, с многодневной седой щетиной на щеках актер озадаченно моргал в дверях. – Ну… да… – Многоуважаемый сударь! – Карнсбик взбежал по ступеням, напугав одного из сыновей Бакхорма так, что тот уронил молоток, схватил Лестека за руку и затряс напористее, чем справилась бы любая паровая машина. – Для меня честь познакомиться с вами! Великая честь! Я наслаждался вашим Байазом на одном из спектаклей в Адуе! Подлинное восхищение! – Вы слишком добры ко мне, – бормотал актер, в то время как неистово обходительный партнер Маджуда заталкивал его в лавку. – Хотя я уверен, что мое лучшее представление еще впереди… Темпл смотрел им вслед. Карнсбик оказался вовсе не таким, как ожидалось. Но ведь так часто бывает в жизни. Он вновь задумался, с чувством удовлетворения рассматривая стройку, и опять чуть не упал от удара по плечу. Серьезно разозлившись, он повернулся к Шай: – Да получишь ты свои деньги, кровососка! На это раз позади него оказался уродливый парень с маленьким личиком и огромным лысым черепом. – Мэр… хочет… тебя… видеть… – протянул он нараспев, будто слова плохо заученной роли. Темпл мысленно перебрал все причины, по которым кто-то из обладающих здесь властью хотел бы его смерти. – Ты уверен, что меня? – Посыльный кивнул. Темпл проглотил комок в горле. – А она сказала зачем? – Не говорила. Не спрашивал. – А если я не захочу пойти? Крохотное личико сморщилось от непосильного умственного усилия. – Отказ… не обсуждался… Быстро посмотрев по сторонам, Темпл убедился, что ни от кого из людей поблизости помощи он не получит. А кроме всего прочего, Мэр была в числе людей, чьи распоряжения здесь принято выполнять. Если она захотела с ним повидаться, то добьется своего любым способом. Он беспомощно передернул плечами, как лист под порывами ветра, и доверился Богу. Последнее время Он не подводил.Мэр пристально глядела через разделяющий их стол. Довольно долго тянулась глубокомысленная тишина. Люди с завышенной самооценкой обычно наслаждаются, когда предстают перед другими в подобном образе, мысленно внимая лестным отзывам, которыми должны осыпать их восхищенные зрители. Но Темпл воспринимал молчание, как пытку. В ее оценивающем взгляде он видел собственное разочарование от осознания своей никчемности и вертелся на стуле, страстно желая, чтобы испытание прекратилось. – Я чрезвычайно польщен любезным приглашением, ваше мэр… ство… – выдавил он, обессилев окончательно. – Но… – Зачем ты здесь? Старик под окном, который до сего мгновения ничем не выдавал своего присутствия, издал дребезжащий смешок. – Иувин и брат его Бедеш обсуждали этот вопрос семь лет и чем больше спорили, тем дальше уходили от ответа. Я – Захариус, – он подался вперед, протягивая ладонь с узловатыми кривыми пальцами и черными полумесяцами грязи под ногтями. – Как Мага? – спросил Темпл, осторожно пожимая руку. – Именно. – Старик вцепился в его ладонь, потрогал мозоль на указательном пальце, которая сохранялась, несмотря на то, что Темпл не держал перо уже много недель. – Грамотей, – сказал Захариус, и кучка голубей на подоконнике внезапно пришла в ярость, хлопая крыльями и бросаясь друг на друга. – Я владею многими ремеслами. – Темплу удалось вырвать пальцы из удивительно цепкой ладони старика. – Я обучался истории, богословию и законам в Великом Храме Дагоски у Хаддиша Кадии. – Услышав это имя, Мэр резко вскинула голову. – Вы его знали? – Целую жизнь тому назад. Я восхищалась этим человеком. Он всегда провозглашал и делал одно и то же. Делал то, что считал правильным, независимо от того, насколько было тяжело. – Я – полная его противоположность, – вздохнул Темпл. – Различные цели требуют приложения различных талантов, – подчеркнула Мэр. – У тебя есть опыт в составлении соглашений? – Так получилось, что я составлял договор о мирном соглашении и перенесении границы. Раз или два, когда жил в Стирии. – Он принял участие в позорном и совершенно незаконном захвате чужой земли, но честность – удел плотников и священников, а никак не законников. – Я хочу, чтобы ты подготовил соглашение для меня, – заявила Мэр. – Такое, чтобы Криз и часть Дальней Страны вокруг него перешли бы под управление и защиту Империи. – Старой Империи? Но большинство переселенцев родом из Союза. Мне кажется, разумнее было бы… – Только не в Союз! – Понимаю. Не хочу нарываться на неприятности… Последнее время я ввязываюсь в них слишком часто. Но мне кажется, что единственный закон, который уважают здесь, это тот, у которого острие на конце. – Сейчас да, вполне возможно, – Мэр не отрывалась от окна, изучая толпу, роящуюся внизу. – Но золото иссякнет, старатели уедут прочь. Пушные звери разбегутся – уедут прочь трапперы. За ними игроки, разбойники, шлюхи… И кто же останется? Такие, как твой друг Бакхорм, который построил дом и разводит коров в дне пути от города. Или твой друг Маджуд, о чью чудесную лавку и кузницу при ней ты мозолил руки несколько минувших недель. Люди, которые выращивают товары, изготавливают товары, продают товары. – Возвращаясь к столу, она грациозно подхватила бутылку и стакан. – Эти люди уважают законы. Может, они не любят законников, но принимают их как неизбежное зло. Она плеснула в стакан, но Темпл отказался. – У нас со спиртным были долгие и болезненные беседы, и мы пришли к мнению, что согласие между нами невозможно. – Мы с выпивкой тоже не слишком дружим. – Она пожала плечами и отставила бутылку. – Но продолжим обсуждение. – Я подготовил черновик. – Захариус порылся в складках плаща, повеяв запахом гнилого лука, и вытащил папку бумажек, разных по размеру и исчерканных самым неразборчивым почерком, какой Темпл видел. – Вот тут я выделил основные вопросы. В идеале – статус анклава, наполовину автономии, под протекторатом Империи с выплатой номинальных налогов в метрополию. Есть прецедент. Город Колкиса обладает похожим статусом. Этот, как его… Ну, как эта штука называется? Ну, вы знаете… – Он зажмурился и хлопнул себя по лбу, как будто мог выбить ответ. – А у вас есть опыт в обращении с законом, – оценил Темпл, полистав бумаги. – С Имперским законом, – отмахнулся старик измазанной соусом рукой. – И причем, весьма старым. Но соглашение должно учитывать законодательство Союза, а также местные традиции. – Приложу все усилия. Но договор ничего не значит, пока его не подпишут представитель местного населения и… Ну, я полагаю, император должен подписать тоже. – Имперский легат обладает частью полномочий императора. – У вас кто-то есть на примете? Мэр и Захариус переглянулись. – Говорят, легионы легата Сармиса всего в четырех неделях пути отсюда. – Насколько я понимаю, легат Сармис не совсем тот человек, которого уместно приглашать. А его легионы – тем более. – Уже речь не идет о выборе, – Мэр обреченно пожала плечами. – Папаша Кольцо желает привести Криз в Союз. Насколько мне известно, переговоры зашли довольно далеко. Но я не позволю им завершиться. – Понимаю, – кивнул Темпл. Их противостояние перешло на межгосударственный уровень и на этом, похоже, не остановится. Но разгорающиеся споры кормят и поят законников. Темпл вдруг признался себе, что испытывает определенную тягу вновь заняться ремеслом стряпчего. Если бы это не было так похоже на легкий путь. – Сколько времени тебе понадобится, чтобы подготовить документ? – спросила Мэр. – Несколько дней. Но я должен завершить лавку Маджуда… – Займись моим делом в первую очередь. Плата составит двести марок. – Две… сотни? – Достаточно? Нет, это точно легкий способ. Темпл откашлялся, и все равно голос оставался охрипшим. – Вполне достаточно, но… Вначале я закончу стройку. – Удивление от собственного упрямства оказалось сильнее, чем от щедрости Мэра. – Ты – человек, который любит все доводить до конца, – одобрительно кивнул Захариус. – Совсем наоборот, – только и смог улыбнуться Темпл. – Но мне всегда хотелось им стать.
Праздник
Они собрались почти все. Былое Братство воссоединилось вновь. Конечно, кроме Лифа и остальных, кто остался лежать в земле там, на равнинах, плоских и пустых. Но остальные пришли. Смеялись, хлопали друг дружку по плечам, врали напропалую о своих успехах. Вспоминали кое-какие события из их путешествия, невольно окрашивая в розовые тона. Многие отмечали, в каком прекрасном здании теперь размещена компания «Маджуд и Карнсбик». Наверное, Шай тоже следовало обмениваться шутками, чтобы не отстать от остальных. Ведь как давно она в последний раз развлекалась по-настоящему? Но она всегда замечала, что предстоящую вечеринку легче ждать и обсуждать, чем участвовать в ней. Даб Свит горько жаловался на старателей, которых водил в холмы. Они умудрились «кинуть» его раньше, чем он «кинул» их. Кричащая Скала кивала и неодобрительно ворчала, когда он ошибался в рассказе. Иосиф Лестек пытался охмурить одну из шлюх историями из расцвета его известности. А она невинно интересовалась, было ли это до постройки амфитеатра, возраст которого насчитывал самое малое тысячу лет. Савиан с Лэмбом переговаривались в углу, как будто дружили с раннего детства. Хеджес уединился в другом, не расставаясь с бутылкой. Бакхорм с женой прихватили весь свой выводок, который теперь путался в ногах у гостей. Ну, понятное дело, за исключением тех, кто погиб в диких краях. Шай вздохнула и помянула глотком Лифа и прочих, кого теперь с ними не было. Наверное, в обществе мертвых она чувствовала бы себя более уместно. – И я пас стадо, плетясь в хвосте у этих людей! Она повернулась к двери и застыла от неожиданности. Там стоял более успешный брат-близнец Темпла – в новенькой черной одежде, вычищенный, словно принц, с коротко подстриженной пропыленной бородой. У него откуда-то взялась новая шляпа, а в придачу к ней новые манеры, которые подходили больше хозяину дома, чем строителю. Шай почувствовала укол разочарования, и не столько от того, что увидела его таким новым и необычным, а от того, что поняла – хотела она увидеть прежнего. – Темпл! – раздались веселые голоса. Народ столпился, чтобы поздороваться с ним. – Кто бы мог подумать, что такого плотника можно выловить из реки?! – восклицал Карнсбик, обнимая его за плечи, словно знал всю жизнь. – В самом деле, удачная находка! – поддакнул Маджуд, как если бы сам выловил Темпла из реки, а потом ссудил деньги, а Шай в то время была где-то в дюжине миль. Она провела языком по зубам, размышляя, как же трудно в этом мире получить заслуженную благодарность. Хотела плюнуть, но, увидев заранее осуждающий взгляд Лулайн Бакхорм, проглотила слюну. Наверное, она должна радоваться, что спасла утопающего и подтолкнула его к лучшей жизни, несмотря на прямо противоположное мнение окружающих. Хоть в колокола звони! Но вместо того испытывала мерзкое чувство, будто ее тайна стала достоянием общественности, а потом сообразила, что размышляет, кто же мог ее разболтать, и ощутила досаду, которая перешла в злость на саму себя за детские обиды. Поэтому Шай отвернулась лицом к стене и отхлебнула из бутылки. Бутылка, черт побери, не изменит тебе никогда! Она всегда разочаровывает тебя одинаково. – Шай? Она натянула маску удивления, будто увидела его только сейчас. – О! Если это не всеми любимый утопленник, то, должно быть, величайший зодчий собственной персоной. – Он самый, – сказал Темпл, приподнимая новенькую шляпу. – Выпьешь? – Она протянула бутылку. – Мне не стоит пить. – Слишком хорош, чтобы пить со мной? – Недостаточно хорош. Я никогда не могу остановиться на полпути. – На полпути куда? – Лицом в блевотине. Так у меня обычно заканчивается. – А ты отпей, а я тебя поймаю, если вздумаешь падать. – Похоже, не в первый раз. – Он поднес горлышко к губам и скривился, будто получил сапогом промеж ног. – Боже! Из чего это гонят?! – Я думаю, это один из тех вопросов, на которые лучше не знать ответа. Как и на тот, сколько стоит твой наряд. – Я торговался изо всех сил, – он постучал себя в грудь, стараясь вернуть голос. – Ты бы гордилась мной. – Гордость мне не к лицу, – фыркнула Шай. – По-любому, думаю, дороговато для человека, который в долгах по уши. – В долгах, говоришь? Вот это была привычная тема, по крайней мере. – В последний раз, когда мы обсуждали твой долг… – Сорок три марки? С глазами, лучащимися торжеством, он протянул вперед палец, с которого, тихонько покачиваясь, свисал кошелек. Шай моргнула, а потом схватила кошелек и порывисто раскрыла его. Внутри оказалась куча монет самой разной чеканки, из тех, что имели хождение в Кризе, но по большей части серебряные. На глазок – около шестидесяти марок. – Ты принялся за воровство? – Еще хуже. За законы. Я добавил еще десять марок сверху в благодарность за помощь. В конце концов, ты спасла мне жизнь. Она понимала, что должна улыбнуться, но почему-то, наоборот, скривилась. – Ты уверен, что твоя жизнь стоит столько? – Для меня, да. А ты думала, что я никогда не заплачу. – Я думала, что ты при первой же возможности выскользнешь и удерешь ночью. Или раньше умрешь. – Об этом я тоже подумывал, – вскинул брови Темпл. – Похоже, я удивил нас обоих. Надеюсь, что приятно. – Конечно, – соврала она, пряча кошелек. – А ты не собираешься пересчитать? – Я тебе доверяю. – Да? – Он выглядел взаправду удивленным ее словами, как и она тем, что произнесла их. – Если там обнаружится недостача, я всегда смогу выследить тебя и убить. – Хорошо осознавать, что о тебе помнят. Они постояли, помолчали, прислонившись к стене и озирая комнату, полную веселой болтовни их друзей. Шай скосила глаза и обнаружила, что Темпл глядит на нее, словно проверяет – смотрит она на него или нет? Она притворилась, что решила понаблюдать за Хеджесом. Внезапно она почувствовала стеснение, что Темпл стоит так близко. Как будто после погашения долга исчезло что-то, что связывало их. – Это здание – отличная работа! – Ничего лучшего не пришло ей в голову для разговора даже после размышлений. – Отличная работа, и выплаченный долг. Кое-кто из моих знакомых не узнал бы меня. – Я не уверена, что узнаю тебя. – Это хорошо или плохо? – Не знаю. Снова повисло молчание. А в комнате становилось все жарче и жарче от собравшихся людей. И лицо Шай разгорелось тоже. Она передала Темплу бутылку. Тот не отказался, отхлебнул хороший глоток и вернул. Она тоже отпила. – И о чем нам теперь говорить, когда ты больше не должен? – О том же, о чем и все, я полагаю. – А о чем они говорят? Темпл, прищурившись, оглядел комнату. – Кажется, обсуждение качества моей работы имеет успех… – Еще немножко, и гордыня переполнит тебя настолько, что подломятся ноги. – Многие говорят о грядущем бое… – Я достаточно о нем наслышана. – Ну, всегда остается погода. – Я тут недавно заметила – на главной улице очень грязно. – А я слышал, скоро станет еще грязнее. Он усмехнулся уголком рта, и Шай улыбнулась в ответ. В конце концов, расстояние между ними не стало больше. – Может, скажешь пару слов для начала? – Когда перед Шай возник откуда ни возьмись Карнсбик, она поняла, что уже слегка перебрала. – Слов о чем? – спросила она. – Прости, моя дорогая, но я обратился к этому господину. Ты удивлена? – Не уверена, что меня поразило больше: что я – «дорогая» или что он – «господин». – Настаиваю на обоих определениях, – сказал изобретатель, хотя Шай не до конца поняла, что же он имел в виду. – И кто, как не бывший духовный наставник бывшего Братства, зодчий и главный плотник этого великолепного здания, должен обратиться к нашему небольшому собранию по случаю завершения строительства? Темпл поднял ладони, признавая полную капитуляцию, пока Карнсбик выталкивал его на середину. А Шай еще отпила из горлышка. Так она меньше злилась. Похоже, между этими двумя событиями имелась связь.– Мой старый учитель обычно говорил, что человек познается по его друзьям! – обратился Темпл к собравшимся. – И оказывается, что я – вовсе не такое дерьмо, как сам о себе думал. – Не такое! Не такое! – раздались крики, перемежаемые взрывами хохота. – Еще совсем недавно я не знал ни одного человека, которого мог бы назвать порядочным. Теперь могу наполнить ими комнату, которую сам построил. Я часто задавался вопросом: зачем люди едут сюда, в эту заброшенную задницу мира? Наконец я нашел ответ. Они хотят стать частью чего-то нового. Жить в новой стране. Стать новыми людьми. Я могу умереть на равнинах, и вряд ли кто-то оплакивал бы меня. Но Братство приняло меня и дало мне еще одну попытку, которую я едва заслуживал. Не многие рвались принять участие в моей судьбе, но… нашелся один человек. Мой старый учитель обычно говорил – праведник узнается по тому, что он дает взаймы тем, кто не может вернуть. Сомневаюсь, что любой, кому довелось с ней торговаться, согласится со мной, но я всегда числил Шай Соут среди праведных людей. По толпе пробежал одобрительный шепот, несколько человек подняли стаканы, а Корлин хлопнула Шай, которая выглядела довольно кисло, по спине. – Мой старый учитель обычно говорил: лучшее деяние – постройка нового дома. Он дает что-то тем, кто будет жить в нем, тем, кто заходит в гости, даже тем, кто просто проходит мимо. Я редко прилагал усилия за свою жизнь, но постарался, чтобы это здание получилось хорошим. Будем надеяться, что оно простоит дольше, чем многие из соседних. И возможно, Бог дарует ему свою милость, как даровал ее мне, когда я упал в реку, и это принесет счастье и богатство его обитателям. – Всем выпивка за мой счет! – проревел Карнсбик. Жалобные стенания Маджуда затерялись во всеобщем топоте, когда люди бросились к столу, где стояли бутылки. – За главного плотника! – Изобретатель сунул стакан в руку Темпла и, улыбаясь до ушей, щедро налил. Темпл не сумел отказаться. Пускай у него и бутылки постоянные разногласия, но если она его прощает, почему он не может сделать ответный шаг? Разве всепрощение не угодно Богу? Выпивке его не одолеть. Поэтому он не отказался и от второго стакана. – Отличный дом, парень, я всегда знал, что у тебя есть скрытые таланты. – Подошел Даб Свит и налил третий. – Какой смысл от таланта, если его скрывать? – Вот именно, – согласился Темпл, пропуская четвертый. Быть может, он еще не называл бы содержимое вкусным, но больше не считал, что глотает раскаленный моток проволочных обрезков. Никто не может напиться с четырех стаканов. Бакхорм вытащил откуда-то скрипку и наяривал веселую мелодию. Кричащая Скала за его спиной жестоко избивала барабан. Начались танцы. Ну, или, по крайней мере, добросовестные прыжки и топот под музыку, хотя и не совсем с нею в лад. Великодушный судья мог назвать это танцами, а в Темпле с каждым новым выпитым стаканом все сильнее и сильнее утверждался добрый судья. Настолько, что когда Лулайн Бакхорм положила ему на плечи маленькие, но сильные руки, он не возражал и устроил серьезное испытание половицам, которые с великим тщанием сам прибивал несколько дней тому назад. Шум и жара в комнате росли на глазах, вокруг кружились смеющиеся, блестящие от пота лица, но, черт побери, он веселился так, как не веселился уже очень давно. В такую ночь он вступил в Роту Щедрой Руки, полагая, что судьба наемника – это дружба с настоящими людьми, которые плечом к плечу встречают опасности и смеются в лицо врагам, а вовсе не грабят, режут и насилуют в свое удовольствие. Лестек попытался добавить к музыке свое пение, но раскашлялся, и его вывели на свежий воздух. Темплу показалось, что он видел Мэра, которая неторопливо беседовала с Лэмбом под пристальным взглядом телохранителей-головорезов. Потом он танцевал с одной из шлюх, нахваливая ее изысканный наряд, хотя платье ее было откровенно вызывающим и вульгарным, но она все равно ничего не слышала и громко переспрашивала. Потом он оказался в паре с одним из кузенов Джентили и хвалил его наряд, измазанный грязью из шурфа и смердящий, словно свежеразрытая могила, но старикашка расплылся от удовольствия. Мимо величественно проплыла Корлин, танцующая с Кричащей Скалой, обе выглядели серьезными, как судьи, и обе пытались вести. Темпл чуть язык не проглотил от несоответствия этой парочки. Вдруг он оказался лицом к лицу с Шай. Они старались изо всех сил и вполне преуспели, несмотря на наполовину полный стакан в его руке и наполовину пустую бутылку в ее. – Никогда бы не подумала, что ты танцуешь! – прокричал Темпл ей на ухо. – Ты такая суровая. – Думала то же самое о тебе, – горячее дыхание коснулось его щеки. – Ты такая размазня. – Ты полностью права. Моя жена говорила то же. – Ты женат? – на миг Шай напряглась. – Был женат. Имел дочь. Они умерли. Давным-давно, как теперь представляется. Но иногда кажется, что не так и давно. Она сделала глоток, косо глядя поверх горлышка бутылки. И что-то в ее глазах заставило горло Темпла сжаться. Он наклонился, чтобы сказать что-то, но тут Шай схватила его за голову и яростно поцеловала. Если бы у него имелось время, то Темпл сообразил бы, что она не создана для нежных поцелуев, но пока он размышлял, ответить на поцелуй или отодвинуться и чего вообще ему хотелось бы больше, она отпустила его и умчалась танцевать с Маджудом, оставив зодчего лицом к лицу с Корлин. – Если рассчитываешь получить еще один от меня, то советую подумать еще раз, – проворчала та. Темпл прислонился к стене. Голова кружилась, пот заливал глаза, а сердце бешено колотилось. Словно приступ лихорадки. Странно, что может натворить обмен малой толикой слюны. Ну, наряду с несколькими стаканами спиртного после десяти лет трезвости. Он задумчиво посмотрел в свой стакан, размышляя – не треснуть ли его о стену. Но потом пожалел добро и опрокинул в себя. – Ты в порядке? – Она меня поцеловала, – пробормотал он. – Шай? Темпл кивнул и только потом осознал, что беседует с Лэмбом и что, вполне возможно, болтать языком – не самый умный поступок в жизни. Но здоровенный северянин просто улыбнулся. – Ну, как раз этому я удивлен меньше всего. Все Братство видело, что к тому дело идет. Взгляды, мелочные придирки, споры. Самый что ни на есть обычный случай. – Так почему никто не сказал? – Да некоторые только об этом и говорили. – Я имею в виду, мне не сказал. – Что касается меня, то я поспорил с Савианом, когда же это случится. Он утверждал, что гораздо раньше, но я победил. А он довольно забавный ублюдок, Савиан этот. – Он… что? – Темпл не знал теперь, что же его больше потрясло – поцелуй Шай или что Савиана кто-то может счесть забавным. – Жаль, что я оказался настолько предсказуемым. – Люди обычно ищут привычный выход из положения. Требуется закалка игрока, чтобы бросить вызов обыденности. – Значит, у меня ее и в помине нет? Лэмб слегка пожал плечами, будто услышал вопрос, не нуждающийся в ответе. Приподнял потертую шляпу. – Ты куда? – удивился Темпл. – А что, я не имею права развлечься по-своему? – Он опустил ладонь на плечо Темпла. Дружескую, отеческую ладонь, но устрашающе тяжелую. – Будь с ней осторожнее. Она не такая суровая, как кажется. – А я? Я даже не кажусь суровым. – Это верно. Если Шай пырнет тебя ножом, я не стану ломать ей ноги. К тому времени, когда Темпл решил, что понял шутку, Лэмб уже ушел. Даб Свит, завладев скрипкой, забрался на стол и принялся топать с такой силой, что тарелки прыгали, при этом пилил струны, словно они затянулись вокруг шеи его любимой и оставались считаные мгновения, чтобы ее спасти. – Я думала – мы танцевали! Щеки Шай раскраснелись, глубокие и темные глаза сияли. По какой-то причине, до сути которой Темпл не собирался докапываться, поскольку тогда запутался бы окончательно, она ему очень нравилась. Да в гробу он всех видал! Темпл выплеснул выпивку резким и мужественным движением запястья, но оказалось, что стакан и так пуст. Тогда он попытался вырвать бутылку из пальцев Шай, но она перехватила его руку, и они кинулись в гущу топочущих тел.
Прошло много времени с той поры, как Шай последний раз напивалась всерьез, но сноровка вернулась очень быстро. Ставить одну ногу перед другой оказалось довольно сложной задачей, для решения которой она предельно сосредоточилась и не отрывала взгляд от земли. В гостинице горел слишком яркий свет. Камлинг что-то бормотал о правилах, предусмотренных для гостей, но она рассмеялась ему в лицо и ответила, что в его сраном заведении шлюх всегда больше, чем гостей. Темпл смеялся вместе с ней, забрызгав бороду слюной. Поднимаясь следом за ней по лестнице, он схватил Шай за задницу, что сперва рассмешило ее, а потом разозлило. Она стукнула его и едва не сбила с ног, но в последний миг успела схватить за рубаху и не дала сломать шею на ступеньках. Попросила прощения за рукоприкладство, но он ответил, что это чепуха, и начал целовать ее. Его губы на вкус были, как выпивка, но Шай не нашла, что это плохо. – А разве Лэмб не здесь? – Сегодня он останется у Мэра. К тому времени все вокруг вертелось, как в гребаном Аду. Она искала ключ по своим карманам, потом по его карманам. После они привалились к стене и снова целовались. Шай чувствовала, что кроме его языка и дыхания у нее полон рот собственных волос. Дверь открылась, и они ввалились внутрь, упав на едва освещенные половицы. Шай забралась сверху, рыча и ощущая жгучую отрыжку, но сглотнула ее – на вкус она ничем не отличалась от пойла на вечеринке. Темпл не собирался возмущаться или, скорее всего, даже не заметил. Он был слишком увлечен пуговицами на ее рубашке, работая так сосредоточенно, как если бы они не превосходили по размерам булавочную головку. Шай заметила, что дверь до сих пор открыта, и толкнула ее, но неверно оценила расстояние и лишь отбила кусок штукатурки. Почему-то это ее развеселило. Смеясь, она закрыла дверь со второго удара, а к тому времени Темпл справился с рубашкой и начался целовать ей грудь. Было немного щекотно. Собственное тело казалось ей слишком бледным и незнакомым. Шай задумалась, а когда она последний раз занималась чем-то подобным, сообразив, что очень-очень давно. Вдруг Темпл остановился, только глаза поблескивали в полутьме. – Мы правильно поступаем? – спросил он так серьезно и вместе с тем комично, что Шай едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. – Откуда я знаю, мать моя женщина?! Снимай штаны! Извиваясь, она попыталась освободиться от собственных штанов, но поняла, что поспешила и не сняла сперва сапоги. А теперь уже стало поздно. Она рычала и дрыгала ногой, пояс метался, будто змея, ножны соскочили с него и с грохотом ударились о стену, но в конце концов ей удалось сбросить один сапог и стянуть одну штанину, на чем она и успокоилась. Скорее раздевшись, чем нет, они забрались на кровать, перепутались руками и ногами, разгораясь и извиваясь от удовольствия. Темпл запустил ладонь ей между ног, Шай подалась навстречу. Меньше хихиканья и больше хриплого дыхания. Яркие точки кружились под опущенными веками. Она поняла, что сейчас свалится с кровати, если не откроет глаза, но стало только хуже – комната летела по кругу. Дыхание становилось все громче, впрочем, как и биение сердца, теплая кожа прикасалась к теплой коже, а пружины старого матраца скрипели и жаловались, но всем было на них начхать. Смутные воспоминания о брате и сестре, о качающемся Галли, о Лэмбе и будущем бое пытались пробиться откуда-то извне, но она разогнала их, словно дым, и закружилась вместе с непоседливым потолком. В конце концов, когда у нее последний раз было хоть какое-то развлечение?
– О-о-о… – простонал Темпл. – Только не это… Он повторил стон, жалобный, как у грешника в Преисподней, который столкнулся с вечными муками, и горько сожалел о жизни, впустую разменянной на потворство греху. – Боже, помоги мне… Но, очевидно, Бог сам решал, кому помогать, и Темпл никак не мог повлиять на его решение. Уж после минувшей бурной ночи точно. Боль причиняло все. Одеяло на голых ногах. Муха, несмело гудевшая под потолком. Солнце, которое, крадучись, выглядывало из-за края занавески. Звуки жизни Криза и смерти Криза за нею. Теперь он вспомнил, почему бросил пить. Вот чего не мог вспомнить – откуда взялась решимость начать все сначала. Вздрогнув от резкого булькающего звука, который, оказалось, и разбудил его, Темпл сумел чуть-чуть приподнять голову и увидел Шай, стоявшую на четвереньках над ночным горшком. Полностью голая, за исключением одного сапога и обмотавшихся вокруг лодыжки штанов, она блевала, судорожно напрягаясь, отчего ребра натягивали кожу на боках. Луч света из окна падал ей на спину, ярко освещая лопатку с большим шрамом, похожим на перевернутую букву. Она повернулась, уставила на Темпла глаза, обведенные темными кругами, и вытерла «нитку» слюны с уголка рта. – Еще поцелуй? Звук, который он издал, – смесь отрыжки, смеха и стона, Темпл не смог бы повторить и после года старательных упражнений. Да и зачем бы ему это понадобилось? – Надо бы глотнуть свежего воздуха, – сказала Шай, подтягивая штаны. Застегнуть ремень она не потрудилась, и штаны сползли, обнажая ягодицы, когда она шагнула к окну. – Только не это… – взвыл Темпл, но не сумел остановить ее. Да и как это сделать, если не в силах пошевелиться. Шай отдернула занавески и распахнула окно, в то время как он безуспешно пытался спасти глаза от слепящего света. Ругаясь, на чем свет стоит, Шай принялась что-то искать под соседней кроватью. Темпл едва поверил своим глазам, когда она вынырнула с бутылкой, заполненной на четверть. Вытащив пробку зубами и усевшись, она собиралась с духом, как пловец, собирающийся прыгнуть в ледяную воду. – Ты же не хочешь… Запрокинув голову, она глотнула, вытерла губы тыльной стороной ладони, напрягла мускулы живота, отрыгнула, скривилась, передернулась и протянула бутылку Темплу: – Будешь? – О, Боже… Нет. – Его замутило только от одного вида выпивки. – Единственный способ полечиться… – Лечить рану от кинжала новым ударом? – Когда начинается поножовщина, трудно остановиться. Она накинула рубашку на шрам, застегнула несколько пуговиц, но ошиблась с петельками. Поглядев на перекошенную одежду, махнула рукой и откинулась на спину на второй кровати. Темпл не мог сказать наверняка – видел ли он человека, более измочаленного и подавленного? Ну, если отбросить случаи, когда он смотрелся в зеркало. Потом он задумался: может, стоит одеться? Некоторые из разбросанных по полу грязных тряпок имели отдаленное сходство с его новым костюмом, но как это проверить? Как вообще проверить хоть что-то? Он заставил себя сесть, так медленно спустив ноги с кровати, будто они были отлиты из свинца. Когда удостоверился, что желудок временно не бунтует, сказал Шай: – Ты их найдешь, будь уверена. – Уверена? – Никто не заслуживает удачи больше, чем ты. – Откуда тебе знать, чего я заслуживаю. – Она закинула руку за голову, скрыв ее костлявыми плечами. – Ты не догадываешься, что я творила. – Неужели вела себя хуже, чем этой ночью? Но она не засмеялась. Смотрела мимо него, будто выискивая что-то вдали. – Когда мне было семнадцать лет, я убила одного парня. – Ну, да, – поперхнулся Темпл. – Это похуже будет. – Я сбежала с фермы. Терпеть ее не могла. Терпеть не могла мою мать-стерву. Терпеть не могла отчима… – Лэмба? – Нет, первого. Моя мамаша сменила их немало. Я себе навыдумывала, что возьму и открою лавку. Но все с самого начала пошло не так. Я не хотела убивать того мальчишку, но ударила его с перепугу. – Она почесала горло кончиком пальца. – Он истек кровью. – Он это заслужил? – А ты как думаешь? Заслужил, конечно. Но у него была семья, они преследовали меня, я бежала, оголодала, начала воровать. – Шай говорила мертвым монотонным голосом. – Через какое-то время я пришла к пониманию, что ничего хорошего не дастся тебе за здорово живешь, а отнять легче, чем заработать. Я связалась с одной отвратной шайкой и утянула их еще глубже, на самое дно. Больше грабежей, больше убийств. Может, кое-кто из них сам докатился до такого, а может, и нет. Кто получает по заслугам? Темпл вспомнил Кадию. Приходилось признать, что Бог в некоторых случаях ведет себя подобно куску дерьма. – В конце концов, половина Ближней Страны былазаклеена объявлениями, что меня разыскивают. Меня называли Драконицей, боялись меня и назначили плату за мою голову. Пожалуй, больше никогда в жизни я не сознавала, что чего-то стою. – Она скривилась, на миг показав зубы. – Потом поймали какую-то женщину и повесили вместо меня. Она даже не была похожа на меня, но умерла, а я вышла сухой из воды. Не понятно почему. Повисла тяжелая тишина. Шай подняла бутылку и несколько раз хорошенько глотнула, дергая горлом. Потом втянула воздух, выпучив глаза. Темпл понимал, что сейчас – самый подходящий случай пробормотать извинения, вскочить и убежать. Еще насколько месяцев назад дверь за ним уже захлопнулась бы. Долги уплачены, следовательно, в этот раз он поступил порядочнее, чем обычно. Но в этот раз он вдруг понял, что не хочет уходить. – Если ты хочешь, – сказал он, – чтобы я поддержал твое самобичевание, то вынужден тебя разочаровать. Насколько я понял, ты просто допустила кое-какие ошибки. – Ты это называешь ошибками? – Весьма глупыми. Но ты не стремилась творить зло. – А кто выбирает сторону зла? – Я. Передай мне бутылку. – Это у нас что? – спросила она, выполняя просьбу. – Обсуждение, у кого прошлое дерьмовее? – Да. И я победил. – Закрыв глаза, он глотнул, обжигая горло и задыхаясь. – После того как умерла моя жена, я прожил год, подобно самому жалкому пьянице, которого ты когда-либо знала. – Я видела множество жалких пьянчуг. – Тогда представь еще хуже. Я думал, дальше катиться некуда, а потому нанялся стряпчим к первым попавшимся наемникам. – Он приподнял бутылку, словно салютуя. – Рота Щедрой Руки под командованием капитан-генерала Никомо Коски! О, наидостойнейшая компания! – Снова выпил. Странным образом, это доставляло удовольствие – как срывать струпья. – Звучит замечательно. – Я тоже так думал. – А оказалось? – Худших отбросов рода людского ты не видела никогда. – Я видела множество людей, хуже всяких отбросов. – Тогда представь еще хуже. Вначале я полагал, что за их поступками стоят серьезные мотивы. Потом я убеждал себя, что у них есть серьезные мотивы. Потом я понял, что никаких мотивов у них нет, но боялся бросить Роту и уйти. Я всегда был трусом. Нас отправили в Ближнюю Страну искоренять мятеж. Мой друг пытался спасти людей. И его убили. Их тоже. Они убили друг друга. А я, как всегда, удрал, бежал, как последний трус, упал в реку, и Бог по причинам, которые доступны только Его пониманию, послал добрую женщину, чтобы она вытащила из воды мое бренное тело. – Хотела бы уточнить. Бог послал тебе женщину-убийцу. – Ну, Его пути неисповедимы… Не могу сказать, что принял тебя сразу такой, какая ты есть, но теперь начинаю думать, что Бог послал мне именно того человека, в котором я нуждался. – Темпл встал. Получилось не сразу, но он справился. – Я почувствовал, что всю жизнь куда-то бежал. Может, теперь пришла пора остановиться? Ну, по крайней мере, попробовать. – Он сел рядом с Шай. Скрип пружин отозвался во всем теле. – Мне плевать, что ты делала. Я тебе должен. Мою никчемную жизнь, но все-таки. Позволь мне остаться. – Он отбросил пустую бутылку, глубоко вздохнул и, послюнявив пальцы, пригладил бороду. – Пусть поможет мне Бог, но я получу этот поцелуй. Шай смотрела исподлобья. Все цвета на ее лице смешались – кожа желтоватая, глаза красноватые, а губы синюшные. – Ты серьезно? – Пускай я полный дурак, но я не позволю женщине, способной наполнить блевотиной ночной горшок и не пролить ни капли, так вот запросто уйти из моей жизни. Так что утрись и иди сюда. Когда он наклонился, в коридоре кто-то затопал. Губы Шай растянулись в улыбке. Она потянулась к Темплу. Ее волосы щекотали ему щеку, дыхание ее смердело, но ему было плевать. Дверная ручка задергалась, и Шай проревела: – Ты ошибся комнатой, идиот! Крик ошеломил Темпла, словно удар обухом в лоб. Вопреки ожиданиям, дверь распахнулась, стукнув о штукатурку, и в комнату шагнул человек. Высокий мужчина с коротко подстриженными светлыми волосами и в строгой одежде. С таким же строгим выражением лица он неспешно шарил глазами по сторонам, словно пришел к себе домой и застал трахающихся незнакомцев. – Полагаю, что не ошибся, – сказал он, и за его спиной в дверном проеме замаячили еще двое. Явно не из тех людей, при виде которых сердце полнится радостью. Особенно в твоем гостиничном номере. – Я слышал, ты меня искала. – Кто ты такой, мать твою! – зарычала Шай, косясь на угол, где лежал ее нож в ножнах. Незнакомец улыбнулся, словно циркач, который намерен показать просто невероятный трюк. – Грега Кантлисс. Следующие несколько событий произошли одновременно. Шай швырнула бутылкой в дверь и нырнула в угол за ножом. Кантлисс прыгнул на нее, а двое его спутников столкнулись и замешкались. А Темпл выскочил в окно.
Вопреки всем заявлениям, что хочет остаться, он оказался на улице раньше, чем даже осознал это. Воздух вырвался из горла, превращаясь в заполошный визг, когда он приземлился, разбрызгивая грязь, а потом, шатаясь, побежал нагишом. Во многих городах его поступок привлек бы внимание, но не в Кризе, где подобные выходки были всем привычны. Кто-то кричал ему в спину, Темпл прибавил ходу, оступаясь и поскальзываясь, а кровь пульсировала в висках так сильно, что казалось – вот-вот разорвет череп. Игорный Храм Мэра приближался. Увидев его издали, охранники на крыльце рассмеялись. Потом нахмурились. А когда Темпл взбежал по ступеням, преградили путь. – Мэр требует, чтобы в штанах… – Мне нужно видеть Лэмба! Лэмб! Один ударил его кулаком в зубы, захватил пятерней затылок и ударил лицом об открытую створку ставня. Темпл знал, что заслужил трепку больше, чем когда-либо, но прикосновение кулака почти всегда оказывается неожиданностью. – Лэмб! – тоненько закричал он снова, старательно прикрывая голову. – Лэ… Уф-ф-ф… Кулак врезался ему в живот, согнул вдвое, вышиб воздух из легких и бросил на колени пускать кровавые пузыри. Пока он пялился на камень у щеки в гробовой тишине, один из охранников схватил его за волосы и приподнял, занося кулак. – Оставь его в покое! – К величайшему облегчению Темпла, Савиан перехватил руку охранника прежде, чем кулак опустился. – Он со мной! Зажав Темпла под мышкой, он поволок его внутрь, сбрасывая на ходу плащ, который и накинул на голые плечи. – Что случилось, черт подери! – Кантлисс… – каркнул Темпл, ковыляя через игорный зал и махая слабой рукой в сторону гостиницы. Горящие легкие не позволяли произносить больше одного слова подряд. – Шай… – Что там? Лэмб спускался по ступеням из покоев Мэра, босой, в наполовину застегнутой рубахе. Мысль – а что он там делал? – промелькнула у Темпла и исчезла при виде обнаженного меча в ладони северянина. Его охватил страх, который при взгляде на лицо Лэмба только усилился. – Кантлисс… у Камлинга… – удалось прохрипеть ему. Помедлив мгновение, с широко раскрытыми глазами Лэмб двинулся к выходу, смахнув с пути сторожей. Савиан зашагал следом за ним. – Все в порядке? – Мэр появилась на балконе, покинув свою комнату. Темпл заморгал, размышляя – была ли она там с Лэмбом? Потом, запахивая плотнее плащ, молча побежал за остальными. – Штаны найди где-нибудь! – крикнула Мэр ему в спину.
Когда Темпл вскарабкался по ступеням гостиницы, Лэмб тряс Камлинга, схватив за воротник, занеся вторую руку с мечом. – Они просто увели ее! – отчаянно визжал хозяин. – Может, в Белый Дом! Может, нет! Понятия не имею! Это не мое дело! Лэмб отшвырнул Камлинга в сторону и замер. Его дыхание клокотало в горле. Положил меч на барную стойку и оперся рядом с ним раскрытыми ладонями. Отполированная древесина мягко мерцала там, где мог бы быть отрубленный палец. Савиан обошел стойку и, встав на место Камлинга, взял бутылку и пустой стакан. Дунул в него. Вытащил пробку из бутылки. Проворчал, наливая: – Если тебе нужна рука, рассчитывай на меня. Лэмб кивнул. – Должен предупредить – дружба со мной иногда вредит здоровью. – Мое здоровье в глубокой заднице, – Савиан закашлялся, толкая стакан по стойке. – Что ты намерен делать? – спросил Темпл. – Выпить, – ответил Лэмб и опрокинул стакан в горло, дернулся кадык, покрытый белой щетиной. Савиан тут же подлил. – Лэмб! – В зал, слегка пошатываясь, вошел бледный, в изгвазданной одежде лорд Ингелстед. – Он сказал, что вы будете здесь. – Кто сказал? Ингелстед растерянно хихикнул. Бросил шляпу на стойку. Несколько пучков вздыбленных волос торчали на его макушке. – Странно все это… После пьянки у Маджуда я пошел перекинуться в картишки к Папаше Кольцо. Совсем забыл о времени, поскольку мне не везло, и я хотел отыграться, честно признаю. Вошел этот господин, что-то пошептал Папаше, и тот сказал, что готов простить мой долг, если я передам вам сообщение. – Что за сообщение? – Лэмб снова выпил, а Савиан опять наполнил его стакан. Ингелстед уставился в стену мутным взглядом. – Он сказал, что ваш друг гостит у него… что он очень хочет соблюдать законы гостеприимства… но вам придется поцеловать грязь завтра вечером. Он сказал, что вы ляжете в любом случае, так или иначе. Но если сделаете это добровольно, то уйдете из Криза вдвоем как свободные люди. И добавил, что у вас есть его слово. Прямо подчеркнул это. У вас теперь есть его слово. – Вот как мне повезло! – сказал Лэмб. Ингелстед покосился на Темпла и только сейчас обратил внимание на его странное одеяние. – Кажется, кое у кого ночь выдалась тяжелее, чем у меня. – Можешь передать сообщение от меня? – спросил северянин. – Осмелюсь предположить, что несколько лишних минут ни капли не повлияют на отношение леди Ингелстед ко мне. Я все равно обречен. – Тогда передай Папаше Кольцу, что я сохраню его слово целым и невредимым. Надеюсь, он поступит так же со своим гостем. – Загадки, загадки… – Дворянин зевнул, водружая шляпу обратно. – Пойду. Надеюсь, успею еще поспать. Горделиво шагая, он покинул гостиницу. – Что ты намерен делать? – прошептал Темпл. – Было время, когда я бросился бы туда, не раздумывая, и залил бы все кровью. – Лэмб поднял стакан, разглядывая. – Но мой отец всегда говорил, что терпение – король всех достоинств. Человек должен трезво смотреть на мир. Хотя бы пытаться. – Так что ты намерен делать? – Ждать. Размышлять. Готовиться. – Лэмб допил последний глоток, цокнув зубами по стеклу. – А потом залить все кровью.
Высокие ставки
– Подровнять? – спросил Фоукин, натягивая на лицо обворожительную улыбку профессионала. – Или что-то посерьезнее? – Сбривай на хрен все. Волосы, бороду, усы. И как можно ближе к черепу. Фоукин кивнул с таким видом, будто полностью одобрял решение. Посетитель всегда прав, в конце концов. – Тогда предлагаю влажное бритье. – Не хочу давать тому ублюдку возможность за что-то ухватиться. А кроме того, мне поздновато думать о красоте, не так ли? Обворожительно и профессионально хихикнув, Фоукин приступил. Гребенка с трудом продиралась сквозь непокорные лохмы Лэмба. Ножницы щелкали, разделяя тишину на ровные и маленькие части. Шум толпы за окном становился все громче и взволнованнее, отчего напряжение в комнате росло. Седые клочья падали на простыню, складываясь в загадочные письмена, смысл которых оставался непостижимым. Лэмб пошевелил их носком сапога. – Куда все девается? – Наше время или наши кудри? – Все. – В таком случае я бы задал это вопрос философу, а не цирюльнику. Если говорить о волосах, то их заметут и выбросят. Если, конечно, у вас нет подруги, которая соберет их и будет хранить на память… Лэмб оглянулся на Мэра. Она стояла у окна, попеременно наблюдая то за стрижкой, то за толпой на улице. Тонкий силуэт на фоне алеющего заката. Предположение Фоукина он отверг с громким фырканьем. – Только что это была часть тебя, а теперь – мусор. – Мы часто и на людей глядим, как на мусор, а тут какие-то волосы. – Думаю, ты имеешь право на это мнение, – вздохнул северянин. Фоукин сильно ударил бритвой по ремню. Обычно посетители ценили резкость, яркую вспышку огня свечи на стальном лезвии. Это добавляло драматизма в работу. – Полегче, – сказала Мэр, очевидно, не нуждавшаяся сегодня в излишках драматичности. Фоукин признался себе, что боится ее гораздо больше, чем Лэмба. Северянин, несомненно, безжалостный убийца, но он обладал определенными принципами. Но о Мэре он не мог сказать ничего подобного. Поэтому он отвесил самый обворожительный поклон профессионала, прекратил точить бритву, наложил пену на череп и лицо Лэмба и принялся работать острожными, тщательными, поскрипывающими движениями. – Тебя не терзает, что все это отрастает снова? – спросил северянин. – И победить невозможно. – Разве то же самое нельзя сказать о любом человеческом занятии? Купец продает товары, чтобы купить новые. Фермер убирает пшеницу, чтобы на следующий год снова засеять поле. Кузнец… – Убьешь человека, и он навсегда останется мертвецом, – спокойно заметил Лэмб. – Но… Если я не обижу вас наблюдением… Убийцы редко останавливаются на одном. Как только ты убил кого-то, рядом находится еще один, кого надо убить. – Все-таки ты – философ, – Лэмб поднял глаза на отражение Фоукина в зеркале. – Всего-навсего любитель. Цирюльник смочил теплой водой полотенце и протер голову Лэмба, которая после бритья представляла собой жуткое смешение бугристых шрамов. За все те годы, которые он посвятил своему ремеслу, включая время, проведенное в роте наемников, Фоукин не видел столь побитой, помятой и потасканной головы. – Ха! – Северянин наклонился ближе к зеркалу, разминая перекошенную челюсть и наморщив сломанный нос, словно пытаясь убедить себя, что это его лицо. – Морда злобного ублюдка, да? – Рискну заметить, в лице зла не больше, чем в плаще. Низким человека делает не внешность, а поступки. – Несомненно, – кивнул старик, покосившись на миг на Фоукина. – Но это – лицо злобного ублюдка. Твоя работа не вызывает нареканий. Ты же не виноват в том, с чем приходится работать. – Просто я пытаюсь выполнять работу так, как хочу, чтобы работали для меня. – Относись к людям так, как хотел бы, чтобы они относились к тебе, и ты не ошибешься, говорил мой отец. Но наша работа, так или иначе, отличается. Моя задача – сделать человеку то, что я не хотел бы принять от него. – Вы уже готовы? – бесшумно подошла Мэр и уставилась на них. – Человек или готов к подобному всегда, – пожал плечами северянин. – Или не готов никогда. – Отлично! – Быстрым движением она схватила Фоукина за руку. Ему очень хотелось вырваться, но профессиональные привычки пересилили. – Есть еще работа на сегодня? – Одна только, – сглотнул комок цирюльник. – Через улицу? Он кивнул. Мэр вложила ему в ладонь монету и приблизилась вплотную. – Стремительно наступает пора, когда каждому человеку в Кризе придется выбирать, на какой он стороне… улицы. Надеюсь на твою мудрость в выборе.Отблески заката придавали городу оттенок карнавального гулянья. Толпы скряг и пьянчуг текли рекой к амфитеатру. Проходя мимо, Фоукин увидел размеченный посредине, на древней брусчатке, круг шириной в шесть шагов. Края были отмечены факелами, призванными освещать грядущее представление. Древние каменные скамьи и новые, хлипкие и шаткие потуги местных плотников, уже заполнялись зрителями, и такого скопления старинный театр не видел много веков. Новоявленные букмекеры орали и мелом записывали ставки. Лоточники предлагали выпивку и копченые хрящи по ценам, возмутительным даже в этом месте, где все привыкли к возмутительным ценам. Фоукин смотрел на людей, роящихся в толпе. Большинство из них не знали даже, что он – цирюльник, не говоря уже о его мыслях, о его размышлениях, приходящих в сотый раз за день, тысячный раз за неделю, миллионный раз с той поры, как он прибыл сюда. И мысль была одна – ему не следовало сюда приезжать. Он посильнее вцепился в сумку и зашагал дальше. Папаша Кольцо относился к тем людям, которые с каждой новой накопленной монетой становятся все скареднее. Его жилище казалось убогим по сравнению с покоями Мэра. Мебель, какая придется и потрескавшаяся, низкий потолок, бугристый, как старое одеяло. Глама Золотой сидел перед надколотым зеркалом, освещенном чадящими свечами. Что-то невообразимое виделось в его громоздком теле, водруженном на табурет и закутанном в простыню – маленькая голова казалась вишенкой, которая венчает сливочный пирог. Кольцо, как и Мэр, стоял у окна, заложив кулаки за спину. – Сбривай все, – сказал он. – Кроме усов. – Глама высунул руку из-под простыни, чтобы провести по верхней губе большим и указательным пальцами. – Они были тут всю мою жизнь. Тут они и останутся. – Прекрасный образец волос, украшающих лицо, – сказал Фоукин, хотя видел всего лишь несколько светлых волосков в слабом свете. – Лишиться их было бы весьма прискорбно. В глазах Золотого, отраженных в зеркале, цирюльник увидел странную тоскливую сырость, несмотря на то, что большинство в Кризе ставили на этого северянина. – У тебя есть сожаления? Обворожительная улыбка профессионала на миг сползла с лица Фоукина. – Как и у всех нас, господин. – Он защелкал ножницами. – Но, полагаю, сожаления помогают нам не повторять одни и те же ошибки. – А я заметил, – Глама, нахмурившись, посмотрел на свое отражение, – что сколько бы ни сожалел, продолжаю повторять те же ошибки. Фоукин не нашелся с ответом, но у цирюльника есть неоспоримое преимущество, он может заполнить тишину щелканьем ножниц. Раз, раз… Желтые пряди падали на простыню, складываясь в загадочные письмена, смысл которых оставался непостижимым. – Был у Мэра? – спросил Папаша Кольцо. – Да, господин, был. – И как она тебе показалась? Фоукин задумался о поведении Мэра, а скорее, о том, что же хочет услышать Папаша. Хороший цирюльник никогда не предпочтет голую правду чаяниям того, кто платит. – Она казалась очень взволнованной. – Думаю, не только казалась, – Кольцо глянул в окно, раздраженно потирая палец о палец за спиной. – А как насчет того, второго? – спросил Глама Золотой. – С которым я дерусь. – Он казался задумчивым, – Фоукин на миг прервал щелканье. – Опечаленным. Но сосредоточенным. И сказать, положа руку на сердце, он очень напоминал вас. – Он не стал передавать все подробности. И подумал о том, что, скорее всего, одному из них он сделал последнюю в жизни стрижку.
Когда он вошел, Пчелка протирала посуду. Ей не нужно было оборачиваться – догадалась по звуку шагов. – Грега? – Она выскочила в зал, сердце колотилось до боли. – Грега! Он повернулся, передернувшись, будто его тошнило от того, что она позвала его. Выглядел Кантлисс усталым, слегка пьяным и раздраженным. Она всегда могла уловить его настроение. – Что? Пчелка часто воображала себе, как они встретятся. Что он крепко обнимет ее и предложит выйти замуж. Что она лечит его, раненного. Что они будут спорить, потом смеяться, а потом он попросит прощения, что накричал на нее. Но картинок, где он презирал ее, она не могла вообразить. – Это все, что ты можешь мне сказать? – А ты чего хотела? – Он даже не взглянул на нее, шагая дальше. – Мне нужно поговорить с Папашей Кольцо. Она схватила его за руку. – Где дети? – Голос ее от злости и разочарования стал пронзительным. – Не лезь, куда не просят! – Но… Но ты заставлял меня помогать тебе! Правда ведь? Ты заставлял меня вести их! – Ты могла отказаться. Она знала, что Грега прав. Но тогда она так хотела ему понравиться, что готова была прыгнуть в огонь по его приказу. Он улыбнулся, будто вспомнил что-то забавное. – Если хочешь знать, я их продал. – Кому? – она ощутила холодный комок в животе. – Духолюдам в горах. Ублюдкам Дракона. – Что они с ними сделают? – Спазм сжал горло Пчелки так, что она едва могла говорить. – Не знаю. Трахнут? Сожрут? Оно мне надо? А ты думала, я собираюсь открыть приют? – Теперь ее лицо горело, как от пощечины. – Ты – тупая свинья! И знаю, что я не встречал в жизни никого тупее. Ты тупая, как… Она прыгнула на него и впилась ногтями в лицо, хотела укусить, но Грега ударил кулаком, чуть выше глаза, отбрасывая ее в угол, щекой в пол. – Бешеная сука! – Пчелка начала приподниматься, неловко, будто пьяная. Бровь наливалась знакомой тяжестью. Он ощупал расцарапанное лицо, словно не мог поверить. – Зачем ты это сделала? Кантлисс шагнул вперед и пнул женщину сапогом под ребра. Резко выдохнув, она сжалась в комок. – Ненавижу тебя! – прокашляла она, как только дыхание чуть-чуть восстановилось. – Да? – Он глянул сверху вниз, как на червяка. Пчелка отлично помнила тот день, когда он выбрал ее из толпы на танцах. Никогда ей не было так хорошо… И вдруг все исчезло, она увидела Грегу совсем по-иному, мелочным, себялюбивым, напыщенным. Он использовал людей, а потом выбрасывал их, оставляя позади себя след из разбитых судеб. Как она могла любить его? Просто за то, что на несколько мгновений жизни она приподнялась чуть выше окружающего дерьма? А потом опустилась на десять футов ниже. – Ты такой ничтожный, – прошептала она. – Как я раньше не замечала? На этот раз ей удалось пробить панцирь его гордости. Грега надвинулся на нее, но Пчелка выхватила нож. Увидев лезвие, он на миг показался удивленным, а потом сердитым, потом захохотал, словно услыхал дьявольскую шутку. – У тебя духу не хватит им воспользоваться! Он прошел мимо, дав ей достаточно времени, чтобы ударить его. Но Пчелка только встала на колени. Кровь из рассеченной брови капала на платье. На ее лучшее платье, которое она носила три дня, ожидая его приезда. Как только прошло головокружение, она поднялась на ноги и пошла на кухню. Ее трясло, но она испытывала большие разочарования и, случалось, ее избивали сильнее. Никто и бровью не повел, увидев разбитое лицо. Для Белого Дома – обычное дело. – Папаша Кольцо приказал мне накормить ту женщину. – Похлебка в котле, – проворчал поваренок, стоявший на корзине, чтобы выглядывать в окно, хотя все, что он мог увидеть, это ноги прохожих. Так или иначе она поставила на поднос миску и чашку с водой, а после спустилась в подвал по воняющим сыростью ступеням, мимо трудноразличимых во тьме бочек и бутылок на полках, мимо мерцающих факелов. Женщина в клетке выпрямила ноги и встала, опустив крепко связанные руки на решетку перед собой. Один глаз, поблескивая через упавшие на лицо пряди, наблюдал за приближающейся Пчелкой. Корявый сидел перед клеткой за столом с кольцом ключей на поясе и делал вид, что читает книгу. Он любил придуриваться, полагая, что выглядит как-то особенно. Но даже Пчелка, не знакомая близко с грамотой, могла сказать, что он держит книгу вверх тормашками. – Чего надо? – оскалился сторож, будто она была опарышем в его каше. – Папаша Кольцо приказал накормить ее. Она почти видела, как шевелятся мозги в его тупой башке. – На кой? Я так понял – она тут не задержится. – Ты думаешь, он передо мной отчитывается? – возмутилась она. – Хочешь, я вернусь и скажу Папаше, что ты меня не пустил… – Ладно, делай, что приказано. Но учти – я не спускаю с тебя глаз. – Он подался к ней, обдавая гнилостным дыханием. – Оба глаза. Отомкнув замок, Корявый потянул на себя визжащую дверь. Пчелка, наклонившись, шагнула внутрь. Женщина смотрела на нее. Пленница не могла далеко отодвинуться от решетки, но это, казалось, нисколько ее не заботило. В клетке смердело потом, мочой и страхом. Женщины и тех, кто сидел здесь до нее. Ни одного из них не ждало блестящее будущее, это уж точно. Тут никого не ждало никакое будущее. Пчелка поставила поднос и подала пленнице чашку. Та жадно присосалась к воде, позабыв о какой бы то ни было гордости. Если, конечно, она изначально обладала этим качеством. Угодив в Белый Дом, нельзя позволять себе долго оставаться гордецом, а тем более в подвале. Пчелка придвинулась к ней ближе и прошептала: – Ты когда-то спрашивала меня о Кантлиссе. О Кантлиссе и детях. Женщина прекратила пить. Ее глаза, разумные и злые, впились в Пчелку. – Он продал детей Народу Дракона. Он так сказал. Пчелка оглянулась, но Корявый уже развалился за столом и тянул к себе кувшин, не обращая на них внимания. Он и помыслить не мог, что Пчелка, всю жизнь прислуживавшая, чего-то стоит. Но сейчас пренебрежение шло ей на пользу. Вытащив нож, она быстро перерезала веревку на одном из побагровевших запястий пленницы. – Почему? – прошептала та. – Кантлисса нужно… наказать. – Даже сейчас она не смогла заставить себя произнести слово «убить». Но обе поняли, о чем идет речь. – Я не в силах это сделать. – Она всунула рукоять ножа в ладонь женщины, прикрывая собой. – А ты, похоже, в силах.
Папаша Кольцо, волнуясь, теребил серьгу. Старая привычка вернулась к нему, словно разбойник в диких пустошах. По мере того как толпа бесновалась все сильнее, рос комок у него в горле и напряжение в душе. Он часто играл в карты, кидал кости, крутил колесо рулетки… Возможно, сейчас у него есть неоспоримые шансы на успех, но никогда ставки не были так высоки. Он подумал внезапно – а волнуется ли Мэр? Ни малейшего признака. Вытянувшаяся в струнку фигура на освещенном балконе представляла собой олицетворение гордости и уверенности. Но ведь должна она бояться! Должна… Ведь, в конце концов, как часто они стояли здесь, у черты, разделяющей Криз, и строили планы уничтожения друг друга всеми доступными средствами, любой ценой, и количество людей, которых они нанимали, росло и росло, а ставки все удваивались. Сотни заговоров, убийств, маневров, сеть мелких союзов – заключенных и расторгнутых, а закончилось вот этим. Его мысли помчались по привычной и любимой колее. Как поступить с Мэром после победы? Повесить в назидание другим? Раздеть догола и прогнать через весь город, как свинью? Держать при себе шлюхой? Или еще как-то? Но он знал, что это всего лишь досужие вымыслы. Он дал слово, что отпустит ее восвояси, и он выполнит обещание. Возможно, люди с той стороны улицы и считают его отвратительным ублюдком, возможно, они правы, но он всю свою жизнь держал данное слово. Оно могло доставить тебе кучу неприятностей, твое нерушимое слово. Может загнать в тупик, из которого непросто выбраться, может загадать загадки, которые не так-то легко разрешить. Но оно придумано не для того, чтобы облегчить тебе жизнь, а чтобы сделать ее правильной. Слишком много людей идут по пути наименьшего сопротивления. Например, Грега Кантлисс. Папаша Кольцо презрительно покосился. Вот он – опоздавший на три дня, вывалился на балкон, вихляясь, будто остался без костей, и зашагал, ковыряя щепкой в зубах. Несмотря на новенький наряд, он выглядел постаревшим и больным, заполучил несколько свежих царапин, и от него затхло воняло. Некоторые люди так быстро опускаются… Но Грега вернул долг и даже немного добавил сверху. Только поэтому он еще дышал. В конце концов, Папаша дал ему слово. Толпа взревела с новой силой. В круг выходили бойцы. Круглая, наголо бритая голова Гламы Золотого возвышалась над человеческим морем, когда он шагал в театр. На древних камнях плясали оранжевые блики факелов. Папаша не сказал ему о заложнице. Может, северянин и чародей, когда дело доходит до кулачной драки, но он обладал дурацкой привычкой размышлять. Потому Кольцо попросил его сохранить старику жизнь, если представится возможность, и рассчитывал, что тот сдержит обещание. Мужчина должен держать слово, но при этом должен соблюдать определенную гибкость, иначе ничего не получится. Теперь он видел Лэмба. Старик шагал со стороны Мэра между древними колоннами, окруженный кольцом охраны. Папаша вновь потеребил серьгу. Этот седой северянин определенно из тех ублюдков, от которых не знаешь чего ожидать. Настоящая крапленая карта, и Папаша Кольцо очень хотел бы знать, в чьей она колоде. Особенно, когда ставки так высоки. – Не нравится мне взгляд этого старого ублюдка… – проговорил Кантлисс. – Да неужели? – хмуро глянул на него Кольцо. – Мне тоже. – Ты уверен, что Золотой заборет его? – Глама Золотой бил и не таких, помнишь? – Полагаю, что так. Но он выглядит слишком печальным для будущего победителя. Папаша Кольцо вполне мог обойтись без этого дурака, травящего душу разговорами о заботах. – Именно поэтому я приказал тебе похитить ту женщину. На всякий случай. – И все равно мне кажется, мы ведем чертовски рискованную игру… – Кантлисс потер щетинистый подбородок. – И я бы не ввязался в нее, если бы ты не крал детей у этого старого ублюдка, чтобы продать дикарям. Голова Греги дернулась от удивления. – Я могу сложить два и два, – рычал Кольцо, чувствуя отвращение, как если бы весь извалялся в грязи и не имел возможности смыть ее. – Человек не может пасть ниже! Продавать детей! – Ты, мать его так, говоришь обидно! – Кантлисс казался глубоко оскорбленным. – Ты сам приказал – вернуть деньги до начала зимы или пришьешь меня! И тебя не интересовало, где я их возьму. Хочешь, верни деньги, раз тебя так напрягает их происхождение. Кольцо смотрел на старую шкатулку на столе и думал о ярком и блестящем золоте внутри нее. Отвернулся и нахмурился. Если бы он возвращал деньги направо и налево, то не стал бы тем, кем являлся сейчас. – Я и не думал. – Кантлисс покачал головой, словно воровство детей – самая обычная торговая сделка. – Откуда я мог знать, что этот козляра проскользнет по высокой траве? – Оттуда, – очень медленно и холодно проговорил Папаша Кольцо. – В твоем возрасте можно было бы научиться просчитывать последствия своих гребаных поступков. Ну как человек в твоем возрасте не видит дальше кончика своего хрена? – Нет, ну это, мать его, очень обидно! – Желваки заиграли на скулах Греги. Папаша задумался – а когда он последний раз ударил человека в зубы? Очень, очень хотелось. Хотя и ничего не решит. Именно поэтому он давно перестал бить сам и начал платить другим людям, которые выполняли за него грязную работу. – Ты что, дитя малое – ныть про обиды? Ты считаешь, что мне не обидно помогать придурку, который не может отличить плохого расклада от хорошего и продувает уйму денег? Ты думаешь, мне не обидно, когда должен похищать какую-то девчонку, чтобы повлиять на итог честного поединка? Каково это для меня? Каково это для начала моей новой эпохи? Мне не обидно прибегать к таким уловкам, чтобы сдержать гребаное слово перед людьми? А? И ты еще, мать твою, говоришь об обидах? Пойди и приведи ту бабу! – Я? – А кто? Это твои гребаные ошибки я исправляю или нет? Приведи ее сюда, чтобы наш приятель Лэмб мог по-любому видеть, что Папаша Кольцо держит слово. – Так я начало могу пропустить, – возмутился Кантлисс, никак не ожидавший, что пара вероятных покойников доставят ему столько неудобств. – Еще одно слово, и ты пропустишь остаток своей гребаной жизни, щенок. Быстро веди бабу! Грега потопал к выходу. Папаше показалось, что он услыхал, как тот бормочет: «Нет, ну обидно же…» Кольцо стиснул зубы и повернулся к толпе. Этот придурок находит неприятности везде, где только можно, и по всей видимости, плохо кончит. Оставалось лишь надеяться, чтобы поскорее. Он поправил рукава, утешая себя мыслью, что, как только Мэр проиграет, цены на рынке труда для разбойников упадут ниже некуда и можно будет позволить себе выбрать лучших. Крики на время утихли, и Папаша Кольцо навострил уши, заставляя себя успокоиться. Он не позволит себя отвлечь, ведь ставки высоки как никогда.
– Приветствуем всех! – проревел Камлинг, наслаждаясь, как его голос отражается эхом и улетает в небеса. – Приветствуем всех в древнем театре Криза! За все века своего существования он не мог похвастаться другим таким же важным зрелищем, как то, что развернется сейчас перед вашими счастливыми глазами! Как глаза могут быть счастливыми, независимо от их владельцев? На миг Камлинг остановился, но тут же отогнал непрошеную мысль. Нельзя позволять себе отвлекаться. Это его миг – толпа окружала площадь, ярко освещенную факелами, те, кто не поместился в театре, привставали на цыпочки на улице, вскарабкались на деревья, стоявшие на склоне долины, и каждый внимал его словам. Может, его и знали как хозяина гостиницы, но как печально, что до сих пор не успел прославиться ораторским искусством. – Бой, друзья мои и соседи! И что за бой! Состязание в силе и ловкости между двумя известнейшими победителями, а судить его буду я, Леннарт Камлинг, известный всем беспристрастностью и старожил местной общины! Кажется, кто-то выкрикнул: «Сралинг!», но он заставил себя пропустить оскорбление мимо ушей. – Это состязание призвано уладить давний спор между двумя сторонами согласно старинному обычаю рудокопов и старателей… – Кончай тянуть, мать твою растак! – крикнул кто-то. По рядам зрителей раскатилась волна смеха, подначек, шиканья. Камлинг выжидал с задранным подбородком, давая урок культуры невежественным дикарям. Надеясь, что давал, а не как Иосиф Лестек, чье выступление закончилось провалом. – Представляю вам бойца от Папаши Кольцо! Человек, который не нуждается в представлении… – Тогда зачем представляешь? Взрыв хохота. – …который создал себе имя в схватках в ямах и кругах Ближней и Дальней Стран с тех пор, как покинул родной Север. Человек, одержавший победу в двадцати двух схватках! Глама-а-а-а Золотой! Северянин вышел в круг. Обнаженный по пояс. Мускулистое тело смазано жиром, чтобы соскальзывали пальцы противника. Пласты мышц сияли, отражая свет факелов. Белесые, они напомнили Камлингу гигантских слизней, которых он иногда находил в собственном подвале и боялся до одури. Роскошные усы рядом с бритым черепом смотрелись вычурно, но толпа только громче заорала. От восторга у зрителей захватило дух. Они бы приветствовали даже белого гигантского слизня, если бы узнали, что он готов пролить кровь им на потеху. – И боец от Мэра… Лэмб! – Этого приняли гораздо сдержаннее. Второй поединщик вступил в круг, вызвав волну последних безумных ставок. Тоже бритый наголо, смазанный жиром. Его тело усеивало такое множество шрамов, что, даже если его имя как знаменитого бойца никому ничего не сказало, даже самый упрямый мог заявить: этот человек знаком с насилием не понаслышке. – Никакого имени получше нет? – прошептал Камлинг. – Ничуть не хуже других, – ответил старый северянин, не сводя пристального взгляда с противника. Вне всяких сомнений, большинство уже считали его проигравшим. Так же, как и Камлинг до недавнего времени. Старше, ниже, не такой мускулистый – все против него. Но Камлинг заметил нечто в его взгляде, что заставило распорядителя оцепенеть. Жадный взгляд. Будто Лэмб ужасно голоден, а Глама Золотой – вкусная еда. Напротив, лицо здоровяка несло отпечаток сомнения, когда Камлинг поставил их друг перед другом в середине круга. – Я тебя знаю? – спросил Глама. – Назови свое настоящее имя. Лэмб наклонил голову вправо-влево. – Может быть, ты и сам догадаешься. – Пусть победит достойнейший! – Камлинг поднял вверх одну руку. И в буйном реве толпы услышал, как Лэмб проворчал: – Обычно побеждает худший.
Глама знал – это его последний бой. Знал совершенно точно. Они кружили по камням – шаг вправо, шаг влево, финт, обманное движение корпусом. Приглядывались друг к другу под безумный рев зрителей, которые с перекошенными лицами размахивали кулаками. Конечно, толпа хотела, чтобы бой начался. Обыватели не понимали, что зачастую бой выигрывается задолго до начала самой драки. И все же, черт побери, Золотой чувствовал усталость. Неудачи и потери тянули его, словно кандалы пловца, все больше изнуряя с каждым прожитым днем, с каждым вдохом. Это будет его последний бой. Когда-то он прослышал, что Дальняя Страна – то самое место, где люди обретают мечты, и поехал сюда, чтобы отыскать путь вернуть все, что он утратил. И что же он нашел? Глама Золотой, могучий военный вождь, герой Олленсанда, вознесенный в песнях и прославляемый на поле брани, которого боялись и в равной мере боготворили, валялся в грязи ради развлечения болванов. Наклон туловища, движение плеч, несколько обманчиво-ленивых покачиваний – оценка возможности соперника. Этот Лэмб двигался очень хорошо, несмотря на возраст. Он явно не новичок в этом деле – не тратил силы впустую, двигался скупо и осторожно. Глама подумал: а какие неудачи и потери преследовали его, какие мечты привели этого человека в Криз? «Оставь его в живых, если получится», – сказал Папаша Кольцо, показывая себя полным профаном в боях, несмотря на безудержное бахвальство, когда речь заходила о крепости слова. В подобных схватках не бывает выбора, здесь жизнь и смерть на весах Уравнителя. Не остается здесь места для милосердия, не остается места для сожалений. В глазах Лэмба Глама видел, что он тоже это знает. Когда двое мужчин входят в круг, все остается вовне, прошлое и будущее. А настоящее идет так, как оно идет. Глама Золотой повидал многое. Сцепив зубы, он прыгнул через круг. Старик уклонился очень хорошо, но все равно пропустил удар в ухо. И тут же Глама добавил слева по ребрам, чувствуя отдачу в кулаке, от которой заныл каждый сустав. Лэмб ударил в ответ, но Золотой отбил, и, столь же быстро, как сошлись, они разбежались, снова кружа и приглядываясь в свете факелов, озарявших театр. А этот старик держал удар! Продолжал двигаться спокойно и ровно, не показывая боли. Возможно, Глама сумеет разбить его постепенно, кусочек за кусочком, используя бой на дистанции, но для начала и это неплохо. Теперь он вполне разогрелся. Дыхание участилось, он зарычал, оскалясь, как всегда во время битвы, впитывая силу и отбрасывая прочь сомнения. Все неудачи и разочарования стали трутом для костра яростного гнева. Золотой громко хлопнул в ладоши, сделал обманный выпад и кинулся вперед, еще быстрее, чем только что, нанося старику два мощных прямых удара, и отскочил раньше, чем тот сумел ответить. Каменная чаша взорвалась криками ликования и улюлюканьем на дюжине языков. А Глама настроился на работу. На его стороне играли молодость, вес, длина рук, но он не рассчитывал на легкую победу. Он осторожничал. Он хотел победить наверняка. Это будет его последний бой, в конце концов.
– Да иду я, ублюдок, иду! – крикнул Пэйн, ковыляя из-за увечной ноги через зал. Дно выгребной ямы – вот кто он. Но он полагал, что каждая выгребная яма нуждается в дне. Может, ему на роду написано не подниматься выше? Дверь сотрясали удары снаружи. Надо было давно уже сделать окошко, чтобы выглядывать – кто там. А ведь он предупреждал, но никто не обратил внимания. Наверное, не услышали через толпу, которая выше его по положению. Поэтому Пэйну пришлось отодвинуть засов и приоткрыть дверь, чтобы разглядеть незваного гостя. За порогом стоял старый пьянчуга. Высокий и костистый, с седыми волосами, заглаженными на одну сторону, трясущимися руками и в плаще, измазанном чем-то похожим на блевотину – засохшая с одного бока и свежая с другой. – Трахаться хочу, – скрипучим, как гнилая деревяшка, голосом сказал он. – Не буду тебе мешать, – ответил Пэйн, пытаясь закрыть дверь. Но старикан сунул сапог между дверью и косяком. – Сказал тебе – трахаться хочу! – Мы закрыты. – Чего-чего? – Пьяница вытянул шею, будучи, по всей видимости, еще и тугоухим. Пэйн распахнул дверь пошире и прокричал: – Все смотрят бой, если ты не врубаешься! Мы закрыты! – Врубаюсь, но меня не колышет. Хочу трахаться, и прямо сейчас. У меня есть золотой песок, и я слышал, Белый Дом всегда открыт тем, кто платит… Всегда! – Вот дерьмо, – прошипел Пэйн, но возразить не смог. Папаша Кольцо так и говорил им: «Всегда открыт». Но вот сегодня ему советовали быть осторожным. Втройне осторожнее, чем обычно. «Будьте сегодня все осторожнее втрое, – сказал Папаша Кольцо. – Терпеть не могу неосторожных». И его слова тогда показались странными, поскольку беспечностью тут никогда не страдали. – Хочу трахаться, – повторил старик, пьяный настолько, что едва стоял на ногах. Пэйну стало жалко ту девчонку, которая ему достанется. Смердел гость, как все дерьмо Криза, вместе взятое. Обычно у дверей скучали три охранника, но они сбежали, чтобы глазеть на бой, а остался лишь хромой Пэйн – дно гребаной ямы. Он горько и сдавленно вздохнул, поворачиваясь, чтобы позвать кого-нибудь чуть выше, чем дно, но тут, к великому и неприятному удивлению, крепкая рука обхватила его и холодное лезвие прижалось к горлу. Дверь позади захлопнулась. – Где женщина, которую вы схватили? – Дыхание старика по-прежнему смердело перегаром, но руки оказались крепче, чем клещи. – Шай Соут, такая штучка с большим ртом. Где она? – Не знаю ничего ни о каких женщинах… – удалось прохрипеть Пэйну. Он пытался говорить достаточно громко, чтобы кто-то услышал, но половину слов проглотил от удушья. – Думаю, мне придется выпотрошить тебя. – Острие ножа больно укололо под челюсть. – Мать твою! Ладно! Она в подвале! – Веди! – Старик подтолкнул его. Шаг, другой… Внезапно Пэйн сообразил, что большего унижения он не испытывал никогда в жизни, и начал дергаться и извиваться, пытаясь вырваться, сопротивляясь так, будто это было попыткой подняться наверх со дна выгребной ямы, стать кем-то, достойным уважения. Ну, по крайней мере, зауважать себя. Но старик оказался словно из железа сделан. Неумолимая рука сжала горло Пэйна с такой силой, что он мог только булькать и хрипеть, а острие ножа скользнуло вдоль щеки к правому глазу. – Еще дернешься, глаз выколю, – ужасающая суровость в голосе старика убила последнее желание сопротивляться. – Ты всего лишь тупица-привратник. Поэтому мне кажется, Папаша Кольцо не будет скучать по тебе. А ему конец по-любому. Отведи меня к женщине и не делай глупостей. Будешь живым тупицей-привратником. Соображаешь? Пальцы разжались за миг до того, как Пэйн мог свалиться от удушья. – Соображаю. Сказанное стариком было правдой. Какой смысл в той борьбе, которую Пэйн вел всю жизнь, куда она его завела? На местотупицы-привратника? И на дно выгребной ямы.
Глама разбил до крови лицо старику. Капли мелкого дождя, поблескивая в огнях факелов, оседали на лбу, принося прохладу, но внутри боец горел, отбрасывая сомнения. Он делал с Лэмбом что хотел, и привкус крови во рту предрекал победу. Это будет его последний бой. Потом он отправится на север с золотом Папаши, вернет утраченную честь и утраченное наследство, отомстит Кейрму Железноголовому и Кальдеру Черному… Воспоминание об их ненавистных именах и лицах всколыхнуло пламя ярости с новой силой. Золотой взревел, и толпа взревела вслед за ним, неся его через круг, будто на гребне волны. Старик отбил один удар, уклонился от другого, перехватил руку Гламы. Они боролись и толкались. Пальцы скользили по смазанной жиром коже, пытаясь схватиться понадежнее. Ноги отыскивали удобную опору. Золотой напрягся, навалился и с рычанием поставил Лэмба на колени, но старик схватил его за ноги и опрокинул. Они покатились по камням. Зрители орали, вскочив с мест. Оказавшись сверху, Глама попытался схватить старика за горло или вцепиться в изуродованное ухо, но все было слишком скользким. Тогда он медленно двинул ладонь через лицо Лэмба, желая ткнуть ногтем в глаз, как он уже проделывал со старателем-здоровяком прошлой весной. Внезапно его голову рвануло вниз, губу пронзила жгучая, ослепительная боль. Глама вырвался и отпрыгнул. Когда Лэмб выпрямился, Золотой увидел, что в пальцах старика зажат пучок желтых волос, и понял: ему оторвали ус. Толпа хохотала, но он слышал лишь смех, под который покидал Зал Скарлинга и отправлялся в изгнание. Гнев раскалил его добела. Золотой издал яростный клич, теряя все желания, кроме одного – бить Лэмба. Он впечатал кулак противнику в лицо, выбросив его за пределы круга. Первые ряды зрителей на каменных скамьях разлетелись, как испуганные скворцы. Золотой кинулся за ним, изрыгая проклятия, сыпля ударами. Справа, слева! Лэмб дергался, словно тряпичная кукла. Руки старика опустились, лицо обмякло, глаза помутнели. И Глама понял, что миг настал! Он шагнул и, вкладывая в руку вес всего тела, нанес не удар, отец всех ударов прямо в подбородок Лэмба. Старик пошатнулся, опустил руки. Вот сейчас его колени подогнутся, и Глама сможет добить противника окончательно, положив конец всему. Но Лэмб не падал. Отступил на пару шагов, вернувшись в круг, и стоял, покачиваясь. Кровь, смешанная со слюной, текла из его приоткрытого рта, лицо скрывала тень. И вдруг Глама услыхал сквозь безумный рев толпы негромкий звук, мягкий и вкрадчивый. Но ошибки быть не могло. Старик смеялся. Глама застыл, грудь его вздымалась и опадала, колени дрожали, руки отяжелели от усталости, но холод сомнения закрался в душу. Вряд ли человек может выдержать удар такой силы. – Кто ты? – прорычал Золотой. Кулаки его болели, будто он колотил бревно. Улыбка Лэмба напоминала разверстую могилу. Он плюнул кровью на ладонь и размазал по щеке алые полосы. А после поднял левый кулак и медленно разжал его, чтобы Глама мог видеть. Черные, как угольные ямы, глаза сверкали сквозь прореху, где у всех людей был средний палец. Толпа смолкла, повисла зловещая тишина. А Золотого охватил неизбывный ужас. Он догадался, как зовут старика. – Проклятие… – прошептал он. – Быть этого не может… Но он уже понял, что не ошибся. Ты можешь быть сильным, можешь быть ловким, можешь быть страшным. Но все равно найдется кто-то сильнее, быстрее, страшнее тебя. И чем больше ты сражаешься, тем скорее повстречаешь его. Никто не может вечно водить за нос Великого Уравнителя. Ощутив это, Глама Золотой покрылся холодным потом. Огонь в его душе угас, превратившись в пепел. Он знал, что этот бой в самом деле станет его последним боем.
– Гребаная обида… – бормотал под нос Кантлисс. Он с таким трудом тащил ноющих засранцев через всю Дальнюю Страну, рисковал, чтобы всучить их Народу Дракона, вернул весь долг до единой монетки да еще с наваром, а где благодарность? Только бесконечные жалобы Папаши Кольцо и новое дерьмовое задание. Как ни старайся, а дела постоянно идут наперекосяк. – Неужели человек не достоин хотя бы маленькой справедливости? – спросил он у пустоты. Слова, сказанные вслух, причиняли боль. Он потрогал царапины на щеке, от этого заболела рука. Ну, почему все бабы – беспросветно тупые курицы? – И после всего, что я для этой шлюхи делал… Придурочный Кривой делал вид, что читает, когда Кантлисс вышел из-за угла. – Вставай, дубина! Женщина, все еще связанная и беспомощная, сидела в клетке. Она смотрела вызывающе, спокойная и твердая, будто вместо того, чтобы дрожать, что-то задумала. Словно у нее созрел особый замысел и Грега был частью его. – Куда ты пялишься, гребаная сука? – бросил он. – На гребаного труса, – холодно и четко ответила она. Он замер, моргнул, не в состоянии поверить собственным ушам. Даже эта тощая тварь его презирает? Та, которая должна молить о пощаде? Если вы не в состоянии внушить уважение женщине, даже связав и избив ее, как вы вообще можете заслужить гребаное уважение? – Чего? – прошипел он, ощущая холодок вдоль спины. Она подалась вперед, не отводя дерзкого взгляда, приподняла губу, прижала язык к щели между зубами и метко плюнула сквозь прутья решетки прямо на новую рубашку Кантлисса. – Трусливая шмонька, – процедила она. Одно дело стерпеть обиду от Папаши Кольца. Но не от нее же? – Открывай клетку! – взревел он, задыхаясь от злости. – Есть такое дело… – Кривой возился со связкой ключей, пытаясь подобрать нужный. Там всего три и было! Кантлисс вырвал у него ключи, повернул один в замке, рванул дверь на себя. Она открылась, лязгнув краем о стену и отбив кусок штукатурки. – Я преподам тебе гребаный урок! – кричал Грега, но женщина продолжала пялиться на него, тяжело дыша. На ее губах блестели капельки слюны. Одной рукой он схватил ее за ворот рубахи – затрещали нитки. Дернул, едва не разорвав. Пальцами второй руки сжал щеки, сминая, сдавливая рот, желая раздавить, расплющить, превратить в кашу… Боль пронзила внутреннюю сторону бедра. Грега ойкнул. Еще удар. Нога подломилась, ему пришлось опереться о стену. – Ты чего… – начал Кривой, а потом до Кантлисса донеслись звуки возни и хрюканье. Он повернулся, едва держась прямо от боли в паху. Кривой с дурацким удивлением на лице стоял напротив клетки, а пленница, вцепившись в него одной рукой, била кулаком в живот, брызгая с каждым выдохом слюной. Сторож, скособочившись, булькал. Кантлисс разглядел нож в руке женщины. После каждого удара кровь брызгала на пол, выплескиваясь из раны. Только тогда Грега догадался, что его она тоже пырнула, и непроизвольно всхлипнул от обиды и боли. Он прыгнул на одной ноге, обрушившись на спину женщины, обхватил ее руками. Они откатились от клетки, ударившись о глинобитный пол, нож отлетел в сторону. Скользкая, как форель, она вывернулась из захвата и оказалась сверху. Не успел он опомниться, как дважды сильно ткнула кулаком в зубы, схватила за волосы, ударила затылком об пол. Потянулась за ножом, но Грега дернул ее за рубашку, наполовину разорвав, потащил на себя. Они снова сцепились на грязном полу, плюясь и изрыгая проклятия. Очередной удар пришелся Кантлиссу по макушке, а он, поймав ее за волосы, потянул в сторону и, несмотря на визг и отчаянное сопротивление, бил головой о ножку стула, пока она не ослабела настолько, что Грека сумел навалиться сверху, охая от боли в раненой ноге, липкой и мокрой от крови. Он слышал хриплое и тяжелое дыхание женщины, когда она попыталась подняться и даже встала на четвереньки. Но Грега просунул предплечье под ее подбородок, сдавливая изо всех сил, прижимая всей тяжестью, а другой рукой в то же время тянулся за ножом. Прикоснувшись пальцами к рукоятке, он не сдержал смеха – это была победа! – Теперь пошмотрим, шука… – прошепелявил он кровоточащими и распухшими губами. Кантлисс поднял клинок так, чтобы она сумела его разглядеть. Лицо женщины побагровело от удушья, волосы слиплись от крови, выпученные глаза следили за острием. Но сопротивлялась она все слабее и слабее. Грега сделал несколько обманных выпадов, наслаждаясь страхом, с каждым разом отражающимся на ее лице. – А шейчаш я тебя… – Он размахнулся для последнего, настоящего удара. Неожиданно что-то сдавило его запястье, дернуло и потащило. Он охнул, но едва раскрыл рот, как жестокий удар отправил его лететь кувырком. Грега потряс головой, слыша, как кашляет женщина, но где-то далеко. Потянулся за оброненным ножом. Тяжелый сапог опустился, расплющив его кисть. Второй мелькнул, отбрасывая оружие. Кантлисс застонал и попытался вырвать руку, но безуспешно. – Хочешь, чтобы я убил его? – спросил старик, глядя сверху вниз. – Нет, – каркнула девчонка, нагибаясь за ножом. – Я сама хочу убить его. Она шагнула к Кантлиссу и плюнула ему в лицо кровью. – Нет… – заныл он, пытаясь отползти и волоча за собой непослушную ногу, но сапог старика по-прежнему пригвождал к полу его запястье. – Я вам пригожусь! Вы ведь хотите вернуть детей? Правда? – Он видел ее лицо и понял, что лазейка появилась. – Туда нелегко добраться! Но я могу показать вам дорогу! Я вам пригожусь! Я готов помогать! Я все исправлю! Я тут ни при чем – это все Кольцо! Он сказал, что убьет меня! У меня не было выбора! Я вам пригожусь! – Он болтал без умолку, всхлипывал и молил, но не чувствовал стыда – когда иного выбора нет, умному человеку не зазорно вести себя как последнему ублюдку. – Что за тварь… – проворчал старик, презрительно скривив губы. Женщина принесла из клетки веревку, которой прежде была связана она сама. – Лучше всего не торопиться с наказанием. – Ты хочешь взять его с собой? Она присела на корточки, подарив Кантлиссу кровавую улыбку. – Мы сможем убить его, когда захотим.
Абрам Маджуд глубоко задумался. Но не о результате боя, который больше не вызывал вопросов, а о том, что будет потом. Глама слабел на глазах после каждого обмена ударами. Его лицо, распухшее и окровавленное, походило на ужасную маску. И как полная противоположность, улыбка Лэмба становилась все шире и шире с каждым нанесенным или пропущенным ударом. Она превратилась в безумный оскал пьяницы, умалишенного, демона, но не человека, с которым Маджуд шутил на равнинах. Его выражение стало настолько чудовищным, что зрители первых рядов вскакивали на лавки, когда Лэмб оказывался рядом. Толпа становилась столь же неистовой, как и схватка. Маджуд боялся даже вообразить общую сумму заключенных в этот вечер пари, но видел, как среди зрителей, то здесь, то там, вспыхивали потасовки. Всеобщее безумие все сильнее и сильнее напоминало сражение – а ведь ему так не хотелось опять участвовать в сражениях, ведь там без жертв не обходится никогда. Размашистым ударом Лэмб сбил Золотого с ног, но, прежде чем тот упал, поймал за щеку и, резко дернув, разорвал ее. Кровь брызнула на ближайших зрителей. – О, Боже… – пробормотал Карнсбик, прикрывая глаза ладонью. – Надо уходить. Но Маджуд не видел пути для отступления. Лэмб, взяв руку Гламы в захват, давил, вынуждая противника встать на колени. Свободная рука Золотого бессильно шарила по сторонам. Раздался прерывистый крик, громкий треск, и локоть Гламы вывернулся в обратную сторону, сломанный сустав натянул кожу пузырем. Лэмб насел на него, как волк-убийца. Хохоча, схватил за подбородок, запрокинул голову и ударил лбом в лицо, разбивая его в кровь. Еще и еще раз. Толпа вопила от радости или от ужаса. Вдруг Маджуд услышал крик, увидел, как человеческие тела взлетели над скамьями, как будто их кто-то ударил. Распустившийся цветок оранжевого пламени осветил небо, настолько яркого, что даже на расстоянии казалось, теплым. Мгновение спустя гулкий грохот потряс театр. Напуганные зрители бросились врассыпную, прикрывая головы руками. Кровожадные крики сменились испуганным воем. В круг, шатаясь, вышел человек, держась за живот, и упал неподалеку от Лэмба, продолжавшего увлеченно крушить голову Золотого. Огонь метался на стороне Папаши Кольца, дождем сыпались искры. Какому-то парню, всего в двух шагах от Маджуда, осколком камня разбило голову. – Взрывчатый порошок, – пробормотал Карнсбик. Его очки отражали огненные сполохи. Схватив за руку компаньона, Маджуд поволок его прочь вдоль каменных сидений. Сквозь просветы в толпе он видел кривую усмешку Лэмба, освещенную единственным факелом. Северянин разбивал чью-то голову о каменный столб, почерневший от крови. Маджуду показалось, что это Камлинг. Недолго тот пробыл судьей. – О, Боже… – повторял Карнсбик. – О, Боже… Маджуд обнажил клинок, который когда-то вручил ему генерал Мэлзегет в благодарность за спасение жизни. Он терпеть не мог проклятое оружие, но радовался теперь, что оно у него есть. При всей своей изобретательности человек еще не придумал лучшего инструмента для лишения жизни, чем полоса отточенной стали. Волнение переходило во всеобщую панику со скоростью лавины. По одну сторону от круга недавно построенные ряды сидений накренились. Люди спешно покидали их, топча друг друга. И вот с мучительным скрипом шаткая постройка начала заваливаться, складываясь. Подпорки ломались, как сухой хворост. Люди переваливались через неумело сбитые поручни и улетали во тьму. Маджуд тащил Карнсбика, стараясь не обращать внимания на царящее вокруг насилие. Какая-то женщина, опираясь на локоть, смотрела на острый обломок кости, торчавший из ее ноги. Но сейчас каждый был сам за себя. Если кому-то не хватило удачи, лучше оставить их молить о ней Бога. – О, Боже… – талдычил Карнсбик. Происходящее на улице больше не походило на сражение, оно им стало. Люди бились с безумными и непонятными криками, сторона Папаши Кольца горела. Сверкали клинки, люди набрасывались друг на друга, катались по земле, падали в ручей. Кто был на чьей стороне? Кто-то забросил горящую бутылку на крышу. Стекло разбилось, огненные змейки побежали во все стороны, впились в солому, несмотря на сырость. Мэр продолжала наблюдать за бушующей улицей с балкона. Спокойно отдавала распоряжения людям, стоявшим рядом с ней, указывала рукой. Маджуд уверился, что она не намерена успокоиться и довольствоваться ролью стороннего наблюдателя. Сквозь тьму летели горящие стрелы. Некоторые втыкались в землю в опасной близости. Раздался еще один раскатистый взрыв. Обломки разлетались во все стороны, клубы густого дыма вздымались в плачущее небо. Кто-то схватил женщину за волосы и тащил ее по навозу. – О, Боже! – в который раз уже повторил Карнсбик. Чья-то рука схватила Маджуда за лодыжку. Он ударил мечом плашмя и высвободился. Продолжал упрямо прорываться, держа курс на крылечки домов со стороны улицы, подчинявшейся Мэру. На вершине ближайшей колонны виднелись трое – двое с луками, а третий поджигал обмазанные смолой стрелы, чтобы они могли спокойно пускать их в дома через дорогу. Дом с вывеской «Дворец траха» огонь охватил полностью. С громким криком с балкона выпрыгнула женщина и рухнула в грязь. Неподалеку лежали два трупа. Рядом стояли четверо с обнаженными мечами. Один из них курил трубку. Маджуду показалось, что это – крупье из «Игорного Храма» Мэра. – Мы должны… – Карнсбик попытался вырваться. – Нет! – отрезал Маджуд, продолжая тянуть его. – Мы ничего не должны. Милосердие вкупе с прочими атрибутами цивилизованного образа жизни стало роскошью, которую они не могли себе позволить. Маджуд сорвал с пояса ключ от их лавки и сунул в руку Карнсбику, продолжая внимательно следить за улицей. – О, Боже, – бормотал изобретатель, ковыряясь в замке. – О, Боже… Они забежали во все еще безопасный полумрак лавки, озаряемый багровыми, желтыми и оранжевыми сполохами. Маджуд захлопнул дверь, повернул ключ в замке, вздохнул с облегчением и… почувствовав ладонь на плече, обернулся, едва не зарубив Темпла. – Что, к дьяволу, стряслось? – Свет из окна выхватил половину испуганного лица зодчего. – Кто победил? – Лэмб порвал Гламу Золотого, – Маджуд опустил меч и упер острие в пол. – Без преувеличения. – О, Боже, – всхлипнул Карнсбик, сползая по стене. – А Шай? – Понятия не имею. Вообще, я ничего не знаю. – Маджуд выглянул сквозь «глазок» на двери. – Но полагаю, что Мэр занялась зачисткой. Пожары на стороне Папаши Кольцо освещали уже весь город, прорисовывая все с небывалой четкостью. Белый Дом пылал от фундамента до крыши. Голодное и беспощадное пламя рвалось к небу. Горели деревья на склоне долины. Пепел и мерцающие угольки сыпались дождем. – Разве мы не должны вмешаться? – прошептал Темпл. – Настоящий деловой человек всегда сохраняет нейтралитет. – Пока не возникает миг, и ты понимаешь, что довольно быть настоящим деловым человеком. Пора стать просто настоящим человеком. – Все может быть, – отошел от двери Маджуд. – Но этот миг еще не настал.
Старые друзья
– Ну, ладно! – крикнул Папаша Кольцо, сглотнул и прищурился на солнце. – Вот и все, я полагаю! – Капельки пота блестели на его лбу, но Темпл и не подумал бы осуждать толстяка. – Я не всегда поступал правильно! – Кто-то вырвал серьгу из его уха, и разорванная мочка свободно болталась, когда он обернулся. – Осмелюсь предположить, никто из вас не будет скучать по мне! Но я, по крайней мере, прилагал все усилия, чтобы держать слово! Вам следует сказать – я всегда держал… Мэр щелкнула пальцами, и ее человек столкнул Папашу с помоста. Петля затянулась, Кольцо дергался и боролся, веревка скрипела, а моча, сбегающая из штанины, дополнила пляску повешенного. Мелкие люди и крупные, храбрецы и трусы, сильные и слабые – все они умирают в петле одинаково. Сейчас болтались одиннадцать. Папаша Кольцо, девять его ближайших прихвостней и женщина, которая была главной над шлюхами. Нерешительные крики одобрения послышались из толпы. Скорее по привычке, чем от воодушевления. События минувшей ночи более чем удовлетворили жажду крови обитателей Криза. – Вот и закончилось, – прошептала Мэр. – Многое закончилось, – сказал Темпл. Один из древних столбов, между которыми стоял Белый Дом, свалился от жара. Другой стоял непривычно голый, потрескавшийся и почерневший от копоти. Руины настоящего смешались с руинами прошлого. Большую часть построек на стороне Кольца постигла та же участь. В скоплении деревянных лачуг зияли выгоревшие бреши, мародеры слонялись среди куч мусора. – Мы все отстроим, – сказала Мэр. – Восстановим обязательно. Соглашение уже готово? – Совсем немного осталось, – выдавил Темпл. – Хорошо. Возможно, эти листки бумаги спасут много жизней. – Вижу, вы только и переживаете о спасении жизней… Не дожидаясь ответа, Темпл развернулся и пошел прочь. Он не оплакивал Папашу Кольцо, но не имел ни малейшего желания наблюдать, как его пинают. Весьма много жителей города умерли от рук других, сгорели или были повешены. Значительное число разбежалось, кое-кто собирал пожитки, намереваясь последовать за ними. А большинство оставшихся бродили по улице, рассматривая результаты междоусобицы. Игорный Храм стоял пугающе пустой, шаги Темпла эхом отражались от закопченных стропил. Даб Свит, Кричащая Скала и Корлин бездельничали за столом, перекидываясь в карты под пристальным взглядом старинных доспехов, расставленных вдоль стен. – Не смотрели на повешение? – поинтересовался Темпл. Корлин покосилась на него, обдав ядовитым презрением. Вполне возможно, ей рассказали о его забеге нагишом по улице. – Однажды меня едва не повесили неподалеку от Надежды, – сказал Свит. – Обвинили по недоразумению, но от этого не легче. – Старый разведчик оттянул воротник пальцем. – Таким образом, мне надолго придушили охоту к этим забавам. – Не повезло, – бросила Кричащая Скала, глядя на карты, половину из которых держала «рубашкой» внутрь. При этом она не пояснила, в чем заключалось невезение – что Свита не повесили, или что он не хочет смотреть на казнь, или что людей вешают вообще. Эта женщина не отличалась склонностью к уточнениям. – В то время, когда снаружи смерть, человеку лучше укрываться здесь, – Даб Свит откинулся на спинку стула и закинул грязные сапоги на стол. – Как по мне, это местечко загнило. Скоро можно будет больше заработать, провожая обозы отсюда, чем приводя сюда. Всего-то и делов – собрать необходимое количество отчаявшихся бедолаг и отправиться в Ближнюю Страну. – Вполне возможно, что я к вам присоединюсь, – кивнул Темпл. Толпа отчаявшихся бедолаг – как раз то, что ему нужно. – Всегда милости просим. – Кричащая Скала бросила на стол карты и подгребла к себе фишки. Даб Свит брезгливо встряхнул руками. – Двадцать лет я проигрываю этой хитрющей духолюдке, а она продолжает притворяться, что не знает правила! Савиан и Лэмб согревали себе души при помощи бутылки у стойки. Без бороды и усов северянин выглядел моложе, но гораздо жестче. Казалось, будто он колол лицом дрова. Сплошные струпья и синяки, рваная рана на щеке, грубо зашитая, кулаки замотаны окровавленными бинтами. – Все равно, – проворчал он распухшими губами. – Я тебе сильно задолжал. – Будь уверен, я придумаю, как ты сможешь вернуть долг, – ответил Савиан. – Ты как относишься к политике? – Последнее время стараюсь держаться от нее как можно дальше. Увидев Темпла, они замолчали. – Где Шай? – спросил он. Один глаз Лэмба заплыл и почти не открывался, а второй смотрел с бесконечной усталостью. – Наверху, в покоях Мэра. – Она согласится меня увидеть? – Это ее дело. Темпл кивнул. – Я тоже тебе благодарен, – сказал он Савиану. – Ты очень помог. – Все мы делаем, что можем. Темплу показалось, что слова старика предназначались, чтобы его уязвить. В его положении ужалить могли любые слова. Оставив их за стойкой, он поднялся по лестнице. За спиной негромко говорил Савиан. – Я имею в виду восстание в Старикленде. – Которое подавили? – И будущее тоже… Подняв кулак, чтобы постучать, Темпл замер. Ничего не мешало ему уйти и убраться из города, например, поехать на прииск к Берми, где никто не знал, какой он подлый засранец. Но есть ли такое место в Земном Круге, чтобы укрыться от себя? Прежде чем желание сбежать взяло верх, он постучал. Распухшее и исцарапанное лицо Шай выглядело немногим лучше, чем у Лэмба. На переносице ссадина, шея – сплошной синяк. Это зрелище доставляло ему боль. Не такую, конечно, как если бы отлупили его, но все-таки. Она не испытала отвращения при виде его. Похоже, осталась совершенно равнодушной. Оставила дверь открытой, прихрамывая вернулась к табурету у окна и слегка оскалилась, присаживаясь. Босые ступни казались очень белыми на фоне половиц. – Как прошла казнь? – спросила она. Он шагнул через порог и осторожно притворил дверь. – Да как обычно. – Никогда не могла понять, что люди в них находят. – Вполне возможно, что людям нравится ощущать себя победителями, когда они видят других, кому хуже, чем им. – О тех, кому хуже, я знаю гораздо больше. – Ты в порядке? Она отвела взгляд. – Больно… – Ты сердишься на меня? – Он понимал, что похож на обиженного ребенка. – Нет. Просто мне больно. – Чем я помог бы, если бы остался? – Думаю, ты позволил бы себя убить, – она облизала разбитые губы. – Верно. Но я вместо этого побежал за подмогой. – Бежал ты здорово, могу подтвердить. – Я нашел Савиана. – А Савиан нашел меня. Как раз вовремя. – Верно. – Верно. – Она наклонилась, подняла один сапог и начала медленно натягивать его. – Таким образом, мне кажется, речь идет о том, что я обязана тебе жизнью. Спасибо, Темпл. Ты просто сраный герой. Следующий раз, когда я увижу, как в моем окне мелькает голая задница, я сложу руки и буду ждать спасения. Они молча смотрели друг на друга. Толпа, наблюдавшая за казнью, начала постепенно рассасываться. Темпл уселся на стул напротив Шай. – Мне охренительно стыдно. – Отрадно слышать. Я использую твой стыд вместо примочек на моих синяках. – У меня нет оправданий. – А мне кажется, ты их ищешь. Настал его черед кривиться. – Я – трус. Самый обычный. Я так долго убегал, что это вошло в привычку. Старые привычки тяжело менять. Но можно попробовать… – Не старайся, – Шай горько вздохнула. – Я многого от тебя не ждала. Справедливости ради замечу, ты уже превысил ожидания, когда отдал долг. Ну, трусишь часто… А кто не трусит? Ты – не отважный рыцарь, а я – не обморочная девица. И мы живем не в книжке. Я тебя простила. Ступай своей дорогой. – Она махнула на дверь исцарапанной рукой. Он даже не надеялся на такие слова, но почему-то остался. – Я не хочу уходить. – Я не требую, чтобы ты прыгал в окно. Можешь, как все, воспользоваться лестницей. – Позволь мне все исправить. – Мы отправляемся в горы, Темпл, – глянула она исподлобья. – Ублюдок Кантлисс обещает привести нас к Народу Дракона, и мы надеемся вернуть моих брата и сестру. Я не могу обещать, что мы будем действовать правильно. Зато я могу пообещать, что будет тяжело, холодно и опасно. И главное, не будет окон, через которые ты смог бы выпрыгнуть. Ты будешь так же полезен, как горелая спичка, и давай не будем грешить против истины, утверждая обратное. – Пожалуйста, – Темпл умоляюще подался к ней. – Дай мне еще попытку, пожалуйста. – Оставь меня в покое. – Она прищурилась. – Все, что я хочу, это сидеть и терпеть боль. Вот и все… Возможно, ему следовало приложить больше усилий, но Темпл никогда не обладал бойцовскими качествами. Он кивнул, глядя в пол, закрыл за собой дверь и вернулся к стойке. – Получил, чего хотел? – спросил Лэмб. – Нет. Получил то, что заслужил, – ответил Темпл, вытаскивая горсть монет из кармана и высыпая их на стойку. И взялся за стакан. Краем уха он услыхал топот копыт, крики и бряцанье сбруи. Очевидно, в город входило новое Братство. Те, кому предстояло еще испытать разочарование. Но сейчас Темпла больше волновало собственное. Он приказал человеку за стойкой отдать ему всю бутылку. На сей раз винить некого. Не Бога, не Коску и, уж конечно, не Шай. Лэмб прав. Главная ошибка любителей удирать в том, что от себя ты не убежишь. Главной бедой Темпла всегда будет сам Темпл. Раздались тяжелые шаги, звон шпор, требования еды, выпивки и женщин. Но он не обращал внимания. Опрокинул в горло еще один обжигающий стакан, стукнул им по стойке, смахнул выступившие на глазах слезы и снова потянулся к бутылке. Кто-то успел схватить ее раньше. – Тебе лучше убрать лапы, – прорычал Темпл. – А как я тогда выпью? От звуков этого голоса ледяные иглы вонзились в хребет. Темпл скользнул взглядом по руке на бутылке – старой, с коричневыми пятнами, грязью под обломанными ногтями и безвкусным перстнем. Потом рассмотрел неряшливое шитье на рукаве, испачканную ткань, нагрудник с облупившейся позолотой, худую шею с алой сыпью и, наконец, лицо. До безумия знакомое изможденное лицо – заостренный нос, сверкающие глаза, навощенные и подкрученные кончики усов. – О, Боже, – выдохнул Темпл. – Довольно восхвалений, – ответил Никомо Коска, нацепив ту ослепительную улыбку, на которую был способен только он. Морщинистое лицо просто источало благожелательность и дружелюбие. – Парни! Гляньте-ка, кто здесь! По меньшей мере две дюжины знакомых и глубоко ненавистных личностей толпились позади Старика. – Ну, и как делишки? – спросил Брачио, показывая желтые зубы. Количество метательных ножей на его нагрудных ремнях уменьшилось с той поры, как Темпл покинул Роту, но больше ничего не изменилось. – Возрадуйтесь, вы, истинно верующие, – проревел Джубаир, цитируя священное писание кантиков, – ибо заблудший вернулся! – В разведке, да? – ухмыльнулся Димбик, приглаживая волосы наслюнявленной ладонью и поправляя перевязь, превратившуюся в засаленные лохмотья неопределенного цвета. – Ищешь нам путь к победе? – Ах, выпивка, выпивка, выпивка… – Коска с наслаждением отхлебнул из горлышка бутылки Темпла. – Разве я не говорил это всем? Стоит подождать достаточно долго, и все привычки возвращаются. Потеряв свою первую Роту, я несколько лет оставался нищим скитальцем, гонимым ветрами судьбы, и весьма жестоко гонимым… Суорбрек, прошу обратить внимание на это! – Писатель, чьи отросшие волосы торчали в разные стороны, одежда истрепалась, нос покраснел, а руки дрожали гораздо сильнее, мусолил карандаш. – Но вот я снова в обществе благородных воителей! Вы едва ли сможете поверить, но сержант Балагур был когда-то вовлечен в одну весьма неблаговидную компанию. – Сержант, лишенный шеи, лениво приподнял бровь. – Но сейчас он со мной – верный соратник, рожденный для этой службы. А ты, Темпл? Разве твоим возвышенным талантам и низким качествам может соответствовать иная роль, кроме моего стряпчего? – Не может, как я понял, – пожал плечами законник. – Так давай же отпразднуем наше неизбежное воссоединение! Мне! – Старик сделал здоровенный глоток, потом улыбнулся и вылил оставшуюся в бутылке каплю в стакан Темпла. – И тебе! Я думал, ты бросил пить! – Похоже, настало благоприятное время, чтобы начать снова, – прохрипел Темпл. Он ожидал, что Коска прикажет его убить, но случилось худшее – Рота Щедрой Руки намеревалась повторно поглотить его, не замедляя шага. Если Бог существовал, то он определенно недолюбливал Темпла последние несколько лет. Но вряд ли Его стоило обвинять. Темпл испытывал те же самые ощущения. – Господа, добро пожаловать в Криз! – Мэр возникла в дверном проеме. – Вынуждена принести извинения за беспорядок, но у нас тут… – Она увидела Старика и побледнела. Впервые Темпл видел ее удивленной. – Никомо Коска! – выдохнула она. – Собственной персоной. А вы, полагаю, здешний мэр, – он чопорно поклонился, а потом с хитринкой добавил: – Вот так день! По всей видимости, нынешнее утро – время воссоединений. – Вы знакомы? – спросил Темпл. – Некоторым образом, – пробормотала Мэр. – Что за… удивительная судьба. – Не зря говорят, что судьба – женщина, – Коска вынудил Темпла охнуть, ткнув его под ребра горлышком бутылки. – Она увлекается теми, кто меньше всего заслуживает благосклонности! Краем глаза Темпл заметил Шай, ковылявшую вниз по лестнице, и Лэмба, который вместе с Савианом настороженно наблюдал за вновь прибывшими. Тем временам Коска, звеня шпорами, подошел к окну. Глубоко втянул воздух, очевидно, наслаждаясь запахом горелого дерева, и легонько покачал головой в такт повешенным, которых колебал ветер. – Мне нравится, что вы сделали с этим городом, – сказал он Мэру. – Весьма… апокалиптично. Кажется, у вас вошло в привычку превращать земли, которыми управляете, в груду обугленных руин. На взгляд Темпла, их что-то связывало. Вдруг он понял, что теребит пуговицы, и заставил себя остановиться. – Эти господа – все ваше войско? – спросила Мэр, разглядывая грязных, чешущихся и плюющих наемников, которые разбредались по игорному залу. – Эти? Да нет! Кое-кого мы потеряли, пробираясь через Дальнюю Страну – неизбежное дезертирство, частично лихорадка, некоторые стычки с духолюдами. Но эти мои верные сподвижники лишь цвет нашего отряда. Остальных я оставил за городом. Всего их, скажем так, около трехсот… – Двести шестьдесят, – поправил Балагур. Мэр, услышав его, побледнела еще сильнее. – Включая Инквизитора Лорсена и его экзекуторов? – Двести шестьдесят восемь. При упоминании об инквизиции на лицо Мэра наползла смертельная белизна. – Если бы я ввел отряд из двухсот шестидесяти восьми бойцов во взбудораженный город вроде вашего, здесь, признаться честно, могло бы начаться побоище. – Не лучший выход, – добавил Брачио, протирая слезящийся глаз. – А есть лучший выход? – пробормотала Мэр. Коска глубокомысленно подкрутил кончик уса двумя пальцами. – Есть… градации, некоторым образом. А вот и они! Черное одеяние Инквизитора Лорсена потрепала непогода, щеки, впавшие сильнее, чем когда бы то ни было, обросли кустистой желто-седой бородой, но глаза сверкали столь же целеустремленно, как и в тот день, когда Рота выдвигалась из Малкова. И даже сильнее. – Позвольте представить вам Инквизитора Лорсена, – Коска задумчиво почесал прыщи на шее. – Мой нынешний наниматель. – Польщена, – ответила Мэр, хотя от Темпла не укрылось напряжение в ее голосе. – Позвольте поинтересоваться, какие дела привели Инквизицию Его Величества в Криз? – Мы преследуем сбежавших бунтовщиков! – провозгласил Лорсен на весь зал. – Изменников Союза! – Мы здесь так далеки от Союза. Улыбка Лорсена, казалось, могла заморозить всех собравшихся. – Длани Его Высокопреосвященства простираются все дальше и дальше с каждым годом. За отдельных личностей назначено крупное денежное вознаграждение. Списки будут развешаны по всему городу. Возглавляет его предатель, убийца и зачинщик восстания – Контус! Савиан сдавленно кашлянул, Лэмб похлопал его по спине, но Лорсен уже полностью сделал стойку на Темпла и ничего не замечал. – Вижу, мы вновь обнаружили этого скользкого лгуна. – Да что там! – Коска отечески потрепал плечо Темпла. – Определенная скользкость вкупе с истинной хитростью – качества, которые являются достоинствами законника. Но за всем этим скрывается личность, обладающая совестью и нравственной отвагой. Я легко доверю ему свою жизнь. Ну, или, по меньшей мере, свою шляпу. Он сорвал головной убор и накрыл им стакан Темпла. – До тех пор, пока вы не доверите ему мои дела. – Лорсен махнул экзекуторам. – Идемте. Нужно задать ряд вопросов. – Он просто очаровашка, – произнесла Мэр, глядя инквизитору вслед. Коска снова поскреб сыпь, оценивающе осмотрел ногти. – Одной из важнейших своих задач Инквизиция считает пополнение рядов фанатичными и благопристойными истязателями. – И кое-кто из старых наемников с дурными манерами, похоже, им тоже пригодился. – Работа есть работа. Но меня сюда привели и собственные причины тоже. Я ищу человека, который называет себя Грегой Кантлиссом. Произнесенное имя пронеслось по комнате, словно снеговой буран. Все замолчали. – Мать твою… – прошептала Шай. – Вы о таком не слышали? – с надеждой поинтересовался Коска. – Изредка он здесь появляется, – тщательно подбирая слова, ответила Мэр. – Что будет, если вы его найдете? – Тогда мы с моим стряпчим, не говоря уже о благородном нанимателе Инквизиторе Лорсене, уберемся отсюда подальше. Наемники пользуются дурной славой, но поверьте мне – я никому не желаю неприятностей. – Он лениво побултыхал остатки выпивки в бутылке. – Ведь вы наверняка знаете, где сейчас находится Кантлисс. Повисла тяжелая тишина, сопровождавшаяся обменом взглядами. Наконец Лэмб медленно поднял голову. Лицо Шай окаменело. Мэр попыталась успокоить их едва заметным пожатием плеч. – Он закован в цепи и сидит в моем подвале. – Сука, – выдохнула Шай. – Кантлисс наш, – Лэмб отодвинулся от стойки, держа напоказ левую перевязанную руку на эфесе меча. Кое-кто из наемников напыжился, принимая воинственные позы. Каждый свою, но вместе они напоминали котов, выясняющих отношения в залитом лунным светом переулке. Балагур просто смотрел с непроницаемым лицом, как игрок. И кости негромко щелкали друг о друга в его кулаке. – Ваш? – удивился Коска. – Он сжег мою ферму, украл моих сына и дочь и продал их каким-то дикарям. Мы преследовали его аж из Ближней Страны. Он обещал провести нас в горы и показать, где живет Народ Дракона. Возможно, тело Старика и утратило с годами былую гибкость, но его брови по-прежнему оставались одними из самых подвижных в мире. Теперь они взлетели на небывалую высоту. – Народ Дракона, говорите? Может, мы сумеем быть полезными друг другу? Лэмб окинул взглядом грязные, заросшие, перекошенные лица наемников. – Полагаю, лишних союзников не бывает. – Вот именно! Заблудившийся в пустыне человек не может отказываться от воды, кто бы ее ни предлагал! Верно, Темпл? – Пожалуй, я предпочла бы сдохнуть от жажды, – пробормотала Шай. – Меня зовут Лэмбом, – сказал северянин. – А это – Шай. Он поднял стакан. Несмотря на бинты, отсутствие среднего пальца бросалось в глаза. – Девятипалый северянин, – задумчиво проговорил Коска. – Думаю, это вас искал в Ближней Стране человек по имени Трясучка. – Не встречал такого. – О как! – Коска указал бутылкой на побои Лэмба. – А я подумал, что это могло быть его работой. – Нет. – Похоже, у вас много врагов, мастер Лэмб. – Иногда кажется, я посрать не могу сходить, чтобы не нажить еще парочку. – Многое зависит от того, на кого ты срешь, не так ли? Кол Трясучка – внушительный парень. И мне не показалось, что годы как-то смягчили его. Мы познакомились давным-давно, в Стирии, он и я. Иногда мне кажется, что я знаю каждого в этом мире. Когда оказываюсь в новой местности, то всегда обнаруживаю там старых знакомых. – Его пристальный взгляд уперся в лица Савиана. – А этого господина я не знаю. – Меня зовут Савианом, – кашлянул тот в кулак. – Что привело вас в Дальнюю Страну? Забота о здоровье? Савиан не нашелся с ответом. Повисла гнетущая тишина, во время которой многие наемники снова взялись за оружие. – Кантлисс похитил и его ребенка тоже, – внезапно сказала Шай. – Мальчика по имени Коллем. Помедлив еще немного, Савиан, почти неохотно, согласился. – Да, мой сын. Коллем. – Он кашлянул снова и влажно отхаркался. – Надеюсь, Кантлисс может привести нас к нему. Зрелище, как двое головорезов Мэра волокут через весь зал закованного разбойника, доставляло едва ли не облегчение. Его запястья охватывали наручники, некогда изысканная одежда превратилась в грязные лохмотья, лицо соперничало синяками с Лэмбовыми, одна рука свисала плетью, а нога волочилась по полу. – Неуловимый Грега Кантлисс! – вскричал Коска, когда люди Мэра бросили пленника к его ногам. – Не бойся. Я – Никомо Коска, презренный наемник и так далее и тому подобное. Но у меня есть к тебе несколько вопросов. Советую тщательно продумывать ответы, поскольку от них может зависеть твоя жизнь и так далее и тому подобное. Кантлисс глянул на Шай, Савиана, Лэмба, наемников и обостренным чутьем труса, отлично знакомым Темплу, осознал изменение в равновесии сил. Нетерпеливо кивнул. – Несколько месяцев назад ты покупал лошадей в городке под названием Грейер. Расплатился вот такими деньгами. – Коска с ловкостью фокусника показал маленькую золотую монетку. – Как оказалось, это – древние имперские монеты. Взгляд Кантлисса метнулся к лицу Старика, словно хотел прочесть его мысли. – Да, было. Не отказываюсь. – Ты купил лошадей у бунтовщиков, которые подняли мятеж против Союза в Старикленде. – Я? – Ты. – Да, купил! – Откуда монеты? – Коска наклонился к пленнику. – Народ Дракона заплатил мне ими. Это дикари с гор за Биконом. – Заплатили тебе за что? – За детей, – Кантлисс облизнул запекшиеся губы. – Отвратительный промысел… – пробормотал Суорбрек. – Как и большинство промыслов, – Коска склонился еще ниже. – А у них есть еще такие монеты? – Сколько я пожелаю. Так он сказал. – Кто сказал? – Ваердинур. Это их предводитель. – Сколько я пожелаю. – Глаза капитан-генерала сверкнули, словно воображаемое золото. – Значит, ты утверждаешь, что Народ Дракона помогает бунтовщикам? – Что-что? – Что эти дикари поддерживают мятежников деньгами, а возможно, укрывают самого зачинщика бунта – Контуса. Кантлисс замолчал, моргнул… – Э-э-э… Да? – Да! – улыбнулся до ушей Коска. – И когда мой наниматель, Инквизитор Лорсен, задаст тебе тот же вопрос, что ты ответишь? – О, да! – Теперь и Кантлисс улыбался, несомненно, почувствовав, что его положение начало улучшаться. – Я не сомневаюсь, что Контус скрывается у них! Клянусь дьяволом, он наверняка собирается на их золото устроить новый мятеж! – Так я и знал! – Коска плеснул в стакан Лэмба. – Мы просто обязаны отправиться вместе с вами в горы и, таким образом, выкорчевать зачинщиков бунта в самом корне! А этот несчастный станет нашим проводником и заслужит таким образом свободу. – Верно! – закричал Кантлисс, улыбнувшись Савиану и Лэмбу, и тут же пронзительно взвизгнул, поскольку Брачио поставил его на ноги, разбередив рану на ноге. – Подонки… – прошептала Шай. – Просто трезво смотрят на жизнь, – негромко ответил Лэмб, сжимая ее локоть. – Как нам всем повезло, – продолжал вещать Коска, – что я успел встретить вас до того, как вы уехали! – Мне всегда очень везет, – проворчал Темпл. – И мне, – добавила Шай. – Смотрите на жизнь трезво, – прошипел Лэмб. – Отряд из четырех человек легко одолеть, – говорил Коска. – Отряд из трехсот человек победить гораздо труднее! – Двести семьдесят два, – поправил Балагур. – Позвольте и мне вставить пару слов. – К стойке подошел Даб Свит. – Если вы намерены идти в горы, то вам потребуется более опытный проводник, чем этот полуживой убийца. Я готов предложить свои услуги. – Весьма польщен. А кто вы? – Даб Свит, – знаменитый разведчик снял шляпу, выставляя напоказ значительно поредевшие локоны. Должно быть, он почувствовал выгоду, несоизмеримую с прогоном отчаявшихся до Старикленда. – Известнейший герой пограничья? – переспросил Суорбрек, роясь в бумагах. – Я думал, вы помоложе. – Когда-то был помоложе, – вздохнул Свит. – Вы его знаете? – поинтересовался Коска. Биограф задрал нос к потолку. – Один человек по имени Марин Гленхорм… Я отказываюсь использовать по отношению к нему гордое название – писатель. Так вот, это человек сочинил весьма дешевые и малоправдоподобные повествования, основанные на вымышленных приключениях Даба Свита. – Причем без разрешения, – сказал разведчик. – Но я совершал парочку подвигов, отказываться не буду. И я истоптал каждый клочок земли в Дальней Стране, если он достаточного размера, чтобы поместился мой сапог. Гор это тоже касается. – Он поманил к себе Коску и понизил голос: – Почти до самого Ашранка, где иживет Народ Дракона. Это их священные земли. А моя напарница, Кричащая Скала, забиралась еще дальше. Видите ли… – Он выдержал долгую артистическую паузу. – Она вообще-то одна из них. – Точно, – каркнула Кричащая Скала, остававшаяся за столом, хотя Корлин куда-то подевалась, бросив карты. – Поднималась туда. Жила там. – И родилась там, да? – спросил Коска. – Никто не рождается в Ашранке. – Кричащая Скала важно покачала головой и сунула потухшую трубку из чаги в зубы, как будто сказала последнее слово в важной сделке. – И тем не менее ей знакомы все тайные тропы. Вам они тоже понадобятся. Вот посмотрите, эти ублюдки, Народ Дракона, не примут вас в гостеприимные объятия, когда вы ступите на их землю. Их земля необычная и ядовитая, но они ревнуют ее, как голодные медведи. Это – святая истина. – Тогда вы оба станете неоценимым дополнением к нашему отряду в походе, – кивнул Коска. – Каковы будут ваши условия? – Мы согласны на одну двадцатую часть любых найденных сокровищ. – Наша задача – искоренять мятежников, а не искать сокровища. – Ну, в любом приключении есть риск остаться ни с чем, – улыбнулся Даб Свит. – Тогда добро пожаловать в наше общество! Договор подготовит мой стряпчий. – Двести семьдесят четыре, – задумчиво проговорил Балагур. Его безжизненные глаза остановились на Темпле. – И ты. Коска разлил выпивку. – Почему, если ты встречаешь неординарного человека, он оказывается в преклонном возрасте? – Он ткнул Темпла в ребра. – Почему ваше поколение не дает ничего стоящего? – В тени гигантов наши достоинства съеживаются, а недостатки выпирают особо выпукло. – О! Я скучал по тебе! За сорок лет непрерывных войн, так получилось, я усвоил одно забавное обстоятельство. В человеке важен язык! Я имею в виду его речь, разговор, а не то, как он удовлетворяет девок, хотя поручиться и в этом случае я не могу. Не пишите это, Суорбрек! – Биограф быстро вычеркнул что-то. – Мы уедем, как только люди отдохнут и подготовят припасы! – Может, разумнее было бы дождаться конца зимы? – вмешался Свит. – Вы представляете, – Коска наклонился к нему, – что произойдет, если я оставлю свою Роту квартировать здесь четыре месяца? Нынешнее состояние города покажется вам сказкой! – А вы представляете, – разведчик запустил пятерню в бороду, – что бывает, когда триста человек попадают в снежную бурю в горах? – Ни малейшего понятия. Но мне не терпится узнать. Нужно ловить удачу за хвост! Это всегда было моим девизом. Запишите это, Суорбрек. – Пройдет совсем немного времени, – поднял брови Свит, – и вашим девизом может стать: «Почему я не чувствую мои гребаные ноги?» Но капитан-генерал по своему обыкновению уже не слушал его. – У меня есть предчувствие, что каждый из нас отыщет в горах то, что ищет! – Одну ладонь он положил на плечо Лэмба, а вторую – Савиана. – Лорсен – своих мятежников. Я – золото. А эти достойные господа – своих детей. Так выпьем же за наш союз! – Он высоко поднял почти пустую бутылку Темпла. – Вот дерьмо… – прошипела Шай сквозь стиснутые зубы. Темпл искренне согласился. И похоже, добавить к теме беседы не смог больше ничего.Некуда идти
Ро сняла цепочку с чешуей дракона и осторожно положила на шкуры. Однажды Шай сказала, что можно просидеть всю жизнь, ожидая благоприятного случая. Теперь подходит любой. Она прикоснулась к щеке Пита, который пошевелился и слабо улыбнулся в темноте. Здесь он стал счастливым. Наверное, по малолетству, он вполне мог забыть прошлое. Здесь он в безопасности настолько, насколько это только возможно. Хотя в этом мире верить нельзя ни во что. Ро жалела, что не могла попрощаться, но боялась, что он расплачется. Поэтому подхватила узелок и вышла в ночь. Воздух дышал свежестью, мягко падали снежинки, но таяли, едва коснувшись горячей земли, а мгновение спустя и капельки воды тоже высыхали. Из некоторых окон лился свет. Пробитые в скалах отверстия или сделанные в каменной кладке, столь древней, что Ро едва отличала ее от скал, не закрывались ни стеклами, ни ставнями. Крадучись в тенях, бесшумно ступая по старинной мостовой босыми ногами, обернутыми в тряпки, она скользила мимо огромной черной кухонной плиты, отшлифованной за века до блеска. Падающий на нее снег с шипением обращался в пар. Дверь Длинного Дома скрипнула. Девочка прижалась к выщербленной стене и замерла. Из окна доносились голоса старейшин, собравшихся на совет. За три месяца, проведенные здесь, она в совершенстве выучила их речь. – Шанка размножились в туннелях на нижних ярусах, – говорила Уто. Она всегда осторожничала. – Тогда нам следует изгнать их! – Акош всегда отличалась решительностью. – Если мы пошлем достаточно воинов, то здесь останется мало. А однажды люди могут прийти и снаружи. – Мы остановили их в месте, которое они называли Бикон. – Или раздразнили любопытство. – Когда мы разбудим Дракона, это уже не будет иметь значения. – Мне полагается сделать выбор, – глубокий голос Ваердинура. – Создатель не для того оставил здесь наших предшественников, чтобы мы позволили их трудам прийти в упадок. Мы должны быть смелыми. Акош, ты возьмешь триста человек и отправишься на север, на нижние ярусы, чтобы выгнать шанка. А потом будешь углублять тоннели до конца зимы. Когда растает снег, ты вернешься. – Мне тревожно, – вмешалась Уто. – Были видения. – Тебе всегда тревожно… Их голоса канули в ночи, а Ро прошла мимо огромных бронзовых листов, на которых маленькими буквами были выбиты имена. Тысячи и тысячи ушедших во тьму веков. Она знала, что сегодня ночью на страже стоит Айкарай, и предполагала, что он напьется, как и всегда. Часовой сидел в сводчатом проходе, свесив голову. Копье стояло прислоненным у стены, а между ног человека валялась пустая бутылка. Несмотря ни на что, Народ Дракона состоял из обычных людей, а людям присущи обычные человеческие недостатки. Оглянувшись напоследок, Ро подумала, что здесь очень красиво. Теплый желтый свет окон на черной громаде утеса, резные фигурки на островерхих крышах, устремленных в небо, усеянное яркими звездами. Но это – не ее дом. Она не приняла его. Проскочив мимо Айкарая, она пошла по ступеням, держа правую ладонь на теплой скале, поскольку слева, она точно знала, обрыв глубиной в сотню футов. У каменного обелиска она нашла потайную лесенку, спускавшуюся по крутому склону. На первый взгляд эту дорогу никто не скрывал, но Ваердинур рассказывал, что здесь поработала магия – никто не увидит ее, пока местные не покажут сами. Шай всегда доказывала, что не существует волшебства и демонов, что все это выдумки, но здесь, в далеком, всеми заброшенном уголке магия таилась в каждой вещице. И отрицать это было столь же глупо, как отрицать существование неба. Вниз по ненадежным ступенькам, то вперед, то назад, подальше от Ашранка – камни под ногами становились холоднее и холоднее. В лес – огромные стволы на голых склонах, корни цеплялись за пальцы ног и опутывали лодыжки. Она бежала вдоль сернистого ручья, бурлящего среди покрытых желтым налетом скал. Когда каждый вдох начал холодить грудь, а выдох – обращаться в пар, она остановилась. Теплее укутала ноги, развернула меховую накидку и укрыла плечи. Перекусила, напилась, вновь завязала узелок и поспешила дальше. На ходу думала о Лэмбе, неутомимо шагающем по полю за плугом, о Шай, размеренно двигающей косой туда-сюда, в то время как пот стекал ей на брови, о ее словах, произнесенных сквозь сжатые зубы: «Ты только держись. Не останавливайся. Только держись». И Ро держалась. Здесь уже снег чередовался с проталинами, с веток срывалась звонкая капель, и Ро пожалела, что не прихватила стоящих сапог. Услыхав далекий и печальный волчий вой, она ускорила шаг. Ноги промокли и начали болеть. Все под гору и под гору, то карабкаясь по обломкам скал, то скользя по щебневым осыпям. Направление она определяла по звездам. Однажды, когда она не смогла уснуть и сидела под сараем поздней ночью, старина Галли научил ее находить путь, сверяясь по небесным светилам. Снегопад прекратился, но снега насыпало довольно много. Она проваливалась по колено в колючее, искрящееся в лучах рассветного солнца, холодное покрывало. Впереди лес редел, и она помчалась бегом, рассчитывая увидеть цветущую долину или шумный городок, зажатый между холмов. Но, выскочив на обрыв величественного утеса, обнаружила лишь бесплодный край, покрытый частой гребенкой черных елей, голых скал и узких белоснежных ущелий, теряющихся в серой мгле. Никакого признака людей или цветов. Никакого намека на мир, который она знала, никакого тепла. Только холод снаружи и внутри. Дыша на замерзшие ладони, Ро задумалась – не угодила ли она на край света. – Рад тебя видеть, дочь моя. – Ваердинур сидел, скрестив ноги, позади нее, опираясь спиной на пень. Его посох… или копье – Ро до сих пор не могла утверждать с уверенностью – лежал на сгибе руки. – У тебя есть мясо в узелке? Я не готовился к путешествию, но ты сумела увлечь меня погоней. Не произнеся ни звука, она дала ему полоску сушеного мяса. Они поели, и Ро поняла, что рада встрече. – Забывать бывает тяжело, – сказал он через какое-то время. – Но ты должна понимать, что прошлое не вернуть. Он вынул чешуйку дракона на цепочке и надел девочке на шею. Она не возражала. – Шай обязательно придет, – произнесла Ро, но голос ее казался совсем слабым – он терялся в необъятном просторе, приглушался снегом, сковывался холодом. – Все может быть. Но ты знаешь, сколько детей попало сюда за мою жизнь? Ро промолчала. – Сотни. А ты знаешь, сколько родных последовало за ними, чтобы вернуть домой? Сглотнув, девочка ничего не ответила. – Ни одного. – Ваердинур сжал ее крепким и теплым объятием. – Ты теперь – одна из нас. Иногда люди покидают нас. Просто уходят. Моя сестра ушла. Если ты хочешь оставить нас, никто не будет тебя останавливать. Но это – долгий и нелегкий путь. И главное, путь куда? Внешний мир – красная страна, без законов, без правил. Ро кивнула. Это она успела увидеть собственными глазами. – А у нас есть цель. Ты нужна нам, – он встал и протянул ей ладонь. – Хочешь я покажу тебе нечто удивительное? – Что именно? – То, ради чего Создатель поселил нас здесь. То, ради чего мы все здесь остаемся. Она приняла протянутую руку. Ваердинур с легкостью усадил девочку на плечи. Она погладила колючую щетину у него на темени. – Можно, мне завтра побреют голову? – Как только ты будешь готова. И он двинулся вверх по склону, шагая точно в отпечатки оставленных Ро следов.Драконы
В мире много забавного; среди прочего – убеждение белого человека, что он – в меньшей степени дикарь, чем все другие дикари.Марк Твен
Тройки
– Сука… Как же холодно, – прошептала Шай. Они затаились в корнях промерзшего дерева, но все равно налетающие порывы ветра били, словно кулаком, в лицо. Даже кусок одеяла, дважды обернутый вокруг головы, так, что снаружи оставались только глаза, не спасал. Лицо Шай покраснело и жгло, как после хороших пощечин. Она лежала на месте, отчаянно страдая от желания отлить, но не осмеливалась стянуть штаны, поскольку не хотела, чтобы к общему неудобству добавилась еще желтая сосулька, торчащая из задницы. Шай плотнее укуталась в плащ, утепленный сверху обледеневшей волчьей шкурой, которую дал ей Свит, пошевелилась онемевшими пальцами ног в заледеневших сапогах и прижала пальцы ко рту, чтобы на полную использовать крохи тепла, вырывающиеся при дыхании. Пока она еще могла дышать. – Сука, как же холодно. – Это мелочи, – проворчал Свит. – Однажды меня захватила врасплох метель в горах поблизости от Хайтауэра. Мы просидели два месяца. Выпивка замерзала прямо в бутылках. Мы разбивали их и раздавали бухло кусочками. – Ш-ш-ш… – осадила их Кричащая Скала. Едва заметное облачко пара слетело с ее синих губ. За миг до того Шай задавалась вопросом: не замерзла ли духолюдка насмерть пару часов назад прямо с трубкой в зубах? За все утро она, пожалуй, не моргнула ни разу, внимательно вглядываясь через хворост, из которого они соорудили укрытие, как на горы, так и вниз, на Бикон. Зрелище не из самых интересных. Поселок казался вымершим. Снег на единственной улице замел двери домов, скопился на крышах, которые оскалились клыками-сосульками. Он лежал нетронутым, если не считать цепочки следов любопытного волка. Ни тебе дыма из труб, ни света из приоткрытых пологов наполовину занесенных палаток. Древние холмы казались белыми сугробами. Разрушенная башня, из-за которой это место и назвали Биконом, торчала из снега. Было тихо, как в могиле Иувина, если не считать свиста ветра в чахлых соснах и размеренного «стук-стук-стук» какого-то ставня. Шай никогда не отличалась долготерпением и не скрывала этого, но нынешняя засада в подлеске очень уж сильно напоминала о днях, проведенных в разбойничьей шайке. О том, как она лежала на животе в пыли, а рядом чавкал Джег, чавкал и сплевывал, и все над ухом, а Нири потел, источая неимоверное количество соленой воды. Они поджидали неудачливых путников, едущих по дороге внизу. Шай притворялась разбойницей, полубезумной от жестокости Драконицей, хотя чувствовала себя всего-навсего маленькой девочкой, полубезумной от постоянного страха. Она боялась преследователей, боялась спутников и больше всего боялась саму себя. Не представляла, что будет дальше. Как будто неистовый безумец завладел ее руками и ртом, пользовался ею без устали, словно безвольной марионеткой. От этих воспоминаний захотелось вывернуться из собственной зудящей кожи. – Потерпи, – прошептал Лэмб, неподвижный, как бревно. – Зачем? Ни хрена тут нет, город вымер, как… Кричащая Скала подняла шишковатый палец и, подержав его перед лицом Шай, медленно указала на опушку по другую сторону долины. – Видишь две большие сосны? – прошептал Свит. – И три скалы, похожие на пальцы, между ними? Там они прячутся. Шай вглядывалась в бесцветную путаницу камней, дерева и снега, пока не заболели глаза. Только потом ей удалось уловить едва заметное движение. – Это один из них? Кричащая Скала подняла два пальца. – Они ходят парами, – пояснил Даб Свит. – А она хороша, – пробормотала Шай, чувствуя себя жалким любителем в их обществе. – Лучшая. – Как мы их достанем? – Они сами себя обнаружат, как только пьяный придурок Коска выполнит свою часть задачи. – Я не была бы так уверена, – ответила Шай. Несмотря на разговоры о необходимости спешки, Рота долго слонялась без дела по Кризу, словно мухи вокруг дерьма, и потратила две недели на пополнение запасов, выступая источником любых подозрительных неразберих и непрестанного опустошения. Еще больше времени им потребовалось, чтобы преодолеть расстояние между Кризом и Биконом, когда уже заметно похолодало. Изрядное количество самых честолюбивых шлюх Криза, игроков и торговцев, рассчитывающих прикарманить денежки, которые наемники не успели растратить, увязалось следом. И все это время Старик доброжелательно улыбался, глядя на неразбериху, как будто она являлась частью его глубокомысленного плана, и плел затейливую вязь истории своего великого прошлого для слабоумного биографа. – По-моему, обещания и дело этого старого ублюдка значительно расходят… – Тс-с-с-с… – прошипел Лэмб. Шай прижалась к земле, когда стая обиженных ворон с шумом взлетела к промерзшему небу. Сперва донеслись приглушенные расстоянием крики, звон сбруи, а потом в поле зрения появились всадники. Двадцать или чуть больше человек пробивались сквозь снежные заносы, чертовски осложняющие их задачу, проваливались и поднимались, лупили по бокам исходящих паром коней, чтобы заставить их идти вперед. – Пьяный придурок прибыл, – заметил Лэмб. – В этот раз да. – Шай испытывала сильнейшие подозрения, что исполнять обязанности не входило в привычки Коски. Наемники спешились и разбрелись по лагерю, ныряя в дверные проемы и окна, вспарывая парусину палаток, замерзшую до состояния дерева, поднимая крики и шум, не уступавшие громкостью битве конца времен. То, что эти отбросы общества сейчас на ее стороне, заставило Шай усомниться – правильную ли сторону она выбрала? Но она была там, где была. Выбор из двух видов говна лучшего проходил красной нитью через всю ее жизнь. Лэмб тронул ее руку. Проследив за его пальцем, указывающим на схорон, Шай заметила темную фигуру, мелькнувшую среди деревьев. Низко пригибаясь, человек стремительно растворился в чаще, среди ветвей и теней. – Один пошел, – проворчал Свит, уже не приглушая голос, благодаря заварухе, устроенной наемниками. – Теперь, если нам улыбнется удача, он помчит прямиком в Ашранк и расскажет Народу Дракона, что в Бикон прибыли двадцать всадников. – Иногда слабый кажется сильным, – сказал Лэмб. – А иногда сильный кажется слабым. – А как насчет второго? – спросила Шай. Спрятав трубку, Кричащая Скала вытащила кривую дубинку, весьма красноречиво ответив на вопрос, а потом гибко, будто змея, скользнула за дерево, к которому до той поры прислонялась. – За работу, – бросил Свит и последовал за ней, двигаясь гораздо быстрее, чем Шай когда-то замечала за ним. Два старых разведчика поползли между черными стволами деревьев, по снегу и опавшей хвое по направлению к схорону, и вскоре исчезли из виду. А Шай осталась ждать на промерзшей земле рядом с Лэмбом. Выехав из Криза, он постоянно брил голову и, похоже, вместе с волосами избавлялся от всех чувств. Жесткие линии, угловатые кости и непроницаемое лицо. Швы срезал Савиан, отметины, нанесенные кулаками Гламы Золотого, сошли, затерялись среди прочих. Избитая наковальня лица, словно летопись, хранила воспоминания о прежней жизни, наполненной насилием, но Шай, как и прежде, ничего не могла там прочитать. Трудно поверить, как раньше легко было с ним разговаривать. Ну, или, по крайней мере, обращаться к нему. Старый добрый трус Лэмб, который никогда не удивит тебя. Теперь пролив, разделяющий их, с каждым днем становился шире и глубже. Множество вопросов крутилось в ее голове, но стоило открыть рот, и с языка сорвался самый бессмысленный. – Ты трахал Мэра, да? Лэмб молчал так долго, что она начала думать, что не удостоится ответа. – Во все дыры, и нисколько не жалею. – Полагаю, это занятие даже для людей в возрасте может оставаться приятным. – Несомненно. Особенно если раньше приходилось долго воздерживаться. – Но это не помешало Мэру вогнать нож тебе в спину, когда она почувствовала выгоду. – Ты много надежд возлагала на Темпла до того, как он выпрыгнул в окно? Тут уж замолчала ненадолго Шай. – Не много, врать не буду. – Вот! Полагаю, если я кого-то поимел, то это не значит, что он не попытается поиметь меня. – У кое-кого из нас, – она испустила длинный вздох, – это, напротив, становится обязательным условием. Свит выглянул из-за сосен позади убежища, неповоротливый в своей огромной шубе, и помахал. Рядом появилась Кричащая Скала, которая наклонилась и вытерла дубинку о снег, оставив едва заметный розовый мазок. – Полагаю, дело сделано, – сказал Лэмб, рывком садясь на корточки. – И я так думаю, – Шай обхватила себя за плечи. Так холодно, что ни о чем, кроме стужи, думать не хочется. Но она все-таки повернулась к нему, первый раз за время разговора глядя в глаза. – Могу я тебя спросить кое о чем? Желваки заходили на его челюстях. – Иногда неведение бывает спасительным. – Он вперил в нее на удивление жалкий и виноватый взгляд, как будто преступник, пойманный с поличным и осознавший вину. – Но я не знаю, как тебя переубедить. У Шай засосало под ложечкой, она едва смогла заставить себя заговорить, но и молчать тоже не получалось. – Кто ты? – прошептала она. – Я имею в виду – кем ты был? Я хочу сказать… Вот дерьмо! Краем глаза она уловила движение – человек мчался между деревьями к Свиту и Кричащей Скале. – Вот дерьмо! Шай вскочила, побежала, споткнулась, зацепившись занемевшей ногой за корягу, и упала в ложбину, покатившись через кустарник, поднялась и начала карабкаться по голому склону, увязая в глубоком снегу. Казалось, на ногах висят не сапоги, а тяжеленные кандалы. – Свит! – хрипела она. Человек выскочил из-за деревьев и по девственному снегу летел к старому разведчику. Мелькнуло оскаленное лицо и блестящий клинок. Шай не успевала. И ничего не могла поделать. – Свит! – выкрикнула она снова. Разведчик повернулся к ней, улыбнулся, вдруг покосился, глаза его расширились, и он отпрыгнул, уворачиваясь, а нападающий не отставал. Подпрыгнул, перевернулся в воздухе и рухнул на снег. Кричащая Скала подоспела и ударила его по голове дубинкой. Мгновение спустя Шай услышала резкий хруст. Савиан, отодвинув рукой ветки, побрел по снегу к ним, невозмутимо взводя арбалет. – Хороший выстрел, – сказала Кричащая Скала, засовывая дубинку за пояс и зажимая в зубах трубку. – Она говорит – хороший выстрел, – Даб Свит пристроил на место оброненную шляпу. – Да я чуть не обделался, черт побери! Шай наклонилась и уперлась ладонями в колени, пытаясь успокоить горевшие огнем легкие. Лэмб подошел к ней, всовывая меч в ножны. – Похоже, иногда они ходят тройками.Среди дикарей
– Не сильно-то они похожи на демонов… – Коска толкнул женщину из Народа Дракона сапогом в щеку и рассматривал откинувшуюся назад наголо обритую голову. – Ни тебе чешуи. Ни тебе раздвоенного языка. Я слегка разочарован. – Обычные дикари, – проворчал Джубаир. – Как и те, что на равнинах, – Брачио отхлебнул вина и заглянул в стакан. – На ступеньку выше зверей, но эта ступенька очень низкая. Темпл откашлялся. – Это не дикарский меч. Он присел на корточки и покрутил в руках клинок – прямой, отлично сбалансированный и отлично заточенный. – Они не просто духолюды, – заметил Свит. – Точнее, они – просто не духолюды. Они хотят убивать и умеют. Они перерезали всех старателей в Биконе без всякого труда. – Но ясно, что в них течет кровь. – Коска сунул палец в дыру, проделанную арбалетным болтом Савиана, и вытащил его, рассматривая алую влагу. – Ясно также, что они умирают. – Во всех течет кровь, – пожал плечами Брачио. – И все умирают. – Одна лишь жизнь – святая истина, – пророкотал Джубаир, возводя глаза к небу. Ну, вернее, к поросшему плесенью потолку. – А что это за металл? – Суорбрек вытащил амулет из-за пазухи женщины. Серая пластинка матово отсвечивала в огнях факелов. – Очень тонкая, но… – Он даже оскалился от напряжения. – Я не могу ее согнуть. Вообще. Поразительное искусство. Коска отвернулся. – Сталь и золото. Другие металлы меня не интересуют. Похороните мертвецов за лагерем. Если я что-то и выучил за сорок лет войны, Суорбрек, так это то, что покойников нужно хоронить за пределами лагеря. – Он плотнее запахнул плащ, ежась от ледяного ветра, поскольку дверь не закрывали. – Проклятый холод. – Жадно сгорбившись над очагом, он стал похожим на ведьму над ее колдовским котлом, которая протянула к огню скрюченные когтистые пальцы. – Здесь все напоминает мне север, а это не очень-то хорошо, правда, Темпл? – Не очень, генерал. – Напоминания о любом мгновении минувших десяти лет, по мнению Темпла, ничем хорошим быть не могли. Море жестокости, обид и утрат. Кроме тех дней, когда он окидывал взглядом равнины, сидя в седле. Или забравшись на остов лавки Маджуда. Или препираясь с Шай относительно долга. Танцуя, тесно прижимаясь к ней. Наклоняясь, чтобы поцеловать ее, глядя на ее улыбку, когда она тянулась поцеловать его. Темпл передернулся. Он просрал все полностью и окончательно. В самом деле, ты никогда не ценишь того, что имеешь, пока не выпрыгнешь из окна. – То проклятое отступление. – Коска погрузился в борьбу с собственными неудачами, которых тоже хватало. – Тот проклятый снег. Тот ублюдочный предатель Черный Кальдер. Сколько достойных людей мы потеряли, правда, Темпл? Таких как… Имена я позабыл, но и так понятно. – Он обернулся и сердито бросил через плечо: – Когда вы говорили о форте, я ожидал увидеть что-то… более надежное. На самом деле главное сооружение Бикона представляло собой большую бревенчатую хижину на полтора этажа, разделенную на комнаты звериными шкурами, с прочной дверью и узкими окнами, с выходом на ныне сломанную сторожевую башню на одном углу и множеством сквозняков. – В Дальней Стране мы нетребовательны, – пожал плечами Даб Свит. – Воткнешь рядом три палки, вот тебе и форт. – Думаю, мы должны радоваться любому убежищу, которое доступно. Еще одна ночь под открытым небом, и вам пришлось бы дожидаться весны, чтобы меня разморозить. Как я тоскую по прекрасным башням Виссерина! Пьянящие ночные ароматы у реки! А знаете ли вы, Суорбрек, что однажды я владел этим городом? – Кажется, вы уже упоминали об этом, – вздрогнул писатель. – Никомо Коска! Великий герцог Виссерина! – Старик прервался, чтобы сделать глоток из фляги. – Я должен вернуть его! Мои башни, мой дворец, мою славу. Я часто испытывал разочарование, это правда. Мое прошлое – переплетение, как бы выразиться, рубцов и шрамов. Но ведь все еще впереди, не правда ли? – Конечно! – Суорбрек фальшиво хихикнул. – Впереди у вас долгие годы успеха, я уверен! – Есть немного времени, чтобы поправить дела… – Коска увлеченно рассматривал кисти рук и, содрогаясь, пошевелил узловатыми пальцами. – Знаете, Суорбрек, обычно я поражал всех искусством метания ножей. Мог с двадцати шагов попасть в муху. А теперь? – Он оглушительно фыркнул. – Теперь я ее и разглядеть с двадцати шагов не могу в ясный день. Это наибольшее предательство из всех возможных. Предательство собственной плоти. Проживешь достаточно долго и увидишь, как она тебе отказывает… Очередной порыв сквозняка возвестил о прибытии сержанта Балагура. Его толстый нос и прижатые к черепу уши слегка порозовели, но больше ничего не указывало, что он страдает от холода. Казалось, жара, солнце или ураган ему безразличны. – В лагерь подтянулись последние из отставших, – доложил он. – Прихлебатели, ползут за нами, как опарыши за падалью. – Брачио налил себе выпивки. – Не уверен, что сравнение нашего благородного сообщества с гниющим трупом – правомерно, – возразил Коска. – Насколько бы метким оно ни было, – прошептал Темпл. – Кто смог доехать сюда? – Девятнадцать шлюх и четыре сутенера, – сказал Балагур. – Они найдут дело, – кивнул Коска. – Двадцать два погонщика и грузчика, включая калеку Хеджеса, который продолжает утверждать, что должен с вами говорить. – Всем я нужен! Как будто я – праздничный пирог со смородиной! – Тринадцать мелких торговцев, разносчики и ремесленники, шестеро из которых жалуются, что их обобрал кто-то из Роты… – Я угодил в общество нечистых на руку людей! А когда-то был великим герцогом. Еще одно разочарование. – …два кузнеца, барышник, меховщик, цирюльник, который утверждает, что ему знакомо ремесло хирурга. Парочка прачек, виноторговец, но без товара. Навыки и умения еще семнадцати человек установить не удалось. – Бродяги и бездельники, мечтающие разжиреть на крохах с моего стола! Неужели ни в ком не осталось чести, правда, Темпл? – Слишком мало, – ответил Темпл, ведь и его собственный запас был позорно мал. – А фургон… – Коска придвинулся вплотную к сержанту и после очередного глотка из фляги довольно внятно прошептал: – Фургон Наставника Пайка прибыл? – Так точно, – ответил Балагур. – Выставьте охрану. – И все-таки, что там прячут? – спросил Брачио, прочищая ногтем закисший глаз. – Если я поделюсь знаниями, то он перестанет быть фургоном-загадкой, а станет… обычным фургоном. Думаю, мы все согласимся, что исчезнет всяческая таинственность. – А где эти помои будут отогреваться? – решительно спросил Джубаир. – Наши бойцы едва поместятся в доме. – А как там курганы? – поинтересовался Старик. – Пусты, – ответил Свит. – Разграблены много веков назад. – Вот там пускай и греются, как могут. Какова шутка, правда, Темпл? Герои былых времен изгнаны из гробниц современными шлюхами! – Я потрясен до глубины души, – пробормотал стряпчий, содрогаясь от одной мысли о гробовом холоде внутри курганов, не говоря уже о том, чтобы трахаться там. – Не буду мешать вам, генерал, – встрял Даб Свит. – Я, пожалуй, пойду готовиться. – Конечно! Слава, она, как хлеб, со временем теряет свежесть! Это Фаранс сказал или Столикус? И каков ваш план? – Я надеюсь, что их разведчик помчится домой и сообщит своим друзьям-драконам, что здесь не больше двадцати человек. – Лучший противник – удивленный и обманутый! Все-таки это Фаранс… Или Байеловельд? – Коска бросил на Суорбрека, который увлекся своей записной книжкой, испепеляюще-презрительный взгляд. – Все писатели похожи друг на друга… Так что ты говорил? – Полагаю, они встанут перед выбором – затаиться в Ашранке и сделать вид, что не заметили нас, или спуститься вниз и перебить нас. – Спустятся и будут неприятно поражены, – сказал Брачио и хихикнул, подергивая челюстью. – Пока это всего лишь наши пожелания, – возразил Свит. – Но они не станут спускаться, если петух их не клюнет. Наши следы на их земле подтолкнут драконов к решению. Они чертовски злятся, когда дело доходит до их земли. Кричащая Скала знает дорогу. Она даже знает тайные тропы, ведущие в Ашранк, но это дьявольски опасно. Поэтому все, что мы сделаем, – поднимемся в горы и основательно наследим. Потухший костер, истоптанные тропы… – Дерьмо! – торжественно, словно имя пророка, провозгласил Джубаир. – Замечательно! – Коска поднял флягу. – Подловим их на дерьмо! Я полностью уверен, что Столикус не посоветовал бы ничего подобного, правда, Темпл? – А вы уверены, что они клюнут на наживку из дерьма? – Брачио глубокомысленно потеребил нижнюю губу. – Они всегда были тут победителями, – пояснил Свит. – Привыкли убивать духолюдов и распугивать первопроходцев. Победы вселили в них непомерную гордыню. Они не пытаются придумать что-то новенькое. Но Народ Дракона по-прежнему опасен. Вам лучше подготовиться получше. И не спугнуть их, пока они не заглотят крючок. – Я же говорю, что охотно верю, – кивнул Коска. – Я бывал по обе стороны засады не раз и прекрасно понимаю, о чем речь. А что вы думаете о нашем замысле, мастер Кантлисс? Несчастный разбойник в разорванной одежде, с набитой за пазуху для сохранения тепла соломой, сидел до той поры в углу, баюкал сломанную руку и тихонько сопел. При звуках своего имени он приободрился и резво закивал, как будто его одобрение могло кому-либо помочь. – Звучит неплохо. Они думают, что эти холмы принадлежат им – тут я согласен полностью. Этот Ваердинур убил моего друга Рябого. Убил равнодушно, как ни в чем не бывало. А можно мне… – Он потянулся к фляге Коски, облизывая губы. – Само собой, – ответил Старик, допив все до последней капли и переворачивая флягу горлышком вниз, дабы показать, что она пуста. – Капитан Джубаир, ты отберешь восемь самых опытных бойцов, которые будут сопровождать разведку. Свит недоверчиво покосился на неповоротливого кантика. – Я предпочел бы ехать с людьми, которым доверяю. – Как и все мы, но можно ли таких повстречать, не правда ли, Темпл? – Очень мало. – Стряпчий не мог причислить к надежным ни себя, ни кого-либо из заполнивших хижину. – Значит, вы нам не доверяете? – воскликнул Свит с видом оскорбленной невинности. – Мне часто приходилось разочаровываться в людях, – возразил Коска. – С той поры, как великая герцогиня Сефелин предала меня и отравила мою дражайшую любовницу, я никогда не обременяю излишним доверием деловые отношения. – Лучше всего, – Брачио громогласно отрыгнул, – внимательно следить друг за другом, держать оружие под рукой и оставаться подозрительным, не забывая, что личные интересы – главная побудительная причина. – Великолепно сказано! – Коска хлопнул его по колену. – Это как нож в носке, который в трудной ситуации станет тайным оружием. – Я пробовал носить нож в носке, – пробормотал Брачио, поглаживая нагрудную перевязь. – Ужасно трет ногу. – Так мы выступаем? – прогремел Джубаир. – Нельзя тратить время впустую, когда Бог посылает тебе важную работу. – Работу надо по-любому работать, – ответил Свит, поднимая воротник шубы и выходя в ночь. Коска потянул к губам флягу, но вспомнил, что она пустая, и знаком потребовал наполнить. – Дайте еще выпивки! А ты, Темпл, присядь рядом, поговори со мной, как бывало раньше. Успокой меня, Темпл, дай мне совет. – Не уверен, что смогу дать правильный совет, – вздохнул Темпл. – Мы вышли за пределы досягаемости законов. – Я говорю не о человеческих законах, а о праведном пути! Спасибо… – Сержант Балагур принялся наливать из открытой бутылки во флягу капитан-генерала с ювелирной точностью. – Я чувствую, что буря влечет меня по морю непонимания и мой компас моральных норм сбился! Стань звездой моей нравственности, Темпл! А как же Бог, человече, как же Бог? – Боюсь, что мы могли выбраться и за пределы досягаемости Божьих законов тоже, – пробормотал Темпл, когда отворились двери. Вошел, сильно хромая и вцепившись в драную шляпу, Хеджес. Он казался еще изможденнее, чем прежде. – Ты кто такой? – спросил Коска, вглядываясь в полумрак. – Меня зовут Хеджесом, господин капитан-генерал. Я погонщик из Криза. Ранен при Осрунге, господин, командовал там атакой. – Вот по этой причине я оставляю командование атаками другим. Шаря глазами по сторонам, Хеджес пересек комнату. – Не могу не согласиться, господин. Могу я с вами поговорить? Довольный, что Коска отвлекся, Темпл выскочил в кромешную тьму.Обитатели лагеря нисколько не заботились скрытностью. Люди, закутанные в шкуры и плащи, одетые в рваные одеяла и части доспехов, с ругательствами топтались по снегу, превращая его в грязную слякоть, высоко поднимали шипящие факелы, тащили упирающихся лошадей, разгружали из фургонов сундуки и корзины, пар от дыхания вился облаками вокруг их лиц. – Можно мне пойти с вами? – спросил Суорбрек, пристраиваясь рядом с Темплом в общей неразберихе. – Если не боитесь, что моя удача заразна. – Вряд ли она хуже моей, – пожаловался биограф. Они миновали кучку людей, которые набились в хижину с одной обрушившейся стеной и разыгрывали в кости место для постелей. Еще один точил клинок на скрипучем камне, и рой искр улетал в темноту. Три женщины спорили о том, как лучше развести огонь в очаге. Ни одна не знала правильного ответа. – Вас когда-либо охватывало чувство… – рассуждал вслух Суорбрек, пряча лицо в воротнике потертого плаща. – Чувство, что вы каким-то образом угодили в более чем нежелательное положение, но не можете ума приложить, как оттуда выкарабкаться? – В последнее время – ежедневно и ежечасно, – покосился на писателя Темпл. – Как будто вы наказаны, но не знаете, за что… – Я знаю за что, – пробормотал Темпл. – А я не знаю. – Жаль, что не могу сказать то же самое. Но, боюсь, это правда. Один из курганов откопали от снега. Свет факела отражался от замерзшего мха в сводчатом проходе, который один из сутенеров уже занавешивал. Снаружи начала выстраиваться неровная очередь. Между двумя другими курганами дрожащий разносчик устроил прилавок, предлагая кожаные ремни и мазь для их пропитки. Хорошему купцу спать некогда. Темпл уловил отголоски слов Инквизитора Лорсена, доносящиеся из-за неплотно закрытой двери: – Вы, Димбик, в самом деле верите, что в этих горах прячутся мятежники? – Вера – это роскошь, которую я не могу позволить себе довольно давно, Инквизитор. Я выполняю приказы. – Чьи приказы, капитан? Вот в этом-то все и дело. Я получаю приказы от Наставника Пайка, а Наставник, в свою очередь, непосредственно от Архилектора. А распоряжение Архилектора гласит… – Голос перешел в невнятное бормотание. На окраине лагеря в темноте собрались бывшие товарищи Темпла. Вновь пошел снег. Белые звездочки оседали на гривах коней, на седых волосах Кричащей Скалы, на старом знамени, которым она обмоталась, на плечах сгорбившейся Шай, проверявшей, как показалось, содержимое сумок на вьюках, которые Лэмб навешивал на лошадь. – С нами собрался? – спросил Савиан, взглянув на приближающегося Темпла. – Желаю всем сердцем, но у остальных частей тела преобладает здравый смысл, и они вежливо отказались. – Кричащая Скала! – Суорбрек с надеждой потянулся за записной книжкой. – Какое загадочное имя! – Да, – глянула она на писателя. – Осмелюсь предположить, что за ним наверняка стоит загадочная история. – Да. – Не желаете ею поделиться? Кричащая Скала подтолкнула коня и медленно растворилась в темноте. – Похоже, это означает – нет, – сказала Шай. – Писателю приходится учиться безропотно сносить презрение, – вздохнул Суорбрек. – Не каждое слово или предложение приходится по вкусу всем читателям. Мастер Лэмб, вы беседовали когда-либо с писателем? – Нет, но с остальными типами лжецов мы уже сталкивались, – отрезала Шай. Но биограф не сдавался: – Я слышал, люди говорили, что у вас опыта в поединках больше, чем у любого живущего на земле человека. – А вы верите всему, что слышите? – Лэмб затянул последнюю подпругу. – Значит, вы отрицаете эти слухи? Лэмб промолчал. – Можете ли вы поделиться с моими читателями какими-то тонкостями этого смертельного занятия? – Не занимайтесь им. – А правда то, что говорил мне генерал Коска? – Суорбрек шагнул ближе. – По внешнему виду он не тянет на образец честности. – Он говорил, что однажды вы были королем? Брови Темпла полезли на лоб. Свит закашлялся. Шай рассмеялась, но, заметив, что Лэмб не возражает, стала серьезной. – Он говорил, что вы были бойцом короля северян, – продолжал Суорбрек. – Выиграли в его честь десять поединков в Кругу, потом он вас предал, но вам удалось уцелеть. В конце концов вы убили его и заняли трон. Лэмб неторопливо вскарабкался в седло, хмуро глядя в ночь. – Было время, когда люди надели на меня золотую цепь и преклонили колена. Тогда их это устраивало. В трудные времена люди любят подчиняться жестким вождям. В мирные времена они начинают полагать, что станут счастливее, поднявшись с колен. – Вы их вините в этом? – Я давно перестал винить людей. Люди – просто люди. – Лэмб повернулся к Темплу. – Как по-твоему, мы можем доверять Коске? – Даже наоборот, – ответил Темпл. – Чувствовал, что так ты и скажешь, – Лэмб толкнул лошадь пятками, направляясь в темноту. Суорбрек какое-то мгновение смотрел ему вслед, а потом послюнявил карандаш и принялся быстро писать. Темпл поймал взгляд Шай, когда она садилась на коня. – Надеюсь, вы их отыщете, – выдавил он. – В смысле, детей. – Найдем. Надеюсь, и ты найдешь… не важно, что ты там ищешь. – Мне кажется, я нашел, – прошептал он. – И снова потерял. Она посидела молча, как бы размышляя – что же ответить, а потом причмокнула и заставила лошадь пойти шагом. – Удачи! – крикнул Темпл ей в спину. – Береги себя среди дикарей! Она оглянулась на форт, откуда доносились звуки нестройного пения, и приподняла бровь. – И ты тоже.
Ловушка
В первый день они ехали через лес из деревьев, выше и больше, чем Шай когда-либо видела. Ветка над веткой, ветка над веткой… Вместе они закрывали солнце. Шай казалось, будто она угодила в гигантский склеп, мрачный и торжественный. Снежинки слетали в тишине, наметая у корней сугробы в фут глубиной. Ледяной наст резал ноги коням, поэтому приходилось петлять в поисках твердой земли. То здесь, то там собирался призрачный туман, клубился вокруг скал и людей, которые шли сквозь него, словно привидения, отбирал тепло их душ. И нельзя сказать, чтобы тепла хватало… Кричащая Скала всякий раз предостерегающе шипела, когда кто-нибудь говорил вслух, поэтому они продолжали путь в мучительной тишине, нарушаемой лишь хрустом снега, натужным дыханием лошадей, кашлем Савиана и негромким бормотанием Джубаира. По мнению Шай, он молился. Да, он был набожным ублюдком, этот здоровенный кантик, и вряд ли кто-то смог бы доказать обратное. Но сделало ли из него показное благочестие безопасного человека, к которому не страшно повернуться спиной? Шай сомневалась. Насколько она успела понять, люди, хорошо разбирающиеся в религии, использовали ее для оправдания неблаговидных поступков, а не для совершения праведных. Только когда сумерки поглотили остатки дневного света, Свит привел их к неглубокой пещере под скальным выступом и позволил отдохнуть. К тому времени и кони под седлом, и заводные кони измучились и дрожали, да и Шай чувствовала себя не намного лучше. Все тело целиком болело, закостенело, занемело от холода, потертости и ссадины состязались между собой – которая докучает сильнее. Разводить огонь запретили. Они поужинали холодным мясом и черствым хлебом, передавая по кругу бутылку. Закашлявшись, как обычно, Савиан сохранил каменное лицо, но Шай показалось, что он волнуется больше обычного. Сутулился и сжимал плащ у горла побелевшей рукой. Один из наемников по имени Сакри, стириец с торчащей вперед челюстью, чей вид раздражал Шай тем, что радовался, когда другим плохо, усмехнулся и сказал: – Да ты простыл, старикан. Может, тебе лучше вернуться? – Заткнись, – заявила Шай с таким запалом, на какой только была способна, то есть с весьма небольшим. – А что ты мне сделаешь? – Он откровенно глумился. – Стукнешь меня? – Именно. – Злость чуть-чуть добавила горячности. – Гребаным топором. Поэтому заткнись. На этот раз он в самом деле замолчал, но когда в небе взошла луна, Шай сообразила, что он просто прикидывает, как свести счеты, и решила для себя, что лучше не поворачиваться к Сакри спиной. Сторожили лагерь попарно – один наемник и один из Братства. Следили ночью друг за другом так же внимательно, как и выглядывали возможное появлениеНарода Дракона. Когда Свит захрапел, Шай потрясла Лэмба за плечо. – Проснитесь, ваше величество. – Всегда прикидывал, – он недовольно вздохнул, – когда же это снова всплывет. – Ну, простите неразумную селянку. Просто я поражена, что настоящий король северян дрыхнет на моем одеяле. – Я провел в десять раз больше лет своей жизни нищим и без единого друга. Почему никто не хочет поговорить об этом? – Что касается меня, то мне переживания бедняков знакомы, а потому неинтересны. А вот носить корону не доводилось. – Мне тоже, – сказал он, выползая из постели. – У меня была цепь. – Золотая? – И с вот таким алмазом. – Судя по разведенным пальцам Лэмба, не меньше куриного яйца. – Ты? – Шай все еще не верилось, что ее не разыгрывают. – Я. – Который проходил всю зиму в одних штанах? – К тому времени я остался без цепи, – пожал он плечами. – Должна ли я как-то по-особенному вести себя в присутствии вашего величества? – Лишний реверанс не помешал бы. – Да пошел ты! – фыркнула Шай. – Пошли вы, ваше величество. – Король Лэмб… – бормотала она, ныряя под одеяло. – У меня было другое имя. – И какое же? – приподняла она голову. Он сидел у широкого входа в пещеру, сгорбленная черная тень на фоне звездного неба. Выражение лица скрывала тьма. – Не важно, – ответил Лэмб. – Ни к чему хорошему оно не привело.На следующее утро снегопад дополнился ветром, налетавшим сразу со всех сторон, злым, как разорившийся лавочник. Они взобрались на коней и с нетерпением спешащих на собственное повешение двинулись дальше. Все вверх и вверх. Лес редел, деревья мельчали, стояли скрученные, как старики. Тропа шла через голые скалы, постоянно сужаясь. Иногда она напоминала строе русло реки, но иногда походила на рукотворные ступени, выглаженные временем и непогодой до блеска. Одного из своих людей Джубаир отправил назад с лошадьми, и Шай порой жалела, что не вызвалась пойти с ним. Оставшийся путь они преодолели пешком. – Какого дьявола эти ублюдочные Драконы забыли там наверху? – ворчливо спросила Шай у Свита. Окружавшая их местность совсем не походила на такую, куда человек в своем уме захочет прийти, не говоря уже о том, чтобы жить здесь. – Я не уверен, что могу сказать наверняка, почему они сюда пришли, – старый разведчик умудрялся вставлять слова между глубокими вдохами. – Но они тут очень давно. – Она не рассказывала? – Шай кивнула на Кричащую Скалу, которая упрямо шагала впереди. – Я думаю, она потому и задержалась со мной на долгие годы, что я… стараюсь не задавать неудобные вопросы. – Ну, уж не потому, что ты красавец, это точно. – В жизни есть кое-что поважнее, чем внешность, – покосился Свит. – К счастью для нас обоих. – А что они делают с детьми? Он остановился, чтобы освежиться глотком воды, предложил флягу Шай, в то время как наемники пыхтели под тяжестью оружия и доспехов. – Насколько я слышал, здесь дети не рождаются. Что-то не то с землей. Все становятся бесплодными. Люди Народа Дракона были приведены из других земель. Раньше это были все больше духолюды, частично имперцы, ну, совсем немного северян, которые приблудились от моря Зубов. Но теперь, когда старатели разогнали духолюдов, им пришлось раскинуть сети пошире. Покупают детей у типов наподобие Кантлисса. – Меньше болтать! – прошипела сверху Кричащая Скала. – Больше шагать! Снег теперь падал гуще, чем прежде, но не накапливался сугробами, а когда Шай размотала защищавшие лицо тряпки, то поняла, что ветер жжет вполовину слабее. Через час снег превратился в скользкую жижу на мокрых камнях. Сняв промокшие перчатки, Шай осознала, что теперь чувствует кончики пальцев. Еще часом позже, несмотря на снегопад, земля стала голой. Шай вспотела и была вынуждена снять плащ и увязать его в узел за спиной. Остальные не отставали от нее. Нагнувшись, она прижала ладонь к земле, почувствовав странное тепло. Как будто за стеной в пекарне протопили печь. – Там внизу огонь, – пояснила Кричащая Скала. – Да? – Шай отдернула руку, как будто ревущее пламя могло вырваться из земли прямо здесь. – Не могу сказать, что знание этого переполняет меня уверенностью. – Лучше, когда тебя переполняет замороженное дерьмо до самой задницы, да? – сказал Свит, сбрасывая рубашку, под которой оказалась еще одна. Шай задумалась – сколько же их у него? И если разведчик снимет последнюю, не исчезнет ли он совсем? – Поэтому Народ Дракона здесь живет? – спросил Савиан, щупая теплую землю. – Из-за огня? – Или огонь здесь потому, что они тут поселились… – Кричащая Скала посмотрела на склон – голые камни, щебень и желтые разводы серы на отвесных утесах. – За этой дорогой могут следить. – Конечно, могут, – согласился Джубаир. – Бог все видит. – Но не Бог всадит тебе в задницу стрелу, если мы пойдем по этой тропе, – заметил Свит. – Бог помещает все вещи туда, где они должны быть, – пожал плечами Джубаир. – И что тогда? – спросил Савиан. – Будем подниматься, – Кричащая Скала уже разматывала веревку, которую вытащила из мешка. Шай потерла виски. – У меня было мерзкое чувство, что она именно это скажет.
Карабкаться по скалам оказалось чертовски тяжело. Хуже, чем подниматься пешком. И возможное падение в бездну тоже пугало. Кричащая Скала цеплялась за выступы, как паук, Лэмб не отставал от нее. По всей видимости, он чувствовал себя в горах, как дома. Эти двое спускали веревки для остальных. Шай шла в одной связке с Савианом, чертыхаясь и впиваясь в гладкую скалу. Руки болели от усилий, ладони горели огнем. – Все не было случая поблагодарить тебя, – сказала она, дождавшись его на выступе. Савиан не издал ни звука, не считая шороха веревки в больших мозолистых ладонях. – За то, что ты сделал в Кризе. – Молчание. – Меня не так часто спасали, чтобы этот поступок не запомнился. – Тишина. – Ты помнишь? Шай показалось, что он едва-едва пожал плечами. – Похоже, ты избегаешь разговоров об этом. Молчание. Скорее всего, он избегал любых разговоров. – Возможно, ты не слишком охотно принимаешь благодарности. Опять тишина. – А я, вполне возможно, не слишком умело их раздаю. – Просто ты не торопишься. – Ну, тогда еще раз спасибо. Думаю, если бы не ты, я была бы покойницей. Савиан сжал тонкие губы и проворчал через силу: – Думаю, ты или твой отец сделали бы для меня то же самое. – Он – не мой отец. – Это ваше личное дело. Но если ты спросишь, я могу ответить – могло быть и хуже. – Я тоже всегда так думаю, – фыркнула Шай. – Знаешь, он не этого хотел. Или не хотел, чтобы все было так. – Об этом я тоже размышляла. Но не так уверенно. Семья, да? – Семья. – А где Корлин? – Она может за себя постоять. – Не сомневаюсь, – Шай понизила голос. – Савиан, а я знаю, кто ты. – Ты о чем? – Он пристально посмотрел на нее. – Я знаю, что ты скрываешь, – Шай указала глазами на его спрятанные под плащ предплечья, покрытые синими татуировками. – Не понимаю, о чем ты… – ответил Савиан, но не удержался и поправил рукав. Она придвинулась ближе и прошептала: – Просто сделай вид, что понимаешь. Когда Коска завел разговор о мятежниках, мой проклятый длинный язык, как обычно, меня подвел. Я хочу сказать, что собиралась помочь… а вышло не очень-то… – Слегка. – По моей глупости ты угодил в трудное положение. Если этот ублюдочный Лорсен узнает, что у тебя… Короче, я хочу сказать – уходи. Это – не твоя борьба. Уйти – не позор. Пустошей, где можно скрыться, хватает. – И что все скажут? Что я забыл о мальчишке, которого у меня украли? Это только подстегнет их любопытство. И создаст вам ненужные трудности. Полагаю, мне лучше просто не высовываться и придерживать рукава пониже. Так будет лучше для всех. – Мой проклятый длинный язык, – прошипела она себе под нос. Савиан усмехнулся. Шай подумала, что она первый раз увидела улыбку. Как будто зажегся фонарь. Морщины на его видавшем виды лице разгладились, глаза засияли. – Знаешь, что? Твой проклятый длинный язык не всем по нутру, но я его почти люблю. – Он опустил ладонь на плечо Шай и легонько сжал. – Не своди глаз с этого Сакри. Не думаю, что он разделяет мой восторг. Она тоже не думала. Особенно после того, как с грохотом слетел камень, разминувшись на волосок с ее головой. Наверху радостно улыбался Сакри, и Шай не сомневалась, что он нарочно столкнул обломок. Улучив мгновение, она высказалась ему прямо в глаза, прозрачно намекнув, куда засунет нож, если что-то подобное повторится. Прочие наемники остались в восторге от ее речи. – Мне придется научить тебя уму-разуму, девчонка, – возмутился Сакри, выпячивая еще дальше челюсть, словно это помогло бы сберечь лицо. – Для этого, мать твою, надо самому его иметь. Он схватился за меч, скорее рисуясь, чем собираясь им воспользоваться, но тут между ними встал Джубаир. – Ты обнажишь клинок, Сакри, – сказал кантик, – но тогда, когда я скажу, и против кого я скажу. Они – наши союзники. Они нужны нам, чтобы показать путь. Оставь женщину в покое, или мы поссоримся, а ссора со мной – тяжелый груз, не каждому под силу его снести. – Прошу прощения, капитан, – ответил Сакри, нахмурившись. – Сожаление – путь к спасению, – Джубаир указал ему на тропу раскрытой ладонью. Лэмб даже не глядел в их сторону во время спора и пошел дальше, словно его ничего не касалось. – Спасибо за поддержку, – бросила Шай, догнав его. – Ты бы получила ее в случае необходимости, ты же знаешь. – От пары слов ты бы не перетрудился. – Я вижу два пути для нас, – Лэмб наклонился к ней. – Первый – попытаться использовать этих ублюдков. И второй – убить их всех. Резкие слова еще никому не помогли выиграть битву, но многим помогли проиграть. Если хочешь убить человека, не облегчай его жизнь предупреждением. С этими словами Лэмб ушел вперед, оставив ее в размышлениях.
Лагерь они разбили возле быстрого ручья, пить из которого Свит запретил. Да вряд ли кому бы то и захотелось, учитывая, что смердело от него, как от пердунов на танцульках. Всю ночь плеск воды проникал в уши Шай, и снилось ей падение в бездну. Проснувшись среди ночи, взмокшая от жары, с горлом, першившим от вони, она увидела стоявшего на страже Сакри. Он смотрел на нее. В руке наемника поблескивала сталь. После этого она до утра лежала не смыкая глаз, зажав нож в кулаке. Так она ночевала, когда была в бегах. И напрасно надеялась, что это больше не повторится. Шай пожалела, что рядом нет Темпла. Конечно же, герой из него никакой, но почему-то в его присутствии она чувствовала себя смелее. Утро осветило серые тени скал, которые за мельтешащим занавесом снега напоминали руины крепостных стен и башен. В камне виднелись отверстия – слишком ровные, чтобы быть естественными. Рядом возвышались невысокие насыпи. – Старатели забрались так далеко? – спросил один из наемников. – Вовсе нет, – покачал головой Свит. – Эти раскопки гораздо старше. – Насколько старше? – Сильно-сильно старше, – отрезала Кричащая Скала. – Чем мы ближе, тем больше я переживаю, – сказала Шай Лэмбу, когда они пошли дальше, усталые и разбитые. – Начинаешь думать о тысяче причин, чтобы все пошло не так, как надо, – кивнул он. – Боюсь, что мы их не найдем. – Или боишься, что найдем. – Или просто боюсь, – прошептала она. – Бояться – это хорошо, – сказал он. – Мертвецы не боялись, а я не хочу, чтобы кто-то из нас присоединился к ним. Дневной отдых устроили у глубокого ущелья. С его дна доносилось журчание воды, кверху поднимался пар, и повсюду воняло серой. Над провалом нависла арка из черного камня, влажная и обросшая бородой известковых сосулек, с которых срывалась капель. Посередине ее со скрипом раскачивалась на ветру ржавая цепь со звеньями в фут длиной. Савиан сидел запрокинув голову и тяжело дышал. Наемники сгрудились поблизости, передавая по кругу флягу. – А вот и она! – хихикнул Сакри. – Охотница за детьми! – Шай глянула на него, на пропасть за его спиной и подумала, что было бы здорово их познакомить. – Какой дурак может надеяться найти здесь детей живыми? – Почему длинные языки и маленькие мозги так часто достаются одним хозяевам? – пробормотала она, но вспомнила слова Лэмба и решила, что с таким же успехом может отнести эту фразу к себе, а потому закрыла рот. – Что, сказать нечего? – гнусаво спросил Сакри, прикладываясь к фляге. – Хоть чему-то ты научилась… Протянув могучую руку, Джубаир столкнул его со скалы. Стириец сдавленно вскрикнул, уронил флягу и исчез. Удар, грохот камней, потом еще и еще донеслись из глубины ущелья. Наемники смотрели молча. Один так и застыл с поднесенной ко рту полоской вяленого мяса. У Шай побежали мурашки, когда Джубаир подошел к пропасти и, глубокомысленно поджав губы, посмотрел вниз. – Мир полон ошибок и утрат, – сказал он. – Этого достаточно, чтобы покачнуть Веру человека. – Ты убил его! – воскликнул один из наемников, выказывая тот немалый талант утверждать очевидное, каким обладают многие. – Бог убил его. А я – всего лишь орудие. – Думаю, Бог тоже может быть ершистым ублюдком, да? – каркнул Савиан. – Бог – беспощаден и ужасен, – кивнул Джубаир. – Все в мире подчинено его замыслу. – Из-за его замысла у нас на одного человека меньше, – заметил Даб Свит. – Это лучше, чем разногласия, – Джубаир поправил мешок на плече. – Мы должны быть едины. А если мы не можем прийти к согласию, как Бог поможет нам? Он кивнул Кричащей Скале и позволил своим людям, которые держались настороженно, сглатывали и поглядывали в пропасть, пройти мимо. Джубаир поднял оброненную Сакри фляжку. – В городе Уль-Наб в Гурхуле, где я родился, благодарение Всевышнему, смерть – великая вещь. В гроб кладут все регалии, семья плачет, и целая процессия скорбящих движется по усыпанному цветами пути к месту похорон. Здесь же смерть – пустяк. Человек, который думает, что у него больше одной попытки, дурак. – Он, нахмурившись, посмотрел на арочный мост и оборванную цепь, задумчиво отхлебнул. – Чем дальше я забираюсь в эти окраины мира, не нанесенные на карту, тем больше убеждаюсь, что наступают последние дни. Лэмб выхватил флягу из руки Джубаира, осушил ее и швырнул вслед владельцу. – Каждый день для кого-то последний.
Они сидели на корточках среди разрушенных стен в окружении камней, покрытых потеками и соляной коркой, и изучали долину. Казалось, они рассматривали ее сквозь пелену липкого тумана целую вечность, а Кричащая Скала шипела на них и требовала соблюдать тишину, спрятаться, заткнуться. Шай слишком устала, чтобы возражать. Она слишком устала от всего. Устала, издергалась, измучилась страхом, беспокойством, надеждой. Причем надежда докучала больше всего. Время от времени Савиан приглушенно кашлял, но Шай его не винила. Долина источала едкие испарения, которые поднимались из невидимых трещин и превращали обломки в призраки, а потом оседали, скапливаясь туманом на дне долины. Джубаир сидел, скрестив ноги, закрыв глаза и сложив руки, огромный и терпеливый. Тихо шевелил губами, а пот поблескивал у него на лбу. Потели все. Рубаха Шай взмокла на спине, волосы липли к лицу. Подумать только – всего день или два назад она умирала от холода! Теперь она была готова отдать зуб, чтобы нырнуть в сугроб. Опираясь ладонями на теплые и липкие валуны, она подползла к Кричащей Скале. – Они близко? Духолюдка поводила глазами вверх-вниз. – Где? – Если бы я знала, то не смотрела бы. – Когда мы оставим приманку? – Скоро. – Надеюсь, ты не имеешь в виду дерьмо? – проворчал Свит, раздевшийся до последней рубашки. – Признаться, я не представляю, как сниму здесь штаны. – Заткнись… – прошипела Кричащая Скала, резко поднимая руку. В полумраке на противоположном склоне долины мелькнула тень. Человек перепрыгивал с валуна на валун. Точнее издалека сказать было трудно, но фигура очертаниями походила на человека – высокого, крепко сложенного, темнокожего и лысого. В одной руке он сжимал посох. – Это он свистит? – удивилась Шай. – Тс-с-с-с… – прошипела Кричащая Скала. Старик прислонил посох к плоскому камню у края воды, сбросил одежду, бережно сложил ее на валуне, а потом принялся за странный танец, кружась голым среди обломков вдоль берега. – Он не выглядит страшным, – прошептала Шай. – Он страшен, – ответила Кричащая Скала. – Это Ваердинур. Он – мой брат. Шай оценила ее кожу цвета парного молока, потом оглянулась на темнокожего мужчину, который, насвистывая, погружался в воду. – Вы не очень похожи. – Мы из разных утроб. – Рада это слышать. – Что? – Почему-то думала, что ты вылупилась из яйца. Ты кажешься бесчувственной. – У меня есть чувства, – ответила Кричащая Скала. – Но они должны служить мне, а не я им. Она сунула трубку в рот и крепко сжала зубами. – Эй, а что это Лэмб задумал? – послышался голос Джубаира. Шай оглянулась. Ее отчим прыгал с валуна на валун, направляясь к воде. До берега ему оставалось каких-то двадцать шагов. – Черт побери… – пробормотал Свит. – Вот дерьмо! Шай разогнула затекшие колени и махнула прыжком через обрушенную стену. Даб Свит пытался ее удержать, но она оттолкнула его руку и побежала к Лэмбу, стараясь одним глазом следить за стариком, который беспечно плескался в воде. Его свист плыл сквозь туман. Она спотыкалась и поскальзывалась на камнях, бежала едва ли не на четвереньках, ударяясь, подворачивая ступни, сгорая от желания закричать, позвать Лэмба, но понимала, что нельзя. Он достаточно опередил ее – не догнать – и спустился к водоему. Шай просто смотрела, как он расселся на валуне, используя сложенную одежду Ваердинура вместо подстилки, уложил на одно колено обнаженный меч, вытащил точило, поплевал на него и… с резким скрежетом провел по клинку. Шай вздрогнула. Плечи Ваердинура удивленно дернулись, но он сохранял спокойствие. Только после второго движения Лэмба он медленно обернулся. Шай показалось, что лицо у него доброе. Хотя она повидала множество людей, выглядевших добродушно, но совершавших очень и очень жестокие поступки. – Ничего себе! – Ваердинур казался скорее озадаченным, чем удивленным. Его темные глаза скользнули от Лэмба к Шай и обратно. – Откуда вы взялись здесь? – Вообще-то из Ближней Страны, – ответил северянин. – Это название ничего мне не говорит. – Его всеобщий язык был очень правильным, без какого бы то ни было акцента. Пожалуй, чище, чем у Шай. – Есть только здесь и не здесь. Как вы сюда добрались? – Часть пути верхом, часть пешком, – проворчал Лэмб. – Или ты имеешь в виду, как мы сюда добрались незаметно для твоих людей? – Он снова провел камнем по клинку с душераздирающим скрипом. – По всей видимости, вы не такие мудрые, как сами себя считаете. – Только дурак полагает, что знает все, – пожал Ваердинур широкими плечами. Лэмб поднял меч, внимательно осмотрел сверкнувшее лезвие с одной и с другой стороны. – У меня в Биконе осталось несколько друзей. – Я знаю. – Они – грабители и убийцы, люди очень низкого пошиба. Они пришли за вашим золотом. – А кто сказал, что у нас есть золото? – Человек по имени Кантлисс. – А! – Ваердинур набрал воду в ладони и облил себя, продолжая мыться. – Никчемный человечишко. Дунь на него, и улетит. Но ты совсем из другого теста, как мне кажется. – В его глазах, обращенных к Шай, не было никакого страха. – Вы двое, как я полагаю, приехали не за золотом. – Мы приехали за моими братом и сестрой, – голосом скрипучим, как точильный камень, проговорила Шай. – А! – Улыбка Ваердинура медленно исчезала, пока он рассматривал женщину, склонив бритую голову к плечу. – Значит, ты – Шай. Она говорила, что ты придешь, но я не верил. – Ро говорила? – Ее горло сжалось. – Она жива? – Жива и здорова, в почете и безопасности. И ее брат тоже. Колени Шай подкосились, и она вынуждена была привалиться к скале, на которой сидел Лэмб. – Вы проделали долгий и трудный путь, – сказал Ваердинур. – Поздравляю. Вы – храбрецы. – Мы приехали не за твоими гребаными поздравлениями! – плюнула Шай в его сторону. – Мы приехали за детьми! – Я знаю. Но с нами им будет лучше. – Да ни хрена меня не волнует твое мнение! – Лицо Лэмба вдруг преобразилось, удивительно напомнив старого пса бойцовой породы, и Шай похолодела. – Дело даже не в них! Ты украл их у меня, сукин сын! У меня! – С оскаленных зубов слетели капельки слюны, когда северянин стукнул себя в грудь. – Я верну свое, или будет кровь. – О тебе она не упоминала, – прищурился Ваердинур. – У меня очень неприметное лицо. Приведи детей в Бикон, а потом тоже можешь его забыть. – Сожалею, но вынужден отказать. Они теперь мои дети. Они – Народ Дракона, а я поклялся защищать эти священные земли до последней капли крови и последнего вздоха. Только смерть остановит меня. – А меня и она не остановит. – Камень в руке Лэмба снова заскрежетал по клинку. – Тысячу раз ей предоставлялась такая возможность, а она не забирала меня. – Думаешь, смерть тебя боится? – Она меня любит. – Поблескивая черными глазами, Лэмб улыбнулся. И его веселье показалось страшнее, чем вспышка ярости. – Сколько я для нее сделал! Сколько людей прислал! Она знает, что лучше меня друга не найдет. Вождь Народа Дракона грустно оглянулся. – Если нам придется сразиться, это будет… прискорбно. – Так часто бывает, – ответил северянин. – Я оставил попытки изменить жизнь уже давным-давно. – Сунул тихонько скрипнувший меч в ножны. – Три дня, чтоб привести детей к Бикону. Иначе я вернусь на твою священную землю. – Показал язык, сплевывая в воду. – И принесу с собой смерть. – С этими словами он неторопливо пошел к развалинам на другом краю долины. Шай и Ваердинур немного задержались, глядя друг на друга. – Прошу прощения, – сказал он. – За все, что произошло, и за все, что еще произойдет. Она развернулась и поспешила за Лэмбом. А что еще она могла сделать? – Ты же не имел в виду то, что сказал, да? – прошипела она ему в спину, оступаясь и поскальзываясь на битых камнях. – О детях? Что дело не в них? – Она упала и больно ударилась голенью, выругалась и вскочила. – Скажи мне, что ты не это имел в виду! – Он понял, о чем я, – бросил Лэмб через плечо. – Уж поверь мне. Но Шай с каждым днем становилось труднее и труднее ему верить. – Разве не ты мне говорил, что, если собираешься убить человека, не стоит его предупреждать заранее? – Иногда правила нужно нарушать, – пожал он плечами. Когда они вернулись в развалины, вскарабкавшись по склону, Свит зашипел, запустив пятерню в мокрые волосы. – Что вы натворили, черт побери?! Остальные тоже не пришли в восторг от внезапной вылазки. – Я оставил наживку, которую ему придется заглотить, – ответил Лэмб. Шай выглянула в пролом. Ваердинур только сейчас выбрался на берег, ладонями стряхнул с тела капли воды и спокойно оделся. Посмотрел на руины, подобрал посох и ушел, прыгая с камня на камень. – Ты все усложнил, – сказала Кричащая Скала, убирая трубку и подтягивая ремни на походном мешке. – Теперь они придут. И быстро. Надо возвращаться в Бикон. – Я остаюсь, – заявил Лэмб. – Что? – удивилась Шай. – Мы договаривались выманить их туда, – вмешался Джубаир. – Выманивайте. Задержка может все испортить. Я не буду ждать, пока пьяный в дымину Коска заявится сюда и убьет моих детей. – А что тогда, черт возьми? – Шай основательно надоели выходки Лэмба. – Каков теперь замысел? – У замыслов есть дурная привычка не оправдываться, когда ты слишком уж на них полагаешься. Просто придумаем новый план. – Мне не нравятся люди, которые нарушают соглашение. – Кантик бросил на него очень хмурый взгляд. – Ну, можешь попытаться сбросить меня в пропасть. – Лэмб уставился на него. – Заодно и проверим, кого Бог любит больше. Джубаир долго стоял, прижав кончик пальца к губам, а после пожал плечами. – Я предпочитаю не беспокоить Бога по мелочам.
Дикари
– А я доделал копье! – закричал Пит, стараясь произносить слова недавно освоенной речи так, как учила Ро, и показал работу отцу. У него получилось хорошее копье. Шебат помогал с обвязкой наконечника и заверил, что все сделано просто замечательно. Ни один человек не знал об оружии больше, чем Шебат. Разве что сам Создатель, который обо всем знает больше любого человека. Поэтому, если знаток оружия Шебат сказал, что копье удалось, значит, так оно и есть. – Хорошее, – кивнул отец Пита, а сам даже не взглянул. Он шагал очень быстро, шлепая босыми ногами мимо старинных бронзовых листов, и при этом хмурился. Пит подумал – может, он что-то сделал не так? Может, отец считает, что новое имя для него все еще непривычно? Он чувствовал вину и стыд, волновался, что совершил проступок, даже не догадываясь об этом. – Что я натворил? – спросил он, стараясь не отставать, и сам не заметил, как перешел на прежнюю речь. Отец заставил его умолкнуть суровым взглядом. Казалось, он сердится уже очень давно. – Кто такой Лэмб? Пит моргнул. Он ожидал чего угодно, но только не этого вопроса. – Лэмб – мой отец, – ответил он, не раздумывая, а потом исправился: – Был моим отцом. Наверное… Шай говорила, что он мне не отец. – Возможно, ни один из этих двоих не был его отцом. А может, оба. Но мысли о Шай заставили его вспомнить ферму и не самые лучшие мгновения жизни. Как Галли приказал им убегать, как они пересекали равнины, а за ними и горы. Хохот Кантлисса. Он опять подумал, что в чем-то провинился, и расплакался. Ему стало стыдно слез, но от этого он плакал еще больше. И попросил: – Не отдавай меня обратно. – Нет! – воскликнул отец Пита. – Ни за что! – На его лице отразилась боль. Все-таки именно он был настоящим отцом мальчика. – Только смерть разлучит нас. Понимаешь? Пит не понял ничегошеньки, но на всякий случай кивнул, теперь плача от облегчения – все будет хорошо. Отец улыбнулся, опустился рядом с ним на колени и погладил по голове. – Прости меня. – И Ваердинур в самом деле сожалел целиком и полностью. Он заговорил на языке «чужаков», потому что знал – так мальчику легче его понять. – Ты сделал самое лучшее копье, и ты – самый лучший сын. – Он погладил бритую голову Пита. – Мы с тобой пойдем на охоту, и очень скоро. Но сейчас у меня есть дела, которые я должен закончить прежде всего, поскольку весь Народ Дракона – моя семья. Ты можешь пока поиграть с сестрой, а потом я тебя позову. Мальчик кивнул, стряхивая слезы с глаз. Он легко плакал, и это прекрасно. Создатель говорил, что непосредственность в чувствах – божественный знак. – Вот и хорошо. И… не рассказывай ей о нашем разговоре.Когда Ваердинур входил в Длинный Дом, то вновь хмурился. Шестеро из Совета сидели нагишом на отполированных камнях вокруг очага, трудноразличимые в жарком полумраке, окутанные паром, и слушали, как Уто поет строки из учения отца Создателя, могучего Эуза, который разделил миры и создал первые законы. Ее голос дрогнул, когда вождь оказался в доме. – У озера Поиска были чужаки, – проворчал он, сбрасывая одежду, не заботясь о том, что наплевал на надлежащие приветствия. Остальные глядели, потрясенные до глубины души. – Точно? Ты уверен? – каркнул Алстэл хриплым от Пара Прозрения голосом. – Я говорил с ними! Скарлаер! Поднялся молодой охотник. Высокий, сильный, исполненный горячности и рвения. Иногда он напоминал Ваердинуру его самого в молодые годы. Как будто ты вглядываешься в зеркало Иувина, о котором рассказывали, будто оно показывает прошлое. – Возьми самых лучших разведчиков и проследи за ними. Они скрывались в развалинах на северном склоне долины. – Я найду их, – кивнул Скарлаер. – Это старик и молодая женщина, но, вполне возможно, они не одни. Вооружись и веди себя осторожно. Они опасны. – Ваердинур вспомнил мертвую улыбку человека, его бездонные черные глаза и ощутил болезненное беспокойство. – Очень опасны. – Я поймаю их, – заверил молодой охотник. – Можешь на меня положиться. – Я верю тебе. Иди. Скарлаер покинул зал, а Ваердинур уселся на его место. От горячего воздуха заболела кожа. Вождь расположился на округлом камне, который не позволял удобно устроиться, ибо, как сказал Создатель, тот, кто думает о великом, не должен наслаждаться удобством. Взял ковшик, плеснул воды на горячие камни. Поднявшийся пар окутал помещение, наполнил его ароматами хвои, мяты и прочих священных пряностей. Начиная потеть, он мысленно попросил Создателя, чтобы из него вышли гордость и жестокость, помогая сделать правильный выбор. – Чужаки у озера Поиска? – Изможденное лицо Хирфэк озарилось недоверием. – Как они пришли в священные земли? – Они пришли в горы вместе с двадцатью другими чужаками, – пояснил Ваердинур. – Каким образом двигались дальше, сказать не могу. – Тем более следует быстрее принять решение о тех двадцати. – Акарин прищурил невидящие глаза. Все знали, за что он проголосует. Акарин становился все кровожаднее и кровожаднее с каждой прожитой зимой. Возраст часто проявляет сущность человека – мягкий становится мягче, а жесткий – жестче. – Чего они хотят? – Уто подалась вперед, тени разукрасили выпуклости и впадины ее черепа. – Зачем пришли? Ваердинур обвел взглядом давно знакомые лица, покрытые бусинками пота, и облизал губы. Если они узнают, что чужаки хотят вернуть себе детей, то могут потребовать, чтобы он отдал их. Призрачная попытка, но лучше такая. Однако он не собирался возвращать детей никому, даже под угрозой смерти. Лгать Совету нельзя, но у Создателя нет запрета на полуправду. – Чего хотят все чужаки? – ответил Ваердинур. – Золота. – Может, нам стоит дать им золота? – Хирфэк воздел скрюченные руки. – У нас его много. – А они захотят еще и еще, – голос Шебата был глух и печален. – Этот голод они не утолят никогда. Повисла тишина. Все глядели на угли, шипящие и мерцающие в яме, на искры, плывущие и пляшущие в темноте, вдыхали сладковатый аромат Пара Прозрения, окутывавшего их. Отблески огня скользнули по лицу Акарина, когда он кивнул. – Мы должны отправить всех, кто способен держать клинок. Кажется, у нас есть человек восемьдесят, которые не пошли сражаться с шанка. – И восемьдесят мечей на моих стойках, – Шебат покачал головой, как будто сожалел об этом. – Мне не нравится, что Ашранк останется только со стариками и детьми, – сказал Хирфэк. – Нас теперь так мало… – Скоро мы разбудим Дракона, – улыбнулся Алстэл. – Скоро. – Скоро. – На следующее лето, – сказал Ваердинур. – Или летом позже. Но пока нам предстоит защищаться самим. – Нужно прогнать их! – Акарин стукнул костистым кулаком по ладони. – Нужно спуститься в предгорья и выгнать дикарей! – Выгнать? – фыркнула Уто. – Называй вещи своими именами. Все равно ты не пойдешь с оружием. – Я достаточно ходил с оружием в свое время! Убейте их, если ты предпочитаешь такое название. Убейте их всех. – Мы думали, что убили всех, но пришли новые. – А что нам тогда делать? – издевательски поинтересовался он. – Принять в распростертые объятия на священной земле? – Может, пришло время рассмотреть и такую возможность? Акарин фыркнул с отвращением, Алстэл вздрогнул, будто бы услыхал богохульство, Хирфэк покачал головой, но Уто продолжала: – Разве все мы не родились дикарями? Разве Создатель не учил пробовать для начала уладить дело миром? – Да, учил, – согласился Шебат. – Я не желаю это слушать! – Алстэл вскочил на ноги, хрипло дыша. – А придется, – Ваердинур знаком приказал ему занять прежнее место. – Ты будешь сидеть, слушать и потеть, потому что здесь все сидят и слушают. Уто заслужила свое право говорить. – Вождь перехватил ее взгляд. – Но она не права. Дикари у озера Поиска? Сапоги чужаков на священной земле? На камнях, где ступал Создатель? – Остальные стонали от каждого нового вопроса, Ваердинур уже знал – они у него в руках. – Что нам делать, Уто? – Мне не нравится, что мы принимаем решение вшестером. – Шестерых достаточно, – возразил Акарин. Уто видела, что их решение непоколебимо, вздохнула и неохотно кивнула. – Мы убьем их всех. – Значит, Совет решил. – Ваердинур встал, взял с алтаря священный мешочек, зачерпнул благословенной земли Ашранка, теплой, влажной и живой. Насыпал ее в мешочек и передал Уто. – Ты говорила против, значит, тебе вести отряд. Соскользнув с камня, она приняла мешочек. – Я этому не рада. – Не нужно, чтобы ты радовалась. Нужно исполнять решение. Приготовь оружие, – Ваердинур опустил ладонь на плечо Шебата.
Шебат неторопливо кивнул, неторопливо поднялся, неторопливо оделся. Пора его молодости миновала, и ему требовалось больше времени на все, особенно в тех случаях, когда сердце не лежало к исполнению приказа. Смерть сидела слишком близко от него, и он знал ее слишком хорошо, чтобы стремиться познакомить с нею других. Покинув парилку, он ступил под сводчатый проход, когда прозвучал пронзительный и тревожный звук рожка: «К оружию, к оружию!» Молодежь бросала все дела и выбегала в ночь, собираясь в поход, целуя на прощание родных и близких. Их было не больше шестидесяти, за исключением стариков и детей. Таких же дряхлых, бесполезных и сидящих рядом со смертью, как и он. Шебат прошел мимо Сердцедрева, ласково похлопав его. Надо бы с ним еще поработать. Поэтому он вынул нож, внимательно присмотрелся и снял тоненькую стружку. Это сегодняшнее изменение. Завтра, возможно, будет другое. Он задумался, сколько людей трудилось здесь до него и сколько будет работать после его смерти. Он ушел в подгорный мрак. Тяжесть скал давила на плечи, дрожали огоньки масляных ламп, бросая отсветы на заветы Создателя, высеченные на трижды благословенном металле и установленные на камнях. Шебат ковылял, подволакивая больную ногу, в оружейный зал, и эхо его шагов звучало в тишине. Старая рана. Старая рана из тех, что не заживают никогда. Слава победителя живет краткий миг, а раны остаются до конца. Хотя он любил оружие – ведь Создатель учил почитать металл и искусно сделанные вещи, но выдавал его без особой радости. – Поскольку Создатель, кроме того, учил, что каждый нанесенный удар – это твой проигрыш, – мягко протянул он, доставая мечи по одному со стоек и лаская клинки кончиками пальцев. – Победа – в протянутой руке, в доброжелательной беседе, в искреннем подарке. Шебат вглядывался в лица молодых, которые с горячностью и нетерпением принимали из его рук орудия убийства, и опасался, что они хотя и слышали его слова, но суть не уловили. Уто пришла последней, как и положено вождю. Шебат все еще полагал, что она должна стать Десницей, но в тяжелые дни редко пользуются благосклонностью люди милосердные. Он вручил ей последний меч. – Я приберег его для тебя. Сделал собственноручно в те годы, когда был молод и не ведал сомнений. Моя лучшая работа. Иногда металл… – Он потер пальцы, подыскивая подходящее слово. – Отзывается правильно. – Ты думаешь, у нас получится правильно? – печально улыбнулась она, принимая меч. – Будем надеяться. – Я боюсь, что мы заблудились. Было время, когда я чувствовала, уверенно вижу цель. Оставалось лишь идти вперед и прийти. Теперь я погрязла в сомнениях и не вижу способа выпутаться. – Ваердинур стремится к тому, что является для нас наилучшим… – сказал Шебат, задаваясь при этом вопросом: верит ли он сам в эти слова или попросту пытается себя убедить? – Все мы к этому стремимся. Но мы расходимся во мнениях – что будет лучше и в путях, какими этого можно достичь. Ваердинур – хороший человек, сильный, любящий и, несомненно, достоин восхищения. – Ты говоришь так, будто это – плохо. – Это заставляет нас соглашаться с ним, не раздумывая. А несмелые возражения тонут во всеобщем шуме. Ваердинур полон огня. Он горит стремлением разбудить Дракона. Сделать мир прежним. – А разве это плохо? – Нет. Но мир не может стать прежним. – Уто подняла меч, и свет, отражающийся от клинка, озарил ее лицо. – Я боюсь. – Ты? Не может быть! – Может. Не наших врагов. А нас самих. – Создатель учил нас – сталкиваться с тем, что мы предвидим, не страшно. Удачи тебе, мой старый друг. Он обнял Уто, жалея об утраченной молодости.
Они миновали Высокие Врата быстро и решительно. На сей раз Совет обсудил все доводы и вынес решение, следовательно, нет причин мешкать. Шли с мечами наголо, оставив щиты, как в стародавние времена, когда жил прадед Уто. Прошагали мимо имен предков, запечатленных в бронзе, и Уто спросила себя – будет ли прежний Народ Дракона стоять с ними плечом к плечу? Мог ли какой-то из прошлых Советов отправить их? Может, времена не меняются так сильно, как нам кажется? Да, они покинули Ашранк, но они несли Ашранк с собой – священная земля в мешочке. Быстро и решительно шли они до тех пор, пока не достигли долины, где располагалось озеро Поиска, чья зеркальная поверхность отражала кусочек неба. В развалинах их ждал Скарлаер. – Ты поймал их? – спросила Уто. – Нет. – Молодой охотник хмурился, будто спасшиеся от расправы чужаки оскорбляли его честь. Некоторые мужчины, особенно юные, способны обижаться на любое препятствие, от ливня до рухнувшего дерева. И от возмущения готовы пойти на оправдания любого безумия, любой ошибки. Он определенно нуждался в присмотре. – Но мы нашли их следы. – Сколько их? – Следы очень странные, – присел на корточки Маслингэл. – Иногда кажется, что двое притворяются дюжиной, а иногда – будто дюжина хочет показать, что их всего двое. Иногда я замечаю беспечность, а иногда – желание, чтобы их преследовали. – Их желание исполнится, и даже больше… – прорычал Скарлаер. – Лучше не исполнять желания врагов. – Но Уто знала, что выбора у них нет. А у кого он есть, если подумать? – Будем их преследовать. Но осторожно. Только с началом снегопада, затмившего лунный свет, Уто разрешила остановиться. Обремененная ответственностью, она лежала с открытыми глазами, ощущая быстротечность времени и тепло земли, страшась будущего. Утром впервые похолодало, и она приказала надеть меховые накидки. Оставив позади священную землю, отряд углубился в лес и потрусил по шуршащей тропинке. Скарлаер, стремительный и беспощадный, вел их, отыскивая следы, торопил и рвался вперед. Уто тяжело дышала, тело ее отзывалось болью и дрожью. Сколько лет назад она могла мчаться без устали? Подкрепиться они остановились на голой поляне, укрытой девственно-чистым снегом. Но Уто помнила, что кроется под ним. Корка промерзшей земли, а потом трупы. Гниющие останки чужаков, которые заявились, чтобы калечить землю, гадить в ручьях, рубить деревья и ладить свои кособокие лачуги среди древних курганов с останками почтенных покойников, разрушая мир, разрушая друг друга и распространяя чуму жадности в священные земли. Уто присела на корточки, вглядываясь в незапятнанную белизну. Если Совет выслушал доводы и высказал решение, то следовало отринуть сомнения, но она хранила их, холила и лелеяла, как золото в сундучке скряги. Как что-то глубоко личное. Народ Дракона сражался всегда. И всегда побеждал. Они сражались за священную землю. Защищали край, где добывали пищу для Дракона. Набирали детей, чтобы учение Создателя и работа Создателя могли быть переданы и не развеялись, как дым по ветру. Бронзовые скрижали служили напоминанием о тех, кто боролся, о тех, кто пал в сражениях, о победах и потерях в битвах минувших веков, в Стародавние Времена и еще раньше. Но Уто полагала, что раньше Народ Дракона не убивал столь охотно и по таким ничтожным поводам, как теперь. В лагере старателей нашлась девочка, которая умерла, и два мальчика, которых забрал Ашод, и об их судьбе можно было не беспокоиться. И еще одна кудрявая девчушка с жалобным взглядом, только входящая в возраст женственности. Уто хотела взять девочку, но ей уже исполнилось тринадцать, а даже десять лет – большой риск. Он помнила о сестре Ваердинура, взятой из народа духолюдов в довольно зрелом возрасте. Она так и не смогла измениться, подавить в себе жажду мести, и ее пришлось изгнать. Потому Уто перерезала девочке горло и осторожно опустила ее в яму, вновь и вновь терзаясь сомнениями – могло ли учение, ведущее к подобному, быть истинным. В предрассветных сумерках они смотрели с холмов на Бикон. Снегопад стих, но тучи еще сильнее сгустились на небе. На верхушке полуразрушенной башни мерцал огонь. Уто насчитала еще четыре освещенных окна, но в остальном брошенный поселок окутывал мрак. Виднелись очертания нескольких фургонов. Один из них – просто огромный, как дом на колесах. У коновязи топтались несколько лошадей. Кроме того, здесь их ждали двадцать весьма беспечных мужчин. Полумрак не позволял внимательно разглядеть следы, да и пороша почти замела их, превратив в неглубокие впадинки, и все же она видела отпечатки. Это как заметить одного муравья, другого, а потом сообразить, что вся земля усеяна ими. Чем дальше, тем больше. Они покрывали всю долину от опушки до опушки. Взрытый снег лежал не только перед курганами, но и вокруг них. Улица между хижинами выглядела истоптанной, покрытой колеями, да и древняя дорога, ведущая к лагерю, тоже. Снег на крышах подтаивал от тепла внутри жилищ. На всех крышах! Слишком много следов для двадцати человек. Слишком много даже для очень-очень беспечных, как и все чужаки. Что-то здесь не так. Уто подняла руку, приказывая остановиться, осмотреться, подумать. И почувствовала, что Скарлаер прошел мимо нее, направляясь через кустарник без разрешения. – Постой! – прошипела она. – Совет принял решение! – ухмыльнулся он. – Они приняли решение, но вождь – я! Я сказала, постой! Скарлаер презрительно фыркнул и шагнул к лагерю чужаков. Уто кинулась следом. Она попыталась схватить его, но, старая и медлительная, не справилась. Юноша увернулся от ее неловкой руки. Возможно, раньше она чего-то стоила в бою, но сейчас ее время уходило, а молодой воин находился в расцвете сил. Быстро и бесшумно он помчался вниз по склону, едва касаясь снеганогами. Прямиком к ближайшей хижине.
Скарлаер бежал, ощущая бурлящую силу, сердце мощно гнало кровь, сталь оттягивала руку. Это его должны были отправить на север сражаться с шанка. Он готов. И он докажет это, независимо от того, что там выдумала себе Уто, сушеная старая ведьма. Он распишется в своей победе кровью чужаков. Они страшно пожалеют о своем решении осквернить священную землю. Пожалеют в краткий миг перед смертью. Из лачуги, построенной из корявых сосновых бревен и обмазанной растрескавшейся глиной, настолько неумело, что это вызывало отвращение, не доносилось ни звука. Скарлаер притаился у стены под капающим карнизом и, выглянув из-за угла, осмотрелся. Тонкий слой свежего снега с несколькими отпечатками подошв и много-много более старых следов. Во имя духа Создателя, как же небрежны и нечистоплотны эти чужаки! Повсюду дерьмо. И далеко не все похоже на конское. Неужели люди тоже гадили посреди улицы? – Дикарье… – прошептал он, морща нос от смрада костров, подгоревшей пищи и немытых тел. Ни малейших признаков людей. Несомненно, все напились и спят без задних ног. Непомерное самомнение. Ставни и двери прикрыты плотно. Из трещин едва-едва пробивался свет, почти незаметный в синих сумерках. – Ты – проклятый дурень! – Перед его лицом возникла Уто, пыхтящая и задыхающаяся от долгого бега. Но кровь Скарлаера кипела, не позволяя ему прислушиваться к упрекам. – Постой! Он снова ускользнул от ее руки и перебежал через улицу, скрываясь у стены другой лачуги. Оглянувшись, парень увидел, что остальные подтягиваются в поселок – словно неслышные тени. Скарлаер улыбнулся, сгорая от нетерпения. Сейчас чужаки заплатят за все. – Это не игра! – рычала Уто, но он снова усмехнулся, бросаясь к окованной двери самой большой постройки, слыша, как позади поскрипывает снег под ногами соратников – целеустремленных и сильных… Створки распахнулись, и Скарлаер на миг застыл, ослепленный хлынувшим светом. – С добрым утром! – К дверному косяку привалился старик в позолоченном, но ржавом нагруднике и потертом меховом плаще. Венчик похожих на пух волос окружал его череп. На боку висел меч в ножнах, а в руках старик держал бутылку. Он поднял ее, побултыхал выпивку. – Добро пожаловать в Бикон! Скарлаер поднял меч и открыл было рот, чтобы издать боевой клич, но тут на верхушке башни что-то оглушительно ухнуло. Вспышка ослепила. Ощутив толчок в грудь, юноша упал на спину. Он стонал, но не слышал себя. С трудом сел. Голова гудела. По улице плыл жирный дым. Айсарульт, которая помогала готовить на кухне и улыбалась Скарлаеру, когда он приносил окровавленную добычу, а он тоже, когда было настроение, улыбался в ответ, лежала, разорванная на куски. Он опознал ее только по щиту на руке, но головы не было, а кроме того, руки и ноги. Непонятно – человек это или груда мяса. Взрытый снег вокруг пятнала кровь, усеивали клочья шерсти, щепки и куски металла. Это остальных друзей и соперников Скарлаера порвало в мелкие кусочки. Тофрик, лучший скорняк в мире, сделал два шага на негнущихся ногах и рухнул на колени. Меховая накидка потемнела от крови, льющейся из дюжины ран, один глаз превратился в черное пятно. Он не выглядел умирающим. Скорее, грустным и озадаченным – почему мир вдруг так изменился? Такой тихий и спокойный… «Что это за волшебство?» – удивился Скарлаер. Рядом лежала Уто. Он подсунул ладонь ей под голову, приподнял. Она вздрогнула, заскрипела зубами. На губах выступила розовая пена. Попыталась отдать священный мешочек, но он разорвался, и благословенная земля Ашранка высыпалась на окровавленный снег. – Уто? Уто! – кричал Скарлаер, не слыша собственного голоса. Друзья уже бежали на помощь. Впереди – Канто, трудно представить человека надежнее его, если дело доходило до помощи и поддержки. «Какой же я дурак, – подумал Скарлаер. – И как хорошо, что у меня такие друзья». Но когда они миновали один из курганов, из его зева вырвался клуб дыма и раздался грохот. Канто отшвырнуло на крышу соседней хижины. Другие падали, катились, вскакивали, слепо моргая или прижимая ладони к лицу, словно защищаясь от ветра. Распахнулись ставни, блеснул металл. Через улицу полетели стрелы. Они вонзались в бревна, втыкались, ослабев, в снег, но гораздо больше находили цель, впиваясь в тела. Люди падали на колени, ничком, со стонами и негромкими вскриками. Скарлаер с трудом поднялся на ноги. Лагерь разительно изменился. Старик все еще стоял в дверном проеме и что-то говорил, указывая бутылкой. Парень хотел поднять меч, но понял, что тот слишком легкий. Глянул на руку – окровавленная ладонь пуста. Попытался отыскать меч и обнаружил, что в ноге торчит короткая стрела. Причем боли не было, зато, словно холодной водой из ведра, окатила мысль – он может проиграть. Он может даже умереть. Страх навалился на плечи. Пошатываясь, он двинулся к ближайшей стене. Мимо промелькнула стрела и воткнулась в снег. С трудом он зашагал дальше, дрожа и спотыкаясь на склоне. Оглянулся. Поселок окутывал дым, будто Пар Прозрения в Совете. Мелькали огромные тени. Часть его людей отступали к лесу, отчаянно торопились, не разбирая дороги и падая. И тогда фигуры возникли из мглы, как ужасные демоны. Всадники верхом на лошадях, слившиеся с ними в одно целое. Раньше Скарлаер только слышал рассказы об этом непристойном союзе, смеялся, считая выдумками, но теперь увидел воочию и оцепенел от ужаса. Сверкали копья и мечи, блестела броня. Они настигали бегущих и валили их на землю. Скарлаер продолжал упорно шагать, но из-за пробившей ногу стрелы едва-едва продвинулся, марая снег кровью. К нему устремился всадник. Конские копыта ломали наст, меч вздымался к небу. Да, Скарлаеру надо было бы развернуться и принять бой, как подобает гордому воину из Народа Дракона, кем он и был. Только куда девалась его храбрость? Когда-то казалось, ее нет предела. Теперь он ощущал только потребность бежать. Такую же поглощающую, как желание тонущего вдохнуть воздух. Он не услышал приближения врага, но почувствовал сильный удар в спину, а потом холод снежного покрова, обжигающий лицо. Копыта взрывали снег совсем рядом, засыпая упавшего сверкающей пылью. Скарлаер пытался встать, но удалось только подняться на четвереньки, да и то содрогаясь от усилий. Его спина не разгибалась, горела мучительной болью. Он всхлипывал и ругался от бессилия. И слезы, капая вниз, прожигали крошечные отверстия в снегу. А потом кто-то схватил парня за волосы.
Брачио уперся коленом в спину поверженного врага, прижал его к земле, вытащил нож и, стараясь не испачкаться, поскольку юноша сопротивлялся, пытался вырваться и хрипел, отрезал уши. Вытер лезвие о снег, сунул нож обратно в нагрудную перевязь, отметив про себя, что носить оружие таким образом очень удобно, и очень странно, почему подобные перевязи не завоевали повсеместное признание. Когда он забрасывал свою тушу в седло, Скарлаер, возможно, был еще жив, но куда он денется с такой раной в спине? Улыбаясь добыче, Брачио направил коня в середину лагеря, представляя, как будет пугать отрезанными ушами дочерей, когда, наконец-то благодаря Коске, разбогатеет и вернется домой в Пуранти. Настоящие уши духолюдов, как вам, а? Он представил, как будет со смехом гоняться за дочерьми по комнате – в его воспоминаниях они оставались маленькими девочками, хотя сейчас, должно быть, стали молодыми женщинами. Ведь сколько времени прошло с тех пор, как он покинул семью. – Как быстро бежит время, – пробормотал он. На окраине поселка стоял Суорбрек, глядя, открыв рот, как всадники добивают последних оставшихся дикарей на опушке. Странный маленький ублюдок, но Брачио благоволил к нему. – Вы – человек ученый, – воскликнул он, подъезжая и высоко поднимая отрезанные уши. – Как вы думаете, что с ними лучше сделать? Высушить или засолить? Суорбрек не ответил. Судя по выражению глаз, он едва сдерживался, чтобы не блевать. Брачио спешился. Дел еще по горло, но пусть его черти заберут, если он будет суетиться. И без того запыхался. Никто не молодеет с годами. – Да не расстраивайтесь так, – сказал он, хлопнув писателя по тощей спине. – Ведь мы победили! Суорбрек споткнулся. Падая, выставил вперед руки, ощутил под ладонью тепло и понял, что угодил пятерней в кишки дикаря, лежащие в стороне от выпотрошенного тела. Коска хорошенько приложился к бутылке – если бы Суорбрек честно написал, сколько спиртного сейчас выпивает Старик за день, читатели обвинили бы его в излишне буйной фантазии – и перевернул мертвеца ногой. Потом, брезгливо морща нос, вытер сапог о ближайшую стену. – Я противостоял северянам, имперцам, людям Союза, гуркам, самым разным стирийцам и еще куче всяких подонков, чью народность не смог определить, – вздохнул генерал. – Я вынужден признать, что в известной мере переоценил Народ Дракона как противников. Можете записать мои слова. – В то время как Коска разглагольствовал, Суорбрек сдерживал очередной рвотный позыв. – Должен заметить, тщательно разработанная засада способна обернуть человеческую отвагу против него же самого. Храбрость, согласно замечанию Вентурио, является доблестью мертвеца. Ах… Вы слегка не в себе? Иногда я забываю, что подобные сцены непривычны для вас. Но ведь вы хотели стать свидетелем настоящего сражения? Разве нет? Сражения… не всегда изысканны. Полководцу приходится трезво глядеть на мир. Победа прежде всего. Вы меня понимаете? Суорбрек вдруг понял, что бормочет: – Да-да… Конечно. – Он достиг согласия с Коской на уровне ощущений, какими бы грязными, дурацкими или возмутительными ни были бы слова генерала. Иногда он задумывался – ненавидит ли кого-либо еще столь же сильно, как старого наемника. И в той же мере полагался на него. Противоречивые и вместе с тем крепко-накрепко связанные чувства. – Победа прежде всего. – Проигравшие всегда плохие, Суорбрек. Только победители могут называться героями. – Вы совершенно правы. Только победители. – Единственно верная тактика состоит в том, чтобы убить врага, а самому дышать и смеяться. Суорбрек отправился в этот поход, чтобы воочию увидеть героизм, а вместо этого увидел зло. Изучал его, беседовал с ним, жил бок о бок. Зло не оказалось чем-то грандиозным. Не хохочущий император, лелеящий планы поработить весь мир. Не рычащие демоны, плетущие козни во мраке изнанки миров. Зло – это мелкие людишки с мелкими делами и мелкими побуждениями. Зло – это себялюбие, разгильдяйство и мотовство. Зло – это неудачи, трусость и глупость. Зло – это насилие без угрызений совести и мысли о последствиях. Возможно, зло – это высокие идеалы и низкие средства для их достижения. Он смотрел, как инквизитор Лорсен нетерпеливо мечется среди мертвых тел, переворачивая, чтобы заглянуть в лица, отмахиваясь от плывущего вонючего дыма, приподнимая рукава в поисках татуировок. – Ни малейших признаков бунтовщиков! – напустился он на Коску. – Только дикари! Старику удалось отлепить губы от горлышка бутылки на время, достаточное, чтобы прокричать: – В горах, как сказал наш друг Кантлисс! В их так называемых священных землях! В городе, который они называют Ашранк! Мы начинаем преследование немедленно! Свит, тоже изучавший мертвецов, поднял голову. – Кричащая Скала устала ждать вас! – Тогда задерживаться попросту невежливо! Особенно с таким количеством потерь у врага. Сколько дикарей мы убили, Балагур? Сержант пошевелил толстым пальцем, словно пытаясь сосчитать трупы. – Трудно сказать, какие части кому принадлежат. – Невероятно! По крайней мере, мы можем заверить Наставника Пайка, что его новое оружие – великолепное достижение. Результаты соизмеримы с теми, каких добился я, подведя подкоп под крепость Фонтезармо и взорвав там мину, но не требуют столько усилий. Мы использовали взрывчатый порошок, Суорбрек. Заполнили им пустотелый шар, который при взрыве разлетается на осколки – БАХ! – Коска продемонстрировал успех, раскинув в разные стороны руки. Совершенно бесполезный жест, поскольку усеивавшие улицу мертвые тела, зачастую изуродованные до неузнаваемости, лучше всего подтверждали надежность нового оружия. – Так вот на что похожа победа, – услышал Суорбрек тихий голос Темпла. – А я часто задавался этим вопросом. Стоя на выходе из кургана, сряпчий смотрел на бойню широко открытыми черными глазами. Челюсти плотно сжаты, рот слегка перекошен. Суорбреку доставило легкое удовлетворение сознание того, что в Роте есть еще один человек, который в окружении лучших людей мог бы проявить больше подлинных достоинств, но он столь же беспомощен что-либо изменить, как и сам писатель. Все, что они могли, – смотреть и бездействовать. Да и как остановить этот ужас? Он съежился, когда мимо протопала лошадь, забросав его окровавленным снегом. Суорбрек был одинок, а что за борец из одиночки? Перо – вот его единственное оружие, однако его силу могли оценить только другие писатели. В бою против полного доспеха и топора перо бессильно. Если за минувшие несколько месяцев он что-то выучил доподлинно, так именно это. – Димбик! – орал Коска, прикладываясь к бутылке. От фляги он уже отказался – она заканчивалась слишком быстро. Несомненно, в скором времени генерал намеревался брать уроки питья прямо из бочонка. – Димбик! Где ты? Я хочу, чтобы ты отыскал и уничтожил любую из этих тварей, прячущихся в лесу. Брачио, готовь своих людей к походу! Мастер Свит укажет нам путь! Джубаир и прочие ждут, когда распахнутся ворота! Там золото, парни, и нельзя терять время впустую! Ну, и мятежники, конечно! – добавил он торопливо. – Мятежники тоже. Темпл, не отставай от меня, я хочу быть уверенным в той части договора, которая касается раздела добычи. А для вас, Суорбрек, возможно, лучше остаться здесь. Если у вас не хватает решимости для… – Конечно! – поторопился Суорбрек. Он чувствовал ужасную усталость. Так далеко от дома. Адуя, его уютный кабинет с белеными стенами и новенький печатный пресс «Римальди», которым он так гордился. Все это теперь далеко, за неизмеримо широким океаном времени и пространства, за пределами видимости. Жизнь, где морщинки на воротнике казались важным событием, а плохой отзыв – сущим бедствием. Как этот идеальный уголок мог существовать в одном мире с окружавшей его сейчас бойней? Суорбрек глянул на ладони – загрубевшие, измаранные кровью и грязью. Неужели те же самые пальцы, испачканные чернилами, умело устанавливали буквицы шрифта? Получится ли у него вновь работать с набором? Он бессильно опустил руки, слишком уставший, чтобы ехать верхом, не говоря уже о том, чтобы писать. Люди не понимают, каких колоссальных усилий требует труд писателя. С какой болью выталкиваются слова из усталого разума. Да кто из присутствующих здесь вообще брал в руки книгу? Сейчас бы прилечь… Суорбрек побрел к форту. – Береги себя, писатель, – сказал Темпл, хмуро поглядывая со спины коня. – И ты тоже, стряпчий. Проходя мимо, Суорбрек похлопал его по ноге.
Логово Дракона
– Когда мы пойдем? – прошептала Шай. – Тогда, когда Савиан скажет, – донесся голос Лэмба. Он находился настолько близко, что Шай ощущала ветерок от его дыхания, но в кромешном мраке туннеля видела лишь неясные очертания бритого черепа. – Как только он увидит, что Свит привел людей Коски. – А разве драконьи ублюдки не увидят их тоже? – Я жду этого. Она в сотый раз вытерла лоб, смахивая набегавший на брови пот. Горячо, будто сидишь в духовке. Пот щекотал спину, ладонь скользила на деревяшке лука, рот пересох от жары и волнения. – Терпение, Шай. За день через горы не переберешься. – Легко тебе говорить, – прошипела она. Сколько времени они прятались здесь? Может, час, а может, неделю. Дважды им приходилось отступать в еще более густой мрак туннеля, когда Народ Дракона проходил совсем близко. Там они прижимались друг к другу, пылая страхом, сердца выскакивали из груди, а зубы стучали. Сотни тысяч мелочей могли помешать осуществлению замысла, и Шай едва дышала от их тяжести. – Что мы будем делать, когда Савиан скажет идти? – спросила она. – Откроем ворота. Удержим ворота. – А потом? – Если потом они будут живы, о чем она не стала бы держать пари. – Найдем детей. – Все меньше и меньше похоже на стройный план, – после раздумья сказала она. – Верно? – Старайся сделать как можно лучше с тем, что у тебя есть. – История всей моей жизни. – Она надула щеки. Ответа не последовало. Шай догадывалась, что ожидание опасности заставляет одних людей болтать без умолку, а других надолго замолкать. К сожалению, она причисляла себя к первым, а ее спутники, как назло, были из числа вторых. Она проползла на четвереньках вперед, обжигая ладони о камень, и уселась рядом с Кричащей Скалой, в который раз размышляя – какой интерес во всем происходящем у женщины-духолюдки. Казалось, она не из тех, кто интересуется золотом или мятежниками. Так же, как и судьбами детей. И ни малейшего способа узнать, что за чувства кроются за лицом, похожим на неподвижную маску. Никакого горения внутри. – На что похож Ашранк? – спросила Шай. – Город, вырезанный в горе. – Сколько там людей? – Когда-то тысячи. Сейчас мало. Без тех, кто ушел, старики и дети. Плохие бойцы. – Если плохой боец воткнет в тебя копье, ты умрешь точно так же, как если бы это был хороший. – Не позволяй ему воткнуть. – Ты просто кладезь мудрых советов. – Не надо бояться, – раздался голос Джубаира. Шай видела только отблеск на белках его глаз и на клинке обнаженного меча, но знала, что капитан улыбается. – Если Бог не оставит нас, Он пребудет нашим щитом. – А если оставит? – Тогда нам никакой щит не поможет. Прежде чем Шай ответила, что будет счастлива драться за его спиной, послышался хриплый голос Савиана: – Пора. Парни Коски в долине. – Все? – спросил Джубаир. – Достаточно. – Ты уверен? – горловой спазм едва не удушил Шай. Сколько месяцев она мечтала, как встретится с Ро и Питом, и вот теперь этот миг ближе некуда, а она готова заплатить любую цену за отсрочку. – Конечно. Я охренительно уверен. Идем! Толчок в спину. Она налетела на кого-то и едва не упала, пробежав несколько шагов. Чтобы устоять, пришлось схватиться за камни. Дальше туннель делал поворот, и Шай, почувствовав на щеке свежий ветер, подслеповато заморгала. Ашранк походил на огромнейшую пасть на склоне горы – почти половина его по размеру. Пол пещеры усеивали каменные домики, а дальше нависал скальный уступ неимоверной высоты. А впереди, за устрашающей пропастью раскинулась ширь неба и гор. Каменный утес позади пронизывали дыры – окна, двери, лестницы, мостки, беспорядочно разбросанные на дюжине разных уровней, недостроенные здания. Город, вросший в скалы. Бритый наголо старик уставился на них. Рука с сигнальным рогом замерла на половине пути ко рту. Он что-то удивленно бормотал и пытался отшатнуться, но меч Джубаира раскроил ему череп. Старик, выронив рог, рухнул в лужу крови. Кричащая Скала побежала направо. Шай следовала за ней, слыша бормотание над ухом: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо…» Не сразу она сообразила, что это ее голос. Она бежала вперед, пригибаясь у полуразрушенной стены, ребра вздымались от тяжелого дыхания, каждая частичка тела выла от страха и злости, таких непреодолимых, что, казалось, могли разорвать изнутри, вырваться, как рвота или моча. Крики доносились сверху. Крики доносились со всех сторон. Подошвы звенели по бронзовым пластинам, отполированным до блеска и покрытым витиеватыми письменами. Каменная крошка вылетала из-под сапог. Отряд топал по высокому сводчатому проходу, дрожащему и грохочущему. Впереди виднелась мощная двустворчатая дверь – одна половинка ее уже закрылась, а вторую толкали, напрягаясь, два человека. Третий возвышался на стене над ним, сжимая в руке лук. Шай упала на одно колено, накладывая стрелу на тетиву. Чужая стрела полетела вниз, ударилась об одного из наемников и бессильно запрыгала по бронзовым листам. Щелкнула тетива Шай. Она смотрела, как стрела зависла в воздухе, медленно покрывая расстояние, а потом вонзилась в стрелка. Тот тоненько вскрикнул – голос женский или детский, – перевалился через парапет, ударился о скалу и изломанной куклой упал у ворот. Двое из Народа Дракона, которые возились с дверью, обнажили мечи. Старики. Теперь стало ясно, что они – дряхлые старцы. Джубаир ударил мечом первого, сбрасывая его со скалы. На второго налетели наемники, сбили с ног и принялись рубить, ругаясь и топоча. А Шай смотрела на девочку, которую она сбила стрелой. Чуть-чуть старше Ро на первый взгляд. Возможно, с примесью духолюдской крови – белая кожа и особый разрез глаз. Так же, как и у Шай. «Это все твоя духолюдская кровь». Она смотрела сверху вниз, а девочка – снизу вверх, быстро и неглубоко вдыхая. Темные глаза наполнились влагой, по щеке сбегала струйка крови. Пустая ладонь Шай бесцельно сжималась и разжималась. – Сюда! – взревел Джубаир, поднимая руку. Шай услыхала слабые голоса в ответ и увидела людей, карабкающихся по склону. Наемники Коски размахивали оружием. Мелькнул Даб Свит, топающий пешком. А может, и не он… На двери навалились и начали открывать нараспашку. Тяжелые створки, железные, в четыре пальца толщиной расходились так же легко, как створки на сундуке. – С нами Бог! – сказал Джубаир, улыбаясь окровавленным ртом. Возможно, Бог и не оставил их, но вот куда запропастился Лэмб? – Где Лэмб? – спросила Шай, глядя по сторонам. – Не знаю, – с трудом выдавил Савиан. Он ссутулился и тяжело дышал. – Пошел другой дорогой. Она сорвалась с места. – Подожди! – прохрипел Савиан, но никуда не побежал. Шай ворвалась в ближайший дом, сохранив остатки разума настолько, чтобы закинуть лук за плечи и обнажить короткий меч. Вряд ли она раньше обнажала меч в гневе. Ну, разве что когда рубила того духолюда, что убил Лифа. Но стоило ли думать об этом сейчас? Она глубоко вдохнула и, отбросив в сторону тряпку, висевшую в дверном проеме, кинулась вперед, выставив перед собой клинок. Наверное, она ждала, что ее встретят Ро и Пит, проливающие слезы благодарности, но вместо этого обнаружила пустую комнату с полосками света на пыльном полу. Она кинулась в соседний дом. Пуст, как и первый. Взбежала по ступеням и забежала в сводчатый проход в отвесной скале. Здесь стояла мебель, лоснящаяся от времени. На столе – ровная стопка тарелок. И никаких признаков жизни. Из следующей двери выбежал старик, врезавшись в Шай. Отпрянул и упал. Горшок выпал из его рук и разбился. Выставив дрожащую руку, он пополз прочь, бормоча что-то – то ли сыпал проклятиями, то ли умолял сохранить ему жизнь, то ли молился какому-то позабытому Богу. Стоя над ним, Шай занесла меч. Только усилием воли остановила себя. Тело горело жаждой убийства. Но она должна была прежде всего найти детей. Раньше, чем люди Коски захватят город и превратят его в кровавый Ад. Должна найти детей. Если они здесь. Поэтому Шай позволила старику уползти за порог. – Пит! – позвала она прерывающимся голосом. Пробежала по ступенькам и через привычный уже арочный проход попала в темную, жаркую и пустую комнату. Потом еще в одну. Похоже, она попала в лабиринт. Кричащая Скала сказала, что город строился для тысяч жителей. Как, черт побери, найти здесь двоих детей? Откуда-то донесся странный рев, эхом отражаясь от скал. – Лэмб? – Шай отбросила с лица потные пряди. Кто-то заполошно завизжал. Из разных дверей и из невысоких домиков внизу появлялись люди. Кто-то с оружием, кто-то с инструментами. Одна седая женщина несла на руках младенца. Кое-кто смотрел по сторонам, понимая, что дело нечисто, но не догадываясь, что именно произошло. Другие поспешно уходили к широкому и высокому арочному проходу вдалеке от Шай, в самом конце пещеры. Там стоял темнокожий человек с посохом в руке, поторапливая людей, исчезающих в темноте. Ваердинур. А рядом с ним – фигурка гораздо ниже ростом, тоненькая и бледная, с обритой головой. Но Шай узнала ее даже такой. – Ро! – закричала она сорванным голосом. Шум сражения отражался от каменного потолка, выплескивался из зданий, прибывал отовсюду и ниоткуда. Шай забралась на перила, перепрыгнула канал, по дну которого бежал ручей, шарахнулась от огромной фигуры, внезапно выросшей перед ней, запоздало сообразила, что это – статуя скособоченного человека, вырезанная из цельного ствола дерева, выбежала на открытое пространство перед приземистым строением и замерла.. Перед ней топтались несколько человек из Народа Дракона. Три старика, две старухи и мальчишка. Все обритые, с оружием, но ни один не выглядел так, будто собирался пустить его в ход. – На хрен с дороги! – заорала Шай, замахиваясь мечом. Она знала, что не производит впечатление опасной, поэтому ужасно удивилась, когда они попятились. Арбалетный болт впился старику в живот, он бросил копье, зажимая рану ладонями. Остальные развернулись и побежали. Шай услыхала топот ног позади. Отряд наемников промчался мимо, ругаясь и крича. Один из них ударил пытающуюся убежать старуху мечом поперек спины. Шай глянула на заполненный мраком проход между черными колоннами. Ваердинур скрылся. Ро – если это была она – тоже. Но это должна быть Ро! Она побежала.Все лучшие черты, которыми обладал Коска, проявлялись при опасности. Темпл, скорчившись, едва поспевал за ним, прижимаясь к стене так плотно, что камень царапал щеку, и вцепившись пальцами в подол рубахи – еще немного, и ткань распустится на нитки. Брачио бежал, согнувшись вдвое. Даже Балагур подозрительно ссутулился. Но Старик не ведал страха. Перед смертью, по крайней мере. Он шагал через древний город, не обращая внимания на то и дело пролетавшие стрелы. Подбородок гордо приподнят, глаза сияют, ноги только чуть-чуть заплетались от выпивки. Он направо и налево отдавал вполне осмысленные приказы. – Снять того стрелка! – Кончик меча указал на старуху, засевшую на крыше. – Очистить туннели! – Небрежный взмах в сторону черных провалов. – Не убивать детей по возможности! Помните – договор! – Палец грозит кучке измазанных кровью кантиков. Трудно сказать, выполнял ли кто-то его распоряжения – Рота Щедрой Руки и в лучшие времена не отличалась послушанием, а уж в этом полнейшем беспорядке и подавно… А в Темпле опасность всегда проявляла далеко не самые лучшие качества. Сейчас он чувствовал себя так же, как и в Дагоске, во время осады города. Там он потел от страха в провонявшейся лечебнице, ругался, менял повязки и рвал одежду умерших на новые бинты. Всю ночь напролет таскал ведра. Заливал пожарища, и все без толку. Город продолжал пылать. Темпл оплакивал каждую смерть. Рыдал от горя. Плакал, благодаря Бога, что умер не он. Месяцы в страхе, который целиком завладел им. С тех пор он продолжал бояться. Наемники собрались вокруг старика, рычащего сквозь сжатые зубы ругательства на староимперском наречии и бешено размахивавшего копьем, сжав древко двумя руками. Темплу потребовалось совсем мало времени, чтобы понять – он слеп. Наемники тыкали в него остриями мечей, а когда старик поворачивался, кто-то еще колол его в спину. Одежда слепца потемнела от крови. – Может, остановим их? – пробормотал Темпл. – Конечно! – кивнул Коска. – Балагур? Сержант перехватил оскепище чуть пониже наконечника, выхватил из-под плаща тесак и одним уверенным движением расколол голову старика напополам. Позволил телу опуститься на землю, придержав за копье. – О, Боже… – прошептал Темпл. – Нам предстоит работа, парни! – Бросил Старик наемникам, стоявшим с разочарованными лицами. – Ищем золото! Темпл отпустил подол рубахи и вцепился себе в волосы. Скреб и царапал. Еще в Эверстоке он пообещал себе, что не будет просто стоять и смотреть на что-то подобное. То же самое он обещал в Кадире. А перед тем в Стирии. Он и здесь стоял безропотно. Впрочем, умение сдерживать обещания никогда не входило в число его достоинств. Нос его невыносимо свербел. Темпл растирал его тыльной стороной ладони, пока не хлынула кровь. Он пытался опустить взгляд вниз, но звуки вынуждали его коситься по сторонам. На звон оружия, крики, смех, рев, мольбы, рыдания и визг. Сквозь открытые окна и двери он замечал мельтешение людей и знал, что теперь оно останется с ними до конца дней. Снова опустил глаза, шепча про себя: «О, Боже…» Как часто он повторял эти слова во время осады? Постоянно, когда пробирался через сожженные руины Нижнего Города, слушая грохот взрывов огненного порошка, от которых дрожала земля, когда переворачивал тела, отыскивая выживших, а когда находил обгоревшими, искалеченными и умирающими, то ничего не мог поделать. Темпл хорошо усвоил, что никакой он не волшебник. «О, Боже… О, Боже…» Никто не пришел на помощь тогда. Никто не придет и сейчас. – Сожжем это? – спросил кривоногий стириец, подпрыгивая, как ребенок, желающий скорее начать игру. Он указал на резные деревянные фигурки из древних стволов, отполированные временем до блеска, загадочные и прекрасные. – Если хотите, – пожал плечами Коска. – В конце концов, для чего еще нужно дерево, если не для костра? – Он глядел, как наемник облил маслом ближайшее изваяние и достал кремень с огнивом. – Печально, конечно, но это меня совсем не волнует. Я скучаю… Темпл отшатнулся, когда обнаженный мальчик упал на камни между ними. Был ли он жив или умер еще до падения, трудно сказать. – О, Боже… – прошептал он. – Берегись! – проревел Балагур, прищурившись на здания слева. Коска смотрел на лужу крови, растекающуюся из-под разбитого черепа, но не прервал ход мысли. – Я смотрю на вещи наподобие этой и чувствую лишь… некоторую скуку. А мысли мои блуждают в направлении – что буду есть на обед, что у меня ужасно зудит нога, кто бы мне отсосал в следующий раз… – Он рассеянно почесал в паху, а потом махнул рукой. – Какой ужас, что все вгоняет в тоску! – Язычки пламени весело облизывали ближайшее дерево, а поджигатель-стириец, хлопая в ладоши, переходил к следующему. – Что я видел? Насилие, предательство и потери. Они сломили мой дух. Я опустошен. Потому-то ты и нужен мне, Темпл. Будь моей совестью. Мне надо во что-то верить! Он положил ладонь на плечо Темпла. Тот дернулся и, услыхав визг, обернулся, как раз для того чтобы увидеть, как старуха падает в пропасть. – О, Боже…. – Именно это я имел в виду! – Коска опять хлопнул его по плечу. – Но если есть Бог, то почему за все эти годы Он не простер длань свою, чтобы остановить меня? – Возможно, мы – и есть длань Его, – прогрохотал Джубаир, выходя из дверей и вытирая окровавленный клинок занавеской. – Его пути неисповедимы. – Шлюха под вуалью тоже таинственна, – фыркнул Коска. – А пути Бога безумны. Дымок горящего дерева щекотал ноздри Темпла. Так же пахло в Дагоске, когда гурки наконец-то ворвались в город. Огонь тогда охватил трущобы, рассыпались искры, горели люди, прыгая в отчаянье с разрушенных причалов в море. Шум сражения приближался. Лицо Кадии озаряли лучи пожарища, все негромко молились, а Темпл тащил учителя за рукав, умоляя: – Вам нужно уходить, они сейчас появятся. Старый священник покачал головой и пожал руку Темпла, сказав: – Именно поэтому я должен остаться. Что он мог поделать тогда? Что мог поделать сейчас? Боковым зрением он уловил движение между двумя невысокими каменными постройками. – Это ребенок? – воскликнул Темпл, отворачиваясь. – И что все так носятся с этими детьми? – воскликнул Коска ему вслед. – Они станут такими же дряхлыми и бесполезными, как и большинство из нас! Но Темпл его не слушал. Он подвел Суфина, подвел Кадию, подвел своих жену и дочь, он клялся всегда искать легкий путь, но, возможно, на этот раз… Он забежал за угол. Там стоял бритоголовый мальчик. Бледнокожий. Медно-рыжие брови, как у Шай. И возраст подходящий. Может быть, это… И тут Темпл заметил в руках мальчишки копье. Тот держал оружие с заметной решимостью. Но беспокойство за других в этот раз пересилило в Темпле страх за себя. Не исключено, начался некий рост личности. Следовало, наверное, себя поздравить. – Мне страшно, – сказал он, не испытывая ни малейшей необходимости лукавить. – Тебе тоже страшно? Молчание. Темпл протянул раскрытые пустые ладони. – Ты – Пит? Лицо ребенка дернулось. Темпл медленно опустился на колени и попытался призвать на помощь всю былую искренность, что оказалось не так просто в окружении звуков боя. – Меня зовут Темпл. Я – друг Шай. – Снова удивление. – Добрый друг. – Возможно, он сильно преувеличивал, но ведь ради благой цели. Наконечник копья слегка опустился. – И Лэмба тоже. – Еще ниже. – Они пришли, они ищут тебя. И я приехал вместе с ними. – Так они здесь? – Странно было слышать всеобщую речь с выговором Ближней Страны. – Да, они здесь. Приехали за тобой. – У тебя кровь из носа течет. – Я знаю. – Темпл снова вытер кровь запястьем. – Не надо волноваться… Пит опустил копье и, подбежав к Темплу, крепко его обнял. Тот нерешительно помедлил, но в конце концов обхватил мальчика и прижал к себе. – Теперь ты в безопасности, – проговорил он. – В безопасности. Вряд ли кто-то мог упрекнуть Темпла, что он солгал впервые в жизни.
Шай спускалась по туннелю, исполненная отчаянной решимости, но напуганная так, что впору обгадиться. Потной ладонью она сжимала рукоять меча. Здесь горели только небольшие масляные лампы, бросая отблески на металлические узоры под ногами – спирали, буквы, черточки… И на кровь, заливавшую их. Взгляд Шай настороженно перебегал с призрачных теней на лежащие поперек дороги мертвые тела – вперемешку Народ Дракона и наемники, изрубленные, проткнутые, истекающие кровью… – Лэмб, – шептала она, но так тихо, что и сама не слышала своего голоса. Звуки отражались от горячей скалы с одной стороны и улетали в пропасть с другой – крики, лязг, шипение пара, плач и сочащийся сквозь стены смех. Смех казался самым отвратительным. – Лэмб! Она приблизилась к сводчатому проему в конце зала и прижалась к стене. Горячий ветер дул навстречу. Откинула пальцами мокрые волосы с глаз, разъеденных потом, и собрала в кулак остатки храбрости. Ради Пита и Ро. Назад дороги нет. Но едва она двинулась вперед, как челюсть отвисла от изумления. Огромная пустота разверзлась перед ней пропастью в скале. Ближайший выступ покрывали столы, наковальни и прочие орудия труда кузнецов. Черную пасть провала пересекал мост не больше двух футов в ширину, без признаков перил. Он выгибался над мраком и вел к следующему выступу и проходу в скале. Шагов пятьдесят, если на глазок. Жара стояла невероятная. Снизу мост подсвечивался огнями, ревущими далеко в глубине провала. На стенах сверкали прожилки самоцветов. На наковальнях, молотах и на клинке меча Шай играли багровые отблески, словно из кузнечного горна. Подойдя к краю, Шай, сглотнула комок в горле – за пустотой стена отвесно опускалась в бездну, все глубже и глубже. Словно здесь разверзлась некая верхушка Ада, куда живущим заглядывать заповедано. – Могли бы присобачить сраные перила… – пробормотала она. Ваердинур стоял на мосту, прикрываясь высоким прямоугольным щитом с изображением дракона. Из-за окрайка щита сверкал наконечник копья, показывая, что путь закрыт. Бездыханный наемник валялся у его ног. Второй отступал, размахивая алебардой, как сумасшедший. Третий встал на одно колено неподалеку от Шай, взводя арбалет. Ваердинур прянул вперед и неуловимо-быстрым движением проткнул алебардщика копьем, толчком отправил с моста. Человек упал без звука. Ни крика. Ни удара о дно. Вождь Народа Дракона отступил и опустил щит, лязгнув оковкой о камень. Потом крикнул через плечо несколько слов на незнакомом Шай наречии. Люди позади него отступили в тень – старики, дети и девочка, бегущая последней. – Ро! – крик Шай замер в клокочущей жаре. Девочка скрылась, проглоченная тенями на дальнем конце моста. Ваердинур остался, присев на полусогнутых ногах за щитом и выглядывая из-за его края. Шай стиснула зубы и зарычала в бессильной ярости. Близко не подойти, а обходного пути нет. – Заполучи, задница! – оставшийся в живых наемник поднял арбалет. Болт ударился в дракона на щите и улетел в темноту, подобный маленькому оранжевому осколку в чернильно-черной пустоте. – Ладно, никуда ты не денешься, – стрелок вытащил новый болт из сумки и принялся опять взводить арбалет. – Подойдут еще лучники, и мы его достанем. Рано или поздно. Не беспокойся, падла… Краем глаза Шай уловила яркую вспышку. Наемник отлетел к стене. Копье Ваердинура торчало у него из груди. Охнув, он сел, положив арбалет на камни. Не успела Шай кинуться к нему, как кто-то мягко коснулся ее плеча. Лэмб стоял за ее спиной, но вид его не слишком обнадеживал. Он потерял плащ и остался в кожаном жилете на голое тело – весь в шрамах и узлах сухожилий. Меч сломан, из крестовины торчала зазубренная половина клинка. Руки измазаны в крови по локоть. – Лэмб, – прошептала она. Но он даже не взглянул в ее сторону, отодвинув с дороги запястьем. Черные глаза с бьющимся в глубине пламенем смотрели на мост. Мышцы шеи напряжены, голова склонена набок. Все его тело покрывали бусинки пота и крови, а оскал напоминал череп. Шай шарахнулась с его пути так, словно это сама смерть явилась, потрогав ее за плечо. И вполне возможно, так оно и было. Словно радуясь долгожданной встрече, Ваердинур обнажил меч, прямой и тусклый, только серебряная отметина вспыхнула на рукояти. – Когда-то у меня был такой же, – Лэмб отбросил свой сломанный меч, который подпрыгнул на камнях и свалился в бездну. – Работа самого Создателя, – сказал Ваердинур. – Тебе следовало беречь его. – Мой друг украл его. – Лэмб подошел к ближайшей наковальне, сжал толстый железный прут длиной в рост Шай, который лежал там, так сильно, что побелели пальцы. – И все остальное тоже. – Скрежеща железом по камням, пошел к мосту. – И лучшего я не заслужил. Шай хотела удержать его, но не могла подобрать слов. Будто сперло дыхание в груди. Но иного пути не было, и отступать она не собиралась. Поэтому она сунула меч в ножны и взялась за лук. Ваердинур заметил это и отступил на несколько шагов, подсвеченные босые ноги словно танцевали на полоске камня, слишком узкой, чтобы смог проехать самый маленький фургон. – Я обещал, что вернусь, – сказал Лэмб, выходя на мост, и прут грохотал позади него. – И ты вернулся. Лэмб пнул сапогом труп наемника, сбрасывая его в пропасть. – Я тебе сказал, что, вернувшись, принесу с собой смерть. – И ты принес. Можешь радоваться. – Я обрадуюсь, когда ты уберешься с моей дороги. – Лэмб остановился в нескольких шагах от Ваердинура. Цепочка блестящих царапин оставалась за его спиной. Два старика сошлись посреди пустоты. – Ты в самом деле считаешь, что правда на твоей стороне? – спросил вождь Народа Дракона. – Кого колышет правда? Лэмб прыгнул вперед, широко размахивая прутом. Его оружие ударило в щит с грохотом, от которого Шай содрогнулась. На изображении дракона осталась вмятина, а один угол щита загнулся. Ваердинур пошатнулся и переступил, чтобы удержаться на мосту. Прежде чем смолкли отголоски, Лэмб нанес новый удар. Но теперь Ваердинур ждал атаки и развернул щит таким образом, чтобы прут соскользнул, сверкая. Быстрый, как змея, Лэмб ткнул противника кулаком в челюсть, заставляя отступать, сплевывая кровь. Но он быстро оправился и рубанул мечом дважды – слева и справа. Искры и осколки вылетели из прута, которым заслонился Лэмб. Шай прицелилась, но даже с такого расстояния пустила стрелу наугад. Бойцы, несмотря на возраст, двигались так быстро, смертельно быстро, что за ними невозможно было уследить. С дрожащими руками, стараясь не смотреть в бездонный провал, она подбежала ближе к мосту. Пот заливал глаза. Угадав направление следующего удара, Ваердинур ускользнул от него, удивительно ловкий для своих роста и веса. Прут обрушился на мост, взвыв железным голосом, высекая искры, а Лэмб на миг утратил равновесие. И этого хватило его противнику для ответного выпада. Северянин отдернул голову, и клинок, падающий, чтобы расколоть его череп, прочертил лишь алую линию наискось через его лицо. Разлетелись капельки крови. Лэмб отступил на три шага, удержавшись на самом краю. Преодолевая открывшееся пространство, Ваердинур снова замахнулся, готовя сокрушительный удар. Возможно, Шай никогда не была сильна в искусстве ожидания, но когда наставал тот самый миг, то вперед выходил талант кидаться в бой очертя голову. Она выстрелила, не задумываясь. Стрела пронзила темноту, разминулась с краем щита и прошила руку Ваердинура. Он охнул, опустил клинок, который звякнул о камни моста, а Шай тем временем опускала лук, еще на уверовав, что попала. Лэмб заревел, как бешеный бык, и кинулся вперед, размахивая железным прутом, словно он весил не больше хворостины, заставляя Ваердинура пятиться, петляя и уворачиваясь на нешироком мосту, не оставляя ни малейшей возможности защититься – даже если бы он мог со стрелой Шай в руке, не давая ни малейшей возможности сделать что-либо, кроме как пытаться устоять на ногах. А Лэмб, неутомимый и беспощадный, наседал, гнал противника к выходу с моста на дальнем его конце. Последний удар сорвал щит с руки Ваердинура и отправил в темноту пропасти. Вождь отскочил, прижался к стене, меч выпал из кровоточащей руки. Из тени прохода выскочила тонкая фигурка. Вспыхнул алым отсветом нож. Он отшатнулся, перехватил нападавшую и швырнул на стену, у подножья которой она и скорчилась. Бритоголовая девочка. Она сильно изменилась. Но не настолько, чтобы Шай не узнала сестру. Отбросив лук, она помчалась вперед, даже не задумываясь, что может оступиться и упасть. Никаких мыслей, кроме одной – быстрее преодолеть разделяющее их пространство. Лэмб вырвал нож из плеча, не замечая брызнувшей крови, и отбросил его, как использованную зубочистку. Его лицо обезображивала ужасная улыбка, похожая на кровавую рану. Он ничего не видел и ничего не хотел видеть. Не тот человек, который долгие мили провел на трясущихся козлах фургона рядом с ней, не тот человек, что пел детям колыбельные, не тот, что уговаривал ее трезво смотреть на мир. Совсем другой, и неизвестно еще – человек ли вообще? Но именноон перебил разбойников в Эверстоке, отрубил голову Санджиду в стычке на равнинах, голыми руками убил Гламу Золотого. Лучший друг смерти. Сгорбившись, он пошел вперед, сжимая прут, покрытый щербинами и зарубками от меча Создателя, хищно поблескивающими в темноте. Шай закричала, но впустую. В Лэмбе осталось не больше милосердия, чем зимой жары. После всех оставленных позади миль, после всех пересеченных земель, ей осталось всего несколько шагов, но она не успевала… Прут опустился! Ваердинур в прыжке прикрыл собой Ро. Железо обрушилось ему на предплечье, ломая кость, и ударило в плечо и голову, оставляя глубокую рану. Он потерял сознание. Лэмб с пеной на перекошенном рту снова занес прут, но Шай, успевшая добежать, вцепилась в свободный конец оружия. Взлетев в воздух, она закричала. Ветер засвистел в ушах, огненная пещера перевернулась с ног на голову, а потом Шай полетела вверх тормашками на камни. И вдруг все стихло. Только легкий звон. Шарканье сапог. Вставай, Шай. Нельзя валяться весь день. На ферме много работы. Она прижалась к стене… Или к полу? Или к потолку? Мир кружился, словно сухой лист в водовороте. Она стояла? Нет. Лежала на спине. Одна рука свисала. Свисала с края пропасти – сплошной мрак и крошечный огонь на непостижимой глубине. Не слишком удобная поза. Шай перекатилась на бок. С большим трудом заставила себя подняться на колени, пытаясь разогнать туман в голове. Послышались человеческие голоса. Приглушенные и невнятные. Что-то звякнуло о камень перед Шай, и она едва не упала вновь. Куча-мала из людей, толкающихся и борющихся. В середине Лэмб, лицо перекошено, словно у дикого зверя, покрытое кровью из пореза. Он рычал и хрипел, издавая звуки, которые даже отдаленно не напоминали проклятия человеческой речи. Коренастый сержант Коски схватил его сзади – одной рукой за горло. Пот лился по лбу Балагура, но лицо сохраняло оттенок задумчивости, как будто он что-то подсчитывал в уме. Свит повис на левой руке Лэмба, напоминая человека, который пытается удержать необъезженного скакуна. Савиан вцепился в правую. – Стой! – выкашливал он. – Стой, ублюдок безмозглый! Шай видела, что Савиан держит наготове нож, и решила, что не будет стараться его остановить. Пожалуй, она не хотела его останавливать. Лэмб пытался убить Ро. После всех испытаний, которые они пережили, чтобы найти ее, пытался убить. И убил бы Шай, не важно, что там он обещал их матери. Он мог убить их всех. Шай не понимала этого. И не хотела понимать. Вдруг Лэмб напрягся, едва не сбросив Свита со скалы. Белки глаз сверкали из-под его полуприкрытых век. А потом осел, задыхаясь и всхлипывая, прижал четырехпалую ладонь к окровавленному лицу. Всякая борьба прекратилась. Савиан похлопал Лэмба по груди, все еще пряча обнаженный нож за спиной. – Тише, тише, – проговорил он. Шай пошатывалась, мир более или менее остановил стремительный бег, но в висках отдавалось биение сердца и струйка крови сбегала по затылку. – Тише, тише. Несмотря на то, что правая рука не слушалась, а ребра болели так, что не хотелось дышать, Шай пошла к проходу. Позади слышались всхлипывания Лэмба. – Тише, тише… В узком проходе стояла жара, как в кузнице, но впереди теплился свет, отражаясь в пятнах на полу. Кровь Ваердинура. Спотыкаясь на ходу, Шай вспомнила о мече и даже умудрилась вытащить его из ножен, но не удержала негнущимися пальцами правой руки, переложила в левую и продолжала путь, постепенно шагая все увереннее. На половине дороги перешла на бег трусцой. В туннеле стало светлее, но жарче. Пространство впереди сияло золотом. Выскочив, она поскользнулась и упала на задницу, опираясь на локти и открыв рот. – Мать вашу… – выдохнула Шай. Она знала, что людей, живущих здесь, называют Народом Дракона, но не могла и предположить, что у них в самом деле был дракон. Он возлежал в центре широкой пещеры, похожей на чашу, напоминая некую сцену из сказки – красивый, ужасный и удивительный, покрытый тысячами металлических чешуек, тускло поблескивавших, отражая пламя светильников. Дракон несколько раз свернулся, поэтому трудно было оценить его истинные размеры, но клиновидная голова не уступала в длину росту взрослого мужчины. Зубы напоминали лезвия кинжалов. Но никаких когтей. Каждая из многочисленных ног заканчивалась человеческой кистью с золотыми кольцами на изящных металлических пальцах. Под сложенными, тончайшими, как бумага, крыльями негромко позвякивали шестерни, из ноздрей-клапанов вырывались струйки пара. Вибрировал кончик раздвоенного языка, похожего на цепь. Из-под каждого из четырех металлических век выглядывал изумрудный глаз. – Мать вашу… – прошептала она снова, опуская взгляд на ложе дракона, еще больше похожее на детскую сказку. Груда денег. Старинные золотые кубки и серебряные блюда. Цепи и чаши, монеты и диадемы. Позолоченная броня и оружие. Все усеянные драгоценными камнями. Серебряная аквила давно расформированного легиона торчала под острым углом. Трон из красного дерева, обшитый золотой фольгой, лежал опрокинутый – только ножки торчали вверх. Переизбыток роскоши создавал впечатление безумства. Бесценные сокровища, собранные в кучу в таком количестве, что казались мусором. – Мать вашу… – пробормотала Шай в очередной раз, подспудно ожидая, что железное чудовище сейчас проснется и обрушит яростный гнев на ничтожного нарушителя спокойствия. Но дракон не шевелился. Шай опустила взгляд. Капли крови слились в пятна, а потом и в «дорожку». Наконец она увидела Ваердинура, упавшего навзничь у передней ноги дракона, а рядом с ним – Ро, настороженную, с измазанной кровью головой. Шай поднялась и побрела к дну пещеры, вцепившись в рукоять меча так, будто этот ненадежный кусок стали был ее единственной опорой. Камни под ее ногами усеивали письмена. Подойдя ближе, она увидела еще кое-что среди накопленного богатства. Бумаги с сургучными печатями. Расписки старателей. Договора дельцов. Купчие на давно рухнувшие здания. Завещания по давным-давно полученным наследствам. Соглашения Братств, компаний и совместных предприятий, лопнувших неизвестно когда. Ключи к замкам, которые стояли на дверях, о которых все забыли. И черепа. Десятки. Сотни. Монеты и самоцветы лились, словно вода, из пустых глазниц. Что может быть более ценным, чем смерть? Ваердинур дышал часто и неглубоко, одежда пропиталась кровью, сломанная рука висела плетью, а Ро вцепилась в другую, откуда до сих пор торчала стрела Шай. – Это – я, – прошептала Шай, стараясь говорить негромко, чтобы не спугнуть сестру, шагнула к ней, протянула руку. – Ро, это я. Девочка не отпустила руку старика. Но он пошевелился и мягко высвободил кисть. Подтолкнул к Шай, проговорив какие-то ласковые слова на своем наречии. Потом толкнул настойчивее. Еще несколько слов, и Ро, понурив голову, со слезами на глазах двинулась прочь от него. – Мы старались сделать для них, как лучше, – Ваердинур смотрел на Шай горящими от боли глазами. Она опустилась на колени и обняла сестру. Ро показалась ей худой и жесткой, совсем не той сестрой, которую она знала давным-давно. Вряд ли Шай мечтала о такой встрече. И тем не менее воссоединение произошло. – Мать вашу! – Никомо Коска стоял у входа в пещеру, не сводя глаз с дракона и его ложа. Сержант Балагур, следовавший за ним по пятам, вытащил из-под плаща тяжелый тесак, сделал один шаг по хрустящему основанию из золота, костей и бумаги, которые сминались под его подошвами, и, потянувшись, ударил дракона по морде. Послышался звон, будто он бил по наковальне. – Он механический, – сказал он, хмуря брови. – Наиболее священное из всех творений Создателя, – прохрипел Ваердинур. – Восхитительное, могучее… – Само собой! – Коска вошел в пещеру, обмахиваясь шляпой, будто веером. Но он глядел не на дракона, а на его подстилку. – Сколько тут золота, как думаешь, Балагур? – Очень много, – сержант поднял бровь и выдохнул носом. – Можно мне посчитать? – Думаю, чуть позже. Балагур казался слегка разочарованным. – Выслушайте меня… – Ваердинур попытался приподняться. Кровь текла из раны на его плече, заливая блестящее золото. – Мы близки к тому, чтобы пробудить дракона. Очень близки! Работали столетиями. Возможно, в этом году… или в следующем. Вы представить себе не можете, на что он способен. Мы могли бы… Мы могли бы владеть им вместе! – Опыт показывает, что из меня никудышный совладелец, – скривился Коска. – Мы изгоним чужаков из предгорий, и мир вновь станет правильным, как в Древние Времена. И у вас… У вас будет все, что бы вы ни пожелали! Коска послал улыбку дракону, упрев руки в бока. – Конечно, это очень любопытно. Великолепный пережиток прошлого. Но что он может против того, что сейчас на равнинах? Против легионов тупиц? Торговцев и фермеров, ремесленников и бумагомарак? – Он взмахнул шляпой. – Подобные творения так же бессильны против них, как корова против муравьев. В мире скоро не останется места, где можно применить волшебное, загадочное, удивительное. Скоро на ваши священные земли явятся люди, которые построят… лавки готового платья. Бакалейные лавки. Конторы стряпчих. Они сделают обезличенные копии чего угодно. – Старый наемник почесал сыпь на шее. – Вам, может быть, жаль, что это происходит. Мне, может быть, жаль, что это происходит. Но от этого не убежать. Я устал от неудач. Время таких людей, как я, проходит. А время таких людей, как вы? – Он вычистил немного засохшей крови из-под ногтей. – Оно прошло так давно, что кажется, будто его и не было. – Вы просто не понимаете, что я предлагаю! – Ваердинур попытался приподняться. Его рука, сломанная в предплечье, вывернулась, кожа натянулась на осколках костей. – Нет, я понимаю. – Коска наступил одним сапогом на позолоченный шлем, выпавший из общей кучи, и улыбнулся Правой Руке Создателя. – Возможно, вы удивитесь, но я получал множество самых заманчивых предложений. Тайные клады, места силы, наивыгоднейшие условия торговли вдоль всего побережья Кадири, а однажды – целый город, хотя, по общему мнению, он оставался не в лучшем состоянии. Я понял наконец… – Он вгляделся в морду дракона. – И это понимание достаточно болезненное, поскольку я, как прочие люди, склонен мечтать. – Генерал поднял одну монетку и поднес ее к свету. – Одна марка стоит дороже тысячи обещаний. Сломанная рука Ваердинура медленно сползла вниз. – Я хотел сделать… сделать как лучше. – Конечно, – Коска поклонился со всей искренностью, бросил монету обратно в кучу. – Верите вы этому или нет, но мы тоже. Балагур? Сержант подался вперед и деловито разрубил голову Ваердинура тесаком. – Нет!!! – закричала Ро и рванулась так, что Шай едва удержала ее. Коска выглядел слегка раздраженным, что его отвлекли. – Лучше бы тебе забрать ее отсюда. В самом деле, это не место для ребенка.
Жадность
Они возвращались веселой толпой, улыбаясь и хохоча, поздравляя друг друга с успехом, хвастались трофеями – золотом и кусками плоти, срезанными с поверженных врагов. Ро никогда не думала, что может повстречать человека хуже, чем Грега Кантлисс. А теперь они окружали ее, куда ни повернись. Один завладел свирелью Акарина и наяривал безыскусную мелодию, состоявшую всего из трех нот, а остальные приплясывали и прыгали от радости по долине. А их одежду покрывала кровь соплеменников Ро. За спиной остался Ашранк в руинах. Резные фигуры изрублены, от Сердцедрева остались лишь дымящиеся угли, бронзовые листы выдолблены, а Длинный Дом сожжен священными углями из очага. Смерть царила везде. Ограблены даже священные пещеры. Дракона свалили, чтобы завладеть сокровищами его ложа. Вход в пещеру завалили, а мост взорвали огненным порошком, и сама земля содрогнулась от богохульства. – Лучше себя обезопасить, – сказал убийца Коска, наклонившись к старику по имени Савиан. И спросил: – А ты нашел своего мальчишку? Мой стряпчий спас нескольких детей. У него просто талант к этому. Савиан покачал головой. – Обидно. Будешь и дальше искать? – Я дал слово, что дойду сюда. Но не дальше. – Ладно. У каждого человека есть свой предел прочности. – Коска дружески хлопнул его по плечу, потом потрепал Ро по щеке. – Не надо унывать – волосы отрастут, сама не заметишь! Ро смотрела, как он уходит, жалея, что у нее недостаточно отваги, или силы духа, или ярости, чтобы схватить нож и пырнуть его. Или вцепиться в глаза ногтями. Или укусить. Выдвинулись в путь они довольно быстро, но вскоре замедлились, уставшие, раненые и пресыщенные погромами. Пыхтели и потели под тяжестью мешков с награбленным, с карманами, набитыми монетами. Скоро они начали задирать друг друга, ругаться и спорить по пустякам. Один наемник отнял свирель и разбил ее о камень, музыкант ударил его, а здоровенный темнокожий мужчина развел их, объясняя, что Бог все видит. И Ро подумала: если Бог может видеть, то почему он не наведет порядок? Шай все болтала и болтала. Она сильно изменилась. Исцарапанная и бледная, оплывшая, будто свеча, сожженная, как головня, измочаленная. Словно побитая собака. Ро едва-едва узнала ее. Она напоминала женщину, давным-давно виденную во сне. Болтала без остановки, натянув на лицо глупую улыбку, похожую на маску. Она попросила девятерых детей назвать свои имена. Некоторые назвали старые, некоторые – новые, потому что уже забыли, как именовались прежде. Присев на корточки перед Эвином, кода мальчик назвался, Шай сказала: – Твой брат Лиф тоже путешествовал с нами… какое-то время. – Он прижала ладонь ко рту, и Ро увидела дрожащие пальцы. – Он умер на равнинах. Мы похоронили его в хорошем месте, как мне кажется. Неплохо будет, если ты заедешь туда. – Она взяла Ро за плечо и сказала: – Я хотела привезти тебе книгу или что-то вроде нее, но… не получилось. – Мир, в котором были книги, казался наполовину забытым, а лица умерших стояли пред глазами. Ро никак не могла к этому привыкнуть. – Мне жаль… что мы задержались в пути. – Покрасневшие глаза Шай наполнились влагой. – Скажи хоть что-нибудь… – Я тебя ненавижу, – сказала Ро на языке Народа Дракона, полагая, что ее не поймут. Темнокожий мужчина по имени Темпл печально поглядел на нее и ответил на том же наречии: – Твоя сестра проделала очень длинный путь, чтобы отыскать тебя. Несколько месяцев она думала только о тебе. – У меня нет сестры, – бросила Ро. – Переведи ей это! – Сама скажи, – покачал головой Темпл. Все это время старый северянин смотрел на них широко открытыми глазами, но как будто вглядывался куда-то в неимоверную даль. Ро вспоминала его дьявольскую улыбку и отца, который отдал за нее жизнь, и недоумевала – что это за безмолвный убийца, который так похож на Лэмба. Когда порез на его лице начал кровоточить, Савиан опустился рядом на колени и принялся шить рану, обронив невзначай: – Они совсем не похожи на демонов, этот Народ Дракона. Похожий на Лэмба человек даже не дрогнул, когда игла проколола кожу. – Настоящих демонов мы носим внутри себя. Даже лежа в темноте, заткнув уши пальцами, Ро продолжала слышать ужасный крик Хирфэк, когда ее жарили на кухонной плите, а в воздухе плыл сладкий запах мяса. Даже зажав ладонями глаза, она видела, как Алстэла сталкивают копьями с утеса, а он летит, не издав ни единого звука. Сколько их лежало у подножья скалы, хороших людей, шутивших, обладавших каждый собственной мудростью. Они превратились в изломанные куски плоти, и Ро никак не удавалось принять потерю. Она чувствовала, что должна обрушить на чужаков всю ненависть, на которую способна, но каким-то образом оцепенела и скукожилась в душе, став столь же мертвой, как ее отец с разрубленной головой, как Халли, раскачивающийся на дереве. На следующее утро недосчитались части людей с золотом и запасами еды. Кто-то утверждал, что они попросту сбежали, кто-то – что их утащили духи или горящие местью люди Народа Дракона, преследующие отряд. Пока чужаки спорили, Ро смотрела на Ашранк, на серо-голубую завесу дыма, прилепившуюся к склону горы. Она сунула пальцы под одежду и сжала чешуйку дракона, которую вручил ей отец, ощутив ее прохладу по сравнению с горячей кожей. Неподалеку на камнях стояла морщинистая женщина-духолюдка. – Слишком долго оглядываться назад – плохая примета, девочка, – сказал белобородый человек по имени Свит. Хотя, на взгляд Ро, духолюдка вряд ли была старше пятидесяти лет, в ее седой гриве, обмотанной драной тряпкой, оставалось лишь несколько желтых волос. – Я не ощущаю той радости, на которую рассчитывала. – Когда тратишь половину жизни на какую-то мечту, действительность редко полностью оправдывает надежды. Ро заметила, что Шай смотрела на нее, а потом приподняла губу и сплюнула через щель между зубами. Пришли незваные воспоминания, как Шай и Галли состязаются, кто плевком попадет в горшок, а Ро смеется, Пит смеется, Лэмб смотрит и улыбается. Ро ощутила боль в душе, причины которой не могла осознать. – Может, немного золота позволит тебе почувствовать облегчение? Старая духолюдка покачала головой. – Богатый дурак остается дураком. Вот увидишь. Устав ожидать пропавших товарищей, люди пошли дальше. Открылись бутылки, наемники опьянели и начали идти медленнее под тяжестью груза, задыхаясь от жары, спотыкаясь на обломках камней, мучаясь и проклиная препятствия, как если бы золото для них было дороже собственного тела и собственных жизней. Она бросали часть безделушек на тропу, которая блестела позади них, словно след, оставленный слизнем. Кое-кто из бредущих позади поднимал валявшееся богатство, но лишь для того, чтобы избавиться от него через милю. Ночью пропало еще больше пищи и воды. Наемники перегрызлись между собой из-за оставшихся. Краюха хлеба продавалась на вес золота, а вскоре и в десять раз дороже. Пригоршню драгоценных камней отдавали за полфляги выпивки. Один человек убил другого за яблоко. Коска приказал его повесить. Он так и остался висеть за спиной растянувшейся колонны, раскачиваясь на ветке, а серебряные цепи вокруг его шеи позвякивали в такт. – Дисциплина прежде всего! – провозгласил Коска, пьяно раскачиваясь в седле неказистого коня. Пит, сидя на плечах Лэмба, улыбался, и Ро поняла, что не видела его веселым довольно давно. Они покинули благословенные земли и вступили под полог леса. Начался снегопад. Жар дракона ушел из земли, похолодало. Темпл и Шай раздали детям меховые накидки, когда деревья потянулись вверх, а лес поредел. Некоторые наемники бросили верхнюю одежду, чтобы захватить больше золота, и теперь дрожали, хотя совсем недавно обливались потом. Ругательства вырывались изо рта вместе с облачками пара. Стылый туман наступал на пятки. Двое наемников присели по большой нужде под деревом. Их нашли мертвыми со стрелами, торчащими из спин. Теми самыми стрелами, которые они бросили в Ашранке, чтобы набить колчаны награбленным. Нескольких человек отправили найти стрелков и убить, но и они не вернулись, а остальные, подождав немного, двинулись дальше, держа оружие наготове, косясь на деревья и вглядываясь в тени. Люди продолжали исчезать один за другим. Некий наемник принял отставшего товарища за врага и подстрелил его. Коска пожал ему руку и сказал: – На войне всякое бывает. Потом долго спорили, стоит ли тащить раненого с собой или бросить его здесь же, но он умер раньше, чем пререкающиеся стороны пришли к единому мнению. Тело обобрали и сбросили в трещину на леднике. Кое-кто из детей улыбался. Они считали, что это их семья преследует захватчиков, а брошенные тела – сигналы для них. Эвин подошел к Ро и шепнул ей на языке Народа Дракона: – Сегодня ночью мы сбежим. Ро кивнула. Опустилась тьма, без звезд и луны. Падал снег, накапливаясь толстым пушистым слоем. Ро ждала, вздрагивая от желания сбежать и опасения быть пойманной, отсчитывая нескончаемое время вдохами и выдохами чужаков, быстрыми и размеренными Шай, громкими и хриплыми Савиана, сонным бормотанием женщины-духолюдки, которая ворочалась так, что не понятно, спит она или бодрствует. Наконец на охрану лагеря заступил старик Даб Свит, которого Ро считала самым медленным из чужаков. Он прошел на противоположный конец лагеря. Тогда она потрясла Эвина за плечо. Он кивнул, растолкал остальных. Бесшумной цепочкой они скользнули в темноту. Ро тронула проснувшегося Пита, он сел. – Пора идти. Но мальчик только моргал. – Пора идти, – прошипела она, сжимая ему локоть. – Нет, – покачал он головой. Ро потащила его, но брат вырывался и кричал. – Я не пойду! Шай! Кто-то выскочил из-под одеял, лагерь зашумел. Ро отпустила Пита и побежала, проваливаясь снег, подальше в лес, зацепилась ногой за корень, упала, потом еще и еще раз. Барахталась и боролась, рассчитывая, что вот-вот освободится. И вдруг что-то с ужасной силой ударило ей под колени. Ро упала. Она завизжала, начала вырываться, размахивала кулаками, но, похоже, сражалась с камнем или деревом, или с самой землей. Непреодолимая сила сжала ноги и грудь, лишая возможности сопротивляться. Снег забился в глаза, но ей показалось, что она увидела Эвина, взмахнула рукой и закричала: – Помоги мне! Он потерялся в темноте. Или она потерялась. – Будьте вы прокляты… – рычала Ро, продолжая вырываться. – Я и так уже проклят, – раздался над ухом голос Лэмба. – Но я не позволю тебе вновь потеряться. Он сжал Ро так крепко, что она не могла не то что двинуться, а даже вздохнуть. Вот так все и кончилось.Беда
«Каждая земля в этом мире рождает собственных плохих людей, но, к счастью, находятся другие плохие люди, которые убивают их ради общего блага».Эмерсон Хью
Итог
Запах Бикона они почуяли гораздо раньше, чем увидели поселок. Аромат жареного мяса вдохновил голодную колонну, еле волочащую ноги через подлесок на склоне горы. Люди кинулись вперед, поскальзываясь, спотыкаясь и съезжая по рыхлому снегу, падали друг на друга. Предприимчивая торговка разложила полоски мяса на углях чуть выше лагеря. К ее глубокому разочарованию, наемники не собирались платить и, отмахнувшись от ее возражений, сглодали мясо до последнего хряща с таким успехом, как если бы здесь прошла стая саранчи. В ход пошли даже сырые куски, за которые они дрались, будто голодные волки. Один случайно схватился за раскаленную решетку и стонал теперь, стоя на коленях в снегу и «баюкая» ладонь с черными полосами, когда Темпл, съежившись от холода, прошагал мимо. – Нет, что за люди… – пробормотала Шай. – Богаче Гермона, а продолжают воровать. – Плохие поступки въедаются в плоть и кровь, – отозвался Темпл, стуча зубами. Слухи о добыче, должно быть, добрались до Криза, ибо лагерь рос на глазах. Раскопали еще несколько курганов, построили новые лачуги, над крышами которых весело курился дымок. Лавочники устанавливали прилавки, а шлюхи расстилали тюфяки. Все толпились, стремясь предложить свои услуги счастливым победителям, а цены росли как на дрожжах, едва торговцы заметили количество золота и серебра, которым были обременены наемники. Коска оставался единственным, кто ехал верхом, возглавляя процессию на облезлом одре. – Приветствую! – порывшись в седельной сумке, он легким движением руки осыпал толпу дождем золотых монет. – Приветствую всех вас! Тут же опрокинули прилавок, загрохотав горшками и котелками. Люди кинулись под копыта, собирая золото, словно голуби пшено. Тощий скрипач, невзирая на отсутствие половины струн, запиликал веселый наигрыш, скалясь беззубой улыбкой. Под знакомой вывеской «Маджуд и Карнсбик. Металлообработка» с припиской внизу «Оружие и доспехи. Изготовление и починка» стоял сам Абрам Маджуд, а несколько наемников толпились у пускающей пар передвижной кузницы за его спиной. – Ты нашел новый участок? – спросил Темпл. – Маленький. Построишь еще один дом для меня? – Может, чуть попозже, – Темпл пожал торговцу руку, с легкой тоской вспоминая те дни, когда честно трудился на наполовину честного заказчика. Воспоминания с тоской – привилегия избранных. Поразительно, но лучшие мгновения жизни мы замечаем, только оглядываясь назад. – Это те дети? – спросил Маджуд, присаживаясь на корточки перед Питом и Ро. – Да, мы отыскали их, – ответила Шай, впрочем, без особого воодушевления. – Я рад. – Маджуд протянул мальчику руку. – Наверное, ты – Пит. – Да, – ответил тот, важно принимая рукопожатие. – А ты – Ро? Девочка нахмурилась и промолчала. – Да, это она, – сказала Шай. – Или была ею. – Я уверен, будет снова, – Маджуд хрустнул коленями. – Люди меняются. – Ты уверен? – спросил Темпл. – А разве передо мной стоит не лучшее доказательство моих слов? – Торговец положил ладонь ему на плечо. Пока стряпчий размышлял – шутка это или комплимент, в уши ворвался привычный рев Коски: – Темпл! – Хозяин зовет, – сказала Шай. Имело ли смысл это оспаривать? Виновато кивнув, Темпл потащился, как побитая собака, которой он, похоже, и был, прочь, к форту. Обошел наемника, который с измазанным жиром лицом рвал руками жареного цыпленка. Двое других боролись за флягу с пивом и случайно выронили пробку, а третий нырнул между ними, жадно подставляя рот под хлещущую струю. Послышался крик – это шлюха взгромоздилась на плечи троих мужиков, вся увешанная древним золотом, с диадемой, криво сидящей на голове, и визжала: – Я – королева гребаного Союза! Я – гребаная королева гребаного Союза! – Рад видеть вас живым и здоровым, – Суорбрек похлопал Темпла по руке с искренним участием. – Жив – уже неплохо. Вообще-то Темпл забыл, когда в последний раз чувствовал себя хорошо. – Как там было? – Боюсь, вы не сумели бы записать героическую историю, – глянул на него Темпл. – Я уже оставил надежду найти хоть какую-то. – Чем раньше надежду оставляешь, тем лучше… – пробормотал законник. Старик собрал троих слегка пованивающих капитанов и заговорщицки шептался с ними в тени укрепленного фургона Наставника Пайка. – Дорогие мои друзья, – сказал он, начиная со лжи, чтобы ложью и завершить речь. – Мы вскарабкались на шаткую вершину успеха. Но, как человек, который довольно часто достигал побед, скажу – забравшийся высоко в случае неудачи падает очень долго. Испытание удачей для дружбы труднее, чем испытание проигрышем. Нам нужно быть вдвое осторожнее с нашими людьми и втрое – с посторонними. – Верно, – кивнул Брачио, постукивая зубами. – Согласен! – осклабился Димбик, чей острый нос покраснел от мороза. – Такова воля Божья, – пророкотал Джубаир, возводя глаза к небу. – Когда такие три столпа поддерживают меня, я могу быть спокоен! Первым делом нам нужно собрать всю добычу. Если она останется на руках у парней, то эти падальщики обчистят их еще до рассвета. Парни горланили, радостно приветствуя появления торговца с бочонком вина. Щедро усеивая снег красными пятнами, кружки расходились по цене, десятикратно превышающей стоимость самого бочонка. – К тому времени они умудрятся еще и в долги залезть, – заметил Димбик, приглаживая торчащую над ухом прядь волос наслюнявленным пальцем. – Я предлагаю незамедлительно собрать все ценности. Они должны быть пересчитаны в нашем присутствии сержантом Балагуром и переписаны стряпчим Темплом. После чего будут храниться в фургоне под тройной охраной. – Коска стукнул кулаком по крепким доскам, из которых был сделан фургон, чтобы подтвердить здравомыслие своего предложения. – Димбик отберет для охраны самых преданных нам людей. – Люди не станут охотно сдавать добычу, – сказал Брачио, наблюдая за одним из наемников, который крутил вокруг головы золотую цепь с самоцветами. – Конечно, не станут, но если мы будем настойчивы, а также обеспечим кое-что для отвлечения внимания, то сумеем справиться. Сколько у нас сейчас людей, Балагур? – Сто сорок три, – ответил сержант. – Рота тает слишком быстро, – покачал головой Джубаир, словно разочаровавшись в человечестве. – В будущем нельзя позволять дезертирство, – сказал Коска. – Предлагаю всех лошадей собрать, загнать в загон и приставить бдительную охрану. Из доверенных людей. – Опасно, – Брачио почесал складку на шее. – Есть весьма своенравные… – Это как у лошадей… Проследи, чтобы все сделали. Джубаир, мне нужна дюжина самых лучших твоих людей, поскольку запланирована маленькая неожиданность. – Жду вашего приказа. – Что за неожиданность? – спросил Темпл. Видит Бог, он не желал каких-то новых волнений. – Неожиданность, о которой рассказал, – усмехнулся капитан-генерал, – перестает быть неожиданностью. Но я чувствую, что вам всем понравится. – Вот в это Темпл не верил никоим образом. Понятие чего-то, что могло понравиться, и Коска пересекались все реже и реже с каждым днем. – Итак, каждый занимается своим делом, а я пока поговорю с людьми. Пока капитаны расходились, глаза Коски подозрительно сузились, а улыбка медленно сползла с лица. – Не доверяю я этим ублюдкам, даже погадить рядом не присел бы. – И я, – сказал Балагур. – И я, – согласился Темпл, хотя человек, которому он доверился бы в последнюю очередь, стоял сейчас рядом с ним. – Нужно, чтобы вы двое занялись сокровищами. Каждая медная монетка должна быть учтена, посчитана и отправлена на хранение. – Подсчитана? – оживился Балагур. – Совершенно верно, мой старинный друг. Проследи также, чтобы в фургоне был запас еды, питьевая вода, и упряжные лошади чтобы стояли наготове. Если дела здесь пойдут… наперекосяк, нам потребуется быстрое отступление. – Восемь лошадей, – сказал сержант. – Это – четыре пары. – А теперь помоги мне. Я должен обратиться к нашим парням. С огромным количеством гримас, с недовольным ворчанием Старику удалось взобраться сперва на козлы, а после и на крышу фургона, где он замер, опершись локтями о перила и свесив руки. Те из наемников, кто заметил его, радостно приветствовали командира. Оружие, куски еды и бутылки полетели в небо. Уставшие от тяжести наемники попросту сбросили свежекоронованную королеву Союза в снег и сорвали с нее позаимствованные драгоценности. – Коска! Коска! Коска! – орали они. Капитан-генерал снял шляпу, пригладил реденькие волосы вокруг головы и широко раскинул руки, принимая лесть. Кто-то выхватил у оборванца скрипку и вдребезги разбил ее, призывая к тишине, и подтвердил свою правоту тычком кулака в зубы музыканта. – Мои глубокоуважаемые соратники! – проревел Коска. Возможно, неумолимое время и жестоко обошлось с некоторыми из его качеств, но на луженую глотку нисколько не повлияло. – Мы победили! – Радостные вопли взметнулись с новой силой. Кто-то подбросил в воздух деньги, что привело к безобразной потасовке. – Нынче ночью мы гуляем! Этой ночью мы пьем, пируем и поем, как и подобает победителям, достойным славы далеких предков! Снова восхваления, братские объятия, и шлепанье по спинам. Темпл подумал: а стали бы далекие предки праздновать гибель нескольких дюжин стариков, сброшенных со скалы? Вполне возможно, что стали бы. Герои, они такие герои… Коска вновь поднял руку с распухшими суставами, требуя тишины, чего в конечном счете и добился, если не считать чмокающих звуков какой-то парочки, начавших праздновать раньше прочих. – Но перед кутежом, к моему глубокому сожалению, я настаиваю на тщательном учете. – Толпа насторожилась. – Каждый сдаст добычу… – Сердитые возгласы. – Всю добычу! – Крики стали еще громче и злее. – Никаких проглоченных бриллиантов и монет в заднице! Никто не хочет доводить до обыска там! – Отдельные возмущенные возгласы. – Наша грандиозная добыча должна быть соответствующим образом подсчитана, переписана и храниться под надежным замком в этом самом фургоне, а потом, когда мы достигнем цивилизации, она будет выдана на руки! Настроение толпы балансировало на грани открытого бунта. Темпл заметил нескольких людей Джубаира, осторожно протискивающихся через скопление соратников. – Мы начнем работу завтра утром! – ревел Коска. – Но сегодня вечером каждый получит по сто марок в качестве поощрения, чтобы потратить как посчитает нужным! – Толпа повеселела. – Давайте не будем омрачать нашу победу прискорбными разногласиями! Оставайтесь дружными, и мы покинем эту отсталую землю богатыми сверх самых жадных мечтаний! Повернем оружие друг против друга, и нашей наградой станут потери, позор и смерть в диких пустошах. – Коска ударил кулаком по нагруднику. – Как и всегда, меня заботит лишь безопасность нашего благородного сообщества! Чем скорее вы сдадите добычу, тем раньше начнется веселье! – А как насчет бунтовщиков? – раздался пронзительный голос. Инквизитор Лорсен прокладывал путь сквозь толпу прямиком к фургону, и один лишь взгляд на его постную физиономию давал понять – веселье откладывается. – Где бунтовщики, Коска? – Бунтовщики? Ах да… Удивительное дело. Мы обшарили Ашранк сверху донизу. Я могу использовать слово «обшарили», а, Темпл? – Вполне, – кивнул стряпчий. Они разбили любую вещь, куда можно было спрятать монету, не говоря уже о мятежниках. – И ни малейших следов? – проворчал Лорсен. – Нас обманули! – Коска в расстроенных чувствах стукнул кулаком по парапету. Дьявольски обидно, но мятежники – скользкая братия. Союз между ними и Народом Дракона оказался уловкой. – Их уловкой или вашей? – Инквизитор, вы меня обижаете! Я столь же разочарован, как и вы… – А я так не думаю! – воскликнул Лорсен. – В конце концов, вы набили свои карманы. – Но это же наемники, – развел руками Коска. Среди людей из Роты послышались смешки. Но их работодатель не был расположен поддерживать шутку. – Вы сделали из меня пособника грабежа! Убийства! Резни! – Разве я приставил вам к горлу кинжал? Наставник Пайк, насколько я помню, хотел террора… – Но с целью! А вы устроили бессмысленную резню. – А что, осмысленная резня была бы лучше? – Коска хихикнул, но экзекуторы инквизитора Лорсена в черных масках, рассредоточившиеся в сумерках, не отличались повышенным чувством юмора. Инквизитор дождался тишины. – Вы вообще верите хоть во что-то? – Нет, если позволено будет признаться. Нет особого смысла гордиться просто верой, инквизитор. Слепая вера – признак дикаря. – Вы поистине отвратительны, – покачал головой Лорсен. – Я был бы последним, кто возразил бы, но вы не в состоянии понять, что вы еще хуже. Больше всего зла творит тот человек, который уверен в своей непреклонной правоте. Чем выше цель, тем она ужаснее. Я с легкостью признаю: я – злодей. Именно поэтому вы и наняли меня. Но я не лицемер. – Коска широко взмахнул рукой, указывая на остатки Роты, притихшие, чтобы не пропустить ни одного слова из их спора. – У меня есть рты, которые нужно кормить. А вы можете отправляться домой. Если же вам так приспичило творить добро, займитесь чем-нибудь, чем можно гордиться. Пекарню откройте, что ли… Каждое утро предлагать людям свежий хлеб – занятие благородное. – А ведь в самом деле в вас нет ничего, что отделяет человека от зверя, – тонкие губы инквизитора Лорсена скривились. – У вас нет совести. Отсутствует мораль как таковая. Все ваши цели подчинены исключительно себялюбию. – Это вполне возможно, – лицо Коски отвердело, когда он подался вперед. – После того как перенесешь столько разочарований, столкнешься со столькими предательствами, начинаешь понимать – все цели могут быть подчинены только себялюбию. И все люди – звери, инквизитор. Совесть – бремя, которое мы влачим. Мораль – ложь, которую мы придумываем сами для себя, чтобы облегчить тяжесть бремени. Много раз в жизни я мечтал, чтобы это было не так. Но это так. – Расплата придет, – Лорсен медленно кивнул, не сводя с Коски горящего взгляда. – Я тоже на это рассчитываю. Хотя сейчас они кажутся неуместными и смехотворными, но Наставник Пайк обещал мне пятьдесят тысяч марок. – Если вы схватите главаря мятежников Контуса! – Верно. А вот и он. Звякнула сталь, щелкнули взведенные арбалеты, загрохотали доспехи – дюжина верных людей Джубаира шагнули вперед. Круг обнаженных клинков, заряженных арбалетов и алебард, нацелившихся на Лэмба, Свита, Шай и Савиана. Маджуд осторожно потянул недоумевающих детей к себе. – Мастер Савиан! – заявил Старик. – Мне весьма жаль, но я вынужден потребовать, чтобы вы сдали оружие. Все до последнего, будьте любезны! Савиан, сохраняя каменное лицо, медленно расстегнул застежку на перевязи, швырнул арбалет и сумку с болтами на землю. Лэмб спокойно наблюдал, обгладывая куриную ножку. Само собой, стоять и смотреть казалось самым легким выходом. Бог свидетель, Темпл выбирал его очень часто. Возможно, слишком часто… Он забрался на фургон и зашипел в ухо Коски: – Вы не должны это делать! – Не должен? Почему это? – Прошу вас! Ну, как это поможет вам? – Поможет мне? – Старик приподнял одну бровь, глядя на Темпла, пока Савиан, сбросив плащ, избавлялся от одного клинка за другим. – Мне это не поможет ни капельки. Это просто воплощение самоотверженности и милосердия. Темпл только моргнул. – Разве не ты советовал мне всегда поступать правильно? – спросил Коска. – Разве мы не подписывали договор? Разве мы не прониклись благородной миссией инквизитора Лорсена, как своей? Разве мы не участвовали в это веселой погоне вверх и вниз по этим забытым и заброшенным краям? Умоляю, Темпл, помолчи. Никогда не думал, что придется это говорить, но ты мешаешь моему нравственному росту. – Он отвернулся и крикнул: – Не будете ли вы столь любезны, мастер Савиан, чтобы закатать рукава? Тот откашлялся. Снова звякнул металл, когда наемники взволнованно переступили с ноги на ногу. Савиан взялся за пуговицу на воротнике, расстегнул ее. Потом следующую, следующую… Солдаты, лоточники и шлюхи наблюдали за ним в наступившей внезапно тишине. Темпл заметил в толпе Хеджеса с непонятно почему болезненно радостной улыбкой. Не обращая ни на кого внимания, Савиан снял рубашку и стоял, голый по пояс. Все его бледнокожее тело, от горла до запястий, покрывала синяя вязь татуировок – большие буквы и маленькие, на дюжине разных языков: «Смерть Союзу, Смерть Королю. Хороший мидерлендец – мертвый мидерлендец. Никогда не становись на колени. Никогда не сдавайся. Никакой жалости. Никакого мира. Свобода. Правосудие. Кровь». Он казался синим от надписей. – Я просил только рукава, – сказал Коска. – Но, чувствую, смысл вы уловили. – А что, если я скажу, что Контус – не я? – улыбнулся Савиан. – Сомневаюсь, что мы вам поверим. – Старик посмотрел на Лорсена, не отрывающего от Савиана жадный взгляд. – Нет, в самом деле, я очень сомневаюсь. Вы что-то хотите возразить, Даб Свит? Первопроходец поглядел по сторонам, на всю эту наточенную сталь, и выбрал легкий путь. – Я? Нет. Я, как и все, потрясен до глубины души этим удивительным поворотом событий. – Да, вы должны быть порядком озадачены, что все это время путешествовали в обществе убийцы сотен людей. – Коска ухмыльнулся. – Ну, а… мастер Лэмб? – Северянин обсасывал косточку, как если бы никакой стали, направленной в его сторону, не было. – Вы не хотите что-то сказать в защиту вашего друга? – Большинство моих друзей я убил, – ответил Лэмб с полным ртом. – Я приехал за детьми. Остальное – мусор. – Мне приходилось бывать в вашей шкуре, мастер Савиан, – сказал Коска, прижимая ладонь к нагруднику. – Поверьте, я вам сочувствую. В конце пути мы остаемся в одиночестве. – Таков наш жестокий гребаный мир, – ответил Савиан, не глядя по сторонам. – Берите его, – проворчал Лорсен, и его экзекуторы рванулись вперед, как псы, спущенные с поводка. На миг показалось, что ладонь Шай двинулась к рукояти ножа, но Лэмб, не поднимая взгляд, удержал ее свободной рукой. Экзекуторы завели Савиана в форт. Инквизитор Лорсен в последний раз с мрачной улыбкой оглянулся на лагерь и с громким стуком захлопнул дверь. – Даже не поблагодарил, – покачал головой Коска. – Я всегда говорил, Темпл, что хорошие дела приводят в тупик. Занимайте очередь, парни, пришла пора переписать ценности! Брачио и Димбик, толкаясь в толпе, постепенно выстроили наемников в неровную очередь. Волнение, связанное с арестом Савиана, улеглось. Темпл глянул на Шай, а она на него. Но что они могли поделать? – Нам нужны мешки и корзины! – кричал Коска. – Открывайте фургон и найдите стол для подсчетов. Дверь на подставках вполне сгодится! Суорбрек? Нам требуется ваше перо, чернила и записная книжка. Конечно, не сочинительство, но задача не менее благородная! – Исключительно уважаемая, – прохрипел писатель, выглядевший так, будто его слегка мутило. – Нам лучше выдвигаться в путь, – сказал Даб Свит, подходя к фургону с задранной головой. – Я считаю, детей нужно вернуть в Криз. – Конечно, друг мой, – улыбнулся Коска. – Мне будет вас не хватать. Без ваших замечательных навыков, не говоря уже о прочих поразительных талантах, наша победа не была бы достигнута. Людская молва не преувеличивает, когда речь заходит о вас, не так ли, Суорбрек? – Это легенды, обросшие плотью, генерал, – пробормотал писатель. – Мы должны будем посвятить им главу. А может, и две! Всего наилучшего вам и вашим друзьям. Я буду рекомендовать вас при первой же возможности! – Коска отвернулся, как будто говорить было больше не о чем. Свит посмотрел на Темпла, но тот лишь пожал плечами. С этим он тоже ничего не мог поделать. Старый разведчик откашлялся. – Есть еще вопрос по поводу нашей доли. Насколько я помню, мы оговаривали одну двадцатую… – А как насчет моей доли? – Кантлисс протиснулся мимо Свита, сверкая глазами. – Это я подсказал вам, где искать бунтовщиков! Я вывел на чистую воду этих ублюдков! – Точно! Именно ты! – воскликнул Коска. – Ты – подлинный пророк-детокрад. Мы все обязаны тебе успехом! Жадный огонек вспыхнул в налитых кровью глазах Кантлисса. – Так… что мне причитается? Балагур, подобравшись сзади, сноровисто накинул петлю ему на шею. Не успел Кантлисс оглянуться, как Джубаир навалился на веревку, переброшенную через балкуразрушенной башни, всем своим немалым весом. Когда пятки разбойника оторвались от земли, пенька заскрипела. Одной ногой он выбил чернильницу из рук Суорбрека, забрызгав листы записной книги. Писатель отшатнулся с посеревшим лицом, когда Кантлисс потянулся сломанной рукой к удавке. – Оплачено сполна! – прокричал Коска. Кое-кто из его людей поддержал, но без особого воодушевления. Один швырнул огрызком, но промазал. Большинство и бровью не повели. – О, Боже… – прошептал Темпл, изо всех сил теребивший пуговицы и не отрывавший взгляда от просмоленных досок под ногами. Но он все равно видел, как бьется тень повешенного Кантлисса. – О, Боже. Балагур обмотал веревку вокруг пенька и завязал узел. Хеджес, шагавший к фургону, закашлялся и осторожно пошел обратно, больше не улыбаясь. Шай плюнула сквозь зубы и отвернулась. Лэмб спокойно наблюдал, пока Кантлисс не перестал дергаться. Его ладонь ласкала рукоять меча, который он взял у Народа Дракона. Потом хмуро покосился на дверь, за которой скрылся Савиан, и отбросил куриную косточку. – Семнадцать раз, – сказал Балагур, морща лоб. – Что семнадцать раз? – удивился Коска. – Дернулся семнадцать раз. Не считая последнего. – Последний раз был скорее судорогой, – выразил мнение Джубаир. – Семнадцать – это много? – спросил Старик. – Так себе, – пожал плечами Балагур. – Вы что-то говорили о своей доле, насколько я припоминаю? – Коска повернулся к Свиту. Старый разведчик посмотрел на Кантлисса, который раскачивался туда-сюда на поскрипывающей веревке, кривым пальцем оттянул воротник и тоже выбрал легкий путь. – Что-то я позабыл, о чем это я. Думаю, лучше всего мы вернемся в Криз, если вы не возражаете. – Как вам будет угодно. Под ними первый из наемников опрокинул вверх тормашками свой мешок, и золото с серебром выскользнуло, образовав сверкающую кучу на столе. Генерал водрузил шляпу на голову и поправил перо. – Счастливого пути!Возвращение
– Старый гребаный дерьмовый мудак! – выкрикнул Свит, ударяя палкой по ветке, нависающей над дорогой. Снег осыпал всадников. – Гребаный Говнимо Говноско! Траханный в жопу старый ублюдок! – Ты это уже говорил, насколько я помню, – проворчала Шай. – Он говорил – ублюдочный старый жопотрах, – возразила Кричащая Скала. – Моя ошибка, – согласилась Шай. – Это полностью меняет дело. – Какого хрена тебе не нравится? – рявкнул Свит. – Нет, меня все устраивает, – ответила Шай. – Он – гребаный ублюдок. – Дерьмо… Мать вашу… Дерьмо… Мать вашу… – Свит ударил коня пятками и стегнул палкой по стволу дерева, мимо которого ехал. – Я поквитаюсь с этим ублюдком, набитым глистами. Это я обещаю! – Да наплюй ты, – проворчал Лэмб. – Бывает, что ты не в силах ничего изменить. Надо трезво смотреть на жизнь. – Это было моей надеждой на обеспеченную треклятую старость! Он украл ее! – Но ты еще дышишь, верно? – Тебе легко говорить! Ты не терял все до последней монеты! – Я терял и больше, – глянул на него Лэмб. Мгновение, другое Свит просто открывал и закрывал рот, а потом, крикнув: «Мать вашу!», бросил палку на обочину, в лес. Повисла холодная и тяжелая тишина. Только позвякивали железные ободья колес Маджудова фургона, негромко гремела передвижная кузня, накрытая парусиной, да скрипели на снегу копыта лошадей по дороге, изрезанной колесами спешивших из Криза предпринимателей. Пит и Ро лежали рядом под одеялом, прижимаясь друг к другу, и мирно сопели во сне. Шай смотрела, как они легонько покачиваются в такт подпрыгиванию фургона. – Я думаю, у нас получилось, – сказала она. – Да, – кивнул Лэмб, но он не выглядел торжествующим. – Я тоже так думаю. Они миновали еще один поворот виляющей между холмами дороги, которая шла мимо полузамерзшего ручья – зазубренный лед наползал от каждого берега, едва не смыкаясь на стремнине. Шай не хотелось разговаривать. Но раз уж мысль засела у нее в голове, не давая покоя от самого Бикона, не было смысла продолжать утаивать ее. – Они будут его пытать, да? Выспрашивать? – Савиана? – А кого же еще? – Это точно, – изуродованная половина лица Лэмба дернулась. – Не радует. – Действительность всегда мало радует. – Он спас меня. – Да. – И тебя. – Верно. – И мы какого-то хрена бросим его без помощи? Лицо Лэмба снова дернулось, задвигались желваки на скулах, он сердито смотрел перед собой. Чем дальше они уходили от гор, тем больше редел лес, в усыпанном звездами ясном небе сияла полная круглая луна, заливая светом плоскогорье. Широкое, каменистое, покрытое колючим кустарником и ковром сверкающего снега пространство выглядело так, будто здесь никогда не было жизни. Через него, словно рана от меча, протянулась старая имперская дорога. Шрам на земле, ведущий в Криз, который спрятался за темными холмами на горизонте. Лошадь Лэмба замедлила шаг, а потом остановилась. – Будет стоянка? – спросил Маджуд. – Ты пообещал быть моим другом до конца жизни, – сказал Лэмб. – Да, так и было, – кивнул торговец. – Тогда езжай. – Лэмб оглянулся, развернувшись в седле. Позади, над заросшими лесом горными склонами полыхало зарево. Наемники разложили в середине Бикона огромный костер, чтобы осветить свой праздник. – Дорога хорошая, луна будет светить долго. Не останавливайся до утра, гони лошадей быстро, но размеренно. Завтра ты будешь в Кризе. – Куда торопиться? Лэмб вздохнул, выпустив облачко пара в звездное небо. – Будут неприятности. – Мы возвращаемся? – спросила Шай. – Ты нет. – Тень от полей шляпы падала на его лицо, и только глаза горели в темноте. – Я. – Что? – Ты отвозишь детей. А я возвращаюсь. – Ты сразу так задумал, да? Он кивнул. – Только хотел, чтобы мы отъехали подальше. – У меня было мало друзей, Шай. Еще реже я поступал правильно. Можно посчитать на пальцах одной руки. – Он поднял кулак, глядя на обрубок среднего пальца. – Даже по пальцам этой руки. Все идет так, как должно идти. – Ничего подобного. Я не позволю тебе идти одному. – Позволишь. – Он заставил коня подойти ближе, глядя Шай прямо в глаза. – Знаешь, что я почувствовал, когда мы перевалили через холм и я увидел, что ферму сожгли? До того, как возникли горечь, страх, жажда мести? Знаешь? Она сглотнула пересохшим горлом, не желая отвечать и не желая знать ответ. – Радость, – прошептал Лэмб. – Радость и облегчение. Потому что я сразу понял, что должен делать. Кем я должен быть. Сразу понял, что могу положить конец десяти годам притворства. Человек должен быть тем, кто он есть, Шай. – Он снова посмотрел на руку и сжал четырехпалый кулак. – Я не испытываю… злости. Но то, что я делал. Как это можно назвать? – Ты не злой, – прошептала она. – Ты справедливый. – Если бы не Савиан, я убил бы тебя в пещерах. И тебя, и Ро. Шай поперхнулась. Это она и сама отлично понимала. – Если бы не ты, мы никогда не вернули бы детей. Лэмб посмотрел на Ро, обнимающую Пита. На черепе у нее уже отросли волосы и скрывали царапину на темени. Они оба так изменились. – Мы вернули их? – спросил он хриплым голосом. – Иногда я думаю, что мы и себя потеряли. – Я осталась такой, как была. Лэмб кивнул. Казалось, что на его глаза навернулись слезы. – Ты, возможно, не изменилась. – Он наклонился и крепко обнял ее. – Я тебя люблю. Их тоже. Но моя любовь – не та ноша, которую нужно нести. Всего лучшего, Шай. Всего самого лучшего. – Он отпустил ее, развернул лошадь и поехал прочь, по своим следам к лесу, к холмам, к грядущей расплате. – А как, черт побери, насчет того, чтобы трезво смотреть на жизнь? – крикнула она вслед. Он обернулся на мгновение. Одинокая фигура, залитая лунным светом. – Это всегда казалось хорошей идеей, но, признаться честно, никогда не срабатывало в моем случае. Медленно и скованно Шай повернулась спиной к нему. Повернулась и поехала за Маджудом, его фургоном и наемными работниками, за Свитом и Кричащей Скалой, уставившись на белую дорогу впереди, но ничего не видя. Высунутый кончик языка холодил ночной воздух. И с каждым вдохом рос и рос холод в груди. Холод и пустота. Она обдумывала слова Лэмба. И что она сказала Савиану. Размышляла обо всех долгих милях, пройденных за минувшие месяцы, об опасностях, с которыми столкнулась, стремясь забраться так далеко. И не знала, что делать. Все чаще, когда Шай говорили, что все должно оставаться как есть, она начинала задумываться, как это изменить. Фургон подпрыгнул, наехав колесом на камень, Пит встрепенулся и проснулся. Он сел и посмотрел на Шай. – Где Лэмб? Пальцы Шай, сжимавшие повод, ослабели. Ее лошадь замедлилась и наконец остановилась, торжественно застыв. – Лэмб сказал, надо спешить, – оглянулся через плечо Маджуд. – А ты собрался выполнять все, что он скажет, да? Он – твой отец? – Думаю, нет, – ответил торговец, натягивая вожжи. – Но он – мой отец, – проворчала Шай. Так ведь оно и было. Может, не такой хороший, как ей хотелось, но другого-то не было. Единственный отец для них троих. А у нее и без того хватало в жизни потерь. – Я возвращаюсь, – сказала она. – Это безумие! – воскликнул Свит, остановившийся неподалеку. – Проклятое безумие! – Несомненно. И ты идешь со мной. Недолгое молчание. – А ты знаешь, что там больше сотни наемников? И каждый – убийца! – Тот Даб Свит, о котором рассказывают истории, не испугался бы нескольких наемников. – Не знаю, заметила ты или нет, но Даб Свит из историй и Даб Свит, на котором мой плащ, немного разные люди. – Я слышала, что ты обычно вел себя… – Она подъехала к нему вплотную. – Я слышала, что ты обычно вел себя как настоящий мужик. – Это правда, – неспешно кивнула Кричащая Скала. Свит покосился на старую духолюдку, потом на Шай, в конце концов хмуро уставился в землю, почесывая бороду и обмякая в седле. – Когда-то да. Ты молодая, у тебя все надежды впереди. Ты не знаешь, каково это бывает. Некогда ты молодой и задорный, такой большой, что весь мир маловат для тебя. А потом, прежде чем осознать, что ты состарился, ты понимаешь, что все твои мечты не сбудутся никогда. Все двери, которые казались слишком узкими, чтобы в них протискиваться, теперь просто закрыты. Остался только один путь, но он никуда не ведет. – Он снял шляпу и поковырялся грязными ногтями в седых волосах. – И ты теряешь волю к победе. А если она ушла, ее не вернуть. Я стал трусом, Шай Соут. А когда ты стал трусом, пути назад нет… Шай вцепилась в отворот его шубы и потянула на себя: – Я так просто не сверну, слышишь меня? Мне, мать его так, наплевать! Мне нужен тот ублюдок, который голыми руками убил медведя у истоков Соквайи, было это на самом деле или нет. Слышишь меня, старый говнюк? – Я слышу тебя, – моргнул он. – Хорошо слышишь? Ты хочешь поквитаться с Коской или собираешься вечно ругаться без толку? Кричащая Скала присоединилась к ним. – Сделай это ради Лифа, – сказала она. – И тех, кто остался на равнинах. Свит долго смотрел на ее продубленное ветрами лицо, почему-то со странным, загадочным выражением глаз. А потом его губы растянулись в улыбку. – Ну, как так вышло, что после стольких лет ты остаешься чертовски красивой? Кричащая Скала пожала плечами, как будто это само собой разумеющееся дело, и зажала трубку в зубах. Свит приосанился и сбросил руку Шай. Расправил шубу. Плюнул, склонившись с седла. Прищурившись, посмотрел в сторону Бикона и стиснул зубы. – Если меня убьют, я буду преследовать твою тощую задницу до конца дней. – Если тебя убьют, я сомневаюсь, что надолго тебя переживу. – Она спешилась и на негнущихся ногах пошла, похрустывая снегом, к фургону. – Надо кое о чем позаботиться. – Она остановилась перед братом и сестрой, ласково положив ладонь на обоих детей. – Вы поедете с Маджудом. Он, кончено, жадноватый, но вообще-то хороший человек. – А куда ты едешь? – спросил Пит. – Забыла кое-что. – Тебя долго не будет? – Не очень, – Шай заставила себя улыбнуться. – Прости меня, Ро. Прости меня за все. – И ты меня, – ответила Ро. Это уже было кое-что. Возможно, все, что у нее теперь было. – Мы вскоре встретимся в Кризе, – Шай погладила Пита по щеке. – Вы и не заметите, что меня не было. Ро, сонная и угрюмая, фыркнула и отвела взгляд, но Пит не скрывал текущие по щекам слезы. Увидит ли она их в Кризе? Ведь Свит прав. Сущее безумие проделать такой путь ради детей и потерять их. Но и от долгих прощаний никогда не было проку. Иногда лучше встретить опасность, чем жить в страхе перед ней. Обычно Лэмб так и говорил. – Трогай! – махнула она Маджуду, до того, как смогла бы передумать. Он кивнул ей, хлестнул коней вожжами, фургон тронулся с места. – Лучше встретить… – прошептала Шай в ночное небо, взобралась в седло, развернула лошадь и ударила ее пятками.Ответ на молитвы
Темпл напивался. Пил так, как не пил со дня смерти жены. Словно на дне бутылки скрывалось нечто, в чем он отчаянно нуждался. Будто участвовал в игре, где ставка – его жизнь. Казалось, что пьянство стало его ремеслом, которое сулит жизненный успех. Но ведь большинство других он уже перепробовал, не так ли? – Вам стоит остановиться, – сказал Суорбрек, казавшийся взволнованным. – А вам стоит начать, – парировал Темпл и расхохотался, хотя не испытывал ни малейшего желания смеяться. Отрыгнул, почувствовав вкус рвоты на языке, но смыл его очередным глотком. – Тебе следует придерживаться умеренности, – сказал Коска, хотя сам не сдерживал себя ни в коей мере. – Пьянство – искусство, а не наука. Ты ласкаешь бутылку, дразнишь ее. Ухаживаешь за ней. Пьянство… пьянство… пьянство… – причмокнул он с каждым повторением, закатывая глаза. – Пьянство похоже на… любовь. – Что вы, мать вашу, знаете о любви? – Больше, чем мне хотелось бы, – ответил Старик, рассеянно глядя пожелтевшими глазами, и горестно усмехнулся. – Даже негодяи любят, Темпл. Страдают от чувств. Залечивают раны сердца. Негодяи, возможно, сильнее других. – Он похлопал Темпла по плечу, отхлебнул из горлышка, но выпивка попала «не в то горло», и генерал мучительно закашлялся. – Давай не будем распускать нюни! Мы – богачи, мальчик мой! Все богачи. А богатые люди не должны испытывать угрызений совести. Это мой Виссерин. Я вернул потерю. Вернул то, что у меня украли. – То, что вы выбросили, – проворчал Темпл достаточно тихо, чтобы его не расслышали в кутерьме. – Да, – рассуждал Коска. – Скоро освободится место для нового капитан-генерала. – Он обвел широким жестом переполненную душную комнату. – Все это станет твоим. Изнутри лачуга представляла собой один сплошной кавардак. Свет единственной лампы с трудом пробивался сквозь завесу трубочного дыма. Слышались выкрики на нескольких языках и смех. Два крепких северянина боролись, может, понарошку, а может, намереваясь убить друг друга, люди то и дело отскакивали от них. Два уроженца союза и имперец негодовали, что стол, за которым они резались в карты, толкнули и бутылки их едва не свалились. Трое стирийцев, развалившись на тюфяке в углу, передавали друг другу трубку с «дурью», находясь на тонкой грани между сном и явью. Балагур сидел, скрестив ноги, и раз за разом выбрасывал кости, наблюдая с выпавшими очками с такой сосредоточенностью, будто на гранях вот-вот появятся ответы на все вопросы мира. – Постойте… – пробормотал Темпл, запоздало осознав слова Коски. – Моим? – А кто из них больше подготовлен? У кого самое лучшее образование, мальчик мой? Ты очень похож на меня, Темпл, я всегда это говорил. Великие люди часто движутся в одном и том же направлении. Это Столикус сказал?.. – А вы? – Мозги, мальчик мой, мозги. – Коска пригладил засаленные седые волосы. – Твои моральные препоны иногда бывают излишне жесткими, но они, как правило, смягчаются, когда приходится делать нелегкий выбор. Ты можешь красноречиво говорить, умеешь выявлять слабости людей, и, самое главное, ты разбираешься в законах. Решение вопросов силой выходит из моды. Я имею в виду – для него всегда найдется место, но законы, Темпл, всегда обеспечат тебя деньгами. – А как насчет Брачио? – Семья в Пуранти. – Правда? – Темпл глянул на Брачио, который усиленно тискал толстуху из народа кантиков. – Он никогда не упоминал… – Жена и две дочери. Кто станет говорить о семье с отребьем вроде нас? – А Димбик? – Тьфу! Он же напрочь лишен чувства юмора. – Джубаир? – Разума, как у сливового желе. – Но я не боец! Я – сраный трус! – Замечательное качество для наемника. – Коска задрал подбородок и поскреб шею желтыми ногтями. – Я достиг бы большего, если бы уважительно относился к опасностям. Не думай, что тебе придется лично размахивать сталью. Главная работа – разговоры. Бла-бла-бла и широкополые шляпы. Важно знание, когда можно не держать слово. – Он погрозил кривым пальцем. – Я всегда был чертовски порывист. Чертовски мягок. Но ты… Ты подлый ублюдок, Темпл. – Я? – Ты бросил меня при удобном случае и нашел новых друзей. Потом, когда почуял выгоду, бросил их и вернулся без каких-либо объяснений! – У меня было ощущение, что в противном случае вы бы меня убили, – попытался оправдаться Темпл. – Это мелочи! – отмахнулся Коска. – Я решил, что через какое-то время ты станешь моим преемником. – Но… меня никто не уважает. – Потому, что ты сам себя не уважаешь, Темпл. Сомнения и нерешительность. Ты слишком много переживаешь. Но в конце концов тебе придется что-то решать, иначе ты не решишься никогда. Преодолей это, и ты станешь прекрасным генералом. Одним из великих людей. Лучше меня. Лучше Сазайна. Даже лучше, чем Муркатто. Но тебе следовало бы поменьше пьянствовать. – Коска отбросил пустую бутылку и зубами вытащил пробку из следующей. – Дурная привычка. – Я не хочу так жить дальше, – прошептал Темпл. – Ты все время так говоришь. А все равно ты здесь. – Надо отлить, – пошатываясь, поднялся Темпл.Ледяной воздух толкнул его с такой силой, что он едва не упал на одного из охранников, стоящего с кислым лицом из-за необходимости оставаться трезвым. Темпл прошел вдоль деревянного борта чудовищного фургона Наставника Пайка, размышляя, насколько он близок сейчас к несметным сокровищам, мимо бодрствующих лошадей, из ноздрей которых валил пар, сделал несколько нетвердых шагов к деревьям, чтобы смолкли звуки попойки, сунул бутылку в снег и расстегнул штаны непослушными пальцами. Было дьявольски холодно. Запрокинув голову, он смотрел на небо, где сияли яркие звезды поверх черных очертаний веток. Капитан-генерал Темпл. Как мог бы оценить это Хаддиш Кадия? Как мог оценить это Бог? Ведь он всегда хотел как лучше. Только лучшее всегда оказывалось полным дерьмом. – Бог! – выкрикнул он в небо. – Ты там, ублюдок? – Вполне возможно, Он был тем самым скаредным убийцей, о котором толковал Джубаир. – Тогда… дай мне знак, что ли? Маленький такой знак. Настав меня на путь истинный. Толкни меня тихонько локтем. – Сейчас я тебя как толкну локтем. Он застыл на миг, продолжая отливать. – Бог? Это ты? – Нет, дурень. Послышался скрип – кто-то вытащил его бутылку из снега. Темпл обернулся. – Я думал, ты уехала. – Вернулась. – Шай подняла бутылку и отхлебнула из горлышка. Половина ее лица пряталась в темноте, а вторая освещалась пламенем костров. – Думала, ты оттуда никогда не выйдешь, – сказала она, вытирая губы рукавом. – Ты ждала? – Немножко. Ты напился? – Немножко. – Это хорошо для нас. – Это хорошо для меня. – Я вижу. – Она быстро оглядела его с ног до головы. Темпл понял, что стоит с расстегнутыми штанами, и принялся возиться с завязками. – Если хотела взглянуть на мой конец, могла бы просто попросить. – Несомненно, эта штука надолго западает в память, но я приехала не за ней. – Нашлось окно, через которое можно выпрыгнуть? – Нет. Но мне может понадобиться твоя помощь. – Может? – Если все пройдет гладко, ты вернешься и будешь заливать свое горе. – У тебя часто все идет гладко? – Нечасто. – Это, наверное, будет опасно? – Немного. – Правда, немного? Она отпила из бутылки. – Неправда. Много. – О, Боже… – пробормотал он, потирая переносицу и желая, чтобы темный мир перестал вертеться. Вечные сомнения – вот главная его беда. Нерешительность. Излишнее волнение. Он пожалел, что много выпил. Тут же пожалел, что мало выпил. Он ведь просил знак свыше, верно? А почему он просил знак свыше? Да просто был уверен, что никогда его не получит. – Что ты задумала? – спросил он очень тихо.
Острые осколки
Экзекутор Вайл просунул палец под маску, чтобы почесать мелкие потертости. Не худшая часть работы, и все же не очень… – Э, это, того вот… – Он перетасовал карты, как будто это могло сделать его руку более удачливой. – Я осмелюсь предположить, что она уже кого-то нашла к этому времени. – Если у нее есть здравый смысл, – согласился Пот. Вайл хотел стукнуть кулаком по столу, но испугался, что ушибется, и отдернул руку. – Вот это я называю предательством! Мы, как предполагалось, должны присматривать друг за другом, а ты все время достаешь меня! – Я никогда не обещал, что не буду доставать тебя, – сказал Пот, сбрасывая карты и вытаскивая две новые из колоды. – Уважение к его величеству, – отчеканил Болдер. – Повиновение его высокопреосвященству, безжалостное искоренение всякого рода мятежей, но ни слова о том, чтобы за кем-то присматривать. – Но согласитесь, это неплохая идея, – проворчал Вайл, снова поднимая неудачливую руку. – Ты путаешь выдуманный тобой мир с тем, чем он является на самом деле, – заметил Болдер. – В который раз. – Немного дружбы – все, о чем я прошу. Мы все в одной лодке, причем дырявой. – Тогда черпай воду и прекрати ныть. – У Пота под маской тоже пряталась ссадина. – До сих пор ты только хныкаешь. Еда. Холод. Болячки под маской. Твоя невеста. Мой храп. Привычки Болдера. Суровость Лорсена. Этого достаточно, чтобы любой человек рассвирепел. – Даже если трудностей не больше, чем в самом начале, – поддержал его Ферринг, который, не принимая участия в игре, сидел большую часть времени, взгромоздив ноги на стол. Он мог предаваться ничегонеделанью просто противоестественно долго. – Твои сапоги – самая гребаная трудность, – глянул на него Пот. – Сапоги как сапоги, – Ферринг ответил пронзительно-синим взглядом. – Сапоги как сапоги? К чему это ты? Сапоги как сапоги! – Если вам не о чем поговорить, то могли бы задуматься – не лучше ли помолчать, как он, – Болдер мотнул крупной головой в сторону пленника. – Вырвите страницу из его книги. – В ответ на вопросы Лорсена старик не издал ни звука. Ну, разве что рычал, когда его прижигали. И смотрел, прищурившись, а среди татуировок блестела вспотевшая кожа. – Думаешь, ты вытерпел бы прижигание? – Взгляд Ферринга уперся в Вайла. Тот не ответил. Он не любил размышлять о прижиганиях. Он не любил жечь людей, не важно какие клятвы он давал, в каких там мятежах, убийствах или резне пленный принимал участие. Одно дело, рассуждать о правосудии, находясь отсюда за тысячу миль, и совсем другое – прижимать раскаленный металл к коже. Он вообще не любил об этом размышлять. Инквизиция – спокойная жизнь, говорил отец. Лучше ты будешь задавать вопросы, чем от тебя потребуют ответов, правда ведь? Они вместе посмеялись, хотя Вайл не находил шутку забавной. Он часто смеялся, даже если отец отпускал совсем не остроумное замечание. А вот сейчас не стал бы. Хотя, возможно, он переоценил свою волю. Такая дурная привычка у него имелась. Иногда Вайл задавался вопросом: а в самом деле, чтобы служить правому делу, нужно жечь, резать и прочими способами калечить людей? Если посмотреть со стороны, то вряд ли их занятие могло показаться праведным. Да и весьма редко приносило пользу. Если не считать пользой всеобщие страх, ненависть и презрение. Может, ради этого они и работали? Порой он задумывался – может, именно их пытки и вызывали мятежи, вместо того чтобы остановить? Но эти мысли он держал при себе. Требуется один вид отваги, чтобы мчаться в атаку, когда с тобой вместе бегут вооруженные люди. И совсем другой, чтобы встать и сказать: «Мне не нравится, что мы делаем и как». Особенно истязателям. Но ни одним из этих видов отваги Вайл не обладал. Поэтому он просто делал, что ему говорили, пытаясь не задумываться об этом, и размышлял: каково это – иметь работу, в которую веришь? У Ферринга этих трудностей не возникало. Ему нравилась работа. Это явственно читалось в его насыщенно-синих глазах. Он ухмыльнулся, глядя на татуированного старика, и проговорил: – Не сомневаюсь, что к тому времени, как мы доберемся до Старикленда, прижигание подействует. – Пленник просто сидел и пялился на них. Разрисованные синим ребра ходили от неровного дыхания. – Целая куча ночей впереди. Целая куча прижиганий. Нет, в самом деле. Полагаю, он будет болтать и заискивать… – Я же сказал, чтобы ты заткнулся, – нахмурился Болдер. – Теперь я приказываю. Ну, что ты за… Раздался стук в дверь. Три быстрых удара, один за другим. Экзекуторы удивленно переглянулись. Лорсен вернулся с новыми вопросами? Когда Лорсена что-то интересовало, он желал немедленно получить ответ. – Ты собираешься открывать? – cпросил Пот у Ферринга. – А чего это я? – Ты ближе всех. – А ты самый низкий. – А это тут при чем, мать твою? – Я развлекаюсь. – Может, нож в твоей заднице меня развлечет? – В пальцах Пота, словно по волшебству, появилось лезвие, извлеченное из рукава. Он любил такие фокусы. Выпендрежник гребаный. – Может, заткнетесь оба, молокососы? – Болдер отбросил карты, рывком поднялся с табурета и хлопнул по руке с ножом. – Я приехал сюда, чтобы спрятаться от моих проклятых детей, а вместо них получил троих младенцев. Вайл перетасовал карты, прикидывая, при каком раскладе он мог бы выиграть? Всего один раз – он же много не просит. Но вот невезучая рука… Отец говорил, что невезучих рук не бывает, бывают невезучие игроки. Но Вайл верил, что это не так. Еще один настойчивый удар. – Ладно, я иду! – рявкнул Болдер, отодвигая засов. – Это не похоже… Раздался грохот, и Вайл увидел, как Болдер растерянно отступает к стене, пошатываясь при этом. А кто-то, весьма здоровенный, протискивался в дверь. Он выглядел страшно – экзекуторы успели это заметить за считаные мгновения. Болдер, очевидно, разделял их мнение – когда он открыл рот, оттуда с бульканьем хлынула кровь. И еще Вайл успел заметить рукоятку ножа, торчащую у товарища из горла. Он бросил карты. – А? – воскликнул Ферринг, пытаясь встать, но зацепился сапогами за столешницу. К ним заглянул не Лорсен, а огромный северянин, весь покрытый шрамами. Он шагнул, оскалившись, в комнату. Хрясь! Лезвие ножа погрузилось полностью в лицо Ферринга, крестовина расплющила нос. Хлынула кровь. Ферринг захрипел, выгнулся и упал, опрокидывая стол, разбрасывая карты и монеты. Вайл отскочил. Северянин повернул к нему забрызганное кровью лицо. Из-под плаща он тащил очередной нож… – Стоять! – прошипел Пот. – Или я убью его! Каким-то образом он успел проскочить к пленнику и теперь стоял на коленях, прикрываясь им и приставив острие ножа к горлу. Он всегда быстро соображал, этот Пот. Ну, хоть кто-то соображал быстро. Болдер упал на пол, подвывая и пуская кровавые пузыри. Алая лужа под ним все увеличивалась. Осознав, что задержал дыхание, Вайл глубоко вдохнул. Покрытый шрамами северянин посмотрел на него, на Пота, снова на него, приподнял подбородок и медленно опустил лезвие. – Зови подмогу! – рявкнул Пот, вцепившись в седые волосы мятежника, и, запрокинув ему голову, пощекотал кадык ножом. – Я тут посторожу. Вайл на трясущихся ногах обошел северянина, отодвинул одну из шкур, которая разделяла форт изнутри на комнаты. Он старался держаться как можно дальше. Поскользнулся на крови Болдера, но не упал и выбежал в открытую дверь. – На помощь! – завизжал он. – На помощь! Один из наемников опустил бутылку и уставился на него пьяным взглядом. – Че? Гулянка продолжалась, хотя и без прежнего воодушевления. Женщины хохотали, мужчины пели, орали и впадали в беспамятство. Никто уже не получал удовольствия, но остановиться не могли – словно труп, который продолжает дергаться. Обжигающее пламя костра ярко освещало улицу. Вайл поскользнулся в слякоти, припал на колено и, приподняв маску, чтобы лучше слышали, прокричал: – На помощь! Северянин! Пленник! Кто-то тыкал в него пальцем и откровенно ржал, кто-то требовал заткнуться. Один блевал на стенку палатки, а Вайл выглядывал хоть кого-нибудь, обладающего малой толикой власти над всем этим беспределом. Вдруг цепкие пальцы сжали его локоть. – Что ты несешь? – Генерал Коска собственной персоной стоял рядом с ним. Слезящиеся глаза поблескивали в бликах костра, покрытая сыпью впалая щека измазана белой пудрой. – Там северянин! – закричал Вайл, хватая главнокомандующего за рубаху. – Лэмб! Он убил Болдера! И Ферринга! – Дрожащим пальцем он указал в сторону форта. – Там! Следовало отдать ему должное, Коску не потребовалось убеждать. – Враги в лагере! – взревел он, отбрасывая пустую бутылку. – Окружить форт! Ты! Перекрыть вход, чтобы мышь не проскользнула! Димбик! Отправьте людей к тыльной стенке! Ты, сделай, чтобы эта баба заткнулась! И к оружию, мерзавцы! Часть людей бросились выполнять его приказы. Нашли два лука и взяли входную дверь на прицел. При этом кто-то случайно выстрелил в костер. Другие казались растерянными или продолжали кутить, а то и хитро улыбались, полагая, что все происходящее – не более чем заранее подготовленный розыгрыш. – Что происходит, черт возьми? – Появился взъерошенный Лорсен в черном плаще поверх ночной рубашки. – Похоже, наш приятель Лэмб пытается спасти вашего пленника, – ответил Коска. – Отходите от двери, придурки! Вы думаете это – шутка? – Спасти? – пробормотал Суорбрек, и его брови взлетели над криво надетыми очками. Должно быть, писатель только проснулся. – Спасти? – воскликнул Лорсен, хватая Вайла за шиворот. – Пот взял пленника… в плен. Он под присмотром. Из распахнутой двери вывалилась человеческая фигура, сделала несколько нетвердых шагов. Из прорезей маски виднелись широко открытые глаза, руки прижаты к груди. Пот. Он рухнул ничком, и снег вокруг его головы окрасился красным. – Что ты говорил там? – бросил Коска. Закричала женщина, зажимая рот ладонями. Мужчины побежали к палаткам и хижинам, натягивали доспехи, разбирали оружие. Пар от их дыхания клубился в воздухе. – Тащите сюда больше луков! – ревел Коска, яростно раздирая ногтями прыщи на шее. – Кто мелькнет – нашпиговать стрелами! И уберите на хрен обывателей! – Контус еще жив? – прошипел Лорсен в лицо Вайла. – Думаю, да… Ну, был, когда… Когда я… – Малодушно сбежал? Поправь маску, черт побери! Позорище! Скорее всего, инквизитор был прав. Вайл – позор всех экзекуторов. Но, странное дело, он неожиданно ощутил гордость. – Вы слышите меня, мастер Лэмб?! – позвал Коска, пока сержант Балагур помогал ему облачиться в позолоченный и проржавевший нагрудник – сочетание роскоши и упадка, прекрасно отражающее сущность этого человека. – Да, – раздался голос северянина из черного проема входа в форт. Над лагерем повисло подобие тишины. Впервые со вчерашнего триумфального возвращения наемников. – Я несказанно рад, что вы почтили своим присутствием наше общество! – Генерал махнул полуодетым лучникам, прячущимся в тенях между домами. – Жаль, что вы не изволили предупредить о своем прибытии. Тогда, возможно, мы подготовили бы более подходящую встречу! – Думал удивить вас! – Мы оценили! Но должен заметить, что у меня здесь около ста пятидесяти бойцов! – Коска покосился на трясущиеся луки, слезящиеся глаза и зеленые лица Роты. Некоторые из них крепко поддали, но все-таки держались. – Как признанный поклонник драматических финалов, я не вижу для вас счастливого выхода из сложившейся ситуации! – У меня никогда не было счастливых выходов, – донесся рык Лэмба. Вайл не понимал, как человек может сохранять спокойствие в таком положении. – У меня тоже. Но, может быть, мы сговоримся и устроим хотя бы одно для нас двоих? – Движениями руки Коска отправил еще больше людей к тыльной части форта и потребовал новую бутылку. – Почему бы вам двоим не оставить оружие и не выйти к нам поговорить, как цивилизованные люди! – Никогда не любил цивилизацию, – ответил Лэмб. – Думаю, вам лучше прийти ко мне. – Чертов северянин, – проговорил Коска, вытаскивая и выплевывая пробку из последней бутылки. – Димбик, из ваших людей есть еще трезвые? – Вы же сами сказали, чтобы каждый напился от всей души, – ответил капитан, сражаясь с потертой перевязью, которая никак не хотела надеваться. – Теперь мне нужны трезвые. – Может быть, часовые… – Тащите их сюда. – Контуса брать живым! – рявкнул Лорсен. – Приложим все усилия, инквизитор, – поклонился Димбик. – Но дать гарантию не можем, – Коска хорошенько отхлебнул из бутылки, не сводя глаз с постройки. – И тогда ублюдок-северянин пожалеет, что вернулся.– Тебе не следовало возвращаться, – проворчал Савиан, заряжая арбалет. – Я уже жалею… – ответил Лэмб, приоткрыв дверь и выглядывая в щелку. Глухой стук, полетели щепки, блестящее острие болта показалось из досок. Лэмб отшатнулся и захлопнул дверь. – Все пошло не так, как я рассчитывал. – Это можно сказать о большинстве событий в жизни. – Если в моей, так точно. – Лэмб выдернул нож из шеи экзекутора, вытер его о черную куртку мертвеца и кинул Савиану. Тот перехватил оружие в воздухе и сунул за пояс. – Ножей мало не бывает, – сказал Лэмб. – Это – закон жизни. – Или смерти. – Лэмб бросил второй. – Рубашка нужна? Савиан пошевелил руками, наблюдая, как двигаются буквы татуировок. Будто надписи пытаются ожить. – Какой смысл их накалывать, если некому показать? Я и без того прятал их слишком долго. – Человек должен быть тем, кто он есть. – Жаль, что мы не встретились тридцать лет назад, – кивнул Савиан. – Хорошо, что не встретились. Я был безбашенным ублюдком тогда. – А сейчас? Лэмб воткнул кинжал в столешницу. – Думал, что чему-то выучился. – Еще один в ставень. – Но вот я здесь и раздаю ножи. – Ты выбираешь цель, правда ведь? – Савиан принялся взводить второй арбалет. – И думаешь только о том, что будет завтра. А потом вдруг через тридцать лет оглядываешься и понимаешь, что тогда выбрал цель всей жизни. И если знать заранее, то можно было бы подойти к выбору цели более тщательно. – Очень даже может быть. Но, положа руку на сердце, признаюсь – никогда ничего не обдумывал тщательно. Савиан наконец-то взвел тетиву, глядя на призыв к свободе, вытатуированный вокруг его запястья, как браслет. – Всегда мечтал умереть в бою за правое дело. – Так и будет, – сказал Лэмб, продолжая раскладывать оружие по всей комнате. – Ты умрешь во имя спасения моей старой жирной задницы. – Это благородная цель, – Савиан вложил болт в желобок. – Отправлюсь-ка я наверх. – Делай, как считаешь нужным. – Лэмб вынул из ножен меч, который забрал у Ваердинура. Длинный тусклый клинок вспыхнул серебристыми письменами. – На всю ночь потеха не затянется. – Ты справишься здесь? – Да. И будет лучше, если ты не станешь спускаться. Тот безбашенный ублюдок, что жил тридцать лет назад, иногда просыпается во мне. – Тогда не буду мешать вам двоим. Знаешь, ты не должен был возвращаться, – Савиан протянул Лэмбу руку. – Но я рад, что ты вернулся. – Не могу пропустить такую забаву. – Северянин крепко пожал протянутую ладонь. Они посмотрели друг другу в глаза. В этот миг казалось, что у них такое взаимопонимание, как если бы они были знакомы три десятка лет. Но время для дружбы так и не наступило. Савиан всегда предпочитал больше внимания уделять врагам, а снаружи их хватало с избытком. Он развернулся, преодолел лестницу в три шага. Выскочил на мансарду с арбалетом в каждой руке, сумка с болтами висела через плечо. Четыре окна. Два в передней стене, два в задней. Соломенные тюфяки вдоль стен и низкий стол, освещенный лампой. В ее неровном свете Савиан увидел охотничий лук, колчан со стрелами и шипастую булаву, металлически поблескивающую. Одно хорошо в наемниках – они разбрасывают оружие везде, где только появляются. Оставив арбалет у одного из окон в передней стене, Савиан подошел к другому и, приоткрыв ставни, выглянул. Снаружи царил полный хаос. В свете огромного костра, выбрасывавшего тучи искр, суетились люди, спеша как с форту, так и в противоположном направлении. Похоже, далеко не все явившиеся поживиться рядом с Ротой рассчитывали оказаться посреди сражения. У самого входа валялся труп одного из экзекуторов, но Савиан не лил по нему слезы. В детстве он плакал по любому поводу, но годы иссушили его глаза. По-другому никак. Он видел столько всего и столько всего сделал, что в целом мире не хватило бы соленой воды. У лачуг сидели стрелки, нацелив луки на форт. Савиан быстро прикинул расстояние, углы, места засады врагов. Потом появились торопливые люди с топорами. Схватив со стола лампу, Савиан запустил ее на крышу ближайшей хижины. Вспыхнуло пламя, жадно пожирая солому. – Они идут к дверям! – крикнул он. – Сколько? – донесся голос Лэмба. – Похоже, пятеро! – Он вгляделся в движущиеся тени. – Шестеро! Приклад арбалета уперся в плечо, он сжал теплую и надежную деревяшку пальцами, словно любовницу. Жаль, что большую часть времени он проводил с арбалетами, а не с любовницами, но цель своей жизни Савиан выбрал давно, и все происходящее – лишь шаг на долгом пути. Палец нажал на спусковой крючок, арбалет дернулся. Один из людей с топорами дернулся, шагнул в сторону и упал. – Пять! – крикнул Савиан, перебегая ко второму окну. Бросил первый арбалет и подхватил запасной. Слышал, как стрелы бьются по стене и ставням. Одна закувыркалась в темной комнате. Он поднял арбалет, прицелился в черную фигуру, выделяющуюся на фоне огня, выстрелил. Наемник завалился навзничь, но даже отсюда Савиан слышал, как он орет от боли, сгорая в жадном пламени. Перекатился под защиту простенка. Стрела просвистела над головой и задрожала, впившись в стропило. На миг его скрутил приступ кашля, пришлось постараться, чтобы подавить его и восстановить дыхание. Ожоги на ребрах отдавали болью. От двери доносился стук топоров. Но ими займется Лэмб. Единственный из всех живущих ныне людей, которому Савиан мог спокойно доверить эту задачу. От задней стены слышались негромкие, но вполне различимые голоса. Он кинулся туда, подхватив охотничий лук. Колчан некогда было перебрасывать через плечо, и он просто сунул его под ремень. Савиан длинно и хрипло выдохнул, подавил очередной приступ кашля, наложил стрелу на тетиву, согнул лук, одним движением открыл ставень и высунулся, медленно выдохнул сквозь стиснутые губы. Наемники прятались в тени у подножия задней стены. Один глянул вверх – широко раскрытые глаза на круглом лице. Савиан выстрелил ему прямо в рот с расстояния фут или два. Кинул на кибить новую стрелу. Чужая стрела скользнула по волосам. Сохраняя спокойствие, Савиан натянул лук. Заметил отблеск на наконечнике стрелы наемника, который целился в него. Выстрелил. Попал в грудь. Схватил новую стрелу. Прицелился в бегущего. Выстрелил. Человек рухнул в снег. Похрустывая снегом, последний бросился наутек. Савиан вогнал стрелу ему в спину. Наемник пополз, подвывая и кашляя. Пришлось добить его второй стрелой. После этого Савиан толчком локтя закрыл ставень и выдохнул. Он снова раскашлялся и сполз, сотрясаясь всем телом, по стене. Снизу доносился рев, звон клинков, брань, грохот, звук ударов. Савиан кинулся к окну в передней стене, приготовил стрелу, увидел, как двое бегут к двери. Первому попал в лицо. Наемник рухнул, аж ноги выше головы задрались. Второй попытался остановиться, поскользнулся и упал на бок. Ответные стрелы застучали о стену, но Савиан уже скрылся. Ставень на заднем окне раскололся и слетел с петель, открывая ночное небо. Савиан заметил руку, вцепившуюся в подоконник, позволил луку выпасть из открытой ладони и подхватил булаву. Размахнулся, стараясь не зацепить стропила, и обрушил оружие на голову в шлеме, сбросив человека в ночь. Обернулся. Черная фигура скользнула из другого окна. Наемник сжимал в зубах нож. Савиан отмахнулся булавой, но оружие соскользнуло по плечу. Они сцепились, рыча друг на друга. Савиан ощутил жгучую боль в кишках, оттолкнул противника к стене и вытащил свой нож. Он видел лишь половину лица наемника, освещенную светом костра, и ударил лезвием по ней. Срезал кожу, которая повисла лоскутом. Человек слепо ткнулся туда-сюда по мансарде, Савиан вцепился в него, повалил и бил ножом, пока побежденный не перестал дергаться. Потом, стоя на коленях, раскашлялся, и каждое движение отзывалось болью в животе. Снизу слышался булькающий крик. – Нет! Нет! Нет! – отчаянно визжал кто-то, захлебываясь слюной. – Да, ублюдок! – прорычал Лэмб. Два тяжелых глухих удара – и тишина. Лэмб издал странный звук, похожий на стон. Потом раздался грохот, как будто он ударом ноги что-то опрокинул. – Ты как? – крикнул Савиан, не узнавая собственный голос. – Пока дышу! – ответил Лэмб, не менее искаженно. – А ты? – Чертова царапина! Савиан отнял ладонь от татуированного живота. Кровь, черная в темноте, заливала кожу. Много крови. Жаль, что он не успел поговорить с Корлин напоследок. Сказать ей все то, о чем думаешь, но молчишь, поскольку всегда кажется, что подходящее время еще будет, да и трудно себя заставить. Как он гордился тем, чего она достигла. А как бы гордилась ее мать. Борьба будет продолжена. Он содрогнулся. Разве можно отказаться от битвы только потому, что жизнь одна, а оглянувшись назад, ты видишь только кровь на руках и большеничего? Но уже поздно говорить что-либо. Савиан выбрал свой путь, и он скоро закончится. Не такое уж и плохое зрелище, сказали бы многие. Что-то хорошее и что-то плохое, немного гордости и немного позора, как у большинства людей. Тяжело кашляя, он сполз по стене и липкими от крови руками начал натягивать арбалет. Проклятые руки. Привычная сила ушла из них. Он выпрямился у окна. Люди все еще суетились. Лачуга, на которую он бросил лампу, полыхала. Савиан выкрикнул в ночь: – Это все, на что вы способны? – К несчастью для вас, нет! – ответил голос Коски. Что-то зашипело и вспыхнуло во тьме. Стало светло, как днем.
Грохот был похож на глас Бога, о котором в Священном Писании рассказывали, что он разрушил восставший Немай одним лишь шепотом. Джубаир отнял ладони от ушей, все еще слыша звон, и, прищурившись, глянул на форт сквозь дымовую завесу. Строение подверглось ужасному разрушению. Стены усеивали дыры и проломы размером с палец, кулак и голову. Расколотые доски кое-где тлели, в углу три балки кое-как держались, сохраняя прежние очертания крыши, но вдруг заскрипели и обрушились неровной грудой. Обломки дранки застучали по земле. – Внушительно, – сказал Брачио. – Покоренная молния, – заметил Джубаир. Он внимательно оглядел латунную трубку, которая почти соскочила с лафета и теперь стояла наискось, пуская дым из почерневшего жерла. – Подобная мощь должна принадлежать лишь Богу. Он почувствовал ладонь Коски на плече. – И тем не менее Он дает нам ее, чтобы мы могли выполнить работу за Него. Возьми сколько надо людей и разыщи этих двоих старых ублюдков. – Я хочу видеть Контуса живым! – вмешался Лорсен. – Если получится. – Старик наклонился к уху Джубаира. – Но можно и мертвым. Здоровяк кивнул. За долгие годы знакомства он осознал, что Бог иногда говорит устами человека. Никомо Коски. Малоожидаемый пророк. Кто-то мог бы сказать – вероломный, плюющий на законы пьянчуга, который ни разу в жизни не произнес слов молитвы. Но с самого первого мига, когда Джубаир увидел генерала в сражении и понял, что тот не ведает страха, он ощутил в нем божественную сердцевину. Несомненно, длань Божья пребывала над ним, как над пророком Кхалюлем, который прошел нагим сквозь дождь из стрел, оберегаемый одной лишь Верой, и не получил ни царапины, вынудив таким образом императора гурков сдержать обещание и преклонить колени перед Всевышним. – Ты, ты и ты… – Он указал на своих подчиненных пальцем. – По моей команде врываетесь в дверь. А вы трое пойдете со мной. Один из них, северянин, покачал головой с выпученными, как полные луны, глазами и прошептал: – Это… он… – Он? Северянин попытался ответить, но не смог. Онемевший наемник поднял левую ладонь и поджал средний палец. – Можешь оставаться, – фыркнул Джубаир. – Болван! Он побежал, огибая форт. Из полутени в тень более глубокую. Какая разница, ведь свет Бога в его душе! Его люди с опаской вглядывались в строение и тяжело дышали. Они полагали, что мир – место сложное и полное опасностей. Джубаир жалел их. Мир прост. Опасно в нем лишь противиться воле Бога. Обломки досок, мусор и пыль устилали снег позади дома. И несколько человек, убитых стрелами. Один негромко всхлипывал, привалившись к стене. Стрела торчала у него изо рта. Не обращая на него внимания, Джубаир тщательно изучил заднюю стену форта. Мансарда разбита, мебель – в щепки, кругом солома из разодранных тюфяков и никаких признаков жизни. Смахнув несколько тлеющих угольков, он подтянулся, забираясь наверх, и обнажил меч. Сталь сверкнула в ночи – бесстрашная, справедливая и благочестивая. Джубаир прошел вперед, поглядывая на чернеющий проем с лестницей. Оттуда доносилось размеренное – стук, стук, стук… Выглянул в окно в передней стенке. Трое наемников толклись прямо под ним. Джубаир зашипел на них и первый толкнул дверь, распахнул ее и скрылся внутри. Тем, кто шел с ним, капитан указал на лестницу. Тут что-то попало ему под ногу. Рука. Он наклонился и раздвинул обломки досок. – Контус здесь! – крикнул Джубаир. – Живой? – донеслось дребезжащее блеяние Лорсена. – Мертвый. – Черт побери! Джубаир поднял то, что осталось от бунтовщика, и, подтащив к обрушенной части стены, сбросил на снег. На теле выделялись синие татуировки, разорванные множеством ран, и кровь. Джубаир вспомнил притчу о гордеце. Божья кара настигает и большого, и малого. Все одинаково бессильны перед Всевышним, неумолимым и неотвратимым, и таким образом, случается то, что должно случиться во что бы то ни стало. Теперь остался лишь северянин. Страшный, но и его судьба уже предопределена Богом. Крик разорвал ночь. Внизу раздался грохот, рев, стоны, звон металла, а потом странный прерывистый смех. И снова крик. Джубаир шагнул к лестнице. Стоны внизу стали ужасными, как у истязаемых в Аду грешников, рыдания стихали. Острие меча Джубаира указывало путь. Бесстрашное и справедливое… Не дано человеку постичь замысел Бога. Он может лишь принять свое место в нем. Стиснув челюсти, капитан пошел по ступеням. Внизу разверзлась тьма, похожая на Ад. Алые, багровые и желтые блики, проникая сквозь дыры в стене, сплетались в причудливые тени. Тьма, как в Аду, и Ад этот ужасно смердел смертью, казалось, что зловоние можно пощупать, как нечто осязаемое. Шагая с одной скрипучей ступеньки на другую, Джубаир наполовину затаил дыхание. Глаза постепенно привыкали к темноте. Что откроется? Кожаные занавеси, разделявшие помещение внутри, висели порванные, частично сброшенные, забрызганные чем-то черным, и шевелились, будто от ветра, хотя в комнате дуновения не ощущалось. На нижней ступеньке Джубаир зацепился за что-то сапогом. Глянул. Отрубленная рука. Нахмурившись, он проследил черную блестящую полосу – куча бесчеловечно изувеченной плоти громоздилась посреди форта, валялись вывернутые наружу внутренности, поблескивали извивы кишок. Рядом стоял стол, а на нем – головы. Много голов. В проникающем снаружи свете они смотрели на Джубаира – кто с немым укором, кто с безумной ненавистью, кто с ужасающей безжизненностью. – Боже… – прошептал он. Именем Всевышнего Джубаир часто устраивал резню, но до сих пор не видел ничего подобного. Об этом не упоминалось ни в одном из Священных Писаний, кроме, разве что, запретной седьмой части семикнижия, запечатанной в алтаре Великого Храма в Шаффе, где описывались ужасы, принесенные Гластродом из Ада. – Боже… – пробормотал он. Неровный смех послышался по ту сторону занавесей, шкуры затряслись, зазвенели кольца, на которых они держались. Джубаир прыгнул вперед – уколол, рубанул, отмахнулся в темноте. Но попал только в провисшую шкуру, клинок запутался. Капитан поскользнулся на загустевшей крови, упал. Вскочил, повернулся. Снова повернулся. Казалось, смех окружал его со всех сторон. – Бог? Он едва мог произнести священное слово из-за странного чувства, зарождавшегося в кишках и распространявшегося вдоль хребта вверх и вниз, от чего под черепом закололи иголочки, а колени задрожали. Вдруг вспомнилось все самое страшное. Детские страхи, боязнь темноты. Как говорил Пророк – человек, познавший свой страх, привыкает жить с ним. Как может человек, не ведающий страха, встретиться с этим ужасным незнакомцем? – Боже… – всхлипнул Джубаир, пятясь к лестнице и тыча мечом вокруг себя. – Ушел… – донесся шепот. – Я за него.
– Черт побери! – снова возмутился Лорсен. Пошла прахом его тщательно взлелеянная мечта – представить униженного Контуса перед Открытым Советом закованного в кандалы, сломленного, покрытого татуировками, среди которых можно было прочитать: «Дайте инквизитору Лорсену повышение, которого он так давно ждет!» Или смыта кровью… Предшествующие тринадцать лет службы в исправительном лагере в Англанде. Путешествие, жертвы и лишения. И несмотря на все его усилия, экспедиция обратилась в фарс, причем никаких сомнений, на чью голову свалится ответственность за невыполнение задания. – Он был нужен мне живым! – В ярости Лорсен стукнул себя по ноге. – Осмелюсь заметить, мне тоже. – Коска, прищурившись, вглядывался в облако дыма, окружавшее разбитый форт. – Не всегда судьба благоволит к нам. – Легко вам говорить! – воскликнул Лорсен. Этой ночью он потерял половину экзекуторов, причем лучшую половину, что усугубляло положение… Если его еще можно было усугубить. Он хмуро глянул на Вайла, который все еще возился с маской. Разве экзекутор имеет право выглядеть так жалко и безобидно? Этот человек просто источал сомнения. И этого достаточно, чтобы привить семена сомнения всем окружающим. Лорсен долгие годы боролся с сомнением, но добился своего – скрутил их в тугой узел и спрятал глубоко в душе, откуда они никак не могли выбраться, чтобы отравить его на пути к поставленной цели. Дверь негромко заскрипела и медленно отворилась. Стрелки Димбика опасливо зашевелились, арбалеты нацелились на черный прямоугольник. – Джубаир? – каркнул Коска. – Джубаир, ты убил его? Отвечай же, черт побери! Что-то вылетело, подпрыгнуло разок с гулким звуком и покатилось по снегу, замерев у костра. – Что это? – спросил Лорсен. – Голова Джубаира, – ответил Коска с перекошенным ртом. – Не всегда судьба благоволит к нам, – пробормотал Брачио. Еще одна голова вылетела из проема и, описав дугу в воздухе, упала в костер. Третья приземлилась на крышу ближней хижины, скатилась и ударилась о землю. Четвертая упала посреди стрелков, один из которых отпрыгнул, выронил арбалет – щелкнула тетива, и болт вонзился в бочку, стоявшую неподалеку. Новые и новые головы вылетали из двери. Развевались волосы, багровели вывалившиеся языки. Головы кружились и плясали, пятная снег кровавыми брызгами. Последняя высоко подпрыгнула, покатилась вокруг костра и замерла у ног Коски. Лорсен не считал себя человеком, которого можно напугать видом запекшейся крови, но даже он вынужденно признал, что ощутил тошноту от увиденной безмолвной и показной жестокости. Но генерал, менее брезгливый, чем прочие, шагнул вперед и пинком отправил голову в костер. – Сколько же человек убили эти два старых ублюдка? – спросил Старик, хотя возрастом он, несомненно, превосходил любого из них. – Около двадцати, – ответил Брачио. – Мы, мать его, выходим за пределы допустимого! – Коска сердито повернулся к Суорбреку, который отчаянно царапал карандашом в записной книжке: – Зачем, черт побери, вы это записываете? Писатель вскинул голову. Пламя костра играло на линзах очков. – Ну, это… весьма интересно. – Вы находите? – Он примчался на помощь другу! – Суорбрек взмахнул рукой в сторону разрушенного форта. – Невзирая на угрозу смерти… – И добился, чтобы его убили. Разве человек, действующий, невзирая на угрозу смерти, не достоин называться скорее непроходимым идиотом, чем героем? – Граница между ними бывает весьма расплывчата… – пробормотал Брачио. – Я приехал за историей, способной разогреть кровь… – И я тебя не заинтересовал! – заорал Коска. – Что же это такое! Даже мой проклятый биограф меня предает! Вне всяких сомнений, в книге, которую я оплачиваю, я окажусь главным злодеем, зато дела двух безумных убийц превознесут выше крыши! Что ты скажешь об этом, Темпл? Темпл! Где это гадский адвокат?! А ты что скажешь, Брачио? Стириец смахнул слезу с больного глаза. – Думаю, настала пора положить конец балладе о приключениях девятипалого северянина. – Хоть один здравомыслящий! Установить новую трубу! Я хочу, чтобы этот форт сровняли с землей! Я хочу, чтобы этого дурака, лезущего не в свое дело, превратили в фарш. Вы слышите? И принесите мне новую бутылку. Я устал, меня мутит, мать вашу так! – Коска выбил из руки Суорбрека записную книжку. – Неужели, если я прошу чуть-чуть уважения, я прошу невозможного? – От пощечины биограф сел на снег, удивленно прижимая ладонь к лицу. – А что это шумит? – спросил Лорсен, призывая к тишине поднятой рукой. Из темноты донесся ужасающий топот, становясь все громче и громче. Инквизитор торопливо шагнул к ближайшей хижине. – Чертовы черти! – воскликнул Димбик. Из мрака с топотом выскочила лошадь с выпученными глазами. Мгновение спустя за ней последовали десятки других. Они мчались по склону в лагерь. Кипящий табун взрывал снег, мчался галопом, напоминая наводнение конских тел. Люди побросали оружие и кинулись врассыпную, прячась по ближайшим укрытиям. Лорсен запутался в полах плаща и растянулся в снегу. Услышал крик и мельком увидел Даба Свита, который скакал позади табуна, дико хохоча и размахивая шляпой, когда огибал лагерь по дуге. Лошади протискивались между постройками. Мир превратился в Ад, состоящий из дробящих и молотящих копыт, крика ржания. Лорсен прижался к стене лачуги, до которой сумел доползти. Вцепился ногтями в грубо отесанные бревна. От удара по голове он едва не упал под копыта, но продолжал цепляться, несмотря ни на что, цеплялся, хотя казалось, наступил конец света. Сама земля содрогалась под тяжестью взбешенных коней. Он задыхался, рычал, стискивал челюсти и сжимал веки до боли. Каменная крошка и осколки льда секли щеку. Тишина наступила внезапно. Пульсирующая, звонкая тишина. Лорсен с трудом оторвался от бревенчатой стены и на нетвердых ногах сделал пару шагов по земле, взрытой копытами, моргая от дыма и оседающей пыли. – Они напугали лошадей… – пробормотал он. – Да что вы говорите, мать вашу так?! – орал Коска, который, пошатываясь, выбрался из ближнего дверного проема. Лагерь сровняли с землей. Большинство палаток исчезло. И парусина, и содержимое – люди и припасы – были втоптаны в снег. Разрушенный форт продолжал дымиться. Две лачуги, полностью охваченные пламенем, догорали, разбрасывая кружащиеся в воздухе искры. Между постройками лежали люди. Мужчины и женщины в самой разной одежде. Раненые молили о помощи или ковыляли куда-то, испуганные и окровавленные. Кое-где, слабо подергиваясь, валялись покалеченные кони. Лорсен потрогал голову, ощутив под пальцами липкую кровь. По лбу стекала струйка, щекоча бровь. – Даб Свит, гребаный Даб Свит! – рычал Коска. – Я же говорил, что старые истории о нем не врут, – прошептал Суорбрек, вытаскивая из грязи испачканную записную книжку. – Может, следовало выплатить его долю? – задумчиво произнес Балагур. – Если хочешь, отнеси ее прямо сейчас! – Коска ткнул пальцем. – Она в… фургоне… – Он поперхнулся и замолчал, не веря собственным глазам. Укрепленный фургон, дар Наставника Пайка, фургон, в котором везли трубы и огненное зелье, фургон, в котором благополучно сложили все награбленные в городе Дракона богатства… Фургон исчез. Рядом с фортом виднелась лишь пустая темнота. – Где он? – Коска оттолкнул Суорбрека с дороги и побежал туда, где раньше стоял фургон. На истоптанном копытами снегу отчетливо выделялись две глубокие колеи, которые вели со склона на имперскую дорогу. – Брачио!!! – Голос генерала взлетел до немыслимых высот, превращаясь в безумный визг. – Найди сраных коней, и в погоню! – Вы приказали собрать всех коней в одном загоне, – повернулся стириец. – Они все разбежались. – Но какие-то, возможно, отбились от табуна! Найди полдюжины и догони этих ублюдков! Быстро! Быстро! Быстро! – Ногой он швырял в Брачио снег и едва не упал. – Во имя Ада, где Темпл? Балагур, оторвавшись от изучения следов, удивленно приподнял бровь. Коска сжал в кулаки дрожащие пальцы. – Все, кто стоит на ногах, выдвигаются в погоню! – Пешком? – Димбик переглянулся с Лорсеном. – До самого Криза? – Соберем лошадей по дороге! – А раненые? – Тех, кто может идти, милости прошу. А если кто не может… Значит, доля остальных вырастет. Шевелись, проклятый болван! – Слушаюсь, – проворчал Димбик, снимая и незаметно выбрасывая перевязь, изодранную до предела да к тому же измазанную навозом, когда капитан прятался от взбешенных коней. – А северянин? – Балагур кивнул на форт. – На хрен северянина, – прошипел Коска. – Облейте сруб маслом и зажгите. Они украли наше золото! Они украли мою мечту, ты понимаешь? – Он нахмурился и посмотрел на колею от фургона, на имперскую дорогу и на склон, укрытый мраком. – Я не снесу очередного разочарования. Лорсен с трудом удержался, чтобы не повторить сентенцию капитан-генерала, что судьба не всегда бывает благосклонна. Вместо этого, пока наемники суетились, собираясь в путь, он последний раз осмотрел изуродованное до неузнаваемости тело Контуса, так и лежавшее у стены форта. – Какая утрата, – прошептал он. Утрата во всех смыслах. Но Лорсен в любых жизненных трудностях оставался трезвомыслящим человеком. Человеком, который не чурался испытания и тяжелого труда. Поэтому он скрутил разочарование в тугой узел и засунул его в глубину души, где уже хранил все сомнения, а все мысли направил на то, что теперь можно спасти. – Ты заплатишь за это, Коска, – прошипел он в спину генерала. – Заплатишь.
Быстрее некуда
Каждое крепление, каждая доска, каждая ось или стойка этого чудовищного фургона гремели, визжали и стучали, сливая голоса в безумной какофонии, столь оглушительной, что Темпл едва слышал свои вопли ужаса. Сиденье било его по заднице, заставляя подпрыгивать, словно кучу поганого тряпья, зубы клацали, угрожая высыпаться изо рта. Ветки выскакивали из темноты, цепляясь за стенки фургона, хлестали по лицу. Одна из них сорвала шляпу Шай. Теперь ее волосы развевались, окружая лицо с выпученными глазами. Она скалилась и орала самые чудовищные ругательства, понукая лошадей. Темпл боялся даже представить себе тот безумный вес дерева, железа и, самое главное, золота, которые в настоящее время катились под гору. В любой миг фургон, подвергавшийся испытаниям за пределами разума любого мастера-плотника, мог развалиться на куски, вышвырнув их двоих. Но за свою жизнь Темпл успел привыкнуть к страху, поэтому сейчас сосредоточился на том, чтобы цепляться за эту грохочущую машину смерти. Руки разрывались болью от кончиков пальцев до подмышек. Кишки крутило в узел от выпивки и ужаса. Он не знал, что страшнее – держать глаза открытыми или закрытыми. – Держись! – кричала ему Шай. – А я что делаю, мать его!!! Она всем телом навалилась на тормозной рычаг – сапоги в упор, а плечи на спинке сиденья. Жилы на шее вздулись от усилий. Колеса скрипели, как грешники в Аду, искры из-под тормозных колодок сыпались на дорогу, как фейерверк в день тезоименитства императора. Другой рукой Шай натягивала вожжи. Мир завалился набок и попытался перевернуться, когда два огромных колеса оторвались от земли. Время остановилось. Темпл визжал. Шай визжала. Фургон визжал. Деревья на обочине рванулись к ним, неотвратимые, словно смерть. Но тут колеса со стуком вернулись на дорогу. Темпл почти вылетел через ограждение под копыта коней, дробящих землю. Прикусив язык и задохнувшись собственным криком, отлетел на спинку сиденья. Бросив тормоз, Шай двумя руками перехватила вожжи. – Кажется, со скоростью мы перебрали! – проорала она в ухо Темпла. Граница между ужасом и восторгом всегда призрачна, и Темпл внезапно преодолел ее. Он ударил воздух кулаком и взревел: – Мать твою, Коска-а-а-а!!! Он кричал так долго, насколько хватило дыхания. – Полегчало? – спросила Шай. – Я жив! Я свободен! Я богат! Нет, Бог всегда был. Милый, доброжелательный и понимающий дедушка Бог смотрел вниз со снисходительной улыбкой. «В конце концов, тебе придется что-то решать, иначе ты не решишься никогда», – сказал Коска. Темпл задумался – не это ли имел в виду Старик? Невероятно… Темпл потянулся к Шай, полуобнял ее и прокричал в ухо: – Мы это сделали! – Ты уверен? – Она снова натянула вожжи. – А разве мы не сделали? – Легкую часть. – Чего? – Они же не простят, так ведь? – Кони набирали скорость, и Шай пришлось перекрикивать бьющий в лицо ветер. – Ни деньги! Ни оскорбление! – Они будут гнаться… – пробормотал Темпл. – Так и было задумано! Темпл осторожно приподнялся и оглянулся, жалея, что перебрал с выпивкой. Только земля и снег, разлетающийся из-под гремящих колес. И деревья по обе стороны дороги. – Но они же остались без лошадей, да? – Его уверенный голос в конце все-таки сорвался на всхлип. – Свит задержал их, но погоню они все равно наладят! А эта хитро выдуманная штуковина не отличается большой скоростью! Темпл снова оглянулся, теперь уже жалея, что не выпил больше. Граница между радостью и ужасом по-прежнему оставалась призрачной, и он с легкостью перешел ее обратно. – Может, нам лучше бросить фургон?! Возьмем пару коней! Бросим золото! Хотя бы большую часть золота… – Нам нужно выиграть время для Лэмба и Савиана, если помнишь. – Ах да. Точно. Принудить себя к отважному самопожертвованию требовало прежде всего самопожертвования. Обычно Темплу не удавалось этого достичь. Очередной толчок вызвал рвоту, которая обожгла его гортань. Темпл попытался удержать позыв, фыркнул, прыснул, ощутил, как выпивка из желудка пошла носом. Звезды ушли с неба, поменявшего цвет с густо-черного на серо-стальной. Близился рассвет. – Уо-ох-ха! Перед упряжкой возник новый поворот, и Шай потянула скрипучий тормоз. Темпл услышал, как драгоценный груз скользит внутри фургона и звенит, когда повозка накренилась на опасный угол, грозя опрокинуться и покатиться по склону. Когда они с грохотом выпрямились, послышался громкий треск. Шай качнулась, дрыгнула ногой и с криком полетела с фургона. Темпл успел поймать ее за пояс, дернул на себя. Конец перекинутого через плечо Шай лука едва не выбил ему глаз, когда она, дергая вожжами, завалилась навзничь. В руках она что-то держала. Тормозной рычаг. И он больше ничего не мог тормозить. – Вот теперь нам конец! – Что будем делать? Она швырнула деревяшку через плечо на убегающую дорогу. – Не останавливаться! Фургон вылетел из леса на плоскогорье. Первые лучи рассветного солнца хлынули с востока, озаряя верхушки холмов, окрашивая грязно-серое небо синевой, а бегущие полосы облаков – розовым. Засверкал снежный наст, покрывавший равнину. Шай усердно работала вожжами и костерила на чем свет стоит лошадей. Темпл даже пожалел их, пока не вспомнил, что и на него самого ругательства действовали лучше, чем похвалы. Головы животных опустились, гривы развевались по ветру, но фургон набрал больше скорости, колеса бешено вращались на ровной дороге. Заметенные снегом кусты неслись мимо. Ледяной воздух бил в лицо Темпла, кусал за щеки, холодил ноздри. Он разглядел далеко впереди рассеявшийся по равнине табун. Кричащая Скала и Свит гнали большую часть лошадей в сторону Криза. Не драконье золото, конечно, но набить мошну можно. В этих краях народ всегда больше интересовался ценой коней, а не их происхождением. – Есть кто сзади? – спросила Шай, не отрывая взгляд от дороги. Темпл с трудом заставил себя разжать пальцы на поручне, приподняться и посмотреть на пройденный путь. Только зубчатая полоска деревьев и быстро растущая снеговая белизна между опушкой и фургоном. – Никого! – закричал он и вдруг ощутил, что ошибается. – Нет… погоди! – Мелькнула движущаяся точка. Всадник. – О, Боже… – Уверенность в ошибке взвилась до небес. Еще точки. – О, Боже! – Сколько? – Три! Нет! Пять! Нет! Семь! – От погони их отделяло несколько сотен шагов, но расстояние быстро сокращалось. – О, Боже… – повторил Темпл, падая на сиденье. – Что теперь будем делать? – А ничего. Приплыли! – У меня было мерзкое чувство, что ты так и скажешь. – Бери вожжи! – крикнула она и сунула их в пальцы Темпла. – Зачем? – Он отдернул руки. – Ты не умеешь править? – Очень плохо. – Я думала, ты все умеешь. – Очень плохо. – Давай остановимся, мать его, и я тебя поучу! Правь! – Шай выхватила из-за пояса нож и протянула ему оружие. – Или дерись! Темпл сглотнул комок в горле. И взял вожжи. – Буду править. Да, Бог был. Жадный мелочный лгунишка, чья божественная задница трясется от смеха над потугами Темпла. И вряд ли в первый раз. Шай размышляла – сколько лет из ее жизни ушло на сожаления о поспешных решениях. Неоправданно много, это точно. И похоже, сегодня она наступила на те же грабли. Перевалившись через деревянное ограждение, она спрыгнула на пропитанную смолой крышу фургона, которая скакала у нее под ногами, как спина норовистого быка, пытающегося скинуть наездника. Добралась до задней стенки, схватила лук и, отбросив с лица волосы, прищурилась в сторону равнины. – Вот дерьмо… Семь всадников, как верно заметил Темпл, и они приближались. Все, что им надо – обогнать фургон и подстрелить одну-двух лошадей. Вот и все. Они были еще далековато, да и стрелять сейчас означало уподобиться лучнику, мчащемуся по стремнине на плоту. Шай неплохо управлялась с луком, но никогда не считала себя волшебницей. На глаза ей попался люк в крыше. Бросив лук, Шай на четвереньках подобралась к нему и, обнажив меч, попыталась сломать замок. Дужка не поддавалась – слишком толстая и крепкая. Но вокруг петель доски были просмолены неравномерно и древесина от сырости подгнила. Шай вонзила острие меча рядом с петлей, подковырнула, подкрутила, попыталась расшатать. – Они все еще скачут? – донесся голос Темпла. – Нет! – бросила она сквозь сжатые зубы. – Я всех перебила! – Правда? – Нет, мать твою, не правда! Она упала на задницу, когда крепление петель вдруг сломалось и люк распахнулся. Отбросив погнутый меч, Шай соскользнула в темноту. Фургон налетел на что-то, подскочил, она сорвалась с лестницы и упала лицом вниз. Свет пробивался через открытый люк и сквозь щели в ставнях, закрывавших узкие окна-бойницы. Защищенные с двух сторон мощными решетками, здесь стояли сундуки, корзины и вьюки, набитые золотом. Они сталкивались между собой, звякали и рассыпали сокровище. Золотые монеты и драгоценные камни, поблескивая и играя гранями, перекатывались по полу. Тут хватило бы богатства, чтобы выкупить не меньше пяти королей, и еще осталось бы на парочку дворцов в придачу. Два мешка оказались прямо у Шай под ногами и поскрипывали под сапогами. Она стояла, схватившись обеими руками за решетки, поскольку фургон раскачивался вправо-влево на стонущих рессорах, а потом потащила один из мешков к яркой полосе света между темными проходами. Адски тяжелый, но она в свое время перетаскала немало мешков, чтобы сдаться без боя. Шай частенько побеждали, но удовольствия от этого она не испытывала. Ругаясь, она выдвинула задвижки. Пот заливал глаза. Покрепче схватившись за решетку, толчком ноги открыла дверь фургона, которая откинулась с порывом холодного ветра. Серое размазанное пятно колеса выбрасывало тучу снега, а по белой равнине неслись всадники, подобравшиеся еще ближе. Слишком близко. Выхватив нож, Шай вспорола мешковину, сунула ладонь в зияющую пасть дыры и швырнула горсть монет через плечо. Потом еще. Потом принялась помогать себе второй рукой, рассеивая золото, словно зерна в землю. Подумала мельком – сколько испытаний пришлось вынести в шайке грабителей, надрываться на ферме, торговаться по мелочам с купцами за малую толику того, что сейчас она разбрасывала без всякого сожаления. Одну горсть она не удержалась и сунула в карман. Если уж суждено умереть, то почему не умереть богатой? После этого она выгребла содержимое мешка до дна, выбросила его и пошла за следующим. Фургон подпрыгнул в колее. Шай взлетела в воздух, стукнувшись головой о низкий потолок, и потом растянулась на полу. Несколько мгновений она каталась в темноте, но потом сумела подняться и потащила к двери второй мешок, проклиная и фургон, и потолок, и разбитую кровоточащую голову. Упираясь в решетку, она вытолкнула мешок ногами. Он упал в снег и лопнул, рассыпая по снегу золотые монеты. Кое-кто из всадников сдержал коней, один спрыгнул и, ползая на четвереньках, собирал деньги, быстро уменьшаясь. Но остальные продолжили погоню, настроенные более решительно, чем предполагала Шай. Человек предполагает… Она уже могла разглядеть лицо ближайшего наемника, низко наклонившегося над конской гривой. Оставив дверь болтаться, она вскарабкалась по лестнице и выбралась на крышу. – Они еще гонятся? – крикнул Темпл. – Да! – Что будешь делать? – Да хотелось бы, мать его, полежать отдохнуть, пока они до нас не добрались! Фургон с грохотом вылетел на неровную землю. Здесь равнину изрезали мелкие ручьи, усеивали валуны и кривобокие скалы-столбы. Дорога спустилась в небольшую долину, крутые склоны мчались мимо. Колеса тарахтели сильнее, чем когда-либо раньше. Шай смахнула запястьем кровь со лба и пробралась к задней части ограждения, подняла лук, приготовила стрелу и присела на корточки, успокаивая дыхание. Лучше совершить поступок, чем жить, боясь его. Лучше. Она выжидала. Ближайший всадник подобрался уже на пять шагов к раскачивающейся двери. Он видел Шай. Светловолосый, с широким подбородком и круглыми глазами. Щеки наемника раскраснелись от встречного ветра. Кажется, она видела его в Биконе пишущим письмо. Он плакал, когда писал. Шай всадила стрелу в грудь его коня. Животное вскинуло голову, зацепилось ногой за ногу и покатилось кувырком. Конь, всадник, сбруя смешались в одну кучу. Остальные расступились, объезжая упавшего. Шай отскочила и присела, вытаскивая вторую стрелу. Темпл что-то бормотал. – Ты молишься? – Нет! – Тогда лучше начинай! Она вскочила. Стрела, вонзившаяся в ограждение прямо перед ней, задрожала. Темнокожий наемник, четко обрисовываясь на фоне светлеющего неба, поднялся на стременах с небрежностью истинного мастера и вновь натягивал лук. Молотящие землю копыта коня слились в одно пятно. – Вот дерьмо! Шай присела. Стрела просвистела у нее над головой и стукнулась об ограждение сзади. Мгновение спустя – вторая. Теперь она слышала, как перекрикиваются у фургона приблизившиеся всадники. Подняла голову и осмотрелась. Стрела тут же пробила доску и показала блестящий наконечник не далее чем в ладони от ее щеки. Да, она знавала некоторых духолюдов, великолепно стреляющих с седла, но с таким мастером столкнулась впервые. Дьявольская несправедливость… Но в настоящем бою, до смерти, справедливость редко ведет к победе. Шай вздохнула, наложила стрелу на тетиву и подняла лук над ограждением. Тут же мелькнула стрела, проскочив между кибитью и тетивой. Да, она никогда не достигнет такого мастерства в стрельбе из лука, но ей-то и не надо. Лошадь – довольно крупная мишень. Стрела Шай вонзилась скачущему коню между ребер. Тот споткнулся, упал. Всадник с криком вылетел из седла. Лук, вырвавшийся из руки, перевернулся несколько раз в воздухе и упал на противоположную обочину. – Ха! – выкрикнула Шай и обернулась как раз вовремя, чтобы заметить человека, который перевалился через ограждение за ее спиной. Кантик с прищуренными глазами и блестящим оскалом в черной бороде. В каждой руке по кривому кинжалу. Должно быть, цепляясь ими, он и сумел забраться по стеке. При других обстоятельствах Шай, вполне возможно, восхитилась бы его мастерством. Но угроза смерти как-то не располагала к восторгам. Она швырнула в противника лук, но он прикрылся локтем, а другой рукой ударил наотмашь. Шай отскочила, и клинок вонзился в ограждение. Она перехватила его запястье и, ударив по ребрам, проскользнула мимо. Фургон подпрыгнул, и Шай повалилась на бок. Кантик изо всех сил дергал кинжал, но тот прочно засел в деревяшке. Тогда он высвободил кисть из темляка. К тому времени Шай поднялась и успела вытащить свой нож, рисуя острием круги в воздухе. Они следили друг за другом, пригнувшись и широко расставив ноги – иначе на крыше мчащегося фургона было не устоять. Тряска угрожала сбросить их, а напором ветра просто сдувало. – Гребаное место для драки на ножах… – пробормотала она. Фургон качнулся, и кантик отвел взгляд от Шай. Достаточно надолго, чтобы она кинулась вперед, замахнувшись и полоснув ножом наотмашь, потом, присев, широким движением по ногам, а когда собралась нанести решающий удар, повозку опять тряхнуло, и Шай упала на ограждение. Когда Шай повернулась, кантик накинулся, с ревом полосуя ветер кинжалом. От первого удара ей удалось откатиться, от второго – отпрыгнуть. Крыша фургона предательски тряслась под сапогами, словно песок-зыбун. Глаза не отрывались от размытого стального пятна. Третий удар Шай приняла на свой клинок. Сталь заскрежетала по стали. Кривой кинжал соскользнул и, вспоров рукав, разрезал ее предплечье. Они снова стояли лицом к лицу и тяжело дышали. Оба слегка оцарапанные, но в целом никто не достиг преимущества. Рука Шай ныла от боли, но, пошевелив пальцами, она убедилась, что рана несерьезная. Делая обманные движения, она попыталась хоть на миг отвлечь кантика, но тот следил внимательно, размахивая при этом кинжалом так, будто чистил рыбу. А по обе стороны летела изрытая препятствиями долина. Очередной толчок, Шай не смогла устоять на ногах и с криком упала. Кантик ударил сверху вниз и отскочил, так что ответный взмах ножа только слегка зацепил щеку. Опять фургон подпрыгнул, и они повалились друг на друга. Кантик вцепился свободной рукой в запястье Шай, попытался ткнуть ее кинжалом, но клинок запутался в ее плаще. Она сжала его предплечье. Так получилось, хочешь, мать его, или не хочешь, но они держались друг за друга, шатаясь на взбрыкивающей крыше и пачкая друг друга кровью. Шай пнула противника под колено, вынуждая отступить, но кантик все же был сильнее, притиснул ее к ограждению и, навалившись сверху, начал выталкивать наружу. Проворачивая руку, ему удалось вырваться из хватки Шай. Оба рычали. Деревяшка давила Шай в поясницу. Колеса стучали о землю не так далеко от головы. Кусочки щебня жалили щеку. Оскаленная рожа наемника приближалась и приближалась… Она дернулась, ударив зубами по носу противника. Еще, еще и еще… Рот наполнила соленая кровь. Кантик вырывался и рычал. Внезапно хватка ослабла, и Шай вывалилась за ограждение. Зацепилась одной рукой, ударившись плашмя о борт фургона. Воздух вылетел из легких. Нож чиркнул по земле, но каким-то чудом остался в судорожно сжатых пальцах. Связки левой руки напряглись, угрожая лопнуть. Внизу стремительно неслась дорога. Шай извивалась, дрыгала ногами, шипела сквозь крепко стиснутые зубы и пыталась зацепиться второй рукой. С первой попытки ладонь соскользнула. Шай качнулась, колесо ударило ее по ноге, едва не сбросив. Со второй попытки ей удалось впиться в деревяшку кончиками пальцев. Со стонами и всхлипываниям, она подтянулась, прилагая неимоверные усилия. Но Шай знала – она еще не побеждена, она должна бороться. Рычала, но тянулась. Наемник никуда не делся. Но его шею сжимала рука, а из-за плеча выглядывало лицо Темпла. Оба рычали, оскалив зубы. Шай наполовину упала, наполовину сделала выпад, сжав запястье кантика двумя руками. Вывернула ему кисть. Оба дрожали от напряжения. Кровь текла с лица наемника, а глаза не отрывались от острия кинжала, которое разворачивалось к нему. Он что-то кричал, отчаянно мотая головой, но Шай все равно не понимала его речь. Когда кинжал прошел сквозь рубаху и вонзился в грудь, кантик захрипел. Клинок вошел под грудину. Наемник открыл рот. Оттуда хлынула кровь. Он упал на просмоленные доски, а Шай повалилась на него. Внезапно она поняла, что держит что-то в зубах. Кончик носа кантика. Выплюнув его, она повернулась к Темплу. – Кто правит? В этот миг фургон подпрыгнул, опрокинулся, и Шай полетела.Темпл застонал, переворачиваясь на спину. Вверху небо, руки раскинуты в разные стороны, снег приятно холодит голую шею. – О-о-ох… Он сел, содрогаясь от боли в самых разных местах, и ошарашенно огляделся. Неглубокое ущелье – склоны из полосатого сланца, земляных осыпей и снежных заплаток. Дорога проходила точно посередине его дна, а по обе стороны от нее громоздились валуны с редкими колючими кустами. Фургон лежал на боку в дюжине шагов от Темпла. Одна дверь сорвана с петель, вторая – нараспашку. Одно из колес слетело, второе продолжало неторопливо вращаться. Дышло переломилось, кони скакали, уходя все дальше и дальше, обрадованные, вне всяких сомнений, внезапным освобождением. Лучи восходящего солнца уже добрались до дна ущелья, заставляя сверкать широкую полосу золота, высыпавшегося из разбитого фургона. Она протянулась шагов на тридцать. Шай сидела, окруженная несметным богатством. Темпл побежал, споткнулся, упал, набрав полный рот снега. Выплюнул махонькую золотую монету и начал подниматься. Шай тоже попыталась встать, но зацепилась одеждой за колючий куст и снова села, когда он поравнялся с нею. – Моей ноге звездец, – прошипела Шай сквозь сжатые зубы. Лицо ее усеивали пятна крови, волосы спутались. – Ты что, не сможешь идти? – Вот именно. Значит, и мне звездец. Он подхватил ее под мышки, помогая встать и утвердиться на одной здоровой ноге с помощью его двух трясущихся. – Что думаешь делать? – Может, прирезать тебя и спрятаться в твоем теле? – Я бы не догадался предложить… Темпл оглядел крутые склоны ущелья в поисках пути отступления и заковылял к самому многообещающему, а Шай прыгала рядом с ним на одной ноге. Оба хрипели от боли и усилий. Со стороны это могло выглядеть смешным, если бы не осознание того, что где-то неподалеку его бывшие соратники по Роте. Потому-то веселье улетучилось. – Прости, что я втравила тебя в это, – сказала Шай. – Я сам себя в это втравил. И очень давно. – Темпл схватился за торчащий побег, но тот предательски выскочил вместе с корнем, обдав их землей, большая часть которой угодила стряпчему в рот. – Брось меня и беги, – потребовала Шай. – Заманчиво… – Он снова огляделся. – Но я один раз попробовал, и ни к чему хорошему это не привело. – Подергал какие-то корни. Посыпался гравий. Склон оказался столь же ненадежным, каким был сам Темпл все эти годы. – А я пытаюсь не наступать дважды на одни и те же грабли… – Получается? – проворчала она. – Ну, хотелось бы чего-то получше… – Кромка обрыва манила всего в нескольких футах над головой, но с таким же успехом она могла быть в нескольких милях… – Эй, Темпл! Эй! На дороге между отпечатками колес фургона появился одинокий всадник. Конь вышагивал неторопливо, будто на прогулке. Большинство наемников исхудали с того времени, как они покинули Старикленд, но только не Брачио. Он остановился неподалеку, оперся на переднюю луку и заговорил по-стирийски. – Отличная погоня. Не думал, что в тебе это есть. – Капитан Брачио! Какая счастливая встреча! Темпл шагнул так, чтобы оказаться между наемником и Шай. Для этого потребовалось напрячь все остатки смелости, и он почти застеснялся своего поступка. Почувствовал, как она сжала его ладонь липкими от крови пальцами, и ощутил прилив благодарности, даже если Шай просто пыталась сохранить равновесие. Немного земли осыпалось по склону. Оглянувшись, Темпл увидел прямо над головой еще одного наемника со взведенным арбалетом. Он понял, что его колени превращаются в кисель. Видит Бог, он очень жалел, что не уродился храбрецом. Ну, хотя бы для этих мгновений, последних. Брачио лениво протянул, подтолкнув коня вперед: – А я говорил Старику, что тебе нельзя доверять, но он всегда был чуть-чуть сдвинутым, когда дело касалось тебя. – Ну, хорошего стряпчего найти не так-то легко. – Отчаянно пытаясь сохранить твердость голоса, Темпл озирался в поисках хоть каких-то путей для спасения, но они не спешили попадаться на глаза. – Отвези нас к Коске, может, мне удастся убедить его… – Не в этот раз. – Брачио потянул из ножен меч – тяжелую стальную полосу – и пальцы Шай сжались крепче. Возможно, она и не понимала незнакомую речь, но обнаженный клинок говорит лучше всяких слов. – Коска уже в пути, и к его прибытию я должен все уладить. А это значит, ты должен умереть, если кто еще не догадался. – Я сообразил, – прохрипел Темпл. – Когда ты вынул меч. Но за объяснение спасибо. – Эта та малость, которую я могу для тебя сделать. Ты мне нравишься, Темпл. И всегда нравился. Ты легко втираешься в доверие. – И все равно ты хочешь меня убить? – Ты так говоришь, будто у меня есть выбор. – Я виноват. Как обычно. Но… – Темпл облизал пересохшие губы и поднял руку, свободную от хватки Шай. Глянул в усталые глаза Брачио, призывая на помощь всю свою искренность. – Позволь девушке уйти. Это ты можешь сделать? Брачио, нахмурившись, окинул взглядом Шай, которая тихонько сидела на щебенистой осыпи. – Мне бы хотелось. Поверишь ты или нет, но я не получаю удовольствие, убивая женщин. – Верю. Ты же не хочешь, чтобы однажды кто-то поступил так же с твоими дочерьми. – Капитан неуютно повел плечами, ножи на его поясе зашевелились, и Темпл решил разрабатывать обнаруженную слабину. Он опустился на колени в снег и вознес безмолвную молитву. Не за себя, за Шай. Она заслуживала того, чтобы спастись. – Это все я придумал. Я ее подбил. Ты же знаешь, я умею одурачивать людей, а она доверчива, как дитя. Отпусти ее. И на душе у тебя станет легче. Отпусти ее. Я прошу тебя. – На самом деле, весьма трогательно. – Брачио поднял брови. – Я был уверен, что ты станешь перекладывать всю вину на нее. – Я вообще расчувствовался, – согласился человек с арбалетом. – Мы никакие не чудовища. – Брачио смахнул слезинку с больного глаза, но второй оставался сухим, как ни в чем не бывало. – Но она попыталась нас ограбить, не важно, кто первый это предложил. Вдобавок неприятности, причиненные ее отцом. Нет, Коска не одобрил бы. И вряд ли ты сможешь оплатить мне издержки, так ведь? – Нет, – промямлил Темпл. – Я не думал… – Он отчаянно нуждался подобрать хоть какие-то слова, чтобы, по крайней мере, отсрочить неизбежное. Выгадать хотя бы несколько мгновений. Еще один вдох. Поразительно! Раньше он не понимал, какое это счастье. – А поможет, если я скажу, что напился? – Все мы крепко поддали, – покачал головой Брачио. – Дерьмовое детство? – Мамаша запирала меня в шкафу. – Дерьмовая взрослая жизнь? – А кому сейчас легко? – Лошадь под Брачио шагнула вперед, и он навис над Темплом, пряча его в своей тени. – Ты бы поднялся, а? Тогда ясмогу быстрее закончить. – Он поднял меч. – Не хочу добивать тебя несколько раз. Темпл оглянулся на окровавленную и притихшую Шай. – Что он говорит? Законник устало пожал плечами. Она устало кивнула. Похоже, что даже она обессилела и прекратила борьбу. Поднимаясь, Темпл посмотрел в небо. Обыкновенное, серое небо. Если Бог есть, то он – жадный ростовщик. Бесчувственный скряга, записывающий все долги в небесную книгу. Все берут у него взаймы, и для каждого приходит срок платить долги. – Ничего личного. – Тяжело не воспринимать это как личное. Темпл закрыл глаза. Сквозь веки солнечный свет казался красноватым. – Наверное. Послышался шум. Темпл вздрогнул. Он всегда мечтал смотреть в лицо опасности с тем же достоинством, что и Кадия. Но достоинство требует определенных навыков, которыми Темпл не обладал. Он не мог выдавить из себя раба. Подумал – а больно ли, когда тебе отрубают голову? Успеешь ты что-то почувствовать? Раздалось два щелчка. Он съежился еще больше. Как можно ничего не чувствовать? Конь Брачио фыркнул, стукнул копытом о камень. С металлическим звоном упал меч. Темпл с усилием открыл один глаз. Брачио удивленно смотрел на него. Одна стрела торчала у стирийца в шее и еще две – в груди. Из открытого рта хлынула кровь на рубаху, а потом капитан медленно свалился с седла, упав ничком к ногам Темпла. Одна нога застряла в стремени. Оглянувшись, Темпл увидел, что человек с арбалетом исчез. Его конь с пустым седлом смирно стоял на обрыве. – Ничего себе! – прохрипела Шай. К ним приближалась лошадь. На ней верхом, опустив пальцы на переднюю луку, сидела Корлин. Ветер развевал волосы вокруг ее сурового костистого лица. – Надеюсь, ты рада? – Ты слегка припозднилась, – вцепившись в руку Темпла, Шай поднялась на ноги. – Но, я полагаю, мы простим тебе задержку. На обрывах над склонами долины появились еще лошади, а на них – всадники. Около трех дюжин, хорошо вооруженные, некоторые в доспехах. Мужчины и женщины, юнцы и люди в возрасте. Кое-кого из них Темпл видел в Кризе и теперь узнал. Остальные – незнакомцы. Трое или четверо держали наготове луки. Стрелы не смотрели прямо на Темпла, но они и не смотрели совсем в другую сторону. Многие закатали рукава, и предплечья покрывали татуировки. «Смерть Союзу. Смерть королю. Вставайте!» – Мятежники, – прошептал Темпл. – Ты – мастер утверждать очевидное, – Корлин спешилась, вытолкнула ступню Брачио из стремени, потом ногой перевернула тело. Раскормленное лицо капитана, измазанное в грязи, смотрело в небо. – Как твоя рука? Шай зубами оттянула рукав, показывая длинный, все еще кровоточащий порез. При виде ее раны колени Темпла сразу ослабли. Или еще сильнее ослабли… Удивительно, что он вообще так долго держался. – Немного болит, – сказала Шай. Корлин достала из кармана свернутый бинт. – Такое чувство, что один раз мы это уже переживали. – Она уставилась синими-синими глазами на Темпла, когда принялась обматывать руку Шай. Казалось, эта женщина никогда не мигает, что могло бы лишить стряпчего силы воли, если бы у него оставалась хоть кроха. – А где мой дядя? – В Биконе, – прохрипел Темпл, а в это время мятежники спешились и начали сводить коней на дно ущелья по крутым склонам, вызывая оползни. – Он жив? – Откуда нам знать? – ответила Шай. – Инквизиция опознала в нем Контуса. – Да ну? – Корлин взяла безвольную ладонь Темпла и свела его пальцы вокруг запястья Шай. – Придержи-ка… А сама взялась расстегивать одну за другой пуговицы на куртке. – Лэмб вернулся за ним, но у них начались неприятности определенного рода. Тогда-то мы и забрались в фургон. А Свит напугал лошадей, чтобы дать им немного… времени. Корлин наконец-то избавилась от куртки и набросила ее на спину коня. Ее жилистые руки покрывали синие письмена – призывы от запястий до плеч. – Контус – это я, – сказала она, снимая с пояса нож. Наступила тишина. – О как! – сказал Темпл. – А-а-а! – протянула Шай. Корлин – или Контус? – быстрым движением обрезала лишний бинт и закрепила повязку булавкой. Прищурившись, оглядела разбитый фургон, застывший посреди золотого потока на снегу. – Похоже, вы сорвали куш. – Есть немножко, – прокашлялся Темпл. – Последнее время жалованье законников выросло. – Нам бы пару лошадей, – Шай пошевелила перевязанным предплечьем, разрабатывая пальцы. – Никомо Коска висит на хвосте. – Вы никак не можете избавиться от неприятностей, да? – Корлин похлопала по шее коня Брачио. – Можете забрать этих двух коней. Но нужно заплатить. – Не думаю, что ты станешь торговаться… – С вами? Я тоже так не думаю. Позвольте поблагодарить за щедрый взнос на дело освобождения Старикленда. Она кивнула соратникам, и они поспешно кинулись к сокровищам, открывая на ходу мешки и седельные сумки. Один из них, крепкий парень, едва не свалил Темпла, зацепив плечом. Кое-кто упал на четвереньки, загребая золото, рассыпавшееся при крушении фургона. Другие кинулись внутрь, разбивая замки и вскрывая сундуки, чтобы украсть достояние драконьего народа в третий раз за истекшую неделю. Еще несколько мгновений назад Темпл ощущал себя богатым сверх всяческих, самых жадных, ожиданий. Но поскольку совсем недавно он готовился расстаться с головой, то жаловаться на результат было бы вопиющей неблагодарностью. – Благородное дело, – прошептал он. – Пусть это в самом деле вам поможет.
Времена меняются
Мэр стояла в привычной позе на балконе – руки на отполированных перилах – и наблюдала за работниками Карнсбика, которые копошились на его новой мануфактуре. Огромная конструкция уже возвышалась над старинным амфитеатром, закрывая паутиной строительных лесов место, где раньше стоял Белый Дом Папаши Кольцо. Это во всех смыслах отвратительное здание долгие годы приводило в движение всю ее ненависть, все коварство, всю ярость. Но теперь она скучала по нему. Не говоря уже о должности мэра, она стала королевой Дальней Страны, когда Папаша Кольцо перестал качаться в петле, но теперь триумфальный венец высох и увял. Половина местного люда сбежали из-за пожаров и убийств. Потом поползли слухи, что запасы золота истощаются. Кто-то принес весть о новом месторождении на юге, неподалеку от селения Надежда, и люди потекли из Криза сотнями. Потеряв постоянного противника, Мэр уволила большинство своих головорезов. Озлобленные, они развлекались поджогами, перед тем как покинуть город, и обратили в пепел уцелевшие ранее здания. Но даже сейчас часть домов пустовала и арендной платы не приносила. Отряды старателей оставались в холмах и не приносили в город золотой песок, лишая заведения дохода. Игорные залы и дома терпимости стояли заколоченные досками. Лишь тоненькая струйка клиентов приносила доход в Игорный Храм, где раньше Мэр так делала деньги, словно управляла монетным двором. Криз был ее единовластной вотчиной и теперь не стоил и гроша. Иногда Мэр ощущала, что всю жизнь трудилась с потом и кровью лишь для того, чтобы наблюдать, как рушится все, построенное ею. Из-за глупой гордости, из-за чужой мстительности, из-за прихотливых изгибов судьбы – слепой убийцы. Бежать от одного краха к другому. Потерять, в конце концов, даже собственное имя. По привычке она продолжала держать упакованный мешок с вещами на случай бегства. Мэр осушила бокал и налила еще. Вот что такое отвага. Принимать свои разочарования и свои потери, признавать вину и не отказываться от позора, оставлять в прошлом все раны – нанесенные и полученные. Начинать с начала. Посылать подальше прошлое и встречать будущее с высоко поднятой головой. Времена меняются. Те, кто это успевает заметить, подстраиваются, чтобы исправить жизнь к лучшему. Потому-то она заключила сделку с Карнсбиком и вновь разделила свою маленькую, с трудом отвоеванную империю, не произнеся ни одного слова против. К этому времени его небольшой заводик, который тогда казался дьявольски огромным, переделанный из опустевшего борделя, изрыгал черный дым из двух жестяных труб и трех кирпичных, закоптив всю долину и изгнав немало шлюх, продолжавших трудиться, несмотря на катастрофическое падение спроса, с балконов под защиту стен. На глазок дымоходы новой мануфактуры казались вдвое больше. Самое большое здание в пределах ста миль вокруг. Мэр даже не знала, что там производят, за исключением того, что дело было связано с углем. В холмах таилось не так много золота, зато черное сырье они поставляли в потрясающем количестве. Когда близость мануфактур стала суровой реальностью, Мэр задумалась: а не проще и уютнее ли жилось ей с Папашей Кольцо через дорогу? Его она, по крайней мере, понимала. Но Кольцо ушел, и с ним ушел целый мир, с которым она боролась. Улетучился, как дым с легким ветром. Карнсбик привозил людей, чтобы строить, добывать уголь, топить его печи. Рабочие – более спокойные и трезвые, чем те люди, к которым привыкли в Кризе, но они тоже нуждались в развлечениях. – Времена меняются, да? – Она подняла стакан, салютуя незримому собутыльнику. Возможно, Папаше Кольцо. Или себе, той, у которой еще было имя. Преломленная в стакане, мелькнула какая-то картинка. Мэр присмотрелась внимательнее. По главной улице ехали два всадника. Ехали медленно и устало. Один из них баюкал перевязанную руку. Та самая девчонка. Шай Соут. А с ней и Темпл, законник. Мэр нахмурилась. На протяжении двадцати лет спасаясь от бедствий, она могла почуять опасность на расстоянии в тысячу шагов. И теперь в носу прямо-таки свербело, когда всадники спешились и поставили лошадей у коновязи рядом с парадным крыльцом. Темпл поскользнулся, упал, поднялся и помог слезть Шай, которая сильно хромала. Мэр осушила стакан и всосала выпивку с зубов. Быстро миновав покои, застегивая доверху платье, глянула по пути на чуланчик, где держала сумку с вещами – не придется ли сегодня за ней лезть? Некоторые люди создают трудности вокруг себя. Например, Никомо Коска. Или Лэмб. Но есть люди, которые, не будучи агрессивными сами по себе, тянут беды за собой, стоит им только открыть вашу дверь. Она подозревала, что Темпл относился как раз к таким. Когда она, спустившись стремглав по лестнице и заняв место за стойкой в тоскливо-пустынном зале, посмотрела на него, то окончательно укрепилась в этом предположении. Его одежда, порванная и окровавленная, заскорузла от грязи, грудь тяжело вздымалась, а на лице застыло безумное выражение. – Выглядишь так, будто мчался сломя голову, – сказала она. – Верное предположение, – согласился он, без каких бы то ни было угрызений совести. – А по дороге нарвался на неприятности. – Тоже не стану возражать. Можно попросить чего-нибудь – промочить горло? – А ты платежеспособен? – Нет. – У нас не благотворительное общество. Что ты здесь делаешь? Он задумался на какое-то время, а потом натянул на лицо маску предельной искренности, словно фокусник на площади, отчего Мэр сразу насторожилась. – Мне просто некуда больше идти. – А ты уверен, что искал выход со всем тщанием? – прищурилась она. – Где Коска? – Забавно, что ты спросила, – сглотнул он. – А мне не смешно. – Мне тоже. – Значит, это не забавно? – Нет. – Серьезность слетела с него, и проглянул незамутненный страх. – Думаю, в нескольких часах езды за нашими спинами. – Он едет сюда? – Полагаю, да. – Со всеми своими наемниками? – С теми, кто уцелел. – И сколько таких? – Кто-то погиб в горах, кто-то сбежал… – Сколько? – По моим подсчетам не меньше сотни. – А инквизитор? – Ногти Мэра впились в ладони, когда она сжала кулаки. – Пока что с ними, насколько мне известно. – Чего они хотят? – Инквизитор хочет примучить всех идти в светлое будущее. – А Коска? – Коска хочет вернуть древнее сокровище, которое украл у Народа Дракона, а потом… – Темпл растерянно сунул пальцы за потрепанный воротник. – А потом я украл его у Коски. – И где же это дважды украденное сокровище? – Опять украдено, – скривился Темпл. – Женщина по имени Корлин отняла его у меня. Оказалось, что она и предводитель мятежников Контус – один и тот же человек. Сегодня день неожиданностей, – закончил он невпопад. – Да… похоже… на то… – прошептала Мэр. – И где теперь Корлин? – Ветер унес, – Темпл растерянно, как он обычно любил, пожал плечами. На Мэра его ужимки не произвели должного впечатления. – У меня недостаточно людей, чтобы сопротивляться. У меня нет древнего золота, чтобы откупиться от гребаного Никомо Коски, и уж совершенно точно я не могу предложить светлое будущее для гребаного инквизитора Лорсена! Есть надежда, что, заполучив твою голову, они успокоятся? – Боюсь, что нет. – Темпл дернул кадыком. – Я тоже так полагаю. Но поскольку лучшего предложения у меня все равно нет, думаю, я начну с этого. – Так получилось… – Темпл облизал губы. – Что у меня есть предложение… Схватив его за грудки, Мэр притянула стряпчего к себе. – Оно и в самом деле хорошее? Я хочу сказать, лучше, чем другие, которые у меня есть? – Я глубоко сомневаюсь, но обстоятельства таковы, каковы они есть… У тебя есть тот договор, что мы готовили?– Как я устал… – проговорил капрал Брайт, разглядывая удручающие лачуги Криза. – Да, – проворчал в ответ Старина Ког. Он отчаянно боролся с падающими веками, которые отяжелели от попойки минувшей ночью, побоища, бегства коней, долгого пешего перехода и изнурительной поездки верхом. – Я грязный, – продолжал Брайт. – Да. – Копоть от пожарищ, беготня по кустам за лошадьми, грязь из-под копыт передних всадников. – Я ранен, – закончил Брайт. – Несомненно. Опять же, пьянка, скачка, локоть Кога все еще болел после падения с коня, а кроме того, досаждала старая рана в заднице. Разве можно помыслить, что стрела в заднице способна превратить в Ад ваше существование? Нужен доспех для задницы. Это могло бы стать ключом к процветанию всех наемников. – Эта кампания оказалась полна испытаний, – сказал Ког. – Если это слово справедливо применять к путешествию, растянувшемуся на полгода, беспробудному пьянству, грабежам и убийствам. – А какое можно применить? – Верно, – согласился Брайт, поразмыслив. – Хотя бывало и хуже, верно? Ты же с Коской уже много лет. – На севере было холоднее. В Кадире – больше пыли. Последняя заваруха в Стирии показалась мне более кровавой. Чуть не дошло до бунта в Роте. – Он передвинул ручные кандалы на поясе. – Мы просто заморились заковывать в цепи и вешать за каждое нарушение. Но если рассматривать все вместе, то нет. Хуже я не видел. – Ког втянул сопли из носоглотки, глубокомысленно покатал их во рту, приходя в соответствующее расположение духа, и метким плевком угодил прямо в открытое окно лачуги. – Никогда не видел, чтобы человек плевался так мастерски, как ты, – похвалил его Брайт. – Все дело в непрестанных упражнениях, – важно заметил Ког. – Как и в других делах. – Шевелитесь! – проревел Коска через плечо из головы колонны. Если можно назвать колонной цепочку из восемнадцати всадников. И это им еще повезло. Оставшаяся часть Роты упрямо маршировала по равнине пешком. Само собой, те, кто выжил. Мысли Брайта, по всей видимости, двигались в том же направлении. – За последние несколько недель мы потеряли слишком много отличных парней. – Отличных от кого? – Ты понимаешь о чем. И Брачио больше нет – не могу поверить! – Да, это потеря. – И Джубаира! – А вот тут я вряд ли пожалею, что голова черномазого ублюдка соскочила с его шеи. – Он был странным, признаю, но неплохим союзником, если приходилось туго. – Лучше избегать мест, где бывает туго. Брайт покосился на него, а потом придержал коня, пропуская остальных наемников вперед. – Тут я более чем согласен. Хочу вернуться домой – это я тебе говорю. – Где дом таких парней, как мы? – Я готов пойти куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Ког глянул на удивительную смесь строительных лесов и развалин, в которую превратился Криз. Он-то и раньше не мог осчастливить воспитанного человека, а сейчас и того хуже – сплошное скопление пепелищ и брошенных хижин. Оставшиеся люди выглядели так, словно не придумали, как бежать, или зашли слишком далеко, чтобы пытаться. Оборванец, достигший самых вершин оборванности, бежал за ними с протянутой рукой, пока не полетел плашмя на землю. На другой стороне улицы хохотала беззубая старуха. Хохотала и хохотала. Похоже, сбрендила. Или услыхала что-то ужасно смешное. Но, скорее, сбрендила. – Я тебя понял, – сказал Ког. – Но надо раздобыть деньжат. Хотя в последнем он не был так уж уверен. Всю жизнь наемник цеплялся бородавчатыми пальцами за каждый медяк. А потом вдруг завладел таким количеством золота, что казалось, можно купить весь мир. Золото в таких объемах утрачивает ощутимую ценность. – Разве ты не припрятал чуток? – Само собой. Самую малость. – На самом деле больше, чем малость. Набитый монетами мешок под мышкой не такой большой, чтобы запариться, таская его, но вполне достойная добыча. – Как и все мы, – пробормотал Брайт. – Значит, выходит так, что мы едем за деньгами Коски? – Ну, похоже, это дело чести, – нахмурился Ког. – Чести? Правда? – Ну, нельзя же простить, когда тебя взяли и ограбили. – Но мы и сами награбили это золото, так ведь? – сказал Брайт, и Ког не нашел что возразить. – Я тебе так скажу – это золото проклято. Как только мы забрали его, наши дерьмовые дела стали очень дерьмовыми. – Проклятия – выдумки. – Расскажи это Брачио и Джубаиру. Сколько людей вышло из Старикленда? – Чуть больше четырех сотен, если верить Балагуру. А уж Балагур знает толк в подсчетах. – А сейчас сколько нас? Ког открыл рот, а потом закрыл. Довод более чем убедительный. – Вот-вот, – кивнул Брайт. – Задержимся здесь подольше – не останется ни одного. Ког фыркнул, порычал и снова плюнул прямо в окно первого этажа. В конце концов, мастер должен постоянно усложнять задачи. – Я давно с Коской. – Времена меняются. Посмотри вокруг. – Брайт указал на пустующие хижины, которые пару месяцев назад кишели людьми. – Что это воняет так сильно? Ког наморщил нос. В Кризе всегда воняло, но то был здоровый и понятный смрад дерьма и прочих отходов людского общества. Тот запах воспринимался, как родной. Теперь же в воздухе плыл бурый дым, заволакивал все в округе и душок у него был еще тот. – Не знаю. И не могу сказать, что меня это хоть чуть-чуть колышет. – Я хочу домой, – обреченно проговорил Брайт. Колонна подобралась к центру города, если он, конечно, оставался на прежнем месте. Здесь что-то строили на одной стороне улицы – бревна и доски поднимались ввысь. Но на другой стороне все еще стоял Игорный Храм, в котором Ког провел несколько приятных вечеров пару месяцев тому назад. Коска поднял кулак, приказывая остановиться. Спешился с трудом, исключительно благодаря помощи сержанта Балагура.
Мэр ждала их на крыльце в черном платье, застегнутом под горло. Какая женщина! Истинная леди, мог бы сказать Ког, если бы выудил это словечко из потаенных уголков памяти. – Генерал Коска! – воскликнула она, приветливо улыбаясь. – Вот уж не ждала… – Только не надо разыгрывать удивление! – рявкнул он. – Но я удивлена. Вы приезжаете всегда так неожиданно… – Где мое золото? – Простите? – Не надо изображать из себя оскорбленную невинность. Я-то вас знаю. Где мой растреклятый стряпчий? – Здесь, но… Старик прошагал мимо нее, хромая и топая по ступеням. Балагур, Суорбрек и капитан Димбик последовали за ним. Мэр перехватила Лорсена за рукав. – Инквизитор Лорсен, я вынуждена протестовать… – Дорогая моя госпожа Мэр, – нахмурился он. – Я протестовал на протяжении многих месяцев. Мне это помогло? Казалось, Коска не замечал полдюжины настороженных головорезов, бездельничающих по обе стороны от входной двери. Но Ког, проходя мимо, обратил на них внимание. И Брайт, судя по слегка изменившемуся лицу, тоже. Конечно, в Роте хватало бойцов, но они тащились по равнине где-то далеко и явно не успевали, а Когу никак не хотелось сражаться прямо сейчас. Он ни на миг не представлял себя сражающимся. Капитан Димбик одернул мундир. Даже если он спереди покрыт коркой грязи. Даже если он расползается по швам. Даже если его владелец больше не служит ни в одной армии, не защищает никакую державу или идеалы, которым должны оставаться верными уважаемые люди. Даже если его владелец растерян до крайности и отчаянно пытается разобраться в себе, движимый ненавистью и жалостью. Даже в этом случае. Прямые пути всегда лучше, чем окольные. Заведение сильно изменилось с тех пор, как Димбик посещал его прошлый раз. Столы для игры в кости и карты отодвинули к стенам, расчистив скрипучий пол. Женщин разогнали. Посетители, вероятно, ушли сами. Только десяток телохранителей Мэра, увешанные оружием, стояли наготове в эркерах. За стойкой человек протирал стаканы. Посреди зала стоял весьма заслуженный, судя по трещинам и вмятинам, стол, теперь натертый до блеска. За ним сидел Темпл, обложившийся бумагами. На удивление безмятежный, он смотрел, как его обступили люди Димбика. Да можно ли называть их людьми? Обтрепанные и усталые, отринувшие веру и мораль, которая и раньше не была особо высокой, а теперь скатилась ниже всяческих пределов. Нельзя сказать, что они когда-то представляли из себя образец для подражания. Димбик когда-то пытался установить среди наемников настоящую дисциплину. После отставки. После позора… Смутно, словно глядя через туман, он вспоминал свой первый день в мундире, который так великолепно смотрелся в зеркале. Тогда он раздувался от историй о геройстве, а блистательная карьера казалась близкой – только руку протяни. Димбик вновь разгладил засаленные остатки былой славы. Как он мог пасть столь низко? Даже не отбросы общества. Прислуга у отбросов. Он смотрел, как презренный Никомо Коска шагает через пустой зал, позвякивая гнутыми шпорами и не отрывая взгляда от Темпла, и на его напоминающем крысу лице застыла маска мстительной ненависти. Но для начала он подошел к стойке, как же иначе? Схватил бутылку, вытащил пробку и всосал едва ли не четверть содержимого за один раз. – Значит, он здесь! – прохрипел Старик. – Кукушонок в гнезде! Змея, пригретая на груди! – Опарыш в навозе, – предложил Темпл. – Почему бы и нет, если тебе так хочется? Как сказал Вертурио? Не бойся врагов, но бойся друзей! О, это был, несомненно, мудрый человек, не то что я! Я простил тебя! Я простил тебя и что получил взамен? Я надеюсь, вы записываете, Суорбрек? Можете сделать из этого небольшую притчу или, возможно, легенду о искуплении вины и предательстве. – Писатель полез за карандашом, а мрачная улыбка Коски исчезла, и лицо его стало просто мрачным. – Где мое золото, Темпл? – У меня его нет, – стряпчий поднял пачку бумаги. – Зато есть вот это. – Для тебя лучше, чтобы это было ценным, – сказал Коска, хватая верхний листок. В это время сержант Балагур подошел к одному из столов и начал раскладывать фишки на кучки, не обращая ни малейшего внимания на растущее напряжение. Инквизитор Лорсен, войдя, коротко кивнул Димбику. Капитан почтительно вернул поклон и, наслюнив палец, пригладил челку, размышляя – серьезно ли говорил инквизитор о возвращении ему офицерского звания его величеством по возвращении в Адую? Скорее всего, нет, но людям нужны розовые мечты, чтобы цепляться за них. Пусть надежда на вторую попытку, если уж не сама попытка… – Это – соглашение, – сказал Темпл так громко, что его услышал каждый человек в зале. – Согласно которому Криз переходит в подчинение Империи. Я подозреваю, что его сиятельное императорское величество будет недоволен, обнаружив, что воинское подразделение, находящееся на жалованье у Союза, вторглось на его территорию. – Я в тебя сейчас так вторгнусь, что ты на всю жизнь запомнишь… – Ладонь Коски непринужденно упала на рукоять меча. – Во имя Ада, где мое золото? С катастрофической неизбежностью дело устремилось к кровопролитию. Зашелестели отброшенные полы плащей, зудящие пальцы поползли у оружию, клинки зашевелились в ножнах, глаза сузились. Двое из людей Димбика вынули предохранительные клинья на спусковых механизмах арбалетов. Протиральщик стаканов сунул руку под стойку в поисках чего-то обладающего на конце острием, уж в этом Димбик не сомневался. Капитан следил за приготовлениями с нарастающим ужасом и осознанием беспомощности. Он не любил кровь. Солдатом стал исключительно ради красивого мундира. Нашивки, парады, балы… – Стойте! – воскликнул Лорсен, быстро пересекая зал. Димбик вздохнул с облегчением, увидев, что хоть у кого-то хватило сил вмешаться. – Наставник Пайк сказал предельно ясно – никаких неприятностей с Империей! – Он выхватил бумаги из рук Темпла. – Не хватало, чтобы наш поход, вдобавок к прочим неприятностям, развязал войну! – Да не обращайте внимания на это очковтирательство! – усмехнулся Коска. – Он врет ради спасения жизни! – Не в этот раз. – В зале появилась Мэр в сопровождении пары телохранителей, один из которых когда-то лишился глаза, зато приобрел угрожающий вид. – Этот договор заверен избранными представителями горожан Криза и обязателен к исполнению. – Я считаю его моей лучшей работой. – Если Темпл и врал, то делал это убедительнее, чем обычно. – Документ использует принцип неприкосновенности частных владений, утвержденный при образовании Союза, отсылает к древнему Имперскому закону о самоопределении территорий и полностью соответствует неписаному праву старательских общин. Я уверен – ни один суд не сумеет его оспорить. – Увы, мой стряпчий покинул службу, подобно облачку под легким ветром, – процедил Коска сквозь зубы. – Если мы начнем оспаривать твое соглашение, то в суде с острыми кромками. – Бумаги даже не подписаны, – фыркнул Лорсен, бросая соглашение на стол. – А если бы и были? – Глаза Коски налились кровью. – Разбираясь в законах, Темпл, ты должен понимать, что любые из них должны быть поддержаны правом сильного. А ближайшие войска Империи в неделях пути отсюда. – О… Они гораздо ближе, чем вам кажется. – Улыбка законника расплылась до ушей. Внезапно двери распахнулись настежь, и на глазах недоумевающих зрителей в Игорный Храм вошли, топая, солдаты. Имперские войска в позолоченных нагрудниках и поножах. В руках каждого копье с широким наконечником и круглый щит, отмеченный дланью Иувина, пятиконечной молнией и пшеничным снопом, на поясах – короткие мечи. Казалось, они прямиком прошагали из прошлых веков. – Вот дерьмо… – проворчал Коска. В окружении этого нежданного почетного караула шагал старик с белой, как снег, коротко подстриженной бородой. Его позолоченный шлем украшал высокий плюмаж. Он шел медленно, сосредоточенно, как бы через боль, но держался исключительно ровно. Не смотрел ни направо, ни налево, будто Коска со своими наемниками, Мэр с ее головорезами, Темпл, Лорсен и все прочие были не более чем тараканами, недостойными его внимания. Держался высокомерно, словно Бог, вынужденный на время опуститься с небес в средоточие человеческой грязи. Люди из Роты Щедрой Руки отодвинулись, не так из-за страха перед легионами Империи, как перед напором мощной ауры несгибаемого старика. Мэр присела, шурша юбками. – Легат Сармис, – выдохнула она. – Мы невероятно польщены присутствием вашего превосходительства. Челюсть Димбика отвисла. Тот самый легат Сармис, который наголову разбил врагов императора в третьем сражении при Дармиуме, а после приказал казнить всех пленных. Тот, кого все в Земном Круге прославляли за блестящие военные успехи и проклинали за чудовищную жестокость. Тот, о ком все думали, что он находится на сотню миль к югу. А вот он пред ними во плоти. Димбик смутно ощущал, что видел где-то раньше это выразительное лицо. Возможно, на монетах. – Да, вы почтены! – провозгласил старик. – Почтены присутствием в моем лице его сиятельного величества, императора Голтуса Первого. Пускай тело легата с годами высохло, но его голос с легчайшим имперским произношением оставался колоссальным, возносясь к высоким стропилам, и столь же внушающим страх, как гром на расстоянии вытянутой руки. Колени Димбика, всегда слабевшие в присутствии сильных мира сего, так и норовили подломиться. – Где документ? – потребовал Сармис. Мэр выпрямилась и почтительно указала на стол, где Темпл уже приготовил бумаги и перо. Легат закряхтел и с трудом наклонился над столешницей. – Я подписываю это соглашение от имени Голтуса, поскольку моя рука – рука императора. – С небрежностью, возмутительной в любом другом, он расписался. – Таким образом, дело сделано. Вы теперь стоите на имперской земле и являетесь имперскими подданными под защитой его сиятельного величества! Согретые его милосердием! Подчиненные его законам! Эхо его голоса еще не стихло, когда легат нахмурился, буто только что заметил наемников. Беспощадный пристальный взгляд, скользнувший по ним и по Димбику, заставил капитана похолодеть. – Кто эти… люди? – спросил Сармис с убийственной прямотой. Даже Коска замолчал от торжественности процедуры подписания, но теперь он, к вящему беспокойству своих подчиненных, вновь обрел голос, показавшийся тонким, дребезжащим и даже смешным после внушительных обертонов легата. Но тем не менее, взмахнув наполовину опустошенной бутылкой, он заявил: – Я – Никомо Коска, капитан-генерал Роты Щедрой Руки и… – И мы как раз собирались уезжать! – воскликнул Лорсен, вцепившись Старику в локоть. – Без моего золота? – Коска не сдвинулся с места. – И не подумаю! Димбику ни капельки не нравилось, как разворачиваются события. Пожалуй, и никому не нравилось. С негромким стуком Балагур бросил кости. В руке одноглазого головореза Мэра, словно по волшебству, возник нож. Этот жест не производил впечатление мирного. – Довольно! – прошипел Лорсен, теперь схвативший генерала за подмышку. – Когда вернемся в Старикленд, каждый человек получит дополнительное вознаграждение! Каждый! Суорбрек присел у стойки, желая, по всей видимости, провалиться сквозь пол, и писал, как безумный. Сержант Ког отступил к выходу – у него всегда было отличное чутье на неприятности. Равновесие сил изменилось, и не в лучшую сторону. А ведь Димбик уговаривал Коску подождать, когда подтянутся остальные люди, но старый дурак пер напролом, будто разлив реки. А теперь все шло к тому, что он выбьет предохранительный клин, и начнется кровавая баня. – Полегче… – Димбик похлопал по плечу одного из арбалетчиков. – Да срал я на ваше вознаграждение! – ревел Коска, вырываясь из хватки Лорсена и теряя при этом остатки достоинства. – Где мое гребаное золото? Мэр отступила, прижимая бледную ладонь к груди, но Сармис только сильнее расправил плечи. – Кто этот наглец? – Позвольте мне принести извинения, – затараторил Темпл. – Мы… Сармис ударил его тыльной частью ладони, опрокинув на пол. – На колени, когда обращаешься ко мне! Рот Димбика пересох, кровь стучала в висках. Он не желал умирать из-за безумных амбиций Коски. Это казалось вопиющей несправедливостью. Капитан и так поплатился перевязью за участие в сомнительном деле и считал, что с него довольно жертв. Когда-то Димбик услышал истину – самые лучшие солдаты отличаются разумной осторожностью. Еще в те годы, когда начинал карьеру. Поэтому он медленно потянулся к мечу, еще не догадываясь, что будет делать, когда возьмется за рукоять. – Я не перенесу еще одну потерю! – орал Старик, изо всех сил пытаясь схватиться за свое оружие, чему мешали с одной стороны Лорсен, а с другой – зажатая в кулаке бутылка. – Люди Щедрой Руки! Обнажите… – Нет! – рявкнул инквизитор, будто дверь захлопнул. – Капитан-генерал Димбик, возьмите предателя Никомо Коску под стражу! На мгновение повисла тишина. Пожалуй, не больше, чем один вздох, но казалась она гораздо длиннее. За это время все успели взвесить достоинства и недостатки предложения. Все оценили, на чьей стороне сила. Понимание улеглось в сознании Димбика и, без всяких сомнений, в голове каждого из присутствующих. Один лишь вздох, а все сразу поменялось. – Слушаюсь, инквизитор, – сказал Димбик. Два стрелка подняли арбалеты и направили их на Коску. Они выглядели слегка озадаченными, но тем не менее подчинялись. Балагур поднял взгляд от костей и сказал, нахмурившись: – Двойка. Коска, разинув рот, глядел на Димбика. – Так вот оно как?! – Бутылка выпала из его ослабевших пальцев и покатилась по полу, заливая доски выпивкой. – Вот ты, значит, как?! – А как должно быть? – ответил капитан. – Сержант Ког! – Слушаю! – Ветеран шагнул вперед, покоряя всех безукоризненной выправкой. – Будьте любезны, разоружите мастера Коску, мастера Балагура и мастера Суорбрека. – На время поездки заковать их в кандалы, – добавил Лорсен. – По возвращении на родину они предстанут перед судом. – А меня за что? – пискнул Суорбрек с широкими, как блюдца, глазами. – А почему бы и нет? – Капрал Брайт обыскал писателя и, не найдя никакого оружия, отнял у него карандаш и, бросив на пол, показательно растоптал его каблуком. – Под стражу? – пробормотал Балагур, неизвестно чему улыбаясь, пока на его запястьях смыкались наручники. – Я вернусь! – возмущался Старик, разбрызгивая слюни, когда Ког потащил его прочь, преодолевая отчаянное сопротивление. Пустые ножны стучали по ногам. – Смейтесь! Со временем вы поймете – Никомо Коска всегда смеется последним! Я отомщу вам! Я не прощу потерю! Я буду… – Дверь за ним захлопнулась. – Что это за старый пьянчуга? – спросил Сармис. – Никомо Коска, ваше превосходительство, – пояснил Темпл, не поднимаясь с колен и прижимая ладонь к окровавленным губам. – Презренный наемник. – Первый раз слышу… – проворчал легат. Лорсен низко поклонился, прижимая ладонь к груди. – Ваше превосходительство, прошу принять мои извинения за вольно или невольно причиненные неудобства, и прежде всего за нарушение границы, и… – У вас есть восемь недель, чтобы покинуть пределы Империи, – сказал Сармис. – Любой из вас, кто останется внутри наших границ по истечении указанного срока, будет зарыт живьем в землю. – Он смахнул пылинку с нагрудника. – У вас найдется здесь такая вещь, как ванна? – Конечно, ваше превосходительство, – ответила Мэр, едва не падая ниц. – Мы предоставим вам самую лучшую из того, что имеется. – Сопровождая легата к лестнице, она покосилась на Димбика и прошипела: – Убирайтесь прочь… Новый капитан-генерал никоим образом не намеревался оспаривать ее предложение. С огромным облегчением он и его люди вывалили гурьбой на улицу и принялись готовить измученных переходом через горы коней к новому путешествию. Взъерошенного Коску подняли на руки и водрузили в седло, откуда он обратился к Димбику: – Я помню, как нанимал вас. Спившегося, отверженного, не стоящего и гроша ломаного. Я благородно протянул вам руку помощи! – Он попытался проиллюстрировать слова широким жестом, но оковы помешали. – Времена меняются, – Димбик пригладил челку. – И это правосудие? Как вам, Суорбрек? Это справедливость? Внимательно смотрите, куда может завести излишнее милосердие! Плоды хорошего воспитания и заботы о преемниках! – Заткните его кто-нибудь, черт побери, – бросил Лорсен. Ког, порывшись в седельной сумке, затолкал в рот Коски пару старых носков. Димбик придвинулся ближе к инквизитору. – Может, лучше для всех было бы убить их? Среди остальных в Роте у Коски есть немало приверженцев, и… – Предложение понятное и небезынтересное, но – нет. Взгляните на него. – Презренный наемник и в самом деле представлял собой жалкое зрелище – сгорбленный, со скованными руками, в порванном и криво сидящем плаще. Позолота с нагрудника вся облупилась, выставляя напоказ ржавчину. Морщинистую кожу покрывали старческие пятна и сыпь. Изо рта свисал один из носков Кога. – Человек прошлого, если когда-то был человеком. В любом случае, дорогой мой капитан-генерал… – Димбик расправил плечи и одернул мундир. Он просто пьянел, когда его называли этим словом. – Нам нужен кто-то, на кого можно повесить обвинения.
Несмотря на ноющую боль в животе, ломоту в коленях, пот, стекающий под броней, он стоял с прямой спиной, непоколебимый, словно могучий дуб, пока последний из наемников не скрылся в тумане. Разве великий легат Сармис, безжалостный полководец, непобедимый генерал, правая рука императора, которого страшились во всех уголках Земного Круга, мог показать хотя бы малейшую слабость? Мучения длились едва ли не целое столетие, пока на балкон не вышли Темпл и Мэр, которая произнесла долгожданные слова: – Они уехали. Он осел всем телом, издавая стон, вырвавшийся из глубины души. Сбросил смешной шлем, трясущейся рукой вытер пот со лба. Вряд ли за все годы выступлений на театральной сцене он носил более неудобный костюм. И никаких букетов цветов из рук восторженных поклонников, которые усеивали широкую сцену Адуи после каждого представления, где он выступал в образе Первого Мага, но от этого удовлетворение отлично сыгранной ролью не стало меньше. – Я же говорил, что мне предстоит еще одно самое лучшее представление! – воскликнул Лестек. – И оно вам удалось, – сказала Мэр. – Вы оба вполне пристойно для любителей подыграли мне. Смею заметить, что в театре вас ждало бы неплохое будущее. – А обязательно нужно было бить меня? – спросил Темпл, трогая рассеченную губу. – Кто-то же должен был… – пробормотала Мэр. – Задайте себе вопрос: ударил бы вас великий и ужасный легат Сармис? Вот его и вините в своих страданиях, – ответил Лестек. – Мастерство в мелочах, мой мальчик. В каждой мелочи! Нужно полностью погружаться в роль. Так я обычно и поступаю. Следует поблагодарить мой маленький легион, прежде чем люди разойдутся. Мой успех – успех всей труппы. – Для пяти плотников, трех разорившихся старателей, цирюльника и пьяницы они довольно неплохо справились с ролью почетного караула, – заметил Темпл. – Пьяница отмылся весьма тщательно, – сказал Лестек. – И отличный замысел, – добавила Мэр. – Это в самом деле сработало? – Шай Соут, хромая, подошла к ним и прислонилась к дверному косяку. – Я же говорил, что сработает, – заверил ее Темпл. – Но, по-моему, ты сам в это не верил. – Не верил, – признался он и поглядел в небо. – Наверное, Бог все-таки существует. – А вы рассчитываете, что они поверят в нашу выдумку? – спросила Мэр. – Ну, после того как соединятся с оставшейся частью Роты и хорошенько все обдумают. – Люди верят в то, во что хотят верить, – возразил Темпл. – Коска повержен. А его ублюдки мечтают отправиться домой. – Победа культуры над дикостью! – провозгласил Лестек, стряхивая пыль с плюмажа. – Победа – порядка над хаосом, – сказал Темпл, обмахиваясь поддельным соглашением. – Победа лжи, – проговорила Мэр. – Достигнутая чудом. Шай Соут пожала плечами и высказалась со свойственной ей манерой упрощать: – Победа это просто победа. – Совершенно верно! – Лестек глубоко вдохнул через нос, превозмогая боль, а потом с осознанием близкого конца – или, возможно, благодаря этому осознанию – выдохнул с чувством глубокого удовлетворения. – Когда я был помоложе, то меня мутило от счастливых финалов постановок. Теперь можете называть меня слюнтяем, но с возрастом я стал ценить их гораздо больше.
Цена
Шай зачерпнула пригоршню воды и плеснула в лицо, застонав от холода – почти ледяная. Потерла кончиками пальцев воспаленные веки, ноющие от боли щеки, разбитые губы. Постояла, наклонившись над миской и разглядывая едва заметное, дергающееся отражение. Вода слегка порозовела. Трудно сказать, где именно кровило. Минувшие месяцы ее часто колотили, как настоящего бойца за вознаграждение. Вот только без вознаграждения. Вокруг одного предплечья остался шрам от ожога веревкой, на другом – длинный порез, все еще кровоточащий через повязку. Руки изрезаны со всех сторон, ногти поломаны, на костяшках кулака засыхали струпья. Шай потрогала шрам под ухом, оставленный на память духолюдом на равнинах. И ему едва не досталось ухо целиком. Она ощущала шишки и ссадины на черепе, царапины на лице – Шай уже не помнила, как получила большинство из них. Ссутулившись и опустив плечи, она прислушивалась к бесчисленным ранам, ссадинам и ушибам, словно к хору противных тоненьких голосов. Дети играли на улице, в пределах видимости. Маджуд раздобыл им новую одежду – темную курточку со штанами и рубаху для Пита и зеленое платье со шнуровкой на рукавах для Ро. Шай никогда не смогла бы позволить себе такую покупку. Их можно было бы принять за наследников какого-нибудь богача, если бы не бритые головы, только-только начавшие обрастать пушком. Карнсбик показывал Ро свою новую недостроенную мануфактуру, сопровождая восторженный рассказ широкими жестами, а она внимательно слушала и кивала. Пит в это время пинал камень по земле. Шай подавилась смехом и снова плеснула воду в лицо. Если твои глаза мокрые, то никто не заметит слез. Хотя она должна была бы прыгать от радости. Они все-таки вернули детей, несмотря на препятствия, трудности, разногласия. Но она могла думать лишь о цене. Погибли люди. Кое по кому она будет скучать, но по большинству – нет. Некоторых она могла отнести к злым, но ведь не бывает зла, возникшего само по себе? Теперь все они мертвые и, следовательно, не могут повредить, не могут поблагодарить, не могут ошибаться. Люди, которые всю жизнь совершали какие-то поступки, вырваны из мира и возвращены в прах. Санджид и его духолюды. Папаша Кольцо и его приспешники. Ваердинур и его Народ Дракона. Лиф лег в землю на равнинах, Грега Кантлисс исполнил танец висельника, а Брачио получил смертельную стрелу… Она долго и с усилием терла лицо полотенцем, будто пыталась избавиться от воспоминаний. Но они застряли в голове крепко-накрепко. Или вытатуированы там, как призывы к борьбе на руках умятежников Корлин. Была ли в этом ее вина? Неужели это она закружила карусель, отправившись сюда, как падающий по склону камешек вызывает целый оползень? Или вина Кантлисса? Или Ваердинура? Или Лэмба? А может, совместная вина? Голова ее раскалывалась, но Шай не переставала искать корень вины, подобно тому, как старатель упорно просеивает песок на дне ручья. Но ковырять воспоминания – все равно что отдирать подсохший струп. И тем не менее, оставив события позади, она не могла заставить себя успокоиться и прекратить оглядываться. Приковыляв к кровати, она села под скрип старых пружин, обхватила себя руками, морщась и дергаясь от воспоминаний, настолько ярких, словно они плыли перед ее глазами прямо сейчас. Кантлисс, который бил ее головой о ножку стола. Нож ее впивается в податливую плоть. Кровавый плевок на ее лице. Поступки, вызванные необходимостью. Борьба с обезумевшим духолюдом. Лиф с отрезанными ушами. Голова Санджида, упавшая с глухим стуком. Это были они или они были ею? Девочка, в которую он стреляла, немногим старше Ро. Стрела, воткнувшаяся в лошадь, падающий всадник. И никакого выбора, ведь у нее не было выбора. Лэмб, швыряющий ее на стену, лопнувший череп Ваердинура, вспышка, и вот она уже летит с опрокидывающегося фургона… И снова, снова, снова… Шай дернулась, услыхав стук, и промокнула глаза перевязанной рукой. – Кто там? Приходилось прилагать кучу усилий, чтобы голос звучал буднично. – Ваш стряпчий. – Темпл шагнул в открытую дверь, сохраняя, как обычно, серьезное выражение, но Шай никак не могла понять, когда он притворяется. – Ты в порядке? – Бывали времена и полегче. – Могу чем-то помочь? – Полагаю, поздновато тебя просить, чтобы ты удержал фургон на дороге? – Да, немного. – Он подошел и присел на кровать рядом. Это не доставило неудобства. Да и какое может быть неудобство между людьми, столько пережившими вместе. – Мэр хотела тебя видеть. Она говорит, что мы приносим несчастье. – Тут с ней не поспоришь. Я удивляюсь, что она не прибила тебя. – Боюсь, еще не поздно. – Надо просто чуть-чуть подождать. – Шай заворчала, сунув ногу в сапог, и попыталась определить – болит ли лодыжка так, как раньше? Нога болела достаточно, чтобы оставить попытки. – Пока Лэмб не вернется. Темпл долго молчал, вместо того чтобы спросить: «Ты веришь, что он вернется?». В конце концов кивнул, будто и сам свято верил в возращение северянина. Шай была ему благодарна за поддержку. – А куда ты собралась ехать? – В этом-то и вопрос. – Новая жизнь на западе не слишком отличалась от старой жизни на востоке. Разбогатеть никакой возможности. Ну, по крайней мере такой, чтобы могла воспользоваться обычная женщина. И уж во всяком случае, детям здесь делать нечего. Раньше Шай не думала, что работа на ферме – удачное вложение сил и средств, а вот теперь сомневалась. – Думаю, в Ближнюю Страну. Жизнь там нелегка, но я не стремилась искать пути полегче. – Я слышал, Даб Свит и Кричащая Скала собирают новое Братство для поездки назад. С ними отправляется Маджуд, которому нужно заключить кое-какие сделки в Адуе. И лорд Ингелстед тоже. – Теперь, если нападут духолюды, его жена запилит их до смерти. – Она остается. Я слышал, она за бесценок купила гостиницу Камлинга. – Хорошая сделка. – Через неделю Братство выдвигается на восток. – Прямо сейчас? Но ведь погода еще не наладилась. – Свит говорит – самое время. А то потом реки начнут разливаться, а духолюды опять озвереют. Шай вздохнула. Как бы ей ни хотелось поваляться годик или два на кровати, жизнь редко шла навстречу ее желаниям. – Может, и я запишусь. Темпл глянул на нее исподлобья. Почти взволнованно. – А можно и мне… присоседиться? – Я же не смогу тебя отговорить, да? – А хочешь? – Нет, – ответила она, поразмыслив. – Может, понадобится человек, чтобы гнать стадо коров. Или прыгать из окна. Или вести по дороге фургон, набитый золотом. – Так получилось, что я достиг мастерства в этих трех занятиях, – напыжился он. – Тогда я поговорю со Свитом и скажу ему, что мы участвуем. Но, как мне кажется, он не столь высокого мнения о моих талантах, как ты, поэтому… потребует взноса за участие в Братстве. Они переглянулись. – А ты опять на мели? – Ты не дала мне времени собраться. Я бежал в том, в чем был. – Тебе повезло, что я всегда готова помочь. – Шай вытащила из кармана несколько старинных монет, которые взяла, когда фургон мчался по плоскогорью. – Этого хватит? – Я думаю, да. – Темпл взял монеты двумя пальцами, но Шай не спешила их отпускать. – Будем считать, что ты опять должен мне двести марок. – Ты пытаешься меня обидеть? – глянул он в упор. – Я могу это сделать с первого раза. – Шай разжала пальцы. – Мне кажется, человек должен заниматься тем делом, которое у него получается лучше всего. – Темпл улыбнулся, щелчком подбросил одну монетку и поймал ее. – Похоже, мне лучше всего удается залазить в долги. – Вот что я скажу. – Она схватила со стола початую бутылку и сунула ее в карман. – Плачу тебе марку, если поможешь мне спуститься.На улице шел снег с дождем, коричневый от дыма, который изрыгали трубы Карнсбика. Его работники возились в грязи на противоположной стороне. Темпл подвел Шай к перилам, и она оперлась о них. Забавно… Ей совсем не хотелось, чтобы он уходил. – Мне скучно, – сказал Пит. – Однажды, молодой человек, ты поймешь, что скука – это роскошь. – Темпл протянул ему руку. – Почему бы тебе не помочь мне отыскать знаменитого первопроходца и разведчика Даба Свита? Возможно, мы найдем имбирный пряник для тебя. Недавно я получил богатое наследство. – Ладно! Темпл поднял мальчика на плечи, и они пошли от крыльца, переходя на рысцу. Пит трясся и хохотал. Темпл определенно умел ладить с детьми. Лучше, чем сама Шай, это уж точно. Она пропрыгала к скамейке перед зданием и села, вытянув ноги и откинувшись на спинку. Тихонько поворчала, ощущая, как расслабляются мышцы, а потом вытащила пробку из бутылки с тем самым «чпоканьем», от которого рот наполняется слюной. Как приятно ничего не делать. Ни о чем не думать. Шай полагала, что может отдохнуть. Слишком усердно она работала в минувшие месяцы. Она опустила бутылку, глядя на улицу. Обжигающая, но не слишком, жидкость скатилась из рта в желудок. Через завесу дыма и дождя проглянул силуэт всадника. Конь шел неторопливым шагом, человек сидел в седле сильно ссутулившись. Когда подъехал ближе, то стало видно – он крупный, старый и весь избитый. Плащ порван, измаран и кое-где обгорел. Шляпу путешественник потерял, поэтому выставил напоказ щетку седых волос, слипшихся от крови и грязи. Лицо его покрывали пятна копоти, синяки и подсохшие корки ссадин. Шай сделала второй глоток. – А я все ждала – когда же ты появишься. – Хватит, дождалась, – проворчал Лэмб, останавливая древнюю клячу, которая выглядела готовой сдохнуть, если придется сделать хоть шаг. – Как дети? – Более-менее. – А у тебя как дела? – Не могу припомнить, когда я последний раз была в полном порядке, но жива пока еще. А ты как? – Где-то так же… – Скрипнув зубам, он соскочил с лошади, даже не озаботившись привязать ее. – Могу о себе сказать одно – я выжил. Он, держась за ребра, приковылял к крыльцу, глянул на скамейку, потом на меч и, сообразив, что не сможет сесть с оружием, принялся возиться с застежкой. Его кулаки покрывала корка запекшейся крови, два пальца, обмотанные тряпкой, не сгибались. – Вот мать твою… – На! Шай наклонилась и одним движением расстегнула пряжку. Лэмб снял пояс вместе с ножнами и мечом, огляделся – куда бы положить, но не нашел и бросил оружие на доски. Сел рядом с Шай и вытянул ноги рядом с ее ногами. – Савиан? – спросила она. Лэмб легонько покачал головой. Казалось, будто каждое движение причиняет ему боль. – Где Коска? – Уехал. – Шай передала ему бутылку. – Темпл зазаконил его до упаду. – Зазаконил? – С малой помощью Мэра и заключительным представлением наилучшего качества. – Ну, я так не смог бы. – Лэмб от души глотнул из горлышка и вытер распухшие губы, глядя на мануфактуру Карнсбика. Чуть в стороне над дверями бывшего игорного дома приколачивали вывеску «Валинт и Балк, банкиры». Лэмб снова отпил. – Времена меняются, это точно. – Чувствуешь, что не поспеваешь? Он покосился заплывшим, налитым кровью глазом и вернул бутылку. – С некоторых пор. Они сидели, глядя друг на друга, как двое выживших после обвала. – Что там было, Лэмб? Он открыл рот, раздумывая, с чего бы начать, но потом всего лишь пожал плечами, производя впечатление еще более избитого и уставшего, чем Шай. – А это имеет значение? К чему слова, когда и так все понятно. Она подняла бутылку. – Нет. Думаю, не имеет.
Последние слова
– Все, как в прежние времена, верно? – воскликнул Даб Свит, с улыбкой озирая покрытые остатками снега окрестности. – Только холоднее, – ответила Шай, кутаясь в новый плащ. – И шрамов больше, – добавил Лэмб, трогая розовую кожу на месте новоприобретенных украшений лица и морщась. – И куча новых долгов, – похлопал Темпл по пустым карманам. – Отряд проклятых нытиков, – хихикнул Свит. – Вы живы – прекрасно! Вы отыскали детей – замечательно! А вокруг расстилается Дальняя Страна! Отличный итог, как по мне. Лэмб щурился на горизонт. Шай негромко проворчала, вроде бы соглашаясь. Темпл улыбнулся себе под нос и запрокинул лицо, подставляя его солнцу, так чтобы лучи, пробиваясь сквозь веки, отсвечивали светло-алым. Да, он жив. Да, он свободен. Пускай залез в долги глубже, чем обычно, но в целом итог вполне утешительный. Если Бог существует, то он – добродушный папенька, прощающий все, независимо от того, насколько Его дети погрязли в грехе. – Похоже, наш давний приятель Бакхорм процветает, – сказал Лэмб, когда они въехали на верхушку холма и увидели внизу ферму. Продуманная постройка недалеко от ручья. Несколько срубов, выглядевших весьма надежно – размещены квадратом, узкие окна, – крепкий забор из заостренных кольев и деревянная вышка в два человеческих роста высотой у ворот. Вполне цивилизованно и обеспечивает безопасность обитателей. Дымок уютно вылетал из печных труб, устремляясь к небу. Долина вокруг, насколько мог видеть Темпл, заросла высокой зеленой травой с проплешинами снега кое-где. По ней бродили бурые коровы. – Кажется, у него есть лишний скот на продажу, – заметила Шай. Свит приподнялся в стременах, внимательно рассматривая ближайшую корову. – Очень неплохой нагул. Надеюсь, я попробую их. Рогатая скотина подозрительно оглянулась, по всей видимости, не восхищенная этой идеей. – Может, стоило бы купить несколько лишних? – предложила Шай. – Соберем стадо и отгоним его в Ближнюю Страну. – А ты так и высматриваешь прибыль, верно? – восхитился Свит. – А почему бы не повысматривать? Тем более с нами один из самых лучших гуртовщиков в мире. И почему-то он скучает без дела. – О, Боже… – прошептал Темпл. – Бакхорм!!! – проревел Свит, когда они вчетвером подъехали к ферме. – Ты где? Никакого ответа. Ворота оставались приоткрытыми и поскрипывали петлями на легком ветру. И тишина, время от времени нарушаемая лишь мычанием коров. – Что-то не так… – Меч Лэмба с негромким шелестом покинул ножны. – Точно, – согласился Свит, пристраивая арбалет поперек седла и вкладывая болт в желобок. – Несомненно. – Шай сняла лук с плеча и вытащила стрелу из колчана. – О, Боже, – прошептал Темпл, убеждаясь, что в ворота, под хруст ломаемой копытами подмороженной грязи, он проезжает последним. Когда же это все закончится? Он пристально вглядывался в двери и окна, ожидая появления кого угодно – шайки разбойников, орды духолюдов или дракона Ваердинура, выбравшегося из-под земли в поисках украденного золота и горящего жаждой мести. – Где мое золото, Темпл? Лучше было бы повстречать дракона, чем столкнуться лицом с этим ужасным призраком, который стоял, наклонив голову, в дверном проеме дома Бакхорма и щурился на свет. Никто иной, как презренный наемник Никомо Коска. Его щегольской наряд изрядно претерпел, превратившись в грязное тряпье, ржавый нагрудник куда-то пропал, на засаленной рубахе осталось всего две пуговицы, в штанине зияла прореха, обнажая длинную и тощую белую лодыжку. От великолепной шляпы осталось одно лишь воспоминание. Небогатые пряди седых волос, которые он отращивал, дабы прикрыть усыпанную старческими пятнами кожу черепа, торчали дыбом. Сыпь налилась и побагровела, украшенная следами расчесов, и, словно плесень на тюремной стене, расползлась вширь, на шелушащиеся щеки воскового оттенка. Пальцы, сжимавшие косяк, дрожали, колени дрожали. И вообще, больше всего Никомо Коска походил на труп, вырытый на кладбище и поднятый к жизни неким чудовищным ритуалом. Он вперил сверкающий безумный взгляд в Темпла и похлопал по эфесу меча. Единственный символ былой славы, который Старику удалось сберечь. – Напоминает концовку дрянного романа, а, Суорбрек? – Писатель выполз из темноты позади Коски, столь же замызганный, а вдобавок босой, одна линза очков треснула. Он потирал одну об другую пустые ладони. – Заключительное явление главных злодеев! Суорбрек облизал губы и промолчал. Возможно, он не смог определиться, кого же следует считать злодеями в сложившемся положении. – Где Бакхорм? – спросила Шай, натягивая лук и прицеливаясь в Коску. Биограф, заметив ее движение, сжался и попытался прикрыться генералом. Но Старик не слишком испугался. – Насколько я понял, гонит коров в Надежду вместе с тремя старшими сыновьями. Хозяйка дома здесь, она в глубине апартаментов, но, к сожалению, не может лично встретить гостей. Она слегка связана… – Он облизал потрескавшиеся губы. – Я даже не думаю, что кто-то из вас предложит мне выпить… – Я оставила свою бутылку в Братстве. – Шай мотнула головой в сторону запада. – Обычно, оказавшись у меня в руках, она тут же пустеет. – Я всегда сталкивался с такой же неприятностью, – согласился Коска. – Я бы попросил кого-нибудь из моей Роты сгонять за выпивкой, но благодаря ужасающему искусству мастера Лэмба и закулисным махинациям мастера Темпла, мой отряд серьезно уменьшился. – Вы тоже приложили к этому руку, – ответил Темпл. – Конечно. Проживи достаточно долго, и ты увидишь, как рушится созданное тобой. Но у меня в рукаве есть еще несколько карт. – Коска пронзительно свистнул. Двери хлева распахнулись, и во внутренний двор вышли, переминаясь и испуганно озираясь, несколько младших детей Бакхорма. На их щеках блестели слезы. Подгонял их сержант Балагур. Цепь с пустым наручником свисала с его шеи, а второй все еще охватывал толстое запястье. Лезвие тесака опасно сверкало на солнце. – Привет, Темпл, – сказал он, не выказывая больше чувств, чем если бы они встретились за стойкой какой-нибудь забегаловки. – Привет, – прохрипел Темпл. – И Хеджес был столь любезен, что решил присоединиться к нам, – Коска ткнул дрожащим пальцем над их головами. Трудно сказать, куда он хотел показать. Оглянувшись, Темпл заметил черный силуэт на привратной башенке. Самопровозглашенный герой сражения при Осрунге нацелил арбалет во двор. – Мне правда жаль! – крикнул он. – Если тебе жаль, можешь убрать арбалет! – прорычала Шай. – Я всего лишь хочу свою долю, – ответил Хеджес. – Я тебе такую долю выдам, что охренеешь, вероломный… – Может, мы сможем поговорить о наших долях после того, как вы отдадите украденные деньги? – предложил Коска. – Ну, в качестве первого шага я, как это обычно принято, предлагаю вам бросить оружие. Шай сплюнула сквозь зубы. – Да пошел ты! – Наконечник ее стрелы не отклонился ни на волосок. Лэмб поворочал головой вправо-влево. – Мы как-то не слишком придерживаемся принятых обычаев. – Сержант Балагур! – нахмурился Коска. – Если на счет пять они не бросят оружие, убейте кого-нибудь из детей. Балагур перехватил поудобнее рукоять тесака. – Которого из них? – Да какое мне дело? Сам выбирай. – Я бы не хотел. Коска закатил глаза. – Самого большого, и не морочь голову. Я что, должен заниматься каждой мелочью? – Я хотел сказать, что… – Раз! – выкрикнул Старик. Никто даже не попытался избавиться от оружия. Напротив, Шай привстала в стременах, прищурившись. – Если кто-то из детей умрет, ты будешь следующим. – Два! – А потом ты! – Голос героя-полководца Хеджеса взлетел ввысь, несмотря на напуганные нотки. – А потом вы все, – прорычал Лэмб, приподнимая тяжелый меч. Суорбрек выглянул из-за плеча Коски, показывая Темплу пустые ладони. Писатель как бы хотел сказать: ну что при таких обстоятельствах могут поделать разумные люди? – Три! – Постойте! – крикнул Темпл. – Просто… постойте, черт побери! Он спрыгнул с коня. – Что ты задумал, черт побери? – зашипела Шай из-за лука. – Выбираю трудный путь. Темпл медленно пересек двор, попирая сапогами землю и разбросанную солому. Ветер шевелил его волосы, а дыхание застывало в груди. Он не сумел идти с улыбкой, как Кадия, выкупивший жизни учеников ценой своей жизни, навстречу Едокам, когда среди ночного мрака черные фигуры ворвались в Великий Храм. Это потребовало бы слишком большого усилия, как если бы он вздумал преодолеть ураган. Но он все-таки шел. Солнце, обнаружив просвет в облаках, бросило лучи вниз, заставив сверкать с болезненной яркостью каждый клинок, каждый наконечник. Темпл отчаянно трусил. Задавался вопросом, не обмочится ли от страха на следующем шаге. Этот путь не был легким. Можно сказать, был нелегким. Но он правильный. Если Бог существует, то он, как беспристрастный судья, должен проследить, чтобы каждый человек получил, то, что заслуживает. Потому Темпл опустился на колени в жидкую грязь и навоз перед Коской. Глядя в налитые кровью глаза Старика, подумал – сколько же людей тот убил за время долгой карьеры наемника? – Что ты хочешь? – спросил Темпл. – Мое золото, само собой, – нахмурился бывший главнокомандующий. – Мне очень жаль, – сказал Темпл, не кривя душой. – Но его нет. Оно у Контуса. – Контус погиб. – Нет. Вы схватили не того. Контус забрал золото и уже не отдаст. Темпл не пытался изображать искренность. Он просто смотрел в старческое лицо Коски и говорил правду. Несмотря на страх и неизбежность смерти, на ледяную воду, которая просачивалась через штанины, он чувствовал облегчение. Повисла тишина, грозившая разродиться смертью. Коска смотрел на Темпла, Шай на Коску, Хеджес на Шай, Свит на Хеджеса, Балагур на Свита, Лэмб на Балагура, а Суорбрек на всех сразу. Все напряжены, все наготове, все затаили дыхание. – Ты предал меня, – сказал Коска. – Да. – После всего, что я для тебя сделал. – Да. Трясущиеся пальцы Старика поползли к рукояти меча. – Я должен тебя убить. – Наверное, – вынужденно признал Темпл. – Мне нужно мое золото, – сказал Коска, но с легчайшим оттенком неуверенности в голосе. – Это не ваши деньги. И никогда вашими не были. Почему вы хотите ими завладеть? – Ну, так… – Коска моргнул, неопределенно взмахнул рукой. – Мне они пригодились бы, чтобы вернуть мое герцогство… – Когда оно у вас было, вы его не берегли. – Но… деньги… – Вы же не любите деньги. Как только они появляются, вы ими сорите. Коска открыл было рот, чтобы опровергнуть это утверждение, но вынужденно признал его правоту. Так он и стоял, сутулый, дрожащий, покрытый коростой, казавшийся старше даже своих немалых лет, и смотрел на Темпла, как будто видел его впервые. – Иногда… – пробормотал он. – Мне кажется, что ты совсем на меня не похож. – Стараюсь. Так чего вы хотите? – Я хочу… – Старик покосился на детей и Балагура, который стоял с тесаком в одной руке, а ладонь другой опустил на плечо старшего. Потом на Лэмба с обнаженным мечом, мрачного, как могильщик. Потом на Шай и стрелу, нацеленную ему в грудь. Потом на Хеджеса, направившего арбалет на нее. Костлявые плечи Коски опустились. – Я хочу еще одну попытку. Хочу начать с начала… Правильно начать. – Слезы выступили на его глазах. – Почему все так неправильно, Темпл? У меня была множество возможностей. Я их растратил впустую. Упустил, как песок сквозь пальцы. Так много потерь… – В большинстве из них вы сами виноваты. – Конечно, – Коска прерывисто вздохнул. – И это обиднее всего. – Он потянулся за мечом… и не обнаружил его на месте. Озадаченно спросил: – А где мой… о-о-о… Клинок появился из его груди. В равной мере удивленные, Темпл и Коска смотрели на меч. Солнце сверкало на лезвии, кровь стремительно напитывала рубашку. Суорбрек, отпустив рукоятку, пятился с открытым ртом. – О… – сказал Коска, падая на колени. – Вот как… Темпл услыхал, как позади щелкнула тетива. И тут же вторая. Он неуклюже обернулся, упав на один локоть в навоз. Хеджес стонал. Арбалет выпал из его руки. Болт торчал из ладони другой. Свит опустил свой арбалет, сперва потрясенный, а потом весьма довольный собой. – Я убил его… – промямлил Суорбрек. – В меня попали? – спросила Шай. – Жить будешь, – сказал Лэмб, указывая на болт Хеджеса, застрявший в луке седла. – Мои последние слова… – Со слабым стоном Коска упал в грязь рядом с Темплом. – У меня были приготовлены замечательные слова… И где же они теперь? – Он ослепительно улыбнулся, как мог лишь он один, озаряя благодушием морщинистое лицо. – Ах, да! Вспомнил… И умер. – Он мертв, – сказал Темпл охрипшим голосом. – Больше разочарований не будет. – Ты был последним, – сказал Балагур. – Говорил же я ему – в тюрьме будет лучше. – Он бросил тесак на землю и похлопал по плечу сына Бакхорма. – Вы четверо, можете бежать к матери. – Вы попали в меня! – орал Хеджес, сжимая скрюченную руку. Суорбрек поправил поломанные очки, словно с трудом владел собой. – Какое мастерство! – Я целился в грудь, – прошептал разведчик. Писатель осторожно обошел тело Коски. – Даб Свит, могу ли я переговорить с вами о книге, которую я задумал? – Прямо сейчас? Не вижу смысла… – Щедрая доля с прибыли могла бы помочь. – …отказывать вам. Холодная вода напитывала ткань, из которой были пошиты штаны Темпла, сжимая его задницу в ледяном объятии, но он понял вдруг, что не может пошевелиться. Так бывает, когда только что находился на волосок от смерти. Особенно если перед этим вы потратили большую часть жизни, чтобы бегать от любой опасности. Балагур подошел к нему и, глядя на тело Коски, спросил: – Что мне теперь делать? – Я намерен создать широчайшее полотно освоения и покорения Дальней Страны, – болтал Суорбрек. – Роман века! И ваша судьба пройдет там красной линией. – Это хорошо, что я буду красной линией, – согласился Свит. – А что такое красная линия? – Моя рука!.. – орал Хеджес. – Тебе еще повезло, что не в голову, – ответил ему Лэмб. Откуда-то из глубины дома доносился радостный плач детей Бакхорма, наконец-то воссоединившихся с матерью. «Хорошие новости, – подумал он. – Достойный итог». – Мои читатели будут восхищены вашими героическими подвигами! – Я уже восхищена, – фыркнула Шай. – Никто на востоке не сравнится с тобой по героическому количеству газов в кишечнике. Темпл наблюдал за бегущими облаками. Существует Бог или нет, мир не изменится. – Я настаиваю на исключительной точности. Никаких преувеличений! Правда, дорогой мой Даб Свит, лежит в основе величайших произведений искусства. – В мыслях не имел сомневаться. А слыхали вы, как я убил большого бурого медведя при помощи двух вот этих самых рук?Самый трусливый трус
Ничего здесь не оставалось таким, как Шай помнила. Все измельчало. Все поблекло. Все изменилось. Какие-то новые люди построили дом там, где стояла их ферма. И новый хлев тоже. Распахали несколько участков, и посев дал недурные всходы. Вокруг дерева, на котором повесили Галли и у корней которого была могила матери Шай, росли цветы. Они долго сидели верхом, хмуро глядя в долину. Наконец Шай сказала: – Странно, что я верила, будто все так и останется, как мы бросили. – Времена меняются, – отозвался Лэмб. – Хорошая ферма, – сказал Темпл. – Нет, не хорошая, – возразила Шай. – Спустимся? – Зачем? – Шай развернула коня.Волосы Ро отросли и напоминали копну. Однажды утром она схватила бритву Лэмба, намереваясь побрить череп, но вместо этого долго сидела у воды, сжимая в пальцах чешуйку дракона и вспоминая Ваердинура. Она не могла представить его лицо. Его голос. Учение Создателя, которое он так старательно ей втолковывал. Как она могла забыть все так быстро? В конце концов Ро отложила бритву и позволила волосам расти. Времена меняются, не так ли? Они менялись и в Сквордиле. Много земли теперь было раскорчевано, вспахано и засеяно. Везде новые дома и новые лица. Люди проезжали мимо или останавливались, занимаясь самыми различными ремеслами. Не всем везло. Клэй куда-то подевался, и его лавкой теперь заправлял вечно пьяный полудурок. Товары закончились, крыша прохудилась. Шай при помощи золотой имперской монеты и дюжины бутылок дешевого пойла убедила его уступить ей заведение, как приносящее прибыль дело. Почти приносящее. Со следующего утра они впряглись в работу, словно наступил последний день творения. Шай торговалась беспощадно, как палач. Пит и Ро хохотали, посыпая друг друга пылью. Лэмб и Темпл стучали молотками, плотничая. Прошло совсем немного времени, и дом стал похож на прежний и привычный. Даже больше, чем Ро думала. Правда, иногда она вспоминала горы и плакала. А Лэмб продолжал носить меч. Тот, который он забрал у ее отца. Темпл снял комнату через дорогу и прибил над дверью вывеску: «Темпл и Кадия. Договора, соглашения и плотницкие работы». – Этот Кадия нечасто здесь бывает, да? – усмехнулась Ро. – И не будет, – ответил законник. – Но иногда нужен кто-то, на кого можно свалить вину. Он начал оказывать услуги, используя опыт и знания законника, которые для большинства людей не отличались от волшебства, но тем не менее пользовались спросом. Иногда ночью, заглянув в его окно, дети видели, как он водит пером по бумаге при свечах. Случалось, что Ро заходила к нему в гости и слушала рассказы о звездах, о Боге, о древесине, о законах, о разных дальних краях, куда его заносила судьба, о наречиях, которые девочка никогда прежде не слышала. – Кому нужен учитель? – удивлялась Шай. – Меня учили ремнем. – Потому так и выучили, – возразила Ро. – А он много знает. – Для мудреца он чертовски глуп, – фыркнула Шай. Но однажды ночью Ро проснулась и, выглянув во двор, увидела их целующимися. При этом Шай обнимала Темпла, что заставляло усомниться в ее рассуждениях о его непроходимой глупости. Иногда они ездили по округе – каждую неделю появлялись новые фермы, новые дома – и торговали. Пит и Ро тряслись в фургоне рядом с Шай, а Лэмб ехал рядом верхом, придерживая меч и хмуро глядя по сторонам. – Нет поводов для беспокойства, – сказала однажды Шай. – Вот это меня и беспокоит, – ответил он. Однажды они вернулись ближе к вечеру. Солнце клонилось к закату, по небу бежали длинные розоватые облака. То и дело налетал ветерок, вздымая пыль на дороге и заставляя скрипеть ржавый флюгер. Никаких новых Братств, въезжающих в город. Тишина и спокойствие. Где-то смеялись дети. Старушка поскрипывала креслом-качалкой на крыльце. А у коновязи стояла лошадь, незнакомая Ро. – Некоторые дни особо удаются, – сказала Шай, оглядываясь на пустой фургон. – А некоторые – нет, – закончила Ро за нее. В лавке царила безмятежность. Вист негромко храпел на стуле, закинув сапоги на прилавок. Шай сбросила его ноги и тем самым разбудила. – Все в порядке? – спросила она. – Какой неспешный день, – проворчал старик, протирая глаза. – У тебя все дни неспешные, – ответил Лэмб. – Можно подумать, твои стремительные до чертиков. Тебя ждут. Он сказал, что у него к тебе дело. – Меня ждут? – спросила Шай, а Ро услыхала шаги на заднем дворе. – Нет, Лэмба. Как там тебя зовут? Отодвинув свисающий моток веревки, на свет вышел человек. Плечистый и рослый, голова едва не касалась невысоких перил. На поясе меч с крестовиной из матового серого металла, очень похожий на оружие Лэмба. Или на оружие отца Ро. Лицо незнакомца обезображивал длинный шрам, а пламя свечи отражалось в глазе. В серебряном глазе, блестящем, как зеркало. – Кол Трясучка меня зовут, – проговорил он негромко, с хрипотцой, от которой волосы на голове Ро зашевелились. – Что у тебя за дело? – пробормотала Шай. Трясучка смотрел на руку Лэмба, на культю недостающего пальца. – Ты же догадался, что у меня за дело, правда? Мрачный и спокойный Лэмб кивнул. – Если ты приперся сюда за неприятностями, ты огребешь их по полной! – хрипло прокаркала Шай. – Слышишь меня, ублюдок? После всего, что мы вынесли… Лэмб легонько похлопал ее по предплечью. Тому самому, где змеился шрам. – Все хорошо. – Хорошо будет, когда мой нож… – Не ввязывайся, Шай. Это – старинный долг, который надо отдавать. Их всегда надо отдавать. – Он заговорил с Трясучкой на северном наречии. – Что бы ни было между нами, их это не касается. Кол посмотрел на Шай, на Ро… Казалось, в его живом глазу плескалось чувств не больше, чем в металлическом. – Это их не касается. Выйдем? Он спустились с крыльца перед лавкой. Не быстро и не медленно, соблюдая дистанцию и не сводя друг с дружки взглядов. Ро, Шай, Вист и Пит вышли за ними и замерли кучкой безмолвных наблюдателей. – Лэмб, да? – сказал Трясучка. – Имя как имя, не хуже других. – О нет, не скажи. Тридуба, Бетод и Виррун из Блая позабыты. Но люди все еще слагают песни о тебе. Как ты думаешь, почему? – Потому, что люди глупы. Ветер громко хлопнул незапертой ставней. Два северянина стояли лицом к лицу. Рука Лэмба свисала свободно, обрубок недостающего пальца касался меча. Трясучка отбросил полу плаща, освобождая свое оружие. – Это у тебя мой старый меч, что ли? – спросил Лэмб. – Забрал у Черного Доу, – пожал плечами Кол. – Ты не думаешь, что все в жизни повторяется? – Все и всегда. – Лэмб наклонил голову к правому плечу, потом к левому. – Все повторяется. Время тянулось бесконечно долго. Где-то по-прежнему смеялись дети, донесся голос их матери, зовущей в дом. Кресло-качалка под старухой продолжало скрипеть. Все так же визжал на ветру флюгер. Порывистый ветер поднимал пыль с дороги и трепал плащи двух бойцов, застывших на расстоянии четырех или пяти шагов друг от друга. – Что случилось? – спросил Пит, но никто ему не ответил. Трясучка оскалился, Лэмб прищурился. Рука Шай до боли сжала плечо Ро. Кровь пульсировала в висках. Скрипело кресло, стучал ставень, где-то лаяла собака. – Ну? – рыкнул Лэмб. Трясучка слегка повернул голову, его здоровый глаз покосился на Ро. Задержался на долю мгновения. Она сжала кулаки и стиснула зубы. Как же ей хотелось, чтобы он убил Лэмба! Он молила об этом всей душой! Налетевший ветер взъерошил волосы, остудил щеки. Скрип. Стук. Скрежет. – Ладно, пожалуй, мне пора, – сказал Трясучка. – Что? – До дому долгий путь. Но следует вернуться и рассказать, что девятипалый ублюдок вернулся в землю. Разве вам так не кажется, мастер Лэмб? Тот сжал левую кисть в кулак таким образом, что отсутствие пальца не бросалось в глаза. Кивнул. – Верно. Он умер давным-давно. – К общей радости, я думаю. Кто бы захотел повстречаться с ним еще раз? – Трясучка подошел к коню, запрыгнул в седло. – Я мог бы сказать – до свидания… Но, думаю, лучше нам больше не встречаться. – Лучше. – Лэмб оставался на месте, глядя на него. – Некоторым людям не написано на роду делать что-то хорошее. – Трясучка вздохнул и усмехнулся. Улыбка казалась чужой на его изуродованном лице. – Но даже так неплохо. Нужно когда-то завязывать. Он пришпорил коня и направился на восток, прочь из города. Какое-то время все соблюдали молчание. Дул ветер. Скрипело кресло. Солнце садилось. Потом Вист шумно выдохнул: – Черт бы меня побрал, я чуть не обделался! Его слова как будто прорвали плотину. Шай и Пит обнялись, но Ро не улыбалась. Она следила за Лэмбом. Он тоже оставался серьезным. Хмурился, глядя на клубы пыли, отмечавшие след Трясучки. А потом молча ушел в лавку. Шай кинулась за ним. Лэмб собирался, в спешке роняя вещи с полок. Сушеное мясо, мука, вода, скатанное одеяло. Все то, что могло пригодиться в путешествии. – Что ты задумал? – спросила Шай. Он застыл на миг, но опять вернулся к сборам. – Я старался для вас, как мог. Я поклялся твоей матери. Лучшее, что я могу сделать для вас сейчас, это уйти. – Куда уйти? – Не знаю. – Он глянул на обрубок среднего пальца. – Кто-то явится, Шай. Рано или поздно. Нужно трезво смотреть на жизнь. Нельзя жить так, как я жил, и улыбаться. За мной всегда будут следовать неприятности. Все, что я могу сделать, это увести их за собой. – Не притворяйся, что ты делаешь это ради нас. Лэмб вздрогнул. – Человек должен быть тем, кто он есть. Должен быть. Попрощайся за меня с Темплом. Думаю, у вас с ним все будет хорошо. Он сгреб вещи в охапку, вышел с ними на улицу. Затолкал в седельные сумки. Вот и все сборы. – Ничего не понимаю, – со слезами на глазах сказал Пит. – Я знаю. – Лэмб опустился перед ним на колени. Казалось, в его глазах тоже поблескивает влага. – Мне жаль. Прости меня за все. Он неуклюже обнял всех троих. – Черт побери, я совершал много ошибок. Думаю, человек мог бы прожить достойную жизнь, выбрав другой путь, не такой, какой выбрал я. Но вот о чем я никогда не пожалею, так это о том, что помог вырасти вам. Я не жалею, что вернул вас. Не важно, чего это стоило. – Ты нужен нам, – сказала Шай. – Нет, не нужен. – Лэмб покачал головой. – Я не горжусь собой, но я горжусь тобой. А это чего-то да стоит. Он отвернулся, вытер глаза и взобрался на лошадь. – Всегда говорила, что ты – самый трусливый трус, – заметила Шай. – А я никогда не отрицал, – кивнул он, помедлив мгновение. Потом он вздохнул и направил коня в сторону заходящего солнца. Ро стояла на крыльце – ладонь Пита в руке, ладонь Шай – на плече. Они смотрели Лэмбу вслед. Пока он не скрылся из виду.
Благодарности
Как обычно, четверым, без которых я не смог бы: Брену Аберкромби, чьи глаза разболелись от чтения этого; Нику Аберкромби, чьи уши разболелись, слыша это; Робу Аберкромби, чьи пальцы разболелись, листая эти страницы; Луи Аберкромби, чьи руки разболелись, поддерживая меня.Джо Аберкромби Немного ненависти
© Иванов В., перевод на русский язык, 2019 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019 Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.***
Посвящается Лу – с беспощадными, суровыми объятиями.
Часть I
«Наш век помешался на нововведениях; любое предприятие в мире должно вестись каким-либо новым путем».Доктор Джонсон
Благословения и проклятия
– Рикке! Она разлепила один глаз. В щелку вонзился тошнотворно яркий свет дня. – Возвращайся. Вытолкнув изо рта языком мокрый от слюны штифт, она прохрипела единственные слова, которые пришли ей на ум: – Твою мать! – Молодец, девочка! Изерн присела рядом на корточки. На ее ожерелье плясали руны и фаланги человеческих пальцев. Она ухмылялась своей кривой ухмылкой, демонстрируя дыру в зубах. И не предлагая ровным счетом никакой помощи. – Что ты видела? Подтянув одну неподъемную руку, Рикке обхватила голову ладонью. Казалось, если сейчас не придержать череп, он взорвется. На внутренних сторонах век еще тлели образы, похожие на плывущие перед глазами пятна, если смотреть на солнце. – Я видела людей, которые падали с высокой башни… Десятки людей. Она вздрогнула при мысли о том, как они ударятся о землю. – Я видела, как людей вешали… Целыми рядами. В животе у нее сжалось при воспоминании о покачивающихся телах, судорожно дрыгающих ногах. – Я видела… наверное, это была битва? Под красным холмом. – Мы на Севере, – фыркнула Изерн. – Здесь не нужна магия, чтобы предвидеть, что скоро будет битва. Что еще? – Я видела горящий Уфрис. В ноздрях у Рикке до сих пор стоял запах дыма. Она прижала ладонь к левому глазу: он был горячим. Обжигающе горячим. – Что еще? – Я видела, как волк проглотил солнце. Потом волка проглотил лев. Потом льва проглотил ягненок. Потом ягненка проглотила сова. – Должно быть, это была не сова, а настоящее чудовище. – Может, ягненок был совсем маленький? Но что все это значит? Изерн поднесла кончик указательного пальца к рассеченным шрамом губам, как делала всегда, когда собиралась изречь что-нибудь глубокомысленное. – Чтоб меня разнесло, если я понимаю. Будем надеяться, что очередной поворот колеса времени раскроет перед нами секреты твоих видений. Рикке сплюнула, но во рту у нее все равно стоял вкус отчаяния. – То есть… сидеть и ждать? – В одиннадцати случаях из дюжины это наилучший выбор. – Изерн почесала ямку у себя на шее, над воротником, и подмигнула: – Но если бы я так сказала, никто не стал бы считать меня такой уж мудрой. – Ну, два из секретов я могу раскрыть прямо сейчас. – Рикке приподнялась, опершись на локоть, и застонала. – У меня раскалывается голова, и к тому же я обделалась. – Второе – вовсе не секрет. Достаточно иметь нос, чтобы быть в курсе. – «Дерьмовая Рикке», так меня будут называть. – Наморщив нос, она попыталась подвинуться. – И не в первый раз. – Твоя проблема в том, что тебя заботит, как тебя называют. – Моя проблема в том, что на мне лежит это проклятье, эти припадки. Изерн постучала кончиком пальца под своим левым глазом. – Ты называешь это проклятьем и припадками, а я – благословением и даром Долгого Взгляда. – Ха! Перевернувшись, Рикке встала на колени, но ее желудок продолжал движение, подкатив к горлу щекоткой рвоты. Мертвые свидетели, какой же разбитой и вымотанной она себя чувствовала! Как после ночи, проведенной за кружкой эля, только мерзких ощущений вдвое больше, а приятных воспоминаний ни одного. – Не сказала бы, что это так уж похоже на благословение, – пробормотала она после того, как отважилась осторожно рыгнуть и поборола реакцию своих внутренностей, склонив их к ничьей. – Благословения редко бывают без скрытого внутри проклятия, так же как и в любом проклятии обычно есть щепотка благословения. – Изерн отрезала от высушенного куска чагги небольшой ломтик. – Как чаще всего бывает, все зависит от того, с какой стороны посмотреть. – Очень глубоко! – Как всегда. – Наверное, те, у кого не так болит голова, могли бы больше оценить твою мудрость. Изерн облизнула кончики пальцев, скатала ломтик чагги в шарик и протянула Рикке. – Я бездонный кладезь откровений, беда лишь в том, что невежду не заставишь пить из него. Давай снимай свои штаны. – Она засмеялась своим резким, неприятным смехом: – Немало мужиков желало бы услышать от меня эти слова! Рикке села, привалившись спиной к одному из увенчанных снежными шапками стоячих камней, щурясь на солнце, сверкающем среди обсыпанных каплями веток. Меховой плащ, подарок отца, обнимал ее за плечи, свежий ветерок обдувал голую задницу. Она жевала катышек чагги, а ее пальцы с окаймленными черным ногтями метались по всему телу, преследуя возникающие то там, то здесь очаги зуда, пытаясь успокоить растрепанные нервы, отбросить воспоминания об этой башне, обо всех этих повешенных, о горящем Уфрисе… – Видения… – пробормотала она. – Если это не проклятие, то что? Изерн, хлюпая башмаками, взобралась на берег, держа в руках мокрые штаны Рикке. – Вот, чистые, как свежий снег! Теперь от тебя будет пахнуть только юностью и разочарованием. – Кто бы говорил о запахах, но не ты, Изерн-и-Фейл! Подняв жилистую, покрытую татуировками руку, Изерн понюхала у себя под мышкой и удовлетворенно выдохнула. – А что такого? Здоровый, крепкий аромат женщины, как раз такой, какой больше всего любит луна. Если тебя беспокоят запахи, ты выбрала себе не ту компанию. Рикке сплюнула, но уверенного плевка не получилось, и большая часть сока чагги оказалась у нее на подбородке. – Если ты думаешь, будто я здесь что-то выбирала, значит, ты совсем сбрендила. – То же самое говорили о моем папаше. – Он-то был безумнее мешка с филинами, ты всегда так говорила. – Хех! Что для одних сумасшедший, то для других – выдающаяся личность. Нужно ли говорить, что ты и сама далека от обыденности? На этот раз ты так сильно оттолкнулась от земли, что едва не вылетела из своих башмаков. В будущем, наверно, придется тебя привязывать, не то ты окончательно съедешь с катушек. Будешь пускать слюни, как мой братец Брейт – он-то, между прочим, хотя бы держит свое дерьмо при себе. – Вот уж спасибо тебе за заботу! – Не благодари. – Изерн составила вместе кончики больших и указательных пальцев и, прищурившись, посмотрела в ромбовидную дырочку на солнце. – Нам давно пора в путь. Сегодня день возвышенных подвигов! Или, скорее, низменных. Она бросила штаны Рикке на колени. – Давай одевайся. – Что, прямо мокрые? Они же будут натирать! – Натирать? – фыркнула Изерн. – Иэто все, что тебя беспокоит? – Моя голова до сих пор болит так, что аж зубы ноют. – Рикке хотелось закричать, но она знала, что это будет чересчур мучительно, поэтому пришлось обойтись тихим хныканьем. – Чего мне сейчас совсем не нужно, так это дополнительных мелких неудобств. – Жизнь состоит из мелких неудобств, девчонка! По ним ты узнаешь, что еще жива. – Изерн снова разразилась своим лающим смехом и весело хлопнула Рикке по плечу так, что та чуть не упала. – Нет, если тебе так больше нравится, можешь идти, светя своей пухлой белой задницей. Но так или иначе, а мы отправляемся прямо сейчас. – Проклятие, – ворчала Рикке, залезая непослушными ногами в мокрые штаны. – Точно проклятие!* * *
– Так, значит… ты действительно думаешь, что у меня Долгий Взгляд? Изерн шагала через лес своей небрежной размашистой походкой, за которой Рикке, к ее замешательству, никак не удавалось поспеть – она все время оказывалась на полшага позади, как бы быстро ни шла. – Ты действительно думаешь, что я бы стала тратить на тебя силы, если бы его не было? – Наверное, нет, – вздохнула Рикке. – Просто в песнях это такая штука, благодаря которой колдуньи, маги и всякие ведуны могут прозревать туманы грядущего. А не такая, из-за которой человек, как идиот, валяется на земле и гадит себе в штаны. – Если ты не замечала, у бардов есть такой обычай – приукрашивать. Видишь ли, за песни о мудрых ведуньях очень неплохо платят, а про обгадившихся идиотов – гораздо меньше. Рикке с грустью признала, что это верно. – Кроме того, доказать, что у тебя действительно есть Долгий Взгляд, не так-то просто. Его невозможно раскрыть силой. Его необходимо выманить наружу. – Изерн пощекотала Рикке под подбородком, заставив ее отдернуть голову. – Отвести его к священным местам, где старые камни стоят так, чтобы луна светила на них во всю свою силу. И даже в этом случае он будет видеть лишь тогда, когда сам захочет видеть. – Да, но… Уфрис в огне? Как такое может случиться? Теперь, когда они спустились с Высокогорья и понемногу приближались к дому, Рикке начинала ощущать в груди тяжесть беспокойства. Видят мертвые, она далеко не всегда была счастлива в Уфрисе, однако вовсе не желала видеть его пылающим. – Да как угодно. Небрежное обращение с огнем при готовке, к примеру. – Глаза Изерн скользнули вбок. – Хотя я бы сказала, что здесь, на Севере, города чаще всего горят из-за войны. – Из-за войны? – Ну да. Это когда в потасовке участвует столько народу, что от нее почти никто не выигрывает. – Я знаю, что такое война, черт возьми! – Рикке чувствовала между лопатками каменеющий островок страха, который было невозможно стряхнуть, как бы она ни двигала плечами. – Но ведь на Севере был мир с тех пор, как я себя помню! – Мой папаша говаривал, что мир – это время, когда умные люди готовятся к кровопролитию. – Твой папаша был безумнее, чем сапог, полный навоза! – А твой папаша что говорил? Мало людей могут потягаться здравомыслием с Ищейкой. Рикке снова передернула плечами, но ничего не помогало. – Он говорил: «Надейся на лучшее, но готовься к худшему». – Здравый совет, как на мой взгляд. – Но ему довелось жить в темные времена. Он вечно сражался, сперва с Бетодом, потом с Черным Доу. Тогда все было по-другому. Изерн фыркнула. – Ничего подобного. Я была рядом, когда твой отец сражался с Бетодом, там, наверху, в Высокогорье, рядом с Девятипалым. Рикке изумленно моргнула. – Тебе же не могло быть больше десяти лет! – Достаточно, чтобы убить человека. – Что?! – Обычно я таскала папашин молот, потому что самые маленькие должны нести самую большую тяжесть, но в тот день он захотел драться молотом, поэтому я взяла его копье. Вот это самое копье. – Его тупой конец отстукивал ритм их шагов по горной тропинке. – Папаша завалил одного мужика, тот пытался подняться, и я его заколола. Проткнула ему жопу до самого брюха. – Вот этим копьем? Рикке привыкла думать о нем просто как о палке, которую носила с собой Изерн. Палке, один конец которой по какой-то причине был замотан в оленью шкуру. Ей не хотелось думать о том, что там, внутри, скрывается лезвие. И в особенности не хотелось представлять, что это лезвие побывало в заднице какого-то несчастного. – Ну, с тех пор оно несколько раз сменяло древко, но… Изерн встала как вкопанная, подняв татуированную руку и сузив глаза. До слуха Рикке доносился лишь шорох ветвей, кап-кап-капанье тающего снега да чик-чириканье птичек среди набухающих почками деревьев. Рикке наклонилась к ней. – В чем де… – Наложи стрелу на лук и отвлеки их болтовней, – прошептала Изерн. – Кого? – Если не получится, покажи им зубы. Твои зубы просто дар богов! И она метнулась прочь с дороги, скрывшись среди деревьев. – Мои зубы? – зашипела Рикке, но юркая тень Изерн уже исчезла в зарослях колючего кустарника. Только теперь она услышала мужской голос: – Ты уверен, что это та дорога? Лук висел у нее на плече – она надеялась встретить оленя. Рикке скинула его, торопливыми пальцами достала стрелу, едва не уронив, и кое-как сумела наложить, невзирая на шквал нервных подергиваний, охвативших ее руку. – Нам сказали пошарить в лесу. – Другой голос, более жесткий. Более страшный. – Как по-твоему, это лес? Рикке запаниковала, внезапно решив, что стрела может быть на белку; проверила – нет, это была нормальная стрела, с широким наконечником. – Ну так, перелесок. Смех. – Мать твою, а в чем разница? Из-за поворота показался пожилой человек. В руке у него был посох, но когда он наклонил его, в пятнах солнечного света сверкнул металл, и Рикке осознала, что это был не посох, а копье. В этот момент беспокойство разрослось из островка между ее лопатками до самых корней волос. Их было трое. У пожилого был несчастный вид, словно он не имел никакого желания участвовать во всем этом. Следом показался нервный паренек, несущий щит и короткий топорик. И, наконец, за ними шел здоровенный мужик с густой бородой и не менее кустистыми насупленными бровями. Его вид совсем не понравился Рикке. Отец всегда говорил ей не направлять на людей стрелы, если не хочешь видеть их мертвыми, поэтому она подняла наполовину натянутый лук так, чтобы стрела смотрела на дорогу. – Советую вам остановиться. Старик воззрился на нее. – Девочка, у тебя кольцо в носу. – Я знаю. – Рикке высунула язык и прикоснулась к нему кончиком. – Оно держит меня на привязи. – Что, иначе ты улетишь? – Не я. Мои мысли. – Оно золотое? – спросил парень. – Медное, – солгала Рикке, помня, что из-за золота неприятная встреча может превратиться в смертельно опасную. – А это что за рисунок? – Знак креста – благоприятный знак, которому покровительствует луна. Долгий Взгляд зарождается в левом глазу, а крест позволяет ему оставаться твердым и прямым в туманах грядущего. Она повернула голову и сплюнула сок чагги, не отводя глаз от пришельцев. Потом добавила: – Возможно, – поскольку не была уверена, что крест имел хоть какое-то действие, помимо того что испачкал ей подушку, когда она однажды вечером забыла стереть его со щеки. Она не одна усомнилась в своих словах. – Ты что, сумасшедшая? – прорычал здоровяк. Рикке вздохнула: этот вопрос ей задавали далеко не в первый раз. – Что для одних сумасшедший, для других – выдающаяся личность. – Положила бы ты куда-нибудь этот лук, – заметил старик. – Мне он нравится там, где есть. Впрочем, это уж точно была ложь – лук в ее ладони был уже весь липкий от пота, плечо болело от усилия держать его полунатянутым, а в шее начиналась судорога, и Рикке боялась, что может случайным рывком спустить тетиву. По всей видимости, парень доверял ей еще меньше, чем она сама. Его глаза испуганно выглядывали над краем щита. Только сейчас Рикке заметила, что на нем было изображено. – У тебя на щите волк! – сказала она. – Знак Стура Сумрака, – прорычал здоровяк с ноткой гордости в голосе. Рикке увидела, что на его щите тоже было изображение волка, только стертое почти до самого дерева. – Так вы люди Сумрака? – Страх уже разлился по всему ее телу до самых кишок. – Что вам здесь понадобилось? – Положить конец Ищейке и его банде жополизов. Снова вернуть Уфрис Северу, где ему и место. – Вот уж черта с два! Костяшки пальцев Рикке на луке побелели, ее страх превратился в гнев. – Поздно, – пожал плечами старик. – Это уже происходит. Единственный вопрос, поднимешься ты вместе с победителями или тебя положат в грязь рядом с проигравшими. – Сумрак – величайший воин после Девятипалого! – пропищал юнец. – Он отвоюет Инглию и выгонит с Севера всех союзников! – Союзников?.. Рикке снова взглянула на волчью голову, халтурно намалеванную на его халтурно состряпанном щите. – Волк, проглотивший солнце, – прошептала она. – Нет, она точно спятила! – Здоровяк сделал шаг вперед. – Давай-ка, положи свой… Его речь оборвалась долгим хрипом, рубашка спереди оттопырилась, и из-под нее показалось блестящее острие. – А… – проговорил он, падая на колени. Паренек повернулся к нему. Стрела Рикке воткнулась ему в спину, как раз под лопаткой. – А… – сказала в свою очередь и Рикке, не вполне уверенная, что собиралась спускать тетиву. Взблеск металла – и голова старика дернулась: острие копья Изерн засело у него в горле. Он уронил собственное копье и потянулся к ней неловкими пальцами. – Куда?! Изерн шлепком отбросила его руку и вырвала лезвие. Из раны хлынул черный поток. Старик задергался на земле, копошась пальцами в огромной ране у себя на шее, словно мог остановить вытекающую толчками жидкость. Он пытался что-то сказать, однако стоило ему выплюнуть кровь, как его рот снова наполнялся ею. Потом он перестал двигаться. – Ты их убила! Рикке вся горела. На ее руках поблескивали красные капли. Здоровяк лежал лицом вниз, его рубашка потемнела от крови. – Ну, этого убила ты, – отозвалась Изерн. Паренек так и стоял на коленях, дыша коротко и сипло. Он завернул руку за спину, пытаясь дотянуться до древка стрелы – хотя Рикке не знала, что бы он стал делать, даже если бы достал его кончиками пальцев. Скорее всего, он и сам не знал. В этот момент Изерн была единственной, кто сохранил ясность мышления. Наклонившись к парню, она спокойно вытащила у него из-за пояса нож. – Я-то надеялась задать ему пару вопросов, но сейчас ответов от него уже не дождешься, с этой деревяхой у него в легких. Словно в подтверждение ее слов, он выкашлял немного крови в подставленную ладонь и посмотрел поверх нее на Рикке. Вид у него был немного оскорбленный, словно она сказала ему что-то обидное. – Что ж, никто не получает всего, чего ему хочется. Рикке аж подпрыгнула от хруста, раздавшегося, когда Изерн вогнала пареньку в темя острие его собственного кинжала. Его глаза закатились, ноги задергались, спина выгнулась дугой. Наверное, вот так же выглядела она сама, когда на нее накатывал припадок. Волоски на предплечьях Рикке стояли дыбом. Наконец парень обмяк и затих. Она еще ни разу не видела, как убивают человека. Все произошло так быстро, что она не успела решить, что должна чувствовать в связи со случившимся. – Они показались мне неплохими людьми, – сказала она. – Для девчонки, пытающейся проникать взглядом сквозь туманы грядущего, ты напрочь упускаешь то, что находится прямо перед тобой, – отозвалась Изерн, которая уже шарила по карманам старика, высунув кончик языка в дырку между зубами. – Жди, пока люди покажутся тебе плохими, и ты поймешь, что ждала слишком долго. – Мы могли бы дать им шанс. – Шанс на что? Отправить тебя в грязь? Или притащить к своему Стуру Сумраку? Ты бы очень быстро перестала беспокоиться из-за натирающих штанов! У этого парня очень дурная репутация. – Взяв старика за одну ногу, она сволокла его с тропинки в заросли кустов и швырнула вслед его копье. – Или ты хотела пригласить их к нам в леса, чтобы танцевать всем вместе в цветочных венках? Переманить их на нашу сторону при помощи моих красивых слов и твоей красивой улыбки? Рикке сплюнула сок чагги и утерла подбородок, глядя, как кровь расползается по грязи вокруг пробитой головы паренька. – Сомневаюсь, что моей улыбки было бы достаточно. А уж твоих слов и подавно. – В таком случае нам ничего не оставалось, как убить их, верно? Твоя беда в том, что ты вся одно сплошное сердце. И она ткнула костлявым пальцем Рикке прямо в сосок. – Ай! – Рикке отступила на шаг, схватившись руками за грудь. – Вообще-то мне больно! – Вот именно. Сплошное сердце. Поэтому ты и дергаешься от каждого укола и каждого щелчка. Ты должна сделать свое сердце каменным! – Изерн ударила себя кулаком по ребрам, так что фаланги пальцев на ее ожерелье заплясали. – Безжалостность – качество, которому благоволит луна! Словно чтобы доказать это, она наклонилась, взвалила на себя мертвого парня и сбросила его в кусты. – Вождь должен быть жестоким, чтобы остальные могли быть помягче. – Какой еще вождь? – буркнула Рикке, потирая ушибленную грудь. И тут до нее донесся едва заметный запах дыма, совсем как в ее видении. Он словно бы потянул ее к себе. Не в силах сопротивляться, Рикке двинулась по тропинке в ту сторону. – Эй! – позвала ей вслед Изерн, уже жуя кусок вяленого мяса, который она выудила из сумки здоровяка. – Мне одной не справиться с этим громилой! – Нет, – шептала Рикке. Запах пожара становился все сильнее, и все сильнее росло внутри нее беспокойство. – Нет, нет, нет! Вырвавшись из-под полога леса в холодный свет дня, она сделала еще пару нетвердых шагов и остановилась. Лук едва не вывалился из ее ослабевшей руки. Утренний туман давно сошел, и вдалеке, за лоскутным одеялом свежезасеянных полей, был виден Уфрис, жавшийся к серому морю за своей серой стеной. Где-то там стоял старый замок ее отца с чахлым садом с задней стороны. Скучный, надежный Уфрис, где она родилась и выросла… Вот только сейчас он горел, в точности как в ее видении. Огромная колонна черного дыма, клубясь, вздымалась вверх и пачкала небо, уплывая вдаль поверх беспокойных волн. – Клянусь мертвыми! – прохрипела Рикке. Изерн вышла из-за деревьев, неся свое копье на плечах, с широкой улыбкой на лице. – Ты понимаешь, что это значит? – Война? – прошептала Рикке, объятая ужасом. – Что? А, ну да. – Изерн махнула рукой, словно это были сущие пустяки. – Но если ближе к делу – я была права! Она хлопнула Рикке по плечу с такой силой, что едва не сшибла девушку с ног: – У тебя действительно есть Долгий Взгляд!В гуще сражения
«В битве, – часто говорил отец Лео, – человек узнает, кто он есть на самом деле». Северяне уже поворачивались, чтобы бежать, когда его конь врезался в них, словно топор в полено. Лео воспользовался силой своего разгона, чтобы рубануть одного по защищенному шлемом затылку, наполовину оторвав ему голову. Оскалясь, он повернулся на другую сторону. Проблеск лица с разинутым ртом – и его секира раскроила лицо надвое. Черные струи крови брызнули во все стороны. Другие всадники тоже врубились в ряды северян, раскидывая их как сломанные куклы. Он увидел, как голову одной лошади насадили на пику; ее всадник кувырком полетел вперед, выбитый из седла. Рядом разлетелось вдребезги чье-то копье; обломок с гулким лязгом ударился в шлем Лео, но он успел увернуться. Его окружало мелькающее месиво перекошенных лиц, сверкающей стали, вздымающихся тел, наполовину перегороженное забралом его шлема. Визг людей, коней и скрежет металла смешивался в единый несмолкающий грохот, выжимающий из головы остатки мыслей. Наперерез неслась чья-то лошадь – без всадника, с болтающимися стременами. Конь Риттера. Лео узнал его по желтому чепраку. Чье-то копье ткнулось ему в щит, и он покачнулся в седле. Острие соскочило вниз, проскребло по доспеху на его бедре. Его конь, фыркая, попятился; Лео крепче сжал поводья, до боли закаменев лицом в неестественной улыбке, бешено рубя секирой то справа, то слева от себя. Не думая, он врезал по щиту с намалеванным на нем черным волком, пнул противника ногой так, что тот едва не упал назад, и в этот момент блеснул меч Барнивы и отсек северянину руку. Он увидел, как Белая Вода Йин заносит над головой булаву: рыжие спутанные волосы, из-под них блестят стиснутые зубы. Сразу же позади него Антауп вопил что-то нечленораздельное, выворачивая свое копье из окровавленной кольчуги. Гловард боролся с одним из карлов – оба безоружные, оба опутанные собственными поводьями. Лео рубанул северянина секирой, попав ему по локтю и выбив сустав; рубанул еще раз, и тот рухнул лицом в грязь. Он указал секирой на знамя Стура Сумрака: черный волк, пляшущий на ветру. Лео заревел, завыл, надсаживая сорванную глотку. С опущенным забралом никто его не слышал. Никто не услышал бы, даже если бы забрало было поднято. Он сам не понимал, что пытается крикнуть. Оставив попытки, он снова принялся яростно молотить по колышущемуся морю тел. Кто-то схватился за его ногу. Курчавые волосы. Веснушчатое лицо. Вид донельзя перепуганный – как и у всех здесь. Оружия, похоже, нет. Сдается, что ли? Врезав веснушчатому краем щита по темени, Лео пришпорил коня и втоптал его в грязь. Здесь не место для благих намерений. Не место для утомительных тонкостей и скучных контраргументов. К черту брюзжание его матери с призывами к терпению и осторожности! Все было восхитительно просто. «В битве человек узнает, кто он есть на самом деле» – и Лео обнаружил, что он тот самый герой, которым всегда мечтал быть. Он снова взмахнул секирой, но в ощущении было что-то не так. Головка секиры слетела, оставив в его руке лишь окровавленную палку. Отшвырнув ее, он вытащил свой боевой клинок. Неловкие пальцы в латной перчатке гудели от ударов, рукоять была скользкой от усиливающегося дождя. Внезапно Лео понял, что человек, которого он бьет, уже мертв; его тело привалилось к изгороди, так что казалось, будто он стоит, но из разбитого черепа вываливалось черное месиво. Ну и хорошо. Северяне уже бежали. Они с воплями рассыпались в стороны, их рубили мечами в спины; Лео гнал их, как скот, в направлении их знамени. Трое всадников удерживали в проходе целую толпу, а Барнива вертелся посередине, рубя во все стороны своим тяжелым мечом. Его покрытое шрамами лицо было сплошь забрызгано кровью. Знаменосец, гигантского роста, с отчаянными глазами и залитой кровью бородой, все еще вздымал высоко над собой штандарт с черным волком. Пришпорив коня, Лео наехал прямо на него, отбил щитом удар секиры, рубанул мечом. Лезвие проскребло по боковому щитку шлема и глубоко рассекло гиганту лицо, срезав половину носа. Знаменосец пошатнулся, и Белая Вода Йин раздробил ему шлем своей булавой. Из-под обода брызнули струйки крови. Лео пинком опрокинул противника, вырвал древко знамени из его безвольной руки и вознес его вверх – смеясь, кашляя, захлебываясь собственной слюной и снова заходясь хохотом. Петля секиры все еще висела у него на запястье, так что сломанная рукоять стучала его по шлему. Ну так что, они победили? Он оглянулся, ища новых врагов. Несколько оборванных фигур скачками неслись через пашни, направляясь к далеким деревьям – спасая свои шкуры, бросив оружие. Да, это все. У Лео болело все тело: ляжки от стискивания боков коня, плечи от махания секирой, пальцы от сжимания поводьев. Даже подошвы ног, казалось, пульсировали от усилий. Его грудь вздымалась, дыхание гулко отдавалось внутри шлема – влажное, горячее, с привкусом соли. Должно быть, где-то прикусил язык. Повозившись с застежкой под подбородком, он в конце концов содрал с себя проклятую штуковину. Череп тут же взорвался от окружающего шума, ярость превратилась в восторг. Шум победы! Он слез с коня, едва не упав, и принялся взбираться на стену. Под латной рукавицей оказалось что-то мягкое. Труп северянина, из спины торчит обломок копья. Лео не чувствовал ничего, кроме головокружительной радости. В конце концов, нет трупов – нет славы. Все равно что сожалеть о морковных очистках. Кто-то помогал ему карабкаться, поддерживал твердой рукой. Юранд. Всегда рядом, когда он нужен. Лео выпрямился во весь рост, и к нему повернулись радостные лица его людей. – Молодой Лев! – проревел Гловард, забираясь на стену рядом с ним и хлопнув по плечу тяжелой рукой. Лео покачнулся, Юранд протянул руку, чтобы его поймать, но он устоял. – Лео дан Брок! Вскоре они все уже выкрикивали его имя, выпевали словно молитву, скандировали словно заклинание, тыча тускло блестящими клинками в моросящее небо: – Лео! Лео! Лео! «В битве человек узнает, кто он есть на самом деле…» Он был словно пьяный. Он будто бы горел. Он чувствовал себя королем. Он чувствовал себя богом! Вот оно – то, для чего он был создан! – Победа! – заорал он, потрясая окровавленным мечом и окровавленным знаменем северян. Во имя мертвых, разве могло быть что-либо лучше, чем это?* * *
В шатре леди-губернаторши велась война другого рода. Война, состоящая из терпеливого изучения и кропотливых вычислений, взвешивания шансов и наморщивания лбов, обсуждения путей подвоза провианта и разглядывания огромной кипы карт. Та война, для которой у Лео, честно говоря, всегда не хватало терпения. Сияние победы несколько угасло под усиливающимся дождем во время долгого утомительного пути вверх по долине, еще больше притупилось от выматывающей душу боли от десятков порезов и ушибов и почти полностью померкло под холодным взглядом, которым встретила его мать, когда Лео ввалился внутрь шатра с Юрандом и Белой Водой Йином, следовавшими за ним по пятам. Он застал ее посередине разговора с рыцарем-герольдом. До неприличия высокий, рыцарь был вынужден почтительно склоняться к ней, ведя беседу. – …пожалуйста, передайте его величеству, что хотя мы и прилагаем все усилия, чтобы остановить продвижение северян, но Уфрис потерян и мы вынуждены отступать дальше. Преобладающие силы нанесли нам удар в трех местах одновременно, и мы до сих пор собираем наши отряды. Просите – нет, умоляйте его! – послать нам подкрепление. – Непременно, миледи. – Рыцарь кивнул Лео, проходя мимо него. – Примите мои поздравления с победой, лорд Брок. – Нам не нужна треклятая помощь от короля! – рявкнул Лео, как только за герольдом опустился полог. – Мы можем сами побить псов Кальдера Черного! Внутри шатра его голос, приглушенный мокрым полотном, прозвучал неожиданно слабо. Здесь он вовсе не разносился вдаль, как на поле боя. – Хм-м… – Упершись кулаками в стол, его мать принялась сосредоточенно разглядывать карты. Во имя мертвых, Лео порой казалось, что она любит свои карты больше его! – Если мы должны сражаться за короля в битвах, то можем ожидать от него поддержки. – Ты бы видела, как они драпали! – Проклятье, ведь еще пару минут назад Лео чувствовал такую уверенность в себе! Он мог, не дрогнув, атаковать шеренгу карлов, но эта женщина с длинной шеей и сединой в волосах словно высасывала из него всю храбрость. – Они дрогнули еще до того, как мы до них добрались! Мы захватили несколько десятков пленных… Лео взглянул на Юранда, ожидая поддержки, но тот смотрел на него с тем самым сомневающимся видом, как всегда, когда не одобрял его действия. Точно так же он смотрел на Лео перед атакой. – Теперь ферма снова в наших руках… и… – Лео запнулся и замолчал. Выждав, пока наступит тишина, его мать перевела взгляд на его друзей. – Прими мою благодарность, Юранд. Не сомневаюсь, что ты приложил все усилия, чтобы отговорить его от этого. И ты тоже, Белая Вода. Мой сын не мог бы просить о лучших друзьях или более отважных воинах. Йин опустил тяжелую лапищу Лео на плечо: – Да ну, Лео был впереди всех… – Вы можете идти. Йин смущенно поскреб в бороде, выказывая гораздо меньше воинской отваги, нежели в долине. Юранд обратил к Лео лицо с едва заметной извиняющейся гримасой. – Разумеется, леди Финри. И они выскользнули из шатра, оставив Лео наедине с матерью. В убийственном молчании Лео нерешительно теребил бахрому плененного вражеского знамени. Наконец его мать соизволила вынести свое суждение: – Ты поступил как идиот. Он ждал этих слов, но они все равно уязвили его. – Почему? Потому что решил сам драться? – Потому что выбрал такое время, чтобы драться, и такой способ. – Место великого полководца – в самой гуще сражения! Однако он сам знал, что говорит как герой какого-нибудь дурно написанного романа из тех, что ему так нравились. – А знаешь, что еще можно найти в гуще сражения? Трупы. – Его мать устало покачала головой. – Лео, мы с тобой оба знаем, что ты не идиот. Так зачем ты постоянно им притворяешься? Не надо было мне соглашаться, когда твой отец отослал тебя к Ищейке. Все, чему ты научился в Уфрисе, – это безрассудству, дурацким песням и ребяческому преклонению перед убийцами. Лучше бы я послала тебя в Адую! Петь ты вряд ли бы научился, но по крайней мере получил бы хоть какое-то представление об утонченности. – Есть время для утонченности, а есть время для действий! – Да, но не для опрометчивости, Лео. А также не для тщеславия. – Мы победили, черт подери! – И что вы отвоевали? Никому не нужную ферму в никому не известной долине? Это был не больше чем разведывательный отряд, Лео. Зато теперь противник имеет представление о наших силах. А точнее, об их нехватке. С резким горьким смешком она снова повернулась к своим картам. – Я захватил знамя! Впрочем, теперь, когда он рассмотрел его как следует, оно казалось жалким: неуклюже залатанное полотнище, древко больше похоже на палку, чем на настоящий флагшток. С чего он решил, что под ним мог выезжать сам Стур Сумрак? – Флагов у нас и так предостаточно, – отозвалась мать. – А вот людей, чтобы идти за ними, не хватает. Может быть, в следующий раз ты лучше захватишь в плен несколько полков? – Проклятье, мама! Я не знаю, что мне сделать, чтобы ты была довольна… – Слушай то, что тебе говорят. Учись у тех, кто знает больше тебя. Будь храбрым сколько душе угодно, но не будь опрометчивым. И прежде всего – постарайся, чтобы тебя не убили, черт подери! Ты всегда прекрасно знал, как сделать, чтобы я была довольна, – просто предпочитал быть довольным сам. – Ты не можешь понять! Ты… Он нетерпеливо замахал рукой, как всегда не в состоянии в нужный момент отыскать нужные слова. – Ты… не мужчина, – неловко закончил Лео. Мать подняла одну бровь. – Если у меня и были сомнения на этот счет, они полностью рассеялись в тот момент, когда я выталкивала тебя из своей утробы. Ты хоть представляешь себе, сколько ты весил в младенчестве? Попробуй два дня тужиться, пытаясь извергнуть из себя наковальню, и после этого мы поговорим. – Тысяча проклятий, мама! Я имею в виду, что есть такой тип людей, на которых другие равняются, к которым… – Так же, как на тебя равнялся твой друг Риттер? На Лео накатило воспоминание о той лошади без всадника, что проскакала мимо него на поле боя. Он понял, что лица Риттера не было среди его друзей, когда они праздновали победу. И осознал, что ни разу даже не вспомнил о нем вплоть до этого момента. – Он знал, чем рискует, – хрипло выговорил Лео, которому вдруг перехватило горло. – Он сам выбрал сражаться. И был горд этим! – Да, это так. Потому что в тебе есть этот огонь, который вдохновляет других следовать за тобой. В твоем отце он тоже был. Но этот дар несет в себе ответственность. Люди вверяют тебе свои жизни, Лео. Тот сглотнул. Его гордость таяла, оставляя за собой лишь уродливое чувство вины. Так тает девственно-чистый снег, и под ним обнажается грязная, неопрятная земля. – Надо пойти его проведать… – Лео повернулся к выходу, едва не запутавшись в болтающемся ремне одного из своих поножей. – Он… там, среди раненых? Лицо его матери смягчилось – и это вселило в него еще большую тревогу, чем прежде. – Он среди мертвых, Лео. Воцарилось долгое, странное молчание. Снаружи поднялся ветер, его порывы заставляли полотнище шатра хлопать и трепетать. – Мне жаль, – добавила она. Нет трупов – нет славы. Лео опустился на складной полевой стул. Захваченное знамя со стуком упало на землю. – Он говорил, что мы должны подождать тебя, – пробормотал Лео, вспомнив, с каким обеспокоенным лицом Риттер смотрел вниз, в долину. – И Юранд тоже. А я сказал, что они оба могут оставаться с дамами… пока мы сражаемся. – Ты поступил так, как считал правильным, – мягко отозвалась мать. – У тебя не было времени подумать. – У него была жена… Лео вспомнил их свадьбу. Как же ее звали, черт? Подбородок выглядел немного безвольным… Подружка невесты была симпатичнее. Счастливая пара пыталась танцевать, а Белая Вода Йин проорал на северном наречии, что ради новобрачной надеется, что Риттер трахается лучше, чем танцует. Лео ржал так, что его чуть не стошнило. Сейчас его не тянуло смеяться. Подташнивало – это да. – Клянусь мертвыми… у него ведь был ребенок! – Я им напишу. – Что проку в письмах? – Он чувствовал, как к носоглотке подкатывают едкие слезы. – Я отдам им свой дом! В Остенгорме! – Ты уверен? – Зачем мне дом? Я все равно провожу все время в седле. – У тебя большое сердце, Лео. – Мать присела на корточки, чтобы быть с ним лицом к лицу. – Порой мне кажется, что слишком большое. Ее бледные руки казались крошечными, зажатые в его латных рукавицах, но сейчас они были сильнее. – В тебе есть задатки великого человека, но ты не должен позволять каждой эмоции уносить тебя невесть куда. Храбрые порой выигрывают сражения, но войны всегда выигрывают умные. Ты меня понимаешь? – Понимаю, – прошептал он. – Хорошо. Тогда прикажи людям покинуть ферму и отвести войска к западу, пока Стур Сумрак не прибыл с подкреплением. – Но если мы отступим… то получится, Риттер умер ни за что? Если мы отступим, как это будет выглядеть? Она встала. – Как женская слабость и нерешительность, я надеюсь. Тогда, возможно, горячие головы среди северян возьмут верх, и они начнут преследовать нас с мужественными улыбками на своих мужественных лицах. И когда наконец прибудут королевские солдаты, мы искромсаем их в мелкие кусочки – на территории, которую сами выберем. Моргая, Лео уставился в пол, чувствуя на щеках слезы. – Понятно. Она продолжала более мягким голосом: – Это было опрометчиво, это было безрассудно, но это был действительно храбрый поступок… и, к худу или к добру, действительно есть такой тип людей, на которых равняются другие. Нам всем необходимо чему-то кричать «ура», глупо это отрицать. Ты расквасил Сумраку нос. Великие воины быстро приходят в гнев – а рассердившись, люди делают ошибки. Она вложила что-то в его безвольную руку: знамя с намалеванным волком Стура. – Твой отец гордился бы сегодня твоей отвагой, Лео. Теперь дай мне повод гордиться твоим здравомыслием. Лео уныло побрел к выходу из шатра, опустив плечи под доспехами, казавшимися в три раза тяжелее, чем когда он прибыл. Риттера больше нет, он никогда не вернется к своей жене с безвольным подбородком, рыдающей у камина. Он погиб, убитый собственной преданностью – а также тщеславием Лео, беспечностью Лео, самонадеянностью Лео. – Клянусь мертвыми… Он попытался утереть слезы тыльной стороной руки, но не смог из-за латной рукавицы. Пришлось воспользоваться краем захваченного знамени северян. «В битве человек узнает, кто он есть на самом деле…» Лео вышел на свет – и застыл. По-видимому, весь полк собрался полукругом перед шатром его матери, ожидая его. – Слава Лео дан Броку! – взревел Гловард, утопив запястье Лео в своем огромном, как окорок, кулаке и вздымая его руку вверх. – Слава Молодому Льву! – Слава Молодому Льву! – закричал Барнива среди хора восторженных приветствий. – Лео дан Брок! – Я пытался тебя предупредить, – вполголоса сказал Юранд, наклонившись к нему. – Как, сильно она тебя припекла? – Не больше, чем я заслуживал. Однако Лео все же сумел выжать из себя улыбку, просто ради поддержания боевого духа людей. Всем им было необходимо чему-то кричать «ура», и глупо было это отрицать. Шум еще больше усилился, когда он поднял над головой вражескую тряпку, а Антауп выступил вперед, воздев руки вверх в призыве к новым возгласам. Один из людей, без сомнения уже пьяный, спустил штаны и, ко всеобщему одобрению, обратил свою голую задницу к Северу. После этого он, ко всеобщей радости, плюхнулся мордой в грязь. Гловард с Барнивой ухватили Лео с двух сторон и выпихнули вверх, посадив себе на плечи, в то время как Юранд, возводя глаза к небу, обеими руками придерживал его за бедра. Дождь несколько ослабел, и солнце вновь засияло на полированных доспехах, острых клинках и радостных лицах. Стоит ли говорить, что он почувствовал себя намного лучше?Чувство вины – это роскошь
Снег полностью стаял, обнажив промозглый, неуютный мир вокруг. Ледяная каша, заменявшая собой землю, проникала Рикке в башмаки и заляпывала мокрые насквозь штаны. Холодные капли росы бесконечным дождем сыпались с черных ветвей, пропитывая ее волосы и плащ, и без того отсыревший, и стекая по натертой спине. Вода сверху встречалась с водой внизу в районе ее пояса, который пришлось затянуть потуже по причине того, что они почти ничего не ели на протяжении трех дней с тех пор, как Рикке убила мальчишку и увидела, как горит ее родной дом. По крайней мере, едва ли может стать хуже, чем сейчас. Так она себе говорила. – Было бы неплохо оказаться наконец на дороге, – проворчала она, пытаясь выпутать ногу из зарослей колючего кустарника и преуспевая лишь в получении дюжины новых царапин. Изерн обладала неестественной способностью на любом болоте отыскивать сухие места, куда можно поставить ногу. Рикке не сомневалась, что горянка могла бы протанцевать через пруд по листьям кувшинок и ее башмаки остались бы сухими. – А как ты полагаешь, кто еще может сейчас шляться по дорогам? – Люди Стура Сумрака, – угрюмо буркнула Рикке. – Вот именно. А также его дяди Скейла Железнорукого и его отца Кальдера Черного. Так что если твоя нежная как лебяжий пух кожа страдает от колючек, подумай о том, что мечи колют гораздо глубже. Рикке с проклятьем высвободила из цепкой грязи свой ботинок, едва не сдернутый с ноги. – Мы могли бы по крайней мере пойти где-нибудь повыше. Изерн потерла переносицу с таким видом, словно никогда не слышала ничего глупее. – А кто еще сейчас наслаждается горной прохладой, как ты думаешь? – Разведчики Стура Сумрака, – неохотно отозвалась Рикке, передвигая катышек чагги из-за верхней губы под нижнюю. – А также Скейла Железнорукого и Кальдера Черного. И поскольку они находятся там, кишат на дорогах и в горах, словно вши на больной собаке, то где следует находиться нам? Рикке прихлопнула грязной ладонью надоедливое насекомое: – Здесь, на дне долины, среди колючек, грязи и этих треклятых кровососов. – Подумать только, похоже, неприятельская армия, заполонившая твою страну, доставляет тебе кучу неудобств! Ты-то привыкла считать мир своей песочницей. Но теперь твоя песочница полна опасностей, и настало время действовать соответствующим образом. Изерн скользила среди зарослей быстро и бесшумно, словно змея. Рикке пробиралась следом, осыпая воздух бессмысленными ругательствами. Ей всегда нравилось считать себя достаточно опытной и закаленной путешественницей, но рядом с Изерн она была не лучше простофили-горожанина. По слухам, Изерн-и-Фейл знала все пути и все хитрости – даже лучше, чем ее отец. Наблюдая за ней последнюю пару недель, Рикке научилась большему, чем этот идиот, которого союзники дали ей в наставники в Остенгорме, сумел научить ее за год. Как построить укрытие из папоротника. Как ставить ловушки на зайцев – пусть даже в них ничего не попалось. Как понять, куда тебе нужно идти, по тому, как растет мох на стволах деревьев. Как в лесу отличить человека от животного по звуку шагов. Кое-кто говорил, что Изерн ведьма. Не поспоришь, вид у нее действительно был как у ведьмы, да и нрав не лучше, но даже она не могла наколдовать им еды из камней и болотной водицы, сейчас, в самой заднице зимы. Печально. Когда солнце опустилось за холмы и в долинах стало еще холоднее, они заползли, словно черви, в расселину между валунами, тесно прижавшись друг к другу ради тепла. Снаружи ветер усилился, а неспешная морось превратилась в обжигающий дождь со снегом. – Как ты думаешь, можно найти в этой долине хоть одну палку, достаточно сухую, чтобы разжечь огонь? – шепотом спросила Рикке. Она принялась растирать в облаке дыхания свои руки, холодные как рыбы, потом засунула их под мышки, где они, вместо того чтобы согреться, только заморозили все остальное тело. Изерн склонилась над сумкой, в которой они хранили свои стремительно уменьшающиеся запасы, словно скряга над мешком золота. – Даже если и можно, дым может привлечь охотников. – Тогда, наверное, лучше посидеть в холоде, – отозвалась Рикке упавшим голосом. – Вот тебе и рождение весны! Враги отобрали замок твоего отца, и теперь у тебя нет уютного теплого очага, чтобы свернуться перед ним калачиком. Рикке знала, что говорят о ней люди, но хотя в голове у нее, может быть, и действительно не хватало каких-то нужных деталей, но она всегда умела подмечать всякие вещи. Так что, несмотря на сумерки и ловкие пальцы Изерн, Рикке заметила, что горянка съела вполовину меньше, чем кусок, который протянула ей. Заметила – и была благодарна ей за это. Хотелось бы ей иметь достаточно духа, чтобы настоять на честной дележке, но проклятье, она была так голодна! Она с такой поспешностью запихала в рот выданный ей ломтик вяленого мяса, что даже не заметила, как проглотила вместе с ним свой катышек чагги. Облизывая с зубов восхитительный вкус черствого хлеба, Рикке обнаружила, что думает о том пареньке, которого она застрелила. Этот кусок крашеной ткани вокруг его тощей шеи – матери повязывают такие сыновьям, чтобы уберечь их от холода. Этот обиженный, непонимающий взгляд… Такой же взгляд, наверное, был у нее самой, когда другие дети смеялись над ее подергиваниями. – Я убила того парня… – Она шмыгнула носом и выплюнула комок холодных соплей. – Точно. – Изерн откромсала новый ломтик чагги, скатала и засунула себе за щеку. – Безжалостно прикончила, лишив радости всех, кто его знал, и уничтожив все то хорошее, что он мог бы принести миру. Рикке моргнула от неожиданности. – Ну, череп-то ему раскроила ты! – Из жалости. После твоей стрелы он бы наверняка захлебнулся кровью. Рикке поймала себя на том, что потирает спину, пытаясь добраться пальцами до того места, откуда торчало древко, – но ей это тоже не удалось. Как и тому парню. – На самом деле, не сказала бы, что он этого заслужил. – Для стрелы нет разницы, кто что заслужил. Лучшая защита от стрел – не безупречно прожитая жизнь, понимаешь ли. Нужно просто быть тем, кто стреляет. – Изерн села, привалившись к ней спиной. От нее пахло потом, землей и жеваной чаггой. – Это были враги твоего отца. Наши враги. Не похоже, чтобы у нас имелся другой выбор. – Я не сказала бы, что вообще что-то выбирала. – Рикке принялась ковырять свои содранные ногти, так же как она ковырялась в своей памяти, снова и снова раздирая рану. – Просто сорвалась тетива… Просто дурацкая ошибка. – С тем же успехом ты могла бы назвать это счастливой случайностью. Рикке сгорбилась, кутаясь в свой холодный плащ и в свое безрадостное настроение. – Нет никакой справедливости, да? Ни для него, ни для меня. Есть только мир, который отворачивается и смотрит в сторону и которому наплевать на нас обоих. – С какой стати должно быть иначе? – Я убила того парня. – У Рикке задергалась ступня, потом подергивание превратилось в судорогу, охватившую всю ногу, а затем от судороги затряслось все ее тело. – Как ни крути, как ни поворачивай… это просто неправильно! Она почувствовала твердую руку Изерн на своем плече – и была благодарна ей за это. – Если убийство людей начнет казаться тебе правильным, это будет значить, что у тебя настоящие проблемы. Чувство вины может быть горьким, но тебе стоило бы радоваться, что ты его испытываешь. – Радоваться? – Чувство вины – это роскошь, доступная для тех, кто пока еще дышит и не испытывает невыносимой боли, холода или голода, притягивающих все их скудное внимание. Так что, девочка, если твоя основная беда – это чувство вины… – Рикке увидела, как в сгущающейся тьме блеснули ее зубы. – Вряд ли у тебя все так уж плохо! Горянка шлепнула Рикке по ляжке и хрипло расхохоталась, как настоящая ведьма. Возможно, во всем этом и действительно было какое-то колдовство, потому что Рикке выдавила из себя первую улыбку за пару дней, и это позволило ей почувствовать себя хотя бы капельку лучше. Улыбка – твой лучший щит, ее отец всегда так говорил. – Почему ты просто не бросила меня? – спросила она у Изерн. – Я дала слово твоему папаше. – Верно, но ведь все говорят, что ты самая вероломная стерва на всем Севере. – Кому как не тебе знать, чего стоит то, что «все говорят». По правде, я держу слово только по отношению к тем, кто мне нравится. Меня считают вероломной, потому что здесь, на равнине, таких людей всего семеро. – Изерн подняла татуированную руку, сжав ее в вибрирующий от напряжения кулак. – Но для этих семи я – скала! Рикке сглотнула. – Так, значит, я тебе нравлюсь? – Х-хе! – Изерн разжала синий от татуировок кулак и встряхнула пальцами так, что захрустели костяшки. – Насчет тебя я пока не уверена, но мне нравится твой отец, и я дала ему свое слово. Что попытаюсь положить конец твоим припадкам и выманить твой Долгий Взгляд наружу. И что ты еще будешь дышать, когда я верну тебя ему. И хотя в дело вмешались мелкие неурядицы типа вторжения врагов, из-за которого ему пришлось бежать из Уфриса, но что касается меня, обязательство по-прежнему в силе, куда бы ни загнал его Стур Сумрак со своими ублюдками. Ее поблескивающие глаза уставились на Рикке, хитрые, как улисы, обнаружившей курятник без присмотра. – Впрочем, должна признаться, есть у меня и своя корысть в этом деле. Что для тебя даже неплохо, поскольку своекорыстные мотивы – единственные, которым стоит доверять. – И в чем же твоя корысть? Изерн распахнула глаза так широко, что они практически вывалились на ее грязное лицо. – Потому что я знаю, что нас ждет другой, лучший Север. Свободный от лап Скейла Железнорукого и от того, кто тянет его за ниточки, то есть Кальдера Черного – и даже от того, кто тянет за ниточки его! Север, где каждый будет свободен выбирать собственный путь! Изерн вплотную наклонилась к ней в темноте: – И твой Долгий Взгляд укажет к нему дорогу.Вести счет
Искры дождем сыпались в ночь, жар настойчиво толкал в улыбающееся лицо Савин. В проем высокой распахнутой двери виднелись напряженные тела, работающие механизмы, демонически освещенные сиянием расплавленного металла. Грохот молотов, лязг цепей, шипение пара, крики и ругательства рабочих… Музыка делающихся денег. Поскольку шестая часть литейных мастерских на Горной улице принадлежала ей. Один из шести огромных корпусов был ее владением. Две из двенадцати высоко вздымающихся труб. Одна из каждой шестерки новых машин, вращающихся внутри, одна шестая огромных куч угля, наваленных во дворе, каждое шестое из сотен поблескивающих оконных стекол, смотрящих на улицу. Не говоря уже об одной шестой части постоянно увеличивающихся прибылей: поток серебра, способный затмить Королевский монетный двор. – Лучше не задерживаться здесь, миледи, – вполголоса посоветовала Зури. Огни литейной блеснули в ее глазах, когда она оглядела темнеющую улицу. Как всегда, она была права. Большинству знакомых Савин молодых леди сделалось бы дурно от одной мысли о посещении этой части Адуи без сопровождения отряда солдат. Однако те, кто хочет занимать высшие позиции в обществе, не должны гнушаться время от времени погружаться и в глубины, когда есть шанс найти среди отбросов нечто блестящее. – Тогда пойдем, – отозвалась Савин. Ее каблуки зачавкали по грязи вслед за фонарем, прыгающим в руке мальчишки-проводника, который вел их по лабиринту тесных улочек. Узкие дома, по самые крыши забитые народом, опирались друг на друга, между ними протянулась паутина веревок, с которых свешивалось хлопающее белье, внизу грохотали груженые телеги, окатывая стены грязью. В некоторых местах целые кварталы были снесены, чтобы дать место новым фабрикам и мануфактурам; в других змеились кривые переулки, провонявшие угольным и древесным дымом, засорившейся канализацией или полным отсутствием таковой. Это был район города, переполненный населением, кипевший бурной деятельностью – но самое главное, его распирало от денег, которые отсюда можно было извлечь. Савин ни в коем случае не была единственной, кто это понимал. Сегодня был день выдачи жалованья, и вокруг складов и кузниц кишмя кишели самопровозглашенные торговцы в надежде облегчить карманы работяг, высыпавших на улицы после смены. Торговали всем – предметами повседневной необходимости, мелкими удовольствиями, хоть самими собой, лишь бы удалось найти покупателя. Были здесь и другие, готовые очистить чужие карманы более непосредственными способами. В толпе сновали маленькие оборванные карманники. В темных закоулках таились грабители. На углах околачивались громилы, жаждущие собрать дань в пользу одного из многочисленных местных ростовщиков. Возможно, здесь были свои риски и опасности, но Савин всегда нравилось возбуждение азартной игры, особенно если она сама играла краплеными картами. Она давно поняла, что по меньшей мере половина любого дела зависит от того, как его представить. Веди себя как жертва – и очень скоро станешь ею. Покажи, что ты тут главная, – и люди будут из кожи вон лезть, чтобы тебе угодить. Поэтому она шла с уверенным видом, головокружительно одетая по последней моде, не опуская взгляда ни перед кем. Она держалась прямо, как палка, – впрочем, Зури, затянувшая перед выходом ее корсет, не оставила ей другого выбора. Она шла так, словно улица принадлежала ей. Фактически, ей действительно принадлежали пять полуразвалившихся домов дальше по улице, набитых по самые гнилые балки гуркскими беженцами, которые платили ей вдвойне против обычной аренды. С одной стороны Савин чувствовала непоколебимую поддержку шедшей рядом Зури, с другой стороны поддержкой являлся ее мастерски сработанный короткий клинок. Множество молодых леди начали напоказ носить клинки с тех пор, как Финри дан Брок произвела сенсацию, явившись ко двору вооруженной. Савин обнаружила, что когда у тебя под рукой находятся несколько дюймов заостренного металла, это дает огромную уверенность в своих силах. Мальчишка-проводник остановился перед особенно запущенным зданием и поднял свой факел повыше, осветив облупившийся знак над входной дверью. – Вам точно сюда? – спросил он. Савин подобрала юбки, присела перед ним на корточки и заглянула в его чумазое лицо. Может быть, он наносит на него грязь специально, так же как ее горничные пудрят свои щеки, чтобы вызывать у людей необходимую степень сочувствия? В конце концов, чисто вымытые дети не нуждаются в подаяниях. – Нам сюда. Прими нашу сердечную благодарность за твои услуги. Зури украдкой сунула монету в затянутую перчаткой ладонь Савин, чтобы та могла вручить ее мальчику. Она вовсе не была выше сентиментальных проявлений щедрости. Весь смысл выжимать соки из своих партнеров в приватной обстановке заключается в том, чтобы они потом делали то же самое публично, а Савин тем временем получала возможность сколько угодно ласково улыбаться и швырять монеты уличным оборванцам, демонстрируя свою добродетель без малейшего ущерба для сальдо. В конце концов, добродетель – это практически целиком демонстрация. Мальчишка уставился на серебряную монету так, словно перед ним было какое-то мифическое чудовище, о котором он слышал, но никогда не надеялся увидеть воочию. – Это мне? Она знала, что на принадлежащем ей предприятии по производству пуговиц и пряжек в Хольстгорме детям меньшего возраста и, вероятно, еще более чумазым платили лишь ничтожную часть стоимости такой монеты за целый день тяжелого труда. Управляющий заверял ее, что маленькие пальцы лучше приспособлены для мелкой работы, и к тому же обходятся гораздо дешевле. Но Хольстгорм был далеко, а на расстоянии вещи кажутся менее значительными. Даже страдания детей. – Да, тебе. Она, разумеется, не стала трепать его по голове, это было бы уже чересчур. Кто знает, что может жить у него в волосах? – Какой милый мальчик, – заметила Зури, глядя, как он поспешно удаляется в сумерки, сжимая в одном кулаке монету, а в другом – плюющийся искрами факел. – Как и все они, – отозвалась Савин. – Когда у тебя есть что-то, что им нужно. – Нет никого благословеннее тех, кто освещает путь другим, как провозгласил однажды мой наставник по писаниям. – Это тот самый, который заделал ребенка одной из своих учениц? – Да, он. – Зури задумчиво сдвинула черные брови. – Духовное руководство – дело непростое. Когда Савин вошла, в замызганной пивной воцарилась тишина, словно она была неким экзотическим обитателем джунглей, неожиданно забредшим к ним с улицы. Демонстративным жестом вытащив кусок ткани, Зури протерла свободное место на стойке. Затем, дождавшись, когда Савин сядет, она вытащила шпильку и сняла с нее шляпку, не потревожив ни единого волоска, и тут же прижала ее к груди. Это было благоразумно: шляпка Савин, вероятно, стоила больше, чем все это заведение вместе с собравшимися посетителями. Которые, на предварительный взгляд, только уменьшали его стоимость. – Ну и дела. – Человек, стоявший за стойкой, подвинулся вперед, обтирая ладони о грязный фартук и окидывая Савин долгим взглядом с головы до ног. – Не могу не заметить, что это место едва ли подходит для такой леди, как вы. – Мы только что встретились; откуда тебе знать, какая я леди? Может быть, ты рискуешь жизнью уже потому, что заговорил со мной. – Сдается мне, если у вас хватает храбрости на разговор, так и у меня хватит. – Судя по его кривой ухмылке, он каким-то образом убедил себя в том, что имеет некоторую привлекательность для прекрасного пола. – Как вас называть? Она оперлась локтем на участок стойки, протертый Зури, и наклонилась ближе к нему, с наслаждением протянув оба слога: – Са-вин. – Симпатичное имя! – О, если тебе понравилось начало, то от продолжения ты просто офигеешь. – Да ну? – промурлыкал бармен. – И как же там дальше? – Савин… дан… – она наклонилась еще ближе, прошипев последнее слово ему прямо в лицо: – …Глокта! Если бы имя было ножом и она бы перерезала этим ножом его глотку, кровь не могла бы быстрее отлить от его лица. Бармен полузадушенно кашлянул и отступил на шаг назад, едва не упав поверх одного из собственных бочонков. – Леди Савин! – Маджир спускалась к ним из своей конторы наверху; деревянные ступеньки лестницы кряхтели под ее немалым весом. – Какая честь! – В самом деле? Мы как раз познакомились с твоим работником. Маджир бросила взгляд на бледного, как призрак, бармена. – Если хотите, он принесет вам свои извинения. – За что? За то, что оказался не таким храбрецом, как заявил вначале? Но если бы мы казнили людей только за это, клянусь, во всем Союзе не осталось бы в живых и дюжины человек, верно, Зури? Та с печальной миной прижала шляпку Савин к груди: – Увы, героев гораздо меньше, чем хотелось бы. Маджир откашлялась. – Если бы я только знала, что вы собираетесь прийти сюда сами… – Если бы я все время сидела взаперти вместе с матерью, мы бы поубивали друг друга, – откликнулась Савин. – И у меня такое чувство, что делами следует по возможности заниматься лично, иначе у твоих партнеров может сложиться впечатление, что ты недостаточно внимательно следишь за деталями. Я всегда слежу за деталями, Маджир. В обществе низких людей Савин умела действовать низко. Ее собеседники привыкли запугивать других, следовательно, их самих следовало запугать. Это был язык, который они понимали. Толстая шея Маджир пошевелилась: женщина сглотнула. – Кто осмелится усомниться в этом? Она выложила на стойку плоский кожаный кошелек. – Здесь вся сумма? – Здесь вексель банкирского дома «Валинт и Балк». – Вот как? Репутация «Валинта и Балка» была темной даже для банка. Отец Савин часто предупреждал ее никогда не иметь с ними дел, поскольку если ты однажды попадешь в долг к «Валинту и Балку», то не расплатишься уже никогда. Однако вексель – это ведь всего лишь деньги. В деньгах не может быть ничего плохого. Савин перебросила кошелек Зури, которая заглянула внутрь и едва заметно кивнула. – Куда катится мир! Даже бандиты пользуются услугами банка. Маджир скромно подняла одну бровь. – Честных женщин защищает закон. Бандитам приходится прикладывать больше усилий, заботясь о своих прибылях. – Да ты просто прелесть! – Перегнувшись через стойку, Савин ухватила женщину двумя пальцами за толстую щеку и потрепала в знак благоволения. – Спасибо, Зури. Ты тоже прелесть. Ее спутница уже надела на нее шляпку и снова закалывала ее шпилькой. – Если не возражаете, я бы отрядила пару мальчиков проводить вас из нашего района, – предложила Маджир. – Я никогда не прощу себе, если с вами что-то случится. – Да ладно! Если со мной что-то случится, твое собственное прощение будет тебя волновать меньше всего. Савин повернулась к выходу. – Это верно. – Маджир провожала ее взглядом, опершись огромными кулаками на стойку. – Передайте мое почтение вашему отцу! – Брось! – рассмеялась Савин. – Давай не будем унижать себя, притворяясь, будто моему отцу не насрать на твое почтение. Выходя, она послала перепуганному бармену воздушный поцелуй.* * *
Диетам дан Корт, знаменитый архитектор, производил полное впечатление человека, привыкшего отдавать распоряжения. Его письменный стол, заваленный картами, землемерными схемами и чертежами, несомненно представлял собой чудо технической мысли. Савин доводилось вращаться среди самых влиятельных людей в государстве, и тем не менее она сомневалась, что когда-либо видела стол большего размера. Он заполнял собой кабинет до такой степени, что вдоль стен оставались только узенькие проходы. Должно быть, архитектору требовалась посторонняя помощь, чтобы каждое утро протискиваться к своему креслу. Савин подумала, что надо бы рекомендовать ему своего корсетного мастера. – Леди Савин! – пропел архитектор, завидев ее. – Какая честь! – В самом деле? Она заставила его опасно далеко перегнуться через стол, чтобы поцеловать ей руку. Пока он это делал, Савин изучала его собственную ладонь. Большая, широкая, с толстыми пальцами, покрытыми шрамами от тяжелой работы: видно, что выбился в люди из низов. Седеющие волосы тщательно зачесаны поверх явственно видной плеши: гордый, тщеславный человек. Обшлага некогда великолепного пиджака слегка обтрепались: человек в стесненных обстоятельствах, желающий показать обратное. – Чему обязан столь приятным визитом? – спросил Корт. Савин уселась напротив и подождала, пока Зури снимет с нее шляпку. Светская дама должна вести себя так, словно не производит никаких усилий – то, что ей нужно, просто случается рядом с ней. – В прошлую нашу встречу вы упомянули о желательности инвестиций в ваше предприятие. Лицо Корта ощутимо просветлело. – Вы пришли, чтобы обсудить это? – оживленно спросил он. – Я пришла, чтобы сделать это. Зури опустила на стол кошелек Маджир с такой деликатностью, словно его принес туда летний ветерок. Посреди огромного пространства зеленой кожи он выглядел совсем крошечным. Такова магия банков: они делают бесценное маленьким, а огромное незначительным. Лоб архитектора слегка заблестел от выступившего пота. – Здесь вся сумма? – Вексель от «Валинта и Балка». Надеюсь, этого достаточно? – Разумеется! – Он потянулся через стол, не в силах скрыть алчную нотку в голосе. – Кажется, мы согласились на двадцатой доле… Савин придержала кошелек за угол кончиком пальца. – О двадцатой доле говорили вы. Я молчала. Рука архитектора застыла. – В таком случае… – Пятая. Повисла пауза. Он решал, насколько разгневанным может позволить себе выглядеть, а Савин решала, до какой степени показать, как мало это ее заботит. – Пятая?! – Его и без того багровое лицо приобрело вулканический оттенок. – Да мои первые инвесторы получили половину этого, внеся вдвое большую сумму! Я сам владею пятой долей – хотя я, можно сказать, вырыл этот треклятый канал собственными руками! Пятая часть? Вы, должно быть, спятили? Для Савин не было более заманчивого приглашения, чем захлопнутая перед ее лицом дверь. – Что для одних сумасшедший, то для других чутко реагирующий, – парировала она с недрогнувшей улыбкой. – Ваш канал превосходно рассчитан, ваш мост просто чудо. Нет, правда, вас есть с чем поздравить! Через несколько лет все будут строить из железа. Тем не менее, канал так и не достроен, а у вас закончилось финансирование. – Его хватит еще на два месяца! – На две недели, и это в лучшем случае. – В таком случае у меня есть две недели, чтобы найти более здравомыслящего инвестора! – У вас есть два часа, – отозвалась Савин, высоко задрав брови. – Видите ли, сегодня вечером я приглашена в гости к Тильде дан Рукстед. – К кому? – К Тильде, молодой жене лорд-маршала Рукстеда. Она замечательная, добрейшей души женщина… но боже мой, как же она любит слухи! Савин взглянула вверх, ожидая поддержки. – Как ни мучительно отзываться дурно об одном из Божьих созданий, – признала Зури, благочестиво затрепетав длинными ресницами, – но она действительно ужасная сплетница. – И когда я расскажу ей – строго конфиденциально, разумеется, – что у вас заканчивается финансирование, нет необходимых разрешений на строительство и к тому же проблемы с недовольными рабочими… весь город узнает об этом еще до рассвета! – С тем же успехом можно было бы напечатать об этом в новостном листке, – печально подтвердила Зури. – И попробуйте после этого найти инвестора, здравомыслящего или какого-нибудь другого. У Корта ушло всего несколько секунд на то, чтобы перейти от ярко-красного к смертельно бледному оттенку. Савин от души расхохоталась: – Не глупите! Конечно же, я не стану этого делать! – Она оборвала смех. – Потому что вы, конечно же, перепишете на меня пятую долю вашего предприятия. Прямо сейчас. И тогда я смогу по секрету сообщить Тильде, что нашла выгоднейший способ вложения своих капиталов. После чего она наверняка не удержится и инвестирует что-нибудь сама. Видите ли, она ведь не только болтушка, но и скупердяйка. – Скаредность – качество, порицаемое жрецами, – вздохнула Зури. – Особенно богатыми. – Однако в наши дни оно так распространено! – посетовала Савин. – Если же леди Рукстед увидит в этом некоторую выгоду, смею предположить, что она сможет убедить своего мужа проделать брешь в стене Казамира, чтобы протянуть ваш канал к Трем Фермам. И тогда Савин сможет продать никчемные развалюхи, приобретенные ею за бесценок на предполагаемом пути канала, обратно самой себе, получив баснословную прибыль. – Всем известно, что маршал, столь суровый к большинству людей, со своей супругой ведет себя абсолютным пусиком. Сами знаете, как это бывает, когда пожилой мужчина берет себе молодую жену. Корт колебался между негодованием и тщеславием. Савин вполне устраивало такое положение. В конце концов, большинство животных лучше видеть в клетке. – Протянуть мой канал… к Трем Фермам? – И на этом мы не остановимся. – Там он, между прочим, сможет обслуживать принадлежащие Савин три текстильные фабрики и литейную мастерскую на Горной улице, резко повысив их производительность. – Осмелюсь сказать, что для вас, как для друга, я могла бы даже устроить посещение сходки ваших рабочих инквизиторами его величества. Подозреваю, что ваши смутьяны окажутся гораздо покладистее после того, как несколько человек будут примерно наказаны. – Жрецы всегда одобряют примерные наказания, – вставила Зури. Корт только что не пускал слюни. Савин подумала, что лучше остановиться, пока ему не понадобилось переменить штаны. – Десятая доля, – охрипшим голосом предложил архитектор. – Пф-ф! – Савин поднялась с места, и Зури подалась вперед с ее шляпкой в руке, вертя в длинных пальцах заколку с изяществом настоящего фокусника. – Как архитектор вы не уступите самому Канедиасу, но в лабиринтах адуанского общества вы совершенно потерялись. Вам нужен проводник, и я – лучшая из всех возможных. Будьте лапочкой, дайте мне пятую часть, пока я не взяла у вас четверть. Вы ведь знаете, я и треть могу выторговать. Корт обмяк в кресле, его подбородок утонул в складке жира внизу, глаза обиженно уставились на Савин. Очевидно, он был не из тех людей, что любят проигрывать. Но в чем удовольствие побеждать тех, которые любят? – Ну хорошо. Одна пятая. – Нотариус из фирмы «Темпл и Кадия» уже готовит нам документы. Он свяжется с вами. Она повернулась к двери. – Меня ведь предупреждали, – пробормотал Корт, извлекая из кошелька расписку «Валинта и Балка». – Вас не заботит ничего, кроме денег. – Что за неуместный пафос! К тому же, это уже давно пройденный этап. Теперь меня не заботят даже деньги. – Савин приподняла край шляпки в знак прощания. – Но как иначе я смогла бы вести счет?Небольшое публичное повешение
– Терпеть не могу повешения, – заявил Орсо. Одна из шлюх захихикала, словно он отпустил превосходную шутку. Более фальшивого смеха он в жизни не слышал – а в том, что касается фальшивого смеха, Орсо был настоящим ценителем. В его присутствии все вели себя фальшиво, и худшим актером из всех был он сам. – Я думаю, вы могли бы прекратить это, – сказала Хильди. – Если бы захотели. Орсо, нахмурившись, посмотрел на нее снизу – она сидела на стене, скрестив ноги и оперев подбородок на одну руку. – Что ж… полагаю… – Как ни странно, такая идея никогда не приходила ему в голову. Он представил, как вспрыгивает на эшафот, требуя, чтобы несчастных приговоренных помиловали, как возвращает их обратно к их убогим жизням под слезливые благодарности и восторженные аплодисменты. Потом он вздохнул. – Однако… на самом деле, никому не следует вмешиваться в работу судебных органов. Эта ложь, как и все, что вылетало у него изо рта, каким-то образом позволила ему выглядеть капельку менее омерзительным. Орсо подумал о том, кого он пытается одурачить. Хильди несомненно видела его насквозь. Правда заключалась в том, что он попросту не испытывал ни малейшего желания что-либо делать – ни «прекращать это», ни что-либо еще. Орсо взял еще одну понюшку жемчужной пыли, и его громкое сопение разнеслось по всей площади, поскольку в этот момент руководивший процедурой инквизитор вышел к краю эшафота, и толпа смолкла, затаив дыхание. – Эти трое… граждан, – инквизитор обвел широким жестом закованных в цепи смертников, каждого из которых держал под мышки палач в капюшоне, – являются членами объявленной вне закона группировки, известной под названием «ломателей». Они обвиняются в государственной измене против короля! – Изменники! – раздался чей-то пронзительный крик, тут же перешедший в кашель. День был безветренный, а значит, неудачный в отношении смога. В последнее время в этом смысле было не так уж много хороших дней, учитывая, сколько новых труб понавырастало, как грибов, над всей Адуей. Люди, стоявшие в задних рядах, скорее всего с трудом различали эшафот сквозь густую пелену. – Эти люди признаны виновными в поджоге и поломке механизмов, подстрекательстве к мятежу и укрывании беглецов от королевского правосудия! Вы хотите что-нибудь сказать? Первый из осужденных, кряжистый бородач, явно был не прочь поговорить. – Мы верные подданные его величества! – заревел он героическим басом, мужественным и вибрирующим от волнения. – Все, чего мы хотим, – это честной платы за честную работу! – Я бы предпочел нечестную плату за то, чтобы ничего не делать, – заметил Танни. Желток разразился хохотом посередине глотка, который делал из своей бутылки. Из его рта вырвался едко пахнущий фонтан спиртного, обдав брызгами парик хорошо одетой пожилой дамы, которая сидела прямо перед ним. Человек с внушительными седыми бакенбардами, скорее всего ее супруг, очевидно, решил, что они относятся к происходящему с недостаточной почтительностью. – Вы ведете себя просто позорно, черт возьми! – рявкнул он, в ярости поворачиваясь к ним. – Правда, что ли? – Танни оттопырил языком щеку. – Слышали, Орсо? Вы ведете себя позорно. – Орсо? – пролепетал носитель бакенбардов. – Неужели это… – Совершенно верно, – подтвердил Танни, открывая в улыбке желтые зубы. Орсо поморщился. Он терпеть не мог, когда Танни использовал его имя, чтобы запугивать людей. Он ненавидел это почти так же, как повешения. Тем не менее, ему почему-то никак не удавалось заставить себя положить конец ни тому, ни другому. Мгновенно остывший энтузиаст побледнел, как свежевыстиранная простыня, – Орсо уже давненько не доводилось такого видеть. – Ваше высочество… я не мог даже предположить… Прошу вас, примите мои глубочайшие… – В этом нет нужды. – Орсо лениво двинул рукой, взмахнув залитой вином кружевной манжетой, и взял еще одну понюшку жемчужной пыли. – Я действительно веду себя позорно. Печальный, но общеизвестный факт. Он ободряюще похлопал собеседника по плечу, обнаружил, что обсыпал порошком его одежду, и попытался почистить ее – без особого успеха. Ну что ж, безуспешные действия были одной из немногих вещей, в которых он действительно преуспел. – Прошу, не надо тревожиться из-за моих чувств. У меня их нет. По крайней мере, так он часто говорил. Правда заключалась в том, что порой чувств бывало слишком много. И они с таким неистовством тащили его в десятке различных направлений, что в результате он не мог двинуться с места. Орсо взял еще одну понюшку, для ровного счета. Заглянув слезящимися глазами в коробку, он заметил, что она выглядит угрожающе пустой. – Хильди! – промычал он, делая ей знак. – Здесь ничего нет! Она спрыгнула со стены и вытянулась перед ним во весь рост – в результате чего ее лицо оказалось примерно на уровне его грудной клетки. – Опять? И к кому же мне идти? – К Маджир? – Вы задолжали Маджир сто пятьдесят одну марку. Она сказала, что больше не поверит вам в кредит. – Может, Спицерия? – Ему вы должны триста шесть. Та же история. – Проклятье! Как это могло получиться? Хильди окинула Танни, Желтка и шлюх многозначительным взглядом. – Вы правда хотите, чтобы я ответила на этот вопрос? Орсо покопался в памяти, ища кого-нибудь еще, но быстро сдался. Сдаваться было еще одной из способностей, в которых он весьма преуспел. – Бога ради, Хильди, все же знают, что на меня можно положиться. В недалеком будущем меня ждет весьма значительное наследство! Весь Союз, ни больше ни меньше, вместе со всем, что в нем есть – со всей неподъемной тяжестью связанных с ним забот, невероятной ответственностью и сокрушительными ожиданиями… Орсо скривился и швырнул ей коробку. – Мне вы тоже должны девять марок, – буркнула Хильди. – Кш-ш! – Он замахал на нее руками, но мизинец запутался в кружевах, и Орсо пришлось мучительно его высвобождать. – Просто сделай что-нибудь! Испустив страдальческий вздох, девушка напялила поверх золотистых волос свою древнюю солдатскую фуражку и шагнула в толпу. – А она смешная, эта ваша девчонка на побегушках, – пропела одна из шлюх, чересчур тяжело наваливаясь на его руку. – Она мой камердинер, – нахмурившись, отозвался Орсо. – И она, черт возьми, настоящее сокровище! Тем временем бородач на эшафоте выкрикивал лозунги ломателей со все возрастающим энтузиазмом. Шум в толпе нарастал; к немалому замешательству инквизитора, осужденный начинал находить отклик в сердцах людей. Сквозь насмешливые выкрики то и дело прорывались возгласы одобрения. – Нет машинам! – надрывался бородач, натягивая жилы на толстой шее. – Нет захватам общественных земель! Он казался дельным человеком. Во всяком случае, более дельным, чем Орсо. – Как можно разбрасываться такими людьми! – пробормотал тот себе под нос. – Открытый совет не должен быть только для благородных! Каждый должен иметь право голоса… – Хватит! – рявкнул инквизитор, взмахом руки давая знак одному из своих подручных. Пленник еще пытался говорить с затянутой на шее петлей, но его слова потонули в гневном ропоте толпы. Вот ведь парадокс: этот человек, рожденный безо всяких преимуществ, верил во что-то настолько сильно, что был готов умереть за это. А Орсо, от рождения имевший все, чего только можно пожелать, едва мог заставить себя вылезти утром из постели. Или, если быть точным, после полудня. – Но ведь в постели так хорошо… – пробормотал он. – Вот именно, ваше высочество, – проворковала ему на ухо вторая шлюха. Ее духи воняли настолько тошнотворно, что было удивительно, что вокруг нее не падают с неба потерявшие сознание голуби. Инквизитор кивнул палачу. Раньше для того, чтобы вздернуть осужденного, требовалась пара сильных людей или лошадей, но теперь какой-то предприимчивый умник изобрел систему, когда казнимый проваливался в люк сквозь настил эшафота. Достаточно было всего лишь нажать на рычаг. Ну а что, в нынешние дни на любое дело находилось изобретение, увеличивающее его эффективность. Почему убийство людей должно быть исключением? Когда веревка со щелчком натянулась, толпа исторгла из себя странный звук, похожий на выдох. Частично это был возглас радости, частично – презрительное хмыканье, возможно, и стон разочарования, но большую долю занимал вздох облегчения. Облегчения от того, что на веревке болтаются не они. – Да ну вас всех, – пробормотал Орсо, ерзая пальцем под воротничком рубашки. Во всем этом не было ничего, даже отдаленно напоминающего удовольствие. Даже если эти люди действительно были врагами государства, они вовсе не казались такими уж опасными. Следующей в очереди на получение королевской справедливости была девушка, которой вряд ли исполнилось хотя бы шестнадцать. Ее глаза на дне темных запавших глазниц были широко раскрыты. Она вскинула взгляд от распахнутого люка на шагнувшего к ней инквизитора. – Хотите что-нибудь сказать напоследок? Похоже, она была не способна ничего воспринимать. Орсо пожалел, что смог не настолько густой, чтобы скрыть от него ее лицо полностью. – Пожалуйста! – взмолился третий человек рядом с девушкой. Его грязные щеки были исполосованы дорожками слез. – Возьмите меня, но, прошу вас… – Заткните его! – рявкнул инквизитор, тоже вовсе не наслаждавшийся своей ролью в этом мрачном представлении. В направлении эшафота беспорядочно полетело несколько овощей, но было трудно сказать, предназначались ли они осужденным или тем, кто исполнял приговор. По подолу платья девушки спереди распространялось темное пятно. – Фу! – вымолвил Желток. – Она обмочилась! Орсо, нахмурившись, глянул в его сторону: – И это то, что вызывает у тебя отвращение? – Ты, бывает, тоже мочишься в штаны, – насмешливо фыркнул Танни. – Я сам видел! Шлюхи снова разразились фальшивым хохотом. Бакенбарды сидящего впереди человека задвигались: очевидно, он скрипел зубами. Орсо тоже сжал челюсти, снова переведя взгляд на эшафот. Хильди была права: он мог это прекратить. Если не он, то кто? И если не сейчас, то когда? С петлей девушки было что-то не так. Инквизитор яростно шипел на одного из палачей, потом приподнял свой капюшон, открыв потное лицо, чтобы самому взглянуть на узел. Орсо уже совсем собрался выйти вперед. Уже был готов заорать: «Остановитесь!»… Но обстоятельства, словно сговорившись, вечно удерживали его от правильных поступков. Над его ухом послышался тихий, писклявый голосок: – Ваше высочество… Повернувшись, Орсо увидел за своим плечом широкое, плоское и не вызвавшее у него никакой радости лицо Бремера дан Горста. – Горст, тоскливый ублюдок! Как вы меня нашли? Оскорбление не вызвало у Горста ни малейшей реакции – как не вызывало ее ничто другое. – Должно быть, ориентировался на запах позора, – предположил Танни. – Да, он здесь довольно силен, – согласился Орсо. Он потянулся за своей жемчужной пылью, но обнаружил, что ее нет. Тогда он выхватил из руки Желтка бутылку и сделал щедрый глоток. – За вами послала королева, – пропищал Горст. Орсо сложил губы трубочкой, просунул в нее язык и издал долгий неприличный звук. – Неужели у нее не нашлось занятий получше? – Что может быть важнее для матери, чем благополучие ее старшего сына? – хохотнул Желток. Взгляд Горста скользнул к его лицу и остановился на нем. Он ничего не делал, только смотрел, но этого было достаточно, чтобы смех Желтка превратился в нервное бульканье и затих. Невзирая на клоунский голосок, начальник стражи его величества был не тем человеком, с которым стоило шутить дурацкие шутки. – Может, мы хотя бы прихватим с собой шлюх? – спросил у него Орсо. – Я заплатил за весь день. Настал его черед встретить рыбий взгляд Горста. Он вздохнул. – Танни, ты не мог бы проводить дам обратно в их резиденцию? – О, я мог бы проводить с ними целые сутки, ваше высочество! Эта реплика встретила новый взрыв фальшивого хихиканья. Орсо отвернулся от них без особых сожалений. Он терпеть не мог повешения, но девочки захотели пойти, а разочаровывать людей он тоже не любил. Правда, в результате, похоже, разочаровывал вообще всех. За его спиной снова раздался тот странный звук, похожий на выдох, когда распахнулся следующий люк в настиле эшафота.* * *
Орсо небрежно набросил шляпу на бюст Байяза, мысленно поздравив себя с тем, как восхитительно залихватски она легла на лысую голову легендарного кудесника. Огромное пространство салона заполнилось эхом от его каблуков, когда он пустился через море сверкающих плиток мозаики к крошечному островку мебели в середине. Королева Союза расположилась на кушетке, угрожающе прямая, вся обсыпанная бриллиантами. Она словно росла посередине сиденья, как великолепная орхидея в расписном горшке. Едва ли стоило упоминать, что, хотя Орсо знал ее всю свою жизнь, царственные манеры этой женщины каждый раз поражали его заново. – Мама, – проговорил он на стирийском. Ее раздражало, когда с ней говорили на языке страны, которой она правила, а по долгому опыту Орсо знал, что раздражать королеву Терезу не стоило практически никогда. – Я как раз собирался к вам зайти, когда меня нашел Горст. – Ты, должно быть, принимаешь меня за какую-то особенную дурочку, – сказала она, поворачивая к нему лицо. – О нет, что вы! – отозвался Орсо, наклоняясь, чтобы коснуться губами густо напудренной щеки. – За вполне обыкновенную. – Право же, Орсо, твой акцент становится все более ужасным. – Что поделаешь? Стирия чуть ли не целиком перешла в руки наших врагов, так что у меня почти нет возможности практиковаться. Королева двумя пальцами сняла с его камзола едва заметную пушинку. – Ты нетрезв? – Ума не приложу, с чего мне быть нетрезвым. – Орсо демонстративным жестом взял со стола графин и налил себе бокал вина. – Я вынюхал как раз необходимое количество жемчужной пыли, чтобы уравновесить действие шелухи, выкуренной мной с утра. – Он потер нос, все еще сохранявший приятное онемение, и поднял бокал, салютуя матери: – Еще бутылочка-другая, чтобы сгладить шероховатости, – и мне обеспечено приятное плавание вплоть до самого обеда! Королевская грудь, сдерживаемая корсетом – настоящим произведением искусства, могущим поспорить с любым из чудес новой эры, – величественно приподнялась: королева вздохнула. – Праздность – черта, которую люди до определенной степени ожидают видеть в кронпринце. Когда тебе было семнадцать, она выглядела вполне обаятельной. В двадцать два это начало несколько надоедать. Но сейчас тебе уже двадцать семь, и положение кажется мне отчаянным. – Ох, мама, вы даже не представляете! – Орсо упал в кресло, столь дико неудобное, что ощущение было, словно его пнули в зад. – Уже много лет я пребываю в состоянии полнейшего стыда за самого себя. – Почему бы не попробовать найти себе дело, которым ты мог бы гордиться? Тебе не приходила в голову такая мысль? – Приходила, и оставалась там на целые дни. – Он критически нахмурился, подняв свой бокал против одного из огромных окон и изучая вино на просвет. – Но в таком случае мне придется его делать, а ведь это так утомительно! – Честно говоря, твоему отцу не помешала бы поддержка. Он слабый человек, Орсо. – Да, вы никогда не устаете твердить ему это. – И сейчас трудные времена. Последняя война закончилась… не очень хорошо. – Она закончилась очень даже неплохо, если тебя зовут король Яппо Стирийский. – Однако тебя… зовут… по-другому! – Его мать выговаривала каждое слово с ледяной четкостью. – К сожалению для всех заинтересованных лиц. – Ты смертельный враг короля Яппо и законный наследник всего того, что он и его трижды проклятая Талинская Змея у тебя украли, и сейчас самое время, чтобы ты начал принимать свое положение всерьез! Наши враги повсюду. В том числе и внутри границ Союза. – Я знаю. Только что присутствовал при повешении трех из них. Двое крестьян и пятнадцатилетняя девчонка. Она обмочилась. Никогда не чувствовал большей гордости за себя. – В таком случае, надеюсь, ты явился ко мне в достаточно восприимчивом настроении. Мать Орсо дважды резко хлопнула в ладоши, и в помещение вошел лорд-камергер Хофф. Важный, с выпирающим из-под жилета животом и тощими как палки ногами, затянутыми в тесные брюки, он больше всего походил на призового петуха, ревниво обходящего двор фермы. – Ваше величество! Он поклонился королеве так низко, что практически обмахнул кончиком носа мозаичный пол. – Ваше высочество! Орсо он поклонился не менее низко, но каким-то образом сумел вложить в это движение выражение безграничного презрения. Или, возможно, Орсо просто увидел в его подобострастной улыбке отражение собственного презрения к себе. – Я буквально просеял весь Земной Круг в поисках наиболее подходящих кандидатур. Смею ли надеяться, что среди них может оказаться будущая Высокая королева Союза? – Ох, ради всего святого! – Орсо бессильно запрокинул голову, устремив взгляд на восхитительную потолочную роспись: народы мира, преклоняющие колена перед золотым солнцем. – Неужто снова смотр невест? – Обеспечить престолонаследие – не шутка! – провозгласила его мать. – В любом случае, не смешная. – Кончай паясничать, Орсо. Обе твои сестры исполнили свой династический долг. Ты думаешь, Катиль хотела переселиться в Старикланд? – Ее пример не может не вдохновлять. – Или что Карлотта так уж хотела выходить замуж за канцлера Сипани? По правде говоря, та была в восторге от этой идеи, но мать Орсо любила представлять, будто все вокруг только и делают, что жертвуют собой на алтарь долга – как, по ее уверениям, поступала она сама. – Конечно же, нет, мама. Тем временем двое лакеев уже осторожно пропихивали в комнату огромную картину, лишь с трудом не заклинив раму в дверном проеме. С полотна очаровательно улыбалась бледная девица с абсурдно длинной шеей. – Леди Сифрин дан Харнвельд! – провозгласил лорд-камергер. Орсо глубже забился в кресло. – Неужели мне действительно нужна жена, у которой расстояние от подбородка до сисек измеряется в милях? – Художественная вольность, ваше высочество, – объяснил Хофф. – Назови свою мазню искусством, и тебе сойдет с рук все что угодно. – Во плоти она вполне презентабельна, – заметила королева. – А ее родословную можно проследить до самых времен Гарода Великого. – Дама чистейших кровей! – ввернул лорд-камергер. – Породистая как лошадь, и ума в ней не больше, – отозвался Орсо. – Если у нас и король, и королева будут идиоты, это уже перебор, вы так не считаете? – Следующая! – проскрежетала его мать. Вторая пара лакеев едва не столкнулась с первой, так они спешили внести изображение двусмысленно улыбающейся стирийки. – Графиня Иштарин Аффойская уже зарекомендовала себя как политик, к тому же она обеспечит нам ценных союзников в Стирии. – Судя по ее виду, она скорее обеспечит меня половым заболеванием. – Мне думалось, ты уже приобрел иммунитет благодаря постоянным контактам с возбудителями, – парировала королева, отсылая портрет прочь изящным взмахом кисти. – Какая жалость, мама, что я больше никогда не вижу, как вы танцуете. Она танцевала превосходно. Порой можно было даже подумать, что ей это нравится. – Твой отец такой увалень; как партнер он никуда не годится. Орсо печально улыбнулся: – Он старается как может. – Мессела Сивирина Систус! – провозгласил камергер. – Младшая дочь императора Дантуса Голтуса… – То есть он даже не удостоил нас старшей дочери? – гневно вопросила королева прежде, чем Орсо получил возможность выдвинуть собственные возражения. – Нет, не думаю, что она нам подходит! И так шло все дальше и дальше. Орсо отмечал, как утро плавно переходит в вечер, по неизменно уменьшающемуся уровню вина в графине, отвергая один цветок женственности за другим: – Как я могу потерпеть, чтобы жена была выше меня ростом? – Эта еще худшая пьяница, чем я сам! – По крайней мере можно не сомневаться в ее плодовитости: мне известно по меньшей мере о двух ублюдках, которых она выносила. – Что это у нее на лице – нос или член? Он почти жалел, что не остался на повешении. Там он хотя бы теоретически мог положить конец происходящему, против матери же он был совершенно беспомощен. Его единственным шансом было переждать, пока она угомонится. В конце концов, число женщин в Земном Круге должно быть конечно. Наконец последний портрет вытащили прочь из комнаты. Лорд-камергер остался перед ними, ломая руки: – Ваше величество! Ваше высочество! Я с прискорбием… – У вас все? – спросил Орсо. – Уверены, что портрет Савин дан Глокты не притаился нигде в коридоре? Даже на расстоянии он ощутил холод неудовольствия королевы: – Я тебя умоляю! Ее мать – невежа-простолюдинка, да еще и пьяница в придачу! – Зато от нее много радости на вечеринках. К тому же, что ни говорите о леди Арди, но архилектор Глокта пользуется у людей уважением. Точнее, они испытывают перед ним крайний ужас. – Этот ничтожный червяк! – скривилась королева. – Калека и палач. – Палач – но наш палач, верно, мама? Наш. К тому же, насколько я понимаю, его дочь сумела сколотить себе баснословное состояние. – А где источник этих денег? Торговля! Сделки! Инвестиции! Королева произнесла это с таким презрением, словно речь шла о преступной деятельности. Впрочем, как знать, может быть, предприятия Савин и в самом деле были противозаконными. Орсо вовсе не исключал такой возможности. – Ох, бросьте, мама! Деньги, постыдно добытые торговлей, так же способны залатать дыры в казне, что и доблестно выжатые из нищих крестьян. – Она слишком стара! И ты-то уже не молод, а она еще старше тебя! – Зато у нее безупречные манеры, а ее красота до сих пор считается образцовой. – Он расслабленно махнул рукой в направлении двери. – С нее бы получился портрет получше, чем с любой из этих драных кошек, и живописцу даже не пришлось бы ничего приукрашивать. К тому же «королева Савин» очень даже неплохо звучит! Он беззаботно рассмеялся. – Ты это специально делаешь, только чтобы меня позлить? – В голосе его матери звучала ледяная ярость. – Что вы! Совсем не только для этого! – Обещай мне, что не будешь иметьникаких дел с этой амбициозной мерзавкой! Орсо откинулся на спинку кресла, озадаченно подняв брови: – С Савин дан Глокта? Ее мать простолюдинка, отец палач, сама она заработала свои деньги предпринимательством… – Он вытряс из графина в свой бокал последние капли. – …Не говоря уже о том, что она, черт побери, в самом деле практически старуха!* * *
– О-о! – захлебывался он. – Ох, черт! Выгнув спину, он отчаянно вцепился в край стола, свалил на пол стакан с перьями и ударился головой о стену так, что штукатурка дождем посыпалась ему на плечи. Он мучительно пытался вывернуться, но она держала его за яйца. В буквальном смысле. Он запрокинул лицо, едва не проглотив язык, закашлялся и снова прошипел сквозь зубы отчаянное: «Черт!» Наконец он всхлипнул и обмяк, задергался и обмяк снова, слегка подрагивая ногами в последних болезненных спазмах. – Ч-черт… – выдохнул он. Савин с поджатыми губами осмотрелась по сторонам, потом взяла бокал Орсо, до половины налитый вином, и сплюнула в него. Он заметил, что даже в этих обстоятельствах она держала бокал за ножку самым элегантнейшим образом. Проведя языком по передним зубам, она снова сплюнула и поставила бокал обратно на стол рядом со своим. Орсо посмотрел на свое семя, плавающее в вине. – Это… это даже в чем-то отвратительно. – Я тебя умоляю! – Савин прополоснула рот вином из собственного бокала. – Тебе-то приходится только смотреть на него. – Что за высокомерное презрение! Придет день, мадам, когда я стану вашим королем! – И твоя королева, надо думать, будет сплевывать твою сперму в золотую коробочку, чтобы потом раздавать ее по праздникам ради всеобщей пользы. Мои поздравления вам обоим, ваше высочество! У Орсо вырвался дурацкий смешок. – Не могу понять, почему такое совершенное существо, как ты, тратит свои силы на такого олуха, как я? Она задумчиво выпятила губы, словно пытаясь разгадать загадку, и в один странный, глупый момент он едва не спросил ее. Слова вертелись на кончике его языка. Никто не подходил ему лучше, чем она. Она обладала всеми качествами, о которых он мечтал для себя. Такая проницательная, такая дисциплинированная, такая решительная. Кроме того, было бы неплохо сделать это только ради того, чтобы увидеть выражение лица матери. Он едва не спросил ее. Но обстоятельства, словно сговорившись, вечно удерживали его от правильных поступков. – Мне приходит на ум только одна причина, – ответила она, задирая юбки и всползая на стол рядом с ним. Проелозив потным задом по кожаной обивке, он соскользнул на пол. Ноги все еще плохо держали, штаны мотались вокруг лодыжек. Он откинул крышку коробочки, высыпал горстку жемчужной пыли на тыльную сторону ладони, вынюхал половину и предложил ей остальное. – Пусть никто не говорит, что я думаю только о себе, – заметил он. Зажав одну ноздрю, Савин втянула в себя порошок. Мгновение она моргала, глядя в потолок, ее ресницы трепетали, словно она готовилась чихнуть. Потом она снова откинулась назад, опершись на локти, и придвинула к нему свои бедра. – Давай, приступай к делу. – Похоже, ты сегодня совсем не романтически настроена? Она запустила пальцы ему в волосы и довольно болезненно пригнула ему голову, направив себе между ног: – Не знаю как у кого, а у меня мало времени. – Вопиющая наглость! – вздохнул Орсо. Она взгромоздила ногу ему на плечо. Он провел ладонью по ее обнаженной коже, слыша ее вздох, чувствуя ее содрогание. Мягко поцеловал голень, потом колено, потом бедро. – Будет ли конец требованиям моих подданных?Ломатели
– Что это вообще за имя такое – Вик? – Уменьшительное от «Виктарина». – О-очень изящно! – насмешливо фыркнула Гриз. Они были знакомы не так давно, но Вик уже начинала от нее уставать. – Готова поручиться, у тебя еще и ублюдочное «дан» перед фамилией! Ну как, ваша милость, я угадала? Она шутила – но для того, чтобы развеселить Вик, требовалось что-нибудь значительно более смешное. Она взглянула Гриз прямо в глаза. – У меня действительно когда-то стояло «дан» перед фамилией. Мой отец был мастером-распорядителем королевского монетного двора. У него были огромные апартаменты в Агрионте. – Вик кивнула в том направлении, где, по ее представлениям, располагалась крепость, хотя определить стороны света в этом затхлом погребе было непросто. – Прямо рядом с дворцом. Такие большие, что у нас в холле стояла статуя Гарода Великого – в натуральную, мать ее, величину! Стоило видеть озадаченное выражение на круглом лице Гриз, освещенном мелькающим светом из крошечного оконца под самым потолком, за которым топали сапоги, стучали копыта и грохотали тележные колеса. – Что? Ты выросла в Агрионте? – Ты плохо слушаешь. В Агрионте располагались апартаменты моего отца. Но когда мне было восемь лет, он наступил кому-то на любимую мозоль, и его забрала инквизиция. Как я слышала, вопросы ему задавал сам Костлявый. Это сообщение окончательно изменило атмосферу. Гриз несколько съежилась, а Огарок, моргая, принялся вглядываться в тени по углам, словно за пыльными стеллажами мог прятаться сам архилектор с дюжиной практиков. – Мой отец был невиновен, во всяком случае в том, в чем его обвиняли. Но после того, как за него взялся Костлявый… – Вик припечатала стол ладонью, и Огарок подпрыгнул так, что едва не ударился головой о потолок. – Признания посыпались из него как из дырявого мешка. Ему пришили государственную измену и отправили в Инглию, в северные лагеря. Вик криво ухмыльнулась, хотя настроение у нее было отнюдь не веселое: – И поскольку никто не любит разделять счастливые семейства, мою маму выслали вместе с ним. А также моего брата, моих сестер и меня. Лагеря – вот где я выросла, Гриз! Так что никогда не сомневайся в моей преданности делу, слышишь, никогда! В наступившей тишине было слышно, как Огарок нервно сглотнул. – И как там, в лагерях? – Прожить можно. О, сколько грязи, боли, голода, смертей, несправедливостей и предательств пряталось за этой фразой! Черная мгла промозглых рудников, испепеляющий жар горнов, зубовный скрежет ярости и безнадежные всхлипы отчаяния, засыпанные снегом тела… Усилием воли Вик сохранила бесстрастное лицо, запечатав прошлое внутри себя, словно задвинув крышку гроба, кишащего трупными червями. – Прожить можно, – повторила она более твердым тоном. Когда лжешь, нужно, чтобы ложь звучала так, словно ты сама в нее веришь. Вдвойне – если лжешь самой себе. Дверь, взвизгнув, распахнулась, и Гриз резко повернулась в ту сторону. Однако это всего лишь наконец-то пришел Сибальт, за плечом которого маячил Мур, огромный и суровый. Упершись кулаками в столешницу, Сибальт испустил тяжелый вздох. Его благородное лицо прочертили скорбные складки. – Что случилось? – севшим голосом спросил Огарок. – Они повесили Рида, – сказал Сибальт. – И Кадбера. И его дочку. Гриз недоверчиво уставилась на него. – Но ей же всего пятнадцать! – За что? – спросил Огарок. – Просто за разговоры. – Сибальт положил руку на щуплое плечо мальчика и крепко сжал. – Просто за то, что организовывали людей. Убеждали рабочих держаться друг за друга и говорить одним голосом. Теперь это считается изменой. – Значит, пора завязывать с разговорами, черт возьми! – рявкнула Гриз. Вик была разгневана не меньше, чем они. Но лагеря научили ее, что любая эмоция – это слабость. Если тебе больно, спрячь свою боль и думай о том, что делать дальше. – Кого они могли знать? – спросила она. – Это все, о чем ты думаешь? – Гриз сунула толстый кулак ей под нос и потрясла им. – О своей гребаной безопасности? Вик посмотрела на кулак, потом ей в глаза. – Если они знали какие-то имена, они их выдали. – Только не Кадбер! Он никогда не выдаст! – Даже когда его дочь начнут жечь каленым железом? Гриз промолчала. Выражение гнева на ее лице постепенно сменилось потрясением и ужасом. – Повторяю: если они знали какие-то имена, они их выдали. И кучу других заодно, потому что когда у тебя кончается правда, ты начинаешь врать что придется. Мур покачал своей огромной, как валун, головой: – Только не Рид. – Рид, Кадбер, его дочь, ты, я, кто угодно! Инквизиция явится за всеми, о ком они знали, и это будет очень скоро. Итак, о ком они могли знать? – Только обо мне. – Сибальт устремил на нее спокойный, ровный взгляд. – Я сам постарался, чтобы обо мне знали. – В таком случае тебе нужно убираться из Адуи. Ради твоей собственной безопасности и ради безопасности дела. – Что это ты тут раскомандовалась? – Гриз наклонилась к ней, тыча пальцем. – Кто ты такая, мать твою растак? Ты здесь самая новенькая! – Может, поэтому я вижу более ясно, чем вы. Вик опустила руку на пряжку пояса, за которой был спрятан медный кастет. Несмотря на массивное телосложение, она не считала Гриз такой уж большой угрозой. Тем, кто много кричит, обычно требуется больше времени, чтобы раскрутить себя на что-то большее. Однако Вик была готова уложить ее, если понадобится. А если Вик кого-то укладывала, можно было не сомневаться, что поднимется он не скоро. К счастью для Гриз, Сибальт мягко положил ей руку на плечо и придержал: – Вик права, мне нужно убираться из Адуи. Сразу же, как только мы нанесем удар. Мур вытащил грязный бумажный свиток и развернул его на столе. Это была карта города. Сибальт постучал пальцем в районе Трех Ферм, недалеко от места, где недавно начали рыть канал: – Литейная на Горной улице. – Только там уже нет никакой Горной улицы, – сказал Мур в своей медленной, тягучей манере. – Все дома снесли, чтобы построить литейные мастерские. – Там устанавливают новые машины, – сказал Сибальт. Огарок кивнул: – Да, я видел, когда проходил мимо. Говорят, из-за этих машин двести человек лишатся работы. – И что? – спросила Вик, хмурясь. – Мы собираемся их сломать? – Мы собираемся взорвать их к чертовой матери! – откликнулась Гриз. – Гуркским огнем! Вик озадаченно моргнула. – У вас есть гуркский огонь? И много? – Три бочки, – ответил Сибальт. – Как ты думаешь, этого хватит? – Если заложить в нужных местах, может, и хватит. Вы знаете, как его использовать? – Не особенно. – Сибальт ухмыльнулся ей. – Но это знаешь ты. Вы ведь использовали гуркский огонь на рудниках, верно? В Инглии? – Верно. – Вик посмотрела на него, сощурившись. – Откуда он у вас? – Какая тебе разница? – рявкнула Гриз. – Разница в том, надежный у вас источник или нет. Разница в том, сработает это или нет. Потому что иначе он может взорваться слишком рано, и наши ошметки разлетятся по всем Трем Фермам. – Ну, ты можешь не волноваться, потому что мы получили его из Вальбека, – сообщила Гриз, лучась самодовольством, словно королевский портной. – Прямиком от самого Ткача… – А ну цыц! – прикрикнул Сибальт. – Лучше никому из нас не знать больше, чем необходимо. Не беспокойся, порошок что надо. Гриз впечатала кулак в свою мясистую ладонь: – Нанесем удар за простого человека, а, братья? – Точно, – прогудел Мур, медленно кивая огромной головой. – Зажжем искру! – И из нее разгорится пожар, – закончил Сибальт. Вик придвинулась вперед. – Если мы это сделаем, будут пострадавшие. Будут убитые. – Только те, кто этого заслуживают, – сказала Гриз. – Когда начинают убивать, дело редко останавливается на тех, кто этого заслуживает. – Ты что, испугалась? – Если ты не боишься, это значит, что ты либо сумасшедшая, либо дура. Ни те, ни другие не годятся для выполнения таких задач. Нам нужно обдумать каждую деталь. – Я там подрядился халтурить, – сообщил Мур. – Могу нарисовать план местности. – Хорошо, – отозвалась Вик. – Чем больше планирования, тем меньше риска. Гриз фыркнула, показывая свое отвращение. – Ты только и думаешь, что о гребаном риске! – Это необходимо. Мы должны представлять, что делаем, а не лезть в дело вслепую, только потому что устали и не можем придумать себе лучшего занятия. – Она обвела взглядом четыре лица, казавшиеся незнакомыми в неверном свете погреба: – Вы ведь все этого хотите, верно? – Еще бы! Можешь не сомневаться, – отозвалась Гриз. – Это то, чего я хочу, – подтвердил Сибальт. – Угу, – пророкотал Мур. Последним она посмотрела на Огарка. Мальчишке было, наверное, не больше пятнадцати, и за все эти годы ему едва ли довелось хотя бы три раза нормально поесть. Он немного напоминал Вик ее брата. Эти тощие запястья, торчащие из обтрепанных, слегка коротковатых рукавов. Эти попытки сохранять каменное лицо, хотя страхи и сомнения так и лились из его больших влажных глаз, словно лучи маяка. – Грядет Великая перемена, – наконец сказал он. – Вот чего я хочу. Вик зловеще улыбнулась. – Что ж, если я чему-то и научилась в лагерях, так это тому, что одних разговоров недостаточно. – Она поняла, что ее пальцы сжались в кулак. – Если ты чего-то хочешь, то должен быть готов за это бороться!* * *
После она какое-то время еще сидела сверху, оседлав его, прижавшись грудью к его груди, перехватывая его дыхание. Целуя его губу. Покусывая ее. Потом со вздохом соскользнула с него, перекатилась на бок и легла рядом на узкой кровати, прикрыв голые плечи одеялом. Теперь, когда они закончили, стал ощущаться холод; по углам небольшого оконца в свете уличных ламп виднелись морозные узоры. Оба лежали молча. Он смотрел в потолок, она – на него. Снаружи грохотали телеги, торговцы расхваливали свой товар, пьяница на углу ревел что-то нечленораздельное, давая выход своей бессмысленной боли и ярости. Не обращаясь ни к кому в отдельности, но одновременно ко всем и всему вокруг. Наконец он повернулся к ней: – Прости, что я не вмешался, когда Гриз… – Я могу сама о себе позаботиться. Сибальт хмыкнул. – И получше многих! Я извиняюсь не потому, что думаю, будто ты нуждаешься в моей помощи. Я извиняюсь за то, что не смог ее предоставить. Лучше, если они не будут знать, что мы… – он скользнул ладонью вверх по ее ребрам, потирая большим пальцем старый ожог на ее боку, подыскивая правильное слово для обозначения их взаимоотношений, – …что мы вместе. – Мы вместе, пока мы здесь. Но там… – она мотнула головой в сторону покореженной двери в перекошенном дверном проеме. Там каждый стоял сам за себя. Он нахмурился, глядя на небольшую прореху в грубой простыне между ними, словно это была бездонная пропасть, которую невозможно преодолеть. – Прости, что не могу сказать тебе, откуда у нас гуркский огонь. – Лучше, чтобы никто не знал больше, чем необходимо. – Но он сработает как надо. – Я тебе верю, – сказала она. – И верю тому, что ты говоришь. На самом деле Вик не верила никому. Она научилась этому в лагерях, параллельно с искусством лгать. Лгать она научилась так хорошо, что могла взять крошечный кусочек правды и растянуть его, распластать, словно ювелир, делающий амальгаму из золотого слитка, пока он не покроет целое поле лжи. Сибальт не сомневался в ней ни на мгновение. – Жаль, что я не повстречал тебя раньше, – сказал он. – Все могло бы пойти по-другому. – Но этого не случилось. Так что давай довольствоваться тем, что мы имеем, ладно? – Судьбы свидетели, Вик, с тобой трудно иметь дело! – Все мы далеко не такие трудные люди, как кажется. Ее рука скользнула ему за затылок, сквозь темные, пронизанные сединой волосы. Крепко держа его за голову, Вик взглянула ему прямо в глаза и спросила еще раз: – Ты уверен, Коллем? Уверен, что ты этого хочешь? – Чего мы хотим, на самом деле не так уж важно, не так ли? Принимая во внимание вещи более серьезные, чем наши с тобой судьбы? Мы можем заронить искру, от которой разгорится большой пожар. Придет день, и настанет Великая перемена. И такие люди, как мы с тобой, Вик, смогут сказать свое слово. – Великая перемена, – повторила она, стараясь, чтобы это прозвучало так, словно она верит в сказанное. – Когда дело будет сделано, мне придется покинуть Адую. Вик молчала. Это лучшее, когда тебе нечего сказать. – Ты могла бы поехать со мной. Надо было ей промолчать и здесь тоже. Вместо этого она спросила: – И куда мы отправимся? По его лицу разлилась широкая улыбка. И при виде нее Вик тоже улыбнулась – впервые за долгое время. Казалось, что ее губы уже разучились изгибаться в этом направлении. Каркас кровати заскрипел, когда он потянулся к полу рядом с кроватью и достал из своих вещей потрепанную книжку – Марин Глангорм, «Жизнь Даба Свита». – Ты опять за свое? – спросила Вик. – Ага, опять. Книжка раскрылась на гравюре, занимавшей весь разворот – сама собой, как будто ее часто открывали на этом месте. Одинокий всадник, вглядывающийся в даль поверх бескрайнего пространства травы под бескрайним небом. Сибальт вытянул руку с книжкой, глядя на изображение так, словно это был вид, открывающийся перед ними из окна. – Дальние Территории, Вик, – прошептал он, словно эти слова были магическим заклинанием. – Я знаю, – фыркнула она. – Под картинкой написано. – Только представь себе: трава без конца. – Он говорил наполовину в шутку. Но это означало, что на вторую половину он говорит всерьез. – Место, где ты можешь уйти так далеко, как только заведет тебя мечта. Место, где ты сможешь родиться заново. Разве это не прекрасно? – Да, наверное. – Она поняла, что тянет руку к изображению, словно ее пальцы могли коснуться чего-то помимо бумаги, и отдернула ее обратно. – Но это всего лишь чей-то рисунок в книжке, полной выдумок, Коллем! – Знаю, – отозвался он с грустной улыбкой, словно понимая, что хотя играть в такие мысли и приятно, но это всего лишь игра, не больше. Он захлопнул книжку и кинул ее обратно на дощатый пол. – Рано или поздно приходит пора отказаться от того, чего ты хочешь, и попытаться извлечь максимум из того, что у тебя есть. Она перевернулась и легла спиной на его живот. Они лежали молча, под теплыми одеялами, в то время как мир снаружи продолжал жить своей жизнью, и свет от горнов с другой стороны улицы бросал внутрь комнаты оранжевые отблески через мутные стекла. – Когда мы зажжем эту искру… – прошептал он ей в ухо громким шепотом, – …все изменится. – Не сомневаюсь, – отозвалась Вик. Снова молчание. – Все изменится в том числе и между нами. – Не сомневаюсь, – снова сказала Вик, переплела свои пальцы с его пальцами и крепко прижала его руку к своей груди. – Так давай же брать то, что можем. Если я чему-то и научилась в лагерях, так это тому, что не стоит заглядывать слишком далеко вперед. Потому что велика вероятность, что ты не увидишь там ничего хорошего.Ответ на твои слезы
Бывает так, что просыпаешься от кошмарного сна, и тебя накрывает восхитительная волна облегчения, когда ты понимаешь, что все виденные тобой ужасы – всего лишь призраки, а на самом деле ты лежишь в своей теплой постели, и тебе ничто не угрожает. У Рикке получилось в точности наоборот. Ей снилось что-то радостное, в каком-то счастливом месте, и она зарывалась глубже в перья с улыбкой на лице. Потом она ощутила холод, заползающий в сердце, как бы плотно она ни сворачивалась клубком. Потом пришла боль в натруженных ногах, и она принялась ворочаться на безжалостно твердой земле. И наконец – голод, терзающий внутренности, накативший на нее вместе с осознанием, где она находится, после чего она со стоном пробудилась. С огромной неохотой она открыла глаза и увидела над собой холодное серое небо, ветви дерева, поскрипывающие на ветру, и что-то свисающее… – Черт! – взвизгнула она, вскакивая со своего отсыревшего плаща. Прямо над тем местом, где она спала, на дереве висел человек. Если бы она встала на цыпочки, то смогла бы коснуться его покачивающихся ступней. Когда она укладывалась, стояла такая темнота, что невозможно было разглядеть собственные руки, не то что висящий над головой труп. Но сейчас не заметить его было трудно. – Там мертвец! – завопила Рикке, показывая трясущимся пальцем. Изерн едва удостоила его взглядом. – Если поразмыслить, я предпочитаю неожиданно столкнуться с мертвыми, чем с живыми. На, держи. Она вложила что-то Рикке в окоченевшую ладонь. Подмокшая хлебная горбушка и пригоршня этих ужасных горьких ягод, от которых зубы становятся фиолетовыми. – Завтрак, – пояснила Изерн. – Жуй как следует, потому что это вся еда, которую луна благоволила нам дать на сегодня. Она сложила чашечкой свои ладони – одна белая, другая синяя – и осторожно подула в них, словно даже дыхание было ценным ресурсом, который следовало расходовать бережно. – Мой папаша говорил, что можно увидеть всю красоту мира, глядя, как качается висельник. Рикке оторвала зубами кусок отсыревшего хлеба и принялась жевать саднящим ртом, скользя опасливым взглядом обратно к неспешно поворачивающемуся телу. – Не могу сказать, что я ее вижу. – Должна признаться, я тоже. – Что будем делать? Перережем веревку? – Сомневаюсь, что он нас поблагодарит. – Кто это вообще? – Он, в общем-то, не так уж много может нам рассказать о себе. Может, это один из людей твоего отца, которого повесили люди Стура Сумрака. А может, человек Стура, повешенный людьми твоего отца. Сейчас уже нет большой разницы. Мертвые не сражаются ни за кого. Человек ее отца? Так, может, Рикке его знала? Как много тех, кого она знала, были убиты за эти последние несколько дней? Она ощутила в носоглотке пощипывание от подкатывающих слез и яростно шмыгнула носом. – Сколько еще мы сможем вынести? – Она знала, что ее голос звучит визгливо и хрипло, но не могла удержаться. – Сколько смогу вынести я? – переспросила Изерн. – Мне было шесть, когда папаша впервые послал меня вырезать стрелы из трупов. Я смогу вынести столько, сколько потребуется. А вот сколько вынесешь ты? Когда ты упадешь и не сможешь подняться, мы определимся с твоими границами. Но до тех пор… Она посмотрела вдаль сквозь деревья, ковыряя кончиком ногтя между зубами, заляпанными ягодным соком. – Мы не можем просто сидеть на одном месте. Подняться в горы, к моему народу, тоже не получится. Значит, нужно отыскать союзников или людей твоего отца, а они все пятятся к Белой так же стремительно, как козы перед волком. Нам нужно двигаться еще быстрее, чем они, и к тому же враг находится между нами и ними, а значит, чем дальше, тем будет опаснее. Правда, нам еще предстоит много дней перехода. Даже недель. Недели перехода – через болота и колючие заросли, прячась от врагов, питаясь червями и ночуя под повешенными… Рикке ощутила, как у нее опускаются плечи. Она вспомнила замок своего отца в Уфрисе. Лица, вырезанные на потолочных балках, и мясо, капающее соком в очаг. Как собаки с печальными глазами выпрашивали подачку, положив морды ей на колени. Как у огня пели песни о великих деяниях, свершавшихся в солнечных долинах прошлого. Как взгляд ее отца затуманивался при любом упоминании Тридуба, Грозовой Тучи и даже Черного Доу, и как он поднимал чашу, когда под сводами пиршественного зала гремело имя «Девять Смертей». Она вспомнила Названных – как они сидели в ряд по обе стороны от очага. Как улыбались ее шуткам, ее песням. Ох уж эта Рикке, и забавная же девчонка! Конечно, никто не захочет, чтобы у его собственной дочери было не в порядке с головой, но Рикке – она забавная. Она вспомнила, как по вечерам, пьяная и умиротворенная, убредала в свою комнату, где ее встречала собственная теплая койка с одеялом, сшитым ее матушкой, и куча красивых безделушек, аккуратно расставленных на полке, и куча красивой одежды в сундуке, сухой и восхитительной. Она вспомнила крутые улочки Уфриса с блестящими от дождя булыжниками, лодки и суденышки в серых водах гавани, гомон людей на рынке, сверкающую рыбу, скользящую на землю из сетей, когда привозили свежий улов. Рикке знала, что была там несчастлива. Она повторяла это столько раз, что сама устала от собственного нытья. Теперь, щупая грязный и вонючий мех своего плаща, она удивлялась, что ее могли настолько задевать холодные взгляды и колкие слова. Глупость, ребячливость и бессилие… Но, возможно, в этом и состоит взросление: когда ты понимаешь, каким гребаным ослом был прежде. Во имя мертвых, как же ей хотелось вернуться туда, к теплу и безопасности, чтобы за ней не охотились, а только высмеивали! Но Рикке сама видела горящий Уфрис. Может, Долгий Взгляд и способен заглянуть в прошлое, но в одном можно не сомневаться: он никого туда не перенесет. Мир, который она знала, закончился и больше не вернется, как никогда не вернется к жизни тот повешенный. А мир, который ей остался взамен, был мрачным, промозглым, и вдобавок способным на подлости и открытую жестокость. Рикке ничего не могла с собой поделать. Она была такой голодной, замерзшей, усталой и испуганной – и впереди ждало в лучшем случае то же самое, только в большем размере. Она стояла, бессильно опустив онемевшие руки, ее плечи тряслись, слезы беззвучно стекали по лицу и капали с носа, оставляя слабый привкус соли на дрожащей нижней губе. Изерн шагнула к ней, мягко положила руку ей на плечо. Взяла ее за подбородок, приподняла и заговорила таким тихим голосом, какого Рикке еще никогда у нее не слышала: – Знаешь, что говорил мне мой папаша, когда я принималась плакать? – Н-нет, – всхлипнула Рикке сквозь сопли. Резким, сильным движением Изерн дала ей пощечину. Рикке замигала, разинув рот и щупая рукой пылающую щеку. – Что…? – Вот что он мне говорил. – Изерн сильно встряхнула ее. – И когда ты получаешь вот такой ответ на свои слезы, то очень быстро перестаешь хныкать и начинаешь делать то, что необходимо. – Угу, – пробормотала Рикке, чувствуя, как все ее лицо пульсирует от боли. – Да, тебе довелось столкнуться с трудностями. Болезнь, припадки, все считают тебя сумасшедшей, и так далее и тому подобное. Но вместе с тем ты родилась, имея при себе все части тела и крепкие зубы на хорошеньком личике. Ты была единственным ребенком сильного вождя; пускай без матери, зато у тебя был целый замок бестолковых старых воинов, которые души в тебе не чаяли. – Проклятье, это нечестно… А! Изерн ударила ее снова, еще сильнее – так сильно, что к соленым слезам на ее губах прибавился соленый вкус крови. – Ты привыкла вить из этих стариков веревки. Но если ты попадешься в лапы к Черному Кальдеру, он совьет веревку из тебя. Так совьет, что у тебя не останется ни одной целой косточки, и тебе некого будет винить, кроме себя самой. Тебя изнежили, Рикке. Ты вся мягкая, как свиное сало! – Ее безжалостный палец снова больно ткнул Рикке в грудь. – К счастью для тебя, я оказалась рядом. Я срежу с тебя все это сало, обнажу железо, которое вижу под ним, и хорошенько его заточу. Тык, тык, в то же самое место, в еще не заживший синяк. – К счастью для тебя – потому что когда ты окажешься там, эта мягкость убьет тебя, а железо может тебя спасти. Тык, тык. – Может быть, пока это только маленькая иголочка, но когда-нибудь мы выкуем из нее кинжал… – Ах ты сука! – завопила Рикке и со всей силы врезала горянке по зубам. Удар был нанесен как следует, так что голова Изерн запрокинулась, а вокруг разлетелись капельки слюны. Рикке всегда считала себя слабой – скорее плаксой, чем бойцом. Сейчас в ней вскипела ярость, о существовании которой она не подозревала. Чувство было сильным и приятным. Первый проблеск тепла за все эти дни. Она снова занесла кулак, но Изерн поймала ее запястье, одновременно схватив за волосы и вывернув ей голову назад, так что Рикке могла только взвыть, с нечеловеческой силой пришпиленная к дереву. – Вот оно, это железо! – Изерн ухмыльнулась, показывая перемазанные соком и кровью зубы. – Может быть, там все-таки кинжал? И когда-нибудь мы выкуем из него меч, перед которым будут склоняться сильные мужчины и которому будет благоволить сама луна! Горянка отпустила волосы Рикке. – Ну что, ты достаточно согрелась? Готова плясать со мной дальше на запад? – Она подняла взгляд к покачивающемуся телу. – Или тебе больше по душе плясать с нашим холодным другом? Рикке глубоко, прерывисто вздохнула, выдула в морозный воздух струйку пара. Потом подняла вверх пустые руки – костяшки одной болезненно ныли, вдобавок к прочим ее неприятностям: – Мои вещи собраны.Молодые герои
– Ублюдки, – выдохнул Юранд, исследуя долину с помощью подзорной трубы. Лео выхватил у него трубу и направил на гребень холма. Через круглое окошечко, прыгающее из-за его собственного едва сдерживаемого волнения, были видны северяне – черные точечки копий на фоне угрюмого неба. За все утро они не двинулись с места. Там было, должно быть, человек шестьдесят, и они откровенно наслаждались видом постыдного отступления Инглии. Лео сунул подзорную трубу Йину. – Ублюдки. – Точно, – согласился Белая Вода со своим густым северным акцентом, опуская трубу и задумчиво скребя в бороде. – Самые настоящие. Гловард со стоном лег животом на луку седла. – Кто бы мог подумать, что война окажется такой гребаной скучищей? – Девять десятых боевых действий состоят в ожидании, – сообщил Юранд. – Так сказал Столикус. Как будто цитирование знаменитого полководца делало войну хоть капельку более выносимой. – На войне есть два варианта, – изрек Барнива. – Либо скука, либо ужас. И по моему опыту, скука гораздо предпочтительнее. Барнива со своим «опытом» начинал надоедать Лео. Эти его вечные разговоры об ужасах, о которых они, остальные, не имеют представления. Его манера хмуриться, глядя на горизонт, словно там, вдалеке, остались какие-то тягостные для него воспоминания. И все лишь потому, что ему довелось провести восемь месяцев в Стирии, причем он всю кампанию держался при лорд-маршале Миттерике, практически не покидая хорошо охраняемый командный пункт. – Утомленность войной сейчас в моде, но не все здесь такие бывалые вояки, как ты. – Лео в сотый раз за утро высвободил меч в ножнах, вытащил на пару дюймов, затем сунул обратно. – Некоторым из нас хочется действия, черт побери! – Риттер тоже ждал действия. И дождался, – ответил Барнива, потирая свой шрам кончиком пальца. – Это все, что я могу сказать. Лео нахмурился, жалея, что у него нет своего шрама. – Если война так ужасна, почему ты не занялся фермерством или еще чем-нибудь? – Я пытался. У меня ничего не вышло. И Барнива нахмурился, глядя на горизонт, словно там, вдалеке, оставались тягостные для него воспоминания. Юранд поймал взгляд Лео и возвел глаза к небесам. Лео едва успел подавить смешок. Они понимали друг друга так хорошо, что почти не нуждались в словах. – Что, они по-прежнему там? – Антауп придержал коня, поравнявшись с ними. Йин вручил ему подзорную трубу, и он привстал на стременах. – Вон они, – показал Лео. – Ублюдки. – Антауп мотнул головой, отбрасывая со лба свой вечно свисающий темный чубчик, и тот моментально упал на то же самое место. Антауп был из тех парней, которых девчонки никогда не оставляют в покое: ловкий и быстрый в движениях, ухоженный, словно призовой скакун. Впрочем, каждый из друзей Лео был по-своему привлекателен. Йин был свиреп в битве не хуже самого Девятипалого, но когда его рыжую бороду прорезала белозубая улыбка, а голубые глаза начинали сверкать, это было все равно что солнышко, выходящее из-за туч. Нельзя было отрицать, что имидж сурового ветерана шел Барниве, особенно в сочетании со шрамом на лбу и продолжающей его седой прядью. Гловард смотрелся как сплошная глыба жизнерадостной мужественности, с его ростом, широкими плечами и щетиной, густо покрывавшей лицо уже через час после бритья. Такую симпатичную банду молодых героев еще поискать. Как хорошо они бы смотрелись на картине! Может быть, стоит заказать, чтобы их нарисовали… Где бы найти хорошего художника? Лео поймал себя на том, что косится вбок. Остенгормские дамы, возможно, этого не видели, но Юранд несомненно был самым привлекательным в их стае. Черты его лица можно было назвать мягкими, особенно рядом с раздвоенным подбородком Гловарда или резкими скулами Антаупа, но Лео считал, что они придают ему… деликатность? Утонченность? Может быть, даже крохотную толику уязвимости? И, однако, нельзя было найти человека крепче Юранда, когда речь шла о защите его друзей. Какую выразительность он умел придать одному взгляду! А эти его слегка сдвинутые брови, когда он что-то обдумывал? Изгиб краешка рта, когда он наклонялся поближе, чтобы высказать свою мысль? И это всегда было что-то стоящее, что-то такое, чего никто другой никогда бы… Юранд взглянул на него, и Лео поспешно отвел глаза, снова уставившись на этих северян на хребте. – Ублюдки, – проговорил он слегка охрипшим голосом. – И мы ничего не можем сделать, кроме как сидеть здесь, – посетовал Антауп, елозя в седле и запустив под себя руку, чтобы высвободить застрявшую мошонку. – Словно львы в клетке! – А вернее, щенки на привязи, – буркнул Гловард, выхватывая подзорную трубу из его руки. – Где тебя вообще носило, черт побери? – Да так… проверял, все ли в порядке в обозе. Йин фыркнул. – В смысле, есть ли там женщины? – Ну, не только… – В улыбке Антаупа, казалось, было вдвое больше зубов, чем положено по уставу. – Но их там несколько. Человеку необходимо что-то, чтобы не впасть в отчаяние. Кто бы мог подумать, что война окажется таким унылым делом? Барнива поднял глаза: – На войне есть два вариан… – Скажи это еще раз, и я проткну тебя мечом, – пообещал Лео. – Похоже, нам всем не помешало бы немного приободриться, – Гловард кивнул в сторону колонны гораздо менее нарядных людей, которые брели по дну долины, придерживая свои порванные куртки, истрепанные плащи и протертые до дыр одеяла. Копья торчали над понуро опущенными плечами во все стороны, только не вверх. Как правило, Лео мог рассчитывать хоть на какое-то выражение радости, когда он появлялся перед простыми солдатами. Пара приветственных возгласов «Молодой Лев!» – и он может потрясти в воздухе поднятым кулаком, хлопнуть кого-нибудь по плечу и в свою очередь прокричать какую-нибудь чушь про короля. Сейчас, однако, люди тащились мимо в полном молчании, не отводя глаз от грязи под ногами, и учитывая, что от Срединных земель пока что не было видно никакой помощи, даже самого Лео гораздо меньше вдохновляло королевское величие, чем бывало раньше. Похоже, времена королей-воинов наподобие Гарода Великого и Казамира Стойкого ушли далеко в прошлое, и запасы патриотической болтовни стремительно подходили к концу. – Я стараюсь не спорить с твоей матерью насчет стратегии, – хмыкнул Антауп, – но постоянное отступление не очень-то помогает поддерживать в людях боевой дух. – Вкус победы быстро бы их оживил, – заметил Белая Вода. – Да и нас тоже. – Гловард подъехал поближе к Лео и понизил голос: – Будет проще простого преподать этим ублюдкам урок. Как тогда, на ферме! Он стиснул здоровенный жилистый кулак и саданул в воздух. Лео пошевелил рукоять своего меча, снова высвобождая его из ножен. Он мог воссоздать в памяти ту атаку во всех деталях. Рвущий волосы ветер и грохот копыт. Древко секиры, передающее силу ударов в его ладонь. Искаженные ужасом лица врагов. Головокружительная радость, когда они дрогнули и обратились в бегство. Между бровей Юранда вновь возникла маленькая озабоченная морщинка: – Мы не имеем понятия, что находится за этим гребнем. Лео вспомнил похороны Риттера. Слова, сказанные над могилой. Жена с безвольным подбородком, плачущая у камина… В его руках – жизни людей. Вот этих самых людей, готовых идти в огонь ради него. Его друзей. Его братьев. Он не сможет перенести потерю еще одного. – Юранд прав. – Он с лязгом отправил меч обратно в ножны, заставил себя убрать руку с рукояти. – Мы не знаем, что находится за гребнем. К тому же, мать меня убьет, если мы туда полезем. – Если вы туда полезете, мне можно будет уже не утруждаться. Лео вздрогнул, вновь ощутив эту странную смесь облегчения и протеста, возникавшую всегда, когда он слышал голос матери. Впрочем, с каждым разом облегчения было все меньше, а протеста – все больше. – Миледи! – Юранд отворотил своего коня в сторону, давая ей место проехать к Лео. Ее офицеры, отстав, толпились дальше на склоне. – Мы неплохо справились с людьми Стура Сумрака на прошлой неделе, – проворчал Лео. – Но сейчас Сумрак у нас на правом фланге. Она рассекла воздух жезлом, указав в южном направлении. Лео поморщился. Все же было что-то неправильное в том, чтобы женщина размахивала полководческим жезлом, даже если она на данный момент действительно командовала войском. – Это люди Черного Кальдера. А Кальдер не воин, как его сын… или мой, – она взглянула на Лео, подняв одну бровь. – Кальдер любит думать, как и я. Видишь вон тот лесок справа? Там он разместил свою конницу, дожидаясь, пока мы совершим какую-нибудь глупую ошибку. Юранд выдернул у Гловарда из кулака подзорную трубу и навел в ту сторону. – Металл, – буркнул он. – Среди деревьев. Лео должен был чувствовать себя польщенным тем, что сделал разумный выбор. Но вместо этого он лишь рассердился, что упустил нечто столь очевидное. – И что, мы теперь будем сидеть и позволять им смеяться над нами? – Было бы жаль, если бы они упустили такое представление. – Его мать кивнула в сторону разваливающейся колонны, где царила еще большая неразбериха из-за необходимости обойти лужу на дороге. – Я послала в долину самых убогих оборванцев, каких только смогла отыскать, с приказом маршировать как можно менее стройно. – Что?! – Пускай они посмеются, Лео. Смех не оставляет за собой плачущих вдов. Наши лучшие отряды укрылись в долине за холмами, подальше от глаз. Если на нас нападут, мы будем готовы. Наклонившись с седла, она откинула волосы с его лба: – А это что такое? – Ничего особенного, – отозвался Лео, отпихивая ее руки от заживающего рубца. – Мы тренировались. Я, Антауп и Барнива. – Наконец-то удалось его зацепить, – сказал Антауп, посмеиваясь. Юранд покашлял. Мать Лео сдвинула брови: – Скажи мне, что вы не дрались двое на одного. Знаменитое умение Антаупа обращаться с дамами, очевидно, не распространялось на губернаторшу. – Э-э… не то чтобы… – Когда ты наконец поймешь, что не можешь победить двоих сильных бойцов одновременно? – Бремер дан Горст мог, – возразил Лео. – Этот человек – не образец ни для чего! – отрезала его мать. – Подумай лучше о своем отце. Он был храбрым человеком, храбрее любого другого, но после измены твоего деда, и учитывая, какой слабой была Инглия, когда он принял губернаторство, он научился терпению! Он знал, на что годится. И никогда не имел чересчур высокого мнения о себе. – А я, по-твоему, имею? Юранд снова кашлянул, а мать Лео рассмеялась. – Ты знаешь, как я тебя люблю, Лео, но это действительно так, хотя мне и больно это признавать. Впрочем, мало удивительного, что ты вырос таким горячим – ты ведь был зачат на поле боя. Гловард и Барнива с улыбками переглянулись. Лео почувствовал, что краснеет. – Мама, неужели это обязательно? – Нет, конечно, не обязательно. Но ей-богу, каждое новое поколение, похоже, считает, что совокупление – это какое-то великое открытие, о котором до них никто не додумывался. А как они сами-то появились на свет, вот чего я не понимаю? Пора тебе уже обзавестись собственной женой. Кто-то должен за тобой присматривать. – Я думал, это делаешь ты, – буркнул Лео. – Мне некогда, мне надо сражаться. – Вот в этом-то и проблема: ты ни черта не сражаешься! – Похоже, ты так и не прочел Вертурио, которого я тебе дала? Умение не сражаться – главное на войне. И она неспешной рысцой удалилась в западном направлении в сопровождении своих людей, как всегда оставив за собой последнее слово. Юранд опять прочистил горло, и Лео резко повернулся к нему: – Ну давай уже, откашляйся как следует, черт побери! Сколько можно перхать? – Э-э, я просто хотел подчеркнуть, что миледи обычно очень здраво смотрит на вещи. И тебе действительно стоило бы прочесть Вертурио… – Она губернаторша только до тех пор, пока король не утвердит меня на отцовском посту! После этого я смогу делать все так, как я хочу! Три года прошло с похорон, а Лео все еще ждал гребаного назначения! Кипя яростью, он взглянул через долину на ублюдков-северян, наблюдающих со своего гребня. – Угу, – пробурчал Юранд. Между его бровями опять залегла озабоченная складка. – На чьей ты вообще стороне? – Я на стороне Союза. Так же, как и ты – и твоя мать. Лео не мог не ухмыльнуться: – Ты, как всегда, само здравомыслие! Юранд ухмыльнулся в ответ: – Должен же хоть кто-то сохранять трезвую голову. – Здравомыслящие люди дольше живут. – Лео стянул с рук перчатки, небрежно швырнул их Юранду и спрыгнул с седла, пока тот их ловил. – Но кто помнит этих ублюдков после их смерти? Мальчишка-барабанщик, шагавший в голове следующего отряда, вообще бросил играть. Он брел, задевая коленями свой барабан и стуча зубами от холода. Когда Лео приблизился, он поднял голову и поспешно вытащил побелевшие руки из-под мышек, но не смог удержать палочки, и они полетели в грязь. Прежде чем мальчик успел нагнуться, Лео наклонился и подобрал палочки. Зажав их в зубах, он скинул с плеч свой плащ и протянул его пареньку: – Давай меняться! – Милорд? Мальчишка едва мог поверить своей удаче, высвобождаясь из постромки, на которой висел барабан, и закутываясь в лучшую в Срединных землях шерсть ценой в несколько дюжин марок. Барнива, в кои-то веки улыбаясь, спрыгнул со своего коня и пошел в ногу с солдатами. Гловард и Юранд присоединились к нему. Белая Вода Йин тряхнул кудлатой головой, но тоже ухмыльнулся, протискиваясь в середину колонны. – Я тогда отведу обратно ваших коней, так, что ли? – крикнул Антауп, пытаясь собрать все поводья. – У меня кобыла! – крикнул ему Гловард. – Ты всегда хвастался, как тебя любят дамы! По колонне прокатились неуверенные смешки. Впервые за долгое время, судя повиду людей. Лео твердо ухватил пальцами барабанные палочки, как делал это мальчишкой, когда маршировал со слугами вокруг губернаторской резиденции. «Вождь должен делить тяготы со своими людьми», – говорил ему отец. Этим вечером Лео ждал сухой шатер, жаркий огонь и сытная трапеза, а им хорошо если достанется хоть какое-то одеяло и миска супа. Однако если по пути ему удастся немного их подбодрить, это уже будет неплохо. Неплохо для них, и неплохо для него. Кое-что, что можно показать этим ублюдкам, засевшим на холме. Кроме того, во всем мире не было человека, меньше подходящего для безделья, чем Лео. – Сейчас я попробую вспомнить, как барабанить, – крикнул он через плечо солдатам, – а вы попробуйте вспомнить, как маршировать! – Я не такой гений, как Юранд, – отозвался Гловард, поворачиваясь к нему лицом и идя задом наперед, – но насколько я помню, секрет в том, чтобы ставить одну ногу впереди другой. – Мы уж постараемся, милорд! – крикнул ему кряжистый сержант. Люди уже начинали двигаться быстрее. Лео улыбнулся и принялся отбивать ритм. – Большего я и не прошу.Выбрать момент
– Ты что, спишь? – Не-а, – прокряхтел Клевер. Это была только наполовину ложь, поскольку фактически он как раз успел проснуться. – Просто закрыл глаза, только и всего. – Почему? Он приоткрыл один глаз и взглянул на мальчика. Трудно понять, которого из двоих, поскольку солнце засвечивало его фигуру сквозь ветви. К тому же Клевер опять забыл их имена. – Чтобы не видеть увечья, которые вы наносите благородному искусству фехтования. – Мы стараемся как можем, – проворчал второй паренек, кем бы он ни был. – Это несомненно послужит утешением для ваших матерей, когда вас убьют из-за того, что вы не прислушивались к моим мудрым советам. Клевер занес руку над корзиной с яблоками, поводил ладонью, выбрал одно, которое ему больше понравилось. Симпатичное, с красным бочком. Откусил кусочек, пососал. – Кисло, – отметил он, скалясь, – но терпимо. Прямо как наша жизнь, а, парни? Прямо как наша жизнь… Они смотрели на него непонимающими глазами. Клевер испустил тяжкий вздох. – Ладно, за дело! Ребята безрадостно побрели обратно на солнце и повернулись лицами друг к другу. – Ха! – темноволосый паренек шагнул вперед, размахнувшись своей палкой. – Ой! – светловолосый отбил удар, но попятился. «Клац-клац» – стучали друг о друга палки. «Ку-ку» – куковала кукушка среди деревьев позади. Где-то вдалеке какие-то люди ссорились, но отсюда их голоса казались не больше чем успокоительным бормотанием. Клевер заложил одну ладонь за голову и снова откинулся на ствол дерева. Порой могло даже показаться, что жизнь не так уж плоха. Однако не прошло и минуты, как он недовольно хмыкнул. Потом поморщился. Потом мотнул головой. Проблема была в том, что эти его ученики были, наверное, самыми кошмарными фехтовальщиками, каких он только видел. Светловолосый только и делал, что махал своей палкой, стиснув зубы, в то время как темноволосый рычал и клокотал, но больше убегал, чем защищался. Оба уже выбились из дыхания. – Стоп! – Клевер сел, далеко отшвырнув недоеденное яблоко. – Во имя мертвых, остановитесь! Ребята прервали схватку и неуверенно посмотрели на него, опустив палки к земле. – Нет, парни, так не пойдет, – Клевер покачал головой. – Никуда не годится. Вы набрасываетесь друг на друга, как пес на суку. Молотите как придется, без единой мысли в голове. Вы должны думать об этом конкретном моменте больше, чем о любом другом! Вложить в него все ваши мысли, все ваши усилия, потому что все, что у вас есть в этой жизни, может быть отнято со следующим вашим выдохом. Ваша жизнь висит на волоске! – Это же просто палки, – угрюмо сказал светловолосый. Клевер потер виски. – Но мы представляем, что это мечи, тупица ты безголовая! Я, кажется, учу вас не фехтованию на палках, правда? – Темноволосый открыл было рот, но Клевер поднял руку, веля ему молчать. – Не надо отвечать. Просто не торопитесь. У вас ведь ничего не горит, верно? – Ты сам сказал: бейте быстро. – Ну да. Когда бьешь – бей как молния! Но думай перед тем, как ударить, а? – Может, выйдешь сюда и покажешь нам? – спросил темноволосый. – К вам, на солнце? – Клевер добродушно хохотнул. – Я стал учителем не для того, чтобы вставать и делать все самому, черт возьми! – Но… – Светловолосый поднес ладонь к глазам, закрывая их от солнца. На месте его противника Клевер врезал бы ему прямо сейчас, пока он не смотрит. Но темноволосый просто стоял рядом, ковыряя в носу. Никакой инициативы у этих мелких ублюдков. – Разве ты не будешь показывать нам какие-нибудь… как это называется… приемы? – Приемы? – Клевер расхохотался. – К приемам мы подойдем в самом конце. Пока что вы научились только держать меч с правильного конца. – Это палки! – повторил светловолосый, хмуро косясь на свое оружие. – У них оба конца одинаковые. Клевер решил не отвечать. – Я пытаюсь вас научить, как правильно думать. Победа зависит от того, как вы смотрите на мир вокруг. Казалось, темноволосый сейчас расплачется, настолько он был сбит с толку. – Но ведь дело просто в том, чтобы ударить его мечом, разве не так? Клевер набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. – Прежде всего, необходимо решить, когда следует бить, а когда не надо. В конечном счете… единственное, что действительно зависит от человека… это правильно выбрать момент. Ждать, пока противник откроется, понять, когда это произойдет, и воспользоваться этим. – Клевер выхватил из воздуха пригоршню пустоты, сжал кулак и потряс им: – Правильно выбрать момент! Вот в чем секрет. Понятно? Темноволосый парнишка глядел с сомнением. – Мой папа всегда говорил, что секрет в том, чтобы крепче держать меч. – Ха! Ну да, и это тоже. Если ты не будешь держать меч, он просто вывалится у тебя из руки. Парни снова уставились на него пустыми глазами. И Клевер снова вздохнул. – Давайте еще разок, ребятки. И на этот раз старайтесь выбирать момент для удара. «Клац-клац» – стучали друг о друга палки. «Тук-тук» – долбил дятел на дереве где-то позади. В кустарнике хрустнула веточка, и Клевер незаметно вытащил нож из чехла на спине и спрятал его за предплечьем. Еще один шаг – и Клевер, не оглядываясь, протянул руку и наклонил корзину с яблоками в сторону новоприбывшего. – Яблочко? – предложил он. За его спиной стоял Черный Кальдер, потирая небольшой шрам на подбородке и глядя в сторону двоих мальчиков – те снова хлестали друг друга палками как попало, даже не думая выбирать какой-то там момент. – Не нужно, – буркнул он. – Что, вождь, трудный день выдался? – Побудь на моем месте, у тебя все дни будут такие. Клевер снова перевел взгляд на демонстрацию того, как не следует использовать меч. Его нож уже снова лежал в своем чехле. Он удовлетворенно сложил ладони на животе. – Должно быть, поэтому я предпочитаю свое место. – Ха! – Кальдер пожевал губами (немного желчно, по мнению Клевера) и проговорил голосом, едким от сарказма: – Можешь не вставать. – Я и не собирался. Кальдер снова пожевал губами с еще более кислым видом. Он вообще был что-то кисловат в последнее время, учитывая, сколько дала ему судьба – или, по крайней мере, сколько он сумел у нее урвать. Когда-то у него было неплохое чувство юмора, но чем больше человек получает, тем мрачнее он обычно становится, а Черный Кальдер нынче владел почитай что всем Севером. Пускай королевскую цепь носил его брат Скейл, все знали, что решения за короля принимает Кальдер Черный. – Я имел в виду, что ты должен встать. – А! Ну ладно. Клевер не торопился. Он считал делом принципа тратить на все, что он делает, столько времени, сколько ему будет позволено. Выпрямившись, он размял затекшие ноги, стряхнул с задницы грязь и сухие еловые иголки, потом похлопал ладонями друг о друга, очищая и их тоже. – Ну вот, – наконец сказал он. – Я встал. – Пусть звонят все колокола! – иронично отозвался Кальдер. – Явился Йонас Клевер! Оглядевшись вокруг, Клевер с немалым потрясением обнаружил, что кто-то подобрался к нему сзади и стоял там, опираясь о дерево. Черноволосый парень лет двенадцати или тринадцати, с рассеченной верхней губой и внимательными глазами. Он осмотрел Клевера сверху донизу, но ничего не сказал. – Прежде известный как Крутое Поле, – прибавил Кальдер, заставив Клевера досадливо поскрести в затылке. – Может быть, ты о нем слышал? – Нет, – отозвался парень. Он смотрел на двоих сражающихся мальчиков, сощурив свои бледные глаза. – А это кто такие? Ребята уже просто боролись, пыхтя и пошатываясь, их палки бесцельно торчали в небо. – Это… – Клеверу хотелось бы вообще отречься от какого-либо знакомства с ними, но он сомневался, что это сойдет ему с рук. – Это мои ученики. Парень еще некоторое время понаблюдал за ними, затем торжественно вынес свое суждение: – Они никуда не годятся. – Метко подмечено! Они полное дерьмо. Но именно так можно понять, что я действительно великий учитель. С одаренными любой дурак получит результаты. Парень подумал. – И где их результаты? – Тебе придется поверить, что они будут. Терпение – самое грозное оружие воина. Это говорю тебе я, а мне довелось побывать в нескольких переделках. – И выйти победителем? Клевер фыркнул. – Ох, Кальдер, мне нравится этот парень! Итак, ты пришел сюда только для того, чтобы вывалять в грязи мою с трудом заслуженную репутацию? – Не только, – ответил Кальдер. – Мне нужна твоя помощь. – Подумываешь взять несколько уроков фехтования? – На мой вкус, лучше, когда мечами размахивают другие. – Тогда в чем же дело? Кальдер вздохнул. – Мой сын, – проворчал он с несчастным видом. – Большой Волк? Наш потенциальный король? Стур Сумрак, несравненный воитель? Мне казалось, он умеет владеть мечом. – Умеет. Даже слишком хорошо, я бы сказал. Он становится немного… неуправляемым. Спалил Уфрис, чертов идиот! Столько лет я строил планы, как возьму этот город, и не успел я его заполучить, как он устраивает там пожар! – Обычное дело. Стоит назвать заварушку войной, как люди тут же теряют голову. – Мой отец говорил: поверни троих северян лицом в одну сторону, и они примутся убивать друг друга еще до того, как ты успеешь дать сигнал к атаке. У меня под рукой Греган Пустоголовый и его ребята из Западных Долин, которые еще не поняли, хотят они присоединиться к Ищейке или сражаться против него. Как я могу заставить их слушаться, когда этого не делает моя собственная плоть и кровь? Если бы Стур не был моим сыном, я был бы вынужден сказать, что этот парень гребаный идиот! – Но поскольку он твой сын, то… Кальдер не слушал. – Его не волнует ничего, кроме собственной славы. Своей легенды. Но чего стоит гребаное имя на рынке?.. Воины! – Он выплюнул это слово так, словно оно горчило на языке. – Клянусь, чем больше они побеждают, тем хуже становятся! – Поражение полезно для укрепления духа. – Клевер аккуратно поскреб свой шрам ногтем мизинца, который отращивал специально для этой цели. – Как я узнал на собственной шкуре. – Этот дурень считает себя непобедимым. Его имя притягивает к себе идиотов, они слетаются к нему, как мухи на говно, и дают идиотские советы. Я послал к нему Чудесницу в качестве второго, чтобы она попыталась научить Большого Волка хоть какой-то осторожности. – Хороший выбор. Хорошая женщина. Хорошая идея. – Так Стур довел ее до того, что она волосы на себе готова рвать от отчаяния! Клевер нахмурился. – С каких это пор у Чудесницы появились волосы? – Просто фигура речи. – А-а. – Короче, я хочу, чтобы ты ей помог. Наставил Стура на путь истинный. – Думаешь, я знаю, где он, этот истинный путь? – Гораздо лучше, чем этот хренов идиот, мой сынок. По крайней мере, ты, может быть, пару раз сумеешь столкнуть его с ложного. Клевер поскреб в бороде, поглядел на мальчиков, барахтающихся на лужайке, на парнишку Кальдера, который наблюдал за ними, неодобрительно качая головой. Медленно вдохнул. Медленно выдохнул. – Ну ладно. Сделаю что смогу. Клевер уже достаточно пожил на свете, чтобы знать, когда безнадежно пытаться как-то выкрутиться. Кряхтя, он нагнулся, нашарил свой меч, выпрямился. Не спеша – потому что зачем спешить? – Наверное, в конечном счете это все, что мы можем, каждый из нас. Ты прямой человек, Клевер, надежный. На тебя всегда можно было положиться. – Еще бы! Сперва я был верен Бетоду, потом Гламе Золотому, потом Кейрму Железноголовому, теперь вот тебе… – Н-ну… Ты был им верен до тех пор, пока они не оказались на проигрывающей стороне. – Звучит в точности как предательство. Кальдер пожал плечами: – Что поделаешь, когда налетает ветер, приходится гнуться. – Если я что и умею в этой жизни, так это гнуться под ветром… – Клевер пихнул ногой корзинку с яблоками по направлению к парню с рассеченной губой. – Забери это себе. У меня от них живот болит.* * *
– Мечты сбываются! – провозгласил Клевер, неторопливо подходя с мечом на плече. Чудесница повернула голову, так что стал виден белый шрам, проступающий сквозь черно-серебристую щетину на ее скальпе, и хохотнула. Смех больше походил на сухой кашель, в нем не было особой радости. – Смотрите-ка, кто здесь! – сказала она. Клевер оглядел себя. – Я узнаю эти сапоги! Явился Йонас Клевер, и теперь все зло будет исправлено! – Он подмигнул ей, но она не казалась особенно очарованной. – Сегодня твой счастливый день! – Давно пора, черт побери. Она сильно хлопнула его по ладони, ухватила за руку и подтянула к себе, после чего они обнялись и вдобавок как следует похлопали друг друга по спинам. – Тебя тут хорошо кормят? – спросил он, оглядывая ее с ног до головы. – Такое чувство, будто обнимаешь пучок копий! – Я всегда была худая. – О да, я тоже, – он похлопал себя по брюху. – Под этим тщательно выращенным слоем жира скрывается тело героя! Она подняла одну бровь. Клевер любил смотреть на хорошо сделанную работу, а что ни говори, поднимать брови Чудесница умела. – И что же заставило тебя притащить весь этот жир так близко к схватке? – Черный Кальдер. Он говорит, что тебе нужна помощь. – Этого я не стану отрицать. И когда она придет? – Ты смеешь шутить со мной шутки, женщина? Мне вверена забота о будущем Севера – то есть о нашем будущем короле, о Большом Волке, о Стуре Сумраке! Теперь уже обе ее брови взлетели на лоб. – Тебе? – Я должен наставить его на истинный путь. Слова самого Кальдера. – Что ж, удачи тебе в этом! – Она поманила его к себе и понизила голос: – Не уверена, что мне доводилось встречать большего мудака, чем этот парень, и это учитывая, что я была второй при Черном Доу. – Всего лишь на один день, – фыркнул Клевер. – Одного дня мне более чем хватило. – Мне действительно доводилось слышать, что Большой Волк порой проявляет некоторые признаки мудачества. Чудесница мотнула головой, указывая на столб дыма, поднимавшийся над деревьями. – Вон, взгляни: он жжет очередную деревню, которую мы только что захватили. Когда мы с ним расстались, он лично ходил от дома к дому, проверяя, чтобы ничто не уцелело. Клеверу показалось, что он уловил издавна знакомый запах дыма горящих зданий, долетевший с ветерком. – Зачем сражаться за что-то, чтобы потом просто сжечь? – Может, Большой Волк тебе скажет. Потому что будь я проклята, если понимаю. – Что же, – Клевер вытянул вперед подбородок и поскреб щетину на натянувшейся шее. – К счастью, я наделен героическим терпением. – Оно тебе понадобится. – Чудесница указала подбородком в сторону: – Вон идет наше будущее. И действительно, по дорожке к ним приближался Стур. Ему дали имя Сумрак еще в младенчестве, по причине того, что он родился во время солнечного затмения. На самом деле он родился на час раньше, но сейчас уже никто не отважился бы об этом сказать. Все это уже вошло в непрерывно разрастающуюся легенду о Большом Волке. У него были длинные черные волосы, он носил хорошую одежду с золотыми пряжками и заклепками. Его серо-голубые глаза, казалось, постоянно были немного влажными, словно он собирался заплакать. Должно быть, это были едкие слезы презрения к миру и всему, что в нем содержится. Роста Стур был небольшого, но в том, как он двигался, чувствовалась стремительная сила. Грация танцовщика. А также высокомерная уверенность в себе – в сумасшедшем изобилии. Чрезмерная самоуверенность может привести к тому, что тебя убьют, но Клеверу также доводилось видеть, как благодаря ей люди выходили невредимыми из огня. Старая добрая железная шкура самонадеянности. Вот уж кто знал, как выбирать момент – а выбрав, отрезать себе желаемый кусок без колебаний и тем более без сожалений. При нем была обычная толпа шлюх мужского пола, какую обычно собирают вокруг себя знаменитые бойцы. Многие из них горделиво носили на щитах знак волка. Это были люди, не имеющие собственного имени, притянутые именем Стура, словно мотыльки пламенем костра. Клеверу доводилось видеть эту мерзкую модель уже с дюжину раз. У Гламы Золотого была очень похожая шайка, а также у Девятипалого; более чем вероятно, что и Скарлинг Простоволосый имел при себе такую же толпу прихлебателей, хоть это и было несколько сотен лет назад. Времена меняются, но скопище шлюх остается более-менее тем же самым. Стур Сумрак смерил Клевера своим влажным, холодным, пустым взглядом. Его стремительная рука свободно лежала на рукояти меча, улыбка сверкала белыми зубами и черными угрозами. – Йонас Клевер, – проговорил он. – Какого хера ты тут делаешь? – Меня прислал твой отец – Кальдер Черный. – Я знаю, как зовут моего отца. – Он знает, как зовут его отца! – захохотал один из хохотунов, молодой мускулистый ублюдок, с ног до головы обвешанный оружием. Лязг от него был словно от продавца ножей, чересчур нагрузившего свою тележку. – Закрой рот, Магвир, – буркнул ему Стур через плечо. Получивший отповедь Магвир тут же ощетинился: опостылевшая модель мужественного поведения, которой Клевер, к своему стыду, некогда активно придерживался. – Что я на самом деле хочу знать, – продолжал Стур, – это почему он тебя прислал. – Чтобы наставить тебя на истинный путь. – Клевер беспомощно пожал плечами. – Это его слова, пойми меня правильно. – А ты можешь отличить истинный путь от кучи дерьма, так, что ли? Стуровы жополизы захохотали, тряся своими волчьими щитами, словно это был какой-то верх остроумия, и Клевер улыбнулся вместе с ними. Когда только и можешь, что правильно выбрать момент, нетрудно понять, что сейчас момент неподходящий для уязвленного самолюбия. – Не хочу делать громких заявлений, но мне за долгие годы довелось походить по разным путям, в том числе ложным. Может статься, я мог бы удержать тебя от некоторых куч дерьма, из-за которых так благоухают мои сапоги. – То-то я думаю, откуда эта вонь? – Стур демонстративно принюхался, потом облизнул зубы и вытер нос подушечкой большого пальца. – Итак, каков же будет твой первый совет? – Никогда не чеши брови мечом. – Клевер ухмыльнулся. Кроме него никто не смеялся, но это было их дело. – Я бы сказал, лучше вообще держать его в ножнах, пока это возможно. Обнаженные мечи чертовски опасны, против этого ничего не возразишь. Стур шагнул ближе к нему, словно окруженный невидимым пузырем угрозы. – Мудрость, достойная героя! – прошипел он. – Когда-то я хотел быть героем, – Клевер похлопал себя по брюху. – Но потом перерос это желание. Однако я обещал твоему отцу, что сделаю все, что смогу. – Ну что ж… – Стур повел рукой в направлении долины: – Не хочешь ли указать нам путь? – Разве я посмею! Я знаю, кто я такой: я из тех, кто рожден, чтобы следовать. Будущий король широко распахнул свои влажные глаза: – В таком случае догоняй, старикашка! И он скользнул мимо, уже устремив взгляд в направлении своего следующего завоевания, а Клевер отступил в сторону, пропуская его хмурящихся приспешников и низко кланяясь. – Хочу до заката спалить еще пару деревушек! – крикнул Большой Волк через плечо, и молодые искатели славы тут же принялись соревноваться, кто захохочет громче остальных. – Что я тебе говорила? – Чудесница нагнулась к Клеверу. – Абсолютный мудак!То, что они любят
Рикке снова повела плечами, закапываясь спиной в спутанные корни. Она стояла по шею в ледяной воде, в волосы набилась грязь. С дороги наверху доносился топот множества ног. Это были воины ее врага, и судя по звуку, ублюдков было немало. Она еще раз подумала о том, что случится, если ее поймают. Точнее, когда ее поймают. Рикке постаралась выровнять дыхание, сделать его медленным, спокойным, еле заметным. Гнетущий страх за свою жизнь, плюс обжигающая тревога за всех, кого она знала, плюс сводящая с ума боль от сотен мелких ушибов и царапин, плюс грызущий голод и стискивающие оковы ледяной воды – все это вкупе давало самый дерьмовый вечер из всех, что у нее были за последнее время, и это учитывая, что соревнование за этот титул шло нешуточное. В ее подбородок уперся палец, принуждая закрыть рот, и Рикке поняла, что в последние минуты стучала зубами. Изерн стояла рядом, также прижавшись спиной к берегу. Вода доходила ей до острого подбородка, волосы облепили суровое лицо. Неподвижная, как земля, терпеливая, как деревья, твердая, как камень. Ее взгляд переместился от лица Рикке к нависающему над ними обрыву в бахроме свисающих корней. Ее рука тихо выскользнула из-под воды, палец прижался к рассеченным шрамом губам, призывая к молчанию. – Проклятье! – послышался голос сверху, чуть ли не над самым ухом Рикке. Она инстинктивно дернулась и могла бы с плеском ухнуть в воду, если бы не твердая рука Изерн, обхватившая под водой ее бесчувственное предплечье. – Черт… Э-эх… – Мужской голос, немолодой, но мягкий и неторопливый, словно его владелец никуда не спешил. – Ну вот, так-то лучше! Последовал удовлетворенный вздох, и струя слегка дымящейся мочи с журчанием устремилась в воду в каком-то шаге от лица Рикке. Как ни печально это признавать, она испытала искушение подставить голову под брызги, просто чтобы хоть немного согреться. – В жизни полно разных удовольствий, – продолжал голос, – но я начинаю думать, что мало что сравнится с тем, чтобы поссать, когда тебе действительно хочется ссать. – Ха! Не знаю, увеличилось или уменьшилось мое уважение к тебе после этого маленького откровения. Это был женский голос, выбирающий каждое слово тщательно, словно кузнец, подбирающий гвозди, чтобы подковать лошадь богача. – И вот подступает момент… – струя приостановилась, потом зажурчала снова, – …иногда я специально придерживаю это дело… чтобы потом, когда я снова продолжаю… – несколько последних маленьких всплесков, – …удовольствие еще больше, чем прежде! Как там, нет ли вестей о ходе благородного сражения? – Союз отступает так быстро, как только может. Есть небольшие стычки, но без настоящего огня. Ребят Ищейки не видно и не слышно. Тоже драпают, небось. – Меня это вполне устраивает, – отозвался мужчина. – Если повезет, они так и будут драпать до самой Инглии, и тогда мы все сможем спокойно прилечь и отдохнуть. Рикке бросила взгляд на Изерн. Горянка была права. Она была всегда права, черт бы ее драл, особенно в том, что касалось мрачных пророчеств. Этим утром они набрели на поляну, заваленную трупами. Их там было больше дюжины. Люди с обеих сторон – теперь они все были на одной стороне. Говорят, что Великий Уравнитель сглаживает все различия… Рикке глядела на тела во все глаза, прижав запястье ко рту, еле осмеливаясь дышать. А потом она увидела Изерн – та присела на корточки возле одного из мертвых, словно пожиратель трупов из старых песен, перебирая порванную одежду, возясь с застежками… «Что ты делаешь?» «Ищу что-нибудь съестное». И тогда Рикке принялась сама обшаривать трупы. Занемевшими пальцами она копалась в чужих карманах, стараясь не глядеть мертвецам в лица. Насчет этого Изерн тоже оказалась права. Весь твой страх, чувство вины, испытываемое тобой отвращение пропадают, если как следует поголодать. Когда они с Изерн украдкой уходили с поляны, единственное, что действительно ее расстраивало – это что им так и не удалось ничего найти. – Вождь! – заорал кто-то над их головами. – Сумрак! Наш будущий король! С дороги послышался одобрительный лязг оружия о щиты. Рикке закаменела, стоя в воде – насколько это было возможно, учитывая, что ее тело и без того напоминало кусок льда. Изерн навалилась на нее и еле слышно зашипела ей в ухо: – Ш-ш-ш… – Во имя мертвых! – буркнула женщина наверху себе под нос и громко прибавила с натужной веселостью: – Вождь! Как прошел день? – Пока без жертв, но время еще есть. Итак, вот он какой, голос Стура Сумрака. Звучит чересчур капризно для такого прославленного воителя. Словно у ребенка, собирающегося закатить истерику. – Эти южане – как жидкая подливка, постоянно куда-то утекают. Девять Смертей имел возможность драться с Тридуба, с Черным Доу, с Хардингом Молчуном и всеми остальными. Как завоевать себе великое имя, если нет великих врагов, чтобы с ними сравниться? Недолгая пауза. – Да, это тяжело, – отозвалась женщина. – Чудесница, у меня для тебя задание. В этих лесах прячется девчонка. – У Рикке тошнотворно засосало в животе, хуже, чем просто от голода. Она вжалась в обрыв так, словно могла стать единым целым с землей. – Я ее хочу. Энтузиаст мочеиспускания жизнерадостно хохотнул: – Кто ж не хочет девчонку в этих лесах? – Молчание, словно соль шутки ни до кого не дошла. Рикке, во всяком случае, точно не собиралась смеяться. – Ну хорошо, и как нам отличить эту девчонку от других? – Говорят, она все время дергается. И еще у нее в носу золотое кольцо и, возможно, крест, нарисованный поверх глаза. Рикке дотронулась кончиком языка до кольца в своем носу и прошептала: – Твою мать! – С ней, возможно, будет еще какая-то ведьма-горянка. Эту можете убить. Но девчонка нужна мне живая! – Должно быть, важная персона, – заметила женщина, которую называли Чудесницей. Сумрак хохотнул, будто сова заухала: – Так в этом же все и дело! Она дочка Ищейки. – Дважды м-мать, – беззвучно выдохнула Рикке. – Ш-ш-ш! – прошипела Изерн. – И что будет, если мы ее поймаем? Невеселое хмыканье. – Ну, если бы ее заполучил мой отец, скорее всего он вернул бы ее за выкуп или сделал из нее приманку, использовал бы как-нибудь, чтобы повернуть по-своему, когда зайдут переговоры о мире. – Это слово Сумрак выговорил с таким отвращением, словно оно было тухлым на вкус. – Ты знаешь моего отца. Сплошные планы и интриги. – Да, Кальдер Черный всегда был умным человеком, – отозвался мужчина. – Я смотрю на вещи по-другому. Мое мнение: если хочешь сломать своих врагов, сломай то, что они любят. Как я слышал, престарелые дурни Ищейки действительно любят эту припадочную тварь. Она для них что-то вроде талисмана. – По голосу было слышно, что он улыбается. – Поэтому, если она попадется мне, я ее раздену, хорошенько отхлестаю кнутом, выдерну зубы, а потом, может быть, отдам бондам, чтобы они ее оттрахали – между шеренгами, чтобы все слышали, как она визжит. Ненадолго воцарилось молчание. Рикке слышала собственное хриплое дыхание. Пальцы Изерн крепко стиснули ее предплечье. – Или, еще лучше, я дам ее трахнуть моему коню. Или моим псам. Или… не знаю, может, борову? – Как ты собираешься этого добиться, черт возьми? – судя по голосу, пожилой мужчина испытывал изрядное отвращение. – О, нет ничего невозможного, если у тебя хватает воображения и терпения. А после этого я привяжу ее повыше на дереве – каком-нибудь с колючками, – так, чтобы все могли видеть, и вырежу на ней кровавый крест. Поставлю внизу ведро, чтобы собрать ее кишки, и пошлю потом на ту сторону. – В смысле, пошлешь ее кишки? – Ну да. В красивой шкатулке. Из твердой древесины, с резьбой. Может, положу туда цветов. Или нет! Ароматические травы – вот что я туда положу. Чтобы старые дурни не унюхали, что там лежит, пока не откроют крышку. – Стур удовлетворенно замычал, словно речь шла о вкусной рыбе, которую он собирался поймать, или ждущем его хорошем обеде, или комфортном кресле на веранде тихим вечером на закате. – Только представь, какие у них будут лица! И он заклокотал смехом, словно ее кишки в шкатулке были каким-то верхом веселья и остроумия. – Твою мать! – снова выдохнула Рикке. – Ш-ш-ш… – прошипела Изерн. – Но это все в будущем. – Сумрак расстроенно вздохнул. – Рано готовить дичь, пока ты ее не поймал, верно? Мой отец, понятное дело, обещает за девчонку кучу денег. Тот, кто ее добудет, станет богатым человеком. – Все ясно, вождь. – Женщина, которую называли Чудесницей, явно наслаждалась этим не больше, чем сама Рикке. – Будем смотреть в оба. – Вот и чудненько. Клевер, можешь продолжать ссать дальше. – Спасибо, я уже закончил. Думаю, какое-то время сумею продержаться. До Рикке донесся звук мягких удаляющихся шагов. Наверное, ей следовало сейчас окаменеть от страха – видят мертвые, у нее было на это право. Но вместо этого в груди у нее потихоньку закипал гнев. Этот гнев согревал, невзирая на ледяную воду, бурлящую возле самого ее подбородка. Гнев подталкивал ее выскользнуть из потока с зажатым между зубами ножом и вырезать кровавый крест самому Сумраку, прямо здесь и сейчас. Отец всегда говорил Рикке, что месть – это бесплодная трата усилий. Что, отказываясь от нее, ты поступаешь как сильный человек, мудрый человек, здравомыслящий человек. Что кровопролитие ведет только к еще большему кровопролитию. Однако его поучения казались сейчас ужасно далекими, предназначенными для другого, более теплого места. Рикке стиснула зубы, сощурила глаза и поклялась себе, что если доживет до конца этой недели, то приложит все усилия, чтобы увидеть, как Стура Сумрака трахает боров. – Скажу тебе честно, Чудесница, – донесся до нее голос мужчины, которого звали Клевер. Он говорил вполголоса, словно делясь секретом. – Этот ублюдок чем дальше, тем больше вызывает мое беспокойство. – Хорошо тебя понимаю. – Сперва я принимал это за лицедейство с его стороны, но сейчас начинаю думать, что внутри у него то же, что и снаружи. – Хорошо тебя понимаю. – Ты подумай, кишки в шкатулке? С ароматическими травами? – Хорошо тебя понимаю. – Пройдет время, и он станет нашим королем, этот кишечных дел мастер. Королем всего Севера. Вот этот! Долгая пауза, затем усталый вздох: – Ни один человек не станет радоваться подобному, если он в здравом уме. Рикке могла только согласиться. Ей показалось, что она видит их неясные отражения, колышущиеся в воде среди черных ветвей. – Ты видишь что-то там, внизу? Она застыла. Онемевшие пальцы судорожно обхватили рукоять ножа. Она взглянула на суровый профиль Изерн с рельефно проступившими мышцами челюсти. Из-под воды показался наконечник ее копья, вымазанный смолой, чтобы на нем не отблескивал свет. – Что там? Рыба? – Похоже на то. Сбегать за удочкой, как ты думаешь? Послышался скребущий звук: Чудесница отхаркивалась. Затем сверху, вращаясь, прилетел комок слизи и шлепнулся в воду. – Не стоит. Думаю, в этой речушке нам ловить нечего.Ничего хорошего
Он вернулся домой на закате – солнце уже почти село, оставался только розовый отсвет на спинах черных холмов. Долина уже погрузилась в темноту, но Броуд мог бы пройти здесь и с завязанными глазами. Ему была знакома каждая колея на дороге, каждый камень в полуразвалившейся стене сбоку от нее. Все было таким знакомым – и таким странным. После двухлетнего отсутствия можно предположить, что человек ринется сломя голову к своему любимому месту, к любимым людям, с такой широкой улыбкой на лице, что могут треснуть щеки. Однако Броуд брел медленно, словно приговоренный к виселице, и улыбался примерно столько же. Тот человек, что покинул это место, не боялся ничего. Тот, что возвращался, не знал ничего кроме страха. Он даже толком не знал, чего боится. Самого себя, может быть. Когда в виду показался дом, сгорбленный, в окружении голых деревьев, с полосками света, просачивающегося вокруг ставней, Броудом овладело странное побуждение пройти мимо. Это была странная мысль – что он больше не свой здесь. После всего, что он видел. После всего, что сделал. Что, если он принесет все это с собой? Однако путь, ведущий мимо, годился только для трусов. Он до боли стиснул кулаки. Гуннар Броуд никогда не был трусом! Спроси кого угодно. Ему понадобилась вся его храбрость, чтобы постучать в дверь. Больше, чем когда он взбирался по осадным лестницам при Борлетте или возглавлял атаку на пикинеров при Мусселии, и даже чем когда тащил на себе умирающих от лихорадки людей во время последующей долгой зимы. Тем не менее, он постучал. – Кто там? Это был ее голос, там, за дверью – но он содрогнулся сильнее, чем когда увидел направленные на него острия пик. Вплоть до этого момента он боялся, что ее здесь не окажется, что она куда-нибудь переехала, забыла его. Или, может быть, как раз на это и надеялся. Сейчас он едва мог найти в себе голос, чтобы отозваться: – Это я, Лидди… Гуннар. Дверь загремела, отворилась – и он увидел ее. Она изменилась. Далеко не так сильно, как он сам, но изменилась. Вроде бы отощала. Стала тверже, жестче. Но когда она улыбнулась, ее улыбка по-прежнему осветила угрюмый мир, как бывало всегда. – Ты что стучишься в собственную дверь, дурачина ты здоровенная? И тогда он заплакал. Сперва это был просто всхлип, родившийся где-то в животе и всколыхнувший все тело. А потом он уже не мог остановиться. Трясущимися руками он стащил с глаз стекляшки, и все слезы, не пролитые им в Стирии – поскольку Гуннар Броуд никогда не был трусом, – обжигая щеки, покатились по его изуродованному лицу. Лидди шагнула к нему, и он отпрянул, болезненно горбясь, выставив вперед ладони, отгораживаясь от нее. Словно она была стеклянная и могла расколоться в его руках. Но она все равно обняла его. Тонкие руки – но из этой хватки ему было не вырваться, и хотя Лидди была на голову ниже, она прижала его лицо к своей груди и принялась целовать в затылок, приговаривая: – Ш-ш-ш… Тише, тише… Все хорошо… Через какое-то время, когда его всхлипывания начали утихать, она обхватила ладонями его щеки, подняла его голову и посмотрела ему прямо в глаза. – Что, там было так плохо? – спросила она, спокойно и серьезно. – Да уж, – просипел он. – Ничего хорошего… Она улыбнулась своей улыбкой, освещавшей весь мир. Настолько близкой к нему, что он мог видеть ее даже без своих стекляшек. – Но теперь ты вернулся. – Да. Теперь я дома. И он снова принялся плакать.* * *
Каждый удар топора заставлял Броуда вздрагивать. Он говорил себе, что это звук честного труда, хорошо выполняемой домашней работы. Говорил, что он здесь в безопасности, не на войне, а у себя дома. Но может быть, он принес войну с собой? Может быть, любой участок земли, на котором он стоял, превращался теперь в поле боя? Он попытался спрятать свое беспокойство за шуткой: – Как по мне, все-таки рубить дрова – мужская работа. Май поставила на плаху следующий чурбан и занесла топор. – Все становится женской работой, когда мужчины усвистывают в Стирию. Когда он уходил из дома, она была больше похожа на мальчишку – тихая, неуклюжая. Как будто собственная кожа ей не по размеру. Сейчас Май по-прежнему выглядела костлявой, но в ее движениях появилась быстрота и сила. Она быстро выросла. У нее не было другого выбора. Новый удар – и с плахи покатились еще два аккуратных чурбака. – Надо было мне остаться дома, а тебя послать сражаться, – сказал Броуд. – Может, мы бы победили. Май улыбнулась ему, и он улыбнулся оттого, что может заставить ее улыбнуться. Думая о том, как это удивительно – что человек, сотворивший все то дурное, что сотворил он, мог приложить руку к сотворению чего-то настолько хорошего, как она. – Откуда у тебя эти стекла? – спросила она. Броуд потрогал стекляшки пальцем. Порой он забывал, что они у него на лице – до тех пор, пока не снимал их, и тогда все на расстоянии дальше протянутой руки становилось сплошным смазанным пятном. – Спас одного человека… Лорд-маршала Миттерика. – Ого! Неплохо! – Командующего армией, ни больше ни меньше. Мы попали в засаду, и я там тоже оказался, ну и… – Он понял, что снова до дрожи стиснул кулаки, и принудил себя их разжать. – Он решил, что я его спас. Хотя должен признаться, я понятия не имел, кто он такой, до тех пор, пока все не было кончено. Я же ничего не видел дальше пяти шагов. И тогда он подарил мне эту штуку. Он снова снял с себя стекляшки, подышал на них и аккуратно протер подолом рубашки. – Стоят, наверное, как солдатское жалованье за шесть месяцев. Чудо современной мысли. – Он снова зацепил дужки за уши, так что поперечина легла в привычную канавку поперек переносицы. – Но я не жалуюсь, потому что теперь я могу видеть красоту моей дочери даже с другой стороны двора. – Красоту! – Май пренебрежительно фыркнула, но вид у нее при этом был слегка польщенный. Пробившееся сквозь тучи солнце легло теплым лучом на улыбающееся лицо Броуда, и на какой-то момент все стало совсем как прежде. Как будто он никуда не уходил. – Так, значит, ты воевал? Во рту у Броуда вдруг пересохло. – Да, воевал. – И как это, воевать? – Это… Столько времени он мечтал увидеть ее лицо – и вот теперь она стоит прямо перед ним, а он боится встретиться с ней глазами! – Ничего хорошего, – неловко закончил он. – Я всем рассказываю, что мой отец герой. Броуд съежился. Облака набежали, накрыв тенью двор, и ужас снова стоял за его спиной. – Не надо так говорить. – Что же мне говорить тогда? Он нахмурился, опустив взгляд к своим саднящим ладоням, потер одну о другую. – Только не это. – Что значат эти метки? Броуд попытался прикрыть рукавом свою татуировку лестничника, но синие звезды на костяшках пальцев все равно высовывались из-под обшлага. – Да так, просто баловались с парнями. И он убрал руку за спину, где Май не могла ее видеть. Где ему самому не приходилось на нее смотреть. – Но… – Хватит вопросов! – сказала Лидди, выходя на крыльцо. – Твой отец только что вернулся. – И у меня по горло дел, – прибавил он, вставая. – Крыша, небось, протекает в десяти местах. Было видно, что женщины старались сохранить дом в презентабельном виде, но работы было слишком много даже для троих, не то что для двоих. Дом выглядел так, словно был готов вот-вот рассыпаться. – Только осторожно. Боюсь, если ты взгромоздишься на крышу, даже стены могут не выстоять. – Не удивлюсь. Ладно, пожалуй, схожу сперва взгляну на стадо. Я слышал, цены на шерсть нынче такие, что лучше не бывает, со всеми этими новыми фабриками. Где наши овечки – там, в долине наверху? Май беспомощно взглянула на мать, а Лидди как-то странно скривила лицо, и Броуд ощутил, как ужас лег на него всей своей тяжестью. – В чем дело? – непослушными губами вымолвил он. – Гуннар… У нас больше нет стада. – Что?! – Я хотела сперва дать тебе выспаться, прежде чем взваливать на тебя все эти заботы. – Вздох, всколыхнувший все тело Лидди, казалось, исходил прямо из подошв ее изношенных туфель. – Лорд Ишер огородил нашу долину. Сказал, нам больше нельзя пасти там овец. Броуд с трудом понимал, о чем она говорит. – Это же общинная земля! Там всегда все пасли. – Все переменилось. Королевский указ. Сейчас это повсюду происходит, в соседней долине то же самое… Так что нам пришлось продать ему стадо. – Это как это? Мы должны продавать ему наших овец, чтобы он пас их на нашей земле? – По крайней мере он дал хорошую цену. У других лордов арендаторы и того не получили. – То есть меня поимели, когда я пошел на войну, а потом еще раз поимели, когда я вернулся! – рявкнул Броуд. Он сам не узнавал звук своего голоса. – И что, вы… ничего с этим не сделали? Глаза Лидди стали жесткими. – Я не смогла придумать ничего, что тут можно сделать. Может, ты бы придумал – но тебя не было. – Но без стада все это не имеет смысла! В его роду все разводили овец – отец, дед, прадед, прапрадед… Теперь же весь мир трещал по швам. – Как же мы будем жить? – Его кулаки снова были стиснуты до боли. Он орал, но не мог остановиться. – Как мы будем теперь жить?! Он увидел, что у Май дрожат губы, словно она собирается заплакать. Лидди обняла девочку одной рукой, и тогда весь гнев вытек из него, оставив лишь холодную скорлупу отчаяния. – Прости… – Он клялся себе никогда больше не терять терпения. Клялся, что будет жить ради них двоих, обеспечит им хорошую жизнь. И вот не прошло и нескольких часов, как он переступил порог дома, а все уже летит к чертям. – Простите меня… Он шагнул к ним, протянул руку… потом увидел татуировки на костяшках – и отдернул ее обратно. – У нас не было выбора, Гуннар, – сказала Лидди тихо и трезво, глядя ему прямо в глаза. – Ишер предложил нас выкупить, и нам пришлось согласиться. Я вот думаю насчет Вальбека. Говорят, в Вальбеке есть работа. На новых фабриках. Броуд мог только смотреть на нее во все глаза. И тут, в тишине, он услышал звук копыт и повернулся к дороге. К ним приближались трое. Не спеша, словно у них был в запасе целый день, чтобы добраться до места. Один сидел на большом гнедом коне, двое – на повозке со скрипучим колесом. Гуннар узнал того, что держал вожжи: Леннарт Селдом, младший брат мельника. Броуд всегда знал, что он трус, и в его нынешнем бегающем, косом взгляде не было ничего, что могло бы изменить это мнение. – Это Леннарт Селдом, – пробормотал он. – Да уж, – отозвалась Лидди. – Май, иди в дом. – Но мам… – В дом, я сказала. Двух других Броуд не знал. Один, длинный и поджарый, сидел рядом с Селдомом,покачиваясь от толчков повозки, с большим арбалетом на коленях. Арбалет был не заряжен – и это неплохо, поскольку у них есть обычай слетать со стопора в самый неподходящий момент, – но даже так Броуд не видел никаких причин, зачем этому парню мог понадобиться арбалет. Это оружие для убийства людей. Или, по меньшей мере, для запуги-вания. Вид второго, сидевшего верхом, понравился ему еще меньше. Здоровый, бородатый, с щегольским кавалерийским мечом, низко болтающимся сбоку, щегольской треугольной шляпой на голове и щегольской манерой сидеть в седле и оглядывать все вокруг так, словно все эти земли принадлежали ему. Бородач придержал коня ближе к дому, чем делают вежливые люди, сдернул с головы треуголку и принялся скрести ногтями примятые шляпой волосы, поглядывая на Броуда в задумчивом молчании. Селдом остановил повозку позади него, между двумя большими, обросшими лишайником воротными столбами, которые вкопал еще дед Броуда на границе их земли. – Гуннар! – проговорил он, метнув беспокойный взгляд на Лидди и тут же переведя его обратно. – Селдом. Лидди заправила за ухо выбившийся локон, но ветер тут же снова вытащил его оттуда и принялся трепать по ее озабоченному лицу. – Вернулся, значит. – Если Селдом и пытался изобразить радость, у него ничего не вышло. – Где ты раздобыл стекла? – В Стирии. – И как оно там было, в Стирии? – Ничего хорошего, – ответил Броуд. – Похоже, ты малость похудел. Парень с арбалетом блеснул кривой усмешкой: – Неужто раньше он был еще больше? – Очевидно, – ответил ему бородатый, едва удостоив Броуда взглядом и вновь нахлобучивая треуголку. – Мы там слишком мало ели и слишком много дристали, – сказал Броуд. – Думаю, дело в этом. – Дерьмовая солдатская жизнь, – заметил бородатый. – Я Марш. Он бросал слова резко и отрывисто, словно не особенно любил говорить и старался тратить на это как можно меньше времени. – А я Эйбл, – представился второй. – Мы работаем на лорда Ишера. – И что у вас за работа? – полюбопытствовал Броуд, хотя это было и так ясно из их вооружения. – Так, то да се. Главным образом скупка собственности. Поскольку эта долина принадлежит Ишеру… – Только не этот участок, – перебил Броуд. Марш недовольно хмыкнул, вытянул подбородок и принялся скрести в бороде. – Тебе здесь не прожить, Гуннар, – проговорил Селдом с вкрадчивым смешком. – Ты ведь и сам это понимаешь. Овец у тебя больше нет, пасти нечего. В оправдание Ишера могу сказать, что король задрал ему налоги по самое не могу, чтобы оплатить свои чертовы войны. Так что теперь все земли огораживают, повсеместно. Их будут обрабатывать машинами. – Эффективность, – буркнул Марш, не поднимая головы. Ему было откровенно плевать на происходящее. Что еще больше вывело Броуда из себя. – Мой отец умер на этой земле, – сказал он, стараясь не повышать голос. – Сражаясь с гурками. – Я знаю. Мой тоже, – Селдом пожал плечами. – Но что тут можно сделать? – Ты просто делаешь то, что тебе говорят, да? – Если не я, это будут делать другие. – Прогресс, – буркнул Марш. – Вот как? – Броуд, нахмурившись, обвел взглядом долину: остальные дома были подозрительно тихими. Странно, подумал он, там нет даже дыма над трубами. – Тех, остальных, вы уже всех окрутили, так, что ли? Ланта с дочерьми, и Бэрроу, и старика Неймана? – Нейман помер. Остальные продали свою землю. – Мы убедили их, что это наиболее разумный выбор, – добавил Эйбл, поправляя арбалет на своих коленях. – Тогда почему моя жена до сих пор здесь? Селдом снова бросил быстрый взгляд на Лидди и тут же отвел глаза. – Просто хотел дать ей побольше времени… потому что мы давно знаем друг друга, и… – Она всегда тебе нравилась. Я понимаю. Мне она самому нравится. Поэтому я и женился на ней. – Гуннар… – В голосе Лидди прозвучала обеспокоенная, предупреждающая нота. – Почему она вышла за меня – этого я не скажу, потому что сам не знаю. Но она вышла. Селдом попытался растянуть губы в бледной улыбке: – Послушай, друг… – Я не был твоим другом, когда уходил на войну. – Внезапно Броуд почувствовал, будто за него говорит кто-то другой, а сам он просто наблюдает. – Еще меньше причин считать меня твоим другом сейчас. – Ну, хватит. Марш пришпорил коня каблуками, подвинув его на пару шагов вперед – так что он оказался между Броудом и плахой для колки дров, где оставался воткнутый топор. Хороший наездник. Он возвышался на своем седле, на фоне яркого света дня, так что Броуду пришлось сощуриться, чтобы посмотреть на него снизу вверх. – Так или иначе, а лорд Ишер получит свою долину. Нет смысла упрямиться. Тебе же будет лучше, если ты уйдешь отсюда с деньгами в кармане. – Лучше чем что? Марш глубоко потянул носом воздух: – Будет жалко, если такой прекрасный дом как-нибудь ночью случайно загорится. Его рука скользнула вниз – но не к облупившейся позолоте на гарде щегольского меча. К ножу, скорее всего. Рассчитывал спровоцировать Броуда на поспешные действия, чтобы получить возможность просто наклониться и заколоть его, разрезать куском заточенного металла проблему, которую не удалось распутать при помощи слов. Может быть, он уже делал так прежде. И даже много раз. – Загорится, говоришь? Странная вещь: Броуд совсем не чувствовал гнева. Такое облегчение – возможность дать себе волю, хотя бы на несколько мгновений. Он едва не улыбнулся. – Вот именно. – Марш наклонился к нему с седла. – И еще жальче… если твоя симпатичная жена и дочка… Броуд ухватил его за сапог и толкнул вверх. Марш изумленно ахнул, потеряв равновесие, замахал руками в воздухе и кувыркнулся на другую сторону. Когда Броуд обошел его коня, он все еще сыпал проклятиями, барахтался, пытаясь встать, но одна его нога запуталась в стремени. Прежде, чем он успел высвободиться, Броуд поймал его запястье и вывернул вверх, заставив прижаться головой к плахе. Локоть вывернулся и хрустнул, Марш завопил, выронив нож на землю, но его крики смолкли, когда Броуд занес ногу и всем своим весом впечатал каблуком его лицо в изрубленный деревянный спил. Хрустнули кости – один, два, три раза. Эйбл привстал с сиденья повозки, с зарождающейся в глазах тревогой, теребя тетиву своего арбалета. Большинству людей требуется время, чтобы начать действовать. У Броуда была проблема противоположного свойства: он был всегда на взводе. Всегда. Когда Броуд широкими шагами подошел к повозке, Эйбл все еще возился с тетивой. Он даже не успел достать стрелу. Единственное, что он успел, это размахнуться арбалетом, но Броуд взмахом руки легко отбил его и ухватил Эйбла за перед куртки. Вздернул в воздух – тот лишь тихо ухнул – и вмазал головой в старый воротный столб. Кровь брызнула на борт повозки. Эйбл шлепнулся наземь, да так и остался лежать – одна рука просунута сквозь то скрипучее колесо, разбитый череп до отказа запрокинут назад. Броуд вспрыгнул на сиденье, откуда на него таращился Селдом, все еще держа вожжи в обмякших руках. – Гуннар… – он попытался встать, но Броуд пихнул его коленом назад на сиденье. Он не считал, сколько раз его ударил – один кулак снизу, другой сверху, один сверху, другой снизу, – но когда он закончил, лицо Селдома превратилось в сплошную блестящую красную кашу. Моргая, Броуд смотрел на него сверху. Он слегка запыхался, холодный ветер обдувал его потный лоб. Моргая, Броуд перевел взгляд на Лидди. Она смотрела на него во все глаза, зажав рот ладонью. Моргая, Броуд взглянул на свои кулаки. Превозмогая боль, заставил себя разогнуть выкрашенные красным пальцы. Только тут он начал осознавать, что случилось. Он опустился на сиденье повозки рядом с трупом Селдома, ослабев и трясясь всем телом. Перед глазами были какие-то пятна. Кровь, понял он – кровь на стекляшках. Стащил их с себя, и мир превратился в расплывчатое пятно. Лидди не говорила ничего. Он тоже. Что тут можно было сказать?Море бизнеса
– Добро пожаловать, все без исключения! Добро пожаловать на тринадцатое полугодовое заседание Солярного общества Адуи! Хонриг Карнсбик, великий машинист, блистательный в своем вышитом золотыми листьями жилете, вскинул вверх мясистые ладони. Таких восторженных аплодисментов этот театр не слышал, наверное, с тех пор, как Йозив Лестек дал на его сцене свое последнее представление. – С искренней благодарностью к нашим высокопоставленным покровительницам – леди Арди и ее дочери леди Савин дан Глокта! Карнсбик повел ладонью в сторону ложи, где сидела Савин, и та улыбнулась, одновременно прикрываясь веером, словно ее деликатные чувства с трудом выдерживали такое количество внимания. Из публики послышались одобрительные возгласы и выкрики «Слушайте! Слушайте!» – очевидно, от членов общества, особенно желавших присоседиться к ее деньгам. – Когда девять из нас впервые собрались в салоне леди Савин, мы даже представить себе не могли, что всего лишь восемь лет спустя Солярное общество будет насчитывать более четырехсот членов по всему Союзу и за его пределами! Может быть, Карнсбик и не мог представить; сама-то Савин всегда мечтала о больших вещах. – Мы живем сейчас в новое время, время смелых людей! Время, когда только ленивые люди могут остаться бедными. Время, когда только ограниченные люди могут остаться неудовлетворенными. Время, когда изобретательность и предприимчивость одного человека могут изменить мир! Даже если этот человек женщина, да помогут нам Судьбы! – Только вчера, здесь, в Адуе, Диетам дан Корт завершил строительство моста, сделанного полностью из железа – из железа, заметьте себе! – который проведет канал через стену Казамира в самое сердце города. Новые аплодисменты; внизу, в толпе слушателей, соратники Корта принялись хлопать его по спине. Спине, на которой, между прочим, было надето превосходное новое пальто, оплаченное деньгами Савин. – С этим каналом наш город получит неограниченный доступ к источникам сырья. С ним в наш город придет новая промышленность и новая коммерция; явятся новые рабочие места, новые товары – и новая жизнь для людей, гораздо лучше прежней! – Карнсбик широко раскинул руки жестом зазывалы в цирке, поблескивая стеклышками на глазах. – С ним наступит эра процветания для всех нас! Но в особенности для самой Савин, это едва ли нуждалось в упоминании. В конце концов, что толку в процветании, если процветать будут все подряд? – А теперь к делу! К новому делу прогресса! Первое выступление подготовил для нас Каспар дан Арингорм, оно будет посвящено применению двигателя Карнсбика для выкачивания воды из железных рудников. Арингорм еще проталкивался к кафедре, а Савин уже поднялась, чтобы уходить. По правде говоря, изобретения никогда ее особенно не интересовали. Главным образом она увлекалась их трансформацией в деньги – а этот конкретный род алхимии практиковался в фойе. Под тремя огромными канделябрами уже собралась значительная толпа, жужжащая возбужденными голосами, кипящая планами и предложениями. Кучки неброско, но солидно одетых людей собирались и рассыпались, формируя головокружительные узоры и завихрения; женские платья яркими цветными точками выплывали и снова тонули в этом потоке. То там, то здесь можно было даже заметить легендарные мантии одной из архаичных купеческих гильдий. Натренированный взгляд Савин выхватывал из толпы тех, кто имел деньги или связи: те, кто их не имел, втягивались в их кильватерную струю, словно шлюпки, болтающиеся за кормой больших кораблей, в отчаянном поиске покровительства, вмешательства, капиталовложений. Это было море – море бизнеса. Опасные воды, где бушевали непредсказуемые шторма, где в один миг рушились целые состояния, предприятия шли ко дну вместе со всей командой, репутации трещали по швам – но где опытный штурман, обладающий зорким взглядом, мог привести свой корабль к неслыханному успеху, пользуясь подводными течениями богатства и влиятельности. – Бог помогает тем, кто помогает сам себе, – вполголоса заметила Зури, взглянув на свои часы. Она всегда маячила у Савин за плечом, готовая отогнать от нее никчемный сброд или, если понадобится, сделать в своей записной книжке заметку о приватной встрече, записать приглашение на чай для действительно перспективного клиента. Зачастую на протяжении таких пленительных бесед она могла обронить мимоходом какую-нибудь реплику о ночных привычках своего визави, или его сомнительном происхождении, каком-нибудь незаконном отпрыске, или о том, как обнародование какого-либо скандального факта может превратить в руины блестящую карьеру. Среди сколько-нибудь заметных фигур не было почти ни одной, о ком не имелось бы какого-либо секрета, записанного в ее книжечке. Нотка шантажа, привнесенная аккуратно и со вкусом – надежное средство, чтобы сместить цены в нужном направлении. В этой игре, чтобы выиграть, необходимо постоянно стоять одной ногой в бальной зале, а другой – по колено в сточной канаве. – Что ж, тогда за работу! Савин нацепила на лицо самую лучезарную из своих улыбок, со щелчком распахнула веер и поплыла вниз по ступеням в гущу сражения. – Леди Савин, вы рассмотрели мое предложение? Помните – новое решение для перевозки угля по воде? Речь идет как о лодках, так и о грузовых судах! Мы будем поставлять уголь в любое жилище, каким бы скромным оно ни было. Уголь – наше будущее! – Согласно моим исследованиям, холмы под Ростодом буквально напичканы медью, леди Савин, – ее можно черпать с земли горстями! Металлы – наше будущее! – Мне необходимо только убедить владельца земли, он родственник лорда Ишера, а я знаю, как вы близки с его сестрой… Савин умела владеть мечом, но на этом поле боя ее оружием был веер. Когда он в закрытом виде заговорщически касался чьего-либо плеча, это вызывало на лицах улыбки вернее, чем ведьмина волшебная палочка. Когда он резким щелчком раскрывался с поворотом запястья, это обрывало бесплодные разговоры резче, чем топор палача. Когда он изящно поднимался к лицу, в совокупности с опущенными уголками губ и поворотом плеча, это погребало человека глубже, чем лопата могильщика. – Соль сейчас самая верная вещь, леди Савин. Соль в больших количествах, доступная для всех. Партнер в таком деле может за несколько месяцев получить втрое больше, чем вложил! Вчетверо больше!.. – Часы – вот что нужно! Точные часы! Дешевые часы! В них потенциал, леди Савин, вы не можете закрывать глаза на потенциал… – Поймите, одно ваше слово нужному человеку в патентном ведомстве… Один за другим они представали перед ней со своими планами, своими мечтами, с ярким огнем уверенности в глазах. Ее малейшая улыбка – и их лица освещались восторгом. Слегка сдвинутые брови – и их окатывало волной ужаса. Заканчивая каждую из этих коротких встреч щелчком веера, она думала обо всех отказах, которые ей довелось получить за свою жизнь, и наслаждалась чувством своей власти. – С вашими контактами в Стирии, вашего покровительства было бы более чем достаточно… – Учитывая ваши связи в Агрионте, потребовалось бы всего лишь поговорить… – Единственное, чего мне не хватает, – это капитала! – Впятеро больше!.. – Леди Савин? – Молодая женщина, рыжий парик, обсыпанные веснушками плечи. Манера выглядывать поверх чересчур яркого веера, видимо, была рассчитана на то, чтобы очаровывать, но, по мнению Савин, выдавала лишь пронырливость. – Простите меня, но я ваша ужасная поклонница! Ужасных поклонниц и поклонников к Савин стояла целая очередь, и было непонятно, с какой стати эта девица решила, что может влезть впереди всех. – Прелестно. – Меня зовут Селеста дан Хайген. – Не кузина ли Бораса дан Хайгена? Самодовольный болван. Похоже, это у них семейное. – Всего лишь дальняя родственница, – стыдливо улыбнулась Селеста. – Боюсь, я не более чем крохотный сучок на самой дальней ветке фамильного древа. – Скорее набухающая почка, без сомнений, готовая распуститься. Селеста залилась краской – этакая невинная девушка из провинции, совершенно затерявшаяся в большом городе. Она напоминала Савин плохую актрису в плохо написанной пьесе. – Я знала, что вы прекрасны, но даже предположить не могла, что вы окажетесь так добры! Мой отец оставил мне немного денег, и я хотела бы их куда-нибудь вложить. Осмелюсь ли просить вас о совете? – Покупайте то, что растет в цене, – сказала Савин, поворачиваясь к ней спиной. – Леди Савин дан Глокта. – Невысокий человек, вьющиеся волосы. Одежда говорит одновременно о богатстве, скромности и хорошем вкусе. – Я надеялся свести с вами знакомство. – Кажется, в этом вы меня опередили. – Но не в отношении красоты. И действительно, внешность у него была незапоминающаяся – не считая ярких глаз. Они были разного цвета, один голубой, другой зеленый. – Меня зовут Йору Сульфур, – представился незнакомец. Это было поистине редкое событие для Савин – услышать имя, которого она не слышала прежде, и это всегда возбуждало ее любопытство. Новые имена, в конце концов, означают новые возможности. – И чем вы занимаетесь, мастер Сульфур? – Я принадлежу к ордену магов. Савин было не так-то легко удивить, но здесь ее брови помимо воли приподнялись. Обычно Зури отваживала от нее всяких чудиков, но сейчас ее, как назло, не было рядом. – Волшебник на собрании инвесторов и изобретателей? Разведываете неприятельские позиции? – Точнее будет сказать, что я ищу новых друзей. – Его улыбка была полна белых, острых, блестящих зубов. – Нас, магов, всегда интересовали возможности изменить мир. – Как замечательно, – отозвалась Савин, хотя по ее опыту, когда люди заговаривали о том, чтобы менять мир, они всегда имели в виду изменение в нужную для себя сторону. – В прежние времена, в дни Эуса и его сыновей, лучшим средством для этого была магия. Но сегодня… – Сульфур обвел взглядом кипящее движением фойе и наклонился ближе, словно собираясь поделиться секретом: – Я начинаю думать, что ваш способ даже лучше. – Вы идете туда, где можно найти силу, – промурлыкала Савин, легонько касаясь веером его запястья. – Я точно такая же. – О, вам стоило бы познакомиться с моим учителем! По моим ощущениям, вы нашли бы друг в друге очень много общего. Он, конечно же, вел дела с вашим отцом. Тем не менее, никто не вечен. Савин сдвинула брови. – Понятия не имею, о чем вы… – Леди Савин! – На нее надвигался Карнсбик, широко расставив руки в знак величайшей приязни. – Когда, черт возьми, вы наконец выйдете за меня замуж? – Через несколько дней после никогда. К тому же, я готова поклясться, что присутствовала при том, как вы женились на ком-то другом. Он взял ее за руку, вложил ее ладонь в свою и поцеловал ее. – Одно ваше слово, и я собственноручно ее задушу! – Но ведь она такая милая женщина, я не возьму такого греха на свою совесть. – Только не надо делать вид, будто у вас есть совесть! – Почему же, она есть. Просто я держу ее в наморднике и привязываю подальше, когда веду дела с партнерами. Вот, познакомьтесь… Она повернулась, чтобы представить ему Сульфура, но обнаружила, что тот уже растворился в толпе. – Карнсбик, старый ты пес! Это был Арингорм, тот, что выступал первым – влез прямо в их разговор, словно боров в розовую клумбу. – Арингорм, друг мой! – Карнсбик радушно хлопнул его по плечу. В том, что касалось машин, он был гением, но его беда была в том, что он слишком доверял людям. – Позволь представить тебе Савин дан Глокта! – А, ну да. – Арингорм обратил к ней откровенно натянутую улыбку. Видимо, один из тех невыносимых людей, которые считают, будто другие существуют лишь для того, чтобы удовлетворять их нужды. – Насколько я понимаю, вы инвестировали капиталы в несколько железных рудников в Инглии. А если точнее, то вы являетесь, вероятно, самым крупным индивидуальным владельцем во всей провинции. Савин не любила, когда ее дела обсуждались вот так, перед публикой. Когда ты выигрываешь, люди стремятся с тобой подружиться. Но когда ты выигрываешь слишком много, они начинают нервничать. – Да, кажется, у меня есть там некоторые интересы. – Вам стоило послушать мое выступление. Основной вопрос при обеспечении эффективной работы рудников – это насколько быстро удается откачивать воду с глубины. При использовании ручного труда или лошадей неизбежны определенные ограничения, но мне удалось так модифицировать двигатель мастера Карнсбика, что скорость откачки возрастает десятикратно, что дает возможность копать дальше и глубже… В том, что он говорил, был некоторый смысл, но у Савин вызывала отвращение сама его манера говорить. – Благодарю, но в настоящий момент меня интересует не железо, а мыло. – Простите? – Мыло, стекло, посуда. Вещи, которые некогда были роскошью, доступной только для благородных, а сейчас считаются необходимыми для любого зажиточного человека, вскоре станут насущной потребностью всех людей. Чистое тело, застекленные окна и… наличие в доме посуды. Найдите способ выкачивать из земли обеденные сервизы, и я с радостью обсужу его с вами. – Вы, должно быть, шутите. – Свои шутки я приберегаю для тех, у кого есть чувство юмора. Вы должны понимать, что мне приходится соблюдать осторожность в выборе своих партнеров. – Вы совершаете большую ошибку. – Далеко не первую, уверяю вас. Тем не менее, мне как-то удается держаться на ногах. – Никогда не следует позволять чувствам становиться на пути прибыли, – резко сказал Арингорм. От ярости его шея над воротником покрылась розовыми пятнами. Зури, наконец появившаяся из толпы, прикладывала все силы, чтобы отвлечь его внимание, но он не давал себя увести. – Это лишь подтверждает мое убеждение в том, что женщинам нет места в деловых кругах. – Тем не менее, я на своем месте, – парировала Савин, еще шире расплываясь в улыбке. – А вы на своем, с чашкой для подаяния в руке. Несомненно, в жизни Союза есть множество таких областей, куда женщин не пускают. Но вы не помешаете мне покупать и продавать все, что я пожелаю. Карнсбик подышал на свои стекла и протер платком. – Осторожнее, мой друг. – Он снова нацепил их на нос и поднял взгляд на Арингорма, хмуря брови. – Леди Савин может захотеть купить или продать тебя самого! – Не стоит беспокоиться. – Савин со щелчком распахнула веер. – Я покупаю только те вещи, в которых вижу какую-то ценность. – Мастер Арингорм, кажется, сильно рассердился, – вполголоса заметил Карнсбик, когда они двинулись дальше сквозь толпу. – Возможно, вы обнаружите, что в конечном счете немного великодушия может окупиться в пятикратном размере. Доброжелательность, возможно, – лучшее из капиталовложений… Она отмела всю эту чепуху, благосклонно похлопав его по руке. – Может быть, вам великодушие и доброжелательность действительно к лицу, но они совершенно не сочетаются с моей комплекцией. Некоторое количество заклятых врагов являются необходимым атрибутом светской дамы. – К тому же, кажется, он все же раздобыл себе инвестора. И действительно, Арингорм уже был погружен в беседу с Селестой дан Хайген. – Проклятье! Она что, подбирает за мной объедки? – А знаете, возможно, вы и правы. – Словно сука возле помойки за мясной лавкой. – Кажется, она снискала себе некоторую популярность среди членов нашего общества. В самом деле, можно было наблюдать, как поворачиваются вслед за ней седые головы, когда она скользила через комнату под руку с Арингормом. – Для того, чтобы пользоваться у них популярностью, достаточно иметь дырку между ног, – проворчала Савин. – Ой-ой. Она напоминает мне вас в молодости. – Я в молодости была чистый яд. – Протестую, в молодости вы были чистый нектар! Почти настолько же, как и более поздняя версия. Однако я слышал мнение, что попытка подражать – это самое искреннее выражение восхищения. В конце концов, перед нами целый театр пожилых дураков, пытающихся изображать из себя Карнсбика. И что, разве я жалуюсь? – Постоянно. Когда не хвастаетесь. – Я хвастаюсь так давно и непрерывно, что мне уже никто не верит. – Карнсбик поглядел на нее с мягкой улыбкой. – Земной Круг широк, леди Савин. Вы можете себе позволить уступить в нем небольшой уголок кому-нибудь другому. – Ну, наверное, – неохотно признала она, выбрасывая из головы неприятный союз Арингорма и Хайген. – При условии, что он будет платить мне аренду. Однако Карнсбик уже не слушал. Возбужденные голоса резко стихли, толпа расступалась, словно почва перед плугом. Сквозь море людей шагал человек с тщательно подстриженной и густо напомаженной бородой, в ярко-красном мундире, отороченном золотой тесьмой. – Будь я проклят! – прошептал Карнсбик, хватая ее за запястье. – Это же король! Как бы ни критиковали его величество – а критиковали его многие, в особенности в регулярно появляющихся и все более оскорбительных памфлетах, – никто не мог бы отрицать, что король Джезаль всегда выглядел как подобает королю. Он смеялся, хлопал людей по плечам, пожимал руки, обменивался шутками; он был словно маяк, излучающий слегка рассеянное благодушие. За ним с лязгом следовала дюжина рыцарей-телохранителей в полном доспехе, а следом – по меньшей мере четыре десятка писцов, офицеров, слуг, сопровождающих лиц и просто прихлебателей. Груди, покрытые броней незаслуженных медалей, сверкали в сиянии тысяч танцующих огоньков от свечей наверху. – Мастер Карнсбик! – Его величество поднял с земли преклонившего колено великого изобретателя. – Прошу простить мое опоздание. Дворцовые дела, вы понимаете. То одно, то другое, правительственные хлопоты. Так много вещей требуют внимания! – Ваше величество, – пролепетал Карнсбик, – Солярное общество озарено вашим присутствием! Сожалею, что нам пришлось начать выступления без вас… – Бросьте, бросьте! Прогресс не должен ждать никого, а, Карнсбик? Даже королей! – В особенности королей, ваше величество, – бросила Савин, еще глубже приседая в реверансе. Ее наглость вызвала в королевской свите негодующие возгласы, однако без риска не бывает прибыли. Карнсбик протянул руку в ее направлении: – Позвольте вам представить… – Савин дан Глокта, как же, – прервал король. – Можно только гордиться, видя в своих подданных такую… предприимчивость и целеустремленность. Он легонько потряс в воздухе поднятым кулаком. Странный жест, который должен был показывать силу – но выглядел таким бессильным… – Я всегда восхищался людьми, способными… что-то создавать, – неловко закончил король. Савин присела еще ниже. Она давно привыкла к направленным на нее мужским взглядам. Научилась их выносить, вежливо отклонять, даже обращать к своей выгоде. Однако взгляд, которым смотрел на нее король, не принадлежал к обычному типу. За его банально-любезной улыбкой скрывалась какая-то глубокая печаль. – Ваше величество слишком добры, – вымолвила она. – Недостаточно добр, – возразил король. Мог ли он каким-либо образом прознать насчет ее отношений с его сыном? Может быть, Орсо что-нибудь сболтнул невзначай? – Когда впереди идут такие вот молодые женщины, будущее Союза выглядит поистине светлым! К счастью, в глубине залы возникло какое-то движение. Сквозь толпу протолкался рыцарь-герольд, держа под мышкой свой крылатый шлем. – Ваше величество, я принес известия! Король обернулся к нему со слегка раздосадованным видом. – В этом и состоит твоя работа, не так ли? Нельзя ли поконкретнее? – Известия… с Севера. Герольд наклонился к королю и что-то прошептал ему на ухо. Застывшая улыбка Джезаля угасла. – Примите мои извинения, леди Савин. А также все остальные! Я нужен в Агрионте. Его величество повернулся на отполированном до блеска каблуке, сверкнул позолоченный край королевского плаща. Его свита, теснясь, устремилась вслед за ним, важные, словно стадо утят, спешащих за матерью; ни на одном лице не мелькнуло даже тени улыбки. – Как вы считаете, – спросил Карнсбик, надувая щеки, – можем мы считать себя удостоившимися внимания его величества после визита, продлившегося полминуты? – Визит есть визит, – пробормотала Савин. Гул голосов уже возобновился с еще большей силой, люди толпились возле дверей, пихая друг друга, чтобы успеть первыми разузнать важные новости. И извлечь из них выгоду. – Выясни, что за весть принес этот рыцарь-герольд, – вполголоса велела Савин, обращаясь к Зури. – Ах да, и отметь там у себя: я хочу, чтобы Каспар дан Арингорм столкнулся с проблемами в своих делах в Инглии. Зури вытащила из-за уха карандаш. – Слухи, правонарушения или просто письма, остающиеся без ответа? – Для начала пускай будет всего понемногу, а там посмотрим. Не Савин превратила светское общество в клубок змей; она просто была исполнена решимости заползти на самый верх и оставаться там. Если для этого требовалось стать самой ядовитой рептилией в Адуе – что ж, ничего не поделаешь.Фехтование с отцом
– Ваше высочество, просыпайтесь! Послышался ужасный скребущий звук раздвигаемых портьер. Орсо заставил себя приоткрыть один глаз, защищая его поднятой рукой от невыносимого света. – Кажется, я просил тебя не называть меня так… – Он поднял голову, но она тут же принялась очень неприятно пульсировать, так что он снова позволил ей упасть. – И вообще, с какой стати ты считаешь себя вправе будить наследника престола? – Кажется, вы просили меня не называть вас так? – А я непоследователен. Будучи кронпринцем Союза… – …а также, теоретически, Талина… – …я могу себе позволить быть непоследовательным сколько мне, черт побери, угодно! Непослушной рукой Орсо нашарил рядом с собой ручку кувшина, поднес его к губам и сделал глоток, слишком поздно осознав, что в нем вовсе не вода, а выдохшийся эль. Он выплюнул его, обдав стену перед собой облаком брызг. – Вашему высочеству придется быть непоследовательным в процессе одевания, – сообщил Танни. – Есть новости. Орсо поискал взглядом воды, но не нашел и в конце концов все же допил остатки эля. – Только не говори, что эта вчерашняя блондинка была заразной. – Он отшвырнул покатившийся по полу кувшин и снова раскинулся на кровати. – Последнее, что мне сейчас нужно, это снова принимать… – Скейл Железнорукий и его северяне вторглись в пределы Протектората. Они сожгли Уфрис. – Пф-ф-ф! – Орсо подумал, не запустить ли в Танни башмаком, но решил, что это потребует слишком большого усилия. Вместо этого он перевернулся на бок и прижался к безымянной девице, засунув слегка отвердевший член в теплое местечко между ее ягодицами, что вызвало у нее полусонное негодующее мычание. – Это совсем не смешно! – Вот именно, черт побери. Леди-губернаторша Финри дан Брок ведет отчаянные арьергардные бои вместе с Ищейкой и своим сыном Лео – большим и храбрым Молодым Львом, – но они неизбежно отступают перед этими ужасными северянами и их кошмарным предводителем Стуром Сумраком, которого кличут еще Большим Волком. Он поклялся выгнать из Инглии всех проклятых южан до последнего. – Небольшая пауза. – «Проклятые южане» это мы, если вы еще не поняли. Орсо наконец сумел раскрыть оба глаза одновременно. – Ты не шутишь? – Если бы я шутил, это было бы легко понять по смеху вашего высочества. – Что за… Орсо ощутил, как в нем внезапно зашевелилось… нечто. Беспокойство? Возбуждение? Гнев? Зависть? В любом случае, какое-то чувство. Он уже так давно не испытывал ничего подобного, что теперь оно ощущалось как шпора, воткнутая в задницу. Он принялся выбираться из постели, запутался одной ногой в простыне, яростно дрыгнул ею, высвобождая, и случайно пнул в спину безымянную девицу. – …Черт! – пробормотала она, садясь на кровати и пытаясь соскрести с лица спутанные и слипшиеся от вина волосы. – Прости! – поспешно сказал Орсо. – Я ужасно извиняюсь, но… Северяне! Вторжение! Львы и волки, и черт знает что еще! Он схватил свою коробочку и сунул в каждую ноздрю по щепотке жемчужной пыли. Просто чтобы прочистить мозги. – Кто-то должен что-нибудь сделать, черт возьми! По мере того как утихало жжение в носоглотке, неведомое ощущение становилось все острее. Оно стало настолько настойчивым, что Орсо поежился, чувствуя, как встают дыбом волоски на предплечьях. «Почему бы не попробовать найти себе дело, которым ты мог бы гордиться?» – сказала ему мать. Может быть, это как раз его шанс? До настоящего момента он даже не подозревал, насколько ему хочется получить хоть какой-то шанс. Он перевел взгляд с пустых бутылок на кровать, затем на Танни, который стоял, опираясь на стену и сложив руки на груди. – Я! Я должен что-нибудь сделать! Набери мне ванну! – Хильди уже набирает. – Где мои штаны? – Танни кинул их ему, и Орсо поймал их в воздухе. – Я должен немедленно повидаться с отцом! Сегодня понедельник? – Вторник, – сказал Танни, враскачку выходя из комнаты. – Он, должно быть, фехтует. – В таком случае попробуй заодно разыскать мои клинки! – проревел Орсо в закрывающуюся дверь. – Ох, ради всего святого, заткнись, а? – простонала безликая девица, натягивая на голову одеяло.* * *
– Один – один! – Король широко улыбнулся, протягивая ему руку. – Отличный бой, ваше величество. Орсо дал отцу поднять себя на ноги и нагнулся, чтобы поднять упавший клинок, потирая ушибленные ребра. Следовало признать, его образ жизни понемногу начинал сказываться. Плотная фехтовальная куртка сегодня казалась гораздо более плотной, чем в последний раз, когда он ее надевал. Возможно, его мать была права, и он уже вышел из возраста, когда можно позволять себе все что угодно. Пожалуй, с этих пор все-таки стоит хотя бы один день в неделю проводить в трезвости. Ну, хотя бы одно утро в неделю. Однако обстоятельства, словно сговорившись, вечно удерживали его от правильных поступков. Один из слуг уже плыл к ним по безупречно выстриженной лужайке, держа на отполированном подносе два бокала. Король засунул под мышку длинный клинок, взял один бокал и поднял его: – Немного освежимся? – Ты же знаешь, я до обеда не пью, – отозвался Орсо. Мгновение они молча смотрели друг на друга, затем оба разразились хохотом. – Все-таки у тебя потрясающее чувство юмора, этого никто не может отрицать, – проговорил отец Орсо, приподнимая свой бокал в приветственном жесте. – Насколько я знаю, никто и не пытался. Обычно во мне отрицают наличие всех остальных хороших качеств. Орсо отхлебнул вина, покатал его по рту и проглотил. – А-ах! Густое, красное, полное солнца! – Осприйское, без сомнения. Он даже на минутку пожалел, что они так и не завоевали Стирию. – Я и забыл, какие у тебя великолепные вина. – Ну, я все же король. Если у меня плохое вино, значит, с нашим миром что-то сильно не в порядке. – С нашим миром многое сильно не в порядке, отец. – Ну разумеется! Буквально вчера меня посетила делегация рабочих из Колона со списком жалоб по поводу условий в тамошних промышленных районах. – Король нахмурился, глядя в глубину восхитительного дворцового сада, и озабоченно покачал головой. – В воздухе ядовитый смог, пища сомнительная, вода тухлая, в городе свирепствует трясучка, машины калечат людей, дети рождаются уродцами… Ужасные вещи! – Не говоря уже о том, что Скейл Железнорукий вторгся к Ищейке в Протекторат. Король приостановился, не донеся бокал до рта. – Ты слышал об этом? – Я живу в борделе, но все-таки не на дне колодца. Вся Адуя гудит от слухов. – С каких это пор тебя волнует политика? – Меня волнует, когда орда варваров принимается жечь города наших союзников, сея смерть и разрушения и угрожая вторгнуться на суверенную территорию Союза. В конце концов, я наследник престола, черт побери! Король вытер пальцами свои роскошные усы – теперь седины в них было больше, чем золота – и снова натянул на руку перчатку. – А с каких пор тебя волнует, что ты наследник престола? – Меня всегда это волновало, – солгал Орсо. – Просто… не всегда удавалось это продемонстрировать. Он небрежно бросил свой бокал обратно на поднос. Слуга ахнул и принялся отчаянно манипулировать подносом, чтобы не дать ему упасть. – Ты готов, старикашка? – Всегда к твоим услугам, щенок! Король прыгнул вперед, нанося колющий удар. Их длинные клинки со свистом сомкнулись, звякнули и проскребли друг о друга. Король кольнул коротким клинком, но Орсо поймал его своим, удержал, повернул. Они разошлись и принялись кружить вокруг друг друга. Орсо не отрывал глаз от кончика отцовского длинного клинка, периодически бросая быстрые взгляды на его переднюю ногу: у его величества была привычка слегка поворачивать ее перед выпадом. – А знаешь, ты хороший фехтовальщик, – заметил король. – Готов поклясться, тебе хватит таланта, чтобы победить на турнире. – Таланта-то, может быть, и хватит. Но вот целеустремленности, выдержки, решимости? Едва ли. – Ты мог бы стать настоящим мастером, если бы практиковался чаще чем раз в месяц. – Если я практикуюсь хотя бы раз в год, для меня это уже перегрузка. На самом деле Орсо устраивал тренировки по меньшей мере раз в неделю, но если бы отец узнал об этом, то мог бы заподозрить, что Орсо позволяет ему побеждать. Казалось бы, с какой стати монарху самой могущественной страны в Земном Круге беспокоиться о том, чтобы победить собственного сына в круге фехтовальном? И тем не менее, для Орсо не было более верного способа получить желаемое, чем позволить ему обойти себя на пару касаний. – Итак… что же мы все-таки планируем предпринять в отношении этих северян? – спросил он. – Мы? Острие отцовского длинного клинка задело клинок Орсо. – Ну хорошо, ты. – Я? Острие метнулось в другую сторону. – Ладно, твой Закрытый совет. – Они не планируют предпринимать ровным счетом ничего. – Что? – Орсо опустил клинки. – Но ведь Скейл Железнорукий вторгся в наш Протекторат? – В этом нет никаких сомнений. – Разве мы не должны его защищать? Фактически, это следует уже из названия! – Я понимаю, как это должно быть в принципе, мальчик мой. – Король нырнул вперед, и Орсо, увернувшись, рубанул коротким клинком. Звон стали всполошил больших розовых птиц, плескавшихся в соседнем фонтане, которые окинули их презрительными взглядами. – Тем не менее, принципы и реальность очень редко спят в одной постели. «Прямо как ты с моей матерью», – подумал Орсо и едва не сказал это вслух, но шутка могла оказаться немного чересчур пикантной для невзыскательного чувства юмора его отца. Вместо этого, увернувшись от нового выпада, он перешел в нападение, поймал длинный клинок отца своим, захватил и хлестким движением кисти выбил у него из руки. Отчаянный выпад коротким клинком также был отбит. Скребнули гарды, а затем его длинный клинок слегка выгнулся, упершись королю в плечо. – Два к одному! – объявил Орсо и рассек лезвием воздух. В конце концов, не годится позволять старику слишком легко победить. Никто не ценит того, что досталось без труда. Он подозвал к себе одного из слуг с полотенцем, в то время как его отец, нетерпеливо щелкнув пальцами, показал другому, чтобы тот подал ему упавший клинок. – Ты не понимаешь, Орсо. Всегда будет какой-нибудь кризис, и всегда он будет худшим из всех возможных. Еще не так давно мы трепетали в ужасе перед гурками – и имели на то веские основания. Пока их выгоняли, половина Адуи оказалась в руинах. А теперь их великий пророк Кхалюль исчез, их могущественнейший император Уфман низложен, и вся их мощь развеялась, словно дым на ветру. Вместо армий завоевателей к нам стекаются с Юга потоки отчаявшихся беженцев. – И что, разве мы не можем позволить себе насладиться падением врага? – Кое-кто из нас не находит поводов для радости в насильственном свержении монарха. Орсо поморщился. – Да, пожалуй, это действительно задевает слишком близкие струнки. – Это показывает лишь, что великие империи не всегда процветают, их может ждать и упадок. Теперь Меркатто держит под пятой почти всю Стирию, и Старая Империя собирает силы, бросая вызов нашим владениям на Дальних Территориях и возбуждая еще большие волнения в Старикланде. А вот и треклятые северяне нарушили наши соглашения, заключенные с таким трудом, и снова стремятся к войне. Жажда крови этих людей поистине неутолима. – Только пока речь идет о крови других людей. – Орсо набросил полотенце на голову слуги и снова встал на свою метку. – Удивительно, как быстро даже самым крутым ребятам надоедает вид своей собственной. – Это верно. Но спать мне не дают не они, а враги внутри наших границ. Войны в Стирии исчерпали людские карманы и людское терпение. Открытый совет непрестанно жалуется. Если бы дворяне не ненавидели друг друга еще больше, чем меня, не сомневаюсь, они уже сейчас устроили бы открытый мятеж. Крестьяне, может быть, не кричат так громко, но недовольства среди них не меньше. Куда ни повернись, я встречаю измену. – В таком случае, ваше величество, нам стоит преподать им хороший урок. – Орсо рубанул клинком раз, другой, потом кольнул, но король отбил оба рубящих удара и ушел от колющего, ввалился в куст, подстриженный в виде башни мага из романов, и тут же танцующим шагом вернулся на открытое место. – Мы дадим урок северянам, но его свидетелями будут также и все ваши вероломные подданные. Покажем нашим союзникам, что на нас можно положиться, а врагам – что с нами не стоит шутить. Несколько побед, парочка парадов и чуток патриотического пыла – самое то, чтобы воссоединить нацию! – Ты приводишь мне те же самые доводы, которые я изложил перед моим Закрытым советом, но дело в том, что в наших сундуках попросту ничего нет. Фактически, они более чем пусты! Деньгами, которые я задолжал, можно наполнить ров перед Агрионтом, и все равно останется еще что-то сверху. Я ничего не могу сделать. – Но ты же Высокий король Союза! Отец печально улыбнулся Орсо. – Сынок, придет день, и ты сам поймешь: чем больше утебя власти, тем меньше ты действительно можешь что-то изменить. Пока он говорил, острия его клинков опустились к земле, но это была явная хитрость: Орсо видел, что король готов к атаке, по тому, как он опирался на заднюю ногу. Тем не менее, король настолько радовался своей ловушке, что было бы попросту невежливо не попасться в нее. С победным ревом Орсо нырнул вперед, затем очень убедительно изобразил потрясенный вскрик, получив ожидаемый отпор. Подавив инстинктивное побуждение блокировать короткий клинок короля, он дал острию скользнуть мимо своей защиты и простонал, когда оно ткнулось в его подбитую ватой куртку. – Два-два! – хохотнул король. – Немного нытья – лучшее средство, когда хочешь вызвать противника на необдуманные действия! – Превосходно разыграно, отец. – Старый пес еще на что-то годен, а? – К счастью. Думаю, мы оба согласны, что я еще не совсем готов занять трон. – К этому никто не готов, мальчик мой. Вообще, почему тебя так интересует эта северная экспедиция? Орсо набрал в грудь воздуха и посмотрел отцу в глаза: – Потому что я хочу ее возглавить. – Ты хочешь… что? – Я хочу… ну, в общем… внести свою лепту. Куда-нибудь, помимо кошельков шлюх. Его отец фыркнул от смеха. – Последним отрядом, которым ты командовал, был тот игрушечный полк, что подарил тебе старикландский губернатор, когда тебе было пять лет! – Что ж, самое время получить новый опыт. Я же наследник престола, верно? – Твоя мать постоянно уверяет меня в этом, а я стараюсь никогда с ней не спорить. – Рано или поздно мне нужно исправить свою репутацию. Бедняжка подмочена так, что с нее капает. Орсо снова ступил на свою отметку, готовясь к решающей схватке. Его каблук чиркнул по безупречно ровному дерну, оставив грязную борозду. – Боишься, что Молодой Лев захапает себе всю славу, а? Орсо в последнее время слишком часто слышал это имя, чтобы чувствовать себя в безопасности. – Сдается мне, он мог бы и оставить пару обрезков своему будущему королю. – Да, но… сражаться в битве? – Отец Орсо недовольно пожевал губами; старый шрам задвигался в гуще его бороды. – Эти северяне не шутят, когда доходит до кровопролития. Я мог бы порассказать тебе немало историй о своем старом друге Логене Девятипалом… – Ты уже рассказывал, отец. Сотню раз. – Еще бы, такие отличные истории, черт возьми! – Король на мгновение выпрямился и опустил клинки, окинув Орсо оценивающим взглядом. Его лоб прорезала морщинка. – Ты ведь действительно этого хочешь, да? – Мы должны сделать хоть что-то. – Да, пожалуй, ты прав. Король прыгнул вперед, но Орсо был готов. Он парировал удар, увернулся, парировал снова. – Ну хорошо. Как насчет такого решения? – Удар, удар, укол. Орсо отступил, следя за его движениями. – Я дам тебе Горста, двадцать рыцарей-телохранителей и батальон королевской гвардии. – Но это же почти ничего! Орсо перешел в атаку и едва не достал отца колющим ударом, заставив его отпрыгнуть назад. – Согласен. – Король отшагнул в сторону, рисуя в воздухе маленькие сверкающие круги кончиком длинного клинка. – Остальных тебе придется найти самому. Покажи мне свои способности: набери еще пять тысяч. И вот тогда можешь спешить на выручку кому угодно. Орсо замигал. Собрать пять тысяч войска? Это звучало утомительно похоже на работу. Однако он ощущал разливающийся по телу незнакомый прилив энергии при мысли о том, что перед ним наконец-то стоит осмысленная задача. – И наберу, черти б меня драли! – Орсо получил все, что имел, благодаря проигрышам. Но сейчас в кои-то веки он желал выигрывать. – Защищайтесь, ваше величество! Он прыгнул вперед. Сталь зазвенела о сталь.Фехтование с отцом
– Коли, Савин, коли! – подгонял ее отец, наклоняясь вперед из своего кресла, чтобы следить за ее движениями. – Коли сильнее! Ее плечо пылало огнем, боль распространялась вниз по руке до кончиков пальцев, но она заставляла себя продолжать, стремясь сделать каждый укол резким, четким, безупречным. – Хорошо, – пропищал Горст, отражая ее усилия: всегда уравновешенный, всегда спокойный. Клацанье стали отражалось эхом от стен пустого помещения. Для ее отца, однако, ничто не было достаточно хорошо. – Следи за передней ногой! – рявкнул он. – Распределяй вес пошире! – Я распределяю! Она выбросила руку три раза подряд, стремительно как молния. – Распределяй шире. Я же знаю, ты терпеть не можешь делать вещи кое-как. – Это ты терпеть не можешь, когда я делаю вещи кое-как. – Ну так распределяй вес шире. Тогда мы оба будем довольны. Она расширила стойку и выдала еще несколько колющих ударов, скребя клинком о клинок Горста. – Ну как, лучше? – спросил отец. Так было несомненно лучше, но оба знали, что она никогда не признает, что была не права – это значило бы смириться с поражением. – Посмотрим. Как дела на Севере? – Разочарование за разочарованием, как обычно в жизни. Северяне продвигаются вперед, инглийцы отступают. – Люди говорят, что иного и не следовало ожидать, поскольку наши войска возглавляет женщина. Савин сделала выпад, лязгнула сталь, Горст поймал ее клинок своим и отвел в сторону. – Люди, как мы оба знаем, просто бессмысленные идиоты, – презрительно отозвался ее отец, словно одна мысль о человеческих существах вызывала в нем отвращение. – Я бы сказал, что после смерти ее отца Финри дан Брок – наиболее компетентный военачальник в Союзе. Горст, ты ведь ее знаешь, не так ли? Огромный королевский телохранитель, обычно лишенный каких бы то ни было эмоций, слегка вздрогнул. – Немного, ваше преосвященство. – Жаль, я не мог поручить ей командование в Стирии, – продолжал отец Савин. – Мы бы сейчас считали победы, вместо того чтобы считать трупы. Давай, коли! – Брок против Меркатто! Вот это было бы нечто! – прошипела Савин, снова принимаясь работать клинком. – Две величайшие армии в Земном Круге, и обеими командуют женщины! – Вероятно, они бы сочли, что могут потратить свои деньги на что-нибудь более достойное, и покончили бы дело разговором. И где бы мы тогда были?.. Ладно, на сегодня хватит острия, давай-ка посмотрим, что ты можешь сделать кромкой. И руби как следует, Савин, он не стеклянный. Она ринулась на Горста, якобы собираясь напасть справа, но в последний момент резко свернула влево, сопроводив движение яростным рубящим ударом на уровне головы. Горст опустил клинки и отдернулся в сторону, быстрый как змея, невзирая на свои габариты. Его глаза не отрывались от лезвия, просвистевшего мимо его носа. – Превосходно, – пропищал он. Савин взмахнула обоими клинками. – Но сможет ли Брок побить северян в одиночку? – Пока что она собирает войска в Инглии. И к тому же, с ней Ищейка. Однако Скейл Железнорукий сильно превосходит их по мощи. Мое предположение: северяне захватят Протекторат, но Брок остановит их возле Белой реки. После этого, возможно, обстоятельства здесь поменяются, и мы сможем нагрянуть туда следующей весной и пожать лавры. – Женщины делают всю тяжелую работу, а мужики потом пожинают лавры. Знакомая картина. – Сварливость фехтовальщицам не к лицу. Руби, девочка! Покажи, на что ты способна. Взвизгнув подошвами по деревянному полу, Савин метнулась, обходя Горста кругом и рубя под всеми возможными углами. Он, казалось, почти не шевелился, однако его клинки всегда оказывались в нужном месте, парируя удар. – У моей дочери быстрые ноги, а, Горст? – Очень быстрые, ваше преосвященство. – Это все танцевальные уроки твоей матери. Как ни печально, сам я в последнее время почти не танцую. – Да, жалко, – согласилась Савин, двигаясь кругами, выискивая брешь в защите противника. Капли пота щекотали ее бритый скальп. – В Закрытом совете сейчас грамотная работа ног оказалась бы не лишней. Если Брок проиграет войну, вы все будете выглядеть трусами и глупцами. – Еще большими трусами и глупцами, чем уже выглядим. – А если она победит, это придаст еще больше блеска ее репутации. И репутации ее сына. – Как же, Леонольт дан Брок! – насмешливо оскалился ее отец, вновь показывая беззубые десны. – Молодой Лев! – И кто только придумывает такие смехотворные имена? – Писатели, не иначе. Мне доводилось видеть львов, когда я участвовал в гуркхульской кампании. Глупые зверюги, особенно самцы… Все, достаточно! Передышка. Савин тяжело перевела дыхание и распахнула свою плотную фехтовальную куртку, чтобы впустить внутрь воздух. Она пропотела до самой рубашки. «Интересно, – подумала она, обтирая бритую голову полотенцем, – узнали бы меня сейчас благородные господа из Солярного общества? Без пудры, драгоценностей, платья, парика?» Впрочем, скорее всего, они даже сквозь пот учуяли бы запах денег и по-прежнему продолжали бы роиться вокруг. – Мы могли бы немного поправить твой захват. Ее отец наклонился вперед и ухватился за трость, собираясь встать. Было видно, как двигаются кости под бледной кожей его руки. – Нет, нет! – Она шагнула к нему и мягко положила руку на плечо. – Я не дам тебе мучить себя только для того, чтобы показать мне, как надо держать клинок! Она взяла с подлокотника кресла одеяло и накинула ему на ноги, аккуратно подоткнув со всех сторон. Судьбы свидетели, какой же он тощий! Это даже не назовешь «кожа да кости», поскольку кожи там почти не осталось. – Как ты себя чувствуешь? – спросила она. Его левый глаз задергался. – Ты не заметила, наша страна еще не развалилась? – Сегодня утром вроде все было нормально. – Из чего можно заключить, что сегодня я еще жив. Завтра, впрочем, стоит проверить заново. У меня везде враги – во дворце, в Закрытом совете, в Открытом совете, на полях и на заводах. Инглийцев я и до войны бесил, а сейчас они практически светятся от ярости. Меня ненавидят повсюду. – Только не здесь, – отозвалась Савин. Более явного выражения приязни от нее вряд ли можно было ждать. – Мне этого более чем достаточно. – Он мягко прикоснулся к ее лицу кончиками пальцев: островки прохлады на ее потной щеке. – И это гораздо, гораздо больше того, что я заслужил. – Наверное, какое-то количество врагов неизбежно входят в цену некоторых высоких кресел. Ее отец фыркнул с отвращением и горечью, неожиданными даже для него: – Стоит твоему заду коснуться сиденья, как ты тут же понимаешь, чего все это стоит. Ты думаешь, Закрытый совет действительно чем-то правит? Или король с королевой? Мы все – танцующие марионетки, не больше. Для отвода глаз. И чтобы было на кого свалить вину. Савин нахмурила брови. – Кто же тогда дергает за нитки? Отец посмотрел ей в глаза. Его взгляд был ясным и твердым. – Я задавал вопросы всю свою жизнь. И уяснил одно: на некоторые вопросы лучше не доискиваться ответов. Его рука опустилась, упав поверх ее ладони. Той, что держала клинки. – Пора поработать над твоей защитой. – Три удара? – спросил Горст. Савин правой рукой подбросила в воздух короткий клинок и ловко поймала его левой. – Как будет угодно. Горст скользнул к ней и нанес несколько ударов, но без особой агрессии. Она без труда блокировала колющие удары и отбила рубящий эффектным поворотом кисти. – Итак, если борьба леди-губернаторши с северянами зайдет в тупик, что это будет означать для нашей собственности в Инглии? – Ага! – Ее отец осклабился в ухмылке. – Я все ждал, когда мы наконец дойдем до денежных вопросов. – Мы никуда от них и не уходили. – Она парировала удар и снова отшагнула в сторону, обходя медлительную атаку. Для человека, знаменитого своим боевым пылом, Горст, можно сказать, почти не старался ее задеть. – Цены в тех регионах уже взлетели до небес. Что мне делать, продавать или держаться дальше? – Союз никогда не уйдет из Инглии. Если бы я занимался торговлей, я бы скупал все, что мне предлагают. Как мы знаем, опасности и благоприятные возможности… – …часто идут рука об руку, – закончила Савин, краем глаза заметив, что он улыбается. Не многие вещи приносили ей такое же удовлетворение, как вызвать улыбку на лице архилектора. Кроме нее и ее матери, это не удавалось больше никому. – Я посмотрю, не удастся ли немного занять, чтобы расширить мои владения в тамошних рудниках. – Она и сама с трудом сдерживалась, чтобы не заулыбаться во весь рот. – «Валинт и Балк» предлагают отличные расценки… – Прекрати! – рявкнул ее отец с такой мучительной гримасой, что она ощутила легкое чувство вины. – Даже не шути об этом, Савин! «Валинт и Балк» – стервятники, паразиты, пиявки! Стоит им присосаться, и ты от них уже не освободишься. Они не успокоятся, пока не завладеют солнцем и не начнут брать со всего мира проценты за то, что оно встает по утрам. Пообещай мне, что никогда не возьмешь ни крупицы у этих мерзавцев! – Обещаю. Я буду держаться от них подальше. Впрочем, это было не так-то просто. Жадные щупальца этого банкирского дома, словно корявые корни старой ивы, оплетали практически все, с чем ей доводилось сталкиваться. – Вообще-то там осталось не так уж и много. Я уже завладела контрольным пакетом акций оружейной мастерской в Остенгорме по такой цене, что ты просто не поверишь. – Оружие – всегда удачное капиталовложение, – одобрил архилектор, глядя, как она отбивает клинок Горста своим. – Мне говорят, что будущее за этими огненными трубками. Этими «пушками». – В Стирии мы получили с ними неоднозначные результаты. – Однако их делают все меньше размером, более портативными и более мощными. – Она ловко обошла вялый выпад Горста. – А сейчас для них разработали еще и взрывающиеся ядра. – Во взрывы тоже всегда стоит вкладывать деньги. – Особенно если мне удастся заключить пару контрактов с королевской гвардией. – Даже так? Ты знаешь кого-нибудь влиятельного? – Так вышло, что я устраиваю званый вечер для Азиль дан Рот и нескольких других жен военных. Ее муж, кажется, недавно был назначен главным смотрителем королевского арсенала. – Как удачно, – иронически отозвался ее отец. Следующий выпад Горста был настолько слабым, что это было даже оскорбительно. – Эй, я тоже не стеклянная! – сказала ему Савин, раздраженно отмахиваясь от кончика его клинка. – Нападай по-настоящему. В конце концов, она фехтовала всю жизнь. Девчонкой она мечтала переодеться мужчиной и победить на турнире, а потом стащить с себя капюшон – и предъявить восторженной толпе золотые локоны. Потом в моду вошли парики, и локоны были сбриты. Честно говоря, они все равно не были особенно привлекательными, скорее коричневыми, чем золотыми. А затем она узнала, что мужчины никогда не рукоплещут женщинам, которые их побеждают в их собственных играх. Так что Савин оставила фехтовальный круг носителям членов и решила вести счет своим победам в банке. Она отбила две атаки, которые были не намного сильнее прежних, и на этот раз, ловко обойдя последовавший за ними ленивый рубящий удар, пихнула Горста гардой короткого клинка. – Мало того, что ты говоришь как женщина, ты еще и дерешься так же? У Горста едва заметно дрогнул глаз. – Ого! – воскликнул ее отец. – Очко в пользу леди. – Я хочу знать, каково это – когда на тебя нападает опасный человек, нападает по-настоящему. Иначе в чем смысл? Савин снова встала в позицию, уверенная в своей стойке, уверенная в своей хватке на рукояти клинка, уверенная в своих способностях. Горст взглянул на архилектора. Тот задумчиво сжал губы, потом еле заметно двинул плечом: – Что же, ей надо когда-то учиться. – В его лице появилась жесткость, которой Савин прежде не видела. – Поучи ее. Было какое-то едва заметное отличие в том, как Горст встал на свою отметку, как подвигал ногой, плотнее упирая ее в поскрипывающие половицы, как повращал могучими плечами и ухватился за свой иззубренный клинок. На его плоском лице практически не отражались эмоции, но ощущение было такое, словно в нем приоткрылась некая дверь, и в щелку Савин увидела запертое внутри чудовище. Легко улыбаться при виде быка, если знаешь, что он надежно прикован. Когда внезапно осознаёшь, что цепи нет, а его рога направлены на тебя и копыто роет землю, представление о быке радикально меняется. Савин приоткрыла рот, собираясь сказать: «Подожди!» – Начинай. Она была готова к его силе. Стремительность Горста – вот что стало для нее неожиданностью. Не успела она даже выдохнуть, как он оказался рядом. Широко раскрытыми глазами Савин увидела опускающийся на нее длинный клинок, и у нее едва хватило присутствия духа, чтобы отшагнуть в сторону, подняв свой короткий, чтобы парировать удар. …Как выяснилось, она все же не была готова к его силе. Удар оказался таким мощным, что у нее онемела вся рука от кончиков пальцев до плеча, а зубы застучали друг о друга. Ахнув, Савин отшатнулась назад, но навстречу уже двигался короткий клинок Горста. Еще удар – и ее длинный клинок вылетел из бесчувственных пальцев и покатился по половицам. Савин принялась вслепую тыкать коротким, позабыв все свое обучение и приемы. Взблеск металла… Длинный клинок противника хлестнул по ее фехтовальной куртке, выбив из легких весь воздух в одном сиплом, жгучем выдохе. Едва удержавшись на ногах, Савин пошатнулась. Мгновением позже в ее корпус впечаталось плечо Горста. Ее голова резко мотнулась вперед, лицо с хрустом во что-то врезалось – возможно, в его твердую макушку. …Она что, летит? …Стена саданула ее сзади, пустая комната завертелась перед глазами, и, к собственному великому удивлению, Савин внезапно оказалась на четвереньках, глядя в пол и недоуменно моргая. Перед ее лицом по полированному дереву барабанили кровавые капли. – Ох, – выдохнула она. Ребра сводило болью при каждом судорожном вдохе, гортань обжигало кислой рвотой. Пальцы безнадежно застряли в гарде короткого клинка, и Савин пришлось несколько раз ошалело взмахнуть кистью, прежде чем клинок со звоном упал на пол. Кожа на тыльных сторонах пальцев была содрана. Она приложила ладонь к пульсирующему рту, отняла и увидела пятно крови. Ее рука тряслась. Ее всю трясло с ног до головы. Было больно. Ныло лицо, ныло в боку, ныло уязвленное чувство гордости. Но больше всего ее потрясла не боль, а собственная беспомощность. То, насколько неверно она оценивала свои возможности. Покрывало сдернули, и Савин увидела, насколько она на самом деле хрупкая. Насколько хрупок любой человек в сравнении с безжалостной сталью клинка. Мир больше не был тем, что несколько мгновений назад – и тот, прежний, был лучше. Горст присел возле нее на корточки, сжимая в одной руке иззубренные клинки. – Должен вас предупредить, что я все же немного сдерживался. Ей с трудом удалось кивнуть. – Понятно. На отцовском лице она не увидела ни следа сожаления. Как он любил говорить, непрестанная боль излечила его от чувства вины. – Фехтование – это одно, – произнес он. – А настоящий бой – совсем другое. Лишь немногие из нас годятся для насилия. Полезно время от времени освобождаться от наших заблуждений относительно себя, даже если это больно. Он улыбнулся, глядя, как она вытирает кровь из-под разбитого носа. Савин давно махнула рукой на попытки его понять. Большую часть времени он вел себя так, словно она – единственное, что для него дорого в презираемом им мире. Но потом подворачивался удобный случай – и он обращался с ней как с соперником, которого желал сокрушить. – Если вас атакует опасный противник и вы видите, что он не шутит, мой совет: бегите. – Горст встал и протянул ей широкую ладонь. – Скорее всего, он рано или поздно сам себя уничтожит. Он поднял ее и поставил на ноги, колыхавшиеся как желе. – Спасибо вам, полковник Горст. Это был… очень полезный урок. Ей хотелось плакать. По крайней мере, этого хотелось ее телу. Но она ему не позволила. Стиснув ноющие челюсти, Савин выставила вперед подбородок. – На следующей неделе в это же время? Ее отец закашлялся от смеха и хлопнул ладонью по подлокотнику кресла: – Так держать, девочка!Обещания
Броуд лежал без сна, глядя в потолок. На потолке была трещина, рядом с пожелтевшим пятном вздувшейся пузырем побелки. Кажется, он смотрел на нее всю ночь. Смотрел на нее, пока солнце взбиралось на небо над узкими зданиями, путаясь в натянутых между ними бельевых веревках, заглядывая в узкую улочку, сквозь узкое оконце в узкую подвальную комнатушку, где они жили. Кажется, он смотрел на эту трещину уже не одну неделю, снова и снова гоняя в голове по кругу все те же мысли. Дергаясь из-за них, словно речь шла о каком-то важном выборе, который ему предстояло сделать. В то время как все свои выборы он уже сделал, и все они были неправильными, и теперь было уже ничего не изменить. Он тяжело вздохнул и тут же инстинктивно задержал дыхание. Этот мерзкий масляный привкус в воздухе Вальбека, эта вонь дерьма пополам с луком, навеки поселившаяся в подвале, сколько бы Лидди его ни скребла. Она впиталась в стены. Она впиталась в его кожу. Снаружи народ уже собирался на работу, за крошечными оконцами возле самого потолка чавкали по грязи ботинки, тени проходящих людей мелькали на покрытой пятнами плесени стене напротив. – Как твои руки? – сонно спросила Лидди, поворачиваясь к нему на узкой кровати. Он поморщился, сжал и разжал пальцы. – Всегда ноют по утрам. Лидди взяла его большую ладонь в свои маленькие и принялась растирать онемевшие мышцы, застывшие суставы. – Май уже поднялась? – Ускользнула с утра пораньше. Не хотела тебя будить. Так они и лежали рядом: она смотрела на него, он не осмеливался взглянуть на нее. Чтобы не увидеть в ее глазах разочарование. Беспокойство. Страх. Даже если это были его собственное разочарование, беспокойство и страх, отраженные в ее глазах, словно в зеркале. – Это несправедливо, – прошептал он, обращаясь к трещине на потолке. – У нее должна быть нормальная жизнь. Танцы, ухажеры. А не так вот… ждать, пока тебя подцепит какой-нибудь богатый ублюдок. – Она не против такой жизни. Помогает, чем может. Она хорошая девочка. – Она – лучшее, что я сделал за свою жизнь… Единственное, что я сделал хорошего. – Ты сделал много хорошего, Гуннар. Очень много! – Ты не знаешь, каково там было, в Стирии. Каким я там был… – Ну так делай хорошее сейчас. – В голосе Лидди прозвучала нетерпеливая нотка, она в последний раз сжала его ладонь и отпустила. – Ты не можешь изменить прошлое, верно? Только то, что будет дальше. Броуду хотелось спорить с ней, но было невозможно найти брешь в ее очевидном здравом смысле. Он лежал, угрюмый, слушая стук ботинок и гул раздраженных голосов на улице. На соседнем перекрестке девчонка выкрикивала за медяки плохие новости: хлебный бунт в Хольстгорме, попытка сжечь фабрику в Колоне, мятежи во всех концах Срединных земель… И война – война на Севере. – Это все я виноват, – пробормотал он, не найдя способа напасть на Лидди и вместо этого переключившись на себя. – Не нужно было идти на войну. – Я тебя отпустила. И я не уберегла ферму. – С фермой так или иначе было покончено. Со всей той жизнью. Для вас с Май было бы лучше, если бы я вообще не возвращался. Она положила твердую ладонь на его щеку. Повернула голову так, чтобы взглянуть ему прямо в глаза: – Не говори так, Гуннар. Никогда не говори так! – Я их убил, Лидди, – прошептал он. – Я их убил… Она промолчала. Что она могла сказать? – В один момент я все изгадил, – продолжал Броуд. – Хоть что-то я могу не разрушать? – Нет ничего, чего нельзя разрушить за один момент, – сказала Лидди. – Все постоянно висит на волоске. Но теперь мы должны смотреть вперед. Это все, что нам остается. Двигаться дальше. – Я все исправлю, – пообещал он. – Я найду здесь работу. – Конечно, найдешь. Лидди заставила себя улыбнуться. Кажется, это стоило ей немалых усилий, но улыбка все же появилась на ее лице. – Ты хороший человек, Гуннар. Он вздрогнул, чувствуя в носоглотке пощипывающие слезы. – Больше никаких разборок, – проговорил Броуд, глухо и хрипло. – Я обещаю, Лидди. Он обнаружил, что его кулаки снова стиснуты, и заставил себя разжать их. – С этого момента я больше ни во что не ввязываюсь. – Гуннар, – тихо и серьезно отозвалась она, – не давай обещаний, если не уверен, что сможешь их сдержать. На их кровать с потолка просыпалась струйка пыли. Дальше по улице, на литейной фабрике, уже запускали машины, от которых начинала трястись вся комната.* * *
Только завернув за угол, Броуд понял, куда стоит его очередь. Над большими раздвижными дверьми склада виднелись позолоченные буквы: «ЭЛЬ КЭДМЕНА», изнутри доносился грохот и гулкие удары. Пивоварня! Половину времени, проведенного им в Стирии, он был пьян, а в остальное время собирался напиться. Он пообещал не ввязываться в разборки – а для него, как он хорошо знал, разборки скрывались на донышке каждой бутылки. Однако в Вальбеке искушения подстерегали на каждом шагу. В каждом втором здании располагалась пивная, закусочная или рюмочная. Одни имели лицензию, другие действовали нелегально; вокруг всегда роились шлюхи, воры и попрошайки, словно мухи вокруг навозной кучи, а если тебе было не добраться до соседней двери, чтобы утопить в спиртном свои горести, то под рукой всегда имелись мальчишки, обегавшие улицы с бочонком на спине, готовые принести тебе пиво на дом. Так что касательно данного Броудом обещания держаться подальше от разборок пивоварня не предвещала ничего хорошего. Но он вообще пока не встречал в Вальбеке ничего хорошего, а где-то работать было надо. Поэтому он поплотнее запахнул свою куртку, сгорбился под мелким темным дождичком, падавшим с чернильно-темного неба, и передвинулся еще на полшага вперед. – Как рано ни приходи, все равно здесь очередь, – пожаловался немолодой человек с серым лицом и серыми волосами, в протертой на рукавах куртке. – В Вальбек стекается все больше и больше народа, и все ищут работу, – пробормотал кто-то другой. – Да, работа всем нужна. И ее всегда не хватает. А ведь прежде у меня был собственный дом, там, в долине возле Хамбернольта. Знаешь, где это? – Не сказал бы, – буркнул Броуд, вспоминая свою собственную долину. Зеленые деревья под легким ветерком… мягкая зеленая трава, щекочущая лодыжки… Он знал, что в памяти все предстает лучше, чем было, что на ферме приходилось тяжело трудиться за мизерное вознаграждение – но по крайней мере там была зелень. В Вальбеке зеленым не было ничего. Не считая, может быть, реки, в которой плавали огромные цветные пятна с красильного производства выше по течению. – Прекрасная была долина, да, – продолжал нудеть серолицый. – И дом хороший, в лесу, возле речки. У меня там пятеро ребятишек выросло. Я был углежогом – сам понимаешь, вырубал молодняк и пережигал в уголь, и зарабатывал на этом неплохие деньги. Потом вверху долины построили печь и стали производить дешевый уголь, да к тому же всю речку изгадили дегтем… – Он длинно, беспомощно шмыгнул носом. – Цены падали все ниже и ниже. А в конце концов лорд Барезин, будь он проклят, вообще вырубил весь лес – пастбищ ему было мало. Мимо прогрохотала большая повозка, подняв колесами липкую грязь с дороги и обдав очередь дождем брызг. Люди возмущенно заорали, осыпая возницу ругательствами, возница заорал и принялся осыпать ругательствами их самих, и все передвинулись еще на полшага вперед. – Мальчишки мои разбежались, занялись своими делами. Один погиб в Стирии. Другой женился где-то под Колоном, как я слышал. Пришлось занимать деньги, дом я свой потерял. Прекрасная была долина… – Да уж, – пробормотал Броуд. – Однако на прошлом далеко не уедешь. Его жалость к самому себе была слишком сильной, чтобы получать удовольствие от того, что кто-то рядом испытывает то же самое. – Это верно, – подхватил серолицый, и Броуд моментально пожалел, что раскрыл рот. – Вот помню, когда я был еще мальчонкой… – Эй, папаша, а ну-ка заткнул свою долбаную варежку! – рявкнул человек, стоявший в очереди перед Броудом. Здоровенный ублюдок, на щеке шрам в виде звезды, в ухе не хватает большого куска. Тоже ветеран, конечно же. В его голосе звучал гнев, от которого сердце у Броуда забилось быстрее. Все тело защекотало от возбуждения. Серолицый уставился на него. – Я не хотел никого обидеть… – Ну вот и заткнись. Просто молчи. Не лезь куда не просят. К этому моменту можно было бы уже усвоить этот урок, верно? Ему втолковывали его не одну дюжину раз. К тому же, он обещал Лидди – еще нескольких часов не прошло с тех пор, как он обещал. Никаких разборок. – Оставь его в покое, – прорычал Броуд. – Что ты сказал? Броуд стащил с лица стекляшки и аккуратно засунул в карман куртки. Очередь позади хмурящегося лица верзилы расплылась мутным пятном. – Я все понимаю, ты разочарован, – сказал Броуд. – Тут, наверное, нет никого, кому жизнь выдала бы то, на что он надеялся, как ты думаешь? – Тебе-то что за дело до моих надежд? Броуду потребовалось все присутствие духа, чтобы не разбить ублюдку череп. Но он обещал Лидди. Поэтому он просто шагнул вперед, так что слюна с его оскаленных зубов полетела на обезображенную шрамом щеку незнакомца: – Про твои надежды я знаю только, что едва ли хоть одна из них сбудется. – Он поднял кулак, показал пальцем другой руки: – А теперь повернись. Пока я не проломил эту стену твоей гребаной башкой. Шрам на щеке верзилы задергался, и на какое-то мгновение Броуд был уверен, что драки не избежать. На одно восхитительное мгновение он ощутил, что может перестать сдерживаться, может отпустить себя. Первое мгновение свободы с тех пор, как он вернулся из Стирии. Ну, не считая того, когда он перепахал рожу Леннарту Селдому. Потом налитые кровью глаза его противника остановились на его кулаке. Разглядели татуировку на тыльной стороне костяшек. Верзила что-то буркнул и повернулся спиной. Какое-то время он стоял, переступая с ноги на ногу, потом подтянул повыше свой потрепанный воротник, вышел из очереди и зашагал прочь. – Спасибо вам! – сказал ему серолицый, двигая кадыком на жилистой шее. – Немного осталось людей, готовых поступить по совести. – По совести… – Броуд скривился, заставив себя разжать пальцы. Кажется, они не болели только тогда, когда он сжимал кулаки. – Я уже и не знаю, что это такое. Ему доводилось видеть в конце таких вот очередей кучу самых разных людей – людей, решавших, кто получит работу, а кто не получит ничего. Большинству из них рано или поздно начинает нравиться смотреть, как люди корчатся. То же самое было с офицерами в Стирии. Очень редко попадаются люди, которых делает лучше выпавший им на долю кусочек власти. Впрочем, мастер, сидевший перед воротами «Эля Кэдмена», выглядел одним из приличных экземпляров. Он расположился под небольшим навесом, на столе перед ним лежал толстый гроссбух. Седовласый, грузный, каждое движение медленное и точное, словно он никуда не спешил и всякий раз высчитывал самый правильный способ его сделать. – Меня зовут Гуннар Бык, – солгал Броуд. Лгать он не умел, и у него было ощущение, что бригадир сразу же его раскусил. – Я Малмер. – Он окинул Броуда внимательным взглядом с головы до ног. – С пивоварнями когда-нибудь имел дело? – Все больше с их продукцией. За эти годы я выпил немало… – Броуд несмело ухмыльнулся, но Малмер, очевидно, не собирался отвечать на шутку. – Опыта работы нет, это верно. Малмер молча склонил голову, словно разочарования уже не были для него новостью. – Но работать я умею, сколько угодно! – В эту неделю он проработал, наверное, не больше двух часов, выгребая навоз с конюшни. Это было третье место, куда он попытался сунуться за сегодняшний день. Он просто не мог вернуться домой с пустыми руками. – Могу кидать уголь, или мыть полы, или… или… в общем, все, что понадобится. Отлынивать не буду, обещаю! Малмер скупо и печально улыбнулся ему: – Обещания дешево стоят, дружок… – Чтоб меня черти обосрали! Никак это сержант Броуд? Из пивоварни появился худой мужчина с песочного цвета бородой, в покрытом пятнами переднике, и не спеша направился к ним, уперев руки в бока. Его лицо было знакомо Броуду, но ему далеко не сразу удалось выловить из памяти, где он его видел прежде, и найти для него место в том мире, где он жил теперь. – Сарлби? – Это же Бык Броуд! – Сарлби ухватил руку Броуда и принялся трясти вверх-вниз, словно пытался накачать воду тугой помпой. – Помнишь, Малмер, я тебе о нем рассказывал? Я дрался с ним в Стирии! В смысле, дрался рядом – потому что драться с ним я бы и врагу не пожелал. Малмер откинулся назад, снова окидывая Броуда своим внимательным взглядом. – Ты так много рассказывал о Стирии, что я, должен сознаться, в какой-то момент перестал слушать. – Ну так самая пора начать, черт возьми, потому что это один из лучших людей, кого я знаю! Был первым на осадных лестницах при Борлетте! По крайней мере, первым, кого не скинули вниз. Он все время был первым. Сколько раз? Пять? Он схватил Броуда за запястье и отодвинул рукав так, чтобы стали видны звезды на его костяшках. – Вот на это вот глянь! – Он говорил так, словно хвастался каким-нибудь диковинным овощем, выросшим на его грядке. – Ты только глянь, мать его растак! Броуд вырвал у него руку и засунул ее поглубже в рукав. – Я покончил со всем этим. – Насколько я знаю, прошлое редко остается далеко позади, – заметил Малмер. – Ты ручаешься за него? – Как будто любой из тех, кто с ним служил, не поручится за него десять раз. Гребаные Судьбы мне свидетели, конечно, я за него ручаюсь! – В таком случае ты нанят. Малмер окунул перо в чернильницу, неспешно постучал, сбивая лишние капли, и занес над своим гроссбухом: – Итак… Бык? Или Броуд? – Гуннар Бык, – сказал Броуд. – Запиши меня так. – Адрес? – Мы живем в подвале на Тележной улице. У тамошних домов нет номеров. – Ты живешь в подвалах? – Сарлби с отвращением покачал головой. – Ну ничего, мы тебя оттуда вытащим, не волнуйся. Он по-дружески обхватил Броуда рукой за плечи и повел сквозь шумное, полное крепких запахов тепло пивоварни. – Вообще, какого черта ты здесь делаешь? У тебя вроде где-то была своя ферма? – Пришлось продать, – буркнул Броуд, неловко, как всегда, когда он лгал. Но Сарлби только улыбнулся: – Проблемы, а? – Да, – проскрипел Броуд. – Есть немного. – Не хочешь глотнуть? – предложил Сарлби, протягивая ему фляжку. Говоря откровенно, Броуд хотел. И гораздо сильнее, чем требовало благоразумие. Приложив усилие, он заставил себя выдавить: – Лучше не стоит. Я ведь если глотну, уже не остановлюсь. – В Стирии, помнится, ты не был таким скромным, – заметил Сарлби, запрокидывая фляжку. – Стараюсь не повторять своих ошибок. – А я вот только этим и занимаюсь, черт меня подери! Как тебе Вальбек? – Ну так… вроде ничего. – Гребаный отстойник. Гребаная мясорубка. Гребаная дыра – вот что это такое! – Да уж. – Броуд надул щеки. – И правда дыра. – Все это хорошо для богатеев, там, на вершине холма, а что получаем мы? Мы, которые воевали за свою страну! Сточные канавы. По три семьи на одну комнату. Улицы завалены дерьмом. Сильные жрут слабых. А ведь было время, когда народ старался поступать по справедливости! – Это когда это? Но Сарлби его не слушал. – Теперь человека ценят только по тому, сколько он сможет горбатиться. Мы для них – просто шелуха; выскребли и выбросили! Винтики в большой машине! Но есть, есть такие люди, кто пытается сделать как лучше… Броуд поднял бровь: – Сколько я знаю, те, кто много болтают о том, чтобы сделать как лучше, в результате делают только еще хуже, чем было. Это Сарлби тоже оставил без внимания. У него всегда был талант не слышать того, чего он не хотел слышать. Может быть, все люди такие. – Знаешь, кто такие ломатели? – спросил он, наклонившись к Броуду, словно чтобы поделиться секретом. – Это какие-то бандиты, верно? Ломают машины, сжигают фабрики. Говорят, они все изменники. – Так говорят только гребаные инквизиторы. – Сарлби сплюнул на припорошенную опилками землю. Плеваться он тоже всегда был мастер. – Ломатели собираются все изменить! Они не просто ломают машины, Броуд, – они разбивают цепи! Твои и мои. – На мне никаких цепей нет. – Это мне говорит человек, живущий в подвале на Тележной улице! Речь не о том, что у тебя цепи на руках или ногах, Броуд. Я говорю о цепях, которые сковывают твой рассудок. Сковывают твое будущее! Будущее твоих детей! Все наши хозяева будут низложены – все те, кто жирел на нашем поту и наших страданиях. Все эти лорды и леди, короли и принцы. – Глаза Сарлби возбужденно поблескивали при виде приближающегося в его воображении светлого будущего. – Больше никаких богатых старых ублюдков, говорящих нам, как мы будем жить! Каждый сможет сам решать, как им будут управлять. Каждый будет иметь право голоса! – А короля, что же, больше не будет? – Каждый сам будет королем! Были времена, когда Броуд назвал бы такие речи изменой, но его патриотические чувства за последнюю пару лет получили серьезную трепку. Теперь это казалось ему просто бесплодными мечтаниями. – Не уверен, что во мне достаточно материала на короля, – пробормотал он. – Я не хочу неприятностей, Сарлби. У меня их и так по горло. – Есть люди, рожденные для неприятностей, Бык! Ты всегда смотрелся лучше со стиснутыми кулаками. Броуд скривился: – Для кого лучше, а для кого и хуже. – Ты же был там, на стенах. Ты знаешь, каково это. За все, что чего-то стоит, нужно драться! Ощерясь, Сарлби саданул кулаком в воздух. На тыльной стороне его руки была татуировка лестничника, такая же, как у самого Броуда. – Может, и так… – Броуд ощутил щекотку возбуждения, струйку радости, но оттолкнул их, запихнул свою татуированную руку подальше в рукав, насколько только мог. – Но для меня драк уже достаточно. Он дал Лидди свое слово. На этот раз он собирался сдержать его.Удар за простого человека
– Все готово? – спросил Сибальт. Даже в темноте Вик ощущала, как он взвинчен, и это не помогало ей самой избавиться от напряженности. Она взглянула вверх, на Мура, чей могучий силуэт виднелся на козлах повозки с вожжами в руках. Она бросила взгляд на Огарка – мальчик сидел рядом с Муром, по его мешковатому плащу сбегали дождевые капли. Ей снова захотелось спросить, точно ли они хотят это делать. Однако… есть время, когда от сомнений может быть какой-то прок. Время, когда можно взвесить все риски и последствия. Потом приходит момент – момент, который ты можешь даже не заметить, – и становится слишком поздно. Дальше ты должен просто выполнять задуманное, отдавать всего себя, не оглядываясь назад. – Все готово, – произнесла она. – Двинулись. Гриз ухватила ее за руку в темноте. – А как насчет этих? – Она дернула головой в сторону двоих ночных сторожей, чьи потрепанные фигуры виднелись по обе стороны от ворот литейной. Их лица были прочерчены резкими тенями от их собственных фонарей. – Им заплатили. – Что? Ты заплатила этим ублюдкам? – Проще убедить человека золотом, чем сталью, и в итоге это почти всегда выходит дешевле. Прежде, чем Гриз успела ответить, Вик бросилась через улицу, низко опустив голову и подняв воротник. Она бросила взгляд в одну и другую сторону, но морось играла им на руку – улочка была почти безлюдной. Кровь грохотала у нее в ушах, когда она подходила к воротам. Страх подполз к горлу, так что ей хотелось пуститься бегом, хотелось закричать. Но Вик сказала себе, что бывала в переделках и похуже – и знала, что это так. Она постаралась дышать глубже, шагать медленнее. – Доставка для вас, – сказала она, сама поразившись тому, насколько спокойно прозвучал ее голос. Один из ночных сторожей поднял фонарь, чтобы взглянуть на нее, и Вик сощурилась от яркого света. Сторож стукнул в ворота, и с той стороны послышался грохот поднимаемого засова. Доставки здесь принимали круглые сутки. Ничего особенно примечательного. – Давай! – крикнула Вик, и Мур, тряхнув вожжами, тронулся с места. Повозка пересекла грязную улочку и оказалась посреди темного двора. Возле стен, поблескивая от влаги, мрачными призраками маячили груды угля и штабеля досок. Из темноты выдвинулась стена мастерской, подобная неприступному утесу; за окнами метались яростные сполохи горнов. Мур тихо окликнул битюга, тащившего повозку, выставил тормоз и передал вожжи Огарку. Сибальт слез с задней стороны, обтирая руки о свой кожаный фартук. – Пока что все идет как надо, – вполголоса заметил он, подходя вместе с Вик к огромной двери литейной мастерской. – Пока что, – отозвалась она. Большой амбарный замок был оставлен незапертым, и она сняла его со щеколды, потом крепко взялась за огромную дверную ручку – ее руки рядом с руками Сибальта. Вместе они навалились на дверь, загремели колеса, и высокая створка поехала назад. Их обдало потоком идущего изнутри тепла. Горны, машины, плавильные печи все еще светились приветливым оранжевым сиянием. Здесь никогда не бывало ни по-настоящему холодно, ни по-настоящему темно. В сумраке Вик различала черные очертания несущих металлических конструкций. Скелет здания. Опоры, под которые они подложат свой порошок. Она пошла обратно к фургону, оставив Сибальта открывать дверь до конца. Гриз уже сняла веревки с брезента и стаскивала его с накрытых им бочонков. – Отлично, – свистящим шепотом сказала ей Вик. – Давай вот этот первый… Двор затопило светом, и они замерли, ослепленно моргая. По всему периметру двора внезапно открылись потайные светильники, зафиксировав каждого на его месте. Гриз возле задка повозки, с веревкой в руках. Мура, уже запустившего пальцы под донышко первого бочонка. Огарка с вожжами в руках, с глазами, большими, как плошки. Сибальта в широком проеме двери литейной. В одно мгновение все их планы превратились в дерьмо. – Стой! – проревел чей-то голос. – Именем его величества! Здоровенный битюг испуганно рванул сместа, со скрежетом протащив стоящий на тормозе фургон на несколько шагов вперед. От рывка Гриз свалилась с борта повозки. Мур встал, отпустив бочонок и хватаясь за боевой топор. Огарок издал пронзительный визг – в нем даже не было слов. Послышалось какое-то клацанье, шорох в воздухе. Арбалетные стрелы глухо застучали в стенку фургона. И в грудь Мура. Вик уже бежала со всех ног. Ухватив Сибальта, она втащила его внутрь литейной. Они принялись петлять между машинами, тележками, ограждениями, выскакивающими на них в освещенном тусклыми огнями полумраке. Сибальт поскользнулся, ахнул и полетел вперед, цепляясь за какие-то ящики; по каменному полу с грохотом и звоном покатились металлические детали. Едва не упав сама, она помогла ему подняться, втащила на ноги; слышно было только хриплое, свистящее дыхание обоих. Потом в высоте над ними послышались гулкие шлепки ног по крыше. Обернувшись, Вик увидела поблескивающие огни, мечущиеся тени, из темноты доносились крики. Она ахнула: что-то поймало ее за голову. Свисающая сверху цепь на ее пути. Еще несколько шагов, и Сибальт ухватил ее за локоть и потащил вниз, в залитое тенью пространство между двумя громадными железными баками. Она хотела спросить, в чем дело, но в этот момент увидела огни впереди. Услышала шаги. Их обходили с двух сторон! – Нас ждали, – прошептал Сибальт. – Знали, что мы придем. – Кто им сказал? – прошипела в ответ Вик. Его лицо в слабом отсвете печей выглядело как-то необычно. Она привыкла видеть Сибальта отягощенного заботами. Теперь же он казался человеком, сбросившим с плеч ношу. Взглянув вниз, Вик обнаружила, что он держит в руке кинжал. Лезвие отблескивало оранжевым. Она инстинктивно отодвинулась. – Ты ведь не думаешь, что это я, верно? – Нет. Но это не имеет значения. – Давайте, ублюдки! Ну-ка, возьмите меня! – послышался вопль Гриз где-то неподалеку. – Ты сама сказала: стоит попасться им в лапы, и заговорит любой, – вполголоса произнес Сибальт. – Прости, что оставляю тебя в такой неподходящий момент. – О чем это ты? Ее голос больше не был спокойным. Сибальт улыбнулся ей своей скупой, печальной улыбкой: – Жаль, что мы не встретились раньше. Все могло бы быть по-другому. Однако когда приходит время… ты должен показать, чего ты стоишь. И он вогнал кинжал в собственную шею. – Нет! – свистящим шепотом закричала она. – Нет, нет, нет! Она попыталась зажать ладонями его шею, но в ней зияла огромная рана, из которой хлестала черная кровь. Что она могла? Ее руки уже были липкими по локоть, штаны намокли в крови, расплывавшейся огромной теплой лужей. Сибальт глядел на нее снизу вверх, черная пена пузырилась на его губах, в его ноздрях. Может быть, он пытался еще что-то донести до нее – выразить сожаление или надежду, сказать, что прощает, или обвинить. Узнать было уже невозможно. Вопли Гриз превратились в нечленораздельный визг, затем в глухое мычание. Звуки, которые человек издает, когда ему на голову натягивают мешок. Глаза Сибальта уже остекленели, и Вик отпустила его сочащуюся кровью шею. Прислонилась спиной к железной стенке, еще горячей после дневной работы, свесила по бокам красные руки. Там ее и нашли практики инквизиции.Знать стрелу
Рикке с треском ломилась вниз по склону; деревья и небеса подпрыгивали по сторонам. Все их продуманные планы остались позади, отброшенные вместе с ее плащом и луком. Вот в чем беда с планами: не многие из них остаются при тебе, когда ты удираешь сквозь ливень от своры собак. Мокрая колючая ветка ухватила ее за лодыжку, дернула; Рикке пошатнулась, запрыгала с ноги на ногу с воем, оборвавшимся, когда она врезалась лицом в ствол дерева, упала и беспомощно покатилась через колючие кусты, переворачиваясь снова и снова, взвизгивая на каждой кочке и наконец с протяжным стоном въехав лицом в кучу намокшей старой листвы. Она подняла голову и увидела пару больших сапог. Она посмотрела еще выше: в сапогах стоял человек и смотрел на нее сверху вниз с выражением скорее озадаченным, чем торжествующим. – Впечатляющий выход, – проговорил он. Человек не был высоким, но плотным, словно древесный ствол: широкий мясистый корпус, широкие мясистые предплечья, широкая мясистая шея и скулы. Он стоял, заткнув большие пальцы за потертую портупею. Должно быть, ростом он был не выше Рикке, но весил наверняка вдвое больше. Одна его щека была вся искорежена старым шрамом. Выплюнув набившиеся в рот обрывки листьев, она прошептала: – Б…дь… Однако вместо того, чтобы схватить ее за глотку, человек отступил назад и поклонился. – Прошу! – он простер широкую ладонь, приглашая ее следовать дальше, словно один из тех модных лакеев, которых она видела в Остенгорме. Не было времени раздумывать над нежданным подарком, только ухватиться за него обеими руками. – Спасибо, – просипела она, снова взбираясь на ноги. Во рту стоял вкус крови. Пропитавшаяся влагой рубашка была безнадежно изорвана колючками, поэтому Рикке высвободилась из нее, оставшись в одной безрукавке. Пошатываясь и хватая ртом воздух, она кинулась дальше. Позади слышался собачий лай. Рикке то и дело бросала взгляды через плечо, на смутные тени, пляшущие в иссеченном дождем лесу, с каждым неверным шагом ожидая, что собачьи зубы вот-вот вцепятся в ее задницу и она окажется на земле. Впереди кто-то ломился сквозь лес. Она услышала крик Изерн: – Рикке? Ты там? – Да… – выдавила она. – Я тут… рядом! Между стволами замелькали просветы, деревья расступились. Рикке ощутила головокружительный прилив облегчения – как обычно, тут же сменившийся ужасом. Сверху они видели прореху в лесном покрове и решили, что там может быть река. Однако сквозь завесу дождя не было никакой возможности разглядеть, что река в этом месте текла по дну глубокого ущелья. Теперь она это видела. Каменистый край, обросший вялой бахромой травы, с несколькими цепляющимися за него чахлыми деревцами; внизу – грохочущий, взбивающий белую пену поток. Рикке увидела, как Изерн прыгает, выгнув спину в воздухе, подняв над головой копье. Увидела, как она перелетает через расселину – четыре жутких шага, не меньше, – перекатывается по влажному мху и цепкому папоротнику на дальней стороне и ловко поднимается на ноги. На мгновение Рикке подумала о том, чтобы остановиться. Потом подумала о том, как будет себя чувствовать под конем Стура Сумрака, и внезапно перспектива размазаться в кашу по дну долины показалась не самым плохим вариантом. В любом случае, остановиться сейчас уже вряд ли бы получилось: она неслась на полной скорости по крутому и скользкому склону. Разогнавшись вместо этого еще больше, со вздымающейся грудью и клацающими зубами, она положилась на удачу – пусть даже в последнее время удача ее не очень-то баловала. Она вылетела из-за деревьев, и перед ней разверзлось ущелье; мелькнул образ зазубренных скал, круто падающих вниз, к белой кипящей воде. Ей удалось ступить на твердое место на краю, что было удачно, и как следует оттолкнуться правой ногой, что тоже было неплохо. Да и прыжок получился недурной: холодный ветер, врывающийся в распахнутый рот, секущие капли дождя на лице… Вот только приземляться она начала слишком быстро. Наверное, если бы за этот день ей предоставился случай хоть немного поесть, у нее было бы больше прыгучести. Но случая не предоставилось. Она замолотила руками по воздуху, словно надеялась подтащить себя ближе к цели, но падение становилось все быстрее, и не требовался Долгий Взгляд, чтобы понять, что до берега она не долетит. Вот она, ужасная справедливость земли: любой, кто прыгнул в воздух, рано или поздно встретится с ней. На нее налетела стена скользких камней. – Ох, ма… Земля врезалась ей в живот, выбив из легких весь воздух одним сиплым фонтанирующим выдохом. Рикке отчаянно хваталась за мокрые листья, мокрые корни, мокрую траву; ни сил, ни дыхания не оставалось; она неумолимо съезжала вниз, цепляясь бесполезными ногтями, и земля сыпалась ей в глаза с края обрыва. Потом на ее запястье сомкнулись пальцы Изерн. Лицо горянки показалось наверху, искаженное яростным усилием: на губах побелевший шрам, язык втиснут в дыру между сжатыми зубами. Рикке простонала, чувствуя, как натянулись мышцы плеча; рука, казалось, была готова вот-вот оторваться. Наверное, в этот момент она должна была попросить Изерн отпустить ее – красивый драматический жест, времени как раз хватит, чтобы пролить слезу, прежде чем ухнуть вниз навстречу зловещему року, – однако это работает совсем не так, когда Великий Уравнитель дышит тебе в затылок. Рикке ухватилась за жилистую руку горянки, словно утопающий за мачту тонущего корабля, задыхаясь, плюясь и дрыгаясь так, что они обе могли в любой момент полететь на дно ущелья. – Черт! Ты тяжелее, чем… а! Что-то промелькнуло рядом, и Изерн, фыркнув, дернула со всей мочи. Болтающаяся в воздухе нога Рикке нашарила камень, и ей удалось выпихнуть себя наверх. Набрав наконец воздуха в саднящую грудь и зарычав, она толкнулась еще раз, и Изерн упала на спину, втащив Рикке поверх себя. В обнимку они откатились в мокрый кустарник. – Двинься! Изерн, шатаясь, поднялась, снова упала, проползла несколько шагов, волоча рядом свое копье вместе с пучком выдернутой травы. Из ее ноги торчала стрела. Рикке видела окровавленный наконечник, высовывающийся сзади из ее бедра. Она оглянулась через плечо и сквозь ослабевающий дождь увидела собак, тявкающих, рычащих, мечущихся по краю ущелья – и в нескольких шагах выше них, среди деревьев, человека, опустившегося на одно колено. Достаточно близко, чтобы разглядеть его хмурое перепачканное лицо, истрепанный край его стрелковой перчатки, натянутый лук в его руке. Ее глаза расширились – и вдруг один вспыхнул огнем. Он жег, словно в ее череп засунули тлеющий уголь. Она услышала щелчок спущенной тетивы. Она увидела стрелу. Но она увидела ее Долгим Взглядом. И на какое-то мгновение, словно закатное солнце, заливавшее сиянием ее комнату, когда ставни были распахнуты, в нее нахлынул поток абсолютного знания об этой стреле. Рикке увидела, где находится эта стрела и что она собой представляет; чем она была и где ей предстоит быть. Увидела рождение этой стрелы – стиснувшего зубы кузнеца, кующего наконечник; оттопырившего языком щеку стрелодела, аккуратно подстригающего перья. Увидела, какой конец ждет эту стрелу – прогнившее древко, наконечник, осыпающийся хлопьями ржавчины среди колючего кустарника. Увидела ее в колчане, повешенном на изножье кровати, пока стрелок целовал на прощанье свою жену по имени Риам и желал, чтобы сломанный палец на ее ноге благополучно сросся. Увидела, как ее сверкающее острие прорезает падающую дождевую каплю, разбивая ее на облако сияющих пылинок. С абсолютной уверенностью она узнала, где эта стрела будет находиться в любой из моментов. Поэтому она выбросила руку в сторону, и когда стрела подлетела к месту соприкосновения – а Рикке знала, что иначе и не могло быть, – для нее было проще простого слегка подтолкнуть ее. Всего лишь чуть-чуть прикоснуться пальцем, так что стрела миновала Изерн, хромающую прочь от обрыва, и улетела в деревья, не причинив никому вреда, один раз отскочив от ствола и успокоившись в подлеске, на своем месте, единственном, где она могла оказаться – том самом, где Рикке видела ее, гниющую среди кустарника. – Клянусь мертвыми! – выдохнула Рикке, уставясь на свою руку. На кончике указательного пальца набухала капелька крови – очевидно, наконечник стрелы все же оцарапал его. Рикке затрясло мелкой дрожью с головы до ног. До этого момента она не верила до конца – даже тогда, когда увидела горящий Уфрис, в точности как в ее видении. Но теперь больше нельзя было отрицать очевидное. Она действительно обладала Долгим Взглядом. Глаз был все еще теплым и пульсировал посреди ее влажного, липкого лица. Она поглядела на стрелка: тот тоже смотрел на нее, его брови потрясенно взъехали на лоб, рот открывался все шире и шире. Ее грудь распирало радостным, изумленным смехом, вспухающим, словно пузырь, при мысли о совершенном ею невозможном действии. Вскинув кулак, Рикке завопила: – Передавай мой привет Риам! Надеюсь, ее палец срастется! И она стремглав ринулась следом за Изерн, подхватила ее под мышку и потащила дальше в гущу намокших деревьев. Однако прежде она успела заметить в сотне шагов выше по течению веревочный мост, прыгающий и извивающийся под тяжестью спешащих по нему людей. Блестел намокший под дождем отточенный металл. Было трудно сказать, сколько там было людей. Достаточно – вот сколько. Рикке ощутила, как радость знания стрелы вытесняется из нее этим новым понима-нием. – Пошли, – прошипела она сквозь зубы. Они побрели дальше через густые, намокшие, цепкие кусты. Изерн упала и выругалась. Рикке помогла ей подняться, но та двигалась чересчур медленно. Ее одежда отяжелела от сырости, нога волочилась по грязи. – Иди! – рявкнула она. – Я пойду следом. – Ну уж нет, – возразила Рикке, продолжая тащить ее вперед. Ей показалось, что она услышала позади звуки схватки – крики людей, собачий визг, лязг и скрежет металла. Деревья отражали звуки, так что они доносились одновременно отовсюду и ниоткуда. Ветки хлестали в лицо, и Рикке отталкивала их руками, пока не проломилась насквозь, оказавшись на болотистой лужайке. Дождь приутих, сменившись мелкой моросью. Впереди вздымалась неровная, заросшая мхом скальная стенка, скользкая от стекающей сверху воды. – Давай! – Изерн обернулась к лесу, зарычав от боли, когда ее раненая нога подогнулась и она соскользнула вбок. – Полезай наверх! – Нет, – сказала Рикке. – Я тебя не оставлю. – Лучше пусть хоть одна из нас останется в живых. Полезай! – Нет. Кто-то ломился через заросли в их направлении. Кто-то большой. – Тогда встань позади меня. Изерн пихнула Рикке назад, но сама она могла стоять, только опираясь на копье. Драться ей сегодня не светило. Во всяком случае, победить в драке. – Я уже достаточно пряталась за твоей спиной. – Как ни странно, Рикке больше не чувствовала себя испуганной. – И вообще, скалолаз из меня никакой. Она отцепила пальцы Изерн от древка копья и помогла ей прислониться к скале. – Пора уже и мне занять место впереди. – Мы обречены, – проговорила Изерн. Ее окровавленная нога затряслась, и она сползла на землю. Крепко сжав копье, Рикке направила его в сторону деревьев, не зная, что лучше: продолжать держаться за него, когда появятся враги, или метнуть в них. Вот бы ее Долгий Взгляд снова раскрылся, так, чтобы можно было не гадать. Она снова вспомнила голос Сумрака на берегу над собой, когда они прятались в ручье. Ее кишки в шкатулке с ароматическими травами, чтобы ее отец не почувствовал запах, пока не откроет крышку. – Сюда, сучьи дети! – завопила она, брызгая слюной. – Я жду! Послышался шорох мокрых листьев, и на лужайку вышел человек. Здоровенный, в поношенной, запачканной куртке. В одной руке – изрубленный щит, в другой – меч с серебряной буквой возле эфеса. Даже сквозь завесу длинных седых волос, свисающих на его лицо, Рикке видела ужасный шрам, проходящий от лба через бровь и поперек щеки до угла рта, и обезображенную левую глазницу, в которой не было глаза. Вместо него там поблескивал шар мертвого металла, отражая лучи пробившегося сквозь облака солнца. Увидев их двоих, окровавленных, жмущихся к отвесной скале, он приподнял брови. По крайней мере, одну бровь – вторая, сожженная, только слегка дернулась. Потом он заговорил. Его голос звучал словно скрежет мельничного жернова: – Вот вы где. А я-то вас ищу. Какое-то мгновение Рикке просто стояла, уставившись на него. Потом сделала шаг к нему, издав долгий судорожный вздох – и наконец отбросила копье в траву и обхватила его обеими руками. – Ты, мать твою, не торопился, Коул Трясучка! – буркнула Изерн сквозь сжатые зубы. – Ребята Сумрака устроили на нас охоту. – О них можешь не беспокоиться. – Только тут Рикке увидела, что его меч весь перемазан кровью. Трясучка всегда умел сказать многое немногими словами. – Идти можешь? – Если бы не стрела, – прошипела Изерн, – я бы нарезала круги вокруг тебя! – Не сомневаюсь. – Трясучка надул щеки, усеянные серебристой щетиной, и присел возле нее на корточки. – Но стрела вон она, торчит. И он потыкал в нее толстым пальцем, заставив Изерн скривиться от боли. – Я не позволю тебе тащить меня на спине! – прорычала она. – Верь или нет, но в моем списке желаний это тоже не значится. – Трясучка просунул меч в петлю на ремне. – Однако, если перед тобой дело, то лучше сделать его… – …чем жить в страхе перед ним, – закончила Рикке. Это было одно из любимых высказываний ее отца. Трясучка взял Изерн за запястье, поднял на ноги и взвалил себе на плечо так, словно она не весила вообще ничего. Учитывая, сколько они ели в последние дни, возможно, так оно и было. – Гребаная непочтительность! – проворчала Изерн в спину Трясучке, уже принявшемуся шагать. – А как насчет меня? – спросила Рикке. Теперь, когда она оказалась в относительной безопасности, вся ее сила куда-то утекла; ее лицо подергивалось, колени тряслись, и она чувствовала себя так, словно в любой момент может рухнуть и больше уже не подняться. – Ты всегда любила поныть, – качнул головой Трясучка. – Пойдем. Твой отец тебя заждался.Проводить время и терять время
– Ты никогда не думал, что, может быть, слишком много пьешь? – спросила Чудесница. Клевер причмокнул. – Если бы я пил слишком много, я бы это чувствовал. А я, сколько ни пью, каждый раз нахожу, что выпито ровно столько, сколько мне надо. Он протянул ей бутылку. Она покачала головой: – Пьяницы всегда так говорят. Клевер устремил на нее оскорбленный взгляд. – Равно как и абсолютные трезвенники. Оскорбленный взгляд ему замечательно удавался. Много лет практики. – Я чувствую себя оскорбленным! – заявил он. – Ты хоть раз видела, чтобы я проиграл в поединке из-за того, что слишком много выпил? – Я вообще никогда не видела, чтобы ты дрался в поединке. Клевер шлепком загнал пробку обратно в горлышко. – Явный признак разумного пития, нагляднее не бывает. – Что ж, на твоем месте я бы по крайней мере постаралась выглядеть трезвой. – Чудесница подняла бровь, указывая на дорогу. – Приближается Большой Волк. И он действительно приближался – с большой помпой. Походка одновременно целеустремленная и небрежная, чело убедительно изборождено морщинами, за спиной стая его насупленных приятелей, разгоняющих бондов со своего пути, словно кур на дворе фермы. При той влажности, что все еще висела в воздухе, было удивительно, что от них не шел пар. – Боги войны, да и только, – буркнул Клевер себе под нос, а затем громко добавил, когда Большой Волк подошел ближе: – Вина, вождь? Стур ударом ладони вышиб из его руки бутылку, улетевшую в кусты. Клевер с сожалением поглядел ей вслед. – Видимо, это надо понимать как отказ. – Она ускользнула! – рявкнул будущий король. Он был в ярости, огромной даже для него. – Чертова сучка ускользнула от нас! – Мы все в смятении. – Она прошла как раз там, где должен был стоять ты! – резко проговорил один из Стуровых ублюдков, именуемый Гринуэем. Если бы о высокомерии слагались легенды, о нем было бы спето немало песен. – Хочешь сказать, ты ее не видел? – Видел ее рубашку, – сообщил Клевер, бросая ему изорванную одежду. – По крайней мере я думаю, что это ее. Тебе, правда, вряд ли подойдет. Скорее всего будет резать под мышками… Гринуэй сердито отшвырнул рубашку на землю. – Я тебя спрашиваю, ты видел ее? – Если бы видел, поймал бы. – Для этого тебе пришлось бы подняться на твои гребаные ноги! – рявкнул Магвир. Он пытался изобразить такого же запертого в клетке волка, как это делал Стур, но в его исполнении угрозы получалось значительно меньше. – Ну, я бы хоть крикнул, – отозвался Клевер. – Это я могу и сидя. Он и сам удивлялся, почему не крикнул. Просто девчонка выглядела такой отчаявшейся, измученной, такой крошечной и недостойной того, чтобы за ней гонялась вся эта банда ублюдков, что с самого начала охоты он втайне болел за дичь. Если ты не можешь победить без необходимости пытать полубезумную девушку, может быть, ты просто не заслуживаешь победы… Или, может быть, все это дерьмовые отговорки, и дело просто в том, что девчонка оказалась хорошенькая. Печально, но факт: симпатичные люди часто выбираются из самых разных заварушек, очень плохо кончающихся для уродливых. Клевер перевел взгляд с Гринуэя на Магвира и пожал плечами: – Видимо, охота на девушек просто не мой способ развлекаться. Стур шагнул вперед, устремив на Клевера взгляд своих влажных глаз: – Ты будешь развлекаться так, как я тебе скажу! Клевер снова пожал плечами: – Я всегда рад служить, мой принц, но тем не менее не могу взять и превратиться в бабочку. Твой отец прислал меня по причине подвижности моего ума, а не тела. Я мыслитель, а не бегун. С таким же успехом ты мог бы приказать реке дуть, а ветру течь! – Ты ведь верен нам, правда, Клевер? – тихо проговорил Магвир, так, словно в этих словах таилась какая-то изумительная ловушка. – До разумных пределов, как мне хочется думать. Когда налетает ветер, приходится гнуться. – Я слышал, ты предал Гламу Золотого, – заметил Гринуэй, поднимаясь к новым высотам высокомерия. – А также Кейрма Железноголового. – Обоим я был верен, просто самому себе я был верен еще больше. По правде говоря, люди любят трепаться насчет верности только до тех пор, пока она не застанет их на проигрывающей стороне. После чего по этому поводу не слышно ничего, кроме молчания. Так что, я считаю, разумная верность – это когда ты несколько более верен, чем остальные, и при этом гораздо более честен, чем остальные. Только глупец заставляет людей слишком часто выбирать между верностью и здравым смыслом… Вообще, как ей удалось от вас уйти? – На другой стороне реки ее ждал Коул Трясучка, – прошипел Стур, стискивая кулаки. – Убил четверых моих людей. – Трясучка… – Магвир сжал кулаки в точности так же, как его господин. – Жаль, я не встретился с этим старым козлом на узкой тропинке! Чудесница и Клевер разразились хохотом практически одновременно: он перегнулся вперед, упершись руками в колени, а она откинулась назад, положив кулак на его плечо для поддержки. Без сомнения, они представляли собой ту еще картину, фыркая от смеха и утирая слезы, но ей-богу, удержаться было невозможно. – Вот это было отлично, – наконец выговорил Клевер, отдуваясь. – Просто отлично! – Что смешного, мать вашу? Чудесница махнула пальцем в направлении Магвирова арсенала: – Друг мой, если бы тебе довелось столкнуться с Коулом Трясучкой, все эти топоры торчали бы у тебя из задницы! Тебе стоит поосторожнее ввязываться в драки. Иначе рано или поздно ты напорешься на противника, который окажется тебе не по зубам. – Мне любая драка по зубам, – прорычал тот. – Серьезно? А если ты будешь один, а противника девятнадцать человек? Магвир открыл было рот, напрягся, но не смог найти достойного ответа. Он был воплощением того, как дети представляют себе великого воителя: мрачное лицо, груда мускулов, обвешан железом с головы до ног, словно ходячая кузнечная лавка. Клевер вздохнул: – Тебе нужно быть поспокойнее, мой друг. – Или что, старик? – Или ты в конце концов неизбежно загрустишь, а ведь мир и без того достаточно мрачное место, чтобы добавлять к нему еще одну унылую гримасу, не правда ли? Куда ни плюнь, каждый вышагивает словно Девять Смертей, с таким видом, будто готов перебить всех людей в мире, дай ему только возможность. Стур сощурил глаза: – Девять Смертей был величайшим воином, какого только видел Север! – Я знаю, – сказал Клевер. – Я видел, как он победил на круге Фенриса Наводящего Ужас. Все притихли. – Ты это видел? – в ноющем голосе Стура внезапно прорезалась нотка уважения. Снова рассмеявшись, Чудесница стукнула Клевера кулаком по плечу: – Да он там щит держал! – Ты держал щит? Когда Девять Смертей сражался с Наводящим Ужас? – Да, на стороне твоего деда Бетода, – ответил Клевер. – Мне было восемнадцать лет. В те годы я знал вполовину меньше чем ничего, но считал себя очень крутым ублюдком. – Говорят, это был великий поединок! – выдохнул Стур. Его влажные глаза были устремлены куда-то за горизонт. – Кровавый, по крайней мере. К сожалению, я ушел оттуда, выучив не тот урок. И в результате докатился до того, что и сам принял пару вызовов… – Клевер поймал себя на том, что скребет свой шрам, и заставил себя опустить руку. – Если хочешь моего совета, никогда не вступай на круг. – На круге люди завоевывают себе имя! – гаркнул Стур, грохнув себя в грудь кулаком. – Я сам побил на круге Стучащего Странника! Изрубил в окрошку! – И, как я слышал, это была битва, достойная песни. – На самом деле Клевер слышал, что Стучащий Странник просто постарел и утратил былую скорость, пережил свое имя: трагедия, выпадающая на долю любого великого бойца, которого не убили в расцвете сил. – Но каждый раз, когда ты ступаешь в круг, ты балансируешь своей жизнью на острие меча. Рано или поздно она упадет не на твою сторону. Стуровы молодцы зафыркали, словно никогда не слышали ничего столь низменного, как эта жемчужина здравомыслия. – Разве Черный Доу боялся выйти на круг? – презрительно спросил Гринуэй. – Или Виррун из Блая, или Шама Бессердечный, или Рудда Тридуба? – поддакнул Магвир. Чудесница закатила глаза. Без сомнения, она собиралась указать, что все четверо погибли кровавой смертью, а половина из них к тому же сделала это на кругу, но Стур опередил ее: – Девять Смертей сражался в одиннадцати поединках, и во всех вышел победителем! – Он превзошел все грани вероятного, это верно, – согласился Клевер. – До поры до времени. Победил Наводящего Ужас, отобрал цепь у твоего деда. Но что ему это дало? Он потерял все, не приобрел ничего, цепь со временем все равно перейдет в твои руки. Кому захочется быть похожим на этого ублюдка? Стур широко раскинул руки, широко раскрыл глаза: он готовился к своему главному выходу. – Единственная цепь, которая мне нужна, – это цепь из крови! Ни малейшего смысла. Как можно сделать из крови цепь? Идиотская метафора. Однако Магвир с Гринуэем и остальными жополизами тут же поддержали эти слова хором одобрительных возгласов, воинственным рыком и потрясанием воздетых кулаков. – Я не хочу быть похожим на Девять Смертей. Я хочу быть им! – Стур распялил свою безумную ухмылку еще чуток шире, так что действительно напомнил Девятипалого в один из его худших моментов. – Никто так не прославлен, как он! Никого так не боятся, как его! – Он хочет быть Девятипалым, – проговорила Чудесница с каменным лицом, когда Большой Волк удалился дальше расстояния слышимости, как всегда торопясь неизвестно куда. – Чтобы женщины плевались при одном упоминании твоего имени. Чтобы годами сеять смерть и не пожинать ничего, кроме ненависти. Чтобы все дни своей жизни быть окруженным кровью. – Клевер мог только покачать головой. – Я никогда не сумею разгадать эту загадку: почему люди хотят того, чего они хотят. – Ты собираешься и дальше позволять этому идиоту Магвиру так говорить с тобой? – спросила Чудесница. Клевер посмотрел на нее. – Тебе-то что до того, как он со мной говорит? – Эти молодые придурки только утверждаются во мнении, что они самые умные. – Мы не можем исправить неверные представления каждого идиота, так же как не можем изменить путь прилива. Клевер нахмурился, вглядываясь в мокрый кустарник, куда упала бутылка, выбитая из его руки Стуром, и гадая, осталось ли в ней хоть что-то, ради чего ее стоило бы искать. Решив, что вряд ли, он вместо этого подошел к ближайшему дереву и не спеша опустился на землю у его подножия. – Слова не оставляют ран, а я и без того слишком охотно кидался в схватки на своем веку. Теперь я стараюсь бегать в другом направлении. – Очень мудро. Но, как ты сам сказал, – из тебя плохой бегун. – Тоже верно. Я пришел к выводу, что если кто-то все же затаил на тебя кровную обиду, существует только два возможных варианта поведения. – Клевер подвигал лопатками, приноравливаясь к бугристому стволу, пока не нашел удобное положение. – Первый: ты просто пролетаешь сверху, словно пушинка одуванчика на хорошем ветру, и не обращаешь на это ровно никакого внимания. – А второй? – Прикончить ублюдка. – Широко улыбаясь, он поднял лицо к голубому небу, где солнце наконец начало давать какое-то тепло. – Но было бы жаль портить такой замечательный вечер убийством, как ты думаешь? – Действительно, не хотелось бы. – Чудесница посмотрела на Клевера, который удобно вытянулся под деревом, положив ногу на ногу. – Что ты делаешь? – То, чем стоило бы заняться нам всем. – Клевер прикрыл глаза. – Провожу время, дожидаясь своего момента. – В чем разница между тем, чтобы проводить время, и тем, чтобы просто терять его? Клевер не видел необходимости снова открывать глаза. – В результате, женщина! В результате.Чем больше враг
Гловард стащил с себя рубашку и швырнул ее Барниве. Затем с рычанием свел вместе кулаки, напрягая каменные мускулы своей огромной груди. Среди зрителей, собравшихся возле ограды, прокатился одобрительный ропот, кто-то выкрикивал числа – без сомнения, неуклонно понижающиеся ставки на Лео. – Клянусь, он стал еще больше, – пробормотал Юранд, широко раскрывая глаза. – Я тоже, – прорычал Лео, стараясь голосом показать, какой он большой. – Без сомнений. Твои ноги, наверное, уже почти такой же толщины, как его руки. – Я могу его побить! – И с легостью – если вы будете сражаться на мечах. Но зачем тебе сдался кулачный бой? Лео тоже принялся расстегивать рубашку. – Когда я жил в Уфрисе, Ищейка часто рассказывал мне о Девятипалом. О поединках на круге, в которых он побеждал. Как же я любил эти истории! Бывало, прыгал с палкой в руках по саду позади его замка, воображая, что я Девять Смертей, а кол для бельевой веревки – Рудда Тридуба, или Черный Доу, или Фенрис Наводящий Ужас. Эти имена до сих пор вызывали в нем трепет, когда он их произносил. Словно магические заклинания. Юранд наблюдал за Гловардом, наносящим в воздух жестокие тренировочные удары. – Кол для бельевой веревки не может выбить тебе зубы. Лео набросил свою рубашку ему на голову. – Настоящий боец никогда не знает, против чего ему придется сражаться. Именно поэтому я каждый раз позволяю вам, ублюдкам, самим выбирать оружие. Утро стояло холодное, так что он принялся приподниматься на пальцах ног, чтобы разогнать кровь. – И именно поэтому я могу побить Барниву в бою на тяжелых мечах, а Антаупа – на копьях. Поэтому управляюсь с булавой лучше, чем Белая Вода Йин, а с двумя клинками – лучше тебя. Поэтому я соревнуюсь с Риттером в стрелковом мастерстве… точнее, соревновался. Но он помер, бедолага. А вот Гловарда мне еще ни разу не довелось побить голыми руками. – Еще бы, – заметил Юранд. Его лоб снова прорезала озабоченная морщинка. – Этакую махину! – Подумаешь. Чем больше враг, тем громче он падает. – Или тем больнее бьет? – Поражения учат большему, чем победы, – буркнул Лео, пытаясь шлепками хоть немного разогреть мышцы. – Но и переносить их тяжелее. – Юранд несколько понизил голос: – По крайней мере скажи, что ты будешь мухлевать. – Либо с честью, либо никак! – негодующе фыркнул Лео. Кажется, Казамир Стойкий когда-то говорил нечто похожее. – Ты вообще на чьей стороне? Юранд, похоже, был несколько уязвлен вопросом. – На твоей. Как и всегда. Как и все мы. Именно поэтому мне не принесет радости вид того, как он придушит тебя до полусмерти. – Что мне действительно хотелось бы видеть в своем главном помощнике, так это немного веры, – сощурясь, проговорил Лео. Гловард воздел кулаки, и на его поднятых руках рельефно проступили жилы. Лео не мог отрицать, что выглядел он грандиозно. Словно скульптура, сильно приукрашивающая реальность. Даже его зубы казались мускулистыми. – Сейчас я выжму тебя как лимон! – прорычал боец. – Молодой Лимон! – возопил Барнива, к вящей радости наблюдающих. Юранд наклонился еще ближе. – Если ты умрешь, можно, я возьму себе твоего коня? – Немного веры! – прорычал Лео, кидаясь вперед. Нападай, всегда нападай. Особенно когда шансы против тебя. Застав Гловарда врасплох, он нырнул под метнувшийся наугад кулак, ощутив его ветерок в волосах, и постарался сам обработать ударами корпус противника, вкладывая в них все, на что был способен. Без сомнения, Гловард нагулял немного жирка, но вся надежда на то, что мышцы под ним тоже мягкие, мгновенно улетучилась. С таким же успехом Лео мог бы дубасить ствол дерева. – Черт, – прошипел он застывшими в улыбке губами, встряхивая отбитые пальцы. – Сейчас ты у меня сожрешь эту горку! – проревел Гловард, и растущая толпа зрителей разразилась смехом и подбадривающими криками. Знают мертвые, Лео стоило бы сейчас следить за Гловардовыми кулаками, но его взгляд постоянно обращался к двум женщинам самого странного вида, стоящим среди публики. У старшей из них было заостренное, бесстрастное лицо, губы перерезал шрам, одна штанина была распорота, и из-под нее виднелась забинтованная нога. Лицо младшей было, наоборот, широким и более чем выразительным. Сквозь ее плоский веснушчатый нос было продето толстое золотое кольцо, а спутанные рыжевато-каштановые волосы торчали во все стороны, так что стоящим сзади приходилось наклоняться вбок, чтобы видеть происходящее. – Как все это мужественно выглядит! – провозгласила она, ставя на перекладину ограды обляпанный грязью башмак с язычком, вываливающимся из-под небрежно завязанных шнурков. – Они берут деньги за свое представление? – Насколько я могу сказать, они раздеваются забесплатно, – задумчиво отозвалась та, что постарше. – Поразительная забота о людях! – воскликнула молодая, вскинув руки и расцветая широкой улыбкой. Гловард не собирался упускать свой шанс. Он продолжал наступать, выбрасывая огромный кулак убийственными короткими тычками. Лео сумел увернуться от одного удара, потом от другого, но третий скользнул по его скуле, и он еле устоял. Его ноги поехали по мокрой траве, и это было к счастью, поскольку второй кулак Гловарда просвистел в воздухе в том месте, где только что находилась его голова. Лео скользнул противнику за спину, отбив раздраженную дробь по его ребрам, что не вызвало ровно никакого эффекта. Гловард презрительно фыркнул: – Мы тут деремся или танцуем? За его могучим плечом Лео снова увидел девушку: она со скошенными глазами смотрела на прядку волос, упавшую ей на лицо. Выпятив нижнюю губу, она подула на нее, но та тут же упала обратно вместе с тремя другими. В ней было что-то знакомое, словно имя, вертящееся на кончике языка. – Деремся! – рявкнул он, уворачиваясь от серии ударов. С его оскаленных зубов летела слюна. – Так его! – услышал он крик Юранда. – Задай ему жару! Однако все его усилия были тщетны; его слабые шлепки отлетали от могучих рук Гловарда, скользили по макушке его головы, отскакивали от его боков. Потом из ниоткуда прилетел тяжелый кулак, врезался Лео в подбородок и сшиб его с ног. С беспомощным вскриком он оказался в воздухе, ухваченный противником за пояс. Черная земля и светлое небо завертелись вокруг, он беспорядочно замахал руками; потом склон горы жестко ударил его по ребрам, зубы лязгнули, и он покатился, переворачиваясь, пока не оказался лежащим лицом вниз. С тяжелым стоном Лео приподнялся и увидел здоровенный сапог Гловарда, уже летящий в его направлении. Ахнув, он успел откатиться в сторону, так что огромный каблук взрыл почву в нескольких дюймах от его лица. Лео вскарабкался на ноги, но не удержал равновесия и рухнул на перила ограждения. – А этот блондинчик хорошенький, – заметила та, что постарше. – У меня тоже есть глаза! Молодая женщина наблюдала за ним, оперев подбородок на руки. Ее голова ходила вверх-вниз: она что-то жевала. Глаза у нее несомненно имелись. Большие, очень светлые и очень пронзительные. – Он словно охотничий пес, такой свирепый и резвый. Лео не чувствовал в себе особой резвости, особенно когда на него вновь обрушился кулак Гловарда. Он прикрывался как мог, но сила ударов была ужасающей. Удар сбоку кинул его к ограде, выбив из него дух, потом костяшки врезались в челюсть, и во рту стало солоно. – Уходи оттуда! – услышал он крик Юранда сквозь собственное хриплое, булькающее дыхание. Ему едва удалось нырнуть под удар, который мог бы с легкостью перекинуть его через ограду. Собрав все силы, Лео попытался отпихнуть Гловарда – тот почти не сдвинулся с места, но по крайней мере Лео оттолкнулся от него и, пошатываясь, выбрался на открытое место. Его лицо налилось кровью, легкие горели, колени подгибались. Сейчас Гловард мог бы сбить его с ног одним пальцем, но предпочитал потянуть время, наслаждаясь моментом славы. Он рубил воздух огромными кулаками, расхаживая взад и вперед, словно петух на дворе собственной фермы. – Бей его! – вопил Юранд среди рева толпы. – Ударь его, черт побери! Однако Лео уже понимал, что никогда не побьет Гловарда в кулачном бою. Придется побеждать не кулаками, а головой. Сквозь застилавший сознание туман он вспомнил то, что говорила ему мать. Меньше храбрости, больше расчета. Выставь в долине своих худших солдат, и пусть они маршируют как можно хуже. Даже когда в его голове прояснилось, Лео продолжал ею трясти, словно ничего перед собой не видел, хватался за ребра, словно с трудом мог вдохнуть. Даже когда в ноги вернулась крепость, он продолжал переступать, пьяно пошатываясь. – Ну что, – пробулькал он, скаля окровавленные зубы, – мы деремся или танцуем? Как актер он едва ли удостоился бы лавров, но, к счастью, Гловард был наделен мускулатурой, но не воображением. Он ринулся в атаку уже без всякой опаски, готовя противнику удар, о котором будут говорить годами. Но к этому моменту Лео уже вернул себе способность соображать. Он ушел под удар, ловко перекатился, ухватил Гловарда за мелькнувшую рядом мощную ляжку и вскочил, потащив ее вместе с собой. Хрюкнув от неожиданности, Гловард запрыгал на другой ноге, замахал руками, чтобы удержать равновесие, но его вторая нога скользнула по траве, и он рухнул, впечатавшись лицом в землю. – Ну и кто теперь жрет горку? – радостно захохотал Лео. – Как она на вкус? Гловард беспомощно скреб пальцами по земле, изрыгая ругательства, но Лео держал его огромную ступню крепко прижатой к своей груди и отпускать не собирался. Он резко повернул ее, и великан захлопал ладонью по земле: – Ладно! Ладно! Я сдаюсь! Лео отпустил его сапог и, шатаясь, отступил назад. Он почувствовал, как Юранд схватил его за запястье и поднял его руку высоко вверх. – Победа всегда доступна человеку умеренных размеров! – провозгласил он, накидывая на плечи Лео его рубашку. – Не стоит одеваться ради нас! – крикнула женщина постарше, и молодая, запрокинув голову, разразилась булькающим хохотом. – Лео! – выкрикнул кто-то в толпе, вероятно, один из немногих оптимистов, что ставили на него. Лео попытался улыбнуться, хотя боль была значительной. Кажется, у него выбит зуб? – Молодой Лев! Девушка, нахмурясь, поглядела прямо на него: – Ты Лео дан Брок? – Никто иной, – отозвался Юранд, горделиво хлопая его по плечу. – Ха! – Она спрыгнула с ограды и зашагала к нему с широкой улыбкой. – Так это же малыш Лео! – Малыш Лео? – Юранд поднял брови. Она окинула Лео взглядом сверху донизу. – Ну, теперь он вырос. И, к его немалому удивлению, она обняла его обеими руками, ухватила за затылок и прижала его лицо к своему плечу. Только теперь он увидел среди громыхающей массы оберегов, костей, рун и ожерелий, которые были на ней надеты, деревянный штифт на кожаном ремешке, сплошь покрытый вмятинами от зубов. – Рикке? – Вырвавшись, Лео воззрился на нее, ища хоть какие-то следы той немощной девчурки, которую, бывало, дразнил, когда гостил в замке ее отца в Уфрисе. – Мне говорили, ты куда-то пропала! – Я нашлась! – заявила она, вскинув оба кулака в воздух. Потом опустила их и почесала в затылке. – По правде говоря, я действительно зашла немного не туда, но Изерн-и-Фейл знает все пути. Она направила меня к дому. – Как прославленный капитан, направляющий дырявую лодчонку, – заметила горянка. Шрам, проходивший через угол ее рта, придавал ее лицу такой вид, словно она постоянно кривит губы. Или, может быть, она просто постоянно кривила губы. – Я настоящий герой, но не будем об этом. – Мерзавцы Кальдера Черного рыщут повсюду, вместе с его сыном Стуром. Гребаным Сумраком. Внезапно Рикке оскалила зубы в приступе гнева. Это было так неожиданно, что Лео чуть не отступил назад. – Я верну этого говнюка в грязь, обещаю! – Она сплюнула. Длинная нитка слюны повисла у нее на губе, и она нетерпеливо смахнула ее. – Ублюдки! – Но… ты осталась невредимой? Рикке сунула Лео под нос оба кулака и принялась перечислять, отгибая пальцы: – Меня морили голодом, били, на меня ссали, в меня стреляли, меня травили собаками, меня угрожали отдать трахнуть борову, я спала под висельником, едва не свалилась в ущелье, убила молодого мальчишку, и к тому же пару раз обосралась. Ты знаешь… – она пожала плечами, наклонив голову набок и подняв плечи почти к самым ушам, – скажем так, я надеюсь, что на следующей неделе будет поспокойнее. – Похоже, тебе пришлось… нелегко. – Он почти не понимал, о чем она говорит, но ему нравилось слышать звук ее голоса. – Я рад снова тебя видеть. Он действительно был рад. Когда-то они были близки – настолько близки, насколько это возможно с таким необычным человеком, как она. – Помнишь, как мы впервые встретились? – спросила Рикке. Лео поморщился. – Такое трудно забыть. – Тыиздевался над моими припадками, над моими дурацкими волосами и над моим странным поведением. – Да, хотелось выпендриться перед парнями. Она кивком указала на Гловарда, который сидел на земле, потирая подвернутую лодыжку. – Некоторые вещи не меняются. – Я этим не горжусь, если тебя это утешит. – Меня утешило, когда я повалила тебя на землю и села сверху. Теперь настала очередь Лео чесать в затылке. – Говорят, поражения учат большему, чем победы. К тому же, ты тогда была на полголовы выше. – Он вытянулся во весь рост, глядя на нее сверху вниз примерно с той же высоты, с какой она тогда смотрела на него. – Сомневаюсь, что сейчас ты захочешь это повторить. – Ох, даже не знаю. – Протянув руку, она вытерла большим пальцем кровь с его верхней губы. Кажется, у нее дернулся глаз. А может быть, она ему подмигнула. – Возможно, меня удастся уговорить. – Пожалуй, это лучше, чем если бы тебя трахнул боров, – заметила Изерн-и-Фейл. С негромким кряхтением она убрала свою перевязанную ногу с ограды и, хромая, двинулась прочь. – Мне нужно привести эту дырявую лодчонку обратно к ее отцу, пока она опять не сбилась с курса. Я дала слово! – крикнула она через плечо. – На меня большой спрос. – Рикке отодвинулась от него, отвесила поклон, коснувшись одной рукой травы, потом спиной вперед влезла на ограду. – Еще увидимся, малыш Лео! Она перекинула ноги на другую сторону, спрыгнула и пошла прочь, оставив Лео пялиться ей вслед. – Боже, боже, боже! Кто эта прелестная крошка с кольцом в носу? Антауп возник словно бы ниоткуда, как часто происходило, когда рядом были женщины. Он втянул воздух сквозь сложенные трубочкой губы, глядя в спину Рикке. – Целых три «боже»? – сухо буркнул Юранд. – Практически предложение руки и сердца. – Это, – проговорил Лео, – была Рикке. – Пропавшая дочка Ищейки? – Мы дружили, когда я жил в Уфрисе. С тех пор она… выросла. – И в самых правильных местах! – подхватил Антауп. – Впрочем, глаза… – Вроде бы кто-то говорил, что она может видеть будущее? – спросил Юранд. Кажется, сам он не очень в это верил. – И что-то мне подсказывает, что в будущем она видит твой член, – шепнул Барнива на ухо Лео, фыркая от смеха. Юранд отвернулся от них, качая головой: – Ох, ради всего святого… Он был отличный друг, и чертовски умный, но порою ужасный ханжа. – Будь осторожен, – Лео забросил Барниве руку за шею и притянул к себе в захвате. – Ты можешь быть следующим, кого мне придется заставить жрать горку! – Ну что ж, если тебя больше привлекает борьба… – Антауп, лизнув указательный и большой пальцы, подкрутил спадающий на лоб чубчик. – Было бы жаль оставлять столь многообещающее поле нераспаханным… Именно в этот момент Лео решил, что он в игре. Антауп знал о женщинах все. Если даже его зацепило, значит, и все остальные не останутся равнодушными. – Держи свой плуг при себе. – Лео ухватил Антаупа свободной рукой и вступил с ним в шуточную борьбу, бросив взгляд на задницу Рикке с той же жадной ухмылкой, с какой на нее смотрели его друзья. – И не лезь на мою территорию!Вопросы
По-видимому, Огарок находился в помещении слева: она узнала его голос, бормотавший за стенкой, и даже если слов было не разобрать, то звучавший в нем страх распознавался безошибочно. Справа была Гриз. Ее Вик тоже слышала – сперва она выкрикивала оскорбления, потом просто кричала. Вопросов пока не задавали. Видимо, просто обрабатывали. Интересно, подумала Вик, насколько им удалось ее обработать к этому моменту. Странно, насколько быстро теряешь представление о времени, когда не видно неба. Только белая, слишком ярко освещенная комната без окон, стол с тремя кровавыми пятнами, два стула и дверь. Когда их схватили – несколько часов назад? Несколько дней? Она, видимо, немного вздремнула. Проснулась рывком, ощущая на обнаженной коже холодную испарину. Из коридора за дверью слышались чьи-то мольбы о пощаде, однако дверь оставалась закрытой. Ее раздели, приковали цепью к стулу и оставили в одиночестве, и ей все более и более нестерпимо хотелось помочиться. Как раз когда она уже начала думать, что придется сделать это прямо сидя на стуле, дверь наконец открылась. В комнате появился человек. Не вошел – его вкатили. Он сидел в необычном кресле на колесах, которое толкал неимоверных размеров практик. Серебряная седина, бледная кожа, почти настолько же белая, как его безупречно белый китель, изборожденная глубокими морщинами и словно бы чересчур туго натянутая на кости. Его лицо было все перекорежено, левый глаз сощурен и дергался. На мизинце горел архилекторский перстень с крупным багряным камнем, но и без него не могло быть сомнений, кто это такой. Калека. Старик Костлявый. Королевский Живодер. Ось, вокруг которой вертелся Закрытый совет. Его преосвященство архилектор Глокта. – Мне нравится ваше кресло, – сказала Вик, когда оно со скрипом остановилось по другую сторону от стола. Архилектор поднял одну бровь. – А мне нет. Но ходить с каждым годом все труднее, а моя дочь уверяет, что в страдании нет благородства. Так что она уговорила своего друга мастера Карнсбика, чтобы он сделал его для меня. – Самого великого машиниста? – Именно. Говорят, он гений. – Глокта бросил взгляд вверх, на нависшего над ним огромного практика, в чьих необъятных кулаках рукоятки кресла просто терялись. – И вот теперь бесполезный человек может дать полезному человеку бесполезное занятие: катать его куда он пожелает. Вот он, прогресс, а? Снимите с нее оковы, пожалуйста. – Ваше преосвященство? – донесся из-под маски приглушенный голос практика. – Ну-ну, мы же не звери. Практик вынул из кармана маленький клинышек, с неожиданным изяществом опустился на колени и подсунул его под одно из колес. Затем, тяжело ступая, обошел стол и взялся за наручники Вик. Они врезались ей в кожу, когда он их открывал. Ее запястья были содраны до крови, но она удержалась от того, чтобы их потереть. Также она постаралась не морщиться, не дергаться, не потягиваться, не стонать – даже когда положила руки на стол и увидела засохшую кровь Сибальта, все еще остававшуюся под ногтями. Показывать свою боль – значит напрашиваться на новую. Этому ее научили в лагерях. Научили как следует. Архилектор наблюдал за ней с тенью улыбки на искореженном лице, словно мог угадать все ее мысли до единой. – И одежду, прошу вас. Практик с недовольным видом положил на стол аккуратно сложенные рубашку и штаны, расправив материю за уголок, словно взыскательный камердинер. – Вы можете нас оставить, Доля. – Ваше преосвященство? – практик даже дал петуха от беспокойства. – У меня есть вещи поважнее, чем повторять собственные слова. Бросив на Вик последний хмурый взгляд, практик попятился к двери, пригнулся под притолокой и вышел, закрыв за собой дверь. Клацанье засова прозвучало с мрачной окончательностью, оставив ее в этой голой белой комнате наедине с самым страшным человеком в Союзе. – Итак. – Он улыбнулся ей, показав зияющую дыру в передних зубах. – Кажется, вас снова следует поздравить, инквизитор Тойфель. Чрезвычайно аккуратная работа. Я знал, что моя вера в вас будет оправдана. – Благодарю, ваше преосвященство. – Следует ли мне повернуться спиной, пока вы одеваетесь? – Щурясь, он поглядел вниз на колеса своего кресла. – Боюсь, это займет какое-то время. Я уже далеко не столь проворен, как во времена моей молодости. А ведь когда-то я выиграл турнир, не пропустив ни одного удара… Взвизгнув ножками стула, она встала, не обращая внимания на боль в онемевшем бедре. – Не беспокойтесь. Встряхнув рубашку, она принялась натягивать ее. Заключенных раздевают, чтобы заставить их почувствовать свою уязвимость. Почувствовать, что у них не осталось мест, где можно хранить секреты. Но этот прием работает, только если ты ему позволяешь. Вик старалась одеваться в точности так, как делала бы это, если бы была одна. Если ты вырос в лагерях, где спал рядом с чужими людьми, делил с ними их тепло, их вонь, их вшей, где вас всех вместе, жмущихся друг к другу, окатывали холодной водой стражники в качестве профилактики болезней, то начинаешь смотреть на скромность как на роскошь, без которой очень быстро приучаешься обходиться. – Приношу свои глубочайшие извинения, что у меня ушло столько времени, чтобы до вас добраться, – произнес его преосвященство, столь же не тронутый ее наготой, как и она сама. – Правительство сильно взбудоражено этими боевыми действиями на Севере. Надеюсь, мы взяли всех? – Всех, кроме Сибальта. Он… – Вик тщательно изгнала с лица любое выражение, вспомнив, как он воткнул клинок в собственную шею. – Он покончил с собой, чтобы не оказаться в плену. – Как неудачно. Я знаю, что у вас с ним возникли… некоторые отношения. Разумеется, архилектору было известно все. Однако то, что он сказал это вслух, то, что он знал об этом, как будто сделало это более реальным. Собственные чувства застали Вик врасплох. Она была вынуждена даже перестать застегивать рубашку, глядя в пол со стиснутыми зубами, храня молчание, чтобы ее не выдал собственный голос. Всего лишь на мгновение. Затем она продолжила пихать пуговицы в петли пальцами, покрытыми коркой засохшей крови. Маска снова была на месте. – Это проблема, ваше преосвященство? – Для меня – нет. Все мы желаем жить в простом мире, но люди – несовершенные, непредсказуемые, противоречивые животные со своими симпатиями, своими потребностями, своими чувствами. Даже такие люди, как мы. – Никаких чувств не было, – проговорила Вик, натягивая штаны. Ее не отпускало ощущение, что он видит ее насквозь. – Если их не было, значит, вы продемонстрировали свою целеустремленность. Если они были – еще лучше: вы продемонстрировали свою преданность. – Я знаю, что я в долгу перед вами. Я не забываю. – Мое правило – никогда не осуждать человека за его мысли. Только за действия. А вы выполнили все, о чем я только мог просить. Вик уселась на стул лицом к нему. – Сибальт был лидером. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из остальных много знает. – Это мы скоро увидим. Вик посмотрела ему в глаза. В эти глубоко посаженные, воспаленно блестящие глаза. – Они не плохие люди. Просто хотят иметь немного больше. – Мне казалось, вы сказали, что никаких чувств не было? Левый глаз архилектора начал слезиться. Он вытащил белый носовой платок и аккуратно промокнул его. – Вы выросли в лагерях, инквизитор Тойфель. – Как вам прекрасно известно, ваше преосвященство. – Вы видели людей в самом неприкрытом виде. – В более чем неприкрытом, ваше преосвященство. – Ну так скажите мне: эти хорошие люди, если они получат свое «немного больше» – чего они захотят потом? Вик помедлила с ответом, но он был очевиден: – Еще немного больше. – Совершенно верно. Потому что такова природа людей. Причем их «немного больше» придется отнять у кого-то другого, и этот кто-то другой будет отнюдь не в восторге. Недовольство жизнью невозможно устранить, так же как невозможно устранить темноту. Задача правительства, видите ли, состоит в том, – архилектор ткнул костлявым пальцем в воздух перед собой, – чтобы свалить недовольство на тех, кто менее всего способен заставить тебя за это расплачиваться. – Что, если вы ошиблись насчет того, кто способен заставить вас расплачиваться? – Ошибки – такая же часть жизни, как и недовольство. Очень приятно держать в руках власть и принимать решения за всех остальных. Но делая любой выбор, мы всегда рискуем тем, что выбор может оказаться неправильным. Тем не менее, решения принимать надо. Страх перед взрослой жизнью – плохое оправдание тому, чтобы оставаться ребенком. – Несомненно, ваше преосвященство. Ты можешь сделать лишь то, что можешь. Затем ты переходишь к другим делам. Этому ее тоже научили лагеря. – Откуда у них гуркский огонь? – Они говорили о друзьях из Вальбека. – Тоже ломатели? – Возможно, та группа более организованна. Они упомянули Ткача. Глокта никак не отреагировал на это имя. Впрочем, он хранил свои чувства еще глубже, чем Вик. Если они у него еще оставались. Какой бы тяжелой ни была жизнь в лагерях, она была пухом по сравнению с тем местом, где он выучил свои уроки. – Вальбек – большой город, – произнес архилектор. – И с каждым днем становится все больше. Новые фабрики, новые трущобы… Впрочем, начинать с чего-то надо. Я поспрашиваю ваших друзей насчет их друзей в Вальбеке. Посмотрим, не удастся ли нам еще что-нибудь выяснить об этом… Ткаче. Может быть, все же еще одна попытка? Вик села прямее, сцепила руки на коленях: – С вашего разрешения… мне кажется, этого мальчика, Огарка, можно завербовать. – Вы способны обеспечить его преданность? – У него есть сестра. Если она окажется в заключении… На лице архилектора мелькнула беззубая улыбка. – Очень хорошо. Вы можете лично пройти в соседнюю дверь и освободить его от цепей. Я рад, что хоть кто-то сегодня вечером получит хорошие новости. Без сомнения, вам уже не терпится оказаться на пути в Вальбек, чтобы вырвать заговор с корнем. – С радостью примусь за это дело, ваше преосвященство. – Не утруждайте себя слишком сильно. Практик Доля! Дверь рывком распахнулась. Огромная туша практика почти целиком заполнила проем. – Выкатите меня отсюда, будьте так любезны. Доля выудил из-под кресла клинышек. Колеса заскрипели, он покатил кресло к двери. Однако у порога Глокта поднял палец, останавливая его, и обернулся. – Вы все сделали правильно, – сказал он. – Я знаю, ваше преосвященство, – ответила Вик, встретив взгляд его запавших глаз. – У меня нет сомнений. Когда лжешь, нужно, чтобы ложь звучала так, словно ты сама в нее веришь. Вдвойне – если лжешь самой себе.* * *
Огарок уставился на нее своими огромными глазами. Его руки в наручниках лежали на столе, голова ушла в костлявые плечи чуть не до самых ушей. Он действительно был похож на ее брата. На нем пока еще не было следов побоев. Что ж, это уже что-то. – Ты от них ушла? – прошептал он. Вик, печально улыбнувшись, села напротив – на стул, предназначенный для тех, кто задает вопросы. – От них никто не уходит. – Тогда… – Я и есть они. Долгое время он смотрел на нее, и она подумала: вот сейчас он начнет вопить и осыпать ее оскорблениями. Пинаться, царапаться и сходить с ума. Однако он был слишком умен – или слишком напуган. Он просто опустил глаза к усеянной пятнами столешнице и вымолвил: – А-а. – Знаешь, с кем я только что говорила, за соседней дверью? Огарок медленно покачал головой. – С его преосвященством архилектором. Глаза мальчика расширились еще больше. – Он здесь? – Собственной костлявой персоной. Тебе повезло, ты никогда не видел его за работой. А я видела. – Она тихо, длинно присвистнула. – Калека, он… ну, он едва ли сможет быстро бегать. Но если нужно заставить человека говорить, поверь мне, никто не управится быстрее его. Подозреваю, что твоя подружка Гриз уже рассказывает ему все, что знает обо всем, о чем только можно. – Она сильная, – возразил мальчик. – Ничего подобного. Но это и не важно. Когда ты сидишь раздетый, один-одинешенек, и он начинает тебя резать, не хватит никакой силы, каким бы сильным ты ни был. Огарок заморгал. В его глазах блестели слезы. – Но ведь она… – Выкинь ее из головы. Считай, что ее уже повесили. Мур мертв, и Сибальт… У нее внезапно перехватило горло. – Что Сибальт? – Тоже мертв. – Ты говоришь так, словно гордишься этим. – Не горжусь. Но и не стыжусь. Они сделали свой выбор, ты сам слышал, как я их спрашивала. Так же, как спрашивала тебя. Огарок мгновение помедлил, облизывая губы. Он не дурак, этот парень. – Можно считать, что Гриз повесили… но не меня? – Ты быстро схватываешь. Для тебя дверь пока что открыта. Для тебя… и для твоей сестры. Огарок снова моргнул. Чертов бедолага, из него вышел бы худший карточный игрок во всем Союзе. Казалось, все его чувства написаны на его осунувшемся лице. – Я сказала его преосвященству, что, возможно, тебя еще можно спасти. Что ты, возможно, еще сможешь послужить королю. – Каким образом послужить? – Любым, какой я выберу. Он опустил взгляд к столу. – Предать моих братьев. – Да, скорее всего. – Какие у меня есть варианты? – Только этот. И тебе еще чертовски повезло, что он у тебя есть. Мальчик поднял глаза, и в его взгляде читалась неожиданная жесткость. – Тогда зачем спрашивать? – Чтобы ты понимал, что ты у меня в долгу. Она встала, вытащила ключ и отомкнула его наручники. Потом кинула мальчику его одежду. – Одевайся. Поспи немного. Утром мы отправляемся в Вальбек. Необходимо узнать, откуда у этих олухов взялись три бочонка гуркского огня. Огарок продолжал сидеть, не вынимая тощих запястий из открытых наручников. – Хоть что-нибудь из этого было правдой? – Из чего? – Того, что ты нам рассказывала. Вик поглядела на него, сузив глаза: – Хороший лжец старается лгать как можно меньше. – То есть… ты действительно выросла в лагерях? – Двенадцать лет. Сперва девчонкой, потом женщиной. Мои родители и сестры умерли там. – Она сглотнула. – И брат тоже. Огарок поглядел на нее так, словно чего-то не понимал: – Значит, ты потеряла не меньше, чем другие? – Больше, чем большинство других. – Тогда как же ты можешь… – Потому что, если я чему-то и научилась в лагерях, так это одному… – она придвинулась к нему, оскалив зубы, так что мальчик отпрянул и прижался к спинке стула. – Всегда держаться с победителями.Государственный механизм
– Лорд-маршал Бринт, – произнес Орсо. – Благодарю, что смогли увидеться со мной без предварительной договоренности. Я знаю, что вы очень занятой человек. – Не стоит благодарности, ваше высочество! – У лорд-маршала была одна рука и вовсе не было воображения. Все в нем, от блестящих начищенных кавалерийских сапог до блестящих навощенных торчащих усов, было жестким, отутюженным и соответствующим уставу. – Ваш отец мой давний друг. – Помимо того, что он Высокий король Союза. Улыбка маршала едва заметно дрогнула. – Да, помимо этого. Чем я могу вам помочь? – Я бы хотел поговорить с вами касательно нашей реакции на вторжение Скейла Железнорукого и его северян. Бринт раздраженно фыркнул. – Если бы она была, эта реакция! Жулики и скупердяи, что заседают у нас в Закрытом совете, отказываются выделять средства! Вы можете себе такое представить? – Не могу. Но мне удалось убедить отца передать мне командование экспедиционными войсками. – Правда? – Ну, точнее… – Но это же превосходная новость! Лорд-маршал вскочил и прошел к своим картам, миновав тщательно отполированные доспехи, в которых, возможно, сражался в молодости, если вообще их надевал – у них-то обе руки были на месте. – Уж теперь мы покажем этим северным мерзавцам, можете не сомневаться! Орсо боялся, что старый кадровый военный может быть недоволен тем, что ему назначили принца в командиры, но Бринт, очевидно, был в полнейшем восторге. – Должен сознаться, лорд-маршал, что у меня нет никакого военного опыта, помимо возни с игрушечными солдатиками, когда я был ребенком. «Конечно, потом я еще трахал шлюх, одетых в военную форму, но это тоже вряд ли идет в счет», – добавил он про себя. – Именно для этого под вашим командованием будут находиться офицеры, ваше высочество. – Бринт уже погрузился в размышления над картой, отмеряя расстояния растопыренной пядью. – В качестве вашего заместителя я бы предложил полковника Фореста. Он пришел в армию рядовым, задолго до меня, и с тех пор участвовал во всех крупных сражениях. Я не знаю человека с более богатым опытом или с более трезвой головой. – Буду весьма благодарен за любые советы, как ему, так и вам, – улыбнулся Орсо. – Леди-губернаторша Финри сдерживает натиск врага с величайшей отвагой. Черт возьми, что за женщина! Мы с ней старые друзья, между прочим. Если она и дальше будет продолжать в том же духе, мы сможем высадиться здесь! – Он хлопнул по карте с такой силой, что Орсо испугался, как бы он не повредил свою единственную оставшуюся руку. – Прямо возле Уфриса! Выйдем мерзавцам во фланг! – Превосходно! Во фланг. Мерзавцам. Чудесно! Ему бы очень не помешало выяснить, что значит «фланг» и как в него выходят, но если не считать этого, пока что все складывалось как надо. Через открытое окно доносились суровые выкрики сержанта, муштрующего солдат во дворе, придавая беседе подходящую к случаю военную окраску. Орсо практически жалел, что не надел по такому случаю свою военную форму – хотя сейчас она, скорее всего, будет уже тесновата в животе. Надо будет позаботиться о приобретении новой для предстоящего похода. – Все, что мне теперь нужно – это люди. Бринт обернулся. – Прошу прощения? – Отец обещал мне батальон королевской гвардии, а также начальника королевской стражи, Бремера дан Горста, который, как я понимаю, один стоит целого полка… – он позволил себе смешок, на который Бринт, впрочем, не ответил. – Но мне понадобится еще, я не знаю, где-нибудь в районе… пяти тысяч человек? Молчание затягивалось. – У вас нет людей? – наконец прошипел Бринт, брызгая слюной. – Э-э… да, поэтому-то я и пришел к вам, лорд-маршал. То есть, я хочу сказать… вы ведь лорд-маршал… – Орсо скривился. – Не так ли? Сделав глубокий вдох, Бринт взял себя в руки. – Это так, ваше высочество, и я приношу свои извинения. К сожалению, мне сложно сохранять трезвый взгляд на вещи, когда дело касается северян. – Нахмурившись, он бросил взгляд на кольцо на своем мизинце, потеребил его кончиком большого пальца. Судя по виду, кольцо было скорее дамское, с желтым камнем. – Эти дикари стоили мне жены, а также двух близких друзей. Не говоря уже о чертовой руке! – Нет нужды в извинениях, лорд-маршал. Я прекрасно вас понимаю. – Надеюсь, вы не думаете, что я не желаю удовлетворить вашу вполне обоснованную просьбу? Я готов ей рукоплескать! – Бринт хмыкнул, бросив взгляд на свой пустой рукав. – Точнее, был бы готов, если бы имел для этого все необходимое. Мне просто очень неловко, что я не могу дать вам людей, и стыдно, что я до сих пор не послал помощь леди-губернаторше. После войны со Стирией несколько полков были распущены, а теми, что остались, пытаются заткнуть все дыры. Восстанию в Старикланде не видно конца, – он махнул рукой в направлении другой карты. – А теперь еще и в Срединных землях распространяются крестьянские волнения. Эти чертовы ломатели, проклятье на их головы, мутят простой народ, сеют в людях недовольство их местом под небом. По правде говоря, меня беспокоит даже тот батальон, что вам уже обещал ваш отец. Я не вижу ни малейшей возможности рекрутировать новых людей без дополнительного финансирования от лорда-канцлера. – Хм-м… – Орсо откинулся назад, сложил руки на груди. Похоже, как и большинство вещей в жизни, дело окажется гораздо более сложным, чем он надеялся. – То есть это вопрос денег? – Ваше высочество, – и лорд-маршал Бринт испустил вздох, в котором звучала бесконечная усталость, – это всегда вопрос денег.* * *
– Лорд-канцлер Городец, благодарю, что вы смогли увидеться со мной без предварительной договоренности. Я знаю, что вы очень занятой человек. – Именно, ваше высочество. Последовала многозначительная пауза, на протяжении которой лорд-канцлер невозмутимо разглядывал Орсо поверх оправленных в золото глазных стекол. Это был похожий на жабу человек, питавший слабость к густым соусам, со многочисленными подбородками, упруго выпиравшими над меховым воротником. Не в первый раз за этот день Орсо ощутил желание выпить – а еще лучше напиться в стельку. Однако, чтобы одержать верх над несокрушимым государственным механизмом, ему требовались все его способности. – В таком случае позвольте мне сразу перейти к делу. Я горю желанием – как, уверен, и любой благонамеренный гражданин Союза – поспешить на выручку нашим братьям и сестрам в Инглии, находящимся в отчаянной ситуации. Лицо Городеца искривила гримаса почти физического страдания. – Война? – Э-э, да, но поскольку нам ее навязали… – Такие войны обходятся ничуть не дешевле, ваше высочество. – Не дешевле? – пробормотал Орсо. – За последние двадцать лет ваш отец, побуждаемый ее величеством королевой Терезой, провел три кампании в Стирии с целью захватить великое герцогство Талинское, принадлежащее вам по праву рождения. – Жаль, что он не спросил моего мнения. – Орсо засмеялся, как он надеялся, обезоруживающе. – Мне и одной-то страны более чем достаточно, куда мне еще вторую! – Очень удачно, ваше высочество, что вы так считаете, поскольку все три войны Союз проиграл. – Да ладно, разве нельзя считать, что вторая закончилась вничью? – Считать можно все что угодно, но сомневаюсь, что с этим согласится хоть кто-то, кто в ней участвовал. К тому же, с точки зрения финансов победы едва ли предпочтительнее поражений. Чтобы расплатиться за эти войны, я был вынужден обложить суровыми налогами крестьянство, купцов, провинции и, в конце концов, с величайшей неохотой, дворянство. В ответ дворяне принялись укреплять свои владения, выгнали арендаторов из своих поместий и провели в Открытом совете законы, позволяющие им захватывать и огораживать общинные земли. Народ из деревень нахлынул в города, полностью разрушив всю систему налогообложения. Корона была вынуждена залезть в долги – залезть в долги еще больше прежнего, вернее будет выразиться. Один только наш долг банкирскому дому «Валинт и Балк» выражается… – Городец некоторое время обшаривал свою память в поисках достаточно масштабного выражения, но сдался, – …неописуемой суммой. Говоря между нами, одни только проценты составляют значительную часть государственных рас-ходов. – Неужели так много? – Больше, чем вы можете себе представить. Мы находимся в чрезвычайно рискованной ситуации, раздражение нарастает со всех сторон. Найти сейчас какое-либо дополнительное финансирование – задача… попросту немыслимая. Орсо слушал, чувствуя, как в его душе громоздится ужас. – Но лорд-канцлер, я прошу денег всего лишь на пять тысяч солдат… – Всего лишь, ваше высочество? – Городец взглянул на него поверх стекол, словно учитель на не выучившего урок ученика; взгляд, знакомый Орсо по неприятным воспоминаниям о собственных учителях. Да и обо всех, кто когда-либо занимал позицию выше его, если подумать. – Вы хотя бы представляете, о насколько огромной сумме идет речь? Орсо сдержал растущее недовольство. – Но вы и сами должны понимать, что нам необходимо что-то сделать с этими северянами! – Боюсь, то, что понимаю я, не имеет большого значения, ваше высочество. Я всего лишь бухгалтер, немногим более того. – Он обвел рукой свой исполинских размеров кабинет, каждая поверхность которого была отделана мрамором или инкрустирована золотым листом. Гипсовые лица его предшественников самодовольно взирали на них откуда-то из-под потолка. – Я веду учет, заполняю книги, стараясь, чтобы статьи расходов покрывались тем, что мы получаем посредством взимания налогов. И в этом, как и все лорд-канцлеры до меня, я неизменно терплю поражение. Возможно, предполагается, что я должен распоряжаться государственной казной, но… я не определяю финансовую политику в одиночку. – В каком смысле? Лорд-канцлер издал безрадостный смешок, протер свои стекла уголком меховой мантии и поднес их к свету. – Фактически можно сказать, что я вообще не определяю финансовую политику. – Кто же ее определяет? – Его преосвященство архилектор Глокта играет ведущую роль при расстановке приоритетов в Закрытом совете. Орсо обессиленно откинулся на спинку стула. Теперь он вспомнил, почему в свое время забросил государственные дела и направил свои усилия в сторону женщин и вина. – То есть это вопрос приоритета? – Ваше высочество, – и лорд-канцлер водрузил стекла обратно на переносицу, – это всегда вопрос приоритета.* * *
– Ваше преосвященство… – проговорил Орсо. – Благодарю, что смогли увидеться со мной без предварительной договоренности. Я знаю, что вы очень занятой человек. – Для вас, ваше высочество, моя дверь всегда остается открытой. – Сквозняк, должно быть, чертовский! Архилектор Глокта изобразил на лице фальшивую улыбку, продемонстрировав эту ужасную дыру в передних зубах. Орсо еще раз подумал, каким образом этот чудовищный обломок человека мог иметь какое-то отношение к появлению чего-то настолько великолепного, как его дочь. – Я хочу поговорить с вами о нашей неприятной ситуации на Севере… – Я бы не назвал ее неприятной. – Вот как? – Скейл Железнорукий со своим братом Черным Кальдером и сыном последнего Стуром Сумраком вторглись на территорию нашего Протектората и сожгли столицу нашего давнего союзника. Это, знаете, не неприятность. Это рассчитанное объявление войны. – Но это же еще хуже! – Гораздо хуже. – В таком случае мы должны приструнить этих захватчиков! – воскликнул Орсо, впечатав кулак в раскрытую ладонь. – Должны, – согласился архилектор. Однако он произнес это «должны» с такой интонацией, словно сомневался в успехе. Орсо помедлил, не зная, в какие слова облечь то, что он собирался сказать. Впрочем, обычно лучше всего действовала прямота. – Я хочу возглавить экспедицию против них. – Что ж, я аплодирую вашим патриотическим чувствам, ваше высочество. – Надо отдать Глокте должное: в его словах не прозвучало ни малейшего следа насмешки. – Однако это дело военное. Возможно, вам стоило бы обсудить его с лорд-маршалом Бринтом… – Уже обсудил. Он фактически перенаправил меня к лорд-канцлеру Городецу, который, в свою очередь, перенаправил меня к вам. Можно сказать, я следовал вдоль потока власти и оказался у вашей двери. – Он ухмыльнулся. – Которая, как вы сказали, всегда для меня открыта. Левый, прищуренный глаз архилектора дернулся, и Орсо внутренне проклял себя. Подобные демонстрации остроумия никогда не приносили ему ничего хорошего. С могущественными людьми можно добиться большего, если они продолжают считать тебя идиотом, которому они делают одолжение… В конце концов, возможно, это действительно так. – Мой отец выдал мне позволение отправляться в экспедицию, – продолжал он. – Лорд-маршал Бринт сможет дать мне офицеров. Чего мне не хватает, так это людей. Или, если точнее, денег на то, чтобы их снарядить и выдавать им жалованье. Говоря конкретно, мне нужно пять тысяч этих ребят. Его преосвященство откинулся назад и направил на Орсо взгляд своих провалившихся, лихорадочно блестящих глаз. Не особенно приятный взгляд, который непросто выдержать при любых обстоятельствах. Орсо порадовался, что ему довелось выдерживать его здесь, на первом этаже Допросного дома, а не этажом ниже. – Вы знакомы с моей дочерью, ваше высочество? По строгому, пустому архилекторскому кабинету прошел холодный ветерок; огромные стопки бумаг на столах зашевелились и зашуршали, словно беспокойные духи. Орсо поймал себя на том, что думает, как много из этих листов содержат признания виновных. Или невиновных. Впрочем, он тут же с несомненным удовлетворением отметил, что ему удалось сохранить непроницаемое выражение лица, несмотря на внезапный прилив виноватого ужаса, не говоря уже о вполне разумном страхе, который вызвал в нем этот вопрос. Возможно, Орсо и не удалось преуспеть во всех областях, которые бы порадовали его мать, но притворяться ничего не знающим он был мастер. Может быть, потому, что черпал из глубокого источника непритворного неведения. – С вашей дочерью… Сарен, кажется? – Савин. – Савин, ну конечно же! Да, кажется, мы встречались… где-то. Если уточнить, его язык встречался с ее вагиной, а ее рот – с его членом, причем это происходило не так уж давно, и встреча увенчалась блистательным успехом. Он откашлялся, ощущая некоторое вздутие в передней части штанов, совершенно неуместное при встрече с самым страшным человеком в Союзе. – Очаровательная девушка… насколько я припоминаю. – Вам известно, чем она занимается? – Занимается?.. Орсо начинал беспокоиться, не узнал ли все-таки его преосвященство об их небольшом сговоре, невзирая на все возможные предосторожности, на которых настаивала Савин. В конце концов, это был человек, работой которого было обнаруживать скрытое – и он давно зарекомендовал себя очень, очень эффективным работником. И ведь его работа этим не исчерпывалась… Конечно, наследника престола вряд ли найдут плавающим в канале, раздутым от морской воды и чудовищно изувеченным, но тем не менее… архилектор был не из тех людей, кого стоило раздражать. Или даже слегка расстраивать. – Насколько я знаю, молодые леди обычно занимаются шитьем? – Савин занимается инвестициями, – сообщил Глокта. Орсо продолжал разыгрывать олуха. Он взмахнул рукой, так что кружевная манжета взметнулась до кончиков пальцев: – Кажется, это что-то… из области торговли? – Это торговля изобретениями. Машины. Фабрики. Усовершенствования. Она покупает идеи и воплощает их в жизнь. В действительности Орсо не мог бы испытывать большего трепета и преклонения перед тем, что делала Савин, даже если бы она была магом и практиковала Высокое искусство. Однако он решил, что к его роли лучше подойдет отрывистый и несколько презрительный смешок: – Весьма… современное занятие! – Весьма современное. В моей молодости сколотить подобным образом более-менее приличное состояние, тем более для женщины, было бы немыслимо. Савин, возможно, первопроходец в своей области, но за ней уже следуют другие. Мы вступаем в новую эру, ваше высочество! – Вот как? – Недавно моя дочь участвовала в финансировании строительства крупной фабрики возле Колона. – Его преосвященство протянул бледный узловатый палец через карту Союза, вырезанную в столешнице между ними, указав на то, что больше всего напоминало старую, ржавую шляпку гвоздя. – Машина на этой фабрике, управляемая одним человеком и приводимая в действие водяным колесом, может начесать за день столько же шерсти, сколько прежде выдавали девять человек. – Должно быть, для торговли шерстью это неплохо? – вымолвил Орсо, несколько сбитый с толку. – Неплохо. Это также неплохо для моей дочери и ее партнеров. Гораздо хуже приходится тем оставшимся восьми человекам, которые прежде чесали шерсть, а теперь вынуждены искать новых способов кормить свои семьи. – Пожалуй, вы правы… – Тем временем очень умный человек, придумавший эту машину – гуркский беженец по имени Масруд, – только что изобрел еще одну, которая будет прясть вычесанную шерсть, ссучивая ее в нитки. Каждая такая машина лишит работы шестерых женщин. Которые совсем не рады такой перспективе. – Архилектор, как бы ни был я очарован изысканиями вашей дочери… – здесь он ни капли не преувеличивал; при мысли о ней ему пришлось даже положить ногу на ногу, чтобы избежать неловкости, – …я все же не очень понимаю, какое отношение они имеют к нашим северным проблемам. – Перемены, ваше высочество. Перемены такого рода и происходящие с такой скоростью, каких не было видано прежде. Жизненный уклад, державшийся столетия, шатается и трещит по швам. Традиционные барьеры, как бы мы ни пытались их укрепить, рушатся словно песочные замки перед приливной волной. Люди боятся потерять то, что имеют, и домогаются того, чего не имеют. Это время хаоса. Время страха. Архилектор пожал плечами – осторожно, словно даже это движение доставляло ему боль. – Это время благоприятных возможностей, если вы умны, как моя дочь, но также и время великих опасностей. Не так давно инквизиция раскрыла заговор, составленный группой недовольных рабочих, имевший целью сжечь ту самую фабрику, о которой я вам рассказывал, и поднять среди рабочих восстание против правительства вашего отца. – Надо же! – Не проходит дня, когда владельцы мануфактур не получали бы угроз. И не проходит ночи, когда рабочие, вымазав лица сажей, не причиняли бы умышленный вред машинам. Вчера утром в Хокстеде похороны одного их агитатора вылились в открытый бунт. – Что вы говорите! – В камерах непосредственно под нами располагаются члены группы, называющей себя «ломателями». Их поймали прошлой ночью во время попытки взорвать литейную мастерскую, расположенную не далее чем в двух милях от того места, где мы сидим. В настоящее время мы пытаемся убедить их помочь нам в искоренении заговора, простирающегося до пределов всей страны. Взгляд Орсо устремился к полу. – Это… просто ужасно. Впрочем, он не был уверен, относились его слова к заговору или к судьбе, ожидающей заговорщиков. Возможно, и к тому и к другому. – Повсюду предательство. Повсюду измена. Люди любят повторять, что времен хуже нынешних еще не бывало… – Это уж точно! – улыбнулся Орсо. – …Но в данном случае они правы: времен хуже нынешних еще не бывало. Улыбка Орсо погасла. – Вот как. – Хотелось бы мне, чтобы мы были свободны делать то, что считаем правильным. Воистину, мне бы этого хотелось! – Архилектор поднял взгляд на большой темный портрет, висевший на стене. Какой-то мрачный лысый бюрократ прошлых времен пристально взирал сверху вниз на мелких людишек. Может быть, Цоллер. – Но мы попросту не можем идти на риск, затевая какие-либо заморские экспедиции, пусть даже с самыми благими намерениями, пусть даже весьма желательные и очевидно необходимые. Он сцепил длинные тонкие пальцы и твердо посмотрел на Орсо, поблескивая глазами в глубоких, как у черепа, глазницах. – Попросту говоря, правительство Союза висит на волоске и должно прежде всего заботиться о собственной безопасности. О достоянии короля. О положении его наследника. – Ну, если вы ставите целью обеспечить ему комфортную позицию, я не буду вам мешать! Орсо беспомощно пожал плечами. У него закончились идеи. – То есть это вопрос политики? – Ваше высочество, – и архилектор Глокта улыбнулся, снова демонстрируя зияющую дыру в передних зубах, – это всегда вопрос политики.* * *
Орсо снова перетасовал свои карты, но раздача не стала менее ужасной с того раза, когда он увидел ее впервые. – Складываю, – буркнул он, с отвращением бросая карты на стол. – Что за свинский день! Начинаешь удивляться, как в этой стране вообще хоть что-то делается. – Или понимать, почему не делается ничего, – вставил Танни, копаясь вилкой в кастрюле. – Это не прибавляет мне желания заняться королевской работой, будь уверен. – Его и вначале было не очень-то много. – Вот именно. Неудивительно, что мой отец такой… какой он есть. – В смысле, такой слабак? – хохотнул Желток. – Вот уж точно, таких сла… Орсо ухватил его за перед рубашки, намотав ткань на кулак и наполовину вытащив беднягу из кресла. – Я могу смеяться над ним, – рявкнул он прямо в ошеломленное лицо товарища. – Ты – нет! – Нет смысла запугивать этого идиота, – заметил Танни, умудряясь раскуривать трубку с чаггой, щуриться в сторону Орсо и сдавать карты одновременно. – Он же идиот. Желток развел ладонями, молчаливо подтверждая этот тезис. Зашипев от отвращения, Орсо пихнул его обратно в кресло, сгреб свою новую раздачу и принялся лениво ее рассматривать. Она была настолько же ужасной, как и предыдущая. Впрочем, говорят, что хороший игрок – это тот, кто может выиграть, даже имея на руках плохие карты. – Забудьте вы про этих старых пердунов из правительства! – Танни ткнул в сторону Орсо чубуком трубки. – У них нет широты взгляда. Нет дерзости! Нужно взглянуть на это дело под другим углом. Почему бы не представить его как ставку в игре? Он бросил пару серебряных монет на пустое место посередине стола. – Смотрите: вам нужен кто-то с деньгами, с амбициями, и при этом достаточно терпеливый. Кто-то, кто согласится поставить на вас деньги в надежде впоследствии получить несколько бонусов, кто сочтет это оправданным риском! – Это точно не я, – с грустью вставил Желток, швыряя свои карты на стол. – Богатый, амбициозный и терпеливый, – задумчиво повторил Орсо, сосредоточенно разглядывая две поблескивающие монетки. – Ставка… Или… инвестиция? А ну, передай-ка мне карандаш. Орсо взял карту, набросал поперек нее несколько слов, сложил и протянул Хильди. – Не могла бы ты отнести это в то же место, что и обычно? – Он многозначительно повел бровями. – Приглашение в кабинет к Суорбреку. Десять монет, если доставишь быстро. – Давайте двадцать, и оно будет доставлено вчера, – откликнулась Хильди, спрыгивая со скамьи и направляя на него подбородок, словно тот был заряженным арбалетом, а она разбойником с большой дороги. – Хорошо, пусть будет двадцать, грабительница! Сколько я тебе уже должен? – Семнадцать марок и восемь монет. – Так много? – Я никогда не ошибаюсь в цифрах, – торжественно заверила она. – Она никогда не ошибается в цифрах, – подтвердил Танни, передвигая трубку с чаггой из одного угла рта в другой при помощи языка. – Она никогда не ошибается в цифрах! – заключил Орсо, отсчитывая деньги. Хильди сгребла монеты с его ладони, сунула их в свою фуражку, глубоко надвинула ее на копну золотистых вьющихся волос и выскользнула из двери, проворная, словно кошка. – И как мы теперь будем играть без одной карты? – пробурчал Желток. – Ты всю жизнь играешь без красоты, без мозгов и без денег, – отозвался Орсо, снова перебирая свою раздачу. – Без одной карты тоже как-нибудь управишься.Больные места
– Кровь и ад! Где ты умудрилась заработать синяк? Савин приложила кончики пальцев к губам. Она тщательно припудрила это место, но ее мать, столь невнимательная ко многим вещам, обладала сверхъестественной способностью замечать телесные повреждения. – Не волнуйся, ничего страшного.Просто я фехтовала. С Бремером дан Горстом. – Ты фехтовала? С Бремером дан Горстом?! Проклятье, ты же умная девочка, а совершаешь такие безмозглые поступки! Савин поерзала на стуле и скривилась от боли в ребрах. – Признаю, это действительно была не лучшая моя идея. – Твой отец об этом знает? – Он судил схватку. Вообще-то у меня такое чувство, что он развлекался от души. – Еще бы, черт побери! Единственное, что доставляет ему большее удовольствие, чем собственные страдания, – это страдания других. Но зачем ты играешь с холодным оружием, вот чего я не могу понять? – Это хорошее упражнение. Тренирует силу. Тренирует… сосредоточенность. – Что тебе нужно, так это поменьше сосредоточенности и побольше развлечений. – Ее мать, привычным движением запрокинув голову, осушила свой бокал. – Тебе стоило бы выйти замуж. – Чтобы какой-нибудь идиот говорил мне, что делать? Благодарю покорно. – Ну так не выходи за идиота. Выходи за богатого, которому нравятся мужчины. По крайней мере у вас будет один общий интерес. – Она задумчиво уставилась в потолок. – Или, если уж за идиота, то хотя бы за красивого. Чтобы можно было посмотреть на что-то приятное, когда ты начнешь жалеть о содеянном. – Ты, наверное, так и задумывала, да? – поддела ее Савин, тоже делая глоток. – В общем-то, да. Просто, когда я добралась до прилавка, красивых идиотов уже разобрали, остался один гениальный калека. Савин фыркнула от смеха. Это было так внезапно, что вино фонтаном вылетело у нее из носа. Она соскочила со стула, чтобы не забрызгать платье, но в результате все равно пришлось стряхивать капли на ковер – занятие, совершенно не достойное благородной дамы. Мать посмеялась над ее неловкостью, потом вздохнула. – И знаешь что? – Она с кривой улыбкой взглянула на чудовищных размеров бриллиант в своем обручальном кольце. – Не было ни одного дня, когда бы я об этом пожалела. В дверь коротко постучали, и в комнату скользнула Зури с записной книжкой, зажатой под мышкой. Склонившись к Савин, она шепнула ей на ухо: – Необходимо принять несколько решений, миледи. Потом – обед со скаредной болтушкой Тильдой дан Рукстед и ее мужем. Возможность обсудить их инвестицию в канал мастера Корта. Савин в свою очередь испустила глубокий вздох. Еще один рассказ лорд-маршала о героических деяниях на границе, и она предпочтет утопиться в новом канале вместо того, чтобы продолжать его строительство. Однако бизнес есть бизнес. Ее мать уже налила себе новый бокал вина. – Что там, дорогая? – Мне нужно одеться к обеду. – Прямо сейчас? – Мать обиженно выпятила губу. – Как это скучно, черт возьми! Я-то надеялась, что мы сможем поговорить. – Мы уже поговорили. – Но не так, как раньше, Савин! У меня в запасе еще сотня колкостей не хуже той, над которой ты смеялась. Савин поставила свой бокал и вслед за Зури направилась к двери. – Сохрани их до следующего раза, мама. У меня дела. – Дела… – Ее мать обтерла струйку вина с бока графина и сунула палец в рот. – У тебя в последнее время сплошные дела!* * *
– Туже! – прошипела Савин сквозь стиснутые зубы, опираясь сжатыми кулаками на туалетный столик. Фрида за ее спиной тоже зашипела от напряжения, затягивая шнуровку. Предстоящий обед не был официальным мероприятием, поэтому ей потребовалось только четыре горничных, чтобы одеться. Фрида в одиночку заведовала гардеробом. Лизбит была визажисткой: краски, пудры, парфюм. Метелло, горбоносая стирийка с резкими чертами лица, некогда главная костюмерша герцогини Аффойской, едва могла связать пару слов на общем наречии, но с беспримерной выразительностью изъяснялась на языке париков. Ну а Зури, помимо ее графика, следила за украшениями, а также в целом за тем, чтобы другие ничего не напутали. – Мастер Тардиш пишет, что литейная не выдержит конкуренции, если не получит еще пять тысяч марок на новые машины, – сообщила она, встречая в зеркале взгляд Савин. Та нахмурилась. – Мне не понравилось, как он говорил со мной во время своего последнего визита. Сам словно каланча, а нос задирает еще выше. Савин подняла лицо навстречу склонившейся к ней Лизбит. На тыльную сторону руки горничной, словно на мольберт, были нанесены различные оттенки теней для глаз; она принялась за работу, деликатно касаясь век госпожи кончиком мизинца. – Сообщи ему, что я продаю свою долю. Если он приползет ко мне на коленях, я, может быть, передумаю. – Она ахнула, когда Фрида снова налегла на завязки ее корсета, едва не стащив ее на пол. – Некоторым людям коленопреклоненное положение подходит гораздо больше… Туже, Фрида! – На коленях все выглядят лучше. Именно это мне всегда так нравилось в храмах. Зури отложила записную книжку, шагнула к ней, крепко намотала тесемки корсета на руки и уперлась коленом в спину Савин. – Выдыхайте. Зури потянула, и Савин тихонько простонала, чувствуя, как из легких выходят остатки воздуха. Хоть горничная и была тоненькой, как ивовый прутик, видят Судьбы, силы в ней было как у портового грузчика. На какое-то мгновение ощущение стесненности показалось невыносимым; однако великие результаты требуют великих лишений. Люди любят считать красоту каким-то природным даром, однако Савин твердо верила, что красивым может стать почти любой, если будет усердно трудиться над этим и потратит достаточно денег. Вопрос заключался лишь в том, чтобы подчеркнуть то, что хорошо, замаскировать то, что плохо, и, не жалея себя, впихнуть получившееся среднее в наиболее впечатляющую конфигурацию. Практически то же самое, что и в бизнесе. – Достаточно, Зури, – прохрипела Савин, двигая плечами взад и вперед, чтобы все встало на места. – Если нет ощущения, что тебя перерезали пополам, значит, дело сделано халтурно. Фрида, завязывай, пока не ослабло. – Заходил мастер Хиссельринг, – продолжала Зури, снова беря свою книжку. – Он просит о новом продлении срока его займа. Савин едва не приподняла брови, но вовремя вспомнила, что Лизбит как раз их подравнивает. – Бедняга Хиссельринг. Будет жаль, если он потеряет свой дом. – Писания восхваляют благотворительность. Но в них также говорится, что только бережливые попадут на небо. – Циник мог бы заметить, что нет такого спора, в котором обе стороны не смогли бы найти поддержку в писаниях. В уголке рта Зури появился едва заметный намек на улыбку: – Циник мог бы сказать, что писания для этого и нужны. Когда Савин чувствовала, что хотя бы на мгновение смягчается, она находила эффективным дразнить себя теми вещами, которыми обладали другие, но не она сама. В данный момент перед ее глазами находилась щека Лизбит, залитая легким розовым румянцем. Он придавал девушке вид крестьянки, но сейчас это было в моде. Всегда можно найти какую-нибудь незначительную мелочь, чтобы к ней ревновать. Ибо момент, когда ты теряешь свое смертоносное жало, может стать моментом твоего окончательного поражения. Кто-то мог бы сказать, что такой подход сделал ее своекорыстной, пустой и ядовитой. На это она бы ответила, что именно своекорыстные, пустые и ядовитые люди всегда выбираются на самый верх. После этого она бы мило рассмеялась и шепнула Зури, чтобы та отметила в своей книжке очередного кандидата на будущее уничтожение. Савин внимательно рассмотрела свое лицо в зеркале. – Чуточку больше румян. И мне кажется, я дала Хиссельрингу достаточно времени. Затребуй с него уплату долга. – Хорошо, миледи. Потом есть еще полковник Валлимир и фабрика в Вальбеке. Савин издала разочарованный стон – настолько громко, насколько могла, учитывая, что ее губы были вытянуты бантиком навстречу кисточке Лизбит. – Снова убытки? – Совсем наоборот. Он докладывает о значительной прибыли в этом месяце. Савин непроизвольно повернула голову, и Лизбит недовольно зацокала языком и принялась кончиком пальца поправлять смазанное место, придвинувшись к ней так близко, что Савин ощутила ее дыхание, отдававшее сладостями. – Благословенны бережливые… Валлимир как-нибудь объяснил этот внезапный успех? – Нет, не объяснил. Зури возложила на шею Савин ожерелье – так бережно, что та почти не почувствовала. Новые изумруды от ее человека в Осприи. Именно это ожерелье выбрала бы она сама. – Подозрительно. – Да. – Надо нанести ему визит. Наши партнеры должны понимать, что мы не упускаем ни малейшей детали. К тому же, в Вальбеке у нас масса других интересов. Не знаю, есть ли другой город, настолько же дурно спланированный, дурно построенный и обладающий столь же дурным характером, но там действительно можно заработать кучу денег. Зури, освободи где-нибудь в следующем месяце несколько дней, и мы с тобой… – Боюсь, миледи… я не смогу вас сопровождать. Зури произнесла это так же, как делала все остальное: мягко, деликатно – но без тени колебания. Савин воззрилась на нее в зеркале, на мгновение потеряв способность говорить. Лизбит громко сглотнула. Метелло подняла взгляд от надетого на болванку парика, застыв с гребнем в руке. – Положение на Юге сейчас… еще хуже, чем обычно, – продолжала Зури, уставившись в пол. – Кто-то говорит, что Пророка убил демон. Другие говорят, что он победил в битве и сейчас восстанавливает силы. Императора свергли, пятеро его сыновей борются за власть. Провинции объявили о своей независимости, их интересует только собственное выживание. Повсюду появляются все новые военачальники и бандиты. Повсюду царит хаос. Зури подняла голову и поглядела на Савин: – Уль-Сафайн, мой родной город, лишился закона. Мои братья в опасности. Я должна помочь им выбраться оттуда. Савин замигала. – Но, Зури… ты же моя опора! И это действительно было так. Зури была ослепительно красива, тактична, обладала великолепным вкусом, говорила на пяти языках, отличалась изысканным чувством юмора и непринужденным мастерством в деловых вопросах – и тем не менее ей удавалось никогда не привлекать к себе чрезмерного внимания. Без сомнения, она занимала бы в Гуркхуле не менее высокое общественное положение, чем Савин в Союзе, если бы гуркхульское общество не погрузилось в пучину безумия, результатом чего стал неслыханный приток беженцев из-за Круга морей и неслыханная мода на смуглокожих компаньонок среди адуанских дам. С тех пор, как отец впервые представил ее Савин – одинокую беглянку, лишенную друзей и средств к существованию, – Зури сделалась для нее незаменимой во множестве отношений. Но дело было даже не в этом. У Савин имелся огромный круг знакомых; услуги, деловые связи, обязательства охватывали огромной сетью весь Союз и простирались за его пределы. Но будем честны: друзей среди них не было. Не считая единственной подруги, которой она платила. – Ты скоро вернешься? – наконец спросила она. – Как только смогу. – Я могла бы послать с тобой несколько человек… – Одной мне будет безопаснее. Поймав свое отражение в зеркале, Савин поняла, что, даже несмотря на искусный макияж, выглядит абсолютно раздавленной. Нет, так не годится. – Ну разумеется, тебе надо ехать, – проговорила она несколько более легким тоном. – Семья важнее всего. Я оплачу дорожные расходы. – Леди Савин, я… – По дороге ты сможешь заодно заглянуть к нашим агентам в Дагоске. Проверить, что они нас не обирают. И, может быть, учитывая сложившееся положение, получится даже заключить несколько сделок на берегах Гуркского моря? – Меня бы это нисколько не удивило, – отозвалась Зури. Она нахмурилась, взглянув на Фриду: та сжимала платье Савин, прячась за ним, как за щитом. Из-за кружевного воротника выглядывали ее широко раскрытые глаза. – А разве ты не боишься… едоков? – пролепетала девушка. Зури вздохнула. – Видит бог, у меня достаточно реальных проблем, чтобы не выдумывать себе новые. – Моя тетушка говорит, что Юг ими просто кишит, – вставила Лизбит, всегда готовая влезть по уши в любые сплетни. – Мой отец как-то видел одного, – почти беззвучно прошептала Фрида. – Много лет назад, во время Битвы при Адуе. Они могут украсть твое лицо, или одним взглядом вывернуть тебя наизнанку, или… – Все это басни, распространяемые людьми, которые могли бы найти себе лучшее занятие, – строго проговорила Савин. – Лизбит, ты будешь моей компаньонкой, пока Зури не вернется. Тебе ведь хотелось бы съездить в Вальбек, правда? Розовые щечки Лизбит порозовели еще больше: – Это честь для меня, миледи! Будто Савин было дело до ее чести. Зури без единого слова, самим своим видом во всеуслышание оповещала о том, что она великолепная компаньонка, а следовательно, и дама, которую она сопровождает, также великолепна. Лизбит такого впечатления не производила. Она была достаточно мила, но в ведении записей проку от нее меньше, чем никакого, и к тому же у нее совсем не было вкуса. Тем не менее… «Мы должны работать с теми орудиями, которые у нас есть», как всегда говорил Савин ее отец. Подавив свое разочарование, она улыбнулась Зури: – И, разумеется, если кому-нибудь из твоих домашних потребуется работа или место, где жить, у меня они всегда найдут достойный прием. – Вы очень щедры, – отозвалась та. – Как всегда. – Смею заметить, мастер Хиссельринг с тобой бы не согласился. К тому же, если твои братья окажутся мне хотя бы наполовину настолько же полезны, как ты, это будет лучшим из моих капиталовложений за все это время. В дверь постучали. Лизбит приоткрыла ее на щелочку и моментом позже наклонилась к Савин, на которую Фрида и Зури уже натягивали платье: – Там опять та девчонка, миледи, – сообщила она, неприязненно поджав губы. – С запиской от Спиллиона Суорбрека. Савин вновь ощутила знакомый трепет внизу живота, знакомый жар, заливающий лицо. – Когда меня ждут у Рукстедов? Зури сверилась с часами. – Через два часа и десять минут. Савин подумала над этим, но не очень долго. – Пожалуйста, передай Тильде мои глубочайшие сожаления, но я не смогу прийти. У меня разболелась голова. Позови сюда девочку от Суорбрека. Разумеется, девочка пришла вовсе не от Суорбрека, а от принца Орсо. Большинство принцев наняли бы в качестве прислуги сына какого-нибудь лорда, но Орсо, с характерным для него пренебрежением к правилам, откопал для себя тринадцатилетнюю беспризорницу, которая перед этим стирала обделанные простыни в борделе. Воистину, он любил окружать себя разными диковинами! Возможно, просто чтобы как можно больше отвлекать свое внимание от того, что он является наследником престола. И вот девочка стояла перед ней, веснушчатая, тонкая как тростинка, в потрепанной солдатской фуражке, надвинутой на самые глаза, столь же неуместная в благоухающем салоне Савин, как крыса на свадебном торте. Она глядела, как Метелло взбирается на табурет, чтобы уложить парик на голову Савин, с выражением восторженного ужаса, словно невзначай застала ведьм на шабаше за исполнением какого-нибудь загадочного ритуала. – Хильди, не так ли? – спросила Савин, наблюдая за ней в зеркало. Девочка кивнула. Быстроглазая… – Миледи. – Мастер Суорбрек просит меня прийти? Девочка подмигнула – надо отдать ей должное, совсем незаметно: – Он ждет вас в своем кабинете, миледи. – Сними фуражку, когда разговариваешь с леди Савин! – велела Лизбит. Стоило горничной почувствовать, что ее повысили, как она уже начала строить из себя невесть что. Савин прикинула вероятность того, что задушит ее к тому времени, как вернется Зури, и решила, что шансы примерно пятьдесят на пятьдесят. Хильди угрюмо стащила фуражку с головы. Под ней обнаружилась невероятная масса подколотых шпильками бледно-золотистых кудряшек. Метелло хмыкнула, выражая интерес, спрыгнула с табурета и принялась тыкать в ее волосы гребнем, потерла один локон между указательным и большим пальцами и в конце концов, заставив Хильди взвизгнуть, выдернула одну прядку и поднесла ее к свету. Она бросила на Савин многозначительный взгляд из-под седых бровей. – Какие у тебя прекрасные волосы, – сказала Савин. – Ну, допустим, спасибо, – буркнула Хильди, все еще потирая голову. – Я дам тебе за них три марки. – За мои волосы? – Ее удивление не продлилось долго. – Десять! – Пять. Под фуражкой их все равно не видно. – Без них фуражка будет сваливаться. Десять или ничего. – О, мне нравится эта девочка! Зури, дай ей двенадцать. Зури вытащила из ниоткуда свой кривой нож. – Стой смирно, дитя. Савин наблюдала, как Зури аккуратно обрезает волосы девочки, оставляя щетинистый скальп. – Словно солнечный свет, собранный в бутылку, – пробормотала она, когда Метелло принялась раскладывать прядки одна к другой. – Надо будет по дороге завернуть к моему мастеру париков. Ты свободна, девочка, можешь бежать. При мысли о встрече с Орсо ее расстройство из-за предстоящего отъезда Зури почти испарилось. Она поймала взгляд Хильди в зеркале и подмигнула ей точно так же, как та подмигивала ей: – Передай мастеру Суорбреку, что я буду очень рада с ним повидаться.* * *
– Черт! – выдохнула Савин, откидываясь назад, совершенно обессиленная. Она опрокинула кипу Суорбрековых бумаг, и лавина листков устремилась на пол позади нее. Она разжала руку: ладонь ныла от боли, поперек белой полосой отпечатался край стола. – Ты… – Она выпутала пальцы другой руки из волос Орсо и потрепала его по щеке. – Похоже, ты тренировался. – Так часто, как только мог, – ухмыльнулся Орсо, утирая лицо и движением плеча сбрасывая ее ногу. – В самом деле, надо сказать Суорбреку… чтобы он поставил здесь кровать. Ее дыхание все еще было прерывистым. Она выудила из-под плеча острый нож для бумаг и отшвырнула его прочь. – О, мне будет не хватать этого стола! – Орсо наклонился к ней, но недостаточно далеко, так что ей пришлось поднять голову, чтобы поцеловать его. – Столько воспоминаний! Она одернула юбки и потянулась к ремню на его поясе. – Твоя очередь. – Может, мы… сперва поговорим? – Поговорим? Прищурясь, она посмотрела на него. Она все еще чувствовала себя восхитительно размягченной, раскрасневшейся и трепещущей, однако если он надеялся воспользоваться этим, чтобы что-то ей всучить, его ждало жестокое разочарование. – Что ты задумал? – Это дело на Севере. – Он опустился перед ней на колени, серьезно глядя снизу ей в глаза. – Мы не можем допустить, чтобы Финри дан Брок сражалась за нас в наших битвах. Черт возьми, не зря же мы называемся Союзом! – Мы, конечно, называемся… – Им нужно чем-то ответить! – Он припечатал стол ладонью так, что задребезжали бокалы. – И мне кажется… что я должен возглавить это дело. Савин разразилась хохотом, потом увидела, что он не смеется, и кое-как совладала с собой. Воцарилось неловкое молчание. – Ты серьезно? – Серьезнее не бывает. Я уже повидался с отцом. А потом с твоим отцом. – Что?! – вскинулась она. – Не считай меня совсем уж идиотом, Савин, я не стал говорить ему: «Ваше преосвященство, прошлой ночью я лизал киску вашей дочери». Он ничего не подозревает. – Нужно быть смелым человеком, чтобы ставить на то, что может, а чего не может подозревать мой отец. – По-твоему, я недостаточно смелый? Он выглядел слегка уязвленным, и ей стало слегка жаль его. – Ох, бедный мальчик! – Она обвила руками его шею, притянула к себе и нежно поцеловала. – Двенадцать лет ты только и делаешь, что пьешь, играешь в карты и трахаешь все, что шевелится, и тебя до сих пор никто не принимает всерьез? – Ты не принимаешь, как я вижу. Он встал и принялся застегивать свою рубашку. На самом деле, – подумала Савин, – она, наверное, была единственной, кто принимал его всерьез. – Но я же здесь, не так ли? Она снова потянула его к себе, провела ладонью по его волосам и прижала его голову к своей груди. – И что великие мира сего ответили твоему высочеству? – Отец дал мне батальон и сказал, что я могу быть командующим, если наберу еще пять тысяч человек. Но для этого… мне нужны деньги. Он провел кончиком пальца вдоль ее ключицы, остановившись на ямочке в основании горла. – Ты знаешь людей. Богатых людей. Людей, которые смогут увидеть в этом… возможность для инвестиции. Савин нахмурилась. Если предположить, что шансы на успех невелики, то она не могла портить свою репутацию, передавая такое предложение другим. Если же счесть, что шансы хороши, то в таком случае она хотела сама заняться этим делом. Однако пять тысяч человек… это огромные расходы! Униформа, оружие, доспехи, постели, провизия. Затем понадобится еще дополнительная армия тех, кто доставит этих людей к месту боевых действий и будет их там обеспечивать. Легион повозок, фургонов и вьючных животных. А также провизия и припасы для них. К тому же, как бы ей ни хотелось быть щедрой, Орсо был более чем ненадежным человеком. Он держал вместо денщика постирушку из борделя, во имя всего святого! Он ничего не понимал в законах бизнеса, и тем более нельзя было ожидать, что он станет их соблюдать. Если она решит ссудить его деньгами, ей понадобятся гарантии. Кристально чистое понимание того, что она ожидает получить взамен. Контракт. Контракт настолько юридически нерушимый, чтобы даже король не смог из него вывернуться. Возможно, воодушевленной ее задумчивым молчанием, он едва заметно, неуверенно улыбнулся ей: – Ну, что ты думаешь? Ее губы растянулись в ответной улыбке. И затем, совершенно независимо от мозга, произнесли: – Я дам тебе деньги. Наступило молчание. Когда на его лице наконец начало проявляться какое-то выражение, это было больше похоже на подозрительность, чем на благодарность. И кто мог бы его винить? В самом деле – она что, спятила? – Просто… вот так? Всю сумму? – Ну а зачем нужны деньги, если не можешь помочь… другу? На последнем слове у нее почему-то перехватило горло. – И что, никакого «плана погашения ссуды»? Никаких ответных услуг? Никакого «поговори с тем-то человеком о таком-то деле»? – Ну, это же все ради общего блага, верно? Патриотизм и все такое. «Общее благо»? «Патриотизм»? За нее, должно быть, говорил какой-то другой человек. Орсо протянул руку и мягко погладил ее по щеке. Он мог быть таким нежным, если хотел… – Как раз когда я думал, что мое мнение о тебе не может быть выше… ты снова меня удивляешь. Но мне надо идти! Столько всего нужно организовать! Только когда он выдернул свою руку, Савин осознала, что прижалась к ней лицом. На щеке все еще ощущалось тепло. Савин покраснела, словно девочка, и в замешательстве отвернулась. На самом деле она была в ярости на саму себя. – Разумеется. – Она разгладила платье, потрогала ожерелье, поправила парик. – Я и сама приглашена на обед. К маршалу Рукстеду и его жене… – Похоже, тебе предстоит знатно повеселиться!.. – Он обхватил ее рукой за талию, крепко притянул к себе. – Слушай, ты уверена насчет этого? Ты точно хочешь это сделать? – Я никогда не говорю того, в чем не уверена. Это действительно было так. За исключением настоящего момента, непонятно почему. – Я напишу тебе, – шепнул он ей на ухо, щекотнув дыханием шею. – Или, по крайней мере, Суорбрек напишет. Дверь хлопнула, закрывшись за его спиной. Савин стояла в тишине заваленного бумагами кабинета, пытаясь осознать, что она сделала. Ей нравилось рисковать – но она всегда знала, во что играет. Это же было полным безрассудством. Это ломало все ее правила. Все ее так называемые подружки – которые на самом деле ей завидовали и ненавидели ее, – разумеется, тут же нашли бы ответ. Все дело в том, что Савин дан Глокта – самая амбициозная сука в Адуе. Эта стерва не просто хочет посидеть на члене никчемного кронпринца, она надеется въехать на нем во дворец. Она хочет заполучить трон. Тогда она действительно окажется выше всех, а не просто будет делать вид, что это так. Возможно, они были бы и правы. Возможно, она действительно лелеяла детскую мечту стать Высокой королевой Союза. В конце концов, как справедливо заметила Зури, на коленях все выглядят лучше. Если бы Орсо не был кронпринцем, он бы ее не интересовал. Чем там было интересоваться? Не считая симпатичного лица, конечно. И непринужденной уверенности в себе. И того, как он заставлял ее смеяться – по-настоящему смеяться, без малейшей крупицы притворства. Это легкое подергивание уголков его губ, когда ему приходила на ум новая шутка… ее губы тут же начинали подергиваться в ответ, когда она гадала, что это может быть… Еще ни разу ей не удалось угадать правильно. Никто не мог удивить ее так, как он, никто не понимал все ее нужды так, как он. Она вспомнила, как ей бывало скучно, пока она дожидалась очередного послания от Суорбрека. Все эти одевания, обеды, приемы, подсчет прибылей, снова одевания, слухи, интриги, пометки в записной книжке… А потом все это взрывалось цветом, когда послание наконец приходило. Словно она была в тюрьме, когда была не с ним. Словно она лежала в могиле и оживала только тогда… – Черт… – выдохнула Савин. Внезапно она ощутила такую же слабость в коленках, как когда Бремер дан Горст впечатал ее в стену. Ей пришлось снова бессильно опуститься на стол, уставясь в пол, где валялись ее смятые, отброшенные в спешке трусы. Все знали, что Орсо – тщеславный, ленивый, никчемный человек. Человек, абсолютно ее недостойный, и к тому же абсолютно для нее недоступный. И она была по уши влюблена в него.Часть II
«Прогресс значит просто, что плохое происходит быстрее».Терри Пратчетт
Полно грустных историй
– Не забудь: сперва трубы по восточной стороне, – наставлял Сарлби, опираясь на свою швабру. – Эти только что погасили. Там пока что жарче, чем в печи Делателя. Трубочист был старый трясущийся пьяница с косым глазом, от которого разило примерно поровну распивочной и братской могилой: два запаха, знакомые Броуду лучше, чем ему бы хотелось. – Я свое дело знаю, – буркнул старик, даже не подняв на них глаза. Он и его команда прошествовали мимо. Четверо мальчишек, перепачканных сажей, голодного вида, нагруженные щетками и прутьями. Самый маленький насвистывал на ходу. Он одарил Броуда улыбкой, в которой не хватало пары зубов; тот попытался ответить тем же, но обнаружил, что улыбки у него кончились. – Черт побери, старый пердун все пьянее с каждым разом, как я его вижу, – заметил Сарлби, хмурясь вслед этой жалкой процессии. – Если бы я уже не зарекся от спиртного, его вид мог бы стать решающим доводом в пользу умеренности, – отозвался Броуд. – Вообще-то гребаный стыд, конечно, – совать в трубы таких малышей. Сколько лет этому младшему, как ты думаешь? Броуд молча продолжал мести. В Стирии он узнал, что существует множество вещей, о которых лучше просто не думать. Самые счастливые люди, которых ему доводилось встречать, как правило, были и самыми глупыми, и едва ли это совпадение. – Знаешь, их ведь покупают в домах призрения. Ребятишки без родни, без всякой надежды. Практически рабы. – Сарлби утер лоб и наклонился ближе к Броуду. – Им натирают колени и локти рассолом. До красноты, утром и вечером, чтобы загрубить, понимаешь? Чтобы кожа стала как стелька. Тогда они могут лазать в горячие трубы и не обжигаться. – Да, гребаный стыд… – Приподняв глазные стекла, Броуд потер потную переносицу, потом снова водрузил стекла на место. Снаружи жарит лето, внутри весь день кипят котлы; жара в пивоварне стояла словно в печи. – В мире вообще полно грустных историй. – Это точно. – Сарлби невесело хохотнул. – Я знаю одного беднягу, который живет в подвале возле реки, там, на Луговой улице. Так у него с потолка течет так сильно, что ему приходится каждый день отчерпывать воду, словно это не дом, а дырявая лодка! Как там, кстати, твоя семья, устроилась? – Малмер нашел нам квартиру на горе, посередине склона. – Поди ты! Прямо целую квартиру? – Сарлби проговорил это, высоко задрав нос и подражая говору благородных, насколько он его понимал. – Если можно назвать так две комнаты. Они стоят денег, но моя дочка нашла себе работу горничной, и жена тоже немного зарабатывает шитьем. Шьет, правда, в основном саваны. – Лучшая одежда в городе в последнее время. – Верно. – Броуд глубоко вздохнул. – Лидди всегда хорошо управлялась с иглой. Да и вообще со всем, что только попадало ей в руки. Из нас двоих все таланты достались ей. Сарлби ухмыльнулся. – Не говоря уже о симпатичном лице, сметливом уме, чувстве юмора… Напомни-ка, а что ты вложил в ваш брак? – Честно говоря, не имею ни малейшего представления. – Ну что ж, тебе повезло, и твоей семье тоже. Там, на горе, жить не так уж и плохо, по крайней мере смога меньше. Кто-то же должен оказаться наверху, верно? Кто-то должен жить хорошо, пока другие страдают. Броуд бросил на Сарлби взгляд поверх стекол: – Ты когда-нибудь перестанешь меня доставать? – Это не я, это твоя совесть. – О да, конечно. Ты просто снабжаешь ее боеприпасами. – Если ты вдруг устанешь от колющего чувства, ты знаешь, что можно сделать. – Сарлби положил Броуду руку на плечо и продолжал вполголоса ему на ухо: – Ломатели собираются, брат. Нас все больше с каждым днем. Грядет Великая перемена! Это всего лишь вопрос времени. Броуд поежился – то ли от его дыхания на своей шее, то ли от чувства, что ему доверили тайну, то ли от ощущения рискованности обсуждаемого предмета, то ли просто от липкой жары. Когда-то он тоже хотел все переменить. Прежде, чем отправился в Стирию и узнал, что вещи не меняются так вот запросто. – Ну конечно, – хмыкнул он. – И тогда каждому выдадут по собственному дракону, чтобы летать, и по собственному пряничному замку, чтобы жить. Чтобы можно было есть стены, если вдруг проголодаешься. – Я знаю, Бык, я не глупец. Я знаю, как устроен мир. Но, может быть, нам удастся хоть немного распределить богатства. Вытащить этих ублюдков из их дворцов на горе, а тех бедняков – из их подвалов на Луговой улице. Обеспечить каждому человеку честную плату за честный труд. Чтобы больше не было подведенных часов и штрафов, и девочек, которых заставляют работать по ночам. Чтобы мясники не продавали испорченное мясо, пекари не разбавляли муку мелом, а трактирщики не подливали в эль тухлую воду. Может быть, нам удастся добиться хотя бы, чтобы малолетним детям не дубили кожу рассолом – уже это будет неплохо, а? Как ты думаешь? – Да… это будет неплохо. Броуд должен был признать, что в этой небольшой речи было не так уж много пунктов, с которыми он мог бы поспорить. – Никогда не знал, что ты такой оратор, Сарлби. Где-то в глубине пивоварни что-то загремело. – Я взял слова у людей получше меня, – отозвался Сарлби. – Тебе бы прийти к нам на встречу, послушать Ткача. Вот кто быстро бы сдвинул твои мозги в правильном направлении! Откуда-то слышались звуки, похожие на приглушенные крики. – Я не могу себе позволить такие мысли, – сказал Броуд чуть ли не с сожалением. – Я больше не пытаюсь исправить мир… С тех пор, как мы впервые взобрались на эти лестницы, наверное. Ко второму разу уж точно. У меня и без того достаточно проблем. Мое дело – держаться тише воды ниже травы. Приглядывать за семьей. Снова грохот, еще громче. Внезапно из устья одной из печей, которые они только что погасили, вырвалось облако сажи. – Какого черта? – Сарлби шагнул в том направлении. – Эй! Мы тут вообще-то подметаем! В трубе что-то гулко завозилось, заскребло, потом изнутри вылетело новое облачко сажи, и следом – пронзительный вой. Броуд похолодел, услышав его. Голос вибрировал от боли и паники. – Я не могу выбраться! – Похоже, это был один из маленьких трубочистов. – Я не могу выбраться! Броуд и Сарлби обменялись взглядами, и на лице товарища Броуд увидел, как в зеркале, свой собственный ужас и беспомощность. – Он застрял! – выдавил Сарлби. Выронив швабру, Броуд метнулся к печи, взобрался на скамью рядом с дымоходом. Огонь в печи горел весь день; кирпичи были горячими даже снаружи. Снова послышался грохот, звук соскальзывающего тела, и крики мальчика превратились в бессмысленный, нечленораздельный визг. Дымоход был построен не лучше, чем большинство других построек в Вальбеке, и Броуд впился в крошащийся цемент пальцами, ногтями, словно надеялся голыми руками выдрать кирпичи, чтобы добраться до мальчика – однако это было невозможно. – На, держи! К нему подбежал Малмер и сунул ему в руки лом. Броуд вырвал у него орудие и принялся ковырять слабый цемент, тыча, царапая его острием, сыпя вокруг кирпичной крошкой, шипя проклятия. Он слышал звуки изнутри: мальчик больше не вопил о помощи, только кашлял и тихо подвывал. Наконец один кирпич вывалился, и поток жара, хлынувший из отверстия, заставил Броуда отдернуть лицо. Он всунул конец лома в дыру, налег на него, как на рычаг, и сумел вытащить еще несколько кирпичей. Вместе с ними вылетело облако сажи, и он закашлялся. Его стекла запорошило пылью. Рядом с ним Сарлби схватился рукой за неровный край отверстия, охнул от жара, сорвал с себя передник и обернул вокруг ладоней. Броуд воткнул лом в глубину дымохода и налег всем телом, дрожа от усилия, рыча сквозь стиснутые зубы. От печи отломился большой блок кирпичей и обрушился вниз, открыв черное зияющее отверстие. Из него что-то торчало. Две черные обгоревшие палки. На конце одной из них Броуд увидел ботинок. Как там было жарко! Как в домне. Броуд чувствовал, как по его лицу льется пот. Штаны мальчонки тлели и дымились, плоть на его ногах блестела и была покрыта волдырями. Броуд ухватил их, потянул, но его руки соскользнули. Сперва он решил, что это был слой пепла. Потом понял, что это кожа. – Проклятье! – рявкнул Сарлби, снова берясь за лом. Посыпались кирпичи и известковая крошка, и наконец мальчик скользнул в объятия Броуда, окутанный облаком сажи. Его тело было таким горячим, что не дотронешься. Броуду потребовалось немалое самообладание, чтобы не выронить его. – Клади! – проскрежетал Малмер, взмахом руки сметая со скамьи насыпавшийся мусор и одновременно хлопая мальчика по дымящимся волосам, чтобы вытряхнуть угли. – Черт!.. – прошептал Сарлби, прижав ко рту тыльную сторону ладони. Мальчик не двигался. И не дышал. Учитывая, насколько он обгорел, может быть, оно было и к лучшему. В воздухе пахло жареным мясом – словно утренний бекон на сковородке. – Что теперь? – прокричал Броуд. – Что теперь делать? – А что тут сделаешь. – Малмер глянул вниз, двигая заросшей седой щетиной челюстью. – Он мертв. – Спекся, – прошептал Сарлби. – Спекся заживо… мать-перемать… – Я думал, ты сказал «западная сторона»… Обернувшись, Броуд увидел старика-трубочиста. Рядом с ним стоял тот малыш, глядя во все глаза. – Я думал, ты сказал… Его голос оборвался бульканьем: Броуд схватил его за ворот и поднял в воздух, с размаху прижав к разрушенному печному щиту. Он беспомощно цеплялся за кулаки Броуда, пытаясь их разжать – жилистые напряженные пальцы поверх татуировок на костяшках. – Я не знал… – Его лицо было мокрым от слез, от дыхания тошнотворно несло спиртом и гнилью. – Я не знал… – Хватит, – услышал Броуд чей-то голос. Низкий голос, мягкий, успокаивающий. – Полегче, здоровяк. Отпусти его. Броуд был словно взведенный арбалет, натянутый чересчур туго: столько напряжения звенело в его теле, что было проще спустить тетиву, чем ослабить ее. Ему потребовалось сделать над собой мощное усилие, чтобы не переломить трубочисту хребет об эту печь. Чтобы разжать руки, отпустить засаленную куртку старика, шагнуть прочь от него, позволив ему соскользнуть на пол рядом с котлом, где он уселся, дрожа и шумно всхлипывая. Малмер похлопал Броуда по груди: – Ну вот. Так-то лучше. Насилием ничего не добьешься. …Ни сейчас, ни когда-либо еще. Он знал это. Знал это уже многие годы. Но то, что он знал, редко имело что-либо общее с тем, что он делал. Броуд снова перевел взгляд на мальчика: пестрое тело, лежащее на скамье, черное с красным… Заставил себя разжать ноющие кулаки. Стащил с лица грязные стекляшки и какое-то время стоял, тяжело дыша. Он посмотрел на Сарлби и Малмера: два расплывчатых пятна в свете ламп. – Ладно… Где проходят эти ваши встречи?Сюрпризы
Рикке шлепнулась на стул, но не рассчитала расстояние и села так жестко, что прикусила язык и сильно отбила себе задницу. К счастью, Изерн, выбросив руку, успела придержать ее стул прежде, чем он опрокинулся назад. – Ты пьяна, – заметила горянка. – Да, пьяна! – горделиво отозвалась Рикке. Помимо этого она сделала еще несколько затяжек из трубки, так что теперь все вокруг окутывало приятное мерцание. Лица, залитые светом свечей, были сияющими, расплывчатыми и счастливыми. – Ты надралась в дупель, – сказала Изерн. – Однако люди прощают тебе это, поскольку ты молода, глупа и, как ни странно, привлекательна. – Да, пр-ривлекательна! Рикке снова приложилась к кружке, но глоток на полпути встретился с полуотрыжкой-полутошнотой, поднимавшейся навстречу, так что она едва не задохнулась и раскашлялась, забрызгав элем все вокруг. Если бы она не была настолько пьяна, это выглядело бы ужасно непристойно, но сейчас она просто рассмеялась. – И если я пьяна, то что ж? У нас тож-рество или нет? Изерн медленно подняла к ней взгляд над краем своей кружки. – Это называется «торжество». – А я так и говорю. Тож-ржрество! Проклятое слово! Она никак не могла заставить онемевшие губы выговорить его. В зале – точнее, в амбаре, поскольку им пришлось использовать то, что имелось под рукой – постепенно воцарялась тишина. Отец Рикке собирался произнести речь. – Чш-ш-ш! – зашипела Рикке. – Чш-шшш-ш! – Я ничего не говорила, – заметила Изерн. – Чш-ш-шш, я тебе говорю! Ее надтреснутый голос прозвенел по всему притихшему амбару, и ее отец в тишине откашлялся. Взгляды всех собравшихся обратились к Рикке, и ее лицо запылало. Она поглубже втиснулась в свое сиденье и украдкой еще разок отхлебнула из кружки. – Может быть, Кальдер со Скейлом и их ублюдками и заставляют нас отступать! – провозгласил отец Рикке. – До поры до времени! – Мы еще вернемся к этим подонкам! – проревел кто-то. Остальные тоже не упустили возможности, принявшись осыпать врага разнообразными оскорблениями. Рикке скривила губы и сплюнула на солому. – Может быть, мой сад и втоптали в грязь! – Там все равно ничего не росло, кроме колючек! – крикнул кто-то из задних рядов. – Может быть, я и произношу эту речь в чьем-то ветхом амбаре, а не в собственном замке в Уфрисе! – В твоем замке воняло псиной! – раздался другой голос. В толпе послышались смешки, в основном среди Названных – их было здесь больше сотни, втиснутых вокруг столов, сделанных из старых дверей. Отец Рикке, впрочем, оставался серьезным, и они вскоре заткнулись. – За свою жизнь я потерял немало всего, – продолжал он. – Что-то потерял, что-то у меня отняли. Много хорошего народа вернулось в грязь за эти последние недели. Много пустых мест осталось теперь здесь, среди нас, где должны были сидеть наши друзья. Эти пустые места никогда не заполнить! Он поднял свою кружку, и все последовали его примеру. Амбар наполнился угрюмым бормотанием. – За мертвых! – хрипло произнес Трясучка. – За мертвых! – эхом отозвалась Рикке, шмыгая носом, чтобы остановить накатывающую волну печали, смешанной с гневом. – Но мне посчастливилось иметь верных союзников! – Отец Рикке кивнул в сторону леди Финри: бедняжка изо всех сил старалась показать, что она чувствует себя здесь на своем месте. – А теперь ко мне вернулась и моя дочь! – Он с широкой улыбкой повернулся к Рикке. – Так что, невзирая на горести, я считаю, что мне повезло! Он крепко обнял ее и поцеловал в голову, и пока амбар, содрогаясь всеми своими древними балками, звенел от радостных воплей и возгласов, тихо проговорил ей на ухо: – Пожалуй, больше, чем я заслужил. – Я тоже хочу сказать тост! Рикке вскарабкалась на стол, опираясь ладонью на отцовское плечо, и подняла свою кружку над головой. Эль выплеснулся, залив деревянную столешницу, но, впрочем, та и без того была вся в пятнах и подтеках, так что никто не заметил бы разницу. – За всех вас, несчастных ублюдков, которые так бездарно заблудились, но благодаря мягкому руководству Изерн-и-Фейл все же смогли найти дорогу обратно ко мне! – За заблудившихся ублюдков! – проревел кто-то, и все принялись пить, и отовсюду слышался смех, а откуда-то и обрывок песни, а в одном углу началась драка, и кому-то прилетело и он остался без зуба-другого, но все это в полном добросердечии и согласии. – Клянусь мертвыми, как же я рад, Рикке, что ты вернулась целой и невредимой! – Отец обхватил ее лицо старыми узловатыми руками. – Если б с тобой что-нибудь случилось… Кажется, в уголках его глаз блестели слезы. Он улыбнулся и шмыгнул носом. – Кроме тебя, я не сделал за свою жизнь ничего хорошего. Ее беспокоило, как он выглядел – какой-то бесцветный и серый, на много лет старше, чем когда она в последний раз виделась с ним несколько недель назад. Ее беспокоило, как он говорил – какая-то слюнявая сентиментальность с постоянной оглядкой назад, словно впереди смотреть было уже не на что. Однако ей меньше всего хотелось, чтобы он видел ее озабоченность, так что она продолжала кривляться еще больше, чем прежде. – О чем это ты, старый кретин? Да ты наделал целую кучу добра! Горы! Кто сделал для Севера больше, чем ты? Среди этих дурней не найдется ни одного, кто бы не умер за тебя! – Может, и так. Но их никто об этом не просит. Я просто не уверен… – Он нахмурился, глядя на полный амбар пьяных воинов, словно едва их видел. Словно он смотрел сквозь них Долгим Взглядом и видел позади что-то ужасное. – Не уверен, что у меня хватит крепости для новой схватки. – Так, послушай-ка! – Она взяла руками его покрытое глубокими морщинами лицо и потянула к себе, свирепо рыча в него: – Ты – Ищейка! На всем Севере нет другого человека, у которого было бы столько крепости, сколько у тебя! В сколькихбитвах ты сражался? Он слабо улыбнулся. – Такое чувство, что во всех, какие только были. – Так и есть, черт побери! Ты дрался рядом с Девятипалым! Ты дрался рядом с Руддой Тридуба! Ты побил Бетода в Высокогорье! Он ухмыльнулся, лизнул свой острый клык. – Ты же знаешь, я не люблю хвастаться. – Человеку с твоим именем это и не требуется. – Она задрала подбородок и вся надулась, показывая, насколько гордится тем, что является его родней. – Ты побьешь этого Стура Сумрака с его жополизами, и мы повесим его среди колючек, и я вырежу на нем кровавый крест и пошлю его гребаные потроха его папочке!.. Рикке осознала, что выкрикивает это, рыча и брызгая слюной, потрясая кулаком перед его лицом, и заставила себя разжать пальцы и вытереть ими губы. – …Или что-нибудь в этом роде, – неловко закончила она. Отец был несколько ошарашен ее кровожадностью. – Прежде ты никогда так не говорила. – Ну да, потому что прежде я никогда не видела, как жгут мой дом! Раньше до меня не доходило, почему на Севере так любят междоусобицы, но теперь, кажется, я начинаю понимать! Ее отец скривился. – Я-то надеялся, что мои счеты умрут вместе со мной, и ты сможешь жить свободной от них… – Ну, это не твоя вина! И не моя. Скейл Железнорукий напал на нас! Черный Кальдер сжег Уфрис! Стур гребаный Сумрак гонялся за мной по лесам! Они вытоптали твой сад… – Прелесть садов в том, что они вырастают снова. – Просто начинаешь чувствовать по-другому, – продолжала она, чувствуя, как от воспоминания снова вскипает гнев, – когда ты сидишь по шею в ледяной воде, оголодавшая, обделавшаяся, да еще и гребаные штаны натерли до крови, между прочим, и слышишь, как какой-то подонок хвалится тем, что он собирается с тобой сделать! «Сломай то, что они любят», так он сказал, и они, мать их, действительно сломали все, что смогли! Ну так я сломаю то, что они любят, и мы посмотрим! Я поклялась себе, что не успокоюсь, пока не увижу, как Стур подохнет, и клянусь, так и будет! Отец Рикке вздохнул. – Прелесть обещаний, которые даешь себе, в том, что никто не жалуется, когда ты их нарушаешь. – Ха! – Рикке обнаружила, что опять сжала кулаки, и решила оставить их как есть. – Изерн говорит, я слишком мягкая. Избалованная. – Бывают вещи и похуже. – Изерн говорит, безжалостность – качество, которому благоволит луна. – Может быть, тебе стоит быть поосторожнее с тем, чему ты учишься у Изерн-и-Фейл. – Она хочет для меня только лучшего. И для Севера. Услышав это, ее отец грустно улыбнулся. – Хочешь верь, хочешь нет, но мы все хотим лучшего. Корень всех проблем в мире в том, что люди никак не могут договориться о том, что это такое. – Она говорит, нужно превратить свое сердце в камень. – Рикке. – Отец положил руки ей на плечи. – Послушай меня. За эти годы я знавал многих людей, кто это сделал. Людей, в которых было чем восхищаться. Они ожесточили свои сердца, чтобы вести людей, чтобы победить, чтобы править. И в конце это не принесло ничего хорошего ни им, ни тем, кто их окружал. Он пожал плечами: – Мне твое сердце нравится как оно есть. Может, если бы таких было побольше, на Севере было бы приятнее жить. – Ты думаешь? – пробормотала она, нисколько не убежденная. – У тебя крепкий хребет, Рикке, и хорошие мозги. Хотя ты и любишь их прятать – даже от себя самой, может быть. – Он оглядел помещение, полное орущих людей. – Сдается мне, когда все это закончится, им понадобятся и твой хребет, и твои мозги. Но и твое сердце тоже. Когда меня не будет. Рикке сглотнула. Как обычно, попыталась превратить свой страх в шутку: – Куда это ты собрался? В сральник? – Сперва в сральник. Потом в койку. Не напивайся слишком сильно, ладно? – Он наклонился ближе, добавив вполголоса: – Превращать сердце в винный бурдюк тоже не стоит. Она хмуро наблюдала, как он уходит. Он всегда был тощим, но жилистым и крепким, словно натянутый лук. Теперь он казался просто согнутым, хрупким. Рикке поймала себя на том, что гадает, сколько ему осталось. И что станется с ней, когда его не будет. Что станется с ними всеми. Если они всерьез рассчитывают на ее хребет и мозги, значит, проблем у них еще больше, чем она думала. Трясучка сидел посреди амбара, хмуря брови. Место вокруг пустовало: с его репутацией большинство народа, даже когда они были пьяны, старались держаться от него подальше. На Севере было предостаточно опасных людей, но большинство были согласны, что Коул Трясучка – один из худших. Такие люди, несомненно, ужасное проклятье – вплоть до того момента, когда ты попадаешь в серьезную переделку и они оказываются на твоей стороне. Тогда лучше них никого не сыщешь. – Привет, Трясучка! Рикке хлопнула его по плечу, едва не промахнувшись. Счастье, что плечо было такое большое. – Похоже, до тебя пока не очень дошло, что значит торжество. Мы празднуем мое героическое возвращение! Ты должен улыбаться! – Она взглянула на его обезображенное лицо, веко, нависшее над его металлическим глазом, и огромный шрам от ожога поперек щеки. – Ты ведь умеешь улыбаться, верно? Он взглянул на ее руку на своем плече, потом перевел взгляд на нее. Улыбки на его лице так и не появилось. – Почему ты никогда меня не боишься? – Просто я никогда не считала тебя таким уж страшным. А этот твой глаз, он вроде как даже симпатичный. Такой блестящий. – Рикке потрепала его по обожженной щеке. – Ты всегда казался мне каким-то… потерянным. Словно потерял сам себя и не знаешь, где искать. Она положила ладонь на его грудь. – Но ты по-прежнему тут. Прямо вот здесь. Трясучка казался таким потрясенным, как будто она отвесила ему пощечину. В его настоящем глазу даже блеснула влага – или, может быть, у нее просто плыло в глазах, потому что Коул Трясучка никогда не славился своей способностью плакать. За исключением случаев, когда его мертвый глаз начинал сочиться, но это совсем другое дело. – Что-то сегодня многовато слезливых стариков вокруг, – пробормотала она, отталкиваясь от стола, чтобы встать. – Надо бы еще выпить. Возможно, идея выпить была не такой уж удачной, но по какой-то причине плохие идеи всегда казались ей более привлекательными. Рикке старательно наливала эль в свою кружку, прижав кончик языка к выемке в губе, где обычно находилась трубка с чаггой, и прикладывая все усилия, чтобы не пролить мимо, когда внезапно увидела Лео дан Брока. Как правило, вокруг Лео увивалось какое-то количество дружков, и один из них, зубастый, действительно был неподалеку – улыбался во весь рот прислужнице, словно его улыбка была даром, который той посчастливилось заполучить. Однако остальных, похоже, отпугнула его мать. По правде говоря, леди Финри очень даже могла вселить страх, и сейчас, похоже, она вселяла страх в своего сына, если судить по тому, как она потрясала пальцем, и по его опущенному лицу. – …Впрочем, не буду больше тебя стеснять, – услышала Рикке, подойдя к ним ближе. – В конце концов, кто-то же должен распоряжаться отступлением! Она царственно двинулась прочь. Лео метнул ей вслед разъяренный взгляд, запрокинул голову и одним глотком осушил свою кружку, потом швырнул кружку на усыпанный объедками стол и принялся пить прямо из кувшина. Его кадык ходил вверх и вниз, по шее стекали струйки. – Мне порой кажется, что на этих пирах больше эля льют на землю, чем выпивают, – заметила Рикке, говоря на языке Союза. Она оперлась ладонями о стол рядом с ним, так что плечи поднялись к самым ушам. Лео поставил кувшин и уставился на нее поверх ободка. – Ба, да никак это пропавшая дочка Ищейки! – отозвался он на северном наречии. – Рада, что вернулась? – Я бы предпочла вернуться в Уфрис, но Уфрис сожгли, а люди все разбежались… те, кому повезло, во всяком случае. Всегда думала, что ненавижу это место, но теперь, когда его больше нет, мне его не хватает… – Ей пришлось сглотнуть, чтобы справиться с комком печали в горле. – Но все же это гораздо лучше, чем когда за тобой гоняется по промерзшему лесу толпа кошмарных ублюдков, так что пусть будет как есть. На Севере полно мерзавцев, но этот Стур Сумрак… Она оскалилась, ощущая внезапный укол ненависти. – Клянусь мертвыми, это такой говнюк, что впору песни слагать! – Вы, суровые северные воители, любите слагать песни о всяких говнюках. – Я не воитель, а воительница! – поправила она, тыкая себя в грудь оттопыренным большим пальцем. – Я заметил, – отозвался Лео, подняв брови. Он смотрел на ее палец, не на грудь. Хотя, может, и на грудь тоже взглянул – украдкой. Она почему-то надеялась на это, но была слишком пьяна, чтобы сказать наверняка. В их разговоре каждое слово казалось остро отточенным. Привкус опасности, словно обмен ударами на поединке. Легкое волнение, словно каждый вздох – ставка на кону. – Наверное, это нелегко – быть в тени знаменитого родителя, – пробурчала она, упав на свободный табурет, где сидела его мать, с грохотом водрузила один сапог на стол и опасно откачнулась назад. – Верно. Мне не хватает отца. – Лео, нахмурясь, заглянул в свой кувшин. – Три года, как его нет, а все еще кажется, что это было вчера. Мать никогда не уделяла мне столько внимания, пока он был жив. – Ты должен радоваться вниманию матери. Я свою вообще не знала. – Скоро я стану лордом-губернатором, – проговорил Лео, довольно безуспешно пытаясь, чтобы это прозвучало по-лордгубернаторски. Впрочем, Рикке эта попытка показалась довольно милой. Сейчас ей все в нем казалось милым – особенно почему-то ключицы. Большие, крепкие, с глубокой выемкой между ними, словно созданной для того, чтобы уткнуться туда носом. – Король издаст указ, и я смогу делать все, что захочу! Рикке широко раскрыла глаза. – То есть… ты должен слушаться мамочку только до тех пор, пока человек в золотой шапке не выдаст тебе позволение? – Она надула щеки. – Это впечатляет! Это, черт побери, действительно нечто! Лео сперва нахмурился, но она с удовольствием увидела, как его мрачная мина сменяется пристыженной улыбкой. – Ты права. Я веду себя как самодовольный хер. Рикке подумала, что порой именно хер-то и нужен, но успела остановиться прежде, чем сказала это вслух. Женщина, даже когда она пьяна, должна сохранять хоть какую-то таинственность. Лео придвинулся ближе, и она ощутила виноватый прилив жара на обращенной к нему щеке, словно он был грудой раскаленных углей, а она сидела слишком близко к огню. – Говорят, тебя воспитала ведьма. Рикке фыркнула, бросив взгляд на Изерн-и-Фейл в толпе неподалеку. – Характер у нее точно как у ведьмы! – А еще говорят, что у тебя Долгий Взгляд. Она воспользовалась случаем, чтобы наклониться поближе, повернувшись к нему левым глазом. – Это верно. – Их лица разделяло всего лишь каких-то несколько дюймов, и пространство посередине казалось горячим, как в доменной печи. – Я могу видеть твое будущее. – И что там? В его голосе слышалось сомнение и усмешка, но и любопытство тоже. И еще – что это за хрипловатая нотка, неужели желание? Во имя мертвых, она надеялась, что это так! – Беда в том, что когда видишь будущее, никогда не хочется портить людям сюрприз. – Она встала, едва не споткнувшись о собственный табурет, но мастерски удержавшись на ногах благодаря тому, что схватилась за край стола. – Пойдем, я тебе покажу. Она ухватила его за предплечье и принялась тянуть наверх, но по пути отвлеклась и в результате стала просто задумчиво его ощупывать. Твердые мышцы под рукавом. Словно из дерева. – Вот это рука так рука, – пробормотала она, таща его в направлении больших дверей амбара. Они были уже широко открыты; люди потихоньку высыпали наружу, направляясь к своим шатрам и одеялам. Осмотрительный приятель Лео – Юранд, или как его там – смотрел на них, стоя возле стены, с неодобрительным выражением на лице, но ее сейчас было не прошибить чьим-то неодобрением. Изерн-и-Фейл стояла рядом с Трясучкой, поставив голую забинтованную ногу на табурет. – Вот это – нога! – Изерн горделиво показала на нее. На белой ляжке рельефно выступали переплетенные мышцы и сухожилия. – Видишь? Это все, чего можно требовать от ноги, и даже больше! Трясучка внимательно осмотрел обсуждаемую ногу. – Несомненно. – А другая, – продолжала Изерн, – еще лучше. Взгляд единственного глаза Трясучки обратился от ее ноги к ее лицу. – Да неужто? – Точно тебе говорю. – Она наклонилась к нему. – А уж то, что посередине… – Прошу прощения, – уронила Рикке, проскальзывая мимо них и таща за собой Лео. Оба с трудом удерживались от смеха. После тепла амбара ночной воздух ударил им в лицо, как пощечина. У нее защипало кончик носа, голова закружилась. Костры на ночь были притушены, шатры призраками маячили в темноте, откуда-то долетали обрывки старой песни о каком-то давно погибшем герое. Рикке вела Лео за локоть, не направляясь никуда конкретно. Их кидало из стороны в сторону, но они каждый раз только смеялись. Лео схватил ее за плечо: – Куда ты меня… Она пихнула его спиной к какой-то осыпающейся стене, запустила пальцы в его волосы. Притянула к себе его лицо, остановив прямо перед своим, когда их разделяло расстояние в несколько пальцев. Она медлила, растягивая момент; его горячее, возбужденное, пропитанное элем дыхание щекотало ей щеку. Она медлила, глядя на отражение далеких огоньков, поблескивающее в уголках его глаз. Она медлила, подвигаясь ближе, еще ближе, пока он не протянул к ней улыбающиеся губы и она не коснулась их своими, провела в одну сторону, потом в другую… Потом они целовались: жадно, смачно, чмокая губами, и стукаясь зубами, и схлестываясь языками, и Рикке подумала, что она вообще-то отлично целуется, пусть даже ей приходится говорить это самой, да и он тоже не так плох. Здесь нет смысла клевать, словно воробушек зернышко; в этом деле необходима самоотдача. Наконец они оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание. Лео, пошатываясь, утер рот рукой, шаря взглядом по ее лицу – слегка запыхавшийся, слегка возбужденный, слегка пьяный, и это заставило ее саму почувствовать себя запыхавшейся, возбужденной и пьяной. Потом он глубоко вдохнул и медленно выдохнул через рот. – Уфф… ну так что, где твой сюрприз? – Ах ты мерзавец! – ухмыльнулась она. Рядом была шаткая дверь, в приоткрытом проеме зияла темнота, и Рикке плечом оттолкнула ее дальше и втащила Лео внутрь. Он споткнулся, не удержался на ногах и полетел в темноту; послышался глухой удар упавшего тела и затем тишина. – Лео? – прошипела она, ощупью пробираясь вперед. Вокруг было черно как в бочке. Выставив вперед руки, она пыталась нащупать его, потом почувствовала, как ее схватили за запястье и потащили вниз. Взвизгнув, упала на что-то мягкое – груду соломы, пахнущей землей, крысами и гнилью, но Рикке никогда не была такой уж разборчивой, а сейчас разборчивости в ней оставалось еще меньше, чем обычно. Рикке-неразбериха… Она тихо фыркнула от смеха, а Лео уже скользнул поверх нее и снова принялся целовать, хрипло рыча от возбуждения, и ей тоже захотелось рычать, чувствуя в темноте его горячие губы. Его рука скользнула ей под рубашку, полезла вдоль талии, вдоль ребер… Рикке схватила его за запястье. – Погоди! – прошипела она. Он застыл. – Что? Тишина. Она слышала его возбужденное дыхание, заглушаемое буханьем ее собственного сердца. – Ты в порядке? – Разве мы… не должны сперва получить разрешение твоей матушки? В темноте она различила, как блеснули его зубы, когда он улыбнулся. – Ах ты мерзавка! – Или, может быть, лучше сразу его величества? Королевский указ, наверное, имеет большую силу, чем разрешение леди… – Ты права, – он приподнялся на локте. – Я пошлю гонца в Адую! Они захотят обсудить это в Закрытом совете, но я думаю, рыцарь-герольд прибудет к нам с ответом прежде… – Не уверена, что к этому моменту я еще буду настолько пьяна, – откликнулась она, уже вылезая из штанов. Прежде, чем ей удалось стащить их с бедер, ее рука соскользнула и она шлепнулась на солому, тут же набившуюся в рот. Рикке зашипела, заплевалась, потом залилась хохотом, потом рыгнула – а потом они снова начали целоваться, она держала его обеими руками за лицо, чувствуя крутой изгиб его челюсти и грубую щетинистую кожу под кончиками пальцев. Его ладонь скользнула между ее бедер, и она попыталась раздвинуть ноги, но на них все еще болтались запутавшиеся штаны. Солома колола ей задницу, когда она притиснулась к нему, принялась тереться, тереться, засунув язык ему в рот, чувствуя его дыхание, быстрое и звучавшее так, словно он улыбался. Она и сама улыбалась, растянув губы до самых ушей, и если говорить о развлечениях, то это несомненно было гораздо лучше, чем когда за ней гонялись по лесам. Не нужен был Долгий Взгляд, чтобы увидеть, к чему теперь шло дело. Нет чувства, равного тому, чтобы быть желанной, верно? Желанной для того, кого желаешь ты. Это всегда кажется немножко волшебством – что существуют вещи настолько хорошие, которые при этом ничего не стоят. Она перевернулась так, чтобы быть сверху, частично потому, что захотела играть ведущую роль, а также потому, что ее достала колющая в задницу солома. Ей наконец удалось сдернуть штаны с лодыжек, так что она села на него верхом и принялась возиться с его ремнем, но ни черта не было видно, а темнота вокруг вращалась, и у нее было ощущение, что она вот-вот упадет, хотя она всего лишь стояла на коленях, и к тому же внизу была мягкая солома, а ее пальцы были непослушными и неуклюжими, и это было все равно что пытаться распустить шов, надев варежки. – Черт! – прошипела она. – Что, твоя матушка заперла их на замок? Где тут пряжка? – В обычном месте, – отозвался он шепотом, и его горячее дыхание щекотнуло ей ухо, заставив забавно содрогнуться. – Где еще она может быть? Послышалось тихое звяканье, и он расстегнул пряжку и сунул ее руку внутрь. – Ого, – глупо вымолвила она. Почему-то они всегда ее удивляли, члены. Чертовски странная деталь анатомии. Тем не менее, она неплохо умела с ними управляться, пусть даже ей приходится говорить это самой. Главное – не дергать его так, будто ты его боишься. Здесь нужно действовать с самоотдачей. – Ай! – Лео взвился на соломе. – Полегче! – Прости. Может быть, она все же кое-что подзабыла. Да и сарай уже отчетливо вращался вокруг них, кружился, словно лодка, попавшая в водоворот. Впрочем, водоворот был несомненно приятным, теплым и липким, и пахнущим зверями, и его рука не переставала двигаться между ее раздвинутыми ногами, не совсем там, где надо, но достаточно близко, и она подвигала бедрами, пока не попала на нужное место, и принялась постанывать ему в ухо, раскачиваясь взад и вперед, взад и вперед, взад и вперед… – Черт! – шепнул он в темноте, неловко копошась в ней, голосом, в котором звучал смех. – Где же она… – В обычном месте, – выдохнула Рикке, плюнула себе на ладонь, ухватила его член и поерзала, придвигаясь. – Где еще она может быть?Лев и волк
Если бы его спросили, он всегда был готов сказать, что любит женщин. Преследование. Завоевание. Сальные шуточки. Однако, говоря по правде, Лео никогда не чувствовал себя с женщинами комфортно. С мужчинами всегда все понятно. Хлопки по спине, твердые рукопожатия, откровенный разговор, честная борьба. Но женщины – это какая-то чертова загадка! Он никогда толком не знал, как понимать их разговоры, их чувства, эти их странные мягкие тела. Их груди… Мужчины постоянно о них говорили, ну и Лео тоже. Смотри, смотри, какие у нее сиськи! – говорили они, подталкивая друг друга в ребра. Но если быть совершенно откровенным, он не очень понимал, что в них такого привлекательного. Для Лео это были просто… ну, груди. Понятное дело, в постели он делал свое дело. Он всегда был на коне, черт побери! С этим у него никогда не было проблем. Самые неловкие моменты в его жизни случались наутро. Он потянулся за своими штанами, вытряхнул из них солому, мучительно натянул, морщась от бряканья ременной пряжки. Отыскал рубашку и сапоги, сделал шаг по направлению к яркой щелке под краем двери – и обернулся. Рикке лежала на соломе, беспечно широко раскинув руки, золотое кольцо в ее носу поблескивало в утреннем свете, спутанная масса цепочек, рун и талисманов шевелилась в такт ее дыханию, выбившаяся прядка волос лежала поперек лба. Несмотря на головную боль, Лео понял, что улыбается. Он никогда не чувствовал себя с женщинами комфортно. Но, возможно, проблема была в том, что ему не удавалось найти ту, которую нужно. Рикке была совершенно не похожа на тех дам, которых мать направляла в его сторону в Остенгорме. Те всегда говорили что-то одно, подразумевая совсем другое, словно разговор был какой-то игрой, где выигрывал тот, кому удавалось окончательно сбить с толку второго игрока. С Рикке они были знакомы многие годы. С ней не было нужды в бессмысленной болтовне. И каждая минута, проведенная с ней, была приключением. Она могла перехватить разговор и в мгновение ока перенести его на неизведанные территории. С ней ты никогда не знал, чем это все закончится, – но игра всегда была честной. Он отбросил сапоги и снова скользнул в солому рядом с ней. Поднял руку, мгновение помедлил, потом, не переставая улыбаться, осторожно убрал прядь волос с ее лица. Ее глаза не раскрылись, но губы изогнулись в улыбке. – Решил все-таки не убегать? – Просто понял, что мне никуда не хочется. По его телу пробежала странная легкая дрожь, когда она открыла свои большие серые глаза и поглядела на него. – Хочешь еще разок попробовать, да? И она потянулась, закинув руки за голову и ерзая на соломе. – От короля пока ничего не пришло, – сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее. Она отвернула подбородок. – А леди-губернаторша? – В письменном виде ни слова, так что будем считать, что они одобряют. Ее дыхание было кислым, в уголках губ скопилась пена, и ему было наплевать. Она запустила пальцы в его волосы, крепко схватила, крепко поцеловала. Жадные, глубокие поцелуи, ничего не оставлявшие воображению. Перевернула его на спину, приподнялась на локте, закусив губу, принялась расстегивать его ремень, и он зарылся спиной в солому, дыхание снова участилось, головная боль позабыта… Она остановилась, хмуря брови. Приподнялась и села, наморщив нос. – Ты чувствуешь этот запах? – Здесь держат животных. – Нет. Сладкий такой. Как будто… – Рикке втянула воздух, подгоняя его рукой к носу. – О нет! У нее дергался мизинец. Она смотрела на него, внезапно помрачнев. – Всегда в самый неподходящий момент… – У нее дергались уже все пальцы. – Найди Изерн-и-Фейл! Она упала на солому. Одна ее рука непроизвольно тряслась. – Что?.. – Позови Изерн! Скорее! Рикке схватила деревянный штифт, болтавшийся на ремешке у нее на шее, и крепко закусила. Спустя мгновение ее спина выгнулась назад, словно натянутый лук. Она длинно, хрипло выдохнула, словно весь воздух выдавился из ее легких, потом рухнула как подкошенная. Солома полетела во все стороны, Рикке принялась биться, ее мышцы бешено сокращались, пятки стучали по земляному полу. – Черт! – пискнул Лео. Он протянул к ней одну руку, протянул другую к двери, желая удержать ее, чтобы она ничего себе не повредила, желая помочь и не зная как. Первым, о чем он подумал, к собственной немалой досаде, было бежать к матери. Вторым побуждением было делать, как ему было сказано, и бежать за Изерн-и-Фейл. Распахнув дверь настежь, он метнулся через двор, распугивая кур, между шатрами, мимо людей, ковыряющихся в своих мисках, острящих свое оружие, жалующихся на сырость, на пищу и вообще на положение вещей, провожающих его озадаченными взглядами, когда он, полуголый, пробегал мимо. Он увидел Гловарда: тот сидел возле костра, ухмыляясь, рядом с Юрандом, который что-то шептал ему на ухо. Оба развернулись, широко раскрыв глаза, глядя на подбегающего Лео, потом отшатнулись в разные стороны, когда он прыгнул между ними через костер, перевернув котелок с водой, с грохотом полетевший в сторону. – Простите! Он едва не упал, поскользнувшись босой ногой на саже с другой стороны костра, пропрыгал несколько шагов на одной ноге, потом ринулся дальше через лагерь северян: дымящие очаги, запах готовки, кто-то поет в кустах гулким басом, сопровождая пение журчанием мочи. – Изерн-и-Фейл! – заверещал он. – Где Изерн-и-Фейл? Чья-то рука указала в сторону одного из шатров – он даже не уследил, чья, – и Лео ринулся туда, с размаху отбросил полог и ввалился внутрь. Он наполовину ожидал увидеть ее сгорбившейся над котлом с каким-нибудь зельем, но горянка просто сидела посреди шатра в рваном гуркском халате, положив забинтованную ногу на пустой ящик. В одной ее руке дымилась трубка с чаггой, в другой был кувшин с остатками вчерашнего эля. Она взглянула на него, пока он пытался совладать с дыханием. – Я редко выгоняю по утрам полуодетых мужчин, но все же… – У нее припадок! – выдохнул Лео. Изерн выронила зашипевшую трубку в кувшин, стащила с ящика поврежденную ногу и неловко встала. – Веди. Она уже не билась, как прежде, но все еще лежала, извиваясь и издавая тот же сиплый стон; слюна вокруг штифта сбилась в пену, брызги которой усеивали ее искаженное лицо. В волосах была кровь: должно быть, она ударилась головой о стену. – Во имя мертвых! – Изерн опустилась рядом с ней на колени и положила ладонь ей на плечо. – Давай-ка, придержи ее! И Лео тоже опустился на колени, прижав одной ладонью ее руку, а другой – колено, в то время как Изерн принялась раздвигать ей волосы, чтобы поглядеть на рану. Только сейчас он осознал, что Рикке лежит совершенно голая, да и сам он примерно в таком же виде. – Мы тут просто… – Может быть, Антауп смог бы придумать какое-нибудь невинное объяснение, он немало практиковался. Но Лео никогда не умел убедительно врать, а здесь требовался настоящий мастер. – Мы просто… – Мальчик, у меня богатый жизненный опыт, – буркнула Изерн, даже не удостоив его взглядом. – Я могу примерно представить, чем вы тут занимались. Она склонилась над Рикке, вытирая пальцами пену, убирая ей волосы с лица. – Ш-ш-ш, – выдохнула она, почти пропела. – Ш-ш-ш… Мягко-мягко она обняла ее. Мягко-мягко заговорила. Такой мягкости, такой нежности Лео никак не ожидал обнаружить в этой суровой горянке с каменным лицом. – Возвращайся, Рикке… Возвращайся к нам. Рикке издала слабый звук, по ее ногам пробежала последняя серия подергиваний, поднялась до плеч. Застонав, она с трудом вытолкнула языком обслюнявленный штифт. – Проклятье, – прохрипела Рикке. – Во-от так, девочка! – подбодрила Изерн, в голос которой уже вернулась былая жесткость. Издав облегченный вздох, Лео прикрыл глаза. С Рикке все в порядке. И тут он понял, что до сих пор крепко сжимает ее, хотя она уже перестала дергаться. Он быстро убрал руку и увидел на ее предплечье красные отметины от своих пальцев. Изерн уже натягивала штаны на безвольные ноги Рикке, пытаясь напялить их на бедра. – Помоги мне ее одеть! – Я не уверен, что знаю… – Ну, ты же ее раздевал, верно? Тут то же самое, только в обратном порядке. Длинно простонав, Рикке с трудом села, сжимая окровавленную голову. – Что ты видела? – спросила Изерн, закутывая плечи Рикке в ее рубашку и присаживаясь рядом с ней на корточки. – Я видела лысого ткача с кошельком, который никогда не пустеет. Голос Рикке звучал странно. Грубо и глухо. Совсем не похоже на ее голос. Услышав его, Лео почему-то почувствовал небольшой страх. И небольшое возбуждение. – Что еще? – спросила Изерн. – Я видела старую женщину, чья голова была скреплена золотой проволокой. – Ха! Что еще? – Я видела льва… и волка… они сражались в кровавом круге. Они дрались так, что шерсть летела, и волк был сильнее… – Она воззрилась на Лео. – Волк был сильнее… но лев победил. Она схватила его за руку и с поразительной силой подтащила к себе, глядя ему прямо в лицо: – Лев победил! Вплоть до этого момента Лео был уверен, что все это просто болтовня – этот ее Долгий Взгляд. Легенды и суеверия. Чем еще это могло быть? Однако сейчас, глядя в дикие, мокро блестящие глаза Рикке с такими широкими зрачками, что радужек не осталось вовсе, а только черные бездонные колодцы, он почувствовал, как волоски на его загривке встают дыбом, а кожа на хребте покрывается мурашками. Внезапно он усомнился. Или, может быть, наоборот – начал верить. – Лев – это я? – прошептал он. Однако Рикке уже закрыла глаза и вновь распласталась на соломе. Ее обмякшая рука выскользнула из его пальцев. – Все, мальчик, теперь беги, – приказала Изерн, сунув ему в руки его сапоги и рубашку. – Лев – это я? – снова спросил он. По какой-то причине ему отчаянно было нужно это знать. – Лев? – Изерн расхохоталась, выталкивая его наружу, во двор. – Осел, более вероятно! И она пинком захлопнула за ним дверь.Никаких ненужных сантиментов
– Мой отец очень высокого мнения о вас. Взгляд постоянно прищуренных глаз инквизитора Тойфель обратился к Савин, оторвавшись от мелькающего за окошком солнечного пейзажа, однако она ничего не ответила. Назвать ее внешность суровой значило ничего не сказать. Она казалась высеченной из кремня. Ее подбородок и скулы выпирали, нос был плоским и слегка кривым, с двумя отчетливыми морщинами поперек переносицы из-за не сходящей с лица хмурой гримасы. Ее темные волосы были присыпаны сединой и стянуты сзади в узел, тугой, как удавка убийцы. Савин блеснула своей искусно сконструированной бесхитростной улыбкой, той самой, на которую ее собеседники обычно не могли не ответить: – А он не из тех людей, кто привык сыпать похвалами. Тойфель сопроводила это признание едва заметным кивком, но продолжала хранить молчание. Комплиментами из некоторых людей можно выудить больше, чем пытками, и как обнаружила Савин, комплименты, отнесенные к какой-либо уважаемой третьей стороне, бывают наиболее эффективны. Но замки Тойфель не поддавались таким простым отмычкам. Она спокойно покачивалась в такт толчкам кареты, с лицом неприступным, как банковское хранилище. Савин невольно заерзала, ощутив внезапный приступ боли. Ее месячные, безупречно выбрав момент, наступили раньше обычного: знакомая тупая боль внизу живота и с задней стороны ляжек, время от времени перемежающаяся острой болью в заднице в качестве недолгого облегчения. Она привычно напрягла все мускулы, чтобы выглядеть абсолютно расслабленной, и вынудила свою улыбку стать еще более яркой. – Он говорил, что вы выросли в Инглии, – продолжала она, решив сменить направление. Тойфель наконец заговорила, но ограничилась самым минимумом. – Это так, миледи. Она напоминала Савин одну из машин Карнсбика: раздетая до несущих конструкций, состоящая из углов, не допускающая сожалений. Никакой ненужной плоти, никаких ненужных украшений, и уж будьте уверены, никаких ненужных сантиментов. – И работали в угольной шахте? – Работала. И с тех пор, похоже, ни разу не меняла одежду. На ней была поношенная рубашка с закатанными до локтей рукавами и кожаными вставками, как носят рабочие. Штаны из грубой ткани, заправленные в туго зашнурованные рабочие ботинки, один из которых был дерзко выставлен в центр пола кареты, словно заявляя претензию на территорию. Нигде ни намека на женственность. Есть ли на свете женщина, которая бы меньше заботилась о том, как она выглядит? Савин незаметно поерзала в своем новом платье, тщетно пытаясь переместить шов, натиравший ее взмокшую подмышку. Она бы никогда в этом не призналась, но, черт возьми, как же она ей завидовала, особенно на этой жаре! – Уголь меняет мир, – заметила она, незаметно опуская локтем окно, чтобы впустить побольше воздуха, и обмахиваясь веером немного быстрее. – Так я слышала. – Но меняет ли он его к лучшему, вот вопрос? – тоскливо пробормотал мальчик. Он поднял голову, и по его бледным щекам разлился румянец, а большие, печальные, как у лягушки, глаза обратились к Тойфель. Она окинула его тем же спокойным критическим взглядом, каким смотрела на Савин. Взгляд, оставлявший ему самому судить, стоило ли ему открывать рот. Парень снова уставился в пол, еще крепче обхватив себя обеими руками. Они, несомненно, представляли собой странную пару. Женщина из кремня и мальчик из воска. По ней не прочесть и намека на эмоции, у него все чувства написаны прямо на лице. Меньше всего таких людей можно заподозрить в причастности к инквизиции. Однако Савин полагала, что как раз в этом и состояла идея. – Вы ожидаете столкнуться с проблемами в Вальбеке? – спросила она. – Если бы это было так, – отозвалась Вик, – ваш отец скорее всего не рекомендовал бы вам ехать. – Он так и сделал. Я еду по собственному почину. И мне кажется, он вряд ли послал бы вас, если бы там не имелось хотя бы некоторых проблем. Я права? Вик даже не моргнула. Эту женщину было ничем не прошибить. – А вы предвидите проблемы? – спросила она, отвечая вопросом на вопрос. – На мой взгляд, это всегда благоразумно. Мне принадлежит доля в тамошней текстильной фабрике. – Помимо других предприятий. – Помимо других предприятий. У меня там есть партнер, некий полковник Валлимир. – Бывший командующий Первым полком королевской гвардии. Он оказался слишком негибким, чтобы служить под началом Миттерика. Достаточно ли он гибок, чтобы служить под вашим началом? По всей видимости, Вик разбиралась не только в собственных делах, но также и в чужих. – В чем интерес подчинять своим прихотям гибких людей? К тому же, партнеры бывают полезны. Всегда есть кто-то, чтобы наблюдать за производством. Кто-то, с кем можно разделить риск. – Кто-то, на кого можно свалить вину. – Вам следовало бы заняться бизнесом. – Не уверена, что мне хватит безжалостности. Инквизиция мне больше подходит. Савин вознаградила эту эскападу тщательно отрепетированным спонтанным взрывом смеха. – Фабрика была убыточной. Проблемы с рабочими, я полагаю. Я всегда говорила, что ткани следует носить, а не инвестировать в них. – Она щелчком сбила незаметную пылинку с вышитого манжета своего дорожного жакета. – Среди ткачей множество бывших солдат. Это люди, привыкшие к насилию и склонные таить обиды. Когда гильдии разорились, все они оказались без руля и без ветрил, ощущая урон как для своих карманов, так и для своей чести. – Что заставило вас переменить решение? – Как обычно, я поняла, сколько денег на этом можно заработать. И теперь внезапно оказывается, что моя фабрика приносит прибыль! – Что, конечно же, просто замечательно! – вставила Лизбит, которая никогда не могла сказать ничего стоящего, но которую это никогда не останавливало. Хуже всего, что с тех пор, как ее сделали временной компаньонкой, она говорила свои глупости все более самоуверенным тоном. Если так пойдет и дальше, Савин придется задушить ее еще до того, как они прибудут в Вальбек, не дожидаясь возвращения Зури с Юга. – Что, действительно, просто замечательно, – согласилась Савин. – Однако стремительность и размеры прибылей вызывают у меня… некоторые подозрения. – Вам следовало бы пойти в инквизиторы. – В этом корсете? Очень маловероятно. И тут Тойфель наконец улыбнулась. Всего лишь небольшой изгиб в уголке губ. Взвешенный, как и все ее выражения. Словно она просмотрела свой бюджет и решила, что может себе это позволить. – Кажется, вы предпочитаете держать свои мысли при себе, – заметила Савин. Уголок губ приподнялся чуть выше. – Возможно, дело в том, что их не так уж много. Это едва ли можно было счесть насмешкой. Просто они обе знали, что Тойфель видела, и перенесла, и преодолела такое, с чем Савин никогда не придется столкнуться. С чем она никогда не осмелится столкнуться. Тойфель не нужно было прятаться за париками и пудрами. Она пребывала в неколебимой уверенности, что она вырезана из закаленной огнем древесины и при желании может сломать Савин пополам своими жилистыми шахтерскими руками. Савин поняла, что старается повернуться так, чтобы прикрыть свой клинок. Она уже жалела, что надела его. Как дешево и нелепо это выглядело сейчас, когда напротив сидела женщина, резавшая людей, чтобы заработать себе на жизнь!* * *
Вик сидела, вытянув одну ногу. Застарелая боль в бедре давала себя знать, и на каждом ухабе толчок, проходя через карету, пронизывал болью ее тело от колена до поясницы, но она не собиралась елозить, выбирая более удобную позицию, которую все равно не сможет найти. Савин дан Глокта выглядела расслабленной и безмятежной: одна нога небрежно заброшена на другую, сверкающий носок безукоризненно начищенного ботинка высовывается из-под расшитого подола платья, стоящего, вероятно, больше, чем весь экипаж – а экипаж тоже был не из дешевых. Вик никогда не встречала женщину, которая бы больше заботилась о том, как она выглядит, хотя ей и довелось однажды провести ужасные полчаса, скрываясь за портьерами на одном из приемов королевы Терезы. Ни одна волосинка в бровях Савин, ни одна ниточка в ее одежде, ни одна крупинка ее пудры не выбивалась из общего ряда, даже на этой жаре. Вся она была настолько фарфорово-совершенной, что когда она двигалась, говорила, дышала как все нормальные люди, это каждый раз вызывало удивление. На ее поясе висел смехотворный маленький клинок с изукрашенным камнями эфесом. На ней была крошечная бесполезная шляпка, прикрепленная к волосам хрустальной шпилькой. Она изящно обмахивалась веером, сделанным из радужно переливающихся пластинок ракушек, взад-вперед, взад-вперед… На ее голове возлежало гнездо золотистых косичек, которое только полный болван мог бы принять за ее настоящие волосы. Или вообще за настоящие волосы. Если бы в мире существовала какая-либо справедливость, она выглядела бы нелепо. Однако Вик прекрасно знала, что справедливости нет – и она выглядела эффектно. Может быть, Вик и сама выглядела бы так же, если бы ее отца не забрала инквизиция? Если бы его семью не выслали в Инглию вместе с ним? Может быть, она тоже сидела бы вот так, в парике, на сооружение которого ушел месяц, постукивая носком такого же восхитительно-кошмарного ботинка, лучась самодовольством, словно кошка у кухонного очага? Но Вик давным-давно уяснила, что «может быть» – это игра, в которой нет победителей. В конечном счете победителей нет почти ни в одной игре. – У тебя остались эти сладости, Лизбит? – спросила Савин. Горничная, лишь немногим менее выхоленная, чем ее госпожа, извлекла из своего саквояжа полированную коробочку. По карете распространилось ароматное облако, и внутри обнаружилось не менее дюжины маленьких засахаренных фруктов, каждый в своем гнезде из мятой бумаги. Рот Вик наполнился слюной. Когда тебе приходилось голодать, пища начинает затрагивать особое место, и тебе уже никогда не вернуться к прежней беспечности. – Не желаете ли? – промурлыкала Савин. Вик перевела взгляд с ее элитных сладостей на ее элитную улыбку. В лагерях все имело свою цену и, как правило, с мучительными процентами. Глядя в глаза Савин дан Глокты, твердые и блестящие, как глаза дорогой куклы, Вик поняла, что, даже если обшарит всю Инглию, едва ли найдет более безжалостного кредитора. Задолжать ей хотя бы на волос – значило задолжать слишком много. – Нет, это не для меня. – Полностью вас понимаю! Я их тоже не могу есть. – Савин со вздохом потянулась, прогнув спину и уперев одну руку в свою невероятно тонкую талию. – Я и так уже словно сосиска, втиснутая в чересчур тесную шкурку. Она не то чтобы насмехалась. Просто они обе знали, что в одном волоске на лобке Савин больше манер, денег и красоты, чем Вик могла бы собрать со всех своих знакомых. Она сидела на невидимой подушке из власти и привилегий, зная, что может купить или продать Вик по малейшей прихоти. Савин предложила свою коробочку мальчику: – А как насчет вас, молодой человек? Щеки Огарка покрылись красными пятнами. Можно подумать, что богиня спустилась к нему с небес, чтобы предложить вечную жизнь. – Я… – он бросил взгляд на Вик. – Можно, я возьму одну? – Если леди Савин говорит, что можешь, значит, можешь. Савин улыбнулась еще шире, чем прежде: – Конечно, можешь! Он протянул дрожащую руку, вытащил одну конфету из затейливой бумажки и уселся, воззрившись на нее. – Она стоит, наверное, дороже, чем твои башмаки, – заметила Вик. Огарок поднял с пола одну ногу, показывая грязный башмак с потрескавшимся языком, вывалившимся наружу, словно у собаки на жаре. – Они достались мне бесплатно. Снял с мертвеца. И он засунул конфету себе в рот. – О-о… Его глаза расширились. – О-о! Он закрыл глаза и принялся жевать, буквально растекшись по своему сиденью. – Вкусно? – спросила Лизбит. – Как… солнце, – промычал мальчик. – Вообще-то тебе бы стоило сказать «спасибо». – Не беспокойся. – Савин умело это скрыла, но Вик заметила, как досадливо дернулось ее лицо. Савин снова протянула ей коробку: – Вы уверены? – Нет, это не для меня, – повторила Вик. – Но вы очень добры. – Сомневаюсь, что с этим многие бы согласились. – Если бы все соглашались, у меня бы не было работы. Вынуждая себя не морщиться, Вик подтащила к себе вытянутую ногу и до конца опустила окно. – Тормози! – крикнула она кучеру. – Отсюда мы пойдем пешком. – И правда, необходимо с осторожностью относиться к тому, с кем тебя видят. – Савин широко распахнула глаза. – Моя мать любит говорить, что репутация дамы – это все, что у нее есть. Ирония в том, что сама она имеет просто ужасную репутацию. Карета с грохотом остановилась. – Порой начинаешь ценить вещь только тогда, когда выбросишь ее прочь, – пробормотала Вик. Вальбек был скрыт за холмами к северу от них, но Вик, спрыгнув в глинистую колею, сразу же увидела дым тысяч городских труб, размазанный ветром в большое грязное пятно поперек неба. И, кажется, запах тоже уже ощущался – пока что всего лишь едкое пощипывание в глубине горла. – Это весь ваш багаж? – спросила Савин, когда Огарок стащил вниз их заляпанные сумки, притороченные на крыше поверх грудычемоданов. – Мы путешествуем налегке, – отозвалась Вик. Она натянула свою потрепанную куртку, заставившую ее тут же сгорбиться, словно старый работяга. – Завидую вам! Мне порой кажется, что я не могу выйти из дома без дюжины сундуков и вешалки для шляп в придачу. – Богатство иногда бывает таким бременем, да? – Вы даже не представляете, – ответила Савин. Лизбит захлопнула дверцу экипажа. – Спасибо вам за конфету, миледи! – охрипшим голосом позвал Огарок. – О, такие замечательные манеры заслуживают награды! И Савин бросила ему через окно всю коробку. Ойкнув, Огарок поймал ее, едва не выронил, умудрился снова подхватить и наконец крепко прижал к груди. – Я не знаю, что сказать… – еле слышно произнес он. Савин улыбнулась – открытой, беззаботной улыбкой, полной тщательно отполированных жемчужных зубов. – В таком случае, пожалуй, лучше всего будет промолчать. По мнению Вик, это было лучше всего почти в любом случае. Савин дотронулась веером до края своей великолепной шляпки: – Счастливой охоты! Веер щелкнул, кнут хлопнул, и карета, дернувшись, покатила дальше к Вальбеку. Огарок в грустном молчании провожал ее взглядом, заслонив глаза ладонью от полуденного солнца. Вик распустила волосы, сунула руку в придорожную канаву и тщательно расчесалась пятерней, следя, чтобы грязь покрыла волосы до самых кончиков. – Это обязательно делать? – спросил Огарок. – Мы идем к отчаянным людям, малыш, – сказала она с хрипотцой в голосе, как говорят рабочие. – Так что и выглядеть должны соответственно. Она протянула руку и размазала грязь по его щеке. Экипаж Савин окончательно скрылся за деревьями. Мальчик вздохнул, по-прежнему крепко сжимая полированную коробочку. – Никогда не встречал такой, как она, – шепотом проговорил он. – Это точно. – Вик похлопала по затекшей ноге, пробуждая ее к жизни, шмыгнула носом, отхаркнулась и сплюнула на дорогу. Потом протянула к мальчику руку, щелкнув пальцами: – Ну, дай, что ли, одну попробовать.С такими друзьями…
Резиденция полковника Валлимира, расположенная высоко на холме, рядом с домами большинства зажиточных вальбекских горожан, могла послужить примером того, насколько опасно сочетание избытка богатства с недостатком вкуса. Все здесь – мебель, столовая утварь, и прежде всего гости – было слишком массивным, слишком затейливо украшенным, слишком блестящим. Платье госпожи Валлимир было вульгарно-пурпурного оттенка, занавеси – кричаще-бирюзовыми, суп – тошнотворно-желтым. Цвета мочи, и почти такого же вкуса. – Я еще не припомню такой ужасной жары! – кудахтала хозяйка дома, энергично обмахиваясь веером. – Гнетущая, – согласился наставник Ризинау, глава вальбекской инквизиции, промокая на жирных щеках бисеринки пота, моментально выступившие вновь. – Даже для этого времени года. Не особенно помогало и то, что на Савин вдруг нахлынули месячные, со всей присущей первому дню полнотой и жестокостью. Трусы будто поле боя, как любила с удовольствием повторять ее мать. Даже несмотря на проложенные в три слоя салфетки, вполне могло статься, что, поднявшись с места, она обнаружит на безвкусной валлимировской обивке большое кровавое пятно. Ее вклад в то, чтобы сделать событие запоминающимся… Подавив гримасу после особенно острого приступа боли, Савин положила на стол ложку с витиеватым узором и отодвинула от себя тарелку. – Вы не голодны, леди Савин? – спросил полковник Валлимир, взирая на нее со своей позиции во главе стола. – Все здесь просто восхитительно, но увы, чем старше я становлюсь, тем строже должна следить за фигурой. – Ну, меня такие соображения не останавливают! – хохотнул Ризинау, булькая супом. Залепив гримасу отвращения вежливой улыбкой, Савин посмотрела, как он хлебает из своей тарелки, словно боров из корыта. – Вам очень повезло. И очень не повезло всем, кто оказался поблизости. Мэр города лорд Пармгальт, кажется, был готов вот-вот задремать. Госпожа Валлимир усиленно не замечала, как он сползает в ее сторону с неминуемой опасностью закончить движение на ее коленях. Поток воздуха от ее веера отклеил несколько седых прядей от его лысой макушки, и теперь они парили в воздухе над его головой, поднявшись на удивительную высоту. В десятый раз за вечер Савин пожалела, что не осталась в Адуе. Лежала бы сейчас где-нибудь у себя дома, свернувшись в полный боли клубок, задернув шторы и изрыгая поток непристойных ругательств. Но нет, она не будет рабой у своей тиранической матки! Бизнес прежде всего. Бизнес всегда прежде всего. – И, кстати, как там наш бизнес? – спросила она. – Положительно процветает! – сказал Валлимир. – Третий корпус уже достроен и запущен в работу, так что фабрика работает в полную силу. Цены падают, а прибыли растут! – Именно та динамика цен и прибылей, которую я одобряю. Валлимир то ли кашлянул, то ли хохотнул; понять было трудно. Он был человек с весьма непрочным чувством юмора. – Сплошь хорошие новости, как я и написал вам в письме! Совершенно не о чем беспокоиться. – О, я всегда найду что-нибудь, что не даст мне спать по ночам, – заверила Савин. Даже если это будет всего лишь непрестанно грызущая боль, проходящая через живот и по задней стороне ног. Возможно, дело было в ее присутствии, но атмосфера за столом была довольно нервозная. Чересчур громкие разговоры, чересчур пронзительный смех, прислуга чересчур дергается, торопясь унести супы. Взгляд Савин привлек взблеск металла за окном: двор патрулировали двое стражников. Еще четверо несли караул возле двери, когда она прибыла, в сопровождении угрюмого чудовища, называемого собакой. – Эти вооруженные люди действительно необходимы? Она с удовлетворением отметила, как у Валлимира испуганно дернулось лицо. Словно он сел на булавку. – Учитывая ваше положение в обществе, учитывая зависть, которую вы неизменно должны пробуждать у некоторых людей, учитывая… кто ваш отец, мне кажется, никакие предосторожности не могут быть излишними. – Предосторожности никогда не бывают излишними, – эхом отозвался наставник Ризинау, наклоняясь ближе к Савин и касаясь ее плеча с более чем излишней фамильярностью. – Однако вам нечего бояться, леди Савин. – О, меня не так просто испугать. Я ежедневно получаю по меньшей мере дюжину писем с угрозами. Самые буйные фантазии относительно моего неминуемого разорения и жестокой насильственной смерти. Разъяренные соперники, ревнивые соратники, недовольные работники, обиженные партнеры, разочарованные поклонники… Если бы угрозы стоили денег, я была бы… – она на мгновение задумалась, – …еще богаче, чем сейчас, наверное! Ей-богу, на мою долю достается больше яда, чем даже моему отцу. Благодаря этому я в какой-то момент поняла, что есть лишь одна вещь, которую мужчины ненавидят еще больше, чем других мужчин. Она выдержала многозначительную паузу. – А именно? – спросила госпожа Валлимар. – Женщины, – ответила Савин, ерзая на неудобном стуле. Когда мужчине врежут по яйцам во время фехтовального поединка, никто не удивится, если он станет выть, стенать и кататься по земле; его противник даст ему все необходимое время, чтобы прийти в себя, а толпа будет сочувственно гудеть и выражать свое сожаление. Однако если женщина во время своих ежемесячных мучений хоть раз позволит себе кисло улыбнуться, это будет сочтено позором. Савин усилием воли раздвинула губы еще шире, чувствуя, как на теле проступает пот. – Полагаю, решетки на окнах тоже были установлены для моего спокойствия? Госпожа Валлимир склонилась к ней через клюющего носом мэра, подбирая слова так тщательно, словно это были обомшелые камни посреди горного потока: – Видите ли, здесь, на горе… мы вынуждены уделять большое внимание своей безопасности. – Три недели назад, – пискнула Кондина дан Сириск, бесцветная жена одного из владельцев, не присутствовавшего из-за дел на фабрике, – одного заводчика убили! В его собственном доме! – Это было ограбление. – Ризинау облизнул губы, глядя, как на другом конце стола начинают разносить маленькие лиловые мисочки с желе. – Неудавшаяся попытка обокрасть дом, это ясно как день. Он наклонился, чтобы ободрительно похлопать Савин по предплечью, окутав ее смесью ароматов розовой воды и кислого пота: – Мы разыщем тех, кто это сделал, можете не сомневаться! – То есть, вы хотите сказать… что в Вальбеке нет ломателей? Все лица обратились к Савин. Воцарилась тишина. Помимо колыхания желе в этих кошмарных маленьких мисочках, за столом ничто не двигалось. – Всего лишь несколько недель назад в Адуе был раскрыт заговор. Они собирались взорвать литейные мастерские при помощи гуркского огня. Госпожа Сириск ахнула, прижав ладонь к груди. Судя по всему, преобладающей эмоцией был не страх перед услышанной новостью, а почти сексуальное наслаждение при мысли о том, как она разнесет эту новость по всем своим знакомым к завтрашнему полудню. Савин заговорщически подмигнула ей: – Видите ли, у меня есть некоторые связи в инквизиции. – Ну-ну, – пророкотал Валлимир с недовольной миной: по-видимому, он принадлежал к числу тех мужчин, которые чувствовали недовольство каждый раз, когда женщина открывала рот в их присутствии. – У нас в Вальбеке ничего подобного нет, уверяю вас. – Ничего подобного, – горячо подтвердил Ризинау, промокая платком вновь выступившую испарину на лбу. Было ясно как день, что он что-то скрывает. – Ни ломателей, ни сжигателей… – Сжигателей? – переспросила Савин. Валлимир обменялся с женой обеспокоенными взглядами. – Эти подонки еще хуже, чем ломатели, – неохотно пояснил хозяин дома. – Безумцы и фанатики, находящие радость в разрушении. Видите ли, ломатели, – он с отвращением скривил губу, – имеют целью реорганизовать Союз. Сжигатели же хотят полностью уничтожить его. – Даже если верить, что подобные чудовища существуют, здесь вы их не найдете, – заверил Ризинау. – Среди вальбекских рабочих нет недовольных. – По моему опыту, рабочие находят причины для недовольства даже в самых обыденных вещах, – сказала Савин, – а ведь у вас их весьма значительное количество. Разве может город вырасти так быстро, не встретившись ни с какими проблемами? Лорд Пармгальт, вздрогнув, проснулся – вероятно, в результате умело размещенного локтя госпожи Валлимир. – Были сделаны огромные шаги, леди Савин! Частично благодаря щедрым инвестициям со стороны банкирского дома «Валинт и Балк». Они недавно открыли филиал в нашем городе, знаете ли… – Он встряхнулся, но тут же снова принялся клевать носом, погружаясь в дремоту. – Вам стоит посетить… новые городские кварталы… – Новые улицы, – вставил Валлимир. – Образцовые улицы, – добавил Ризинау. – Закрытая канализация! – провозгласил мэр, предпринимая новое героическое усилие, чтобы взбодриться. – Проточная вода в каждом доме… и все возможные… инновации… – В Гуркхуле строят храмы, – заметила Савин. – В Стирии – дворцы. Нас же больше интересует канализация. Вокруг послышались вежливые смешки. Она подняла взгляд на горничную, которая в этот момент с мучительной сосредоточенностью устанавливала перед ней тарелочку с желе: – Могу ли я узнать твое имя, милочка? Та удивленно моргнула, перевела взгляд с Савин на госпожу Валлимир и обратно, потом залилась ярким румянцем и заправила за ухо выбившуюся прядку. – Май, миледи. Май Броуд. – Скажи мне, Май, тебе нравится Вальбек? – Более или менее, миледи. Я все еще… не привыкла к здешнему воздуху. – Да, здешний воздух бывает ужасно тяжелым, если спуститься с горы. Смог здесь даже хуже, чем в Адуе. Май сглотнула. – Так говорят, миледи. – Не бойся, можешь говорить свободно, – подбодрила ее Савин. – Я настаиваю! Иначе какой смысл разговаривать, верно? – Ну… теперь мы с семьей живем в хорошем месте, на склоне. Премного благодарны за это. – А как насчет старого города? Май нервно откашлялась. – Мы немного пожили там, когда только приехали. Старый город очень перенаселен, уж вы простите. Семьи ютятся по шесть человек в одном подвале. – По шесть человек в одном подвале? Савин бросила взгляд на Валлимира, который снова беспокойно дернулся. – Стены мокрые от сырости, дети играют в сточных канавах, в переулках держат свиней, и вода в колонках совсем не чистая. – Девушка понемногу распалялась, она принялась резко жестикулировать руками. – Народу с каждым днем все больше, а работы на всех не хватает, и цены повсюду ужасно высокие… Она задела бокал Савин, и тот покачнулся. Девушка кинжальным уколом выбросила руку и успела поймать его прежде, чем он упал. Она в ужасе воззрилась на Савин: – Я… Простите, я… – Ничего страшного. Благодарю, ты можешь идти. – Глупая, дерзкая девчонка! – воскликнула госпожа Валлимир, как только за девушкой закрылась сверкающая полировкой дверь. Ее веер ходил взад-вперед с бешеной интенсивностью. – Ерунда, – отозвалась Савин. – Вина здесь исключительно моя. – Не умеет держать при себе ни руки, ни язык. Завтра же утром я укажу ей на дверь! – Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали. Голос Савин прозвучал неожиданно резко. Госпожа Валлимир вспыхнула: – Простите, леди Савин, но в моем собственном доме… – Это чудесный дом, в котором я имею честь быть гостьей. Но я сама попросила об откровенности. И не хотела бы, чтобы за это наказывали другую. – Боль практически исчерпала терпение Савин. Она позволила себе ненадолго распрощаться с улыбкой и твердо посмотрела Валлимиру в глаза. – Пожалуйста, не заставляйте меня настаивать. Зачем портить такой чудесный вечер? Если бы меня наказывали каждый раз, когда я говорила правду своему инвестору… боже мой, я вряд ли была бы способна сделать вас таким богатым человеком! Последовало долгое молчание. Затем Ризинау снова наклонился к Савин и накрыл ее ладонь своей, пухлой и влажной. Ее пальцы словно бы засыпало слоем лежалой муки. – Леди Савин, я лично гарантирую вам: наши рабочие всем довольны, и вам совершенно не о чем беспокоиться. Ему не повезло: его снисходительное заверение совпало с особенно жестоким спазмом, скрутившим низ ее живота, словно зажав его в кулак. Савин нагнулась к нему, приставив ладонь к губам, чтобы никто другой не мог ее услышать, и прошептала ему в ухо: – Дотронься до меня еще раз, и я воткну вилку в твою гребаную жирную шею. Ты меня понял? Наставник сглотнул и бережно отлепил от нее свою ладонь. Савин перевела взгляд на Валлимира: – Так вы говорите, дела на фабрике идут хорошо? – Да, это так. – В таком случае мне бы очень хотелось взглянуть на ваши книги. Я ужасно люблю видеть успех, выраженный в цифрах! Валлимир снова дернулся. – Я распоряжусь, чтобы вам их принесли. – Лучше я сама к ним схожу. Проделав такой путь, мне бы хотелось непосредственно убедиться в ваших достижениях. – Э-э… личное посещение вами фабрики… – начал Валлимир, морща лицо. Ризинау пришел ему на помощь: – Возможно, это не самая лучшая… – Вы даже не заметите, как я снова буду с вами. – Одно то, как ее убеждали остаться, означало, что ей совершенно необходимо туда попасть. – По моим наблюдениям, в деловых вопросах нет ничего лучше индивидуального подхода. Она взяла со стола ложку с абсурдно длинной ручкой, запустила ее в желе и с видом огромного удовольствия шумно втянула его через сжатые губы. – М-м, это просто чудесно! Примите мои поздравления, госпожа Валлимир. Желе было омерзительным – возможно, худшим из всего, что Савин когда-либо имела несчастье попробовать. Она перетерпела еще один приступ боли в низу живота и озарила общество своей самой сияющей улыбкой: – Я просто настаиваю, чтобы вы поделились рецептом с моей горничной!Тонущие корабли
Они поели в какой-то забегаловке, где цены были выше потолка, на окнах лежал толстый слой сажи, и тарелки были не намного чище. Огарок за пару приемов заглотил свое мясо с подливкой и принялся смотреть, как Вик ест свою порцию, только что не пуская слюни, словно голодный пес. Ей совсем не нравилось есть под взглядом этих больших печальных глаз, однако, несмотря на это, она не торопилась. Еще одна привычка, усвоенная в лагерях, – привычка, рожденная постоянным недостатком еды. Наслаждайся каждым глотком. Тогда будет казаться, что он больше насыщает. Они дождались сумерек, хотя дым висел над Вальбеком такой густой пеленой, что вечер здесь был не намного темнее дня, а жара казалась еще сильнее. Солнце село в яростное пятно цвета расплавленного металла позади огромных труб, возводимых на западной окраине. После этого они нырнули, словно крысы в мусорную кучу, в переполненные людьми и смогом боковые улочки, задавая окольные вопросы, пытаясь выудить какие-то намеки относительно того, где можно найти ломателей. Вик сотню раз прогнала в голове свою легенду, а также легенду мальчика, до тех пор, пока ложь не стала для нее второй кожей, более знакомой, чем истина. У нее были наготове ответы на любые вопросы, рассказы, чтобы отвести любые подозрения, набор оправданий, позволявших ей выглядеть хорошо, но не слишком хорошо. Единственное, к чему она не подготовилась – это к тому, что они обнаружили. – Ломатели? – переспросил продажный мальчишка, даже не пытаясь понизить голос. – Сейчас у них, наверное, опять встреча в этом их переулке за улицей Рамнард. Он крикнул продажной девчонке, кропотливо поправлявшей завязки своего платья на голом, покрытом оспинами плече: – Эй, как называется этот переулок, где собираются ломатели? – Даже не знала, что он как-то называется. И она снова вернулась к своему делу, зазывно улыбаясь потенциальным клиентам. Все это с такой небрежностью, словно ломатели – какой-то кружок кройки и шитья, а не банда мятежников, рвущих ткань общества! Костлявый называл наставника Ризинау глупым толстяком, лишенным воображения, но зато абсолютно преданным. Однако, судя по тому, с какой легкостью здесь люди говорили об измене, он позволил делам в Вальбеке слишком отбиться от рук. Шлюхи кивками указали им на самодовольно улыбающегося сутенера. Сутенер после недолгой торговли направил их к нищему однорукому попрошайке. Нищий за несколько монет познакомил их с безработным кузнецом, продававшим спички с прилавка на колесах. Кузнец кивнул в сторону небольшого проулка, ведущего к старому складскому помещению. Перед дверьми склада стоял человек могучего телосложения; свет из окошка наверху отражался в паре круглых глазных стекол, казавшихся крошечными на его здоровенном черепе. Вик сразу поняла, что с этим человеком могут быть проблемы. Дело было даже не в размерах, хотя он был на добрую голову выше нее, а ткань его поношенной куртки натягивалась на могучих плечах. Но ее больше беспокоил взгляд, который он бросил при их приближении – неловкий, почти извиняющийся. Ничего похожего на петушью повадку людей, считающих, что они занимают в этом мире бог весть какое место. Отблеск скрытого чувства вины, свойственного действительно опасным людям. Что-то похожее она видела в зеркале в плохие дни. И, чтобы окончательно развеять сомнения Вик, на его кулаке имелась татуировка, хотя он сразу же прикрыл ее рукавом. Топор и молния, перекрещенные над разбитыми воротами. Синие звездочки на костяшках – на всех костяшках. Значит, он был лестничником. Первым, взобравшимся на стену при осаде. Передовым штурмового отряда. Пять раз он проделывал это – и остался в живых, чтобы рассказать свою историю. А скорее, чтобы никогда об этом не рассказывать. В лагерях Вик усвоила привычку при встрече с человеком заранее думать о том, как можно его уложить. В данном случае следовало просто иметь его на своей стороне – или бежать от него, бежать со всех ног. Вся эта затея внезапно показалась ей ловушкой. Однако здесь все казалось ловушкой – и это даже хорошо, сказала она себе. Именно в тот момент, когда ты решишь, что ты в безопасности, ты сделаешь свою роковую ошибку. – Меня зовут Вик. А это Огарок. – Ломатели, как правило, ограничивались только именами. Здоровяк оглядел их. Его виноватые глаза казались маленькими из-за стекол. – Я Гуннар. – Мы пришли из Адуи. – Она наклонилась ближе и вполголоса добавила: – Мы были друзьями Коллема Сибальта. – Ладно. Он казался скорее озадаченным, чем подозрительным, словно все это его мало касалось. – Разве ты не охраняешь вход? – Да нет, просто вышел подышать воздухом. Там внутри для меня становится жарковато. Здоровяк потянул за воротник своей куртки. – Эта женщина, Судья, у меня от нее… – Он замолчал с полуоткрытым ртом, словно не мог решить, какую реакцию у него вызывает женщина-Судья. – В общем, я не могу сказать, чтобы мне все нравилось, иначе я не был бы здесь. Но непохоже, чтобы от нее что-то стало лучше. Вик наклонилась к нему и понизила голос: – Разве тебя не беспокоит инквизиция? – Честно сказать, беспокоит. Но похоже, что я такой один. Он протянул татуированную руку, распахнул дверь и отступил, давая им пройти. – Черт… Вик никогда не говорила много, но это был сознательный выбор. Ей редко доводилось по-настоящему терять дар речи. Сейчас, однако, когда она переступила порог этого склада, это было единственное, что она смогла вымолвить. – Черт… – эхом отозвался Огарок, расширив глаза еще больше, чем прежде. В помещении склада сбилось в кучу, должно быть, не меньше пяти сотен человек. Тут было жарко, как в печи, шумно, как на бойне, и стоял запах застарелого дегтя, немытых тел и ярости. Склад был тускло освещен факелами, и их мечущийся свет придавал всему оттенок безумия. Вдоль одной стены кто-то растянул огромный плакат, сделанный из старых простыней, с небрежно намалеванными на нем словами: «ТЕПЕРЬ ИЛИ НИКОГДА!» Какие-то детишки, взобравшись наверх, сидели на стропилах под крышей, болтая ногами. На мгновение Вик показалось, что под ними болтается ряд повешенных. Затем она разглядела, что это были соломенные куклы с нарисованными ухмыляющимися лицами. Король и королева с надвинутыми на глаза деревянными коронами. Толстый лорд-канцлер Городец, скрюченный архилектор Глокта. Лысый, с палкой в руке – это, должно быть, Байяз, Первый из магов. Первые люди правительства, великие люди, прилюдно выставленные на посмешище. Они вытащили старую повозку, служившую помостом, и теперь на ней стояла женщина, давая им представление не хуже любой актрисы. Одна тонкая рука сжимала поручень повозки, другой она яростно рубила воздух. Видимо, Судья, решила Вик – и у нее явно было призвание к театру. На ней была старая помятая кираса с проржавевшими заклепками, надетая поверх рваного красного платья, которое некогда могло служить свадебной одеждой какой-нибудь аристократке. Масса ее огненно-рыжих волос была вся заплетена в косички, беспорядочно уложенные и заколотые, так что получилось какое-то безумное гнездо. Ее выпученные глаза казались огромными на костистом, покрытом пятнами лице – черные и пустые, они отражали пламя факелов, так что создавалось впечатление, будто внутри ее черепа пылает огонь. Возможно, так оно и было. – Время для разговоров осталось далеко в прошлом! Ее дикий, пронзительный голос заставил Вик вздрогнуть. – Разговоры никогда не могли дать ничего… – женщина на мгновение остановилась, склонив голову к одному плечу, с тонкой усмешкой, блуждающей на губах, – …что не могло быть добыто с помощью огня! – Жги их! – заорал кто-то в толпе. – Жги фабрики! – Жги фабрикантов! – Жги все подряд! – завизжал какой-то мальчишка со стропил, настолько возбужденный, что едва не свалился вниз. Толпа подхватила призыв: – Жги! Жги! Жги! Кулаки молотили воздух, на обнаженных предплечьях мелькали татуировки. Такие же, какие бывали у бунтовщиков в Старикланде: изменнические лозунги, горделиво выставленные напоказ. Было и оружие, вздымаемое из толпы в такт выкрикам, и это были не только обычные ремесленные орудия, заостренные к случаю. Секиры. Мечи. По меньшей мере один арбалет. Солдатское оружие, предназначенное для убийства. – Ну, что я тебе говорил? Человек по имени Гуннар стоял рядом с ней и качал головой, глядя, как Судья мечется взад-вперед по сцене, подбадривая толпу, чтобы кричали громче. – Если бы я знала, что надо приходить в костюмах, то постаралась бы принарядиться получше, – вполголоса отозвалась Вик. Она могла при необходимости найти меткую реплику, но говоря по правде, она чувствовала себя выбитой из колеи. Вик ожидала найти в Вальбеке дюжину хвастливых глупцов наподобие Гриз, прячущихся по подвалам и спорящих о том, в какой цвет раскрасить прекрасный новый мир, который никогда не наступит. Вместо этого здешние ломатели оказались вооруженной и организованной массой, исповедующей открытый бунт. Она была выбита из колеи, и это состояние было для нее непривычным. Ее ум изо всех сил старался справиться с происходящим. – Ну-ка, постойте! – На повозку взобрался пожилой человек и встал рядом с Судьей. – Погодите-ка! – Малмер, – пояснил Гуннар, наклоняясь к уху Вик. – Он хороший человек. Малмер был полной противоположностью Судье. Большой, плотный, одетый в простую рабочую одежду, с лицом, изборожденным морщинами от многолетнего труда, стальная седина на лысеющей голове, весь как ушат ледяного спокойствия, вылитый на ее пылающую ярость. – Всегда можно найти тех, кому не терпится что-нибудь поджечь, – проговорил он, поворачиваясь к изнемогающему от духоты складу. – Найти тех, кто будет потом строить на пожарище, гораздо сложнее. Судья скрестила руки на груди поверх своей мятой кирасы, окидывая Малмера высокомерно-насмешливым взглядом, но остальная толпа приутихла, чтобы послушать, что он скажет. – Все вы пришли сюда, потому что вам не по душе, как идут дела в городе, – продолжал Малмер. – А кому они по душе? Гуннар хмыкнул и задумчиво кивнул. – Я родился здесь. Жил в этом городе всю свою жизнь. Думаете, мне нравится, как тут все переменилось? Нравится, что в реке течет дерьмо, да и на улицах дерьма по колено? С каждой фразой его голос набирал силу, и с каждой фразой в толпе слышался ответный рокот. – Думаете, мне нравится смотреть, как добрых людей лишают работы из-за прихоти каких-то ублюдков, рожденных на высоком месте? Как у нас отбирают наши права, чтобы они могли утолить свою жадность? Как с добрыми людьми обращаются словно со скотом? – Бей фабрикантов! – завопила Судья, и толпа заорала и заулюлюкала, завыла и засвистела в ответ. – Здесь есть люди, которые выдают по нескольку миль ткани в день, но не могут купить себе даже рубашку! Женщины, вся надежда которых состоит в том, чтобы убедить инспектора, что их сыновья достаточно взрослые, чтобы работать! У скольких людей здесь недостает пальцев? А ладоней? А рук? Из толпы к нему потянулись культи, костыли, забинтованные обрубки – не ветераны войн, но ветераны бесконечных смен за станком. – Люди умирают с голоду в какой-то миле от дворцов на горе! Мальчишки, которые едва могут дышать из-за пыли в легких! Девчонки, на которых упал взгляд владельца, и потом их принуждают работать по ночам. Вы знаете, о какой работе я говорю! – Бей фабрикантов! – снова завизжала Судья, и ярость толпы плеснула еще громче, чем прежде. – Мы с ними посчитаемся! – Малмер, сжав кулаки, обвел толпу суровым взглядом. Его гнев, медленный как жернов, внушал не меньше беспокойства, чем кинжальная ярость Судьи. – Обещаю вам это. Но тут нужно подумать. Тут нужен план. Когда мы начнем проливать свою кровь – а она прольется, можете не сомневаться, – нам нужно быть уверенными, что мы за нее что-то получим. – Мы получим! Мы получим весь мир, ни больше и ни меньше! Певучий, звонкий голос, культурный голос. Толпа очень быстро притихла. Воцарилась атмосфера ожидания, люди едва осмеливались дышать. Судья с широкой улыбкой протянула руку и втащила говорившего на повозку. Это был пухлый человек в темном, хорошего покроя костюме, мягкий, бледный, удивительно неуместный в этой грубой компании. – А вот и он, – пробормотал Гуннар, скрещивая руки на груди. – Кто – он? – шепнула Вик, хотя по наступившей тишине уже угадала ответ. – Ткач. – Друзья! – воззвал пухлый, мягко поглаживая воздух толстыми пальцами. – Братья и сестры! Ломатели и сжигатели! Честные люди Вальбека! Кому-то из вас я знаком как наставник Ризинау из инквизиции его величества. – Он с виноватой улыбкой воздел вверх розовые ладони. – За это я могу только принести свои извинения. Вик воззрилась на него в немом изумлении. Если до этого она чувствовала себя выбитой из колеи, то это опрокинуло ее навзничь. – Мать-перемать, – выдохнул Огарок за ее плечом. – Другие же знают меня как Ткача! Толпа отвечала неровным гудением, в котором слышался и гнев, и любовь, и ожидание, как если бы они пришли посмотреть на соревнование, и вот в кругу появился боец-чемпион. Глупый толстяк – так описывал его Глокта. Лишенный воображения, но зато абсолютно преданный. Впервые на памяти Вик его преосвященство, похоже, серьезно недооценил противника. – Несколько недель назад я написал королю письмо, – продолжал Ризинау, – в котором изложил наши претензии. Анонимно, разумеется – мне показалось неуместным использовать собственное имя. В толпе послышался смех. – Плата за труд все больше снижается. Цена проживания все больше увеличивается. Отвратительное качество жилищ. Испорченный воздух и вода. Болезни, нищета и голод. Обман рабочих при помощи поддельных средств измерения и тайных вычетов из жалованья. Угнетение со стороны владельцев фабрик. – Бей фабрикантов! – взвизгнула Судья, брызгая слюной. Ризинау поднял колышущийся листок бумаги. – Этим утром я получил ответ. Не от его глупейшего величества, разумеется. – Петух Агрионта! – презрительно выкрикнула Судья, ухватив себя за промежность к вящей веселости толпы. Детишки запрыгали на стропилах, заставляя кукольного короля плясать на его веревке. – И не от его стирийской королевы, – продолжал Ризинау. – Дворцовая шлюха! – завопила Судья. Кто-то потянул за нитку, поднимавшую юбки у кукольной королевы, открыв приделанную у нее между ног большую ворсистую муфту. Толпа взвыла от восторга. – И не от их распутного сыночка, принца Орсо. Ризинау перевел ожидающий взгляд на Судью. Та только пожала костлявыми плечами. – Об этом никчемном куске гребаного мяса вообще нечего сказать. По толпе прокатилась волна возгласов, недовольных вперемежку с одобрительными. – Мне не ответил ни один из номинальных капитанов, – продолжал Ризинау, – но зато ответил кормчий корабля! Сам старик Костлявый, архилектор Глокта! Ярость, вспыхнувшая при звуках этого имени, превосходила все, что видела Вик за этот вечер. Старик с согнутой спиной, стоявший впереди нее, в отвращении скривил губы и плюнул в скрюченную куклу Глокты. – Как ни удивительно, он не предлагает нам своей помощи! – Ризинау заглянул в свой листок. – Он лишь предостерегает нас от мятежных настроений и предупреждает о строгих наказаниях за измену. – Пусть засунет в жопу свои наказания! – рявкнула Судья. – Он пишет, что рынок должен быть свободным для любых предприятий. Мир должен быть свободным для прогресса. А прогресс, по его словам, невозможно заковать в кандалы. Кто бы подумал, что его преосвященство имеет такое сильное предубеждение против оков? В толпе опять послышались смешки. – Когда один человек по своей воле лишает жизни другого, это называют убийством! Но когда общество убивает тысячи человек, они пожимают плечами и называют это жизненной необходимостью! – Под одобрительный гул Ризинау скомкал письмо в кулаке и отшвырнул в сторону. – Время разговоров окончено, друзья мои! Нас никто не слышит. Нам никто не ответит. Пора нам сбросить ярмо и подняться в полный рост, как свободным людям! Если нам не хотят давать то, что нам причитается, мы встанем и возьмем это силой! Мы осуществим Великую Перемену! – Да! – завопила Судья. Малмер угрюмо кивнул. Люди принялись потрясать оружием. Ризинау поднял обе ладони, призывая к спокойствию. – Мы захватим Вальбек! Но не для того, чтобы сжечь город, – он укоризненно покачал пальцем в направлении Судьи, которая в ответ высунула язык и плюнула в толпу, – но для того, чтобы его освободить! Вернуть город его горожанам! Послужим примером для всего остального Союза! Аудитория одобрительно заревела. – Хорошо бы это было так просто. – Гуннар медленно покачал головой. – Но я что-то сомневаюсь. – Да уж, – пробормотала Вик. Стиснув руку Огарка так сильно, что тот сморщился, она подтащила его к стене и зашипела ему в ухо: – Выбирайся из города сейчас же, слышишь? Возвращайся в Адую. – Но… Она вложила в его безвольную руку кошелек. – Так быстро, как только сможешь. Найди моего работодателя – ты знаешь, о ком я говорю. Расскажи ему все, что видел сегодня вечером. Скажи ему… – она огляделась, но люди были слишком заняты, выкрикивая свое одобрение безумной речи Ризинау, чтобы обращать на нее внимание. – Скажи ему, кто такой Ткач. Это очень важно! Я во всем полагаюсь на тебя. Она отпустила его, но парнишка не двигался, продолжая глядеть на нее своими большими круглыми глазами, так похожими на глаза ее брата. – А ты не поедешь? – Кто-то должен остаться, чтобы разобраться с этим бардаком. Ступай! Она пихнула его прочь и проводила взглядом, когда он, спотыкаясь, побрел к двери. Ей хотелось пойти вслед за ним. Ужасно хотелось. Но нужно было как можно скорее подняться на гору и отыскать Савин дан Глокту; может быть, еще было время, чтобы предупредить… – А это, должно быть, Виктарина дан Тойфель! – Она застыла, услышав этот необычно культурный голос. – Я слышал, что вы где-то здесь, в Вальбеке. Ризинау, улыбаясь, шел к ней через толпу, промокая блестящее от пота лицо носовым платком, Судья за одним плечом, Малмер за другим. В животе Вик образовалась сосущая пустота, когда десятки пар суровых глаз повернулись в ее направлении. Совсем как тогда, в шахте, в темноте – в день, когда утонула ее сестра. После того, как она сказала «Тссс!» и услышала вдалеке грохот несущейся воды. Она попалась. С ней кончено. Ризинау погрозил ей пухлым пальцем: – Коллем Сибальт все мне о вас рассказал! Ее сердце билось так сильно, что она едва могла дышать. Или видеть. Дети стащили вниз куклу Байяза и молотили по ней ее же собственным посохом. В воздухе летала солома. Вик сама не верила, что ее голос может звучать так спокойно. Словно он принадлежал другому человеку. Человеку, который в точности знал, что делает. – Надеюсь, что-нибудь хорошее? – Только хорошее! Он говорил, что вы женщина с твердым сердцем и трезвой головой. Женщина, преданная нашему делу больше многих других. Женщина, способная сохранить ясность мысли даже на тонущем корабле! И Ризинау, шагнув вперед, заключил ее в удушающие объятия. Вик стояла вся в холодном поту, покрывшись мурашками. – Коллем Сибальт был моим дорогим другом, – продолжал Ризинау. – Его друзья, кто бы они ни были, – мои друзья. Судья смотрела на нее своими черными пустыми глазами, склонив голову к одному плечу. Вик никак не могла определить, разыгрывает ли она чертовски талантливое представление или действительно так безумна, как выглядит. – Я ей не верю, – проскрежетала Судья. – Ты никому не веришь, – хмыкнул Малмер. – И тем не менее до сих пор находятся люди, которые меня разочаровывают. Ризинау, улыбаясь, отвел от себя Вик, по-прежнему держа ее обеими руками. – Ты появилась в самый нужный момент, сестра! – Почему? – спросила Вик. – Мы на тонущем корабле? – Ни в коем случае! – Наставник-революционер обнял ее одной рукой за плечи. – Наш корабль отправляется к берегам процветания, равенства, свободы! Великая Перемена – вот порт нашего назначения! Однако путешествие будет нелегким. Завтра пополудни нашему прекрасному городу предстоит перенести серьезную бурю. Да, друзья мои! Он повернулся к переполненному складу, подняв обе руки над головой: – Завтра – наш день! Ломатели со сжигателями ответили ему громоподобной овацией.Добро пожаловать в будущее
Стена фабрики, усеянная поверху острыми шипами, казалась больше подходящей для тюрьмы, и Савин чувствовала себя далеко не уютно, проходя через облицованные железом ворота. Ее месячные мучения приутихли до глухой ноющей боли, но летняя жара была еще более угнетающей, чем накануне, а беспокойное ощущение не покидало ее на протяжении всего пути с вершины горы через Вальбек в грохочущем экипаже по сумрачным улицам – неожиданно пустым, необычно тихим – по направлению к реке. Три высоких корпуса представляли собой непривлекательные кирпичные строения, исполосованные потеками сажи, с редкими окнами и без каких-либо украшений. Даже сквозь толстые подошвы выбранных ею ботинок Савин ощущала, как булыжники мощеного двора вибрируют от движения огромных машин внутри. По двору сгорбленно шаркали угрюмые люди, нагружая и разгружая повозки. В серой одежде, с серой кожей, они бесцеремонно и жестко разглядывали новоприбывших. Савин встретилась с одним из них взглядами, и тот демонстративно, с оттяжкой сплюнул на землю. Ей вспомнился очаровательный прием, который встречала королева Тереза во время своих редких появлений перед простолюдинами. По крайней мере, здесь ей никто не кричал «стирийская шлюха» – но весьма вероятно, только потому, что она не была стирийкой. – Рабочие, кажется, далеко не в восторге от моего визита, – пробурчала Савин. Валлимир фыркнул. – Если существует способ привести рабочих в восторг, мне пока что не удалось его найти. Управлять солдатами было значительно проще. – Можно иметь самые сердечные отношения со своими соперниками, но очень редко это получается с работодателями. Савин взглянула через плечо на десятерых одетых в панцири стражников, которые цепочкой входили в ворота следом за ними, не выпуская оружия из рук. Ее совершенно не успокоило то, что тяжеловооруженные солдаты, по всей видимости, нервничали еще больше, чем она сама. – Нам действительно необходим такой заметный эскорт? – Всего лишь мера предосторожности, – успокоил ее Валлимир, ведя их с Лизбит и остальными членами группы через двор. – Наставник Ризинау предлагал, чтобы при вас постоянно находилась дюжина практиков. – Это кажется… несколько избыточным. – Даже для дочери самого ненавидимого человека в Союзе. – Мне показалось, что их присутствие лишь усугубит напряжение. Видите ли, для обеспечения прибыльности фабрики потребовалось введение определенных… мер. Увеличение рабочего дня, укороченные перерывы. Сокращение бюджета, выделенного на продовольствие и жилье. Введение наказаний за разговоры и свист. – Весьма разумная экономия, – одобрительно кивнула Савин. – Однако кое-кто из более старых работников объединились, чтобы противостоять этим мерам, и их пришлось уволить. В какой-то момент мы были вынуждены прибегнуть к насилию. Возникла необходимость в запрете на любую организованную деятельность среди рабочих – впрочем, нам облегчили задачу изданные королем новые законы против собраний. Фактически, эти новые законы разработал отец Савин, и она лично приложила руку к составлению черновиков. – Кроме того, новые методы, введенные в нашем третьем корпусе, встретили… – Валлимир хмуро взглянул на самое новое из трех зданий, более длинное, приземистое и с еще более узкими окнами в уже покрывшихся копотью стенах, – …весьма враждебное отношение. – Я часто обнаруживаю, что чем эффективнее метод, тем больше враждебности он вызывает. Возможно, нам стоит начать нашу экскурсию оттуда? Валлимир поморщился. – Не уверен, что условия внутри будут для вас… достаточно комфортными. Там чрезвычайно шумно. И слишком тепло. Совершенно неподоходящее место для дамы вашего положения. – Ой, да бросьте, полковник! – отозвалась Савин, уже направляясь к корпусу. – С материнской стороны мои предки – самые обычные простолюдины, крепкие и выносливые. – Мне это известно. Я был знаком с вашим дядей. – С лорд-маршалом Вестом? Ее дядя умер еще до ее рождения, но мать порой упоминала о нем. Если можно брать в расчет сентиментальные банальности, какие обычно говорят о давно усопших родственниках. – Собственно, однажды он даже вызвал меня на дуэль. – Да неужели? – Этот искренний проблеск воспоминаний пробудил в ней интерес. – Из-за чего? – Необдуманные слова, о которых я впоследствии часто сожалел. Вы в некотором роде напоминаете мне его. Это был очень увлеченный человек. Очень целеустремленный. – Валлимир бросил на нее взгляд, извлекая ключ и отпирая дверь. – И порой он мог быть очень грозным. Он распахнул дверь, и гул механизмов превратился в оглушительный рев. Все пространство внутри содрогалось от непрекращающейся ярости машин. Хлопанье ремней, лязг шестеренок, грохот челноков, визг металла под жестоким давлением. Пол цеха был сильно заглублен в землю, так что они стояли на чем-то наподобие балкона. Савин подошла к ограждению, сдвинув брови, взглянула вниз на рабочих – и остановилась, гадая, не обмануто ли ее зрение расстоянием. Нет, все так и есть. – Там дети, – проговорила она, не позволяя эмоциям прокрасться в свой голос. Сотни детей, тощих и грязных, стояли длинными рядами возле ткацких станков, сновали между машинами, катали бобины пряжи величиной в собственный рост, сгибались пополам под рулонами готовой ткани. – Один товар в Вальбеке всегда в избытке, – прокричал Валлимир ей в ухо, – это сироты и брошенные дети! Попрошайки, лишний груз для государства! Здесь мы предоставляем им возможность заняться полезным делом. Он мрачно усмехнулся: – Добро пожаловать в будущее! В одном углу корпуса располагались длинные ряды полок, по пять или шесть в высоту, снабженные переносными лестницами, ноустланные лишь тряпьем. На глазах Савин с одной из них слезла девочка со спутанными волосами. Так, значит, это их постели! Они жили в этом месте. Запах был тошнотворным, жара подавляющей, шум оглушительным, а сочетание всего этого – поистине адским. Савин попыталась заговорить, но закашлялась. Даже здесь наверху, на балконе, воздух был густо насыщен пылью, в столбах света из узких окошек роились пылинки. – Полагаю, жалованье у них минимальное? Валлимир как-то странно покривился. – В этом вся прелесть идеи. Помимо выплаты в дом призрения, который их предоставил, и минимальных трат на пищу и одежду, они не получают никакого жалованья. По существу, они… приобретаются нами в пользование. – Приобретаются. В пользование. – Савин по-прежнему говорила совершенно бесстрастно. – Как и любая другая деталь механизма. Она взглянула вниз, на свою новую портупею, доставленную ей на днях. Как она тогда радовалась! Настоящий шедевр. Сипанийская кожа, серебряные вставки, инкрустированные драгоценными камнями и изображающие сцены из «Падения магов». Сколько детей она могла бы купить на эти деньги? Сколько детей она купила на эти деньги? – Сперва мы нанимали опытных ткачей, прежде работавших вручную, но на практике необходимость в них оказалась невелика. Дети обучаются обслуживать машины едва ли не быстрее, а хлопот с ними в десять раз меньше. – Валлимир повел рукой, указывая на жужжащие машины, на кишащие вокруг них маленькие фигурки. Впрочем, это казалось скорее жестом судьи, указующего на преступление, нежели зазывалы, приглашающего на спектакль. – Учитывая более современную технику, плюс сниженную стоимость труда и размещения рабочих, этот корпус приносит больше прибыли, чем два других, вместе взятых. И его гораздо легче контролировать. Валлимир кивнул в сторону массивного бригадира, расхаживавшего по цеху. Савин увидела, что за спиной тот держал палку. Или было бы правильнее назвать это хлыстом? – И как долго они работают? – прохрипела она сквозь ладонь, непроизвольно прижатую ко рту. – Смены по четырнадцать часов. Дольше оказалось непроизводительным. Савин всегда гордилась своей выносливостью, однако нескольких минут, проведенных здесь, оказалось достаточно, чтобы у нее закружилась голова и она схватилась за ограждение. Четырнадцать часов тяжелого труда в этой пыли и шуме, день за днем! К тому же тут было жарко, как в печи Делателя, – любимое выражение ее отца. Она уже чувствовала, как пот щекочет кожу головы под париком. – Почему здесь так жарко? – Немного прохладнее, и пряжа начинает слипаться, машину может заесть. Она сомневалась, что где-либо прежде в пределах одного места сознательно порождалось столько человеческих страданий. – В том, что касается бизнеса, единственная правда – это прибыль, – произнесла Савин, кладя руку на плечо Валлимира. – А убыток – единственное преступление. – Разумеется. Что-то подсказывало Савин, что у них обоих были свои сомнения. Но она могла свалить все на него, этого бескровного ублюдка, а он обвинить во всем ее, эту суку с кремнем вместо сердца, и без сомнения, их прибыли послужат смазкой для любых скрипящих сочленений в их совести. В конце концов, если они не добьются эффективной работы своих предприятий, всегда найдется какой-нибудь другой фабрикант с более крепким пищеварением, ожесточенным неудачами. Станут ли их рабочие плакать по ним, если их вышвырнут из бизнеса? Или тут же бросятся к другому нанимателю, на которого смогут изливать свои мелочные жалобы? – Хорошая работа! – прокричала она в ухо Валлимиру, хотя ее голос звучал несколько сдавленно. Из-за жары, разумеется. А также шума. И пыли. – Я просила вас сделать фабрику прибыльной, и вы это сделали, невзирая на чувства! – Чувства для фабриканта еще более опасны, чем для солдата. Где-то готовили еду, и до Савин долетела струйка запаха. Что-то похожее они давали собакам в поместье ее матери. Она прижала руку ко все еще ноющему животу, но почти не ощутила его под костями корсета. Ей вспомнилась ее фабрика по производству пуговиц и пряжек в Хольстгорме, где маленькие пальцы лучше годились для мелкой работы. Неужели и там такие же условия? Или еще хуже? Савин облизнула губы, сглотнула кислую слюну. – Тем не менее, я бы рекомендовала вам рассмотреть возможности улучшить им условия. Может быть, соорудить во дворе отдельные жилища? Чтобы они спали в чистом месте. И еду получше. Валлимир поднял одну бровь. – Роскошь – это расточительство, – пояснила Савин, – но тяжелые условия могут снизить производительность. По моему опыту, здесь необходимо найти баланс. В конце концов, с лучшими условиями у вас, возможно, получится удлинить смены. – Интересное предложение, леди Савин. Валлимир медленно покивал, двигая челюстями и глядя вниз на детей. От этого зрелища сжалось бы не одно сердце – но сердцам нечего делать в бизнесе. По крайней мере, сердцам, которые легко сжимаются. Савин раздвинула губы в улыбке: – Ну что, может, теперь я наконец взгляну на ваши книги? Середину первого, и самого большого, корпуса занимала огромная станина, посередине которой вращался вал, приводящий энергию от реки посредством нагромождения шестеренок, рычагов, кривошипов и ремней, способных свести с ума любого механика, к двум рядам больших ткацких станков, выстроенных вдоль цеха. С гигантских бобин тянулась паутина сматываемых нитей; со скрежещущих катков сползала ткань различных расцветок и узоров. Вокруг станков хлопотали люди, мокрые от пота, черные от смазки, со сжатыми губами и жесткими взглядами. Если работники третьего корпуса были способны разбить ей сердце, работники первого, похоже, предпочли бы скорее размозжить ей череп. Савин не ожидала встретить у рабочих теплые чувства к себе. В конце концов, она создала себе репутацию, выставляя напоказ собственное богатство, а такие вещи не пользуются успехом у бедноты. Однако в том, как эти люди смотрели на нее, было что-то особенное. Холодная, спокойная сосредоточенность их ярости беспокоила сильнее, чем любые гневные вспышки. Она уже не считала свою охрану избыточной, наоборот, ей начинало казаться, что охранников могло бы быть и побольше. Она мягко тронула Лизбит за локоть. – Тебе не будет сложно выйти наружу и распорядиться, чтобы экипаж подогнали к воротам? От жары щеки горничной раскраснелись, на них проступили неровные пятна. – Но разве нам стоит сейчас уезжать, миледи? – пробормотала она, бросая озабоченные взгляды на рабочих. – Лучше не показывать свою слабость. Ни нашим работникам, ни партнерам, – отозвалась Савин с прежней обходительной улыбкой. Дама со вкусом всегда должна улыбаться. Она была не из тех, кого может обескуражить чужая ненависть – ни со стороны рабочих, ни со стороны соперников, ни со стороны всех, кого она запугивала, подкупала или шантажировала, чтобы добиться своего. Ведь лишь когда тебя по-настоящему ненавидят, ты можешь знать наверняка, что победила. Поэтому она встретила их бурлящую неприязнь с выражением непринужденного превосходства, проходя мимо них с развернутыми плечами и высоко поднятым подбородком. Если ей суждено быть заклейменной как злодейке, пусть будет так. Вообще-то именно среди злодеев обычно встречаются самые интересные типажи. Контора Валлимира располагалась в самом конце цеха – нечто наподобие коробки, водруженной на раму, под которой были беспорядочно составлены бочонки и ящики. Снаружи имелся балкончик, откуда владелец мог наблюдать сверху за рабочими, взирая на них, словно король на своих подданных. Или императрица – на своих рабов. Полковник чопорно поклонился, приглашая ее подняться: – Прошу вас. Не торопитесь, изучите все как следует. – Он повернулся и нахмурился, бросив взгляд на десятки угрюмых рабочих. – Впрочем, может быть, сильно задерживаться тоже не стоит. Дверь закрывалась на два замка и крепкий засов; она была настолько массивной, что Савин лишь с некоторым усилием смогла закрыть ее за собой. Она тут же рванула крючок, застегивавший воротник ее жакета, пытаясь взмахами ладони слегка освежить потную шею, но атмосфера в конторе была не намного менее удушающей, чем в цеху, а выматывающий нервы грохот механизмов почти настолько же угнетал. Под ее ногой простонала плохо пригнанная доска, когда она шагнула по направлению к столу Валлимира с наваленными на нем стопками гроссбухов. Савин терпеть не могла халтурно сделанные вещи, тем более на предприятии, которое она частично оплачивала, однако в данный момент у нее были заботы посерьезнее. Она проскользнула мимо стола к окну, потирая одной рукой горло, где от растущего беспокойства ощущалась почти болезненная сдавленность. Улица снаружи была безлюдна. Ну разумеется, ведь все на работе, а что, кроме работы, могло привести людей в этот проулок с шипастыми стенами и запертыми воротами, возвышающимися корпусами и грохочущими механизмами? И тем не менее в этом спокойствии было что-то неправильное. Какая-то тяжесть в воздухе, словно затишье перед бурей. Савин посмотрела вдоль пустого переулка, хмурясь и кусая губу, думая о том, удастся ли ей убраться отсюда, пока… Из-за кирпичного угла соседней фабрики выскользнул человек. За ним последовали другие – группа человек в двадцать или больше. Рабочие в бесцветной одежде, точно такие же, каких Савин могла видеть в Хольстгорме, в Адуе, в любом другом городе Союза. Точно такие же, как те, что работали внизу, за единственным исключением: они двигались украдкой, словно составляли единое животное, имевшее одну цель. Затем она уловила блеск стали и со странной дрожью поняла, что все они были вооружены. Одни держали возле ног палки, другие несли тяжелый инструмент. У вожака совершенно явственно виделся старый меч. Он постучал в ворота в стене; те открылись, словно по предварительной договоренности, и люди поспешили вовнутрь. Савин резко повернулась: из цеха позади нее донесся крик, за ним другие, еще громче. Поднявшийся шум перекрывал даже рев механизмов. Она прокралась к двери, неуверенно положила руку на засов, одновременно и желая, и боясь отпирать. – Назад! – услышала она вопль Валлимира, все же приоткрыв дверь. – Назад, черт бы вас драл! Рабочие побросали свою работу и столпились в этом конце цеха – плотная масса мужчин, обративших к ней искаженные гневом лица, сжимающих в кулаках инструменты, железные прутья и камни. У Савин распахнулся рот. Валлимировы охранники сдерживали толпу, выстроившись у подножия лестницы отчаянным полумесяцем, но на каждого из них приходилось двадцать человек рабочих. Савин в ужасе окинула взглядом это отвратительное сборище. Эту… шайку. Валлимир стоял на балконе лицом к ним, с побагровевшей от напряжения шеей, и орал: – Всем сдать назад! Сейчас же! Человек в покрытом пятнами рабочем жилете, с руками, похожими на старые веревки, указал на Валлимира дубинкой и завопил: – Сам сдай назад, козел вонючий! Из толпы полетели предметы: камни, инструменты, детали механизмов отскакивали от стен конторы, грохотали о кирасы охранников. Что-то угодило Валлимиру в голову, сбив с него шляпу, и он пригнулся, прижимая ладонь к окровавленному лбу. Рядом с дверью разбилась бутылка. Савин плотно закрыла ее, заложила тяжелый засов и попятилась вглубь крошечного помещения. Несмотря на удушающую жару, ее пробирал холод до самого бритого скальпа. Она ожидала какой-нибудь безобразной сцены на выходе – может быть, нескольких брошенных оскорблений, нескольких недовольных, которых утащат в камеры, в то время как она невозмутимо скользнет обратно в привычную роскошь. Разве могла она ожидать такого? Это же вооруженный бунт! Она слышала собственное прерывистое дыхание – дыхание загнанного зверя. Глупыми, непослушными пальцами вытащила клинок. Ведь именно это полагается делать, когда твоя жизнь в опасности? Была ли ее жизнь в опасности? Шум снаружи становился все громче, все ближе. Сквозь бесконечное жужжание машин до нее доносились вопли, ругань, бессмысленное рычание, лязг стали. Потом раздался долгий, пронзительный визг, он начался и уже не прекращался. Ей хотелось помочиться. Ужасно хотелось помочиться. Рукоять клинка скользила во внезапно вспотевшей ладони. Ее взгляд метнулся к окнам – они были забраны толстыми решетками. К мебели – куда ни спрячься, найдут в одно мгновение. К полу… и к неплотно пригнанной доске. Савин бросилась на колени, принялась ковырять деревяшку пальцами, рвать полированными ногтями. Стиснув зубы, она протолкнула пальцы под доску, не обращая внимания на занозы, потом засунула в щель кончик клинка, принялась молотить по рукояти основанием ладони, загоняя его глубже. Она вскинула голову. – Открой дверь, дорогуша! – Голос снаружи, медово-сладкий, но с ноткой угрозы. Голос мясника, зазывающего сбежавшего поросенка обратно в загон. – Не заставляй нас ее ломать, не то мы можем сломать и тебя тоже! Послышались грубые смешки, и Савин вздрогнула, когда дверь сотряс тяжелый удар. Она изо всех сил налегла на рукоять клинка, каждая жилка в ее теле напряглась и дрожала. Наконец гвозди с жалобным визгом подались, и Савин шлепнулась на зад; ее клинок, погнутый, отлетел в сторону. Она подобралась к дыре. Внизу между двух балок виднелись пыльные коробки. Достаточно ли широко, чтобы протиснуться? Она принялась лихорадочно расстегивать пуговицы жакета окровавленными пальцами, оставляя на материале красные пятна, наконец сорвала его с себя. Кое-как расстегнула серебряную пряжку своей замечательной портупеи и отшвырнула ее прочь. Клинок она пропихнула в дырку – к счастью, шум был заглушен грохотом механизмов. Нет времени на подготовку. Нет времени на сомнения. Она спустила ноги в дыру, соскользнула и принялась извиваться совершенно неблаговоспитанным образом – но не существует благовоспитанного способа убежать от банды убийц. – Слышь, сука! Считаю до пяти! – Тот же голос за дверью, но теперь в нем кипела жажда насилия. – До пяти, и потом мы входим! – Посчитай до тысячи, говнюк! – рявкнула она, пропихивая в дыру бедра. Тесно, слишком тесно! Доски впивались ей в тело сквозь одежду. – Раз! Она застряла. Стиснув зубы и отчаянно извиваясь, она схватилась за балки, пытаясь пропихнуть себя в дыру. – Два! Зарычав, Савин сделала усилие и с громким треском рвущейся ткани провалилась вниз, ссадив одно плечо и ударившись о доску подбородком. Она шлепнулась боком, приложившись головой о край бочонка. – Три! – слабо донеслось до нее сверху через звон в ушах. Пошатываясь, она поднялась на ноги и поняла, что ничего не видит. Чувствуя укол паники, поднесла дрожащую руку к глазам: парик съехал ей на лицо. Савин сорвала его с себя, швырнула на пол. Что-то держало ее, не давая двигаться. Ее разорванная рубашка зацепилась за шляпку гвоздя в балке наверху. Савин рванула шнуровку, выскользнула из рубашки, оставив ее висеть позади. – Четыре! Она увидела свой клинок, поблескивающий в тени, сомкнула пальцы на рукояти и поползла, прижимаясь к полу, скользя в пыли за бочонками. Тот нечеловеческий визг все продолжался, время от времени прерываясь на всхлипывающий вдох и тут же начинаясь снова. – Пять! Дверь конторы содрогнулась от удара, засов загрохотал в скобах. Она где-то порезала ладонь, два ногтя были наполовину оторваны, оставляя кровь на всем, до чего она дотрагивалась; ее нижняя одежда была вся в кровавых пятнах и полосах. Адская будет работа их выводить. Выводить… Нужно выбираться отсюда! Савин поползла вперед. В голове грохотало, плечо саднило, челюсть ныла, бедра были содраны до крови; она ползла так быстро, как только могла, прижав язык к зубам. Ползла, чувствуя, как струйки крови щекочут бровь, бросая взгляды через щели между бочонками. Валлимира тащили прочь, его окровавленная голова моталась. Хохочущий рабочий размахивал полковничьей фуражкой, насаженной на острие огромного ножа. Один из охранников лежал неподвижно, его шлем был сорван, волосы слиплись, вокруг разбитой головы расплывалась темная лужа. Другой стоял на четвереньках, собравшиеся вокруг рабочие не спеша избивали его палками, глухо лязгавшими по измятой кирасе. Потом он с трудом поднялся, протянул нетвердую руку, чтобы на что-нибудь опереться, и его дернуло в сторону – рука попала между двумя шестернями, ее потащило вглубь механизма. Охранник испустил ужасный, пронзительный вопль. Изломанную руку затянуло по самое плечо, фонтаны крови брызгали ему в лицо. Савин ощутила, как несколько капель попало и на ее щеку; никто не слышал ее потрясенного возгласа за диким грохотом машин, за диким визгом искалеченного человека. Машина дернулась, почти остановившись, заскрежетала, вопли охранника превратились в булькающий вой; потом механизм рывком возобновил работу, колеса снова завертелись. Савин старалась не смотреть туда. Смотреть прямо перед собой. Этого просто нет. Ничего этого нет. Как это может происходить? Люди кричали – гаркали, гавкали, словно свора псов. Слов нельзя было разобрать, только ярость и сокрушительные удары в дверь наверху. Она проследила взглядом главный вал механизма – он уходил в темную дыру в кирпичной кладке по ту сторону станков. Может быть, ей удастся проползти туда через темное, пыльное пространство под механизмами. Да, туда. Может быть, туда. Корчась на животе, Савин поползла под валами. Она была амбициозной как гадюка – и теперь извивалась как гадюка, как червь, мокрая от пота в липкой жаре, чувствуя, как от страха встают дыбом волоски на коже, чувствуя, как рамы с грохотом и жужжанием носятся вокруг нее. Сквозь вращающиеся механизмы она видела молодого парнишку, луч света падал на его возбужденное лицо, но он смотрел не на нее. Они все смотрели в сторону конторы. Выжидающе, как волки на курятник. Дожидаясь, пока выбьют дверь. Чтобы вытащить ее наружу. Она ползла вперед, цепляясь сломанными ногтями – вперед, через огромную лужу крови несчастного охранника, вперед, под огромный, жирно поблескивающий, бешено вращающийся вал, приводивший энергию в цех; вперед, вздымая пыль с пола своим прерывистым дыханием. В любой момент она ожидала услышать восторженный вопль: «Вот она!» В любой момент была готова ощутить грубые руки, хватающие ее за лодыжку. «Тащи эту суку сюда!» Ее потную спину покалывало от предчувствия. Со вздымающейся грудью, кашляя и отплевываясь от пыли, она продвигалась вперед, прикусив язык в попытке заглушить отчаянный ужас. Когда перед ней наконец замаячила дыра в стене, Савин едва не расплакалась от облегчения. Хватаясь за неровные кирпичи, она втащила себя внутрь, скатилась в темный проход, распласталась на полу. Там оказалось по щиколотку воды, она невольно хлебнула зловонной жижи, и ее чуть не вырвало. Здесь было темно. Лишь слабый отблеск очерчивал края мокрых кирпичей, дрожащих от гула машин, отражавших эхо искаженных воплей. Впереди виднелся свет – неясный, мерцающий, – и она стала потихоньку двигаться в том направлении. Промокшие сапоги хлюпали и чавкали в грязи, грохот все нарастал. Впереди что-то двигалось. Одно из огромных водяных колес, вращавших приводной вал. Оно стрекотало и скрипело, мелькали огромные спицы, кинжалы света втыкались в промежутки между черными балками, поперечные планки погружались в воду, взбивая ее в пену, и осыпали все вокруг брызгами, когда снова вырывались на поверхность в дожде сияющих капель. Колесо было, наверное, в четыре человеческих роста в поперечнике. Пробраться насквозь было невозможно. Однако между его бесконечно движущимися спицами и скользкой стеной фабрики имелся зазор. Зазор, в котором Савин увидела мутный дневной свет и слабый намек на галечный пляж. Она бросила взгляд назад, в темный туннель: никакого следа погони. Но дверь не сможет держаться вечно. Они придут за ней. И если они ее поймают… Получится ли проскользнуть между колесом и стеной? Возможно ли это вообще? Прижав кончик языка к нёбу, она попыталась оценить размеры зазора. Что будет, если он окажется слишком узок? Ее утащит под воду, и она утонет? Или затянет в колесо и разорвет на части? Или ее череп расколется как орех, попав между колесом и станиной? Может быть, она умрет не сразу, и ее еще долго будет мять, рубить, кромсать и молотить, а она будет пытаться вырваться на свободу, пока не истечет кровью из сотен ран, беспомощно вращаясь в безжалостном колесе? Ей вспомнился отчаянный вопль охранника, когда его руку начал жевать механизм. Но другого выбора у нее не было. Савин прижалась к стене, слыша, как вырывается сквозь зубы ее дрожащее от страха и истощения дыхание, и медленно, крохотными шажочками, выдвинула одно плечо за угол. Потом спустила в воду один измазанный грязью сапог, нащупывая дно, чувствуя, как вымокшая нижняя юбка липнет к покрывшейся пупырышками ноге. Когда нога погрузилась до бедра, Савин ощутила под ступней ил. Она продолжала сползать, не отрываясь от угла, прилепившись к нему лопатками, так, словно от этого зависела ее жизнь. Собственно, так оно и было. Она отчаянно, бессмысленно цеплялась спиной за стену, стараясь распластаться по ней, сжав мокрую рукоять клинка, закусив губу от пристального сосредоточения. Солнечный свет мелькал и взблескивал в мелькающих спицах колеса. Решившись довериться своей опоре на илистом дне реки, Савин постепенно, постепенно опустила туда и вторую ногу, зажав в кулаке юбку и крепко прижав к себе, чтобы та не всплыла и ее не затянуло в колесо. Погибнуть из-за собственной одежды в попытке бегства с текстильной фабрики – в этом чувствовалась какая-то ирония. Савин вскрикнула: торчавший из дерева болт зацепил ее грудь, оторвав кусок кружева и едва не утащив ее за собой в молотящие спицы колеса. Ей с трудом удалось удержать равновесие, вцепившись обломанными ногтями в осыпающуюся известку позади себя и клацая зубами от страха. Мало-помалу она передвинулась вбок, чувствуя липкую тяжесть цепляющейся к ногам намокшей юбки; вода окатывала ее дождем брызг, она едва могла дышать от гнилой, едкой вони речной воды. Одна ее щека скребла по кирпичной стене, глаза были зажмурены почти полностью, череп раскалывался от грохота, лязга, стрекота колеса, его бессмысленной ярости. И наконец, всхлипнув от ужаса, она соскользнула в воду, погрузилась в реку с головой, забарахталась, дрожа и булькая, то ли плывя, то ли ползя по дну. На трясущихся ногах и руках Савин выбралась на мокрую гальку. В первый момент у нее возникло желание поцеловать землю – до тех пор, пока она не увидела, какая грязная, пенистая мерзость ее покрывает. Она подняла голову, утирая мокрое лицо тыльной стороной дрожащей ладони. Река несла мимо свои хлюпающие воды, лилово-оранжево-зеленые, покрытые огромными пятнами неестественных цветов с красильного производства выше по течению, усыпанные качающимся мусором, взбитые в вонючую пену десятками молотящих водяных колес. На левом берегу было нечто вроде пляжа, покрытого полосами мертвых бурых водорослей, с раскиданными по нему отбросами большого города – обрывками тряпья и шкур, ломаными стульями, битым стеклом, ржавой проволокой и чем-то еще, разложившимся до полной неузнаваемости. Измученная река выблевала все это на свой берег, и теперь тут рылись стаи птиц, перемазанных настолько, что их можно было принять за крылатых крыс. Старая сгорбленная женщина копалась среди отбросов. Она дикими глазами поглядела на Савин, на клинок, который та все еще сжимала в руке – и поспешно засеменила прочь, перекинув свой распухший мешок через распухшее плечо. Пошатываясь, Савин двинулась вперед по гальке. Намокшая одежда липла и хлопала по телу. Надо было найти что-нибудь, чтобы прикрыться. Она ковыляла, приподнимая облепленные тряпьем ветки деревьев, заглядывая в разбитые коробки, кашляя от гнилого зловония. Рой мух жужжал над чьим-то трупом – то ли свиньи, то ли овцы, то ли собаки; теперь от него оставались только слипшаяся шерсть и грязные кости. Рядом Савин заметила кое-что подходящее – старую куртку с оторванным рукавом. Подкладка висела из дыры, словно потроха из трупа, но она ухватилась за свою находку с гораздо большим восторгом, чем если бы это были лучшие шелка от адуанских портных. Те, в конце концов, вряд ли могли спасти ей жизнь. А эта куртка могла. Ее сапоги покрывал такой толстый слой грязи, что никто бы не догадался, что они стоят больше, чем целый дом в этом городе, однако ее нижняя юбка, пусть даже грязная от речной воды и тяжелая, как панцирь, от речного ила, все еще могла ее выдать. Савин попыталась развязать завязки окровавленными пальцами, но в конце концов просто перепилила их о свой погнутый клинок. Она сидела на этом омерзительном берегу на корточках, в облепивших тело трусах. Корсет, разодранный, с торчащей наружу косточкой, пришлось оставить: Савин так и не смогла дотянуться до шнуровки. Она натянула поверх корсета пропитанную грязью куртку – вещь, в которой даже старуха-нищенка не нашла никакой ценности. Она источала запах гнили с химическим оттенком, от которого у Савин запершило в горле, но все равно она была благодарна. По крайней мере, теперь ее никто не примет за ту законодательницу мод, грозу бальных залов и дамских салонов, кошмар инженеров и инвесторов – Савин дан Глокту. Сейчас она ничего не желала больше, чем зарыться в отбросы, спрятаться и затихнуть. Но они шли за ней. Они знали, кто она такая. Знали, кто ее отец. К этому моменту они, должно быть, уже вломились в контору и обнаружили выломанную из пола доску. Они пойдут за ней по кровавому следу, мимо станков, мимо колеса. В любую минуту они могут оказаться здесь. Савин наскребла грязи с пляжа, вымазала ею свой щетинистый скальп, свое лицо. Сгорбилась, подражая той старухе-нищенке, прошлась, подволакивая один грязный сапог. Хромоту ей почти не пришлось имитировать – она где-то подвернула щиколотку, и та уже начинала пульсировать болью. Болело все. Она обернула вокруг себя вонючую куртку, прижала к себе, засунув клинок поглубже внутрь, и похромала прочь, оставив на гальке изорванное, безнадежно испорченное белье тончайшего гуркского полотна стоимостью в две сотни марок. Она перебралась через низкую стену, спрыгнула в проулок позади здания фабрики. Это был тот самый проулок, где она видела вооруженных людей. Что-то щекотнуло ей шею… о боже, серьги! Те самые, яркие, которые выбрала для нее Лизбит. Савин сорвала их с себя и уже собралась выбросить, когда сообразила, сколько они могут стоить. Она запихнула их в разорванную подкладку своего корсета. Грохот машин прекратился. Остались только более слабые и отдаленные шумы: металлические удары, треск рвущейся ткани, звон бьющегося стекла. Ну, в конце концов, они же ломатели. Пускай разносят хоть весь город, ей наплевать, только бы ее саму оставили целой и невредимой. Она доползла до конца стены, заглянула за угол, где находились ворота фабрики. Экипаж был на месте и выглядел точно так же, как когда она садилась в него утром. Возчик сидел, уткнувшись подбородком в шарф, одна из лошадей фыркала и вскидывала голову, тихо позвякивая упряжью. Улица была пуста, все казалось удивительно спокойным и нормальным. Всхлипнув от облегчения, Савин заковыляла по направлению к карете.Маленькие люди
Лизбит практиковалась в том, чтобы сидеть прямо. Она не могла понять, как леди Савин удается добиться того, что ее шея так выглядит. Не может же быть, что у нее там больше костей, чем у всех остальных! Однако Лизбит наблюдала за ней в любой свободный момент, и кажется, все же догадалась, в чем дело. Надо отвести лопатки назад, так, чтобы они почти соприкасались, а потом не то чтобы поднять подбородок, а скорее как бы потянуть вверх всю область горла… Она снова ссутулилась и покрутила плечами. Черт побери, ну и тяжелая же это работа! Открыла крышку часов и какое-то время смотрела, соображая, сколько сейчас времени, потом снова защелкнула. Какой приятный звук! Леди Савин задерживалась, но она, конечно же, подождет – ведь для этого и нужны компаньонки. Если понадобится, она будет ждать, пока не погаснет солнце. Вот какая она преданная служанка! Гораздо лучше, чем эта смуглая сука Зури, которая только и делает, что смотрит свысока и дает порядочным людям распоряжения, словно она лучше, чем они. Во всяком случае, она ничем не лучше Лизбит, и Лизбит это докажет! Ей наконец выпала возможность, и она не собирается ее упускать. Лизбит разгладила тончайшую кружевную манжету надетого на ней тончайшего нового платья, любовно похлопала часы, висевшие на великолепной цепочке у нее на шее, прямо над сердцем. Лизбит Бич, компаньонка. Это даже звучало правильно. Она это заслужила. Гораздо больше, чем эта чертова Зури. Что это за имя вообще? Такое имя можно дать кукле. Просто эта чертова смуглая сука убедила всех, что она самая умная. А теперь она еще и собирается притащить сюда своих братьев! А леди Савин только и сказала, что: «Давай, привози их! Пускай живут здесь, вместе с приличными людьми!» Лизбит ушам своим не поверила. Словно в Срединных землях мало этого сброда! Она хотела быть доброй, вообще она щедрый человек. У нее большое сердце, спроси кого угодно. Она всегда делится с нищими, если есть чем. Но должен же быть и какой-то предел! В Союзе хватает своих проблем; кому нужно, чтобы толпа этих смуглых ублюдков притаскивала еще свои? В Адуе от них нынче не продохнуть. В городе появились такие места, куда приличному человеку и зайти-то боязно. Она вытащила маленькое зеркальце, чтобы посмотреть на свое лицо. Эта треклятая жара для пудры просто смерть! Цокая языком по поводу цвета своих щек, Лизбит мельком взглянула в окошко и увидела какого-то нищего – он хромал по улице, направляясь прямиком к карете. Вонючий попрошайка в грязной куртке без одного рукава – из дыры высовывалась тощая голая рука. Лизбит показалось даже, что это женщина! Она скривила губы от отвращения. Нищенка была невероятно грязной, короткую щетину на ее голове покрывала корка крови, дерьма и бог знает чего еще. Судя по виду, она могла быть заразной. Последнее, что было нужно Лизбит, когда вернется леди Савин – это какая-то больная побродяжка с протянутой рукой! Резко опустив окно, она гаркнула: – А ну-ка, убирайся отсюда к чертям, живо! Красные глаза нищенки скользнули куда-то вбок, она по широкой дуге обогнула экипаж и захромала дальше, согнувшись чуть не до самой земли. Моментом позже дверь с другой стороны кареты загрохотала и рывком распахнулась. Внутрь, пригнув голову, полез какой-то человек. Здоровенный мужик в поношенной рабочей спецовке, с большим пятном сажи, размазанным с одной стороны лица. Какая наглость, вот так взять и вломиться в экипаж леди Савин! – Пошел вон! – свирепо рявкнула Лизбит. Однако он не пошел вон. За его спиной уже толпились другие, их ухмыляющиеся лица заглядывали в окна, грязные руки тянулись к ней. – На помощь! – завопила Лизбит, прижимаясь ко второй дверце. – Помогите! Она яростно лягнула чумазого и довольно удачно попала ему в челюсть, но один из других ухватил ее за лодыжку, и они выволокли ее, вопящую во все горло, из кареты прямо в канаву. Она не успела и глазом моргнуть, как оказалась в море цепких рук, тяжелых ботинок и разъяренных лиц. – Где она? – Дочка Калеки? – Где эта Глоктова сучка? – Я всего лишь горничная… визажистка! – пискнула Лизбит, не понимая, что происходит. Грабеж! Бунт! Они стащили кучера с сиденья и пинали его тяжелыми башмаками – бедняга скорчился на земле, прикрывая окровавленными руками голову. – Даем тебе последний шанс! – Я всего лишь… Ее ударили. Тяжелый, тупой тычок – и ее голова шмякнулась о мостовую. Рот наполнился кровью. Кто-то потащил ее вверх за волосы. Затрещали швы: один рукав ее жакета наполовину оторвался и повис, волоча кружево по земле. Один из людей копался в ее сумочке, выбрасывая оттуда ее замечательные коробочки с красками и пудрой, втаптывая ее щетки в грязь. – Тащите ее внутрь! Там посмотрим, что ей известно. – Нет! – завизжала она. Цепочка часов оцарапала ей лицо: кто-то сорвал их у нее с шеи. – Нет! Гогоча, они поволокли ее к воротам, сквозь ворота. – Нет! Она попыталась ухватиться за проем, но ее держали – один за левую руку, другой за правую, третий за левую лодыжку. – Нет! Она беспомощно молотила каблуком правой туфельки по земле. Такие милые туфельки! Она так гордилась, когда впервые их надела! – Я просто визажистка! – верещала Лизбит.* * *
– Стойте! – проревел Курбман, отпихивая с дороги одного человека, потом другого. – Остановитесь! Один из парней уже радостно засунул руку вглубь порванной рубашки девицы. Курбман ухватил его за горло и швырнул наземь. – Вы что, забыли, кто мы такие? Мы не животные! Мы ломатели! В этот момент, глядя в повернутые к нему ошалелые лица, он усомнился в этом. Но все равно продолжал кричать. А что еще он мог сделать? – Мы сделали то, что сделали, чтобы над нами не измывались! Не для того, чтобы самим измываться над другими! Мы лучше этого, братья! – Он рубил ладонями воздух, пытаясь заставить их понять. – Мы делаем это ради Великой Перемены! Ради справедливости! Вы что, забыли? Конечно, он знал, что это не совсем так. Кто-то делал это ради справедливости, кто-то ради мести, кто-то ради наживы, кто-то ради возможности возглавить бунт, и никто не мешал им смешивать все это в разных пропорциях. В такие времена, когда в ушах стоит гул победы и насилия, даже самые лучшие могут запачкаться. Тем не менее, в толпе оказалось достаточно принадлежащих к первой группе, чтобы у людей зародились сомнения. – Что, думаешь, отпустить ее? – спросил кто-то. – Мы никого не отпускаем! – ответил Курбман. – Их всех будут судить вместе с другими. Судить по справедливости. Настоящим судом. – Я просто… визажистка… – рыдала девчонка. Ее лицо было покрыто потеками пудры. Тут появились еще двое, таща между собой Валлимира. Его одежда была разорвана, лицо окровавлено, глаза еле открывались. Один из парней плюнул на него. – Гребаный ублюдок! – прорычал другой. Курбман шагнул, заслоняя его собой, подняв ладони вверх: – Спокойно, братья! Не будем делать ничего, о чем потом пожалеем! – Я ни о чем не пожалею! – раздался гневный голос. – И я тебе не брат, – добавил второй. – Если у тебя кишка тонка, оставь это для тех, кто покрепче, – сказал третий, словно сделаться частью толпы было бог весть каким смелым деянием. Все могло бы обернуться совсем плохо – в смысле, еще хуже, чем было, – но в этот момент по улице повели пленных. Они шли, гремя длинной цепью, к которой были прикованы попарно – около двух дюжин хороших костюмов, изорванных и перепачканных; около двух дюжин благородных лиц, перекошенных от ужаса, покрытых синяками и залитых слезами. За ними приглядывали пятеро ломателей со свисающими с поясов самодельными наручниками, а впереди вышагивал крепкий старик с суровым лицом, которого Курбман знал по собраниям, хотя, кажется, ни разу не слышал, чтобы тот раскрыл рот. – Брат Локк! – крикнул он, и старик придержал шаркающую ногами колонну. – Ты ведешь их к зданию суда? – Да. – У меня для тебя еще двое. Курбман высвободил девчонку и, невзирая на ропот своих товарищей, передал ее белокурому бородачу, который принялся приковывать ее наручниками к цепи. Черт побери! Одним из пленников был Селф, бригадир третьего цеха на стекольной фабрике Реслинга! Он стоял, опустив глаза, с огромным кровавым рубцом поперек щеки. Хороший человек, Селф. Всегда заботился о своих людях, как мог. Курбман сглотнул. Заковать этих людей в кандалы – лучшее, что он мог для них сделать. Высвободить любого из них скорее всего значило отправить его на верную смерть. – Я просто визажистка, – продолжала всхлипывать девчонка, когда рядом с ней приковывали Валлимира. Его голова моталась, волосы слиплись от крови. Курбман снова повернулся к рабочим. – Нам выпал шанс сделать мир лучше, братья! – проговорил он треснувшим голосом. – Построить лучший мир, вы понимаете? Но для этого нужно сделать все правильно.* * *
Цепь дернулась, и Реслинг с остальными снова принялись идти, а точнее, переставлять ноги – спотыкаясь, пошатываясь, с плачем и стенаниями. За ними присматривали полдюжины жилистых людей, одетых в рабочую одежду, с палками в грязных кулаках. – Мерзавцы, – пробормотал он себе под нос. Он, Карлрик дан Реслинг, лично проследит, чтобы их всех повесили! Их провели мимо горящего остова кареты. Улицу усеивали обломки – обломки досок, битое стекло. Он вздрогнул: одно из окон на верхнем этаже внезапно взорвалось, и оттуда вылетел огромный письменный стол, кувыркаясь и разваливаясь в воздухе, рассеивая бумаги по булыжной мостовой. Рядом стояли несколько человек и смотрели. Один ел яблоко. Другой смеялся – резким, нервным смехом. Они ворвались на мостик – в смысле, в его контору, но он любил называть ее мостиком. Ему всегда нравился морской лексикон. «Убирайтесь к чертовой матери!» Они всегда опускали глаза, когда он кричал на них. «Убирайтесь!!» Не в этот раз. Он не мог в это поверить! Он до сих пор не мог в это поверить! Он – адмирал! Он – Карлрик дан Реслинг! Его вытащили из-за его письменного стола. «Мерзавцы!» Проволокли по его собственной палубе – то есть по полу фабрики, усеянному мусором, загаженному его собственными рабочими. Которые действовали с гораздо большим энтузиазмом, чем когда-либо прежде, разрушая машины, для управления которыми он их нанимал. «Будьте вы все прокляты!» И это после всего, что он сделал для этих людей, для этого города! Его приковали к этой чертовой цепи вместе с двумя дюжинами других таких же беспомощных неудачников, словно рабов в треклятом Гуркхуле. «Да как вы смеете?!» Команда была пестрая. Впереди шагал человек в порванной куртке, вид которого был Реслингу знаком. Адвокат, что ли? Рядом шла жена того идиота – как его там зовут, Сириск? Девушка, которую только что добавили к группе, была скорее похожа на чертову горничную, чем на светскую даму. Ее щеки в дорожках от слез были румяными, словно у крестьянки. Куда их вообще ведут? В этом не было никакого смысла. Ни в чем не было никакого смысла. Из окна наверху высунулась женщина с ярко раскрашенным лицом; не переставая хохотать, она принялась швырять в воздух огромные пачки бумаг. Счета, расписки, акты, порхая словно обезумевшие конфетти, укрывали собой булыжники, затейливые каллиграфические росчерки смешивались с грязью. Это было больше, чем забастовка. Больше, чем бунт. Речь шла не только о его фабрике или о фабрике на соседней улице. Весь город был заражен революцией! Это происходило повсюду. Весь мир сошел с ума! Что бы подумала его дорогая Селина, если бы увидела, до чего довели ее любимый город? Она, которая по вечерам раздавала суп беднякам! Кормила этих треклятых кровопийц! Наверное, даже к лучшему, что ее свалила лихорадка той ужасной зимой, невзирая на огромные суммы, потраченные им на докторов. Все к лучшему. В точности как говорили люди над ее могилой. Бросив взгляд в боковую улочку, он увидел людей, которые переворачивали груженую бочонками фуру. Бочонки скатывались и прыгали по булыжникам. – Негодяи! – зарычал он в лицо ближайшему конвоиру. Ближайшему ломателю. Ближайшему изменнику. Ближайшему животному. – Я Карлрик дан Реслинг, и я лично прослежу, чтобы вас всех… Конвоир ударил его. Это было настолько неожиданно, что он покачнулся и с размаху сел на мостовую, едва не уронив прикованную рядом женщину. Он сидел в грязи, потрясенный; под его носом пузырилась кровь. Его никогда прежде не били. Никогда в жизни. Он почувствовал очень сильное желание, чтобы это никогда не повторялось в дальнейшем. – Поднимайся, – велел конвоир. Реслинг поднялся. В его глазах стояли слезы. Что бы подумала его дорогая Селина, если бы могла его видеть сейчас? Он – Карлриг дан Реслинг. Он – адмирал. Разве не так? Он больше не был в этом уверен.* * *
– Мерзавцы! – всхлипывал человек рядом с ней, но теперь это звучало не больше чем жалобным блеяньем. Тем не менее, это значило искушать судьбу. – Прекратите! – прошипела ему Кондина сквозь собственные слезы. – Вы только делаете хуже! Впрочем, могло ли быть еще хуже, чем сейчас? Мимо с топаньем проносились люди – разъяренные лица, стиснутые кулаки, палки и топоры. Они орали, улюлюкали, издавали всевозможные животные звуки, вообще не похожие на слова. Один внезапно нырнул к ней и лязгнул зубами ей прямо в лицо, так что она отшатнулась и едва не упала. По ее лицу катились слезы. Их поток не прекращался с тех пор, как они пинком распахнули дверь маленького кафе, где она сидела, делясь с подругами сплетнями, услышанными от Савин дан Глокта. Не было никакой нужды раскрывать двери пинком! Могли бы просто открыть. Колокольчик над дверью всегда так очаровательно звенел… Ее отец всегда раздражался, когда она плакала. «Возьми себя в руки, девчонка!» Он приходил в ярость, словно это был какой-то нечестный прием, нападение на него. Порой он даже давал ей подзатыльник, но от ударов она не становилась крепче, совсем наоборот. Ее муж выбрал другой способ – благожелательное пренебрежение. Идея, что он может заинтересоваться ею настолько, чтобы ударить, казалась абсурдной. Приковав ее к цепи, рабочие проявили к ней больше внимания, чем она видела за годы. Цепочка пленников проковыляла мимо огромного здания горящей мануфактуры. Клубы дыма вздымались в сгущающиеся сумерки. Послышался громкий треск: лопнуло одно из стекол, рассыпая дождь осколков, из проема выхлестнул язык пламени, на улицу посыпались дымящиеся обломки, планки, куски шифера. Кондина подняла руку, прикрываясь от жара, моментально высушившего слезы на ее лице. Восстание рабочих служило фоном для одной из ее самых любимых книг – «Жертва трудящихся», в которой прекрасную дочь фабриканта спасает из огня один из самых грубых работников ее отца. В том месте, где она наконец отдается ему в окружении машин, страницы были наиболее истрепаны. Особенное наслаждение у Кондины вызывало описание его рук – таких сильных и таких нежных. Сильных рук здесь было предостаточно. Нежных – не очень. Она видела, как несколько человек яростно выбивали ногами дверь лавки. Другие вытаскивали из соседнего дома ковер. Ее опухшие, саднящие отслез глаза метались из стороны в сторону на звуки воплей, грубых выкриков, дикого визга. Повсюду ее окружали маленькие ужасы, и нигде ни следа романтики. За ними украдкой ковыляла какая-то нищенка в омерзительно грязной куртке. Зачем? Они шли прямиком в ад. Можно сказать, уже прибыли. – Мерзавцы! – всхлипнул человек рядом с ней. – Ш-ш-ш! – яростно зашипела на него Кондина. Человек, идущий спереди, хмуро взглянул на них через плечо. – Заткнитесь вы, оба!* * *
Колтон отвернулся от хнычущей парочки, качая головой. Вот в чем проблема с богатыми – они не имеют представления, как справляться с трудностями. Нет практики. Он почесал натертую кожу под наручниками. Самодельные, с острыми краями, они сразу начали раздражать кожу. Но Колтон привык к вещам, которые раздражают. Он не хотел становиться охранником. Но охранникам выдавали куртки. Плюс кормежка, пускай даже плохая, и жалованье, пускай дерьмовое. А какой у него оставался выбор к тому времени? Он не то что охранником – сторожевым псом согласился бы стать, если бы ему предложили конуру! Принципы дело хорошее, но только тогда, когда у тебя есть крыша над головой. Они миновали три скорченных тела, лежащих на земле. Красные мундиры порваны, темные пятна на ткани. Солдаты. Если даже армия не смогла остановить это безумие, какая может оставаться надежда? Он всегда думал, что станет ткачом, как его папаша. Золотые были денечки, в первые годы после того, как Карнсбик запатентовал свою прядильную машину. Новые мануфактуры крутили пряжу с такой быстротой, что ее раздавали практически задаром, а на ткачей внезапно образовался большой спрос. Они тогда одевались как лорды, ходили задрав носы. И да, конечно, для прядильщиков-кустарей наступили тяжелые времена, но это были их проблемы, бедолаг несчастных. А потом, примерно в то время, когда Колтон заканчивал свое обучение, появилась ткацкая машина Масруда, и за какие-то три года ткачи пришли в такое же положение, в каком прежде были прядильщики – то есть весьма незавидное. Не сильно помогло и то, что прядильщики тоже взялись за ткачество, считая, что на этом деле можно заработать денег, но теперь денег не стало нигде. Так Колтон оказался без работы. Пришел в Вальбек, поскольку слышал, что там работа есть всегда – но оказалось, что всем пришла в голову та же идея. Поэтому он стал охранником. Люди смотрели на него как на предателя. Но ему нужна была теплая куртка. И кормежка. И вот теперь он прикован к цепи вместе с кучей богатых ублюдков! У него даже отобрали куртку – жестокая шутка. Нельзя сказать, что с ним поступили справедливо. Но с другой стороны, спросите у прядильщиков, что такое справедливость. Шаркая ногами, они взобрались на мост. Лаяла собака. Она скакала, как безумная, вокруг разбитой повозки, с которой горстка ребятишек растаскивала ящики, гавкая ни на кого и на всех сразу. Та женщина сзади все продолжала всхлипывать. Эти богатеи не имеют никакого понятия о том, как справляться с трудностями! Нет практики. Хотя теперь, небось, практика поя-вится. – Погодите! – сказал ломатель, которого поставили начальником, и колонна, гремя цепью, остановилась посреди моста. Странное дело – Колтон знал его. Кажется, его звали Локк. В те времена он тоже был ткачом. Колтон помнил, как этот человек вместе с его папашей смеялись над чем-то на собрании гильдии – еще до того, как папаша помер, а гильдия развалилась. Теперь он превратился в сурового старика. Как и многие другие ткачи – главным образом по причине Масрудовой ткацкой машины.* * *
Локк подошел к парапету и хмуро поглядел вниз. Грязная вода, забитая пеной и мусором, с потеками блестящего масла. Он часто стоял здесь, на этом самом месте. Наблюдал за водой. После того, как умерла его жена. Такое жаркое лето, что трудно представить, насколько суровой была та зима. Может, причиной был холод или голод, или лихорадка, а может, у нее просто кончилась надежда – вытекла вся до капли. Ее попросту невозможно было согреть. Она все слабела и слабела, а потом однажды просто не проснулась. Их сын последовал за ней двумя ночами позже, восемь годков ему было. Дочка ушла последней, чуть не дождалась оттепели. На самом деле он уже не помнил, какими они были. Не мог вспомнить их живыми. Зато он помнил их мертвыми. Пару ночей он спал рядом с ними, в соседней комнате, пока земля не оттаяла. Их последние ночи вместе. Он помнил, как их хоронил. Всех в одной могиле, и это ему еще повезло – слишком многих закапывали той весной. Жена легла на дно, дети поверх нее, словно она их держала, что ли. Он глянул на них сверху и подумал, что им повезло. Пожалел, что он не с ними. Он не плакал – не знал, как. Могильщик положил ему руку на плечо и сказал: «Надо бы тебе сходить на собрание. Послушать Ткача». Помнится, он поднял тогда голову и увидел группу проходящих мимо богатых горожан. Они смеялись – но не над ним и его горестями. Их они просто не замечали. Словно жили в другом мире, где не было ни его, ни его мертвых. Теперь все изменилось. Повернувшись, он посмотрел на них. У нескольких человек шла кровь, несколько женщин плакали, но Локк не чувствовал жалости. Вообще ничего не чувствовал. Прошло много времени с тех пор, как он чувствовал что-нибудь. – Что вы делаете? – спросил один из них, с окровавленным ртом. – Я требую, чтобы вы сказали мне, что вы… – Заткнись! – взвизгнула краснощекая девчонка в разорванном платье. – Заткни свою вонючую пасть, говноед! Локк поглядел на тяжелую цепь. Едва ли кому-нибудь из них удастся уплыть, будучи прикованным к этой штуке. Всего-то делов – столкнуть в воду первую пару, и остальных потащит следом. Утащит на дно реки. И дело будет кончено. Он понимал, что это вряд ли будет справедливо. Но, возможно, это будет достаточно близко к справедливости. Двое мужчин гнались за третьим с палками в руках, били его и смеялись; он спотыкался и падал, а они снова втаскивали его на ноги и снова били. Какой-то нищий, скрючившись в дверном проеме возле самого моста, блестящими глазами смотрел на Локка.* * *
Старый ломатель, возглавлявший колонну, поглядел прямо на нее, и Савин попятилась, вжавшись в свой угол, кутаясь в вонючую куртку. Она не осмеливалась подняться на мост, где оказалась бы окруженной людьми и беззащитной. Она пошла следом за пленными только потому, что не очень-то понимала, что еще делать. По крайней мере, когда они были впереди, у нее было чувство, что она не совсем одна. Но она ничем не могла им помочь. Как и они ей. Помощи не было ни для кого. Ее телу отчаянно хотелось броситься бежать, каждая мышца дрожала от напряжения – но бежать было некуда. Все, что она могла – это красться вдоль улиц, заваленных рваной бумагой, перевернутыми повозками, убитыми лошадьми, обломками механизмов, сжимая клинок под зловонной тряпкой, что служила ей курткой, и высматривая место, где можно было бы спрятаться. Какую-нибудь дыру, где она смогла бы подумать над тем, что произошло и как отсюда выбраться. Место, которого не коснулось всеобщее безумие. Однако очень скоро она поняла, что безумие царит повсюду. Оно распространилось по городу, как эпидемия. Как лесной пожар. Весь город – весь мир! – потерял рассудок. Она вздрогнула, услышав женский вопль, тотчас же заглушенный. В узком проулке двигались какие-то фигуры, кого-то заталкивали в канаву: брыкающиеся ноги, спустившийся чулок, потертая туфелька… – Помогите! Помогите! Она могла бы сделать что-нибудь, у нее ведь был клинок. Однако вместо этого Савин поспешила дальше. Дикие вопли женщины быстро затерялись среди криков, ударов, треска, собачьего лая… Сверху послышался какой-то скрип, она взглянула туда – и отпрянула к стене. С балки, выступающей из стены здания, свисало тело человека. Хорошо одетый, руки связаны, седые волосы в полном беспорядке. Какой-нибудь фабрикант? Или инженер? Возможно, знакомый, с которым они вместе смеялись на одном из приемов? Она заковыляла дальше, устремив взгляд в землю. Новое мощение сменилось старым булыжником, дальше пошла усыпанная соломой земля, потом перепаханная колесами грязь. Улицы становились все у́же, все дальше от реки, дальше от мануфактур, здания смыкались все больше, пока не стали напоминать зловонные рукотворные овраги. Роль мощения здесь играли выплеснутые из подвалов помои, на уровне подошв виднелись маленькие тусклые оконца, над головой, словно ряды безумных флагов, хлопала вывешенная на просушку драная одежда, отдельные участки улицы были выгорожены, и в этих загонах хрюкали, визжали и рылись в отбросах свиньи… На город спустился сумрак, еще более дьявольский, чем обычно, когда солнце село за горизонт и на улицах заклубился дым от горящих зданий. Их силуэты, словно фантомы, маячили и пропадали в похожем на суп полумраке. Савин полностью потерялась. Вальбек превратился в лабиринт кошмаров, из которого не было выхода. Мог ли это быть тот же самый мир, в котором она председательствовала на заседаниях Солярного общества, щелчком веера решая чужие судьбы? Внезапно люди начали разбегаться, словно вспугнутый косяк рыбы, визжа от ужаса. Она не имела представления, от чего они бежали, но их паника оказалась заразительнее чумы, и она тоже кинулась прочь – прочь, не раздумывая, неведомо куда, дыхание обжигает перехваченное страхом горло, гнилая куртка хлопает по ободранным коленям… Она увидела, как какой-то человек нырнул в переулок, и нырнула следом, едва не столкнувшись с ним, когда он резко повернулся к ней с обломанной ножкой стула в руке: – А ну отойди! Его лицо было настолько безумным, что почти не походило на человеческое. Он толкнул ее, и она упала, прикусив язык, распласталась по земле и откатилась в канаву, едва не порезавшись собственным клинком. Кто-то пнул ее в бок, пробегая мимо, кто-то споткнулся об нее. Она с трудом поднялась и захромала дальше, морщась от новых ушибов. Неужели только этим утром они болтали о пустяках с госпожой Валлимир, сидя за чересчур роскошно декорированным завтраком? «Какой ароматный чай, кто его импортирует?» Неужели прошел всего лишь час с небольшим с тех пор, как она рассуждала с полковником о цене детского труда? А ее замечательная новая портупея, сработанная с таким искусством! Теперь полковника с женой скорее всего убили, а от Савин дан Глокты осталось одно воспоминание – маловероятная история, которую ей кто-то рассказывал. Если судьба позволит ей выжить в этом кошмаре, она станет лучше. Станет той прекрасной личностью, которую всегда из себя строила. Она больше не станет рисковать. Не будет амбициозной гадюкой. Если только судьба позволит ей выжить… Вскоре она поняла, что бормочет себе под нос с каждым всхлипывающим выдохом: – Дай мне выжить… дай мне выжить… дай мне выжить… Словно стихотворение. Словно молитву. Раньше она смеялась, когда Зури говорила о Боге. Как может настолько умный человек верить в такую глупость? Теперь она пыталась поверить сама. Изо всех сил хотела поверить. – Дай мне выжить… Хромая, она вышла на площадь, вымощенную покривившимся булыжником, на одном краю которой пылало большое здание. Огонь выхлестывал из-за почерневших колонн, пепел сыпался сверху на фоне кровавого заката. В центре стоял старинный памятник Гароду Великому. Вокруг пьедестала столпились фигуры людей, колотивших молотками по ногам статуи, другие забросили веревки ей на плечи, пытаясь стащить ее вниз. Ликующая толпа наблюдала с факелами в руках, вопя от восторга и ярости, изрыгая хриплые ругательства. Играла музыка – дудка и скрипка дудели и скрипели, перед ними танцевала какая-то полубезумная женщина, взметая грязные лохмотья и грязные нечесаные волосы. И мужчина. Абсолютно голый толстяк, неуклюже переваливавшийся рядом с ноги на ногу. На площади царила атмосфера сумасшедшего карнавала. Савин стояла, глядя на все это, за пределом отчаяния или измождения, грязная как свинья, томимая жаждой как собака. Ей хотелось то ли расхохотаться, то ли расплакаться – а может быть, махнуть на все рукой и присоединиться к танцорам. Она прислонилась к стене и сползла на землю, едва дыша. Она попыталась подумать, но эта спятившая музыка не оставляла места для мыслей. Фигуры, черные на фоне пламени, подрагивающие от жара. Высокий человек в высоком цилиндре, указывающий на что-то, вопя во весь голос.* * *
– Вали его! – орал Искра. Он гребаный король! Эта площадь – его королевство, и он не потерпит другого короля в ее пределах! – Вали его! Может быть, в должное время здесь поставят новую статую. Памятник ему самому, вот в этом самом цилиндре, который он только что украл и в котором выглядит таким франтом. Искра не боится ничего! Чем больше он повторял это всем остальным и самому себе, тем больше в этом было правды. Вот Краска – тот всего боялся. Забивался в чулан и плакал, когда к его матери приходили мужчины. Искра ненавидел этого маленького скрюченного гаденыша, который всего боялся. Поэтому он стряхнул его с плеч, как змея сбрасывает кожу. Искра не боится ничего! Он с ухмылкой взглянул на танцоров, спотыкающихся и покачивающихся, раздетых, исхлестанных и униженных всеми возможными способами. – Надо бы повесить одного из этих ублюдков! – Он крикнул это еще громче чем прежде, чтобы все видели, как он ничего не боится. – Преподадим урок остальным! – Разве мы не должны дождаться Судью? – спросил Фреймер. Искра сглотнул. Он не боялся ничего, но Судья… это было другое дело. Она не только сама была сумасшедшей – каким-то образом она сводила с ума других. Словно она была спичкой, а они сухой стружкой. Кроме того, ты никогда не знал, о чем она думает. Может, ей понравится то, что он сделал на площади. А может, решит, что это дешевка. Может, повернет к нему свои черные глаза, высунет кончик языка между зубами. «Тебе не кажется, что это гребаная дешевка, а, Искра?» – скажет она, и все уставятся на него, и у него пересохнет во рту, а колени начнут дрожать, как у Краски, когда он прятался в чулане. – Что ты сказал?! – завопил он. Как всегда, собственный страх вызвал у него ярость. Он схватил Фреймера за отвороты изношенной куртки. У этого дуралея не хватило ума даже на то, чтобы спереть себе одежду получше у одного из благородных посетителей. – Я тут гребаный босс, понял, дуралей? Это моя гребаная площадь! – Ладно-ладно, твоя площадь. – Вот именно! И я буду сжигать все, что мне захочется! – Искра подпихнул груду бумаг на верхушку костра, приобнял одной рукой ублюдка, которого они привязали к столбу посередине кучи. – И кого мне захочется! Он высоко поднял свой факел, и языки пламени, пляшущие в темноте, снова вселили в него храбрость. – Я король этой гребаной площади! Ты меня понял? Он потрепал ублюдка по болтающейся голове, и поскольку волосы у того были пропитаны кровью и вином, был вынужден обтереть ладонь о его же окровавленную рубашку. Потом он спрыгнул с костра, выхватил из руки Фреймера бутылку и глотнул. Спиртное позволяло почувствовать себя смелым. Как будто Краска где-то далеко-далеко, и треклятый чулан, и даже Судья. С широкой ухмылкой Искра обвел взглядом дело своих рук. Он еще не решил, сжигать того ублюдка или нет. Сперва думал, что не стоит, но с наступлением ночи ему начало казаться, что горящий человек сможет отлично послужить центральной фигурой композиции.* * *
– Помогите… – прошептал Алинган. Но здесь не было никого, кто мог бы ему помочь. Все сбесились, сошли с ума все до одного. Улыбки, полные блестящих зубов. Глаза, полные безжалостного огня. Они были словно демоны. Они и были демонами. Когда его выволокли из его кабинета, он был уверен, что городская стража явится на помощь. Когда его привязывали к столбу, он не сомневался, что инквизиция уже спешит вызволить его из беды. Когда начали спускаться сумерки и великий бунт перешел в оргию разрушения, он все еще надеялся, что на площадь вот-вот ворвутся солдаты и положат этому конец. Но никто не явился, и огромная куча правовых документов, инженерных чертежей, официальных заявлений, непристойных гравюр, изломанной мебели, натащенных из контор вокруг площади, все росла, достигнув его коленей. Костер. Он не думал, что они действительно его подожгут. Не может же быть, чтобы они действительно собирались его поджечь? Или может? У него были сомнения насчет этого района, когда он собирался снимать тут помещение. Но чтобы инженера принимали всерьез, ему нужна своя контора, а цена аренды в более фешенебельных кварталах Вальбека переходила все границы. Его уверяли, что ломателей полностью держат под контролем. Что им преподали жестокий урок. Что разговоры о сжигателях – всего лишь слухи, распространяемые пессимистами и нытиками, чтобы опорочить доброе имя города. Ему ставили в пример новенький, суперсовременный филиал банка «Валинт и Балк» и говорили о грядущем благоустройстве района. А теперь из окон новенького суперсовременного филиала банка «Валинт и Балк» вырывались языки пламени, на площадь летел пепел и горящие векселя, а сжигатели, изблеванные скрывавшими их тенями, явились во плоти – обезумевшие легионы, пляшущие вокруг него со своими факелами и светильниками. Кто-то ударил его по лицу, смеясь, смеясь во все горло. Почему они так ненавидят его? Ведь он делал мир лучше. Эффективнее. Бесчисленные маленькие усовершенствования механизмов и технологических процессов на нескольких фабриках – его рук дело. Он неуклонно создавал себе репутацию усердного работника. Так почему они ненавидят его? – Что за день! – воскликнул кто-то. – Великая Перемена наконец наступила! Ему в горло попал удушающий клуб дыма; он закашлялся, отчаянно кося глазами, чтобы увидеть, не загорелся ли его костер. Но нет. Слишком много огней горело на площади, отблескивая в слезах отчаяния, застилающих его глаза. – Помогите… – пробормотал он, уже ни на что не надеясь. Все, что требуется – это случайно упавший факел. Кусок горящей бумаги, занесенный капризным ветерком. Случайная искра. И чем дольше все это продолжалось, чем безумнее вели себя люди, тем несомненнее становилась его гибель. Одна из женщин сорвала с себя платье, другая облила ее голые груди вином, и какой-то мужчина уткнулся в них лицом, словно боров в корыто. Все трое заливались отчаянным, взвизгивающим хохотом, словно завтра кончится мир. Возможно, он уже кончился. Мимо костра проплясал скрипач, нещадно пиля смычком свой инструмент со свисающими с грифа оборванными струнами. Алинган закрыл глаза. Это было совсем как в историях о падении Аулкуса, весь этот хаос и оргии на улицах. Он всегда думал о цивилизации как об огромном механизме, твердом и железном, где все привинчено к надлежащим местам. Теперь он увидел, что это ткань, тонкая и прозрачная, как вуаль новобрачной. Материя, которую по всеобщему согласию никто не трогает, но которую можно разорвать в одно мгновение. И обрести ад, скрывающийся непосредственно внизу. – Наваливай выше, ублюдки! – орал тот, кого называли Искрой: главный сжигатель, главный демон, временный Гластрод этого места; и люди швыряли все новые кипы бумаги Алингану в лицо, и листки порхали в воздухе, кружась и скручиваясь в трубочки в потоках горячего ветра. – Помогите… – прошептал он, не обращаясь ни к кому. Конечно же, они придут. Городская стража. Инквизиция. Солдаты. Кто-нибудь обязательно придет. Как они могут не прийти? Но Алинган был вынужден признать, с ужасом глядя на неуклонно растущую груду бумаги вокруг своих лодыжек, что они могут явиться слишком поздно. – Великая Перемена! – взвыл кто-то, заливаясь безумным восторженным хохотом. – Что за день!* * *
– Что за день! – орал тот ублюдок с косым глазом. Малли никак не могла запомнить его имени. Мелкий и мерзкий, она всегда так считала. Из тех, что всегда заглядывают в окна, ища чем бы поживиться. – Свобода, мать твою за ногу! – вопил он. Малли хотела бы быть свободной. А кто не хочет? В принципе. Свобода – это светлая мечта, бегать по цветущему лугу с распущенными волосами и все такое. Но она не хотела быть свободной, к примеру, от того, чтобы ей платили. Она как-то раз попробовала, и это было так неприятно, что не описать. Именно тогда она и стала шлюхой. В общем-то ее никто не принуждал. Просто когда выбор стоит между тем, чтобы голодать, и тем, чтобы раздвигать ноги, считай, что никакого выбора и нет. Они выбили дверь в распивочную и вытащили оттуда благородных клиентов за ноги, заставили их плясать для всеобщего развлечения при свете горящего здания банка – одетых или раздетых, в том виде, как их нашли к этому моменту. Один дородный пожилой господин шаркал вокруг груды наваленных бумаг со шляпой на голове, но со спущенными до лодыжек штанами. Другой парень – кажется, адвокат, тот самый, что любил пораспространяться насчет благотворительности и всегда прикрывал лицо, когда ему сосали член, – был вообще голый как младенец. Рубцы от хлыста на его волосатой спине блестели в свете костров. Смотреть, как клиенты пляшут для нее, а не наоборот, было приятным разнообразием, тут не поспоришь, и ее ни капельки не волновало, что банк сгорел дотла, но в ней копошилось беспокойство насчет того, кто заплатит ей за сломанную дверь. А за этим беспокойством маячило еще более серьезное: если они сегодня сожгут всех клиентов, кто станет завтра платить ей хоть за что-нибудь? – Великая Перемена! Косоглазый урод схватил Малли за руку, сжав до боли, и практически силой подтащил к себе. Интересная штука: когда мужики толкуют о свободе, они никогда не имеют в виду свободу для женщин. – Что за день, а? – завопил он ей в лицо, обдавая ее зловонным дыханием. – Угу, – отозвалась она, улыбаясь и высвобождая руку. – Великая Перемена. Но только вот была ли эта перемена к лучшему? Вот что ее заботило. Может быть, она проснется завтра утром, и внезапно окажется, что мир излечился от безумия, и вдобавок кто-то починил ей сломанный замок? Она сильно сомневалась в этом. Но что она могла сделать, кроме как улыбаться и надеяться на лучшее? По крайней мере, в этом у нее был большой опыт. Она увидела, что Искра смотрит на нее, и почувствовала, что должна сделать что-то жестокое. Показать, что она одна из них. Мимо как раз ковылял голый адвокат, и она высунула башмак, поставив ему подножку. Он рухнул на землю и заворочался в грязи, а она зашлась деланым визгливым хохотом, показывая на него пальцем. Ей это вовсе не нравилось. Но когда выбор стоит между тем, чтобы причинять боль, и тем, чтобы боль причиняли тебе, считай, что никакого выбора и нет. Она достаточно часто оказывалась на дерьмовом конце этих гребаных качелей.* * *
– Встать, свинья! – скомандовал кто-то. Рэндок, пошатываясь, поднялся на ноги, держась за бок, пытаясь поднять вверх ослабевшую руку и одновременно танцевать. Танцор из него всегда был никудышный, даже когда он был одет. Сейчас он был на пределе измождения. Невзирая на наготу, с него катился градом пот, горло жгла застарелая изжога. Однако изжога была наименьшей из его забот. Кажется, эта женщина, Малли, поставила ему подножку. Теперь она показывала на него пальцем, заходясь в визгливом хохоте. Он не мог этого понять. Ведь он же помогал ей, и часто! Финансовая поддержка, из самых сердечных чувств. Именно поэтому он продолжал приходить сюда – чтобы помогать этим бедным девушкам, которых тяжелые времена вынудили вести распутную жизнь. И если они хотели его отблагодарить, он не мог их обидеть, отказав в этом вполне естественном желании. Он был чуток к желаниям общества. И вот как они ему отплатили, эти неблагодарные суки! Гребаные вонючие шлюхи, вот они кто! С трудом переставляя ноги, он миновал огромную кучу документов, наваленную ими вокруг несчастного малого в дешевом костюме, которого они привязали к столбу, словно он был еретиком, а они – фанатиками на диком Юге. Возможно, в этой куче были и дела самого Рэндока, готовые взлететь к небу в столбе дыма. Какое расточительство! Какая глупость! Всю свою жизнь он посвятил закону – еще одно благодеяние с его стороны. Сколько пота он пролил ради своих клиентов! Добросовестная работа – его кредо. С Рэндоком вы в надежных руках! На этом он выстроил свою репутацию. Так возникло процветающее товарищество «Залев, Рэндок и Крун». Правда, Залев уже несколько лет как умер – его унесла лихорадка в ту холодную зиму, – но Рэндок не собирался платить за новую вывеску только ради него. Круна тоже не было, он занялся патентным делом. На патентах сейчас можно очень неплохо заработать. При помощи бумаги и чернил можно своротить горы, он всегда так говорил – если у тебя достаточно времени и есть нужные связи в суде. Нет ничего сильнее закона! Впрочем, теперь ему начинало казаться, что огонь все же сильнее. Закон сам по себе, не подкрепленный силой, – всего лишь дыхание. Он вздрогнул, когда часть банковской крыши просела внутрь. Вверх взметнулись языки пламени, фонтаны кружащихся искр. «Никогда не связывайся с «Валинтом и Балком», – сказал ему Залев в самый первый день, когда он занялся юриспруденцией. – Никогда, запомни!» Видят Судьбы, если можно сжечь даже их, со всеми их богатствами и секретами, со всем их могуществом, то что тогда считать надежным? Огонь уже перекидывался на узкое здание, где располагалась его собственная контора. Он всю жизнь работал ради процветания этой фирмы. Можно сказать, выстроил ее своими руками. Ну, то есть Залев и Крун, конечно, тоже участвовали, но основной вклад был все же его, по крайней мере с тех пор, как Залев умер, а Крун занялся патентами. Пошатываясь, он остановился и наклонился, упершись ладонями в колени, охая и отдуваясь, а ужасная музыка все продолжала дудеть и скрипеть, а шлюхи все показывали пальцами, смеялись и пили. Какая несправедливость! Он приходил сюда, чтобы помогать этим девушкам! Он был их благодетелем. Их покровителем. Он был им как отец! Ну, нет, скорее что-то вроде доброго дядюшки. Его здесь любили! А теперь они насмехались над ним, глядя, как он бродит вокруг нагишом. Словно грустный медведь, которого он когда-то видел в странствующем цирке. Тем не менее, могло получиться и хуже. Это он мог оказаться привязанным к столбу с юридической растопкой, наваленной вокруг лодыжек. Рэндок прижал ладонь ко рту, борясь с изжогой. Кто-то ударил его, и он завизжал от боли. Голые ягодицы рассекла огненная полоса. – Пощадите! – захрипел он, снова поднимая слабую руку над головой. – Умоляю! На него с ухмылкой смотрел низкорослый человек с отвратительно косящим глазом, держа в руке кучерской кнут. – Пляши, жирный говнюк! – рявкнул он. – Или мы спалим тебя вместо него! И Рэндок принялся плясать.* * *
– Что за день! – вопил Мотыль. Потому что Великая Перемена наконец пришла и перевернула все вверх дном, и те, кто всю жизнь провели на дне, внезапно оказались сверху, подонки стали господами, и теперь все те вещи, которых он всегда желал, но знал, что никогда не получит, – вот они, только руку протяни. Кто может его остановить? Никто! – Что за день!! И он снова вытянул кнутом того адвокатишку и попал ему на этот раз по ногам, так что тот пошатнулся и упал на колени, жирный говнюк. Жирный говнюк, который не бросил на него даже взгляда, когда он клянчил у него монетку несколько дней назад. Словно он какое-то насекомое. Ну-ка, поглядим теперь, кто из нас насекомое? А? Он знал их всех. Видел каждого из них, даже если они не видели его. У него имелся список претензий ко всем, кто проявлял к нему неуважение, и теперь пришло время платить по счетам. – Пляши, жирный говнюк! Он лягнул адвокатишку в челюсть, когда тот пытался подняться, и опрокинул его на спину. Потом отбросил кнут, схватил обеими руками молот и принялся снова колотить по статуе. – Гребаный ублюдок! – орал он, обращаясь к ней. Хрен его знает, кто это. Какой-то король. Какая-то шишка. – Надо тебя малость понизить, а то ты больно высокий! Он отбил с пьедестала кусок надписи. Хрен его знает, что там написано. Кому нужны буквы после Великой Перемены? – Дай-ка сюда! – он вырвал бутылку из руки Фреймера, как раз собравшегося выпить, так что тот залил спиртным свою дурацкую кепку. – Ах ты ублюдок, – сказал Фреймер, утирая лицо. Мотыль только рассмеялся и сделал еще глоток. Он увидел в дверном проеме маленькую девочку, смотревшую на него. Маленькая смуглая девчонка с большими темными глазами, на щеках блестят полоски от слез. Он воздел бутылку к небесам и расхохотался: – Что за день!!* * *
Гессель отвернулась от безумия, царящего на площади. Это было слишком пугающе. Она пробралась обратно в дверной проем, за которым лежал ее отец. – Отец, – прошептала она, дергая его за руку. – Пожалуйста, проснись! Его тело заколыхалось в ответ на ее усилия, но он не проснулся. Один его глаз был слегка приоткрыт, под веком виднелась полоска белка. Но он не проснулся. Однажды, когда они гуляли в публичном парке в Бизурте, где, как говорят, император Солкун посадил десять тысяч пальмовых деревьев, отец сказал ей, что стоит всегда иметь при себе кусок чистой ткани, чтобы держать себя в опрятном и благопристойном виде. Сейчас она вытащила этот платок, лизнула его и попыталась стереть кровь с его лба, но чем больше она терла, тем больше крови натекало взамен. Вскоре платок стал красным, а седые волосы отца – темными от нее. – О Боже, – шептала Гессель, продолжая тереть, сама не зная, молитва это или проклятие. Несмотря на все усилия жрецов по ее обучению, она никогда не могла до конца понять разницу. – Боже, Боже, Боже! Он говорил, что здесь им будет лучше. В Даве больше не было безопасно. Сперва из города выгнали императорских солдат и воцарился хаос, и это было очень плохо. Потом явились Едоки, чтобы восстановить порядок, и это было гораздо хуже. Она как-то видела одного из этих существ, посреди главной улицы, на закате. Оно испускало ужасный свет. Гессель до сих пор видела его во снах – эти черные глаза, бесстрастную улыбку и кровь на его белой тонкой одежде. И тогда они бежали из Давы. Отец сказал, что здесь им будет лучше. – Боже, Боже, Боже… Но лучше им здесь не стало. Работы не было. Люди на улицах плевали им вслед. Они кочевали от одного города к другому, и те немногие деньги, которые не украли моряки при переезде сюда, понемногу кончились. Они услышали, что в Вальбеке есть работа, и пустились в путь, примкнув к десятку других кантийцев ради безопасности. Путешествие было тяжелым, и все ради того, чтобы узнать, что в Вальбеке работы тоже нет. Даже для белых, не говоря уже о черных, как они. Люди смотрели на них как на крыс. А теперь и здесь все посходили с ума. Гессель не понимала, что произошло. Она не знала даже, кто ударил ее отца и за что. – Боже, Боже… Жрецы говорили, что если она будет молиться каждое утро и каждый вечер и блюсти внутреннюю чистоту, с ней будут случаться только хорошие вещи. И она молилась – каждый вечер и каждое утро. Что она сделала не так? Может быть, она грязная внутри и поэтому Бог наказывает ее? – Боже… – всхлипывала она, тряся отца за плечо. – Отец, пожалуйста, проснись! Она не знала, что делать. Она не знала здесь ни одного человека. С отца сняли его туфли. Его туфли, помоги ей Бог! Его босые ноги сползли с лежанки, и она тихо дотронулась до одной ступни дрожащими пальцами. В ее глазах стояли слезы. – Боже, – прошептала она. Что теперь делать? Она услышала шаркающие шаги. Какой-то человек протиснулся в дверной проем, прижимаясь к стене – сгорбленный, закутанный в драную куртку без одного рукава, – и остановился, с ужасом глядя на площадь, где черные фигуры метались и корчились под звуки обезумевшей музыки. Гессель прижалась к земле, оскалив зубы, еще не зная, собирается она драться или плакать. Жрецы говорили, что иногда бывает необходимо довериться милости чужих людей. – Пожалуйста… – отчаянно пискнула Гессель. Нищий резко обернулся. Это была женщина. Бледное лицо, выбритая голова. Она казалась сумасшедшей. По ее лицу текли струйки крови из ссадины на черепе, один выпученный, покрасневший глаз окружало размазанное пятно черной краски. – Мой отец… он не просыпается, – проговорила Гессель, неловко выговаривая полузнакомые слова. – Мне жаль. – На окровавленной шее женщины поднялся и опустился кадык. – Я ничем не могу помочь. – Пожалуйста! – Тише! – прошипела женщина, в ужасе косясь в сторону площади. – Пожалуйста! – заверещала Гессель, вцепившись в ее обнаженную руку. – Пожалуйста! Пожалуйста! Она вопила все громче и громче; попросту не могла остановиться. Не знала даже, кричит она на языке Союза или на кантийском. Нищенка потянула руку, таща Гессель за собой. – Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! – Закрой рот! – взвизгнула женщина и шваркнула ее об стену. Гессель услышала, как она поспешно выбирается наружу, обратно на площадь. Девочка поднялась на ноги, потирая ушибленную о камень голову. Она снова подползла к отцу и тихонько тронула его за руку. – Отец, – умоляюще прошептала она. – Пожалуйста, проснись!Кое-что наше
Спотыкаясь, Савин выбралась из переулка. Девочка позади так и продолжала причитать. Визгливая музыка приостановилась. Танцы тоже. На нее устремился взгляд – черные глаза, в которых плясали язычки огня среди темноты. Она увидела силуэт высокого человека в цилиндре. В одной руке он держал горящий факел, другая была поднята и указывала прямо на нее. – Приведите мне вон ту! Она припустилась бегом, принуждая свои дрожащие ноги сделать еще одно усилие, нырнула в боковую улочку, поскользнулась на грязи, плюхнулась в канаву и снова выбралась. Пронеслась мимо уставившейся на нее старухи, через крошечный сквер, втиснутый между крошечными домиками, с огромной грудой пепла, навоза и костей посередине, в которой копошились крысы. Сзади слышались крики, резкие возгласы и резкий смех, эхо шлепающих подошв, отражающееся от облезлых стен. В отчаянии она кидалась к дверям, мимо которых пробегала – закрыто, закрыто, закрыто! – затем одна внезапно распахнулась, и она кувырком полетела в утробу какого-то заброшенного здания. Комната с просевшим потолком, посередине навалены тряпки, на них раскинулись спящие люди. Пьяницы, курильщики шелухи, полуодетые, с бездумно раскрытыми ртами, откуда текла слюна. Вонь стояла неописуемая. Кто-то проделал в полу дырку, которую использовали в качестве нужника, вокруг роились мухи. Зажав ладонью рот и подавляя рвотные позывы, Савин пробралась между телами, отыскала заднюю дверь и вывалилась наружу, в переулок. – Вот ты где! Двое мужчин впереди. Она развернулась, чтобы броситься прочь, скользя башмаками по булыжнику, и обнаружила перед собой тупик. Глухая стена из гнилого кирпича, ни единой двери, куда можно попробовать ткнуться. Савин медленно повернулась, чувствуя, как в горле перехватывает дыхание. Они не спеша приближались самоуверенной походкой мужчин, знающих, что они победили. У одного был отвратительно косящий глаз и палка с вбитым в нее гвоздем. Другой шел с низко опущенной головой, надвинув на лицо кепку. – Прочь! – прошипела Савин, подняв руку. Возможно, это выглядело бы более убедительно, если бы рука не дрожала так сильно. – Это женщина! – объявил косоглазый, и на его лице появилась ухмылка. Тот, что в кепке, склонил свой горбатый нос над ее курткой, под которой она крепко сжимала клинок. – Что ты там прячешь? – Не твое дело! Савин постаралась придать голосу непринужденную уверенность, как прежде. Четко отданная команда – половина пути к выполнению. Но голос прозвучал дрожащим хрипом. Хуже того, несмотря на это, в нем явственно прозвучал ее выговор. Улыбка косоглазого расплылась еще шире. – Не просто женщина. Настоящая леди! – Он похлопал палкой о свою ладонь, пощупал пальцем острие гвоздя. – Что, трудные денечки настали, а? – Нынче на улицах полно благородных, – заметил человек в кепке, подаваясь вперед. Савин отступила назад, пригнулась, переводя взгляд с одного на другого. – Предупреждаю, еще один шаг… – А может, это она? – задумчиво проговорил косоглазый. – Она? Кто – она? – Савин дан… – Закрой… рот! – взвизгнула она. Ее глаза расширились: она обнаружила, что навылет проткнула ему грудь клинком. Образцовый выпад, каким мог бы гордиться Бремер дан Горст. – Черт, – вымолвил тот, что был в кепке, вылупившись на нее и отступая назад. Косоглазый полузадушенно кашлянул, выронил палку и ухватился за грудь с торчащим из нее клинком. Он пытался что-то сказать, но ему не хватало дыхания. Савин вытащила клинок, оставив глубокий порез на боковой стороне его ладони. По его куртке тотчас начало расползаться темное пятно, набухая кровью. Человек в кепке повернулся, чтобы бежать, и Савин метнулась следом, рубанув его сзади по ляжке. Клинок неудачно повернулся плоской стороной, не разрезав даже его драные штаны, но тем не менее удара было достаточно, чтобы человек споткнулся и полетел лицом вперед, распластавшись в канаве. – Пожалуйста! – взвизгнул он, приподнимаясь на руках и оглядываясь на нее через плечо в таком же ужасе, в каком была сама Савин минуту назад. – Пожалуйста! Клинок ударился в его ребра, он тихо ухнул, выгнул спину, завозился на земле, скривив лицо в мучительной гримасе. Савин прижала его коленом, пытаясь вытащить клинок, но тот прочно засел, пройдя тело насквозь. Человек все извивался, стонал и извивался. С улицы послышались крики и топот ног. Бросив клинок, Савин пустилась бежать. Все ее мышцы болели, легкие горели огнем. Какие-то фигуры в полумраке, огромные, с искаженными очертаниями. Смех и улюлюканье, как на лисьей охоте. Впереди вырос огромный силуэт – чудовище с тысячью растопыренных конечностей, – и она резко затормозила. Баррикада поперек улицы, торчащие ножки стульев и столов, путаница наваленных досок. Наверху стоял человек. Огромный, почти без шеи, волосы острижены почти под корень, черт лица не разобрать, только отблескивающие оранжевым стекла на глазах – нового типа, в оправе из тонкой проволоки. На его тяжелом, заросшем щетиной лице они выглядели крошечными. – Помогите! – Протянув к нему окровавленную руку, голос звучит отчаянным писком. – Умоляю вас! Он ухватил запястье Савин каменной хваткой. На какое-то ужасное мгновение ей показалось, что она сделала худшую ошибку в своей жизни. Легко, без усилий, он втащил ее наверх рядом с собой. Она увидела позади прыгающие огни факелов. Едва дыша от страха, едва в состоянии двигаться, нырнула, дрожа, за какой-то разбитый комод и съежилась, вцепившись в ножку стула. Ее преследователи приблизились, замедлили шаг. Шестеро, дыхание шумное после бега, в сжатых кулаках – палки, дубинки, факелы. Впереди вышагивал тот самый, высокий, в цилиндре, лихо сдвинутом набекрень. – Дальше пути нет, – проговорил гигант. Спокойный голос, очень низкий, очень медленный. Как может он быть таким спокойным? Разве может кто-то быть спокойным после всего этого? – Хорошую стенку вы тут выстроили, – заметил человек в цилиндре. Высокомерная усмешка на рябом, усеянном каплями пота лице; расширенные, дикие глаза с пляшущим в них отраженным огнем факела, который он держал в высоко поднятой руке. – Спасибо, – отозвался гигант. – Но я просил бы вас восхищаться ей на расстоянии. Он отцепил от ушей дужки своих стекол и бережно их сложил. – Я прошу вежливо. – Он потер переносицу указательным и большим пальцами. – Но второй раз просить не буду. – Не выйдет. – Цилиндр широко ухмыльнулся ему. – Видишь ли, у тебя есть кое-что наше. Гигант сунул сложенные стекла в безвольную ладонь Савин и мягко согнул ее пальцы, так что стекла оказались у нее в кулаке. – Поверь мне, – его голос звучал почти печально, – здесь нет ничего, что тебе нужно. – Отдай ее нам! – рявкнул цилиндр неожиданно резким тоном, так что Савин вздрогнула. Гигант спрыгнул с баррикады и пошел вперед – без волнения, без спешки. Савин не могла понять, что он собрался делать. У цилиндра тоже возникли сомнения. Он занес факел над головой: – Я не боюсь тво… Гигант метнулся к нему, принял удар факела на плечо и стряхнул его в фонтане искр. Его кулак погрузился в бок противника – короткий быстрый удар, но Савин услышала его тяжесть, почувствовала его силу. Цилиндр зашатался, перегнувшись пополам. Гигант ухватил его за грудки и вздернул над землей. Поднял высоко, словно какой-нибудь мешок с тряпьем, и с силой швырнул на булыжник. Цилиндр слетел с его головы и укатился в сторону. Человек прерывисто застонал, вытянул дрожащую руку, но гигант спокойно занес над ним огромный башмак и втоптал его лицо в дорогу. Савин глядела, едва осмеливаясь дышать. Стряхивая с плеча оставшиеся угольки, гигант перевел взгляд на остальных. Те стояли потрясенным полукругом. Их было пятеро, но за все это время ни один не двинулся с места. – Мы можем его взять, – произнес один. Впрочем, его голос звучал далеко не уверенно. Он облизнул губы, несмело шагнул вперед. – Ага! На баррикаде появился второй человек. Или, может быть, он был там все время, просто не двигался, так что Савин его не заметила. Жилистый, с вислыми усами. В руке он держал заряженный арбалет, палец на курке. На тыльной стороне ладони было что-то нарисовано. Татуировка. – Ага, я сказал! – Он не спеша двинулся к ним, подчеркнуто направив на них свое оружие. Наконечник стрелы зловеще поблескивал. – Вы что, ублюдки, не понимаете, что значит «ага»? Кажется, они понимали. Пятеро людей попятились назад. Тот, что прежде был в цилиндре, тихо забулькал, и один из них поднял его, поставил на ноги. Его голова болталась, лицо было залито темной кровью. – Вот так! – крикнул жилистый, опуская арбалет, когда они исчезли в удушающей мгле. – И лучше не возвращайтесь! Он вытер пот со лба татуированной рукой, глядя, как его товарищ взбирается обратно на баррикаду. – Черт возьми, Бык, мы этого не планировали! «Бык». Подходящее имя для такого гиганта. Он поглядел на Савин, сдвинув брови, и она забилась глубже, пока не уперлась спиной в стену. – Ну, – проговорил он, морщась и потирая костяшки пальцев, – ты же знаешь, что случается с планами, когда начинаетсядрака. – Гребаные сжигатели! – рявкнул арбалетчик, натренированным движением ослабляя тетиву и вынимая стрелу. – Эти ублюдки совсем спятили! Готовы сжечь все вокруг! – Поэтому их и зовут сжигателями, Сарлби. С ними была еще женщина. Точнее, девушка, с жестким костлявым лицом. Она уселась на корточки рядом с Савин, принялась деловито ее осматривать. – Она ранена? – спросил Броуд. – Кажется, просто перепугалась. По большей части. – Савин почувствовала, как девушка разжимает ее пальцы. Забрав у нее стекла, она протянула их вверх. – И кто может ее винить? Савин вдруг поняла, кто это: горничная Валлимира! Как же ее звали? Тот обед на горе, казалось, происходил тысячу лет назад… Май! Май Броуд. – Как вас зовут? Девушка мягко дотронулась кончиками пальцев до щеки Савин. Она ее не узнала. Ничего удивительного. Савин и сама себя с трудом узнавала. – Арди, – прошептала она. Имя ее матери было первым, что пришло ей на ум. Произнеся его, она ощутила едкую боль, скапливающуюся в носоглотке, тяжело сглотнула – и зарыдала. Она не могла бы вспомнить, когда плакала в последний раз. Очень может быть, что до этого она вообще не плакала. – Спасибо! – всхлипывала она. – Спасибо вам… Девушка, нахмурясь, смотрела куда-то вниз. Савин поняла, что ее гнилая куртка распахнулась на груди. Как бы безнадежно ни был испорчен ее корсет – одна из костей торчала из прорвавшегося шелка, – было невозможно не оценить его качества. Только глупец усомнился бы в том, что он может принадлежать лишь очень богатой даме, имеющей слуг, чтобы его зашнуровывать. Савин достаточно было взглянуть во внимательные глаза девушки, чтобы понять, что та далеко не дурочка. Она раскрыла рот – чтобы что-нибудь соврать, изобрести какую-нибудь правдоподобную историю, – но наружу вырвался только прерывистый хрип. У нее ничего не осталось. Взгляд Май оторвался от испорченной вышивки, стоившей не меньше, чем какая-нибудь бедная женщина могла бы заработать за месяц. Потом она спокойно поправила на Савин куртку, закрыв то, что было внизу. – Теперь вы в безопасности, – сказала она. И, обращаясь к двум мужчинам: – Я уведу ее в дом. – Она помогла Савин подняться на ноги, подвела к какой-то двери. – Денек у нее выдался тот еще. И Савин, вцепившись в нее обеими руками, снова разрыдалась как дитя.Человек действия
Стойкое Знамя величественно колыхалось и хлопало. Вышивка была сделана так искусно, что стоящий на дыбах белый конь, казалось, пятился под ветром прочь от вышитого золотом солнечного диска, по краю блестели названия славных побед Союза. Тот самый флаг, под которым Казамир Стойкий завоевал Инглию, теперь торчал идеально прямо, зажатый в заскорузлом кулаке капрала Танни – воинская доблесть, запечатленная в квадрате ткани. Под шелест доспехов и лязг оружия люди развернулись в сторону Орсо, впечатали в землю левые каблуки и с безупречной одновременностью отдали салют. Пять сотен солдат, двигающихся как один человек. Солнце сверкало на их новеньком снаряжении. И это лишь десятая часть его только что собранного экспедиционного корпуса, полностью подготовленного к тому, чтобы отплыть на север и выдать Стуру Сумраку могучий пинок под задницу. Наверное, Орсо не следовало говорить это самому, но зрелище было весьма вдохновляющее. Он эффектно отсалютовал им в ответ – это движение было неоднократно отрепетировано перед зеркалом. Орсо должен был признать, что ему нравилось носить военную форму. Это давало ему непривычное ощущение себя человеком действия. К тому же, мундир был так хорошо скроен и жестко накрахмален, что ни один сторонний наблюдатель не заподозрил бы, что в последнее время у него начало отрастать брюшко. Полковник Форест с широкой улыбкой оглядел солдат. Эта открытая, честная улыбка, казалось, воплощала в себе самые лучшие качества простого подданного Союза: здравомыслие, надежность, лояльность. В нем так и сквозила крепкая крестьянская жилка, с его коренастым телосложением, его бросающимся в глаза шрамом на лице, его пышными седыми усами и поношенной в походах меховой шапкой. – Лучшее боевое подразделение из всех, что мне доводилось видеть, ваше высочество, – сказал он. – А повидал я немало. Они решили назваться «Дивизией кронпринца». Ну что ж, Орсо сам позволил им выбрать для себя имя, и не было сомнений, что предложил его Форест. Или, еще вероятнее, настоял на нем. В любом случае, Орсо был чрезвычайно польщен таким комплиментом – возможно, потому, что в кои-то веки чувствовал, будто сделал что-то, хоть какую-то мельчайшую капельку, чтобы его заслужить. – А ты что думаешь, Хильди? – спросил он. – Выглядит блестяще, – отозвалась она. С типичной для нее предприимчивостью она умудрилась раздобыть вышитый мундир мальчишки-барабанщика в пару к своей потрепанной фуражке, и теперь выглядела заправским солдатом. Почему бы и нет? В конце концов, боевого опыта у нее было не меньше, чем у самого Орсо. – А вы что думаете, Горст? – спросил он. – Прекрасное подразделение, ваше высочество. Вас можно поздравить. Орсо с трудом удержался от гримасы. Как бы часто ты ни слышал этот писклявый голос, привыкнуть к нему было невозможно. – Чепуха. Я ничего не делал, только присутствовал. – А также тратил деньги Савин, раздавал улыбки, и вдобавок отработал первоклассный салют. – Вот кто сделал всю работу: полковник Форест! – Полковник Форест, мать честная! – пробормотал Танни, качая головой, словно для него была невыносима сама мысль об этом. Желток, как всегда готовый следовать примеру своего вожака, презрительно усмехнулся. Форест проигнорировал обоих. В том, чтобы игнорировать Танни, как и во многих других вещах, у него, видимо, был немалый опыт. – Все они уже служили прежде, ваше высочество. Кто-то сражался на Севере. Большинство участвовало в Стирийской кампании. Все, что я сделал – это просто напомнил им, как следует делать свое дело, а ведь в этом и состоит моя работа. – Работу можно выполнить и кое-как, но вы выполнили свою отлично, черт возьми! Мне повезло иметь вас на своей службе. И Орсо наградил Фореста своей особой улыбкой – той, которую приберегал для моментов, когда бывал действительно счастлив. Пока что они составляли очень неплохой союз. Вкладом Фореста были его опыт, здравый смысл, душевность, дисциплина, храбрость, шрамы на лице и, разумеется, великолепные усы. Орсо, со своей стороны, отлично блистал, а также… Н-ну, лицевая растительность у него всегда была жидковата, да и шрамами он похвастаться не мог, так что, честно говоря, кроме блеска у него, пожалуй, ничего и не было. Возможно, так его и назовут будущие историки: «король Орсо Блестящий»… Не удержавшись, он фыркнул от смеха. Пожалуй, его могли назвать и похуже – да зачастую и называли. – Работа короля заключается не в том, чтобы хорошо делать дела, а в том, чтобы подбирать людей, которые смогут их хорошо сделать для него. Орсо едва заметно поморщился, услышав нарочито громкую стирийскую речь среди нескольких сотен людей, которые на протяжении последних десяти лет сражались со стирийцами. Причем проигрывали. Он и забыл, что его мать тоже явилась на представление. Она сидела в своем складном кресле в тени переносного пурпурного тента. Ее дамы расположились вокруг нее на траве, словно позолоченная рама, обрамляющая гениальное полотно. – Кажется, вы едва ли не впечатлены, мама, – сказал Орсо, тоже переключаясь на стирийский, но по крайней мере делая это вполголоса. – Я даже не знал, что в вашем голосе могут звучать такие интонации. – Глупости, Орсо. Ты достаточно часто слышал, как я бывала впечатлена действиями других людей. – И верно, – вздохнул он. – А сам ты едва ли сделал хоть что-то, чем мог бы меня впечатлить, начиная с того возраста, когда перешел на твердую пищу. Орсо вздохнул еще глубже. – И это верно, – признал он. – Будущему королю совершенно незачем драться. – А как же наши великие воины? Гарод, Казамир, Арнольт… Королева отмахнулась от звучных имен: – Разумеется, простолюдины без ума от королей-завоевателей, но династии основывают короли, которые совокупляются, а не присовокупляют новые территории. – Я уже сколько лет только и делаю, что совокупляюсь. Это тоже не произвело на вас впечатления. – Как тебе прекрасно известно, Орсо, все дело в том, с кем ты совокупляешься. Лично для меня было бы предпочтительнее, если бы ты женился. Она выпрямилась, внимательно осматривая его с ног до головы и постукивая по подлокотнику своего складного кресла безупречно наманикюренным ногтем. – Но если тем временем тебе так уж необходимо поиграть в солдатиков, что ж… – Она позволила себе едва заметно приподнять уголок рта. – Признаюсь, я действительно впечатлена. Орсо часто убеждал себя, что мнение матери его давно не заботит. Благодарная волна удовлетворения, согревшая его до корней волос, показала, что это, как и многое другое в его жизни, было ложью. – Все мы рано или поздно взрослеем, – проговорил он, отворачиваясь, чтобы она не видела, как он краснеет. Королева встала, и один из ливрейных лакеев тотчас убрал ее складное кресло. – Было бы хорошо, если бы ты смог помочь в этом своему отцу. И она со свитой тронулась обратно во дворец – ее придворные дамы как бы образовывали блистающий наконечник копья, а она сама была алмазным острием. – Ее величество выглядели почти… удовлетворенной, – пробормотал Танни, опуская Стойкое Знамя. – А у меня такое чувство, что этого непросто достичь. Он с изумительной сноровкой принялся сворачивать королевское достояние. Говори об этом человеке что хочешь – многие так и делали, – но он знал, как обращаться с флагом. Орсо приподнял брови: – Насколько я понял, она бы предпочла, чтобы я женился. – Вы могли бы жениться на полковнике Форесте, – предложил Танни. – Я определенно чувствую любовь, расцветающую между вами двумя. – Бывают и гораздо худшие варианты. Форест опытен, организован, надежен, значительно более сведущ, чем я, и тем не менее всецело мне подчиняется. Он обладает всеми качествами, каких только можно желать от хорошей жены – разве что дырки между ног нет. Танни бросил взгляд на Фореста – тот с побагровевшим лицом выкрикивал распоряжения своим людям. – Если засунуть туда эту гребаную меховую шапку, может получиться очень даже похоже. Орсо едва не подавился смехом. Шапка Фореста действительно малость напоминала искомое. – Поосторожней в выражениях, капрал. Не то я буду вынужден тебя повысить. – Все что угодно, только не это! Танни предлагали сержантскую должность, но он наотрез отказался рассматривать что-либо выше капрала. Некоторые люди как вода: как высоко их ни поднимай, они всегда стремятся вернуться на подходящий для них уровень. – Надеюсь, ваше высочество упаковало теплые вещи, – заметил он, щурясь на пылающее солнце. – Как ни трудно это себе представить сейчас, но там, на Севере, бывает довольно холодно. – Холодно, как на севере, я бы сказал. К ним стремительно подошел рыцарь-герольд, миновав лакеев, деловито разбиравших королевин навес. – Ваше высочество! – прогремел он с совершенно не обязательной громкостью, лязгнув бронированными каблуками. – Его величество немедленно желает вас видеть! – Во дворце? – В Допросном доме. С ним архилектор Глокта. Орсо поморщился: – Я занят, как они не понимают? Мне нужно вести свою армию к славе! – Он немного подумал. – Точнее, смотреть, как полковник Форест ведет ее к славе. Танни, наклонившись к нему, вполголоса заметил: – Вы двадцать лет заставляли славу дожидаться. Еще один час, мне кажется, не составит большой разницы.* * *
– Ну наконец-то! – рявкнул король, когда Орсо переступил через порог. Было очевидно, что он был весьма далек от своего обычного добродушного настроения. Его преосвященство сидел позади стола в своем колесном кресле, вопреки жаре накрыв колени одеялом. Он выглядел еще более мрачным, истощенным и бледным, чем обычно, – а это требовало некоторых усилий. Орсо как-то довелось видеть трехдневный труп человека, умершего от чумы, с гораздо более жизнерадостным цветом лица. За плечом Глокты стоял, наверное, единственный человек во всем Союзе, еще более уродливый, чем он: его заместитель наставник Пайк. Все лицо этого человека было обезображено чудовищными ожогами, поэтому его выражение было трудно прочитать, но общее настроение было далеко не вдохновляющим. По давно заведенной привычке Орсо начал с защитной позиции: – Отец, у меня был довольно напряженный день. Если ты хотел меня проводить… – Ты не едешь на Север, – перебил король. – Я… что? Лишенный шанса перейти от защиты к отступлению, Орсо был вынужден сразу же задействовать правомерное негодование: – Отец, я трудился ради этого… – Все трудятся ради того или иного, постоянно! Почему ты решил, что ты особенный? «Потому что я кронпринц Союза, черт побери!» – едва не сорвалось у Орсо с языка, но, к счастью, Пайк заговорил первым. Его тихий голос выдавал не больше эмоций, чем его обожженное лицо. – Ваше высочество, в Вальбеке произошло восстание. Орсо сглотнул. – Восстание? Это слово определенно было слишком жестким, чтобы использовать его перед особой королевской крови. Разве не мог Пайк ограничиться чем-либо более нейтральным, например «инцидент»? Даже «бунт» было бы предпочтительнее… Потом до него дошло, что сам факт того, что наставник все же его использовал – в присуствии короля, кронпринца и архилектора, – должен говорить о серьезности ситуации. – Оно организованно, хорошо скоординировано и имеет значительный масштаб. Насколько можно судить, рабочие нескольких фабрик начали действовать одновременно, подавив сопротивление бригадиров, охранников и владельцев. – То есть они что, захватили фабрики? Левый глаз архилектора задергался, и он промокнул платком набежавшую слезу. – По всей видимости, они захватили весь город. Весьма вероятно, что они также проникли в городскую стражу. Возможно, даже… в инквизицию. – Они строят баррикады, – добавил Пайк, – берут заложников и выдвигают требования. – Боже милосердный! Орсо оцепенело опустился в кресло. Вальбек за последнее время превратился в один из крупнейших и самых современных городов Срединных земель. Слово «восстание» начинало звучать эвфемизмом; отсюда было уже недалеко до самой настоящей революции! – Как такое могло произойти? – Чертовски хороший вопрос! – рявкнул король, сверкнув глазами в сторону архилектора. – Зачинщиками являются ломатели, – сказал Глокта. – И сжигатели. – А это еще кто такие, черт возьми? – спросил Орсо. На скуле его величества яростно сжимался и разжимался мускул. – Ломатели хотят вынудить меня пойти на уступки. Сжигатели желали бы повесить меня вместе со всем дворянством и правительством Союза, чтобы установить новый порядок – основанный, очевидно, на огне. Орсо снова сглотнул. В горле словно бы застрял кусок чего-то тяжелого, и его было никак не сдвинуть с места. – Я так понимаю, их мнение обо мне далеко от лучезарного? – Ты думаешь, твоя мать сильно тебя критикует? Подожди, пока услышишь, что говорят о тебе эти ублюдки! – В Вальбеке находится одна из моих агентов, – сказал Глокта. – Она прислала в Адую мальчика с предупреждением, но было уже слишком поздно, чтобы что-то предпринимать. С тех пор… от нее ничего не слышно. Мы попросту не имеем представления о ситуации внутри города. – Там хаос! – прорычал отец Орсо, сжимая кулаки. – Успех этих изменников послужит поощрением для других недовольных, – сказал Глокта. – Для новых заговоров против его величества и его верноподданных. Попытки сохранить мир истощили наши силы. Принц Орсо, ваше войско – единственное, что имеется у нас в распоряжении. – Я буду сопровождать вас в Вальбек, ваше высочество, – сказал Пайк, – чтобы обеспечить вам полную поддержку со стороны инквизиции. Орсо захлопал глазами: – Но как же Север? Я собирался… – Боже милосердный! – взорвался король с нехарактерной для него злостью, дернув за отвороты густо расшитого галунами камзола и оторвав верхнюю пуговицу. Он сердито смахнул пот со лба. – Не все вертится вокруг тебя! У архилектора вон собственная дочь оказалась впутана в этот кошмар! По-видимому, несколько опомнившись, он виновато кашлянул. – Как и многие другие, разумеется. Сыновья и дочери многих уважаемых… – Что? Что? – Орсо с трудом совладал с приливом охватившего его ужаса. – Ваша дочь… Савин? Впрочем, он прекрасно знал, что у архилектора нет других дочерей. Комок в его горле разбух до таких размеров, что он едва мог говорить. Глокта бессильно обмяк в своем кресле. – Она была в Вальбеке, поехала с визитом на одну из своих мануфактур. – Его серые губы оттянулись назад, обнажив разрушенные зубы. – С тех пор от нее ничего не слышно. Я не знаю, свободна ли она или ее захватили. Не знаю даже, жива она или… – Чертовы изменники, будь они прокляты! – взорвался король, впечатав кулак в ладонь. – Я испытываю весьма сильное искушение отправиться туда самому, во главе моих рыцарей-телохранителей! – Это было бы ниже вашего королевского достоинства. – Орсо встал, взвизгнув ножками стула о плитки пола. – Поеду я. Он был нужен Савин! – Я отправляюсь прямо сейчас! Как, разумеется, и всему остальному Союзу, но – адское пламя! – он был нужен Савин! – Танни! – взревел он, широкими шагами направляясь к двери – говоря по правде, это был скорее визг. – Извести полковника Фореста, что мы выступаем в Вальбек, немедленно!Мерзкое занятие
Она лежала на боку, щекой на его плече, обхватив его ногу обеими своими, прижавшись к нему, уткнувшись в него, зарывшись рядом с ним в одеяла. Лео всегда был таким теплым! Все равно что иметь рядом с собой в постели этакое уютно тлеющее полено из зимнего костра. Не так давно ей довелось неделями испытывать жгучий холод – не говоря о голоде, натертой коже и постоянном страхе, – так что лежать теперь в тепле и безопасности, в приятном равновесии между сном и пробуждением, было таким блаженством, за которое Рикке должна была быть ужасно благодарна судьбе. Честное слово, это могло бы быть идеалом. Если бы только он держал свой рот на замке. – Она не позволяет мне сделать ни одной гребаной вещи! – брюзжал он. – Обращается со мной, как… как со щенком на коротком поводке! – Лев на поводке, – пробормотала она. – Удивительно еще, что она не упаковывает меня на ночь в коробку. Если бы его мать могла упаковать в коробку его голову, оставив все остальное в ее распоряжении, Рикке была бы более чем довольна, но, наверное, лучше было этого не говорить. – Мы всего-то и сделали, что немного их подразнили, – продолжал жаловаться Лео, – пошатались вокруг их линий снабжения, устроили несколько стычек… – Угу, – буркнула Рикке, рассеянно поглаживая милые маленькие канавки на его животе и тщетно надеясь, что это может его заткнуть. Как бы не так. – Мы должны схватиться с ними! – Его плечо неприятно напряглось: он сжал кулаки. – Сделать этим ублюдкам больно! – Но разве не в этом все дело? – Рикке неохотно приоткрыла один глаз и приподняла голову, чтобы посмотреть на него. – У Скейла, Кальдера и Стура, вместе взятых, больше людей, чем у нас. Поэтому мы замедляем их продвижение. Стараемся держать их порознь. Стараемся не выдавать им информации. С каждой милей, которую мы тащим их за собой, они становятся слабее. Ее немного беспокоило, что она, ни разу не поднимавшая меча, должна объяснять ему, знаменитому воину, как работает их стратегия. – Мы выжидаем нужного момента. Твоего момента. – Она снова опустила голову на его плечо и закопалась в тепло. – Подожди, пока сюда доберется твой друг, принц Орсо… Лео резко сел, сбросив ее голову на матрас и обеспечив ей полное и неприятное пробуждение. – Я и забыл! Принц Пьяница уже ползет нам на выручку! – Ну, он будет не один, – отозвалась Рикке, потирая сонные глаза. – Отец говорит, что он ведет с собой пять тысяч человек. – Пять тысяч шлюх, вероятнее всего. Говорят, у него их было примерно столько. – Сколько ему лет, двадцать пять? – Рикке сосредоточенно наморщила лоб, вычисляя. – Если он по-настоящему начал где-то около семнадцати, это значит, восемь лет непрерывной… то есть получается… по паре женщин в день? Это при условии, что ни одна не оказалась настолько хороша, чтобы вернуться за добавкой… И без выходных! Нет, но у всех же бывают моменты, когда просто не хочется! И что, они выстраиваются к нему в очередь в дворцовых коридорах? Она фыркнула от смеха. – Клянусь мертвыми, у него должны быть реальные мозоли на члене! – Ну хорошо, может быть, только четыре тысячи, – кисло отозвался Лео. – Более вероятно, что его репутация сильно обогнала действительность. – Рикке взглянула на Лео, приподняв бровь. – Я слышала, так случается с некоторыми молодыми людьми. – Может быть, кронпринц Орсо – исключение. Может быть, он затрахает этих северян до смерти, и все мы будем счастливы. – Я не против, если после этого ублюдки наконец отправятся по домам. Она попыталась потихоньку уложить его обратно рядом с собой, но он оставался несдвигаемым. – В этом бы не было ничего удивительного, учитывая, что его мать – стирийская дегенератка. – Стирийская кто? Лео скривил губу так, словно обнаружил рядом с ними в постели дохлую собаку. – Говорят, что она спит с женщинами. Рикке никогда не понимала, почему кого-то может волновать, кто с кем спит, особенно если ты этих людей в глаза не видел. Поистине, только те, у кого совсем мало проблем, могут считать проблемой нечто подобное. – Мне казалось, уж ты-то должен понять, ты ведь почти все свое время проводишь с мужчинами. – В каком это смысле? – Н-ну… у вас очень тесная компания, у тебя с твоими друзьями, верно? Лео нахмурил лоб, не совсем понимая, что она хочет сказать. – Да, мы все знакомы уже много лет, а с Юрандом и Антаупом росли вместе. С Йином я встретился в Уфрисе, ты это знаешь. Мы братья по оружию! – И оно такое крепкое, это ваше оружие! – Она стиснула его бицепс. – Не удивительно, что вы так любите бороться. – Борьба – хорошее упражнение, и… – Его глаза расширились, и он резко отвернулся от нее. – Это отвратительно! – Для меня – нет. – У Лео имелись свои незыблемые убеждения, но как правило, не имеющие прочного основания. Ей доставляло немалое удовольствие подкапываться под их фундамент и смотреть, как они шатаются. – Не могу представить ничего более здорового, чем эти мускулистые мужские тела, блестящие от пота, такие напряженные, такие скользкие, трущиеся друг о друга… – Неужели обязательно все сводить к постели? – Вовсе не обязательно. – Она схватила его за плечо и потянула вниз, рядом с собой. – Но здесь так уютно! Она попыталась снова приласкаться к нему, но Лео уже перешел к следующему пункту в списке жалоб: – На самом деле я не виню Орсо. Словно он тем самым оказывал принцу немалую услугу. – …В конце концов, правители только тем и занимаются, что присваивают славу других людей. Словно все дело было в том, кто получит славу, а не кто вернется домой живым. – …Кого я виню, так это мою чертову мать, за то, что спускает ему это с рук! Похоже, он был готов винить свою мать даже в том, что дождь падает с неба. – …Ну почему она никогда мне не верит? – Хмм, – промычала Рикке, откатываясь от него и глядя вверх, на хлопающую ткань шатра. Было очевидно, что ее любимая часть дня пошла псу под хвост. Рикке никак не могла понять, почему Лео с таким энтузиазмом рвется в битву, которую скорее всего проиграет. У мальчика имелось много приятных черт – храбрость, честность, добродушие, симпатичное лицо и еще более симпатичная задница; кроме того, он был всегда теплым, без вариантов. Однако воображение не относилось к числу его сильных качеств. И также нельзя было сказать, что он страдает от низкой самооценки. Возможно, поражение было чем-то, чего он в принципе не мог помыслить. Может быть, для него любая задержка была всего лишь делом рук самонадеянных ослов, встающих на его пути к несомненному триумфу. – …наконец спустит меня с поводка, я покажу этим ублюдкам… В ее памяти опять всплыло воспоминание – это случалось по меньшей мере раз в день, – как она пряталась под речным обрывом, слушая похвальбу Стура Сумрака о том, что он собирается с ней сделать. Она вспомнила пламя над Уфрисом, вспомнила всех добрых людей, которые были ранены или убиты, и сжала кулаки, ощутив привычный прилив ярости. Никто не хотел увидеть этого мерзавца мертвым больше, чем она, – но даже она понимала, что нужно иметь терпение. Вопрос о том, стоит ли ждать любую помощь, какую они смогут получить, для нее даже не стоял. – …вообще-то я ее сын, а она обращается со мной как… Рикке надула щеки и испустила такой вздох, что у нее захлопали губы. – Прости, – насупился Лео, – я тебя утомил? – Что ты, нет-нет, ни в коем случае! – Она взглянула на него, закатив глаза. – Все девочки просто писают кипятком, слушая, как мужчины жалуются на своих матерей! Лео ухмыльнулся. Что ни говори, он мог обижаться, но так же быстро веселел снова. Снова натянув на себя одеяло, он забрался в постель рядом с ней, его рука скользнула по ее груди, вниз к животу, потом вокруг ягодицы и на внутреннюю сторону бедра, отчего по ее телу пробежала приятная дрожь. – От чего там девочки писают кипятком? – прошептал он ей на ухо. – Для меня вполне подходят симпатичные парни, у которых слишком много храбрости и слишком мало терпения… Похоже, утро все же не будет окончательно потеряно. Она запустила пальцы в его волосы и притянула к себе его лицо, поднимая голову, чтобы поцеловать его. Изо рта у него пахло немного слишком сильно после ночного сна, но… – Лео! – раздался голос снаружи. – А, ч-черт, – прошипел он, вскидывая голову. – В лагере рыцарь-герольд! Голос Юранда, резкий от волнения. – Кровь и ад! Лео высвободился из объятий Рикке, несмотря на ее попытки обхватить его ногами, выпрыгнул из постели и принялся натягивать штаны. – Может, это из Закрытого совета! – проговорил он, улыбаясь ей через плечо, словно это была та самая весть, которой она ждала все это время. – А вдруг меня сделали лордом-губернатором? – Великолепно, – проворчала Рикке, переворачивая сапог, чтобы вытряхнуть из него упавший туда катышек чагги. Она подняла его и засунула за щеку. Снаружи царила атмосфера напряженного ожидания: полуодетые люди бродили между шатрами, все еще дожевывая свои завтраки, их дыхание вырывалось облачками пара, когда они спрашивали друг у друга, что случилось, и не получали ответов. Впрочем, все они дрейфовали в одну сторону, словно листья, подхваченные течением – туда, где над головами покачивалась пара сияющих золотых крылышек. Они были водружены на шлем рыцаря-герольда, шагавшего через мокрый от дождя лагерь по направлению к кузнице, которая временно служила штаб-квартирой леди Финри. Лео поспешил следом, дергая его за плащ. Рикке поспешала за ним вместе с Юрандом; один из ее чулков уже был полон грязи. – Ты привез послание для меня? – спросил Лео. – Для лорда Брока? Но очевидно, все же не все вертелось вокруг него. Рыцарь-герольд продолжал взбираться по глинистому склону, не бросив на него даже взгляда. На сумке, переброшенной через его плечо, поблескивала печать: золотое солнце Союза. – Может быть, прибыл принц Орсо со своими людьми, – с надеждой предположила Рикке, пытаясь на ходу надеть второй ботинок. – Я бы не стал на это рассчитывать, – бросил Юранд, не глядя на нее. На его скуле поигрывал мускул. – Я тебе не особенно нравлюсь, верно? Он удивленно поднял голову. – Вообще-то это не так. – И он предложил ей свой локоть, чтобы ей не приходилось прыгать на одной ноге. – Тебя трудно не полюбить. – Вот как? – проговорила она, наконец умудрившись натянуть ботинок на ногу. – Я просто… пытаюсь его защитить. – Юранд нахмурился, глядя на Лео и снова пускаясь следом, так и не услышав ни слова от рыцаря-герольда. – Мы с ним росли вместе, и… в общем, он далеко не так силен, как кажется. Рикке фыркнула. – Я тоже росла с ним вместе, и поверь мне, я знаю. – Ему не очень везло в жизни… с женщинами. – Может быть, я стану исключением? – Может быть. – Он улыбнулся ей, хотя, кажется, это потребовало некоторого усилия. – Я просто не хочу, чтобы ему причинили боль. – Только для высшего офицерского состава, – буркнул солдат, стоявший перед входом в кузницу. Рикке толкнула Юранда плечом так, что он повалился прямо в объятия караульного. Пока они выпутывались друг из друга, она шагнула вбок, проскользнула мимо них и оказалась внутри. Ей еще ни разу не доводилось бывать на военном совете, но, как и в случае с сексом и похоронами, первый раз и сейчас оказался некоторым разочарованием. Кузница была набита людьми, здесь было тепло и сыро от их взволнованного дыхания. Мать Лео стояла, упершись затянутыми в перчатки кулаками в стол, устланный картами. Вокруг нее толпилась горстка раскрасневшихся офицеров. Среди них были лорды Мустред и Кленшер – два суровых пожилых дворянина из Инглии, которые накануне привели с собой подкрепления. Рикке не знала точно, кто из них кто, но у одного были пышные седые усы, а у другого – бакенбарды, спускавшиеся донизу вдоль нижней челюсти, и выбритая верхняя губа. Словно они поделили между собой одну бороду. Отец Рикке беспокойно скреб свою серебристую щетину, вокруг толпились его военные вожди. Черствый, как обычно, выглядел озабоченным. Красная Шляпа, как обычно, выглядел мрачным. Оксель, как обычно, беспокойно поглядывал вбок, словно рыцарь-герольд был чужой овцой, которую он подумывал украсть. А Трясучка просто выглядел как обычно, что, вероятно, вселяло наибольшую тревогу среди этой компании. Фактически, наименее озабоченным выглядел кузнец, владелец помещения, который всего лишь сердился на то, что ему пришлось прекратить работу ради того, чтобы кучка глупцов могла спорить друг с другом под его протекающей крышей. Но такова уж война: мерзкое занятие, в котором лучше всего приходится плохим людям. Рикке не могла взять в толк, почему людям так нравится слагать песни о великих воинах. Почему бы не петь о действительно хороших людях – рыбаках, пекарях, кровельщиках и всех прочих, кто и вправду делает мир лучше, а не наваливает вокруг себя груды трупов и не поджигает все вокруг? Разве это то поведение, которое следует поощрять? – Мир полон загадок, это точно, – пробормотала она себе под нос, передвигая катышек чагги из одного уголка рта в другой. – Госпожа губернаторша! – прогремел рыцарь-герольд, оглушительно громко в таком тесном пространстве, низко кланяясь и едва не выколов Трясучке последний глаз одним из крылышек на своем шлеме. – Послание от его августейшего величества! И он раскрыл свою сумку, вытащил оттуда свиток и повел плечом, расталкивая взопревшую толпу, чтобы эффектным жестом вручить его леди Финри. В наступившей тишине Финри дан Брок сломала большую красную печать и начала читать с каменным лицом, на котором не отражалось ничего. Рикке знала буквы – выучилась этому дерьму с немалыми мучениями на протяжении ужасного года, проведенного ею в Остенгорме. Но сейчас ей не удавалось разобрать ни строчки, настолько витиеватым и полным росчерков был почерк. – Ну? – нетерпеливо спросил Лео. Его голос прозвучал неожиданно резко среди затаивших дыхание людей. – Принц Орсо уже прибыл? – прорычал Мустред. Или Кленшер. – Нет, – отозвалась губернаторша, продолжая читать. – Скажите по крайней мере, что он уже выступил! – прорычал Кленшер. Или, может быть, Мустред. – Не выступил. – Леди-губернаторша подняла голову, сосредоточенно сжимая и разжимая челюсти. – И не выступит. Она передала письмо Лео, впервые заметив, что его рубашка не застегнута и болтается навыпуск, затем, хмурясь, перевела взгляд на Рикке, чья рубашка, тоже незаправленная, хоть и была застегнута, но ни одна пуговица так и не сумела попасть в нужную петлю. Рикке уставилась в пол, прикусив свой катышек чагги и чувствуя, как у нее горит лицо. Леди Финри часто говорила о необходимости выковать более прочные связи между Союзом и Севером, но вряд ли она при этом имела в виду, что Рикке должна трахаться с ее собственным сыном. – В Вальбеке произошел крупный мятеж, – проскрежетала мать Лео. – Ломатели захватили город. Есть опасения, что это может вылиться в восстание по всей стране. Взгляд Лео скользнул по бумаге. – Кронпринца с войсками послали отбить город. Даже если он преуспеет в этом… он не сможет прибыть сюда еще по меньшей мере месяц! В маленькой кузнице снова воцарилось молчание, прерываемое только стуком капель по крыше и журчанием струек, сливающихся в подставленное ведро. Молчание, в котором каждый из присутствующих взвешивал, что это может означать. Затем все одновременно принялись кричать. – Во имя мертвых, – прошептал Черствый, дергая себя за редкие седые волосы. – Гребаный Союз! – презрительно фыркнул Оксель. – Я тебе говорил, глупо им доверять! – И что? – насмешливо откликнулся Красная Шляпа. – Ты предпочитаешь встать на колени перед Черным Кальдером? Трясучка просто стоял и выглядел как обычно, что вселяло достаточную тревогу. Отец Рикке потер переносицу и устало промычал. – И вот ради этого Инглию практически разорили налогами? – вопросил, дымясь от гнева, Мустред – или, может быть, Кленшер. – Какой смысл в короле, который, черт побери, не может защитить собственную страну? – проревел Кленшер. Или Мустред. – Это отвратительно! Возмутительно! Неслыханно!.. – Господа, прошу вас! – Леди Финри подняла вверх ладони, пытаясь утихомирить тех, кто не желал быть успокоенными. – Этим вы ничему не поможете! Единственным, кто выглядел довольным среди всех них, был Молодой Лев. Его улыбка расплывалась все шире и шире по мере того, как до него доходило значение случившегося. – Похоже, нам придется выручать себя самим, – проговорила Рикке, надув щеки.В зеркале
Скейл Железнорукий, король Севера, по меньшей мере на двадцать лет пережил свой расцвет. Некогда он был великим воином, но потом потерял в бою руку, и ему приделали на обрубок железную. Некогда он был великим военным вождем, но теперь был рад следовать позади войска и питаться объедками. Ел он неряшливо, поскольку помимо руки у него не хватало двух передних зубов. Клевер помнил его еще в те времена, когда он возвышался, словно башня из мускулов. Теперь он был скорее горой жира – бледные брылья выпирали над меховым воротником, из усеянной каплями пота лысины торчал хохолок седых волос, борода сально поблескивала, на раздувшихся щеках краснели прожилки. Две тощие как смерть девчонки увивались возле его локтей, отягощенные блюдом и кувшином, а также самой трудной работой во всем Севере – следить, чтобы у их короля никогда не кончался эль. Справа от него собралась группа старых воинов, доспехи которых ярко блестели, но имена давно поблекли. Скейл называл их своими ближайшими Названными, своей королевской свитой, своими телохранителями. На самом деле их основной задачей было напоминать ему о старых победах и убеждать в том, что он по-прежнему тот же, что был прежде, когда его брюхо было вдвое меньше, а руки вдвое крепче, невзирая на очевидные свидетельства обратного. В очаге пылали высоко наваленные бревна, за столами теснились воины, в пиршественном зале украденного замка было жарко, как в кузнице, и шумно, как на поле битвы; женщины ругались и лягались, пропихиваясь сквозь давку с блюдами, полными мяса. Клевер сидел рядом с Чудесницей за столом Кальдера Черного, в тени, подальше от огня. Здесь было меньше золотого блеска, меньше смеха и меньше эля, зато гораздо больше могущества. Хотя королевская цепь и висела на шее Скейла Железнорукого, все серьезные люди знали, что решения за короля принимает его брат. Впрочем, сегодня у Кальдера за столом сидел странный гость. Небольшого роста человек в поношенной дорожной одежде, у которого не было никакого оружия, кроме посоха, который он прислонил рядом с собой к стене. В этом зале, щетинящемся клинками, это выглядело не менее странно, чем курица, играющая среди лисиц. Клеверу доводилось видеть, как Кальдер привечает самых разных гостей – необычных, самодовольных, величественных, стирийцев и людей из Союза; даже темнокожие южане оказывались втянуты в его паучью сеть интриг. Однако еще никогда он не видел, чтобы тот относился к кому-либо с таким почтением, как к этому ничем не примечательному, ничем не вооруженному человечку. – Он появится, мастер Сульфур, – проговорил Кальдер, смиренно кладя руку на столешницу между ними. – Вы можете не сомневаться. – Вы еще ни разу не давали мне повода для сомнений, – отозвался Сульфур. – До сих пор. И он фамильярно потрепал Кальдера по тыльной стороне ладони. Тот сглотнул и поспешно убрал руку. – Жаль, что ваш мастер не смог прийти. – Воистину. – Сульфур с улыбкой оглядел заляпанное жиром, забрызганное элем сборище. – Он так любит изысканную беседу! Но, увы, его задержали дела на Западе. – Надеюсь, ничего серьезного? – Небольшое разногласие с двумя другими членами нашего ордена. Его брат Захарус и его сестра Конейл… по-своему видят некоторые вещи. – Ох уж эти родственники… – хмыкнул Кальдер, хмуро взглянув на своего брата. – Наши лучшие друзья и худшие враги, а? Послышался лязг, и двери зала распахнулись. Стур Сумрак вошел горделивой походкой, с высоко задранным подбородком и низко свисающим мечом, источая столько презрения, что было удивительно, как он не шагнул прямо в очаг, просто чтобы посмотреть, осмелится ли пламя обжечь его. Шедшие за ним воины окидывали скамьи насмешливыми взглядами бывалых бойцов. Зал мгновенно погрузился в молчание. Магвир устремил на Клевера взгляд, в котором горела ненависть. Клевер приветствовал его поднятым куском обгрызенного мяса. – Ты опоздал? – пророкотал Скейл, высасывая последние капли сока из кости и швыряя ее псам, тут же устроившим над ней свару. – Опоздал на обед к своему королю? Старый король с его старыми шлюхами гневно уставились на молодого наследника с его молодыми шлюхами – обе компании одинаково никчемные и тем не менее исполненные зависти друг к другу. Они во многих отношениях стоили друг друга; Клевер практически для каждого воина мог найти двойника напротив. Этот подлый, этот красавчик, этот ничего не говорит, этот только и делает, что болтает… – Все равно что смотреть в зеркало, – пробормотал он. – Зеркало, которое показывает тебя старым, – добавила Чудесница. – Я прихожу, когда мне, черт возьми, понравится! – Стур перевел презрительный взгляд со впечатляющей коллекции обглоданных костей под королевским столом на жирное королевское лицо. – Вообще-то… я подумал… что твой обед может… несколько затянуться! Повисла неуютная пауза. Потом Скейл внезапно взорвался хриплым хохотом и с усилием поднялся на ноги, едва не перевернув стол своим могучим брюхом. – Расскажи мне о своих победах, племянничек! – проревел он, широко раскинув руки. На обрубке правой безвольно болталась железная длань. Стур, пританцовывая, обогнул стол со своей волчьей усмешкой. – Пока что петь особо не о чем, дядюшка. – Он обхватил короля обеими руками, и они принялись хлопать друг друга по спине, всем видом изображая мужскую дружбу. – Эта союзная сука и трус Ищейка по-прежнему соревнуются, кто быстрее сделает от меня ноги. – Ха! Жми на них, мой мальчик, жми сильнее! Не давай этим ублюдкам продохнуть! Скейл слабо ткнул в воздух железной дланью, как бы двигая армию, и одновременно осушил кубок в другой руке, тут же протянув его за добавкой. – Ему надо завести себе кубок побольше, – проворчал Клевер. – А лучше два, – подхватила Чудесница. – Тогда он сможет пить из одного, пока служанки наполняют другой. Бедные девочки, им придется лить вообще без перерыва! Большой Волк тем временем продолжал жаловаться на нехватку убийств: – Если так пойдет и дальше, они отступят за Белую, и мы победим, так ни разу и не вытащив мечи! Скейл хлопнул Стура по плечу с такой силой, что едва не опрокинул его через стол: – Ты прямо как бойцовый пес, так и рвешься с поводка! Я тоже таким был когда-то. Я тоже был таким… И король Севера уставился в огонь. В его глазах отражались языки пламени. Он снова осушил свой кубок и снова протянул его служанке, заставив девушку закинуть за спину длинную косу и метнуться к нему с кувшином. Снова. Клевер отхлебнул из собственной кружки. – Никогда не позволяй мне погружаться в воспоминания о былой славе, Чудесница. – Для начала тебе не мешало бы ею обзавестись, – фыркнула та. – Расскажи мне еще раз, как ты побил Стучащего Странника! – проревел Скейл (он был из тех людей, которые просто не могут говорить тихо). – Клянусь мертвыми, хотел бы я это видеть! И он с лязгом уронил на стол свою железную длань. – Куда запропастилась эта девчонка? Наполни кубок моему наследнику! Стур уселся и закинул один сапог на стол. – Ну что ж, дядюшка, когда я с тысячей карлов перешел Кринну, я с самого начала знал, что мы в сильном меньшинстве… Чудесница потерла виски: – Я уже слышала эту историю, наверное, десять раз за последние десять недель. – Угу, – отозвался Клевер, – и с каждым разом Стур выходит все большим героем. Скоро мы узнаем, что он побил тысячу варваров в одиночку, с завязанными сзади руками и мечом, привязанным к члену! – Ох уж эти воины, – тяжело вздохнул Сульфур, словно говорил о незаладившейся погоде. – Похоже, Большой Волк сегодня не в настроении обсуждать судьбы Севера… – Подождите, мастер Сульфур! – Если бы на месте Черного Кальдера был любой другой человек, Клевер назвал бы такиеинтонации льстивыми. – Как и все бури, он очень быстро выбьется из сил. – Увы, у меня так много других дел! – Глаза Сульфура, поблескивающие в свете факелов, на мгновение остановились на Клевере. Он заметил, что они были разного цвета. – Никогда ни минутки покоя, верно, мастер Крутое Поле? – Пожалуй, – буркнул Клевер. Он понятия не имел, что это за хрен с горы и с какой стати ему известно его прежнее имя, однако рассудил, что с опасным человеком всегда разумнее согласиться. А любой человек, которого боится Черный Кальдер, опасен, есть у него меч или нет. – Только нынче меня кличут Клевером, – все же добавил он. – Можно назвать волка коровой, но от этого он не станет давать молоко. То же самое можно сказать тем, кто называет хаос порядком. Сульфур отставил свою кружку и встал, глядя вниз на сидящего Кальдера. – Мой господин понимает, что порой приходится потерпеть некоторый хаос, если из него должен возникнуть новый, лучший порядок. Не бывает прогресса без боли, творения без разрушения. Вот почему он не стал возражать против этой вашей маленькой войны. – Он поглядел в сторону Скейла, который ревел от хохота в ответ на какую-то очередную Стурову выходку, на воинов вокруг, соревновавшихся друг с другом в количестве слюны, разбрызганной в очередном взрыве веселья. – Мой господин любит, когда землю время от времени перепахивают. – Именно это я и пытаюсь сделать! – закивал Кальдер. – При условии, что перевернутая почва быстро осядет – и при условии, что будут посеяны новые семена. Иначе как он сможет пожать урожай? – Передай ему, что с этой войной скоро будет покончено, – пообещал Кальдер, – и урожай будет богаче, чем когда-либо! Мы победим! Он победит! – Кто бы ни победил, он победит в любом случае; ты это знаешь. Но когда хаоса слишком много, это мешает всем делать дела. – Сульфур ухватил стоящий возле стены посох. – Часто бывает так, что люди, наделенные величием, одновременно имеют короткую память, и это становится для них роковым. Взять твоего отца, к примеру. Я бы советовал тебе всегда помнить о той яме – ты знаешь, возле Осрунга. И Сульфур с улыбкой повернулся к выходу. Улыбка была короткой – взблеск зубов, взблеск глаз, – но Клеверу показалось, что где-то за ней спрятана угроза. – Сдается мне, каждый кому-то служит, – вполголоса сказал он, наклонившись к Чудеснице. – Да, похоже на то, – отозвалась она, глядя, как Сульфур выскальзывает из зала. – И обычно это полные мудаки. Не успел незнакомец скрыться, как Кальдер яростно врезал кулаком по столу. – Клянусь гребаными мертвыми! – взревел он, свирепо глядя на своего сына, который продолжал разливаться соловьем к великому восторгу своего короля. – Он еще хуже, чем был прежде, и мой братец только поощряет его! Разве я не сказал тебе направить его на путь? Клевер беспомощно развел руками. – Даже лучший пастух не всегда может совладать с упрямым бараном, вождь. – Если так пойдет, он скоро станет бараниной! Как там говорил Столикус? «Никогда не бойся врага, но всегда питай к нему уважение». Эта тетка, дан Брок, совсем не дура, да и Ищейка, прямо скажем, вовсе не трус. – Думаю, они просто выжидают удобного момента. – Клевер вздохнул. – Рано или поздно они расставят нам ло-вушку. – И если так пойдет и дальше, эти два героя влезут прямиком в нее! – Кальдер еще сильнее насупил брови, глядя на сына. – Как получилось, что в нем так мало от меня? – Ему никогда не доводилось встречаться с трудностями, – тихо проговорила Чудесница. Клевер наставил на нее палец: – Вот звучит суровый голос опыта! Поражения приносят человеку гораздо больше добра, чем победы. – Подняв руку, он осторожно почесал свой шрам. – Лучший подарок, какой мне когда-либо дарили. Он научил меня смирению. – Смирению! – фыркнул Кальдер. – Я не знаю другого человека, который был бы о себе более высокого мнения, чем ты. Клевер поднял свою кружку в сторону Магвира, который снова избрал его мишенью для своих гневных взглядов, пока Стурова героическая быль достигала своего апогея. – В мире полно людей, которым не терпится меня опустить. Не вижу причин делать это за них. – Ты вообще не видишь причин делать что-либо. Это было трудно отрицать. К счастью для Клевера, король Севера избрал этот момент для того, чтобы с трудом подняться на ноги и воздеть железную длань, призывая к тишине. – Услышьте глас мудрости, – пробормотал Черный Кальдер без особенной радости. – Мой отец, Бетод! – заревел Скейл в лица собравшихся, покачиваясь от крепкого эля и слабости в коленях. – Сделал себя королем Севера! Построил города и соединил их дорогами! Заставил кланы объединиться и создал государство там, где его никогда не было! Он не стал упоминать о тридцати годах кровопролития, которые для этого потребовались. Но в этом-то и прелесть того, чтобы оглядываться назад: ты всегда можешь выбрать те куски, которые подходят для твоей истории, а неудобную правду выбросить на помойку. Скейл нахмурился и уставился в огонь. – Моего отца предали. Моего отца убили! Его королевство разорвали на части, словно кусок мяса, брошенный псам. – Он возвел мутные очи вверх и указал здоровой рукой на Стура. – Но мы исправим ошибки прошлого. Мы покончим с Ищейкиным гребаным Протекторатом! Мы вышвырнем с Севера треклятый Союз! Стур Сумрак, мой племянник и наследник, будет верховным властителем всех земель от Белой до Кринны и за их пределами! Он поднял свой кубок над головой, заливая элем весь перед своей одежды. – Мечта Бетода продолжает жить в его внуке! За Большого Волка! И все воздели свои чаши с питьем и принялись соревноваться, кто прокричит имя Стура громче остальных. Клевер с Чудесницей тоже подняли кружки не ниже прочих. – И все же он мудак, – тихо буркнул Клевер, улыбаясь во весь рот. – С каждым днем все больше и больше, – процедила Чудесница сквозь стиснутые зубы. И они сдвинули кружки и сделали по щедрому глотку, поскольку Клевера никогда особенно не заботило, за что он пьет – главное, чтобы было что пить. Кальдер не присоединился к тосту. Он только нахмурился, глядя на брата, ссутулился на своей скамье и заорал, чтобы ему принесли еще эля. – Некоторые люди ничему не учатся, – пробормотал он. – Мы все учимся, – отозвался Клевер. Он оглядел старых воинов, молодых воинов и осторожно почесал свой шрам. – Просто некоторым приходится учиться трудным путем.Сделка
– Ты обещал, Гуннар! – За хлипкой стеной голос Лидди звучал глухо, но слова можно было с легкостью разобрать. – Ты обещал мне, что не станешь ни во что ввязываться! – Я пытался, Лидди. Я не напрашивался на проблемы, просто… они сами нас нашли. – Так часто бывает с проблемами. Савин посмотрела через маленькую комнатку на Май: уличный свет падал через щелястое окно, выхватывая ее лицо. Стиснув зубы, девушка отвернула голову прочь от доносящихся голосов, делая вид, будто ничего не слышит. – Я просто пытаюсь протянуть от одного дня до другого, – снова послышался голос Гуннара. – Как-то свести концы с концами. Сводить концы с концами в Вальбеке было непростой задачей. Хотя мятежи по большей части утихли, но жара, гнев и страх висели над городом густой пеленой, как некогда висел смог, пока не погасили печи. Страх перед насилием. Страх перед голодом. Страх перед тем, что будет, когда в город вернутся представители закона. Страх, что они могут никогда не вернуться. Ответ на вопрос, кто в городе главный, зависел от того, кого ты спрашивал, в какой части города ты при этом находился, день стоял или ночь. Если во всем этом безумии, во всем этом разрушении и был какой-то план, Савин не могла его разглядеть. Никто больше не был в безопасности в Вальбеке. Возможно, на самом деле вообще никто не бывает в безопасности. Возможно, безопасность – это ложь, которой люди утешают себя, чтобы иметь возможность жить дальше. Савин прикрыла глаза и принялась думать о своих ощущениях, когда она проткнула клинком того косоглазого. А потом рубанула со спины второго, в кепке. Легкая отдача рукояти в ладонь. Легкое усилие, когда она вытаскивала клинок. Это оказалось так шокирующе просто – убить человека. Савин говорила себе, что они не оставили ей выбора. И тем не менее она видела их лица каждый раз, когда закрывала глаза, чувствовала, как у нее ускоряется дыхание, щекочет кожу выступающий пот, сердце начинает колотиться точно так же, как тогда; и она принималась снова и снова тереть кончиками пальцев свою грязную, зудящую шею. – Так что, ты теперь ломатель? – донесся из-за стены голос Лидди. – Малмер делает для людей все что может, так что я делаю все что могу для него. Стою на баррикадах. Раздаю людям еду. Я больше не солдат. И не пастух. Кем же мне теперь быть? – Моим мужем. Отцом Май. – Я знаю, это самое главное, но… что мне делать? – Было так странно слышать этот заискивающий, едва ли не слезливый тон в голосе того, кто, как хорошо знала Савин, мог быть настолько опасным. – Я не могу просто сидеть сложа руки и смотреть, как людей ломают, верно? – Есть очень тонкая грань, Гуннар, между тем, чтобы помогать людям, и тем, чтобы их калечить. И ты постоянно переходишь эту грань. В голосе Лидди не было ни намека на слабость. Сила этой женщины изумляла Савин – то, как она продолжала делать свое дело, работать, улыбаться, извлекать все что можно из этого кошмара. – Я пытаюсь делать как лучше, просто… не всегда можно понять, как будет лучше… Их голоса стали тише, превратившись в невнятное бормотание, потом их заглушили чьи-то крики снаружи. Возможно, там дрались. Савин забилась поглубже в угол, пережидая, пока голоса не удалились и не затихли в конце улицы. Она облизнула губы. Молчание давило на нее. Говорить не хотелось, но это было лучше, чем снова видеть эти лица. – Мои родители тоже иногда ссорились. Май посмотрела ей в глаза. – Из-за чего? – Из-за отцовской работы. Из-за того, что мать пила. Из-за меня. Я всегда была их любимым предметом для разногласий. Может быть, они ссорятся из-за нее и сейчас? Савин поглядела вниз, на дешевые доски пола, все в занозах и трещинах. Лучше не думать о прежней жизни. Лучше сделать вид, что она совершенно новый человек, место которого именно тут, где она находится. Который знает, как ей повезло находиться тут. Лидди дала ей платье, если его можно было так назвать. Бесформенный мешок из грубой ткани, тщательно заштопанный и пахнущий дешевым мылом. И она была за него благодарна. Гуннар нашел для нее матрас, а точнее, колючий тюфяк, из которого торчала солома. Савин не сомневалась, что он кишит вшами – и была благодарна. Она делила с Май комнатушку размером не больше чулана в ее адуанском доме, с планками, виднеющимися из-под потрескавшейся штукатурки, и пышным пятном плесени возле облезлой оконной рамы. Ей почти ни мгновения не удавалось побыть одной, но она была благодарна и за это тоже. Когда она оставалась одна, все то, что она видела и сделала в день восстания, затапливало ее ум, словно грязная вода дырявую лодку, накрывая ее с головой, так что она начинала чувствовать, что тонет. Ей приходили мысли о том, чтобы попытаться выбраться из города, но, говоря по правде, у нее едва хватало смелости выглянуть в окно, не говоря уже о риске снова выйти на улицу. Савин обнаружила, что в конечном счете смелости в ней гораздо меньше, чем она самодовольно считала, когда шантажировала инвесторов, выбирала новый парик или провозглашала социальные смертные приговоры в салонах Адуи. Она всегда считала себя такой рискованной! Самой дерзкой женщиной во всем Союзе. Теперь Савин поняла, что все игры, в которые она играла, были заранее подстроены в ее пользу. Прежде ей никогда не доводилось рисковать собственной жизнью, и внезапно поднявшиеся ставки оказались для нее чересчур высоки. В первые несколько ночей у них была свеча, но теперь она догорела, и единственный свет проникал в комнату от далеких пожаров. В городе постоянно что-то горело. Все припасы были на исходе. Лавки стояли разграбленные, богатые дома были ободраны до стропил. Порой ломатели приносили какую-то еду, но с каждым днем все меньше. Савин всегда знала, что жизнь в трущобах не сахар, но если она вообще об этом думала, ей представлялась более романтическая версия. Версия, с которой было проще жить. Милые детишки, резвящиеся в канаве, заливаясь смехом. Добродушные старушки, варящие в котле похлебку из костей. Крепкие мужчины, хлопающие друг друга по плечам и поющие на несколько голосов старые добрые рабочие песни, сидя вокруг костра, на который пошли последние обломки их мебели. О дух сестринства и братства, о мужество, о благородство нищеты! Как выяснилось, нет ничего романтического в том, чтобы гадить в ведро под взглядами других людей. Ничего такого уж воодушевляющего в том, чтобы откладывать куриные кости для завтрашнего обеда. Никаких особенно сестринских отношений между женщинами, рвущими друг у друга из рук объедки, извлеченные из огромных мусорных куч. Никакого благородства в том, что у тебя крутит живот из-за гнилой воды в колонке, в том, чтобы вытаскивать вшей у себя из подмышек, в том, чтобы постоянно мерзнуть, постоянно хотеть есть, постоянно испытывать страх. И тем не менее, такая жизнь не пробудила у Савин жалости к людям, вынужденным жить так день за днем. К людям, населяющим множество подобных же зданий по всему Союзу – зданий, от которых она получала прибыль. Она всего лишь отчаянно желала никогда больше не возвращаться к такой жизни сама. Может быть, это значило, что она эгоистка. Что она испорченная. Даже злая. В день восстания, когда она бежала по городу, подвывая от страха, Савин поклялась Богу, в которого не верила, что будет доброй, если ей будет дарована жизнь. Сейчас она была не против быть злой, если ей будет дарована чистота. – Вы были в доме полковника Валлимира, – сказала Май. Савин воззрилась на нее, выбитая из равновесия и неспособная это скрыть. Непрестанно донимающий ее гвоздик страха внезапно сделался нестерпимо острым. – Ч-что? – просипела она. – Вечером накануне восстания. – Май выглядела абсолютно спокойной. – Я подавала вам желе. Взгляд Савин метнулся к двери, но из этой комнаты нельзя было выйти, не пройдя через другую. Где человек, у нее на глазах втоптавший голову другого человека в дорогу, ссорился со своей женой. – Желе было ужасным, – пробормотала она. – Я все пыталась прикинуть, сколько могло стоить ваше платье, – сказала Май. Гораздо больше, чем эта комната. Скорее всего, больше, чем все это здание. – У вас была другая прическа. – Девушка глянула на мышиного цвета пушок, начинавший отрастать на черепе Савин. – Парик? – Их сейчас многие носят. В Адуе. Итак, она знала, кто такая Савин. Знала все это время. Но никому не сказала. Савин сделала глубокий вдох, стараясь не показать своего страха. Пытаясь думать. Так же, как делала на встречах с партнерами. Когда торговалась с соперниками. Май неторопливо кивнула – словно угадала, о чем думает Савин. – Прекрасные платья, ужасные желе… Другой мир, верно? Вы спрашивали меня, что я думаю об этом городе. – Ты отвечала… очень откровенно. – Немного откровеннее, чем стоило бы, как я понимаю. У меня всегда с этим были проблемы. Впрочем, вы за меня заступились. Я подслушивала у замочной скважины и слышала, как вы за меня заступались. Савин откашлялась. – Это поэтому ты согласилась взять меня в дом? – Хотела бы я ответить «да». – Май наклонилась к ней, сидя на кровати и свесив узкие ладони с коленей. – Но это было бы не до конца честно. Видите ли, весь дом Валлимира гудел от новостей о вашем прибытии. Все из кожи вон лезли, лишь бы только на вас взглянуть. Я знаю, кто вы такая, миледи. Савин вздрогнула. – Тебе не обязательно называть меня так. – Тогда как мне вас называть? Савин? Савин дернулась. – Для нас обеих будет лучше, если это имя ты тоже не станешь употреблять. – В таком случае… леди Глокта? – Май понизила голос до шепота. Савин скривилась: – А вот об этом имени лучше даже не думать. Долгое время они в молчании смотрели друг на друга. У соседей кто-то принялся петь. Как всегда, что-то веселое – у людей было достаточно горя, чтобы еще добавлять его песнями. – Позволь спросить… ты собираешься кому-нибудь рассказать об этом? Май села прямо. – Отец думает, что вы просто какая-то бродяжка. Мать догадывается, что у вас есть другое имя, но она никогда не угадает его. Лучше нам оставить все так, как есть. Если эта новость распространится… Она не стала договаривать, и вполне справедливо. Действительно, не было нужды продолжать эту мысль. Савин вспомнила рабочих на своей фабрике, то, как они на нее смотрели. Толпа. Ненависть на их лицах. Она осторожно облизнула губы. – Я буду… весьма признательна за твою сдержанность. Я… в огромном долгу перед тобой. – Да, я знаю. И рассчитываю на это. Савин вывернула подшитый край своего платья, чувствуя, как в ушах грохочет пульс – бум! бум! бум! – и засунула палец в отпоровшийся шов, выуживая серьги, которые были на ней в день восстания. Сперва одну, потом другую; непривычный блеск золота в полумраке комнаты. – На, возьми. – Ее голос звучал чересчур возбужденно для человека с ее опытом ведения переговоров. – Они золотые, с… – Боюсь, они не подойдут к моему костюму. – Май окинула взглядом свое заношенное до дыр платье, потом снова посмотрела в глаза Савин. – Оставьте их себе. Молчание затягивалось. Очевидно, Май так и планировала. Выжидала момента, заранее установив свою цену. – Чего же ты хочешь? – спросила Савин. – Я хочу, чтобы вы позаботились о моей семье. Когда все это закончится, расплата будет жестокой. Савин опустила руку с зажатыми в ней серьгами. – Скорее всего. – Я хочу, чтобы у нас не было проблем с инквизицией. Полное прощение для моего отца. Я хочу, чтобы вы нашли для нас какое-нибудь место, где жить, хорошую работу для моих родителей. И это все, чего я хочу. Чтобы вы обеспечили нам безопасность. Так же, как мы обеспечили безопасность вам. – Май сделала долгую паузу, глядя ей в глаза. Оценивая, можно ли ей доверять. Так же, как сделала бы и сама Савин, в своих поношенных туфлях. – Вы можете это сделать? Освежающая новизна – вступать в переговоры, не имея на руках ни одной карты. – Думаю, это меньшее, что я могу для тебя сделать, – ответила Савин. Май поплевала на ладонь и протянула ее вперед. Комната была настолько маленькой, что ей почти не пришлось наклоняться вперед. – Ну что, по рукам? – По рукам. И они пожали друг другу руки.Новый памятник
– Вы знаете, сколько крестьян погибло при постройке дорог, проложенных королем Казамиром? – спросил Ризинау. Заслонив ладонью глаза от яростного солнца, он поглядел на знаменитый памятник работы Аропеллы, занимавший центр площади Казамира. А точнее, на то, что от него осталось. На пьедестале восьми шагов в высоту, окруженном паутиной хлипких подмостей, стояла пара огромных сапог, обломанных посередине голеней. Сама статуя легендарного короля, нанесшего поражение северянам и присоединившего Инглию к Союзу, лежала на булыжнике, разбитая на несколько кусков, изрубленная мечами и исписанная корявыми лозунгами. Ликующий оборванец пытался ломиком отковырять его величеству нос. Вик нарушала молчание только тогда, когда знала, что выиграет от этого. Ризинау был из тех людей, которые предпочитают сами отвечать на свои вопросы. – Тысячи! Тысячи погребены в плодородной почве Срединных земель, в безымянных могилах вдоль дорог. И тем не менее Казамира вспоминают как героя. Как великого короля. Такие чудесные дороги! Такой дар потомкам! – Ризинау презрительно фыркнул. – Сколько раз я проходил через эту площадь и поднимал глаза на эту апологию тирании, этот символ угнетения? – Что говорить, это пятно на прошлом Союза. – Ризинау с некоторой неохотой повернулся к стоявшему позади Малмеру, за плечом которого маячил Гуннар Броуд. – Но меня больше волнует настоящее. Большинство ломателей все еще сохраняли энтузиазм истинных верующих, или по крайней мере делали соответствующий вид, но Броуд, сдвинув свои стекла на лоб, хмуро взирал на разрушенный памятник с таким видом, словно его одолевали сомнения. Можно было только гадать, что случится, когда сомнения начнут одолевать и остальных. Впрочем, Ризинау не казался обеспокоенным. Он был сосредоточен на более высоких материях. – И только посмотрите, братья, чего мы достигли сегодня! – Он хлопнул Малмера и Броуда по плечам с таким видом, словно собирался заключить их обоих в объятия. – Мы низвергли Казамира! На этом месте мы воздвигнем новый памятник – памятник рабочим, которые погибли ради удовлетворения его тщеславия! Вик подумала о том, сколько рабочих должны будут погибнуть из-за тщеславия самого Ризинау. Вероятнее всего, число будет немалым. Одно дело сбросить с постамента короля, уже двести лет как мертвого; тот, который в данный момент сидит на троне, может выдвинуть гораздо более весомые возражения. Она начинала думать, что бывший наставник по меньшей мере наполовину безумен. Впрочем, здравый смысл в последнее время превратился в Вальбеке в раритет, и было непохоже на то, что он в ближайшее время снова войдет в моду. Практики вечно крутились вокруг Ризинау, словно псы вокруг жарящихся на солнце городских помоек. Они сняли с себя маски и черную одежду, но внимательный глаз все еще мог заметить выразительные следы загара вокруг рта. Они кишмя кишели на улицах рядом с Допросным домом – оптимистически переименованным в Дворец Свободы, – ведя охоту на нелояльных. Или, наоборот, на лояльных. Лояльность в последнее время стала весьма изменчивой концепцией. Восстание действительно изменило некоторые вещи, но другие остались до отвращения знакомыми. Рабочие все так же работали, практики все так же следили за людьми; может быть, большие шапки и перекочевали на другие головы, но люди, которым эти головы принадлежали, все так же поучали окружающих на предмет того, как должны обстоять дела, сами не шевеля ни единым пальцем. Великая Перемена, ничего не скажешь. – С самых времен своего основания этим шарлатаном Байязом Союз всегда строился на горбу простого народа, – продолжал разливаться Ризинау. – Нашествие машин, все возрастающая алчность инвесторов, возвеличение денег как нашего бога и банков как его храмов – вот лишь самые последние, безрадостнейшие дополнения к нашей прискорбной истории. Мы должны заложить новые теоретические основания государства, друзья мои! Малмер сделал еще одну попытку стащить его с небес на землю. – Честно скажу, меня больше волнует, как накормить людей. В тот первый день сгорел один из больших складов. Второй уже пуст. Ну и эта жара не больно-то нам на руку. В старом городе несколько колонок уже пересохли. А в остальных вода такая, что я бы и собаке ее не дал… – Уму тоже требуется пища, брат! – Ризинау взмахом руки отогнал муху (только эти твари процветали в задыхающемся от жары городе) и ухмыльнулся, взглянув на Вик: – Наверняка Сибальт говорил тебе об этом. Если бы Сибальт сказал ей что-либо подобное, она скорее всего сломала бы ему нос. Таким дерьмом могут кормить слушающих только те, кто сам никогда не голодал. – Он был славным человеком! – Ризинау ударил себя кулаком в грудь. – Мне не хватает его так, словно он был частью меня самого. И думается мне… именно поэтому, должно быть, я получаю такое удовольствие от бесед с тобой, сестра. В каком-то смысле для меня это почти то же самое, что разговаривать с ним. Вик редко позволяла себе роскошь не любить кого-либо. Не чаще, чем роскошь кого-либо любить, – и то, и другое может закончиться тем, что тебя убьют. Но сейчас она чувствовала, что по-настоящему презирает Ризинау. Он был тщеславен словно павлин, эгоистичен как малолетний ребенок, и, невзирая на всю его высокопарную манеру изъясняться, она начинала подозревать, что он попросту дурак. Действительно умные вещи говорятся короткими словами; длинные нужны для того, чтобы скрыть собственную глупость. Вик не видела ни малейшей вероятности, что этот толстяк-мечтатель мог организовать восстание в одиночку. Тяжелая работа была проделана каким-то гораздо более грозным противником. И Вик очень хотела узнать, кем. Поэтому она продолжала кивать в ответ на всю эту чушь, делая вид, будто никогда не слышала ничего более глубокомысленного. – Когда-то я арестовал его за организаторскую деятельность, – продолжал Ризинау, уставясь в пространство. – Двадцать лет назад это было. Я только что вступил в ряды инквизиции, в Вальбеке только что заложили фундамент первой фабрики. Мы оба были молоды. Оба идеалисты. Я арестовал его, но в конце концов я мог только согласиться с его доводами: что это будет преступлением против рабочих. – Ризинау испустил тяжелый вздох, пухлая ладонь, положенная на его пухлое брюшко, вздымалась и опускалась вместе с дыханием. – И я его отпустил – как своего осведомителя, так я себе говорил. Я убеждал себя, что обратил его на свою сторону, но правда… правда была в том, что он обратил меня. Или, может быть, мы обратили друг друга. О, эти вечера, когда мы вдвоем засиживались допоздна, разговаривая о тех ударах, которые мы нанесем за простого человека! Только мы двое, я и он… и Ткач. Вик нахмурилась. – Разве не ты – Ткач? – Этот титул я позаимствовал у лучшего человека, – задумчиво проговорил Ризинау. Впрочем, его подвижное внимание тут же унеслось в другую сторону. – Мы должны набросать манифест, как вы думаете? Потребуем представителя от рабочих в Закрытом совете! – Его глаза снова поблескивали, словно перед ним уже простиралось сияющее будущее. – Сибальту бы понравилась такая идея… В еще одной отчаянной попытке разбудить беспробудно спящего Малмер шагнул вперед, заставив практиков Ризинау ощетиниться. – Послушай, брат… Я тоже знал Сибальта, он и вправду был хороший человек, но он мертв. Есть множество хороших живых людей, которым нужна наша помощь. Люди голодают, люди болеют, люди напуганы… – Он добавил, понизив голос: – По правде говоря, я и сам боюсь до чертиков. – Но тебе вовсе не надо бояться! Никому нет причин бояться. Мы ведь остановили мятежи, верно? – В дневное время. Но людей по-прежнему избивают. Некоторых вешают. И не только владельцев – чужеземцев, слуг… Люди пользуются возможностью свести счеты. Или просто ухватить то, что им понравилось. Нам нужен порядок. – И он у нас будет, брат! Некоторые из рабочих так долго подвергались угнетению, что, разумеется, новообретенная свобода вскружила им голову. Но наши пленники находятся в безопасности, в Допросном доме… во Дворце Свободы, мне следовало сказать! Свободы! Мэр города, начальник городской стражи, некоторые из наиболее уважаемых горожан – под чем подразумеваются самые алчные, самые низкие… – Что насчет Савин дан Глокта? – перебил Малмер. – Я слышал, она была в городе. – Была. – Ризинау содрогнулся от отвращения. – Чрезвычайно язвительная, надменная и нелюбезная молодая особа. Воплощение алчности современных эксплуататоров. Пожалуй, я бы даже предпочел ее отца в качестве застольного собеседника. – Меня интересуют не ее манеры, а то, что мы за нее можем получить. – По всей видимости, она проскользнула у нас между пальцев. День восстания был, я бы сказал, довольно хаотичным, даже более, чем можно было ожидать… Броуд обеспокоенно взглянул на Малмера поверх своих стекол. – Будем надеяться, что она не попала в лапы Судье… Вик почувствовала прилив беспокойства, даже более острого, чем обычно. – Зачем она может понадобиться Судье? – Сжигатели захватили большой кусок старого города, – ответил Броуд. – Нам пришлось отгородиться от них баррикадами. Они не особо разбирают, кого бить. – Мы не имеем представления о том, что там происходит, – добавил Малмер, – но они захватили какое-то количество заложников. Я слышал, что Судья обосновалась в здании суда… – Где же еще Судье устраивать свою резиденцию? – хихикнул Ризинау, но его веселье никто не поддержал. – Она говорит, что собирается начать процессы над пленниками за преступления, совершенные ими против народа. Вик почувствовала, как ужас подползает к ее горлу. – И сколько у нее пленных? – Сотни две? Три? – Малмер безнадежно пожал плечами. – Кто-то из фабрикантов, богачи, но и бедняков тоже немало. «Пособники», так она их называет. Всех, кто недостаточно ревностен к делу, на ее вкус. А ей по вкусу только самые ревностные. – Мы должны добраться до этих пленных, – решительно сказала Вик. – Даже если придется заключить с ней сделку… – Судья никогда не отличалась благоразумием, – пожал плечами Ризинау, словно все это было каким-то стихийным бедствием, над которым он был совершенно не властен. – С момента восстания она стала просто неуправляемой. – Разве сжигатели не вам подчиняются? – Н-ну… они люди непредсказуемые. Пылкие. Должно быть, поэтому их и назвали сжигателями! – Ризинау снова захихикал, но затем, увидев, что Вик явно не в том настроении, чтобы смеяться, откашлялся и продолжил: – Думаю, я мог бы послать им запрос касательно пленников… – Или вы могли бы послать с запросом меня, – проговорила Вик, взглянув ему в глаза и не отводя взгляда. – Так поступил бы Сибальт. Вы нужны нам, чтобы работать над действительно важными вещами – нашим манифестом, нашими принципами. Позвольте мне поговорить с Судьей. Ризинау эта идея понравилась. Его маленькие глазки заблестели при мысли о новых параграфах аккуратного текста. О высокопарных декларациях. О правах и свободах. – Сестра! Я начинаю понимать, почему Сибальт был о тебе такого высокого мнения! Только возьми с собой людей. – Обязательно. Исходя из своего короткого опыта общения с Судьей, Вик решила, что людей лучше взять с собой побольше, и желательно готовых применить силу. К счастью, первый кандидат был как раз под рукой. – Брат Гуннар? – Она скользнула взглядом по татуировке на кулаке Броуда. – Мне кажется, ты сможешь подобрать нескольких человек, которые умеют драться. Он нахмурился поверх своих стекол. – Я обещал жене, что не буду рисковать. – Мы больше рискуем, если не сделаем этого. Если единственная дочь архилектора пострадает, его преосвященство не успокоится, пока мы все не будем болтаться на виселице. Она бросила косой взгляд на Ризинау, уже начавшего объяснять своим снявшим маски практикам, как должен будет выглядеть новый памятник. Этот человек жил мечтой, которая запросто могла превратиться в кошмар для всех других. – Если так пойдет и дальше, этот новый памятник станет нашей гробницей.Все равны
Здесь правили сжигатели, и это было видно. Дома стояли разграбленные, с разбитыми дверьми, свисающими с перекошенных петель. Дома стояли выгоревшие, с зияющими оконными проемами, с россыпями закопченных кирпичей от упавших дымовых труб, разбившихся на куски о запеченную солнцем грязь дороги. Повсюду были разбросаны мусор и осколки стекла, обрывки одежды и обломки мебели, словно разбросанные гигантским порывом ветра, пронесшегося через эту часть города. Здесь воняло, и чем дальше они шли, тем хуже. Запахи гнили, мочи, горелой древесины, застоявшегося дыма, варящиеся в общем котле липкой жары. Сарлби крепко сжимал свой арбалет, цепкий взгляд перебегал от одного дверного проема к следующему. – Не так уж много богатеев здесь жило до восстания. – Вообще не было, – сказал Броуд. – И все равно их ограбили и спалили. – Бедняки неуютно себя чувствуют рядом с богатыми. Если есть выбор, они всегда предпочтут ограбить других бедняков. Вик, обернувшись, прошипела через плечо: – Не отставать! Держимся вместе! – Не могу сказать, что мне так уж нравится выполнять приказы женщины, – проворчал Сарлби, но все равно подчинился. – По крайней мере она, кажется, знает, что делает, – заметил Броуд. – Не могу сказать того же о большинстве офицеров в Стирии. – В этом ты прав. – По правде, если взглянуть на мои последние пять лет, так я только и делаю, что принимаю дерьмовые решения. Делаю то, что говорят мне женщины, и надеюсь, что все выйдет к лучшему. Лидди говорит «построй баррикаду» – я строю баррикаду. Май говорит «возьмем к себе девчонку, которая на нее залезла» – я беру. – Это та, с бритой головой? Она живет с вами? – Арди, так ее зовут. Ни черта не умеет. Лидди попросила ее помочь на кухне, так она поглядела на кастрюлю так, словно впервые видит что-то подобное. – Броуд надул щеки. – Но Май она понравилась, так что да, она живет с нами. – Тяжелые времена нынче, – сказал Сарлби. – Всем приходится делать, что они могут. – Тяжелые времена, – эхом отозвался Броуд. – Когда они полегчают-то? Вот вопрос. Вокруг сделалось как-то слишком тихо. Чья-то фигура поспешно шмыгнула в проулок, в окне показалось лицо и тут же исчезло, пара оборванцев, дравшихся из-за кости, при их приближении тут же разбежалась. Кто-то здесь усердно поработал кистью – куда ни глянь, повсюду виднелись лозунги. Огромные буквы в три шага высотой покрывали целые террасы. Крошечные, как в книге, буковки усеивали входные двери. – Что там написано? – спросил Сарлби. Броуд поправил стеклышки на вспотевшем носу и сощурился, разбирая слова: – Долой короля. Долой королеву. Убей их всех. Восстань и возьми свое. Все в таком роде. – Снимут с тебя последнюю одежду, но не забудут дать ценное указание, – пробормотал Сарлби, качая головой. – Чертовы сжигатели. Такие же говнюки, только в другом ракурсе. – В этом вся политика, – хмыкнул Броуд. – Говнюки, выискивающие оправдания, чтобы быть говнюками. – Высокие идеалы и реальность – как вода и масло, – буркнула Вик. – Они плохо смешиваются. Она выглянула за угол и присела на корточки, поманив их к себе. – А теперь тихо. Мы пришли. Здание Вальбекского суда было грандиозной постройкой: величественные ступени из цветного мрамора, увенчанные не менее величественными колоннами. На крыше уже кто-то побывал, содрав несколько медных листов с купола; сквозь дыры с одной стороны виднелась паутина балок. Соседствующее с судом большое новое здание банка, по всей видимости, еще недавно было даже еще более пышным. Теперь от него остался лишь выгоревший остов. Облачка пепла вздымались вокруг ботинок Броуда, когда они шли через пустую площадь. – Кто-то пытался держать здесь оборону, – заметил он, когда они поднялись по ступенькам. Двери были измочалены в щепки, одна половина криво висела на верхней петле. – Надеюсь, у нас получится лучше, – отозвался Сарлби, сжимая свой арбалет. Вход обрамляли две статуи – невероятно величественные дамы в изящных позах, каких в жизни никто никогда не принимает. Одна держала в руках книгу и меч, другая – разбитую цепь. Правосудие и Свобода, предположил Броуд. Сжигатели отбили Свободе голову и водрузили вместо нее коровью: по мертвым остекленевшим глазам ползали мухи, засохшие струйки крови стекали на изрубленный мрамор. Поверх сурово поджатых губ Правосудия была намазана широкая красная улыбка, на груди виднелась надпись подтекающими буквами: «Мы вам покажем гребаное правосудие!» – Чувство юмора, однако, у этих сжигателей, – заметила Вик, проходя между ними. – Это точно, – подтвердил Броуд. – Настоящие весельчаки. Вход в огромный зал заседаний не охранялся, но скамьи для публики были усеяны сжигателями. Или, возможно, просто ворами, сутенерами, игроками и пьяницами; было трудно понять, в чем разница. Кто-то гикал, свистел и орал, потрясая кулаками. Другие лежали вырубившись, в окружении пустых бутылок. Одна парочка устроила себе гнездо из старых портьер, и чмокающие звуки их жадных поцелуев разносились по всему помещению. Темнокожий кантиец с таким усердием дымил трубкой для шелухи, что казалось, он решил в одиночку восстановить знаменитый вальбекский смог. Мухи жужжали в густом, как суп, нагретом воздухе, наполненном вонью немытых тел. Кто-то намалевал на мозаичном полу пенис – красной краской, грубо, по-детски, – но дождь через дыру в крыше наполовину смыл рисунок, оставив на его месте ржавую лужу. Судья сидела высоко на судейской скамье – спятивший заводила на этом карнавале глупцов, – с судейской четырехугольной шапочкой, водруженной поверх хаоса рыжих волос. Она с ног до головы обвешалась крадеными драгоценностями: пальцев не видно из-под колец, с одной руки едва не сыплются браслеты, поверх мятой кирасы – дикая мешанина дамских ожерелий, ниток жемчуга и золотых цепей, снятых с представителей гильдий. Одна ее длинная стройная нога была небрежно перекинута через подлокотник золоченого кресла; голубые буквы вытатуированной надписи снова и снова обвивали обнаженное белое бедро. При виде этой ноги глубоко внутри Броуда шевельнулось виноватое щекочущее чувство – то же самое, как перед подступающим приливом ярости. Скамью подсудимых занимал костлявый пожилой пленник со связанными за спиной руками. Его тонкие пушистые волосы свалялись от крови, подбородок покрывала седая щетина. Двое охранников, стоявшие по бокам, были одеты в пестрые клоунские костюмы, но мечи у них были самые настоящие. – Риктер дан Валлимир! – насмешливо провозгласила Судья. – Помимо всего прочего, ты обвиняешься в том, что имеешь гребаное «дан» посередине имени… – Виновен! – завопили десять шлюх в отделении для присяжных. Восемь из шлюх были женщины, еще двое – молодые парни, плюс один коренастый мужчина в фартуке, который, судя по его виду, решительно не понимал, что он тут делает. Одна из шлюх вскочила на ноги, звеня ночным колокольчиком на шее и скривив раскрашенное лицо в безумной гримасе. – Виновен, мать твою растак! – визжала она. – Леди присяжные! – Судья рубанула по столу боевым топориком, призывая к порядку. Во все стороны полетели щепки. – Сколько раз вам повторять?! Молчание, мать вашу, пока я не покончила с обвинением! – Я отказываюсь принимать обвинения от этого суда! – пророкотал Валлимир, расправляя грудь. – Он не имеет законной силы! Кто-то из публики швырнул в него гнилым яблоком, но промахнулся. Яблоко ударилось в стену позади него и взорвалось, разбрызгивая слизь по благородным старинным панелям. – Вы просто мразь, вы не имеете полномочий меня судить! – Врешь! – завизжала Судья. – Покажите ему наши мандаты! Один из клоунов ударил Валлимира кулаком по уху, так что тот, ахнув, слетел со скамьи и врезался в перила ограждения. Другой втащил его за ноги. Кровь из свежей раны заливала ему лицо. Судья потрясла в его направлении бронированным кольцами кулаком: – Вот наши полномочия! Кулак и клинок! Сила – вот наше полномочие, выродок ты слюнявый! И это единственное реальное полномочие, какое только может быть! – Немногие члены аудитории, которые еще были в сознании, встретили эти слова нестройными одобрительными возгласами. – Уж ты-то должен это знать, ты ведь был солдатом… Адвокат защиты! Где этот мудак Рэндок? Трясущийся человек поднялся из-за стола, заваленного пеплом, пустыми бутылками и обгрызенными куриными костями, по которым ползали мухи. Он был совершенно гол, не считая пары разбитых стекол, нацепленных поверх разбитого носа. Обеими руками он судорожно прикрывал гениталии, его спина представляла собой сплошную массу лиловых кровопод-теков. – Никакой защиты, ваша честь, – пролепетал он. – Какая тут может быть защита? Истерически хихикнув, он поспешил опуститься на свой разбитый трехногий стул, который покачнулся и едва не вывалил его на пол, к большому веселью присяжных. Но Судья не смеялась: она заметила Вик и ее ломателей, которые, просочившись в дверной проем, пробирались между скамьями для публики. Взгляд ее черных глаз, казалось, несколько дольше остановился на Броуде, и по его телу вновь распространилось то виноватое щекотливое чувство. Он говорил себе, что эта женщина смертоноснее скорпиона, но почему-то это не помогло. Совсем наоборот. – Не припомню, чтобы я вызывала свидетелей, – заметила Судья, кривя губы. – Я могу привлечь вас всех за неуважение к суду. – Можно сказать и так, – согласилась Вик, оглядываясь по сторонам. – Нас прислал Ризинау. Ему нужны ваши пленники. Судья протянула руку к бутылке и сделала длинный глоток. Броуд всегда чувствовал жажду, когда видел, как другие пьют, но было что-то особенное в том, как ее язык прикасался к стеклянному горлышку – что-то такое, что больше обычного заставляло его желать оказаться на ее месте. Или, может быть, на месте бутылки. Судья поглядела на Вик, сузив глаза. – Если Ризинау хочет, чтобы ему сделали одолжение, ему следовало прийти самому. – Он послал меня. – И что, я должна вас бояться? Сжигатели понемногу осознавали прибытие новых людей, они просыпались, оглядываясь вокруг мутными глазами, нашаривая руками оружие. Вик оставалась стоять, не делая ни шага вперед, ни шага назад. – Нет, если ты отдашь мне пленных. – Мои пленные должны ответить на предъявленные обвинения, сестра. Но не беспокойся! – Судья махнула рукой в направлении присяжных. – Они работают четко, как молния, эти суки. Порой мне приходится их останавливать, чтобы они не вынесли вердикт прежде, чем я хотя бы назову имя обвиняемого! Если бы они заправляли делами в Адуе, дела бы очень скоро закончились, и все судейские остались бы без работы. – И пошли бы торговать задницами в сточной канаве! – завопила одна из шлюх. Ее соратницы взревели от хохота, а голый адвокат вздрогнул и уставился на свои ноги. Судья наклонилась вперед, и ее улыбка превратилась в свирепую гримасу: – Мы не для того сбросили своих хозяев, чтобы тут же посадить на свою шею еще одного! Ризинау, как я погляжу, только и делает, что ставит себя выше других, словно фабрикант над рабочими или король над своими подданными… – Или судья над присяжными? – подсказала Вик. – Ишь ты! – Судья вытянула губы, всем видом изображая смятение. – Порезала меня моей собственной бритвой, умненькая сучка. Перегнувшись через перила своей загородки, она крикнула вниз: – Вычеркните это из протокола! – Я ж все равнонеграмотная, – пробормотала сгорбленная нищая оборванка, сидевшая за крошечным столиком секретаря, и продолжила рисовать загогулины в книгах для записей. Вик шагнула вперед. – Я понимаю: вы хотите, чтобы кто-то заплатил. Не сомневаюсь, платить есть за что. – Броуд не мог взять в толк, как она может оставаться такой хладнокровной при всем кипящем вокруг нее безумии. – Никто больше меня не хочет увидеть, как они будут расплачиваться. Но у нас полный город людей, о которых тоже надо подумать. Нам нужно иметь на руках что-то, с чем мы сможем торговаться. Это была хорошая попытка. Очень спокойная. Очень благоразумная. Но Броуд сильно сомневался, что здесь в ходу спокойствие или благоразумие. Полномочие кулака, вот единственное, что шло в расчет, если отбросить все ненужное. Судья была права насчет этого, и Броуд знал это лучше, чем кто-либо другой. Рядом с ним Сарлби потихоньку сдвинул штифт, запирающий спусковой крючок его арбалета. Судья медленно поднялась с места, упершись стиснутыми кулаками в изрубленный стол, вздернув костлявые плечи по бокам головы. Краденые цепи свисали с ее шеи. – А-а, я вижу! Ты собираешься пригнать моих пленников к нашим угнетателям, чтобы обменять их на лучший мир. Ты со своим медовым язычком! Она высунула собственный язык и повиляла заостренным кончиком из стороны в сторону в манере, которую Броуд нашел одновременно отвратительной и странно возбуждающей. Эта женщина была воплощением всех проблем. Всего того, с чем он клялся покончить. Он чувствовал, что нарушает свои обещания, только глядя на нее… и не мог оторвать от нее глаз. – Брось! Свободу нельзя купить! – Судья схватила свой топорик и снова рубанула по столешнице, заставив всех подскочить. – Ее можно только вырезать из этих людей! Ее можно добыть, только если сжечь мерзавцев, а потом раскопать их останки! Глянь-ка на вас: толпа жалких, трусливых мудаков, решивших поиграть в перемены! Кто-нибудь, уберите этих недоумков с глаз моих долой! – Ваша честь! – Один из клоунов шагнул к Вик. – Судья сказала тебе убираться, значит… Он осекся и захрипел, когда Броуд взял его за горло и швырнул через помещение. Он врезался в отделение для свидетелей, проломив боковую панель своим черепом, и рухнул на пол в мешанине обломков и конечностей; его меч с грохотом отлетел в сторону. Последовал один из этих долгих, наполненных молчанием моментов. Броуд слышал позади чье-то тяжелое дыхание, шарканье людей, встающих с мест, легкий шорох, когда Сарлби поднес к плечу арбалет, тихий звон стали, вытаскиваемой из ножен. Броуд отцепил от ушей свои стекляшки, сложил, спрятал в карман куртки. Теперь он был готов. Он всегда был готов. – О-о-о-о… – Хрипловатый голос Судьи звучал мягко, воркующе, и пускай она превратилась в поблескивающее размытое пятно, Броуд знал, что она смотрит прямо на него. – А вот ты мне нравишься! В тебе есть дьявол. Рыбак рыбака видит издалека, а? Броуд чувствовал, будто он стоит на краю пропасти, и достаточно легкого тычка, чтобы столкнуть его вниз. Его голос, казалось, доносился откуда-то издалека. Это вообще не было похоже на его голос: – Я никому не хочу делать больно… – Конечно же, хочешь, мать твою! У тебя это на лице написано. Потому что ты не особо умеешь что-либо еще, верно? А вот в том, чтобы делать больно, ты лучший! Так не извиняйся за это! Не задувай свой огонь, плохой мальчик, пускай он горит! Твое место рядом с нами. Твое место рядом со мной! Не хочешь делать больно? – Она прищелкнула языком. – Так говорит твой рот, но он врет, и твои кулаки подтверждают это! Потом Броуд почувствовал, как на его плечо легла ладонь. Легкая, но крепкая. – Нам просто нужны пленники. – Голос Вик. Твердый, как стена. – Тогда никто никому не станет делать больно. Этот чудесный, ужасный момент продлился еще несколько секунд. Потом Судья рухнула обратно в свое кресло, высунула язык и издала длинный неприличный звук. – Да ты, я смотрю, упрямая сучка, а? Из тех, что если вцепятся во что-то зубами, то бей не бей, а уже не отпустят. Знаешь, почему меня прозвали Судьей? – Не могу представить, – отозвалась Вик. – В свое время я улаживала ссоры среди шлюх, в Колонском порту. Судила, кто прав, кто виноват. Что честно, а что нет. Ты не поверишь, но эти б…ди могли спорить из-за чего угодно! И в этой игре… в общем, порой бывает необходимо найти какой-то компромисс. Мы ведь все на одной стороне, в конечном счете, верно? Мы все ищем лучший мир, такой, в котором мы все будем равны? – Верно, – ответила Вик, по-прежнему крепко держа руку на покалывающем плече Броуда. – Все равны. – Даже если наши методы и различаются – в том смысле, что мои, мать их растак, могут и сработать, а твои, мать их растак, почти наверняка не сработают. – Судья великодушно повела рукой, пошевелив пальцами в россыпи перстней. – Забирай своих пленников. Но если ты думаешь, что получишь за них что-нибудь от Калеки, боюсь, тебя ожидает жестокое разочарование. Эй, судебный пристав! Тот выступил вперед и со стуком опустил свою золоченую алебарду на плитки пола, улыбаясь во весь рот. Он был гол как новорожденный, не считая грязного носка, натянутого на гениталии. – Да, ваша гребаная честь? – Проводи этих достойных людей во двор, где большинство наших заключенных предается отдыху. И последи за своим грязным ртом, мошенник! У наших гостей деликатная чувствительность. – Она махнула рукой в сторону Валлимира. – Возьми и этого тоже. Он переходит под опеку ломателей, удачливый мудак. Мудачливый удак… Ха! Дело закрыто! Значит, драки сегодня больше не будет. Броуд не был уверен, чувствует он облегчение или разочарование. Он снова напялил на нос стекляшки и увидел, что Судья указывает сверху прямо на него, оскалив зубы в безумной усмешке: – Что до тебя, прекрасный ублюдок, если ты вдруг устанешь притворяться, мои объятия всегда раскрыты! Она стащила с себя судейскую шапочку и швырнула ее в курильщика-кантийца. – А ну не зажимай свою трубку, говнюк! Набей-ка ее покрепче и передай сюда, я тоже хочу пососать. Броуд еще несколько мгновений стоял, глядя на нее, чувствуя, как в черепе по-прежнему грохочет пульс. Потом Вик взяла его за локоть и потащила следом за волосатыми ягодицами пристава прочь из зала суда. Их сопровождали насмешливые выкрики присяжных, но без особого энтузиазма. По всей видимости, на данный момент сжигатели досыта упились правосудием. Спускаясь следом за Вик по сумрачным ступеням черной лестницы, он внезапно уловил скрип корабельных снастей – звук, который он слышал, глядя вверх на надутые паруса, когда они плыли в Стирию. Однако было непонятно, откуда могло взяться такое количество дерева и веревок позади здания суда. – Проклятье! – прошептал Сарлби, когда они вышли на свет. По ту сторону вымощенного булыжником двора, между разбитыми окнами по обе его стороны, сжигатели закрепили дюжину мощных балок – вероятно, украденных с какой-нибудь недостроенной фабрики. И с этих балок, через аккуратные ровные интервалы, свисали тела. Их здесь было, должно быть, около сотни. Может быть, больше. Они слегка покачивались от ветерка. Мужчины и женщины. Молодые и старые. Все равны. Наконец-то. – Проклятье! – снова прошептал Сарлби. Больше никто из ломателей не произнес ни слова. Вик стояла, глядя во все глаза. Броуд тоже. Высокие идеалы, вроде тех, что привели его в Стирию… Ничего не скажешь, порой они заводят в довольно мрачные места. – Там осталось еще несколько, которых пока не судили. Там, внизу, в камерах. – Пристав шмыгнул носом и поправил свой грязный носок. – Я так понимаю, их вы можете тоже забрать.Глупость молодых
– Принц Орсо не придет, – говорил Лео, топая вверх по осыпающейся лестнице вслед за матерью. Ищейка шел позади. – Мы должны драться! Единственным ответом был ее раздраженный вздох, когда она ступила на усеянную пятнами мха крышу башни. Отсюда, с вершины, открывался прекрасный вид на долину у подножия разрушенной твердыни, дорогу, вьющуюся по ее днищу, и высокогорную пустошь на ее дальнем склоне, увенчанном зарослями красного папоротника. С западной стороны дорога встречалась со стремительным потоком и пересекала его, проходя по древнему мосту. За мостом, по-видимому, располагалась деревня: домов не было видно, но небо слегка пачкали струйки дыма из труб. Ветер усилился, и стали слышны крики. Тысячи людей, сотни лошадей, дюжины повозок поблескивающей лентой стекали по дороге между двух холмов и взбирались на мост. Инглийская армия, неуклонно отступающая к югу и западу. Как она делала это уже многие недели. – Мустред с Кленшером привели из Инглии две тысячи человек. И больше мы не получим. – Лео встал рядом с матерью, оперся кулаками на осыпающийся парапет. – Еще немного промедления… и мы будем выглядеть трусами! Его мать издала сухой смешок. – Вот единственное преимущество для женщины, командующей армией: ты можешь не беспокоиться о том, что будешь выглядеть трусливой. Именно этого от тебя все и ожидают. – Мы будем не просто выглядеть! Мы станем трусами, черт возьми! Ищейка хмыкнул. – Твоя мать была в плену у Черного Доу – и сумела с ним совладать. Она не только выговорила себе свободный выход, но спасла помимо себя еще шестьдесят человек. Никто не будет учить ее храбрости в моем присутствии, мальчик. Есть огромная разница между тем, чтобы бояться сражаться, и тем, чтобы выжидать момент, когда ты сможешь победить. – Если этот момент когда-нибудь все же настанет! – Лео махнул рукой в юго-западном направлении, как он надеялся. В сторону моста и лежащей вдалеке за ним Инглии. Туда, куда отступали союзные солдаты, отступали и отступали без конца. – До границы отсюда не больше восьмидесяти миль. Если нас загонят за Белую, мы уже никогда из-за нее не выберемся. Протекторату придет конец! Казалось бы, от Ищейки он мог ожидать какой-то поддержки. В конце концов, это его Протекторат, черт подери, разве не так? И ведь он стоял рядом с Девятипалым – величайшим воином, какого только видел мир, победившим в одиннадцати поединках и завоевавшим в кругу корону Севера! Однако старый северянин только хмурился, глядя в долину и задумчиво потирая острый подбородок. – Что сказать, надо быть реалистом. Ничто не длится бесконечно. – Я понимаю, каковы ставки, – произнесла мать Лео, отворачиваясь от дороги. Сдвинув брови, она принялась рассматривать темный лесной массив на севере долины, рассеянно потирая пальцем лысое пятнышко на своей голове под волосами. Внизу можно было разглядеть остатки старой крепости на вершине холма – от стен остались лишь груды щебня, несколько валунов скатились по склонам вниз. Молодой лесок подпирал холм у подножия. – Если ты думаешь, что мы только и делаем, что удираем, наши враги тоже могут так думать. От уголков глаз Ищейки разбежались морщинки – он широко улыбнулся: – Вы хотите драться с ними здесь! – Ты одобряешь? – Местность подходящая. – Он внимательно рассмотрел крутосклонный желоб долины: на дне серая нитка реки и бурая нитка дороги, каменистые холмы по обе стороны. – Может быть, даже очень подходящая, если нам повезет. – Ты хочешь драться с ними здесь? – спросил Лео, расширив глаза. – Это же война, верно? Стур Сумрак далеко обогнал своего отца и дядю. Может быть, на день пути. Его люди оторвались от линий снабжения, они утомлены дорогой, дезорганизованы и уязвимы. – Малость безрассудно с его стороны, – улыбнулся Ищейка. – Ошибка, которую, я надеюсь, мы сумеем сделать роковой. – Если нацепим на крючок достаточно жирного червяка. – Ты ведь знаешь, как воины относятся к своим флагам. – Мать, повернувшись, поглядела на Лео: – Твое знамя может стать как раз той приманкой, на которую он клюнет, особенно после того, как ты уязвил его гордость, захватив одно из его собственных. Устроим так, чтобы это выглядело, будто наш арьергард замешкался при входе на мост. Будем надеяться, что он не сможет устоять перед таким искушением. – Хотите, чтобы я остался здесь, в этих развалинах? – спросил Ищейка. – Да. Спрячься и жди моего сигнала. Инглийские войска будут сосредоточены за тем холмом на юге. Мы подождем, пока Сумрак ввяжется в драку, и нападем на него с обеих сторон, прижмем к реке. Если удастся сделать все как надо, возможно, мы уничтожим его одним ударом. – Это очень сильно поможет нам выровнять шансы. – И позволит мне гораздо лучше переносить все эти отступления. Можешь мне не верить, Лео, но я получаю от этого не больше удовольствия, чем ты. Лео не мог удержать улыбки, расплывающейся по лицу: – Мы будем драться с ними здесь! – Это будет послезавтра, я надеюсь. Кто-нибудь из вас имеет какие-то соображения относительно моего плана? Лео был слишком занят, воображая грядущую победу. Два холма станут челюстями ловушки. Большой Волк, загнанный собственной спесью в долину между ними, окруженный возле моста и раздавленный о текущую воду! Какую песню об этом можно будет сложить! Лео уже прикидывал, как назовут эту битву в будущем, когда станут писать об этом в исторических книгах. – Мне все нравится, – сказал Ищейка. – Если на что и можно полагаться, так это на глупость молодых. Я пошлю сказать, чтобы бойцы из Уфриса собрались здесь и готовились к битве. Он сделал паузу. Ветер шевелил седые волосы, обрамлявшие его загрубелое морщинистое лицо. – Леди Финри… Я сражался рядом с великими воинами. Великими военными вождями. Сражался и против некоторых. Но мне редко доводилось видеть, чтобы кто-то управлял армией лучше, чем вы. Может, найдутся такие, кто думает, что в том, что вы делали в последние недели, есть какая-то слабость. – Он свернул язык трубочкой и сплюнул через парапет. – Эти люди знают о войне меньше, чем ничего. Для вас было бы проще простого нарушить наше соглашение, позволить, чтобы нас проглотили. Но вы сдержали слово. Немногие на это способны, после того, как увидят, чего это им будет стоить. И он протянул ей свою руку. Мать Лео моргнула, явно тронутая, и пожала ее. – Можно будет считать, что я сдержала слово, когда ты вернешься обратно в свой сад в Уфрисе, и ни моментом раньше. Ищейка растянул рот в широкой белозубой улыбке: – Что ж, выпьем за нашу победу, когда окажемся там! Он повернулся и побежал вниз по полуразрушенной лестнице. В его движениях появилась новая энергия. Лео ощутил прилив гордости, видя, с каким уважением старый северянин относится к его матери. Какое уважение они питают друг к другу. Он втянул носом чистый холодный воздух и выпустил его с радостным вздохом. – Итак, я буду возглавлять людей на мосту… – Нет, – перебила его мать. – Мне нужно там твое знамя, чтобы привлечь неприятеля. Но не ты. – Тогда, значит, с первой волной подкрепления… – Нет. Она посмотрела на него тем самым высокомерным взглядом, из-за которого Лео каждый раз чувствовал, будто он все еще ребенок. – Нашу кавалерию мы оставим в резерве, в Садлендале. – Она кивнула в направлении едва заметных дымков, поднимающихся в небо за мостом. – Я хочу, чтобы ты был там. – В резерве? – Он махнул рукой туда, где была долина. Где была слава. Где были песни. – Наконец-то мы собираемся драться, и ты оставляешь меня с багажом? – Ну, я же не отсылаю тебя обратно в Остенгорм. – Мышцы на ее висках задвигались, когда она сжала зубы. – Если что-то пойдет не так, а это запросто может случиться, у тебя будет возможность прилететь на лихом коне и всех спасти. Ведь мы все для этого здесь и собрались, не так ли? Чтобы быть свидетелями рождения твоей легенды? – Это так несправедливо! – заныл он, еще больше сердясь от докучливой мысли, что, возможно, ее слова могут быть всецело справедливы. – Когда тебе предстоит сражаться за свою жизнь, ты же не оставишь свой лучший меч на каминной полке и не бросишься в атаку с хлебным ножом! – В этой армии есть и другие люди, умеющие драться. – Она говорила с ледяным спокойствием, но по ее лицу разливался сердитый румянец. – Люди с опытом, понимающие, насколько важно соблюдать осторожность и планировать свои действия, и делать, черт возьми, то, что им говорят. Ты слишком безрассуден, Лео. Я не могу так рисковать. – Ну уж нет! – рявкнул он, хрястнув кулаком по старой стене так, что с нее посыпались камни. – Я скоро буду лордом-губернатором! Я уже не мальчик… – Тогда и веди себя соответственно, черт тебя дери! – вызверилась она с такой яростью, что он даже немного отпрянул. – Я не собираюсь с тобой торговаться! Ты остаешься с резервом, конец разговора! Твой отец мертв! Он мертв, и я не могу потерять и тебя тоже! Ты понимаешь это? Она повернулась к нему спиной и повторила, глядя в долину: – Я не могу потерять и тебя тоже… Ее голос едва заметно дрожал, и каким-то образом это зацепило его глубже, чем любой удар мечом. Лео стоял, глядя на нее во все глаза, внезапно ощутив свою вину и стыд, чувствуя себя полнейшим дураком. Она поддерживала его, когда его отец умер и весь его мир распался на куски. Она стояла возле могилы с сухими глазами, молчаливая и суровая, и Лео сквозь слезы думал о том, насколько она бессердечна. Но теперь он увидел, что она оставалась сильной, потому что кто-то должен был это делать. Она поддерживала их всех, с тех самых пор. А он, вместо того чтобы испытывать благодарность, быть хорошим сыном, помогать ей нести эту невероятную ношу, ныл и жаловался, и дергал ее, словно на карте не стояло ничего большего, чем его гордость. Смогнув слезы, он шагнул к ней и мягко положил руку ей на плечо. – Ты не потеряешь меня, мама, – сказал он. – Ты никогда меня не потеряешь. Она накрыла его ладонь своей. Внезапно ее рука показалась ему старой, хрупкой; он заметил морщинки вокруг костяшек на тыльной стороне. – Хорошо, я поведу резерв, – сказал он. Они стояли рядом, обдуваемые ветром, глядя вниз в долину.Конец веселья
Грохот ручки, плеск грязной струи, наполняющей ведро, колыхание воды и журчание стекающих капель. Она подняла его, дыша с присвистом, чувствуя, как дрожат ноги, руки, плечи, передала Май, приняла у старика слева пустое ведро, громыхнув ручкой, и вновь наклонилась к воде. Она стояла согнувшись, по колено в реке, закатав промокшее платье и заткнув его за пояс, сделанный из узловатой веревки, давно оставив все мысли о приличиях. Все мысли о приличиях были оставлены в тот момент, когда она, пошатываясь, выбралась из этой мерзкой реки в первый раз, в одних панталонах, дрожа с ног до головы. Грохот, плеск, колыхание и журчание. Как долго уже она наполняет эти ведра? Кажется, долгие часы. Пока синий вечер не перешел в серые сумерки, и затем в полубезумную тьму, освещенную отблесками пожаров. Пока отдаленный запах дыма не превратился в настойчивую щекотку в глубине носа, а затем в неотвратимую, царапающую вонь, от которой она задыхалась при каждом вдохе, даже несмотря на мокрую тряпку, намотанную на лицо. Как долго она наполняет эти ведра? Кажется, долгие дни. Ей казалось, что она наполняла ведра всегда, и всегда будет наполнять. Женщины, выстроившись цепочкой, передавали по рукам плещущие бадьи, кастрюли, горшки вверх на берег; дети тут же прибегали обратно с пустыми, пробираясь сквозь горы мусора, чтобы Савин могла их снова наполнить – грохот, плеск, колыхание и журчание. На том берегу реки горели фабричные здания. Языки пламени взмывали в ночное небо, огромные трубы черными пальцами торчали на фоне ослепительного огня, их отражения извивались в неторопливой воде. Горящие куски падали с неба на улицы, на пляж, в реку, словно охваченные огнем птицы; они шипели и трещали, танцующие огоньки плыли по черному зеркалу воды несколько мгновений перед тем, как погаснуть. Наверху, среди горящих зданий, в конце живой цепочки, мужчины сражались с огнем – орали, ревели, вопили друг на друга. Может быть, от гнева. Может быть, от отчаяния. Может быть, подбадривая – Савин была слишком измотана, чтобы различать разницу. Она так устала, что едва могла вспомнить, как говорить. Как думать. Она сама превратилась в машину – в машину для наполнения ведер. Что бы подумали о ней ее влиятельные друзья в Солярном обществе, если бы увидели ее сейчас? Она измученно фыркнула, но звук застрял в ее горле, и ее едва не вывернуло. «Так ей и надо, этой суке» – вот что, скорее всего. Грохот ручки, плеск воды, наполняющей ведро, колыхание и журчание. Она передала Май очередное ведро, чувствуя, как ее ноги, руки, плечи дрожат от усилия. Почему ее так трясет? От холода, от усталости, от страха? И есть ли разница? У нее перехватило дыхание, и внезапно Савин зашлась в приступе кашля, внезапного, как удар в живот. Она перегнулась пополам, чувствуя, как измученная грудная клетка вибрирует с каждым натужным вдохом, сорвала тряпку с лица, и ее вырвало. Не так уж много в ней и было – едкая желчь и гнилая вода, ее скромный вклад в сточную канаву реки. С усилием совладав со своими легкими, она нагнулась, чтобы наполнить очередное ведро. Грохот, плеск, колыхание и журчание… На ее плечо легла чья-то ладонь. Лидди. – Потушили, – сказала она. Савин тупо уставилась на нее, потом перевела взгляд наверх, к зданиям на берегу. Клубы дыма все еще поднимались к небу, но огня не было видно. Она выбрела из реки и упала на четвереньки на склизкую гальку, вымотанная до предела. Выгнула спину в одну сторону, потом в другую, чувствуя, как боль пронзает ее до самых пяток, насквозь простреливает шею. Лишь слабая тень того, что ее отец, вероятно, ощущал каждое утро. Может быть, это должно было породить в ней сочувствие к нему. Но, как он сам любил повторять, боль ничему не учит, кроме жалости к себе. – Потушили, – прохрипела Май, опускаясь на землю рядом с ней. Савин, застонав, выпрямилась и села, с гримасой боли попыталась размять пальцы, потрескавшиеся и сморщенные от холодной воды, содранные докрасна грубыми ручками бесчисленных ведер. – Потушили… здесь, – прошептала она, глядя через реку на огромное пламя, по-прежнему бушующее на противоположном берегу. – Здесь мы можем что-то сделать. А там… Оранжевый отблеск огня с той стороны реки очертил впадины на лице Лидди еще резче, чем обычно. Савин поняла: там все было потеряно. Там было уже ничего не исправить. Прибыв в город, она улыбалась, видя повсюду вокруг стройки, подъемные краны и леса – помощники творения. Сейчас в Вальбеке не осталось ничего, кроме разрушения. Она поняла, что каким-то уголком сознания пытается оценить масштаб своих инвестиций, развеянных по ветру в этом дыму. Количество разрушенных зданий и машин, потерянных людей. Если на то пошло, так ли уж много она потеряла? Ничего особенно важного, если сравнить с болью в ее ладонях. Наконец-то поднялся легкий ветерок, снося пелену дыма вниз по реке. Достаточно, чтобы Савин смогла вдохнуть настоящего воздуха в измученные легкие. – Что произошло? – прошептала она. – Похоже, сжигатели напоследок устроили еще несколько пожаров. – Лидди утерла лицо рукавом, лишь еще больше размазав по нему грязь и сажу. – В качестве прощального подарка. – Напоследок? Май обвела языком полость рта и сплюнула. – Говорят, сюда идет кронпринц с пятью тысячами солдат. Вроде бы они будут здесь уже завтра. – Орсо… здесь? – прошептала Савин. С начала восстания она почти не думала о нем. Голод, холод и постоянная угроза смерти могут значительно притупить вкус к романтическим приключениям. Но теперь воспоминание о его небрежной улыбке вновь появилось перед ней с болезненной остротой, и она почувствовала слабость от нахлынувшего на нее дурацкого облегчения. – И как им только удалось вытащить его из борделя, – буркнула Лидди. – Конечно же, он и инквизицию с собой приведет. – Ох, – неловко вымолвила Савин. Для большинства горожан перспектива была ужасающей. Для нее это была лучшая новость за много недель. – Похоже, веселью конец, – хмыкнула Май. Послышался отдаленный рокот, и Савин дернулась, выпрямившись. На том берегу реки провалилась крыша горящего фабричного здания, в ночное небо взметнулся фонтан искр, валили клубы дыма, половина одной стены завалилась вовнутрь. Дивный новый век рушился, погребая себя под обломками. Кронпринц Орсо спешил ей на выручку! Возможно, ей следовало рассмеяться при этой мысли. Или расплакаться. Однако ни смеха, ни слез у нее не осталось. Осталась лишь пустая скорлупа. Савин сидела на берегу и глядела на огни, танцующие в черной воде.Как есть горох мечом
– Приказ к атаке, ваше высочество? – К атаке, полковник Форест? – Орсо не винил этого человека; в конце концов, насилие составляет самую суть работы профессионального солдата. Однако степень ограниченности его воображения становилась все более явной. – Кого здесь атаковать? Сам город является для нас ресурсом, а не противником. Что до жителей, мы не имеем никакого представления, кто из них добрый подданный, а кто изменник. Кто бунтовщик, а кто заложник. Воевать с собственными гражданами… это может произвести ужасное впечатление. Таким образом мы породим больше бунтовщиков, чем убьем. Орсо снова вгляделся через подзорную трубу в направлении Вальбека. Он мог различить крошечные здания и башни, булавочные дымовые трубы – и поднимающиеся над несчастным городом черные колонны дыма, которые, как он боялся, говорили о разрушении, а вовсе не о промышленной деятельности. Как бы было здорово отдать приказ к блистательной атаке! Предать мятежников мечу, прочесать весь город дом за домом, пока он не отыщет Савин. Подхватить ее к себе в седло, яростно расцеловать и все такое прочее, к ее величайшему восторгу. В които веки оказаться тем, кто спешит на выручку ей, а не наоборот. Но Орсо знал, что ему следует отложить детские истории подальше и хорошенько подумать. Савин была выносливой – гораздо выносливее, чем он. И изобретательной – гораздо изобретательнее, чем он. Больше всего шансов и для нее, и для всех других, окажется, если он будет продвигаться вперед медленно, осторожно и очень, очень занудно. Он надул щеки и выпустил воздух, чувствуя, как щекочут щеки зачатки бороды – он надеялся, что она придаст ему более воинственный вид, но подозревал, что это может оказаться еще одной из его многочисленных ошибок. – Атаковать город при помощи армии – все равно что есть горох мечом, – провозгласил Орсо. – Неудобно, некрасиво, и к тому же большая вероятность ткнуть самого себя в лицо. Нам необходимо действовать осмотрительно. Спокойно. Твердая, но надежная рука власти. Нужно быть взрослыми людьми. «В кои-то веки», – добавил он про себя. Орсо с решительным щелчком сложил подзорную трубу. Выглядеть решительным жизненно необходимо, в особенности когда ты не имеешь ни малейшего представления о том, что делаешь. Конечно, он всю жизнь только и делал, что импровизировал, но никогда прежде судьбы тысяч других людей не зависели настолько прямо от его абсолютного неведения. Впрочем, может быть, это и делает человека героем: невероятная самонадеянность, позволяющая ему танцевать на краю катастрофы и даже не думать о возможности сорваться вниз. – Окружите город, – приказал он, задумчиво постукивая по ладони сложенной подзорной трубой и окидывая взглядом поля вокруг Вальбека. – Разместите наши пушки так, чтобы их было хорошо видно, но ни в коем случае не пускайте в ход. Перекройте все входы и выходы, отрежьте все линии снабжения, чтобы у них не осталось ни малейшего сомнения, что мы владеем ситуацией. – А потом? – спросил Форест. – Потом разыщите тех, кто возглавляет мятежников, и… – Орсо пожал плечами. – Пригласите их на переговоры. – Всякая война – лишь прелюдия к разговору, – раздался рядом чей-то голос. Неподалеку стоял человек в опрятной гражданской одежде. Человек, которого Орсо, насколько он мог вспомнить, ни разу не видел прежде. Ничем не примечательный человек с курчавыми волосами и длинной палкой в одной руке. Он улыбнулся Орсо: – Мой господин всецело одобрил бы действия вашего высочества. Будучи кронпринцем, Орсо давно привык к тому, что не помнит девять из десяти людей, с которыми его знакомят, а также к тому, что совершенно незнакомые люди суют нос в его дела, поэтому он ответил с предельной вежливостью: – Прошу прощения, но я не уверен, что мы встречались прежде, господин…? – Это Йору Сульфур, – подсказал наставник Пайк. – Член ордена магов. – Я как раз занимался тушением пожара на Севере, когда до моих ноздрей донесся узнаваемый запах горящего Союза. – Улыбка Сульфура стала шире. – Нигде нет покоя, а? Никогда ни минуты покоя… – Его преосвященство архилектор, – добавил Пайк, – а также его величество ваш отец изъявили чрезвычайное желание, чтобы мастер Сульфур присоединился к нам. – Исключительно для того, чтобы наблюдать, – отмахнулся Сульфур, словно рекомендация двоих самых могущественных людей Союза была чем-то не стоящим упоминания. – Ну, может быть, при случае дать несколько незначительных советов, в качестве представителя моего господина Байяза, Первого из магов. Неотложные дела требуют его присутствия на Западе, но тем не менее стабильность Союза всегда была для него вопросом первостепенной важности. «Стабильность, стабильность», – он не устает это повторять. «Стабильный Союз – это стабильный мир». А здесь мы видим… – Сульфур с прискорбием покачал головой, глядя на столбы дыма, поднимающиеся над Вальбеком, – …нечто прямо противоположное. Да что там говорить, первое, что они сделали, – это подожгли банк! – Я… понимаю вас, – проговорил Орсо. Имея в виду, что не понимает ничего. Он повернулся к Форесту, в том направлении, где хоть что-то имело хотя бы малейший смысл. – Итак, о чем я говорил? – Окружить город, ваше высочество. – Ах да. Выполняйте! Форест четко отсалютовал, загремели приказы, и последняя колонна Дивизии кронпринца с топотом и звоном сошла с дороги и разошлась по полю, начиная оцепление. – Мастер Огарок? – позвал Орсо. Мальчик робко выбрался вперед. – Да, сэр… то есть, ваше… э-э… – Высочество, – подсказал Танни, едва заметно ухмыляясь. – Тебе довелось побывать в городе? Парнишка кивнул, не сводя с Орсо своих огромных светящихся глаз. – И наблюдать сходку этих ломателей? Снова кивок. – Ты смог понять, кто у них всем заправляет? – Ризинау, наставник инквизиции – он называл себя Ткачом. Он вел себя так, словно всем командует, но говорил как сумасшедший. И еще была женщина, которую называли Судья. – Огарок слегка поежился. – Но она казалась еще более безумной, чем Ризинау. И был еще один пожилой. Мулмер, Молмер, как-то так. Он показался мне… приличным человеком, что ли. – Ну что ж, пускай будет Мулмер. – Орсо взглянул на Огарка и нахмурился. – Ты сегодня ел? Вид у тебя чертовски голодный. Огарок ошеломленно мигнул. – Ты любишь курицу? Огарок медленно кивнул. – Желток! – Да, ваше высочество? – Сходи к моему повару, пусть пареньку дадут курицу с… ну, с чем он пожелает. Желток поглядел на него довольно кисло. – Что-то ты кисло выглядишь, Желток. Думаешь, эта задача ниже тебя? – Э-э… – Поверь, любая задача, какую я могу перед тобой поставить, будет значительно выше тебя. Добудь для ребенка чертову курицу, а после этого я хочу, чтобы вы с ним сходили к Вальбеку под белым флагом… у нас ведь есть белый флаг, Танни? Танни пожал плечами: – Намотать любую рубашку на палку, и дело с концом. – Итак, сперва курица, потом рубашку на палку, и отправляйтесь к первой попавшейся баррикаде. Скажите им, что кронпринц Орсо очень хотел бы потолковать с ломателем Мулмером. Скажите, что я готов к переговорам. Что мне прямо-таки не терпится начать с ними переговоры. Что я испытываю к переговорам такое же чувство, какое жеребец испытывает к кобыле. – Да, ваше высочество, – отозвался Желток, по-прежнему с довольно кислым видом. – Да, ваше высочество, – отозвался Огарок, по-прежнему с широко распахнутыми глазами. Похоже, ему просто не приходило в голову, что их можно прикрыть. Они отошли, а Орсо остался стоять, хмуро разглядывая город и положив одну руку на живот. – Хильди! – позвал он. Девочка, в своем костюме барабанщика, сидела скрестив ноги на траве и плела венок из ромашек. – Я немного занята. – Добудь и мне курицу, ладно? – Я бы и сама поела. – Тогда добудь всем по курице. Хотите курицу, мастер Сульфур? – Вы очень добры, ваше высочество, но мне необходимо придерживаться очень специфической диеты. – Что, непросто овладевать магическим искусством, а? Сульфур широко улыбнулся, показав два ряда блестящих белых зубов: – Нам всем приходится приносить жертвы. – Может, и так. Мне это, правда, никогда не давалось. – Наверно, просто мало практики, – предположила Хильди. Орсо фыркнул от смеха. – Не могу отрицать. Боюсь, мастер Сульфур, я всего лишь хочу, чтобы меня любили. – Все этого хотят, ваше высочество. Однако тот, кто пытается угодить сразу всем, не угождает никому. – Увы, с этим я тоже не могу поспорить – пока что мне определенно не удавалось никому угодить. Он внимательно оглядел мага, который, если не считать посоха, выглядел самым далеким от магии человеком, какого только можно себе представить. – Вряд ли стоит надеяться, что вы смогли бы разобраться со всем этим при помощи… я не знаю, какого-нибудь заклинания? – Магия может сравнять горы с долинами. Я это видел. Но за магию всегда нужно платить, и цена растет с каждым годом. По моему опыту, мечи стоят значительно дешевле. – Вы говорите скорее как счетовод, чем как волшебник. – Такие времена, ваше высочество. – Наставник Пайк? Может, хоть вы соблазнитесь кусочком курятины? Но наставник вовсе не выглядел человеком, которого радует мысль о курятине. Фактически, Орсо с трудом удержался, чтобы не отступить назад, когда к нему приблизилось это ужасное обгорелое лицо. – Вы собираетесь вести с мятежниками переговоры? – Собираюсь, наставник. – Орсо издал неубедительный смешок. – В конце концов, какой может быть вред от разговоров? – Очень большой. Я не уверен, что его преосвященство одобрит ваши действия. – Есть ли хоть что-нибудь, что его преосвященство одобряет? – засмеялся Орсо. Однако лицо Пайка оставалось бесстрастным. Может быть, все дело было в ожогах. Может быть, ему тоже было смешно, но он был физически не способен улыбнуться. Может быть, внутренне он только и делал, что хрюкал от смеха. Впрочем, это казалось маловероятным. – Видите ли, наставник, вся прелесть того, чтобы быть кронпринцем, состоит в том, что ты можешь сколько угодно болтать, выпрашивать, обещать и хвастаться, и все должны тебя слушать. – Он наклонился поближе к оплавленным останкам Пайкова уха, закончив вполголоса: – Однако у тебя никогда нет власти действительно сделать что-нибудь. Пайк приподнял одну бровь – точнее, так бы это выглядело, если бы она у него была. Потом он едва заметно кивнул, возможно, даже с одобрением, и вновь отодвинулся, чтобы погрузиться в беседу с Сульфуром. Орсо остался посреди пшеничного поля наедине с Танни, державшим зачехленное Стойкое Знамя, положив его на сгиб руки. – Вы хотите что-то сказать, капрал? – По моим наблюдениям, больше всего вреда бывает от героев, которым не терпится начать боевые действия. Орсо расстегнул верхнюю пуговицу мундира. В районе живота мундир очень помогал, но воротничок порой невыносимо натирал шею. – Ну, ничего не делать – это одна из вещей, в которых я действительно преуспел. – Знаете что, ваше высочество? Мне начинает казаться, что из вас может выйти очень даже неплохой король. – Ты мне все время это говоришь. – Ну да. – Танни с понимающей усмешкой перевел взгляд на Дивизию кронпринца, неторопливо окружавшую город. – Но я впервые действительно так думаю.Битва при Красном холме
– Как твоя нога? – спросила Рикке. – Болит. – Изерн, наморщив нос, поковыряла ногтем швы. – И все еще немного жесткая. Она со вздохом выпрямилась. – Но это очень даже неплохо, когда речь идет о стреляной ране. Засунув два пальца в свой кошель, она принялась намазывать что-то на розовую, сморщенную кожу вокруг раны. Теперь настал черед Рикке морщить нос: запах у мази был совершенно неописуемый. – Клянусь мертвыми, – выговорила она, пытаясь не дышать, – что это? – Лучше тебе не знать, – отозвалась Изерн, принимаясь заново перебинтовывать свое бедро. – Когда-нибудь, если в тебя попадет стрела, мне может понадобиться намазать и тебя тоже, и мне бы хотелось обойтись без возражений. Она застегнула повязку булавкой и встала. Морщась, потерла бедро большим пальцем, согнула и разогнула колено, попробовала перенести на него вес. – Знание – не всегда подарок, видишь ли. Порой лучше оставаться окутанным уютной темнотой неведения. Изерн затолкала катышек чагги за губу, потом скатала двумя пальцами еще один и протянула Рикке. Та надкусила его, наслаждаясь кислым, земляным вкусом, который казался ей таким отвратительным, когда она только начинала жевать, но от которого теперь не могла отказаться ни за какие деньги, и тоже сунула за губу. Было холодно. Огня они не разжигали, чтобы Стуровы разведчики не увидели их и не разгадали ловушку. Рикке почти не спала, все тело у нее болело, она чувствовала голод и одновременно тошноту – и черт побери, как же она нервничала! Постоянно вертела пальцами, мусолила языком катышек чагги, теребила руны на шее, трогала кольцо у себя в носу… – Кончай ерзать, – сказала Изерн. – Никто из нас не будет драться. – Я могу беспокоиться за тех, кто будет, верно? – В смысле за твоего Молодого Льва? – Изерн ухмыльнулась, показав кончик языка через дырку в зубах. – Нельзя же всю жизнь только и делать, что трахаться! – Это так. – Рикке выдохнула клуб морозного пара. – Но можно к этому стремиться. – Мне случалось слышать и о менее благородных целях, тут ничего не скажешь. Молчание затягивалось. Молчание, нервозность, и к тому же кто-то еще затянул песню глубоким басом. Ту, старую, о Битве в Высокогорье, где ее отец одолел Бетода. Старые битвы… Старые победы… Может быть, когда-нибудь в будущем люди будут слагать песни о Битве при Красном холме? Но если так, кого в них будут славить, а кого оплакивать? – Когда они наконец явятся? – в сотый раз спросила Рикке. Изерн оперлась на копье и нахмурилась, глядя на восток. Там, над холмами, сияющим полумесяцем поднималось солнце, поджигая краешки облаков. Долина внизу все еще лежала в тени, то здесь, то там взблескивал поток, туман цеплялся за лесные массивы, уходящие к северу. – Может быть, скоро, – задумчиво произнесла Изерн. – А может быть, попозже. Может, они передумали и вообще не придут. – Другими словами, ты не знаешь. Изерн искоса взглянула на нее. – Вот если бы кто-нибудь заглянул в будущее и сказал нам, как все обернется. То-то было бы удачно. – Верно. – Рикке положила подбородок на руки и расслабилась. – Было бы.* * *
– Храбрость, – проговорил Гловард, мрачно глядя в огонь. – Дерзость, преданность – да. Но мне даже в голову не приходило, что самым важным достоинством солдата может быть терпение. Барнива потер кончиком пальца свой шрам. – Быть солдатом и сражаться в битвах – далеко не одно и то же. Лео начинало казаться, что это прямо противоположные вещи. Сдвинув брови, он поглядел на солнце – а точнее, на едва заметный розовый мазок над восточным горизонтом, где оно собиралось появиться. Лео мог поклясться, что треклятое светило выкатывалось вдесятеро медленнее, чем обычно. Без сомнения, каким-то образом сговорившись с его матерью. – «Терпение – прародитель успеха», – тихо проговорил Юранд, так легко коснувшись плеча Лео, что тот почти ничего не почувствовал. – Столикус. – Ха! Обычно на восходе Лео тренировался. Он слышал, что Бремер дан Горст, которому было уже далеко за пятьдесят, до сих пор упражнялся по три часа каждый день, так что он решил поступать таким же образом. Но какой смысл тренироваться, если в конечном счете ты сидишь на собственном заду в какой-то занюханной деревушке в нескольких милях от места битвы? Он набрал полную грудь воздуха и выдохнул облако морозного пара. Уже тысячное за это утро. – Нам ничего не остается, только ждать. – Белая Вода Йин осторожно потыкал на сковородке свои сосиски, так, что они зашипели. Вилка казалась крошечной в его здоровенной лапище. – Ждать и есть. От запаха у Лео заурчало в желудке, но он сейчас не мог думать о еде. Он слишком нервничал. Был слишком охвачен нетерпением. Слишком раздосадован. – Клянусь мертвыми! – Он выбросил руку в сторону рассыпанных вокруг деревушки людей, уже в доспехах: инглийская кавалерия, лучшие из лучших, сидят без дела. – Она должна была позволить нам драться! О чем она только думала? – Я видел в Стирии, что значит плохое управление армией, – заметил Барнива. – Оно выглядит совсем не так. – Если хочешь знать мое мнение, леди-губернаторша чертовски хороший военачальник, – подтвердил Юранд. – Никто не спрашивал твоего мнения! – отрезал Лео, хотя сам только что спросил. Юранд испустил тяжелый вздох, Барнива потуже обмотал плечи одеялом, и они вновь уставились на скворчащие сосиски. Лео нахмурился, заслышав стук копыт. Одинокий всадник ехал рысью по изборожденной колеями дороге, которая вела к мосту. Антауп, как всегда небрежно сидящий в седле. – Доброе утро! – окликнул он, сметая свой черный чубчик со лба кончиками пальцев. – Есть новости? – Лео не смог удержать возбужденной дрожи в своем голосе, хотя было совершенно ясно, что никаких новостей нет. Он, словно брошенный любовник, выпрашивал подачки и не мог перестать сетовать, сколько бы раз ему ни указывали на дверь. – Никаких новостей, – сказал Антауп, спрыгивая с седла. Он глянул через могучее плечо Йина на сковородку. – У вас, ребята, не найдется лишней сосисочки? Барнива ухмыльнулся, подняв лицо. – Для паренька с такой милой улыбкой? Уж как-нибудь разыщем. – Неужели это необходимо? – рявкнул Лео, кривя губыот отвращения. – Что сказала мать? Он сразу же пожалел о том, что так спросил – но какой выбор слов может быть хорошим для человека, принимающего приказания от собственной матери? – Сказала сидеть и не дергаться. – Антауп оперся на плечо Йина, заставив его повернуться, потом протянул руку у него за спиной и ловко стащил вилку с его тарелки. – Сказала, что даст тебе знать, если что-нибудь изменится. И он, протянув вилку к сковородке, наколол на нее одну из сосисок. – Эй! – вскрикнул Йин, отпихивая его локтем. Лео хмуро смотрел в сторону красноверхого холма, выступавшего черным горбом на фоне розовеющего неба. То тут, то там виднелись взблески металла: люди готовились к битве. Или просто к еще одному дню ожидания. Ожидание, ожидание, черт бы его драл! Бесконечное ожидание. Лео поистине был худшей кандидатурой в мире для того, чтобы ничего не делать. – Я поднимаюсь туда! Лео схватил свой шлем и шагнул к лошади. – А она сказала, чтобы мы туда не ходили! – крикнул ему вслед Антауп с набитым ртом. Лео на мгновение застыл, яростно стиснув челюсти. Потом двинулся дальше. – Я все равно пойду, черт побери! – Съезжу с тобой, – сказал Юранд. – Приберегите для меня одну сосиску! – Для паренька с такими нежными чертами лица у меня всегда найдется сосиска, – отозвался Барнива со смехом в голосе. – Клянусь мертвыми! – проворчал Лео, горбя плечи.* * *
– У меня предчувствие насчет сегодня, – сказала Чудесница. Клевер был предельно сосредоточен на подрезании мозоли на большом пальце своей ноги. – Хорошее или плохое? – Просто предчувствие. Что-то произойдет. – Ну, что-то каждый день происходит. – Что-то серьезное, дурачок! – А-а, – отозвался Клевер. – Ну, будем надеяться, меня пронесет. Мне больше нравятся маленькие вещи. – В таком случае ты, должно быть, в восторге от своего члена! – Это был Магвир. Он насмешливо ухмылялся сверху вниз со своей лошади; восходящее солнце светило ему в спину. Клевер не видел настоятельной необходимости отводить взгляд от своей ноги. – Член не для того, чтобы самому от него тащиться, сынок. Он для того, чтобы доставлять удовольствие другим. Может быть, как раз в этом твоя ошибка. Магвир ощетинился. Те, кто сыплет оскорблениями, почему-то бывают наиболее к ним восприимчивы. – Ты больше времени уделяешь своим мозолям, чем своему оружию! – Мои мозоли важнее, – отозвался Клевер. Непривлекательное лицо Магвира непонимающе насупилось. – Если тебе повезет, ты можешь всю кампанию прошагать, ни разу не вытащив меча. – Клевер в последний раз чиркнул по мозоли кончиком своего миниатюрного ножичка и откинулся назад, чтобы полюбоваться на результат. – Но ноги тебе понадобятся точно, без вопросов. – Ты знаешь, он в чем-то прав, – заметила Чудесница. Магвир сплюнул. – Хрен его знает почему, но Стур хочет видеть вас двоих рядом с собой. – Вот как? – спросил Клевер. – Неужто ему недостаточно мудрых советов, которые он получает от вас, героев? – Ты что, старик, насмехаешься надо мной? Клевер испустил усталый вздох. По-видимому, парень был решительно настроен бодаться с ним. С большинством людей, если ты отпускаешь вожжи, они тоже отпускают. Но некоторые просто не могут перестать оскорбляться. – Что ты, Магвир, как я смею, – ответил он. – Но война довольно унылое дело, что бы там ни пели в песнях. Так что нужно повышать себе настроение где только можно, верно, Чудесница? – Я никогда не упускаю возможности посмеяться, – откликнулась она с каменным лицом. Магвир перевел взгляд с одного на другую, презрительно зашипел, еще раз сплюнул на удачу и резко развернул свою лошадь обратно к западу. – Давайте добирайтесь дотуда вместе с разведчиками как можно скорее, не то у вас будут проблемы. И он рванул прочь. Комья земли разлетались от копыт его лошади, и он едва не переехал какую-то бедную женщину, набиравшую воду в реке, так что она уронила ведра в грязь. – Мне ужасно нравится этот парень. Напоминает мне меня в молодости. – Клевер покачал головой. – Я был абсолютным подонком. – Ты был абсолютным подонком, – подтвердила Чудесница. – И я не наблюдаю никаких значительных изменений в этом смысле. – Да и в любом другом, если на то пошло. – Клевер принялся натягивать сапог. Чудесница озабоченно поскребла свой бритый затылок, нахмуренно озирая дорогу к западу. – Однако, черт подери, – сказала она, – у меня определенно есть предчувствие насчет сегодня.* * *
– Никаких признаков, – сказал отец Рикке, протягивая ей свою видавшую виды подзорную трубу. – Если ты говоришь, что нет, значит, нет, – отозвалась она. – Ты у нас военный вождь, а я… даже не знаю. Видящая, может быть? Это показалось ей самой чертовски претенциозным титулом. – Просто… очень дерьмовая. – Рано или поздно тебе придется перестать скрывать свои таланты, девочка. Твой Долгий Взгляд, может быть, далек от совершенства, но и короткие пока что гораздо острее, чем у меня. Рикке вздохнула, взяла подзорную трубу и принялась смотреть поверх заросшей бурьяном стены старого укрепления, на всякий случай стараясь не высовываться. Поросший утесником склон холма. Быстрый прозрачный ручей. Пятнышки овец на желто-зеленой траве. Солнечный свет и тени, сменяющие друг друга на дне долины по мере того, как порывистый ветер гнал по небу крутые облачка. Около двух сотен союзных солдат собралось вокруг моста, поперек которого была установлена повозка, с расчетом на то, чтобы это выглядело, словно она буквально только что сломала ось и блокирует проход остальным. Это была их наживка. Сейчас трюк казался до смешного очевидным, но так часто бывает с трюками, когда знаешь, как они устроены. Рыба, тем не менее, продолжает клевать. – Никаких признаков. – Рикке отдала отцу подзорную трубу, хлопнула его по плечу и скользнула вниз по ступеням. Во дворе разрушенного укрепления теснились карлы Окселя и Красной Шляпы – поправляли амуницию, передавали друг другу еду, вполголоса переговаривались. Можно подумать, что перед боем люди должны распаляться, но гораздо чаще они становятся сентиментальными. Когда чувствуешь на затылке холодную тень Великого Уравнителя, на ум в первую очередь приходят не надежды, а сожаления. Изерн угнездила свою костлявую задницу на груде каменных обломков, некогда составлявших северную стену крепости. Она положила свое копье поперек коленей и водила оселком вдоль лезвия. – Никаких признаков? – спросила она, даже не поднимая головы. Рикке показалось, что она уловила блеск металла среди деревьев у подножия склона, но сейчас там уже ничего не было. – Никаких признаков. – Она взгромоздилась на разрушенную стену и принялась ерзать, пока не нашла достаточно уютное местечко, потом занялась раскладыванием листьев растущего из нее неожиданно красивого папоротника. – В песнях не так уж много говорится о том времени, которое мы проводим, сидя на одном месте, а? Изерн с гримасой вытянула раненую ногу. – Скальды уделяют непропорционально много внимания мечам, это точно. На самом деле битвы чаще выигрываются лопатами, чем клинками. Дороги, канавы, окопы, приличные выгребные ямы… Дорогу к победе нужно выкопать, как всегда говорил мой папаша. – Мне казалось, ты ненавидела своего папашу? – То, что он был полный мудак, не значит, что он не прав. Совсем наоборот, если речь идет о сражениях. – Печальная истина состоит в том… – начала Рикке, но осеклась. Из-за деревьев внизу вышел человек. Высокий, с бесцветными бровями и бесцветными спутанными патлами, сгорбленными плечами, широко расставленными локтями и торчащей вперед короткой бородкой. В одной руке он держал меч, в другой – боевой топор. Человек хмуро разглядывал склон; он смотрел не на нее, а на башню у нее за спиной. – Кто это? – спросила Рикке. – Кто – кто? Бесцветный приглашающе взмахнул топором, и Рикке, раскрыв рот, увидела, как из-за соседних деревьев выскользнула пара дюжин других, все хорошо вооруженные. Она вскочила, едва не зацепившись ногой за тот красивый папоротник. – Там люди среди деревьев! – завопила она, яростно тыча пальцем. Несколько карлов вскарабкались на разрушенную стену и уставились вниз. Один из них был Оксель. Рикке ждала, что он закричит, призывая к себе людей, но он всего лишь повернул к ней свою хитрую насмешливую рожу и сплюнул. – О чем ты толкуешь, черт побери, девчонка? – прорычал он. – Там никого нет! – Гребаная сука совсем спятила, – услышала она бормотание другого. И они не спеша вернулись обратно в развалины, покачивая головами. Неужели она действительно спятила? Или, по крайней мере, спятила больше чем обычно? Те ублюдки уже перли из леса сплошным потоком, сотни и сотни вооруженных людей. – Ты же их видишь, да? – жалобно спросила она у Изерн. Горянка оперлась на свое копье, продолжая спокойно жевать. – Они выразились грубо, но они правы. Там никого нет. – Она больно ткнула Рикке в бок острым локтем. – Но может быть, через какое-то время появится. – О нет! – Рикке прикрыла глаза ладонью и ощутила, что левый раскалился как уголь. – Меня сейчас вырвет. Она согнулась вперед и выкашляла едкий сгусток, но когда она вновь подняла голову, люди были по-прежнему там – освещенные слишком ярко, при том, что солнце стояло еще низко. Посередине реял большой штандарт, хлопая на ветру, хотя ветер как раз улегся. – У них даже есть знамя… – Какое? – Черное, с красным кругом. Изерн нахмурилась сильнее. – Это бывшее знамя Бетода. Теперь оно перешло к Кальдеру. Рикке снова вырвало – на этот раз всего лишь тоненькой струйкой слюны. Она сплюнула и утерла рот. – Я думала… он дальше к северу. – Долгий Взгляд тяжело раскрыть, – проворчала Изерн. – Но когда он раскрывается сам по себе, нужно быть глупцом, чтобы не видеть. Она повернулась и поспешно захромала через усеянный обломками двор крепости, проталкиваясь мимо ворчащих людей. – У Черного Кальдера всегда было дурное свойство оказываться там, где его не должно быть. – Что ты собираешься делать? – Предупредить твоего отца. – Ты уверена? – вполголоса спросила Рикке, следуя за Изерн вверх по разрушенным ступеням. Она все еще могла видеть тех людей краем глаза. Там набралась уже целая армия. – В смысле, что, если они появятся здесь на следующей неделе или через месяц? А может, они были здесь много лет назад! – В таком случае мы выставим себя парой полных идиотов, – ухмыльнулась Изерн, продолжая хромать уже по крыше башни. – Но по крайней мере мы не будем парой трупов среди большой кучи других трупов. Ищейка! – Изерн-и-Фейл, – буркнул отец Рикке, искоса взглянув на нее. – Надеюсь, у тебя что-то важное, у меня битва на… – Черный Кальдер здесь, в этих лесах. – Она кивнула в северном направлении. – Похоже, собирается провести тайком своих людей и окружить тебя. – Ты их видела? – Честно говоря, нет. Но их видела твоя дочь. – Она шлепнула Рикке по плечу тяжелой ладонью. – Луна благоволит нам всем. Она наградила ее редким даром Долгого Взгляда. Нам следует приготовиться к кровопролитию. – Похоже, ты не шутишь. – Отец Рикке указал в противоположном направлении. – Стур Сумрак может появиться на этой дороге в любую чертову минуту, и леди Брок рассчитывает, что мы сыграем роль одной половины расставленного на него капкана! Если нас не окажется на месте, весь план угодит в нужник! Изерн ухмыльнулась, словно все это было очень веселой шуткой: – Но все же не настолько глубокий, как если Черный Кальдер подберется к нашей заднице, пока мы будем смотреть в другую сторону, как ты думаешь? Отец Рикке сжал ладонями виски. – Клянусь мертвыми… Я не могу сделать полный разворот по одному твоему слову, Рикке. Просто не могу! – Знаю, – отозвалась она, вжимая голову в плечи. – Я бы тоже не стала. – Но ты их видела, верно? – прохрипел Трясучка. Рикке глянула вбок: они по-прежнему были там, выстроившись длинной линией вдоль самой опушки. Сотни карлов, щиты словно яркие сгустки цвета, собравшиеся вокруг знамени Кальдера Черного. – Я вижу их прямо сейчас. Тот, что впереди, улыбается прямо мне в лицо. – Опиши его. – Длинный, тощий, с бесцветными волосами, у него топор и меч. Такой как бы сгорбленный, локти торчат. Уф-ф! И Рикке снова перегнулась вперед, упершись ладонями в колени. Ее голова кружилась. – Звучит очень похоже на Гвоздя, – сказал Трясучка, хмурясь в направлении леса. – Если Черный Кальдер действительно послал кого-то в обход, Гвоздь – как раз тот человек, которого он мог послать. Отец Рикке тихо хмыкнул. – Может, и так. – Дай мне нескольких карлов, – сказал Трясучка. – Пройдемся по этому лесу. Если ничего не найдем, ничего не потеряем. Отец Рикке перевел взгляд с Трясучки на Изерн, потом на Рикке, потом снова на Трясучку. – Ну хорошо. Пройдитесь, только быстро. Если в нас будет нужда, медлить будет нельзя. Трясучка кивнул и скользнул вниз по осыпающимся ступеням. Солнце поднялось выше, и внизу, в долине, на бурой полоске дороги, показались люди. Несколько человек, двигающихся с опаской. – Ох, клянусь мертвыми! – Рикке прикрыла рукой левый глаз и ощутила, как он по-прежнему горячо пульсирует под ладонью. – Скажи мне, что ты их видишь! – Ну конечно. Стуровы разведчики, так я думаю. – Изерн сплюнула. – Этих-то я отлично вижу.* * *
Мутно-серый рассвет превратился в мутно-серое утро к тому времени, как Лео поднялся через заросли рыжего папоротника на вершину склона. Инглийские солдаты сидели на земле тесными рядами, скрытые от долины, вооруженные и готовые к бою. Увидев его верхом на коне, некоторые встали, чтобы отсалютовать, несколько других подняли вверх мечи. Раздались возгласы: «Молодой Лев!», вопреки указаниям соблюдать тишину. По-видимому, солдаты одобряли его гораздо больше, чем его мать. Она стояла на коленях в зарослях папоротника возле самой вершины, направив подзорную трубу на долину. Ее окружала группа разведчиков и офицеров, переговаривавшихся шепотом. Лео, спешившись и пригнувшись к земле, подобрался к ним, и она покачала головой: – Мне казалось, я дала Антаупу распоряжение, чтобы ты не поднимался сюда? – Ну да. Но я все равно пришел… Он замолчал на полуслове. В долине были люди. Верховые, рассыпавшиеся широким веером, они наблюдали за маленьким спектаклем, который они разыграли на мосту, чтобы показать свою некомпетентность. Северяне, без сомнения. – Разведчики Стура? – спросил он возбужденным шепотом. Мать передала ему подзорную трубу. – И основные силы движутся по пятам. Голова колонны вон там, возле фермы. Лео направил трубу на несколько бесцветных строений выше по долине. На бурой ленте дороги поблескивал металл: кольчуги и острия копий. Колонна вооруженных людей двигалась к мосту. Карлы, судя по ярким цветным пятнышкам, которые, очевидно, были их щитами. Точно так же, как, увидев в траве одного муравья, внезапно начинаешь видеть сразу десятки, Лео вдруг понял, что по долине движется еще одна колонна и еще одна. – Проклятье! – пискнул он. От возбуждения у него перехватило горло так, что он едва не задохнулся. – Они клюнули! Клюнули на наживку! Он прищурился сильнее. Рядом с фермой что-то колыхалось. Высокий серый флаг, и хотя на таком расстоянии было трудно быть уверенным, Лео подозревал, что на нем изображен черный волк. – Знамя Сумрака! – прошептал он. – Да. – Его мать вытащила подзорную трубу из его ослабевшей руки и поднесла ее к своему глазу. – И у меня нет сомнений, что на этот раз Большой Волк явился собственной персоной.* * *
– Что тут устроили эти ублюдки? – спросил Клевер, хмуро разглядывая тела. – Эти фермеры были на стороне Ищейки, – объяснил Гринуэй, благосклонно кивая, словно семейство, повешенное на суку, можно было считать хорошо сделанной работой. Парочка бондов вытащила из дома буфет, повалила в грязь и принялась рубить его топорами. Клевер озадаченно прищурился. – Что они надеются там найти при помощи топоров, чего нельзя было найти, просто открыв дверцы? – Вдруг там что-нибудь спрятано. Золото, например. – Золото? Ты смеешься. Гринуэй обиженно насупился – помимо высокомерной усмешки, это было единственное выражение, на которое он был способен. – Ну, серебро. – Серебро? Если бы у этих бедолаг было серебро, не говоря уже о золоте, за каким чертом им понадобилось бы крестьянствовать здесь за жалкие гроши? Они были бы в городе, пропивали бы свои денежки. Клянусь всеми чертями, я бы и сам предпочел это занятие! – Все же лучше проверить, – сказал один из подручных. – Ну еще бы, – отозвался Клевер. – Ты и дом небось спалишь, после того, как ничего там не найдешь, просто потому, что огонь красиво горит! Тот несколько стыдливо покосился на Гринуэя и поскреб в затылке. Похоже, именно это он и планировал. – А если Стур захочет сегодня где-нибудь переночевать, он всегда может свернуться клубочком в теплой золе, верно? Клевер пошел дальше, качая головой. Что за бездарная трата! Трата людей, трата вещей, трата усилий… Но такова уж война. Ничего такого, чего бы он не видел уже десятки раз. Если Большой Волк желал украсить свои новые владения трупами и наслаждаться скрипом веревок вместо музыки, кто он такой, чтобы жаловаться? Будущий король был немного впереди вместе с Чудесницей, разглядывая пейзаж и жуя краденое яблоко. – Мне не нравится, как это выглядит, – сказал Клевер, складывая руки на груди. – Совсем не нравится. – Точно, – подтвердила Чудесница. – Выглядит дерьмово. Дорога впереди спускалась в заросшую травой долину с крутыми холмами по обеим сторонам. На скалистой вершине одного торчала какая-то древняя развалина, другой был больше размером и более плоским. Заросли красно-рыжего папоротника придавали его вершине цвет запекшейся крови, от чего Клевер тоже был не в восторге. Между двумя возвышенностями по дну долины бежал ручей с переброшенным через него небольшим мостом. По обе стороны от него копошились люди – похоже, союзные солдаты, которых что-то задержало. Глаза у Клевера были уже не те, что прежде, но ему показалось, что над ними колыхается какой-то флаг. Взгляд Стура был более острым. Он задумчиво сощурился, глядя в том направлении. – Чей это штандарт там виднеется? Уж не Лео ли дан Брока? У Клевера упало сердце. Он уже начал привыкать к этому чувству, находясь рядом с Кальдеровым отпрыском. – Может, чей-нибудь еще? – с надеждой спросил он. – Мало ли, чей он. – Не-ет, это его! – Стур пожевал губами и сказал, как выплюнул: – Молодой Лев! Что это за имя вообще? – Действительно, просто смешно. – Клевер поднял обе ладони и пошевелил пальцами в воздухе: – То ли дело Большой Волк! Вот это имя так имя! Чудесница тихо пискнула. Ее губы были крепко стиснуты, словно она изо всех сил сдерживалась, чтобы не обгадиться. Стур, сдвинув брови, глянул на нее, потом на Клевера. – Ты что, мудило старый, решил меня подколоть? Клевер выглядел потрясенным. – Такой человек, как я? Подколоть такого человека, как ты? Что ты, я бы никогда не осмелился! Я абсолютно согласен, Молодой Лев – ужасно глупое имя для человека. Начать с того, что он не лев, верно? И к тому же, сколько ему лет? Двадцать с чем-то? – Что-то около того, – сказала Чудесница. – Ну вот… А если поглядеть, сколько живут львы… – Клевер прищурился в серое небо: он понятия не имел, сколько живут львы. – Я бы сказал… получается… что он уже довольно старый лев, верно? Он говорил все это с лицом бесстрастным, как свежевыпавший снег, рассчитывая на то, что великие воины редко бывают способны удержать что-либо в голове надолго. И действительно, Большой Волк довольно быстро позабыл о случившемся инциденте, полностью отдавшись сердитому разглядыванию долины и моста. И штандарта. – Давайте-ка расшевелим этих говнюков, – наконец произнес он, потянув ноздрями воздух. Внезапно у Чудесницы сделался такой вид, будто она может обгадиться по совершенно другим причинам. – Даже не знаю, вождь. Ты уверен? – Я когда-нибудь бываю не уверен? По опыту Клевера, только идиоты бывают всегда во всем уверены. Он кивнул в направлении той развалившейся башни над мостом и красноверхого холма по другую сторону: – Может быть ловушка. Если они поставили людей в засаде на этих холмах, мы загоним себя в очень неприятную ситуацию. – Это точно, – подтвердила Чудесница, выдвинув челюсть. Стур раздраженно зашипел. – Для вас двоих куда ни плюнь, везде ловушки! – Поступай так, и тебя никто не застанет врасплох, – сказал Клевер. – Но и ты никого никогда не застанешь врасплох! Чудесница, собери-ка пару сотен карлов. – И Стур сжал кулаки так, что побелели костяшки, словно ему не терпелось начать раздавать удары. – Пошевелим этих говнюков. Она повернула свой обширный лоб к Клеверу, но тот мог лишь пожать плечами, так что Чудесница повернулась и заорала на одного из разведчиков, чтобы тот собирал людей. А что еще ей оставалось? Заставлять людей делать то, что сказал вождь – это именно то, зачем нужен второй. Мудак твой вождь или нет – к делу не относится.* * *
Рикке стояла на крыше разрушенной башни, подергиваясь, кусая губы, теребя пальцы, нервничая еще больше, чем прежде. Почти невыносимо нервничая. Сперва союзных солдат загнали обратно за мост, потом появились новые союзные солдаты и отогнали за мост северян, потом появились новые северяне, и теперь воины образовывали огромную пробку, забившую дорогу по обе стороны от реки, а по дороге прибывали все новые карлы Сумрака, устремляясь к общей свалке. Снизу всплывали странные звуки, искаженные ветром и расстоянием. – Этот чертов идиот влез прямо в самую середку! Ее отец довольно облизывался, но Рикке не могла разделить его радости. Не могла стряхнуть с себя ощущение, что это они влезли туда, куда лучше бы не влезать. Она снова взглянула в сторону леса: люди, которых она видела Долгим Взглядом, рассеялись в воздухе. Может, они были здесь раньше, и она уловила их призрачные контуры. А может, и вообще ничего не было. – Мы не можем дольше ждать. Красная Шляпа! – Да, вождь? – Пошли людей к Окселю и Черствому, скажи… – Погоди! – прошипела Рикке. В лесу что-то двигалось. Хлестали ветки, сквозь листья взблескивал металл. – Скажи, что ты это видишь! Лицо ее отца помрачнело. – Я это вижу. Трясучка вырвался из-за деревьев, во весь опор несясь к крепости. Несколько его разведчиков выбежали из леса вслед за ним и принялись взбираться вверх по травянистому склону холма. Один оглядывался. – Все на стены! – заревел Трясучка. – В лесу полно этих ублюдков! Из-за деревьев засвистели стрелы, чиркая вокруг него. Один из его людей получил стрелу в спину, споткнулся, заскользил, но продолжил бежать с торчащим из плеча древком. Отец Рикке выпрямился во весь рост на полуразрушенном парапете и заорал вниз, во двор: – Все на стены! Черный Кальдер идет с Севера! А потом Рикке увидела, как тот бесцветный тип выходит из-за деревьев, в точности на то самое место, где она уже его видела. Он приглашающе взмахнул топором, в точности так, как в ее видении, и из леса по обе стороны от него повалили люди. – Это Гвоздь! – взревел Красная Шляпа. Он махнул мечом, и воины толпой ринулись к разрушенным стенам, толкая друг друга в спешке добежать от южной стороны крепости к северной. А вот появилось и знамя: черное, с красным кругом. Штандарт Бетода. Штандарт Черного Кальдера. Опушка леса внезапно вскипела людьми. – Вот в чем проблема, когда ищешь драки, – вздохнула Изерн, стаскивая чехол из оленьей кожи с блестящего наконечника своего копья. – Бывает так, что получаешь больше, чем искал. Теперь Гвоздь улыбался, действительно глядя прямо на Рикке – той самой улыбкой, которую она уже видела.* * *
Не отрывая взгляда от долины, мать Лео подняла палец вверх. – Скажите войскам приготовиться. Лео слышал выкрики офицеров, распространяющиеся вдоль тыльной стороны холма. Отовсюду доносился скрип и лязг: люди поднимались с земли, вынимали оружие, строились в боевые порядки. Долина уже кишела северянами. Их были сотни, тысячи. Железная чума неуклонно расползалась вдоль дороги по направлению к мосту. Лео чувствовал себя совершенно бесполезным. Все, что он мог, – это стоять на коленях в грязи, чувствуя, как усиливающаяся морось просачивается сквозь кольчугу, и наблюдать. – Люди готовы, леди Финри, – доложил офицер. – Сигнал к наступлению? Она покачала головой. – Еще чуточку, капитан. Еще чуточку. Время тянулось – медленно, молчаливо, в невыносимом напряжении. Высоко в небе парила птица, взъерошив перья на ветру, готовая упасть на жертву. – Выждать нужный момент. – Взгляд леди Финри быстро скользнул от беспорядочной свалки возле моста мимо колонн северян, входящих в долину, вверх к ферме и тут же обратно. – Мой отец всегда говорил, что в этом состоит половина работы главнокомандующего. – А вторая половина? – спросил Лео. – Выглядеть так, словно ты знаешь, когда нужный момент наступит. Она встала в полный рост и отряхнула грязь со своей юбки. – Риттер! Конопатый мальчуган выступил вперед, крепко сжимая в одном кулаке горн. – Ваша светлость! – Труби наступление. Сигнал, пронзительно громкий, полетел над долиной, и за ним последовал великий лязг, когда несколько тысяч людей в доспехах двинулись вперед.* * *
– Ч-черт! – пробормотала Чудесница, хмурясь в направлении Красного холма. Клевер проследил за ее взглядом и ощутил знакомое падающее чувство в груди. Чувство, которое посещало его по меньшей мере один раз в каждой битве, где ему доводилось сражаться. Над гребнем холма, на фоне брызжущего дождем неба, появились острия копий, потом шлемы, потом люди. Ряды за рядами. Союзная пехота, хорошо вооруженная и организованная, спускалась с возвышенности им во фланг. Впрочем, Большого Волка они, похоже, вовсе не взволновали. Совсем наоборот. – Прелестно, – промурлыкал он, улыбаясь во весь рот, словно нетерпеливый жених, наблюдающий, как в зал вводят невесту. – Черт побери, просто прелестно! Выстройте щиты в стену напротив этого холма, и мы сразимся с этими союзными ублюдками! – Прелестно? Мы до сих пор не знаем, где Ищейка! – Клевер ткнул пальцем в разрушенную крепость. Даже его старые глаза могли разглядеть фигуры на ее вершине. – Что, если там его люди? Мы повернемся к ним своими голыми задами! – Может, и так. Стур перевел взгляд обратно на мост, без особой спешки. Там внизу происходила настоящая свалка: наваленные трупы, свистящие стрелы, спутанные копья, люди, сражающиеся уже в воде. Стур смотрел, постукивая кончиком пальца по сжатым губам, словно повар, размышляющий, стоит ли бросить в котел еще щепотку соли, а не военачальник, посылающий людей на смерть. Но может быть, именно такое беззаботное отношение к чужим жизням и требуется военному вождю. – Созывай людей. Думается мне, я возьму этот мост. Чудесница выглядела ошеломленной – а скорее всего, и была. – Ты играешь в их чертову игру! – воскликнула она. – Это гребаная западня! Влажные глаза Стура обратились к ней. – Ну разумеется. Вот только кто в нее попался? – Мы, конечно, – отрезал Клевер. – Спотыкаясь о собственные члены, так мы в нее спешили. Что скажет на это твой отец? – Он будет просто в восторге! – По лицу Стура расплылась волчья ухмылка. – Все это была его идея. Клевер захлопал глазами: – Что?! Стур кивнул в направлении крепости: – Он по ту сторону этого холма, готовый к нападению. Эти глупцы думают, что застали нас со спущенными штанами. – Он наклонился ближе к Клеверу. – А застанем их мы! Он вытащил свой меч и крутанул его в пальцах, легко, словно хлебный ножик: – Вперед, сопливое старичье! Пора выиграть эту гребаную битву!* * *
Рикке впервые видела сражение – и надеялась никогда не увидеть другого. Люди Черного Кальдера наседали со всех сторон. Масса сражающихся воинов облепила развалины стены – сплошное месиво щитов и скребущих, скользящих, тычущих копий. У одного на копье был флажок, и он намотался на руку одному из карлов; тот в ярости вопил, пытаясь высвободиться, но только запутывался еще больше. Рикке увидела, как острие копья ткнулось ему в щеку, он извернулся и заорал, но его не было слышно, он не мог двинуться с места из-за тесноты, а потом масса людей за его спиной постепенно насадила его на копье, и струйка крови превратилась в клокочущий фонтан, и Рикке отвернулась, чувствуя, как в глотке перехватывает дыхание. Она увидела на ступенях башни своего отца: на его шее натянулись жилы, он что-то ревел, но она не слышала слов за воплями боли и воплями ярости. Как кто-то мог надеяться упорядочить этот хаос? С тем же успехом можно приказывать буре перестать бушевать. Она увидела кудрявого мальчишку, который просто стоял, глядя во все глаза, явно не зная, что делать. Он шагнул в одну сторону, потом в другую, его лицо было белее мела, рот раскрыт буквой «О». Суждено ли ему погибнуть здесь? Суждено ли ей погибнуть здесь? А дождь все усиливался, его нес на себе холодный ветер, капли усеивали оружие и доспехи, облепляли волосами искаженные лица, превращали землю в липкую грязь, перемешанную сапогами и телами людей. – Держись! Стена щитов была не дальше чем в десяти шагах, она изгибалась и пучилась, щиты скрежетали и визжали, ноги скользили по грязи в отчаянных попытках людей отпихнуть нападающих. Один высунулся над щитами, чтобы размахнуться топором. Ударил, высунулся еще раз – и вражеское копье угодило ему под ободок шлема. Он упал назад, вопя, метаясь, зажимая рукой лицо; кровь текла между пальцев. – Глаз! Мой глаз! Стрелы резали воздух, чиркали по земле, отскакивали от камней вокруг потухшего костра. Один из воинов упал на колени, опираясь на палицу, с искаженным лицом, хрипя и пуская слюни; из его спины торчало древко. – Осторожно, – проговорила Изерн, затаскивая Рикке за обломок колонны с обомшелыми лицами древних демонов, вырезанными вокруг капители. – Осторожно, – повторила она, и Рикке почувствовала, как в ее ладонь скользнуло что-то холодное. Она поняла, что Изерн сунула ей в руку нож, и уставилась на него, словно никогда не видела ничего подобного. Она увидела человека, сидящего на земле: чертыхаясь, он возился со своим окровавленным рукавом, в бороде у него была кровь, с одного запястья свисал боевой топор. Она увидела человека, топчущего чью-то голову, его безумно искаженное лицо было забрызгано кровью, он поднимал сапог и впечатывал его вниз, поднимал и впечатывал. «Ты можешь спасти мою ногу?» Парень с соломенно-желтыми волосами, потемневшими от мороси; его штаны превратились в лохмотья и покрыты сочащейся черной слизью. Еще один человек бормотал что-то нечленораздельное, задрав свою кольчугу – под ней была узкая прорезь, набухавшая кровью, целительница вытирала ее, и она набухала снова, та опять вытирала, но кровь натекала слишком быстро, чтобы ее остановить, слишком быстро… Послышалось что-то вроде стона; возле разрушенной стены, где рос тот красивый папоротник, стена щитов заколебалась, подалась, и под ошеломленным взглядом Рикке люди Кальдера Черного ворвались в крепость. Сперва горстка, в блестящих от дождя и заляпанных грязью кольчугах. Потом клин, ощетинившийся острой сталью. Потом вонзающееся лезвие, с воплями и боевыми кличами; впереди всех – человек с золотом на шлеме и зеленым деревом на щите, исцарапанном и помятом. Он несся прямо на Рикке, высоко подняв топор. Сейчас был неплохой момент для того, чтобы сбежать, но, возможно, она слишком много бегала в последнее время. А может быть, общее безумие оказалось заразительным. Без единой мысли Рикке пригнулась, встречая его оскаленными зубами и поднятым ножом. Послышался безумный визг, человек обернулся, и Изерн прыгнула на него на одной ноге с разрушенных ступеней, острие ее копья метнулось под окантовку его щита, зацепив его под челюсть и широко распоров ему глотку. Он сделал еще пару нетвердых шагов, заливая кровью свое зеленое дерево, так что оно стало красным, потом его колени подогнулись и он упал лицом вперед, инкрустированный золотом шлем слетел с его головы и покатился прямо к ногам Рикке. Она увидела Трясучку – он оскаливался и рубил, оскаливался и рубил, блестя металлическим глазом. Она увидела Красную Шляпу – тот пускал стрелу за стрелой в гущу толпы. Она увидела других, все они были ей знакомы, некоторые были ближайшими друзьями ее отца; хорошие люди, вежливые люди, они визжали от ненависти, пихали противника щитами, рубили мечами и топорами. Клин воинов Черного Кальдера был отрезан от основной массы, потом окружен, потом их перебили одного за другим – одних закололи копьями, других выпихнули со стен щитами, кого-то втоптали в землю. Остался лишь один гигантских размеров воин в избитых доспехах, он описывал вокруг себя небрежные круги огромным топором, грохоча по остриям тычущих в него копий. Потом какой-то оскалившийся бонд прыгнул ему на спину, обхватил рукой его шею и раскромсал ее ножом. Еще один метнулся и рубанул его по ноге; гигант пошатнулся и упал на одно колено. Потом они все набросились на него скопом, Оксель орудовал мечом, словно кайлом, держа его обеими руками и долбя шлем, долбя череп под ним. Она увидела Изерн: высунув кончик языка в дырку между зубами, она колола копьем одного пораженного ужасом воина за другим. Один пополз к Рикке, что-то крича, с лицом, покрытым коркой грязи, и Трясучка наступил ему на шею и взмахом меча откромсал ему полголовы. Атака захлебнулась в груде мертвых тел, вся их храбрость ни к чему не привела, но люди Черного Кальдера продолжали напирать со всех сторон. Через частокол колышущихся копий она увидела Гвоздя: он стоял на стене, потрясая топором, его забрызганное кровью лицо было искажено яростью и смехом. Он орал: – Бей! Бей мерзавцев! Стрелы сыпались дождем, шум сражения напоминал грохот града по жестяной крыше. Рикке теперь видела и призраков среди сражающихся, среди убивающих и среди убитых. Призраки сражающихся, убивающих и убитых… Может быть, в битвах давно прошедших дней или в битвах еще предстоящих. Она соскользнула вдоль колонны, ударившись задом о землю, и нож выпал из ее руки в грязь. Она сидела, дрожа с головы до ног, крепко стиснув саднящие веки.* * *
Лео стоял на вершине холма, беспомощно сжимая и разжимая кулаки. Это была величайшая битва из всех, которые он когда-либо видел. Величайшая из всех, что видел Север со времен Битвы при Осрунге, где, как часто упоминала его мать, он был зачат. Выстроенная Сумраком стена щитов дрогнула под первой атакой инглийцев. Прогнулась, вот-вот готовая поддаться напору, но все же выстояла. Все больше северян прибывало по дороге, чтобы укрепить ее и оттеснить инглийские войска обратно к подножию Красного холма. Теперь по всей длине долины кипели схватки, сумасшедший грохот отдавался от ее склонов, а в одном конце, возле моста, происходила настоящая бойня. Если бы Ищейка сейчас навалился с другой стороны долины, все было бы кончено. Сумрак был бы окружен, разгромлен, они могли бы захватить его людей всех до последнего. Возможно, им даже удалось бы взять в плен самого Большого Волка и поставить этого ублюдка на колени. Но Ищейка не появлялся, и радость военачальников на вершине холма сменилась сперва озабоченностью, а потом мрачной тревогой. – Где же Ищейка, черт возьми? – пробормотала мать Лео. Развалина на дальнем склоне долины маячила, словно призрак, за завесой усиливающегося дождя. – Он должен атаковать! – Да, – отозвался Лео. Он не мог сказать ничего больше. У него слишком пересохло во рту. – Я ничего не вижу из-за этого чертова дождя! – посетовала она. – Да, – повторил Лео. Он привык действовать. Сидеть без дела, пока другие сражаются, было для него пыткой. – Если он не придет в ближайшее время… Они все это видели. Струйка бондов Сумрака продолжала просачиваться на поле боя. Если Ищейка не придет в ближайшее время, они смогут обойти Союз с фланга, и линия защиты союзников будет смята. На тыльном склоне появился всадник, изо всех сил нахлестывая свою спотыкающуся лошадь. Северянин, возбужденный и заляпанный грязью. Мать Лео поспешно подошла к нему, пока он соскальзывал с седла. – Что случилось? Где Ищейка? – Черный Кальдер вылез на нас из леса, – ответил, тяжело дыша, северянин. – Мы еле удерживаем развалину. Помочь с атакой никак не сможем. Один из офицеров громко сглотнул. Другой уставился вниз, в долину. Третий, казалось, сдулся, словно проколотый бурдюк. – Черный Кальдер должен быть в дне пути отсюда! – выдохнула мать Лео, округлив глаза. – Он нас надул, – буркнул Лео. Они попались в собственную ловушку, и теперь перед ними превосходящий их числом противник и несомненный разгром. Лео обратил невидящий взгляд к мосту. Вон там его место – там, где завоевываются имена и пишутся завтрашние песни! Он мог бы все изменить, он знал это! Стратегические трюки не помогли. Настало время драться. – Мы должны послать им подкрепление. – Он шагнул к матери, больше не хныча, ничего не выпрашивая. Только очевидная истина. – У нас нет другого выхода. Мы обязаны это сделать. Она, хмурясь, посмотрела на долину, не переставая дергать мускулом сбоку головы, но ничего не ответила. – Если мы отступим, то оставим Ищейку в руках Черного Кальдера. Мы должны драться! Она прикрыла глаза, вытянув рот в жесткую прямую линию, и продолжала молчать. – Мама! – Лео мягко положил ладонь ей на плечо. – Может быть, войны в самом деле выигрывают те, кто умнее, но в битвах должны сражаться храбрые. Пора действовать! Его мать открыла глаза, тяжело вздохнула и струйкой выпустила воздух. – Иди, – сказала она. Это единственное тихое слово словно бы зажгло огонь у Лео в животе; все его тело защипало от корней волос до кончиков пальцев ног. Он ощутил, как по его лицу расплывается гигантская улыбка. – Юранд! – поворачиваясь, гаркнул он. Его голос дрожал от возбуждения. – Мы выступаем! Юранд вскочил с земли. – Да, сэр! И он бросился к своей лошади. – Лео… Он обернулся. Мать стояла черным силуэтом на фоне серого неба, ее кулаки были крепко сжаты. – Всыпь этим ублюдкам как следует! – рявкнула она.* * *
– Вперед! – вопил Стур. Он не позаботился надеть шлем, что казалось Клеверу образцом идиотизма, но если люди не видят твое лицо, как они потом смогут рассказать всем, кто совершил все эти героические деяния? – Я хочу этот мост! – ревел Большой Волк. Его мокрые волосы налипли на лоб, зубы были оскалены, как и полагается волчьим зубам. – Это мой гребаный мост! В долине уже царила сплошная неразбериха. Стуровы карлы едва сдержали Союз у подножия того красного холма, их стена щитов прогнулась и едва не прорвалась. Но они выстояли, и теперь по всей долине кипела безумная схватка, и самый яростный очаг был в одном ее конце, возле моста. Над сражающимися реял золотой штандарт Лео дан Брока. Это было искушение, которому Стур не мог противостоять. – Пустите меня к этому ублюдку! – Из его рта только что не шла пена. – Я распорю этого Молодого Льва от глотки до мошонки! Клеверу этот мост не казался стоящим таких усилий. Если бы не дожди, шедшие всю прошлую неделю, через треклятую речку можно было бы просто переступить, даже не замочив ног. Он начал понемногу отставать. Пускай Стур со своими жеребцами рвутся в бой, он-то повидал достаточно сражений. Пускай молодые получают свою долю приключений, и платят за них цену, и выучивают уроки. Он остановился, уперся ладонями в колени – и едва не полетел вперед, когда кто-то пихнул его в спину. Клевер повернулся, готовый разразиться проклятиями, но широко улыбнулся, когда увидел виновника: – Магвир! – У воина на лице была еще более свирепая гримаса, чем обычно. Словно Клевер у него на глазах трахал его мать, а не просто остановился передохнуть. – Я-то думал, ты будешь впереди всех, вместе с остальными горячими пирожками, жаждущими начинить свое имя славой. – Похоже на то, что я больше нужен здесь! – рявкнул Магвир. – Проследить за тем, чтобы ты дрался, гребаный старый трус! – Трус – это всего лишь человек, питающий должное уважение к острому металлу, – отозвался Клевер, взмахом руки приглашая его спешиться. – Хорошему воину в сражении нечего делать. – Что за хрень ты несешь? – фыркнул Магвир. У него даже оружие задрожало от негодования. – Слишком мало места, чтобы размахнуться. Больше людей убивают по несчастной случайности, чем благодаря боевому искусству. Сплошное пыхтение и пихание, и все по вине решений, принятых за много миль отсюда и за много часов до этого, людьми, которых ты никогда не увидишь. Понимаешь, в чем твоя проблема: ты вбил себе в голову идею о том, какой должна быть жизнь, – но жизнь-то совсем не такая! Магвир скривил рот, собираясь что-то возразить, но Клевер остановил его, нагнувшись к земле, чтобы выудить из травы арбалетную стрелу. Кошмарная штука, с зазубренным наконечником, блестящим от дождя. – Позволь мне продемонстрировать, что я имею в виду. Представь себе, что один из этих ублюдков на тебя напал. Голос Магвира стал пронзительным от ярости: – Битвы не бывает без… Он выпучил глаза: Клевер ухватил его за плечо и всадил стрелу ему в глотку, с такой силой и неожиданностью, что острие проткнуло шею насквозь и показалось сзади. Клевер поддержал его, когда у него подогнулись колени, и мягко уложил на землю. Взглянул в одну сторону, потом в другую, но на них никто не смотрел. В конце концов, люди, умирающие на поле боя, не внушают подозрений. Магвир попытался нашарить один из своих многочисленных кинжалов, но Клевер поймал его руку и крепко сжал. – Я тебя предупреждал. – Он грустно покачал головой. Магвир глядел на него снизу, в его ноздрях пузырилась кровь. – Всражении может быть опасно. Клевер сгреб в кулак окровавленную кольчугу и взвалил Магвира на плечо. Нацепил на лицо озабоченно-потрясенное выражение, потом быстрым шагом припустился в тыл. Шаг был не особенно быстрый, по чести говоря. Давненько ему не приходилось носить на себе человека. Несколько шагов, и он уже начал пыхтеть подо всеми этими свисающими с Магвира железяками. Все это показуха; неважно, сколько мечей ты при себе носишь, если кто-то успевает ударить первым. Он тащился все дальше по грязной дороге, прочь от моста, где все ожесточеннее кипело сражение, прочь от длинной стены щитов, протянувшейся вдоль долины, мимо потока угрюмых карлов, текущего ему навстречу. С возвышенностей летели все новые арбалетные стрелы, усеивая траву. Клевер скрипнул зубами и взгромоздил Магвира повыше, чувствуя, как сквозь рубашку просачивается теплая кровь. Он взбирался все выше, мимо боевого вождя, убеждающего своих людей держаться крепче, мимо пары людей с носилками, на которых завывал раненый бонд. Шел все вперед, словно для него не было ничего более важного, чем спасти этого несчастного парня, раненного стрелой. Во имя мертвых, работенка была не из легких, но он продолжал идти, взбираясь все выше к той ферме и дереву, с которого все еще свисали четверо повешенных. Раненых складывали возле дома. Они стенали, хныкали, визжали, требуя кто воды, кто милосердия, кто маму – всех тех вещей, о которых обычно вопят раненые. В этом отношении они чрезвычайно предсказуемы. Песнями об их славных деяниях в данный момент пока что и не пахло. Клевер пожалел, что не смог показать это Магвиру, пока тот был жив. Может быть, тогда он бы что-то понял. Впрочем, Клевер сомневался в этом – чаще всего люди видят только то, что хотят увидеть. Он сбросил Магвира с плеча на мокрую траву рядом с одной из целительниц – та работала с окровавленными по локоть руками. Ей было достаточно одного быстрого взгляда: – Он мертв. Для Клевера это не стало таким уж откровением. Когда он решал кого-то проткнуть, то старался делать это таким образом, чтобы тому не понадобилась вторая порция, и с практикой весьма поднаторел в этом искусстве. Тем не менее, он изобразил на лице выражение печального удивления. – Какая жалость! – Он положил ладони на бедра и покачал головой, как бы осознавая бессмысленность случившегося. – Какая потеря! Впрочем, как сказать. Ничего такого, чего бы он не видел сотню раз до этого. Он распрямил ноющую спину и нахмурился, глядя в том направлении, откуда пришел. Битва все еще кипела вовсю, в дымке моросящего дождя; дно долины превратилось в огромный бурлящий кровавый котел. – Черт. – Он утер потный лоб. – Похоже, к тому времени, как я дотуда доберусь, все веселье уже закончится. Целительница не ответила: она была занята следующим в очереди. У раненого был вырван кусок мяса на плече, кровь набухала в ране и струйками стекала вдоль безвольно повисшей руки. Клевер нашел камень поудобнее и сел, положив рядом с собой меч, так и не вынутый из ножен. – Пожалуй, будет лучше, если я просто посижу здесь.Уладим дело по-мужски
Лео потуже намотал ремешок вокруг кулака, покрепче взялся за рукоять и повернулся ко всадникам позади себя. Дождь барабанил по их доспехам и мокрым шкурам их коней. Он высоко поднял топор: – За Союз! – взревел он. Несколько кивков, одобрительное бормотание. – За короля! Не сказать, чтобы многие были особенно довольны его августейшим величеством в последнее время. – За Инглию! Более громкий отклик: мужественный рык, гневные возгласы, удары сжатых латных перчаток по щитам. – За ваших жен и детей! Он положил руку на плечо Юранда и поднялся в стременах, пытаясь заставить их всех почувствовать тот же кипящий гнев, пылающую жажду, бурлящую радость, что и он. – За вашу честь и достоинство! Ответный крик, поднимающийся клубами пара над шлемами в сыром воздухе, высоко воздетое оружие. – За отмщение, черт подери! Яростный рев, копыта роют грязь, люди теснятся вперед, им не терпится рвануться в дело. – За Лео дан Брока! – Гловард, огромный, словно какой-нибудь рыцарь из легенд, ударил кулаком в воздух. – Молодой Лев! Это вызвало самые громкие крики, и Лео не мог не улыбнуться. Люди находили в его имени почти столько же вдохновения, сколько и он сам! – Вперед! И он, с лязгом опустив забрало, пришпорил коня. Сперва шагом, по изборожденной колеями дороге, ведущей из деревни, разбрызгивая копытами лужи в крапинках дождя. Барнива поравнялся с ним. Его шлем был без забрала, и Лео увидел его возбужденную улыбку: вся его поза бывалого вояки слетела, сожженная огнем действия. Лео улыбнулся ему в ответ и пустил коня быстрее. Вперед, на самое острие копья, где и должен быть лидер. Далее – рысью. Антауп подпрыгивал в седле с одной стороны, низко держа копье; с другого боку ехал Белая Вода Йин, выставив рыжую бороду. Впереди сквозь дождь показалась серая долина, поток и два холма, подпрыгивающие в такт движениям его коня. Между ними мост и толпа людей, теснящихся по обе стороны от него под паутиной скрещенных копий. Улыбка Лео стала шире. Юранд был рядом, и не было ничего, чего он не смог бы сделать. Наконец-то он был свободен от своих цепей! Он мог взять свою судьбу в собственные руки. Отвоевать себе место в легендах. Так же, как в древности сделали Гарод Великий и Казамир Стойкий. Так же, как сделал Девять Смертей. И наконец – резвым галопом! Гром копыт разносился по долине, когда лучшие люди Инглии следовали за ним, устремляясь в битву. Битву, впрочем, не очень подходящую для конницы, следовало признать. Союзные силы трещали по швам. Их оттеснили назад почти к самому берегу ручья, и теперь их ряды начинали ломаться. Уставшие от боя люди в панике бежали, карлы выкрикивали свои боевые кличи, скопом устремляясь через мост. Лео мчал вперед, не обращая внимания на разбегающихся инглийцев, сосредоточив взгляд на одном из преследующих их северян. Когда тот увидел летящего на него Лео, его желтозубая улыбка превратилась в изумленное «О». Он обернулся, оскальзываясь и падая: охотник, ставший жертвой. Он все еще пытался вскарабкаться на ноги, когда топор Лео ударил между его лопаток, швырнув его лицом в грязь. Лео испустил победный рев и услышал пронзительное гиканье Антаупа, смешивающееся с грохотом копыт, с шумом ветра, врывающегося под его забрало. Он махнул топором, целя в одного из карлов, но тот успел отшатнуться; склонился с седла и зарубил другого, увидев, как тот кубарем покатился в сторону. Все очень просто. Никаких грызущих забот, никакой досадной неуверенности, никаких попусту потраченных дней, ускользающих сквозь пальцы. Лишь прекрасное, ужасное сейчас. – Вперед! – проревел он, хотя в этом больше не было смысла. Куда еще может направляться атакующая кавалерия? Несколько конных северян пробились на эту сторону моста, и он устремился к ним, по пути наехав на удирающего карла, отбросив его боком своего коня под копыта коня Барнивы. Лео врубился в самую середину ошарашенных всадников. Его конь был гораздо больше и лучше обучен, чем у них; он расшвыривал их в стороны, проходя через них как плуг через рыхлую почву. Он ощутил приятную отдачу в руку, когда его топор скользнул по шлему какого-то северянина, заставив его покачнуться в седле, и врубился в шею его лошади. Брызнула кровь, животное пошатнулось вбок. Лео повернул коня в другую сторону. В шлеме было жарко от его собственного дыхания; он ревел, плевал и ругался. Вот он ударил по щиту, отбросив его в сторону, рубанул державшего его человека, развалил ему плечо и вышвырнул его из седла в брызгах крови и кольчужных колец, рубанул по его ноге, застрявшей в стремени, и увидел оставшуюся в ней зияющую рану. По его щиту проскрежетало копье, и Лео ухватил древко, завладел им, изрыгая бессмысленные проклятия. Он откинулся назад в седле, взметнул топор и опустил его по широкой дуге, с гулким звоном вколотив шлем копьеносца в самые плечи. Он отмахнулся вбок, целя во всадника с серебряными кольцами в бороде, промахнулся, сцепился с ним, ударил его рукой, державшей щит, так что его голова откинулась назад. Вот ради этого он жил! Ради этого… – Ба! Его топор в чем-то застрял. – В-ва! Выступ на головке топора зацепился за ремни чьего-то седла, и теперь его утаскивало вслед за топором, тащило вбок. – Черт! Лео попытался вывернуть руку из петли на рукояти, но он сам позаботился о том, чтобы она держалась крепко, и теперь его тащило назад, ногу скрутило винтом, ступню выдернуло из стремени. Он полетел на землю, весь мир вращался вокруг, он получил скользящий удар по шлему копытом бьющейся рядом на земле лошади. Он перевернулся, чувствуя, как все вокруг плывет, его шлем был полон слюны. Он вскарабкался на четвереньки, стряхнул с руки щит и сосредоточился на ремешке вокруг запястья, принялся дергать его, но пальцы в латных рукавицах не слушались. Словно пытаться шить, надев варежки. Отчего-то у него зазвенело в ушах – или в них звенело все это время? Внезапно его запястье высвободилось, и он едва не упал назад. Всадник с серебром в бороде лежал на земле рядом. В его руке была палица. Одна его нога была зажата упавшей лошадью. – Ублюдок! – вопил он на северном наречии. – Ублюдок! Он попытался достать Лео палицей, но расстояние было слишком большим. Лео встал, покачиваясь. Его окатило грязью: мимо прогрохотала лошадь. Вдруг он осознал, что его руки пусты. Меч! У него есть меч. Лео нащупал рукоять, пытаясь вытряхнуть дурман из головы. Тихий шелест стали, выскальзывающей из ножен. Он ткнул мечом всадника, споткнулся, промахнулся, острие меча скользнуло в грязь рядом. – Ублюдок! Северянин ударил Лео палицей по ноге, но слишком слабо – тот едва почувствовал. Дурман понемногу уходил. На этот раз Лео прицелился лучше, и удар пришелся северянину прямо в грудь. Тот сел и испустил нечто вроде длинного вздоха: ффух! Какой-то старческий, клоунский звук. Лео вытащил меч из его груди, и всадник упал на спину. Он не мог понять, в какую сторону лицом стоит, весь мир казался кружащимся хаосом сквозь прорезь перекосившегося забрала. Чертова штуковина, должно быть, погнулась, когда его лягнула лошадь. В голове бухали молоты. Казалось, будто он совсем не может дышать. Непослушными пальцами Лео расстегнул застежку и стащил с себя шлем – для этого пришлось сперва до половины провернуть его вбок. Холодный ветер ударил в его потное лицо, словно пощечина, и мир ринулся на него со всех сторон. Рев битвы был нестерпимо громким. – Лео! Кто-то схватил его за руку, и он едва не ударил мечом, прежде чем увидел, что это Барнива, тоже пеший и перемазанный грязью. Мертвые лошади валялись повсюду. Мертвые люди. Раненые люди. Ломаное оружие. Лео нетвердо нагнулся и подхватил с земли щит. Круглый щит какого-то карла. Сунул руку в постромки. Какой-то северянин полз по грязи с обломком копья, торчащим из спины. Лео разрубил ему голову. – Перегруппироваться! – проревел он, не особенно понимая, кому он кричит, не особенно уверенный, что рядом остался хоть кто-нибудь, кроме него и Барнивы. Это было неважно. Они могли сделать это и вдвоем. Он мог сделать это в одиночку. Дождь шел уже вовсю, тяжелые капли гремели по его доспеху, просачивались в подкладку, превращая ее в холодный свинец. – К мосту! И он потащился в том направлении, где, как ему казалось, был мост, надеясь на то, что люди идут за ним. Он уже достаточно долго отступал. Ему на глаза попался его штандарт: белое поле, золотой лев. Вымокшее полотнище свисало с древка возле ближнего конца моста. И там же было знамя Стура Сумрака – разинувший пасть волк на сером поле; оно полоскалось под дождем в дальнем конце. Лев сражался с волком в кровавом круге, и лев победил. Оскалив зубы, Лео зачавкал вперед по грязи, перемешанной, избитой бесчисленными сапогами, которые то наступали, то отступали, то наступали, то отступали. Сражение здесь было наиболее яростным. Тела валялись повсюду. Тела с обеих сторон. Неподвижные и еще движущиеся, ползущие, плачущие, цепляющиеся за землю, цепляющиеся за самих себя. Лео ступал между ними, переступал через них, стиснув зубы, с грохотом в голове, проталкиваясь к мосту. – Лео! Барнива схватил его, потащил вниз, прикрывая щитом его лицо. О щит что-то грохотнуло – стрела. Еще одна отскочила от бронированного плеча Барнивы, еще несколько мелькнули в траве. Кто-то упал, схватившись руками за горло. Лео выглянул над краем щита и увидел лучников: они стояли на коленях длинной цепочкой перед мостом, накладывая новые стрелы. Барнива сел на землю. – Лё, – сказал он, как-то неуклюже ворочая языком. Из его лица торчала стрела. Из ямки между глазом и переносицей. Это выглядело нелепо. Будто шутка. Будто ребенок зажал свой деревянный меч между рукой и ребрами и продолжает стоять, повернувшись боком. «Я ранен! Я ранен!» Но это была не шутка. Белок одного глаза Барнивы стал красным. Налился кровью. Он начал заваливаться назад, и Лео схватил его за плечи. – Лл…а, – выговорил он. Налитый кровью глаз повернулся и уставился куда-то вбок. Другой был немного скошен, он смотрел на древко, торчащее из лица. На лице Барнивы было выражение недоуменного удивления. – А… Длинная струйка крови стекала из-под древка вдоль его щеки, словно красная слеза. – Барнива? – позвал Лео. Он не шевелился. – Барнива! Он был мертв. Оцепенелый, Лео поднялся. Стрелы свистели вокруг него среди дождя. Он поднял меч, чувствуя, как в нем вскипает ярость. – В атаку! – заревел он, хотя это прозвучало не более чем безумным бульканьем. Другие заорали за его спиной. Голоса Гловарда, Йина, Юранда: боевые кличи, сумасшедшие вопли. Они все бежали. Мимо мелькнула стрела. Еще одна отскочила от нагрудника Лео. – Мудаки! – визжал он, брызжа слюной. – Мудаки! Он зацепился ногой и упал, проехался лицом, набрал полный рот травы и едва не проткнул себя собственным мечом. Вскарабкался на ноги и двинулся дальше, отбросив в сторону чужой щит и подняв меч обеими руками. Один взгляд на реку, заваленную колыхающимися телами. Один взгляд на лучников – он подобрался к ним уже вплотную. Есть старики, есть молодые. Один в кожаном капюшоне, другой с копной курчавых рыжих волос. Еще у одного лицо свернуто на сторону из-за какой-то старой раны. Увидев, что Лео несется прямо на него, он попытался вытащить стрелу из колчана, завозился, бросил ее на землю, повернулся, чтобы бежать. Кудрявый выпустил стрелу с каких-то нескольких шагов, но из-за паники поспешил, и она улетела, вращаясь, в небо. Ахнув, он нырнул под меч Лео, но Лео смял его ударом плеча, сшиб на спину, принялся рубить других. В его ушах звенело от их визга и лепета, от собственного рычания, ударов, лязга, треска металла и плоти. – Сдохни! – ревел над его ухом Гловард. – Сдохни! У лучников не было доспехов, и меч Лео кромсал их, словно мясницкий секач, оставляя на телах огромные, брызжущие кровью разрезы. Вот один с воплем упал, его бок был развален ударом сверху донизу. Лео разрубил пополам лук, которым его владелец пытался защититься от меча, а заодно отхватил и его руку; это оказалось так неожиданно легко, что он потерял равновесие, налетел на Антаупа, который колол копьем лежавшего на земле человека. Упал, перекатился на спину, увидел одного из лучников, уже занесшего над ним нож, поднял непослушную руку, чтобы загородиться; потом лучник исчез, снесенный ударом огромной палицы. Белая Вода Йин ухватил Лео за запястье и втащил его на ноги. Лучники бежали под ударами мечей, барахтаясь в потоке. Лео снова стал нетвердо пробираться к мосту. Мимо ковылял какой-то человек, схватившись за свое плечо; между его пальцев пузырилась кровь. Лео ударил его мечом по голове, но попал плашмя, сбил его с ног и прошел по нему сверху. Его грудь горела огнем, руки и ноги онемело болтались. Каждый шаг казался горой. На мост. Он уже чувствовал под ногами камни, скользкие от грязи и крови, отполированные падающим дождем. Здесь были карлы, отчаянно пытавшиеся составить щиты в стену. Какой-то Названный с лисьим мехом на плечах указывал на него толстым пальцем. Лео не столько бросился, сколько упал на него; его усталый взмах без ущерба отскочил от щита противника. Он наткнулся подбородком на обод щита, и его рот наполнился соленым вкусом крови. Северянин отступил на шаг, но не упал, и они сцепились в неловком, бессильном объятии, шаркая ногами, скаля зубы, напрягая жилы, плечо к плечу, локоть к локтю, в то время как вокруг люди в доспехах вовсю молотили друг друга. Лео слышал над ухом отчаянное свистящее дыхание северянина, рыча и цепляясь за него ногтями, ощущая на зубах мокрый мех. Его меч за что-то зацепился, его было не шевельнуть. Он сумел вытащить другой рукой кинжал, ткнул, но клинок лишь беспомощно проскреб по кольчуге. Места не было. Не было дыхания. Не было сил. Кинжал вывернулся из его руки и упал в грязь. Они сцепились в пошатывающийся, кружащийся клубок, потом этот клубок оттолкнулся от парапета моста, и у Лео появилось достаточно места, чтобы пропихнуть свободную руку вверх, к подбородку противника. Он сунул защищенный пластиной большой палец ему в рот, затолкал подальше, пока не смог ухватить в кулак его щеку и рвануть, раздирая ему рот, разрывая лицо, и северянин завопил и ухватил Лео за запястье, освободив его меч. Собрав последние силы, Лео с рычанием отпихнул его от себя, врезал ему сбоку по голове, вздрогнув, когда кровь брызнула ему в лицо. Что-то отскочило от его щеки – возможно, зуб. Северянин пошатнулся поверх обомшелого парапета и шлепнулся в воду рядом с другими трупами. В гребаной речке уже было больше трупов, чем воды. Нет трупов – нет славы. Лео упал на четвереньки, выудил с земли свой меч вместе с пригоршней грязи. Поднялся на одно колено, потом, со стоном – на ноги; встал, пошатываясь, цепляясь за склизкие камни, чувствуя, как пульсируют все мускулы, хрипло всасывая в себя воздух, беспомощный, словно рыба, попавшаяся на крючок и вытащенная на берег. – Надо… двигать назад. – Юранд. Он тоже задыхался так, что едва мог говорить. Шлема на нем не было, лицо усеивали пятна крови. Он обнял Лео одной рукой, наполовину поддерживая, наполовину опираясь на него сам. – Увести тебя в безопасное место. – Нет! – прорычал Лео, сперва крепко ухватившись за него, так что мокрые доспехи заскребли друг о друга, потом пытаясь высвободиться, чтобы двинуться дальше. – Мы будем драться! Тяжелые капли дождя били в землю, отскакивая и разбрызгиваясь. Впереди простиралось пустое пространство моста, разъезженный колесами горб, на котором грудами валялись трупы – истыканные стрелами, пронзенные копьями, распластанные вдоль парапетов, приваленные к ним, висящие на них. И в дальнем его конце, под волчьим штандартом, толпились северяне. Группа воинов, таких же перемазанных грязью, окровавленных и вымокших, как сам Лео, скалящих зубы от ненависти, но уже не способных держать оружие поднятым. Они глядели друг на друга через залитый дождем мост: Лео с друзьями на одном конце, кучка Названных на другом, и среди них высокий человек с длинными намокшими волосами, облепившими ощерившееся лицо. – Лео дан Брок! – завопил он. Его влажные глаза были шалыми от боевого безумия, и по золотым украшениям на его мече, и золотым украшениям на его поясе, и золотым украшениям на его доспехах Лео догадался, кто это должен быть. – Стур Сумрак! – заорал он в ответ, брызгая слюной с оскаленных зубов. Он попытался протащиться еще на шаг вперед, но Юранд удержал его – или, может быть, поддержал, поскольку только ярость не давала коленям Лео подогнуться. – Мы не сможем решить наш спор здесь! – рявкнул Сумрак. Он был прав: их боевой пыл полностью иссяк. Выше, на красном холме, еле видимые сквозь дождь, войска союзников отступали, но люди Стура были не в состоянии их преследовать, а дождь превратил поле сражения в клейкое месиво. Стур высвободился из рук своих воинов и встал, выпрямившись, указывая на мост перемазанным в крови мечом: – Уладим это дело по-мужски! На круге! Ты и я! Лео понял, что ему совершенно наплевать на условия. Все, чего он хотел, это сразиться с этим ублюдком. Порвать его на части голыми руками. А может быть, даже зубами. Лев сражался с волком в кровавом круге, и лев победил. – На круге! – проревел он сквозь дождь. – Ты и я!Часть III
«Любовь после быстролетных радостей оборачивается равнодушием или отвращением. Одна ненависть бессмертна».Уильям Хэзлитт
Требования
Форест шагнул в комнату, в своей знаменитой меховой шапке и со своим знаменитым выражением сурового достоинства на лице. Шапку он снял; выражение оставил. – Ломатели скоро прибудут, ваше высочество. – Прекрасно, – пробормотал Орсо. – Прекрасно. Он так часто выражал прямую противоположность своим чувствам, что, казалось бы, должен был научиться делать это более убедительно. Фактически, при мысли о прибытии ломателей у него появилось отчаянное желание выпить. Однако мирные переговоры были назначены на рассвете, что, вероятно, считалось слишком ранним временем даже для маленькой кружки пива или чего-нибудь в этом роде. Орсо надул щеки и испустил озабоченный вздох. Один из местных воротил предложил для мероприятия свою гостиную, и хотя столы были отполированы до блеска, Орсо находил стулья чрезвычайно неудобными. Или, возможно, дело было просто в том, что он неловко чувствовал себя в роли переговорщика – как, в общем-то, и в любой ответственной роли. Он в тысячный раз нервно обдернул на себе мундир. В безопасной Адуе тот сидел превосходно, но сейчас внезапно начал жать в горле. С извиняющейся улыбкой Орсо наклонился к наставнику Пайку: – Мне кажется, для пользы дела будет неплохо, если вы, когда они прибудут… возьмете на себя роль злодея? Пайк смерил Орсо своим испепеляющим взглядом: – Потому что у меня все лицо в отвратительных ожогах? – Ну да, и к тому же вы одеты в черное. Лицо Пайка слегка дернулось – возможно, это даже была улыбка. – Не беспокойтесь, ваше высочество, у меня есть некоторый опыт в этом амплуа. Не бойтесь заткнуть мне рот, если я поведу себя чересчур мерзко. Мне не терпится увидеть вас в роли героя нашей маленькой пьесы. – Надеюсь, я буду достаточно убедителен, – пробормотал Орсо, снова поправляя мундир. – Боюсь, я пропустил все репетиции. Двустворчатая дверь распахнулась, и в гостиную вошли ломатели. Буйное воображение Орсо рисовало их в виде забрызганных кровью фанатиков. Во плоти они оказались, сперва к его легкому разочарованию, а затем даже к немалому облегчению, довольно обыденной группой. Во главе процессии шел дородный пожилой человек: могучие плечи, мясистые ладони, прикрытые тяжелыми веками глаза. Его взгляд сразу устремился к Орсо и остался там, неколебимый. Следующим был парень с покрытым шрамами лицом, чей взгляд не останавливался ни на чем подолгу: он нервно метался по комнате, обшаривая окна, двери, полдюжины стражников, расставленных вдоль обшитых панелями стен, избегая встречных взглядов. И, наконец, с ними была женщина в грязном пальто, с нечесаной копной тусклых волос, под которыми виднелась самая хмурая гримаса, какую Орсо только доводилось видеть. Собственно, выражение неумолимого презрения в ее голубых глазах более чем слегка напомнило Орсо его мать. – Милости прошу! – Он попытался изобразить нечто среднее между радушной снисходительностью и непринужденной властностью, но, разумеется, результатом оказалась лишь нервозная неуверенность. – Я кронпринц Орсо, это полковник Форест, командующий четырьмя подразделениями, в настоящий момент расположенными вокруг Вальбека, а это… – Мы все слышали о наставнике Пайке, – проговорил пожилой мужчина, тяжело опускаясь на стул посередине и нахмуренно глядя через стол. – Надеюсь, только самое лучшее, – прошипел Пайк, источая угрозу. Орсо почувствовал, как у него на загривке поднимаются дыбом волоски, даже несмотря на то, что он сидел с той же стороны стола. Если говорить о роли злодея, не могло быть сомнений, что он находится в присутствии виртуоза. – Мое имя Малмер. Голос у старого ломателя был настолько же весомым, как и его фигура; каждое слово он располагал так же бережно, как мастер-каменщик выкладывает камни. – Это брат Цапля, он дюжину лет сражался в армии вашего отца. – Он кивнул в сторону человека со шрамами, потом в сторону сердитой женщины, которая, по всей видимости, с каждым новым вздохом Орсо преисполнялась к нему все более неизмеримого презрения: – А это сестра Тойфель, она дюжину лет провела в тюремных лагерях вашего отца. – Очень приятно? – неуверенно отозвался Орсо, скорее с надеждой на ответ, чем ожидая его, но Пайк уже наклонился вперед, гневно оскалившись: – К кронпринцу Союза следует обращаться «ваше…»… – Прошу вас! – Орсо успокаивающе поднял руку, и Пайк отодвинулся, словно пес, которому натянули поводок. – Никто не умрет от небольшого нарушения этикета. Я всей душой надеюсь, что нам вообще удастся обойтись без смертей. Насколько я понимаю… были взяты заложники? – Пятьсот сорок восемь человек, согласно последнему пересчету, – проскрежетала женщина – Тойфель, – таким тоном, словно наносила смертельное оскорбление заклятому врагу. – Но мы ничего так не желаем, как видеть их на свободе, – добавил Малмер. Орсо сгорал от желания спросить его, есть ли среди них Савин, однако, каким бы некомпетентным переговорщиком он ни был, даже он понимал, что этим лишь подвергнет ее еще большей опасности. Нужно было прикусить язык; перестать следовать за своим членом от катастрофы к катастрофе и в кои-то веки подумать головой. – В каком случае вы смогли бы их просто отпустить? – наконец отважился он. Малмер печально улыбнулся, и задубевшая кожа вокруг его глаз пошла морщинами: – Боюсь, сперва мы должны выдвинуть кое-какие требования. – Корона не ведет торговлю с изменниками! – проскрежетал Пайк. – Прошу вас, господа, прошу вас! – Орсо вновь воспользовался успокаивающей силой своей ладони. – Давайте отложим в сторону обвинения и сосредоточимся на таком решении, которое даст каждому какую-то долю желаемого. Он сам удивился, насколько складно у него получилось. Возможно, он все же был не так уж безнадежен. – Пожалуйста, изложите мне ваши требования, и… Его довольство собой быстро иссякло, когда Тойфель швырнула на стол сложенный лист бумаги, так что он проскользил по полированной поверхности и упал прямо ему на колени. Поморщившись, Орсо развернул его, ожидая увидеть оскорбления, нацарапанные кровью. Однако там были лишь мелкие аккуратные буковки, выведенные исключительно сдержанной рукой:Не показывайте удивления. Сделайте вид, будто читаете список требований. Невзирая на кажущуюся видимость, я – Ваш друг.
Застигнутый врасплох, Орсо поднял взгляд на женщину. Она устремила на него еще более свирепый взгляд, чем прежде. Между ее бровями залегли жесткие морщинки. – Вы ведь умеете читать, ваше высочество? – насмешливо осведомилась она. – Я сменил, наверное, дюжину преподавателей, но моя мать настояла, чтобы я все же выучился. Орсо нахмурился, глядя вниз на листок и пытаясь выглядеть как человек, который озадачен тем, что видит. В этом отношении ему не пришлось прилагать больших усилий.
Инициатором восстания был наставник Ризинау, но перед Вашим прибытием он сбежал из города вместе со сжигателями, послужившими причиной большей части смертей и разрушений. Сейчас всем руководит Малмер, если вообще кто-то руководит. Он не плохой человек. Он не хочет, чтобы заложникам причинили вред. Больше всего его заботит безопасность горожан, а также ломателей и их семей. У него есть требования, но его положение становится все более отчаянным. В городе не хватает продовольствия, и соблюдать порядок все сложнее.
Информация была, мягко говоря, столь же полезной, сколь и неожиданной, но Орсо старательно сохранял на лице непроницаемое выражение. Он действовал так, словно вытащил за игральным столом главный козырь, и теперь ему оставалось лишь развести остальных игроков на максимально крупные ставки.
Малмер знает, что ему почти не с чем торговаться. Если Вы предложите ему слишком много, это возбудит его подозрение. Вначале он боялся, что Вы нападете сразу. Теперь он боится, что Вы окружите город и уморите ломателей голодом. В Вас он ожидает увидеть высокомерного лжеца. Мой совет: разговаривать с ним честно и уважительно. Найти мирное решение, избегая пустых угроз, однако твердо отказаться выполнять любые требования. Покажите ему, что Вы понимаете, что время на Вашей стороне. Если Вы предложите помилование для ломателей, полагаю, его можно будет уговорить сдаться. Он знает, что на большее он не может надеяться.
Далее излагались требования ломателей: изменения в трудовом законодательстве, регулирование размеров жалованья в зависимости от цены на хлеб, санитарные и жилищные нормы – вещи, которые Орсо с трудом понимал, не говоря о возможности их предоставления. Наставник Пайк протянул к листку ладонь, больше похожую на оплывшую перчатку: – Ваше высочество, позвольте мне… – Нет, не позволю. Орсо сложил бумагу, загладил сгиб ногтем большого пальца и аккуратно сунул во внутренний карман. Затем улыбнулся – всегда начинай с улыбки! – и наклонился к Малмеру, словно собираясь завести доверительный разговор со старым другом. Словно судьбы тысяч людей никак не зависели от того, придут ли они к соглашению. – Мастер Малмер, вы кажетесь мне честным человеком, и я хочу тоже быть с вами честным. Я мог бы с легкостью пообещать вам все что угодно, но у меня нет желания вас оскорблять. Правда состоит в том, что Закрытый совет совершенно не в настроении вести какие-либо переговоры, и даже если я соглашусь на все ваши требования… – Он развел руками тем же самым жестом учтивой беспомощности, который использовал в разговорах с обманутыми любовницами, недовольными кредиторами и разъяренными блюстителями закона. – Я всего лишь кронпринц. Ничто не сможет помешать моему отцу или его советникам отказаться выполнить то, что я обещал. Говоря откровенно, я подозреваю, что именно поэтому они меня и послали. А также, говоря откровенно, я подозреваю… что вы это прекрасно понимаете. – В таком случае зачем мы вообще здесь? – резко спросил Цапля. Покрытое шрамами лицо Фореста каким-то образом сумело посуроветь еще на пару делений. – Ваше высочество, войска готовы двинуться на город по вашему приказу… – Последнее, чего мы хотим – это продолжения кровопролития, полковник Форест, – и Орсо обратил к нему свою волшебную ладонь. Волшебства у него хватало на каждого. – Мы все здесь граждане Союза, верноподданные моего отца. Я отказываюсь верить, что мы не сможем найти какое-то мирное решение. Возможно, у него был не такой уж большой опыт переговоров об освобождении заложников, но в вопросах убеждения других людей на него можно было положиться – будь то в игорном доме, дамской спальне или лавке ростовщика. Здесь его опыт был практически бездонным. Он смягчил свой голос, смягчил лицо, смягчил все, что только мог. Он встретил взгляд Малмера и превратился в сплошное медовое сочувствие: – Насколько мне известно, зачинщиком этой… несчастливой ситуации был наставник Ризинау. Тем не менее, как я вижу, он не явился сюда, чтобы вести переговоры. Возможно, по мере того, как положение стало опасным, его преданность собственному делу несколько угасла? – Орсо показалось, что каменное лицо Малмера едва заметно дернулось. – Мне известен такой тип людей. Будем честны, я нередко вижу одного из них в зеркале. Человек, который устраивает бардак, а потом оставляет другим прибираться за собой. Никто не бросился на его защиту, что разочаровывало; однако никто не спешил и защищать Ризинау. – Я понимаю, что это значит… – он окинул каждого из трех оппонентов сочувственным взглядом, – …когда на тебя сваливают вину. И я ценю, что те из вас, кто все еще находятся в городе, сами сделали выбор остаться и попытаться спасти положение. Зачинщиков этой катастрофы выследят и накажут со всей суровостью, в этом я могу вас уверить. – В этом не может быть сомнений, – прошипел Пайк. – Но мне совершенно незачем наказывать вас за их преступления, – продолжал Орсо. – Моя забота – моя единственная забота – касается безопасности мужчин, женщин и детей Вальбека. Всех жителей, независимо от их политических взглядов. Я могу доставить ваши требования к моему отцу. Я могу передать их в Закрытый совет. Но в конечном счете и вы, и я понимаем, что я не могу обещать их выполнение. Орсо глубоко вздохнул, сделал долгий выдох. – Я могу, тем не менее… обещать вам амнистию. Полное помилование для каждого ломателя, который добровольно явится сюда и сдаст оружие до завтрашнего заката. Все заложники должны быть возвращены невредимыми. Немедленно вслед за этим будут возобновлены поставки в город продовольствия. – Ваше высочество! – вмешался Пайк. – Мы не можем позволить, чтобы изменники… Орсо утихомирил его своей поднятой ладонью, не отрывая взгляда от Малмера. – Боюсь, единственной альтернативой для меня будет отдать полковнику Форесту приказ окружить город и полностью блокировать все сообщения. Я освободил ближайшее время в своем календаре и могу ждать так долго, как это понадобится. В таком случае, когда вы сдадитесь – а это несомненно произойдет, – то сдадитесь уже не мне, а наставнику Пайку. Едва ли нужно упоминать, что оплавленное лицо наставника не обещало ни капли утешения. Малмер медленно выпрямился и окинул Орсо тяжелым, раздумчивым взглядом. – Почему мы должны вам верить? – Я могу понять ваши сомнения. Но в свете сложившихся обстоятельств мое предложение кажется мне вполне щедрым. Я знаю, что это большее, на что вы можете рассчитывать. Малмер взглянул на Цаплю. Затем на Тойфель. Лица всех троих были непроницаемы. – Я должен обсудить это с моими людьми. – Разумеется, – отозвался Орсо, вставая. Дождавшись, пока Малмер поднимется на ноги, он протянул ему руку. Старый ломатель мгновение смотрел на нее, сдвинув брови, потом заключил в свою огромную лапищу. Орсо твердо выдержал пожатие. – Однако я вынужден настаивать на ответе сегодня, к закату. – Он у вас будет… – Малмер взглянул на него. – Ваше высочество. Тяжело ступая, он вышел из комнаты. Его дерганый дружок шел за ним по пятам. Тойфель тоже встала, скрежетнув ножками стула по плитам пола, окатила Орсо последним шквалом презрения и повернулась спиной к собравшимся. Дверь за ней со щелчком захлопнулась. – Это было очень хорошо проделано, ваше высочество. – В безволосых бровях наставника Пайка угадывался едва заметный намек на удивление, и кто мог его винить? Орсо прилежно воспитывал в окружающих низкие ожидания на протяжении последних десяти лет. – Просто мастерски проделано. – Должен сознаться, мне ощутимо помогли. – Орсо выудил листок с требованиями из внутреннего кармана. – А именно женщина с лицом, похожим на мотыгу. Недоуменно моргая, Пайк уставился на несколько аккуратных абзацев, аккуратно расписывавших по пунктам всю переговорную стратегию Орсо. – Должно быть, она и есть агент архилектора внутри города. – Я не вижу другого объяснения. По всей видимости, ей удалось завоевать себе позицию некоторого доверия среди ломателей. – Да, впечатляет. – Пайк нахмурился в сторону выхода. – Теперь очень многое зависит от точности ее оценки. – Вы совершенно правы, наставник. Орсо ощутил укол беспокойства при мысли о Савин. Она там одна, в городе. Среди заложников? Среди трупов? Он скривился. Позади глаз накапливалась тяжесть, грозящая перейти в дьявольскую мигрень. Возможно, было все же не так уж рано для того, чтобы выпить.
Кто держит вожжи
Нос Рикке щипал предрассветный морозец, дыхание раненых вырывалось из их ртов клубящимися облачками. Сколько их тут, выложенных на этой лужайке? Может быть, сотня. Может быть, больше. Среди них двигались сгорбленные, залитые кровью целительницы, зашивая, бинтуя, вправляя, раздавая пищу и воду, а также все утешение, какое могли предоставить. Его было не много. Над лужайкой висел тихий гул, словно над каким-нибудь цветущим кустом, который пчелы никак не могут оставить в покое, только здесь он состоял из бормотания, всхлипов, стонов и выкриков. Страдание, собранное в хор. В целом впечатление было довольно угнетающее. Рикке поежилась и свободной рукой потуже обернула мех вокруг своей шеи. – Я сказала, держи повыше. – Прости. Ее плечо заныло от усилия, когда она снова подняла факел так, чтобы Изерн могла видеть то, что делает. Высунув язык через дыру в зубах, та зашивала красную дыру в плече какого-то парнишки. Он лежал, закусив зубами палку и плотно закрыв глаза, на его румяных щеках блестели полоски слез. – Никогда не представляла себе тебя в роли целительницы, – заметила Рикке, вздрагивая, когда Изерн принялась промакивать тряпкой натекшую в рану кровь. – Вот как? – Думала, у тебя недостаточно мягкости. – Мягкости? Ха! Если ты ранен, последнее, что тебе нужно, это мягкая целительница. – Изерн снова воткнула иглу в плечо мальчика, заставив его дернуться и забулькать. – Если ты ранен, мягкая целительница может оказаться последним, что ты увидишь в жизни. Великий целитель должен быть жестче и безжалостнее, чем великий воин. Он берет на себя гораздо более тяжелую работу за гораздо меньшее вознаграждение. Одна из целительниц согласно хмыкнула через небольшой нож, который она держала зажатым в зубах. Изерн со значением взглянула на Рикке из-под нахмуренных бровей: – Великий целитель, как и великий вождь, должен сделать свое сердце каменным. Парень, которого зашивала Изерн, вытащил изо рта покрытую пеной деревяшку. – Во имя мертвых, не отвлекай ее! – Не бойся, паренек, я могу работать над тобой и разговаривать одновременно. И Изерн выхватила палку из его руки, сунула ее обратно между его челюстей и продолжила свое дело. Рикке округлившимися глазами оглядела стенающую лужайку: – Так много раненых! – И это еще те, что получше выглядят. Кого еще можно поднять на ноги. – Не пойму, зачем они продолжают этим заниматься? – В смысле, войной? – Да. Войной. – Может, они бы и не стали, если бы все Названные пришли сюда, чтобы их ткнули носом в то, что выросло из того, что они посеяли. Но ведь они сюда не приходят, верно? Здесь, видишь ли, не очень-то приятное местечко. Не особенно много сверкающего металла, не считая тех кусков, которые мы вытаскиваем из умирающих. Это ведь женская работа, целительство, так? В случае самой Изерн это звучало немного лицемерно – Рикке видела, как она убила по меньшей мере пятерых человек этим своим копьем, – но в общем и целом с ее словами трудно было не согласиться. – Они ломают, мы собираем, – пробормотала Рикке. Изерн покачала головой, сжав губы в жесткую линию и ловко орудуя своей иглой: – Сколько сил нужно, чтобы создать человека, а песни поют об убийцах. Когда ты в последний раз слышала, чтобы мужчина пел о женщине? Не считая песен, которые они поют о мамочке, когда Великий Уравнитель кладет на них свою ладонь. – Без сомнений, этот мир мог бы быть лучше во многих отношениях, – проговорила Рикке, выпуская со вздохом облачко пара. – Вот спасибо сердечное, ты просто открыла мне глаза! – отозвалась Изерн, окидывая ее насмешливым взглядом. – Однако, если я чему-то и выучилась за эти тридцать шесть зим, так это тому, что мир не меняется сам. Если хочешь, чтобы рана зажила, готовься зашивать. Среди всего этого страдания Рикке чувствовала себя еще более беспомощной, чем когда-либо. – Что я могу сделать? – Ты? Рикке с Долгим Взглядом? А разве не ты увидела, что сюда идут люди Черного Кальдера? Ты, может, спасла всю армию. Спасла всех нас. – Может быть. Это верно, после битвы люди смотрели на нее по-другому. Так, словно ее уважали, что было приятной переменой. Так, словно ее боялись – и это было не так приятно. Так, словно ее ненавидели – пара человек, – что оказалось и неприятно, и приятно в одно и то же время. Рикке никогда не думала, что станет настолько важной фигурой, чтобы ее ненавидели. – Ты больше не пустое место, Рисковая Рикке. – Изерн широко раскрыла глаза: – Твоя легенда растет! – Легенда! – фыркнула Рикке. – Я никто и ничто. – О да, но разве не с этого начинаются все лучшие легенды? Что-то мне подсказывает, что ты лучше многих других приспособлена для того, чтобы вести нас к светлому будущему. – Ты спятила? Какой из меня, к черту, вождь? – Никакой, пока ты тащишься позади всех и ноешь о том, какая ты вся бесполезная. Подними факел повыше! – Ага. Однако скоро тебе придется найти кого-то другого, чтобы его держать. На закате я должна быть на совещании. – Рикке выпятила грудь. – Меня позвала леди-губернаторша Брок! – Что, она надеется с помощью твоей женской хитрости убедить своего сына отказаться от поединка? Рикке снова сдулась. – Если она рассчитывает на мою женскую хитрость, то, должно быть, ее дела совсем плохи. – О, я подозреваю, что в тебе больше хитрости, чем ты думаешь. Кто, как не ты, вообще навел парня на мысль о том, чтобы драться? И Изерн бросила на нее косой взгляд, словно речь шла о каком-то коварном плане, который они вместе изобрели. – Что?! – С этими твоими львами и волками, и кровавыми кругами… – Это то, что мне показали! В видении! Ты сама спросила меня, что я видела! Изерн на мгновение приостановила работу: – Ты не можешь выбирать, что видеть. Но ты можешь выбрать, что говорить. Пару минут назад ты говорила о том, чтобы изменить мир, а теперь не можешь изменить даже мозг одного парня? Причем это не самый большой мозг в округе, признаем уж честно. – Она перекусила нитку и протянула руку за бинтами. – Я знаю, тебе нравится думать, что ты вся такая беспомощная, что кони несут твою повозку неведомо куда, а тебя швыряет в нейвзад-вперед и ты ничего не можешь сделать, но если ты посмотришь вниз, то обнаружишь, что вожжи-то в твоих руках! Она снова окинула Рикке своим косым взглядом: – Может, пора уже применить их по назначению, а? А теперь подними этот гребаный факел повыше!* * *
Молодой Лев и вообще никогда не выглядел плохо, а гнев особенно был ему к лицу, и то, что его поцарапали в бою, было ему к лицу, и даже его несколько насупленный вид смотрелся не так уж плохо. В общем и целом, Рикке едва ли удалось бы представить себе большего красавчика, чем он. Проблема была лишь в том, что в смертельных поединках не всегда побеждают красавчики. Если на то пошло, в истории полно безобразных чемпионов. Возможно, потому, что они проводят в тренировках то время, которое красавчики проводят, прихорашиваясь перед зеркалом. Впрочем, Рикке держала эти мысли при себе, поскольку все и так были на нервах. В конце концов, Лео поставил их будущее на исход своего поединка с одним из самых опасных людей на Севере, и едва ли не единственным, кто не считал эту идею худшей из всех придуманных с тех пор, как из грязи вылепили первый меч, был сам Лео, широко известный своим неблагоразумием. Настроение Рикке никоим образом не улучшилось при виде рыцаря-герольда, неподвижно стоявшего посередине шатра с письмом от его августейшего величества, протянутом в бронированном кулаке. Проскользнув через полог и увидев его внутри, она первым делом подумала, откуда они берут таких высоких ублюдков. Потом удивилась, почему все остальные не обращают на него внимания. Потом, после особенно яростной тирады, леди-губернаторша прошагала прямиком сквозь него и обратно, и только тут Рикке осознала, что ее левый глаз раскален и что на самом деле рыцаря здесь нет. Или, может быть, пока нет. После того, как она увидела приближение Черного Кальдера, Рикке начала считать свой Долгий Взгляд благословением. Сейчас он снова казался ей больше похожим на проклятие. – Я не могу сейчас отступить, – говорил Лео, весь такой насупленный, поцарапанный и прекрасный. – Как я буду выглядеть? Его мать поглядела на него, словно не веря своим ушам. Ей частенько приходилось это делать. – На кону стоят вещи поважнее, чем то, как ты будешь выглядеть! Отец Рикке воспользовался случаем, чтобы вставить слово. Вклинившись между ними двумя, он положил успокаивающую руку на плечо Лео: – Видишь ли, сынок, ирония жизни состоит в том, что чем старше ты становишься и чем меньше лет остается у тебя впереди, тем больше ты боишься их потерять. Пока молодой, ты можешь чувствовать себя непобедимым, но… – он щелкнул пальцами у Лео под носом, – …вот так, мгновенно, это все может быть у тебя отнято. – Я это знаю! – возразил Лео. – Вообще-то именно твои рассказы про то, как Девять Смертей сражался на круге, пробудили во мне интерес к поединкам! Все его великие победы, судьба Севера, зависящая от исхода единственного… Отец Рикке глянул на него с ужасом: – Парень, я рассказывал об этом в качестве предупреждения, а не для того, чтобы тебя вдохновить! – А никому из вас не приходило в голову, что я могу победить, черт побери? – Лео яростно сжал покрытый ссадинами кулак. – У нас больше нет сил драться! Никакой помощи ждать не приходится, а у Скейла Железнорукого наготове свежие люди! Это может быть нашим единственным шансом отвоевать Уфрис. Сохранить за собой Протекторат! Отец Рикке сложил руки на груди, глубоко вздохнул и поглядел на мать Лео из-под нависших бровей: – Не могу отрицать, что он в чем-то прав. – Я могу победить! – Лео подошел вплотную к застывшему рыцарю-герольду; большая печать, свисавшая со свитка, которого здесь не было, едва не касалась его лица. – Я знаю, что могу! Рикке это видела! Отец Рикке и мать Лео одновременно повернулись и посмотрели на нее. Она замерла с широко раскрытым ртом и распахнутыми глазами, словно воровка, застигнутая с рукой в чужом кошельке. И тут ей пришло в голову, что Изерн, возможно, права. То, что она видела, – это одно, а то, что она говорит, – другое. Между этими двумя вещами не обязательно должна пролегать прямая дорога; там может быть любой лабиринт, который ей вздумается туда поместить. Прости, Лео, я ошиблась. Прости, Лео, но твоя мать права. Прости, Лео, на самом деле лев проиграл, ему оторвали яйца и насадили их на пику. Может быть, вожжи действительно в ее руках. Может быть, они всегда там были. Может быть, если она послужила причиной всего этого, она же сможет и вернуть все как было. Однако где-то в дальнем закоулке своей души, темном уголке, о существовании которого она едва подозревала, она обнаружила, что хочет увидеть, как Лео сражается со Стуром Сумраком. Увидеть, как он прольет кровь этого мерзкого ублюдка на глазах всего Севера. Принять свое участие во мщении – за ее отца, за тех раненых на лужайке, за мертвых, уже вернувшихся в грязь, за все дерьмо, через которое ей пришлось пройти в тех промерзших насквозь лесах. Она могла сказать что угодно. И предпочла сказать правду. – Я видела, как лев сражался с волком в кровавом круге, и лев победил. Мать Лео приложила кончики пальцев к вискам: – То есть ты собираешься рисковать своей жизнью, не говоря уже о будущем всего Севера, из-за того, что эта девчонка видела дерущихся зверей во время какого-то припадка? – Она видела Гвоздя с его людьми там, в лесу, прежде, чем они появились, – заметил отец Рикке, помимо воли вынужденный встать на ее защиту. – Если бы не это, мы, может быть, уже все бы вернулись в грязь. – Ради всего святого, Рикке! – завопила Финри. – Ты же не дурочка! Скажи ему, что это безумие! – Э-э… Рикке нахмурилась, услышав снаружи позвякивающие шаги: шпоры на бронированных сапогах. Она уставилась в потолок шатра: – Ага… Кажется, я понимаю. – Понимаешь что? – Не имеет значения, что я думаю. Или что думаете вы. – Могу ли я спросить, откуда у тебя такая уверенность? Рикке кивнула в направлении входа: – Вот откуда. Полог отдернулся, отведенный широким движением руки, и рыцарь-герольд прошествовал внутрь шатра. Он вытащил из своей сумки свиток и шагнул вперед, оказавшись в точности на том месте, где стоял все это время. Свиток со свисающей с него большой печатью вновь оказался перед лицом Лео. – Милорд Брок, – провозгласил рыцарь, – вам послание от короля! В шатре воцарилась тишина. Все, затаив дыхание, смотрели, как Лео берет свиток и медленно разворачивает. Он прочел первые несколько строчек и поднял лицо с широко раскрытыми глазами: – Король подтверждает мое назначение на место моего отца, в качестве лорда-губернатора Инглии! Отец Рикке медленно, длинно выдохнул. Мать Лео сделала полшага вперед. – Лео… – Нет, – отозвался он. Не резко, но очень твердо. – Я знаю, мама, что ты хочешь для меня только лучшего. Я благодарен тебе за все, чему ты меня научила. Но теперь я должен действовать сам по себе. Я буду сражаться со Стуром Сумраком. Ничто из того, что вы скажете, не заставит меня изменить решение. И он, повернувшись, вышел из шатра. Рыцарь-герольд несколько смущенно кивнул леди Финри, затем последовал за новоиспеченным лордом-губернатором Инглии – к счастью, его призрак исчез вместе с ним. Отец Рикке утомленно потер щетинистый подбородок: – Ну, что сказать. Мы попытались. Он потрепал Рикке по плечу и тоже вышел. Леди Финри осталась смотреть на колышущийся полог. Несколько мгновений назад она полностью владела ситуацией. И вот росчерк королевского пера превратил ее просто в озабоченную мать одного из воинов. – Кажется, только вчера я кормила его с ложечки, одевала и вытирала ему задницу. – Она взглянула на Рикке, и ее голос стал жестче. – Он просто чертов идиот, который ни черта ни о чем не знает, но поскольку он родился с членом, ему позволено решать за всех нас! Внезапно она показалась Рикке старой, слабой и беспомощной. Рикке было жаль ее, и жаль того, что она сделала, но пути обратно не было. При помощи Долгого Взгляда можно видеть прошлое, но вновь попасть туда невозможно. Она пожала плечами, задрав их едва ли не к самым ушам, и потом вновь беспомощно опустила: – Может быть, он все же победит?Оружие глупцов
– Чертов глупец! – рычал Кальдер, широко шагая по деревне. – Точно, – вздыхал Клевер, следуя за ним. – Чертов глупец. Разъезженная в грязь площадь кишела воинами Скейла – людьми вооруженными, сердитыми и не привыкшими отступать. Однако и они спешили убраться подальше при приближении Кальдера с лицом черным, как грозовая туча. – Я любил мою жену, Клевер, – буркнул он. – Любил больше собственной жизни! – Э-э… ну так это хорошо, наверное? – Она была моей величайшей слабостью. – А-а. – Я любил ее, а потом она умерла. Наш сын – это все, что от нее осталось. – А-а. Кальдер зашагал в направлении жилища местного вождя, временно превращенного в таверну для короля Севера. – Поэтому я спускал ему все, я разбаловал его, и во многих случаях, когда следовало задать этому чертову глупцу заслуженную трепку, я видел в его лице лицо его матери и не мог этого сделать. – Сейчас-то, пожалуй, уже поздновато его шлепать, – пробормотал Клевер. – А вот это мы посмотрим, черт возьми! – сказал Кальдер, широко распахивая двери замка и врываясь вовнутрь. Король Скейл пил. Что еще он мог делать? Он пил и радостно смеялся, слушая рассказы о прошлом сражении, уже разбухшие от лжи, словно разбавленное водой пиво. Его племянник, могучий воин Стур Сумрак, изукрашенный свежими царапинами и синяками, ухмылялся во весь рот, слушая о собственных деяниях, больше радуясь вымыслу, чем фактам. Столпившись вокруг этих двоих героев, старые и молодые воины нежились в солнечном сиянии победы, которой еще не достигли. Они, однако, смолкли, когда Кальдер вошел в зал, безоружный, но с лицом, излучавшим опасность, словно обнаженный меч. – Все вон, – коротко приказал он. Старые и молодые шлюхи взъерошились, заворчали, бросая взгляды каждый на своего хозяина. Скейл надул пронизанные венами щеки и указал на дверь. И они поднялись с мест и цепочкой потянулись к выходу, по пути выдавая Клеверу его обычную порцию презрения, на которое он отвечал своей обычной лучезарной улыбкой. После того, как это представление закончилось, двери были закрыты, и в помещении остались только четверо: король Скейл Железнорукий, его брат Кальдер Черный, сын последнего Стур Сумрак – и Клевер. Ну и сборище. – Мои любящие родственники, все вместе! – пропел Кальдер голосом, исполненным презрения. – Отец… – начал Стур, со своей стороны исполненный самолюбования и отказа признать свою вину. – Нечего мне тут! Ты одобряешь это безумие, верно, Скейл? – Мы на войне, брат. – Король Севера спокойно смотрел на Кальдера из-под густых бровей с проблесками седины. – Когда на войне воины сражаются – да, я это одобряю. – Вопрос в том, как и когда они сражаются! Ты поставил под удар все наши достижения! Всю проделанную нами работу! – Кальдер имел в виду проделанную им работу, поскольку Скейл не делал ничего, кроме как пил в арьергарде, а Стур не делал ничего, кроме как горделиво вышагивал в авангарде. – Ты наше будущее, Стур! Будущее Севера! Мы не можем рисковать твоей… Стур отмахнулся от отца так, словно разрывал паутину. – То же самое ты говорил, когда я решил сражаться со Стучащим Странником! «Он слишком опасен, мы не можем тобой рисковать, ты наше будущее»… – хнычущий голос Стура, говоря откровенно, действительно напоминал Кальдера, когда он читал нотации. – И тем не менее, я его побил! Так же, как Девять Смертей побил Шаму Бессердечного, хотя все говорили, что это невозможно! Его грудь выпятилась, глаза поблескивали, словно у петуха, завидевшего в своем дворе соперника: – Этот союзный младенец вообще не воин, он не стоит и половины Стучащего Странника! Даже четверти не стоит! – Однако его называют Молодым Львом, и мои шпионы доносят, что он серьезный противник. Сколько раз я тебе говорил: никогда не бойся врага, но всегда относись к нему с уважением! Каждый поединок – это риск, а нам сейчас нет необходимости рисковать. Наши враги измотаны, а у нас имеется свежее подкрепление. Плоский Камень может обойти их с фланга, и местность здесь вполне… – Хватит стратегии! – Скейл наморщил нос, словно это слово дурно пахло. – Зимой ты говорил мне, что мы выиграем войну весной. Весной – что мы выиграем летом. Летом ты говорил про осень. На прошлой неделе ты заверил меня, что мы победим сейчас. Что ты придумал план получше, чем у этой союзной суки, и приготовил бойцов посильнее, чем у Ищейки. Но похоже, что союзная сука оказалась смышленее, а Ищейка – крепче, чем ты предполагал. Что, если ты снова их недооценил и не сможешь покончить с ними до того, как погода переменится и король Союза перестанет лодырничать, наконец проснется и пришлет им помощь? Что тогда? Кальдер сердито отмел его доводы: – Если бы из Срединных земель шла помощь, она бы уже пришла. Мы прекрасно можем покончить с ними до зимы. – Не беспокойся, – сказал Стур. – Я могу покончить с ними еще до завтрашнего заката! И он рассмеялся, и Скейл рассмеялся вслед за ним, а Кальдер подчеркнуто не присоединился к их веселью, а Клевер глядел на них и думал о том, что это далеко не лучший способ управлять королевством. – Девять Смертей никогда не отказывался от поединка, и Черный Доу тоже, и Виррун из Блая! Не отступлю и я! – Ты перечисляешь мертвых глупцов! – прошипел Кальдер, едва не вырывая на себе волосы. – Скажи ему, Клевер, во имя мертвых, скажи ему! Клевер только и делал, что говорил ему, вот уже почти полгода, и никакого следа это не оставило, как если бы его колчан был полон одуванчиков и он стрелял ими в человека, облаченного в полный рыцарский доспех. Впрочем, еще от одного одуванчика вреда не будет. Клевер широко развел руки, словно держал на них блюдо, выложенное добрыми советами: – Нет глупости больше, чем стремиться вступить в поединок с опасным противником на равных условиях. Погляди хоть на меня: я все потерял на круге. – И яйца тоже? – скривил губу Стур. – Нет, мой принц, они при мне, хотя и немного сморщились. Но с тех пор я больше ими не думаю. – Мой племянник побил на круге Стучащего Странника, – проговорил король, сдувая пену с эля. – Уж конечно, он побьет и какого-то союзного недомерка. – А кто это оттяпал тебе руку, братец? – спросил Кальдер. – Разве не какой-то союзный недомерок, или я ошибаюсь? Скейл не рассердился, только улыбнулся, показывая дырку в передних зубах: – Ты умен, брат мой. Ты хитер. Совсем как наш отец. Всем, что я имею, я обязан тебе – твоим мозгам, твоей безжалостности, твоей верности, – и я это знаю. Есть множество вещей, которые ты понимаешь гораздо лучше, чем я. Но ты не боец. Кальдер презрительно скривился: – Да ты и сам уже двадцать лет ни с кем не дрался! Ты просто хочешь увидеть, как он будет сражаться, чтобы вновь возродить в памяти свои былые победы. Ты разжирел, как боров, ты… – Да, я разжирел, как боров, и на двадцать лет пережил свой расцвет, и пожалуй, для большинства людей я фигура скорей забавная. Но есть одно, о чем ты забываешь, братец. Скейл подцепил большим пальцем свою золотую цепь и приподнял ее так, что огромный бриллиант закачался, искрясь в свете очага: – Я – старший сын нашего отца! Я ношу его цепь. Я – король! – Он отпустил цепь и хлопнул Стура по плечу здоровой рукой: – И я провозглашаю Стура Сумрака не только моим наследником, но и моим чемпионом! Он выйдет за меня на круг и будет биться за Уфрис и за все земли между Каском и Белой. Конец разговора. Стур расплылся в этой своей мокроглазой улыбке. – Может быть, тебе стоило бы выйти, отец, чтобы не мешать воинам разговаривать? Нам еще надо обсудить выбор оружия. Кальдер еще мгновение стоял молча, с лицом, застывшим неподвижной маской. Потом прошипел: «Воины…», словно это было худшее оскорбление, какое он только мог придумать, повернулся на каблуках и вышел прочь из зала. Стур поднял свою кружку с элем. – Клянусь мертвыми, когда он не в настроении, он может блеять как гребаная овца… Раздался резкий треск: Скейл дал ему пощечину, выбив из его руки кружку, так что она кубарем полетела на пол. – Лучше бы ты научился обращаться с отцом уважительно, парень! – гаркнул король, суя толстый палец в потрясенное лицо Стура, наливающееся кровью. – Ты обязан ему всем, что имеешь! Последовало долгое молчание. Затем Скейл любовно потрепал золоченую рукоять тяжелого меча, висевшего у него на поясе: – Зовите меня старомодным, но мне больше всего нравится меч. Что ты скажешь, Клевер? – Скажу, что меч – это оружие глупцов. Стур стоял, потирая лицо кончиками пальцев, и прищуренными глазами глядел на дядю. Услышав Клевера, он повернулся к нему: – Ты сам носишь меч. – Ношу. – Клевер ковырнул ногтем потертую рукоять. – Но стараюсь никогда его не вытаскивать. Скейл воздел вверх руки, железную и ту, что из плоти: – Да ведь ты живешь тем, что учишь людей владеть мечом! – Они мне платят за это. Но я всегда начинаю с того, что говорю им никогда не использовать его в бою. Если ты идешь на человека с мечом, он сразу это видит, а если человек, которого ты намерен убить, сразу это видит, значит, ты взялся за дело не с того конца. – На кругу прятаться некуда. – Стур раздраженно отвернулся от Клевера. – На кругу твой противник всегда готов. – Вот поэтому я и стараюсь держаться от круга еще дальше, чем от мечей. Богатства, земли, слава, друзья, даже твое имя – потеряй все это, но сохрани жизнь, и со временем, приложив достаточно усилий, ты всегда сможешь снова все это приобрести. – Он ведь и сам потерял имя, верно? И завоевал себе новое. В его ноздрях до сих пор стоял сладкий запах клевера, когда он лежал там, на кругу, ожидая конца. – Но Великого Уравнителя побить невозможно. Из грязи еще никто не возвращался. – Слова гребаного труса! – с отвращением прошипел Стур. – Живой трус может рано или поздно отыскать в себе храбрость. А мертвый герой… Клевер любил поговорить, но иногда молчание говорит больше, чем слова. Он потянул паузу еще подольше, затем улыбнулся: – Но впрочем, не смею тебе перечить. Делай как знаешь, Большой Волк. И он, вслед за Черным Кальдером, вышел прочь из зала.Надежда и ненависть
– Его запаковали в коробку, – сообщил Юранд, печально глядя в огонь. – Кого? – спросил Гловард. – Барниву. Чтобы отослать семье. Белая Вода скривился, ощупывая здоровенный синяк, приобретенный во время битвы. – Вроде так всегда поступают? С мертвыми? – Его пересыпали солью, но думаю, к тому времени, как его довезут, он уже… – Что, теперь ты метишь на роль бывалого вояки? – оборвал Лео, которому вовсе не нравился этот разговор. Он не хотел думать о Барниве. Не хотел думать о том, что, вероятно, каким-то образом был причастен к его смерти. – Мне еще нужно победить в этом гребаном поединке. Может быть, завтра вам придется упаковывать в коробку меня! – Но тебя-то не надо никуда посылать, – возразил Белая Вода, недоуменно морща лоб. – Твоя мать же тут, в лагере! Лео скрипнул зубами. – Я имею в виду, что мне нужно сосредоточиться. Мне жаль, что так вышло с Барнивой. Он был храбрым воином и хорошим другом. Всегда был рядом, когда он нужен. – Лео почувствовал, что его голос немного дрожит. – Если бы он не прикрыл меня своим щитом… Возможно, он был бы до сих пор жив. Все его занудные лекции об ужасах войны сейчас начинали казаться мудрыми предостережениями. Лео никогда бы не подумал, что может пожалеть об их отсутствии. – Мне чертовски жаль, что так вышло с Барнивой, но нам придется оплакать его позже. В настоящий момент мы должны сделать так, чтобы его жертва не оказалась напрасной. Его, и Риттера, и всех других… – Его голос снова задрожал, черти б его драли. Лео ощутил приступ гнева. – Мне нужно, чтобы вы все сосредоточились. Проклятье! Я должен выбрать, каким оружием буду драться на круге. От этого выбора может зависеть моя жизнь. Юранд выпрямился. – Прошу прощения. Я просто… – И он снова обмяк. – В коробке… – Копье, – сказал Антауп. – Дальность, скорость, изящество… – Изящество! – хохотнул Белая Вода. – На круге нет места для изящества! Гловард закатил глаза, словно никогда не слышал подобной глупости: – А после того, как Стур увернется от твоей зубочистки и приблизится вплотную, тогда что? – Твои предложения? – спросил его Антауп, изящно приподняв бровь. – Здоровенный боевой топор тяжелее самого Лео, которым он успеет дважды взмахнуть, прежде чем его разнесут на куски? – Топоры бывают и маленькие, – слегка обиженно отозвался Гловард. – Копье слишком громоздко для поединка на ограниченном пространстве, – Йин, поморщившись, снова потер ушибленную щеку. – Топор – оружие простое, крепкое, удобное в ближнем бою. – Если речь о ближнем бое, то меч более многосторонен. – Антауп стал показывать жестами: – Колющий удар, рубящий удар, выпад, удар рукоятью… Гловард снова закатил глаза. – Вечно ты про этот чертов удар рукоятью! Меч – это слишком очевидно. – Меч – это классика! – Вы все упускаете один момент, – прервал Лео. – Ты можешь выбрать оружие, но никогда не знаешь, будешь ли ты сражаться им сам или вручишь его своему противнику, а драться будешь тем, что принес он. А значит, выбирать нужно то, что подходит для тебя, а для второго ублюдка – нет. – Это, например, что? – нахмурился Гловард. – Я не знаю! Поэтому и спрашиваю у вас совета! – Может, тебе стоит спросить у кого-нибудь умного? – Теперь Йин расшатывал зуб, расположенный за ушибленной щекой, проверяя, крепко ли он сидит. – Например, у твоей матери? – Мы сейчас не в самых лучших отношениях, – сварливо отозвался Лео. – Она вообще не в восторге от всей этой идеи с поединком. Последовало короткое молчание; Антауп с Гловардом обменялись многозначительными взглядами. Затем Юранд придвинулся вперед, весь открытость и честность. В уголках его глаз отражались языки пламени. Лео не мог отрицать, что на него производило воздействие, когда он так делал. – А ты не думаешь, что… может быть… тебе стоило бы ее послушать? – Серьезно? Вот сейчас? – Ну, она, наверное, лучший тактик из всех, кого я знаю… – То есть ты не думаешь, что я справлюсь? – Никто не верит в тебя больше, чем я! – Юранд откашлялся, взглянул на других и немного отстранился. – Больше нас. Но поединок… это всегда риск. Может случиться все что угодно. Я не… Мы не хотим, чтобы тебя… ранили. На последнем слове его голос пропал, превратившись в хриплое карканье. Словно он не мог заставить себя сказать «убили». Хотя все они знали, что исходом может быть лишь победа – либо Великий Уравнитель. – Ты хорошо владеешь кнутом? – спросил Антауп. Лео воззрился на него. – Ты серьезно? – Я как-то видел, как одна гурчанка кнутом выхлестывала мечи у людей из рук. Это было такое представление. Люди выходили из публики, и… в общем, было на что посмотреть. Потом она еще наполовину стащила платье с одной девчонки, вообще никак ей не повредив. И он улыбнулся, погрузившись в воспоминания. – То есть что, ты предлагаешь мне кнутом стащить одежду со Стура Сумрака? – Нет, но… просто я думал о чем-нибудь, с чем он не умеет управляться, и… – Мне бы стоило отхлестать кнутом всю вашу шарашку! – послышался голос Рикке. Она подошла к ним, как обычно двигая языком катышек чагги вдоль нижней губы и неторопливо покачивая своей лохматой головой. Лео был рад ее видеть. Очень рад. При виде нее он всегда чувствовал себя лучше. Даже без всякого Долгого Взгляда ей всегда удавалось каким-то образом видеть сквозь всю чепуху, все наносное, видеть самую суть. Она помогала ему видеть суть. Знают мертвые, сейчас ему не помешало бы немного ясности! – Женщина, мы здесь говорим об оружии! – прорычал Гловард. – Я это слышу, мужчина, – откликнулась Рикке, – и слышу, что вы говорите своими задницами! То, что ты приносишь на круг в своих руках, значит гораздо меньше, чем то, что ты приносишь в своей голове. – Она постучала кончиком пальца по собственному черепу. – Сомневаюсь, что от вас много помощи насчет первого, а со вторым вы вообще одна гребаная по-меха! – И сколько поединков ты выиграла? – негодующе вскинулся Йин. – Больше, чем вы все вместе взятые, – резко заверила она. – А теперь деньтесь куда-нибудь, мне надо поговорить с моим чемпионом. Возможно, они привыкли повиноваться матери Лео, а Рикке позаимствовала у нее манеру командовать; в любом случае, они покорно поднялись и начали собирать свои вещи. – Не уходите далеко! – напутствовала она. – Вы понадобитесь Лео, чтобы держать щиты! – Что это на тебя нашло? – спросил у нее Лео. Рикке высокомерно фыркнула, так что кольцо, продетое в ее носу, зашевелилось. – Изерн сказала, что я должна взять вожжи в свои руки. – То есть что, я теперь лошадь? – Угу. И тебя необходимо пришпорить. – Этим обычно занимается моя мать. – Лео ощутил приступ нервозности, вдруг заново осознав, что вскоре ему предстоит драться насмерть. – И вот, когда мне больше всего ее не хватает, она меня покинула! – История, конечно, печальная, но как мне кажется, она видит это по-другому. Понимаешь, Лео, она привыкла всем командовать. А сейчас она беспомощна. Может быть, даже напугана. – Ей-то чего бояться? Это ведь мне предстоит драться с Большим Волком! Она должна быть здесь! – Ты неделями ныл, что она постоянно торчит у тебя за плечом. А теперь, стоило тебе вылезти из-под ее юбки, и тебе ее уже не хватает? Клянусь мертвыми, Молодой Лев мог бы и обойтись без своей матери! Лео набрал в грудь воздуха и выдохнул сквозь сжатые губы. – Ты права. Я ведь всю жизнь мечтал сразиться на кругу. – Он обхватил руками голову. – Три тысячи чертей, Рикке, с какой стати мне так хотелось драться на кругу? Она взяла его за запястья, опустила его руки вниз: – Никто не помнит, как была одержана победа, все помнят только, кто победил. Дерись крепче. – Хорошо. – Дерись нечестно. – Ладно. – Лев победил волка. – Угу. – Нет, не «угу»! – Она обеими руками взяла его лицо. – Лев победил волка! Я видела это! Ее большие светлые глаза были полны уверенности, и это придало ему духа. Придало храбрости. Он снова почувствовал себя собой. Молодой Лев! Она была как раз тем, что ему было сейчас нужно. Родник веры в пустыне сомнений. Не зря говорят: каждому хорошему мужчине нужно, чтобы рядом с ним была хорошая женщина. Ну, может, не рядом, но хотя бы под ним. – Я люблю тебя, черт подери, – вымолвил он. Ее брови взлетели на лоб. Почти на такую же высоту, как и у него самого. С какой стати он это сказал? Позволяет любой эмоции уносить себя бог весть куда, как всегда говорила его мать. – Я хотел сказать… не в смысле прямо-таки люблю, – принялся запинаться он. А в каком тогда смысле, черт возьми? Как это называется, когда женщина тебе не только любовница, но еще и друг? С ним никогда не случалось ничего подобного. – Или… может быть, я действительно это и хочу сказать… – Тогда пообещай мне одну вещь. – Она обхватила ладонью его затылок и притянула к себе, так близко, что они почти соприкоснулись носами. – Пообещай, что ты прикончишь этого ублюдка! Лео оскалил зубы. – Обещаю! Прикончить ублюдка – в этом же и весь смысл! За тебя. За твоего отца. За Риттера. За Барниву… – Он вдруг улыбнулся: – Меч Барнивы! Вот что я возьму! – Хороший выбор. Наверное. Лео взглянул в сторону моста и почувствовал новый прилив печали, за которым тотчас последовала нервная дрожь. – Я только надеюсь, что мне он принесет больше удачи, чем ему. – Тебе не понадобится удача. – Рикке повернула его лицо к себе и поцеловала его, мягко и серьезно, с абсолютной уверенностью. – Я видела это.* * *
На назначенном месте уже собирался народ. По всей видимости, пролитые вчера реки крови только подогрели в людях жажду новой. Клевер, после того как сам проиграл в поединке, потерял вкус к подобным развлечениям, однако его попросили подержать щит для наследника Севера, а это считалось немалой честью. Было благоразумно по крайней мере явиться вовремя. Место для круга выбрали невдалеке от моста, там, где схватка кипела наиболее горячо – добрых шести шагов в поперечнике, оно было размечено колышками и веревкой. Траву выстригли под корень, плотники сколотили помосты с сиденьями, чтобы большим людям было лучше видно, как решаются судьбы Севера. Чтобы Черный Кальдер со Скейлом Железноруким и Ищейка с леди Брок не упустили ни одной пролитой капли крови – в конце концов, будет обидно, если она упадет в грязь незамеченной. Погода стояла подходящая. Голубое небо постепенно выцветало к горизонту, там, где солнце утомленно опускалось к вершинам холмов. Высоко в небе большой косяк гусей, гогоча, направлялся к югу. Их не особенно заботили людские дела – кто выиграет, кто проиграет, кто будет жить, а кто умрет. Приятно знать, что гуси будут все так же хлопать крыльями независимо от исхода поединка. Хотя это скорее всего послужит слабым утешением для того из героев, кто закончит день с мечом в зад-нице. Люди, которые держали щиты вокруг места поединка, должны были следить за тем, чтобы никто не ушел с круга, пока дело не будет закончено. Каждая сторона старалась отобрать для этой задачи самых свирепых бойцов, и надо отдать им должное, более молодые действительно сверкали друг на друга воинственными взглядами поверх выстриженной травы. Тем, кто постарше, однако, дело было не в новинку, и они приберегали свои лицевые мышцы для того времени, когда от них будет что-то зависеть. Некоторые из Названных Скейла и Ищейки, хотя и стояли по разные стороны, болтали друг с другом как старые друзья. Имена большинства из них были знакомы Клеверу: Красная Шляпа и Оксель, Плоский Камень и Бродд Молчун, Лемун Известка из-под Йоуза и Греган Пустоголовый с Западных Долин. И Гвоздь тоже был здесь – бесцветные волосы торчат словно пух чертополоха, сам весь в окровавленных повязках после вчерашней драки. Пожалуй, в чем-то странно, что люди, которые несколько часов назад стремились убить друг друга, теперь весело общались, топая ногами и дуя на пальцы, полируя ободки своих щитов, со вкусом обсуждая давно прошедшие битвы, битву только что законченную, а также ту, которая предстояла. Но так уж обстоит дело: воины, даже из разных лагерей, всегда имеют больше общего между собой, чем с кем-либо другим. «Самая одинокая из профессий», – пробормотал Клевер. У пастухов, может быть, тоже не особенно много друзей, но от них, по крайней мере, не так часто требуют убивать тех, которых удалось завести. – Йонас Крутое Поле! Клевер дернулся, услышав хриплый шепчущий голос; звук его старого имени пугал и одновременно действовал возбуждающе. Рядом с ним стоял крупный человек, держа на руке помятый щит; ветер колыхал его серые волосы вокруг поросшего серой щетиной лица, обезображенного таким шрамом, рядом с которым Клеверов мог показаться царапиной. И в самой середке этого шрама, на том месте, где должен был находиться глаз, сверкал яркий шар мертвого металла. – Да никак это Коул Трясучка! Я больше не зовусь Крутым Полем. Обнаружил, что большое красивое имя притягивает к себе людей с острым оружием, которые так и норовят откромсать кусочек себе. Трясучка ответил усталым кивком, явно рожденным из горького опыта. – Мир полон нетерпеливых идиотов, это как пить дать. – Ну вот, не хочу пополнять собой их число. Так что теперь я просто Клевер. – В том круге небось рос клевер, да? Где ты дрался. – Точно. Каждый раз, когда чувствую этот запах, снова вспоминаю, каково это – быть побитым. Трясучка снова ответил усталым кивком, глядя куда-то в направлении холмов. – Надо бы нам с тобой как-нибудь поговорить. Как подобает старым боевым коням вроде нас. – Это ты боевой конь, Трясучка. Я-то скорее ворона, подбирающая объедки. – Не то чтобы мне не нравилась эта роль; у тебя неплохо получается… Трясучка глянул в сторону Гринуэя, который вышагивал с таким видом, будто это он собирался сразиться с Молодым Львом, и вдобавок был уверен в своей победе. – Не сомневаюсь, что многие нетерпеливые идиоты видят в тебе вполне забавную фигуру. – Он наклонился ближе и понизил голос, точнее заговорил еще более хриплым шепотом, чем прежде: – Но мы-то оба знаем, кто ты есть. Клеверу доводилось слышать, будто Коул Трясучка может видеть своим металлическим глазом мысли людей. Чепуха, разумеется. Но он и оставшимся видел немало – побольше, чем многие другие. Это было, наверное, самое серьезное имя на Севере среди тех, кто еще отбрасывал какую-то тень. Трясучке не требовался волшебный глаз, чтобы проникать в суть вещей. Клевер перевел дыхание. – Н-ну, что скажешь, нам всем приходится играть теми картами, какие нам сдали. – Некоторым. А некоторые убивают тех, кому достались лучшие карты, и играют ими вместо своих. Что этот Стур Сумрак представляет собой как боец? – Я бы не хотел с ним драться. – Благоразумный человек прилагает все усилия, чтобы вообще не драться. – По крайней мере в честном поединке. Они помолчали, наблюдая за тем, как народ заполняет свободные места, со стороны Союза и со стороны Севера. Воины, слуги, женщины, все больше и больше, пока из них не составилась гомонящая толпа, простирающаяся во всех направлениях. – А каков он как человек? – спросил Трясучка. – Примерно то, чего ожидаешь от того, кого называют Большим Волком. Во всяком случае, не лучше. А как насчет Брока? Трясучка пожал плечами: – Примерно то, чего ожидаешь от того, кого называют Молодым Львом. Определенно не хуже. – Ха! Мы с тобой такие умные, знаем все ответы; я порой удивляюсь, почему мы идем за этими ублюдками. Шум толпы усилился, с одной стороны послышались одобрительные возгласы, с другой – недовольный ропот, и сквозь толкучку протиснулись Бетодовы сыновья. Менее похожей друг на друга пары братьев было еще поискать. Скейл Железнорукий, огромный, тучный, сверкающий золотом, расточал улыбки; Черный Кальдер, тощий словно древко копья, шагал с лицом мрачнее тучи. – Я слышу много разговоров о верности, – заметил Трясучка, дождавшись, пока люди, правившие Севером уже почти двадцать лет, займут свои высокие места рядом с кругом. Клевер фыркнул: – Поскольку мы с тобой можем насчитать с дюжину мертвых хозяев на двоих, причем в падении многих из них оба принимали участие, я могу не стесняясь сказать, что верность слишком переоценивают. – И все же неплохо иметь кого-то, кто был бы достоин твоей верности. Одобрительные выкрики и недовольный ропот поменялись местами: на противоположные места неловко вскарабкался тощий пожилой человек с длинными волосами и заостренным лицом. – Ты про Ищейку? Он выглядел каким-то серым. Серая одежда, серые волосы, серое лицо, словно жизнь вытекла из него, оставив лишь сухую шелуху, которую может унести случайный порыв ветра. – Я бы сказал, что он оставил свои лучшие годы позади, – заметил Клевер. Трясучка не спеша перевел взгляд на Скейла и обратно. Он умел сказать многое, не тратя лишних слов. – По крайней мере они у него были. – И то верно. – Клевер устало вздохнул. – Я испытываю к Ищейке большое уважение, по правде сказать. Он единственный на Севере, из тех, кого я застал, кто завоевал какую-никакую власть и при этом остался хотя бы наполовину приличным человеком. Все остальные – Бетод, Девять Смертей, Черный Доу, Черный Кальдер… Говоря между нами… Клевер аккуратно почесал свой шрам и понизил голос, насколько мог: – Я бы сказал, это было больше похоже на соревнование на звание шлюхи года, а? Трясучка медленно кивнул: – Настоящий парад мудаков. – С другой стороны, мудаки чаще всего выигрывают, разве не так? Может, я и слабый человек, но я предпочту быть на стороне победителей, даже если проигравшие лучше пахнут. – Тебе бы стоило познакомиться с его дочкой. – Чьей, Ищейкиной? – Ага. Рикке. Не буду делать обещаний насчет ее аромата, но поговорить с ней стоит. Трясучка кивнул в направлении помоста, на который с задней стороны карабкалась молодая девчонка, сплошные локти и коленки. Взобравшись, она втиснулась между Ищейкой и бледной, суровой женщиной из Союза, в которой Клевер угадал бывшую леди-губернаторшу Инглии. Девчонка откинула с лица копну медно-каштановых волос, под которой обнаружились большие серые глаза – и у Клевера не осталось сомнений. Это была она. Та самая, что скатилась с горы прямо к его ногам. Та, которой он позволил ушмыгнуть дальше в леса. – Мы встречались мельком. Мне показалось, это ноль без палочки. – В таком случае ты ее недооценил. Без сомнения, вид у нее был довольно симпатичный, но при этом и довольно сумасшедший: дикая, дерганая, поверх одного глаза намалеван крест, в носу продето толстое золотое кольцо, а на шее болтается куча цепей и побрякушек, словно она собиралась выучиться на какую-нибудь горскую колдунью, но пока что не дошла собственно до заклинаний. – Ты уверен в этом? – спросил он. – Я похож на человека, склонного фантазировать? Клевер окинул Трясучку быстрым взглядом с головы до ног. – Не намного больше любого из живущих. А я давно уже излечился от ложного представления, будто я прав в любом вопросе. – Чем мудрее человек, тем больше он готов учиться. Угол рта Трясучки подозрительно кривился, когда он наблюдал за Рикке, размахивающей руками словно мельница. Возможно, там был даже намек на гордость. Это было самое сильное проявление чувств, которое он позволил себе за весь разговор. Любой, кто умудрился высечь хоть какую-то искру из этого куска камня в форме человеческого лица, достоин того, чтобы к нему присмотреться, решил Клевер. Воины-щитоносцы уже начали выстраиваться вдоль края круга, за ними теснился народ, стремясь урвать местечко с самым лучшим видом на бойню. – Ну что ж, Трясучка, старый пень, если тебе действительно захочется потолковать, дай мне знать. – Клевер поднял с земли свой щит и шагнул, высматривая, куда ему встать. – Мои уши всегда открыты для разговора о том, как сделать жизнь лучше.* * *
Рикке надеялась, что ее ненависть к Стуру Сумраку растает, когда она наконец увидит его лицо – потому что ее ненависть к нему уже начинала становиться непосильным бременем. Она поглядит ему в глаза и увидит, что он совсем не тот монстр, который вопил о своих надеждах на ее кошмарную смерть, который спалил сад ее отца и перебил множество ее хороших знакомых, а просто человек со своими привязанностями и страхами, как и любой другой – и ее ненависть испарится. Однако, как зачастую случается с надеждами – и ненавистями, – все вышло не совсем так, как она рассчитывала. Будущий король горделиво вышел на круг под дикие вопли своих сторонников. Его восхваляли, ему аплодировали, его хлопали по спине, а он стоял посреди всего этого со своей мокроглазой ухмылкой, словно свадебный гость, который в предыдущую ночь перепихнулся с невестой. – Это Сумрак? – вполголоса спросила Финри дан Брок, которая сидела рядом с Рикке, бледная и напряженная, не очень удачно стараясь прикрыть свое горе храброй миной. – Да, это он. Рикке прищурилась, жалея, что не может посмотреть сквозь него. Увидеть какую-то подсказку насчет того, что он собирается делать. Какую-нибудь слабость, которой Лео сможет воспользоваться. Или просто его надвигающуюся смерть. Однако Долгий Взгляд не подчинялся ее желаниям, и все, что она смогла увидеть на его лице, – это его гребаную сводящую с ума ухмылку, словно это он был тем, кто может смотреть в будущее, и для него там не предвиделось ничего, кроме новых побед. Стур взглянул в ее сторону, и его волчья усмешка расширилась еще на зуб с каждой стороны. Он не спеша подошел к ней через добрую половину круга. – Так, значит, это ты Рикке? – окликнул он, медленно обводя ее с ног до головы своим мокрым взглядом, приоткрыв рот и показывая кончик языка. – Ты симпатичнее, чем я представлял. Она ответила таким же неторопливым взглядом, только ее рот был искривлен презрительной гримасой. – А ты примерно такой урод, как я и ожидала. – Говорят, ты можешь видеть будущее. И как, ты уже видела тот момент, когда ты будешь у меня сосать? Раздался взрыв насмешливого хохота. Рикке стиснула кулаки. – Нет. Только то, как ты будешь побит на круге. Стур только усмехнулся, услышав это: – Ну, тут-то ты врешь, это я точно знаю. Может быть, ты врешь и насчет того, о чем я спрашивал? Он сально подмигнул ей и повернулся прочь. Подмигнул ей, ублюдок! Рикке ощутила, как в ней вздымается ярость, еще горячее, чем прежде. – Насчет этого не волнуйся! – завопила она ему в спину, вскакивая и тыча в воздух скрюченным пальцем. – Когда Лео сложит тебя пополам, ты сможешь сам у себя отсосать! Этим она заслужила несколько смешков, по крайней мере со своей стороны, плюс несколько мрачных взглядов со стороны Стуровых щитоносцев. Среди них она опознала Гвоздя – тот глядел прямо на нее, задумчиво сдвинув бесцветные брови. Она свернула язык трубочкой и плюнула в его сторону. Он ухмыльнулся и отвесил ей небольшой поклон. – Полегче, – буркнул ее отец, придерживая Рикке за локоть. – Только глупцы и трусы не могут обойтись без грубостей. К Стуру, может быть, относится и то, и другое, но ни то, ни другое не относится к тебе. – Подмигивать он мне будет, дрочила сраный! – прорычала она. – Ничего, мы еще посмотрим, как его будет трахать боров, мерзкого ублюдка! Как его вздернут на колючке и вырежут на нем кровавый крест! А потом я пошлю его папаше его кишки в шкатулке. С травами. Чтобы он ничего не унюхал, пока не откроет! Она увидела, что отец глядит на нее во все глаза, и вид у него весьма озабоченный. – Что? – рявкнула она, сдвигая плечи. – Думал, во мне не может быть ненависти к человеку? – Я просто говорю: будь осторожна. Если будешь ненавидеть человека так сильно, ты дашь ему власть надсобой. – Может быть. Но она вернется в грязь вместе с ним. – Ее голос звучал жестко даже для нее самой. – Великий Уравнитель спишет все долги. Улюлюканье и насмешки, несшиеся с их стороны круга, превратились в радостные крики, когда Лео протолкался сквозь толпу. Его друзья шли следом. Отец наклонился ближе к Рикке: – А любовь к человеку в тебе может быть? – Она подняла на него глаза, захваченная врасплох. – Я стар, Рикке, но не слеп. Лео вздрогнул, когда стена щитов с лязгом замкнулась за его спиной – словно узник, услышавший поворот ключа своего тюремщика. Он сказал, что любит ее. Не то чтобы она подозревала его во лжи. Просто сомневалась, что он когда-либо любил кого-то больше, чем себя. – В нем есть вещи, которые я люблю. – Например, великолепный живот, какой редко где увидишь. – А есть которые не очень. – Например, раздувшаяся от самомнения голова, какую редко где встретишь. – Можно ненавидеть что-то в человеке и все равно любить его. Это нелегко – видеть, как твой любимый человек входит на круг. Рикке стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони. – Проще, если еще больше ты ненавидишь второго ублюдка. Шум начал стихать, когда на выстриженную траву ступила Изерн-и-Фейл со своим длинным копьем в руке, медленно жуя. Дождавшись, пока вокруг воцарится нервная тишина, она засунула катышек чагги языком за нижнюю губу. – Мое имя Изерн-и-Фейл! Мой папаша, Круммох-и-Фейл, был судьей, когда Девять Смертей дрался с Фенрисом Наводящим Ужас. Он был известный подонок. – Смех, согласные выкрики. – Но зато известный! И поскольку он к тому же был горцем, то лучше всего годился на роль нейтральной стороны – по крайней мере, лучшего было не найти. Она задрала подбородок и ткнула пальцем в свою грудь: – Я не менее известна, чем он! Главным образом своим острым умом и сногсшибательной красотой. – Снова смех. – Так что, поскольку я еще и горянка, на мою долю, похоже, выпало судить этот поединок. Она сверкнула глазами в сторону Стура: – Однако я должна с самого начала объявить, что терпеть не могу этого говнюка, который там стоит, и в принципе не прочь прикончить его собственноручно! Поднявшийся хохот только добавил Рикке нервозности. – Не могу не восхититься твоей честностью, – отозвался Стур. – Ты хоть комариным членом можешь восхищаться, меня это мало волнует. Однако судить поединок – это священная ответственность и так далее, и все такое гребаное прочее, так что можешь рассчитывать на то, что я рассужу вас по всей со-вести. – Мне-то что, – сказал Стур. – Когда я буду стоять над его трупом, судить будет особо нечего. Ты только скажи, когда начинать, а с остальным я справлюсь. – Полегче, паренек! – одернула его Изерн. – Луна любит, когда вещи делаются согласно заведенному порядку, так что сперва будет представление участников, потом ставки, потом выбор оружия. Не беспокойся, я не стану тратить время, раздувая ваши и без того распухшие имена больше, чем будет необходимо. Итак, здесь, по мою… Она на мгновение задумалась, нахмурила брови, взглянула на Лео, затем на свои руки, затем перевела взгляд на небо, потом прищелкнула пальцами: – Левую! По мою левую руку стоит Лео дан Брок, сын Финри дан Брок, новоиспеченный лорд-губернатор Инглии, которого люди зовут Молодым Львом по причине его молодости и героического самомнения. Если он настолько же хорош в бою, насколько хорош собой, то схватка обещает быть интересной. Она указала копьем на Стура: – Что означает, что этот экземпляр находится справа от меня, и это Стур Сумрак; ну, сами знаете, сын Кальдера Черного и наследник цепи Бетода, которого люди зовут Большим Волком – уж не знаю почему, может, у него самая большая и волосатая задница на всем Севере или еще что-нибудь. Он побил на круге Стучащего Странника, хотя мы все знаем, что старик к тому времени просто отжил свое… Ну как, все довольны? Лео ничего не ответил. Он не сводил глаз со Стура, так, словно они были на круге одни. Стур пожал плечами, по-прежнему улыбаясь: – Я всем доволен. – Ублюдок, ублюдок, гребаный ублюдок! – прошипела Рикке сквозь плотно сжатые губы. Она прикусила свой катышек чагги так сильно, что у нее болело все лицо, изо всех сил напрягаясь, чтобы ощутить в животе тошноту, почувствовать, как глаз становится горячим, и увидеть, как перед ней появляется какой-нибудь призрак будущего. Однако ничего такого не происходило. – Тогда ваш следующий вопрос! – провозгласила Изерн. – По какой причине эти два дурака решили прикончить друг друга? Главным образом, как и полагается в поединках, для удовлетворения своего мужского самолюбия; однако есть и еще один момент, касающийся нашего щедрого Северного чернозема. Победивший получит здоровенный кусок этого добра, который люди называют Протекторатом и который простирается от реки Белой до Каска и включает в себя город Уфрис. Если победит Стур Сумрак, этот кусок перейдет к королю Скейлу. Если победит Лео дан Брок, он останется в руках Ищейки и в любящих объятиях Союза. Все довольны такими условиями? Тишина. С той стороны, где сидела Рикке, никто не выглядел особенно довольным. – Ищейка, вождь и глава Уфриса? – позвала Изерн. – Да, – устало отозвался отец Рикке. – Брок, лорд-губернатор Инглии? – Да! – рявкнул Лео. – Скейл Железнорукий, король Севера? – Да, – пророкотал Скейл, тряся брылями и подавляя отрыжку, словно это был уже третий поединок, который он наблюдал за это утро. – Приступай к делу, женщина! – Сейчас приступлю, гора сала! Изерн воткнула копье в землю и щелкнула пальцами в сторону Трясучки: – Одолжи-ка мне твой щит, красавчик! Тот оглянулся через плечо, словно сперва решил, что она обращается к кому-то другому, потом швырнул ей щит. Изерн ловко поймала его и поставила ободом на землю. – Ну что, Брок, ремни или краска? – Впрочем, щит Трясучки был так измочален, что краски на нем оставалось только несколько упрямых пятнышек внутри углублений. – Краска, – ответил Лео. Изерн завертела щит, люди принялись орать, гикать и улюлюкать. Рикке услышала, как леди Финри рядом с ней тихо охнула, прикрыв глаза ладонями. – Он победит, – сказала ей Рикке. – Откуда ты можешь знать? Рикке взяла ее холодную влажную ладонь и пожала ее. – Он победит! – повторила она, стараясь, чтобы это прозвучало как несомненный факт, хотя ее собственная голова гудела от сомнений. Может быть, она и могла его отговорить. Но сейчас было уже слишком поздно. Щит с грохотом упал на землю. – Ремни внизу, – объявила Изерн. – Тебе выбирать, Большой Волк. Стур поймал взгляд Рикке и пожал плечами, еще небрежнее, чем обычно, словно мысль о поражении ему и в голову не приходила: – Пускай он выбирает. – Выбирай, Молодой Лев. Лео покачал головой. – Пускай он выбирает. – Мужчины! – Изерн закатила глаза. – Никогда не могут решить, что им нужно. Ладно, будете драться каждый своим оружием. Она швырнула щит обратно Трясучке, вытащила из земли свое копье и указала его острием на людей, которые стояли по периметру круга, уже сомкнув обращенные вовнутрь щиты в сплошную стену, так, что ободы скребли друг о друга: – А вы смотрите, не выпускайте этих двоих, пока дело не решится. И не вмешивайтесь больше, чем будет необходимо! Она сплюнула сок чагги, вытерла подбородок и кивнула, словно все наконец-то было устроено к ее удовольствию. – Ну ладно, за дело!Где добывают имена
Лео однажды слышал высказывание: «Атака – это лучшая защита». Он не помнил, кто это сказал, но решил, что это философия смелых. Слова, с которыми можно жить. Так что его план заключался в том, чтобы стать ураганом: не давать Стуру ни передышки, ни шагу, ни секунды, чтобы подумать. Ошеломить этого ухмыляющегося ублюдка, уложить его в грязь, после чего можно будет ожидать пиров в свою честь и песен о своей воинской доблести. Однако планы часто разваливаются на куски, когда их начинают рубить мечами, и план Лео продержался не дольше того времени, которое потребовалось Изерн-и-Фейл, чтобы провизжать: – Деритесь! Стур набросился на него с такой ошеломительной быстротой, что Лео был вынужден превратить свой открывающий удар в неуклюжий блок, а затем и вовсе перенести вес на заднюю ногу под зубодробительным ударом, едва не выбившим меч Барнивы из его руки. Проблеск Стуровой ухмылки, промельк сияющей стали – и Лео отступил еще дальше назад, парируя, уворачиваясь, парируя; мгновенный скрежет и лязг их клинков почти затерялся в кровожадном реве толпы. Лео едва успел нырнуть под коварный рубящий удар, который должен был снести ему голову с плеч долой, но Стур не предоставил ему неуклюжего возвратного движения, с которым можно было бы поработать: он лишь презрительно отшагнул от попытки Лео нанести контрудар и продолжал наседать дальше. Похоже, Стур тоже слышал эту фразу насчет атаки и защиты. Только у него это выходило лучше. – Прикончи его! – вопил Антауп. – Давай! – орал Юранд. – Лео! – ревел Гловард, потрясая щитом. Но Стур уже снова нападал: три рубящих удара, настолько стремительных, что Лео едва успел увернуться от первых двух, на чистом инстинкте. От третьего он отшатнулся, едва не выронив меч в слабой попытке сдержать противника. Стур был ураганом. Лео был листиком, который носило по всему кругу. Ну и скорость! Он дрался тяжелым мечом, какие были в ходу на Севере – широкий клинок, мощное перекрестье, тяжелая золоченая рукоять, – но орудовал им с такой ловкостью, словно это была стирийская рапира. Минимум ненужных движений. Минимум времени на восстановление после удара. Все намерения искусно скрыты. Не считая Бремера дан Горста, законно претендовавшего на звание величайшего фехтовальщика эпохи, Лео никогда не видел, чтобы клинком владели с таким свирепым мастерством. Он ощутил, как по позвоночнику ознобом ползет сомнение. Он привык быть укутанным в теплую пеленку самоуверенности, и сейчас, когда ее сорвали, холод оказался еще неприятнее из-за того, что был для него незнаком. …Однако Лео слышал высказывание: «Есть много способов разбить яйцо». Он не был уверен, что до конца понял его значение, но решил, что это вполне действенная философия. Слова, с которыми можно жить. Допустим, у Стура преимущество в скорости, но у Лео преимущество в силе. Ему просто нужно дождаться, пока противник откроется, после чего прижать мерзавца к ногтю и раздавить, как орех на наковальне. Следующая Стурова атака началась с убийственной скоростью, но Лео был наготове. Он увернулся, отбил удар и двинулся вперед вместо того, чтобы отступить, с удовлетворением заметив проблеск удивления на лице Сумрака. Он рубанул раз, рубанул другой – тяжело, вкладывая в удары свой страх и смятение, – и меч в руке Стура заколебался. Взвизгнула сталь: Стур поймал клинок Лео своим, остановив удар в последний момент, когда лезвие уже почти коснулось острого кончика его носа. Они стояли, скалясь в лицо друг другу, борясь за преимущество в силе, скребя перекрестьями мечей, почти соприкасаясь костяшками кулаков, постоянно меняя стойку в попытке хоть на волос добиться перевеса в свою пользу, сцепившись в яростном, застывшем противоборстве на фоне бессмысленного грома толпы, в котором крики одобрения невозможно было отличить от оскорблений. Короткая вспышка торжества быстро угасла, когда Лео мало-помалу начал чувствовать, что проигрывает состязание. Он скалил зубы, рычал, плевался, но Стур неумолимо гнул его все дальше, дальше, пока Лео в конце концов не потерял равновесие и не был вынужден сделать неловкий шаг назад. Их клинки со звоном разомкнулись. Ахнув, Лео понял, что Стуров клинок уже со свистом несется на него, отчаянно увернулся, поскользнулся, едва не упал и отшатнулся назад, на небольшое остававшееся пространство, тяжело дыша. Толпа со стороны северян одобрительно заревела. Толпа со стороны Союза разочарованно зароптала. Большой Волк эффектно взмахнул клинком и ухмыльнулся. Было очевидно, что все присутствующие понемногу приходят к одному заключению. Стур дрался лучше. …Тем не менее, Лео где-то слышал высказывание: «Рано или поздно способ найдется». В тот момент оно показалось ему сомнительным, но сейчас он внезапно подумал, что эта философия дает надежду. Может быть, и с такими словами можно жить? Если ему не удается побить Большого Волка с помощью скорости или силы, значит, нужно быть более стойким. Утомить его упрямой защитой, угрюмой решимостью, ослиным терпением. Он станет деревом с могучими корнями, которое никакой ураган не сможет поколебать. Он измотает этого ублюдка! Стур атаковал, но немного не по центру, так что Лео не составило труда уйти от удара. Он наконец ощутил брешь в защите своего противника! Но в тот самый момент, как он набросился на Стура, тот внезапно опустил плечо и выхлестнул свой меч стремительным рубящим ударом поперек линии его атаки. Лео ахнул, ощутив ветерок от клинка на своем лице. Он попытался ответить, но Большой Волк уже удалялся танцующим шагом, ухмыляясь – постоянно ухмыляясь! Толпа взревела. На мгновение Лео решил, что это относится к нему. Затем он почувствовал, как что-то щекочет его щеку. Острие Стурова меча оцарапало ему лицо, настолько стремительно, что он почти ничего не заметил. Вот чему радовалась публика – крови! Его крови. По мере того, как Лео отступал, царапина начала сперва жечь, потом пульсировать. Он подумал о том, насколько большой останется шрам. Может быть, это была Именная рана? Однако по мере того, как холодок сомнения всползал все выше по его горлу, до него дошло, что для этого ему необходимо выжить в поединке. Мертвые имен не получают. Улыбка Стура стала на один зуб шире. На один зуб беспощаднее. – Я из тебя всю кровь выпущу, малец, – проговорил он.* * *
Клевер отдернул голову: кончик Брокова меча мелькнул мимо на отмашке, на расстоянии ладони от его носа. Стур метнулся вперед, сплошной яростный оскал – удар! еще удар! Брок ахнул, отпрыгнул назад, широким движением отбив меч Стура, так что тот выбил царапину на щите бойца, стоявшего рядом с Клевером. Во имя мертвых, какой шум! Лязг стали, выкрики сражающихся, чудовищный вой толпы. Во имя мертвых, какая давка! Щитоносцы напрягали силы, чтобы устоять, перемещались, скребя ободами щитов, толкались плечами; кольцо щитов изгибалось, когда сражающиеся подбирались вплотную, сапоги перемешивали грязь, бойцы отпихивали назад зрителей, лезших в круг при виде крови. Клевер говорил себе, что ненавидит эти драки между глупцами, на которые глазеют другие глупцы. Жестокая, ненужная трата по крайней мере одной жизни, апеллировавшая ко всему, что было худшего в людях. Однако вместе с тем какая-то глубоко запрятанная часть его существа любила такие вещи, приходила в трепет при виде блеска отточенного металла и пролитой горячей крови. Маленький кусочек Йонаса Крутое Поле, застрявший в нем словно заноза, которую никак не удается вынуть. Есть немного вещей в мире, которые способны заставить сердце биться сильнее, чем вид двоих людей, дерущихся насмерть. Разве что быть одним из них. Он ощутил виноватый прилив возбуждения, когда Стур вновь бросился вперед. Почувствовал на собственных губах радостную улыбку, когда Брок парировал удар и отступил. Без сомнений, Лео был хорошим фехтовальщиком, однако рядом со Стуром он выглядел вполне заурядно. И это чувство усиливалось с каждым мгновением. Стур орудовал своим огромным мечом с той же ловкостью, с какой хороший портной орудует иглой: сплошь изящные повороты запястья, хлесткие и непринужденно-мастерские. Еще одна стремительная серия ударов в верхней и нижней позиции, колющих и рубящих. Брок двигался, парировал, но на последнем хлестком движении Стур все же поймал его, оставив на его левой руке порез. В толпу полетели капли крови. Более чем вероятно, что он мог бы оставить руку Брока болтаться на клочке кожи, но Стур сделался Большим Волком не потому, что упускал случай порисоваться. С широкой ухмылкой он приостановился, показывая толпе обагренное лезвие своего меча. Помимо того, что он был дьявольским фехтовальщиком, Стур был еще и дьявольским пижоном. Почему-то эти два качества встречаются вместе с угнетающей частотой. Невзирая на залитую кровью щеку, Брок, стиснув зубы, упрямо лез вперед. Ему нельзя было отказать в храбрости, но что бы там ни говорилось в песнях, храбрость – не самое ценное качество в воине. Гораздо важнее безжалостность, необузданность и быстрота удара; именно эти качества выигрывают схватки, и именно ими Стур обладал в полной мере. Вот он снова прыгнул вперед, смеясь и описывая большие круги окровавленным мечом, и пихнул шатающегося Брока прямиком в стену воинов. Клевер поймал Молодого Льва на свой щит, немного подался назад, словно хороший пуховый матрас, затем подпихнул его обратно, чтобы тот смог вновь найти опору. Брок нырнул под удар, отбил следующий и широким движением отвел меч Стура в сторону, скрежетнув металлом. Едва ли, впрочем, это как-то повлияет на результат. Похоже, сегодня черный день для Союза. Черный день для Лео дан Брока и всех, кто его любит. И можно было бы подумать, будто это очень неплохо для Йонаса Клевера – в конце концов, он ведь стоит на другой стороне. А победа – это хлеб и вино для воина, не так ли? Просто временами он жалел, что у него не хватает духу выбрать правильную сторону, даже если она проигрывает.* * *
Кто-то принялся бить в барабан, медленно и тяжело. Рикке была готова задушить этого ублюдка. Во имя мертвых, какое напряжение! Застоявшееся саднящее чувство в горле, сжимавшемся все больше и больше, когда она смотрела, как эти двое кружат, выжидают, кидаются в стороны, словно собаки, учуявшие след, вынюхивая возможность напасть. В пересохшем рту стоял вкус рвоты и страха, когда она слышала, как воины со щитами орут, топают ногами, ревут, выражая бойцам свою ненависть или поддержку. Во имя мертвых, какая беспомощность! Ей хотелось завопить во все горло, ударить кого-нибудь или что-нибудь. Вырвать кольцо из своего носа. Никто, каким бы он ни был оптимистом, уже не мог сомневаться, что Лео убьют в этом кругу, и она ничего не может с этим сделать! Большинство зрителей вело себя так, словно они пришли на праздник. Какие-то дети залезли на дерево и смотрели оттуда округлившимися глазами. Скейл, этот огромный жирный ублюдок, по недоразумению попавший в короли, сидел и смеялся, осушал кубок за кубком и снова хохотал. Вонючая гора сала! – Как они могут смеяться? – прошептала Финри. – Потому что это не они сегодня встречаются с Великим Уравнителем, – отозвался отец Рикке, с лицом, словно высеченным из серого камня. Единственным, что было хуже страха в ожидании момента, когда они снова сойдутся, был ужас, когда это действительно случалось – каждый раз внезапно, словно удар молнии. Рикке вздрагивала при каждом их движении, стискивала ягодицы при каждом взблеске стали. Она цеплялась ногами за скамью, словно это было седло коня, которого она пыталась укротить; цеплялась за холодную ладонь Финри своей горячей, стискивая ее с такой силой, что болело запястье. Рикке знала, что с одним поворотом меча может потерять свою любовь, свой дом, свое будущее. Люди – выносливые создания, они переживают голод, холод и разочарования, терпят невероятные побои и только становятся крепче. Однако они могут быть и ужасно хрупкими. Достаточно одного куска острого металла, чтобы человек превратился в грязь. Одного неудачного движения. Одного неблагоразумного совета. Неужели это она сделала это? Неужели это все из-за нее? Она ахнула в голос, когда северянин ринулся вперед, в одно мгновение поменяв направление атаки. Зазвенела сталь – удар, другой; Лео нанес ответный удар, но слишком медленно, Стур скользнул в сторону, и его меч вонзился Лео в ногу, заставив его зашататься. – Нет! – По телу Финри прошла легкая дрожь, и Рикке еще крепче сжала ее руку, стараясь быть сильной за них обеих, хотя ей вполовину не хватало силы даже на себя. Оскалив зубы, она сфокусировала взгляд на Стуровой усмешке, стараясь обратить сосущее чувство страха и вины в гнев. Стараясь извлечь из него что-то, что она могла бы использовать. Невозможно силой раскрыть Долгий Взгляд, все равно что приказать нахлынуть приливу. Но кому будет хуже, если она попытается? Рикке уперлась кулаками в колени и подалась всем телом вперед. Не давая себе моргать. Уставившись на траву так, словно пыталась сквозь нее увидеть исход поединка. Усилием воли направляя жар в левый глаз. Может быть, она увидела то, что хотела видеть. Знают мертвые, за последние несколько дней такого происходило немало. Однако на какой-то кратчайший момент ей показалось, что она увидела там, на кругу, призраков. Прозрачных, мерцающих. Еле заметные намеки на фигуры Стура и Лео с их мечами, распавшиеся как паутинки на ветру, когда сквозь них прошли реальные люди. Оскалив зубы, стиснув кулаки, сжав зубы так сильно, что, казалось, они вот-вот треснут, Рикке уставилась на круг так, как могла бы смотреть навстречу урагану. Заставляя себя видеть.* * *
Стур уже смеялся в голос. Хохотал так, словно каждая стычка была блестящей шуткой. Лео не видел в происходящем ничего смешного. Он твердил себе, что он – Молодой Лев, лорд-губернатор Инглии, достойный наследник достойной воинской династии. Слава должна быть в его руках! Однако, говоря по правде, он уже почти не пытался отвечать на удары. Меч Барнивы с каждым взмахом становился все тяжелее. Лео боялся нападать, поскольку мог открыться и дать Стуру шанс нанести роковой удар. Но он боялся также и защищаться, поскольку в таком случае исход мог быть только один. В конце концов он дошел до того, что просто боялся всего. Стур дернулся вперед, и Лео отшатнулся. Всего лишь финт, насмешливое движение стопы, обманчивый взмах ладони – и Лео отскочил, едва не споткнувшись. Целью Стура было уже не просто победить, но сделать из этого представление. Преподать урок. Показать всему Северу, что Большой Волк – человек, которого следует бояться. Его меч змеей промелькнул мимо усталой защиты Лео. Стур мог бы насадить его на меч, как на вертел, но предпочел всего лишь кольнуть его в живот. Кольнуть – и вихрем развернуться, хохоча во все горло. Да, он – Молодой Лев, но сейчас он истекал кровью. Кровь заливала ему лицо, кровь струилась по его ноге. Красные ручейки стекали по его правой руке, и рукоять меча Барнивы была уже скользкой от влаги. Когда он слушал рассказы про Девять Смертей, идея о том, чтобы напоить круг кровью, приводила его в восторг. Однако восторг оказывается гораздо меньше, когда кровь – твоя собственная. Да, он – Молодой Лев, но сейчас он все больше уставал. Он пыхтел, хрипел, хватал распяленным ртом холодный воздух, но дыхания все равно не хватало. Его колени дрожали, рука потеряла четкость движений. У Лео больше не было иллюзий, что он сможет измотать Стура. Единственным шансом справиться с ним была сообразительность. Но вот проблема: как раз сообразительностью-то Лео никогда особенно не отличался. В противном случае он скорее всего вообще не принял бы вызов. Его взгляд метнулся, обегая круг, ища каких-то подсказок. Вот его друзья стоят, почти опустив щиты. Гловард жует губу. Йин дергает себя за бороду. Антауп выглядит совершенно раздавленным. Юранд морщится так, словно чувствует каждую рану своим телом. Лео мельком увидел лицо матери – потрясенное, бледное, с расширенными глазами. Возле нее сидел мрачный Ищейка – и Рикке, уставившаяся на круг, теребя кольцо в своем носу. «Дерись нечестно, – наставляла она его. – Никто не помнит, как была одержана победа, помнят только, кто победил». Суровая философия. Слова, с которыми можно умереть. Стур сделал обманное движение, и Лео снова отступил, снова споткнулся, но на этот раз упал с большей неловкостью, чем было необходимо. Словно для того, чтобы опереться, он сунул руку за спину и вырвал пучок травы. Стур снова налетел на него со своей ухмылкой, и Лео, зарычав, заставил свои ноги спружинить, вскочил и швырнул траву в лицо Стуру, одновременно целя мечом в его шею. Даже с запорошенными глазами, отплевываясь и потеряв равновесие, Сумрак сумел парировать удар, но Лео уже снова нападал, собрав всю оставшуюся мощь. Он врезался лбом в Стурово лицо, послышался впечатляющий хруст, и Большой Волк, шатаясь, отлетел спиной на щиты своих воинов. На мгновение его глаза помутнели, окровавленный рот широко распахнулся от неожиданности. Лео со свистом втянул в себя воздух, вознес над головой меч и со свистом обрушил его вниз – но клинок лишь рубанул по щитам, на которые Стур опирался мгновением прежде, и Лео едва удалось удержать в руке завибрировавшую рукоять. Стур танцующим шагом отступил назад, выплевывая траву и обнажая в ухмылке красные зубы: – О, вот это уже похоже на драку! Он метнулся в одну сторону, моментально изменил направление и рубанул мечом с другой, стремительный как ветер и столь же неуловимый. Лео, лишившись последнего козыря, только охнул, когда лезвие Стурова меча хлестнуло его по бедру, прочертив холодную черту, которая вскоре стала обжигающе горячей. Большее, что он мог сделать – это стоять, ощущая, как кровь пропитывает его штанину. Он больше не был львом. Он был испуганным маленьким мальчиком, который не хотел умирать. Но было уже слишком поздно, чтобы слушаться мамочку.* * *
Брок был сильно порезан. Красные струйки текли по его лицу от раны на щеке, штаны потемнели вокруг раны на бедре, рука была красной из-за раны на предплечье. Он поил круг своей кровью, как называют это скальды. Не особенно приятное зрелище, но ничего такого, чего Клевер бы не видел прежде. Чего бы не испытал на своей шкуре. Если тебе по душе приятные зрелища, круг – не то место, куда стоит идти. Стур был уверен в победе: скалил зубы словно волк, вышагивал словно петух. Торчал словно член – Клевер был готов признать, что и это сравнение вполне подходит для наследника Севера. Он хохотал, широко раскинув руки, побуждая толпу к еще более громким воплям восторга и преклонения. Некоторые люди приобретают привычку к аплодисментам, словно к выпивке. Чем больше они получают, тем больше им нужно, пока наконец уже никакое количество не может их удовлетворить. Скейл наслаждался происходящим не меньше, чем его племянник. Потрясая железной рукой в сторону круга, он ревел: «Поиграй с ним!» Один петух, восхищающийся другим. Или член – членом. Кажется, это подстегнуло Брока к еще одному усилию: обессилевший от потери крови, он подбрел к своему противнику и сделал неловкий взмах мечом, который можно было предугадать за десять шагов. Стур с презрительным смешком отбил удар; он мог бы тут же рубануть Брока по спине, но предпочел дать ему пройти, спотыкаясь, мимо. – Прикончи его уже, черт возьми! – рявкнул Черный Кальдер, выказывая к поведению сына не меньшее отвращение, чем его брат восторгался им. К этому моменту Стур мог бы прикончить Брока уже раз пять, но он настолько наслаждался процессом насаживания его на крючок, что раз за разом давал ему покорячиться и слезть, чтобы получить возможность насадить его снова. Клевер считал такие действия, мягко говоря, неблагоразумными. В круге не рискуют и не предоставляют шансов, помня о том, что положено на чаши весов. Это все, что у тебя есть; больше не будет. Достаточно малейшей прихоти фортуны, чтобы ты вернулся в грязь, а фортуна – прихотливая сучка. Никто не мог знать это лучше, чем Клевер.* * *
Голова у Рикке кружилась, в глазах плыло, живот крутило, но она продолжала упрямо смотреть на круг. Ее левый глаз был горячим, пылал в голове как уголь. Она заставляла его раскрыться шире и все глядела, глядела. Лео, съежившийся, неуклюжий, весь перекошенный из-за раны в боку, залитый кровью с головы до ног. Стур казался еще стремительнее, чем прежде, еще увереннее, чем прежде – напрыгивая, танцуя, только что не отпуская воздушные поцелуи в сторону публики. Рикке видела над толпой призраки мечей и копий, флагов, развевающихся на невидимом ветру. Вчерашняя битва? Или та, что еще будет? Во имя мертвых, как же ее тошнило. Голова пульсировала от боли, холодный пот щекотал кожу под волосами, стекал по лицу, но она не осмеливалась отвести взгляд. Не осмеливалась моргнуть, чтобы не нарушить чары. В круге тоже были призраки. Переливающиеся, передвигающиеся. Призраки Лео и Стура, их рук, ног и лиц. Призраки их мечей. Лео вздрогнул: клинок Стура коснулся его живота. Не смертельный удар, всего лишь поцелуй. Разрез поперек, окропивший соседние щиты новой кровью. Лео пошатнулся, упал на колени, меч выскользнул из его руки в траву. – Нет! – прошептала его мать и закрыла глаза. По ее щекам текли слезы. Сумрак медленно повернулся, стоя посередине круга, растягивая миг победы, впитывая в себя славу. Он взглянул через плечо на Рикке – и подмигнул. Во имя мертвых, как пылал ее глаз! Словно он мог прожечь дыру в ее голове. Стур отвернулся от нее, поднимая руку. Она увидела его меч. Но увидела его Долгим Взглядом. И на мгновение, словно вода, затапливающая поля, когда прорывает плотину, в нее хлынуло абсолютное знание об этом мече. Рикке увидела руду, из которой было добыто его железо: как ее вырывали из холодной земли, как превращали в сталь в извергающей фонтаны огня печи, как, раскаленную добела, заливали в изложницу. Увидела, как кузнец по имени Уотерсмит заносит молот, как его лицо освещают оранжевые искры при каждом ударе, как его дети качают мехи, как его мать по имени Дренна высасывает клубы дыма из своей трубки для чагги, поддергивая тесьму, которой она оплетает рукоять. Увидела, как Стур получает меч в подарок на свой десятый день рождения, как Черный Кальдер кладет ладонь на плечо улыбающемуся мальчику и говорит: «На войне важна только победа. Остальное годится только на то, чтобы дуракам было о чем петь». Увидела его в ножнах на бедре Большого Волка; увидела, как тот выхватывает его и начинает поединок, колет, рубит; увидела, как круг пересекают яркие ленты, остающиеся за ним в воздухе. Увидела, как он летит сияющей размытой плоскостью на высоте шеи; увидела зубы Стура, оскаленные в торжествующей усмешке. Удар наотмашь, навскидку, напоказ, достаточный, чтобы снести человеку голову с плеч. С абсолютной уверенностью она узнала, где этот меч будет находиться в любой из моментов – но не ощутила радости, как в тот день, в мокром лесу, когда узнала стрелу. Поскольку за сияющим мечом Стура в небе раскрывалась трещина, а в глубине трещины зияла черная дыра – дыра без дна, без конца и без начала, в которой таилось знание не только о мече или стреле, но обо всем на свете. Знание настолько огромное и ужасное, что малейшая его крупица могла разнести ее ум в куски. Лео заставил себя подняться на колени, обессиленный, окровавленный, нашаривая в траве свой меч. Рикке привстала одновременно с ним, шатаясь и скуля, хватая ртом воздух, сжимая раскалывающуюся голову. Небо разверзалось, втягивало ее в себя. Стур улыбнулся. Начал поворот. Глаз Рикке жег глазницу, словно уголь. Лео начал вставать на ноги, поднимая голову навстречу мерцающему призраку Стурова меча. Рикке прихлопнула ладонями пылающее лицо и завопила на общем наречии, завизжала во всю мочь: – Пригнись!* * *
Трудно сказать почему, но для Лео казалось важным умереть стоя. Тело уже почти не болело. Оно просто было онемевшим. Слабым. Ужасно тяжелым. Ему потребовались все силы на то, чтобы подняться. Мир вокруг колыхался, как желе: темная земля, ярко-розовое небо, переливающаяся масса раскрашенных щитов, скалящихся лиц, клубящегося дыхания. Он почти ничего не слышал за грохотом собственного сердца, с трудом отличал гул толпы от гула своего дыхания. Вместе с мечом он ухватил с земли пучок травы. Кровавая трава. Кровавая земля. Во рту стоял вкус металла. В битве человек понимает, кто он на самом деле. Лео заставил ноги распрямиться, встал, шатаясь, пытаясь сфокусировать взгляд. Краем глаза он заметил, как Стур отворачивается, уловил проблеск его треклятой ухмылки. Затем, сквозь гомон толпы, до него донесся вопль: – Пригнись! И он нырнул вниз – или, может быть, просто упал, – почувствовав, как ветер дернул его за волосы. Последним усилием он низко рубанул своим мечом. Далеко не лучший его удар, слабый и неловкий. Рукоять скользила в ноющих пальцах. Но иногда и плохого удара бывает достаточно. С чавкающим звуком лезвие врубилось глубоко в бедро Сумрака. Стур выпучил глаза, его рот распахнулся, и оттуда послышался странный, тонкий, вибрирующий вопль – больше от потрясения, чем от боли. Он сделал полшага вперед, хрипло втянул в себя воздух во внезапно наступившей тишине – и завизжал снова. На этот раз больше от боли, чем от потрясения. Лео высвободил свой клинок, и Сумрак зашатался, брызгая кровавой слюной, отступил на здоровую ногу, высоко поднял свой меч, так что клинок кроваво заблестел в лучах заходящего солнца. Со звучным шлепком Лео поймал кулак Стура, стиснул, шагнул вперед, рыча, потом двинул другой рукой, с хрустом впечатав рукоять меча Барнивы в лицо Сумрака. Его вопль оборвался. Голова дернулась вверх, хлынула кровь, черная на розовом закатном небе – и Лео, ухватив перекрестье Стурова меча, выдернул его из обессилевших пальцев своего врага, когда тот начал заваливаться назад. Большой Волк тяжело рухнул на землю, раскинув руки в стороны, выдувая кровавые пузыри из разбитого носа с каждым фыркающим выдохом. Лео стоял над ним, по какому-то непонятному совпадению держа в руках оба меча. Как это получилось? Раскрашенные щиты воинов, замыкавших круг, опустились к земле в ослабевших руках, их рты были широко распахнуты – но никто не был так потрясен случившимся, как сам Лео. А потом гвалт толпы на его стороне начал усиливаться, становясь все громче и громче. Шок сменялся оцепенелым восторгом, оцепенелый восторг – диким торжеством: – Лео дан Брок! – Молодой Лев! И самый громкий крик: – Прикончи его! Без сомнения, Сумрак убил бы Лео, если бы тот лежал перед ним вот так, беспомощный. Убил бы самым медленным, самым мучительным, самым постыдным способом, какой только смог бы придумать. А потом орал бы о своей победе с крыш Уфриса, и еще многие годы смеялся бы, слушая изложение этой истории в песнях скальдов. Стур попытался вывернуться, издал пузырящийся всхлип, когда шевельнул раненой ногой, затем съежился, увидев над собой острия двух мечей, зависших рядом с его шеей. Он поглядел вверх: окоровавленные волосы налипли на лицо, глаза расширены и полны страха. Не такой уж он непобедимый, оказывается. Крики толпы обрели ритм и стали заклинанием: – Убей! Убей! Убей! Громче и громче; пар дыхания вырывался вместе со словами, поднимаясь в морозный вечерний воздух повсюду вокруг. – Убей! Убей! Убей! Громче и громче; к возгласам присоединился лязг оружия, удары кулаков по щитам, топот сапог, под которыми подмороженная земля сотрясалась в такт грохочущему сердцебиению Лео, отдаваясь во всем его теле от подошв до макушки. – Убей его! – ревел Гловард поверх своего щита. – Убей! – вопил Антауп с искаженным от ярости лицом. – Убей мудака! – орал Белая Вода Йин. Лео увидел свою мать: в ее глазах стояли слезы, она зажимала рот рукой. Он увидел Ищейку, приподнявшегося со своей скамьи, с неверящей улыбкой на губах. Он увидел Рикке, стоящую между ними во весь рост – лицо закрыто ладонями, один глаз сверкает между пальцев. – Убей! Убей! Убей! Лео набрал полные легкие холодного воздуха, занес меч Барнивы и меч Стура над лежащим противником, и рычание в его ободранной глотке превратилось в прерывистый рев, когда он всадил оба меча одним мощным ударом – прямиком в дерн по обе стороны от перекошенного лица Большого Волка. – Стур Сумрак, – промямлил он непослушными губами. Даже говорить было сейчас непомерным усилием; каждое слово казалось огромным камнем, вкатываемым в гору. – Дарю тебе… твою жизнь. Чувствуя, как все вокруг ходит ходуном, он упал на одно колено – посреди круга, на землю, влажную от росы, влажную от его собственной крови. – Малость… не по себе, – выговорил он и хлопнулся на бок. Пожалуй, лучше полежать.Бедный всегда платит
– Помилование, – сказал Малмер. – Мы сдаем оружие. Мы возвращаем заложников. Нас всех отпускают. В молчании все осмысляли значение услышанного. Допустим, это было гораздо больше, чем они ожидали этим утром. Но настолько меньше, чем они мечтали всего лишь несколько недель назад! Они представляли собой жалкое зрелище. Их маленькая компания собралась в помещении разграбленного склада; через разбитые двери задувал холодный ветер. Пятнадцать ломателей, каждый возглавлял один из районов Вальбека – насколько вообще можно было возглавлять эти хаотические горы мусора, в которые превратился город. Исхудавшие, угрюмые – те, кто остался до самого конца. Им нравилось считать себя наиболее преданными делу, но возможно, они просто больше всех теряли в случае поражения. Броуд глубоко вздохнул. Не надо было ему ввязываться. Он с самого начала знал это не хуже, чем сейчас. Однако, говорил он себе, может быть, что-то удалось бы изменить. Снова долбанулся мордой об стену, и можно не сомневаться, что на этот раз будет по-настоящему больно. Сколько ни давал он обещаний измениться, почему-то получалось так, что он все время повторял все те же ошибки. – Полное прощение? – переспросила женщина с острым серым лицом. Цапля кивнул, хотя вовсе не выглядел таким уж уверенным. – Так нам сказал его высочество. – А этот ублюдок Пайк что сказал? – спросил Сарлби. – Ему это не понравилось, – ответила Вик. – Но он не возражал. – Ты доверяешь Орсо? – спросил Броуд. – Лучше не принимать решений, основываясь на доверии, – сказала Вик с такой интонацией, словно доверие было неким фантастическим зверем, в которого верят только дети. – Надо просто понимать, что будет лучше для всех. Малмер издал тяжелый вздох, прозвучавший так, словно он был вытащен с самого дна глубокого колодца усталости. – До чего мы только дошли… революционеры, все надежды которых держатся на кронпринце! Тем не менее, он кажется достойным человеком, насколько это вообще возможно. Гораздо лучше, чем мы ожидали. – Ожиданий у нас вообще почти не осталось, – заметила Вик, как всегда хмурясь. Она умела хмуриться, эта женщина. Малмер безнадежно пожал плечами: – По крайней мере, я верю ему больше, чем остальным членам королевской семьи. С другой стороны, я верил и Ризинау – и вот куда это нас завело. – Если смотреть здраво, у нас нет выбора, – сказал Цапля. – Провизия на исходе. Мы не для того начинали это дело, чтобы уморить собственных людей голодом. – Иногда я вообще не понимаю, зачем мы это начали. Пару месяцев назад, на всех этих больших собраниях, люди лезли один вперед другого, чтобы перечислить все несправедливости, за исправление которых они были готовы отдать жизнь. Теперь никто не мог назвать Малмеру даже одной причины. Мотивация в последнее время становилась все более туманной – словно далекие заводские трубы, просвечивающие сквозь клубы смога, про которые никогда не скажешь, есть они на самом деле, или это тебе привиделось. – Ну что ж, пускай будет так, – сказал Малмер. – Передайте там всем, кто еще слушает: мы разбираем баррикады. Открываем город. Мы сдаемся. Один за другим остальные кивали, соглашаясь. Скорбно, словно каждый кивок стоил им какой-то частички себя. Однако они не видели другого выхода. С восстанием было покончено. – Сдаваться… – проворчал Сарлби. – Словно кусок, застрявший в глотке. Броуд хлопнул его по плечу: – Скажи спасибо, что у тебя в глотке хоть что-то есть. Снаружи в воздухе все еще висел застарелый запах гари. А также свежий запах гнили. По улице несло пепел, он оседал на горах щебня, словно заносы черного снега. Неподалеку стоял остов выпотрошенной фабрики: голые черные балки, торчащие на фоне бледного неба, пустые черные проемы окон. – И вот это должно было стать нашей Великой Переменой! – Малмер медленно покачал седой головой. Броуд мог бы поклясться, что за последние несколько дней седины у него прибавилось. – Гребаная катастрофа! – Ну, я не стану плакать о фабрикантах, потерявших свои предприятия, – отрезал Сарлби. – В этом ты можешь не сомневаться! – А как насчет рабочих мест на этих фабриках? – спросила Вик. – Осмелюсь предположить, что богатенькие, чьи инвестиции улетели в трубу, как-нибудь выкарабкаются. А как насчет бедных, которые потеряли все средства к существованию? – Я-то думал, у нас все идет как надо, – продолжал Малмер, скривив изборожденное морщинами лицо в недоуменной гримасе. – Был уверен, что все идет как надо! – Отличить плохое от хорошего не так просто, как может показаться, – сказала Вик. – Главным образом все зависит от того, с какой точки ты смотришь. – Печально, но факт! – буркнул Броуд. Малмер, хмурясь, посмотрел на выгоревший остов фабрики. – Но платят опять бедняки. Броуд вспомнил Мусселию после взятия города: разграбленные трущобы, превращенные в дымящиеся руины, на улицах валяются трупы. Однако дворец остался нетронутым на своей горе, над всем этим дымом. Он пожевал губами и сплюнул: – Бедный всегда платит.* * *
В тот вечер народ валом валил прочь из Вальбека. Колонны людей змеились мимо брошенных баррикад, пробираясь через поля. Среди них было несколько ломателей, собирающихся сдать оружие и попытать счастья в надежде на помилование, но в основном это были просто люди, которые слышали, что где-то дают еду. Первыми, кто встречал усталую цепочку грязных, голодых и обездоленных, были улыбающиеся женщины, раздававшие людям буханки хлеба. Можно было подумать, что в их тележках лежит не хлеб, а чистейшая надежда – столько радости они распространяли в толпе. Всего лишь несколько дней назад люди не могли найти достаточно грязных слов, говоря о кронпринце Орсо, однако стоило в их животах появиться паре кусков хлеба, и вот они уже пускают пену, восхваляя его. Броуд был ничуть не лучше других: когда до негодонесся этот небесный аромат свежей выпечки, он едва не захлебнулся слюной. А когда он увидел улыбки Май и Лидди после того, как они проглотили свою порцию, это стало еще лучшим подарком, чем сам хлеб. Арди, впрочем, не улыбалась. Броуд, кажется, вообще ни разу не видел ее улыбающейся. Она просто жевала, уставившись на свои ноги, неловко переминаясь с ноги на ногу, и глаза на ее исхудавшем, осунувшемся лице были большими и влажными. Впрочем, не успел вкус хлеба пропасть во рту, как Броуд снова стал тем же озабоченным старым убийцей, каким был этим утром. Солнце скользнуло к далеким лесам, и с неба спустился холод, когда они подошли к горстке солдат, которые с непроницаемыми лицами собирали у людей оружие. Самые разнообразные предметы были навалены грудами по обе стороны от дороги – старые копья, ржавые мечи, мясницкие топорики и секаторы садовников. – Я сапожник! – сетовал какой-то человек офицеру, разглядывавшему целый набор блестящих лезвий. – Как я смогу работать без моих ножей? – Если хочешь что-то получить, ты должен что-то отдать. Давай, двигайся! Для Броуда сдавать оружие было чересчур близко к признанию своей вины. Перед уходом он выбросил в колодец все, что у него было – и чувствовал себя довольным. Может быть, людей убивают люди, а не клинки, но нельзя проткнуть человека клинком, которого у тебя нет. – У меня ничего нет, – сказал он старшему офицеру, поправляя на носу стекляшки, словно намекая на то, что он человек книжный. – Вообще не имею понятия, что делать с оружием. Офицер оглядел его сверху донизу, словно такое заявление было чересчур смелым для них обоих, однако дернул головой, позволяя ему пройти. Еще час они тащились под темнеющим небом, и настроение постепенно тоже становилось все более смурным. Поговаривали, что впереди поджидает инквизиция. Останавливает людей, задает вопросы. Забирает всех, кто был близок к ломателям. По полям с обеих сторон от дороги рыскали верховые солдаты, держа в бронированных кулаках факелы. Кто-то надеялся на лучшее, другие были уверены, что их всех повесят на месте как изменников. Из колонны, однако, никто не выходил. Словно ягнята, выстроившиеся в цепочку перед плахой забойщика, они только теснее жались друг к другу и продолжали уныло шаркать в безрадостное неизвестное будущее. – Мне это не нравится, – прошептала Лидди. Броуду это тоже не особенно нравилось. После всего, что он натворил в Вальбеке, и на своей ферме, и в Стирии – неужели он действительно надеялся как-то вывернуться? До чего надо дойти, чтобы твоим единственным утешением была мысль о том, что в мире нет справедливости? Впереди дорога проходила через ворота в полуразрушенной стене, и там их поджидала большая группа солдат – вкупе с большой группой практиков в масках. За всем этим надзирал одетый в черное инквизитор; свет факелов оконтуривал черные ямы на его бледном лице, придавая ему вполне демонический облик. Пока Броуд смотрел на него, двоих людей отвели в сторону, и по колонне прошло нечто наподобие испуганного стона. Ощутив внезапное желание смыться, Броуд взглянул вокруг, прикидывая наилучший путь к бегству. – Успокойтесь! – призвал инквизитор. – Его высочество кронпринц обещал всем полное помилование! Нам нужно задать несколько вопросов и получить несколько ответов, только и всего. Никому не причинят вреда, даю в этом мое слово, а также слово наставника Пайка и слово самого принца Орсо! Немного дальше вас всех ждет горячий суп. Вот до чего дошло. Может быть, ты умрешь, но может быть, тебя накормят супом. И, неловко признаваться, но это более или менее подействовало на Броуда. – Придется им довериться, – буркнул он. – Мы зашли уже слишком далеко. – Может, попробуем вернуться? – прошептала Лиззи, озабоченно нахмурив лоб. – Они увидят и решат, что нам есть что скрывать. Но пожалуй, будет лучше, если вы двое будете держаться от меня подальше. Было бы лучше, если бы они решили держаться от него подальше уже давно… Впрочем, Май не хотела даже слышать об этом: – Нет! Мы не станем разделяться! У тебя будет больше шансов, если мы… – Что за черт? Пока они спорили, Арди, напряженно выпрямившись, вышла из колонны и направилась прямиком к инквизитору. – Что она затеяла? Если эта чертова никчемная бродяжка привлечет к ним ненужное внимание, с ними будет покончено! Однако ничего сделать Броуд уже не мог. Кинуться вслед за ней из колонны, удержать? Нет, так только хуже. Один из практиков преградил ей дорогу, крепко сжав в руке хлыст: – А ну, девчонка, сейчас же вернись к остальным! – Я Савин дан Глокта! – провозгласила она звенящим голосом, казалось, разнесшимся на мили в тихом вечернем воздухе. – Дочь его преосвященства архилектора! Я требую, чтобы меня немедленно провели к кронпринцу Орсо! Повисла пауза. Инквизитор молча смотрел на нее. Практики смотрели на нее. Вся колонна смотрела на нее, включая Броуда. Он не верил своим ушам. После всего, что они для нее сделали, она собирается отправить их на виселицу! Однако в ее голосе звучало что-то новое. Такой ясный, такой звонкий, такой повелительный. Что-то новое было в том, как она держалась: жестко выпрямившись, откинув плечи назад, вытянув длинную тонкую шею и гордо задрав острый подбородок. Внезапно она показалась на полголовы выше, чем была. – Сейчас же! – рявкнула она на инквизитора. Он глядел на нее еще несколько секунд, затем наклонил голову: – Разумеется. – Мы что, просто позволим ей… – Насколько можно было видеть под маской, практик был потрясен до глубины души. – Если эта молодая дама та, кем себя называет, то она заслуживает нашего немедленного внимания и помощи. Если же нет… что ж, мы вскоре это выясним. В любом случае, в мире станет легче дышать, если мы будем верить в то, что люди честны по своей природе. И он с изысканнейшей вежливостью предложил ей свою руку. – Благодарю, инквизитор, – сказала она. – Эти трое со мной. Инквизитор с сомнением оглядел Броуда сверху донизу: – Я не могу освобождать каждого… – Разумеется, не каждого, – заверила Арди, или Савин, или кто она там была. – Только этих троих. Я настаиваю. – Очень хорошо. – Инквизитор сделал им знак следовать за ними. Броуд взглянул на Лидди, но что она могла сделать? Или любой из них? – Молись, чтобы девчонка сказала правду, – прорычал практик в ухо Броуду, следуя за ними по дороге сквозь сгущающуюся темноту. – Я удивлен не меньше твоего, – буркнул Броуд и едва не прикусил язык, споткнувшись на колдобине, когда тот пихнул его в спину. У него было ужасное искушение врезать обидчику как следует, но таким образом его бы просто убили, а может быть, и его семью. Драться каждый раз, когда тебе предлагают драку – свойство не героев, а дураков. – Ты что-нибудь знала об этом? – прошипел он уголком рта в сторону Май. – Конечно. Я все это устроила. – Что?! Лидди, шедшая с другого боку, во все глаза смотрела на дочь. – Что ты сделала, Май?! – То, что должна была. – Май глядела прямо перед собой; мышцы на ее скулах сжимались и разжимались. – Давно пора уже, чтобы кто-то позаботился об этой семье.Новая женщина
Савин кусала растрескавшиеся губы. Теребила потрепанные края ужасного, чересчур накрахмаленного платья, которое ей дали. Ковыряла отслаивающуюся кожу вокруг своих сломанных ногтей. Она всегда так заботилась о своих руках! Их изящество нередко служило предметом любезных комментариев. А теперь, как бы она ни пыталась натянуть на них рукава, было невозможно скрыть все эти царапины, трещины, мозоли. Все, через что она прошла, врезалось в эти скрюченные пальцы. Она больше не была Арди – маленькой потерявшейся нищенкой. Но также она несомненно не была больше Савин дан Глоктой, вселяющей страх и не знающей страха скорпионихой, королевой инвесторов. Прежде ее тянуло к собственному отражению, как пчелу к цветку; теперь она сторонилась зеркал, боясь того, что может там увидеть. Теперь она боялась вообще всего. Она знала, что должна чувствовать невыразимое облегчение оттого, что больше не голодна. Радость оттого, что ее тело наконец-то чисто. Непомерную благодарность судьбе за невероятное стечение обстоятельств, которое привело к ее спасению. Она знала, что лишь немногим из тех, кто попал в Вальбекскую ловушку, досталась хотя бы малая толика такой удачи. И однако все, что она ощущала – это бесконечный, выматывающий страх. Она чувствовала себя скорее заложницей, чем освободившейся из плена. Ничуть не лучше, чем когда она сломя голову бежала по обезумевшим улицам Вальбека в день начала восстания. Даже хуже, поскольку тогда ее страх был оправдан. Сейчас предполагалось, что она была в безопасности. Снаружи послышались голоса, и она развернулась, чувствуя, как вдруг заколотилось сердце. Повинуясь инстинкту, засевшему в ней еще с давних времен, она подумала, что надо бы привести себя в лучший вид. Светская дама всегда должна выглядеть так, словно ее застали посередине какого-то важного занятия. Она подняла руки, чтобы поправить парик – и поняла, что на ее голове ничего нет, кроме ее собственной бесформенной, безрадостной, бесцветной поросли. Она застыла, вцепившись одной израненной рукой в другую – не столько красавица, позирующая для портрета, сколько грабитель, застигнутый посреди темной гостиной, – когда кто-то рванул полог снаружи и, пригнувшись, шагнул внутрь шатра. Орсо. Его красный с золотом мундир показался ей немыслимо ярким. В Вальбеке под конец все имело лишь один цвет – цвет грязи. Он выглядел более упитанным, чем прежде. Или, возможно, она просто так привыкла видеть истощенных людей, что любой, кто всего лишь нормально питался, казался представителем чуждого вида. При виде нее на его лице появилось очень странное выражение. Ужас? Жалость? Отвращение? Он как будто слегка вздрогнул и прикрыл глаза ладонью, как будто ему было больно на нее смотреть. – Это ты, – прошептал он. – Хвала Судьбам! Он шагнул к ней, но посередине движения неловко замешкался. – Ты… ранена? – Нет. Они оба знали, что она лжет, и даже не особенно старается, чтобы ей поверили. Она была искалечена изнутри и снаружи. Она была разорвана на куски, впоследствии кое-как сшитые в единое целое. – Это хорошо. – Он выдавил кривую улыбку. – Ты хорошо выглядишь. Ей не удалось подавить хриплый, лающий смешок: – Ты всегда был чемпионом среди лжецов, Орсо, но на этот раз это все же малость чересчур! – Для меня ты выглядишь красавицей, – отозвался он, глядя ей прямо в глаза. – Что бы ты там ни думала. Она понятия не имела, как на это отвечать. Она чувствовала себя злосчастной дублершей, которую выпихнули из-за кулис на пустую сцену, и вот она в ужасе смотрит на толпу, не в силах вспомнить ни строчки из своей роли. Не зная даже, что за пьесу она играет. Когда она наконец заговорила, то сама поразилась тому, насколько спокойно прозвучал ее голос: – Со мной были еще люди. Семья. Я бы не хотела… – Они в безопасности, о них уже позаботились. Ты можешь ни о чем не беспокоиться. – Не беспокоиться… – прошептала она. Она чувствовала себя одним сплошным беспокойством, охапкой беспокойств, засунутой в дерьмовое платье. Наконец ей удалось выдавить: – Мне жаль… что тебе пришлось идти сюда. Я знаю, как сильно… ты хотел отправиться на Север. – Когда я услышал, что ты в опасности, я недолго размышлял. Я вообще не размышлял! Впрочем, ни твой, ни мой отец все равно не оставили бы мне выбора. Может, даже и лучше, что я оставил Север настоящим мужчинам, таким как Лео дан Брок. Думаю, мы все готовы согласиться, что на самом деле я не создан для солдатской жизни. – Мундир тебе идет. – Да уж, хоть на поле боя я держусь овечкой, но что касается ношения мундиров, тут я настоящий тигр! Были времена, когда она могла вот так болтать часами, не говоря ничего, и это было восхитительно. Теперь это казалось непристойным: обмениваться легкомысленными шуточками, когда где-то рядом люди гадят на пол от страха. Она ощутила совершенно ничем не оправданный всплеск ярости. Почему он не пришел раньше? Почему он сидел тут и ждал, жалкий никчемный трус? Ей хотелось наброситься на него и рвать ногтями. Вместо этого она принялась расточать комплименты: – Из того, что я слышала, похоже, тебе удалось справиться со всем этим делом вполне неплохо. – Скорее благодаря удаче, чем умению, как мне кажется. – Ну, все люди живы… …Фонтан крови, брызжущий в лицо того охранника, когда его руку затянуло во вращающиеся шестеренки. Савин закашлялась, глотая едкую желчь. – Большинство, – поправилась она. – Большинство живо. – Главное, ты жива. Это все, что имеет значение. Мне очень жаль, что у меня ушло столько времени. На то, чтобы добраться сюда. Чтобы найти тебя. – Он посмотрел ей в глаза с такой искренностью, что она была вынуждена отвести взгляд. – Чтобы понять… свои чувства к тебе. Я не могу себе представить, чтобы наши отношения… остались такими же, как были прежде. Она едва не расхохоталась. – Ну разумеется! Разве может хоть что-нибудь остаться таким же, как прежде? Нет, никогда. – Поэтому я… Просто смешно, до чего он нервничал. Кронпринц Орсо, знаменитый своей беззаботностью. Скольких женщин он разочаровал? Наверное, сотни. Право же, стоило бы уже научиться делать это лучше. – Поэтому я… Он сделал глубокий вдох. Словно готовясь к какому-то деянию, требующему великой храбрости. Савин подняла подбородок. Словно для того, чтобы облегчить работу палачу. Он посмотрел на нее. Виновато. Испуганно. Стыдливо. У Савин лопнуло терпение: – Ну давай, говори уже! – Я хочу, чтобы ты на мне женилась! – выпалил он. – В смысле… черт! Орсо неловко опустился на дрожащее колено: – Я совсем не так все это планировал. У меня даже кольца нет! Она уставилась на него в холодном изумлении: – Что? Орсо взял ее обмякшую ладонь обеими руками. Они были горячими и немного липкими. – Это безумие, я знаю, что это безумие, но… Я тебя люблю! Мне понадобилось все это, чтобы осознать, но… Выслушай меня! По правде говоря, у нее не было слов, чтобы его перебивать. – Без тебя я просто дерьмо! Полное дерьмо! Все это знают. Но с тобой… У меня есть шанс стать кем-то достойным. Я пришел не для того, чтобы тебя спасти; что за нелепая идея! Я пришел, чтобы ты меня спасла. Никто меньше меня не годится на роль короля, я это знаю, но ты… черт побери, Савин, ты рождена, чтобы быть королевой! Нет женщины, которой бы я больше восхищался. У тебя есть и ум, и смелость, и амбиции – все то, чего у меня нет! Только представь, что мы сможем построить вместе! Ну, или ты будешь строить, а я буду смотреть. Королева Савин! – Он улыбнулся своей мальчишеской, вкрадчивой улыбкой. – Звучит очень даже неплохо! – Королева… Савин… Это прозвучало полузадушенным хрипом. Такой звук, наверное, издают гуси, когда им скручивают шею. Он мог бы выбрать любую. Но захотел ее. Не из-за денег, не из-за связей, не из-за ее париков, платьев и украшений. Не какое-то представление о ней – нет, ее саму. В самый худший момент. Даже сейчас. Даже в таком вот виде. И не просто как любовницу – как свою жену. Как свою королеву. – Я… – выдохнула она, но голос окончательно пропал, и это прозвучало какой-то едкой отрыжкой. – Черт! – Орсо вздрогнул и резко поднялся с места. – Тебе не обязательно отвечать. Ты можешь даже не думать об этом. Он убрал одну руку, но продолжал касаться ее кончиками пальцев другой, словно не мог заставить себя окончательно ее отпустить. – Мне не следовало спрашивать. Я такой кретин! Не торопись… думай… сколько тебе понадобится. Он примчался ее спасать. С пятитысячным войском. Войском, оплаченным ее деньгами, но все равно. Она никогда не думала, что ее может понадобиться спасать. И ей даже во сне бы не приснилось, что ее спасителем может быть он. Она словно бы впервые в жизни по-настоящему его увидела. До сих пор она знала, что это человек, с которым хорошо смеяться. Но она и вообразить не могла, что когда-либо станет ему доверять. Полагаться на него. Она готовила себя к отвержению и разочарованию с его стороны, но понятия не имела, что делать с его сочувствием и поддержкой. – Черт, – проговорил он, наконец отпуская ее пальцы. В них осталось странное щекочущее ощущение. – Я веду себя просто ужасно! Может быть, тебе что-нибудь нужно? Если есть что-то, что я… Может быть, ты хочешь остаться одна? Хочешь, чтобы я ушел? И он повернулся к выходу. Она поймала его за запястье. Оно дрожало. Как и ее ладонь. Потом она кинулась его целовать. Это вышло совсем не изящно. От неожиданности он отступил назад и влетел в столб посередине шатра, и на мгновение она уже решила, что вся эта чертова штуковина обрушится на них, хлопая парусиной. Их подбородки больно ударились друг о друга. Затем носы. Она попыталась повернуть голову, и он повернул свою в ту же сторону, потом оба одновременно повернулись в другую. Наконец она схватила его голову, обеими руками, притянула к себе, стукаясь зубами, жадно урча, некрасиво чавкая. Неловко, яростно, поспешно, словно их время было на исходе. Совсем не похоже на аккуратный распорядок их свиданий в кабинете Суорбрека, со всеми этими вежливыми расшаркиваниями, словно в придворном танце – чопорная игра, в которой оба держали свои карты при себе. Теперь все карты были брошены на стол, и все было убийственно серьезно. Ее сердце грохотало в ушах, в точности как это было в день восстания. Она увидела за занавеской его кровать, поблескивающую медью в полумраке, и потащила его в ту сторону. Все еще пытаясь ее поцеловать, он налетел на походную печку и едва не кувыркнулся через нее, потом запутался в занавеске и барахтался, пока она не сорвала ее и не отшвырнула в сторону. Сколько людей знали, что она здесь? Сколько могли догадаться, что здесь происходит? Ее это не заботило. Прежде она предпринимала кучу тщательно продуманных мер предосторожности. Изобретала алиби, меняла экипажи, занавешивала окна в треклятом Суорбрековом кабинете. Чтобы не узнал ее отец. Чтобы не узнали его родители. Чтобы не оказаться вынашивающей чужого ублюдка. Все действия предпринимались с такой кошмарной организованностью, с таким всеподавляющим здравым смыслом! Роман, выписанный в столбик и сведенный в баланс в книжке Зури, словно в бухгалтерской книге какой-нибудь мануфактуры. Теперь она могла думать только о том, с какой легкостью она могла бы умереть в Вальбеке. Умереть от побоев. Умереть от голода. Умереть на костре. Умереть, разорванная на части одной из ее собственных машин. Хорошие манеры, чувство благопристойности, забота о репутации, здравый смысл… все это больше не имело никакого значения рядом с необходимостью сорвать с себя этот мешок, называемый платьем, и прикоснуться голой кожей к его голой коже. Ее лицо было мокрым на ощупь – должно быть, она плакала. Ее это не заботило. Она повернулась спиной, чтобы он мог добраться до ее застежек. – Сними с меня эту штуку. – Я стараюсь, – пробурчал он, возясь с ее воротником. – Проклятая… черт! Треск швов, стук отскакивающих пуговиц – и она вытащила руки из рукавов, потянула платье вниз, извиваясь, словно змея, вылезающая из опостылевшей кожи. Лягнула ногой, отбросив его вместе с убогими нижними юбками прямиком в полотняную стенку шатра, заставив ее захлопать и зашуршать. Были времена, прежде, в кабинете Суорбрека, когда она не успевала даже снять с себя шляпу, а все было уже кончено. Теперь она стояла совершенно обнаженная. Не прикрытая, не защищенная ничем. Он держал ее руками за поясницу – едва касаясь кожи кончиками пальцев. Словно едва осмеливался дотронуться до нее. Она слышала его дыхание. Переплела свои пальцы с его, потянула его руки к себе, направляя их: вверх, к груди, вниз, между ног… Она высунула кончик языка между зубами, прикусила почти до боли. В цветистых романах, которые ее мать делала вид, что не читала, принц обязательно являлся на выручку героине, в последнее мгновение спасая ее от опасности, после чего она все с той же душераздирающей предсказуемостью падала в его постель, теряя сознание от благодарности. Савин никогда не чувствовала ничего, кроме презрения к подобному чтению, – и вот она сама поступает точно так же. Ее это не заботило. Он приостановился, щекоча неровным дыханием ее ухо: – Ты уверена, что ты хочешь… – Да, черт побери! Уверена! Протянув руку назад, она запустила пальцы в его волосы, наклонила его голову, чтобы поцеловать его через свое плечо, впиться губами в его язык. Неловкие, жадные, калечащие рот поцелуи, в то время как другая рука уже сражалась за ее спиной с пряжкой его ремня – рывок, поворот, еще рывок, и наконец пряжка звякнула и ослабла. Он издал легкий стон, когда она раскрыла его штаны, нашла член и принялась тереть его, неестественно согнув запястье. – Проклятье, – выдохнул он, возясь с пуговицами. – Ненавижу… мундиры! Когда наконец он содрал с себя рубашку, она прикрыла глаза, впитывая обнаженной спиной тепло его обнаженной груди; его рука скользнула мимо ее ребер, тесно прижимая ее к его телу, кожа к коже. Другая его рука снова оказалась между ее ног, и она принялась тереться об нее, назад и вперед. Она опустилась одним коленом на кровать – неуклюже, теряя равновесие, чуть не упав; ей пришлось схватиться одной рукой за кроватную стойку, другой продолжая тереть его член, чувствуя, как кончик мокро тычется в ее зад. Никаких амбиций, никаких манипуляций. Никаких трепыханий относительно того, что произошло вчера или что может случиться завтра. Только его сдавленные хрипы и ее всхлипывающие стоны, закрытые глаза и открытые рты. Во имя Судеб, ну и звуки! Словно кошка, мяучащая под дверью. Ее это не заботило. Она больше ни за что не держалась.Безнадежные дела
– Ты можешь идти, – сказала Вик. Практик перевел взгляд на узника – хитрые глаза, жестокие, узкие как щелки. Интересно, их специально так тренируют или в практики в принципе идут только те, кто от природы имеет угрожающий взгляд? Скорее всего, и то, и другое понемногу. – Не беспокойся, я с ним справлюсь, – заверила она. В конце концов запястья пленника были скованы за спиной и вдобавок прикреплены цепью к стулу. Мешок на его голове слегка шевелился от дыхания. Дверь закрылась. Вик взяла мешок за угол и стащила прочь. Малмер понравился ей с их первой встречи. Она никогда бы этого не признала, поскольку это могло стать слабостью, которой могли воспользоваться. Но она питала к нему глубокую приязнь. И уважение. По ее мнению, он был настолько хорошим человеком, насколько это вообще возможно. Поэтому ей было больно видеть уязвленное выражение на его лице, когда он ее узнал. Однако выражение есть выражение. Вик доводилось с улыбкой встречать пинки, палки и ножи – причем некоторые из них от людей, которые ей нравились. Обиженный взгляд не сможет поколебать ее решимость, как легкий ветерок не может подвинуть гору. По крайней мере, так она себе говорила. – Ты одна из них! – выдохнул он. Потом прикрыл глаза и медленно покачал головой. – Никогда бы не подумал, что это ты. Подумал бы на тебя в последнюю очередь. – Это моя работа, – отозвалась она, падая на стул напротив него. – Ну, ты сделала ее чертовски хорошо. Надеюсь, ты гордишься собой. – Не стыжусь. Те, кто цепляется за такое барахло, как стыд или гордость, и недели не протягивают в лагерях. – То есть это все же было правдой? – Там погибли все мои близкие. Вся семья. – Но… тогда как ты можешь сейчас работать на этих мерзавцев? После всего, через что ты прошла? – Ты смотришь не с того конца. – Вик наклонилась к нему. – После всего, через что я прошла – как бы я могла не работать сейчас на этих мерзавцев? Плечи Малмера опустились. – Нам обещали помилование. Это-то правда по крайней мере? – Правда. Но ты должен был и сам сообразить, что вопросов не избежать. Она поглядела ему прямо в лицо, так, чтобы иметь возможность оценивать каждое подергивание, каждое биение пульса, каждое движение глаз. Чтобы иметь возможность почуять, когда он скажет правду. – Где Ризинау? Малмер устало вздохнул. – Я не знаю. – Где Судья? – Тоже не знаю. – Дай мне хоть что-нибудь, что я могла бы дать им. Помоги мне помочь тебе. – Думаешь, я не отдал бы вам Судью, если б мог? – Малмер угрюмо хмыкнул. – Да я бы только радовался, если бы вы вздернули эту сумасшедшую ведьму! Она знала, что услышит эти ответы. Но вопросы все равно нужно было задать. – Кто такой Ткач? – Так назвал себя Ризинау, когда мы впервые встретились. – Когда это произошло? – Меня арестовали за агитацию. Пять лет назад, может быть, шесть. Мы всего-навсего собирались попросить, чтобы нам платили по-честному, но я оказался крайним. Похоже, у меня к этому талант. Ко мне пришел Ризинау, примерно в такой же комнате, как эта. Сказал, что смотрит на вещи так же, как и мы. Сказал, что хочет помочь. Нанести удар за простого человека, так он сказал. Осуществить Великую Перемену. – Малмер скривил губу. – Похоже, я поверил ему, просто потому что хотел поверить. Похоже, к этому у меня тоже талант. – Как и у большинства из нас, – ответила Вик. – Знаешь, что я думаю? – Если бы знал, не сидел бы на этом стуле. – Ризинау был глупец. Может быть, он и возглавлял весь этот хаос, но он никоим образом не мог спланировать восстание. – Она придвинулась к нему немного ближе, словно желала поделиться секретом, а не выудить секрет из него. Ничто так не убеждает людей довериться тебе, как сделать вид, будто ты доверяешь им. – Он говорил, что имя «Ткач» он позаимствовал у кого-то еще. У кого-то, кто наставил его на этот путь. Она знала, что этого мало. Ничего такого, что могло бы убедить его преосвященство в том, что заговор имеет более глубокие корни. Однако Вик никогда не могла оставить незакрепленную нить болтаться. – Чем ты обязан Ризинау? – спросила она. – Он всех вас использовал. Удар за простого человека? Не смеши меня. Итак, кто такой Ткач? Малмер, нахмурясь, глядел в столешницу. Словно ее слова заставили его задуматься. Словно он перебирал свое прошлое, разглядывал события под разными углами. Наконец он моргнул и откинулся на спинку, хмыкнув, словно внезапно сумел сложить что-то воедино. – Был один человек. На первом большом собрании, куда я пришел. Ризинау вел себя с ним… очень уважительно. Почти раболепно. Словно священник, к которому на службу заглянул сам Господь. Ризинау показал нам его, когда говорил речь. Сказал, что это основатель всего этого праздника. Причина, по которой мы все собрались. Но тот так и не сказал ни единого слова, только наблюдал. – И кто это был? – прорычала Вик. Она уже предвкушала ответ, висящий на ветке перед самым ее носом. – Его имени я ни разу не слышал, – ответил Малмер. – И лица по-настоящему не видел, однако… Дверная ручка загремела, повернулась. Вик рывком развернулась к двери, готовая рявкнуть на практика, чтобы тот убирался прочь. Но слова замерли у нее на губах. В дверном проеме стоял наставник Пайк. Его обожженное лицо было лишено выражения, за плечами маячили двое практиков, метая над масками еще более свирепые взгляды, чем обычно. – Так-так, – проговорил наставник шелестящим шепотом, ступая в узкую комнату. – Уютно здесь у вас. Вик встала, скребнув ножками стула по полу. – Наставник Пайк… Большая честь. – Большая честь для меня. Вы проделали в Вальбеке выдающуюся работу, инквизитор. Выказали одновременно осторожность и решительность, смекалку и храбрость. Без вас это восстание могло бы обернуться гораздо большей кровью. Но, впрочем, чему я удивляюсь! Его преосвященство всегда обладал особой способностью подбирать для работы подходящих людей. Вик смиренно поклонилась. – Вы слишком добры, наставник. – Не многие согласились бы с вами на этот счет, – отозвался Пайк, переводя взгляд на Малмера. – Этот человек был одним из вожаков восстания. Я задавала ему кое-какие вопросы относительно причин случившегося. – Я думал, мы можем винить в этом нашего отбившегося от рук коллегу, наставника Ризинау? – Возможно. Вик не стала распространяться. Никогда не стоит использовать много слов, когда достаточно немногих. – Мне бы очень хотелось посмотреть, как вы работаете. Осталось не так много людей, у которых я мог бы чему-нибудь научиться касательно методов ведения допроса. – Пайк с сожалением вздохнул. – Однако его преосвященство настаивает на вашем возвращении в Адую. Он желает поздравить вас лично. – Но мне действительно совсем не… – Наслаждайтесь отдыхом. – Пайк положил ладонь ей на плечо. Прикосновение было легчайшим, но тем не менее по ее коже поползли неприятные мурашки. – Никто не может сказать, что вы его не заслужили. Один из практиков поставил на стол тяжелый чемодан. Внутри громыхнули инструменты. – Оставьте это дело мне, – настойчиво сказал Пайк. – Поверьте, я раскрою в нем все, что только можно раскрыть. Вик взглянула на Малмера. Однажды в лагерях, когда они таскали бревна через замерзшее озеро, один из заключенных провалился под лед. Двое других подползли к полынье на животах, надеясь его вытащить. Они тоже ушли под воду. Если хочешь выжить, желательно развить хорошее чутье на безнадежные дела. И если ты чувствуешь, что дело проиграно, лучше держаться от него подальше. Чтобы тебя не затянуло вместе с ним. Вик повернулась к двери. – Надо бы нам с вами как-нибудь поговорить. – Пайк был одним из тех людей, что обладают отвратительной привычкой возвращать тебя с порога, просто чтобы показать свою власть. – О чем, наставник? – В инквизиции множество людей, проведших какое-то время в тюремных лагерях Инглии, но в основном по эту сторону решетки. – Он наклонился ближе, понизив голос, и от его щекочущего дыхания волоски на ее шее встали дыбом. – Те немногие из нас, что находились под замком, а не гремели ключами, должны держаться вместе. Так мы сможем напоминать друг другу… об уроках, которые мы там выучили. – Они постоянно у меня перед глазами, – отозвалась Вик с вымученной улыбкой. Малмер не сводил глаз с одного из практиков, который уже доставал из чемодана инструменты, аккуратно раскладывая их в ряд вдоль края стола. Он понравился Вик с момента их первой встречи. Эта сцена не доставила ей ни малейшего удовольствия. Однако нужно иметь чутье на безнадежные дела. И если дело проиграно, лучше держаться от него подальше. Сгорбив плечи, она повернулась к двери. – Ну что ж, приступим. Мастер Малмер, верно? Кажется, вы говорили что-то насчет… Ткача? Дверь, клацнув защелкой, затворилась.Новый человек
Веки Орсо затрепетали и распахнулись. Бледный свет. Шорох парусины под ветром. Лишь через несколько мгновений он понял, где находится. Вальбек. И еще произошло что-то очень приятное… С восстанием покончено… Савин! Он перевернулся на другой бок, медленно-медленно, едва отваживаясь посмотреть. Внезапно его охватил ужас при мысли, что это все ему приснилось и постель окажется пуста. Но нет – вот она лежит, рядом с ним. Глаза закрыты, губы слегка приоткрыты, острые ключицы мягко колышутся в такт дыханию. На мгновение он почувствовал, как защипало глаза, и был вынужден крепко зажмуриться. Она в безопасности. Она с ним. По его лицу разлилась улыбка. Он сделал ей предложение. Он на самом деле сказал это! И, конечно, строго говоря, она не ответила ему формальным согласием, но если вспомнить, как она затащила его в постель, это было трудно принять за отказ. Выбирая пару сапог, он зачастую по три раза менял решение и потом еще весь день мучился сомнениями. Но насчет этого – самого важного решения в его жизни – у него не было никаких вопросов. Савин была создана для него: женщина, которую он хотел и в которой нуждался. Она всегда была такой. Орсо придвинулся к ней, протянул руку, чтобы коснуться ее лица. Ему хотелось разбудить ее. Сжать в объятиях. Еще раз заняться с ней сексом, разумеется – но это было нечто гораздо большее. Это была любовь, не похоть. Или, по крайней мере, не одна только похоть. Ему хотелось поделиться с ней всеми своими надеждами и мечтами – об их будущем, о будущем их народа. Поделиться планами на все хорошее, что они могли сделать вместе. Потом он остановился, чуть-чуть не донеся кончики пальцев до ее щеки, чувствуя на ладони тепло ее дыхания. Она спала так мирно! Будить ее было бы эгоизмом. Хоть раз в жизни он поставит кого-то другого впереди себя. Он сделается для людей опорой, столпом, вместо мертвого груза разочарования, который они вынуждены тащить от неудачи к неудаче! Орсо отвел руку. Он не пойдет по легкому пути и не станет разыгрывать из себя героя. Нет, он проделает необходимую работу, чтобы стать героем. Очень осторожно он выбрался из постели, двумя пальцами выудил с пола свои штаны и натянул, придерживая пряжку, чтобы она не загремела. Твердый с утра член пренебрежительно затолкал под пояс, где он со временем сам должен был поникнуть. Это ему сегодня утром не понадобится. Надо дать ей немного передохнуть. Он даст ей все, что ей необходимо. Он поможет ей исцелиться! Орсо накинул на плечи шелковый сулджукский халат, не в силах стереть с лица улыбку. Ему довелось попробовать себя в сотнях ролей – и доказать свою несостоятельность, зачастую с большим драматизмом. Роль мужа оставалась в числе немногих оставшихся, в которых он еще имел шанс достичь ослепительного успеха. Он не позволит этому шансу проскользнуть у него между пальцев! Только не в этот раз. Он еще несколько мгновений постоял возле полога, отделяющего основную часть шатра, глядя назад. Приложил кончики пальцев к губам, едва не послал ей воздушный поцелуй. Вовремя опомнился, осознав, насколько смехотворно это выглядит. Потом все равно послал – черт с ними со всеми! – и опустил полог. А ведь было время – еще вчера, если быть честным, – когда рассвет застал бы его за перерыванием разбросанных вокруг кровати бутылок, в поисках чего-нибудь, откуда можно было бы высосать несколько последних капель. Но тот человек остался в прошлом и никогда не вернется. Чай – вот что ему нужно сейчас! Утренний напиток деятельных натур, нацеленных на достижения! – Хильди! – завопил он, приблизительно в направлении выхода из шатра. – Мне нужно растопить печь! Он начинал чувствовать исключительное довольство самим собой, и подозревал, что в кои-то веки, возможно, это чувство даже было заслуженным. Да, конечно, самая опасная часть работы была проделана потрясающим двойным агентом архилектора Глокты, но ему казалось, что и он вполне неплохо разыграл ту полную руку тузов, которую она ему сдала. Он справился с непростой задачей – выждать и действовать осторожно. Он провел переговоры с царственным величием. Он выказал добросердечие, сдержанность и здравомыслие. Он спас множество жизней. Орсо Милосердный – так, возможно, назовут его будущие историки, с восхищением оглядываясь на его достижения. А что, звучит неплохо! Гораздо лучше, во всяком случае, чем большинство имен, которыми его называли в народе до сих пор. Восстание, разумеется, было просто ужасным, но возможно, и из него может выйти что-то хорошее. Оно может стать моментом, когда он прекратит приносить сплошные разочарования – окружающему миру и самому себе. Если рядом будет Савин, он способен на что угодно. Способен быть кем угодно! Орсо расхаживал взад и вперед по шатру, захлестываемый все новыми и новыми идеями. Прежде встреча нового дня требовала от него невыносимых усилий. Теперь он не мог дождаться, чтобы начать действовать. Необходимо было понять, что происходит на самом деле – не только в коридорах власти, но внизу, в грязи, среди простого народа. Поговорить с этой женщиной, Тойфель: она несомненно знала, что чем в действительности является. Потом, когда он вернется в Адую, – провести несколько заседаний Закрытого совета касательно дальнейшего политического курса. На этот раз по-настоящему, с настоящими задачами. О том, как действительно изменить положение вещей. Освободить нацию от накопленных долгов и начать строить новое. Отделаться наконец от этих кружащих стервятников, Валинта и Балка. Распределить достаток. Что хорошего в прогрессе, если он приносит пользу лишь немногим? Он позаботится о том, чтобы ничего подобного этому восстанию никогда не произошло в будущем. И на этот раз никаких чертовых извинений! Разве Савин когда-нибудь извинялась? Никогда! Полог шатра резко отдернули в сторону, и внутрь вошла Хильди, топая сапогами и оставляя поперек полотняного пола цепочку грязных следов. – Доброе утро, Хильди! По всей видимости, она была довольна им в гораздо меньшей степени, чем он сам. Даже не взглянув в его сторону, она угрюмо потащила к печке большую корзину с растопкой. – Прекрасный день, не правда ли? Благодаря матери Орсо приобрел собачье чутье на различные оттенки уничижительного молчания, и в молчании Хильди ему начинало чудиться что-то серьезное. С яростным грохотом она распахнула дверцу печки и принялась пихать внутрь дрова так, словно они были ножами, а печь – презренным врагом. – Кажется, тебя что-то беспокоит? – О нет, ваше высочество! – Ее тоненький голосок угрожал оборваться под грузом сарказма. – И тем не менее я чувствую какую-то легчайшую вибрацию враждебности. Обиды, Хильди, похожи на постель пьяницы: их лучше почаще выносить наружу. Она развернулась к нему, и он был поражен, наткнувшись на ее свирепый ненавидящий взгляд. – Я защищала тебя! Когда люди смеялись! Я всегда вставляла за тебя слово! – Э-э… Я, конечно, ценю твою поддержку… – озадаченно пробормотал Орсо. – Ты знал! Черт побери, ты знал, что этим кончится! Он сглотнул, ощущая, как в груди разливается чувство глубочайшего ужаса: – Чем кончится? Она подняла дрожащую руку, указывая на выход из шатра, за которым слышался стук молотков и громкие голоса, внезапно приобретшие зловещий оттенок. – Вот этим! Орсо натянул на плечи халат и нырнул в зябкое утро. Когда его глаза приспособились к яркому свету, он сперва не увидел ничего необычного. Офицеры вкушали свой завтрак; солдаты грели руки у костра. Еще кто-то складывал шатер, готовясь к обратному путешествию в Адую. Где-то неподалеку кузнец стучал по очередной железяке. Никакой резни, чумы или массового голода, в которых его можно было бы обвинить, насколько он мог… Он застыл на месте. Возле дороги, ведущей в Вальбек, был установлен высокий столб, похожий на мачту, из которого возле самой вершины торчала вбок перекладина. С перекладины свисала цилиндрическая клетка. В клетке был человек. Мертвый человек, судя по тому, как свисали его ноги. Несколько заинтересованных ворон уже собирались на ветвях близстоящего дерева. Один из офицеров приветствовал его радостным: «Ваше высочество!», но Орсо не смог заставить себя ответить даже кивком. Ему очень не хотелось приближаться к виселице, но у него не было выбора. Чувствуя, как холодная лагерная грязь липнет к босым ногам, он начал пробираться в ту сторону. Двое практиков придерживали основание столба, в то время как третий большой колотушкой уминал вокруг него землю. Четвертый сосредоточенно приколачивал гвоздями распорки. К ним подъехала большая фура, на ней были навалены еще столбы. Двадцать? Тридцать? Возле фуры стоял наставник Пайк, хмурясь в большую карту и показывая на ней что-то вознице. – О нет… – Орсо чувствовал, как с каждым шагом тяжесть в животе становится все больше, словно его кишки могли в любую секунду прорваться наружу и выпасть из задницы. – Нет, нет, нет… Клетка медленно, со скрипом развернулась к нему, открыв лицо своего обитателя – чудовищно неподвижное, закрытое спутанными седыми волосами. Малмер. Человек, который возглавлял ломателей. Человек, которому Орсо обещал помилование. – Мать вашу так, что вы наделали? – завопил он, не обращаясь ни к кому конкретно. Дурацкий вопрос. Ответ едва ли мог быть более очевидным. Вся цель их работы заключалась в том, чтобы сделать его настолько очевидным, насколько можно. – Мы развешиваем две сотни зачинщиков вдоль Вальбекской дороги, с интервалами в четверть мили, – скучным голосом протянул Пайк, словно отчаянный крик Орсо был просто требованием нужной информации, лишенным всякой эмоциональной нагрузки. Словно весь вопрос состоял в точности расположения трупов, а не в том, почему они вообще здесь оказались. – Нет, вы… стойте, черт вас возьми! – рявкнул Орсо, хотя его приказу, возможно, несколько не хватало величия из-за того, что ему приходилось придерживать полы халата, словно женщине, подбирающей юбки, чтобы не перепачкать их дорожной грязью. – Мать вашу, остановитесь! Один из практиков, уже замахнувшийся молотком, приостановился, вопросительно подняв бровь в сторону наставника. – Ваше высочество, боюсь, это невозможно. Пайк кивнул своему человеку, и молоток снова бодро застучал, вколачивая гвозь. Наставник вытащил из-за пазухи впечатляющего вида бумагу с несколькими подписями, нацарапанными внизу, и большой красно-золотой печатью, в которой Орсо немедленно узнал печать своего отца. – У нас есть четкий и недвусмысленный приказ его преосвященства архилектора, подтвержденный всеми двенадцатью членами Закрытого совета. В любом случае, если мы сейчас остановимся, ничего хорошего это не принесет. Все двести предателей уже сознались и были казнены. Нам осталось только вывесить их на всеобщее обозрение. – Без суда? – Голос Орсо звучал необычайно пронзительно. Почти истерически. Он попытался взять его под контроль, но без какого-либо результата. – Без расследования? Без… Пайк обратил к нему свои глаза, лишенные ресниц, лишенные какого-либо тепла. – Ваш отец даровал инквизиции экстраординарные полномочия для расследования, допроса и казни на месте преступников, замешанных в этом бунте. Его указ аннулирует как ваши чувства, ваше высочество, так и мои, и чьи-либо еще. – Но боюсь, альтернативы на самом деле никогда и не было. – Йору Сульфур лежал, привалясь к задней стенке фуры и чувствуя себя совершенно удобно срединаваленных виселиц. Одну руку он закинул за голову. Его специфическая диета, очевидно, позволяла ему фрукты, поскольку в другой он держал недоеденное яблоко. Когда он поднял невозмутимый взгляд на виселицу, Орсо заметил, что его глаза разного цвета: один голубой, другой зеленый. – Я видел множество случаев, подобных этому, и поверьте моему слову, правосудие должно падать как молния. Быстро и беспощадно. – Молния редко поражает тех, кто это заслужил, – проскрежетал Орсо. – А кто из нас абсолютно невиновен? – Оскалив зубы, Сульфур вгрызся в яблоко и принялся задумчиво жевать. – Неужели вы действительно думаете, что могли просто отпустить этих ломателей на все четыре стороны? Чтобы они распространили свой хаос по всему Союзу? Подстрекали людей к новым мятежам? Чтобы все запомнили, что убийства, бунты и предательство – мелочная вещь, не заслуживающая упоминания, и уж во всяком случае наказания? – Я обещал им помилование, – пробормотал Орсо, чувствуя, как его голос слабеет с каждым звуком. – Вы сказали им то, что требовалось, чтобы привести этот несчастливый эпизод к завершению. Чтобы обеспечить стабильность. «Стабильный Союз – это стабильный мир», как всегда повторяет мой мастер. – Едва ли можно требовать от вас верности слову, данному изменникам, ваше высочество, – добавил Пайк. Орсо поморщился, глядя в грязь. Осознав, что его член до сих пор болезненно зажат ремнем, он украдкой поправил его большим пальцем сквозь халат, ощутив, как тот безвольно шлепнулся на свободу; последние следы утреннего величия окончательно увяли. С доводами Сульфура было трудно не согласиться. Управление великой державой внезапно показалось ему гораздо более сложным делом, чем несколько минут назад, в его уютном шатре. И в любом случае, что он мог с этим поделать? Оживить повешенных? Его бессмысленный гнев уже угасал, сменяясь столь же бессмысленным чувством вины. – Что обо мне будут думать люди? – прошептал он. – Они будут думать, что, подобно Гароду и Казамиру и другим великим правителям древности, вы – человек, делающий то, что необходимо сделать! – Сульфур покачал пальцем, обкусывая сердцевину яблока: – Милосердие достойно восхищения, когда мы видим его у простолюдинов, но боюсь, это не то качество, которое сохраняет власть королям. – Можете не стесняться и снова использовать меня в роли злодея, – добавил Пайк. – Должен признать, типаж мне действительно подходит. Он сдержанно поклонился. – А теперь прошу меня извинить, ваше высочество, необходимо переделать еще множество дел. Вы должны возвращаться в Адую как можно скорее. Вашему отцу наверняка не терпится поздравить вас с победой. Сульфур, который обгрыз яблоко уже до черенка, отбросил его в сторону и лениво откинулся в тени виселицы, положив кудрявую голову на руку. – Не сомневаюсь, он будет очень гордиться вами. И мой мастер тоже. Отец будет гордиться! Не говоря уже о мастере этого глупца… Одна штанина у Малмера задралась, обнажив икру. Седые волосы на бледной коже слегка шевелились от ветра. Один глаз был закрыт, но другой, казалось, смотрел вниз в направлении Орсо. Говорят, что у мертвых не бывает мнений, но у этого оно, похоже, имелось, по крайней мере в отношении Орсо. И оно было едва ли не ниже его собственного.* * *
– Не совсем тот конец приключения, на какой мы все надеялись. – Танни подошел к нему, держа в руке дымящуюся кружку с чаем. – Но хоть какой-то, да конец. Пожалуй, еще никогда он не нравился Орсо меньше, чем в этот момент. – Почему ты меня не позвал? – проскрежетал он. – У меня сложилось впечатление, что вы были заняты другими делами. – Танни многозначительно покашлял. – К тому же, что хорошего бы из этого вышло? – Я мог бы… мог бы… – Орсо не мог найти подходящие слова. – Остановить это! Танни вручил ему кружку и отечески потрепал по плечу. – Нет, не могли бы. Орсо хотелось швырнуть чашку ему в лицо, но во рту у него действительно пересохло, поэтому вместо этого он отхлебнул глоточек. Над их головами виселица заскрипела под ветром, и Малмер медленно отвернулся в сторону. «Орсо Милосердный», так назовут его будущие историки, с восхищением оглядываясь на его достижения? Это казалось маловероятным.Два сапога пара
– Как ты себя чувствуешь? Лео поморщился, вытягивая раненую ногу. – Все еще немного болит. – Могло быть гораздо хуже. Он снова скривился, щупая порез на боку. – Не сомневаюсь в этом. Его мать протянула руку и мягко провела большим пальцем по его забинтованной щеке. – Боюсь, у тебя останутся шрамы, Лео. – Воинам положено, разве нет? На Севере это называют «Именными ранами». – Мне кажется, за последние несколько дней мы повидали уже достаточно северных обычаев. – Да, передышка не помешает. Лео помолчал, набрал в грудь воздуха. – Рикке так и не пришла меня повидать. – Исход вашего поединка не очень ее обрадовал. – Она предпочла бы, чтобы я погиб? – Нет, но она предпочла бы, чтобы погиб Сумрак. Она очень красноречиво выразила свою позицию на этот счет. – Она красноречиво выражает свою позицию на любой гребаный счет, – пробурчал Лео. Рикке, конечно, могла показаться нескончаемым источником веселья и шуток, но он начинал видеть, что этот источник течет из колодца, наполненного глубоким недовольством. – А ты что думаешь? – Я думаю, что ты пощадил Сумрака, потому что у тебя большое сердце. – В смысле, у меня маловато мозгов? – Столикус сказал: «Убить врага – повод для облегчения. Сделать из врага друга – повод для торжества». – Она посмотрела ему в глаза, как делала всегда, когда хотела, чтобы он выучил урок: – Если бы ты смог сделать своим другом Большого Волка… если бы ты смог заключить союз с Севером… Она оставила фразу незаконченной. Лео, моргнув, посмотрел на нее: – Ты уже сейчас думаешь о следующем шаге! – Бегун, который не думает о следующем шаге, неизбежно упадет. – Если Рикке так взбесилась из-за того, что я оставил Сумрака в живых, что же она скажет, если я начну с ним дружиться? – Если ты хочешь стать великим лордом-губернатором, ее чувства не должны диктовать направление твоих действий, так же как и мои. И даже твои собственные. Ты должен делать то, что будет лучше для большинства людей. Ты ведь хочешь стать великим лордом-губернатором, Лео? – Ты знаешь, что хочу. – Союз воюет с Севером, с переменным успехом, с тех самых пор, как Казамир покорил Инглию. Мы не можем побить северян мечами, Лео, по крайней мере, не окончательно. Мы всегда будем драться, чтобы не пустить их к себе… – Она очень тихо добавила: – Если не пригласим их сами. – То есть… что же, я теперь миротворец? – Ты боец, каким был и твой отец. Но великие бойцы отличаются от простых убийц тем, что знают, когда нужно закончить бой. Гримасничая от боли в боку, боли в животе, боли в бедре, Лео спустил ноги с кровати на холодный пол. – Должен признать, в настоящий момент меня не особенно тянет сражаться. – Ну, едва ли нам удастся долго удерживать тебя вдалеке от мечей. – С сухой улыбкой мать Лео вытащила из рукава сложенный лист бумаги. – Тебе пришло письмо. Послание от короля. Или, во всяком случае, от его лорда-камергера. – Да неужели. Они в конце концов присылают нам подкрепление? – Они уже узнали, что в этом нет необходимости. Поэтому, естественно, спешат излить свои хвалы твоей воинской доблести. – Их хвалы послужат бальзамом для моих ран, не сомневаюсь. – Это еще не все, – сказала она, снова глядя в письмо. – Ты приглашен в Адую на торжество. Они устраивают большой парад в честь твоей победы над северянами! Подозреваю, что Закрытый совет хочет искупать короля и его сына в отраженных лучах твоей славы. Лео потер разрубленное плечо сквозь повязки. Во имя мертвых, как же оно саднило! – На самом деле это ты достойна торжественного парада. – За что? За бесконечные отступления? – Она накрыла ладонью его руку. – Ты дрался. Ты победил. Ты заслужил награду. Мать мгновение помедлила, глядя ему в глаза. – Я горжусь тобой. Эти слова были для него словно новый удар мечом. Лео прикрыл глаза, чувствуя, как слезы щиплют веки. Он даже не подозревал, насколько всегда хотел это услышать.* * *
Это было непросто. Он шел с палкой, каждый шаг требовал болезненного усилия; рассеянные по долине северяне соревновались друг с другом в том, кто окинет его более угрожающим взглядом, когда он проходил мимо. Один из них точил меч с равномерным «ширк, ширк, ширк» – казалось, будто звук скребет прямо по его обнаженным нервам. – У меня такое чувство, что нас здесь не очень-то любят, – пробормотал Юранд, не раскрывая рта. – У меня такое чувство, что они вообще никого особенно не любят, – шепнул в ответ Гловард. – Они не обязаны нас любить, главное, чтобы не убили. Лео начинал подозревать, что это была очень плохая идея. Впрочем, у него она была далеко не первой. Он вздернул подбородок и постарался идти так, словно искал повода для нового поединка, здесь и сейчас. Это было непросто. Но если бы менять мир было просто, все бы этим занимались. На самом дне долины, возле ленивого ручья, стоял дом. Из приземистой трубы вился грязноватый дымок. Из-под низкой притолоки навстречу им как раз вынырнул человек: стального цвета волосы, стальная хмурая мина на жестком лице. Лео узнал его – видел из круга. Кальдер Черный, отец Стура Сумрака, брат Скейла Железнорукого. Человек, который на самом деле правил Севером. – Лео дан Брок! Ты храбрец, если осмелился прийти сюда. – Кальдер прижмурил глаза, словно он был котом, а Лео – особенно безрассудной мышью. – Большой храбрец или, может быть, большой глупец. Лео попытался изобразить обезоруживающую улыбку: – Разве человек не может быть и тем и другим одновременно? Обезоружить Черного Кальдера ему не удалось. – По моему опыту, чаще всего так и бывает. Ты пришел, чтобы понасмехаться над моим сыном? – Вовсе нет. Я пришел, чтобы подружиться с ним. Черный Кальдер приподнял седые брови: – Ты еще больший храбрец, чем я думал! Но если тебе хочется сунуть голову в волчью пасть, кто я такой, чтобы тебя останавливать? – Тогда остается только одна вещь. – А именно? Лео кивнул в сторону кидающих гневные взгляды северян: – Твоим людям больше нечего делать на земле Ищейки, особенно с такими насупленными рожами. Им давно пора вернуться к своим семьям и начать снова учиться улыбаться. Черный Кальдер еще мгновение смотрел на него, потом фыркнул от смеха: – Поражение сделало их угрюмыми, это точно! И он удалился, не прибавив больше ни слова. – Вы двое ждите здесь, – сказал Лео своим друзьям. Больше всего ему хотелось взять их с собой. Но некоторые вещи необходимо делать в одиночку. Комната не особенно отличалась от той, в которой он провел последние несколько дней. Тот же пряный запах целительских трав и застарелого пота. То же удушающее тепло от перетопленного очага. Одна кровать, один стул. Потрепанное воинское снаряжение, так же сваленное в углу. Напоминание о том, что человек, лежащий здесь, был воином. Упрямое утверждение, что он будет им снова. – Ну-ка, ну-ка! Молодой Лев самолично пришел меня проведать! Стур Сумрак полулежал на кровати в темном углу, под его перевязанную ногу были подложены свернутые одеяла. Его губа приподнялась над зубами в фирменной волчьей усмешке, словно для того, чтобы компенсировать синяки под обоими глазами и корку засохшей крови под распухшим носом. – Вот уж кого из ублюдков я меньше всего ожидал увидеть возле моего одра, так это ублюдка, который меня сюда уложил! Лео повесил свою палку, зацепив крючком за спинку стула, и тяжело уселся на сиденье. – Великий воин всегда старается удивить. – Ты хорошо говоришь на северном наречии. – Я год прожил в Уфрисе, у Ищейки. Глаза Стура блеснули в полумраке. Словно глаза волка в лесной чаще. – И как я слышал, полюбил тыкать членом в его тощую дочку? – Не меньше, чем тыкать мечом в тощего сынка Черного Кальдера, – отозвался Лео, не отводя взгляда. Оскал Стура стал еще более свирепым: – Из-за твоего меча я, возможно, не смогу больше ходить. Лео был слишком изранен сам, чтобы ему сочувствовать. И в любом случае, сочувствием он бы ничего не добился. – Ты спутал меня с тем, кому не насрать, – отозвался он. – Я тебе не нянька, а также не гребаный дипломат. Я воин, как и ты сам. – Не равняй меня с собой! – Стур, извиваясь, приподнялся на матрасе и мучительно скривился, случайно двинув ногой. – Я мог бы отправить тебя в грязь дюжину раз! – Да уж конечно. – Я фехтовал гораздо лучше тебя! – Ну разумеется. – Если бы я не решил немного развлечь публику… – Но ты решил развлечь публику. Ты не принял меня всерьез, мать твою, и ты проиграл! – Лео должен был признать, что произнес это с огромным удовольствием. – И теперь ты обязан мне жизнью. Стур стиснул кулак, словно собираясь ударить его. Но трудно нанести серьезный удар, лежа на спине, и они оба это знали. Он снова опустился на постель и отвел взгляд, словно волк, побитый соперником и украдкой ныряющий в кусты. – Урок усвоен. – Его взгляд снова устремился к Лео. – В следующий раз я не предоставлю тебе такой возможности. – Следующего раза не будет. Даже если ты сможешь снова ходить. Ты не единственный, кто может усваивать уроки. – Тогда зачем ты пришел? – Потому что моя мать сказала: «Мальчишки хнычут над тем, что сделано. Мужчины решают, что делать дальше». – А ты всегда слушаешь свою мамочку? – Да, хотя и часто на это жалуюсь. – В конце концов, он же не дипломат. Если он не добьется своего откровенностью, то не добьется ничем. – Она очень умная женщина. – Что-то подобное мог бы сказать мой отец. – Как я слышал, он очень умный человек. – Да, он постоянно меня в этом уверяет, – хмыкнул Стур. – Ну что ж, давай посмотрим в будущее. Что ты там видишь, Молодой Лев? И действительно, что? Лео набрал в грудь воздуха. – Девять Смертей выиграл на круге десять поединков, но оставил большинство своих противников в живых. Рудду Тридуба. Черного Доу. Хардинга Молчуна… – Все эти имена мне известны. – Он обязал их служить себе. Стур скривил губу: – Ты хочешь, чтобы я тебе служил? – Сделать Большого Волка своим ручным зверьком? – Он увидел, как лицо Стура исказилось от ярости, и это заставило его еще мгновение помедлить, прежде чем продолжить: – Нет, мне не нужно, чтобы ты был моим слугой. Я хочу, чтобы ты был моим другом. Стур недоверчиво фыркнул, источая гордость и презрение. Все, что он делал, источало гордость и презрение, даже когда он проигрывал. – Кем-кем? – Сдается мне, что мы с тобой хотим одного и того же. – И что же это за хрень такая? – Слава! – гаркнул Лео с такой силой, что голос отскочил от узких стен, заставив Стура вздрогнуть. – Ты хочешь, чтобы люди произносили твое имя только шепотом. Со страхом! С благоговением! С гордостью! Ты хочешь, чтобы его пели в песнях, в той же строчке, где поют про Девять Смертей, Вирруна из Блая и других великих героев нашей эпохи! Известность – вот чего ты хочешь! – Лео потряс сжатым кулаком перед лицом Стура. – Слава на круге, слава на поле боя! Ты хочешь сразиться с великими воинами и отправить этих ублюдков в грязь! Ты хочешь победы! Он выкрикнул это слово, как боевой клич, и лицо Стура дернулось, словно лицо скупца, завидевшего блеск золота. – И знаешь, откуда я это знаю? – Лео улыбнулся, или, во всяком случае, обнажил зубы. – Потому что я тоже этого хочу. В комнате вновь воцарилось молчание. Был слышен только треск поленьев, оседающих в очаге. Стур погрузился в задумчивость, не сводя глаз с Лео. Два красивых молодых героя в самом расцвете сил. Лорд-губернатор и будущий король, готовые выступить из длинных теней своих родителей. Два чемпиона, люди действия, у каждого за поясом уже имеется несколько больших побед, готовые унаследовать мир и перестроить его таким образом, каким считают нужным. – Может быть, мы все же действительно понимаем друг друга, – тихо проговорил Стур. – Нам придется быть соседями, – сказал Лео, подаваясь вперед. – Мы можем тратить силы, сражаясь друг с другом. Тратить свою жизнь, ожидая, когда нам воткнут нож в спину, как делали наши невероятно умные родители. Но как мне кажется, мы живем своим разумением и можем сами найти для себя подходящий путь. Земной Круг широк; во врагах недостатка не будет. Может быть, будет лучше, если мы станем сражаться с этими ублюдками плечом к плечу? – Ты нарисовал симпатичную картину, – сказал Большой Волк с горящими глазами, и Лео подумал, что, возможно, задумчивому Стуру стоит доверять еще меньше, чем разгневанному. – Однако неужели ты действительно думаешь, что волк и лев могут поделить между собой мясо? – Если мяса вокруг достаточно, то почему бы и нет? По лицу Стура медленно расплылась улыбка. – В таком случае – по рукам, Молодой Лев! И он протянул Лео свою руку. Лео не был уверен, не сует ли действительно голову в волчью пасть. Но он зашел уже слишком далеко; обратного пути не было. Так что он встал, скривив гримасу, протянул руку и сжал Стурову ладонь. Он ахнул: стальные пальцы мгновенно обхватили его руку и дернули вперед, так что боль пронизала его раненый бок. Он обнаружил, что стоит согнувшись над Стуровой постелью, а его шею щекочет острие кинжала. – Влезать в волчье логово с разговорами о дружбе? – Стур поцокал языком. – Не очень умный поступок. – Никто еще не обвинял меня в избытке ума. Но мы уже пытались быть врагами, – Лео осторожно потянулся в обход Стурова ножа, чтобы почесать лицо под повязкой. – И погляди, куда это нас привело. Большой Волк оскалил зубы, и Лео ощутил, как лезвие кинжала прижимается к его горлу, почувствовал напряжение в Стуровой руке, крепко сжимающей рукоять. – Ты нравишься мне, Брок. Может быть, мы с тобой и действительно два сапога пара. Оскал Стура постепенно превратился в улыбку, и он с силой вогнал кинжал в плетеную стену хижины, к немалому облегчению Лео. – Молодой Лев и Большой Волк плечом к плечу! – Улыбка превратилась в ухмылку, и он стиснул руку Лео еще крепче. – Вот содружество, от которого содрогнется мир!Пустые сундуки
Ветер дул сильными порывами, срывая бурые листья с деревьев и посылая их гоняться друг за другом вдоль склона холма, швыряя Рикке в лицо ее собственные волосы. Она стояла, глядя, как Лео хромает в ее направлении, с Юрандом и Гловардом за спиной – смотрела и внутренне кипела от гнева. Она кипела от гнева с самого поединка, и не всегда молча. Трижды она приходила к дому, где он лежал раненый. Трижды рыскала вокруг дома взад и вперед. И трижды уходила, так и не войдя внутрь. Она хотела его видеть – и отказывалась его видеть. Она надеялась, что ее громовое молчание все скажет, но некоторые мужчины предпочитают оставаться глухими. Лео шел, скаля зубы, тяжело опираясь на палку. Это припорошило ее гнев чувством вины. В конце концов, он сражался за всех них. Рисковал своей жизнью за всех, опираясь лишь на ее слово, ее заверение, что он победит. Он оступился, и она чуть не бросилась вперед, чтобы ему помочь. Но он поднял голову и увидел ее, и вот тут на его лице появилось выражение настоящей боли. Словно он ожидал от нее еще более жестокого приема, чем от своих врагов. Что же, хоть в чем-то он был прав. – Я тебе покажу боль, – пробормотала она сквозь зубы. Ее настроение нисколько не улучшало то, что после поединка она так и продолжала видеть призраков. Полупрозрачные фигуры постоянно рыскали на краю ее поля зрения. Люди, готовящие круг к поединку. Люди, сражающиеся и умирающие в битве. Однажды она видела парня, присевшего погадить в кустах. Никакой системы во всем этом она так и не уловила. Ее левый глаз по-прежнему оставался горячим, нервы были в раздрае, в животе крутило и булькало. Этим утром она вылезла из постели и взвизгнула, когда, обернувшись, увидела себя саму, продолжающую спать. Время от времени она вздрагивала при мысли о той трещине в небе. Содрогалась, вспоминая ту черную дыру позади, в которой содержалось знание обо всем на свете. Возможно, раскрыть в себе Долгий Взгляд все-таки можно. Но вот как вновь закрыть его – это, очевидно, совсем другая задача. – Рикке! – Подойдя ближе, Лео попытался нацепить на себя виноватую улыбку, которая не помогла ни ему, ни ей. – Как я рад снова… – Антауп говорит, ты ходил поболтать со Стуром Сумраком? Лео сморщился. – Он обещал никому не говорить! – То есть проблема не в том, что это действительно так, а в том, что он признался, что это так? Скажи мне, что на сей раз ты прикончил этого подмигивающего мерзавца! Лео вздохнул, словно разговаривать с ней было весьма непростой задачей. – Мне кажется, убийств было уже предостаточно, как ты думаешь? – Ну, я бы не возражала против еще одной могилки для нужного человека. Гловард уже бочком отодвигался в сторону. Такой здоровяк, а никакой силы духа в нем. – Пожалуй, я лучше… собственно, мне действительно очень нужно… Юранд помедлил, исподлобья поглядывая на Рикке и протянув одну руку, словно для того, чтобы поддержать Лео, если тот начнет падать. – Ты хочешь, чтобы я остался? – Нет, – сказал Лео, всем видом показывая, что хочет. – Я вас догоню. Юранд неохотно отошел. По тем взглядам, что он кидал на Рикке, любой мог бы подумать, что это он любовник Лео, а не она. Рикке собиралась быть с ним твердой, но справедливой, как ее всегда учил отец, однако не успел Юранд отойти на достаточное расстояние, как она взорвалась: – О чем тебе было говорить с этим гребаным убийцей? Лео вздохнул. – О будущем. Нравится тебе это или нет, но он станет следующим королем Севера. Так что лучше нам заканчивать драться и начинать разговаривать… – Вот как? – отрезала Рикке. – Удивительно, что ты с ним не остался! Держал бы его за ручку, пока он выздоравливает. Вы вместе могли бы посмеяться над тем, как он спалил замок моего отца, и гонял меня по лесам, и убивал моих и твоих друзей! Лео сморщил лицо так, словно вышел против штормового ветра. – Я не перехожу на другую сторону, Рикке. Я просто пытаюсь перекинуть мост с одной стороны на другую. – Ага, конечно. Мост, по которому эти мерзавцы смогут припереться прямо к нам в гости! – «Убить врага – повод для облегчения, – напыщенно процитировал Лео. – Сделать из врага друга – повод для торжества». – Ты сделаешь друзей из своих врагов, когда увидишь, как этих ублюдков закапывают в грязь! Думаешь, Черный Кальдер вот так просто откажется от своих планов? Он хочет заполучить весь Север и не успокоится, пока не добьется своего! Все твои действия только еще больше раздразнили его аппетит! Лео насупился, словно упрямый ребенок, как часто делал в разговорах с матерью. Рикке с каждым днем ощущала к ней все больше симпатии. – Наследник Севера обязан мне своей жизнью. Теперь он у меня в долгу. Такая связь – ценная вещь… – Клянусь мертвыми! – прервала она. – Думаешь, таких, как Стур Сумрак, хоть сколько-нибудь заботят долги и связи? Да он мигом обернется против тебя, словно змея! Ты обещал мне, что убьешь его, Лео. Ты обещал мне! – Это не так просто, убить человека! Особенно когда он лежит перед тобой, отданный на твою милость… – Я бы сказала, как раз тогда самое отличное время, мать его! – Да что ты можешь об этом знать? – взвился Лео. – На кругу люди становятся как братья! Между ними возникают узы! А, ты все равно не поймешь… – Потому что у меня есть дырка между ног или потому что у меня нет дырки в голове? – Моя мать часто обращается со мной как с ребенком, но по крайней мере я действительно ее ребенок, черт возьми! Теперь я лорд-губернатор. Я должен принимать решения! Он говорил одновременно рассерженно и умоляюще, словно пытался убедить не только ее, но и себя. – И первым твоим решением было нарушить свое гребаное слово? Лео казался озадаченным той свирепостью, с которой звучал ее голос. По правде говоря, она и сама немного не ожидала от себя такой реакции. – Я понятия не имел, что ты можешь быть такой… безжалостной. – О да, Безжалостная Рикке, ужас Севера! Похоже, никто из мужчин в моей жизни не знает меня настолько хорошо, как они думают. А дело в том, что если ты будешь просто милым человеком, ты никогда ничего не сделаешь. Нужно превратить свое сердце в камень, Лео! Ты должен был убить его. – Может быть, и так. – Лео вздернул подбородок. – Но я победил! И это был мой выбор – что с ним делать. Во имя мертвых, как их отношения дошли до этого? От сплошного блаженства с небольшим количеством разногласий – к сплошным разногласиям, и вообще никакого блаженства? Похоже, на одном красивом животе далеко не уедешь… Рикке ощутила, как по щеке вверх пробежала серия подергиваний, и то, что она не могла заставить слушаться собственное лицо, лишь еще больше ее разозлило. – Ах ты самодовольный говнюк! – завопила она. – Ты вел себя как безрассудный идиот; как боец из вас двоих ты был на втором месте, и с большим отрывом! Ты победил, потому что Стур оказался еще более надутым кретином, чем ты сам, и не мог удержаться, чтобы не порисоваться! Ты победил, потому что мой Долгий Взгляд увидел, что он собирается делать, и я вовремя тебе крикнула об этом, черт подери! Покрытое синяками, перевязанное лицо Лео оставалось почти неподвижным, пока она говорила. Когда она исчерпала все вещи, которые могли его задеть, и постепенно затихла, он сделал небольшой шаг по направлению к ней. Без гнева. Без печали. – А что ты мне тогда сказала? Никто не помнит, как был выигран поединок. Я победил. Никого не заботит, как это случилось. Он слегка задел ее плечом, когда шагнул мимо – не то чтобы сталкивая ее со своей дороги, но почти. Всего лишь день-два назад он говорил, что любит ее. Похоже, от своих любовей он отделывался с такой же легкостью, как и от обещаний. Она осталась стоять одна на склоне холма, на ветру. Внутренне кипя от гнева.* * *
– Лео, мать его, дан Брок! – рявкнула Рикке и на случай, если кто-нибудь упустил суть высказывания, прибавила: – Этот прихорашивающийся дебил! Изерн задумчиво потеребила костяшки на своем ожерелье. – Чую я, тень пала меж молодыми влюбленными. – У тебя поразительное чутье на такие вещи, – заметил отец Рикке. – Он просто гребаный пузырь самодовольства! – заревела Рикке, потирая глаз. Тот все так же саднил. Был все таким же горячим. – Знаешь, в чем твоя проблема? – спросил ее отец с тем успокаивающим видом, который неизменно только бесил ее еще больше. – Знаю! Это лживый мудозвон Лео дан Брок! – Ты расположена ставить людей так высоко, что потом им ничего не остается, кроме как падать… – Меня это постоянно беспокоит, – подтвердила Изерн, кивая. – То, как девчонка меня боготворит. – …и когда это происходит, то падать им приходится высоко и больно. – Ничего подобного! – отрезала Рикке, тут же подумав, что, может быть, это действительно так, и очень быстро потеряв последнее терпение от этого упражнения. – Несешь какую-то чушь! – Ты сама все время говорила, что он склонен думать о себе в первую, вторую, третью и последнюю очередь, – вставила Изерн. – Ты хочешь сказать, что в этом нет ничего особенного? – Я хочу сказать, что это сволочной недостаток для любовника, но ты его прекрасно видела с самого начала. Понимаешь ли, если ты строишь лодку из сыра, глупо возопить к небесам, когда она начнет тонуть, поскольку всем известно, что сыр – плохой материал для постройки лодок. – Не стоит требовать с людей обещаний, если ты не знаешь, что они смогут их сдержать, – добавил ее отец. Он беспомощно пожал плечами: – Речь ведь о круге; там всякое случается. Тебе надо попробовать смотреть на солнечную сторону, иначе проведешь всю жизнь в темноте. Рикке скрипнула зубами. Эти двое, как обычно, приводили множество разумных доводов. Но в настоящий момент ей требовались неразумные доводы. – То есть, если кто-нибудь надерет мне задницу, мне нужно его благодарить за то, что он не выбил мне еще и зубы, так, что ли? – Мы получили назад нашу землю, Рикке. Наш город. Наш замок. Наш сад… – На его лице появилась отстраненная улыбка. – Понятное дело, все это надо будет еще привести в порядок, но… – И надолго это счастье, как ты думаешь? – насмешливо хмыкнула Рикке, которую не очень утешила мысль о грядущей дрессировке розовых кустов. – Думаешь, Черный Кальдер теперь возьмет и выкинет мечты своего отца на мусорную кучу? Выбросит свои амбиции вместе с рыбьими головами? Конечно, этот жадный ублюдок никуда не денется! Стоит нам отвернуться, как он снова будет здесь! Ее отец, как всегда, не позволил себе увлечься гневными чувствами, ограничившись тихим смирением. – Ничто не бывает навсегда, Рикке. Никакой мир и никакая война. Все, что можно сделать – это делать лучшее, что ты можешь, в то время, которое выпало на твою долю. – О, вот и наш ответ! «Лучшее, что ты можешь»! Такой мудростью можно гордиться. Эта эскапада не выудила из него ничего, кроме тоскливой гримасы. – Хотел бы я действительно обладать мудростью, чтобы передать ее тебе! Хотел бы я иметь хоть какие-то ответы… И тут Рикке почувствовала себя виноватой. В последнее время это частенько с ней случалось, в те минуты, когда она не злилась. Ее кидало из одного состояния в другое, словно на каких-нибудь треклятых детских качелях. Тех самых, что больно поддают под зад, если зазеваешься. – Прости, – пробубнила она. – Ты передал мне множество мудрости. И больше ответов, чем может требовать любой ребенок. Не обращай на меня внимания… Все так делают, чтоб им пусто было, – не удержавшись, добавила она вполголоса. – Ну, проблема с твоим вероломным, но хорошо сложенным лордом-губернатором решается сама собой. – Изерн откинулась назад и положила на стол один сапог, катая кусочек чагги между большим и указательным пальцами. – Вскоре он уедет в Союз, где разные надутые глупцы, которые и пальцем не пошевелили, чтобы ему помочь, будут называть его величайшим воином со времен Эуса, и так накачают ему голову своим пердежом, что он не будет пролезать в гребаную дверь даже боком! – Ха! – Рикке ловко выхватила катышек чагги, который Изерн уже поднесла ко рту, и засунула его к себе за губу. – Тоже мне решение! – Мне казалось, ты теперь его ненавидишь? – Ну да. – Но не хочешь, чтобы он куда-то уезжал? – спросила Изерн, катая себе новую порцию. Рикке поставила локти на стол, положила подбородок на руки и безрадостно поникла. – Вот именно. Ее отец выхватил второй катышек у Изерн из пальцев и тоже сунул его за губу. – В таком случае хорошо, что ты едешь вместе с ним. Рикке подняла голову. – Куда это я еду? – В Адую. – Я же должна возвращаться вместе с тобой в Уфрис? Ухаживать за садом и все такое прочее. Впрочем, у нее никогда не хватало на это терпения, тем более в последние дни. – Изерн и Трясучка поедут с тобой, проследят, чтобы ты там не слишком шалила. – Или чтобы ты здесь мог пошалить вволю, – пробормотала Изерн, делая себе третий катышек и с опаской поглядывая на них. – Прольешь там чарку на могилу моего старого друга Молчуна. – Ищейка скупо улыбнулся. – Слов говорить не надо, он их никогда не любил… В Адуе будут приниматься решения, и мы должны иметь своих представителей. После битвы при Осрунге нам обещали шесть мест в Открытом совете. Пока что мы этих мест в глаза не видели. – Обещания как цветы, – проговорила Изерн, раскидывая руки в стороны. – Их часто дают, но редко хранят. – Ну, может быть, если нам удастся удержать при себе Лео, их все же выполнят. Рикке с кислой миной передвинула катышек с одной стороны рта на другую. – Лео не особо-то удержишь. По крайней мере, у меня пока не получается. – Не опускай руки. Может быть, на второй раз выйдет лучше. К тому же, тебе не повредит поглядеть на мир. Можешь мне не верить, но в нем есть еще много всякого разного, кроме лесов. – Адуя, – пробормотала Рикке. – Город белых башен… Она много слышала об Адуе, но никогда не думала поехать туда сама. Даже год, проведенный в Остенгорме, был для нее достаточно тяжелым испытанием. – Только пообещай мне одну вещь. – Все что угодно! – Оставь все это. – Что оставить? – Раздоры, – ответил ее отец, и внезапно у него сделалася ужасно усталый вид. – Недовольство. Вражду. Поверь человеку с большим и горьким опытом: мщение – это просто пустой сундук, который ты зачем-то решил тащить на себе. Под тяжестью которого тебе придется гнуться все дни твоей жизни. Каждый раз, сводя счеты с противником, ты только наживаешь себе двух новых. – То есть ты хочешь сказать, что я должна просто забыть то, что они говорили? То, что они сделали? – Ничего забывать не надо. У меня полным-полно воспоминаний. – Ищейка похлопал вокруг себя по воздуху, словно в тени притаилась невидимая толпа. – Они меня осаждают, эти ублюдки. Старая боль, старые сожаления. Друзья и враги, и те, что были серединка наполовинку. Их так много, что на всех жизни не хватит… Ты не можешь выбирать, что тебе вспоминается. Но ты можешь выбирать, что тебе с этим делать. Он печально улыбнулся, глядя в стол. – Придет время… и все это нужно будет отпустить. Чтобы вернуться в грязь без лишнего багажа. – Не надо так говорить, – прервала его Рикке, накрывая руку Ищейки своей ладонью. Ей внезапно показалось, будто она плывет по штормовому морю и отец – единственная звезда, чтобы держать курс. – До грязи тебе еще далеко. – Мы все от нее на расстоянии волоса, девочка моя, причем постоянно. В моем возрасте нужно быть готовым. И тут Рикке поняла, что позволила своей горечи завести себя слишком далеко. Она наклонилась вперед и крепко обняла отца, положив подбородок на его лысеющую голову. – Я отпущу все это. Обещаю. Впрочем, ей начинало казаться, что у нее не так уж хорошо получается отпускать. За спиной Ищейки Изерн постучала кулаком в свою грудь напротив сердца, беззвучно выговорив одно слово: «Камень».Словно дождь
– Дом, – проговорила Савин, когда экипаж дернулся и остановился. Броуду никогда прежде не доводилось ездить в карете, и он обнаружил, что это дело тряское и выматывающее. Похоже, что, как и большинство предметов роскоши, экипажи были нужны больше для виду, чем для удобства. Дом Савин выглядел бы внушительно, даже если бы назывался крепостью, а не просто домом. Могучий четырехугольник из бледного камня; уходящие вдаль ряды темных окон, хмуро взирающих на аллею Королей поверх садов, пламенеющих осенними красками. Огромный портик окаймляли величественные колонны, словно перед каким-нибудь храмом в Старой Империи. На одном углу имелась башня с узкими окнами-щелями и зубчатой стеной наверху. Пара стражников с церемониальными алебардами, неподвижные как статуи, стояли по обе стороны широкой мраморной лестницы. Броуд посмотрел на Лидди и сглотнул. Она глянула в ответ глазами, круглыми как плошки. Ни у него, ни у нее не находилось, что сказать. Лакеи помогли им выбраться из кареты – лакеи в изумрудно-зеленых камзолах и отполированных до зеркального блеска сапогах, с широчайшими развевающимися кружевными манжетами. Один из них предложил Май руку, и она уставилась на его ослепительно белую перчатку так, словно боялась запачкать ее своими пальцами. – Даже чертовы лакеи выглядят лордами, – пробормотал Броуд. – Один из них на самом деле лорд, – бросила Савин через плечо. – Что?! – Шучу, шучу. Расслабься. Теперь это ваш дом. Ей было легко говорить: она-то переступала родной порог, а Броуду казалось, будто он сует голову в пасть дракона. Причем не каждый дракон мог бы похвастаться пастью, хотя бы вполовину такой огромной, как эти уходящие в небеса парадные двери. – Что-то я не чувствую себя особенно расслабленным, – буркнул он Лидди, взбираясь по широким ступеням. – Может быть, господин предпочел бы камеру в Допросном доме? – процедила она сквозь неубедительную улыбку, обращенную к одному из стражников. – Или виселицу на Вальбекской дороге? Броуд кашлянул. – Мда… пожалуй, ты права. – Тогда заткни свой рот и скажи спасибо. – Умеешь ты дать добрый совет… В холле могла бы поместиться целая улица Вальбекских трущоб. Необозримые сияющие поверхности ценных пород дерева и цветных мраморов, доставленных из мест, названий которых Броуд, скорее всего, не смог бы даже произнести… Он обдернул потрепанные обшлага, поддернул потрепанный воротник – жалкая попытка придать себе более презентабельный вид. Их поджидала очень красивая дама, смуглокожая, высокая и элегантная. Ее руки сжимали одна другую, черные как смоль волосы были завязаны в тугой узел. – Леди Савин… Савин шагнула вперед и заключила ее в объятия. – Как же я рада снова видеть тебя, Зури! Не могу даже рассказать, как я рада! Темнокожая женщина еще мгновение постояла, словно в удивлении, потом подняла руки и тоже обняла Савин. – Мне так жаль, что я вас подвела! Я все время думаю… Если бы я была с вами… – Я очень рада, что тебя там не было. Ты все равно ничем не смогла бы помочь; никто бы не смог. Давай не будем больше об этом говорить. Пускай все будет… как было раньше. И Савин улыбнулась вымученной бледной улыбкой, словно это было легче сказать, чем сделать. Броуд отлично знал это чувство. – Тебе удалось помочь своим братьям? – Да, благодаря вам. Они приехали вместе со мной. Зури сделала знак рукой, и к ним подошли двое – оба смуглокожие, как и она, но во всех остальных отношениях они едва ли могли бы отличаться друг от друга больше. – Это Гарун. Гарун был широкий, как дверь, лысый и бородатый. Он поднес два пальца к своему выпуклому лбу, торжественный, как похоронных дел мастер, и проговорил таким густым и низким басом, какого Броуд, пожалуй, еще не слышал: – Мы благодарим Господа за ваше благополучное возвращение, леди Савин. – А это Рабик, – продолжала Зури. Рабику, наверное, было не больше лет, чем Май. Это был гибкий, ясноглазый юноша с блестящими черными волосами, спускающимися до воротника. Он отвесил быстрый полупоклон, сверкнув белозубой улыбкой: – И также мы благодарим вас за это убежище от хаоса, царящего на Юге. – Я очень рада, что вы теперь с нами, – сказала им Савин. – Ваша мать, разумеется, хочет вас видеть, – сообщила Зури, – и в моей книжке накопилось множество такого, что нужно обсудить, но я подумала, что сперва вам захочется принять ванну. Савин закрыла глаза и издала хриплый вздох. – Клянусь Судьбами, как же мне тебя не хватало! Ванна, мама, книжка – именно в таком порядке. – Я поднимусь, чтобы помочь вам одеться, как только мы устроим ваших друзей. Я… взяла на себя смелость нанять для вас новую визажистку. Савин сглотнула. – Разумеется. И еще… Зури, ты не могла бы достать мне жемчужной пыли? Мне нужно… чего-нибудь такого. Зури стиснула ее ладонь: – Все уже готово. Броуд смотрел, как Савин поднимается по широким ступеням. Лестница была такой ширины, что они вполне могли бы въехать по ней прямо в экипаже. Его взгляд привлек канделябр – фактически, он был почти ослеплен его сиянием. Перевернутая гора сверкающего виссеринского стекла; дюжины свечей – хороших, восковых, по десять монет каждая. Броуд подумал, сколько такая штука могла стоить. Сколько могло стоить просто зажигать все эти свечи каждый вечер. – А вы, должно быть, Броуды? Зури рассматривала его уже без прежнего гостеприимного выражения. Ее черные глаза были жесткими и настороженными, и Броуд не мог ее винить. Они с Лидди полностью потеряли дар речи, так что говорить за семью выпало на долю Май. Похоже, это происходило в последнее время все чаще. – Я Май, а это мои родители, Лидди и Гуннар. – Она несколько вызывающе приподняла подбородок, что вызвало у Броуда странную гордость за нее. – Мы заботились о леди Савин в Вальбеке. Смотрели, чтобы с ней ничего не случилось. – Леди Савин и ее родители будут вам чрезвычайно благодарны. Еще не было человека, который бы оказал этой семье благодеяние или причинил ей горе, и которому не было бы отплачено втройне. Насколько я понимаю, вы рассчитываете поступить к леди Савин в услужение? – Было бы неплохо, – отозвалась Лидди. – Не обольщайтесь, она заставит вас работать. Она всех заставляет работать. – Ну уж работы-то мы никогда не боялись, – сказала Май. – Пророк говорит, что это самый прямой путь на небеса, – произнесла Зури со странной усмешкой, словно вовсе не была настолько благочестивой, как могло показаться по ее словам. Она повела их по коридору, казалось, не имевшему конца. Здесь уже не было сияющего мрамора, только беленная известью штукатурка и дощатые полы, но все было опрятным и пахло мылом. Даже здесь, в задней части дома, Броуд все еще чувствовал себя несколько не на месте. Пара девиц, проходивших мимо с охапками белья, нервно покосились на них, словно они были дикими зверями, сбежавшими из клетки. Может быть, так и было. – Сколько здесь слуг? – спросила Май. – В этом доме девятнадцать, плюс двенадцать стражников. Глаза Лидди округлились, наверное, не меньше, чем у самого Броуда. – А сколько у нее всего домов? – Мы находимся в городском доме его преосвященства архилектора, отца леди Савин. Обычно она проводит здесь большую часть свободного времени – впрочем, как правило, его у нее очень мало. Зури кинула быстрый взгляд на часы, которые висели на цепочке у нее на шее, и несколько прибавила шаг. – Однако кроме этого она владеет еще пятью собственными домами. Один в Адуе – она использует его для собраний Солярного общества и других социальных функций, – один в Колоне, один в Инглии – небольшой замок в провинции, недалеко от Старнленда, – и один в Вестпорте… Впрочем, – вполголоса прибавила Зури, наклонясь ближе, – насколько я знаю, в нем она так ни разу и не побывала. – Небольшой замок! – пискнула Май на ухо Броуду. Они миновали кухню, где какая-то женщина от души молотила кусок теста, а другая усердно пилила рыбу филейным ножом. – Сколько же всего людей на нее работают? – спросила Лидди. – В ее личном услужении сейчас, если считать вас и моих братьев, а также новую визажистку, тридцать четыре человека. А на ее разнообразных деловых предприятиях… даже не знаю, сотни. Может быть, тысячи. – Чем она вообще занимается? – спросил Броуд охрипшим голосом, когда они, повернув, начали взбираться по длинной лестнице. – Проще сказать, чем она не занимается… Какой у вас опыт работы? – Я могу шить, – сказала Лидди. – Когда-то работала помощницей у портнихи. Могу стирать белье, немного готовлю. – У леди Савин всегда найдется хорошая работа для того, кто владеет иглой. Над одним ее гардеробом трудятся легионы. Она повернула ключ в замке и провела их в залитую светом комнату. За тремя большими окнами шептались под ветерком деревья, тихо роняя желтые листья. Через одну из боковых дверей Броуд увидел угол большой старой кровати. Он подумал было, что их привели, чтобы здесь прибраться, когда Зури протянула ему ключ. – Пока что вы можете использовать эти помещения. Потом мы подберем для вас что-нибудь получше. – Получше? – пробормотал Броуд, глядя на вазу со свежими цветами посередине прекрасного старинного стола. Он всегда считал, что ему не повезло в жизни. Теперь он не мог понять, что он сделал, чтобы заслужить такую удачу. Почему он стоит здесь, в этих пахнущих чистотой комнатах, в то время как вороны клюют трупы людей гораздо лучше него на Вальбекской дороге? Все, что ему приходило в голову – это что никакая заслуга не имеет отношения ни к чему. Жизнь просто валится тебе на голову, словно дождь. – А вы, мастер Броуд? В какой роли вы видите себя? Броуд поправил на носу стекляшки и медленно покачал головой: – Не могу представить, какое место я могу занимать в таком доме, как этот. Видите ли, миледи, прежде я работал на пивоварне… – Не нужно называть меня «миледи», – улыбнулась Зури. – Я просто компаньонка леди Савин. – Я думала, вы подруги, – перебила Май. – Это действительно так. Однако мне не стоит забывать, что вместе с тем я ее служанка, а она моя госпожа, иначе мы не останемся подругами надолго. – Она снова перевела взгляд на Броуда. – Что-нибудь еще? – Когда-то давно моя семья разводила скот… – Ее это явно не интересовало. Его и самого это больше не особенно интересовало. Казалось, с тех пор прошла тысяча лет. – Ну, и еще… я служил в армии… какое-то время. Взгляд Зури задержался на татуировке с тыльной стороны его ладони. – Вы участвовали в боевых действиях? Броуд сглотнул. Он начинал чувствовать, что от нее не так уж много можно скрыть. – Было дело. В Стирии. – Чему-нибудь научились за время кампании? – Ничему такому, что могло бы пригодиться на службе у высокородной дамы. Зури расхохоталась, уже поворачиваясь к двери. Ее смех прозвучал довольно резко. – О, здесь вас могут ждать сюрпризы!Выпивка с матерью
Савин надеялась, что, когда она окажется дома, среди привычных вещей, искупается, надушится и влезет в надежную броню своего корсета, то снова станет собой. Фактически, станет даже лучше, поскольку невзгоды формируют характер. Как то дерево с могучими корнями, которое может гнуться под ураганом, но никогда не ломается. Как тот меч, который, проходя через огонь, лишь получает закалку, и так далее, и все такое гребаное прочее. Вместо этого она чувствовала себя сухой палкой, разбитой в щепки. Чугунной болванкой, растопленной в бесформенную лужицу. Вальбек не остался где-то в прошлом за ее плечами – он был здесь, сейчас, повсюду вокруг. Любой шепот заставлял ее вздрагивать, от любой тени сердце сжималось, словно она до сих пор пряталась в углу удушающе-жаркой комнаты Май, а снаружи по улицам бродили беснующиеся шайки. Она припудривала веснушки на своем носу, доводя его до безупречной бледности, а сама ощущала, словно кишки выскальзывают на пол из ее разрезанного живота. Как далеко была ее прежняя непринужденная уверенность в себе! Она чувствовала себя самозванкой в собственной одежде, чужаком в собственной жизни. – Мама! – Савин! Хвала Судьбам, ты цела и невредима! – Спасибо Броудам. Без них я никогда бы не справилась. – Я думала, ты придешь ко мне сразу по прибытии. На лице ее матери было знакомое недовольно-назидательное выражение: как и сама Савин, она изо всех сил пыталась делать вид, будто все осталось на своих местах. – Мне хотелось сперва помыться. Такое ощущение, будто я не была чистой уже несколько месяцев. На самом деле она не чувствовала себя чистой даже сейчас. Как бы она ни скребла себя, бессмысленный ужас продолжал липнуть к ней, словно отвратительная вторая кожа. – Мы все так волновались! – Мать взяла Савин за плечо и принялась рассматривать на расстоянии вытянутой руки, словно оценивая ущерб, нанесенный пострадавшему от пожара дому. – Ох, дорогая, как же ты исхудала! – Еда была… не самая лучшая. А потом она просто кончилась. – Савин визгливо засмеялась, хотя ничего смешного в этом не было. – Мы ели овощные очистки! Поразительно, как быстро начинаешь считать везением, когда удается их раздобыть. А в соседнем доме женщина пыталась варить суп из клейстера, который соскребала с обоев. Но это… ей не помогло. Савин встряхнулась. – Мама, у тебя есть что-нибудь выпить? Мне бы не помешало… чего-нибудь такого. Гораздо больше ей бы хотелось, чтобы ее обняли, но поскольку они обе были тем, кем были, у нее была только возможность напиться. – Ты же знаешь, я никогда не упускаю возможности выпить перед обедом. – Ее мать открыла дверцу шкафчика и принялась разливать. – Чтобы сгладить каменистый путь до вечера. Она вручила Савин бокал, и та опрокинула его одним движением и тут же протянула за добавкой. Мать подняла бровь: – Похоже, тебе есть что сглаживать! – Там было… – Чувствуя, как на глазах, наворачиваются слезы, Савин безуспешно пыталась вложить в слова, каково это было: ползти среди скрежещущих механизмов, бежать по обезумевшему городу, прятаться, скорчившись в вонючей тьме. – Там было… – Ну, теперь ты в безопасности. И мать вновь протянула ей наполненный бокал. Савин рывком выдернула себя из трущоб Вальбека в настоящий момент. Попыталась пить вино маленькими глотками – хотя предпочла бы хлебать прямо из графина. – Где отец? – Работает. Хотя сдается мне, он просто боится взглянуть тебе в глаза. – Ее мать села, зашуршав юбками, обтерла с бокала винную струйку и пососала палец. – Он может не моргнув глазом отослать сотню заключенных в Инглию дохнуть от холода, но стоит ему тебя подвести, и он уже еле встает с кровати. Не сомневаюсь, рано или поздно он появится. Проверить, что с тобой все в порядке. Мать долгое время разглядывала ее поверх бокала. – С тобой ведь все в порядке, Савин? – Конечно! – (Плеск ведра в черной воде, вонь гари, разъедающая носоглотку.) – Хотя… – (Скрип цепи, на которой покачивалось тело владельца, повешенного на балке в стене его собственной фабрики.) – …мне может понадобиться… – (Чувство, когда ее меч проткнул тело человека: почти никакого сопротивления. Выражение на его лице: такое удивленное.) – …немного времени… – (Скрежет, треск рвущихся тканей, вопль охранника, когда его руку затянуло в шестеренки машины.) – …чтобы прийти в себя. Она снова осушила бокал. Снова стряхнула с себя Вальбек. Снова усилием воли вернула на лицо улыбку. – Мама, у меня… есть новости. – Еще более важные, чем то, что ты жива? – В некотором роде, да. Во всяком случае, королева Тереза определенно сочтет их таковыми… – Плохие? – спросила ее мать, поморщившись. – Нет-нет. Хорошие! – (На ее взгляд.) – Очень хорошие. – (Будем надеяться.) – Мама… я получила предложение о браке. – Еще одно? Сколько их у тебя уже было? – На этот раз я собираюсь его принять. В конце концов, какой мужчина подойдет ей лучше? Какой мужчина сможет предложить ей больше? Глаза ее матери стали очень большими. – Кровь и ад! – Она прикончила свой бокал одним длинным глотком. – Ты уверена? Учитывая, через что ты прошла… – Я уверена. – Это было единственное, в чем она была уверена. – То, через что я прошла… только позволило мне яснее понять… насколько я уверена. Орсо был единственным, что еще имело смысл, и чем скорее она вновь окажется в его объятиях, тем лучше. – Но как же так? Я еще недостаточно стара, чтобы иметь замужнюю дочь! – Мать Савин фыркнула от смеха, подходя к столу и вытаскивая пробку из графина. – Итак… кто же этот счастливейший ублюдок во всем Союзе? – В том-то и дело. Это… э-э… – Ты что, запала на кого-то, кто тебе не подходит, а, Савин? – Вино с бульканьем полилось в бокал. – Неравный брак не худшее, что может быть в мире, знаешь ли. Твой отец вон тоже… – Это кронпринц Орсо! Ее мать вскинула голову, в кои-то веки позабыв о бокале, который держала в руке. Савин не могла не признать, что это звучало нелепо. Как самая неправдоподобная часть чьей-то неправдоподобной фантазии. Откашлявшись, она опустила глаза к полу и, запинаясь, продолжила: – Так что, похоже… в какой-то момент… я должна буду стать королевой Союза. И она не могла не признать, что это звучало очень приятно. Возможно, змея амбиции, обвернувшаяся вокруг ее внутренностей, все же не издохла во время восстания, а всего лишь проспала все это время. Сейчас же, учуяв головокружительный запах власти, она моментально пробудилась с удвоенным аппетитом. Однако когда Савин подняла голову, то увидела на лице матери очень странное выражение. Определенно не радость. И даже не удивление. Скорее всего его можно было назвать ужасом. Основание ее бокала задребезжало о поверхность стола, когда она опустила его, словно не в силах больше выдерживать его тяжесть. – Савин, скажи мне, что ты шутишь. – Я не шучу. Он попросил меня выйти за него замуж. Конечно, светская дама никогда не дает ответа сразу, но я собираюсь сказать ему «да»… – Нет! Нет, Савин, ни в коем случае! Он… он совсем тебе не подходит! Он бездельник и мот. У него скандальная репутация. Он… пьяница! Савин готова была взвиться при таком лицемерии, но мать схватила ее за обе руки, отчаянно вцепившись в них пальцами: – Ты не можешь выйти за него! Ему просто нужны твои деньги. А тебе – его положение. Это не основание для брака, ты сама должна это понимать… Поучения о надлежащих основаниях для брака? От нее? Савин стряхнула с себя ее руки. – Дело вовсе не в деньгах и не в положении. Я знаю, все считают его глупцом, но это не так. Из него выйдет великий король, я знаю это! И превосходный муж. Я в этом уверена! Он пришел за мной. Когда я действительно в нем нуждалась, он свернул для меня горы! Люди думают, что у него нет характера, но это не так. Я – то, что нужно ему, а он – то, что нужно мне. До сих пор я даже не осознавала, насколько он мне нужен. С ним она сможет чувствовать себя в безопасности. Стать лучше, как она обещала самой себе. С ним она сможет повернуться спиной к ужасам Вальбека и обратить взгляд в будущее. Савин по-девчоночьи хихикнула, что было ей вовсе не свойственно: – Мы любим друг друга! – Во имя Судеб, ей хотелось петь эти слова, танцуя по комнате, словно ребенок. – Мы любим друг друга! Но ее матери танцевать явно не хотелось. Ее лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок. На последних словах Савин она бессильно опустилась в кресло, прикрыв рот рукой. – Что я натворила? – прошептала она. – Мама… ты меня пугаешь! – Ты не можешь выйти замуж за принца Орсо. Савин присела перед ней на корточки. Взяла ее руки в свои. Ее ладони были холодными, как у трупа. – Не волнуйся. Он поговорит с королевой. Он поговорит с королем. Сколько лет они мечтают, чтобы он женился хоть на ком-нибудь – для них будет облегчением уже то, что это человеческое существо! Даже если они будут против, он их уговорит. Я его знаю. Я доверяю ему. Он… – Ты не можешь выйти замуж за принца Орсо. – Я знаю, у него дурная репутация, но он совсем не такой, как думают люди. Мы любим друг друга. У него честное сердце. – «Честное сердце»? Она несла полную околесицу, но не могла остановиться, от возбуждения говоря все быстрее и быстрее. – А здравого смысла у меня хватит на нас обоих. Мы любим друг друга! И только подумай, сколько добра я смогу принести, если… – Ты меня не слушаешь, Савин! Ее мать подняла голову. Ее глаза были мокры, но в них ощущалась и жесткость. Жесткость, которую Савин нечасто в них видела. Она проговорила, произнося каждое слово с четкой окончательностью: – Ты… не можешь… выйти замуж… за принца Орсо. – Чего ты недоговариваешь? Ее мать крепко зажмурилась, и по ее щеке скатилась черная от туши слеза. – Он твой брат. – Он… – Савин воззрилась на нее, похолодев и чувствуя покалывание во всем теле. – Что?! Ее мать открыла глаза, окаймленные красным. Теперь она выглядела спокойной. Забрав у Савин свои руки, она в свою очередь взяла ладони Савин и крепко сжала: – Прежде, чем король… стал королем… Когда никто еще не догадывался, что он может стать королем… У нас с ним… были отношения. – В каком это смысле – были отношения? – выдохнула Савин. Король всегда так странно себя вел рядом с ней… Был таким внимательным. Таким заботливым… – Мы были любовниками. – Ее мать беспомощно пожала плечами. – Потом все вдруг обнаружили, что он бастард короля Гуслава, и его самого избрали королем, и ему пришлось жениться так, как того требовала политика. Но я… к тому времени уже была беременна. Савин с большим трудом находила силы, чтобы вдохнуть. То, как король смотрел на нее тогда, на последнем заседании Солярного общества… Этот взгляд, словно он увидел призрак… – Время было опасное, – продолжала ее мать. – В Союз только что вторглись гурки. Лорд Брок взбунтовался против короны. Монархия висела на волоске. Поэтому, чтобы защитить меня… чтобы защитить тебя… твой отец предложил жениться на мне. Она скривила лицо, осознав, что в свете сказанного слово «отец» больше не подходит архилектору, и виновато прикусила губу. Словно маленькая девчонка, пойманная на воровстве печенья. – Я – ублюдок короля?! Савин выдернула руки из материнских ладоней. – Савин… – Я – гребаный ублюдок короля и мой отец – не мой отец?! Она нетвердо поднялась на ноги, отшатнувшись назад, словно ей дали пощечину. – Прошу, выслушай меня… Савин прижала кончики пальцев к вискам. Ее голова пульсировала от боли. Она содрала с себя парик и швырнула его в угол. – Я – ублюдок короля, мой отец – не мой отец, и я сосала член у своего брата?! – завопила она. – Прошу тебя, не так громко! – зашипела на нее мать, приподнимаясь с сиденья. – Не так громко?! – Савин стиснула свою шею. – Меня сейчас вырвет! Ее действительно слегка тошнило. Едкая, отдающая вином щекотка, которую она сумела затолкать обратно в глотку, перегнувшись вперед. – Прости меня, – бормотала ее мать, похлопывая ее по спине, словно это могло принести хоть малейшую пользу. – Прости меня… Она взяла лицо Савин в обе руки и повернула к себе. Повернула с неожиданной твердостью. – Но ты не должна говорить никому! Никому, Савин! В особенности Орсо. – Я должна буду сказать ему хоть что-то, – прошептала Савин. – Просто скажи «нет», – посоветовала мать. – Скажи ему «нет» и покончи на этом.Выпивка с матерью
– Итак, когда мы отправляемся на Север? – спросил Желток. Танни поглядел на него так, как мог бы глядеть на мокрицу, которая упала на спину и не может перевернуться. – Ты что, ничего не слышал? Лицо Желтка приобрело озадаченное выражение. Его любимое. – Чего я не слышал? Форест выдул из ноздрей две великолепные струи клубящегося дыма. Курильщик он был настолько же искусный, как и носитель шляп, а также военный организатор. – Наш новый лорд-губернатор Инглии Лео дан Брок победил в поединке Стура Сумрака, сына Черного Кальдера и наследника трона Севера. И, судя по отзывам, весьма грозного противника. – Настоящий мужской поединок, в северном стиле! – Орсо стукнул кулаком по столу. – Мужчина против мужчины, в круге настоящих мужчин! Кровь на снегу и все такое. Кровь мужская, разумеется. – Пожалуй, дело было слишком далеко к югу для снега в это время года, – заметил Танни. – Для крови, впрочем, нормально. – Скажите, что ему раскроили его чертову дурацкую башку, – попросил Желток. – Насколько я понимаю, он был весьма живописно изранен в процессе, – хмыкнул Орсо, – но его череп остался неповрежденным. – Воистине, на земле нет справедливости, – вставил Танни. – Это тебя удивляет? – Да, почему-то я никогда не перестаю надеяться. – Война на Севере окончена, – подытожил Форест. – Уфрис снова в руках Ищейки, и Протекторат остался таким же, как и был. – Разве что, может быть, слегка подпален с краев. – То есть Молодой Лев заграбастал себе всю славу? – проныл Желток. – К некоторым людям слава пристает, как клей. – Орсо взглянул на свои ладони и задумчиво их перевернул. – А с других просто соскальзывает. – Как с гуся вода, – подсказала Хильди со своей кушетки. – Я всегда был непроницаем для славы, – заметил Танни, – и нисколько не жалею. – Ни о чем? – спросил Орсо. – Как насчет двухсот человек, которых мы оставили развешанными вдоль Вальбекской дороги? – Не моя вина. – И не ваша, ваше высочество, – добавил Форест. – Подозреваю, в некоторых кругах большую часть вины возложат на меня. Танни пожал плечами: – Богатенькие, похоже, любят вас еще больше, чем прежде. – Это было верно: в воротах Адуи его приветствовала вежливая толпа хорошо одетых благожелателей. – А они могут выражать свою любовь в денежном эквиваленте. – Ну да, – сказал Желток. – Если задуматься, то чего, собственно, стоит любовь бедняков? – Воистину, – парировал Орсо. – Ведь самые лучшие короли не питали к большинству своих подданных ничего, кроме глубочайшего презрения! Он надеялся на убийственный сарказм этой реплики, но Желток, как всегда, умудрился ничего не заметить. – Вот именно! – сказал он. – В точности то, что я говорю.* * *
Королева ждала, сидя в напряженной позе посередине одного из своих неудобных позолоченных кресел, поставленного посередине ее просторной гостиной. Четыре музыканта изливали из дальнего угла сияющие улыбки вкупе с расслабленной музыкой. – Орсо! Герой-победитель! Она поднялась, чтобы приветствовать его, что было почти беспрецедентной честью, запечатлела на его щеке прохладный поцелуй, а затем вдобавок потрепала по тому же месту прохладными пальцами. – Никогда еще я так тобой не гордилась. – Боюсь, в этом отношении я установил не слишком высокие стандарты. – И тем не менее. Орсо прошагал прямиком к графину и вытащил пробку. Он вообще никогда не понимал, зачем они нужны, эти пробки. – Однако же я вижу, что едва ли могу конкурировать с победами Молодого Льва. Королева Тереза величественно раздула ноздри. – Ты победил, даже не вытащив меча. Твой дед всегда говорил, что такие победы ценнее всего. Он тоже гордился бы тобой. Дед и тезка Орсо, великий герцог Орсо Талинский, согласно большинству свидетельств, был тираном, презираемым на всем протяжении Стирии. С другой стороны, он был побежден, низложен и убит, а в таких случаях люди, как правило, получают плохие отзывы от потомков. – Я обманом заставил горстку крестьян сложить оружие, после чего перевешал их всех, – сказал он, наливая. – Вот что будет написано в исторических книгах. – В исторических книгах будет написано то, что ты прикажешь историкам написать. Ты будешь королем, Орсо. Ты не можешь думать о каждом человеке, но должен заботиться о благополучии большинства. Будем надеяться, этот маленький эпизод утолил твою жажду славы, по крайней мере на настоящий момент? – Подозреваю, он утолил ее раз и навсегда. Собственно говоря… я тут подумывал о своих династических обязанностях. В смысле женитьбы. Королева резко повернула к нему голову, словно ястреб, завидевший в траве полевку. – Ты серьезно? – Как никогда. Она прищелкнула пальцами: – Старшая дочь герцога Никанте как раз вошла в возраст, а их семья отличается почти неприличной плодовитостью. К тому же, по слухам, у нее удивительно мягкий характер… – Не уверен, что мягкий характер в моем вкусе, – хохотнул Орсо. – О, у тебя появился вкус? – Собственно, да. Собственно, у него появилась женщина, одна-единственная, и все остальные были отбросами по сравнению с ней. В то мгновение, когда она вошла в его шатер, он понял, что безнадежно влюбился. Она держалась с таким достоинством, выказала такую твердость, такой характер, не давая себя сломить никаким невзгодам. Ей не нужны были ни украшения, ни пудра, ни парик; без них она была только еще прекраснее. Орсо знал, что не заслуживает ее, но очень хотел ее заслужить, и надеялся, что если он будет работать над собой, чтобы ее заслужить, то в процессе станет таким человеком, который действительно ее заслуживает… ну или что-то в этом роде. Погода стояла самая безотрадная, в высокие окна барабанил дождь, порывы ветра разбрасывали по дворцовым садам бурую листву, но стоило Орсо подумать о Савин, как снаружи словно бы вышло солнце, залив его своим теплом. Заметив зарождающуюся на его лице блаженную ухмылку, его мать сузила глаза: – Почему-то мне кажется, что у тебя на уме уже есть определенная дама? – Потому что, кроме одной совершенно определенной дамы, у меня на уме нет ничего другого. Королева будет не в восторге. Однако в жизни каждого человека наступает время, когда он должен пренебречь мнением своей матери. Орсо набрал полную грудь воздуха и подвинулся вперед. – Мама… Его прервал стук в дверь. В приоткрывшейся щелке показалось лицо Хильди. Девочка стащила с головы фуражку, обнажив золотые кудри, по какой-то причине коротко остриженные. – Ваше высочество, я принесла послание, которого вы ждали. И она показала ему письмо. Всего лишь квадратик белой бумаги, запечатанный белой печатью. Такой маленький конверт, в котором содержались все его мечты. – Да-да! – воскликнул Орсо, едва не выпрыгнув из кресла от возбуждения. – Давай его сюда! Девочке, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы боязливо прошаркать через огромное пространство сверкающих плиток. Посередине гостиной она остановилась и неловко присела перед королевой: – Ваше величество… – Оставь это! – рявкнул Орсо, вырывая письмо из ее руки. Он не помнил, чтобы чувствовал такой пыл по отношению к чему-либо в своей жизни. Неловкими, словно варежки, руками он пытался отклеить печать, но так спешил, что в результате просто порвал бумагу. Его сердце колотилось, в глазах плыло от нервозности. Однако письмо было коротким, так что это могло быть только согласие. Конечно же, согласие! Что еще это могло быть? Он прикрыл глаза, позволяя музыке немного успокоить себя, сделал глубокий вдох, собрался с силами и прочел: Я должна ответить отказом. Прошу тебя больше не пытаться со мной связаться. Никогда. Савин. Это было все. Его первым чувством было ошеломленное недоверие. Неужели она могла его отвергнуть? Как она могла его отвергнуть?! Он был так уверен, что они оба этого хотят! Он перечитал письмо еще раз. Потом в третий. «Я должна ответить отказом»… И тут его пронзила горячая ярость. Неужели было необходимо делать это так грубо? Так по-дикарски? Какая-то записка? Какие-то две строчки? Он предложил ей все, что у него было, все, чем он был – а она вышвырнула его пинком в брюхо, продолжая попирать ногой его член! Орсо смял записку в дрожащем кулаке. – Плохие новости? – спросила мать. – Ничего особенного, – услышал он собственный голос, каким-то образом сохранивший обычную томную протяжность. Затем его затопило ледяное чувство утраты. В мгновение ока все его мечты оказались разрушены. Записка не оставляла ему никакой надежды, никакой возможности для упрашивания – даже для такого опытного упрашивателя, каким он являлся. «Прошу тебя больше не пытаться со мной связаться. Никогда». В его жизни больше никогда не будет женщины, которая будет понимать его так, как она. Никогда не будет женщины, вообще хоть чем-то похожей на нее. Еще никогда она не казалась ему настолько ослепительно желанной, как сейчас, когда он знал, что никогда не сможет назвать ее своей. – Ответ будет? – спросила Хильди, хмурясь. – Нет, – с трудом вымолвил Орсо. – Ответа не будет. Какой ответ может быть на это? И вот со дна его души медленно поднялась волна ненависти к себе, неуклонно превращаясь в океан абсолютного отвращения. По крайней мере, это чувство было знакомым. Когда вонючие воды сомкнулись над его головой, он даже не попытался барахтаться. Какой смысл? Он был так уверен, что хочет именно этого, что даже на минуту не остановился, чтобы подумать о том, чего хочет она. В конце концов, все всегда говорили, что он невероятно эгоцентричен – стоит ли удивляться, что все оказались правы? С какой стати такой женщине, как она, желать такого мужчину, как он? Да и вообще любой женщине? Не считая короны, дурацких шуточек и дерьмовой репутации, что он действительно мог бы ей предложить? – Мы должны устроить в твою честь настоящее торжество! – Глаза его матери сверкали при мысли о том, как она наконец реабилитирует себя перед всем миром. – Страна должна быть свидетелем оправдания нашей семьи! Я позабочусь об этом! И наконец он соскользнул в болото уныния. Савин была его восходящим солнцем, но теперь рассвет угас, не начавшись, и мир погрузился в вечную тьму. Орсо смотрел в окно на усиливающийся дождь. Он потерял не только ее – он потерял того лучшего человека, которым мог бы стать сам, если бы она была рядом, тот лучший Союз, который они могли бы вместе выковать. Он чувствовал, как увядает, оплывает на сиденье своего кресла, оседает безвольной грудой. У него едва хватало энергии, чтобы поднять голову, едва хватало сил, чтобы сделать вдох. Он предпринял попытку – слишком слабую, слишком запоздалую – сделать из себя что-то стоящее. Результатом были две сотни трупов, развешанных вдоль Вальбекской дороги – и записка с отказом. – А потом надо будет запланировать бракосочетание. Как только мы найдем ту, кто угодит твоему вкусу. Зачем он тратил столько усилий? Зачем он вообще тратил хоть какие-то усилия? Орсо осушил свой бокал. Лучшее осприйское казалось опилками в его гортани. Он с трудом вздохнул, и это было действительно больно. Ему хотелось плакать. – Налейте мне еще вина, хорошо? – пробормотал он.Вопросы
– Это я, – проговорил Огарок, с его обычной склонностью констатировать очевидное. Вик знала, что это может быть только он. У нее было не так уж много посетителей. Она взяла его за плечо и протащила мимо себя в узкий коридор. Места было немного, но после Вальбека она отощала еще больше, чем обычно, а Огарок всегда был худым как щепка. Она окинула взглядом плохо освещенный двор – лагерная привычка, так и не оставившая ее с тех пор. За ними никто не наблюдал. Единственным звуком были капли, срывающиеся с дырявого водосточного желоба высоко над головой. – Ты в порядке? – спросила она мальчика, плечом притворяя дверь и закрывая ее на обе тяжелые щеколды. – Это ты оставалась там, в городе. – Обо мне не беспокойся. – Еще бы, – отозвался он с печальной улыбкой, направленной куда-то в ноги. – Ты вырезана из дерева. Тебя ничего не трогает. С каждым разом, что она его видела, он все больше напоминал ее брата. Или, может быть, менялась ее память. Подстраивалась, делая ее брата все больше похожим на Огарка. Может быть, для того, чтобы она снова сумела его спасти. Ну разве это не жалко? Память может предавать, она видела это сотни раз. Подтасовывать факты, чтобы они лучше тебе подходили. Нужно все время быть настороже. Следить за всеми. Следить за собой. Вик повернулась к нему, проследив, чтобы он не уловил на ее лице никакого намека на то, о чем она думает. Стоит показать им свою слабость, и они тут же найдут способ ее использовать. – Повидался с сестрой? – спросила она, ведя его из тесного коридора в тесную столовую. – Повидался. – У нее все хорошо? Огарок кивнул с таким видом, словно хотел сказать: «Но ты-то для нее палец о палец не ударила». Или, может быть, ей это просто показалось. Она ногой придвинула ему стул, и он сел, втиснувшись за доску для игры в квадраты. Это было непросто, даже с его худобой. – А это что? С неожиданным приступом раздражения она поняла, что он рассматривает книгу Сибальта – «Жизнь Даба Свита». Раскрытую на той самой странице, на которой она всегда раскрывалась. С гравюрой одинокого всадника, глядящего вдаль поверх бескрайнего пространства травы под бескрайним небом. Это было определенно неприятное чувство – когда на книгу смотрел кто-то другой. Словно смотрят внутрь твоей головы, разглядывая твои тайные помыслы. – Это Дальние Территории, – тихо ответила она. – Красиво. Давно надо было выкинуть эту треклятую книжку! Вик протянула руку и захлопнула ее. – Это всего лишь чей-то рисунок в книжке, полной выдумок! – Она швырнула книгу на пыльный подоконник. Голова Огарка юркнула в плечи. – Наверно… Теперь она ощутила укол стыда за то, что рявкнула на него. – Хочешь чего-нибудь? – буркнула она. Предполагается, что ты должна что-то предложить, когда у тебя гости. Пусть даже они пришли не по своей воле. – А что у тебя есть? Она немного подумала. – Ничего. – Тогда мне двойную порцию. Своими большими глазами Огарок оглядел ее тесную, голую квартиру, стены с пятнами сырости, тусклое грязное окошко. – Так вот что ты получаешь за свою работу? – Что? – Вот это все. – Он поднял руки и безвольно уронил. Действительно, если посмотреть свежим взглядом, квартира выглядела не особенно впечатляюще. Вик бывала здесь только тогда, когда ей больше некуда было идти. – Ты чувствовал бы себя счастливее, если бы я жила как королева? – Я бы по крайней мере это понимал. Он наклонился к ней через узкий стол. Если бы она тоже наклонилась к нему, они неминуемо столкнулись бы лбами посере-дине. – Ты ведь знаешь, они повесили двести человек. Из-за того, что мы сделали. – Двести изменников. – Она ткнула указательным пальцем в стол перед его лицом. – Из-за того, что сделали они сами. А сколько человек погибло из-за их идиотского мятежа? Не обманывай себя, думая, будто в этом была какая-то правильная сторона. Какой-то благородный путь, который мы не избрали. Мы пошли тем единственным путем, который перед нами был. Можешь жалеть об этом, если хочешь, но я этого делать не собираюсь! Вик поняла, что он уже отодвинулся назад, а она наклонилась вперед и почти кричит на него. Сделав усилие, она понизила голос. Поменьше яростного отрицания, побольше сухой констатации: – Я этого делать не собираюсь. Вот, возьми. Она вытащила из кармана монету, с резким щелчком положила на стол между ними. Со свежеотчеканенного золотого ценой в двадцать марок на них хмуро взирало лицо Джезаля Первого. – За что это? – спросил Огарок. – Ты проделал в Вальбеке хорошую работу. Действовал быстро и инициативно. – Я просто сделал то, что ты мне сказала. – Но ты сделал это хорошо. Он поглядел на золотую монету. – Не могу сказать, что я горжусь собой. – Меня заботит только то, что ты сделал. Что ты на этот счет чувствуешь – твоя проблема. Впрочем, если тебя это так беспокоит, можешь оставить монету мне. Огарок сглотнул, дернув острым кадыком, потом протянул руку и сгреб монету со стола. Она так и знала, что он это сделает. Вик не могла не улыбнуться: черт возьми, как он все-таки похож на ее брата! – Не все из нас вырезаны из дерева, – пробормотал он. – Подожди маленько, – сказала она. – И до тебя тоже дойдет очередь.* * *
– Инквизитор Тойфель! – Глокта радостно улыбнулся, словно ее визит был приятной неожиданностью, а не встречей, которой он сам потребовал и от которой она не могла отказаться. Он похлопал по скамейке рядом с собой. – Прошу вас, садитесь. Она всегда чувствовала себя неловко, сидя рядом с другими людьми. С другой стороны, спала же она в лагерях рядом с абсолютными незнакомцами… в вонючей соломе, сбившись в кучу, словно новорожденные поросята. Лучше уж так, чем замерзать. Лучше уж это, чем оскорбить его преосвященство. Она села, глядя перед собой в пространство парка и одергивая на себе куртку. День стоял ясный и холодный. Время от времени порыв ветра поднимал рябь на поверхности озера, срывал горсть листьев с деревьев. Шевелил опавшую листву рядом с черными ботинками наблюдающих практиков. – Раньше я проводил немало времени, сидя на этой самой скамье. – Глокта прищурился в ярких осенних лучах. – Просто глядя на воду. Врачи говорят, что я должен чаще бывать на солнце. – Здесь очень… спокойно, – сказала Вик. Светская болтовня никогда не была ее сильной стороной. – Как будто можно найти спокойствие по эту сторону могилы! – Глокта оделил ее своей беззубой улыбкой. – Вы проделали в Вальбеке великолепную работу. Показали смекалку, храбрость и преданность. Наставник Пайк был очень впечатлен, а он не из тех людей, кого легко поразить. От внимания Вик не ускользнуло, что он хвалил ее почти теми же словами, какими она перед тем хвалила Огарка. Иногда людей можно зацепить, заставляя их думать, что ты им нужен. Но чаще работает обратный способ: заставить их думать, что они нужны тебе. Все хотят быть о себе хорошего мнения. Чувствовать себя востребованными. «Может быть, и я уже попалась на крючок, – подумала Вик. – Давным-давно». Она ограничилась простым: – Благодарю, ваше преосвященство. – Я чувствую, что все больше полагаюсь на вас. Пожалуй, вы единственный человек, кому я могу полностью доверять. Интересно, как много других людей архилектор кормил теми же байками? Идея, будто он может «полностью доверять» кому-либо, предполагала чересчур большую натяжку, но Вик оставила это без комментария. Сделаем вид, что они оба верят в то, что они оба верят в сказанное. – Вы заслужили награду, – продолжал он. – Может быть, вам что-нибудь нужно? Вик не любила награды. Даже заслуженные. Они слишком похожи на долги, которые впоследствии, возможно, придется выплачивать. Сперва она собиралась ответить: «Я желаю лишь служить королю», или еще какой-нибудь патриотической мурой, но это тоже было бы слишком большой натяжкой. – Нет, – в конце концов ответила она. – Позвольте мне по крайней мере подыскать вам лучшую квартиру. – А чем плоха та, в которой я живу сейчас? – Мне отлично известно, чем она плоха. Я сам в ней жил. Когда служил моему предшественнику, архилектору Сульту. – Ее вполне достаточно для моих нужд. – Ее было достаточно и для моих, но я был не прочь переселиться в лучшую. Есть люди, которые получают гораздо больше за гораздо меньшие заслуги. – Это их дело. Он улыбнулся, словно знал в точности, что она думает. Даже ожидал от нее такого ответа. – Возможно, у вас есть смутное ощущение, что если вы не примете награды за свою работу, то тем самым получится, будто вы ее как бы и не выполняли? При том, что мы оба знаем, что вы ее выполнили. – Я займу новую квартиру, когда работа будет сделана до конца, ваше преосвященство. – Ее взгляд следил за садовником, сгребавшим листья в тачку. Неблагодарная задача: каждый порыв ветра наметал новую листву на то место, которое он только что подмел. – Мы могли бы добиться в Вальбеке гораздо большего. Ризинау сбежал. Судья тоже. Он может быть опасен; она опасна без всяких сомнений. Множество людей успело покинуть город до прибытия кронпринца, и мне не кажется, что исход дела мог сколько-нибудь угасить их пыл в отношении их Великой Перемены. – Мне тоже. Ломателей можно считать… сломленными… лишь на настоящий момент. – Ризинау – всего лишь толстяк-мечтатель. Я не верю, что он спланировал восстание сам по себе. – Я склонен с вами согласиться. – Архилектор окинул парк прищуренным взглядом и продолжал, слегка понизив голос: – Но я начинаю подозревать, что истоки нашей проблемы могут находиться ближе к другому концу социальной лестницы. Он многозначительно перевел взгляд в сторону – туда, где над деревьями поблескивал золоченый купол заново возведенного Круга лордов. – Дворяне? – Их обложили серьезными налогами, чтобы оплатить войны нашего короля в Стирии. – Глокта говорил, почти не шевеля тонкими губами. – В качестве компенсации они потребовали реформ, получили во владение немалую долю общинных земель. Многие очень неплохо набили свои карманы. И тем не менее, большинство членов Открытого совета недавно подписали жалобную петицию королю. – И на что они жаловались? – Да как обычно. Нехватка власти. Нехватка денег. – И какие были у них требования? – Тоже как обычно. Больше власти. Больше денег. – И вы подозреваете людей, подписавших эту петицию? – Несомненно. – Глокта поднял руку с носовым платком, чтобы промокнуть слезящийся глаз. – Но гораздо больше я подозреваю тех, кто ее не подписал. – Имена, ваше преосвященство? – Семью Броков можно исключить, у них было достаточно забот на Севере. Но молодые лорды Хайген, Барезин и в особенности Ишер как-то чересчур много улыбаются. Они потерпели серьезнейшее поражение, когда был избран король – или, по крайней мере, их отцы потерпели. У них должно быть больше всего причин для недовольства, и тем не менее они не жалуются. – Вы думаете, один из них мог стоять за этим восстанием? – Быть несчастным – естественное состояние человека, в особенности человека амбициозного. Счастливые люди заставляют меня нервничать. А тем более Ишер, это ведь хитрая бестия. Он принимал участие в разработке этих новых законов о землевладении, которые принесли ему неслыханное богатство. – Недовольство на обоих концах социальной лестницы, – пробормотала Вик. – Неспокойные нынче времена… Глокта не сводил взгляда с садовника, продолжавшего безуспешные попытки очистить лужайку от листьев. – Они никогда не бывают спокойными.Цивилизованный мир
Палуба скрипела под ее ногами, паруса хлопали на ветру, в просоленном воздухе над головой кружили и вопили морские птицы. – Клянусь мертвыми! – пробормотала Рикке. Город лежал широким, кремового цвета полумесяцем, вытянувшись вокруг исхлестанного ветрами серо-зеленого залива. Сплошная масса стен, мостов, бесконечных зданий, жмущихся друг к другу, как балянусы при низкой воде; реки и каналы, тускло поблескивающие между ними. Надо всем этим возвышались башни, а также огромные трубы, высотой не уступавшие башням, пачкавшие небо своим бурым дымом. Нет, она слышала, что Адуя – большой город. Это все слышали. Если кому-нибудь доводилось побывать в Адуе, по возвращении они скребли в затылке и говорили: «Это большой город». Однако Рикке все же не ожидала, что она окажется настолько большой. Здесь можно было бы поместить сотню Уфрисов, и еще осталось бы место для сотни Карлеонов. Ее глаза никак не могли совладать с масштабом. Количество зданий, количество кораблей, количество людей – словно муравьи в муравейнике. В тысяче муравейников. При одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова. Или, может быть, кружиться больше, чем прежде… Рикке опустила взгляд к палубе, потирая виски. Она и без того чувствовала себя достаточно незначительной. – Клянусь мертвыми, – повторила она, раздувая щеки. – Адуя! – сказал моряк, стоявший рядом с ней. – Центр мира! Это был кряжистый пожилой человек с густыми бровями, короткой седой бородкой и лысой головой, которая, казалось, была выкована на наковальне: сплошные бугры и плоскости. – Поэты зовут ее Городом белых башен. Нынче их цвет, правда, ближе к серо-коричневому. Прекрасный вид, верно? На расстоянии. – Он наклонился ближе: – Но поверь мне, вблизи там сплошная вонь. – Так бывает с большинством вещей, – буркнула Рикке, хмуро поглядывая на Лео. Молодой Лев широко улыбался навстречу ветру, стоя рядом со своими беззаботными дружками – вся гребаная команда гребаных молодых героев… гребаных молодых мудаков. Рикке высосала из десен сок чагги и сплюнула в бурлящую воду. Она без конца придумывала новые реплики, которыми могла бы его поразить. Жемчужины мудрости и остроумия, каких он никогда не дождется от своих идиотов. Он бы погиб на круге, если бы не ее Долгий Взгляд! А обращается с ней так, словно она какая-то помеха. Она уже взвинтила себя до достаточно разъяренного состояния, когда он откинул голову и разразился своим громким, открытым, сердечным смехом – и в ней осталась лишь печаль из-за того, что они разошлись, и зависть из-за того, что он смеется не с ней, и чувство, что ее предали: не только Лео, но и она сама, и весь мир. Правду сказать, ей чертовски его не хватало. Но будь она проклята, если станет извиняться! Это он должен извиняться перед ней, на коленях просить прощения! Однако как можно ненавидеть человека, у которого задница словно… Он посмотрел в ее сторону, и она поспешно отвела взгляд. Если бы он заметил, что она смотрит на него, это каким-то образом прибавило бы очко в его пользу. Но не смотреть на Лео означало смотреть на того лысого ублюдка, который продолжал рассматривать ее, словно она представляла для него немалый интерес. – Кто ты вообще такой, черт подери? – спросила она. Это прозвучало несколько грубо, но ее неудачно окончившийся роман, ее постоянно горячий и саднящий глаз, а также неделя-другая морской болезни значительно истощили ее терпение. Его улыбка только сделалась шире. Голодная улыбка, словно у лисы при виде курятника. – Мое имя Байяз. – Что, как у Первого измагов? – В точности так. Я и есть он. Рикке моргнула. Вероятно, стоило бы дать ему в челюсть за наглую ложь, но в его поблескивающих зеленых глазах было что-то такое, что заставило ее поверить. – Н-да… неплохо. – А ты Рикке. Дочка Ищейки. – Она уставилась на него, и он снова улыбнулся. – Знание – это корень любой силы. При моем роде занятий необходимо знать, кто есть кто. – И чем же ты занимаешься? Он наклонился к ней, практически прошипев ей в лицо: – Всем! – Должно быть, это большая ответственность. – Должен признаться, порой я думаю, что мне следовало брать пониже. – Разве у тебя не должно быть посоха? – Я оставил его дома. Какой большой сундук ни бери, он никогда туда не влезает. А магия, знаешь ли… – он задумчиво сощурился, глядя на город, – …в наши дни выходит из моды. – Говори за себя, – отозвалась Рикке, передвигая во рту катышек чагги и прикусывая его с другой стороны. – Меня судьба наградила Долгим Взглядом. Как раз в этот момент она уловила туманный призрак тонущего корабля: клоня мачту в их направлении, он черпал бортом штормовую волну. Рикке откашлялась, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на призрачных матросов, сыплющихся в соленую пучину. – Или прокляла, трудно сказать, – поправилась она. – Как захватывающе! И что же ты видела? – В основном всякие непонятные штуки. Призраки, тени… Видела стрелу и меч. Видела черную дыру в небе, в которой было знание всего на свете. Видела, как волк проглотил солнце, а лев проглотил волка, а потом льва проглотил ягненок, а ягненка проглотила сова. – И что же это знаменует? – Разрази меня гром, если я знаю! – Что ты видишь, когда глядишь на меня? Рикке отвела взгляд и нахмурилась. – Человека, которому стоило бы говорить больше правды и есть поменьше мучного. – О-о! – Байяз положил широкую ладонь на свой живот. – Воистину глубокие откровения! Рикке ухмыльнулась. Надо признаться, он начинал ей нравиться, даже несмотря на то, что она не имела понятия, стоит ли верить хоть одному его слову. – И что же привело Первого из магов в Адую? – Мне пришлось чересчур долго задержаться на лежащем в руинах Западе мира, выполняя требования моих чрезвычайно неблагоразумных братьев и сестер. Они погрязли в прошлом. Их глаза закрыты для будущего. Но я люблю останавливаться в Адуе всякий раз, как выпадает возможность. Стараюсь делать все возможное, чтобы никто не уничтожил то, что я построил. – Он прищурился, глядя на бухту, забитую судами всевозможных видов, форм и размеров. – Способность людей причинять себе вред никогда не перестает меня изумлять. Они обожают идти своим путем, даже если он явственно ведет их к обрыву. А у Союза много врагов. Рикке подняла брови, глядя на бескрайний город: – Неужели находятся глупцы, способные затеять с ними войну? – Конечно! Гурки, прежде чем их империя развалилась, словно непропеченное безе. Бетод, вопреки моему совету. Потом Черный Доу – вопреки моему совету. Потом Черный Кальдер. Вопреки моему совету. – Похоже, твои советы не настолько популярны, как тебе бы хотелось, – заметила Рикке, глядя в сторону. Байяз испустил разочарованный вздох, словно гувернантка в Остенгорме, когда она пыталась объяснить Рикке, что такое хорошие манеры. – Иногда следует позволять людям совершать ошибки, если они этого хотят. Рикке заслонила глаза от брызг, когда их корабль принялся пробираться сквозь дикую неразбериху судов, направляясь к кишащим людьми пристаням. До нее уже доносился отдаленный гомон голосов, грохот телег, треск грузов, ударяющихся о доски настила. – Сколько же народу здесь живет? – прошептала она. – Тысячи. – Первый из магов пожал плечами. – Может быть, уже миллионы. С каждым днем Адуя разрастается ввысь и вширь, затмевая даже великие города древности, если не великолепием, то по крайней мере масштабом. Сюда стекаются люди из всех стран, со всего Земного Круга. Темнокожие кантийцы бегут от хаоса, царящего в Гуркхуле, бледнокожие северяне ищут здесь работу, жители Старой Империи пытаются начать жизнь заново. Искатели приключений из новообразованного королевства Стирии, торговцы с Тысячи островов, жители Сулджука и Тхонда, где люди поклоняются солнцу. Больше людей, чем можно сосчитать – живут, умирают, работают, размножаются, карабкаются друг на друга… И Байяз широко развел руки, охватывая ими весь этот чудовищный, прекрасный, бескрайний город: – Добро пожаловать в цивилизованный мир!* * *
Юранд смотрел на Адую, прищурив глаза от брызг: – Клянусь Судьбами, ну и вырос же город! – Сильно вырос, – согласился Лео. И, тем не менее, Адуя казалась ему какой-то более маленькой, чем во время его последнего визита. Тогда он был всего лишь неотесанным деревенским парнем, хоть и сыном лорда-губернатора. Теперь он сам был лорд-губернатор, который победил в поединке прославленного воина, спас Протекторат и в одиночку одержал славную победу во имя короля. Без сомнения, Адуя выросла. Но Лео дан Брок вырос больше. Он поймал себя на том, что смотрит вбок – туда, куда постоянно бросал взгляды, как ни пытался удержаться. В сторону Рикке. Если бы она была рядом с ним, он мог бы показать ей все городские достопримечательности. Стену Казамира и стену Арнольта. Дом Делателя и купол Круга лордов. Район Трех Ферм с дымящими трубами новых мануфактур. Они могли бы вместе получать от всего этого удовольствие – если бы она не была такой надутой, упрямой сучкой. Он едва не погиб на круге ради нее! А она обращается с ним как с предателем. Он уже накрутил себя до состояния горького негодования, когда вдруг, снова бросив на нее взгляд, увидел, как она размахивает руками в своей безумной манере, разговаривая с каким-то лысым стариком – и в нем осталось только чувство печали и вины, словно он сбился с правильного пути и не мог отыскать дороги обратно. По правде говоря, ему чертовски ее не хватало. Еще не так давно он сказал, что любит ее, и это было по крайней мере наполовину правдой. Однако будь он проклят, если станет извиняться! Это она должна просить у него прощения… Она посмотрела в его сторону, и он едва успел отвести взгляд. Если бы она увидела, что он на нее смотрит, то сочла бы это мелкой победой. Все у нее было таким мелким! Почему она не может просто простить его, чтобы они снова вернулись к тому, как все было прежде? – Похоже, для нас прислали комиссию по встрече, – заметил Гловард, показывая на кишащие народом пристани. Лео вскинул голову. На набережной ожидала приличных размеров толпа под огромным штандартом с изображением золотого солнца Союза, и вторым – с перекрещенными молотами Инглии. Впереди выстроилась идеально ровная линейка всадников в доспехах и пурпурных плащах рыцарей-телохранителей. Почетная стража короля! Перед всадниками стоял человек с чудовищно широкими плечами и еще более чудовищной шеей, с коротким ежиком седых волос. Юранд перегнулся через перила так, что, казалось, вот-вот упадет. – Неужели это… Бремер дан Горст?! Лео прищурился в ту сторону. Корабль скользил все ближе к пристани, капитан выкрикивал команды, матросы послушно кидались их выполнять. – Ты знаешь, – проговорил Лео, еще больше оживляясь, – я думаю, ты прав! Когда сходни заскрежетали по камням пристани, Лео позаботился о том, чтобы быть первым, кто сойдет на сушу. Он по-прежнему ходил с палкой, хотя бы для того, чтобы напоминать окружающим, что понес героическое ранение в благородной схватке. Ему навстречу двинулся человек с розовой просвечивающей лысиной и тяжелой цепью, указывающей на высокую должность. Одного жидкого подбородка ему, по-видимому, показалось мало, поэтому он отрастил к нему еще несколько, и теперь они растекались по его подбитому мехом воротнику. – Ваша светлость! Я лорд-камергер Хофф, сын лорда-камергера Хоффа. Он помедлил, словно ожидая услышать взрыв смеха. Его не последовало. Разумеется, бюрократы были досадной необходимостью, как сортиры, но это не значило, что Лео должен их любить. Особенно когда бюрократия становится семейным бизнесом. – Позвольте вам представить… – Бремер дан Горст! – Разумеется, ему теперь предстояло познакомиться с разными важными людьми, но есть что-то особенное во встрече с героем своего детства. Лео мог часами слушать истории, которые рассказывал ему отец о подвигах этого человека в битве при Осрунге, впитывая каждое слово. Как он в одиночку отразил натиск противника на мосту; как он возглавил последнюю атаку на холм Героев, прорубаясь сквозь северян, словно забойщик сквозь стадо овец. – Я однажды видел, как вы сражались с тремя противниками на показательном выступлении! Не обращая внимания на лорда-камергера, Лео схватил силача за руку. Его ждал неприятный сюрприз. «Можно многое сказать о человеке по его рукопожатию», – всегда говорил Лео отец. Рука Горста оказалась поразительно вялой и безвольной. – Я бы не советовал повторять это в реальном сражении. Голос Горста был еще более шокирующим, чем его рукопожатие. Лео едва мог поверить, что столь мощная шея может породить настолько женоподобные вибрации. – Кажется, мне говорили, что мы родственники? – продолжал он, когда они начали садиться на лошадей. – Впрочем, какая-то седьмая вода на киселе. Свою палку Лео бросил Юранду. Будь он проклят, если позволит себе выглядеть инвалидом в глазах человека, перед которым так преклонялся! Он настоял на том, чтобы самому взобраться в седло, невзирая на боль в ноге, в животе, в боку, в плече. – Как поживает… ваша матушка? – послышался странно писклявый голос Горста. – Жива и здорова, – удивленно ответил Лео. – Рада, что война закончилась. Она возглавляла наши силы, когда на нас напали северяне… Тут он подумал о том, в каком свете это его выставляет. – По крайней мере, она давала мне превосходные советы, – поспешно добавил он. – Она всегда была очень понимающей. – Я знаю, что вы спасли жизнь моему отцу при Осрунге, он всегда любил рассказывать эту историю. Но я понятия не имел, что вы были знакомы и с моей матерью тоже. Горст несколько уязвленно взглянул на него. – Мы были хорошими друзьями… одно время. – Вот как. – Впрочем, Лео потратил достаточный кусок своей жизни, беспокоясь о чувствах матери. Он резко сменил тему: – Я был бы ужасно рад потренироваться с вами, раз уж я здесь, но… боюсь, я не совсем в форме. Может быть, вы позволили бы мне понаблюдать? – Увы, так много дел требуют внимания вашей светлости! – Лорд-камергер без приглашения просочился в их разговор. – Его величеству не терпится лично приветствовать вас! – Что ж… я, разумеется, всецело в распоряжении его величества. Лео тронул шпорами своего коня и пустился шагом вслед за двумя знаменосцами. – Как и мы все, ваша светлость. Впрочем, сперва его преосвященство архилектор хотел бы обсудить с вами предстоящее торжество в вашу честь. – С каких это пор инквизиция занимается устройством парадов? Лорд-камергер осторожно откашлялся. – Ваша светлость вскоре обнаружит, что не многое в Адуе происходит без одобрения архилектора Глокты.* * *
Один из двух штандартов, которые несли перед Молодым Львом и его торжественным шествием, запутался в бельевой веревке, так что им всем пришлось сидеть в своих великолепных седлах, ожидая, пока его выпутают. Самого Лео было почти не видно за лебезящей толпой разряженных жополизов. Даже Юранда и Гловарда оттеснили в задние ряды, и с каждым поворотом они отдалялись все дальше и дальше. Похоже, фальшивое восхищение незнакомых людей значило для Лео больше, чем его друзья, его родные или его любовница. Если она все еще была его любовницей. Если она вообще ею когда-нибудь была. Брови Рикке взлетели на лоб: из боковой улицы показалась целая колонна темнокожих солдат под сверкающими золочеными флагами, держа копья на изготовку. Только когда одна из повозок проехала прямо сквозь них, она поняла, что на самом деле никаких солдат здесь не было. – Клянусь мертвыми! Она прикрыла ладонью левый глаз: он был горячим, чесался и саднил так, что ныли зубы. – По-прежнему видишь всякое? – вполголоса спросила Изерн, весело чавкая своей чаггой. – Прими это как доказательство того, что луна особо тебя отметила, и возрадуйся. Рикке все больше чувствовала ностальгию по тем временам, когда люди просто считали ее сумасшедшей. – Если это значит быть особенной, я бы предпочла быть самой обыкновенной. – Что скажешь, мы все хотим того, чего у нас нет. – И это все? Я-то думала, ты здесь, чтобы помочь мне с моим Долгим Взглядом! – Я сказала, что постараюсь понять, есть он у тебя или нет, а потом помогу его открыть. После этой битвы и поединка уже всем понятно, что он у тебя имеется и что он открыт шире некуда. – Изерн ухмыльнулась ей. – Никто не говорил, что я смогу сделать так, чтобы эта пакость закрылась. – Просто великолепно, мать твою так, – пробормотала Рикке, понукая свою лошадь в надежде отыскать местечко, где можно было бы продохнуть. Впрочем, в этом треклятом городе это было не так-то просто. Во имя мертвых, ну и воздух! Душный, липкий, полный странных запахов. В ее глотке першило, дыхание перехватывало, глаза слезились, словно от потухающего костра. А шум! Болботание на десятке незнакомых языков, мольбы, крики, драки, все пихают друг друга, стремясь куда-то дальше, словно бесконечно куда-то опаздывают. Лязг молотков, скрип колес, треск огней, и всего этого так много, что все звуки сливаются в сплошной низкий гул, от которого дрожит земля. Как будто сам город живой – и мучается, злится, отчаянно пытаясь освободиться от заполонившей его человеческой заразы. – Какой прогресс! Снова Байяз. Он окинул одобрительным взглядом огромные стройки по обеим сторонам дороги, с их возвышающимися подъемными кранами и путаницей веревок и лесов, на которых кишели перекрикивающиеся рабочие. – Трудно поверить, насколько все изменилось за такое короткое время! Взять этот район, Три Фермы – я помню, когда здесь действительно были три фермы! И они стояли довольно далеко от городских стен. Город прорвался за эти стены, и тогда построили новые, и он прорвался и за них тоже, и теперь Три Фермы так застроены мануфактурами, что во всем округе не найдешь и клочка травы! Сплошь железо и камень. Рикке смотрела, как одна из лошадей впереди задрала хвост и опросталась на мостовую. Этого добра на улицах по-прежнему было навалом. – Железо и камень! Что в этом хорошего? Байяз фыркнул так, словно сама идея «хорошего» была сплошной тратой его драгоценного времени. – Это нечто столь же неотвратимое, как прилив. Золотой прилив индустрии и коммерции. Больше нет пределов тому, что может быть продано и куплено. Не так давно я видел магазин, где не продавалось ничего, кроме мыла. Целый магазин – для мыла! Когда ты достигнешь моего возраста, тоже научишься плыть по течению. – Ха! Я-то думала, знаменитый волшебник будет ехать впереди всех, вместе со знаменитостями, а не тащиться в хвосте с отребьем. Байяз улыбнулся. Первый из магов был таким ублюдком, которого нелегко пронять. – Носовая фигура расположена впереди корабля, она переносит все невзгоды, ветра и волны, принимает на себя все риски и пожинает всю славу. Однако правит кораблем неприметный парень, запрятанный где-то далеко позади. – Он блеснул улыбкой в сторону головы колонны. – Ни один правитель, который чего-либо стоил, не правил, стоя во главе. – Похоже, эту мудрость надо запомнить, чтобы по ней жить, – буркнула Рикке. – Боюсь, это последняя, которую я могу тебе предложить на настоящий момент. И Байяз остановил свою лошадь возле огромной парадной лестницы какого-то здания. Оно было огромным – что-то между крепостью и храмом, с гигантскими колоннами спереди и каменной резьбой со всех сторон, – но удивительно скупым по части окошек. – Что это за место? Школа для волшебников? Рикке не особенно нравилось, как оно выглядит. Куча серьезных людей, которые входили и выходили из дверей, огибая какого-то хорошо одетого парня с листками бумаги, свисающими из безвольно опущенной руки, и непонятным выражением ужаса на лице. – Не совсем, – отозвался Первый из магов. – Это банк. – Мастер Байяз? К ним подошел ничем не примечательный человек, чтобы подержать повод, пока волшебник будет спускаться с лошади. – А! Это Йору Сульфур, член нашего ордена магов. – А я Рикке, – представилась Рикке. – Рифмуется с… – Да-да, – перебил Сульфур, поднимая голову и улыбаясь ей. – Дочь Ищейки. Которую судьба благословила Долгим Взглядом. – Или прокляла, – отозвалась Рикке, колеблясь между подозрительностью и удовлетворением, что ее легенда идет впереди нее. – Надеюсь, мы еще сможем поговорить позже, – сказал ей Байяз. – Молодые женщины, рожденные с Долгим Взглядом, встречаются в последнее время поистине редко. – Почти так же редко, как маги, – хмыкнула она. Сульфур улыбнулся еще шире, не отводя взгляда от ее лица, и она поняла, что его глаза разного цвета: один голубой, один зеленый. – Мы, реликты эпохи магии, должны держаться вместе. – Почему бы и нет? Я не то чтобы осаждена поклонни-ками. – Возможно, это временно. – Байяз окинул ее оценивающим взглядом. Словно мясник, оглядывающий стадо, прикидывая, сколько предложить за него владельцу. – Однако кто может сказать, что готовит нам будущее? – Да уж, – пробормотала Рикке, глядя, как он взбирается по ступеням вместе со своим кучерявым прихвостнем, – это был бы гребаный фокус, вот уж точно! Трясучка сидел в седле, крутя кольцо, которое он носил на мизинце, и поглядывая на банк с выражением, мрачным даже для его лица. – Что это с тобой? – спросила Рикке. Он повернул голову и сплюнул в сторону. – Никогда не доверял банкам.* * *
Человек, которого называли «Костлявым» – главный палач короля, архилектор Глокта – сидел сгорбившись за гигантским письменным столом, заваленным бумагами, и, хмурясь, подписывал одну бумагу за другой. Наверняка смертные приговоры, подумал Лео. Бескровно приводимые в исполнение одним росчерком пера. Его преосвященство заставил Лео оскорбительно долго ждать. Наконец он поднял голову. Поморщился, наклоняясь, чтобы опустить перо в чернильницу, и улыбнулся ему. На этом худом, восковом, изможденном лице с глубоко въевшимися морщинами от болезненных гримас, с зияющей дырой на месте четырех передних зубов, улыбка казалась настолько же тревожаще неуместной, как нога, вывернутая в колене в противоположную сторону. Если внутренняя порочность выражалась во внешнем безобразии – а Лео никогда не сомневался, что так оно и есть, – то архилектор был еще более мерзким существом, чем о нем говорили. При том, что мерзостей о нем говорили немало. – Ваша светлость! Простите, но мне трудно подниматься, – проговорил он, протягивая руку. – Разумеется, – Лео прохромал вперед, тяжело опираясь на трость. – Я и сам в настоящее время не особенно резво двигаюсь. – Ну, вы-то, будем надеяться, вполне излечитесь. – Отвратительная улыбка Глокты расплылась шире. – Для меня же, боюсь, этот корабль давно уплыл. Он выглядел так, словно сильный ветер мог разметать его в клочья, однако костлявая рука, обтянутая почти прозрачной кожей в старческих пятнах, сжала руку Лео гораздо крепче, чем огромная лапища Бремера дан Горста. «Можно многое сказать о человеке по его рукопожатию», – всегда говорил его отец. Рукопожатие этого старого калеки напоминало кузнечные клещи. – Я должен поздравить вас с вашей победой, – продолжал Глокта после того, как некоторое время молча разглядывал Лео. – Вы сослужили короне великую службу. – Благодарю, ваше преосвященство. – Хотя кто мог бы это отрицать? – Однако я сделал это не один. Погибло много хороших людей. Много добрых друзей… погибли. И казна Инглии понесла огромные убытки. Лео вытащил тяжелый свиток, который дала ему мать: – Правление провинции попросило меня ознакомить советников его величества с финансовым отчетом по кампании. Учитывая отсутствие какой-либо поддержки со стороны короны во время войны, они ожидают – а вернее, требуют – материальной помощи, чтобы справиться с ее последствиями. Лео репетировал эту речь во время поездки и был вполне доволен тем, как она прозвучала. Все же он мог управляться с этими бюрократическими штучками не хуже любого другого! Однако Глокта взглянул на свиток с таким видом, словно ему под нос подсунули собачью какашку. Он поднял взгляд и посмотрел Лео в глаза. – Торжество в вашу честь состоится через три дня. В параде примут участие около четырех тысяч солдат, также будут присутствовать иностранные высокопоставленные лица и члены Закрытого и Открытого советов. Шествие начнется возле дворца, пройдет намеченным маршрутом через город, обойдет стену Арнольта и вернется к площади Маршалов. Там его величество обратится с речью к первым гражданам Союза и вручит вам памятный меч. – Все это звучит… просто чудесно! Лео не мог сдержать улыбки. Вот об этом он мечтал в детстве, собственно говоря. – Вы будете ехать бок о бок с кронпринцем Орсо, – прибавил Глокта. – Прошу прощения? – переспросил Лео. Его улыбка мгновенно померкла. Веко архилектора затрепетало, и на его щеку скатилась слеза. Он аккуратно смахнул ее кончиком мизинца. – Его высочество недавно тоже одержал славную победу: усмирил восстание в Вальбеке… – Он повесил несколько крестьян! – Весь день Лео был настолько доволен собой, что это внезапное потрясение оказалось вдвойне неприятным. – Едва ли это можно поставить ря-дом… – Вот именно, – отозвался Глокта. – В конце концов, он наследник престола, а вы внук изменника. С его стороны это великая милость – согласиться разделить с вами славу. Лицо Лео горело, словно ему дали пощечину. Черт побери, это и действительно было пощечиной, причем пощечиной его гордости, которая была гораздо более чувствительной, чем лицо! – Я победил Стура Сумрака в поединке! И пощадил его жизнь! – В обмен на что? – На то, что его отец и дядя уйдут с нашей земли, оставив Ищейке его Протекторат, который будет и дальше существовать и защищать Инглию! – И никаких дальнейших уступок? – спросил Глокта, поблескивая глазами в глубоких, обведенных темным глазницах. – Никаких гарантий, что это будет исполнено? Лео захлопал глазами, сбитый с мысли: – Ну как же… у северян существует кодекс чести… – Даже если допустить, что это так – вы не северянин. – Это кодекс воинов! Где бы они ни были рождены! А я был воспитан среди северян! – Лео скривил губы, оглядел калеку с головы до ног. – Впрочем, вам этого не понять. – Вот как? А каким образом, вы думаете, я стал калекой? «Кодексы чести», боюсь, не стоят даже бумаги, на которой они никогда не были написаны. Вы могли взять Стура в заложники. Могли привезти его к королю, чтобы обеспечить в дальнейшем хорошее поведение Скейла Железнорукого. Вместо этого вы не взяли с него ничего, кроме слова. Лео не знал, что приводит его в большую ярость: то, что Глокта был очевидно не прав, или то, что в его словах, возможно, все же что-то было. Может быть, бюрократические штучки все же были несколько сложнее, чем он думал. – Но я победил! – В его голосе уже слышалась та же упрашивающая нотка, что и в его пререканиях с матерью. – Я побил весь Север, черт подери! Причем без единого солдата из Адуи. Я рисковал жизнью… – Вы рисковали не только своей жизнью, которая принадлежит вам и которую имеете полное право потерять, но также и интересами Союза, к которым это ни в коей мере не относится. И хотя лично я склонен смотреть на ваш поступок снисходительно, есть люди, которые назовут его безрассудным. Лео едва мог поверить своим ушам. – Я… Я подружился с будущим королем Севера! Я солдат, а не чертов дипломат! – А должны быть и тем, и другим. – Глокта был неумолим. – Вы теперь лорд-губернатор. Один из самых влиятельных людей в Союзе. Один из наиболее значимых слуг его августейшего величества. Вам попросту нельзя и дальше продолжать думать своим мечом. Вы меня понимаете, ваша светлость? Лео мог только сидеть и смотреть, ошеломленный этим неуважением, этой несправедливостью, этой вопиющей неблагодарностью. Он не испытывал особенной любви к Закрытому совету, еще когда прибыл в Адую. Один разговор с этим отвратительным кабинетным червем – и он понял, что его попросту тошнит от всей этой конторы. – Клянусь гребаными мертвыми, – прошептал он на северном наречии. Архилектор то ли принял это за согласие, то ли попросту сделал вид, что принял. – Если не ошибаюсь, после меня с вами хотел перемолвиться словом лорд-камергер. Что-то по поводу налоговых сборов с Инглии за последнее время. Не стоит заставлять его дожидаться. – Он кивнул в сторону свитка, который, как Лео только в этот момент осознал, все еще находился в его стиснутом кулаке. – Возможно, вам стоит предъявить ваши военные дол-ги ему. Глокта снова взял перо и придвинул к себе следующий документ из груды. – По всей видимости, лорд-губернатор должен быть не только воином и дипломатом, но еще и бухгалтером.Призвание
Броуд повернул ручку, распахнул дверцу экипажа и почтительно отступил в сторону. Савин взглянула на него, подняв бровь: – И? – Ой! – Он предложил ей руку. – Э-э… миледи. Он помог ей спуститься со ступеньки. Рабик с ухмылкой наблюдал за сценой с кучерского сиденья, от души забавляясь тем, что Броуд так плохо справляется с делом. Итак, похоже, он теперь кучер. Во всяком случае, ему выдали ливрею. Ярко-зеленая куртка с медными пуговицами, лучше, чем то, что в Стирии носило большинство офицеров. Еще и блестящие новые сапоги – хотя они немного жали. Он бы чувствовал себя полным дураком во всем этом убранстве, если бы не было абсолютно ясно, что любой в пределах сотни шагов будет пялиться исключительно на Савин. Включая и его самого. Он до сих пор не мог поверить, что эта восхитительная, властная женщина – та самая оборванная беспомощная девчонка, что пряталась в комнате его дочери. Теперь она казалась принадлежащей к какому-то другому виду, нежели остальная убогая часть человечества. Ее одежда была шедевром не только швейного, но и модельного искусства, придавая ей такую форму, какой не было ни у кого другого. Она двигалась изящно, как канатоходец, и неостановимо, как носовая фигура боевого корабля. Люди останавливались, чтобы поглазеть на нее, словно одна из Судеб спустилась с небес и решила пройтись по их строительной площадке. – Мне остаться здесь? – вполголоса спросил Броуд у Зури, помогая ей спуститься. Не то чтобы это было необходимо; смуглокожая горничная была ловкой, словно танцовщица. С тем же успехом она сама могла бы помогать ему. – Нет-нет, – отозвалась она с улыбкой, значение которой было трудно определить. – Будет очень мило, если вы пойдете с нами. В старой городской стене проделали большую брешь. Сквозь паутину шатких лесов проглядывали обломки камня, наверху возвышались два подъемных крана. Заодно было снесено и несколько улиц, и теперь через все это рыли огромный ров. Бригады рабочих, кое-кто с голой грудью, несмотря на холод, молотили кайлами и лопатами в такт рабочей песне, которую они пели сквозь сжатые зубы. Женщины в грязных платьях, с прилипшими к лицам мокрыми волосами, оскальзываясь, лезли вверх по борту рва, таща на плечах коромысла с ведрами, полными грязи. Еще дальше, на дне огромного котлована, копошились дети, с головы до ног перемазанные серой глиной, утаптывая босыми ногами землю по краям ямы. – Что это? – пробормотал Броуд. – Здесь будет канал, – ответила Зури, – чтобы доставлять грузы по воде прямо в сердце города. И обратно, разумеется. – И какой в этом интерес у леди Савин? – Она владеет пятой частью канала. По крайней мере, так было договорено. Мы хотим удостовериться, что все идет по плану. Они взобрались вверх по лестнице и прошли длинным проходом между двумя рядами конторских служащих. В конце располагался тесный кабинет, большую часть которого занимал большой рыхлый человек с седеющими волосами, зачесанными поверх плеши на макушке, и огромный письменный стол, покрытый зеленой кожей. Человеку пришлось опасно перегнуться через стол, чтобы пожать Савин руку, подвергнув пуговицы на своем жилете серьезному испытанию. – Мастер Корт, – приветствовала его Савин, пока Броуд закрывал за ними дверь. – Леди Савин! Я очень рад видеть вас в полном здравии. Мы все здесь… ужасно волновались. Корт блеснул в сторону Броуда обеспокоенной улыбкой. Броуд решил не отвечать: у него начинало складываться ощущение, что его взяли сюда не для того, чтобы он улыбался. – Как трогательно, – отозвалась Савин, палец за пальцем стаскивая с рук перчатки, в то время как Зури выхватила из ее шляпки заколку, словно кинжал из ножен. – Но в деловых вопросах нам стоит не давать воли своим чувствам. Легчайшим вращательным движением Зури отделила шляпку Савин от парика, который, должно быть, стоил больше, чем Броуд прежде получал за год. – Я, со своей стороны, очень рада видеть, что работа над нашим каналом продвигается так успешно. Корт сморщился, поколебался, опять сморщился и наконец наклонился вперед, стиснув руки. – Не знаю, как помягче об этом сказать… – Говорите жестко, я не стеклянная. – К моему прискорбию, леди Савин, я был вынужден… прибегнуть к услугам другого лица. – И кто же оказался столь услужливым? – Леди Селеста дан Хайген. – Лицо Савин не изменило выражения, но у Броуда было ощущение, что это стоило ей некоторой борьбы. – Ее кузен был так добр, договорившись для нас о некоторых разрешениях… – Мы с вами заключили соглашение, мастер Корт. – Это верно, но… вас не оказалось на месте, чтобы его выполнить. К счастью, леди Селеста оказалась способна закрыть собой брешь… Савин улыбнулась. – И вы решили, что вправе пихать ее в мою брешь, даже не спросив у меня согласия? Корт неловко поерзал в кресле. – Банкирский дом «Валинт и Балк» любезно согласился выступить ее спонсором, а она любезно согласилась стать моим. Леди Савин, у меня действительно не было другого выбора… – Недавно мне довелось провести несколько недель, живя как собака. – Савин по-прежнему улыбалась, но теперь в ее улыбке появилось нечто острое. Нечто зазубренное. – Я выражаюсь не фигурально. Мне довелось голодать. Жить в грязи. Прятаться в углу, постоянно опасаясь за свою жизнь. Это изменило мой взгляд на вещи. Это заставило меня почувствовать, насколько непрочными мы все являемся. А затем у меня случился… назовем это романом, который завершился… не к моему удовольствию. Отнюдь не к моему удовольствию. – Леди Савин, я, разумеется, полон сочувствия… – Ваше сочувствие не стоит и крупицы дерьма. – Савин выудила несуществующую пылинку со своего рукава и растерла ее между большим и указательным пальцами. – Мне нужен от вас только ваш канал. Только то, о чем мы договаривались. Ни больше, ни меньше. – Что я могу сказать? – Корт развел своими большими руками. – Мой канал больше не в вашем распоряжении. Улыбка Савин закаменела, словно ухмылка черепа, волоски на шее встопорщились. Она продолжила, чеканя каждое слово: – Видите ли, очень многое в деловых вопросах зависит от внешнего вида. Все зиждется на доверии, которое к вам питают люди. А доверие – вещь хрупкая. Не сомневаюсь, что мы оба видели это сотню раз: в один момент человек кажется отлитым из стали, в следующий – рассыпается словно песок. После моих злоключений в Вальбеке доверие ко мне основательно поколебалось. Люди наблюдают за мной. Оценивают мои возможности. – Леди Савин, заверяю вас… – Не утруждайтесь. Я просто пытаюсь показать вам, что кем бы ни были ваши спонсоры, я не могу себе позволить такую роскошь – дать вам с Селестой дан Хайген поиметь меня в этом деле. Она посмотрела на Броуда – прямо ему в глаза. «По крайней мере ты ни во что не ввяжешься, если будешь служить у благородной дамы, верно?» – сказала ему Лидди. И Броуд с улыбкой ответил: «Еще бы. Конечно, не ввяжусь». Теперь он не улыбался. Он в точности знал, чего хочет от него Савин. Ему доводилось видеть такой взгляд, как у нее – у некоторых людей, с которыми он дрался. У тех, за которыми надо было следить. У тех, с которыми надо было держать ухо востро. Он знал, что и у него самого взгляд точно такой же: с проблеском безумной радости от того, что дело наконец дошло до этого. Он ничего не понимал в деловых вопросах, в сделках или каналах. Но этот взгляд он понимал хорошо. Очень хорошо. Так что Броуд взялся за край огромного Кортова стола, чтобы убрать его с дороги. В комнате не было места, чтобы его сдвинуть, поэтому он просто приподнял один конец. Бумаги, безделушки, изящный ножик для бумаг – все заскользило по зеленой коже, когда стол накренился, словно тонущий корабль, и с грохотом посыпалось на пол. Броуд поднял эту громадину и поставил на ребро, открыв Корта, беззащитного в своем кресле, с округлившимися глазами и испуганно сжатыми пухлыми коленями. Броуд снял свои стекляшки, сложил их и сунул в карман куртки. Потом он шагнул вперед, через внезапно расплывшееся пространство кабинета. Под его новеньким сапогом скрипнула неплотно пригнанная половица. – Я потеряла в Вальбеке множество вещей, мастер Корт, – словно бы откуда-то издалека донесся до него голос Савин. – Несколько инвестиций и нескольких партнеров, симпатичную портупею и несносную, но очень умелую визажистку. Кроме того, я потеряла там терпение. Броуд подступил к Корту так близко, что их колени соприкоснулись. Он наклонился и положил ладони на подлокотники Кортова кресла, кончики их носов разделяло несколько дюймов – достаточно близко, чтобы на мутном пятне, которым было лицо архитектора, проявилось выражение крайнего ужаса. – Вы расстроили меня, – сказала Савин. – А я сейчас в таком настроении, когда мне хочется ломать вещи, которые меня расстраивают. Ломать так, чтобы их было уже не собрать обратно. Броуд стиснул кресло с такой силой, что все его сочленения заскрипели. Он тяжело дышал сквозь ноздри, как бык. Бык Броуд – так его звали раньше. Он вел себя так, будто лишь с огромным трудом держит себя в руках. Возможно, так оно и было. – Наше соглашение остается в силе! – взвизгнул Корт, отвернув в сторону лицо и крепко-накрепко зажмурившись. – Конечно же, в силе, леди Савин, разве могло быть иначе? – Но это же превосходно! Оживленные нотки в голосе Савин словно бы разжали руку, стискивавшую Броуду горло. – Вы тот самый партнер, который мне всегда был нужен! – продолжал лепетать Корт. – Наша сделка нерушима, выкована из железа, как мой мост… – Ваш мост? Снова заправив дужки стекляшек за уши, Броуд увидел на лице Корта отчаянную, трясущуюся улыбку. – Наш! Наш мост! – Ну и чудесно. – Пока Савин натягивала одну из перчаток, Зури уверенным движением насадила на ее голову шляпку и воткнула на место заколку. – Мне бы не хотелось посылать к вам мастера Броуда в отсутствие моего сдерживающего влияния. Кто знает, чем бы это могло закончиться? Броуд с тихим щелчком закрыл дверь кабинета. Лишь сейчас, отлепив пальцы от дверной ручки, он понял, что его рука трясется. – Мастеру Корту может понадобиться небольшая помощь. Ему нужно привести в порядок стол, – доверительно сообщила Зури, наклонившись к одному из клерков. Свет снаружи показался Броуду чересчур ярким. Он молча проследовал за Савин через шум и толкотню обратно к экипажу. – Я ведь не кучер, верно? – пробормотал он. – Мои занятия во многом состоят в том, что я распознаю в людях таланты, – сказала Савин, наблюдая за рабочими, надрывающимися в котловане. – Твой талант я углядела еще в тот момент, когда ты спас меня от тех людей на баррикаде в Вальбеке. Нанять тебя в качестве кучера было все равно что нанять великого художника белить коттеджи. Но разве тебе от этого плохо? Она наклонилась к нему и выдохнула на ухо: – Я-то уж точно не возражаю! И скользнула к экипажу с таким видом, словно весь мир принадлежал ей. – У вас к этому делу настоящее призвание, мастер Броуд, – добавила Зури, вложив что-то в его ладонь. Золотая монета. Двадцать марок. Больше, чем ему платили за месяц работы на пивоварне в Вальбеке. Больше, чем ему заплатили за штурм Мусселии. Броуд поднял голову и поглядел на нее. – Вы верите в Бога, верно? – О да. Несомненно. – Мне казалось, он ни в какую не одобряет насилие? – Если он так твердо против него настроен… – Зури улыбнулась, загнув ноющие пальцы Броуда поверх монеты и ласково потрепав получившийся кулак, – …зачем ему было создавать таких людей, как вы?Время веселья
Лео чувствовал себя немного чужим на собственном празднике. Торжество было устроено в Зеркальном зале, самом удивительном помещении во дворце, полном удивительных помещений. Все стены здесь были покрыты посеребренным виссеринским стеклом, так что богатейшие, благороднейшие и прекраснейшие люди, какие только имелись в Союзе, бесконечно умножались во всех направлениях, исчезая в сумрачном далеке. Разумеется, представления длились бесконечно. Лео пожимал влажные руки и целовал напудренные щеки до тех пор, пока его губы не потрескались, а ладони не были натерты докрасна. Это был сплошной поток поздравлений, выражений восхищения и благопожеланий, бесконечный натиск звучных имен и пышных титулов, большинство из которых он едва слышал и практически сразу же забывал. Посол Такой-то и Сякой-то страны. Наиглавнейший министр Неважно Чего. Племянница лорда Незапоминающегося. Какой-то лысый старый ухмыляло, которого, кажется, кто-то назвал Первым из магов, который нес какую-то мистическую галиматью насчет того, что победа над Едоками в круге из соленого железа – в точности то же самое, что его победа над Стуром Сумраком в круге из травы. Лео решил, что это шутка, причем не особенно смешная. Его щеки болели от ответных лучезарных улыбок, от обещаний бесконечной дружбы, кончавшейся уже со следующим вздохом. Это ведь было то, чего он хотел, верно? Чтобы к нему ластились первые люди в королевстве? Однако вблизи все это оказалось такой фальшивкой! Он с гораздо большей радостью предпочел бы оказаться где-нибудь в амбаре вместе с Ищейкой и его воинами, и со своими друзьями. Он мельком увидел Юранда – тот стоял совсем один на противоположном конце зала, и Лео понял, что улыбается. Он успел сделать лишь один шаг по направлению к нему, прежде чем его перехватили. – Это просто возмутительно, если хотите знать мое мнение, – вполголоса сказал ему высокий человек, вероятно, лет на десять старше, чем Лео. Его тщательно причесанные волосы, однако, были белоснежными. – Что возмутительно? – спросил Лео, как всегда не в силах устоять перед приманкой. – То, что вы должны делить свой триумф с кронпринцем. Вы пролили кровь за государство! А что сделал наш полустирийский наследник? Повесил нескольких крестьян? Было ощущение, будто беловолосый заглянул Лео внутрь черепа и озвучил содержимое. – По-видимому, королевские особы для того и нужны, чтобы присваивать заслуги других людей, – пробормотал Лео. – Я Федор дан Ишер. – Если о человеке действительно можно было узнать по рукопожатию, то Ишер был твердым, спокойным и осторожным. – А это мои коллеги по Открытому совету – лорды Барезин и Хайген. Барезин оказался полным человеком, втиснутым в расшитый тесьмой мундир, с румяными щеками и мальчишеской копной соломенных волос, Хайген – небольшого роста, приятным, с маленькими поблескивающими глазками и фигурно выстриженными усами вокруг сложенных бантиком губ. – Рад с вами познакомиться. Лео был рад наконец услышать хоть какие-то имена, которые он знал прежде. Эти люди возглавляли три самых влиятельных дворянских семейства в Срединных землях. Их места в Круге лордов располагались рядом с его собственным, в первом ряду. – Мой отец хорошо знал вашего отца, – поведал Барезин, тряся щеками от избытка чувств. – Он всегда говорил мне, какой это был чудесный человек, настоящий мужчина, образец всех благородных достоинств! Они были близкими друзьями. Насколько Лео мог припомнить, его отец всегда отзывался об Открытом совете как о гадючьем гнезде. Впрочем, это было другое поколение, и в любом случае, никогда не помешает завести новых друзей. – Мы хотели поблагодарить вас за великую услугу, которую вы оказали Союзу, – пробубнил Ишер. – Просто позор, что вам пришлось справляться с ситуацией в одиночку, – горячо промолвил Барезин. – Стыд и позор! – Новые законы запрещают нам держать собственные действующие войска. – Хайген говорил очень быстро и отчетливо, постоянно встряхивая головой, словно ничто из того, что он видел, не отвечало его высоким требованиям. – Иначе мы бы тотчас же отправились вам на помощь! – Весьма признателен, – отозвался Лео. Впрочем, он был бы гораздо больше признателен, если бы они действительно ему помогли. – Наши древние права и привилегии находятся под постоянной угрозой, – продолжал Ишер, понизив голос. – Старик Костлявый и его прихвостни… Хайген перебил, быстро кивая головой, словно курица, клюющая зерно: – А Закрытый совет! Это просто… – …горстка гребаных бюрократов! – не сдержался Лео. У него действительно накипело. – Этот ублюдок Глокта! Что за наглость! А потом еще камергер! Осмелился что-то мне лепить насчет дополнительных налогов – и это после того, как мы последнюю кровь из себя выпустили, чтобы выиграть за них войну! Люди свои жизни отдали, хорошие люди! Жители Инглии будут… очень недовольны. Он собирался сказать «срать кирпичами», но вдруг осознал, с какой громкостью он говорит, и передумал. Ишера, впрочем, его пылкость вполне обрадовала. – Открытый совет должен стать единым фронтом, в особенности сейчас, когда в низших кругах столько беспокойства. – Ваше место – с нами, – добавил Барезин. – Как первого среди равных! – воскликнул Хайген. – Вы будете нашим чемпионом, – сказал Ишер, вялопотрясая кулаком, – каким был ваш дед. – Да неужели? – с некоторым подозрением спросил Лео: уж больно сладкозвучно звучал их слаженный хор. – Я слышал, что он был изменником. Нисколько не обескураженный, Ишер наклонился ближе к нему: – А я слышал, что он был патриотом. Просто он не позволял Байязу себя запугать. И он кивнул в сторону того лысого. Первый из магов был погружен в тихую беседу с лорд-канцлером Городецом, который, надо признать, действительно выглядел запуганным. – Так это в самом деле Байяз? – ошеломленно спросил Лео. Ишер скривил губу. – На протяжении прошлой войны он обещал моим дядьям, что сделает их камергером и канцлером, а потом, когда корона оказалась у него в кармане, сделал вид, будто ничего не было. – Верность – превосходное качество, – сказал Барезин. – Превосходное! Но она должна распространяться в обоих направлениях. – Верность прогнившему режиму – это просто глупость, – вставил Хайген. – Хуже того: трусость. Еще хуже: это измена! – Вот как? – Лео не был уверен, что смог уследить за его логикой. – Воистину мы, путеводные звезды Открытого совета, должны чаще встречаться, – сказал Барезин. – Чтобы обсуждать продвижение наших общих интересов, – добавил Хайген. – Теперь, когда в нашей среде появился настоящий герой, все пойдет по-другому! – заявил Ишер. – Для меня уж точно все пойдет по-другому, – раздался голос за плечом Лео. Оглянувшись, он обнаружил, что позади него стоит сногсшибательная рыжеволосая красотка. – Очень нехорошо со стороны ваших светлостей – заграбастать героя дня полностью в свое распоряжение! Ну, поскольку вам не хватает манер, чтобы меня представить… – Впрочем, она не дала им шанса это сделать, и к тому же явно могла справиться сама. – Я Селеста дан Хайген. И она протянула ему руку. – Очаровательно! – промямлил Лео, склоняясь, чтобы поцеловать ее. И он действительно был очарован. – Что ж, наша компания несомненно оживляется! И Селеста рассмеялась серебристым смехом и принялась обмахиваться веером, и он улыбнулся ей, и она стала обмахивать веером его, и он тоже засмеялся, а Ишер с Барезином и Хайгеном куда-то испарились, пробормотав несколько слов насчет того, что поговорят позже, но, по правде сказать, Лео уже не обращал на них особенного внимания. «Селеста». Звучит очень мило. К тому же у нее была приятная манера замирать при каждом сказанном им слове, словно оно было для нее радостной неожиданностью. – Как вам нравится наш город? – спросила она. – С тех пор, как вы подошли, все больше и больше. – Ох, ваша светлость, мне кажется, вы со мной заигрываете! – И она коснулась кончиками пальцев его запястья. Вроде бы это не могло получиться случайно. Или могло? Она наклонилась к нему и проговорила слегка с хрипотцой: – Вам очень стоило бы, раз уж вы в Адуе, посетить мою новую мануфак-туру. Она произнесла это так, словно посещение мануфактур было каким-то запретным, но острым удовольствием. Их взгляды встретились поверх перьев ее веера, и ему показалось, что возможно, в предложение входит также посещение некоторых других мест. – Что вы… – Его голос прозвучал пискляво, словно у Бремера дан Горста, и ему пришлось прочистить горло и попробовать еще раз: – Что вы там производите? – Деньги. – Она снова хихикнула. – Что же еще?* * *
Проезжая через Адую в составе торжественной процессии, Рикке думала, что это вершина того, насколько она может чувствовать себя не в своей тарелке. Теперь она осознала свое заблуждение. Казалось, где-то устроили состязание: изобрести обстоятельства, в которых она будет больше всего ощущать себя ужасно маленькой, дерганой и безобразной – и вот это была идея, которая взяла первый приз. Для завершения кошмара не хватало только, чтобы с ней случился припадок и она обделалась прямо тут, на этом девственно-чистом, выложенном плиткой полу. Все было настолько чистым. Ото всех пахло так хорошо. Обувь у всех была такая блестящая. У каждого на лице была эта их улыбочка, которую они носили как маску, чтобы никто не догадался, о чем они думают на самом деле. Все разговаривали полушепотом, словно все, что они говорили, было секретом, предназначенным лишь для конкретных ушей – и эти уши, разумеется, не принадлежали ей. По крайней мере Долгий Взгляд оставил ее в покое на какое-то время. Из призраков присутствовали лишь ее собственные неуклюжие отражения, морщившиеся и взиравшие на нее с глубоким неодобрением с зеркальных стен зала. Казалось, будто ей жмет собственная кожа, не говоря уже об одежде. Рикке жалела, что у нее нет с собой чагги – но она намеренно не взяла ее, решив, что это не то место, где можно жевать чаггу, и была права. Куда бы она плевала? Разве что кому-нибудь на спину. Во всем огромном помещении было всего лишь несколько людей, которые были ей знакомы. Байяза она едва ли могла назвать другом, и маг уже обзавелся красивым чистеньким костюмом не хуже прочих; он скользил сквозь толпу, поблескивая лысиной, вполголоса обмениваясь секретами, словно был тут своим человеком. Юранд стоял в одиночестве, явно томясь по Лео еще больше, чем сама Рикке, в то время как сам Молодой Лев крутился в центре небольшой толпы замечательных новых друзей, каждый из которых, без сомнения, был готов вонзить ему в спину нож при первой возможности. Словно для того, чтобы посыпать солью ее все еще не зажившие раны, к нему прибилась какая-то женщина. Бледная, неземной красоты, с волосами настолько рыжими, что их следовало бы запретить. Они были зачесаны наверх и заколоты золотыми гребнями, а оттуда ниспадали крутыми локонами на ее обнаженные, усыпанные веснушками плечи. Ее груди, казалось, были постоянно готовы выскочить из платья, но благодаря какой-то хитрой уловке портного им это никак не удавалось. Факт, явно не ускользнувший от внимания Лео. Можно было подумать, что в ее декольте запрятана тайна всего мироздания, настолько часто туда возвращался его взгляд. На ней было ожерелье из сверкающих красных камней и такой же браслет, еще несколько блестящих кристаллов были зашиты в ее корсаж и… во имя мертвых, даже в туфли! У Рикке было только продетое в нос кольцо, словно у быка с плохим характером. И это исчерпывающе ее описывало. Ей хотелось бы вытащить оттуда эту чертову штуковину, но это было невозможно сделать, не оторвав себе полноса. Впрочем, она сомневалась, что даже это привлекло бы к ней чье-либо внимание. Рикке не имела ни малейшего представления, как играют в эту сложную игру – все эти веера, ресницы, брошенные через плечо намеки, не до конца, но практически полностью обнаженные груди, – не говоря уже о том, как в ней побеждают. Она отхлебнула еще немного слабенького вина, которое ей дали. На вкус было не очень, но эффект уже чувствовался. А именно: мочки ее ушей стали горячими, а сама она еще глубже погрузилась в завистливое уныние. Говорят, что выпивка делает людей веселыми. При этом всегда забывают упомянуть, что веселыми она делает тех, кто и до этого был весел. Несчастных людей гребаная выпивка делает еще более несчастными, чем прежде. Она рыгнула – отрыжка имела неприятно сладкий привкус – и проскребла языком по зубам. – Мужчины, – угрюмо пробормотала она. – Да уж, – раздался голос рядом с ней. – С ними невозможно говорить разумно. Во имя мертвых, эта была еще прекраснее, чем та! Ее кожа имела какой-то особый матовый блеск, словно состояла не из мяса, как у всех людей, а из какого-то магического сплава плоти и серебра; каждое движение было законченным вплоть до кончиков ее длинных пальцев, словно это была часть какого-то танца, бесконечно репетируемого и доведенного до абсолютного совершенства. – Дерьмо! – выдохнула Рикке. Она оглядывала женщину с головы до ног, не в силах остановиться. – Ты и впрямь поработала над собой! – Честно говоря, большую часть работы проделали мои горничные. Я просто стояла. – Горничные? И сколько тебе их надо? – Только четыре, если они хорошо знают свое дело. Мне очень нравится твоя рубашка. Кажется, в ней должно быть очень удобно. Я бы тоже с радостью такую носила. – Что же тебе мешает? – Светская дама должна соблюдать миллион различных правил. Никто никогда не скажет тебе, в чем они состоят, но если их нарушить, наказание может быть очень суровым. – Сдается мне, это больше похоже на занозу в заднице. – Ты себе даже не представляешь! – По правде говоря, я не особенно знала, чего здесь ожидать. Рикке подергала свою рубашку. Она липла под мышками из-за жары, неизбежной, когда такое количество людей лгут друг другу. – Я и сапоги новые надела. Даже волосы расчесала, – продолжала Рикке, нервно крутя выбившуюся из-за уха прядь волос. – Но я несколько недель ночевала в лесу, и после этого их никак не удается уложить как надо. А как ты делаешь, что они выглядят… вот так? Женщина наклонилась к ней. – Это парик. – Серьезно? – Рикке уставилась на ее сияющие локоны, заплетенные в косы, и закрученные в кольца, и зачесанные наверх, так что получилось нечто наподобие корзинки из золотых нитей. – А похоже на волосы, только… будто бы больше, чем волосы. – Это и есть волосы. Просто не мои. – А твои что, не растут? – Я их остригла. – В смысле, твои горничные остригли? – Ну… да. Здесь большинство женщин в париках, сейчас такая мода. Она произнесла это слово – «мода» – так, словно оно могло служить объяснением для любого безумия. – И все это знают? – Абсолютно все. – Тогда почему мы шепчемся? – прошептала Рикке. – Э-э… потому что, хотя все это знают, никто не хочет этого признавать. – То есть вы бреете себе головы, чтобы носить шапку, сделанную из чьих-то чужих волос, а потом лжете друг другу, что они ваши собственные? – Рикке надула щеки. – Вот, черт возьми, у людей заботы, не то что у меня! – Не всем хватает смелости быть честными. – Не всем хватает ума убедительно лгать. Женщина поглядела на Рикке, прищурившись. – Я сомневаюсь, что тебе недостает ума. Рикке, прищурившись, поглядела на женщину. – А я сомневаюсь, что тебе недостает смелости. Она слегка вздрогнула, словно эти слова коснулись больного места, и переменила тему. – Твои ожерелья мне тоже очень нравятся. Рикке, уткувшись подбородком в грудь, посмотрела вниз, на массу оберегов, накопившихся у нее за долгие годы. Некоторые из них были гуркскими, некоторые с Севера, пара шаманских зубов, и еще всякое по мелочи. Прежде она думала, что удачи никогда не бывает мало. Сейчас все это казалось грудой старого барахла. Она зацепила большим пальцем изгрызенный штифт и подняла наверх: – Вот это для того, чтобы совать в зубы, когда у меня случается припадок. Поэтому следы зубов. Женщина подняла брови: – Красиво и практично! – А это руны. Их вырезала моя подруга Изерн-и-Фейл. Вроде бы они должны защищать от опасностей. Хотя у меня был такой год, что я сомневаюсь, что они работают. – Ну, в любом случае, они очень симпатичные. Я никогда не видела ничего подобного. Кажется, женщина говорила вполне искренне – и она была по-своему добра к ней. – На, бери. – Рикке стащила с себя руны и, осторожно пронеся мимо парика, надела ей на шею. – Может, для тебя они будут работать лучше.* * *
– Спасибо, – сказала Савин. В кои-то веки она говорила вполне искренне. Это был такой простой, открытый жест, что она почувствовала себя обезоруженной. Савин вряд ли могла бы вспомнить, когда в последний раз кто-либо ей что-то давал, не ожидая возместить себе стоимость вдвойне. – Я могу достать себе еще, – сказала северянка, отмахиваясь. – На тебе они смотрятся гораздо лучше. У тебя подходящие плечи. – От фехтования. – В смысле, ты умеешь драться мечом? – Это хорошее упражнение. Помогает выработать сосредоточенность… – Она внезапно осеклась, вспомнив, как ее меч проткнул ребра того человека в Вальбеке, в сточной канаве. Звуки, которые он издавал, пока она пыталась вытащить из него засевший клинок. Ей пришлось встряхнуться, чтобы отделаться от мерзкого озноба. – Впрочем… возможно, играть с мечами все же плохая идея. – Пожалуй, я лучше попробую топор. Топоры всегда популярны там, откуда я родом. – Да, я слышала. – Они улыбнулись друг другу. Савин говорила себе, что ей по душе бесхитростные манеры этой девочки, но правда, как обычно, была менее сентиментальной: она просто не решалась заговорить с кем-либо более значительным. Не доверяла себе. Каждый раз, когда кто-нибудь выражал свои неискренние соболезнования по поводу перенесенных ею испытаний или неубедительное облегчение относительно ее благополучного возвращения, ей хотелось сшибить его с ног и воткнуть свой каблук в его глазницу. Она целыми днями нюхала жемчужную пыль. Щепотку на восходе солнца, просто чтобы отогнать ночные кошмары. Потом за завтраком – чтобы держаться на плаву в течение дня. Иногда еще парочку перед обедом. Вот только вместо того, чтобы держать ее в фокусе, как это бывало раньше, пыль делала ее дерганой, необузданной и непривычно безрассудной. – Вот, возьми. Она расстегнула застежку своего ожерелья. Красное сулджукское золото и великолепные темные изумруды из Тхонда, восхитительно обработанные ее мастером в Осприи за цену, от которой поднялись брови даже у нее самой. Она надела его девушке на шею и застегнула. – Поменяемся. Девушка уставилась на подарок, угнездившийся среди этой груды бусин, оберегов и талисманов, и ее большие глаза округлились еще больше. – Я не могу это взять! – Я могу добыть себе еще, – сказала Савин, отмахиваясь. – На тебе оно смотрится гораздо лучше. У тебя подходящая грудь. – На мне оно смотрится, как золотое кольцо на собачьей какашке. А в смысле груди… – она взглянула на Савин, – …у тебя там вдвое больше, чем у меня. – У меня там половина того, что есть у тебя, а остальное – это очень дорогой корсет. Савин протянула к ней обе руки, отодвинула всклокоченную массу рыжевато-каштановых волос с лица девушки и принялась его рассматривать. Разумеется, это было бесцеремонно, но такое у нее было настроение. – Ей-богу, у тебя есть весьма выдающиеся природные преимущества. – У меня есть что? – переспросила та со слегка испуганным видом. Савин приподняла пальцем ее подбородок и повернула ее лицо к свету. – Хорошие крепкие кости. Превосходные зубы. И, конечно же, глаза. – Большие, светлые и чрезвычайно выразительные. – Я никогда не видела ничего подобного. Девушка слегка вздрогнула, словно ее слова задели какое-то больное место. – Уж не знаю, благословение это или проклятие… – Ну, я знаю женщин, которые могли бы убить за такие глаза. В буквальном смысле. Один час с моими горничными, и каждый мужик в этой комнате будет пускать слюни, глядя на тебя. – Потрепав девушке лицо на прощание, Савин убрала руки и нахмурилась, озирая собравшихся, которые не обращали на них внимания. – Что еще раз доказывает, какая это все жалкая ложь. Вообще все: жалкая, ничтожная гребаная ложь! Она спохватилась, осознав, что произнесла эту последнюю фразу слишком резко из-за внезапно вспыхнувшей в ней горькой ярости. – Прости меня. Я веду себя ужасно грубо. – На мой вкус, ты ведешь себя просто потрясающе. – Девушка посмотрела вниз на ожерелье. Теперь она зарумянилась, что сделало ее еще более симпатичной. – Когда мой отец увидит, что я ношу это, он просто обосрется! – Насчет своего отца не скажу, что он там думает, но обсирается он и так каждый день. Девушка ухмыльнулась ей: – А ты вообще ничего такая, ты знаешь? И вдруг Савин ощутила, ни больше ни меньше, желание зареветь. Она взглянула в пространство Зеркального зала, смаргивая набежавшие слезы. Какой-то лысый старик, которого она не могла толком распознать, пялился прямо на нее, словно мясник на распродаже скота. Она со щелчком раскрыла веер, словно могла под ним спрятаться. – Нет, – пробормотала она. – Ничего подобного. Она едва удержалась, чтобы не вздрогнуть при виде Орсо, опирающегося на колонну. Он выглядел вдрызг пьяным и ужасно подавленным. У нее в глотке словно бы засел крючок, и каждый взгляд на Орсо был как болезненный рывок лески. Ей было стыдно в этом признаваться, но она все так же хотела его. И ей определенно все так же хотелось быть королевой. Ее единственным желанием было подойти к нему, вложить свою ладонь в его ладонь и сказать «да», поцеловать его, обнять его, увидеть, как по его лицу разливается улыбка… И выйти замуж за собственного брата. Эта мысль вызывала у нее отвращение. Но едва ли большее, чем то, которое она теперь испытывала ко всему вокруг. Он был потерян для нее навсегда, и та Савин, которой она была с ним, была потеряна навсегда, и она даже не могла рассказать ему причину. Как он, должно быть, презирает ее! Почти настолько же, насколько она презирала себя сама. – Леди Савин? К своему ужасу, она обнаружила, что прямо перед ней стоит король, с тем самым отстраненным, зачарованным выражением лица, которое у него всегда появлялось в ее присутствии. – Ваше величество! Савин, внезапно залившись краской, инстинктивно присела в реверансе. Краем глаза она заметила, что северянка неуклюже попыталась повторить ее движение, но поскольку на ней были штаны, жалкая попытка окончилась провалом. – Я был так рад посетить ваше Солярное общество! – пробубнил король. Она едва могла слышать его слова из-за грохота крови в голове. – Меня очень впечатлили ваши с мастером Карнсбиком достижения. Такое усердие, такое новаторство, такой прогресс! Я ужасно горд, что у меня есть такие… подданные… как вы. Молодые дамы, указывающие нам путь в будущее, и так далее… – Прошу меня извинить, – с трудом прошептала Савин и повернулась так резко, что едва не споткнулась. Она сделала пару нетвердых шагов, чувствуя, как подгибаются колени. – Я Рикке, – услышала она позади радостный голос северянки. – Рифмуется с «крики». – Конечно-конечно, дочка Ищейки! Вы знаете, он был хорошим другом моего хорошего друга Логена Девятипалого. – Ха! «Нужно быть реалистом»! – Вот именно! – И, кстати, о реальностях – отец говорил, что нам обещали шесть мест в Открытом совете… Савин подергала себя за корсет в тщетной попытке впустить под него немного воздуха. Она чувствовала себя погребенной заживо. Она уже была готова разбавить собравшиеся здесь сливки общества собственной блевотой. Остановил ее лишь внезапный, отрезвляющий укол холодной ярости, мгновенно заморозивший чувство вины и страха и превративший ее в ледяную статую. Селеста дан Хайген! Эта пронырливая сука! Она находилась в каких-нибудь двадцати шагах и использовала все имеющиеся в ее арсенале средства, чтобы заарканить Лео дан Брока, обмахиваясь веером так, словно внутри нее пылал пожар. Что она возомнила? Что может украдкой занять место Савин? Украсть у нее из-под носа ее канал, ее связи, ее прибыли? Конечно, это было в точности то самое, что сделала бы сама Савин, если бы находилась на ее незавидном месте – но это было лишь еще одной причиной, чтобы заставить ее заплатить. Волна ядовитого бешенства подхватила ее и понесла через зал. Селеста увидела ее приближение и метнулась, чтобы ее перехватить. – Леди Савин! Мы все так рады, что вы вернулись к нам целой и невредимой! – Леди Селеста, вы настоящее сокровище. – Только подумать, через что вы прошли! Это, должно быть, было ужасное испытание! Желание укусить ее было почти непреодолимым, но Савин лишь пожала плечами: – Я была там далеко не единственной, кто пострадал. Селеста была хорошенькой, умной и богатой, но она слишком выпячивала вперед грудь и слишком много улыбалась. Если улыбаться все время, рано или поздно людей затошнит, как в ресторане, где подают только пирожные. Сделай свою улыбку редким угощением – и они будут из кожи вон лезть, лишь бы попробовать его еще раз. Савин позволила Броку увидеть краешек своей – лишь на мгновение, и то наполовину скрыв ее за веером. – Я Лео, – представился он, с этим резким, грубым инглийским выговором. – Ну разумеется! – отозвалась Савин. – Леди Савин была в Вальбеке, – вставила Селеста. Ее голос сочился ядом сплетни, словно за словом «Вальбек» скрывалась какая-то грязная тайна. Видимо, она надеялась этим намекнуть, что репутация Савин поставлена под сомнение. Однако в действительности это лишь придаст ей еще больше очарования, уж Савин-то об этом позаботится. – Это верно, – проговорила она, отворачиваясь и закусив губу, словно охваченная ужасными воспоминаниями. Брок моргнул: – В смысле, во время восстания? – Я как раз посещала фабрику, часть которой принадлежит… принадлежала мне… когда это все произошло. Савин сделала долгую паузу, выжидая, прежде чем встретиться с Лео глазами. Словно она не собиралась рассказывать об этом кому попало, но от него не могла утаить правду о случившемся. – Рабочие внезапно набросились на нас. Их было несколько сотен. Мне стыдно об этом говорить, но я заперлась от них в конторе управляющего. Оттуда я слышала, как они расправлялись с охранниками, а потом напали на моего партнера, совладельца предприятия. Брок во все глаза глядел на нее, приоткрыв рот. – Клянусь мертвыми… Савин уловила восхитительное выражение сомнения на лице Селесты: до той начинало доходить, что ее банальная болтовня никаким образом не сможет состязаться с этим. – К счастью, я отыскала неплотно пригнанную половицу. Все ногти обломала, пока ее вытаскивала. Мне пришлось проползти через машинный отсек, чтобы выбраться оттуда, пока они выбивали дверь конторы над моей головой. Брок слушал как завороженный. – Это очень храбрый поступок. – В моем случае скорее удачливая трусость. Одного из охранников на моих глазах затянуло в шестерни. Его руку начисто оторвало от тела. Селеста заахала и захлопала ресницами, пытаясь снова привлечь к себе внимание Брока, но все было тщетно. Бывает так, что приятная ложь помогает победить. Но отвратительная правда порой бьет гораздо сильнее. Савин продолжала говорить, неудержимо, беспощадно, представляя, что каждое слово – это пощечина, хлещущая Селесту по лицу: – Я проползла через подпол здания к реке, и там мне удалось протиснуться между стеной и водяным колесом. Я отыскала грязную старую куртку, которую вынесло водой на берег, оделась нищенкой и бежала оттуда. В городе было… полное безумие. Повсюду бродили банды убийц. Пленных водили колоннами на расправу. Владельцев предприятий вешали на всем, что попадется. Хотела бы я сказать, что хоть кому-то помогла, но на самом деле я думала только о себе. А честно говоря, я вообще мало о чем могла думать. – Еще бы! Это вполне понятно, – поддержал Брок. – За мной погнались; мне пришлось убегать через трущобы. Через какие-то клоаки, где курильщики шелухи лежали на полу по двенадцать человек в комнате. Через вонючие свинарники. Потом двое бандитов все же загнали меня в угол в глухом переулке… Она вспомнила этот момент. Вспомнила их лица. Теперь она сможет обратить этот ужас к своей выгоде. Даже Селеста была захвачена рассказом, она слушала, позабыв о веере в своей опустившейся руке. – И что… произошло дальше? – тихо пробормотал Брок, словно страшась услышать ответ. – При мне был меч. Декоративный, но… острый. – Савин позволила паузе затянуться надолго, почти до ощущения неловкости. Такой пустомеле, как Селеста, никогда не понять, что драматизм рассказа заключается не столько в словах, сколько в паузах между ними. – Я их убила. Обоих… наверное. Я даже не собиралась это делать, просто… вдруг… это произошло. Савин набрала в грудь воздуха, и у нее перехватило горло. Она судорожно, прерывисто выдохнула. – Они не оставили мне выбора, но… я до сих пор думаю об этом. Вспоминаю снова и снова. – Вы сделали то, что было необходимо, – прошептал Брок. – От этого не становится легче жить. – Ну что ж, – вмешалась Селеста слегка надтреснутым голосом, – теперь вы снова с нами, и что касается меня, то… – Как вам удалось оттуда выбраться? – спросил Брок, не слушая ее, словно они с Савин были тут одни. – Я случайно натолкнулась на одних достойных людей, и они… взяли меня к себе. Благодаря им я смогла выжить, пока принц Орсо не освободил город. Селеста дан Хайген наконец сумела понять, что потерпела поражение. С резким щелчком она вновь распахнула веер и уплыла прочь. Прохладное удовлетворение от одержанной победы, пожалуй, больше всего походило на удовольствие из того, что Савин чувствовала за последнее время. Может быть, она никогда не станет королевой Союза, но в бальной зале ее власть по-прежнему оставалась верховной. – И вот я здесь, – закончила она. – Да… Вот это история, – проговорил Брок. – Ну, это все же не поединок с могучим противником в круге из щитов. – Ваше испытание длилось неделями. Мое закончилось в несколько мгновений. Он наклонился ближе к ней, словно делясь заветным секретом: – Между нами говоря, Стур Сумрак действительно дерется лучше. – Он провел кончиком пальца по еще не заросшему длинному шраму под глазом, и Савин с виноватым возбуждением осознала, что это, должно быть, след от меча. – Он мог убить меня дюжину раз. Все, что от меня потребовалось, – это остаться в живых до тех пор, пока его не доконало собственное самомнение. Савин подняла свой бокал: – Ну что ж, за выживших! – За это я выпью с удовольствием! У него была приятная улыбка – открытая, искренняя. И со множеством превосходных белых зубов. Савин поняла, что даже несмотря на то, что победа была уже одержана, она продолжает с ним разговаривать. И еще больший сюрприз: ей это нравится! – Так вас зовут Савин? – Да… Савин дан Глокта. Говори об этом имени что хочешь, но ты всегда можешь быть уверен в реакции. Брок неловко закашлялся – воистину, он совершенно не умел скрывать свои чувства. – Я вижу, вы уже встречались с моим отцом? – Могу только сказать, что вы, по-видимому, пошли лицом в мать, и она наверняка писаная красавица. Она оценивающе кивнула ему: – Неплохая попытка в данных обстоятельствах. Все, чего она хотела – это раздавить Селесту дан Хайген, которая теперь судорожно обмахивалась веером возле лорда Ишера, не обращавшего на нее никакого внимания. Но теперь, когда битва была выиграна, жемчужная пыль и выпивка снова навалились на Савин, и она обнаружила, что в качестве приза ей достался чрезвычайно симпатичный молодой человек. В нем действительно было что-то львиное: в его песчаного цвета длинных волосах, в его коротко остриженной бородке, в его уверенной, спокойной, очевидной силе. С этим незарубцевавшимся шрамом поперек лица он выглядел совсем как герой какого-нибудь цветистого романа – такой мужественный, такой популярный, такой могущественный. Если подумать, молодой лорд-губернатор Инглии был на данный момент несомненно самым привлекательным холостяком во всем Союзе. Если сбросить со счетов кронпринца Орсо. Что Савин, увы, была вынуждена сделать. – Наверное, трудно быть прославленным героем, – сказала она. В конце концов, все любят, когда им сочувствуют, как бы мало они этого ни заслужили. – Признаюсь, к этому необходимо немного привыкнуть. – И, наверное, трудно отличать искреннее восхищение от пустых похвал. Ты окружен людьми, но словно бы один. – Она драматически вздохнула. – Каждый пытается тебя использовать. – Но вы-то, конечно, сердечно блюдете мои интересы? – Я оскорбила бы ваш здравый смысл, если бы претендовала на что-либо подобное. Но возможно, мы сможем быть полезными друг другу. И она одарила Лео еще одной улыбкой. Почему бы и нет? Его прямая, свободная манера была прямой противоположностью Орсо. Он не давал ей никаких загадок, которые надо было разгадывать. В его словах не всегда прослеживался даже прямой смысл, не говоря уже о двойном. Бывает, что прекрасный дурак – как раз то, что нужно человеку. Савин устала быть умной. Ей хотелось безрассудства. Ей хотелось сделать кому-нибудь больно. Сделать больно себе самой. – В городе есть одно место, где вам обязательно стоит побывать, раз уж вы здесь. – Вот как? – Это кабинет одного моего друга. Писателя. Спиллиона Суорбрека. Брок несколько приуныл. – Я вообще-то… не то чтобы много читаю… – Честно говоря, я тоже. Суорбрек сейчас не в городе, он отправился в исследовательскую экспедицию на Ближние Территории. – Она едва заметно прикоснулась веером к груди Лео, глядя на него снизу вверх из-под ресниц. Ей было нужно… чего-нибудь такого. – Но я там буду. Брок неловко откашлялся. – Завтра? – Давайте сейчас, – предложила Савин. – Завтра я могу передумать. Вероятно, она вела себя как полная дура. Вероятно, ее действия вызовут скандал. Впрочем – и это можно сказать с уверенностью – не настолько большой, как свадьба с собственным братом.* * *
Орсо стоял и пил. Если говорить точнее, он стоял, пил и наблюдал за Савин. Для начала исподтишка. Но с каждым новым глотком все более и более открыто. Просто смотреть на нее было пыткой. Смотреть на нее рядом с квадратным подбородком этого олуха Лео дан Брока было пыткой втройне. Пыткой, которой он по какой-то причине никак не мог перестать мучить самого себя. Казалось бы, между ними двумя танцевали люди – целый зал, полный сверкающих, кружащихся фигур, – но все они были лишь пьяным размазанным пятном. Он видел лишь Савин, которая стояла рядом с Молодым Львом и смеялась. Орсо думал, что только он достаточно забавен, чтобы вызвать у нее такой смех. А оказалось, она может так смеяться и для других, совсем не забавных людей. То, что она его отвергла, едва ли было сюрпризом. Но то, что она, судя по всему, решила попытаться зацапать другого мужчину – причем именно того, кого все считали его соперником, – буквально через несколько дней, как отвергла его? Это было больно. Он прикончил свой бокал и ухватил следующий с проносимого мимо подноса. Кого он пытается обмануть? Ему было больно от всего. Он весь был сплошная огромная рана. Из тех, что никогда не заживут. – А вот и мой сын и наследник, кронпринц Орсо! Повернувшись, Орсо обнаружил своего отца в компании плотно сложенного пожилого человека, лысого как яйцо, с короткой седой бородкой. – Байяз! – представил его король с большой торжественностью. – Первый из магов! Старик лишь совсем немного походил на свою величественную статую на аллее Королей. Вместо посоха он держал отполированную трость, отделанную медью и хрусталем. Вместо ауры таинственной мудрости на его лице читалось выражение ненасытного самодовольства. Вместо мистических одеяний на нем был вполне современный деловой костюм – такой, за который была заплачена немалая сумма превосходному портному. Орсо хмыкнул. – Вы больше похожи на банкира, чем на волшебника. – Необходимо подстраивать свой стиль в соответствии со временем, – ответил Байяз, поднимая свою трость и с удовольствием разглядывая игру света в хрустальном набалдашнике. – Мой мастер любил повторять, что знание – корень силы, но я склонен подозревать, что в наши дни корни силы сделаны из золота… Фактически, мы с вами уже встречались, ваша светлость. Впрочем, вам тогда было, я думаю, не больше четырех лет. – С тех пор он почти не изменился! – выпалил король с удушающе фальшивым смешком. – К сожалению, у меня ужасная память: не помню ничего, что произошло больше чем несколько часов назад, – сказал Орсо. – Сплошной туман. – Жаль, что мне не удается чаще здесь бывать, – заметил Байяз. – Все время возникают новые проблемы, которые надо решать. Не успел я обеспечить временное прекращение враждебных действий со стороны моего беспокойного брата на Юге, как другой мой брат с сестрой на Западе начали… создавать трудности. – Ох уж эти родственники! – хмыкнул Орсо, поднимая свой бокал в сторону отца, который выглядел все более беспокойным с каждой их репликой. – Семена прошлого дают плоды в настоящем, – прожурчал Байяз. – А особенно нанесенные в прошлом раны. И потом ты не можешь на час повернуться к Северу спиной, чтобы не разразилась по меньшей мере одна война. Никогда ни малейшего покоя! Тем не менее, я надеюсь, что мой помощник Йору Сульфур смог быть вам полезен в мое отсутствие? – Еще бы! – восторженно заверил король. – Если бы я только мог… – Еще бы! – эхом откликнулся Орсо, ощущая кинжал гнева, пронзивший спертое пространство его пьяного сознания. – Он оказал нам огромную помощь в повешении двух сотен невинных людей. Людей, которым я обещал помилование! – Орсо, веди себя прилично, – пробормотал король сквозь стиснутые зубы. Он всегда был обременен заботами, но Орсо еще ни разу не видел его по-настоящему напуганным. Чего мог король Союза бояться, находясь в собственном дворце? И тем не менее, сейчас он выглядел испуганным: с его лица сбежала вся краска, а лоб блестел от выступившего пота. – Пускай мальчик порезвится, – мягко проговорил Байяз. – Мы все были когда-то молоды, э? Пускай даже, как в моем случае, с тех пор прошло очень много лет. В свое время он поймет, как мир устроен в действительности. Точно так же, как это случилось с вами. И Первый из магов с улыбкой отвернулся от них. – И что ты расстилаешься перед этим старым дураком? – проворчал Орсо. – Ты не был там! – Пальцы короля больно вцепились в его запястье. – Когда пришли Едоки. Ты не видел… на что он способен! В его глазах стояло очень странное выражение: словно он увидел призрак. – Пообещай мне, что никогда не выступишь против него! Орсо попытался вырвать руку. – О чем ты вообще… – Пообещай мне! – На одно слово, ваше величество! – позвал Байяз, и король, бросив лишь один взгляд через плечо, поспешил к магу, словно собачка, услышавшая приказ «к ноге». Отхлебнув еще вина, Орсо снова повернулся к Савин, которая все так же веселилась рядом с Молодым Львом. Орсо мог сколько угодно кипеть яростью, но он не мог ненавидеть ее, как пьяный не может ненавидеть бутылку. Он мог сколько угодно гневаться на Лео дан Брока, но по чести, тот не сделал ему ничего плохого – кошмарно, но оправданно тщеславный, величественно мужественный, абсолютно поверхностный ублюдок. Он поступал в точности так, как поступил бы Орсо на его месте, просто он выглядел героем, что бы он ни делал. Единственным человеком в этом несчастном треугольнике, на которого Орсо мог обоснованно злиться, был он сам. Каким-то образом ему удалось все разрушить. То ли потому что он был слишком отсталым, то ли слишком передовым, то ли слишком медлительным, то ли слишком поспешным, то ли еще какое-нибудь «слишком». Он знал, что большинство людей не питает к нему ничего, кроме презрения, но по какой-то причине это не относилось к ней – хотя она была самой умной, самой храброй, самой ослепительно прекрасной женщиной во всем мире. Он позволил себе поверить, что она его любит, но это был просто еще один обман. Причем обманул себя он же сам. – Женщины… – беспомощно пробормотал он. – Да уж, – раздался голос рядом с ним. – Гребаные суки! Это была та северянка, дочка Ищейки. Рикке. Он видел ее на расстоянии и подумал, что она выглядит интересно – со своими растрепанными волосами и дергаными движениями, и полным отсутствием обычных представлений о приличии. Вблизи он нашел ее гораздо более интересной. По каким-то соображениям сквозь ее нос было продето толстое золотое кольцо, на веснушчатом лице виднелись потеки черной краски, а заманчивую ложбинку между грудями почти полностью закрывала гремящая масса бус и талисманов, среди которых виднелось великолепное, но абсолютно неуместное здесь изумрудное ожерелье. Но больше всего Орсо поразили ее глаза: большие, светлые и пронзительные. У него было чувство, будто она видит его насквозь – и не чувствует отвращения к тому, что там находит. Что было приятно, поскольку сам он определенно чувствовал. Черт побери, ну и надрался же он! – Наверное, с моей стороны будет невежливо, – начал он, говоря нечленораздельно и не особенно об этом беспокоясь, – сказать, что я нахожу вас очаровательной? – Ни в коем разе! – Она насмешливо фыркнула, шевельнув своим толстым золотым кольцом. – Ты же мужчина, ты не можешь сдерживать себя. Несмотря на все его попытки строить из себя трагического героя, Орсо не мог не рассмеяться. – Да, это многие замечали. Ему никогда не удавалось толком понять, что ему нужно, но прямо сейчас ему нужна была женщина, меньше всего в мире похожая на Савин. И вот, как по волшебству… – Мне иногда кажется, что в этом городе нет ни одного человека, способного говорить правду на протяжении хотя бы трех вдохов. – Он повел бокалом в сторону зала, расплескав немного вина на плитки пола. – Но вы кажетесь мне… честной. – И к тому же забавной. – И к тому же забавной. – Кто вообще все эти ублюдки? – Ну… вон там – придворный часовщик. Эта женщина – знаменитая актриса. Вон тот лысый идиот – по всей видимости, легендарный волшебник. Про эту женщину мне говорили, что она стирийская шпионка. Одна из тех, про которых мы делаем вид, что ничего не знаем. Рикке вздохнула. – Я словно сердитый цыпленок, пытающийся сойти за своего среди лебедей. – Мне, кстати, доводилось пробовать лебедя. Совершенно ничего особенного, после того, как из него вытащат все перья. – Может быть, она и не была одета как благородная дама, но под ее одеждой без сомнения угадывались женские формы, причем такие, в которых он не находил ни единого изъяна. – Хороший цыпленок, с другой стороны… – О, да ты, я смотрю, человек со вкусом! – Это тоже многие замечали. – Говорят, ты наследник всего этого балагана. – Печально, но факт. Она надула щеки, оглядывая Зеркальный зал. – Все эти богатства и сладкие речи, должно быть… сущее проклятие. – Они сделали меня тем бесполезным мудаком, каким я являюсь. – С этим трудно поспорить. – Мне говорили, что вы ведьма, которая может видеть будущее. – Насчет ведьмы – неправда. Насчет будущего – иногда. – Она поморщилась, приложив ладонь к левому глазу, словно он болел. – В последнее время даже многовато. – А зачем кольцо? – спросил он. – Оно держит меня на привязи. – Чтобы не улететь? – У меня случаются припадки. – Она немного подумала, потом фыркнула от смеха так, что сопли вылетели на верхнюю губу. – А еще мне случается обделаться. Она преспокойно утерлась. – Мне говорили, ты переспал с пятью тысячами шлюх. – Едва ли их было больше, чем четыре тысячи девятьсот. – Ха! – Она окинула его долгим, ленивым, абсолютно бесстыдным взглядом сверху донизу. Взглядом, в значении которого не усомнился бы никто даже на расстоянии тридцати шагов. Взглядом, заставившим его почувствовать одновременно некоторое смущение и немалое возбуждение. – Они тебя чему-нибудь научили? Орсо внезапно понял, что не бросил на Савин даже взгляда с тех пор, как они начали говорить. Теперь он посмотрел в ее сторону – и ощутил укол горькой утраты, увидев, как она дотронулась веером до груди ухмыляющегося Лео дан Брока. – Я раньше была с ним, – тихо сказала Рикке. Она тоже наблюдала за ними, и вид у нее тоже был на редкость кислый. – Подумать только, – отозвался Орсо. – А я раньше был с ней. – Тебя это не беспокоит? Что ты будешь вторым после Молодого Льва? – Признаюсь, это немножко досадно, но я привык во всем быть самым последним. – Орсо осушил свой бокал и швырнул его на боковой столик. – Быть вторым для меня – огромный шаг вперед. Он предложил ей свой локоть: – Вы не возражаете, если я составлю вам компанию в прогулке по дворцовому саду? Рикке обратила на него взгляд своих колдовских серых глаз. – Только если она закончится где-нибудь в спальне.Кое-что о храбрости
Холод пощипывал уши Лео, пока они пробирались по темным улочкам, однако огонь возбуждения внутри горел от этого еще жарче. Юранд выглядел не менее взволнованным, чем он сам. В его глазах поблескивали игривые огоньки, на щеках играл симпатичный румянец. – Куда мы идем? – вполголоса спросил он, держа руку на плече Лео, слегка охрипшим голосом. – Очевидно, куда-нибудь подальше от пытливых глаз. – Лео подтолкнул его локтем под ребра. – Мы же не хотим скандала, верно? – Честно говоря, – отозвался Юранд с этой своей усмешкой в уголке рта, – мне уже все равно. Но Лео не слушал. Он увидел название улицы, увидел номер дома. – Вот это место! – прошептал он. Клубы пара вырывались из его рта в холодный ночной воздух. Это был высокий дом, зажатый между двумя другими такими же домами, слегка потемневший от копоти, как и дюжина других домов на этой улице, в точности похожей на дюжину других улиц по пути из Агрионта. Не самое впечатляющее здание. Однако в окне наверху между ставнями пробивался лучик света, и Лео, глядя на это окно, почувствовал себя почти настолько же неустойчиво, как когда глядел на тот мост в день битвы, готовый отдать сигнал к атаке. – Спасибо за то, что проводил меня, – сказал он. – Ты добрый друг. Самый лучший. Мы увидимся завтра. На параде. Широко улыбаясь, он повернулся к Юранду и увидел на его лице очень странное выражение. Потрясенное. Смятенное. Разочарованное. – С кем ты встречаешься? – шепотом спросил Юранд. – С дочкой архилектора. Савин. – Лео ощутил нервную дрожь, произнеся это имя вслух. Он понизил голос: – Однако, вероятно, будет лучше, если ты не будешь об этом упоминать в разговорах с другими людьми. – Да. – Юранд прикрыл глаза и издал недоверчивый смешок. – Ты прав. Конечно. – Не расстраивайся! – Лео грубовато обнял его одной рукой за плечи, снова поднимая голову к зданию. К тому освещенному окну. – В Адуе множество дам. На всех хватит! Впрочем, ему не приходила в голову ни одна, кто могла бы равняться классом с Савин дан Глоктой. – Множество дам, – унылым эхом повторил Юранд. – Надеюсь, ты знаешь, во что ввязываешься. – Иногда лучше не знать. И Лео отдал Юранду свою трость, ткнул его пальцем в живот на прощание и зашагал через улицу, стараясь не показывать, что ему больно. Вконце концов, не зря же его прозвали Молодым Львом! Он знал кое-что о храбрости. Секрет в том, чтобы выкинуть из головы само понятие возможности выбора, и просто идти вперед. Он поднял кулак и нанес в дверь четыре энергичных удара, изобразив на лице самоуверенную гримасу, какая, по его представлениям, приличествовала великим любовникам всех времен. Она моментально соскользнула с его лица, когда дверь открылась. На пороге стояла смуглокожая женщина, которую он никогда прежде не видел. – О!.. Я думал… – Вы, должно быть, Молодой Лев, – проговорила она на общем наречии, пожалуй, еще с менее заметным акцентом, чем у него. – Кое-кто называет меня так… Внезапно она придвинулась к нему и щелкнула зубами, удивительно похоже изобразив львиный рык. Лео отпрянул от неожиданности, ступил на раненую ногу, скривился от боли и тут же попытался сгладить это фальшивым смешком. Женщина пропустила его в дом, притворила дверь и прислонилась к ней спиной. – Леди Савин наверху. – Наверху… Ну конечно! – Он понял, что краснеет, а это едва ли входило в репертуар великих любовников всех времен. – В смысле… я просто хотел сказать… Я не очень-то силен в разговорах. – Без сомнения, Бог наградил вас другими талантами. И она отвернулась с легчайшей тенью улыбки на лице. Казалось, он очень долго взбирался по этой темной лестнице; его сердце колотилось так сильно, что его можно было слышать на улице; лучик света под черной дверью становился все ближе, обещал так много. Лео не имел представления, чего ему ожидать. Для него не было бы потрясением обнаружить, что Савин поджидает его с заряженным арбалетом. Или раскинулась обнаженная на тигровой шкуре. Или оба варианта вместе, если на то пошло. Перед дверью он помедлил, пытаясь успокоить дыхание, но оно отказывалось успокаиваться. Снаружи было слишком холодно, здесь слишком тепло. Сперва он хотел постучать, потом подумал, что будет выглядеть более властным, если войдет без стука. В конце концов, не зря же его прозвали Молодым Львом! Бесшабашные атаки – его фирменный знак! Он протянул руку к дверной ручке, помедлил, пережидая нервную дрожь, и с излишней поспешностью ввалился внутрь. Савин стояла, освещенная лампой, наливая вино в бокал, в такой выверенно-изящной позе, словно с нее рисовали портрет. Она даже не вздрогнула, когда дверь открылась, не повернула головы, чтобы посмотреть на него, лишь поднесла бокал к свету, слегка нахмурившись, как бы исследуя цвет. – Итак, ты добрался? – спросила она, в конце концов поворачиваясь к нему. – Да… Он лихорадочно искал что-нибудь умное, что можно было бы прибавить, но сундук был пуст. Савин выглядела еще более безупречной, чем ему помнилось. «Ваш профиль в свете лампы… просто невозможно…» – и что дальше? Черт подери, где еще могут слова полностью покинуть тебя, как не в кабинете писателя? Лео огляделся, надеясь найти что-то, что его вдохновит. Полки ломились от книг, обитая кожей столешница была завалена бумагами. В углу стояло нечто – должно быть, печатный пресс; ничего безобразнее Лео в жизни не видел, сплошные железные стержни и рукоятки, валик, покрытый чем-то черным. В раскрытых челюстях механизма лежал отпечатанный бумажный лист. – Позднейшее воплощение фантазий Суорбрека, – пояснила Савин. – Но ты ведь пришел не для того, чтобы слушать о приключениях других, верно? – А для чего я пришел? – спросил Лео, прикрывая за собой дверь. Жалкая попытка пошутить, но в то же время он действительно хотел услышать ответ. – Ради собственного приключения! Она протянула ему бокал. Савин выглядела такой собранной, такой уравновешенной, настолько полностью контролировала себя – но когда она скользнула ближе, Лео уловил в ее глазах какой-то странный блеск. Что-то похожее на голод, на гнев, или даже на безумие, от чего он ощутил сильное возбуждение и легкий испуг. Или, может быть, наоборот. Он понял, что съеживается, отступает назад. В конце концов он оказался неловко прижатым к письменному столу, заплесневелый край которого больно воткнулся ему в задницу. Во имя мертвых, даже самый тупоголовый человек в Адуе – а Лео считал, что может претендовать на это звание, – не усомнился бы в том, чего ей надо. Скорее всего, в этом с самого начала не было и тени сомнения, но по какой-то причине он позволил себе решить, что, возможно, она действительно просто хочет показать ему писательский кабинет. Вот здесь перья, здесь чернила, а теперь мы можем вернуться каждый в свою постельку и погрузиться в сладкий сон, абсолютно не беспокоясь о способностях друг друга как любовников. Если бы его спросили, Лео наверняка бы сказал, что обожает женщин. Тем не менее, порой его беспокоило то, что женщины не настолько… возбуждают его, как, по идее, должны бы. Как они возбуждают других мужчин. Теперь ему казалось, что проблема была просто в том, чтобы найти подходящую. С Рикке ему всегда было легко, как с одним из товарищей. С одним из парней. Но едва ли можно было найти кого-то более непохожего на нее, чем Савин. Лео никогда не встречал женщины, которая была бы настолько… женщиной. – Нервничаешь? – спросила она. – Нет, – солгал он. Его голос слегка дрогнул, и она улыбнулась – короткой, жесткой улыбкой, словно ей удалось его уличить. Что, разумеется, так и было. Лгать он никогда толком не умел. Говоря по правде, Лео никогда не чувствовал себя с женщинами особенно удобно. Но, возможно, романтические отношения меньше всего предполагают удобство. Возможно, ты как раз и должен постоянно ощущать, будто стоишь на краю. Каждый момент, проведенный с Савин, казался ему настолько же волнующим и опасным, как когда он шагнул внутрь круга, где его ждал Большой Волк. – Я… кажется, еще не встречал женщину, похожую на тебя, – вымолвил он. – Конечно! – Савин подняла свой бокал и выпила вино одним непринужденным глотком, двигая тонкими мышцами шеи. – Я одна такая. И она небрежно кинула бокал на обитую кожей поверхность стола, где он задребезжал на самом краю, но благодаря какому-то волшебству остался стоять прямо. Она придвинулась ближе к нему, ее бледная грудь поднималась и опускалась, нежная кожа мягко сияла в свете лампы… На ней было ожерелье, которое совсем не подходило к ее безупречному платью. Перекрученный ремешок, продетый через костяные плашки, украшенные грубой резьбой. Нечто подобное носила Рикке, у нее была их целая громыхающая куча. При мысли о ней Лео, даже сквозь выпивку и возбуждение, ощутил укол виноватого чувства. – Откуда у тебя эти руны? – С Севера, – ответила она, не вдаваясь в подробности. И не отрывая взгляда от его губ. – Что они говорят? Он ведь не делал ничего плохого, верно? Рикке более чем ясно дала ему понять, что больше не хочет иметь ничего… Савин взяла его за подбородок с силой, которой нельзя было сопротивляться. – Какая разница? Кончик ее большого пальца пополз вверх по его щеке, ее сощуренные глаза следили за ним, не отрываясь. Потом между ее губами показался кончик языка, когда она нащупала свежий шрам. Она мягко погладила его – немного щекотно, немного больно. – Память о Стуре Сумраке? – спросила она. – Вместе с несколькими другими подарками. – Болит? – Только когда нажимаешь… а! Она совершенно умышленно нажала на него, на мгновение свирепо оскалив зубы. Лео отпрянул, еще более неудобно перегнувшись через край стола. Он едва мог поверить, насколько она была тонкой, насколько гибкой. На ее обнаженном плече двигались узкие мышцы. Он почти не осмеливался дотронуться до нее, боясь, что она переломится в его руках. Однако она была сильнее, чем он ожидал. Гораздо сильнее. И гораздо теплее. До него донеслась струйка ее аромата – главным образом цветущий луг, но с резкой звериной ноткой где-то на краю. Может быть, сам он чувствовал скорее испуг, чем возбуждение, но для его члена все явно обстояло наоборот. Его горло сжалось настолько, что он едва мог говорить. Внезапно он подумал о том, насколько она старше его. На пять лет? На десять? Насколько у нее больше опыта… – Ты уверена, что это хорошая идея… – Я уверена, что это ужасная идея. В том-то и прелесть! Она откинула крышку маленькой коробочки, вытащила щепотку какой-то субстанции, зажав между указательным и большим пальцами, и поднесла к его лицу. Даже это она умудрялась делать изящно! – Вот, нюхни. – Что это? – Жемчужная пыль. – Это та штука, которую принимают художники, чтобы повысить восприимчивость? – Что хорошо для художников, хорошо и для всех остальных. Они на самом деле совсем не такие особенные, как любят воображать. Давай, нюхай. – Боюсь, я не… – Мне казалось, ты пришел сюда в поисках приключений? И она приложила щепотку порошка к одной его ноздре, одновременно зажав кончиком пальца другую. У него не оставалось никакого выбора, кроме как вдохнуть зелье. Время для выборов, очевидно, закончилось на улице снаружи. – Ах, клянусь мертвыми! Пламя обожгло его носоглотку, полыхнуло в ушах, проникло в зубы, выдавило слезы из глаз. Кошмарное ощущение. – За каким чертом люди это… – Вторая, – прошипела она, поворачивая ему голову и чуть ли не запихивая пальцы в его другую ноздрю. Он даже не заметил, что она расстегивает его портупею, пока не услышал, как его меч со звоном упал на пол. Разоружен во всех отношениях. Кровь и ад, как же ему хотелось чихнуть! Мгновение он стоял, зажмурившись, пытаясь подавить щекотку в носу. Когда позыв прошел, Лео обнаружил, что Савин целует его – сперва мягкие поклевывания в губы; потом она развернула его лицо к себе и принялась лизать, сосать, кусать… Он стиснул ее ребра, но понял, что почти не чувствует тела: корсет, жесткий, словно доспехи, хранил ее как крепость. Жжение в лице понемногу проходило, голова принялась приятно кружиться. Губы двигались механически, онемевшие и неловкие. Кожу губ покалывало. Он ощутил вкус вина на ее языке. Было ли дело в ней, или в выпивке, или в порошке для художников у него в носу – Лео не мог бы сказать, но он вдруг почувствовал себя смелым. Диким. Ведь он же Молодой Лев, черт побери, верно? Он пришел сюда в поисках гребаных приключений! Он – один из великих любовников всех времен, мать его растак! По-львиному зарычав, он ухватил ее за лицо, зацепив большим пальцем под челюсть, вцепился в завязку ее платья, скрутил, больно вжимаясь костяшками в ее плечо, так что она ахнула; развернул ее, пока в конце концов она сама не оказалась прижатой к ребру стола. Его нога зацепилась за валяющийся меч, но она отбросила оружие узким носком туфли в сторону, к выполненным в виде львиных лап ножкам печатного пресса, где оно загрохотало, наполовину вывалившись из ножен. Его лицо больше не болело. Ни капельки не болело. Он вообще почти ничего не чувствовал от шеи и выше, но зато чувствовал вдвое больше обычного от поясницы и ниже. Она издала гортанный стон, оттянув губы назад то ли в улыбке, то ли в оскале, покусывая его зубами. Он почувствовал, что она возится с его ремнем, расстегивает его; ощутил, как штаны оседают вниз, путаются среди сапог. Почувствовал на ягодицах прохладный воздух, потом ее руку – еще прохладнее. Все мысли о том, чтобы сказать «нет», остались в далеком прошлом. Да и вообще все мысли, если на то пошло. Она ловко взобралась задом на стол – можно было подумать, что у нее было много практики, – задрала шуршащие юбки, выше, еще выше, потом втащила его следом за собой, вцепившись пальцами в его волосы. Почти больно, но не совсем.Замены
– Клянусь мертвыми! – простонала Рикке. Она приподнялась на локтях, попыталась сдуть с лица спутанные пряди волос, но ничего не вышло – пришлось убирать пальцами. Плотно зажмурив от света слезящиеся глаза, она принялась очень осторожно, крошечными шажочками, разлеплять сперва только один. Она лежала на постели, со сбившейся вокруг бедер простыней. Одна нога торчала наружу – Рикке поняла, что это ее нога, потому что смогла пошевелить пальцами. На ней не было никакой одежды, если не считать рубашки, один сбившийся в гармошку рукав которой еще оставался на ее запястье, а остальное распростерлось поперек кровати, словно флаг, сигнализирующий поражение. Нахмурившись, она перевела взгляд с рубашки дальше на окно, потом рывком поднялась на кровати, оглядываясь по сторонам. Где она, черт подери?! Комната была просторной, словно пиршественный зал в замке вождя, перед огромными окнами колыхались акры богато окрашенной материи. Далекий потолок был весь изукрашен золочеными листьями, мебель отполирована до слепящего блеска, дверь такая высокая, что подошла бы и великану, с дверной ручкой в виде солнца Союза. Ручка повернулась, и дверь распахнулась, содрогнувшись, словно ее открыли пинком. В комнату вошел некто, держа в одной руке кренящийся серебряный поднос, по поверхности которого опасно скользили расставленные предметы. Его малиновый камзол, тяжелый от золотого шитья, был распахнут, открывая полоску бледной и слегка волосатой груди и живота. Он медленно развернулся к кровати, яростно сосредоточившись на том, чтобы держать поднос в равновесии. Это был кронпринц Орсо. – Ох. Рикке почувствовала, как ее брови задираются куда-то на лоб. Потом на нее внезапно нахлынуло воспоминание о том, как закончился вчерашний вечер. – Ох… Она собралась было прикрыться, но теперь в этом не было особенного смысла, так что она попросту шлепнулась обратно на кровать, раскинув руки. – Ты проснулась! – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Как скажешь… – прохрипела она. – Сколько я вчера выпила? – Все, что было, кажется. – Он горделиво поставил поднос на кровать рядом с ней. – Я принес тебе яйцо. Она слегка приподняла подбородок, чтобы взглянуть на блюдо. В животе у нее было отнюдь не спокойно с самого момента поединка Лео, а сейчас спокойствия там было еще меньше, чем когда-либо. – Отлично. Ты небось еще и сам его приготовил? – Нет смысла быть кронпринцем, если делать всю тяжелую работу самому. Однако смотри: я донес его от двери до кровати! – И он указал на проделанный им путь. – Как ты заметила прошлой ночью, нет большой разницы, трахаться с кронпринцем или с любым другим, хотя у тебя это получается чертовски здорово… – Талант, что тут поделаешь, – заметила Рикке, скромно пожав плечами. – …но когда кронпринц приносит тебе завтрак в постель – вот это действительно редкая честь! Она должна была признать, что действительно чувствует себя польщенной. Кажется, еще никто не приносил ей завтрак в постель. Лео-то уж точно не беспокоился. В его толстый череп попросту не проникала мысль, что в мире могут быть другие потребности, кроме его собственных. Интересно, где он сейчас? Наверняка с той отвратительно великолепной женщиной, которую она даже не могла ненавидеть по причине абсурдно щедрого подарка, который она ей сделала: зеленых камней, которые теперь блестели на ее груди. – Что это? – спросила она, выуживая с подноса несколько скрепленных вместе мятых листов бумаги. Она плохо разбиралась в печатном деле, но похоже, отпечатаны они были неважно. – Новостной листок. Здесь рассказывается обо всем, что происходит. – Орсо немного подумал. – А точнее, тебе говорят, что надо думать о том, что происходит. – Он подумал еще. – А самые удачные просто подтверждают то, что ты уже думал о том, что происходит. – Ха! На первой странице находилось смазанное изображение Лео верхом на коне, с еще более помпезным видом, чем обычно. Ниже шло примерно полстраницы, посвященных тому, каким образом он подстригает себе бороду. Потом что-то о разбушевавшихся ломателях, о беспорядках на Юге, о раздорах со Стирией, о том, как иммигранты нарушают атмосферу города, о том, как во времена короля Казамира все было гораздо лучше, чем сейчас… Рикке недоверчиво хмыкнула. – Ты только послушай это дерьмо: «Его высочество видели покидающим прием в компании прекрасной и таинственной Ведьмы Севера…» – Действительно, стиль просто ужасный. – Орсо потихоньку склонялся к ней, не прекращая говорить и устремив серьезный взгляд на ее лицо. – Там должно было быть написано: прекрасной, таинственной, хорошо сложенной, коварной, талантливой, невероятно интересной… Она отшвырнула шуршащие листки на пол, ухмыльнулась и ухватила Орсо за ухо, притянула к себе и взасос поцеловала в губы. Поцелуй получился грязноватым и кислым на вкус, но если дожидаться, пока все достигнет совершенства, только подумать, сколько великолепных поцелуев ты упустишь! – Ты не совсем похож на то, что я ожидала, – заметила она, когда они отпустили друг друга. – Во плоти я еще более симпатичный, да? – Симпатичного я как раз ожидала. А вот доброго – нет. – Доброго? – Он окинул ее странным взглядом. – Это, наверное, самое приятное из всего, что обо мне говорили. Он уставился в потолок. – А ведь, пожалуй, это вообще единственная приятная вещь, которую кто-то обо мне сказал… Пойдем! Я покажу тебе город! – Орсо спрыгнул с кровати с энтузиазмом, от которого у нее тотчас разболелась голова. – Адуя! Город белых башен! Это центр мира, ты знаешь? – Да, мне говорили. – А театр! Я могу выгнать оттуда всех, устроить нам приватный просмотр – только для нас двоих! – Это где разыгрывают всякие глупые истории? Про магию, войны и любовь? Нет, пожалуй, это не для меня. – Тогда карты. Ты играешь в карты? – Не уверена, что получится по-честному. У меня же Долгий Взгляд, ты не забыл? Его глаза округлились, словно у мальчишки, открывшего новую увлекательную игру. – Еще лучше! Я наконец смогу стереть усмешку с рожи этого ублюдка Танни! – Мне казалось, тебе предстоит возглавлять парад? Орсо скривил губы. – Я не заслужил парада. Разве что все эти люди пройдут прямо по мне, втаптывая меня в грязь. И он хлопнулся на спину, уставившись вверх, на позолоченные листья на потолке. – Вроде ты подавил какое-то там восстание? – О да! Героический кронпринц… уговорил нескольких рабочих сложить оружие. – Ну, так это стоит отпраздновать. Ты спас людям жизни, разве нет? – Да уж… – Повернувшись, Орсо посмотрел на нее. – Чтобы их всех потом повесили. – А-а. Рикке тоже уставилась в потолок. – Это была не моя идея. Но я и не сделал ничего, чтобы этому помешать. Настоящий герой, верно? – Мне говорили, что вождь должен сделать свое сердце каменным. – Рикке села на постели и вытащила из чашки яйцо. – По крайней мере ты знаешь, кто ты такой. Она откусила верхушку яйца. – Ну, я не Молодой Лев – думаю, на этом мы можем согласиться. – И хвала мертвым! – Рикке ухмыльнулась, демонстрируя ему полупрожеванное яичное крошево между зубами. – Такого гребаного дебила еще поискать. Орсо тоже улыбнулся ей. – Знаешь, я, кажется, еще не встречал женщины, похожей на тебя. – А ведь ты встречал их так много! – Честно говоря, моя репутация в этом отношении чрезмерно раздута. – Чрезмерно раздута, вот как? Возможно, ты все же больше похож на Лео дан Брока, чем ты думаешь. Она наклонилась, чтобы взять с подноса кусок хлеба, и в этот момент что-то загремело, и дверь без стеснения распахнули настежь. – Ради бога, Орсо! – Странный, резкий акцент. – Только не говори мне, что ты до сих пор… Превосходно одетая женщина вплыла в комнату со всей величественностью большого корабля, идущего под всеми парусами, и остановилась, устремив надменный взгляд в направлении кровати. Рикке не понадобилось много времени, чтобы догадаться, что это мать Орсо. Ее августейшее величество Высокая королева Союза. Рикке издала что-то наподобие беспомощного писка. Возможно, у нее вышло бы что-нибудь более вразумительное, если бы она только что не запихнула себе в рот здоровенный кусок хлеба – хотя она в этом сомневалась. – Кто эта… личность? – вопросила королева. – Это, э-э… Рикке. Прекрасная и таинственная Ведьма Севера! Орсо попытался изобразить пышный церемониальный поклон, словно представлял ее, стоя перед троном, а не застигнутый врасплох в собственной кровати, и Рикке закашлялась так, что несколько хлебных крошек едва не вылетели у нее из носа. – Она здесь в качестве эмиссара от Протектората, – пояснил Орсо. Рикке не была уверена, послужит это к упрочению ее образа или к разрушению репутации Протектората. Она вытащила хлеб изо рта, после чего наконец смогла его закрыть, потом ухватила двумя пальцами краешек простыни и потихоньку натянула ее на грудь. Королева выгнула дугой безупречную бровь: – Что ж, касательно установления тесных дипломатических отношений с будущим королем Союза ее нельзя упрекнуть в недостатке рвения. Рикке кашлянула. – Ну, для нас этот альянс является ключевым. Орсо сдавленно хихикнул. Его мать оставалась бесстрастной. Рикке подумала, не стоит ли продолжать тащить на себя простыню, пока та не накроет ее с головой. – Орсо, скажи мне, что это не та девушка, на которой ты собираешься жениться! Рикке уставилась на него. – Ты что, собираешься… – Нет-нет! – Орсо болезненно сморщился. – Это было… недоразумение. Королева тяжело вздохнула. – Ты можешь судить о степени моего отчаяния по тому, что я была полностью готова принять ее в лоно нашей семьи. И она выплыла за дверь, прикрыв ее за собой с отчетливым щелчком. Рикке надула щеки. – Клянусь мертвыми! От взгляда твоей матушки молоко может скиснуть! – Кажется, ты пришлась ей по сердцу, – заметил Орсо. – И это чертовски серьезный комплимент. По части голых женщин она истинный знаток. – Пожалуй, мне лучше одеться. – Рикке села на постели и принялась высматривать свои штаны. – На случай, если сюда случайно забредет еще и твой отец. – Что-то мне подсказывает, что тебе не требуется на это много времени? Рикке оглядела себя. – Сейчас натяну ботинки, и я вполне готова. – Чудесно! Орсо тоже разглядывал ее с тенью улыбки, играющей на губах. Он коснулся ее шеи кончиком пальца, повел его вниз, пока не дошел до краешка простыни, зацепил и потащил дальше вместе с простыней. – Возможно, нам удастся выкроить время для короткого дипломатического раунда перед парадом? – Ну… в конце концов, меня послали сюда улучшать взаимоотношения с Союзом. И она скинула ногой на пол загрохотавший поднос, выплюнула ему вслед недожеванный кусочек яйца, сгребла в кулак камзол Орсо и повалила его на себя.Не жалеть средств
– Сколько народу! – проорал Лео сквозь гром приветственных криков. – Да, многовато! – крикнул в ответ Орсо. Люди толпились на всех тротуарах, теснились в каждом окне и на каждой крыше. Улицы превратились в реки человеческих тел, площади – в моря человеческих лиц. Стоило Лео решить, что во всем мире не может быть больше людей, как они заворачивали за угол, и перед ними открывался другой проспект, сверкающий улыбками до самого горизонта. Его раненый бок болел от верховой езды, раненая рука – от ответного махания, раненое лицо – от ответных улыбок. – Они что, перегоняют их сзади вперед по боковым улицам, или как? – Если вспомнить, что все это организовывала моя матушка, – отозвался Орсо, – я был бы не удивлен. Сама процессия состояла, наверное, из нескольких тысяч человек. Впереди ехали магнаты из Открытого совета, увитые лентами и обвешанные медалями. Бросив взгляд через плечо, Лео поймал одобрительный кивок лорда Ишера, увидел энергично сотрясаемый кулак Барезина и самодовольный салют Хай-гена. Сзади ехали аристократы рангом пониже, армейские офицеры и отделанная мехом бюрократия. Между ними и сверкающими шеренгами марширующих солдат втиснулась группа иностранных послов, эмиссаров и просто уважаемых людей – обескураживающая мешанина различных оттенков цвета кожи и национальных костюмов. С виноватым чувством Лео осознал, что Рикке, вероятно, находится среди них. Интересно, чем она занималась вчера вечером после бала? Наверное, сидела одна в темноте, планируя его погибель… Он поспешно перевел взгляд вперед, в направлении величественного штандарта, плывшего над самой головой колонны: белая лошадь, вставшая на дыбы напротив золотого солнца. Один вид этого штандарта заставил угли его патриотического пыла вспыхнуть новым пламенем. Это была реликвия из лучших времен, когда Союзом правили доблестные воины, а не калеки, считающие медяки. – Стойкое Знамя! – пробормотал он осипшим от благоговения голосом. Орсо кивнул. – Тот самый кусок ткани, который развевался впереди завоевательных армий Казамира. – Без него не было бы никакой Инглии. Вот это был великий король! – Воистину. – Кронпринц вздохнул. – В такие минуты осознаешь, насколько низко пала наша монархическая власть. – Я не хотел сказать… – Не беспокойтесь, – проговорил Орсо с печальной полуулыбкой. Он вообще выглядел не очень-то весело, если учесть, что все это торжество было наполовину в его честь. – Никто не имеет более низкого мнения о королевской семье, чем я, и это при том, что в этом вопросе у нас дикая конкуренция. Однако это наводит на мысли, не правда ли? Действительно ли Казамир, Гарод и все остальные были такими уж великими людьми, какими рисует их история? Или это просто вчерашние посредственности, раздутые за века присвоения чужих заслуг в сегодняшних великих героев? Он указал на гомонящие толпы: – Вот, взгляните: они все пришли ради вас. Это ведь вы победили Стура Сумрака. Мужчины стригут свои бороды так же, как вы. Носят мечи так же, как вы. Кажется, в театре уже поставили пьесу о вашем поединке. – И что, хорошая? – Уверен, что в ней меньше живости, чем было в оригинальном действии. Лео не мог не признать, что ему нравится кронпринц. Он ожидал увидеть классического вялого сноба – и действительно, его трудно было назвать настоящим мужчиной, но вне сомнений он был чертовски симпатичным парнем, и к тому же оказался весьма внимательным и великодушным. Такого человека трудно не любить. Лео понемногу начинал понимать, что люди и их репутации редко имеют между собой что-то общее. Как ни парадоксально, он обнаружил, что вслед за архилектором пытается приукрасить достижения Орсо: – Но вы, ваше высочество, освободили Вальбек. Вы подавили кровавое восстание. – Я окружил город, после чего плотно позавтракал. Потом обсудил с повстанцами условия сдачи, после чего плотно пообедал. Принял их капитуляцию, после чего плотно поужинал. А на следующее утро, поднявшись с постели, обнаружил, что большинство моих пленников уже повешено. Сам виноват: надо вставать пораньше. – Тем не менее, вы наследник престола… – Да, пусть мои родители не согласны ни в чем другом, по этому пункту они проявляют удивительное единодушие. Но ведь для того, чтобы быть наследником престола, не требуется никаких усилий. Поверьте, я знаю по собственному опыту! Вы же, с другой стороны, рисковали жизнью. – Он повел рукой, указывая на шрам на щеке Лео. – Отвага расписалась кровью на вашем теле! Самая серьезная рана, полученная мной, случилась, когда я ударился головой, мертвецки пьяным вылезая из постели. Нет, правда, крови было пролито немало, но особой славы это мне не принесло. Взгляд Лео упал на кучку темнокожих попрошаек в толпе. – Я гляжу, тут полно бурых лиц, – проговорил он, нахмурясь. – На Юге волнения. Беженцы валом валят через Круг морей в поисках новой жизни. – Вроде бы мы воевали с гурками тридцать лет назад? Вы думаете, им можно доверять? – Некоторым можно, некоторым нельзя, я бы так сказал. Совсем как с северянами. Да и с кем угодно, если на то пошло. К тому же, они далеко не все из Гуркхула. – А откуда же? – Да со всего Юга. Из Кадира, из Тавриса, из Яштавита, из Дагоски. Десятки языков, десятки культур… И все выбрали в качестве убежища нашу страну. Есть чем гордиться, вы не находите? – Как скажете. Лео не знал об этих местах ровным счетом ничего, кроме того, что не хочет, чтобы Союз превращался в одну из них. Он не видел причин для гордости в том, что национальный характер его родины разбавляется чужой кровью. – А вы не боитесь, что среди них, – он ощутил потребность понизить голос, – могут оказаться Едоки? – Я не думаю, что чародеи-каннибалы относятся к числу наших наиболее насущных проблем. – Некоторые из них могут красть лица других людей. Так я слышал. – Лео снова вытянул шею и завертел головой, отыскивая южан, чтобы еще раз на них нахмуриться. – Они могут замаскироваться под кого угодно. – В таком случае разве бледное лицо не будет лучшей личиной, нежели темное? Лео насупился: об этом он как-то не подумал. – Да просто… такое чувство, что Союз уже не совсем Союз. – Воистину, величайшей силой Союза всегда было его многообразие. Собственно, поэтому его и назвали Союзом. – Хм! – буркнул Лео. Конечно, как же еще мог думать Орсо: сам-то он наполовину стириец, полукровка. Что-то упало ему на седло: цветок. Подняв голову к окну во втором этаже, Лео увидел группу девушек, которые заулыбались и принялись бросать новые цветы. Он тоже улыбнулся им и послал воздушный поцелуй. Вроде бы так полагалось делать в таких случаях. – Вы, кажется, нравитесь Адуе, – заметил Орсо. – А вам Адуя нравится? – Не могу сказать, что мне по душе смог. И здешняя политика тоже довольно мутная. Я надеялся, что, поскольку Закрытый совет не помогал нам вести войну, то он хотя бы покроет наши расходы. – По моему опыту, проще открыть врата в ад, чем королевский кошелек. – Адская трата моего времени. С другой стороны… я встретил здесь женщину. Никогда не видел никого похожего. Орсо коротко рассмеялся. – Подумать только! Я тоже. – Прекрасная. Умная. Острая, как бритва, и свирепая, как тигрица. Снова смешок. – Подумать только! Моя тоже. – Но при этом такая уравновешенная, такая элегантная… леди до последнего дюйма! Орсо рассмеялся еще громче прежнего: – Ну, здесь мы различаемся! И что, у этого вашего образца женственности есть имя? Лео откашлялся. – Наверное, лучше я не буду его упоминать. – То есть дело зашло дальше обычной встречи? – Она пригласила меня… – Нет-нет, это звучало слишком беспомощно. – Точнее будет сказать, мы встретились в кабинете одного писателя, представьте себе! Лицо принца неприятно передернулось. Вероятно, книги вызывали у него еще меньше энтузиазма, чем у Лео. – Впрочем… мы с ней там занимались вовсе не чтением, если вы понимаете, о чем я. – Думаю, я могу примерно предположить. Голос Орсо звучал сдавленно, но Лео никогда не был силен в понимании скрытых значений вещей. Он был парень прямолинейный. Поэтому он просто продолжал то, что начал. Прямолинейно – это ведь так называется? – Ночь страсти… с прекрасной и таинственной женщиной старше меня! – Несомненно, мечта каждого молодого человека, – проскрипел Орсо. – Это верно, но все же… Лео не был уверен, стоит ли рассказывать больше. Однако Орсо – человек, умудренный опытом. Настолько, что об этом ходят легенды. Может быть, он сможет помочь ему понять, что это все значило? – Если эта история выйдет наружу, люди могут подумать, что я ее использовал, но… У меня такое чувство, что это она использовала меня. – Мы все хотим быть желанными, – прорычал Орсо, глядя прямо перед собой. – То, как она на меня смотрела… – Словно он был приготовленной для нее трапезой. – То, как она прикасалась ко мне… – Без всякой нежности и без всяких сомнений. – То, как она со мной говорила… – В точности зная, чего она хочет, и ни черта не заботясь о том, чего может хотеть он. При одной мысли об этом Лео ощутил напряжение в области своих парадных штанов. – Это было очень похоже… Его глаза округлились. Кровь и ад! Это было очень похоже на то, как с ним говорила его мать! От этой мысли его штаны обмякли еще быстрее, чем натянулись. Может ли быть… что где-то в глубине души… ему нравится, когда с ним говорят таким образом? – Знаете, – проговорил Орсо, натягивая поводья, – на самом деле мне не следует здесь находиться. – Что? – Вы это заслужили. Я – нет. Орсо хлопнул его по предплечью и, не дожидаясь ответа, свернул в сторону от процессии и придержал коня. До этого момента в народное ликование время от времени вкрадывались фальшивые нотки: свист, насмешливые выкрики вроде «Молодой ягненок!», и даже откровенные вопли «Убийца!». Но когда Орсо отъехал, он забрал всю критику с собой. Лео остался возглавлять парад в одиночестве, восседая на своем коне под Стойким Знаменем, словно сам Казамир, и гром восторженных возгласов возрос вдвое. Цветочные лепестки обрушивались водопадами. Уличные мальчишки показывали на него пальцами, тараща глаза на чумазых лицах. Вот он! Вот он! Молодой Лев, спаситель Союза! Лео улыбался. Это не требовало от него усилий. В конце концов, Орсо ведь был прав: он действительно заслужил эту славу. Сколько людей могут похвастаться, что выиграли войну в одиночку?* * *
Лео дан Брока, в одиночку ехавшего перед процессией, приветствовали все до единого – как же, прославленный герой с головы до пят! При появлении вслед за ним больших шишек из Открытого совета ликование несколько поутихло. – Вон Ишер, мать его растак, – прорычал Броуд, когда тот ехал мимо, задрав подбородок, в огромном золоченом плаще, раскинутом поверх крупа его гарцующей лошади. – Тот самый, что украл нашу землю! Похоже, не подавился, чтоб ему… – Оставь его. – Лидди мягко накрыла ладонью его руку. Мягко, но непреклонно. – Твой гнев ему нисколько не повредит, а нам может. – Верно. – Броуд тяжело перевел дух. – Ты права. Его гнев им уже навредил, и немало. За лордами следовали первые люди города в отделанной мехом одежде, пытаясь урвать себе кусочек славы, к которой не имели никакого отношения. Дальше ехали офицеры – при их виде Броуд отвернулся и сплюнул. После того, через что он прошел в Стирии, он питал к этим ублюдкам не больше любви, чем к дворянам. – Вон Орсо! – крикнул ребенок у кого-то на плечах. – Почему он едет сзади? – Стыдно небось показать свое лицо рядом с настоящим героем, – буркнул кто-то. Теперь Броуд тоже его увидел. Кронпринц ехал на хорошей серой лошади в своей характерной расслабленной манере, словно не имел представления о том, что такое быть виноватым, со странной полуусмешкой, теплящейся в углу рта. Он о чем-то болтал с каким-то старым солдатом, одетым в хорошую меховую шапку. – Позор! – проревел кто-то в толпе. – Долой кронпринца! Высокий человек с окладистой черной бородой. Он привстал на цыпочки и снова выкрикнул поверх голов тех, кто стоял впереди: – Убийца! Люди вокруг хмурились, но в его глазах горел безумный огонек, и он не отступал ни на шаг. Лидди покачала головой: – Вот ведь дурак! Только беду накличет. – Однако он прав, – пробурчал Броуд. – Орсо действительно проклятый убийца. – Неужели Вальбек тебя ничему не научил, Гуннар? Ты можешь быть прав сколько угодно, но держать это при себе. – Двести добрых людей он повесил как изменников! – прорычал Броуд. – Но они действительно были изменники, – возразила Май, выпятив подбородок. – Это факт! Броуду не особо понравилось это слышать, тем более от собственной дочери. – Ну, об этом еще можно поспорить. – Впрочем, споры с Май никогда не приводили его никуда, куда ему бы хотелось. – Если говорить по правде, так Лео дан Брок дрался на войне. А Орсо просто сидел в шатре и лгал хорошим людям. – Ну так и кричи ура Лео дан Броку, – пробурчала Лидди, – а его высочество оставь в покое. Ты понятия не имеешь, кто тебя может слушать. Тут повсюду инквизиция. Впрочем, тому бородатому, похоже, было наплевать. – В жопу Молодого Ягненка! – надрывался он, приставив ко рту руки, сложенные рупором. Орсо поглядел в его сторону со своей бледной, скучающей улыбкой и отвесил небрежный полупоклон. По толпе пронеслась рябь смешков, и Броуд не мог не признать, что после этого злости в толпе немного поубавилось. Мгновением позже кто-то врезался в его плечо, и трое одетых в черное людей протиснулись мимо него сквозь толпу. Бородач увидел их, повернулся, но с другой стороны приближались еще двое. Толпа отхлынула от него, как от чумного, и практики схватили его, повалили, принялись натягивать на голову покрытый пятнами мешок. – Нет! – прошипела Лидди. Только тут Броуд заметил ее руку на своем предплечье. Обе руки. Фактически, она изо всех сил тащила его назад. – Не ввязывайся! Только тут он заметил, что все его мышцы напряжены, кулаки сжаты до дрожи, а зубы оскалены. – Только попробуй опять все испортить! Когда мы только-только все наладили! – Май скользнула и встала перед ним, тыча ему в лицо обвиняющим пальцем: – Только попробуй! В ее глазах блестели слезы. Броуд набрал полную грудь воздуха и с содроганием выпустил. Трое практиков уже проталкивали бедолагу через толпу. И его тоже могли бы сейчас тащить в Допросный дом. И его тоже могли бы повесить на Вальбекской дороге, если бы не Май и не огромнейшая удача, какая только может выпасть такому недостойному ублюдку. – Я… не буду, Май. Прости меня. Тут он почувствовал слезы и на своих глазах тоже, стащил с носа стекляшки и принялся их протирать. – Ты обещал! – прошипела Лидди, таща его обратно к марширующим солдатам, к гарцующим лошадям, к флагам и блестящему металлу. – Ты обещал больше не ввязываться! – Больше не буду ввязываться. – Броуд обнял жену и дочь обеими руками и прижал к себе. – Я обещаю. Однако его кулаки были по-прежнему стиснуты. Крепко, до боли.* * *
Савин всегда любила торжественные мероприятия. Чем больше толпа, тем больше возможностей превратить незнакомых людей в знакомых, знакомых – в друзей, а друзей – в деньги. Это были моменты, где тебя видели, а следовательно, восхищались, а следовательно, поддерживали твою власть. Потому что власть – это гора, по которой ты постоянно скользишь вниз. Гора, в которую нужно вцепляться, напрягая все силы, и постоянно лезть наверх, только чтобы удержаться на месте, не говоря уже о том, чтобы занять более высокую позицию. И эта гора состоит не из камня, а из извивающихся, цепляющихся, напрягающих все силы тел других людей. Едва ли можно было найти мероприятие торжественнее этого. Для рабочего люда Адуи была объявлена неделя выходных, все топки были погашены, и смог несколько расчистился. Погода для начала зимы стояла теплая; бледные, но яркие лучи солнца светили на веселящиеся толпы. Те из сильных мира сего, кто не стал присоединяться к героям-победителям в их церемониальном шествии, собрались – вместе со множеством слабых мира сего – здесь, в конце маршрута, на площади Маршалов. Савин находилась в самом центре событий, в одном конце украшенной пурпурными гирляндами королевской ложи, вместе с большей частью Закрытого совета, легионом раболепных лакеев и суровых рыцарей-телохранителей, не говоря уже о самих августейших величествах – Высоких короле и королеве Союза. Тереза стояла, мучительно выпрямившись, на самом пике могущества, время от времени оделяя толпу презрительным взмахом руки: бесспорная повелительница всего, что находилось в ее поле зрения. В кои-то веки Савин не потребовалось делать над собой усилие, чтобы ощутить зависть. Это могло стать ее местом. Должно было стать. Почти стало. Король бросил взгляд вбок и, всего лишь на мгновение, поймал ее взгляд. На его лице появилось все то же печальное, ищущее выражение, и Савин уставилась вниз, на свои превосходно вытачанные туфли. Она понятия не имела, с какой стати должна чувствовать себя смущенной – это ведь не она трахнула свою мать, покинув то, что получилось в результате. И тем не менее у нее горело лицо. Савин всегда любила торжественные мероприятия, но сегодня она ненавидела всех и вся, и себя больше всего остального. Ей не хватало Орсо, как может не хватать отрезанной руки. То и дело ей приходило в голову какое-нибудь наблюдение, которое мог понять только он, и она поворачивалась к Зури, чтобы назначить встречу… и вот она снова, эта дурацкая боль утраты. Лео дан Брок оказался приятным развлечением. Начиная от шеи и вниз он был просто изумителен. Когда Савин расстегнула ему рубашку, то несколько первых мгновений просто стояла и смотрела: он был словно высечен из телесного цвета мрамора каким-то скульптором, склонным к преувеличениям. В какой-то момент он, вообще без усилий, полностью оторвал ее от земли, так что казалось, будто она никогда не опустится обратно… Но в конечном счете то, что действительно делает мужчину желанным, расположено выше шеи. Бывало, стоило ей пошутить, как Орсо набрасывался на шутку, раскрывал и развивал ее, и в конце концов перебрасывал ей обратно восхитительно измененной. Лео вообще не всегда понимал, что Савин пошутила. Он был словно то новое изобретение, о котором без умолку талдычил Карнсбик: вагон, поставленный на рельсы. В смысле разговора он мог двигаться только в одном направлении, причем не с великой скоростью. Ей было нужно чего-нибудь такого. Она наклонилась, словно бы для того, чтобы поправить туфлю, и вытащила из рукава серебряную коробочку. Всего лишь щепотку, чтобы успокоить нервы… Та первая щепотка – которая фактически была примерно пятой за это утро – не вполне справилась с задачей, так что Савин взяла порцию побольше. В конце концов, светская дама никогда не оставляет работу недоделанной. Она резко выпрямилась – и едва не вывалилась из ложи. Кровь прилила к голове с такой силой, что ей показалось, будто глаза вот-вот выпрыгнут из глазниц. Когда окружающий мир вновь приобрел очертания, она осознала, что Зури крепко держит ее за локоть. – В чем дело? – рявкнула Савин, вырывая руку. Она тотчас почувствовала себя виноватой. – Прости. Прости меня. Что бы я без тебя делала? – Леди Савин… – Зури обвела осторожным взглядом королевскую ложу. Несомненно, ее запинка не прошла незамеченной. Они постоянно наблюдали, эти гребаные стервятники, в надежде поживиться свежатинкой. – Вы, кажется, не в себе… – А в ком я тогда, по-твоему? Скажи-ка мне, а? Внезапно она поняла, что готова завопить; в висках грохотала кровь. Савинутерла воспаленный нос и прикрыла глаза. – Прости меня, Зури. Ты меньше всех заслужила, чтобы на тебя кричали. – Может быть, вам лучше уйти? – И пропустить все это дерьмо? Поведя рукой в сторону забитой народом площади, Савин заметила, что кончики большого и указательного пальцев ее перчатки испачканы белым порошком, и безуспешно попыталась оббить его о другую руку. – Липкие пальцы? – промурлыкал ее отец уголком рта. Хотя, разумеется, он не был ее отцом. Архилектор Глокта, абсолютно не связанный с ней узами кровного родства. – Ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться, – отрезала она. – Тем не менее, я обеспокоен. Отдаленные ликующие возгласы становились громче, радостная церемония приближалась, идя уже по улицам Агрионта. Глокта не отрывал взгляда от толпы, но согнутым пальцем поманил ее сесть рядом с собой. – Могу я спросить, что у тебя за дела с Броком? – Ты знаешь об этом? – Подозреваю, что об этом знает уже пол-Адуи. – Вот чего мне не хватало, так это гребаной лекции! – рявкнула Савин. …И внезапно, совершенно непрошеное, совершенно неуместное, из ее памяти выплыла картинка: та маленькая смуглая девочка в вонючем Вальбекском переулке, мокрые глаза, освещенные пламенем костров, причитающий голос. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», как заведенная. Раздавливающий сердце ужас и запах гари… Ее одежда была тесной, слишком тесной, она едва могла дышать. Савин заворочалась, заизвивалась, потея и паникуя, бессмысленно затеребила за спиной шнуровку, которую, как ей было прекрасно известно, она не могла распустить. С тем же успехом узник мог бы пытаться ногтями раскрыть свои кандалы. Отец нахмурился, глядя на нее: – Что с тобой такое, Савин? – Со мной? – В ней снова вскипела ярость. Она вцепилась в подлокотник его кресла и наклонилась, шипя ему в ухо: – А ты знаешь, что мне сказала твоя жена? – Разумеется, знаю. Ты что, совсем за дурака меня держишь? Савин язвительно фыркнула, едва не обдав его соплями: – Это вы с моей матерью держали меня за дуру все эти годы! По левой стороне его лица пробежала серия подергиваний, веко затрепетало. – Твоя мать была молода и одинока. Она совершила ошибку. С тех самых пор она не думала ни о чем, кроме того, что будет лучше для тебя. – Разве еще о том, чтобы опустошить очередную бутылку… а! Отец крепко схватил ее за руку, подтащил к себе и проговорил сквозь плотно сжатые губы: – Оставь свои обиды в стороне, это серьезное дело. – Обиды? – прошептала она. – Обиды? Я – просто ложь, как ты не понимаешь? Несколько человек, по-видимому, уловили напряженный тон их разговора: к ним уже поворачивались любопытные лица. Особенно одно. Первый из магов стоял рядом с королем; его одежда теперь имела некоторый оттенок таинственности, ради публичного появления. Он улыбнулся ей понимающей полуулыбкой и приветственно кивнул. Это не ускользнуло от внимания ее отца. Его тонкие губы почти не двигались, но она видела мышцу, напрягшуюся сбоку его головы. – Он к тебе подходил? – Кто? – Байяз, – прошипел Глокта, почти до боли сжимая ее запястье. – Я никогда с ним не говорила. – Савин нахмурилась. – Хотя… был один человек, приходил к нам в Солярное общество. Назвался магом, хотя по виду я бы не сказала. На тощей шее ее отца двинулись жилы: он сглотнул. – Сульфур? – Он нес какую-то чепуху про то, что собирается изменить мир. И ищет новых друзей… – Чего бы они ни просили, что бы ни предлагали – отказывайся, ты поняла меня? – Теперь он смотрел на нее чуть ли не умоляюще. Кажется, она еще ни разу не видела его напуганным. – Отказывайся и сразу же иди ко мне. – Какого черта? Какое Байяз может иметь отношение к чему-либо… – Самое прямое! – Он сжал ее руку еще крепче, подтянул к себе еще ближе. – Мне кажется, ты не вполне понимаешь опасность своего положения. Даже незаконнорожденная, ты – старший ребенок короля. Это может сделать тебя очень ценной. И очень уязвимой. А теперь соберись! Эта хмурая мина тебе не идет. Он наконец отпустил ее, утер слезу со слезящегося левого глаза и принялся вежливо хлопать Лео дан Броку, который как раз въезжал на площадь с широчайшей улыбкой под удвоенные овации. Савин медленно выпрямилась, потирая синяки, оставленные отцовскими пальцами на ее запястье. Ей хотелось ударить его прямо в беззубый рот. Хотелось заорать, безумно заверещать во весь голос в лицо королю. Хотелось по меньшей мере гневно удалиться. Но это лишь привлекло бы к ней внимание. А никто не должен был знать. Отец был прав на этот счет. Или был бы прав, если бы он был ее отцом. Байяз по-прежнему улыбался, глядя прямо на нее, менее величественный, чем его статуя, стоявшая неподалеку отсюда на аллее Королей, но гораздо более самодовольный. Савин ничего не оставалось, кроме как вновь обратить свое внимание на площадь, распрямить плечи, поднять подбородок, изобразить на лице самую равнодушную из улыбок и начать хлопать. Кипя, словно чайник на медленном огне.* * *
Орсо услышал впереди взрыв ликования, когда процессия достигла площади Маршалов. Толпа ритмично выкрикивала: «Лео! Лео!», время от времени слышались возгласы: «Молодой Лев!» Не могло быть сомнений, что мужественный ублюдок замечательно подошел на роль героя. Гораздо лучше, чем это когда-либо светило Орсо. Орсо не мог не признать, что приятно удивлен личностью нового лорда-губернатора Инглии. Он ожидал увидеть головореза, абсолютно лишенного чувства юмора – и действительно, у Лео имелись обычные провинциальные предрассудки, но он весьма располагал к себе своей честностью и благородством. Такого человека трудно не любить. Несчастный ублюдок понятия не имел, что забивает гвозди Орсо в черепушку, когда говорил о Савин. Он вообще обо многом не имел понятия. Скорее всего она выжмет злополучного глупца досуха, после чего выбросит прочь тоскующую шелуху – как уже не раз проделывала прежде… При одной мысли о ней с другим мужчиной к глазам Орсо подкатила тошнота. Но тут он вдруг увидел Рикке – и обнаружил, что невольно улыбается ей. Северянка сидела в седле сгорбившись и яростно щурилась вверх на солнце, словно считала его сияние персональным оскорблением. Было похоже, что она не изменила ни одной детали своего туалета с тех пор, как выбралась из его постели. Среди всей этой безупречно одетой, лощеной и обвешанной драгоценностями компании Орсо нашел странно привлекательным ее полное отсутствие каких-либо усилий по украшению себя. Подумать только, он собирался жениться на самой ухоженной женщине в Земном Круге – и вот как все обернулось! Он натянул поводья, дожидаясь, пока она поравняется с ним. – Ваше высочество! – буркнула Рикке. – Ваше… – Орсо нахмурился. – Какое обращение мне следует использовать при разговоре с эмиссаром Протектората? – «Рикке»? – У вас там не особенно любят церемонии, верно? – У нас на них плюют. Что ты делаешь тут сзади, вместе с отребьем? На одной улице не хватило места для двух таких надутых индюков, как ты и Лео дан Брок? – Он мне понравился, – Орсо пожал плечами. – Гораздо больше, чем мне нравлюсь я сам, по крайней мере. Кажется, в кои-то веки мое мнение хоть в чем-то совпало с мнением моего народа. На лицах простолюдинов, глядевших в сторону Орсо, по большей части читалась ненависть. – Впрочем, без сомнения, я это заслужил, – прибавил Орсо. – Люди тебя не любят, и все же ты явился сюда, чтобы укреплять связи с зарубежьем. Ты вовсе не такой самовлюбленный балбес, как я представляла. – Боюсь, я еще хуже. – Он наклонился к ней, понизив голос: – На самом деле я собираюсь укреплять только одну связь, и это связь между моим членом и твоей… Тут он заметил человека, который ехал сразу позади Рикке. Это был огромный как башня северянин с самым ужасным шрамом, какой ему только доводилось видеть, посередине которого сверкал шар блестящего металла. Другой его глаз был устремлен прямо на Орсо с таким выражением, что у того кровь застыла в жилах. Впрочем, должно быть, сложно придать своему лицу ласковое выражение, когда оно выглядит как кошмар серийного убийцы. Орсо сглотнул. – У твоего приятеля металлический глаз. – Это Коул Трясучка. Многие его считают самым опасным человеком на всем Севере. – И что, он… твой телохранитель? Рикке пожала костлявыми плечами: – Просто друг. Хотя, пожалуй, он подходит и на эту роль. – А женщина? Женщина разглядывала Орсо даже с еще большим вниманием, чем Трясучка. Одна ее рука была синей от татуировок, каменно-твердое лицо ритмично двигалось: она что-то жевала. Не отрывая взгляда от глаз Орсо, она повернула голову и яростно сплюнула. – Это Изерн-и-Фейл. Ее считают самой мудрой женщиной среди горного народа. Она знает все пути даже лучше, чем знал ее папаша. Она помогала мне открыть Долгий Взгляд. И сделать мое сердце каменным. Правда, это не очень получилось. – То есть она… твоя наставница? Рикке снова пожала плечами: – Просто друг. Хотя, пожалуй, она подходит и на эту роль. – Для такой беззаботной девушки у тебя довольно свирепые помощники. – Не беспокойся. Ты в безопасности. – Она наклонилась к нему: – До тех пор, пока ты меня не подведешь. – О, я всех подвожу! Он ухмыльнулся ей, и она ухмыльнулась в ответ – во всю ширину своего большого рта. Ее улыбка выглядела настолько восхитительно открытой и искренней, что Орсо почувствовал радость оттого, что принял в ней некоторое участие. Подумать только, а он ведь делал предложение самой коварной женщине в Земном Круге! И вот как все обернулось.* * *
На празднество не пожалели расходов. Площадь Маршалов превратили в арену, как это делали обычно для летнего турнира, и трибуны ломились от радостных толп. Здания были увиты флагами: солнце Союза, перекрещенные молотки Инглии. Все оделись в самое лучшее, хотя это лучшее выглядело по-разному в зависимости от того, с какой стороны площади ты находился. Там, на противоположном конце, это были бриллианты и шелк, а здесь в основном двубортные жилеты да пара лент у тех, кто побогаче. Однако за чувства платить не надо, поэтому, когда сверкающие шеренги принялись маршировать мимо, в эмоциях недостатка не было. Было завистливое восхищение – у нищих к простолюдинам, у простого люда к мелкому дворянству, у дворян к родовой знати, у аристократов к королевским особам; каждый выворачивал шею, чтобы поглядеть вверх, на то, чего ему пускай немного, да недостает. Было боевое воодушевление – главным образом со стороны тех, кто в жизни не вытаскивал мечей из ножен, поскольку те, кому довелось ими помахать, знали, что это такое. Был патриотический раж – в таком количестве, что хватило бы утопить небольшой остров, полный чужеземного отребья, – а также праведный восторг в связи с тем, что Союз производит самых лучших молодцов во всем мире. Имела место и гражданская гордость со стороны жителей великой Адуи, Города белых башен, поскольку никто кроме них не дышал настолько густым смогом, не пил настолько грязную воду и не платил так много за такие жалкие помещения. Когда речь шла о том, чтобы накормить людей или дать им жилье получше, чем собачья конура, у правительственного бюджета всегда оказывались жесткие ограничения, которые нельзя переступать. Но для королевского торжества Закрытый совет всегда мог найти способ! Если тебе довелось голодать в лагерях, ложью проникать в сердца и постели добрых людей, обманывать и пытать, предавая дело, в которое ты наполовину верила, ради того, которое не имело для тебя никакой важности, то можно было и ощутить некоторую горечь при виде того, как все эти деньги улетают впустую. Но сердце Вик было достаточно твердым, а уж голова и подавно. По крайней мере, так она себе говорила. – Я повсюду тебя искал! За ее плечом стоял Огарок. Ему не было нужды протискиваться сквозь толпу – парень был настолько тощим, что мог запросто проникать через щели между людьми, как сквозняк под дверь. Он привел с собой девочку. На той был капор, о котором даже Вик, никогда в жизни не носившая капора, могла сказать, что он вышел из моды еще в прошлом столетии. – Это моя сестра. Вик моргнула. – Та самая, которая… – У меня она только одна. Было невозможно сказать, сколько ей лет. Когда детей не кормят как следует, иногда они выглядят гораздо младше своего возраста, а иногда гораздо старше. А иногда и то, и другое одновременно. У нее были такие же большие глаза, как у брата, но еще более худое лицо, так что глаза выглядели даже больше, чем у него – словно у печальной лягушки. Вик увидела в их влажных уголках собственное искаженное суровое лицо. Оно тоже не вызвало у нее особенного энтузиазма. – Ну, давай, – сказал Огарок, подталкивая сестру локтем. Девочка сглотнула, словно вытаскивая слова откуда-то из глубины своего организма: – Я просто… хотела сказать спасибо. Хорошее место, это, где я живу. Чистое… И меня там кормят. Можно есть сколько хочешь. Правда, я ем мало… Понимаете… наши родители умерли. До сих пор у нас не было никого, кто бы за нами приглядывал. Вик была твердой. Спроси любого, кто пытался встать ей поперек дороги в лагерях. Спроси любого, кого она послала в лагеря за последующие годы. Спроси любого, кому не посчастливилось так или иначе с ней столкнуться. Вик была твердой. И, тем не менее, это ее задело. Девочка благодарила ее за то, что ее сделали заложницей! Благодарила за то, что ее использовали как орудие, чтобы заставить ее брата предать своих друзей. – Что Огарок тебе рассказал? – буркнула Вик. – Ничего особенного! – Девочка боялась, что из-за нее у брата могут быть неприятности. – Просто что он теперь работает на вас, и поэтому вы будете приглядывать за мной, пока он с вами. Она испуганно подняла взгляд: – Что, работа уже закончилась? – Наша работа никогда не кончается, – ответила Вик, и девочка моментально приободрилась. Может быть, Вик должна была почувствовать себя счастливой, что кто-то радуется бесконечной работе. Но она никогда по-настоящему не знала, что значит быть счастливой. Возможно, это с ней уже произошло, а она просто не заметила? Раздались пронзительные звуки фанфар, сотни каблуков щелкнули одновременно, когда солдаты наконец добрались до финальной позиции, и парад закончился. На мгновение все застыло неподвижно. Затем там, где сидели великие, среди мест для Закрытого совета, рядом с королем, поднялась какая-то фигура. Солнечные лучи блистали на загадочных символах, вышитых на сияющей мантии. Байяз, Первый из магов. – Мои благородные лорды и леди! Крепкие фермеры и их жены! Честные граждане Союза! Мы с вами стоим на месте великой победы! И он с улыбкой оглядел площадь Маршалов – место, которое до сих пор с большими трудами восстанавливали после того, как он сровнял его с землей не более тридцати лет назад. Говорили, что когда все будет закончено, здесь станет еще лучше, чем прежде. Однако куда ни посмотри, все либо было лучше в далеком прошлом, либо станет лучше когда-нибудь в будущем. Еще ни один политик ничего не добился, говоря людям, что все вполне неплохо так, как оно есть сейчас. – Здесь были сокрушены лучшие, кого смогли найти гурки, чтобы послать на нас! – Байяз потряс в воздухе мясистым кулаком, извлекая из публики патриотический рокот, как дирижер извлекает из оркестра барабанную дробь. – Здесь великий император потерпел окончательное поражение! Здесь пророк Кхалюль был окончательно усмирен, а его трижды проклятая армия Едоков – отослана в ад, где им самое место. Нам говорили, что солдатам императора нет числа, что дети пророка не могут быть побеждены. Однако Союз победил! Я победил! Силы, защищающие предрассудки и дикость, были подавлены, и открылись врата в новую эру – эпоху прогресса и процветания! Улыбка Байяза была достаточной ширины, чтобы ее было видно со всех концов арены. Очевидно, маги любят похвалиться собственными былыми успехами не хуже любого другого старика. – Для меня – поскольку нет нужды говорить, что я очень стар – это все еще произошло словно бы вчера. Однако молодые герои с горящими глазами, которые сражались тогда с гурками, ныне превратились в седобородых старцев. Он положил тяжелую длань на плечо короля Джезаля, который, судя по виду, испытывал скорее тошноту, чем удовольствие от такого внимания. Байяз продолжал: – Страница истории перевернулась, одно поколение сменило другое, и сегодня мы празднуем не одну, но целых две великих победы, одержанных Союзом! На Севере, на пустынных рубежах Инглии, лорд-губернатор Брок нанес поражение нашим внешним врагам! – По публике прокатилась широкая волна ликования, ребенок на чьих-то плечах отчаянно замахал маленьким флажком с гербом Союза. – В то время как здесь, в Срединных землях, под стенами Вальбека, кронпринц Орсо положил конец мятежу врагов внутренних! Овации в честь Орсо прозвучали значительно тише, особенно в этом конце площади, а те, что были, звучали несколько натужно, словно шли не столько от сердца, сколько от кошелька. У принца и среди дворян было немного друзей, а среди простого народа и подавно. Насколько Вик могла судить по выражению его лица, он тоже об этом знал. – Бедный Орсо. – Огарок жалостливо вздохнул. У парня был талант к жалостливости. – Он же не виноват, что тех людей повесили. – Пожалуй, – отозвалась Вик. Во всяком случае, если он и был виноват, то меньше, чем она. – До чего мы докатились: нищий жалеет кронпринца! – Пожалеть человека ничего не стоит, верно? – Ты еще многого не знаешь о жизни. Дождавшись, пока ликование немного утихнет, Байяз продолжал: – Я видел множество битв! Множество славных побед! Но никогда я с такой гордостью не взирал на победителей! Никогда не возлагал таких больших надежд на их будущее! Мы, люди старого поколения, разумеется, сделаем все, что в наших силах – поможем советом, знаниями. Предоставим весь наш доставшийся немалыми трудами опыт. Однако будущее принадлежит молодым! А с такими молодыми людьми, как эти… – он широко раскинул руки, простерев одну к тому, кого люди называли Молодым Львом, а вторую к тому, которого начинали звать Молодым Ягненком, – …я чувствую, что будущее не может находиться в более надежных руках! Снова аплодисменты, снова одобрительные крики; но было слышно и недовольное ворчание – здесь, среди окружавших Вик бедняков. Лорд Ишер пришпорил коня, подъехал ближе к Лео дан Броку и что-то вполголоса пробормотал, после чего оба устремили мрачные взгляды на королевскую ложу. Проблемы на обоих концах социальной лестницы. Проблемы повсюду, куда ни глянь. Хмурясь, Вик посмотрела на принца Орсо. Потом перевела хмурый взгляд на эту северную девицу с прической, похожей на птичье гнездо, которое сдуло ветром с дерева. Та сидела в седле с очень странным выражением на лице, уставясь на собственную руку. Насколько Вик могла судить, рука у нее тряслась. Неловко, будто пьяная, северянка спешилась, взяла какой-то предмет, висевший на ремешке у нее на шее, и затолкала его себе в рот. – Что это с ней? – спросил Огарок. – Не знаю. Внезапно, словно подрубленная, северянка повалилась спиной на землю.* * *
– Рикке? Она разлепила один глаз. В щелку вонзился тошнотворно-яркий свет дня. – С тобой все в порядке? Орсо поддерживал одной рукой ее голову. Он выглядел очень озабоченным. Вытолкнув изо рта языком мокрый от слюны штифт, она прохрипела единственные слова, которые пришли ей на ум: – Твою мать! – Молодец, девочка! Изерн присела рядом на корточки. На ее ожерелье плясали руны и фаланги человеческих пальцев. Она ухмылялась своей кривой ухмылкой, демонстрируя дыру в зубах. И не предлагая ровным счетом никакой помощи. – Что ты видела? Подтянув одну неподъемную руку, Рикке обхватила голову ладонью. Казалось, если сейчас не придержать череп, он взорвется. На внутренних сторонах век еще тлели образы, похожие на плывущие перед глазами пятна, если смотреть на свечу в темной комнате. – Я видела белую лошадь, гарцующую на вершине разрушенной башни. Удушливый дым, запах гари. – Я видела огромную дверь, она была открыта, но по другую сторону была всего лишь пустая комната. Пустые полки; ничего, кроме пыли. – Я видела… – Она ощутила подкрадывающийся к ней страх. – Я видела старого вождя… он был мертв. Она зажала ладонью левый глаз. Он все еще был горячим. Просто пылал. – Кто это был? – Старый вождь, мертвый, он лежал в высоком зале, освещенном множеством свечей. Вокруг тела собрались люди, они все глядели на него, и каждый думал о том, чтобы что-нибудь урвать для себя. Словно они были псами, а этот мертвый старик – куском мяса. Страх разрастался в груди Рикке все больше, ее глаза раскрывались все шире. – Мне нужно возвращаться домой. – Думаешь, это твой отец? – спросила Изерн. – Кто еще это может быть? Трясучка был мрачен как туча. Его металлический глаз блестел на солнце. – Если это так… как знать, кто может захватить власть в Уфрисе. Рикке сморщилась от грохота в голове. – У них у всех тени там, где должны быть лица. Но что я видела, то видела! – Ты уверена? – спросил Орсо. – Я уверена. – Застонав, Рикке приподнялась на одном локте. – Я должна возвращаться на Север! И чем скорее, тем… Тут она вдруг осознала, что все смотрят на нее. И что в данный момент «все» – это чертовски много народа. Она наморщила нос, учуяв неприятный запах. – А, клянусь мертвыми…Мой сукин сын
– Как твоя нога? – Скейл со смехом хлопнул племянника по раненому бедру, заставив его скривиться от боли. – Лучше, чем была, – отозвался Стур, вытягивая ее под столом. – Тебе повезло, парень. Молодой Лев мог тебя и убить. Скейл снова отхлебнул из кубка, залив себе элем всю бороду. Клевер с любопытством посмотрел на него. Казалось бы, если человек столько пьет, он должен научиться хотя бы этому. Но нет, ублюдок никак не мог прекратить плескать через край. – Верно. – Стур хмуро уставился в пол. Вокруг его глаз еще виднелись желтоватые следы синяков. – Я бы его убил, если бы был на его месте. – Это уж точно! Скейл хохотнул и знаком приказал налить себе еще эля. Его старики нынче держались что-то чересчур самодовольно, а Стуров молодняк, наоборот, ходил с мрачным видом. Когда их хозяин потерпел поражение, каждый из них тоже что-то потерял. Может быть, немножко гордости. Клевер уже давно не видел в гордости ничего кроме помехи, однако находились такие, кто по-прежнему любил ее пуще золота. – Наш король как-то подозрительно доволен поражением своего чемпиона, – пробормотала Чудесница, почти не шевеля губами. – Верно, – согласился Клевер. – Может быть, потому, что это дает ему шанс, потрясая пальцем, прочесть еще одну лекцию о самоуверенности молодых и еще раз перечислить все, что он узнал за свою долгую жизнь, опустошая кубки с элем. – А ведь вначале он стоял за этот поединок не меньше самого Стура. – Таковы короли. Если идея дерьмовая, всегда оказывается, что ее предложил кто-то другой. Клевер поглядел на Стура, потирающего свою больную ногу. Теперь он больше походил на смирного щенка, чем на Большого Волка. Задумчивый. Даже подавленный. – Зато нашего будущего короля поражение, похоже, в конце концов хотя бы чему-то научило. – Как тебя? – Говорят, ошибки – лучший учитель. Чудесница покивала, оглядывая комнату из-под своих тронутых сединой бровей. – Значит, войне конец. – Похоже на то, – отозвался Клевер. – Много народу погибло, и почти ничего не изменилось. – С войной всегда так. Лучше всего приходится худшим из нас. Но можно не сомневаться, что вскоре начнется новая. – Ничуть не удивлюсь. – Чем займешься в перерыве? Снова будешь учить фехтованию? – Не могу придумать ничего другого, для чего я пригоден и что мог бы делать, не вставая с места. А ты? Чудесница поглядела на Стура, нахмурилась и тяжело выдохнула через нос: – Главное, чтобы не пришлось больше нянчиться с этим ублюдком, а там, в общем-то, все равно. – Ты можешь присоединиться ко мне. – Учить мальчишек махать мечом? – А что? Я бы сказал, мудрости в тебе побольше, чем у большинства людей. Она фыркнула: – Уж побольше, чем в тебе, это точно! – Вот видишь. Как бывает во всех удачных совместных предприятиях, мы будем восполнять недостатки друг друга. Каждый внесет свой вклад: ты будешь расточать мудрость, я – сидеть в тени и покое. Клевер отхлебнул из собственной чашки и улыбнулся при мысли о том, как снова прислонится к своему любимому дереву. Ощущение шершавой коры под спиной… «Клац-клац» – стук палок на лужайке… – Ты серьезно? – проговорила Чудесница, щуря глаза. – Н-ну… Не то чтобы совсем несерьезно. Если мне все же придется делать все одному, это будет скорее из-за невезения, чем по собственному выбору. – А также из-за того, что ты перебил всех друзей. – Мы на Севере, – буркнул Клевер. – Кто здесь не убил хотя бы пару друзей? И они ухмыльнулись друг другу и со стуком сдвинули чашки. Через несколько человек от них Стур хмурился, глядя в свой эль, словно на дне кубка скрывалась загадка. – Я никогда прежде не проигрывал. Ни в чем. – Выиграл бы и сейчас, если бы не гребаная ведьма! – рявкнул Гринуэй с такой горечью, словно это он сам проиграл. – Со своим гребаным Долгим Взглядом, или как его там называют. Гребаное жульничество, вот что это было! На них на всех надо было вырезать кровавый крест! – В правилах нигде не написано, что поединщикам нельзя подсказывать, не правда ли? – Стур говорил тихо, и с таким задумчивым взглядом, какого Клевер никогда у него не видел. – К тому же сдается мне, что она оказала мне услугу. Когда я проиграл… это заставило меня увидеть все по-другому. Это как приложить к глазу цветное стеклышко и увидеть весь мир в новых красках. Или… нет! Это как убрать стеклышко и увидеть мир как он есть! Скейл поглядел на племянника с изумлением. И он был такой не один. У Клевера на лбу попросту кончилось место – так далеко уехали его брови. – Может быть, ты больше похож на своего отца, чем я думал, – проговорил король. – Я знал, что ты боец, но никогда не подозревал в тебе еще и мыслителя. – Я тоже, – отозвался Стур. Его влажные глаза горели. – Но когда лежишь раненый, что еще остается делать, кроме как думать? И я кое-что понял. Молодой Лев не отправил меня в грязь. Но мы все вернемся в нее рано или поздно. – Верно, племянник. Великий Уравнитель ждет каждого из нас. – И я понял кое-что еще. – Стур поглядел на свою руку: его пальцы сжимались в кулак. – У человека есть только его жизнь, чтобы завоевать себе имя, и эта жизнь может быть не такой уж долгой. – Верно, племянник. Никто не станет петь о тебе песни, пока ты их не заставишь. – И я понял кое-что еще. – Стур ударил кулаком по столу. – Нужно брать свое, ничего не дожидаясь. Скейл улыбнулся и поднял свой кубок: – Верно, пле… Он прервался на полуслове, издав какое-то тошнотворное бульканье, из его рта хлынула кровь вперемешку с элем, и Клевер с большим удивлением увидел, что Стур воткнул нож в шею своему дяде. Раздался треск, что-то брызнуло Клеверу в лицо, и он обнаружил, что старому воину, сидевшему рядом с ним, только что раскололи череп топором до самой переносицы. Еще одного повалили на стол и там отрубили ему голову. На это потребовалось два удара. Еще один забился в руках Гринуэя, перерезавшего ему горло, блюда и кубки разлетались от его дергающихся ног, эль лился ручьями. Еще один вскочил с проклятиями, потрясая столовым ножом, но запутался в собственном меховом плаще. Потом ему воткнули меч в брюхо; он выругался, пуская в бороду кровавые слюни. Потом чья-то палица проломила ему затылок. Одну из королевских служанок сшибли на землю, другая прижимала к груди свой кувшин, словно могла укрыться за ним. Сам Скейл лежал лицом на столе, с выпученными глазами и вывалившимся языком. Из его носа еще слабо выкатывались красные пузыри; кровавый эль тихо капал с краешка стола: кап, кап, кап… Под столом возился один из его старых воинов, он извивался и рычал, пытаясь дотянуться единственной здоровой рукой до упавшего меча. Он тянулся и тянулся, шевеля пальцами, словно добраться до рукояти через это крошечное пространство каменного пола было самым главным делом в жизни. Один из Стуровых молодцов перепрыгнул через стол и хрястнул ногой по его затылку: раз, другой, третий. Раздался хруст позвонков. Потребовалось всего лишь несколько вздохов, чтобы старые шлюхи вернулись в грязь, а молодые встали над ними с улыбками на забрызганных красным лицах. Клевер откашлялся, аккуратно поставил на стол свою чашку, отодвинул стул и встал. Понял, что до сих пор держит в руке недоглоданную кость, бросил ее на стол, обтер жир с пальцев. Он чувствовал себя странно. Спокойно. Из головы того старого воина с хлюпающим звуком вытащили топор. Парни Стура повернулись к нему, держа в руках окровавленные клинки. Чудесница пригнулась в боевой стойке, с оскаленными зубами, наставив на них свой меч. – А ну-ка всем успокоиться! – скомандовал Стур. – Спокойно, парни! Он снова опустился на свое место; волчья усмешка на его избитом лице была еще шире, чем прежде: – Ну что, Клевер, не ожидал, что так обернется? – Не у всех есть Долгий Взгляд. При всем его высоком мнении касательно собственной сообразительности, он оказался так же слеп к происходящему, как и Скейл. Однако он знал, что если бы Стур хотел его смерти, он уже валялся бы на полу вместе с остальными. Поэтому Клевер просто стоял и ждал, пока не станет понятно, куда дует ветер. – Ты выставляешь себя старым дураком. – Стур сделал маленький глоток из своего кубка и облизнул губы. – Но ты вместе с тем и умник. Умный глупец, да? Я всегда считал твои уроки болтовней труса, но, оглядываясь назад, вижу, что ты был прав с самого начала. Он помахал в сторону Клевера окровавленным кинжалом: – Например, то, что ты говорил о ножах и мечах. Я двадцать лет каждое утро и каждый вечер тренируюсь с мечом, но один удар ножа принес мне гораздо больше. Пожалуй, я хочу, чтобы ты остался при мне. Может быть, ты еще чему-нибудь сможешь меня научить. Но только… сперва мне понадобится, чтобы ты доказал свою верность. Он показал взглядом на Чудесницу. – Убей ее. Она повернулась, широко распахнув глаза. – Кле… На ее лице возникло выражение крайнего удивления, когда он приобнял ее левой рукой, заблокировав телом ее правую, и одновременно вонзил нож ей в сердце. Горячая кровь хлынула, заливая его кулак, стекая вниз по руке и капая на пол. Нужно уметь правильно выбрать момент. Он всегда это говорил. Талдычил всем, кто соглашался слушать. Узнать его, когда он наступит – и тогда действовать, не жалея о прошлом и не заботясь о будущем. Он держал ее в руках, пока она не умерла. Совсем недолго. Он говорил себе, что будет неплохо, если его тоже кто-то обнимет, когда он будет возвращаться в грязь – но на самом деле ему просто хотелось ее обнять. Ему это было нужно. Что чувствовала на этот счет она сама – трудно сказать. Чувства мертвых весят меньше, чем перышко. Никаких последних слов. С тихим звуком, как бы хмыкнув, Клевер опустил ее на землю, прямо в растекающуюся лужу ее собственной крови. Ее разочарованный взгляд был устремлен высоко вверх, на опутанные паутиной потолочные балки. – Черт, – выговорил Стур. – Недолго же ты размышлял, прежде чем это сделать. – Верно, – отозвался Клевер. Ему довелось видеть много трупов. Немало из них были его работой. Но ему сложно было думать о Чудеснице как о мертвой. Казалось, она вот-вот рассмеется. Отпустит какую-нибудь шутку насчет случившегося. Поставит его на место, всего лишь приподняв бровь. – Это было безжалостно. – Гринуэй покачал головой. – Безжалостно. Еще один из молодых воинов издал длинный свист. – «Человек должен уметь гнуться под ветром». – Ухмылка Большого Волка была еще шире прежнего. – Ты сукин сын, Клевер. Но ты мой сукин сын! Стуров сукин сын. Вот и все, к чему его привела вся его мудрость. Раздался грохот, и двери распахнулись. В зал ворвались вооруженные люди с поднятыми раскрашенными щитами, держа наготове мечи, топоры и копья. Следом за ними вошел Черный Кальдер, обводя картину резни расширенными глазами. – Отец! – воскликнул Стур, наполняя кубок элем и поднимая его. – Не хочешь ли выпить? Он осушил кубок и поставил его в расползающуюся лужу королевской крови. – Что ты наделал? – прошептал Кальдер. – Решил больше не ждать. Стур за ухо приподнял со стола жирную голову Скейла и стащил с его плеч королевскую цепь. Свисающий с нее бриллиант был красным от крови. Гринуэй захихикал, остальные заулыбались, весьма довольные результатом своей работы. Клевер никогда не думал, что увидит Черного Кальдера, не находящего слов. Вождь посмотрел на тело Чудесницы, потом на Клевера, потом опять на своего сына – и сжал кулаки. – У нас есть союзники, которые этого не потерпят! Люди не пойдут за тобой после такого! – Разве ты не слышал? Я подружился с Молодым Львом! Где ты найдешь лучшего союзника, чем Союз? Но если народ хочет держаться за моего дядю, я не против. – Стур оскалился, выпучив влажные глаза: – Они могут отправляться в грязь следом за ним! Он небрежно набросил цепь на собственные плечи – окровавленные звенья легли сикось-накось, перепачкав красным белую рубашку. – Людям пора уяснить, что времена меняются. И тебе тоже. Теперь я – король Севера! Лицо Кальдера было белее молока, но что он мог сделать? Убить своего сына за то, что тот убил его брата? Стур воплощал будущее Севера, причем с самого рождения. И глядя на всех этих старых воинов, валяющихся в лужах крови на полу зала, нетрудно было понять, что будущее наступило раньше, чем ожидалось. Худшие враги человека – его собственные амбиции, Бетод всегда это говорил; и вот перед ними стояло забрызганное кровью доказательство его слов. Черный Кальдер правил двадцать лет. Теперь, с одним ударом ножа, его правление закончилось. – Но ведь твой дед мечтал… – прошептал он. Будто все эти великие замыслы еще могли вдруг оказаться не засунутыми псу под хвост. Будто король Скейл еще мог вдруг оказаться не убитым. Стур длинно зашипел, то ли от отвращения, то ли от скуки: – Люди много болтают о моем деде – Бетод то да Бетод се. Лично я никогда не встречался с этим ублюдком. – Поморщившись, он поднял раненую ногу и взгромоздил ее на жирную спину убитого короля. – У меня есть и собственные мечты, они меня больше волнуют. Клевер стоял и смотрел, чувствуя, как кровь, пропитавшая его рукав, понемногу становится холодной.Да здравствует король
Орсо проснулся в темноте и протянул руку – но ее не было рядом. Он сел на постели, не понимая, где находится. Не понимая, кого он хотел нащупать. Он потер переносицу. Может, ему все это приснилось? Рикке отправилась к себе на Север. Савин просто ушла из его жизни. Разумеется, люди по-прежнему из кожи вон лезли, пытаясь быть им замеченными, обнять его, польстить ему, получить с него выгоду. Но он был одинок. Так одинок, как, кажется, не был еще никогда. Какой-то шум, донесшийся снаружи, выдернул его из-под уютного одеяла жалости к себе. Приглушенный крик где-то вдалеке. За ним другой, ближе; быстрый топот ног – мимо его двери и прочь. Орсо отбросил одеяло, спустил босые ноги на холодный пол. В тонкой полоске света под дверью двигались тени, потом дверная ручка повернулась, и дверь со скрипом отворилась. – Кровь и ад, мама, ты не можешь хотя бы постучать? Она выглядела царственной, как обычно; бесстрастное лицо словно маска, освещенная свечой, которую она держала в руке. Однако она была в пеньюаре, и ее волосы были распущены. Орсо не мог припомнить, видел ли когда-нибудь, чтобы она покидала свои комнаты, не соорудив на голове замысловатую прическу. Волосы ниспадали почти до ее пояса и каким-то образом казались более явными вестниками беды, чем если бы в комнату ворвался человек, охваченный огнем. – Что случилось? – шепотом спросил он. – Пойдем со мной, Орсо. Во дворце кипело немалое оживление, учитывая, что была середина ночи. Все были заняты непонятно чем, бежали неизвестно куда, у каждого на лице было одно и то же странное паническое выражение. Мимо прогрохотал рыцарь-телохранитель в полном доспехе: на его лбу блестели бисеринки пота, лампа в его руке бросала отблески на стенную позолоту. – Мама, что произошло? – снова спросил Орсо пересохшими губами. Она не ответила, скользя все дальше по промозглому коридору, украшенному ягодами к новогоднему празднеству, так быстро, что ему то и дело приходилось пускаться вприпрыжку, чтобы поспеть за ней. Еще трое рыцарей-телохранителей стояли перед огромной дверью, ведущей в опочивальню его отца. Увидев приближающуюся королеву, они с лязгом взяли на караул. Один из них бросил на Орсо весьма странный, какой-то напуганный взгляд и тут же опустил глаза к сияющим плиткам пола. Вокруг королевской кровати собралась небольшая толпа, все в ночных сорочках и пеньюарах; разметавшиеся в беспорядке волосы торчали седой паклей – домашняя прислуга короля, лорды из Закрытого совета. Их потрясенные лица в колышущемся свете свечей выглядели очень странно. Они безмолвно расступились, давая им с королевой пройти, и Орсо был затянут в образовавшуюся брешь, хотя его ноги вовсе не хотели двигаться. Его словно бы катили на тележке – оцепенело, словно во сне. Его дыхание становилось все медленнее, медленнее, медленнее, пока, казалось, вовсе не остановилось. Он встал возле кровати и посмотрел вниз. Король Джезаль Первый лежал на спине с закрытыми глазами и слегка приоткрытым ртом. С него стащили одеяло до самых лодыжек, и только ступни возвышались двумя маленькими холмиками среди пурпурной материи. Его ночная рубашка была задрана до подбородка, открывая восковое бледное тело с виднеющимися там и сям островками седого пуха; сморщенный член вяло лежал на сторону, распластавшись по бедру. Отец Орсо часто говорил, что чувство собственного достоинства – это роскошь, которую короли не могут себе позволить. Королевский лекарь стоял на коленях возле кровати, приложив ухо к королевской груди. Кто-то протолкался сквозь толпу и протянул ему ручное зеркало. Лекарь поднес его ко рту короля, трясущейся рукой нашарил глазные стекла и водрузил их себе на нос. – И ведь не было никаких признаков болезни, – слышались недоумевающие голоса. – Я только прошлым вечером разговаривал с его величеством. Он был в самом отличном расположении духа! – Что это может значить, черт возьми? – рявкнул кто-то. Молчание затягивалось. Наконец лекарь осторожно положил зеркало и медленно встал. – Ну? – спросил его лорд-камергер Хофф, ломая бледные руки. Лекарь моргнул и покачал головой. Бремер дан Горст так резко втянул в себя воздух, что из его широкого носа послышался странный писк. Архилектор Глокта обмяк в своем кресле на колесах. – Король умер, – тихо проговорил он. По собравшимся прокатилось нечто вроде стона. Или, возможно, застонал сам Орсо. Внезапно он понял, что ему нужно было очень много сказать своему отцу. Почему-то он всегда считал, что они успеют обсудить все важные вещи когда-нибудь потом. Глубокие, значимые вопросы. Но этого так и не произошло. Ему довелось провести в присутствии отца лишь какое-то четко определенное время, и все это время Орсо профукал на разговоры о погоде, и больше времени у них не будет. Он почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку – не столько утешающую, сколько цепкую и держащую. Повернувшись, он увидел, что рядом стоит Первый из магов, едва ли не с тенью улыбки в углу рта. – Да здравствует король! – провозгласил Байяз.Благодарности
Как всегда – тем четверым, без которых…Брену Аберкромби, чьи глаза устали это читать. Нику Аберкромби, чьи уши устали об этом слышать. Робу Аберкромби, чьи пальцы устали переворачивать страницы. Лу Аберкромби, чьи руки устали держать меня в объятиях.
И затем хочу сказать мое сердечное спасибо:
Всем прекрасным и талантливым людям из компании «British Publishing», на протяжении многих лет помогавшим мне доносить до читателей книги из цикла о Первом Законе, включая, но ни в коем случае не ограничиваясь именами Саймона Спентона, Джона Уэйра, Джен Макменеми, Марка Стэя, Джона Вуда, Дэвида Шелли, Кэти Эспайнер и Сары Бентон. А также, разумеется, всем тем, кто создавал, публиковал, рекламировал, переводил, а главное продавал мои книги, в какой бы части мира они ни находились. Художникам, так или иначе способствовавшим тому, чтобы я выглядел стильно: Дидье Граффету, Дэйву Сениору, Лоре Бретт, Лорен Панепинто, Рэймонду Суонленду, Томасу Альмейда. Моим издателям по ту сторону Атлантики: Лу Андерсу, Деви Пиллаи, Брэдли Энглерту, Биллу Шейферу. Моим чемпионам на круге: Тиму и Джен Миллерам. Человеку с тысячью голосов: Стивену Пэйси. Тому, кто держал волка по нужную сторону двери: Роберту Кирби. А также всем писателям, чьи пути пересекались с моими – в Интернете, в баре или в писательском кабинете, – предоставлявшим мне помощь, поддержку, дружеский смех и множество идей, пригодных для заимствования. Вы сами знаете, кто вы.
И напоследок, однако прежде всего:
Моему великому машинисту – Джиллиан Редфирн. Поскольку каждый Джезаль знает в глубине души, что не стоит и гроша без Байяза.
Большие люди
Выдающиеся лица Союза Его августейшее величество Джезаль Первый – Высокий король Союза. Ее августейшее величество Тереза – Высокая королева Союза.Кронпринц Орсо – старший и единственный сын короля Джезаля и принцессы Терезы, наследник престола, отъявленный бездельник и повеса. Хильди – помощница, камердинер и девочка на побегушках кронпринца Орсо, ранее прачка в борделе. Танни – некогда капрал Танни, а теперь сводник и собутыльник кронпринца. Желток – придурочныйприхлебатель Танни.
Архилектор Занд дан Глокта – «старик Костлявый», самый страшный человек в Союзе, глава Закрытого совета, а также инквизиции его величества. Наставник Пайк – главный помощник архилектора Глокты, с ужасно обожженным лицом. Лорд-камергер Хофф – напыщенный глава королевского двора, сын предшествующего лорда Хоффа. Лорд-канцлер Городец – измученный нелегкой работой держатель завязок государственного кошелька. Лорд-маршал Бринт – армейская шишка, однорукий старый приятель короля Джезаля. Лорд-маршал Рукстед – армейская шишка, имеет склонность к ношению бороды и рассказыванию бородатых историй. Женат на Тильде дан Рукстед. Полковник Форест – офицер низкого происхождения, славится усердием и впечатляющим набором шрамов. Бремер дан Горст – начальник стражи короля Джезаля, искусный фехтовальщик с писклявым голосом.
Лорд Ишер – лощеный и преуспевающий магнат из Открытого совета. Лорд Барезин – фиглярствующий магнат из Открытого совета. Лорд Хайген – педантичный магнат из Открытого совета.
Люди круга Савин дан Глокты Савин дан Глокта – дочь архилектора Занда дан Глокты и Арди дан Глокты. Инвестор, светская львица, прославленная красавица, соосновательница Солярного общества вместе с Хонригом Карнсбиком. Зури – несравненная компаньонка Савин, беженка с Юга. Лизбит – розовощекая визажистка Савин. Фрида – одна из многочисленных горничных Савин, заведующая ее гардеробом. Метелло – горничная Савин, горбоносая стирийка, специализирующаяся на париках. Арди дан Глокта – мать Савин, известная своим острым языком. Гарун – брат Зури, плотного телосложения. Рабик – брат Зури, стройный и симпатичный.
Хонриг Карнсбик – «великий машинист», знаменитый изобретатель и промышленник, сооснователь Солярного общества вместе с Савин дан Глоктой. Диетам дан Корт – прославленный инженер и строитель мостов, ведущий убыточное строительство канала. Селеста дан Хайген – почитательница и потенциальная соперница Савин. Каспар дан Арингорм – раздражительный специалист по откачке воды из шахт. Тильда дан Рукстед – болтливая жена лорда-маршала Рукстеда. Спиллион Суорбрек – писатель дешевых бульварных романов. Маджир – фигура из криминального мира, в долгу у Савин.
Полковник Валлимир – неудавшийся военный, теперь младший партнер Савин. Леди Валлимир – лишенная вкуса жена полковника Валлимира. Наставник Ризинау – глава Вальбекской инквизиции. Потные ладони. Лорд Пармгальт – Вальбекский мэр. Главным образом спит.
Ломатели и иже с ними Виктарина дан Тойфель – бывшая заключенная, дочь впавшего в немилость мастера-распорядителя монетного двора. Нынешнее занятие: наносит удар за простого человека. Коллем Сибальт – руководитель ячейки ломателей. Огарок – тощий молодой ломатель с трагическим лицом. Гриз – ломательница с мягкими формами и грубым языком. Мур – ломатель, бас.
Гуннар «Бык» Броуд – бывший лестничник, борющийся со своей склонностью к насилию. Только что вернулся с театра военных действий в Стирии. Женат на Лидди Броуд, отец Май Броуд. Лидди Броуд – многострадальная жена Гуннара Броуда, мать Май Броуд. Май Броуд – здравомыслящая дочь Гуннара и Лидди Броудов. Сарлби – старый товарищ по оружию Гуннара Броуда, теперь работает на пивоварне. Малмер – бригадир на пивоварне, один из вожаков ломателей. Судья – чокнутая психопатка, предводительница сжигателей.
Северяне Скейл Железнорукий – король Севера. Брат Черного Кальдера и дядя Стура Сумрака. Прежде великий воин и военный вождь, а теперь… нет. Черный Кальдер – хитроумный брат Скейла Железнорукого, отец Стура Сумрака и истинный властелин Севера. Стур Сумрак, он же «Большой Волк» – сын Кальдера, кандидат в короли, наследник Севера, прославленный воин и знаменитый говнюк. Магвир – один из названных людей Стура Сумрака. Обвешан топорами. Гринуэй – другой из названных людей Стура Сумрака. Мастер высокомерной усмешки.
Йонас Клевер – ранее был известен как Йонас Крутое Поле и считался великим воином. Теперь имеет репутацию ненадежного человека и бездельника. Чудесница – вторая при Черном Кальдере, Названная. Обладает сдержанным чувством юмора. Греган Пустоголовый – вождь из Западных Долин, отец Гвоздя. Гвоздь – сын Грегана Пустоголового, грозный воин.
Жители Протектората Ищейка – градоначальник Уфриса и прославленный военный вождь, отец Рикке. Рикке – склонная к припадкам дочка Ищейки. То ли благословлена, то ли проклята даром Долгого Взгляда. Изерн-и-Фейл – полубезумная горянка. Говорят, что ей известны все пути. Коул Трясучка – внушающий ужас Названный с металлическим глазом. Красная Шляпа – один из военных вождей Ищейки, известный своей красной шляпой. Оксель – один из военных вождей Ищейки, известный своими дурными манерами. Черствый – один из военных вождей Ищейки, известный своей нерешительностью.
Жители Инглии Финри дан Брок – временно леди-губернаторша Инглии. Великолепный организатор. Лео дан Брок, он же «Молодой Лев» – сын Финри дан Брок, кандидат в лорды-губернаторы. Отважный, но безрассудный воин. Юранд – лучший друг Лео дан Брока. Чувствительный и глубокомысленный. Гловард – друг Лео дан Брока. Очень большой. Антауп – друг Лео дан Брока. Славится как дамский угодник. Барнива – друг Лео дан Брока. Неоднозначно относится к войне. Белая Вода Йин – друг Лео дан Брока. Северянин, веселый и добродушный. Риттер – друг Лео дан Брока. Легко поддается чужому влиянию; имеет жену с безвольным подбородком. Лорд Мустред – достойный пожилой дворянин из Инглии, с бородой, но без усов. Лорд Кленшер – достойный пожилой дворянин из Инглии, с усами, но без бороды.
Орден магов Байяз – Первый из магов, легендарный волшебник, спаситель Союза и член-учредитель Закрытого совета. Йору Сульфур – бывший ученик Байяза, ничем не примечательный помимо того, что имеет глаза разного цвета. Пророк Кхалюль – прежде Второй из магов, а теперь заклятый враг Байяза. По слухам, был убит демоном, что повергло весь Юг в хаос. Конейл – Третья из магов, занимается своими непостижимыми делами. Захарус – Четвертый из магов, направляет течение событий в Старой Империи.
Джо Аберкромби Проблема с миром
Посвящается Лу – с беспощадными, суровыми объятиями
ЦИКЛ «ЗЕМНОЙ КРУГ»
Первый Закон:
Кровь и железо
Прежде чем их повесят
Последний довод королей
-–
Лучше подавать холодным
Герои
Красная страна
Острые края
Эпоха Безумия:
Немного ненависти
Проблема с миром
Мудрость толпы
Часть IV
«В мирное время человек, склонный к войне, нападает на самого себя».Фридрих Ницше*["3]
Неправды мира
– Надеюсь, никто не будет возражать, если мы пока обойдемся без этой штуки? – Орсо швырнул корону на стол. Золотой ободок закрутился вокруг своей оси, поблескивая в пыльном луче весеннего солнца. – Сволочь, всю кожу содрала. Он потрогал натертые венцом места над висками. Можно было бы сделать из этого метафору – бремя власти, тяжесть короны… Но члены его Закрытого совета, без сомнения, уже слышали все это прежде. Не успел он сесть, как они начали выдвигать кресла для себя – морщась, кряхтя, бурча себе под нос. Старые спины сгибались, старые зады умащивались на твердых деревянных сиденьях, старые колени подсовывались под столешницы, заваленные кренящимися грудами бумаг. – Где генеральный инспектор? – спросил кто-то, кивая в сторону пустого кресла. – Вышел. Вы же знаете, у него мочевой пузырь… Раздался хор сочувственных стонов. – Человек может выиграть тысячи сражений. – Лорд-маршал Бринт глядел вдаль, словно перед ним была неприятельская армия, крутя женское колечко, которое носил на мизинце. – Но в конечном счете оказывается, что никто не может победить собственный мочевой пузырь. Будучи самым молодым в этой комнате – лет на тридцать моложе всех остальных, – Орсо менее всего на свете интересовался своим мочевым пузырем. – Прежде чем мы начнем, хотелось бы прояснить один момент, – сказал он. Все устремили взгляды в его направлении. Не считая Байяза, сидевшего в дальнем конце стола. Легендарный маг продолжал смотреть в окно, где в дворцовом саду уже начинали распускаться почки. – Я намерен устроить большое турне по всему Союзу. – Орсо приложил все усилия, чтобы это прозвучало авторитетно. По-королевски. – Посетить все провинции. Все крупные города. Когда в последний раз правящий монарх наносил визит в Старикланд? Мой отец там вообще бывал? Архилектор Глокта скривился – еще больше, чем обычно. – Старикланд не был сочтен достаточно безопасным, ваше величество. – Старикланд всегда славился своей склонностью к беспорядкам. – Лорд-канцлер Городец рассеянно поглаживал свою длинную бороду, собирая ее в пучок, распушая и снова разглаживая. – А сейчас их еще больше, чем прежде. – Но я должен поддерживать связь с моим народом! – Орсо стукнул ладонью по столу, чтобы подчеркнуть сказанное. Немного чувства, вот чего им здесь не хватало. Все в Белом Кабинете было холодным, сухим, бескровным, расчетливым. – Показать людям, что мы все заняты одним большим делом. Что мы одна семья! Наша страна недаром называется Союзом – мы должны быть заодно, черт подери! Орсо не хотел становиться королем. Сейчас он получал от своего положения еще меньше удовольствия, чем когда был кронпринцем, если это вообще возможно. Однако, раз уж он все-таки сделался королем, он был решительно настроен использовать это звание во благо. Лорд-камергер Хофф вяло похлопал ладонью по столу, изображая аплодисменты. – Превосходная идея, ваше величество! – Превосходная. Идея, – отозвался эхом верховный судья Брюкель, чья манера разговора вызывала ассоциации с дятлом, да и нос вполне соответствовал. – Благороднейшие побуждения, и изящно выраженные, – согласился Городец. Впрочем, его одобрение так и не отразилось в его глазах. Кто-то из стариков копался в бумагах, еще один хмурился, глядя на вино в своем бокале, словно там плавало что-то дохлое. Городец продолжал гладить свою бороду, но теперь у него было такое лицо, как будто он хлебнул мочи. – Но? Орсо уже знал, что в Закрытом совете всегда имеется по меньшей мере одно «но». – Но… – Хофф взглянул на Байяза, который едва заметным кивком позволил ему продолжать, – …может быть, будет лучше подождать более благоприятного момента. Когда положение будет более устойчивым. Ведь и здесь есть множество дел, которые требуют внимания вашего величества! – Множество. Дел, – подтвердил верховный судья. Вздох Орсо больше походил на рычание. Его отец всегда презирал Белый Кабинет с его жесткими, бездушными креслами. Презирал жестких, бездушных людей, которые на них сидели. Он не раз предупреждал Орсо, что в Закрытом совете еще не было сделано ничего хорошего. Но если не здесь, то где? Эта тесная, лишенная воздуха, лишенная индивидуальности комната была тем местом, где пребывала власть. – Не хотите ли вы сказать, что правительственный механизм без меня застопорится? – спросил он. – Мне кажется, вы несколько переслащиваете пилюлю. – Некоторые вопросы должен решать только монарх, и люди должны видеть, что он их решает, – сказал Глокта. – В Вальбеке ломателям был нанесен сокрушающий удар. – Трудная задача, с которой ваше величество превосходно справились, – пробубнил Хофф, едва не пуская слюни в приливе льстивого восторга. – Однако эта зараза пока еще далеко не искоренена. И те из них, кому удалось сбежать, стали… еще более радикальными в своих взглядах. – Сеют раздор среди рабочих. – Верховный судья Брюкель резко встряхнул костистой головой. – Стачки. Забастовки. Нападения на персонал. Вред имуществу. – Да еще эти чертовы памфлеты! – добавил Бринт. Со всех сторон раздались стоны. – Чертовы. Памфлеты. – Я всегда считал, что образование простолюдинам ни к чему, а теперь могу добавить, что оно попросту опасно! – Этот треклятый Ткач умеет так обращаться со словами… – Не говоря уже о непристойных гравюрах. – Они склоняют народ к неповиновению! – К нелояльности! – Эти их разговоры о грядущей Великой перемене… По левой стороне изможденного лица Глокты снизу вверх пробежала волна подергиваний. – Они обвиняют Открытый совет! – (И публикуют карикатуры, где его члены представлены в виде свиней, дерущихся возле корыта.) – Они обвиняют Закрытый совет! – (И публикуют карикатуры, на которых его члены трахают друг друга). – Они обвиняют его величество! – (И публикуют карикатуры, на которых он трахает все, что попадется под руку.) – Они обвиняют банки! – Они распространяют нелепые слухи о том, что государство… погрязло в долгах… перед банкирским домом «Валинт и Балк»… Городец замялся, не договорив. Комната погрузилась в нервное молчание. Наконец Байяз оторвал взгляд своих жестких зеленых глаз от окна и устремил его вдоль стола: – Этот поток дезинформации должен быть пресечен. – Мы уничтожили дюжину печатных станков, – проскрипел Глокта, – но они строят новые, и с каждым разом все меньших размеров. Теперь любой глупец может не только писать, но и печататься, и выражать свое мнение. – Прогресс! – посетовал Брюкель, возведя взгляд к потолку. – Эти ломатели – как чертовы кроты у меня в саду, – проворчал лорд-маршал Рукстед, кресло которого стояло слегка наискосок, создавая впечатление беспечной отваги. – Убьешь пятерых, нальешь бокальчик, чтобы отпраздновать, а утром глядь – снова весь газон в чертовых дырах! – Даже от моего мочевого пузыря меньше беспокойства, – добавил Бринт, вызвав смешки у всех присутствующих. Глокта с негромким чмоканьем пососал пустые десны: – И потом, есть еще сжигатели… – Безумцы! – рявкнул Хофф. – Одна эта женщина, Судья, чего стоит! Лица вокруг стола скривились от отвращения – трудно сказать, то ли в принципе из-за упоминания такой твари, как женщина, то ли при мысли об этом конкретном экземпляре. – Я слышал, на Колонской дороге нашли убитого фабриканта. – Городец с особой яростью дернул себя за бороду. – С памфлетом, прибитым к его лицу гвоздями! Рукстед положил на стол большие кулаки: – А тот бедолага, которого задушили, запихнув ему в глотку тысячу листков с правилами, которые он распространял среди своих работников… – Еще немного, и можно будет подумать, что наши действия только ухудшили положение, – заметил Орсо. В памяти всплыл образ Малмера. Как болтались его ноги, свисая из покачивающейся на ветру клетки. – Возможно, мы могли бы сделать какой-нибудь жест доброй воли. Определить минимальный размер заработной платы? Улучшить рабочие условия? Я слышал, что недавний пожар на одной из фабрик унес жизни пятнадцати малолетних рабочих… – Было бы глупостью, – произнес Байяз, уже вновь переключивший внимание на сад за окном, – препятствовать свободному развитию рынка. – Рынок служит интересам всех и каждого! – поддакнул лорд-канцлер. – Неслыханное. Процветание, – согласился верховный судья. – Малолетние рабочие, без сомнения, приняли бы его с восторгом, – заметил Орсо. – Без сомнения, – подтвердил лорд Хофф. – Если бы не сгорели вместе с фабрикой. – От лестницы нет проку, если у нее ступеньки только наверху, – сказал Байяз. Орсо открыл было рот, чтобы возмутиться, но верховный консул Матстрингер влез первым: – К тому же нам неизменно противостоит целый спектр зарубежных противников. – (Координатор внешней политики Союза вечно путал цветистость слога с глубиной мысли.) – Может быть, гурки и погрязли во всеобъемлющих затруднениях внутри своей страны… Байяз отметил эту мысль удовлетворенным хмыканьем. – …но имперцы не прекращают бряцать мечами у наших западных границ, подстрекая население Старикланда к новым актам неповиновения, в то время как на востоке вновь набирают смелости стирийцы… – Они строят собственный флот! – Ради этой ремарки лорд-адмирал даже проснулся, приподняв тяжелые веки. – Новые корабли. Вооруженные пушками. В то время как наши суда гниют у причалов из-за недостатка инвестиций! На этот раз хмыканье Байяза имело хорошо знакомый недовольный оттенок. – Причем они действуют исподтишка, – продолжал Матстрингер, – сея раздоры в Вестпорте, подговаривая старейшин поднять мятеж. Что говорить, им уже удалось подстроить голосование по вопросу возможного выхода города из состава Союза! Оно состоится через месяц! Собравшиеся старики принялись соревноваться в проявлениях патриотического негодования – зрелище, породившее у Орсо желание выйти из состава Союза самому. – Измена. Бунт, – пророкотал верховный судья. – Чертовы стирийцы! – взвился Рукстед. – Это они любят, действовать в тени! – Мы это тоже умеем, – проговорил Глокта негромко, но таким тоном, что волоски на коже Орсо зашевелились под богато расшитым мундиром. – В эту самую минуту мои лучшие люди прилагают все усилия, чтобы обеспечить лояльность Вестпорта. – Ну, по крайней мере, наша северная граница в безопасности, – заметил Орсо, отчаянно пытаясь внести в дискуссию хоть немного оптимизма. – Хм-м… – Чопорно поджатые губы верховного консула возвестили крушение его надежд. – Наша политика на Севере всегда больше напоминала кипящий котел. Ищейка обременен годами. Немощен. В случае его смерти никто не может предугадать судьбы Протектората. Лорд-губернатор Брок, по всей видимости, выковал прочные узы дружбы с новым королем Севера, Стуром Сумраком… – Уж в этом-то не может быть ничего плохого, – предположил Орсо. Над столом скрестились взгляды, исполненные сомнения. – Если только эти узы не окажутся… чересчур прочными, – промурлыкал Глокта. – Молодой лорд-губернатор очень популярен, – согласился Городец. – Чертовски. Популярен, – продолбил верховный судья. – Симпатичный парень, – сказал Бринт. – И уже заслужил репутацию храброго воина. – За ним Инглия. И Стур в качестве союзника. Он может оказаться угрозой. Рукстед высоко задрал свои кустистые брови: – Не будем забывать, его дед был презренным изменником, черт бы его драл! – Я не позволю осуждать человека за действия его деда! – отрезал Орсо, чьи собственные деды имели весьма сомнительную репутацию, и это еще мягко сказано. – Лео дан Брок рисковал жизнью, сражаясь за меня в поединке! – Работа вашего Закрытого совета, – возразил Глокта, – состоит в том, чтобы предупреждать угрозы вашему величеству до того, как они станут угрозами. – Потому что потом может оказаться слишком поздно, – вставил Байяз. – Население… обескуражено смертью вашего отца, – сказал Городец. – Он умер таким молодым… Так неожиданно… – Очень молодым. Очень неожиданно. – В то время как сами вы, ваше величество, человек… – Ничтожный? – предположил Орсо. – Недостаточно опытный, – ответил Городец с терпеливой улыбкой. – В такие времена, как сейчас, люди более всего желают стабильности. – В самом деле. Без сомнения, было бы более чем уместно, если бы ваше величество… – лорд Хофф прокашлялся, – …женились? Орсо прикрыл глаза, прижав веки большим и указательным пальцами. – Может, не стоит снова об этом? Женитьба была вопросом, который он меньше всего хотел обсуждать. Записка Савин все еще лежала в ящике его прикроватного столика. Каждый вечер он по-прежнему всматривался в одну-единственную жестокую строчку – так люди отковыривают засохшую корку с раны.«Я должна ответить отказом. Прошу тебя больше не пытаться со мной связаться. Никогда».Хофф снова откашлялся: – Новый король неизбежно оказывается в несколько неустойчивом положении… – А король, не имеющий потомства, – вдвойне, – добавил Глокта. – Отсутствие явной линии наследования вызывает беспокоящее впечатление непостоянства, – изрек Матстрингер. – Возможно, я мог бы с помощью ее величества, вашей матери, подготовить список подходящих дам, в нашей стране и за границей? – Хофф откашлялся в третий раз. – В смысле… еще один список? – Сколько вам будет угодно, – прорычал Орсо, выговаривая каждое слово с ядовитой отчетливостью. – И вот еще вопрос, – сказал верховный судья. – Федор дан Веттерлант. Болезненная гримаса, не сходящая с лица Глокты, стала еще мучительней. – Я надеялся, что мы сможем разобраться с этим делом, не беспокоя его величество. – Вы уже побеспокоили, – отрезал Орсо. – Федор дан Веттерлант… кажется, я как-то раз играл с ним в карты? – Он жил в Адуе до того, как унаследовал семейное имение. Его репутация здесь была… – Немногим лучше моей? Теперь Орсо его вспомнил. Мягкое лицо, но жесткий взгляд. Слишком много улыбок. Совсем как у лорда Хоффа – который как раз предъявлял ему особенно вкрадчивый образчик. – Я собирался сказать «отвратительной», ваше величество… Он обвиняется в серьезных преступлениях. – Этот человек изнасиловал прачку, – пояснил Глокта, – при содействии смотрителя своего имения. Когда муж женщины потребовал правосудия, Веттерлант убил его. Вновь при содействии смотрителя. В таверне, в присутствии семнадцати свидетелей. Лишенный эмоций, скребущий голос архилектора только усиливал вздымающееся в груди Орсо отвращение. – После чего потребовал выпить. Думаю, наливал ему все тот же смотритель. – Кровь и ад! – пробормотал Орсо. Матстрингер вставил: – По крайней мере, таковы обвинения. – Даже сам Веттерлант не берется их опровергнуть, – возразил Глокта. – Чего не скажешь о его матери, – вставил Городец. Со всех сторон раздались стоны: – Леди Веттерлант! Клянусь Судьбами, это чума, а не женщина! – Ужасная. Карга. – Что ж, я не большой любитель повешений, – сказал Орсо, – но мне доводилось видеть, как людей вешали за гораздо меньшие проступки. – Со смотрителем уже покончено, – сказал Глокта. – Жаль, – хмыкнул Бринт с тяжеловесным сарказмом, – судя по всему, он был настоящий милашка. – Но Веттерлант попросил королевского суда, – сообщил Брюкель. – Точнее, этого потребовала его мать! – И поскольку он имеет место в Открытом совете… – С которым его задница до сих пор не знакома… – …то имеет право быть судимым перед другими заседателями, а судьей должны быть вы, ваше величество. Мы не можем отказать ему в этом праве. – Но мы можем отложить слушание, – добавил Глокта. – Открытый совет, может быть, мало что делает, но его бездеятельность направляет судьбы мира. – Отсрочить. Оттянуть. Приостановить. Я могу удерживать его. Формальностями и процедурами. Пока он не умрет в темнице. – Верховный судья улыбнулся, словно это было бы идеальным решением. – Мы попросту откажем ему в слушании?! К такой возможности Орсо испытывал не меньшее отвращение, чем к самому преступлению. – Разумеется, нет! – ответил Брюкель. – Нет-нет, – подхватил Городец. – Мы не собираемся ни в чем ему отказывать… – Мы всего лишь не собираемся ему ничего давать, – закончил Глокта. Рукстед кивнул: – Мы не можем позволить треклятому Федору дан Веттерланту или его чертовой мамаше держать нож у горла целой страны только потому, что он не умеет себя сдерживать! – Мог бы, по крайней мере, выждать момента, когда рядом не будет семнадцати свидетелей, – добавил Городец, вызвав сдержанный смех у остальных. – То есть мы наказываем не за изнасилование или убийство, а за то, что он позволил себя поймать? – уточнил Орсо. Хофф посмотрел на других советников, словно ища возражений: – Н-ну… – Почему бы мне просто не выслушать его апелляцию, не рассудить дело так, как оно заслуживает, и не вынести решение по своему разумению? Лицо Глокты искривилось еще больше, чем прежде. – Ваше величество, если вы возьметесь судить это дело, люди воспримут это как поддержку той или иной стороны. – Старики закивали, закряхтели, уныло заерзали в своих неудобных креслах. – Объявите Веттерланта невиновным, и в этом увидят кумовство и покрывательство, что усилит позиции всевозможных изменников вроде ломателей, которые воспользуются этим случаем, чтобы обратить против вас простонародье. – Однако если вы решите, что Веттерлант виновен… – Городец угрюмо подергал себя за бороду, и остальные старики поддержали его беспокойным ворчанием. – Знать сочтет это публичным оскорблением, атакой на свои позиции, предательством! Это даст козырь в руки вашим противникам в Открытом совете, и это в тот самый момент, когда мы пытаемся обеспечить вам беспрепятственную передачу власти! – Порой мне кажется, – резко произнес Орсо, потирая намятые короной места над висками, – что последствия любого решения, которое я приму в этом кабинете, неизбежно окажутся одинаково плохими, так что наилучшим выходом для меня будет вообще не принимать решений! Хофф снова обвел взглядом стол: – Н-ну… – Для короля, – изрек Первый из магов, – предпочтительнее держаться в стороне от любых сторон. И все закивали, словно удостоились услышать глубочайшую мудрость всех времен. Удивительно, что они не встали и не устроили мудрецу овацию. У Орсо не оставалось никаких сомнений относительно того, по какую сторону стола располагается действительная власть в Белом Кабинете. Он вспомнил выражение, которое появлялось на лице его отца каждый раз, когда Байяз открывал рот. Этот страх… Орсо сделал последнюю попытку хоть как-то выгрести в сторону того, что считал правильным: – Но должна же быть справедливость! Разве не так? Люди должны видеть, что справедливость торжествует. Разумеется! Иначе что же… какое же это тогда получится правосудие? Верховный судья Брюкель оскалился, словно испытывал физическую боль: – Ваше величество. На таком уровне. Подобные концепции становятся… подвижными. Правосудие не может быть жестким. Не железо, а скорее… желе. Оно должно формироваться. Согласно более высоким соображениям. – Но конечно же, именно на таком уровне – на высочайшем уровне! – правосудие и должно быть тверже всего! Оно должно предоставлять людям нравственную опору! Не может же все диктоваться одной… целесообразностью? Потерявший терпение Хофф посмотрел в дальний конец стола: – Лорд Байяз, возможно, вы могли бы… С усталым вздохом Первый из магов наклонился вперед, сцепив пальцы и вперив в Орсо взгляд из-под тяжелых век. Это был вздох пожилого школьного учителя, которому предстоит в очередной раз объяснять прописные истины очередному поколению тупиц. – Ваше величество, мы здесь вовсе не для того, чтобы исправлять неправды мира. Орсо уставился на него: – Разве нет? Тогда для чего же? – Чтобы обеспечить себе пользу от них, – бесстрастно ответил Байяз.
Далеко от Адуи
Наставник Лорсен опустил письмо и, хмурясь, взглянул на Вик поверх оправы своих глазных стекол. Он выглядел как человек, который давно не улыбался. Возможно, вообще никогда. – Его преосвященство архилектор дает вам блестящую характеристику. Он уверяет, что вы были весьма эффективны при подавлении Вальбекского мятежа. По его мнению, мне может потребоваться ваша помощь. Лорсен обратил хмурый взгляд на Огарка, неловко переминавшегося в углу, словно сама идея того, что тот может оказаться в чем-то полезен, была оскорблением для здравого смысла. Вик и сама до сих пор не понимала, зачем притащила паренька с собой. Возможно, просто потому, что больше у нее никого не было. – Не то чтобы потребоваться, наставник, – поправила она, помня о том, что ни один медведь, барсук или оса не охраняют свою территорию столь ревностно, как наставник инквизиции. – Однако… я думаю, вы имеете представление, какой будет нанесен урон – в финансовом, политическом, дипломатическом отношении, – если Вестпорт проголосует за выход из Союза. – Имею, – сухо отозвался Лорсен. (Сам он, будучи наставником Вестпорта, остался бы в таком случае без работы.) – Именно поэтому его преосвященство подумал, что, возможно, моя помощь вам может пригодиться. Лорсен положил письмо на стол, подвинул его, чтобы оно лежало ровнее, и встал. – Простите мне мои сомнения, инквизитор, но произвести хирургическую операцию на политике одного из крупнейших городов мира – не совсем то же самое, что прихлопнуть какой-то бунт. Он открыл дверь, ведущую на галерею. – Угрозы должны быть страшнее, а взятки больше, – отозвалась Вик, следуя за ним и слыша сзади шарканье Огарка, – но в остальном, как мне кажется, сходство имеется. – В таком случае позвольте представить вам здешних непокорных рабочих: старейшины Вестпорта! И Лорсен, ступив на балюстраду, повел рукой, указывая вниз. Перед ними лежал огромный Зал Ассамблеи с мозаичным полом из полудрагоценных камней, выложенных геометрическими узорами, на котором главные люди города обсуждали важнейший вопрос о выходе из Союза. Кто-то из старейшин стоял, потрясая кулаками или листками бумаги, другие сидели, угрюмо наблюдая за происходящим или держась за голову. Некоторые перекрикивали друг друга по меньшей мере на пяти языках – звонкое эхо не позволяло различить, кто именно говорил и тем более что он говорил. Еще кто-то тихо переговаривался с коллегами, кто-то зевал, чесался, потягивался, сидел, уставясь перед собой. Группа из пяти или шести человек пристроилась в укромном уголке за чаем. Здесь были люди всех ростов, всех типов, всех цветов кожи и всех народностей – поперечный срез всего безумного разнообразия населения города, который называли Перекрестком Мира, втиснутого на узкую полоску пересохшей земли между Стирией и Югом, Союзом и Тысячей островов. – На настоящий момент здесь находится двести тринадцать человек, и каждый имеет право голоса, – Лорсен произнес это слово с очевидным отвращением. – Жители Вестпорта знамениты на весь мир своим умением спорить, а это место, где их самые упрямые спорщики оттачивают свое мастерство на самых упрямых фактах. Наставник вгляделся в огромный циферблат на дальней стороне галереи: – Сегодня они занимаются этим делом уже семь часов. Вик вполне могла в это поверить: воздух в огромном зале был спертым от их впустую потраченного дыхания. Видят Судьбы, в Вестпорте для нее даже весной было немного слишком жарко, но ей рассказывали, что летом, после особенно напряженных заседаний, под куполом зала иногда шел дождь – нечто наподобие мелких брызг, сконденсировавшихся из их выспренних тирад и сеющихся обратно на разгоряченных старейшин. – Кажется, каждый здесь крепко держится за свою точку зрения. – Хотел бы я, чтобы они держались покрепче, – отозвался Лорсен. – Тридцать лет назад, после того как мы побили гурков, не насчиталось бы и пяти голосов за то, чтобы выйти из состава Союза. Однако в последнее время стирийская фракция значительно усилила свои позиции. Войны, долги, восстание в Вальбеке, смерть короля Джезаля… Его сына, скажем так, пока что не воспринимают достаточно серьезно на международной арене. Одним словом… – Наш престиж в ночном горшке, – подытожила Вик за него. – Мы присоединились к Союзу из-за его военной мощи! – загремел в зале поистине могучий голос, наконец перекрыв общий гомон. Говорящий был коренастым, темнокожим человеком с бритой головой и неожиданно мягкими движениями. – Потому что империя гурков угрожала нам с юга, и нам были необходимы сильные союзники, чтобы их припугнуть. Но членство в Союзе стоило нам слишком дорого! Потрачены миллионы скелов из наших сокровищниц, и цена все возрастает! До галереи из зала докатилась волна одобрительного ропота. – Кто это такой голосистый? – спросила Вик. – Солумео Шудра, – кисло ответил Лорсен. – Лидер простирийской фракции и главная заноза в моем заду. Наполовину сипаниец, наполовину кадири… достойный символ для этого культурного винегрета. Разумеется, Вик все это знала. Она всегда старалась собрать как можно больше информации, прежде чем приступить к новому заданию. Однако вместе с тем она предпочитала по возможности держать свои знания при себе, позволяя собеседнику считать себя великим знатоком вопроса. – С тех пор как мы вступили в Союз, прошло сорок лет, и за это время мир изменился до неузнаваемости! – продолжал греметь Шудра. – Гуркхульская империя разрушена, в то время как Стирия превратилась из лоскутного одеяла враждующих городов-государств в единую сильную нацию под властью одного сильного правителя. Она нанесла Союзу поражение не в одной! не в двух! – в трех войнах! Войнах, развязанных ради утоления тщеславия и амбиций королевы Терезы! Войнах, в которые мы были втянуты, заплатив щедрую дань нашим серебром и нашей кровью! – Он хорошо говорит, – тихо заметил Огарок. – Очень хорошо, – отозвалась Вик. – Еще немного, и мне самой захочется присоединиться к Стирии. – Могущество Союза убывает! – провозгласил Шудра. – В то время как Стирия является нашим естественным союзником. Великая герцогиня Монцкарро Меркатто протягивает нам руку дружбы. Мы должны принять ее, пока еще не поздно! Друзья! Я призываю вас всех проголосовать вместе со мной за выход из Союза! Свистки и шиканье были громкими, но одобрительные возгласы звучали еще громче. Лорсен с отвращением тряхнул головой: – Если бы это была Адуя, мы бы просто вошли туда, стащили его со скамьи, выбили из него признание и отправили в Инглию со следующим же кораблем. – Но мы далеко от Адуи, – пробормотала Вик. – Обе стороны боятся, что открытая демонстрация силы может обратить общественное мнение против них, но с приближением дня голосования все будет меняться. Позиции обеих сторон становятся жестче, места посередине остается все меньше. Шайло Витари, Министр Шепотов при Меркатто, развязала полномасштабную кампанию – подкупы и угрозы, шантаж и принуждение. С крыш разбрасывают отпечатанные листовки, на стенах пишут лозунги быстрее, чем мы успеваем их соскребать. – Мне говорили, что Казамир дан Шенкт здесь, в Вестпорте, – сказала Вик. – Что Меркатто заплатила ему сто тысяч скелов за то, чтобы он склонил чашу весов на ее сторону. Любыми способами. – Да, мне тоже… говорили. У Вик сложилось ощущение, что Лорсену говорили об этом так же, как и ей – испуганным шепотком, с большим количеством зловещих деталей. Ходили слухи, что умения Шенкта заходят дальше возможностей обычных смертных и близки к магии. Что он чародей, навлекший на себя проклятие тем, что поедал человеческую плоть. Здесь, в Вестпорте, где по всему городу ежечасно раздавались призывы к молитве и на каждом углу слышались речи грошовых пророков, от подобных идей было несколько сложнее отмахнуться. – Вы позволите мне одолжить вам нескольких практиков? – Лорсен бросил взгляд на Огарка. Откровенно говоря, было не похоже, что парень смог бы выстоять даже против сильного ветра, не говоря уже о маге-людоеде. – Если самый знаменитый убийца Стирии в самом деле вышел на охоту, у вас должна быть хорошая защита. – При виде вооруженного эскорта у людей может сложиться неправильное впечатление. – (К тому же, если в слухах есть хоть доля истины, от охраны все равно не будет большого толку.) – Меня прислали сюда убеждать, а не запугивать. – Вот как? – Кажется, Лорсен ей не поверил. – По крайней мере, так это должно выглядеть. – Мало что может выглядеть хуже, чем безвременная смерть представительницы его преосвященства. – Я пока не спешу в могилу, можете мне поверить. – Немногие спешат. Однако могила глотает всех, независимо от ожиданий. – Скажите лучше, наставник, каковы ваши планы? Лорсен испустил тяжелый, усталый вздох. – У меня забот полон рот – я должен защищать наших старейшин. Голосование состоится через девятнадцать дней, и мы не можем себе позволить потерять даже один-единственный голос. – В таком случае было бы не лишним избавиться от нескольких голосов противника. – Только при условии, что это будет сделано деликатно. Если у них начнут умирать избиратели, это лишь ожесточит людей против нас. Здесь все находится в тонком равновесии. Лорсен стиснул кулаки, опершись ими на перила. Внизу Солумео Шудра уже вновь грохотал, восхваляя преимущества, ожидающие Вестпорт в дружеских объятиях Стирии. – Этот Шудра умеет убеждать. Его здесь любят. Предупреждаю вас, инквизитор: не пытайтесь его убрать. – При всем уважении, архилектор прислал меня сюда делать то, чего не можете вы. И он единственный, кто отдает мне приказания. Лорсен обдал ее долгим холодным взглядом. Вероятно, у людей, привыкших к теплому климату Вестпорта, от этого взгляда стыла кровь в жилах, но Вик довелось работать зимой в полузатопленных инглийских рудниках. На свете оставалось немного вещей, которые могли заставить ее поежиться. – В таком случае я прошу вас, – сказал Лорсен, тщательно выговаривая слова. – Не пытайтесь его убрать. В зале внизу Шудра закончил последнее громогласное излияние, вызвав шквал аплодисментов у собравшихся вокруг и шквал не менее бурных протестов со стороны противника. Вздымались кулаки, летели брошенные бумаги, звучали оскорбления… Еще девятнадцать дней этого цирка, на протяжении которых Шайло Витари будет прикладывать все усилия, чтобы повлиять на результат. Кто знает, чем все это обернется? – Его преосвященство поставил мне задачу: предотвратить выход Вестпорта из состава Союза. – Вик, с Огарком по пятам, направилась к двери. – Чего бы это ни стоило.Море забот
– Добро пожаловать! Добро пожаловать на пятнадцатое полугодовое заседание Солярного общества Адуи! Карнсбик, блистательный в своем вышитом серебряными листьями жилете, воздел мясистые ладони, призывая к тишине, хотя аплодисменты и без того были жидковаты. А ведь когда-то здание театра содрогалось от оваций. Савин хорошо это помнила. – С искренней благодарностью к нашим высокопоставленным покровительницам – леди Арди и ее дочери леди Савин дан Глокта! Карнсбик, привычно поклонившись, повел ладонью в сторону ложи, где сидела Савин, но на этот раз хлопки были еще менее восторженными. Кажется, она даже услышала снизу предательские перешептывания? «Она уже не та, что прежде, знаете ли… Бледная тень того, что было…» – Неблагодарные ублюдки, – прошипела она сквозь застывшую на лице улыбку. Неужели всего лишь несколько месяцев назад они пачкали подштанники при одном упоминании ее имени? – Сказать, что этот год был трудным… – Карнсбик нахмурился, вглядываясь в свои записи, словно там было нечто, что весьма его печалило, – …значит, ничего не сказать обо всех проблемах, с которыми мы столкнулись. – Вот тут ты чертовски прав, – пробормотала Савин, прикрываясь веером, чтобы взять понюшку жемчужной пыли. Просто чтобы хоть ненадолго вылезти из болота. Добавить капельку ветра в свои паруса. – Война на Севере! Постоянные столкновения со Стирией. И смерть его августейшего величества короля Джезаля Первого… А ведь он был так молод! Слишком молод! – Голос Карнсбика слегка сорвался. – Великая семья нашей нации потеряла своего великого отца! Савин вздрогнула при звуке этого слова. Она и сама была вынуждена легонько прикоснуться кончиком мизинца к уголку глаза – хотя, без сомнения, плакать она могла лишь о собственных проблемах, а совсем не об отце, которого почти не знала и к которому, несомненно, не питала уважения. В конечном счете все мы плачем лишь о самих себе. – И затем эти ужасные события в Вальбеке! По театру прокатилась волна сочувственного ропота, рябь покачиваемых голов. – Погибшие капиталовложения… Потерянные коллеги… Фабрики, которые повергали в изумление весь мир, лежат в руинах! – Карнсбик нанес удар по своему пюпитру. – Однако уже сейчас новая промышленность восстает из пепла! На развалинах бывших трущоб возникают современные дома! Строятся новые фабрики, еще больше прежних, с более эффективными механизмами, более дисциплинированными рабочими! Савин постаралась изгнать из памяти образ детей, работавших на ее фабрике в Вальбеке до того, как она была разрушена. Двухъярусные койки, втиснутые между станками. Удушающая жара. Оглушительный грохот. Всепроникающая пыль… Зато какая потрясающая дисциплина, какая ужасная эффективность! – Люди лишились уверенности в завтрашнем дне, – продолжал сокрушаться Карнсбик. – На рынках царит паника. Но именно из хаоса могут возникнуть новые возможности! Он нанес пюпитру еще один удар. – И они обязательно возникнут, эти возможности! Его августейшее величество король Орсо ведет нас в новую эру! Прогресс не может остановиться! Мы не позволим ему остановиться! Ради всеобщего благополучия мы, наше Солярное общество, будем неустанно бороться, чтобы вытащить Союз из гробницы невежества к залитым солнцем вершинам просвещения! На этот раз аплодисменты были громкими и продолжительными. Несколько человек из публики даже поднялись с мест. – Слушайте! Слушайте! – проблеял кто-то. – Прогресс! – выкрикнул другой. – Не хуже любой вдохновенной проповеди в Великом храме Шаффы, – пробормотала Зури. – Если бы я его не знала, я бы сказала, что Карнсбик и сам принял что-нибудь подбадривающее, – заметила Савин. И, вновь нырнув под прикрытие веера, она взяла еще одну понюшку. Всего лишь одну, чтобы подготовиться к грядущему сражению. В фойе, под огромными канделябрами, уже кипела битва. Впрочем,нынешние бойцы были не столь многочисленны, как на предыдущих заседаниях. Менее жизнерадостны. Более озлоблены. Псы были более голодными и грызлись из-за менее аппетитных объедков. Давка напомнила ей толпу в Вальбеке, собиравшуюся, когда ломатели приносили в трущобы еду. Эти люди были одеты в шелка, а не в тряпье, от них пахло духами, а не застарелым потом, они трепетали перед угрозой разорения, а не физической расправы, но толкотня и голодный блеск в глазах были практически теми же самыми. Было время, когда Савин чувствовала себя посреди этой кипящей деятельности так же комфортно, как пчелиная матка в собственном улье. Теперь же все ее тело было покрыто холодными мурашками паники. Она с трудом подавила побуждение растолкать людей локтями и, визжа, ринуться к двери. «Спокойно! – приказала она себе, пытаясь расслабить плечи, чтобы ее руки перестали дрожать, но тут же потеряв терпение и вновь сжимая все мышцы. – Спокойно, спокойно, спокойно!» Она выдавила на лицо улыбку, щелчком распахнула веер и заставила себя шагнуть в гущу толпы, с верной Зури, следующей по пятам. В ее сторону начали обращаться взгляды. Выражения лиц были более жесткими, чем когда-то: оценка на месте былого восхищения, насмешка вместо зависти. Прежде они бы сгрудились вокруг нее, словно свиньи на ферме вокруг общей кормушки. Сейчас самые лакомые кусочки водились в другом месте. Савин едва смогла разглядеть Селесту дан Хайген сквозь рой соперников, жаждавших ее внимания. Ей удалось увидеть лишь проблеск этого кричащего рыжего парика, услышать лишь обрывок этого кошмарного, наглого, деланого смеха, который другие дамы уже начинали копировать. – Клянусь Судьбами, как же я презираю эту женщину, – пробормотала Савин. – Для нее это наивысший комплимент с вашей стороны, – отозвалась Зури, бросив на хозяйку предупреждающий взгляд от своей записной книжки. – Невозможно презирать что-либо, не признав тем самым его важность. Как всегда, она была права. Селесту ждал успех за успехом с тех пор, как она поддержала проект Каспара дан Арингорма – проект, который Савин так подчеркнуто отвергла. Ее собственные интересы в инглийских рудниках сильно пострадали после того, как Арингорм принялся устанавливать по всей провинции свои новые насосы. И это была далеко не единственная из ее последних инвестиционных неудач. Прежде она умела заставить дело процветать, просто раздав несколько улыбок. Теперь же каждое яблоко, от которого она пыталась откусить, оказывалось гнилым. Нет, конечно же, одиночество ей пока не грозило – но теперь ее веер все чаще использовался, чтобы призывать к себе поклонников, нежели чтобы отгонять их. Она была вынуждена поддерживать беседу со старым Рикартом дан Шляйсхольтом, которому взбрела в голову безумная идея добывать энергию, перегородив реку Белую плотиной. С одного взгляда можно было понять, что он принадлежит к числу пожизненных неудачников; плечи его пиджака обильно усеивала перхоть. Однако было жизненно важно, чтобы люди видели, что Савин занята делом. Предоставив ему трепать языком, она принялась просеивать поток разговоров вокруг себя, ища благоприятные возможности, как старатель в Дальних Территориях, просеивающий ледяные ручьи в поисках золота. – …столовые приборы, посуда, ткани, часы. У людей есть деньги, и они хотят приобретать вещи… – …слышал, что «Валинт и Балк» потребовали у него погашения всех займов. Утром богач, вечером бедняк. Полезный урок для всех нас… – …недвижимость в Вальбеке. Вы не поверите, какую цену мне дали за некоторые свободные участки. Ну, я так говорю, «свободные», поскольку эту голытьбу можно без труда выселить… – …никто не может знать, каким путем пойдет Закрытый совет в вопросе о налогах. В наших финансах зияет огромная дыра. Вся государственная казна – одна сплошная дыра… – …сказал им, что, если они не будут работать как следует, я приведу на их место толпу коричневых ублюдков, более сговорчивых. Так что они быстренько вернулись к своим машинам… – …дворяне в ярости, простолюдины в ярости, купцы в ярости, моя жена пока еще не в ярости, но для нее это вопрос времени… – …Так что, как видите, леди Савин, – бубнил Шляйсхольт, подходя к заключительному аккорду, – пока мощь реки Белой не укрощена, она тратится впустую, она подобна необъезженному жеребцу, который… – Если позволите! – вмешался Карнсбик, беря Савин под локоть и проворно отводя в сторону. – Ее можно укротить, леди Савин! – крикнул ей вслед Шляйсхольт. – Я готов обсудить это с вами в любое удобное для вас время! И он зашелся кашлем, постепенно растворившемся в общем гуле. – Благодарение Судьбам, что вы подоспели, – вполголоса сказала Савин. – Я уж думала, что никогда не отделаюсь от этого старого болвана! Карнсбик, глядя в сторону, многозначительно прикоснулся к своему носу: – У вас здесь что-то… – Проклятье! Прикрывшись веером, она вытерла остатки порошка с краешка воспаленной ноздри. Когда она вновь подняла голову, то обнаружила, что Карнсбик обеспокоенно разглядывает ее из-под своих седых бровей, в которых до сих пор попадались упрямые рыжие волосинки. – Савин, я числю вас среди моих лучших друзей… – Очень мило с вашей стороны. – Я знаю, что у вас золотое сердце… – В таком случае вы знаете меня лучше, чем я сама! – …и с величайшим уважением отношусь к вашей интуиции, вашей воле, вашей смекалке… – Не требуется большой смекалки, чтобы понять, что за этим всем стоит большое «но». – Я беспокоюсь за вас. – Карнсбик понизил голос. – До меня доходят слухи, Савин. Я начинаю сомневаться в вашем… э-э… одним словом, в вашем здравомыслии. Ее кожа под платьем покрылась неприятными пупырышками. – В моем здравомыслии? – шепотом переспросила она, принуждая свою улыбку открыть еще пару зубов. – Это предприятие в Колоне, которое недавно обанкротилось, – я ведь вас предупреждал, что оно нежизнеспособно! Сосуды такого размера… – Вы, должно быть, в восторге от того, что оказались правы. – Что? Нет! Я далек от восторгов, уверяю вас… А Дивизия кронпринца? Вы, наверное, угробили тысячи на ее финансирование! – (В действительности сумма исчислялась скорее миллионами). – И этот канал, спроектированный Кортом; говорят, что проблемы с рабочими тормозят строительство. – (Вернее было бы сказать, что оно в них полностью увязло.) – К тому же ни для кого не секрет, что вы много потеряли в Вальбеке… – Вы не имеете представления, мать вашу, как много я потеряла в Вальбеке! Карнсбик испуганно отступил на шаг назад, и она внезапно осознала, что сжимает сложенный веер в стиснутом кулаке, которым потрясает перед лицом своего собеседника. – Вы… не имеете представления… – слабо повторила она. К своему потрясению, Савин обнаружила набухший в носоглотке болезненный комок подступающих слез. Ей пришлось снова распахнуть веер, чтобы под его прикрытием аккуратно промокнуть ресницы, стараясь не размазать краску. Какое уж тут здравомыслие, скоро она собственным глазам не сможет довериться! Однако, вновь подняв взгляд, она обнаружила, что Карнсбик даже не смотрит на нее. Через переполненное людьми фойе он глядел в направлении двери. Возбужденный гомон постепенно смолк, толпа разделилась, и в ее середину вошел молодой человек, сопровождаемый обширной свитой телохранителей, офицеров, сопровождающих лиц и просто прихлебателей. Его соломенного цвета волосы были тщательно уложены так, чтобы создать впечатление, будто их не укладывали вовсе, белый мундир топорщился тяжелыми медалями. – Будь я проклят, – прошептал Карнсбик, вцепившись в локоть Савин. – Это же король! Как бы ни критиковали его величество – а критиковали его еще больше, чем прежде, в особенности в регулярно появляющихся памфлетах, смакующих всевозможные вульгарные подробности, – никто не мог отрицать, что король Орсо выглядел как подобает королю. Он напомнил Савин своего отца… а точнее, их отца, подумала она, ощутив мерзкий толчок отвращения. Он смеялся, хлопал людей по плечам, пожимал руки, обменивался шутками – такой же маяк, излучающий слегка рассеянное благодушие, каким некогда был король Джезаль. – Ваше величество, – залепетал Карнсбик, – Солярное общество озарено вашим присутствием! Боюсь, нам пришлось начать выступления без вас… – Ничего страшного, мастер Карнсбик. – Орсо потрепал его по плечу, словно старого друга. – Очень сомневаюсь, что я смог бы оказать вам большую помощь с техническими деталями! Великий машинист издал абсолютно механический смешок. – Наверняка вы уже знакомы с нашим спонсором: леди Савин дан Глокта. Их взгляды встретились лишь на мгновение. Но мгновения было достаточно. Она вспомнила, как Орсо смотрел на нее прежде. Вспомнила лукавый блеск в его глазах, словно они были партнерами в некой восхитительной игре, известной только им двоим. Когда она еще не подозревала, что у них имеется общий отец. Когда он все еще был кронпринцем, а ее здравомыслие еще не подвергалось сомнению. Теперь его взгляд был пустым, мертвым, лишенным каких-либо чувств. Словно он зашел на похороны дальнего родственника, которого почти не знал при жизни. Он просил ее выйти за него замуж. Быть его королевой. И больше всего на свете ей хотелось ответить «да». Он любил ее, а она любила его. Их взгляды встретились лишь на мгновение. Но дольше одного мгновения ей было не выдержать. Она опустилась в глубочайшем реверансе, жалея, что не может провалиться совсем, прямо сквозь мозаичный пол. – Ваше величество… – Леди Селеста! – услышала она голос Орсо. Он отвернулся от нее, резко щелкнув каблуками. – Вы не согласитесь побыть моей проводницей? – Сочту за честь, ваше величество! И клокочущий, торжествующий смех Селесты дан Хайген обжег уши Савин, словно кипяток. Ни один человек во всем фойе не мог не заметить ее унижения. Если бы Орсо ударил ее, сбил с ног и наступил на горло, едва ли это нанесло бы ей больший урон. Поднимаясь, она слышала перешептывания со всех сторон. Такая насмешка! Со стороны короля! На ее собственном приеме! Она двинулась к выходу сквозь море колышущихся лиц, с улыбкой, прилепленной к пылающим щекам. Неверной походкой спустилась по ступеням на полуосвещенную улицу. В желудке бурлило. Она подергала себя за воротник, но было бы проще ногтями проскрести насквозь тюремную стену, нежели ослабить эту простроченную в три ряда ткань. – Леди Савин? – послышался сзади встревоженный голос Зури. Пошатываясь, она обогнула угол театра, нырнула в темный переулок, беспомощно перегнулась пополам и обдала стену здания струей рвоты. Запах напомнил ей о Вальбеке. Все напоминало ей о Вальбеке. Она выпрямилась, высмаркивая едкий комок из носоглотки. – Даже мой собственный желудок предает меня. В полоске света, падавшей сбоку на темное лицо Зури, блеснул один глаз. – Когда у вас в последний раз были месячные? – мягко спросила служанка. Савин немного постояла, хрипло дыша. Потом беспомощно повела плечами: – Как раз перед приездом Лео дан Брока в Адую. Кто бы мог подумать, что я буду жалеть об этих регулярных мучениях? Вероятно, сейчас ее хриплые вздохи должны были понемногу перейти в задыхающиеся всхлипывания, она должна была броситься к Зури на грудь и зарыдать о том, как капитально ей удалось испоганить собственную жизнь. Карнсбик, старый дурень, беспокоился не напрасно: ее здравомыслие действительно отправилось ко всем чертям. И результат был перед глазами. Однако вместо того, чтобы всхлипывать, Савин разразилась серией сдавленных смешков. – Только погляди на меня! Я блюю в обоссанном переулке, в платье, которое стоит пятьсот марок, с чужим ублюдком в животе. Смех, да и только! Она затихла и прислонилась к стене, обскребая о зубы покрытый горечью язык. – Чем выше залезешь, тем дальше падать, и тем веселее будет спектакль, когда ты долетишь до земли. Какое зрелище, а? И им даже не нужно платить за билет! – Она сжала кулаки. – Они все думают, что мне конец. Но если они считают, что я сдамся без боя, то пусть… Савин снова перегнулась, и ее снова вырвало. На этот раз это была всего лишь струйка едкой желчи. Она блевала и хихикала одновременно. Потом сплюнула и утерла лицо тыльной стороной перчатки. Ее рука снова тряслась. – Спокойно, – пробормотала она себе, стискивая кулаки. – Спокойно, ты, долбаная идиотка! Зури выглядела обеспокоенной. Зури, которая никогда не выглядела обеспокоенной. – Я попрошу Рабика подогнать сюда экипаж. Надо доставить вас домой. – Да брось ты, у нас еще вся ночь впереди! Савин выудила свою коробочку с жемчужной пылью. Одна понюшка, просто чтобы развеять тоску. Просто чтобы продолжать куда-то двигаться. Она пошла в сторону улицы. – Пожалуй, я не прочь посмотреть на работу мастера Броуда.Привычные действия
– Так, значит… ты здесь счастлива, так, что ли? Лидди рассмеялась. Бывало, что Броуд неделями не видел на ее лице улыбки. А нынче она только и делала, что смеялась. – Гуннар! Мы жили в подвале! – В вонючем подвале, – подхватила Май, тоже улыбаясь до ушей. Это не могло ему примститься: их гостиная была залита закатным светом через три больших окна. – Ели очистки и пили из луж, – продолжала Лидди, подкладывая Броуду на тарелку еще один ломоть мяса. – Стояли в очереди, чтобы посрать в общем нужнике, – добавила Май. Лидди поморщилась: – Не говори так. – Но я ведь это делала, верно? Так почему бы об этом и не сказать? – Мне не нравится такая манера выражаться. – Лидди училась вести себя как настоящая дама и от души наслаждалась этим. – Тем не менее да, мы действительно это делали. С какой же стати нам не быть счастливыми теперь? Она подвинула ему соусник. Прежде Броуд и подумать не мог, что существует такая вещь, как специальный кувшинчик для соуса, и уж подавно ему не приходило в голову, что такой кувшинчик будет в его владении. Броуд тоже улыбнулся. Заставил себя. – Конечно. Почему бы нам теперь не быть счастливыми? Он загреб вилкой пригоршню гороха и даже умудрился донести несколько горошин до рта, прежде чем они ссыпались обратно в тарелку. – С вилкой ты так и не научился управляться, – заметила Май. Броуд потыкал треклятой штуковиной в свою еду. Даже держать ее было неудобно – кисть уже сводило от усилий. Слишком деликатный прибор для его неуклюжих, ноющих пальцев. – Наверное, в каком-то возрасте уже трудно учиться новым вещам. – Ты еще слишком молод, чтобы цепляться за прошлое. – Не знаю… – Броуд нахмурился, нанизывая на вилку подложенный кусок мяса, слегка сочащийся кровью. – Бывает, прошлое само за тебя цепляется. После этих слов повисла неловкая пауза. – Надеюсь, ты сегодня ночуешь дома, с нами? – спросила Лидди. – Было бы неплохо. Но мне надо еще заглянуть на стройку. – Так поздно? – Надеюсь, это не займет много времени. – Броуд отложил свой прибор и встал. – Надо присмотреть, чтобы работа не стояла. – Леди Савин без тебя никуда, верно? Май горделиво расправила плечи: – Она сама мне говорила, что все больше полагается на него! – Ну так передай ей, что твоей семье ты тоже нужен! Пускай делится! Броуд хмыкнул, огибая стол: – Скажи ей это сама. Все еще улыбаясь, Лидди запрокинула лицо, подставляя ему мягкие губы. За последнее время она набрала вес. Они все поправились с вальбекских голодных времен. В ее фигуре вновь появились прежние изгибы, а на щеках – тот же глянец, что был там, когда он только начинал за ней ухаживать. И запах был таким же, как когда они впервые поцеловались. Столько времени прошло, а он любил ее точно так же, как прежде. – Все получилось очень даже неплохо, – сказала она, легко касаясь его щеки кончиками пальцев. – Разве не так? – Я тут ни при чем, – буркнул Броуд сквозь комок в горле. – Прости меня. За все беды, которые я причинил… – Это все позади, – твердо сказала Лидди. – Теперь мы работаем на благородную госпожу. Здесь никаких бед не будет. – Нет, конечно, – отозвался Броуд. – Никаких бед. И он поплелся к двери. – Не слишком там усердствуй, папочка! – крикнула ему вслед Май. Когда он обернулся, дочь улыбнулась ему, и от этой улыбки у него защемило в груди. Словно там засел крюк и любым своим действием она тащила за него. Броуд улыбнулся в ответ, неловко поднял руку, прощаясь. Потом увидел татуировку на тыльной стороне своей кисти и поспешил ее опустить. Запихнул руку поглубже в обшлаг своей новой куртки из хорошей ткани. Выходя, он плотно закрыл за собой дверь.* * *
Броуд шагал сквозь лес шелушащихся железных колонн по темному пространству склада, держа курс на островок света от фонаря. Чернильная пустота вокруг отзывалась эхом его шагов. Хальдер ждал, сложив руки на груди; его лицо было скрыто тенью. Он был из тех людей, что любят помолчать. Баннерман прислонился к ближайшему столбу, привычно-нахально выпятив бедра. Он был из тех людей, у кого всегда найдется что сказать, даже когда никто не просит. Их гость сидел на одном из трех потрепанных старых стульев: руки привязаны к спинке, лодыжки – к ножкам. Броуд остановился перед ним и нахмурился, глядя вниз. – Ты – Худ? – Я Худ. По крайней мере, он не пытался это отрицать. Некоторые пытались. Броуд их не винил. – Забавное имя, – заметил Баннерман, глядя на Худа словно на какой-нибудь комок грязи. – Я имею в виду, на самом-то деле он ведь довольно плотный. Не толстый, нет, я бы так не сказал. Но и худым его не назовешь. – Немного уважения, а? – буркнул Броуд, снимая куртку. – Мы можем это делать и без грубостей. – Какая разница? Броуд аккуратно повесил куртку на спинку другого стула и провел ребром ладони, разглаживая тонкую ткань. – Для меня разница есть. – Мы здесь не для того, чтобы заводить друзей. – Я знаю, зачем мы здесь. Броуд посмотрел Баннерману в глаза – и продолжал смотреть, пока тот, облизнув губы, не отвел взгляд. Потом подвинул стул так, чтобы он оказался перед Худом, и сел. Напялил на переносицу стекла, сцепил пальцы в замок. Он обнаружил, что проще соблюдать привычный порядок действий. Совсем как раньше, в Вальбеке, когда он мел полы в пивоварне. Просто работа, которую необходимо сделать, не хуже любой другой. Все это время Худ наблюдал за ним. Глаза, конечно, испуганные. Лоб вспотел. Но есть и решимость. Скорее всего, придется повозиться. Однако можно сломать все что угодно, если приложить достаточно силы. – Меня зовут Броуд. – Он увидел, что Худ смотрит на татуировку на тыльной стороне его кисти, и не стал убирать руку. – Я был в армии. – Мы все там были, – добавил Баннерман. – Знаешь, на кого мы теперь работаем? Худ сглотнул: – На Корта? – Нет. Худ снова сглотнул, еще глубже: – На Савин дан Глокту. – Вот именно. Мы слышали, что ты организуешь рабочих, мастер Худ. Мы слышали, что ты убедил их устроить забастовку. Баннерман неодобрительно поцокал языком. – Учитывая, как идут дела на стройке, – сказал Худ, – по сколько часов они работают и сколько за это получают, их не нужно особенно убеждать. Броуд отодвинул стекляшки, чтобы потереть намятую канавку на переносице, потом сдвинул их на прежнее место. – Послушай. Ты похож на порядочного человека, так что я постараюсь дать тебе все шансы, какие смогу. Но леди Савин желает видеть свой канал достроенным. Она заплатила за это деньги. И я одно могу тебе сказать наверняка: это плохая идея – мешать ей получить то, за что она заплатила деньги. Очень плохая идея. Худ наклонился вперед, насколько ему позволяли веревки. – Пару дней назад у нас погиб парень. Раздавило балкой. Четырнадцать лет. – Вывернувшись, он посмотрел вверх на Баннермана. – Вы это знали? – Что-то такое слышал, – отозвался Баннерман, продолжая разглядывать ногти и всем видом показывая, что ему глубоко наплевать. – Парня, конечно, жалко. – Броуд щелкнул саднящими пальцами, чтобы заставить Худа перевести взгляд обратно. – Вопрос только, чем ему поможет, если мы раздавим тебя? Худ, по-прежнему решительно настроенный, вздернул подбородок. Он нравился Броуду. Они вполне могли бы оказаться на одной стороне. Пожалуй, еще не так давно они и были на одной стороне. – Я могу помочь другим. Таким, как ты, не понять. – Ты, может, удивишься, брат, но я был в Вальбеке, с ломателями. Дрался там за правое дело. По крайней мере, я так считал. А до этого я был в Стирии и тоже думал, что дерусь за правое дело. Всю свою жизнь я только и делаю, что дерусь за правое дело, и знаешь, что мне это принесло? – Ничего? – предположил Баннерман. Броуд глянул на него, сдвинув брови: – Почему бы не дать мне договорить самому? – Почему бы тебе не придумать что-нибудь новенькое? – Может, ты и прав. Так вот… Дело в том, что я заметил: стоит людям начать драться, про правое дело уже никто не вспоминает. Броуд принялся закатывать рукава, раздумывая, что сказать дальше. Медленно. Аккуратно. Хорошо, когда твои действия расписаны заранее. Это помогает. Он убеждал себя, что делает это для Май, для Лидди. И тут же подумал – а что бы они сказали, если бы знали? Ответ ему не понравился. Вот поэтому им лучше не знать. Ни сейчас, ни потом. – За свою жизнь я убил, наверное… человек пятьдесят. Может, больше. Пленных в том числе. Просто выполнял приказания, но… Все равно я сделал это. Сперва я их считал, потом постарался забыть, сколько насчитал… – Броуд посмотрел вниз, на маленький клочок пола между ботинками Худа. – Честно сказать, обычно при этом я был в стельку пьян. Старался надраться как можно сильнее. Так что – все в тумане… Помню одного парнишку, еще на войне. Стириец, наверное. Он все лопотал мне что-то по-своему, а я не мог понять ни единого слова… Я скинул его со стены. Стена Мусселии, сколько в ней было, шагов тридцать в вышину? Он взглянул на Хальдера: – Ты же был при Мусселии, верно? Тот кивнул: – Скорее двадцать. – Ну все равно довольно высоко. Он ударился об повозку. – Броуд врезал себе ребром ладони по ребрам, показывая место. – Буквально сложился пополам, боком. Ни один человек не может остаться живым в таком виде. В смысле, его ступни показывали назад! И тогда он начал выть. Броуд медленно покачал головой: – Клянусь, такие звуки, должно быть, можно услышать в аду. Он выл и выл, и этому не было конца… Да, на войне доводится повидать всякое. После этого на все уже смотришь по-другому. – Верно, – буркнул Хальдер. Худ смотрел на них широкими глазами: – Ты что, считаешь, что такими вещами можно хвастаться? – Хвастаться? – Броуд тоже взглянул на него поверх стекляшек, так что лицо Худа виделось просто размытым пятном в свете фонаря. – Еще чего! Я просыпаюсь в холодном поту. Иногда в слезах – когда получается не орать. Не вижу ничего плохого, чтобы в этом признаться. – Я тоже, – сказал Хальдер. – Я просто… хочу, чтобы ты увидел. – И Броуд надвинул стекляшки обратно на нос, так что дужка снова попала в привычную канавку. – Увидел, к чему все это идет, прежде чем мы туда доберемся и поймем… что на самом деле нам этого вовсе не хотелось. Он поморщился. Все звучало совсем не так, как надо. Жаль, что он так плохо владеет словами – хотя, честно сказать, одними словами такую работу обычно и не сделаешь. Вот Малмер, он умел говорить. И глянь, куда это его привело. – Я просто пытаюсь тебе втолковать… – Мастер Броуд! Он удивленно обернулся. В кабинке конторы, водруженной на опорах в дальнем конце склада, горел одинокий огонек. Возле ведущей туда лестницы кто-то стоял – женская фигура, высокая, стройная и изящная. Броуд ощутил, как у него мерзко засосало под ложечкой. В последнее время он ждал от маленьких женщин гораздо больше бед, чем от крупных мужчин. – Сейчас… погоди, – сказал он, поднимаясь. – Ну он-то никуда не денется, – отозвался Баннерман и потрепал Худа по щеке. Тот отдернулся. – Имей уважение! – буркнул Броуд, уже шагая обратно через гулкое пространство склада. – В конце концов, это ничего не стоит. Это была Зури. Она выглядела обеспокоенной, и это сразу же обеспокоило его. Броуду еще не доводилось встречать женщин, которых было бы так трудно взволновать. – Что случилось? – спросил он. Она кивнула на лестницу, ведущую в кабину конторы: – Леди Савин здесь. – В смысле? Прямо сейчас? – Она хочет посмотреть, как вы работаете. На какое-то время ее слова повисли между ними в темноте. Делать это – одно дело. Он всегда мог сказать себе, что это необходимо. Другое дело – захотеть на это смотреть. – Может, вы смогли бы ее как-то… отговорить? Броуд скривился: – Если бы я умел убеждать людей словами, мне не приходилось бы делать это по-другому. – Мой наставник по писаниям любил повторять, что те, кто стремится и терпит неудачу, не менее благословенны, чем те, кто достигает цели. – Вот уж не сказал бы. – От попытки вреда не будет. – В этом я тоже сомневаюсь, – пробормотал Броуд, поднимаясь следом за ней по ступеням. От двери Савин показалась ему такой же, как обычно: спокойной и выдержанной. Но взглянув на нее поближе при свете фонаря, Броуд сразу понял, что что-то не так. Края ее ноздрей были болезненно-розовыми, в глазах горел возбужденный огонь, из парика выбилась прядка. Потом он заметил на ее жакете бледные следы подтекших пятен – у нее это было более шокирующим, чем полная нагота у кого-нибудь другого. – Леди Савин, – проговорил он. – Вы уверены, что вам стоит сейчас здесь быть? – Ваша забота чрезвычайно приятна, но у меня крепкие нервы. – Это конечно. Я думаю не о вас. – Он понизил голос. – По правде говоря, когда вы рядом, из меня вылезает все самое худшее. – Ваша беда, мастер Броуд, в том, что вы путаете лучшее в себе с худшим. Мне необходимо, чтобы работы на канале продолжились с завтрашнего утра. С раннего утра. Мне нужно, чтобы канал наконец открылся и начал приносить мне деньги! Последнее слово она прорычала, оскалив зубы, и от ее ярости у Броуда заколотилось сердце. Она была на голову ниже, и он был бы сильно удивлен, если бы она весила хотя бы половину того, что весил он. И тем не менее эта женщина его пугала. Не из-за того, что она могла сделать – из-за того, что она могла заставить сделать его. – Так что идите и позаботьтесь о том, чтобы это произошло, будьте лапочкой. Броуд бросил взгляд на Зури. Ее черные глаза поблескивали в темноте. – Все мы лишь персты на длани Господа, – пробормотала она, виновато пожимая плечами. Броуд опустил взгляд на собственную ладонь и медленно сжал ее в кулак, чувствуя, как ноют костяшки. – Как скажете. Он двинулся обратно сквозь темное пространство склада, слыша эхо своих шагов, направляясь к островку света в дальнем конце. Он говорил себе, что пытается изображать энтузиазм. Играть роль. Но актер из него всегда был никудышный. Правда же заключалась в том, что он едва мог дождаться, пока дойдет до цели. Должно быть, Худ увидел что-то в его глазах. Он принялся извиваться на своем стуле, словно мог каким-то образом увернуться от того, что на него надвигалось. Но это не получилось еще ни у кого. – Эй, погоди-ка… Татуированный кулак Броуда вмазался в его ребра. Стул покачнулся, но Баннерман поймал его и снова пихнул вперед. Другой кулак пришелся Худу с другой стороны, и тот скрючился, пуча глаза. Несколько мгновений он оставался так, трясясь, с наливающимся кровью лицом. Потом хрипло глотнул воздуха, и его стошнило. Струя рвоты брызнула на его колени, расплескалась по полу, и Баннерман отступил назад, угрюмо осматривая свои новенькие сияющие ботинки. – О, у нас снова блевун! Броуду потребовалось большое усилие, чтобы не ударить еще раз. Чтобы как-то взять себя в руки и начать говорить. И когда он заговорил, то сам удивился, насколько спокойно звучал его голос: – Для обмена любезностями больше нет времени. Давай выводи. Хальдер вышел из темноты, волоча за собой еще кого-то. Молодого парня, стянутого веревками и мычащего сквозь кляп во рту. – Нет! – каркнул Худ. Хальдер пихнул паренька вниз, и Баннерман принялся привязывать его к соседнему стулу. – Нет, нет, – повторял Худ, со струйкой слюны, все еще свешивающейся из угла рта. – Когда думаешь, что борешься за правое дело, можно многое выдержать. Я знаю. – Броуд осторожно потер костяшки пальцев. – Но смотреть, как то же самое делают с твоим ребенком? Это совсем другое дело. Парень с залитым слезами лицом дико оглядывался вокруг. Броуд пожалел, что у него нет выпить. Он буквально ощущал вкус во рту. С выпивкой дело пошло бы легче – сейчас, во всяком случае. Потом-то будет тяжелее… Он отогнал эту мысль. – Этим я тоже вряд ли буду хвастаться. – Броуд проверил, что его рукава закатаны как надо. По какой-то причине это казалось важным. – Но если прибавить это ко всему остальному дерьму, что я натворил, общий уровень даже не поднимется. Он бросил взгляд в сторону конторы – может быть, надеясь, что Савин махнет ему оттуда, приказывая остановиться. Но там никого не было видно. Только огонек, чтобы показать, что она смотрит. Человек должен уметь останавливаться. Броуду, впрочем, это никогда особо не удавалось. Он снова повернулся к стулу. – Было бы здорово пойти сейчас домой… Он снял стекляшки, сунул их в нагрудный карман рубашки, и освещенные фонарем лица расплылись в туманные пятна. – …но если понадобится, у нас целая ночь впереди. Страх паренька, ужас Худа, беззаботная мина Баннермана – все превратилось в размытые мазки, практически неотличимые друг от друга. – Попробуй представить… в каком виде вы оба будете к этому времени. Стул под пареньком взвизгнул ножками по полу склада, когда Броуд передвинул его на то место, которое ему требовалось. – Думаю, очень скоро вы оба будете выть, как тот парень. Еще раз поправить рукава. Привычные действия, привычные действия. – …Как воют в аду. Броуд знал, что чувствовал бы он сам, если бы беспомощно сидел, привязанный к стулу, а рядом, на другом стуле, была бы Май. Именно поэтому он был уверен, что это сработает. – Забастовки не будет! – задыхаясь, прохрипел Худ. – Забастовки… не будет! Броуд выпрямился и моргнул: – О, я рад это слышать. На самом деле он был вовсе не рад. Где-то глубоко внутри копошилось большое разочарование. Потребовалось большое усилие, чтобы разжать кулак. Вытащить из нагрудного кармана стекляшки и снова зацепить дужки за уши. Слишком деликатный прибор для его неуклюжих, ноющих пальцев. – Твой сынишка пока останется с нами. Просто чтобы мы были уверены, что ты не передумаешь. Баннерман потащил извивающегося парня обратно в темноту склада. – Немного уважения! – крикнул ему вслед Броуд, аккуратно раскатывая рукава. Это важно, соблюдать привычный порядок действий.Искусство компромиссов
– Точность, болваны! – Филио даже спрыгнул со скамьи, чтобы наброситься на двух фехтовальщиков, которые глазели на него из круга, опустив клинки. – Скорость не даст вам ничего, кроме пустого хвастовства, если у вас не будет точности! Ему было уже к шестидесяти, но его движения были по-прежнему быстрыми, а внешность пригожей. У Вик, должно быть, было больше седых волос, чем у него. Он бросился на сиденье рядом с ней, бормоча под нос стирийские ругательства, потом переключился на общее наречие: – Молодежь в наши дни, а? Ждут, что им поднесут весь мир на золотом блюде! Вик взглянула на Огарка: парню, похоже, и простых-то блюд довелось видеть не так уж много, и вряд ли ему когда-либо что-либо подносили. Даже сейчас, одетый в опрятную черную форму практика, он напоминал ей брата. Этот извиняющийся вид, эта вечная сутулость, словно он постоянно ожидал затрещины… – Некоторым приходится встречаться с трудностями, – заметила она. – Моему племяннику немного трудностей бы не помешало! – Филио покачал головой, глядя на молодых людей, шаркающих по дощатому полу фехтовального круга, отполированному многими поколениями мягких туфель. – У него быстрые руки и хорошее чутье, но он должен еще столькому научиться! Филио простонал при виде неаккуратного выпада. – Когда-нибудь, я надеюсь, он будет представлять наш город на турнире в Адуе, но от таланта мало толку, если нет дисциплины… – Он снова вскочил. – Давай, осел, подумай хорошенько! – Вы ведь и сами сражались на турнире? Филио лукаво улыбнулся ей, опускаясь на скамью: – Это что же, вы разузнавали о моем прошлом? – Вы проиграли будущему королю Джезалю в полуфинале. Держались с ним вровень до последнего касания, насколько я помню. – Вы там были? Но в то время вам не могло быть больше десяти лет! – Мне было восемь. Хороший лжец придерживается правды, насколько это возможно. Ей действительно было восемь лет, когда произошел этот поединок, но в тот момент они сидели, сбившись в кучу, в темноте вонючего корабельного трюма, прикованные к одной большой цепи, – ее семья и несколько десятков других осужденных. Все они направлялись в Инглию, в тюремные лагеря, откуда было суждено вернуться лишь ей одной. Впрочем, она сомневалась, что подобные картины могли бы вызвать большой восторг у Филио, который сидел с сияющими глазами, погрузившись в воспоминания о былых победах. Люди редко радуются, когда говоришь им всю правду. – Ликующие толпы, звон стали, турнирный круг, устроенный перед великолепнейшими зданиями Агрионта! О, как я был горд! Это был лучший день в моей жизни! Перед ней был человек, который восхищался Союзом с его любовью к внешнему блеску и порядку. Человек, который превыше всего ценил точность и дисциплину. Вот почему Вик оделась в парадный мундир чрезвычайного инквизитора, начистив сапоги до зеркального блеска, разделив волосы пробором в линеечку и безжалостно затянув их в узел на затылке. – Так, значит, вы тоже относитесь к поклонникам прекрасной науки? – спросил Филио, махнув в сторону сверкающих клинков. – Как можно не восхищаться ею? – (В действительности Вик была равнодушна к фехтованию.) – Но полагаю, вы явились сюда, чтобы набирать голоса? – Его величество чрезвычайно озабочен тем, чтобы Вестпорт остался там, где ему надлежить быть: в составе Союза. – Иначе говоря, этим озабочен его преосвященство? – промурлыкал Филио, не отрывая взгляда от фехтующих, следя за каждым выпадом и защитой. – И с кем вы уже успели переговорить? – Я пришла к вам первому. – (На самом деле он был четвертым, но Вик знала по опыту, что необходимо оберегать гордость тех, кто пользуется ограниченной властью: они обижаются гораздо легче, чем действительно могущественные люди.) – Наставник Лорсен отзывался о вас в самых ярких красках как об одном из наиболее почтенных старейшин, пользующемся уважением во всех лагерях. Человеке, чей голос мог бы объединить вокруг себя других. – Это, разумеется, лестно, но наставник слишком высокого мнения обо мне. Если бы объединение людей зависело лишь от одного голоса… Возможно, Вестпорт не был бы столь прискорбно разобщен. – Может быть, мы могли бы помочь вам примирить своих сограждан. Я знаю, вы верите в Союз. – Несомненно! Верил всю свою жизнь. Мой дед был одним из тех, кто с самого начала стоял за присоединение к нему нашего города. – Улыбка Филио поблекла. – Но это дело очень непростое… Король Джезаль был человеком известных достоинств, в то время как король Орсо молод… Филио поморщился, увидев, как его племянник эффектно взмахнул клинками. – …и, как говорят, в избытке предавался всем порокам, свойственным для молодых людей. Ваши ошибки в войнах против Стирии тоже принесли немало вреда. И затем, есть еще Солумео Шудра. – Филио прищелкнул языком. – Вам уже довелось слышать, как он говорит? – Немного. – Такая убедительность! Такой напор! Такая… – как это говорится? – харизма! Его любят так, как могут любить только политиков, лишенных власти – а следовательно, неспособных разочаровать. Он заставил многих людей увидеть вещи по-своему. На стороне Союза нет никого, кто мог бы с ним равняться; все они слишком неповоротливы. Но ведь в том-то и трудность, не правда ли? Защищать со страстью то, что ты уже имеешь, – это слишком скучно. В то время как любая альтернатива столь пленительна! Радуги обещаний! Каскады мечты! Блистательный корабль фантазий, которому не грозит столкновение с необходимостью действительно что-либо делать. – Так, значит, его величество может рассчитывать на то, что вы проголосуете так, как надо? – Хотел бы я ответить вам бескомпромиссным союзным «да»! Но боюсь, в настоящий момент… – Филио страдальчески сморщил лицо. – Все, что я могу вам предложить, – это традиционное стирийское «может быть». Здесь, в Вестпорте, на Перекрестке Мира, посередине между гурками, стирийцами и Союзом, мы поневоле научились искусству компромиссов. Я бы не смог так долго участвовать в политической жизни города, если бы жестко придерживался тех или иных принципов. – Принципы подобны одежде, – заметила Вик, разглаживая свой мундир. – Их приходится менять в зависимости от собеседника. – Вот именно. В свое время, я надеюсь, мы сможем обсудить мою цену за переодевание в нужные цвета, да? Но было бы глупостью выбрать сторону слишком рано. Я ведь могу оказаться на той, которая проиграет! Вик подумала, что едва ли может его винить. Если она чему-то и научилась в лагерях, так это одному: всегда держаться с победителями. – В таком случае мы поговорим позже. Когда будущее несколько определится. Вик встала, игнорируя внезапный приступ боли, прострелившей искалеченное бедро, щелкнула каблуками и отвесила жесткий формальный поклон. Филио, по всей видимости, это очень понравилось. Но не настолько, чтобы пообещать ей свой голос. – Надеюсь. Но давайте не будем заставлять друг друга тратить время, пока мы не уверены в своих цифрах… А! – Он вскочил на ноги, увидев, что каблук его племянника коснулся края круга. – Следи за задней ногой, идиот! Точность!* * *
Долгожданный ветерок пролетел по городскому парку Вестпорта, неся запахи смолы, цветов и пряностей от расположенного за стеной рынка. Листва ста различных видов и форм принялась шелестеть, шуршать и перешептываться. Из фонтана вырвалось облако водяной пыли, в котором яркое солнце тут же нарисовало мимолетную радугу. На лицо Вик упала тень. – Можно присесть? Рядом с ее скамьей стояла широкоплечая женщина, одетая по южной моде, в свободную полотняную одежду. Темнокожая, с волевым лицом и ежиком коротко стриженных седоватых волос. – Боюсь, я не говорю по-стирийски, – отозвалась Вик на союзном наречии. Это была наполовину ложь. Она говорила достаточно, чтобы ее понимали, но имелась опасность, что она не уловит всех нюансов – а в настолько деликатных переговорах, как эти, нельзя позволить себе ошибиться. Кроме того, Вик предпочитала оставаться недооцененной. Женщина вздохнула: – Как типично для союзного начальства – прислать на переговоры человека, который даже не знает местного языка! – Я-то думала, здесь Перекресток Мира, где говорят на всех наречиях, – парировала Вик. – Вы, должно быть, Дайеп Мозолия? – А вы, должно быть, Виктарина дан Тойфель. – Да, имею такое несчастье. Вик сочла, что аристократическое звучание ее полного имени, какие бы неловкие чувства оно ни вызывало у нее самой, лучше всего подойдет для этой встречи. Мозолию ей характеризовали как расчетливую деловую женщину, так что Вик решила представиться практичной адуанской леди в заграничной поездке. Аккуратные косы, свернутые в кольца и подколотые. Верхняя пуговица жакета оставлена расстегнутой, в качестве намека на неформальность и доверие. Ей уже давненько не приходилось надевать юбки, и Вик испытывала в ней не больше удобства, чем называясь собственным именем. Однако удобство – это роскошь, без которой шпионам лучше привыкнуть обходиться. – Как вам нравится наш городской парк? – спросила Мозолия. – Прекрасный. Впрочем, он выглядит немного пересохшим. – Его подарила городу одна бездетная наследница крупного торгового состояния. – Мозолия не спеша расположила свое длинное тело на скамейке. – Она объездила весь Земной Круг, задавшись целью собрать все виды деревьев, какие только создал Господь. К несчастью, оказалось, что далеко не все из них хорошо себя чувствуют в нашем климате. Она махнула рукой в сторону огромной ели, нижние ветви которой были абсолютно голыми, а верхние покрыты редкими сухими иголочками. Потом перевела взгляд на Огарка: парень совсем взопрел в своей ливрее, его лицо покрылось красными пятнами и блестело от пота. Напрасно она потащила его с собой. Вик знала, что всегда лучше действовать в одиночку. Урок, который она накрепко выучила в лагерях, где остались лежать в мерзлой земле все члены ее семьи. Отец, трясущийся от холода, с посиневшими губами, с черными, укороченными пальцами. Мать, без конца вопрошавшая, что она сделала, чтобы такое заслужить, – как будто это имело хоть какое-нибудь значение! А сколько крови и пота было пролито, чтобы добыть лекарство для сестры, – но когда она вернулась, крепко стискивая заветную бутылочку, то обнаружила, что сестра лежит под изношенным одеялом уже окоченевшая, а их брат сидит рядом, все еще держа ее за руку. После этого они остались вдвоем: Вик и ее брат. С большими печальными глазами, в точности как у Огарка. Никогда не следует спасать тех, кто не может плавать сам. В конце концов они утащат тебя под воду вслед за собой. Вздохнув, Мозолия положила руку на спинку скамейки. – Но я полагаю, что вы пересекли Круг морей не для того, чтобы поговорить со мной о деревьях? – Конечно, нет. Я хочу поговорить о предстоящем голосовании. – Люди сейчас не говорят почти ни о чем другом. Это историческое решение. Однако ни вы, ни я никак не можем на него повлиять – ведь женщинам не позволено быть старейшинами. Вик фыркнула: – Возможно, женщинам и не позволено сидеть в Ассамблее, но они прекрасно могут контролировать сидящих там мужчин. Я знаю, что увас в кармане по меньшей мере пять голосов. Мозолия пожала массивными плечами: – Шесть. Может быть, семь. – И я подумала: нельзя ли как-то убедить вас отдать эти голоса в пользу Союза? – Возможно. Но это будет непросто. Один из моих предков был родом из Яштавита, другой из Сиккура, третий из Осприи, четвертый – из Старой Империи. Я нахожу радушный – или, возможно, одинаково нерадушный – прием в пяти различных храмах города. Иногда я забываю, какой из ипостасей Господа в данный момент должна молиться. В других странах меня называли бы полукровкой, но здесь, в этом городе полукровок, я – норма. Она улыбнулась, глядя на выцветшие лужайки, на которых люди всех оттенков кожи и типов телосложения ходили, сидели и разговаривали в тени всевозможных удивительных и чудесных деревьев, созданных Господом. – Торговец тканями не может себе позволить узко смотреть на вещи. Я веду дела по всему Земному Кругу. Гуркский лен и сулджукские шелка, имперский хлопок и вязаные вещи с Севера… – Не говоря уже о новых тонковыделанных текстильных изделиях, поступающих с фабрик Союза. – Не говоря о них, да. – Для торговца тканями было бы прискорбно оказаться отрезанным от крупнейшего рынка в мире. – Конечно, это было бы неприятно, но торговля – как вода: со временем она всегда находит для себя щелочку. К тому же присоединение к Стирии имеет собственные выгоды. – Насколько я знаю, Талинская Змея может быть весьма деспотичной госпожой. – Как обнаружили на собственной шкуре несколько союзных генералов! – фыркнула в свой черед Мозолия. – Но при готовности идти на уступки с ней вполне можно договориться. Поглядите, как расцвели жители Талина под ее началом! К тому же мне скорее нравится, когда всем командует женщина, вы не согласны? Пусть даже и деспотичная. Нам, женщинам, стоит прикладывать все усилия, чтобы помогать друг другу. – Разве мы не должны, «следуя примеру мужчин, отложить в сторону сантименты и искать для себя наибольшую выгоду»? Мозолия едва заметно улыбнулась: – Подумать только, вы все же говорите по-стирийски! Надеюсь, его преосвященство снабдил вас достаточно несентиментальной суммой денег? – У меня есть кое-что получше. Вик развернула письмо и поднесла собеседнице, держа двумя пальцами. Внизу притаилась подпись архилектора Глокты – убийственная кульминация. – Монопольные права на торговлю, некогда принадлежавшие гильдии торговцев шелком, которыми на протяжении последних тридцати лет распоряжалась инквизиция его величества. Его преосвященство готов взять вас в долю. Уверяю, вы не пожалеете. Мозолия взяла из ее рук письмо и принялась читать, взвешивая каждое слово. Вик не торопила ее. Прикрыв глаза, она запрокинула лицо навстречу солнцу, вдохнула напоенный ароматами воздух. Ей так редко выдавалась минутка для того, чтобы вот так просто посидеть! Наконец Мозолия опустила письмо. – Прекрасная, аппетитная взятка. Хорошо рассчитанная. – Насколько я понимаю, у вас в Вестпорте любят честную коррупцию. – Беру свои слова обратно, ваш стирийский просто превосходен! Мозолия наклонила вперед свое массивное тело и встала, снова накрыв Вик своей тенью. – Я подумаю над вашим предложением. – Не думайте слишком долго. Нам, женщинам, действительно стоит прикладывать все усилия, чтобы помогать друг другу.* * *
Отодвинув слишком тяжелые портьеры, Вик выглянула на улицу. Солнце уже садилось, заканчивая потраченный почти впустую день – грязное зарево над лабиринтом разномастных крыш, высохшими древесными кронами, курящимися дымовыми трубами, шпилями сотен храмов, посвященных дюжине ипостасей Всемогущего. Интересно, помогает ли это – верить в Бога? Что чувствуют люди, надежду или ужас, когда глядят на все это дерьмо, зная наверняка, что оно является частью чьего-то великого замысла? Потирая большим пальцем ноющее бедро, Вик смотрела, как в каком-то тхондском святилище зажигают свечи, как в окнах мерцают огоньки, как качаются факелы в руках проводников, показывающих иностранным гостям дорогу к лучшим вестпортским гостиницам, лучшим ресторанам, лучшим глухим закоулкам с поджидающими грабителями. Мимо двери прокатился глухой отзвук голосов, в глубине коридора прозвенел кокетливый женский смех. Огарок хмурился, оглядывая комнату. Должно быть, так деревенские олухи представляют себе внутреннее убранство дворцов: сплошной бархат и облезающая позолота. – Какому дебилу могло прийти в голову назначить встречу в борделе? – Такому, который любит шлюх и любит ставить людей в неловкое положение, – ответила Вик. Судя по тому, что она слышала о Сандерсе Ройзимихе, он искренне наслаждался и тем, и другим. Этот человек был самодовольным крикуном – но однажды в прошлом он голосовал в поддержку Союза, а голос есть голос. Говорят, что наглецам следует давать отпор, однако Вик не раз убеждалась, что бывает более продуктивно позволить человеку подоминировать. Именно поэтому она посетила портниху – редкое событие в ее жизни, – чтобы выглядеть насколько можно более женственной и уступчивой. Ее волосы были причесаны в вестпортском стиле: распущены и пропитаны маслом. Она даже надушилась, помогай ей Судьбы! Единственное, что она решительно отвергла, – это высокие сапожки. При такой работе никогда не знаешь, когда тебе придется удирать, спасая свою жизнь. Или бить кого-нибудь ногой по лицу. – Черт бы подрал эту штуку! – выругалась она, запустив палец в свой корсет и ерзая в тщетной попытке найти более удобное положение. Несмотря на то что платье было сшито по мерке, сидело оно невероятно плохо. Или, возможно, его просто кроили для той женщины, какую из нее хотели сделать, а не той, которой она была. Она подумала о том, что сказал бы Сибальт, если бы увидел ее в таком костюме. Должно быть: «Жаль, что я не повстречал тебя раньше. Все могло бы пойти по-другому». А она бы ответила: «Но этого не случилось. Так что давай довольствоваться тем, что имеем». И тогда он бы улыбнулся своей усталой улыбкой и сказал: «Судьбы свидетели, Вик, с тобой трудно иметь дело!» – и был бы прав… Она не раз ловила себя на том, что вспоминает о нем в самые неожиданные моменты. Вспоминает его тепло, тяжесть его тела в своих объятиях, тяжесть его рук, обнимающих ее. Вспоминает, как это было – иметь кого-то, до кого можно дотронуться. Но Сибальт перерезал себе горло после того, как она его предала. Думать о том, что он мог бы сделать сейчас, – напрасная трата времени. Отпустив портьеру, она повернулась лицом к комнате и обнаружила, что Огарок рассматривает ее, задумчиво хмурясь, словно головоломку, к которой никак не мог подобрать ключ. – Ну, чего уставился? – рявкнула Вик. – Прости… – Он съежился, словно щенок, которому дали пинка. – У тебя было такое лицо… – Идиотское? – Нет, просто… другое. – Не забывай, что внутри я та же самая. Та женщина, которая держит в заложницах твою сестру. – Такое вряд ли забудешь, да? – огрызнулся парень, давая выход угрюмому, бессильному гневу. Даже это напомнило ей о брате. Такое выражение у него обычно появлялось, когда он говорил, что они должны помогать другим, а она говорила, что прежде всего они должны позаботиться о себе. Вид уязвленной добродетели. – Зачем ты вообще здесь? – вызывающе спросил Огарок. – Ты знаешь зачем. Союз слаб, его враги повсюду. Если мы не сможем удержать того, что уже имеем… – Нет, я спрашиваю, почему тебя вообще волнует все это дерьмо? Они же послали тебя в лагеря, нет? На твоем месте я бы только смеялся, глядя, как гребаный Союз идет ко дну! Зачем ты здесь? Ее губы искривились, готовые выплюнуть ответ: потому что она в долгу перед его преосвященством. Потому что шантаж и предательство – единственные профессии, в которых ей удалось преуспеть. Потому что надо держаться вместе с победителями. У нее было наготове полдюжины ответов! Просто ни один из них не стоил и ломаного гроша. Правда же была в том, что она действительно могла сделать все что угодно – хоть сбежать в Дальние Территории, как они всегда шутили с Сибальтом, – но в тот момент, когда его преосвященство произнес слово «Вестпорт», она тут же побежала собирать вещи. Вик все еще стояла с полуоткрытым ртом, не издавая ни звука, когда дверь распахнулась и вошел Ройзимих. Старейшина не уделил своей внешности такого внимания, как она. На нем был подпоясанный халат – и, совершенно очевидно, ничего больше. Халат был небрежно распахнут, открывая на обозрение волосатую грудь и кусок волосатого брюха. – Простите, что заставил ждать! – гаркнул он с порога, вовсе не выглядя виноватым. Вик выдавила на лицо улыбку: – Нет нужды извиняться. Я знаю, что вы занятой человек… – Вот именно, я был занят. Я трахался! Потребовалось усилие, чтобы улыбка не сползла. – Мои поздравления. – И хотел бы как можно скорее вернуться к этому делу, так что давайте по-быстрому. Вестпорт должен присоединиться к Стирии. У нас общая граница и общая культура. Нельзя спорить с географией и историей одновременно! Не сочтите за неуважение. (Фраза, которую люди используют именно тогда, когда хотят подчеркнуть полное отсутствие уважения.) – Неуважение меня не пугает, – проговорила Вик, добавив в голос самую чуточку резкости. – Но оно может заинтересовать архилектора. – Были времена, когда людям было достаточно одного упоминания о Калеке, чтобы навалить в штаны. – Насмешливо глянув на нее, Ройзимих налил себе бокал вина. – Но в Стирии теперь заправляет Талинская Змея! Меркатто объединила Стирию, в то время как Союз трещит по швам. Дворяне и правительство вцепились друг другу в глотки. Да еще эти ломатели… Неуважение ее не волновало. Но вот то, что он не стеснялся его демонстрировать – этим своим борделем, этим халатом, – зная, на кого она работает? Это был повод для беспокойства. Похоже, старейшина был уверен, что стирийская фракция победит. И пытался выслужиться перед ними, унижая представительницу Союза. – Без испытаний не достичь величия, – сказала Вик. – Промышленность Союза развивается на зависть всему миру. Отделившись, Вестпорт сам лишит себя своего законного места в будущем. Я уже поговорила с несколькими людьми, которые придерживаются того же… – Эта сука Мозолия? Ха! Я слышал, что Шудра уже сманил ее обратно к себе. Похоже, его взятка оказалась почище вашей! Вот в чем проблема с бабами – они думают своей щелью. Ни о чем другом они понятия не имеют. И это правильно! Трахаться и рожать – вот все, что им должно быть позволено! – Вы забываете о ежемесячных кровотечениях, – сказала Вик. – Наша щель – более разносторонний орган, чем полагают мужчины. Она редко позволяла себе роскошь питать к кому-либо отвращение, равно как и приязнь. И то, и другое может оказаться слабостью. Но этот мерзавец откровенно испытывал ее терпение. Ройзимих вспыхнул, уязвленный тем, что его мужицкая грубость не задела Вик. Он развязно придвинулся к ней и, презрительно надувшись, сообщил: – Говорят, Меркатто послала сюда Казамира дан Шенкта. – Я не склонна шарахаться от каждой тени. Подождем, когда он будет здесь, тогда и будем паниковать. – Может быть, он уже здесь. – Ройзимих наклонился к ней, так что стали видны крошечные бисеринки пота на его переносице. – Говорят, он не просто убивает тех, за кем его послали… Он их съедает! Проклятье, как она жалела, что надела платье! Латные доспехи были бы сейчас более уместны. – Как вы думаете, что он съест в первую очередь? Вашу печень? – Ухмыляясь, Ройзимих глянул на Огарка. – Или для начала прирежет вашего мальчика на побегушках? И внезапно все перед ней заслонило лицо брата. Это обиженное, удивленное выражение, когда практики выступили из тени. Ройзимих ухнул от неожиданности, когда кулак Вик врезался в его лицо. Кастет был спрятан у нее за спиной, но сейчас вдруг оказался на руке. Сделав неверный шаг назад, старейшина уцепился за портьеру; кровь из сломанного носа струилась по его лицу. Второй удар Вик нанесла сбоку, в челюсть. Раздался тошнотворный хруст, и он выронил бокал, облив их обоих вином. В третий раз кастет пришелся уже по макушке, когда он сползал вниз, таща за собой содранную портьеру. Старейшина сжался в комок, хватая ртом воздух и брызжа слюной, а Вик, упершись ему в плечо коленом, осыпала его градом ударов по всем частям тела, до которых могла достать. Она перестала следить, куда бьет. Кто-то схватил ее за руку, едва не опрокинув на пол. Огарок. Мальчик пытался ее остановить: – С ума сошла? Ты его прикончишь! Вик вырвалась, тяжело дыша. Ее платье было в винных пятнах. Рука – в кровавых брызгах. Спутанные волосы упали на лицо, и она отбросила их назад, замаслив пальцы: вестпортский стиль не рассчитан для избиения мужчин. Ройзимих, все еще не разгибаясь, тоненько всхлипнул. Огарок уставился на него своими большими печальными глазами. – Зачем тебе это понадобилось? Об этом она еще не думала. Не взвесила риск, не представила возможные последствия. Не думала даже о том, куда бьет или как будет защищаться, если он ударит в ответ. Окажись Ройзимих серьезным бойцом, ее дела могли бы быть очень плохи. – Прежде чем сбрасывать со счетов его преосвященство, мастер Ройзимих, неплохо бы вспомнить о том, что вы ему должны. Теперь ее голос звучал грубо: не городская леди, а гангстер из трущоб. Она швырнула на пол к его коленям бумагу, которую дал ей Глокта. – Семь тысяч скелов с мелочью. Ваш долг банкирскому дому «Валинт и Балк». Они не отказываются от дружбы с Союзом с такой же легкостью, как вы. – Носком благоразумно надетого ботинка Вик подтолкнула бумагу поближе, и Ройзимих вздрогнул, когда она задела его оголившуюся ляжку. – Его преосвященство любезно согласился взыскать за них эту ссуду. Они заберут ваши дома. Отнимут ваших шлюх. Они, а не Шенкт, вырежут у вас печень и съедят на обед – и это, мать вашу, будет только начало! Может быть, на некоторые угрозы все же стоит отвечать угрозами. Она наклонилась над телом старейшины и прошипела сквозь зубы: – Ты будешь голосовать так, как я скажу! Понял? Так, как я скажу! Или мы раздавим тебя как клопа! – Бубу! Бубу болособать как бы згажеде, – пробулькал Ройзимих, прикрывая голову трясущейся рукой с торчащим вбок сломанным мизинцем. – Бубу болособать…* * *
Вик шла по темнеющей улице размашистым шагом, совершенно не подходящим к ее залитому вином платью. Боль в стиснутом кулаке перешла в онемелое подергивание, искалеченное бедро ныло все сильнее. Старые раны… Вся жизнь состоит из них. Огарок прибавил шагу, чтобы нагнать ее. – Н-да, нельзя сказать, что он не напрашивался. Молчание. – Если бы ты этого не сделала, наверное, я бы сам ему врезал. Молчание. – То есть он бы, наверное, даже не заметил, но я бы все равно ему врезал! – Это была ошибка, – проворчала Вик. – Мир полон мудаков, и с этим ничего не поделаешь. Можно только выбирать, как с ними жить. Парень неуверенно улыбнулся ей: – Похоже, ты все-таки не такая уж и деревянная. – Моя рука точно не деревянная. – Вик, морщась, попробовала размять ноющие пальцы. – Могло быть и хуже. Зато теперь местные знают то, в чем я никогда не сомневался. – Его улыбка расплылась шире. – Что с тобой лучше не связываться! Вик постаралась сохранить каменное лицо. Для тех, кому она улыбалась, это никогда не кончалось ничем хорошим. – Говоря честно, мы совсем не двигаемся вперед. Осталось две недели, а мы потеряли больше голосов, чем приобрели. Чертов Солумео Шудра слишком хорошо делает свое дело. – Она рассеянно потерла сбитые костяшки. – Его необходимо вывести из игры. – Да, но если… – Огарок наклонился к ней и шепотом продолжил: – …Если ты его убьешь, все обратятся против нас! Так сказал Лорсен! – Любой ценой, – отозвалась Вик. – Это слова его преосвященства. На лице Огарка снова появилось знакомое озабоченное выражение. – Ему легко говорить. Платить-то будет не он!Некоторые раны не заживают
– Я раздавлю тебя как клопа! – прорычал Лео, делая молниеносный выпад, заставивший Юранда перейти в защиту. От одного звука сталкивающихся клинков ему становилось лучше. Во имя мертвых, как же ему не хватало ощущения меча в руке! – Так же как ты раздавил Стура Сумрака? – Юранд сделал ответный выпад, и сталь зазвенела снова. – Вот именно! Лео метнулся вперед – и чуть не заорал от ужасно знакомой боли, пронзившей раненое бедро. Ему пришлось остановить движение, не закончив, и притвориться, что это был финт. Разочарование оказалось еще нестерпимее, чем сама боль. Юранд подступил к нему, ухмыляясь: – В смысле, ты до полусмерти истечешь кровью, окажешься явно худшим бойцом и победишь только потому, что я самодовольный болван? Антауп, Гловард и Йин, конечно же, расхохотались. Лео смолчал. Чем больше времени проходило, тем меньше ему нравилось то, как его друзья рассказывали эту историю. Он предпочитал более лестную для себя версию, которую недавно прочитал в отпечатанном памфлете, – где несравненный Молодой Лев победил Стура Сумрака в честном поединке, отпустил пару шуток, после чего заставил его есть грязь перед глазами его дяди, и все в честь прекрасной колдуньи. В этой версии не было упоминания о том, что с тех пор он был не в состоянии нормально ходить. Не считая настоящего сражения, дружеские поединки всегда были для Лео самым любимым времяпровождением в мире. Он попытался вспомнить ту радостную улыбку, что обычно была на его лице прежде, когда он дрался. Как у кота, играющего с мышью. Может быть, он и не владел мечом так же хорошо, как Стур Сумрак, но уж Юранда-то он всегда мог отделать! И теперь он собирался доказать это, как бы больно ему ни было. – Ха! – Парой могучих взмахов он отбил клинок Юранда в одну сторону, потом в другую. Вот это больше похоже на правду! Он подготовил атаку, от которой тому пришлось бы солоно даже с затупленным клинком… и ахнул, когда его вес пришелся на больную ногу и та едва не сложилась под ним пополам. С позорной легкостью Юранд обошел его слабый выпад и хлестнул клинком по открывшемуся боку. Лео повернулся, чтобы парировать, но не успел найти равновесие и по-девчачьи взвизгнул, когда боль проткнула его бедро, потом его колено подогнулось, и он распластался на камышовой подстилке, схватившись за ногу. – Кровь и ад! Ты в порядке? – Нет! – рявкнул Лео, отталкивая руку Юранда. – Треклятая нога еще хуже, чем прежде! Он устал от боли. Устал от сочувствия окружающих. Устал от собственного гнева. Устал от необходимости извиняться за свой гнев. Потом он увидел обиженное лицо Юранда и постарался взять себя в руки. – Прости. Всегда думал, что я могу смеяться над болью. Но она со мной постоянно! Я с ней просыпаюсь и с ней ложусь спать. Мне надо собраться с духом, чтобы перейти комнату. Если я забываю что-то нужное наверху, это гребаная катастрофа! – Давай помогу. – Гловард потянулся к нему, словно отец к плачущему младенцу. – Убери от меня свои лапищи! – рявкнул Лео. – Я не какой-нибудь калека, черт подери! Йин с Антаупом обменялись тревожными взглядами. Вообще-то, когда человек яростно отрицает, что он калека, это громче всего говорит о том, что это действительно так. Прежде чем Гловард успел убрать свою огромную ладонь, Лео ухватился за нее и втащил себя наверх, вспрыгнув на здоровую ногу. Постоял несколько мгновений, тяжело дыша, потом стиснул зубы и смирился с неизбежным. – Принеси мне трость! – рявкнул он Юранду. – Знаешь, от чего тебе стало бы лучше? – Гловард сдавил плечи Лео так, что ему моментально стало гораздо хуже. – Снова оказаться в седле! – Точно! Там твое место! – Антауп потряс в воздухе кулаком. – Вести за собой людей! – Чтобы вести людей, нужна битва, – проворчал Лео. – Куда мне их вести? Нарезать круги вокруг своей лорд-губернаторской резиденции? – В Старикланде все время дерутся, – заметил Гловард. – Я слышал, повстанцы в последнее время не дают лорду-губернатору Скальду продохнуть. Думаю, он будет только рад поддержке. – И стирийцев сейчас все просто ненавидят, – подхватил Антауп. – Говорят, Вестпорт превратился в настоящий пороховой бочонок. Одна искра и… бабах! – Ухмыляясь, он развел руками, изображая взрыв. – А уж женщины там… Его ухмылка и руки разошлись еще шире. Белая Вода Йин озабоченно провел пальцами по своей густой бородище. – Не сказал бы, что мне по душе мысль драться с Талинской Змеей. Она побила короля Джезаля уже три раза, и теперь эта сука еще сильнее, чем прежде. – Чтобы побить короля Джезаля, едва ли нужно было звать самого Столикуса, – отрезал Лео. Впрочем, его приятель был в чем-то прав. История показала, что необдуманные вылазки в Стирию ничем хорошим не кончаются. Гловард выпятил нижнюю губу: – Если тебе нужны слабые враги, то я слышал, что гурки могут сделать такое одолжение. Их империя разбита в щепки. О Пророке ни слуху ни духу. Жрецы, князья, вожди и правители дерутся друг с другом за власть. – Прямо как на Севере в старое недоброе время, – добавил Йин. Все волнующие истории Ищейки происходили на Севере в старое недоброе время. Именно тогда такие люди, как Бетод, Черный Доу и Девять Смертей, получили свои имена. Имена, заставляющие кровь быстрее течь по жилам. – Вот как? – пробормотал Лео, сжимая кулаки. – Вообще-то Союз имеет все права на Дагоску, – сообщил Антауп, высоко задирая брови. Лео задрал свои еще выше: – Этот город должен принадлежать нам! Четверо друзей переглянулись, балансируя на грани между шуткой и разговором всерьез. – Климат там хороший, этого не отнимешь. – Йин потрепал Лео по лицу здоровенной лапищей: – Пора вернуть на эти щеки немного краски! Лео отпихнул от себя руку северянина, но идея нашла зацепку в его сердце. При одной мысли о том, чтобы снова возглавить кампанию, боль в его ноге стала меньше. Вернуть Дагоску Союзу? Можно вообразить, какие памфлеты напечатают о такой истории! Им придется устроить ему еще один триумф и на этот раз подобрать награду получше, чем какой-то разукрашенный клинок! – Юранд, как ты думаешь, как нам лучше переправить туда солдат… Он осекся, обнаружив, что его давний друг уставился на него с выражением ужаса на лице. – Скажи, что ты шутишь. – Что? Юранд обвел остальных уничтожающим взглядом, и те, как озорные школьники, застигнутые учителем, один за другим смущенно опустили головы. – Он еще не оправился от последнего смертельного поединка, а вы уже наперегонки уговариваете его ввязаться в следующий? – Ты говоришь прямо как моя мать, черт подери! – вспылил Лео. – Кто-то должен это сделать, раз ее нет рядом. От тебя было достаточно хлопот, когда ты был просто Молодым Львом. Но теперь ты лорд-губернатор Инглии! Под твоим началом целая провинция, полная людей, которые на тебя рассчитывают. Ты не можешь взять и сорваться с места, чтобы ввязаться в первую попавшуюся драку только потому, что ты, черт тебя дери, заскучал! Пару мгновений Лео стоял выпрямившись, оскалив зубы, готовый вступить в драку. Потом его тело расслабилось. Он никогда не мог долго сердиться на Юранда. – Ты прав, ублюдок. – Он всегда прав, – печально подтвердил Гловард. – Он здесь самый умный, – добавил Антауп, отбрасывая со лба свой черный чубчик. – Здравый смысл торжествует! – Юранд со шлепком вложил трость в руку Лео и отошел, качая головой. – А все-таки жаль, – пробурчал Йин. – Да, – отозвался Лео. – Жаль.* * *
– Мы получили послание от его величества… – Вы имеете в виду, от Закрытого совета, – проворчал лорд Мустред. – А точнее, от Костлявого и его прихлебателей, – проворчал лорд Кленшер. Они были знатными ворчунами, эти двое. Они могли бы выигрывать ворчательные турниры. Во что, в конечном счете, обычно и выливались эти заседания. Мать Лео покашляла. – Они просят нас поднять налоги еще на сотню тысяч марок… – Опять?! – только что не взвизгнул Лео, охваченный смятением. Почтенные старики, собравшиеся вокруг стола, закачали седыми головами. За исключением тех, кто уже полностью облысел, – эти качали лысыми головами. – Они пишут, что, поскольку на Севере теперь мир, доходы должны повыситься, и к тому же Инглии больше не требуется настолько большая армия… – На Севере мир только потому, что у нас есть армия! – Лео попытался вскочить, скривился от боли, пронзившей ногу, и был вынужден опуститься обратно в кресло, стиснув зубы, стиснув кулаки, стиснув все, что только можно. – А как насчет военных издержек? Их-то они по крайней мере готовы оплатить? Мать Лео еще раз кашлянула. – В письме… об этом не упоминается. – Кто мы, черт подери, такие – подданные короля или его домашний скот? – вопросил Мустред. – Это попросту неприемлемо! – Возмутительно! – прорычал Кленшер. – Позор! – Мать их растак! – Лео врезал по столу кулаком, заставив подпрыгнуть стопки бумаг и большинство собравшихся. – Ублюдки! Что за чертова наглость! Пока была война, мы не видели от них ничего, кроме благопожеланий, – наступил мир, и мы не видим от них ничего, кроме новых требований! Клянусь, они бы потребовали прислать им мои яйца в запечатанном пакете, если бы сочли, что за них можно взять хорошую цену! – Господа! – Улыбаясь, мать Лео повернулась к собранию. – Вы не могли бы оставить нас на несколько минут? Переговариваясь усталыми голосами, шаркая усталыми ногами, старые инглийские лорды потянулись к двери. Однако едва ли они могли испытывать большую усталость, чем сам Лео. Звание лорда-губернатора завалило его обязанностями. Если бы он не проводил по четыре часа в день за письменным столом, то был бы уже погребен под грудой бумаг. Он не мог представить, как его мать справлялась со всем этим. И в глубине души нередко жалел, что она не справляется с этим по-прежнему. – Мы на вашей стороне, лорд Брок! – окликнул его Мустред, приостановившись на пороге, и его усы завибрировали от преданности. – Мы на вашей стороне, что бы ни случилось! – закивал Кленшер, хлопая брылами. – Будь прокляты эти ублюдки из Закрытого совета! И он затворил за собой дверь. На некоторое время сумрачная комната погрузилась в молчание. Чувствуя, как по капле утекает его гнев, Лео наконец набрался храбрости и посмотрел на мать. На ее лице было то самое выражение – раздражение пополам с разочарованием и одновременно пониманием, что здесь ничего нельзя поделать, – которое она оттачивала с тех пор, как он себя помнил. – Что, еще одна треклятая лекция? – Всего лишь просьба, Лео. – Она взяла его ладонь и сжала в своих. – Я разделяю твое негодование, уверяю тебя. Но ты теперь лорд-губернатор. Ты должен быть терпеливым. – Каким образом?! Лео не мог больше сидеть ни минуты. Выхватив руку, он неловко поднялся, подхромал к узкому окну и открыл приросшую створку. Ему не терпелось ощутить на лице дуновение свежего воздуха. Потирая больную ногу, он устремил взгляд поверх блестящих от дождя крыш Остенгорма в сторону серого моря. – Ты уверена, что я гожусь для этого? Разбираться с мелочными прошениями? На войне я чувствую себя гораздо счастливее, чем в мирное время. – Твой отец был точно таким же. Но дело лорда-губернатора – хранить мир. Закрытый совет знает, что Сумрак относится к тебе с уважением… – Большой Волк уважает только сапог на своей шее! Разоружить нас? Как они могут быть такими слепцами! Полгода не прошло с тех пор, как мы дрались не на жизнь, а на смерть, не видя ни крупицы помощи от этих ублюдков! – Все это так. Но если ты будешь возмущаться каждый раз, когда Закрытый совет сделает что-нибудь возмутительное, тебе придется жить, не выходя из этого состояния. Гнев может вдохновлять, когда он редок. Частый гнев вызывает лишь презрение. Лео длинно выдохнул. Заставил свои плечи расслабиться. Видят мертвые, в последнее время он только и делал, что сердился! – Ты права, я знаю. Ты права. Снаружи повеяло холодом. Он со скрежетом затворил окно. Ухватившись за бедро, сделал несколько прихрамывающих шагов обратно к своему креслу – к своей тюрьме – и рухнул на сиденье. – Может быть, тебе стоило бы прекратить тренировки, – мягко сказала она. – Дать ноге отдохнуть… – Я давал ей отдохнуть, и она начала болеть еще больше! Тогда я начал тренироваться, и ей стало хуже. Я снова дал ей отдохнуть, и это снова не помогло. Ей ничего не помогает, черти б ее драли! Эта клятая нога держит меня как капкан! – Перемена обстановки могла бы помочь тебе развеяться. Лорд Ишер прислал нам приглашение на свою свадьбу. Поездка в Адую – это всегда новые возможности… – Поцеловать королевский зад? – Изложить королю свои соображения. Ты сам говорил, что он человек здравомыслящий. Лео насупился. Он терпеть не мог, когда его мать говорила разумные вещи – после этого было чертовски трудно спорить с ней, не неся околесицу. Она и Юранд постоянно загоняли его в треклятые клещи неумолимого рационального мышления. – Пожалуй, – неохотно признал он. – Ну вот и обратись к его здравому смыслу. Заведи себе друзей в Открытом совете. Отыщи союзников в Закрытом. Используй их раздоры на свою пользу. Ты ведь можешь быть обаятельным, Лео, когда захочешь. Обаяй их. Лео не мог удержать улыбки: – Мама, ты можешь хоть когда-нибудь быть неправой? – Я пробовала пару раз. Как выяснилось, мне это совсем не идет.* * *
– Клянусь мертвыми, ну и вонь, – проговорил Лео, скривив лицо от боли и отвращения, глядя, как лекарь слой за слоем сдирает повязки с его бедра. Тыльной стороной запястья тот поправил съехавшие с переносицы глазные стекла. – Запах совершенно естественный, ваша светлость. – Казалось бы, человек, у которого плохое зрение и при этом постоянно заняты руки, мог бы подобрать себе такие стекла, которые бы не сползали каждую минуту ему на нос. Однако, по-видимому, даже в этом вопросе, как и во многом другом, Лео ждало разочарование. – В рану проникло заражение. – Заражение? Как это произошло? – Некоторые раны просто начинают гнить сами по себе. – Как и все остальное, черти б их всех взяли, – прошипел Лео, когда тот аккуратно сдавил края раны большими пальцами, выжав из нее крупную желтую слезу. Она была похожа на красный глаз, упрямо стиснувший веки, чтобы не видеть правду. – Мне приходилось видеть, как люди полностью поправляются после самых ужасных повреждений, – раздумчиво продолжал лекарь, как если бы обсуждал любопытный научный факт, а не жизнь Лео. – А иногда умирают от какой-то царапины. – Благодарю, вы меня обнадежили. – Как давно была нанесена рана? – Месяцев пять… – выдавил Лео сквозь стиснутые зубы. – Или шесть… а! – Мечом? – В то же самое время и тем же самым мечом, что и эти другие. – Лео показал на шрам на своем лице, уже превратившийся в бледную тонкую линию. Другой, на боку. Третий, на плече. – Они все зажили. А эта… кажется, становится только хуже и хуже. – Нам придется ее дренировать. Это должно облегчить боль. – Делайте, что считаете нужным, – прошептал Лео, вытирая слезы со щеки тыльной стороной руки. – Вы уверены, что не хотите принять немного шелухи, чтобы… – Нет! – Лео вспомнил своего отца, во что он превратился под конец: возбужденно бормочущий бессмыслицу, пускающий слюни. – Нет. Мне нужно… сохранять ясный ум. Для чего, впрочем? Чтобы смотреть из кресла, как тренируются его друзья? Высиживать на бесконечных заседаниях, посвященных налогам? Ему бы стоило покурить шелухи только для того, чтобы вся эта ерунда не так сильно била по нервам. Лекарь протянул ему кусок кожи, чтобы засунуть между зубами. – Возможно, вам не стоит на это смотреть, ваша светлость. – Думаю, что вы правы. Когда-то он радовался блеску стали. Теперь же один вид того, как солнце сверкает на маленьком лезвии, вызвал у него слабость. Он был Молодым Львом! Не было никого храбрее! Лететь в атаку на ряд копий было для него раз плюнуть. Теперь одна мысль о том, чтобы двинуть ногой, дотронуться до ноги, опереться на ногу, заставляла его мучительно съеживаться. Первое, о чем он нынче думал, прежде чем что-нибудь сделать, – насколько это будет больно? Можно подумать, что чем больше ты страдаешь, тем больше привыкаешь к боли, – но на деле все наоборот. Час за часом, день за днем она изматывает тебя, до тех пор пока не остается ничего, что не было бы невыносимым. Так что вместо того, чтобы хранить героическое молчание, он трясся и подвывал на протяжении всей процедуры, стеная каждый раз, когда лезвие касалось раны. Даже еще до того, как оно касалось. Когда все было закончено, он вытащил изо рта изжеванную кожу со свисающими нитками слюны. – Клянусь, это даже больнее, чем было тогда, когда меня ранили! – Возбуждение битвы притупляет боль. – Лекарь протер бедро Лео кусочком ткани и наморщил нос, разглядывая его. – В конечном счете хронические ранения бывает гораздо сложнее переносить, чем свежие. Лео бессильно лежал на спине, выжатый как тряпка. – Когда она зарастет? – Это может занять несколько недель. Может быть, месяцев. – Месяцев? Он сжал кулак, словно намереваясь ударить себя по ноге, но быстро передумал. – Но вам следует знать… – Лекарь, нахмурясь, принялся вытирать руки насухо. – Некоторые раны не заживают никогда. – То есть я могу навсегда остаться в таком виде? – Такая вероятность имеется. Лео отвернул голову и уставился в окно. На серые крыши и серое море позади, искаженные заляпанными дождем мелкими стеклышками. Неужели он станет калекой? Как этот ублюдок Глокта, заточенный за своим письменным столом, зарывшийся в бумаги, как червь в куче гнили? От слез у него поплыло в глазах. Хорошо бы Рикке была здесь! Она бы превратила все в шутку, начала бы валять дурака, и ему… стало бы хорошо. Прошло так много времени с тех пор, как ему бывало хорошо! – На сегодня все. – Лекарь принялся наматывать вокруг бедра Лео свежие повязки, пряча под ними этот сморщенный красный глаз. Он мечтал о том, чтобы вести армии и одерживать великие победы, как рассказывается в книгах. Он мечтал о том, чтобы сразиться на круге и завоевать имя великого воина, как поется в песнях. Он мечтал о том, чтобы выйти из тени своей матери на свет всеобщего признания и быть провозглашенным лордом-губернатором Инглии. Все это ему удалось. И вот куда его это привело. Вот в чем беда с песнями: действие в них заканчивается до того, как все превращается в дерьмо.Лететь по ветру
Нижний, нахмурясь, оглядывал выгоревшие остатки амбаров и домов. Пара дымовых труб еще оставались стоять, пара обгорелых балок еще торчали, тычась в розовое утреннее небо. Нижний отхаркнулся, погонял результаты этого действия у себя во рту, словно пробовал эль, потом сплюнул. Плеваться он был большой любитель. Должно быть, это было его любимым времяпровождением – если не считать убийства людей. – Прямо как та деревня, откуда я родом, – проговорил он. – Ага, – отозвался Клевер. – Хотя деревни все выглядят одинаково после того, как их спалили. – Ты так говоришь, будто много их видел. – Прежде, в военные времена… – подумав, Клевер виновато хмыкнул, – …пожалуй, это было еще до того, как вы все родились… Тогда сгоревших деревень на Севере можно было видеть больше, чем несгоревших. Я-то надеялся, что те дни миновали, но… Сам знаешь, как это бывает: иногда надеешься на что-то и будто этим самым притягиваешь что-то прямо противоположное. Сзади снова послышались клокотание и звуки рвоты. Клевер обернулся взглянуть. – В тебе еще что-то осталось? – Все, уже… – Хлыст выпрямился, утирая рот, – …выходит только что-то вроде соплей, и больше ничего. И он украдкой взглянул вбок краешком глаза, будто от этого зрелище могло стать приятнее. Было видно, что когда-то это были люди. Тут рука, там лицо. Но по большей части это были просто куски мяса, пригвожденные повыше или болтающиеся на обгорелых сучьях деревьев, стоявших посередине деревни, где разбавленный дождем пепел превратился в черную жидкую грязь. Вокруг одного из стволов было что-то намотано – у Клевера было неприятное чувство, что это вполне могут оказаться чьи-то кишки. Словом, что тут говорить, кошмарная картина. – Чертовы плоскоголовые, – пробормотал Хлыст и снова перегнулся вперед, чтобы выкашлять еще одну струйку клейкой слюны. – Вождь… – Во имя мертвых! – заорал Клевер, едва не выпрыгнув из штанов от испуга. Шолла выскользнула из кустов, молчаливая, как раскаяние, и теперь сидела на корточках в каком-то шаге от него: один глаз большой и белый на вымазанном пеплом лице, второй поблескивает из гущи спутанных волос. – Подкрадывайся к ним, девчонка, а не ко мне! Я едва не обосрался! Вообще-то он боялся, что это все же случилось. Так, капельку. – Прости. Она вовсе не выглядела виноватой. Как всегда, она вообще никак не выглядела. Камни могли бы поучиться бесстрастности у этой девчонки. – Надо повесить на тебя колокольчик, – пробурчал Клевер, нагибаясь к ней и пытаясь утихомирить бешено стучащее сердце. – Что там у тебя? – Плоскоголовые оставили следы. Взяли с собой овец. Клочки шерсти на деревьях. Следов полно повсюду. С таким же успехом они могли ехать на повозке. Выследить проще простого. Хочешь, я их выслежу? Давай я их выслежу! – Похоже, Шолла провела столько времени в одиночестве, в компании одних только деревьев, что перестала понимать, какое количество слов может быть необходимым. То роняла их по одному, словно кинжал втыкала, то сыпала сплошним потоком. – Хочешь, вождь, пойдем вместе? Клеверу до сих пор не особенно нравилось, когда его называли вождем. Самый высокий цветок зачастую срывают в первую очередь. Ни один из тех, кого он сам называл вождем за эти годы, не дожил до счастливой старости. – Вообще-то не очень хочу. – Он протянул руку, указывая на прибитые к дереву останки: – Мне совсем не улыбается мысль о том, чтобы мои потроха тоже оказались выставлены в таком вот виде. Повисла пауза. Тот глаз Шоллы, который был виден, а с ним и тайный отблеск второго, повернулись в направлении Нижнего, и тот пожал могучими плечами. Взгляд девушки скользнул дальше, к Хлысту, и тот простонал, выпрямился и снова утер рот рукой. Взгляд скользнул в сторону останков – те, разумеется, оставались висеть на своем месте, среди деревьев. Наконец она перевела взгляд обратно на Клевера: – Но мы ведь пойдем за ними, правда? Клевер раздул щеки. Он только и делал, что раздувал щеки с тех самых пор, как Стур выдал ему эти отбросы со дна горшка и велел идти охотиться на шанка. Однако когда твой вождь ставит перед тобой задачу, ее нужно выполнять, верно? Даже если это далеко не та задача, которую ты выбрал бы сам. – Да, – буркнул он. – Пойдем.* * *
– Вождь? – Чего тебе? Хлыст опустился рядом на колени в мокром кустарнике, нервно крутя копье в бледных руках. – О чем ты думаешь? Клевер встал, попробовал отыскать прогал в листве, чтобы выглянуть в долину. Кряхтя, вытянул одну затекшую ногу, потом вторую, потом опять присел на корточки. – Прошлое… То, что я сделал, и то, что мог сделать по-другому. – Сожаления, да? – Хлыст задумчиво покивал, будто много знал о сожалениях, хотя парень едва ли видел больше шестнадцати зим. – Могло бы быть сплошным шествием удач и триумфов, верно? – Что-то не похоже. – М-да уж… – Клевер длинно вдохнул через нос. – Лететь по ветру, вот чему надо учиться. Отпускать прошлое. От обсасывания своих ошибок никому пользы не будет. – Ты и правда так думаешь? Клевер открыл было рот, чтобы ответить, потом пожал плечами: – Во всяком случае, это то, что я постоянно говорю. Спроси меня еще что-нибудь, и наверняка скоро услышишь мою любимую байку про то, что нужно уметь выбирать момент. – Привычка, так, что ли? – Я как та баба, которая годами готовит муженьку на ужин одну и ту же похлебку, с каждым разом все сильнее ее ненавидит, но больше ничего готовить не умеет. Нижний, осматривавший свою секиру, поднял голову и хмыкнул: – Кто захочет жениться на такой суке? Клевер снова раздул щеки: – И действительно, кто? Как раз в этот момент Шолла огромными скачками взбежала вверх по оврагу, прыгая с камня на камень и на этот раз не заботясь о том, чтобы не шуметь. Она бросилась в кусты и остановилась в подлеске, едва не пролетев мимо Клевера. Девушка тяжело дышала, ее лицо блестело от пота, но в целом смертельная гонка по лесу ее, казалось, особо не взволновала. – Идут? – спросил Хлыст голосом, визгливым от сдерживаемого страха. – Ага. – Все? – спросил Нижний голосом, хриплым от сдерживаемого нетерпения. – Почти. – Ты уверена? – спросил Клевер. Она бросила на него взгляд сквозь спутанные волосы, в которых застряла пара сломанных веточек. – Я неопровержима. – Это точно, – хмыкнул он с тенью улыбки на губах. Что-то подобное могла бы сказать Чудесница. А потом Клевер их услышал, и его улыбка быстро сползла. Сперва это был вой – словно стая волков где-то вдалеке, так что волоски на его загривке встали дыбом. Затем грохот и лязг, словно толпа бегущих людей в доспехах, и у него пересохло во рту. Затем бешеное фырканье, уханье, лопотание и щебет, словно нечто среднее между стадом голодных кабанов и стаей рассерженных гусей, и у него принялись чесаться ладони. – Готовьсь! – прошипел он. Люди в подлеске вокруг него зашевелились, крепче сжимая оружие. – Ну, как говаривал Рудда Тридуба, лучше мы их, чем они нас! – Он пихнул Шоллу краем щита: – А ты давай-ка назад, живо. – Я могу драться! – шепотом возразила она. Клевер увидел, что она вытащила боевой топорик и неприятного вида нож с длинным тонким лезвием. – Я могу драться лучше, чем этот твой герой-блевун! Хлыст выглядел слегка уязвленным, но в то же время и слегка зеленоватым с лица. – Здесь куча народу, который может драться, – отозвался Клевер, – но только одна девчонка, которая может подкрасться к белке и ухватить ее за хвост. Назад, я сказал. Среди деревьев мелькнуло тело, потомеще одно – а потом они вырвались из зарослей на открытое место, мигом заполонили ложбину, просочились между отвесных скал и устремились прямиком на Клевера. В точности как он и планировал. Вот только сейчас его план больше не казался таким уж умным. Они неслись мерзкой волной, гикая и улюлюкая, топоча и болбоча, прихрамывая на ногах разной длины, средоточие зубов, когтей и безумной ярости. Перекрученные, бесформенные тела, пародия на людей, кое-как сляпанная из глины ребенком, из которого никогда не получится скульптора. – Черт! – всхлипнул Хлыст. Клевер ухватил его за плечо и крепко сжал: – Спокойно. В такой момент каждый думает о том, чтобы драпануть, – хоть полмыслишки, да имеется, – и достаточно одного, кто действительно это сделает, чтобы остальные решили, что это отличная идея. Не успеешь глазом моргнуть, как вместо ожидаемой победы будешь удирать по лесу от погони. А у Клевера слишком болели колени, чтобы гоняться по лесам, не говоря уже о том, чтобы делать это в качестве добычи. – Спокойно, – прошипел он снова, глядя, как шанка карабкаются все ближе, как блестит солнце на зазубренных кромках их примитивного оружия, на пластинах и заклепках, вделанных в их громоздкие тела. – Спокойно, – беззвучно выдохнул он, наблюдая, выжидая, пробуя момент на вкус. Он уже мог видеть их лица – если это можно было назвать лицами. Один из передовых напялил на голову перемазанный кровью женский капор, другой размахивал ржавым человеческим мечом, у третьего поверх лица был приторочен конский череп, голова четвертого была покрыта шлемом, сделанным из ложек, – то ли он согнул их, нагрев на огне, то ли просто вколотил в свою башку. Между полосками металла пучились бугры шершавой кожи. Главное – ухватить момент, прежде чем он проскользнет у тебя между пальцев. – Копья! – взревел Клевер, и люди повыскакивали из подлеска, выставив длинные острые орудия вниз по склону ложбины, так что плоскоголовым было больше некуда бежать. Твари замешкались, заскользили по траве, цепляясь когтями, застигнутые врасплох выросшей перед ними чащей сверкающих лезвий. Один, не успев остановиться, полетел прямо на копья, насадил себя глоткой на острие и повис, плюясь черной кровью и пытаясь обернуться, с видом некоторого недоумения от того, что это не получается. Клевер едва не пожалел его. Но жалость – это всегда потеря времени, особенно в бою. – Стрелы! – снова заревел он, и бойцы, спрятанные по сторонам ложбины, высунулись из-за скал. Запели тетивы, и на шанка дождем посыпались стрелы, грохоча, отскакивая, втыкаясь в плоть. Клевер увидел одного, бешено молотящего лапами воздух, извивающегося в попытке дотянуться до древка, торчащего сзади из его шеи. Раз за разом лучники накладывали стрелы, натягивали и спускали тетиву – не сложнее, чем перестрелять ягнят в загоне. В обратном направлении пролетело одинокое копье, но отскочило от камня, не причинив никому вреда. Плоскоголовыми начинало овладевать смятение. Похоже, шанка и люди, будучи загнаны в тупик и оказавшись под ливнем стрел, вели себя примерно одинаково. Один попытался вскарабкаться на скалы, в него вонзилось три стрелы, и он рухнул на голову другого. Третий ринулся прямо на копья и пропорол себе брюхо; лезвие раскромсало ему бок снизу доверху и вырвало из плеча металлическую пластину – на изнанке блеснули окровавленные болты. Клевер увидел, как один плоскоголовый волочит другого, с засевшей в груди стрелой, пытаясь утащить его в тыл – почти то же самое, что сделал бы человек. По крайней мере, более великодушный человек, нежели он сам. Есть над чем задуматься. Неужели у плоскоголовых, помимо крови и воплей, напоминающих человеческие, имеются еще и чувства, как у людей?.. Потом в голову волочившего воткнулось древко стрелы, и он рухнул поверх своего товарища, и на этом демонстрация человеческих чувств закончилась. С обеих сторон. Клевер почувствовал, что они готовы сломаться. – Секиры! – заорал он, и копейщики расступились, очень даже аккуратно. Довольно похоже на то, как они практиковались, что в данных обстоятельствах казалось почти чудом. Из дыры повалили лучшие бойцы, которых дал ему Стур, – кольчуги, щиты и добрые секиры, молотящие плоскоголовых сверху, с горы, со звуком, похожим на стук града по жестяной крыше. Нижний, конечно, был впереди всех. Это был мрачный ублюдок. Бешеный. Он дрался с тем полным отсутствием заботы о собственной безопасности, с которым люди обычно быстро расстаются, если не погибают от него еще быстрее. Чертовски сильный боец, но никто не хотел с ним связываться по причине того, что у него была привычка увлекаться настолько, что ему было уже все равно, кто попадет под его секиру на отмашке. Или даже под прямой удар, если на то пошло. И тем не менее, если тебя послали драться с монстрами, неплохо иметь парочку монстров на своей стороне. Кроме того, откровенная радость, с какой Нижний кидался навстречу Великому Уравнителю, напоминала Клеверу его самого двадцать лет назад, когда его еще называли Йонасом Крутое Поле и неудачи еще не научили его ступать осторожнее. Как раз когда он был готов поздравить себя с тем, что ему удалось остаться в стороне от заварушки, один из копейщиков взвыл и рухнул на землю, схватившись за плечо, и на его месте оказался гигант-плоскоголовый, с ревом потрясающий огромной шипастой палицей. Клеверу еще не приходилось видеть шанка ни таких огромных размеров, ни настолько бронированного. Плоскоголовые любили заклепывать в свои шкуры любые металлические предметы, какие только могли найти, – но этот был с ног до головы покрыт коваными пластинами! Он зарычал, брызжа фонтанами слюны, и взмахом палицы сбил с ног еще одного человека. Остальные поспешно попятились, и Клевер мог без стыда признать, что он был в их числе, с такой же отвисшей челюстью и так же высоко поднятым щитом. Великан шагнул вперед, занося палицу… потом хрипло вскрикнул, зашатался и упал на одно колено. Шолла, проскользнувшая ему за спину, деловито пристроила свой нож между двумя пластинами на его голове и долбанула по рукоятке обухом своего топорика – спокойно, словно вбивала гвоздь. Послышался глухой хруст, и нож вошел в череп шанка по самую рукоятку, вытолкнув один глаз из его окованной железом головы. – Черт, – проговорил Клевер, когда гигант рухнул на землю возле его ног со звуком, напоминающим падение шкафа с кухонной утварью. – Говорила же, я могу драться, – сказала Шолла. Похоже, на этом дело было покончено. Последние несколько плоскоголовых драпали со всех ног. Клевер увидел, как одного из них срубили секирой – кровь хлынула водопадом, – другой упал со стрелой в спине. Еще парочка удирала вниз по ложбине еще быстрее, чем явилась сюда. – Пускай бегут! – крикнул Клевер лучникам. – Пускай принесут весточку остальным. Будут держаться к северу от гор, и мы не будем ссориться. Захотят двинуться южнее – Великий Уравнитель ждет их! Нижний смотрел им вслед: глаза расширенные, шальные, в бороде струйки слюны, кровь струится по лицу. Никто не хотел говорить ему, что бой окончен, и, говоря по чести, Клевер тоже не особо рвался. Но в том-то и дело – когда ты вождь, ты попросту не можешь воздеть руки к небесам и предоставить другим разбираться со всеми проблемами. Поэтому Клевер осторожно подошел к нему, подняв одну руку с раскрытой ладонью, а второй теребя рукоять ножа сзади на поясе. В конце концов, нож под рукой никогда не помешает. – Ну, полегче, – проговорил он, будто пытаясь усмирить злобного пса. – Спокойно. Нижний глянул на него – и взгляд его был вполне себе мирным, как ни странно. – Я спокоен, вождь, – отозвался он, утирая кровь с лица. – Правда, поранился. – Ну, в драке не всегда стоит выбирать собственное лицо в качестве оружия. Клевер отпустил нож и принялся осматривать изрубленные секирами, истыканные копьями, щетинящиеся стрелами трупы, которыми была теперь завалена ложбина. Бой выигран, и ему даже не пришлось ни разу поднять оружие. – Клянусь мертвыми, – пробормотал Хлыст. На конце его копья был нанизан шанка. Он все еще подергивался. – Смотри-ка, ты тоже достал одного, – удивился Нижний. Поставив ногу плоскоголовому на шею, он одним ударом разрубил ему череп. – Клянусь мертвыми… – повторил Хлыст, выронил копье, и его вырвало. – Некоторые вещи не меняются, – заметила Шолла, пытаясь вытащить свой кинжал из черепа великана-шанка. – Все вышло в точности как ты говорил, вождь. – Нижний перекатил ногой мертвого шанка и оставил его пялиться в небо. – Ты зря во мне сомневался, – ответил Клевер. – Самое важное оружие, которое ты берешь с собой в любую битву, – это не копье, не стрелы и не секира. – Меч? – удивленно спросил Хлыст. – Неожиданность, – сказал Клевер. – Неожиданность делает храбрецов трусами, сильных – слабыми, умных – дураками. – Ну и страхолюдины, верно? – сказала Шолла. Она все тащила, тащила – и едва не упала на спину, когда кинжал внезапно высвободился. – Я всегда неловко себя чувствую, критикуя внешность других… Слушай, Нижний, ты ведь когда-то работал у мясника? – Верно. – Может, ты бы смог тогда показать людям, как разрезать этих ублюдков? – Зачем это тебе понадобилось? Хочешь сделать из них сосиски? Кое-кто рассмеялся. Они были готовы смеяться чему угодно теперь, когда драка была окончена и их почти наверняка ждало жирное вознаграждение. – Сосиски плохи тем, что ты никогда не знаешь, что в них положили, – сказал Клевер. – А я хочу, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений. Разложи их так же, как они устроили с теми бедолагами в деревне. Может, мы не говорим на языке шанка, но головы на деревьях будут понятны на любом языке. Да, и заодно кинь несколько штук в тот мешок, показать Стуру. Хлыст уныло вздохнул: – Хочешь порадовать девчонку – тащи ей букет цветов. Хочешь порадовать короля Севера – тащи мешок с головами. – Наблюдение грустное, но от того не менее верное, – отозвался Клевер. – А мне цветы не по вкусу, – заметила Шолла. – Вот как? – Никогда не понимала, в чем смысл их дарить. – А нет никакого смысла. В этом и смысл. Девушка склонила голову набок, явно задумавшись. Нижний хмуро глянул на трупы плоскоголовых, поигрывая секирой и прикидывая, с чего начать. – Никогда не думал, что стану тем, кто набивает мешки головами. – Такие занятия никто не выбирает по доброй воле, – ответил Клевер, снова раздувая щеки. – Однако не успеешь оглянуться, и ты уже на этой чертовой дорожке.Видения
– Она приходит в себя. – Хвала мертвым! – услышала Рикке голос отца, прорывающийся сквозь шипящую черноту. Она застонала и вытолкнула изо рта пропитанный слюной штифт. – Но это уже четвертый раз за эту неделю. – Припадки становятся все хуже, – прохрипела Рикке. У нее ныли зубы, голова раскалывалась. Она разлепила один глаз, потом другой. Над ней стояли Изерн и ее отец, озабоченно глядя на нее. – По крайней мере, на этот раз я не обделалась. – Чтобы гадить, ты должна сперва есть, – отозвалась Изерн, как всегда, с каменным лицом. – Что ты видела? – Я видела реку, полную трупов. Покачивающихся в воде, переворачивающихся, одни лицами вверх, другие лицами вниз. – Я видела двух стариков, которые сражались на круге, и двух молодых женщин, которые держались за руки под золотым куполом. В позолоченной пустоте все еще звенели отголоски аплодисментов. – Я видела знамя с изображением глаза, водруженное позади высокого кресла. И в кресле кто-то сидел… кто это мог быть? – Я видела старуху… – Сморщившись, Рикке прижала ладонь к левому глазу, который был горячим словно уголь, и содрогнулась своему воспоминанию, еще мерцавшему на внутренней стороне век. – Ее лицо было сшито золотой проволокой. Она говорила со мной… Изерн тяжело опустилась на корточки. – Я знаю, кто это. – Ты уверена? – спросил у нее отец Рикке. – Такое лицо трудно с чем-то спутать, верно? Она ведьма. – Изерн взялась за свисавшее с ее шеи ожерелье из рун и фаланг человеческих пальцев и крепко стиснула, так что ее татуированные костяшки побелели. – Это женщина, которую сильно любит луна, или, может быть, сильно ненавидит. Никогда прежде Рикке не видела, чтобы Изерн-и-Фейл чего-нибудь боялась. Это заставило ее саму ощутить страх – еще больший страх, чем обычно. – Это ведьма, которая возвратилась из страны мертвых. – Никто не может уйти от Великого Уравнителя, – пробормотал отец Рикке. – Уйти не может. Но говорят, есть такие, кого… – голос Изерн упал до царапающего шепота, – …посылают назад. Она наклонилась ближе, вцепившись в плечи Рикке жесткими пальцами: – Что она тебе сказала? – Что я должна выбрать, – прошептала Рикке, покрывшись холодным потом. – Выбрать что? – Я не знаю. Изерн оскалилась, высунув кончик языка в дыру на месте отсутствующего зуба. – В таком случае наша дорога лежит наверх, в Высокогорье. Там есть запретное озеро, и возле него – запретная пещера. В ней она и живет. Если можно так сказать о мертвой. Отец Рикке уставился на нее: – Нам действительно так уж необходимо искать помощи у бывшего трупа, сшитого золотой проволокой? – Помощь в странных проблемах приходит от странных людей. – Да, наверное. – Отец помог Рикке подняться. В глазницах пульсировала знакомая до отвращения боль. – Ты должна что-нибудь поесть. При одной мысли об этом к ее горлу подступила тошнота. – Я не голодна. – Посмотри на себя, девочка: одна кожа да кости! – Мне просто нужно глотнуть свежего воздуха. Просто немного подышать. Изерн толкнула скрипнувшую дверь, и в щели блеснули ослепительные кинжалы, тыча, тыча прямо в глаза. Застонав, Рикке закрыла один глаз полностью, а во втором оставила лишь щелку. Ей помогли переправиться через порог. Она чувствовала себя слабой, словно новорожденный теленок. Все болело: подошвы ног, кончики пальцев, даже внутри задницы. Ее усадили на любимую скамейку ее отца в заросшем саду, с видом на крутые улицы Уфриса, спускающиеся к поблескивающему морю. – О-о, это сволочное солнце, – пробормотала она, однако умудрилась улыбнуться, когда налетевший соленый ветерок принялся целовать ее липкое от пота лицо. – А вот ветер – добрый друг. – Там, куда мы отправляемся, все наоборот, – заметила Изерн, взваливая ей на плечи тяжелую овчину. – Там, в горах. – Все зависит от того, где ты находишься. – Отец взял ладони Рикке обеими руками. – Мне нужно возвращаться к этому треклятому собранию. Если меня не будет, они там все перессорятся. – Когда ты там, они ссорятся еще больше. Прямо как дети, честное слово. – Рикке, мы все как дети. Чем ты старше, тем больше понимаешь, что не будет взрослых, которые вдруг придут и сделают все как надо. Если ты хочешь, чтобы что-то было сделано как надо, тебе придется делать это самому. – Вот когда пригодятся мой хребет и мозги, как ты говорил? – И сердце, Рикке. И сердце. Она сжала ладони отца, такие хрупкие и скрюченные. – Я боюсь, что они тебя измотают. – Меня? – Его улыбка никого не убедила. – Ни за что! – Они уже тебя измотали! Он снова улыбнулся, на этот раз более искренне: – Это и значит быть вождем: ты принимаешь трудные решения, чтобы твоим людям не приходилось иметь с ними дело. – Он встал, отряхнул колени, взглянул вокруг на заросшие сорняками клумбы. – Когда-нибудь я усмирю этот чертов сад, вот увидишь! Посиди пока тут на ветерке. Посиди, отдохни. В общем-то, у нее не было особого выбора. Ни на что другое все равно не было сил. Рикке сидела, слушая, как визгливо кричат на крышах чайки, как жужжат пчелы на первых неуверенно распускающихся в саду цветочках. Смотрела на рыбаков у причалов, на женщин у колодца, на плотников, все еще залечивающих раны, которые нанес Уфрису Стур Сумрак. Она подумала о том, доживет ли ее отец до того, чтобы увидеть, как все снова станет как надо. При этой мысли ей стало грустно. Грустно и одиноко. Кем она станет, когда не станет его? Она снова прикрыла глаза, чувствуя, как щиплют слезы. В последнее время она едва отваживалась смотреть, боясь увидеть что-нибудь, чего там еще нет. Едва осмеливалась дышать, боясь задохнуться гарью давно прошедших лет. Изерн всегда твердила, что Долгий Взгляд нельзя раскрыть насильно – но она попыталась это сделать, когда Лео дрался на круге со Стуром Сумраком. Попыталась – и увидела трещину в небе. Попыталась – и увидела слишком много, и теперь никак не могла заставить свой Долгий Взгляд закрыться обратно. – Говорят, у тебя был приступ? Над ней нависла лохматая фигура. На месте одного глаза – тусклый отблеск. – Привет, Трясучка, – отозвалась она. Он сел рядом и принялся глядеть в сторону моря. – Привет, тощая. – Невежливо так говорить. – Я же прославленный убийца, чего ты еще ожидала? – Убивать тоже можно вежливо. И тут она заметила, что здание неподалеку от них горит. Точнее сказать, пылает словно факел – языки пламени вырываются из окон, горящая солома вихрем вздымается над крышей. Рикке осторожно прокашлялась. Даже от этого в голове застучали молотки. – Слушай… видишь вон тот дом? Из дверного проема, шатаясь, выбрел охваченный огнем человек и рухнул наземь рядом с колодцем. Никто не обращал на него внимания. – Какой? Постоялый двор? – Ага. Тебе не кажется, что он… ну, в общем… как будто горит? Трясучка поднял брови – по крайней мере, ту бровь, которая у него оставалась. – Да нет, я бы так не сказал. А по-твоему, он горит? Рикке вздрогнула, увидев, как дымовая труба покачнулась и обрушилась на почерневшие балки, подняв сноп искр. – Да, немножко. Но у меня есть дурная привычка – видеть то, чего нет. – Становится хуже? – Как бы я ни старалась видеть во всем светлую сторону, но похоже, что так. – Рикке почувствовала, как на глаза набегают слезы, и была вынуждена утереть их. Левый глаз снова был горячим. Теперь он был горячим постоянно. – Изерн говорит, что в горах есть женщина, которая может помочь. Мертвая ведьма с лицом, зашитым золотой проволокой. – Ты собираешься искать помощи у нее? – Помощь в странных проблемах приходит от странных людей. – Пожалуй, – отозвался Трясучка. – Я сейчас готова принять все, что мне предложат. А у тебя как дела? – Да вот, сидел на собрании у твоего отца. Говорили о будущем. – И что там, в будущем? – У тебя Долгий Взгляд, ты и скажи. Рикке вновь уставилась на горящее здание, которое на самом деле не горело. Соседний дом тоже понемногу занимался – пока что лишь несколько мест на соломенной крыше. Во имя мертвых, как ей хотелось броситься к ведру с водой! Но как потушить пламя, которого еще нет? Или которое уже давно прогорело? – Огонь и разрушение, – пробормотала она. Трясучка хмыкнул: – Ну это можно предсказать и без всякой магии. Красная Шляпа говорит, что Протекторат должен быть частью Союза – чтобы у нас были свои места в их гребаном Открытом совете, и все такое прочее. – Как-то трудно представить. – А Оксель говорит, что мы должны преклонить колени перед Стуром Сумраком. Скривив губу, Рикке попыталась сплюнуть, но она была настолько слаба, что почти все потекло спереди по одежде. – Отдать ему все своими руками, не дожидаясь, пока он возьмет это силой? – Или попробовать что-то выторговать, пока у нас еще есть с чем торговаться. – А что думает Черствый? – Он пока не может решить, что ему больше нравится, поэтому соглашается со всеми, кто высказывает свое мнение. Во всяком случае, никто не верит, что мы сможем оставаться как мы есть после того, как твоего отца не станет. И никто не верит, что он протянет еще долго. Рикке заморгала: – Жестоко так говорить. Металлический глаз Трясучки блеснул, отражая пламя. – Я же прославленный убийца, чего ты еще ожидала? Во имя мертвых! Теперь горел уже весь Уфрис, облака окрасились оранжевым, желтым и красным, а воздух наполнился воплями, лязгом и прочими звуками войны. Испустив полувздох-полустон, идущий из самого пустого желудка, Рикке закрыла саднящие глаза и прижала их сверху ноющими ладонями, но даже так продолжала чувствовать волны жара на своем лице, ощущать едкий дым в своих ноздрях. Между ее зубами что-то засунули; она подавилась, попыталась вырваться, охваченная внезапной паникой, но не смогла двинуться – что-то крепко держало ее, как лед держит вмерзающее в него тело утопленника. – Она приходит в себя. – Хвала мертвым! – услышала Рикке голос отца сквозь шипящую черноту. – Но это уже четвертый раз за эту неделю. Она рванулась вверх, ощущая за веками режущую боль, и выплюнула штифт. – Припадки становятся все хуже! Она снова была в своей комнате. У нее ныли зубы, голова раскалывалась. Мутным взглядом она посмотрела вверх, на озабоченное лицо отца, пытаясь сообразить, что происходит. – Что ты видела? – спросила у нее Изерн. Снова. – Реку, полную трупов, и сражающихся стариков, и молодых женщин, держащихся за руки, и знамя с глазом, и старуху… – забормотала Рикке, прижимая ладонь к левому глазу, горячему словно уголь. – Ее лицо было сшито золотой проволокой… Те же слова хлестали из нее потоком. Те же слова, что и прежде. – Она сказала, что я должна выбрать. Изерн тяжело опустилась на корточки – в точности как в прошлый раз, – и ее челюсть задвигалась, когда она засунула кончик языка в дыру на месте недостающего зуба. – Что это значит? – Ты знаешь, что это значит! – отрезала Рикке. Каждое слово было новым кинжалом, вонзающимся в голову. – Ты сама мне все объяснила! – И что я сказала? – Что это ведьма, которую прислали назад из страны мертвых. Что луна ее либо очень любит, либо сильно ненавидит. Что она живет в Высокогорье, в запретной пещере возле запретного озера. Ты сказала, что мы должны отправиться туда повидать ее. С каждым ее словом Изерн выглядела все более напуганной. Никогда прежде Рикке не видела, чтобы она чего-нибудь боялась – разве что вот только что, в видении. Это заставило ее ощутить еще больший страх, чем в последний раз. – Ну, я же не буду спорить сама с собой, верно? – буркнула Изерн. – Нам действительно так уж необходимо искать помощи у бывшего трупа, который заново скрепили золотой проволокой? – спросил отец Рикке. Снова. Изерн пожала плечами: – Помощь в странных проблемах… – …приходит от странных людей, – закончила за нее Рикке.Народный любимец
– Змеи! – завопила какая-то женщина, и Вик отшатнулась, только спустя мгновение поняв, что это не предостережение, а выкрик торговки. – Лучшее змеиное мясо в городе! Женщина замахала чем-то наподобие красной веревки перед полным ужаса лицом Огарка. Вик раздраженно протиснулась мимо, распихивая людей. Вежливостью в Вестпорте было ничего не добиться. На ней и в других местах далеко не уедешь. – В жизни не был в таком людном месте, – пропыхтел Огарок, уворачиваясь от жилистой сулджукийки, которая жонглировала выдолбленными тыквами. В Вестпорте и всегда было жарковато, но сейчас, когда вокруг повсюду пылали печи, жаровни, очаги дюжины различных народностей, жара была удушающей. Над ними навис смуглый бородач с длинными клинками в руках, и Вик схватилась было за карман – но то были всего лишь шампуры, унизанные обгорелыми комками мяса. – Такой сочный барашек ты никогда не пробовал! – проревел он в лицо Огарку. – Спасибо, я… – Никогда не говори, если можешь промолчать! – буркнула Вик, утаскивая его прочь. – Для этих людей твое «нет» – удачное начало разговора. Ага, вот и он! Сквозь колышущееся облако пара над огромной сковородой с рисом она заметила Солумео Шудру с тремя охранниками, державшимися к нему вплотную. Двое были стирийцы – массивные, но, на взгляд Вик, не особенно опытные. Третий, южанин, быстроглазый, с заткнутым за пояс исцарапанным мечом, явно представлял наибольшую опасность. Наверняка он и двигается так же быстро. Однако никто не может быть наготове все время, особенно в такой толпе. Ей требовалось всего несколько секунд, чтобы подобраться поближе. Быстрое движение клинка… И потом снова раствориться в хаосе, прежде чем кто-либо успеет осознать, что человек, который мог бы вывести Вестпорт из состава Союза, уже мертв. – Ты уверена? – прошипел Огарок ей в ухо, ухватив за локоть, сквозь лязг сковородок, грохот ложек и ножей, выкрики торговцев. – Лорсен сказал нам его не трогать! – Если бы я всегда делала то, что мне говорят, то до сих пор была бы в какой-нибудь шахте в Инглии. Или была бы мертва. Огарок поднял брови: – Или и то и другое? – Весьма вероятно. Она выдернула свою руку и принялась продираться вслед за Шудрой и его охранниками сквозь забитый людьми арочный проход. Они оказались на рынке пряностей, по-своему столь же ослепляющем, оглушающем и удушающем, как любая из вальбекских фабрик. Корзины и бочонки вздымались кренящимися башнями, на полках теснились блестящие банки с маслами. Солнечный свет оживлял все краски: ярко-красные, оранжевые, желтые порошки, листва всех оттенков зеленого и коричневого. Весы и монеты бренчали и звякали, мужчины и женщины торговались на десяти с лишним языках, вопя, что именно у них – самые лучшие товары! самые дешевые цены! самые честные мерки! Шудра был впереди, он заговорил с одним из торговцев на стирийском, потом с другим – на одном из кантийских наречий, обращаясь то к одному, то к другому и заставив обоих смеяться, пожимая им руки, хлопая их по плечам. Вик притворилась, будто рассматривает прилавок, где были разложены палочки благовоний. Сдерживая дыхание, чтобы не задохнуться от их удушающего аромата, она одним глазом следила за Шудрой сквозь мельтешение толпы. Он зачерпнул из корзины пригоршню засушенных ярко-красных бутонов, поднес к носу, глубоко вдохнул и просиял, улыбаясь продавцу, словно никогда не нюхал ничего прекраснее. – Народный любимец, а? – пробормотал Огарок. – Да, он здесь свой человек, – отозвалась Вик. Именно это и делало его такой угрозой. Она двинулась следом, чувствуя, как металл в кармане стукается о закостеневшее бедро. – Но ножи так же убивают тех, кого любят, как и тех, кого ненавидят. – Это даже проще, – пожал плечами Огарок. – Те, кого любят, обычно ничего не подозревают. Перед ними возник огромный паланкин, и Вик поднырнула под него, едва не сбив с ног одного из носильщиков, так что вся громада зашаталась. Не обращая внимания на вопли и брань пассажиров позади, она продолжала протискиваться сквозь людской поток. Раздался устрашающий рев, и Огарок отпрыгнул от какой-то клетки так резко, что упал бы, если бы Вик его не поддержала. Мать-перемать, тигр! Она никогда прежде не видела этих зверей и едва могла поверить, насколько он огромный, сколько в нем мощи, какая это масса ярко окрашенного меха и мышц. Тигр поворачивался из стороны в сторону, яростно скаля огромные зубы. – Кровь и ад, – пискнул Огарок, когда Вик потащила его дальше, держа за запястье. Они были на зверином рынке. Их окружали визги и вой, уханье и рычание всевозможных животных. Какой-то мальчишка сунул ей прямо под нос печальную обезьянку, и Вик раздраженно отмахнулась. – Ну и иди в… – крикнул он с сильным акцентом, уже пропадая среди множества других лиц. Вик нагнулась, пытаясь высмотреть Шудру сквозь лес ног, потом привстала на цыпочки. Наконец она махнула рукой в сторону одной из крыш. Там на помосте стоял нанятый ею человек, делая вид, будто чинит разваливающуюся трубу. Поймав ее взгляд, он кивнул в сторону бокового проулка. – Сюда! – Вик развернулась в ту сторону, стараясь не бежать. Между высокими зданиями царил неожиданный полумрак, на стенах, увенчанных ржавыми остриями, были намалеваны какие-то лозунги. В дверных проемах блестели глаза, провожая взглядами их поспешное движение. Обгоревший на солнце северянин, валявшийся на груде мусора, прокричал что-то, маша им вслед бутылкой. Вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки, с каждым шагом разбрызгивая вонючую воду. Переулок стал таким узким, что Вик пришлось повернуться боком, чтобы проскользнуть дальше. Спереди донеслись отголоски торжественного пения, потом их накрыл гомон множества возбужденных голосов, и они вырвались на открытое пространство, вымощенное вытертым булыжником. С одной стороны вздымался Великий храм Вестпорта: шесть высоких башенок, похожих на вальбекские трубы, но увенчанные золотыми шпилями вместо облаков дыма. Перед храмом в беспорядке теснились помосты. Точнее, подмостки, на которых выступали мужчины и женщины, одетые в мантии и в тряпье, увешанные гирляндами талисманов и бус, потрясающие книгами и посохами. Взывающие охрипшими голосами к маленьким полумесяцам любопытных зевак, рубящие воздух ладонями, указывающие в небеса скрюченными пальцами, пучащие глаза от волнения и уверенности в своей правоте, обещающие спасение и грозящие проклятием. Каждый уверял, что все остальные – мошенники и лишь он один имеет ответы на все вопросы. Вик презирала их, жалела их, но в глубине ее души таилась и хорошо спрятанная зависть. Ей хотелось бы знать, каково это – так сильно верить во что-то. Настолько, чтобы быть готовым умереть за это. Как Сибальт. Как Малмер. Как ее брат. Как это было бы чудесно – быть уверенным! Знать, что ты – на правой стороне, а не просто на стороне победителей. Но человек не может поверить просто потому, что он так выбрал, правда ведь? – Что это за место, черт возьми? – пробормотал Огарок. – Еще один рынок, – ответила Вик, оглядываясь в поисках Шудры и его людей. – И что здесь продают? – Бога. Она увидела его: он стоял, мягко кивая в такт словам одного из самых спокойных пророков. Его охранники стояли расслабленно – отвлеченные, не ожидающие беды. – Это место подходит, – решила Вик. Толпа достаточно густая. Множество путей для отхода. Но при этом такая сумятица, что немного лишнего шума не вызовет даже поднятых бровей. По крайней мере, до тех пор, пока не будет уже поздно. Она двинулась по направлению к Шудре – не слишком быстро, не слишком медленно, не глядя прямо на него, ничем не выделяясь, неторопливо засовывая руку в карман. Вик прошла мимо раздетой до пояса женщины, стоявшей на коленях на одном из помостов, перед табличкой с какой-то кривой надписью. С горящими экстазом глазами женщина хлестала себя кнутом по голой спине, которая представляла собой сплошную массу новых и полузаживших старых рубцов. – Покайтесь! – визжала она с каждым новым ударом хлыста. – Покайтесь! Она повернулась к Вик, воздев трясущийся палец: – Покайся, сестра! – Попозже, – отозвалась Вик, проходя мимо. Она увидела фигуру в капюшоне. Именно там, где и предполагала ее увидеть. Фигура направлялась к Шудре – не слишком быстро, не слишком медленно, не глядя прямо на него, ничем не выделяясь. – Вон он! – прошипела она. – Выглядит как-то неубедительно, – заметил Огарок. – Он был бы плохим убийцей, если бы бросался в глаза. Вик двинулась вбок, через толпу, потом обогнула помост, на котором покрытый волдырями старик вопил, обращаясь к небесам. Она пристроилась позади фигуры в капюшоне, скользящей по направлению к Шудре, и пошла следом, не отставая. Капюшоны скрывают твое лицо от других, но вместе с тем они скрывают и других от тебя. Незаметно она надела на руку кастет, чувствуя ободряющий холодок металла между пальцами. Блеснула сталь: человек в капюшоне вытащил что-то из кармана и опустил сбоку, держа в руке, полускрытой складками одежды. Вик ускорила шаг, сокращая дистанцию по мере его приближения к Шудре. Ее сердце уже колотилось вовсю, дыхание участилось, когда она начала прикидывать, как это сделает. Пророк закончил свою проповедь, и Шудра, улыбаясь, захлопал в ладоши, повернулся, чтобы сказать что-то одному из своих телохранителей, заметил приближающуюся фигуру в капюшоне и слегка нахмурился. Фигура шагнула к нему, занося нож. Не имеет значения, насколько человек опытен, или силен, или велик ростом, если он не видит твоего приближения. Вик поймала его запястье в момент, когда нож оказался в самой высокой точке, и потащила вниз и назад, одновременно со всей мочи врезав ему сбоку по коленной чашечке. Он ахнул от неожиданности, его нога подкосилась. Вик вывернула ему руку, и нож загремел по булыжнику, потом в падении перевернула и пихнула лицом в каменную мостовую, упершись коленом в его поясницу. Она нанесла ему несколько резких, тяжелых ударов, сопровождая каждый гортанным выкриком – по почке, в подмышку, по шее сбоку, – и он забился, выгнув спину, потом захрипел и обмяк. – Казамир дан Шенкт, я полагаю, – выдавила она сквозь стиснутые зубы. Вик подняла голову: Шудра глядел на нее сверху огромными глазами, его телохранители только сейчас начали вяло хвататься за оружие. – Можете не беспокоиться. Вы в безопасности. Нанятые ею люди уже проталкивались сквозь толпу. Один защелкнул наручники на запястьях убийцы, другой подхватил его под мышку и втащил на ноги. Убийца застонал. – Но, возможно, вам лучше вернуться домой и запереться на засов, – добавила Вик, поднимаясь и грозно хмурясь в толпу в поисках других угроз. – И, может быть, не выходить на улицу, пока не пройдет голосование. – Вы спасли мне жизнь! – выдохнул Шудра. – Кто вас прислал? Стирийцы? Вик презрительно фыркнула: – Меня прислал Союз! С удовлетворением увидев на его лице еще более потрясенное выражение, чем прежде, она кивнула в сторону яростно бранящегося убийцы, которого волокли прочь ее люди: – Стирийцы прислали его.В надежных руках
– Ваше величество! Веттерлант кинулся вперед, прижав лицо к прутьям решетки. Это был человек приятной наружности, с массой игривых темных локонов, однако в его глазах чего-то не хватало. – Благодарение Судьбам, вы пришли! Со мной здесь обращаются как с собакой! – Мы обращаемся с вами как с преступником, лорд Веттерлант, – проскрипел Глокта. Практик подкатил его кресло к камере, поставил на стопор и отступил в тень. Тени были единственным, в чем здесь, внизу, не было недостатка. – Это Допросный дом, а не гостиница. И вы занимаете одни из лучших апартаментов, которые у нас имеются. – Здесь есть окно. – Верховный судья Брюкель указал сквозь прутья на крошечный квадратик света под самым потолком. – У него есть окно! – Даже у меня, можно сказать, нет окна, – добавил Глокта. – Вы смеете говорить со мной об окнах? Вы, калека-пережиток?! – вскипел Веттерлант. – Ваше величество! Прошу вас! Я знаю, что вы человек здравомыслящий… – Мне нравится так думать, – согласился Орсо, выходя на свет. – Насколько я понимаю, вы затребовали королевского правосудия… моего правосудия. Он все еще время от времени забывал, что является королем, несмотря на обращение «ваше величество», которое слышал по пять тысяч раз за день. – Совершенно верно, ваше величество! Я отдаю себя на вашу милость! Со мной дурно обращаются! Меня держат здесь по ложному обвинению! – Это какому же? В изнасиловании или в убийстве? Веттерлант мигнул: – Э-э… в чем угодно! Я абсолютно ни в чем не повинен! – Убийство, насколько я понял, наблюдало… сколько их там было, Глокта? – Семнадцать свидетелей, ваше величество. Все подтвердили свои заявления под присягой. – Семнадцать вонючих крестьян! – Охваченный внезапной яростью, Веттерлант сжал прутья. – Их слово для вас весомее моего? – Самой цифры достаточно, – ответил Орсо. – Вашего смотрителя уже казнили на основании их показаний. – Мерзавец! Это была его идея! Я пытался отговорить его, но нет! Он мне угрожал! Глокта с отвращением всосал воздух сквозь беззубые десны: – Минуты не прошло, и вот ваша невиновность превращается в действия под принуждением. – Еще немного, – буркнул верховный судья, – и он окажется жертвой. – Мы можем поговорить наедине? – Голос Веттерланта становился все пронзительнее. – Как мужчина с мужчиной, а? Орсо, прошу тебя… – Мы никогда не были на «ты», – отрезал Орсо, – и сейчас не тот момент, чтобы начинать, как вы считаете? Веттерлант перевел взгляд с Глокты на Брюкеля, потом снова взглянул на Орсо и, по-видимому, нашел для себя нечто обнадеживающее. – Все пошло совсем не так, как я хотел! Я просто собирался немного пошалить… – Сперва невиновность, затем принуждение, теперь шалость, – подытожил Глокта. – Вы должны меня понять, ваше величество. Вы и сами в молодости нередко попадали в сомнительное положение… Орсо во все глаза уставился на него. – Попадал в сомнительное положение – да, несомненно. Но я, черт меня подери, никогда никого не насиловал! Он понял, что выкрикнул последние слова во весь голос, едва не дав петуха. Верховный судья нервно отступил на шаг назад. Глокта чуть сузил глаза. Веттерлант моргнул, и его нижняя губа задрожала. – Что со мной будет? – прошептал он, и его глаза вдруг наполнились слезами. Было странно наблюдать такой крутой поворот – от гневного брызганья слюной до мелодраматической жалости к себе, за какие-то несколько мгновений. – Обычным наказанием, – забарабанил верховный судья. – За подобные преступления. Является повешение. – Я член Открытого совета! – Как вы сами убедитесь, мы все болтаемся примерно одинаково, – мягко сказал Глокта. – Но членов Открытого совета нельзя вешать! – Невиновность, принуждение, шалость, неприкосновенность. – Орсо склонился к решетке: – Вы потребовали королевского правосудия. Я вам его предоставлю. Повернувшись на каблуках, он зашагал прочь. – Ваше величество! – завыл Веттерлант ему вслед. Практик развернул кресло Глокты к выходу, взвизгнув колесом. – Орсо! Умоляю! Дверь за его спиной затворилась с глухим лязгом, напомнившим Орсо топор палача, втыкающийся в плаху. Он слегка поежился, продолжая шагать и испытывая глубокую признательность судьбе за то, что находится не по ту сторону. – О черт! – прошипел Брюкель. Женщина весьма устрашающей наружности, со стальной проседью в черных волосах и в угловатом платье, содержащем далеко не гипотетическое количество стальной арматуры, рассекала воздух, направляясь к ним с решительностью военного корабля под всеми парусами. – Это еще кто? – вполголоса осведомился Орсо. – Мать этого мерзавца, – буркнул Глокта уголком рта. – О черт! – Ваше величество! – Напряженный книксен леди Веттерлант говорил о едва сдерживаемой ярости. – Леди Веттерлант. – Орсо не очень понимал, какой тон ему следует взять, и застрял посередине между суровой учтивостью гостя на похоронах и смущением мальчишки, пойманного на воровстве яблок. – Мне… э-э… жаль, что мы не встретились при более благоприятных обстоятельствах… – В вашей власти сделать их более благоприятными, ваше величество. Надеюсь, вы собираетесь отклонить это нелепое обвинение? Орсо испытывал искушение так и поступить – просто чтобы избежать дальнейшего разговора. – Я… боюсь, что это невозможно. Свидетельства слишком убедительны. – Свидетельства завистливых простолюдинов? Моего сына подло оговорили! Оклеветали бессовестные враги! Вы хотите встать на их сторону? – Это вопрос не сторон, мадам, но справедливости. – Вы называете это справедливостью? Он сидит в тюрьме! – У него, – вставил Брюкель, – есть окно. Леди Веттерлант обдала верховного судью таким взглядом, от которого могло застыть молоко. – Я принадлежу к старинному роду, ваше величество. У нас много друзей. Орсо съежился, как под порывом холодного ветра. – Не сомневаюсь, что это большое утешение для вас, и для них тоже, но это не имеет никакого отношения к виновности или невиновности вашего сына. – Это имеет отношение к последствиям вынесенного вердикта. Весьма существенное отношение! У вас тоже есть ребенок, ваше преосвященство… Левый глаз Глокты неприятно дернулся. – Это угроза? – Это смиренная мольба. – Однако высказанная тем самым тоном, какой обычно используют для угроз. – Я прошу вас заглянуть в свое сердце. – О, оно у меня очень маленькое. Люди, которые пытаются найти в нем хоть что-нибудь интересное, как правило, остаются разочарованы. Леди Веттерлант поджала губы. – Не сомневайтесь, я употреблю все свое немалое влияние, чтобы мой ребенок вышел на свободу! – В рамках законности, – вставил Брюкель. – Я надеюсь. Леди Веттерлант подвинулась к нему: – Любовь матери к своему ребенку превыше законности! – Не стоит на это рассчитывать. – Глокта дернул головой, и практик двинул его кресло вперед с такой силой, что наехал бы на леди Веттерлант, если бы она не отшатнулась в сторону. Орсо воспользовался случаем, чтобы поспешно ретироваться вслед за ним. – Сделайте правильный выбор, ваше величество! – завопила леди Веттерлант ему вслед настолько пронзительно, что он снова сжался. – Умоляю вас! Ради меня! Ради вас самих! Сделайте правильный выбор! – Обязательно, – пробормотал Орсо. Однако он сомневался, что они с леди Веттерлант имеют в виду одно и то же. Слова «правильный выбор» каждый понимает по-своему. В том-то и беда.* * *
Вернувшись, Орсо застал в саду Байяза. Первый из магов стоял среди аккуратно подстриженных клумб, на которых только-только начинали проклевываться первые бутоны, хмуро глядя на Дом Делателя, чьи резкие очертания виднелись над зубцами увитой плющом дворцовой стены. – Лорд Байяз! – В приветствии Орсо прозвучало больше недовольства, чем ему хотелось бы. – Вы все еще с нами? – Ваше величество. – Первый из магов с улыбкой поклонился, но его зеленые глаза остались жесткими. – Фактически я действительно вскоре вас покину. – А? А-а… Орсо давно не терпелось отделаться от старого проныры, но теперь, когда это стало реальностью, он обнаружил, что ему не хочется с ним расставаться. Возможно, ему был нужен кто-то, на кого можно свалить вину. Теперь же, как обычно, ему останется только винить во всем самого себя. – Я не собирался оставаться здесь так долго, но послесмерти вашего отца я хотел удостовериться, что корона… будет передана без инцидентов. – Беспорядки в Вестпорте, беспорядки в Вальбеке, беспорядки среди простонародья, беспорядки среди знати? – Орсо невесело усмехнулся. – Инцидентов могло бы быть и поменьше. – Нам с вашим отцом довелось бороздить и более беспокойные воды. Байяз длинно вдохнул через нос, сморщился и откашлялся. Когда ветер дул с запада, воздух всегда был плохим – едким от дыма множества труб, торчавших одна выше другой над районами Трех Ферм и Арками. – Времена меняются. – Байяз не спеша зашагал по садовой дорожке, не оставив Орсо другого выбора, кроме как двинуться следом. Дорожка была слишком узкой для двоих, и Орсо, тащась за его плечом, чувствовал себя не столько королем, сколько дворецким. – Я рад, что мне довелось сыграть роль в наступлении новой эры, но… сознаюсь, в Адуе я чувствую себя несколько устарелым. Кроме того, есть и другие дела, требующие моего внимания. Насколько я могу судить, Союз находится в надежных руках. – В смысле, в моих? Байяз удостоил его беглым взглядом: – Скажем так, в достаточно надежных… Каково ваше мнение о Федоре дан Веттерланте? Орсо, не сдержавшись, фыркнул: – Виновен, как моровая язва, и полный говнюк в придачу! Не знаю, встречал ли я в своей жизни человека, который вызывал бы у меня большее отвращение. – Вашему величеству везло со знакомыми, – заметил Байяз, похрустывая по идеально откалиброванному гравию. – Я знавал множество людей того же типа. – Он похож на злодея из какой-нибудь безвкусной пьесы. – Должен признаться, я всегда питал некоторую симпатию к злодеям. Героизм хорош в целях развлечения публики, но рано или поздно становится нужен тот, кто действительно что-то сделает. – Может быть, ваши злодеи были талантливо написаны. Если бы вы встретили Веттерланта в книге, то не поверили бы в него! Как, черт побери – как человек может докатиться до такого? – Достаточно всю жизнь давать ему все, что он хочет. И не требовать ничего взамен. Орсо нахмурился: примерно то же самое он мог бы сказать и о себе. – Мне ужасно неприятно, что приходится тратить столько усилий на такое ничтожество. Ломатели в Вальбеке… – …были изменниками, ваше величество. – Но, по крайней мере, у них были на то причины! По крайней мере, они считали, что поступают правильно. А у Веттерланта, чтоб ему пусто было? Какие у него могут быть оправдания? Он даже не позаботился их придумать! Он даже не видит необходимости их придумывать! Черт побери, я терпеть не могу повешения, но такие люди просто сами напрашиваются. Хотелось бы, конечно, все же найти какой-то компромисс… – Разумеется, вы вправе попытаться. – Разве? – Каждое поколение должно решать за себя. – Байяз остановился, с улыбкой глядя на прекрасный белый цветок, первым раскрывшийся в этом саду навстречу весеннему солнышку. – Если мы станем цепляться за то, что нам знакомо, откуда тогда взяться прогрессу? – А вы не могли бы устроить все это с помощью… – Орсо вяло повел рукой в сторону Дома Делателя, – …заклинания или чего-нибудь такого? – Магия исчезает из мира. Я уничтожил Тысячу Слов пророка, считавшуюся несокрушимой. Те немногие из едоков, что остались в живых, прячутся на Юге, пытаясь удержать на плаву обломки своей разрушенной империи. О масштабе человека судят по его врагам. Достойных врагов порой не хватает больше, чем друзей. – Байяз вздохнул, потом пожал плечами: – Магия исчезает из мира, но, говоря по правде, большинство проблем всегда было гораздо проще решить несколькими хорошо выбранными словами. Или хорошо заточенной сталью. – Так, значит, мне предстоит быть опорой, а? – Той, которой всегда пытался стать ваш отец. При этих словах Орсо ощутил наплыв грусти. – Я-то всегда думал, что он может сделать все что захочет и ничего не делает только из страха, от слабости или из-за некомпетентности. Теперь я вижу, что его тянули одновременно в стольких различных направлениях, что все его силы уходили на то, чтобы оставаться стоять на месте. – Да, исполнять такую роль может быть нелегко. – Байяз протянул руку и коснулся цветка кончиком пальца, нежно стряхнув с его лепестков несколько сверкающих капель росы. – Над живыми королями всегда насмехаются, но стоит королю умереть, и он становится объектом поклонения. Кто-то должен вести людей. Кто-то должен принимать трудные решения. Ради всеобщего блага. – Почему-то я сомневаюсь, что меня будут за это благодарить, – пробормотал Орсо. Байяз, на мгновение блеснув зубами, аккуратно отщипнул цветок ногтем большого пальца и продел стебель в петлицу своего камзола. – Ждать от людей благодарности было бы излишеством.* * *
– Лорд Ишер, благодарю, что пришли. – Разумеется, ваше величество, как только я получил вашу записку… Орсо ужасно хотелось спросить Ишера, к какой армии принадлежит его невероятно пышный мундир, поскольку он совершенно точно никогда не служил в союзной. Но, с другой стороны, на самом Орсо мундир был еще пышнее, а единственной военной операцией, в которой он участвовал, было окружение одного из его собственных городов и повешение двух сотен его собственных подданных. Если уж говорить о самозванцах, то он сам был худшим из всех во всем Земном Круге, поэтому он встретил гостя широкой улыбкой, подавив искушение сделаться в придачу еще и лицемером. В общем и целом Орсо понемногу учился справляться с искушениями. Или, по крайней мере, так он себе говорил. – Поразительная комната, – пробормотал Ишер в более чем уместном восхищении. Он разглядывал потолочную резьбу, в мельчайших деталях изображавшую полог леса, с золотыми и серебряными заводными птичками, спрятанными между ветвей. Раньше, если их завести, они принимались петь, но механизм уже давно поломался. Комната, без сомнений, производила впечатление, именно поэтому Орсо и выбрал ее для этой беседы. Тем не менее он не мог отделаться от мысли, что тот монарх, который ее соорудил, мог бы попросту порезвиться в одном из множества принадлежащих ему настоящих лесов и выгадать несколько сотен тысяч марок на уплату своих долгов. – Ее называют «Комнатой Листьев», – пояснил он. – По очевидным причинам. – Я понятия не имел, что она существует. – В этом дворце есть, наверное, дюжина не менее великолепных комнат, о существовании которых не знаю даже я, хотя предполагается, что я здесь хозяин. – Орсо указал Ишеру на кресло, думая о том, как это прозвучало. – Или… по крайней мере, хранитель, в этом поколении. В восточном крыле есть зал настолько большой, что моя мать ездила там верхом. Она даже приказала выложить его пол дерном. – Ваше величество, позвольте выразить вам мои соболезнования в связи со смертью вашего отца. У меня еще не было возможности сделать это лично, и хотя я признаю, что между нами имелись некоторые разногласия, он был человеком, которым я всегда от души восхищался. – Благодарю вас, лорд Ишер. Я, со своей стороны, хочу принести мои поздравления в связи с вашей грядущей свадьбой. В последнее время у нас происходит так немного радостных событий! – Тяжелые времена, ваше величество… Нет, мне ничего не нужно. Последняя фраза была обращена к напудренному лакею, который склонился к ним, искусно балансируя серебряным подносом на кончиках пальцев. – Мне тоже. – Орсо взмахом руки отпустил прислугу и прошаркал к краешку своего кресла. – В молодости я любил танцевать, но, с тех пор как на мне оказалась корона, я предпочитаю прямо переходить к делу. Я бы хотел поговорить с вами, откровенно, по-мужски, о деле Федора дан Веттерланта. – Кошмарная история. – Ишер мрачно покачал головой. – И у нее есть все перспективы причинить немало вреда. Разногласия между Закрытым и Открытым советами – все равно что раздоры между мужем и женой… – …А их брак в последние годы и без того был далеко не из счастливых, – заметил Орсо, вспоминая стиснутые зубы своего отца во время их фехтовальных поединков. Ишер скупо улыбнулся: – Признаю, Открытый совет порой бывает довольно сварливой супругой. – А Закрытый – деспотичным и невнимательным супругом. Никто не знает этого лучше, чем я, поверьте. – Возможно, представители старшего поколения с обеих сторон чересчур окопались на своих позициях. Иногда нужно вмешательство молодых, чтобы найти новые пути и двигаться вперед. Орсо согласно кивнул. – Честно говоря, мои советники считают, что в интересах нации будет лучше всего, если суд вообще не состоится. Если Веттерлант так и останется гнить на нейтральной территории между невиновностью и виной. – Такое решение имеет смысл, с их точки зрения, но… если позволите? – Орсо махнул рукой, предлагая ему продолжать. – Оно не удовлетворит никого. Веттерлант по-прежнему будет блеять из своей клетки, требуя правосудия, его друзья в Открытом совете будут блеять в его поддержку, его мать по-прежнему будет торчать занозой у всех в боку… – Несомненно. – …в то время как простонародье будет видеть, что правосудие так и не свершилось, и продолжать копить злость. И кроме того… надеюсь, вы не сочтете меня наивным, но здесь есть и вопрос нравственности. Это станет победой целесообразности в ущерб принципам. – А этого добра у нас и без того предостаточно. – Орсо даже не смел надеяться, что все пойдет так хорошо. – Вы просто высказываете мои мысли! – С вашего позволения, ваше величество, могу ли я предложить компромиссное решение? – Вы полагаете, что оно существует? Орсо ожидал, что придется его уламывать, грозить или торговаться – а Ишер был готов сам поднести его в подарок! – Я взял на себя смелость поговорить с лордом Хайгеном и лордом Барезином. Оба – влиятельные люди, мои давние соратники. К тому же в город скоро прибудет мой друг Леонольт дан Брок. В политике он новичок, но пользуется потрясающей популярностью. – Угу, – пробурчал Орсо. О потрясающей популярности Молодого Льва в целом можно было бы распространяться и поменьше. – Я уверен, что с их помощью… мне удастся добиться в Открытом совете широкой поддержки вердикта о длительном тюремном заключении. – Веттерлант совершил изнасилование и убийство. – Таковы обвинения. – Черт подери, он сам это не особенно отрицает! – Говоря «длительном»… я имею в виду бессрочном. Орсо поднял брови: – Открытый совет одобрит пожизненное заключение для одного из своих членов? – Большинство из них возмущены его поведением не меньше нас, ваше величество. Они только того и желают, чтобы свершилась справедливость. – О его матери этого определенно не скажешь. – Я хорошо знаю леди Веттерлант. Все ее неистовство – не более чем отчаянные попытки тигрицы защитить свое дитя. Она женщина эмоциональная, но не глупая. Уверен, что когда она поймет, какова альтернатива… то сама поможет мне добиться признания вины. – Вы говорите о добровольном признании? – Полном и чистосердечном, без необходимости прибегать к… посредничеству архилектора. Суд в таком случае будет пустой формальностью, демонстрацией того, как вы вершите правосудие: твердо, но справедливо. Того, как вы распоряжаетесь своей властью: без промедления и без лишних споров. Демонстрацией нового духа сотрудничества между Открытым и Закрытым советами. – Что ж, это было бы вполне неплохо. – Должно быть, впервые в жизни Орсо наслаждался, обсуждая государственные дела. – В конце концов, мы же Союз, а, черт побери? Мы должны стремиться к взаимопониманию! Возможно, из этого дела все же выйдет что-то хорошее. Орсо откинулся на спинку, во весь рот улыбаясь позолоченным птицам на потолке: – Я в самом деле терпеть не могу повешения! – Каким нужно быть чудовищем, чтобы получать от них удовольствие, ваше величество? – с улыбкой отозвался Ишер.Засада
«Скрип, скрип, скрип» – скрипело колесо отцовского кресла. Сперва Савин щурила глаза. Потом стискивала зубы. Еще немного, и с каждым оборотом этого колеса ей приходилось собирать все силы, чтобы не завопить. Она провожала отца до работы, а затем возила его в кресле до работы, раз в месяц, с тех пор, как была девочкой. Одним и тем же маршрутом – вдоль аллеи Королей, между статуями Гарода и Байяза, открывавшими хмурый парад союзных героев. С одними и теми же разговорами, похожими на фехтовальный поединок, в котором ты никогда не уверен, что клинки действительно затуплены. С одними и теми же насмешками над несчастьями других. Савин не видела причин менять свой распорядок лишь из-за того, что ее старая жизнь развалилась, так что она продолжала имитировать привычные действия. По-прежнему ходила, словно призрак среди руин дома, в котором она умерла. По-прежнему трепыхалась, словно змея с отрубленной головой. Впрочем, над несчастьями она теперь смеялась не так часто – как выяснилось, собственные беды кажутся гораздо менее забавными, чем чужие. – Тебя что-то беспокоит? – спросил ее отец. Хотя на самом деле он, конечно же, не был ее отцом. – Нет, ничего особенного, – солгала Савин. Всего лишь череда неудачных капиталовложений, сеть разваливающихся знакомств, катастрофическая любовная связь с ее собственным братом, крушение всех ее самых заветных стремлений, постоянное ощущение гнетущего ужаса, ноющая боль в груди, периодически накатывающее изнеможение, почти непрерывный позыв к рвоте, плюс незначительный факт, что сама она ублюдок и носит ублюдка, что она превратилась в самозванку в собственной жизни, объятую вечным страхом. Помимо этого все было в порядке. Скрип, скрип, скрип, мать его растак. Чем она, черт подери, думала, когда просила Карнсбика соорудить эту визгливую конструкцию? – Как бизнес? Еще большая катастрофа. – Хорошо, – вновь солгала Савин, вкатывая кресло в гигантскую тень Арнольта Справедливого. – Если они будут продолжать копать в том же темпе, канал будет завершен к следующему месяцу. – Ты позволила Корту отделаться предупреждением? Я думал, ты с него шкуру сдерешь, хотя бы в качестве предупреждения для других партнеров. – Люди с содранной шкурой не способны платить. Кроме того, Зури говорит, что умение прощать близко к божественному. – Ты теперь цитируешь ее писания? Кто из вас двоих компаньонка, ты или она? – Она мой друг, – сказала Савин. (Причем единственный, которому она доверяла.) – То, что ты когда-то нас познакомил, было, наверное, лучшим, что ты для меня сделал. – Нам всем нужен кто-то, на кого мы можем положиться. – Даже тебе? – О чем ты говоришь? Я с кровати встать не могу без помощи твоей матери. Савин скрипнула зубами. Чего ей действительно хотелось, так это закатить отца на мост и скинуть в воду, после чего укрыться где-нибудь и нюхнуть жемчужной пыли – хотя в ее лице все еще чувствовалось онемение после предыдущей понюшки. Однако парапеты на мостах были слишком высокими, а на аллее Королей не имелось ни одного укромного местечка, так что на данный момент окончания пытки не предвиделось. В конце концов, пытки – как раз то, чем знаменит ее отец. Воистину, как он любил говорить, жизнь – это страдание, которое мы испытываем в промежутках между разочарованиями. Она покатила кресло дальше, между величественными скульптурами Казамира Стойкого и его архилектора Цоллера. – Постарайся не слишком ее винить. – Ее отец немного помолчал. Савин смотрела на то, как ветерок колышет редкие белые волоски на его макушке, усеянной коричневыми пятнами. – По крайней мере, с тем же успехом ты могла бы винить меня. – О, обвинений у меня хватит на всех, поверь мне. – Ты вроде бы сказала, что умение прощать близко к божественному? – Так думает Зури; я не настолько уверена. Мне не близко ни то ни другое. Впереди была последняя статуя, все еще в лесах; за ней виднелась трепещущая зелень парка. Последний из королей, совсем недавно почивший, – Джезаль Первый. Воплощение рассеянно-благодушной нерешительности, которому королевские скульпторы пытались придать вид повелительной суровости. При одном взгляде на его лицо Савин почувствовала новый прилив тошноты. Ее дядя, лорд-маршал Вест, располагался напротив. В его чертах можно было уловить нечто от ее матери – в том, как он хмуро вглядывался в морскую даль, словно увидел там гуркский флот и собирался потопить его одной лишь силой своего неодобрения. Рядом с ним возвышался еще один Байяз, весьма похожий на того, что стоял в другом конце аллеи. Семисотлетняя история Союза, начинающаяся и заканчивающаяся одним и тем же лысым ублюдком. – Очаровательная картина! – Им заступил дорогу коренастый человек в превосходно сшитом костюме. Савин не сразу осознала, что это сам Байяз, с отблескивающей на солнце лысой макушкой. Он был похож не столько на легендарного волшебника, сколько на преуспевающего торговца. – Мои собственные братья и сестры вечно грызутся между собой. Как тепло делается на сердце, когда видишь отца и дочь, наслаждающихся обществом друг друга! Правильнее было бы сказать: палача и никак с ним не связанную женщину, которые почти не разговаривают друг с другом. – Лорд Байяз! – В голосе отца Савин отчетливо слышалось замешательство. – Я думал, вы возвращаетесь на Север. – Я уже шел в порт, но задержался, чтобы взглянуть на новые статуи. – Маг махнул рукой в сторону короля Джезаля: – Поскольку я был лично знаком со всеми персонажами, мне хотелось удостовериться, что их изображения не искажают истину. Предполагается, что я удалился от дел, но для владельца предприятия – уверен, леди Савин подтвердит мои слова, – почти невозможно найти людей, которые в их отсутствие смогут вести дела как надо. – Правильное финансирование, вот ключ ко всему, – натянуто отозвалась Савин. – Когда Инглии требовалась помощь, казна была пуста. Однако памятники мы можем себе позволить. – Наверняка вам не нужно читать лекции о том, как важно разумно вкладывать средства. Светлое будущее основывается на надлежащем почтении к прошлому. Семена, посеянные в прошлом, дают плоды в настоящем, э, ваше преосвященство? – Насколько мне известно, они никогда не прекращают цвести. – Отец протянул руку через плечо и положил поверх руки Савин. – Но нам не следует отнимать у вас слишком много времени… – У меня всегда найдется время для встречи с путеводными звездами нового поколения! В конце концов, им принадлежит будущее. – Даже если нам придется силой вырвать его у прошлого, – отозвалась Савин, вытаскивая руку из-под отцовской ладони. – То, что хоть чего-нибудь стоит, очень редко достается задаром. Уверен, это тоже вам известно. – Байяз улыбнулся, глядя на отца Савин. Того, что сидел в кресле, а не увековеченного в камне. – Не сомневаюсь, что наступит день, когда ваш отец тоже окажется здесь. В конце концов, кто пожертвовал большим для своей страны? Повернувшись, Байяз взглянул на статую лорда-маршала Веста. – За исключением, может быть, вашего дяди, – добавил он. – Который отдал жизнь, защищая ее. – Кажется, мы собирались не искажать истину? – Савин была не в том настроении, чтобы подыгрывать старому дураку. – Насколько я знаю, он остался в живых после нападения гурков, но умер от болезни, которую вы выпустили на свет, когда разрушили половину Агрионта. – Что ж, – благодушие Байяза было ни капли не поколеблено, – если этот ряд статуй нам о чем-то и говорит, так это о том, что любую историю можно рассказать по-разному. – Похоже на то, – отозвалась Савин, переводя взгляд с настоящего Первого из магов, который был ниже ее ростом (во всяком случае, сейчас, когда она надела сапоги), на его гигантское изваяние. – Савин, – вполголоса проговорил ее отец предостерегающим тоном. – Какая энергичная молодая особа! – Байяз окинул ее тем же взглядом, каким она, бывало, смотрела на членов Солярного общества, оценивая, который из них достоин ее инвестиций. – Придет день – и возможно, этот день уже не за горами, – когда Союзу потребуется, чтобы его возглавил кто-то, обладающий здравым смыслом и крепкими нервами. Кто-то, кто не побоится того, что должно быть сказано. Того, что должно быть сделано. С ломателями и сжигателями необходимо покончить! В его голосе впервые послышались нотки истинного гнева, и по какой-то причине Савин внутренне сжалась. – Вы ведь были в Вальбеке. Знаете, что они там сломали и сожгли первым делом? Савин сглотнула, борясь с подкатывающей тошнотой. «Спокойно, спокойно, спокойно!» – Мне… – Банкирский дом «Валинт и Балк»! Это была атака на предприятие. На прогресс. На само будущее! Если нынешняя администрация не может совладать с ситуацией… нам придется найти кого-то другого, кто сможет. – Я надеюсь послужить короне еще долгие годы, – проскрипел ее отец. – Королю Орсо потребуется не меньшее руководство, чем его отцу. – Руководство не обязательно должно ограничиваться Белым Кабинетом. Оно может осуществляться и в театральном фойе или комфортабельных гостиных… или, как знать, возможно даже в кабинетах писателей? Такой выбор слов едва ли мог быть случайным. Савин ощутила, как из-под ее воротника распространяется волна жара. Байяз улыбнулся ей, но в его глазах улыбки не было. – Нам с вами нужно будет как-нибудь поговорить об этом. О том, чего я хочу. И чего хотите вы. Как знать, возможно, вы окажетесь первой женщиной, увековеченной на аллее Королей! Как единственный, кто представлен здесь дважды, я могу вас уверить – когда памятник возводят вам, такое использование средств сразу начинает казаться более чем уместным. Савин не часто теряла дар речи, но сейчас она воистину не знала, как ответить. – Я не имела понятия, что это вы подбираете вождей Союза. Улыбка Байяза лишь стала шире. – Признание собственного невежества – первый шаг к просвещению. Леди Савин! Ваше преосвященство! Он удостоил каждого из них коротким кивком и небрежной походкой двинулся прочь по аллее Королей, хлопая полами своего дорогого костюма. Савин с бешено колотящимся сердцем смотрела ему вслед – как будто парировала несколько смертельных выпадов, а не просто ответила на пару странных замечаний. Раньше она была гиперчувствительна к подтексту любого разговора. К опасностям, скрывающимся под поверхностью, как скалы, поджидающие неосторожное судно. Но теперь она больше не осмеливалась доверять своим инстинктам. – Так и не поняла, что конкретно он мне предлагает? – пробормотала она. Ее отец раздраженно фыркнул: – Первый из магов никогда не дает, он только берет. Это было не предложение для тебя, а угроза мне. – Угрозы, шантаж и банки? – Это был один из тех моментов, когда вдруг осознаешь, что мир, вполне возможно, не совсем таков, каким казался до сих пор. В последнее время у нее было много таких моментов. – Что же он за маг такой? Ее отец, нахмурясь, поднял взгляд на громадное изваяние Байяза. – Такой, которому ты повинуешься.* * *
– Мне доводилось слышать самые вопиющие предложения, – бросила Савин стоявшей за плечом Зури, стаскивая перчатки, – но, пожалуй, это первый раз, когда была упомянута моя статуя на аллее Королей… Внезапно она поняла, что из-за двери в гостиную ее матери доносится приглушенное журчание разговора. Странно, что она так рано принимает посетителей. Обычно требовалось нечто из ряда вон выходящее, чтобы вытащить ее из спальни до полудня. Зури многозначительно подняла черные брови: – Полагаю, у леди Арди может найтись для вас собственное вопиющее предложение. – Мы с моей матерью сейчас не в лучших отношениях. – Я это понимаю. Но в писаниях говорится, что заблудившийся в пустыне должен принимать воду у того, кто ее предлагает. – Она мягко отворила дверь. – Кто бы это ни был. Савин недоверчиво переступила порог, и навстречу ей плеснул голос матери: – …мой муж практически мертвец, по крайней мере в этом отношении, поэтому… Савин, ты здесь! Мать улыбнулась ей, стоя возле серванта, где она – стоит ли говорить – наливала себе бокал вина. – У нас гостья! – Из кресла навстречу Савин поднялась еще одна женщина, в покрое одежды которой было что-то военное. Подол ее юбки был заляпан грязью от езды верхом. – Знакомься: леди Финри дан Брок. Савин гордилась тем, что ее непросто лишить самообладания, но мать Лео дан Брока в гостиной ее собственной матери – факт, который нельзя было списать на совпадение. Особенно учитывая, что в настоящий момент она носила будущего внука этой женщины. – Савин! Я так много о вас слышала. Леди Финри взяла ее ладонь обеими руками, и надо сказать, хватка у нее была весьма твердой. – Надеюсь, только хорошее. – Главным образом. – Взгляд Финри дан Брок тоже был твердым и настолько решительным, что даже Савин стало немного не по себе. – Но если о женщине слышишь только хорошие отзывы, это значит, что у нее недостаточно сильный характер. Я большая поклонница ваших достижений в деловой сфере. Савин призвала сладчайшую из своих улыбок, одновременно пытаясь сообразить, что все это может значить. – А я – ваших в качестве леди-губернаторши. – Я всего лишь присматривала за конторой на протяжении нескольких лет. – Финри дан Брок сидела выпрямившись, словно это была деловая встреча, а не светский визит. – Теперь Инглией управляет мой сын Лео. Савин решила не реагировать. – Да, я слышала. И что привело вас в Адую? – Приглашение на свадьбу лорда Ишера. – Это будет главным событием сезона, – сказала мать Савин, – хотя, если хотите знать мое мнение, он не человек, а подколодная змея. Савин, налить тебе вина? – Нет, спасибо. Если в разговоре с Байязом ей почудилась некоторая опасность, то в этом – тем более. У Савин было чувство, что способность соображать ей еще потребуется. – Леди Финри? – Нет, но пусть это вас не останавливает. – Вы сможете помешать матери пить, только если принесете с собой несколько саженей тяжелой цепи. Мать Савин плюхнулась в кресло – теперь они втроем составили идеальный равносторонний треугольник, – вытерла струйку вина с края бокала и обсосала палец. – Ты сегодня утром какая-то недобрая. – Мне не особенно нравится, когда меня заманивают в засаду, – ответила Савин, переводя взгляд с одной женщины на другую. Обе были достаточно грозными, каждая по-своему, а в паре внушали несомненный ужас. Матери переглянулись. – Говорите вы, – предложила мать Савин. – Я вставлю словечко, если понадобится. – Моему сыну достался в наследство ответственный пост, – начала леди Финри. – Пост, для которого он в некоторых отношениях хорошо подходит, но в других… гораздо меньше. Да уж. Савин могла себе представить. – Вы имеете в виду, что он слишком безрассуден, невежествен и вспыльчив? – Именно. Савин могла не удивляться. Женщину, которая сумела дать отпор армии вопящих северян, вряд ли могли обескуражить несколько откровенных слов. – В то время как вы, – продолжала леди Финри, – известны своей осторожностью, рассудительностью и терпением. Кажется, вы прекрасно дополняете друг друга. – Огонь и лед! – вставила мать Савин, прихлебывая вино. – Моему сыну нравится думать, что он может прекрасно справиться в одиночку, но, как и его отец, он всегда нуждался в ком-то, кто был бы рядом. Кто смог бы дать добрый совет и проследить, чтобы он ему последовал. Кто бы помог сделать правильный выбор. Рано или поздно наступает время, когда мать уже не может быть таким человеком для своего сына. Она выжидательно подняла брови. Все это совсем не нравилось Савин. – Я не уверена, что вполне… Ее мать порывисто вздохнула: – Не тупи, Савин! Мы с леди Финри обсуждали возможность свести вас с Лео. – Ты имеешь в виду брак? – Ну уж не фехтовальный поединок! Савин перевела недоверчивый взгляд со своей матери на предполагаемую свекровь. Это и в самом деле была засада! Мастерски подготовленный маневр, где ее обошли с обоих флангов. Пытаясь выиграть время, она вздернула подбородок: – Я не уверена, что мы подходим друг другу. Он гораздо моложе меня… – Насколько я знаю, когда мы в последний раз посещали Адую, вы думали по-другому, – заметила леди Финри, многозначительно глядя на Савин из-под сдвинутых бровей. До нее не сразу дошло, что это значит. – Он вам рассказал? Мать Савин подняла руку: – Я ей рассказала! – А ты-то откуда можешь знать? – Не злись и не прикидывайся скромницей. Ни то ни другое тебе не идет. Зури беспокоится за тебя, как и полагается хорошей служанке – и доброму другу. Она думает только о твоих интересах, как и все мы, веришь ты в это или нет. – Мать наклонилась к Савин, заглянула ей в глаза и ободряюще положила руку на ее колено: – Она рассказала нам о твоем… положении. У Савин вспыхнуло лицо. Заметив, что непроизвольно прикрыла живот ладонью, она гневно отдернула руку. Она привыкла колоть людям глаза их же секретами, но ей вовсе не понравилось напороться на один из собственных. – Простите, если я говорю слишком прямо, – сказала леди Финри. – Я почти всю жизнь провела среди солдат… – Подумать только! – отрезала Савин. – Прямо как моя матушка в молодости. – Как жаль, что молодость кончается! – пропела мать Савин, невинно хлопая ресницами. Еще раз потрепав дочь по колену, она выпрямилась и буркнула вполголоса: – Как видите, прямота для нас не проблема. – В таком случае давайте говорить открыто, – отозвалась леди Финри. – Очень скоро ваше положение будет уже трудно скрывать. Савин яростно выпятила подбородок, но она не могла отрицать очевидное. Шнуровка ее корсетов уже сейчас требовала гораздо более жестокого обращения, чем обычно. – Для вас это может стать катастрофой. Или же это может стать счастливым шансом. Ведь именно этим и занимаются инвесторы – превращают катастрофы в шансы для роста, не правда ли? – Когда это возможно, – буркнула Савин. – У моего сына есть титул, слава, отвага и преданность. – И к тому же он чертовски симпатичный парень, – заметила мать Савин. – Вы обладаете богатством, связями, умом и безжалостностью. – И ты тоже неплохо выглядишь, если свет падает с нужной стороны. – Сомневаюсь, что во всем Союзе можно найти более подходящего избранника, – продолжала леди Брок. – Разве что вам удастся женить на себе короля. Мать Савин поперхнулась вином, забрызгав свое платье. – Проклятье! Как глупо. – Ваша гордость выглядит вполне заслуженной, – сказала леди Финри, – но пришло время отставить ее в сторону. Ее мать промокала на себе винные пятна носовым платком. – И то сказать. Вы можете стать такой парой, которой весь Союз будет завидовать! Ты слишком умная девочка, чтобы не видеть, насколько это разумное предложение. – И несомненно, достаточно умная, чтобы не растить ублюдка в одиночку, когда у вас есть настолько выгодная альтернатива. Если хотите, можете мучить моего сына сколько вам вздумается, никто не ценит того, что достается слишком легко. Но право, нет никакой надобности и дальше разыгрывать этот балаган между нами тремя. Савин медленно откинулась на спинку кресла. В ее жизни был золотой момент, когда кончики ее пальцев едва не коснулись короны. Самые необузданные ее стремления были готовы вот-вот сбыться. Ее августейшее величество, Высокая королева Союза, перед которой все должны преклонить колени или принять суровую кару! Однако нельзя было не признать, что «ее светлость леди-губернаторша Инглии» – вполне неплохая замена. Она уже пыталась следовать своему сердцу, и это привело ее прямиком в нужник. Они с Лео дан Броком были превосходной парой во всех отношениях. Конечно, ему потребуется некоторая формовка, некоторое управление, некоторая дисциплина. Но кто может оспорить превосходное качество самого сырья? Брак со знаменитым героем может стать как раз тем событием, которое вернет ей благосклонность судьбы. Савин всю свою жизнь строила планы, устраивала заговоры, стремилась любой ценой контролировать события. Теперь она чувствовала некоторое облегчение при необходимости сдаться неизбежному. – Нет, – проговорила она почти беззвучно. – Пожалуй, действительно нет. Ей делали немало предложений о замужестве, но это было первое, которое она действительно приняла. И единственное, выдвинутое не предполагаемым супругом, но его матерью. – Пожалуй, теперь я готова выпить, – сказала Савин. – И я тоже. – На губах леди Финри появилась аккуратная маленькая улыбка. – Раз уж у нас есть повод отпраздновать. Мать Савин лишь широко улыбнулась и рысцой направилась к серванту.Мягкий характер
Круг лордов был местом, внушающим благоговейный трепет: сплошь мрамор и позолота и барельефы благородных предков. Сердце Союза и все такое прочее. Свет струился сквозь витражные окна, пронизывал гулкую пустоту и расплескивался по мозаичному полу, на котором великие аристократы прошлого некогда прокладывали дорогу будущему. Однако Лео не видел ничего, кроме ступенек, ведущих вниз между пустыми рядами сидений. До поединка и треклятого ранения он никогда не замечал, как много в мире лестниц. Взлетал по ним, перепрыгивая через три ступеньки, и беспечно шел дальше по своим делам. Больше так не будет никогда. Лестницы были повсюду. И спускаться по ним куда тяжелее, чем подниматься, – вот чего никто не понимал. Если ты падаешь, идя вверх, лететь не так далеко. Он привычно сделал паузу, чтобы выругать поединки, мечи и Стура Сумрака, потом принялся спускаться, слегка скособочившись и тихо рыча на каждом неловком шаге. – Лео! – Ишер, ждавший у подножия лестницы, проигнорировал его протянутую руку и вместо этого заключил его в объятия. – Как замечательно видеть вас снова! Жест был несколько чересчур фамильярным, учитывая, что до этого они разговаривали каких-нибудь три раза, но излишнее дружелюбие лучше, чем наоборот. – Мои поздравления в связи с предстоящей свадьбой. – Лео вырвался на свободу и тут же сморщился от боли в ноге. – Я уже много лет не видел свою матушку в таком возбуждении. Он медленно повернулся, оглядывая зал, потом поднял голову к позолоченному куполу высоко-высоко над ними. – И сомневаюсь, что для проведения мероприятия можно было найти более великолепное место. – Равно как и невесту с лучшей родословной. – Ишер погладил рукой воздух, словно они говорили о скаковой лошади. – Изольда дан Каспа, вы не знакомы? – Не думаю, что имел удовольствие. – Превосходных кровей! Старый добрый миддерландский род. Чудесный мягкий характер. – Замечательно, – пробурчал Лео без особой радости. Для него женщина с мягким характером была все равно что меч с тупым лезвием. Ишер, нахмурясь, взглянул на трость в руке Лео: – Как ваша нога? – Неплохо. – Помимо постоянной боли, досаждала еще постоянная необходимость притворяться, будто тебе совсем не больно, словно самое худшее в твоих страданиях – это то, что они могут расстроить окружающих. – Рубленые раны порой долго заживают. – Ах да, рубленые раны! – Словно Ишер мог иметь хоть какое-то представление о том, что это такое. Он наклонился к Лео: – Со времени вашего последнего визита дела шли далеко не лучшим образом. – Вот как? – Не хотел бы показаться непатриотичным, – продолжал болтать Ишер, словно ему не терпелось доказать обратное, – но король Орсо, по всей видимости, представляет собой именно такую пустышку, как мы и ожидали. – В правде не может быть ничего непатриотичного, – промямлил Лео, тут же усомнившись, так ли это. – Он ни в малейшей степени не способен сдерживать Костлявого и остальных престарелых мерзавцев из Закрытого совета. Все они, в Белом Кабинете, – сплошь лжецы и мошенники. – Всегда были такими, – пробурчал Лео, тут же усомнившись и в этом тоже. – Они намерены ограничить права Открытого совета! Лишить нас наших древних привилегий! Сгребают наши земли под когтистую лапу короны. Замучили нас своими чертовыми налогами! – Ха! – хмыкнул Лео. – Прекрасно понимаю ваши чувства. Инглию они выжали почти досуха. – А ведь если кто и заслужил снисходительного отношения, так это вы, кто в одиночку сдержал натиск дикарей, без всякой помощи со стороны короны! – Мы сражались за короля. Мы выиграли войну за короля! Мы заплатили за эту чертову… – Лео с некоторым усилием заставил себя понизить голос, – …королевскую войну. И что мы получили взамен? Он яростно хлопнул ладонью по львиной голове на навершии памятного меча, который с такой гордостью принял из рук короля Джезаля в прошлом году. – Один меч! И то он даже не сбалансирован как следует, будь он неладен! – Просто позор. – Вот именно, позор! – Лео усомнился, не болтает ли он слишком много, но уже не мог сдержаться. – Нарушение договора между короной и провинциями. Наши люди спрашивают, подданные мы или домашний скот! Юранд предупреждал его следить за тем, что он будет говорить в Адуе. Но Юранд был далеко, как это ни печально, а правда все же есть правда. – Кое-кто из наших людей уже на грани бунта, черт подери! – прошипел он, ввинчивая конец своей трости в мозаичный пол. – Настоящий позор! – посочувствовал Ишер. – И, однако, это еще ничто по сравнению с тем, как они поступают с бедным Федором дан Веттерлантом. – С кем? – Вы не встречались? – Не думаю, что имел удовольствие… – Один из наших. Веттерлант. Место в Открытом совете, поместья под Колоном. Старый добрый миддерландский род… – Мягкий характер? – Немного буйный, честно говоря, но мы знакомы уже много лет. Кажется, он мой троюродный брат или что-то в этом роде. Или троюродный племянник? – Никогда не разбирался во всех этих родственных отношениях… – Да и кто в них разбирается? Обвинения, конечно же, сфабрикованы. Какая-нибудь очередная уловка Костлявого. Мне говорили, что он сознался, но наверняка это было сделано под пыткой. – Они пытали члена Открытого совета? – Лео едва мог поверить в это. – Я не думал, что Орсо на такое способен. – Говорю вам, этот человек – просто пустое место! Он не имеет представления о том, что делается от его имени, а если бы и знал, то пальцем бы не пошевелил. Веттерланта держат взаперти в застенках Допросного дома, к нему не пускают ни друзей, ни родственников. У него даже окна нет! Бедная мать вне себя от горя. Она мне тоже родня, я не могу быть равнодушным. – Во имя мертвых, – пробормотал Лео, только спустя мгновение поняв, что эта северная поговорка здесь ничего не значит. – Он апеллировал к королевскому правосудию. Любой, кто занимает место в Открытом совете, имеет право потребовать, чтобы его судили здесь и судьей выступал его величество. Однако… сомневаюсь, что в Союзе в наши дни можно добиться какой-либо справедливости. – Клянусь мертвыми! В смысле – кровь и ад! – Даже потомки старинных родов, даже члены Открытого совета, даже настоящие патриоты, как мы с вами, не могут рассчитывать на свою безопасность. Такое чувство, будто эта страна больше не принадлежит нам. Лео потер ноющее бедро – медленно тлеющая боль лишь подстегивала разгорающийся гнев. – С этим нужно что-то делать! – прорычал он. Ишер скорбно кивнул: – Нужно. Но… у кого хватит смелости?* * *
Стараясь не хромать, Лео шел обратно по аллее Королей, мимо изваяний великих людей прошлого. По одну сторону возвышались короли – настоящие короли. Гарод Великий. Арнольт Справедливый. Казамир Стойкий. Знаменитые деятели времен их правления, немного пониже ростом, возвышались по другую. Лео подумал, будет ли здесь когда-нибудь стоять его статуя. С мечом и щитом, в память о его великих победах, сурово взирающая через дорогу на более высокое и более внушительное изваяние короля Орсо. Мысль об этом не наполнила его сердце радостью. За свои победы он платил каждым шагом, и ему вовсе не хотелось делить славу с человеком, к которому он стремительно терял всякое уважение. Кронпринц Орсо показался ему вполне неплохим парнем, но трон лишь усиливает человеческие недостатки, а его Закрытый совет по-прежнему состоял из тех же продажных старых червей, из-за которых царствование короля Джезаля оказалось в сточной канаве. Что сейчас требовалось Союзу, так это люди отважные, люди страстные. Люди действия! Такие, как он. Апартаменты, выделенные ему и его матери, располагались высоко над городом, что означало восхитительный вид и кучу чертовых ступенек. Когда Лео в конце концов оказался наверху, его нога горела огнем. Ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание, утереть пот со лба и превратить судорожную гримасу в беззаботную улыбку. Он говорил себе, что не хочет лишний раз беспокоить мать. На самом деле он не хотел, чтобы она оказалась правой в своих опасениях. – Как прошла ваша встреча с лордом Ишером? – спросила она, когда он вошел. – Неплохо. Он рассказал мне чудовищную историю об одном бедолаге, Веттерланте. В Агрионте все прогнило, но ни у кого не хватает смелости, чтобы… Позади него кто-то стоял. Женщина. Возможно, на несколько лет старше его матери, но все еще весьма привлекательная, с кривоватой усмешкой на губах, словно она знала какие-то секреты, которых не знал он. – Знакомься: леди Арди дан Глокта. – Ох… Во имя мертвых, теперь он видел сходство! То же откровенное, ищущее, слегка насмешливое выражение, что и у ее дочери. Лео залился краской до корней волос. – Ужасно рад с вами познакомиться, леди… – А уж я-то как рада, ваша светлость! Настоящий герой, украшенный шрамами великих деяний! Надеюсь, вы поддержите меня, если я упаду в обморок? – Я, э-э… постараюсь… – Насколько я понимаю, вы знакомы с моей дочерью, Савин? Если у кого и был шанс в этот момент брякнуться в обморок, так это у него. – Мы э-э… встречались. Всего один раз. – Столько же раз, сколько и трахались. Наверное, лучше бы об этом сейчас не думать, но, начав, он уже не мог остановиться. – Когда я в последний раз был в Адуе. Четыре месяца назад, кажется? Она показалась мне очень привлекательной… Чудовищный выбор слова! – В смысле… ужасно неприступной… – Прошу вас! Вы ставите меня в неловкое положение. А еще больше – себя. Леди Арди фамильярно положила ладонь на его предплечье. Все в Адуе вели себя слишком фамильярно. – Простите, что загоняю вас в угол, но мне известно, что у вас была близость. – Она кивнула в сторону матери Лео: – Мы обе это знаем. – Вы… знаете? А-а… Э-э… – Черт, как он мямлит! Он же лорд-губернатор, так? А не какой-нибудь перепуганный школьник. – Уверяю вас, я не… ни в коем смысле… не злоупотребил… Леди Арди рассмеялась. – Еще не родился человек, способный злоупотребить чем-либо, принадлежащим моей дочери! Не сомневаюсь, что все произошло ровным счетом наоборот. – Что?! Лео не был уверен, какой из двух вариантов хуже. Он знал только, что хочет, чтобы этот разговор поскорей прекратился. Однако его мать стояла, загораживая дверной проход. Он был в ловушке! – Ты знаешь, как я тебя люблю, Лео, – сказала она. – Ты прекрасный лидер. Отважный, честный, преданный даже в ущерб себе. Какую гордость я испытываю! Молодой Лев – мой сын! – Р-р-р-р! – игриво зарычала леди Арди, ухмыляясь ему сбоку. – Однако львы не созданы для административной работы. Я знаю, что ты хочешь делать все сам, но последние несколько месяцев показали нам обоим, что ты не сможешь управлять Инглией в одиночку. – Вы возглавляете знаменитый род, – подхватила леди Арди, – а великий род должен быть продолжен. Пусть вы и предпочитаете делать все сами, но я сильно сомневаюсь, что вам удастся самостоятельно обеспечить себя потомством. Вам нужна жена. Лео попытался сложить вместе куски этой беседы. Насколько он видел, они складывались только одним образом. – Вы хотите… чтобы я… женился на вашей дочери? Во всем этом было ощущение чего-то нереального. – Почему бы и нет? Она красива, богата, хорошо воспитана, умна, имеет безупречные связи, ее вкусом восхищается весь свет… – На меня она произвела самое хорошее впечатление, – согласно кивнула мать Лео. – Вы встречались? – переспросил Лео. – Это немного… похоже на засаду. – Знаменитый воитель угодил в засаду к двум матерям? – К двум бабушкам, – пробормотала леди Арди; Лео не понял к чему. – Однако все же неужели вы можете, положа руку на сердце, отрицать что-либо из сказанного? Лео сглотнул. – Н-ну, не могу сказать, что я действительно гожусь для управления. И помощь мне действительно нужна. И конечно, Савин действительно прекрасна, изысканна, со вкусом и все такое прочее… В смысле… – он снова вспомнил ту ночь, далеко не в первый раз, – …это черт знает что за женщина! – Было бы глупостью отрицать это, – проговорила леди Арди, вскидывая голову. – И понятное дело, что любому мужчине нужна жена, особенно если он лорд-губернатор. Просто, понимаете… Обе женщины глядели на него со слегка сочувственными улыбками, словно на деревенского дурачка, ожидая, пока до него дойдет очевидное. – Черт побери, можно подумать, что вы уже назначили дату и пригласили гостей! Леди Арди и леди Финри обменялись многозначительными взглядами. Лео почувствовал, как по его гортани всползает холодок ужаса: – Вы что, действительно назначили дату и пригласили гостей? – Лорд Ишер любезно согласился разделить с вами свое большое событие и устроить двойное бракосочетание, – сообщила леди Арди. – Любезно согласился понежиться в отблеске твоей славы, – прошелестела мать Лео. – Но… – пискнул Лео, – …это уже через неделю! – Ты больше не беззаботный мальчик. Ты – правитель большой провинции нашего государства. Сколько ты собирался ждать, прежде чем жениться? – Но не на следующей же неделе, черт! – Мы понимаем, что на вас свалилось слишком много, – сказала леди Арди, – но промедление не послужит ничьим интересам. Кто бы из вас ни злоупотребил чем-либо, но из-за вас моя дочь оказалась в затруднительном положении. – Она беременна, – пояснила мать Лео. – Твоим ублюдком. Лео разинул рот, откуда донеслось лишь полузадушенное бульканье: – Но… как… Леди Арди закатила глаза: – Я надеялась, что вам известны прописные истины, но если это необходимо… Вы когда-нибудь замечали, что у мальчиков и у девочек между ног расположены разные органы? – Я знаю, как появляются дети! – В таком случае вы должны признавать и ответственность, появляющуюся вместе с ними. Леди Арди отхлебнула из фляжки, словно по волшебству возникшей в ее руке, и протянула ее собеседникам: – Глоточек освежающего? – Пожалуй, не помешает, – проговорил Лео в оцепенении, беря у нее фляжку. Бренди оказалось превосходным. Лео безнадежно уставился в угол, ощущая, как тепло напитка распространяется вниз по гортани. Он знал, что рано или поздно должен стать по-настоящему взрослым, но почему-то предполагал, что до этого события еще осталось какое-то время. И вот оно рухнуло на него с огромной высоты, расплющив в лепешку. – Могу я, по крайней мере, сам ее спросить? – Разумеется! – Его мать отступила в сторону и повела рукой в сторону застекленной двери. – Погоди… – Лео ощутил новый приступ паники. – Она что, здесь? – На террасе, – ответила леди Арди. – Ждет вашего предложения. – Но у меня нет даже… Его мать протягивала ему кольцо – синий камешек поблескивал в солнечных лучах. – То самое, что дал мне твой отец. Она взяла его руку, повернула ладонью вверх и уронила в нее кольцо, в то время как леди Арди распахнула дверь пяткой своего ботинка. С террасы долетел прохладный ветерок, пошевелив занавески. У Лео было только две возможности: храбро двинуться в наступление или с воплем выскочить из комнаты – и, учитывая состояние его ноги, он сомневался, что мать не нагонит его за пару шагов. Крепко стиснув кольцо в кулаке, он одним глотком осушил фляжку и вручил ее леди Арди: – Премного благодарен. – Премного польщена. – Она смахнула с его куртки пылинку и ободряюще потрепала Лео по груди: – Мы будем здесь, на случай если что-то пойдет не так. – Какое утешение, – буркнул он, шагнув наружу, под солнечные лучи. Савин стояла возле парапета, оглядывая раскинувшийся внизу Агрионт, как свое владение. Почему-то Лео ожидал, что теперь, когда у нее ребенок, она станет больше похожей на матрону: розовощекой, расползшейся. Однако она была точно такой же гибкой и держалась все с тем же достоинством, что и в день их первой встречи. Ее вовсе не смущал ни высокий обрыв позади невысокого парапета за ее спиной, ни их стремительный роман, ни ее деликатное положение. Очевидно, ее вообще было невозможно смутить. Первое, о чем подумал Лео, – это какой отличный портрет с них напишут. Она опустилась в реверансе, шурша юбками. Очень чопорно. Очень изящно. Разве что, может быть, в уголке рта притаилась незаметная игривая усмешка. – Ваша светлость. Он часто думал о ней после той ночи в писательском кабинете, но почему-то не был готов снова увидеть ее во плоти. – Зови меня Лео, – наконец проговорил он. – Думаю, мы можем обойтись без формальностей. Она положила ладонь себе на живот: – Ну что ж, Лео, мы с тобой зачали ребенка. На первый взгляд в этом не было ничего смешного, но он не мог не улыбнуться. Лоск, достойный императрицы, в сочетании с прямотой армейского сержанта! – Да, наши матери мне уже сообщили. – Отличная из них парочка получилась, правда? Они дополняют друг друга, как длинный и короткий клинок. – И столь же смертельно опасны. Он уперся кулаками в покрытый пятнами лишайника каменный парапет рядом с Савин, чувствуя, как кольцо врезается в ладонь. Неужели он действительно собирается это сделать? Может ли он это сделать? Вся эта история казалась сном – но далеко не кошмаром. – Могу только принести извинения по поводу засады, – проговорила она, снова оборачиваясь, чтобы взглянуть на город: статуи, горделиво окаймляющие аллею Королей, широкое пространство площади Маршалов, блестящий купол Круга лордов. – Если это тебя утешит, они проделали со мной то же самое. Вначале я была… несколько удивлена. – Должен признаться, и я тоже. Ее взгляд переместился и остановился на лице Лео. Она глядела ему в глаза, несколько вызывающе вздернув подбородок, что он нашел, непонятно почему, чрезвычайно привлекательным. Лео подумал о том, что скажут его друзья, когда он представит им знаменитую красавицу как свою жену. Уж это-то сотрет ухмылку с лица Антаупа! – Наша короткая встреча произвела на меня глубокое впечатление, – продолжала Савин. – И на меня тоже. – Ему пришлось откашляться, настолько хрипло звучал его голос. – Должен признаться. – Но я никак не думала, что у нее будет продолжение. – И я тоже. – Лео понял, что улыбается. – Должен признаться. Он ожидал, что этот разговор будет неприятным выполнением обязанности, но понемногу начинал получать от него удовольствие. Это было похоже на танец. На ритуал. На поединок. – Мой отец тебя не беспокоит? Лео широко раскрыл глаза. До сих пор он даже не думал о том, что его тестем будет сам Костлявый. Но сейчас эта мысль наконец пришла ему в голову – примерно так же, как забойщик входит в загон для свиней. Тот, перед кем трепещет весь Союз, гениальный палач со своей армией практиков, враг всего, что защищал Лео! – Мне кажется, что он… меня недолюбливает. – Он всех недолюбливает. – Но мне кажется, что и я его не особо люблю. – Это было бы ужасно, если бы ты собирался жениться на нем. – Савин подняла бровь: – Ты собрался жениться на нем? – Боюсь, твоя мать этого бы не одобрила. – Я не принадлежу своему отцу. Он не получает с меня даже доли прибыли. Если мы поженимся, все мои обязательства будут перед тобой. Однако ты должен знать, что я привыкла действовать сама по себе и так, как я хочу. И не планирую это менять. – Я бы и не захотел, чтобы ты это меняла! Он восхищался ее характером. Такая независимая! Такая целеустремленная! Даже яростная. Может быть, Ишеру нравились девушки с мягким характером, но для Лео не могло быть ничего хуже. – Может быть, тебе будет проще смотреть на это как на деловое соглашение. – А ты так на это смотришь? – Сила привычки. И с этой стороны все выглядит только логично. Партнерство между твоим титулом и моим состоянием. Твоей славой и моими связями в обществе. Твоими лидерскими способностями и моими административными. И впрямь, если так поглядеть, это выглядело более чем логично! Ему нравилось слушать, как она говорит. Так отточенно. Так уверенно. Даже повелительно. Лео любил женщин, способных командовать. Он представил себе, какое восхищение она будет вызывать, говоря от его имени. – Я могу разделить с тобой тяготы управления, – продолжала Савин. – Взять на себя политику и бумажную работу. А ты сможешь сосредоточиться на военных аспектах, на том, что тебе нравится. Больше никаких пыльных заседаний! Он вспомнил душный кабинет, кренящиеся груды бумаг, бесконечную грызню с Мустредом, Кленшером и остальными. – Едва ли я стану о них жалеть. Кажется, она не позволила себе ничего столь безвкусного, как шаги, однако тем не менее подплыла ближе. Ему нравилось смотреть, как она двигается. Так изящно! Так выверенно! Даже царственно. Лео любил гордых женщин, а Савин была прямо-таки пропитана гордостью. Если такая девушка будет опираться на его руку, весь мир станет ему завидовать! – Посмотри на это как… на политический альянс, – продолжала она. – Ты популярен. Тебя восхваляют. Тебя любят – в Срединных землях, в Инглии, даже на Севере. Но Адую ты не знаешь. Она придвинулась ближе, не сводя взгляда с его рта. И то, как она на него смотрела, очень нравилось Лео. – Верно, – пробормотал он. – Я тут как потерянная овечка. – Позволь мне быть твоей пастушкой. Я могу помочь тебе отыскать верный путь. – Во имя мертвых, она была уже совсем близко! – В Закрытом совете. В общении с моим отцом. В переговорах с важнейшими людьми Союза. Он чувствовал ее запах. Сладкий, пьянящий, резкий. – Я знаю всех, кого стоит знать. И знаю, как их использовать. От ее запаха все возбуждение той ночи вновь нахлынуло на Лео. Он понял, что уже держит перед ней раскрытую ладонь с кольцом. Синий камешек блеснул в солнечных лучах. – Это дала мне моя мать. – Какое красивое, – тихо проговорила Савин. – Во всяком случае, это лучшее, что я сумел раздобыть по пути от комнаты на террасу… ах! К его изумлению – но ни в коем случае не разочарованию – ее рука оказалась между его ног. Он уже был наполовину твердым, так что ей не потребовалось много времени, чтобы довести процесс до конца. Возбуждения лишь еще больше добавляло то, что они были на виду у половины Агрионта, а их матери находились в каких-то десяти шагах отсюда. – Если смотреть на это… – настойчиво шептала она ему в ухо, щекоча дыханием его щеку, – …как на деловое соглашение… и политический альянс… то все выглядит просто превосходно. Она поцеловала его, очень нежно, в то время как ее рука продолжала гораздо менее нежно действовать внизу. – И тогда все… что мы сможем получить от этого… на уровне личных взаимоотношений… – Она прикусила зубами его губу, потянула и отпустила. – Назовем это бонусом. – Точно! Лео поймал ее свободную руку и надел кольцо матери ей на палец. Оно оказалось слишком мало и застряло на суставе, но ему было наплевать. Он взял ее на руки и поцеловал. Внизу расстилался Агрионт. Для всех, кто за ними наблюдал, зрелище должно было выглядеть поистине великолепно.Министр Шепотов
– Как прошло голосование? – спросила Вик, когда Лорсен вошел в свой кабинет и закрыл за собой дверь на галерею. По всей видимости, наставник наконец вспомнил, как улыбаться: его тонкие губы заметно кривились. – Голосование? Давненько я так не развлекался! Они там уже оспаривают детали процедуры, но так происходит всегда, когда они понимают, что проиграли. Сто пятьдесят девять голосов за то, чтобы остаться в Союзе. Пятьдесят четыре – за то, чтобы выйти. Вик и сама не смогла сдержать едва заметной удовлетворенной усмешки. – То есть даже не близко. – Не знаю, как там Шенкт, но вы точно обладаете какими-то сверхъестественными способностями. – Лорсен вытащил пробку и плеснул две скудные порции вина в два бокала. – Я не смел надеяться даже на то, что удастся заставить этого ублюдка Шудру заткнуться, но перетащить его на нашу сторону? Это можно было сделать только колдовством! Вик пожала плечами: – Лучшее колдовство, чтобы заставить человека переменить свою позицию, – это вид занесенного над ним ножа. Стирийцы надеялись сделать из него мученика за свое дело. Витари знала, что, сколько бы наших старейшин она ни перебила, ей удастся собрать гораздо больше голосов, если она убьет его одного и свалит вину на нас. Я указала ему на то, что Меркатто уже проделала нечто подобное в Мусселии. Я упомянула последовавшие за этим чистки, призвав на помощь пару очевидцев. Все, что от меня потребовалось, – это показать ему, какие стирийцы на самом деле безжалостные мерзавцы. После этого Шудра с радостью отдал свой голос за нас. – И это подтолкнуло лавину! Нет уж, надо отдать вам должное! – Лорсен погрозил ей пальцем. – Это была отличная мысль – присматривать за ним. Вик снова пожала плечами: – Я спросила себя, как бы действовала я сама, если бы была на месте Витари. Это мог сделать любой. – Но не любой смог бы поймать знаменитого Казамира дан Шенкта! И снова Вик пожала плечами. Почему бы и нет? Плечи не отвалятся. – Что знаменитый убийца, что ничтожество – все падают примерно одинаково, если врезать им по коленке. – Похоже, что все эти невероятные слухи, что о нем ходили, были не более чем слухами. – Возможно. Архилектор желает, чтобы мы привезли его в Адую. У его преосвящества есть несколько вопросов. – Если бы мы проиграли выборы, скорее всего, это мне пришлось бы отправляться в Адую, чтобы отвечать на вопросы архилектора. Охотно сознаюсь, что ваш вариант нравится мне гораздо больше. – Наставник Лорсен поднял свой бокал: – Я обязан вам благодарностью, инквизитор, чего бы она ни стоила. Вик глотнула. Вино было таким же бледным и кислым, как сам Лорсен, однако это было вино. Были времена, когда она считала непозволительной роскошью чистую воду. Вик никогда не позволяла себе забыть об этом. Солумео Шудра ждал ее на галерее, упершись мясистыми кулаками в ограждение и глядя вниз, на кипящую деятельностью Ассамблею. – Кажется, они спорят не менее яростно, чем прежде, – заметила Вик, вставая за его спиной. – Скорее в болотах кончатся мухи, чем у политиков предметы для споров, – отозвался Шудра. – Они уже поделились на новые фракции из-за последнего пункта обсуждений. – А именно? – Расходы на канализацию. Я хотел еще раз поблагодарить вас перед уходом. Мне… еще ни разу не доводилось быть обязанным кому-то моей жизнью. – К этому привыкаешь. Шудра взглянул на нее, подняв брови. Возможно, она уже сказала больше, чем следовало, но Вик казалось, что она обязана быть с ним хоть немного откровенной. – Его преосвященство архилектор однажды дал мне шанс. – Он не из тех, кто дает шансы просто так. – Да. Но если бы не это… Она вспомнила звук несущейся в темноте воды, в тот день, когда затопило шахту. Вспомнила лицо брата, когда его тащили прочь; каблуки, оставляющие две кривые бороздки в грязном снегу. – Как я слышала, старейшины проголосовали за то, чтобы остаться в Союзе? – Совершенно верно. Никогда бы не подумал, что скажу это с радостью. – Шудра длинно вдохнул через нос. – Наверное, легче всего искренне желать чего-то лучшего, пренебрегая достоинствами тех союзников, что у тебя есть, и не замечая недостатков тех, кого хочешь приобрести взамен. – Союз далек от совершенства. У нас тоже есть свои раздоры, алчность и амбиции. Именно поэтому нам нужны честные, открытые, горячие люди. Такие, как вы. Шудра хмыкнул: – Еще немного, и я вам поверю, инквизитор. Однако я без особой гордости должен признать, что неверно оценил ситуацию. Неверно оценил Союз. Неверно оценил вас. Вик улыбнулась – еле заметно, но она не могла удержаться. Это была удовлетворенная улыбка преданного слуги, хорошо выполнившего свою работу. – Только сильные люди способны признавать свои слабости, мастер Шудра.* * *
– Неужели было действительно нужно бить меня так сильно, черт возьми? – спросил Мурдайн, потирая огромный кровоподтек сбоку на шее. – Я предупреждала, чтобы ты подложил на колено что-нибудь мягкое. – Три слоя седельной кожи! И я до сих пор еле двигаюсь! – Это должно было выглядеть убедительно. Едва ли прославленный Казамир дан Шенкт мог бы свалиться с одного слабого удара. – Я самый ужасный убийца в мире! – Мурдайн скривил губы в высокомерной улыбке, сузив глаза и говоря нарочито хриплым голосом. – Тряситесь от страха, старейшины Вестпорта, ибо никто не может избежать моего смертоносного клинка! Жаль, что я никогда не дождусь аплодисментов за одно из своих лучших представлений. – На мой взгляд, ты все же немного переигрывал. – Пф-ф! Критиковать все могут. – Ну, Шудру ты убедил. – Вик вытащила из кармана кошель и подбросила его на ладони, звякнув серебром. – А он был единственным зрителем, который нас интересовал. Мурдайн ухмыльнулся ей: – Если тебе снова понадобится кого-нибудь побить, ты знаешь мои расценки. – Сомневаюсь, что я вернусь сюда в ближайшем будущем, – отозвалась Вик. – Здешний климат не идет мне на пользу. – Как знать, может быть, мы увидимся в Адуе! У меня есть чувство, что, может быть, и мне тоже стоит убраться из Вестпорта на какое-то время. Наверняка после недавней смены власти найдутся многие, кто захочет свести старые счеты. Взыскать долги, отомстить за обиды… Мурдайн нервно оглядел пространство таверны и надвинул свой капюшон поглубже. – Будет неудачно, если меня примут за Шенкта во второй раз. – Он слегка поежился. – Или, еще хуже, если я натолкнусь на настоящего Шенкта. – Очень благоразумно. – Стирию называют колыбелью культуры, но если говорить о театре, то их не интересует ничего, кроме внешнего блеска. – Мурдайн эффектно взмахнул рукой, показывая свое отвращение. – Я же хочу достичь правды! – Правду переоценивают. – Вик опустила кошель в его руку. – Как актер ты должен бы это знать.* * *
Было раннее утро. Солнце было еще яркой прорезью над восточными холмами, корабельные снасти отбрасывали на пристань паутину длинных теней. Было раннее утро, но чем скорее они окажутся в море и она вырвется из этого города с его вечными толпами, суевериями, удушающей жарой, тем счастливее она себя почувствует. Или, по крайней мере, менее несчастной. Двое практиков шли вслед за Вик и Огарком вдоль набережной, таща за ручки ее сундук. Оба были здоровяками, но пот катился с них градом. Внутри находилось почти такое же грандиозное количество одежды, парфюмерии и всяческого реквизита, какое, должно быть, брала с собой Савин дан Глокта в дальние поездки. Множество различных ипостасей Виктарины дан Тойфель, в которых ей могла оказаться нужда. Поневоле задумаешься, какая из них настоящая. Если она еще где-то была – настоящая. – Это был актер? – недоверчиво спросил Огарок, едва ли не в пятый раз. У него на плече висела одна-единственная сумка. – Актер и акробат. Он специально подчеркнул этот момент. – И тебе не пришло в голову сказать мне? – То, чего ты не знаешь, ты не можешь случайно сболтнуть. – А вдруг я бы, ну… – он изобразил колющее движение, – …случайно зарезал его, или еще что-нибудь? – На его место нашлись бы другие. – Она вздохнула, ощутив запах соли и гниющих водорослей, а заодно едкий дым, доносившийся от кожевенных заводов дальше по берегу, где как раз началась дневная работа. – Нынче любой идиот мечтает стать актером. – А как же настоящий Шенкт? Он вообще в городе? – Кто сказал, что он вообще существует? Люди любят, когда все просто. Черное и белое, добро и зло. Чтобы они могли сделать выбор и сказать себе, что они правы. Но, как любит говорить его преосвященство, настоящий мир состоит из оттенков серого. Правда – вещь сложная, полная противоречивых чувств, неясных исходов и сомнительных ставок. Правда… это всего лишь то, что нам рекламируют. Они уже дошли до корабля. Это было малопривлекательное корыто, которому не помешало бы хорошее кренгование, но оно плыло в нужную сторону. Двое практиков с грохотом поставили сундук наземь. Один тут же бесцеремонно взгромоздил на него свой зад и начал потягиваться, другой, стянув с себя маску, принялся вытирать потное лицо. – Людям нужна прямолинейная история, со злодеями, чтобы их освистывать, и героями, чтобы за них болеть. – Вик сощурилась, глядя в морскую даль. – По моему опыту, это значит, что такие истории следует выдумывать. – Но кто же… Не имеет значения, насколько ты бдителен. Никто не может быть наготове все время. Что-то промелькнуло в воздухе. Один из практиков. Он не издал ни звука – у него не было на это времени. Просто пролетел дюжину шагов и врезался в борт корабля, пробив обшивку и взметнув фонтан щепок. Огарок отшатнулся, прикрывая руками голову. Вик вихрем развернулась и увидела второго практика, который катился по причалу, хлопая безжизненными конечностями. Из ниоткуда перед ней на фоне восходящего солнца вырос черный силуэт, приближающийся с невероятной быстротой. Она только начала поднимать руку, еще не придумав, что собирается сделать, когда ее запястье перехватили и сжали словно клещами. Одним рывком она взлетела в воздух, мир закрутился вокруг – и набережная впечаталась в ее грудную клетку, выбив дыхание одним сиплым выдохом. Сквозь пелену она увидела перед собой сапоги. Старые, поношенные рабочие сапоги. Потом что-то закрыло ей лицо, и не осталось ничего, кроме темноты и ее собственного гулкого дыхания. Ей связали руки за спиной и потащили, подхватив под мышки. Носки ее башмаков скребли по набережной. Потом зашуршали по гальке. Потом – клац! клац! клац! – застучали по доскам причала. Вик собралась с силами, пытаясь думать, превозмогая пульсирующую боль в голове и жгучую – в плече. Скорее всего, у нее будет только один шанс. А может быть, и одного не будет. Она уперлась ногой, попыталась вывернуться – но ее обхватили еще крепче, стиснув крепко, как обруч на бочке. В руку кинжалом вонзилась боль, заставив ее зашипеть сквозь зубы. – Не советую, – произнес мужской голос у нее над ухом. Тихий, бесцветный, словно бы скучающий. Со стуком распахнулась дверь, затем захлопнулась. Сапоги простучали по прогибающемуся дощатому полу. Ее сгрузили на стул. Скрип дерева, шорох веревки – ее руки накрепко привязали к спинке, а лодыжки к ножкам. – Ладно, снимай. С ее головы стащили мешок. Какой-то темный сарай, провонявший дегтем и рыбой. Сквозь щели между досками пробивались столбы света. Вдоль одной стены были составлены осклизлые крабовые ловушки. Возможно, подумала Вик, ей предстоит здесь умереть. Пожалуй, видала она места и похуже. На столе сидела высокая женщина, сложив руки на груди и глядя на Вик сверху вниз сощуренными глазами. Ее седые, коротко стриженные волосы стояли торчком, узкое лицо было изборождено глубокими морщинами. Годам к шестидесяти, скорее всего. Спокойная, сосредоточенная. Она не пыталась принять угрожающий вид. В этом не было необходимости. – Знаешь, кто я? – спросила она. Стирийский акцент. Впрочем, на общем наречии она говорила вполне уверенно. Как человек, который провел в Союзе много времени. В голове у Вик по-прежнему грохотало после удара о набережную. Кожу черепа щекотала струйка крови. В плече пульсировало, все сильнее и тошнотворнее. Однако она, как могла, старалась не показывать боли. Показывать свою боль – значит напрашиваться на новую. – Догадываюсь, – ответила Вик. – Ну так говори, не томи. – Шайло Витари, Министр Шепотов при Талинской Змее. Если у Костлявого и был какой-то аналог по эту сторону Круга Морей, то он находился перед ней. – Очень хорошо. – Витари улыбнулась, и вокруг ее глаз собрались жесткие морщинки. – Она мне уже нравится! Она тебе нравится? Ее скучающий компаньон неопределенно хмыкнул – словно на самом деле ему было все равно, нравится ему что-либо или нет. Он закончил привязывать Огарка ко второму стулу, таким же образом, как привязал Вик. Быстро и сноровисто, словно ему доводилось это проделывать уже много раз. – А кто это, ты знаешь? – Витари кивнула в сторону своего спутника, который проверял узлы на веревках Огарка. Вик не особенно хотелось отвечать на этот вопрос. – Догадываюсь. – Давай посмотрим, получится ли у тебя угадать во второй раз. – Казамир дан Шенкт. – Настоящий, – подтвердила Витари. – Представляешь? Самый знаменитый убийца в Стирии, если это действительно был он, ответил Вик водянистой, слегка извиняющейся улыбкой. Мало нашлось бы людей, которые бы выглядели настолько обыкновенно. Худой и бесцветный, с темными кругами вокруг глаз. С другой стороны, впечатляющая внешность привлекает внимание людей, а это последнее, что нужно убийце. Он прислонился к стене и вытащил что-то из кармана. Кусочек деревяшки, из которого была грубо вырезана какая-то фигурка. Он принялся строгать ее маленьким изогнутым ножиком, посверкивая лезвием и сыпля белую стружку к своим разношенным сапогам. – Как тебя называть? Виктарина? – спросила Витари. – Как-то длинновато. Может быть, друзья называют тебя Вик? – Может быть, и называли бы. Если бы они у меня были. – У тебя есть, по крайней мере, один. – Она улыбнулась Огарку, который поглядел на нее своими большими печальными глазами и буркнул что-то в свой кляп, но никто не понял, что именно. Вик совсем не нравилось думать, что он оказался на этом стуле из-за нее. Ей хотелось сказать: «Не причиняйте ему вреда», или «Вам нужна я, а не он», или еще что-нибудь банальное в том же роде, но это было бы все равно что сообщить им, что этот тощий дурачок являет собой брешь в ее броне. Поэтому Вик даже не взглянула в его направлении. Она сделала вид, будто он ничего для нее не значит. Это было все, что она могла для него сделать. – А знаешь, Вик, что самое забавное в этой истории? – Витари медленно наклонилась вперед, положив запястья на колени и свесив длинные кисти рук. – Мы ведь были там! На Храмовой площади. Мы поджидали Шудру, чтобы убить его и свалить убийство на Союз. Когда тебе нечего добавить, лучше молчать. – А потом мы увидели, что ты тоже там, и подумали: если у тебя хватит глупости убить его самостоятельно… почему бы не позволить тебе сделать работу за нас? По-прежнему молчание. – Но ты пришла не для того, чтобы его убить. Ты пришла, чтобы разыграть покушение с нашей стороны, чтобы затем разыграть его спасение. Я наблюдала за всем, с начала до конца, сперва с растущим чувством раздражения, а потом с растущим чувством восхищения. Это было очень ловко обстряпано, верно? Единственным ответом со стороны Шенкта было тихое поскрипывание ножика по дереву. – Кто это был? Твой фальшивый убийца? Какой-нибудь актер? – И акробат, – отозвалась Вик. – Я нашла его в цирке. Витари ухмыльнулась: – Забавная деталь. Что ж, он умеет держать удар. Ты задала ему хорошую трепку. – Он был немного расстроен по этому поводу. – И я тоже, – сказала Витари, и ее улыбка испарилась. – А великая герцогиня Монцкарро будет просто в ярости! И поверь мне, ты еще не знаешь, что такое настоящая ярость, если не видела Талинскую Змею разгневанной. Думаешь, ты очень умная? Вик попыталась подвигать разбитым плечом, чтобы поместить его в более удобную позицию, но такой не было. – Бывало и поумнее. – Я думаю, что ты умная. Мне нечасто приходится встречать людей, которые могут обвести меня вокруг пальца. Но когда это случается, я предпочитаю, чтобы они работали на меня, а не против. Пожалуй, их можно еще убить. Но это было бы непростительной тратой хорошего материала, так ведь? Шенкт снова издал то же хмыканье, словно лично для него был безразличен любой исход. – Итак, что ты об этом думаешь? – Витари искоса взглянула на нее. – Как насчет новой работы? Ты могла бы делиться со мной секретами – что Союз замышляет, где он силен, а где слаб, и тому подобное. «Бух! бух! бух!» – гремел пульс в голове у Вик, кровь щекотала кожу черепа. Ей пришло в голову, что это может быть один из поворотных пунктов. Как тогда, в шахте, когда она предпочла убежать. Или в лагерях, когда она предпочла донести. Или в Вальбеке, когда она предпочла остаться. У нее внезапно пересохло во рту. – У меня уже есть работа, – сказала она. Брови Витари сползлись к переносице. Седые брови, в которых осталось лишь несколько оранжевых искорок. – Ты, наверное, знаешь, что раньше я работала на Костлявого. Правда, тогда его еще не называли Костлявым. Хотя и бескостным его тоже было не назвать, верно? Шенкт пожал плечами, словно ему было все равно, как кого называли, вытянул губы трубочкой и сдул облачко пыли со своей поделки. – Мы вместе были в Дагоске, во время осады, – продолжала Витари с мечтательным вздохом. – Столько счастливых воспоминаний! Он умный мерзавец. Бесстрашный. И безжалостный. Понимает боль так, как никто другой из тех, кого я встречала. Есть чем восхищаться. Однако едва ли можно сказать, что он действительно сам всем управляет, так ведь? Она слегка сощурилась и помедлила, словно ожидая от Вик согласия. У той было ощущение, что в их беседе имеется какой-то существенный элемент, который она упустила. Но если тебе нечего добавить, то лучше молчать. – Байяз, – отчетливо проговорил Шенкт над самым ухом Вик, и его дыхание показалось ей холодным, словно сквозняк, тянущий от окна зимним вечером. Волоски на ее шее встали дыбом с такой силой, что ощущение было почти болезненным. – Первый из магов? Идея о том, что этот самодовольный старый ублюдок может чем-то управлять, казалась маловероятной. – Союз был его орудием с тех самых пор, как он же и сколотил его в дни Гарода Великого. – Хочешь знать, что значит безжалостность? – Витари тихо присвистнула. – Тебе стоило бы посмотреть на Адую после того, как он с ней поработал! Полагаю, ты уже сейчас пляшешь под его дудочку. – Я никогда его даже не встречала! – И тем не менее ты явилась в Вестпорт не с одним сундуком, набитым одеждой. Витари наклонилась к ней, понизив голос до хриплого полушепота. Голос для тайн. Голос для угроз. – Ты явилась, везя с собой долговые расписки Валинта и Балка. Торговые права Валинта и Балка. Деньги Валинта и Балка! – Какое отношение Валинт и Балк имеют к Байязу? – Три имени, один человек, – буркнул Шенкт. Витари медленно покачала головой: – С темной компанией ты связалась. – Вот как? – Вик дернула головой в направлении прославленного стирийского убийцы: – Про него говорят, что он ест людей. – Стараюсь делать это как можно реже, – отозвался тот без следа иронии. – А этот банк пожирает их дюжинами в день. – Итак, что ты скажешь? – Витари вытянула губы трубочкой. – Насчет того, чтобы работать со мной? Быть на стороне праведных. Или, по крайней мере, поближе к ним, насколько это возможно для таких, как мы. Вик опустила взгляд к земле. Кровь грохотала в ее черепе – бух! бух! бух! – еще громче, чем прежде. – Я в долгу перед Глоктой. – Ее саму удивило, что она это сказала. Удивило, насколько уверенно прозвучал ее голос. – Пожалуй, я останусь с ним. До тех пор, пока не расплачусь. Огарок тоненько взвизгнул, заглушенный кляпом. Витари тяжело вздохнула. Шенкт еще раз издал свое безразличное хмыканье. Вик оскалилась, напружив спину в ожидании лезвия. Вот сейчас, сейчас… Ломкое молчание длилось, тянулось почти невыносимо. – Это интересно, – наконец проговорила Витари. – Угу, – буркнул Шенкт, убирая свою поделку, но оставив нож в руке. – Ты могла бы ответить мне согласием, потом вернуться домой и забыть о нашем соглашении. Или попытаться как-нибудь обвести меня вокруг пальца. Такая умная женщина, как ты, должна была сразу увидеть такую возможность. Так почему ты просто не сказала «да»? Вик посмотрела ей в глаза: – Потому что я хотела, чтобы вы мне верили. – Ха! – На лице Витари появилась широкая улыбка. У нее были хорошие зубы для ее возраста. – Мне это нравится! Тебе это нравится? – Да, – отозвался Шенкт. Витари вытащила листок бумаги, сложила его, жестко заломив складку ногтем большого пальца, потом открыла нагрудный карман на рубашке Вик, сунула листок внутрь и похлопала ее по груди: – Когда ты наконец поймешь, как все обстоит на самом деле, сходи по этому адресу. У бармена найдется для тебя все необходимое. – У него для всех находится то, что им нужно, – вставил Шенкт. – А до тех пор… – Витари встала и прошагала к двери, помахивая длинным пальцем, – я бы на твоем месте не возвращалась в Стирию. – Мы в Вестпорте, – возразила Вик. – Это Союз. – До поры до времени. Витари отодвинула засов и распахнула дверь. Шенкт убрал свой кривой ножичек, натянул на голову капюшон и вышел, еле слышно что-то мыча себе под нос. После него не осталось ничего, кроме россыпи белых стружек на дощатом полу. Похоже, Вик все же предстояло пережить этот день. – Как нам освободиться? – крикнула она им вслед. Они по-прежнему были крепко связаны по рукам и ногам. Длинный черный силуэт Витари на мгновение замер в ярком проеме двери. – Ты же умная. Что-нибудь придумаешь.Поздно
– Ты пришла поздно, Рикке. Она открыла глаза. Огоньки свечей в темноте. Сотни огоньков, словно искорки звезд в ночном небе. Или это были призраки свечей, сгоревших давным-давно? – Может быть, слишком поздно. Перед ней качалось лицо. Свисающие седые волосы, в глубоких морщинах залегли тени, отблески свечного пламени на золотой проволоке. – У тебя не осталось времени. Сильные пальцы давили Рикке на лицо, давили на изможденную плоть вокруг ее пылающего левого глаза. Она захрипела, заворочалась – но у нее было слишком мало сил, чтобы двигаться. – Должна быть цена. Чья-то рука приподняла ее голову, к губам прижался ободок кружки. Она закашлялась, хлебнув горечи, содрогнулась и проглотила. – Ты должна выбрать, Рикке. Ей стало страшно. Безумно страшно. Она попыталась вывернуться, но сильные руки держали ее, прижимая к земле. – Что ты выбираешь? Женщина протянула к ней руку. На ладони что-то блестело. Холодная игла. – Нет, – прошептала Рикке, закрывая глаза. – Это еще не произошло.* * *
Трясучка держал ее за руку. Сжимал крепко, до боли. – Я не могу тебя потерять, Рикке. – Седая щетина на его серых щеках зашевелилась: он стиснул зубы. – Никак не могу. – Я не собираюсь теряться. – Ее язык был распухшим и неповоротливым, так что она едва выговаривала слова. – Но если это случится, ты справишься. Ты же лишился глаза, верно? А он был тебе гораздо ближе. – У меня есть другой. А ты только одна. Кажется, начинало светать. Плеск и шуршание волн по гальке. Холодный отсвет на скалах, исчерченных струйками влаги. Паутинка, колышащаяся на ветерке, пляшущие бусинки росы. – Ты не представляешь, каким я был. – Трясучка покрутил перстень с красным камнем, который носил на мизинце. – Мне не было дела ни до чего. Я все ненавидел. Устроился на службу к твоему отцу только потому, что из всех, кого я ненавидел, его я ненавидел меньше всех. Это была не жизнь, а сплошной кошмар. Он прикрыл глаза. Точнее, единственный глаз, которым мог видеть. В щелке между веками другого по-прежнему поблескивала полоска металла. – Ты тогда была совсем больная. Никто не думал, что ты доживешь до весны. Твоя мать умерла, отец был вне себя от горя. И тем не менее в тебе было столько надежды! Ты доверяла мне. Мне, в котором не оставалось ничего, чему можно доверять! Ты сосала тряпочку, пропитанную козьим молоком, у меня на руках. Твой отец говорил, что никогда не видел менее подходящей няньки для ребенка. И еще он говорил, что я вытащил тебя с того света. – Трясучка взглянул на нее, и из его здорового глаза скатилась слеза. – Но на самом деле это ты вытащила меня. – Дурак, ты совсем раскис, – прохрипела она, с трудом шевеля потрескавшимися губами. – Как ты можешь плакать? Кто угодно, только не ты… – Когда я был мальчишкой, мой брат звал меня «свиное сало», потому что я вечно ревел. Потом я забыл, как это делается. Все, что мне было нужно, – это чтобы меня боялись. Но ты никогда не боялась меня. – Ну ты не такой уж и страшный, как все говорят. Рикке попыталась передвинуться, но не могла найти удобного положения. Она почувствовала, что ее глаза начали закрываться, и тогда Трясучка снова стиснул ее руку с такой силой, что она охнула. – Держись, Рикке. Она скоро придет. – Нет, – ответила Рикке, чувствуя, как слезы щиплют веки. – Это еще не произошло.* * *
Два огромных камня маячили в вечернем полумраке, словно черные пальцы на фоне розового неба. Они были древними, все в пятнах мха и лишайника, исчерченные символами, из которых время выщербило и изгладило всякое значение. В воздухе висела пелена едва заметной мороси, волосы липли к лицу Рикке, и все предметы мокро отблескивали. Возле камней стояла пара стражников, держа в руках примитивные копья. Они стояли так неподвижно, что Рикке приняла их за статуи. Трясучка поднес ее ближе, и она увидела, что с ними что-то не так. Деформированные тела… – Клянусь мертвыми! – каркнула Рикке. – Это же плоскоголовые! – Что верно, то верно, – отозвался Скенн. Ухмыляясь во весь рот, горец встал рядом с одним из шанка, и тот глянул на него, сощурив свои и без того узкие глаза, и принялся ковырять осколком кости в огромном зубе. – Они охраняют ведьму. Она может с ними разговаривать. Говорят, она им поет. Они ручные – до тех пор, пока мы ведем себя хорошо. – Я всегда веду себя хорошо! – заявила Изерн, кинув хмурый взгляд на эту парочку и крепче сжимая темное древко своего копья. Насколько можно было судить о выражении лиц плоскоголовых, помимо множества зубов, они, кажется, тоже хмурились. – Ну что, пошли? Скенн покачал головой: – Я дальше не пойду. – Я многое о тебе знаю, Скенн, и в основном ничего хорошего, но я никогда не считала тебя трусом. – Считай меня чем хочешь, сестра, но я знаю, где мое место. Сейчас оно – по эту сторону камней. Моя задача была привести тебя сюда, и она выполнена. Я не прикидываюсь… – Ну и катись на хрен, гора сала! Изерн локтем отпихнула его в сторону и двинулась дальше. – Мы остались втроем, – буркнул Трясучка, поудобнее устраивая Рикке у себя на плечах. Ей казалось, будто она снова стала ребенком, когда Трясучка нес ее вот так, придерживая руками за лодыжки. Вперед, между камней и вниз по крутой тропе, вьющейся между деревьев. Старые-старые деревья, перешептывающиеся листвой в высоких-высоких ветвях, с цепкими, вгрызшимися глубоко-глубоко корнями, узловатыми, словно пальцы скряги. Они вышли за поворот, и Рикке увидела берег. Серый галечный пляж расстилался до серой воды, размытые отражения высоких деревьев покалывали крапинки дождя. Еще несколько шагов – и все затерялось в тумане, и помимо него Рикке уже не видела ничего. Лишь ухала где-то одинокая сова, провожая закат. – Запретное озеро, – сказала Изерн. – Теперь уже недалеко. – Здесь всегда должен быть туман, так, что ли? – буркнул Трясучка. Изерн снова зашагала, хрустя ботинками по гальке. – Понимаешь ли, ничто не кажется таким волшебным, как то, чего ты не можешь увидеть. – Нет, – прошептала Рикке, закрывая глаза. – Это еще не произошло.* * *
Ночь, отблески костра пляшут на лицах собравшихся. Увядших старых лицах и свежих молодых лицах. Лицах, истыканных вьющимися татуировками горцев. Лицах, которых здесь еще, возможно, не было или которые были здесь давным-давно. Рикке больше почти не могла отличить сегодняшний день от вчерашнего или завтрашнего. Мясо шипело и плевалось соком. Холодный, бодрящий воздух гор на затылке и тепло костра на лице. Рикке расплылась в улыбке от чистогоудовольствия этих ощущений и поуютнее завернулась в пахучий старый мех. – Мне это не нравится, – сказал Скенн, качая своей огромной жирной головой. – Ты спутал меня с кем-то, кому не насрать на то, что тебе нравится, а что нет, – отозвалась Изерн. Едва ли можно было найти брата с сестрой, менее похожих друг на друга. Изерн – жесткая, как древко копья, с лицом, как лезвие кинжала, черные как уголь волосы свисают длинными спутанными прядями. Скенн – огромный, как дом, с руками, как два окорока, и лицом, как пудинг, голова обрита наголо, лишь рыжеватый пушок пробивается на мягком сморщенном скальпе. – Мне не нравится мысль о том, чтобы подниматься туда, – сказал он, хмуро поглядывая на север, между освещенных костром хижин, в сторону арки из кривых сучьев. – Это место не зря называют запретным. – Мне нужно, чтобы ты нас довел, а не высказывал свои мнения. Они такие же раздутые от вонючих ветров, как и ты сам. – Совсем необязательно грубить, – отозвался Скенн с несколько обиженным видом, мня руками свой живот. Он взглянул на Трясучку: – У этой женщины не язык, а кнут! Тот поднял брови – точнее, единственную бровь, что у него осталась: – Ты так говоришь, будто это что-то плохое. – Ей надо туда подняться, и не о чем больше спорить, – отрезала Изерн. – Эта девочка важна, Скенн. Луна благоволит к ней. Я всегда это знала. – Ты спутала меня с кем-то, кому не насрать на то, что ты знаешь, а что нет, – ответил Скенн. – Я не собираюсь вести ее туда только потому, что ты так сказала. – Вот именно. Ты поведешь ее, потому что ей надо туда попасть. – Потому что у нее Долгий Взгляд? – Потому что ее Долгий Взгляд настолько силен, что это ее убивает. Наконец Скенн взглянул на Рикке. Глаза у него были маленькими и темными, но взгляд был цепким. «Остерегайся умных людей, – сказал ей как-то отец, – но больше всего остерегайся умных, которые выглядят дураками». – А ты что скажешь, девочка? – Он сплюнул в огонь кусок хряща и указал на нее обгрызенной костью. – Если ты вправду можешь видеть будущее, может, скажешь мне, что меня ждет? Рикке подалась вперед, так что шкура соскользнула с ее плеч, повернула к нему свой пылающий левый глаз и распахнула его на всю ширину. Скенн отшатнулся, когда она подняла левую руку, указывая пальцем на мерцающие звезды, и звенящим голосом огласила свое пророчество: – Я вижу… что ты… станешь еще жирнее! Люди вокруг костра засмеялись. Одна старуха с единственным зубом хохотала так, что чуть не упала в огонь, и ее молодой соседке пришлось хлопать ее по спине, пока она не выкашляла кусочек мяса, которым подавилась. Они с Трясучкой чокнулись кружками с элем, и Рикке, отхлебнув, снова завернулась в свой мех. Немного было вещей, ради которых стоило тащиться в Слорфу, но эль у горцев был отличный. У нее уже слегка кружилась голова – впрочем, возможно, это была слабость от Долгого Взгляда. Трудно отличить одно от другого. Скенн, насупившись, опустил свою тушу на землю и скрестил ноги. – То есть у нее есть чувство юмора. Оно ей понадобится там, в Высокогорье. Возле запретного озера смешного мало. – Он перевел хмурый взгляд на Изерн: – Ты действительно думаешь, что этот вот хрящик, эта вот сопля с кольцом в носу – возлюбленная луны? Изерн сплюнула глоток эля в огонь, и раздалось шипение. – Что ты можешь знать об этом, Скенн-и-Фейл, носящий молот нашего отца? Скенн выставил бороду в ее сторону: – Я знаю не меньше твоего, Изерн-и-Фейл, носящая копье нашего отца! Не думай, что только потому, что он любил тебя больше всех, ты больше всех от него научилась! – Ты шутишь, овечий прихвостень? Наш отец меня терпеть не мог! – Вот именно. Он ненавидел твой нрав, и твое лицо, и всю тебя, от жопы до ушей. – Скенн сделал паузу. – А ведь ты была его любимицей! И оба разразились хохотом. Может быть, они были не очень похожи друг на друга, но смех у них был одинаковый: безумный, кудахчущий, с подвизгиванием, чем-то смахивающий на волчий вой. Над их головами висела огромная круглая луна, и они с треском сдвинули кружки, выплеснув фонтаны эля, и выпили то, что осталось, продолжая гоготать. Трясучка, чье лицо было в тени, наблюдал за ними. – Похоже, месяц будет долгим. – Нет, – сказала Рикке, закутываясь в свой пахучий мех и закрывая глаза. – Это еще не произошло.* * *
– Все вверх и вверх, – хватая ртом воздух, вымолвила Рикке и прикрыла глаза рукой от солнца, чтобы взглянуть вперед. – Так всегда бывает, когда поднимаешься в горы, – отозвалась Изерн. Она даже не запыхалась. Ее невозможно было утомить. – А куда мы, собственно, идем? – поинтересовался Трясучка, похрустывая сапогами по грунтовой дороге. – К запретному озеру. – Это я знаю. Я спрашиваю, где оно находится? – Если бы всем рассказывали, где оно находится, оно не было бы таким уж запретным, верно? Трясучка закатил глаза – по крайней мере, один глаз: – Ты хоть иногда даешь прямые ответы, женщина? – Какой прок в прямых ответах в этом кривом мире? Трясучка бросил взгляд на Рикке, но та слишком выбилась из сил и могла только пожать плечами. – И как… мы тогда… дотуда… доберемся? – спросила она между судорожными вздохами. – Мой брат Скенн знает дорогу. Он, конечно, какашка в образе мужчины, но он нам поможет. Сперва нам надо добраться до его селения – а точнее, какашки в образе селения. Слорфа, так оно называется. Оно находится в начале долины в четырех долинах отсюда. – Похоже… довольно далеко, – пробурчала Рикке. – Если переставлять ноги, со временем дойдешь. – Сколько у тебя вообще братьев? – спросил Трясучка. – Одиннадцать ублюдков, и каждый больше смахивает на собачью задницу, чем предыдущий. Рикке подняла брови: – Ты… нечасто о них упоминаешь. – У нас у всех разные матери, – отозвалась Изерн, словно это все объясняло. – Мое детство было не слишком-то счастливым. Скорее похоже на испытание, если ты понимаешь, о чем я. Прожить это один раз было достаточно неприятно, но тут уж никуда не деться. Но еще и вспоминать об этом? Нет уж, как-то не хочется. Изерн остановилась на груде камней, вытащила флягу, плеснула немного воды себе на голову, еще немного отправила в рот и протянула ее Рикке. Во имя мертвых, как же она устала! Рикке стояла, глотая воду и вытирая пот со лба. Он выступал почти с такой же скоростью, с какой она поглощала влагу. Ее жилетка была мокрой насквозь. От нее воняло, как от стога сена, прокисшего после дождей. В воздухе стояла прохлада, но ее глаз – ее глаз был всегда горячим. Пылал, как уголь, в ее голове. А ведь, кажется, были времена, когда она могла бегать и бегать без остановки. Теперь, пройдя несколько шагов, она начинала задыхаться, в голове стучало, в глазах плыло, а по краям поля зрения начинали рыскать призраки. Она посмотрела обратно, туда, откуда они пришли, над взгорьями и извивами ущелий, в сторону низин. Обратно, вдоль долгих миль пути до Уфриса. В сторону прошлого. – Пора бы нам уже оставить несколько следов, – буркнула Изерн, поворачиваясь к крутой, взбирающейся вверх тропе. – Запретное озеро само к нам не придет. Рикке выдохнула сквозь губы и вытерла очередную порцию выступившего на лбу пота. – Хочешь, я понесу тебя на плечах? – спросил Трясучка. Большинство людей даже не поняло бы, что он улыбается. Но она знала, куда надо смотреть. – Ни за что на свете, старый ублюдок, – проворчала она, пускаясь в путь. – Скорее уж я понесу тебя. – Вот на что я бы хотела посмотреть! – бросила Изерн через плечо, и из-под каблука ее исцарапанного ботинка посыпались камешки, скользя по гладкой тропе. – Нет, – пробормотала Рикке, закрывая глаза. – Это еще не произошло.* * *
– Я тебя нашел! – закричал Лео своим писклявым голосом со странным акцентом, хватая ее за ногу и вытаскивая из сена. Рикке быстро поняла, что они оба успеют повзрослеть к моменту, когда он ее отыщет, если она так и будет сидеть в своем изначальном потайном месте – наверху, между стропилами, где гнездились голуби. Было весело смотреть сверху, как Лео в безуспешных поисках обшаривает амбар, но, когда он вышел за дверь, решив поискать в других местах, ей это наскучило. Рикке спрыгнула вниз и зарылась в сено, оставив один ботинок торчать наружу, так, чтобы Лео мог его увидеть. В конце концов, играть интересно, только когда чувствуешь возможность проигрыша. – Долго же ты искал, – сказала она. А он симпатичный, подумала Рикке. Пускай даже не особо умный. К тому же у него странные манеры и непривычный выговор. Но это, наверное, неизбежно, если ты вырос в Союзе, а за симпатичный вид многое можно простить. В любом случае она была рада, что он здесь. Хорошо, когда есть кто-то твоего возраста, с кем можно играть. Она любила делать вид, будто ей лучше всего самой по себе, но на самом деле так не бывает. Ее папа вечно был занят – вел бесконечные разговоры с седобородыми ублюдками, где все только и делали, что хмурились и качали головами. Иногда Трясучка рассказывал ей истории о своих путешествиях по всему Земному Кругу и о самых разных и необычных людях, которых ему приходилось там убивать. Тем не менее у нее было чувство, что в дружбе между маленькой девочкой и одним из самых грозных воинов на Севере есть что-то не совсем правильное. Трясучка говорил, что не возражает, но ей не хотелось испытывать его терпение. В Уфрисе было не так уж много детей, а те, что были, считали Рикке проклятой и не соглашались приближаться к ней из-за ее припадков. Лео ее припадки, кажется, не беспокоили – может быть, потому, что он пока что ни одного не видел. Может быть, все еще переменится, особенно если она опять обделается, что случалось более чем часто, к сожалению. Однако здесь она мало что могла сделать – и с припадками, и с их дерьмовыми последствиями. Рикке поклялась никогда не волноваться из-за вещей, которых она не может изменить, а она принимала свои клятвы очень серьезно. Отец всегда говорил, что нет ничего более важного, чем твое слово. Обычно он говорил это, хмурясь и качая головой. Жалко, что он так часто хмурился, потому что, когда он улыбался, весь мир начинал светиться. – Моя очередь прятаться! – завопил Лео. Он ринулся наутек, поскользнулся, упал, перекатился в облаке сенной пыли, вскарабкался на ноги и исчез за дверью амбара. Почему-то Рикке стало грустно, когда она смотрела ему вслед. Ужасно грустно. – Нет, – проговорила она, закрывая глаза. – Это было давным-давно.Бесконечное изобилие
– Как моя стойка? – спросил Хлыст, оглядываясь через плечо на свою заднюю ногу. – Мы еще вернемся к твоей стойке, – сказал Клевер. – Примерно через год с такой скоростью, – пробурчал Нижний, поднимая свою секиру лезвием к солнцу и затем снова принимаясь его полировать. – Если ты продержишься год. – Шолла, сосредоточенно хмурясь, пыталась отрезать от куска сыра как можно более тонкий ломтик, орудуя своим длинным тонким ножом. – Не слушай эту жалкую парочку, – сказал Клевер. – К твоей стойке мы еще вернемся. Но всегда помни об одном: если ты вытащил меч, это значит, что ты уже совершил по меньшей мере одну ошибку. – Чего? – переспросил Хлыст, скашивая на него глаза поверх плавающего кончика своего клинка. – Разве что ты его чистишь, или точишь, или, может быть, решил его продать. – А если вокруг сражение? – Это значит, что ты сделал по меньшей мере две ошибки, а возможно, гораздо больше. Битва – не место для уважающего себя воина. Но если уж тебе пришлось на ней присутствовать, хотя бы имей достаточно вкуса, чтобы находиться подальше от того места, где сражаются. – А что, если какой-нибудь ублюдок пытается тебя убить? – В идеале тебе стоило бы догадаться об этом за некоторое время и прикончить его первым, предпочтительнее всего во сне. Именно для этого придуманы ножи. – И еще чтобы резать сыр, – поправила его Шолла, с невероятной сосредоточенностью поднося ко рту ножик с прилипшей к плоской стороне тоненькой, почти прозрачной сырной чешуйкой. Как раз в тот момент, когда сыр уже коснулся ее губ, через двор прилетел порыв весеннего ветра и сдул его с ножа, словно пушинку с одуванчика. Шолла безуспешно попыталась перехватить его в воздухе. – Вот чем хороши ножи, – сказал Клевер. – Во-первых, они дешево стоят, во-вторых, имеют множество применений. В то время как мечи стоят как черт знает что и годятся лишь для одного дела – того самого, которого любому человеку стоит избегать. Хлыст недоуменно наморщил лоб: – Ты так говоришь, будто учиться владеть мечом вообще незачем. Разве не это – твоя работа? – Видишь ли, жизнь так устроена, что могут случаться ошибки. Именно в такие моменты умение владеть мечом может спасти твою никчемную шкуру от пары неопрятных дырок, как оно спасло мою в нескольких прискорбных случаях. Итак, вернемся к стойке… – Клевер! Через двор к ним шел Гринуэй, шагая так, словно это он тут все построил и был чрезвычайно доволен достигнутым. Заткнув большие пальцы за пояс и растопырив локти, словно о достоинстве человека можно судить по тому, сколько места он занимает. – Черт, терпеть не могу этого дерьмоеда! – буркнула Шолла. Она попыталась сбрить с куска сыра еще более тонкий ломтик и раздосадованно прищелкнула языком, когда он сломался. – Ты прекрасно разбираешься в людях, – заметил Клевер, приветливо маша рукой приближающемуся Гринуэю. Тот с насмешливой ухмылкой разглядывал Хлыста. Со времени безвременной кончины Магвира он взял на себя роль главного насмешника при Стуре. – Это еще кто? – насмешливо спросил он. – Это Хлыст. Я учу его пользоваться клинком. Точнее, учу им не пользоваться. – Похоже, он полный кретин, – сказал Гринуэй. – Что поделать, таких умников, как ты, в мире немного. Приходится обходиться теми, которые есть. Как там Стур, готов меня принять? – Ты имеешь в виду, король. Клевер непонимающе уставился на него: – Ах да, король! Его-то я и имею в виду. Стур – это король, а король – это Стур. Мы же оба были рядом, когда он повесил цепь себе на шею, верно? И они с цепью тоже там были, причем оба были в крови. Гринуэй поерзал пальцами за поясом портупеи. – Когда-нибудь, Клевер, ты все же договоришься. – Что же, грязь ждет каждого из нас. Есть способы попасть туда и похуже, чем излишняя словоохотливость. Итак, не пора ли сообщить Большому Волку новости? – Он кивнул в сторону мешка, который уже привлек внимание по меньшей мере половины мух в Карлеоне. – Прихвати его с собой, Хлыст, ладно? Парень сморщил нос: – А это точно надо? Он уже пахнет. – Так уж все устроено, паренек, все мы воняем под конец. И да, это точно надо. Я не о себе беспокоюсь, можешь не сомневаться. – Не ввязывайся там ни во что, а, вождь? – буркнула Шолла, не отводя взгляда от своего ножа и своего сыра. – Хочешь верь, хочешь не верь, но я уже пятнадцать лет стараюсь так и поступать. – Что ты тут вообще затеяла, черт подери? – спросил Нижний, когда Клевер отошел, чтобы предстать перед своим королем. – Если отрезать ровно столько, сколько надо, – промурлыкала Шолла, – то он просто тает на языке… По всей видимости, Хлыст сперва хотел закинуть мешок на плечо, но потом увидел пятна и передумал. Нести его на вытянутой руке у него, однако, не хватало сил, так что в результате он потащил его сбоку, то и дело ударяясь коленом и хлюпая намокшей подошвой. – Никогда не видел короля, – сообщил он. – Правда? – отозвался Клевер. – А по тебе можно подумать, будто ты находишься в ежедневном контакте с державной особой. – Чего? – Главное, помалкивай и улыбайся побольше. Лицо Хлыста застыло в оскаленной гримасе. – Я сказал, улыбайся! Ты не зубы свои продаешь. В замке Скарлинга многое осталось неизменным со времен самого Скарлинга. Большие скрипучие двери на огромных железных петлях, балки под темным потолком, высокие окна, яркое холодное солнце за ними и звук бегущей воды далеко внизу. Трон Скарлинга тоже был тем самым, на котором некогда сидел Бетод, а за ним Черный Доу, а за ним Скейл Железнорукий, – простое жесткое кресло с истертыми, отполированными временем подлокотниками и облезающей со спинки краской. А вот человек на троне был новый. Стур Сумрак, которого называли Большим Волком, сидел, закинув левую ногу на подлокотник и слегка покачивая босой ступней. На его плечи был накинут отлично выделанный плащ из волчьей шкуры, и ухмылка на его лице была самая что ни на есть волчья. А почему бы ему и не улыбаться? Он ведь получил все, чего добивался. Он больше не наследник престола, но самый настоящий король, и все, что ему для этого потребовалось, – это перерезать глотку своему дяде. Все здесь бурлило скрытой угрозой. Лица молодых воинов хмурились, словно жизнь была для них соревнованием, кто успешнее избежит веселья. Языки огня в огромном камине сердито лизали воздух. Даже чашки на столах, казалось, затаили глухую обиду. Стояла та ужасная тишина, когда все боятся дышать, в любой момент ожидая вспышки насилия, внезапной, словно молния. – Ты должен преклонить колени! – прорычал Гринуэй, когда они остановились посередине просторного каменного пола напротив Стура. Клевер поднял брови: – Я думал, надо сперва хотя бы подойти. То есть я, наверное, смог бы проползти на коленях от двери, но это стало бы серьезным испытанием для моих штанов, а также для терпения всех присутствующих. – Он показал пальцем на дверь и повернулся в ту сторону: – Но я с радостью вернусь и начну сначала, если существует лучший способ это сделать… – Тебе нет нужды становиться на колени, Клевер, – сказал Стур, взмахом руки подзывая его к себе. – Такому старому другу, как ты? Не будь жопой, Гринуэй. Гринуэй ответил презрительной гримасой эпических масштабов, отчего, подумал Клевер, стал еще более, чем когда-либо, похож на жопу. Свою природу не спрячешь. То же, несомненно, относилось и ко всем остальным в этом зале. Только сейчас Клевер заметил в углу новую клеть, которая свисала с одной из потолочных балок, слегка поворачиваясь. Ничего хорошего это не предвещало. К тому же в ней кто-то был – обнаженный и избитый в кровь, но его глаза были все еще открыты. Это было еще более недобрым знаком. – Если я не ошибаюсь, – проговорил Клевер, – это у тебя Греган Пустоголовый там, в клетке. Стур сузил глаза: – Мой замок полон недоумков, способных говорить мне то, что я и так знаю. – Я был готов поклясться, что он на нашей стороне. – У меня были сомнения, – сказал Стур, кривя губу и бросив взгляд на клетку. – Когда я поднял ему налоги, он не захотел платить. Его это сильно расстроило. И он начал расстраивать других людей. – А сейчас он что чувствует, как по-твоему? – спросил Гринуэй. Клевер осторожно почесал свой шрам. – Похоже на то, что ему малость неприятно. – Мой отец всегда стоял за то, чтобы откупаться от него, – сказал Стур. – От него и от таких, как он. – Черный Кальдер отлично понимает, что значит компромисс. – Ну а я не понимаю. – Да, – отозвался Клевер. – Это я вижу. – Люди по природе жадные, так? Никакой благодарности. Они думают не о том, что они от тебя уже получили, а только о том, что получат в следующий раз. – Говнюков на свете великое множество, это верно, – произнес Клевер, обводя взглядом Стурово окружение. – Пустоголовый с его сыновьями и всеми этими дерьмоедами из Западных Долин – они ближе к Уфрису, чем к Карлеону. Я никогда им не верил. – А теперь станешь верить больше? – По крайней мере теперь мы все знаем, на что рассчитывать. – Гвоздь ведь из его сыновей, верно? Он опасный человек. Воины, выстроившиеся возле стен, принялись наперегонки показывать, что они и сами не лыком шиты. – Ты что, боишься? – спросил Гринуэй. – Постоянно, – ответил Клевер. – Но, наверное, это возрастное. И что же ты собираешься делать с Пустоголовым? Стур пронзил клетку взглядом и шумно выдохнул: – Еще не уверен. Отпустить его восвояси, чтобы он мог заплатить мне налоги, или вырезать на нем кровавый крест в назидание остальным? – Что бы ты ни выбрал, это будет хорошим уроком для всех, – сказал Гринуэй. Глядя, как тихо поворачивается клетка, Клевер подумал, что не так в этом уверен. Пустоголовый был популярным человеком. Множество друзей и родственников по всем долинам на границе с Уфрисом. Множество крепких бойцов, которые будут совсем не рады известию, что этого человека посадили в клетку. Черный Кальдер потратил годы, сшивая разорванный Север воедино – угрозами и слухами, долгами и милостями. Этого не сделаешь одним лишь страхом. Однако в обязанности Клевера вряд ли входило говорить об этом. Он отвел взгляд от Пустоголового и улыбнулся. – Что же, я желаю тебе получить радость от результата, как бы ты ни решил. – Ха! – Взгляд влажных, лживых глаз Стура скользнул обратно к Клеверу: – Ну а как ты? Получил радость от своих шанка? – Радость – не совсем то слово, которое я бы выбрал, мой король, но, как говорил Тридуба, когда твой вождь ставит перед тобой задачу, ее нужно выполнять, так что мы склонились перед неизбежным. Ты знаешь, поклоны меня не смущают. Особенно перед неизбежным. – Никакой гордости, а, Клевер? – Она у меня была, мой король. Причем в избытке, мать ее растак. Словно весеннее поле, на котором столько цветов, что пчелы к нему так и слетаются. Но я обнаружил, что, когда ты попал в переделку, это дерьмо только мешает – гордость, в смысле, не пчелы. Так что я от своей избавился. И с тех пор ни разу не пожалел. Стур прищурился в сторону Хлыста: – А это кто? – Это Хлыст. – Клевер хлопнул паренька по костлявому плечу. – Лучший из моих людей. – Похоже, тебе с ним повезло, – заметил Стур, и окружавшие его мерзавцы захохотали. Мерзавцев вокруг него было еще больше, чем прежде. На Севере они плодятся в бесконечном изобилии. – У человека должны быть друзья, – сказал Клевер. – Несомненно! Иначе некого будет пырнуть ножом, верно? Хохот усилился. Клеверу непросто было улыбнуться, но он это осилил. Дернув головой в сторону Хлыста, он спросил: – Хочешь, чтобы я его пырнул, мой король? – Нет-нет. Ты уже доказал, кто ты такой, Клевер. Было бы жаль отнимать у тебя лучшего из твоих людей! А что это там у него? – Маленький подарок для тебя. Клевер забрал у Хлыста мешок и перевернул его. Головы шанка, подпрыгивая, раскатились по полу. Было бы неплохо думать, что это случилось в замке Скарлинга впервые, но у него было неприятное чувство, что и в прошедшие годы отрубленные головы были здесь достаточно частым украшением. Гринуэй отступил на шаг, закрывая лицо рукой: – Черт! Ну и вонища! – Не будь жопой, Гринуэй. – Заинтересованный Стур спрыгнул со своего трона и оживленно подошел, чтобы посмотреть на них. В его походке еще ощущалась легкая хромота от раны, нанесенной мечом Молодого Льва. – Так, значит, ты таки преподал урок этим шанка, а? – Не уверен, что плоскоголовые способны усваивать уроки, – отозвался Клевер. – Уж эти-то точно не способны. – Стур пошевелил босой ногой полусгнившие головы, переворачивая их вверх косоглазыми лицами. – Ну и мерзкие же ублюдки, а? – Я малость неловко себя чувствую, критикуя внешность других, – сказал Клевер. – Никто не будет выглядеть хорошо, когда он мертвый, – добавил Хлыст, потом смущенно кашлянул и опустил взгляд к земле. – Мой король. – Не знаю, не знаю, – протянул Стур, окидывая его своим влажным взглядом. – Мне приходит на ум немало таких, кого я бы предпочел видеть трупами… Я отправляюсь в Уфрис, Клевер. И хочу, чтобы ты поехал со мной. – Будем драться? – Ничего подобного. – Что было некоторым облегчением, поскольку Клевер не мог бы сказать, что получил большое удовольствие от их последней войны с Союзом. – Я же дал слово в круге, разве нет? Поклялся Молодому Льву торжественной клятвой! Думаешь, я могу изменить своему слову? – Честно говоря, мой король, я чаще всего вообще не имею понятия, на что ты способен в следующий момент. Стур ухмыльнулся: – Разве жизнь не была бы невыносимо скучной, если бы мы знали все заранее? Ты знаешь парня по имени Оксель? – Один из боевых вождей Ищейки. Я не доверил бы ему держать ведро, пока я мочусь. – Иногда такие вот юркие ублюдки – как раз то, что нужно, а? Ищейке скоро конец. Он стар – и к тому же болен, как я слышал. Когда его не станет, Уфрису придется к кому-то примкнуть. Оксель хочет, чтобы это был я. – А как же твоя торжественная клятва, данная на кругу? Стур пожал плечами: – Я клялся не брать его силой. Про то, что он может сам упасть мне в руку, не было сказано ни слова. Если Уфрис хочет быть частью Севера, кто я такой, чтобы спорить? – А если найдутся такие, кто не захочет присоединиться? – спросил Клевер. Стур кивнул в сторону клетки: – Этого добра можно сколотить сколько угодно. Все, давай топай отсюда. – И прихвати свои вонючие головы! – прошипел Гринуэй. – Не будь жопой! – взревел Стур, брызгая слюной. Люди по всему залу зашевелились и шагнули вперед, положив руки на свое оружие. Как псы, рычащие на того, кто посмел вызвать гнев их хозяина. Гринуэй попятился, побледнев и дрожа как лист, без сомнения, решив, что Великий Уравнитель уже положил ему на плечо свою руку. Улыбка Стура расплылась еще шире, чем прежде. Он присел на корточки, волоча свой прекрасный волчий плащ по лужам мерзости, натекшей с голов. Взял в руки самую большую – все еще в огромном шипастом шлеме, с огромным, длинным, распухшим языком, свисающим между огромных челюстей, – и повернул к себе. – Я хочу полюбоваться на них!Демон, рвущий все цепи
– Клянусь всеми мертвыми! – прохрипела Рикке, поднимая голову. Во рту стоял вкус несвежей могилы, в пустом желудке урчало и булькало. Казалось, будто сразу за ее глазами подвесили палицу, которая больно молотила изнутри по черепу при каждом движении. Но, по крайней мере, время двигалось только в одну сторону. Она спала в меховом гнезде, но под ним был твердый каменный пол. Рикке натянула на плечи старую пыльную оленью шкуру и, спотыкаясь, побрела из темноты наружу, почти полностью прикрыв глаза от режущего света. Дождя не было, но в воздухе висела зябкая сырость, погружавшая весь мир в сумрак. Ни звука, ни ветерка. Все было неподвижно, словно в стране мертвых. Высокие деревья – черные стволы, черная хвоя. Выступы черных скал, торчащие там и сям на склонах. В отдалении – высокие черные горы, в белых шапках и с белыми бородами, словно хмурые седовласые воины. Темный галечный пляж спускался от устья пещеры к темной воде, в зеркале которой отражались деревья, скалы и горы, неподвижные и величественные, и еще более темные, чем наверху. В озере стояла женщина, подоткнув за пояс истрепанную юбку; вода доходила ей до тонких, бледных икр в прожилках вен. Она стояла так неподвижно, что на поверхности не было даже ряби. Рикке раздула щеки. Когда она нагнулась, чтобы закатать штанины, в голове застучало так сильно, что она едва не упала. Обмотав лысую шкуру вокруг плеч, она принялась неуклюже спускаться к озеру. Хрусткая галька врезалась между пальцами босых ног. Стоял такой холод, что вода, должно быть, была ледяная. Однако лучше сделать дело, чем жить в страхе перед ним, как периодически повторял ей отец, так что она побрела в воду, морщась и поеживаясь. Поднятые ею волны добежали до безмятежных деревьев и неподвижных гор, разбив их на танцующие фрагменты. – Ну и холодина, будто зимой, – пропыхтела Рикке, доковыляв до женщины. Сбоку ее лицо выглядело вполне нормальным. Старое, изборожденное морщинами, холодные голубые глаза неотрывно смотрят на горизонт. – Холод имеет замечательное свойство прояснять разум. – Вовсе не хриплое карканье, которого Рикке ожидала от ведьмы. Ее голос был молодым, сильным и полным музыки. – Он помогает понять, что важно. Притягивает внимание вовнутрь. – Так значит… ты делаешь это, чтобы укрепить свою магию… или зачем? – Я делаю это, потому что в холодную воду за тобой вряд ли полезут глупцы со своими проблемами. Женщина повернулась, и Рикке уставилась на нее во все глаза, потому что ее лицо было в точности таким, как в ее видении. Гигантский розовато-серый шрам пересекал посередине ее вмятый лоб от линии волос до рта. Один глаз и бровь были выше, чем другие, словно ее череп раскололи пополам, после чего какой-то пьяный хирург вновь собрал его воедино. Сквозь встопорщенные складки кожи безумным зигзагом шли стежки – стежки, сделанные золотой проволокой, блестевшей на утреннем солнце. – Я Кауриб, – проговорила женщина своим мягким, шелковым голосом. – Так меня когда-то звали. Колдунья с дальнего Севера. Там я когда-то жила. Теперь я просто ведьма с запретного озера. Она снова повернулась к горизонту: – Я нахожу, что это устраивает меня больше. Рикке выросла на Севере, где мужчина без шрамов вовсе не считался за мужчину, но ей никогда не приходилось видеть шрама, похожего на этот. Она опустила взгляд к воде, уже почти успокоившейся вокруг ее острых коленей и показывавшей темное отражение ее самой. – Что с тобой случилось? – Со мной случилась секира, как это часто бывает с секирами. – И что, ты не увидела ее заранее? Кауриб медленно подняла одну бровь. Похоже, это стоило ей некоторого усилия – кожа вокруг стежков натянулась. – Вряд ли тебе надо говорить, что Долгий Взгляд сам выбирает, когда приходить. Если ты надеешься, что он убережет тебя от всех ударов в жизни, тебя ждет разочарование. Впрочем, судьба надежды – кончаться разочарованием, так же как судьба света – заканчиваться тьмой, а жизни – смертью. Тем не менее они чего-то стоят, пока еще длятся. Рикке пошевелила занемевшими пальцами ног, глядя на расходящуюся рябь. – Какая-то унылая идея. – Если ты ждала оптимистичных высказываний от отшельницы, чья голова сшита золотой проволокой, то ты еще большая дура, чем кажешься. Что само по себе было бы достижением. Рикке бросила на нее взгляд, но Кауриб уже снова смотрела перед собой. – Я думала, то, что было в моих видениях – золотая проволока и все такое, – может быть просто… ну ты понимаешь… – Нет, не понимаю. Попробуй говорить словами. – Каким-нибудь символом, что ли? – Символом чего? – Видения просто приходят к мне, я их не понимаю. Ведьма зашипела от отвращения: – Задача видящей не в том, чтобы понимать свои видения, девчонка! Так же как задача горшечника не в том, чтобы понимать свою глину. – Наверное… – Рикке скривилась, попытавшись переступить с ноги на ногу на скользком дне и ударившись пальцем об острый камень. – Но мы ведь сейчас говорим не о горшках? Или мы уже говорим о горшках? Ведьма раздосадованно зашипела: – Задача горшечника в том, чтобы подчинить глину своей воле! Придать ей форму, превратить ее во что-либо полезное. Или прекрасное. – То есть… я должна подчинить своей воле видения? Чтобы превратить их во что-то прекрасное? – А! Луч света наконец озарил долгую ночь твоего невежества! – Ведьма презрительно зашипела. Кажется, она могла выразить шипением очень многое. – И мне пришлось потратить всего лишь половину утра на объяснения! – Но… – Девочка, я не твоя наставница, не твоя учительница и не твоя мудрая бабушка. Ты хочешь, чтобы я огласила тебе правила – но их нет, этих правил. Ты совсем как эти старые дураки маги, которые хотят сковать весь мир цепями закона. Или старые дураки едоки, которые хотят засадить весь мир в клетку своими молитвами. Или как эти новые дураки, которые хотят поработить весь мир железом и заставить его повиноваться. Долгий Взгляд – это магия, дурочка! – Старуха воздела увядшие руки к небу, и ее вопль разнесся до далеких гор: – Это дьявол, которого не засадишь в клетку! Это демон, рвущий все цепи! Она опустила руки. – Там, где есть правила, не может быть никакой магии. – Что ж, значит, мне придется самой искать ответы, – скорбно проговорила Рикке. Кауриб опустила взгляд к своим стопам, погруженным в озеро. – Страх подобен холодной воде. Когда его мало, это неплохо: он помогает сосредоточиться на том, что важно. Но если его слишком много, он тебя просто заморозит. Ты должна создать в своем мозгу коробочку, положить туда свой страх и запереть его на замок. – Это очень похоже на то, что могла бы сказать моя наставница. – Без сомнения, я могу быть превосходной наставницей. Но не твоей. Рикке услышала позади хруст шагов и обернулась с улыбкой, ожидая увидеть на берегу Трясучку или Изерн. Вместо этого она увидела шанка, приближавшегося ковыляющей трусцой, словно одна его нога была длиннее другой. С каждым шагом от когтистой лапы твари веером разлеталась вбок галька. В руках у него было копье с нанизанной на него рыбой, она еще извивалась и хлопала хвостом, блестя серебристой чешуей на утреннем солнце. – Ага! – Кауриб улыбнулась, и чудовищный шрам, рассекавший ее верхнюю губу, растянулся вдоль проволоки – весьма неаппетитным образом, подумала Рикке. – Завтрак! – Как тебе удалось заставить шанка служить тебе? – спросила Рикке. Пришедший воткнул свое копье вместе с рыбой в гальку возле кромки воды. Ее отец всегда говорил о плоскоголовых как о животных, о бедствии, с которым бесполезно пытаться договориться. И вот один из них шаркает по берегу в поисках хвороста, чтобы развести костер, словно какой-нибудь обыкновенный рыбак! Н-ну… Если у обыкновенных рыбаков головы бывают проклепаны шипами. – Точно так же, как заставляют служить любого другого, – ответила Кауриб. – Предлагая им взамен то, чего они хотят. Рикке наблюдала за бурчащим и причмокивающим плоскоголовым, который, просунув кончик языка между огромными зубами, аккуратно складывал собранные палочки на галечном круге, почерневшем от костров, которые разводили здесь многие годы. – Значит, они такие же, как люди? – О нет, – и Рикке ощутила руку Кауриб на своем плече, легкую, но сильную. Мягкий голос ведьмы проговорил ей на ухо: – Им можно доверять. Это их я должна благодарить за возвращенную мне жизнь. – Что? Шанка? – Да. Если благодарность уместна, учитывая, что это вряд ли можно назвать жизнью. Рикке смотрела, как плоскоголовый возится с кремнем и кресалом, то и дело роняя их и шаря по всему пляжу, чтобы их подобрать. – Я бы не сказала, что их пальцы хорошо приспособлены для шитья. – А что, тебе этот шов кажется аккуратным? Рикке кашлянула и решила, что лучше будет воздержаться от ответа. – Шанка не любят мыться, и у них совсем нет чувства юмора, но они понимают, что значит союз плоти и металла. Хотя бы этому они смогли научиться у Мастера Делателя. Шанка склонился над костром, сложив кривые губы трубочкой и пытаясь дыханием выманить огонек из кучи топлива. – А куда делись остальные? – спросила Рикке. – Кто, мужчина со стальным глазом и женщина с железным характером? Они какое-то время сидели с тобой, делая вид, будто нисколько не волнуются, но спустя несколько дней им надоела рыба. Ни один не хотел отпускать другого охотиться в одиночку, так что они отправились вместе. – Погоди-ка, – прервала Рикке. – Несколько дней? – Ну да. Ты спала четыре дня. Они хорошие спутники. Если женщина хочет, чтобы ее воспринимали всерьез как ясновидящую, ей стоит иметь при себе интересных людей. – Я выбрала их не за то, что они интересные! – Вот именно. Это они выбрали тебя, что говорит как о тебе, так и о них. – Хорошо говорит или плохо? Кауриб не ответила. Лишь устремила на Рикке взгляд своих ярко-голубых глаз и продолжала молчать. Рикке не очень-то нравилось, когда на нее так смотрят, особенно если смотрит ведьма – и особенно если это ведьма с лицом, прошитым проволокой. – Пожалуй, я поем, если ты не против поделиться своим завтраком. Шанка уже подвесил рыбу над огнем, и от трапезы шел такой запах, что слюнки текли. Впервые за много недель Рикке ощутила, что голодна. Она потерла ладонью урчащий живот – тереть там нынче было почти нечего. Одежда висела на ней, словно тряпки на пугале. – Когда мои интересные друзья вернутся, мы, наверное, двинемся обратно. До Уфриса долгий путь. – Ты уже собираешься уходить? То, как Кауриб это сказала, оставило у Рикке тревожное ощущение. Словно ее ждал какой-то неприятный сюрприз. Чем старше она становилась, тем меньше приятных сюрпризов встречалось в ее жизни. – Ну да… Я ведь чувствую себя лучше. – С легким беспокойством Рикке накрыла ладонью свой левый глаз: прохладный и слегка влажный, в точности как другой. – То, что ты со мной сделала, помогло. – Я окружила твой Долгий Взгляд рунами. Рунами, способными его запереть. – Запереть, вот как? Это здорово! С момента пробуждения ее не посещали ни видения прошлого, ни призраки будущего. Мир казался более обыкновенным, чем когда-либо со времени поединка, когда она силой заставила свой Долгий Взгляд раскрыться. (Не считая, конечно, того, что она стояла по колено в заколдованном озере рядом с женщиной, вернувшейся из страны мертвых, для которой плоскоголовые готовили завтрак.) Рикке глубоко вдохнула, расправила грудь и выпустила воздух. – Со мной все хорошо! – До поры до времени. Рикке почувствовала, как у нее опускаются плечи. – Мне снова станет хуже? – Когда руны сотрутся, тебе снова станет хуже – а потом еще хуже, чем прежде. Мы должны нарисовать их так, чтобы они не стерлись. Мы должны вытатуировать их на твоей коже иглой из вороньей кости, чтобы заковать Долгий Взгляд до тех пор, пока ты жива. Рикке воззрилась на нее: – Я думала, это демон, рвущий все цепи? – И тем не менее мы должны его заковать. Одиннадцать стражей, и одиннадцать перевернутых стражей, и одиннадцать раз по одиннадцать. Замок, достаточно крепкий, чтобы запереть врата самого ада! – Такая штука… не уверена, что это то, что я хочу носить на своем лице. – Тебе надо поесть. А потом тебе надо отдохнуть. И еще тебе необходимо пить побольше воды. – Воды-то зачем? – Пить много воды всегда необходимо. Татуировка займет несколько дней. Для тебя этот процесс будет выматывающим, и еще больше – для меня. Рикке смотрела на дымок от костра, тянущийся над озером, поглаживая свою щеку кончиками пальцев. Она подумала о горцах, а также о тех ублюдках из-за Кринны, что раскрашивают свои лица синим, и горестно вздохнула, по-лошадиному захлопав губами. – То есть без татуировок на лице никак не обойтись? – Для тебя вообще никогда не было обходных путей. – Кауриб пожала плечами. – Нет, ты, конечно, могла бы просто оставить все как есть и позволить своим видениям становиться все безумнее и безумнее, пока они не затянут тебя во тьму и твой ум не разлетится на миллион визжащих кусочков. Это избавило бы меня от лишней работы. – Спасибо, что оставляешь мне выбор. – Рикке вдруг почувствовала, что готова расплакаться. Ей пришлось несколько раз сильно шмыгнуть носом, чтобы прийти в себя. Однако лучше сделать то, что должен, чем жить в страхе перед этим, и все такое прочее. – Наверное, я тогда лучше соглашусь на татуировки. Раз уж без них это никак не исправить. Ведьма раздраженно зашипела: – Ничто никогда нельзя исправить! С самого момента своего рождения или сотворения все в этом мире неизбежно умирает, разлагается, распадается, превращается в хаос! – Я бы предпочла, чтобы в нашем разговоре было чуток поменьше философствований и хотя бы парочка настоящих ответов, если ты не против. – Разуй глаза, девочка! Если бы у меня были ответы, неужели бы я стояла здесь в этом холоднющем озере, с черепом, скрепленным проволокой? И ведьма подобрала юбки и побрела обратно к берегу, оставив Рикке стоять по колено в ледяной воде, напуганную и дрожащую. – Ах да! – крикнула Кауриб, повернувшись к ней. – И если ты соберешься посрать, не забудь отойти подальше от пещеры!Королевское правосудие
– Я лично говорил с королем и имел с ним длительную беседу. – Ишер раскинулся на передней скамье так, словно был у себя в гостиной. – Орсо во всех отношениях сын своего отца. – Не слишком сообразительный и очень легко управляемый, – подхватил Барезин, по-видимому, не смущаясь тем, что их могут услышать: Круг лордов был полон народу. Такое открытое выражение пренебрежительного отношения не к одному, но сразу к двум королям показалось Лео немного нелояльным – тем более здесь, в самом сердце правительства страны, в преддверии суда, на котором будет решаться вопрос человеческой жизни. Его матери бы совсем не понравилось, если бы она это услышала. С другой стороны, человек рано или поздно должен перестать думать только о том, чтобы мать была довольна. – В прошлом году под Вальбеком кронпринц Орсо руководил экстренным повешением двухсот предполагаемых революционеров, – сообщил Ишер. – Без суда и следствия. – Виселицы с их телами использовали для украшения дороги в Адую. – Барезин высунул язык, изображая висельника. – В качестве предостережения для простого люда. – А теперь они хотят проделать то же самое с членом Открытого совета! – В качестве предостережения для знати, очевидно. Хайген наклонился к ним: – Должно быть, он унаследовал милосердие своей матери, помимо мозгов, доставшихся ему от отца. – Он несомненно унаследовал ее слабость к женскому полу! – Громкий шепот Барезина едва ли мог скрыть его явное удовольствие. – Во имя мертвых! – выдохнул Лео. Ни любовные предпочтения вдовствующей королевы, ни жестокость короля совсем не казались ему поводом для веселья. Ишер тряхнул своей тщательно расчесанной гривой белых волос. – Если так пойдет и дальше, даже лучшие из нас не смогут чувствовать себя в безопасности! – Именно лучшим грозит наибольшая опасность, – поддакнул Хайген. Барезин согласно хмыкнул: – Черт возьми, у Веттерланта не было ни единого шанса. Готов поспорить, что они не предоставят никаких доказательств. – Но… зачем? – спросил Лео, пытаясь отыскать на твердой скамье такую позицию, при которой нога не очень бы его донимала. – У Веттерланта нет наследников, – ответилИшер. – Так что все его имения будут конфискованы, и их загребет под себя корона. Вот увидите. Лео недоверчиво воззрился на витражи в окнах, изображавшие наиболее прославленные моменты в истории Союза. Гарод Великий, объединяющий три государства Миддерланда, то есть Срединных земель. Арнольт Справедливый, свергающий тиранию. Казамир Стойкий, приносящий закон в беззаконную Инглию. Открытый совет, возводящий на трон короля Джезаля и объединяющий людей за его спиной, чтобы дать отпор гуркам. Славное наследие, о котором некогда любил говорить его отец. Неужели коррупция действительно могла проникнуть так глубоко? – Они не посмеют, – выдохнул он. – Перед лицом всего Открытого совета? – Нужно быть смелым человеком, чтобы ставить на то, что посмеет, а что не посмеет сделать Костлявый, – сказал Ишер. Оповеститель стукнул жезлом в пол, призывая собрание к порядку.* * *
– Господа и дамы, призываю вас преклонить колени, чтобы приветствовать его императорское высочество… Голос оповестителя гулко доносился сквозь золоченые двери в душный полумрак вестибюля. Орсо засунул палец за врезающийся воротник, пытаясь впустить немного воздуха. Чертовы регалии не давали ему дышать – во всех возможных смыслах. – …короля Инглии, Старикланда и Срединных земель, протектора Вестпорта и Уфриса… Орсо подвигал на голове корону, которая имела значительный вес, прилаживая ее поудобнее. Учитывая, сколько часов королевские ювелиры провели за измерениями его черепа, можно было бы надеяться, что они сумеют подогнать чертову штуковину по размеру! Возможно, его голова просто не годилась для короны, по форме или почему-либо еще. Без сомнения, многие придерживались именно такого мнения. – …его августейшее величество Орсо Первого, высокого короля Союза! Тяжелые двери поехали в стороны, и щелка света между ними начала понемногу расширяться. Орсо расправил плечи, придав себе, как он надеялся, царственную осанку, размазал по лицу улыбку, понял, что в данном случае она абсолютно неуместна, поспешно сменил ее торжественно-насупленной миной и шагнул вперед. Разумеется, это было далеко не первое его посещение Круга лордов. Он помнил легкую скуку, которую испытывал, когда отец приводил его, чтобы показать строящееся здание, потом довольно сильное впечатление, когда тот показал ему здание практически завершенным, а затем невероятную скуку, когда его отец председательствовал здесь на первом собрании Открытого совета. Но Орсо ни разу не доводилось видеть это место в таком ракурсе – как, должно быть, видит театр вышедший на сцену актер. А точнее, в его случае – плохо подготовившийся дублер, которого внезапно вызвали выступать перед враждебно настроенными критиками. Скамьи амфитеатра полнились лордами и их представителями – сплошь тяжелые меха, тяжелые взгляды и тяжелые парадные цепи, знак их высокой должности. В первоначальном Круге лордов, том, который разрушил Байяз, имелась только одна галерея для простой публики. Архитекторы, строившие здание ему на замену, очевидно, решили, что этого недостаточно, чтобы внушить выступающему надлежащее чувство благоговейного страха, и добавили сверху еще одну. Сейчас обе были по самые перила набиты ярко разодетыми зрителями, пускающими слюни от предвкушения лакомого зрелища – гибели незнакомого человека. Здесь вполне могла находиться тысяча человек. Здесь вполне могло быть и больше. Все, конечно же, преклоняли колени или склонялись в реверансе – но союзная аристократия умела преклонять колени и излучать презрение в одно и то же время. Они практиковались в этом веками. – Кровь и ад, – пробормотал Орсо себе под нос. Он мог бы поклясться, что посредством какой-то магии здешней акустики его слова разнеслись по всему огромному помещению, вернувшись эхом обратно к его ушам, пока он шаркал через пустынное, вымощенное мозаичной плиткой пространство к высокому столу, волоча за собой тяжеленный плащ из золотой парчи. «Кровь и ад… кровь и ад… кровь и ад…» Орсо вздрогнул, ощутив на своей шее чье-то прикосновение, – но это был всего лишь Горст, протянувший руки, чтобы расстегнуть золотую пряжку. Он снял с него королевское облачение, в то время как один из легиона лакеев избавил его от тяжести короны. Орсо не был уверен, что знает имя этого человека. Он не был уверен даже, что у того есть имя. «Кровь и ад… кровь и ад… кровь и ад…» Откашливаясь, Орсо опустился в огромное позолоченное кресло и на мгновение запаниковал, усомнившись, не следовало ли ему сесть где-нибудь в другом месте, потом напомнил себе, что, как бы невероятно это ни звучало, он – король. А значит, самое большое кресло – его. – Прошу подняться! – взревел оповеститель, заставив его вздрогнуть. По полукругу скамей прошла шуршащая волна: лорды рассаживались по местам. Тут же началось глухое бормотание, бурчание, перешептывание, когда они принялись обсуждать предстоящее мероприятие. Писцы взгромоздили по обоим краям стола невероятных размеров гроссбухи и с гулким стуком их распахнули. Верховный судья Брюкель уселся с одной стороны от Орсо, с другой подкатили кресло с архилектором Глоктой. Тот окинул толпу собравшихся подозрительным взглядом. – Что это там Ишер затеял? – пробормотал он. Будучи представителем одного из старейших и знатнейших миддерландских родов, он должен был занять место посередине переднего ряда, но вместо этого предпочел переместиться направо, где расположились представители Инглии. Он что-то нашептывал на ухо Лео дан Броку, сидевшему с несчастным видом. Брюкель поднял разлетистые брови: – Ишер и Брок? Добрые друзья? – Или заговорщики, – буркнул Глокта. Он кивнул оповестителю, который поднял свой жезл и с силой ударил в пол, наполнив зал перекрывающимися отзвуками. – Я призываю это собрание Открытого совета Союза… – оповеститель подержал паузу, дожидаясь, пока шум постепенно утихнет, сменившись многозначительной тишиной, – …к порядку! – Доброе утро, господа и дамы! – начал Орсо с улыбкой, скорее подходившей для обвиняемого, пытающегося подольститься к судье, чем для самого судьи. – Мне выпала честь председательствовать на этом собрании. Сегодня у нас на повестке дня только одно дело… – Ваше величество, если позволите? – Открытый совет предоставляет слово Федору дан Ишеру! – прогремел оповеститель. Меньше всего Орсо хотелось, чтобы его прерывали на первых словах, но, если он хотел сегодня показать себя великодушным и снисходительным, это следовало делать с самого начала. В конце концов, возможно, что это тоже входило в план Ишера по воссоединению монарха со знатью. – Разумеется. Продолжайте, лорд Ишер. Ишер спрыгнул со скамьи и не спеша прошел вперед по мозаичному полу, словно человек, вылезший из любимого кресла, чтобы пошевелить огонь в камине. Эхо от его начищенных до блеска ботинок защелкало под огромным куполом наверху. – Прежде чем мы приступим к сегодняшнему… печальному делу, я надеюсь, что мои глубокоуважаемые коллеги из Открытого совета согласятся разделить со мной мгновение более радостного свойства. – Как же этот ублюдок любит звук собственного голоса, – вполголоса буркнул Глокта, наклонившись к Орсо. – Мне бы хотелось поздравить одного из наиболее прославленных наших сотоварищей, его светлость Леонольта дан Брока, лорда-губернатора и, если мне будет позволено сказать, несомненного спасителя Инглии… с его предстоящей свадьбой! По Кругу лордов раскатился возбужденный гул. И то сказать, во всем Земном Круге нашлось бы не так уж много более завидных женихов! Может быть, король Яппо мон Рогонт Меркатто Стирийский – хотя поговаривали, что он, выражаясь иносказательно, предпочитает ножнам клинки. Может быть, сам Орсо – хотя надо признать, что его романтическая репутация была далеко не блестящей. Но в любом случае молодой и отважный лорд-губернатор Инглии находился в самом верху списка желаемых кандидатов для любой амбициозной молодой аристократки. Орсо, поскольку его мать находилась в непрестанном поиске подходящих невест, был более чем близко знаком с подобными реестрами. Он рассеянно подумал о том, которой из них удалось сорвать этот куш. – И счастливой невестой станет… Ишер указал на нижнюю из галерей для публики. Лорды принялись выворачивать шеи, ерзая на своих скамьях, чтобы посмотреть наверх. И там, возле самого ограждения, сидела она. Было невозможно не узнать эту величавую осанку, эту изящную позу, непринужденно-горделивый вид. Орсо мог бы поклясться, что она смотрела прямо на него – но, возможно, ему просто отчаянно этого хотелось. – …леди Савин дан Глокта! Это не было похоже на удар ножом в сердце. Это было нечто гораздо более постепенное. Сперва – странное оцепенение. Наверняка здесь какая-то ошибка? Затем, когда послышались первые хлопки, – нарастающее осознание, от которого веяло могильным холодом. Как будто на его грудь наваливали одну за другой огромные каменные глыбы. Ее отказ не оставлял места для сомнений, но до этого момента Орсо не отдавал себе отчета, как сильно он все же надеялся. Так выброшенный на остров моряк надеется увидеть в море корабль. Теперь даже такому далекому от реальности человеку, как он, вдруг стало ясно: надежды больше нет. Зал наполнился громом аплодисментов. Верховный судья, перегнувшись через него, поздравлял архилектора. Орсо понял, что и сам тоже хлопает. Точнее, соприкасает безжизненные ладони, почти не издавая звука. Хлопает на собственных похоронах. Впереди, в первом ряду, лорды сгрудились вокруг смущенного Лео дан Брока, чтобы по очереди потрепать его по спине. Орсо знал, что у него нет никаких оснований. Да, когда-то у них была интрижка, достаточно несерьезная. Да, когда-то она дала ему кучу денег, а он круто изменил свой маршрут, чтобы прийти к ней на помощь. Почему-то он убедил себя, что они любят друг друга, и она решительно избавила его от этой иллюзии. В самом деле, для него не могло явиться таким уж сюрпризом, что она избрала кого-то другого. Так почему же он чувствовал себя так жестоко преданным?* * *
Это был несомненный триумф. Одним искусным ходом Савин катапультировала себя обратно на самую вершину неизменно проседающей мусорной кучи, которую представляло собой союзное общество. Все те, кто посматривал на нее свысока с самодовольным презрением, с лицемерной снисходительностью, даже с невыносимой жалостью; все те, кто списал ее со счетов как ту, чьи победы уже в прошлом, – все они теперь глазели на нее разинув рот, онемев от зависти. Возможно, они никогда не опустятся перед ней на колени, шепча «ваше августейшее величество», но им поневоле придется кланяться и говорить ей «ваша светлость». В адуанских салонах дамы будут удивляться, как Савин дан Глокте, уже миновавшей расцвет своего брачного возраста, удалось залучить в свои сети Молодого Льва, и шепотом пересказывать друг другу сплетни такого рода, которые распространяют только о людях слишком значительных, чтобы их игнорировать. Это был триумф – и после всех несчастий, поражений и превратностей судьбы, не упоминая об угрожавших ее жизни кошмарах, нескольких предыдущих месяцев она отчаянно в нем нуждалась. Ей полагалось бы купаться во всеобщем внимании. Наслаждаться завистью своих многочисленных врагов. Позволить миру увидеть хотя бы намек на ее прежнюю самодовольную усмешку, наполовину прикрытую веером. Однако ей отнюдь не понравилось то, как было сделано объявление. Она предполагала, что ее помолвка будет встречена Орсо с полнейшим безразличием, но интенсивность взгляда, которым он на нее смотрел, говорила совсем о других чувствах. Она жалела, что не смогла каким-либо образом дать ему знать заранее. Кроме того, она не испытывала ровным счетом никакого доверия к самозваному огласителю: лорд Ишер уж слишком купался в собственном самодовольстве, слишком дружелюбно вел себя с ее будущим мужем и слишком рвался разделить с ними торжество собственной свадьбы. Когда он улыбнулся ей снизу и отвесил изысканный поклон, Савин подумала, что этот человек вряд ли склонен отдавать что-либо, что считает своим. Кроме того, через несколько сидений от нее располагалась леди Веттерлант, взиравшая на Савин с нескрываемой ненавистью. Очевидно, не для всех этот день был счастливым. Но все же это был триумф. И будь она проклята, если по меньшей мере не будет выглядеть так, словно наслаждается им! Так что Савин, игнорируя леди Веттерлант и изображая девическую невинность, одарила завистливую толпу лучезарной улыбкой и послала воздушный поцелуй своему смущенному жениху, думая о том, что, черт возьми, мог затевать этот змей Ишер.* * *
– Вы уверены, что хотите продолжать, ваше величество? – вполголоса спросил Глокта. – Мы могли бы отложить разбирательство. – Отсрочить, – вставил Брюкель с другого бока. – Всегда популярно! По мере того как пожелания счастья новобрачным года понемногу стихали, Орсо изо всех сил постарался отвлечься мыслями от Савин, вернувшись к неотложному делу сегодняшнего дня. Его ожидали триста с лишним самых могущественных и привилегированных дворян страны, привыкшие видеть в короле и Закрытом совете своих естественных противников. Если Ишер и наполнил Круг лордов друзьями, они чрезвычайно умело скрывали свои теплые чувства к Орсо. Но если он сейчас отложит заседание, то покажет себя трусом и слюнтяем и подтвердит все то худшее, что о нем говорили. Все то худшее, что он сам о себе думал. – Все уже подготовлено, – буркнул он. – Давайте покончим с этим делом. Сейчас Веттерлант сознается и попросит смягчить наказание, и Орсо предоставит ему пожизненное заключение, в результате чего будет выглядеть одновременно милостивым и компетентным правителем. Старые распри будут забыты, и Союз сделает коллективный шаг к более благоразумной политике, как и обещал ему Ишер. – Ввести заключенного! – рявкнул Глокта. Боковая дверь с гулким стуком распахнулась. Послышался шорох: лорды и их доверенные лица поворачивались в ту сторону, люди на обеих галереях для публики свешивались через перила с опасностью выпасть, только чтобы поскорее увидеть преступника. В зале воцарилась тишина. Потом – шарканье, звяканье, стук, и Федор дан Веттерлант показался из темноты. Вначале Орсо едва его узнал. Веттерлант расстался со своими пышными одеяниями и облачился в покаянную мешковину. Он сбрил свои локоны, что придало ему изнуренный и голодный вид. С одной стороны его лица виднелись крупные кровоподтеки, покрытые еще не подсохшими корочками струпьев. Цепи на нем были самые легкие, но он будто специально шел так, чтобы они гремели как можно громче. Изнеженный хлыщ, с которым разговаривал Орсо в Допросном доме, превратился в истязаемого мученика. При виде его послышался всеобщий вздох, а затем гневный вопль, донесшийся с галереи. Подняв голову, Орсо увидел леди Веттерлант, которая стояла у ограждения, белая от ярости. Под аккомпанемент все возрастающего ропота лордов и еще более возбужденного гула простых наблюдателей ее сын зашаркал через зал. – Что за дерьмо? – прошипел Орсо сквозь стиснутые зубы.* * *
– Что я вам говорил? – прошептал Ишер на ухо Лео. – В следующий момент один из старых кровососов предоставит нам лживое признание, как будто это исчерпывает все дело. Вот увидите, что в наши дни называется королевским правосудием. – Ваше величество! – прокричал кто-то с задних рядов. – Я решительнейшим образом протестую! – Этого человека пытали! – Обращаться с членом Открытого совета подобным образом… Оповеститель бухнул в пол жезлом, призывая к порядку, но это не усмирило нарастающее возмущение. Веттерланта подвели и поставили перед высоким столом. Хайген потряс кулаком в направлении Глокты: – Ваше преосвященство, это отвратительно! – Охотно сознаюсь, что вызываю у людей отвращение, – протянул архилектор. – Но любой дурак может видеть, что я не пытал этого человека, в противном случае он не выглядел бы таким самодовольным. – Почему никто не сделает что-нибудь? – пробормотал Лео, хватаясь за ноющее бедро и подаваясь вперед.* * *
– К порядку, господа! К порядку! – гремел оповеститель. Если атмосфера показалась Орсо враждебной при его прибытии, то сейчас она стремительно накалялась до открытого бунта. У него было малоприятное чувство, что его план уже потерял тормоза и стремительно несется под откос, где его ждет все что угодно, но не благоразумная политика. Однако спрыгнуть сейчас было уже вряд ли возможно. Верховный судья Брюкель подался вперед и откашлялся. – Федор дан Веттерлант! Вы обвиняетесь. В весьма тяжких преступлениях. – Узкая бородка, болтавшаяся у него под подбородком, подпрыгивала с каждой выпаливаемой фразой; писцы отчаянно скрипели перьями, стараясь запечатлеть его слова для грядущих поколений. – Будучи членом Открытого совета. Вы затребовали, и вам будет предоставлено. Перед лицом ваших сотоварищей. Королевское правосудие. Как вы ответите. На предъявленные обвинения? Веттерлант сглотнул. Орсо заметил, как он взглянул наверх, туда, где стояла его мать. Она ответила на его взгляд едва заметным кивком, крепко сжав челюсти. Возможно, это был знак поддержки. Попытка подтолкнуть в правильном направлении. Поощрение сделать заранее обговоренное признание, принять заранее определенное наказание и… – Я невиновен! – взвизгнул Веттерлант так, что зазвенело в ушах. Со стороны галереи донесся коллективный вздох. – Меня чудовищно оговорили! Мной кошмарно воспользовались! Я невиновен во всем, в чем меня обвиняют! Зал взорвался еще большей яростью, чем прежде. – Мерзавец, – прошипел Орсо, глядя на Веттерланта во все глаза. – Что за мерзавец! Он посмотрел в сторону своего предполагаемого нового лучшего друга в Открытом совете, но Ишер лишь поднял брови и беспомощно развел руками, словно говоря: «Я поражен не меньше, чем другие». В одно мгновение все тщательно выстроенные планы Орсо превратились в дым, а его надежды на более благоразумную политику провалились в тартарары. Теперь он понимал, почему его отец всегда с таким презрением относился к этому месту. – Ох. Надо же, – пробормотал Брюкель. Но проку от этого было мало.* * *
Лео никогда не видел столь вопиющей несправедливости. Он сидел с широко раскрытым ртом. – Неужели мы не услышим никаких доказательств? – прокричал Хайген. – Что, свидетелей нам не предоставят? – вторил ему Барезин, ударяя пухлым кулаком в пухлую ладонь. – Свидетели были допрошены. И дали исчерпывающие показания. – Верховного судью Брюкеля с трудом можно было расслышать сквозь гневный гул. – Закрытый совет удовлетворен! Как легко догадаться, это не удовлетворило никого в зале, и менее всех была удовлетворена мать Веттерланта. – Я требую правосудия для моего сына! – завопила она с балкона. – Королевского правосудия! Глокта показал публике лист пергаментной бумаги с неразборчивой подписью возле нижнего края: – Обвиняемый сознался! По всем пунктам! – Меня вынудили! – завыл обвиняемый. – Заткните ему рот! – гаркнул Брюкель, и Веттерлант сжался, видя, что к нему повернулись два практика. – Открытому совету больше нет необходимости терять свое время! – прокричал Глокта. – Терять свое время? – шепотом повторил Лео. Ишер поднял брови и беспомощно развел руками, словно говоря: «Я ведь вас предупреждал». Позади него, на одном из гигантских витражей, Открытый совет поднимался в едином порыве против тирании Морлика Безумца – и все потому, что у Арнольта достало храбрости выступить первым, в одиночку. – Терять свое время? – повторил Лео в полный голос. Может быть, все остальные в Открытом совете были слишком малодушны, чтобы сказать в открытую то, что было очевидно для всех, но Молодой Лев никогда не был трусом! – Терять свое время?! – заорал Лео, вскакивая на ноги. Проклятье, чертова нога! Боль была такая, словно ее заново проткнули мечом, и Лео едва не упал. Ему пришлось схватиться за спинку скамьи, чтобы удержаться на ногах. Оповеститель ударил жезлом в пол, призывая к порядку: – Открытый совет предоставляет слово… – Все знают, кто я такой, черт побери! Это… это… Лео не мог найти слов. Все взгляды обратились к нему. Все люди в этом огромном зале смотрели на него. Это было необходимо сделать. Ради его отца. Ради его страны. – Это просто позор!* * *
– Что он делает? – пробормотала Савин. Дамы вокруг нее облепили ограждение, уставившись вниз; их глаза сияли, веера порхали, словно возбужденные бабочки. Представление почище чем в театре – и совершенно бесплатно! – Я ничего не смыслю в законах! – провозгласил Лео, и его инглийский акцент сделался особенно заметным. – Однако… даже я могу сказать, что это пародия на правосудие! Савин наблюдала за ним с растущим ужасом. Человек, знающий, что он ничего не смыслит в законах, должен также понимать, что во время суда ему следует держать свой треклятый рот на замке! Однако Молодой Лев был не из тех людей, кто держит рот закрытым. – Мой отец, – проревел он еще более разъяренным и срывающимся голосом, – всегда говорил мне, что правосудию Союза завидует весь мир! Орсо, нахмурившись, посмотрел вверх, в сторону галереи для публики. Таким рассерженным Савин не видела его никогда в жизни. Она отпрянула от ограждения, думая о том, что, возможно, ее отношения с этими двумя мужчинами могли послужить к усугублению ситуации. Впрочем, с усугублением ситуации Молодой Лев отлично справлялся и без ее помощи. – Друзья мои, я просто в ужасе! Не где-нибудь, а здесь, в Круге лордов! Признания, вытащенные под пыткой? Что это, правосудие Союза или гуркская тирания? Стирийское коварство? Дикость северян? – Вот именно! – прошипела неподалеку от нее леди Веттерлант, охваченная свирепым восторгом. Из рядов лордов послышалось несколько громких одобрительных выкриков – их даже почти можно было назвать общей поддержкой. Ишер тихо съежился на своем месте, чопорно поджав губы и позаботившись о том, чтобы оставить как можно больше пустого пространства скамьи между собой и Лео. – Я хотел бы предупредить лорда-губернатора, чтобы он осторожно выбирал свои следующие слова, – прорычал отец Савин, и она поняла, что полностью с ним согласна. Представитель делегации Инглии дергал Лео за край куртки, тщетно пытаясь заставить его сесть, но Лео гневным шлепком отбросил его руку. – Да сядь ты, идиот чертов! – выдавила Савин сквозь стиснутые зубы, крепко сжимая бортик ограждения. Однако Молодой Лев не собирался садиться. – И вы называете себя верховным судьей? – проревел он, обращаясь к Брюкелю. Одной рукой он опирался на спинку скамьи, второй крепко сжимал раненое бедро. – Это никакой не суд! – Ваша светлость, – прорычал Орсо, – я должен попросить вас вернуться на свое место… – А я отказываюсь! – рявкнул Лео, брызнув слюной. – Для всех яснее ясного, что вы не можете судить этого человека по чести и совести! Вы не более чем марионетка Закрытого совета! Можно было буквально видеть, как у людей распахнулись рты. Какая-то дама прижала ладонь к губам. Еще одна ахнула. Еще одна издала нечто вроде недоверчивого смешка. – О нет, – выдохнула Савин.* * *
Орсо всегда считал себя самым беззлобным человеком в Союзе. Он плыл по жизни, не обращая внимания на презрительные взгляды, на частые оскорбления, на непристойные слухи – большинство из которых, если на то пошло, были более или менее справедливыми. Он никогда не предполагал, что вообще обладает способностью выходить из себя. Но, возможно, просто до сих пор ему было не на что сердиться. Трудно сказать, что сыграло наибольшую роль – постоянное разочарование его царственного положения, закоренелая враждебность всех находящихся в зале, неприкрытое бесстыдство Веттерланта, двуличность и увертки Ишера, наивная дерзость Брока или грядущее бракосочетание Савин, – но в сочетании все эти вещи привели к чувству такой всеобъемлющей ярости, какой он не испытывал никогда в жизни. – Полковник Горст, – выдавил Орсо с трудом, поскольку у него так сдавило горло, что он едва мог говорить. – Удалите лорда Брока из зала.* * *
Без намека на эмоции на массивном, неподвижном лице Горст двинулся по мозаичному полу в сторону Лео. Открытый совет не поднялся в едином порыве, как сделал это, поддерживая Арнольта в легенде. Может быть, тот говорил убедительнее, чем Лео. Или Морлик был более безумен, чем Орсо. Или просто людские принципы настолько засалились, что норовили выскользнуть из рук в самый неподходящий момент. А может быть, в легенде просто все наврали. Как бы там ни было, все глазели на него, но ни один зад не покинул своего сиденья. Лео неловко отступил назад и едва не упал через скамью, скривившись от боли, пронзившей ногу. – Погодите-ка, постойте ми… Горст ухватил Лео за отвороты мундира. Однажды, еще мальчишкой, он купался в море неподалеку от Уфриса, и внезапно нахлынувшая волна сбила его с ног и потащила за собой. Он барахтался изо всех сил, но течение неумолимо несло его на скалы. Беспомощный, Лео оказался во власти природной стихии, гораздо более могучей, чем он мог представить возможным. Сейчас, когда Бремер дан Горст стащил его со скамьи, он испытывал похожие чувства. Сила этого человека превосходила всякое правдоподобие. Казалось, он может вышвырнуть Лео из зала одним броском. Горст повел его вверх по проходу между скамьями Круга лордов, через цветные лужицы света, мимо глазеющих лордов. Лео беспомощно спотыкался о ступеньки, путаясь в портупее своего плохо сбалансированного памятного меча. – Да иду я, иду! – выкрикнул Лео. С тем же успехом он мог пытаться спорить с приливом. По-прежнему бесстрастный, Горст выпихнул Лео из зала, протащил через вестибюль и вывел из здания Круга лордов на дневной свет, в конце концов с преувеличенной бережностью усадив возле статуи Казамира Стойкого. Лео ощущал то же чувство благоговейного трепета и облегчения, как в тот раз, когда море наконец выбросило его на пляж возле Уфриса – разве что сейчас он уже не был мальчиком и неловкость его положения усугублялась увечьем. Горст даже не запыхался. – Я надеюсь, вы понимаете, ваша светлость, – пропищал он, – что в этом не было ничего личного. Он неловко улыбнулся Лео: – Прошу вас… передайте мое почтение вашей матушке. – Моей… матушке? – пробормотал Лео. Но Горст уже шагал прочь, вверх по ступеням.* * *
Двери за Горстом и Броком со стуком захлопнулись, и в зале воцарилось молчание. – Пора кончать с этим балаганом! – рявкнул Орсо. Он встал, мучительно взвизгнув ножками своего золоченого кресла, и все находящиеся в помещении были вынуждены вновь, пусть неуверенно, но все же преклонить колени. Орсо повернулся к Веттерланту. – Я нахожу вас виновным в изнасиловании и убийстве, – проговорил он тем самым ледяным тоном, который так часто использовала его мать. – Но… – Веттерлант бросил отчаянный взгляд на Ишера, словно это было совсем не то, чего он ожидал, но Ишер сидел, сложив руки на груди и стараясь ни с кем не встречаться взглядом. – Но я же член Открытого совета… – Члены этого достойного учреждения должны служить примером для остальных, – отрезал Орсо, обводя молчащих лордов свирепым взглядом. – Придерживаясь более высоких стандартов, а не более низких! И они подлежат тому же правосудию, что и любой другой подданный, – королевскому правосудию. Моему правосудию. Орсо ткнул себя в грудь жестким пальцем: – У меня нет ни тени сомнения в вашей виновности. Я предоставил вам все возможности выказать раскаяние, но вы оттолкнули протянутую вам руку помощи. Ввиду этого я приговариваю вас к смертной казни через повешение. Увести его! – Нет! – взвизгнула наверху леди Веттерлант. – Вы не можете этого сделать! – завывал ее сын, которого волочили прочь стражники. – Я ни в чем не виноват! Меня вынудили! Брыкаясь и извиваясь, он завопил, оглядываясь через плечо: – Ишер! Мама! Вы не можете ему позволить это сделать! – Избавьтесь от него, – прошипел Глокта, и практики пропихнули осужденного в боковую дверь, захлопнув ее за собой с гулким треском. – Вы за это заплатите! – визжала леди Веттерлант. – Я позабочусь об этом! Каждый из вас! Уберите от меня свои руки! – Она яростно отбивалась веером от стражника, который пытался силой увести ее с галереи. Орсо больше ни минуты не мог оставаться в этом помещении. Схватив свою корону за усеянный жемчугом зубец, он развернулся на каблуках и с отвращением зашагал к двери. Захваченные врасплох рыцари-телохранители не успели открыть ее полностью к моменту, когда он до них добрался, так что ему пришлось пролезть через щель боком. Он яростно швырнул корону через плечо (один из лакеев едва сумел поймать треклятую штуковину, жонглируя ею, словно циркач), выбрался на свет дня и зашагал ко дворцу, распугивая шарахающихся прохожих. Его свита с лязгом поспешала следом. Его нагнал Брюкель, хлопая полами мантии по лодыжкам. – Что же, ваше величество… Это было… – Перестаньте! – рявкнул Орсо. Они пошли молча. Одно колесо кресла Глокты скрипело на каждом обороте – «скрип, скрип, скрип», – с успехом заменяя пилу, в плане воздействия на его нервы. Как бы было хорошо, если бы рядом с ним были честные люди! Как было бы хорошо, если бы он мог дать Малмеру место в Закрытом совете! Но он повесил Малмера, и вместе с ним двести других, полностью заслужив презрение и недоверие каждого простолюдина в Срединных землях. А теперь, в попытке найти компромисс, умудрился поссориться и со всей знатью, причем первым из его врагов оказался самый прославленный герой Союза. И все это даже еще не касаясь вопроса о предстоящей женитьбе этого человека на женщине, которую Орсо, согласно всем признакам, до сих пор любил. – Черт побери! – взорвался он. – Все через пень-колоду! Верховный судья попытался улыбнуться, но в результате только сморщился. – Полагаю… все могло быть… и хуже? – Хуже? Это каким же образом? Архилектор поднял одну бровь: – По крайней мере, ничего не сожгли.* * *
Савин слетела вниз по ступеням со всей стремительностью, какая только была возможна в ее туфельках. – Лео! – позвала она. По крайней мере, Горст оставил его в вертикальном положении – он сидел, прислонясь спиной к пьедесталу одной из статуй. Его лицо кривилось, видимо от боли, мундир был в некотором беспорядке. «О чем ты только думал, толстолобый чурбан?» – эти слова рвались с ее губ, но вместо этого она проговорила, придав голосу искреннюю озабоченность: – Тебе больно? – Больно? Кровь и ад, я сгораю от унижения! «Ты сам себя унизил, осел, а заодно с собой и меня», – вот что ей хотелось сказать, учитывая, что радостная весть об их помолвке была решительно омрачена дальнейшим, но она прикусила губу и стала ждать, пока он выговорится. – Все это было сплошным издевательством! А твой отец… – Я знаю. Савин старалась говорить как можно мягче, хотя больше всего ей хотелось дать ему пощечину, чтобы хоть немного привести в чувство. Из здания Круга лордов начали появляться люди, которые были бы только рады новому скандалу. Она могла бы сейчас расхаживать по площади, распустив хвост, как павлин. Вместо этого ей приходилось суетиться, чтобы хоть немного ограничить нанесенный ущерб. – Нам надо убраться отсюда, пока еще не слишком многолюдно. Она подошла к Лео поближе и принялась одергивать на нем мундир. Он кивнул, потом мучительно сморщился, перенеся вес на одну ногу. Старая рана явно беспокоила его гораздо больше, чем он показывал. – Я оставил там свою трость… – Для этого у тебя есть я. Савин взяла его под локоть, накрыв предплечье одной ладонью и одновременно крепко ухватив другой снизу, так что она могла поддерживать Лео, делая вид, будто это она опирается на него, и увести его подальше от площади Маршалов к более тихим кварталам, создавая иллюзию, будто он ведет ее. – Такова политика. – Она улыбалась прохожим, как будто это был самый чудесный вечер в ее жизни. – Здесь нужно действовать тонко. Каждая вещь делается определенным образом. – То есть я должен был просто сидеть, так, что ли? – Для этого в Открытом совете и установлены сиденья. – Смотреть, как человека осуждают только из-за его положения… – Я знаю из доверенных источников, что его вина несомненна, – сказала Савин, но Лео ее не слушал. – Мерзавец! Деспот! Приказать вывести из зала лорда-губернатора Инглии! Выволочь, словно побродяжку… – А чего ты ожидал? – резко отозвалась Савин, впиваясь пальцами в его руку. – Ты не оставил ему выбора. – Что? Ты занимаешь его сторону? Кажется, мы с тобой… – Лео! Савин повернула его лицо к себе, так, чтобы он поневоле должен был посмотреть ей в глаза. Она заговорила, без страха или гнева, спокойно и авторитетно. Так, как говорят с собакой, обгадившей ковер. – Стороны? Думай, что ты говоришь. Он – Высокий король Союза! Это единственная сторона, которую следует принимать во внимание! И он не мог себе позволить не ответить на вызов, брошенный перед лицом знатнейших дворян страны. Люди оканчивали свои дни в Допросном доме за меньшие проступки! Лео уставился на нее, тяжело дыша. Потом, внезапно, у него словно бы закончились силы сопротивляться. – Черт. Ты права. «Разумеется, я права», – хотелось ей ответить, но она промолчала, заправляя за ухо выбившуюся прядку волос и давая ему время добраться до истины самому. – Дерьмо. – Лео закрыл глаза с видом полнейшего расстройства. – Я выставил себя идиотом. Савин снова повернула его лицо к себе: – Ты выставил себя человеком горячим, принципиальным и смелым. – А также полнейшим идиотом, но это было и так понятно. – Ты выказал все те качества, которыми люди в тебе восхищаются. Которыми я в тебе восхищаюсь. – Я оскорбил короля! Что мне теперь… – Для этого у тебя есть я. Она вела его, делая вид, что следует, и говорила вполголоса, словно они просто обменивались нежными пустяками: – Я поговорю с отцом и устрою тебе возможность принести извинения его величеству. Ты будешь улыбаться и покажешь себя обаятельным, но вспыльчивым молодым героем, каков ты и есть. Ты дашь понять, насколько для тебя тяжело поступиться своей гордостью – но ты поступишься ею, вплоть до последней капли. Ты объяснишь королю, что ты солдат, а не придворный, и скажешь, что ты позволил порыву чувств овладеть тобой, но что это больше никогда не повторится. И это действительно никогда не повторится. Она улыбнулась, и они пошли дальше – пара, которой восторгается весь Союз, они ведь так подходят друг другу, так любят друг друга! Правду сказать, ей доводилось проходить с улыбкой и через гораздо худшие вещи. Савин смотрела прямо перед собой, но чувствовала, что Лео не спускает с нее глаз. – Я думаю… – вполголоса сказал он, наклонившись к ней, – …я думаю, что я, наверное, самый счастливый человек в Союзе. – Не говори глупостей. – Савин похлопала его по локтю. – Ты самый счастливый человек в мире!Выбор
«Щелк, щелк». Медно-рыжие волосы сыпались вокруг ее босых ног, сыпались на ее босые ноги. Твердые пальцы держали ее за голову, наклоняя в одну сторону, потом в другую. «Щелк, щелк». – Не бойся, это всего лишь волосы, – сказала Изерн, замирая с ножницами в руке. – Волосы отрастут. Рикке посмотрела на нее, нахмурившись. – Отрастут. «Щелк, щелк» – волосы продолжали сыпаться, словно проходящие мгновения, словно потерянные мгновения. Трясучка положил ей на плечо тяжелую руку: – Лучше сделать дело, чем жить в страхе перед тем, что ты должен сделать. – Так говорит мой отец, – отозвалась Рикке. – Твой отец мудрый человек. – Из всех, кого ты ненавидел, его ты ненавидел меньше всех. Ее отец печально кивнул: – Когда меня не станет, им понадобятся твой хребет и твои мозги. – Он был стар, согбен и сед. – И твое сердце тоже. – И мое сердце тоже. Рикке не была уверена, что собиралась спускать тетиву, но ее стрела воткнулась пареньку в спину, как раз под лопаткой. – А… – вымолвила она, потрясенная тем, насколько просто оказалось кого-то убить. Паренек обернулся со слегка обиженным, слегка напуганным видом – но далеко не настолько напуганным, как была сейчас она сама. Рикке крепко сжала веки. Во имя мертвых, как болит голова! Тыкает в лицо – «тык, тык, тык». – Оставь его при себе, и тебя ждет великое будущее. Поистине великое! Или избавься от него, будь просто Рикке. Живи своей жизнью. Рожай детей и учи их песням. – Кауриб пожала плечами, обсасывая рыбьи кости, и поднявшийся ветер дунул и взметнул над костром сноп искр, понес их вдоль гальки и дальше, над черной водой. – Вари кашу, пряди, сиди в отцовском саду и смотри на закат. Делай все то, что делают в наши дни обычные люди. – Они делают то же, что и всегда, – проворчал Трясучка. – Умирают. Изерн сжала ее плечо: – Ты должна выбрать. Ты должна выбрать сейчас. Боль проткнула ее голову, и Рикке завопила. Она вопила так громко, что у нее сорвался голос, и остаток вопля перешел в хриплое сипение. Потом в сиплый хрип. Потом он стал смехом. Смехом Стура Сумрака – влажные глаза смотрят на нее, он ухмыляется зрителям, пританцовывая, дразнясь, и золотая змея кольцами обвилась вокруг его тела. – Сломай то, что они любят! Его меч пронесся в воздухе, оставляя сияющий след. Тысячу сияющих следов. Она знала, где он будет в следующий момент, в любой момент. Она знала меч и знала стрелу. Она знала слишком много. Трещина в небе зияла широкой щелью, и она плотно сжала веки. Теперь ей был слышен только лязг металла. Гром голосов и копыт, сталь и ярость. Она открыла глаза, и – во имя мертвых – битва! Сражение в ночи, но освещенное факелами так ярко, что было светло как днем. Или это дым? Обломанные колонны, словно обломанные зубы. Лев, мятущийся под ветром, истрепанный, весь в пятнах. Отсветы солнца на разрушенной башне. Вспышка, словно молния, грохот, словно гром, – и людей раскидало в стороны, лошади летят по воздуху, как брошенные игрушки. В ужасе она кинулась наземь, зарываясь в трупы, среди топочущих ног и фонтанов грязи, и крепко-накрепко зажмурила глаза. – Все уже закончено, – произнес странный, высокий голос. – Что тут еще заканчивать. Сильные руки втиснули ее вниз, в грязь, и она принялась лягаться, выворачиваться и отбиваться изо всех сил – но сил было недостаточно. – Держи ее! Во имя мертвых, держи ее неподвижно! Что-то навалилось ей на грудь. Навалилось с такой силой, что она едва могла вздохнуть. Железные пальцы крепко сжали ей лоб, перед глазами вспыхнули искры, крошечные, как булавочные острия, и яркие, как пылающие звезды в полуночном небе. – Сколько я выпила? – прохрипела она. – Все что было, кажется, – ответил Орсо, ставя поднос. Или это был Лео? – Я принес тебе яйцо. Она слегка приподняла подбородок, чтобы взглянуть на него – но левым глазом или правым, она не была уверена. – Ты небось еще и сам его снес? Лео улыбнулся. Или это был Орсо? – Мне тебя не хватает, – сказала Рикке. Сказала им обоим. Но она не была уверена, кого ей в действительности не хватает, – их или самой себя, такой, какой она была с ними. Той Рикке, которая смеялась, и целовалась, и трахалась, и не была должна ничего выбирать. У нее пылало лицо. Левая сторона головы тяжело пульсировала. Запах трав, курящихся на жаровне, тошнотворно-сладкий и такой сильный, что было трудно дышать. Протяжные негромкие звуки песнопения на языке, которого она не знала. – Ей не становится лучше, ведьма! – Я ничего не обещала. – Ей хуже! – Ее Долгий Взгляд сильнее, чем я когда-либо видела. Он сопротивляется, хочет на свободу. Послушай меня, девочка. – Голос Кауриб звучал гулко и глухо, словно доносился откуда-то издалека. Что-то шлепнуло ее по щеке, она охнула и застонала. – Ты когда-нибудь видела что-нибудь целиком? Сквозь время? Видела какую-нибудь вещь полностью? – Стрелу, – прохрипела Рикке, с трудом шевеля распухшим языком между распухшими губами. – От создания до самого конца. Когда она подлетела, я оттолкнула ее пальцем… И еще меч… И трещину в небе. – Что было в трещине? – Все, что только есть. Она услышала долгий, шелестящий вздох Кауриб: – Хуже, чем я боялась. Или лучше, чем я надеялась. Одних стражей здесь не хватит, надо идти дальше. – Если ты будешь говорить загадками, – рявкнул Трясучка, – я разнесу твой череп на столько кусков, что уже никто не сошьет обратно! Жесткие пальцы ухватили Рикке за лицо, раскрыли ей веки. В неверном свете свечи размыто блеснула золотая проволока. – Ты должна выбрать, – сказала Кауриб. – Ты должна выбрать сейчас. Она чувствовала запах костра, разложенного возле самого входа в пещеру. Но это была не пещера, а замок ее отца. С пылающих потолочных балок падала горящая солома. Из-за дверного проема слышались вопли. Она видела людей на верхушке высокой башни, под кровавым закатом. Они стояли цепочкой. Выстроившись в очередь. И падали, один за другим. Один за другим ударялись о землю внизу: «шмяк, шмяк, шмяк». «Тык, тык» – игла, обмакнутая в краску; игла такая белая, а краска такая черная, белая как снег, черная как уголь; тихое пенье Кауриб, запах пота и пряностей, и тошнотворно-сладкий запах трав, горящих на жаровне. «Тык, тык». Кто-то держал ее за руку. Крепко сжимал ее руку, и Рикке сжала его руку в ответ. – Прости, – прерывистый шепот горячо дохнул ей в ухо. – Но это надо сделать. Обжигающая боль в щеке; она дернулась и зарычала, но не смогла двинуться даже на волос. «Тык, тык» – ей в лицо, вокруг пылающего глаза; люди высыпали на усеянный пятнами снега холм, целая армия, а землю заполонили тени от облаков, наперегонки мчащихся наверху. – Вот так. Держи ее крепче. Теперь спокойно… спокойно. Она стояла на длинном пирсе, сверху падал дождь, мокрая одежда облепила тело, а на неспокойныхволнах качался и бился корабль, подползая все ближе: борт увешан изрубленными в битвах щитами, весла копошатся в воде, словно ножки опрокинутой на спину мокрицы. – Пора уладить кой-какие счеты, – сказал Гвоздь: весь сплошные плечи и локти, и свирепая усмешка; он держал нож за своей спиной. – Счеты должны быть улажены, – сказал Трясучка: намокшие от дождя седые волосы налипли на покрытое шрамами лицо. – Но не жди, что тебе это понравится. Он ринулся в направлении ворот, и люди ринулись за ним, стуча сапогами по деревянному мосту – «бух! бух! бух!». «Тык, тык». Ей в лоб как будто забивали гвозди, она хватала ртом воздух, извиваясь и брызжа слюной. – Я больше не могу! – всхлипывала она. – Дайте мне встать! Я больше не могу это выносить! – Можешь. И вынесешь. Скамья была обмотана веревками. А на гладком до блеска полу пещеры была насыпана соль. Круги, линии и символы, нарисованные солью. В темноте горели свечи. Не пещера ведьмы, а какая-то шутка. – Вот твое ложе, девочка, – сказала Кауриб. – Похоже на шутку, – прошептала Рикке, подходя к скамье. Холодный камень под босыми ногами. – Ты не будешь смеяться. «Щелк, щелк» – волосы сыпались вокруг ее босых ног. – Нет большой разницы, трахаться с кронпринцем или с любым другим, – смеялся Орсо. – Но когда кронпринц приносит тебе завтрак в постель… Она закрыла глаза, потянулась всем телом наверх, к нему, и он принялся целовать ее веки, целовать ее лоб, целовать ее щеку; его поцелуи стали бесчувственными нажатиями, потом резкими тычками, потом жестокими уколами; она зарычала и забилась, но у нее было так мало сил! Волны, накатывающие и испаряющиеся на берегу. Следы, пылающие следы на гальке. – Держи ее! Держи крепче, она же извивается, как лосось! – Я держу, черт побери! – Это тонкая работа. И она должна быть сделана тонко! Твердая скамья прижималась к ее твердым лопаткам, все ее тело было напряжено и тряслось; «тык, тык, тык» ей в лицо, и она увидела громыхающую по дороге повозку, сделанную из костей и запряженную лошадиными скелетами. Потом она услышала, как Кауриб прищелкнула языком: – С этим покончено. Этот будет держаться. Снова шипение трав на жаровне, ее лицо саднило, и горело, и было мокрым от пота, ее мучила жажда – такая жажда! – и ее глаз пылал огнем. Волк проглотил солнце, а волка проглотил лев, а льва проглотил ягненок, а ягненка проглотила сова. – Во имя мертвых, ну и боль, – прохрипела она. – Она что-то сказала? – Она сказала, что ей больно. – Чтобы это понять, достаточно просто взглянуть на нее. – Заткнись и зажги вон ту свечу. – С какой стати я вообще тебе доверился? Старые люди собрались вокруг кровати. Вокруг смертного ложа. На нем лежал мертвый король; и ее глаз пылал как уголь. – Повесь шкуру у входа в пещеру, чтобы ветер не задувал. Скорее! На высокой стене стояла женщина. Ужасная женщина с ужасным ножом в руках. Мужчина возле нее прислонился к камням, и она улыбнулась, занося лезвие. – Сломай то, что они любят, – проговорила она безжалостно, беспощадно, и Рикке завопила, когда игла снова ткнулась ей в лицо, безжалостная, беспощадная. – Ну так отправь его вниз. – Я передумала! – завизжала она, захлебываясь, в отчаянии, не сводя взгляда с иглы, пытаясь увернуться. – Слишком поздно, девочка. Она уселась рядом с Трясучкой и нахмурилась, поглядев через огонь на шанка: те сидели полукругом, отблески костра плясали в их черных глазах. Один поднялся, и Трясучка потянулся было к мечу, но тот всего лишь посыпал солью готовящуюся рыбу. Маленькая щепотка соли, брошенная ловким поворотом скрюченного запястья. – Я не могу отличить, где реальность, а где видение, – услышала Рикке собственный голос. – Я не могу сказать, что уже было, а что будет потом. Все течет вместе, как краски в воде. Она ахнула от очередного приступа боли, пронзившей глаз. Хватанула воздуха и попыталась стошнить, но тошнить было нечем. Похоже, она уже выблевала все, что съела за всю свою жизнь. Все, что съели все люди в мире за все время своего существования. Огромное здание было охвачено огнем. Высокий купол провалился внутрь, искры фонтаном поднимались к небу, дождем опускались на гальку. – Ты должна сделать свое сердце каменным, – сказала Изерн. Отблеск свечей сиял в металлическом глазу Трясучки. – Прости меня. Прости. Как холодно ногам! Озеро – по самые икры. Она увидела собственное отражение: бугристая остриженная голова на фоне мчащихся облаков. Повернула лицо в одну сторону, потом в другую. Там было что-то написано. Одиннадцать стражей, и одиннадцать перевернутых стражей, и одиннадцать раз по одиннадцать. – Как я выгляжу? – спросила она. – Наплевать, как ты выглядишь, – отозвалась Изерн, хмуря брови. – Будет ли это работать, вот вопрос. – Один глаз борется с другим. – Кауриб подняла зажатую между пальцев иглу. – Ты должна выбрать. Ты должна выбрать сейчас. На мгновение – молчание. На мгновение – тишина. Рикке смотрела на них снизу, чувствуя, как по телу распространяется холодный ужас. – Выбрать… глаз?Пусть звонят колокола
Савин рассматривала свое лицо в зеркалах под всеми углами. Вокруг нервно порхали по меньшей мере девять горничных: Фрида с пудрой и щеткой, Метелло с гребнем и ножницами, Лидди с полным ртом булавок, Май с нитками четырех разных цветов, намотанными вокруг пальцев. Не считая пары морщин вокруг глаз – а здесь ничем нельзя было помочь, разве что великий Эус повернул бы для нее время вспять, – она не увидела никаких возможностей для улучшения. – Само совершенство, – проговорила Зури с тихой гордостью живописца, накладывающего последний мазок на свой шедевр. – Едва ли. – Савин украдкой взяла еще одну последнюю понюшку жемчужной пыли и тщательно обмахнула края ноздрей. – Но настолько близко к совершенству, насколько можно было достичь в сложившихся обстоятельствах. Ей никогда не приходилось столько работать, как в процессе подготовки к грядущему событию. Огромное множество деталей по-прежнему не соответствовало ее стандартам, но, с другой стороны, у нее было всего лишь несколько дней, чтобы подготовиться к приему семисот сорока гостей; к тому же на этой свадьбе она была не единственной невестой. Собственно, тем, что больше всего не соответствовало ее стандартам, была вторая невеста. Изольда дан Каспа, которой вскоре предстояло стать Изольдой дан Ишер, ждала возле огромных инкрустированных дверей, дыша чаще, чем неопытный солдат перед кавалерийской атакой. Она была очень молода и почти лишена подбородка, с россыпью веснушек вокруг носа и большими карими глазами, которые выглядели так, будто были готовы в любой момент наполниться слезами. – Я… никогда не видела такого платья, – пролепетала она. Лидди наклонилась, внося какие-то незаметные исправления в шлейф платья Савин. – Дорогая моя, вы очень добры. Но право же, оно было состряпано на скорую руку. Это было правдой – платье сшили за шесть дней. Два корсетных мастера, ювелир, три торговца жемчугом, специалист по работе с ним, а также девять швей, работавших ночи напролет при свечах. – Вы тоже выглядите великолепно. Изольда с сомнением замигала, оглядывая себя. – Вы так думаете? – Конечно! На самом деле Савин так не думала. Платье Изольды было триумфом оптимизма над хорошим вкусом и подчеркивало все ее худшие черты. Но то, что оно уступает ее собственному, было настолько очевидно для любого наблюдателя, что можно было и не говорить об этом. – У вас очень необычное ожерелье. – Это руны. Савин вытянула шею, чтобы Зури могла едва заметными касаниями поправить украшение. В конце концов, бриллианты есть у всех, а такая вещь придавала ей нотку экзотики. В мире не было человека менее суеверного, чем Савин, но ей почему-то казалось, что они приносят ей удачу. – Мне их подарила… – сказать «бывшая любовница моего мужа» было бы не очень правильно, поэтому Савин закончила: – …одна подруга с Севера. – Ваши родители тоже будут здесь? Вопрос был не так прост, как, должно быть, казалось Изольде, поскольку один из отцов Савин был мертв, а второй фактически не был ее отцом. Она ответила просто: – Да. – Вам так повезло! У меня почти не осталось родных. Мой дядя умер еще до моего рождения, в кампании на Севере, потом, в прошлом году, – мой отец, а потом и мама, несколько месяцев спустя. Сестер и братьев у меня не было. – (В результате чего сама она, без сомнения, осталась наследницей крупного состояния. Савин начинала догадываться, что сделало ее столь неотразимой для лорда Ишера). – Как жалко, что никто из них не дожил до этого дня! – Уверена, что они бы гордились вами. – (И испытывали бы некоторое облегчение, наконец избавившись от нее.) Савин мягко взяла ее за плечи: – Сегодня у вас появится новая семья. Я знаю, ваш муж – хороший человек. – (На самом деле она подозревала, что он лживый скорпион.) – И судя по тому, как он о вас говорит, он очень вас любит. Изольда замигала, глядя на нее: – Вы так думаете? На самом деле Савин так не думала. – Как может быть иначе? – спросила она, поддевая пальцем подбородок Изольды, чтобы та улыбнулась. – Зури, скажи одной из девочек, пусть помогут Изольде с макияжем. – Благословен оказывающий помощь нуждающимся, леди Савин… – Простите… – пискнула Изольда, когда Май занялась ее лицом. – Я не хотела никого утруждать… – Не говорите глупостей, – отозвалась Савин. – Это я должна извиняться перед вами за то, что украла половину вашего праздника. И к тому же почти не предупредив. Все случилось… так стремительно. – Я очень рада, что кто-то делит это со мной. – Изольда опустила взгляд к своим туфелькам. – Берет на себя долю внимания. – Полностью вас понимаю. Хотя во всем Земном Круге не было достаточно внимания, чтобы удовлетворить саму Савин. – Круг лордов! – Изольда воззрилась на огромные двери. За ними слышался отдаленный гул голосов: свидетели уже собирались. Их было почти так же много, сколько присутствовало на суде над Веттерлантом. – Столько людей будут смотреть… – Все, кто хоть что-то значит. Савин провела несколько часов, изучая с Зури и матерью список гостей, чтобы быть в этом абсолютно уверенной. – И король здесь, – прошептала Изольда. – Да. – Савин почувствовала, как ее беззаботность несколько угасла. – Вы его знаете? – Мы… встречались. Он хороший человек, что бы вам о нем ни говорили. – Кажется, мой будущий муж так не считает. По какой-то причине это вызвало у Савин приступ гнева. – К счастью, я не обязана во всем соглашаться с лордом Ишером. – А я обязана, – тихо проговорила Изольда. О Судьбы! Ее глаза уже снова наполнялись слезами, и тушь начинала подтекать. Бывает приятно, когда на тебя опирается кто-то слабый. Это дает тебе почувствовать себя сильным. Но наступает момент, когда ты понимаешь, что взвалил на себя непосильный груз. Савин была счастлива исполнять роль старшей сестры, но на материнство она была не согласна. В конце концов, в достаточно скором времени ей придется заботиться о собственном ребенке. – Вас выдают за него замуж, а не продают ему, – сказала она, уже менее мягко. – Наверное… – Изольда испустила тяжелый вздох. – Хотела бы я обладать вашей… твердостью. Савин была далеко не уверена, что твердость – это то качество, которое люди желают прежде всего видеть в невесте. Она взяла маленькие безвольные ладошки Изольды в свои. – Ведите себя так, будто все происходит в полном соответствии с вашими планами. Словно вы уверены в себе, как никто другой. Словно у вас никогда в жизни не было сомнений! – Савин горделиво расправила плечи, вздернула подбородок и повернулась к двери. – Для меня это работает. – Правда? – спросила Изольда. – И это все? Савин на мгновение замерла с полуоткрытым ртом. Потом выпростала из рукава коробочку с жемчужной пылью и протянула ее Изольде: – На крайний случай всегда есть это.* * *
– Вы готовы, мой друг? – спросил Ишер. Лео выдавил бесцветную улыбку, обратив ее к верховному судье Брюкелю, который стоял рядом, собираясь руководить церемонией. На его мантии было нашито столько меха, что он был похож на гигантского, неодобрительно глядящего барсука. – Не могу дождаться. Лео всегда считал себя самым смелым человеком в любой компании. Не зря же его называли Молодым Львом! Однако стоя здесь, на мраморном полу Круга лордов – хорошо одетый, от души накормленный, всячески обихоженный и без малейшей угрозы насильственной смерти, – он был в ужасе. Наверное, храбрость бывает разная, и та разновидность, которая позволяет кидаться в гущу вражеских копий, не имеет ничего общего с той, что дает возможность стоять и улыбаться перед лицом тысячи людей и отдавать свою жизнь женщине, которую ты едва знаешь. Как бы ему хотелось, чтобы здесь были его друзья! Настоящие друзья – Антауп с его вечной трепотней о женщинах, Гловард с его бесконечной болтовней об оружии, Белая Вода Йин с его бородой и утробным хохотом, и прежде всего – старый добрый Юранд. Юранд, с его осторожностью и здравым смыслом. Юранд, с его бездонным терпением и поддержкой. Юранд, с его превосходно вылепленной челюстью, безыскусной копной волос, спадающих на плечи, безупречными очертаниями губ… Лео встряхнулся. Да, сейчас он был бы рад услышать даже Барниву, в очередной раз распространяющегося об ужасах войны, – но, словно для того, чтобы доказать собственные слова, бедолага добился, чтобы его убили. На войне. И в любом случае никто из них не был приглашен. Чтобы послать за ними, просто не хватило бы времени. Лео прибыл в Адую, чтобы присутствовать на бракосочетании лорда Ишера и завести новых друзей. Вместо этого он нажил себе врага в лице короля – и, черт его побери, женился сам! Он почувствовал очередной приступ нервозности. Можно ли это назвать трусостью? Лео поймал себя на том, что оглядывается по сторонам в поисках пути к бегству – скорее маленький кролик, нежели Молодой Лев… Он поймал взгляд своей матери, и та ободряюще кивнула ему. Он увидел леди Арди, и та ему ободряюще подмигнула. Потом он увидел ее мужа-архилектора, который пронзил его желчным взглядом, полностью разрушив усилия обеих женщин. И, наконец, он посмотрел на короля Орсо: тот горбился на своих подушках посередине переднего ряда, сердито стиснув челюсти. Лео повернулся к ним спиной, повторяя про себя заученные извинения, которые, по ходатайству Савин, должен был принести позже в этот день: «Ваше величество, я солдат, а не придворный… Всего лишь солдат… Все, что я могу, – это извиниться. Я позволил своим чувствам взять верх… Для меня нет оправданий. Это никогда не повторится…» – Прошу встать! – взревел Брюкель. Раздалось шуршание: сотни свидетелей поднялись с мест. С галереи, увешанной гирляндами весенних цветов, послышался раскатистый звук фанфары. И наконец – могучий скрип огромных дверей. Они медленно, тяжело распахнулись, и две невесты вышли на свет. Каждый раз, когда Лео видел Савин, в ней каким-то образом оказывалось больше, чем он помнил. Но теперь, когда на ней было десять с лишним тысяч марок сулджукских шелков, осприйских кружев и жемчугов с далекой Тысячи островов; теперь, когда она шла по проходу, так горделиво, так грациозно, так бесстрашно, – он не мог оторвать от нее глаз. И никто не мог. Будущая леди Ишер была маленькой плаксивой девчонкой по сравнению с ней – стыдливая горничная рядом с блистательной императрицей. Савин прикладывала все усилия, чтобы не затмевать ее, поддерживать, показывать в самом выгодном свете, но ничего не помогало. Бедняжка Изольда была обречена играть вторую скрипку на собственной свадьбе. Вдобавок ко всему она, кажется, была вынуждена то и дело подавлять побуждение чихнуть. Всех этих людей можно было уподобить оправе, в которой Савин была драгоценным камнем. Как будто Круг лордов построили специально для этого момента. И, может быть, храбрость действительно можно позаимствовать у другого человека – когда Савин присоединилась к нему за высоким столом, все сомнения Лео испарились без следа. Он понял: если она будет рядом, для него нет ничего невозможного. Он снова был Молодым Львом. Она осмотрела его сверху донизу, одобрительно кивнула и подняла одну идеально выщипанную бровь: – Значит, ты все-таки пришел? – Смеешься? – Лео повернулся к верховному судье и одарил его широкой улыбкой, достойной прославленного героя. – Я бы не пропустил это ни за что на свете!* * *
В парке светило весеннее солнце, превращая каждую капельку росы в бриллиант. Пятнистые тени танцевали на выстриженных лужайках, под деревьями, которые были древними еще в правление Казамира. Легкий ветерок доносил лишь едва заметную першинку в горле от труб, со всех сторон возвышавшихся над Агрионтом. Все было свежим, ярким и готовым забурлить новыми возможностями. Леди Финри дан Брок и леди Арди дан Глокта, матери одной из счастливых пар, рука об руку скользили среди толпы гостей всепобеждающим тандемом – одна насаждала военную четкость среди обслуживающего персонала, другая отпускала сомнительные шуточки каждому из встреченных гостей. Оказывается, смех бывает таким разным! Добродушное уханье и клокочущий гогот у мужчин, звонкие смешки и серебристые переливы у дам. Все присутствующие замечательно проводили время – за одним существенным исключением, разумеется. Орсо предпочел бы быть где угодно, только не здесь. Застенки императора Гуркхула в данный момент казались гораздо предпочтительнее. Поистине, трудно представить бóльшую пытку, чем пышное бракосочетание женщины, которую он любил, с мужчиной, который ему решительно не нравился, где гостями были сплошь насмешничающие враги, раболепно кланявшиеся ему в лицо и изрыгающие презрение в тот момент, когда он повернется спиной. С каждым проходящим днем он начинал все больше понимать своего отца и даже восхищаться им. Будучи королем, он вел бесконечную игру без надежды на выигрыш, делая это со всем возможным достоинством. Орсо поднял свой бокал, угрюмо разглядывая игру солнечных лучей, проходящих сквозь вино. Что ж, будем искать забвения в бутылке! Вино никогда его не подводило. Что более важно – он тоже никогда его не подводил. – Ваше величество? Один из женихов. Не тот, которого он ненавидел. Тот, которого он всей душой презирал. Лорд, мать его, Ишер, еще более вылизанный и прибранный, чем обычно. – Я хотел принести вам свои глубочайшие извинения за инцидент в Открытом совете. Просто не знаю, что и делать! Кто мог предвидеть, что леди Веттерлант изменит своему долгу и обратится против нас обоих? Орсо потратил немало времени, бесцельно перебирая события этого дня, и хотя он не мог ничего доказать, у него было сильное подозрение, что Ишер сам все это и организовал. Перед леди Веттерлант взвалил всю вину на Орсо, перед Орсо обвинил леди Веттерлант; потом раздразнил Лео дан Брока, вынудив его к этому маленькому спектаклю, – и воображал, что это позволит ему значительно укрепить свои позиции и остаться всеобщим другом! Желание врезать ему по лицу было почти неудержимым. Но, сломав его вероломный нос перед лицом нескольких сотен гостей, какое бы удовлетворение ему это ни принесло, он лишь сыграет на руку Ишеру, а Орсо и без того сделал для этого немало. Очевидно, Ишер считал его полным глупцом. Ну и пусть продолжает так думать. – Вам совершенно не за что извиняться! – Орсо отбросил пустой бокал в кусты и заключил Ишера в крепкие объятия. – Я знаю, вы сделали все, что смогли. Эти треклятые Веттерланты вонзили нож в спину нам обоим! Он отстранил от себя Ишера, держа на расстоянии руки – и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь. – Бывает так, что собака представляет опасность для всех окружающих, и в таком случае ее необходимо усмирить, для общего блага. И, конечно же, вас нельзя винить в том, что лорд Брок сорвался. – Хотя винить его было как раз можно, и скорее всего следовало. – Солдатский темперамент, что поделаешь, – отозвался Ишер. – Я знаю, что он отчаянно желает принести вам извинения за свое поведение. – Не каждый может быть политиком, а? Львиное сердце и все такое! Очень жаль, что все так сложилось, но… Ага! И Орсо ухватил два новых бокала с подноса проходящего официанта и сунул один из них в руку Ишеру. – Сотрудничество между короной и Открытым советом по-прежнему необходимо. Еще более, чем прежде! Я надеюсь, нам удастся снова поработать вместе, чтобы его обеспечить. И на этот раз, возможно… с более удачным результатом? – Например, если в петле вместо Веттерланта окажется шея самого Ишера. – Итак, желаю вам счастья, друг мой! И вашей очаровательной невесте, разумеется! Ишер с легким удивлением улыбнулся: – Разумеется. Их бокалы сомкнулись с приятным звоном, и Орсо подумал о том, с каким удовольствием он бы разбил свой бокал о его лицо, а потом воткнул зазубренную ножку ему в пах. Однако всему свое время. – Ваше здоровье!* * *
Клетки распахнулись, и стаи певчих птиц взвились в воздух над садами облаком переливающихся синих и пурпурных перьев. Броуд слышал, что их привезли из Гуркхула и это обошлось в сумму, которую он даже не смел вообразить. Половина передохла по пути. Он видел, как вычищают клетки, наваливая в кучи маленькие лоснящиеся трупики. Май залилась радостным смехом, глядя, как выжившие птицы порхают, щебеча в небе. – Как прекрасно! Гости вежливо похлопали и сразу же обратились к другим развлечениям. Без сомнения, предполагалось, что птицы рассядутся по деревьям и будут петь серенады новобрачным, но ветер очень скоро разметал стаю. Броуд сомневался, что они долго продержатся в этом климате. На лужайке осталась только одна птичка, слабо попискивающая и, кажется, так же как и сам Броуд, недоумевавшая, зачем она здесь оказалась. – Как ты думаешь, сколько это все стоило? Май озадаченно мигнула. Она вела книги и имела представление о суммах, но относилась к этим цифрам как к тайне скорее прекрасной, нежели позорной. – Лучше не спрашивать. Наверняка лучше, и намного. Но он не мог удержаться. Тех денег, что Савин потратила на одно это платье – из которого Лидди спустя несколько часов извлечет ее при помощи ножниц и которое она больше никогда не наденет, – ей хватило бы, чтобы заплатить рабочим на своем канале больше, чем они просили, и он был бы уже закончен без единой производственной травмы. На деньги, которые ее отец-архилектор потратил сегодня на вино, он мог бы, например, построить в Вальбеке дома получше, и тогда людям не пришлось бы гнить в сырых подвалах, и ломатели бы не восстали, и две сотни добрых людей не были бы повешены. С теми деньгами, которые чертов лорд Ишер потратил на этот обед для семисот человек, долину, в которой вырос Броуд, можно было бы оставить как есть. И тогда он сейчас мог бы заниматься пастушеством, как его отец, вместе со всеми другими, кого выгнали с собственной земли. Неужели он один это видел? Неужели его одного это волновало? Или остальные были такими же, как он, – все видели, волновались, но по какой-то причине ничего не делали, мать их перемать. – Правда, она выглядит великолепно? – прощебетала Лидди, глядя, как Савин дан Брок проплывает мимо со своим мужем, а другие лорды и дамы, полные зависти, тянутся за ними, словно хвост за кометой. – Угу, – отозвался Броуд, поправляя стекляшки на носу. Она действительно выглядела великолепно. Здесь все выглядело великолепно – даже они сами. Он никогда не видел свою жену и дочь такими красивыми, такими сытыми, такими счастливыми. Легко вопить, протестуя против огораживания, когда ты находишься по ту сторону ограды. Однако стоит какой-то безумной прихоти судьбы забросить тебя на эту сторону – и ограда начинает казаться не такой уж плохой идеей. Начинаешь думать, что она, возможно, и стоит всех этих жертв. Если на то пошло, с жертвами, которые приносят другие, гораздо проще смириться. – Оно того стоило, правда? – сказала Лидди. Видимо, она говорила о ночах, которые провела за шитьем при свечах – не о ночах, которые провел он, избивая людей при свете фонаря. Стоило ли оно того? – Угу, – промычал он. Он заставил свое лицо изобразить улыбку. В последнее время ему часто приходилось это делать.* * *
Лео сидел, глядя, как его жена танцует – кружась, поворачиваясь, улыбаясь, легко перепархивая от одного партнера к другому. Его жена. Произнося эти слова даже мысленно, он ощущал виноватое возбуждение. Стоило ли говорить, что танцевала она завораживающе. Лео хотел бы присоединиться к ней и тоже понежиться во всеобщем восхищении. Но он никогда не был хорошим танцором, даже до того, как был ранен в бедро. Мало кто из солдат умеет танцевать. Разве что Антауп. Он подумал, что скажут его друзья, когда он представит им свою нареченную. Потеряют дар речи, скорее всего. Разве может она вызвать что-либо, кроме восхищения? Хоть у них, хоть у любого другого? – Вы не танцуете, ваша светлость? Это была та женщина с рыжими волосами и внушительной грудью, с которой он познакомился, когда в последний раз был в Адуе. – Нога, знаете ли. Все еще побаливает. – Как жаль! Я не могу упомнить настолько великолепной свадьбы. – Благодарю вас… – Ужасное мгновение, пока он сомневался, что сможет вспомнить ее имя, и затем волна облегчения, когда оно всплыло в памяти. – Селеста! Я так рад, что вы пришли. – О, даже если бы Байяз запер меня в Доме Делателя, я все равно нашла бы способ сюда пробраться! – Она похлопала его веером по груди. – Это уже второе замечательное событие, которые вы устроили в Круге лордов! Лео скривился: – Вы знаете о первом? – Дорогой мой! Все знают о первом! – Ну что ж, сегодня вечером я буду говорить с королем. Извинюсь перед ним, и все будет кончено. – Разумеется. Хотя, полагаю, между вами и его величеством всегда будет некоторое… трение, учитывая его бывшие отношения с вашей женой. Лео ощутил, как вверх по его спине пополз холодок. – Что?! – Ходят слухи, что они были любовниками, – прошелестела она. – Но, конечно же, Савин вам уже все рассказала. Кому захочется, чтобы такой секрет угрожал твоему браку! Музыканты внезапно взяли фальшивую ноту. Не потому ли Савин так беспокоилась о том, что он мог задеть чувства короля? Так хотела, чтобы Лео извинился? Он почувствовал, как его затапливает ярость, и боль в ноге, когда он наклонился к Селесте дан Хайген, ее только усилила. Следующие слова Лео прошипел сквозь застывшую на лице улыбку: – Если я узнаю, что вы распространяете подобные сплетни, я лично разобью вам рожу! Селеста выглядела весьма польщенной. Видимо, она была из тех людей, которые считают победой любые обращенные к ним чувства, лишь бы их не игнорировали. – Право же, ваша светлость, нет смысла так сердиться на меня. Ведь это не я спала с королем! И она удалилась, оставив его сидеть и наблюдать, как его жена танцует – кружась, поворачиваясь, улыбаясь, легко перепархивая от одного партнера к другому… Это зрелище больше не вызывало в нем прежнего восторга.* * *
Это было сделано. Это было сделано, и не могло быть обращено вспять. Орсо осушил еще один бокал. Может быть, ему стоило бы установить какой-нибудь рекорд по количеству выпитого? Что-нибудь, что придало бы его жизни цель. Что-то большее, чем просто сидеть, уставившись на Савин и думая о том, что он потерял. Он взглянул в сторону Брока – который, как оказалось, тоже смотрел на него, по какой-то причине сердито хмуря брови, – и поднял свой пустой бокал в бессмысленном приветствии. У этого ублюдка было все, чего был лишен сам Орсо. Он был честен, решителен, нравился людям. Невероятно популярен как среди знати, так и среди простого народа. Герой из книжки, за спиной которого не теснится толпа ошибок. Если не считать той, что он сделал в Круге лордов, – той, за которую он, кажется, очень рвется извиниться и которая, по всей видимости, лишь украсила его репутацию. Вы знаете, он такой горячий, такой импульсивный! Можно подумать, что изругать монарха – самая восхитительная вещь, какую только можно сделать в Открытом совете. – К некоторым людям вина пристает, как клей, – пробормотал он себе под нос. – А с других просто соскальзывает. – Ужин будет вскорости подан, ваше величество! – Напудренный лакей указал жестом на его кресло (разумеется, самое большое) в самом центре огромной отполированной подковы праздничного стола. Орсо подумал, сколько деревьев должно было погибнуть, чтобы получилось нечто подобное. – Если вашему величеству будет угодно, ваше место будет между двух невест, а женихи будут располагаться по обе стороны снаружи. Лакей удалился, умудряясь пятиться задом и кланяться одновременно. Между двух невест… Словно для того, чтобы подчеркнуть, насколько он одинок. Орсо бы предпочел, чтобы его посадили между Большим Волком и Талинской Змеей. С гораздо большим удовольствием! С ними у него не было и наполовину настолько отвратительных отношений, как с Савин дан Глоктой. Он понял, что должен поправиться: с Савин дан Брок. – Проклятье! – рявкнул Орсо. Он больше не мог этого выносить. Он больше не мог выносить самого себя. – Горст! – Ваше величество? – Где нынче можно найти капрала Танни? – Лорд-губернатор гребаной Инглии может извиниться и позже, если ему еще захочется. – Думаю, с меня на сегодня хватит чужого счастья.* * *
Савин прикрыла двери и прислонилась к ним спиной, переводя дыхание. Ее щеки горели от танцев, комплиментов, бесконечных улыбок и все увеличивающихся порций жемчужной пыли. Лицо уже почти не ощущалось. Ей было просто необходимо немного отдышаться. – Итак. Замужняя женщина. При виде отца в ее кружащейся голове моментально прояснилось. Он сидел на террасе в своем передвижном кресле, запрокинув лицо, изборожденное глубокими морщинами, и глядя на звезды. – Говорят, это самый важный день в жизни отца. – Говорят, говорят! – отозвалась Савин. – Мало ли какую чепуху говорят. Когда-то его мнение значило для нее все, но в данный момент она поняла, что ей практически все равно. Ей не терпелось сбросить с себя обломки прежней жизни, как змея сбрасывает старую кожу, чтобы с улыбкой скользнуть навстречу сияющему новому будущему. – Видишь ли, Савин, нет никаких руководств о том, как быть родителем. – Он медленно повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Его глаза блестели в темноте яркими точками. – В особенности если твои собственные родители так плохо справились со своей работой, как это случилось со мной и твоей матерью. Ты кидаешься из одной неразберихи в другую и прокладываешь курс лишь в тех местах, которые можешь видеть в данный момент. Мы хотели рассказать тебе правду, но… как можно найти подходящее время, чтобы поделиться подобной новостью? Мы предпочитали притворяться. Мы не хотели… причинять тебе боль. Савин язвительно хмыкнула: – В таком случае поздравляю вас с блистательной неудачей! – У меня она далеко не первая. Настанет день, когда, я надеюсь, ты увидишь сама, что мы всегда старались действовать только в твоих интересах. – Ты мог бы меня предупредить. – Не спать с кронпринцем? Женщине с твоими талантами такой совет едва ли необходим. – (Пожалуй, здесь он был в чем-то прав.) – Кроме того, мы уже давно договорились, что я не буду вмешиваться в твою личную жизнь. Откуда я мог знать, что ты свяжешься с единственным человеком, который для тебя запретен? – Если верить матери, это у нас, можно сказать, семейное. Молчание. В теплом свете отдаленного празднества Савин увидела, как у него дернулась щека. Он поднял руку и вытер струйку влаги, вытекшей из левого глаза. – Что ж. Жизнь, лишенная сожалений, – вообще не жизнь. Все это уже в прошлом. Я знаю, что отбрасываю длинную тень, Савин. И я рад, что ты готова выйти из нее. Просто… будь осторожна. – Разве я не всегда осторожна? – Тебе теперь предстоит вращаться в других кругах – в качестве леди-губернаторши Инглии, ни больше ни меньше. – Я привыкла принимать тяжелые решения. – По ощущениям Савин, ее жизнь только из них и состояла. – Ты привыкла к бизнесу. А здесь политика. Судя по тому, куда все идет… в общем, будь осторожна. И пообещай мне одну вещь. Он поманил ее наклониться поближе и продолжил шепотом: – Не имей никаких дел с Байязом. Ни с ним, ни с кем-либо из магов. Не пользуйся его услугами, не бери у него в долг, не заключай с ним сделок. Не ищи его милости, не вызывай его недовольства. Сделай все от тебя зависящее, чтобы вообще избежать его внимания. Пообещай мне. – Ладно, – проговорила она, хмуря брови. – Обещаю. То есть, если она все же хочет, чтобы ее статуя стояла на аллее Королей, ей придется добиваться этого самостоятельно. – Хорошо. Хорошо. – Ее отец, морщась, удобнее устроился в кресле. Издалека послышались аплодисменты и пьяные возгласы: танцы закончились. – Вскоре может настать время, когда я уже не смогу тебя защитить. – Так вот что ты делал все это время? – Хочешь верь, хочешь нет, но я старался. Нахмурившись, он устремил взгляд поверх крыш, в сторону огромного черного силуэта, вздымающегося в ночное небо. Купол Круга лордов, величественная замена тому, что был разрушен в год, когда родилась Савин. – Иногда, – вполголоса проговорил он, – единственный способ что-то улучшить – это разрушить его, чтобы потом отстроить заново. Иногда для того, чтобы изменить мир, мы должны сперва сжечь его дотла. Савин подняла бровь: – Вальбек, может быть, и станет лучше в последующие годы. Но находиться там в то время, когда он горел, было далеко не приятным переживанием. – Темницы императора тоже были далеко не приятным местом. – Глокта с тихим причмокиванием облизнул пустые десны. – Но я вышел оттуда лучшим человеком, чем был до того. Быть твоим отцом… это то, чем я больше всего горжусь. Это единственное, чем я горжусь в своей жизни. – Притом что ты даже и не мой отец. Она надеялась высечь из него хоть какую-то искорку гнева. Но он лишь медленно кивнул, с едва заметной улыбкой вновь поднимая лицо к звездам, ярко пылавшим в ясном ночном небе. – Это должно дать тебе представление о том, что я думаю обо всех остальных своих достижениях. Музыканты за окнами принялись наигрывать бойкий деревенский танец, один из любимых танцев ее матери. Люди смеялись, хлопали в ладоши и топали ногами, отбивая ритм. – Ты не могла бы вкатить меня обратно в дом? У Савин было искушение подвезти его к одной из клумб и вывалить на землю. Но в результате она просто взялась за рукоятки его кресла и развернула. Одно колесо по-прежнему поскрипывало. – Да запросто.Предстоящие измены, прошлые романы
Лео занес кулак, чтобы постучать, и замер, сжав его с такой силой, что захрустели костяшки. Черт побери, это унизительно! Он никогда не питал к Орсо уважения как к человеку, а за последние месяцы потерял всякое почтение и к короне как учреждению. И вот теперь ему предстояло потратить часть своей брачной ночи, вымаливая прощение у бывшего любовника своей жены! Унизительно и позорно. Но это было необходимо сделать. Он – вождь и муж, а в скором времени станет и отцом. У него имелись обязательства. Понемногу он начинал понимать, что унижение – неотъемлемая часть его нового положения. Он выдавил на лицо улыбку, приправил ее небольшой толикой стыда, повернул ручку и шагнул внутрь. – Ваше величество, я… Нельзя было отрицать, что в просторной гостиной имелось большое множество королей. По меньшей мере двадцать – самые лучшие в Союзе, в мундирах, в охотничьих костюмах, в полном доспехе, восседающие в золоченых креслах и на могучих жеребцах, с надменными улыбками, с презрительными усмешками, с самодовольно-хмурыми минами они взирали на Лео с огромных холстов. Однако нигде не было никаких признаков нынешнего заполнителя трона. Фактически единственными живыми обитателями этой комнаты были лорды Ишер, Барезин и Хайген, собравшиеся в углу вокруг стола с видом заговорщиков. – Лео! – позвал Ишер, поднимая бокал. – Похоже на то, что король не смог остаться с нами. – Нашлись дела поважнее, – подтвердил Хайген, наклоняясь к свече, чтобы прикурить трубку. – В борделе, насколько я понял, – добавил Барезин, плеснув из графина янтарной жидкости и подвигая бокал к пустующему креслу. Лео почувствовал, как к его щекам приливает румянец ярости. Он подхромал к ним. – В борделе? Сколько усилий он вложил, готовя свое извинение, а этот самодовольный мерзавец даже не соизволил остаться, чтобы его выслушать? – Если хотите знать мое мнение… – Хайген выдул сладкое облачко дыма чагги, – …вам совершенно не за что извиняться. – Вы сказали правду, – подтвердил Барезин. – Все это знают. Это он должен просить прощения! – Королям это не свойственно, – буркнул Лео, плюхаясь в кресло и хватаясь за предложенный бокал. – По крайней мере, этому-то уж точно. – Ну и черт с ним! – Лео одним глотком осушил бокал и стукнул им об стол в приступе гнева. – С меня достаточно! Мы не можем позволить, чтобы все шло так и дальше! Он бросил свирепый взгляд на портрет короля Джезаля, отца Орсо, – тот был довольно красив, но с безвольным скатом плечей, даже в молодости. Ни на что не годный слюнтяй, не победивший ни в одной войне, не достигший ничего, кроме неслыханных долгов – а ведь вначале его царствование могло показаться золотым веком! – Мы не можем позволить, чтобы Союз просто… скатился в гребаную сточную канаву! – закончил Лео. Ишер бросил на своих сотоварищей многозначительный взгляд. – Приходит время, – начал он с величайшей осторожностью, – когда одних разговоров о том, чтобы сделать мир лучше, становится недостаточно. Приходит время… когда люди, обладающие совестью, принципами и смелостью, должны осмелиться на немыслимое… и начать бороться за то, чтобы сделать мир лучше. Воцарилось долгое, выжидательное молчание. Волоски у Лео на загривке стояли дыбом. Часы на мраморной каминной полке выстукивали «тик… ток… тик…». Он посмотрел троим лордам в глаза, одному за другим. Ишер говорил далеко не прямолинейно, однако в то же время не оставил сомнений насчет того, о чем именно идет речь. – Разве не найдутся люди, которые назовут это… – Лео облизнул губы и поерзал в кресле, не решаясь произнести нужное слово перед лицами всех этих нарисованных монархов, но в конце концов выдавил его хриплым полушепотом, – …изменой? Хайген раздраженно фыркнул. Барезин затряс щеками, отрицая подобную возможность. Ишер решительно качнул своей белой шевелюрой: – Мы же будем действовать в интересах короля. В интересах страны! – Наши действия освободят его величество от цепей Закрытого совета, – добавил Хайген, грациозная жестикуляция которого говорила Лео о свободе и искренности, и уж никак не об измене. – Мы должны заменить этих продажных старых мерзавцев настоящими патриотами! – прогремел Барезин, вновь наполняя бокал Лео. – Людьми, которые смогут давать королю правильные советы. – Ишер махнул рукой в сторону изображения Гарода Великого, который первым вынудил раздробленные королевства Миддерланда объединиться в Союз и выглядел чрезвычайно довольным этим обстоятельством. – Привести Союз обратно к тем принципам, на которых он был основан. – Обратно к славе! – Барезин врезал кулаком по своей ладони, словно она была, на его взгляд, недостаточно славной. – Людьми действия! Людьми, которые смогут снова сделать Союз великим! – Такими людьми, как мы, – завершил Хайген, поднимая брови, словно эта идея возникла у него только сейчас. – Сейчас в Закрытом совете сидят все те же своекорыстные лжецы, из-за которых мы проиграли три войны против Стирии! – прошипел Ишер. Лео не мог этого отрицать. – Из-за которых Вестпорт едва не вышел из Союза! Которые обратили против нас простонародье настолько, что те спалили один из наших крупнейших городов! Вот кто враги государства! Избавиться от них – долг верноподданных граждан! – Верноподданных, – задумчиво повторил Лео, осушая новый бокал и чувствуя, как по телу распространяется тепло. Он всегда был ярым патриотом. Не было человека верноподданнее него. Но чему он был так предан? Сборищу алчных бюрократов, которые во время войны не оказали ему никакой помощи, а когда наступил мир, осыпали его возмутительными требованиями налогов? Безнравственному королю, который вышвырнул его из Круга лордов и, как выясняется, еще и трахал его жену? Хмурясь, Лео рассматривал изображение Казамира Стойкого, вырвавшего Инглию из цепких лап северян. С могучей челюстью, в полном доспехе, тот показывал что-то на карте. Вот это был король! Это был мужчина! Он словно бросал Лео вызов своим пронзительным взглядом, как бы спрашивая: «Что, черт возьми, ты собираешься делать со всем этим?» Что сделал бы Казамир на его месте? Что сделал бы любой достойный человек? Лео снова по очереди посмотрел троим лордам в глаза и осушил свой бокал. – Что ж, – проговорил он, – вы все знаете, что я никогда не отказывался от драки. Они придвинулись друг к другу, объединенные общим врагом, одной целью и сознанием своей правоты. Разумеется, пока что это был просто разговор, подкармливаемый раздражением Лео, его ревностью, его болью в ноге. Возможно, всего лишь разговор – но все равно опасный… Но все равно волнующий… Просто разговор, верно? Но с каждым сказанным словом он обретал все бóльшую захватывающую реальность. – Может статься, что нам придется бороться против наших друзей, – вполголоса сказал Барезин, бросив взгляд в сторону окна. – Против наших соседей. Против наших коллег. – И, несомненно, против вашего тестя, – добавил Ишер. – Король пляшет под его дудку. Если у нас в Открытом совете и есть несомненный враг, то это архилектор. – Он, конечно, мой тесть, – отозвался Лео, – но я питаю к Костлявому не больше дружеских чувств, чем вы. Даже меньше, если на то пошло. – Нам понадобится лидер, –сказал Ишер. – Кто-то из военных. – Современный Столикус! – с энтузиазмом подхватил Барезин, снова наполняя бокал Лео. – Человек, чье имя вызывает уважение на поле боя. Сердце Лео забилось сильнее при мысли о том, чтобы снова надеть доспехи. Его место – во главе солдатских шеренг, а не за какой-то пыльной конторкой, где ему досаждали всякой ерундой и беспрестанно поучали! Он улыбнулся, рисуя себе гул марширующих сапог, развевающиеся по ветру знамена, звон обнаженных клинков, гром копыт атакующей кавалерии… – Сколько у нас людей? – спросил он, не переставая прихлебывать. Бренди было дьявольски хорошим. – На нас троих, несомненно, можно рассчитывать, – ответил Ишер. – И многие другие члены Открытого совета тоже с нами. – Большинство, – прервал Хайген. – Практически все! – Вы уверены? У Лео было смутное чувство, что они как-то слишком долго думали, прежде чем ответить. – Их недовольство росло годами, – заверил Ишер. – Неумеренные поборы, ущемление прав, оскорбления… То, как обошлись с Веттерлантом и с вами – подлинным героем Союза, заметьте, в нашем собственном Круге лордов! – было последней каплей. – Здесь вы чертовски правы, – пробурчал Лео, стискивая кулаки. Он все еще не был уверен, что все это не просто разговоры, но понемногу начинал надеяться, что нет. – Вы могли бы рассчитывать на военные силы в Инглии? – оживленно спросил Барезин. Лео вспомнил преданного Юранда и других своих друзей. Свирепых Мустреда и Кленшера. Раскатистый клич, которым солдаты приветствовали Молодого Льва. Он выпрямился в кресле. – Они пойдут за мной в ад! – Это хорошо. – Ишер постучал по своему бокалу идеально остриженным ногтем. – Но до этого лучше не доводить. Даже если за нами будет Открытый совет и армия Инглии, мы не можем быть уверены в победе. – Их надо захватить врасплох, – сказал Хайген. – Выставить такую силу, которой никто не посмеет сопротивляться! – Нам нужна помощь со стороны, – предложил Барезин. Лео нахмурился, глядя в полупустой бокал: – У Ищейки сотни закаленных воинов. – К тому же он у вас в долгу, – заметил Хайген. – Вы помогли ему справиться с Железноруким. – Он человек чести. Верный и прямой. Он может к нам присоединиться… если изложить ему дело правильным образом. – Кто понимает северян лучше, чем вы? – риторически вопросил Ишер. – Кто все эти годы был их соседом, сражался рядом с ними, жил среди них? Лео непринужденно пожал плечами: – Да, у меня есть друзья на Севере. – И, разумеется… – Ишер посмотрел на Хайгена, затем на Барезина, потом снова перевел взгляд на Лео, – …не последний из них – сам король Севера, Стур Сумрак! Лео застыл, не донеся бокал до рта. – Не сказал бы, что могу назвать его другом. – Он обязан вам жизнью. – Его не зря называют Большим Волком. – Лео вспомнил голодную улыбку Стура, взгляд его бешеных, влажных глаз. Легионы безжалостных северян, с которыми они столкнулись под Красным холмом. – Он настоящий дикарь. Кровожадный. И вероломный. – Но вы-то сумеете удержать его на поводке! – Барезин хлопнул Лео по плечу. – И сколько воинов сможет призвать он? – Тысячи. – Лео опрокинул в рот остатки бренди и подвинул бокал, чтобы его наполнили снова. – Много тысяч.* * *
Лео открыл дверь в просторную гостиную. Она сидела на кушетке, окруженная огромным облаком кремовых юбок, в привычно-выверенной позе, словно какой-нибудь скульптор расположил ее для позирования. – Ваша светлость, – произнесла она. – Ваша светлость, – отозвался Лео сварливым и пьяным голосом. – Ты меня дожидалась? – Вообще-то принято, чтобы невесты дожидались своих мужей в брачную ночь. – Прошу прощения, – небрежно бросил он, вовсе не выглядя виноватым. – Меня задержали. Он взглянул на канделябр виссеринского хрусталя, в котором горела, должно быть, сотня свечей. – Так это вот… наши апартаменты? – Твоя гардеробная за той дверью, и дальше спальня. – Она показала на далекий дверной проем, за которым виднелись стены, обшитые суровыми деревянными панелями. – А мои комнаты вон там. В другом направлении были сплошь гобелены и нежные краски. Ее гардеробная была размерами на десять человек, но возможно, ей и требовалось десять человек, чтобы одеваться. – Что, мы не будем спать в одной кровати? – буркнул он. Она откинулась назад, положив руки на спинку кушетки. – Полагаю, это будет зависеть от твоего настроения. Лео задрал голову, хмуро глядя на огромный холст, висевший на стене. Оттуда на него хмурился в ответ властный военный в аккуратном черном мундире. – Кто это? – Твой дед. – Лорд-маршал Крой? Его дед командовал союзной армией в битве при Осрунге и умер, когда Лео был еще маленьким. Фактически Лео помнил его только по рассказам. Тем не менее в этом испепеляюще-суровом взгляде несомненно имелось нечто, напомнившее Лео его мать. – Портрет второго деда отыскать не удалось? – Их почти не существует. Он ведь был знаменитым изменником. Лео вздрогнул. Может быть, измена в их семье передается по наследству? Он принялся бродить по необъятному – должно быть, в целый акр – гуркскому ковру, между продуманно расставленными группами мебели, мимо чучела певчей птички в стеклянной витрине. Одна эта комната по размеру не уступала пиршественному залу Ищейки в Уфрисе. Может быть, ее тоже построили с нуля за ту неделю, что прошла со времени, когда он сделал Савин предложение? (Точнее, это она сделала ему предложение. А еще точнее, их матери сделали им предложение.) Его бы это не удивило. Кажется, не было такой вещи, которой Савин не могла бы организовать. Или не взялась бы организовывать при первой предоставившейся возможности. – Я решила, что тебе, наверное, будет скучно самому заниматься отделкой комнат, – сказала она. – Если что-нибудь здесь тебе не по вкусу, я могу переделать. – Все отлично, – буркнул он, бросая хмурый взгляд на два старинных меча, перекрещенных над огромным камином. На самом деле это была, наверное, самая великолепная комната из всех, что Лео когда-либо видел, где деньги и вкус идеально уравновешивали друг друга, причем явно декорированная с учетом его предпочтений. Ему следовало бы поблагодарить Савин. Но он был пьян, у него болела нога, и он был не в настроении кого-либо благодарить. В особенности ее. – Ну как, ты поговорил с королем? Лео скрипнул зубами. – Он не соизволил явиться. Срочные дела в борделе, как я слышал. – Таковы короли. Что же, в другой раз. – Пошел он к черту! – рявкнул Лео, более грубо, чем намеревался. – Я был с Ишером. Хайген и Барезин тоже были. – А-а, великие умы Открытого совета. – Ее абсолютное спокойствие лишь подогревало его гнев. Савин держалась почти как его мать, только с еще большей резкостью. – И что они хотели с тобой обсудить? – Ничего особенного. – (Всего лишь гражданскую войну.) – Положение дел в правительстве. – (А точнее, его свержение.) – Короче, пустая болтовня. Это ведь была пустая болтовня, верно? Или они говорили на полном серьезе? А он сам – говорил на полном серьезе? Хмуря брови, Лео повернулся к окну, где сквозь темные деревья просвечивали огни Прямого проспекта. За спиной раздался шорох: она встала. – Тебя что-то беспокоит? – Нет. Всего лишь предстоящая измена. И прошлый роман. – Брось. – Она подошла и встала рядом. – Между мужем и женой не должно быть секретов. По крайней мере, не в первый день. – Ты права. – Лео повернулся к ней. – Но мы ведь почти не знаем друг друга, верно? Мы провели вместе всего одну ночь. – И то не полностью. – И то не полностью. Я знаю, что у тебя есть… много всего. Мануфактуры, фабрики, рудники… – Собственно, буквально только что я сделала крупное вложение в лорда-губернатора Инглии. – Ха! А он – в тебя. Она склонила голову к плечу: – Беспокоишься, что зря потратил деньги? – Не беспокоился, пока не поговорил с Селестой дан Хайген. – Я бы не стала принимать слишком близко к сердцу ничего из того, что она говорит. Эта женщина ненавидит меня почти так же, как я ненавижу ее. – Она сказала… У Лео было чувство, что после того, как он произнесет эти слова, пути назад уже не будет. Но он должен был знать правду! Кроме того, его нога горела огнем, и весь этот день, вся неделя, весь месяц были полны неудач, и ему хотелось с кем-нибудь подраться. – Она сказал, что вы с королем были любовниками. Повисла долгая пауза. Савин даже не дрогнула. Если бы она была сделана из фарфора, и то по ее лицу можно было бы прочесть больше. – И что ты ответил? – Я сказал, что, если она это где-нибудь повторит, я лично разобью ей рожу. – Вот на что я бы хотела посмотреть! – Так это правда? – А ты воображал, что я девственница? – Все сомнения на этот счет окончательно рассеялись в кабинете Суорбрека. Ее глаза едва заметно сузились. – Насколько я помню, ты пришел туда сам, и более чем охотно. – И не я один, как я понимаю. Так это правда? На ее скуле дернулся желвак. Она хорошо скрывала свои чувства, но Лео ощутил закипающий в ней гнев. И ему это понравилось. – У нас с королем… были отношения. – Она тяжело дышала через нос, ее грудь вздымалась. – Но это все в прошлом. Тебе не о чем… – А ребенок? Он мой? – спросил Лео. Ее глаза сощурились еще больше, от переносицы разошлись резкие складки, подбородок гневно вскинулся: – Как ты можешь задавать мне такой вопрос? – Он вообще есть, ребенок? Савин ударила его. Это не был легкий шлепок, как в театре. Ее ладонь врезалась в его щеку со всей мочи, и для ее комплекции удар был неожиданно сильным. Пощечина на секунду лишила его дыхания, лицо резко дернулось в сторону, он зашатался и оперся на подоконник. Пауза показалась Лео очень длинной. Потом он медленно повернулся к ней. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. – Лео, – прошептала она, поднимая дрожащую руку. – Я… – Ш-ш. Он схватил ее за запястье. Шок перешел в возбуждение, которое нарастало, пока не затопило его целиком. Очень медленно, очень осторожно он поднял ее руку к своему лицу и вновь отпустил. Учащенное дыхание обжигало ему гортань. Кровь прилила к его лицу, которое горело и покалывало – и то же самое можно было сказать о его члене. Очень медленно, очень осторожно, не отводя от нее взгляда, Лео повернул к ней вторую щеку. Ему показалось, что в углу ее рта мелькнула тень улыбки, когда он выговорил: – Еще. Вторая пощечина была такой же жесткой, как и первая. Он был бы разочарован, если бы было иначе. – Как ты смеешь задавать мне такой вопрос? – прошипела она, подступая ближе, обдавая его покалывающее лицо горячим дыханием. Лео издал нечто вроде всхлипа, когда она схватила его за горло и принялась целовать, кусать его лицо. Вторая ее рука уже возилась с его ремнем. Он тоже целовал ее, неуклюже, сердито, запустив пальцы ей в волосы. Ее волосы подались под его рукой, соскользнули набок. Парик. Она вырвала его у него из руки и отшвырнула прочь. Без мягкой шевелюры она неожиданно оказалась совсем другой – темная стриженая щетина, губы растянуты в яростном оскале, краска с одного глаза размазалась черной полосой вдоль щеки. Она толкнула его. Лео даже не пытался устоять на ногах. Он упал, ударившись головой о какой-то столик, прикусил язык и распластался на спине в окружении рассыпавшихся украшений. Маршал Крой взирал на него сверху из тяжелой рамы; чувства предка относительно происходящего было трудно определить. – Ах ты гребаный жалкий говнюк! – прошипела Савин, сдирая с Лео штаны до самых лодыжек. С каждым выдохом у него вырывалось возбужденное нечленораздельное мычание, тело содрогалось, трепетало, выгибаясь вверх на локтях. Он видел завиток волос на ее стриженой макушке, ерзающий вверх и вниз, слышал сосущие, хлюпающие звуки. – М-мать… – выдохнул он, вновь падая навзничь. Почти больно… почти больно… затем несомненно больно. Во имя мертвых, его нога горела, прижатая ее телом под неестественным углом. – Ч-черт… Во рту стоял привкус крови. Он потянулся к резной ножке кресла в форме звериной лапы, ухватился и отчаянно сжал – так человек, висящий над обрывом, хватается за корень дерева. Ковер собирался в складки под его беспомощно ерзающими лопатками. – М-ма… а… а… Савин взгромоздилась сверху, подтянув юбки к груди – полупрозрачная материя порвалась, пара жемчужин со стуком покатилась прочь. Лео протянул к ней руку, чтобы прижать к себе, покрыть поцелуями, но она ухватила его за запястье: – Не трогай меня, мать твою! Она прижала его руку к полу за его головой, пригвоздив своим весом. Она была сильной – хотя и недостаточно. Лео мог бы швырнуть ее через всю комнату, если бы захотел. Но он этого совершенно не хотел. Она оседлала его, щекоча юбками под подбородком, мускулы вокруг ее острых ключиц задвигались, она сунула руку вниз и где-то в этой массе шуршащей ткани крепко ухватила его за член. – Лежи… смирно, – выдохнула она, кривя губы над стиснутыми зубами. Ее бедра задвигались по кругу, и с каждым толчком вниз у нее вырывалось тихое рычание, а у него – тихий всхлип. Ее лицо дюйм за дюймом приближалось, пока ее раскрытый рот не прижался к его раскрытому рту. И так они продолжали кусаться и рычать, извиваясь на ковре в своей блистательно убранной гостиной.Королевский сутенер
Надув щеки, Орсо потеребил свои карты. Ужасный расклад. Полное дерьмо. – Пожалуй, в чем-то это даже утешает, – проворчал он, – что некоторые вещи не меняются. Тот же самый стол в том же самом местечке, где они всегда собирались. Та же чрезмерно вычурная мебель, та же истертая до дыр обивка. Правда, девочки были другие, и у них был еще более нервный вид, чем обычно, – но девочки всегда были разными, и они всегда нервничали. Все здесь выглядело немного более жалким, чем он помнил. Но, может быть, жалким был он сам. Ах да, и еще шестеро рыцарей-телохранителей стояли вдоль стен, топорщась оружием и пытаясь держаться настолько незаметно, насколько это возможно для полудюжины вооруженных людей в борделе, что на поверку оказалось не особенно возможным. Только капрал Танни, казалось, ничего не замечал. Это был человек, способный играть в карты посреди сражения, наводнения и народного мятежа, – собственно, он утверждал, что проделывал все это, и неоднократно. – Ну мы по-прежнему здесь, – отозвался он, небрежно подсовывая в банк еще несколько монет. – Это-то вряд ли изменится, – заметил Желток, по новой наполняя всем бокалы. На самом деле Орсо стоило бы сказать ему завязывать с этим делом, но он был слишком пьян, и ему было наплевать. – Разве что, конечно, наш король снова отправится на войну. – Танни многозначительно поднял свои седые брови, глядя на Орсо. – В каковом случае мои знаменосные услуги всегда к услугам вашего величества. – Утешительно сознавать, что, по крайней мере, мое знамя может оказаться в руках профессионала, чего не скажешь обо всем остальном. – Орсо широким жестом отшвырнул свою ужасную раздачу. – Но, кажется, с меня уже вполне достаточно войн. – У вас больше мудрости, чем у вашего отца, если так, – отозвался Танни, подгребая к себе деньги. – Что ж, мне придется ограничиться поставкой шлюх вашему величеству. – Что ты думаешь насчет того, чтобы я сделал тебя королевским сутенером? Орсо рыгнул. Он надеялся, что это вышло достаточно царственно. Он пил с самого утра. Не помогало. Ему ничто не помогало. – Пожалуй, бывают работы и похуже. – Танни сжал желтыми зубами свою трубку и начал тасовать карты. – По крайней мере, здесь будет меньше ходьбы, чем на должности знаменосца. Правда, придется больше драться, но здесь хотя бы будет шанс сделать кого-то счастливым. Вы уверены, что не хотите к нам присоединиться, полковник Горст? Горст покачал головой, не переставая скользить взглядом по полутемному помещению, словно из шкафа в любой момент мог выпрыгнуть стирийский убийца. Орсо не сомневался, что, если это произойдет, Горст будет готов в полной мере применить свою смертоносную силу. – Вы двое знакомы друг с другом? – Орсо перевел взгляд со своего старого телохранителя на старого знаменосца. Пожалуй, они были одного возраста, но помимо этого вряд ли можно было найти более непохожих людей. – Мы вместе сражались в битве при Осрунге, – ответил Танни, принимаясь сдавать. – Ну что значит сражались. Он сражался. Я-то просто сидел рядом. – Я тоже там сидел! – сообщил Желток, подняв палец. – Точно, паренек, сидел. И даже в этом ты умудрился напортачить. Желток ухмыльнулся: – Если я в чем-то и хорош, так это в том, чтобы напортачить! – Слышал, вы приговорили Веттерланта к виселице, – заметил Танни, все еще метая карты. – Совершенно верно, – ответил Орсо. – Ужасное решение. – Все говорят, что он виновен, – вставила Хильди, которая сидела, скрестив ноги, на комоде между двумя большими подсвечниками в форме обнаженных женщин. – Еще как виновен, – подтвердил Орсо. – Так что же… вы должны были его отпустить? – Это тоже было бы ужасным решением. Желток непонимающе скривил лицо. Оно давно привыкло к этому выражению. – То есть… – Я попытался найти компромиссное решение: пожизненно посадить его в тюрьму, откуда он бы, скорее всего, втихомолку выбрался при первом удобном случае. – Компромисс – это всегда хорошо, – вставила одна из шлюх. Орсо взглянул на нее, подняв брови. Она зарделась и опустила взгляд к полу. – Так полагал и я, но оказалось, что это наихудший вариант из всех возможных. Я совершил роковую ошибку: попытался улучшить положение вещей. И к тому же еще поверил треклятому лорду Ишеру. – Он сгреб свои карты и начал их перебирать. – Для короля доступен лишь выбор из неправильных решений и ужасных последствий. Опять дерьмовая раздача. Еще хуже, чем предыдущая. – Всю жизнь только и делаешь, что пытаешься распознать лучшее из худшего в сплошном тумане лжи, глупости и недостоверной информации. – Напоминает армию, – заметил Танни. – Жаль, что вы сперва не пришли ко мне. Я бы сразу вам сказал, что Ишер – змея. – Надо бы сделать тебя членом Закрытого совета. – Орсо мгновение помедлил, глядя в свой бокал. – Вообще-то, это не худшая из моих идей. – Верховный судья Танни! – хихикнула Хильди, и пара девушек тоже рассмеялись. Орсо показалось даже, что он услышал фырканье со стороны одного из рыцарей-телохранителей. – Польщен предложением, ваше величество, – натянуто отозвался Танни, – но выше капрала я подниматься не согласен. – Из Лео дан Брока вышел бы отличный король, как ты думаешь? – спросил Орсо. – Ну правда же? С такими-то плечами? – Он симпатичный, – заметила Хильди, стаскивая с головы свою старую солдатскую фуражку, из-под которой вывалилась копна спутанных светлых кудряшек, и тут же натянув ее обратно. – Он очень симпатичный, – подтвердила одна из девушек, и остальные согласно закивали. – И смелый, – задумчиво проговорил Желток. – Очень… мужественный. – Но опрометчивый, – пропищал Горст. Орсо удивленно повернулся к нему. Это было, наверное, первый раз, когда он слышал, чтобы Горст по своей воле вступил в разговор. Тот пожал плечами, слабо звякнув доспехом: – Королю нужна холодная голова. И он нахмурился, снова принявшись оглядывать комнату. Повернувшись к столу, Орсо обнаружил, что над ним склонилась мадам: ходячий взрыв густого парфюма и практически жидкой, испещренной прожилками груди. – Могу ли я предложить… вашему августейшему величеству… – Она принялась рисовать пальцем на столешнице волнистую линию, что, вероятно, должно было каким-то образом его возбудить. – …Что-нибудь особенное? Орсо вздохнул: – В плане потрахаться? – Это то, чем мы здесь занимаемся. Девушка, восхвалявшая достоинства компромиссов, обратила к Орсо слегка отчаянную улыбку. У него поникли плечи. – Знаете, я даже не уверен, что у меня получится. Дело не в вас – не в ваших девушках. Дело во мне. Простолюдины, дворяне, Старикланд, Инглия, Срединные земли – все меня просто ненавидят! – Кажется, в Вестпорте все же решили, что вы им нравитесь? – спросила Хильди. Орсо не обратил на нее внимания. В его нынешнем настроении ему нужно было слышать только плохое. – Вот уж воистину Союз! Объединенный общей нелюбовью к своему королю. – Для этого короли и существуют, – сказал Танни. – Что вверху, что внизу, нам всем нужен кто-то, кого можно во всем обвинить. – А мне тогда кого винить? – вопросил Орсо. – Кого захотите, – пробормотал Желток, хмурясь в свои карты. – Вы же король. – Что Закрытый совет, что Открытый, даже мальчишка, который выносит мой чертов ночной горшок, – не удивлюсь, если все они думают, что я просто… – Да какое кому дело до того, что они думают? – заорал Танни, рывком подавшись вперед и тыча в Орсо чубуком трубки. – Главное, черт побери, чтобы они повиновались! Ты король, парень! Не я, не Желток, не Лео-мать-его-дан Брок! Ты! И, наверное, у того, чтобы быть королем, есть свои минусы, но поверь мне, бывают работы и похуже! – Ха! – хмыкнула одна из девиц, поправляя свой корсет. – Эта твоя треклятая жалость к себе! Это было забавно, пока ты был кронпринцем, но королю, мать твою растак, это совсем не к лицу. – Танни попытался затянуться, обнаружил, что трубка погасла, и сердито выбил пепел прямо на столешницу. – Возвращайся в свой дворец и принимайся за дело! Нам тебя, конечно, будет не хватать, но этим милым дамам нужно зарабатывать себе на хлеб, а ты отпугиваешь посетителей. Воцарилось долгое молчание. Орсо обвел взглядом комнату. У всех – у девушек, у рыцарей, у мадам, у Хильди с Желтком, даже у Бремера дан Горста – на лицах было одинаковое выражение: губы плотно сомкнуты, а глаза широко раскрыты. Выражение, которое явно говорило: «Я не могу поверить, что он это сказал, но это несомненно следовало сказать». – Понимаю. – Орсо бросил свои карты на стол и встал, лишь слегка покачнувшись. – Горст, мы возвращаемся во дворец. Хильди, проследи за тем, чтобы всем заплатили за потраченное время, хорошо? Она нахмурилась: – Вы уже должны мне шестьдесят… – Думаю, мы оба знаем, что я всегда плачу свои долги. – Правда? – Я поговорю с лордом-канцлером и прослежу, чтобы тебя вписали в бюджет. Как тебе такой вариант? Когда рыцари загрохотали вниз по лестнице, выходя на улицу, Орсо наклонился ближе к Танни: – Спасибо тебе, капрал. Не поднимая головы от своих карт, Танни ворчливо кивнул: – Обращайтесь, ваше величество.Любимица трущоб
– Доброе утро, ваша светлость, – сказал Лео, выходя на балкон. – Доброе утро, ваша светлость, – отозвалась Савин. Он уселся напротив нее за накрытый к завтраку стол и осторожно вытянул ногу. Савин слегка поерзала, стараясь не показывать собственного неудобства. Конечно, если в корсете приятно находиться, это значит, что он не выполняет свои функции, но у нее уже начинал ощутимо выпячиваться живот. Савин стала гораздо мягче с тех пор, как перестала фехтовать. Однако стоило ей почувствовать в руке клинок, как ей тут же вспоминался Вальбек. Как она потной ладонью стискивала рукоять, лихорадочно пытаясь выломать неплотно пригнанную доску, а люди за дверью вопили, жаждая ее крови… – Итак… – Лео нахмурился, глядя вдоль Прямого проспекта, с утра пораньше уже кипевшего жизнью. Потом издал беспомощный смешок. – Значит, мы женаты. Изгнав из головы отвратительные воспоминания, Савин подняла руку с новеньким кольцом, которое ей сделали на заказ. Утешительно-гигантских размеров камень блеснул в лучах утреннего солнца. – Похоже на то. – И что теперь? – Я бы рекомендовала форель. – А потом? – Дай нам с Зури еще неделю, чтобы уладить мои дела здесь, – а потом в Инглию. – А там ты начнешь улаживать мои дела? – Там я буду помогать тебе улаживать твои дела. – И к тому же там, возможно, люди меньше заботятся о внешности, и Зури не придется так сильно налегать на шнурки ее корсета. – Пожалуй, будет лучше, если мы уедем до повешения Веттерланта. – Я бы и извинения его величеству тоже отложил подальше. Савин сделала гримасу: – Надеюсь, мои… прошлые отношения с королем не… – Если он настолько глуп, что позволил самой прекрасной женщине в Союзе проскользнуть у себя между пальцев, то мне его просто жаль. И Лео улыбнулся ей своей широкой, мальчишеской улыбкой, той, что превращала шрам на его щеке в небольшую морщинку. Савин поняла, что тоже улыбается в ответ, и даже не особенно притворяясь. – Это… очень любезно с твоей стороны – говорить так. – Только не думай, что так будет всегда. – Лео положил себе на тарелку кусок форели и пососал вилку. – Льстец из меня не очень-то. – О, я думаю, ты можешь преуспеть в любом деле, если возьмешься как следует. Лео улыбнулся еще шире: – Очень любезно с твоей стороны говорить так. – Ну я-то одна из лучших льстецов в Союзе, спроси кого угодно. Он рассмеялся и принялся за еду – и, в общем-то, на него было довольно приятно смотреть. Такой сильный, здоровый, симпатичный. Никаких следов вчерашнего гнева. За исключением, может быть, розоватой царапины, оставшейся на щеке от ее ладони. Похоже, у Молодого Льва бывали приступы дурного настроения, но быстро проходили, как грозовые тучи, набегающие на суровые северные долины и тут же уносящиеся прочь, вновь открывая небо сияющему солнышку. С таким материалом она могла работать. В конце концов, у кого не бывает дурного настроения? Савин сама пребывала в дурном настроении с тех самых пор, как вернулась из Вальбека. На балкон вышел Гарун, с трудом протиснувшись в дверь – для этого ему пришлось свести вместе свои огромные плечи. – Леди Савин, к вам пришел Спиллион Суорбрек. Несколько месяцев, проведенных в Адуе, и у него уже почти не осталось акцента. – Спасибо, Гарун, ты сокровище. Пришли его сюда. Лео нахмурился ему вслед: – Не уверен, что твои слуги хорошо приживутся в Инглии. – Инглии придется просто свыкнуться с ними. Гарун и Рабик – братья Зури, и это одни из самых усердных, добросовестных и надежных людей, которых я знаю. Гарун раньше служил офицером в императорской армии, если не ошибаюсь, а Рабик творит настоящие чудеса с лошадьми. Что касается Зури… – Зури была для Савин самым близким человеком, и одна мысль, что ей где-то могут быть не рады, вызывала у нее желание растереть это место в порошок. – Она просто незаменима. Если ее не будет, мои деловые интересы пострадают больше, чем если не будет меня. Я готова без сомнений доверить ей наши жизни. Лео потыкал вилкой рыбу. – Просто мне кажется, что в Адуе в последнее время уж больно много коричневых лиц. – Слишком много для чего? Эти люди усердно трудятся. Они приносят нам достаток, свежую энергию и новые идеи. Среди них много замечательных, творческих людей. Отличных инженеров. И в любом случае, как ты предлагаешь их остановить? Сделать страну менее процветающей? Лео не выглядел убежденным. Он был не из тех людей, кого трогают доводы рассудка. – Не знаю, не знаю, – проворчал он. – Мы воевали с гурками. – А ты воевал с северянами. И тем не менее у тебя на Севере множество отличных друзей. Судя по виду, Лео даже немного оскорбился: – Северяне вообще-то бывают разными, знаешь ли. Послышался треск ткани, и Суорбрек вывалился на балкон, слегка запутавшись в портьерах, но мужественно преодолев препятствие. Он только что вернулся из очередного путешествия в Дальние Территории, о чем недвусмысленно сообщала растительность на лице, достойная бесстрашного искателя приключений. – Ваша светлость, – пропел он, обращая к Савин церемонный поклон. – Вы выглядите настоящей богиней, как и всегда! – Мастер Суорбрек! Как прошла ваша последняя вылазка на дикий Запад? – О, множество диковинных событий и куча опасностей! Я мог бы рассказать такое, чему изнеженные жители Адуи просто не поверят! Савин первой отказалась бы ему верить, поскольку знала из надежного источника, что Суорбрек по прибытии в Ростод практически не вылезал из гавани и платил одному из скаутов, чтобы тот носил его одежду во время поездок по равнинам – таким образом она приобретала в должной степени бывалый вид к его возвращению. – Позвольте познакомить вас с моим мужем: Лео дан Брок. – Ваша светлость! – Суорбрек отвесил еще более изысканный поклон. – Невероятная честь – быть представленным герою битвы под Красным холмом и победителю Большого Волка! – Я не люблю об этом говорить, – жестко отозвался Лео. Суорбрек моргнул, слегка приоткрыв рот. Лео расхохотался: – Да я только об этом бы и говорил, черт побери, будь моя воля! – Он ухватил руку Суорбрека и так энергично встряхнул, что едва не сбросил злополучного писателя с балкона. – Кажется, мне как-то раз довелось побывать в вашем кабинете. Если Суорбрек и подозревал, для чего используется его кабинет, то, надо отдать ему должное, ничем этого не показал. – Мое скромное жилище всегда к вашим услугам, так же как и мое скромное перо. – Насчет последнего у меня была идея, как его применить, – сказала Савин, носком туфли подталкивая стул поближе к Суорбреку. – Дело в том, что имя «Глокта» несет на себе… некоторое пятно. – Это славное имя, но я понимаю, что имеет в виду ваша светлость. У него действительно есть привкус… – Пыток? – предположила Савин, вызвав у Суорбрека смущенную улыбку. – Зато имя «Брок» несет совершенно другие коннотации, – продолжал писатель. – Героизм, патриотизм, ура-ура! Кстати, ваша светлость, вы не задумывались об издании своей биографии? Лео остановился, не донеся вилку до рта. – Мне двадцать два года. Надеюсь, я еще успею совершить пару достойных дел до конца своей жизни! – О, несомненно, славные победы, одержанные вами до сих пор, – всего лишь прелюдия, но для публики будут представлять огромный интерес даже первые один-два тома… – Мое имя, – напомнила Савин. – Ах да! Приношу свои извинения, новые идеи так и кишат, их необходимо постоянно ставить на место! Проклятие артистического темперамента. И далеко не единственное, на ее взгляд. – Савин дан Глокта занималась бизнесом, – принялась объяснять она. – Ей была необходима репутация женщины умной, безжалостной, решительной, твердой как кремень… – Инвесторы должны были ей доверять, партнеры – уважать, должники – бояться, – подхватил Суорбрек. – Понимаю… А Савин дан Брок, леди-губернаторша Инглии, должна быть… женщиной, близкой к народу? В которой здравый смысл уравновешивается душевной теплотой и великодушием? Которая неустанно трудится ради общего блага? Карнсбик всегда говорил, что подозревает в Савин скрытое великодушие. Возможно, настало время выставить его на всеобщее обозрение. – Что вы скажете о серии очерков, где бы описывалась моя благотворительная деятельность в районе Трех Ферм? Только не слишком прямолинейно, вы понимаете? – Подтекст – мое все! – заверил Суорбрек. Он откинулся на спинку стула и принялся разглядывать деревья в саду, словно на их ветвях зрели сочные откровения. – Было бы очень кстати, если бы нам удалось найти момент какой-то искренности. Надеюсь, вы не сочтете меня неделикатным, если я предложу, чтобы мы… использовали опыт ваших переживаний во время восстания в Вальбеке? Савин ощутила мгновенный прилив тошнотворного страха, и тут же – укол досады на собственную слабость. Всего-то понадобилось упомянуть это место, чтобы ее сердце начало колотиться, во рту появился кислый привкус, а по спине вверх пополз знакомый щекочущий холодок. – Что вы имеете в виду? – спросила она севшим голосом. – Ну вы ведь жили там среди простого народа. – (Тесное жилище Броудов, постель из тряпья, крики, доносящиеся из-за вспученных стен.) – Делили с ними ежедневные тяготы. – (По колено в холодной реке, в глотке саднит от дыма, бесконечно наполняемые ведра, чтобы гасить пожары, которые не могут быть погашены.) – Голод. – (Очереди за овощными очистками, и хорошо, если их удастся добыть.) – Опасности. – (Группы бандитов, бродящие под окнами, пронзительные вопли в ночи.) – Нужду. – (Ее сиплое дыхание, когда она ползла под станками, оставляя кровавые пятна на полу…) – Разумеется! – гаркнула она, стиснув край стола так, что побелели костяшки. – Момент искренности! Если Суорбрек мог извлекать из дерьма алмазы – удачи ему. Куда, черт побери, она засунула свою жемчужную пыль? – История личностного роста, – продолжал размышлять писатель. – Встреченных опасностей и выдержанных испытаний. Женщина, рожденная в привилегированном классе, прошедшая сквозь огонь борьбы к пониманию тяжелого положения простых людей… Он испустил удовлетворенный вздох. – Захватывающе!.. Вы слышали о Карми Грум? Она сделала несколько скетчей для моей «Жизни Даба Свита». Одна из лучших художников в Адуе, но не пользуется чрезмерно большой популярностью, поскольку… – Поскольку она женщина. – Вот именно. Несколько гравюр поистине могут вдохнуть в очерк жизнь! Слова очень могущественны, но изображение идет в обход разума и говорит с сердцем напрямую на его языке. Савин прищелкнула пальцами: – Решено. Мы можем посетить Три Фермы этим вечером. – После того как они с Зури вычислят самую минимальную цену, за которую может быть куплена репутация благотворительницы. – В таком случае я сейчас же займусь необходимыми приготовлениями! – воскликнул Суорбрек, вскакивая со стула. – Ваша светлость! Ваша светлость! Прошу, подумайте все же насчет биографии. И он нырнул обратно в комнаты. – Итак… вот это был тот самый прославленный писатель? – спросил Лео. – Такой отважной растительности на лице я еще не видел ни у кого. – И тем не менее он самый отъявленный трус во всем Союзе. – Наверное, если бы он был храбрым, ему не понадобилась бы такая храбрая растительность. – Но если бы храбрыми были все, что бы делало тебя таким особенным? – Ну как же. – Он снова улыбнулся ей своей мальчишеской улыбкой. – Я ведь женат на самой умной женщине в Союзе! – Прекрати, – отозвалась Савин, тоже улыбаясь и наклоняясь к нему. – В смысле, продолжай. – И продолжу! Но… очерки? – Вот именно. – И гравюры? – Язык сердца! – Неужели ты действительно думаешь, что люди настолько глупы? – Дорогой мой… – Она наклонилась еще ближе и нежно поцеловала его, потом легко коснулась кончика его носа кончиком пальца. – На самом деле люди гораздо глупее!* * *
Город сомкнулся вокруг них, подобно повесе, погружающемуся все ниже в распутную жизнь, становясь все более недобрым, испорченным, больным и грязным. Высоко наверху – так высоко, что, казалось, никто никогда не сможет туда добраться, – между полуразрушенными постройками виднелась узкая щелка голубого неба. – Итак, мы вступаем в район Трех Ферм, – возбужденно шептал себе под нос Суорбрек, лихорадочно черкая в записной книжке. – Вероятно, самый печально известный из кварталов Адуи, некогда почти полностью выгоревший, затем оккупированный свирепыми гуркскими дикарями, а теперь погруженный в бесконечную ночь… нет, в нескончаемый сумрак – дымом мануфактур, а также в нравственную тьму, еще более непроглядную, в которой… что? В которой свет надежды полностью угас для тысяч его несчастных обитателей. …Можно ли здесь где-нибудь вставить слово «чахоточный», как вы думаете? – Как раз то слово, которое я пытаюсь вставить в каждое предложение, – отозвалась Карми Грум, высоко задрав каштановые брови. – Сам я не особенно много читаю, – сказал Лео вполголоса, наклонившись к Савин, – но мне это кажется малость вычурным. Та пожала плечами: – В наши дни это считается хорошим стилем. Он кивнул в сторону пары оборванных ребятишек, нагружавших лопатами конский помет в прогнившую тележку: – Что они делают? – Зарабатывают на жизнь. – Дерьмом? – Все, что для этого нужно, – это лопата и плохое обоняние. – Савин предприняла очередную тщетную попытку высвободить какое-то место под слишком тесным воротничком. – А хорошее обоняние здесь по-любому долго не выживает. – Держитесь ко мне поближе, ваши светлости, – предупредил Броуд. Он шел со сжатыми кулаками, угрожающе хмурясь в темные проулки. Тени были одной из немногих вещей, в которых здесь не было недостатка. Порой, в более узких местах, трудно было угадать, день сейчас или ночь. – Это не то место, где знатным людям стоит ходить в одиночку. Писателям с художниками тоже. – Не бойтесь! – воскликнул Суорбрек. – Там, в диких землях, я хорошо оценил, чего стоит надежный эскорт! – Где ты нашла этого человека, Броуда? – вполголоса спросил Лео. – В Вальбеке. Он и его семья пустили меня к себе. Я не сомневаюсь, что они спасли мне жизнь. – А теперь ты взяла к себе их, – с улыбкой заметил Лео. – Так, значит, у тебя все же есть сердце! – И даже щедрое, если верить моему другу Карнсбику. Но платить долги – это просто хороший тон в деловых кругах. К тому же Броуды – очень полезные люди. – Не сомневаюсь. Знаешь, что у него на руке? Татуировка лестничника. То есть первого, кто взобрался на стену при осаде. Самая убийственная работа, какая только есть в армии. А четыре звезды означают, что он проделывал это четыре раза. – Лео искоса взглянул на Броуда. – Да… он опасный человек. Савин вспомнила ту первую ночь в Вальбеке, когда он вышел в одиночку на шестерых сжигателей и втоптал голову их лидера в булыжную мостовую. Какой страх она тогда чувствовала. И какое облегчение. – Спокойно, – шептала Савин про себя. – Спокойно, спокойно, спокойно… – В наши дни мы живем в разобщенной среде, – продолжал бубнить Суорбрек, поправляя глазные стекла кончиком карандаша. – В расслоенном обществе, где богатые и бедные редко встречаются… Нет, погоди, «встречаются» это слишком слабо… Они миновали огромную трубу соляного завода, со стенами, черными от запекшейся сажи. Мухи жужжали вокруг конского трупа. Трое оборванных ребятишек играли в сточной канаве. Большинство зданий здесь были забегаловками, все прохожие – хотя бы наполовину пьяны или же настолько больны, что выглядели пьяными. Помимо пивных, им то и дело попадались ломбарды, где в грязных оконцах были выставлены печальные фрагменты разбитых жизней. – Расстояние между богатыми и бедными никогда не было настолько большим… Нет – пропасть никогда не зияла настолько глубоко! Однако нашлась женщина, отважившаяся навести мост через бездну! – Суорбрек восторженно хохотнул. – «Мост через бездну» – это отлично… Эта женщина, как лишь немногие другие среди богатых и знатных людей, готова выступить на защиту народа! Она, как лишь немногие другие, понимает их тяготы! Савин действительно их понимала. Однако, если уж действительно говорить об искренности, на самом деле она была рада, что больше не является одной из этих жалких призраков. Все, чего ей на самом деле хотелось, – это как можно быстрее вернуться обратно в свои дворцовые апартаменты, к своим заботливым слугам. Этот знакомый запах пота, мочи, сырости и гнили, смешанный с едким дымом от печей, было все труднее игнорировать по мере того, как они все дальше углублялись в угрюмый лабиринт узких улиц. Как странно, что запахи могут вызывать такие яркие воспоминания! Савин поняла, что держит в руке свою коробочку с жемчужной пылью, и усилием воли заставила себя затолкать ее обратно в рукав. Она свободна. Она в безопасности. Так она повторяла себе снова и снова. «Спокойно, спокойно, спокойно…» – Эти здания… – Лео поднял взгляд на просевшие злые пародии на архитектуру, теснившиеся со всех сторон, с ярко-зелеными пятнами сырости, облепившими разбитые водосточные желоба. – Земля сдается в краткосрочную аренду, поэтому для землевладельцев невыгодно строить крепко или чинить то, что было плохо построено. Люди живут в этих домах, пока они не развалятся на части. – Кто мог знать это лучше Савин? Ведь она сама владела десятками подобных зданий. – Но почему в окнах нет рам? – Жильцы в холодные месяцы выдирают их и пускают на топливо. – Во имя мертвых… Позади них Суорбрек продолжал строчить в своем блокноте: – Речь идет, разумеется, ни о ком другом, как о ее светлости… а точнее будет сказать, ее милости, ибо «милость» здесь самое уместное слово, друзья мои!.. Савин дан Брок! Жене Молодого Льва!.. Может быть, лучше «невесте»? – «Невеста» звучит более молодо, – согласилась Карми Грум, вытаскивая один из карандашей, воткнутых в беспорядочный узел волос на своем затылке, отчего половина прически упала ей на лицо. – В «невесте» чувствуется потенциал. – …Невесте Молодого Льва и новоиспеченной леди-губернаторше Инглии! Они добрались уже до самого сердца трущоб – немощеной площади с лужами стоячей воды, поверхности которых были покрыты густой накипью и разноцветными масляными разводами. С одной стороны стояло странное здание – очень старый низкий дом с провисающей, заросшей мхом крышей. – А это еще что? – спросил Лео. – Одна из трех ферм, – отозвалась Савин, – которые стояли здесь до того, как их поглотил город. – Трудно представить, что здесь могло что-то расти… Одна свинья завизжала на другую, и они принялись драться в куче отбросов. Кто-то выкрикивал пьяные оскорбления на языке, которого она не узнала. Дешевая дудочка безысходно высвистывала какие-то ноты, тонувшие в бессмысленной музыке паровых молотов в литейной через дорогу. Зури ждала их с Гаруном, Рабиком и двумя людьми Броуда. Она выстроила цепочкой самых жалких оборванцев, среди которых было множество темных лиц. Беженцы из развалившейся Гуркхульской империи, которые искали здесь безопасность и здравый смысл, но нашли лишь очень немного и того, и другого. – Спасибо, Зури, – сказала Савин, сглатывая тошноту. – Ты совершила настоящее чудо, как обычно. – Боюсь, с чудесамив этом месте туговато, – откликнулась Зури, хмуро разглядывая отчаянную процессию. Она напомнила Савин те очереди, в которых она стояла к одной из немногих работавших в Вальбеке водяных колонок. Долгая дорога обратно с тяжелыми ведрами, набивавшими синяки на ее икрах, вода плещет на ноги, плечи невыносимо ломит с каждым шагом… «Спокойно, спокойно, мать твою, спокойно…» Рабик бдительно держал ее кошелек, из которого Савин брала монеты и вкладывала их в грязные, мозолистые, искалеченные руки, руки с оторванными пальцами из-за неполадок с механизмами, руки детей и нищих, воров и шлюх. Лео с помощью Гаруна раздавал с тележки буханки хлеба, хлопая людей по плечам, качая головой в ответ на их благодарности, распахивая им свое переполненное сердце и изливая благопожелания. Савин не говорила ничего: боялась, что если она откроет рот, то затопит блевотой всю округу. – Смотреть, как леди Брок идет по этим темным улицам, – все равно что смотреть на свет лампы. Нет, не лампы – маяка! Освещающего для этих несчастных, заброшенных людей путь к лучшей жизни. Она – как луч солнца, пробившийся сквозь дым мануфактур. Да, она дает людям хлеб, она дает людям поддержку; она, не скупясь, раздает людям деньги – но самое ценное из всего это то, что она дает людям надежду! – Очень хорошо, – пробормотала Карми Грум, перебегая взглядом от одного участка сцены к другому. Она снова закрепила волосы при помощи зажима со своего планшета и начала делать наброски. – Не правда ли? – отозвался Суорбрек. – Однако все это окутано тайной, необходимо подчеркнуть этот момент. Мы совершенно случайно натолкнулись на сцену ее анонимной благотворительности! Она бы залилась румянцем, если бы узнала, что об этом говорят. Ибо она – само воплощение скромности… или сдержанности? Сдержанности или скромности? – На мой взгляд, одно другому не мешает. – Это вот так было в Вальбеке? – спросил у нее Лео вполголоса. – До мятежа, может быть. Потом стало хуже. Мы рылись в кучах отбросов, ища что-нибудь, что можно съесть. – Что мы можем для них сделать? Черт, надо было мне принести свой кошелек! Я все равно им никогда не пользуюсь. Он действительно был великодушным человеком. У нее вызвала странную радость мысль о том, что такие люди существуют. Великодушным, но не слишком умным. Их помощь этим людям была монеткой, брошенной в озеро. Может быть, она поднимет какую-то рябь, но эта рябь моментально исчезнет, словно ее и не было. Хлеб будет проглочен в один укус. Деньги будут просажены на выпивку и шелуху, на мгновение сладкого забытья. В лучшем случае, возможно, какая-нибудь невзрачная фамильная безделушка будет временно возвращена из заклада. – …Которая, ввиду ее милосердия… нет, лучше самоотверженности… ввиду ее несравненной самоотверженности и милосердия стала известна среди простого люда Адуи под именем… хм-м… Маленькая побродяжка с лицом, сплошь покрытым какой-то сыпью и струпьями, во все глаза смотрела на Савин снизу вверх, пока та вкладывала в ее ладонь монету. Савин чувствовала, что задыхается, словно свинопас, сдавленный со всех сторон голодными свиньями. – Сколько вам еще нужно времени? – резко спросила она. – Уже почти все, – ответила Карми Грум, сосредоточенно морща над рисунком конопатое лицо. – Может быть, благодетельница? – размышлял Суорбрек. – Благодетельница Трех Ферм? – Слишком сухо. Из открытой двери литейной вырвался фонтан искр, и Савин вздрогнула. В этом вонючем полумраке она чувствовала себя запертой в ловушку – почти так же, как в Вальбеке. Надо было поскорее выбираться отсюда. – Э-мм… святая? – Суорбрек высоко поднял брови. – Святая из кварталов бедноты? – Слишком религиозно. Мы же не в Гуркхуле. – Верно! Мы в трущобах Адуи, а их ни с чем не спутаешь… Девочка с покрытым сыпью лицом ухватилась за юбку Савин. Возможно, она пыталась удержать единственное проявление доброты, виденное ею за всю жизнь, какой бы фальшивкой оно ни было. Лео смотрел на эту сцену со слезами на глазах. Если они останутся здесь еще ненадолго, он, чего доброго, решит удочерить эту прилипалу. Испачканная кожа Савин чесалась, словно по ней ползали насекомые. Больше всего ей хотелось пнуть надоедливую девчонку, столкнуть ее в канаву. Невероятным усилием воли она сумела удержать пришпиленную к лицу улыбку, пока Рабик мягко отлеплял от ее платья грязные пальчики. – Как насчет… – Карми Грум прищурила глаза, наблюдая эту сцену и задумчиво почесывая нос кончиком карандаша. – «Любимица… трущоб»? – О, моя дорогая! – Суорбрек огромными глазами посмотрел на набросок Карми, потом на Савин, потом поднял руки так, словно примерял раму на картину, изображавшую ее вместе с этой отчаявшейся сироткой, цепляющейся за ее ноги. – Вам следовало бы стать писательницей!Мертвое дерево, новые побеги
Когда Рикке вернулась в Уфрис, было солнечное весеннее утро. Прежде она чувствовала прилив теплых чувств, проходя через эти изъеденные непогодой ворота, слыша крики чаек и людской гомон, ощущая запах моря. Прежде она собирала радостный урожай улыбок и приветственных взмахов рукой по дороге к отцовскому замку. Вон идет Рикке – она безумна, как щит, сделанный из хлебных крошек, но мы ее все равно любим. Возвращается домой… Во имя мертвых, как ей тогда было необходимо это чувство! Однако все изменилось с тех пор, как она сходила к запретному озеру, и не только потому, что ее правая сторона служила для нее постоянным источником удивления. Левая тоже была полна грустных сюрпризов. Люди, которых она звала друзьями, пялились на нее как на ходячего мертвеца, когда она проходила мимо, норовили улизнуть и не встречаться взглядами с ее единственным глазом. На лицах, которые раньше ей улыбались, теперь был испуг, шок и даже отвращение. Одна женщина, которую Рикке прежде никак не могла заткнуть – та любила поговорить о погоде, – при виде ее загнала своих троих ребятишек в дом и захлопнула дверь. До этого момента она еще пыталась обмануть себя, убедить, что все постепенно вернется обратно к норме, по крайней мере в той степени, в какой позволяла ее жизнь. Однако стоило сделать пять шагов в пределах города – и стало ясно, что отныне никто не посмотрит на нее так, как смотрел прежде. Это было больно, но Рикке не собиралась этого показывать. Она запрятала свои чувства поглубже, как положено взрослым, и попыталась идти так, как ходила Савин дан Глокта: плечи назад, подбородок вперед, никаких извинений ни перед кем. Словно Уфрис принадлежит ей и этим ублюдкам позволено здесь жить только потому, что у нее сегодня хорошее настроение. Не давая своей понимающей полуулыбочке соскользнуть, она наклонилась к Трясучке: – Что, я так плохо выгляжу? – Лучше, чем я, – отозвался он, не слишком ее вдохновив. – Ничего, привыкнут, – сказала Изерн. Грязная неопрятная девчонка с грязной неопрятной собачонкой глазели на нее разинув рты, когда она шла мимо, – похоже, даже собака не могла оторвать от нее пораженного взгляда. – Люди могут привыкнуть практически ко всему, – сказала Рикке. – Вот и я о том же. – Рикке? Какой-то мальчуган стоял с большими круглыми глазами, позабыв про недоеденное яблоко в своей руке, устремив взгляд на ее лицо. Она присела на корточки и взлохматила его грязную шевелюру. – Ты малость изменилась, – сказал он, не переставая глазеть. – Угу. – Раньше ты была вся дерганая. Рикке подняла руку и вытянула ее – ровную, как линия горизонта между морем и небом. – Похоже, от этого я излечилась. – От улыбок ты тоже излечилась? – Ах ты нахальная козявка! Конечно, я еще могу улыбаться! Впрочем, когда она попробовала раздвинуть губы, ощущение в лице было странное: кожа на местах нанесенных татуировок еще не зажила. – Ты нормально видишь? – Этим глазом – вообще ничего. – Она подмигнула ему правым глазом. Ничего не изменилось. Она тяжело вздохнула, постояла немного, глядя на серое колышущееся море. – Зато второй видит лучше, чем прежде. Перед замком ее отца собралась толпа народу. Там вечно толклись люди, которые чего-то от него хотели – серебра, людей, одобрения, помощи. Всегда хотели больше, чем он мог дать. За эти годы они вытянули из него все эти вещи до донышка. Черствый спешил куда-то по мощенной булыжником дороге. Его седые волосы были растрепаны. Вот он приблизился настолько, что его старые слабые глаза смогли ее разглядеть – и застыл как вкопанный. – Черствый, – проговорила она, кивнув ему. – Рикке… – Он говорил так, словно боролся с тошнотой. – Ты, что ли? – Я самая. Просто постриглась. Какое-то время он молча смотрел на нее. – Рикке… Я должен кое-что тебе сказать. – Попозже. Сперва мне нужно переговорить с папой. – В том-то и дело… – В чем дело? – спросила она, широко распахивая двери замка. Она остановилась – и пошатнулась, не успев перенести вес на уже занесенную ногу. – О нет… И она рухнула на землю, как пугало, из-под которого выдернули шест. Кауриб предупреждала, что Долгий Взгляд не убережет ее от всех ударов в жизни. – О нет… Ее отец лежал на столе, со своим старым иззубренным мечом поверх груди. Его волосы и борода были белыми. Его лицо и руки были белыми. Его глаза были закрыты. – О нет… Все молча смотрели на нее, когда она встала и пошла вперед, бесшумно расступаясь перед ней, словно перед зачумленной. Рикке остановилась возле стола и поглядела вниз. Ей показалось, что она различила на губах отца тень улыбки. – Он слишком редко улыбался, – прошептала она. – Да уж, – отозвался Трясучка тихо, как бы про себя. – Времена были не те. – Но он сделал все, что только смог. – Никто не справился бы лучше, – сказала Изерн и глубоко вздохнула, длинно и хрипло выпустив воздух. – Обратно в грязь. Рикке тронула щеку отца кончиками пальцев. – Наконец-то мир, а, папа? – шепнула она, и в ее правом глазу защекотало, защипало, и оттуда полилась влага. Пускай он больше не видел, но плакать он все еще мог. Левый глаз, однако, остался сухим.* * *
Гринуэй резко осадил коня и соскользнул с седла, но в спешке запутался ногой в стремени и едва не упал. – Ищейка помер! – завопил он. Молчание. Лишь порыв ветерка взметнул опавший цветок, уронив его на дорогу. Молчание. Все ждали, как примет новости Стур, чтобы потом принять их так же, как он. Наконец молодой король запрокинул голову и взревел от хохота – и словно получив разрешение, все тоже начали пересмеиваться. Все, кроме Клевера. У него не было настроения. – Как там говорил Шама Бессердечный? – спросил Стур, вытирая влажные глаза. – Хорошая новость может быть только одна: мертвые враги. Ну что ж, похоже, эти жалкие ублюдки присоединятся к Северу раньше, чем мы надеялись, а, Клевер? – Я делаю яичницу из тех яиц, что у меня есть, мой король, а не из тех, что еще на дереве. – Верно подмечено, Клевер, верно подмечено! – Стур ухмыльнулся своей волчьей ухмылкой и натянул на плечи волчий плащ, резко хлопнув тканью. – Не стоит оставлять ничего на волю случая. Мы отправимся прямиком в Уфрис! Выразим свои соболезнования – ну или что придется. А потом поговорим с Окселем. Посмотрим, как обстоят дела. – Оксель там, – подтвердил Гринуэй. – Я его видел. – Ну и чудесно! – Стур с шелестящим звуком потер ладони. – Сейчас самое время. «Благоприятный момент», так это называется, а, Клевер? – Назвать-то можно как угодно, – промолвил тот вполголоса. – А что насчет Красной Шляпы и Черствого? – Да, они были там, все такие бледные и печальные. И я слышал, что дочка Ищейки тоже… – Ха! Ты слышишь, Клевер? Мы наконец-то догнали эту маленькую сучку! Это будет весело. Нет ничего милее, чем когда хорошенькая девчонка плачет, верно? Что тут можно было ответить? В Уфрисе сияло солнце, но в городе царило уныние. Ищейку любили как немногих других, и похоже на то, что его дочка была не единственной, кто чувствовал, что потерял отца. Люди выстроились цепочкой, чтобы попрощаться, с погребальными дарами в руках. Стур прошагал вперед всех с ухмылкой на лице, упиваясь их хмурыми взглядами и их ругательствами. Он был из тех людей, что любят, когда их презирают. Они считают людскую злобу за золото – хватают ее где только можно, сваливают в кучу и бережно хранят. Стур пока еще не понял, что ненависть – единственное, что никогда не иссякает. Внутри замка собралось довольно много народу. Названные разоделись в лучшие наряды, золото и драгоценные камни поблескивали в сумраке на шлемах и рукоятках мечей. Оксель был здесь, как и ожидалось, а также Красная Шляпа и Черствый, смотревшие друг на друга почти с такой же ненавистью, как на Стура. Коул Трясучка тоже присутствовал, хотя единственным его украшением был кроваво-красный камень на мизинце, а единственное, что на нем блестело, – это его металлический глаз. Изерн-и-Фейл сидела на ступеньке, медленно жуя, положив поперек коленей длинное копье, и когда Стур вошел в дверь мимо нее, она произвела долгий всасывающий звук сквозь дырку в зубах, который говорил о ее презрении громче, чем любые слова. В этом зале было много оружия, а также много скорби и гнева, так что Клевер сразу же проверил, сколько в помещении выходов. Когда умирает великий человек, тем, что остались, всегда нужно какое-то время, чтобы сообразить, кому теперь выгоднее всего быть верным, и в промежутке весьма высок риск кровопролития. Ему не раз доводилось видеть, как одни похороны превращаются в несколько. Сам Ищейка, весь бледный, лежал на длинном столе с изрубленным щитом под ногами. Луч света падал на него из дымового отверстия, придавая сцене оттенок драматизма. Над ним, укрытая тенью, спиной к двери стояла какая-то женщина. Ее рыжевато-каштановые волосы были коротко острижены, отчего шея казалась очень длинной и очень тонкой, с резко выступающими сбоку синими венами. Стур вступил в молчащий зал, клацая металлическими носками сапог. – Я просто не мог не выразить свои соболезнования! – провозгласил он тоном, исполненным презрения, явно давая понять, что ему, как обычно, наплевать на чувства всех людей, кроме своих собственных. Женщина обернулась – и луч света упал на ее улыбающееся лицо. Стур неуверенно шаркнул ногой и остановился, а за ним и его люди. Дюжина воинов, не упускающих случая похвалиться своей храбростью, при виде нее встали как вкопанные – и Клевер едва ли мог их винить. – Во имя мертвых… – пробормотал Гринуэй, нервно отступая назад и чуть не споткнувшись о собственный меч. – Король Севера! – Она восторженно воздела руки. – Какая радость! Ворота Уфриса открыты для тебя, даже несмотря на то, что в последний раз ты сжег здесь все дотла, а? А? С-с-с… Последнее она прошипела сквозь зубы, брызжа слюной. Ходили слухи, что дочка Ищейки – ведьма. Что у нее Долгий Взгляд. Клевер относился к ним не слишком всерьез. Теперь, однако, сомневаться было трудно. Она так исхудала, что ее лицо напоминало череп, туго обтянутый кожей, сквозь которую, казалось, можно было видеть кости. Вокруг левого глаза, на лбу, на щеке, на переносице кожа была красной, раздраженной и покрытой струпьями. Клевер подумал, что из них двоих – дочки и отца – отец, пожалуй, выглядит поздоровее. – Клянусь мертвыми! Что с тобой стряслось? – пробормотал Стур, по всей вероятности озвучивая мысли всех присутствующих в зале. – Одна колдунья сказала, что может сделать меня более обыкновенной, – отозвалась Рикке. – Или сделать совсем уж чудной. Угадай, что я выбрала? Она не спеша подошла к нему: костлявые плечи откинуты назад, костлявый подбородок выпячен, и в сочетании с этим измочаленным лицом и этой змеиной, враскачку, походочкой, и этой дружелюбной ухмылкой, и этими совершенно безумными глазами картина была воистину более чем обескураживающей. – Я побывала в Высокогорье. Навестила там одно озеро. – Она помахала рукой, и руны, подвешенные на ремешках вокруг ее тощего запястья, застучали и загремели. – Отличные места, но вода пока еще холодновата, а, Изерн? Ноги мерзнут. Изерн-и-Фейл, без сомнения, привыкшая быть самым странным персонажем почти в любой компании, в сравнении с ней неожиданно показалась почти обыденной. – Я не купалась, – откликнулась она, сплюнув на пол сок чагги. – И зря. Это холод из тех, что сжигает все твои сомнения. Вся эта история, можно сказать… – Рикке распахнула глаза так широко, что казалось, будто они могут выскочить из ее обезображенного лица, – …открыла мне глаза! Я теперь могу видеть вас насквозь. Каждого из вас. И она засмеялась грубым, лающим смехом, словно оставила все свои чувства далеко позади. Конечно, добавляло впечатлений и то, что она смеялась на отцовских похоронах. Стур отвернул лицо в сторону, когда она подошла ближе, словно стоял против сильного ветра. Ее правый глаз весь распух, раздувшиеся веки были в разноцветных синяках, на весь белок разлилось огромное красное пятно, а зрачок съежился до молочно-белой точки. Зрачок второго глаза зиял, широкий и черный, и Клевер увидел, что раздраженная, покрытая струпьями кожа вокруг него испещрена какими-то знаками. Паутина черных линий и букв, кругов и символов, настолько тонкая, что казалось, будто человеку неподвластно такое нарисовать. Клевер никогда в жизни не видел ничего более похожего на ведьминскую работу, и воины тоже забормотали и заерзали – дюжина здоровенных мужиков в страхе пятилась назад от одной-единственной девчонки, тощей словно березовый прутик. – Гребаная ведьма, – пробормотал один, пришедший из-за Кринны, делая перед грудью священный знак. – Надо бы ее сжечь. Рикке улыбнулась ему, указывая на него тонким пальцем: – Однако от огня умрешь ты! Она улыбнулась Гринуэю: – А ты от воды! Причем из-за того, что я тебе это сказала, все свои оставшиеся дни ты проживешь в страхе перед ручьями и лодками, колодцами и кружками, и каждая капля росы будет вызывать в тебе ужас. – Она погрозила ему пальцем: – Но вода все равно тебя найдет! Она будет просачиваться сквозь щели в твоей жизни, сколько бы ты ни пытался их замазать. Я вижу, как идет Великий Уравнитель, и с ним не заключить никаких сделок. Она уставилась на Стура, взялась за ожерелье из зеленых камней, которое на ней было, и потянула вниз, пока оно не превратилось в петлю, врезавшуюся в ее тонкую шею. – Но для большинства из вас это будет сталь. Не нужно Долгого Взгляда, чтобы это увидеть. – Она выпустила ожерелье и снова расхохоталась. – Оставайтесь! Вам всем здесь рады. Оставайтесь, и я расскажу вам еще! – Только не я, – пробормотал Гринуэй, которого стоило бы назвать Молочной Кожей, настолько он побледнел. Он вслепую побрел к двери, увидел возле порога ведро, подставленное под течью в крыше, и шарахнулся от него в сторону, потом кое-как выбрался на дневной свет. Остальные Стуровы молодцы недалеко от него отстали. Похоже, они получили от всего этого далеко не такое удовольствие, как обещал Стур. Сам Большой Волк задержался, окинув помещение мрачным влажным взглядом. – Мы еще вернемся! – рявкнул он. – Можешь проверить, если хочешь, ведьма! И, протолкнувшись мимо Клевера, вышел из зала. – Как грубо! – Рикке перевела взгляд обоих глаз, бледного и красного, на Клевера: – Тебя я знаю. – Мы встречались однажды, – ответил он. – В лесу. И она сильно изменилась с тех пор, как та жилистая, худая как щепка девчонка рухнула к его ногам. Было похоже, что ей пришлось пройти длинный и тяжелый путь, и очень извилистой дорогой. – Я помню, – сказала она. – Хочешь услышать о том, что будет, Йонас Клевер? – Вообще не очень-то. – Было непросто смотреть на нее, не отводя взгляда. Один ее глаз казался слишком мелким, второй – слишком глубоким. Но он заставил себя. – Я просто хотел сказать, что мне жаль твоего отца. Я его плохо знал, но был бы не прочь узнать получше. На Севере осталось мало людей, о которых можно было бы это сказать. – Почему бы тебе не остаться? – спросила она, поднимая бровь (вторую, похоже, сбрили после того, как закончили татуировку). – Мы могли бы поговорить о том, что будет. – А знаешь, я, пожалуй, был бы рад. – И это было правдой. Он бы предпочел остаться здесь, с ведьмами и мертвым телом, чем возвращаться обратно к Стуру и его ублюдкам. – Но я тот, кто я есть. У Сумрака была сила. Теперь, когда Ищейка вернулся в грязь, – даже больше, чем прежде. А Клеверу надоело защищать тех, кто проигрывает. Так что он кивнул Изерн-и-Фейл, кивнул Рикке и развернулся к двери. На его пути стоял Трясучка, поблескивая в полутьме металлическим глазом. – И все же нам есть о чем поговорить. – Это верно. – Клевер подумал, не похлопать ли Трясучку по руке или что-нибудь в этом роде, но, судя по виду воина, он бы вряд ли оценил по достоинству такой жест. – Больше, чем когда-либо. И он вышел.* * *
Когда Ищейку возвращали в грязь, накрапывал дождь. Легкий и редкий, словно бы пропитывающий весь мир. Мягкий, как девичий поцелуй, как сказал бы он сам. Почему-то это казалось подходящим к случаю. Чаячьи крики, шум моря, печальные голоса звучали приглушенно. Все было приглушенным, словно весь мир завернули в саван. Когда человек возвращается в грязь, обычно над ним говорят несколько слов. Говорит его вождь или кто-нибудь из родственников. Какой он был хороший человек, какой сильный, какой храбрый. Как его будет не хватать тем, кто остался прозябать здесь. Сегодня, казалось, у каждого человека в Уфрисе было что сказать. Маленький садик позади замка был забит людьми, стоявшими плечом к плечу, скорбящие рассыпались по мокрым аллеям вокруг. Один за другим они подходили к свежевырытой могиле, чтобы по очереди сказать то, что хотели, пока весь участок не оказался истоптан сапогами и не стал напоминать одну большую могилу. У каждого была какая-то история: об оказанной помощи, о мудром совете, о храбром поступке, придавшем храбрость им самим. Тихие слова, облачка пара от дыхания. Слезы, теряющиеся в мороси. Они говорили, что он был лучшим из своего сорта. Последним прямым и честным человеком. Ближайший друг Девятипалого, худший враг Черного Доу. Дрался за Бетода и дрался против Бетода, прошел весь Север вдоль и поперек. Красная Шляпа проорал историю о Битве в Высокогорье. Оксель пролаял другую, про осаду Адуи. Черствый рассказал о Битве при Осрунге. Народ переговаривался, повторяя известные имена – Кернден Зоб, Виррун из Блая, Кейрм Железноголовый, Глама Золотой… Черствый, с седыми волосами, налипшими на пятнистую макушку, начал тихим, скрипучим голосом, но к концу он метал глазами молнии и гремел как гром, рассказывая о великих деяниях, совершенных в долинах прошлого. Старики снова становились молодыми в огне этих воспоминаний, пускай хотя бы на минуту. Потом к могиле шагнул Трясучка, положив одну руку на серую рукоять своего серого меча, а второй откидывая волосы со своего обезображенного шрамами лица, и заговорил своим хриплым полушепотом: – Кое-кто здесь имел несчастье знать меня в давние времена. Прежде я был… – На мгновение он потерял слова и стоял молча, стиснув зубы. – Все были моими врагами, и первым из них был я сам. Я потратил все мои шансы и не заслуживал еще одного. Но Ищейка мне его дал. В жесткие времена легко самому стать жестким. Но здесь перед нами человек, который всегда искал в людях лучшее. Не всегда находил, но не бросал поиски. Он не тратил времени, начищая свое имя до блеска. Не пел песен о самом себе. Ему это и не требовалось. Каждый мужчина и женщина на Севере знали, чего он стоит… Возвращайся в грязь, Ищейка. – И он медленно кивнул, глядя вниз. – Такое чувство, что лучшее в нас отправляется в землю вместе с тобой. После этого наступило молчание. Тяжелое молчание. Изерн положила руку на плечо Рикке – рука в кои-то веки была мягкой, нежной, как этот дождь. – Хочешь сказать что-нибудь? Это не обязательно. – Да, – отозвалась Рикке. – Хочу. И она проскользнула между людей, стоявших с мокрыми глазами, к изголовью могилы. Для него выбрали хорошее местечко. В саду, который он всегда мечтал обустроить как следует. С видом на город, за который он столько лет сражался. С видом на море. Ему бы понравилось, если бы рядом с ним лежали его друзья, подумала она. Но их одинокие могилы были рассеяны по всему Северу, там, где они погибли. Такова жизнь воина. Какая жизнь, такая и смерть. Она подняла голову, увидела обращенные к ней печальные лица, ожидающие, пока она скажет что-нибудь, что стоит услышать. – Дерьмо, – хрипло выговорила она, тряхнув головой в сторону этой кучки земли. Она помогала наваливать на него эту землю. Вот она, темно-бурая в складках ее ладоней, черная под ногтями. И все же она не могла поверить, что он там, внизу; что он не выйдет с улыбкой из толпы, чтобы сказать свое последнее, самое лучшее слово. – Гребаное дерьмо. Она длинно, солоно шмыгнула носом и утерла сырость со слепой стороны своего лица. – Было здорово слушать вас всех. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась дрожащей и жалкой. – Столько историй… Столько тяжести он брал на свои плечи, от каждого по чуть-чуть. Что удивляться, что под конец он был такой сгорбленный. Что удивляться… Теперь, пожалуй, нам всем придется тащить свои тяжести самим. Или, может быть, хоть немного разделить общую тяжесть между нами. Люди запереглядывались. Кое-кто взялся за руки. Впрочем, она не знала, надолго ли останутся между ними эти дружеские чувства. Скорее всего, не надолго. – Столько битв… – У нее сорвался голос, стал хриплым, и ей пришлось прочистить горло, чтобы продолжать. – Столько великих имен, рядом с которыми он стоял. Против которых бился. Его история была историей Севера, на шестьдесят лет и больше. Послушать о его победах, так можно решить, будто он был последним из какой-нибудь расы великанов, но… Она невольно расплылась в улыбке. – Он был маленьким великаном, мой папа. Ему больше нравилось растить всякое, чем убивать. Правда, редко получалось – этот сад тому подтверждение. Он все собирался взяться за него как следует, когда будет время. Но он любил здесь сидеть, подставив лицо солнышку. Мог сидеть так часами, глядя на море. Надеялся, что с приливом могут наступить лучшие времена. Ей бы хотелось отыскать слова получше. Такие, которые бы как-нибудь связали вместе все то, чем он для нее был. Все, что она чувствовала, но никогда не говорила. Все пустые места, которые остались после него в мире. Но как можно уместить все это в промежуток между двумя вдохами? – Во имя мертвых, я гордилась тем, что я его дочь! Люди обычно говорят кучу всякого на похоронах, но даже его враги считали, что он лучший человек на всем Севере. – Она со всхлипом втянула воздух и тяжело выдохнула, чувствуя, как дрожит нижняя губа. – Вот и все, что я хотела сказать. Трясучка положил руку ей на плечо: – Хорошие слова, Рикке. Мало-помалу, шаркая ногами и свесив головы, народ принялся возвращаться к своим повседневным делам. Мало-помалу сад начинал пустеть. Рикке продолжала стоять, глядя в землю, жалея, что она не может видеть сквозь нее. Как бы ей хотелось сейчас раскрыть свой Долгий Взгляд и снова увидеть лицо отца! Но ее глаз оставался таким же холодным, как дождь, как море, как эта холодная земля. – Ты действительно видела их смерти? – спросил Черствый, наморщив лоб от беспокойства. – Большого Волка и его подонков? Ты действительно все это видела… своим Долгим Взглядом? Он нервно махнул рукой, показывая на ее татуированное лицо. – Я видела достаточно, – отозвалась Рикке. – Ну ты действительно задала им жару! Как они от тебя драпанули, будь здоров! – Ага, здорово. Кауриб была права: сила Долгого Взгляда заключалась не столько в том, что ты видишь, сколько в том, во что заставляешь поверить людей. Рикке никогда в жизни не чувствовала себя могущественной – до того момента, когда заставила Стура и его людей обратиться в бегство при помощи всего лишь своего глаза и нескольких слов. – Но они вернутся, – сказала она. – Они как волки, которые крутятся вокруг костра, на границе тени. – Это верно. – Черствый безрадостно поскреб свои редкие намокшие прядки. – И что, ты можешь увидеть, что нам теперь делать дальше? – Для этого Долгий Взгляд не требуется. – Красная Шляпа подошел к ним от редеющей толпы и встал, хмурясь, на краю могилы. – Гребаный Стур Сумрак не годится править даже в нужнике. – Для своих врагов он, конечно, полный ублюдок. – Оксель, конечно, тоже оказался рядом, мрачно глядя на них поверх перекопанной земли с другой стороны. – Но, по крайней мере, он северянин. По крайней мере, он воин! – Никогда нельзя знать, кто окажется его врагом в следующий момент. Он сам этого не знает! И ты хочешь, чтобы мы отправились лизать ему задницу? – Лучше ему, чем какому-нибудь союзному глупцу, никогда не державшему в руках меча, сидящему за тысячу миль отсюда по ту сторону моря. – Не сказала бы, что мне нравится вкус задниц, чьи бы они ни были, – пробормотала Рикке, сжимая переносицу большим и указательным пальцами. – Ты женщина, – проговорил Оксель с презрительной усмешкой. – Верно, – ответила Рикке. – Я поняла это, когда впервые попыталась поссать стоя. Самое большое разочарование в моей жизни. – Я хочу сказать, ты не можешь вести людей. Хотя есть такие, кто все же прислушается к тебе. Из уважения к твоему отцу… – И из-за моей милой улыбки? Ты забыл про мою милую улыбку! У меня ведь милая улыбка, правда, Изерн? – Как солнышко, выглядывающее из-за грозовой тучи. – Изерн поковырялась ногтем в дырке между своими зубами, извлекла оттуда застрявший кусочек пищи, задумчиво подняла к свету, чтобы как следует рассмотреть, и затем съела. Оксель скрипнул зубами: – Скоро начнется передел земель, и это дело нельзя откладывать. Так что вам всем стоило бы позаботиться о том, чтобы оказаться на правильной стороне! И он зашагал прочь. Его воины последовали за ним, бросая вокруг свирепые взгляды, чтобы дать всем понять, что с ними шутки плохи. – Стур хочет захапать Уфрис, – прорычал Красная Шляпа, даже не дожидаясь, пока они уйдут. – Он хочет захапать все, что у нас есть, и Оксель уже строит планы, как ему это отдать. Мы должны… – …опередить его и отдать все Союзу? – подсказала Рикке. Красная Шляпа воздел руки: – Рикке, я стар. Когда стареешь, начинаешь думать: какой мир я оставлю своим внукам? Хочу ли я, чтобы они вели все те же гребаные войны, что и я? Я помню, вы дружили с Броком. Теперь он лорд-губернатор. Ты могла бы с ним поговорить… Рикке фыркнула: – Еще чего! Лучше уж я поговорю со Стуром. – Но это вряд ли, – вставила Изерн. – Но это вряд ли, – согласилась Рикке. – Ни тот ни другой вариант как-то не радует. – Мне жаль твоего отца, – сказал Красная Шляпа. – Я был при нем вторым едва ли не всю жизнь. Для меня нет ничего печальнее. Но слезами не отмоешься, как говаривала моя мать. У Протектората никогда не было шансов его пережить. Оксель прав насчет одного: люди тебя слушают. Так что лучше тебе решить, на чьей ты здесь стороне. Он кивнул своим людям, и все вместе двинулись вслед за Окселем. Черствый глядел им вслед, покачивая головой: – Собери в одном месте трех северян, и ты услышишь три разных мнения. – Если ты не один из этих трех, – заметила Изерн. – В таком случае ты получишь два мнения и одного старого дурака, рвущего на себе волосы, потому что не знает, какое из них выбрать. – Или потому что не хочет выбирать, – добавила Рикке. Черствый вздохнул: – Что ж, верно, Виррун из Блая как-то разбил мне рожу, и с тех пор я всегда стараюсь как могу уладить все по-мирному. – Жаль, что нельзя быть на стороне всех, когда все по разные стороны, – сказал Трясучка, стоявший скрестив руки на груди. – Приходится делать выбор. Черствый взглянул на Рикке: – И как, что выберешь ты? – Что выберет Рикке, а? Не так давно я должна была выбирать глаз. Теперь я должна выбирать сторону. – Она прищурилась, подняв лицо к небу, навстречу понемногу стихающему дождю. – Я подожду, пока над моим отцом уляжется земля, потом приберусь в его саду, а после этого я подумаю. В тот момент, когда я сделаю выбор, я сразу же дам тебе знать, как тебе такое? – Мне-то что, я не против. Просто не думай слишком долго. Дело может обернуться кровью. И Черствый со своими воинами, в свою очередь, зашагали прочь, оставив Рикке, Изерн и Трясучку одних под капающими дождем деревьями. – Я слыхала, можно судить о том, насколько был велик человек, по тому, как быстро народ начинает ссориться после его смерти. – Изерн задумчиво прищурилась. – Похоже, твой отец был даже еще более великим, чем я думала. Рикке тихо покачала головой: – Я даже не замечала, какой столп меня поддерживает, пока он не исчез. Такое чувство, что отдала бы последний оставшийся глаз, лишь бы еще хоть разок с ним поговорить. – Этого тебе никто не предлагает, – возразила Изерн. – Наверное, и к лучшему. Мне понадобятся все глаза, какие только найдутся, чтобы разглядеть дорогу в той буче, что нас ждет. – Она положила одну руку на плечо Трясучке, второй обхватила Изерн. – И вы двое, похоже, тоже будете мне нужны. – Я буду рядом, – сказал Трясучка. – Все, что скажешь, – поддакнула Изерн, облизнув два пальца и принимаясь скатывать ими ломтик чагги. – Вот только чего ты на самом деле хочешь? Хороший вопрос… Рикке потыкала кончиком грязного пальца в воспаленную кожу вокруг глаза. Теперь все будет по-другому. И в первую очередь другой будет она сама. Она еще не успела по-настоящему смириться с потерей прежнего облика, и вот теперь у нее отняли отца, и похоже на то, что ее дом может последовать тем же путем. – Папа говорил, что нужно смотреть на вещи реалистично. И еще он говорил, что, если хочешь, чтобы что-то было сделано как надо, ты должен сделать это сам. Папа сказал, что, когда его не станет, Уфрису понадобятся мой хребет и мои мозги. – Если так, я назову его проницательным. – Изерн выразительно глянула в ту сторону, куда ушли Красная Шляпа, Оксель и Черствый. – У этих старых ублюдков не найдется и пары крепких хребтов или добрых извилин на всю ораву. Старики, чтоб им пусто было. Они становятся слабыми и упрямыми одновременно, так что хороших идей от них не дождешься, зато с плохих плугом не своротишь. Она протянула Рикке катышек чагги. – А когда начинаются проблемы, они начинают трещать так, что только щепки летят. – Папа сказал, что мое сердце им тоже понадобится, – сообщила Рикке, засовывая чаггу за верхнюю губу. – Хм-м, – промычала Изерн, скатывая еще одну порцию для себя. – Звучит прелестно. Но у тебя нет ни такого имени, как у твоего отца, ни такой славы, ни, скажем уж прямо, хоть какого-нибудь члена. – То есть, если у тебя нет члена, ты не можешь позволить себе сердца? – Нет, если ты хочешь, чтобы что-то было сделано. Уверяю тебя, Черный Кальдер добился своего отнюдь не добротой. – Она кинула катышек чагги в рот и принялась жевать. – Ты должна сделать свое сердце каменным, понимаешь? Рикке снова тяжело вздохнула: – Понимаю… Может, глаз у меня нынче вдвое меньше, зато видеть я могу вдвое лучше. Она присела на корточки и еще раз запустила руку в рыхлую землю. Потом потрепала могилу ладонью: – Спи спокойно, папа. – Солнце наконец-то вышло из-за туч, и, бросив взгляд к морю, Рикке увидела, как оно сверкает. – Дальше я позабочусь обо всем сама.Часть V
«Трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы».Бенджамин Франклин*["4]
Сын своего народа
Корабельная обшивка заскрипела о причал, и Лео вдохнул полной грудью доброго воздуха Инглии. После адуанского смога он казался особенно чистым и честным. На пристани собралась немалая толпа, чтобы поприветствовать его с молодой женой по прибытии в Остенгорм, и хотя погода была серой, вокруг было светло от их улыбок. Кто-то размахивал боевым знаменем со скрещенными молотками Инглии, истрепанным в сражениях. Это навело его на мысли о Красном холме, об их битве на мосту, обо всех этих людях, марширующих навстречу победе. Он почувствовал нетерпение снова пуститься в поход. – Они тебя любят, – заметила Савин, не сводя глаз с ликующей толпы. – Ну ты ведь знаешь, как это бывает. Они любят тех, кто выигрывает сражения. – Лео, они в самом деле тебя любят! – Кажется, я впервые вижу, как ты удивляешься. – Мне доводилось видеть разъяренные толпы и толпы попрошаек, но не могу сказать, что я хоть раз чувствовала, что нравлюсь толпе. – Сейчас ты им нравишься, могу поручиться. Она неуверенно подняла обтянутую перчаткой руку и помахала. Приветственный гул усилился. Какой-то мальчишка прыгал возле самого края причала так энергично, что Лео побоялся, что он может свалиться в воду. Савин засмеялась и послала ему воздушный поцелуй. Парень побагровел настолько, что казалось, он вот-вот лишится чувств. – Клянусь Судьбами, – прошептала она. – Кажется, это действительно так! Но увы, не всем было так легко угодить. Стоило сходням загрохотать о причал, как из толпы выступили Мустред с Кленшером, сурово хмуря брови. Деваться было некуда, разве что нырнуть в соленую воду. – Нам необходимо поговорить, ваша светлость! – объявил Мустред. – Снова проблемы с налогами, – прорычал Кленшер. – У треклятого Закрытого совета нет ни стыда, ни совести! – Ни сострадания! Нужно, черт подери, знать хоть какие-то пределы! Лео скривился. Он-то надеялся, по крайней мере, дойти до своей лорд-губернаторской резиденции, прежде чем его снова затянет бюрократическое болото. – Мы вернемся к этому, господа, но прежде позвольте представить вам мою жену: леди Савин дан Брок! – Вы, должно быть, лорд Кленшер. – Она грациозно скользнула вперед, протягивая руку. – У вас замечательные сапоги, и, похоже, совсем новые? – Э-э… собственно, так и есть, ваша светлость… – буркнул Кленшер, склоняясь, чтобы поцеловать ей руку. Он явно собирался выразить свое неодобрение выбору, сделанному Лео, но уже с первых слов это оказывалось не так-то просто. – Я, разумеется, знаком с вашим отцом. Савин рассмеялась, словно он отпустил ей очаровательный комплимент. – Могу только выразить вам свои соболезнования! Но я – не мой отец. Я – ваша леди-губернаторша и явилась сюда, чтобы помогать вам всем, чем смогу. Как поживает леди Лизет? Кустистые брови Кленшера уехали на лоб: – Вы знаете мою жену? – Только понаслышке, но мне не терпится исправить это упущение. Моя подруга Тильда дан Рукстед – ее племянница, как вы, наверное, знаете, и она отзывается о ней в самых хвалебных выражениях! Насколько я понимаю, у нее какие-то проблемы со спиной? – Ну… она… – Я взяла на себя смелость привезти с собой целебные соли, которые, как мне говорили, просто творят чудеса! Зури проворно вытащила из сумочки банку с цветным порошком. – Вы… невероятно внимательны, – выдохнул Кленшер, окончательно обезоруженный. – А вам, лорд Мустред – какие потрясающие усы! – я привезла только что изданный труд по геральдике Инглии и Старикланда, надеюсь, у вас его еще нет? Зури передала Мустреду книжку, и тот любовно погладил ее по корешку. – Э-э… нет, но меня всегда глубочайше интересовал этот предмет! – Вот видите, как удачно совпало! – Словно хоть что-нибудь, что делала Савин, могло быть совпадением. Она улыбнулась еще более любезно, чем прежде, протянув обе руки: – А вы, должно быть, Юранд, старый друг и товарищ Лео! – Э-э… Да… Юранд по какой-то причине смотрел на нее довольно сурово, но теперь начал оттаивать. – Я слышала, что вы тут единственный человек с мозгами, но, Лео, почему ты никогда мне не говорил, какой он красавчик? – Ну… – Лео откашлялся. – Я думаю, это не такая вещь, которую должны замечать мужчины… Он смотрел, как Зури словно по волшебству вытаскивает из своей бездонной сумочки один пакет за другим. Савин привезла подарки для всех и каждого. Причем не какую-нибудь старую рухлядь – такие подарки, какие дарят близкие друзья к специальному случаю. Буквально в одно мгновение она переменила общее настроение, сделав его из сердито-подозрительного смущенно-восторженным. – У меня ушли годы на то, чтобы приручить этих старых псов, – пробормотала мать Лео уголком рта. – А у нее они едят с руки, стоило ей только сойти с корабля! – Я владею долей оружейного завода здесь, в Остенгорме, – продолжала Савин, – но у меня никогда не было возможности его посетить. Может быть, кто-нибудь из вас, местных воротил, будет так добр проводить меня? – Для меня это честь! – взревел Мустред, предлагая ей локоть. – С невероятным удовольствием, ваша светлость! – вторил ему Кленшер, выставляя свой. И она уплыла прочь в обрамлении двух старых лордов, с глупыми ухмылками соревнующихся за ее внимание. Возможно, впервые с тех пор, как он принял у своей матери пост лорда-губернатора, Лео оказался свободен от их претензий. Он мог беспрепятственно прохромать к толпе ликующего народа и пожимать руки, хлопать людей по плечам, улыбаться в ответ их сияющим улыбкам. Мог по-настоящему быть вождем. – Кровь и ад, Лео! – Антауп крутил в руках сверкающую пару новеньких шпор с его фамильным гербом на пряжке. – Кажется, я влюбился! – Еще бы, – откликнулся Лео, улыбаясь вслед Савин. Сейчас ей улыбался каждый. – Кажется, я тоже.* * *
Звон стали о сталь. Во имя мертвых, как же Лео любил этот звук! Лучше любых птичьих трелей. Он остановил клинок Юранда своим, сталь скрежетнула, затем зазвенела – он отшвырнул друга прочь, тут же сделав вдогонку пару рубящих ударов, от которых тому пришлось пятиться, с трудом удерживая равновесие на мокрой траве. – Это уже лучше. – Юранд с широкой улыбкой снова встал в стойку. – Гораздо лучше! – О, ничего особенного, – отозвался Лео, тоже ухмыляясь. Было здорово снова оказаться с ним вместе. Очень здорово. И с остальными ребятами тоже, конечно. Нога по-прежнему болела, но Лео понемногу учился с ней справляться. Он обмотал ее ремнем под штанами, над самым коленом, – этосделало ее менее подвижной, зато гораздо более устойчивой. Юранд попытался обойти его, но Лео был наготове, выжидая, наблюдая, принуждая его вернуться обратно тем же путем. Ему пришлось изменить свой стиль: гораздо меньше агрессии, значительно больше терпения. Юранд метнулся вперед, но Лео уже ждал. Он парировал удар, затем другой, затем осторожно подвинул ногу, чтобы переместить вес… Стремительный укол, второй – и Юранд, спотыкаясь, пятится назад туда, откуда пришел. Савин сказала ему относиться к своей ноге просто как к очередному жизненному препятствию. В конце концов, он ведь только тем и занимался, что преодолевал препятствия. И она была права. Как обычно. Юранд снова напал, но его уже утомили все эти танцы. Лео парировал первый выпад, обошел второй, пропуская его мимо себя, повернулся и, размахнувшись, щелкнул плоской стороной клинка по ноге Юранда, когда тот неловко шагнул мимо. Отчаянно взвизгнув, Юранд покатился по лужайке. Антауп врезал кулаком в воздух: – Один-ноль в пользу Молодого Льва! – Черт. – Юранд приподнялся на локте и выплюнул пучок травы. – Я так понимаю, нога чувствует себя лучше? – Ей далеко до поправки. – Оскалив зубы от боли, Лео втащил Юранда на ноги. – Но мне нужно держать себя в форме. – Для чего? – спросил Антауп, многозначительно двигая бровями. – Ты теперь женатый человек. Тут требуется другая форма. Белая Вода Йин ухмыльнулся: – Это точно. Твои главные битвы нынче в спальне! Они расхохотались, не подозревая, насколько это близко к правде. Прошлой ночью Лео был уверен, что Савин выбила ему зуб. – Как наши люди? – спросил он. Юранд пытался отскрести травяное пятно от своей фехтовальной куртки. – Я собирался распустить два полка, раз уж теперь настали мирные времена… – Не стоит. Антауп прищурился: – Ждешь неприятностей? – Это возможно. – С чьей стороны? – спросил Гловард, который всегда был не прочь подраться. – Неужто снова чертовы северяне? Или ты все-таки думаешь насчет Дагоски? – Гораздо ближе к дому. Все взгляды устремились к нему – любопытные, возбужденные. Лео знал, что нет места безопаснее, чем сад при лорд-губернаторской резиденции, и не было никого, кому бы он доверял больше, чем этим четверым, но, даже несмотря на это, почувствовал необходимость подозвать друзей поближе. Каждый раз, когда он шепотом повторял эти слова, каждый раз, когда говорил об этом кому-нибудь еще, вся затея становилась чуточку более реальной, чуточку более опасной. – Закрытый совет. Юранд широко распахнул глаза: – Ты серьезно? – В Адуе хаос! У них там все так плохо, как мне и не снилось. Проблемы с ломателями, проблемы со знатью. Закрытый совет вышел из-под контроля. Король Орсо не справляется. Они попирают все наши принципы! Все, за что мы сражались! Все, за что сражался мой отец! – Он распалял себя все больше и больше, видя, как лица друзей распаляются вместе с ним. – Страна катится в гребаную сточную канаву! Вы слышали, что произошло с Федором дан Веттерлантом? А вы слышали, что случилось со мной? Юранд обменялся с Гловардом обеспокоенными взглядами. – Мы… кое-что слышали, да. – Меня вышвырнули из Круга лордов! – рявкнул Лео. – За то, что я сказал правду! Йин вмазал огромным кулачищем по своей ладони: – Эх, жаль, меня там не было! – В следующий раз будешь, – пообещал Лео, кладя руку ему на плечо. – Мы не можем позволить, чтобы этим мерзавцам все сошло с рук. Приходит время, когда одних разговоров о том, чтобы сделать мир лучше, уже недостаточно. Когда все хорошие люди должны встать и, черт побери, начать драться за это! – Верно! – взревел Гловард. – Верно, черт возьми! – Однако… выступить против Закрытого совета… – На лице Юранда опять было знакомое неодобрительное выражение. Такое же, как когда Лео предлагал опрометчивую атаку, только еще хуже. – Против короля… – Не против, а за короля! – Сомнения Юранда возбуждали сомнения в самом Лео, что лишь подстегивало его еще сильнее настаивать на своем. – Чтобы освободить его от этих треклятых кровососов, от этих гребаных бюрократов! Снова сделать Союз таким, каким он должен быть! Все выглядели убежденными – кроме Юранда. Юранд выглядел еще менее убежденным, чем прежде. – Но ведь ты говоришь… – Он понизил голос до настойчивого шепота. – Ты говоришь о гражданской войне, Лео. Ты говоришь о… хм… Слово «измена» осталось несказанным, но все равно повисло в воздухе над лужайкой, словно дурной запах. – Должен быть другой путь! Это была идея леди-губернаторши? Говорят, она очень амбициозна… – Это моя идея! – Ну и еще Ишера, Хайгена и Барезина. – Если Савин об этом узнает, она будет просто в ярости! Она не должна об этом знать, и моя мать тоже. Не сейчас. Когда придет время, мы им все расскажем, и они сами увидят, что это было необходимо. Или, во всяком случае, все уже зайдет так далеко, что остановить будет уже невозможно. – То есть дело не просто в том, что тебе хочется подраться? – Они сами напросились! – отрезал Лео, и Антауп согласно хмыкнул. – Они бросили нас подыхать в их войне! – Йин проворчал что-то в его поддержку. – Они заставили нас платить за их гребаную войну! – Гловард с каждым новым пунктом кивал все сильнее. – Они досуха высасывают нас своими налогами! – Убеждая их, Лео убеждал себя. – Они вешают наших друзей! Они гадят на самые священные наши принципы! – Ублюдки! – рявкнул Антауп, отбрасывая со лба свой чубчик, тут же упавший обратно на лицо. – Никто из нас не хочет войны, – продолжал убеждать Лео, хотя его сердце забилось быстрее при одном звуке этого слова. – Мы все надеемся, что этого не случится, но… если не останется другого выхода… мы должны быть готовы. Могу я рассчитывать на вас? – Конечно, можешь! – воскликнул Гловард, обхватывая плечи Лео своей тяжелой лапой. – В чем угодно, – вторил Антауп, ухватив Гловарда поперек спины. – Всегда! – заверил Йин, забросив руку Антаупу на шею. – Юранд? – Лео протянул к нему руку, выжидающе шевеля пальцами. Но Юранд продолжал стоять, озабоченно потирая подбородок. – Юранд? – спросил Гловард. – Юранд, Юранд, Юранд! – заискивающе упрашивал Антауп. Лео посмотрел ему в глаза и напустил на себя самый уязвленный вид. – Ты ведь не повернешься ко мне спиной в такой момент, правда? – Никогда! И улыбка Юранда просияла, словно солнце, вырвавшееся из-за тучи. Озабоченная улыбка, но все же улыбка. Он положил одну руку Лео на плечи, а второй обхватил Йина, замкнув круг. – Я буду с тобой, Лео. Когда бы я тебе ни понадобился. Всегда. Но ты должен… – Это много значит для меня. – Лео ощутил на глазах слезы. Он крепче обнял друзей, подтаскивая, сбивая в теплый потный клубок. – Это значит для меня больше, чем ты представляешь! Юранд ухнул от неожиданности, когда Лео внезапно пихнул его на землю и схватил свой клинок, воткнутый в траву: – А теперь защищайся, жалкий щенок!Патриотические взносы
Савин шла по гулкому коридору, качая головой: – Что за здание! Больше похоже на тюрьму, чем на дворец. – Здесь и в самом деле слегка… мрачновато, – признала Зури, проводя взыскательным пальцем по верхнему краю одной из панелей. Остенгорм оказался вполне мил, хотя в нем и недоставало современных удобств, и здешний воздух был гораздо чище того, к которому она привыкла, но сама лорд-губернаторская резиденция производила жутко угнетающее впечатление. Лабиринт мрачных каменных стен и выцветших гобеленов, выставленные по углам потускневшие доспехи и оружие, старинная мебель, настолько древняя и массивная, что ей, наверное, мог пользоваться еще великий Эус, окна-бойницы, заросшие плющом и пропускавшие лишь узкие полоски пыльного света в царивший внутри сумрак, и повсюду запах сырости и медленного разложения. – У них и так тут не сказать чтобы много солнца, – говорила Савин. – Казалось бы, они должны использовать то, что есть, по максимуму. – Еще немного, и я начала бы чувствовать ностальгию по Югу. – Зури аккуратно сдула пыль с кончика пальца. – Если бы там не было гражданской войны. – Вся провинция застряла в прошлом столетии. Здесь, в Инглии, очень многое нуждается в изменениях. Ничто не могло с большей очевидностью подтвердить эти слова, чем так называемый правящий совет. Его лучше было бы назвать брюзжащим советом, поскольку старики, заседавшие в исполинском зале вокруг чудовищных размеров стола, рассматривали каждое новое дело на повестке дня как проблему, решения которой следует избежать самым занудным из вообразимых способов. Эти старые хрычи соизволили согласиться на присутствие в зале Савин и леди Финри при условии, что те будут сидеть за шатким столиком сбоку у стены и заниматься каким-нибудь женским делом. Время от времени, когда выражалось какое-нибудь особенно устаревшее мнение или демонстрировался образец провинциального мышления, их взгляды встречались, и мать Лео закатывала глаза к небесам. Молодой лорд-губернатор Брок, по-видимому, абсолютно не интересовавшийся тонкостями управления, периодически чуть ли не задремывал под мерное жужжание старческих голосов. Так продолжалось, пока не встал вопрос об инглийских войсках. – …поскольку нам необходимо экономить средства, чтобы удовлетворить требования Закрытого совета, – бормотал Кленшер таким голосом, словно у него в глотке застряла пригоршня гравия, – я выдвигаю предложение сократить действующую армию Инглии на два полка, а… – Ну уж нет! – рявкнул Лео, выпрямляясь так резко, что кресло под ним подпрыгнуло и грохнуло ножками о пол. Было трудно сказать, что издало этот мучительный скрип, кресло Мустреда или его суставы, когда старый лорд подался вперед: – Ваша светлость, ни ваш отец не мог, ни вы не сможете обеспечивать их в сложившихся… – Инглия должна иметь крепкую армию! Если на то пошло, нам следовало бы набрать еще больше людей! Леди Финри сочла нужным вмешаться, отложив в сторону свое шитье: – Лео, твои советники кое в чем правы. В нынешнем положении деньги нам нужны больше, чем солдаты, а… Лео врезал кулаком по столу, заставив всех вздрогнуть. – Я принял решение! И я не спрашивал твоего совета, мама. Воцарилось неловкое молчание. Лео сердито отвернулся, потирая ногу. Леди Финри, порозовев, вернулась к своему месту. Савин сочувствовала ей всем сердцем, но видела, что та тоже живет вчерашним днем. Пускай ее сын временами и вел себя как ребенок, обращаться с ним как с ребенком было ошибкой. Если ему так уж необходимо играть в солдатиков, Савин найдет способ их ему предоставить. А пока он будет заниматься игрой в войну, она сделает из Инглии ту современную провинцию, какой она хотела ее видеть. – Господа, если позволите? Мустред откашлялся: – Э-э, вообще-то… – Мне кажется, я вижу способ удовлетворить Закрытый совет, не сокращая финансирования той сильной армии, в которой мы нуждаемся. Кленшер фыркнул: – Вы, наверное, волшебница, леди Савин? Может быть, вы способны извлечь деньги из воздуха? – В каком-то смысле. – Она поднялась с места, положив ладонь на огромную стопку гроссбухов, которые принес ей Гарун. – Я взяла на себя смелость исследовать финансовые отчеты по провинции за последние десять лет. Мустред потер переносицу. – Леди Савин, мы составляем эти отчеты уже много лет, и начали их составлять задолго до того… – Но с тех пор сущность финансов, коммерции, индустрии и закона значительно изменилась. – А эти старые болваны даже ничего не заметили. – Мне часто доводилось вести здесь дела. Здесь, а также в Срединных землях, Старикланде, Стирии и других странах. И я вижу много благоприятных возможностей для повышения доходов провинции. При слове «доходы» брови Мустреда и Кленшера взлетели вверх, словно привязанные к одной веревочке. В конечном счете они ничем не отличались от любого другого инвестора: все, что их по-настоящему волновало, – это итоговая цифра. – С вашего любезного соизволения, я могла бы встретиться с заинтересованными сторонами – владельцами земель, рудников и фабрик, начальниками каторжных колоний – с целью взимания бóльших налогов. – Нежнейшим прикосновением она положила на плечо Лео ободряющую ладонь. – Я не сомневаюсь, что вас будет ждать приятный сюрприз. – Приятный сюрприз – это было бы неплохо для разнообразия. – Лео накрыл ее ладонь своей и взглянул через стол на стариков. – Почему бы и не попытаться? Савин одарила старых инглийских пустозвонов сладчайшей улыбкой. – В самом деле, господа, почему бы нет?* * *
– Мастер Арингорм! Как это освежает – встретить старого друга! Когда Рабик открыл дверь, приглашая его войти, снаружи донеслись отдаленные звуки: рабочие устанавливали новые окна по фасаду здания. – Прошу прощения за беспорядок, я тут вношу кое-какие изменения. Пытаюсь придать дому более современный вид. Арингорм склонился, чтобы поцеловать Савин руку. – Леди Савин, я… – Ваша светлость. Он едва заметно поморщился: – Разумеется, ваша светлость. Приношу свои извинения. К таким переменам… не сразу привыкаешь. – А представьте, каково мне! Кто бы мог подумать, что я внезапно окажусь леди-губернаторшей Инглии? Арингорм кисло пожевал губами: – И действительно. – Осмелюсь предположить, что, когда я отвергла ваш проект по увеличению эффективности работы рудников, мы оба сочли, что больше не будем иметь друг с другом никаких дел. И вот судьба все же заставляет нас стать партнерами, вопреки всем ожиданиям! Арингорм хмуро взглянул на Зури, которая сидела за столом, раскрыв перед собой записную книжку. – Партнерами? – переспросил он. – Партнерами, ваша светлость, – поправила Зури, не поднимая головы. – Вы и ваши вкладчики, владеющие долями в угольных, железных и медных рудниках Инглии, получаете баснословные барыши, – сказала Савин. – Я знаю это, поскольку Селеста дан Хайген не перестает этим хвалиться. – Мы действительно имели… некоторый успех. – Я ужасно рада это слышать. Однако пока вы процветали, другим приходилось страдать. Мой муж был вынужден вести весьма дорогостоящую войну с врагами, которые грозили причинить ущерб нам всем, да и корона не прекращает предъявлять свои требования. Инглия была более чем радушной по отношению к вам и вашим партнерам – не говоря уже о всевозможных фабрикантах, землевладельцах, строителях и изобретателях. Настало время разделить с ней ее тяготы. Арингорм деликатно откашлялся. – Ваша светлость, это наши рудники. Они стали приносить доход благодаря моему упорному труду и рискам, на которые пошли мои вкладчики. – Я и сама немного занималась инвестициями, так что понимаю, как это работает. Конечно же, рудники – ваши. За исключением тех, которыми владею я и которые не приносят дохода из-за того, что не оборудованы вашими новыми помпами. Рудники принадлежат вам, равно как и добытая из них руда, никто не собирается этого отрицать. – Мы же не пираты! – вставила Зури с самой что ни на есть пиратской ухмылкой. – Однако вам не принадлежат реки и дороги, по которым ваша руда доставляется к морю, а также доки, где вашу руду грузят на суда для транспортировки в Срединные земли. Все это принадлежит моему мужу. – Савин широко раскрыла глаза, словно на нее только в этот момент снизошло осознание. – Ба! Так пожалуй, это значит, что они принадлежат мне? Зури захлопала ресницами с самым невинным видом: – Столько вещей, о которых нужно заботиться! За всем и не уследишь! Вид Арингорма становился все более и более стесненным. – Мы платим взносы на их содержание… – Чисто символические суммы, как нам обоим известно, – возразила Савин. – Мы с Зури просмотрели отчеты, мастер Арингорм. И у меня сложилось впечатление, что достойные старые джентльмены, на которых возложена задача управления Инглией, не очень-то хорошо разбираются в финансовой документации. В отличие от нас. Мы же увидели множество возможностей распределить блага более… справедливо. Возможностей для промышленных предприятий провинции внести свой вклад в общее дело. – А если я откажусь? Савин пожала плечами: – Полагаю, вам никто не помешает переправлять свою руду через Круг Морей по воздуху. Арингорм стремительно двигался от стеснения к ярости. Савин наблюдала за этим с немалым удовольствием. – Мы просто прекратим поставки! Не пройдет и пары месяцев, как литейные цеха Срединных земель будут трясти вас за грудки, чтобы вы открыли нам проезд! – Да пускай ваша руда сколько угодно гниет на складах. Но тогда, как легко догадаться, цены на руду взлетят вверх, и, пожалуй, мои убыточные рудники внезапно окажутся не такими уж убыточными. – Савин удовлетворенно раскинула руки вдоль спинки своей кушетки. – Так что сами видите, в какую бы дверь вы ни сунулись, Савин везде успела раньше вас. В деловых вопросах, мастер Арингорм, следует смотреть на вещи реалистично. – Это просто необходимо! – пропела Зури, приложив ладонь к груди. – Вот что мы предлагаем. Вы будете платить пошлину за каждую тонну руды, перевезенную по каждой миле дорог в провинции моего мужа. Кроме того, вы перепишете на него десятую долю доходов от всех своих предприятий. – Но… вы ведь признали, что это мои рудники! – Конечно, – серьезно кивнула Зури. – И, по моим подсчетам, девять десятых из них по-прежнему будут вашими. – Но это грабеж! – обрушился на нее Арингорм. – Я сказала, что мы не пираты. Грабеж – гораздо более широкое понятие. Тем не менее в моей книге эта графа озаглавлена как… – Она прошлась пальцем вдоль страницы и постучала аккуратным ногтем по нужной строке: – «Патриотические взносы». – Видите, – подхватила Савин, – звучит гораздо лучше, не правда ли? Что-то, чем мы все сможем гордиться. Кроме того, вы оборудуете мои рудники своими помпами за свой счет. После этого мы позволим вам продолжать вашу деятельность. – Позволите… – Арингорм воззрился на нее с раскрытым ртом. – Позволите, ваша светлость, – поправила Зури, безупречно выбрав момент. Савин доводилось слышать, что лучше всего побеждать своих противников честно, но ей гораздо больше нравилось побеждать их, когда колода была беззастенчиво передернута в ее пользу. – Я с большим сожалением думала о том, что позволила вашему проекту проскользнуть у меня между пальцев лишь потому, что я нахожу лично вас отвратительным, – продолжала она. – И мне доставляет большую радость, что нам предоставилась возможность в конце концов все же заняться бизнесом вместе. – Я пойду к вашему мужу! – взвыл Арингорм. – Вы пойдете к Молодому Льву… с жалобой на его жену? – Савин взглянула на Зури, и они обменялись сочувственными взглядами. – Может быть, – сказала Зури, – ему повезет, и он принесет домой все свои зубы. – У меня есть друзья в Открытом совете! – рявкнул Арингорм. – У меня тоже. Десятки, – вздохнула Савин. – Именно поэтому я знаю, как мало от них проку. – Я дойду до Закрытого… – Позвольте мне сэкономить вам бесплодные усилия. Единственное, чего хочет Закрытый совет, – это увеличения доходов. Они попросили моего мужа найти средства, после чего он попросил меня найти средства. Именно этим я и занимаюсь, при горячем одобрении всех высокопоставленных лиц. Поговорите со своими вкладчиками, я не против, но позвольте дать вам искренний совет: лучше заплатите сейчас, пока мне не пришлось нажать посильнее. Вы не поверите, как сильно я могу нажать, особенно с тех пор, как стала женой лорда-губернатора. Мне бы не хотелось случайно сломать человека, но… – Такое может случиться, – пробормотала Зури. Арингорм нетвердо поднялся на ноги, но ему было нечего сказать. Савин позаботилась об этом. Все, что он мог, – это повернуться на каблуках и выйти из комнаты. – Ах да, Арингорм! Он обернулся в дверном проеме, стиснув кулаки, зубы и, без сомнения, анус. – Ваша светлость? – прошипел он. – Когда вы увидите Селесту дан Хайген, прошу вас, передайте ей привет от меня. Дверь защелкнулась, и Савин снова удобно откинулась в кресле. Она вдруг поняла, что за весь день ни разу не подумала о Вальбеке. – Наверное, с моей стороны очень плохо получать удовольствие от таких вещей? – спросила Зури, сверяясь с часами и делая новую отметку в своей ведомости. – Мы должны радоваться тому, что имеем. Кто следующий?Небольшое публичное повешение
– Терпеть не могу повешения, – буркнул Орсо. – Они неприятны, но необходимы. Как и многое другое в жизни. Его мать, разумеется, говорила по-стирийски. Бросая вызов возможностям человеческого скелета своей царственной осанкой, она оглядывала кишащее людьми пространство перед эшафотом, словно лебедь, вынужденный возглавить собрание ворон. Орсо смотрел, как палачи проверяют свое орудие, смазывают рычаг, затягивают петлю. – «Неприятны» – слишком слабое определение, тебе не кажется? – Ну так объяви в последнюю минуту помилование. Будь Орсо Милосердным. – Технически это возможно. Но политически… немыслимо. Взглянув в сторону рядов сидений, отведенных для знати, Орсо обнаружил, что едва ли не все из немногочисленных явившихся лордов отвечают ему гневными взглядами. Хорошо, хоть леди Веттерлант не пришла, без сомнения, поглощенная разработкой планов мщения. – Знать будет ненавидеть меня не меньше, – продолжал он. В большом загоне, где толпились простолюдины, напротив, царила атмосфера буйного веселья: люди пили, радостно гоготали, отцы брали на плечи восторженных детей. Разумеется, они всегда были не прочь посмотреть, как кого-нибудь убивают, но публичная казнь одного из членов Открытого совета была воплощением их самых смелых мечтаний. – А народ возненавидит гораздо больше. И вдобавок я выставлю себя нерешительным слабаком. – Если здесь ничему нельзя помочь, тогда прекрати жаловаться. Будь Орсо Стоиком. Орсо еще больше понурился в своем позолоченном кресле. – Я сам подписал себе приговор, когда начал искать компромисс. Попытался поступить по справедливости. Вдовствующая королева раздраженно прищелкнула языком: – Прошу тебя, Орсо, ты же не какой-нибудь трагический герой в слезливой пьесе. Ты король! Тебе не должно быть никакого дела до справедливости. – Да уж, Орсо Прагматик начинает видеть это все с большей ясностью. По человеческой массе прошла волна шума – улюлюканье, свистки, оскорбительные выкрики. Ропот докатился до самых загородок, где суровые солдаты королевской гвардии сдерживали напирающую толпу. На ступени эшафота вывели Веттерланта со связанными за спиной руками. Он снова изменился. Его волосы отросли до уродливой щетины, лицо осунулось, провалившиеся глаза окружали темные кольца. От былой наглости не осталось и следа. Очевидно, до его сознания в конце концов дошла реальность его положения. Орсо доверился Ишеру – и выставил себя глупцом. Веттерлант доверился Ишеру – и это будет стоить ему жизни. Толпа взревела еще громче, когда его втащили в тень виселицы, и он посмотрел вверх округлившимися глазами. – Мне почти жаль этого несчастного мерзавца, – пробормотал Орсо. У его матери это зрелище вызвало не больше эмоций, чем у мраморного бюста. – Если ты так не любишь казни, зачем тогда присутствовать на них? – Это же королевское правосудие. Как это будет выглядеть, если король даже не соизволит взглянуть, как оно приводится в исполнение? – Твой отец был таким же. Счастливее всего он был, когда чувствовал себя несчастным. Орсо понурился еще больше, чем прежде. – Я никогда не сомневался, что из меня выйдет ужасный король, но никогда не думал, что буду настолько сыном своего отца… а! Она схватила его запястье и сжала с неожиданной силой, впившись в кожу безупречно наманикюренными ногтями. – Не забывай, что ты и мой сын тоже! Поэтому улыбайся. И думай, как будешь мстить. – Федор дан Веттерлант! – загремел старший инквизитор. Петля закачалась в воздухе под мрачный гомон толпы, приправленный отдельными выкриками и шутками. – Вы были признаны виновным в изнасиловании и убийстве и приговорены к смертной казни через повешение. Хотите ли вы что-нибудь сказать? Глупо моргая, Веттерлант посмотрел на скамьи знати. На простой народ. На Орсо и его мать. Он неуклюже шагнул вперед. – Я… – Он сглотнул. – Я… Что-то врезалось в его плечо – возможно, брошенное яйцо. Словно по сигналу, толпа снова принялась наседать. Солдаты свирепо отпихивали людей от ограждения. Шум усилился вдвое. По эшафоту запрыгали брошенные предметы. Веттерлант попытался что-то крикнуть, но его голос пропал в общем гомоне. С отвращением поморщившись, инквизитор кивнул одному из палачей, и тот, встав сзади Веттерланта, напялил ему на голову капюшон. Его вопли быстро прервались, когда на его горле затянули петлю. – Дайте ему сказать! – заорал кто-то из отделения для знати. – Дайте ему… Что-то ударило одного из палачей по лицу, и тот попятился, задев локтем рычаг. Люк распахнулся, но Веттерланта еще не поставили на нужное место. Издав сдавленный вопль, он провалился в дыру одной ногой, но вторая осталась на эшафоте. Веттерлант застрял в люке, дергаясь и извиваясь, с коленом, подвернутым под подбородок, – наполовину там, наполовину здесь, с не до конца затянувшейся на горле петлей. Толпа сперва восторженно взревела, увидев, что он провалился в люк, потом взревела разочарованно, увидев, что он провалился не до конца, потом послышались хохот и насмешливые возгласы, и на эшафот полетели новые объедки. Инквизитор орал на палачей, но безрезультатно. Мать Орсо закрыла глаза, изящно приложив средний палец ко лбу и тихо выругавшись по-стирийски. Орсо мог лишь пялиться на разворачивающееся действие. Вот таким было все его правление! Когда он наконец решил повесить человека, которого изначально вообще не хотел вешать, он даже с этим не смог справиться без того, чтобы все не превратилось в какой-то балаган! Охваченный внезапным гневом, он вскочил на ноги: – Во имя Судеб, кончайте уже с этим! Однако Веттерлант застрял прочно, и палачи ничего не могли поделать. Один из них бессмысленно дергал за рычаг, другой ухватил осужденного под мышки, пытаясь вытащить наверх, еще один пинал по его ноге, все еще заклиненной над люком, пытаясь спихнуть ее в дыру. Осужденный между тем вопил как резаный – веревка затянулась на его горле, но недостаточно туго, и передняя часть капюшона бешено трепыхалась от его дыхания. Один из лордов Открытого совета – может быть, Барезин, – вскочив на ноги, негодующе что-то орал, но его было не расслышать из-за воплей простолюдинов, осыпавших эшафот гнилыми объедками. Послышался взвизг, за которым последовал новый натиск толпы, еще более яростный. В воздухе замахали кулаки. Началась драка, которая принялась стремительно разрастаться. Люди уже бросали что попало в отделение для знати. Помимо гнилых фруктов, в ход пошли монеты, потом камни. Орсо услышал звон разбитой бутылки. Кто-то, пошатываясь, поднялся со скамьи, зажимая рукой окровавленное лицо. Последним яростным пинком палач наконец умудрился высвободить ногу Веттерланта, и тот исчез под помостом. Веревка туго натянулась. Из нескольких мест донеслись неубедительные возгласы, но в целом событие прошло почти незамеченным в общем хаосе, разраставшемся на площади. Сейчас это уже почти можно было назвать бунтом – кипящая масса молотящих друг друга тел, солдаты, из последних сил держащие оцепление, люди, протискивающиеся во всех направлениях в поисках убежища. Кажется, кто-то выкрикнул: «Ломатели!» Брошенный снаряд с глухим стуком ударился в парчовую ткань с вышитым солнцем, висевшую позади Орсо. Пощупав голову, он обнаружил в волосах что-то мокрое и шокированно отпрянул. Кровоточащая рана от пробитой головы могла бы даже показаться романтичной, но он все же подозревал, что это был просто гнилой помидор. Его мать еще выше вздернула подбородок, словно бросая неприятелю вызов тем, что предоставляла более крупную мишень. – Они что, кидают что-то в нас? Он явственно услышал выкрик: «Долой короля Орсо!», но не имел понятия, отуда он донесся. Это мог быть простолюдин, а мог быть и лорд. Он едва ли смог бы винить даже свою мать, если бы она выбрала этот момент, чтобы выступить против него. До него отчетливо донесся возглас: «В жопу Молодого Ягненка!» Облаченные в черное практики проталкивались сквозь толпу, молотя вокруг себя палками и кулаками, вытаскивая из хаоса сопротивляющихся людей. Орсо увидел, как группа горожан прорвалась сквозь оцепление и рассыпалась у подножия эшафота, толкаясь и раздавая удары. Над Орсо и его матерью выросла фигура Горста, прикрывая их бронированным телом. – Ваши величества, – пропищал он, – вам необходимо удалиться. Орсо устало кивнул: – Проклятье, как же я ненавижу повешения!Старые проверенные способы
Когда вошли военные вожди, Рикке сидела на отцовской скамейке, сняв сапоги и обрезая ногти на ногах. Изерн сидела на полу слева от нее со своим копьем поперек коленей, Трясучка стоял справа, засунув большие пальцы за ремень. Во имя мертвых, как она была рада, что они здесь! Во всем Земном Круге не сыщешь лучшей пары, чтобы прикрывать тебя с флангов, и оба были готовы сыграть свою роль в том, что им предстояло. Первым вошел Красная Шляпа, за ним Оксель, затем Черствый. Рикке поманила их к себе, держась как можно более дружелюбно. Прежде люди то и дело ей улыбались. Но у старых воинов был нервный вид, как и у всех вокруг с тех пор, как она потеряла один глаз и обзавелась руническими наколками вокруг другого. Такой вид, словно, если они повернутся к ней спиной, она может вцепиться зубами им в задницу. – Простите, мальчики, что заставила вас ждать, – сказала Рикке, хотя они, в общем-то, были мало похожи на мальчиков: на всех троих едва ли нашелся бы хоть один темный волос. – Ну ладно, – буркнул Оксель, когда их Названные собрались в зале за их спинами, молчаливые, недоверчивые. – Пора выбирать, присоединяемся мы к Союзу или к Северу. Это серьезное дело. – А до сих пор мои выборы были сплошными пустяками. – Рикке отбросила ножницы и скрестила ноги. – Какую песенку спеть, как ногти подстричь. Какой глаз на моем лице выколоть. Услышав это, Черствый скривился: – Но ты ведь сделала свой выбор, верно? – Я надеялась, что видение укажет мне путь! – Рикке выпрямилась и вытянула руку, указывая на потолочные балки. Потом снова плюхнулась на скамью. – Но вот в чем беда с видениями: они – как эти мелкие козы, которых разводят горцы. Упрямые как сволочь. Сколько их ни понукай, ничем не проймешь! Оксель нахмурился, глядя на Красную Шляпу, и Красная Шляпа отвечал ему таким же хмурым взглядом. Воины за их спинами, как это свойственно воинам, копировали своих вождей. Что-то многовато нахмуренных бровей для одного помещения. – Но потом до меня дошло! – Рикке вдруг вспрыгнула босыми ногами на скамью, заставив всех вздрогнуть. – Ребята! Мы на Севере! Кому здесь нужен какой-то там Долгий Взгляд? У нас есть свои способы решать спорные вопросы! – Старые способы, – пропела Изерн-и-Фейл и сплюнула сок чагги, утерев губу. – Проверенные способы, – прохрипел Трясучка, и красный камень блеснул на его пальце, когда он передвинул руку вдоль потертой пряжки ремня, поближе к мечу. – Традиции, освященные временем! – провозгласила Рикке, грозя пальцем, словно старые воины были овцами, убредшими с пастбища, а ей отводилась роль пастушки. – Мой отец всегда говорил: если хочешь, чтобы что-то было сделано как надо, сделай это сам. Нет лучшего способа разрешить разногласия… Она приложила кончик указательного пальца к кончику большого, образовав колечко, и поглядела сквозь него на воинов – единственным глазом, который у нее оставался. – …чем уладить их на кругу! – заключила она. Это предложение не вызвало у троих вождей мгновенной вспышки энтузиазма. У Черствого вообще было туго с энтузиазмом, хоть с мгновенным, хоть с каким-либо еще. Что до остальных двоих, то смертельный поединок – это такая штука, к мысли о которой обычно нужно немного подготовиться. – На кругу? – Красная Шляпа положил ладонь на навершие своего меча. Озабоченное бормотание Названных наполнило зал до самых балок. – Это как квадрат, только без углов, – объяснила Рикке. – Вы вступите в него и уладите вопрос по-мужски. Пусть соревнуются идеи! Тогда вместо войны и бесцельной траты всех наших сил мы сможем двинуться в будущее рука об руку. Мое слово, чего бы оно ни стоило, останется с победителем. Черствый? Ты готов сделать то же самое? Черствый выглядел отнюдь не радостно. – Лучше бы найти какой-то путь, чтобы не нужно было снова проливать кровь… – Кто же спорит, конечно лучше. Но здесь, на Севере, большинство путей всегда оказываются хотя бы немного кровавыми, если они чего-то стоят. Против этого возражать никто не стал. Возражать тут было нечего. – Пожалуй, – обессиленно откликнулся Черствый. – Если никто из вас двоих не захочет уступить… Но ни один из двоих старых вождей не собирался уступать и на волос – пускай даже седой. Красная Шляпа выпятил грудь и с боевым лязгом передвинул руку с навершия меча на рукоять: – Коли так, выберем время и место… Взметнув в воздух солому, Изерн сдернула с пола большое холщовое полотнище. Под ним обнаружился круг, размеченный ею по всем правилам – пять шагов в поперечнике – еще этим утром. Она широко улыбнулась, открыв дырку в зубах: – Лучшее время – это сейчас, мои дорогуши! – Лучшее место – здесь, – прохрипел Трясучка. – Вам не терпится решить свой спор, и вы правы в своем нетерпении! – Рикке обратила к старым воинам (которых трудно было назвать нетерпеливыми) свой левый глаз и широко его раскрыла. – Не я одна жажду узнать, какое будущее ждет Уфрис. Изерн, наклонившись вперед, щелкнула ногтем по навершию Окселева меча: – Вы оба пришли вооруженными, так стоит ли затевать всю эту суету с выбором оружия? Может быть, перейдем сразу к кровопролитию? Оксель вытянул подбородок и поскреб седую поросль на своей шее. Было видно, что он не особенно рад столь внезапной перспективе броситься в холодные объятия смерти, но не видит никакого способа уклониться. В конце концов, слава боевого вождя добывается в бою. Отказ от поединка мог стать для него концом всего. – Отлично! Приступим не мешкая! – прорычал он и вытащил меч. Красная Шляпа вытащил свой практически в тот же момент. – Да! Решим вопрос здесь и сейчас! – А вы, остальные, беритесь за щиты! – вскричала Изерн, хлопая в ладоши. – Устройте круг для наших седых поединщиков! Не тратя времени на обычный обмен оскорблениями, люди Окселя и Красной Шляпы вздели свои щиты на руки и образовали стену вдоль края круга. Все молчали, потрясенные столь стремительным развитием событий. Оксель повращал головой, хрустнув шейными позвонками. Красная Шляпа расстегнул золотую пряжку, державшую плащ, и швырнул его через плечо одному из своих людей. Оба напружинились, словно в шестьдесят лет были так же полны энергии, как в двадцать, хотя было очевидно, что для обоих это не так. Может, если бы это было так, их не удалось бы с такой легкостью подначить сражаться друг с другом. Впрочем, распалить воинов на драку всегда просто; вот остановить их потом – это дело посложнее. – Ну что же, вот дело, которому улыбнется луна! – вскричала Изерн. – Мы все знаем, в чем суть дела, и знаем, что зависит от результата. Давайте приступать! Не давая никому времени опомниться, она выскользнула из круга, и щиты с лязгом сомкнулись за ее спиной, раскрашенными сторонами внутрь. С некоторой неохотой два старых вождя принялись кружить вокруг друг друга – Красная Шляпа держал меч острием кверху, Оксель немного наискось. Они сходились все ближе. Оксель скалил зубы, Красная Шляпа водил языком по нижней губе. Круги сузились еще немного – и вот Красная Шляпа ударил, и Оксель отбил удар, потом рубанул он, и Красная Шляпа увернулся. По кругу воинов прошел ропот, щиты застучали друг о друга, и весь круг зашевелился, задвигался. Шум нарастал, щитоносцы толкались, выкрикивая оскорбления и слова поддержки, потрясая кулаками, рыча и ревя. В зале поднялся такой гвалт, что он мог бы поднять отца Рикке из его глубокой темной могилы по ту сторону бревенчатой стены. Рикке потуже натянула на плечи старую овчину. Казалось, от шкуры все еще пахло отцом. На мгновение ей захотелось, чтобы он действительно мог подняться. Она представила: вот он входит в зал, чтобы посмотреть, что тут за суматоха. Представила, как он улыбнется ей, как прежде, словно она – самое драгоценное, что у него есть. Самое драгоценное, что есть в мире. Но потом она усомнилась, станет ли он улыбаться, когда увидит ее ослепший глаз и руны на ее лице. Что, если он, как все остальные, уставится на нее со страхом и таким видом, будто его подташнивает? При этой мысли на ее слепой глаз набежала слеза, и ей пришлось утереться ладонью. К этому моменту она уже была не единственной, из кого сочилась жидкость. У Красной Шляпы из рукава текла кровавая струйка, капая с кончиков пальцев, а Оксель с окровавленным ртом, куда попал локоть противника, немного прихрамывал. Рикке почти ощутила сожаление, что натравила друг на друга двоих стариков, – но ей было необходимо сделать свое сердце каменным. Кто-то должен был направлять Уфрис теперь, когда ее отца не стало. Клацала сталь; два старых боевых вождя стенали, пошатывались и превозмогали себя, выдохшиеся, неловкие. В общем и целом довольно неприятное зрелище. Не зря поединками в основном занимается молодежь. Грудь Окселя тяжело вздымалась, его меч опустился к земле. Искаженное лицо Красной Шляпы блестело от пота. Он собрал силы для еще одной попытки, но было уже ясно, к чему идет дело. Он замахнулся мечом, и Оксель едва успел убраться в сторону. Оксель тоже сделал выпад – на самом деле это был почти не выпад, просто Красная Шляпа поскользнулся, и, как нарочно, на его пути оказался выставленный Окселем меч. Удача порой бывает довольно сволочной штукой. Клинок прошел сквозь тело Красной Шляпы беспрепятственно, только куртка на его спине оттопырилась, и из нее показался блестящий кончик. Потом красной стала вся его одежда, не только шляпа. Его лицо побагровело, на шее вздулись вены, он попытался что-то сказать, но лишь уронил на землю несколько кровавых брызг. Оксель вырвал меч из раны, и Красная Шляпа зашатался, скребя по земле кончиком безвольно поникшего меча. Он кашлял и давился, словно никак не мог вдохнуть. Потом со свистящим стоном снова поднял меч, и Оксель предусмотрительно отступил на шаг назад, но все, что смог Красная Шляпа, – это слепо пошарить им в воздухе перед собой. Он повернулся кругом и рухнул набок, из его рта струйкой полилась кровь, растекаясь по щелям между камней, выпученные глаза уставились в пустоту. – Похоже, к Союзу Уфрис уже не присоединится, – заметила Изерн, опираясь на копье. Люди Окселя ликующе завопили. Люди Красной Шляпы понурились, угрюмые и молчаливые. Красная Шляпа всегда нравился Рикке. Он смеялся ее шуткам, когда она была девчонкой. Он ночи напролет беседовал с ее отцом, и огонь камина освещал их морщинистые лица. И уж если выбирать между присоединением к Союзу или присоединением к Северу, то его позиция была ей гораздо больше по душе. Но кто-то должен был рулить Уфрисом, и он не годился для этой задачи. – Я победил! – взревел Оксель, поднимая окровавленный меч. – Я победил, черт подери! Дайте знать Большому Волку, что мы присоединяемся к Северу и что… – Эй-эй-эй! – выкликнула Рикке, поднимая обе руки ладонями вперед. Все лица обратились к ней. – Не будем забегать вперед себя. Я на это не давала согласия! – Ты же сказала, что твое слово будет за победителем! – Я сказала, что идеи должны соревноваться друг с другом. Я ничего не говорила о том, что идей будет только две. Лицо Окселя исказилось: – Что за херню ты мелешь, девчонка? – Красная Шляпа сказал – присоединяться к Союзу. Ты сказал – присоединяться к Северу. Чуть не передрались прямо над могилой моего отца, как я припоминаю! – Она немного помедлила, чувствуя, как колотится сердце о грудную клетку. Потом пожала плечами, словно ей было на все наплевать: – Я говорю: мы остаемся как есть. Как хотел мой отец. Независимыми. – И кто станет за это драться? – насмешливо спросил Оксель. – Ты, что ли? – Женщина на кругу? Ты что, разве я посмею осквернить своими сиськами такое достойное место! Когда хочешь что-то сделать, первым делом надо понять, чего ты сделать не можешь. Я и кашлянуть не успею, если окажусь на кругу с тобой. Так что, похоже, мне придется оставить это дело своему поединщику! Трясучка легким движением отодвинул одного из щитоносцев Красной Шляпы и ступил на круг. Его серый меч, уже вытащенный из ножен, висел в опущенной руке. – В самом деле, зачем нужен поединщик, если он не может сразиться за тебя в поединке? – продолжала Рикке. Воины забормотали – и люди Окселя, и люди Красной Шляпы, и люди Черствого, и все остальные. В их голосах слышался страх и гнев, но также и возбуждение. Худшим противником в мире, с которым можно оказаться на кругу, был Девять Смертей. Но Коул Трясучка отставал от него не так уж намного. – Ах ты коварная тварь! – рявкнул Оксель. Рикке расхохоталась. – Коварная Рикке, да. Но это ведь Север! Здесь уловки – древняя традиция, даже старше и священнее, чем поединки. Ее улыбка соскользнула с лица. – Мой отец всю жизнь боролся за то, чтобы мы были свободны. Боролся со своими врагами и своими друзьями. Боролся с Черным Доу и Черным Кальдером, со Скейлом Железноруким и Стуром Сумраком – и ни разу не проиграл! Он отдал за это все, что у него было. Отдавал самого себя, пока не превратился в тень. И ты думал, что я откажусь от того, что он мне оставил, только потому, что ты попросил? – Она ощерилась на него и завопила, брызжа слюной: – Ты, сука, даже не сказал «пожалуйста»! Оксель пожевал губами: – Мы еще посмотрим, маленькая гнида. – Это я посмотрю. – Рикке кивнула Трясучке: – Мертвые ни хрена не видят. Надо отдать ему должное, Оксель тоже преподнес ей сюрприз, когда прыгнул вперед, даже не дожидаясь, пока труп Красной Шляпы вытащат с круга. Со всей мочи он рубанул Трясучку со стороны его слепого глаза, без сомнения, считая, что его лучший шанс – это неожиданность, и зная, что дальше его шансы будут стремительно уменьшаться с каждым взмахом. Разумеется, он был прав. Попытка была достойной, но Трясучка был свежее, и сильнее, и быстрее, и к тому же Рикке еще ни разу не видела, чтобы его застали врасплох. Он встретил клинок Окселя своим, взвизгнул металл – и он отшвырнул его руку далеко в сторону, прорубив длинную царапину в одном из щитов на краю круга. Оксель зашатался, но выровнялся. Трясучка снова встал напротив, взвешивая в руке свой меч с руной, поблескивающей на тусклом клинке возле рукоятки. – Иди сюда, ублюдок! – рычал Оксель. – Иди сюда, червяк слепошарый! Я вырежу тебе новую задницу! Трясучка не стал тратить слова на оскорбления. Он просто наблюдал, спокойный, как рыбак, ждущий прилива. Оксель набросился на него, сделал финт снизу, а ударил сверху. Рикке ахнула, уверенная, что он попал Трясучке по лицу. Зная, что будущее Уфриса, не говоря уже о ее собственном, висит сейчас на волоске. Однако Трясучка в последний момент откинулся всем корпусом назад, так что клинок просвистел перед его носом, и подождал, пока Оксель по инерции последует за ним. Коул Трясучка был не таков, как Стур Сумрак. Если у него когда-то и была охота выделываться, он расстался с ней в далеком прошлом, тогда же, когда расстался со вторым глазом. Его клинок рубанул Окселя сбоку, под ребрами, войдя глубоко в тело и обдав брызгами крови остолбеневшие лица его щитоносцев. Оксель шатнулся в сторону, с сиплым бульканьем схватившись за бок. Между его пальцами текли струйки темной крови. В отчаянии, на подкашивающихся ногах, он попытался ударить еще раз, но Трясучка легко отступил, прижал правую руку Окселя своей левой, высоко поднял руку с мечом и долбанул его рукоятью по темени. Звук был такой, словно ударили молотком по глиняному горшку. Клинок Окселя, загремев, выпал из руки, и он рухнул на колени. Пузырящаяся кровь просачивалась сквозь волосы и красными потеками стекала по лицу. Он как-то странно всхлипнул и посмотрел на Рикке: – Ты… Меч Трясучки с глухим ударом снял голову Окселя с плеч, и она покатилась, подпрыгивая, через круг. Один из щитоносцев Красной Шляпы отпрыгнул в сторону, чтобы дать ей прокатиться. Не дожидаясь, пока тело их вождя шлепнется на пол, Трясучка повернулся к людям Окселя. Он не издавал победного рева, не воздевал руки, торжествуя победу, не изрыгал оскорблений. Просто смотрел на них, как если бы он сделал им предложение и не особенно заботился, примут они его или нет. Никто даже не шевельнулся. Никто не издал ни звука. В общем молчании фонтан крови, вытекавшей из трупа Окселя, превратился в поток, затем в струйку, огромной лужей сливаясь с кровью Красной Шляпы и медленно расползаясь по полу. Рикке положила руку на плечо Трясучки и, шлепая босыми ногами, проскользнула мимо него в центр круга. – Есть еще идеи, которые стоит проверить? – спросила она, поворачиваясь кругом, так, чтобы у каждого была возможность высказаться. Она понятия не имела, что будет делать, если кто-нибудь решит заговорить. Но никто по-прежнему не шевелился. И не издавал ни звука. – Еще кто-нибудь хочет сделать по-своему? В ее рту пересохло, пульс грохотал под сводом черепа. Но в зале стояла тишина, как зимой. Как в могиле. – Больше не будет мнений? Все высказались? Рикке побрела обратно к своей скамье, оставляя босыми ногами цепочку кровавых следов на полу отцовского замка. Названные безропотно расступились перед ней, едва не роняя щиты из непослушных рук. – И что будет теперь? – пробормотал Черствый, уставясь на трупы и хватаясь за остатки своих седых волос. – Я знаю в точности, что будет, – отозвалась Рикке, хотя в действительности перед ней было море сомнений. Она снова уселась и натянула на плечи овчину. – Я это видела. – Что ты видела? – спросил один из воинов Красной Шляпы. Конечно, он был зол на то, что произошло, но в его голосе звучала и нотка любопытства. Этакое нищебродское поскуливание. Что бы ни говорили, а в конечном счете большинству людей нужно, чтобы им указали дорогу. Чтобы кто-нибудь заверил их, что все будет в порядке. Чтобы кто-нибудь распорядился, что делать дальше. – Я знаю, что вы все ужасно любите волноваться, но сейчас вы можете завязывать с этим делом. – Рикке склонила голову набок и улыбнулась им. Она могла даже не пытаться делать улыбку угрожающей: руны на ее лице прекрасно справлялись с этой задачей. Ну не только руны, еще два трупа и фигура забрызганного их кровью Трясучки, стоявшего рядом. – Все, что от вас требуется, – это делать то, что я говорю. Нетрудно, правда? Как любил повторять отец Рикке: если хочешь, чтобы что-то было сделано как надо, сделай это сам. Она подняла с пола ножницы, подтянула коленки к подбородку и вновь принялась за свои ногти. На большом пальце левой ноги у нее был какой-то дурацкий твердый вырост кожи возле угла ногтя. Всегда приходилось повозиться, чтобы обрезать его как следует.Пламя против пламени
– Так ты, значит, маг? – спросил Стур. – Маг Радирус, к вашим услугам! Он даже говорил как маг, вкусно раскатывая каждое «р», сходящее с его языка. И вид у него был более чем магический: длинная мантия, щедро расшитая золотой нитью, длинная окладистая борода, разделенная надвое и с седыми прядками, а также перекрученный посох с каким-то кристаллом на конце. – И ты можешь творить чудеса? Стур крутил в руках обнаженный меч. Он любил держать его наготове, что казалось Клеверу глупостью. Главное преимущество меча перед секирой, если на то пошло, как раз и состоит в том, что эту пакость можно упрятать в ножны, чтобы никто не дергался. Но заставлять людей дергаться было одним из любимейших времяпровождений Большого Волка. Стур сидел на троне Скарлинга, уперев острие меча в каменные плиты пола и играя с рукоятью, поворачивая ее из стороны в сторону, так что клинок вспыхивал и посверкивал. Иногда, если солнце попадало в окна под нужным углом, он ловил клинком луч и пускал людям в глаза, просто для забавы. – Не только чудеса! – Старик с весьма самоуверенным видом взмахнул посохом. – Но и Иувиново Высокое искусство! Его лоб, впрочем, блестел от пота. – Покажи, – велел Стур. Клеверу не особенно нравилось, к чему все это шло. Старик прикрыл глаза, пробормотал какие-то слова, которых Клевер не разобрал, с большим апломбом помахал свободной рукой – и швырнул что-то в воздух в облачке сверкающей пыли. Это была маленькая птичка, которая немного попорхала в воздухе и наконец с озадаченным видом уселась на одну из потолочных балок. – Мило, – заметил Клевер. Сидевший возле него Черный Кальдер отхлебнул свой эль и с отвращением покачал головой: – Во имя гребаных мертвых… – А что? Мне показалось, это мило. Стур, кажется, был другого мнения. Он сощурил глаза, что у него обычно означало, что кому-то вскоре не поздоровится. Это случалось нередко. – Мне говорили, ты умеешь исчезать. – Ну… э-э… – Взгляд мага нервно заметался по комнате. – Только в сугубо определенных обстоятельствах, мой король. Должен быть благоприятный лунный цикл, вы понимаете, когда звезды выстраиваются должным образом и… – Врежь ему, – приказал Стур. Кулак Гринуэя впечатался в щеку старика, опрокинув его на спину. Его мантия взметнулась, посох загремел по полу, кристалл отскочил и укатился куда-то в угол. – Я просто показываю фокусы! – завизжал маг, когда Гринуэй снова втащил его на ноги. Его величавую внешность теперь несколько портил окровавленный рот. – В бродячем цирке! На самом деле это никакая не магия! Его раскатистое «р» больше не звучало так аппетитно, как прежде. Как, впрочем, и остальные звуки. – Я не маг! Трюк с исчезновением… это… просто коробка с фальшивым дном… Стур скривил губу: – Уберите этого полудурка с моих глаз. Гринуэй ухватил самопровозглашенного мага за шею и поволок к двери. Его каблуки безвольно щелкали по стыкам плит. Получается, он все же мог исчезать! Клевер ощутил, как его губы подергиваются от улыбки, уже было повернулся, чтобы поделиться шуткой с Чудесницей – но вспомнил, что ее больше нет. Он сам ее убил. Видя, как Радируса вытаскивают из зала, Черный Кальдер шумно, презрительно фыркнул. Стур нахмурился: – Тебя что-то забавляет, отец? – Еще бы! Сгребать магов в один мешок! – Кальдер снова фыркнул. – Отличная шутка, будь я проклят! – Ты мог бы сразу перейти к самому забавному. Отправиться в Великую Северную библиотеку и привести своего друга, Первого из магов, повидаться со мной. Насмешливая улыбка соскользнула с лица Кальдера, и оно вновь стало мрачным. – Байяз мне не друг. Он никому не друг. И его помощь будет стоить дороже, чем она того стоит. За нее придется платить всем, что у тебя есть. Уж лучше подружиться с чумой. – У Ищейкиной дочки Долгий Взгляд, – сказал Стур, и несколько его воинов опасливо забормотали, переглядываясь. – Мне нужно пламя, чтобы бороться с пламенем. – Этак у тебя останутся одни угольки, – сказал Кальдер. – В мире осталось не так много магии, а то, что осталось, не стоит цены, которую за нее запрашивают. Тебе же будет лучше, если ты не найдешь ничего, кроме лжецов и фокусников. И он снова сгорбился на своей скамье, отхлебнув еще эля. Похоже, теперь, когда его брат вернулся в грязь, он сам задался целью обеспечить пивоварни работой. Гринуэй уже вводил следующую претендентку. Она выглядела не более многообещающе, чем маг Радирус. Коренастая женщина в обтрепанном платье, с грязными босыми ногами, она не отрывала больших круглых глаз от висевшей в углу клетки. Там уже не было Грегана Пустоголового – его голова гнила на пике над воротами Карлеона. Однако один из его Названных пришел возмущаться по этому поводу, так что в клетке появился новый гость. Изможденный и избитый, он лежал, свесив одну покрытую струпьями ногу сквозь прутья на дне клетки, едва не касаясь пальцами липких каменных плит. – Кто это? – спросил Стур, потирая подбородок. Он отрастил небольшую бородку, но только под нижней губой, остальное сбривал. Клевер не мог этого понять. Либо ты растишь бороду, либо нет, но зачем оставлять какие-то клочки? Все равно что оставить жену, не дотрахав. Но Клевер давно отказался от попыток понять, почему люди делают то, что они делают, и уж в особенности Стур. – Она из деревни в горах, возле Йоуза, – сообщил Гринуэй. – Вот как? – отозвался Большой Волк, разглядывая ее своими сверкающими влажными глазами. – Ее зовут Сефф. Кальдер резко выпрямился и бросил на женщину внимательный взгляд. – Ха! – хмыкнул Стур. – Так звали мою мать. – Думаю, это хороший знак, – заметил Гринуэй. – Идиот, это просто имя, и все. Мне говорили, что ты можешь видеть всякие вещи, Сефф из-под Йоуза. Она оглядела суровые лица людей в зале. Вид у нее был невероятно перепуганный, и Клевер не мог ее винить. – Да… такое бывает… иногда… Кальдер откинулся на спинку скамьи, снова громко и презрительно фыркнув. Его сын раздраженно оскалился: – И что же ты видишь? – Как-то раз я увидела, что наша деревня горит, – робко сказала Сефф из-под Йоуза, – а на следующий день пришли люди и… ну, в общем… сожгли нашу деревню. – То есть ты всех спасла? Она сглотнула: – Нет… Мне никто не поверил. – Можно сказать, что они сами виноваты, верно? – Наверное… Стур наклонился к ней: – Ты слышала, что там, в Уфрисе, есть ведьма? – Дочка Ищейки? – Сефф из-под Йоуза нервно облизнула губы. – Да, я слышала. Говорят, у нее Долгий Взгляд, самый настоящий, как прежде, в старые времена. И еще говорят, что она может видеть, что человек думает. И может оставаться сухой во время дождя, потому что заранее знает, куда упадет каждая капля. Говорят, у нее есть золотая книга, где записано все, что случится, так что ей нужно всего лишь посмотреть туда, и… – Гребаная болтовня! – рявкнул Стур, подаваясь вперед с такой яростью, что на его шее вздулись вены. Все в зале вздрогнули. – Но она действительно может кое-что видеть. Она видела, где окажется мой меч, там, на кругу. Только поэтому я и проиграл тот поединок. Он поднялся, натягивая на плечи свой тонкий плащ волчьего меха, и шагнул с возвышения. Острие его меча скрежетнуло по выщербленным плитам. – Если она может видеть… Мне тоже нужно видеть, ты понимаешь? Итак, скажи мне… – Стур остановился перед женщиной. В зале царила гробовая тишина. – Что ты видишь? – Ничего, – прошептала она, переступая с одной босой ноги на другую и неотрывно глядя вниз, словно надеясь, что если она не будет видеть Стура, то он каким-нибудь образом исчезнет. – В смысле… Долгий Взгляд нельзя раскрыть силой. – Что значит нельзя? – прошипел Стур, наклоняясь к ней ближе, так что она отпрянула. – Может быть, ты просто не хочешь? – Я бы помогла тебе, если бы могла, но я не знаю, как это сделать. – Ее лицо испуганно сморщилось, голос становился все пронзительнее. – Это приходит само! Можно… я просто вернусь домой к своим детям? Она закрыла глаза, и по ее щекам полились слезы. Клевер скорчил гримасу и отвернулся. – Пожалуйста, не убивай меня, – попросила Сефф. Стур нахмурился, поддел пальцем подбородок женщины и поднял его, так что ей не оставалось ничего другого, кроме как посмотреть ему в глаза. – Так вот что ты обо мне думаешь? Она смотрела на него круглыми глазами, ее руки покрылись гусиной кожей, прерывистое дыхание разносилось по всему залу. – Послушай. Я сознаюсь, я действительно убивал людей. – Стур пошевелил ногой окровавленную солому на полу, словно пытаясь прикрыть пятна. – Но только тогда, когда от этого можно было что-то выгадать. Я убиваю тех, кто меня обманывает. Кто выступает против меня, как этот говнюк там, в клетке, и его безголовый вождь. Я не убиваю людей, которые делают то, что им говорят. Я же не Девять Смертей! И Стур улыбнулся своей широкой голодной ухмылкой, которая едва ли кого-либо убедила. – Гринуэй! – Да, мой король? – Дай этой девчонке монету и отправь ее обратно к ее детям, ладно? – Стур потрепал ее по лицу и вытер ей слезы большим пальцем. – Ты же попыталась, верно? Большего я не могу от тебя требовать. Если ты что-нибудь увидишь, дай мне знать, хорошо? Женщина прикрыла глаза, вытерла нос и кивнула. Гринуэй повел ее прочь, и всю дорогу, пока она брела к выходу, Клевер сидел сморщившись, ожидая, что Стур догонит ее и рубанет в спину, просто из чистой подлости своей натуры. Может быть, он бы так и поступил, если бы его внимание не привлек новый человек. Его называли Танцором по причине того, как он ловко обычно двигался. Но сейчас в его повадке не было ничего грациозного: он бочком щемился в дверной проем, безуспешно пытаясь смешаться с тенями. У него был тот самый вид, какой бывает у гонцов, если они принесли вести, которые точно не понравятся Большому Волку. – Танцор! – окликнул его Стур. – Ты вернулся! – Да, вот… только что оттуда… – И как? Что сказал Оксель? Танцор выбрался на то самое кровавое пятно на полу Скарлингова замка, выказывая по этому поводу не больше радости, чем Сефф из-под Йоуза. – Оксель мертв. Наступило молчание. Клевер и сам затаил дыхание, осваиваясь с новостью. Ветер дышал холодом из высоких окон, у подножия обрыва снаружи шепталась река. Потом Большой Волк оскалил зубы, ухватил Танцора за перед рубашки и подтащил к себе. – Что ты сказал, мать твою? – Его убил Коул Трясучка! Отрубил ему голову на кругу! – Как этого старого идиота угораздило оказаться на кругу с гребаным Коулом Трясучкой? – Рикке его заманила! – проскулил Танцор. До того как Клевер увидел ее с этими рунами во все лицо, он бы посмеялся над таким сообщением. Но сейчас ему было не до смеха. В зале всем было не до смеха, и в особенности Танцору. – Точнее, сперва она заманила туда его с Красной Шляпой, потом Оксель убил Красную Шляпу, а уже потом Трясучка убил… – Что?! Красная Шляпа тоже мертв? – Она заняла замок своего отца! И отцовские земли тоже взяла. Сказала, что Уфрис пойдет своим путем… – Что?! – взревел Стур. И тут Черный Кальдер захохотал. Сперва он фыркнул в свой эль, потом начал посмеиваться, потом гоготать, и вскоре это уже был хохот во всю мочь, с запрокинутой головой и трясущимися боками. Такие звуки нечасто можно было слышать в замке Скарлинга в последнее время. Разве что Стур иногда смеялся над чем-нибудь мертвым. – Что смешного? – обрушился он на отца. – Насчет ее Долгого Взгляда у меня есть свои сомнения, – отозвался Кальдер, с удовлетворенным вздохом поднимаясь с места. – Но у этой девчонки острый ум и твердое сердце. Он махнул через плечо, направляясь к двери: – Дай мне знать, когда тебе надоест все ломать. Я постараюсь, как смогу, собрать все это заново.Полуизмена
– Я так надеялась увидеть вас снова! – сказала Изольда. Савин наклонилась к ней, чтобы прикоснуться кончиками пальцев к ее руке. – И я тоже, буквально отсчитывала минуты. – У меня такое чувство, будто из-за того, что мы вместе сыграли наши свадьбы… между нами теперь какая-то особенная связь. – Вы мне как сестра, которой у меня никогда не было. – Пресная, бесталанная, неинтересная сестра, иметь которую ей, откровенно говоря, не очень-то и хотелось. Изольда робко улыбнулась Савин – вся сплошные веснушки, румянец и густые ресницы: – Федор ужасно хотел посетить Остенгорм. Он считает вас с Лео нашими ближайшими друзьями. У змей не бывает друзей. Савин задумалась над тем, что в действительности мог затевать Ишер. Почти все важные дела Инглии теперь решались здесь, в ее кабинете, в разговорах между самой Савин и несколькими избранными людьми, на этой тщательно отреставрированной мебели, в свете, льющемся из новых, абсолютно современных окон. Но сейчас, в кои-то веки, она от всей души предпочла бы оказаться по другую сторону смежной двери, в сумраке деревянных панелей лорд-губернаторского кабинета, выясняя, каким именно образом муж Изольды собирается облапошить ее мужа. Она никогда не видела Лео настолько взволнованным, как когда он ожидал прибытия Ишера; он хромал взад и вперед по лужайке, словно самый настоящий лев, посаженный в клетку. Это вызвало необычное возбуждение и в самой Савин. Может быть, маленький тихий прудик Инглии будет побеспокоен всплеском настоящей политики? – Я надеюсь, вы не сочтете меня чересчур прямолинейной, но… права ли я, предполагая?.. – Изольда многозначительно взглянула вниз, на живот Савин. – Да, это так. Скрывать это уже попросту не было смысла, и фактически Савин наслаждалась тем, что может показать свою беременность. Она ожидала, что будет жутко раздражаться, наблюдая, как ее тело день за днем крадет эгоистичный маленький паразит. Однако в ее выпирающем животе было что-то неожиданно утешающее. Савин даже обнаружила, что время от времени ему поет. Пару дней назад она почувствовала, как ребенок шевелится. Савин подняла брови, мягко поглаживая живот. – Кто мог знать, что ключ к счастью заключается в более свободной одежде? Как дела в Срединных землях? – спросила она, стараясь не показать свою заинтересованность. – Мне иногда кажется, будто меня высадили где-нибудь на острове Шабульян! Насколько я понимаю, повешение Веттерланта закончилось фиаско? – Это была катастрофа! – Изольда наклонилась к ней и продолжала звенящим шепотом: – Королеву Терезу забросали объедками. Ходят слухи, что в толпе были ломатели. – Это точно не были члены Открытого совета? Изольда виновато хихикнула. – В итоге архилектор Глокта – в смысле, ваш отец – был наделен новыми полномочиями, королевскую гвардию разделили на отряды, один послали в Колон, один в Вальбек, а еще один отправили патрулировать улицы Адуи. В городе комендантский час, обыски, облавы. В общем, там… нервная атмосфера. Я пытаюсь убедить Федора проводить больше времени в наших имениях за городом, но он говорит, что должен делать все, что в его силах, чтобы помочь. Помочь в первую очередь самому себе, без сомнения. – Ваш муж настоящий патриот. – Так же как и ваш. Однако мне надо отдохнуть. – Вот как? – разочарованно отозвалась Савин. Какой бы блеклой ни была Изольда, Савин надеялась выведать у нее еще какие-нибудь слухи. Завоевание Остенгорма принесло ей большое удовольствие, но теперь, когда она стала здесь неоспоримой госпожой, ее начинала одолевать смертельная скука. Ей не хватало ощущения, что она находится в сердце событий. Ей не хватало острого наслаждения риском и волнующего чувства победы. Ей не хватало ее друзей и знакомых, и даже врагов – возможно, врагов больше всего. – Еще даже не начало смеркаться, – заметила она. – Я знаю, но… у меня есть надежда, что возможно, я тоже нахожусь в деликатном положении. – Изольда порозовела от одной мысли об этом, бедняжка. – Мой муж настаивает, что мне необходимо побольше покоя. – Разумеется. Впрочем, насколько знала Савин, покой еще никому не помог забеременеть. – Может быть, у нас получится отпраздновать вместе и рождение наших первенцев тоже? – Будем надеяться. – Хотя, учитывая, что Савин зачала своего ребенка за несколько месяцев до свадьбы, вероятность этого была не очень велика. Она дождалась, пока Изольда выйдет, удерживая приклеенную на лице улыбку. Потом встала, упираясь основаниями ладоней в ноющую спину, и прошла прямиком к двери, соединяющей два кабинета. Она собиралась войти без приглашения и насильно принять участие в разговоре, однако в приглушенном тоне, которым переговаривались Лео и Ишер, было что-то настолько скрытное, что Савин застыла на месте. Осторожно, осторожно она приоткрыла дверь и стала прислушиваться сквозь щелку. – …Ищейка вернулся в грязь, – вполголоса настойчиво говорил Лео. – В Уфрисе теперь заправляет его дочь Рикке. – Вы сможете заручиться ее поддержкой? – спросил Ишер. Савин нахмурилась. Неужели Лео планирует какие-то действия против северян? Он сам всегда говорил, что во всем мире нет человека, меньше него способного сидеть без дела. – Думаю, да. Мы когда-то были близки. – А Уфрису по-прежнему необходима ваша протекция. Как насчет Стура? – Он обязан мне жизнью. К тому же это человек, любящий воевать. – Он нужен нам, Лео. Найдите способ привести его на нашу сторону. Чего бы это ни стоило. Глаза Савин расширились. Они действительно сколачивают альянс, но вместе с северянами! – Как насчет Открытого совета? – спросил Лео. – С нами уже пятнадцать человек, – донесся голос Ишера, – но мы должны действовать с величайшей осторожностью. Закон запрещает создание личных армий, и мы не можем рисковать, возбуждая подозрения Костлявого. Савин почувствовала, как на ее шее зашевелились волоски. Еще со времени суда над Веттерлантом она знала, что Ишер что-то замышляет. Ей показалось странным, что Лео так яростно воспротивился роспуску инглийских полков. Она догадывалась, что у них может быть какое-то тайное предприятие. Но ей и не снилось, что это может оказаться нечто настолько дерзкое. Настолько огромное. Настолько невероятно опасное. Это был не какой-то всплеск – это была огромная волна, способная унести с собой все! – Нужно действовать сейчас, – прорычал Лео. – Со дня на день нас могут обнаружить! – Терпение, мой друг. Ваш пыл заразителен, но нам нельзя спешить. Мы должны собрать всех возможных союзников, дождаться самой ясной летней погоды – и тогда двинуться на Адую, уже не оглядываясь. Савин распахнула глаза. Во имя Судеб, они говорят о мятеже! Об открытом восстании против короны! Лео собирается выступить против Орсо. Против ее отца. Поставить все на один безумный бросок костей! Он хоть сам понимает, что он замыслил? Это же ни больше ни меньше как государственная измена! Инвестор должен уметь с первого взгляда распознать благоприятную возможность, в одно мгновение оценить риски и возможные выгоды. И теперь, чувствуя, как участившееся дыхание бьется в перехваченном горле, Савин молниеносно перебирала мелькающие в мозгу варианты. Не реагировать? По примеру Изольды отправиться в постель и притвориться, что она ничего не слышала? Сидеть смирно, как и полагается хорошей жене, позволив Лео самому разбираться с делами? Нет. Тогда что же, уговаривать его? Заручившись помощью леди Финри, попытаться убедить его оставить эту безумную идею? Но даже если это удастся, он будет на нее в обиде. А над его разочарованными сообщниками у нее не будет никакого контроля. Их замыслу по-прежнему будет грозить разоблачение. Почему это, леди Брок, вы не проинформировали власти о готовящемся мятеже против короны? Нет. Предать своего мужа? Рассказать все отцу? Бросить на растерзание Ишера с его дружками, а самой отдаться на милость королю? В лучшем случае это будет означать конец ее репутации и ее высокому положению. В худшем? Вдова. Изгнанница. Нищая… Савин выпятила подбородок. Нет. Из-за глупости собственных родителей она потеряла Орсо. Она потеряла корону. Но она выцарапала себе новое местечко. Вытащила себя на самую верхушку. И что же, теперь ей предстоит потерять и это тоже, на этот раз из-за глупости собственного мужа? Нет. Что оставляло ей только одну возможность. Дрожащими пальцами она достала из рукава коробочку, взяла огромную щепоть жемчужной пыли и, отвернувшись от двери, втянула ее. Инвестор должен уметь с первого взгляда распознать благоприятную возможность, в одно мгновение оценить риски и возможные выгоды, и если один вариант перевешивает все другие, тут же ухватиться за него, принять решение без отлагательств, без оглядки, без каких-либо чувств. Бунт… Во рту у нее пересохло. Мятеж… В черепе грохотал пульс. Измена… Савин поморщилась, чувствуя, как пошевелилось дитя. Неужели она действительно решится на это? Может ли она себе позволить не решиться? Что она чувствует – неописуемый страх или почти невыносимый трепет предвкушения? – Спокойно, – прошептала она. – Спокойно, спокойно, спокойно… Это был риск. Ужасный риск. И тем не менее Савин не могла не думать о том, что можно получить в результате. Практически все, если удастся правильно разыграть карты… Закрытый совет нажил себе множество врагов как внутри Союза, так и за его границами. Разве ее отец не рассказывал ей про них, разве не обсуждал с ней их страхи и надежды, не перечислял их сильные и слабые стороны? Если всех их удастся собрать вместе и подтолкнуть в нужное время в нужном направлении… Но для этого требовалась чуткая рука. То есть то, чем Лео ни в коей мере не обладал. И вот для этого у него была она. Савин расправила плечи, широко распахнула дверь и шагнула через порог. В кабинете Лео она ничего не меняла. Вероятно, здесь никто ничего не менял за последние два столетия. Какие-то темные холсты с ликами давно почивших лордов-губернаторов, какие-то зловещие мечи и щиты северян, притащенные с давно забытого поля боя; охотничьи трофеи, набитые неопытной рукой и неодобрительно таращившиеся со стен бесцветными стеклянными глазами. Печальная косуля, изумленный олень, ошарашенный медведь, ухмыляющийся волк… Лео заверил ее, что это то, что нравилось его отцу, а значит, нравится и ему – и она по крайней мере сделала вид, что уважает его решение. – Господа. Она спокойно закрыла за собой дверь и с улыбкой подошла к ним, упрятав свое лихорадочное возбуждение под маску величественного самообладания. Она взгромоздилась на древнее кресло, абсолютно не предназначенное для одежды современной дамы – в особенности если эта дама беременна. Лео казался слегка потрясенным: – Мы тут как раз говорили о… – Вы говорили о том, что вам необходимо найти союзников, чтобы поднять мятеж против короля Орсо, – продолжила Савин, сама пораженная тем, насколько ровно ее голос произнес эту вопиющую фразу. – Вы говорили о свержении правительства Союза и об установлении нового. Она вытащила пробку из графина, налила себе бокал и постаралась принять наиболее комфортное положение, какое только смогла отыскать. – Вы говорили о том, что собираетесь изменить мир, и я пришла, чтобы принять участие в вашей беседе. На губах Ишера играла высокомерная улыбочка – выражение, которое она часто видела у мужчин, начиная с ними переговоры. Выражение, которое ей так нравилось стирать с лиц этих людей, мнящих себя могущественными. – Леди Савин, мне не кажется… – Вы двое собрались рискнуть всем, что у вас есть. Тем самым вы собрались рискнуть всем, что есть у меня. Моим будущим. Будущим моего ребенка. Насколько я поняла, вы уже сделали несколько шагов по этому пути. Слишком далеко, чтобы повернуть обратно, не подвергнув всех нас значительной опасности. Возможно, слишком далеко, чтобы повернуть вообще. Итак. По всей видимости, вы не оставили мне другого выбора, кроме как посвятить себя этому проекту и сделать все возможное, чтобы он осуществился. – Она вздернула подбородок. – Но если вы думаете, что я пойду на это, даже не высказав свое мнение, вы глубоко заблуждаетесь. Ишер сузил глаза: – Вам придется пойти против своего отца… – Оставьте это нам двоим. Ее отцу – если она вообще могла считать его своим отцом – было не на что жаловаться. Он сам постоянно читал ей нотации о том, как важно быть беспощадной, еще когда она была ему по колено. – А теперь расскажите мне о своих планах. Лео подался вперед с энтузиазмом мальчишки, которому не терпится похвастаться новой игрой. – Открытый совет у нас в руках. У нас армия Инглии – лучшие солдаты в Союзе! Мы собираемся перетащить на свою сторону Рикке и Стура со всеми их северянами. Мы высадимся на северном побережье Срединных земель, соберем всех своих друзей и выступим на Адую! Застанем Закрытый совет врасплох и заставим Орсо принять наши требования, не пролив и капли крови! Савин отхлебнула из своего бокала, покрутила вино во рту и проглотила. – Это звучит… чересчур оптимистично. – Ей удавалось застать отца врасплох, может быть, четыре или пять раз в своей жизни. Идея того, что это получится у Лео, граничила с абсурдом. – Ты рассчитываешь на то, что опытные политики и солдаты все будут играть тебе на руку. – У нас есть секретное оружие! – Лео стукнул кулаком по столу. – У лорда Ишера имеется друг в Закрытом совете. Ишер недовольно пожевал губами. Очевидно, он доверял ей не больше, чем она ему, но это едва ли имело значение. Лишь очень немногим из своих деловых партнеров она доверила бы подержать свою шляпу, однако им удавалось вместе зарабатывать деньги. – Хороший друг, – неохотно подтвердил он. – Мы знаем обо всем, что они затевают. – Орсо не солдат, – презрительно сказал Лео. – Он и не политик. Посмотреть только, во что превратился суд над Веттерлантом. – Ишер с отвращением фыркнул. – Этот человек просто глуп! – И труслив. – Ничего подобного, – возразила Савин. – Может быть, он нерешителен, но зато умен, и к тому же в нем есть стержень. Чем жестче будет становиться ситуация, тем жестче будет становиться он сам. – Я думал, ты завязала с тем, чтобы принимать его сторону? – проворчал Лео. – «Никогда не бойся своих врагов, но всегда уважай их», – процитировала Савин. – Столикус, кажется? Если мы собираемся рискнуть всем, что у нас есть, мы не можем себе позволить попросту допустить, что наши враги окажутся слабаками. Мы должны набрать в свои руки столько козырей, чтобы у нас не осталось других вариантов, кроме победы! Она принялась рассматривать коллекцию потрепанного боевого оружия на стенах, уже принимаясь прорабатывать проблему со всех ракурсов. – В Союзе сейчас полно безработных ветеранов – людей, вернувшихся с войны и обнаруживших, что мир изменился и для них в нем больше нет места. Я бы предложила, чтобы Открытый совет попросил разрешения собирать вооруженные отряды для защиты своих интересов от ломателей. Чтобы подавлять мятежи и выкорчевывать зреющее несогласие. С таким предлогом вы сможете вооружиться, не потеряв, а даже завоевав доверие Закрытого совета. Лео, подняв брови, взглянул на Ишера. Тот постепенно переходил от насмешки к задумчивости. – Неплохо, – снизошел он. – Я могу организовать в печати кампанию, выпуск новых памфлетов и новостных листков, которые будут поддерживать тлеющие угли протеста. Обвиним Закрытый совет в плачевном состоянии государства. Свалим всю вину на долги перед «Валинтом и Балком». Напомним простонародью о повешенных на Вальбекской дороге. Напомним лордам о том, как несправедливо обошлись с Веттерлантом. Королева Тереза всегда будет популярной мишенью, да и король Орсо тоже. Предлагая это, она ощутила укол сожаления, но сказала себе, что им предстоит сражаться за свои жизни. В такой борьбе годится любое оружие. Лео широко улыбнулся: – Как я слышал, гравюры говорят напрямую с сердцем. – И чем грязнее, тем лучше, – подхватила Савин. – Король Джезаль был бастардом, а значит, мы можем вытащить на поверхность сомнения в законности его линии престолонаследия. В конце концов, кто мог знать лучше нее, насколько разрушительными могут оказаться подобные сомнения? – Я напишу мастеру Суорбреку, чтобы он расчехлил свои печатные машины. Но даже учитывая все это, лорд Ишер, вы правы в том, что нам понадобится любая помощь. Насколько я успела услышать, вы не учли еще двух возможных союзников. Стирийцев – и самих ломателей. – Ломателей? – Лео выглядел почти настолько же потрясенным, как оленья голова за его плечом. – Но они же изменники! Савин не стала подчеркивать очевидный момент, что в этом ломатели не одиноки. Вместо этого она мягко положила Лео руку на предплечье. Не ведя – поддерживая. – Лео, народ считает тебя героем. Людей будет легко убедить, что ты ратуешь за народное дело. Ты мог бы ввести ограничения рабочего дня, обеспечить защиту против чрезмерной эксплуатации, предоставить простым людям голоса в правительстве. Мы могли бы избавиться от нескольких наиболее ненавистных для народа практик здесь, в Инглии, в качестве демонстрации наших намерений. – Но я не имею никакого представления о трудовом законодательстве! – Зато я имею. – Если на то пошло, половина этих ненавистных практик была введена с ее непосредственным участием. – К тому же нам нужно всего лишь убедить людей, что ты знаешь, что делаешь… Лорд Ишер, как я слышала, королевскую гвардию распределили между несколькими крупнейшими городами Срединных земель для предотвращения новых восстаний? – Совершенно верно. – Следовательно, действия ломателей, будучи тщательно скоординированы, могли бы связать руки королевской гвардии, не дав им реагировать на… другие угрозы. Ишер кивнул. Его задумчивость понемногу переходила в уважение. – Возможно. – У меня есть контакты среди ломателей. – Собственно, один из их выдающихся бывших членов находился у нее в услужении. – Возможно, мне удастся их убедить поддержать нас, по крайней мере в настоящий момент. Со Стирией я тоже имею давние деловые связи. Ишер не казался столь же убежденным в этом отношении. – Вы действительно думаете, что вам удастся договориться с Талинской Змеей? – Нет. Но, насколько я понимаю, королю Яппо не терпится вылезти из-под юбки своей матери… Возможно, мне удастся договориться о встрече непосредственно с ним. С каждым ее словом Лео выглядел все более несчастным. – Яппо же дегенерат! Черт подери, это все знают! – Давай на время забудем о его любовных пристрастиях и сосредоточимся на его солдатах и его деньгах. Такая помощь вполне может склонить равновесие в нашу сторону. Она может спасти жизни – наши жизни! – От одной этой мысли я чувствую себя испачкавшимся! – Лео поерзал в кресле. – И чего это будет нам стоить? Савин бы с радостью дала ему пощечину, но сделала выбор в пользу спокойных доводов. – В корне разногласий между Стирией и Союзом лежит заявленное королем Орсо право на герцогство Талинское. Мы могли бы пообещать, что откажемся от дальнейших претензий. Кроме того, мы могли бы перестать поддерживать независимость Сипани. – Она помолчала, взвешивая, стоит ли делать следующий шаг. Но после того как решился бунтовать против короны, уже не остается неприступных границ. – Мы могли бы предложить отдать им Вестпорт. Карнсбик был бы доволен. Он всегда убеждал ее проявлять больше благотворительности – и вот извольте, она раздает целые города! – Отдать им Вестпорт? Лео онемел от возмущения. Савин заметила, однако, что лорд Ишер хранил молчание. – Невеликая цена в обмен на Срединные земли, Инглию и Старикланд, – возразила она. – Ты там хоть бывал когда-нибудь? – Вообще-то нет, но… – Пыльные трущобы, набитые суеверными глупцами. Лично я нисколько о нем не пожалею. – Мы сражались со стирийцами в трех войнах! И каких войнах! Я хочу сказать… – Лео взглянул на Ишера, ища поддержки, но Ишер был занят: он глядел на Савин. От его былой снисходительной усмешки не осталось и следа. – …Это не особенно-то патриотично, знаешь ли. – Если ты боишься показаться непатриотичным, подумай о том, как ты будешь выглядеть, когда тебя повесят за измену. – Савин вложила в свой голос немного металла. – Это не игра, Лео! Мы должны посвятить себя делу полностью. Если мы проиграем – мы обречены. Воцарилось долгое, неуютное молчание. В древнем, черном от сажи камине шевельнулось полено, в дымоход взвился сноп искр. – Ее светлость права, – наконец сказал Ишер. – Мы рискуем всем и должны разыграть все карты, что у нас есть. – Но мы должны быть безупречными! – Лео взглянул на портреты предшествующих лордов-губернаторов, неодобрительно взиравших сверху, словно обвинители в суде. – Чистыми и принципиальными! Если мы готовы пойти на что угодно, тогда чем мы лучше их? – Его уязвленный голос звучал хныканьем мальчишки, который обнаружил, что взрослые отобрали его игру и играют в нее по своим правилам, которые ему совсем не нравятся. – Мы должны поступать как должно! Ей очень хотелось сказать ему, что они не могут себе позволить поступать «как должно», а только «как необходимо». Что здесь нет правых и виноватых, а есть только они и их враги. Но зачем вышибать дверь, если можно проскользнуть в окошко? – Лео… ах! И она перегнулась пополам, схватившись за живот. Лео вскочил с кресла. – Во имя мертвых, ты… – Ничего, ничего. – Она схватила его за руку, мучительно оскалившись. – А-а! Но все же, может быть, ты позовешь Зури, пускай она принесет мне то снадобье… – Конечно! И он выскочил из комнаты с такой скоростью, какую ему позволяла его хромота. Ишер тоже привстал. – Леди Савин, могу я… – Как по-вашему, кто будет королем, когда это закончится? – Савин вновь расположилась в своем кресле и хладнокровно встретила его взгляд. Ишер недоверчиво хохотнул и медленно опустился обратно на сиденье. – Король Орсо, разумеется. Мы собираемся устранить прогнивший Закрытый совет. План низложения короля – это государственная измена! – То есть вы собирались остановиться на полуизмене? Бросьте. Наполовину приготовленное мясо вызовет несварение у всех. Унизив короля, но оставив его на троне, вы лишь подготовите собственное уничтожение. Не говоря уже о моем. Вальбек преподал ей жестокий урок. Больше она никогда не позволит себе быть слабой, уязвимой, напуганной. При мысли о том, что она собиралась сделать, Савин ощутила неожиданно острую боль, но безжалостная логика вела ее лишь в одном направлении. Возможно, когда-то она и любила Орсо, но теперь он ее ненавидел. Ее отец всю жизнь лгал ей. Что до лояльности – это не больше чем уловка тех, кто обладает властью, чтобы заставить тех, кто ею не обладает, действовать вопреки собственным интересам. Она встретила взгляд Ишера. – Король Орсо должен уйти. Ишер пробежал языком внутри рта. Теперь он переходил от восхищения к подозрительности. – Я вижу, мы с вами говорим откровенно… – Когда речь идет о государственной измене, все остальное было бы смешно. Итак, что у вас действительно есть, не считая нас? Лорд Барезин, как мне говорили, ставит в своем личном театре порнографические пьесы про королеву Терезу и смеется над ними до потери рассудка. Лорд Хайген, как я слышала, каждое утро вымачивает себя в медной ванне, чтобы пополнить свои магнетические энергии. Что до леди Веттерлант – стоит ли даже начинать обсуждать ее недостатки? – Вы хорошо информированы. – Знание – корень могущества, как говорил Иувин. – А что вы разузнали обо мне? Настал черед Савин сделать паузу. – Должна признаться, под вашим именем в моей записной книжке чистая страница. – Я осторожный человек, ваша светлость. И это несчастье, приключившееся с Веттерлантом, дало мне большую силу в Открытом совете. Такого чувства единства там еще не бывало. Я сумею держать лордов в узде, можете не сомневаться. – Пусть даже так. С армией Инглии мы предоставляем вам лучших и опытнейших солдат, каких вы только сможете найти. Приводя с собой Стура Сумрака, мы заручаемся помощью могучего союзника. Вы согласны? – Вы не оставляете мне другого выбора, кроме согласия. Савин засмеялась, словно услышала превосходную шутку: – То, к чему я всегда стремлюсь в разговоре! У моего мужа меньше врагов и гораздо больше популярности, чем у любого другого кандидата. Кроме того, будучи потомком своего деда, он имеет некоторое законное право притязать на трон. Более обоснованное, как могут сказать некоторые, нежели у нынешнего правителя. Он должен стать королем, лорд Ишер. – И тогда она станет королевой! Подернутые пеплом угли этой сокровеннейшей из ее амбиций внезапно вспыхнули вновь. – Если вы хотите, чтобы мы поставили на кон все, что мы имеем, такова моя цена. – И что же останется остальным из нас, когда великие Броки заполучат корону? – Все остальное! Мне кажется, из вас получится отличный архилектор и Первый лорд Открытого совета, ваше преосвященство. – Ишер умел скрывать свои чувства, но при звуке этого титула Савин уловила в его глазах огонек удовлетворения. – После чего вашим порнографическим и магнетическим коллегам останется лишь решить, кто из них станет лордом-камергером, а кто лордом-канцлером. Я предполагаю, что лорд-маршалов Лео захочет выбрать себе сам, но остальные места вы сможете заполнить своими друзьями. – И от кого исходит это предложение, от вашего мужа или от вас? – То, что исходит от меня, исходит от него. – Тем не менее вы отослали его наверх, чтобы обсудить это со мной. – Чтобы, когда корона упадет к его ногам, он смог с чистой совестью сказать, что никогда ее не добивался, но готов принять ее против воли ради всеобщего благополучия. Вы сами знаете, он не любит обмана. – Слабость, которую его жена явно не разделяет, – заметил Ишер. – Так же как и некий его весьма особенный друг. Думаю, вы согласитесь со мной, что для самых резвых лошадей часто требуются наглазники. Их лучше направлять понемногу, шаг за шагом. Лорд Ишер сощурился, глядя на свой бокал и круговыми движениями взбалтывая в нем напиток, затем поднял взгляд на Савин. Этим вечером она устроила ему целое путешествие: от презрения к задумчивости, затем, через уважение, восхищение и подозрительность – в конце концов к принятию. Знакомство, влюбленность и разрыв, все за один присест. – Ваши условия приемлемы. – Вот и хорошо. – Савин была удовлетворена исходом переговоров. По крайней мере, на данный момент. – Надеюсь, мы с вами еще поработаем. Дверь рывком распахнулась, и в комнату влетел Лео. Зури поспешала следом, но, бросив один взгляд на то, как Савин с Ишером уютно устроились рядом, сразу же отстала. – Ты в порядке? – Лео неловко опустился на одно колено рядом с ней. – Да, беспокоиться не о чем. – Она взяла его руку и с улыбкой прижала к своему животу. – После разговора с лордом Ишером мне стало значительно легче!Тайный язык
– Я переговорил с ними, – сказал Броуд. Похоже, они с Савин, не сговариваясь, выработали между собой нечто наподобие тайного языка, слова которого имели не то значение, которое предполагалось в обычной речи. «Переговорить» в данном случае означало, что Броуд вышиб половину зубов у самого горланистого из рабочих, в качестве назидания остальным. – Все снова вернулись к работе, и ночная смена тоже. Не думаю, что с оружейным заводом у вас еще будут проблемы. – Мастер Броуд, – воскликнула Савин, – вы настоящий волшебник в вопросе трудовых отношений! Броуд с отсутствующим видом потер друг о дружку ноющие ладони. «Трудовые отношения»… Вот, значит, как это называется. Кому, интересно, это помогает – называть мерзкие вещи красивыми именами? Красивее они от этого не становятся. Скорее уж наоборот. – Можем мы минутку поговорить? – спросила она, словно они были двое старых друзей, которые никак не могут выкроить время, чтобы поделиться домашними новостями. Ее теперь окружало то особое сияние, которое порой бывает у женщин, ожидающих ребенка. Броуд вспомнил, как видел такое же сияние вокруг Лидди, когда она была беременна Май. Давным-давно это было, в те времена, когда все его надежды были еще целы. – Конечно, леди Савин. В смысле, ваша светлость. Прошу прощения. – Не говори глупостей, Гуннар, ты вовсе не должен передо мной извиняться! Я знаю, сколь многим тебе обязана. Своей жизнью, ни больше ни меньше. Если бы я не натолкнулась на тебя в Вальбеке… – Ее улыбка на долю мгновения соскользнула, но потом она вздохнула и нацепила другую, еще шире прежней. – И с тех самых пор ты был просто неоценим! Не знаю, как я вообще справлялась до тебя. Вы все настоящее сокровище – и ты, и Лидди, и Май. Твоя дочь творит со счетами настоящие чудеса! Ты должен ею гордиться. – Благодарю, ваша светлость. – Надеюсь, вы все довольны тем, что работаете у меня? И ты, и они? – Конечно, ваша светлость. – По крайней мере, они были довольны, и это все, что имело значение. – Довольнее не бывает. – У меня такое чувство, будто… надеюсь, ты не сочтешь меня чересчур самонадеянной… будто мы все почти что члены одной семьи, я – вашей, а вы – моей. И мне бы очень не хотелось, чтобы мы… разделились. Да, в ней несомненно было это сияние. Мягкая округлость в лице, здоровый румянец на щеках, ладони, привычно обхватывающие слегка выпуклый живот. Но прежний стальной блеск в глазах никуда не делся. Броуд жил тем, что угрожал людям. Он умел распознавать угрозы. Он кашлянул и опустил взгляд к своим сапогам. Новенькие, крепкие, начищены до блеска. – Мне нужно… чтобы ты оказал мне одну маленькую услугу, – продолжала Савин. – Это очень важно. Здесь нужен человек сильный и храбрый, и в то же время умеющий действовать тонко. Кроме тебя, мне больше некому это доверить. Броуд сглотнул: – Вы ведь знаете, я сделаю все, что могу. – В Вальбеке ты действовал вместе с ломателями. Ты был одним из них. – Я… да, – отозвался он, хмуря брови. Он не знал еще, к чему она ведет, но взятое ею направление ему уже не нравилось. – Тогда я думал, что борюсь за правое дело. Кажется. Было трудно вспомнить, что именно он тогда думал. Будто это думал совсем другой человек. – Ну разумеется. Как ты думаешь, есть ли возможность… – и она взглянула на него снизу вверх из-под ресниц, – …чтобы ты снова наладил с ними связь? – С ломателями? – Ну да. А может быть, даже и со сжигателями? Она произнесла это так, словно просила о каком-то пустячке. Будто для этого не требовалось больших усилий и, уж конечно, в этом не было никакого риска. Снова этот тайный язык – когда они оба говорят одно, а подразумевают другое. Они оба знали, что усилий потребуется немало. И оба знали, что это дело дьявольски рискованное. – Может быть. Броуд осторожно поправил стекляшки на своем носу. Большинство своих знакомых ломателей в Вальбеке он оставил болтаться на виселицах после мятежа, а остальные наверняка имели к нему серьезные претензии. Что до сжигателей, то они с самого начала были наполовину безумны. Его нынешний способ зарабатывать себе на жизнь вряд ли мог снискать одобрение в этих кругах. Можно называть это «трудовыми отношениями» или как угодно еще – того, кто привык жить в подвалах, этим не одурачишь. – Может, в Вальбеке еще и есть кто-нибудь, кто смог бы меня направить в нужную сторону. – Попробуй. Это все, что я прошу. – Я постараюсь. Как обычно. – В том смысле, что ему придется выпустить на волю самое худшее в себе. Как обычно. Настал его черед взглянуть ей прямо в глаза: – Только пообещайте, что присмотрите за Лидди и Май, пока меня не будет. Он протянул ей руку. Ее пожатие было неожиданно крепким, так что его ноющие костяшки пронзила боль. – Позабочусь, как о собственных.* * *
– Что, ты даже не пообедаешь? – спросила Лидди. У нее был обеспокоенный вид. У них обеих. – Вечером отправка, – ответил Броуд, швыряя в сумку несколько нужных вещей. – Дело срочное. – Куда ты едешь? – В Срединные земли. Теперь он лгал гораздо лучше, чем прежде. К этому делу нужно подходить аккуратно. Правды должно быть как раз столько, чтобы ответить на вопрос, но не столько, чтобы выдать что-то в самом деле важное. Если бы он сказал, что едет в Вальбек, они бы наверняка принялись плакать. Может, он и сам бы присоединился. Май смотрела на него от двери, теребя одной рукой серебряную цепочку, которую в последнее время носила. – Это ведь не опасно? – Я же работаю на благородную даму, как ты всегда говоришь. Что тут может быть опасного? И он улыбнулся Май, и она улыбнулась в ответ. То ли он уже хорошо научился лгать, то ли они просто хотели ему верить. Он прикрыл свои чувства шуткой: – И не крутись так много с этим братом Зури, Рабиком. Я видел, как вы двое улыбаетесь друг другу! – Заткнись, па! – Май пихнула его, одновременно залившись краской. У порога он крепко обнял их обеих. Отбывая в Стирию, он едва не забыл попрощаться, так ему не терпелось уехать. Теперь он сжал их изо всех сил. Может быть, даже слишком крепко. Лидди взглянула на него, когда он их отпустил: – Гуннар, ты ведь едешь не надолго? – Нет, не надолго. Броуд закинул сумку за плечо. Он всегда считал себя до неприличия честным. Броуд? Прямой как швабра, спроси любого! Но, похоже, теперь он начал говорить тайным языком со всеми: говорить одно, имея в виду другое. Вот только Лидди с Май не знали этого языка. – Вернусь, вы даже заметить не успеете, – сказал он и закрыл за собой дверь. Он сильно сомневался в этом. Он не был уверен, вернется ли вообще.Старые друзья
– Знаешь, сейчас ты еще прекраснее, чем прежде. Савин метнула на него косой взгляд сквозь длинные ресницы. Один ее глаз был скрыт полями шляпы; она мерно покачивалась в такт движениям своей лошади. – Вы решили ко мне подольститься, ваша светлость? – Делаю все что могу, черт побери! – отозвался Лео. Она была хорошей наездницей. Да и могло ли быть иначе? Элегантно сидя боком в дамском седле, положив руку с хлыстом на мягкую округлость живота, она направляла свою лошадь с той же непринужденной уверенностью, с какой управляла всем остальным. Но он все же волновался. – Ты уверена, что тебе все-таки не стоило бы ехать в экипаже? – В джунглях Яштавита женщины охотятся на восьмом месяце беременности. На Севере женщины работают в полях вплоть до самых родов. И, говоря откровенно, примерно так же сейчас обстоят дела с девушками на фабриках в Адуе. От небольшой верховой прогулки вреда не будет. – Думаю, если бы фабричной работнице, северной крестьянке или темнокожей охотнице предложили проехаться в экипаже, они вряд ли бы отказались. – Да сколько угодно, поезжай в экипаже, если тебе хочется. – Она потрепала бок лошади кончиком хлыста и обогнала его. Возможно, в глубине души он надеялся, что мятеж так и не состоится. Что все это не зайдет дальше послеобеденной похвальбы с приятелями из Открытого совета. Возможно, он даже рассчитывал на то, что Савин обнаружит их замысел, после чего снисходительно вздохнет, потреплет его по руке – и положит благоразумный конец всей этой затее. Однако, к его изумлению, она ввязалась в заговор с той безоглядной решительностью, с какой бралась за все, что она делала, и приложила все свои значительные способности, чтобы не просто воплотить его в реальность, но привести к успеху. Нет, конечно же, он чувствовал огромный энтузиазм. Конечно же, им предстояло великое приключение. Просто временами, в спокойные минуты, он также ощущал какой-то непонятный ужас. Но сейчас уже не было пути назад. Он бы выглядел полным идиотом! К тому же если уж Савин вцепилась во что-то зубами, значит, дело будет закончено при любых обстоятельствах. Он нагнал ее, оставив позади охранников и слуг. – Клянусь мертвыми, как я рад, что ты поехала! – Я всегда хотела повидать Север. – То есть ты просто решила полюбоваться пейзажами? Не присмотреть за мной, чтобы я не сделал чего-нибудь опрометчивого? – Я вполне способна делать две вещи одновременно. Она снова скосила на него глаз из-под шляпы и подъехала вплотную, чтобы можно было говорить тихо. – Это важное дело. Нам нужны союзники. – Я знаю, как думают северяне, – заверил ее Лео. – Я вырос вместе с ними. – Разумеется. Они твои друзья. Я здесь, просто чтобы помогать. Разве я не помогла тебе в Остенгорме? – В Остенгорме ты просто творила чудеса! Фактически она оказалась настолько хороша в качестве председателя на правительственных совещаниях, что он вообще перестал на них присутствовать. Нет, он по-прежнему был лордом и правителем, и последнее слово было за ним, как она постоянно его уверяла. Но кому оно нужно, если ее собственные слова звучали так чертовски хорошо? – Правда, я беспокоюсь насчет моей матери… – Напрасно. – Она ведь увидит, что Юранд обучает солдат и набирает новых, она вовсе не глупа… – Умные люди, Лео, так же склонны верить в то, во что они хотят верить, как и все остальные. Твоя мать больше всего на свете хочет думать о тебе только хорошее. Лео моргнул: – Хм-м… – Я сказала ей, что ты повзрослел и относишься к своим обязанностям ответственно и что эти новые войска нужны тебе ради осуществления своего плана длительного мира. Ты набираешь солдат, поскольку северяне уважают только силу. Наши переговоры со Стуром пройдут гораздо лучше, если он будет знать, что ты хорошо вооружен. Она с высокой похвалой отозвалась о твоем стратегическом таланте. – Хм-м, – снова отозвался Лео. Такое он слышал впервые. – А потом я попросила у нее помощи и загрузила ее работой над реформой нашей налоговой системы – дел там с избытком хватит на пятерых умных людей. Второе, чего твоя мать хочет больше всего на свете, – это чувствовать себя полезной. Лео ощутил на своем лице привычную глупую улыбку – ту самую, которая неизбежно на нем появлялась, когда он приходил к Савин с какой-нибудь проблемой и обнаруживал, что та решила ее еще в прошлом месяце. Если она на его стороне, как он может потерпеть неудачу? – Черт побери, что бы я без тебя делал? – в очередной раз пробурчал он. – К счастью для тебя… – и она крепко прижала к его ляжке хлыст, вызвав приятное возбуждение у него в штанах, – это не та проблема, с которой тебе когда-либо придется столкнуться. И они выехали из леса на опушку. Лео восторженно рассмеялся, увидев ворота Уфриса, его поросшие лишайником стены, на которых двигались пятна света. Он помнил свои чувства, когда впервые попал сюда, еще мальчишкой, – такой трепет, такая романтика, такая свобода! Оказаться на Севере, в стране героев! Он пришпорил коня и поспешил в гущу новых лачуг и домов, оставив Антаупа, Йина и остальных позади, вместе с экипажем и повозками. Савин держалась рядом. Вместе они проехали в ворота и зацокали по мощеной улице. Люди с грязными лицами, в бесцветной одежде глазели в изумлении, когда они проезжали мимо. Здесь многое изменилось. Появились новые здания – возможно, на месте тех, что спалил Стур Сумрак. Эти здания были лучше, крепче: камень и сланец вместо дерева и прутьев. – Старый добрый Уфрис! – Он глубоко вдохнул знакомые запахи овечьей шерсти, навоза, печного дыма и морской соли. Для него они имели сладкий привкус счастливых воспоминаний. – Здесь я провел лучшие годы моего детства. Я знаю здесь все закоулки! – Похоже, в этом нет ничего сложного, – насмешливо усмехнулась Савин. – Кажется, ты говорил, что Уфрис – один из самых крупных городов на Севере? – Да. Заново взглянув на город ее глазами, привыкшими к масштабам Адуи и пышности Агрионта, Лео не мог не признать, что он выглядит жалким, нищим, примитивным. По какой-то причине его это уязвило. – Может быть, здесь меньше великолепия, чем в Срединных землях, зато это честные люди, – резко сказал он. – Добрые люди. У них есть свои понятия, которых они держатся. Они великие воины, с детства воспитываются с мечом в руках. Рикке будет нам надежным союзником. Она – одна из самых сердечных, правдивых, искренних людей, которых я знаю! Савин невозмутимо отвела взгляд. – Возможно, тебе стоило жениться на ней. Дальше они ехали в молчании.* * *
Лео наизусть знал расположение каждой кривой потолочной балки в замке Ищейки. Помнил, как он взбирался туда, между резными изображениями животных, деревьев и лиц, и сидел, съежившись в тени, наблюдая, как Ищейка внизу спорит со своими Названными. Скамья, накрытая вытертой черной овчиной, была по-прежнему здесь – на ней старый вождь обычно выслушивал жалобы своих людей, подперев кулаком острый подбородок. Очаг все так же сиял, по углям с шорохом пробегали красно-оранжевые волны, жар окатил лицо Лео, когда он подошел ближе. Но были и перемены. Во времена Ищейки в зале всегда кипела жизнь. Теперь здесь стояла хрупкая тишина, заставлявшая Лео чувствовать себя виноватым за звук каждого шага. Раньше в это время года ставни были бы широко распахнуты навстречу морскому ветерку. Теперь на окнах висели шкуры, разрисованные кругами рун, так что в зале царил полумрак. Здесь появился новый запах: странный, сладковатый и резкий, словно подгоревшее печенье. На одной стене сумрачным стадом теснились черепа – рогатые черепа баранов и быков, оленей и еще каких-то крупных зверей, которых он не знал. Возможно, обитателей дальнего Севера, где не светит солнце, а слова расплываются, превращаясь в миф. – Лео! Савин! Я по вас скучала. И из теней к ним выплыла Рикке, широко раскрыв руки, обвешанные болтающимися браслетами, шнурками и оберегами, и встала в столбе света, падавшего из дымового отверстия. Лео едва не отступил назад, так он был потрясен. Ее лицо покрывало огромное темное пятно. Татуировка. Черные руны, черные линии, черные стрелки шли полумесяцем от ее щеки, закрывая половину лба, вплоть до самой переносицы. Ее правый глаз стал белым, с крохотным молочным пятнышком в центре, а жадный зрачок левого поглотил всю радужную оболочку, зияя, словно разверстая могила. – А-а, ты об этом? – Она провела рукой в воздухе перед своим лицом. Раньше оно было круглым и мягким. Теперь это были сплошные острые углы и черные провалы. – Я все время забываю. Рикке постучала себя по черепу длинным пальцем. Волосы с левой стороны были коротко острижены, а с правой отросли, торчали пучками и свисали дикими нечесаными прядями. – Отсюда-то мне не видно, но, говорят, мои татуировки, глаза и все прочее… могут малость обескуражить человека. – Ничего подобного, – выдавил Лео. – Просто… это было неожиданно. Золотое кольцо, продетое в ее носу, шевельнулось от улыбки. Для этой улыбки было трудно подобрать слова, но «сердечная», «правдивая» и «искренняя» к ней точно не подходили. – Помните, у меня раньше были припадки? Лео-то точно помнит. – Она подмигнула ему. Еще бы, ведь первый ее припадок он увидел, когда они лежали вместе, голые, на сеновале. – Так вот это – мое лекарство. – Лекарство? Рикке ткнула пальцем в свой молочно-белый правый глаз: – Этот глаз боролся с тем, так что с ним пришлось расстаться. Теперь мои видения стали гораздо яснее. Она наклонилась к нему и тихо пробормотала, прикрывшись ладонью: – И я больше не обсираюсь каждый раз. Хотя это по-прежнему я! – Она врезала ему по руке, шутливо, но крепко. – Более или менее. – Можно посмотреть поближе? – спросила Савин, подходя к ней без малейших признаков смущения. – Мне доводилось видеть множество разрисованных лиц, но я еще не встречала такой тонкой работы. Она поддела пальцем подбородок Рикке и мягко наклонила ее лицо к свету. – Мне кажется, это прекрасно. – Она провела кончиком пальца вдоль одной из татуированных линий. – И это в полной мере… ты. Рикке восторженно рассмеялась, на мгновение напомнив Лео ту Рикке, какой она когда-то была. – О Лео, мне нравится твоя жена! Это, пожалуй, лучшее, что в тебе есть! Гляжу, ты не выкинула мои руны? – Мне кажется, они приносят удачу. – Савин прикоснулась к одной из маленьких деревянных плашек, которые носила на шее. – А ты сохранила мои изумруды? – Мне кажется, они стоят кучу денег, – отозвалась Рикке, поддевая ожерелье скрюченным мизинцем и приподнимая так, что оно до белизны врезалось в ее длинную тощую шею. – У меня есть для тебя еще один подарок. Савин поманила к себе Зури. Та вышла из полумрака с перекинутым через руку отрезом ткани – ярко-алой, так что она почти сияла среди этого грязного серого зала, с золотым шитьем, отблескивавшим по краю. – Это Зури, моя компаньонка. – Вот как? – Рикке сощурила глаза, по-кошачьи лукавые, потом перевела взгляд на Савин: – Ты уверена, что не наоборот? – Говорят, что Бог помещает каждого из нас на то место, где ему положено быть, – провозгласила Зури. – Откуда мне знать, – откликнулась Рикке. – Мы Его здесь почти не видим. Она взяла тонкую ткань, с хлопком развернула, поднесла к свету. – О-о-о, твои подарки самые лучшие! – Сулджукский шелк, – пояснила Савин, – из земель, что лежат за Тысячей островов. Я подумала, может быть, он подойдет тебе на платье, или занавеску, или… Но Рикке уже оборачивала отрез вокруг себя, получив нечто среднее между шарфом, плащом и капюшоном. Зури посмотрела, склонив голову набок: – Выглядит неплохо. – Мне ужасно нравится! – Рикке с улыбкой потерлась щекой о сияющую ткань. – О, я вижу, ты припасла подарок и для Лео тоже! Она упала на колени, воззрившись на живот Савин: – Можно пощупать? – Да, наверное… Рикке обхватила Савин обеими руками и приложила к ней татуированную щеку. Савин ахнула от неожиданности и воззрилась на Лео. Тот лишь пожал плечами. – О-о! – простонала Рикке, прикрыв глаза и крепче прижимаясь к ее животу. – От вас двоих можно было ждать чего-нибудь особенного, но это… это изменит весь мир!* * *
– Где твоя подруга Изерн-и-Фейл? – поинтересовался Лео. – И Коул Трясучка? Могу поклясться, ты единственный человек в мире, кого он любит! – Я послала их заводить новых друзей. Наш Протекторат маленький, нам нужно собрать всех, кого только можно. – Тебе надо было прийти к нам! – Я знала, что вы сами придете ко мне. Лео попытался улыбнуться, но это было непросто. Каждый раз, когда он улавливал в ней какой-то намек на ту долговязую девчонку, с которой они играли в прятки в этом самом зале, она сверкала своей лукавой улыбкой, обращала к нему этот свой странный левый глаз – и он чувствовал, будто она смотрит прямо внутрь него. Прямо сквозь него. Той женщины, которую он знал, больше не было, так же как и ее отца, и Лео был потрясен, осознав, насколько ему их не хватает. Савин тем временем вгрызалась в мясо на своей тарелке. Ее губы и пальцы блестели от жира, на столе перед ней росла гора обглоданных костей. – Может, она и выглядит как куколка, – вполголоса проговорила Рикке на северном наречии, – но ест как настоящий воин. Лео расхохотался. – Я что-то пропустила? – спросила Савин. – Она… она хочет знать, не нужна ли тебе вилка. – В Вальбеке я ела руками. – Савин оторвала зубами хрящ и выплюнула его в очаг с не меньшей аккуратностью, чем любой из Названных. – Когда у меня было что есть. Я приехала на Север, чтобы поглядеть, как тут живут, а не чтобы жить по-своему вопреки всему. – Очень непредвзято, – похвалила Рикке. – Однако ты явилась сюда не затем, чтобы учиться сидеть за столом. Вы двое что-то задумали, или мое имя не Рикке. Поднятые брови Савин подсказали Лео, что пора приниматься за дело. – Ты права. Нет, конечно, мне хотелось взглянуть на Уфрис и на тебя, но ты права. Мне нужна твоя помощь, Рикке. – Мой отец ничего бы не пожалел для старого друга. А мы ведь старые друзья, верно? Когда-то боролись на этом самом полу, а? Чего ты хочешь? – Мне нужны воины твоего отца. В смысле, твои воины. – С кем будем драться? – Я надеюсь, что до драки дело не дойдет. – Но мы оба знаем, что любые надежды могут запросто пойти прахом. Ты бы не просил у меня воинов, если бы не думал, что будет драка. Лео еще один, последний раз взглянул на Савин в смутной надежде, что она едва заметно покачает головой, и тогда можно будет забыть обо всем этом деле. Но вместо этого она сузила глаза и едва заметно кивнула. – Мы собираемся драться с Закрытым советом, – проговорил Лео. Рикке медленно опустилась обратно на отцовскую скамью, раздувая свои впалые щеки. – Я знаю, ты любишь заварушки, Лео, но тебе не приходило в голову выбрать что-нибудь поскромнее? – Мало кому удается выбирать свои сражения, – сказала Савин. – Сражения выбирают нас. – Может, вам стоило дать этому сражению выбрать кого-нибудь другого? – Ты сама видела, как они поступили в войну! – Лео сердито подался вперед. – Обещали все на свете и не дали ничего. Союз бросил Уфрис в беде! Предал твоего отца. Предал тебя! Но Инглия тебя не бросила. Я тебя не бросил! Ему вдруг пришло на ум, что, глядя на то, как он сидит рядом со своей новой женой, Рикке может придерживаться иного мнения. Он кашлянул, нахмурился и опустил взгляд в стол. – Значит, объезжаешь своих должников, – проговорила Рикке. – И куда ты направляешься дальше, Молодой Лев? Нет, ее было невозможно обмануть. Она всегда видела его насквозь. К тому же искренность тоже может быть оружием. – В Карлеон, – ответил он. – Как ты, без сомнения, уже догадалась. – Просить помощи у Большого Волка. – Рикке оскалила зубы и зарычала на него с внезапной, ошеломляющей яростью: – У человека, который сжег половину этого города просто потому, что ему так захотелось? Который обещал отослать моему отцу мои кишки в шкатулке? Который убил кучу моих друзей, да и твоих тоже? Который убил бы и тебя, если бы мой Долгий Взгляд не увидел этого заранее? «Сломай то, что они любят» – это он сказал! И ты хочешь, чтобы я объединила силы с моим заклятым врагом? – Порой приходится использовать одного врага для борьбы против другого, – сказала Савин. Рикке оттянула верхнюю губу и пососала волоконце мяса, застрявшее между зубов. – О, ты очень умная, леди Брок! Ручаюсь, ты могла бы проползти сквозь замочную скважину, даже с твоим нынешним животом! Однако в последний раз, когда мы встречались, это было на твоей земле. Здесь, у нас, враги не так просто перелицовываются в друзей. – Я сомневаюсь, что здешние правила так уж отличаются, – ответила Савин. – Уфрису нужна защита, поэтому он и стал Протекторатом. Король Орсо и его Закрытый совет уже показали, что не собираются ему помогать. Если ты присоединишься к нам, мы сможем удержать равновесие между вами и Сумраком. Откажешься – твое время уже почти истекло. Все очень просто. – В смысле, я рискую всем и взамен получаю то, что у меня уже есть? – фыркнула Рикке. – Ах да, и еще клочок красной тряпки в придачу! Ты любишь заключать сделки, так скажи: если бы ты сидела здесь, на моей скамье, что бы ты сама ответила на такое предложение? – Я бы сказала, что лучшего у тебя не будет, – отозвалась Савин. Лео поморщился. Он пришел к Рикке как к старому другу, чтобы просить о помощи, а его жена превращала все в какую-то торговлю. В которой к тому же ощущался явственный душок шантажа. Он поднял вверх обе ладони, пока все не зашло еще дальше: – Мы ведь друзья! Я рисковал своей жизнью ради тебя. И ради Уфриса. – Он двинул ногой и скривился. – Шрамы еще не зажили. Но я готов сделать то же самое снова. Я помог тебе с твоими врагами, а теперь прошу тебя помочь мне с моими. Савин сидела выпрямившись, с кислым видом вытирая пальцы о тряпку. Рикке сидела выпрямившись, с надутым видом упершись руками о скамью позади себя, так что костлявые плечи выехали выше ушей. – Ты просишь о многом, Лео. И у меня, и у моих людей. Не делай вид, будто это не так. Мне надо подумать. Может быть, Долгий Взгляд откроется этой ночью, покажет мне ответ. – Я понимаю. Это серьезное решение. Неловкое молчание затягивалось. Лео смущенно опустил взгляд к полу. Только сейчас он увидел нарисованный там круг – стол, за которым они ели, стоял ровно посередине. Примерно пять шагов в ширину, такой же, в каком он дрался со Стуром Сумраком. В каком северяне дрались с тех самых пор, когда еще не было придумано слов. – Зачем здесь круг? Лицо Рикке скользнуло в тень, лишь единственный глаз блестел из темноты. – Для тех, кто со мной не согласен.Новые друзья
Рикке проснулась рывком, отбросив с себя меховые одеяла, словно они ее душили. Мысли неслись наперегонки в ее потной голове. Потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить, где она. И кто она. Она до сих пор не привыкла спать в отцовской кровати. Однако это была, наверное, лучшая кровать на всем Севере. Огромная, несмотря на то что он был невелик ростом. Он всегда говорил, что хочет иметь возможность ворочаться сколько влезет без риска свалиться на пол. Раму вырезал для него лучший корабельный мастер в Уфрисе: деревянные чудища гонялись друг за другом по всей длине. Набитый гусиным пухом матрас он купил у стирийского купца, заплатив его вес серебром. Помимо Рикке, это, наверное, была вещь, которой он гордился больше всего в мире. Он едва не плакал, оставляя ее Черному Кальдеру, когда тот занял город, и был вне себя от радости, когда нашел ее целой и невредимой, вернувшись назад. Он любил повторять, что, после того как полжизни спал на земле, может себе позволить вторые полжизни спать в уютных объятиях подушек, не испытывая угрызений совести. И тем не менее она до сих пор не могла привыкнуть спать в отцовской кровати. Однако здесь она чувствовала себя ближе к нему, даже несмотря на то, что его больше не было. К тому же если тебе оставили в наследство лучшую кровать на всем Севере, было бы глупо спать на полу, верно? Она спустила ноги на пол и поерзала босыми пальцами по холодным доскам, кивая сама себе. Все кусочки в ее мозгу понемногу становились на место. Может быть, это было видение, может быть, сон, а может быть, ей просто пришла идея, но – приписывай это магии, удаче или уму – теперь она видела, что надо делать. В конце концов, кто-то должен был выбрать курс. Как бы это ни было неприятно. Как бы это ни было нелегко. – Легко может быть только мертвым, – прошептала она, вставая. Утро было прохладным, но пронизанным светом, в нем чувствовалось приближение лета. В высокой синеве неба, словно драконьи ребра, изгибались полоски облаков. Рикке переместила катышек чагги из одного уголка рта в другой и натянула на плечи подаренный кусок ярко-алой материи. Для какой-то тряпки, сотканной из ниток, это было нечто невероятное – настолько прекрасное, что в ней она сама чувствовала себя прекрасной. Такого с ней уже давненько не случалось. И кто же мог сидеть на скамейке в заросшем саду ее отца, глядя на сверкание восходящего солнца в морской ряби, как не дарительница этого великолепия? – Савин дан Брок собственной персоной! – провозгласила Рикке. – Ты рано поднялась. Она казалась совсем другой женщиной без всей своей пудры, краски и костюмов. Моложе, мягче. Обычнее. Честнее. Так, наверное, выглядит воин, снявший кольчугу. – У меня не было выбора, – отозвалась Савин, кладя ладони на живот. – Кое-кто этим утром решил попинаться. Рикке села рядом. Взглянула на рыбачьи лодки, покачивавшиеся на волнах, набираясь храбрости, чтобы спросить: – Можно пощупать? Савин оценивающе взглянула на нее, щурясь против низкого солнца, потом взяла руку Рикке и поднесла к своему животу. Рикке сосредоточенно нахмурилась. Подождала, продолжая хмуриться. Маленький бугристый комочек под пеньюаром Савин шевельнулся – и пропал. Только и всего. Рикке тем не менее обнаружила, что улыбается до ушей, словно ей продемонстрировали Высокое искусство. – Он двигается! – Да, это он умеет. – Савин поморщилась и поерзала на скамье. – Кроме того, не успеваю я помочиться, как мне уже снова хочется. – Прости, что я вчера была такой нерадушной хозяйкой, – сказала Рикке. Эта фраза и сама прозвучала довольно сдержанно. Она заплатила за свою гордость слишком большую цену, чтобы поступаться ею, хотя отец всегда и говорил, что гордостью ничего не купишь. – Мы в Уфрисе привыкли, что на нас наседают с обеих сторон. Когда на меня наседают, во мне просыпается все самое худшее. – А ты прости, что я была такой невежливой гостьей, – отозвалась Савин. – Я привыкла думать только о том, чего я хочу, и не смотреть, на чьи головы ступаю, чтобы добраться до цели. Там, откуда я родом, одними приятными манерами ничего не добьешься. Рикке медленно кивнула: – Честно говоря, здесь то же самое. – Я так и не сказала тебе, как мне жаль, что твоего отца больше нет. Лео так часто говорил о нем, что мне казалось, будто мы были знакомы. Лео был просто вне себя… когда узнал о случившемся. – Угу. – Рикке сумрачно взглянула в сторону отцовской могилы, полускрытой разросшимися кустами. Пока что она ухаживала за садом еще хуже, чем он. – У Лео всегда было большое сердце. – Мне иногда кажется, что он мог бы поменьше пользоваться сердцем и побольше головой, – вполголоса проговорила Савин, наклонившись к ней. – Зачем ему голова, если у него есть ты? А вдруг ему придет какая-нибудь идея, которая тебе не понравится? – И то верно. – А твой отец? Как ты думаешь, что он почувствует, когда вы осуществите свою затею? – Мой отец… – Лицо Савин стало каменным. – То есть ты предполагаешь, что у него есть чувства… Он всегда говорил мне, что для того, чтобы изменить мир, его сперва нужно сжечь дотла. – Они бы хорошо спелись с моей подругой Изерн. Она вечно повторяет, что нужно сделать свое сердце каменным. – Здравый совет. Ты знаешь, я восхищаюсь тем, чего тебе здесь удалось добиться. Для женщины всегда непросто принять командование на себя. – Кто-то должен был это сделать. Наши старики устроили здесь полный бардак. – Честно говоря, в Инглии все обстоит примерно так же. – Тебе бы стоило подбить двоих самых несговорчивых, чтобы они прикончили друг друга, – посоветовала Рикке. – Ты не поверишь, как легко другие псы выстраиваются по струнке, стоит немного проредить стаю. – Вы-то сами, гляжу, еще не поубивали друг друга? – Лео с обеспокоенным лицом вышел на свет. Он совершенно не умел скрывать свои чувства. Он не мог бы спрятать и дерево в лесу. Его жена была хитрее. Гораздо, гораздо хитрее. – Мы еще лучшие подруги, чем прежде! – сказала она с улыбкой, от которой и море могло бы стать сладким. Рикке тоже постаралась улыбнуться как могла, хотя втихомолку гадала, есть ли вообще у Савин друзья или только полезные для нее люди. Потом подумала о том, что сама она едва ли лучше. А потом о том, что это, скорее всего, не имеет значения. Во всяком случае, пока люди вокруг остаются для нее полезными. – Этой ночью у меня было видение! – сказала она, вскинув кверху руки, затем шлепнув ими по ляжкам. – Я просила о видении и получила его. Должна сказать, обычно это так не работает. Все началось с того, что я карабкалась на гору костей. – Это… звучит как-то не очень, – заметил Лео. – Вот и я так подумала! Все ногти себе обломала. Но потом я долезла до верхушки, и солнце взошло над зелеными холмами, и там был лев, и на нем была корона. Лео нахмурился, глядя на Савин: – Мне не нужна корона. Обновленный Закрытый совет и честное правительство – вот все, чего я хочу. – Конечно! – воскликнула Рикке. – Но это все равно хороший знак. А когда тебе посылают знаки, нужно уделять им внимание. Какой смысл иметь Долгий Взгляд, если ты к нему не прислушиваешься?.. Или присматриваешься?.. Одним словом, я что хочу сказать: я с вами! И люди Уфриса вместе со мной. Только пригляди за тем, чтобы нас не поставили рядом с Большим Волком, ладно? Не хотелось бы прикончить этого ублюдка раньше времени. В улыбке Савин ощущалось недоверие. – И ты ничего… не хочешь взамен? – Только разделить с вами ваше светлое будущее! Рикке проводила взглядом пару маленьких белых бабочек, гонявшихся друг за другом по восходящей спирали. – Перед вами двумя… лежит путь. Не уверена, куда он ведет, но мне уже не терпится посмотреть. Ты нам помог. – Рикке потащила Лео вниз, на скамейку рядом с собой, обхватила его за плечи одной рукой, второй приобняла Савин. – Ты рисковал ради нас своей жизнью. Ты спас нас, Лео! Мой отец всегда платил свои долги, и я собираюсь заплатить свои. – Я знал, что ты меня не бросишь! – Лео поглядел ей прямо в глаза. Точнее, в один глаз, причем в тот, которым она не видела, но тем не менее. – Ты даже не представляешь, что это для меня значит… знать, что мы по-прежнему друзья. Вот это был тот Лео, которого она знала: подкупающая искренность вкупе с наивным безрассудством. – Ну, ты же меня знаешь. – Ей пришлось проглотить небольшой комок, образовавшийся в горле. – Я всегда за дружбу и все такое. Они принялись собираться вскоре после этого. Дело оказалось нешуточное: Савин понадобилось шесть больших ящиков с окованными медью углами только для того, чтобы выйти за двери. Только мертвые знают, что у нее было в этих ящиках. Ложь и секреты, скорее всего. Рикке обняла ее на прощание (все равно что обнимать хрустальную вазу, подумала она), потом обняла и Лео, с весьма странным чувством. Она прижала его к себе, вдохнула его запах – все еще тот, прежний, – вспоминая свои ощущения, когда она лежала, уютно устроившись под теплыми одеялами, в его объятиях. Безопасность. Больше она не чувствовала себя в безопасности. Ей пришло в голову, что, если бы все повернулось чуток по-другому, возможно, это она бы сейчас вынашивала его младенца. В целом она, конечно, знала, что из них никогда не получилось бы пары. Но был в ее душе уголок, где еще жила память о том, как она его любила. И сейчас этот уголок переживал его утрату, и утрату той женщины, которой она могла бы стать рядом с ним, и той жизни, которой они могли бы жить вместе, – и это оказалось так больно, что из ее слепого глаза полились неожиданные слезы, и ей пришлось сделать вид, будто туда занесло ветром соринку. – Береги себя, – шепнула она ему на ухо, а потом шлепнула его по заднице, когда он взбирался на лошадь, и с удовольствием увидела, что он по-прежнему легко краснеет. Изерн, вернувшаяся тем же утром, стояла и медленно жевала, хмуро наблюдая за тем, как Лео с Савин, с их свитой и их повозками с грохотом выезжают из города. – И что, тебя не заботит, что она украла твоего мужика, а? – Украла? – Рикке презрительно вскинула голову. – Я бросила, а она подобрала! – Ну конечно… – пробормотала Изерн, протянув эти слова так, что за ними угадывалась целая история. Потом скрестила руки на груди. – Этой бабе я доверяю меньше, чем погоде. Такая модница, что поискать. – Ты просто завидуешь, что ты не такая же модница. Изерн сплюнула сквозь дыру в зубах и выставила подбородок: – Не буду спорить, ее шляпка мне бы тоже очень даже пошла. Но от нее больно уж хорошо пахнет, понимаешь, о чем я? От людей так не пахнет. Будто пирожное. Какое-нибудь заморское пирожное, какого ты и не едала. – Идея в том, чтобы заключить с ней союз; есть ее никто не собирается. Разве что у тебя на нее какие-то планы, о которых я не знаю. – Мы заключаем союз с ее мужем, а не с ней. И если он лев, то она – золотая змея, которая обвила его своими кольцами. Если она скажет ему, что верх – это низ, он посмеется своей ошибке и встанет на голову! – Возможно. Он никогда не отличался сообразительностью. А она зато хитрая, и безжалостная, и амбициозная, как холера. – Рикке пожала плечами и по старой привычке выдула воздух сквозь губы, так что они захлопали. – Но с глупыми друзьями далеко не уедешь, верно? Изерн подумала и открыла было рот. – Лучше молчи! – рявкнула на нее Рикке, и та медленно закрыла его обратно. – Кликни лучше Черствого, скажи ему, что мы собираем воинов. Всех Названных, всех карлов, всех бондов, способных держать копье! Копья, кстати, тоже пускай прихватят. – А щиты? – И щиты. Хотелось бы, чтобы хоть кто-нибудь из них вернулся обратно. Лео повернулся в седле, чтобы улыбнуться ей и помахать рукой, и Рикке, привстав на цыпочки, тоже помахала ему. Похоже, навстречу им по дороге ехали еще какие-то люди, по меньшей мере дюжина. Солнце блестело на их вооружении – и отблескивало в металлическом глазу того, что их вел. – А вон Трясучка! – Если это не какой-нибудь другой ублюдок с металлическим глазом. А кто это там с ним? Рикке приставила ладонь к тому глазу, что мог видеть. Человек был очень высоким – даже выше, чем Трясучка, хотя он и сутулился. Его локти торчали в стороны, подбородок торчал вперед, белесые волосы пучками торчали вокруг головы. – Может, я очень сильно ошибаюсь, но мне кажется, что это Гвоздь. – Я думаю, ты права. – Хоть у меня и один глаз, – Рикке постучала по своей скуле и подмигнула, – но видит он далеко. Похоже, вид у него все такой же сердитый. – Ну его папаню пока не воскресили, – сказала Изерн. – Так что его нетрудно понять. – Вот и хорошо. – Рикке поправила на плечах тонкую алую материю и двинулась вперед по дороге, чтобы приветствовать их. – Сердитый человек – полезный человек. Вблизи он оказался еще длиннее. Бесцветными были не только его борода и брови, но даже ресницы. Вид у него был задумчивый, но в этой непринужденной сутулости было что-то такое, что наводило на мысль, что он может в любую минуту взорваться яростью. Если на то пошло, Рикке уже видела, как это происходит, – в битве под Красным холмом, когда он сражался на стороне врага. Тогда он показался ей воплощением ужаса: забрызганное кровью лицо, искаженное ненавистью и смехом одновременно. Но теперь Рикке было не так-то просто напугать. Трясучка дернул большим пальцем, показывая вбок: – Это вот… – Я знаю, кто это. Рикке взяла в руки мозолистую ладонь Гвоздя. Во имя мертвых, вот это размер! У нее самой были не самые маленькие руки, но рядом с этой лапищей они казались детскими. – Не кто иной, как Гвоздь, знаменитый боец из Западных Долин и сын великого Грегана Пустоголового! – Рекомендации любезнее я бы и сам себе не дал, – отозвался тот. – Ну-ну, не скромничай. – Рикке потрепала его по сбитым костяшкам и отпустила его руку. – Я видела тебя в битве под Красным холмом. Тебя опасно иметь во врагах. – Выше похвалы и не выдумаешь. Я тоже видел тебя в битве, и потом, на поединке. Правда, еще до всего этого. – Гвоздь повел рукой, показывая на левую сторону ее лица. Он не сводил с нее своих бледных глаз, разглядывая произошедшие с ней перемены. – Лучше, чтобы на тебя смотрели из-за того, что ты уродка, чем чтобы вообще не смотрели. – Она с некоторым вызовом повернулась к нему татуированной стороной. Это входило у нее в привычку, когда народ начинал пялиться. – К тому же я ни разу не обосралась с тех пор, как надо мной это проделали, что тоже неплохо. – Наверное, здорово экономит на стирке. – Я подумала, если уж ты все равно страхолюдина, зачем останавливаться на полдороге? – С какой стати ты так решила? – Его бесцветные брови слегка сдвинулись. – Все, что я в тебевижу, – это силу и мудрость. На мой вкус, так нет ничего прекраснее. Рикке моргнула. Ей нравилось думать, что она нынче стала такой умной, что ее уже не пронять никакой лестью, но надо было признать: он таки отыскал слабое местечко. Изерн наклонилась к ней, прикрыв одной ладонью рот: – Сдается мне, этот парень просто находка! – Вот и я думаю, – пробормотала Рикке, заправляя за ухо прядь волос, полоскавшуюся на соленом ветру. – Ну ладно, Гвоздь, так что же привело тебя в наши края? – Месть, – коротко ответил тот. Рикке воздела обе руки: – И что я натворила на этот раз? – Все шутишь? – коротко фыркнул Гвоздь. – Стур Сумрак убил моего отца. Вывесил его в клетке! – До нее донесся хруст его костяшек, когда он стиснул свои непомерные кулаки. – Выставил его голову над своими воротами! Исходившая от него ярость пьянила Рикке. Она чувствовала, будто в любую минуту между ними может проскочить искра, и тогда она сама полыхнет. – Я слышала, что ты выбросил это дело из головы, – буркнула она. – Так я сказал Черному Кальдеру. Я люблю драться, но ненавижу проигрывать, а ставки против меня высоки. – Так, значит, ты не выбросил это дело из головы? – Не выбросил. – И ты явился в Уфрис, чтобы искать моей помощи. – Говорят, тебя тоже опасно иметь во врагах. Я знаю, что Стур тебя боится. Вот я и подумал: может статься, с моим мечом и твоим глазом нам удастся понизить ставки. Уфрис и Западные Долины вместе – такой союз будет трудно сбросить со счетов. Рикке раздумчиво поглядела на него снизу вверх. Глядеть было довольно далеко, поскольку она еще и стояла под горкой, ниже него. – Отец говорил мне, что месть – это пустой сундук, под которым ты будешь гнуться всю жизнь. Он говорил, что лучше всего его бросить и идти налегке. – Твой отец был сильный человек. Умный человек. Человек, которым можно восхищаться. – Это точно, – тихо проговорил Трясучка. – Но ты не согласен? – Не согласен, – подтвердил Гвоздь. – Я не успокоюсь, пока не получу Стурову голову, пускай это будет стоить мне жизни. Я слышал, как вы с ним бранились перед поединком. Вот и подумал, что, может, ты разделяешь мои чувства. – О, я их вполне разделяю! – прорычала Рикке, показывая ему лишь краешек той ярости, что беспрестанно кипела в ней. – Мой отец поклялся, что увидит Черного Кальдера мертвым, а я поклялась, что увижу мертвым Стура Сумрака – и я собираюсь сдержать оба наши обещания, как тебе это нравится? Эта тирада вызвала у него скупую улыбку. Его глаза чуть-чуть просветлели. – Но теперь мне нужно приглядывать за людьми. – Ее тон смягчился, она протянула руку в направлении Уфриса, который выглядел очень даже симпатично, залитый солнечным светом, полого спускаясь к морю. – Я не могу себе позволить бросаться местью направо и налево. Видал этих моих гостей из Союза, что только что уехали? – Та женщина, завернутая, как праздничный подарок? Еще бы, такую не пропустишь. – Это была леди-губернаторша Инглии. Я заключила сделку с ней и ее мужем. – Рикке пожевала губами, словно у нее во рту что-то сгнило. – И в результате оказалась на одной стороне с Королем Севера. Гвоздь покачал головой: – Это обидно. – Не могу не согласиться. Однако нет причин, по которым ты и я не можем быть хорошими соседями. Почему бы тебе не зайти внутрь? Я подброшу в очаг новое полено и откупорю бочонок отцовского эля. – Я предпочитаю месть. – А ты собирался бежать в Карлеон и покончить с делом еще до заката? – спросил Трясучка. – Мой отец говаривал, что только у мертвых нет времени опрокинуть чарку, – сказала Рикке. – Пойдем выпьем и поговорим о будущем. О том, что может случиться. О том, что я видела – что точно случится. В конце концов, Уфрис и Западные Долины вместе – такой союз трудно сбросить со счетов! Гвоздь не спеша, раздумчиво поднял свои бесцветные брови: – Так, значит, она не продлится вечно, твоя сделка с Сумраком? – Ничто не длится вечно. И, мягко положив ладонь на его плечо, Рикке повела его к двери в отцовский замок.Маленькие люди
Орсо набрал в грудь свежего утреннего воздуха и выпустил его со вздохом. Было хорошо оказаться вне города. С каждым днем смог становился все гуще, а требования его королевского статуса – все более удушающими. Лорд Хофф с его изматывающим расписанием, бессмысленными должностными обязанностями, утомительными церемониями; каждое мгновение добросовестно потрачено еще заблаговременно, без какой-либо возможности в самом деле что-либо сделать. Даже туалетные привычки Орсо были тщательно расписаны, для них были предусмотрены специальные границы и приставлены особые надсмотрщики. Он не был бы удивлен, если бы обнаружил, что для этой цели существует целый класс весьма прибыльных придворных должностей. Лорд Верховный хранитель Королевского стула. Главный надзиратель за Дефекацией Его Величества. Придворный Обонятель Мочи первого ранга. Он аккуратно стащил с головы венец и поднял перед собой, глядя сквозь него в сторону сверкающих путей и замершей в ожидании толпы. У него вырвался смешок. – Тебя что-то забавляет? – спросила его мать, которую в жизни ничто не забавляло. – До меня только сейчас дошло. Все эти короны… они пустые внутри, понимаешь? Орсо вздрогнул: из недр механизма внезапно вырвалась струя пара. По толпе прокатилась волна охов и ахов, затем сменившаяся вежливыми аплодисментами. Оркестр заиграл что-то духовое и духоподъемное. Улыбающиеся детишки замахали маленькими копиями союзного флага. Само знаменитое изобретение представляло собой истинный кошмар безумца: мешанина рычагов, стержней и шестеренок, чудовище из меди и железа, блестящее от смазки, со струйками пара, вытекающими из клапанов, словно дым из драконьих ноздрей. Оно было водружено на пару полированных рельсов, протянувшихся через два поля вплоть до моста, над которым трепетали разноцветные флаги. Наверху сооружения посадили известную актрису в пышном головном уборе и тоненьком платьице, которое, вероятно, означало, что она символизирует вдохновение или какое-либо другое абстрактное достоинство. Солнце, однако, уже закатывалось, и, несмотря на ее сияющую улыбку, было видно, что актрисе холодно. – Как это вообще действует? – вслух поинтересовался Орсо, вновь напяливая венец. Если бы машина была волшебной палочкой чародея, он вряд ли понимал бы принципы ее работы меньше. – Насколько я знаю, угольная топка нагревает воду в сосуде до кипения, – отозвался Диетам дан Корт, склоняясь к Орсо через пустующее место Карнсбика, так что его жилет опасно натянулся вокруг пуговиц. – Образование пара внутри создает давление, обеспечивающее возвратно-поступательные движения поршня, так что сила расширения преобразуется в силу вращения, которая затем посредством ряда рычагов передается к колесам. Может быть, ваше величество желает больше деталей? – Меньше, если возможно, – ответил Орсо, подняв брови. – Огонь дает пар, – провозгласила королева Тереза, снисходя до того, чтобы произнести несколько слов на общем наречии, но, как всегда, выговаривая их с неистребимым стирийским акцентом. – Пар движет машину. – Да, – признал Корт, – это самая суть. Хонриг Карнсбик, сам великий машинист, в шляпе-цилиндре и с торчащими буйными бакенбардами, стоял возле своего создания в окружении восторженных поклонников, потрясая зажатыми в кулаке чертежами и распекая своих черных от смазки механиков. Один из них яростно кидал лопатой уголь в светящуюся пасть машины. Другой, поигрывая огромным гаечным ключом, глядел в сторону королевской ложи и хмурился чуть ли не с ненавистью. К сожалению, в этом не было ничего особенно примечательного. Для Орсо было бы радостной неожиданностью видеть со стороны своих подданных любое выражение чувств, более теплых, чем открытая неприязнь. – Право же, тебе бы не помешало иметь рядом с собой королеву, – заметила его мать. Орсо с усмешкой искоса взглянул на нее: – Она у меня есть. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду жену. Помогите мне, верховный судья! – Ее величество. Как обычно. Подняла важную проблему. – Брюкель, сидевший по другую руку от матери Орсо, наклонился, вдалбливая между ними фразу за фразой. – Только поглядите. Как женитьба пошла на пользу. Лорду-губернатору Инглии. Орсо поморщился. Он бы предпочел, чтобы его опрыскали ядом, чем снабдили новой информацией о счастливом союзе Лео дан Брока. – Правительство Инглии. Было парализовано. Устаревшее. Некомпетентное. После его свадьбы? Все переменилось. – Однако надо сказать, что леди Савин – невероятно одаренная женщина! – вмешался Корт с другой стороны, не зная, что еще больше усугубляет положение. – Должен сознаться, я с неохотой принял ее как своего партнера, но будем честны: без нее я бы никогда не закончил свой канал. Потрясающе одаренная женщина! Корт покачал головой, и его подбородок утонул в валике жира внизу: – Подобных женщин не так уж много, ваше величество. – Что ж, в таком случае решено, – ответил Орсо. – Леди Савин просто придется выйти, помимо своего мужа, еще и за меня. Настоящая трагедия заключалась в том, что он с готовностью ухватился бы за подобный вариант обеими руками. Его матери это предложение понравилось меньше: – Не шути такими вещами, Орсо, это ниже твоего достоинства. – Я начинаю думать, что ниже моего достоинства нет ничего. – Обе твои сестры выполнили свой династический долг. Ты думаешь, Катиль хотела переселяться в Старикланд? Сколько раз уже они повторяли этот разговор! – Ее пример меня вдохновляет. – Думаешь, Карлотта так уж хотела выходить за канцлера Сипани? – Вообще-то она всегда выглядела вполне довольной своим… – Больше нельзя откладывать! Ты наносишь вред не только себе, но всему Союзу! Его мать терпеть не могла Союз, но, очевидно, считала, что лицемерие – это нечто такое, что может встречаться только у других. Отто скрипнул зубами: – Хорошо, я просмотрю этот последний список еще раз. Но сперва я хочу организовать свое турне. Проехаться по всей стране и познакомиться с моим народом! – Гораздо лучше сделать это вместе с женой, тогда ты смог бы познакомить и ее со своим народом, а заодно уже приступить к производству наследника. – В смысле? Прямо одновременно? Она взглянула на него, задрав подбородок: – По крайней мере, люди бы увидели, что ты наконец-то относишься к своим обязанностям ответственно. – А теперь кто шутит серьезными вещами? – Мой мастер был бы в восторге, если бы вы женились, – раздался голос у Орсо над ухом. Он поежился. Байязов приспешник, Йору Сульфур, улыбаясь во весь рот, наклонился к ним с задних сидений. Он был из тех людей, что имеют мерзкую привычку появляться из ниоткуда в самые неподходящие моменты. – Ах вот как? – отрезал Орсо. – Небось ему не терпится купить себе новое платье к случаю? Широкая улыбка Сульфура даже не дрогнула. – Лорда Байяза интересует все, что может повлиять на стабильность государства. – Как удачно, что у государства есть такой хранитель! Однако что привело мага на демонстрацию научных достижений? Неужели у вас не нашлось… – Орсо помахал рукой, – …какого-нибудь магического занятия? – Между наукой и магией не такая уж широкая пропасть, как некоторые представляют. – Сульфур кивнул в сторону города с возвышающимся над ним Домом Делателя: тот по-прежнему представлял собой самый высокий шпиль на горизонте. – Разве сам Канедиас не был первым и величайшим из инженеров? И разве Иувин не говорил, что знание – корень могущества? Ничто так не вдохновляет лорда Байяза, как новые идеи, новые изобретения, новые способы мышления. Он повернул свой сияющий взгляд к окутанной паром машине Карнсбика. – Представьте себе целую сеть таких вот путей. Железные узы, еще больше сковывающие Союз в единое целое, несущие на себе неиссякающий поток товаров и людей! Чудо, достойное встать рядом с величайшими достижениями Древних Времен! – Это кажется замечательным проектом, мастер Сульфур, но… слишком уж дорогостоящим. – Орсо наполовину отвернулся от него. – Боюсь, моя казна не готова к таким издержкам. – Банкирский дом «Валинт и Балк» уже выступил с предложением ссудить вас необходимой суммой. Орсо нахмурился. Собственно, именно грабительские проценты на ссуды от «Валинта и Балка» и были основной причиной того, что казна находилась в столь плачевном состоянии. – Какая… нехарактерная щедрость с их стороны. – Банк возьмет требуемые земельные участки в доверительную собственность, сами пути будут принадлежать ему. За их использование будет взиматься незначительная плата. Я надеялся, что вы согласитесь на то, чтобы я обсудил детали соглашения с лордом-канцлером. – Это больше похоже на первый шаг к продаже вам моего королевства по кусочкам. Сульфур улыбнулся еще шире: – О, едва ли это первый шаг. – Ваши величества! – Карнсбик поспешно поднимался по ступеням к королевской ложе. Он стащил с головы свою шляпу и промакивал носовым платком потный лоб. – Надеюсь, мы не заставили вас ждать! – Нисколько, – заверил Орсо. – Превращение расширяющейся силы во вращательную, э-э… я полагаю… не такое уж простое дело… Вдовствующая королева издала громоподобное фырканье, выражая свое презрение, но Карнсбик уже стоял лицом к толпе, стуча мясистыми кулаками по перилам. Оркестр захлебнулся и смолк. Оживленные разговоры утихли. Публика повернулась от машины к ее создателю. Великий машинист заговорил: – За несколько коротких лет мы добились невероятного прогресса, друзья мои! – Впрочем, это смотря кого спросить. Орсо по-прежнему слышал множество жалоб. – Теперь, имея необходимые методы и аппаратуру, один человек способен делать работу, на которую прежде требовалось десять человек! Двадцать человек! Что сталось с остальными девятнадцатью, он так и не разъяснил. – Я твердо убежден, что вот это мое последнее изобретение… – Карнсбик повел рукой в сторону машины напыщенным жестом сутенера, представляющего своих проституток, – …а точнее, наше последнее изобретение, ибо оно принадлежит последующим поколениям, – не просто сможет перенести некоторых из нас из Адуи в Вальбек с бóльшим комфортом и за меньшее время, чем прежде. Оно перенесет всех нас… прямиком в будущее! – Единственное, что можно точно сказать насчет будущего, – пробормотал Орсо матери по-стирийски, – так это то, что оно приходит, готов ты или нет, без всякого транспортного средства. Это воистину казалось чересчур сложным способом пересечь два поля. Но все, что мог Орсо, – это пожимать плечами и улыбаться, что, в конечном счете, было его основным вкладом в любое из множества мероприятий, которые он посещал. Если бы у него были ответы на все вопросы, наверное, в таком случае он сам мог бы быть великим машинистом, а не просто королем. – Есть такие люди, на обоих концах социальной лестницы, кто хотел бы, чтобы мы изменили направление! – продолжал выкрикивать Карнсбик. – Кто не просто готов попытаться перегородить реку прогресса, но заставить ее течь вверх по склону! Кто готов ломать, сжигать и убивать во имя того, чтобы утащить нас обратно, в якобы славное прошлое, которое в действительности никогда не было славным! Обитель невежества, суеверий, нищеты и страха – вот чем оно было! Обитель тьмы! Но больше мы туда не вернемся! Это я вам обещаю! Он поднял вверх руку и повернулся к Орсо: – Ваше величество, с вашего любезного разрешения? Орсо терпеть не мог, когда кто-либо пытался вовлечь его в принятие какого-либо решения, пусть даже самое поверхностное. Однако решения все же необходимо было принимать. Пусть даже самые поверхностные. – Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! – провозгласил он, улыбаясь в толпу. Карнсбик обернулся к машине и с многозначительным видом рубанул рукой по воздуху. Механик, с белой изгибающейся улыбкой на черном от смазки лице, навалился на один из рычагов, и весь мир разлетелся на куски.* * *
– За несколько коротких лет мы добились невероятного прогресса, друзья мои! – провозгласил Карнсбик. – Слушайте, слушайте! – выкликнула Веруниса и тут же потупилась от смущения. Можно хотеть выделяться в толпе, особенно после стольких лет пребывания на самом дальнем заднем плане, но это еще не значит, что нужно устраивать из себя представление. Посмотреть только на Савин дан Глокта – теперь она, разумеется, дан Брок. Вот именно: на нее все смотрят! Такая отважная и в то же время такая женственная. Воплощение духа нового времени! Веруниса вступила во все прогрессивные сообщества – Товарищество гражданского развития, Ассоциацию по улучшению условий для рабочего класса, в Солярное общество, разумеется. Она уже сделала, по ее мнению, превосходное капиталовложение – в предприятие этого молодого человека, Арингорма. Такой вежливый, такой внимательный! Он смотрел на нее так, как уже много лет не смотрел ни один молодой человек. Веруниса ощутила, что краснеет, и пожалела, что не взяла с собой веера. Однако, несмотря на лето, погода не располагала к тому, чтобы обмахиваться. – Теперь, имея необходимые методы и аппаратуру, – продолжал объяснять Карнсбик, – один человек способен делать работу, на которую прежде требовалось десять человек! Двадцать человек! Веруниса с энтузиазмом закивала, потом спохватилась, что у нее может съехать парик, нервно попыталась придержать его и едва не сбила с себя шляпку. Она все еще не вполне привыкла ко всем этим головным уборам. И к платью тоже. Похоже, если бы она вылезла из этой чертовой штуковины, та продолжала бы стоять сама по себе! Однако портниха заверила ее, что сейчас такое носят все прогрессивные дамы. Теперь она еле могла дышать, повернуться или двинуть рукой, зато словно по мановению волшебной палочки приобрела весьма внушительный бюст. Ее мать любила повторять, что бюст выигрывает половину сражения. Веруниса всегда хотела спросить у нее, что выигрывает вторую половину, но так и не набралась храбрости. – Я твердо убежден, что вот это мое последнее изобретение… – Карнсбик повел рукой в направлении своей пыхающей дымом машины царственным жестом великого актера, стоящего на сцене. Какой могучий человек, с этими сильными руками! И такой великодушный, с этими внушительными бакенбардами! Настоящий провидец, с этим пронзительным взглядом из-под блистающих глазных стекол! Истинное воплощение духа своего времени! – …Перенесет всех нас… прямиком в будущее! Веруниса бурно зааплодировала, насколько ей позволил ее корсет. Можно было буквально видеть, как будущее рождается в этой поездке механической повозки из Адуи. Все эти трубы, краны, бесконечное строительство, бесконечное созидание, бесконечные возможности! – Больше мы туда не вернемся! – прокричал Карнсбик. – Это я вам обещаю! Веруниса снова захлопала. Ей уже было больно, но она не обращала внимания. Больше мы туда не вернемся. Ни к ее удушающему браку, ни в ее удушливый дом в провинции, ни к душным разговорам на деревенских собраниях. Ее муж был мертв, и все деньги теперь принадлежали ей, и она была готова наконец купить себе достойную жизнь, мать ее растак! Она покраснела, потом вспомнила, что не произнесла этого вслух, а только подумала. Разве это преступление? В конце концов, ее окружает новый мир, и она может думать все, что ей нравится. А может быть, даже и говорить все, что ей нравится? – Мать ее растак, – прошептала Веруниса, ощущая, как румянец заливает ее лицо до корней волос. Все-таки напрасно она не взяла с собой веера! Молодой король улыбнулся. Такой беззаботный, такой учтивый, с такими симпатичными глянцевитыми локонами! Его золотой венец поблескивал на солнце. Настоящее воплощение духа времени! – Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! Карнсбик рубанул по воздуху широкой ладонью, и Веруниса закрыла глаза, ощущая на лице ветер свободы. Уж теперь-то ей будет…* * *
– За несколько коротких лет мы добились невероятного прогресса, друзья мои! За два десятка лет с тех пор, как Муслан прибыл сюда, Союз действительно сильно изменился, но, по его мнению, главным образом к худшему. Он ощущал на себе взгляды, идя по улице в своем собственном квартале. Он ощущал на себе взгляды и сейчас. Теперь в них было меньше любопытства, чем прежде, и больше страха. Больше неприязни. Порой до него долетали оскорбления. Время от времени летели и предметы. Одного весьма приятного молодого человека из числа его знакомых едва не убило куском шифера, брошенным с крыши, – а ведь он был рожден в Адуе! Его родители были кадири! Когда люди помешались на ненависти, они ничего не хотят различать. Но Муслан отказывался дать себя запугать. Он не прятался от жрецов – не станет прятаться и от этих проклятых идиотов-розовых. – Теперь, имея необходимые методы и аппаратуру, – продолжал балабонить Карнсбик, – один человек способен делать работу, на которую прежде требовалось десять человек! Двадцать человек! На это Муслан ответил коротким кивком. В Союзе было много отвратительного. Они без конца трезвонили о свободе, но женщины, трудившиеся в полях и на кухнях, и мужчины, вкалывавшие на фабриках и в рудниках, имели не больше шансов выбраться из западни утомительного тяжелого труда, чем любой из рабов. И тем не менее человеку здесь, по крайней мере, было позволено думать. Иметь идеи. Хоть что-то менять. В Уль-Сафайне жрецы объявили его еретиком. Жена умоляла его остановиться, но для Муслана его работа была священным долгом. Другие понимали свой священный долг иначе. Его мастерскую сожгли те люди, которых он некогда звал друзьями и соседями, – люди с огнем веры в глазах. Говорят, что вера – удел праведных, но для Муслана божественным даром было лишь сомнение. В сомнении берет начало любопытство, знание и прогресс. Вера же ведет лишь к невежеству и упадку. – Я твердо убежден, что вот это мое последнее изобретение… – Карнсбик повел рукой в направлении своей машины жестом продавца ковров, надеющегося сбыть с рук лежалый товар, – …перенесет всех нас… прямиком в будущее! Нас всех неизбежно несет в будущее, всегда. Что встретит нас по прибытии – вот насущный вопрос. Когда Пророк куда-то исчез, Муслан и другие его единомышленники – думающие люди, философы, изобретатели – надеялись, что это станет началом новой эры, эпохи разума. Вместо этого пришла эпоха безумия. Жрецы объявили, что его работы противоречат божественным законам. Трусливые невежды! Кто создал человеческий ум, как не Бог? Что представляет собой жажда творчества, если не смиренное подражание Его примеру? Чем является любая великая идея, любое великое прозрение, любое глубочайшее откровение, если не мимолетным видением божественного? – Есть такие люди, на обоих концах социальной лестницы, кто хотел бы, чтобы мы изменили направление! Муслан знал от тех немногих друзей, оставшихся в Уль-Сафайне, которые еще осмеливались ему писать, что приходили едоки. Они забрали его помощников и подмастерьев и сожгли его прототипы на городской площади. Мысль об этом вызывала у него содрогание. Едоки представляли собой чистое воплощение веры – веры без рассуждения, без пощады, компромиссов и сожалений. Как это можно еще назвать, как не злом? – Но больше мы туда не вернемся! – взревел Карнсбик. – Это я вам обещаю! – Больше мы туда не вернемся, – прошептал Муслан на своем наречии. Он прикрыл глаза, чувствуя, как слезы щиплют веки, и повторил эти слова для своей жены – или по меньшей мере для ее праха, надеясь, что она может их слышать. – Это я тебе обещаю. – Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! – проблеял этот олух, их новый король. Жрецы полагали, что истина писаний и научная истина противоречат друг другу, поскольку в их собственных узеньких, скованных страхом мозгах не находилось места для того и другого одновременно. Они не могли понять, что это одно и то же. Дед Муслана был слесарем. Отец Муслана был часовщиком. Муслан стал механиком – как и сам Господь. Как и…* * *
– Я твердо убежден, что вот это мое последнее изобретение… – Карнсбик показал на дымящую машину, словно владелец бродячего цирка на своего любимого уродца, – …перенесет всех нас… прямиком в будущее! Морили бросила угрюмый взгляд на стоящего неподалеку гуркского ублюдка. И вот это – будущее Союза? Коричневые ублюдки заполонили все, и им даже не хватило совести явиться с барабанами, флагами и мечами, чтобы вступить в сражение как честные люди и получить что им причитается! Нет, их впустили через заднюю дверь трусливые изменники, готовые продать свою страну за несколько марок. Тридцать лет назад, когда на этом месте были сплошные леса, куда они с дедом ходили на пикники, король Джезаль призвал народ встать на защиту своей страны. Морили вытащила из амбара старую отцовскую пику, поставила новое древко, потому что старое было совсем гнилым, и пошла воевать, черт побери, как всегда поступали женщины, когда в том была необходимость! Она дралась с этой гуркской сволочью среди опаленных пожарами руин тех самых улиц, на которых она выросла! Морили потерла ладонью обрубок руки. Тридцать лет прошло, а он все еще ноет. Но, может быть, ныла на самом деле не рука – ныло ее сердце. Она снова бросила мрачный взгляд на гуркского ублюдка: стоит себе, весь такой гордый, с этой его черной бородкой, словно это его страна! Разве за это она сражалась? Разве за это потеряла руку? Разве за это осталась бездомной, черт подери? – Есть такие люди, на обоих концах социальной лестницы, кто хотел бы, чтобы мы изменили направление! Морили отлично знала, чего хотят на нижнем конце этой лестницы. Те, чьи дома были снесены, чтобы освободить место для фабрик, чьи участки были застроены, чтобы освободить место для храмов, чьи семьи загоняли все в меньшие и меньшие помещения, чтобы освободить место для всей этой сволочи, нахлынувшей из-за границ страны, – всех этих гурков, стирийцев, северян и черт знает кого еще. Болбочут невесть что на своих мерзких наречиях, сбивают цены и взвинчивают арендную плату, в воздухе уже не продохнуть от вони их ужасной готовки, такой дрянью и собаку-то стыдно кормить, а сточные канавы кишат их выродками-полукровками. – Обитель невежества, суеверий, нищеты и страха! Обитель тьмы! Она фыркнула. Пришел бы Карнсбик в эту дыру, где она жила последний год, уж она бы показала ему, что такое обитель тьмы и нищеты! Она повернулась и сплюнула. Попыталась доплюнуть до гуркского ублюдка, но плевок не долетел и забрызгал шляпку какой-то женщины. Карнсбик поднял руку и повернулся к Орсо: – Ваше величество, с вашего любезного разрешения? Морили положила на сердце ту руку, что у нее еще оставалась. Может, этот новый король и безнадежный мудак, но все же это король, и когда она видела золотое солнце на реющих в вышине знаменах, у нее все так же першило в горле от слез. Может быть, эту страну и довели до позора, но это по-прежнему ее страна, ее плоть и кровь! И если ее снова призовут, она снова пойдет драться! Даже если ценой будет ее вторая рука! Уж такова она, Морили. – Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! – провозгласил его величество. Голос у него был чистый и сильный. Народ разразился приветственными криками, и, невзирая на все свои обиды, Морили кричала громче всех. Может, он и дерьмовый король, но дерьмовым королям их одобрение нужнее всего. Механик навалился на рычаг, и…* * *
Прогресс, изобретения, и так далее, и все такое прочее… Верховный судья Брюкель почти не слушал. Он думал о том вчерашнем деле. Ужасное дело. Прискорбная ситуация. Как рыдала эта женщина на скамье подсудимых! Брюкель сам едва не заплакал. «Ты слишком легко ударяешься в слезы, – говорил ему отец. – Ты должен научиться скрывать свои чувства». А что теперь станется с ее детьми? Кажется, каждый вердикт отнимал кусочек его души. Каждый приговор стоил ему собственной крови. Однако его руки, как всегда, были связаны. Архилектор Глокта требовал суровых наказаний. Жестоких уроков. Назидательных примеров. Необходимо уметь скрывать свои чувства, чтобы сидеть в Закрытом совете. Любое проявление слабости – и над тобой закружатся стервятники. Ни одного друга. Он не мог себе этого позволить. Брюкель украдкой поглядел вбок. Взять хотя бы ее величество. Не женщина, а воплощение величественности. Великолепный образец для подражания. Сколько на нее льется ненависти! Все просто отскакивает, как стрелы от надвратной башни. И при этом – такое одиночество… Словно одинокая белая башня посреди выжженной пустоши. Лишь немногие в полной мере осознавали всю… сложность ее положения. Прискорбная ситуация. Но Брюкель знал. Знал – и от души восхищался ею. Он никогда бы не признался в этом. Такое признание граничило бы с предательством. Но он знал. И она знала, что он знает. Было ли это для нее утешением? Вероятно, нет. Карнсбик понемногу двигался к кульминации. Пятое, десятое, я, я, я, изменить мир… Брюкель сгорбился в своем кресле. Мир никогда не меняется. По крайней мере, ни в чем значимом. Сегодня же, чуть позднее, ему предстоит слушать еще одно дело. Фабричные работники, гибнущие от силикатоза. Не путать с силикозом. От которого гибнут рабочие на рудниках. Прискорбная ситуация. Но Брюкель ничем не мог помочь. Учитывая, какие фигуры выступали против. Значительные фигуры. Ужасное дело. – Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! – провозгласил его величество. Брюкель подумал о том, выйдет ли из Орсо хороший король. Удастся ли ему хоть что-нибудь изменить. Это казалось маловероятным. Учитывая, какие фигуры выступали против. Крупнейшие из возможных. Валинт и Балк, разумеется. Только посмотреть на этого мерзавца Сульфура – он уже запустил в короля свои когти. Готовый разорвать его на части, как они разорвали на части его отца. Стервятники. Вечно кружат. Но таков уж этот мир. У Брюкеля были связаны руки. Его называли верховным судьей. Но он пал очень низко, а правосудия не существовало в принципе. С невероятно напыщенным видом и самодовольной миной Карнсбик рубанул рукой по воздуху. Брюкель бросил еще один взгляд на королеву Терезу. Какая безмерная царственность! Он осмелился на едва заметную улыбку. Разумеется, она не могла ответить ему тем же. Прискорбная…* * *
– …перенесет всех нас… – завопил Карнсбик, пигмей, притворяющийся великаном, человек, который лишь в этот мелочный век мог сойти за героя, – …прямиком в будущее! Тереза хотела презрительно фыркнуть, но сдержалась. О каком будущем он говорит? То, которого она желала для себя, было давным-давно раздавлено. Да и как могли ее хрупкие мечтания выдержать тяжесть непомерных ожиданий ее отца, благодушного неведения ее мужа, дурацких предубеждений ее подданных, чудовищных угроз калеки Глокты? Ей пришлось отослать Шалер. Даже сейчас Тереза ощущала подступающие слезы, вспоминая ее лицо, ее улыбку, тепло ее тела, то, как она пела, танцевала, целовалась. Тереза до сих пор хранила бутылочку с ее духами. Среди всего этого дешевого хлама, которым всегда окружают королеву, у нее была одна поистине драгоценная вещь. Было достаточно слабейшего запаха этих духов, чтобы все обрушилось на нее заново. Та безумная, романтичная девушка, которая была готова сражаться со всем миром за свою любовь, по-прежнему была заключена где-то в этом жестком, стареющем теле. Тереза ощутила боль от набегающих слез, но она приучила свои глаза не плакать. Она отослала свою любимую в безопасное место. Надо уметь находить утешение в маленьких вещах, когда ничего другого не остается. Почти пустая бутылочка из-под духов и несколько сладких воспоминаний. Она глубоко вздохнула – и использовала силу вдоха, чтобы распрямиться еще жестче. Теперь она жила для того, чтобы поддерживать надежды Орсо. Быть его неколебимой опорой. Его неукротимым щитом против колких насмешек толпы. Она создала себя заново из камня и стали – несгибаемое, суровое, бесчувственное изваяние женщины – ради него. Она могла бы принять участие в игре. Могла бы улыбаться и лгать, и заключать сделки. Но отец научил ее, что компромисс – это слабость, а слабость – смерть. Лишь теперь, когда было уже слишком поздно, она начала сомневаться, не был ли ее отец в действительности не гигантом, но глупцом. Удивительно, насколько длинную тень отбрасывают родители для своих детей. Все, чего ей теперь хотелось, – это чтобы Орсо женился на какой-нибудь невероятно здравомыслящей женщине. Женщине с достаточно твердой рукой, чтобы вылепить из него того великого человека, каким, как она знала, он мог бы стать. После этого, возможно, ей наконец можно будет перестать давить на него самой. Отправиться в Стирию. Еще раз напоследок увидеться с Шалер… – Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! – воскликнул Орсо с той бесконечно благодушной улыбкой, которую губам Терезы всегда так хотелось повторить. Она заметила, что верховный судья Брюкель смотрит на нее, причем с выражением глубокой печали на лице. Словно зритель трагедии, которая, к его собственному удивлению, задела в нем какую-то тайную струну. Как будто он каким-то образом угадал тот бездонный источник печали, что разливался внутри нее. Как будто…* * *
Кажется, была какая-то вспышка. Откуда-то полыхнул огонь. Тереза открыла рот, но не успела ахнуть. Что-то просвистело мимо. Послышался оглушительный хлопок, и потом – странная тишина. Горячий ветер ударил в нее, отбросил, скорчившуюся, к спинке кресла. Она почти ничего не видела. Абсолютно ничего не слышала. Все двигалось очень медленно. Словно она была под водой. Мимо прогрохотал человек в доспехах, беззвучно крича. Из его нагрудной пластины торчал дымящийся обломок металла. На ее лице было что-то мокрое. Она потрогала. Кончики пальцев стали красными. Тереза поняла, что верховный судья Брюкель прижимается к ее плечу. Как он посмел? Повернувшись, чтобы сделать ему выговор, она увидела, что височная доля его черепа срезана начисто, и из обнажившейся мякоти внутри фонтаном хлещет кровь, заливая ее платье. Вероятно, ей следует помочь. По всей видимости, ранение весьма серьезное. – Верховный судья? – позвала она, когда он сполз ей на колени, но даже не услышала собственного голоса. Она постаралась, как смогла, придержать его разбитый, расползающийся череп, но его кусочки все равно проскальзывали между ее окровавленных пальцев. Тереза попыталась встать, но сделавшийся чрезвычайно ярким мир бредово накренился и ударил ее в бок. Пыль и щепки. Шаркающие сапоги. Она увидела, что кто-то уставился на нее. Один из друзей Карнсбика, выдувающий из носа красные пузыри. Кажется, из его шеи торчала железная заклепка. Тереза поняла, что они оба лежат на полу. Она попыталась подняться и решила, что будет благоразумней схватиться за что-нибудь в качестве поддержки. Ограждение королевской ложи. Яркие украшения были теперь забрызганы красным. Возле нее, шатаясь из стороны в сторону, стоял Карнсбик. Его шляпу сдуло, седые волосы торчали во все стороны. Тереза схватилась за отвороты его окровавленного сюртука. – Что произошло? Она не услышала собственных слов. Она не слышала ничего. Карнсбик закрыл лицо руками и воззрился на нее между пальцев. Тереза сунула в ухо большой палец и пошевелила им: ничего, кроме приглушенного чмоканья. Она сощурилась против света, глядя в сторону машины. А точнее, в ту сторону, где прежде была машина. От нее ничего не оставалось, кроме гигантского когтя пылающих развалин, над которым вздымался плотный столб бурого дыма. По воздуху летели листки бумаги. Словно цветочные лепестки на ее свадьбе, давным-давно. Вокруг машины веером лежали ряды тел. Изувеченных, перемешанных. Неподвижных и слабо шевелящихся, корчащихся, ползущих. Мимо, пьяно пошатываясь, брел человек. По всей видимости, с него содрало рубашку. Через тела пробирались какие-то люди. Не помогая. Переступая через трупы. Люди в черной одежде, с черными масками на лицах. У одного в руке был топорик. У другого – длинный нож. Еще один показал мечом на королевскую ложу. Где Орсо? Во имя Судеб, где Орсо? Возле нее! Он был возле нее, глядя расширенными глазами, с залитым кровью лицом. Он вытащил свою шпагу. Король никогда не должен прикасаться к своей шпаге, а тем более вытаскивать ее! Она попыталась встать между ним и убийцами, но он отвел ее рукой в сторону, пихнул назад. Он был гораздо сильнее, чем она ожидала. Неужели в глубине души она по-прежнему считала его сопливым малышом, беспомощным младенцем на своих руках? Еле слышно, сквозь шум в ушах, она расслышала его слова: – Встаньте позади меня, мама.* * *
Софи блуждала среди дымного сумрака, вцепившись в свой меч так крепко, что у нее заболела рука. Она едва могла дышать, даже несмотря на тряпку, повязанную на лице. Наконец она неуверенно остановилась. Тела, повсюду тела. Тела и части тел. Их открывалось все больше и больше по мере того, как ветерок относил дым. Брошенные вещи. Трость. Шляпа. Раздавленная корзина для пикников, из которой высыпалась разбитая посуда. Перчатка. Нет. Это была рука. По воздуху летели распечатанные ими памфлеты. Объяснения, утверждения, оправдания. Один из них упал возле ботинка Софи и сразу же начал намокать кровью с одного угла, пока весь не стал красным. Она год работала гувернанткой, прежде чем вышла замуж, поэтому очень придирчиво отнеслась к редактированию этого памфлета. Ей хотелось убедить людей. Показать им правду. Кто-то пихнул ее, едва не уронив, – один из других сжигателей, которому не терпелось начать убивать. Разве не для этого они сюда пришли? Разве не этого она так долго желала? Убить их всех. Разорвать их на куски голыми руками. Зубами перегрызть им глотки. Теперь она не понимала, кто это – «они»? Кому был врагом этот маленький мальчик с трепещущим на ветру листком, прилипшим к лицу, и выпущенными кишками? Ее подташнивало. Бреван был из тех людей, которые нравятся каждому с первой встречи. День, когда они поженились, был счастливейшим днем в ее жизни. Внезапно она стала особенной, после того как была ничем с самого дня рождения. Когда его повесили, оставив воронам клевать его тело над Вальбекской дорогой, для нее словно бы закатилось солнце. Ее окружил такой мрак, что она не могла шевельнуть пальцем. Судья дала ей цель в жизни. Разожгла огонь в потухших углях. Но теперь беспомощность снова нахлынула на нее. – Пошли! – крикнул Гус, дернув ее за руку. Его рывок почти сбил ее с ног. Она осталась стоять на коленях в грязи, а он понесся дальше. Дальше, вместе с остальными, как и он, охваченными жаждой крови, которая никогда не могла быть утолена. Судья обещала ей, что после этого ей станет лучше. Что она будет очищена праведным огнем. Но Софи видела теперь, что лучше никогда не станет, и уж совершенно точно ее не ждет никакое очищение. Все, что она сделала, было повторением того, что было сделано с ней. Она выронила свой меч. И не стала поднимать. Сколько тел. Сколько раненых. Даже если бы она хотела им помочь, откуда начинать? Бреван был таким хорошим человеком. Все любили его с момента первой встречи. Неужели он бы захотел вот этого? Софи прикрыла ладонью рот. Что она наделала?* * *
Поднимаясь на ноги, без шляпы, которую сдуло с головы порывом, Карнсбик испытывал ужас – не за свою безопасность, но из-за того, что его могут счесть виновным. Или, по крайней мере, ответственным. – Да что ж такое, – шептал он. Бойня – там, где стояла толпа восторженных зрителей. Тела, разбросанные повсюду. Это был почти такой же ужас, как тогда, в Кризе. Даже хуже, потому что тогда он ни за что не отвечал. Тогда он ни в коей мере не мог быть сочтен виновным. Среди инженеров и инвесторов было немало озлобленных неудачников, и он знал, что они наверняка смотрят на него с завистью и думают о том, как это должно быть чудесно – быть Карнсбиком. Они не имеют представления, какой это груз. Со времени его первой запатентованной передвижной кузницы, с каждым новым успехом бремя ожиданий становилось все тяжелее. На каждую изменяющую мир идею приходился миллион пустышек, и до того момента, когда они были тщательно исследованы и протестированы, отличить одно от другого оказывалось на удивление сложно. Собственно, именно для этого он и основал Солярное общество: как гигантский резонатор для своих менее удачных идей. Ну и еще потому, что он попросту не мог сказать «нет» Савин дан Глокте. Кто-то схватил его за отвороты сюртука. Королева Тереза? Он попытался выдавить какое-то смехотворное извинение, но голос совсем его покинул. Все, что он смог, – это закрыть руками лицо, глядя на нее между пальцев, словно перепуганный ребенок, и снова пробормотать: – Да что ж такое… Поэтому, когда он увидел подходящих сжигателей, его первым чувством была невероятная волна облегчения. Есть кого обвинить! Нарушители порядка, злодеи, будто специально созданные для этой цели! Потом пришло тошнотворное чувство заботы о собственной безопасности. Убийц в черном было огромное количество – и, разделавшись с дезорганизованной стражей, они стекались к королевской ложе! Они поставили на колени одного из рыцарей-телохранителей! И молотили по нему кувалдами! – Да что ж такое! Бывает, что человек храбр в одних ситуациях, но слаб духом в других. Карнсбик мог бестрепетно шагать навстречу неизвестному и вызывать новые вещи к жизни. Мог выступить перед толпой в сотни человек – и заставить их поверить в себя. Мог, не дрогнув, принять на себя ответственность за миллионы марок. Но когда дело доходило до физической опасности, он всегда был безнадежным трусом. В такие минуты ему всегда ужасно не хватало Маджуда. Смелого, прижимистого Маджуда. Вообще, Карнсбику не хватало его каждый день, все эти десять прошедших лет. Но он сделал свой выбор; все, что теперь оставалось, – это жить с ним. Или, возможно, умереть с ним. – Ваше величество, если позволите? Этот человек, Сульфур. Отстранив короля, он с улыбкой шагнул навстречу дюжине хорошо вооруженных фанатиков, взбиравшихся по ступеням. На что он рассчитывал, черт возьми?* * *
Один из рыцарей-телохранителей нетвердыми шагами направлялся к ним от королевской ложи. Он был оглушен взрывом изапутался в своем пурпурном плаще, а сжигатели пришли подготовленными. Судье нравилась идея залить им в забрало гуркскую патоку и поднести спичку, но Гус предложил более практичное решение. Шип кинул сеть и заблокировал его руку с мечом, после чего Ролло и Лоус, двое здоровенных парней, бывшие шахтеры, набросились на него с кувалдами, метя в коленные и локтевые сочленения. После того как рыцаря удалось повалить, подскочил Гус, как следует размахнулся своей пикой и проткнул насквозь самую верхушку его шлема. Он уже давно не считал себя инженером, но хорошо выполненный план до сих пор доставлял ему удовольствие. Раньше он был колесником – в смысле, специалистом по сооружению водяных колес. Инспектором уклонов и течений. Знатоком дамб и шлюзов. Его план водяной мельницы на реке в Шарнлосте был встречен с восхищением. Но тому, кто хочет иметь важные заказы, нужно ехать в Адую. Поэтому он отправился туда, чтобы поступить в университет, надеясь, что, возможно, придет день, когда он облачится в мантию адепта-механика. Что за мелочные амбиции! Гус ринулся сквозь стремительно редеющую толпу охваченных паникой людей – бегущих, умоляющих, рыдающих, заливающихся кровью – к королевской ложе, взмахами руки подгоняя товарищей. – За народ! – ревел он. – За Великую перемену! В лекционных залах величественных новых зданий университета он не нашел ничего, кроме высушенных шепотов и устаревших идей. За вдохновенными речами нужно было идти в чайные и пивные на границах кварталов бедноты, где интеллектуалы вспрыгивали на столы, чтобы порассуждать о несправедливости действующей системы и изложить свои смелые фантазии относительно того, чем ее можно заменить, соревнуясь друг с другом, чья речь окажется более возмутительной – все во имя и от имени благородного, страдающего от гнета простого народа. Едва ли стоит упоминать, что представителям этого простого народа не давали и рта раскрыть. Гус до сих пор помнил возбуждение этих пьянящих дней. Впервые он поверил во что-то большее, чем он сам, – стал частью чего-то большего, чем он сам. Его пика ткнула в спину ползущего по земле городского стражника, и, выворачивая из раны окровавленное оружие, он знал, что никогда не делал настолько важной работы. Лишь когда он попал в Вальбек и увидел огромные фабричные трубы, непроницаемую пелену смога, невероятные трущобы, когда он услышал речи Ткача, ему начали открываться проблески истины. Что Союз – это тоже колесо, построенное не одним инженером, но сетью пересекающихся интересов, скрытых влияний, коллективной алчности, призванное вознести наверх богатых и затянуть бедных вниз, в бурлящую воду. Что ж, теперь колесу предстояло повернуться – для этого и сделаны колеса. Теперь привилегированные отправятся вниз, а попранные вознесутся, и воцарится справедливость. Справедливость, равенство и достаток для всех! Он выбросил «дан» из своего имени. Гуслав дан Турмрик стал попросту Гусом Турмером. Споры с семьей не вели ни к чему, так что он оборвал и все связи с родными. Он был словно связка сухих щепок, только и ждущая искры. Потом он встретил Судью, и его глаза раскрылись. Для нее не существовало ни сухой теории, ни сентиментальных компромиссов, ни необходимости быть терпеливым, ни стараний убедить сомневающихся. То, что некоторые называли безумием, он сразу же распознал как несокрушимую, отточенную ясность. Споры в чайных, изящные словеса и фантастические теории остались в прошлом. Цепкие руки собственников и лордов, короля и его продажных прихвостней можно разжать только силой! Пламя и сталь – вот каковы будут последние слова в этом споре. Другой рыцарь убил двоих из его братьев, но теперь его загнали в угол и молотили изо всех сил, оставляя огромные вмятины в его броне. Гус выпустил пику, застрявшую в его шлеме, пинком повалил рыцаря – доспехи загремели, словно обрушилась гора железа, – и, вытащив меч, ринулся по оставшейся без охраны лестнице к королевской ложе. Он мельком увидел короля – рот и глаза широко распахнуты, – а также его мать-стирийку с забрызганным кровью лицом. Добраться бы до них… какой это будет удар за простого человека! Удар, эхо которого разнесется через Круг Морей по всему миру, как если бы его сжатый кулак был языком огромного колокола! Именно этот день будет отмечен в летописях как день Великой перемены, а сам Гус Турмер – как человек, осуществивший ее! Вот только, пока Гус взбирался по ступеням, наверху лестницы кто-то появился, заслонив собой короля. Не бронированный рыцарь-телохранитель, а просто какой-то невзрачный курчавый парень в простой одежде, со странной пустой улыбкой на губах, не касавшейся глаз. Если этот идиот думает, что может остановить наступление новой эпохи, ограбить народ, украсть у него этот момент, – он глубоко ошибается! Гус сейчас – не человек, а орудие истории! Неукротимый поток, который ничем не остановить! Он воздел свой меч и ринулся вперед с криком: – За Великую перемену! Тот человек как-то странно замерцал и словно бы начал расплываться. Ударил порыв ветра, и…* * *
– Ой-ой, – вырвалось у Орсо. Его губы онемели. Говорить было трудно. Когда лакей этим утром пристегивал его шпагу к портупее, он, помнится, подумал, насколько это бессмысленное действие. Явно ведь чертова штуковина никогда не понадобится! Теперь он, нащупав нетвердыми пальцами рукоять, вытащил шпагу из ножен. Клинок зацепился за что-то в спинке его кресла. Орсо увидел, что из расколотой деревянной планки торчит застрявший кусок металла. Должно быть, он миновал его голову на расстоянии какой-нибудь пяди. – Встаньте позади меня, мама, – произнес он, хватая ее за плечо. Его голос звучал каким-то глухим бормотанием. Словно вода, плещущая на дне очень глубокой трубы. У него болела голова, внутри куртки все было липким. Кровь и ад, он что, ранен? Или это кровь кого-то другого? Уж такая это штука, кровь – королевская или простолюдина, на вид она ничем не отличается. Где его рыцари-телохранители? Разве не им полагается разбираться с подобными проблемами? Мерзавцев ведь именно за этим и держат, не так ли? Одного он видел – из его нагрудной пластины торчал кусок металла, бедняга был мертв. Так что его вряд ли можно винить. А где Бремер дан Горст? Ах да, он же дал ему выходной. Сам настоял… Неудачное решение. Да разве у Орсо случались другие? На ум ничего не приходило. Вероятнее всего, винить следовало его самого. Как обычно. Король, по определению, – нечто вроде мусорной корзины, чтобы сваливать туда всю вину. Никто здесь, наверху, не мог бы оказать большой помощи в драке. Карнсбик прижал обе ладони к искаженному ужасом лицу. Корт уполз куда-то назад. Забавно, когда дело доходит до смерти, насколько жизненно важным кажется, чтобы тебя убили в последнюю очередь. Он чувствовал огромную усталость, будто пробежал по меньшей мере милю. По воздуху летели листки бумаги: обуглившиеся памфлеты. Все казалось сплошным кошмаром. Один, еще догорая, опустился рядом, и Орсо старательно растоптал его, растер подошвой ботинка. Это ведь может быть опасным… При этой мысли ему захотелось рассмеяться, но желание быстро прошло. Кто-то поднимался по ступеням королевской ложи. Крупный человек в темном пальто. Жидкие соломенного цвета волосы, взъерошенные дымным ветром. Лицо замотано тряпкой, так что Орсо мог видеть только его глаза. Яростный взгляд. Он был чем-то рассержен. В руке человек держал меч. Старый дешевый меч – однако дешевые мечи убивают не хуже дорогих. Все это казалось настолько неправдоподобным. Орсо ведь замечательный парень, разве не так? Всегда старается учитывать точку зрения других. Быть вежливым. Было трудно поверить, что этот человек пришел сюда, чтобы его убить. К лестнице уже стекались, наверное, с полдюжины убийц, и ни по одному нельзя было сказать, что вежливость может на него как-либо подействовать. – Ох, боже мой, – повторил Орсо. Наверное, больше всего шансов у него будет, если он встретит их на вершине лестницы. Но он боялся, что если сделает хоть один шаг, то упадет. Потом на его плечо легла чья-то рука: – Ваше величество, если позволите? Это был Сульфур. Он скользнул мимо Орсо, аккуратно, чуть ли не изящно переступив через труп верховного судьи Брюкеля. Орсо и забыл, что маг тоже тут. Здоровенный сжигатель поднял свой меч, и тряпка поверх его рта зашевелилась: он что-то выкрикнул. «Завели эксперимент», кажется. Если Орсо правильно понял смысл его возгласа, то был полностью готов с ним согласиться. Он слегка прищурился в ожидании, что клинок сейчас опустится и рассечет смиренного представителя ордена магов напополам. Но Сульфур уже начал двигаться. С умопомрачительной, невероятной скоростью. Взгляд Орсо не успевал за его фигурой. С мягким чмоканьем его кулак погрузился сжигателю в живот с такой силой, что тот сложился пополам, оторвался от земли и рухнул на пол королевской ложи, словно куча тряпья. Его дешевый меч, загремев, выпал из его руки, попал Карнсбику по ноге, но отлетел в сторону, не причинив вреда. Следующий сжигатель попытался прикрыться щитом. Кулак Сульфура мелькнул, словно размазанный по воздуху, превратил щит в каскад разлетающихся щепок, впечатал державшую его руку сжигателю в грудь и наполовину оторвал ему голову. Брызнул фонтан крови, тело человека пролетело по воздуху и шлепнулось среди стоявших внизу скамей, словно тряпичная кукла. Сульфур тем временем уже схватил следующую женщину за волосы, рванул ее голову вниз и врезал ей по лицу коленом с таким треском, что у Орсо снова зазвенело в ушах. Он вздрогнул, когда в королевскую ложу веером брызнула кровь, в ужасе глядя на то, как человека превратили в нечто бесформенное и вовсе не подобающее человеку одним рубящим движением раскрытой ладони. Еще одного Сульфур поддел ударом под подбородок, под его ногой скрипнула доска – и человек взлетел высоко в воздух; его громогласный вопль постепенно отдалялся, словно им выстрелили из пушки. Третьего Сульфур приложил тыльной стороной ладони, и тот закувыркался по ступеням так, словно в его теле не было костей, запутавшись в трепещущих гирляндах цветной материи, украшавших королевскую ложу. Орсо сам не знал, пытается он защитить мать своим телом или цепляется за нее в поисках поддержки. На протяжении одного-двух вдохов Сульфур превратил полдюжины убийц в разлетающиеся куски мяса. Трупы, вывернутые наизнанку, закрученные штопором, вскрытые, как бутылки, и смятые, как куски глины. Это было хуже, чем все, что сделал с людьми там, внизу, на путях, взрыв Карнсбиковой машины. Еще один человек заорал сквозь материю, закрывавшую его лицо: Сульфур ухватил его за руку с мечом, железным захватом сломав ему запястье, и подтащил к себе. Вопль превратился в булькающий стон, за которым последовали хруст, треск, чавканье… Затылок Сульфура двигался вверх-вниз, словно у изголодавшегося пса, набросившегося на предложенное угощение. – Едок! – выдохнула королева Тереза. Орсо давно уже понял, что спорить с матерью бесполезно. И, конечно, не было смысла начинать это делать сейчас, глядя на то, как один человек рвет другого зубами. Отец Орсо сражался с едоками в Битве при Адуе. Когда Орсо спросил его, на что это было похоже, тот побледнел и ничего не ответил. И сейчас, когда подброшенный Сульфуром человек наконец долетел до земли и врезался в землю, как комета, в тридцати шагах отсюда, – сейчас он понял почему. Последняя из сжигателей спасалась бегством. Орсо на секунду увидел ее полные ужаса глаза, когда она выронила свой топор и ринулась прочь. Сульфур выпустил обмякший труп, и тот упал; на месте его гортани зияла огромная, поблескивающая черным рана. Воздух вокруг плеч мага задрожал, словно линия горизонта в жаркий день. Орсо вздрогнул: женщина внезапно вспыхнула, упала на землю, охваченная пламенем, и принялась метаться, пронзительно воя. Может быть, они и жили в эпоху разума, но похоже, что те, кто провозглашал гибель магического искусства, делали это несколько преждевременно. Сульфур повернулся к Орсо с той же самой улыбкой, что была на его лице до взрыва. Однако то, что тогда воспринималось как безликая любезность торговца, сейчас стало чудовищной ухмылкой монстра, усеянной обрывками плоти. Его рот был окрашен красным, в разноцветных глазах поблескивало отражение пламени от женщины, которую он каким-то образом поджег. – Итак, могу ли я поговорить с лордом-канцлером? – спросил Сульфур. Орсо сам не знал, какое слово хотел произнести. Изо рта его вырвалось только хриплое: – А? – Относительно финансирования новых железных путей, ваше величество. Под эгидой банкирского дома «Валинт и Балк». Орсо, казалось, очень долгое время стоял, уставившись на него, держа в одной ослабевшей руке безвольную руку матери, в другой – бесполезно свисающую шпагу. Он бы выронил ее, если бы не застрял пальцами в изысканном плетении гарды. Первый из атаковавших лежал на боку возле их ног, материя сползла с его небритого лица; из носа и рта, пузырясь, вытекала кровь, образуя неуклонно расширяющуюся лужу. – Д-да… – пробормотал Орсо. – Да… разумеется… Сульфур опустил взгляд, осматривая себя, и нахмурился, словно только сейчас осознал, что с головы до ног забрызган красным. Он отклеил прилипший между пальцев пучок окровавленных волос и щелчком отбросил в сторону. – Вероятно, мне лучше сперва переодеться. Сквозь несмолкающий свист в ушах до Орсо доносились чьи-то крики, всхлипы раненых, мольбы о помощи. Прилетевший ветерок поцеловал его залитое потом лицо. Вполне вероятно, что будущее, в которое они направлялись, будет не совсем таким, какое пытался продать им Карнсбик. Его ноги совсем ослабели, колени подгибались. – Простите, мама, – пробормотал Орсо, шлепаясь обратно в кресло. – Мне надо посидеть.Достойная встреча
– За каким чертом мы вообще сюда прикатились? – пробурчал Нижний. Он чувствовал себя неловко в парадной одежде – хотя вся ее парадность сводилась к тому, что он прикрыл свою изрубленную кольчугу новым плащом и нехотя вычистил сапоги, впервые за шесть месяцев. И даже это ему удалось не очень-то. – Чтобы устроить Молодому Льву достойную встречу, – ответил Клевер. – Разве мы не дрались с этим союзным засранцем еще несколько месяцев назад? Топор в голову – вот это была бы для него достойная встреча! – Тебя что ни спроси, ответом будет топор в голову, – хмыкнула Шолла. Для такого случая она позаимствовала где-то кольчугу, которую смогла подогнать под себя, только затянув пять ремней на своем тощем теле. – Увы, это так, – грустно покивал Клевер. – И, я думаю, будет справедливо добавить, что в вопросах государственной политики такие методы более чем неуместны. – Государст… чего? Ты о чем вообще? – озадаченно пробурчал Нижний. – Все это просто для вида. – Клевер кивнул на Стуровых военных вождей и Названных, стоящих в две шеренги по бокам зала. Здесь были только лучшие из лучших, в своем лучшем убранстве: драгоценных камней и позолоты было столько, что каждый раз, как выходило солнце, Клевер чувствовал, что сейчас ослепнет от всего этого сверкания. – Чтобы продемонстрировать свою силу. Выставить свое богатство. Сегодня тепло, так что огонь не нужен, однако они навалили полный очаг бревен, просто чтобы показать, что им это ничего не стоит. И в самом деле, у тех, кому не посчастливилось стоять близко к пылающему огню, пот катился уже с кольчуг. – Такой прием не столько говорит о достоинствах гостя, сколько говорит гостю о достоинствах хозяина, – закончил Клевер. Нижний, казалось, вконец запутался. – Чего? – Стур притащил сюда всех этих говнюков, чтобы показать, какой он крутой, – пояснила Шолла. – А-а! Чего ж ты сразу не сказал? Клевер вздохнул: – Потому что у меня есть специальная девочка, чтобы переводить с моего на полудурочный. – Это что еще за дерьмо? – Гринуэй расхаживал по залу, проверяя, чтобы все соответствовало его стандартам, как если бы они у него были. Сейчас он подошел к Шолле, так растянув губы в презрительной усмешке, что казалось, еще чуть-чуть, и под ними обнажится череп. – За каким хреном тебе понадобилось тащить сюда ее? Услышав угрожающее ворчание Нижнего, Клевер выбросил руку, останавливая его, пока тот и в самом деле не полез знакомиться с черепом Гринуэя. – Ты сам мне сказал привести двоих моих лучших бойцов, – сказал Клевер со своей обычной успокаивающей улыбкой. Порой он казался себе смотрителем зверинца, главная забота которого не дать своим животным поубивать друг друга. – Если ты не хотел, чтобы она оказалась здесь, тебе стоило покрепче подумать о значении слова «лучший». Гринуэй отвернулся, разыграв целый спектакль из демонстративного обсасывания своих зубов. Если бы за достоинство человека считалось то, как он сосет свои зубы, Гринуэю наверняка было бы обеспечено место в песнях. Шолла спокойно восприняла этот инцидент – примерно так же, как скала воспринимает летний дождичек. Нижний, с другой стороны, всегда был человеком, воспринимающим любые инциденты подчеркнуто плохо. – Ты что же, позволяешь этому гребаному говнюку потешаться над твоими людьми? – прорычал он в ухо Клеверу. – Ты и сам довольно часто над ней потешаешься. – Она знает, что это не всерьез! Шолла подняла брови: – Откуда мне это знать? Нижний не обратил на нее внимания. Он никогда не обращал внимания на то, что могло встать на пути между ним и дракой. – Да она в три раза больше мужик, чем этот болван! Если он еще хоть раз сюда взглянет, я раскрою ему гребаную башку и не погляжу, что мы в замке Скарлинга! – Во имя мертвых… Клевер потер переносицу. Нижний был незаменим в бою, если поставить его лицом в нужную сторону, но вот как раз из-за таких случаев он и заслужил свою репутацию. – Думаешь, ты найдешь в его голове что-нибудь приличное? Этот парень идиот. Очень скоро он споткнется о свой собственный член, и тогда ты сможешь посмеяться над ним, не марая рук. Если я чему и научился в жизни, так это тому, что редко бывает нужно залезать в океан боли, чтобы найти свою месть. Рано или поздно все само окажется на берегу. – Я никогда не любил долго ждать, – проворчал Нижний, бросая убийственные взгляды на Гринуэя, который распекал одного из Названных за то, что застежка у того на плаще оказалась ему не по вкусу. – Придет время, вождь, и тебе придется постоять за себя. – Может быть. Но одно могу тебе сказать наверняка: сейчас, черт подери, не тот момент. – И Клевер с улыбкой обвел взглядом переполненный зал, словно они не плясали здесь на грани убийства. – Запомни, Нижний, нужно уметь выбирать время. Все проблемы не решишь одними кулаками. Иногда мозги и язык оказываются лучшим оружием. – Не этим ли оружием ты орудовал в последние несколько дней? – спросила Шолла. – Вообще-то именно этим. Надо было встретиться со старыми друзьями и знакомцами, переговорить кое о чем. – Какие у тебя еще друзья и знакомцы, кроме тех, что сейчас здесь? – Верь или нет, но было время, когда я еще не пристроился нянькой при вашем драчливом птичнике. Моя карьера была долгой и разнообразной. За эти годы множество знаменитых вождей… – Разве ты не убил большинство из них? – прервала Шолла. Улыбка Клевера несколько поблекла: – Кое-кого. Нижний был занят: он хмурился. В этом деле он был таким же профессионалом, как Гринуэй – в презрительных улыбках. Между бровей залегла глубокая складка, маленькие, плотно сжатые губы прятались в кустистой бороде. – Говори что хочешь, а у меня еще не было проблемы, которую нельзя было решить хорошим клинком. – В таком случае благодари мертвых, что твои проблемы были такими простыми. На поле боя они, может, и встречаются, но не здесь, в замке Скарлинга. Двери распахнулись, зал наполнил шорох и позвякивание: люди двигались, чтобы увидеть, как войдет Молодой Лев. Он выглядел вполне себе героем – нагрудник, сапоги и зубы отполированы до приятного блеска, – но все взгляды привлек к себе не он, а та, что шла рядом. Клевер подумал, что вот, пожалуй, исключение из правила насчет того, что женщина тем больше возбуждает мужчин, чем меньше на ней надето. Это платье казалось сотканным из солнечного света, оно сияло при каждом движении. Драгоценные камни блестели на ее длинных пальцах, на ее длинной шее, даже на маленькой шпаге, прицепленной на бедре. Было трудно представить, как она может выглядеть на самом деле, за всем этим сверканием и трепетанием, за этой пружинистой, горделивой походкой, но похоже, это никого и не интересовало. Среди воинов пронеслось ревнивое шевеление, послышалось потрясенное бормотание, словно это не женщина вошла в дверь, а достали из футляра какую-нибудь неслыханную драгоценность. Шедшие за ней солдаты и слуги казались несколько озабоченными тем, что на них с обеих сторон надвигаются Стуровы воины, щетинящиеся острой сталью. Даже сам Молодой Лев, который шел, немного прихрамывая, как бы он ни пытался это скрыть. Но его жена скользила посередине прохода, словно лебедушка вдоль по речке с розами по берегам. Она улыбалась то одному, то другому из бойцов, словно завидев особенно прелестный цветочек, и те моргали, и заливались румянцем, и опускали взгляды к своим сапогам – убеленные сединами воины, привыкшие смеяться над красными бутонами ран и покоренные красным бутоном женских губ. Дойдя до Клевера, она остановилась, чтобы что-то вполголоса сказать своему мужу. Клевер стоял и удивлялся, как ее губы могут быть такими розовыми, глаза – такими темными, кожа – такой бледной и чистой. Ее лицо казалось нарисованным, словно на щите какого-нибудь карла, но это было сделано с таким искусством, что нельзя было сказать наверняка. Еще ни разу в замке Скарлинга ему не доводилось видеть ничего настолько похожего на магию, невзирая на всех Стуровых кудесников, провидцев и ведьм. Брок шагнул к ним, взглянул на Шоллу и произнес на очень хорошем северном наречии: – Моя жена спрашивает, правильно ли она поняла, что женщины у вас тоже сражаются? Клевер встряхнулся, словно пробуждаясь от глубокого сна. – Да как сказать… У нас на Севере порой бывает так, что мужчины просто кончаются. Но драки здесь не кончаются никогда. – Он бросил косой взгляд на Шоллу и наклонился к Броку, прибавив вполголоса: – С другой стороны, чисто между нами, бывает и так, что они все равно идут драться, сколько ты их ни удерживай. Брок перевел сказанное жене на союзное наречие, и она отозвалась смехом, таким же переливающимся, как ее платье. Клевер подумал, сколько ей пришлось практиковаться, чтобы получить в точности такой тон, какой нужно. При этом он одновременно почувствовал себя ужасно польщенным, что послужил его причиной, – а затем ужасно разочарованным, когда она отошла от них. Нижний глядел ей вслед, словно лиса на открытый курятник. – Осторожно, – предупредила Шолла. – Если вы, ребята, будете так пускать слюни, вы можете умереть от обезвоживания. – Большой Волк! – провозгласил Лео дан Брок, подходя к возвышению с широко распростертыми руками. – Смотрю, ты еще больше, чем прежде! Король Севера, ни больше ни меньше! И он протянул Стуру руку. – Молодой Лев! – отозвался Стур, поднимаясь с трона Скарлинга. – Уже не такой молодой, как прежде, но это тебя не портит. Он ухватил Брока за руку и втащил к себе на помост, обхватил его второй рукой за плечи и хлопнул по спине так, что эхо разнеслось по всему залу. Затем они заключили друг друга в объятия, из тех, что больше похожи на борцовское соревнование, делая вид, будто они лучшие друзья, в то время как каждый втихомолку пытался вывести другого из равновесия. – Это моя жена, леди Савин, – сказал Брок, когда они наконец дообнимали друг друга до вынужденного перемирия. И она опустилась в реверансе, раскинув по каменным плитам шуршащие юбки, словно разлилось золотое озеро, так плавно, что было трудно поверить, что под этим всем у нее где-то есть ноги, а не хорошо смазанный механизм. – Мой король… Для меня большая честь быть представленной столь великому воину. – О, я знаю кое-что о чести. – Стур с широкой улыбкой посмотрел на нее с помоста. – И я знаю, что это честь исключительно для меня! Пускай ее северный говор был неуклюж и она говорила с сильным акцентом, но она уже успела сообразить, в каком месте следует чесать Большого Волка. Впрочем, не то чтобы эту загадку было так уж сложно разгадать. Нижний наклонился к Клеверу, не сводя взгляда с Броковой жены. – Нет, мне точно нужно достать себе такую же… Шолла закатила глаза: – Как будто ты можешь это себе позволить!Дипломатия
Во имя мертвых, и тяжкое же это дело – дипломатия! – Так что, сам видишь… – продолжал спотыкаться Лео, – Закрытый совет нужно укоротить. Пока они не причинили еще больше вреда. Нам нужны хорошие руководители. Честные люди. Патриоты. – Вот как? – протянул Стур, швыряя на пол очередную кость. Большой Волк даже не пытался скрыть свою скуку от всех этих разговоров про налоги, несправедливости и патриотизм, и Лео едва ли мог его винить. Когда о таких вещах говорил Ишер, он как-то сразу умел донести самую суть, Лео же вечно путался в деталях. К тому же здесь, на пиру в замке Скарлинга, в окружении бывалых воинов, все его аргументы звучали ужасно хлипкими и несерьезными. Во имя мертвых, он уже сам себе надоел! Сколько можно говорить, черт подери! Пора уже хоть что-нибудь сделать! Однако одно он успел выучить за последний год – прежде чем вытащить меч, нужно знать, как ты собираешься победить. Чтобы победить, ему был нужен король Севера. Савин всегда добивалась своего лестью. Лео раздул щеки, оглядывая толпу Названных, рассевшихся за гигантской подковой стола. – Ты собрал здесь целое воинство, – сказал он. – Похоже, Север силен как никогда. Еще более един, чем прежде. – А почему бы ему и не быть сильным? – Кальдер Черный, сидевший по другую руку от сына, наклонился и вперил в Лео мрачный взгляд, не менее угрожающий, чем если бы он вытащил кинжал. – Ну-ну, отец! – Стур погрозил ему засаленным пальцем. – Я же сказал, будь повежливее. Если говорить о лести, то Лео больше привык принимать ее, чем давать. Уж лучше бы он сидел там, внизу, вместе с воинами! Пил бы себе и пел песни, и хлопал людей по спинам, не заботясь ни о чем, кроме больной головы наутро. Во имя мертвых, тяжкое это дело – дипломатия! Он ощутил легкое прикосновение Савин к своей руке. – Ты дрался с ним и победил, – тихо сказала она ему на ухо. – Уж конечно, поговорить ты тоже в состоянии? Штука в том, что, когда убиваешь человека, это можно сделать в один момент. А вот заставить его взглянуть на дело по-твоему – для этого нужно столько терпения! И потом, как вообще понять, что ты добился своего? Убитый остается мертвым навсегда. А переубедив кого-нибудь, ты никогда не знаешь, не передумает ли этот сукин сын обратно. – Честно сказать, я бы предпочел еще раз подраться. – Лео взглянул в сторону Кальдера и обнаружил, что тот по-прежнему меряет его свирепым взглядом. – Особенно когда его отец сидит рядом и ловит каждое мое слово. – Если бы я знала, что можно приводить с собой властных родителей, мы тоже могли бы прихватить парочку. Савин подалась вперед: – Должна сказать, лорд Кальдер, что вы удивительно хорошо говорите на общем наречии! Обычно ей удавалось разбить оборону собеседника первым же комплиментом, но у Черного Кальдера броня была покрепче, чем у других. – Мой отец говорил, что всегда полезно знать обычаи своих врагов, – буркнул он. – А еще лучше знать обычаи своих друзей! Я пыталась перенять несколько слов на северном наречии, но боюсь, я плохая ученица. – О, в этом я не сомневаюсь, – фыркнул Кальдер. – Первое, что приходит мне в голову, когда я на тебя гляжу: вот женщина, которой недостает учености! Лео сжал в кулаке нож, которым ел. Да будь он проклят, если позволит этому старому козлу оскорблять свою жену! Однако прежде чем он успел вымолвить хоть слово, ладонь Савин с силой сжала его больную ляжку, так что он смог лишь болезненно вскрикнуть. – Зато у вас, сдается мне, учености хватит на многих. – Чем грубее вел себя Кальдер, тем шире расплывалась ее улыбка. – Может быть, вы могли бы рассказать мне что-нибудь об истории замка Скарлинга? – Кто я тебе, какой-нибудь чертов сказочник?.. – Отец! – прорычал Стур. – Любой в этом зале готов убить за возможность научить леди-губернаторшу паре слов на северном наречии. Прекращай оскорблять моих гостей и займись полезным делом! Черный Кальдер неохотно поднялся с места – он, кажется, все делал без особого удовольствия, – наклонился к уху своего сына и прошептал, достаточно громко, чтобы слышали все окружающие: – Они от тебя чего-то хотят. Не соглашайся ни на что только потому, что ты якобы что-то им должен, или просто от скуки, или вообще из-за того, что ты чувствуешь, ты меня понял? Сперва убедись, что они готовы заплатить. – Я сам знаю, что мне делать! – огрызнулся Стур. Подмигнув Лео, Савин взяла Кальдера Черного под костлявую руку и позволила старику свести себя с возвышения. Тот принялся рассказывать: – Вот на этом самом месте Черный Доу сражался с Девятипалым. – И вы сами это видели? – выдохнула Савин, словно никогда не испытывала большего возбуждения. Глядя, как они удаляются, Стур провел языком по острым зубам. – Что бы там ни говорил мой отец, это действительно честь – принимать тебя в своем доме, Молодой Лев. И твою жену, которая явно не менее умна, чем прекрасна, и, как я подозреваю, знает северное наречие гораздо лучше, чем дает понять. Но вряд ли ты терпел наши дороги вплоть до самого Карлеона, только чтобы выпить моего эля и послушать рассказы моего отца. – Он облизнул пальцы, искоса глядя на Лео. – За чем ты на самом деле приехал? Итак, момент настал. Смелее, смелее! Он ведь Молодой Лев, верно? Наклонившись к Стуру, Лео возбужденно прошептал: – Закрытый совет необходимо остановить! – И ты – тот человек, кто это сделает? – Мы – те люди, кто это сделает! Стур поднял одну бровь, как бы показывая свои сомнения. – Я хочу, чтобы ты разделил со мной это великое приключение! – Лео старался поскорее продраться сквозь детали, вложить в речь побольше страсти. – Завоевать славу и исправить мир! Плюс каждый порядочный человек в Союзе будет твоим другом! Как ни печально это признавать, Стур не стал тут же резать себе руку и клясться на крови в вечной верности их союзу. Вместо этого он откинулся на спинку, поигрывая своей кружкой с элем. – То есть… ты хочешь, чтобы воины Севера… поплыли всем скопом в Срединные земли… чтобы драться против большого короля в Адуе? – Да! – Лео вогнал свой нож острием в стол и оставил его вибрировать. – Теперь ты видишь! – У тебя есть сторонники? – Великие лорды из Открытого совета – Ишер, Хайген, Барезин и другие. Знаменитые имена! Лео замолк. Однако с Рикке он ведь говорил честно. Со Стуром честность тоже будет ему только на пользу. – И еще Уфрис, – добавил он. Сумрак оскалил зубы. Он был красивый мерзавец, этого не отнимешь, особенно когда злился. – К этой долгоглазой ведьмочке ты тоже заглянул, а? Я помню, вы двое раньше были не разлей вода. – Стур засунул блестящий от жира большой палец себе в рот и вытащил с чмокающим звуком. – Умеешь ты обращаться с женщинами, Молодой Лев, вот что я скажу! Лео взглянул в сторону Савин, которая как раз осушала огромный рог с элем в окружении группы воинов, с восторгом наблюдавших за ней. Даже Черный Кальдер поглядел на нее с некоторым уважением, когда она утерла рот и протянула рог, чтобы его снова наполнили. – Я вас умоляю, – послышались ее слова, – моя мать с утра выпивает больше, и это только по будням! Те из людей, кто понимал общее наречие, разразились хохотом, а те, кто не понимал, сделали вид, будто все поняли, и захохотали еще громче. – Но я не женщина, – продолжал Стур, – и хотя мой отец любит побрюзжать, он тоже кое-что смыслит. А значит, неизбежно встает вопрос: что от этого получу я? Ты предлагаешь мне кусок Срединных земель? Лео засмеялся: – Никто в Союзе этого не допустит. – Кусок Инглии? Лео нахмурился: – Этого не допущу я. – Тогда Уфрис? – Кажется, мы решили этот вопрос тогда в круге, – отозвался Лео жестко. – И подозреваю, ты хочешь, чтобы мы вели себя хорошо. – Стур оттопырил нижнюю губу. – Не позволишь даже пограбить по пути к месту сражения. – Нам нужно, чтобы жители Срединных земель были на нашей стороне, – сказал Лео. – Мы идем их освобождать, а не лишать последнего имущества. – То есть, если я правильно тебя понял, я должен буду заплатить за твое великое приключение. Я знаю, ты скажешь, что ты будешь моим лучшим другом и твой Открытый совет станет меня благодарить, а население Срединных земель будет по гроб у меня в долгу, но погляди вокруг, – он обвел рукой зал, полный воинов. – Друзей и благодарностей у меня хоть жопой жуй! Уж такой я ублюдок, все меня любят. – Но ты только подумай! Молодой Лев и Большой Волк, бок о бок! Представь наши знамена, развевающиеся вместе! – Лео потряс в воздухе кулаком, пытаясь зажечь в Стуре тот огонь, что всегда разгорался в нем самом при мысли о марширующих шеренгах, гарцующих лошадях, ликующих возгласах. – Подумай, какие песни будут петь о нашей победе! Стур, однако, лишь окинул Лео еще одним косым взглядом. – Песни о победе такое дело, если слышал одну – считай, слышал их все. Какие имена ни вставляй, там будут все те же сверкающие копья и трубящие рога, и устланные телами долины, и все прочее дерьмо. Вон, видишь, там сидит мой друг Клевер? – Стур показал на лысеющего ублюдка, рядом с которым сидела та перепоясанная ремнями девица. – Этого толстого засранца раньше звали Йонасом Крутое Поле! – Крутое Поле? – Лео нахмурился. – Тот самый, что защищал проход в Серых Ущельях? Тот, что убил Кейрма Железноголового? – Вот-вот. Тот самый. У него была вся слава, о какой только можно мечтать! А теперь – погляди на этого мудака. – Я думал, что мы с тобой похожи. Что нам не нужно ничего, кроме победы! Стур подцепил большим пальцем свою цепь и приподнял ее. – Я теперь король, Молодой Лев. Для меня вопрос не в том, чтобы просто победить, вопрос в том, что я получу в результате. – Мне бы не хотелось упоминать о том, что ты у меня в долгу… – Ну так не упоминай. – …Но тем не менее это так, – продолжал Лео сквозь сжатые зубы. – Ты имеешь в виду мою жизнь? – Стур ухмыльнулся. – Люди, которых Девять Смертей побил в круге, были обязаны служить ему до конца своих дней, но мы живем в другие времена. И даже если я бы и захотел чистить тебе сапоги, никто из остальных здесь не должен тебе ни хрена. Лучше меня бойца на мечах не найдешь, Молодой Лев, ты сам это знаешь. Но я сомневаюсь, что смогу побить весь Союз в одиночку. Лео разочарованно отхлебнул эля. – Никогда не ожидал, что Большой Волк окажется трусом. Это была самая острая колкость, которую он мог придумать, но и она отскочила от ухмылки Стура. – Может быть, я и трус, Молодой Лев. Но я – тот трус, в котором у тебя есть нужда. Этого Лео не мог отрицать. Уныло сгорбившись, он принялся смотреть на воинов, которые восторженно ревели оттого, что Савин называла их шлюхами на северном наречии, притворяясь, что не понимает. Во имя мертвых, тяжкое это дело – дипломатия!Пасть волка
Савин любила смотреть, как Лео спит. Согласившись выйти за него замуж, она думала, что ей это быстро наскучит. Что придется проводить время в долгих поездках. Может быть, завести любовника спустя какое-то время. Но у Молодого Льва было множество достоинств, которые не могли не нравиться, – честность, верность, отвага, страсть. Старомодные качества, возможно. Из тех, что встречаются у лучших собак. Но тем не менее она понемногу начинала их ценить. Даже восхищаться ими. Он был достойным человеком во многих отношениях – в тех, которые действительно важны. Настолько, что рядом с ним она сама почти чувствовала себя достойной. И это было очень приятное чувство. Во всяком случае, непривычное. Он пошевелился во сне, подтянул меховое одеяло к подбородку. Для такого сильного мужчины, такого смелого бойца, он порой вел себя удивительно по-детски. Такой доверчивый, полный оптимизма, тщеславный… Он смотрел на мир как на книжку невероятных историй, и хотя до сих пор мир ему подыгрывал, она сомневалась, что это будет продолжаться вечно. Их матери были правы: они представляли собой удачную пару. Порывистый оптимист и расчетливый циник. Да, Лео не был обременен чрезмерной сообразительностью, однако умный муж ей бы только мешал. Савин была рада, что вышла за него. Миру нужны герои. Но ему также нужны и люди, которые действительно делают то, что необходимо сделать. Она встала, расправила юбки, еще раз всмотрелась в искаженное отражение своего лица в старом квадратном зеркале. Потом выскользнула за дверь и, стараясь не разбудить мужа, очень мягко и осторожно прикрыла ее за собой. В темном коридоре снаружи поджидал тот, кого называли Гринуэем. По всей видимости, у северян на этот счет какое-то правило: чем цветистее имя, тем более самодовольный головорез за ним прячется*["5]. Он плотоядно ухмыльнулся, оглядывая ее с ног до головы. – Долго не получится. В луче света, падавшем из узкого окна, блеснуло золото: она вложила ему в ладонь монету. – В таком случае не будем терять времени.* * *
Савин услышала звук клинков прежде, чем увидела их. Этот знакомый шелест и звон стали, шарканье ног, сдавленное пыхтение. Она вышла в небольшой дворик позади замка – круглая, неровно заросшая лужайка, огороженная серыми каменными стенами. Тренировочный манекен в старой кольчуге и помятом шлеме опирался на стойку с мечами и копьями. Два человека, громоздкие в подбитой соломой одежде, перемещались вдоль края травяной площадки, держа в руках щиты и длинные шесты. Стур стоял между ними с мечом, раздетый до пояса, поджарый и мускулистый; его тело блестело от пота и слегка дымилось на рассветном холодке. Савин подумала, не в ее ли честь устроена эта демонстрация звериной мужественности. Более чем вероятно. В конце концов, кому, как не ей, понимать важность внешнего вида? Так называемый Большой Волк, зашипев, прыгнул на одного из своих партнеров так внезапно и так яростно, что Савин инстинктивно прикрыла живот ладонью. Ей с трудом удалось не отпрянуть, когда Стур рубанул по щиту, взметнув фонтан щепок, увернулся от шеста и, стремительно поднырнув под него, пихнул напарника плечом к стене так, что тот охнул. Ухватившись за обод его щита, Стур врезал ему коленом в живот и напоследок наградил его ногу победным ударом плоской стороной меча, так что бедолага, взвизгнув, повалился наземь. Весь этот взрыв направленной жестокости произошел на протяжении буквально нескольких вдохов, так что, когда его второй партнер неуклюже приблизился, король Севера уже отходил, пританцовывая на цыпочках. Из-под завесы темных от пота волос его взгляд устремился к Савин: – Ну как? Тебе нравится то, что ты видишь? Итак, он все же говорил на общем наречии. Впрочем, она догадалась еще на пиру, по тому, как он прислушивался, когда она разговаривала с Лео. – Кому бы не понравилось! – Она заставила себя шагнуть вперед, мимо поверженного воина, который стонал, хватаясь за свою подбитую соломой ногу. – Великий Волк! Внук Бетода, законный король Севера! Величайший воин в Земном Круге – по крайней мере, так говорят, и я вполне могу в это поверить. – Ты почти так же ловко управляешься с комплиментами, как я с моим мечом. Стур направил в сторону еще стоящего на ногах противника серию молниеносных выпадов, долбя острием меча в щит стремительно, как дятел, так что тот нервно отступил назад. – Это всего лишь правда, – возразила Савин. Самой ей уже давненько не доводилось ступать на фехтовальный круг, однако она знала об искусстве владения мечом достаточно, чтобы увидеть его мастерство. Он был даже лучше, чем Лео. Но вместе с тем и еще более тщеславен. Савин подумала, насколько сможет защитить Стура его кичливая самонадеянность, если Бремер дан Горст возьмется за него всерьез. На такой поединок ей бы очень хотелось посмотреть. – Не могу сказать, что меня не радует твоя лесть, – сказал Большой Волк, ухмыляясь, – но если ты хочешь, чтобы я дал тебе воинов, тебе придется предложить мне что-нибудь посерьезнее. – Разумеется. Подарок, достойный короля! Я вот подумала: может быть, тебе подойдет… Уфрис? Стур застыл, занеся клинок для нового выпада: – А? – Это такой город, на побережье. Один из крупнейших на Севере, так мне говорили, хотя, сказать по правде, мне он показался немного… примитивным. – Что ж, – прошептал Стур, щуря на нее свои ужасные влажные глаза. – Мы здесь больше славимся своими мечами, чем городами. Он почти не глядя увернулся от взмаха шеста, поймал его свободной рукой, проскользнул мимо щита и врезал обвязанному соломой воину рукоятью меча в лицо. Тот с резким вскриком упал на колени, прижимая руки к окровавленному рту. Стур с презрительной усмешкой поставил сапог ему на грудь и пихнул, опрокинув на спину. – Не знал, что ты можешь распоряжаться Уфрисом. – Я могу позволить тебе его захватить. – Савин подошла ближе, небрежно пожимая плечами, словно они говорили о погоде. – В конце концов, что такое Протекторат, который никто не защищает? – Ничейная территория. Стур ленивым движением ноги подтолкнул лежащего на земле партнера по направлению к арке. – А ты не слаба в коленках, женщина, – вот так прямо взять и сунуться в пасть к волку. Нельзя не восхититься. Но меня беспокоит одно. – Он перекатил лежащего новым пинком, заставив его вскрикнуть. – Меня беспокоит, не окажешься ли ты из тех, что готовы наобещать с три короба, потому что с какой-то стати решили, что их не призовут к ответу. Он подступил ближе, подняв меч и нацелив на нее острие, так что потребовалась вся ее храбрость, чтобы не отступить. По убийственному блеску лезвия Савин видела, что это не тренировочный клинок. – Меня беспокоит, могу ли я тебедоверять. И он нежно коснулся ее шеи острием меча. Его называли Большим Волком, и теперь Савин не сомневалась, что прозвище было дано удачно. Она слышала его рычащее дыхание. Обоняла кислый запах его пота. Воистину, бешеный пес. Но собакам нельзя показывать, что ты их боишься. По ее коже ползли мурашки, сердце колотилось, но она заставила себя стоять неподвижно, заставила себя встретиться с ним взглядом. Холодное острие пощекотало ей горло, потом переместилось вдоль плеча, подцепило что-то возле самого края воротника и вытащило наружу. – Если на то пошло… – С кончика его меча свисало ожерелье из рун, которые ей подарила Рикке. – Разве вы с твоим мужем не лучшие друзья этой сучьей ведьмы? Это слово лучше всего подходило для нынешней Рикке. Савин едва не стало плохо при виде татуировок, вбитых в ее костистое лицо. Этих светлых глаз, которыми она когда-то так восхищалась, один из которых теперь не видел ничего, а второй видел слишком много. Она вспомнила прикосновение ладони Рикке к ее животу. Ее восторженный смех, когда ребенок пошевелился. Лео говорил, что не знает никого вернее Рикке, и Савин ощутила болезненный укол чувства вины. Это бывало у нее редко. А после Вальбека еще реже, чем прежде. Однако она выбрала свой путь, и он вел ее к трону, через кого бы ни пришлось переступить по дороге. Показывать Стуру угрызения совести было бы еще опаснее, чем страх. – Доверие – плохое основание для альянса. Почти такое же плохое, как дружба. – Савин поглядела на Стура вдоль лезвия клинка. – Ни то ни другое может не выдержать хорошей бури, а буря между тем надвигается. Личная выгода, с другой стороны, имеет более цепкие корни. Ты нужен нам. Мы нужны тебе. И сегодня, и завтра. Сегодня Рикке нам необходима. Но после этого… Она шагнула вперед. Шагнула неожиданно, так что у Стура не было выбора, кроме как проткнуть ей глотку или убрать меч. Они оказались настолько близко, что у него не осталось места. Его рука прижалась к телу, он неловко вывернул запястье и был вынужден выронить клинок. Загремев, тот упал посередине между ними. – Когда все это кончится, ты будешь повелителем всех земель от реки Белой вплоть до Кринны и дальше. Истинный король Севера! – Она опустилась вниз, аккуратно подняла меч за лезвие и встала, подав его Стуру рукояткой вперед. – Всего Севера! То самое, чего, как я понимаю, так и не удалось окончательно добиться твоему отцу. – Что ж, в таком случае… – Он обхватил пальцами рукоять, рыская глазами по ее лицу и оскалив зубы в голодной ухмылке. – Можешь считать, что мы договорились! – Разумеется. – Улыбаясь, она отступила в сторону. Как если бы никогда не знала ни страха, ни угрызений совести, ни каких-либо сомнений. Если почаще это себе представлять, возможно, так оно и станет. – Я никогда не начинаю переговоры, если не знаю наверняка, что мои условия будут приняты. – Похоже, мне пора собирать воинов. – Лучших, какие у тебя есть, и как можно больше. Если мы проиграем, ты не получишь ничего. – На всем Севере не останется ни одного человека! – прорычал Стур. – Я соберу войско, какого здесь не было видано со времен Скарлинга Простоволосого, как тебе это? – И пока они будут на территории Союза, они будут вести себя прилично? – Добрые люди Срединных земель даже не догадаются, что к ним забрели волки! – О большем я не прошу. Повернувшись, Савин двинулась к лестнице. К своему мужу. К безопасности. – Подозреваю, что Молодой Лев ничего об этом не знает? – окликнул ее Стур. – Есть такие вещи, которых достойный человек не станет делать, но тем не менее они должны быть сделаны. Для этого у него есть я. – А когда все раскроется? – Скорее всего, он будет недоволен, но… к этому времени Север станет твоим. – А Союз – твоим. И тогда у его новых короля и королевы будут более важные заботы. Стур ухмыльнулся: – Мне нравится твой муж. У него большое сердце. Но знаешь, что мне начинает казаться в нем самым замечательным? Он повернулся и одним плавным движением снес голову манекена с соломенных плеч: клинок блеснул в солнечных лучах, помятый шлем, грохоча, откатился в угол. – Его вкус по части женщин!Вопросы
Они поработали над его рукой. Кровоподтеки на лице и царапина над глазом уже поблекли. Вероятно, они остались с того дня, когда взорвалась машина Карнсбика. Рука была более недавним делом. В ней не было ничего изысканного. Скорее всего, ее разбили молотком – таким, с зубчиками, какими мясники отбивают мясо, чтобы оно стало более нежным. Было похоже, будто он надел большую красную перчатку на несколько размеров больше. Или будто какой-то скучающий мясник вылепил из фарша человеческую руку. В любом случае она несомненно не выглядела как рука, которая в ближайшем времени сможет предпринять еще одну попытку убить короля – или вообще сделать хоть что-нибудь. – Ты же понимаешь, что это только самое начало, – сказала Вик. Он с трудом повернул к ней налитые кровью глаза. – То, что они сделали до сих пор… это просто чтобы показать тебе, что разговор серьезный. Это не более чем рукопожатие. Но если меня не удовлетворят твои ответы, что ж… – Наклонившись к нему, она продолжила шепотом: – Как я слышала, Костлявый проявлял личный интерес к твоему допросу. Он сглотнул: на глотке дернулся бугристый кадык. – А когда Костлявый достанет свои инструменты… – Вик длинно, тихо присвистнула. – Ты будешь умолять их пожать тебе вторую руку. – Я рассказал им все, что знал, – прохрипел он. – Как и все остальные. Но они могли что-нибудь упустить. Ты мог что-нибудь упустить. Что-нибудь такое, важность чего ты даже не осознаешь. – Это на что-то повлияет? – Может быть. Для нее, во всяком случае. Ему-то надеяться было не на что. Инквизиция его величества не была склонна проявлять снисходительность, когда речь шла о попытке цареубийства. – Кто это все запланировал? – Ткач… – выдавил он. Вик сузила глаза: – Ризинау? – Я его никогда не видел. – Он пожал плечами. Казалось, что это движение отняло у него последние силы. – Мне так сказали. – Кто сказал? Его голова заваливалась набок, веки опускались. Вик резко щелкнула пальцами перед его лицом: – Кто тебе это сказал? – Сжигатели… Судья. Ну да, именно такими гребаными спектаклями эта женщина и заработала свою отвратительную репутацию. – Судья подбила тебя на это дело? – Меня было не нужно подбивать. Судья просто дала мне шанс. – Он постарался выпрямиться, в его осанке появилась толика горделивости, в глазах вспыхнула искорка. – Моя жена работала на фабрике в Трех Фермах. Все время переживала из-за этих машин. Я ей говорил, что волноваться не о чем, но ей все равно было не по себе. Цеховой мастер заставлял ее работать допоздна. Иногда она еле на ногах стояла, но нам была нужна эта работа. И вот однажды она споткнулась, и ее прихватило скобой приводного механизма. Мне говорили, что ее подбросило в воздух словно бы рукой самого Эуса. Швырнуло на двадцать шагов в потолок, с такой силой, что она перешибла одну из балок. В ее теле не осталось ни одной целой косточки, а голова смотрелась еще хуже, чем эта моя рука. Он говорил отрывисто, будто выплевывая слова. В его глазах начали набухать слезы. – Так что я ни о чем не жалею! Ткач дал мне шанс. Нанести удар за простого человека! Может быть, наш удар и не попал в цель, но он не будет последним! – О, тебе не стоит так переживать, – сказала Вик. – Ваш удар тоже кое-куда попал. Были убиты десятки честных людей, которые в хороший денек просто пришли посмотреть, как машина переползет через пару полей! Как насчет этих бедолаг, а? Как насчет их жен и мужей, отцов и детей? У каждого из нас есть своя слезливая история, мудило! – Без жертв было не обойтись! И они бы того стоили, если бы его гребаное величество не охранял тот едок! Вик нахмурилась. У нее появилось чувство, что в рапорты было включено далеко не все. – Едок? – Мы уже справились с рыцарями! А потом этот незаметный ублюдок… он убил Турмера. Убил всех наших! Разбросал их, словно солому! Вик вспомнила, как Шенкт расправился с двумя ее практиками – там, на набережной в Вестпорте. Здоровяки разлетались от него, словно куклы. – Однако с какими бы дьяволами вы ни заключали сделки, – пленник кивнул сам себе, на его губах затрепетала странная полуулыбка, – сколько бы едоков вы ни привели, сколько бы солдат ни наняли, сколько бы людей ни перебили, Великая Перемена все равно грядет! Вик устало вздохнула: – Где Судья сейчас? – Великая Перемена! – Его налитые кровью глаза смотрели мимо нее, возможно, в светлое будущее. – И тогда не останется ни собственников, ни банкиров, ни королей, ни магов! Все они будут сметены! Она вспомнила то, что говорила ей Витари в той хибаре на Вестпортской набережной. Что Союз – орудие Байяза, что банки и инквизиция – его марионетки и что она сама уже пляшет под его дудку. Ей очень не нравилась мысль, что может существовать какой-то другой мир, скрытый под покровом этого. Мир едоков, магов и тайного могущества. Как если бы она заплыла в озеро, глядя на рябь на поверхности и даже не догадываясь, что внизу под ней – таинственные глубины, где всем заправляют некие неведомые чудовища. Вик встряхнулась, избавляясь от беспокойного чувства. Нет уж, будем держаться того, что можно потрогать, объяснить и выставить в качестве свидетельства. – Где Ризинау? – прорычала она. – Дом Делателя будет открыт! – гаркнул пленник сорванным голосом. – И те, кто был первым, станут последними, а последние – первыми! Она подумала, не попробовать ли бить его кулаком по этой измочаленной руке, выкрикивая вопросы ему в лицо. Но у него не было ответов. По крайней мере, таких, которые могли бы ей помочь. Вик поднялась, больше не обращая внимания на беснующегося пленника, безумного, как любой из тех грошовых пророков на Храмовой площади Вестпорта. – И врата распахнутся, и Эус вернется вновь! И в мире вновь воцарится правда! Слышишь? Великая Перемена… Она затворила дверь, отсекая от себя его голос, превратившийся в приглушенное бормотание. Снаружи стоял практик, сложив руки на груди. – Вас хочет видеть его преосвященство, – донеслось шипение из-под маски. – Срочно!* * *
Вик миновала секретаря с его вечной неодобрительной миной, прошла между двух башнеподобных практиков и вступила в кабинет архилектора. Звук захлопнувшейся за ее спиной двери имел призвук окончательности. Может быть, настало время кое-каких ответов. Или по крайней мере некоторых вопросов. – Ваше преосвященство, у меня появилось несколько вопросов насчет… Она остановилась с именем Байяза на кончике языка. Гость Глокты повернулся в кресле, аристократически приподняв бровь: – Инквизитор Тойфель! – Всего лишь гребаный король, ничего особенного. – Мне так и не предоставилась возможность поблагодарить вас за вашу помощь в Вальбеке. Вам удалось показать меня в лучшем виде, а это не так-то просто сделать, черт побери! Эта ваша записка меня просто спасла, а со мной и несколько тысяч других людей. Его улыбка несколько поблекла. – Жаль, что ей не удалось спасти всех – нет, правда… А теперь, как я слышал, вы еще и вытащили нас из той передряги в Вестпорте! Вик откашлялась. – Я, э-э… в восторге, что смогла… быть полезной вашему величеству. Она автоматически соскользнула в тот прилизанный, манерный, слега чопорный тон, которым, должно быть, обращалась к королю ее мать. Самая настоящая Виктарина дан Тойфель, вот уж воистину! Отвратительно. Королевское так называемое правосудие отправило всю ее семью подыхать в рудниках в Инглии, а она тут унижается перед последним представителем царствующей династии! Вот вам Союз во всей красе: будь ты лорд, крестьянин или каторжник, трепет перед вышестоящими у тебя в плоти и крови. – Готов поклясться, что в Вальбеке вы были единственной, кто полностью сохранил способность трезво мыслить. – Она опустилась на сиденье рядом с королем, и он продолжал, шутливо помахивая пальцем. – И я тогда подумал: в следующий раз, когда я окажусь на тонущем корабле, вот кого я хочу видеть на спасательной шлюпке! Он протянул руку, чтобы потрепать ее по плечу, но, должно быть, почувствовав глубину ее дискомфорта, в последний момент переменил движение и неловко похлопал ладонью по спинке ее кресла. Вик не могла не признать, что ей пришлась по вкусу его благодарность. Ей нечасто доводилось встречаться с этим пьянящим чувством, и так же, как со спиртным, при редком употреблении бывает достаточно лишь небольшого количества, чтобы захмелеть. Причем от любой благодарности – а здесь она была королевской! Однако по мере того, как молчание затягивалось, она вернулась мыслями к фразе про спасательную шлюпку и снова откашлялась. – Вы хотите сказать… что корабль тонет? – Возможно, его еще удастся выкупить, – произнес голос сзади. Вик удивленно обернулась. Опираясь на стену, возле двери стоял человек. Человек, о присутствии которого у нее не было ни малейшего подозрения, пока он не заговорил. Ничем не примечательный человек с курчавыми волосами. Средний рост, обычное телосложение, все как у всех. Именно такого эффекта старалась добиться Вик, когда хотела стать невидимкой, растворившись в толпе. Исключительная обыкновенность лазутчика экстра-класса. Или профессионального убийцы. Это моментально включило в ней сигнал тревоги. – Вы знакомы с Йору Сульфуром? – спросил Глокта. – Мы не встречались, – сказал Сульфур, – хотя я тоже являюсь большим поклонником той работы, которую вы проделали в Вальбеке. Он отвесил ей изящный полупоклон. – Я бывший ученик Первого из магов. Вик постаралась сохранить на лице нейтральное выражение, но это далось ей не без борьбы. Шенкт ведь говорил, что Союз – орудие Байяза! И вот она находит непринужденно улыбающегося агента мага в присутствии двоих самых могущественных людей в государстве. – А теперь? – спросила она. – Теперь я его бдительное око, его сочувственное ухо… – Его карающая длань? – предположил Орсо. – Скажем так, направляющий перст, – отозвался Сульфур. – Продолжайте, прошу вас, как будто меня здесь нет. – Если бы это было так легко сделать, – пробурчал король, двумя пальцами протягивая Вик сложенный листок бумаги. – Я получил эту поразительную записку сегодня утром. Если это правда, спасать нам придется гораздо больше, чем в Вальбеке и Вестпорте, вместе взятых. Вик взяла листок, развернула и прочла:Ваше величество! Против вас зреет заговор. Открытый совет собирается завладеть вашим троном. У них есть могущественные союзники на Севере. Они ищут новых союзников в Стирии. Они собираются в последний день лета высадить свои войска на северном побережье Срединных земель, объявить себя патриотами и выступить маршем на Адую. Вам следует подготовиться. Но это необходимо делать с осторожностью. В вашем Закрытом совете тоже есть предатель.Вик сглотнула, чувствуя, как неприятно покалывает кожу. Заговор! В Открытом совете! Предатель в Закрытом! Союзники на Севере и в Стирии! По сравнению с такой угрозой восстание в Вальбеке могло показаться деревенским танцем. – Ваш друг? – Почерк был странным. Очень аккуратный, едва ли не похожий на детский. Вик перевернула листок, исследовала чернила, пощупала бумагу, даже понюхала. Нет, ничто не давало ни малейшего намека относительно автора. – Есть идеи, кто может быть этим другом? – Никаких, – ответил Глокта. – Но люди, спешащие представиться друзьями, чаще всего оказываются чем-то прямо противоположным. – Даже враги могут говорить правду, – возразил Орсо. – Взаимоотношения между короной и Открытым советом не были настолько плохими со времен… пожалуй, со времен последней гражданской войны. Наверное, вряд ли стоит упоминать, чем все это тогда кончилось… Повальными убийствами и разрушениями, венцом которых явилось свержение и казнь короля. Вик осторожно положила письмо на стол архилектору. – У кого в Открытом совете может хватить дерзости, недовольства и возможностей для государственной измены? – Да почти что у каждого. – Глокта облизнул беззубые десны. – Практически у всех. – Впрочем, если бы мне пришлось выбирать человека, который при всем этом еще и объявляет себя патриотом, первым приходит на ум имя Ишера. – Орсо с отвращением поправил манжеты. – Он обвел меня вокруг пальца, заставив совершить ошибку в деле Веттерланта, и у меня нет сомнений, что именно он манипулировал Лео дан Броком, когда тот устроил эту вздорную сцену на суде. Архилектор казался еще бледнее, чем обычно. – Ишер и Брок вместе играли свадьбы… – И один из них женился на его собственной дочери, как, без сомнения, им всем было известно. – Враги в Открытом совете – это одно, – сказала Вик. – Их военные ресурсы ограничены. Лорд-губернатор Инглии – совсем другое дело. Он командует многотысячной армией! Хорошо вооруженной, обученной, преданной. То покалывающее ощущение распространялось по всему ее телу. – Может ли Брок принимать в этом участие? Король сделал глубокий вдох через нос и так же длинно выдохнул. – Могущественные союзники на Севере… – Ваше величество, – Глокта, морщась, попытался выпрямиться в своем кресле на колесах, – если подозрение падает на моего зятя, оно также неминуемо затронет и мою дочь. В качестве вашего архилектора я должен быть безупречен. Мне следует подать заявление об отставке или по меньшей мере отстраниться от участия в этом… Орсо отмахнулся от него: – Не хочу даже слышать, ваше преосвященство! Вы единственный человек в Закрытом совете, кому я полностью доверяю. Вас попросту слишком сильно ненавидят, чтобы из вас получился хороший заговорщик. Глокта утомленно хмыкнул: – Вы невероятно добры, ваше величество. – Кроме того, у нас нет доказательств. Единственная вина Лео дан Брока, в которой я не сомневаюсь, – это то, что он меня презирает. Но если это преступление, то мне придется повесить три четверти населения страны! Вы видели последние памфлеты? Про меня? Про мою мать? Про наши долги? – Вопиющая ложь, разумеется, – вставил Сульфур. – И, однако, людям это нравится, только подавай! – Мы могли бы арестовать Ишера, – предложила Вик. – Думаю, нам удастся вытащить из него правду. – Искушение велико. – Глокта покачал головой. – Но после дела Веттерланта в Открытом совете нам и так уже никто не доверяет. Мы не можем себе позволить дать им в руки еще одного мученика. Нам теперь нужно ступать очень осторожно, и что бы мы ни делали, иметь при себе побольше доказательств. – А тем временем мы последуем совету нашего безымянного друга и будем готовиться, – подхватил Орсо. – Соберем собственные войска, соберем всех союзников, каких сможем найти! – Мы истощены, ваше величество. – Глокта развел руками, которые действительно выглядели истощенными. – Королевская гвардия рассредоточена по всему Союзу, подавляя мятежи ломателей. – Полковник Форест как-то помог мне собрать несколько тысяч солдат, чтобы драться с северянами. Дивизия кронпринца! – Орсо улыбнулся, словно это воспоминание было для него радостным. – Ее можно сформировать заново. – На это понадобятся деньги. – В такие тяжелые времена, как сейчас, – сказал Сульфур, – я не сомневаюсь, что банкирский дом «Валинт и Балк» выкажет свою щедрость. И вновь Вик удалось сохранить бесстрастное лицо, хотя она едва не содрогнулась при воспоминании о холодном дыхании Шенкта на своей щеке. Он тоже говорил о «Валинте и Балке». – Я так понимаю, – проговорил Глокта, вытирая со щеки длинную слезу, вытекшую из-под затрепетавшего века, – что под «щедростью» вы подразумеваете новые ссуды под еще более грабительские проценты? Сульфур добродушно пожал плечами: – Это банк, а не благотворительное учреждение. – Наверное, лучше уж заложить мою корону, чем дать ее украсть, – пробормотал Орсо, хотя Вик не была уверена, что видит большую разницу. – Со следующим же приливом я отправлюсь на Север, – объявил Сульфур. – У моего господина там есть могущественные друзья. Если заговор действительно существует, возможно, мне удастся подавить его в зародыше. – Так же как вы подавили в зародыше заговор сжигателей на демонстрации Карнсбиковой машины? – поинтересовался Орсо. Что же, получается, Сульфур и есть тот едок? Еще один такой же, как Шенкт? Глядя на белозубую улыбку, которой он одарил короля, это было нетрудно себе представить. – Будем надеяться, мне удастся действовать более незаметно, – сказал он, – но с не меньшей решительностью защищая интересы вашего величества. – До тех пор, пока мои интересы совпадают с интересами вашего господина, если я правильно понимаю. – Не смею вообразить, как они могут разойтись. И с этими словами Сульфур выскользнул из комнаты, притворив за собой дверь с тем же окончательным звуком. Глокта подался вперед, сцепив пальцы на коленях. – Инквизитор Тойфель, я хотел бы, чтобы вы установили наблюдение за остальными членами Закрытого совета. Незаметно, разумеется. Если один из них действительно изменник, мы должны это знать. Используйте только людей, которым вы доверяете. Если возможно, пусть это будут люди со стороны. – Служу и повинуюсь, ваше преосвященство. Ваше величество. Она поднялась с места, потом остановилась, положив руку на спинку своего кресла, о чем-то задумавшись. – У вас что-то еще? – спросил архилектор. – В записке сказано, что они ищут союзников в Стирии. Орсо поднял бровь: – И что? – Возможно, я знаю людей, которые смогут нам в этом помочь.С наилучшими пожеланиями – ваш друг.
* * *
Адрес, который дала ей Шайло Витари, привел ее к подвальному помещению возле доков. За цветными стеклами, вставленными в окна, перемигивались огоньки, словно те, что, по легендам, заманивают моряков в пучину. Перед дверью, подпирая кривые перила и засунув руки в карманы, околачивался человек в потрепанной капитанской фуражке и с еще более потрепанными усами. Над его головой поскрипывала вывеска: женщина с копьем и бутылкой, с рыбьим хвостом вместо ног и улыбкой, говорившей, что она видала такое, что вам и не снилось. В этом заведении даже ребенок угадал бы гнездо стирийских шпионов. Вик могла лишь предполагать, что это двойной блеф. В противном случае их презрение к Союзу было настолько велико, что они даже не удосуживались спрятаться как следует. Спустившись по ступенькам, она оказалась среди вереницы сумрачных сводчатых помещений с низкими потолками, слишком явственно напомнивших ей рудники в инглийских лагерях. Разноцветные огоньки свечей были мерцающими шахтными лампами, которые они несли перед собой, волоча ноги во тьме, согнувшись вдвое. Звон стаканов – звоном их кирок, когда они, лежа на боку, вгрызались в жилу. Тени, колышущиеся на покрытых пятнами каменных стенах, – ее собственной тенью, когда она извивалась, пропихивая изодранным лбом нагруженный углем короб вдоль очередной рудничной выработки, слишком узкой, даже чтобы сесть, а ледяная вода плескалась вокруг ее окровавленных коленей, и она знала, что если свод не выдержит, если ее лампа воспламенит рудничный газ, если вода прорвется в шахту… Она встряхнулась, пытаясь избавиться от страха. Все это происходило много лет назад. Той девочки больше не было; в любом случае она не была заперта внутри нее, вопя, чтобы ее выпустили наружу. Какой-то человек лежал в гамаке, покачиваясь и закинув за голову татуированные руки. Он проводил ее взглядом сонных глаз. Какая-то парочка, обнявшись, ритмично двигалась под жалостные звуки скрипки, то ли танцуя, то ли трахаясь, то ли и то и другое одновременно – Вик не исключала ничего. Женщина, тасовавшая карты на ветхой кушетке, подмигнула ей и показала на проход к освещенному месту, где потолок был несколько выше, и Вик смогла наконец распрямиться. Ей довелось видеть множество питейных заведений, но ни в одном не было такого богатого ассортимента. Полки были уставлены бутылками – хрустально сияющими и простыми глиняными, совершенно обыкновенными и причудливо изукрашенными. В одной плавали какие-то черви, у другой вместо пробки торчал кинжал, еще одна была в форме ухмыляющегося лица с камнями вместо глаз. – Ну наконец-то! Акцент бармена представлял собой странный коктейль – примесь стирийского, капелька союзного, плюс несколько других ингредиентов, которые было сложнее определить. Высокий, бледный, с торчащими рыжими волосами и торчащей рыжей бородой. Через плечо у него был переброшен кусок белой ткани, на другом сидела обезьянка. Он широко улыбался ей белозубой улыбкой: – Виктарина дан Тойфель наконец-то посетила мое скромное заведение! – Мы знакомы? – Сейчас познакомимся. Моя мать зовет меня Кэс. – Он раскинул руки, словно охватывая обширное скопище окружающих его бутылок. – Но для всех остальных я просто бармен. Ты не похожа на мою мать. – Думаю, я бы запомнила. А это кто? – Моя обезьянка. Что я могу тебе предложить? – А что у тебя есть? – Чего у меня только нет! – Тебе не приходило в голову, что чем обширнее выбор, тем сложнее выбирать? – Да, мне говорили. Но опасения – неподходящая причина, чтобы ограничивать ассортимент. Бармен оценивающе оглядел ее с ног до головы, словно портной, снимающий мерку на глаз. – Тяжелый день? – А что, бывают другие? – Ты когда-нибудь пробовала сворфен? – Он достал с верхней полки за своей спиной ничем не примечательную бутылку дутого стекла. – Его делают только в одном месте, в деревушке возле Якры. Здесь его трудно достать. Он ловко вытащил два стакана, протер их своей тряпкой и натренированным движением кисти плеснул в каждый по небольшому глотку густой прозрачной жидкости. – Что ты за бармен, если каждый раз наливаешь и себе? – Уж какой есть. Надеюсь, отвратительный запах тебя не смутит. – Меня этим трудно смутить. Вик отхлебнула и вдумчиво покатала жидкость во рту. В лагерях они перегоняли любые гнилые овощи, какие только попадались им в руки, но ей действительно еще не приходилось пробовать ничего столь омерзительного на вкус. Чтобы проглотить напиток, ей пришлось перебороть все свои инстинкты. – Из какого дерьма это делают? – прохрипела она, силясь вдохнуть. – Этот секрет охраняется бдительнее, чем цвет подштанников королевы Терезы. Ко вкусу надо привыкнуть. – Кому захочется к такому привыкать? Вик обнаружила, что незаметно для себя отхлебнула еще одну крошечную порцию и, содрогаясь, размазывает ее по ротовой полости. – Удивительно, правда? Все время хочется проверить, действительно ли это так ужасно, как показалось в первый раз. А потом приходит день, когда ты проверяешь и обнаруживаешь, что тебе нравится! Еще чуть-чуть – и уже никакая другая выпивка не даст тебе того, что надо. Я часто думаю, что с людьми то же самое. – Он макнул кончик языка в свой стакан и задумчиво причмокнул. – Те, кто нравится сразу, редко потом оказываются твоими любимцами. У меня такое чувство, что к тебе тоже нужно выработать вкус, Виктарина дан Тойфель. – Ты что это, льстишь мне? Бармен поднял руку на уровень глаз и поглядел на нее сквозь щелочку между большим и указательным пальцами. – Самую малость. Но с изяществом и тактом, которые редко встретишь здесь, в Адуе. Шайло Витари не любит попадать впросак, но ей нравятся люди, которым удается этого добиться. Она придерживается принципа, что из худших врагов получаются самые надежные друзья. Ты ведь пришла, чтобы принять ее предложение? – Нет, – сказала Вик. – Я счастлива на своей нынешней работе. – Ты вроде говорила, что у тебя все дни тяжелые? – Скажем так, я на ней несчастлива, но меня это удовлетворяет. – Итак, что же привело тебя на мой маленький островок Стирии в Срединных землях? – Бармен, задрав рыжие брови, отхлебнул из стакана свое омерзительное пойло. – Или ты в самом деле просто зашла сюда, чтобы выпить? – Мой работодатель… желает встретиться с твоим. Рыжие брови всползли еще выше: – Костлявый? Хочет встретиться с Витари? – Обойдемся без посредников. – Вик опрокинула в рот остатки жидкости. – Король Орсо хочет встретиться с королем Яппо. Даже обезьянка смотрела на нее потрясенно. Вик поставила пустой стакан обратно на стойку. – Налей нам еще по одной, ладно?Завтра наступило
Глядя на Вальбек, Броуд не мог поверить, насколько здесь все осталось по-старому. Меньше года назад над этими фабриками вздымались клубы дыма, от них не оставалось ничего, кроме обугленных остовов. Теперь остовы были по большей части снесены, и на их месте вздымались трубы еще выше прежних, извергавшие клубы дыма гуще прежних. Повсюду царил тот же вечный сумрак, от дыма все так же першило в горле, все так же воняло нестираным и не поддающимся стирке бельем. Из дверей литейных вырывались все те же снопы искр, клубы пара и обрывки старых рабочих песен. Река текла мимо тех же вонючих берегов, вновь покрытая пятнами от красильных мастерских выше по течению, все так же забитая лодками и клочьями разноцветной пены, взбитой водяными колесами еще бóльших размеров, чем прежде. Разрушения, вызванные мятежом, нисколько не отпугнули инвесторов, а лишь открыли им дорогу для новых возможностей. Повсюду возвышались строительные леса, словно гигантский паук опутал город своей паутиной. На улицах по-прежнему встречались баррикады, однако теперь они были сооружены из заостренных кольев, а не из разломанной мебели, и стояли на них не оборванные ломатели, а королевские гвардейцы в ярких мундирах, готовые раздавить любые признаки неповиновения всем весом тяжеловооруженного неудовольствия его величества. На улицах вокруг мануфактур было не протолкнуться: разоренные и нуждающиеся стояли в бесконечных очередях, а на них сеялся дождь, черный от сажи. Единственное их отличие от тех жалких процессий, в которых год назад выстаивал Броуд в поисках работы, состояло в том, что эти были еще длиннее. – Кто-нибудь знает человека по имени Сарлби? – спросил он, поднимая кулак. – У него такая же татуировка, как у меня. Теперь он больше не пытался ее скрывать. Кое-кто испуганно отпрянул. Кто-то покачал головой. Некоторые, казалось, вообще его не услышали, погруженные в собственные унылые мысли. Здание банка уже почти отстроили заново, со стен счистили лозунги сжигателей, с площади перед судом убрали мусор. Впрочем, три сооруженные там виселицы работали почти в том же бодром темпе, как когда делами заправляла Судья. За углом не менее деловито работала горстка шлюх – в перепачканных нарядах, с крашеными лицами, подтекшими от летнего дождя, с собранными кверху волосами, открывавшими покрытые синяками шеи, и подобранными кверху юбками, открывавшими бледные ноги. – Эй, девчонки, вам не встречался человек по имени Сарлби? – спросил Броуд, поднимая вверх серебряную монету. – Если хочешь говорить с девочками, нужно заплатить, – сказал ему вынырнувший невесть откуда, похожий на крысу сутенер. Броуд глянул на него: – Уверен? Тот помрачнел, дернул лицом и нырнул обратно в свой темный переулок. Броуд повернул руку тыльной стороной: – У него такая же татуировка. Ближайшая из женщин покачала головой. Он все равно дал ей монету. – Что ты за нее хочешь? – спросила она. Броуд прикинул, сколько ей может быть лет под всей этой размазанной штукатуркой. Молодая, примерно как Май. Может быть, даже моложе. – Бери так. Он побрел по трущобной улочке невдалеке от того места, где они когда-то жили. Вместо мостовой была разъезженная грязь, смешанная с пеплом и мусором, выброшенным из окружающих домов. Здесь царил полумрак: здания кренились, опираясь друг на дружку, небо перегораживали веревки с бельем, хлопающим на грязном ветерке. Сточных канав не было, засиженные мухами нечистоты скапливались в озерца, отдельные места были выгорожены в загоны для визжащих свиней, и вонючий сток просачивался сквозь узкие оконца в подвальные помещения, где беднейшие из бедных влачили то, что было трудно назвать существованием. Четыре человека несли на плечах гроб, за ними шествовала печальная толпа. Впереди шли две женщины в хороших черных платьях. В этих краях лучшей одеждой была одежда для похорон; впрочем, и надевать ее приходилось частенько. Похоронных дел мастера всегда умели убеждать скорбящих родственников потратить лишнюю марку, которой у них не было, так что долги следовали за людьми даже в Страну мертвых. Броуд посторонился, пропуская траурную процессию. Ему хотелось дать им что-нибудь. Так же как люди помогали ему, когда он жил на такой же улице, хотя у них самих не было почти ничего. Ему хотелось дать им что-нибудь, но Броуд, выпятив подбородок, превозмог желание. Нельзя делать все проблемы своими проблемами, говорила ему Лидди. И была права. Он перехватил старика в обтрепанном черном пальто, хромавшего позади процессии: – Ты не знаешь парня по имени Сарлби? – Я теперь уже никого не знаю, – отозвался тот и захромал дальше. От складского помещения, где некогда встречались ломатели, остался только каркас из почерневших балок. Вот здесь они слушали Ризинау, сгрудившись вокруг его лживых речей, словно семья бедняков вокруг очага с единственным угольком, глядя блестящими глазами в обещанное им светлое завтра. Пожалуйста. Завтра наступило – и оказалось таким же, что и вчера. В точности таким же, даже больше. В черной от пепла канаве играла пара оборванных ребятишек – гоняли мокриц, или чем они еще могли заниматься. Броуд присел возле них на корточки. – Эй, ребята, не знаете человека по имени Сарлби? Они уставились на него большими круглыми глазами на худых грязных личиках, похожие словно близнецы. Голодающие все выглядят одинаково. – У него такая же татуировка, как у меня, – добавил Броуд, показывая им свой кулак, потом разжал его: на ладони поблескивала серебряная монетка. – У меня есть такая татуировка, – произнес голос сзади. Броуд улыбнулся – но, повернувшись, с трудом удержал улыбку на лице. – Сарлби? Он еле узнал человека, бок о бок с которым сражался в Стирии, вместе с которым бунтовал в Вальбеке. Его спина казалась сгорбленной, волосы были коротко острижены и усеяны проплешинами, лицо так исхудало, что было видно едва ли не каждое мышечное волокно, двигающееся на скулах. – Гуннар Броуд! Восстал из мертвых! – Голос Сарлби звучал хрипло и надтреснуто. Казалось, что за те десять месяцев, что прошли с их последней встречи, он постарел на десять лет. – Я слышал, ты меня ищешь? – Угу. Броуд ухватил его ладонь и сжал, поразившись, насколько она была слабой. Все равно что пожимать перчатку, набитую пылью. – Я думал, ты оказался среди тех, кого повесили, – добавил Сарлби. – Я думал то же самое про тебя. Рад, что это не так. Сарлби обошелся без выражений радости. Похоже, у него просто не осталось места для красивых слов. – Вижу, дела у тебя идут хорошо, – проговорил он, внимательно оглядывая Броуда сверху донизу. А главное, он ведь специально выбрал самую изношенную одежду, какую только смог найти. Может, потому, что не хотел выделяться. Или потому, что стыдился причины своего достатка. И все равно среди этих полупризрачных нищебродов Броуд выглядел богатеем. Он уже забыл, насколько плохо может обернуться жизнь. Поразительно, как быстро забываешь такие вещи.* * *
Каким бы голодным ни выглядел Сарлби, ел он медленно. Так, словно еда доставляла ему боль. От него осталась лишь скорлупка того человека, которым он некогда был. Он стал призраком самого себя. Каким бы ты ни был сильным человеком, крепким человеком, храбрым человеком, такая жизнь способна довольно быстро перемолоть любого. Тяжелая работа, фабричный дым, пыль, болезни, тухлая вода и гнилая пища, ужасные условия и вечный недостаток всего. – И где же ты нынче обитаешь? – спросил Сарлби уголком рта, не прекращая жевать. – В Остенгорме. – Перебрался в Инглию, вот как? Что, нашел там работу? – Нашел кое-что. – Сдается мне, не на фабрике. – Нет. Броуд мог бы солгать. Но уж Сарлби-то он должен был сказать правду, верно? По крайней мере, это он ему задолжал. – Я работаю на Савин дан Брок. Сарлби насмешливо фыркнул: – На Савин дан Глокту, ты хочешь сказать. «Любимица трущоб»! Ты же видел этот ее памфлет? – Он засмеялся сухим, задыхающимся смехом, но тот быстро превратился в кашель, и ему пришлось запить его глотком водянистого эля, который здесь подавали. – За каких гребаных болванов она нас тут держит? – Насколько я мог видеть, она очень неплохо разбирается в людях, – отозвался Броуд. – Как и почти во всем остальном. – И что такие, как ты, могут делать для таких, как она? Может, ты научился мастерить дамские шляпки? Или из браконьера переделался в егеря? – Делаю то, что приходится! – прорычал Броуд, чувствуя, как в груди горячей волной закипает ярость. – У меня жена и дочь, я должен о них заботиться! Они впервые за много лет счастливы! Думаешь, я об этом жалею? Сарлби выдержал его взгляд. – Я тебя и не просил жалеть. Просто хочу знать, на чьей ты стороне, только и всего. Броуд внезапно понял, что когда-то успел встать на ноги и перегнуться через стол, упершись в дерево дрожащими кулаками и оскалив зубы. И что все в этой убогой забегаловке смотрят на него. Он моргнул и медленно опустился обратно на стул. Заставил себя разжать кулаки. Это было трудно. На них словно набили обручи, как на бочки. – Я попробовал по-твоему. – Он поправил стекляшки на вспотевшей переносице, заставил себя дышать помедленнее. – И погляди, куда это нас привело. – Мы успели сделать только первый шаг. Впереди еще множество других, на дороге к свободе. И по пути поляжет гораздо больше народу, это уж наверняка. Вполне может статься, что я не дойду до конца. – У Сарлби в глазах горел огонек веры. Или безумия. А может, это было одно и то же. – Но придет день, когда его увидят такие, как я! Это я могу сказать тебе наверняка, Бык Броуд! Грядет Великая перемена! – Так, значит… ты по-прежнему с ломателями? Сарлби медленно загрузил в рот остатки еды, медленно прожевал, проглотил и посмотрел на Броуда, прищурив глаза: – А тебе-то что до того, с ними я или нет? Броуд помолчал. То же чувство он испытывал, съежившись в траншее при Борлетте, положив ладонь на приставную лестницу и ожидая сигнала броситься на стену. Еще один шаг – и обратного пути не будет. – Мне нужно переговорить с Ткачом, – шепотом сообщил он. Он увидел, как на тощем лице Сарлби задвигались желваки: тот сжал зубы. – А ты, однако, смелый парень, черт подери! Заявляешься сюда весь толстый и лоснящийся, признаешь, что ты на посылках у Савин дан Глокты, а потом хочешь повидаться с Ткачом! – В чем меня еще не упрекали, так это в трусости. Сарлби выкашлял безрадостный смешок: – Верно. В этом тебя трудно упрекнуть. В повисшем молчании он медленно оторвал кусок от ломтя хлеба и принялся медленно возить его по тарелке, пока он не впитал в себя всю подливку до последней капли. – Надо тебя предупредить, что все спокойные ребята отправились на виселицу вместе с Малмером. У нас тут теперь горячо. – Мне надо поговорить с ломателями, Сарлби. Не важно, спокойные они или нет. – Ну что ж, я могу тебя отвести. – Сарлби медленно прожевал, медленно проглотил, медленно откинулся на спинку стула. – Но что будет потом, это уже меня не касается.Взрослый
– Черт подери, где тут выпивка? – ревел Йин. Он швырнул на обтянутое роскошной материей кресло свою сумку, тотчас соскользнувшую на пол, распахнул сундук таких размеров, что Лео мог бы улечься внутри, даже не сворачиваясь, и принялся рыться внутри. – Одно можно сказать в пользу леди-губернаторши, – проговорил Юранд, простучав каблуками по полу и поглаживая гладкие блестящие занавески, – она несомненно умеет выбирать апартаменты! Он отворил высокие оконные створки, впустив внутрь теплый ветерок, плеск воды и возбужденный стирийский говор, которым полнился вечерний Сипани. – Сколько здесь комнат? – поинтересовался Антауп, отбрасывая со лба свой вьющийся чубчик и отворяя дверь в соседнее помещение – гостиную, блистающую роскошью и зеркалами. – Я думаю, не меньше пяти. – Гловард поднял взгляд к потолку, разрисованному какими-то самодовольными ублюдками, поедающими виноград. – Настоящий дворец! – Дворец, ага, – буркнул Лео, хмурясь на двух резных херувимчиков посреди позолоченной лепнины. Конечно, будучи лордом-губернатором Инглии, он должен требовать для себя самого лучшего. Его жена так всегда и поступала. Но, говоря по правде, от роскоши ему становилось не по себе. Он не мог не думать, как посмотрел бы на все это Ищейка. Небось покачал бы головой и пробормотал бы что-нибудь вроде: «Ну и местечко», скорее всего, еще и сопроводив эти слова сухим смешком. Лео был вырезан из того же дерева. Ему всегда лучше спалось на сене, чем на шелковых простынях, слаще елось руками, чем серебряными приборами, радостнее сиделось за лагерным костром, чем за обеденным столом. В таких местах, как это, он постоянно беспокоился, что что-нибудь заденет и сломает. – Нашел, черт подери! – Йин распахнул дверцы просторного стенного шкафа, за которыми обнаружилась коллекция напитков, достаточная для небольшой, но очень дорогой таверны. – Вы только поглядите на это! И, потирая руки, он принялся рыться среди бутылок. Антауп тем временем шлепнулся на кровать, раскинув руки, с широчайшей улыбкой на лице. – Кровь и ад, Лео! Клянусь, ты отхватил единственную женщину во всем мире, способную переменить мои взгляды на женитьбу! Подумать только – отослать тебя в Сипани? Развлекаться? С парнями? Он направил недоверчивый смешок к разрисованному потолку. – Ну эта женитьба произошла так стремительно… – Как безрассудная атака, можно сказать? – спросил Юранд, поднимая бровь. – Мой стиль, – отозвалсяЛео. – Поэтому не было времени устроить вам, скотам, достойные проводы. Он нервно вытер ладонью вспотевшее горло. – К тому же нас тут ждет не одно только веселье. Повисла неловкая тишина, лишь в глубине комнаты позвякивало стекло. – Когда вы встречаетесь с великим королем Яппо? – наконец поинтересовался Гловард. – После заката. Антауп сел на кровати. – Как-то мне это не по душе – любезничать с одним из худших врагов Союза. И он вмазал кулаком по подушке, словно это было лицо короля Яппо. – Ты ведь знаешь, что Столикус писал о врагах, да? – спросил Юранд. – «Смерть врага – повод для облегчения. Превращение вражды в дружбу – повод для празднования», – продекламировал Лео, имитируя напыщенный тон, которым Юранд обычно высказывал свои цитаты. – Ты что, в самом деле его читал? – Ни единой гребаной страницы. – Ты вообще умеешь читать? – спросил Гловард, закидывая Лео на плечи тяжелую руку. – Я, например, не умею, – вставил Йин, вытаскивая из бутылки пробку с характерным хлопком и нюхая содержимое. – И горжусь этим, черт возьми! Юранд закатил глаза: – Мы хоть сможем найти дорогу к Кардотти? Этот чертов город – настоящий кроличий садок! – Причем с подогревом, – добавил Гловард, нюхая пятно влаги у себя под мышкой. – Не волнуйтесь! – Антауп вытащил из-за пазухи книжку с загнутыми страницами. – У меня есть знаменитый Глангормовский путеводитель по Сипани. И я, в отличие от некоторых, умею читать. Когда мне больше нечем заняться. Он развернул вложенную внутрь обложки обширную карту и принялся всматриваться в нее в некотором смятении. – Там ведь показаны всякие достопримечательности и так далее? – спросил Гловард. – Исторические места? – Юранд наклонился через плечо Антаупа и перевернул карту на сто восемьдесят градусов. – Раз уж мы здесь, я просто обязан посмотреть на развалины древнего акведука… – Все это дерьмо Глангорма не интересует. – Антауп многозначительно подвигал бровями. – Только бордели! И «Дом досуга Кардотти» стоит первым в списке. Юранд потер переносицу: – Подумать только, я дожил до момента, когда слова «бордель» и «список» соседствуют друг с другом! И он вышел через застекленную дверь на балкон. – Ты что там, так ничего и не налил? – проворчал Гловард, пытаясь отпихнуть плечом Йина, чтобы пробраться к напиткам. Они принялись толкаться, потом Йин взял голову Гловарда в захват, и толкотня перешла в борьбу. Они врезались в шкаф, так что зазвенели бутылки, затем, с прискорбной неизбежностью, постепенно спустились на ковер и принялись там кататься, ухая и лязгая друг на друга зубами. – Сдаешься? – рявкнул Гловард. – Иди ты!.. – выдавил Йин. Антауп, перешагнув через них, выудил одну бутылку и принялся изучать этикетку. Лео, как ни печально, не мог присоединиться к борющимся из-за ноги. Он вышел сквозь колышущиеся занавески на балкон, к Юранду. Солнце опускалось к тонущему в мареве лабиринту крыш, на воде плясали отблески, в небесах пылали розовые, пурпурные и оранжевые огни, края облаков были окаймлены серебром. Внизу, перед какой-то то ли чайной, то ли винной лавкой, то ли курильней хаски между столиками околачивался оборванный скрипач, пиля смычком в надежде выманить своей жалкой мелодией несколько медяков у одетых в маски гуляк. Стояла липкая жара, но дул и легкий ветерок, доносивший главным образом запахи пряностей и приключений, и лишь чуть-чуть – гнили от каналов. Он взъерошил волосы Юранда, бросив их ему в лицо, но красоту этого человека было попросту невозможно чем-либо испортить. Это гордое, печальное, задумчивое выражение вполне подходило для какой-нибудь из статуй в Старой Империи. – Как прекрасно, – выдохнул Лео. – Я знаю, что ты невысокого мнения о Стирии, но даже ты не сможешь отрицать… – Юранд оперся ладонями о выщербленный парапет и устремил взгляд к заходящему солнцу, – …что здесь чертовски романтичная обстановка! – Самое место для последней пирушки перед женитьбой. – Твоя женитьба уже состоялась, помнишь? Лео, нахмурив брови, осторожно покрутил на пальце обручальное кольцо. – Такое трудно забыть. В их отношениях с Юрандом что-то изменилось с тех пор, как он вернулся из Адуи. Вернулся вместе с Савин. Чего-то не хватало… какой-то искорки. И хотя он не сделал ничего плохого, Лео ощущал, что каким-то образом подвел своего друга. Нарушил какое-то невысказанное обещание. Юранд посмотрел на Лео своим искренним, открытым взглядом, который всегда словно бы хватал его прямо за сердце. – Ты уверен насчет всего этого? – Он понизил голос, добавив шепотом: – Насчет восстания? Лео нетерпеливо дернулся: – Мы ведь уже обсуждали это. – Тысячу раз они обсуждали это. Он уже устал от споров. – Я знаю, что ты хороший мыслитель, но рано или поздно человек должен собраться с силами и начать действовать. – Можем ли мы доверять Ишеру и остальным? Они же не солдаты. Они никогда не участвовали в сражении… – Именно поэтому они сделали меня своим лидером. – Плохо, что нам приходится скрывать это от твоей матери. Она могла бы оказать нам чертовскую поддержку… – Приходит время, Юранд, когда человек должен оставить свою мать позади. Вместе с сомнениями. – Наверное… Лео сделал шаг и облокотился на парапет рядом с ним. Совсем близко, так, что их плечи почти соприкасались. Впрочем, их все же разделял теплый ломтик стирийского неба. – Послушай. Король Орсо ведь тоже не солдат. Мы застигнем его врасплох. А что касается стратегии, так у меня есть ты с твоими советами! – Он подтолкнул Юранда плечом, вызвав на его лице проблеск улыбки. – О лучшем человеке рядом с собой нельзя даже и мечтать! К тому же у нас куча союзников. Рикке, Стур; как знать, может, и стирийцы подтянутся… Если я сегодня вечером все не испорчу… Повернувшись, он снова поглядел на город. – Брось! – Юранд в свою очередь толкнул Лео в плечо. – Ты же знаешь, что ты можешь быть само обаяние, если захочешь. Просто улыбнись королю Яппо как ты умеешь, и им можно будет крутить как угодно. Лео помимо воли улыбнулся, и Юранд отвечал такой же широкой улыбкой. – Во-от! Именно то, о чем я говорю! Они замолчали. Скрипка продолжала пиликать, внизу по серо-зеленой воде канала неспешно двигалась прогулочная барка с гуляками в масках, лениво лежащими друг у друга в объятиях на верхней палубе. Это был один из тех моментов, которые желаешь продлить навсегда. – Я хочу тебя… поблагодарить, – проговорил Лео. Было трудно найти нужные слова, но он должен был попытаться. – За то, что ты был мне таким добрым другом. Таким терпеливым и верным, и… Я ведь знаю, что бываю немного… эгоцентричным. Юранд коротко фыркнул. – Я просто надеюсь, что ты знаешь, как я люблю… Это слово внезапно почему-то показалось опасным. Но Лео не мог придумать другого подходящего. – …Всех вас, – поспешно закончил он, махнув рукой в направлении двери, из-за которой слабо доносилось рычание борющихся друзей. – Гловард – моя совесть, Йин – моя храбрость, Антауп – мое обаяние, а ты – мой… – Обвиняющий перст? – Я хотел сказать «здравый смысл». Я знаю, от скольких несчастий ты меня удержал. Может быть, ты думаешь, что я не замечаю или что не испытываю благодарности, но… в общем, я замечаю и испытываю. Просто… наверное, мне гораздо проще принимать похвалы, чем раздавать их. Ты всегда был рядом. – Лео скривился. – Не уверен… что могу сказать то же самое о себе. – Конечно, можешь. – Юранд отвел взгляд, и его ресницы затрепетали. Как если бы он пытался сморгнуть набежавшие слезы. – В жизни есть те, кто ведет, и те, кто следует, мы все это знаем. Я готов пойти за тобой в ад, Лео. И он снова посмотрел ему в лицо, поднял руку – он стоял совсем близко – и положил ее Лео на плечо. Они дотрагивались друг до друга уже тысячу раз. Им доводилось бороться друг с другом, фехтовать, обниматься. Но это прикосновение было каким-то иным. Больше, чем просто жест поддержки от старого друга. Гораздо больше. Ладонь Юранда не просто осталась лежать на его плече – она чуть сжала его, и Лео ощутил странную потребность склонить голову и прижаться к ней щекой. Взять эту руку и поднести к своему лицу, к своему сердцу, к своим губам. Юранд смотрел ему прямо в глаза, слегка раскрыв губы. – Я давно хочу тебе сказать… У Лео неожиданно перехватило горло: – Что? – Я… должен… тебе сказать… – Вот вы где! – Сквозь балконную дверь наружу вывалился Антауп, пихнул один бокал в руку Лео, другой – Юранду, расплескав вино по всему балкону и заставив их расступиться на неловкие полшага. – Наш мальчик теперь совсем взрослый! И он запечатлел на щеке Лео слюнявый поцелуй, взъерошил волосы Юранда, и без того взъерошенные, и нырнул обратно в комнату. Увидевший их скрипач бодро устремился к мостику под самым их балконом, обратив вверх приветственную улыбку и принявшись наигрывать более бойкую, маршеобразную мелодию. Перед винной лавкой двое парней затеяли шумную ссору. Типичные стирийцы – сплошное хвастовство и никакого действия. – Ну что же, – проговорил Юранд, поднимая свой бокал. – За женатых людей, а? Он опрокинул вино в рот; кадык на его длинной изящной шее поднялся и опустился. – Приходит время, когда нам всем приходит пора повзрослеть, – добавил он, утирая рот. В его словах звучала определенная горечь. – Расстаться с глупыми мечтами. – Да… – Лео тоже отхлебнул из бокала. – Наверное, надо пойти готовиться. Если я провалю это дело, Савин меня просто убьет. Чары были нарушены. Странный момент миновал. Лео не мог не признаться себе, что это вызвало у него облегчение. Облегчение – и подавленность. Одновременно.Взрослый
– Старший брат! – Она шла к Орсо, протянув к нему руки. – Приехал в Сипани, чтобы меня навестить! – Карлотта! Кровь и ад, как же я рад тебя видеть! И это было правдой. Она, разумеется, была уже взрослой женщиной, с явными чертами своего отца, проявлявшимися в сильном раздвоенном подбородке, но у него перед глазами по-прежнему стояла девочка, которая, бывало, гонялась за ним по дворцовому саду в более счастливые времена. Орсо крепко обнял ее, прижав ее голову к своему плечу, и с трудом подавил внезапное желание расплакаться. Она отстранилась от него, не выпуская из рук, осмотрела и нахмурилась: – Ты выглядишь как-то… бледновато. – На море штормило, – солгал он. – Но королевская жизнь пришлась мне впору. Как всегда, она видела его насквозь. – Нашему отцу она никогда не была впору. Она высосала из него все веселье. – Ну я ведь не он. – Впрочем, Орсо боялся, что сходства между ними больше, чем он хотел бы признать. – Во мне она лишь обнаружила ответственного служителя государства. – Кто бы мог подумать, что в тебе прячется нечто подобное, – усмехнулась Карлотта и продолжила, понизив голос: – Однако скажи, что за важное дело могло привести в Сипани короля Союза? – Сказал бы, если бы мог. – Позволь мне тебе помочь, Орсо. Я тут не занимаюсь ничем, кроме выбора обоев для стен. – И великолепно с этим справляешься, – отозвался он, с восхищением оглядывая комнату. – Надеюсь, ты как-нибудь сделаешь то же для меня. Сестра шлепнула его по руке: – Ну же! Здесь никогда не происходит ничего интересного! Ему действительно хотелось рассказать ей, в какую передрягу он угодил. Пожаловаться на подданных, которых объединяло лишь их презрение к своему королю. Поделиться открытием, что против него зреет заговор. Дать понять, насколько ему одиноко. Но это было бы эгоистично. Что бы она стала со всем этим делать? Так что Орсо заставил себя улыбнуться: – Все это ужасная скучища. Ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться. – Куда вы тащите эти коробки! Сюда, сюда! – Из коридора донесся знакомый голос матери, распекающей слуг. – И, во имя Судеб, поосторожнее! Карлотта надула щеки: – Ты и так уже привез мне кучу поводов для беспокойства. – Может, ты могла бы забеременеть или что-нибудь в этом роде? – пробормотал Орсо уголком рта. – Это бы замечательно ее развлекло. – Моя матка существует не для того, чтобы отвлекать от тебя внимание нашей матери. Вообще-то я надеялась, что мне никогда не придется произносить эту фразу. – Она ухмыльнулась и толкнула Орсо локтем под ребра: – Не то чтобы я не пыталась, можешь мне поверить. Сотти уже исхудал от наших ночных трудов. Для такого крупного мужчины он на удивление подвижен. Так Карлотта называла своего мужа, канцлера Соториуса, – примерно пятнадцатого правителя Сипани, носившего это имя. Он был лишь на несколько лет моложе матери Орсо, а весил, должно быть, вдвое больше. Несмотря на порядочное занудство, он надышаться не мог на Карлотту и к тому же имел один из лучших винных погребов в мире, так что Орсо не имел ничего против него. Впрочем, картина «ночных трудов», которыми занимался этот человек с его сестрой, была не из тех, которые Орсо хотел иметь перед глазами, каким бы подвижным он ни был. – Я… мог бы и обойтись без таких подробностей. – Ты сам заговорил о моей беременности. Поверь, Орсо, ханжество тебе совсем не к лицу… Мама! На пороге показалась вдовствующая королева, и Карлотта поспешила к ней, чтобы заключить в любящие объятия. Ее метод, давно вызывавший у Орсо восхищение, состоял в том, чтобы вести себя с матерью так, словно та была нежной и внимательной родительницей, не обращая внимания на ее действительное поведение. – Я так рада, что ты приехала! – Твоего мужа нет дома? – Увы, нет. – Карлотта поникла, словно трагическая героиня, одним движением сбрасывая с себя неудовольствие матери, словно утка, отряхивающая дождевые капли. – У Сотти опять неприятности с ассамблеей. У Сотти вечно какие-то проблемы! Хорошо, если за неделю нам удается хоть пару раз поужинать вместе. Не ассамблея, так купцы, а если купцы всем довольны, то нужно что-то решать с преступниками, а если у преступников выходной, то нужно разбираться с сутенерами… – Прекрасно понимаю его проблемы, – пробормотал Орсо. Его мать приподняла бровь: – Относительно сутенеров? – Да нет же! – Он немного подумал. – Нет, и это тоже, но я имел в виду скорее бремя власти в целом. – Да что ты говоришь? – отозвалась его мать с уничтожающим сарказмом. – Ну что ж, я полагаю, мы можем пообедать и втроем. Совсем как в прежние времена, когда мы собирались всей семьей, только Катиль не хватает. Наступило неловкое молчание. – Ну и отца, – подсказала Карлотта. Снова неловкое молчание. – Да, и его, – отозвалась мать. Говоря по чести, единственными моментами на памяти Орсо, когда их семья собиралась вместе за обеденным столом, были свадьбы двух его сестер, и даже тогда его родители приближались друг к другу на расстояние вытянутой руки лишь в тех случаях, когда этого строго требовал этикет. – К несчастью, я тоже не смогу присутствовать, – объявил Орсо. – Этим вечером я уже занят. Но мы сможем пообедать вместе завтра! Будем надеяться, что и Сотти тоже примет участие. А после этого, как ни печально, мне придется возвратиться в Адую. Сами понимаете, проблемы с лордами в Открытом совете. У меня вечно так: если не Открытый совет, то Закрытый, а если Закрытый всем доволен… – Неужели мы не можем остаться подольше? – резко спросила его мать. – Я собиралась провести некоторое время со своей дочерью! Наступившее молчание понемногу превращалось из неловкого в неприятное. Орсо взглянул на сестру, тщетно надеясь, что она возьмет трудную задачу на себя. Карлотта ответила беспомощным пожатием плеч, перебрасывая ответственность обратно в его сторону. – Что вы двое там затеяли? – подозрительно спросила мать. Орсо собрался с духом, расправил плечи и встретил ее вскинутый подбородок своим таким же. – Мама… Я хочу, чтобы ты на какое-то время осталась в Сипани. – Это абсолютно неприемлемо! – Ее тон был настолько ледяным, удивительно, что дыхание не вырывалось из ее рта клубами пара. – Мое место в Адуе. – Ты всегда говорила, что презираешь Адую. – Сипани я презираю не меньше. – Да ну, брось, ты любишь Сипани! – Ты что, привез меня сюда, только чтобы от меня отделаться? – Нет! – Хотя это было правдой. – Мама, послушай… – Я всегда тебя слушаю! – Ты никогда меня не слушаешь! – Орсо постарался снова совладать со своим голосом. – Но на этот раз выслушай, пожалуйста. Во время демонстрации машины Карнсбика ты едва не погибла. – Чепуха! Не преувеличивай… – Верховный судья Брюкель сидел рядом с тобой, и ему раскроило голову прилетевшим металлическим обломком. Его труп упал тебе на колени! – Что, правда? – спросила Карлотта с округлившимися глазами. – Понадобится больше, чем какой-то кусок металла, чтобы разделить меня с моим сыном! – С тех пор положение не улучшилось, – продолжал Орсо. – А точнее, оно еще больше ухудшилось. Наши враги повсюду. – В таком случае я тебе нужна. Тебе нужен мой совет, моя… – Главное, что мне нужно, – это знать, что ты в безопасности. И Карлотта тоже заслуживает того, чтобы провести с тобой какое-то время. – Его сестра за плечом матери театрально возвела глаза к потолку. Орсо проигнорировал ее. – Я монополизировал твое внимание с тех самых пор, как родился. Он вдруг заметил в ее волосах седые прядки. Морщинки вокруг глаз и возле углов рта. Когда она начала стареть? Это вызвало у него глубокое беспокойство. Он всегда считал ее неподвластной разрушению. – Ты уверен? – спросила она. – Я принял решение, мама. Надеюсь, ты с ним согласишься. Он ожидал от нее яростного выговора. Какой-нибудь гневной стирийской тирады. Или, еще хуже, убийственного взгляда, после которого она выплывет из комнаты, за чем последуют дни ледяного молчания. Однако вдовствующая королева Союза лишь хладнокровно поглядела на него, склонив голову набок. – А ты вырос, Орсо. Горькая радость для матери – это осознавать. – Момент, наступления которого ты, без сомнения, ожидала еще десять лет назад. – Лучше поздно, чем никогда. Приходит время, когда ты понимаешь, что мир тебе больше не принадлежит. Лучшее, что ты можешь, – это передать его своим детям. – Она очень мягко коснулась его щеки. – Ты ведь понимаешь, почему я всегда была к тебе такой требовательной, правда? Потому что я знаю, что в тебе есть задатки великого короля. – Твое одобрение… очень много для меня значит. Всегда значило. И есть еще одна вещь, которую мне нужно, чтобы ты сделала, пока ты здесь. Такая вещь, которую я не могу доверить никому другому. Не себе, во всяком случае. – Назови ее. – Найди мне жену. – Он принялся перечислять, загибая пальцы. – Я прошу только, чтобы она была красивой, с хорошим вкусом, страстной, умной и имела безупречное воспитание. И еще, Карлотта, проследи, чтобы у нее было хорошее чувство юмора. – Ты все равно не сможешь его оценить, – отмахнулась его сестра. На лице его матери мелькнула искорка интереса: – Тебе нужна стирийка? – Ты знаешь не хуже меня, что здесь делают лучших женщин во всем мире… Да, кстати! Наша гостья уже здесь? – Да. – И Карлотта громко хлопнула в ладоши. За распахнувшейся дверью обнаружилась высокая женщина, невероятно впечатляющая в своем среднем возрасте. Орсо не видел ее десять лет, но она выглядела ни на волос менее элегантной, чем в тот день, когда покинула Адую. Если в мире и существовал кто-нибудь, кто мог бы поспорить с его матерью в умении держать себя, то это была ее старейшая подруга – и гораздо больше, чем подруга, – графиня Шалер. – Орсо, прекрасное ты создание! – пропела она. – Сколько же времени мы не виделись? – Графиня! – Орсо щелкнул каблуками и отвесил церемонный поклон. – Или, возможно, мне следовало сказать «колдунья», поскольку за это время вы совершенно не изменились! – А еще говорят, что у тебя нет талантов! – Она сжала его голову и расцеловала в обе щеки, обдав облаком благоухания, мгновенно перенесшим его прямиком в мальчишеские годы. – Я готова поклясться, что лучшего лжеца не найти во всем Земном Круге! Мать Орсо не сводила с графини глаз с той самой минуты, как та вошла в комнату. – Это… неожиданность для меня. – Надеюсь, приятная? – Шалер приподняла бровь. – Я уже давно жду вашего приезда. – Я ведь… говорила тебе не делать этого. – Каждому приходится время от времени сталкиваться с неповиновением. Неискушенный наблюдатель мог бы счесть это ничего не значащей встречей. Но Орсо слишком хорошо знал свою мать. Он видел, как разомкнулись ее губы, как поблескивают уголки глаз, как слегка вздымаются от учащенного дыхания ключицы. Для нее это была целая буря страстей. – Ну что же, – проговорила Карлотта, отходя к двери и подавая ему знак головой в том же направлении. – У меня… много неотложных дел. – Да, и у меня тоже. – Орсо вдруг почувствовал, будто вторгся во что-то глубоко личное, до боли сокровенное. – Очень важных… дел. Никто не обратил на него внимания. Обернувшись, когда Карлотта за локоть утаскивала его за дверь, Орсо успел увидеть, как Шалер взяла его мать за обе руки, как они устремили взгляды друг на друга, не отводя глаз. Его мать улыбалась! Она вся осветилась этой улыбкой. Орсо не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь, чтобы она так улыбалась. Не мог вспомнить, видел ли вообще улыбку на ее лице. Долгие годы он отчаянно стремился вырваться из-под ее удушающего влияния. Теперь, когда ему это наконец удалось, Орсо пришлось повернуться к закрытой двери, чтобы никто не заметил, как театрально подрагивает его нижняя губа.Потакать и не осуждать
Если Лео и ценил что-то больше всего остального, так это правдивость, а Дом досуга Кардотти был, наверное, самым лживым местом в мире. Здесь все прикидывалось чем-то другим. Помещения были разукрашены как дворец какого-нибудь порочного императора – сплошь поддельные мраморные колонны и обивка из поддельного бархата, убаюкивающая музыка и деланый смех, звон стекла и тайные перешептывания. Здесь были бронзовые изваяния голых людей, картины с изображениями голых людей, колоссальные урны с украшениями в виде голых людей. Если возможно сделать наготу скучной, декораторы Кардотти справились с этой задачей. По коридорам скользили женщины на высоких каблуках и с голодными улыбками, их волосы были закручены в высокие прически, льнущая к телу одежда мерцала жемчужной белизной и отблескивала масляной чернотой. Одежда была тоже не без секретов: сквозь многочисленные прорези и разрезы то и дело выглядывали то бедро, то плечо, то кружево и застежки хитроумного нижнего белья. – Во имя мертвых, – пробурчал Гловард. – Точнее не скажешь, – сдавленно подтвердил Антауп, потрясенно глядя вокруг из-под своей маски. Маски здесь носили все. Старая сипанийская традиция, наряду с туманом, предательством и половыми болезнями. Здесь были маски, украшенные кружевом и хрустальной крошкой, в виде ухмыляющихся дьяволов и фарфоровых кукол. Гловард нацепил личину кита, весьма ему подходившую; Юранд был птицей, Йин – сторожевой башней, а Антауп – единорогом (вкупе с хрустальным рогом). Маска Лео, разумеется, изображала льва – кого же еще? Идея маскировки поначалу казалась глупой, но теперь, среди стольких других масок, начинала казаться опасной. Здесь никто никого не знал. Никто не нес никакой ответственности. Никто не был связан привычными правилами и вообще какими бы то ни было правилами. Эта мысль вызвала у Лео такое волнение, одновременно радостное и беспокойное, что у него начали чесаться ладони. Какая-то женщина плыла к ним по мозаичному полу – со змеиными бедрами, с трепещущими вокруг плеч перьями, раскинув длинные руки в театральном приветствии. – Милорды! Добро пожаловать в Дом досуга Кардотти! – пропела она с сочным стирийским выговором. – Кто тебе сказал, что мы милорды? – спросил Гловард, ухмыляясь. – Мы с каждым посетителем обращаемся как с лордом, – отозвалась женщина, проведя пальцем в перчатке под его подбородком. Затем она взглянула на Лео: – Вы – Молодой Лев? – Меня так называют. – Для нас большая честь приветствовать столь знаменитого героя! Лео больше бы понравился комплимент, если бы он чувствовал, что женщина говорит правду. Или хотя бы в принципе способна говорить правду. – Что ж, благодарю вас… – Король Яппо ужасно желает с вами повидаться, но он… в настоящий момент занят. Тем временем все развлечения дома Кардотти полностью в вашем распоряжении! – Мне нравится, как это звучит! – сказал Йин, врезав Лео кулаком в плечо, из-за чего его вес переместился на больную ногу, которая немедленно взвыла от боли. Было ошибкой идти сюда пешком. Антаупова карта три раза заводила их не туда, и треклятая нога за это время разболелась хуже, чем когда-либо. – Здесь, у Кардотти, мы потакаем всем вкусам и ничего не осуждаем. Распорядительница провела их через полуоткрытую дверь, за которой возле зажженной лампы маячили три фигуры. Они были одеты – или, возможно лучше сказать, раздеты – почти в таком же стиле, как и женщины, но определенно женщинами не были. Щетинистые подбородки. Точеные тела. Во имя мертвых, кажется, он даже заметил в сумраке пару мускулистых ягодиц? – Мы готовы удовлетворить любую прихоть наших гостей. – Пожалуй, для начала мы просто сыграем во что-нибудь, – резко отозвался Лео, охваченный отвращением. Его уши почему-то пылали. Она провела их в обшитое деревянными панелями помещение, где было шумно от шороха карт, стука костей, жужжания колеса удачи – несомненно, самого неудачного изобретения за всю историю человечества, если смотреть с точки зрения игроков. Музыканты в ухмыляющихся масках гладили, щекотали, целовали посетителей своей музыкой, в которой чудилось что-то грязное. В углах маячили маскированные охранники. Маскированные мужчины утомленно сгребали игральные фишки с лужиц света, окрашенных цветным виссеринским стеклом. Маскированные женщины липли к ним, хохотали над их скучными замечаниями, покачивались в такт музыке и ласкали этих старых козлов так, словно никогда не видели столь восхитительных кавалеров. На вид это место было похоже на взятку, пахло похотью, а звучало шантажом. Распорядительница вложила в руку Лео коробочку с фишками: – Развлекайтесь, господа! – Отвратительное местечко, – пробормотал тот, глядя, как она уплывает прочь. Он поднял руку, чтобы вытереть потный лоб, но обнаружил, что не может этого сделать из-за маски. – Тебя нужно немного оживить! – Гловард выхватил два бокала с подноса проходящей официантки в маске золотого осьминога и тотчас принялся пить из одного, протягивая второй Лео. – Лучше я буду трезвым. Мне предстоит заключить договор с одним из самых могущественных людей в мире. – Ну а мне нет. – Антауп выхватил бокал из руки Гловарда, отхлебнул и оскалил зубы. – Слишком сладко. – Как и все здесь… Почувствовав прикосновение к своему плечу, Лео ахнул и рывком развернулся. Нет, это был не убийца, а всего лишь гибкая блондинка в маске бабочки. – Вовсе незачем пугаться, милорд, – сказала она ему, надув губки. – Я не испугался! – Хотя это очевидно было неправдой. Она весело рассмеялась, словно приступы дурного настроения были ее любимым качеством в мужчинах. – Я просто хотела поинтересоваться, не могу ли я быть чем-нибудь… – Нет! – отрезал Лео, поворачиваясь к ней спиной. – Да! – воскликнул Йин, с поразительной проворностью выскочив впереди Антаупа и взяв ее под руку. – О-о, какой ты сильный! – донеслось до Лео ее воркование, когда они направились к двери. – Ну, я рад, что хоть кто-нибудь здесь развлекается, – проворчал он сквозь зубы. Как ни нелепо было для молодого, здорового, крепкого парня вспоминать в таком месте о своей жене, Лео жалел, что с ним нет Савин. В последнее время он все больше и больше полагался на нее. Он восхищался ее вкусом, ее суждениями, ее… да фактически всем, если подумать. Однако она доверила это дело ему. Он не мог ее подвести. – Не тревожься, – вполголоса сказал Юранд, скользнув к нему вплотную. Как всегда, он понимал чувства Лео без слов. Он провел его к столу для игры в кости. Наконец хоть что-то было нужной высоты, чтобы можно было опереться и высвободить пульсирующую ногу, не выказывая своей слабости. – Ты же Молодой Лев! Ты смог убедить и Рикке, и Стура стать твоими союзниками. Объединил под своим знаменем двух заклятых врагов! Просто будь честным, сильным и щедрым, как всегда. Просто будь собой! Только, может быть, немного более безжалостным, – добавил Юранд с улыбкой, наклонившись к нему. – Мы в Стирии, в конце концов. – Ты прав. Лео глубоко вздохнул. Добрый старина Юранд! Всегда знает, что сказать. А что, он ведь действительно объединил Рикке и Стура! Он настоящий мастер убеждения, а если ему удастся добавить к альянсу еще и Яппо, игра будет выиграна еще до того, как начнется. За столом распоряжался плотный, молчаливый, седовласый человек в маске в виде пары игральных костей. Он кинул на Лео бесстрастный взгляд пустых глаз, словно выбросил два очка: – Будете играть? – Почему бы нет? Лео кинул пару фишек на сукно и бросил кости. – Две пятерки, – монотонно прогудел раздающий. – Игрок выиграл. И он подвинул несколько фишек в сторону Лео. Вот так вот легко – взял и выиграл! Лео захотелось схватить Юранда в охапку и поцеловать в лоб, но, вспомнив тот неловкий момент на балконе, он вместо этого грубо закинул ему руку за шею и крепко стиснул в захвате. – Черт возьми, что бы я без тебя делал? Он выложил на стол более крупную стопку фишек и прищелкнул пальцами, обращаясь к Антаупу: – Дай-ка сюда эти кости!* * *
Распорядительница в Доме досуга Кардотти сама была произведением искусства – движущаяся скульптура из черного шелка, краски и перьев, истинное воплощение сочной сипанийской порочности. Или порочной сочности? Да, в общем, и так, и так верно. – Ваше величество, – пропела она, опускаясь к полу в глубоком и элегантном реверансе. Почти настолько же глубоком и элегантном, как те, что изображала Савин, хотя ее юбка никогда не расходилась вверх до самого бедра столь завораживающим образом. – Наверное, лучше меня так не называть, – вполголоса заметил Орсо, постучав себя пальцем по носу. – Я здесь инкогнито, знаете ли. – Здесь все инкогнито! Ее акцент довольно сильно напоминал выговор его матери – мысль, которая никоим образом не должна была вызывать в нем возбуждение, но почему-то вызывала, и немалое. – Дом Кардотти славится осмотрительным подходом к своим клиентам. – Она наклонилась ближе, даже в маске умудряясь выглядеть невероятно двусмысленно. – Помимо других вещей. – Если не ошибаюсь, мой отец тоже у вас бывал? Распорядительница вздохнула с несколько огорченным видом: – В ночь большого пожара. Печальный момент в нашей славной истории! Горст по какой-то причине издал нечто вроде полузадушенного кашля. Распорядительница взяла Орсо за локоть, опершись на него с легкостью мехового воротника, лежащего на дамских плечах, и промурлыкала ему на ухо: – Однако здание с тех пор было полностью перестроено, а наша охрана не сравнится ни с кем другим. – Она показала на шестерых вооруженных охранников, стоящих возле стен неподвижно, словно рыцарские доспехи. – Уверяю вас, здесь вы можете чувствовать себя надежно, как в банковском сейфе. – При том что в банковском сейфе нам светило бы гораздо меньше развлечений, а, Горст? Тот шел за ним в угрюмом молчании, сжав кулаки и бросая вокруг свирепые взгляды. – Король Яппо ужасно желает с вами повидаться, но он… в настоящий момент занят. Тем временем все развлечения дома Кардотти полностью в вашем распоряжении! – А что у вас здесь за развлечения? – заинтересованно спросил Танни, поправляя завязку своей маски, выполненной в виде серебряной звезды. – Все, какие только пожелаете! Распорядительница ввела их в обшитый темными панелями зал, где велись игры на мастерство, удачу и разорение. Группы мужчин сидели, разговаривали, смеялись, курили и пили. Девушки порхали между ними, воркуя, хихикая и обмахиваясь веерами. Разноцветные отблески играли на изысканных стеклянных сосудах и нежной женской коже, просачивались сквозь бокалы с янтарной жидкостью и клубы дыма. Редко где можно было увидеть картину столь высококлассной разнузданности, это Орсо мог утверждать как знаток, ибо ему самому доводилось устраивать подобные сборища в годы своей пропащей молодости. Да и в не менее пропащие взрослые годы, если на то пошло. – Несмотря на все мои заверения в обратном, – произнес он, глубоко вдыхая воздух, насыщенный дымом шелухи, мускусом и духами, – я думаю, что мое сердце по меньшей мере наполовину все же принадлежит Стирии. – Кажется, я умер и попал на небеса, – отозвался Танни, ухмыляясь до ушей. – Как если бы я был гурком. – В ад! – пискнул Горст, выпятив тяжелую челюсть под маской в виде полумесяца. Орсо бывал на многих балах-маскарадах и на опыте собственных сладких проб и ошибок знал, как себя вести. Главное правило состоит в том, чтобы не дать себе увлечься и не выставить себя совершенным ослом. Вообще-то такое правило подходит к любым ситуациям, хотя ему следуют далеко не все. За столом для игры в кости сидели четверо. Один, в маске единорога и с расстегнутой рубашкой, из-за которой виднелся кусок потной груди, полулежал на столешнице, размахивая вялой рукой в такт музыке. А точнее, абсолютно не в такт. – Дивно играют! – бормотал он себе под нос. – Превосходно играют! – Говорил я тебе, не надо было курить эту трубку, – рявкнул на него широкоплечий мужчина в львиной маске, бросая на стол кости. Они явно были из Союза. Кажется, инглийский акцент? Четверо друзей, но лев, по-видимому, был вожаком. Чем-то похоже на компанию самого Орсо – правда, Горст вообще не пьет, а Танни пьет постоянно, но каким-то образом никогда не напивается. Один из приятелей, в маске кита и сам вполне китовых размеров, слушая своего друга в птичьей маске, разразился громовым хохотом, потом поднял свой бокал, но умудрился расплескать большую часть содержимого, прежде чем донес его до рта. – Ты напился! – прорычал лев. – Мы в Доме отдыха! – отозвался кит, разводя руки жестом добродушного извинения. – Разве здесь не должны быть все пьяны? – Все должны быть пьяны, насколько это только возможно, в любой возможной ситуации. – Танни умыкнул бокал с проносимого мимо подноса. – Вы из Союза, господа? – Из Инглии, – отозвалась птица. – А вы? – Из Адуи, – сказал Орсо. – Приехали по делу? – В некотором роде, – буркнул лев. Раздающий вручил ему кости с несколько расстроенным видом, словно ему было больно расставаться с ними. – А вы? – Тоже по делу. К тому же здесь живет моя сестра. – Орсо понизил голос. – Я воспользовался случаем, чтобы сбыть ей с рук мою мать. Как я ни люблю старушку, она постоянно нудит, требуя, чтобы я женился. – Почему бы и нет? Лев бросил кости и выкинул «четыре» и «шесть». Сгрудившиеся вокруг стола девицы разразились возгласами фальшивого восторга. – Я сам женился недавно. У меня были сомнения, но вот что я скажу: это было лучшее решение в моей жизни! – При этих словах птица скривился и отвел взгляд. – Ни разу не пожалел! – Да уж, она тебя держит в форме! По крайней мере, твой член! – Единорог захрюкал от смеха, выдув из ноздри пузырь. – Должно быть, все дело в том, чтобы найти нужную женщину. – Орсо испустил тяжкий вздох. – Мне казалось, что я тоже нашел такую. Но каким-то образом она проскользнула у меня между пальцев. – Поработайте над захватом, – посоветовал лев, снова бросая кости. – Пара шестерок, – пробубнил раздающий и подвинул к нему огромную кучу фишек. Девицы заахали, словно выкинуть одно число вместо другого было невесть каким достижением. Подошла распорядительница и, склонившись ко льву, шепнула что-то ему на ухо. Он встал и отошел от стола, расправляя на себе камзол. – Что ж, удачи вам в вашем деле. И с вашей матушкой. – Он хмуро поглядел на своих друзей: – Не сомневаюсь, что вы трое найдете чем заняться в мое отсутствие. Кит ухмыльнулся, глядя на птицу: – Да уж что-нибудь придумаем. – Мило, – пробормотал Танни уголком рта, глядя, как незнакомец удаляется, едва заметно прихрамывая. – Очаровательный молодой человек. Орсо взял кости и бросил. Они, подпрыгивая, раскатились по столу. – Один и три. Игрок проиграл, – объявил раздающий тем же бесстрастным тоном, каким перед этим объявлял победы. Орсо вздохнул, глядя, как тот подгребает к себе фишки. – И почему удача всегда достается каким-то ублюдкам? – Победа не учит ничему, – сказал Танни. – Только когда человек проигрывает, можно понять, кто он действительно такой.* * *
Яппо мон Рогонт Меркатто, великий герцог Осприйский и Виссеринский, протектор Пуранти, Никанте, Борлетты и Аффойи, а заодно и король всей Стирии, полулежал, распростершись на бархатной кушетке, с чрезвычайно довольным видом. Стену позади него украшала роспись с изображением крылатых обнаженных женщин, парящих в закатном небе. Его сулджукский шелковый халат был распахнут, открывая мускулистый живот вкупе с клочком густых черных волос внизу. Молодой человек, одетый как гуркский мальчик-раб, склонившись к нему, зажигал королю трубку. Увидев Лео, он развязно подошел к нему. Его жилистое тело было припудрено блестками. – Могу ли я вам что-нибудь предложить? Все, чего вы только пожелаете… – Нет! – рявкнул Лео. Предпочтения короля Яппо были широко известны, но ему и не снилось, что они так горделиво выставляются напоказ. Сам Лео всегда предпочитал компанию мужчин, но не в этом смысле. Совершенно не в этом смысле. И вообще, он вряд ли стал бы этим хвастаться, даже если бы и был извращенцем. Которым он, разумеется, не был. Просто… просто ему трудно было возбудиться, пока жена его не шлепала. – Спасибо, что согласились со мной встретиться, – с трудом выдавил он. – Ну я все равно был здесь. – Яппо распростерся на кушетке и выдул несколько бурых колечек дыма. – Это вам пришлось переплывать море. Не лучшее начало. – Это была идея моей жены. Как и большинство моих лучших идей. Да, вот так. Легкий разговор. Взять этого ублюдка обаянием, как и сказал Юранд. – Увы, мне не довелось встречаться с вашей женой, но по всему, что я о ней слышал, это весьма проницательная женщина. Очень сильная. – Яппо потряс кулаком. – Очень красивая. – Он погладил свой блестящий халат. – Я люблю окружать себя прекрасными вещами. Но женщины? – Он снова поднял подрагивающую руку и произнес что-то наподобие «не-е». – Я даже не знаю… Надеюсь, вам нравится у Кардотти? – Н-ну… – Конечно же, вы предпочитаете поле битвы! – Яппо спустил босые ноги на пол и энергично подался вперед, рассекая воздух чубуком своей все еще дымящейся трубки. – Вам больше нравится быть верхом на коне, чем на возлюбленной, держать в руке меч, а не бутылку, и слышать крики умирающих, а не музыку! Что, Молодой Лев, я угадал? А? А? – Н-ну… – Чагги? – Предпочитаю иметь ясную голову. – А-а. Ну а я люблю забивать ее сладкими мечтами. – Яппо снова зажал чубук между зубами и затянулся. – Идите сюда, присядьте. Он похлопал по кушетке рядом с собой. Лео подчеркнуто подвинул одно из кресел и сел напротив. Во имя мертвых, как он жалел, что отказался от выпивки! Он чувствовал себя более чем неуютно. Однако «качества человека проявляются, когда обстоятельства против него», как всегда говорил его отец. Где слава в легких победах? – Итак, Молодой Лев, расскажите мне, зачем ваша жена послала вас сюда? – Она меня не посылала… – А впрочем, так ли это? – Я хочу сказать… – Ваша жена сказала своим друзьям, чтобы они сказали моим друзьям, чтобы они передали мне, что вы сколачиваете великий альянс! Что если я тоже присоединюсь, то возможно, нам удастся вытащить из болота отношения, сложившиеся между Стирией и Союзом. Что после множества разорительных войн мы сможем наконец выковать мир на зависть всему миру! – Яппо обратил к нему широкую улыбку: – Вы можете что-нибудь добавить? – Н-ну… – Лео с трудом заставил свои мысли вернуться к намеченному сценарию. – Единственным действительным спорным моментом, который у нас есть, являются права короля Орсо на Талин – в смысле, его предполагаемые права… – Я думаю, что они вполне реальные. – Ч-что? – Его дед был великим герцогом Талина, прежде чем моя мать умертвила его самого и его сыновей и забрала город себе. Мои законники, разумеется, не согласятся, но если вы хотите знать мое мнение, то у Орсо гораздо больше прав на этот город, чем у меня. Другое дело, что сейчас он принадлежит мне, и я не собираюсь его отдавать, и каждый раз, когда Союз пытается отобрать его у меня, моя мать надирает вам задницу. Так что, если говорить о правах… Он скорчил гримаску и снова издал тот звук наподобие «не-е». – Н-ну… это верно. Но я говорю, что мы оставим эти попытки. Мы больше не будем настаивать на своих правах. Талин меня не интересует, только Союз. – Воистину! – Из-за маски выражение лица Яппо было трудно угадать. – Союз настолько вас интересует, что вы хотите его присвоить. Лео пожевал губами: – Я хочу его освободить! – Мне рассказывали, что один карманник как-то приводил такие же доводы относительно кошельков, которые он избавлял от ярма чужой власти. Но руки ему все равно отрубили. – У нас нет претензий к королю Орсо, только к его Закрытому совету. К их самодовольству, к их коррупции. Они тащат государство в сточную канаву! – И кто же участвует в этом благородном сговоре по освобождению Союза от избранных его королем советников? Лео замолк с полуоткрытым ртом. – Ну-ну, Молодой Лев. Вы же не можете ждать, что я присоединюсь к клубу, не имея никакого представления о его членах? Вероятно, Лео следовало бы держать карты при себе, но ему начинал действовать на нервы постоянный вид легкого презрения, скаким на него смотрел этот человек. – Я сам и все остальные лорды Инглии. Лорд Ишер, лорд Хайген, лорд Барезин и пятнадцать других членов Открытого совета, хотя я уверен, что к нам присоединятся и другие, поскольку ярмо Закрытого совета всем уже натерло шеи… – Оливковое масло неплохо помогает. – Что? – От потертостей. Лео мужественно продолжал: – Кроме того, у нас есть друзья среди простонародья. А также мне дал клятву сам Стур Сумрак, король Севера. – Весьма многочисленное братство! И неужели король Орсо действительно ничего об этом не знает? Уже не было смысла ничего скрывать. Все или ничего! В конце концов, смелый натиск всегда был излюбленным приемом Лео. – Он абсолютно ни о чем не подозревает! – Лео так старался не смотреть на голый живот Яппо, что в результате только и делал, что постоянно поглядывал в ту сторону. – У нас в кармане один из членов Закрытого совета. Он предупреждает нас обо всех движениях короля. – И наверняка ожидает за это награды. Без сомнения, каждый из ваших союзников рассчитывает что-либо выиграть для себя? Если бы Лео мог видеть брови Яппо, скорее всего они были бы выжидательно подняты. – Я могу предложить вам Сипани. Он совершенно не умел торговаться. Разбрасывался городами, даже не попытавшись сбить цену! Савин была бы разочарована. – Очень щедро с вашей стороны. – Я солдат, а не торговец. – В смысле, я не имел представления, что вы вправе им распоряжаться. Смотрите: вот я сижу перед вами в этом самом Сипани, наслаждаясь лучшим, что может предложить этот город, и не спрашивая вашего разрешения. Делаю что хочу. Курю что хочу. Трахаю кого хочу. – Ваша постель – ваше дело, – отрезал Лео, но стирийская поговорка вышла у него сдавленной. – Если хотите знать, я не только сам их трахаю. – Насколько можно было судить сквозь маску, короля Яппо слегка забавлял этот разговор. – Иногда я даю им трахать себя. Подумайте сами, если вам нужен совет насчет лошадей, вы ведь не пойдете к человеку, никогда не сидевшему в седле? – Что? – Откуда тот, кто никогда не пробовал члена, может знать, как этим членом лучше всего доставить удовольствие? Я обсуждал этот вопрос с учеными всего мира, и ни один не был способен дать мне удовлетворительного ответа. – Есть люди, которые говорят, что в природе существует естественный порядок вещей, – процедил Лео сквозь сжатые зубы. – Если бы мы ограничивали себя естественным порядком, то до сих пор валялись бы голыми в грязи. – Некоторые так и делают, – парировал Лео прежде, чем успел удержаться. Яппо только фыркнул в ответ. – Итак, Сипани – ваше окончательное предложение? Лео помолчал. Между ними было решено отдать Вестпорт, если до этого дойдет дело. Трущобы, набитые суеверными глупцами, – так назвала его Савин. Невеликая цена в обмен на Инглию, Старикланд и Срединные земли. В тот момент он неохотно согласился, но теперь у него болела нога, и возможно, дело было в дыме чагги, но он чувствовал себя не в своей тарелке, лицо жарко пылало, голова слегка кружилась. Он ненавидел Стирию, ненавидел Сипани, ненавидел дом Кардотти, и больше всего ненавидел эту дегенеративную пародию на короля. Он вздернул подбородок, попытавшись взглянуть на Яппо свысока, но его взгляд неизменно притягивала полоска черных волос, тянувшаяся от пупка в не совсем непроницаемую тень внутри королевского халата… – Окончательное! – выпалил он сердито. Яппо обиженно надул губы: – И что, ваша проницательная, сильная, прекрасная жена не снабдила вас ничем другим, с чем вы могли бы торговаться? – Вы разговариваете со мной! – прорычал Лео, раздраженный донельзя. Нет, он не собирался раздавать территории Союза врагам государства, тем более этому! Пусть Савин будет расстроена, но он – ее муж, вождь, лорд и господин. Он – Молодой Лев! Он побил Стура Сумрака. Он побил Черного Кальдера. Уж такого, как Орсо, он сможет побить и без помощи какого-то ухмыляющегося стирийского извращенца! – Очень жаль, – буркнул Яппо. Было трудно сказать, относилось это к последней реплике Лео или к его предложению. – Что ж, вы дали мне серьезную пищу для размышлений. Он откинулся на кушетке, закинув руку за голову, так что Лео был вынужден старательно отвести взгляд, поскольку его чертов халат распахнулся еще больше, чем прежде. – Это меньше, чем я надеялся, но тем не менее. Я уведомлю вас о своем решении в надлежащее время. – Лучше бы поторопиться, – напряженно сказал Лео. – Мы собираемся выступать в последний день лета. – Останьтесь здесь ненадолго, Молодой Лев! Насладитесь нашим гостеприимством. Вы кажетесь несколько напряженным. И прошу вас, передайте мое почтение вашей жене! Скрипнув зубами, Лео затворил за собой дверь. Ему хотелось шарахнуть этой дверью со всей дури, да еще и прорычать в нее несколько грязных ругательств, однако по коридору к нему шла распорядительница. Она вела к двери Яппо кого-то еще: того самодовольного идиота, которого он видел внизу, в позолоченной маске солнца. – Смотрите, куда идете, – буркнул Лео, проламываясь мимо них.* * *
– Да сколько угодно, – отозвался Орсо, когда человек в львиной маске пропихнулся между ним и распорядительницей и, топая, зашагал прочь. – Что за грубиян! – В самом деле, – откликнулась его сопровождающая. – Впрочем, быть говнюком – это преступление, которое скрывает в себе собственное наказание. – И это верно. И она приоткрыла дверь и впустила его в комнату. – Король Орсо! – Яппо Меркатто полулежал на бархатном ложе в маске, сделанной в форме простертых орлиных крыльев, и гуркском халате, не оставлявшем ничего для воображения. – Для меня большое удовольствие познакомиться с вами. – Могу сказать то же самое, – ответил Орсо по-стирийски, приветствуя его глубоким поклоном, по словам его матери, принятым в Талине. – В конце концов, часто ли два короля могут встретиться и поболтать? Весьма необычное чувство – иметь возможность говорить с кем-то на равных. И он снял с себя маску, швырнув ее на боковой столик, после чего упал в кресло и налил себе бокал вина. Яппо поглядел на его маску и нахмурился: – Вообще-то у Кардотти так не принято. – Мы короли! Принято то, что делаем мы. Я пришел сюда для откровенного разговора. Если вы предпочитаете остаться в маске, я нисколько не возражаю. – Вы превосходно говорите по-стирийски. – За это я должен благодарить свою мать. Она не признавала никакого другого языка, чтобы распекать меня. – В таком случае мы оба в долгу у своих матерей. Моя снабдила меня целым королевством! Яппо сорвал с себя маску и бросил рядом с маской Орсо. Его лицо оказалось вовсе не таким, как воображал Орсо: привлекательное, но притом костистое, с широкой челюстью. И к тому же неожиданно бледное, несмотря на черные кудри. Он был больше похож на северянина, чем на стирийца. – Чагги? – предложил он, поднимая трубку. – Почему бы и нет? Пока король Стирии набивал ему трубку, король Союза принялся разглядывать высящуюся за его спиной фреску. – Копия «Судеб» Аропеллы? – У вас острый глаз! – Яппо, обернувшись, окинул ее взглядом. – Манера письма более грубая, чем в версии нашего гения, но зато здесь гораздо больше обнаженной плоти, так что, на мой взгляд, она ничуть не хуже. Оригинал находится во дворце моей матери в Фонтезармо. – Я знаю. Правда, моя мать могла бы сказать, что это ее дворец. – В самом деле? – А также что Аропелловы «Судьбы» – одно из немногих сокровищ, которые ваша мать не уничтожила, когда его захватила. Главным образом благодаря тому, что картина находилась на потолке, вне доступности криминального сброда, который она наняла себе в помощники. – И вы разделяете взгляды своей матери? – Очень редко, – отозвался Орсо. – Она чересчур мстительна. Я иногда думаю, что она и имя-то мне дала исключительно с намерением позлить вашу мать. Ведь все-таки мой тезка, великий герцог Орсо, убил вашего дядю и едва не прикончил и ее тоже. Прежде чем она прикончила его. Вместе с моими дядьями. И половиной стирийской знати. Ведь так все это происходило? – Приблизительно. – В нашей семье столько убийств, что я путаюсь в деталях. У нас сложилась довольно… непростая семейная обстановка. – Как и у большинства королей, я полагаю. – Честно говоря, я бы предпочел оставить все это позади. Какой смысл плодить новые поколения, если все, что мы делаем, – это продолжаем раздоры, начатые предыдущими? – Я очень рад слышать это от вас. – Критически поджав губы, Яппо снял крышку с лампы, поднес ее к своей трубке и запыхтел, выдувая облака бурого дыма. – Враги как мебель: их лучше выбирать самому, чем получать в наследство, вы согласны? – Вот-вот. Тебе же потом на этой мебели сидеть. – Моя мать сказала бы то же самое. Она – воин. Произнося это, Яппо вскинул голову с чем-то наподобие яростной гордости. Это был, наверное, его первый действительно искренний жест с тех пор, как пришел Орсо. Яппо вручил ему трубку. – Она грозный противник, – добавил он. – Наверное, самый грозный из ныне живущих, – согласился Орсо, тоже принимаясь пыхтеть. – Только идиот может это отрицать. – Однако великие воины становятся пленниками собственных успехов. Все, о чем она способна думать, – это следующая победа. Как побить врагов. Как выиграть войну. Она не видит смысла заводить друзей. У нее нет времени, чтобы думать о мире. – А это то, чего вы хотите добиться? Мира? Яппо пожал плечами: – Здесь, в Стирии, у нас были Кровавые годы, за ними Огненные годы. У вас в Союзе на счету две войны с гурками и две – с северянами. После чего, словно этого было мало, мы трижды воевали друг с другом. Полвека разрушений! Меня никто не спрашивает, но, если бы спросили, я бы сказал, что возможно, пора уже сделать передышку. Построить что-нибудь. Сделать мир лучше! – Как будто опомнившись, он снова раскинулся на своем ложе. – Ну и можно ведь просто трахаться. Сочинять музыку. – Хм-м. – Орсо выдул пару разорванных дымных колец. – Роль распущенного гедониста вам к лицу, но я и сам ее играл. – Вот как? – И хотя мои предпочтения всегда склонялись в сторону женщин… – То же самое, кажется, относится и к вашей матери? – Совершенно верно, и у нее превосходный вкус в этой области, как и во многих других… Но во всех остальных отношениях это все равно что смотреться в зеркало. У меня, кажется, даже был такой же халат. – Орсо указал на него черенком трубки. – Хотя, увы, далеко не такой живот. Так что я прекрасно понимаю, что это представление, пусть и забавное, является всего лишь еще одной маской. Яппо поднял брови: – И вы хотели бы, чтобы я снял и ее тоже, вот как? – Мне не хотелось бы настаивать на вашем раздевании, если оно доставляет вам неудобство, но мне кажется, что без масок у нас будет больше шансов на взаимно выгодную беседу. Угол рта Яппо искривила легкая полуулыбка. Он рывком запахнул халат, скинул свои длинные ноги с кушетки и подался вперед: – В таком случае давайте поговорим начистоту!* * *
– Вы не видели моих друзей? – спросил Лео. – Один был в маске птицы, а другой кита… Женщина высокомерно взглянула на него, усмехнулась, с отвращением что-то прошипела и вновь повернулась к расколотому зеркалу, принявшись с яростным сосредоточением наносить краску на свои губы. Лео захромал дальше по коридору, придерживаясь одной рукой за облупленную стену. Он даже не мог понять, каким образом оказался в задней части заведения. Должно быть, где-то свернул не туда. Вероятнее всего, еще когда покидал Инглию, чтобы искать поддержки в Стирии. Во всей этой гребаной стране ничему нельзя доверять! За внешним глянцем Дом досуга Кардотти представлял собой совсем другое место. Лабиринт крошечных комнатушек с низкими потолками, пахнущих сыростью, дешевых и кипящих бурной деятельностью. Это напомнило Лео приготовления к битве: неразбериха и еле сдерживаемая паника, натягивание на себя амуниции и затягивание ремней, выражение угрюмой решимости на лицах. В дверном проеме он мельком увидел двух женщин. Одна стояла, стиснув зубы и вздернув подбородок, с болтающейся в руке маской. – Он укусил меня, чертов мерзавец! – ругалась она на общем наречии. – Укусил, мать его! Как там, кровь идет? – Немного, – отозвалась другая, промакивая тряпицей красные отметины на ее шее. – А ты тут что забыл? – рявкнула она на Лео и пинком захлопнула дверь. Его встреча с Яппо была неудачной, он знал это. И чем больше он думал о ней, тем хуже ему рисовалась ситуация. Может быть, он все же сделал серьезную ошибку, не предложив больше? Но потом он чувствовал презрение к самому себе за то, что предложил вообще хоть что-то, и раздражение на Савин, заставившую его предпринять эту попытку, и злобу на весь мир и всех его обитателей. Он пошел на весьма сомнительный компромисс уже тем, что вообще стал разговаривать с этим сальным ублюдком, – и в результате не добился ничего! Да и черт с ним, что проку от подобного человека в сражении? Его и мужчиной-то не назовешь! Нет, после того, как Лео разберется с Закрытым советом, он обязательно приведет свою армию в Стирию, чтобы союзное оружие наконец стерло с лица короля Яппо презрительную ухмылку! Мысль об этом доставила ему мимолетное удовлетворение, но вскоре его заслонила боль в бедре. Лео оперся на стену и принялся мять его, растирать, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Теперь он жалел, что не взял с собой трость – но с ней он выглядел бы калекой. Где-то невдалеке оркестр настраивал инструменты, порхнула стайка визгливых нот. Какая-то женщина стояла, опершись локтями о скамью, ее юбки были задраны до бедер, а пожилой человек с треснутыми глазными стеклами глядел ей между ног. – Ты подхватила гниль, – объяснял он на северном наречии. – Вот тебе порошок, применяй его дважды в день. Смотри только не ешь! – За каким чертом мне его есть? – отрезала она. Лео отпрянул от вырвавшейся сбоку струи пара. Полдюжины темнокожих поваров, втиснутые в крошечную кухоньку, обливаясь потом, резали мясо и поворачивали вертела. Один пел какую-то дикарскую молитву, двигая по жаровне дюжину покрытых спекшимся жиром сковородок, другой художественно раскладывал кусочки еды на безупречно белой тарелке – единственной, что тут было чистого. Повернувшись, Лео обнаружил, что ему перегораживает дорогу маленькая темноволосая девочка с крошками пищи вокруг рта. – Ты повредил ногу? – спросила она на очень хорошем общем наречии. – Да. Вернее… ее повредил король Севера. Так и не зажила. Не знаю, заживет ли вообще. Она поглядела на него с тем ужасно серьезным выражением, какое иногда бывает у маленьких детей: – Ты знаешь, где моя мама? – К сожалению… Наверное, она работает. – Лео откашлялся, не зная, что ему делать с новой знакомой, и решив, что лучше оставить все как есть. Откуда-то доносился женский голос, что-то яростно вопивший по-стирийски: бесконечный поток монотонных ругательств. – А ты не знаешь, как пройти в игорный зал? Девочка, подняв худенькую руку, указала на узкую дверь дальше по коридору: – Туда и вверх по лестнице. …Когда Лео наконец добрался до зала, то обнаружил там одного Антаупа. Он стоял, упершись в стол для игры в кости, с еще более пьяным видом, чем прежде. – Вот и ты! – воскликнул он, попытался отпустить стол и едва не упал. Лео ухватил его под локоть. – Куда все подевались, черт побери? – Гловард с Юрандом… ушли… в комнаты, что ли… Ск-сказали нам оставаться. И р-р-развлекаться! Йин… он что, все еще с той женщиной?.. Выпьем! – Мне кажется, тебе уже хватит, – сказал Лео, встряхивая Антаупа. – Пошли! Йин пускай сам ищет дорогу домой. Он не мог больше ни минуты оставаться в этом месте. Ему нужно было поговорить с кем-нибудь, кто сохранил ясный рассудок. С кем-нибудь умным, кто смог бы сказать ему, насколько сильно он напортачил. Ему нужен был Юранд.* * *
Король Яппо наполнил бокал Орсо и постучал по графину, стряхивая каплю. – Итак, что же привело вас сюда через Круг Морей? – Измена, – коротко отозвался Орсо. – Вероятно, меня ожидает довольно крупный мятеж, и бунтовщики, возможно, обратятся к вам за помощью. Я хотел бы убедить вас не предоставлять ее. – Вы очень откровенны! – Предполагаю, что ваш статус, так же как и мой, оставляет очень мало времени на отдых. Мне не хотелось бы посягать на большее его количество, чем это необходимо. – Очень любезно с вашей стороны. – Вежливость – это дар, который ничего не стоит. – Если бы Молодой Лев разделял ваши взгляды! Орсо помолчал. Было очевидно, что это не просто оговорка. – Так, значит… вы уже встречались с лордом Броком? Это был тяжелый удар, но далеко не неожиданный. Орсо подумал, знает ли о заговоре Савин. Может быть, она и помогала его планировать? Даже сейчас эта мысль принесла ему боль настолько острую, что он с трудом смог ее скрыть. – Возможно, я и получил предложение присоединиться к некой… назовем это коалицией. Слово «заговор» звучит слишком некрасиво, вы не находите? – Ужасная безвкусица, – подтвердил Орсо, задумчиво затягиваясь из трубки и выпуская клубочек дыма. – Итак, к коалиции, основанной на идеях свободы, патриотизма и высоких идеалах. – А вот здесь бездна вкуса! – Имеющей целью… скажем так, изменить расстановку приоритетов и ключевых фигур в правительстве Союза. – Просто немножко подправить наш курс? – Именно так. – Потому что слово «измена» слишком уж попахивает подлостью, – продолжал Орсо, отдавая ему трубку. Яппо принял ее с широкой улыбкой: – Как немногое другое. – И могу ли я спросить, намереваетесь ли вы присоединиться к этой… группе доброжелателей? – Я рассматриваю возможные варианты. – Яппо оттопырил нижнюю губу, рассеянно поигрывая трубкой. – Должен упомянуть, однако, что мне предложили Сипани. Они помолчали. – Вы же знаете, что моя сестра Карлотта замужем за канцлером Соториусом? – Значит ли это, – спросил Яппо, – что вы не можете обещать мне того же? Орсо испустил глубокий вздох: – Если бы я согласился воткнуть нож в спину собственной сестре, неужели вы стали бы мне после этого доверять? Да и не только вы? Я мог бы солгать и сказать «да», а впоследствии взять свое слово назад, но, как мне кажется, такое поведение уже всех утомило… Нет уж, лучше я буду с вами честен и скажу, что большее, на что вы можете со мной рассчитывать, – это что все останется в старых, удобных для всех рамках. Я откажусь от своих притязаний на Талин; в конце концов, я и видел-то его только на картинах. Забирайте его с моим благословением! Быть может, настанет время, когда нам даже удастся подать друг другу руки через Круг Морей и добиться всеобщего мира. – Он поглядел на Яппо, и его улыбка медленно угасла. – Но если вы попытаетесь захватить Сипани, я буду сопротивляться. Вполне возможно, что я проиграю. Но я буду сопротивляться! Изо всех сил. Воцарилось долгое молчание. Потом Яппо поднял вверх длинный палец и погрозил им своему собеседнику: – А я-то думал, мне понравится Молодой Лев, а вы покажетесь отвратительным! – Едва ли вы были бы одиноки в этом мнении. Яппо хлопнул себя по ляжке: – Вот! Об этом я и говорю! Вы – алмаз чистейшей воды, а он просто гребаный идиот! Ох уж эти вояки… – Вы правы. Они такие смешные, и при этом сами начисто лишены чувства юмора. – Ну его к черту! – Яппо снова протянул ему трубку. – Сипани не стоит того, чтобы еще раз встречаться с этим самодовольным болваном. Да и Стур Сумрак, судя по тому, что я о нем слышал, едва ли сможет отличить «Судьбы» Аропеллы от исхлестанной задницы. Я очень сомневаюсь, что мы с ним поладим. – Что, он тоже входит в число патриотов? – Насколько я понял, вкупе с едва ли не дюжиной членов вашего Открытого совета и по меньшей мере одним членом Закрытого. – Думаю, вы вряд ли сочтете уместным поделиться со мной их именами? – Не хочу портить игру. Вы пока что показываете себя отличным игроком! Орсо с улыбкой откинулся на спинку кресла. Дела обстояли скверно. Примерно настолько скверно, как он боялся. Но было странное облегчение в том, чтобы знать в точности, насколько скверно они обстоят. – А знаете, король Яппо, мне кажется, нам стоит сделать такие встречи доброй традицией. – Ничего не имею против, король Орсо. После того как вы разделаетесь со своими бунтовщиками. Если вы с ними разделаетесь. – Так я могу положиться на то, что вы будете держаться в стороне от этого дела? – Моя мать посоветовала бы ответить вам «да». – Яппо широко улыбнулся. – А потом ударить вас в спину при первой возможности. – Мне кажется, нам обоим, пожалуй, стоит уже перестать оглядываться на наших матерей. – Возможно. – Итак, я могу рассчитывать, что вы не станете вмешиваться? – Вы узнаете это, когда не почувствуете ножа между своими лопатками. – Яппо улыбнулся еще шире. – Или когда почувствуете. Орсо снова пососал трубку и выпустил струйку дыма между сжатых губ. – Ответ истинного стирийца!* * *
– Юранд! – позвал Лео, распахивая двери. Но комната была пуста. Звуки города снаружи. Музыка, смех. В темноте отблескивала золоченая лепнина, занавески колыхались возле открытого окна… Лео нахмурился. Кажется, они его закрывали? Может быть, кто-то забрался в апартаменты? И теперь поджидает хозяев? Только теперь до него дошло, насколько опасным может быть это дело. Сколько врагов он себе наживет. Им ни в коем случае не следовало разделяться! Лео положил ладонь на рукоять меча. – Гловард! – прошипел он, шагая через порог и морщась от боли. После обратной прогулки домой его нога горела от стопы до самой поясницы, а колено едва сгибалось. Антауп принялся хихикать, что не очень-то помогало. Он хихикал всю дорогу от треклятого дома Кардотти. – Налей мне выпить, а… – Тс-с-с! – Лео подхватил его под локоть, почти насильно подвел к креслу и усадил. Какое-то время Антауп сидел, трясясь от подавляемого смеха, который, впрочем, через несколько вздохов превратился в тихое похрапывание. – Во имя мертвых! – пробормотал Лео. Потом он увидел лучик света, пробивающийся сквозь замочную скважину одной из смежных дверей. Рядом на крючке висели маски Юранда и Гловарда – кит и птица. Лео окатила волна облегчения. Он отпустил меч, подошел к двери и широко распахнул. – Вот вы где!.. Сперва он подумал, что они борются, и едва не расхохотался – настолько неравны были силы. Они стояли на коленях на гуркском ковре. Гловард сжимал в обоих кулаках покрывало, которое он наполовину стащил с кровати, его глаза были плотно зажмурены, рот раскрыт. Юранд, с оскаленными зубами, прижимался к нему сзади, запустив одну руку между его ног, а другой ухватив горсть его волос и вывернув голову Гловарда так, чтобы можно было кусать его за ухо. Потом Лео осознал, что штаны Юранда спущены и болтаются возле лодыжек, а Гловард свои стащил полностью и бросил комком в угол. Их волосатые ляжки прижимались друг к другу, и внезапно ему стало абсолютно ясно, чем они занимаются – и это была совсем не борьба. – Но… – выдохнул Лео, закрывая лицо рукой, но почему-то все равно продолжая смотреть в щель между пальцами. – Черт! Он отшатнулся от них, едва не споткнувшись о вытянутый сапог Антаупа, и кое-как выбрался из комнаты в коридор. Его нога горела, лицо пылало. Он испытывал тошноту, стыд, отвращение… Ведь так? – Лео! – донесся до него сзади голос Юранда. Лео вздрогнул, но упорно продолжал хромать вперед, не оглядываясь. Во имя мертвых, как же он жалел, что приехал в Стирию!Не философ
С его головы стащили капюшон, и Броуд зажмурился, потом приоткрыл один глаз, без особого успеха пытаясь заставить окружающие его размытые пятна сделаться четкими. – Подумать только! Гуннар Броуд – в моей гостиной! Он узнал этот голос сразу, и первым, что он подумал, было: «Черт!» Сказал он, однако, другое: – Здравствуй, Судья. – Я же говорила, что он вернется, а, Сарлби? – Одно из пятен подплыло к нему. – Против своей природы не попрешь! Кто-то водрузил на его нос стекляшки, подвинул их в привычную канавку на переносице, и словно по волшебству все вокруг прояснилось. Может, лучше бы оставалось как было. Перед ним, ухмыляясь, стояла Судья; Сарлби и еще несколько людей того же типа, среди которых не было ни единого дружелюбного лица, отирались вдоль замызганных стен подвала. Время не сделало ее краше. Она по-прежнему носила ту же ржавую кирасу поверх изодранного бального платья, выглядевшего так, словно его сняли с какой-нибудь баронессы, после того как прогнали ее сквозь заросли терновника. Ее рыжие волосы свалялись в еще более безумный клубок и были подобраны кверху, словно какое-то попугайское гнездо на макушке, а по бокам небрежно обкромсаны до неровной щетины. Ее все так же увешивали драгоценные камни, золотые церемониальные цепи и нитки жемчуга, содранные с Вальбекских богатеев во время восстания. Но вместе с тем, словно для того, чтобы больше походить на персонификацию кровопролития, она перепоясалась множеством ремней и портупей с болтающимися на них ножами, заткнутыми за них топориками, а также клинками в количестве, достаточном для целой сети мясных лавок. С момента, когда он впервые ее увидел, она всегда вызывала у Броуда тревожное чувство, и то, что он был привязан к стулу в ее присутствии, нисколько не помогало расслабиться. Невольно вспоминались мертвецы, которых она оставила висеть во дворе позади разрушенного здания суда. Броуд до сих пор слышал тот звук: словно поскрипывание корабельных снастей под свежим ветром. Он-то надеялся увидеть Ризинау. Это и само по себе могло доставить немало хлопот, но Судья была вдесятеро хуже. Хуже – потому что она была гораздо умнее и гораздо опаснее. Хуже, потому что, если она стояла у руля, это значило, что здравый смысл уже выскочил в окошко и улепетывает к холмам. Хуже, потому что едва стоило ему ее увидеть, как Броуд снова ощутил у себя внутри виноватую щекотку. Ту, что возникала всегда, когда дело пахло насилием. Она склонилась над ним, протянула руку и пригладила ему волосы унизанной перстнями рукой, словно мать, приводящая в достойный вид несговорчивого сына. Броуд, собрав волю в кулак, подавил побуждение отстраниться. Или, может быть, наоборот – придвинуться ближе? – Знаешь, – промурлыкала она, – бывает, встречаешь… бывшего любовника, с которым вы не виделись много лет… и чувствуешь, как в паху что-то подрагивает? Броуд отлично знал, как подрагивает в паху, – он испытывал это подрагивание прямо сейчас. – И ты думаешь про себя: почему мы не вместе, как прежде? Как получилось, что такие хорошие отношения вдруг так испортились? – Может, дело в казнях, – буркнул Сарлби из угла комнаты. Судья обиженно надула губы: – Люди меня просто не понимают! Вот в чем моя трагедия. – Она прищелкнула пальцами, и один из людей вложил ей в руку бутылку со спиртным. – Но ты… ты меня понимаешь, правда, Бык Броуд? Я знала это, еще когда ты швырнул моего человека через весь зал суда и прошиб его головой свидетельскую трибуну! Ты-то знаешь, что от тебя требуется. Она обвернула языком горлышко бутылки и принялась пить крупными глотками, так что ее покрытое пятнами горло ходило ходуном. Поймав взгляд Броуда, она ухмыльнулась ему и причмокнула губами. Потом встряхнула бутылку – этот замечательный звук плещущегося внутри спиртного. – Хочешь выпить? – Нет, – ответил он, хотя ему хотелось этого больше всего на свете, и он явно не умел это скрыть. – Точно не хочешь? А то у меня такое чувство, что в этой стороне, куда ты смотришь, тебе что-то очень по душе. Разрываясь между ужасом и очарованием, Броуд смотрел, как она опустила руку, взялась за подол своей изодранной юбки и потащила вверх, обнажив татуировки, обвивавшие ее ляжки (высокопарные изречения, взятые из каких-то политических трактатов), потом перекинула эту ногу поверх его ног и уселась на него верхом. Ножи и цепи заскребли по ее кирасе, когда она поерзала, поудобнее устраиваясь на его коленях. – Сарлби говорит, что ты хочешь поговорить с ломателями, – произнесла она. Броуд пытался уверить себя, что Судья, сидящая на нем сверху, – это последнее, что ему нужно. Что он подвергается сейчас большей опасности, чем когда карабкался по лестнице на кишащие врагами стены Мусселии. Что она ему отвратительна. Он не был уверен, кого обманывает. – Беда в том, что ломатели испарились, как снег на солнцепеке, – продолжала Судья. – Те, кого не повесили, как, например, твой дружок Сарлби… – она бросила ему бутылку, – узрели свет огня. Уразумели глупость полумер. Ризинау смылся куда-то в Колон или еще в какое модное местечко, проповедует там свою околесицу легковерным и жаждущим. Но те из нас, кто остался в Вальбеке… – Она наклонилась к нему вплотную, так что он ощутил на лице ее жаркое дыхание. – Мы теперь все сжигатели! Броуд старался удержать в уме мысль о Лидди и Май. Это ведь все ради них! Надо как-то взять себя в руки. Но это не так просто сделать, когда промежность Судьи трется о его наполовину затвердевший член, а спиртовой смрад ее дыхания настолько силен, что кружится голова. – Ломатели, сжигатели, мне без разницы, – выдавил Броуд. – Да уж, тебе-то, может, и без разницы. – Она длинно потянула носом воздух. – Я слышала, ты переметнулся на ту сторону. – Подался служить собственникам, – буркнул Сарлби. – И не просто собственникам! Самой королеве пчел, плоду иссохших чресел Костлявого! Савин-мать-ее дан Глокте! – Дан Брок, – пробормотал Броуд. Судья улыбнулась – или, во всяком случае, оскалила зубы. – Не пытайся надуть надувалу. Или уж тогда пытайся как следует. Собственники урезают нам плату всеми возможными ухищрениями и называют это честным заработком. Закрытый совет издает свод правил, по которым богатые еще больше богатеют, а бедные вынуждены подыхать от голода, и называет это законом о равноправии. Знаешь, как назвали самый трущобный, самый дымный, самый дерьмовый проулок во всем Вальбеке? – Она наклонилась еще ближе и прошептала: – «Цветочные Выси»! Однако если назвать вещь другим именем, это еще не делает ее чем-то другим, верно? – Откуда мне знать, – выдавил Броуд, избивавший людей ради заработка и называвший это «трудовыми отношениями». – Я не философ. – Это точно. Ты предатель! Выкрикнув это, она внезапно вновь оказалась на ногах, сжав в вибрирующем кулаке перед его рубашки, а другой занеся над его головой откуда-то взявшийся мясницкий тесак. Она прижала холодное лезвие к шее Броуда и надавила, вынудив его выгнуться назад на своем стуле. Люди, наполнявшие подвал, задвигались и закивали, глухим ворчанием выражая свой гнев. – Я один из вас! – прорычал Броуд, пытаясь наскрести в себе остатки достоинства, понимая, что жизнь его висит на ниточке, и к тому же гнилой. – Я дрался вместе с вами. Стоял на баррикадах. Держался до самого конца. Может, судьба и развела нас по разным местам, но мы хотим одного и того же! Чтобы у наших близких была еда. Безопасное место, где поспать. Честная плата за честную работу. Он вываливал перед ними все старые лозунги так, словно до сих пор в них верил. – Малмер был моим другом! Я был зол не меньше других, когда его повесили. Но Молодой Лев к этому не имеет отношения. Он хочет драться с Закрытым советом, так же как дрался с северянами… Броуд вздрогнул: Судья еще сильнее надавила на тесак, почти до крови. Ножки его стула заскрежетали, когда она принялась отгибать его голову назад. – Да неужели? – Клянусь! – Голос Броуда прозвучал испуганным писком. Или возбужденным? Надо было взять себя в руки. – Вся армия Инглии! В последний день лета они высадятся на миддерландском побережье. И с ними еще тысячи воинов Стура Сумрака. Там они объединятся с местными лордами и выступят маршем на Адую! – Восстание против Костлявого и его Закрытого совета? Против его гребаного величества? – Холодное лезвие так же внезапно куда-то делось, и Судья выпрямилась, позволив стулу Броуда вновь опуститься на передние ножки. Она встряхнулась с ног до головы, гремя цепями и ножами. – У меня ползут мурашки по спине! Сарлби, у тебя ползут мурашки? – У меня только вши, – отозвался Сарлби. – У кого их нет? Ну кроме трижды гребаной Савин дан Брок; эта-то сука небось срет мылом и ссыт духами! Судья сощурила глаза, превратившиеся в черные щелки с отблесками пламени в уголках. В них было трудно смотреть. И трудно отвести взгляд. – Итак, она желает, чтобы мы восстали, вот как? Задали работу королевским солдатам, чтобы она могла пройти по цветочному ковру прямиком в Агрионт и умостить свою хорошенькую задницу на королевском троне! Я верно говорю? Броуд взглянул на людей: – Вы ведь сжигатели, так? Я думал, устроить восстание – это все, чего вы хотите. Лучшей возможности у вас не будет. Пара человек, кажется, выглядела убежденными, но Судья лишь презрительно фыркнула: – Допустим, все пойдет как ты хочешь, Молодой Лев порвет Закрытый совет в клочки и похоронит папашу своей жены вместе с остальными стервятниками. И что потом? А? – Она ткнула его тесаком в живот, заставив вздрогнуть. – Его поддерживает знать. Те же самые собственники! Мы не добьемся ничего, только поменяем одних эксплуататоров на других! – Потом вы получите право слова. Может, это еще и не Великая перемена, но все же перемена к лучшему. В Инглии Броки сделали немало добра. Ввели ограничения рабочего времени. Установили правила безопасности для механизмов. Ограничили выдачу зарплаты товарами, ввели штрафы для надсмотрщиков. Все то, чего ломатели добивались долгие годы! – Это верно, – подтвердил Сарлби. – Я тоже такое слышал. Некоторые из остальных забормотали, поддерживая его: – Точно! Мой двоюродный брат устроился на шахту, так они теперь работают в день на три часа меньше. Один даже осмелился вполголоса заметить: – Не зря ее прозвали «любимица трущоб»… – Ох, сделай мне гребаное одолжение! – Судья, оскалясь, снова наклонилась к Броуду, и свет фонарей блеснул на лезвии ее занесенного тесака. – Ты, должно быть, принимаешь меня за полную идиотку! – Никто не говорит, что они ваши друзья! – Броуд старался говорить спокойно, несмотря на колотящееся сердце. – Но они враги ваших врагов, а это тоже неплохо. Он попытался улыбнуться – так, как улыбалась Савин. Словно у нее на руках все козыри, как бы плохо ни обстояли дела. Конечно, он был привязан к стулу, так что это вышло не так убедительно, но он все же попытался. – Сходи к докам, погляди, что я привез с собой. После этого… суди сама, ты ведь Судья. – О, вот это мне нравится! – Она улыбнулась, мгновенно переходя от бешеной ярости обратно к вкрадчивой похоти, и вновь угнездилась на коленях Броуда, еще ближе чем прежде, так что он застонал сквозь сжатые зубы. – Я думала, ты мастер потасовок, но уж никак не каламбуров! Его мысли мутились от кошмарного, восхитительного зловония спиртного в ее дыхании. – Так ты привез мне подарок? – Нужно держать себя в руках. Просто необходимо. – Как романтично!* * *
Дерево протестующе взвизгнуло, и Баннерман сорвал с ящика крышку. Сжигатели подвинулись ближе, с вожделением заглядывая внутрь, словно бродяги, сгрудившиеся зимой вокруг жаровни. В глубине ящика блеснули мечи – аккуратная стопка новеньких мечей, все как один с длинным, прямым, обоюдоострым клинком и тусклой стальной рукоятью, еще в масле, только что из литейной. – Сорок пехотных мечей. – Баннерман привычно-эффектным жестом вытащил один из ящика и продемонстрировал Судье: – Последняя модель. Только что с Остенгормского оружейного завода, еще тепленькие. Даже у королевской гвардии таких нет. Он кивнул в сторону других ящиков: – Там еще сорок кавалерийских топоров и сорок алебард, сорок нагрудников и сорок шлемов. Все из лучшей инглийской стали. Взвизгнул другой ящик, вскрытый Хальдером. Здесь были арбалеты – гладкие, лоснящиеся, смертоносные на вид. Хальдер вытащил один: даже ложе было выполнено из металла, а в плечах лука проделаны отверстия, чтобы уменьшить вес. – Последняя модель, с новым взводным рычагом Виринга, – пояснил Хальдер. – Такой может взвести даже портниха, а пробивает он самый тяжелый доспех. Он перебросил арбалет Сарлби. Тот поймал его, покрутил, подергал спусковой механизм. Заполучив в руки оружие, он, кажется, даже немного распрямился. – Ну как? – спросила Судья. – Хороший, – отозвался Сарлби, поднося арбалет к глазу и прицеливаясь. По его лицу начала медленно расплываться улыбка. – Очень хороший. – Ну и потом еще это. Броуд содрал крышку с самого большого ящика, смахнул в сторону пригоршню стружки. Под ней тускло блеснул металл. Великолепная темная сужающаяся к одному концу труба в три шага длиной, и на ней клеймо: «Остенгормский оружейный завод, 606». – Что это? – прошептала Судья. – Мать-перемать, тебе что, удалось заполучить громовую трубку? – Нет. Это тебе ее удалось заполучить. Самая последняя модель. Литое ядро летит на милю, несколько пригоршней гвоздей превращаются в смертоносный град. Теперь их стали называть «пушками», – прибавил Броуд. – От какого-то стирийского слова, как я слышал. Но как ни называй, а суть остается все той же. – Он наклонился к Судье и шепнул ей на ухо: – Гром и молния у тебя в кармане! – Никогда не видела ничего прекраснее. Судья принялась поглаживать металл кончиками пальцев, вверх и вниз, размеренным «шшух-шшух», и Броуд снова ощутил ту тошнотворную щекотку, еще сильнее, чем прежде. Он не был уверен, отчего у него так пересохло во рту, – то ли дело было в Судье, то ли в оружии, то ли в каком-то сочетании этих двоих. На мгновение у него мелькнула мысль: а что она станет делать со всей этой промышленно-отточенной сталью? Она, убившая в Вальбеке десятки людей при помощи куска веревки? Но Броуд сказал себе, что он всего лишь перевез груз из одного места в другое по приказу своей госпожи. Что люди станут с ним делать потом – не его забота. Без сомнения, именно такими сказками торговцы оружием утешают себя еще с тех времен, как оружие впервые появилось в этом мире. Черные глаза Судьи вновь остановились на нем, влажно поблескивая в гулкой полутьме склада: – Ну что ж, Гуннар Броуд, мне, кажется, еще ни разу в жизни не дарили таких отменных подарков. Я уж думала, ничто не сможет вызвать во мне теплые чувства к Савин дан Брок, но ей таки удалось разжечь огонь в моей киске. Может, в конце концов она и действительно станет любимицей трущоб! – Это только пробник, – сообщил Броуд. – Ты хочешь сказать, взятка? Говори уже, хватит дразниться! – После того как я скажу Брокам, что мы ударили по рукам, в Остенгормском порту будет ждать целый корабль с таким грузом. Достаточно, чтобы вооружить целое восстание. Все, чего они от тебя хотят, – чтобы ты поговорила с Ткачом и убедила ломателей и сжигателей сделать то, что им и без того не терпится сделать: поднять бучу. Восстать всем одновременно, в последний день лета. Накидать баррикады, пришпилить королевскую гвардию на местах, чтобы они не смогли подоспеть на помощь его величеству. Остальное сделает Молодой Лев. – Ха! – Судья рассматривала его, прищурившись, просунув между зубами кончик языка. – Что? – Знаешь, почему меня прозвали Судьей? Потому что я умею судить о людях. Один взгляд – и я знаю человека лучше, чем он сам знает себя! – Она вытащила из свежевскрытого ящика зловещего вида топорик: сплошная сияющая сталь, никаких украшений. – Ты говоришь, что ты один из нас. Старый приятель Малмера. Старина Бык Броуд, рад постараться для простого народа. Но сдается мне, что присяжные еще не вынесли окончательный вердикт. Броуд словно бы вновь оказался на краю обрыва, занеся одну ногу над бездной. Но его окружали разъяренные безумцы, которым он сам только что дал в руки оружие. Отступать было некуда. – Чем я смогу тебя убедить? – Его голос даже ему самому показался сиплым. Судья широко улыбнулась: – Тот самый вопрос, которого я так ждала! Тридцать с чем-то наших друзей угодили в тюрьму после небольшой заварушки. Их собираются привезти в Вальбек для показательного суда и последующей казни. Завтра вечером, так ведь, Сарлби? – Завтра вечером, да, – отозвался Сарлби, поднося к свету устрашающего вида арбалетный болт. – Мы, конечно, собираемся освободить этих добрых людей. – И хотите, чтобы я помог? – Ты сам хочешь нам помочь. Признай это. Тебе ведь не терпится помочить руки в крови! Броуд сглотнул. Мог бы и сразу догадаться, что одними словами тут не отделаешься. – Их будут охранять. – Как зеницу ока, – подтвердила Судья, крутя посвистывающим в воздухе топориком. – И охрана будет ожидать беспорядков. Судья кивнула в сторону пушки: – Но не в таком масштабе. – Погибнут люди… – Лишь немногие стоящие вещи обходятся без пары-тройки трупов. – Она швырнула ему топорик, и он поймал его за металлическую рукоять. – Как по-твоему, это идет в минус нашему плану или в плюс? Броуд сдвинул брови, взвешивая топорик в руке. По правде сказать, он и сам не знал.Перемены в верхах
– Похоже, наш анонимный корреспондент все же нам друг, – сказал Орсо. – Или, по крайней мере, честный враг. Король Яппо все подтвердил. Глокта смотрел на него через стол пылающими глазами: – Вы ему доверяете? – Ни капельки. Но я ему верю. Он рассказал мне, что его пригласили присоединиться к заговору, направленному на свержение правительства Союза, предложив в награду Сипани. В деле замешаны многочисленные лорды из Открытого совета и по меньшей мере один член Закрытого. – Какие-нибудь имена? – Только два. – Орсо выговорил их с большой осторожностью, уронив в наступившую тишину, словно огромные камни в глубь колодца. – Стур Сумрак… и Лео дан Брок. Архилектор прикрыл глаза. Новости были сокрушительными, в особенности для него, но Орсо мог бы поклясться, что заметил в уголке рта старого инквизиторакривую улыбку. – Тело, найденное плавающим возле доков… – пробормотал он. – Прошу прощения? Глокта резко вдохнул и так же резко открыл глаза. – Я должен немедленно оставить должность. – Ваше преосвященство, сейчас мне больше чем когда-либо нужен ваш совет… – Но мы оба знаем, что вы не сможете его получить. Глокта поглядел вниз, на свой обтянутый белой перчаткой кулак, стиснутый поверх стола. – После того как долгие годы так отчаянно цеплялся за власть, может быть трудно ее отпустить. – Он разжал пальцы и распластал ладонь по столешнице, блеснув багряным камнем на церемониальном перстне. – Но время пришло. Мой зять вполне может оказаться изменником. Он оттянул губы назад, обнажая остатки зубов. – И даже… моя дочь. – Но… – Наставник Пайк! – взвизгнул Глокта настолько пронзительно, что Орсо поневоле зажмурился. Хлопая черным плащом, Пайк вошел в комнату. – Двадцать пять лет наставник Пайк был моей правой рукой, – сказал Глокта. – Никто другой не обладает ни бóльшим опытом, ни бóльшим здравомыслием. Никто другой не имеет такого понимания насущных необходимостей момента. Я предлагаю, чтобы он исполнял обязанности главы инквизиции до тех пор, пока вы не назначите нового архилектора. Орсо взглянул на оплывшее, похожее на маску лицо Пайка. Ему бы хотелось избрать кого-нибудь другого. Более мягкого, более снисходительного, более справедливого. Он вспомнил повешенных пленников в Вальбеке, вспомнил бесчувственный взгляд Пайка, направленный на виселицу Малмера. Наставник показал себя человеком, не знающим ни пощады, ни сожалений. Человеком, которого боятся и ненавидят все враги короны и большинство ее друзей. Именно те качества, которые требуются королю в архилекторе. – Не вижу причины не сделать это назначение постоянным, – сказал Орсо. Возможно, у Байяза в его следующий визит и появятся какие-нибудь другие идеи, но пока что маленьким людям придется делать собственные ошибки. Пайк торжественно склонил голову: – Служу и повинуюсь, ваше величество. Орсо никогда не нравился Глокта; тот вообще не был таким человеком, который может нравиться. Но со временем он начал его уважать. Даже полагаться на него. И вот теперь, когда Орсо больше чем когда-либо требовалась поддержка, он уходит! – И чем вы планируете заняться? Глокта вскинул брови, словно такой вопрос никогда не приходил ему в голову: – Перееду в деревню? Примусь накалывать бабочек на булавки? Буду ссориться с женой? Я всегда хотел написать книгу о фехтовании. – Что ж… будем надеяться, мне доведется ее прочитать. – Хотя, честно говоря, Орсо никогда не был любителем книг. – Я и Союз в моем лице благодарим вас за безупречную службу. Глокта тихо фыркнул: – Только пообещайте мне одну вещь: если вы решите, что я достоин статуи на аллее Королей… пускай она будет стоячей. Он поманил пальцем маячившего сзади практика, и тот покатил его кресло в направлении двери. Пайк наклонил голову: – Ваше преосвященство. Глокта стащил с пальца перстень, мгновение подержал его в своей ладони, затем протянул Пайку: – Ваше преосвященство. Он в последний раз окинул взглядом свой кабинет: голые стены, суровая мебель, кипы ждущих своей очереди бумаг. – Желаю вам обоим всего наилучшего. И вот так, попросту, все было закончено. Никаких церемоний, никаких медалей, никаких пышных речей и восторженных толп. С вершины власти – к старому беззубому калеке, за одну короткую беседу! Кресло, поскрипывая, выкатилось из комнаты, и двери за Зандом дан Глоктой закрылись. Эпоха Костлявого подошла к концу. Архилектор Пайк подошел к столу. Кресла для него, разумеется, не было, поэтому он просто встал напротив, распластав обожженные руки по обитой кожей столешнице и с хмурой миной разглядывая перстень на своем пальце. Кажется, Глокте удалось найти себе на замену единственного человека, еще более чудовищного, чем он сам. Однако положение было отчаянное. А в отчаянном положении без помощи чудовищ бывает не обойтись. – Как мы будем разбираться с этим делом, ваше величество? – спросил Пайк. – Аккуратно или… по-другому? Орсо втянул носом воздух. – Вас не затруднит послать за инквизитором Тойфель? У меня есть кое-какие идеи.* * *
Полковник Форест и капрал Танни дожидались возле Допросного дома. Форест, в своей обычной манере, стоял навытяжку в своем скромном мундире. Танни, в своей обычной манере, возлежал на скамье, прикрывшись новостным листком. – Господа, – сказал им Орсо, – не угодно ли пройти со мной? Он чувствовал непреодолимую потребность деятельности. Двое старых вояк пристроились по бокам, и Орсо зашагал к дворцу, а его свита рыцарей-телохранителей с лязгом двигалась поодаль. Двадцать лет он мог делать все, что хотел, – и не сделал ничего! Пока его будущее было ослепительно светлым, пока он был окружен комфортом и мог пользоваться любыми привилегиями, он порой не мог даже вылезти из кровати. Теперь, когда его осаждали враги и перспективы казались более чем мрачными, Орсо кипел энергией. – Сколько у нас уже людей? Форест понизил голос: – Больше четырех тысяч, ваше величество. Многие из них служили в Дивизии кронпринца и рвутся снова выступить под вашим командованием. – Правда? – Орсо было трудно в это поверить. – Хоть вы никогда и не строили из себя генерала, но дали им повод гордиться. – Это… очень трогательно. Спасибо. – Их прежнее оружие и амуниция все равно собирали пыль в подвалах Агрионта. Всего-то и требовалось снова раздать их людям. Здесь скрывалась ирония: оружие, купленное на деньги Савин, будет использовано, чтобы сражаться против ее мужа. – Где вы их разместили? – Некоторых – в заброшенных бараках за городской чертой. Некоторые стоят лагерем в лесах и долинах. Остальные продолжают работать на прежних работах, ожидая сигнала. Но чтобы всех собрать, много времени не понадобится. Орсо улыбнулся. Наконец-то во тьме проглянул солнечный лучик! – Я знал, что вы меня не подведете, генерал Форест. – Ваше величество, я полковник. – Если Высокий король Союза говорит, что вы генерал, кто вы такой, чтобы спорить? Считайте, что вас продвинули по службе. – Гляди-ка! – Танни небрежно отсалютовал Форесту. – От новобранца до генерала всего за сорок лет! Вам следует найти себе другую шапку, побольше. Форест стащил с себя поношенную меховую шапку, открыв внушительную плешь, и нахмурился, разглядывая ее. – А что не так с моей шапкой? – Отличная, прочная, мужественная шапка, – успокоил его Орсо. – Не слушайте его. – Просто немного похожа на женскую киску, – добавил Танни. Орсо строго покачал головой: – Так не пойдет, капрал. Еще одно нарушение субординации, и я повышу в должности вас! – О нет! Лучше уж на эшафот! – Ну это-то нам всем вскорости светит, – отозвался Орсо и даже сумел сопроводить эти слова беззаботным смешком. Они вышли в парк и захрустели по гравийной дорожке. Утреннее солнце протягивало длинные тени через сверкающие от росы лужайки. Кровь и ад, он вообще хоть раз в жизни бывал на ногах в такую рань? В это время суток все было таким свежим, таким чистым, таким восхитительным! – Похоже на то, что в не столь отдаленном будущем нам предстоит драка. – Орсо хлопнул Фореста по плечу: – Вы сможете навербовать еще людей? Свежеиспеченный генерал опасливо огляделся по сторонам, но любопытных ушей поблизости не оказалось. Те, кому не было необходимости подавлять восстания, продолжали мирно почивать в своих кроватях. – Смогу, ваше величество, если вы сможете достать еще денег. – Валинт и Балк предоставили мне неограниченный кредит. Вербуйте столько, сколько мы сможем вооружить! Выбирайте офицеров, которым вы доверяете, и пускай они приступают к учениям. И найдите побольше лошадей, всех, каких только достанете! Возможно, нам понадобится двигаться быстро. – Да, ваше величество! – Форест собрался было надеть шапку, но остановился. – Вот черт! Действительно похожа… И он удалился с шапкой в руке. – Валинт и Балк… – Танни задумчиво покачал головой. – У них репутация безжалостных дельцов. – Банкир, известный своим милосердием, – все равно что шлюха, известная своим целомудрием. В обоих случаях начинаешь бояться, что не получишь того, за чем пришел. Однако наверняка наши заговорщики следят за мной. Слишком частые визиты в банк могут возбудить у них подозрение. Именно по этой причине ты будешь моим представителем в финансовых вопросах. Танни был не из тех людей, кого легко удивить. Поэтому, увидев, как у него отвалилась челюсть, Орсо воспринял это как комплимент. – Я буду кем?! – Единственное умение, действительно необходимое королю, – это отбирать на свою службу самых лучших людей. Может, тебе и нравится строить из себя самого ненадежного человека в Союзе, но… есть у меня подозрение, что это только для прикрытия. А если по-серьезному, то я не уверен, что во всем Земном Круге найдется человек, которому бы я доверял больше. Танни воззрился на него: – Мы все обречены!* * *
Старые бюрократы из Закрытого совета выглядели всклокоченными и растерянными – и кто бы мог их винить? Их вытащили из постелей ради незапланированного заседания, где они обнаружили, что позади каждого из них маячит рыцарь-телохранитель в полном доспехе, даже за пустующим креслом Байяза в дальнем конце стола. В Белом Кабинете было буквально не повернуться от такого количества полированной стали. Орсо мрачно соединил кончики пальцев и, нахмурив брови, оглядел каждое из дряхлых лиц по очереди. Ни на одном не читалось явственных знаков, выдающих заговорщика. Впрочем, для заговорщиков это нормально; по крайней мере, для хороших. – Господа, приношу извинения, что вызвал вас так рано, – начал он, – но нам необходимо обсудить серьезнейшие вопросы. – А где архилектор Глокта? – спросил Городец, нервно взглядывая на суровую фигуру Горста, возвышавшуюся за плечом Орсо. – Сегодня на рассвете я принял его прошение об отставке. Со всех сторон послышались изумленные возгласы. Орсо протянул руку, указывая на Пайка, чье безупречно белое одеяние придавало его лицу, если на то пошло, еще более безжизненный и непроницаемый вид, чем прежнее черное. – Отныне инквизицию будет возглавлять архилектор Пайк. – Он подал в отставку? – прошептал Хофф. – Но почему? – Потому что его зять, Леонольт дан Брок, лорд-губернатор Инглии, замыслил мятеж против короны. Измена Брока вызвала у собравшихся еще большее остолбенение, чем отставка Глокты. Городец дернул себя за бороду с такой силой, что Орсо побоялся, что он оторвет себе челюсть. – Это несомненно? – Я получил информацию анонимно. Однако в ходе моей поездки в Сипани я встретился с королем Стирии Яппо… – Вы… – Матстрингер поперхнулся, словно был готов проглотить собственный язык. – Но… это беспрецедентное нарушение протокола… – Измена важнее прецедентов, – проскрежетал Пайк. – Встречу пришлось провести в неформальной обстановке, – пояснил Орсо. – Неофициально. Старики сидели как громом пораженные – то ли из-за новости о неминуемо грозящем восстании, то ли из-за открытия, что Орсо способен организовать что-либо самостоятельно. – Яппо подтвердил мои худшие опасения, – продолжал Орсо. – Молодой Лев собрал вокруг себя значительное количество недовольных представителей знати и собирается вторгнуться в Срединные земли. – Во имя Судеб! – выдавил Хофф. – Еще хуже – он также заручился помощью короля Севера, Стура Сумрака. – Что-о? Он собирается напустить этих дикарей на союзные земли? – Голос генерального инспектора достиг такой пронзительности, что было удивительно, как в окнах не потрескались стекла. – Немыслимо, – прошептал Хофф, оседая в своем кресле. – Просто позор! – кипятился Городец. – Срочно отправить депешу наставнику в Инглии! Пускай Брока арестуют! Пускай его повесят, черт возьми! – Брока в Инглии любят, – проговорил Пайк своим бесстрастным монотонным голосом. – А нас презирают. До тех пор, пока он не сделал первого шага, он вне нашей власти. – Ваше величество! – Бринт наклонился вперед, сжав единственный кулак с поблескивающим в кольце желтым камнем. – Королевская гвардия рассеяна по всей стране, чтобы противостоять угрозе ломателей. Лорд-маршал Рукстед находится в Колоне с большей частью своей кавалерии. Мы должны немедленно собрать все наши силы, чтобы быть готовыми встретить любую угрозу со стороны мятежников и решительно ее подавить! И он врезал кулаком по столу, заставив нескольких стариков подпрыгнуть на месте. – Согласен, – сказал Орсо. Это было первое услышанное им здравое предложение. – Прошу вас, маршал Бринт, разошлите приказы Рукстеду и остальным. Мы же тем временем должны сделать все возможное, чтобы повыдирать зубы нашим лордам. – Открытый совет удалился на летние каникулы, – заметил Хофф. – Некоторые члены еще в городе, но большинство уже разъехались по своим поместьям. Городец испуганно сглотнул: – Несколько человек обратились за разрешением набрать дополнительное ополчение… в связи с угрозой ломателей. Весьма существенное дополнительное ополчение… в некоторых случаях… Стол обежала волна беспокойного бормотания. Бринт еще крепче стиснул кулак. Верховный консул украдкой бросал взгляды на Горста. Хофф промакивал потный лоб подбитым мехом рукавом своей мантии. Вся эта душная маленькая комнатка пропиталась духом паники и подозрительности. Во имя Судеб, изменником мог быть любой из этих старых ублюдков! – Идите по своим департаментам, – распорядился Орсо, – и начинайте готовиться. Оборона должна быть укреплена. Все наши силы должны быть наготове. Любое неповиновение должно быть искоренено. Он поднялся с места, опершись ладонями о стол. – Вы единственные, кому я могу доверять. Преданные советники моего отца! Мой верный Закрытый совет! Если мы будем держаться вместе, мы еще можем выстоять в надвигающейся буре! Орсо широкими шагами вышел из комнаты. Старики заскрежетали ножками кресел, поспешая вслед за ним.На свет
– Вы их нашли? – спросила Вик. – Мы их нашли, – ответил практик. Его голос звучал глухо из-под маски. Его одетые в черное коллеги заполонили выложенные белым кафелем помещения бани, словно нашествие жуков, – шеи и лбы блестят от пота, в руках дубинки или влажно поблескивающие клинки. Голые и завернутые в полотенца мужчины жались к стенам. Один, всхлипывая, скорчился на боку, прижав окровавленные руки ко рту. Еще один лежал лицом вниз в черной жиже, рядом валялся нож, стекающая струйка распускалась в близлежащем бассейне розовым цветком. Вик перешагнула через труп и вошла в маленькую комнатку позади. Почти невидимая в клубах пара мозаика на полу изображала двух переплетенных змей. Весьма уместно. На скамье сидели два человека, обнаженные, если не считать намотанных вокруг талии полотенец. Один, светловолосый и симпатичный, носил усики, за которыми, очевидно, весьма тщательно ухаживал. – Лорд Хайген, – приветствовала его Вик. Пар понемногу рассеивался, и она смогла более ясно разглядеть его собеседника. Более пожилой, с сединой в волосах. Вся левая сторона его тела выглядела какой-то увядшей, левая рука ниже локтя отсутствовала. Обрубок, судя по всему, зажил уже давно. – И лорд-маршал Бринт! – Вик позволила себе едва заметную улыбку. – Вот и еще одна загадка разгадана. – А вы кто еще такая, черт побери? – высокомерно поинтересовался Хайген. – Чрезвычайный инквизитор Вик дан Тойфель, – представилась она. Бринт испустил обреченный вздох и очень медленно опустился обратно на скамью. Хайген продолжал ерепениться: – Приспешница Костлявого, да? Ну так вот что я вам скажу, на этот раз он зашел слишком далеко… – Он вообще ушел с горизонта, – сообщила Вик. – Подал в отставку. Разве лорд-маршал вам не сказал? Я здесь по личному распоряжению короля. Так что вы можете забыть о том, чтобы апеллировать к высшим инстанциям, – выше ничего нет. – В том, чтобы посещать бани, нет ничего противозаконного! – взвизгнул Хайген. – Нет. Но когда в банях замышляют государственный переворот, это может вызвать сомнения у суда. – Да как вы смеете! Мы с маршалом старые друзья! Мы обсуждали сюрприз, который мы хотим устроить для наших семей, совместный пикник у нас в саду… – Надеюсь, я тоже удостоюсь приглашения, – сказала Вик. – Обожаю порезвиться на свежем воздухе. Она бросила взгляд на Огарка, полускрытого клубами пара в углу, почти такого же тощего, как швабра, на которую он опирался. Парнишка был одет как служитель: в сандалии и набедренную повязку. – Ну? Они действительно готовили сюрприз для родственников? Или они собирались удивить кого-нибудь другого? – Лорд-маршал Бринт рассказывал о совещании Закрытого совета сегодня утром, – отозвался Огарок ровным тоном. Надо сказать, он понемногу приобретал вкус к своей работе. – Что король раскрыл их планы. Тогда лорд Хайген сказал, что надо разослать предупреждения их друзьям и поторопиться с выполнением задуманного. Он также упомянул, что собирается сегодня же покинуть город и отправиться собирать свои войска. Вик подняла одну бровь: – Похоже, это будет чертовски веселый пикник. – Это вы! Вы привели их прямиком сюда! – завопил Хайген Бринту, оскалив зубы. – Однорукий болван! – Фактически идея принадлежала королю, – сообщила Вик. – Он совсем не такой глупец, за какого вы его принимаете. Он знал, что в Закрытом совете затаился предатель, но не знал, кто именно. Поэтому он просто потряс клетку, а я подобрала то, что выпало. Черт, ну и жарко же здесь! Ее куртка уже липла к коже, пропитавшись паром. Вик принялась расстегивать ее. – Итак, скажите мне, кто еще входит в список гостей, приглашенных на ваш пикник? В ваш маленький заговор против короны? – Она содрала с себя куртку и бросила ее Огарку, оставшись в жилете, потом наклонилась к Хайгену, уперев руки в колени: – Мне нужны имена. Немедленно. – Не говорите ей ничего, черт возьми! – приказал Бринт. – Можете не беспокоиться, – насмешливо отозвался Хайген. – Я буду нем как… Вик дала ему пощечину, не особенно сдерживаясь. Хайген ахнул, его голова дернулась вбок. Он медленно повернул ее обратно и с остолбенелым недоверием уставился на Вик, поднося дрожащие пальцы к порозовевшей щеке. Возможно, это первый раз в его жизни, когда его кто-то по-настоящему ударил, подумала она. Жизнь в роскоши плохо готовит людей к избиению. Кому и знать, как не ей – изнеженной дочке мастера-распорядителя королевского монетного двора, которую внезапно забросило в инглийские рудники? Возможно, мысль об этом добавила резкости в ее следующую пощечину, достаточно сильную, чтобы на губах Хайгена показалась кровь. – Вы не оставили мне времени на мягкие методы, – прошипела она, – так что очень скоро станет больно уже по-настоящему. Она ударила его снова, еще сильнее, так что заломило пальцы. Стена позади его лица украсилась кровавыми брызгами. – Мне нужны имена! В уголках глаз лорда заблестели слезы. Внезапная боль и смятение, а также шок от ужасного, ужасного открытия, что мир совсем не таков, каким ты его считал. Ей было знакомо это чувство. – Я… Я требую… Ее кулак впечатался ему в ребра, и Хайген хрюкнул, выпучив глаза. Без сомнения, надежно защищенный броней своего достатка и высокого положения, он всегда считал себя сильным человеком. Теперь, в окружении практиков, лишенный всей своей защиты, он имел шанс узнать, насколько он по-настоящему силен. Второй кулак врезал по тому же месту, и он со стоном перегнулся пополам. Его полотенце соскользнуло, так что он остался на скамье совершенно голый и беззащитный. – Имена! Она вскарабкалась поверх него, упершись коленом в его спину и осыпая ударами, звучащими тупо и глухо во влажном воздухе. – Имена! Хайген охал и булькал, пытаясь свернуться в клубок, и тогда она перегнулась и врезала ему по заднице, схватила за яйца и сжала так, что он взвыл. – Имена, мать твою! – Ишер! – завизжал он, всхлипывая. – Это все была его идея! Он заговорил с такой скоростью, что казалось – его сейчас вырвет; имена вываливались из него сплошным потоком, спотыкаясь друг о друга: – Ишер и Барезин! А потом они привели Брока! А Брок уговорил Стура Сумрака и эту женщину, Рикке, дочку Ищейки! И еще куча других людей из Открытого совета. Леди Веттерлант и… и… – Куда катится мир? – прошептал Бринт, с недоверчивым презрением глядя на то, как Хайген выкладывает ей все подчистую. – Насколько я могу судить, мир всегда был примерно таким. – Вик дернула головой в сторону одного из практиков: – Отведи его в Допросный дом. Пусть там выяснят, что он еще знает. Тот ухватил Хайгена за руку и потащил прочь. – Подождите! – завыл лорд, прикрывая свободной рукой член. – Я могу быть вам полезным! – Он попытался уцепиться за дверной проем. – Прошу вас! Нет! Практик с раздраженным возгласом оторвал его пальцы от косяка и вытащил наружу. – Должна сказать, я удивлена, что это оказались вы. – Вик нахмурилась, переводя взгляд на маршала Бринта. – Вы всегда казались мне достойным человеком. – А почему я сделал это, как вы думаете? Потому что наша страна предположительно должна быть Союзом! Он проревел последнее слово, охваченный внезапным гневом, стискивая свой единственный кулак, и Вик настороженно отступила назад. Бринта она считала гораздо более опасным, чем Хайгена, скольких бы частей тела он ни был лишен. Однако маршал вновь опустился на скамью, привалившись к кафелю. – Я ведь сражался с северянами в Высокогорье, знаете ли. Держал моего лучшего друга за руку, когда он умирал. Потом сражался снова, при Осрунге. Потерял там руку. Потерял там жену! Он опустил взгляд на кольцо на своем мизинце. Женское кольцо с желтым камнем. – Всю свою жизнь я отдал Союзу! Отдал все ради идеи нашего единства. Потом северяне напали на Протекторат – землю, которую наш король поклялся защищать. И что же мы сделали? Ни-че-го. – Он проговорил это так, словно до сих пор не мог поверить. – Мы предоставили леди Финри и нашим братьям в Инглии защищаться самостоятельно! И почему? Чтобы мы могли сделать еще несколько взносов в банкирский дом Валинта и Балка? Закрытый совет продал наши принципы на пригоршню марок! И они осмеливаются говорить о государственной измене? Он поднял на нее усталые глаза: – Все это ничего вам не даст. Лордов вам не остановить, они уже собирают войска. И Молодой Лев уже в пути. Он снова устроит все как должно. Вик фыркнула: – Расскажите тем людям, которые подыхали на моих глазах в лагерях, как все должно быть устроено! Вы собираетесь пролить море крови, и лучшее, чего вы добьетесь, – это смените одну шайку подонков на другую. Принципы? Я бы расхохоталась, если бы не так тошнило. Она нахмурилась, глядя на его руку: – А теперь дайте-ка мне это кольцо.* * *
– Инквизитор Тойфель! – Глокта улыбнулся ей, открывая зияющую дыру в передних зубах. – Спасибо, что пришли. Только сейчас она сообразила, что могла бы и не приходить. Проигнорировать его вызов. Но послушание – привычка, которую трудно перебороть. Спроси любую собаку. – Разумеется. Вик напряженно опустилась на скамью – ту самую, где они встречались прежде, и не один раз. Ей потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не добавить «ваше преосвященство». Она никогда не видела его без белого одеяния, без архилекторского перстня, без одетой в черное свиты. Вчерашний грозный архилектор сегодня превратился в изможденного старика, плотно укутанного, даже несмотря на летнюю жару, и его сопровождал один-единственный здоровяк-практик, тот самый, что раньше катал его кресло, неуклюжий в одежде простого лакея и с сыпью вокруг рта от маски, которую он больше не носил. Глокта был ее спасителем, ее наставником, ее господином, ее тюремщиком. Вик подумала, кем они станут друг другу теперь, когда нет больше канцелярии и огромного стола, и огромной разницы в могуществе? Друзьями? При одной мысли об этом ей пришлось подавить всплеск совершенно неуместного смеха. – Как я слышал, вас снова можно поздравить. Вероломство лорда Хайгена нисколько не удивляет, но я потрясен известием, что лорд-маршал Бринт замыслил измену короне. – Глокта медленно покачал головой: – Десять лет мы сидели рядом в Закрытом совете. – Думаешь, что знаешь человека… – пробормотала Вик, рассеянно потирая сбитые костяшки. Она хмуро поглядела в сторону озера. Люди катались на лодках, смеялись, лениво валялись на берегу. И не подумаешь, что приближается гражданская война. С другой стороны, измены всегда происходят в хорошую погоду: когда бушует ураган, люди слишком заняты тем, чтобы сбиться потеснее. – Сегодня я покидаю Адую, – сообщил Глокта. – Моя жена считает, что сельский воздух может пойти мне на пользу. То есть… это она так говорит. Подозреваю, что она просто не хочет, чтобы мы превратились в унылых призраков, бродящих между стен, где мы некогда были могущественны. И, скорее всего, это очень мудро с ее стороны, как и многое другое. Он кашлянул. – Но прежде чем уезжать, я хотел бы поблагодарить вас. Вик резко подняла голову. Ей должно было быть приятно получить благодарность от человека, которому она так много лет служила верой и правдой. Но удовольствие было не тем, что она почувствовала в первую очередь. – За все, что вы для меня сделали, – продолжал он, отводя глаза. – Для меня и для Союза. Особенно учитывая… то, что Союз сделал для вас. Сделал с вами. На мой взгляд, у нашего нового короля немного слуг, более ценных, чем вы. Поэтому – спасибо вам. За вашу отвагу, ваше усердие. Ваш… патриотизм. – Усердие и патриотизм. – Она зло хмыкнула, медленно сжимая саднящий кулак. – А точнее, отсутствие выбора. Или трусость, не позволившая выбрать другой путь. Или старая лагерная привычка при любой возможности присоединяться к победителям, сделав единственный шаг, доступный для заключенного: из того, кого бьют, стать тем, кто бьет сам! Она сама не знала, почему внезапно так разъярилась. Из-за тех вещей, которые он заставлял ее делать? Или потому что он не заставлял ее делать большего? – Что ж. – Глокта тоже взглянул в сторону отдыхающих. Они были так близко и в то же время словно бы находились в другом мире. – Я часто повторяю, что жизнь – это страдание, которое мы испытываем в промежутках между разочарованиями. Каковы бы ни были причины, но вы ни разу меня не разочаровывали. Я бы хотел отплатить вам такой же надежностью, но боюсь, что я вас подвел. Я знаю, насколько вы хотите… насколько вам необходимо… быть верной чему-то. – Быть верной… Она подумала обо всех людях, которым лгала, которых обманывала и предавала за прошедшие восемь лет. Список был внушительным. Малмер, оставшийся болтаться над Вальбекской дорогой. Сибальт и его жалкие мечты о Дальних Территориях. Мур и Гриз. Огарок и его сестра. Она до сих пор чувствовала запах лагеря повстанцев в Старикланде, после того как она сказала солдатам, где его искать. – Я живу тем, что предаю людей. – Верно. – Он с пониманием взглянул на нее. – Возможно, именно поэтому вам и требуется сохранять верность чему-то. Я всегда представлял, что наступит время, когда я смогу вознаградить вас как следует, но… видите ли, на вершине власти… время заканчивается очень внезапно. Могу ли я по крайней мере дать вам один совет, прежде чем уйти? Вик могла бы сказать: «Не надо». Могла бы ударить его по лицу. Но она промолчала. Подняв руку, он аккуратно смахнул слезу, вытекшую из слабого левого глаза. – Простите себя. Она выпрямилась на скамье, стиснув зубы, частое дыхание с шумом вырывалось из ее ноздрей. На берегу озера кто-то разразился идиотским гоготом над какой-то шуткой. – Из лагерей невозможно выбраться без одобрения его величества. Она могла бы зажать пальцами уши. Могла встать и гордо уйти. Но она продолжала сидеть, чувствуя, как холодеет кожа и каменеет каждый мускул. – Маленькое восстание пленных, задуманное вашим братом, было обречено с самого начала. Ей вспомнилось его лицо, когда она бросила на него последний взгляд. Потрясение и боль, когда его волокли прочь. Вспомнила так, словно это происходило сейчас. – Было бы легче всего уступить собственной сентиментальности, – продолжал Глокта. – Но вы поступили храбро. Вы поступили верно. Выдав его. Выкупив свою свободу. Она закрыла глаза, но обвиняющее лицо брата по-прежнему стояло перед глазами. Словно оно было выжжено на изнанке ее век. – Он только утащил бы вас на дно следом за собой. Некоторых людей… невозможно спасти. Она наконец встала, чувствуя слабость в ногах, готовая бежать, но Глокта схватил ее за запястье. Сжал с неожиданной силой. Она повернулась к нему: его взгляд был устремлен на нее, глаза лихорадочно блестели. – Каждый должен рано или поздно простить себя, Вик. – Он еще раз стиснул ее запястье, прежде чем отпустить, потом снова обратил взгляд к озеру. – В конце концов… никто другой этого не сделает.Против своей природы не попрешь
Броуд стоял на коленях – в грязи, в темноте, сжимая в руке топор и мрачно глядя перед собой. Впереди не было ничего, кроме разъезженной глины, усеянной пнями. Дальше была дорога, и сразу за ней – развалины лесопилки. Он обещал Лидди, что не будет ни во что ввязываться. И что? Вот он сидит в залитом луной кустарнике, вооруженный до зубов, собираясь напасть на королевских солдат вместе с толпой озлобленных оборванцев и самой безумной психопаткой, какую ему только доводилось встречать, чтобы она потом помогла ему свергнуть правительство! Если и есть на свете такая вещь, как «не ввязываться», он умудрился забраться от нее так далеко, что на коне не доскачешь. Он обещал Лидди не ввязываться – но вместе с тем обещал и новую, хорошую жизнь. Что можно сделать, когда два обещания сталкиваются лбами друг с другом? У него не было выбора. Он должен это сделать. Для Савин и для своей семьи. И была еще одна вещь. О которой ему, если честно, не хотелось думать. О том, как удобно лежал в руке топор, когда он сжимал его, стискивал изо всех сил. – Опаздывают, – буркнул Сарлби. Повернувшись, Броуд взглянул на приятеля: лунный свет поблескивал в уголках его впалых глаз, на гранях его заряженного арбалета. – До чего люди дошли, даже к засаде не могут прийти вовремя. – Тс-с! – прошипела Судья. Броуд снова задвинулся в тень. Теперь и он слышал слабый стук копыт, позвякивание сбруи, скрежет колес. Его страх обострился, а с ним и возбуждение; в горле все больше перехватывало. Свет приближающихся фонарей понемногу начинал освещать полусгнившие пни, отблескивать в дорожных лужах. Вот он упал на заостренные бревна накренившейся изгороди и длинный амбар с провалившейся крышей… В голове толчками пульсировала кровь. Первые всадники показались среди деревьев, выехали на открытое место. Солдаты с фонарями в руках, полуосвещенные красные мундиры, поблескивающие нагрудники и шлемы… Около дюжины. За ними катилась повозка – большой черный грузный силуэт, влекомый шестеркой лошадей. Один из всадников повернулся, и луч света от его фонаря упал в сторону деревьев, выхватив застывший силуэт одетой в лохмотья Судьи; потом они все нырнули в кусты. До Броуда донесся смех, он увидел подсвеченные облачка пара от чьего-то дыхания, сам стараясь не дышать. То же чувство он испытывал, когда сидел в стирийских траншеях в ожидании команды, сгорая от нетерпения ринуться в атаку. Всадники продолжали двигаться. Огромная повозка тащилась следом, раскачиваясь на рытвинах. За ней ехали еще всадники – человек шесть? Это было все. Броуд бочком подобрался к Судье. – Тут нет ошибки? – прошептал он, едва выговаривая слова, так у него стиснуло горло. – В такую повозку не влезет три дюжины пленных. – Планирование – моя забота, – отозвалась Судья и улыбнулась, влажно блеснув зубами. – Твое дело – убивать. «Стой!» – послышалось с дороги, и колонна кое-как, с лязгом затормозила. Ехавший впереди офицер соскочил с седла и поднял фонарь, освещая лучом разбросанные поперек дороги бревна – там, где за пару часов до этого Броуд с остальными повалили ограду бывшей лесопилки. Повозка продолжала тащиться вперед, несмотря на то что возница натянул вожжи, так что конные сбились в беспорядочную, недовольную кучу. Сарлби поднял свой арбалет и хладнокровно примостил ложе к плечу. Кто-то вытащил меч с тихим шелестом стали, взбудоражившим Броуда, как шепот любовницы. Он ощутил внезапное желание закатать рукава. Это важно, соблюдать привычный порядок действий. Но сейчас на это уже не было времени. – На старт… – В голосе Судьи слышалось рычание, от которого мерзкая щекотка у него в животе превратилась в тянущую боль. – Внимание… Вспышка была подобна молнии – огромный шрам, прорезавший лес, осветив его ярче чем днем, гнилые пни, словно ломаные зубы, отбросили странные тени, абрисы людей и лошадей на мгновение застыли, прежде чем их отбросило кувырком в потоке пламени. Оглушительный взрыв громом отразился от деревьев, потом что-то зажужжало, словно рой разозленных ос, мелькая и прыгая в подлеске. Что-то ударилось в ствол дерева рядом с ними, брызнув фонтаном щепок. Сарлби кинулся наземь. – Черт! – шепотом выругался кто-то. – Так их! – завопила Судья, вскакивая на ноги и воздев оба кулака к небу. Броуд уже несся вперед – к свету фонарей, к вскидывающимся лошадям, к разбухающему облаку дыма. Огромными прыжками, через расчищенное место – к дороге и лесопилке, черный мир прыгает вверх-вниз, учащенное дыхание с шипением вырывается сквозь стиснутые зубы, нетерпение вскипает в глотке, полыхает огнем в голове. Его сапог зацепился за что-то в темноте. Корень, или пень, или просто рытвина. Броуда развернуло, он рухнул и проехался лицом по грязи. Едва не поранился о собственный топор – а может, и поранился. Не успел он опомниться, как уже снова был на ногах, снова бежал к мелькающим, размытым огням. К огромной повозке. Одна из шести лошадей, кажется, была убита, остальные стащили повозку с дороги и встали, запутавшись в постромках. Повозка уперлась в пень, одно колесо бессмысленно крутилось в воздухе, возница неподвижно ссутулился на сиденье. Броуд метнулся с поднятым топором в обход повозки, готовый ударить, но отпрянул за угол от мелькающих копыт и летящей грязи: одна из лошадей пятилась, визжа и бешено хватая зубами воздух. Ее бока были мокры от крови, рядом волочился по земле человек с застрявшим в стремени сапогом. Его нагрудник был весь в мелких дырах. Рядом кто-то вопил, катаясь по земле, окутанный пламенем. Должно быть, его фонарь разбился при взрыве, обдав его горящим маслом. Один из солдат с трудом поднялся на ноги – шлем перекошен, искаженное лицо в липкой красной жиже – и попытался вытащить меч. Топор Броуда рубанул по его голове сбоку, проломив ее, как тыкву. – Что случилось? – окликнул его кто-то, пробираясь сквозь завесу дыма. Красный мундир. Золотая тесьма. Офицер. – Эй, ты! – сердито крикнул он Броуду. Еще не понимая. – Какого черта здесь… Топор врезался ему прямо между глаз. Его шляпа слетела, голова резко дернулась назад, он широко раскинул руки, словно предлагая Броуду обняться, потом хлопнулся навзничь в лужу, заливая ее кровью, хлынувшей из пробоины во лбу. – Засада! – завизжал кто-то. – Засада! На него несся верховой с занесенным мечом. Броуд отшатнулся, успев зацепить топором морду лошади. Животное шарахнулось в сторону и опрокинулось, подмяв под себя вопящего всадника. Броуд рубанул его топором, но промахнулся; лезвие ушло глубоко в бок лошади. Всадник попытался размахнуться мечом, но в его положении не смог ударить как следует, и оружие всего лишь скользнуло по ноге Броуда. Тот шагнул, наступив ему на руку с мечом, высоко поднял топор и с гулким звоном всадил его в нагрудник солдата. Он услышал сзади какой-то звук. Закашлялся. Застонал. Голова болела. Он лежал лицом вниз. Его кто-то ударил? Броуд попытался встряхнуться. Сжал руку: в ладони была холодная рукоять топора. Шатаясь, поднялся на ноги. Мир вокруг был сплошным мутным пятном, усеянным блестками. Извивающиеся тени. Мазки света. Похоже, стекляшки слетели с носа. Только сейчас он понял, что они на нем были. Тени колыхались, сталкивались. Он слышал голос Судьи – обезумевший вопль: «Бей их! Бей!» Мимо пронеслась лошадь. Броуд слышал гром ее копыт, чувствовал поднятый ею ветер. Он махнул по ней топором, но не попал и только крутанулся вокруг своей оси, едва не упав снова. Кто-то вопил: «Нет! Нет! Пожалуйста!» Потом вопли стали нечленораздельными. Может быть, это он кричит? Нет, его зубы были стиснуты, он стонал и рычал сквозь них – даже без слов, только тяжелое дыхание и брызги слюны. Мыслей не было. Он ничего не видел перед собой, только кожа чесалась от пота под новым нагрудником. Кажется, две извивающиеся тени были людьми, и один колол мечом другого, но Броуд не имел понятия, кто из них кто. Больше не было никаких сторон – лишь те, кто убивал, и те, кого убивали. Он увидел тень в форме человека на фоне языков пламени, шагнул к ней, занося топор. – Эй-эй! Погоди! – Трудно сказать, но похоже, человек съежился, защищаясь поднятой рукой. – Бык, ты чего? Голос Баннермана. Броуд с трудом расслышал его сквозь звон в ушах. Чтобы опустить топор, потребовалось усилие. Ударить было бы гораздо легче. Топор вдруг потяжелел. Было трудно дышать, грудь болела. Сощурившись, он всмотрелся в темноту. Наклонился и принялся шарить вокруг, ища свои стекляшки. Едва не споткнулся обо что-то. Труп, что ли? Лошадь. Она еще слабо брыкалась. До него донеслись чьи-то всхлипы. И голос Судьи, сочащийся угрозой: – Открывайте, мать вашу, или мы взломаем дверь! – На, держи. – Хальдер вложил что-то в его ладонь. Его пальцы уже снова болели. Словно связка омертвелых сосисок. Броуд боялся, что сожмет руку слишком сильно и раздавит свои хрупкие стекляшки. Он поднес их к свету, щурясь, держа почти вплотную к лицу. Протер, не переставая морщиться, и наконец неловко водрузил обратно на нос. Трупы людей. Трупы лошадей. Грязь и кровь, черная в свете горящего масла, пролитого из фонарей. Знакомая едкая вонь гуркской патоки и горелого мяса – Броуд помнил ее по осадам. Он думал, что больше никогда в жизни не захочет вновь столкнуться с этим запахом. Теперь он втягивал его в ноздри, словно знаток вина, поводящий носом над бокалом. Сжигатели стояли поодаль в своей сияющей новенькой амуниции, сверкая новым вооружением. Сарлби ухмылялся, вскинув на плечо пустой арбалет. У Броуда тяжело стучало в голове. Он дотронулся до нее сбоку – кончики пальцев стали красными. «Хорошо, что у тебя такой толстый череп», – сказала бы Лидди, а Май засмеялась бы. Но он больше не мог их видеть. Их лица были такими размытыми, словно стекляшки соскользнули с его памяти, а не с носа. – Все ваши люди мертвы! – вопила Судья, обращаясь к повозке. Теперь Броуд видел, что это скорее бронированный экипаж с окнами-щелями, покрытый железными пластинами. – Может, одному-двоим и удалось сбежать, но не думаю, что они захотят возвращаться! Помощи ждать несколько часов. Так что слушайте сюда, ублюдки: я считаю до трех, и если эта дверь не откроется по-хорошему, я притащу сюда пушку и открою ее по-плохому! Один… – Хорошо, хорошо! – глухо донеслось изнутри. – Я выхожу! Заскрежетали отодвигаемые засовы, и железная дверь экипажа с лязгом распахнулась. Люди Судьи ринулись вперед, ухватили кого-то и потащили наружу. Маленький человечек в опрятной одежде. Редкие волосы всклокочены, на черепе кровоточащий порез. В руке что-то вроде чемоданчика. Даже нет: чемоданчик был прикован к его запястью толстой цепью. – Я думал, там пленные, – проворчал Броуд, хмуря брови. – Ты говорила, их везут в Вальбек, чтобы повесить. Судья пожала плечами: – Я много чего говорю. – Вы гребаные идиоты! – булькал человечек, глядя круглыми глазами на побоище. Словно это было чем-то невероятным, вроде вещей, падающих вверх, или солнца, встающего на западе. – Вы хоть знаете, кому все это принадлежит? Знаете, на кого я работаю? Судья широко улыбнулась ему: – Ты – новый управляющий нового Вальбекского отделения банкирского дома «Валинт и Балк». Лицо человечка медленно угасло, его гнев сменился страхом, страх – недоверчивым ужасом. – Ты явился, чтобы занять эту позицию после того, как я приговорила прежнего управляющего к виселице и сожгла прежнее здание банка. И, если я не очень сильно ошибаюсь, ты привез с собой капиталы для нового строительства. Ну-ка, посмотрим… Двое сжигателей выбрались из экипажа, таща за два конца тяжелый сундук. Они швырнули его на изборожденную рытвинами землю – внутри звякнули монеты – и принялись сбивать замок топорами. – Так это все было ради денег? Броуд с трудом мог думать из-за пульсирующей боли в голове. А может, у него всегда было плохо с тем, чтобы думать. Он тупо смотрел, как один из сжигателей роется в карманах обезображенного солдатского трупа. Должно быть, бедолага оказался близко к пушке, когда она выстрелила, – у него практически не оставалось ничего, что можно было бы назвать головой. – При чем тут вообще какой-то банк? Судья выпятила губы, изображая насмешливое сожаление: – Ты действительно подслеповат, да? Валинт и Балк – наши враги, мать их растак! Не меньше, чем король, или землевладельцы, или Закрытый и Открытый советы! Они еще хуже других, потому что у них в руках завязки от кошелька. Как ты думаешь, почему во время восстания мы первым делом подпалили гребаный банк? – Судья выгребла из сундука пригоршню монет и со звоном по одной высыпала обратно. – Каждая из этих монет сражается за наше дело, Бык Броуд. Это наши солдаты! Она перевела свой безумный взгляд на чемоданчик, прикованный к запястью управляющего: – А там что? – Ничего такого, что может вас заинтересовать, – поспешно отозвался тот, прижимая его к груди. Судьявытянула подбородок, чтобы поскрести покрытую струпьями шею. – Как же мне надоели мужчины, которые лучше меня знают, чего мне хочется! – Это не имеет никакой ценности! – заныл человечек. Его голос звучал все пронзительнее, от чего голова у Броуда болела все сильнее. – Если это не имеет ценности, почему же его приковали цепью к твоему запястью и отправили в бронированном экипаже? Где ключ? Управляющий дико поглядел на нее: – В том-то и дело. Его у меня нет. Судья потрепала его по щеке: – Не беспокойся. Зато он есть у меня. – И она вытащила свой тесак. – Эй, кто-нибудь, подсобите-ка! Двое сжигателей схватили управляющего сзади и подтащили к одному из пней, а Сарлби тем временем взялся за чемоданчик и принялся тянуть на себя вместе с прикованным к нему запястьем. – Нет! – взвизгнул управляющий, отчаянно пытаясь удержать чемоданчик возле груди. – Вы не знаете, что они с вами сделают! Подождите! – Чего нам ждать? – спросила Судья со смехом в голосе. – Пока откроется Дом Делателя и оттуда выпрыгнет Эус, объятый пламенем? Потому что только это сможет нас остановить! Сарлби наконец вырвал из пальцев управляющего чемоданчик, уперся ногами в пень и вытянул его руку поперек, держа за цепь, в то время как двое других сжигателей держали самого несчастного. Браслет до белизны врезался в его запястье. Третий сжигатель высоко поднял фонарь, чтобы никто ничего не пропустил, осветив сверху свою жадную ухмылку. – Я нахожу тебя виновным в преступлениях против народа, – провозгласила Судья. – В ростовщичестве, нечестности и получении выгоды от несчастий других. В препятствовании Великой перемене. И прежде всего – в том, что ты продал свою шкуру этим близнецам-кровососам, Валинту и Балку! – Нет! – взвизгнул управляющий, выпучивая глаза. – Прошу вас! Судья вознесла свой тесак. – Где самое лучшее место, как вы считаете? Сарлби пожал плечами: – Где-нибудь между кистью и локтем будет нормально. – Как ты смеешь шутить, Сарлби! Это, мать твою, довольно торжественный момент! И Судья со свистом опустила тесак. Раздался тошнотворный глухой удар, управляющий взвыл. Однако клинок даже не разрубил его одежду, не говоря о руке. Он просто отскочил в сторону. – Черт, – сказала Судья. Она взялась за тесак обеими руками, выгнулась назад и ударила со всей мочи. Снова удар, снова испуганный вой – и лезвие отскочило снова, оставив лишь неглубокую бороздку на пне. Броуд потер саднящую переносицу. В голове грохотало. – Кто у нас отвечает за заточку оружия? – Судья поднесла тесак к пляшущему свету. Бывший управляющий Вальбекским отделением банкирского дома «Валинт и Балк» тихо всхлипывал и подвывал. Было видно, что кости в его запястье перебиты. Его рука была вся перекорежена, как старый яблоневый сук, но несомненно по-прежнему прикреплена к туловищу. – Сарлби! Мой тесак затупился! Сарлби наблюдал за происходящим с выражением усталой скуки. У них у всех были такие лица в Стирии, под конец, после всей череды ужасов, которым они были свидетелями. – Кто я тебе, точильщик ножей? Управляющий снова принялся выть. – Проклятье! – рявкнул Броуд, и его топор с сочным стуком отсек бедолаге кисть чуть выше запястья, окропив кровью всех столпившихся вокруг. Сарлби упал на спину, выронив высвободившийся чемоданчик; отрубленная рука управляющего шлепнулась ему на колени. – Вот это дело! – крикнула Судья, когда Броуд тремя яростными ударами вскрыл злополучный чемоданчик. Управляющий ахнул во весь голос, воззрившись на поток крови, хлынувший из обрубка его руки. Потом топор раскроил ему череп, оборвав зарождающийся вопль. Броуд вытащил оружие из его раскромсанной головы и встал, озираясь с оскаленными зубами, ища, куда бы еще ударить. Один из двоих сжигателей, державших управляющего, поспешно юркнул в сторону. Второй отпрянул и съежился, широко раскрыв глаза. Броуд постоял еще мгновение, закаменев мускулами, потом с ревом, от которого все снова вздрогнули, швырнул свой топор об землю. Он отскочил и улетел куда-то через дорогу. Повисла пауза. Все смотрели на Броуда. Потом Судья издала тихий смешок. – Ага! – проговорила она, широко раскрывая глаза; ее бледное лицо было испещрено брызгами крови, черными в свете фонарей. – Я всегда знала, что ты наш человек. Мой человек! Сарлби, отшвырнув отрубленную кисть, вытряс содержимое чемоданчика на грязную землю. – Просто бумаги, – буркнул он, поднимая пачку документов. Судья принялась листать их при пляшущем свете одного из импровизированных костров. – Сделки, контракты и всякая юридическая херня. – Она принялась кидать их в огонь. Бумага, покрытая каллиграфическими росчерками, чернела и скручивалась, охваченная языками пламени. – Все это дерьмо ничего не будет стоить, когда придет Великая перемена, верно? Она ухмыльнулась, подняв лицо к Броуду, и выпустила из пальцев остаток пачки, скользнувший в огонь. – После того как наши добрые друзья Броки свергнут короля, мы сможем заново решить, кому что принадлежит и кто кому что должен. Броуд стоял, уставившись на труп банкира, слегка скосив глаза к переносице, словно ему не особенно нравилось, что у того на макушке головы зияет рана. Как будто он где-то это видел. А не сотворил собственными руками. Он снова потрогал голову – она болела еще хуже, чем прежде. Проклятье, как же хотелось выпить! Но он знал, что это никогда не помогает. Совсем наоборот. – Ах, бедняжечка, вы только гляньте на него! – Броуд почувствовал, как Судья взяла его за лицо и повернула к себе, так что у него не оставалось выбора, кроме как уставиться в ее сверкающие глаза. – Правильно ли я поступил, да неправильно ли я поступил, да что мне теперь делать, и все такое прочее в том же гребаном духе! Ты поступал гораздо хуже с гораздо лучшими людьми, это уж наверняка, но если по-настоящему, так на эти вопросы вообще не существует вразумительных ответов. Чем скорее ты перестанешь притворяться и распрощаешься со всем этим дерьмом, тем лучше для тебя, тем лучше для меня, тем лучше для всех! – Мне надо идти, – прошептал Броуд. Он дал клятву ни во что не ввязываться. – Я должен сказать леди Савин… чтобы она прислала еще оружие. – Словно это могло хоть как-то изменить что-то к лучшему. – Я ей очень обязан. – Он уже не очень понимал, с кем разговаривает. – Она спасла мою семью… – Прелестная история. Пускай она засунет ее в свой следующий гребаный памфлет. – Судья подобрала упавшую офицерскую шляпу и постучала по ней, выправляя вмятину от Броудова топора. – Не пытайся надуть надувалу. Я не думаю, что тебе есть хоть какое-то дело до твоих долгов. Или даже до твоей семьи. Я думаю, что ты чуешь, когда приближается драка, и не выносишь даже мысли, что тебя могут не позвать. Я думаю, что мы с тобой люди одного сорта. Она напялила шляпу задом наперед поверх своей буйной копны рыжих волос и широко раскрыла глаза: – Мы счастливы, только когда искупаемся в крови! Броуд стоял, не сводя с нее взгляда. «Меня прозвали Судьей, потому что я умею судить о людях. Знаю их лучше, чем они сами знают себя». Так она сказала. – А что насчет этого бардака? – спросил у нее Сарлби, упершись руками в бедра и хмуро оглядывая трупы. – Мы ведь сжигатели, так? Если сомневаешься – жги! Судья царственно махнула Броуду перемазанной кровью рукой, отсылая его прочь: – Делай как знаешь. Ступай, скажи своей драгоценной леди Савин, что я согласна на ее условия. Я поговорю с Ткачом. Мы разошлем своих гонцов ко всем командам ломателей в Союзе. В последний день лета король увидит такое восстание, что Вальбек покажется ему веселой вечеринкой! – Она выпятила губы. – Мне прямо жаль его, бедняжку. У него совсем не останется друзей, чтобы драться с Молодым Львом! Ну ладно, давай беги! – Что, просто вот так? – прошептал Броуд. – Если я за что-то и стою, так это за свободу. Зачем заводить гребаного быка, если держишь его на привязи? Мы оба знаем, что ты еще вернешься. – Она повернулась прочь, лукаво ухмыльнулась ему через плечо и приподняла краешек шляпы, принадлежавшей мертвецу. – Против своей природы не попрешь!Встреча с судьбой
Савин довелось присутствовать на нескольких парадах вместе со своими родителями, и это никогда не доставляло ей большого удовольствия. Парады всегда казались ей сплошной напыщенной мурой, и брюзжание отца по поводу траты времени и денег только подливало масла в огонь. Но она должна была признать, что этот парад ей нравился. С рассветом армия Инглии продефилировала через Остенгорм по направлению к пристаням, где собрались едва ли не все мореходные суда провинции, призванные на службу в качестве транспорта. Их мачты превратили гавань в колышущуюся рощу. Гремели барабаны, свистели дудки, сержанты орали, сапоги бух-бух-бухали по мостовым. Соленый бриз развевал флаги, вышитые знаками прежних побед, восходящее солнце сверкало на новеньком оружии и амуниции, сработанных в ее собственных оружейных цехах. И еще здесь был Лео – величественная центральная фигура во всем этом спектакле. Он был совершенно в своей стихии, великолепный в своем темно-сером мундире и позолоченном нагруднике, с ревущими львами, вышитыми на плаще. Словно огонек свечи в темной комнате, он притягивал к себе взгляды, приветственные возгласы и жесты. Лео разъезжал взад и вперед на своем фыркающем, бьющем копытами боевом коне, словно хоть минуту постоять спокойно было для него напрасной тратой времени, – обмениваясь шутками со своими людьми, воодушевляя их, привставая на стременах, чтобы помахать каждому отряду, поднимающемуся на борт. – Они хорошо выглядят, да? – спросил он, натягивая поводья рядом с Савин и глядя на проходящие колонны, словно девушка на своего нареченного. – Чертовски хорошо! – Почти так же хорошо, как их генерал, – отозвалась она, искоса взглянув на него. Лео протянул руку и нежно положил ладонь на ее живот: – Я люблю тебя. Савин только моргнула. Дело в том, что она за свою жизнь любила лишь одного человека, и именно с ним они сейчас собирались воевать. Для нее любовь была несчастливым знаком. Помехой. Тем не менее она улыбнулась и накрыла его ладонь своей, чувствуя, как в животе шевелится их ребенок. – Я тоже тебя люблю, – произнесла она и заткнула ему рот поцелуем. В Лео ведь и действительно было много такого, что можно было любить. Особенно когда он стоял во главе армии. Просто для некоторых задач он был непригоден. – А куда подевался Юранд? – спросила она, когда они снова разделились. – Он же чуть ли не все тут организовал. Антауп громко смеялся в толпе офицеров, Белая Вода Йин, стащив с себя доспехи, помогал грузить бочки на одно из транспортных судов. Однако двоих остальных друзей Лео было не видать. Обычно требовалось героическое усилие, чтобы оторвать их от него. – Да, и Гловард? Он же должен был… – Они не поедут, – выговорил Лео, играя желваками. Савин вздохнула: – Вы что, поссорились там, в Сипани? – Они порой были как стайка школьниц с их раздорами. – Честное слово, Лео, нам сейчас нужен каждый человек, а Юранд больше, чем кто-либо. Тебе необходимо, чтобы рядом был кто-то… – С мозгами? – процедил он сквозь зубы. «Кто не наложит в штаны во время кризиса», – вот что она хотела сказать, но, учитывая, в каком Лео был настроении, остановилась на: – С трезвой головой и организаторскими способностями. Нельзя же позволять каким-то мелочным… – Они… не… поедут, – прорычал Лео, выговаривая каждое слово с яростной отчетливостью. – Лео! – послышался крик откуда-то сбоку. У Савин упало сердце. Леди Финри пробивалась сквозь толпу озадаченных зрителей, собравшихся на обочине. Молодой лейтенант, которому было поручено за ней присматривать, спешил следом, багровый от смущения. – Я пытался ее удержать, ваша светлость, но… – Лео! Что здесь происходит? – Его мать выглядела бледной и испуганной, и гораздо более старой, чем когда Савин впервые ее увидела, особенно сейчас, когда сын сидел перед ней, как башня, на своем высоченном коне. – Здесь, наверное, половина инглийской армии… – Она здесь вся. – Но… куда вы отправляетесь? – На войну, мама. Куда еще может отправляться армия? – Лео, до меня дошли слухи… что ты хочешь выступить против Закрытого совета! – шепотом закончила она, словно боясь этих слов. Потом улыбнулась неуверенной, отчаянной улыбкой: – Скажи, что это неправда! Повисла пауза. – Они зашли слишком далеко, черт подери! – рявкнул Лео. – Кто-то должен дать отпор этим мерзавцам. Леди Финри посмотрела на Савин, и та старательно отвела взгляд, лишь самую малость чувствуя себя виноватой в том, что подвергла женщину столь тщательно продуманному обману. – Лео, не хочешь же ты сказать… – Она слабо попыталась ухватиться за его колено, за его седло. – Лео, это же вооруженное восстание! Это измена, Лео! И тут Савин ощутила, как по спине пополз неприятный холодок. Словно, невзирая на все ее длительные приготовления, просто потому, что никто до сих пор не произносил этих слов, она не понимала до конца, что они задумали. Холодок стал морозцем, когда она вдруг заметила в толпе еще одно знакомое лицо. Йору Сульфур, смиренный представитель ордена магов, ловко пробирался между людьми, явно направляясь к леди Финри. – Это патриотизм! – отрезал Лео. – Во имя Судеб, ты только послушай себя! Ты не понимаешь! – Финри понизила голос, нервно поглядывая то на Сульфура, то снова на сына. – Были предприняты особые меры, чтобы сделать нас тем, что мы есть. Чтобы сделать тебя тем, кто ты есть. – Она понизила голос еще больше: – Я заключила соглашение с Байязом… – С Байязом? Кровь и ад, он-то какое отношение имеет ко всему этому? – Самое прямое, – отозвался Сульфур, устремив пристальный взгляд на Савин. Она вспомнила, как Первый из магов предлагал воздвигнуть ее изваяние на аллее Королей. Упоминая при этом выгодное партнерство и честную конкуренцию. Заверяя, что признание собственного невежества – это первый шаг к просвещению. И еще она вспомнила, как обещала своему отцу, что не будет иметь с этим человеком ничего общего. – Еще не поздно! – умоляла леди Финри. – Я напишу письмо королю, мы попросим у него прощения… Лео с отвращением зашипел и развернул коня, заставив мать попятиться чуть ли не в объятия Сульфура. – Я достаточно пресмыкался перед этим болваном! Пора бы нам поменяться местами. Леди Финри поглядела на марширующих солдат, прижимая к груди исхудалую руку, потом снова приблизилась к лошади сына. – Лео, прошу тебя, выслушай. Ты великий воин, великий вождь, в этом никто не сомневается. Но… – Что «но», мама? – Но ты не военачальник. – Вроде бы я припоминаю битву под Красным холмом! – отрезал тот, порозовев от гнева. – Я повернул исход сражения там, где этого не смог никто другой! – Там ты возглавлял атаку! – Она ухватила его лошадь за повод возле самого мундштука. – Управлять армией – совсем другое дело! По крайней мере, позволь мне отправиться вместе с тобой. Я смогу… – Нет! – Он вырвал у нее повод. – Ты и без того слишком долго прикрывала меня своей юбкой. Теперь настало мое время! И он, свирепо пришпорив коня, ринулся прочь. – Посмотрим, долго ли оно продлится, – пробормотал Сульфур, тихо покачав головой. Финри перевела неверящий взгляд с него на Савин. Она выглядела настолько раздавленной, что та с трудом смогла посмотреть ей в глаза. – Вы хотя бы подумали о том, чем вы рискуете? О том, что будет, если вы потерпите поражение? – Я только об этом и думаю, – заверила ее Савин. Хотя, конечно, гораздо чаще она представляла, что будет, когда они одержат победу. У нее уже были продуманы большинство подробностей ее будущей коронации. – Пострадают люди. – Савин с разочарованием увидела на глазах Финри слезы. Ей-богу, эта женщина была готова поступиться всем уважением, которым она пользовалась у людей. – Многие погибнут! – И мой господин будет очень недоволен, – вставил Сульфур. Савин посмотрела на него свысока: – Как однажды сказал мой отец, если ты хочешь изменить мир, порой нужно сперва сжечь его дотла. – Но Байяз! – продолжала умолять Финри. – Наше соглашение… – Черт с ним, с Байязом. Я добилась своего места в жизни не тем, что выплачивала проценты по чужим долгам. – Савин прищелкнула пальцами, подзывая одного из помощников Лео: – Сопроводите леди Финри и ее друга обратно в резиденцию. И присмотрите, чтобы они ни во что не вмешивались. – Ваша светлость! – Лео, прошу тебя! – выкрикивала Финри, теснимая прочь. – Савин! Но Савин уже развернулась к кораблям и цокнула языком, понукая коня.* * *
Едва ли ей было намного больше шестнадцати, этой девчонке, но вышагивала она очень самоуверенно. У нее были широкие крепкие плечи и широкие крепкие бедра, а также широкий крепкий подбородок, который она с вызовом устремила к Трясучке, хоть он и возвышался над ней, как башня, – расстояние было немалое, поскольку ростом девчонка не отличалась. Она уперла в землю перед ним основание своего старенького копья, добела стиснув широкие крепкие пальцы на почерневшем от времени древке. Трясучка кротко посмотрел на нее сверху: – Да? – Я хочу говорить с Рикке! – провозгласила девочка. – Вот она. – Он протянул руку, показывая. – Что, вот эта? – Нет, Рикке – это другая одноглазая, с руническими татуировками по всему лицу, – откликнулась Изерн-и-Фейл. – Конечно, это она! Кровь и ад, девчонка, кем еще она может быть? – Ха! – хмыкнула девочка, подходя к Рикке. – Ты моложе, чем я думала. – Дай мне время, я еще постарею, – сказала Рикке. – Если тебя не убьют, – заметила Изерн. Рикке вздохнула: – Она всегда старается поднять мне настроение. Ты настоящий родник веселья, Изерн! – Ты – Изерн-и-Фейл? – переспросила девочка, морща губы еще больше прежнего. – Нет, Изерн – это другая беззубая горянка с татуированными руками и ожерельем из костяшек пальцев! – откликнулась Рикке. – Конечно, это она! Кровь и ад, девчонка, кем еще она может быть? – А вы все трое любители пошутить, как я погляжу. – Позавтракай улыбкой, – с каменным лицом протянул Трясучка, – и к обеду тебя ждет понос радости! – Ну ладно. А ты кто такая и чего тебе здесь нужно? – спросила Рикке. – Я Корлет! – Девчонка нахмурилась и перевела взгляд с Рикке на Изерн, потом на Трясучку, словно вызывая их опровергнуть ее слова. – И я хочу драться! Последнее слово она выкрикнула, словно ругательство. Она напоминала Рикке тех маленьких злобных собачек, которые готовы наброситься на что угодно, невзирая на размеры. – Хочешь – значит, будешь. Нам пригодится каждое копье. Эй, дайте этой девчонке щит! – крикнула она одному из кузнецов, и Корлет зашагала прочь, задрав свой широкий подбородок, ужасно довольная тем, что будет воином. – Не нравится мне ее вид, – пробурчала Изерн, щуря глаза. – Тебе никто не нравится, – возразила Рикке. – Ты просто завидуешь ее молодости и крепким бедрам. Изерн уперла руки в бедра, те, что у нее были: – Я такая, какой меня захотела видеть луна, и в этом нет ничего плохого, на мой вкус! Рикке фыркнула: – Да ты же прямая, как сосиска, только еще и костлявая. – Кому и говорить, как не тебе, Худышка Рикке! С тебя вообще все мясо слезло с тех пор, как ты повидалась с ведьмой. Ты нынче больше похожа на голову, насаженную на копье, только мухи на тебя не садятся… по крайней мере, не в таком количестве! И она разразилась хохотом. – Грубишь, – заметила Рикке, которой, к несчастью, как раз в этот момент пришлось отогнать от себя муху. Она решила быть выше этого, как и подобает вождю, и повернулась к собравшимся. Когда Рикке кинула клич, она была готова к тому, что ее никто не послушает, однако народ пришел, и в немалом количестве. Сперва это был людской ручеек, потом поток, потом прилив – из каждой деревни, с каждого хутора, из каждой лесной хижины по всему Протекторату. Кузнецы и стрелоделы Уфриса за последние недели стерли руки до мяса, вооружая прибывших, после чего сами напялили шлемы и присоединились к толпе. Несколько жительниц города даже пожертвовали привычной болтовней у колодца, чтобы вышить Рикке собственное знамя – огромный глаз на красном поле, в окружении рун, таких же, какие были вытатуированы на ее лице. Долгий Взгляд, глядящий в будущее. Теперь знамя колыхалось и хлопало о древко позади нее, взирая с высоты на самое большое войско, какое когда-либо собирали в Уфрисе. – Ты уверена, что этого хочешь? – вполголоса спросил Трясучка. – Еще не поздно повернуть. Рикке нахмурилась: – Вот уж не ожидала увидеть в тебе поворачивальщика. Трясучка лишь пожал плечами. Он был не из тех, кого легко обидеть. Наверное, когда живешь с таким увечьем, любые грубые слова кажутся пустяком. – Для меня главное, чтобы из дела вышел толк. – Ты большой человек, тебе не понять. Нам, малышам, приходится хвататься за любой шанс. А такого шанса у нас, скорее всего, больше не будет. Трясучка сдвинул брови, оглядывая собравшихся воинов, и медленно кивнул: – Да, пожалуй. – И кроме того, – Рикке наклонилась к нему, пихнув его локтем в ребра (ощущение было примерно такое же, как если пихнуть древесный ствол), – все закончится прекрасно! Я это видела! Она оттянула щеку под левым глазом, выпучив его на Трясучку. – А теперь готовьте народ, я буду толкать речь. – Ты правда это видела? – пробормотала Изерн ей на ухо. – Все, что ты можешь об этом знать, – это то, что я говорю. А я говорю, что я это видела! Изерн подмигнула ей: – Вот именно. Долгий Взгляд как он есть! – Слушайте! – крикнул Трясучка, но его шепчущему голосу не хватало силы, и его никто не услышал. – Слушайте! Однако на второй раз у него получилось еще тише, чем в первый. Он набрал новую порцию воздуха. – Раскройте уши, гребаные червяки! – завопила Изерн-и-Фейл так громко, что Рикке вздрогнула. Тем не менее это помогло: воцарилась тишина, и все повернулись к ней. Так много лиц! Они заполонили всю площадь и прилегающие улицы. Рикке еще не доводилось видеть столько своих людей, собравшихся в одном месте. Она даже не знала, что их у нее так много. У нее защемило сердце при виде того, сколько их явилось по ее слову. Взбираясь на стену рядом с Изерн, она подумала о том, как гордился бы ею отец, и ощутила комок в горле. Рикке откинула капюшон накидки, которую она смастерила из красной тряпки, подаренной Савин, и попыталась придать более жизнерадостный вид своим засаленным волосам, расчесав их ногтями. – Вы все знаете, что я одна из вас! – крикнула она немного осипшим голосом. – Я согласна, что в последнее время выгляжу малость странновато, и, может быть, я действительно малость странная девчонка, но все равно вы знаете, что я одна из вас. Я родилась здесь, в Уфрисе. Росла в Уфрисе. И надеюсь умереть здесь же, в Уфрисе! Правда, хотелось бы, чтобы это произошло попозже, не прямо сейчас. В толпе засмеялись, кое-кто одобрительно заухал, несколько человек принялись выпивать за ее здоровье. Рикке махнула рукой, утихомиривая их. – Мой отец сделал все что мог, чтобы эта земля оставалась свободной! – Ищейка! – заревел кто-то, и толпа уважительно загомонила, повторяя его имя. – Всю свою жизнь он сражался за то, чтобы мы могли сами выбирать свой путь. И, однако, гляньте: мы снова застряли посередине между Союзом и Севером! Как будто мы стоим разными ногами в двух лодках и вот теперь их разносит течением, так что, если мы поскорее не прыгнем в одну или в другую, нас разорвет пополам! – Она скорчила гримасу, ухватившись за свою промежность. – Да еще и в самом чувствительном месте! Люди снова засмеялись. Если они смеются – ты наполовину у цели, так говорил ей отец. – Но теперь у нас есть шанс завоевать себе свободу насовсем! – Она протянула руку, словно перед ней в воздухе висело что-то, до чего она почти могла дотянуться. – Вот она! Прямо перед нами! Все, что от нас требуется, – это достаточно духа, чтобы ее взять. И мы возьмем ее! Я знаю, что мы ее возьмем! Рикке сложила колечко из большого и указательного пальцев, поднесла к левому глазу и воззрилась на людей сквозь него. – Я видела это! Она вскинула руки вверх, и люди взревели в один голос и принялись подбрасывать в воздух свои копья, объединенные ждущим их великим приключением. Готовые рискнуть всем, чтобы ухватить этот шанс. Они все еще шумели, когда Рикке соскочила со стены. – Хорошая речь, – прохрипел Трясучка, поглаживая натруженное горло. – Да уж, – пробормотала Рикке. – Но никто еще не умер от разговоров о битвах. – Она тоже потерла шею, словно надеялась изгнать скопившуюся там нервозность. – Сражаться в них – совсем другое дело.* * *
Дождь, начавшийся вскоре после рассвета, сыпался на кипящие толпы воинов. Воинов, собравшихся со всех земель Севера, где Стура Сумрака звали королем, – а других на Севере почти и не было. Здесь были жилистые бонды в клепаных кожаных куртках, с копьями или луками. Здесь были кряжистые карлы в начищенных кольчугах, с топорами и щитами. Здесь были Названные, чьи шлемы, рукояти мечей и сбруя сверкали драгоценными камнями. Здесь были вольные охотники с далекого Севера в мехах и боевой раскраске. Здесь были татуированные дикари из-за Кринны со своими кривыми штандартами из костей и шкур. Тысячи и тысячи народу. Они прибывали неделями, затопляя поля вокруг Карлеона. Отсюда, с крыши надвратной башни, Клевер мог видеть грязное пятно их лагерей, расползшееся вплоть до дальнего края долины. Однако последний день лета быстро приближался, и лагеря постепенно пустели – из них вытекали маленькие людские ручейки, которые превращались в потоки и стремились вниз, к ведущей на юг дороге, где они вливались в реку марширующих людей. Мокрая сталь блестела под моросью, здесь и там виднелись знамена того или иного боевого вождя, колыхающиеся над толпой. Стур разглядывал это невероятное месиво со скрещенными на груди руками, кивая, словно булочник, видящий, что тесто поднимается в точности так, как он хотел. – Ты когда-нибудь видел такое войско? Клевер пожал плечами: – Я видел несколько, и в общем и целом они были примерно такими же, как это. Много людей приходят в одно место с оружием в руках. Вроде в этом-то и соль, верно? Стур окинул его уничтожающим взглядом: – Я имел в виду, приходилось ли тебе видеть настолько большое войско? – Такого большого, пожалуй, не приходилось. Признаю. Если не считать того, с которым Бетод отправлялся воевать с Союзом. Или того, с которым Союз отправлялся воевать с Черным Доу. Однако он сомневался, что Стур захочет об этом слушать, а когда ты видишь, как человек морит голодом в клетке одного бедолагу за другим, то начинаешь с большим трепетом относиться к тому, что он хочет слышать. Для чего, как подозревал Клевер, все это и проделывалось. – Ну теперь-то мы покажем этим союзным недомеркам! – прорычал Стур. – На этот раз на их собственной земле! Ты ведь никогда не дрался с ними в Срединных землях, а? – Нет. Клевер счел излишним упоминать, что на своей земле люди, как правило, дерутся крепче. Это Стур тоже вряд ли хотел слышать. Положа руку на сердце, Клевер вообще не знал, зачем молодой король Севера держит его при себе. Ему нравилось думать, что он здесь кто-то вроде телохранителя, советника и наставника, соединенных в одной благородной фигуре. Однако в действительности его роль, вероятно, была ближе к шутовской. Но что человек может сделать, кроме как играть данную ему роль? – Так ты твердо решился? – Кальдер Черный шагнул с лестницы на крышу башни. Дождь распластал его присыпанные сединой волосы по бледному нахмуренному лбу. С каждым днем он выглядел все более кисло, словно молоко, оставленное на солнце. Стур раскинул руки, как бы обхватывая все это огромное воинство: – Если их сейчас отослать по домам, они будут так разочарованы! – Меня посетил мастер Сульфур. – Кальдер озабоченно потер седую щетину на подбородке. Он изливал беспокойство, сомнение и насмешку на все это предприятие с тех самых пор, как в Карлеон пришел первый человек. – Ему все это совсем не нравится. А значит, не понравится и его господину. – Как хорошо, что я не нанимался ублаготворять колдунов, – хмыкнул Стур. – Работенка была бы чертовски утомительная, а, Клевер? – Наверное, – пробурчал Клевер, находивший достаточно утомительной и задачу ублаготворения королей. – Надеюсь, ты тут сможешь присмотреть за всем, пока меня не будет, – сказал Стур, хлопнув отца по спине. – До тебя я неплохо справлялся, – проворчал Кальдер, стряхивая его руку. – Правда, ты почти не оставил мне людей, чтобы присматривать за всем. Он обвел взглядом горстку собравшихся на мокрой крыше седобородых стариков, голобородых юнцов и искалеченных в битвах ветеранов, которым предстояло охранять замок Скарлинга, пока их король будет полировать свою легенду в дальних краях. – Люди мне самому нужны. Драться с Союзом всегда было непросто. И правда. Бетод, Черный Доу, Скейл Железнорукий – все они уяснили это горькой ценой. Союз на протяжении многих лет брал верх над людьми гораздо лучшими, чем Стур Сумрак. Стур, кажется, догадался, о чем думает Клевер, поскольку глянул на него искоса и хитро подмигнул – словно они вместе участвовали в каком-то забавном розыгрыше. – Но до сих пор на нашей стороне ни разу не было Инглии! – До сих пор на нашей стороне был Первый из магов, – проворчал Кальдер с еще более кислой миной, чем прежде, если такое вообще возможно. – Склонял все чаши весов в нашу пользу, крапил все карты. – Когда я хотел обратиться к нему за помощью, ты сказал, что цена будет слишком высока. – Речь шла о том, чтобы ты не оказывался у него в долгу. Я не говорил, что надо плевать ему в лицо. – Кальдер мрачно покачал головой: – Ты до сих пор так и не понял, кто он такой. Но для Большого Волка понимание чего-либо было задачей, которая никак его не касалась. Он зашипел, то ли раздраженно, то ли от отвращения. – С каких пор ты стал таким кисляем, отец? Послушать, как ты брюзжишь, так никогда не подумаешь, что когда-то ты завоевал Север! Кальдер ответил тихим голосом: – Я завоевал его с помощью Байяза. Как и Девять Смертей. Как и мой отец. И если Байяз начнет помогать кому-то другому… – Мне придется драться с ним и победить, только и всего! – оскалившись, рявкнул Стур. В этот момент вышло солнце, проглянув в окошко между тучами и заиграв отблесками на марширующих колоннах. – Погляди-ка! – Над дорогой к югу, в направлении Олленсанда, перекинулась радуга. – Я думаю, это хороший знак. Арка, под которой мы пойдем к победе! Услышав это, Названные на крыше разразились одобрительными возгласами, затрясли оружием, заорали «Большой Волк!». Никто и не подумал упомянуть то свойство радуг, которое пришло в голову Клеверу в первую очередь, – что можно маршировать к ним хоть до посинения, но вот дойти до цели пока что никому не удавалось. Кальдер устало вздохнул, глядя, как король Севера горделиво вышагивает к лестнице. – Упаси меня мертвые от гребаной молодежи! – Как ни печально, от них никуда не деться, – буркнул Клевер. – Чем ты старше, тем их становится больше. Как обычно, его остроумие было потрачено впустую. Кальдер хмурился, воззрившись на свои стиснутые кулаки, упертые в серый камень парапета. – Это то самое место, где Девять Смертей убил моего отца. – Угу. Клевер хорошо помнил этот момент. Он держал щит на том поединке между Девятью Смертями и Наводящим Ужас. Еще до того, как его прозвали Крутым Полем, не говоря уже о Клевере. Молодой, полный огня придурок. – И его мечта об объединенном Севере умерла вместе с ним. – Угу. Клевер помнил хруст, когда череп Бетода был раздроблен в кашу. Глухой удар, когда его тело упало в круг. – Тридцать лет я пытался возродить ее обратно к жизни. Согревал ее каждым своим дыханием. И вот мы почти у цели, Клевер! Еще одна победа! У Клевера были сомнения на этот счет. Он видел достаточно побед, и все они были похожи на ложные вершины огромной горы – ты карабкаешься к ним, уверенный, что вот-вот окажешься на самом верху, но стоит лишь вылезти туда, как ты видишь другую позади первой. Ни одно сражение никогда не бывает последним. Ни одна победа никогда не приносит добра. Однако Черный Кальдер был уже стар. Прежде чем вернуться в грязь, он хотел удостовериться, что его великое наследие будет сохранено. После чего он сможет убедить себя, что оно не рассыплется на кусочки через несколько мгновений после того, как его зароют. Кальдер схватил Клевера за руку. Для такого худого человека у него была удивительно цепкая хватка. – Ты должен присматривать за ним, ты меня понимаешь? – Угу. – В нем – будущее! – Угу. – Пусть даже оно нам не нравится. Пусть даже он того не заслуживает. – Угу. – Но в нем – будущее, а будущее необходимо защищать. Клеверу вспомнилась клетка, висящая в замке Скарлинга. – Как можно защитить человека от него самого? – Со временем он научится. В этом Клевер тоже не был так уверен. Рано или поздно наступает момент, когда ты понимаешь, что люди никогда не будут подстраиваться под твои планы, и начинаешь подстраивать свои планы под тех людей, что у тебя есть. Однако Кальдер, похоже, выстроил свои планы так давно, что они с тех пор закостенели, стали хрупкими и готовыми рассыпаться от небрежного обращения. Поэтому он просто повторил: – Угу. Такая реплика работала в любых ситуациях. Собеседник мог услышать в ней все, что ему было угодно. – Если там все пойдет прахом… делай, что сочтешь нужным, ты меня понимаешь? Только привези его обратно живым. Сделай это, и ты не останешься без награды. – Угу, – повторил Клевер еще раз. – Что ж, от награды я никогда не отказывался. И он двинулся к лестнице, чтобы присоединиться к великой армии Севера.* * *
Командирский шатер Орсо, мягко говоря, представлял собой полный хаос. Фактически, учитывая, что Хильди с горсткой обескураженных солдат все еще чесали в затылках, не понимая, как поставить вторую его половину, а сам Орсо как ничего не знал о военном деле год назад под Вальбеком, так с тех пор ничему и не научился, можно было смело сказать, что в этом командирском шатре не было ни шатра, ни командира. Посыльные, разведчики и адъютанты в смятении слонялись вокруг, нанося на сапогах грязь, спотыкаясь о растяжки и срывая уже установленные полотнища. Орсо имел весьма смутное представление о том, зачем нужен адъютант, и тем не менее у него было около дюжины этих остолопов. Царящий вокруг гомон напоминал ему свадьбу, справляемую в слишком тесном помещении, – за исключением того, что здесь гости бегали взад-вперед как ошпаренные, и к тому же почти все были мужчинами. Генерал Форест выкрикивал приказания, пытаясь внести в происходящее хоть крупицу осмысленности. Архилектор Пайк мял пальцами свой оплывший подбородок, пытаясь выцедить правду из противоречащих друг другу донесений. Капрал Танни наблюдал за всем этим из складного походного кресла, к которому было прислонено Стойкое Знамя, с видом снисходительного понимания, который Орсо находил особенно угнетающим. – Ваше величество, – ныл Хофф, традиционно ломая руки, – может быть, вы все же подумаете о возвращении в Агрионт, где вы будете защищены… – Совершенно исключено, – отрезал Орсо. – Поверьте, лорд-камергер, я с большой радостью предпочел бы кровать седлу, но это восстание – словно огонь в винокурне. Если его не затоптать сразу, оно вспыхнет повсюду. И необходимо, чтобы люди видели, как я его затаптываю. – То есть это все делается напоказ? – пробормотала Вик. – Быть королем именно это и значит: делать все напоказ, – отозвался Орсо. – Бесконечный спектакль без надежды на занавес, и уж тем более на аплодисменты… Хильди, мои доспехи ведь у тебя, правда? – Конечно у меня, – буркнула та, не поднимая головы от путаницы веревок. – Вы же не собираетесь… – Хофф побледнел. – …Вы не собираетесь драться, ваше величество? – Кровь и ад, нет, конечно! Но я, черт подери, собираюсь выглядеть так, будто я на это способен! Раздался треск: очередной посыльный споткнулся о распорку и врезался в стол, так что скатанные в трубочку карты запрыгали по всему шатру. – Ну, хватит! – вскричал Орсо. – Форест, Пайк, Танни, Тойфель и Хофф – останьтесь. Все остальные – вон! Он бы и из этого списка выкинул парочку имен, но что делать, ему сейчас требовалась любая помощь. – Горст, проследите, чтобы нас не прерывали. – Вва… – пробормотала Хильди с веревкой в зубах, одновременно пытаясь связать две другие. – Ты тоже. Вон! Хильди пожала плечами и отпустила веревки. Одна стена шатра с легким трепетом выгнулась и медленно опала на землю. «Весьма уместная метафора для всей этой кампании, – подумал Орсо. – По крайней мере, на настоящий момент». – Давайте решать дела по очереди, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Ваше преосвященство, есть ли какие-то данные о местонахождении мятежников? – Пока что уверенных свидетельств нет, ваше величество, – ответил Пайк. – Но мы выставили наблюдателей на каждом пляже, в каждой бухте и на каждой пристани. Если лорд Хайген сказал нам правду, мы ожидаем их высадки завтра. – С ломателями есть какие-нибудь проблемы? Если они двинутся сейчас, то застанут нас не то что со спущенными штанами, а вообще без штанов! Пайк взглянул на Вик, стоявшую со сложенными руками. Она покачала головой. – Все тихо, ваше величество, – сказал Пайк. – Мы нанесли им в Вальбеке такой удар, от которого они еще не скоро оправятся! – Хотелось бы верить, конечно, – заметил Орсо, – но у меня такое чувство, что этот удар их только разозлил. Форест, а что насчет наших собственных войск? – У нас около девяти тысяч человек, включая возрожденную Дивизию кронпринца. – Это было превосходное решение – формировать войска втайне, ваше величество! – вставил Хофф. – Возможно, оно спасло Союз! – Давайте не будем опережать события, – отозвался Орсо. – Наверняка найдутся и такие члены Открытого совета, которые останутся лояльными, я уверен в этом! Я разослал письма, требуя их поддержки. – Сомневаюсь, что они наперегонки бросятся нам помогать. – Кажется, я намекнул, что имения мятежников будут перераспределены в пользу лоялистов… Орсо поднял брови: – Если так, то мы, возможно, еще увидим эту гонку! – Королевская гвардия стекается со всех концов Срединных земель. – Форест достал одну из карт и расстелил ее на вновь поставленном прямо столе. – С двумя пехотными полками мы должны соединиться завтра. И маршал Рукстед ведет еще четыре кавалерийских из Колона, но невозможно сказать, успеют ли они подойти вовремя. – Эта кавалерия может сыграть решающую роль… – Нам необходимо подготовиться, ваше величество, – сказал Хофф. – Мы должны двигаться осторожно. Выиграть время, чтобы собрать все силы, какие возможно. – Но чем раньше мы нанесем удар, тем лучше, – возразил Форест, обводя толстым пальцем извилистую линию миддерландского северного побережья. – Прежде чем они успеют закрепиться! Откуда нам знать, может быть, они тоже собираются объединить силы со своими союзниками! – То есть нам нужно действовать медленно, но притом мгновенно, – подытожил Танни. Воцарилось молчание, пока все обдумывали сказанное. – Что-нибудь еще? – хмыкнул Орсо. – Бывший лорд-маршал Бринт, – протянул Пайк своим монотонным, лишенным эмоций голосом. – Он отказывается сотрудничать. Орсо покачал головой: – Всегда это оказывается тот, кого меньше всего подозреваешь. Я думал, этот человек – скала! И в смысле воображения, конечно, но и в смысле надежности тоже. Они с моим отцом были старыми друзьями. – Тем не менее он предатель. Может быть, полезно продемонстрировать нашу решимость… – Терпеть не могу повешения! – отрезал Орсо. – Может быть, нам для разнообразия стоит хоть раз продемонстрировать милосердие? – Он месяцами передавал ваши секреты врагам… – В таком случае пусть продолжает, – высказалась Вик. Орсо нахмурился: – Он сидит под замком в Допросном доме, разве не так? – В ожидании королевского правосудия, – проскрипел Пайк. – Брок этого не знает, – пожала плечами Вик. – Я могла бы передать для него послание. – Какое послание? – спросил Хофф. – Что члены Закрытого совета перессорились друг с другом. Что королевская гвардия рассредоточена и занята другими делами, так что они не встретят противодействия. Что его величество сбежал в Гуркхул в компании одного лишь своего знаменосца. – Его знаменосец еще не настолько спятил, – пробормотал Танни. – Словом, можно сказать что угодно, – закончила Вик. Орсо задумался над этой идеей, и по его лицу начала разливаться столь редкая там улыбка. – А знаете, инквизитор, вы начинаете мне нравиться. Очень нравиться. Форест прокашлялся: – Ваше величество, если это все, то нам, право же, стоит… – и он кивнул в сторону теоретического входа в шатер, где Горст сдерживал потную, паникующую, отчаянную толпу посыльных. Орсо вздохнул: – Ну хорошо. Открывайте шлюзы.* * *
Едва дождавшись, пока днище лодки заскребет по гальке, Лео выпрыгнул в прибой. Брести несколько десятков шагов по ледяной воде было, скорее всего, не самой удачной идеей для его ноги, но он горел желанием первым оказаться на берегу. Он слишком долго оставался пленником за письменным столом, в клетке бальных залов и кабинетов для совещаний, в цепях светских манер и установленных правил. Теперь настало время действовать! В конце концов, какой прок иметь вождя, если он не ведет своих людей? Руководить, сидя в кресле где-нибудь в тылу, – это для короля Орсо и таких, как он, но не для Молодого Льва! Его штаб-квартира – в седле! На острие копья! Там, где льется кровь и куется слава! Правда, участок побережья выдался не самыйвеликолепный, этого Лео не мог не признать, когда его хлюпающие сапоги в конце концов захрустели по берегу и он смог остановиться и дать отдых ноющей ноге. Длинный полумесяц серой холодной гальки, за ним длинный полумесяц желтой растрепанной ветром травы, а дальше бурые дюны и низкорослые скособоченные деревья. Единственными признаками жизни были несколько одиноких птиц, реющих на ветру. Радостные толпы не встречали их, чтобы отпраздновать свое освобождение от тирании Закрытого совета. Но Лео сказал себе, что это хорошо. Они ведь и собирались высадиться тайно. То, что никого нет, – это признак успеха. – Йин! – позвал он северянина, выскочившего на пляж следом за ним. Хорошо иметь рядом такого крепкого, надежного человека. – Расставь дозорных, пока люди высаживаются. Антауп! – Ваша светлость? – Антауп откинул со лба свой чубчик, и ветер немедленно кинул его обратно. Хороший друг, который, как Лео был абсолютно уверен, любит только женщин. – Организуй отряды разведчиков, пусть прочешут местность. Попробуй наладить контакт с Ишером и остальными войсками Открытого совета. Где должен высаживаться Стур? – Если ему повезет с погодой – может быть, в паре миль в ту сторону. – А Рикке? Антауп надул щеки, словно об этом можно было только гадать: – С другой стороны… наверное. Юранд знал бы в точности, где и когда собирался высадиться каждый из их союзников. Сейчас он уже отдавал бы четкие приказы, удостоверяясь, что все происходит по плану. Но Юранд… Перед глазами Лео снова всплыл тот образ – они с Гловардом, нагнувшиеся над кроватью, их пыхтящие лица прижаты друг к другу… Лео стиснул зубы. – Мы должны присоединиться к остальным как можно скорее! – рявкнул он. – Если на нашей стороне будет численный перевес, нам, возможно, вообще не придется драться. – Конечно, – отозвался Антауп. Он сделал шаг в одну сторону, застыл на месте, потом повернулся в другую и поспешно двинулся вдоль пляжа. Йин, с развевающейся на ветру рыжей бородой, ухмыльнулся Лео: – Клянусь мертвыми, однако будет жаль, если придется возвращаться домой без боя! Лео тоже улыбнулся и хлопнул его по кольчужному плечу: – Ну, может быть, небольшой бой все же будет. В воздухе загремели распоряжения, сапоги заплескались в прибое и захрустели по гальке, пляж закипел движением, когда инглийские воины посыпались на него с лодок. Над Лео развернули его знамя – перекрещенные молотки и над ними лев, – пробитое и порванное в многочисленных победоносных боях на Севере, но ни разу не отобранное врагом. Он улыбнулся и поднял голову, когда морской ветер захлопал и заплескал полотнищем. Все его сомнения рассеялись, сердце снова взыграло. – Наконец-то, – тихо вымолвил он.Часть VI
«Ни один план не переживает столкновения с врагом».Хельмут фон Мольтке*["6]
Бури
Молодой лейтенант, казалось, был готов расплакаться, когда Савин отказалась от экипажа – но это был далеко не первый раз, когда она заставляла мужчин плакать. Не было никаких шансов, что чертова колымага проберется сквозь хаос, царивший на пляже, и уж тем более через хаос, царивший при выходе с него, а она была исполнена решимости держаться поближе к Лео, чтобы ее мужа не постиг какой-нибудь роковой приступ безрассудства в ее отсутствие. Она настояла на том, что поедет верхом, и точка. Потом начался дождь. Сперва это была морось, усеявшая оружие капельками влаги, когда головные колонны инглийской армии двинулись через дюны. Потом, когда они уже отдалились от берега, припустил хороший ливень, превративший их гордые знамена в мокрые тряпки. И наконец, словно погода была фанатично предана королю Орсо, ливень стал потопом, наполнившим узкие дороги липкой черной глиной, через которую несчастные солдаты продирались к югу. – Давай! – орал какой-то офицер группе солдат, тщетно пытавшихся вытащить застрявшую в топи повозку. Он воздел свой мокрый клинок, словно командуя в атаку, и люди еще раз навалились на облепленные грязью колеса, а над ними смыкались преждевременные сумерки надвигающейся бури. Савин настолько привыкла доказывать, что нет ничего такого, чего бы она не смогла сделать, что редко задумывалась, а нет ли таких вещей, которые делать, в общем-то, и не следует. Верховые прогулки на последних месяцах беременности во главе военной кампании, увязшей в грязи из-за ужасной погоды, похоже, принадлежали к этой последней категории. Мышцы ее бедер горели от усилий, одежда промокла насквозь и натирала кожу, руки настолько распухли, что у нее лопнула одна перчатка и она почти не чувствовала пальцами поводья. Из живота к глотке с каждым толчком поднимались едкие волны тошноты. Если она нагибалась вперед, прячась от дождя, то ее огромный бочкообразный живот был готов разорвать надсадно ноющие ребра. Если она выпрямлялась, то порывы ветра били ей прямо в лицо, а каждый шаг лошади пронзал поясницу острой болью. И помимо всего прочего, в любом из вообразимых положений, какие только можно придать беременному человеческому телу, непременно имелся пульсирующий фокус ее страданий – мочевой пузырь. Возможно, никто бы и не заметил, если бы она обмочилась; вряд ли она могла оказаться еще мокрее, чем уже была. Возможно, она и в самом деле обмочилась; возможно, каждый вдох выдавливал из нее агонизирующе-медленную струйку. Когда она только забеременела, это вызвало у нее нелепое чувство благодарности, что на несколько месяцев она будет избавлена от месячных. Теперь ей казалось, что она поменяла ежемесячные мучения на одно беспрерывное. Словно для того, чтобы окончательно добить Савин, ее муж встречал разбушевавшуюся стихию широкой улыбкой, не обращая внимания на стекающие по лицу струи. Ничто не доставляло ему такой радости, как простые физические препятствия, с которыми можно мужественно бороться и героически преодолевать. – Мы же не позволим какому-то дождику нас остановить! – проревел Лео, перекрикивая ветер. Он хлопнул по спине ошарашенного посыльного, отправляя его на поиски других отрядов, вполне возможно, уже смытых обратно в море. – Мы привыкли к северным штормам! – крикнул он расхристанной колонне инглийцев, вызвав среди них вялое оживление. – Миддерландская морось нам не помеха! – Морось! – огрызнулась Савин через плечо, обращаясь к Зури. Она ужасно жалела, что не воспользовалась экипажем, когда была такая возможность. – Бог послал потоп в наказание старому Сиппоту за его гордыню, – нараспев произнесла та. Она и сама вымокла вплоть до безупречной кожи, но встречала непогоду со своей обычной невозмутимостью. – Возможно, Он собирается проделать то же самое и с нами. Горизонт озарился вспышкой, деревья черными когтями хлестнули по ослепительному небу. Мгновением позже небо треснуло от грома; одна из лошадей осадила назад, скинув помощника Лео головой в кусты. Кобыла под Савин тоже заиграла, опасливо шарахнулась вбок, и Савин принялась шептать ей в ухо, похлопывать по шее, поглаживать по животу. Она пыталась успокоить вздрагивающую лошадь, брыкающееся во чреве дитя и бушующую вокруг бурю, все одновременно, думая о том, кто бы, черт побери, успокоил ее саму? Она дернулась, когда Антауп, шпоря коня, подлетел к ним сзади в облаке грязи. – От Рикке по-прежнему никаких вестей? – рявкнул Лео. – Никаких! – Проклятье, что могло с ней приключиться? – Если эта погода застигла ее корабли в море, она сейчас может быть где угодно. – Может, уже и на дне, – мрачно хмыкнул Йин, оглядывая низвергающиеся небеса. – Если дождь еще больше усилится, мы все окажемся на дне, – прорычала Савин, пытаясь отлепить от плеч промокшее платье, придавленное пропитанным водой плащом. Они осторожно огибали по чавкающему периметру здоровенную лужу посреди дороги. Ее вполне можно было назвать озером, не боясь сильно преувеличить; с одного края, словно выброшенные на берег моряки, на перевернутой повозке сидели люди, а по исхлестанной дождем поверхности плавал всевозможный скарб; солдаты переправлялись вброд, подняв над головой оружие, или проламывались сквозь росшие по обе стороны кусты. – Сюда! Двигаясь вслед за проводником, они миновали жалостную кучку людей, укрывавшихся под куском мешковины, и выехали в темнеющее поле. Было приятно для разнообразия двигаться несколько быстрее скорости черепахи, пускай даже Савин не имела представления, куда они направляются. Потом она увидела мелькающие впереди огоньки и темные фигуры, движущиеся в полумраке. – Конные! – прошипел Антауп, выдергивая из чехла копье. По горстке офицеров прошла волна судорожного движения: люди, лязгая сталью, обнажали мечи, доставали из-за плеч щиты. В кобылу Савин врезалась другая лошадь, и она еле удержалась в седле, чуть не вывихнув себе руку. С колотящимся где-то в горле сердцем она смотрела в темноту, смертельной хваткой вцепившись в повод и положив другую ладонь на живот. – Кто идет? – проревел Йин, привстав на стременах и держа свою огромную булаву наготове. – Лорд Ишер! – донесся сдавленный ответ. – А вы кто? Послышался общий вздох; люди расслабились в седлах. – Молодой Лев! – отозвался Лео с успокаивающим смехом в голосе. – Кончайте мочиться в штаны! – Тебе легко говорить, – пробурчала Савин, извиваясь в седле. – Благодарение Судьбам, это вы! – Всадники радостно въехали в круг колышущегося света от факелов, которые держали телохранители Лео. – Мы боялись, что это люди короля. – Мы тоже. – Улыбаясь от уха до уха, Лео наклонился с седла, чтобы пожать Ишеру руку. При виде их союзника Савин ощутила гораздо меньше уверенности, чем надеялась. В нем не осталось ни капли самоуверенности, которую он излучал, когда устраивал беспорядки в Открытом совете или обсуждал в Остенгорме, как они поделят завоеванную добычу. Ишер выглядел исхудавшим, дерганым, его мундир топорщился под промокшим плащом, белые волосы, распластанные дождем, превратились в грязно-серую массу, не считая одного нелепого пучка, упрямо торчавшего вверх, словно петуший гребень. – Барезин где-то сзади. – Ишер махнул рукой в темноту жестом, ясно говорившим о том, что он не имеет ни малейшего представления, где именно. – От кое-кого из остальных я тоже получил донесения. – Чертовы дороги превратились в черт знает что! – выругался один из лордов в вычурном нагруднике. Савин его не узнала, а представляться, по-видимому, здесь никто был не в настроении, меньше всех она. – С нами леди Веттерлант, – сообщил Ишер, щуря глаза под внезапным порывом ветра, – но ее войска растянулись по этой раскисшей дороге на пять миль, а обоз тащится еще на пять миль позади! А что там северяне, высадились? – Большинство, – отозвался Йин. – Стур должен быть где-то к востоку, но половину его судов отнесло в сторону. В такую погоду кто может знать, где их выбросит на берег? – Чертово побережье тоже превратилось в черт знает что, – буркнул Антауп. – Хайген с вами? – спросил Лео. Несчастная лошадь Ишера крутилась под ним, то и дело норовя повернуть обратно. Савин хорошо ее понимала. Ишер сердито дернул ее за повод. – А вы что, не получили от него никаких вестей? – Нет. Но ждать нет времени. Мы должны скорее двигаться вперед, какая бы ни была погода. Нельзя дать Орсо возможность собрать свои силы! Они с лязгом въехали в ворота приземистой фермы – несколько убогих деревянных строений, окружавших небольшую площадку залитой дождем глины. Ветер трепал кроны деревьев. Вокруг металась обезумевшая собака, лая на лошадей; один из солдат, шепотом изрыгая ругательства, пытался отпихнуть ее сапогом. Савин с трудом отлепилась от седла, и Йин помог ей спешиться. Крестьянская семья – очевидно, злополучные хозяева этого места – стояла под свесом амбара, за пеленой текущей с крыши воды, наблюдая, как в их истоптанный двор набиваются десятки солдат и повозок и одна заметно беременная женщина. Вероятно, их следовало пожалеть, но Савин обнаружила, что ее чувство жалости, по-видимому, растворилось в этом дожде, а то немногое, что осталось, было ей нужно для себя. Низкая передняя комната жилища кишела людьми в разномастных мундирах, все говорили одновременно, окна запотели от их дыхания. Антауп приволок в центр комнаты стол, вывалил на него из футляра отсыревшие карты и принялся рыться в них с лицом человека, пытающегося решить загадку на языке, которого он не понимает. – Проклятье! – Лео поднес одну карту к тусклой лампе, но огонек тут же заколыхался, поскольку кто-то распахнул дверь и в комнату ворвался порыв ветра. – Неужели здесь нельзя устроить приличное освещение? Этой карте можно доверять? – Ни одной из них нельзя доверять, чтоб их… – Известно ли, где располагаются силы короля? – пророкотал лорд Мустред, капая дождем с встопорщенных бровей. – Как я слышал, в двух днях пути отсюда. – Что? Нам сказали, что он бежал на юг! Савин сморщилась. Она привыкла, что в бизнесе события редко происходят согласно намеченному плану. Но на войне планы и реальность были практически не знакомы друг с другом! Лучшее, на что здесь можно было надеяться, – это судорожные догадки. И при этом – какой масштаб! Тысячи людей, тонны снаряжения, океаны недостоверной информации, скрывающие крошечные песчинки истины. Савин привыкла верховодить, но как можно командовать чем-то подобным? В особенности если ты с трудом контролируешь собственный мочевой пузырь. Не в первый раз Савин пожалела, что с ними нет Юранда. Он был единственным из друзей Лео, кто действительно был способен что-либо организовать, кто подмечал детали, кто в первую очередь думал не о том, чего он хочет, а о том, что нужно для дела. Этот человек был словно тележная ось – на нее обращаешь мало внимания, пока она на месте, но стоит ее вынуть, и весь твой скарб тотчас оказывается на обочине. Дверь с грохотом распахнулась, впустив новый поток холодного воздуха. Вошедший пыхтел и отдувался, отряхивая воду с подбитого мехом плаща. Это был пожилой, седовласый северянин с золотыми украшениями на кольчуге, каплями дождя в бороде и лопнувшими прожилками в бесформенном носу, похожем на картофелину. Оглядевшись по сторонам, он внезапно осознал, что все солдаты оторвались от своих дел и смотрят на него, и нервно прочистил горло: – Вечер добрый всем вам. – Черствый! – приветствовал его Лео, хватая старого воина за руку и тряся ее так, словно собирался оторвать. – Наконец-то! Где Рикке? – Все еще в Уфрисе. – Что-о?! – Точнее сказать, она была там, когда мы отплывали. Может, сейчас они тоже уже выдвинулись. Наверное, скоро будут. Поднялась буря, корабли не могли выйти из гавани. Еще хорошо, что все это не началось на час позже, не то мы бы все потонули! Лео мгновенно низвергся с высот радости в пучину разочарования: – И сколько людей ты привел с собой? – Пока что только тех, что гребли на моем корабле. Человек тридцать, наверное, наберется… – Тридцать?! По комнате пронеслось потрясенное бормотание. Один из инглийских офицеров и слуга одного из лордов принялись орать друг на друга. Послышался звук удара, они сцепились, налетели на стол, выкрикивая оскорбления. Йин ухватил обоих за шкирки, подвел к двери и вышвырнул в темноту. Савин ощутила, что весь этот крик, паника и ошалелые глаза слишком сильно напоминают ей Вальбек. Она вновь ощутила на языке омерзительно знакомый кислый привкус, к горлу подкатила тошнота, сердце заколотилось, закружилась голова… Она попятилась в тень. Ей почудилось, что среди едва различимых лиц она узнает людей, которые гнались за ней тогда по улицам… – Вам нехорошо? – спросила Зури, мягко беря ее под локоть. – Черт с ней, с Рикке, – выдавила Савин сквозь стиснутые зубы. – Просто найди мне гребаное ведро. – Сюда, – пригласила Зури, скользнув через царящий вокруг хаос к боковой двери. Савин потащилась следом, приложив одну руку к пояснице, а второй поддерживая раздувшийся живот. Они оказались в маленькой кухоньке, пристроенной к основному строению, с почерневшим от времени очагом и запахами плохой стряпни. Савин притворила дверь и привалилась к ней спиной, стараясь не слушать безумный гвалт, доносившийся с той стороны, сосредоточиться на дребезжании плохо пригнанной оконной рамы, на настойчивом «кап-кап-кап» из трещины в потолке. Зури остановилась и уперла руки в бедра, глядя на пару пустых подойников, еще соединенных лежащим сверху коромыслом. – Именно то, что надо, – произнесла Савин, ковыляя к ним. После немалой возни ей наконец удалось стащить подштанники ниже колен и с помощью Зури, державшей ее чуть ли не на весу, усесться на одну бадью, подобрав юбку к бедрам и ощущая задницей холодный металл. Услышав звон плещущей о дно жидкости, она едва не вскрикнула от облегчения. Содрогаясь, выпустила из себя последние капельки, попыталась нагнуться, чтобы достать двумя пальцами подштанники, но не смогла дотянуться. – Проклятье, – выговорила она, отдуваясь, чувствуя, как ноги дрожат от усилий. В конце концов, чтобы не упасть на пол, Савин пришлось встать и позволить Зури натянуть их, отодвигая вымокшие юбки. Вымотанная, она шлепнулась на табурет и привалилась спиной к сырой штукатурке, вытянув перед собой широко расставленные ноги. – Какое уж тут командование армией, я штаны не могу натянуть без посторонней помощи! – Ваша репутация как военачальника в безопасности, пока я здесь, – заверила Зури. – И Рабик с Гаруном скоро прибудут с сухими вещами и ужином. Савин прикрыла глаза. Ей хотелось закричать от облегчения. – Кровь и ад, что бы я делала без тебя и твоей семьи? Не представляю, как тебе удается оставаться такой спокойной. – Я не всегда была компаньонкой знатной дамы. Мне довелось видеть немало бурь. – Зури нахмурилась, глядя в угол комнаты, словно именно там таились призраки прошлого. – Со временем они все заканчиваются. – Если в тебя не ударит молния, – пробормотала Савин, благодарно сжимая руку Зури. Дверь затряслась от тяжелого стука, и ей пришлось, стиснув зубы, занять несколько более презентабельную позицию. Мочевой пузырь уже снова давал о себе знать. – Да? Хлипкая дверь распахнулась, и стоявший за ней пригнулся, чтобы пролезть под низкой притолокой. – Броуд! – с приливом облегчения вымолвила она. Вот человек, который может справиться с кризисом. Она уже видела, как он это делает. Скала, за которую можно уцепиться во время бури. – Леди Савин. – Он нахмурился, глядя на нее из-под потолка. Его глазные стекла были забрызганы дождем, сбоку головы багровела свежая ссадина. – Вы в порядке?.. – Просто мне не следовало ехать верхом, и я не ожидала дождя. Рассказывай! Надеюсь, ты привез хорошие новости! Надо сказать, что он не был похож на человека, который привез хорошие новости. Даже в Вальбеке, во время восстания, даже когда дела шли совсем плохо, он всегда выглядел, по крайней мере, надеющимся на что-то. Сейчас он был просто мрачным. Лоб нахмурен, кулаки сжаты. На мгновение при виде его, его раненой головы, почти касающейся низкого потолка, Савин ощутила легкий укол страха. Отзвук прежнего ужаса, когда она впервые увидела его гигантский силуэт на баррикаде в Вальбеке. – Ломатели нас поддержат, – сказал он, помолчав. – И сжигатели тоже. Они получили оружие, как вы приказали. Они восстанут по всему Союзу в последний день лета. – Должно быть, уже начинают, – пробормотала Зури. – Это может все изменить. – Савин прикрыла глаза и издала долгий вздох. – Если им удастся задержить королевскую гвардию, не дать прибыть подкреплениям, возможно, нам вообще не придется сражаться. Она очень надеялась – она молилась, чтобы им не пришлось сражаться. – С кем ты говорил? С Ризинау? – Нет. Броуд стащил свои стекла и принялся протирать их уголком рубашки. У Савин было чувство, что на этот раз у него действительно плохие новости. – С Судьей. – Это та женщина, которая перевешала столько народу в Вальбеке? Броуд скривился, раскрыл рот, словно не зная, как много рассказывать. В конце концов он выдавил всего лишь: – Она самая. Савин ощутила новый приступ паники. Она вытряхнула из рукава коробочку, взяла ее трясущейся рукой, отщелкнула крышку. Внутрь попала вода, и жемчужная пыль превратилась в бесполезную сырую массу. – Проклятье! – выкрикнула Савин, швырнув ее об стену и тут же осознав, как глупо это выглядело. – Прошу прощения. Это было не очень-то изящно. – Сейчас не самые изящные времена. – Эта женщина, Судья, – ей можно доверять? – Я бы скорее доверился скорпиону, – отозвался Броуд, снова цепляя дужки за уши. – Что ж, будем надеяться на лучшее. – Савин тихо ахнула и положила успокаивающую ладонь на живот, где зашевелился ребенок. – Что, на войне всегда такой ужас? – Самое дерьмо – прошу прощения – начинается, когда подходит неприятель. – В таком случае будем надеяться, что он не подойдет, – сказала Савин. – От надежды худа не будет. Однако по выражению лица Броуда было ясно, что много добра от нее он тоже не ожидал. – Ты сможешь повторить его светлости то же, что рассказал мне? – Конечно. Если он даст мне вставить слово. Савин махнула рукой, подзывая Зури: – Боюсь, мне снова нужна эта бадья.Искусство лжи
– Где тут штаб-квартира лорда-губернатора? – спросила Вик, сидя в седле небрежно, но с таким видом, который ясно показывал, что она не привыкла тратить время на пустяки. Капрал даже не поднял головы от скворчащей сковородки, лишь махнул рукой, показывая направление. Один из солдат неуверенно улыбнулся ей, потом снова принялся счищать с сапога налипшую грязь. Ни один из них не усомнился в том, что она имеет право проехать мимо на своей лошади, но в этом не было ничего удивительного. Она всегда умела лгать лучше всех, кого она знала. С самых ранних лет, сколько она себя помнила, маленькая Виктарина дан Тойфель, ненаглядная младшая дочь мастера-распорядителя монетного двора, знала, что чувствует окружающий мир не так, как другие люди. Или, по крайней мере, что ее чувства не доходят до лица. «Что за серьезный ребенок!» – «Какая ты холодная!» – «Скажи что-нибудь, Виктариночка, я понятия не имею, о чем ты думаешь». Так что ей пришлось научиться подделывать свои чувства. Она сидела, скрестив ноги, перед позаимствованным у матери небольшим зеркалом, репетируя стыдливые улыбки и обиженные гримасы, выжимая из глаз слезы, тренируясь до тех пор, пока она не смогла краснеть по собственной воле. «Какая у вас эмоциональная дочка!» – «Такая оживленная!» – «Бедняжка, у нее все чувства написаны на лице». А потом настал день, когда она разбила ценную вазу и обвинила в проступке своего брата. Она сохраняла совершенную видимость непонимающего замешательства, в то время как он всего лишь покраснел и разозлился. Мать наказала его за чужое преступление, да еще и заставила извиниться перед ней за лживое обвинение, а ей дала кусок фруктового пирога в качестве награды. Так маленькая Виктарина с ранних лет поняла, чего стоит правда. Хорошая ложь состоит не столько в том, что именно ты говоришь, сколько в том, как ты это говоришь. Удивительно, как далеко можно уйти, если просто двигаться вперед с таким видом, словно имеешь полное право находиться там, где находишься. Именно таким образом Вик пересекла несколько истоптанных, грязных полей, забитых мятежниками и их покосившимися палатками. Она не жалась к краю, но ехала бодрой рысью посреди всего этого склизкого хаоса, устремив взгляд вперед. Неодобрительно поцокала языком, минуя двух солдат, споривших из-за фляги со спиртным. Нетерпеливо поморщилась, когда перед ней возникла толпа, пытавшаяся вытащить из грязи завязшую повозку. Приказала убраться с дороги доброму десятку потрепанных солдат, стоявших в очереди перед полевой кухней, и они, ворча, недовольно отошли в сторону. Она всегда умела лгать лучше всех, кого она знала. Однако, подобно любому, кто желает по-настоящему овладеть каким-либо мастерством, молодая Виктарина дан Тойфель не ограничилась своим природным даром, но дополнила его изнурительной практикой. Она сделалась знатоком человеческого поведения. От ее внимания не ускользали ни быстрые движения глаз, ни незаметные непроизвольные жесты. Она подмечала их в других и подавляла у себя. Сперва она практиковалась на слугах, потом на членах своей семьи, потом на могущественных людях, с которыми встречался ее отец. Она научилась всегда придерживаться правды настолько, насколько это возможно. Подгонять свою ложь к аудитории, как ключ к замку. Подгонять саму себя. Не просто говорить им то, что они хотят услышать, – быть той, от кого они хотят это услышать. Сегодня ей предстояло иметь дело со знатью, поэтому она сама стала знатной дамой – плечи уверенно расправлены, подбородок горделиво вздернут. Она – Виктарина, с огромным «дан» перед фамилией и огромным презрением ко всем, у кого его нет! Волосы она подколола на затылке: откровенный человек, которому нечего скрывать. По размышлении, несколько прядок все же выпустила наружу, чтобы смягчить впечатление. Одежда простая, но не дешевая. Она решила, что юбка будет перебором, но расстегнула на рубашке на пуговицу больше, чем обычно, и отвернула манжеты, чтобы были видны запястья: незащищенность. Даже некоторая уязвимость. И, наконец, она сказала Огарку, чтобы тот забрызгал ее дорожной грязью – в конце концов, она ведь ехала издалека с важным поручением. – Кто идет? – рявкнул сержант, демонстрируя ей свою алебарду и воинственное выражение лица. Он охранял ворота добротного старого особняка, который, судя по знамени со львом и молотками, установленном посреди изрытого сапогами декоративного сада, был реквизирован Броком для своей штаб-квартиры. Вик с одного взгляда определила характер этого человека. Усы навощены, нагрудник отполирован, и это несмотря на царящую кругом неразбериху: чванливый педант, слишком серьезно относящийся к себе. – Мое имя Виктарина дан Тойфель, – представилась она с чистым аристократическим выговором, какой был у ее матери. – Мне нужно поговорить с лордом-губернатором Броком. Он нахмурился, ища в ней что-нибудь подозрительное, но она не дала ему никакой зацепки. – Откуда мне знать, может быть, вы шпионка, – ворчливо сказал он. – Я и есть шпионка. Он ошеломленно уставился на нее. – С нашей стороны. – Она наклонилась к нему, поглядев направо и налево, и добавила настойчивым шепотом, словно могла доверить свой секрет ему и только ему одному: – И у меня послание от лорд-маршала Бринта, которое может изменить все. Важные новости для важных людей! Сержант тут же надулся и со значительной миной повернулся к кишащему людьми двору: – Эй, вы! Дайте дорогу! Эта женщине нужно видеть лорда-губернатора! Она всегда умела лгать лучше всех, кого она знала. А потом практики стащили ее среди ночи с кровати, и всю ее семью выслали в Инглию, в лагеря. Молодая Виктарина дан Тойфель распрощалась со своим аристократическим именем и стала просто Вик, а искусство лжи превратилось из игры в средство выживания. За все годы, проведенные ею в этом ледяном аду, где ее родные погибали один за другим, она лишь однажды сказала всю правду – и это случилось в тот день, когда она выбралась оттуда. Она выковала из своего лица забрало непроницаемого равнодушия, в котором ни шок, ни боль, ни страх не могли оставить вмятины. Что сослужило ей очень хорошую службу теперь, когда ее провели в гостиную, позаимствованную Лео дан Броком у хозяев. Из того, что Вик о нем слышала, это был один из тех тщеславных и деятельных людей, которые только и ждут, чтобы поверить в желаемое. Однако Брок завтракал не один. Возле него, сцепив здоровенные ручищи, с выражением немалого удивления при виде Вик, как ни в чем не бывало входящей к ним в это серое утро, стоял ее старый дружок-ломатель, Гуннар Броуд. Что еще хуже – на другом конце стола сидела заметно беременная дочка ее прежнего работодателя, Савин дан Брок. «Дерьмо», – подумала Вик. «О, как здорово, вы все здесь!» – сказало ее лицо. – Виктарина дан Тойфель, если я не сильно ошибаюсь. Лицо Савин, возможно, и стало несколько мягче в ее нынешнем положении, но улыбка у нее была еще более жесткой и голодной, чем прежде. Густые брови Броуда подозрительно сошлись к переносице: – Вы что, знаете друг друга? Лихорадочно пытаясь проложить в уме безопасную тропу через болото правд и неправд, которые эти трое людей знали про нее, Вик ответила вопросом на вопрос: – А вы что, знаете друг друга? – Мастер Броуд спас мне жизнь во время восстания в Вальбеке, – объяснила Савин. – А приехала я туда в одном экипаже с инквизитором Тойфель. – Инквизитором? – Округлившиеся глаза Броуда выглядели необычно маленькими позади стекол. – Я думал, ты выросла в лагерях? – Так и есть. Но архилектор Глокта предложил мне способ выбраться оттуда. – Вик встретилась взглядом с Броудом и продолжила, высказав всю правду, какую могла: – Привлечь ломателей к правосудию. – Так ты все это время работала на Костлявого? – Мой отец однажды отозвался об инквизиторе Тойфель как о самом верном из своих слуг. – Савин деликатно отхлебнула чаю, но взгляд, который она метнула в Вик поверх чашки, был твердым как кремень. – Поэтому должна сказать, что я удивлена, видя, как вы запросто входите в мою гостиную, неся послание от одного мятежника к другому. Наступила зловещая тишина. Все присутствующие хмуро рассматривали Вик; Броуд медленно расцепил свои огромные лапищи, и татуировки лестничника на его костяшках задвигались, когда он стиснул кулаки. Она знала, что сейчас тот момент, когда ее жизнь висит на волоске. Но он был для нее далеко не первым. – Вопросы верности – такая запутанная штука в последнее время! – Подцепив ногой кресло, она уселась во главе стола и поглядела Савин прямо в глаза: – Мне нравится думать, что я ни разу не подвела вашего отца. Он вытащил меня из лагерей. Я была у него в долгу. Но теперь его больше нет. На напудренном лице Савин промелькнула тень сомнения: – Как это нет? Она еще не знала. Это удачно. Неожиданное известие может сбить ее с толку. – Вашему отцу пришлось подать в отставку. После того как разошлись новости об этой… маленькой эскападе. Он вернулся в свое загородное поместье, собирается писать книгу о фехтовании. Ваша мать считает, что сельский воздух может пойти ему на пользу. По крайней мере, она так говорит. – Это звучало правдиво, поскольку было правдой. Вик взяла вилку и, потянувшись через стол, подцепила колбаску с общего блюда. – Теперь у нас архилектор Пайк. Она заметила, как заиграли желваки на скулах Броуда. Увидела, как его огромные кулаки сжались крепче. Это тоже было неплохо: его отвлечет гнев, а Савин – чувство вины, а Вик тем временем сможет на виду у всех пройти к своей цели. – Я была в долгу у вашего отца, – продолжала она, – но Пайку я не должна ничего. Лорду-маршалу Бринту нужен был человек, чтобы отвезти послание. Кто-то, кто сможет проскользнуть через заставы. И не погнушается для этого солгать. Она махнула вилкой в сторону окна: – Судя по тому, сколько народу я миновала по пути сюда, нынешнее правительство доживает последние дни. – Она откусила кусок колбасы и улыбнулась, жуя. – Если лагеря меня чему-то и научили, так это никогда не отказываться поесть, когда есть возможность. Но и еще одному: всегда держаться вместе с победителями. Она чувствовала, что понемногу убеждает их. Когда ты хочешь, чтобы человек тебе поверил, его необходимо подтолкнуть. В конце концов, признать, что ты дал себя обмануть, – все равно что признать себя глупцом. Кому понравится так думать о себе? – Однако ваши подозрения можно понять, – добавила она. – На кону стоит очень многое. Поэтому лорд-маршал дал мне вот это. И она стащила с пальца кольцо Бринта, бросив его на блюдо с колбасками. Савин, хмурясь, поднесла его к свету с видом человека, которому доводилось оценивать множество драгоценных украшений. – Это женское кольцо. – Он сказал, что оно принадлежало его жене. Которую он потерял в битве при Осрунге. Чтобы сделать ложь более убедительной, нет ничего лучше чего-нибудь вещественного. Такого, что можно потрогать. Имеющего собственную историю. Хотя, если как следует подумать, она вполне могла украсть его у однорукого старика в бане. – Ализ дан Бринт… ну конечно! Моя мать была в плену вместе с ней. – Брок оживленно подался вперед: – И что у вас за послание? А вот теперь можно было окончательно забыть о правде и завалить ублюдков тоннами лжи. Лжи, на которой они будут строить все свои планы. Лжи, которая рассыплется сразу же, как только на нее попытаются опереться. – Орсо выступил против вас со всеми силами, которые у него есть, но у него их не так уж много. Он созывает свою гвардию, но она рассыпана по всему Союзу, и к тому же Бринту удалось задержать большую часть депеш. Закрытый совет был захвачен врасплох, все они сбиты с толку и думают только о том, как бы спастись. Так что к королю на помощь никто не спешит. Ни друзей, ни подкреплений. По мере того как она говорила, по лицу Брока разливалась широкая улыбка, и Вик поняла, что он заглотил наживку. – Сколько у вас людей? – поинтересовалась она. – Наверное, тысяч двадцать, – выдохнул он. – Мы еще не все собрались. Это было хуже, чем она боялась. Соотношение сил было примерно два к одному в пользу мятежников. Вик улыбнулась, словно это было лучше, чем она смела надеяться. – Ваши силы, наверное, вчетверо превосходят его! Лео дан Брок радостно стиснул кулак: – Мы его сделаем! – Радоваться пока что рано, – заметила Савин. Однако Вик уловила нотку облегчения в ее голосе, заметила торжествующий румянец на ее щеках – вид игрока, поставившего все свои деньги на кон, когда ему сдали последнюю карту выигрышной комбинации. Леди Брок, разумеется, и сама превосходно владела искусством лжи; она привыкла крутить своими инвесторами на все лады, как фокусник монетой. Но она была далеко не так искусна в этом деле, как считала сама. Долгие годы жизнь Вик зависела от того, насколько хорошо она солжет. Она обманула Ризинау и его людей, обманула Сибальта и его людей, обманула Соломео Шудру в Вестпорте, обманула даже саму Витари, Министра Шепотов, пускай даже всего на несколько дней, – и все это время смерть дышала ей в затылок. Она кинула в рот последний кусок колбасы. – Маршал Бринт просил меня привезти ответ. Ему необходимо знать ваши планы. – Она протянула руку за кольцом. – Что мне ему сказать?Ты хотел убийц
– Уф-ф, ну и бардак, – проговорил Клевер, устало раздувая щеки. – Просто все пошло не так, только и всего. Танцор стоял на коленях посреди грязного двора с запястьями, привязанными за спиной к лодыжкам. Не самая комфортабельная позиция, но он мог винить только самого себя. Его толстый друг был связан таким же образом, но упал набок, когда Нижний дал ему по морде, да так и не смог снова подняться на колени. А может, просто решил, что лучше полежать. Теперь он лежал на боку, тихо всхлипывая – одна розовая щека вымазана навозом, другая залита слезами. Хлыст тем временем отошел за сарай поблевать. Удивительный парень: у него никогда не бывало вдоволь еды, но блевота в нем никогда не кончалась. – Просто все пошло не так… – Не так? – рявкнул Нижний, яростно тыча в труп женщины вытянутым пальцем, так что Танцор и остальные в страхе съежились. Для человека, перебившего столько народу, он как-то слишком волновался по поводу трупов, оставленных другими. – И это все, что ты можешь сказать? «Что-то пошло не так»? – Мы просто хотели забрать овец! – Одна из них заблеяла в хлеву, словно в поддержку хотя бы этой части истории Танцора. – Мы сперва даже сказали «пожалуйста». Клевер потер виски. Голова побаливала. Если подумать, она не переставала болеть уже несколько недель. – Если бы у тебя на свете ничего не было, кроме этих овец, ты бы отдал их, если бы тебе сказали «пожалуйста»? – Я бы отдала, если бы понимала, какой у меня выбор, – тихо произнесла Шолла, присаживаясь на корточки возле старика. Он сидел, привалившись к полуразрушенной стене и запрокинув голову. Можно было бы подумать, что он спит, если бы у него в ребрах не торчала стрела, а рубашка под ней не была мокрой и черной от крови. – Мы попросили вежливо, – ныл Танцор. – А потом не так вежливо… Не уверен, правда, что он нас понял. Ты ведь знаешь, я никогда не был силен в языках. – А в чем ты вообще силен, напомни-ка? – поинтересовался Клевер. – Потом этот старик выскочил с топором, так что Красавчику пришлось его пристрелить. Тот, кто дал Красавчику его имя, был, должно быть, большим шутником, поскольку этот парень был ужасно уродливым, с какой стороны ни посмотри. – Я только прицелился, – объяснил он, неловко ерзая на коленях. Справедливости ради, мало что можно сделать ловко, когда твои руки привязаны к лодыжкам. Его лук валялся в грязи неподалеку, и Красавчик бросил на него мрачный взгляд, словно это он был во всем виноват. – Просто, понимаешь, палец соскользнул, вот я его и пристрелил. – А потом женщина начала кричать, ну и… – Танцор сморщился, глядя в грязь. – Просто все пошло не так, вот и все. У тебя никогда не бывает такого, Клевер? Тот снова устало надул щеки: – Не могу сказать, что у меня когда-то бывало по-другому. Подобные сцены больше не вызывали у него ни отвращения, ни гнева, ни даже печали. Ничего, кроме усталости. Может быть, именно так и понимаешь, что слишком долго задержался на этой чертовой работе – когда трагедии начинают казаться банальными. Когда то, что для какого-нибудь бедолаги является концом всего, для тебя становится просто небольшим неудобством. – Ты можешь заткнуться? – прикрикнул он на толстяка, и тот перестал всхлипывать и начал тихо трястись, что в какой-то мере было еще хуже. Клевер сказал, тщательно выговаривая слова: – Именно потому, что все запросто может пойти не так, необходимо делать все возможное, чтобы оно пошло так. Например, не напиваться. Не натягивать свой чертов лук, если не собираешься стрелять. Сперва выяснить, с кем ты имеешь дело и где кто находится, чтобы старик, выпрыгнувший с топором, не застал тебя врасплох. Что-то в этом роде! – Он понял, что уже кричит. Скривился, потер голову и заставил себя снова понизить голос: – Посмотреть, как вы тут напортачили, так это просто чудо, что вы и друг дружку не поубивали заодно. – Было бы неплохо, – проворчал Нижний. – Нам бы не пришлось с ними возиться, мать их растак. Клевер не мог не согласиться. Против этого даже Танцор не мог ничего возразить. – Да, ты прав, – признал он. – Я знаю, что ты прав, Клевер. Но если ты приводишь воинов в такое место, как это, трудно не ожидать чего-то подобного. – Дерьмовых воинов, может быть, – возразила Шолла, ковыряя в носу. Танцор подполз ближе. На коленях не особо-то потанцуешь, понятное дело. Он поднял к нему лицо – большие глаза, прерывающийся голос, хныки-хныки. – Может быть… мы можем как-то… забыть про это? Если и было время, когда Клевера можно было убедить хныканьем, это время давно прошло. – Вопрос не ко мне, да? Если Стур согласится про это забыть, мы забудем. Улыбка Танцора увяла, как осенний цветочек; он сглотнул с булькающим звуком. Толстяк снова упал лицом в навоз и принялся подвывать. К этому времени уже всем было понятно: милосердие Стура Сумрака – слишком тонкая ниточка, чтобы подвешивать на ней свои надежды. – Просто все пошло не так, только и всего, – снова пробормотал Танцор, а Красавчик попытался почесать ухо плечом, но не преуспел в этом. В этот момент послышался стук копыт, и из-за угла амбара к ним вывернул сам король Севера. Гринуэй и дюжина других ублюдков, отпихивая друг дружку, толпились позади. Стур натянул поводья – разумеется, рывком, поскольку нет забавы веселее, чем мучить животное, на котором ты ездишь. Сложив ладони одна поверх другой на луке седла, он подался вперед, почти коснувшись запястий своей толстенной, усыпанной бриллиантами цепью, и принялся разглядывать всю сцену: обгорелые руины дома, двор, забросанный барахлом, валяющиеся трупы, пленников с привязанными к лодыжкам руками, Клевера и его людей, стоящих вокруг с обнаженным оружием. Он не спеша покрутил языком во рту, пока не набрал достаточно слюны, потом сплюнул в грязь. – М-да, ну и бардак. – Просто все пошло не так, – угрюмо повторил Танцор, глядя в землю. – Да неужели, мать твою? – взревел Большой Волк. Гринуэй и остальные разъехались по двору, свысока поглядывая вокруг с гримасами, выражавшими различную степень презрения. – Он там плачет, что ли? Он что, гребаный недоумок или что? Клевер, разберись с ними, пока я… О, вот это отлично! И конечно же, кто еще мог выехать к ним из леса, как не Молодой Лев с толпой своих ублюдков? Они осадили коней, так что по одну сторону двора оказались презрительные усмешки Стура и его людей, а по другую – гневно нахмуренные лица Брока и его людей. Похоже, Молодой Лев еще не достиг той точки, когда трагедии кажутся банальными. Скорее наоборот: он был слишком склонен давать волю своим чувствам. – Что здесь произошло, черт побери? – прорычал он. Последовала неловкая пауза, которую Клевер по какой-то причине счел необходимым заполнить. У него чесался язык сказать, что если тебе не нравятся мертвецы, то не следует затевать войну. Однако ему не пришло в голову ничего лучшего, чем: – Как мне сказали, что-то пошло не так. Когда это говорил Танцор, он думал, что хуже это звучать не может, однако у него самого как-то получилось. – Это я вижу! Молодой Лев пришпорил своего фыркающего боевого коня, пересек двор и остановился, возвышаясь над Клевером и его коленопреклоненными пленниками. – И вот это ты называешь пристойным поведением? – рявкнул он Стуру, указывая на один из трупов, лежащий лицом вниз с зияющей раной от меча поперек спины. Но Большой Волк и сам не хуже любого другого умел ощетиниваться, мрачнеть и принимать оскорбленный вид. – Только не надо читать мне нравоучения, Молодой Лев! – Он тоже пришпорил своего коня и подъехал вплотную, так что Клеверу пришлось поднять голову, чтобы поглядеть на него. – Ты сам хотел, чтобы я привел тебе убийц. Столько, сколько смогу найти. Ты сам попросил, чтобы на твоем заднем дворе спустили собак, а я предупреждал тебя, что они могут начать охотиться на кроликов! – Кролики – это одно. – Брок пнул своего коня и подъехал так близко к Стуру, что Клеверу пришлось увернуться, чтобы его не расплющило между двумя героями. – А открытое убийство граждан Союза – совсем другое! Кто это сотворил, вот эти мерзавцы? Он гневно наклонился над связанными. Те в ужасе сжались, кто-то попытался отползти, толстяк всхлипнул сквозь грязь. Красавчик шевелил губами, очевидно, вознося молитву к мертвым, однако Клевер очень сомневался, что те ему помогут. – Насколько мне известно, король Севера здесь я. – Стур подался к Броку с безумным блеском во влажных глазах. Он ухватил свою цепь и потряс ею, так что бриллиант, сорванный им с перерезанного горла его дяди, заплясал в воздухе. – Эти мудаки – северяне. Так что это мое дело, что с ними станется! На какой-то момент казалось, что Молодой Лев сейчас вцепится в Большого Волка и они стащат друг друга с седел, чтобы устроить новый, еще более жестокий поединок прямо здесь, на заваленном трупами крестьянском дворе. Потом, по-видимому, с немалым усилием, Брок взял себя в руки. Он выпустил воздух сквозь героически сжатые зубы и отодвинулся в седле. – Хорошо. Ты король Севера. – Дернув поводьями, он отвернул своего коня от коня Стура. – Тем не менее вы находитесь на землях Союза. Я рассчитываю на то, что виновные будут наказаны по справедливости. – Можешь на меня положиться, Молодой Лев, – проворчал Стур с видом человека, на которого нельзя полагаться ни при каких обстоятельствах. – Справедливость – мое второе имя! Брок развернул коня и резвой рысью припустил обратно к лесу, уводя за собой своих разгневанных ублюдков. Клевер медленно выдохнул. Шолла, все это время предусмотрительно державшая руку на рукоятке ножа, заткнутого за пояс у нее за спиной, наклонилась к его уху и прошептала: – Похоже, лев с волком не очень-то ладят. – Их роман был обречен с самого начала, – вполголоса отозвался Клевер. – Кошки с собаками, сама знаешь… – Благодарю, мой король, – выдавил Танцор. – Ты спас нам… Стур глянул на него с мимолетной улыбкой: – Ты шутишь, мать твою растак? Я пришел сюда драться, а не быть судьей вашего идиотизма. Клевер, прикончи этих болванов! – Что? Я? – Я здесь король. Мое дело приказать, твое – подчиняться. И он в свою очередь развернул коня и устремился прочь, обдав всех фонтаном грязи. Танцор тупо смотрел в землю. Красавчик горестно взирал на свой лук. Толстяк снова принялся всхлипывать. Трупы, понятное дело, оставались в прежних позициях. – Столько шума, – пробурчал Нижний, – и все для того, чтобы вернуться туда, с чего мы начали. – Такова жизнь, – отозвался Клевер. – Из грязи мы рождены и в грязь вернемся. Никто не избегнет. Шолла подняла бровь: – Это твое послание надежды? – Послание надежды было бы неуместно при казни. Нижний, прикончи этих болванов. – Что? Я? – буркнул Нижний с не очень-то довольным видом. – Мое дело приказать, твое – подчиняться, – сказал Клевер, отворачиваясь. – Можешь взять Хлыста, пускай поможет тебе их закопать. И, Шолла, надо бы прихватить с собой этих овец. Людям надо есть. Танцор так и продолжал глядеть в грязь, когда Нижний вытащил свою секиру. – Просто все пошло не так, – проговорил он, качая головой. – Только и всего.Хорошее место
– Хорошее место, – одобрительно заметил Форест. Они ехали вниз по пологому склону. Стоффенбек уютно расположился в долине, возле поблескивающей речки, – приятный, старый, солидный городок из добротного миддерландского камня. Овцы лениво щипали траву на пастбищах, водяное колесо старинной мельницы не спеша поворачивалось, дремотный дымок вытекал из живописных труб – непременной черты местной архитектуры. Эта картина могла бы послужить превосходной натурой для одного из тех ностальгических художников, что занимаются оптовым производством доброго старого времени. – Замечательное! – Орсо удовлетворенно втянул носом ароматный сельский воздух. – Очаровательное местечко! – Я… имел в виду, для сражения, ваше величество. – А-а. Мысль о том, что на эту сонную благодать может обрушиться краснозубое божество войны, не приносила радости. Но, с другой стороны, война вообще штука неприятная, особенно если подумать о конкретных домах, которые будут разрушены, конкретных людях, которые будут жестоко убиты. Не говоря уже о конкретных королях, которые будут скинуты с престола. – Да. Разумеется, хорошее место. Справа от города возвышался пологий зеленый холм с несколькими деревьями на макушке. Наверное, по-военному правильнее было бы сказать «с восточной стороны»… или это западная? По какой-то причине север и юг Орсо различал инстинктивно, а вот чтобы определить остальные направления компаса, всегда требовалось несколько мгновений. Еще один холм, более каменистый и крутой, располагался слева от города, по ту сторону реки. Возможно, топограф назвал бы его утесом? – Хорошее место, – снова повторил Форест, и его шрам сморщился, когда он позволил себе скупейшую из улыбок. Словно улыбки отпускались строго по разнарядке, и это было все, что он мог себе позволить. – Холмы, – заметил Орсо, по мере сил копируя бывалый вид Фореста. – Холмы – это хорошо. – Холмы – это просто чудесно, ваше величество. Если добраться до них первым. Конечно, для того чтобы их удержать, нам потребуется больше людей… – Подкрепления уже в пути. – Орсо постарался, чтобы в его голосе не прозвучало ни малейшей неуверенной нотки. – Вопрос в том, успеют ли они подойти прежде, чем нас всех перебьют? – пробурчал Танни, ехавший сзади. На площади в самом центре Стоффенбека собралась небольшая толпа в праздничных одеждах. Трепещущие флаги украшали невероятно уродливое старое здание с абсурдно высокой часовой башней, предположительно ратушу. – Ну, давай! – скомандовал дородный человек с церемониальной цепью на груди, и какой-то мальчишка, поднеся к губам отполированный горн, выдул приветственный сигнал, компенсируя погрешности строя силой звучания. – Ох, мамочки, – пробормотал Орсо. – Они что, собрались здесь из-за меня? Танни поднял бровь: – Нет, они собрались здесь из-за меня. – Ваше августейшее величество! – провозгласил мэр, когда Орсо со свитой подъехал ближе, склоняясь в таком низком поклоне, что его цепь едва не проехалась по булыжникам. – Я не могу найти слов, чтобы описать, какая это честь для нас – принимать вас в нашем городе! Мои чувства, как и чувства любого из горожан Стоффенбека, поистине неописуемы! – Ну-ну, почтеннейший. У вас прелестный городок! – отозвался Орсо, обводя рукой выходившие на площадь фасады. Здесь было несколько красивых старинных домов – облицованное мрамором здание гильдии, таверна с наполовину деревянным верхним этажом, крытый рынок, проседающую крышу которого поддерживали приземистые колонны. Прогресс практически не коснулся этого уголка Союза; здесь, наверное, ничего не менялось за последние два столетия. – Воплощение духа провинциального Миддерланда! В более благоприятный момент я был бы счастлив все тут осмотреть, но сейчас, я надеюсь, вы меня извините… – Орсо поднес два пальца к венцу, приветствуя собравшееся общество и не переставая потихоньку подталкивать свою лошадь в северном направлении. Стоит на мгновение остановиться, и от них будет уже не отделаться. – Мятежи, знаете ли, сами себя не подавят! – Разумеется, ваше величество! – Мэр сделал вслед за ним несколько неуверенных шагов. – Если вам что-нибудь понадобится, достаточно одного вашего слова. Мы предоставим все, что вам только будет угодно! – Десять тысяч пехотинцев и точный прогноз погоды сейчас бы не помешали, – пробормотал Орсо вполголоса. – Наши чувства поистине неописуемы! – передразнил Танни, с невероятной точностью копируя интонации мэра. – Хочешь верь, хочешь нет, но в этом мире еще остались люди, которых не тошнит при виде меня. – Интересно, будет ли он по-прежнему считать это такой уж привилегией, когда над его городом разразится одна из крупнейших битв, случавшихся на союзной земле. – Мой дорогой капрал, вы недооцениваете способности славного миддерландского бюргера к низкопоклонству. Осмелюсь предположить, что, когда небо потемнеет от стрел, они все еще будут умильно стоять на коленях… От шуток ему становилось немного лучше, особенно от таких низкопробных, однако все это показалось довольно глупым в свете той картины, что открылась им по выезде из города. Должно быть, несколько тысяч людей неистово трудились на полях с северной стороны. Это были солдаты Дивизии кронпринца – они возводили укрепления огромным полумесяцем между пологим холмом и скалистым утесом, заостряя колья, насыпая валы, строя баррикады, копая траншеи и рвы. За их работой наблюдал – с тем же абсолютным отсутствием эмоций, с каким он некогда руководил повешением двухсот ломателей, – архилектор Пайк в сияющих белизной, залитых вечерним светом одеждах. Орсо натянул поводья и остановился рядом с ним, оглядывая масштабное строительство. – Не покладаете рук, ваше преосвященство? – Воистину, ваше величество. Я нахожу, что люди редко работают с таким рвением, как когда от результатов зависят их собственные жизни. Слева от них река разливалась в заболоченной низине, и здесь к ней присоединялся другой ручей, по обоим берегам которого были насажены фруктовые сады. Справа были поля спелой яровой пшеницы, мягко поднимавшиеся к дальнему лесу. В центре, прямо напротив них, урожай был недавно убран, недавние дожди придали лоскутному одеялу скошенных полей сочную бурую окраску. В небе металась огромная туча скворцов, то проливаясь дождем на кроны деревьев, окружавших ферму в паре миль отсюда, то снова взвиваясь штопором в колеблющийся воздух. Орсо сглотнул. Похоже, у него в глотке образовался какой-то комок. – Итак, вот поле нашего будущего сражения. – Сомневаюсь, что мы сможем найти лучше, – ответил Форест. Орсо заслонил глаза ладонью, вглядываясь в одинокий холм на севере, на краю поля, с торчащим на его верхушке зданием. – Что это там за башня? – Старый укрепленный особняк, – ответил Пайк. – Принадлежит некоему лорду Стиблингу. Мелкопоместный дворянин. – Не повезло ему, – пробормотал Орсо. Ему показалось, что он уловил отблеск стали. – А, там тоже люди? Высматривают врага, я полагаю. – Это уже враг, ваше величество. – Что-о?! – Передовые разведчики. – Форест потер челюсть, поросшую седой щетиной. – Даже учитывая состояние дорог, их основные части будут здесь еще до заката. – Кровь и ад… – выдохнул Орсо. До него только сейчас по-настоящему дошло. Вот они – мятежники, намеренные его уничтожить; их разделяет всего лишь несколько миль плоской миддерландской земли. – Когда мы можем ждать подкреплений? – Только что прибыло подразделение из Осадной школы в Ратсгофе, – сообщил Танни. – Они привезли с собой двадцать четыре пушки. – Разве эти штуки не обладают неприятной манерой взрываться? – Перед глазами Орсо снова возникла отвратительно-яркая вспышка, когда взорвалась Карнсбикова машина. – Меня заверили, что новые образцы более надежны… Однако Форест выглядел не слишком убежденным. В последнее время мало на что можно было положиться. – В нескольких милях к западу стоят войска троих лояльных членов Открытого совета. – Пайк показал куда-то за сады. – Лордов Стеннера, Кранта и Ингенбека. В целом у них около тысячи человек. – И еще мы ожидаем два полка королевской гвардии с востока. – Форест привстал в стременах и хмуро взглянул в сторону пологого холма, по склонам которого ходили волны от ветра, колышущего высокую траву. – Они могут подойти ночью, может быть, утром. Лорд-маршал Рукстед должен привести с юга еще четыре, в основном кавалерию. Они идут форсированным маршем из Колона, так что расстояние немаленькое. Если нам повезет и погода продержится, они могут дойти сюда завтра к вечеру, но… гм… – Вы бы не поставили на это свое королевство? – предположил Орсо, оборачиваясь на звук копыт. – А, инквизитор Тойфель! Ужасно рад, что вы смогли к нам присоединиться. По ней нельзя было сказать, что она была ужасно рада, но, с другой стороны, Орсо вообще никогда не видел ее радующейся чему-либо. Он даже находил это утешительным. Переговоры, планы военной кампании или распад государства – она все встречала с одинаковой твердокаменной решимостью. – Вам удалось поговорить с Молодым Львом? – Удалось, – ответила она. – И с его женой, леди Савин. – Она с ним? Орсо осекся, подавив смехотворное желание спросить, хорошо ли она выглядит. – Сильно беременна, но по-прежнему убийственно умна. – Как же нам теперь ее называть? – спросил Пайк, двинув оплывшим лицом (возможно, это была улыбка). – Молодая Львица? Орсо невесело хмыкнул. Пожалуй, имя было подходящим. Насколько он был осведомлен об этих зверях, самцы у них пользуются всеобщим уважением, но убивают в основном самки. – Я рассказала им сказочку, – продолжала Вик. – Что вы дезорганизованы и у вас не хватает людей. Что Бринт лишил вас любых надежд на подкрепление. У Львицы остались сомнения, но ее муж, кажется, заглотил наживку целиком. – Превосходная работа! – похвалил Орсо. Если бы в качестве подкрепления к ним прибыла дюжина таких вот Виктарин дан Тойфель, возможно, удалось бы вообще избежать боя. – Но вы… кажется, не очень-то довольны? – Наши мятежники заключили сделку с ломателями. Они планируют восстания по всему Миддерланду. Повисла неприятная пауза. Орсо подумал, что воспринял новость с замечательной стойкостью. Или, возможно, в нем просто уже не оставалось места для новых плохих известий – так, если налить вино в полный бокал, оно просто перельется через край. – И что, есть известия о каких-либо восстаниях? Я имею в виду, о новых… – Нет, – отозвался Пайк. – Но… Наконец Танни высказал то, о чем, без сомнения, думали все остальные: – Первым предупреждением будет, когда наши подкрепления не придут. Орсо ничего не мог с собой поделать. Он разразился беззаботным смехом: – Что ж, друзья мои, мы можем одновременно вести только одну войну! С ломателями будем разбираться, когда придет их час. А пока что несколько тысяч мятежных лордов, недовольных инглийцев и капающих бешеной слюной северян требуют моего безраздельного внимания. – Двадцать тысяч, по словам самого лорда Брока, – уточнила Вик. Еще одна неприятная пауза. По озабоченным взглядам, которыми обменялись стоявшие рядом, Орсо понял, что это было больше, чем они надеялись. – А у нас сколько? – спросил он, не в силах изгнать из голоса умоляющую интонацию. – На настоящий момент не больше двенадцати тысяч, – угрюмо ответил Форест. – Но на нашей стороне местность. Не слишком ли много надежд они возлагают на землю? Орсо тяжело вздохнул, разглядывая травянистый холм позади плавно вздымающихся, мягко колышущихся полей пшеницы. – Лорд-маршал Форест, я бы хотел, чтобы вы командовали правым крылом. Форест поднял кустистые брови: – Ваше величество, я генерал. – Если Высокий король Союза говорит, что вы лорд-маршал, кто вы такой, чтобы спорить? Из-за незапланированной отставки Бринта у нас пустует место в Закрытом совете, и я не могу вообразить человека, более достойного его занять. Считайте, что вас продвинули по службе. Глядя на развитие событий, возможно, это было его последним государственным решением. Форест уставился на него с приоткрытым ртом: – В Закрытом совете!.. – Мои поздравления, – произнес Танни, двинув Фореста кулаком в плечо. – Вам надо завести себе маршальский жезл или что-нибудь в этом роде. – Я только-только сшил себе генеральский мундир! – Ну в этом на меня не рассчитывайте, – сказал Орсо. – Лорд-маршалов я могу создавать из воздуха, но мундиры стоят денег. Он нахмурился, разглядывая каменистый холм слева, позади которого виднелись еще несколько более крутых утесов. Местность перед ними была более пересеченной, она заросла запущенными садами и перерезалась надвое подболоченным притоком. – Мне кажется, наш левый фланг можно будет защитить с меньшими силами. – Особенно если мы разместим там пушки, – послышался писклявый голос Горста. Он слегка порозовел, когда все повернулись к нему. – Я… видел их в деле при Осрунге. – Вам понадобится безжалостный командир, – высказался Танни, рассматривая холмы. – Такой, которого наши люди будут бояться больше, чем врага. Какая удача, что нужный человек как раз стоял на расстоянии вытянутой руки. – Архилектор Пайк, – обратился к нему Орсо, – кажется, у вас есть боевой опыт? – В молодые годы я сражался в Гуркхуле и на Севере, – ответил Пайк. – Кроме того, я руководил первыми экспериментами с пушками в Дальних Территориях. – В таком случае я не могу представить никого более подходящего, чтобы поручить ему командование моим левым крылом. Вы ведь сможете обеспечить дисциплину среди солдат? Пожалуй, пусть они даже будут деморализованы, главное – напугать их в достаточной мере, чтобы они не сбежали. Пайк наклонил голову: – Дисциплинировать людей – моя специальность, ваше величество. С вашего разрешения, я сейчас же примусь за укрепление наших позиций. – Чем скорее, тем лучше, – поддержал его Орсо. Форест коротко отсалютовал и, пришпорив коня, поскакал к пологому холму. Пайк развернул своего к более крутым утесам. Вик, встретив взгляд Орсо, попрощалась с ним твердым, решительным кивком, который ему очень понравился, и последовала за его преосвященством. Поднявшийся ветерок налетел на Стойкое Знамя, и белый конь на фоне золотого солнечного диска запрыгал и заколыхался. Это было то самое знамя, под которым Казамир завоевал Инглию. Свидетель множества военных побед на протяжении веков. Тем не менее Орсо сомневался, что у него есть хоть какой-то шанс возглавить еще одну. – Танни, ты ведь повидал немало боевых действий? – Меня всегда больше тянуло к бездействию, ваше величество. Но да, так можно сказать. – Скажи, насколько плохи наши дела? И не забывай, что я король. Ты должен быть со мной честным. – Прошу прощения, но я стараюсь никогда не говорить честно с вышестоящими, и чем они выше стоят, тем меньше честности во мне остается. А выше короля ведь и подниматься уже некуда, разве что вы запрятали где-нибудь самого великого Эуса. – Если бы, – вздохнул Орсо. – Всемогущий полубог был бы нам сейчас очень кстати, чтобы склонить чашу весов. Итак: насколько все плохо? Танни обвел языком внутри рта, поглядел на холмы, на поля, на копающих людей. – Ничего хорошего. – Но надежда все же есть? – Если Рукстед явится вовремя, а наши враги не сумеют действовать согласованно… и если повезет с погодой… – Лицо Танни озарилось его вечной сияющей улыбкой; по углам глаз разбежались глубокие морщинки. – Надежда есть всегда. Впрочем, любая задержка будет нам на руку. – Хм-м… Орсо сощурился, глядя на ту башню на холме. Может быть, Молодой Лев в этот момент как раз разглядывает позиции в подзорную трубу? – Полковник Горст! – Да, ваше величество? – Я бы хотел, чтобы вы сопроводили капрала Танни с его Стойким Знаменем через эти поля. Разыщите неустрашимого лорда-губернатора Инглии! Разыщите и приветствуйте его с максимальной помпой, церемониями и воинскими почестями, какие только возможны. Танни! Я желаю, чтобы твоя чертова рука не опускалась как минимум час! – А после того, как я ее опущу, что мне делать? – После этого вы пригласите Молодого Льва отобедать со мной. Может быть, я и не ровня ему в фехтовании, но льщу себя надеждой, что вполне могу помериться с ним в умении владеть вилкой. Мой отец всегда говорил, что хороший король должен прислушиваться к мнениям своих подданных. После чего, как добавляла моя мать, он должен полностью их игнорировать. Что же, выслушаем этого мерзавца! – И Орсо подмигнул им: – Сколько бы времени это ни заняло. Люди продолжали копать. В дальнем конце поля туча скворцов снова поднялась в вечернее небо.Плохое место
– Плохое место, – озабоченно сказал Антауп, ударяя кулаком по древнему парапету. Отсюда, с крыши башни, перед Лео открывалась вся долина. Стоффенбек угнездился между двумя холмами – каменистый утес возвышался над рекой на западе, а на востоке, над полями созревшей пшеницы, поднимался мягкий гребень. – Место, которое мы должны миновать, чтобы добраться до Адуи, – заметил Йин. В мирное время не было бы ничего проще. Две мощенные булыжником дороги сходились к городу с обеих сторон холма, на котором стояла башня, встречались на симпатичной рыночной площади Стоффенбека и там становились одной, устремлявшейся прямиком на юг, в направлении столицы. Проблема была в том, что вся эта территория кишела войсками короля Орсо. Их укрепления простирались широким полумесяцем по недавно сжатым полям к северу от города, щетинясь острыми кольями и сверкая наконечниками копий. Еще больше металла, вкупе с несколькими развевающимися знаменами, виднелось на вершине травянистого хребта. Прищурившись в подзорную трубу, Лео разглядел несколько человек даже на верхушке каменистого утеса. И, кажется, какие-то повозки. Он вручил трубу Антаупу: – Сколько у них людей, как ты думаешь? – Трудно сказать. В центре они, кажется, хорошо окопались, но холмы выглядят послабее. Я вижу знамена королевской гвардии и еще какие-то другие, которых я не знаю. – Больше, чем мы рассчитывали, – пробормотал Лео. И гораздо больше, чем надеялись увидеть. Похоже, драться все же придется. – Ну, у нас все равно численный перевес, – прорычал Йин, воплощение северной бравады. – Двое к одному, пожалуй. – Пожалуй. Однако на немалую часть этих людей Лео не мог положиться. Люди Ишера были хорошо вымуштрованы, но у большинства войск Открытого совета не было никакой дисциплины, только красивые мундиры. Барезин собрал отряд, которому дал гордое имя Гуркского легиона, но он принимал туда всех, кто обладал экзотической внешностью, даже не спрашивая, понимают ли они друг друга, не говоря уже о боевом опыте. Немалая часть оборванцев, составлявших войско леди Веттерлант, по-видимому, примкнули к нему только ради выдаваемой одежды; во время бури многие украдкой сбежали, прихватив с собой довольствие. И это еще если не вспоминать о Большом Волке, который с каждым днем казался все больше готовым затеять драку с Лео, вместо того чтобы драться за него. – Может быть, стоит напасть прямо сейчас, – предложил Йин, щурясь на солнце. – До темноты еще есть несколько часов. Антауп вручил Лео подзорную трубу. – Наши люди почти готовы выступить. – Добрые старые инглийцы! – проговорил Лео, наблюдая, как их правильные колонны маршем сходят с дороги и выстраиваются в аккуратные боевые порядки у подножия холма. Знамена, под которыми они воевали по всему Северу, развевались над головами людей. Лео гордился, что снова видит эту картину. Гордился, что снова ведет их в бой. Он обвел взглядом поля, через которые им вскорости предстояло наступать, и заметил другое знамя, быстро приближавшееся к ним. Белый конь на фоне золотого солнца, вспыхивающего и переливающегося во главе отряда в две дюжины человек. – Стойкое Знамя! – пробормотал Лео. Антауп поднял брови: – По всей видимости, его величество желает поговорить.* * *
Лео не мог представить более великолепную свиту, чем та, что его окружала: лорды Ишер и Барезин, вкупе с еще двадцатью с чем-то членами Открытого совета, лорд Мустред и дюжина других инглийских дворян, плюс Гринуэй, представлявший Стура, и Черствый, представлявший Рикке. И тем не менее он чувствовал себя весьма одиноко, когда королевский знаменосец осадил свою фыркающую лошадь на склоне холма, с торжественно хлопающим на ветру Стойким Знаменем и двумя дюжинами рыцарей-телохранителей в полном боевом доспехе, с лязгом остановившимися за его спиной. Это был убеленный сединами пожилой ветеран с острыми, поблескивающими глазами; в седле он сидел довольно расслабленно, но отданный им салют был безупречнее всех, какие Лео доводилось видеть прежде: отчетливый, элегантный, без тени самодовольства или вычурности. Лорды Открытого совета, увешанные таким количеством позументов, что хватило бы на небольшую флотилию, могли бы поучиться у него кое-чему насчет того, как должен выглядеть настоящий солдат. – Ваша светлость! Милорды из Открытого совета! Представители Севера! Я капрал Танни, знаменосец Высокого короля Союза, его августейшего величества короля Орсо Первого. С полковником Горстом, командующим рыцарей-телохранителей, я думаю, вы все знакомы. Эпизод, когда герой его отроческих лет выставил его из Круга лордов, нисколько не умалил восхищения, которое Лео питал к этому человеку. Даже, возможно, кое-что к нему добавил. Лео был немного уязвлен тем, что Горст продолжал сидеть на своем коне, хмурясь и глядя вдаль, и даже не взглянул в его направлении. – Капрал… Танни? – Барезин презрительно вздернул подбородок, колыхнув брылами. – Мы зря теряем время! – Важен не его ранг, а послание, которое он принес, – пророкотал Мустред. Лео с радостью обменял бы пару диванных генералов на капралов, обладающих боевым опытом. – Поверьте, милорды, я пробовал забираться выше, – отозвался Танни с широкой улыбкой, – но это оказалось не по мне. Нести знамя его величества – достаточная честь для меня, большей я не выдержу. – Стойкое Знамя, – тихо проговорил Лео с благоговением, удивившим его самого. Танни тоже поглядел вверх, любовно улыбаясь. – То самое, под которым выступал король Казамир, когда освобождал Инглию от дикарей. Поневоле вспоминаешь о гордой истории Союза. Обо всем, что корона сделала для своих провинций. Лео нахмурился: – Если бы корону до сих пор носили такие люди, как Казамир, полагаю, нам не из-за чего было бы ссориться. – Подумать только! Избежать ссоры – именно то, чего желает его величество. И в надежде этого достичь он приглашает вас к себе на обед! Правда, только с двумя сопровождающими. – Танни окинул разномастное сборище союзников Лео несколько насмешливым взглядом. – Чтобы ваша беседа не слишком отклонялась от главных вопросов. – И что же это за вопросы? – поинтересовался Ишер. – Ваши требования и уступки, на которые он может пойти согласно этим требованиям. Король понимает, что такие достойные люди, как вы, не стали бы выводить против него войска без серьезных и законных оснований для недовольства. Его величество более чем готов к битве, но желает любой ценой избежать пролития крови своих подданных на своей земле. – Он просто пытается выиграть время! – вскипел Барезин. – Как насчет того, чтобы мы с войсками пересекли эти гребаные поля и отобедали в гребаном Стоффенбеке без его гребаного приглашения? Лорд Стиблинг, старый владелец полуразрушенной башни, сидевший поблизости, положив ногу на скамеечку – он мучился подагрой, – презрительно хмыкнул, выражая свое неодобрение. – Приказы здесь отдаю я! – прорычал Лео, и Барезин сварливо уткнул подбородок в складку жира на шее. – Прошу вас, передайте его величеству мою благодарность. Он получит мой ответ в течение часа. Танни выпрямился в седле и еще раз отдал свой образцовый салют, затем ловким движением развернул своего коня и повез блистательное королевское знамя обратно к Стоффенбеку. Что и говорить, оно было чертовски красивым. Возможно, когда со всем этим будет покончено, оно снова вернется в Инглию, где ему самое место. – Мы должны напасть немедленно! – настаивал Барезин, воинственно потрясая кулаком. – А, Ишер? Мы должны напасть! Некоторые из более агрессивно настроенных лордов решительно заворчали, выражая согласие. Им-то легко говорить, они за всю жизнь не нападали ни на что опаснее свиной отбивной. Ишер потеребил свои перчатки, но ничего не ответил. Он вообще говорил все меньше по мере того, как они удалялись от гостиных и приближались к полю сражения. – Люди Стура готовы к бою? – спросил Лео на северном наречии. – О, подраться мы всегда не прочь, – отвечал Гринуэй с еще более плотоядной ухмылкой, чем обычно. Йин косо глянул на него: – Вопрос был не в том, достаточно ли длинный у тебя член. Вопрос был, готовы ли люди Стура к бою? – Они еще в лесу. Где-нибудь час, и они будут на опушке. Может быть, два. Лео скривился. «Может быть, два» легко могло означать и три. Просто потеснить Орсо будет недостаточно – он должен устроить ему полный разгром. Успеют ли они это сделать за остаток вечера? Он приставил ладонь к глазам, пытаясь прикинуть расстояния и необходимое время, но нужно было учитывать слишком много; у него начали слезиться глаза, в голове стоял гул. Он повернулся, чтобы спросить мнения у Юранда, потом вспомнил – и заново ощутил всю боль разочарования и горечь предательства. Юранд был единственным из друзей Лео, у кого бывали идеи, к которым стоило прислушаться. Он всегда так ясно мыслил, сохранял такое хладнокровие! Почему, ну почему лучший человек из всех, кого Лео знал, должен был оказаться чертовым извращенцем? Лео стиснул кулак: – Ишер, Барезин, как насчет вас? – Мои люди готовы, – раздраженно отозвался Ишер. Казалось, этот факт его совсем не радовал. – Уже занимают позиции на правом крыле. – Мои тоже на подходе! – прогремел Барезин. Похоже, он и слова не мог сказать так, чтобы оно не прозвучало угрозой. – Мой Гуркский легион будет готов к наступлению в течение часа! Стиблинг снова презрительно хохотнул. Лео заскрипел зубами и постарался не обращать на него внимания. – Что насчет остальных лордов Открытого совета? Барезин врезал толстым кулаком по толстой ладони: – В основном готовы! – Частично готовы, – поправил Ишер. – Некоторые до сих пор не подошли. Эти раскисшие дороги… Дороги к этому времени уже подсохли. А вот вялое командование и раскисшая дисциплина действительно могли их задержать. Им понадобится еще больше времени на то, чтобы занять позиции, особенно учитывая, что впереди были сады и речка. С другой стороны, этот утес выглядел почти не защищенным. Может быть, лучше попытаться захватить его сейчас, не дожидаясь… – Проклятье, – пробормотал Лео. У офицера никогда не возникает сомнений в том, как действовать правильно. Выполняй приказы. Заботься о своих людях. Подавай пример. Для военачальника правильные действия всегда скрыты в тумане. Все строится на удачных догадках, на предположениях, на подсчете шансов, притом что от исхода зависят тысячи человеческих жизней. Все решения, которые Лео принимал в прошлом, всегда делались в горячке, у него никогда не было времени взвесить все последствия. Может быть, его мать была права? Может быть, он плохой военачальник? Лео поймал себя на желании, чтобы она была рядом, и усилием воли отогнал эту мысль. Во имя мертвых, он же Молодой Лев! Но одной храбрости и громкого рыка здесь было недостаточно. Антауп верно сказал – место было плохим. Много людей поляжет, занимая эти позиции. Хороших людей. Друзей, таких как Риттер и Барнива, которых погубило его безрассудство. – Но у нас численный перевес, – проговорил он вслух, потирая ноющую ногу. – А к ним не придет никакой подмоги. – Кучка драных изменников, – проговорил Стиблинг с более чем достаточной громкостью, чтобы быть услышанным. Старый лорд отхлебнул из бутылки и окинул их уничижительным взглядом поверх горлышка. Лео с радостью вышиб бы его из дома вместе с его скамеечкой и спустил вниз по холму – но он ведь явился сюда, чтобы освободить граждан Союза от тирании Закрытого совета, а не чтобы избивать их в собственных домах, как бы они того ни заслуживали. Мустред ободряюще кивнул ему: – Люди Инглии всегда с вами, ваша светлость, какое бы решение вы ни приняли. Эти слова должны были послужить ему утешением. Вместо этого они лишь напомнили Лео, что решение зависит исключительно от него. Он всегда гордился тем, что является образцом человека действия. Теперь, когда он командовал всем, когда перед ним лежало поле боя с врагом на дальнем его конце – находясь на том самом месте, о котором он всегда мечтал, – он чувствовал себя парализованным. Лео понял, что хочет, чтобы Рикке была здесь. Да, он любил Савин, но у нее была привычка навязывать свое мнение окружающим. Пускай она делала это исподволь, бархатной лапкой, но все же это было то, чего хотела она. Рикке, с другой стороны, умела прорубаться сквозь все хитросплетения к самому сердцу вещей. Она помогала ему увидеть, чего хочет он сам. Он яростно повернулся к Черствому: – Кровь и ад! Куда, черт возьми, запропастилась Рикке? Старый воин сглотнул и беспомощно пожал плечами.Высокое место
Рикке сидела на корточках в мокром лесу, теребя подвешенный на шее старый деревянный штифт, снова и снова проводя кончиком большого пальца по отметинам от собственных зубов. Ее отец полжизни просидел на корточках в мокрых лесах, и было приятно думать, что в этом она идет по его стопам, но эта мысль служила недостаточной компенсацией за липкий холод, расползавшийся по ее спине от беспрестанного «кап, кап, кап» с сосновых веток наверху. – Надо сказать, крыши все же не такая плохая вещь, – пробормотала Рикке вполголоса. Она поглядела вправо. Вооруженные люди прятались на коленях между деревьями, прижимаясь к земле. Лучшие воины Уфриса, покрытые шрамами, опытные бойцы, с оружием на изготовку и сосредоточенными лицами. Изерн-и-Фейл сидела, опершись спиной о ствол, с копьем между коленей, неторопливо жуя. Она наклонилась вбок, чтобы сплюнуть, потом поглядела на Рикке и подняла брови, словно спрашивая: «Ну и?» Она поглядела влево. Там тоже были люди. Гвоздь и другие представители многочисленного семейства Грегана Пустоголового стояли впереди, щеря зубы, словно волки, завидевшие овец. Она знала, что в лесу за их спинами скрывались еще сотни бойцов – все напряжены, словно сжатый кулак, в ожидании ее слова. Трясучка стоял на одном колене, с седыми волосами, налипшими на лоб от утренней росы, крутя на мизинце свой перстень с красным камнем. Он поглядел на нее и поднял единственную оставшуюся бровь, словно спрашивая: «Ну и?» Рикке прищурила глаза. Впрочем, правый глаз она могла прищуривать сколько угодно, разницы никакой не было. Туманная ночь сменилась туманным днем, что помогало в смысле того, что их не было видно, но совсем не помогало в смысле того, чтобы самим видеть, куда идти. Дорога была как на ладони, сразу же за деревьями. Мост она тоже видела неплохо. Но вот ворота уже скрывались в призрачной дымке. Она продолжала теребить свой штифт, водя пальцем взад-вперед. По правде говоря, вот уже несколько месяцев, как он ей не требовался. У нее не то что припадка, даже приступа дрожи не было с тех пор, как она вернулась от запретного озера с рунами на лице. Раньше она терпеть не могла таскать с собой эту треклятую штуку, но сейчас поняла, что не может с ним расстаться. Этакий последний осколок детства. Последняя память о прошлом, когда ей не приходилось принимать трудные решения. Что-то загремело; она дернулась и вытянула шею, вслушиваясь в скрип, донесшийся сквозь журчание реки, прищурилась в направлении арочного прохода, где показался подпрыгивающий огонек. Легкий ветерок качнул ветки, туман немного раздвинулся, и она увидела двоих людей. На одном был хороший шлем с гребнем, под длинным плащом поблескивала кольчуга. Другой, с плешивой головой, держа фонарь в высоко поднятой руке, широко распахнул вторую створку. И врата Карлеона раскрылись, приглашая их внутрь. Резко дернув запястьем, Рикке оборвала ремешок и забросила штифт далеко в кусты. – Пошли! – прошипела она. Трясучка вскочил на ноги, быстрый и бесшумный; Гвоздь не отставал от него. С шелестом металла первая дюжина устремилась следом, за ней вторая, за ней третья… – Давай, – шептала Рикке, стискивая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Давай! Она вздрогнула, услышав топот ног, когда Трясучка с остальными пробежали по деревянному мосту. Этот момент она почти наверняка уже видела прежде – видела Долгим Взглядом. Стражник в плаще, стоя в воротах, поспешно потянулся за мечом. Его окрик превратился в бульканье, когда плешивый перерезал ему глотку и пихнул его обратно, в темноту прохода. Еще одно доказательство того, что немного золота может преуспеть там, где много стали терпит поражение. Плешивый поднял свой фонарь и вежливо отошел с дороги, пропуская несущегося Трясучку и хлынувший за ним поток вооруженных людей внутрь Карлеона. Рикке медленно поднялась на ноги, морщась от боли в коленях от долгого сидения на корточках, и наконец выпустила сдерживаемое дыхание. – Ну что, вот и все, что ли? – Во всяком случае, хорошее начало. – Широко ухмыляясь, Изерн водрузила один сапог на камень. Нескончаемый прилив воинов струился из окутанного туманом леса, исчезая в воротах города, бесшумно как призраки. – Не убивайте там никого без необходимости! – окликнула их Рикке, тоже двигаясь в сторону ворот. В конце концов, она была на Севере далеко не единственной, кто умел мстить.* * *
Для только что захваченного города внутри стен было неожиданно тихо. Кучки уфрисских карлов стояли на углах с обнаженными мечами и поднятыми щитами – на одном или двух был нарисован знак Долгого Взгляда. Рядом сидели пленные со связанными руками и валяющимся рядом оружием. Из окон и дверей кое-где выглядывали испуганные горожане, когда Рикке проходила мимо. – Не беспокойтесь! – Она улыбнулась им, как она надеялась, обнадеживающе, хотя вид ее лица нынче мало кого мог обнадежить. – Даю слово, что никто не пострадает! Она увидела пару карлов, тащивших труп, оставляя на булыжнике кровавый след. – Больше никто не пострадает, – поправилась она. – Если вы будете вести себя, ну вы понимаете… вежливо. Она не была уверена, что это помогло. Но, по крайней мере, она попыталась. Приложив, по ее мнению, гораздо больше усилий, чем Кальдер Черный, когда он брал Уфрис. Гвоздь стоял, прислонившись к стене, и при помощи своего кинжала аккуратно сверлил дырочку в остром конце яйца. Он обладал способностью стоять очень тихо, практически не шевелясь, пока в этом не было необходимости. – Значит, сработало, – проговорил он, когда она подошла. – Я же говорила. – Мы, кажется, вообще ни одного человека не потеряли. – Это хорошо. А у них? – Парочка. Охраны здесь осталось, наверное, вдесятеро меньше, чем обычно. – Ну да, – отозвалась Рикке. – Все умотали в Срединные земли, драться с королем Орсо. – Где и ты тоже обещалась быть. – Потому и обещалась. Но я подумала, что здесь нас ждет гораздо больше веселья. Гвоздь покачал головой. Лезвие его кинжала сверкало, поворачиваясь из стороны в сторону. – Я знал, что ты можешь быть опасным врагом. – Он взглянул на нее из-под своих бесцветных бровей, сквозь бесцветные ресницы. Долгий, неторопливый взгляд, вбирающий в себя все мелочи. – А теперь вот думаю, что, может быть, тебя и в друзьях иметь опасно. – Меня опасно иметь в друзьях, если собираешься меня предать, это я могу тебе сказать точно. Савин дан Брок продала бы меня при первой возможности. – Рикке осознала, что держится за изумрудное ожерелье, висевшее у нее на шее, и убрала руку. – Эта женщина торгует всем, что видит. Как они улыбались друг другу тогда, на скамейке в саду ее отца… Ее рука, лежащая на животе Савин. И ребенок, шевелящийся под ее пальцами. – Что до ее мужа… Она вспомнила мальчишескую улыбку Лео – сплошное доверие, сплошная сердечность; вспомнила, как он смеялся вместе с ее отцом; вспомнила его мальчишкой, с которым она играла в амбаре. Что-то станет с ним теперь, в Срединных землях, без помощи, которую она ему обещала? Рикке ощутила укол вины и тут же разозлилась на себя за это чувство. Нужно сделать свое сердце каменным! – Я выполнила то, что обещала сделать? – спросила она. – Да, – ответил Гвоздь. – Все вышло так, как я сказала? – Пока что да. – Так чем же ты недоволен? – Я не говорил, что я недоволен. – Тогда что ты хочешь сказать? Он сдул щепотку пыли с верхушки яйца и перевел на нее свои бесцветные глаза: – Я хочу сказать, что не надо давать мне причин быть недовольным. – Хорошо, я запомню. Она кивнула в направлении высокой стены впереди. Той самой, которую Бетод выстроил вокруг холма, на котором стоял замок Скарлинга. Наверное, самой крепкой стены на всем Севере. Люди потихоньку продвигались к воротам, подняв щиты; сверху по дуге прилетела пара стрел, загремев по булыжнику, и люди попятились. – Тем временем у нас еще осталась работа. – Работы всегда хватает. – Гвоздь продолжал буравить яйцо своим кинжалом, терпеливый, как древесный корень. – Когда мы пришли, ворота были уже закрыты. И те, кто внутри, вроде как не хотят их открывать. Стреляют каждый раз, как мы подойдем. – Не очень-то по-соседски. – Вот именно. Я подумал, пожалуй, как стемнеет, я заберусь туда и поучу их хорошим манерам. Рикке окинула стену взглядом: серая, мрачная, чертовски высокая, и никаких зацепок. – Дадим им время подумать над своим положением. А тем временем пусть все будет мирно, да? Пригляди, чтобы в городе больше не было никаких кровопролитий. – Какая ты великодушная. – Минуту назад я была для тебя чересчур безжалостной. Теперь выясняется, что великодушие – это тоже плохо? – Смотря для кого. Гвоздь еще раз взглянул на стену, прищурившись и задрав голову. – На войне нужно занимать все высокие места, какие только можно. – Он поднес яйцо к губам. Между его длинными указательным и большим пальцами оно казалось крошечным. –Главное, не считать себя выше других. Это дерьмо ничего не стоит. И он высосал содержимое через дырочку. Изерн-и-Фейл была на площади неподалеку. Перед ней на коленях стояла шеренга разоруженных воинов. Поодаль стояла Корлет, горделиво держа знамя Долгого Взгляда. Рикке подошла к ним и уперла руки в бедра. – Подозреваю, что вы вовсе не собирались стоять на коленях посреди улицы, когда вылезали из постелей сегодня утром, – начала она. – Могу только сказать, что мне жаль, что так вышло. – Тебе жаль? – переспросила Изерн. – Правда? Ухмылка Рикке расплылась на все лицо: – На самом деле ни капельки! Мысль о том, какую рожу скорчит Стур Сумрак, когда узнает, что мы украли его город, была для меня источником радости все эти последние недели. – Небось навалит в штаны и начнет звать мамочку! – Нисколько не удивлюсь, – отозвалась Рикке. – Но мамочка не придет, – продолжала Изерн, принимаясь тихо хихикать, – по той причине, что она давно померла! И тогда он начнет скрежетать зубами и бить себя по яйцам, а его рот сожмется в трубочку и станет окончательно похож на дырку в заднице, и… – Ты отвлекаешься от сути, Изерн. Изерн прокашлялась: – Гм, да? Этот недостаток часто встречается в нашей семье… Напомни, о чем мы говорили? – Мать Стура меня не интересует. Меня интересует его отец. – Рикке снова повернулась к коленопреклоненным бойцам: – Если вы, ребята, мне поможете, я буду к вам снисходительной. Более снисходительной, чем Стур Сумрачная Задница, по крайней мере! – Сумрачная Задница! – захихикала Изерн, качая головой. – Итак, расскажите мне, где Кальдер Черный? Крайний слева, угрюмый пожилой воин со шрамом, пересекающим короткий ежик седых волос, поднял голову с презрительной улыбкой: – Иди подрочи, гребаная спятившая сука! Рикке, подняв бровь, поглядела на Корлет. Корлет, подняв бровь, поглядела на нее: – Он сказал «иди подрочи». – Я слышала, – отозвалась Рикке. – Наверное, все-таки попозже. Может быть, палец-другой, чтобы отпраздновать победу. Но пока что я малость занята, мне еще ваш город захватить надо… Где Кальдер? – Ты что, не слышала? – оскалился воин. – Я сказал… Изерн, ухватив его за волосы, проткнула ему горло кинжалом сбоку, быстрым движением кисти взрезала глотку, из которой хлынул фонтан черной крови, поставила ногу ему на спину и спихнула в канаву. Снисходительность хорошая вещь, но они все же на Севере. Отец Рикке никогда не любил убивать. Что никогда его не останавливало, когда в этом была необходимость. Ее это тоже не должно останавливать. – Может быть, он был вполне неплохим человеком, если заглянуть под черствую корочку. – Рикке вздохнула, глядя, как он корячится под сапогом Изерн. – Может быть, он коллекционировал птичьи черепа, или отлично пел, или сильно любил свою безвременно ушедшую сестру, воспоминания о которой вызывали у него слезы в тихую минутку. Рикке оглядела оставшихся: все смотрели на эту сцену круглыми глазами. – Но в мире слишком много таких вещей, о которых стоит пожалеть, – закончила она. – Никакой жалости не хватит, если тратить ее на людей, которые ведут себя как мудаки. Угрюмый мудак перестал дергаться, и Изерн, наклонившись, обтерла кинжал о седалище его штанов. Собственное отражение в ярком лезвии отвлекло ее, она нахмурилась и потерла пальцем какое-то пятнышко на своей щеке. Рикке отступила в сторону, чтобы расползающаяся лужа крови не залила ей сапоги, и встала перед следующим в ряду. Она всегда считала себя скорее забавной фигурой. Смешливая Рикке, фонтан веселья. Ей до сих пор казалось странным, что люди могут ее бояться. Тем не менее приходилось признать, что страх в их глазах приносил удовлетворение. По крайней мере, это лучше, чем презрение. – Ты мне больше нравишься, – сказала она, грозя воину пальцем. – Да, этот выглядит приятным человеком, – согласилась Изерн, похлопывая его по плечу своим кинжалом. – Позволь поинтересоваться, у тебя есть семья? – Две дочери, – выдавил он. – Ух ты, – сказала Рикке. – Большие? – Шесть и два. – Ух ты, – сказала Корлет. – Надеюсь, ты не откажешь нам в помощи, – заметила Рикке. – Девочкам нужен папочка. – «Девочкам нужен папочка»! – Изерн снова захихикала. – Красиво сказано. – У меня всегда было чутье на поэзию языка, – отозвалась Рикке. – Итак, где Черный Кальдер? Отец двух дочерей скосил глаза, пытаясь разглядеть кинжал, но тот был вне поля его зрения. – Здесь его нет, – прохрипел он. – Очень хорошо, не бойся, мы понемногу движемся к цели. И где же он? – Отправился на север, в Высокие Долины. Некоторым из тамошних вождей не нравится манера Стура вести дела. – Кому это может нравиться? – фыркнула Изерн. – В смысле, я и сама та еще сука из целого семейства говнюков, но Стур? Он задал нам новую точку отсчета! Рикке кивнула в направлении ворот внутренней стены. Ворот с замком Скарлинга по ту сторону, по-прежнему накрепко закрытых. – А там у них кто главный? – Бродд Молчун. Это имя ничего не значило для Рикке. Она пожала плечами, взглянув на Изерн, и та ответила тем же. – Надо думать, он не очень-то разговорчив, – высказалась Корлет. Предположение выглядело вполне разумным. – Но людей у него немного, – добавил отец двоих дочерей. – Может, пара дюжин, не больше. – Может, и три дюжины, – возразил один из других, неловко ерзая на коленях. Вот он, горький урок. Ты можешь рассыпать перед людьми сладкие слова, пока кожа с языка не слезет, и не добьешься от них никакого толку. Но стоит перерезать одному глотку, и остальные будут отпихивать друг друга локтями, чтобы тебе угодить. – Три дюжины – это немного, – заметила Изерн. – Оно, конечно, так. – Рикке почесала голову и нахмурилась, задрав лицо к крепости, черной на фоне белого неба. – Но чтобы удержать такие стены, много и не требуется.Общий язык
– Прошу меня простить за опоздание, – сказал Орсо, большими шагами входя в комнату. Стол был накрыт для королевского обеда, блестело начищенное серебро. – Столько дел, знаете ли! Еще бы вам не знать, у вас ведь и у самого армия. И даже еще больше, чем моя! Нет-нет, не вставайте! Хильди чиркнула спичкой и принялась зажигать высокие свечи. Орсо подошел к Лео с широкой улыбкой, протягивая руку. Мать всегда говорила ему, что улыбаться очень важно. Особенно врагам. Брок не сильно изменился: все тот же симпатичный, крепко сбитый герой из книжек, какой помнился Орсо. Он отрастил небольшую бородку, но, с другой стороны, бородка у него, должно быть, отрастала между завтраком и ланчем, даже в тех местах возле уголков рта, где у самого Орсо никогда не росло ничего приличного. Неуклюже полупривстав с кресла, Брок смотрел на протянутую руку с выражением недоуменного отвращения. Как человек, повернувшийся на другой бок и обнаруживший в своей постели какашку. Наконец он неохотно взял ее. – Не слишком сильно! – предупредил Орсо. – Не забывайте, я ведь не военный! И, дождавшись, пока Брок осторожно сожмет его ладонь, он стиснул его руку с такой сокрушительной силой, на какую только был способен, – и с некоторым удовлетворением увидел, как тот сморщился. Пускай победа и небольшая, но отец Орсо всегда повторял, что победами не следует брезговать, какими бы они ни были. Брок указал на двоих людей, которые пришли вместе с ним и теперь мрачно стояли возле стены. – Это мои помощники. Антауп… – (Поджарый и смазливый, с зачесанными назад черными волосами того типа, которые почему-то всегда падают на лоб одним-двумя щегольскими локонами.) – …И Белая Вода Йин. – (Неотесанный, рыжебородый северянин, который, судя по его виду, привык открывать двери своим лицом.) Орсо широко улыбнулся и им тоже. В конце концов, улыбки ничего не стоят. – Интересно, бывают ли северяне маленького роста? Я ни разу ни одного не видел! – Мы держим их в тылу, – пророкотал Йин. – Везунчики! Я и сам предпочту держаться в тылу, если дело дойдет до драки, это я вам обещаю! Правду я говорю, Танни? Танни одобрительно кивнул: – Как можно дальше, ваше величество. – А как насчет вас, Молодой Лев? Вы-то, конечно, будете подавать своим людям пример? – Конечно, – натянуто отозвался Брок. – С капралом Танни и полковником Горстом вы, конечно, уже знакомы, а это Хильди, моя… – Орсо нахмурился. – Хильди, кто ты мне? Дворецкий? Шут? – Я ваш паразит, – ответила она, зажигая последнюю свечу и махнув в воздухе спичкой, чтобы погасить. – Я с вами только до тех пор, пока вы не заплатите все, что вы мне должны… – Да ради Судеб, ты же знаешь, за мной не пропадет! – Орсо с усталым вздохом опустился в кресло. – Вот что значит быть королем! Каждый хочет урвать от тебя кусочек. Вы и сами это скоро узнаете. Если победите, конечно. Брок замер с открытым ртом, потом поморщился, словно вдруг понял, что единственный способ извлечь какашку из своей постели – это взять ее пальцами. – Ваше величество, мы вовсе не собираемся вас низлагать… – Прошу вас, бросьте вы эти «величества»! Это и раньше-то звучало немного нелепо, а уж сейчас, когда мы вывели армии на поле боя, так и вообще полный абсурд. Давайте говорить как равные! Как друзья. Хотя бы сегодня вечером. Подозреваю, что после завтрашних событий нам в любом случае придется заново выстраивать отношения, чем бы ни кончилось дело. – Ладно, тогда Орсо… – снова скривившись, выговорил Брок. – Вина? – предложил тот, и Хильди, призраком скользнув вперед с перекинутой через руку салфеткой, наклонила бутылку над бокалом Брока. – Я не буду пить. – Ну а я, пожалуй, выпью, вы ведь не против? Это отличное осприйское. Может быть, ваши друзья не откажутся… Белая Вода Йин, кажется, был готов согласиться, но Брок успел первым: – Мои друзья хотят того же, чего и я: избежать битвы, если это возможно. Для того я и пришел сюда. – То есть вы вторглись в Срединные земли… чтобы избежать битвы? Не проще ли было всего лишь… сохранить верность короне? И Орсо шумно отхлебнул из бокала, разглядывая инглийского лорда-губернатора поверх краешка. – Верность? – Брок тоже воззрился на него, заметно побледнев. – Не было человека вернее меня, когда Скейл Железнорукий напал на Протекторат! Мы тотчас ринулись на подмогу Ищейке! Я даже не думал, что могут быть другие варианты. У врагов был численный перевес, но мы все равно ввязались в драку! Мы знали, что за нами Союз. Мы знали, что помощь должна прийти. Со дня на день! – Он перевел взгляд на Стойкое Знамя, и его грудь расправилась от гордости, словно эта штуковина была действительно из чистого золота, а не просто вышита золотой нитью. – В те дни я готов был последовать за этим знаменем в ад! Орсо с неудовольствием проглотил вино – от всей этой истории оно внезапно показалось ему кислым. – Но мы не получили из Срединных земель ничего, кроме благопожеланий, – продолжал Брок с благородным негодованием, – а также пустых обещаний и бесконечных требований налогов! Вас не удивляет, что во всей Инглии не нашлось человека, который не явился бы со мной сюда? Его голос звучал все громче. Праведный гнев чрезвычайно ему шел. – Мы дрались в вашей войне! Там погибли наши люди! Мои друзья! Я сам едва не погиб! Моя нога горит огнем при каждом шаге и воняет, как пол в сортире, и, судя по всему, никогда не заживет. – Брок врезал по столу кулаком, заставив столовые приборы подпрыгнуть. – И все потому, что вы сидели здесь на своих толстых задницах, в то время как мы дрались не на жизнь, а на смерть! Ощутив, как Горст беспокойно пошевелился, Орсо успокаивающе поднял руку. Постепенно отголоски стихли, и в комнате воцарилась мертвая тишина. Орсо не мог не признать, что никогда не чувствовал большего уважения к Лео дан Броку, чем в этот момент. Вот человек, которому можно завидовать. Человек, для которого все просто. И сейчас он имел полное право выступать в качестве потерпевшего. Какая жалость, что до этого дошло! – Вы подняли очень больной вопрос, – заговорил Орсо. – Без сомнения, сейчас это вряд ли что-то для вас значит, но… я даже не могу описать тот стыд и отвращение, которые я испытываю в связи с тем, что вам не прислали помощь. Собственно, я пытался это сделать, в свойственной для меня бесполезной манере… Право, в этом есть некоторая ирония: большинство тех людей, которых я выставил против вас сейчас, были набраны мной тогда, чтобы прийти к вам на подмогу. Однако ломатели в Вальбеке устроили мятеж, и мне пришлось в первую очередь бросить силы на тушение того пожара. А потом… Ну вы и сами знаете, что произошло под Красным холмом и после. Знаете лучше любого другого. Достаточно сказать, что вы справились без нас. Закрытый совет вас подвел. Мой отец вас подвел. – Он тяжело вздохнул. – Я вас подвел! И тем не менее… неужели вот этим можно что-то исправить? Бунтом? Изменой? Гражданской войной? Брок яростно глянул на него через стол: – Вы не оставили нам выбора! – В самом деле? Почему-то я не припоминаю, чтобы кто-то пытался со мной об этом поговорить. Я знаю, что мы на многие вещи смотрим по-разному, но, как мне кажется, мы оба по-прежнему верим в Союз? Пока еще есть время – неужели мы не можем найти способы удовлетворить все претензии так, чтобы избежать гибели множества наших сограждан? Неужели мы не можем найти какой-то общий язык? – Возможно, – холодно отвечал Брок, – если вы согласитесь полностью распустить ваш Закрытый совет и заменить его теми людьми, которых мы выберем. – И дайте-ка я догадаюсь… вы выберете самих себя? – Мы выберем патриотов! – крикнул Брок, снова ударив по столу, но уже с меньшей убежденностью. – Достойных людей! Людей, которые смогут… в общем… вернуть Союз обратно к его основополагающим принципам. Чем больше он удалялся от пропитанных солнцем вершин праведного гнева и погружался в сумрачную чащу политики, тем менее убедительно звучали его речи. – Однако как определить, является ли человек патриотом или, если на то пошло, достойным человеком? У каждого на этот счет свое мнение, не так ли? Уже наша нынешняя затруднительная ситуация показывает это более чем наглядно. Что же до принципов, то Союз был основан Байязом, который до сих пор появляется в Закрытом совете, когда считает нужным, невзирая на все мои усилия. Вам стоило бы побывать на наших заседаниях. Вы бы обнаружили, что ваши принципы, какими бы прекрасными и твердыми они ни были – о ужас! – сдуваются и опадают. Уверяю вас, Первый из магов способен растянуть их так, что они налезут на любую мерзость. Лео дан Брок поиграл внушительными желваками, но без особого результата. Он явно не был философом. – У нас численный перевес, – буркнул он. – Вы должны сдаться. – Что же, хоть военачальник из меня плохой, но, как мне кажется… чисто технически… я могу также принять бой и потерпеть поражение? Поставьте себя на мое место – вы бы сдались? Орсо буквально видел, как крутятся колесики в мозгу Брока. Очевидно, ставить себя на место кого-то другого было упражнением, которое он проделывал нечасто. Для которого он попросту не был приспособлен. Пожалуй, только к лучшему, что именно в этот момент Хильди вторглась в их беседу с позолоченным подносом в руках, на котором курились паром две глубокие тарелки сулджукского фарфора. – Ага! – Орсо схватил со стола ложку. – Мою повариху зовут Бернилла, и, несмотря на пословицу, что якобы из Талина не может быть ничего хорошего, я готов поклясться, что ее суп заставит вас изменить свое мнение! Брок хмуро взглянул на свою тарелку, потом перевел взгляд на своего друга Антаупа. – Да ладно, не собираюсь я вас травить! – Орсо наклонился над столом, окунул свою ложку в поставленный перед Броком суп и досуха облизал. – Ну вот, а теперь ешьте, не капризничайте. Даже для государственной измены можно найти оправдания, но позволить супу Берниллы остыть – это, черт побери, непростительно!* * *
Наверное, это был превосходный суп. В конце концов, если короли не едят превосходный суп, кто же тогда его ест? Но у Лео не было настроения наслаждаться кухней. Он был рассержен и обеспокоен, а небо за узкими окнами уже темнело, так что он, похоже, упустил свой шанс. Он был уверен, что Орсо окажется неспособен иметь дело с войной и солдатами. Что он покажет себя слабым и трусливым и будет готов согласиться на что угодно. Вместо этого тот выглядел спокойным и расслабленным как никогда. Нельзя было не восхититься самообладанием этого человека – глядя на него, можно было подумать, что это у него численный перевес! – Итак… – Орсо бросил ложку в свою опустевшую тарелку. – Если я заменю свой Закрытый совет вашими избранными людьми, мне позволят остаться королем? Честно говоря, этот пост доставляет мне мало удовольствия, но все-таки у меня уже вся посуда украшена маленькими коронами, и все такое прочее. Если придется все менять, это будет… Он замолчал, бросив взгляд на свою странную маленькую официантку. Та надула щеки, заново наполняя его бокал. – …чертов кошмар, – закончила она за него. – Мы не узурпаторы, – проворчал Лео. – Мы… – Патриоты, как же, как же, – прервал Орсо. – Но я не уверен, что вы до конца все продумали. После того как ваши войска разойдутся по домам… кто помешает мне изменить свое решение? Как правило, за Лео все продумывали до конца либо Юранд, либо Савин, либо его мать – но никого из них здесь не было. Он нахмурился и промолчал. – Не сомневаюсь, впрочем, что ваш друг лорд Ишер как раз все продумал, и очень тщательно. Он не из тех людей, кто составляет планы наспех, а? Мы оба знаем, что весь этот идиотизм с Веттерлантом был полностью его рук делом. – В каком смысле? – пролепетал Лео, чувствуя, что лезет в расставленную ловушку, но неспособный остановиться. – Он приходил ко мне – Ишер. С предложением уладить разногласия между Закрытым и Открытым советами. Организовать все так, чтобы Веттерлант был посажен в тюрьму, простонародье получило свой кусок, лорды не были обижены, а я бы выглядел мудрым правителем. – Орсо фыркнул. – Мне следовало бы догадаться. Любой план, пытающийся выставить меня в хорошем свете, обречен на поражение… А! Рыба! Светловолосая девчонка Орсо, появившись из ниоткуда, поставила перед Лео дымящуюся тарелку. – С морепродуктами Бернилла поистине творит чудеса! – Орсо покрутил вилку между пальцев. – Она вообще скорее колдунья, чем повариха, даже когда готовит в крестьянском доме… Нет-нет, Лео, здесь нужен маленький прибор… Да, так о чем я говорил? – О Веттерланте и Ишере, – подсказал капрал Танни. – Ах, да. В тот день я пришел в Круг лордов, рассчитывая произвести впечатление справедливого, но милосердного правителя. Представьте себе мое отчаяние, когда в результате я оказался воплощением безмозглого тиранства! Но кроме того, не забудьте и о Веттерланте. – Он насадил на вилку кусок рыбы и с нескрываемым удовольствием принялся жевать. – Его оставили болтаться в петле! В буквальном смысле. Я даже этого не смог сделать как надо. Отвратительная сцена! Проклятье, ненавижу повешения! И тем не менее, признаюсь, я не скучаю по нему – ужасно мерзкий персонаж, и без сомнения виновный во всем, в чем его обвиняли. Вот такова цена благодеяний лорда Ишера, видите? Он любит изображать из себя миротворца, но все это время он только и делал, что сеял раздоры. Не сомневаюсь, что именно он первым подсунул вам всю эту историю? Рассказал, как Веттерланта оклеветали и какое я чудовище? Достойные люди! Орсо покачал головой и усмехнулся. Лео нахмурился, не донеся вилку до рта. Он был вполне доволен тем, как ему удался праведный гнев, но сейчас он вовсе не испытывал радости. Говорить с Орсо было все равно что говорить с Яппо Меркатто, только с более высокими ставками и меньшими надеждами на успех. Все его здравые доводы, его благородные убеждения, его прочные союзы – все рассыпалось, словно песочные замки. – Я не знаю, какую сказку вам рассказали о реформах и освобождении меня от гнета, и так далее, и тому подобное, но я абсолютно уверен, что Ишер собирается заменить меня насовсем. Скорее всего, вами. Самому-то ему не хватает блеска, чтобы из него получилась хорошая кукла, верно? Зато он наверняка считает, что весьма искусно дергает за нитки. Ну и потом, разумеется… есть еще ваша жена. – Не вмешивайте ее в это дело, – процедил Лео сквозь стиснутые зубы. – Прошу понять меня правильно, я самого высокого мнения о Савин! – Орсо издал печальный, тихий вздох, глядя в пространство перед собой. – Я люблю эту женщину уже много лет, невзирая на все мои усилия. Но я думаю, не будет несправедливым сказать, что она самую… – он поднял руку, показывая расстояние в толщину волоса между большим и указательным пальцами, – …самую капельку амбициозна. Я побоюсь поставить даже на великого Иувина, если он окажется между ней и тем, чего она хочет. Мне даже в голову не приходило, что она способна устоять перед желанием стать королевой. Вот почему я был так удивлен, когда она меня отвергла. – Она… что?! – Когда я сделал ей предложение. Лео с трудом удержался от полузадушенного вскрика. Если до этого он барахтался в беседе, то сейчас камнем шел на дно. Было ясно, что жена не раскрыла ему всех подробностей, когда рассказывала о своих взаимоотношениях с королем. Что еще она могла утаить? – Удар молнии не мог бы поразить меня с большей силой, чем когда она ответила «нет», – задумчиво продолжал Орсо, разламывая рыбу ребром вилки. – Но… возможно, она нашла другой способ сделаться королевой? Я слышал, что она приехала вместе с вами? Она всегда считала необходимым присматривать за своими инвестициями. – Вы все ставите с ног на голову! – прорычал Лео, думая про себя, что, возможно, дело обстоит как раз наоборот. Ножки его кресла взвизгнули на каменных плитах пола, когда он вскочил, тут же чуть не вскрикнув от боли, пронзившей ногу. – Нам больше не о чем разговаривать! – Но мы же еще не притронулись к основному блюду! – Это печень, – сообщила Хильди. – Ах! Бернилла готовит ее так, что она просто… – Орсо прикрыл глаза, прикоснулся к губам кончиками пальцев и нежно отвел их в сторону, – тает во рту, словно ее и не было. Он открыл глаза и улыбнулся: – Совсем как ваши оправдания для мятежа. – Вы не против, если я?.. – Хильди уже занесла вилку над тарелкой Лео с недоеденной рыбой. – Да сколько угодно! – рявкнул он, разворачиваясь к двери. – Увидимся на поле боя! Орсо едва не поперхнулся вином: – Кровь и ад! Я надеюсь, что нет!Сомнения и желания
– Ты не спишь? – прошептал Лео. Конечно же, она не спала. Как можно спать, когда твой ребенок без конца брыкается в животе, за окнами течет бесконечный поток солдат на марше, а в голове без конца мелькают сомнения, страхи, надежды, гоняясь друг за другом, словно бродячие псы за телегой мясника? Савин пришлось подсунуть руку под живот и приподнять его, чтобы повернуться лицом к мужу. Небо снаружи уже окрасилось первым светом утра, слабый отсвет блестел в уголках его глаз, мягко очерчивал щеку, двигался вместе с беспокойным шевелением мышц на его скулах. – Тебе надо вернуться в Остенгорм, – сказал Лео. – Здесь небезопасно… – Нет, Лео. Мы останемся вместе. – Она постаралась, чтобы ее голос звучал воплощением уверенности: словно мать, успокаивающая своего ребенка; словно укротитель львов, уговаривающий зверя не слезать с постамента. – Мы должны пережить это вместе. Она взяла его руку и поднесла к своему животу. Было трудно понять, чья рука дрожит больше. – Наше общее будущее поставлено на кон. – Во имя мертвых, Савин… – Его голос звучал воплощением паники. – Неужели я сделал ужасную ошибку? Она ощутила вспышку гнева. У всех есть сомнения; видят Судьбы, и у нее они тоже были. Но вождь должен уметь задавить свои сомнения, держать их глубоко внутри, чтобы они не просочились наружу и не отравили все задуманное. Сейчас было слишком поздно, чтобы передумывать. Кости уже брошены и катятся по столу. Она ощутила вспышку гнева, но терять терпение было роскошью, которую она не могла себе позволить. – Ты все сделал правильно. – Она заставила себя посмотреть ему в глаза, заставила свой голос звучать уверенно. – Ты сделал то, что должен был сделать. – Могу ли я доверять Ишеру? Савин не доверила бы ему выносить свой ночной горшок. – Конечно же можешь, Лео, он ведь связал свою судьбу с нами, у него нет другого… – А Стуру? Назвать Стура бешеным псом было бы несправедливостью по отношению к бешеным псам – они, по крайней мере, в принципе обладали способностью быть верными хозяину. – Он тебя уважает. И вообще, сейчас уже немного поздно, чтобы… – А тебе? Могу ли я доверять тебе? Молчание. Отдаленные крики и грохот снаружи – там грузили припасы при свете факелов. – Как ты можешь задавать мне такой вопрос? – резко спросила Савин. Ей хотелось дать ему пощечину. – Ты сам выбрал этот путь! А я всего лишь сделала все, что в моих силах, чтобы он увенчался успехом! Обещала Стуру Уфрис, а Ишеру – Закрытый совет. И трон – самой себе. – Орсо набил тебе голову сомнениями, так? Черт возьми, я ведь предупреждала, что его нельзя недооценивать! Снова молчание. Она слышала звук его учащенного дыхания. А также своего. – Ты права, – недовольно признал он. – Проклятье, ты всегда права! В его устах это прозвучало почти как обвинение. – Просто я теперь даже не знаю, кто мне друг, а кто нет, не говоря уже о врагах. Сперва Юранд, потом Рикке… – Лео… – Что, если моя мать была права? Может быть, я действительно воин, но не военачальник? Что, если… Как бы ей хотелось не всегда быть самой сильной! Знают Судьбы, ей бы не помешало немного утешения! Но некоторым людям необходимо, чтобы их кто-то поддерживал. А значит, кому-то необходимо стать тем, кто поддерживает. Она обхватила его голову ладонью, запустила пальцы ему в волосы и повернула его лицом к себе. – Прекрати. Ты не просто воин, не просто вождь или военачальник. Ты – герой. – (В конце концов, герои ведь определяются не тем, что и почему они делают, но тем, что думают о них другие люди.) – Наше дело правое. – (Из нее выйдет замечательная королева.) – У нас сильные союзники. – (Гнездо своекорыстных гадюк.) – Мы обязательно победим! – (А какой у них выбор, черт побери?) – И вместе с нами победят все граждане Союза. Мы им нужны. Ты им нужен! Не имело значения, верила ли она сама в свои слова; главное, чтобы верил он. Нужно было накачать его горячим воздухом настолько, чтобы он раздулся над полем боя как гора. – Ты нужен мне. Она притянула его к себе и поцеловала так нежно, как только могла. Вначале она собиралась просто таким образом заткнуть ему рот, однако поцелуй продлился дольше, чем предполагалось. Они отстранились и уставились друг на друга в полумраке; было слышно лишь их учащенное дыхание. Савин облизнула губы и снова потянулась к нему. Новый поцелуй оказался более жадным, более глубоким; она прижалась к Лео, потихоньку заползая поверх. Непрестанная ноющая боль между ног обострилась, превратившись в приятную пульсацию – у нее ведь не только ладони были постоянно набухшими. Она закинула на него одну ногу и принялась тереться об него, сперва незаметно, потом все откровеннее, словно охваченный пылкой страстью щенок. – Ты уверена? – шепнул он. – Ну а что, мы все уже проснулись. Она двумя руками ухватила его за голову и просунула язык ему в рот. Вот этого она никак не ожидала от беременности. Никогда она не была менее способной к совокуплению, и никогда ей так этого не хотелось. Даже сейчас, учитывая все, что стояло на кону. Сейчас, возможно, больше, чем когда-либо. К тому времени, как она задрала сорочку, он был уже наполовину твердым. Она продолжала целовать его, просунув одну руку между собственных ног, вторую между его. Кто-то должен делать работу, в конце концов. Когда она наконец родит это гребаное существо, оно будет наследником престола Союза; это решение было уже принято. Никогда больше она не окажется беззащитной, как это случилось в Вальбеке. Никогда не будет напуганной, не будет уязвимой. Если для этого Орсо должен потерпеть поражение, и ее отец, и Рикке – быть по сему. Она будет в безопасности. Она будет могущественной! Если весь мир должен потерпеть поражение, чтобы она победила, – быть по сему! Кости уже катятся по столу. Закряхтев, она взгромоздилась на четвереньки и, извиваясь, неуклюже засучила сорочку выше бедер. Лео стоял на коленях, уставившись на ее голую задницу; его сорочка висела на торчащем члене, словно театральный занавес, зацепившийся за неубранную деталь декораций. Нелепо. Ну и черт с ним. Савин скользнула локтями вперед по матрасу, чтобы подпереть отяжелевшую грудь, и уткнулась повернутым набок лицом в подушку. – Ну что, давай, – прошипела она.* * *
Огарок стоял с засунутыми под мышки руками, ежась под холодным ветром, гнувшим высокую траву. У него никогда не было подходящей одежды по погоде. В этом отношении он был точь-в-точь как ее брат. Почувствовав решительную неловкость от этой мысли, Вик поплотнее запахнула свой мундир. Черный, настоящий инквизиторский. Не так уж часто ей доводилось его носить. Как правило, она старалась как можно тщательнее скрывать свою принадлежность к инквизиции – но если не надевать мундир к сражению, то когда же его надевать? Отсюда, с верхушки утеса, темная долина казалась припорошенной тысячью булавочных огоньков – костры, фонари на повозках, факелы в руках часовых. Можно было разглядеть дороги, кучку освещенных окон Стоффенбека, протяженные линии позиций, цепочкой огоньков огибавшие холмы и поля, а также пролив черноты между двух армий. – Нечасто удается заполучить такие места на представление, о котором все говорят, – пробормотала Вик. – Представь себе, сколько должна была стоить постановка. – А сколько можно было бы купить на эти деньги! – подхватил Огарок. В уголках его больших печальных глаз посверкивал отблеск далеких огней. – Сколько народу можно было бы накормить, одеть, обеспечить жильем! Если распорядиться ими разумно, можно было бы вообще избежать сражения. – Да уж, что-то не так с этим миром, – отозвалась Вик, наблюдая за архилектором Пайком, который, подойдя к ближайшей пушке, смотрел вдоль ствола в сторону темной долины. Он расставил их с тщательностью императорского дворецкого, накрывающего стол для официального приема. Восемнадцать тускло блестящих, сужающихся стволов, водруженных на тяжелые деревянные рамы, выстроились длинным рядом чуть ниже бровки холма. Инженеры из Осадной школы, одетые в кожаные фартуки, следовали за его преосвященством вдоль позиции, подкручивая винты, поправляя прицелы, проверяя орудия, возбужденно тыча пальцами в сторону реки, слабый отблеск которой виднелся в темноте. – Эту, я думаю, немного левее, – проговорил Пайк. Он поднялся на вершину холма и встал рядом с Вик, глядя в долину. – Мы уже несколько лет ведем эксперименты в Дальних Территориях, – проговорил он, глядя, как команды таскают ветки, укрывая ими жерла огромных железных трубок, чтобы скрыть их из виду. – И обнаружили, что пушки – как подарки на день рождения: лучше, когда они оказываются сюрпризом. – Никогда не любила сюрпризы, – заметила Вик. – Подозреваю, что наши враги будут испытывать те же чувства. – Ваше преосвященство! – По склону холма поднимались две фигуры. Один был в маске и держал факел. Второй был мальчишка, он шел, спотыкаясь, со связанными за спиной руками. Практик и его пленник. – Вот, пойман при попытке к бегству. Практик пихнул паренька на колени перед Пайком. Ветер теребил его курчавые волосы. Лет четырнадцать, не больше, а на вид даже моложе. Огарок сглотнул и тихо попятился в темноту. – Ай-яй-яй. – Пайк испустил глубокий вздох и присел перед мальчиком на корточки. Гладкая обожженная кожа на его лице блестела при свете факелов. – Ты знаешь, кто я такой? Парень кивнул. Его рот был тупо раскрыт. Он поглядел вверх на Вик, длинно шмыгнул носом, потом уставился на землю между своих коленей. Должно быть, он понимал, что ему предстоит. И тем не менее продолжал просто сидеть. – К какому подразделению ты приписан? – К полку лорда Кранта, – просипел он. – Заряжающий я. Заряжаю арбалеты. Ну то есть я-то их только взвожу… – Начав говорить, он уже не мог остановиться. – Потом Герт, это мой напарник, закладывает болты и отдает… – Ш-ш-ш, – тихо проговорил Пайк. Наступило молчание, только ветер шевелил траву. Вик поняла, что невольно кривит лицо. Паренек послужит хорошим примером для других, чтобы удержать их на постах. Возле вершины холма как раз росло подходящее дерево с низко расположенным суком. Кого же еще вешать, как не мальчишку-дезертира? – Герт остался, – прошептал парень. – А я… я не хотел умирать. Пайк повернулся и снова поглядел на тысячи крошечных огоньков, мерцающих в долине. – Когда мы оказываемся лицом к лицу с явлением такого масштаба, не может быть более разумного побуждения, чем бежать. И тем не менее иногда… мы должны поступать неразумно. Иногда мы должны действовать, основываясь на вере. – Пайк внимательно поглядел на мальчишку, и тот отвечал ему таким же пристальным взглядом. Практик темной глыбой нависал над обоими. – Иногда… даже когда кажется, что весь мир сошел с ума… мы должны остаться рядом с Гертом и заряжать арбалеты. И снова тишина. Потом паренек сглотнул, дернув бугристым кадыком: – Было бы здорово. – Вот и хорошо. – Пайк положил руку парню на плечо. – Тогда возвращайся в полк лорда Кранта. Он кивнул практику, и тот перерезал веревки на запястьях мальчишки. – Что мне им сказать? – Скажи, что ты сбился с дороги, но я направил тебя в верную сторону. Разве это не правда? Паренек утер слезы рукавом. – Ага. Правда. – И на этот раз, ради нас обоих, оставайся на своем посту. Тот вскочил на ноги, словно обрадованный щенок: – Я не уйду, даже если утром на наши головы обрушится ад! – Вполне возможно, что так и будет, – пробормотал Пайк, глядя, как тот поспешной трусцой удаляется прочь. – Вы, кажется, удивлены, инквизитор? – Я ожидала чего-то… более жесткого, – ответила Вик. – Основываясь на вашей репутации. – По моему опыту, репутации редко так уж хорошо подходят людям. В конце концов, что они, как не костюмы, которые мы надеваем, чтобы скрыть свое истинное лицо? – Рябая кожа на его безбровом лбу двинулась, когда он окинул взглядом ее мундир. – Костюмы, которые мы вынуждены надевать. Чтобы от людей была польза, они должны чего-то бояться. Поэтому у нас есть инквизиция. Мне нравится думать, что каждая жизнь, которую я отбираю, спасает пять других. Возможно, что и пятьдесят. Но не у всех достаточно крепкий желудок для подобной арифметики. Его глаза блестели при свете факела в руке практика. – Вот это то, что меня в вас восхищает, инквизитор Тойфель. Невозможно пройти через лагеря, не заимев очень крепкий желудок. Вик ничего не ответила, глядя, как мальчик скрывается за гребнем холма – черная фигурка на фоне темного неба. – Я понимаю трусов, – тихо проговорил Пайк. – Сам таким был. В конце концов, у кого из нас не бывало моментов слабости? Не может же быть сплошная темнота. Мы должны хотя бы иногда быть милосердными. Он наклонился к ней и шепотом добавил: – Пока никто не видит.* * *
Броуд сидел и полировал доспехи. Можно было и не полировать – их только что доставили из оружейных мастерских в Остенгорме. Но привычные действия всегда помогают. Он занимался этим в Стирии, долгими ночами перед долгими восходами. Так легче сохранять спокойствие. Ну и выпить, конечно, тоже неплохо. Вообще, разве кто-то может сейчас спать? Во всех направлениях были разбросаны огоньки – кучки других неспящих людей, скребущих свою амуницию, чтобы провести время, пока утренний свет просачивается в небо. Важно рассуждающих о местности или заранее хвастающихся подвигами, которые завтра совершат, или грустно вспоминающих свои семьи, которые остались дома. Может быть, Броуду тоже стоило бы вспомнить своих. Как Май всегда бросает быстрый взгляд вбок, когда говорит. Морщинки вокруг глаз Лидди, когда она улыбается. Но он знал, что будет, когда настанет рассвет, – и не хотел, чтобы их это касалось. Даже в его памяти. – Это что, все твои доспехи? – спросил Баннерман с его обычной быстрой улыбкой в неверном свете костра. – Угу, – отозвался Броуд. Нагрудник и стальной шлем. Ничего хитрого. – Лестничники предпочитают драться налегке. – Хальдер потер татуировку на тыльной стороне руки, такую же, как у Броуда, только с одной звездой. Кто-то сказал бы, что и этого много. – Чем быстрее доберешься до верха, тем больше у тебя шансов. – Лучший доспех – это быстрые ноги и уверенность в себе, – пробурчал Броуд. Так они обычно говорили друг другу в ожидании штурма. Чаще всего напиваясь при этом. – В давке на верху стены тебя никакая защита не спасет, – добавил Хальдер. – Только нападение. Только ярость!.. Броуд не сводил глаз со стальной пластины, но его сердце принялось колотиться. – …Думать некогда… Он вспомнил, что происходит, когда ты добираешься до верха лестницы. – …Вздохнуть негде… Котел, кипящий жестокостью. Люди превращаются в животных. Люди превращаются в мясо. – Давка такая, что ты просто не сможешь достать меч на бедре, не то что размахнуться. – Хальдер понемногу перешел на шепот. – Тут нужно что-то, чем можно убить человека, который стоит на расстоянии поцелуя. Вот поэтому Броуд всегда носил на груди колющий клинок. Он был больше похож на длинное шило, чем на нож, трехгранный, с почти не заточенными ребрами. Рабочей частью было острие – им можно было бить сверху, снизу под шлем или в сочленения доспехов – или навершие рукояти, а при необходимости и тяжелая гарда. Броуд вспомнил ощущение хрустнувшей под ударом скулы, липкий ручеек крови, стекающий по рукоятке… Он вздрогнул и заставил себя разжать ноющий кулак. И подумал: может быть, Судья была права. Может быть, его счастье – в крови? – Ну нам-то на стены лезть не понадобится, – сказал Баннерман, – так что я все же возьму меч, если никто не против. И он вытащил свой клинок на несколько дюймов и снова задвинул в ножны. – Меч – отличное оружие для конной атаки на лучников. А для сражения лицом к лицу с людьми в доспехах можно придумать кое-что и получше. – Хальдер кивнул на боевой молот Броуда, лежавший на куске промасленной холстины в ожидании полировки. – Если такой штукой врезать по шлему, можно раздробить череп, даже если не проломишь сталь. Это было верно. Но Броуд чаще использовал топорик-клевец, который носил за спиной. Отличная штука, чтобы зацепить человека, наклонившегося над парапетом, и стащить его вниз. Отличная штука, чтобы зацепить и отвести щит, после чего добраться кинжалом до скрывающейся за ним плоти. А если хватит места, чтобы как следует размахнуться, то им можно прорубиться практически сквозь что угодно – если тебя не смущает, что он может застрять. В бою нельзя слишком привязываться к оружию, так же как нельзя слишком привязываться к людям. Иногда их приходится оставлять валяться в грязи.* * *
Орсо разглядывал себя в зеркале. Он уже успел натянуть штаны, когда вдруг заметил свое отражение, и теперь, даже в преддверии неминуемого уничтожения, не мог отвести глаз. Посторонний наблюдатель, конечно же, решил бы, что он невероятно тщеславен, но в действительности Орсо не видел в зеркале ни одной правильной черты – сплошные недостатки и дефекты. – Новые подкрепления, – сообщила Хильди, стоя у одного из окон великолепной комнаты, в которой расположился Орсо по настоянию мэра. Солдаты маршировали мимо Стоффенбекской ратуши по направлению к линии фронта, где им вскорости предстояло сражаться. Где им вскорости предстояло умирать. Это уже стало лейтмотивом правления Орсо: превращение смелых, сильных людей в трупы. – Ночью подошли три полка, – сказал он, – а также переполненная энтузиазмом группа фермеров из соседней долины, требовавших, чтобы им позволили сражаться за своего короля. – Как трогательно. – Если можно назвать идиотизм трогательным. На самом деле Орсо действительно был тронут. Но все равно распорядился, чтобы их отослали по домам. – Но все же наше положение стало сильнее? – с надеждой спросила Хильди. – Сильнее, чем было. Но маршал Форест все равно считает, что у врага значительный перевес. – Сражения не всегда выигрывает тот, у кого больше численность. – Не всегда, – согласился Орсо. – Просто чаще всего. Он уныло положил руку на свой живот и попытался как мог его втянуть. Впрочем, бедра-то все равно не втянешь. Дело дошло уже до того, что он раздумывал, не завести ли что-нибудь вроде корсета. Савин, в конце концов, всегда выглядела в них блистательно, а о тренировках не могло быть и речи, будь они прокляты. Он снова расслабил живот – с устрашающим результатом. – Могу поклясться, что Лео дан Броку никогда не приходится втягивать живот, – пробормотал он. – Да уж наверняка. Небось у него живот твердый и бугристый, как булыжная мостовая. – Хильди смотрела куда-то в угол комнаты с затуманившимся взглядом. – Он совмещает в себе лучшие черты танцовщика и портового грузчика. – В то время как во мне сошлись худшие черты лентяя и трактирщика? – Орсо неохотно натянул на себя рубашку. – Возможно, тебе удастся заполучить новую работу, умащать живот Молодого Льва маслом, когда он сменит меня. – О таком девчонка может только мечтать! – Но все же в человеке есть и нечто большее, чем брюхо. – Еще бы. У вас и под подбородком уже жирку наросло. Орсо вздохнул: – Спасибо тебе, Хильди, за все. Пока ты рядом, у меня никогда не будет опасности сделаться чересчур самодовольным. Отодвинув портьеру, он тоже посмотрел на улицу, на марширующих мимо солдат. Вероятно, он должен был почувствовать себя растроганным их преданностью. Его отец наверняка бы уже махал им из окна вялым кулаком, извергая какие-нибудь патриотические банальности. Орсо же погрузился в размышления о том, какиестранные сочетания сомнений и желаний вынудили каждого из этих людей, ввергнув себя в этот металлический поток, плестись к собственному уничтожению, вместо того чтобы сделать в высшей степени разумный выбор и мчаться со всех ног в противоположном направлении. Затем, поймав себя на том, что не понимает, почему он сам до сих пор здесь, Орсо нетерпеливо хлопнул себя по голове: – Черт побери, Хильди, кажется, я слишком много думаю для того, чтобы быть хорошим военачальником! – Плюс отсутствие у вас военного образования, способностей и опыта. – Образование, способности и опыт для монарха будут лишь обременительными. Такие мелочные заботы годятся только для мелких людей, дорогая моя. – Из окна ему был виден низкий гребень к востоку от города, долговязые деревья на его вершине и первые рассветные лучи, пробивающиеся сквозь облака за ними. – Кажется, дальше откладывать уже некуда. Когда взойдет солнце… похоже, мне придется драться, черт бы его побрал совсем. – Принести вам ваши доспехи? – Да уж наверное. И скажи Бернилле, что я готов завтракать. – Диету отложим на завтра, да? – Если я буду еще жив, – отозвался Орсо, похлопав себя по животу.* * *
Стур Сумрак злился. Хлыст разложил для завтрака отличный костер – возле опушки, откуда они могли сразу увидеть, если на холмах впереди будет что-нибудь происходить. Хлыст вообще неплохо разводил костры, а сегодняшний ему особенно удался. Однако, видя, как лицо Стура все больше и больше чернеет, люди потихоньку отодвигались в сторонку, прячась среди деревьев и за кустами, чтобы ненароком не попасться ему на глаза. Они держались на самом краю освещенного пространства, оставив вокруг короля Севера широкий пустой круг. Похоже, Клевер был единственным, кто посмел остаться неподалеку, и то главным образом потому, что любил держать ноги в тепле. Послушать россказни про гребаный Союз, так там одна сплошная цивилизация, однако пока что они не встретили здесь ничего, кроме моря грязи. За вчерашний день его сапоги так промокли, что ноги не отогрелись до сих пор. В походах вообще не так уж много удобств, и будь он проклят, если позволит Стуровой хандре лишить себя того немногого, что еще оставалось в этом смысле. Кроме того, Клевер считал, что ты больше рискуешь, когда пятишься задом от бешеного волка, чем когда спокойно стоишь где стоял. Поэтому он оставался сидеть, не спеша обгладывая баранью ногу. – Мы могли бы выступить вчера вечером! – рявкнул Стур и пнул дымящуюся головешку, так что она вылетела из костра, крутясь и рассыпая искры. – Почему мы не выступили вчера вечером? – Не могу сказать, мой король, – отозвался Клевер. – Наверное, слишком большая армия, трудно управляться. – Трудно управляться? – презрительно фыркнул король и пнул котелок с чьей-то едой. Тот пролетел, отскакивая от стволов, и врезал одному из карлов по колену; тот взвыл от боли, умудрившись при этом сохранить на лице улыбку, что было немалым достижением. Если бы Стур был восьмилетним буяном, мамочка его бы уже отшлепала. Вместо этого каждый ублюдок считал нужным ему кланяться и улыбаться, и всячески потворствовать, даже если он швырялся в них котелками. Разумеется, он от этого лишь начинал еще больше свирепствовать. – Мы связались с какой-то кучей идиотов! – Вообще-то с ними связался Стур; у остальных не оставалось другого выбора, кроме как следовать за ним. – Ты видел этого толстого говнюка Барезина? Разоделся на бой, словно шут на праздничную ярмарку! А тощего говнюка Ишера? Он похож на обдроченный член! Как и вся эта свора дебилов, которых они ведут за собой! Стур фыркнул с такой силой, что из его носа вылетела сопля. Он сердито смахнул ее с лица. – Гребаные южане! О чем я только думал? Главным образом о том, что ему скучно и хочется подраться, подумал Клевер, а поблизости не оказалось достаточно сильного противника. – Вот эта сука Рикке все правильно сделала! Сказала «да», а потом осталась дома в Уфрисе дрочить в свое удовольствие. Решила, что надо мной можно посмеяться, да? – Не могу знать, – отозвался Клевер, продолжая обгладывать свою кость. – Мой король? – К ним бочком подбирался дрожащий карл, робко протягивая Стуру подзорную трубу с таким видом, словно собирался сунуть руку в костер. – Что там еще? – Кажется… вам лучше поглядеть на это. Стур выхватил у него трубу, разъяренно подошел к опушке и наставил ее на низкий холм позади длинного склона, засеянного побуревшей пшеницей. Очертания холма уже ясно виднелись на фоне светлеющего неба. – Какого?.. – прошипел он.* * *
– Ночью к ним подошло подкрепление, – сообщил Йин. – Два полка королевской гвардии. А может быть, и три. Солнце уже выглянуло над долиной, длинные тени протягивались поперек полей. Через круглое окошечко подзорной трубы, слегка подрагивающей в его трясущейся руке, Лео видел флаги, копья, цепочки людей на вершинах двух холмов. Каменистый утес теперь кипел деятельностью, словно отдаленный муравейник; на втором холме, длинном и низком, было, по крайней мере, вдвое больше солдат, чем предыдущим вечером. Особенно выделялся на фоне других один флаг, черный с вышитым золотым солнцем. Личный штандарт лорда-маршала. – Он разыграл меня, как последнего дурачка! – выдохнул Лео. – Тянул время, зная, что к нему идут люди. Он ощутил внезапный холод в сердце. Что, если эта Тойфель тоже его провела? Вдруг она все это время была верна королю, и все, что она говорила о его слабости, было ложью? Выведала все их тайны, которые они так беззаботно выболтали ей, и принесла их прямиком к Орсо? Может быть, Орсо уже прекрасно все знал, когда так самодовольно ухмылялся за столом, пытаясь вбить клин между Лео и его союзниками? Между Лео и его женой? – Дерьмо! – Он отшвырнул подзорную трубу, и она, подскочив, покатилась по склону и ударилась об одну из повозок, зазвенев разбитым стеклом. Потрясение сменилось утешительной яростью, в которой сгорели дотла все его ночные сомнения. Он – Молодой Лев, черт подери! Ему не пристало маяться в нерешительности, когда впереди враг! – Что нам теперь делать? – спросил Ишер, дергая за выбившуюся нитку в своем вышитом манжете и тоже глядя в направлении холмов, внезапно оказавшихся столь хорошо укрепленными. – Атаковать! – рявкнул Лео. – Прямо сейчас! – Наконец-то! – Барезин вмазал кулаком по своей пухлой ладони. – Мой Гуркский легион будет на этом утесе еще до ланча! Можете на это рассчитывать! – Именно на это я и рассчитываю, черт подери, – прорычал Лео, стиснув зубы. Отдав галантный салют, Барезин ухватился за луку седла, пару раз подпрыгнул, затем, с незаметной помощью подтолкнувшего его адъютанта, наконец взгромоздился на свою лошадь и развернул ее к западу. Лео взял Ишера под локоть. – Мне плевать, будет ли это Гуркский легион или фаланга сипанийских шлюх, – прошипел он в его побледневшее лицо, – но мне нужны люди на этом утесе! Много людей, готовых атаковать Стоффенбек с запада как можно скорее. Вы меня поняли? Ишер утер со лба пот и натянуто отсалютовал: – Да, я понял. И он несколько нетвердо зашагал к своей лошади. Лео подозвал к себе Антаупа и показал поверх садов на скалистый холм, один бок которого был ярко освещен рассветом, а второй пока был в тени. – Сперва Открытый совет оттеснит их на правом фланге и займет тот утес. – Он двинул кулаком, показывая путь от аккуратных боевых позиций Инглии через пустые поля к Стоффенбеку. – К тому времени, как мы атакуем Орсо в центре, они смогут зайти к нему сбоку. – Он ткнул пальцем в направлении пшеничных полей и мягкого зеленого холма позади них, над вершиной которого развевались все эти новые знамена. – И прежде, чем он успеет укрепить центр, Стур ударит по нему слева. Антауп радостно ухмыльнулся и откинул с лица свой чубчик, который тут же упал обратно. – Да, ваша светлость! – Иди, расскажи инглийцам о наших планах. – Лео хлопнул Антаупа по плечу, и тот рысцой припустил с холма. – Гринуэй! Тот не спеша подошел и отдал нечто похожее на союзный салют: – Молодой Лев! – Скажи Стуру, что мы собираемся атаковать справа, потом в центре, потом слева. Он пойдет последним. – Последним? – насмешливо переспросил Гринуэй. – Это план сражения, а не гонка. – Не знаю, понравится ли Стуру идти… Лео сгреб Гринуэя за грудки и рявкнул ему в лицо: – Ему может не нравиться все что угодно, главное, чтобы он сделал то, что ему сказано! И он отпихнул его с такой силой, что тот поскользнулся на росистой траве, едва удержавшись на ногах. С трудом выправившись, Гринуэй удалился с очень недовольным видом. – Может, было бы разумнее обращаться с ним малость почтительнее, – пробурчал Йин. – Я уже пытался вести себя разумно, – отрезал Лео. – Мне не понравилось. Йин расхохотался и врезал ему по плечу: – Вот это правильно! Лео еще раз окинул взглядом низкий гребень, высокий утес, городок, охваченный полумесяцем вырытых укреплений. На его лице играла свирепая улыбка. Ему нравился его план. Простой, агрессивный. План, опирающийся на его сильные стороны. Жаль, что он не сделал этого прошлым вечером, – но прошлый вечер было уже не вернуть. Теперь они были готовы, перед ними был весь день. Он чувствовал себя новым человеком. – Мы могли бы побить их вчера вечером. – Он сжал пальцы в вибрирующий кулак. – Ну и ладно, побьем их сегодня. Кто-нибудь, приведите мне коня!Бесплодные затеи
Орсо стоял у парапета на крыше стоффенбекской часовой башни, старательно хмуря брови в северном направлении и чувствуя себя абсолютным самозванцем в своих золоченых доспехах. Туман, цеплявшийся за поля, потихоньку рассеивался, яркое солнце взбиралось в небо, где виднелось лишь несколько одиноких пушистых облачков. День обещал быть очень приятным. Если, конечно, не думать о нескольких тысячах вооруженных до зубов людей, собиравшихся приступить к убийству друг друга в течение нескольких следующих часов. Войска Открытого совета расположились с дальнего левого края – желтые прямоугольники, бесформенные красные пятна, синие клинья; над головами солдат развевались яркие флаги. Такое невероятное разнообразие давало надежду на отсутствие согласованности, но вместе с тем недвусмысленно говорило о размахе собранной против него коалиции. Армия Инглии была дислоцирована под холмом, на котором стоял дом-башня лорда Стиблинга. Темные, деловитые прямоугольники, столь зловеще-аккуратные, словно их выравнивали по линейке. Люди, которые в прошлом году показали себя героями, сражаясь с врагами Союза. Люди, которым Орсо изо всех сил пытался помочь. Люди, помочь которым он ничем не смог и которые теперь поднялись на открытый мятеж против него. От северян Стура Сумрака не было ни слуху ни духу. Конечно же, затаились где-нибудь в лесу, ожидая возможности неожиданно выпрыгнуть, как любят делать северяне. Еще несколько месяцев назад Молодой Лев и Большой Волк были заклятыми врагами и дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь Орсо сумел достичь абсолютно невозможного, объединив их обоюдной ненавистью против себя. Во имя Судеб, когда он успел нажить столько врагов? – Ведь я всегда пытался поступать правильно, – проговорил он, силясь извлечь смысл из происходящего. – В общем и целом. Делал все, что мог в сложившихся обстоятельствах. Пытался найти какой-то… разумный компромисс. Боевой клич из этого получился бы довольно неубедительный: «Вперед, за разумные компромиссы!» – Я хочу сказать… – не сдавался Орсо, – конечно, я склонен к колебаниям, временами забывчив, понемногу толстею и вообще абсолютно не та вдохновляющая фигура, которую подданные ожидают увидеть в короле, но… Едва ли меня есть за что ненавидеть, верно? Я не Гластрод, не Морлик Безумец… Он окинул взглядом крышу. Со всех сторон слышались возгласы и бормотание, выражавшие решительный протест против такой возможности. Но чего и ожидать королю от своих придворных, как не безоговорочного согласия по всем пунктам? Танни, как он заметил, хранил молчание. – Если позволите, ваше величество? – вмешался лорд Хофф, потирая руки, словно торговец лошадьми при виде простачка, которому можно втюхать самую хромую кобылу. – Корни этого мятежа уходят в глубь истории. Во времена вашего отца и отца вашего отца. – (Одобрительное бормотание.) – Вам же, боюсь, выпало несчастье пожинать плоды. Недовольство зрело на протяжении многих лет. – (Рябь кивающих голов.) – Его семена были посеяны, еще когда мы воевали с Черным Доу. Или с Талинской Змеей. Возможно, даже с Уфманом-уль-Доштом. – Да, вот это была война! – послышался чей-то голос. – Мастер Сульфур! – Не сказать, чтобы Орсо был в большом восторге при виде мага, ступившего на крышу часовой башни. – Похоже, вы всегда появляетесь в самые драматические моменты. – И не имею ни минуты покоя, ваше величество. Я только что с Севера, где приложил все усилия, чтобы положить конец этому восстанию прежде, чем оно началось. Орсо поднял бровь, взглянув в сторону тысяч собравшихся внизу вооруженных людей: – С ограниченным успехом, надо полагать. – Увы, молодое поколение отказывается платить долги предыдущих. Долги, благодаря которым эти люди занимают свое место. Но мой мастер позаботится о том, чтобы им воздалось по заслугам, можете не сомневаться! – Весьма утешительная мысль, – согласился Орсо. (Правда, сами они к этому моменту, по всей вероятности, будут уже мертвы.) – А вы не могли бы сделать с армией Лео дан Брока то же, что сделали со сжигателями на демонстрации машины Карнсбика? Есть такая возможность? Сульфур обратил к нему свои странные, пустые, разноцветные глаза. – Магия утекает из мира, ваше величество, и даже мои способности имеют свои ограничения. Целая армия лежит далеко за пределами моего могущества. – В таком случае, может быть, ограничиться только самим Молодым Львом? – Огромный риск с неопределенным результатом… Мой господин предпочитает надежные ставки. Орсо надул щеки: – Без сомнения, именно поэтому он занялся банковским делом. – Разумеется, а также для того, чтобы иметь возможность снабжать вас средствами для улаживания ваших проблем… более традиционными методами. – За что я, конечно же, ему невероятно благодарен. Орсо видел, как Сульфур разорвал человека на куски собственными зубами. Он знал, что Байяз превратил в руины половину Агрионта и убил тысячи человек. Он не сомневался, что банк Валинта и Балка за прошедшие годы принес еще больше бедствий, хотя и не столь впечатляющим образом. Воистину, он заключил союз с дьяволами! Но, как говорит гуркская пословица, «заблудившийся в пустыне берет воду у того, кто ее предлагает». Сульфур разглядывал поле боя: – Я так понимаю, мы ожидаем подкреплений? – Несомненно, – подтвердил Орсо, гадая, удастся ли маршалу Рукстеду добраться до места прежде, чем их окончательно разгромят. К счастью – или, возможно, к несчастью, – он был избавлен от необходимости уточнять свое высказывание. Зябкий рассветный воздух заполонила нестройная разноголосица рожков, горнов и командных выкриков. – Они двинулись в наступление на левом фланге, – сказал Танни. На этом расстоянии казалось, что разномастные отряды Открытого совета ползут с дремотной медлительностью, неумолимо продвигаясь к югу сквозь лоскутное одеяло полей в направлении заросших садов по берегам реки. Было трудно поверить, что все эти крошечные цветные пятнышки – на самом деле люди. Казалось, будто они текут, словно вязкая жидкость, словно яркие краски, смешивающиеся на мольберте беспечного художника. – Они атакуют! – сказал Хофф. Орсо искоса бросил на него уничтожающий взгляд: – Откуда нам знать, лорд-камергер, возможно, они просто торопятся сдаться? Смеяться, конечно же, никто не стал, даже сам Орсо. День предстоял из тех, в которые никому не до смеха. – Ваше величество! – Перед ним возник лакей в пурпурном убранстве, балансируя подносом на вытянутых пальцах. Прибор виссеринского стекла сверкал на утреннем солнце. – Не угодно ли выпить? Было нечто слегка шокирующее в том, чтобы пьянствовать в то время, когда другие люди идут на смерть. Тотальная катастрофа в качестве легкого развлечения. – В такой момент? – спросил Орсо. Офицеры переглянулись, поднимая брови и пожимая плечами, словно желая сказать: «Какой момент может быть лучше?» Орсо вздохнул: – Ну хорошо, я выпью шерри. Шерри, мастер Сульфур? – Вынужден отказаться, ваше величество. – А, разумеется, я забыл. Ваша чрезвычайно специфическая диета… – Орсо поморщился и снова перевел взгляд к полю боя. Некоторые из более дисциплинированных отрядов уже добрались до садов и исчезли из виду. Другие практически не сдвинулись с места или застряли перед какой-нибудь живой изгородью, домом, купой деревьев. Были и такие, что теряли боевой порядок, рассеивались, смешивались друг с другом. Орсо и его королевская свита наблюдали в молчании, потягивая свои напитки; огромная минутная стрелка под их ногами отмечала течение времени размеренным «тик, тик, тик». – По всей видимости, войска Открытого совета несколько дезорганизованы, – заметил кто-то. Орсо фыркнул так, что фонтан шерри брызнул у него из носа. Ему пришлось позволить лакею промокнуть себя салфеткой, в то время как сам он продолжал беспомощно посмеиваться. Хофф поглядел на него словно на сумасшедшего. Возможно, так оно и было. – Ваше величество? – Ох, ну вы же понимаете: добрый старый Открытый совет! Я знал, что всегда могу рассчитывать на их тотальную разобщенность, вероломство и некомпетентность!* * *
– Что они делают? – пробормотала Савин, сжимая опухшие кулаки с такой силой, что они задрожали. – Что они делают, черт их возьми? Она не была солдатом, но не нужен был Столикус, чтобы увидеть, что начали они не очень хорошо. Судя по царящему там хаосу, можно было подумать, что Открытый совет уже вступил в кровопролитную схватку с врагом, а не сцепился с какими-то заросшими садами и ленивым притоком реки. – Похоже, ваш мятеж уже понемногу разваливается! – Лорд Стиблинг поднял свою измученную подагрой ногу на скамеечку и откинулся на спинку кресла, ухмыляясь ей с выражением самодовольного удовлетворения на лице. – Я бы пока не списывала нас со счетов, – отозвалась Савин, поворачиваясь к нему спиной и отходя прочь. Этот человек вел себя как полное дерьмо, но Лео настаивал, чтобы с ним обращались со всей вежливостью. В конце концов, они явились сюда защищать права граждан Союза, а лорду Стиблингу принадлежала земля, на которой они собирались драться, и дом, который они использовали для своей штаб-квартиры, и кровать, в которой они так неуклюже спаривались прошедшей ночью. Воспоминание об этом вызвало у нее слабое и совершенно неуместное возбуждение. Слабое возбуждение, зато очень сильное желание помочиться. Огромные повозки, переправлявшие артиллерию, задержались на раскисших дорогах и только сейчас прибыли. Команды людей и лошадей напрягали силы, пытаясь развернуть их на козлах и направить приблизительно в сторону противника. Савин мрачно покачала головой, вспомнив, сколько стоило производство каждой из них. С таким темпом они будут заряжены как раз вовремя, чтобы салютовать победе короля Орсо. Она видела Лео неподалеку, он нетерпеливо таскал свою лошадь взад и вперед, окруженный волнующимся роем офицеров, посыльных и охваченных паникой прихлебателей. Ей отчаянно хотелось быть там, внизу, вместе с ним; позиция бессильного наблюдателя нисколько ей не подходила. Но она знала, что ее никто не станет слушать. Здесь никто никого не слушал. Лео ухватил проезжавшего мимо человека в темно-синем мундире ишеровских солдат, едва не стащив его с седла: – Что там происходит, черт возьми? – Ваша светлость, по всей видимости, кто-то что-то сделал с мостом… – Сделал что? – Когда первые отряды попытались перейти реку, мост обрушился… – В смысле, никому не пришло в голову проверить? Лео ухватил Антаупа за плечо, тыча пальцем в направлении садов: – Ступай туда! Мне наплевать, будут они переправлять людей на плотах или строить новый гребаный мост! Ступай туда и сделай так, чтобы эти ублюдки начали шевелиться! – Лучше держитесь подальше, леди Савин. – Броуд предусмотрительно шагнул впереди нее, когда Антауп со стиснутыми зубами прогрохотал мимо на своей лошади. Зури аккуратно взяла ее под локоть и мягко повела прочь, подальше от топчущихся лошадей, к свободному местечку на склоне холма. – Может быть, сказать Гаруну, чтобы он принес вам стул? – спросила она. – Как я могу сидеть, когда тут такое? – огрызнулась Савин, продолжая стоять, охваченная бессильной яростью, до онемения стиснув челюсти, кулаки и мочевой пузырь. Ишер с Барезином и прочими продолжали превращать всю затею в полное дерьмо. Она так беспокоилась об их верности, что почти не уделила внимания вопросу их компетентности. Савин рванула пуговицу на воротнике: ей никак не удавалось толком вздохнуть. – Спокойно, – шептала она. – Спокойно, спокойно… Оглушительный треск заставил ее подпрыгнуть. Кто-то с отчаянным воплем кинулся в сторону от одной из повозок, с которой соскользнула пушка, ударилась об землю и покатилась вниз по склону, оставляя за собой полосу разрушений; за ней волочилась путаница веревок и ремней, разметав по дороге лагерный костер. Откуда-то сзади, на фоне всего этого безумия, доносился клокочущий смех лорда Стиблинга.* * *
– Пора, ваше пресвященство? – спросил главный инженер, затаив дыхание. Пайк взглянул вниз, в направлении садов, с таким спокойствием, словно определял, сварилось ли яйцо. – Еще немного. Он наклонился к Вик и вполголоса сказал: – Прошлой ночью я послал нескольких человек к реке, чтобы они выдолбили замковые камни из сводов моста. Хорошо иметь при себе искусных каменщиков, не правда ли? Вик не ответила: ее отношение к инженерному делу явно никого не интересовало. – Теперь этот мост сможет выдержать вес лишь нескольких человек, – продолжал Пайк. – Если по нему попытается пройти отряд солдат, они вскорости будут плавать в речке! Видите ли, в годы моей бесславной юности я был квартирмейстером и могу сказать со всей уверенностью, что в армии все держится на мелочах. Без замковых камней мост развалится; без моста развалится весь их план нападения. Большинство ошибок происходит из-за невнимания к мелочам. Хор военных звуков на расстоянии казался странно искаженным, он то звучал совсем близко, то отдалялся. Бормотание барабанов и попукивание рожков; голоса, временами звучащие настолько отчетливо, что Вик могла различить слова, а потом с переменой ветра вновь переходящие в бессмысленный гомон. Главный инженер, с блестящим от пота лбом, бросил на Вик умоляющий взгляд. – Пора, ваше преосвященство? Пайк задумчиво прищурился. Поднявшийся ветер срывал струйки дыма с медленно горящих запальных шнуров в руках нервничающих мальчишек, стоящих возле пушек. – Еще не совсем. – Сколько он будет ждать? – прошептал Огарок срывающимся от страха голосом. Вик молча покачала головой. С того места, где они стояли, была как раз видна верхушка часовой башни. Невероятно, как мало времени прошло с момента, когда войска Открытого совета начали двигаться. Заросли деревьев на дальнем берегу уже кишели солдатами, окончательно растерявшими всякий боевой порядок, а сзади подпирали новые разбредающиеся колонны, добавляя свою массу к общему смятению. Ближний берег, однако, оставался таким же мирным, каким был на рассвете. – Пора, ваше преосвященство? – умолял инженер. Не то чтобы ему очень хотелось приступать к действию, скорее он просто не мог вынести напряжения ожидания. Пайк помедлил, разглядывая царивший вокруг реки хаос со сцепленными за спиной руками. – Пора, – сказал он. Инженер казался застигнутым врасплох, словно только сейчас осознал, о чем упрашивал последние полчаса. Он облизнул губы и нетвердо повернулся в северном направлении. – Пушки! – прокричал он, подняв кулак. – Стрельба будет вестись по порядку, начиная справа, и продолжаться вплоть до приказа к прекращению огня! Инженеры в фартуках, коренастые заряжающие, управлявшиеся с ядрами и порохом, мальчишки с шомполами и губками в руках – все принялись засовывать в уши комочки ветоши. Пайк был занят тем же. С огромной осторожностью и напряжением инженер первой пушки взял у мальчишки запальный шнур и опасливо поднес пламя к полке. Вся команда отвернулась и пригнулась, закрывая головы. Вик выжидательно сморщилась. Послышалось жалкое шипение, разлетелось облачко искр. – И это все? – спросил Огарок, поднимая голову. Пушка содрогнулась на козлах, и из ее зева вырвался клубок пламени. Грянул оглушительный взрыв, такой мучительно-громкий, какого Вик не слышала никогда в жизни. Спустя мгновение выпалила следующая пушка, за ней следующая. Она съежилась, прижавшись к склону и закрывая уши руками, чувствуя, как гудит ее череп, как дрожат ладони и сама земля под ногами вибрирует. Это было похоже на конец света.* * *
– Он хочет, чтобы вы оставались здесь, – прорычал прикормленный Молодым Львом северянин, Белое что-то там, – пока он не даст… В этот момент раздался низкий, всепроникающий гул, и все обернулись в ту сторону. Стаи птиц с шумом и хлопаньем крыльев сорвались с деревьев. Гул повторился снова и снова – словно раскат грома, но совсем рядом, настолько громкий, что Клевер сквозь подошвы своих сапог почувствовал, как сотрясается земля. Правда, подошвы у него были малость поношены. – Что это? – рявкнул Стур, большими шагами подходя к опушке и устремляя взгляд в направлении пшеничных полей. Вдалеке, над большим утесом по другую сторону города, поднимались облачка дыма, уплывая через долину. – Огненные машины, я полагаю, – негромко проговорил Клевер. Некоторые из более пожилых ребят, судя по их виду, были так же не рады этому известию, как и он сам. Возможно, они тоже видели эти машины в деле, при Осрунге, и увиденное им не особо понравилось. Однако Стур проспал Осрунг в животе своей матери. И сейчас при виде этих облачков дыма его глаза загорелись. – Теперь их называют пушками, – пробормотал он и повернулся: – Готовьте людей! – А? – переспросил Гринуэй. – Ты меня слышал. – Стур с широкой улыбкой посмотрел поверх моря колышущейся под ветром пшеницы в направлении пологого зеленого гребня с флагами на вершине. – Я хочу вон ту горку! Клевер скривился. Что Стур собирался делать с какой-то горкой посреди Срединных земель, можно было только догадываться. Пасти на ней овец? Но Большой Волк ее хотел. А значит, так тому и быть. Белая Вода глядел на них во все глаза, словно они лишились рассудка. Скорее всего, так оно и было, причем уже несколько месяцев назад, когда они все согласились считать Стура своим королем. – Ты что, не слышал? Молодой Лев сказал… – Я отлично слышал тебя, паренек. – Взгляд Стура скользнул к нему. – Но с меня уже довольно гребаных хотелок Молодого Льва. – Прямо удивительно, что у него с зубов еще не капала ядовитая слюна. – Если он хочет меня остановить, пускай, мать его, приходит сюда и останавливает сам. Что, нет? Так я и думал. Он повернулся и проревел в чащу: – К оружию, ребята! Давайте клич, ублюдки! Настало время драться! И настал великий лязг щитов, и грохот копий, и шелест вынимаемых из ножен мечей. Великое рычание боевых проклятий, и бормотание молитв к мертвым, и выкрикивание приказов, разносящихся все дальше по мере того, как призыв к оружию распространялся вдоль по цепочке. Великий звон и шорох, когда воины в кольчугах принялись проламываться сквозь кусты к границе леса. Стур, оттеснив Брокова человека с дороги, первым прошагал в золотую пшеницу, на ходу доставая меч, и его позолоченные ублюдки толпой ринулись следом, отпихивая друг друга, чтобы показать, какие они кровожадные. – Клянусь гребаными мертвыми, – пробормотал Белая Вода, уставившись вслед Стуру и дергая себя за рыжую бороду с такой силой, что казалось, еще немного, и он вывихнет себе челюсть. – Взгляни на это с хорошей стороны. – Клевер сочувственно хлопнул его по плечу. – После сегодняшнего, будь то так или иначе, но тебе уже вряд ли придется снова иметь дело с этим идиотом. Он надул щеки и вытащил свой меч. – А вот кое-кому из нас никуда не деться от этого безумия. Эй, Нижний! Готовь ребят, будем атаковать!* * *
Внезапный гром пушек превратил ставку Лео в скопище вставших на дыбы лошадей. Один из его телохранителей был сброшен наземь и унесен в тыл со сломанной рукой. Первый раненый за этот день. Но наверняка не последний. Из-за садов прилетел камень и упал в грязь, подняв фонтан брызг. Другой ударился в ствол дерева, и Лео вздрогнул, когда дождь щепок обрушился на пригнувшихся людей, оказавшихся теперь в еще более безвыходном положении. Мгновением позже по полям раскатился оглушительный грохот взрыва. – Проклятье! – прошипел Лео. Если они будут ждать, пока Открытый совет переберется через реку, то могут прождать до темноты! – Какого черта? – вырвалось у Мустреда. Он смотрел куда-то влево. Лео проследил за его взглядом. Из леса выкатилась огромная волна северян, и теперь они размеренным шагом преодолевали пространство спелой пшеницы, направляясь к низкому гребню. Карлы со своими круглыми щитами и сверкающими кольчугами; яркое солнце сверкало на лезвиях их секир, мечей и копий. Лео уставился на них в молчаливом изумлении. У него не нашлось даже слов, чтобы выругаться. В плане ведь не было ничего сложного! Как получилось, что он так позорно развалился на части? Одно дело – сумятица сражения, но Лео потерял контроль над своей армией еще до того, как она успела даже вступить в контакт с неприятелем! Он посмотрел на хаос, учиненный Открытым советом справа, потом на хаос, учиненный Стуром слева, потом на земляные укрепления впереди и набрал в грудь воздуха. – Слушай мою команду! – Его голос звучал неожиданно спокойно. Он всегда был на высоте, когда оставался только один выход. – Труби к наступлению! Мустред наклонился к нему. – Они там хорошо окопались, ваша светлость, – с сомнением сказал он, махнув рукой в направлении Стоффенбека. – Они нас ждут. Без атаки Открытого совета с фланга… Лео хлопнул старого лорда по плечу: – Нам придется просто взять этих ублюдков с бою! Он повернулся в седле и заорал, обращаясь к окружавшим его людям: – Парни, поднимай знамена! Бей в барабаны! Время настало! Лео увидел Савин, стоящую на склоне холма. Он улыбнулся и поднял руку, махнув ей на прощание. И развернул коня в сторону врага.* * *
Затрубили рожки, и с могучим топотом, сотрясшим потревоженную землю, армия Инглии двинулась к югу. Даже здесь, в тылу, шум теперь не прекращался ни на минуту. Скрежетали повозки, командиры выкрикивали приказы, гремели копыта, пушки изрыгали яростное пламя. Кто-то не переставая вопил, тонко и пронзительно, срываясь на визг. Где-то сзади, далеко от сражения. Должно быть, несчастный случай в обозе. С левого фланга огромная масса северян брела через золотистую пшеницу, оставляя за собой бурую и вытоптанную солому. Справа, среди садов, полыхали пожары, черный дым поднимался над деревьями, смешиваясь с белыми дымками пушек и накрывая поле сражения серой пеленой. – Что происходит? – прошептала Савин. – Я дрался при пяти осадах и в трех генеральных сражениях, – сказал Броуд. – И пока что не видел еще ни одного, где я бы понимал, что происходит. В воздухе висел едкий запах – вонь гуркского огня и металла, страха и дерьма. Кто-то догадался вырыть латрину почти рядом с лагерем, и пара покосившихся плетеных щитов не особенно скрывала вид человеческих испражнений, не говоря уже о зловонии. – Треклятые изменники! – бушевал на вершине холма тот старый ублюдок со своей больной ногой. – Королевская гвардия порежет вас на кусочки! Броуд взглянул в его сторону, сдвинув брови: – Какой милашка. – Лорд Стиблинг – владелец этой земли, – отозвалась Савин сквозь сжатые зубы. – Лео говорит, что мы явились сюда защищать его права, а не отбирать их. – Я пришел не за этим. – А зачем ты пришел? – спросила Зури. Тот же вопрос Броуд задавал себе сам, раз за разом карабкаясь вверх по лестницам, когда люди глядели на него как на сумасшедшего. Он бросил искать причины еще в Стирии. Он отдал Савин все, что был ей должен, и даже с лихвой, когда, рискуя жизнью, отправился на переговоры с Судьей. Он никогда не обещал, что будет драться. Фактически, он обещал, что не будет. И тем не менее он здесь. – Гуннар, – сказала Савин. – Не мог бы ты кое-что для меня сделать? – Могу попытаться. – Разыщи моего мужа. – Она поглядела в южном направлении, туда, где вскорости завяжется самая жаркая схватка. Ее ладони скользнули вдоль живота. Она выглядела неожиданно, непривычно беззащитной посреди всего, что творилось вокруг. – Постарайся… сделать так, чтобы… – Я понял. Пытаться сделать так, чтобы человека не убили в сражении, было по определению бесплодной затеей – но едва ли первой, которую он на себя брал. – Только сперва надо закончить еще одно дело… Ты не приглядишь за ними, пока я не вернусь? Броуд отцепил от ушей дужки своих стекляшек, аккуратно сложил и вручил Зури. Она всегда казалась ему женщиной, которой можно доверить деликатную вещь. Он зашагал вверх по ставшему размытым склону холма в направлении темного пятна башни, аккуратно заворачивая рукава. Привычные действия всегда помогают. Старый лорд прищурился, когда тень Броуда загородила ему солнце. – Нас, Стиблингов, так легко не запугаешь, ты, чертов… А-а! – Он взвизгнул, когда Броуд ухватил его за ухо и стащил с кресла. Подпрыгивая и оскальзываясь на траве, почтенный старик был вынужден спуститься с холма, вскрикивая каждый раз, когда вес приходился на больную ногу. Броуд провел его к плетеным щитам, отбросив один из них ногой в сторону. В кои-то веки он был рад, что плохо видит, так что ему не приходится смотреть на переполненную латрину во всей ее красе. Запах, впрочем, определенно чувствовался. Для Стиблинга переживание явно было совершенно новым. Он отпрянул, закрыв лицо рукой. – Что ты… Броуд пихнул его вперед. На пару мгновений тот полностью скрылся под поверхностью, но потом всплыл. Его бархатная шапочка осталась где-то внизу, седые волосы налипли на лицо, перемазанное дерьмом тех людей, над которыми он еще минуту назад смеялся. – Ах ты ублюдок! – взвыл он, подавляя рвотные позывы и пытаясь выбраться на твердую землю. Но Броуд уже ушел. Он шел к Стоффенбеку, превратившемуся в смутный призрак за пеленой пыли, поднятой марширующими людьми. – А нам что делать? – услышал он сзади оклик Баннермана. – Что хотите, – отозвался Броуд, не сбавляя шага. Он говорил себе, что делает это из верности. Что хороший человек должен сражаться. Все то же самое, что говорил себе, когда отправлялся в Стирию. Но теперь он знал, что сражение – не место для хороших людей. Он сделал глубокий вдох через нос и выдохнул через нос же – с фырканьем, словно бык. Когда он плакал у порога своего дома, вернувшись в любящие объятия своей семьи, он думал, что покончил с кровопролитиями. Что больше ничто и никогда не заманит его снова на поле боя. Но похоже, что Судья знала его лучше, чем он сам. Драка была для него как голод. Ты можешь обожраться до тошноты сегодня, но это не значит, что назавтра ты откажешься от обеда. Наоборот, это только прибавит тебе аппетита. И вот он здесь, несмотря на все свои пустые обещания, – снова за столом, с зажатой в руке ложкой, требуя, чтобы его поскорее обслужили. Он вытащил из-за пояса свой боевой молот и крепко сжал рукой стальную рукоять. Она легла в ладонь, словно ключ в замок. Броуд оскалился и зашагал быстрее.Маленькие люди
Кто-то хлопнул его по плечу, и Пек с трудом открыл глаза, отлепил руки от ушей и – после того как вычислил, где здесь верх, что потребовало бóльших усилий, чем можно было подумать, – посмотрел вверх. Сверху на него смотрел сержант Майер. Его глаза были обведены белыми полосками на фоне черной сажи, оттого что он зажмуривался; борода была слегка опалена с одной стороны, губы шевелились, словно он кричал что-то во весь голос. Сквозь пучки ветоши в ушах, и буханье и рокот других пушек, и шорох собственного дыхания, и грохот собственного сердца, и непрекращающийся тонкий вой, который, казалось, был теперь повсюду, он расслышал отдаленный голос сержанта: – Пек! Губка! – Ах да. – Он взобрался на ноги, пошатнулся и сумел удержать равновесие, только схватившись за козлы. – Сейчас. Куда он дел губку? Пек схватил ее с земли, выдрав вместе с ней клок травы. – Сэр. Куда он дел ведро? Пек едва не споткнулся об него, пока искал, поворачиваясь во все стороны. Зачем он вообще отвечал? Он сам-то себя не слышал; уж конечно, его не мог слышать никто другой? В воздухе висела густая вонь гуркского огня, во рту был липкий вкус пороха, в глотке саднило, глаза слезились. Временами он с трудом мог разглядеть соседнюю пушку в ряду. Команды призраками копошились вокруг своих орудий, смазывая, протирая, заряжая, засыпая порох, выполняя каждую их визгливую прихоть, словно кучки перемазанных грязью нянюшек в детской, набитой непомерно большими металлическими младенцами. Младенцами, плюющимися смертью. Спотыкаясь, он обошел инженера, возившегося с каким-то сломанным инструментом, стараясь не касаться своей пушки, об которую обжегся уже три раза, так она нагрелась. Из ее дула выползала струйка густого дыма. Пек плеснул туда воды из ведра, смывая нагоревшую корку дымящегося пороха, потом поднял шомпол – и съежился, когда пушка через два орудия от него взревела, извергая струю огня, и земля вновь содрогнулась. В Осадной школе все это казалось так весело! Ему так повезло оказаться там. Куда лучше, чем горбатиться на фабрике. И к тому же гораздо безопаснее… Стоит ли говорить, что сейчас это совсем не казалось безопасным. Но об этом лучше не думать. – Пек! Протри эту малышку! Ему не нравилось, когда о пушках говорили как о женщинах. В них и без того было мало приятного, а так это звучало просто отвратительно. Что материнского можно увидеть в этих дьявольских погремушках? Убийство все же в основном мужская работа. Пек засунул губку, с которой струилась черная вода, в дымящееся жерло и принялся водить взад-вперед, с каждым разом окатывая себя фонтаном брызг. Он уже насквозь пропитался этой черной водой, перемазался сажей с ног до головы, рукава его рубашки порвались и мокро шлепали по покрасневшим запястьям, но если оставить хотя бы пятнышко тлеющего пороха, то, когда будут закладывать следующий заряд, вся команда взлетит к чертям. Еще одна вещь, о которой лучше не думать. Сквозь плывущий дым он видел солдат внизу. Люди лорда Кранта, кажется. Довольно обтрепанный полк, растянувшийся кривым изгибом вдоль склона. Они попытались окопаться, но у них было примерно три хорошие лопаты на всех, да и количество камней в грунте тоже не помогало. Вообще, помощи им ждать не приходилось. Они прижались к земле, напуганные грохотом пушек позади себя и массой неприятельской армии где-то впереди. Попали между адом и градом, как говаривала Пекова бабушка. Кое-кто побросал оружие на землю, чтобы зажать руками уши; лица были искажены болью и ужасом. Пек увидел, как пара человек попыталась бежать, но их схватили и оттащили обратно на их посты. Похоже, защита у них будет неважная, если мятежники все же переправятся через реку и взберутся по каменистому склону. Еще одна вещь, о которой лучше не думать. Во время боя таких вещей куча. Вот, например, архилектор, стоящий в своем белоснежном мундире на вершине холма. И эта женщина с жестким лицом тоже. Таких кошмарных ублюдков он еще в жизни не встречал. Похоже, ни у того ни у другой вообще не бывает человеческих чувств. Пек сглотнул и отвел взгляд, протер свое орудие насухо и оставил его дымиться. Парнишка, державший дымящийся запальный шнур, плакал – перемазанное сажей лицо прорезали дорожки слез. Непонятно, то ли дым попал в глаза, то ли его ранило, то ли он ревел из-за всего этого ужаса. Пек хлопнул его по плечу, плеснув из ведра грязной водой. Говорить что-то смысла не было. Паренек отозвался беспомощной кривой улыбкой, потом Майер выхватил из его руки запальный шнур и что-то заорал. – О нет! – Пек снова рухнул на колени на содрогнувшийся склон холма и зажал ладонями уши, превращая гомон в гулкий шепот, похожий на тот звук, который слышен, если приложить к уху морскую раковину. Единственное, что здесь можно сказать, – лучше стрелять самим, чем чтобы стреляли по тебе. Но те бедолаги, на которых было направлено их орудие, тоже принадлежали к разряду тех вещей, о которых лучше не думать. В такие времена лучше вообще ни о чем не думать. Он крепко-накрепко закрыл глаза.* * *
В ухе Сувала что-то треснуло, словно удар бича, посыпался ливень острых щепок, что-то ударило его по спине, и он съежился. С дерева неподалеку отломилась ветка и рухнула на землю посреди общего разгрома. – Боже, помоги! – прошептал он, поднимая голову. Кто-то плакал. Кто-то кричал. Кто-то горел. Сувал увидел, как горящий, шатаясь и корчась, добрался до реки и хлопнулся в воду. Кто-то тащил безвольное тело товарища, ухватив под мышки. Вот он упал, опрокинув раненого поверх себя, потом поднялся и снова упрямо потащился дальше. Отчаянно пытаясь спасти своему другу жизнь – или получить возможность спасти свою собственную. Трясущимися руками Сувал подобрал свой помятый шлем и надел его, вывалив себе на голову пригоршню грязи и даже не заметив. Какое-то время возился, пытаясь застегнуть пряжку под подбородком, прежде чем понял, что она сломана. Его копье куда-то отлетело, он принялся оглядываться, но рядом валялся лишь чей-то меч, и он подобрал его. Он понятия не имел, что с ним делать; это был первый меч, который он держал в руках за всю жизнь. Мурезинсказал, что им вообще не придется драться, а просто одеться в мундиры ради какого-то тщеславного человека, чтобы он мог сказать, что у него есть Гуркский легион. Они от души посмеялись над ним, распивая вместе плохой чай – хорошего чая в этой треклятой стране не достать нигде ни за какие деньги. Насчет сражения Мурезин ошибся. Впрочем, Мурезин упал в реку вместе с другими, когда обрушился мост. Позднее на берег вынесло несколько трупов, но Мурезина среди них не было. Сувал тогда сказал, что это очень хорошо, что Гуркскому легиону не придется сражаться, потому что он в жизни не держал оружия и к тому же не был гурком – фактически он с трудом понимал их язык. Но все что угодно было лучше, чем жизнь в трущобах Адуи, где никто не даст тебе работу, если у тебя смуглое лицо. В Тазлике он был писцом, у него была маленькая чистая контора, продуваемая прохладным ветром с моря. Главным образом он переписывал священные тексты и еще вел некоторые счета – работа довольно скучная, но хорошо оплачиваемая. Как он молился сейчас, чтобы дожить до того времени, когда ему снова будет скучно! Где-то слева опять оглушительно грохнуло, и Сувал снова пригнулся. Видит Бог, то была совершенно другая жизнь, которой жил совершенно другой человек в каком-то совершенно другом мире. В мире, который не был объят огнем и не разлетался на части. В мире, где пахло морской солью и цветами, а не дымом и ужасом. – Боже, помоги, – прошептал он снова. Многие вокруг молились. Многие плакали. Многие вопили от боли. Один сидел молча, в пятнистой лиственной тени, с видом несказанного удивления; по его лицу струилась кровь. Сувал немного знал его. Он был портным в Уль-Хатифе. Человек совершенно без чувства юмора. Но чувство юмора здесь не давало никаких преимуществ. Сувал повернулся и побрел, чавкая раздавленными фруктами, к корявому древесному стволу, за которым укрывалось несколько других кантийцев, а также один из союзных солдат в очень странном мундире – наполовину зеленом, наполовину коричневом. Только подойдя вплотную, он понял, что солдат мертв, а коричневым мундир был из-за крови, натекшей с его руки, которая была жутко изувечена. Он оттолкнул труп ногой и заполз в ямку, которую тот занимал, даже не чувствуя стыда за то, что так обращается с мертвым. Он попросит у Бога прощения позже. Кто-то протянул ему фляжку, Сувал с благодарностью отхлебнул и передал ее назад. Через реку ползли полосы дыма. Несколько человек переправились на ту сторону на плотах и теперь, дрожа, сгрудились на дальнем берегу. У них было одно копье на всех, один из них был бледен и обливался кровью, их плот разметало и бревна уплыли по течению. Время от времени мимо проплывали трупы, лицом вверх или лицом вниз, неторопливо поворачиваясь в воде. Позади слышались яростные крики, ржание перепуганных лошадей – через побоище пробирались повозки. Одну уже закатили в реку. Они пытались таким образом сделать мост, чтобы перебраться на ту сторону. И что дальше? Драться? Безумие. Это все – сплошное безумие. Человек, которого все считали мертвым, вдруг издал булькающий вопль, когда колесо повозки с хрустом переехало его ногу. – Боже, помоги, – прошептал Сувал, но Бог его не слышал. Так же как Он не слышал его, когда в Тазлике начались мятежи, и его контору разграбили и подожгли, и ему с семьей пришлось потратить все, что они имели, на переезд в Союз. Снова грохот. Сувал ввинтился в ствол, осыпаемый листьями и обломками сучьев. Что-то брызнуло ему в лицо. Кровь? Он что, ранен? О боже, неужели это конец? Сувал поднес к глазам трясущиеся пальцы. Всего лишь сливовый сок. Гнилая слива, только и всего. Он был готов расхохотаться и разрыдаться одновременно. Шлем снова свалился, и он снова его напялил, задом наперед. Пришел большой толстый человек в пышном красном мундире, вышитом толстыми золотыми веревками. Тот самый, что улыбался им из седла, когда они выступали неделю назад. Другой человек, худой, с зачесанными назад черными волосами, что-то ему кричал, тыча пальцем в разрушенный мост и повозки. Он хотел, чтобы они переправились. Но как они могут переправляться, если мир объят огнем? Как они могут даже помыслить о том, чтобы двинуться с места? С тем же успехом он мог требовать, чтобы они полетели на луну. Сувал не был солдатом. Он переписывал тексты. У него была легкая рука, это все говорили. Он всегда очень заботился о своих манускриптах.* * *
– Я не уверен… в том смысле, что… я не вижу способа… – Барезин оглядывал остатки легиона, которым он так гордился, бессмысленно открывая и закрывая рот, словно рыба, выдернутая из воды. – Мой Гуркский легион… Еще один снаряд ударился среди деревьев не больше чем в тридцати шагах от них, и Барезин пугливо вертанулся в ту сторону, тряся толстыми брылами. Антаупу он никогда не нравился. Ему вообще не нравился ни один из этих ублюдков из Открытого совета. Он им не доверял. Льстецы и хвастуны, все как один. И тем не менее по какой-то причине он повелся на их громкие слова, а теперь было уже слишком поздно. Нет другого выбора, придется работать с тем, что есть. Он схватил Барезина за позументы, встряхнул и прошипел, цедя по одному слову: – Переправь… их… на ту… сторону! – Он развернул коня. – Немедленно! Надо было возвращаться к Лео. Сказать ему, что на этих болванов надежды нет. Он отпихнул с дороги низкую ветку и выехал на открытое место. Здесь сумятицы было не меньше; повсюду валялись мертвые и раненые. Один распадающийся отряд двигался одновременно вперед и назад, открывая брешь в середине и рассыпая во всех направлениях людей в желтых мундирах. Сквозь хаос неслась обезумевшая лошадь без всадника, болтающиеся стремена били ее по бокам. Краем глаза Антауп заметил, как что-то мелькнуло, потом посередине колонны взметнулась грязь. Грязь, вперемешку с кусками оружия и людей, сплошным мельтешащим облаком. Людей швыряло на землю как кукол, или они падали сами, закрывая головы руками. Антауп еле усидел в седле, когда его лошадь рванулась в сторону, в обход разметанной колонны. На него посыпались комки почвы, отскакивая от седла, за спиной слышались вопли раненых, постепенно заглушаемые барабанной дробью копыт. На этот раз пронесло. На западе, сквозь пелену дыма, виднелись более организованные боевые порядки. Синие мундиры. Наверное, полки Ишера, которых почти пощадила пушечная пальба, так что они сохранили некоторую форму. Однако, мчась галопом по полям, Антауп не видел ничего, кроме проявлений трусости. За каждым деревом пряталась кучка людей, отпихивающих друг друга, чтобы укрыться понадежнее. Люди без оружия. Люди без цели. Раненые отползали в тыл. Возле стены одной из ферм жалась горстка таких трусов. На их лицах читался ужас, когда они смотрели через усеянные трупами поля в направлении пылающих садов и курящегося дымом холма за ними. Вдоль стены взад и вперед разъезжал офицер, махая мечом и вопя до хрипоты: – Вперед! Ради всего святого, вперед! Однако, словно стадо упрямых коз, отказывающихся слушаться пастуха, они не двигались с места. Антауп перепрыгнул через изгородь, с толчком приземлился и увидел еще одну компанию солдат, прятавшихся по ту сторону, – они срывали с себя свои яркие мундиры. Дезертировали, не успев даже добраться до противника! У него было сильное искушение развернуть лошадь и передавить этих мерзавцев. Но они не были единственными; он видел и других, они удирали через поля в северном направлении, время от времени бросая назад перепуганные взгляды. – Гребаные трусы! – прошипел он на ветер. Жаль, что здесь нет Юранда с Гловардом. Антауп-то давно знал, чем они занимаются. Гордиться тут особо нечем, но тем не менее они оба хорошие ребята. Лео бывает таким упрямым! Стоит ему забрать что-нибудь в голову, и это уже ничем не вышибешь. – С дороги! – проревел он, и люди распластались вдоль ограждения деревянного моста, по которому он с грохотом пронесся. Какой-то посыльный едва успел в последнюю секунду броситься в сторону, мелькнули его расширенные глаза, в ушах остался обрывок его перепуганного вопля – и Антауп вихрем полетел дальше, в направлении Стиблинговой башни. Он придумывал новый рассказ. Что-нибудь такое, что станет настоящей жемчужиной его репутации. На этот раз пускай это будет жена лорда. Леди что-нибудь-там-такое… Или нет, наверное, лучше даже не придумывать имя, а то потом могут быть проблемы. Ее имя я унесу с собой в могилу и все такое прочее. Таинственная женщина. Старше него. Жутко богатая. Нотка опасности. У мужа больше не стоит… Как они на это клюнут! Антауп, пес ты этакий, как ты это делаешь? Да очень просто, если ты все придумал. И гораздо веселее, чем действительно убеждать какую-то женщину пустить тебя к себе в постель. На женщин у него никогда не хватало терпения. Холм с башней на вершине кипел деятельностью, но аккуратные серые шеренги инглийской армии больше не ждали возле его подножия. Взглянув на сжатые поля в южном направлении, Антауп увидел поднятую ими пыль. – Проклятье, – шепотом выругался он. Давая лошади передышку, он сдвинул шлем назад и утер залитый потом лоб. Неужели Лео не утерпел? Не то чтобы это было в первый раз. Или его что-то подтолкнуло? Антауп ощутил несколько виноватое чувство ностальгии по тем дням, когда армией командовала леди Финри. По той спокойной уверенности, с которой она принимала в расчет карты, людей, местность. Может, война и не место для женщин, но никто никогда не сомневался, что она в точности знает, что делает. И в точности знает, что должен делать каждый из ее людей. Теперь, похоже, никто не имел ни о чем ни малейшего представления. Он подавил незнакомое ему до сих пор чувство паники. Доберись до Лео. Расскажи ему, что происходит. Исполни свой долг. Как исполнили его Риттер и старина Барнива, если это потребуется. Антауп неуклонно двигался на юг, к облакам пыли, к рядам блестящей стали. Строения Стоффенбека понемногу приближались сквозь сумрак. Вот и высокая часовая башня. Навстречу попадались группы раненых, носильщики с носилками, груженные припасами повозки. Он начал замечать торчащие из стерни арбалетные болты по обе стороны от себя. Все были воткнуты под одним углом. Значит, он уже в пределах досягаемости выстрела. Лео, конечно же, там, где всего опаснее. Вот одна из вещей, которыми в нем нельзя не восхищаться… Послышался какой-то странный резкий звук, Антауп ахнул, когда его лошадь кинулась в сторону – и вдруг оказался в воздухе. Он вскрикнул, хватаясь за пустоту; потом его крик оборвался, выбитый из легких ударившей в спину землей. Мир закрутился вокруг, дергаясь и подпрыгивая – Антауп катился, натыкаясь на кочки, потом наконец остановился. И остался лежать, глядя в небо над собой. Солнце ярким мазком просвечивало сквозь облака. Благодать! Вздрогнув, он пришел в себя. Подвигал руками и ногами, пошевелил пальцами. Пара мелких ушибов, но ничего серьезного. Дамы Союза, да и всего мира, если на то пошло, могут вздохнуть с облегчением. Снова пронесло, но на этот раз впритирку. Его лошадь лежала на боку, слабо брыкаясь. В ее боку торчал арбалетный болт. – Ах вы чертовы мерзавцы! – заорал он, не обращаясь ни к кому конкретно.* * *
Канлан нажал на спуск, посылая еще один болт в направлении аккуратных прямоугольников инглийской армии. Он не стал ждать, чтобы посмотреть, куда они прилетят. Это было не его дело. – Заряжай! – крикнул говнюк-лейтенант, мальчишка с недавно пробившейся бородкой. – Говнюк, – показал губами Канлан, кладя арбалет на землю и принимаясь взводить пружину. Драм вполголоса хихикнул – его было легко рассмешить. – Давайте сюда еще болты! – крикнул он через плечо. – Когда они понадобятся, они будут, – сказал Канлан. По его опыту, лучше особо не думать о том, откуда болты берутся, и уж тем более – куда они деваются. А опыта у Канлана было хоть отбавляй. Он был солдатом едва ли не всю свою жизнь. Посылал болты во всех главных сражениях, в которых участвовал Союз. Ему довелось стрелять в гурков и северян, стирийцев и старикландцев. Стрелял он и в призраков на великих равнинах, и в пиратов в штормящем море, однажды даже в имперцев во время бесцельного – те так и не приблизились на дистанцию поражения – обмена стрелами возле границы Ближних Территорий. А теперь вот довелось стрелять и в инглийцев, которые по всем статьям, казалось бы, должны быть на его стороне. Тетива была взведена уже до конца, и он поднял арбалет, взял болт, заложил в желоб – уверенными, отработанными движениями. На мгновение остановился, думая о том, сколько болтов он послал за свою жизнь. Впрочем, его работа была не считать их, а посылать в воздух – спокойно, аккуратно и как можно быстрее. Канлан поднес арбалет к плечу, отпер затвор спускового устройства, прицелился в ряды марширующих пикинеров, которые приближались, тускло поблескивая доспехами на солнце. На мгновение он почувствовал беспокойство, глядя, как они надвигаются. Пока еще недостаточно близко, чтобы разглядеть лица. Недостаточно близко, чтобы понять, кто есть кто. Но скоро они будут рядом. Нахмурясь, он приподнял арбалет, учитывая дистанцию. Так, чтобы смотреть в небо, а не на людей. Так лучше. Не его дело, кто они такие. – Стреляй! – крикнул говнюк-лейтенантишко, и Канлан нажал на спуск, и когда болт зажужжал в воздухе, тут же наклонился, чтобы снова взвести арбалет.* * *
Скворец ахнул, когда что-то отскочило от его наплечника, чиркнуло по шлему и загремело где-то за спиной. – Это что, арбалетный болт? – Ровно иди! – скомандовал капитан Лонгридж. – Марш! Скворец сглотнул. Хорошая вещь доспехи. Очень хорошая вещь. – Давай же! – рычал кто-то совсем рядом. – Ну, давай! Кровь и ад, они были уже совсем близко. Между головами трех передних рядов он мельком увидел укрепления противника. Кажется, что-то вроде стены, положенной всухую, со вделанными в нее древесными стволами, торчащими во всех направлениях. Может быть, еще траншеи. Блеснула сталь: в пелене облаков над головами открылся просвет. Один из людей с воплем упал. Оглянувшись, Скворец увидел, что у него из лица торчит арбалетный болт. Кошмарная красная рана мелькнула и пропала, человек исчез под ногами идущих сзади, кто-то едва не упал, споткнувшись о выроненную им пику. Люди пошатывались, с лязгом натыкаясь друг на друга. – Сомкни строй! – взревел Лонгридж. – Эй вы там, сомкнуть ряды! Скворец поймал себя на том, что идет, слегка прищурив глаза. Щит тоже бы очень не помешал, но черт побери, пика была такой тяжелой, что он никак не смог бы нести и то, и другое. – Вперед, ребята! Скворец оглянулся через плечо. Сам Молодой Лев! На своем огромном боевом коне, окруженный офицерами, с воздетым мечом! Самый настоящий герой, черт возьми, совсем как в книжках! Скворец и в армию-то завербовался из-за того, что этот человек сотворил под Красным холмом. И побил в круге Стура Сумрака, и все остальное. Он видел, как ахают девчонки, когда кто-нибудь рассказывает об этих делах, и думал: «Кровь и ад, вот работенка по мне!» Когда Молодой Лев проезжал мимо, Скворец выкатил грудь колесом и поднял пику немного повыше, но тот скоро затерялся в пыли, и пика снова клюнула носом. Проклятье, и тяжелая же штуковина! Поначалу она кажется удивительно легкой, но после того, как понесешь ее какое-то время, гребаная деревяшка начинает тяжелеть с каждым шагом. Скворец закашлялся. Столько пыли! Он сплюнул, случайно попав на себя, слюна потекла по нагруднику – но сейчас-то какая разница? Он все равно не мог остановиться, чтобы вытереть; к тому же он был в латных рукавицах. И в любом случае они больше были не на параде. – Давай, давай, давай… – продолжал нудеть тот голос. Скворец не понимал, кто это, но ему ужасно хотелось, чтобы он заткнулся. Кровь и ад, они уже совсем близко! Судя по крикам, доносившимся слева, там уже началась заварушка. Скворец съежился, когда пара новых болтов со звоном клюнула доспехи, загремела по шлемам. Он никогда еще не сражался в битве. Рассказывал всем, будто побывал в Стирии, но это было вранье. Была пара драк – один раз он бросил сына вдовы Лыбы в мельничный пруд, – но они кончались в считаные минуты. Обмен оскорблениями, обмен тычками, несколько мгновений глупой злости – и все кончено. Здесь не было ничего похожего. Это было нечто настолько большое, что тебя уносило, совершенно беспомощного, как ветку речным потоком. И все было так медленно, так постепенно. Так обезличенно. Столько времени, чтобы обо всем подумать. Больше похоже на придворный танец, чем на драку. Было бы, конечно, гораздо лучше, если бы это был танец. Скворец, правда, в жизни не танцевал – но ведь и то, что он делал сейчас, тоже было для него внове. Сперва он жалел, что не попал в первый ряд, чтобы хотя бы видеть, куда они идут. Потом сумел разглядеть, куда они идут – ту стену и стоящих возле нее людей, тоже ощетинившихся пиками, – и, кровь и ад, как же он был рад, что не попал в первый ряд! Все шли так тесно – нет места, вообще нет места ни для чего. Вроде бы так спокойнее, а вроде и страшнее. Эти люди тебя защищают, как братья, плечом к плечу, но если что, как ты отсюда выберешься? Никак. В этом-то и вся задумка. – Опускай пики! – ревел Лонгридж. – Готовьсь! С ворчанием и скрежетом люди в передних рядах опустили свое оружие; сверкающий лес наконечников. Кровь и ад, они совсем близко! Скворец мельком увидел противника. Пики, полный доспех. Открытые шлемы, так что видно лица. Молодые лица и старые, испуганные и оскалившиеся. Какой-то парень с огромными усами. Еще один улыбается – улыбается, в такой момент! Еще у одного по лицу текли слезы. На самом деле это было очень похоже на них самих. Словно они подступали к гребаному зеркалу. Бред, верно? Это и был бред. Скворец не имел ничего против этих бедняг, ничего такого, чтобы пытаться их убить, и уж наверняка сам он ничего не сделал такого, чтобы им захотелось убить его. Разве что среди них затесался сын вдовы Лыбы, но это вряд ли. – Давай! Давай! – не затыкался тот ублюдок рядом с ним. Все принялись рычать, кряхтеть, бормотать, готовя себя к неторопливому контакту с врагом. Вот наконечники их пик загремели о наконечники вражеских, потом столкнулись древки, заскрипели, заскрежетали, скользя все ближе и ближе. Целая чаща трущихся и стукающихся друг о друга, со смертоносным металлом на конце. На той стороне кто-то взвыл. Потом завопил кто-то среди своих. Они уже остановились. Сапоги чавкали в грязи. Скворец крепко уперся в наспинник человека впереди себя и ощутил, как кто-то так же крепко уперся в него сзади. Его пика, кажется, на что-то наткнулась, но он не мог понять, на что. Вообще никакого понятия, во что он тычет. Он попытался выглянуть поверх плеча человека впереди. Попытался поднять пику повыше, чтобы навалиться сверху, но, кровь и ад, какая же она была тяжелая! У него горели плечи, древко стукалось о соседние. – Дави! – ревел капитан Лонгридж. – Навались! Дави мерзавцев! Кровь и ад, ну и шум! Кто-то рычал, кто-то плевался, кто-то изрыгал ругательства; скрежет и треск корежащегося металла и дерева; то здесь, то там – внезапный вопль, или всхлип, или беспомощное бульканье. – Не-е-т! – заорал кто-то. – Нет! Нет! Нет! Нет! – С каждым разом все тоньше и пронзительнее, пока это не превратилось в сумасшедший визг. Кровь и ад, ну и тяжелая же это была работа! Тяжелее, чем все, что он делал в жизни, а в награду – только мертвецы. Скворец тоже зарычал и навалился на пику, напряг все мускулы, чувствуя, как лоб покрывается потом. – Сильнее! – ревел Лонгридж. – Еще, черт вас дери! Скворец увидел приближающееся лезвие. Человек впереди убрал голову и скосил глаза, глядя, как оно скользит мимо его лица. Скворец попытался оттиснуться в сторону, но давка была слишком плотной. Они были упакованы, как свечи в коробке. Если бы он оторвал ноги от земли, то повис бы, удерживаемый давлением окружающих людей. Лезвие все приближалось, или, может быть, его самого несло на него, и вот острие коснулось его нагрудника и заскребло по нему. Металл завизжал, и на нем появилась длинная, рваная царапина, прямиком через рельефную чеканку со скрещенными молотками Инглии. – Давай! Давай! Скворец натужился, забился, отчаянно навалился на собственную пику, но он даже не мог разглядеть, кому принадлежала эта. Тут и головой-то было почти не двинуть, не то что чем-нибудь другим. Так тесно они стояли. – Черт! – взвизгнул он. – Дерьмо! Черт! Он заизвивался и забрыкался еще более отчаянно, и сверкающее острие клинка заскребло боком, скользя вдоль нагрудника, потом уткнулось в выступающий металлический край рядом с его подмышкой. Скворец смотрел на него сверху большими глазами, едва осмеливаясь дышать, умоляя его как-нибудь остаться там. Он уже бросил свою пику, в отчаянии стараясь как-то развернуться, но не смог даже высвободить правую руку. Все, что ему удалось, – это слабо, бессмысленно ухватиться за древко большим и указательным пальцами левой. – Давай! Потом человек рядом с ним со стоном подвинулся, и острие, чиркнув, высвободилось. Оно скользнуло под наплечник и медленно, постепенно начало протыкать толстую мягкую куртку, надетую внизу. – Навались! – вопил Лонгридж, и задние ряды навалились, и давили, и жали, и наконец насадили его на лезвие. Ощутив укол, Скворец крякнул, стиснув зубы. Сперва это было холодное жжение, потом начала разгораться боль, она становилась все острее, и его кряхтение перешло в вой, все более и более пронзительный, пока он не стал отчаянным, захлебывающимся визгом от невероятной, невыносимой боли, прорезавшей его грудную клетку.* * *
Лейк продолжал пихать. Он не знал, куда пихает, просто пихал. Как тут вообще можно знать хоть что-нибудь? «Будь мужчиной», – напутствовал его отец, провожая в дорогу. Черт, пика застряла. Непонятно в чем – то ли попала в кого-то из инглийцев, то ли засела в грязи, то ли зацепилась за стену. Скрипя зубами, Лейк крутил ее и выворачивал как мог, но пика не высвобождалась. – Давай! – вопил кто-то, Лейк даже не мог понять, с чьей стороны. – Давай! «Будь мужчиной», – сказал отец, положив Лейку на плечо большую мозолистую руку, и его нижняя губа оттопырилась, словно он сказал что-то очень важное. Мужчины были мужчинами повсюду вокруг него: сбившись в плотную толпу, воняя потом и кровью, дымом и страхом, сцепившись бронированными плечами. Шум стоял ужасающий, словно град барабанил по металлу; скрежет, и визг, и лязг, и несмолкающие вопли, и выкрикиваемые сзади команды, которых никто не мог разобрать. Лейк снова навалился на пику, он пихал и пихал, но теперь она отпихивала его обратно. Насколько он смог понять, позади первых рядов неприятель скучился теснее. Сколько же их там! Облака закрыли солнце, и теперь их доспехи лишь тускло отблескивали, а не сверкали. И хорошо – это сверкание было совсем не к месту. – Отвали! Стоящий справа налег на него плечом. Лейк начал отпихиваться локтем, пихнул со всей мочи – бесполезно. Лейк повернулся к нему, насколько это было возможно. Человек был мертв. Или, по крайней мере, так близок к смерти, что разницы уже не было: его голова свесилась набок, перекосившийся шлем закрывал пол-лица, глаза закатились, язык вывалился. По его шее текла обильная струя темно-красной крови. Будь мужчиной. Потом все вокруг дернулось – Лейк так и не понял почему. Половина лица взорвалась кошмарной болью. Это было так ужасно и так неожиданно, что его вырвало. Он сплюнул желчь. Что-то попало в глаз. Он кашлял, стеная и брызгая слюной. С него свалился шлем. Он лежал на земле! Как это произошло? Боль в лице. Топчущие его сапоги. Он пополз сквозь лес шаркающих, упирающихся ног. Свет мелькал, звуки доносились глухо. Стащив зубами перчатку, он ощупал дрожащими пальцами лицо. Липко. Он что, ранен? Крики, рычание, вопли. Он схватился за чью-то ногу. Тут, внизу, мертвецы. Как больно! Он ранен? Сильно? Он ничего не видел. Попытался открыть глаз, но все равно ничего не видел. – Помогите! – всхлипнул он. Его никто не слышал. Будь мужчиной. Он вцепился пальцами в грязь, пытаясь подняться. Через сапоги, через чужие ноги. Что-то ударилось ему в ребра, повалило на землю, и тотчас же чей-то сапог наступил ему на лицо, и он принялся пихать его, колотить по нему. Потом пополз дальше среди ног, грязи и трупов. Будь мужчиной. Что это вообще значит? – Помогите! – проскулил он, зажимая ладонями окровавленное лицо, и почувствовал, как кто-то ухватил его за запястья и потащил вверх.* * *
У нее едва хватило сил, чтобы вытащить его. Взрослые люди весят много, а тем более в доспехах. Сжав зубы, Арисс вцепилась в его запястья и потащила со всей мочи. Не время для нежностей. Нога соскользнула, и она полетела в грязь, наполовину завалив себя его телом. Не важно, все равно она уже грязная как шахтер, весь передник забрызган грязью и заляпан кровью. – Ну-ка, поднимаемся, – буркнул Скалла, стаскивая с нее раненого и переваливая его на носилки. Она чуть не возмутилась, когда впервые увидела, как грубо он с ними обращается. Словно таскает мешки с углем. Но вскоре стало ясно, что деликатность никому не приносит ничего хорошего. Спотыкаясь, она пробралась к ногам носилок и ухватилась за ручки. Скалла расстегнул пряжку шлема под подбородком раненого и отшвырнул шлем в сторону. Повернулся, взялся за ручки со своей стороны, оглянулся через плечо, чтобы посмотреть на нее. – Один, два… С хриплым стоном Арисс подняла ноги носилок, и они тронулись. Стуча костями, скрипя зубами, с горящими от усилий плечами они бодро порысили к городским предместьям. Здесь царил хаос: сновали посыльные, другие санитары спотыкались под своей ношей, мальчишки шмыгали с охапками арбалетных болтов. Арисс хотела до замужества сделать что-то настоящее. Что-то, чем можно было бы гордиться. Ее дядя, много лет назад воевавший в Гуркхуле, попытался отговорить ее. – По-твоему, женщинам нечего делать на поле боя, так? – огрызнулась она. – На поле боя вообще нечего делать, – ответил он, и тогда она повернулась и ушла. Теперь она с трудом заставила себя взглянуть на того, кто лежал на носилках. Его лицо пересекала огромная длинная рана, до самой шеи. Арисс не могла разглядеть, насколько рана была опасной. Она и не хотела разглядывать. Однако такое количество крови было плохим признаком. Из него так и хлестало. Кровь лужей натекла на носилки вокруг его головы, насквозь пропитала холстину, капала на землю, где ее ноги перемешивали ее с грязью. Столько крови! Удивительно, что в человеке ее может быть так много. С каждым выдохом он издавал этот протяжный, тупой стон. В нем даже не слышалось боли. Бессмысленный. Безмозглый. – Тише, тише, – успокаивающе произнесла она, но ее голос звучал истерически и прерывался на каждом шагу. Она-то наивно думала, что женский голос сможет их утешить, как это было в книжке Спиллиона Суорбрека о бесстрашной девушке с фронтира, которой она вдохновлялась. Но их ничто не могло утешить. Ничто, кроме смерти. Она рисовала себе, как будет промокать потные лбы, подавать воду в благодарные руки и время от времени перевязывать рану-другую. Небольшие раны, чистые. Порезы и царапины. Вместо этого перед ней предстали тела раскуроченные, изрубленные, искореженные, с вываливающимися внутренностями. Тела, которые никогда не излечатся. Тела, которые уже почти не походили на тела. Ее дядя был прав: она сделала ужасную ошибку. Они добрались до сада, где клали раненых. Над ним висел кошмарный хор боли и отчаяния. Но это было лучше, чем захлебывающиеся вопли, доносившиеся из палатки, где проводили операции. Арисс опустила носилки и сама опустилась возле них на колени, совершенно обессиленная. У нее дрожали ноги и руки, дергалось веко. Она стояла на коленях в грязи и тихо дышала. По крайней мере, раненый перестал стонать. Подручный хирурга наклонился над ним, приложил кончики пальцев к его горлу, мгновение помедлил. Вдалеке ревела битва, словно штормовое море. Словно неотвратимо надвигающийся прилив. – Умер. Арисс вытерла лоб тыльной стороной руки и поняла, что размазала кровь по всему лицу. Скалла стащил труп с пропитавшихся кровью носилок. – Пошли за другим. – Да, наверное, – устало кивнула Арисс. Она с трудом поднялась, сделала несколько неверных шагов, и тут в нее кто-то врезался. Какой-то мальчишка. Он отлетел и распластался рядом с трупами, с его головы слетела фуражка, под которой обнаружилась копна светлых локонов. – Простите! Прошу прощения! Так, значит, это была девочка. Она схватила свою фуражку и, бросив один прощальный взгляд через плечо, припустилась дальше.* * *
Хильди прохромала несколько шагов, потирая ушибленную ногу, пока боль не утихла, потом прибавила ходу. Нырнула в проулок, где санитарки перевязывали нескольких легкораненых, на бегу перевернула корзину с бинтами, но не могла остановиться. Она продолжала бежать, отмахиваясь от сохнущего на веревках белья, оставляя его качаться позади себя. Выбравшись из города, она побежала быстрее, чувствуя, как дыхание распирает грудь. Взбежала по травянистому склону холма, не сводя глаз со своих ног, думая лишь о нескольких шагах впереди. Орсо полагался на нее! Хильди сильнее стиснула кулак с зажатым посланием. Она ведь сама вызвалась его доставить, верно? Даже более или менее настояла, чтобы его поручили ей. Ей хотелось доказать, что от нее есть польза. Что она храбрая. Ведь она всегда доставляла послания для Орсо, значит, доставит и это. Она поняла свою ошибку сразу же, как только выбежала из ратуши и попала в гущу безумия, творящегося на улицах. Хильди терпеть не могла носить послания Орсо этой суке Савин дан Глокте, с ее подчеркнутой элегантностью, ее вульгарным вкусом и снисходительными усмешечками. Но когда носишь любовные письма, шансы, что тебя убьют, очень малы. – Хильди, ты идиотка, – прошептала она. Печальная правда состояла в том, что, если быть честной с собой… она любила Орсо. Не в смысле любила. Не то чтобы она в него влюбилась. Хильди любила его как старшего брата. Беспомощного, безнадежного, нерешительного старшего брата, который по стечению обстоятельств оказался королем Союза. Он был добр к ней – к ней, к которой никто никогда не был добр. Никто никогда не считал ее достойной того, чтобы быть с ней добрым. Орсо был выше всех, но тем не менее обращался с ней, которая была ниже грязи, как с равной. Было бы странно, если бы она не любила его. И все же она могла бы дать кому-нибудь другому отнести это чертово послание. Она приостановилась посередине склона, чтобы перевести дыхание. Приостановилась – и наконец оторвала взгляд от травы. Заставила себя обернуться, чтобы посмотреть на долину. – Ох, черт… – выдохнула она. Отсюда ей было видно все поле боя. Весь этот огромный сумасшедший дом. Крутой утес по ту сторону города был окутан дымом, из которого вырывались маленькие струйки и облачка. В садах у подножия полыхали пожары, черные колонны дыма вздымались в низкое небо. В самом Стоффенбеке тоже горело. Воздух был едким и кислым от гари. От того места, где она стояла, уходил вдаль огромный полумесяц королевских позиций. Кое-где сверкал металл – там сражались. Флаги безвольно висели над человеческим месивом. Чаща пик. Прямоугольники одетых в темное инглийцев по-прежнему ползли вперед через поля. Кавалерия и повозки двигались сзади. Линии позиций сместились, даже она могла это заметить – они прогибались в центре, где сражение было самым жарким. Масса инглийцев постепенно, но неуклонно двигалась вперед, к Стоффенбеку. Численный перевес начинал сказываться. Времени не оставалось. Хильди снова повернулась к холму, снова заставила усталые ноги двигаться. Она пробежала мимо мертвой лошади, в боку которой торчали две стрелы. Над залитой кровью травой уже жужжали полчища мух. Стрелы принадлежали северянам, длинные и тонкие; их оперение трепетало на ветру. Она пробежала мимо человека, который повторял «Проклятье!», снова и снова, возясь с заевшим взводным механизмом своего арбалета. Он поправлял болт, пытался провернуть рукоятку, снова поправлял болт, снова пытался провернуть рукоятку, снова поправлял болт… «Проклятье! Проклятье! Проклятье!» Кто-то схватил ее за лодыжку, так что она едва не упала. – Помоги… – Человек на носилках, светлые волосы, побуревшие от пота, прилипли к влажному белому лицу. – Помоги… Хильди брыкнулась, вырвалась и поспешила дальше, то ли бегом, то ли ползком, цепляясь за траву одной рукой, в другой сжимая послание Орсо – крепко, до побелевших костяшек. Наконец-то бровка холма. В горле сипело. Ноги стонали. Огромный капрал заступил ей путь, отпихнул с такой силой, что она прикусила язык и едва не хлопнулась на задницу. – Куда тебя несет, черт возьми? – Мне надо поговорить с лордом-маршалом Форестом! – выдохнула Хильди. – Послание… от его величества! – Пропусти ее! – крикнул кто-то. – Это девчонка короля! Пихнув капрала почти с такой же силой, что и он ее, она тут же едва не полетела, споткнувшись о лежавший сразу за ним труп. Мертвый северянин, мех на плечах свалялся от крови. Он был не один – тут было множество тел, оставленных лежать там, где упали. Было ясно, что здесь царила такая же неразбериха, что и внизу, в Стоффенбеке. Даже штабные Фореста уже приняли участие в схватке. У одного из офицеров рука висела на перевязи, другой стоял с вытащенным мечом, уставясь на лезвие так, словно едва мог поверить, что на нем кровь. Сам лорд-маршал, со сжатыми кулаками и нахмуренными бровями, стоял, осматривая долину. Он являл собой островок добродушного спокойствия: четко отдавал приказы, хлопал людей по спинам. Сам его вид уже внушал уверенность. Наконец хоть кто-то руководит! Хоть кто-то может помочь. Спотыкаясь, Хильди поспешила к нему, протягивая послание, но поняла, что в ее потном кулаке оно превратилось в измятый, смазанный комок. – Инглийцы… оттесняют нас… к Стоффенбеку. – Она так тяжело дышала, что ее чуть не вытошнило. – Его величеству… требуется помощь. Форест улыбнулся. По его загрубелому лицу разбежались морщинки. – Боюсь, я только что послал человека, чтобы попросить помощи у него. – Что?.. – непонимающе выдохнула она. – Лорд-маршал! Они снова наступают! – заорал кто-то. – Это сражение, мать твою растак! – проревел в ответ Форест. – Конечно, они наступают, что им еще делать? Он взял Хильди за плечо и, наклонившись вплотную, прошептал: – На твоем месте я бы сбежал. И он повернулся прочь, а она осталась пялиться ему в спину.* * *
Широким шагом Форест направился к позициям. Он отослал одного из своих офицеров, хлопнув его по плечу: – О поражении не может быть и речи, капитан! Просто не может! Первая атака северян оставила их измочаленными. Еще немного, и они бы не устояли. Повсюду валялись раненые, боевой дух был сломлен. Они нуждались в чем-то, во что можно верить. В ком-то, кто придал бы им смелости. Форест понятия не имел, как это получилось, но, похоже, этим кем-то должен был стать он. – Король рассчитывает на нас, ребята! Много лет назад, когда его только произвели в сержанты, он думал, что офицеры знают ответы на все вопросы. Потом, получив офицерский чин, он думал, что все ответы у генералов. Когда король Орсо сделал его генералом, он думал, что ответы у Закрытого совета. И вот теперь, будучи лордом-маршалом, он наконец узнал это наверняка: ответов не было ни у кого. Хуже того. Их вообще не было. Единственное, что оставалось, – это смошенничать и действовать так, будто они у тебя есть. Не выказывать страха. Не выказывать сомнений. Как оказалось, командование – это обман. Нужно как можно шире и глубже распространить среди своих людей иллюзию, будто ты знаешь, что делаешь. Распространять иллюзию и надеяться на лучшее. – Спокойно, ребята! – проревел он. Конечно, он боялся. Любой здравомыслящий человек боялся бы на его месте. Но это чувство нужно было задавить. Сделаться скалой, опорным камнем. Король рассчитывал на него – король! Рассчитывал на него! Он не мог его подвести. – Нам нужны резервы! – истерически завопил какой-то майор. – У нас больше не осталось резервов, – спокойно ответил Форест, несмотря на то что его желудок пытался выбраться наружу через рот, чтобы сбежать в тыл. – Все дерутся. Я предлагаю вам присоединиться. И он сам вытащил меч. Похоже, момент был самый подходящий. Он носил этот меч сорок лет, с тех самых пор, как его произвели в сержанты. Ни разу не обнажал его в бою, просто не приходилось. Хороший солдат должен уметь маршировать. Соблюдать дисциплину. Быть веселым и жизнерадостным. Иногда от него требуется оставаться там, где он есть. Сама необходимость драться находится где-то в самом низу списка. Но очень, очень редко этим все же приходится заниматься. – Король рассчитывает на нас! – проревел он. – Мы не можем его подвести! Мимо, спотыкаясь, пробежал молодой лейтенантик, и Форест ухватил его свободной рукой за шиворот, едва не стащив с ног. – Лорд-маршал! – Лейтенант уставился на него круглыми, мокрыми глазами. – Я… Я хотел… Собирался сбежать, понятное дело. Винить его Форест не мог. Но должен был его остановить. – Храбрость не значит, что ты не чувствуешь страха, – проговорил он, разворачивая лейтенанта в другую сторону. – Храбрость состоит в том, что ты продолжаешь драться, несмотря на страх. Король рассчитывает на нас, ты понимаешь? Ты что, собираешься дать этим северным мерзавцам нас запугать? На нашей собственной земле? Давай-ка, возвращайся назад! Он крепко взял молодого парня за плечо и повел к линии укреплений. – И стой насмерть!* * *
– Да, сэр! – пробормотал Стиллмен, на подкашивающихся ногах ковыляя обратно к позициям. – Конечно, сэр… насмерть. Стиллмен так и собирался, стоять насмерть. И он действительно стоял, но потом как-то так получилось, что ноги сами понесли его прочь, к вершине холма. Чертовы ноги! Он выронил свой меч, подобрал его с земли и вместе с ним ухватил горсть овечьего дерьма. А ведь он всегда так заботился о своей внешности! И вот теперь он весь перемазан глиной, забрызган грязью, а теперь еще и измазался в дерьме в буквальном смысле. Ему всегда казалось, что он будет одним из храбрецов. Он поздравлял себя с этим еще сегодня утром, надевая мундир. Ты храбрец, Стиллмен! А потом пришли северяне со своими кошмарными боевыми воплями и убили капрала Бланда. Убили так, что… кажется, мозги бедняги оказались у Стиллмена на нагруднике? Или это были не мозги? Его тошнило. Он даже вытошнил немного, но все ограничилось едким жжением в глубине носоглотки. Он осмотрелся вокруг, поглядел на людей, которыми должен был командовать. Всюду царила сплошная неразбериха. Он не имел понятия, где кончалась его рота и начиналась следующая. Половина лиц были незнакомыми – или, может быть, на них было настолько безумное выражение, что они казались чужими. Грязь, кровь и оскаленные зубы. Звери. Дикари. Потом снова послышались боевые кличи, этот протяжный волчий вой, словно вышедший из тьмы где-то за краем карты. Стиллмен похолодел с головы до ног. Нерешительно сделал полшага назад. – Я… – пробормотал он. – Я просто… Он что, плачет? Глаза были мокрыми. Все выглядело размытым. Кровь и ад, неужели он трус? Вдруг он понял, что обмочился: почувствовал теплоту, распространяющуюся вниз по штанам. Гребаный мочевой пузырь! Ему можно доверять не больше, чем гребаным ногам! Он знал, что его отец и дядья, так же как и его дед – а все они были солдатами, – смотрели бы на него сейчас с глубочайшим отвращением. На труса. Ализ, его нареченная, чьи глаза так обворожительно блестели, когда она увидела его в мундире: что бы она подумала, увидев его испачканную дерьмом руку и темное пятно, расползающееся по штанинам? Но, по правде говоря, ему было наплевать. Главное, чтобы не пришлось драться. Один из людей стоял, стиснув зубы, прижав руку к окровавленному боку, а в другой сжимая копье. Вот это – храбрость. Другой изрыгал ругательства во всю мочь своих легких. «Суки! Гады! Ну, иди сюда, мерзавцы!» Это – храбрость. Еще один лежал, содрогаясь, глядя большими глазами, белый как простыня, не считая красной струйки, вытекающей из уголка рта, все еще держа слабеющей рукой знамя их роты. Это – храбрость. Стиллмену было наплевать. Он слышал, как другие офицеры выкрикивают ободряющие реплики: «Держись! Не дрейфь! Держи строй! Ни шагу назад! За Союз! За короля!» Для него это были фразы на иностранном языке. Как можно держать строй, когда вверх по холму на тебя катится волна кровожадных убийц? Как можно держать строй, слыша ужасный вой северян, вопли умирающих товарищей, и непрерывный лязг металла, и гром далеких пушек, отдающийся в ушах звенящим эхом? Только безумцы могут держать строй в таких условиях. Те, что были изначально безумны, или обезумевшие в процессе. Сверху посыпались стрелы – тихо, почти что нежно. Одна воткнулась в землю рядом с ним. Другая отскочила от чьего-то плеча и улетела, вращаясь. – Помогите! – скулил кто-то. Кровь и ад, это что, он?.. Нет. Нет, не он. У него рот был закрыт. Он слышал, как они надвигаются. Улюлюкающий вой, который служил им боевым кличем, и звон стали. Дождь пошел сильнее, забарабанил по металлу. Стиллмен стоял на трясущихся ногах, его нижняя губа прыгала, словно он собирался отдать какой-то приказ, словно собирался выкрикнуть что-то ободряющее. – Держись!.. – просипел он. Он увидел, как люди впереди пятятся назад, оскальзываясь на мокрой, покрытой грязью траве, как качаются их копья. Он услышал рычащие выкрики на северном наречии – голоса почти не напоминали человеческие. Они идут! Они идут. Он увидел взблеск стали и кровь, черным фонтаном взметнувшуюся вверх. Один из союзных солдат упал, широко раскинув руки. В цепочке образовалась брешь, и из нее посыпались северяне. Северяне, с их блестящими кольчугами и блестящими клинками, и яркой краской на их щитах, и сверкающими глазами, полными боевого безумия, полными жажды крови. Люди, задавшиеся целью его убить. Люди, созданные для убийства. Звери. Дикари. Это не игра. Не история в книжке. Они действительно собираются его убить! Вспороть ему живот и размотать его кишки по склону. Выбить ему мозги, как они выбили мозги капралу Бланду – между прочим,очень приятному человеку, сестра которого в Хольстгорме только что родила дочку. Стиллмен не принимал никакого решения. Это все были его чертовы ноги. Он повернулся, чтобы снова бежать, зацепился ногой за оброненное кем-то копье и растянулся во весь рост. Только ощутив вспышку мучительной боли, он понял, что упал на собственный меч и острие прошло ему прямо сквозь щеку. Он всхлипнул, дрожа и пытаясь подняться. В этот момент что-то врезалось ему в спину, и земля вновь ударила его в лицо, и все вокруг похолодело. Его рот был полон крови и травы; он кашлял, булькал и сипел, корчась и хватаясь, хватаясь руками…* * *
Взревев, Нижний еще раз рубанул человека в красном мундире, оставив глубокую вмятину в задней части его шлема и отбросив безвольное тело в сторону. Он что-то орал – сам не знал что. Это даже не были слова. «Сдохни, сука, сдохни, гребаный мерзавец!» – и так с каждым выдохом, сплошной поток проклятий. Он рубанул чей-то щит, оставив длинную прорезь в нарисованном на нем солнце, рубанул еще раз и опрокинул на спину державшего его бойца, рубанул его по ноге, и ступня повисла, болтаясь на обрывке хряща. Что-то врезалось ему в плечо, швырнув вбок; он проехался по мокрой траве, упал, перекатился, встал, уже собрался рубануть кого-то по башке, но вдруг понял, что это северянин; повернулся в другую сторону, вопя, нападая, влетел в кого-то всем телом и сшиб его с ног. Тот что-то завизжал, но Нижний всадил ему в горло край своего щита, и еще раз, и еще. По его кольчужному оплечью скрежетнул чей-то меч. Нижний развернулся, рубанул замахнувшегося человека секирой по бедру, тот скрючился, и Нижний высоко поднял свой щит и врезал ободом по затылку его шлема, потом отступил и рубанул секирой по тому же месту, так что в металле появилась глубокая вмятина. На поле боя царил беспорядок. Никаких линий обороны давно не осталось, они распались на отдельные клубки, бурлящие убийством. Он припечатал ногой ползущего человека: разлетающиеся брызги крови, ошметки грязи, обломки металла. Ударил ногой еще раз. Вокруг люди убивали друг друга. Союзный офицер, оскалясь, сидел на груди у какого-то северянина и ковырялся мечом в его размозженной голове, словно копал яму лопатой. Взревев, Нижний подступил к нему и разрубил ему спину по всей длине, подняв фонтан крови. Его щит зацепился за плащ мертвого северянина, Нижний попытался вырвать его, но не смог. Тогда он вытащил руку из постромок и бросил его валяться. Кто-то напал на него с копьем, и Нижний отступил вбок, ухватил древко пониже наконечника и потащил на себя одной рукой. Его мотнуло и потащило, когда державший копье попытался рвануть его на себя. В этот момент он взмахнул секирой и попал противнику по плечу, раскроив его надвое. У того вырвалось странное уханье, его рот изумленно округлился – и внезапно Нижний обнаружил, что, спотыкаясь, бежит вперед, держа в руках копье. Едва сам на него не наткнулся. Рубанул еще кого-то, и его окатило кровью – полные глаза, полный рот крови; отшвырнул копье, пытаясь вытереть лицо. Кто-то на полном ходу врезался в него, и они покатились по земле. Он выронил секиру. Точнее, она повисла на петле на его запястье, ударяясь о его бок. Нижний оказался сверху и принялся бить кулаками, коленями, рыча на человека, который рычал на него, дергаясь и вырываясь. Нижний впечатал кулак ему в лицо, и еще раз, разбивая нос в красную мякоть, потом сумел ухватить древко секиры и принялся рубить. Один удар – вмятина в нагруднике, второй – огромная рана на лице. Рубил, рубил, рубил, фыркая и отплевываясь, дыхание рвало грудь, мышцы горели, кровь пульсировала в черепе с такой силой, что казалось, глаза вот-вот вылезут из орбит. – Сдохни! Сдохни! Сдо-о… Он тупо заморгал, обнаружив, что в руке ничего нет. Должно быть, петля порвалась, и секира улетела в неизвестном направлении. Онемелыми пальцами Нижний вытащил из-за пояса кинжал – и тут же выронил, когда на него налетел еще кто-то, ухватил, стиснул, и они принялись бороться, шатаясь, скользя на мокрой траве, спотыкаясь о трупы, о валяющееся оружие, о валяющиеся щиты, о валяющиеся куски человеческих тел. Нижний рычал и ревел, и заплевал себе всю бороду, и наконец сумел ухватить голову напавшего и принялся крутить, выворачивать, рвать вбок, а тот пытался уцепиться за пальцы Нижнего, но не мог его пересилить, и у него вырвался душераздирающий вопль, оборвавшийся, когда хрустнули шейные позвонки. Что-то ударило Нижнего сбоку по лицу, и мир покачнулся. Он покатился по траве, попытался встать, снова упал на четвереньки. Где он? Ухватился за кого-то и опрокинул на себя, взобрался сверху, начал бить – резкие, тяжелые удары; ухватил за горло, принялся душить; лицо человека сморщилось, глаза вылезли наружу, он пялился вверх на Нижнего, пытаясь пропихнуть палец ему в ноздрю. Нижний отдернул голову и издал хриплый вой, словно бешеный пес на бойне, вздернул противника вверх и с силой впечатал в землю, давя, душа, круша ему глотку голыми руками. Круши, пока не останется ничего. Круши их всех.Хладнокровие
Раздался оглушительный треск, и несколько тонн каменной кладки ухнуло на городскую площадь, разбрызгивая куски резных украшений и растекаясь облаком удушливой пыли. Один из телохранителей Орсо кинулся на землю, лорд Хофф съежился в углу. Капрал Танни… можно было бы ожидать, что и он нырнет в какое-нибудь укрытие – а точнее, не будет покидать укрытия, в котором чудом окажется еще до наступления опасности. Вместо этого он всеми силами пытался защитить Стойкое Знамя своим телом. Даже Горст заметно вздрогнул. Один только Орсо оставался абсолютно непоколебимым. – Должно быть, пушечное ядро попало в одну из этих симпатичных дымовых труб. Печальная утрата для потомков… Он смахнул пару крошек штукатурки с плечевого доспеха. Как там это слово – оплечье? Нараменник? Он все время забывал. – Ваше величество! – пропищал Горст. – Вам следует ретироваться! – Глупости, полковник! Здесь только-только начинается хоть что-то интересное. Разумеется, это было нелепым притворством с его стороны. Что-то интересное уже давно превратилось в полный кошмар и явно не собиралось превращаться обратно. Но зачем присутствовать при историческом сражении, если не собираешься выдать хоть одну героически-невозмутимую реплику? Он отодвинул лорда Хоффа в сторону, давая дорогу носилкам, которые тащили коренастый мужчина в забрызганном кровью переднике и запыхавшаяся женщина с налипшими на лоб, пропитанными потом волосами. – Молодцы! – крикнул он им вслед. – Так держать! Вопреки логике, Орсо не чувствовал совершенно никакого страха. Фактически сейчас он боялся гораздо меньше, чем обычно. Бывали дни, когда он с трудом заставлял себя явиться к завтраку, приходил в смятение перед перспективой выбора рубашки – однако тотальная катастрофа, по всей видимости, наконец выявила в нем лучшие черты. Даже когда северяне хлынули потоком сквозь пшеничные поля на востоке, а потом войска Открытого совета пробились через сады на западе; даже когда армия Инглии приблизилась и вступила в яростную схватку с Дивизией кронпринца, а потом оттеснила ее назад; даже когда пушки мятежников принялись обстреливать Стоффенбек; даже когда по улицам поползли раненые, по всему городу запылали пожары и дым объял часовую башню, – его настроение продолжало неуклонно повышаться. Словно он оказался на противоположной чаше весов от всех остальных, и, по мере того как росли их сомнение и страх, его собственный дух взмывал в высоту. Он надеялся, что со стороны это выглядело невероятной храбростью, хотя по ощущениям гордиться тут было нечем. Скорее всего, на самом деле это была невероятная глупость. Или невероятная самонадеянность. А может быть, храбрость именно в этом и заключается – быть настолько убежденным в собственной значительности, что начинаешь верить, будто смерть придумали не для тебя. – Ваше величество! – завопил Хофф. Тембр его голоса был уже выше, чем у Горста. – Вам действительно необходимо ретироваться! – Ретируйтесь сколько угодно, если хотите, – отозвался Орсо. – Я вас нагоню. Он присел на корточки рядом с каким-то съежившимся мальчиком – это оказалось непросто в полном доспехе. – Ну-ка, вставай. – Глаза парня, и без того круглые от страха, округлились еще больше, когда он понял, кто помогает ему подняться на ноги. – Даю тебе позволение вернуться в тыл. Орсо взъерошил пареньку волосы, осыпав его дождем штукатурной крошки. – Считай это королевским эдиктом! Весьма возможно, последним в его царствовании, учитывая, как идут дела. При этой мысли Орсо едва не фыркнул от смеха. Помогай ему Судьбы, как же все это забавно! Может быть, он спятил? – Ваше величество, наденьте хотя бы шлем! – ныл один из его офицеров, протягивая ему украшенный плюмажем королевский головной убор. Орсо отмахнулся от него: – Нужно, чтобы короля все видели! И чтобы все видели, что его все видят! Какая-то женщина со спутанными, полными пыли светлыми волосами скорчилась в дверном проеме, крепко зажав в одной руке рисовальный планшет, а другой лихорадочно зарисовывая окружающее побоище. – Постарайтесь показать меня с выгодного ракурса! – крикнул ей Орсо. – Не помню, правда, какой именно у меня можно считать выгодным… Отец однажды сказал ему, что работа короля главным образом заключается в том, чтобы просто стоять, но это все равно работа, которую тоже можно сделать плохо. В настоящий момент Орсо чувствовал, что делает ее чертовски хорошо. Он отдал свой самый лучший салют, приветствуя колонну копейщиков, которая громыхала мимо, направляясь, как он с удовольствием увидел, в направлении схватки, а не в обратную сторону. – Герои! – крикнул он им. – Все до одного! Его вид, казалось, вызвал у солдат изумление, но и радость тоже. Даже гордость. Они прибавили шагу и вскоре скрылись в клубах дыма. По всей видимости, мятежники использовали какой-то новый вид пушечных ядер, которые не просто разносили здания на куски, но еще и поджигали обломки. Прогресс, что тут поделаешь. – Враги! – завопил кто-то. – Защищайте короля! – пискнул Горст, шагнув впереди Орсо и поднимая щит. Орсо с изумлением увидел, что Танни ринулся навстречу опасности, встав рядом с другой стороны со Стойким Знаменем в одной руке и мечом в другой. И действительно, сквозь дымный сумрак к ним двигались какие-то всадники. Орсо негодующе выпятил грудь, точь-в-точь как сделала бы его мать, встретившись с нахальством горничной. – Это свои! – пискнул Горст. И действительно, это оказались несколько офицеров одного из полков Дивизии кронпринца – их красные мундиры были настолько перемазаны сажей, что почти не отличались от темных инглийских. – Ваше величество! Нас оттесняют в центре! К инглийцам прибывают все новые и новые подкрепления! – Очень хорошо, майор. Отступайте. Ретируйтесь к Стоффенбеку и сформируйте еще один периметр. Деритесь с ними на улицах, если понадобится. Офицеры двинулись прочь, скорее всего навстречу гибели. – Есть какая-нибудь надежда на помощь от маршала Фореста? – спросил он, когда затих топот их коней. – Он прислал посыльного, прося помощи у нас, – ответил Танни, вкладывая меч в ножны. – Проклятье. – Орсо никогда не простит себе, если что-то случится с Хильди. – А что насчет маршала Рукстеда? Что-нибудь слышно? Горст сумрачно покачал головой. Возможно, Вик дан Тойфель была права и ломатели действительно восстали в Колоне, и те, на кого они так надеялись, даже не смогли выступить в путь. – Нога! Моя нога! – Мимо прошли двое, неся между собой третьего, закинувшего руки им на плечи. Его нога ниже колена явственно отсутствовала. Пушечное ядро снесло крышу со здания на другой стороне площади, осыпав мостовую водопадом ломаной черепицы. Люди кинулись во всех направлениях, ища укрытие. Орсо ощутил мягкое прикосновение к своей руке, чей-то голос тихо произнес над его ухом: – Ваше величество. – Сульфур наклонился к нему: – Вам действительно нужно ретироваться. – Оберегаете инвестиции вашего господина? – спросил Орсо. – Никто ничего не выиграет, если король будет убит куском, упавшим со здания. Орсо глубоко вздохнул и кивнул: – Особенно если этим королем буду я. – Следовало признать, что вещи начинали обретать пусть слабый, но очень отчетливый привкус поражения. – Мы отступим на несколько сотен шагов! Не больше. – Очень хорошо, ваше величество, – отозвался Танни, вскидывая Стойкое Знамя на плечо. – Постой-ка… Орсо поднял голову и поглядел на знамя. Белая лошадь Казамира все так же горделиво стояла на дыбах, золотое солнце Союза сияло все так же лучезарно. Даже лучезарнее, чем обычно, если уж на то пошло, посреди всей этой крови, копоти и хаоса. Лео дан Брок, похоже, был совершенно им зачарован, когда они вместе возглавляли тот парад в Адуе; и за обедом он тоже глядел на знамя с таким восхищением! Человек, который придавал флагам большое значение, что своим, что неприятельским. По лицу Орсо начала медленно расплываться улыбка. – Я думаю, моему знамени лучше остаться здесь. – Но, ваше величество… – Один из капитанов откашлялся, словно пытаясь объяснить тупице прописные истины. – Оно должно находиться там же, где и вы! Иначе как вас можно будет найти на поле боя? – Вот именно! – откликнулся Орсо. – У нас ведь еще осталось несколько пушек в запасе, верно? Тот лакей по-прежнему следовал за ним по пятам. Его пурпурная ливрея была безвозвратно изгваздана, он вздрагивал и съеживался при звуках взрывов, и прикрывал поднос своим телом, держа его под мышкой, а отнюдь не на кончиках пальцев, как раньше. – Еще шерри… ваше величество? – выдавил он прерывающимся голосом. Орсо улыбнулся, окидывая взглядом свою свиту: – Я бы сказал, что настало время для чего-нибудь покрепче.* * *
У Вик было мало боевого опыта, но во всем, что касалось самосохранения, она была экспертом – и, по ее экспертному мнению, их дела были плохи. Она онемело вытащила пучки тряпок из исстрадавшихся ушей. Даже без затычек все звуки казались глухими. Одна из пушек взорвалась, прихватив с собой половину своей команды. Три другие дали трещины, и от них не было толку. Еще три заклинило так, что из них нельзя было стрелять. Одна соскочила с козел и скатилась кубарем по склону холма, раздавив двоих человек, не успевших вовремя убраться в сторону. В остальных просто кончились ядра и порох. Их перепачканные сажей команды обессиленно валялись на травке, словно выходцы из ада. От гуркского огня на земле остались вонючие черные пятна, окутавшие вершину холма пеленой дыма, когда их начал поливать дождь. Внизу виднелись отряды Открытого совета, упорно взбиравшиеся по склону под своими обвисшими флагами. Они были измочалены пушечным огнем, вымокли в реке, вымотаны подъемом. Но тем не менее они шли, и их было много. – Что будем делать? – спросила Вик. Пайк оглядел всю сцену с разочарованным видом повара, который, придя домой, застает свою кухню в ужасном беспорядке. – Готовиться к отступлению. Вик бросила взгляд в направлении Стоффенбека: на заваленных обломками улицах полыхали пожары, ручейки раненых текли, направляясь в тыл. – Король останется с неприкрытым задом. – А вы бы предпочли драться? Для нее драться означало дать коленом по яйцам, ткнуть пальцем в глазницу, врезать кулаком по горлу. Гвоздь, спрятанный в буханке хлеба, кастет или зажатая в кулаке горсть земли, носок с камнем внутри. Драться означало как можно быстрее нанести противнику как можно больший вред, используя любые подручные средства. Но все это не годилось в сражении против людей в доспехах и шеренг пикинеров. Против арбалетных залпов и пушечных ядер. За что она хотя бы собиралась драться? Она сама больше не знала. А может быть, не знала никогда. В отчаянном поиске чего-то, чему можно сохранять верность, как однажды сказал ей Глокта. – Ваше преосвященство! К ним, путаясь в траве, спешил практик, отчаянно показывая куда-то позади себя. Туда, где над бровкой холма вырастал всадник. Это был массивный человек в заляпанном грязью мундире, с длинной клиновидной каштановой бородой. За его спиной появлялись все новые и новые верховые, множество верховых. Враги, подумала Вик. Какой-нибудь лорд из Открытого совета, который обошел их с фланга и взобрался на холм сзади, и теперь собирается их прикончить. – Лорд-маршал Рукстед! Вы как раз вовремя, – приветствовал его Пайк. Вик обычно не была тугодумкой, но сейчас ей потребовалось несколько мгновений, чтобы осмыслить происходящее. – Рад, что мы не пропустили самое интересное, ваше преосвященство. Рукстед осадил коня рядом с ними и нахмурился, разглядывая сквозь расчищающийся дым и пелену дождя приближающиеся отряды Открытого совета. Он поманил к себе пальцем одного из помощников: – Организуй-ка атаку и избавься от этого сброда, ладно? Окажи мне любезность. Только тут Вик осознала, что то, что она принимала за фантомные звуки в своих измученных барабанных перепонках, было самым что ни на есть реальным топотом приближающихся копыт. Огромного количества копыт. По всей видимости, подмога все же подоспела. На нетвердых ногах, чувствуя, как ноет бедро, Вик подошла к разбитым козлам. Ей нужно было посидеть на своих руках, чтобы они перестали дрожать.* * *
Неверяще открыв рот, Савин смотрела, как с кошмарной, выматывающей нервы медлительностью все ее честолюбивые замыслы шли прахом. Казалось, прошло несколько дней с тех пор, как измочаленные пушечным огнем отряды Открытого совета выбрались из дымящихся садов и многоцветными лохмотьями опасливо поползли по пересеченной местности в направлении утеса. Добравшись до него, синие шеренги Ишера изогнулись дугой, восстановили строй и начали понемногу взбираться по склону. Пушки неприятеля замолчали, в то время как их собственные наконец были водружены на холм позади нее и начали методично молотить по Стоффенбеку. Облачка взметнувшейся среди крыш пыли отмечали попадания ядер, столбы дыма – занявшиеся от них пожары. Позиции Орсо прогнулись назад в центре, северяне Стура яростно атаковали с левого фланга. По ее лицу начала расплываться свирепая улыбка. Если утес окажется в их руках, удержать город будет невозможно. Центр не выдержит, Стур прорвется слева, и сражение будет выиграно! И трон будет принадлежать ей. А потом, по мере того как завеса пушечного дыма внизу стала рассеиваться, она кое-что заметила. Блеск стали в седловине между каменистым утесом и следующей за ним возвышенностью. Начал падать мелкий дождь, окутав поле боя туманной пеленой, но, когда Савин шагнула вперед и прищурилась, глядя в окуляр подзорной трубы, последние сомнения ушли. Все больше и больше стали. Целое наводнение, поток, льющийся с высокогорий. Конные. Огромная, тускло поблескивающая река конных. – Нет… – прошептала она. Они врезались во фланг потрепанным подразделениям Ишера, застигнув их врасплох, разметали их, словно синюю пыль, и понеслись дальше, в направлении садов. Красное бесформенное пятно вновь сформированного легиона Барезина рассыпалось задолго до того, как до него добралась кавалерия; люди стремглав бросились обратно к реке. – Нет, – снова прошептала Савин. Словно это слово было молитвой. Однако не она ли частенько хвалилась Зури, что не верит ни во что, чего нельзя потрогать, сосчитать и занести в учетную книгу? Они были уверены, что к Орсо не придет никаких подкреплений. Рассчитывали на это. И тем не менее – вот эти подкрепления, во всей мощи своего оружия, рвут все ее планы на кусочки! – Нет! – прошептала Савин. Еще мгновение назад она предвкушала победу. Теперь же нельзя было быть уверенной ни в чем. Ей хотелось опуститься на колени. Навзничь лечь в траву. Но кто-то должен был что-то сделать. Инженер у ближайшей пушки как раз подносил к полке с порохом дымящийся запальный шнур. Вся остальная команда отступила подальше, пригнувшись и прижав ладони к ушам. Савин зашагала в их направлении, поддерживая рукой живот. – Нам необходимо получить… Ослепительная вспышка. Она отвернулась, закрываясь рукой, хотела ахнуть, но не успела – ее подхватило в воздух и швырнуло на землю.Героизм
– Эти мерзавцы удирают! – рявкнул Антауп. – Я заметил, – отозвался Лео, в бессильной ярости наблюдая, как отряды Открытого совета, рассыпаясь, бегут к реке. Всего лишь пару мгновений назад они были готовы обойти неприятеля с правого фланга. Теперь опасность атаки с фланга угрожала им самим. – Во имя мертвых! – прорычал он. И ведь армия Инглии выполнила свою часть работы! Они сражались за каждый дюйм земли, выбили людей Орсо с их позиций, выгнули их полумесяц так, что он коснулся своей серединой пригородов Стоффенбека. Они до сих пор продолжали драться, в дыму, под моросящим дождем, хотя общая схватка уже рассыпалась на дюжину мелких жестоких стычек между строениями. – Дерьмо! – Он врезал бронированным кулаком по своей бронированной ноге. Еще бы час, и они бы выиграли сражение! Но у них не было часа. У них не было даже лишней минуты. – Мы еще можем отступить! – прокричал Антауп сквозь шум битвы. – Куда? – рявкнул Лео. – Зачем? В руках Лео останется поле боя, инициатива, все возможности получить новые подкрепления, в то время как их альянс уже, считай, развалился. Из освободителя он превратится в посмешище! История запомнит его как изменника, да еще и неудачника. – А знаешь что? – Йин наклонился к ним со своей широкой ухмылкой. – Сдается мне, еще разок толкнуть, и эти ублюдки могут посыпаться! – Кавалерия еще свежая! – Словно заразившись от Йина, Антауп тоже уже улыбнулся. – Что, кинем кости еще разок? Теперь улыбался и Лео. Как он мог удержаться, когда его друзья смеялись в лицо смерти? Он повернулся было, чтобы спросить Юранда, что тот думает, но остановил себя. Жаль, их с Гловардом здесь нет! Он поднял голову и увидел королевский штандарт. Стойкое Знамя привольно реяло на ветру над пеленой дыма и руинами, на вершине высокой часовой башни; золотое вышитое солнце поблескивало, в то время как настоящее пряталось где-то среди плюющихся дождем облаков. Время еще было. Если ему удастся пробить центр Орсо… захватить знамя… захватить в плен самого короля… все сделанные ошибки потеряют значение! Победа стирает все преступления, как говорил Вертурио. Или это был Бьяловельд? Да какая разница! Сражение будет выиграно мечами, не словами. Вот момент, которого он ждал! Лучшего не будет. Другого не будет. Момент для героев! «В битве человек узнает, кто он есть на самом деле» – так всегда говорил ему отец. Он – Молодой Лев! А лев не удирает от врага поджав хвост. Лев сражается до последнего. Он продел руку в постромки своего щита. – Скажи кавалерии: мы атакуем! – проревел он. – Ха! – Антауп вывернул назад чужую лошадь, на которой сидел, и ускакал отдавать распоряжения. Лео видел измученных людей, выбирающихся из реки на ближний берег. Дальний уже заполонили конные королевские гвардейцы. Словно скворцы над этим же полем день назад, они кружились и сновали взад и вперед, добивая охваченные паникой остатки отрядов Открытого совета. Трупы плыли вниз по течению, сбившись в огромный покачивающийся плот на подболоченной отмели. Однако нет трупов – нет славы. Лео вытащил меч – этот тихий металлический шелест всегда вызывал у него дрожь предвкушения, – и развернул коня в сторону быстро формировавшегося клина кавалерии. Эти люди сражались с ним бок о бок на Севере и ни разу его не подвели. Лучшие из лучших! Спокойные, дисциплинированные, бесстрашные. Морось усиливалась, по доспехам скатывались бисеринки влаги. – Воины Инглии! – проревел Лео, высоко поднимая меч. – Вы со мной? Расслышать слова могли немногие, но суть уловили все. Люди разразились восторженными воплями, тыча копьями в сочащиеся дождем небеса. – За Лео дан Брока! – орал Антауп. – Молодой Лев! – грохотал Йин. Лео занял место между ними во главе клина. Там, где он жаждал оказаться с того момента, когда Ишер впервые упомянул о восстании. С тех пор как Савин превратила эти мечты в реальность. С тех пор как он в последний раз был на этом месте. На своем месте. На самом острие копья. Он поднял щит и верхним краем захлопнул забрало. – Вперед! – взревел Лео. Впрочем, из-под шлема это наверняка прозвучало невнятным металлическим бубнежом. Он пришпорил коня. Поначалу ехали шагом, по разъезженной дороге, ведущей к Стоффенбеку. От дождя ее поверхность превратилась в липкую кашу, которую он месил копытами своего коня, подгоняя его вперед, на битву. Лео посмотрел налево. Йин, как всегда, был в открытом шлеме. Лео видел его белые зубы, поблескивающие в рыжей бороде, яростно прищуренные глаза, тяжелую булаву в поднятой руке. Он посмотрел вправо. Антауп ехал с копьем наперевес, на его смазливом лице играла улыбка, и Лео не мог не улыбнуться в ответ. Они пустились рысью. Впереди сквозь завесу дождя и дыма все четче вырисовывались здания; валяющиеся тела отмечали путь сражения по мере его переползания к Стоффенбеку, груды оружия и намокших знамен – места, где схватка была наиболее горячей. Все это тряслось и подпрыгивало с каждым движением его лошади. Это была не первая конная атака, которую возглавлял Лео, но возбуждение было каждый раз новым. Во рту пересохло, мышцы ныли, дыхание перехватывало. Земля неслась внизу, как будто он летел, упоительная тряска проникала через копыта, через седло, в самые его внутренности. Страх и возбуждение нарастали, превращаясь в чувство радости, от которой хотелось орать. Он поднял руку над головой, потрясая мечом. Ряды инглийских войск расступались перед ними, офицеры вопили, разгоняя своих людей, раскрывая линии позиций, чтобы конница могла вылиться сквозь брешь. И вот они уже скачут легким галопом, барабанят копыта – конница Молодого Льва вновь рвется в бой! Правда, надо признать, это сражение плохо подходило для кавалерии. Лео, похоже, так и не научился понимать такие вещи. Более узкие переулки оказались перегорожены мощными баррикадами: древесные стволы со вбитыми в них кольями, наваленные сверху двери и каменные обломки; все это щетинилось пиками. Но на самой широкой улице, прямо впереди, баррикады были хлипкими – всего лишь обломки мебели и несколько торчащих копий. Лео указал в ту сторону мечом и проревел команду, растворившуюся гулким эхом под забралом его шлема. И снова остались лишь грохот копыт, летящая грязь и колышущийся дым, обрывки шума и обрывки ветра; стук сердца, лязг зубов и гулкое дыхание; весь мир виден сквозь щель, в которую едва ли можно пропихнуть письмо. Враги перед ними таяли, рассыпались, разбегались между зданиями. Лео гикнул, рубанул одного человека, повернувшегося, чтобы бежать, лязгнув мечом о его наспинник и швырнув его под мельтешащие копыта. Они пробились! Вот уже и площадь, самое сердце Стоффенбека. Они прорезали оборону короля, как нож масло! С одной стороны горело здание, пелена дыма укрывала разбросанные обломки, куски кладки, скорченные трупы, разбитый покривившийся фонтан, льющий воду на землю. Вот и ратуша с высокой часовой башней – один из циферблатов разбит, погнутые стрелки замерли на том моменте, когда в механизм попало шальное ядро. – Вперед! – взревел Лео, яростно маша своим людям. Однако сам он в то же время был вынужден осадить коня. Атаковать было нечего. На верхушке башни виднелось Стойкое Знамя – но никаких признаков королевской гвардии, не говоря уже о рыцарях-телохранителях. Все здесь казалось странно покинутым. Всадники заполонили площадь, растеряв весь свой запал, толпясь, крутясь на месте, тычась друг в друга, словно овцы в загоне. Откуда-то с другого конца площади послышался крик: – Готовьсь! Налетевший ветерок окатил лица всадников брызгами дождя, ненадолго стащил покрывало дыма. Достаточно, чтобы Лео успел разглядеть баррикады поперек других улиц, отходящих с площади. Эти-то не были хлипкими. Торчащие заостренные колья, сверкающий частокол копейных наконечников, и за каждым копьем люди, готовые дать бой. И тускло поблескивающие металлические кольца с чернотой внутри. Жерла пушек, понял Лео. Пушек, направленных прямо на них. Он попытался развернуть коня, лихорадочно поднимая забрало, чтобы предупредить своих, но было поздно. – Огонь!* * *
Броуд услышал треск залпа, такой громкий, что у него заныли зубы. Он замер, сжавшись на утоптанной цветочной клумбе возле разбитой изгороди. Любой хоть немного здравомыслящий человек бросился бы в другом направлении. Но Броуд уже давно доказал, что теряет всякий рассудок, когда начинается драка, – а сейчас он был в самой гуще. Сражение наполняло его голову своим грохотом, его ноздри своим запахом. Броуд мог сопротивляться его притяжению не больше, чем пробка – набегающей волне. Хаос наплывал на него из сумрака, размытый и смазанный, становился четким под его ногами и вновь превращался в смутные пятна позади. Сломанное оружие, разбитые доспехи, искалеченные тела. Даже земля была изранена: глинистая почва, настолько изрытая и перекореженная, что казалась свежевспаханной. Раненые рвали на себе одежду, чтобы увидеть, насколько серьезны их повреждения. Хватались за землю, цеплялись скрюченными пальцами, отползая в тыл. Один был настолько покрыт грязью, что даже вблизи Броуд не смог понять, на чьей он стороне. Без стекляшек для него уже не оставалось сторон. Кавалерия прогрохотала, разорвав линии обороны, превратив их в обрывки жестоких схваток, отдельные кучки дерущихся насмерть, корчащиеся в дыму. Перед Броудом размытыми пятнами показались фигуры трех человек, отбившихся от своих. Похоже, из войска короля. Может быть, дезертиры; трудно сказать. В сражении все, что ты можешь себе позволить, – это догадки. Наконец-то можно дать себе волю! Он ощутил, как его лицо кривится в улыбке. Первый так и не увидел его приближения. Броуд проломил ему шлем боевым молотом. Второй обернулся посмотреть. Мелькнули его перепуганные глаза на размытом лице; потом кинжал Броуда вонзился сбоку в его шею. Третий попытался бежать, сделал один шаг; потом Броуд зацепил его клевцом за ноги и повалил. Солдат перевернулся на спину, подняв над головой дрожащие руки. Прежде чем он успел вымолвить слово, Броуд нанес ему три удара молотом – первый сломал руку, второй разбил ребра, третий попал по лицу, так что брызнули зубы, а наполовину оторванная челюсть повисла рядом с головой. Солдат завозился, корчась в грязи, выгнув спину, и Броуд шагнул к нему, ища продолжения, фыркая обжигающим дыханием, сжатые зубы как тиски, мышцы как стальные пружины. Из сумрака к нему ринулись фигуры, и он поднял молот. Мимо прогрохотали лошади. Без всадников, обезумевшие, с болтающимися поводьями, с выкаченными глазами. У одной по бокам струилась кровь, в стремени другой все еще болтался застрявший сапог. Хлипкая баррикада поперек улицы. Оставленная хлипкой намеренно. Как приглашение. Приглашение, от которого Брок не смог отказаться. И Броуд был не лучше; он пробрался мимо, пригибаясь к земле, оскалив зубы, с хриплым рычанием, клокочущим в глотке. За баррикадой стоял на коленях солдат, нацелив на него сломанное копье. – Назад! – крикнул он. Броуд шагнул и размозжил ему голову молотом. Бывает, люди продолжают драться с такими ранами, что не поверишь. Поэтому, чтобы не оставалось сомнений, лучше всего посильнее деформировать череп. Расплющить, раздробить, пробить в нем несколько дырок. В здании треснуло окно; стены снаружи лизали языки пламени. Броуд закашлялся от дыма. Он был весь покрыт потом, с бровей капало. Впереди замаячили высокие контуры. Колонны. То, что раньше было крытым рынком, – кровля сорвана, на земле рассыпанная черепица, обугленные стропила и обломки кладки. Мертвецы валялись повсюду. Броуд практически не мог сделать шага, чтобы не наступить на труп. Мертвые люди и мертвые лошади, смешанные в кучу, разорванные на части. Даже каменные стены были покрыты рубцами и выщербинами – должно быть, работа пушек. Пушек, заряженных металлическим ломом из кузниц. Такой ураган раскаленного металла не смогут остановить никакие доспехи, никакие щиты и, уж разумеется, никакая гребаная отвага. Все здесь провоняло дымом и кровью, мясом и внутренностями расчлененных тел. Внутри здания кипела бешеная схватка. Какой-то всадник раздавал яростные удары направо и налево. Другого стащили с седла и рубили на земле топорами. Двое дрались за нож. Черные фигуры на фоне пламени. Демоны в аду. Броуд ринулся в самую гущу, без остановки врезался плечом в бок одному из дерущихся; тот рухнул навзничь, меч выпал из его руки. Он развернулся к другому, отбив спиной удар его копья; для молота было слишком близко, и Броуд ударил кинжалом снизу вверх. Лезвие скребнуло по нагруднику, царапнуло плечевую пластину, отыскало зазор между ними и прошло глубоко в плоть. Человек попытался вывернуться, неловко ухватил Броуда за плечо, и тогда Броуд всадил кинжал сквозь щель в его шлеме, по самую рукоять, и оставил там, когда человек повалился навзничь. Тот, первый, пытался поднять свой упавший меч, но Броуд встретил его шарящую руку ударом молота. Превратил ее в бесформенную красную перчатку. Человек набрал в грудь воздуха, чтобы заорать, согнулся пополам, и Броуд пнул его под челюсть с такой силой, что его шлем слетел и покатился, подпрыгивая, по выщербленному булыжнику. Он пнул его еще раз, и еще. Никак не мог остановиться. Сверху послышался треск. Огромный кусок каменной стены обрушился, развалившись в языках пламени. Кого-то раздавило в лепешку, другие побросались наземь, кто-то завертелся, сбивая с себя пылающие угли. Броуд ударил еще одного молотом так сильно, что его труп перевернулся в воздухе и вмазался в стену, соскользнув с нее на пол головой вниз. Уловив краем глаза движение, он отшатнулся назад в тот момент, когда клинок скользнул мимо его носа. Отшатнулся еще раз, когда меч свистнул с другой стороны, и неловко отбил его стальной рукоятью молота. Они вцепились друг в друга, заламывая; мелькало бородатое лицо, яростно оскаленные зубы. Бородач ударил Броуда головой, заставив прикусить язык. Рот наполнился кровью, но Броуд успел схватить запястье его руки с мечом, навалился, впечатал бородатого ублюдка спиной в стену, потом еще раз; принялся молотить его руку об угловатый камень, пока меч с лязгом не выпал на землю. Он высвободил свой молот и с рычанием размахнулся, метя противнику в лицо, но тот увернулся, и боек угодил по стене, выбив рукоять у Броуда из загудевшей ладони. Взблеск металла – бородач выхватил нож; Броуд поймал его руку, но споткнулся о труп. Оба рухнули и покатились сквозь пылающие обломки. Броуд оказался сверху. Все четыре их кулака крепко сжимали рукоять ножа, напрягая все силы, отблескивающий пламенем клинок ходил ходуном. Броуд выворачивал рукоять, кряхтя, сопя, стиснув зубы, навалившись всем весом. Бородач попытался ударить его коленом, потом резко выдохнул, попробовав скинуть его с себя, но Броуд был слишком силен. Тот убрал одну руку с ножа, чтобы вцепиться Броуду в лицо, повернул голову, чтобы в отчаянии укусить его за ладонь, но было слишком поздно. Рыча, Броуд вдавил острие ножа бородачу под ухо. Нажал внутрь и вверх, кулак стал липким от крови; он высвободил одну руку, чтобы оторвать пальцы бородача от своего лица, потом сжал в неуклюжий кулак и принялся бить по рукояти, словно молотком по гвоздю, вгоняя клинок в голову этого ублюдка, пока перекрестье не наткнулось на челюсть. Броуд поднялся на ноги, шатаясь, отплевываясь, хватая ртом воздух. Драка в этом месте пока утихла, но она вернется, как волны возвращаются к берегу. Кровавые волны, оставляющие завалы трупов. Он слышал ее приближающиеся звуки: вопли и лязг железа, безумные гортанные выкрики и визг, словно от совокупляющихся свиней. Над кучей мертвецов торчало изорванное знамя. Подойдя поближе, Броуд смог различить изображение льва и перекрещенных молотков Инглии. Его все еще держал один из людей Брока – одной рукой, сидя, привалившись спиной к лошадиному трупу. Тот красавчик – Антауп? Он тяжело, с натугой дышал, его нагрудник был пробит в паре мест, из дырок вытекала кровь, пропитывая его штаны. «Последняя битва» – не то выражение, которое хочется применять к своим, но выглядело это именно так. Ужасные раны. Перекошенные лица. Отчаянные вопли. Кто-то кашлял, опираясь на сломанное копье, – кашлял кровью, сплевывал кровь и кашлял снова. У северянина, Йина, в ноге засел арбалетный болт. Невзирая на это, он тащил Брока под мышки, изрыгая проклятия на северном наречии, вытаскивая его из-под павшей лошади. – Погоди, – пробулькал Броуд. Рот не соглашался выговаривать человеческие слова; ему хотелось только рычать и кусаться, как животное. Броуд просунул руки под лошадиный бок и с надсадным ревом сумел приподнять мертвую тушу достаточно, чтобы Йин выволок из-под нее Молодого Льва. Он опустился на землю, совершенно измотанный. – Мастер Броуд, – прохрипел Брок. Он выглядел озадаченным. Словно все случившееся было для него немалым сюрпризом. – Меня послала ваша жена. Броуд нахмурился, глядя в полумрак. Все за пределами протянутой руки было размытым. Все за пределами нескольких шагов было просто колышущимися пятнами. Треск пламени с одной стороны. Воздух, полный дыма, и оседающей пыли, и стонов умирающих. Нога Брока была размозжена в кашу, доспех раздавлен и щедро измазан кровью самого Брока и его коня, наколенник расплющен так, что стал почти плоским. – Хорошо… что вы пришли. – Брок поднял левую руку и, оскалив розовые зубы, принялся стаскивать с нее разбитые остатки щита. – Но вы сами видите… – Защитная пластина возле локтя была пробита здоровенным гвоздем, с конца которого капала кровь. – Здесь… мало что можно сделать. Это Броуд видел. Это он видел очень хорошо. Он посмотрел на Йина, а северянин – на него. Никаких слов не требовалось. – Возвращайтесь… к Савин. – Брок пыхтел, делая паузы после каждой фразы. – Позаботьтесь… чтобы она не пострадала. – Словно каждое слово стоило ему героического усилия. – Чтобы мой ребенок… не пострадал. Броуд встал. В дыму виднелись какие-то фигуры. Вероятно, люди короля, идущие, чтобы довершить начатое. Он подобрал упавший меч и вложил рукоять в руку Лео дан Брока. Молодой Лев кивнул ему, и Броуд кивнул в ответ. От него здесь было мало пользы. Как и везде. Повернувшись спиной к бойне, Броуд скользнул в разбомбленный проулок и скрылся из виду.* * *
– Черт, – проворчал Клевер, опуская подзорную трубу и хмуро оглядывая дымящиеся руины, которые еще недавно были городом. – Что там такое? – спросил Хлыст, повысив голос из-за несмолкающего шума сражения. – Похоже на то, что блистательная атака нашего Молодого Льва обернулась разгромом. Пусть это станет для тебя уроком касательно ценности блистательных атак. – В смысле? – В смысле, нам больше не за что драться. Нужно спасать все, что можно, пока еще есть что спасать. Держись поближе ко мне и не высовывайся. Клевер убрал подзорную трубу и вытащил меч – не потому, что испытывал особое желание начать им размахивать, но главным образом потому, что так принято во время сражения. Проделав это, он стиснул зубы, расправил плечи – и двинулся совершенно не в ту сторону, в которую следовало бы. То есть туда, где сражались. Выглядело это ужасно. Все битвы выглядели ужасно, но эта была ужаснее, чем когда-либо. Все, кто попадался ему на усыпанном стрелами, залитом кровью, чавкающем грязью пути, были ранены. Какой-то карл стоял, сплевывая в горсть кровь и кусочки зубов. Другой тупо пялился перед собой, в его волосах запеклась кровь. Какой-то бонд сжимал сочащиеся кровью обрубки двух пальцев, изрыгая ругательства. Бледный как молоко Названный сидел, уставившись на свои руки, которыми пытался запихнуть собственные кишки обратно в зияющую рану в боку. Клевер встретился с ним взглядом и кивнул. Парень уже возвращался в грязь; оба это знали. Кивок – это все, что Клевер мог для него сделать. – Во имя мертвых, – выдавил Хлыст, сморщившись так, словно он шел против ветра. Ужасный, бессмысленный грохот битвы становился все громче и громче. Клевер покачал головой. Покрепче взялся за меч. Неужели было время, когда это ему нравилось? Когда он предвкушал это? Прикладывал все силы, чтобы вернуться к этому как можно скорее? – Должно быть, я был безумен, – прошептал он. Рядом свистнуло несколько стрел, и Клевер упал на землю, горбя плечи. Как будто сгорбленные плечи могут чем-то помочь. Кто это стрелял вообще? Во всей этой неразберихе было ровно столько же шансов убить своего, как и врага. Может быть, через какое-то время это просто перестает тебя заботить, так что любое убийство начинает казаться осмысленным действием. Все так поступают, так почему ты должен оставаться в дураках? Когда-то Клевер тоже так думал, но с тех пор прошло много лет. Холодные объятия грязи ждут всех. Отправить туда какого-нибудь бедолагу раньше срока только потому, что он стоит лицом в другую сторону, не казалось ему задачей, ради которой стоит рисковать собственной жизнью. Разве во время наводнения ты тратишь силы, проклиная воду? Во имя мертвых, нет! Ты просто стараешься не утонуть. То же самое и с битвами – это природная катастрофа, только и всего. – Черт! – ругался кто-то, стоя на одном колене и глядя на древко стрелы, торчащее из плеча. – Черт! Словно он никогда не видел ничего более невероятного, более несправедливого. Раньше надо было думать. В битве нет ничего более естественного, чем быть подстреленным. По крайней мере, на этот раз Клеверу удалось удержать Шоллу. Он сказал ей, что кто-то должен привести корабль от устья реки, на случай, если дело запахнет жареным. Под конец ее даже не пришлось особо убеждать. У этой девчонки хватает мозгов, что есть, то есть. Он бы и Хлыста оставил, но парню надо было получить здесь один ценный урок. А именно: что меч не доведет тебя до добра, будь ты хоть с одного его конца, хоть с другого. – Вождь, – позвал Хлыст, дергая его за рукав. Нижний стоял на коленях на склоне холма,весь заваленный трупами, опираясь на двуручную секиру, должно быть, вырванную из рук какого-нибудь мертвеца, с таким видом, словно хотел подняться, но не смог найти в себе достаточно сил. Его подход к дракам напоминал метод самого Клевера, когда его еще звали Крутым Полем, а именно: бежать туда, где схватка была всего горячей, яростно размахивая оружием и стараясь пролить как можно больше крови, без единой мысли о шлеме, или щите, или о том, что будет после. Он был покрыт кровью с ног до головы, словно искупался в море трупов, как какой-нибудь безумный ублюдок вроде Девяти Смертей. Однако ни один человек не может бушевать бесконечно, и теперь Нижний выглядел поникшим. Пропитанные кровью волосы свисают, кольчуга порвана, одежда под ней тоже, челюсть отвисла, колени содраны, два пальца на свободной руке торчат, заломленные в противоположных направлениях. – Ну что, наелся? – спросил его Клевер. Нижний медленно перекатил глаза вверх, словно даже это требовало слишком больших усилий. Вокруг одного глаза цвело ярко-красное пятно от удара по лицу, на щеке был порез, лоб был содран до крови, а бровь рассечена, и из нее сочилась темная струйка. – Угу, – выдавил он голосом, хриплым от воплей и ругательств. – От пуза. – С Инглией покончено. Похоже, пора завязывать. – Угу, – снова прохрипел Нижний, выдув из носа кровавый пузырь, и протянул Хлысту искалеченную руку, чтобы парень помог ему встать. – Пора завязывать. – Где Стур? Нижний лениво махнул в сторону гребня холма. Клевер увидел черный волчий штандарт короля Севера, пляшущий над толпой, подпрыгивающий среди безумного хаоса копий, мечей, обломанных древков, в штормовом море голов и шлемов. Стур, естественно, ринулся в самую гущу. На передний край, где слагаются завтрашние песни, вырубая себе место в легендах. Большой Волк был храбр, что тут спорить. Но от храбрости до глупости всегда было рукой подать. Клевер наклонился над одним из трупов – какой-то союзный солдат, свернувшийся на боку клубочком, словно ребенок в холодную ночь. Он воровато огляделся, но все были заняты своими собственными трагедиями. Тогда он сунул руку за отворот раскромсанного солдатского мундира, набрал пригоршню крови и принялся размазывать ее по своему лицу и кольчуге, немного порезал труп своим мечом, чтобы окровянить лезвие. Вдруг он понял, что солдат смотрит на него. Его щека слабо дернулась. Значит, не мертвый. Клевер грустно улыбнулся ему и грустно пожал плечами: – Спасибо за все. Потом он выпрямился и поспешил к безумию, творящемуся впереди. Как удачно: ему не пришлось идти слишком далеко. Он обнаружил Стура сидящим на выступе скалы с весьма недовольным видом. Какая-то женщина пыталась перевязать его кровоточащую ногу, но он постоянно вскакивал, выкрикивая приказания – или, по крайней мере, ругательства, выдергивая бинты у нее из рук. – Клевер! – вскричал он, обнажая окровавленные зубы. – Где ты был, мать твою растак? – Пытался уберечь Нижнего от самоубийства. – В каком-то смысле это было правдой. – С Молодым Львом покончено. Нам нужно отходить, пока нас не окружили. – Что-о?! Ты совсем спятил? Стур окинул взглядом своих многочисленных молодых ублюдков, но ни один из них явно не жаждал добавки того блюда, каким накормил их сегодня Союз. Надо сказать, они выглядели гораздо более воинственными, когда вели войска в бой, чем в гуще сражения. Гринуэй вцепился в Стуров штандарт, как человек, не умеющий плавать, может держаться за мачту тонущего корабля, ошалело дергаясь при каждом громком звуке, – тяжелый труд, учитывая, что громких звуков вокруг было предостаточно. – Мы здесь больше ничего не докажем, мой король! – прокричал Клевер, перекрикивая шум. – Пора начинать гнуться под ветром. Спасать то, что еще можно спасти. Для Стура спасение вещей вообще не входило в план. Он был из тех, кто любит крушить все вокруг, чего бы оно ни стоило. – Большой Волк не бежит от опасности! – отрезал он и тут же болезненно вскрикнул, когда женщина туго затянула повязку. – Конечно же, нет, – успокоил Клевер. – Но он может отступить, когда это ему на руку, особенно если драку затеял не он. Эта победа была бы не нашей, зачем же нам брать на себя чужое поражение? Он наклонился к Стуру: – Молодой Лев сам вырыл эту гребаную яму. Пускай его в ней и зароют. – Корабли остались на берегу, – пробормотал Гринуэй, широко раскрывая глаза. – Я сказал своей девчонке, Шолле, привести наш корабль вверх по реке. Сейчас он, наверное, милях в десяти отсюда. Лошади ждут. Достаточно, чтобы те из нас, кто остался жив, смогли по-быстрому вернуться домой. Стур сощурился: – Ты, я гляжу, все продумал, а, Клевер? – Честно говоря, твой отец просил меня позаботиться, чтобы ты вернулся домой целым. Ты ведь не абы кто, ты – будущее Севера! Клевер наклонился еще ближе, говоря тихо и настойчиво: – За что мы вообще здесь сражаемся? За славу? Так мы найдем ее где угодно и сколько угодно. За Уфрис? Но если Брок не будет его защищать, мы всегда сможем захватить его по старинке, дедовскими методами! Несколько мгновений Стур размышлял, жуя окровавленными губами, хмуро поглядывая в направлении вершины холма. Потом оскалился, сплюнул красным и повернулся к своим людям: – А, черт с ним! Мы отступаем!* * *
– Они идут! – пропыхтел Лео. Каждое дыхание вырывалось со стоном, сквозь стиснутые от боли зубы. Призраки в дыму. Тени, окутанные пылью. Скользящие среди людских и конских трупов, груд наваленного мусора и сломанных копий. – Лучше уходи, – просипел он Йину. Белая Вода попытался улыбнуться. На его голове была огромная рана, кусок кожи болтался на черепе. – Мы дошли досюда вместе. Лучше уж я закончу путь вместе с тобой. – Он с рычанием обломал древко арбалетного болта, торчащее из ноги. – В любом случае далеко мне не убежать. Он с трудом поднялся на одно колено, лицом к приближающимся фигурам, подняв свой сломанный щит и держа булаву наготове. Лео ничего не мог сделать. Не мог даже встать. Он завозился, подтаскивая себя единственной здоровой рукой, волоча за собой искореженную ногу, все еще сжимая в кулаке меч. Тот самый памятный меч, с навершием в виде львиной головы. Меч, который вручил ему король Джезаль. Самый торжественный день в его жизни. – Антауп! – прохрипел он. Удивительно, но знамя все еще торчало вверх, зажатое у него под локтем. Однако Антауп сидел, глядя в пустоту, из дырок в его нагруднике вытекала кровь, его знаменитый чубчик по-прежнему свисал, прилипнув к бледному лбу. Лео подтащил себя к нему и сел рядом, тяжело дыша, выдувая кровавую слюну. – Прости, – пробормотал он. – Прости меня. – Ну, давайте, ублюдки! – проревел Йин на северном наречии. Лео услышал стук спускаемых арбалетов, и Йин зашатался, отступил назад, упал на одно колено. – Нет! – шипел Лео. Он подобрал под себя ту ногу, что еще действовала, оттолкнулся ею, обхватил локтем седельную луку на павшей лошади и сумел немного вытащить себя наверх, оказавшись почти на четвереньках. Йин рухнул навзничь. Из его тела торчали три болта. Тяжелые сапоги захрустели, приближаясь через площадь. Огромный человек в полном доспехе, на нагруднике сияет золотое солнце Союза, в руках тяжелые боевые клинки. Он отодвинул забрало тыльной стороной латной рукавицы. Тяжелый подбородок, стиснутые челюсти. Бремер дан Горст. Йин поднял руку, слабо уцепившись за его лодыжку. Горст, нахмурившись, отпихнул его руку в сторону. Опираясь на меч, как на костыль, Лео приподнялся, перенеся вес на здоровую ногу, которую час назад считал больной ногой. Сейчас она, можно сказать, почти не болела – во всяком случае, по сравнению со второй, которую раздавила лошадь. Или с болтающейся рукой, изрешеченной стальными обломками пушечного залпа. – Заканчивайте это дело. Слова имели вкус крови. Кажется, он уловил насмешливый золотой просверк там, наверху, когда дым немного развеялся? Стойкое Знамя? Последнее видение славы? Горст обвел взглядом Лео, Йина, Антаупа, остальных мертвецов. – Все уже закончено, – проговорил он своим девчачьим голосом. – Что тут еще заканчивать. Что-то в его полном отсутствии эмоций вызвало у Лео бешеную ярость. Завопив, он сунулся вперед, подняв меч в неуклюжем выпаде. Горст отступил на шаг, искалеченная нога Лео подогнулась, и он рухнул на бок посреди забрызганной кровью, избитой пушками, заваленной обломками площади. Он всхлипнул, попытался приподняться, отпихиваясь здоровой рукой, потянулся к рукояти своего выпавшего меча. Его пальцы ползли по плитам, ища львиную голову навершия с наполовину слезшей позолотой. Горст шагнул вперед и отбросил меч в сторону своим бронированным сапогом. Все было кончено.Просто поговорить
– Еще один шаг, и в каждом из вас четверых будет торчать по стреле! Рикке тотчас остановилась и продемонстрировала пустые ладони и все зубы, которые у нее имелись. Ее отец частенько говорил, что улыбка – это лучший щит. Тогда она слушала его скептически. Сейчас, при виде черной зубчатой стены с высовывающимися там и сям то копьем, то стрелой, ее скептицизм нисколько не уменьшился. Больше из ее спутников никто не улыбался. Трясучка был из тех, кто придерживается мнения, что лучший щит – это щит. Гвоздь презирал само это понятие; если бы ему предложили щит, он без сомнения взял бы вместо него еще один топор. Корлет, со своей стороны, продолжала разыгрывать роль маленькой, но сердитой собачонки, крепко сжимая в кулаке древко знамени с вышитым символом Долгого Взгляда. Тем не менее, если уж природа наделила ее хорошими зубами и они еще не были покрыты татуировками или выколоты иглой, надо было использовать их на полную мощность. Рикке улыбнулась как можно шире, компенсируя похоронные лица вокруг. – Я не хочу, чтобы во мне торчала стрела! – крикнула она. – Кому такое понравится? Ты ведь знаешь, кто я? Пауза. Потом, очень кислым тоном: – Ты Рикке. У которой Долгий Взгляд. – Вот и на знамени то же нарисовано, видишь? – Рикке кивнула в ту сторону. – Не говоря уже о моем лице. Не беспокойся, я пришла просто поговорить. Ты ведь Бродд Молчун, я правильно понимаю? – Это я. – Очень хорошо. Я слышала, что Черный Кальдер ушел сосать члены в Высоких Долинах, а тебя оставил посидеть с детишками, это так? Молчание. Впрочем, чего еще ожидать от того, кого прозвали Молчуном? – Будем считать, что это было «да». Рикке кивнула Гвоздю, и он скинул с плеча сундучок и небрежно опустил на мостовую. Сундучок глухо звякнул, ударившись о булыжник. – Итак, у меня здесь… сколько у меня здесь? Кто-нибудь считал? Трясучка пожал плечами: – Что я тебе, банкир? Гвоздь тоже пожал плечами: – Все, что больше пятнадцати, для меня темный лес. – Ну что ж, посмотрим… – Рикке присела на корточки возле сундучка и открыла крышку, чтобы все наверху могли полюбоваться содержимым. По удачному стечению обстоятельств, как раз в этот момент проглянуло солнышко, так что вся груда радостно заблестела. – У меня здесь… довольно много серебра. Сколько тут, тысячи две монет? Она покопалась в сундучке, пересыпая их с приятным звоном, который почему-то способны издавать только деньги. – Здесь есть карлеонские монеты и монеты из Союза, стирийские скелы и… это еще что? Она вынула из сундучка крупную монету и принялась разглядывать. Чьи-то головы с обеих сторон. – Гуркская, – буркнул Трясучка. – С одной стороны император, с другой Пророк. – Гуркская монета, как вам это? Издалека, с солнечного Юга! – Рикке поднялась и отряхнула коленки. – В общем, вся эта красота достанется тому, кто откроет ворота. Как вы поделите ее между собой – ваше дело. Если мастер Молчун захочет открыть, он, наверное, сможет разделить это добро по справедливости. Она сделала многозначительную паузу. – Или остальные из вас разделят. Можете устроить борцовское соревнование за гуркскую красотку, как хотите. Главное, чтобы кто-нибудь впустил нас внутрь. – Тебе не удастся нас подкупить! – крикнул Молчун со стены, но его голос звучал немного пронзительно в свете такой вероятности. – Ну что же, – проговорила Рикке, сама невинность. – У вас есть и другой выбор… Гвоздь проделал свой фокус – как-то по-особому свернул губу и свистнул сквозь зубы, так громко, что у нее заболели уши, – и из-за каждого здания, из каждого дверного проема и каждого окна напротив стены показались воины. Закаленные в боях, хорошо вооруженные, люди из Уфриса и Западных Долин. Дюжины людей, ни один из которых не добавил свою улыбку к общему счету. – …Он состоит в том, что я отдам эти деньги вот этим ублюдкам, чтобы они перелезли через стену и отперли засовы с той стороны. – Рикке приложила ладонь к груди. – Вообще-то я горжусь тем, насколько мирно мы вели себя до сих пор, и если говорить о кровопролитиях, то я всегда предпочитаю маленький ручеек большому потоку. Но я видела себя сидящей на троне Скарлинга, вот с этим знаменем позади. Она повернулась к ним своей левой стороной и постучала пальцем по покрытой татуировками щеке: – Видела, вот этим глазом, понимаете, о чем я? Так что это наверняка произойдет. Можете считать, уже произошло. Что до вас, ребята, то окажетесь ли вы в результате богатыми или мертвыми – для меня примерно одинако… Послышался хриплый крик, и с вершины стены что-то полетело вниз. – Уф, – успела вымолвить Рикке, прежде чем Трясучка оттащил ее назад, пихнул на землю и прикрыл спереди своим щитом. У Гвоздя даже волос не шевельнулся. Он был из тех редких людей, храбрость которых граничит с безумием, когда они уже не обращают на опасность никакого внимания. Он просто наблюдал, уперев ладони в бедра, как летящий предмет стремительно приближается, и даже не вздрогнул, когда тот хряпнулся о булыжник в паре шагов впереди, забрызгав его кровью. Он вгляделся в кровавое месиво, слегка наморщив лоб: – Кто это вообще? Трясучка медленно встал, осторожно отпустил Рикке. – Бродд Молчун, надо полагать. – Постойте! – крикнули им со стены. – Мы сейчас спустимся! – Недолго же они раздумывали, – заметил Гвоздь, вытирая кровь со щеки. Рикке поднялась, хмуро разглядывая обезображенный труп Молчуна. Та сторона его лица, что не была размозжена о камни, глазела на нее с выражением глубокого удивления. Она вспомнила, как впервые увидела убитых. Тех троих, на которых они с Изерн наткнулись в лесу в день, когда сгорел Уфрис. Неужели это действительно было всего лишь пару лет назад? Холодное потрясение, когда она отпустила тетиву. Обиженное выражение в глазах того парня. Ее до сих пор знобило, стоило только вспомнить. А потом подумала обо всех смертях, которые ей довелось видеть с тех пор. Убийствах, битвах, поединках. Последних взглядах, последних словах, последних дыханиях. Все смешалось, не разберешь… Теперь кровь скатывалась с нее, как молоко с намазанной жиром сковородки. Изерн с самого начала говорила, что нужно сделать свое сердце каменным. Она перевела дыхание и пинком захлопнула крышку сундучка.* * *
Отец Рикке никогда не был особенно лестного мнения о замке Скарлинга. Холодное, суровое, каменное место для холодных, суровых, каменных людей. Здесь Бетод захватил Север. Здесь Черный Доу предал Девятипалого. Здесь Кальдер Черный отдавал приказы о сотнях убийств, краж и мелких предательств. Однако Рикке твердо верила, что темное прошлое не обязательно означает темное будущее, и была приятно удивлена царящим здесь настроением. Она ощутила искренность в потоках света, струящихся из высоких окон. Увидела силу в этих голых каменных стенах. Услышала правду в голосе реки, несущейся по камням далеко внизу. Правда, здесь было холодно, этого она не могла отрицать. Лето все-таки уже окончательно прошло. – Кто-нибудь, разведите здесь огонь, ладно? – крикнула она своим Названным, с топотом заполонившим зал. – Пока я себе сиськи не отморозила. – Как будто тебе есть что отмораживать, – буркнула Изерн, хмуро глядя себе под ноги. – Чистый пол… Вот что презирает луна! Чистый пол – признак ограниченности. – Все же лучше, чем грязный, нет? Я бы сказала, что это признак аккуратности. – Одно другого стоит. – Изерн оттопырила губу, сплюнула чаггой, оставив на камнях продолговатый бурый след, и удовлетворенно кивнула, словно ей удалось хоть в чем-то улучшить этот мир. – Как знать, может быть, это то самое место, где мой папаша едва не прикончил Девять Смертей за то, что он убил моего брата. Трясучка фыркнул: – Во всяком случае, оно недалеко от места, где я едва не прикончил Девять Смертей за то, что он убил моего брата. – Может, тебе бы стоило закончить начатое, – предположила Изерн. – Все эти «может быть»… это игра, в которой никто не выигрывает. – Трясучка задумчиво повернул на мизинце свой перстень. – Я расстался со всеми своими сожалениями. Без этой обузы плавается легче. Из угла зала донесся лязг и грохот: это Гвоздь тряс железную клетку, висевшую в дальнем углу. Он стиснул прутья так, что побелели костяшки, словно собирался разломать ее голыми руками. – Сомневаюсь, что тебе удастся сорвать ее оттуда без каких-нибудь клещей или чего-нибудь в этом роде, – заметила Рикке, подходя к нему. – Так или иначе, но я ее сорву! – рявкнул он и снова навалился на прутья, гремя цепями. – А я говорю, оставь в покое. Гвоздь повернулся к ней и поднес огромный кулак к самому ее носу, так близко, что Рикке пришлось скосить глаза, чтобы поглядеть на него. – В этой гребаной клетке умер мой отец! – Это верно. – Она поглощала его ярость своей улыбкой, как мешок со свежеостриженной шерстью поглощает удары. – И она еще может пригодиться нам для тех, кто его туда засадил. Рикке поднесла указательный палец к его огромному, покрытому шрамами кулаку и мягко отвела его вниз. Гвоздь мигнул и вроде бы задумался. Потом по его лицу стала разливаться улыбка: – Кажется, ты начинаешь мне нравиться. – Я вообще многим нравлюсь. Меня так и зовут, «Приятная Рикке». – Кто это тебя так зовет? – Ну просто… люди. – Не соблаговолит ли госпожа Долгий Взгляд претворить свое видение в действительность? Изерн, взобравшись на возвышение в потоке льющихся из огромных окон лучей, смахнула пыль с сиденья Скарлингова трона, отполированного задами множества великих людей прошлого. – Да, наверное, надо же кому-то на него сесть, – согласилась Рикке. – Все-таки я так долго сюда шла, да и погода была не очень-то. И она без долгих слов развернулась и опустилась на сиденье. Поерзала из стороны в сторону. – Ну, как? – спросил Трясучка. – Заднице малость жестковато. – В твоем видении не было подушки? – спросила Изерн. – Может, тебе стоило бы ею обзавестись, если ты планируешь сидеть здесь долго. Гвоздь вытянул вверх подбородок и поскреб горло. – А ты планируешь сидеть здесь долго? Рикке взглянула на Трясучку. Он поднял бровь. Она взглянула на Изерн. Та подняла обе брови. – Ну что я могу сказать, – проговорила горянка, снова шумно сплюнув. – Надо думать, ни один из детей Круммоха-и-Фейла не стал бы возражать против моего взвешенного мнения, что… – Она выдержала неестественно долгую паузу прежде, чем закончить: – …Могло быть и хуже. – Прими мою благодарность за столь весомую поддержку, – сказала Рикке. – Они вернутся, ты же знаешь, – сказал Гвоздь. – Стур и его воины. И он двинул большим пальцем в направлении входа, словно ожидал, что они могут ввалиться в зал в любой момент. – Кто-то, может, и вернется, – возразила Рикке. – Но если король Орсо уделил хоть какое-то внимание письмецу, которое я ему накропала, то их ждет гораздо более жестокая драка, чем они ожидают. Так что Стур вернется с гораздо меньшим отрядом, чем ожидаешь ты. Если вообще вернется. Гвоздь уставился на нее с приоткрытым ртом. – Я год жила в Остенгорме, – объяснила она. – И там ко мне приставили женщину, которую они называют «гувернанткой». – Что это? Что-то вроде ведьмы? – Угу. Только очень занудная. Но если быть справедливой, оказывается, что умение писать имеет свои плюсы. – Так, значит… – Гвоздь прищурился и принялся отсчитывать на пальцах. – Ты обещала Молодому Льву, что пойдешь с ним, после чего не только не пошла, но в его отсутствие захватила землю его союзника и к тому же предупредила его врагов, что он собирается напасть? Рикке высоко задрала подбородок и почесала шею, в точности так, как это сделал он сам несколько минут назад. – Если так излагать, то мое поведение действительно может показаться немного неискренним. Но если уж решил ударить кого-то ножом в спину, так лучше добавить еще пару раз, как ты считаешь? Просто для уверенности. – Молодец, девочка, – проворчал Трясучка. – Значит, она все же меня слушала, – сказала Изерн, потягиваясь и привставая на цыпочки. Гвоздь недоверчиво хохотнул, глядя на нее с чем-то близким к восхищению. – Ты начинаешь по-настоящему мне нравиться, – сказал он и стащил черный мех, который носил на плечах. – Ты что-то там говорила про подушку? – Какие галантные манеры, – отозвалась Рикке, привстав ровно настолько, чтобы он смог подсунуть под нее мех, и тут же усаживаясь снова. – Ну слишком-то уж забываться не стоит, – заметил Трясучка, поправляя костяшкой пальца падающее веко над своим металлическим глазом. – Черный Кальдер все еще на свободе. Изерн кивнула: – Он приложил много усилий, чтобы усадить своего сыночка на этот стул. И вряд ли будет вне себя от радости, когда услышит, что ты втиснула свою тощую задницу на его место. – Он будет наготове, стоит тебе только споткнуться. – У него повсюду друзья, – добавил Гвоздь. – Все ему должны, всем он оказывал услуги. Король Орсо не избавит нас от него, какие бы ты там письма ни писала. – Это верно, – признала Рикке. – С Черным Кальдером нам придется разбираться самим. И, в отличие от его отпрыска, он поистине заслужил свое имя. – Хитростью, коварством и безжалостностью, – подтвердила Изерн. – Качествами, которые очень любит луна. Трясучка глянул на трон Скарлинга. – У всех сильных людей или умных людей с большим и грозным именем есть одна проблема, – сказал он, и, разумеется, должен был знать, что говорит. – Люди всегда держат кулаки наготове, чтобы с тобой схлестнуться. Гвоздь кивнул, подтверждая его слова: – Я иногда очень хочу, чтобы люди обо мне никогда не слышали. Казаться маленьким, казаться глупым, не иметь имени – что ж… тогда у тебя появляются шансы. – Хмм… – Рикке побарабанила ногтем по подлокотнику Скарлингова трона. Поковыряла исцарапанные, поблекшие слои краски, которые ковыряли поколения правителей до нее. Может, даже сам Скарлинг Простоволосый, почему бы и нет. – Лучшая сила – это выглядеть слабым, а? – О чем ты думаешь? – спросил Трясучка. – О том, что сказал бы мой отец, после того как оправился бы от потрясения, что видит меня в этом кресле. Рикке подняла взгляд: – Сидеть на троне – в этом нет ничего особенного. Вот остаться на нем сидеть – это дело похитрей.Новый урожай
В чем-то это было неожиданностью – слышать, что птицы по-прежнему поют. Видеть, что солнце по-прежнему встает, чувствовать, что ветер по-прежнему дует. Однако жизнь продолжалась. Орсо глубоко вздохнул. В воздухе до сих пор чувствовался слабый тошнотворный привкус сражения. – Жизнь всегда продолжается, – пробормотал он. Впрочем, не для всех. Мертвые были повсюду. Дальше к северу они валялись поодиночке, но чем ближе к гуще сражения, тем щедрее они были рассыпаны, образовывая заторы, завалы, даже целые холмы. Возможно, люди испытывают потребность ползти к другим людям, пока в них еще остается дыхание. Возможно, даже мертвецам требуется компания. Собиратели трупов трудились с самой зари. Целые отряды таскали мертвые тела – за руки, на носилках, на повозках, – складывая в аккуратные кучи в углах полей. Там пленные, ставшие могильщиками поневоле, усердно долбили землю кирками и лопатами, копая ямы достаточного размера, чтобы туда все поместились. Тем временем вокруг деловито кружили невесть откуда взявшиеся падальщики – мухи, вороны и люди, – исследуя столь небывалый урожай тел, пока с него еще можно было чем-то поживиться. Избавление от людей, ставшее индустрией, в соответствии с обезличенным духом нового времени. – Столько труда, – проговорил Орсо. – Столько усилий. Столько изобретательности, отваги, борьбы – и что в итоге? Трупы. – Поистине, – задумчиво сказал Пайк, – немногие вещи обладают такой притягательностью вначале и так отвратительны в конце, как сражения. Пожары в Стоффенбеке уже угасли, но над обгорелыми руинами еще поднимался дым, пятная мучнисто-белое небо. Живописный городок превратился в развалины, от нескольких замечательных старых домов остались лишь почерневшие остовы, крытый рынок теперь зиял навстречу небесам, часовая башня была безвозвратно изувечена пушечными ядрами. От красочного убранства в честь визита Орсо не осталось и следа. Рукстед мрачно смотрел на каменистый утес, над которым еще торчали вчерашние пушки, словно зубцы железной короны. – Мир меняется, это уж точно. Теперь человек может поднести искру к какому-то порошку, и в тысяче шагов от него другого человека разрывает на части. А ведь было время, когда ты, по крайней мере, должен был посмотреть им в глаза! – И это было лучше? – спросила Вик. – Победы всегда имеют свою цену, – спокойно произнес Сульфур. – Когда мой господин вернется из своей деловой поездки на Запад, я не сомневаюсь, что он будет полностью удовлетворен таким исходом. – Чудесно, – пробормотал Орсо. – Я сумел организовать убийство в таких масштабах, чтобы удовлетворить даже Первого из магов! У него не хватало глаз, чтобы оценить размеры побоища. Он переводил взгляд от одного края поля к другому, пытаясь осознать его масштаб. – Сколько людей здесь полегло, как вы думаете? – Сотни, – выдохнул Хофф, округлив глаза. – Может быть, и тысячи, – безразлично поправил Пайк. – Но в основном это потери со стороны мятежников. Орсо находил в этом мало утешения. Бóльшая часть мятежников тоже были гражданами Союза. Его подданными. Они сражались храбро, преданно, имея на то веские причины. Однако на войне имеет мало значения, кто прав. Гораздо важнее, кто оказался более удачлив. Если бы кавалерия не подоспела вовремя, возможно, это Лео дан Брок сейчас качал бы головой, глядя на поле битвы. Впрочем, Орсо сомневался, что у Молодого Льва хватило бы воображения. – Неужели оно действительно того стоило? – помимо воли вымолвил он. – Что стоило, ваше величество? – уточнил Пайк. – Да что угодно. – Орсо махнул ослабевшей рукой в сторону побоища. – Неужели что угодно может стоить вот этого? – Они не оставили нам другого выбора, – пророкотал Рукстед. – Вас едва ли можно назвать агрессором, ваше величество. – Я сыграл в этом свою роль, – угрюмо отозвался Орсо. – Если им так уж понадобилась моя треклятая корона, я вполне мог бы просто отдать им ее. Не то чтобы мне так уж нравилось носить эту чертову штуковину… Он оглядел невеселые лица своих приближенных. Вероятно, это не было похоже на победную речь, которую они надеялись услышать. В особенности Сульфур, который стоял, задумчиво хмуря брови. – Но я подозреваю, что ваш господин посмотрел бы косо, если бы я отрекся от престола без его дозволения. Маг склонил голову: – Если бы нам пришлось потерять ваше величество, трудно представить, насколько велико было бы его сожаление. Это поистине было трудно представить. Орсо вообще сомневался, что Байяз способен на подобные чувства. – Перед нами стоит и множество практических задач, – вставил Хофф, поспешно меняя тему. – У нас огромное количество пленных, с которыми надо что-то делать. – В основном ополченцы Открытого совета. – Рукстед презрительно хмыкнул. – Язык не поворачивается назвать их солдатами. И инглийцы тоже есть. – В том, что касается рядового состава, я склоняюсь к милосердным решениям, – сказал Орсо. – У нас достаточно своих бойцов, которых нужно хоронить. Пайк кивнул. – Денежные взыскания, клятва верности и принудительный труд могут иметь гораздо бóльшую ценность, чем массовые казни. – При условии, что это милосердие не распространится на зачинщиков, – добавил Сульфур. – Правосудие должно пасть на головы виновных, как молния! Как это было в Вальбеке. Орсо поморщился при этом воспоминании, но не стал возражать. – А что там северяне? – Отступают к своим кораблям в полном беспорядке, – ответил Рукстед. – Преследуемые нашей кавалерией. – Пускай улепетывают. Я не хочу больше тратить жизнь ни одного союзного солдата на этих мерзавцев. Говоря по правде, Орсо вообще потерял вкус к трате чьих-либо жизней, будь то граждане Союза или северяне, собаки или блохи. – Мы позаботимся, чтобы каждый из этих свиней был либо выгнан с нашей земли, либо остался в ней лежать! – О самом Стуре Сумраке пока что нет известий, – заметил Пайк. – Боюсь, что, возможно, мы еще услышим это имя. – Большого Волка мы успеем усмирить в другой раз. – Орсо немного помолчал, хмуря брови. – Так в Колоне не было неприятностей с ломателями? Рукстед почесал бороду. – Ни шепотка. Если там где-то и есть ломатели, то они сидели тихо как мыши, пока мои люди были в городе. – Мы не можем рисковать, – сказал Пайк. – Сегодня же вечером мы с инквизитором Тойфель отправимся в Вальбек. Надо убедиться, что в городе… чисто. Еще недавно от этого слова Орсо бы пробрал мороз по коже, но возможно, сражение смыло с него всю отцовскую добродушную нерешительность, обнажив жесткую сердцевину материнского хладнокровного высокомерия. Сейчас задача состояла в том, чтобы собрать Союз воедино. Чего бы это ни стоило. – Очень хорошо. Он поплотнее натянул на плечи свой подбитый мехом плащ, защищаясь от зябкого осеннего ветра, и принялся наблюдать за тем, как выносят трупы.* * *
За заскрипевшей дверью обнаружилось полутемное помещение с блестящими от сырости стенами, разделенное пополам ржавой решеткой. Несчастные обитатели камер по ту ее сторону, набитые как сельди в бочке, щурились от света; одни старались спрятаться в тень, другие жались к прутьям. – Бывшие члены Открытого совета, – представил их архилектор, в голосе которого, возможно, проскользнула еле заметная нотка удовлетворения, никак, впрочем, не отразившегося на лице. – Ожидают королевского правосудия. Вот, значит, и они. По крайней мере, некоторые из чванливых гордецов, ответственных за всю эту катастрофу. Сейчас от их гордости мало что оставалось. Один, молодой человек, сидел с безучастным видом, один его глаз закрывала окровавленная повязка. Другой уткнулся лицом в ладони, его плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Их вычурные мундиры были изорваны и перепачканы, золотое шитье свисало грязными нитками, сверкающие эмблемы их не существующих больше подразделений превратились в мусор. – Приношу свои извинения за недостатки вашего размещения, – произнес Орсо, переступая через порог и морща нос от царившего здесь зловония. – Я знаю, что это не совсем то, к чему вы привыкли. – Ваше величество! Произошла ошибка! – залепетал какой-то молодой дворянчик, прижавшись к решетке с такой силой, что прутья оставили багровые следы на его лице. – Это все чудовищное недоразумение! – А ну, заткнись! – рявкнул на него один из стражников, врезав дубинкой по решетке и заставив его в испуге отпрянуть. Орсо надеялся ощутить какое-то удовлетворение при виде бедственного положения своих былых противников, насмехавшихся над ним со скамей Открытого совета. Однако главным образом он чувствовал пустоту, раздражение и легкое разочарование оттого, что не чувствует ничего более существенного. Словно все сильные эмоции, запасенные на целый год, были потрачены им в ходе сражения в одном расточительном выплеске. – Большинство лордов, участвовавших в мятеже, мертвы или захвачены в плен. – Пайк сморщил обожженную губу. – Лорд Ишер сумел ускользнуть, но мы выловим его вместе со всеми остальными. Он показал на толстого человека, чьи светлые волосы дико торчали в разные стороны, в настолько изорванном мундире, что это выглядело почти неприлично. Сквозь дыры проглядывали большие участки исцарапанного волосатого тела. – Лорда Барезина нашли в зарослях шиповника. Он упал с лошади, пытаясь бежать. Даже услышав его имя, Орсо с трудом узнал этого человека. Барезин выпрямился со всем достоинством, возможным для человека, лишенного всякого достоинства. – Ваше величество, я надеялся обсудить с вами… Но у Орсо не оставалось терпения для его извинений, и еще меньше – для торговли. – Мне кажется, все самое важное было сказано вчера, на поле боя. Из-за решетки соседней камеры на него взирала леди Веттерлант. На ее щеке багровела глубокая ссадина, но она и не думала умолять о пощаде. – Может быть, вы и победили, – выкрикнула она, – но я ни о чем не жалею! Орсо устало пожал плечами: – Кого это волнует? – Ваше величество, – наклонившись к нему, вполголоса сказал Пайк, – я бы предложил повесить их всех сразу же, как только это будет осуществимо. Проклятье, как же он ненавидел повешения! Но похоже, претворять в жизнь то, что ты ненавидишь, было основной обязанностью королей. – Позаботьтесь об этом. – Орсо покачал головой: – Кровь и ад, что за бессмысленная трата людей!* * *
Это утро было полно отвратительных потрясений, но вид Лео дан Брока почему-то оказался худшим из всех. Он был до пояса укрыт простыней, но по ее форме было понятно, что хирурги отняли его левую ногу выше колена. Левая рука выглядела не намногим лучше, до плеча замотанная повязками, из которых свисали пальцы, раздувшиеся, как лиловые сосиски. Грудь, лицо и правую руку усеивали сотни мелких порезов и ссадин, покрывали десятки кровоподтеков. Рот с одной стороны распух, за искореженной губой угадывалась дыра на месте выбитых зубов. Казалось, что он постарел на двадцать лет. Вся его прежняя несокрушимая бравада была разбита, на ее месте осталась лишь сморщенная оболочка. Главный соперник Орсо – более чем в одном отношении – лежал перед ним беспомощный, укрощенный, оставленный на его милость. Казалось бы, вот он, момент его торжества! Но Орсо чувствовал лишь печаль. Видеть человека, прежде столь завидно красивого, – настолько изувеченным. Видеть человека, прежде воплощавшего все воинские доблести, – настолько сокрушенным. Видеть человека, прежде возвышавшегося столь высоко, что никакое помещение не казалось для него достаточно большим, – настолько низко павшим. Для многих он был героем… Молодой Лев! Во имя Судеб, и поглядеть на него теперь. – Ваше величество, – прохрипел он. Было очевидно, что он ужасно мучается; левая рука беспомощно болталась, пока он всползал вверх по подушке, чтобы занять более достойное положение. Как будто какое бы то ни было положение могло придать достоинства тому, кто только что потерял половину конечностей и потерпел одно из самых позорных поражений за всю историю Союза! – Ваша светлость. Этот титул, вероятно, был больше не уместен, но Орсо не мог придумать, что еще сказать. Он взглянул на Горста, бдительно возвышавшегося возле двери: – Вы можете нас оставить, полковник. – Ваше величество? – Что он мне сделает? – резко спросил Орсо. – Свалится с кровати и загрызет меня до смерти? Горст опустил глаза и неохотно вышел, прикрыв за собой дверь. Повернувшись к Броку, Орсо увидел на его лице уязвленную гримасу. – И не смейте упрекать меня за мой тон, черт вас возьми! – рявкнул на него Орсо. – При всех ваших страданиях вы один из немногих, кто поистине может сказать, что сам навлек их на себя! Брок отвел взгляд, подергал слабыми пальцами простыню возле обрубка своей ноги и ничего не ответил. Орсо упал на единственный жесткий стул, который стоял в этой узкой комнатушке. – Зачем, черт возьми, зачем вы это сделали? У вас было все! Богатство, положение в обществе, восхищение окружающих. Вы, черт подери, нравились даже вашим врагам! Неужели вы действительно полагаете, что ваши приспешники настолько уж лучше справились бы с работой, чем мои? Брок открыл рот, собираясь ответить. Потом сморщился, пожал плечами, болезненно закряхтев, и повесил голову. – Какое это теперь имеет значение? Они замолчали. Орсо понурился на своем стуле еще больше. – Почти никакого. – Моя жена… Орсо ощутил, как его лицо искривилось болезненным спазмом. Даже упоминание имени Савин по-прежнему было мучительным. Словно засевшая заноза, которую он никак не мог вытащить. – Ее пока не нашли, – проворчал он. – Но архилектор Пайк отправил людей на поиски. Она не уйдет далеко. – Она не принимала никакого участия в этом… Орсо издал безрадостный, лающий смешок. – Прошу вас! Будто бы она хоть раз в жизни ввязывалась во что-то, не разузнав все досконально! У меня нет ни малейших сомнений, что она не менее виновна, чем вы, если не более. В отличие от вас, у нее даже нет оправданий в виде молодости, дурости и чрезмерно раздутого самомнения. Жестокость по отношению к человеку, настолько раздавленному телесно и духовно, нисколько не помогла Орсо. Он просто почувствовал себя жестоким, вот и все. А мог бы и выказать великодушие, верно? Он ведь победил, не так ли? Так почему же он чувствует себя так, будто проиграл? – Мои друзья… – выдавил Брок. Его глаза выглядели немного влажными. Но, возможно, это было просто от боли. – Мертвы, – отозвался Орсо. Брок оскалил зубы, пытаясь сползти обратно на кровать. Его зубы все еще были розовыми от крови. – Могу ли я попросить… чтобы им хотя бы устроили достойные похороны? – Они отправятся в яму вместе с остальными. Мне нужно похоронить сотни тех, кто был мне верен. Я не могу тратить силы на предателей. Кровь и ад, как это все было мерзко! Он поднялся, оттолкнув свой стул, и повернулся к двери. – Они были хорошими людьми, – прошептал Брок. По какой-то причине это вызвало у Орсо исключительную ярость. – Хорошие, плохие – все они теперь просто мясо. Если это вас чем-нибудь утешит, вам не придется долго терзаться из-за этого. Ваше собственное повешение состоится в течение этой недели. И он вышел в дверь, сжимая кулаки.Правда
– А! – Мой наставник по писаниям говорил, – пробормотала Зури, сосредоточенно сузив глаза и продергивая нитку, – что боль – это благословение. – Этот человек нравится мне все меньше и меньше. – Савин выдавила бледную улыбку. – Не в первый раз твоя игла приходит мне на помощь. Правда, обычно это была оторвавшаяся пуговица… а не моя собственная голова… Она заметила, что платье Зури порвано с одной стороны. В дыре виднелись туго намотанные бинты, а бурая грязь, которой была измазана ткань вокруг разрыва, была вовсе не грязью, а засохшей кровью. – Зури… – Обо мне не беспокойтесь, – отозвалась она, не поднимая глаз от работы. – Это не моя кровь. Савин опустила взгляд вниз и посмотрела на собственное платье: такая же засохшая грязь покрывала его спереди целиком. – Моя?! – Мой наставник по писаниям также говорил, – она продолжала шить с той же осторожностью и точностью, что и прежде, – что черепные травмы часто вызывают сильное кровотечение. – Человек с разнообразными интересами, должно быть. – Вы даже не представляете. Они перебрасывались репликами, словно обсуждали дела в самый обычный день, а не прятались в грязной дыре под корнями упавшего дерева после того, как вся их прежняя жизнь развалилась на куски. Савин обхватила себя руками, обхватила руками ребенка в своем животе и ощутила – благодарение Судьбам! – как он шевелится. Плечо, бок, шея ощущались одним комком пульсирующей боли; очевидно, этой стороной она ударилась о землю. Она запросто могла быть мертва. Зури сказала, что взорвалась пушка. Осколок металла по касательной задел ее голову, сорвав парик и швырнув ее на землю. Немного ниже, и ее мозги были бы разбрызганы по всему склону. Она пропустила всю сумятицу отступления, болтаясь без сознания на заду повозки. Светская дама должна вести себя так, словно не прикладывает никаких усилий – то, что ей нужно, просто случается рядом. Она пришла в себя уже здесь, в лесу, с самой ужасной мигренью, какую ей только доводилось испытывать. Она запросто могла быть мертва. Но когда подобные мысли приносят тебе утешение, тут-то ты и понимаешь, насколько все плохо. – А! – вскрикнула она снова, когда Зури снова ткнула ее иглой. – Постарайтесь потише, – буркнул Броуд, сидевший на корточках возле прогнившего остова древесного ствола. Блеснув стеклами, он повернул голову, вглядываясь в чащу. Его голос звучал хрипло и глухо. – Наверняка за нами охотятся. В смысле, охотятся за ней. – Конечно. Прошу прощения. Савин закрыла глаза. Часто ли она просила прощения прежде? Не часто. И никогда это не было от чистого сердца. Но теперь мир изменился. – Как там, очень плохо? Ее голос звучал жалко. Так, как будто на самом деле она не очень хотела услышать ответ. – Просто царапина. По лицу Зури невозможно было сказать, что она лжет. Ее выдало лицо Броуда. – Ты шьешь очень долго для царапины, – выдавила она. – Вы же меня знаете, я терпеть не могу неаккуратные швы. – Зури наклонилась к ней, чтобы откусить нитку, и откинулась назад, хмуря брови. – Может быть, останется небольшой шрам. Но он только придаст вашему образу чувство опасности. Как будто им не хватало опасностей! Шрам сейчас заботил Савин меньше всего на свете. – Все? – спросил Броуд, вставая. Он навис над ней, протягивая свою огромную руку – ту, что с татуировкой. Савин заметила, что костяшки были сбиты и исцарапаны. – Леди Савин? Она продолжала сидеть, глядя на мокриц, извивающихся между древесных корней. Честно говоря, она не была уверена, что сможетподняться. – Что с моим мужем? Он жив? – Был жив, когда я в последний раз его видел. У нее было ощущение, что он чего-то недоговаривает, но не осмеливалась спросить. – Он был ранен? Броуд не пытался подсластить пилюлю: – Тяжело. – Понятно, – вымолвила Савин, похолодев с ног до головы. Она подозревала, что уж кто-кто, а Броуд наверняка способен отличить тяжелое ранение от легкого. Он медленно опустился перед ней на корточки, оскалив зубы, словно это движение причинило ему боль. – Нам надо идти. Ждать до темноты нельзя. Будем держаться подальше от дорог. Проберемся к побережью, а там – в Инглию. Надо идти поскорее. – Да, пойдем. – Савин глубоко вздохнула. – Но только не в Инглию. Я возвращаюсь в Стоффенбек. – Что? – переспросила Зури. – Мне придется сдаться. Это мой единственный шанс спасти Лео. На скулах Броуда заиграли желваки: – Леди Савин… Судя по тому, что я видел, возможно, его уже не спасти… – Это мой единственный шанс спастись самой. У нас нет никаких припасов. Солдаты короля рыщут повсюду. Со мной остались только вы двое, и даже это больше, чем я заслуживаю. У нас нет шансов добраться до побережья, я же огромная, как дом! – Вы могли бы обратиться к вашему отцу, – вполголоса предложила Зури. – А что он сможет сделать? Он в отставке. Сложно защищать короля от изменников, когда твоя собственная дочь изменница. Я сама виновата в том, что со мной случилось. – Она проговорила это с горечью, слишком ожесточенно для того, кому некого ни в чем винить. – Теперь уже ничего не поправишь. Даже если бы мне и удалось вернуться в Инглию, неужели можно надеяться, что инквизиция не отыщет меня там? – Почему бы не попытаться, – сказал Броуд. – Попытайтесь сами. Нет, правда. – Савин взяла его руку и неловко похлопала по ней. – Возвращайся к своим. К Май и Лидди. Она улыбнулась Зури – кривой, беспомощной улыбкой, поскольку, честно говоря, не имела понятия, как ей удастся выбраться из леса в одиночку, не говоря уже о том, чтобы вернуться на поле боя. – И ты тоже, Зури. Тебе надо подумать о твоих братьях. Настало время нам… – Я пойду с вами. Савин воззрилась на нее. Ей нравилось считать Зури своим другом, но она всегда знала, что платит за эту дружбу. Знала, что девушка с ее вкусом и талантами наверняка рассчитывала на гораздо большее, чем просто быть образцовой служанкой. Вот только ее амбиции потерпели крах из-за тех ужасов, от которых она бежала из Гуркхула. Савин нравилось считать Зури своим другом, но она никогда не думала, что та захочет сохранить эту дружбу, если не будет иметь от этого никакой выгоды. И тем более если это станет для нее ужасным риском. Кажется, она могла бы снести любое предательство, опасность, разочарование – но преданность почему-то оказалась непосильной ношей. Савин ничего не могла с собой поделать. Она закрыла лицо руками и зарыдала. До нее донесся тяжелый вздох Броуда: – Ну ладно. Похоже, мы все возвращаемся.* * *
На пути к Стоффенбеку их никто не остановил. Возможно, те, кто их искал, ушли дальше к северу, обшаривая побережье. Возможно, они думали, что она попытается бежать от содеянного, а не поплетется покорной овечкой обратно к местам своих преступлений. А возможно, такая, какой она была сейчас – лысая, покрытая кровью, изорванная, – она мало соответствовала чьему-либо представлению о знаменитой красавице Савин дан Глокте. Меньше всего своему собственному. Она тащилась через поля, пот щекотал зудящий шрам у нее на лбу, а она думала о том, что ей нужны три руки: одна – чтобы придерживать раздувшийся живот, другая – чтобы держаться за ноющую поясницу, и третья – чтобы прикладывать к гудящей, пульсирующей голове. Но поскольку трех рук у нее не было, приходилось делать это по очереди. Плечо отдавалось болью при каждом шаге, она тяжело дышала сквозь стиснутые зубы, а ребенок в животе пинался, в буквальном смысле выбивая из нее дерьмо. Она шла, закутавшись в свои невзгоды, словно в кокон, чтобы можно было не смотреть ни вправо, ни влево. Чтобы не видеть обгорелые сады, вытоптанные поля, струйки дыма, все еще ползущие в небо над разрушенным Стоффенбеком, расстрелянным из пушек, которые были с таким тщанием отлиты на ее собственном заводе. Всю дорогу она повторяла себе, что ее нельзя ни в чем винить. В конце концов, она ведь ничего этого не хотела. Она хотела выйти за Орсо. Хотела этого больше, чем чего-либо другого. Но она потеряла Орсо из-за того, что ее мать однажды переспала с королем. Карнсбик был прав: после Вальбека ее здравомыслие куда-то подевалось. Когда ей на блюдечке преподнесли Лео, такого красивого и знаменитого, такого полного возможностей – как раз то восхитительное блюдо, какого требовал ее пресыщенный вкус, – какой у нее был выбор, как не достать вилку и нож? А потом, когда она оказалась беременной, когда ее постоянно тошнило, а ее здравомыслие стало еще хуже прежнего, – какой у нее был выбор, как не выйти за него замуж? А потом, когда она обнаружила, что он по самые яйца увяз в заговоре Ишера, – какой у нее был выбор, как не присоединиться к заговорщикам и не приложить все усилия, чтобы их нелепые планы увенчались успехом? В конце концов, она ведь именно этим и занималась: превращала в успехи нелепые планы других людей. Вообще, это ужасно несправедливо по отношению к ней – что она должна была все потерять только из-за того, с кем переспала ее мать. При том что это по определению произошло еще до ее рождения. А потом она подумала об отце – не о короле Джезале, а о другом. О своем настоящем отце, чья бы кровь в ней ни текла. Представила, как он сидит в своем передвижном кресле, обводя языком беззубые десны и критически подняв бровь, как всегда, когда она самонадеянно переоценивала свои силы на фехтовальном круге. «Ты уверена, Савин?..» – Что я наделала? – прошептала она. И опустилась на одно колено посреди дороги. Если бы она попыталась по-настоящему, если бы она действительно этого захотела, то смогла бы найти способ это остановить. У нее была тысяча возможностей, когда она могла бы это остановить. Вместо этого она лишь подливала масла в огонь. Вместо этого она бросила кости, поставив все на кон. И ради чего? Ради своих амбиций. Этой змеи, туго обвившейся вокруг ее внутренностей, чей аппетит только возрастал с каждой кормежкой. Чей голод никогда не мог быть удовлетворен. Говоря по правде, подобно всем игрокам, которые внезапно проигрывают по-крупному, во время игры она думала лишь о том, что получит, когда выиграет. Лишь теперь она увидела масштабы своего проигрыша – и он равнялся всему, что она имела. Причем она проиграла не только за себя, но за тысячи других людей. Что ее поражение будет значить для Зури? Или для Броуда? Для Гаруна с Рабиком? Для Лидди и Май? Во имя Судеб, чем оно обернется для ее еще не рожденного ребенка? – Что я наделала?.. Она ощутила на плече легкую ладонь Зури. – Мой наставник по писаниям несомненно сказал бы… – служанка с сомнением оглядела измолоченное поле боя, – …что раскаяние – это врата к спасению. Савин недоверчиво хмыкнула: – Как ты можешь по-прежнему верить в Бога? В то, что все это – часть какого-то великого замысла? Что все это действительно что-то значит? – А как иначе? – Зури поглядела на нее расширенными глазами. – Верить, что все это не значит ничего? Савин ощутила тяжелую ладонь Броуда на другом плече: – Такие вещи не творятся в одиночку. Мы все приложили к этому руку. Она медленно кивнула. И действительно, было бы еще более чудовищной самонадеянностью считать, что все это – только ее вина. Гримасничая, Савин поднялась на ноги, тяжело перевела дух и двинулась – одна рука придерживает живот, вторая держится за поясницу – через покалеченные поля по направлению к Стоффенбеку. Она тоже сыграла свою роль. Теперь оставалось только расплатиться.* * *
Савин не знала, как долго сидела здесь в ожидании, мучаясь чувством вины, мучаясь мрачными предчувствиями – ну и просто мучаясь. Боль в голове не ослабевала. Боль в мочевом пузыре несомненно становилась сильнее. Ребенок ерзал не переставая. Возможно, к нему перешло проклятие нетерпеливости Лео. Или он заразился ее паническими настроениями. А возможно, подобно крысе, бегущей с тонущего корабля, он ощущал, что ее песенка спета, и отчаянно пытался поскорее оказаться снаружи. Должно быть, унаследовал от матери инстинкт самосохранения. Савин сама бы с радостью вылезла из собственной кожи, если бы могла. Время от времени за дверьми слышались приглушенные голоса стражников – иногда даже смех. Значит, она была пленницей. Видимо, надо как-то к этому привыкать. А также к тому, что теперь ее будет поносить весь мир, все построенное ею будет разрушено, а само ее имя станет мишенью для дешевых шуток или образцом для нравоучений… Дверь с треском распахнулась, и Савин дернулась встать – так резко, что спину свело судорогой, и ее едва не стошнило. Она так и застыла, не поднявшись до конца, опираясь о сиденье дрожащей рукой. Орсо остановился на пороге, уставившись на нее. Было похоже, что он заготовил на лице выражение праведного гнева, но при виде нее не сумел до конца скрыть свое потрясение. Да, вид ее раздувшегося живота, зашитой головы и порванной, покрытой засохшей кровью одежды, должно быть, требовал какого-то времени на привыкание. Впрочем, праведный гнев скоро вернулся. – Не вставай! – резко сказал он, хотя было очевидно, что она и не сможет этого сделать без лебедки и троса. Савин шлепнулась обратно в кресло со всем изяществом пивного бочонка с руками и ногами. Последние следы чувства собственного достоинства она к этому моменту числила среди наименее мучительных из своих утрат. Орсо закрыл дверь, старательно глядя в другую сторону. Он тоже переменился. Стал жестче. Целеустремленнее. От его былого расслабленного изящества не осталось даже намека. Он прошел в середину комнаты, сжав кулаки. – Я был удивлен, когда услышал, что ты решила сдаться. Я-то был уверен, что ты захочешь ускользнуть куда-нибудь в укромный уголок, чтобы вынашивать там новые планы. В комнате было тепло, но его голос был наполнен таким холодом, что волоски на ее предплечьях встали дыбом. – Я поняла, что сдаться – это лучшее, что я сейчас могу… – Ее голос звучал унизительно слабо. Она привыкла иметь все карты на руках. Даже с Орсо она всегда оставляла пару козырей про запас. Теперь у него была вся колода. – Ради моего ребенка… – Сейчас уже поздновато думать об этом, как ты считаешь? – гаркнул Орсо. – Теперь, когда на полях штабелями в пять слоев навалены мертвецы? Конечно, Савин не предполагала, что они станут обмениваться милыми колкостями, как делали когда-то. Но прежде она никогда не видела его по-настоящему рассерженным. Ей пришло в голову, что, возможно, она сделала ужасную ошибку. Что, возможно, ей следовало бежать, пока у нее была такая возможность; бежать и не останавливаться. – Итак, скажи мне: ты участвовала во всем этом? Он по-прежнему отказывался смотреть на нее. Желвак на повернутой к ней скуле ходил ходуном. Савин вдруг отчетливо поняла, что ему достаточно одного слова, чтобы ее повесили вместе с остальными. До этого момента ей и не снилось, что он на это способен. Теперь она не была так уверена. Ложь ей бы не помогла. Оставалось только сказать правду. – Да, – прошептала она. – Участвовала, и в полной мере. – Я был бы изумлен, если бы оказалось иначе. Но почему-то не оставлял надежды. – Орсо оскалился. – Некоторое время назад я получил письмо, предупреждавшее меня о заговоре с целью моего свержения. Заговоре, подготовленном членами Открытого совета – при участии их друзей на Севере. Савин прикрыла глаза. Рикке. Это могла быть только Рикке. Она не просто их подвела – она их предала. Может быть, она действительно могла видеть будущее… Савин, наверное, восхитилась бы ее тактическим талантом, если бы у нее еще оставались силы на эмоции. Что-то весьма похожее она могла бы проделать сама. Теперь, впрочем, это не имело значения. Вновь открыв глаза, она обнаружила, что Орсо смотрит на нее с очень странным выражением на лице. – Почему? – спросил он. Савин сглотнула. У нее было все продумано: в каких выражениях она это скажет, как незаметно переложит вину на других; все слова выбраны тщательнейшим образом, как актеры для театрального представления. Но теперь все ее извинения полились наружу сплошным мутным потоком: – Они уже начали все планировать – Ишер и другие! У меня не было выбора! Я могла только… – Не то, – прервал Орсо, с усилием выговаривая каждое слово. – Я спрашиваю… почему ты выбрала его… а не меня? Ей следовало бы знать, что он спросит об этом. Но она говорила себе, что ему уже все равно. Что все это похоронено в прошлом и никогда не будет извлечено на свет. Теперь она поняла свою ошибку. Она уставилась на ковер, ее лицо пылало, дыхание прерывалось. – Что я такого сделал? Почему ты на меня ополчилась? – Он подступил ближе, его губы растянулись, обнажив зубы. – У тебя вообще есть сердце? Сердце у нее было, и сейчас оно колотилось вовсю. Ее израненный череп, казалось, был готов расколоться. Орсо ухватился за подлокотники ее кресла так, что побелели костяшки; она отпрянула, отвернув лицо. Он склонился над ней, оскалившись, брызжа слюной, тыча пальцем в свою грудь: – Я тебя любил! Я тебя до сих пор люблю, мать твою растак! Смешно, да? После всего, что ты сделала! – Прости меня… – прошептала Савин. – Прости… – Мне не нужны твои извинения, я хочу знать: почему? – Он выкрикивал это снова и снова: – Почему? Почему? Почему?!. – Потому что я твоя сестра! – завопила она ему в лицо. Она чувствовала отвращение. И стыд. И ужас. И облегчение. Только сейчас она поняла, насколько эта тайна разъедала ее изнутри. Она встретилась с ним взглядом и беспомощно пожала плечами: – Я твоя сестра. Никогда она не видела, чтобы на лице человека сменялось столько выражений крайних чувств за такое короткое время. От ярости – к замешательству – к отвращению – к недоверию. – О чем ты говоришь? Он отпрянул от нее, отдернул руки от подлокотников кресла, поднял одну руку, словно защищаясь от удара. – О чем ты говоришь?! – Я хотела ответить согласием! – Признание вскипело в ней, тошнотворное, как дерьмо, выливающееся из разбитой сточной трубы. – После Вальбека. Это правда! Я хотела… Я ничего так не хотела! Ты был единственным, что у меня было хорошего… за всю жизнь… И я пошла к матери… Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы обжигают веки. Немного печали. Очень много страха. – И она сказала мне… что я не могу выйти за тебя. Она сказала… что они с твоим отцом… – Савин еще крепче зажмурилась, с трудом выпихивая из себя слова: – Они были любовниками! Еще до того, как он стал королем. И в результате родилась я. Я – твоя сестра! Наполовину. Единокровная. Это правда! Я не могла… – Это ложь. – Лицо Орсо сморщилось от невозможности поверить. – Это не может быть правдой! – Ты знаешь, что это так. И я знаю. Мой отец… – она слегка поперхнулась, – в смысле, архилектор Глокта… он сделал моей матери предложение. Чтобы она была в безопасности. Он воспитал меня как свою дочь. Я ничего не знала… до тех пор, пока она мне не сказала. Это правда. А потом… я не знала, что делать! Я не могла выйти за тебя. Не могла даже сказать тебе почему. А когда я увидела, как ты ненавидишь меня за это… это было пыткой! Она поняла, что тянется к нему, простирая руки. – Это до сих пор пытка. Орсо отступил назад, наткнулся на стул и опрокинул его. – После этого я совсем потерялась. – Она с трудом поднялась и сделала к нему неверный шаг. – Я потеряла способность здраво рассуждать. Я только… делала вид… что это я. У меня все время было чувство, что я так и не выбралась из Вальбека! Я не могла видеть… ничего, кроме своих амбиций… У меня ничего больше не оставалось! Жалкие оправдания рассыпались в прах в ее пересохшем рту. – Лео… он хороший человек. Мог бы быть… но он так легко ведется! Ишер и остальные подбили его на это. – Она снова закрыла глаза, и по ее лицу полились слезы. – И я, я тоже подбивала его. Вини меня, не его! Я хотела… Я теперь даже не знаю, чего я хотела! У нее не осталось сил стоять, и она опустилась на колени. – Умоляю тебя, смилуйся! Прости моего мужа. И меня. И нашего ребенка. – Стиснутые перед грудью руки, лицо, мокрое от слез, в носу хлюпает. Банально до идиотизма. – Я знаю, что этого не заслуживаю, но это все, что я теперь могу! Прошу тебя, Орсо… Он смотрел на нее сверху вниз, все еще не опуская руку, словно хотел ее оттолкнуть. Оттолкнуть то, что она говорила. – Горст! – взвизгнул Орсо. – Нет! Орсо, прошу тебя! – Она была готова хвататься за его лодыжки. – Я не знала! Честное слово… Дверь рывком отворилась, и Бремер дан Горст вошел в комнату. Огромный. Безжалостный. – Уведи ее! Горст взял ее под руку – с неожиданной мягкостью. Однако было совершенно ясно, что сопротивляться бесполезно. – Пожалуйста! – всхлипывала она, пока Горст наполовину вел, наполовину нес ее к выходу. – Орсо! В отчаянии она схватилась за стол и стащила его с места, рассыпав груду книг. – Пожалуйста! Дверь за ними захлопнулась.Имена
– Маячный огонь! – завопил Гринуэй, показывая куда-то в туман. – Это Олленсанд! – Ну наконец-то. Стур прошагал на нос, оттолкнув Гринуэя плечом, чтобы взглянуть самому. Теперь сомнений уже не было: во мгле извивался крошечный червячок света, и на лицах заиграли улыбки при мысли о земле, о еде и тепле. Клевер тоже улыбался. Путешествие выдалось довольно утомительное. Они сколотили сборную команду, наполовину из его людей, наполовину из Стуровых молодых ублюдков, выживших после битвы. Один был ранен в спину и умер после того, как целую ночь простонал и проворочался на палубе. Его скинули в воду без особых церемоний, если не считать замечания Клевера, что, похоже, все же не все возвращаются в грязь – для некоторых уготован рассол. Гринуэй всю дорогу выглядел бледно, особенно если вспомнить предсказание Рикке, что ему суждено погибнуть на воде, несомненно отягощавшее его мысли. – Вот мы и дома. – Клевер стряхнул соленые брызги со старого одеяла, которое было накинуто на его плечи. Он взглянул на Шоллу, которая сидела рядом, положив руку на руль: – Не могу не отметить мастерство, с которым был проложен курс. – Ничего особенного, – скромно отозвалась она. Однако Клевер знал, что она не спала ночами, разглядывая звезды и волнуясь по поводу их маршрута. Меньше всего сейчас хотелось бы оказаться не в том месте, а ведь один кусок моря выглядит точь-в-точь так же, как любой другой. Стур всю дорогу огрызался и скулил, как самый настоящий раненый волк. Всех, кто надеялся, что вид северной земли поднимет ему настроение, ждало жестокое разочарование – это всего лишь напомнило ему, что он отправлялся отсюда с большими ожиданиями и несколькими тысячами людей, а возвращается, не имея ни того ни другого. – Вытаскивайте весла, ублюдки! Гребите к берегу! – завопил он, шагая между скамьями. Его замечательный плащ волчьего меха хлопал на ветру. Он прислонился к мачте и потер раненую ногу. – Проклятая рана! На том же самом месте, где меня ранил Молодой Лев! – Ну а что, не так уж и плохо, – пробормотала Шолла, почти не шевеля губами. – Вместо двух ран получилась всего одна. – Насколько я могу судить о Большом Волке, – задумчиво отозвался Клевер, – а опыт у меня в этом деле нынче больше, чем у любого из живущих, он не расположен к оптимистичному взгляду на жизнь… Пожалуй, мне стоит попробовать немного успокоить ублюдка, да? Он испустил тяжелый вздох, поднимаясь с места. – Вряд ли это выйдет у кого-нибудь другого. И он стащил с плеч отсыревшее одеяло, накинув его Шолле на голову. На корабле царила суета, далекий огонек разгорался все ярче, и теперь к нему с обеих сторон присоединились серые очертания побережья. Гремели деревянные брусья, свистели веревки, летели соленые брызги; люди спустили парус и налегли на весла. – Как ты, готов к высадке? – спросил Клевер у Нижнего, когда тот проходил мимо. Здоровяк подмигнул ему налитым кровью глазом; кожа вокруг глазницы все еще была красной после удара, полученного им в битве. Когда Клевер подошел к Стуру, тот по-прежнему бушевал, разумеется, а как же еще? – Ну наконец-то, мать вашу растак! Гребаный Союз! Что за гребаный стыд! – Как будто поражение свалилось на них с неба, а сам он не принимал в нем никакого участия. Клевер сложил руки на груди и поглядел в сторону берега. – Если бы мы никого не потеряли, мой король, какая была бы радость от победы? Стур уставился на него пылающими глазами. Похоже, такой подход был для него малость чересчур философским, учитывая, что он все еще зализывал свои раны после перенесенного разочарования. Клевер сделал вторую попытку: – Конечно, с Молодым Львом покончено, а у тебя были с ним общие дела, хорошо иметь союзника в Инглии и все такое прочее. Конечно, ужасно жаль, что мы его потеряли, но… неужели он действительно так уж тебе нравился? Стур нахмурился, глядя на Шоллу, скользнувшую мимо него. – Прошу прощения, мой король, мне надо только пройти на нос… Она кивнула Клеверу, и он снова привлек к себе внимание Стура, шагнув ближе, говоря тихо и настойчиво – всеобщий друг, желающий только лучшего: – Может быть, он теперь и не сможет помочь тебе захватить Уфрис, но… он ведь не сможет и помешать, верно? – Клевер шагнул еще ближе; ближе, чем люди обычно осмеливались подходить к Большому Волку. – Да, мы потеряли много хороших людей. Но мы теряли хороших людей и раньше. В войнах, которые вел твой отец, в войнах, которые вел твой дед. Люди найдутся. Войны еще будут. О любой битве, из которой ты вышел живым, стоит думать как о победе и смотреть вперед, на то, что будет дальше. Стур молча разглядывал его. Соленый ветер дохнул холодком вдоль палубы, пошевелив ему волосы, взъерошив тонкий волчий мех на его плечах. Олленсанд понемногу выплывал из серой мглы – призраки высоких мачт в гавани и приземистые домики на склонах; огонь маяка горел ярко, сопровождаемый светлячками факелов в руках людей, собравшихся небольшой компанией, чтобы встретить их на самом длинном причале. Весла скрипели и брякали, где-то над головами прокричала одинокая чайка. Клевер сглотнул, когда король Севера устремил на него свой влажный взгляд. Как всегда, в этом моменте было мало приятного. Внезапно переменчивый, словно осенняя погода, Стур широко улыбнулся: – Ты всегда был мне верен, Клевер. Я знаю, со мной бывает нелегко. Нет-нет, не отрицай! – Никто и не думал этого отрицать. – Но если кто-то и может убедить меня смотреть на жизнь с оптимизмом, так это ты. Он протянул руку и хлопнул Клевера по плечу: – Ты получишь свою награду, можешь не сомневаться! Клевер так же широко улыбнулся ему в ответ: – Получу. И скорее, чем ты думаешь. Шолла, проскользнув Стуру за спину, взялась за рукоять его меча и выхватила его из ножен. Моментом позже Клевер схватил его за горло и ударил лбом прямо в зубы, так что его голова запрокинулась назад. Зарычав, ударил еще раз и ощутил, как скула Стура хрустнула под ударом. Стур потрясенно ухнул, и в этот момент Клевер ударил его в третий раз. Немного мгновений в его жизни были более прекрасными, чем когда он увидел, как король Севера опрокинулся навзничь и растянулся возле мачты. Гринуэй смотрел с отвисшей челюстью: – Что… Секира Нижнего расколола его голову надвое, брызнув фонтаном крови. Похоже, Рикке была права насчет того, что ему суждено умереть на воде. И не ему одному. По всему судну бойцы Клевера кололи людей рядом с собой, резали глотки, разбивали черепа, вонзали клинки в спины, груди и бока. Все было проделано на слишком близкой дистанции, слишком бесшумно и слишком внезапно для мечей – Клевер всегда говорил, что именно так и надлежит выполнять такую работу. Гораздо стремительнее, чем когда Стур убил Скейла и его людей, и гораздо аккуратнее. К тому времени, когда Большой Волк начал шевелиться, тряся головой и плюясь кровью, бойцы Клевера уже обшаривали трупы его ублюдков, ища, чем бы поживиться. Стур моргнул, словно все еще не понимая, что произошло, и обнаружил, что на него пялится Гринуэй. Точнее, пялилась только одна половина его головы, про вторую трудно было сказать наверняка. Кривя окровавленные губы, Стур попытался сесть, но Клевер поставил сапог ему на грудь и пихнул его обратно. – Тебе лучше полежать, я считаю. – Аф ты вребаный пведафель! На его разбитых губах пузырилась красная слюна, спутанная цепь, которую некогда носил Бетод, болталась на его шее. – Он сказал «предатель»? – Клевер поднял бровь, глянув на Нижнего. Тот пожал плечами и принялся обтирать мозги Гринуэя со своей секиры. – Ты сказал «предатель»? Клевер снова пихнул Стура ногой и улыбнулся. После того как он так долго был под каблуком у этого маленького засранца, было ужасно приятно ощущать, что они наконец-то поменялись местами. – И у тебя хватает наглости называть меня предателем? У тебя, зарезавшего собственного дядю? Я сделал всего лишь то, чему всегда учил тебя: выждать правильный момент и потом уже не останавливаться. – Он наклонился к нему: – Просто ты, мать твою, плохо слушал. С носа корабля доносились повышенные голоса. Похоже, один из Стуровых людей был все еще жив. Пара бойцов спорили: вроде бы он был чьим-то родственником и вполне неплохим парнем, и стоило оставить его в живых ради его престарелой матери. Клевер глянул на Нижнего, нетерпеливо дернув головой. Тот подошел туда и пресек их спор при помощи своей секиры, примерно таким же образом, каким он покончил с Гринуэем. После того как подходящий момент выбран, сдерживаться – это глупость. Более того – трусость. Стур снова открыл было рот, но Шолла утихомирила его, пощекотав ему щеку острием его собственного меча. Клевер наклонился к нему, расстегнул пряжку, вытащил из-под него его замечательный плащ и накинул себе на плечи. – Мне всегда нравилась эта штука, – произнес он, потеревшись щекой о мягкий мех. – Тебе идет, – заметила Шолла. Покончив с грабежом, бойцы уселись за весла. Может, людей было и маловато, но вполне достаточно, чтобы привести судно к причалу. Серые северные города на сером северном побережье очень похожи один на другой, но с каждым новым гребком весел становилось все очевиднее, что впереди выступает из тумана вовсе не Олленсанд, а Уфрис. Свет, который они видели, был не маяком на холме, а костром в клети, водруженной на высокий шест возле причала. – Курс был проложен с отменным мастерством, – заметил Клевер. Шолла позволила себе улыбку, редкую, как северное солнышко: – Ничего особенного. Возле огня фальшивого маяка их дожидались люди, как и было договорено. Закаленные воины с большим количеством оружия, шрамов и нахмуренных бровей. Несколько лиц были знакомы Клеверу – Названные из Уфриса и Западных Долин, и среди них сам Гвоздь, стоявший в своей характерной сгорбленно-небрежной позе, засунув большие пальцы за ремень. Впереди всех, со скрещенными на груди руками и поблескивающим сквозь путаницу длинных волос металлическим глазом, стоял Коул Трясучка. – Значит, ты его привел, – прокомментировал он, когда Клевер не очень-то уклюже выбрался на причал. Деревянные планки, казалось, покачивались под его привыкшими к морю ногами. – Я же сказал, что приведу. А ты думал, у меня не выйдет? – Я давал тебе один шанс из трех. Ты знаешь Гвоздя? – Слышал о нем, – отозвался Клевер. Гвоздь ухмыльнулся: сплошные зубы и угроза. – Надеюсь, только хорошее? – Заслушаться можно. Должен сказать, мне жаль, что так вышло с твоим отцом. – Ну этот-то говнюк еще не так об этом пожалеет! Улыбка Гвоздя расплылась шире прежнего, когда Нижний стащил Стура с корабля со связанными за спиной руками. – Поглядите-ка! – Он отвесил Стуру церемонный поклон, не хуже какого-нибудь союзного придворного. – Король Севера пожаловал к родным берегам! – Рикке с Долгим Взглядом шлет тебе привет, – сказал Трясучка. – Я убью эту суку! – заорал Стур. – И тебя тоже, Коул Трясучка! Однако за последние несколько минут угрозы Стура довольно сильно потеряли в весе, так что большинство бойцов просто рассмеялись – те, кто вообще обратил на него внимание. – Она была ужасно расстроена, что не может встретить тебя лично. – Гвоздь наклонился к Стуру и ткнул его в грудь длинным пальцем. – Просто вне себя! – Но она приготовила тебе достойную встречу в качестве компенсации, – добавил Трясучка. – Твоя клетка тебя дожидается! Помнишь? Та, что в Скарлинговом замке? В которой ты держал моего папашу? – Отлично помню, – прорычал Стур. – Помню, как он ссал на пол и плакал, как… Он был странным парнем, этот Гвоздь, – жилистый, расслабленный, сплошные плечи и локти. Но Клеверу еще не доводилось видеть настолько быстрого удара. Явившись будто из ниоткуда, его здоровенный кулак врезался Стуру в ребра, и король Севера перегнулся пополам, хрипя и пуская струйку слюны, с мотающимся на цепи алмазом. – Ух, – вымолвила Шолла с каменным лицом. – Забавная штука, – заметил Гвоздь, уже снова вернувшийся к своей разболтанной стойке. – Гнусности совсем не задевают, когда их говорит человек, которому ты в любой момент можешь влепить. Похоже, его кулак выбил из Стура весь пыл. Так бывает с людьми, которые привыкли раздавать удары, но которым никогда не приходилось их получать. – Послушайте… – Стур булькал и захлебывался, хватая ртом воздух. – Я дам вам… вдвое больше… чем она! Клевер широко улыбнулся: – Мне вполне хватило возможности как следует врезать тебе по зубам. Ну и еще плащ, конечно. – Попробуйте сразиться со мной, ублюдки! – Стур рванул веревки на своих запястьях, но вызвал у людей лишь новую вспышку веселья. – Мы уже сразились, – сказал Клевер. – И ты проиграл. Ты проиграл все, что у тебя было. – Я лучший боец во всем Земном Круге! Гвоздь тоненько хихикнул: – Это вряд ли. Боец должен быть способен стоять на ногах. Он нагнулся, взялся за Стуровы штанины с обоих боков и сильно дернул вниз, стащив с него штаны до самых лодыжек. – Что ты делаешь? – взвизгнул Стур, извиваясь и напрягая все силы, но Нижний уже крепко ухватил его под одну руку, а Гвоздь под другую, так что у него не было шансов вырваться от этих двоих. Трясучка вытащил нож. Даже не нож, а ножик, с маленьким блестящим лезвием. Однако нож не обязательно должен быть большим, чтобы многое изменить. Стур воззрился на него через плечо. Его глаза были по-прежнему влажными, но теперь от ужаса, а не от злобы. – Что ты делаешь?! Клевер ухватил его за подбородок и прошипел ему в лицо: – Даю тебе последний урок. Все эти большие имена из прошлого, на которые ты вечно дрочил, – Шама Бессердечный, Черный Доу, Девять Смертей… Видят мертвые, это были настоящие мерзавцы, но они заслужили свои имена! Они вырвали их у мира собственными руками и собственной волей! А Сумрак? – Он повернул голову и сплюнул в море. – Это еще что за говно? Ты родился с этим именем. Все, что у тебя есть, тебе преподнесли на блюде. Ну так вот что я тебе скажу, паренек… Он взялся за алмаз и содрал знаменитую цепь, которую некогда носил Бетод, через голову Стура. – То, что легко дается… так же легко и отбирается! Трясучка нагнулся и одним спокойным, плавным движением, словно чистил яблоко, перерезал сухожилия под коленом Большого Волка. Повисла недолгая пауза, как будто Стур не сразу осознал, что с ним произошло. Потом его глаза выпучились, и он издал пронзительный, завывающий вопль, забился, выворачиваясь; кровь струями стекала по его икре. Шолла поморщилась и отвела взгляд. Нижний нахмурился и крепче сжал руку Стура, бесстрастный, словно пастух, придерживающий овцу во время стрижки. Гвоздь улыбнулся от уха до уха, словно услышал первостатейную шутку. – Давай! – крикнул он сквозь вопли Стура. – Нехорошо оставлять человека хромым на одну ногу! Трясучка пожал плечами. В его здоровом глазу отражалось не больше эмоций, чем в металлическом. Он снова нагнулся и повторил операцию с другим коленом. Клевер, засунув королевскую цепь в карман своего нового плаща, наблюдал со сложенными на груди руками. В целом он мало раздумывал о мести, и прошло много времени с тех пор, когда страдания других людей доставляли ему удовольствие, но надо было признать, что чувство было приятным. Не настолько приятным, как если бы Чудесница по-прежнему была рядом, но все же это было неплохо. – Надо бы его перевязать. – Трясучка тщательно вытер свой ножик о тряпку. – Будет жаль, если он истечет кровью. Он искоса взглянул на Клевера и кивнул ему: – Рад, что ты перешел на нашу сторону. – Я всегда был на вашей стороне. – Клевер смотрел, как Гвоздь тащит прочь скулящего и плачущего короля Севера. Его залитые кровью голые ноги волочились, драгоценная пряжка его ремня подпрыгивала и гремела о доски причала. – Просто выжидал подходящего момента.Историческая сноска
У Лео, наверное, в жизни не было настолько трудной задачи, как взобраться на этот помост, но он был исполнен решимости сделать это самостоятельно. Сохранить за собой хотя бы немного гордости – хотя, видят мертвые, гордость не принесла ему ничего хорошего. Именно гордость в первую очередь и привела его сюда. Раньше он шутя залезал на самые высокие горы. Теперь ему приходилось собираться с силами перед каждой ступенькой. Пот заливал ему лоб, старая рана в правой ноге по-прежнему болела. Болела еще хуже, чем прежде, – теперь, когда на эту ногу приходилась бóльшая часть его веса. Но это было ничто по сравнению с мучениями, которые доставляла ему вторая нога. Нескончаемая, пульсирующая, сокрушающая, тошнотворная боль. И самое смешное, что самой-то ноги больше не было! Он все пытался пошевелить ноющими пальцами, покрутить стопой, чтобы умерить боль в лодыжке, опустить на землю пылающую стопу, чтобы опереться. А потом вспоминал, что их больше нет. Его ногу раздробило, расплющило, после чего этот бесполезный кусок мяса отпилили пилой и сожгли, и все, чем он был, ушло вместе с ней. Он больше не был воином. Не был лидером. Не был лордом-губернатором. Теперь он был просто сноской в учебнике истории: человек, превратившийся из героя в злодея из-за собственной самонадеянности, собственной беспечности и… Он ахнул: на самой верхней ступеньке костыль соскользнул и выпал из его руки. Лео махнул рукой, хватаясь за пустоту, а потом его щека с силой впечаталась в помост. Раздалось несколько возгласов, кто-то даже всхлипнул. Может быть, он сам. Его левая рука была почти бесполезна. Приложив мучительное усилие, он мог приподнять ладонь и вызвать едва заметное подергивание в указательном пальце, но остальные просто безвольно болтались. Он даже почти не чувствовал, когда в них втыкали иголки. Как объяснил хирург, его руку изрешетило металлическими обломками, которыми была заряжена пушка, а также обломками его собственного щита, в результате чего были повреждены нервы. Ему зашили раны, но больше ничего нельзя было сделать. Самое смешное, что они лечили того, кого собирались повесить. Он кое-как приподнялся, опираясь на здоровую руку. Стиснув зубы, сумел подтащить под себя правую ногу, застонав, когда пришлось перенести вес на обрубок левой. Но после того как он встал на четвереньки – а точнее, на одну руку и одно колено, – что было делать дальше? Он не мог дотянуться до костыля, не потеряв равновесия, а даже если бы и смог, как бы ему удалось потом вытолкнуть себя наверх? Было время, когда Лео дан Брок совершал невозможное, побеждая в поединке величайшего фехтовальщика своего времени, или в одиночку прорываясь сквозь ряды неприятеля, или вопреки всему поворачивая ход войны. Теперь совершить невозможное означало для него просто встать. Он почувствовал, как чья-то твердая рука взяла его под локоть, и его осторожно подняли на ноги. Точнее, на ногу. – Вот так… Костыль снова всунули ему под мышку. Он посмотрел вбок и увидел одного из палачей. Добрые карие глаза смотрели на Лео сквозь прорези в маске. Палач попытался помочь ему идти. – Я в порядке! – сказал Лео, слабо отпихнув его руку. В порядке… Разбитый, потерпевший поражение по всем фронтам, мучимый непрекращающейся болью, с бесполезной рукой и ампутированной ногой, обвиняемый в измене и уже взошедший на эшафот. В порядке… Моргая, он оглядел разрушенную городскую площадь Стоффенбека. Место своего преступления, а теперь и наказания. Трупы уже убрали, но на каждом углу по-прежнему возвышались груды щебня, а от разрушенного здания рынка, где захлебнулась его последняя атака, остались только почерневшие колонны. Над всем этим возвышалась разбитая часовая башня; стрелки на единственном уцелевшем циферблате застыли, показывая час его падения. Над всем еще висел слабый запах гари. Одиннадцать его товарищей по заговору стояли на помосте в ряд, со связанными за спиной руками. Все глядели на него. Некоторых он даже не смог узнать. Крайним с дальнего конца был лорд Мустред с окровавленной повязкой поверх одного глаза. Леди Веттерлант даже теперь продолжала держать свой острый подбородок высоко вздернутым. Лорд Барезин, ближайший к Лео, часто мигал, словно никак не мог поверить в то, что произошло. В то, что происходит. В ногах у каждого располагалась дверца люка. Возле каждой дверцы располагался рычаг. Над каждым из заговорщиков покачивалась петля. Все казалось до странности обычным. До странности банальным. Он даже не знал, чего ему ожидать. Вот еще один смешной момент: первое повешение, на котором ему пришлось присутствовать, оказалось его собственным. Стиснув зубы, Лео подпрыгал к своему люку и встал, покачиваясь. Каждое дыхание вырывалось приглушенным стоном. Во рту стоял сладковатый привкус – может быть, его собственной крови после падения. Или это что-то, что он ел на завтрак? Он провел языком по желобкам между зубами, пытаясь выудить больше информации. Крошечные удовольствия кажутся огромными, когда знаешь, что у тебя не осталось времени. Все те чудесные вещи, которыми он обладал, которые он делал, которые он едва замечал и даже не думал наслаждаться ими. Теперь сладковатый привкус на деснах был подарком, за который он испытывал огромную благодарность. Он поднял взгляд вверх. Солнце ярко сияло в небе. Небо перечеркивал черный брус. С бруса свисали петли. Его петля – прямо над ним. Он подумал о том, сколько шей уже прошло через нее. После того, что он натворил, должно быть, перевешали кучу изменников. Только за сегодняшний день здесь могли прогнать уже десяток партий. Из подвалов, где держали пленных, можно было расслышать грохот открывающихся люков. Глухое «бам-м!» натягивающихся веревок. Тихое «А-ах!» зрителей. И так повторялось раз за разом. Что это там на веревке, засохшая кровь? Он почувствовал легкую досаду при этом открытии. Уж конечно же, для такой интимной операции каждому могли бы выдать по отдельной веревке! Все равно что умирать в чужом нижнем белье. Впрочем, нижнее белье опередивших его, несомненно, находилось в гораздо более плачевном состоянии. Он знал, что при повешении люди мочатся, и обделываются, и извергают из себя всевозможные жидкости – они от души смеялись, когда Антауп рассказывал им об этом на совместных попойках. Нужно ли говорить, что сейчас ему было совсем не смешно. – Гавел дан Мустред! Лео, моргнув, поглядел вниз. Только сейчас он заметил зрителей. Их было немного, в основном незнакомые; они сидели на разномастных потрепанных стульях, вытащенных из разрушенных зданий вокруг площади. Говорившим был лорд-камергер Хофф, который начал монотонно вычитывать имена с покрытого чернильными каракулями листка: – Вы признаны виновным в государственной измене и открытом мятеже против короны и приговорены к смертной казни. – Рядом с ним сидел король Орсо, который, судя по его виду, получал от этого не больше удовольствия, чем любой из приговоренных. – Хотите ли вы что-нибудь сказать? – Я не выступал против короля, – прорычал Мустред, – я сражался за Инглию! Это все. По другую сторону от короля лорд-маршал Рукстед громко и презрительно фыркнул. Черви из Закрытого совета… Однако Лео больше не мог вызвать в себе ненависти к ним. Теперь он видел, что их тирания была для него лишь предлогом, и к тому же весьма зыбким. Все, чего он хотел, – это иметь врага, чтобы сражаться. Юранд был прав на этот счет. Юранд вообще был прав во всем. Единственное, что утешало Лео, – что его лучший друг запомнит его таким, каким он был. Что ему не придется видеть его… таким, каким он стал. Лучше всего сказать себе, что Лео дан Брок погиб на поле боя. По сути, ведь это так и есть. Его пламя было огромным, оно горело ярко. Стоит ли плакать из-за того, что должен погаснуть оставшийся слабый уголек? Один из палачей протянул Мустреду капюшон. Тот покачал головой. Его подвели к люку, и, пока на его шее затягивали петлю, Хофф уже начал читать имя следующего из списка обреченных. Затуманенный взгляд Лео блуждал по лицам собравшихся. Недалеко от короля сидела изможденная женщина с коротко остриженными волосами и повязкой на лбу. Какое-то мгновение Лео недоумевал, почему она смотрит на него с таким отчаянным вниманием. Потом ахнул, и единственное колено, которое у него еще оставалось, задрожало так сильно, что он едва снова не упал. Это была его жена! Никогда прежде он не видел ее лишенной всех искусственных деталей. Без краски на лице, без парика, без драгоценностей, без дюжины прислужниц, без сотни тщательно выверенных улыбок. Теперь до него дошло, что, даже когда она появлялась к завтраку, это было искусной постановкой. Даже ее поведение в постели было постановкой – возможно, больше всего остального. По-видимому, битва при Стоффенбеке оказалась для нее почти столь же разрушительной, как и для него. Однако это была она. Что он должен был почувствовать, увидев ее в числе зрителей своей казни? Бессмысленное чувство вины за то, что с ней сталось? Бессильный гнев на то, что она подтолкнула его к катастрофе? Сентиментальную печаль из-затого, что он не увидит рождения своего ребенка? Можно подумать, что у человека, которому осталось сделать лишь несколько вздохов, уже не будет времени на стыд – однако стыд победил все остальные чувства. Сокрушительный, всепоглощающий стыд. Из-за того, как жалко он, должно быть, выглядит. Из-за того, как сильно он ее подвел. Из-за того, как мало осталось от того человека, за которого она выходила замуж. Он боялся посмотреть на нее. Даже несмотря на то, что ее лицо было единственным на всей этой разгромленной площади, на котором было написано сочувствие. Возможно, именно поэтому. Боялся, что, посмотрев на нее, он поймет, как много ему предстоит потерять. Хофф продолжал вычитывать имена. Каждый из приговоренных встречал смерть по-своему. Кто-то бушевал, проклиная весь мир. Кто-то в слезах молил о прощении. Леди Веттерлант выкрикивала оскорбления, обращаясь к каждому из зрителей по очереди, пока король не приказал, чтобы ей вставили кляп. Один юноша в треснутых глазных стеклах разразился речью о порочности монархического строя – возможно, надеясь утомить короля до такой степени, что тот его помилует. Орсо слушал его пару минут, после чего оборвал коротким: – Если вы хотели изменить мир, вам следовало победить. Даже молчание имело различные оттенки. Упрямый отказ говорить. Остолбенелая неспособность осознать происходящее. Трясущийся, заикающийся, сжимающий горло страх. – Стеван дан Барезин, вы признаны виновным в государственной измене и открытом мятеже против короны и приговорены к смертной казни. Хотите ли вы что-нибудь сказать? – Да, хочу! – каркнул Барезин, колыхнув брылами и в упор глядя на Лео. – Это Лео дан Брок привел нас к этому! Он главный зачинщик! Он главный злоумышленник! Это ты довел нас до этого, проклятый идиот! Были десятки других людей, которые довели их до этого. Сотни! Ишер (которого, кстати, нигде не было видно) заронил в почву семена. Хайген и сам Барезин радостно кинулись поливать всходы. Савин и Стур помогали ухаживать за посевами. Даже Рикке и ломатели, не выполнившие данных ими обещаний, приложили руку к взращиванию этого урожая висельников. Но у Лео не оставалось сил защищаться. У него не оставалось сил даже поднять голову. Конечно же, без него все это никогда бы не произошло. Так почему бы не взять всю вину на себя? Долго нести ее не придется. – Ваше величество! Я взываю к вашему милосердию! – Барезин почти всхлипывал. – Это все Брок! – Проклятый трус! – рявкнул на него Мустред из конца цепочки. Как бы там ни было, его рыдания не вызвали у его величества ничего, кроме презрения. – Наденьте на него капюшон! – отрывисто приказал он. Барезин завизжал, когда капюшон опустился на его голову, но на его горле тут же затянулась петля. Теперь Лео понял, что его отец ошибался. После битвы – вот когда человек узнает, кто он на самом деле. Он не был героем, ни сейчас, ни когда-либо. Он был глупцом. Огромной раздувшейся башней тщеславия. Тщеславия, приведшего к гибели его друзей, его союзников и сотни тех, кто за ним последовал. А теперь оно привело к гибели и его самого. На какое-то мгновение ему пришло в голову, что возможно, после горьких уроков, которые он здесь получил, он станет лучше. Потом он опустил взгляд на этот мучительно пульсирующий комок боли – ногу, которой у него больше не было. Теперь это едва ли имеет значение, верно? Ему предстоит вернуться в грязь, как говорят на Севере, и все его горькие уроки отправятся в грязь вместе с ним. – Леонольт дан Брок, вы признаны виновным в государственной измене и открытом мятеже против короны и приговорены к смертной казни. Хотите ли вы что-нибудь сказать? Все это время, слушая, как другие бушуют, несут околесицу, рыдают, безрезультатно что-то доказывают, Лео думал о том, что он скажет. И вот его момент настал – его последний момент! – и он понял, что сказать ему нечего. Он поднял взгляд на Орсо и пожал плечами: – Мне жаль. Лео едва смог узнать собственный голос – слабый, хриплый. Он посмотрел на Савин: – Мне жаль. Это все. Он больше не мог стоять; еще немного – и он упадет. Он больше не мог смотреть на нее; еще немного – и он расплачется. Ему протянули капюшон. Лео покачал головой: – Давайте покончим с этим. Он поднял подбородок, чтобы было легче затянуть петлю на его горле. – Вы очень любезны, – пробубнил палач. Хофф скатал список имен и засунул его в карман своей мантии. Рукстед стряхивал пыль с плеча. Какой-то неприметный курчавый парень, наклонившись вперед, вполголоса говорил что-то королю на ухо. В нем было что-то знакомое. Не он ли приходил в порт вместе с матерью Лео, когда она умоляла его не выступать в поход? …Во имя мертвых, мама! Почему он ее не послушал? Король Орсо коротко кивнул палачам, и они потянули за первый рычаг. Лео вздрогнул, когда лорд Мустред провалился в люк, – грохот крышки, глухой удар натянувшейся веревки. Стая ворон, рассевшихся на оголенных стропилах лишившегося крыши дома, с яростным хлопаньем крыльев поднялась в небо. Начав, они продолжали с шокирующей быстротой. Бам! – и второй повис на вибрирующей веревке. Бам! – третий исчез в люке. Следующим был молодой знаток теории управления государством. Поняв, что пришла его очередь, он крепко зажмурился, скривив лицо, словно мальчишка, готовящийся прыгнуть в холодный мельничный пруд. По какой-то нелепой случайности его глазные стекла, должно быть, отскочили от дна люка, вылетели обратно из отверстия и приземлились на помосте. Один из палачей наклонился, подобрал их и сунул себе в карман. Теперь оставшаяся жизнь Лео измерялась мгновениями. Количеством вдохов и выдохов. Числом ударов сердца. Он не хотел смотреть – и не мог отвести взгляда; вздрогнул, когда палач рванул рычаг возле леди Веттерлант… Она осталась стоять. Палач дернул за рычаг еще раз, и еще. Дверца люка отказывалась открываться. – Ч-черт, – приглушенно донеслось из-под маски. Орсо поерзал в своем кресле. Хофф потер виски. Другой палач подошел и принялся вполголоса разговаривать с первым, сердито показывая на люк. Леди Веттерлант что-то мычала сквозь кляп. Четыре веревки были туго натянуты; семеро приговоренных все еще стояли, беспомощно ожидая своего конца. Один из палачей начал бить по дверце каблуком, в то время как другой безуспешно дергал за рычаг. Третий нырнул под помост; было слышно, как он возится там внизу с механизмом. Лео оскалил зубы. Какая это мука – ждать! Каждое мгновение наполнено ужасом, и, однако, он был благодарен за эти мгновения. Наблюдатели закашлялись, щуря глаза, когда порыв ветра бросил им в лицо пригоршню пыли с разоренной площади. Через несколько петель от него один из несчастных принялся всхлипывать внутри своего капюшона. – Будьте вы прокляты, мерзавцы! – Леди Веттерлант сумела избавиться от своего кляпа и снова принялась выкрикивать оскорбления. – Чтоб вас черти поджарили, стервятники! Жалкие черви! Король Орсо вскочил с кресла: – Да ради всего святого, неужели… Внезапно дверца ее люка распахнулась. Леди Веттерлант как раз поворачивалась и упала неловко, на край отверстия, зацепившись рукой. Ее вопль оборвался, и она сползла в люк под собственным весом. Вскоре стало ясно, что падение ее не убило. Веревка бешено дергалась, снизу доносились какие-то булькающие стоны. Все смотрели расширенными глазами. Постепенно стоны превратились в глухое сипение. Лео увидел, как из штанины всхлипывавшего человека вытекла струйка мочи, собираясь лужицей на помосте возле его сапога. – Продолжайте! – сердито приказал Хофф. Следующий в ряду потерял сознание, его колени подогнулись, и он начал валиться на помост. Один из палачей втащил его на ноги, принялся хлопать по закрытому капюшоном лицу, потом поставил на крышку люка. Клац! Бам-м! – и приговоренный скрылся в дыре. Словно пытаясь наверстать упущенное время, они поспешно переходили от рычага к рычагу. Бам! Бам! Бам! С каждым ударом Лео чувствовал слабую вибрацию в собственной петле. Холстина поверх лица Барезина вздымалась и опадала все быстрее и быстрее от его отчаянного дыхания. Палач схватился за его рычаг. – Постойте! – глухо донеслось из-под капюшона. – Я… Он провалился в люк, и его веревка рывком натянулась. Похоже на то, что великие лорды Открытого совета пляшут последний танец точно так же, как и все обычные смертные. Лео посмотрел на Савин. Она ответила отчаянной улыбкой, в ее глазах стояли слезы. Пыталась его подбодрить, должно быть. Он никогда не любил ее так, как в этот момент. Возможно, до этого момента он вообще ее не любил по-настоящему. Он попытался улыбнуться в ответ. Оставить ей что-то хорошее. Проблеск того, каким он был прежде. Он почувствовал, как палач шагнул к нему. Услышал, как он взялся за рычаг, открывавший дверцу люка под его ногами. Под его ногой. Он так и не привык к тому, что она у него теперь одна. Он закрыл глаза. Время тянулось. Налетевший ветерок поцеловал его вспотевшее лицо. Он глубоко вдохнул – и задержал дыхание. Вот он, последний вздох, понял он. Лео ждал конца. – Стойте. Кажется, это был голос Орсо. Лео не был уверен. Он снова открыл глаза. Почему-то пришлось прищуриться, словно против ветра. Король не смотрел на него. Он смотрел вбок. На Савин. И она тоже не сводила с него глаз. Все замерло, только сердце Лео продолжало биться, нарубая на куски неподвижное время. Кто-то откашлялся. Одна из ворон, снова собравшихся на обгорелых стропилах, захлопала крыльями. Натянутая веревка Барезина все еще слабо гудела. Рука палача поерзала на рычаге. Наконец Орсо снова ссутулился в своем кресле и резко махнул рукой: – Лео дан Брок, я изменяю ваш приговор на пожизненное заключение. Со всех сторон послышались возгласы. Савин прикрыла глаза. По ее лицу текли слезы. – Ваше величество, – проговорил курчавый с предостерегающей ноткой в голосе, – моему господину это вряд ли… – Я принял решение! – Орсо кивнул в направлении виселицы. – Снимите с него веревку. Лео почувствовал, как его петля ослабла, и ее стащили с его головы. Словно это было единственным, что его держало, он обмяк, с грохотом выронив костыль. Палач был наготове и подхватил его, уложив на помост. Теперь и он расплакался. Ничем не мог себе помочь. Он лежал, обхватив единственное колено, его плечи тряслись от рыданий, слезы капали с кончика его носа на неструганые доски. У него даже не было сил поднять свою бесполезную левую руку, чтобы их вытереть. Он услышал, как кресло короля скрежетнуло ножками, когда тот поднялся с места. – Леди Брок! – резко проговорил Орсо. – Ради всего святого, заберите своего мужа, пока он не осрамил нас еще больше.Преданность и сочувствие
Стоял ясный осенний день, когда Вик снова въехала в Вальбек. Город был совершенно не похож на тот, что она видела в свой последний приезд, в сумятице последних дней мятежа. Ни улиц, заваленных обломками, ни обгоревших остовов зданий, ни отдаленных воплей, ни неприбранных трупов. Лишь немногочисленные розовые пятна, пробивавшиеся сквозь поспешно нанесенную побелку, напоминали внимательному наблюдателю, что эти здания были некогда украшены лозунгами ломателей. Даже ветерок был вполне приятным, поскольку он относил дым заново отстроенных фабрик прочь от города, оставляя воздух наполовину чистым. Все было тихо и прибрано. Пожалуй, даже слишком тихо: немногочисленные люди, попадавшиеся им на улицах, спешили убраться с дороги, выглядывая из проулков и дверных проемов. Однако едва ли следует ожидать восторженных толп, когда в город въезжает архилектор инквизиции с тридцатью вооруженными практиками. В конце концов, последний визит Пайка украсил ведущую из города дорогу шеренгой висельников. – Никаких следов революции, – пробормотала Вик. – Да, – подтвердил Пайк. – Кажется, вы… едва ли не разочарованы? Она резко взглянула вбок. Его преосвященство смотрел на нее в упор, его глаза пылали из-под обгорелой маски его лица. Было невозможно предположить, что он думает. Как обычно. Но она увидела опасность, таившуюся за его замечанием. Словно торт с гвоздями. – Никто не приложил больше усилий, чтобы остановить ломателей, чем это сделала я, – сказала она. – Я прекрасно об этом осведомлен! Вы положили конец их козням в Адуе с достойной восхищения безжалостностью. И мы вряд ли смогли бы так легко покончить со здешним мятежом, если бы не ваши усилия. Никто не сомневается в вашей верности. – Вот и хорошо, – отозвалась Вик. Она вдруг с необычайной остротой осознала, сколько практиков ее окружают. – …архилектору Глокте. Она почувствовала, как волоски на ее шее встают дыбом. – В конце концов, именно он помог вам выбраться из лагерей. Дал вам новую жизнь. Выковал из вас такую великолепную шпионку. Но Глокты больше нет, – продолжал Пайк со вздохом, достойным плакальщика на похоронах, только что до слез не дошло. – А насколько вы верны мне – это отдельный вопрос. Я-то ничего не сделал, чтобы заслужить вашу преданность. Так запросто рассчитывать на нее было бы ужасно самонадеянно с моей стороны. – Ломатели – изменники, – проговорила Вик. Надо придерживаться официальной линии. Он может судить ее только по тому, что она скажет, а не по тому, что она думает. – Враги короля. Они не могут вызывать никакого сочувствия. – Не могут? – Они ехали под возвышавшейся башней крана на краю заброшенной стройки, и глаза Пайка оказались скрыты ее внезапно упавшей тенью. – Вы в самом деле так думаете? Можете ли вы в самом деле так думать? Хороший солдат сражается в черно-белом мире, ему необходимо видеть в своих врагах монстров. Южане – лжецы, стирийцы – выродки, северяне – варвары, ломатели – изменники… Хороший шпион, с другой стороны, вынужден плавать в океане оттенков серого, его уносит непредсказуемыми течениями далеко из вида знакомой земли. Те из нас, кому привелось разговаривать, гулять, спать с нашими врагами… что ж, мы можем видеть, что они тоже люди. Мы начинаем понимать их мотивы, их надежды, их оправдания. Несмотря на все ваши усилия доказать обратное, вы не высечены из камня, инквизитор. Как и любой из нас. Достойные люди наподобие Сибальта, благородные люди наподобие Малмера – как можно им не сочувствовать? Учитывая, откуда вышли вы сами? – Из Адуи? – Вик старалась сохранить безразличное лицо, но за маской ее мысли лихорадочно метались. Что это, он пытается загнать ее в ловушку? Если она скажет, что не сочувствует ломателям, он назовет ее лгуньей. Если скажет, что сочувствует, назовет изменницей. – Я имел в виду лагеря заключенных в Инглии. Со временем я пришел к убеждению… что сердце общества… раскрывается в его тюрьмах. – Пайк мягко покачивался в такт движениям своей лошади, устремив взгляд вдоль пустой улицы впереди. – Я пробыл там отнюдь не настолько долго, как вы, но достаточно, чтобы лишиться лица. Честно говоря, я никогда и не был симпатичным. Сейчас, пожалуй, я привлекаю даже больше взглядов. Ваши шрамы, быть может, не так явственно видны, но я никогда не сомневался, что они у вас есть. Так что можете мне поверить, я вас понимаю. – Вот как? – Несмотря на все ее усилия, ее голос прозвучал сдавленно. – О да. Мне кажется, я понимаю вас лучше, чем вы сами понимаете себя. Ее беспокоило, что Пайк вдруг стал таким разговорчивым. Это наводило на мысль, что он к чему-то подводит, и ей может совсем не понравиться, когда они доберутся до сути. Ее в очередной раз охватило чувство, что это один из тех моментов, когда ее жизнь висит на волоске. Но, имея дело с Сибальтом, Ризинау, Витари, Савин дан Брок, она всегда знала, на что идет, знала, какой линии следует придерживаться. Чего хотел от нее Пайк, было полнейшей загадкой. – Меня вытащил из лагерей полковник Вест, – задумчиво продолжал архилектор, – не имея ни малейшего понятия о том, что мы были знакомы прежде, за много лет до того. В его компании мне довелось даже держать щит на поединке, верите ли? Когда Девять Смертей побил Наводящего Ужас и стал королем Севера. Жизнь… это такая паутина совпадений, вы не находите? Вест был человеком, которым можно восхищаться. Он печально вздохнул: – Однако, судя по всему, хорошие люди не живут долго. Он умер, и тогда я начал работать на архилектора Глокту. Даже несмотря на то, что я знал, что его трудно назвать хорошим человеком. Даже несмотря на то, что он был тем самым человеком, который и послал меня в лагеря. Может быть, что-нибудь из этого звучит знакомо? Несомненно. Конечно, она никогда не держала щита на поединках, но в остальном… Вик почувствовала себя довольно неуютно. Пайк наблюдал, как бригада рабочих, нервно оглядываясь, убираются с дороги, теснясь к стенам, чтобы дать им проехать. – Во имя справедливости я пытал несогласных в Адуе. Во имя свободы я бросал в тюрьмы повстанцев в Старикланде. Во имя порядка я сеял хаос по всем Дальним Территориям. Я был самым преданным служителем из всех, каких только имела корона. Выбор его слов заставил Вик нахмуриться: – Был? – Потом повсюду начали строиться фабрики, начались беспорядки среди прядильщиков, и меня послали сюда, в Вальбек, в качестве наставника инквизиции. – Вы были наставником Вальбека? Уголок рта Пайка слегка изогнулся – это у него обозначало улыбку. – Вы не знали? Улица закончилась, и они выехали на площадь, которая должна была представлять деловое сердце города. Теперь она была пустынной, не считая хорошо вооруженных стражников, расставленных по углам, кучка их стояла также на ступеньках здания суда, где Судья расшвыривала свои смертные приговоры. Хорошие новые нагрудники, хорошие новые алебарды, хорошие новые мечи поблескивали в лучах осеннего солнца. Еще один отряд выстроился в две шеренги перед восстановленным Вальбекским филиалом «Валинта и Балка» – храмом кредиторов, еще более великолепным, чем прежде. К его украшенному колоннами фасаду лепились леса, с которых скульпторы работали над незаконченным фризом с изображениями богатейших купцов в истории, который должен был украсить его гигантский фронтон. – Что это за люди? – пробормотала Вик. Что-нибудь вроде частного ополчения, бойцы, нанятые охранять порядок в отсутствие королевских солдат? Но что-то здесь не клеилось. Эти люди выглядели слишком необученными, каждый стоял наособицу. Вычищенные доспехи, но небритые лица. Но Пайк вовсе не выглядел озабоченным. С каким-то, даже можно сказать, оживлением он припустился рысцой впереди всех через покинутую площадь, мимо пустующих пьедесталов статуй, поваленных во время мятежа, направляясь к парадной лестнице банка. Двойная шеренга наемников расступилась, и посередине появились две фигуры. Обе были ей до ужаса знакомы. Толстый человек в хорошем костюме, и рядом с ним высокая худая женщина в платье, кое-как сшитом из разноцветных тряпок, поверх которого была надета изъеденная ржавчиной кираса, с рыжими волосами, подколотыми наверх в полном беспорядке и полыхавшими, словно костер. – …твою мать, – выдохнула Вик. Ей редко случалось не находить слов, но в данный момент она не смогла подобрать ничего лучшего. – Виктарина дан Тойфель! – воскликнул Ризинау. Огонь праведной веры сиял в его глазах еще ярче, чем прежде. – Если я не ошибаюсь, – насмешливо подтвердила Судья. В ее глазах полыхало свирепое пламя безумия. – А такое со мной редко случается. Сперва Вик подумала, что они угодили в ловушку. Потом Пайк широко раскинул руки. – Друзья! – воскликнул он, спрыгивая с седла навстречу им. – Дети мои! Он поцеловал Ризинау в лоб, потом повторил то же самое с Судьей. Все трое улыбались, словно были родственниками, наконец-то воссоединившимися после долгой разлуки. Окружавшие их вооруженные люди застучали по ступенькам древками своих алебард, приветствуя их одобрительным грохотом. Как часто бывает с головоломками, после того, как Вик угадала ответ, она уже не могла понять, почему не увидела его сразу. Это она угодила здесь в ловушку. Она единственная. – Вы – Ткач! – выговорила она. – Это имя, которое я временами использую. Пайк повел рукой, указывая на старые здания в пятнах сажи, стоявшие вокруг площади, и на новые трубы, возвышавшиеся за их крышами. – Так много изменилось с тех пор, как я был здесь наставником. Богатые стали еще богаче, а бедные… ну вы и сами видели. Вы жили среди них. Если сердце нации раскрывается в ее тюрьмах, то и вы, и я могли видеть сердце Союза, и мы оба знаем, что оно прогнило. Еще в лагерях я понял, что эту гниль необходимо выжечь. Но только прибыв в Вальбек, я начал мечтать о том… – он прикрыл глаза и глубоко втянул воздух через нос, – …что именно я буду тем, кто это сделает. Судья выхватила у одного из стражников зажженный факел, и его пламя заплясало в уголках ее черных глаз. – Так мы можем начинать? – Я не говорю, что мы можем. – Пайк наклонился к ней: – Я говорю, что мы должны! – Ха! С восторженным смешком Судья затанцевала вверх по ступеням, к открытым дверям банка. – Вы проделали долгое путешествие, сестра Виктарина. – Ризинау положил на ее колено мягкую ладонь. – Возможно, вам стоит спешиться? Вик осторожно глянула по сторонам, больше из привычки, чем почему-либо еще, – но никакой безумный бросок, даже на лошади, не помог бы ей выбраться отсюда. Она перекинула ногу через седло и спрыгнула на камни площади. – Я назвал собранных мной единомышленников ломателями, – продолжал Пайк, наблюдая, как Судья подносит факел к пропитанным маслом деревянным панелям банковских дверей. – Не потому, что мы собирались ломать машины, хотя и это мы тоже делали, но потому, что мы собирались сломать государственную машину Союза. Сломать и построить новую. Лучшую. Языки пламени взвились, принявшись лизать новенькую каменную кладку «Валинта и Балка», и собравшиеся на площади ломатели разразились громкими одобрительными криками. – Банки обвились вокруг нации, как плющ вокруг дерева, высасывая из нее всю жизнь, извращая все вокруг себя. Поэтому вполне уместно, если разрушение начнется с этого монумента, воздвигнутого в честь эксплуатации. Но оно этим не закончится. – Он повернулся к Вик: – Восстание, которого так боялся Закрытый совет… уже произошло. – Три дня назад, – подтвердил Ризинау, восторженно потирая руки, – пока король Орсо одерживал свою великую победу над мятежниками. Они хотели, чтобы мы отвлекли королевских слуг, чтобы развязать им руки, а получилось так, что это они отвлекли королевских слуг, развязав руки нам! – И не только здесь, в Вальбеке, – сказал Пайк. – К этому моменту Колон, и Хольстгорм, и множество более мелких городов Союза тоже должны уже находиться в руках ломателей. – В руках у своего народа! – пылко вмешался Ризинау, грозя пухлым пальцем. – И Адуя будет следующей! Наше время наконец настало! Люди разразились еще более громкими криками, чем прежде. Вик самодовольно думала, что знает, как все обстоит на самом деле. И вот, так просто, все перевернулось с ног на голову. – И какого черта вы хотите от меня? – спросила она. – Вы верно служили Глокте, – сказал Пайк. – Фактически ваша служба была превосходной. Поскольку он был единственным человеком, который вам что-то дал в жизни. Даже если это была возможность носить сапоги, а не быть тем, чье лицо топчут сапогами. Проклятье, он действительно ее понимал. Может быть, не лучше, чем она сама, но вполне неплохо. – Я хотел бы предложить вам нечто большее. Молчание затягивалось, прерываемое смехом и возгласами вооруженных ломателей, треском огня, звоном бьющегося стекла. – Ну же, не томите, – произнесла наконец Вик. По всей видимости, кротостью здесь ничего не добьешься. Ей и прежде это никогда не удавалось. – Что вы мне предлагаете? – Идите к нам, – сказал Пайк. – Вступайте в ряды ломателей. Верните Союз его народу, помогите нам созидать будущее. Посвятите себя цели, достойной вашей преданности. – Я перестала верить в цели, когда вышла из лагерей. – Тем лучше! – Пайк бросил взгляд на Судью, которая как раз швырнула свой факел в дверной проем банка и пятилась вниз по ступеням – тонкая черная фигура на фоне вздымающихся огненных языков, победно потрясающая кулаками над головой. – Любому движению нужны страстные последователи. Но и расчетливые скептики тоже необходимы. Вик оглядела улыбки на лицах вооруженных людей, освещенные сверху колеблющимся пламенем. В страстных последователях здесь явно не было недостатка. – А если я откажусь? – Что ж, уходите. Возвращайтесь к королю Орсо. Продолжайте служить его прогнившему режиму до последних дней. Или бегите, если вам так больше нравится, хоть в далекий Тхонд, к солнцепоклонникам. Мы даем вам свое благословение. Вик подумала о длинной цепочке повешенных, оставленных Пайком за чертой города несколько месяцев назад. Даже тогда она сочла его чересчур жестоким. А теперь выясняется, что это были его собственные люди! Человек, который вот так запросто способен повесить две сотни своих друзей… на что же он способен с врагами? Дым уже валил из банковских окон, так что с каждым вдохом она ощущала столь знакомый ей запах Вальбека. Запах гари и гнева. Может быть, он и не врал. Может быть, если она предпочтет остаться с Орсо, они позволят ей без проблем смыться из города и идти дальше своим путем. Но она не была готова поставить на это свою жизнь. Если лагеря ее чему-то и научили, так это всегда держаться с победителями. – Я с вами, – коротко сказала Вик. Зачем тратить лишние слова? Пайк протянул ей обгорелую руку. За его спиной Вальбекский филиал банка «Валинт и Балк» заполыхал костром, уже во второй раз. – В таком случае пойдем, сестра Тойфель! Еще многое нужно сделать, если мы хотим дать народу то, что ему необходимо. – И что же это? – Перемену. – Пайк положил руку ей на плечо и повел прочь через площадь. – Великую Перемену.Большие люди
Выдающиеся лица Союза
Его августейшее величество король Орсо Первый – Высокий король Союза поневоле, в бытность кронпринцем известный своим праздным образом жизни. Ее августейшее величество Тереза – вдовствующая королева и мать короля Союза. Хильди – помощница, камердинер и девочка на побегушках короля Орсо, ранее прачка в борделе. Танни – некогда капрал Танни, сводник и собутыльник Орсо, пока он еще был кронпринцем. Желток – придурочный прихлебатель Танни. Бремер дан Горст – искусный фехтовальщик с писклявым голосом, бывший начальником стражи у короля Джезаля, а теперь исполняющий ту же должность при Орсо.Архилектор Занд дан Глокта – «старик Костлявый», самый страшный человек в Союзе, глава Закрытого совета, а также инквизиции его величества. Наставник Пайк – главный помощник архилектора Глокты, с жутко обожженным лицом. Лорд-камергер Хофф – напыщенный глава королевского двора, сын предшествующего лорда Хоффа. Лорд-канцлер Городец – измученный жизнью держатель завязок государственного кошелька. Верховный судья Брюкель – напоминающий дятла главный лорд-судья Союза. Верховный консул Матстрингер – загруженный работой координатор внешней политики Союза. Лорд-маршал Бринт – армейская шишка, однорукий старый приятель отца Орсо. Лорд-маршал Рукстед – армейская шишка, имеет склонность к ношению бороды и рассказыванию бородатых историй. Женат на Тильде дан Рукстед. Полковник Форест – офицер низкого происхождения, славится усердием и впечатляющим набором шрамов, командовал Дивизией кронпринца Орсо.
Лорд Ишер – лощеный и преуспевающий магнат из Открытого совета. Леди Изольда дан Каспа – пресная молодая наследница, помолвленная с лордом Ишером. Лорд Барезин – гротескный магнат из Открытого совета. Лорд Хайген – педантичный магнат из Открытого совета. Лорд Веттерлант – симпатичный магнат из Открытого совета, с отсутствием в глазах чего-то существенного. Леди Веттерлант – мать лорда Веттерланта, кошмарная особа. Лорд Стиблинг – мелкопоместный дворянин, страдающий подагрой и вздорным характером.
Люди круга Савин дан Глокты
Савин дан Глокта – дочь архилектора Занда дан Глокты и Арди дан Глокты. Инвестор, светская львица, прославленная красавица, соосновательница Солярного общества вместе с Хонригом Карнсбиком. Зури – несравненная компаньонка Савин, беженка с Юга. Фрида – одна из многочисленных горничных Савин, заведующая ее гардеробом. Метелло – горничная Савин, горбоносая стирийка, специализирующаяся на париках. Арди дан Глокта – мать Савин, известная своим острым языком. Гарун – брат Зури, плотного телосложения. Рабик – брат Зури, стройный и симпатичный. Гуннар «Бык» Броуд – бывший лестничник, борющийся со своей склонностью к насилию. Прежде был ломателем, а теперь заведует «трудовыми отношениями» при Савин. Лидди Броуд – многострадальная жена Гуннара Броуда, мать Май Броуд. Май Броуд – здравомыслящая дочь Гуннара и Лидди Броуд. Баннерман – нахальный соратник Броуда, бывший солдат. Хальдер – неразговорчивый соратник Броуда, бывший солдат.Хонриг Карнсбик – «великий машинист», знаменитый изобретатель и промышленник, сооснователь Солярного общества вместе с Савин дан Глоктой. Диетам дан Корт – прославленный инженер и строитель мостов, партнер Савин, владеющий вместе с ней долей канала. Селеста дан Хайген – заклятая соперница Савин. Каспар дан Арингорм – раздражительный специалист по откачке воды из шахт. Тильда дан Рукстед – болтливая жена лорда-маршала Рукстеда. Спиллион Суорбрек – писатель дешевых бульварных романов и вздорных памфлетов. Карми Грум – талантливая художница.
В Вестпорте и Сипани, стирийских городах
Виктарина (Вик) дан Тойфель – бывшая заключенная, дочь впавшего в немилость мастера-распорядителя монетного двора. Нынешнее занятие: работает инквизитором, шпионя для архилектора. Огарок – тощий молодой ломатель, в результате шантажа вынужденный помогать Вик.Король Яппо мон Рогонт Меркатто – король Стирии. Великая герцогиня Монцкарро Меркатто – Талинская Змея, мать короля Яппо, показала себя внушающим страх военачальником и безжалостным политиком, обеспечившим объединение Стирии. Шайло Витари – Министр Шепотов, некогда коллега Занда дан Глокты, а теперь глава шпионской сети Талинской Змеи. Казамир дан Шенкт – знаменитый убийца; по слухам, обладает колдовскими способностями.
Принцесса Карлотта – сестра короля Орсо и жена канцлера Соториуса, обладает приятным характером. Канцлер Соториус – нынешний правитель Сипани. Графиня Шалер – высланная из страны подруга детства (а по слухам, и больше чем подруга) королевы Терезы.
Наставник Лорсен – бесцветный наставник инквизиции в Вестпорте. Филио – один из наиболее почтенных старейшин Вестпорта, любитель фехтования. Сандерс Ройзимих – один из менее почтенных старейшин Вестпорта, самодовольный крикун. Дайеп Мозолия – торговка тканями, имеющая влияние на политическую жизнь Вестпорта.
Ломатели и сжигатели
Ризинау – бывший наставник инквизиции Вальбека, впоследствии оказался лидером ломателей, стоявшим за кровопролитным мятежом в этом городе. Судья – чокнутая психопатка, занимающаяся массовыми убийствами, или – с другой точки зрения – бесстрашная защитница прав простого народа; предводительница сжигателей. Сарлби – старый товарищ по оружию Гуннара Броуда, теперь ставший сжигателем.Северяне
Стур Сумрак, он же Большой Волк – король Севера, знаменитый воин и полный говнюк. Черный Кальдер – хитроумный отец Стура Сумрака, некогда истинный властелин Севера. Гринуэй – один из Названных людей Стура Сумрака. Мастер высокомерной усмешки. Танцор – другой из Названных людей Стура Сумрака. Проворно двигается. Бродд Молчун – еще один из Названных людей Стура Сумрака. Понятное дело, что слова от него не допросишься.Йонас Клевер – ранее был известен как Йонас Крутое Поле и считался великим воином. Теперь имеет репутацию ненадежного человека и бездельника. Нижний – один из бойцов Клевера. Имеет дурную привычку убивать тех, кто сражается на его стороне. Шолла – разведчица Клевера. Умеет нарезать сыр очень тонкими ломтиками. Хлыст – паренек, отирающийся среди бойцов Клевера. Абсолютно безнадежен. Греган Пустоголовый – вождь из Западных Долин, отец Гвоздя. Гвоздь – сын Грегана Пустоголового, опасный и прославленный воин.
Жители Протектората
Ищейка – градоначальник Уфриса и прославленный военный вождь, отец Рикке. Рикке – склонная к припадкам дочка Ищейки. То ли благословлена, то ли проклята даром Долгого Взгляда. Изерн-и-Фейл – полубезумная горянка. Говорят, что ей известны все пути. Скенн-и-Фейл – один из множества братьев Изерн, едва ли более здравомыслящий, чем она. Коул Трясучка – внушающий ужас Названный с металлическим глазом. Красная Шляпа – один из военных вождей Ищейки, известный своей красной шляпой. Оксель – один из военных вождей Ищейки, известный своими дурными манерами. Черствый – один из военных вождей Ищейки, известный своей нерешительностью. Корлет – девочка с крепкими бедрами, горящая желанием драться за Рикке.Жители Инглии
Лео дан Брок, он же Молодой Лев – лорд-губернатор Инглии, отчаянный воитель и прославленный герой, победил в поединке Стура Сумрака. Финри дан Брок – мать Лео дан Брока, превосходный стратег и организатор. Юранд – лучший друг Лео дан Брока. Чувствительный и расчетливый. Гловард – друг Лео дан Брока. Очень большой. Антауп – друг Лео дан Брока. Славится как дамский угодник. Белая Вода Йин – друг Лео дан Брока. Северянин, веселый и добродушный. Лорд Мустред – достойный пожилой дворянин из Инглии, с бородой, но без усов. Лорд Кленшер – достойный пожилой дворянин из Инглии, с усами, но без бороды.Орден магов
Байяз – Первый из магов, легендарный волшебник, спаситель Союза и член-учредитель Закрытого совета. Йору Сульфур – бывший ученик Байяза, ничем не примечательный помимо того, что имеет глаза разного цвета. Пророк Кхалюль – прежде Второй из магов, а теперь заклятый враг Байяза. По слухам, был убит демоном, что повергло весь Юг в хаос. Конейл – Третья из магов, занимается своими непостижимыми делами. Захарус – Четвертый из магов, направляет течение событий в Старой Империи.Джо Аберкромби Острые края
© Гришин А., перевод на русский язык, 2016 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017***
Джо Аберкромби – один из самых перспективных авторов современной британской фэнтези. Трилогия «Первый закон», мир которой дополняют «Острые края», сразу же принесла ее создателю внимание и популярность среди любителей жанра. По словам писателя, то, что он описывает в своих книгах, «круто замешано на крови, предательстве и яде, с добавлением элементов черного юмора».
***
Посвящаю маме и папе. Без вашего генетического материала у меня ничего не получилось бы.
Обаятельный мерзавец
Кадир, весна 566 года– Ура! – взвизгнул Салем Реус, квартирмейстер Первого полка Его Августейшего Величества. – Задайте им жару! Именно это – жару – полковник Глокта всегда и задавал своим противникам, будь то в фехтовальном кругу, или на поле боя, или в куда более суровых ситуациях, сопровождающих взаимоотношения безоружных людей в обществе. Трое спарринг-партнеров, которым выпала несчастливая доля схватиться с ним, наскакивали на него так же бестолково, как это делали бы рогатые мужья при случайной встрече на городской улице, или кредиторы, тщетно пытающиеся напомнить о долге, или позабытые приятели. Глокта с издевательской ухмылкой танцевал перед ними, полностью оправдывая свою двойственную репутацию лучшего фехтовальщика Союза и наглого позера. Он издевался – то подскакивал, то приседал, то перебегал на несколько шагов, то волочил ноги по-стариковски, то резко поворачивался, – проворный, как муха, непредсказуемый, как бабочка и, если ему приходила такая блажь, мстительный, как злая оса. – Ну-ка, друзья, веселее! – выкрикнул он и, совершенно неожиданно развернувшись в прыжке, звучно хлопнул по ягодицам каждого из своих соперников. Толпа зашлась в глумливом хохоте. – Отличный спектакль! – заявил лорд-маршал Варуз, раскачиваясь от восторга на складном походном стуле. – Потрясающе отличный спектакль! – подхватил полковник Крой, стоявший по правую руку от него. – Прекрасная работа! – сообщил полковник Поулдер, стоявший слева; эти двое непрерывно соревновались между собой в том, кто лучше подольстится к командиру. Вот и сейчас они вели себя так, будто вовсе нет забавы благороднее, чем издевательство над тремя новобранцами, которым вряд ли доводилось когда-то прежде держать в руках меч. Салем Реус, внешне восторгавшийся, но в душе сгоравший от стыда, радовался так же бурно, как и все остальные. Но его взгляд то и дело уходил от этого пленительного, тошнотворного зрелища. Перескакивал на долину и прекрасный образец армейского беспорядка, который заполнял ее. Пока командиры прохлаждались здесь, на вершине хребта – потягивали вино, глазели на забаву самоуверенного и самовлюбленного Глокты, пользовались бесценной возможностью насладиться освежающим ветерком, – внизу, в раскаленном на солнце тигле долины, частично затянутом тучей удушающей пыли, страдала основная часть армии Союза. На то, чтобы протащить солдат, лошадей и постепенно, но неотвратимо разваливавшиеся обозные подводы через узенький мост, который старательно подмывала мчащаяся по глубокому оврагу вода, потребовался целый день. Теперь же люди растянулись неровной вереницей и уже не столько маршировали, сколько брели в полусне. То, что когда-то было дорогой, давным-давно растоптали бесчисленные ноги, все признаки формы, дисциплины и воинского духа остались в прошлом, а красные куртки, сияющие нагрудники и развевающиеся золотые штандарты окрасились в одинаковый светло-бежевый цвет выжженной солнцем пыли Гуркхула. Реус сунул палец под воротник и попытался оттянуть его и допустить хоть немного воздуха к мокрой от жгучего пота шее, думая при этом, что хоть кто-то должен бы попытаться немного упорядочить творящийся внизу хаос. Ведь если сейчас появятся гурки, будут большие неприятности. А гурки имели обыкновение появляться в самые неподходящие моменты. Но Реус был всего лишь квартирмейстером. Среди офицеров Первого полка он считался низшим из низших, причем никто даже не пытался скрывать от него это отношение, а он сам принимал его как само собой разумеющееся. Он пожал зудящими плечами, решил – далеко не в первый раз, – что эта проблема его не касается, и позволил своему взгляду, будто по магическому притяжению, вернуться к упражнениям несравненного полковника Глокты. Этот человек, без всякого сомнения, прекрасно выглядел бы на портрете, однако выделяло его из общей массы то, как он улыбался, кривил губы, насмешливо вскидывал бровь – то, как он двигался. Он обладал осанкой танцора, телосложением героя, силой борца, скоростью змеи. Два лета тому назад, в значительно более цивилизованной местности – посреди Адуи – Реус был свидетелем того, как Глокта одержал победу на турнире, не пропустив ни одного удара. Он, естественно, смотрел состязания с дешевых верхних ярусов, с такого расстояния, на котором фехтовальщики казались совсем крошечными, но и там его сердце отчаянно билось, а руки непроизвольно дергались в такт движениям бойцов. Возможность видеть своего кумира вблизи только усилила восхищение. Честно говоря, оно выросло до такой степени, что кое-кто мог бы без большой ошибки назвать это чувство любовью. Но восхищение это уравновешивалось горькой, ядовитой и тщательно скрываемой ненавистью. У Глокты было все, а если чего и не имелось, он легко мог этого добиться, и никто не смог бы преградить ему путь. Женщины обожали его, а мужчины завидовали ему. Женщины завидовали ему, и мужчины из-за этого боготворили его. Можно было ожидать, что человек, столь щедро одаренный судьбою, должен быть очень приятен в общении. Но Глокта был настоящим мерзавцем. Красивым, зловредным, искусным и отвратительным негодяем, одновременно и лучшим, и худшим мужчиной во всем Союзе. Он являл собой твердыню эгоцентричной самовлюбленности. Непоколебимый бастион высокомерия. Превыше своих способностей он ставил лишь собственную уверенность в этих самых способностях. Все остальные были для него фигурами с игровой доски, очками, которые следует подсчитать, опорами, предназначенными для того, чтобы поддерживать величественный постамент, на который он возвел самого себя. Глокта поистине представлял собой ураган негодяйства, оставлявший за собой – совершенно того не замечая – след из растоптанных дружб, сломанных карьер и погубленных репутаций. «Я» этого человека обладало такой силой, что некий странный свет, испускаемый им, искажал личности всех, кто оказывался рядом, отчего они тоже казались мерзавцами, по крайней мере, наполовину. Вышестоящие превращались в лицемеров-сообщников. Знатоки подхватывали его невежественное мнение. Порядочные принижались до безвольных подпевал. Знатные дамы – до хихикающих ничтожеств. Реусу некогда довелось услышать о том, что самые преданные последователи гуркской религии должны совершить паломничество в Саркант. Ну а самые выдающиеся негодяи должны были, точно так же, совершить паломничество к Глокте. Подонки липли к нему, как муравьи к недоеденному пирожному. Вокруг него держался постоянно обновляющийся круг мерзавцев –стадо, в котором каждый скот был готов перегрызть любому глотку, – служивший ему декорациями для самовозвеличивания. Все эти негодяи тянулись за ним, как хвост за кометой. Причем Реус знал, что сам нисколько не лучше всех остальных. Когда Глокта высмеивал кого-то, он хохотал вместе со всеми, отчаянно надеясь, что его жалкий подхалимаж будет отмечен кумиром. Когда же безжалостный язык Глокты неизбежно задевал его самого, он хохотал еще громче, радуясь хотя бы такому вниманию. – Дайте им урок! – выкрикнул он, когда Глокта заставил одного из своих противников сложиться пополам, больно ткнув его коротким клинком в живот. В это самое мгновение Реус невольно подумал о возможном содержании этого урока. Вероятно, оно свелось бы к тому, что жизнь жестока, страшна и несправедлива. Глокта перехватил меч еще одного противника длинным клинком, молниеносно вдев в ножны короткий, отвесил ему оплеуху по одной щеке, а потом по другой и с подчеркнутым презрением оттолкнул громко заскулившего неудачника. Гражданские, прибившиеся к армии, дабы собственными глазами посмотреть на ход войны, принялись наперебой выражать свое восхищение, а сопровождавшие их дамы ворковали и обмахивались веерами в тени под хлопавшим на ветерке полотняным навесом. Реус застыл, парализованный муками совести и восторгом. Он желал лишь одного – оказаться на месте того, кто только что удостоился пощечин. – Реус! – Неожиданно оказавшийся рядом с ним лейтенант Вест поставил ногу в пыльном сапоге на заборчик. Вест относился к тем немногочисленным подчиненным Глокты, которые не поддавались развращающему влиянию полковника, а по поводу самых гнусных выходок своего командира даже, в отличие от прочих, дерзал высказывать негодование. Как ни парадоксально, он также был один из тех немногих, к кому Глокта вроде бы относился с искренним уважением – даже несмотря на низкое происхождение лейтенанта. Реус видел это и прекрасно понимал, но так и не нашел в себе решимости последовать примеру Веста. Вероятно, он был слишком толст. Или, возможно, ему попросту не хватало смелости на это. Хотя, если честно, смелости ему не хватало почти ни на что. – Вест! – Реус говорил лишь одной стороной рта и не отрывал глаз от Глокты, чтоб не пропустить ни мгновения происходившего. – Я только что был у моста. – И что? – В арьергарде полный хаос. Вернее сказать, что у нас вовсе нет арьергарда. Капитан Ласки слег. Говорят, он может остаться без ноги. – Значит, не с той ноги встал. – Реус хохотнул над собственной шуткой, поздравив себя с тем, что сумел высказать нечто достойное, пожалуй, несравненного Глокты. – Рота без него рассыплется. – Ну, полагаю, это проблема роты… Бей! Бей! О-о-о-о! – Глокта сделал ловкое обманное движение, подсек ногу противника, и тот закувыркался в пыли. – Как бы это не превратилось очень скоро во всеобщую проблему. – Вест никак не желал угомониться. – Люди изнемогают. Еле идут. Обозы перепутались и мешают друг другу… – Обозы всегда путаются, для них это естественная форма существования… О! – Глокта изобразил еще один финт и с немыслимой скоростью ударил противостоявшего ему мужчину – хотя его правильнее было бы назвать мальчишкой – ногой в пах. Тот сложился пополам и выпучил глаза от боли. – Но если сейчас появятся гурки… – гнул свое Вест, не сводя взгляда с выжженной солнцем местности, раскинувшейся за рекой. – До гурков отсюда мили и мили. Знаешь, Вест, ты всегда о чем-то тревожишься. – Но кто-то ведь должен… – Ну и обращайся к лорд-маршалу! – Реус кивнул в сторону Варуза, который настолько увлекся сложным сочетанием фехтования с издевательством, что подался вперед и едва не упал со стула. – Лично я и рад бы тебе помочь, но даже не представляю, что мог бы сделать в такой ситуации. Подать рапорт об увеличении рациона для лошадей? Его перебил громкой шлепок – это Глокта хлестнул последнего из своих противников клинком плашмя по лицу, и тот, вскрикнув от боли, замер на месте, прижимая ладонь к щеке. – Говорите, это лучшие из лучших? – Глокта шагнул вперед и с силой пнул одного из своих недавних противников, пытавшегося подняться с земли, ногой в зад, отчего тот, к восторгу окружающих, снова полетел лицом в пыль. Глокта поглощал аплодисменты, как один из распространенных в джунглях цветков-паразитов поглощает соки своего хозяина; он кланялся, улыбался, рассылал воздушные поцелуи, и Реус до боли хлопал в ладоши. Какой же мерзавец этот полковник Глокта! Но до чего же обаятельный. Все трое партнеров поплелись из круга лечить ушибы, которые пройдут очень скоро, и изживать унижение, которое, невзирая ни на какие усилия, останется с ними до могилы, а Глокта перегнулся через заборчик, за которым собрались дамы. Из них он уделял особое внимание леди Веттерлант – молодой, богатой, красивой (хотя, определенно, напудренной сверх меры) и, несмотря на жару, одетой роскошно и по самой последней моде. Она недавно вышла замуж, но ее пожилому мужу пришлось, в интересах политики Открытого совета, остаться в Адуе. Поговаривали, что он удовлетворяет ее финансовые запросы, но во всех остальных отношениях женщины ему уже неинтересны. Ну а полковник Глокта, очень даже интересующийся женщинами, имел весьма скверную репутацию. – Вы не одолжите мне носовой платок? – спросил он. Реус давно обратил внимание на особую манеру, с которой Глокта разговаривал с приглянувшимися ему женщинами. Голос немного грубоват. Реплики чуть запаздывают – самую малость, всего лишь на мгновение. И полностью сосредоточенное на собеседнице внимание, как будто взгляд полковника приклеен к ее глазам. Вряд ли стоит пояснять, что, получив свое, он не стал бы оглядываться на вчерашнюю возлюбленную, даже если бы та ради него взошла на костер. И все же каждый новый объект его увлечения с покорной безропотностью мотылька, вьющегося вокруг огня свечи, позволял увлечь себя в пламя скандала и никогда не выказывал сил и желания против столь заманчивой возможности бросить вызов светской морали. Леди Веттерлант приподняла тщательно выщипанную бровь. – Почему бы и нет, полковник. – И она подняла руку, чтобы достать платочек из-за корсажа. – Я… И она сама, и ее спутники и ахнуть не успели. Затупленный длинный клинок Глокты сверкнул быстрее молнии и выдернул платок из-за материи, облегавшей грудь. Тончайшая ткань, затрепетав в воздухе, медленно опустилась в подставленную руку. Все это напоминало магический фокус. Одна из дам хрипло закашлялась. Другая затрепетала ресницами. Леди Веттерлант застыла в полной неподвижности с широко распахнутыми глазами, полуоткрытым ртом и руками, не донесенными до груди. Вероятно, все задумались об одном: что полковник, буде у него возникло бы такое желание, так же легко срезал бы все застежки на корсаже. Реус нисколько не сомневался, что такое вполне возможно. – Благодарю, – сказал Глокта, коротко приложив платок ко лбу. – Возьмите его себе, – хрипловатым полушепотом произнесла леди Веттерлант. – Считайте это моим подарком. Глокта улыбнулся и убрал платок под рубашку, оставив на виду уголок пурпурной ткани. – Буду хранить ваш дар у самого сердца. Реус фыркнул. Можно подумать, что у него есть сердце. Глокта же добавил, понизив голос: – Вы позволите когда-нибудь вернуть его? – В любой момент, когда у вас выдастся возможность, – прошептала она, и Реус в который раз не мог не задуматься над тем, почему то, что вредно, опасно и даже гибельно, всегда обладает такой притягательностью. Глокта снова повернулся к своим зрителям и раскинул руки так, будто хотел заключить их всех в жестокие, презрительные, сокрушительные объятия. – Неужели среди вас, жалкие шавки, не найдется никого, кто помог бы порадовать наших гостей сколько-нибудь приличным зрелищем? – Взгляд Глокты остановился на Реусе, и у того перехватило дыхание, будто его с силой толкнули в грудь. – Реус, может быть, ты? Кругом захохотали, и Реус – громче всех. – О, пожалуй, я воздержусь, – пискнул он. – Боюсь обидеть вас! Он тут же сообразил, что хватил через край. Левый глаз Глокты чуть заметно дернулся. – Да оказаться рядом с тобой, хотя бы в одной комнате – уже оскорбление. Ты вроде бы солдат, верно? Так с чего же ты все время жиреешь на таких поганых харчах? Новый взрыв хохота. Реус сглотнул и старательно натянул на лицо улыбку, ощущая, как под формой вдоль хребта бежит струйка пота. – Видите ли, сэр, я всегда был толстым. Даже в детстве. – Его слова рухнули во внезапно наступившую тишину с той обреченностью, с какой жертва падает в братскую могилу. – Очень толстым… Страшно толстым. Я очень толстый… – Он кашлянул, прочищая горло и мечтая о том, чтобы земля сейчас разверзлась и поглотила его. Взгляд Глокты блуждал по толпе в поисках достойного соперника. Вдруг его лицо просветлело. – Лейтенант Вест! – воскликнул он, и его учебный клинок сверкнул в воздухе. – А вы не желаете? Вест моргнул от неожиданности. – Я? – Давай, давай. Ты же, безусловно, лучший фехтовальщик во всем этом треклятом полку. – Улыбка Глокты стала еще шире. – Лучше всех, кроме одного. Все так же моргая, Вест обвел взглядом несколько сотен, не меньше, насторожившихся в ожидании лиц. – Но… у меня нет при себе затупленных клинков… – Так дерись боевым. Лейтенант Вест опустил взгляд на эфес своего меча. – Это довольно опасно. Улыбка на лице Глокты сделалась поистине убийственной. – Может оказаться опасным, но для этого тебе нужно будет коснуться меня. – Снова смех, снова аплодисменты, несколько возгласов со стороны военных, несколько вздохов со стороны дам. Когда нужно было заставить дам ахать, полковник Глокта не знал себе равных. – Вест! – выкрикнул кто-то. – Вест! – И через несколько секунд уже все скандировали: – Вест! Вест! Вест! – Дамы смеялись и хлопали в такт в ладоши. – Давай! – заорал, вливаясь в общий хор, Реус, охваченный, как и все, той манией, которая заставляет толпу набрасываться на кого-то одного. – Давай! Если кому-то и не нравилась эта затея, они благоразумно держали свое мнение при себе. Просто-напросто есть люди, с которыми не спорят. Просто-напросто есть люди, которых любой с удовольствием увидел бы пропоротыми насквозь. Глокта относился и к тем, и к этим. Вест медленно перевел дух, под жидкие аплодисменты легко перепрыгнул через ограду, расстегнул камзол и перебросил его за заборчик. Тщательно приглядевшись, можно было бы заметить по выражению лица, что он недоволен и даже, пожалуй, удручен. Чуть слышно звякнув металлом, Вест обнажил свой боевой клинок. Он не бросался в глаза ни изукрашенной драгоценными камнями крестовиной, ни изящным плетением прутьев гарды, ни гравированной рикассой, чем так любили щеголять многие из блестящих молодых офицеров Первого полка Его Величества. Никто не назвал бы этот меч красивым. И все же в том, как Вест поднял его, в выверенной позе, в элегантной точности движения руки, в которой клинок держался идеально ровно, как поверхность стоячего пруда, в том, как солнце сияло на отточенном до смертоносной остроты лезвии, ощущалась прекрасная в своей экономности простота. Толпа стихла и, казалось, даже перестала дышать. Пусть молодой лейтенант Вест был простолюдином, но, глядя, как он держит меч, даже самый предубежденный зритель не назвал бы его неуклюжим деревенщиной. – Ты где-то учился, – заметил Глокта, перебросив короткий клинок своему слуге капралу Танни и оставшись с длинным. – Лорд-маршал Варуз любезно согласился дать мне несколько советов, – ответил Вест. Глокта, вскинув бровь, взглянул на старого наставника фехтовальщиков. – Вы, сэр, никогда не говорили, что вам доводилось обучать кого-то еще. Лорд-маршал улыбнулся. – Глокта, ты уже выиграл турнир. Трагедия мастера фехтования в том, что ему постоянно приходится вести к победе новых и новых учеников. – Очень мило с твоей стороны, Вест, что ты принюхиваешься к моей короне. Но тебе придется усвоить, что я вовсе не настроен отрекаться досрочно. – Глокта быстрее молнии метнулся вперед, сделал выпад, еще один. Вест парировал, сталь звенела, сверкая на солнце. Он отступал, но медленно, осторожно, все время глядя Глокте в глаза. Глокта снова пошел в атаку – два рубящих удара и укол – настолько быстро, что Реус не разглядел толком его движений. Но Вест сопротивлялся вполне успешно и, отражая удар за ударом, медленно пятился назад, а толпа громко охала и ахала при каждом столкновении клинков. Глокта ухмыльнулся. – А ты и впрямь учился. Но когда же ты, Вест, поймешь, что самый упорный труд никогда не заменит таланта! – И он еще быстрее и яростнее налетел на Веста. Лязгала, сталкиваясь, сталь. Глокта подошел поближе, изловчился и безжалостно пнул молодого лейтенанта коленом в бок; Вест поморщился, споткнулся, но тут же взял себя в руки, парировал раз, другой, отступил, разорвав дистанцию и, хотя и тяжело дышал, был готов продолжать бой. И Реус поймал себя на том, что ему до боли хочется, чтобы Вест полоснул Глокту прямо поперек его отвратительного, прекрасного лица и заставил дам ахнуть уже совсем по другому поводу. – Ха! – Глокта ринулся вперед, сделал выпад, и Вест уклонился от первого удара, но, ко всеобщему изумлению, сам шагнул навстречу следующему, отбросил атакующий клинок так, что сталь застонала, вступил в пределы защиты Глокты и с силой толкнул его плечом. Глокта на мгновение утратил равновесие, а Вест, рыча и оскалив зубы, снова взмахнул сверкнувшим на солнце мечом. – Ха-а! – Глокта подался назад, и Реус с восхищением увидел, как его лицо перекосилось от гнева и потрясения. Тренировочный клинок вылетел из руки и эфесом вперед далеко уехал в пыли, а Реус заметил, что от восторга до боли стиснул кулаки. Вест тут же кинулся к своему сопернику. – Вы не пострадали, сэр? Глокта прикоснулся одной рукой к шее и в полнейшем недоумении уставился на окровавленные кончики пальцев. Словно не веря, что противник успешно подловил его. Словно не веря, что, если его подловят, из него, как из любого другого человека, брызнет кровь. – Ишь ты!.. – буркнул он. – Прошу прощения, полковник, – не без труда выговорил Вест, опустив меч. – За что? – Кривая улыбка Глокты выглядела так, будто для того, чтобы изобразить ее, ему потребовались все силы без остатка. – Отличное туше. Ты, Вест, хорошо продвинулся. И толпа захлопала в ладоши и заголосила, а Реус заметил, что у Глокты на скулах играют желваки и левый глаз подергивается, а потом он поднял руку и коротко щелкнул пальцами. – Капрал Танни, мой боевой клинок у тебя с собой? Молодой капрал, получивший это звание только накануне, испуганно заморгал: – Конечно, сэр! – Если не затруднит, подайте его сюда. Атмосфера накалялась с ужасающей быстротой. Впрочем, с атмосферой, окружающей Глокту, так бывало часто. Реус тревожно оглянулся на Варуза, рассчитывая, что тот пресечет это кошмарное безобразие, но лорд-маршал покинул свое место и, отойдя в сторону, рассматривал долину. Поулдер и Крой, естественно, последовали за ним. Так что на помощь со стороны старших можно было не рассчитывать. Вест, глядя в землю, аккуратно убрал меч в ножны. – Мне кажется, сэр, что на сегодня игр с ножами уже хватит. – Но вы же должны дать мне шанс расквитаться. Я не могу так уйти, Вест, этого требует честь. – Как будто Глокта имел хоть какое-то представление о том, что честь – это не только веревочка, дергая за которую можно заставить людей совершать глупые, опасные поступки. – Пусть ты и не благородного происхождения, но должен это понимать! Лицо Веста окаменело. – Сэр, сражаться острым оружием со своими перед лицом врага – это скорее глупость, нежели честь. – Ты назвал меня глупцом? – прошептал Глокта, и боевой клинок, который, держа оружие за ножны, протягивал ему взволнованный капрал Танни, злобно зашипев, вылетел из ножен. Вест упрямо скрестил руки на груди. – Нет, сэр. Толпа зрителей вдруг затихла, но за спинами зрителей возник и стремительно усиливался какой-то ропот. Реус уловил отдельные выкрики «Там!» и «Мост!», но не обратил на них внимания – слишком сильно занимала его разворачивавшаяся перед ним драма. – Советую вам защищаться, лейтенант Вест! – рявкнул Глокта и, непоколебимо упершись ногами в пыль площадки, оскалил зубы и поднял клинок. И тут раздался душераздирающий вопль, сменившийся мучительным стоном. – Она в обмороке! – крикнул кто-то. – Дайте ей воздуху! – Откуда? Клянусь вам, что во всей этой проклятой стране не найдется воздуха даже на один вдох. – И хохот, похожий на лошадиное ржание. Реус поспешил к местам, отведенным для гражданских, делая вид, будто намерен оказать помощь. О том, как помогать людям, потерявшим сознание, он знал еще меньше, чем о своих обязанностях квартирмейстера, зато женщине, лежащей без чувств, можно без особого труда заглянуть под юбки. Печальный факт, но Реусу крайне редко (а если говорить начистоту, то и вовсе никогда еще) не удавалось заглянуть под юбки женщины, находящейся в сознании. Но, не успев дойти до кучки доброхотов, Реус застыл на месте: в просвете между зрителями, собравшимися поглазеть на забаву, он увидел такое, что ему показалось, будто все его изобильные внутренности стремительно вываливаются через задницу. Там, на бежевой равнине стремительно сгущался рой черных точек, за которыми тянулись густые хвосты пыли. Возможно, Реус и впрямь мало для чего годился, но что-что, а чувство опасности у него было обостренное. Он вскинул дрожащую руку и завопил: – Гурки! – Чего-чего? – неуверенно хохотнул кто-то. – Там, на западе! – Это восток, болван! – Погоди, ты что, серьезно? – Нас всех зарежут в кроватях! – Мы пока еще не в кроватях! – Молчать! – взревел Варуз. – Это вам не пансион благородных девиц. – Болтовня быстро затихла; офицеры вытянулись с виноватым видом. – Майор Миттерик, немедленно спуститесь туда и подгоните людей. – Есть, сэр. – Лейтенант Валлимир, не будете ли вы столь любезны проводить дам и наших гражданских гостей в безопасное место? – Безусловно, сэр. – На мосту их могут остановить даже несколько человек, – сказал полковник Поулдер, поправив свои роскошные усы. – Несколько героев, – уточнил Варуз. – Несколько мертвых героев, – чуть слышно сказал полковник Крой. – У вас есть свежие бойцы? – спросил Варуз. Поулдер пожал плечами. – Мои все вымотались. – И мои тоже, – вставил Крой. – Еле держатся на ногах. Можно было подумать, что вся война – это соревнование в том, кто из них сильнее измучает свой полк. Полковник Глокта звучно вбросил меч обратно в ножны. – Мои люди в хорошем состоянии, – сказал он, и Реус почувствовал, что страх стремительно расползается от желудка во все уголки его существа. – После нашей последней прогулки они уже вполне отдохнули. Они бьют копытами, ощущая присутствие врага. Осмелюсь доложить, лорд-маршал, что Первый полк Его Величества сочтет за честь удержать мост до тех пор, пока армия не выйдет из опасной местности. – Бьем копытами! – заорал один из офицеров Глокты, напившийся до такой степени, что совершенно не мог понять, сколь опасным будет дело, на которое от имени всего полка вызвался командир. Второй, немного потрезвее, нервно мигая, разглядывал долину. Реус гадал, много ли народу из Первого Его Величества полка готово согласиться с полковником. Например, квартирмейстер вовсе не горел желанием отдать жизнь за други своя и светлое будущее и нисколько не сомневался в своей правоте. Но лорд-маршал Варуз стал главнокомандующим армии Союза отнюдь не потому, что жалел солдат и не был готов посылать их на смерть для того, чтобы исправлять свои упущения. Он тепло хлопнул Глокту по плечу. – Мой друг, я всегда знал, что могу на вас положиться! – Конечно, сэр. И Реус понял, отчего охвативший его ужас сделался еще сильнее, что это правда. На Глокту всегда можно было положиться, если он получал возможность покрасоваться перед другими, и его совершенно не тревожила опасность, которой подвергнутся те, кто последует за ним в зубы смерти. Варуз и Глокта, командир и любимый офицер, мастер фехтования и его лучший ученик и к тому же пара негодяев, равных которым не сыскать и за год, вытянулись и с фальшивым чувством отсалютовали друг другу. Затем Варуз зашагал прочь. На ходу он раздавал Поулдеру, Крою и ничтожествам из своей свиты приказы, которые, по всей вероятности, сводились к тому, чтобы поторопить армию и не дать жертве Первого полка Его Величества пропасть попусту. Потому что, как понимал Реус, глядя на неудержимо стремящийся к мосту прилив гуркской атаки, вероятнее всего, полк падет там в полном составе. – Это самоубийство, – прошептал он себе под нос. – Капрал Танни! – крикнул Глокта, застегивая камзол. – Сэр? – Самый восторженный из молодых солдат вытянулся в восторженном салюте. – Не мог бы ты принести мою кирасу? – Конечно, сэр. – И он умчался со всех ног. Много народу уже бежало по каким-то делам. Офицеры – собирать солдат. Солдаты – седлать лошадей. Гражданские – убраться прочь (и среди них леди Веттерлант, бросавшая через плечо томные взгляды, и глаза у нее были полны слез). А ведь Реус – квартирмейстер полка, верно? Значит, у него тоже должно быть какое-то неотложное дело. И все же он растерянно стоял на прежнем месте с широко раскрытыми глазами, тоже полными слез, открытым ртом, расставленными руками и не был годен совершенно ни на что. Миру были явлены две разновидности смелости. Лейтенант Вест, бледный, играя желваками на скулах, хмуро смотрел на мост, и было ясно, что ему очень страшно, но он исполнит свой долг. Ну а полковник Глокта заигрывал со смертью, как с очередной неверной женой, просил от нее новых и новых знаков внимания и был действительно бесстрашен, ибо знал, что опасность может грозить только никчемным людишкам. – Миру явлены три разновидности смелости, – поправил себя Реус, – потому он ведь тоже находился здесь и не имел ни капли того, что называют этим словом. И, конечно же, вскоре явилась и четвертая разновидность в образе юного капрала Танни – начищенные пряжки сверкают на солнце, руки почтительно держат кирасу Глокты, глаза горят свойственным неискушенной юности стремлением проявить себя. – Благодарю, – сказал Глокта, когда Танни застегнул все, что нужно было застегнуть; сам он все это время не сводил взгляда с приближавшейся по ту сторону реки массы гуркской конницы, которая с пугающей быстротой увеличивалась в численности. – А теперь, будь любезен, вернись в палатку, собери все мои вещи и позаботься, чтобы они были в целости и сохранности. Лицо Танни вытянулось от разочарования. – Сэр, я надеялся сражаться бок о бок с вами… – Я в этом не сомневаюсь и сам желал бы, чтоб ты в бою прикрывал мне спину. Но если мы оба погибнем, кто же отвезет матери мое барахло? Юный капрал смахнул слезы. – Но, сэр… – Иди, иди. – Глокта хлопнул его по плечу. – Не желаю прерывать на взлете такую блестящую карьеру. Уверен, что когда-нибудь ты станешь лорд-маршалом. – Глокта отвернулся от остолбеневшего капрала и полностью выкинул его из головы. – Капитан Лакенхорм, не сочтите за труд собрать солдат и вызвать добровольцев. Огромный кадык на тощем горле Лакенхорма неуверенно дернулся. – Добровольцев для какого дела, полковник? – Будто это не было яснее ясного и предстоящая задача не развертывалась перед ними во всей красе на дне обширной долины: неспешно разворачивающаяся на огромной сцене мелодрама. – Неужели неясно, козел ты тупой? Отогнать гурков от моста. А теперь дуй и как хочешь, но заставь всех снарядиться и построиться, да побыстрее. Капитан нервно улыбнулся и порысил прочь, едва не споткнувшись о собственный меч. Глокта вскочил на ограду – одна нога на верхней жерди, другая – на нижней. – Дети мои, удальцы из Первого Королевского! Я намерен с вашей помощью преподать сегодня гуркам небольшой урок! Столпившиеся вокруг молодые офицеры возбужденно подпрыгивали, как утки, будто те патриотические банальности, которыми сыпал Глокта, были вкусными крошками. – Я не стану отдавать приказ – пусть решение, которое примет каждый из вас, останется на его собственной совести! – Он скривил губы. – Что скажешь, Реус? Готов ковылять за нами? Реус решил, что его совесть вполне выдержит это бремя. – Полковник, я был бы счастлив участвовать в атаке, но мои ноги… Глокта громко фыркнул. – Очень даже понимаю – мало какие ноги смогут таскать такую тушу. И я не посмею обременять подобной тяжестью ни в чем не повинную лошадь. – Общий хохот. – Одни созданы для великих свершений. Другие… ну, они такие, какие есть. Реус, конечно, мы тебя простим – разве ты мог в этом сомневаться? Оскорбление было тяжким, но его тут же смыло могучей волной облегчения. Ведь известно, что лучше смеется тот, кто смеется последним, а Реус был уверен, что уже через час большинству его обидчиков будет не до смеха. – Сэр, – обратился Вест к полковнику, когда тот с ловкостью акробата перемахнул с загородки в седло, – вы уверены, что туда должны идти именно мы? – А кто еще, по-вашему, может туда пойти? – вопросом на вопрос ответил Глокта и, резко дернув поводья, заставил своего жеребца встать на дыбы и развернуться на месте. – Погибнет много народу. У большинства есть семьи. – Ну, тут ничего не поделать. Это война, лейтенант. – Офицеры отозвались подобострастным хохотом. – Именно для этого мы здесь и находимся. – Конечно, сэр. – Вест сглотнул. – Капрал Танни, будь добр, оседлай мою лошадь… – Нет, лейтенант Вест, – оборвал его Глокта. – Мне нужно, чтобы вы остались здесь. – Сэр?.. – Когда эта заваруха закончится, мне понадобится здесь один-другой офицер, способный отличить собственную задницу от пары дынь. – Он метнул убийственный взгляд в сторону Реуса, который как раз попытался немного подтянуть морщащиеся со всех сторон брюки. – И кроме того, мне сдается, что у твоей маленькой сестрички, когда она вырастет, будет очень непростой характер. Я же не могу допустить, чтобы она осталась без твоего отрезвляющего влияния, верно? – Но полковник, я… – И слушать не хочу, Вест. Ты останешься здесь. Это приказ. Вест открыл было рот, видимо, собираясь возразить, потом резко стиснул зубы, вытянулся и отдал неловкий салют. Капрал Танни последовал его примеру; в уголке его глаза блестела слеза. Реус, ощущая себя виноватым, сделал то же самое. Его голова кружилась и от страха, и от восторга, который вызывала в нем мысль о том, что вселенная скоро освободится от Глокты. Полковник ухмыльнулся им, продемонстрировав полный комплект прекрасных зубов – настолько белых, что глядеть на них при ярком солнечном свете было чуть ли не больно для глаз. – Пойдемте, джентльмены. Сентиментальные прощания вовсе ни к чему. Вы и глазом моргнуть не успеете, как я вернусь! Дернув поводьями, он заставил своего коня попятиться, застыл на мгновение, напоминая на фоне яркого неба изваяние кого-то из древних героев, и Реус подумал, что вряд ли мир когда-либо еще видел столь обаятельного негодяя. А потом ему в лицо ударила взметнувшаяся пыль – это Глокта помчался вниз по склону. Прямо к мосту.
Мелкие благодеяния
Вестпорт, осень 573 годаЯвившись в то утро, чтобы открыть свой Дом дыма, Шев прежде всего увидела пару огромных грязных босых ступней, торчавших из дверного проема. В былые времена подобное зрелище не на шутку потрясло бы ее, но за последние пару-тройку лет Шев приучила себя трезво думать даже и в потрясенном состоянии. – Эй! – воскликнула она и, стиснув кулаки, направилась вперед. Тот, кто лежал у нее в двери, уткнувшись носом в пол, то ли не желал, то ли не мог двигаться. Она видела длинные ноги, к которым крепились эти самые ступни; ноги были одеты в грязные, рваные брюки, а дальше следовало столь же грязное и волглое тряпье, представлявшее собой пальто. И, наконец, в загаженном углу прямо под дверью Шев покоилась копна длинных рыжих волос, обильно смешанных с соломой и грязью. Да уж, здоровенный мужик. Оказавшуюся на виду кисть руки длиной со ступню Шев, опутывали вздувшиеся вены, а кожа на костяшках пальцев была сбита. Но было в этой кисти что-то необычное. Изящество. – Эй! – Она всадила носок башмака в пальто примерно там, где должна бы находиться задница. Никакой реакции. Она услышала шаги за спиной. – Утречко, хозяйка. – На работу явился Секутор. Этот парень никогда не опаздывает. Не самый ловкий работник, но уж в непунктуальности никто его не упрекнет. – Что это вы здесь поймали? – Да, знаешь ли, вынесло к моим дверям странную рыбку. – Шев подцепила пальцами прядь рыжих волос и наморщила нос, поняв, что они заляпаны кровью. – Он пьян? – Она. – Уткнувшись лицом в грязь, лежала женщина. Широкая в кости, с мощным подбородком и бледной кожей, на которой были отлично видны и черный струп, и красная ссадина, и багровый синяк, увидев который Шев поморщилась, хотя ей, вообще-то, очень редко приходилось иметь дело с людьми, которых не украшал шрам-другой. Секутор негромко присвистнул. – Эва, сколько ее! – И кто-то весьма изрядно измолотил. – Шев наклонилась, подставила щеку почти вплотную к распухшим от побоев губам женщины и ощутила чуть заметное дыхание. – Но пока жива. – Она отодвинулась, застыла на корточках, положив запястья на колени и свесив кисти рук, и стала думать, что же делать. Ей случалось без оглядки кидаться во всякие безобразия, но почему-то даже самые надежные, казалось бы, барыши никогда не прилипали к ее рукам. Она надула щеки и испустила скорбный вздох. – Что случилось, то случилось, – сказал Секутор. – Увы, да. – Но ведь нас это не касается, верно? – К счастью, нет. – Прикажете оттащить ее на улицу? – Н-да, мне этого очень хотелось бы. – И Шев возвела глаза к небу и вздохнула еще тяжелее, чем в первый раз. – Но сдается мне, что лучше будет занести ее внутрь. – Уверены, хозяйка? Помните, когда в прошлый раз стали кому-то помогать?.. – Уверена? Нет. Шев понятия не имела о том, почему она после всего дерьма, которое с нею приключалось, все еще сохранила потребность делать всякое добро по мелочи. Возможно, именно потому, что с нею приключалось все это дерьмо. Возможно, была в ней какая-то упрямая сердцевина, вроде косточки в финике, никак не желавшая, чтобы дерьмо, приключавшееся с нею, превратило ее самое в дерьмо. Она повернула ключ и толчком локтя распахнула дверь. – Бери ее за ноги. Тем, кто управляет курительным заведением, волей-неволей приходится привыкать ворочать бесчувственные тела, но последний объект бестолкового милосердия Шев доставил им немало трудностей. – Пропади все пропадом! – ворчал, выпучив от напряжения глаза, Секутор, пока они волокли женщину по пропахшим застарелой затхлостью коридорам, то и дело задевая ее спиной половицы. – Что у нее в брюхе, наковальни? – Наковальни полегче будут, – простонала Шев сквозь стиснутые зубы; под тяжестью незнакомки ее мотало из стороны в сторону, так что она то и дело ударялась плечами в облупленные стены. Тяжело дыша, она пинком открыла дверь в свой кабинет – вернее, в кладовку-буфетную, которую называла своим кабинетом. Напрягая рвущиеся мышцы, она затащила женщину туда, стукнув по дороге безвольно болтавшейся головой о косяк, потом споткнулась о тряпку и, испуганно пискнув, упала на койку, а женщина придавила ее сверху. Шев никогда не имела предубеждений против рыжих в постели, но предпочитала, чтобы они были хотя бы в относительно сознательном, дееспособном состоянии. И предпочитала также, чтобы от них пахло немного приятнее, по крайней мере, когда они оказываются в кровати. От этой особы смердело закисшим потом, тухлятиной и едва ли не концом света. – Вот до чего доброта доводит, – заметил, усмехнувшись про себя, Секутор. – До того, что рушишься под тяжестью забот. – Будешь и дальше хихикать или все-таки поможешь мне, сукин ты сын? – проворчала Шев. Под аккомпанемент скрипа продавленных пружин она выбралась из-под бремени и затащила ноги женщины на кровать; ступни повисли на изрядном расстоянии от края. Кровать была небольшой, но сейчас казалась и вовсе детской. Потрепанное пальто женщины распахнулось, а надетый под ним замызганный кожаный жилет задрался. Шев довелось год странствовать с бродячим цирком, в котором имелся, в частности, силач, именовавший себя Великолепным Зараконом (хотя в действительности его звали Ранкин). Он натирал торс маслом, надевал жилет в обтяжку и для развлечения толпы поднимал всякие тяжести. Когда же он уходил со сцены и вытирался полотенцем, никто не уговорил бы этого ленивого балбеса поднять хотя бы упавший на пол наперсток. Живот у него состоял из твердых клеток мышц, как будто под туго натянутой кожей у него находилось не мясо, а резное дерево. Бледным животом и торсом женщина напомнила Шев Заракона, правда, она была длиннее, стройнее и худее. Между ребрами, двигавшимися в такт мелким вдохам и выдохам, можно было разглядеть все мелкие связки. Вот только вместо масла живот был покрыт синяками, среди которых особо выделялся огромный багровый кровоподтек, какой мог остаться после удара, например, обухом топора с хорошего размаха. Секутор негромко присвистнул. – А ведь ее и впрямь здорово отколошматили… – Угу. – Шев куда лучше, чем хотелось бы, знала, что при этом ощущаешь, и потому, поморщившись, одернула жилет, а затем извлекла одеяло и накрыла женщину. Да еще и подоткнула слегка одеяло вокруг шеи женщины, ощущая себя при этом совершенной дурой, а женщина что-то пробормотала, повернулась на бок и захрапела, вздымая дыханием накрывшие рот свалявшиеся волосы. – Приятных снов, – пробормотала Шев. Не сказать что она сама когда-нибудь видела такие. И не то чтобы ей действительно нужна была кровать здесь, но, когда несколько лет подряд живешь, не имея нормального места для сна, так и тянет завести лежанку в любом хоть мало-мальски похожем на безопасное месте, какое удастся отыскать. Она отогнала воспоминания и выгнала Секутора в коридор. – Лучше иди двери открой. Дела у нас идут не столь блестяще, чтобы мы позволяли посетителям мимо проходить. – Неужто весь народ прямо с утра ломанется за хаском? – осведомился Секутор, пытаясь вытереть с ладони сгусток крови женщины. – Зачем тому, кто хочет позабыть о своих несчастьях, дожидаться обеда? При свете дня курительная комната нисколько не походила на очаровательную, полную чудес пещеру, какую Шев представляла себе, покупая заведение. Упершись руками в бока, она посмотрела по сторонам и снова, в который уже раз, тяжело вздохнула. По правде говоря, оно имело более чем просто случайное сходство с самой заурядной сральней. Растрескавшиеся, испещренные несмываемыми пятнами половицы, грозившие занозами, подушки, засаленные, как в баольской кухне, одна из дешевых драпировок сорвалась с гвоздя и предательски открывала поеденную сыростью заплесневелую штукатурку. Какое-то отдаленное подобие стильности создавали лишь молитвенные колокольчики на полке, и Шев точным движением стукнула по самому большому из них, а потом на цыпочках отошла в сторону, чтобы приколоть угол драпировки на место – так плесень не будет хотя бы попадаться на глаза, хотя обоняние исправно сообщало о ее наличии: запах гнилого лука был неистребим. Даже столь умелая лгунья, как Шев, не могла бы убедить столь доверчивую простушку, как Шев, что это не сральня. Но пусть и сральня, зато ее собственная. И у нее были планы, как обустроить ее. У нее всегда имелись планы. – Ты почистил трубки? – спросила она, когда портьеры раздвинулись, пропуская Секутора, открывшего входные двери. – Хозяйка, тех, кто сюда приходит, чистота трубок не волнует. Шев нахмурилась. – Она меня волнует. Пусть у нас не самое просторное заведение, не самое комфортабельное и хаск у нас не высшего сорта, и – она вскинула брови и взглянула на рябое лицо Секутора, – и трубки подносят не самые красивые прислужники, но все же в чем у нас преимущество перед конкурентами? – У нас дешево? – Нет, нет, нет. – Она тут же задумалась. – Ладно, пусть так. Но в чем еще? Секутор вздохнул. – Особый подход к клиентам? – Динь! – сказала Шев, щелкнув по самому большому из молитвенных колокольчиков и заставив его испустить тот самый божественный звук. – Так что иди-ка, ленивый поганец, чистить трубки и разожги хоть немного углей. Секутор надул щеки, обрамленные курчавой бородкой, из тех, какие молодежь отращивает, чтобы выглядеть старше, а на самом деле они придают им совершенно ребяческий вид. – Слушаюсь, хозяйка. Как только он вышел, Шев услышала шаги со стороны входа, положила ладони на стойку – вернее, на мясницкую колоду, которую она вытащила из мусорной кучи, отмыла и отполировала, – и приняла профессиональную позу. Она позаимствовала ее у торговца коврами Гусмана, который был самым лучшим из всех треклятых торговцев, каких она только знала. Он вел себя так, что любой сразу верил, будто по купленному у этого парня ковру проходит путь к выходу из всех бед. Впрочем, все профессиональные манеры как рукой сняло, едва Шев увидела, кто вальяжной походкой вошел в ее заведение. – Каркольф, – выдохнула она. Видит бог, Каркольф представляла собой сущую напасть. Высокую, красивую, белокурую напасть. Благоухающую, мило улыбающуюся, быстро соображающую, с проворными пальцами напасть, неуловимую, как дождь, и переменчивую, как ветер. Шев оглядела ее с головы до пят. Впрочем, ничего иного ей и не оставалось. – Что ж, похоже, мой день налаживается, – проворчала она. – И мой тоже, – отозвалась Каркольф и скользнула между портьерами, так что солнечный свет озарил ее волосы сзади, превратив их в подобие нимба. – Давно не виделись, Шеведайя. С появлением Каркольф облик помещения заметно облагородился. Ни на одном базаре Вестпорта нельзя было найти узора лучше тех, которыми она украшала себя. Одежды не обтягивали ее, но прилегали к телу именно там, где нужно, да еще она умела совершенно по-особому держать ягодицы. Боже, о эти ягодицы! Они так и ходили из стороны в сторону, будто вовсе не крепились к хребту, как у всех добрых людей. Если верить слухам, то она была когда-то танцовщицей. День, когда она оставила это занятие, несомненно, принес большие потери танцевальному искусству, но сильно способствовал развитию искусства мошенничества. – Пришла покурить? – осведомилась Шев. Каркольф усмехнулась. – Предпочитаю ясную голову. Только так и можно по достоинству оценить радости жизни. – Полагаю, это зависит от того, достойна твоя жизнь того, чтобы ей радоваться, или нет. – Моя – достойна, – ответила Каркольф, оглядывая помещение с таким видом, будто она была тут хозяйкой, а Шев – уважаемой гостьей. – Что ты думаешь о Талинсе? – Никогда не любила его, – пробормотала Шев. – Я нашла там работу. – Мне всегда там нравилось. – Мне нужен партнер. – Молитвенные колокольчики стояли не так уж низко. И все же, чтобы пристально взглянуть на них, Каркольф наклонилась. Выглядело это совершенно невинно. Но Шев очень сомневалась в том, что Каркольф хоть раз в жизни совершила какой-либо невинный поступок. Особенно если она для какой-то надобности склоняла голову. – Мне нужен человек, которому я могла бы доверять. Способный прикрыть мою задницу. Шев почему-то слегка охрипла. – Если дело в этом, то ты пришла как раз туда, куда нужно, вот только… – И она уставилась куда-то в пространство, а в сознании у нее что-то стучало, будто туда вломился незваный гость. – Ты ведь не только за этим пришла, верно? Осмелюсь предположить, что, вероятно, делу вряд ли помешает, если твой партнер сумеет подломить замок или щипнуть на кармане. Каркольф улыбнулась, будто эта идея вовсе не приходила ей в голову. – Делу это не помешает. Но будет хорошо, если моя партнерша сумеет при этом держать рот на замке. – И она подплыла к Шев, глядя на нее сверху вниз, поскольку была изрядно – на несколько дюймов – выше ростом. Как и большинство народу. – Кроме, конечно, тех случаев, когда мне понадобится, чтобы она рот открыла… – Я не идиотка. – А какой прок был бы мне от тебя, будь ты идиоткой? – Если я отправлюсь с тобой, то, вероятнее всего, дело кончится тем, что я останусь стоять посреди какого-нибудь грязного переулка, и добра у меня будет – только то, что на мне надето. Каркольф наклонилась еще ближе, прямо к уху Шев, обдав ее своим ароматом, который был несравненно привлекательнее, чем гнилой лук или пот рыжей незнакомки. – А я вот думаю о том, как бы уложить тебя в кровать. И без всякой одежды. Шев пискнула горлом, как ржавая дверная петля. Но все же вынудила себя не хвататься за Каркольф, как тонущая девочка схватилась бы за красивое, очень красивое бревно. Слишком долго она думала тем, что у нее между ног. Пора думать тем, что между ушами. – Такими делами я больше не занимаюсь. У меня есть хозяйство, о котором нужно заботиться. И, наверно, еще и Секутор, за которым нужен присмотр… – Все еще пытаешься добиться порядка в мире? – Не во всем. Только в том, что у меня под рукой. – Шеведайя, нельзя же принимать к сердцу судьбы всех беспризорников. – Не всех беспризорников. Только одного. – Она вспомнила о громадной женщине, лежавшей на ее кровати. – Ну, парочки… – Ты ведь знаешь, что он влюблен в тебя. – Я всего лишь выручила его разок. – Потому-то он в тебя и влюбился. Никто, кроме тебя, ему не помогал. – Каркольф подняла руку, нежно поправила кончиком пальца прядь волос, выбившуюся из прически и упавшую на лицо Шев, и вздохнула. – Этот мальчик не в те ворота стучится, бедняга. Шев взяла ее руку за запястье и отвела в сторону. Если ты мала ростом, это вовсе не значит, что ты позволяешь кому угодно переступать через себя. – Он не один на свете. – Она твердо встретила взгляд Каркольф и говорила спокойным ровным голосом. – Мне очень нравится представление, которое ты сейчас разыграла. Видит бог, мне очень приятно, однако лучше бы тебе прекратить. Если я нужна тебе, потому что ты хочешь меня, то моя дверь всегда открыта, а там и ноги раздвинутся. Если же я нужна тебе, чтобы выжать меня, как лимон, ивыбросить в Талинсе мою пустую шкурку, то не обижайся, но я на это не пойду. Каркольф поморщилась, глядя в пол. Не столь привлекательно, как только что улыбалась, но гораздо честнее. – Сомневаюсь, что я понравилась бы тебе без этих игр. – Что мешает попробовать и проверить? – Слишком много поставлено на карту, – пробормотала Каркольф, высвободила руку и, подняв глаза, возобновила спектакль. – Ладно. Если передумаешь… будет слишком поздно. – И бросив через плечо улыбку, убийственную, как лезвие ножа, Каркольф вышла. Боже, какая же у нее была походка! Текучая, как патока в жаркий день. Как у нее такое получалось? Упражнялась перед зеркалом? Пожалуй, каждый день по несколько часов. Дверь закрывалась, и заклинание разрушилось, и Шев снова устало вздохнула. – Это была Каркольф? – спросил Секутор. – Она самая, – пробормотала Шев, все еще охваченная неясным томлением; след небесного аромата все еще противостоял в ее ноздрях запаху плесени. – Я не советовал бы доверять этой суке. Шев фыркнула. – Мать ее! Мне такое и в голову не придет. – Откуда ты ее знаешь? – Да так, отовсюду понемногу. – Оттуда, что она все время кружила возле постели Шев, но так ни разу в ней и не побывала. – Вы с нею навроде бы схожи, – сказал Секутор. – И наполовину не настолько, как мне хотелось бы, – пробормотала она. – Ты трубки почистил? – Угу. Шев снова услышала, как открылась дверь, и повернулась туда, нацепив на лицо улыбку, превращающую ее в нечто среднее между торговцем коврами и жаждущей любовницей. Может быть, это вернулась Каркольф – решила, что хочет Шев именно как Шев… – О боже, – пробормотала она, чувствуя, что ее лицо вытянулось. Обычно, для того чтобы разочароваться в принятом решении, ей требовалось хоть немного больше времени. – Привет, Шеведайя, – сказал Крэндол. Он тоже являл собой проблему, но куда менее приятного свойства. Ничтожество с крысиной мордой, узкими плечиками, куриными мозгами, белесыми глазами и сопливым носом, он приходился сыном Хоральду Пальцу и потому был в этом городе заметной кучей невесть чего. Этому ничтожеству с крысиной мордой свалилась в руки власть, которую оно ни в коей мере не заслужило, и потому оно было невероятно обидчивым, бессмысленно злобным и завидовало всем, обладавшим хоть чем-то таким, чего у него не было. А что-то такое, чего не было у него, имелось у каждого, хотя бы всего лишь талант, или внешность, или чувство собственного достоинства. Шев изо всех сил пыталась прикрыться профессиональной улыбкой, хотя ей очень трудно было представить, кого она еще меньше хотела бы увидеть здесь. – Доброе утро, Крэндол. Доброе утро, Мейсон. Мейсон просочился в комнату следом за своим боссом. Ну, или сыном своего босса. Широкое лицо, испещренное шрамами, уши, больше похожие на цветную капусту, а нос ломали столько раз, что он сделался бесформенным, как репа. Мейсон, одна из козырных шестерок Хоральда, относился к числу тех крутых подонков, которых в Вестпорте можно было встретить где угодно, поскольку крутых подонков здесь было более чем достаточно. Слегка пригнувшись, поскольку потолок был низок, а он – высок ростом, он взглянул на Шев и, словно извиняясь, дернул уголком рта. Будто хотел сказать: «Прости, но я здесь ни при чем. Все этот дурак…» Упомянутый дурак уставился на молитвенные колокола Шев, не то что не склоняя головы, но и вовсе скривив губы в презрительной гримасе. – Это что еще такое? Колокольчики? – Молитвенные колокола, – ответила Шев. – Из Тонда. – Она попыталась говорить спокойно, невзирая даже на то, что в комнату за спиной Мейсона протиснулись еще трое мужчин, старавшихся выглядеть опасными, но в столь тесной комнате производивших лишь впечатление неуклюжести. У одного, с глазами навыкате, лицо было густо покрыто рябью от перенесенной когда-то оспы, второй, одетый в слишком большое для него кожаное пальто, запутался в портьере и чуть не сорвал ее, освобождаясь, а третий держал руки в карманах, всем своим видом показывая, что у него там ножи. Несомненно, так оно и было. Шев подумала, что никогда еще в ее заведении не собиралось столько народу. К сожалению, эти посетители не собирались платить. Взглянув на Секутора и увидев, что он нервно переминается с ноги на ногу и облизывает губы, она подняла ладонь, как бы говоря: «Успокойся, успокойся», хотя не могла не признаться самой себе, что и сама чувствовала себя не слишком спокойно. – Вот уж не думал, что ты любишь молиться, – сказал Крэндол, сморщив нос на колокола. – Молиться – не молюсь, – сказала Шев. – Я просто колокола люблю. Они придают помещению некое благородство. Хотите покурить?’ – Нет, а если бы и хотел, то не пришел бы в такую дерьмовую забегаловку. Наступила тишина, а потом рябой наклонился к Шев. – Он сказал, что это дерьмовая забегаловка! – Я слышала, – ответила она. – В такой маленькой комнатке звуки разносятся довольно хорошо. Я и сама отлично знаю, что это дерьмовая забегаловка. У меня есть планы сделать из нее что-то получше. Крэндол улыбнулся. – У тебя, Шев, всегда было полно планов. Но толку от них никогда не было. В общем-то верно, и главным образом из-за таких вот ублюдков. – Может быть, мне наконец-то повезет, – сказала Шев. – Что тебе нужно? – Мне нужно кое-что украсть. Зачем еще я мог бы прийти к воровке? – Я больше не ворую. – Воруешь, воруешь. Ты всего лишь воровка, прикидывающаяся, будто управляет засратым курительным заведением. К тому же ты мне должна. – За что же я тебе должна? Лицо Крэндола искривилось в гнусной ухмылке. – За каждый день, который ты ходишь на целых, неперебитых ногах. – Шев сглотнула. Похоже, ему каким-то образом удалось сделаться еще худшим негодяем, чем прежде. Мягко и успокоительно прозвучал низкий рокочущий голос Мейсона: – Не по делу себя тратишь. Вестпорт потерял клевую воровку, а получил весьма посредственную торговку дурью. Сколько тебе лет? Девятнадцать? – Двадцать один. – Хотя иногда она чувствовала себя на все сто. – Я кажусь моложе, потому что наделена юношеским пылом. – Все равно, слишком молода, чтобы уходить на покой. – У меня самый правильный возраст, – сказала Шев. – Я все еще жива. – Это всегда можно исправить, – бросил Крэндол, подходя ближе. Так же близко к Шев, как совсем недавно стояла Каркольф, но совсем не так любезно. – Дайте даме место! – потребовал Секутор, вызывающе выпятив губы. Крэндол фыркнул. – Даме? Ты, часом, не рехнулся, малый? Шев видела, что Секутор прячет за спиной палку. Добрая такая дубинка, как раз вполне подходящая по весу, чтобы проломить кому-нибудь голову. Но ей меньше всего на свете нужно было, чтобы он сейчас замахивался ею на Крэндола. Потому что Мейсон в мгновение ока запихнул бы эту деревяшку ему в задницу. – Сходи-ка лучше подмети двор, – сказала Шев. Секутор уставился на нее, выпятив подбородок, готовый к бою. Вот дурашка! Боже, неужто он и впрямь влюбился в нее? – Я не… – Иди, иди. Со мною все в полном порядке. Он сглотнул, еще раз окинул громил взглядом и вышел. Шев резко коротко свистнула, и все злые взгляды сразу вернулись к ней. Она отлично знала, что значит не иметь выбора. – Насчет твоего дела… Если я украду то, что ты хочешь, это будет последним таким требованием? Крэндол пожал плечами. – Может, да. А может, и нет. Все будет зависеть от того, понадобится мне, чтобы ты украла что-то еще, или нет, согласна? – Ты хочешь сказать: понадобится ли твоему папочке? Глаз Крэндола дернулся. Он не любил, когда ему напоминали о том, что он всего лишь мелкий прыщ в огромной тени своего отца. Но Шев всегда говорила не то, что нужно. Или то, что нужно, но в неподходящее время. Или то, что нужно, и в подходящее время, но может быть, не тому, кому следовало. – Ты, соска поганая, будешь делать то, что тебе говорят, – он плюнул ей в лицо, – или сожгу твою засратую лавку вместе с тобой. И твоими говенными молитвенными колоколами! Мейсон вздохнул с плохо скрытым отвращением и надул изрезанные шрамами щеки. Как будто хотел сказать: «Он всего лишь ничтожество с крысиной мордой, но я ничего не могу поделать». Шев уставилась на Крэндола. Проклятие, как же ей хотелось боднуть его прямо в нос! Душа так и требовала. Такие ублюдки, как этот, долбали ее всю жизнь. И, наверно, следовало хотя бы однажды ответить ударом на удар. Но она знала, что ей оставалось только улыбаться. Попробуй она только стукнуть Крэндола, и Мейсон изобьет ее в десять раз сильнее и больнее. Изобьет, хотя ему самому совершенно не хочется этого делать. Он ведь зарабатывает на жизнь, делая то, что ему не нравится. И разве все мы не так живем? Шев сглотнула. Постаралась придать лицу такое выражение, чтобы ее ярость приняли за страх. Колода всегда складывается против таких, как она. – Полагаю, выбора у меня нет. Крэндол ухмыльнулся, обдав ее смрадным дыханием. – А у кого он есть?
Никогда не смотри на землю – вот в чем залог успеха. Шев перекинула ногу через осклизлый край крыши, почувствовав, как в пах ей уперлись сломанные края черепицы, и поползла вперед, думая о том, насколько приятнее было бы перекидывать ногу через Каркольф. Внизу, на оживленной улице справа от нее, какие-то пьяные дураки взахлеб хохотали над шуткой, которую кто-то из них произнес по-сулджукски, а на этом языке Шев понимала не больше одного слова из тридцати. А вот переулок слева от нее вроде бы казался тихим и безлюдным. Так же медленно, незаметно – всего лишь тень во тьме – она подобралась к дымовой трубе и обмотала ее веревкой. Труба на вид казалась прочной, но Шев для проверки несколько раз дернула как следует. Варини любил повторять, что весу в ней – две трети от ничего, но, даже несмотря на это, она однажды чуть не своротила трубу, и валяться бы ей на мостовой под полутонной кирпича, если бы не вовремя подвернувшийся подоконник. Осторожность, осторожность – вот в чем залог успеха, но не помешала бы и чуточка удачи. Ее сердце отчаянно колотилось; она медленно перевела дух и постаралась успокоиться. Давно не упражнялась. Все знали, что она лучшая из всех вестпортских воров. Потому-то ей и не позволят завязать. Потому-то она сама не позволила бы себе завязать. Это было ее благословением и ее проклятием. «Лучшая из вестпортских воров», – пробормотала она себе под нос и, скользнув по веревке к краю крыши, заглянула вниз. Оттуда она хорошо видела стоявших по сторонам двери двух охранников в сверкавших в свете фонарей начищенных шлемах. Почти точно в назначенное время она услышала визгливые, злые голоса шлюх. Увидела, как повернули головы охранники. Крик стал громче, и она мельком увидела, как женщины схватились между собой и упали в грязь. Охранники отлепились от двери и неторопливо отправились полюбоваться дракой, и Шев улыбнулась про себя. За несколько серебрушек эти девочки могут еще и не такое представление устроить. Не упусти нужное мгновение – вот в чем хитрость. В мгновение ока она перевалилась через карниз, скользнула по веревке и оказалась перед окном. Для того чтобы убедить горничную не запирать створки, хватило нескольких медяков. Шев прыгнула внутрь и закрыла окно за собой. Кто-то неторопливым легким шагом двигался вниз по лестнице, но Шев решила рискнуть. Она метнулась к свече, сжала фитиль пальцами в перчатках, и коридор погрузился в столь необходимую ей темноту. Веревка так и свисала с крыши, но тут она ничего не могла поделать. Не могла позволить себе взять на дело напарника, который подтянул бы канат наверх. Оставалось надеяться, что к тому времени, как веревку заметят, она будет уже далеко отсюда. Быстро забраться и быстро выбраться – вот в чем залог успеха. Отсюда она все еще слышала, как визжали на улице дерущиеся шлюхи. Они, без сомнения, уже собрали вокруг себя целую толпу, и народ наверняка делает ставки на исход потасовки. Есть в женских драках что-то такое, что заставляет мужчин не отрывать взгляда от этого зрелища. Особенно если на этих самых женщинах не очень много одежды. Шев оттянула пальцем воротник, пустила к телу немного воздуха, заткнула глотку обнаглевшему инстинкту, толкавшему ее посмотреть на драку своими глазами, и неслышно подкралась по коридору к третьей двери, вытаскивая на ходу отмычки. Замок был обалденно хорошим. Большинство воров даже не стали бы связываться с ним. Сразу отправились бы искать что-нибудь попроще. Но Шев не относилась к большинству воров. Она закрыла глаза, прикоснулась кончиком языка к верхней губе, вставила отмычки в скважину и взялась за дело. Всего несколько мгновений потребовалось ей, чтобы разобраться в устройстве и подцепить сувальды. С чуть слышным металлическим поскрипыванием замок открылся, и Шев, убрав язык и отмычки, повернула ручку – хотя, сказать честно, ручки интересовали ее куда меньше, чем замки, – приоткрыла дверь, просочилась внутрь, услышала звук шагов обутых ног на лестнице и почувствовала, что усмехается в темноте. Ей совершенно не хотелось в этом признаваться, тем более самой себе, но, боже, она скучала по всему этому. Страху. Волнению. Азарту. Возбуждению от того, что берешь чужое. Возбуждению от того, что знаешь, насколько ты хороша в этом деле. «Лучшая из всех, мать их, вестпортских воров», – беззвучно произнесла она и наклонилась над столом. Ранец оказался именно там, где должен был находиться, по словам Крэндола, и Шев в блаженной, бархатной тишине забросила его лямку на плечо. Все шло точно так, как она планировала. Шев шагнула обратно к двери, и под ее ногой громко скрипнула половица. На кровати вскинулась и села, вытянувшись в струнку, женщина. Женщина в светлой ночной рубашке глядела прямо на нее. Предполагалось, что здесь никого не будет. Шев подняла руку в перчатке. – Это совсем не то, что вы подумали… Столь пронзительного крика, как тот, что издала женщина, Шев не слышала ни разу в жизни. Ум, осторожность и точное планирование помогают вору лишь от сих до сих. А вот удача – сука подлая и далеко не всегда будет играть тебе на руку, и потому остаток пути придется преодолеть, полагаясь на смелость. Шев ринулась к окну, вскинула ногу в черном башмаке и нанесла по ставням мощный удар, от которого шпингалеты выскочили из пазов, а обе створки распахнулись, болтаясь на петлях. Женщина умолкла и, всхлипывая, набирала в грудь воздух. Квадрат ночного неба. Второй этаж дома на той стороне улицы. Она мельком увидела в окне напротив мужчину, обхватившего голову руками. Она подумала было, далеко ли до мостовой, и резко одернула себя. Нельзя думать о земле. Женщина снова завопила так, что скрутило мочевой пузырь. Шев услышала, как распахнулась дверь, как закричали охранники. Она перескочила через подоконник. Ветер толкнул ее, дернул за одежду, в животе перекрутило, и она полетела вниз. Точно так же, как при выполнении прыжка с перекладины во время своих странствий с бродячими циркачами, она вытянула и напрягла руки – тогда она ловила ладони Варини. А затем следовал умиротворяющий хлопок при соприкосновении их ладоней и облачко мела, поднимавшееся, когда он вздергивал ее в безопасное положение. Каждый раз. Каждый раз, кроме последнего, когда он слишком уж перебрал и вместо него ее поймала земля. Она отдалась падению. Когда падаешь, бороться бессмысленно. Пусть даже тебя подмывает дергаться и сопротивляться, знай, что воздух тебе не поможет. Никто не поможет. Никто никогда не поможет – это она знала на собственном опыте. Лязгнув зубами, она с глухим стуком рухнула точно в телегу с овечьей шерстью, которую Йенс – за деньги, естественно, – оставил под окном. Он с должным изумлением смотрел, как она неуверенно выбралась из его груза, таща за собою ранец, промчалась через улицу, лавируя между людьми, и скрылась в темноте между пивной и конюшенным двором; крики за ее спиной быстро затихали. Она прислонилась к стене, держась за бок, всхлипывая при каждом вздохе и сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть. Она угодила ребрами прямо на грядку телеги, и, судя по сильной боли и головокружению, можно было не сомневаться, что хотя бы одно ребро она сломала, но возможно, и не одно. – Больно, чтоб тебя! – выдохнула она сквозь стиснутые зубы. Оглянувшись на только что покинутый дом, она увидела, как Йенс прикрикнул на мула, и фургон покатился прочь, как охранник высунулся из открытого окна и отчаянно махал руками, указывая на ту сторону улицы, где она стояла. Она видела, как кто-то выскользнул из боковой двери и бесшумно прикрыл ее за собой. Кто-то высокий и худощавый, в черной шляпе, из-под которой выбилась прядь светлых волос, спадавшая на перекинутый через плечо ранец. Кто-то с обалденно красивой походкой, покачивая бедрами, преспокойно удалился в тень. Охранник заорал что-то еще, и Шев повернулась, прошла неверными шагами по переулку, пролезла через небольшую дыру в заборе и удалилась с места происшествия. Теперь она вспомнила, почему решила завязать с воровством и содержать Дом дыма. У воров, как правило, жизнь долгой не бывает. Даже у самых лучших.
– Тебе больно, – сказал Секутор. Шев действительно было больно, но она научилась скрывать свою боль, насколько возможно. Из жизненного опыта она знала, что люди похожи на акул и кровь в воде только пробуждает у них аппетит. И потому она покачала головой и попыталась улыбнуться, постаралась сделать вид, будто ей вовсе не больно, хотя потела и корчила невольную гримасу от боли и не могла заставить себя убрать прижатую к ребрам ладонь. – Пустяки. Посетители есть? – Только Беррик. Он кивнул на старого любителя хаска, растянувшегося с закрытыми глазами и открытым ртом на засаленных подушках; рядом лежала докуренная трубка. – Когда он курил? – Пару часов назад. Шев крепче прижала бок, опустилась на колени и легонько потрепала спящего по щеке. – Беррик, лучше бы тебе проснуться, и поскорее. Ресницы несколько раз дернулись, глаза открылись, и он увидел Шев, и его умиротворенное лицо вдруг перекосилось. – Она умерла, – прошептал он. – Я помню, будто это случилось только вчера. Она умерла. – Он закрыл глаза, и по бледным щекам покатились слезы. – Я знаю, – сказала Шев. – Знаю и сочувствую. Обычно я позволяю тебе оставаться здесь столько времени, сколько ты захочешь, и очень хотелось бы, чтоб так было и сегодня, но тебе, Беррик, придется встать. Могут быть неприятности. А потом ты сможешь вернуться. Секутор, проводи его домой, ладно? – Лучше я останусь. Прикрою тебе спину. Куда вероятнее дождаться от него какой-нибудь глупости, из-за которой их обоих здесь и пришьют. – Я сама прикрываю себе спину, сколько себя помню. Иди покорми своих птиц. – Я уже кормил их. – Значит, покорми еще раз. Только пообещай, что тебя здесь не будет, когда придет Крэндол, и ты не явишься до его ухода. Секутор выпятил подбородок, покрытый клочковатой бородкой. Вот поганство – мальчишка действительно влюбился в нее. – Обещаю. – И взяв Беррика под руку, он повел его к двери. Двумя мелкими заботами меньше, но остается одна большая – сами переговоры. Шев посмотрела по сторонам, размышляя о том, как же ей подготовиться к визиту Крэндола. Куда бежать в случае чего, где спрятать оружие, придумать запасные планы на случай, если что-то пойдет не так, как надо. На подставке в жестяной миске тлели угли, от которых прикуривали трубки. Шев подняла было кувшин с водой, чтобы залить их, но подумала, что их можно будет при случае бросить кому-нибудь в лицо, и передвинула подставку назад, поближе к стене, чтобы легче было достать до миски. Угли перекатывались и потрескивали. – Добрый вечер, Шев. – Она повернулась, пытаясь не морщиться от боли, пронзившей ее бок. Мейсон был крупным, весьма крупным мужчиной, но, когда считал нужным, мог ходить легко, очень легко. Крэндол ввалился в Дом дыма с еще более кислым видом, чем обычно. Она стояла и смотрела, как за ним втиснулись двое его головорезов. Большое Пальто в своем чересчур большом пальто и Руки-в-Карманах с руками, все так же засунутыми в карманы. Дверь во двор со скрипом распахнулась, в нее вошел Рябой, закрыл дверь и, прислонившись к створке, прижал ее плечами. Так… запасного выхода нет. Шев сглотнула. Главное – говорить как можно меньше, не делать ничего такого, что могло бы их разозлить, и избавиться от них как можно скорее. Вот в чем залог успеха. – Черное тебе идет, – сказал Мейсон, оглядев ее с головы до ног. – Потому-то я и ношу его, – ответила она, стараясь казаться расслабленной, хотя ей удалось всего лишь сдержать рвотный позыв. – Ну, и для воровства, конечно. – Добыла? – рявкнул Крэндол. Шев выдернула ранец из-за стойки и, раскачав на ремне, бросила ему. – Хорошая девочка, – сказал он, поймав короб. – Открывала? – Не в моих привычках. Крэндол откинул клапан. Сунул руку внутрь. Поднял голову и посмотрел на Шев отнюдь не с тем выражением удовлетворенного заказчика, которое она надеялась увидеть. – Ты что, шутить вздумала? – С какой бы стати? – Его там нет. – Чего нет? – Того, что там должно было лежать! – Крэндол тряхнул ранцем в ее сторону, и хмурые взгляды его громил сразу сделались суровее. Шев снова сглотнула; в животе у нее сделалось тяжело, будто она стояла на краю обрыва и чувствовала, как земля убегает из-под ног. – Ты не говорил, что там что-то будет. И не говорил, что в комнате будет охранница с луженой глоткой. Ты сказал взять ранец, и я взяла его! Крэндол бросил пустой ранец на пол. – А я так думаю, что ты, сука этакая, толкнула то, что тут было, кому-то еще. Верно? – Что? Я ведь не знаю даже, что это такое! И неужели я стала бы дожидаться здесь с улыбочкой, если бы кинула тебя? – За дурака меня, значит, держишь? Думаешь, я не видел, что передо мною тут побывала Каркольф? – Каркольф? Она пришла только потому, что у нее была работа… в Талинсе… – Шев осеклась, ощущая то же самое, что в тот раз, когда ее ладони пролетели мимо рук Варини и она увидела, как навстречу мчится земля. Люди Крэндола сдвинулись с места, Рябой вытащил нож с волнистым лезвием, а Мейсон поморщился даже сильнее, чем обычно, и медленно покачал головой. О, боже! Каркольф все же поимела ее. Но не по-хорошему. Совсем не по-хорошему. Шев вскинула руки, пытаясь успокоиться и выиграть чуть-чуть времени, чтобы хоть что-то осмыслить. – Послушай! Ты сказал: «Принеси ранец». Я его принесла. – Ей самой были противны ноющие нотки в собственном голосе. Она отлично знала, что упрашивать бесполезно, но ничего не могла с собой поделать. Взглянула на двери, на громил, медленно приближавшихся к ней, понимая, что остался один-единственный вопрос: сильно ли ее покалечат. Крэндол с перекошенной рожей шагнул к ней. – Послушай!.. – взвизгнула она, но он ударил ее кулаком в бок. Ей приходилось терпеть удары куда сильнее, но так уже ей сегодня везло – удар пришелся именно в то место, которым она рухнула на телегу, вспышка боли пронзила кишки, и ее вырвало прямо ему на брюки. – Вот так-то, сука ты шелудивая! Держите ее. Тот, что с рябой рожей, схватил ее за левую руку, а тот, что в дурацком пальто, – за правую, уперся предплечьем ей в горло и прижал ее к стене; оба ухмылялись с таким видом, будто наконец-то дождались развлечения. Шев могла бы придумать себе времяпрепровождение куда лучше, тем более что Рябой махал ножом прямо перед ее лицом, во рту было горько после рвоты, бок резало болью, а в глазах, которые она не могла оторвать от блестящего лезвия, все расплывалось. Крэндол оглянулся на Мейсона и щелкнул пальцами. – Дай-ка мне свой топор. Мейсон надул щеки. – Похоже, что все подстроила эта сука Каркольф. Шеведайя тут, скорее всего, ни при чем. Ну, шлепнем мы ее – и кто же тогда поможет нам найти то, что нужно? – Тут речь уже не о делах, – сказал Крэндол, ничтожество с крысиной мордой, – а о том, что нужно урок преподать. – Какой же урок это преподаст? И кому? – Хорош умничать. Дай сюда свой долбаный топор! Мейсону все это не нравилось, но он зарабатывал на жизнь как раз тем, что делал то, что ему не нравилось. И непохоже было, чтобы происходящее как-то переходило через край. На его лице было написано «Мне искренне жаль», тем не менее он вытащил мясной резак, вложил полированную ручку в ладонь Крэндола и отвернулся, всем своим видом выражая отвращение. Шев извивалась, как разрубленный надвое червяк, но боль в ребрах не позволяла ей нормально дышать, да и двое паскудников крепко держали ее. Крэндол наклонился поближе, взял одной рукой ее за грудки и скрутил рубашку жгутом. – Можно было бы сказать, что приятно было с тобой познакомиться, так ведь ни хрена. – Босс, вы уж постарайтесь на этот раз меня не забрызгать, – сказал Рябой, зажмурив выпученный глаз (тот, что ближе к ней), чтобы туда и впрямь не ляпнули ее мозги. Крэндол поднял топорик, и Шев глупо всхлипнула и зажмурилась. Значит, это все, да? Вся ее жизнь? Если подумать, так сплошное дерьмо. Было кое-что неплохое, связанное с более-менее приличными людьми. Несколько мелких добрых дел. Несколько мелких побед, вырванных среди бесчисленных поражений. Она думала, что вот-вот наступит что-то хорошее. Что ей сделают что-то хорошее. Что она сделает кому-то что-то хорошее. Но выяснилось, что ничего такого не будет. – Как же долго я не видела молитвенных колоколов! Шев снова открыла глаза. Рыжеволосая женщина, которую она утром затащила на свою кровать, а потом, за всеми передрягами, напрочь выкинула из головы, одетая в тот же самый потрепанный кожаный жилет, стояла, величественная, как статуя, в курительной Шев и разглядывала колокола на полке. – Этот очень хорош. – Она погладила бронзу грязными, растрескавшимися кончиками пальцев. – Вторая династия. – Что это еще за шуточки? – возмутился Крэндол, застыв с топориком в руке. Ее глаза лениво обратились к нему. Вернее, один глаз, потому что второй был закрыт упавшей со лба прядью рыжих волос. Тяжелое лицо с мощными скулами было испещрено ссадинами, раздутый нос покрыт запекшейся кровью, рассеченные в нескольких местах губы распухли. Но во взгляде этого налитого кровью глаза, скользнувшем по Крэндолу и его четырем головорезам, на мгновение задержавшемся на Мейсоне и уплывшем в сторону, было нечто особое. Легкое презрение. Как будто она этим единственным взглядом измерила и взвесила их и сочла, что тревожиться из-за них совершенно не стоит. – Я Джавра, – сказала женщина, которую Шев нашла валявшейся без сознания у себя под дверью. У нее был какой-то странный акцент. Вероятно, откуда-то с севера. – Хоскоппская львица. Я не очень-то склонна к шуткам. Мне довольно часто говорят, что с чувством юмора у меня плохо. Кто уложил меня спать? Шев, прижатая к стенке тремя мужиками, смогла лишь поднять один палец. Джавра кивнула. – Это был благой поступок, и я не забуду его. А мой меч у тебя? – Меч? – Шев удалось прохрипеть это короткое слово, потому что тип, сдавивший ей горло предплечьем, обернулся, чтобы оскалиться на вновь прибывшую особу, и чуть ослабил нажим. – Если он попадет не в те руки, может случиться беда, – прошипела Джавра сквозь зубы. – Он скован из металла упавшей звезды. – Она спятила, – сказал Крэндол. – Коблуха поганая, – проворчал Руки-в-Карманах. – Хоскоппская львица… – выговорил Большое Пальто и захихикал. – Нужно будет обязательно украсть его назад, – проговорила Джавра, словно размышляя вслух. – Кто-нибудь из вас знает приличного вора? Последовало молчание, а потом Шев снова подняла палец. – Ах! – Джавра вскинула испачканную кровью бровь. – Не зря говорится, что Богиня делает так, чтобы нужные люди попадались друг другу на пути. – Она нахмурилась, как будто только что начала понимать ситуацию. – Эти люди обижают тебя? – Немного, – прошептала Шев с лицом, перекошенным от тупой боли, растекшейся по всей правой стороне от ребер до кончиков пальцев. – Всегда лучше уточнить. Ведь никто не знает всего, что люди придумывают, чтобы получить удовольствие. – Джавра сделала несколько медленных вращений голыми плечами. Они тоже напомнили Шев о Великолепном Зараконе – твердые, как дерево, и расщепленные на сотню мелких трепещущих прядей мышц. – Для начала я попрошу вас поставить эту темнокожую девушку на пол и удалиться. Крэндол фыркнул. – А если мы не послушаемся? Глаз слегка прищурился. – Тогда внуки внуков тех, кому доведется видеть, как я разделаюсь с вами, будут рассказывать об этом через много лет после того, как мы уйдем к Богине. Руки-в-Карманах засунул руки еще глубже и буркнул: – У тебя даже оружия нет. Но Джавра только улыбнулась. – Мой друг, я сама и есть оружие. Крэндол дернул головой в ее сторону. – Прибейте эту суку. Надоела. Рябой и Большое Пальто отпустили Шев, что было просто чудесно, но направились к Джавре, что, похоже, было не так уж хорошо. Большое Пальто вытащил из-под пальто дубинку, что даже немного разочаровывало, поскольку места там хватило бы и для двуручного меча. Рябой крутил в пальцах кинжал с волнистым лезвием; он даже высунул язык и казался от этого еще уродливее, чем его кинжал. Джавра стояла на месте, упершись руками в бедра. – Ну? Вы ждете письменного приглашения? Рябой пырнул ее ножом, но не достал. Она увернулась с такой быстротой, что даже Шев едва-едва смогла уловить движение, и тут же ее белая ладонь мелькнула в воздухе и врезалась в бок его шеи с таким звуком, какой издает топор мясника, врубаясь в тушу. Рябой рухнул, где стоял, как будто в нем вообще не было костей, выронив нож из руки, и забился на полу, как вытащенная из воды рыбина, плюясь, булькая и вытаращив глаза еще сильнее, чем обычно. Большое Пальто ударил ее дубинкой в бок. И звук, и эффект были такими, будто он стукнул по столбу. Джавра даже не вздрогнула. На ее руке мгновенно вздулись мышцы, она воткнула кулак в живот нападавшего, и тот согнулся, хрипло ловя ртом воздух. Джавра правым кулачищем схватила его за волосы и ударила головой о стойку, которую Шев сделала из мясницкой колоды, с такой силой, что кровь брызнула на дешевую драпировку. – Ах ты дрянь… – выдохнул Крэндол, и рука, которой он держал Шев, внезапно ослабла. Джавра оглянулась на того, который стоял, держа руки в карманах, и только-только разинул рот. – Вовсе нечего тут стесняться, – сказала она. – Был бы у меня хер, я б его тоже все время теребила бы. Он выдернул руки из карманов и метнул нож. Шев увидела, как сверкнул металл, услышала, как свистнуло в воздухе лезвие. Джавра поймала его. Она не стала делать из этого зрелище, как поступали жонглеры из бродячего цирка. Она просто взяла его из воздуха так же легко, как другой мог бы поймать монету, которую сам себе подбросил. – Спасибо, – сказала она и, метнув нож обратно, всадила его в бедро громилы. Тот визгливо заорал, брызгая слюной, покачнулся, толкнул дверь и вывалился на улицу. Мейсон как раз успел вытащить свой нож – громадную железяку, которую вполне можно было бы, не страшась ошибки, назвать мечом. Джавра снова опустила руки на бедра. – Ты и в самом деле уверен, что хочешь поступить именно так? – Не сказал бы, что очень хочу, – ответил Мейсон, плавно принимая боевую стойку, – но ведь по-другому никак нельзя. – Я знаю. – Джавра еще раз встряхнула плечами и подняла большие безоружные руки. – Но спросить об этом всегда следует. Он кинулся на нее – нож словно растекся в воздухе, а она увернулась. Он ударил, а она вновь увернулась и проводила его взглядом, когда он с громким топотом пролетел к двери и сорвал с крюков портьеры. Он сделал выпад и рубанул, но вместо противницы попал по подушке, подняв облако перьев, потом мощным ударом ноги выбил кучу щепок из стойки, с треском разодрал пополам одну из драпировок. Взревев, как бык, Мейсон в очередной раз бросился на нее. Джавра перехватила запястье противника; на ее руке пульсировала толстая вена, но она, напрягая силы, удерживала трепещущее лезвие, повисшее почти вплотную – только палец просунуть – к ее лбу. – Вот тебе и конец! – брызнул слюной сквозь стиснутые зубы Мейсон и, ухватив Джавру за мощную шею, заставил ее отступить на шаг… Она схватила с полки большой молитвенный колокол и огрела Мейсона по голове; колокол при этом так громко звякнул, что у Шев даже зубы лязгнули. Джавра ударила его еще раз и вырвалась из захвата. Мейсон со стоном упал на колени; по его лицу текла кровь. Джавра широко размахнулась и огрела противника по спине: ручка колокола сломалась, он укатился куда-то в угол, и звенящее эхо постепенно затихало. Джавра взглянула на Крэндола; ее лицо было густо забрызгано кровью Мейсона. – Слышал? – Она вздернула красные брови. – Пришло время тебе помолиться. – Проклятие, – хрипло каркнул Крэндол. Он разжал пальцы – топорик с грохотом упал на пол – и высоко поднял раскрытые ладони. – Послушай-ка, – заикаясь произнес он. – Я сын Хоральда. Хоральда Пальца! Джавра, пожав плечами, переступила через тело Мейсона. – Я недавно в городе. Для меня здесь любое имя не лучше другого. – Мой отец здесь всем заправляет! Всем приказывает! Джавра усмехнулась и переступила через труп Большого Пальто. – Мне он не приказывает. – Он заплатит тебе! Даст столько денег, что ты и сосчитать не сможешь! Джавра носком башмака пнула в сторону упавший нож Рябого. – Мне столько не нужно. Я неприхотлива. Крэндол пятился от нее, и его голос делался все тоньше и тоньше. – Если со мной случится что-нибудь плохое, он до тебя доберется! Джавра снова пожала плечами и сделала еще один шаг. – Будем надеяться. Это станет его последней ошибкой. – Только… не надо! – Крэндол совсем съежился. – Не надо! Умоляю вас! – Вообще-то ты должен умолять не меня, – сказала Джавра, кивком указав ему за спину. Шев свистнула, и Крэндол с удивленным видом повернулся. Когда она с резким хрустом вогнала лезвие топора Мейсона ему в лоб, вид у него сделался еще удивленнее. – Бвур-г-х-р, – сказал он и, вывалив язык, повалился назад. Его безжизненная рука зацепила подставку, и жестяная миска взлетела в воздух, выкинув горячие угли на стену. – Дело дрянь, – сказала Шев, увидев, как жалкая драпировка сразу занялась огнем. Она схватила кувшин с водой, но его жалкое содержимое ни в малейшей степени не помогло исправить положение. Огонь уже перекинулся на соседний занавес; на пол сыпались горящие клочья. – Лучше всего освободить помещение, – сказала Джавра и, взяв Шев под руку, с неодолимой силой решительно вывела ее за дверь, оставив в горящей комнате четверых мертвецов. Руки-в-Карманах стоял на улице, привалившись к стенке, и держался обеими руками за нож, торчавший в бедре. – Постой… – начал было он, когда Джавра взяла его за шиворот, но та сделала резкое движение запястьем, и он, шатаясь, как пьяный, полетел через улицу и врезался головой в стену. Навстречу, не сводя глаз с дома, где языки огня уже облизывали наличники входной двери, мчался Секутор. Джавра схватила его за руку и развернула. Ничего не поделать. Неудачной оказалась обстановка для помещения с открытым огнем. Словно подтверждая ее слова, окно лопнуло, и огонь выплеснулся на улицу. Секутор аж присел, схватившись за голову, и проскулил: – Что там произошло? – Неладно получилось, – шепотом ответила Шев, держась за бок. – Совсем неладно. – Ты считаешь, что это неладно? – Джавра отбросила грязные рыжие волосы с избитого лица и усмехалась, глядя на крушение надежд Шев, словно это были итоги успешного рабочего дня. – А я скажу, что все могло закончиться намного хуже! – Это как? – огрызнулась Шев. – Куда, в жопу, хуже-то? – Остаться там мертвыми могли бы и мы с тобой. – Она коротко, резко хохотнула. – Выйти живыми – это же победа. – Вот что бывает, – сказал Секутор; по мере того как дом разгорался, его глаза все ярче и ярче сияли отраженным огнем, – вот что бывает, когда делаешь добро. – Ах, мальчик, хватит рыдать. Доброта в конечном итоге порождает доброту. Богиня сохраняет все заслуженные нами награды! Кстати, меня зовут Джавра. – И она хлопнула его по плечу, так что он чуть не упал. – Нет ли у тебя, случайно, старшего брата? После потасовки у меня всегда бывает особое настроение. – Что? – Или братьев? Шев схватилась за голову, которая болела так, будто должна была вот-вот лопнуть. – Я убила Крэндола, – прошептала она. – Будь оно все проклято, я убила его. Теперь за меня возьмутся. От меня теперь никогда не отстанут! – Пф-ф-ф-ф! – Джавра обняла Шев за шею большой, мускулистой, покрытой ушибами рукой. Это объятие одновременно и успокаивало, и мешало дышать. – Ты бы видела, какие гады гоняются за мною. Ну, и насчет того, чтобы выкрасть обратно мой меч…
Поганые задания
К востоку от Кринны, осень 574 годаЗобатый по всегдашней привычке обгрызал затвердевшую кожу вокруг ногтей. Как всегда, это было больно. Он думал, что надо все же отвязаться от этой привычки. Он всегда так думал. – Почему, – не без горечи шептал он себе под нос, – почему мне всегда достаются самые поганые задания? Деревня прижималась к земле на мысу у слияния двух рек – кучка сырых соломенных крыш, взлохмаченных, как волосы дурачка, окруженных забором в рост человека из грубо отесанных бревен. Круглые плетеные хижины и три длинных дома, обваленных грязью; на задранных концах конька одного из них красовались неумело вырезанные головы то ли драконов, то ли волков, то ли еще кого-то, предназначенных для того, чтобы пугать людей, хотя у Зобатого они вызвали только ностальгическую тоску по достойному плотницкому ремеслу. Из труб грязными клубами выползал дым. Полуголые деревья все еще шелестели побуревшей листвой. Мутный солнечный свет поблескивал вдали, на гнилых болотах, будто до самого горизонта рассыпали тысячи зеркальных осколков. Но романтикой тут и не пахло. Чудесница, давно уже чесавшая длинный шрам, пересекавший ее покрытую короткой щетиной голову, отвлеклась от этого занятия, чтобы внести свой вклад в размышления предводителя. – По мне, – сказала она, – так это выглядит полной задницей. – Мы ведь далеко к востоку от Кринны, скажешь нет? – Зобатый помусолил клочок кожи между зубами и языком, и сплюнул на землю и поморщился, так как розовая отметина, оставшаяся возле ногтя, не имела никакого права быть такой болезненной. – Здесь на сотни миль в любую сторону сплошная задница. Раубин, ты уверен, что мы пришли туда, куда надо? – Совершенно уверен. Она очень специфично все описала. Зобатый нахмурился. Он-то совершенно не был уверен, что понимает, откуда у него такая непреодолимая неприязнь к Раубину – то ли из-за того, что он добывал для них работу, и работа обычно оказывалась препоганого свойства, то ли причиной сугубой неприязни к Раубину служило то, что он был вонючим хорьком, и даже рожа у него была как у хорька. Возможно, и то и другое вместе. – Просто-напросто «описала точно», бестолочь. – Но ты ведь понял, что я имел в виду, так ведь? Она сказала: деревня у слияния рек, южнее болота, три длинных дома, у самого большого конек украшен резными лисьими головами. – А-а-а! – Зобатый щелкнул пальцами. – Так значит, это должно изображать лис. – Эта шайка и есть клан лисы. – Вот эти? – Ну, так она сказала. – И мы должны принести ей эту штуку. Какую именно штуку? – Ну, эту штуку, – ответил Раубин. – Это мы и сами знаем. – Вроде как… длинная такая, наверно. – Она точно не сказала. – Значит, очень специфично, да? – осведомилась Чудесница, оскалив в ухмылке все свои зубы. – Она сказала, что эта штука будет вроде как светиться. – Светиться? – переспросил Зобатый. – То есть как это? Вроде какой-то, мать ее, волшебной свечи? На это Раубин лишь пожал плечами, отчего никому ничего не стало нисколько яснее. – Не знаю. Она сказала, что ты сам узнаешь, когда увидишь. – Очень, очень мило. – Зобатый и не подозревал, что его настроение может испортиться еще сильнее. Теперь знал, что может. – Просто красота! То есть ты хочешь сказать, что я должен жизнью своей рисковать и жизнями всех моих людей ради невесть чего-то, что я, значицца, узнаю, когда увижу? – Упираясь руками, он отполз на животе по камням туда, где его нельзя было увидеть из деревни, поднялся на ноги и принялся стряхивать грязь с плаща, мрачно ворча себе под нос, поскольку плащ был новый и он прилагал немало усилий для того, чтобы содержать его в чистоте. А ведь можно было сообразить, что это пустая трата времени, особенно если учесть, что на его горбу всегда оказывается особливо поганая работа. Он зашагал вниз по склону, между деревьев, к остальным, качая на ходу головой. Твердым, уверенным шагом. Шагом вождя. Зобатый считал, что предводителю очень важно выглядеть так, будто он знает, куда идет. Особенно в тех случаях, когда он этого не знает. Раубин спешил за ним и пискляво бубнил в спину: – Она ничего определенного не говорила. Ну, в смысле, об этой вещи. Она, знаешь ли, никогда не говорит. Только лупит глазищи свои… – Он передернул плечами. – И говорит: принесите мне вещь оттуда-то. И цвет кожи ейной, и голос… а когда она смотрит на тебя, аж в пот кидает от страха-то… – Его снова передернуло, да так, что даже гнилые зубы заскрежетали. – Сразу признаюсь: вопросов ей я не задаю. Я, когда она меня к себе требует, только и надеюсь, что успею выбраться оттуда, прежде чем обмочусь прямо там, где стою. Бегу от нее со всех ног и добываю то, что она тре… – Ну, значит, для тебя все сложилось так, что лучше и не надо, – перебил его Зобатый. – До тех пор, конечно, пока не надо будет в самом деле добывать эту твою штуку. – Но добывать эту штуку нам все же приходится… – размышляла вслух Чудесница, подняв взгляд к кронам деревьев, отчего на ее грубом костистом лице играли блики света и тени, – и недостаток подробностей может нам изрядно выйти боком. Деревня немаленькая, и в ней найдется уйма всевозможных вещей. Но какая же из них нужна-то? Что брать и что не брать, вот в чем вопрос. – Судя по всему, она пребывала в задумчивом настроении. – Можно даже сказать, что для нее и голос, и цвет кожи, и аура страха в нашем случае… залог провала. – О нет, – возразил Зобатый. – О провале для нее можно было бы говорить лишь в том случае, если бы именно она осталась здесь с перерезанной глоткой из-за того, что поленилась рассказать о всяких мелкихподробностях задания, для которого нас загнали сюда, на край света. – И, окинув Раубина суровым взглядом, он вышел на поляну. Гордяй Легкоступ точил ножи. Он сидел, скрестив ноги и разложив на клочковатой траве восемь ножей – от малюсенького, длиной в большой палец Зобатого, стилета до здоровенного тесака, который смело можно было назвать коротким мечом. Девятый он держал в руках; точильный камень шаркал по стали – вжик-вжак, – задавая ритм негромкому напеву. У него, у Гордяя Легкоступа, был удивительно хороший высокий голос. Живи он в более счастливые времена, наверняка стал бы бардом, ну а в теперешние куда доходнее было грабить и резать людей. Зобатый считал это печальным явлением, но такие уж времена… Брек-и-Дайн сидел рядом с Гордяем и, вывернув странным образом губы, общипывал зубами уже обглоданную кроличью косточку, как овца щиплет траву. Огромная и очень опасная овца. В его громадном синем от татуировок кулачище косточка казалась совсем крохотной, как зубочистка. Весельчак Йон глядел на него хмуро, как на кучу дерьма, на что Брек, возможно, и обиделся бы, если бы не знал, что Йон смотрит так на всех и на все. Совершенно определенно, Весельчак выглядел сейчас самым мрачным человеком на всем Севере. Но ведь он и получил свое прозвище именно из-за этого. По другую сторону поляны перед громадным длинным мечом, прислоненным к дереву, стоял на коленях Жужело из Блая. Он накинул на голову капюшон, так что наружу торчал только острый кончик носа, и упирался подбородком в стиснутые кулаки. Судя по всему, молился. Зобатый всегда довольно настороженно относился к людям, которые молились богам, а уж о тех, кто молился мечам, и говорить нечего. Но такие уж времена, думал он. В кровавые дни мечи дороже богов. И, конечно, их куда больше. Кроме того, Жужело происходил из долины, до которой нужно невесть сколько тащиться на север, а потом еще и на запад, за горами, около Белого моря, где летом снег идет и где никто, имеющий хоть малость соображения, жить не захочет. Кто знает, что у него на уме? – Я уже говорил, что это не деревня, а просцанное пятно? Даже и цвет такой же. – Никогда неторопливо натягивал тетиву на лук. И улыбался он с таким видом, будто подшутил над всеми остальными, да так, что никто, кроме него самого, этого не понял. Зобатый не отказался бы узнать, в чем соль шутки: тогда, может быть, и он посмеялся бы. Насколько он мог судить, шутка касалась их всех. – Тут ты, пожалуй, прав, – отозвалась Чудесница, вальяжно выходя на поляну. – Моча. Чистейшей воды. – Ну, мы приперлись сюда не для того, чтобы здесь поселиться, – сказал Зобатый, – а чтобы добыть кое-что. Весельчак Йон тем временем совершил нечто такое, что многие сочли бы немыслимым: он нахмурился еще сильнее, черные глаза, мрачные как две могилы, толстые пальцы раздирают густую свалявшуюся бороду. – Что именно? Зобатый снова взглянул на Раубина. – Хочешь перекопать все это вдоль и поперек? – Посредник беспомощно развел руками. – Я слышал, что мы узнаем, когда увидим. – Узнаем, когда увидим? Какого хоть… – Йон, жаловаться можешь деревьям. Приказ есть приказ. – К тому же мы ведь уже здесь, верно? – вставил Раубин. Зоб опять посмотрел на него и громко цыкнул зубом. – Ну, это ты угадал. Прямо в яблочко. Как и все подобные догадки – когда ни скажешь, не ошибешься. Да, мы здесь. – Мы здесь, – пропел Брек-и-Дайн, умудрившись по горскому обычаю даже в этих двух словах скакнуть от чуть ли не писка до хрипа, обсосал с косточки последние капли жира и щелчком отправил ее в кусты. – К востоку от Кринны, где и луна не светит, где на сто миль не найти чистого места, чтоб посрать, и где под ногами то и дело путаются бешеные дикари, для которых высшая красота – это протыкать собственные рожи костями. – Здесь он, пожалуй, немного погорячился, потому что и сам был так покрыт татуировками, что кожа у него была скорее синей, нежели белой. Впрочем, Зобатый полагал, что не бывает большего презрения, нежели то, с каким один дикарь относится к другому, тем более если они из разных племен. – Не стану спорить: здесь, к востоку от Кринны, можно встретиться с очень забавными обычаями. – Раубин пожал плечами. – Но нужная штука находится здесь, и мы тоже здесь. Так почему бы нам попросту не забрать эту поганую штуку и не убраться, на хрен, домой? – Так, почему бы тебе, Раубин, попросту не забрать эту поганую штуку? – рыкнул Весельчак Йон. – Потому что моя, мать твою, работа – это, мать твою, сказать тебе, чтобы ты, Йон, мать твою, Непролаз, забрал ту или иную, мать ее, штуку. Наступила продолжительная и очень противная пауза. Как сказали бы горцы, противнее даже, чем отродье человека и овцы. А потом Йон заговорил своим тихим, спокойным голосом, от которого у Зобатого даже после стольких лет знакомства мурашки по рукам побежали. – Надеюсь, что я ошибаюсь. Клянусь мертвыми, я всей душой надеюсь, что ошибаюсь. Но у меня такое ощущение… – он подался вперед, и всем стало донельзя ясно, сколько у него при себе топоров, – что со мною говорили невежливо. – Нет, нет, ни в коей мере, я вовсе не… – Вежливость, Раубин. Эта дрянь не стоит ровным счетом ничего, зато может принести человеку немалую пользу. Скажем, вежливому человеку не придется нести свои мозги в руках, когда нужно будет возвращаться домой. Я понятно выразился? – Конечно, Йон, понятнее некуда. Я позволил себе лишнее. Я кругом не прав, куда ни кинь, и оченно извиняюся. Никоим образом не хотел тебя обидеть. Очень уж давит. Со всех сторон давит и ведь не только на меня, но и на всех нас. Ваши головы под топором, но ведь и моя тоже. Пусть не здесь, но вот вернемся домой, и вы сможете убедиться, что если будет что не по-ейному… – Раубина снова передернуло, еще сильнее, чем прежде. – И все же, мне кажется, немного уважения было бы не… – Хватит. – Зобатый махнул рукой, пресекая разговор. – Все мы сидим на одной и той же треклятой дырявой шлюпке и вместе тонем, и такие споры нам не помогут. Нам нужна любая пара рук, способная вычерпывать воду, хоть мужских, хоть женских. – Я всегда готова помочь, – сказала Чудесница, являвшая собой воплощенную невинность. – Ну уж… – Зобатый сел на корточки, вынул нож и принялся чертить на земле карту деревни. Как это много-много лет назад делал Тридуба. – Пусть мы не знаем точно, что это за вещь, но нам, по крайней мере, известно, где она находится. – Нож царапал землю; воины собрались вокруг и смотрели – кто стоя, кто сидя, кто на корточках. – Большой дом, что посередине, с резными головами вроде бы лис на коньках. Ежели меня спросить, то я скажу, что это драконы, но это, знаете ли, другая история. Вокруг идет забор, в нем двое ворот, на север и на юг. Вот дома и хижины. Это, полагаю, свинарник. А это, вероятно, кузница. – И сколько же там может быть народу? – спросил Йон. Чудесница почесала шрам на черепе, скорчила рожу и уставилась в небо. – Бойцов – человек пятьдесят-шестьдесят… Несколько стариков, несколько дюжин женщин и детей. Кто-то из них тоже, вероятно, способен держать оружие. – Женщины драться лезут, – усмехнулся Никогда. – Стыдоба! – Загнать этих тварей обратно к очагу, да? – осклабилась Чудесница. – О, очаг… – Брек тоже уставился в пасмурное небо, как будто оно было устлано не тучами, а счастливыми воспоминаниями. – Шестьдесят воинов? И нас всего семеро, не считая обузы. – Весельчак Йон согнул язык лодочкой и по аккуратной дуге пустил струйку слюны через башмаки Раубина. – Дело дрянь. Нам нужно больше народу. – Тогда бы нам жратвы не хватило. – Брек-и-Дайн сокрушенно погладил живот. – Ее и так не очень… Зобатый перебил его. – Сдается мне, что придется выполнять планы с теми людьми, которые у нас есть. Ясно как день, что честный бой с шестью десятками нам не сдюжить. – Ну, и ведь люди шли в его дюжину не для честного боя. – Надо нам хотя бы часть устранить. Никогда поморщился. – Интересно, есть ли смысл спрашивать, почему ты смотришь на меня? – Потому, красавчик, что для уродливых мужиков нет никого противнее и хуже, чем красивые мальчики. – Факты – упрямая вещь, с ними не поспоришь. – Никогда вздохнул и отбросил назад свои длинные волосы. – Красивое лицо – мое проклятие. – Тебе проклятие, а мне – благословение. – Зобатый ткнул в северный край нарисованной на земле карты, где был изображен деревянный мост, перекинутый через речку. – Приложишь свою ненаглядную красоту к мосту. Там наверняка стоит стража. Устрой им развлечение. – Ты имеешь в виду, застрелить кого-то из них? – Лучше выстрели куда-нибудь рядом с ними, но чтобы заметили. Давайте не убивать никого без необходимости, ладно? При иных обстоятельствах они вполне могли бы оказаться неплохими людьми. – Никогда скептически вскинул бровь. – Ты так думаешь? Вообще-то Зобатый так не думал, но у него не было никакого желания и дальше отягощать свою совесть. Она и без того не очень-то хорошо держалась на плаву. – Устрой им небольшую пляску, и будет с них. Чудесница хлопнула себя ладонью по груди. – Очень жаль, что я этого не увижу. Когда начинается музыка, не найдешь плясуна лучше, чем наш Никогда. – Не переживай, моя милая, я еще потанцую для тебя. – Все обещаешь, обещаешь… – Да, да. – Зобатый махнул рукой, пресекая и эту беседу. – Вот когда покончим с этим дурацким дельцем, ты сможешь посмешить нас, если, конечно, живы будем. – Может, еще и тебя рассмешим, а, Жужело? – сказала Чудесница. Уроженец долины сидел, скрестив ноги, и держал меч на коленях. – Может быть, – отозвался он, пожав плечами. – Мы все туточки – маленький сбитый отряд, и нам нравится дружелюбное поведение. Жужело коротко взглянул на мрачного Весельчака Йона. – Это заметно. – Мы почти что как братья, – сказал Брек, усмехаясь всем своим татуированным лицом. – Мы делим между собой опасность, делим еду, делим вознаграждение, а иной раз случается, что даже смех делим. – Никогда не ладил со своими братьями, – откликнулся Жужело. Чудесница громко фыркнула. – Ну, малыш, кто скажет, что ты не осенен благословением? Ты получил второй шанс пожить в любящей семье. Если протянешь подольше, то, глядишь, и разберешься, что к чему. Жужело медленно кивнул, и тень от капюшона проползла по его лицу сначала вверх, потом вниз. – Ни дня без нового урока. – Хороший совет, – похвалил Зобатый. – А теперь все прочистили уши и слушаем. Как только Никогда выманит несколько человек на себя, мы прокрадемся через южные ворота. – И он поставил на земле крест, чтобы показать, где именно. – Идем двумя группами, по одной с каждой стороны главного дома, где находится эта вещь. По крайней мере, где эта вещь должна находиться. Я, Йон и Жужело заходим слева. – Йон снова сплюнул, Жужело чуть заметно кивнул. – Чудесница, ты с Брейком и Гордяем заходишь справа. – Насчет права ты прав, вождь, – сказала Чудесница. – Право – это наше право, – пропел Брек. – Так, так, так… – буркнул Гордяй; Зобатый решил, что это означало согласие. Он ткнул каждого по очереди большим пальцем с обгрызенным до мяса ногтем. – И чтобы вели себя наилучшим образом, слышите? Тихо, как весенний ветерок. Надеюсь, на сей раз ты, Брек, не будешь опрокидывать кастрюли, так ведь? – Вождь, обещаю смотреть, куда ставлю ноги. – И то хлеб. – Запасной план у нас есть? – поинтересовалась Чудесница. – На тот случай, если случится невозможное и дела пойдут не по плану. – Как всегда. Хватаем это, не знаю что, и улепетываем как встрепанные. Теперь ты, – и Зобатый посмотрел на Раубина. Его глаза раскрылись широко, как миски на поварне. – Что я? – Останешься здесь и будешь присматривать за барахлом. – Раубин протяжно, с нескрываемым облегчением, выдохнул, и Зобатый почувствовал, как его губы расползаются в улыбке. Он не винил этого человека в том, что тот был невероятным трусом, – большинство людей таковы. Зобатый и сам был таким же. Винил он Раубина лишь в том, что тот позволял себе показывать свой страх. – Только не слишком расслабляйся. Если у нас дело обернется худо, то не успеет наша кровь засохнуть, как эти лисотрахи отыщут тебя и, скорее всего, лишат тебя всего того, что ты между ног трешь. Дыхание Раубина ощутимо задрожало и пресеклось. – Башку тебе отпилят, – прошептал Никогда, вытаращив глаза для пущей убедительности. – Вытряхнут требуху и зажарят, – прорычал Весельчак Йон. – Кожу с рожи сдерут и будут вместо маски носить, – прогремел Брек. – Будут хером твоим суп хлебать, – предположила Чудесница. Все на мгновение умолкли, пытаясь представить себе такое. – Значит, договорились, – сказал Зобатый. – Тихонечко, осторожненько, так, чтобы никто не заметил, как мы заберемся в этот дом и найдем то, что нужно. Но самое главное… – он самым строгим взглядом обвел отряд – полукруг перепачканных грязью, испещренных шрамами, бородатых и безбородых ясноглазых лиц. Его команду. Его семью. – Чтобы никто не смел погибнуть, ясно? К оружию. Сосредоточенно и уже без балагурства – как же, до дела дошло! – отряд Зобатого подготовился к выходу; каждый сработался со своим оружием, как ткач – с ткацким станком, и оно всегда было ухоженным, даже если одежда превратилась в лохмотья, блестело, невзирая на то что лица толстым слоем покрывала грязь. С негромким шипением затягивались пояса, ремни и шнурки, поскрипывал, погромыхивал и позвякивал металл, и над всем этим непрерывно плыла песня, которую негромко вел высокий голос Гордяя. Руки Зобатого двигались сами собой, повинуясь давней привычке, а мысли возвращались к былым временам, когда ему приходилось делать то же самое в других местах, в окружении других лиц, большинство из которых давно уже вернулось в грязь. Некоторых из них он похоронил своими руками. Он надеялся, что никто из присутствующих въяве сегодня не погибнет, чтобы превратиться в грязь и смутные воспоминания. Он проверил щит – прочны и упруги ли ременные петли, в которые просовывается рука. Проверил нож, запасной нож и запасной-запасной нож – все плотно сидели в ножнах. Кто-то когда-то сказал ему, что лишних ножей не бывает, и это был очень дельный совет, при условии, конечно, что ты правильно хранишь их и при случайном падении ни один из них не воткнется тебе в причиндалы. Каждому было чем заняться. Кроме Жужела. Он лишь склонил голову и деликатно взял за ножны из крашеной кожи, чуть ниже крестовины, свой меч, прислоненный до того к стволу дерева. Ростом Жужело заметно превышал дюжинного человека, а клинок, скрытый в этих ножнах, был заметно длинней его собственной ноги. Затем откинул капюшон, разодрал пальцами с грязными ногтями свалявшиеся волосы и застыл, склонив голову набок и разглядывая соратников. – Ты ходишь с одним-единственным клинком? – спросил Зобатый, сдвигая собственный меч, висевший у бедра. Он надеялся вовлечь верзилу в разговор и установить хоть мало-мальски доверительные отношения. В таком маленьком и тесно сбитом отряде капелька доверия может спасти тебе жизнь. Может спасти вообще всех. Глаза Жужела повернулись в его направлении. – Это Меч мечей, и люди успели дать ему сотню имен. Бритва рассвета. Могильщик, Кровавый жнец. Высочайший и Нижайший. На языке долины его именуют Скак-анг-гаиок, то бишь Разлом мира, битва, которая свершилась в начале времен и возобновится при их завершении. – Зобатый испугался было, что Жужело примется перечислять всю треклятую сотню, но, к счастью, он удовлетворился сказанным и лишь добавил, уставившись на рукоять, обмотанную тусклой серой проволокой: – Это и моя награда, и моя кара. Кроме этого клинка, мне ничего не нужно. – А не длинноват он малость? – полюбопытствовала Чудесница с другой стороны. – Есть с него неудобно. Жужело выразительно оскалился. – А это на что? – Ты когда-нибудь точишь его? – спросил Зобатый. – Это он точит меня. – Что верно, то верно. – Оставалось надеяться, что Жужело и впрямь владеет своим хваленым громадным клинком так хорошо, как о нем говорили слухи, потому что как собеседник он точно компанию не украшал. – Кроме того, чтобы наточить меч, его нужно вынуть из ножен, – напомнила Чудесница, подмигнув Зобатому тем глазом, которого Жужело не видел. – Именно так. – Взгляд Жужела остановился на ее лице. – А если Меч мечей вынуть из ножен, то обратно его уже не вложишь, пока… – Пока он не обагрится кровью? – закончила вместо него Чудесница. Угадать его следующие слова можно было и не обладая даром гадания по рунам – с тех пор как они покинули Карлеон, Жужело повторил их, по меньшей мере, дюжину раз. Более чем достаточно для того, чтобы они всем слегка поднадоели. – Кровью, – пророческим голосом отозвался Жужело. Чудесница быстро взглянула на Зобатого. – Скажи-ка, Жужело из Блая, тебе никогда не казалось, что ты относишься к себе чересчур серьезно? Он слегка запрокинул голову и окинул взглядом небо. – Если услышу что-нибудь смешное, то можно будет и посмеяться. Зоб почувствовал на плече руку Йона. – Вождь, можно тебя на пару слов? – Конечно, – ответил он и не без усилия усмехнулся. Йон отвел Зобатого на несколько шагов от других и негромко завел ту же речь, что и всегда перед боем. – Если я погибну… – Никто сегодня не погибнет, – перебил его Зобатый теми же самыми словами, которыми отвечал всегда. – То же самое ты говорил в прошлый раз, а потом мы похоронили Чутлана. От этого напоминания настроение Зобатого опустилось еще на ступеньку по лестнице, ведущей в трясину. – Никто тут не виноват – работа у нас опасная, и всем это известно. Немало шансов за то, что сегодня я уцелею, но я всего лишь прошу, чтобы, если все же… – Я навещу твоих детей, передам им твою долю и расскажу, кем ты был. – Все так. И что еще? – И ничего не буду приукрашивать. – Вот теперь все верно. – Весельчак Йон, конечно, не стал улыбаться. Зобатый знал его уже много лет, и за все это время он улыбался вряд ли больше дюжины раз, причем в моменты, когда этого меньше всего можно было ожидать. Но кивнул со вполне удовлетворенным видом. – Право слово, никому другому я такого не доверил бы. Зобатый кивнул в ответ. – Вот и хорошо. Отлично, – и чуть слышно проворчал себе под нос, когда Йон отошел: – Всегда самые дурацкие задания…
Все пошло примерно так, как планировал Зобатый. Нельзя сказать, чтобы так случилось впервые, и тем не менее это был приятный сюрприз. Шесть человек неподвижно и безмолвно лежали на пригорке и следили за чуть заметными шевелениями листьев и веток, которые сопровождали передвижение Никогда в сторону вонючей задницы деревни. Вблизи она выглядела ничуть не лучше, чем издали. Зобатый по опыту знал, что более близкое знакомство редко приукрашивает явления. Он еще немного погрыз ногти и наконец увидел, что Никогда опустился на колени в кустах на другом берегу речки почти напротив северных ворот, наложил стрелу и натянул тетиву. С такого расстояния было трудно разглядеть наверняка, но похоже было, что на губах у него и сейчас играла та же самая хитрая усмешечка. Он пустил стрелу, и Зобатый решил, что она воткнулась в одно из бревен забора. Ветер донес слабый крик. Из деревни взмыли и исчезли среди деревьев несколько ответных стрел, но Никогда уже повернулся, помчался прочь и скрылся в кустах. Зоб услышал нечто вроде барабанного боя, крики многих голосов, а потом на мост высыпали люди с грубо откованным железным оружием; некоторые на ходу облачались в шкуры или даже натягивали сапоги. Пожалуй, дюжины три. Отличная работа. Если, конечно, Никогда сумеет скрыться. Йон покачал головой, глядя, как изрядная часть клана Лисы выкатилась по мосту и устремилась в лес. – Просто удивительно! Никак не могу привыкнуть к тому, что люди совершенно не способны соображать. – Да уж, не стоит слишком многого ожидать от всяких балбесов – непременно ошибешься, – прошептал в ответ Зобатый. – Хорошо, что мы – самый умный отряд на Земном круге, верно? Так что вдруг сегодня вам будет благоугодно не обгадиться, а? – Если ты, вождь, не обгадишься, то и я удержусь, – пробормотала Чудесница. Ха! Как будто он мог твердо пообещать успех. Зобатый прикоснулся к плечу Гордяя и ткнул пальцем в сторону деревни. Низкорослый воин подмигнул, ползком перевалился через гребень пригорка и, ловкий, как головастик в пруду, пополз, будто скользил, на брюхе через кусты. Зоб провел сухим языком по пересохшему рту. Всегда у него в таких случаях напрочь иссякала слюна, и сколь часто ему ни приходилось бы заниматься подобными делами, лучше не становилось. Краем глаза он посмотрел на других: никто из них не выказывал признаков слабонервности. Он еще задумался о том, не гложет ли их тревога изнутри, так же, как и его, и не прячется ли за их застывшими лицами паника – так же, как у него? Или страшно только ему одному? Но, в конце концов, это не значило ровным счетом ничего. Если тебе страшно, то самое лучшее, что ты можешь сделать, – это вести себя так, будто страх тебе неведом. Он поднял кулак, с удовольствием убедился в том, что рука не дрожит, указал вслед Гордяю, и все они двинулись за ним. Вниз по пригорку к южным воротам – если можно так назвать прогал в гнилом заборе, над которым возвышалось нечто, подобное арке, сделанной из кривых древесных стволов и украшенной черепом какого-то зверя, имевшего, на свою беду, пару внушительных рогов. Тут Зобатый не смог не задуматься о том, найдется ли на сто миль в округе хоть одна прямая лесина. Прямо под черепом стоял, опершись на копье и не замечая ничего вокруг, один-единственный стражник. У него были длинные свалявшиеся волосы, и он был облачен в меха. Он засунул палец в нос, извлек его, внимательно осмотрел добычу и щелчком отправил ее наземь. Потянулся и, опустив руку, почесал задницу. Гордяй полоснул его ножом по шее сбоку и перерезал горло так же быстро и просто, как рыбак выпотрошил бы пойманного лосося. Зоб поморщился было, но он прекрасно знал, что это было неизбежно. Если расстаться с жизнью для того, чтобы они могли выполнить свое дурацкое задание, придется лишь этому, можно будет сказать, что всем повезло. Гордяй придержал убитого, из горла которого хлестала кровь, поймал его, когда у него подогнулись ноги, и беззвучно уложил еще дергавшееся тело в стороне от ворот, вне поля зрения любых глаз изнутри. Тише, чем ветерок в кустах, Зобатый с остальными, низко пригибаясь, с оружием наготове поспешили к воротам. Гордяй, уже успевший вытереть нож, ждал их, осторожно заглядывая внутрь из-за воротного столба и выставив за спиной ладонь с растопыренными пальцами: дескать, подождите. Зоб хмуро взглянул на окровавленное лицо мертвеца, который приоткрыл рот, как будто собирался задать вопрос. Гончар делает горшки. Пекарь печет хлеб. А Зобатый занимается вот этим и больше ничем. Едва ли не всю свою жизнь. Но, как бы аккуратно ни была сделана эта работа, гордиться тут было, в общем-то, нечем. Человека убили всего лишь за то, что он охранял свою собственную деревню. Потому что они, местные, тоже были людьми со своими надеждами, и печалями, и всем прочим, пусть даже они жили вдали от Кринны и не очень утруждали себя мытьем. Но что может сделать один человек? Зобатый медленно набрал в грудь воздух и еще медленнее выдохнул его. Только выполнить задание таким образом, чтобы не погиб никто из его собственных людей. В тяжелые времена прекраснодушные размышления могут погубить тебя скорее чумы. Он посмотрел на Чудесницу, дернул головой в сторону деревни, и она, скользнув вокруг воротного столба, направилась по правой дорожке, непрерывно поворачивая бритую голову то налево, то направо. Сразу за нею следовал Гордяй, а последним – Брек, двигавшийся совершенно бесшумно, чего трудно было бы ожидать, глядя на его громадную фигуру. Зоб еще раз медленно вздохнул и, крадучись, двинулся по левой тропе, морщась всякий раз, когда пытался нащупать самые твердые участки изрытой грязи, куда можно было бы бесшумно поставить ногу. Позади с чуть слышным шипением осторожно дышал Йон; Зобатый знал, что и Жужело тоже здесь, хотя тот и двигался тише кошки. Вот до его слуха донеслось какое-то пощелкивание. Прялка, наверно. Он услышал чей-то смех, хотя, возможно, ему это лишь почудилось. Он крутил головой в сторону любого намека на какой-то звук, будто его дергали за крюк в носу. Свет казался ему слишком ярким, и все было видно слишком уж хорошо. Возможно, следовало бы подождать темноты, но Зобатый терпеть не мог работать ночью. С того самого, мать его, несчастья в Гурндрифте, где люди Бледноснега случайно ввязались в бой с людьми Малорослика. Там полегло пятьдесят человек, а никакого врага не было и за десять миль. Слишком много всего может ночью пойти наперекосяк. Впрочем, Зобатому доводилось видеть, как множество народу глупо погибало и при свете дня. Он крался вдоль плетеной стены и обливался тем потом, какой бывает от страха. Тем едким потом, который выступает, когда смерть стоит аккурат за твоим плечом. Все окружающее сделалось вдруг острее острого. Каждый прут в плетне, каждый камешек в грязи. То, как кожаная оплетка рукояти меча врезалась в ладонь, когда он расслабил пальцы, чтобы перехватить ее. То, как при каждом вдохе, стоило горящим легким на три четверти заполниться воздухом, раздавался чуть слышный свист. То, как кожа подошвы его ступни при каждом осторожном шаге прилипала через дыру в носке к стельке башмака. Прилипала и отлипала. Новые носки – вот что ему нужно. Ну, сначала пережить этот день, а потом обзавестись носками. Возможно, даже купить те самые – красного цвета, – которые он видел, когда в прошлый раз побывал в Уффрите. Они все тогда смеялись над ними. И он сам, и Йон, и Чудесница, и бедняга Чутлан, который успел погибнуть. Смеялись, что, дескать, носки из шерсти, выкрашенной красным, – это безумие. Но потом он подумал, что, если человек может позволить себе носки из крашеной шерсти, это не безумие, а роскошь, и, оглянувшись, окинул эту прекрасную материю задумчивым взглядом. Пожалуй, надо будет, покончив с этим дурацким заданием, вернуться туда и приобрести пару красных носков. Может быть, он купит даже две пары. И будет носить их, выпуская верх из башмаков, чтобы все видели его знатность. Не исключено, что его станут называть Кернден Красные носки. Он почувствовал, что лицо, против его воли, расплылось в улыбке. Красные носки – это первый шаг на пути к краху; если он… Дверь в лачугу, что по левой стороне от него, резко распахнулась, и оттуда, заливаясь хохотом, вышли трое мужчин. Передний повернул косматую голову, на лице его застыла широкая улыбка, открывавшая желтые зубы. Он смотрел прямо на Зобатого, и Йона, и Жужело, которые застыли с открытыми ртами у стены длинного дома, будто трое мальчишек, которых застигли врасплох, когда они воровали пирожки. Так все и стояли неподвижно, разглядывая друг друга. Зобатый почувствовал, как время замедлилось до почти полной зловещей неподвижности, как бывало всегда, перед тем как пролиться крови. Времени более чем достаточно для множества всяких глупостей. Чтобы подумать, не куриная ли кость торчит в ухе у одного. Посчитать гвозди на одной из их дубинок. Восемь с половиной. Времени хватает даже на то, чтобы подумать, что, дескать, смешно, что на ум не приходит ничего полезного. Такое впечатление, будто он стоит где-то в стороне от самого себя и думает, что же следует сделать дальше, но чувствует, что это от него, в общем-то, не зависит. И самое странное, что такое – ощущение это – в последнее время происходило с ним так часто, что он научился распознавать его появление. Тот миг оцепенения и полной растерянности перед тем, как мир рухнет. Вот дерьмо! Опять… Он чувствовал щекой поцелуй холодного ветерка – это Жужело широким движением косаря взмахнул своим мечом. Передний не успел даже пригнуться. Оплеуха, нанесенная не вынутым из ножен клинком, сбила его с ног, перевернула кубарем в воздухе и вмазала вверх тормашками в стену хижины. Рука Зобатого без какой-либо команды от головы обнажила меч. Жужело метнулся вперед и, выбросив руку, так ударил рукоятью меча в рот второму, что во все стороны полетели целые и раскрошенные зубы. Широко раскинув руки, он рухнул во весь рост навзничь, как срубленное дерево, а третий попытался поднять дубину. Зобатый ударил его в бок; сталь с влажным глухим звуком разрубила мех и плоть, выбросив волну крови. Человек качнулся вперед, сложился пополам, открыл рот и оглушительно завизжал, выпучив глаза. Зобатый клинком расколол его череп надвое; рукоять меча дернулась в его ладони, крик завершился изумленным писком. Тело вытянулось на земле, кровь из разрубленной головы хлынула прямо на башмаки Зобатого. Похоже, что он даже раньше времени обзавелся красными носками. Вот тебе и не убивать никого без необходимости, вот тебе и тихо, весенний ветерок… – Мать твою!.. – буркнул Зобатый. Теперь-то время помчалось вскачь, и сделалось очень неуютно. Мир тоже помчался, раскачиваясь, и дергаясь, и швыряя во все стороны комья грязи. Кричали люди, лязгал, сталкиваясь, металл, в ушах ревели его собственное дыхание и рокочущий стук его собственного сердца. Он оглянулся через плечо, увидел, как Йон отразил щитом удар палицы и, громко взревев, зарубил противника. Не успел Зобатый снова посмотреть вперед, как – мертвые знают откуда – прилетела стрела и с громким щелчком вонзилась в стену прямо перед ним. Он чуть не попятился от неожиданности, но сзади него оказался Жужело и так пнул его под зад, что он рухнул и набрал полный рот грязи. Пока он поднимался, на него налетел еще один противник – лицо с бешено раззявленным орущим ртом и всклокоченная шевелюра заслонили все на свете. Зобатый закрылся щитом и начал поворачиваться, но тут из ниоткуда возник Гордяй и пырнул набегавшего поганца ножом в бок. Тот вскрикнул и споткнулся. Зобатый отрубил ему полголовы; лезвие, громко звякнув, раскололо кость и ткнулось в землю. Рукоять чуть не вылетела из потного кулака. – Шевелитесь! – крикнул он, не очень понимая, к кому обращается, и стараясь вырвать увязший в земле клинок. Мимо промчался Весельчак Йон с окровавленным топором и оскаленными в безумной ухмылке зубами. Зобатый поспешил за ним, а следом Жужело – лицо бесстрастное, взгляд скачет с одной хижины на другую, в одной руке меч, так и не вынутый из ножен. За угол лачуги, на просторную площадку, заваленную навозом, смешанным с рубленой соломой. По одну сторону в большом сарае хрюкали и повизгивали свиньи. По другую сторону возвышался длинный дом, украшенный резными фигурами; к широкому распахнутому дверному проему, в котором была видна лишь темнота, вели ступени. Через площадку на них бежал рыжеволосый мужчина с лесорубным топором в кулаке. Чудесница спокойно всадила стрелу ему в щеку с расстояния в шесть шагов, но он не сбавил хода, лишь прижал к лицу свободную руку и чуть не наткнулся на нее. Она с боевым кличем шагнула ему навстречу, взмахнула мечом и одним ударом отсекла ему голову. Голова, разбрызгивая кровь, завертелась в воздухе и улетела за ограду свинарника. Зобатый мимоходом подумал: вдруг бедняга все еще понимает, что происходит… Затем он увидел, что тяжелая дверь медленно закрывается, увидел бледное лицо у края створки. – Дверь! – взревел он и ринулся туда, сначала хлюпая по грязи, а потом тяжело топая по гулким деревянным ступеням. Он успел сунуть окровавленный грязный башмак в щель, и тут же дверь захлопнулась с такой силой, что его ногу прострелило болью, глаза выпучились. – Мать вашу! Моя нога! – взвыл он. Дюжина, если не больше, мужиков из клана Лисы, собравшихся к тому времени в конце двора, рычали и хрюкали громче и противнее, чем свиньи. Они размахивали зазубренными мечами, топорами, корявыми дубинками, кое у кого были щиты, передний же красовался в ржавой кольчуге со свисающим лохмотьями нижним краем, и в его растрепанные волосы были вплетены грубо сработанные серебряные кольца. – Назад! – Перед ними возвышался Жужело, держа в вытянутой руке свой меч рукоятью вверх, будто это был какой-то магический амулет, призванный отражать зло. – Назад, и вам не придется умереть сегодня. Тот, что в кольчуге, сплюнул и прорычал на ломаном северном наречии: – Покажи нам свое железо, вор! – Покажу, раз ты этого хочешь. Смотри на Меч мечей – больше ты ничего в жизни не увидишь. – И Жужело вынул свое оружие из ножен. Этому мечу присвоили добрую сотню имен: Бритва рассвета, Могильщик, Кровавый жнец, Высочайший и Нижайший, Скак-анг-гаиок, то бишь Разлом мира, На языке долины и так далее, но Зобатый вынужден был признать, что он представлял собой ничем не примечательную полосу металла. Не вспыхнуло пламя, не разлился золотой свет, не запели в отдалении трубные звуки, клинок даже не сверкнул зеркальным блеском. Лишь чуть слышный шорох, с которым вырвалось на свободу из покрытых многолетними пятнами кожаных ножен длинное лезвие тускло-серого, точь-в-точь как влажный сланец, цвета, без какой-либо блестящей отделки или украшений, если не считать какого-то поблескивающего узора, выгравированного около простой ничем не примечательной крестовины. Но у Зобатого были иные заботы, кроме как выяснять, достоин ли меч Жужела сложенных о нем песен. – Дверь! – визгливо крикнул он Йону, цепляясь за край створки левой рукой, на которой так и висел щит, и вслепую размахивая мечом в щели между створкой и притолокой. – Моя нога, мать вашу! Йон с ревом взбежал по ступенькам и саданул в дверь плечом. Она неожиданно поддалась, соскочила с петель и придавила того болвана, который пытался закрыть ее. Йон и Зобатый ввалились в помещение, где было темно, как в поздние сумерки, и плавал неприятно сладковатый дым. На Зобатого надвинулось какое-то пятно, он инстинктивно вскинул щит и почувствовал, как что-то с силой ударилось в него и ему в лицо брызнули щепки. Потеряв равновесие, он врезался во что-то еще; загремел металл, захрустела бьющаяся глиняная посуда. Из полумрака возникло призрачное лицо, под которым громыхало ожерелье из зубов. Зобатый рубанул мечом, потом еще и еще, и человек с залитым кровью покрытым белой краской лицом осел на землю. Зоб кашлял, рыгал, снова кашлял, всматривался, мигая, в смердящий мрак и держал меч наготове. Он услышал, как взревел Йон, услышал глухой удар топора, угодившего в плоть, и чей-то визг. Дым слегка рассеялся, и Зобатый смог наконец более-менее рассмотреть зал. В яме-очаге полыхали угли, заливавшие паутину украшенных резьбой стропил и балок мутным красным и оранжевым светом, сталкивавшим друг с дружкой движущиеся тени, вводя в обман глаза. Здесь было жарко, как в аду, и к тому же воняло, как в аду. Стены покрывала ветхая драпировка – изодранная парусина, испещренная нарисованными отметками. В дальнем конце лежала плита черного камня, на ней стояла грубая статуя, в ногах у которой поблескивало золото. Чаша, решил Зобатый. Кубок. Туда он и направился, пытаясь щитом отодвинуть темноту подальше от лица. – Йон! – крикнул он. – Зобатый, где ты? Невесть откуда донеслась какая-то странная песня. Слов ее Зобатый не понимал, но их звучание ему не понравилось. Очень даже не понравилось. – Йон? И из-за каменной плиты внезапно выскочила человеческая фигура. Зобатый вытаращил глаза, попятился и чуть не свалился в яму, где горел огонь. Человек был облачен в изодранную красную хламиду, из-под которой торчали длинные жилистые руки, был густо намазан краской, сквозь которую проступал бисерный пот, а лицо его было скрыто черепом какого-то зверя с витыми черными рогами, отчего человек в красном казался при мятущемся свете дьяволом, вырвавшимся прямо из ада. Зобатый прекрасно понимал, что это маска, но когда на него из дыма внезапно надвинулась эта фигура, когда он услышал странную песню, гулко доносившуюся из-под черепа, то почувствовал, что не может сдвинуться с места от страха. Он даже меч свой не мог поднять. Просто стоял, дрожа всем телом и чувствуя, что каждая мышца растекается, словно вода. Он никогда не был героем – что уж тут скрывать, – но никогда прежде не испытывал такого страха. Даже в Иневарде, когда он видел, как к нему с безумным видом, с головы до ног залитый чужой кровью, пробивался Девять смертей. Сейчас он, беспомощный, стоял совершенно неподвижно. – Фух… фух… фух… Жрец, подняв одну длинную руку, подходил все ближе. В раскрашенных пальцах он держал какой-то предмет. Кривую деревяшку, чуть светящуюся тусклым светом. Вещь. Та самая вещь, за которой они явились сюда. Тут деревяшка засветилась ярче, еще ярче, так ярко, что ее корявое очертание словно выжглось в глазах Зобатого, а звук песни лился ему в уши, и вскоре он не слышал ничего, кроме него, не мог думать ни о чем, не видел ничего, кроме этого предмета, слепяще яркого, как солнце, предмета, который мешал ему дышать, сламывал его волю, совсем остановил его дыхание, отрезал… Трах! Топор Весельчака Йона расколол пополам рогатый звериный череп и разрубил скрытое под ним лицо. Хлынувшая кровь зашипела на углях в яме-очаге. Зобатый ощутил брызги на своем лице, заморгал и покачал головой, внезапно освободившись от цепенящей власти страха. Жрец качнулся вбок, его песня сменилась рваным бульканьем, маска раскрылась на две части, и из-под нее лилась кровь. Зобатый зарычал, взмахнул мечом, вонзил его в грудь волшебника, и тот рухнул навзничь. Вещь вывалилась из его руки и отлетела в сторону по шершавым половицам; ослепительный свет сменился чуть заметным мерцанием. – Поганые колдуны, – рыкнул Йон, сложил язык хитрым образом и цыкнул на труп длинной струйкой слюны. – Вот суетятся, суетятся попусту! Столько времени тратят на все эти трюки и словоблудие, а толку от всего этого и вполовину не будет, как от хорошего ножа… – Он нахмурился. – Ох ты!.. Жрец рухнул в огненную яму, выбив при падении на пол кучу пылающих углей. Несколько кусков долетели до разлохмаченного края ближайшей драпировки. – Проклятие. – Зобатый на подгибающихся ногах направился туда, чтобы отшвырнуть уголья. Но не успел он сделать и трех шагов, как старую тряпку охватило пламя. – Проклятие… – Он попытался погасить огонь, но голова у него все еще кружилась, и он лишь насыпал тлеющих искр к себе на штаны, и ему пришлось прыгать на месте и тушить самого себя. Огонь выбрасывал языки и разбегался по сторонам быстрее чумы. Такое пламя, взвивающееся выше человеческого роста, уже не погасишь. – Проклятие! – Ощущая жар лицом, Зобатый подался назад, между стропил плясали алые тени. – Забирай эту штуку и пошли отсюда! Йон уже возился с ремнями своей кожаной котомки. – Все правильно, вождь, все правильно. Запасной план! Зобатый отвернулся от него и поспешил к двери, плохо представляя себе, кто может оставаться в живых по ту сторону. Он вырвался в день из мрака, и свет больно ударил ему в глаза. Прежде всего он увидел Чудесницу, стоявшую с широко раскрытым ртом. Она держала в расслабленных руках наполовину натянутый лук, на котором лежала стрела, но ее острие было направлено в землю. Зобатый не мог припомнить, когда еще он видел ее такой изумленной. – В чем дело? – рявкнул он, еще больше разозлившись, оттого, что его меч зацепился за дверной косяк, и с рычанием высвободил его. – Ты ранена? – Он прищурился от солнца и прикрыл глаза щитом. – Что за… – Он остановился на ступенях и уставился перед собой. – Клянусь мертвыми… Жужело стоял неподвижно, все еще сжимая в кулаке Меч мечей, но его длинное тусклое лезвие смотрело в землю. Только теперь он был с головы до ног перемазан кровью, а перед ним широким полукругом валялись изуродованные, разрубленные вдоль и поперек трупы дюжины людей из клана Лисы, напавших на него, а чуть подальше – еще несколько пытавшихся поддержать их. – Он один перебил их всех. – Лицо Брека было все еще перекошено от растерянности. – Прямо так, один – всех. Я даже молотком своим ни разу не взмахнул. – Так не бывает, – бормотала Чудесница. – Так не бывает. – Она наморщила нос. – Мне кажется или я чую запах дыма? Йон вывалился из зала и так ткнулся в спину Зобатого, что они оба чуть не упали с лестницы. – Ты взял эту штуку? – рявкнул Зобатый. – Полагаю, что… – Йон заморгал, уставившись на Жужело, возвышавшегося в кругу своих жертв. – Клянусь мертвыми, вот это да! Жужело начал было отступать к ним, но резко повернулся, заметив стрелу, которая просвистела рядом с ним и, задрожав, вонзилась в стену дома, и махнул свободной рукой. – Может быть, нам лучше было бы… – Бежим! – прогремел Зоб. Возможно, хороший вождь должен дождаться, пока все остальные не окажутся в безопасности. Должен первым вступать в бой и последним выходить из него. Во всяком случае, Тридуба поступал именно так. Но Зобатый не был Тридуба (о чем можно было и не напоминать лишний раз) и сейчас он мчался, как кролик с подпаленным хвостом. Подавал личный пример, так сказать. Позади он услышал звон тетивы. Стрела просвистела мимо, чуть не задев руку, которой он размахивал, и вонзилась в стену лачуги. Потом другая. Придавленная нога болела как невесть что, но он бежал, хромая и размахивая рукой со щитом. Мчался к шатавшимся, прыгавшим перед глазами воротам с аркой и звериным черепом на ней. – Ходу! Ходу! – Чудесница вырвалась вперед, швырнув брызгами грязи в лицо Зобатому. Он увидел, как Гордяй мелькнул впереди между двумя хижинами, а затем быстро, как ящерица, обогнул один из воротных столбов и вырвался из деревни, следом и он сам протопал под аркой из веток. Спрыгнул на берег, споткнулся на поврежденную ногу, сотрясся всем телом, клацнул зубами и прикусил язык. Он сделал еще один неверный шаг и повалился в болотный папоротник, перекатился через щит и успел подумать лишь о том, что хорошо бы постараться не отрезать себе нос собственным мечом. Затем он поднялся и вскарабкался по склону, чувствуя, как горят легкие, как липнут к гудящим ногам промокшие по колено в болоте штаны. Он слышал за спиной тяжелые шаги всхрапывавшего от усилия Брека, а за ним ворчание Йона: «Дерьмо… проклятие… бежать… проклятие… дерьмо…» Потом он проломился сквозь кусты и оказался на той самой полянке, где они строили планы. Планы никогда не исполняются слишком гладко – так и с этим получилось. Раубин стоял около имущества. Рядом с ним – Чудесница, уперши руки в бока. На противоположной стороне поляны устроился на коленях Никогда со стрелой, наложенной на лук. Увидев Зобатого, он усмехнулся: – Ну что, вождь, получилось? – Дерьмо… – Зобатый стоял скрючившись и глотал ртом воздух. Голова у него кружилась. –Дерьмо. – Он выпрямился и уставился в небо, чувствуя, как пылает лицо, не в состоянии придумать какое-нибудь другое слово, хотя даже если бы это удалось, у него не хватило бы дыхания, чтобы его произнести. Брек, выглядевший еще более измученным, чем Зобатый (если, конечно, такое возможно), согнулся, упершись руками в трясущиеся колени, его широченная грудь вздымалась, плоское лицо, покрытое татуировками, было красным, как поротая задница. Йон, с раздутыми блестящими от пота щеками, шатаясь, подошел к дереву и прислонился к нему. Чудесница почти не запыхалась. – Клянусь мертвыми, вы, старики, совсем зажирели. – Она хлопала Никогда по руке. – Хорошо ты там, за деревней, поработал. Я была уверена, что они поймают тебя и освежуют. – Хочешь сказать, надеялась на это? – ответил Никогда. – А ведь должна бы знать, что на всем Севере нет человека, который так прытко удирал бы от опасности. – Что правда, то правда. – Где Гордяй? – выдохнул Зобатый, как только отдышался более-менее достаточно для того, чтобы волноваться. Никогда ткнул большим пальцем. – Пошел осмотреться и убедиться, что нас никто не преследует. На поляну не торопясь вышел Жужело. Он снова накинул на голову капюшон, и Меч мечей, снова в ножнах, лежал у него на плечах, как посох путника; одной рукой он держался за рукоять, а другая свободно болталась, перекинутая через лезвие. – Это следует понимать так, что за нами не гонятся? – спросила Чудесница, приподняв одну бровь. Жужело покачал головой. – Нет. – Не стала бы обвинять бедняг в трусости. И забираю назад свои слова о том, что ты воспринимаешь себя слишком серьезно. Ты со своим мечом – очень даже серьезная штучка. – Добыли то, что надо? – спросил совершенно белый от тревоги Раубин. – Ты угадал, Раубин, шкуру твою мы спасли. – Зобатый вытер рот и увидел на ребре ладони кровь из прикушенного языка. Они выполнили задание, и к нему понемногу начало возвращаться чувство юмора. – Ха! Или ты мог подумать, что мы бросили эту говенную штучку там? – Не боись, – сказал Йон, резкими движениями открывая свою котомку. – Весельчак Йон Непролаз, мать его, снова оказался героем. – И он запустил руку внутрь и вытащил добычу. Зобатый заморгал. Потом нахмурился. Потом его взгляд остановился. Золото поблескивало в меркнущем свете, и он почувствовал, что сердце ухнуло куда-то еще глубже, чем это случалось за весь минувший день. – Йон, это ни хера не то, что надо! – Не то? – Это чаша! А нам нужна была вещь! – Он воткнул меч острием в землю и махнул рукой. – Треклятая вещь, светившаяся каким-то треклятым светом! Йон уставился на него. – Мне никто не говорил, что она светилась треклятым светом. Все ненадолго умолкли, думая об одном и том же. Вокруг стояла тишина; лишь ветер теребил старые листья, заставляя черные ветки со скрипом раскачиваться. А потом Жужело запрокинул голову и разразился хохотом. Он хохотал так громко, что несколько ворон сорвались с ветки и, суматошно размахивая вялыми крыльями, устремились в серое небо. – Что это тебя разобрало? – зло бросила Чудесница. Полускрытое капюшоном перекошенное лицо Жужела блестело счастливыми слезами. – Я же сказал тебе, что буду смеяться, если услышу что-нибудь смешное! – И он снова зашелся хохотом, сотрясаясь всем телом и выгнув хребет наподобие натянутого лука. – Вам придется вернуться, – сказал Раубин. – Вернуться? – повторила перепачканная, как и все остальные, грязью Чудесница, словно не веря своим ушам. – Ты, засранец, сказал: «Вернуться»? – Может быть, ты не заметил, что дом сгорел? – громыхнул Брек, указывая все еще дрожащей ручищей на толстый столб дыма, поднимавшийся из деревни. – Что, что? – спросил Раубин, а Жужело испустил в небо очередной взрыв визгливого хохота и снова зашелся, булькая, фыркая и с трудом держась на ногах. – О да, сгорел дотла, и как пить дать вместе с этой треклятой штукой. – Ну… не знаю… вам всего-то нужно перетрясти пепел на пожарище! – Не лучше ли будет перетрясти твой вонючий пепел? – рявкнул Йон, швырнув чашу на землю. Зобатый медленно, тяжело вздохнул, протер глаза и, поморщившись, взглянул на эту задницу, почему-то именовавшуюся деревней. За его спиной Жужело продолжал терзать тишину сумерек хриплым хохотом. – Вот всегда так, – чуть слышно прошептал он. – Почему, ну почему мне всегда достаются самые поганые задания?
Свалить поскорее (по городам и весям)
Ближняя страна, лето 575 года– Пожалуй, из этого города лучше будет свалить поскорее, – сказала Джавра. – О нет, нет, нет! Только не это! – поспешно возразила Шев. – Нельзя же вот так мчаться по жизни, оставляя позади лишь развалины как следы наших собственных ошибок. Они быстро шли сквозь беззвучную ночную тьму. Джавра, задумчиво насупив брови, двигалась огромными стремительными шагами, и Шев, чтобы не отставать, приходилось почти бежать вприпрыжку. – В таком случае чем же мы, по-твоему, занимались в прошлом году? – Ну… так… мы… – Шев задумалась. – Я тебе вот что скажу: так дальше продолжаться не может! – Понятно. В таком случае мы отдаем Тумнору его драгоценный камень, забираем обещанные деньги, расплачиваемся с нашими игорными долгами… – Твоими игорными долгами. – И что потом? Оседаем здесь и пускаем корни? – Джавра дернула рыжей бровью, словно указывая на обшарпанные домишки, мусор, валявшийся прямо на улице, смердящего рыбой нищего, который выкашливал больные легкие, скрючившись в открытой двери. – Ладно, убедила. Двинемся дальше. – И что же на сегодняшний вечер останется у нас позади? Джавра дернула головой назад, в ту сторону, откуда они пришли. – Ты считаешь, что это можно назвать развалинами? – Я назвала бы это… – Шев запнулась, задумавшись, долго ли еще удастся уклоняться от беспощадного взгляда правде в глаза, – серией неудач. – А по мне, так это больше похоже на развалины. Ведь если у дома обрушился фасад, его вполне можно назвать развалинами, верно? Шев в очередной раз оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что за ними никто не следит. – Полагаю, какой-нибудь злопыхатель мог бы и так сказать. – В таком случае, Шеведайя, не сочти за труд объяснить мне, чем же твой путь отличается от моего, если не считать того, что в твоем случае мы уйдем из города, имея меньше денег. – Но и врагов у нас будет меньше! Мне страшно надоело, что в любой поганой дыре, через которую нам доводится проходить, мы, словно кролик кучу катышков, оставляем новую кучу врагов! А что если мне рано или поздно вновь понадобится залезть в одну из этих поганых дыр? И повсюду эти окаянные враги. Знаешь ли, я по ночам просыпаюсь вся в поту! – Это от острой еды, – сказала Джавра. – Я ведь то и дело предупреждаю тебя: следи за диетой. А враги – это хорошо. Если есть враги, значит, ты… производишь впечатление. – О да, ты очень даже производишь впечатление; я этого никогда не стала бы отрицать. Вот и нынче вечером ты произвела на этих пацанов прямо-таки сокрушительное впечатление. Джавра оскалила в улыбке оба ряда белых зубов и с таким звуком, будто дверью хлопнула, стукнула покрытым шрамами кулаком по мозолистой ладони. – Это уж точно. – Но, Джавра, я ведь воровка, а не… не то, что ты. Мне вроде как полагается держаться незаметно. – Ах! – Джавра снова вздернула ту же самую рыжую бровь и посмотрела искоса на Шев. – Потому-то ты и ходишь в черном. – Но ты ведь согласишься, что черное мне действительно идет? – Ты, вне всякого сомнения, неуловимая и обольстительная совратительница невинного девичества! – Джавра игриво толкнула Шев локтем в бок, отчего та едва не врезалась в ближайшую стену, но тут же схватила ее за руку и стиснула в сокрушительном объятии, приплюснув лицом к себе под мышку. – И раз так, дорогая подруга Шеведайя, мы пойдем твоим путем! Прямым, верным и непоколебимо нравственным, как подобает ворам! Мы расплатимся по твоим долгам, а потом напьемся и найдем несколько мужчин. Шев еще не отдышалась после дружеского толчка локтем. – И что же, по-твоему, я буду с ними делать? Джавра ухмыльнулась. – Мужчины будут для меня. Я ведь из Тонда, и аппетиты у меня о-го-го какие. А ты сможешь посмотреть. – Премного благодарна за великую честь, – ответила Шев, выбираясь из-под тяжеленной мускулистой руки Джавры. – Это самое малое, что я могу для тебя сделать. Ты пока что проявляла себя прекрасной подручной. – Я думала, что у нас равное партнерство. – Самые лучшие подручные всегда так думают, – сказала Джавра, направляясь к парадной двери «Плачущего работорговца». Перекошенная вывеска, прикрепленная к ржавому железному пруту, болталась на одной петле. Шев вцепилась в руку Джавры, повисла на ней всем весом и даже пятками уперлась в землю, чтобы не дать подруге сделать следующий шаг. – У меня предчувствие, что Тумнор будет ждать нас. – Так мы и договоривались. – Джавра озадаченно посмотрела на нее сверху вниз. – Знаешь ли, он не слишком откровенно рассказывал нам о работе. Не исключено, что он попытается кинуть нас. Джавра нахмурилась. – Ты считаешь, что он может нарушить соглашение? – Но ведь он ничего не сказал нам о ловушках, верно? – спросила Шев, продолжая висеть на руке Джавры. – И об обрыве. И о стене. И о собаках. И еще он сказал, что охранников будет двое, а не двенадцать. Джавра, играя желваками на скулах, стиснула челюсти. – И о том волшебнике он тоже ничего не сказал. – Точно. – Шев удалось глотнуть воздуха; каждая связка ее тела дрожала от напряжения. – Клянусь дыханием матери, ты права. Шев с облегчением выдохнула, медленно разогнулась, выпустила руку Джавры и похлопала по ней. – Сейчас я проберусь через черный ход и проверю… – Хоскоппская львица никогда не пользуется черным ходом! – с широкой улыбкой перебила ее Джавра. И, взбежав на крыльцо, она высоко подняла ногу, так пнула подошвой башмака дверь, что та слетела с петель, и шагнула внутрь. Грязные фалды некогда белого пальто развевались за ее спиной, как раздвоенный хвост. Шеведайя мельком, но очень серьезно подумала о том, не стоит ли ей рвануть со всех ног вдоль по улице, но лишь вздохнула и побрела по ступенькам вслед за подругой. «Плачущий работорговец» был далеко не самым респектабельным заведением, хотя Шев должна была признать, что ей доводилось бывать и в куда худших местах. Собственно говоря, в худших местах она провела большую часть нескольких последних лет своей жизни. Зал был просторным, как хорошее гумно, с галереей на уровне второго этажа, и довольно плохо освещался огромной круглой люстрой, утыканной коптящими свечами в подсвечниках из цветного стекла. На полу, усыпанном грязной соломой, были беспорядочно расставлены столы и стулья, а сбоку громоздилась кривобокая стойка, за которой на полках красовались бутылки с самым низкопробным алкоголем дюжины дюжин культур. Здесь пахло дымом и потом, пролитым спиртным и блевотиной, отчаянием и упущенными шансами, и все это выглядело почти так же, как три ночи назад, когда они приняли заказ на работу, а сразу после того Джавра просадила в кости половину обещанной платы. Отличие было лишь одно, и оно сразу бросалось в глаза. Той ночью здесь было полным-полно разнообразного сброда. А нынче зашел, похоже, только один человек. Тумнор сидел за столом посреди комнаты, на его пухлом лице застыла улыбка, а лоб блестел от пота. Он казался очень встревоженным – чрезмерно даже для человека, намеревающегося обмануть двоих довольно известных воровок. Выглядел он так, будто всерьез опасался за свою жизнь. – Это ловушка, – проворчал он сквозь стиснутые зубы, не шевеля лежавшими на столе руками. – Это мы и сами поняли, поганец ты этакий! – ответила Джавра. – Нет, – так же ворчливо отозвался он и странно скосил выпученные глаза куда-то вбок, потом снова взглянул на них и перевел взгляд в другую сторону. – Ловушка! И лишь тогда Шев заметила, что его руки прибиты к столу. Она проследовала за его взглядом мимо подозрительно походившего на кровь большого коричневого пятна на полу до темного угла. И увидела там человеческую фигуру. Блеск глаз. Мерцание стали. Человек в боевой стойке, готовый действовать. Теперь она видела не слишком тщательно замаскированные признаки чужого присутствия в других углах: человек с секирой, забившийся за шкаф со спиртным, нос арбалетчика, высунувшегося с галереи на свет чуть дальше, чем нужно, пара башмаков, торчащих из двери, ведущей в подвал, и башмаки эти, как она решила, должны были все еще находиться на мертвых ногах одного из наемных охранников Тумнора. Сердце у нее упало. Ей ужасно не хотелось драться, но все говорило за то, что драться ей придется, и очень скоро. – Знаешь, похоже на то, – вполголоса сказала Шев, подавшись к Джавре, – что поганца, который собирался обдурить нас, уже успел обдурить кто-то другой. – Да, – прошептала Джавра. Ее шепот звучал громче, чем обычная речь большинства людей. – Я как-то даже в растерянности. Кого убивать раньше, кого потом? – Может быть, удастся договориться, чтобы нам позволили уйти? – с надеждой в голосе предположила Шев. Очень важно не терять надежды. – Шеведайя, нам следует учитывать возможность применения насилия. – Ты просто поражаешь точностью предвидения. – Я буду очень благодарна, если ты, когда мое предвидение начнет сбываться, сможешь проявить внимание к тому арбалетчику, что устроился на галерее. – Поняла, – пробормотала Шев. – Большую часть остальных, пожалуй, можешь уступить мне. – Ты очень любезна. И вот из глубины здания донеслись раскатывавшиеся гулким эхом приближающиеся шаги тяжелых сапог и бряцание металла, а выражение лица Тумнора сделалось еще отчаяннее, и бусинки пота, катящиеся по щекам, – крупнее. Джавра прищурилась. – Вот и выход злодея. – Так ведь злодеи всегда склонны к театральщине… – пробормотала Шев. Она появилась в зыбком свете свечей и оказалась худощава и очень высока ростом. Пожалуй, почти такого же роста, как и Джавра, с коротко остриженными темными волосами, одна жилистая рука обнажена, и видно, что она сплошь покрыта синими татуировками, а другая прикрыта пластинами помятой стали, завершавшимися похожей на когтистую лапу перчаткой, острыми металлическими когтями которой она и пощелкивала на ходу. Когда она улыбнулась им, ее зеленые-зеленые глаза ярко вспыхнули. – Давно не видались, Джавра. Джавра выпятила губы. – Во имя задницы Богини, Вейлена! – отозвалась она. – Какая приятная встреча. Или, если на то пошло, какая неприятная встреча. – Ты знакома с нею? – пробормотала Шев. Джавра поморщилась. – Вынуждена признать, что она не то чтобы совсем не знакома мне. Она была Тринадцатой из Пятнадцати. – Теперь я десятая, – сказала Вейлена. – Ты ведь убила Ханаму и Бирке. – Я предложила им тот же самый выбор, какой вскоре предложу и тебе, – пожала плечами Джавра. – Они выбрали смерть. – Э-э… – Шев подняла палец затянутой в перчатку руки. – Позвольте полюбопытствовать… О чем, будь оно неладно, мы говорим? Изумрудно-зеленые глаза женщины обратились на нее. – Она тебе не рассказывала? – Что вы имеете в виду? Джавра поморщилась еще выразительнее. – Те мои друзья, которых я упомянула, – они из храма. – Храм находится в Тонде? – Да. И они не то чтобы друзья. – Значит они… к тебе безразличны, да? – с надеждой в голосе предположила Шев. Нет на свете ничего важнее, чем сохранять надежду. – Скорее враги, – ответила Джавра. – Понятно. – Пятнадцати храмовым рыцарям Золотого ордена запрещается покидать храм, кроме как по приказу Верховной Жрицы. Под страхом смертной казни. – Осмелюсь предположить, что ты ушла, не спросив у нее разрешения, – проговорила Шеведайя, обводя взглядом все острые стальные предметы, находившиеся в поле зрения. – Не то чтобы она горячо одобрила мое намерение. – Не очень?.. – Вернее говоря, совсем не одобрила. – Ей не дозволено жить, – сказала Вейлена. – Как и любому, кто предлагает ей помощь. – И, вытянув указательный палец, заканчивавшийся длинным железным когтем, она вонзила его Тумнору в темя. Тот издал странный звук, вроде как пукнул, и повалился лицом на стол; из аккуратной ранки на макушке хлынула пенящаяся кровь. Шев подняла руки, демонстрируя пустые ладони. – Уверяю, что никакой поддержки я не предлагала. Поддерживать я люблю ничуть не больше, чем любая другая девушка, разве что самую малость больше. Но Джавра… – Она шевелила руками очень осторожно, чтобы самой удостовериться, что механизм взведен, но чтобы другие сочли ее движения всего лишь выразительной жестикуляцией. – Не хочу ее обидеть и уверена, что рано или поздно она осчастливит какого-нибудь мужчину, а то и нескольких, в качестве жены, но что касается меня, она совсем не в моем вкусе. – Шев вскинула брови и взглянула на Вейлену, которая, если честно, куда больше соответствовала ее вкусу: одни глаза чего стоили. – И, знаете, не буду хвастаться, но с какой стати я буду предлагать поддержку? Как правило, я стараюсь сама получить всю поддержку, которую женщина может… – Она имеет в виду помощь, – пояснила Джавра. – А? – Поддержка – это не сексуальная позиция. – О… – Убейте их, – приказала Вейлена. Арбалетчик поднял свое оружие, свет свечей заиграл на острой головке заряженного болта, а из теней выскочили еще несколько головорезов, размахивавших разнообразным оружием крайне неприятного вида. Хотя, подумала Шев, разве может оружие казаться привлекательным, если оно обращено против тебя? Шев резко повернула запястье, и метательный нож прыгнул ей в ладонь. К сожалению, пружина оказалась натянута слишком туго, и нож проскочил между ее смыкающимися пальцами и вонзился в потолок, аккуратно перерезав в полете веревку, которая держала люстру. Затрещали шкивы, и махина стала падать. Арбалетчик ухмыльнулся и начал давить на спусковой крючок, прицелившись точно в сердце Шев. Один из громил занес над головой огромный топор. И в этот миг тяжеленная конструкция из досок, стаканов-подсвечников и воска рухнула ему на голову, буквально расплющив его, арбалетный болт вонзился в край люстры за мгновение до того, как она рухнула на пол, заставив содрогнуться все здание, придавив еще двоих головорезов и взметнув тучу пыли, щепок, осколков и горящих свечей. – Вот дерьмо… – прошептала, оторопело мигая, Шев, когда гул падения стих. Они с Джаврой остались совершенно невредимыми и стояли рядом посреди круга из обломков люстры. Шев испустила победный клич, который тут же – как это чаще, чем хотелось бы, случалось с ее победными кличами – сменился сдавленным испуганным бульканьем при виде того, как один из оставшихся невредимым врагов перепрыгнул через обломки люстры, вращая мечом так, что его лезвие предстало перед ее глазами как расплывчатое пятно. Она подалась назад, зацепилась за стол, потом за стул, упала, перекатилась, увидела, как клинок, блеснув, пролетел мимо, и нырнула под другой стол; кто-то рубанул по столешнице топором, и Шев окутало облако пыли. Она услышала лязг, грохот, громкую ругань и вообще весь знакомый набор звуков, сопровождающий любую серьезную драку в любой гостинице. Пропади оно все пропадом, Шев терпеть не могла драки. Ненавидела их. И, несмотря на эту ненависть, то и дело оказывалась втянута в них. Партнерство с Джаврой ничего не исправило в этом отношении, как, впрочем, если подумать, и в любом другом. Она выскользнула из-под стола, вскочила на ноги, получила удар в лицо, отлетела в сторону, больно стукнулась о стойку и, тряся головой и отплевываясь, попыталась сморгнуть набежавшие на глаза слезы. Один из убийц с рычанием кинулся на нее, замахнувшись ножом над головой; Шев прогнулась в талии, сталь сверкнула мимо и глубоко вошла в стойку. Шев метнулась вперед, боднула нападавшего головой в лицо – он сразу схватился обеими руками за разбитый нос, – выдернула его нож, застрявший в столешнице, одним плавным движением метнула его, и он, перевернувшись сколько нужно раз в воздухе, вонзился по рукоять в лоб арбалетчика, который как раз закончил перезаряжать свое оружие и пытался прицелиться. Его глаза закатились, и он свалился с балкона на стоявший внизу стол, перебив бутылки и стаканы. – Какова я с ножами! – пробормотала Шев себе под нос. – Я могла бы… у-ух! – еще один тип стукнул ее в бок так, что она снова отлетела в сторону и разом растеряла все свое самодовольство вместе с дыханием. Он был массивным и потрясающе уродливым и размахивал булавой (почти такой же большой и уродливой, как и он сам), разбивая мебель и посуду и разбрасывая во все стороны осколки и обломки. Шев, плаксивым голосом изрыгая подряд все ругательства, какие ей удавалось вспомнить, отчаянно подпрыгивала, пригибалась и уклонялась. Ей не выпадало ни малейшего шанса куда-нибудь спрятаться, так что оставалось лишь отступать и отступать, пока громила не загнал ее в угол. С перекошенным от ярости лицом он замахнулся палицей. – Стой! – завопила Шев, указывая пальцем ему за спину. Просто удивительно, как часто этот прием срабатывает. Громила дернул головой, чтобы взглянуть, в чем дело, и остановился в своем замахе ровно настолько, чтобы Шев смогла изо всей силы ударить его коленом между ног. Он задохнулся, закачался, упал на колени, а она взмахнула своим кинжалом и нанесла ему резкий удар сбоку в основание шеи. Он застонал, попытался выпрямиться, но растянулся, уткнувшись лицом в пол и обливаясь кровью. – Извини, – сказала Шев. – Будь оно все неладно, мне очень жаль. Сочувствую. – И это была чистая правда. Но сочувствовать умершему куда лучше, чем умереть самой. Так уж повелось. И урок этот она усвоила давным-давно. Других стычек вроде бы не предвиделось. Джавра в перемазанном кровью грязно-белом пальто стояла среди обломков люстры и изуродованных трупов дюжины разнокалиберных головорезов. Одного живого она удерживала в согнутом состоянии, зажав его шею под локтем, а второго, прижимая его лицом к столу, держала растопыренными пальцами за шею; он дергался и брыкался – без всякого толку. – Все, что имеет вес, должно падать вниз, – философски заметила она и, одновременно дернув щекой и мускулистой рукой, сломала шею первому и, выпустив его, позволила безжизненному телу шлепнуться на пол. – В мое время храм нанимал убийц получше. – Она наклонилась вбок, подняла второго и швырнула его через окно на улицу. Он с отчаянным визгом вышиб ставни и умолк (видимо, навсегда), расколов головой столб. – Второпях не удалось найти никого лучше, – сказала Вейлена, появившись за ее спиной. – Но всегда рано или поздно доходит до этого. – И она потянула из ножен кривую саблю, длинный клинок которой, как показалось Шев, походил на струйку колеблющегося черного дыма. – Необходимости в этом нет, – ответила Джавра. – У тебя два варианта, какие были и у Ханамы, и у Бирке. Ты можешь вернуться в Тонд. Вернись к Верховной жрице и скажи, что я не буду ничьей рабыней. Ничьей и никогда. Скажи ей, что я свободна. – Свободна? Ха! Ты считаешь, что такой ответ устроит Верховную жрицу? Джавра пожала плечами. – Скажи, что не смогла найти меня. Да вообще, скажи ей все, что захочешь. Вейлена горестно скривила губы. – А другой вариант… – Ты увидишь мой меч. Джавра, хрустя суставами, развернула плечи, отбросив башмаками мусор, расставила ноги пошире и вытащила из-под пальто что-то длинное и тонкое, замотанное в уродливое тряпье и веревки, но Шев заметила, что кончик предмета сверкнул золотом. Вейлена вздернула подбородок и не столько улыбнулась, сколько оскалила зубы. – Ты ведь знаешь, что для нас нет выбора. Джавра кивнула. – Знаю. Шеведайя! – Что? – прохрипела Шев. – Закрой глаза. Она крепко зажмурилась, но успела увидеть, как Вейлена с пронзительным резким и страшным боевым кличем перепрыгнула через стол. Потом она услышала быстрые, нечеловечески быстрые шаги по гулким половицам. Потом лязгнул металл, и Шев вздрогнула оттого что сквозь плотно сжатые веки внезапнно прорвался яркий розовый свет. Хруст, хриплый вздох, и свет погас. – Шеведайя. – Что? – каркнула она. – Теперь можешь открыть. Джавра все так же держала в одной руке замотанную палку, с которой свисали лохмотья. Другой же она поддерживала Вейлену, бессильно уронившую расслабленные руки и касавшуюся пола упрятанными в сталь суставами. На груди Вейлены появилось красное пятно, но вид у нее был мирный. Если не считать того, что из ее спины хлестала и растекалась в разные стороны по полу венозная кровь. – Джавра, они все равно найдут тебя, – прошептала она, выдувая кровавые пузырьки на губах. – Я знаю, – ответила Джавра. – И у каждого из них будет возможность сделать выбор. – Она опустила Вейлену на пол, в быстро расширяющуюся лужу крови, легким прикосновением опустила веки на ее зеленых-зеленых глазах и негромко проговорила: – Да смилуется над тобой Богиня. – Пусть она сначала над нами смилуется, – пробормотала Шеведайя. С кинжалом в одной руке, вытирая свободной рукой кровь, текущую из разбитого носа, она подошла к стойке и заглянула за нее. Там сидел, скорчившись, хозяин заведения. Увидев ее, он скорчился еще сильнее. – Не убивайте меня! Умоляю, не убивайте! – Не буду. – Она убрала кинжал за спину и показала ему открытую ладонь. – Никто тебя не убьет. Все в порядке, они… – Она хотела сказать «ушли», но окинула взглядом разгромленный зал и хрипло выговорила: – Убиты. Можешь вылезать. Он медленно выпрямился, выглянул из-за прилавка, и у него отвисла челюсть. – Во имя… – Я должна принести извинения за разгром, – сказала Джавра. – Впрочем, на деле он не такой страшный, каким кажется. Кусок дальней стены, по которой прошло несколько свежих трещин, выбрал именно этот миг, чтобы вывалиться на улицу, подняв такое облако каменной пыли, что Шев закашлялась и поспешно отступила подальше. Джавра выпятила губы и с задумчивым видом приложила к ним кончик пальца. – Хотя, может быть, внешность и соответствует сути. Шев страдальчески вздохнула. Не в первый раз за то время, которое она обреталась в компании Джавры, Хоскоппской львицы, и вряд ли в последний. Она вытянула из-под рубашки мешочек, развязала его и позволила драгоценному камню выкатиться на изрубленный прилавок, где он и остался лежать, тускло поблескивая. – Это тебе за беспокойство, – сказала она онемевшему содержателю гостиницы. Потом вытерла кинжал о куртку ближайшего трупа, убрала его в ножны, повернулась и, не добавив ни единого слова, перебралась через обломки двери и оказалась на улице. Близился рассвет, и солнце уже слегка высветлило сероватое пятно над ветхими крышами на востоке. Шев медленно, тяжело вздохнула и покачала головой, глядя в ту сторону. – Шеведайя, – прошептала она себе под нос, – неужели ты так и не поняла, что совесть – это ужасная помеха для воровского ремесла? Она услышала позади тяжелые шаги Джавры, ощутила, не глядя, ее присутствие у себя за плечами, услышала ее низкий голос, когда Джавра, наклонившись, сказала ей на ухо: – Ну что, может быть, теперь ты согласишься, что лучше поскорее свалить из этого города? Шев кивнула. – Да, мне кажется, что так и впрямь будет лучше.
Ад
Дагоска, весна 576 годаТемпл бежал. Это происходило с ним далеко не в первый раз. Полжизни он бегал от чего-то, а большую часть другой половины потратил на погоню за тем, от чего когда-то убегал. Но так, как в этот раз, он не бегал еще никогда. Он бежал так, будто сам ад гнался за ним по пятам. Впрочем, так оно и было. Земля снова содрогнулась. Краем глаза Темпл увидел в ночи вспышку света и вздрогнул. Мгновением позже раздался громовой раскат такой силы, что у него в ушах зазвенело. Слева от него вспыхнул над домами огонь, взметнувшись, как руки безумца, потянулся, разбрасывая жидкое пламя по Верхнему городу. Обломок камня с человеческую голову величиной рухнул прямо перед ним, перепрыгнул через дорогу и разбился о стену, подняв облако пыли. С неба со свистом и грохотом сыпались мелкие камни. Темпл мчался дальше, не чуя под собою ног. Если гуркский огонь, сыплющийся с небес, все же разорвет его в клочья, которые никогда никто не найдет, он никак не сможет помешать этому. Очень мало кто будет скорбеть о нем. Крохотная капелька в океане трагедии. Ему оставалось лишь надеяться, что Бог выбрал его и решил спасти, хотя он никак не мог придумать ни одной серьезной причины для этого. Он мало что знал наверняка, но был уверен в том, что не хочет умирать. Нетвердо держась на подкашивающихся ногах, он прислонился к стене и зашелся в приступе кашля. В груди у него хлюпало, оттого что он постоянно вдыхал дым. Много дней вдыхал дым. Из глаз текли слезы. От пыли. От страха. Он оглядывался назад, в ту сторону, откуда пришел. Стены Верхнего города, зиявшие обрушившимися зубцами, почернели от копоти. Там сражались люди – крошечные фигурки, освещенные красным заревом. Борьба была безнадежной. Эта безнадежность выяснилась много дней назад. И все же они сражались. Может быть, чтобы защитить свое. Свое имущество, свои семьи, свой образ жизни. Может быть, они сражались ради любви. Может быть, ради ненависти. Может быть, у них уже не осталось ничего иного. Темпл не представлял себе, что могло подвигнуть человека сражаться. Сам он никогда не испытывал склонности к борьбе. Он пробрался по заваленному мусором переулку, споткнулся об упавшую балку и ссадил кожу на коленях, вывернулся из-за угла, подняв над глазами ладонь, как слабый щит против жара. Дом горел, трещало пламя, дым, клубясь, поднимался в ночное небо. Огонь, повсюду огонь. «Я видел ад, – сказал Вертурио, – и этот ад – большой город, находящийся в осаде». Дагоска являла собой ад уже много недель. Темпл никогда не сомневался, что оказался там по заслугам. Правда, забыл умереть, перед тем как попал туда. Он видел силуэты людей, толпившихся у двери, видел, как один взмахнул топором, услышал, как затрещало дерево. Гуркские воины уже сумели прорваться за стену? Или это мародеры, пользующиеся случаем прихватить что-нибудь, пока еще есть что прихватить? Темпл подумал, что вряд ли может поставить им что-то в вину. В свое время он много чего прихватил. И к тому же какой смысл теперь в любых обвинениях? Когда нет закона, нет и преступления. Он помчался дальше, пригибаясь пониже и прикрывая рот рваным рукавом. Никто не поверил бы, что его одежды храмового служки были когда-то белоснежными. Теперь они превратились в такие же отвратительные лохмотья, как те, что он носил, когда нищенствовал, и были испачканы сажей, пеплом, грязью и кровью – его собственной и тех, кому он попытался помочь. Тех, кому он не сумел помочь. Темпл провел в Дагоске всю жизнь. Он вырос на ее улицах. Он знал их, как ребенок знает лицо матери. Но теперь с трудом узнавал их. Дома представляли собой почерневшие пустые оболочки, обнаженные балки торчали, как ребра валяющихся в пустыне трупов, от деревьев остались обгорелые пни, улицы зияли трещинами в земле и тут и там были завалены кучами щебня. Он шел в сторону утеса, на вершине которого светилась огнями Цитадель, мельком увидел над упавшей крышей один из тонких шпилей Большого храма и прибавил ходу. Огонь бушевал по всему городу, но с неба уже не падал. Это само по себе пугало Темпла еще сильнее. Когда перестает падать огонь, приходят солдаты. Он всегда бежал от солдат. Перед гурками был Союз, перед Союзом дагосское воинство. Любой человек, независимо от цвета кожи, если дать ему меч, будет поступать точно так же, как и все остальные. Здесь находился рынок, где богачи покупали мясо. От него осталось лишь несколько почерневших арок. Здесь он сопливым мальчишкой просил подаяния. Когда подрос, воровал здесь у торговцев. Став еще старше, он ночью, около этого фонтана, поцеловал девушку. Теперь фонтан сломан и забит пеплом. Что сталось с девушкой? Да кто же это знает? Это было красивое место. Гордая улица в гордом городе. Все это осталось в прошлом, и чего ради? – Неужели это твой план? – прошептал он в небо. Но Бог редко говорит с нищими мальчишками. Даже с теми из них, кто получил образование в Большом храме. – Помогите, – донесся до него свистящий полушепот. – Помогите. В каменном крошеве рядом с ним лежала женщина. Он чуть не наступил на нее, пробегая мимо. Ее ударило то ли осколком гуркской бомбы, то ли обломком горящего здания. На обожженной шее вздулись волдыри, часть волос слизнуло огнем. Плечо было сломано, и рука, вывернутая под неестественным углом, торчала у нее за спиной. Он не мог на глаз отличить порванное тряпье от изуродованной плоти. От нее пахло жареным мясом. От этого запаха у него заурчало в пустом желудке, а в следующий миг к горлу подступила тошнота. С каждым вздохом у нее клокотало в горле и булькало в груди. На испещренном черными пятнами лице темнели огромные глаза. – О боже, – прошептал Темпл. Он не знал, с чего начать. Начинать было, собственно, не с чего. – Помогите, – снова прошептала она и уцепилась за его руку, не сводя с него глаз. – Я ничего не могу сделать, – прохрипел Темпл. – Мне очень жаль… – Нет, нет, умоляю… – Мне очень жаль. – Стараясь не смотреть ей в глаза, он высвободил руку. – Да смилуется над тобою Бог. – Хотя было совершенно ясно, что не смилуется. – Мне очень жаль! – Темпл выпрямился. Отвернулся. Побежал дальше. Ее крики стихали у него за спиной, а он пытался убедить себя, что выбрал не только самый легкий образ действия, но и самый правильный. Он ничего не мог для нее сделать. Она не выжила бы. Гурки подошли слишком близко. Взвалив ее на плечи, он не смог бы убежать от них. Он должен предупредить других – это его обязанность. Он не может спасти ее. Он может спасти только себя. Лучше, если умрет один из них, чем оба, верно? Бог должен понимать это, не так ли? Ведь Бог состоит из понимания. Такие вот времена показывают, что на самом деле представляет собой человек. На какое-то время Темплу удалось убедить себя, что он достойный человек, но быть добродетельным легко до тех пор, пока твоя добродетель не подвергнется испытанию. Он же, словно верблюжий помет, подсушенный на солнце, оставался под коркой набожности тем же самым зловонным, своекорыстным трусом, каким был всегда. Кадия сказал бы, что совесть – это часть Бога, которой Он наделяет каждого. Осколок божественности. Выбор есть всегда. Он нерешительно приостановился и уставился на кровавые отпечатки, которые ее пальцы оставили на его рукаве. Должен ли он возвратиться? Он стоял, дрожа, тяжело дыша, угодив в капкан между верным и неверным, между разумным и глупым, между жизнью и смертью. Кадия однажды сказал ему, что для хорошего человека он чересчур много думает. Он оглянулся через плечо туда, откуда прибежал. Огонь и здания, озаренные резким светом огня, и на фоне огня он увидел перемещающиеся черные силуэты. Тонкие тени мечей, и копий, и высоких шлемов гуркских воинов. И то ли это была лишь игра мерцающей дымки, то ли он и впрямь увидел там фигуру иного рода? Высокую и худощавую фигуру женщины с блестящими золотистыми волосами, облаченной в белую броню. Ужас комом встал в горле Темпла, он упал, вскочил и побежал. Бездумный порыв ребенка, выросшего на улице. Или кролика, увидевшего тень ястреба. Он не знал толком, зачем ему жить, но точно знал, что не хочет умирать. Хрипя, кашляя, из последних сил передвигая отяжелевшие ноги, он взбирался по растрескавшейся лестнице Большого храма. Когда он увидел знакомый фасад, у него полегчало на душе, невзирая даже на то, что он точно знал, что очень скоро эту площадь заполнят гурки. Гуркское воинство… или еще хуже. Он промчался к призывно блестевшим воротам – горячий ветер кружил пепел, сверху неторопливо сыпались горящие бумаги, – принялся колотить в дверь, так что кулак заболел, и, срывая голос, выкрикивал свое имя. Внезапно в большой двери открылась маленькая створка, он юркнул туда, и за его спиной с утешительной весомостью опустился тяжелый засов. Он в безопасности. Пусть даже всего на несколько мгновений. В конце концов, человек, оказавшийся в пустыне, если ему предлагают воду, не должен привередничать. Когда Темпл в первый раз вошел в это роскошное громадное помещение и увидел сверкающие мозаики, и филигранную каменную резьбу, и свет, льющийся сквозь звездчатые окна и заставляющий светиться позолоченные знаки священного писания, покрывающие стены на высоте человеческого роста, он чувствовал на своем плече руку Бога. Теперь он присутствия Бога не чувствовал. Необъятное пространство освещали лишь несколько ламп, да на потолке плясали отсветы пожаров, пылавших за окнами, в городе. Смрад страха и смерти смешивался со стенаниями раненых, бесконечным негромким бормотанием безнадежных молитв. Даже мозаичные лица пророков, которые когда-то казались исполненными небесного экстаза, теперь застыли в ужасе. Храм был переполнен людьми; все – мужчины и женщины, молодые и старые – были кошмарно грязны и охвачены отчаянием. Темпл протискивался через толпу, пытаясь подавить страх, пытаясь думать только о том, как бы найти Кадию, и наконец увидел его на возвышении, где когда-то стояла кафедра. Один рукав белого одеяния он оторвал по самое плечо на перевязку для кого-то. Второй промочил по локоть кровью, возясь с ранеными. Глаза у него запали, щеки ввалились, но чем безнадежнее делалось положение, тем спокойнее, казалось, он становился. Какой могущественной силой нужно обладать, спросил себя Темпл, чтобы держать на своих плечах бремя жизней всех этих людей? Вокруг него стояли воины Союза, и Темпл, повинуясь старому инстинкту, подался назад. Их было, пожалуй, с дюжину; мечи в ножнах из уважения к святой земле, но руки висят над рукоятями. Среди них был генерал Виссбрук с длинной отметиной пепла, размазанного по загорелому лицу. До начала осады он был довольно толст, но сейчас мундир болтался на нем. За последнее время все обитатели Дагоски изрядно похудели. – Гуркские войска прорвались через Северные ворота в Верхний город. – Он, естественно, говорил на языке Союза, но Темпл понимал его не хуже любого уроженца Срединных земель. – Скоро они захватят стену. Мы подозреваем предательство. – Вы подозреваете Никомо Коску? – уточнил Кадия. – Я подозревал его некоторое время, но Коска, каким бы он ни был, отнюдь не дурак. Если бы он хотел продать город врагам, то сделал бы это раньше, тогда можно было бы получить хорошую цену. – А как насчет его жизни? – вмешался солдат с пращой. Виссбрук фыркнул. – Вот ее-то он никогда в грош не ставил. Коска совершенно не знает, что такое страх. Боги, каким благословением это должно быть. Для Темпла всю жизнь, сколько он мог вспомнить, страхи были самыми близкими спутниками. – Как бы там ни было, теперь это не имеет ровно никакого значения, – продолжал Виссбрук. – Предал нас Коска или нет, живой или мертвый, теперь он, несомненно, находится в аду. Точно так же, как и мы все. Хаддиш, мы отступаем в Цитадель. Вам лучше бы пойти с нами. – И куда же вы отступите, когда гурки начнут штурмовать Цитадель? Виссбрук сглотнул, дернув острым кадыком, и продолжил, будто не слышал слов Кадии. В чем-чем, а в этом пришельцы из Союза за время своего пребывания в Дагоске проявили себя настоящими мастерами. – Вы отважно сражались во время осады и показали себя истинным другом Союза. Вы заслужили место в Цитадели. Кадия улыбнулся. – Если я и заслужил какое-нибудь место, то именно здесь, в моем храме, среди моих людей. И с гордостью займу его. – Я знал, что вы ответите именно так. Но обязан был предложить. Кадия протягивал ему руку. – Почитаю за честь знакомство с вами. – Это честь для меня. – Генерал шагнул вперед и обнял священнослужителя. Полководец Союза – уроженца Дагоски. Белокожий и темнокожий. Странное зрелище. – Мне очень жаль, – сказал он, и на его глазах блеснули слезы, – что я не понимал вас, пока не стало слишком поздно. – Это никогда не бывает слишком поздно, – ответил Кадия. – Я полагаю, что мы с вами можем встретиться на небесах. – В таком случае позволю себе еще раз высказать надежду, что истинной окажется ваша вера, а не моя. – Виссбрук выпустил Кадию из объятий, резко повернулся, но тут же остановился и сказал через плечо: – Наставник Глокта предупредил меня, что лучше покончить с собой, нежели оказаться в плену у гурков. – Кадия моргнул и промолчал. – Как бы каждый из нас ни относился к нашему бывшему предводителю, следует признать: в том, что касается плена у гурков, он несравненный специалист. – И снова хаддиш ничего не ответил. – А вы-то как думаете по этому поводу? – Самоубийство считается преступлением против Бога. – Кадия пожал плечами. – Но разве в такие времена, как нынешние, кто-нибудь может сказать, что верно, а что нет? Виссбрук медленно кивнул. – Мы отрезаны. От Союза. От семей. От Бога. И теперь все мы должны найти наш собственный путь. – И он стремительно зашагал к заднему выходу из храма; его каблуки звонко стучали по мраморному полу, а толпа расступалась, чтобы пропустить генерала и солдат. Темпл бросился вперед и схватил Кадию за руку. – Хаддиш, вы должны пойти с ними! Кадия мягко убрал пальцы Темпла со своего запястья. Точно так же, как сам Темпл – пальцы умирающей женщины. – Я рад, Темпл, что ты еще жив. Я беспокоился о тебе. Но ты в крови… – Это все ерунда! Вы должны уйти в Цитадель. – Должен? Темпл, у человека всегда есть выбор. – Они идут. Гурки уже совсем близко. – Он сглотнул. Даже сейчас он не мог заставить себя повысить голос и внятно произнести то, что собирался. – Сюда идут едоки. – Я знаю. Именно поэтому я должен остаться здесь. Темпл скрипнул зубами. Спокойствие старика приводило его в ярость, и он знал, что было тому причиной. Он старался не для блага Кадии, а для себя самого. Он хотел, чтобы священник сбежал отсюда, а он сбежал бы вместе с ним. Невзирая даже на то, что места, где можно было бы не опасаться едоков, не существовало. Не существовало во всем мире, и тем более в Дагоске. Даже отступление в Цитадели могло позволить выиграть лишь несколько – очень немного – дней. Хаддиш улыбнулся. Как будто видел насквозь всеего мысли. Видел и прощал даже это. – Я должен остаться, – сказал он. – Но ты, Темпл, должен уйти. Если ты чувствуешь необходимость получить мое разрешение, я с удовольствием разрешаю. Темпл выругался. Слишком часто его прощали. Он хотел, чтобы его бранили, обвиняли, били. Он хотел получить повод для того, чтобы с легким сердцем бросить все и сбежать, но Кадия не собирался позволить ему уйти с легким сердцем. Именно за это Темпл всегда любил его. Его глаза наполнились слезами. Он выругался. Но остался. – Что мы будем делать? – прохрипел Темпл. – Будем заботиться о раненых. Поддерживать слабых. Хоронить мертвых. Молиться. Он не произнес «сражаться», но было ясно, что кое-кто решил это за наставника. Около стены, с тем видом, что бывает у детей, задумывающих втайне от взрослых какую-то пакость, неуверенно топтались пятеро служек. Темпл увидел, как блеснуло лезвие: под мантией был спрятан топор. – Положите оружие! – повысил голос Кадия и решительно направился к ним. – Вы в храме! – Вы что, надеетесь, что гурки станут уважать нашу святую землю? – визгливо крикнул один из них; в глазах его безумием полыхал страх. – Думаете, что они тоже положат оружие? Кадия был спокоен, как стоячая вода. – Бог будет судить их за их преступления. А нас – за наши. Положите оружие. Мужчины взглянули друг на друга, попереминались с ноги на ногу, но, хотя все они были вооружены, ни у кого из них не хватило смелости встретиться с непреклонным взглядом Кадии. Один за другим они сложили оружие на пол. Хаддиш положил руку на плечо тому, кто только что пытался спорить с ним. – Сын мой, взяв оружие, ты вступил на неправильный путь. Поступать как хочется следует далеко не всегда. Мы должны совершать такие поступки, какие хотели бы видеть у других. И теперь более чем когда-либо. – Как же это поможет нам? – Темпл не сразу сообразил, что пробормотал эти слова вслух. – В конце концов, что нам еще остается? – И Кадия посмотрел на огромные двери храма, подтянулся и расправил плечи. Темпл понял, что снаружи установилась тишина. На площади, где некогда гулко разносились призывы на молитву. Потом зазывали покупателей торговцы. Потом стонали раненые, плакали осиротевшие и беспомощные. Тишина могла означать лишь одно. Они пришли. – Ты помнишь, кем ты был, когда мы с тобой впервые встретились? – спросил Кадия. – Вором. – Темпл сглотнул. – Дураком. Мальчишкой без каких-либо принципов и цели. – И посмотри, каким ты теперь стал! Ему казалось, что он с тех пор ничуть не изменился. – Во что я превращусь без вас? Кадия улыбнулся и положил ладонь на плечо Темпла. – Все будущее лишь в твоих руках. И в руках Бога. – Он шагнул совсем близко, вплотную к Темплу, и прошептал: – Не делай никаких глупостей. Ты меня понимаешь? Ты должен жить. – Почему? – Как проходит буря, как проходит чума, как проходит нашествие саранчи, так пройдут и гурки. Когда это случится, Дагоске очень сильно потребуются хорошие люди. Темпл собрался было заметить, что он ничуть не лучше любого заурядного вора, когда на ворота обрушился гулкий удар. Огромные створки содрогнулись, поднялась туча пыли, лампы испуганно замигали. Люди вразнобой заахали, подались назад и сгрудились в полутемной глубине храма. Еще один удар – и двери, и толпа, и Темпл, все содрогнулись. А затем прозвучало слово. Оно было произнесено громовым голосом, оглушительно, немыслимо громким и мощным, как удар огромного колокола. Темпл не знал этого языка, зато увидел, как на двери ослепительным светом запылали письмена. Тяжелые ворота взорвались; туча щепок и куски досок разлетелись по сторонам, посыпались со стуком на мраморный пол. В проем, ограниченный теперь косяками с искореженными петлями, вступила человеческая фигура. Фигура в белой броне, покрытой золотыми письменами, с улыбкой на лице – лице, прекрасном настолько, что можно было подумать, будто его отлили из темного стекла. – Приветствую вас от имени пророка Кхалюля, – теплым, дружественным голосом произнес вошедший, и люди заскулили и попятились еще дальше. Перед глазами Темпла все еще плавали в темноте огненные письмена – святые письмена, кощунственные письмена, – а в ушах все еще гудел их отзвук. Девочка-подросток рядом с ним заскулила, закрыв лицо руками. И Темпл положил ей ладонь на плечо, пытаясь успокоить ее, пытаясь успокоить себя. А в храм входили все новые и новые фигуры. Фигуры в белой броне. Их было только пять, но люди отступали перед ними, в страхе сбиваясь в кучу, как если бы они были овцами, а пришельцы – волками. Совсем рядом с Темплом появилась женщина – красивая, ужасная, высокая и худая, как копье; ее бледное лицо испускало свет, наподобие того, что льется от жемчужин, а золотые волосы шевелились, как будто она несла с собою свой собственный ветер. – Привет, милашки. – Она широко улыбнулась Темплу, провела кончиком длинного заостренного языка по длинному острому зубу, закрыла рот, клацнув челюстями, и подмигнула ему. У него все оборвалось внутри. Раздался крик. Кто-то выскочил из толпы. Один из служек. Темпл увидел, как в темноте сверкнул металл, а потом его в очередном спазме страха, овладевшем толпой, швырнуло в сторону. – Нет! – закричал Кадия. Слишком поздно. Женщина, одна из едоков, сорвалась с места. Быстро, как молния, и так же смертоносно. Она схватила дерзкого за запястье, вздернула над полом, с неимоверной силой раскрутила вокруг себя и швырнула через весь храм, как капризный ребенок мог бы бросить сломанную куклу; выпавший из руки кинжал загремел по каменному полу. Крик прервался, когда служка врезался в стену на высоте, пожалуй, десяти шагов; тело, вывернутое так, будто в нем не было костей, шлепнулось на пол в брызгах крови и крошке расколотого мрамора. Голова убитого была расплющена и вывернута вперед затылком, но лицо, к счастью, оказалось повернуто к стене. – Боже… – прошептал Темпл. – О боже. – Никому не двигаться! – крикнул Кадия, вскинув руку. – Ты их предводитель? – осведомился первый из едоков, вскинув бровь. Его темное лицо было гладким, красивым и молодым, но глаза выдавали старость. – Я, Кадия, хаддиш этого храма. – Значит, священник. Человек книги. Дагоска породила много святых. Почтенных философов, признанных теологов. Людей, внимавших голосу Бога. Не из их ли числа ты, хаддиш Кадия? Темпл не представлял, каким образом Кадии это удавалось, но он не выказывал страха. Он говорил как с любым из своих прихожан. Даже к этому дьяволу, порождению ада, пожирателю людской плоти, он относился так, будто тот был не меньше и не больше, чем он сам. – Я всего лишь человек. И пытаюсь в меру сил следовать путем добродетели. – Хочешь верь, хочешь нет, но все мы пытаемся делать то же самое. – Едок хмуро взглянул на свою ладонь, сжал ее в кулак, а потом позволил пальцам медленно раскрыться, словно высыпал песок с ладони. – И вот куда привел меня путь к добродетели. Ты знаешь, кто я? – На его прекрасном лице не было даже намека на издевательское торжество триумфатора. Только печаль. – Ты Мамун, – ответил хаддиш Кадия. – Порождение пустыни. Трижды благословленный и трижды проклятый. – Да. Однако с каждым годом проклятия делаются все тяжелее, а благословения обретают все большее сходство с пылью. – Тебе некого винить, кроме самого себя, – спокойно сказал Кадия. – Ты преступил Божий закон и ел людскую плоть. – Да, мужчин, женщин, и детей, и все, что дышит. – Мамун обратил тяжелый взгляд к изуродованному трупу служки. Одна из женщин-едоков присела на корточки около тела, обмакнула палец в кровь и начала размазывать ее по равнодушно улыбающемуся лицу. – Знай я тогда то, что знаю теперь, кое-что, возможно, пошло бы по-другому. – Он улыбнулся. – Но как ни легко говорить о прошлом, вернуться туда невозможно. Я обладаю таким могуществом, о каком ты можешь только мечтать, и все же я остаюсь пленником моих прошлых деяний. Мне никогда не покинуть клетку, которую я собственноручно создал для себя. Все таково, каково оно есть. – У нас всегда есть выбор, – сказал Кадия. Мамун улыбнулся ему. Странная это была улыбка. Почти… обнадеживающая. – Ты так считаешь? – Так нам говорит Бог. – В таком случае я предлагаю выбор тебе. Мы можем забрать их. – Он обвел взглядом толпу, и когда его стеклянные глаза скользнули по Темплу, тот почувствовал, что волосы у него на шее встали дыбом. – Мы можем забрать их всех, но ты останешься цел и невредим. Златовласая женщина-едок снова подмигнула Темплу, и он почувствовал, что прижимавшаяся к нему девочка дрожит, а потом почувствовал, что и сам тоже задрожал. – Или же мы возьмем тебя, – продолжал Мамун, – и уцелеют они. – Все они? – спросил Кадия. – Все. Темпл понимал, что наступил миг, когда ему следует выйти вперед. Поступить так, как он хотел бы поступить. Совершить такой поступок, которого хотелось бы ждать от других. Наступил миг, когда следовало проявить доблесть, самоотверженность и заступиться за человека, который спас его жизнь, который показал ему, что такое милосердие, который дал ему шанс, хотя он того не заслуживал. Шагнуть вперед и предложить себя вместо Кадии. Миг для этого наступил. Темпл не пошевелился. Никто не пошевелился. Хаддиш все же улыбнулся. – Едок, ты заключил невыгодную сделку. Я с радостью отдал бы свою жизнь за любого из них. Белокурая женщина воздела длинные руки, позволила голове запрокинуться и запела. В огромном помещении ее высокий и изумительно чистый голос взлетал выше и звучал куда красивее, нежели любая музыка, какую когда-либо слышал Темпл. Мамун упал на колени перед Кадией и приложил руку к сердцу. – Когда находится хоть один праведник, все небеса ликуют. Вымойте его. Дайте ему еду и воду. С почетом препроводите его к столу Пророка. – Да пребудет с вами Бог, – пробормотал Кадия, оглянувшись через плечо; его лицо все еще озаряла улыбка. – Да пребудет Бог со всеми вами. – И он вышел из храма. По обе стороны его сопровождали почтительно склонившиеся едоки, хаддиш же держал голову высоко. – Очень жаль, – сказала, недовольно выпятив губы, женщина из едоков с измазанным кровью лицом. Она взяла за щиколотку труп служки и поволокла за собой к дверям, оставляя на полу кровавый след. Мамун на мгновение задержался в проеме, где недавно были ворота. – Все остальные свободны. По крайней мере, свободны от нас. От самих себя спасения нет. Сколько времени стояли они, обливаясь потом, в этой людской куче, после того как едоки покинули храм? Сколько времени они молча стояли и смотрели на разрушенные ворота? Застывшие от ужаса. Цепенеющие от мук совести. Несколько минут? Несколько часов? Снаружи слабо доносились шум пожара, лязганье стали, крики – разнообразные звуки захваченной врагами Дагоски. Звук конца света. В конце концов девочка, стоявшая около Темпла, повернулась к нему и спросила сдавленным шепотом: – Что же нам теперь делать? Темпл сглотнул. – Заботиться о раненых. Поддерживать слабых. Хоронить мертвых. Молиться. Боже, какими же пустыми казались эти слова. Но ведь ничего другого не оставалось…
Двое – в самый раз
Где-то на Севере, лето 576 года– Это ад какой-то! – бормотала Шев, глядя на противоположную стену каньона. – Настоящий ад. – Блестящая от влаги темная скала скрывалась в тумане внизу, а где-то еще ниже клокотала стремительная вода. – Боже, как я ненавижу Север! – Я почему-то сомневаюсь, – ответила Джавра, отбросив с лица побуревшие от сырости волосы, – что Бог тебя слышит. – О, это я и сама прекрасно знаю. Никто ни шиша меня не слушает. – Я тебя слушаю. – Джавра отвернулась от края и направилась по тянувшейся вдоль него изрытой козьей тропе. Она шествовала, как обычно, широкими энергичными шагами, высоко держа непокрытую голову; полы промокшего плаща хлестали ее по икрам. – И, что самое главное, чем больше слушаю, тем сильнее мне надоедает то, что я слышу. – Не издевайся, Джавра. – Шев поспешила догнать свою спутницу, старательно перепрыгивая через самые топкие места. – Я и так стараюсь терпеть сколько могу! – Ты все время так повторяешь. И все равно на следующий день терпишь еще немного больше. – Я просто вне себя! – Верю. – Это чистая правда! – Если тебе приходится сначала говорить кому-то, что ты злишься, а потом еще и пояснять, что это правда, то очевидно, что твоя ярость не достигает желаемого результата. – Ненавижу этот треклятый Север! – Шев топнула ногой, как будто рассчитывала навредить кому-то, кроме себя самой, но лишь обрызгалась жидкой грязью. Правда, от этого она не стала заметно грязнее или заметно мокрее. – Дерьмо, и ничего кроме дерьма! Джавра пожала плечами. – В конечном счете весь мир таков. – Вообще, как люди выдерживают этот холод? – Вполне бодрящая погода. И хватит дуться. Ну хочешь, я тебя на плечах понесу? Если честно, Шев очень хотела бы этого, но оскорбленная гордость требовала, чтобы она и дальше хлюпала по грязи пешком. – Я что, по-твоему, какое-нибудь сраное дитятко? Джавра вскинула рыжие брови. – Тебе никогда не советовали не задавать вопросов, на которые ты не хотела бы получить честный ответ? Хочешь, чтобы я честно ответила? – Если ты опять собираешься острить, то нет. – О, Шеведайя, перестань! – Джавра наклонилась, обхватила Шев ручищей за плечи и притиснула так, что кости затрещали. – Где та неунывающая мошенница, в которую я влюбилась в Вестпорте, которая любые оскорбления всегда встречала смехом, блестящими глазами и забавными выходками? – И она игриво пробежала пальцами по животу Шев. Та вскинула нож. – Будешь щекотать меня – зарежу к хренам, так и знай! Джавра надула щеки, убрала руку и затопала дальше по тропе. – Не переигрывай. Это утомляет. Нужно всего лишь просушить тебя и найти какую-нибудь симпатичную деревенскую девчонку, с которой ты могла бы покувыркаться, и наутро ты увидишь все в самом радужном свете. – Нет здесь симпатичных деревенских девчонок! И вообще девчонок нет! И деревень нет! – Она обвела рукой полукруг, в котором были только дневной сумрак, грязь и острые каменья. – Даже никакого утра, мать его, тоже нету! – Зато есть мост, – ответила Джавра, указывая в туман. – Вот видишь! Жизнь-то налаживается. – Никогда еще не чувствовала такого прилива воодушевления, – пробормотала Шев. Мост представлял собой переплетение потертых канатов, закрепленных на древних столбах, покрытых вырезанными рунами и раскрашенных птичьим пометом, идти же предстояло по насквозь прогнившим, если верить глазам, перекладинам, которые еще и привязаны были кое-как. Все это сооружение провисало чуть ли не ниже, чем рухнуло за последние дни настроение Шев, устрашающе раскачивалось на ветру, стуча досками, заранее вызывая головокружение, и скрывалось из виду где-то над бездонной на вид пропастью. – Распроклятый Север, – сказала Шев, добравшись до входа на мост и опасливо дергая канаты. – Даже мосты здесь и те дерьмовые. – Мужчины здесь хороши, – отозвалась Джавра, без тени страха шагнув на жиденький настил. – Далеки от утонченности, но полны энергии. – Великолепно, – сказала Шев и вступила на дощечки, предварительно обменявшись подозрительными взглядами с вороной, взгромоздившейся на один из столбов. – Мужчины. Вот уж что ни капельки меня не интересует. – Тебе стоило бы попробовать их. – Я уже пробовала. Однажды. Совершенно бесполезное занятие. Все равно что пытаться разговаривать с кем-то, кто и темы не понимает, и даже на твоем языке не говорит. – Некоторые в горизонтальном положении бывают куда бойчее других. – Нет. Нет, и все. Волосатые, шершавые, с огромными толстыми неуклюжими пальцами и… шарами. То бишь яйцами. Зачем им такое? Чрезвычайно непривлекательная анатомическая деталь. Знаешь, это просто… просто неудачная конструкция, вот что. Джавра тяжело вздохнула. – Шеведайя, со стороны творения просто стыд и срам, что не все мы слеплены по твоему идеальному образу и подобию – вроде изжеванного огрызка сухожилия. – На мне было бы куда больше и, мать его, мяса, и жира, если бы мы питались не одними великими надеждами с редкой добавкой из попавшегося по собственной дури кролика. Может быть, я и не красавица, но у меня нет этого треклятого носка, набитого треклятым песком, который, чтоб его, лупит по коленям, без которого ты меня… Стой! Они как раз дошли до низко провисшей середины моста, и Шев теперь не видела стен ущелья ни с одной стороны – только канаты, постепенно терявшиеся в сером мареве. – В чем дело? – осведомилась Джавра, и ее тяжелые шаги смолкли. Мост продолжал подпрыгивать. Шаги были тоже тяжелыми и, похоже, двигались навстречу девушкам. – Сюда кто-то идет, – пробормотала Шев и выгнула запястье, позволив кинжалу вывалиться из рукава в подставленную ладонь. Никогда в жизни она не стремилась к дракам, но жизненный опыт заставил ее прийти к выводу, что в том, чтобы иметь наготове хороший острый нож, не было ничего плохого. Помимо всего прочего, он мог оказаться прекрасным аргументом в разговоре. Постепенно начала проявляться фигура. Сначала лишь как тень, колеблющаяся вместе с гонимым ветром туманом. Сначала человек казался низеньким, потом высоким. Потом показалось, что человек вроде бы грабли на плече несет. Потом оказалось, что это полуголый мужчина с огромным мечом на плече. Шев выглядывала из-под локтя Джавры, надеясь про себя, что видение превратится во что-нибудь более осмысленное. Этого не случилось. – Это… необычно, – сказала Джавра. – Треклятый Север, – пробормотала Шев. – Меня здесь уже ничего не удивляет. Шага за два мужчина остановился, улыбаясь. Но улыбка была скорее безумная, нежели приветственная. Он, к счастью, был одет в штаны, сшитые из какой-то плохо выделанной кожи, и сапоги с дурацкими меховыми голенищами. Выше пояса он был гол, и его бледное туловище бугрилось узлами мышц, испещренных бесчисленными шрамами и усыпанных каплями росы. Вблизи меч оказался еще больше – можно было подумать, что какой-то оптимист сделал его специально для гигантов. Он оказался почти так же высок, как и его владелец, а тот отнюдь не был коротышкой, поскольку они с Джаврой почти точно смотрели друг дружке в глаза. – Кто-то пытается что-то компенсировать, – шепотом пробормотала Шев. – Приветствую вас, дамы, – сказал незнакомец с сильнейшим акцентом. – Прекрасный день нынче. – Ну, чего нет, того нет, – проворчала Шев. – Ну, это же зависит от того, как посмотреть, согласны? – Он поднял брови, ожидая ответа, но когда девушки промолчали, продолжил: – Я Жужело из Блая. Но иногда меня называют Крекнутым Жужелом. – С чем и поздравляю, – откликнулась Шев. – Значит, вы обо мне слышали? – с довольным видом спросил он. – Ничего мы не слышали. И где, прах побери, находится этот Блай? Он поморщился. – Честно говоря, я плохо представляю себе. – Меня зовут Джавра, – сказала Джавра, выпятив внушительную грудь, – Хоскоппская львица. – Шев закатила глаза. Боже, эти воины, и их треклятые прозвища, и их треклятое представление-самовосхваление, и их треклятое выпячивание груди. – Мы переправляемся по этому мосту. – Вот как? Я тоже! Шев скрипнула зубами. – Вы решили соревноваться, кто скажет более очевидную банальность? Мы ведь встретились на середине этого моста, не так ли? – Да. – Жужело глубоко вдохнул через нос и бодро выдохнул. – Да, именно так. – Вот это меч, – заметила Джавра. – Это Меч мечей, и люди успели дать ему сотню имен. Бритва рассвета. Могильщик, Кровавый жнец. Высочайший и Нижайший. На языке долины его именуют Скак-анг-гаиок, то бишь Разлом мира, битва, которая свершилась в начале времен и возобновится при их завершении. Кое-кто утверждает, что это меч Бога, упавший с неба. – Ха. – Джавра подняла смутно походивший на меч сверток из тряпья и веревок, которые носила с собою. – Мой меч был выкован из упавшей звезды. – А похож на палку, обмотанную тряпьем. Джавра прищурилась. – Приходится держать его завернутым. – Почему? – Чтобы ты не ослеп от его сияния. – О-о-о-о-о-о-о! – протянул Жужело. – Вот ведь забавная штука! Я просто обязан на него взглянуть. Интересно, я успею как следует рассмотреть его, прежде чем ослепну, или… – Может быть, вы еще посоревнуетесь, кто кого перессыт? – ядовито осведомилась Шев. – Я не стала бы соревноваться с мужчиной в этом деле. – Джавра выгнулась, подав бедра вперед, приложила к паху кулак и выпрямила указательный палец вперед и вверх. – Я уже как-то пробовала и должна сказать, что, нравятся тебе ихние херы или нет, но они позволяют отливать куда дальше. Намного дальше. В чем дело? – Она с хмурым видом оглянулась через плечо. – Тут, сколько ни выпей, выиграть просто невозможно. Так что, если тебе интересно, кто кого перессыт… – Мне это неинтересно! – огрызнулась Шев. – Единственное, что сейчас меня интересует, – это где найти сухое место, чтобы покончить с собой! – Ты чрезмерно драматизируешь, – сказала Джавра, качая головой. – Она чрезмерно драматизирует мелкие трудности. Это весьма утомляет. Жужело пожал плечами. – Но грань между чрезмерным драматизмом и недостатком драматизма чрезвычайно тонка. – Верно, – отозвалась Джавра, немного подумав. – Совершенно верно. Наступила тишина, лишь негромко поскрипывал мост. – Ладно, – нарушила молчание Шев, – это было очень мило, но за нами гонятся агенты Великого храма из Тонда и несколько ребятишек, которых нанял Хоральд Палец. Так что, если ты не возражаешь… – Вообще-то возражаю. За мною тоже гонятся – агенты Бетода, короля Севера. Можно было бы надеяться, что сейчас, во время этой безумной войны против Союза, у него найдутся более важные дела, но Бетод… как к нему ни относись, следует признать, что он очень упорен. – Как запор в заднице, – вставила Шев. – Не могу не согласиться, – печально ответил Жужело. – Чем большую власть получает человек, тем сильнее усыхают его хорошие качества. – Верно, – задумчиво отозвалась Джавра. – Совершенно верно. Последовала новая продолжительная пауза, во время которой мост устрашающе раскачался от налетевшего порыва ветра. Джавра и Жужело, нахмурившись, глядели друг на дружку. – Уступи дорогу, – предложила Джавра, – и мы пойдем своим путем. – Уступать дорогу не в моих привычках. Тем более на таком узком мосту. – Жужело прищурил глаза. – К тому же твой тон мне кажется неуважительным. – В таком случае твои нежные чувства пострадают еще сильнее, когда я пну тебя ногой в зад. Уйди с дороги. Жужело размашистым движением снял Меч мечей с плеча и поставил вертикально, уперев острием в планку моста. – Боюсь, что тебе, женщина, все же придется показать мне клинок, который ты прячешь в тряпье. – С превеликой радостью. – Постойте! – выкрикнула Шев. Она протиснулась мимо Джавры и вскинула ладонь, пытаясь утихомирить забияк. – Подождите немного! Если хотите порубить друг дружку, я с удовольствием благословлю вас на это, а вот если вы намерены размахивать своими здоровенными мечами на этом мосту, то, вероятнее всего, сразу перережете хотя бы одну из этих ветхих веревок и убьете не только себя, но и меня, на что моего благословения нет. Жужело поднял брови. – Очень разумное рассуждение. – Шеведайя порой высказывает очень глубокие мысли, – сказала, кивнув, Джавра и указала туда, откуда они только что пришли. – Давайте-ка вернемся на нашу сторону и выясним отношения. Шев сдавленно ахнула. – Получается, что не ты согласилась отступить на полшага в сторону и пропустить его, а теперь радостно назад попрешься, чтобы подраться с ним? Джавра явно растерялась. – Конечно. Ведь это все лишь хорошие манеры. – Точно! – подхватил Жужело. – Для человека с хорошими манерами манеры превыше всего. Поэтому мы должны для поединка отправиться на мой конец моста. Настала очередь Джавры прищуриться. Ее прищур разил почти так же верно, как и удар в бою, а это что-то значило. – Мы будем сражаться на моем конце. – Нет, на моем, – прорычал Жужело. – Я настаиваю. Шев потерла виски. Просто удивительно, что за несколько последних лет она не протерла их насквозь. – Два идиота! Похоже, вы без драки даже не сможете выбрать, где подраться! Мы шли туда, верно? Он предлагает позволить нам пройти мост до конца! Так давай пойдем туда! Джавра прищурилась еще сильнее. Ее глаза превратились в синие щелки. – Хорошо. Но, Шеведайя, даже не надейся отговорить нас от поединка. Шев тяжело, устало вздохнула. – Я очень далека от мысли, что смогу предотвратить кровопролитие.
Жужело вставил свой огромный меч острием в трещину в скалах, и он стал плавно покачиваться. – Предлагаю отложить клинки. Меч мечей не может вернуться в ножны, не отведав крови. Джавра фыркнула. – Боишься? – Нет. Ведьма Шоглиг указала мне время и место моей смерти, и случится это не здесь и не сейчас. – Ха. – Джавра положила наземь свой собственный меч и начала один за другим с громким хрустом расправлять суставы. – Интересно, она сказала тебе, что нынче я отколочу тебя так, что ты обгадишься? Судя по лицу, Жужело углубился в размышления. – Она действительно предсказала мне обгадиться, но это случилось из-за протухшего жаркого, и к тому же это уже произошло. В прошлом году, около Уффрица. Потому-то я и хожу в этих новых штанах. – Он наклонился, с гордой улыбкой взглянул на свои штаны, а потом нахмурился и перевел взгляд на Шев. – Полагаю, твоя служанка не будет встревать? – Служанка?! – вскинулась Шев. – Шеведайя не служанка мне, – ответила Джавра. – Спасибо. – Она, пожалуй что, прихвостень. Хотя можно сказать, что и обуза. Шев уперла руки в боки. – Мы партнеры! Напарники! Джавра рассмеялась. – Скажешь тоже! Напарники? Нет, нет, нет! – Кем бы она ни была, у нее подлый вид, – заявил Жужело. – Я вовсе не хочу, чтобы она всадила мне нож в спину. – Вот насчет этого не страдай! – возмутилась Шев. – Можешь мне поверить: мне меньше всего на свете хочется хоть каким-то боком участвовать в этой глупости. Что касается подлости, я попыталась завязать с этими делами и открыла Дом дыма, но моя партнерша сожгла его дотла! – Самое большее – сообщница, – сказала Джавра. – И, насколько я помню, угли вывернула именно ты. Шеведайя, честно тебе скажу: ты всегда ищешь, на кого бы свалить вину. Если хочешь когда-нибудь стать равноправной половиной пары, то тебе придется научиться брать ответственность на себя. – Дом дыма? – повторил Жужело. – Ты любишь копченую рыбу? – Нет, нет, – возразила Шев. – В смысле да, но это был не такой Дом дыма… В общем, пес с ним. – И она шлепнулась на камень и оперлась подбородком о кулаки. – Раз уж мы решили драться по правилам… – Джавра поморщилась и приподняла грудь предплечьем. – Нельзя ли договориться не бить по титькам? Мужчины никогда не понимают, как это больно. – Прекрасно, – Жужело поднял ногу и согнул ее в колене, чтобы штаны не теснили в шагу, – если только ты не будешь покушаться на мои причиндалы. Эти треклятые подвески могут попасться под руку или ногу. – Вот я и говорю: дурацкая конструкция, – встряла Шев. – Я только что говорила тебе об этом. Никудышная конструкция. Джавра содрала с плеч пальто и накинула его на голову Шев. – Спасибо, – бросила та, стянув его с влажных волос и обмотав вокруг влажных плеч. Джавра подняла кулаки, и Жужело одобрительно кивнул при виде играющих рельефных мышц. – Да, женщина ты внушительная, этого у тебя не отнимешь. – Он, в свою очередь, стиснул кулаки и тоже выразительно поиграл твердыми, как дерево, мускулами. – Но я не стану тебя щадить из-за этого. – Отлично. Кроме груди, да? – Как договорились. – Жужело усмехнулся. – Об этой битве, может быть, еще песни сложат. – Только ты петь их не сможешь, потому что без зубов останешься. Они обменялись быстрыми, как молнии, ударами. Кулак Жужелы с глухим стуком ударил по ребрам Джавры, но та, казалось, даже не заметила этого и ответила тремя быстрыми ударами, последний из которых пришелся противнику в челюсть. Жужело не дрогнул, остался таким же собранным и внимательным, лишь отступил на шаг. – Ты сильная, – сказал он. – Для женщины, конечно. – Ты еще увидишь, насколько я сильная. Она обрушила на него град стремительных ударов, но попадала лишь в воздух – Жужело оказался поразительно ловким для своего роста и был увертлив, как рыба в воде. Со звуком, какой издает шмат сырого мяса, брошенный на прилавок, Джавра отразила удар противника предплечьем, рыкнула сквозь стиснутые до скрежета зубы, отмахнулась от удара, нацеленного в лоб, и перехватила руку Жужела. Почти неуловимым для взгляда движением она припала на одно колено, взметнула противника над головой и бросила, но он извернулся в воздухе так же ловко, как это делала Шев, пока ездила с циркачами, ткнулся в землю плечом, перекатился и вскочил, продолжая улыбаться. – Ни дня без нового урока, – сказал он. – Ты проворен, – отозвалась Джавра, – для мужчины, конечно. – Я еще покажу тебе, что такое проворство. Он шагнул вперед, сделал обманное движение, будто собирался ударить снизу вверх, пригнулся, уклонившись от удара ногой, поймал противницу за лодыжку опорной ноги и без видимого усилия поднял, чтобы бросить. Но Джавра успела зацепить его согнутой ногой за шею и увлекла наземь вместе с собою. Они упали и, сцепившись переплетенными конечностями, покатились по мокрой земле, забыв о всякой пристойности, извиваясь, колотя друг дружку кулаками и коленями, рыча и отплевываясь. – Это ад какой-то. – Шев громко, протяжно застонала и уставилась в туман. – Это… – Она осеклась, и сердце у нее совсем оборвалось. – Эй, вы… – пробормотала она и медленно поднялась со своего камня, – вы, двое! – Мы… – рыкнула Джавра, пиная Жужелу коленом в ребра. – Немного… – выдохнул Жужело и боднул ее в губы. – Заняты! – взревела Джавра, и они, все так же обнимаясь, перекатились через лужу. – Возможно, вам сейчас захочется остановиться, – ворчливо отозвалась Шев. Из тумана начали появляться людские фигуры. Сначала три. Потом пять. И, наконец, пришельцев стало семь; один из них был верхом на лошади. – Мне кажется, что к нам пожаловали гонцы от Бетода. – Ить, растудыть! – Жужело выпустил Джавру, метнулся к своему мечу, положил ладонь на рукоять и занял внушительную позу, которую лишь немного портила грязь, облепившая его голый торс. Шев судорожно сглотнула и снова позволила кинжалу выпасть в подставленную ладонь. Он проводил там куда больше времени, чем ей хотелось бы. Первым из расплывавшегося в тумане пятна сформировался в полноценный человеческий облик заметно боявшийся мальчик лет пятнадцати, не старше, который трясущимися руками держал наполовину натянутый лук, направив стрелу примерно в ту сторону, где находился Жужело. Потом появился совершенно образцовый северянин, с внушительной бородой (кому-то, может быть, такое и нравится, а вот Шев совершенно не нравилось) и еще более внушительным вооружением (если кому-то может понравиться такое; Шев это тоже не нравилось). – Вечер, Фладдд, – сказал Жужело, не упоминая о том, как оценивает этот вечер, и вытирая кровь, выступившую на разбитых губах. – Жужело, – констатировал тот, которого Шев сочла за предводителя, и оперся на копье, как будто проделал дальний путь. Жужело начал демонстративно считать северян – переводил указательный палец с одного на другого и беззвучно шевелил губами. – Семь человек, – сказала Шев. – Ах! – воскликнул Жужело. – Ты права, она и впрямь быстро соображает. Семь! Я польщен – ради меня одного Бетод оторвал от дела столько народу. Я-то думал, что для войны против южан ему потребуется каждый человек. Я имею в виду, что, ладно, меня считают безумным, а как же эта война? Вот это и есть настоящее безумие. – Не скажу, чтобы я был не согласен с тобою, – ответил Фладдд, раздирая бороду грязными пальцами, – но ведь не я принимаю решения. – Кое у кого хребет слишком слаб для того, чтобы принимать решения. – А кое-кто того и гляди надорвется от своих решений, которые всегда оказываются неверными. Жужело, я знаю, что ты всегда идешь наперекор всему, но не мог бы ты хотя бы на некоторое время попытаться вести себя по-другому? Бетод теперь стал королем всех северян. Он не может допустить, чтобы его люди сами выбирали свои пути. – Я Жужело из Блая, – заявил Жужело, выпятив широченную грудь. – И я хожу только теми путями, которые выбираю сам. – О боже, – пробормотала Шев. – Это же Джавра в мужском обличье. Джавра, это твое подобие в мужском образе! – Да, у него, пожалуй, есть определенные достоинства, – сдержанно, одобрительным тоном ответила Джавра, вытряхивая из волос прилипшие к голове во время драки катышки овечьего помета. – А почему только один из вас едет верхом? Северяне поглядели друг на друга так, будто причина вопроса уже вызывала между ними какие-то разногласия. – Война идет, – проворчал один из них, с гнилыми зубами. – Так что лошадей на всех не хватает. Шев громко фыркнула. – Как будто я этого не знаю! Но уж если бы я могла ехать на лошади, то ни за что не пошла бы пешком. – Это моя лошадь, – сказал Фладдд. – Но у Керрика нога болит, вот я и уступил ее ему. – У всех у нас ноги болят, – буркнул рослый силач с чересчур пышной бородой и чересчур, и даже сверх того, большим топором. – Нынче, пожалуй, неподходящее время для споров о том, кому ехать верхом, – повысил голос Фладдд. – Видят мертвые, мы более чем достаточно чесали языками на этот счет. – Он жестом велел своим людям раздвинуться направо и налево. – Жужело, кто эти, прах их побери, женщины? Шев закатила глаза, а Джавра напыжилась. – Я Джавра, Хоскоппская львица. Фладдд поднял одну бровь. – А твоя служанка? Шев устало застонала. – О, ради… – Она не служанка, она прихвостень, – сказал Жужело. – Или… как это сказать про женщину? При?.. – Партнер! – рявкнула Шев. – Нет, нет. – Джавра покачала головой. – Партнер? Ну уж нет. – Честно говоря, это совершенно не важно. – Фладдд уже начал терять терпение. – Важно то, что Бетод хочет поговорить с тобой, Жужело, и ты пойдешь с нами, даже если нам придется тащить тебя силой. – Минуточку, – Джавра подняла широкую ладонь. – Мы с этим человеком были заняты решением серьезных разногласий. Вы можете утащить силой то, что от него останется после того, как я разберусь с ним. – Клянусь мертвыми! – Фладдд нажал большим и указательным пальцами на глаза и яростно потер. – Ничего никогда не дается легко. Почему ничего никогда не дается легко? – Поверь, – сказала Шев, крепче сжимая пальцы на рукояти ножа, – я чувствую твою боль. Ты собиралась драться с ним ни за что ни про что, а теперь ни за что ни про что собираешься сражаться за него? – Куда поставит Богиня, там и стой, – проворчала Джавра и стиснула меч так, что пальцы побелели. Фладдд раздраженно вздохнул. – Жужело, я не собираюсь призывать к кровопролитию… – Я согласна с ним, – вставила Шев, подняв палец. – …но ведь ты и впрямь не даешь мне особого выбора. Бетод хочет, чтобы ты, живым или мертвым, предстал перед креслом Скарлинга. Жужело усмехнулся. – Шоглиг указала мне время моей смерти, и это случится не здесь и не… Тренькнула тетива. Мальчишка с дрожащими руками, похоже, удивился своему выстрелу так же, как и все остальные. Жужело поймал стрелу. Просто схватил ее в кулак во время полета как ни в чем не бывало. – Стойте! – взревел Фладдд, но было уже поздно. Силач с огромной бородой замахнулся топором, взревел и ринулся на Жужело. Тот же в последнее мгновение спокойно шагнул по другую сторону Меча мечей – топорище звучно лязгнуло об оставшееся в ножнах лезвие – и стрелой проткнул шею нападавшему. Бородатый с грохотом рухнул в грязь. Тут же все принялись орать. Мало кто ненавидел драки так же сильно, как Шев, однако ей довелось принять участие в их бесчисленном количестве. И она накрепко усвоила: когда доходит до дела, действуй решительно. Лезь из кожи вон, чтобы избежать драки, торгуйся, иди на компромиссы, но если драки не избежать, отбрось все колебания. И потому она метнула свой нож. Случись Шев поразмыслить об этом, она, возможно, решила бы, что ей не захотелось дополнительно обременять свою совесть и что убить лошадь не столь дурно, как убить человека. Случись ей поразмыслить об этом поглубже, она, возможно, решила бы, что человек, в отличие от лошади, оказался здесь по собственному желанию, и поэтому, вероятно, больше заслужил смерти. А если бы задумалась еще серьезнее, то, возможно, пришла бы к выводу, что этот человек, скорее всего, хотел оказаться здесь не более чем хотела того сама Шев; он всего лишь катился по жизни, как катится по руслу горной реки камень, повинуясь обстоятельствам, знакомствам, характеру и невезению, не имея весомых шансов что-то изменить. Но люди, которые слишком много размышляют во время драк, редко выходят из них живыми, и поэтому Шев отложила все размышления на потом и метнула нож в самую крупную и малоподвижную цель. Нож вонзился лошади в круп, и она вытаращила глаза, скакнула, вскинулась на дыбы, заколотила передними копытами в воздухе, так что Шев пришлось поскорее убраться в сторону, а наездник отчаянно натягивал поводья. Лошадь опустила передние ноги и поддала задом, подпруга лопнула, седло сползло со спины лошади, всадник повис вниз головой, но его отчаянный вопль оборвался, когда лошадь оступилась на скользком краю обрыва и рухнула в пропасть. Так что на совести Шев оказались и лошадь, и ее всадник. Но печальная истина заключалась в том, что возможность сожалеть о содеянном в бою появляется только у победителей, а сейчас у Шев были другие заботы. А именно человек с самыми гнилыми зубами, какие ей когда-либо доводилось видеть, и страховиднейшей булавой. Чего он лыбится? Видит Бог, если бы у нее были такие зубы, то ее можно было бы заставить разжать губы разве что рычагом. – Пойди-ка сюда, – проворчал он. – Лучше отсюда, – прошипела в ответ Шев. Она отскочила в сторону, разбрасывая из-под ног скользкие сырые камешки и почти забыв о визгливых криках, лязге и всей суматохе боя. Метания, постоянные метания от одного несчастья к другому. Зачастую на обрыве непостижимого каньона, по крайней мере, метафорического. И, как всегда, ей никак не удавалось отойти от края. Гнилозубый владелец дубины поймал ее свободной рукой за воротник и дернул с такой силой, что Шев почувствовала, что с ее куртки отлетела добрая половина пуговиц, а потом больно стукнулась головой о камень. Она ударила его вторым ножом, но лезвие лишь звякнуло о кольчугу и вырвалось из руки. В следующий миг его кулак врезался ей в живот, выбив из нее весь дух, так что Шев могла лишь почти беззвучно сипеть. – Не уйдешь, – проворчал он ей в лицо, и она чуть не лишилась чувств от одной лишь вони его дыхания. Он замахнулся палицей. Шев подняла палец и указала ему за спину. – Оглянись… – Думаешь, я куплюсь… Меч мечей с глухим, но громким звуком рассек его от плеча до кишок, и Шев прямо в лицо хлынула кровь, словно из ведра плеснули. – Бр-р-р-р! – Она поспешно выскользнула из-под рухнувшего на нее трупа, отчаянно пытаясь стряхнуть с себя полноценную продукцию скотобойни, внезапно оказавшуюся у нее на коленях. – Боже, – причитала она, с трудом поднимаясь на ноги, дрожа и отплевываясь. Вся ее одежда пропиталась кровью, кровь капала с волос, во рту, носу и глазах было полно крови. – О боже. – Ищи во всем светлую сторону, – назидательно сказал Жужело. – По крайней мере, эти кишки не твои. Изрубленные, изуродованные окровавленные воины Бетода валялись на смешанной с грязью траве. На ногах остался один лишь Фладдд. – Послушайте, – сказал он, облизывая губы и направив острие копья в сторону шагнувшей к нему Джавры. – Я не хотел, чтобы дело так обернулось… Джавра выхватила свой меч из ножен, и Шев содрогнулась: перед ее глазами вспыхнули два слепящих пятна. Большая часть копья Фладдда вместе с острием упала на землю, и в руке у него осталась только палка не длиннее ноги Шев. Он сглотнул, бросил обрубок и поднял руки. – А теперь, Фладдд, возвращайся к своему хозяину, – сказал Жужело, – и на каждом шагу благодари мертвых, что тебе так повезло. Скажи ему, что Жужело из Блая пляшет под свою собственную музыку. Стоявший с широко раскрытыми глазами Фладдд кивнул и начал пятиться задом. – И если увидишь Керндена Зобатого, скажи ему, что я не забыл о трех курах, которых он мне задолжал! – Курах? – пробормотала Джавра. – Долг есть долг, – ответил Жужело, бесцеремонно опираясь на Меч мечей; его голое белое тело теперь было покрыто не только грязью, но и кровью. – И, кстати говоря, у нас с тобою еще одно дельце не окончено. – Это верно. – Джавра задумчиво скривила губы и медленно окинула Жужело взглядом с головы до пят. Шев уже доводилось видеть у нее такое выражение, и она почувствовала, что сердце у нее опустилось еще ниже (если такое вообще возможно). – Но сдается мне, что мы с тобой сможем разобраться и другим способом.
– Ох… ох… ох… Шев, дрожа, стояла на коленях около лужи с грязной дождевой водой, бормотала все проклятия, которые знала, а знала она много, пыталась смыть запекшуюся между грудей кровь тряпкой, оторванной от рубахи одного из мертвецов, отчаянно стараясь при этом не слышать хриплых стонов Джавры, раздававшихся за валуном. С таким же успехом можно было бы не замечать, как кто-то забивает гвозди тебе в голову. – Ох… ох… ох… – Это ад, – скулила она, уставившись на отражение своего грязного окровавленного лица в грязной, кровавой луже. – Это ад. Что же она сделала, за какую вину она оказалась здесь? Брошена в этом месте, где нет ни любви, ни солнца, ни культуры, ни удобств. Месте, просоленном слезами праведников, как говаривала ее мать. Липкие волосы свалялись на голове, как треклятые водоросли на догнивающей лодке. На исцарапанной, стертой, покрытой ссадинами коже пупырышки от холода не отличишь от шелушащихся следов обморожений. Красный, воспалившийся от постоянноговытирания нос, из которого непрерывно текут сопли. Ввалившийся, постоянно урчащий живот, тик в ушибленной шее, ноги, натертые до водяных мозолей, увядшие, рассыпавшиеся мечты… – Ох… ох… ох… – Джавра стенала все громче и громче, и теперь к ее выкрикам добавилось протяжное монотонное рычание Жужела: – Р-р-р-р-р-р-р-р-р-р… Шев поймала себя на том, что пытается угадать, что же именно у них там происходит, и хлопнула себя по голове повыше уха, словно рассчитывала таким образом выбить неуместную мысль. Ей следовало сосредоточиться на жалости к себе! Вспоминать все, что она потеряла! Дом дыма. Ну, это не настолько уж великая потеря. Друзья в Вестпорте. Так ведь у нее никогда не было никого такого, кому она могла бы доверить медный грош. Секутор. Что бы парень себе ни думал, ему наверняка куда лучше быть в Адуе, при матери. Каркольф. Каркольф, чтоб ее, предательница! Однако, боже, какие бедра! Разве можно долго злиться на обладательницу таких бедер? – Ох… ох… ох… – Р-р-р-р-р-р-р-р-р-р… Она заставила себя натянуть рубашку, которая в результате стирки из просто окровавленной превратилась в окровавленную, грязную, мокрую и леденяще холодную. Дрожа от омерзения, попыталась вытереть кровь из уха, из носа, со лба. Она ведь при любой возможности пытается сделать какое-нибудь мелкое доброе дело, разве нет? Давала медяки нищим, если у нее было чем поделиться, и тому подобное… Что же касается иных поступков, то у нее были для них серьезные основания, разве нет? Или она всего лишь находила для себя хорошие оправдания? – О боже, – в очередной раз пробормотала она, отбрасывая с лица сальные мокрые волосы. Ужасная истина состояла в том, что она получала в общем-то по заслугам. Очень может быть, что даже меньше того, что заслужила. Если она угодила в ад, то каждая толика мучений досталась ей по праву. Она глубоко вздохнула и выдохнула с такой силой, что даже губы затрепетали. – Ох… ох… ох… – Р-р-р-р-р-р-р-р-р-р… Шев сгорбилась и оглянулась на мост. Она замерла, и сердце рухнуло еще ниже, чем прежде. Прямо в ее стертые до мозолей пятки. – Эй, вы! – пробормотала Шев и медленно выпрямилась, одновременно застегивая пуговицы рубахи. – Вы, двое! – Мы… – донесся до нее сдавленный голос Джавры. – Немного… – простонал Жужело. – Заняты! – А может быть, вам стоило бы отвлечься! – взвизгнула Шев, выхватывая нож и поворачивая руку так, чтобы его не было видно спереди. Она заметила, что застегнула рубаху не на те пуговицы и угол незаправленного подола свесился почти до колена и прилип к бедру. Но прихорашиваться было поздновато. Из тумана снова появлялись силуэты. Со стороны моста. Сначала один. Потом второй. Всего три. Три женщины. Высокие женщины, державшиеся с тем же непринужденным высокомерием, которое было присуще Джавре. Высокомерием, говорившем о том, что они не просто ходят по земле, а управляют ею. Все три были при мечах. Все три насмешливо ухмылялись. Все три – Шев нисколько не сомневалась в этом – были храмовыми рыцарями Золотого ордена, отправленными Верховной жрицей Тонда в погоню за Джаврой. У первой была длинная темная коса, переплетенная золотым шнурком, и старые глаза на молодом лице. У второй – большой ожог через всю щеку и часть скальпа, и не хватало одного уха. Третья, рыжая, коротко подстриженная, хитро прищурившись, оглядела Шев с головы до пят. – Ты очень… сырая, – сказала она. Шева сглотнула. – Это север. Здесь все малость сыровато. – Распроклятый север. – Та, что со шрамом, сплюнула. – Нигде ни одной лошади не сыщешь. – Ни за любовь, ни за деньги, – пропела рыжая, – а уж я, можешь не сомневаться, испробовала и то и другое. – Вероятно, какая-то война, – сказала темноволосая. – Это север. Здесь постоянно воюют. Из-за валуна, затягивая ремень и тяжело вздыхая, выбрался Жужело. – Весьма уничижительная характеристика нашего образа жизни, однако вынужден сознаться, что не могу отрицать ее справедливости. – Он поднял Меч мечей на плечо и остановился рядом с Шев. – Ты отнюдь не так остроумен, каким кажешься себе, – сказала обожженная. – На деле, – заметила Шев, – мало кто из нас соответствует собственному представлению о собственном остроумии. Из-за валуна вышла Джавра, и пришелицы явно занервничали. Ухмылки сменились хмурыми взглядами. Руки поползли к оружию. Шев чувствовала, что сейчас как пить дать случится еще одна стычка, и изо всей силы цеплялась за совершенно не подходящий к ситуации нож. Ведь сколько ей приходилось драться – можно было, пожалуй, научиться орудовать мечом. Или, может быть, копьем. С копьем она могла бы казаться выше ростом. Но в таком случае придется постоянно таскать с собою эту дуру. Тогда, возможно, что-нибудь на цепи, что можно свернуть в маленький комочек?.. – Джавра, – сказала та, что с косой. – Да. – Джавра окинула женщин своим особым взглядом бойца. Тем небрежным взглядом, который, казалось, говорил, что она за мгновение полностью оценила их и увиденное не произвело на нее впечатления. – Ты, значит, здесь. – Где мне еще быть, кроме как там, где я нахожусь? Темноволосая женщина вздернула острый подбородок. – Почему бы тебе не представить нас всех? – Слишком уж много хлопот для встречи, которая закончится, не успев толком начаться. – Окажи мне любезность. Джавра вздохнула. – Это Гольин, Четвертая из Пятнадцати. Некогда была моей доброй подругой. – Мне хотелось бы думать, что я все еще остаюсь твоей доброй подругой. Шев фыркнула. – Стала бы добрая подруга гоняться за доброй подругой по всему Земному кругу? – И добавила шепотом: – Не говоря уже о партнере ее доброй подруги. Глаза Гольин остановились на Шев, и в них определенно читалась печаль. – Если добрая подруга принесла присягу… В спокойные времена она, может быть, стала бы сетовать на несовершенство мира, простирать руки к небу и просить Богиню наставить ее на путь истинный, но… – Она тяжело вздохнула. – Ей приходится выполнять свои обязанности. Джавра, ты ведь должна была понимать, что рано или поздно мы тебя поймаем. Джавра пожала плечами; сухожилия выразительно натянулись. – Поймать меня всегда было нетрудно. А вот когда ты меня поймаешь, у тебя начнутся проблемы. Она кивнула на женщину с изуродованным лицом, которая медленно, бесшумно, осторожно пробиралась по краю пропасти справа. – Это Ахума, Одиннадцатая из Пятнадцати. Шрам все еще беспокоит? – Я мажу его смягчающим лосьоном, – ответила Ахума и добавила, скривив губу. – И теперь я Девятая. – Скоро станешь никакой. – Джавра, вскинув бровь, взглянула на рыжую, которая кралась слева. – А эту я не знаю. – Я Сарабина Шин, Четырнадцатая из Пятнадцати, и меня называют… – Совершенно не важно, как тебя кто-то называет, перебила ее Джавра. – Я предлагаю вам на выбор те же два варианта, что и Ханаме, и Бирке, Вейлене, и прочим. Вернитесь к Верховной жрице и скажите ей, что я не буду ничьей рабыней. Никогда не буду. Или же вы увидите мой меч. Затем Джавра со знакомым уже хрустом суставов пошевелила плечами, расставила ноги чуть шире и подняла в левой руке сверток, имевший отдаленное сходство с мечом. Гольин звучно втянула воздух сквозь стиснутые зубы. – Джавра, ты всегда была склонна к чрезмерному драматизму. Нам вовсе не хочется тебя убивать, так что лучше бы ты добром пошла с нами. Жужело негромко то ли хохотнул, то ли фыркнул. – Готов поклясться, что здесь только что уже состоялась одна точно такая же беседа. – Именно так, – согласилась Джавра, – и эта беседа закончится точно так же. – Эта женщина – убийца, клятвопреступница и беглянка, – сказала Гольин. – Пф-ф! – Жужело пожал плечами. – Мы все такие… – Мужик, тебе-то вовсе незачем погибать здесь, – сказала Сарабина Шин, тоже принимая боевую стойку. Жужело снова пожал плечами. – Что здесь умирать, что в другом месте – все едино. К тому же эти дамы помогли мне выбраться из неприятной ситуации. – Он указал навершием рукояти меча на шесть трупов, разбросанных по грязи. – А мой друг Кернден Зобатый всегда говорит, что только невоспитанные люди не отвечают услугой на услугу. – В нынешней ситуации ты можешь нарваться на неприятности иного рода, – сказала безухая, вытаскивая меч. Клинок белого металла отливал морозным блеском и словно курился дымком очень неестественным и пугающим образом. Жужело лишь улыбнулся и размашистым движением снял с плеча свой огромный меч. – У меня для каждого случая найдется особый напев. Другие две женщины тоже обнажили мечи. Кривой клинок Гольин был сделан, казалось, из черной тени, которая изгибалась и извивалась так, что трудно было определить его истинную форму. Сарабина Шин улыбнулась Шев и подняла свой меч, длинный, тонкий и светящийся, как будто его только что достали из кузнечного горна. Шев ненавидела мечи, особенно те, которые были обращены против нее, но ей редко доводилось видеть более неприятное на вид оружие, чем это. Она вскинула руку, в которой не было ножа. – Девочки, прошу вас. – Она никогда не стеснялась просить. – Умоляю вас! В этом же нет ничего хорошего. Если мы затеем драку, кто-нибудь обязательно погибнет. И потеряет все. А победители останутся с тем же, с чем и сейчас. – Хорошенькая штучка, – сказала безухая. Шев заправила за ухо выбившуюся прядку окровавленных волос. – Ну, это очень мило… – Но слишком болтливая, – перебила ее Гольин. – Убейте их. Шев метнула нож. Сарабина Шин взмахнула мечом – нож, со звоном рассекая воздух, улетел куда-то в туман – и, громко закричав, ринулась вперед. Шев перекатывалась по земле, уклонялась, подпрыгивала, приседала, уворачивалась, а тлеющее лезвие рассекало воздух вокруг нее, и она кожей ощущала его жар. Она падала куда эффектнее, чем ей это удавалось во время поездок с бродячим цирком, и то видела краем глаза вспышки меча Джавры, сражавшейся с Гольин, то слышала лязганье ударов, которыми обменивались Жужело и Ахума. Шев метнула все имевшиеся у нее ножи – их было, кажется, шесть, – а когда ножи кончились, принялась хватать все, что попадалось под руку, благо после предыдущей схватки всякого оружия, доспехов и снаряжения здесь валялось более чем достаточно. Сарабина Шин успешно уклонилась от поспешно брошенной булавы, затем топора, затем разрубила пополам флягу с водой, взметнув шипящее облако пара, потом презрительно зашипела сама, переступив через неуклюже летевший сапог. Относительно удачно Шев бросила только расколотый шлем одного из северян, который угодил в лоб рыжей и даже оставил царапину, но также и усугубил ее стремление разделаться с Шев. Под конец она схватила упавшее седло и прикрывалась им, как щитом, отчаянно парируя удары, а ее противница, рыча, отрубала от этого щита один за другим дымящиеся куски, и он становился все меньше и меньше, и в конце концов Сарабина разрубила остаток на две части, с кулак величиной каждая, которые тут же вспыхнули, схватила Шев за грудки, и с невероятной силой дернула ее на себя, и махнула перед лицом дымящимся лезвием. – Побегала – и хватит! – буркнула она сквозь сжатые зубы и отвела меч назад для колющего удара. Шев зажмурилась, вторично за один день проникнувшись надеждой, что даже в этом безвыходном положении ей повезет и она снова въедет на чужом горбу в рай, причем, конечно, в переносном смысле. – Руки прочь от моего партнера! – прогремел разъяренный вопль Джавры. Шев даже сквозь плотно сжатые веки увидела слепящую вспышку и, задохнувшись, дернулась назад. Послышалось шипение, и что-то горячее мягко прикоснулось к ее лицу. Потом рука, стискивавшая ее рубашку, разжалась, и что-то тяжело упало на землю. – Да, это что-то, – сказал Жужело. Шев чуть-чуть приоткрыла один глаз и сквозь пелену, застлавшую ее зрение после взмаха меча Джавры, посмотрела на себя. Прямо под ногами у нее лежало обезглавленное тело Сарабины Шин. – Боже, – проскулила она, застыв от ужаса; вся одежда пропитана кровью, кровь течет по волосам, во рту, в глазах, в носу полно крови. Снова. – О боже. – Ищи во всем светлую сторону, – сказала Джавра, уже вложившая свой меч в ножны, похожие на связку мусора. – По крайней мере, это не… – Плевала я на светлую сторону! – заорала Шев. – И на этот поганый север, и на вас, сумасшедших болванов, озабоченных только на передок! Жужело пожал плечами. – Ты ничего нового не открыла: все знают, что я сумасшедший. Меня и называют Крекнутым, потому что в башке у меня что-то крекнуто, и это чистый факт. – Он ткнул носком сапога труп Ахумы, лежавший рядом с ним лицом вниз в луже крови. – Однако даже я склонен считать, что эти рыцарши Серебряного ордена… – Золотого, – поправила Джавра. – Как бы они себя ни называли, они явно не были намерены успокоиться, пока не поймают тебя. Джавра кивнула и обвела взглядом мертвых агентов короля северян. – Ты прав. Не раньше чем Бетод перестанет гоняться за тобой. – У меня нет никаких неотложных дел, – сказал Жужело. – Так что мы могли помочь друг другу разобраться с нашими врагами, ты не находишь? – Два меча лучше одного. – Джавра с задумчивым видом поднесла к губам кончик указательного пальца. – И мы могли бы еще немного потрахаться. – Я тоже подумал об этом, – с усмешкой ответил Жужело. – Дело только-только пошло на лад… – Прекрасно! – Шев, скорчив гримасу, попыталась выдуть кровь из носа. – Могу я участвовать в голосовании? – Прихвостни не голосуют, – сказала Джавра. – И даже если бы ты могла голосовать, – умиротворяюще добавил Жужело, пожимая плечами, – нас ведь трое. – Голосование сложилось бы не в твою пользу. Шев запрокинула голову и уставилась в равнодушное серо-стальное небо. – В этом-то и есть главная проблема всей распроэтакой демократии. – Значит, решено! – Жужело хлопнул в ладоши и по-мальчишески подпрыгнул от избытка энтузиазма. – Будем трахаться прямо сейчас или?.. – Лучше немного отойти отсюда, пока еще светло. – Джавра взглянула на запад поверх трупа своей старой доброй подруги Гольин. – До Карлеона неблизкий путь. Жужело нахмурился. – Сначала в Тонд, чтобы я мог полноценно рассчитаться с тобой. Джавра выпятила грудь и повернулась к нему. – И слышать ничего не хочу. Первым делом нужно разделаться с Бетодом. Тяжело вздохнув от беспредельной усталости, Шев села наземь около лужи, подняла окровавленную тряпку, которой уже пользовалась, и старательно выжала ее. – Я настаиваю! – громыхнул Жужело. – Нет, это я настаиваю, – прорычала Джавра. Они, будто сговорившись заранее, кинулись друг на дружку, упали и, сцепившись переплетенными конечностями, покатились по мокрой земле, забыв о всякой пристойности, извиваясь, колотя кулаками и коленями, рыча и отплевываясь. – Это ад. – Шев уронила голову на руки. – Это ад.
Кому-то сильно не везет
Вестпорт, весна 580 годаКанто Сильвин доел утренний ломоть хлеба с медом, облизал палец, этим же пальцем собрал все крошки на тарелке в одну кучку, втянул их в рот и улыбнулся. Тихая радость каждодневного порядка. Мофис ставил порядок превыше всего. Канто старался брать в пример поведение и привычки влиятельных людей. Возможно, он полагал, что это когда-нибудь позволит ему сравняться с ними. Тем более что никаких иных идей на этот счет у него не имелось. Потом он заметил, что уронил каплю меда на рукав, и нахмурился. – Проклятие! – Мофису это не понравится – он весьма придирчив к внешнему виду, – но задерживаться уже нельзя, потому что иначе он опоздает. Из всех недостатков клерков Мофис сильнее всего ненавидел опоздания. Он поднялся, изо всех сил стараясь сделать это беззвучно, но ножки стула, конечно же, зацепились за неровные половицы, и шум получился изрядным. – Кантоларус! – прошипел в соседней комнате голос Мими, и Канто содрогнулся. Полным именем его называла только мать. Только мать и жена, когда хотела устроить ему сцену. И тут же она вошла в комнату с сыном на руках. Глаза у нее были серьезными, а между бровями пролегла небольшая морщинка, которая очень нравилась ему до женитьбы, но за прошедшие с тех пор месяцы полностью утратила свою привлекательность. Начать с того, что эта морщина впервые появилась, когда она рассказывала ему, какой будет их жизнь, когда они поженятся. Теперь она появлялась, когда жена говорила ему, что их жизнь на самом деле получилась совсем не такой, как они рассчитывали. – Что, любовь моя? – спросил он тоном, который должен был и развеселить жену, и успокоить, но не преуспел ни в одном, ни в другом. – Сколько еще времени, по-твоему, нам придется оставаться здесь? – Ну, определенно до тех пор, пока я не вернусь с работы! – Он нервно хихикнул. Жена не улыбнулась. Зато морщинка сделалась глубже. Над головами что-то громко стукнуло, а потом донеслась трескотня возбужденных голосов, и Мими выразительно возвела глаза к потолку. Вот, дернула же нелегкая этих ублюдков затеять свару именно сейчас. Был бы Канто хотя бы наполовину мужчиной, он поднялся бы туда и поставил бы скандалистов на место. Так сказала ему Мими. Но Канто не был мужчиной даже наполовину. Это тоже сказала ему Мими. – Вроде бы предполагалось, что мы проживем здесь недолго, – сказала она, и их сын потянулся, задрожав всем телом, как будто хотел взвалить дополнительную вину на слабеющие плечи Канто. – Я знаю, и так оно и есть, да, так оно и есть! Но… но сейчас мы еще не можем позволить себе ничего лучшего. Моего жалованья не хватит… – В таком случае, или пусть твое жалованье увеличится, или найди себе более высокооплачиваемую должность. – Морщинка сделалась еще резче. – Кантоларус, теперь ты отец. Ты обязан потребовать то, что тебе положено. Ты должен хоть здесь проявить себя мужчиной. – Я мужчина! – огрызнулся он очень злым, но увы, совершенно женским голосом. Пришлось сделать усилие, чтобы говорить пониже. – Меня скоро повысят. Мофис обещал. – Он обещал? – Разве я этого только что не сказал? На самом деле Мофис не разговаривал с ним уже три месяца, что следовало понимать как бескровную кару за мелкую ошибку в одном из вычислений. Сердитый хмурый взгляд Мими сменился столь же хмурым подозрительным взглядом, и Канто решил было, что одержал победу, но, похоже, поторопился. – Он это уже обещал, – проворчала Мими, слегка встряхнув их сына. Младенец был поистине великаном. – Но так и не сделал. – На этот раз сделает, любовь моя. Можешь мне поверить. – Он повторял это каждый раз. Но лгать было куда проще, чем долго и трудно объясняться с женой. Намного проще. К счастью, их сын выбрал именно этот момент для того, чтобы захныкать и вцепиться в ночную рубашку. Канто поспешил воспользоваться подвернувшимся шансом. – Я должен бежать. Кажется, уже опаздываю. Она повернула к нему голову, вероятно, ожидая поцелуя, но у мужа не было такого настроения. Сын снова пришел ему на помощь – потребовал есть. Поэтому Канто лишь одарил жену вялой улыбкой, вышел в заплесневелую прихожую и потянул на себя разболтанную дверь. Отложить проблему на потом – все равно что разрешить ее. Разве не так?
Канто захлопнул толстенный гроссбух, выскочил из-за стола, протиснулся между богатой клиенткой и ее телохранителем и помчался через переполненный банковский зал. – Сэр! Сэр, не могли бы вы?.. Мофис смерил его холодным взглядом, каким ростовщик мог бы смотреть на пожитки покойного должника. – Что тебе, Сильвин? – Э-э… – У Канто даже ноги подкашивались, а уж от удовольствия оттого, что господин начальник знает его имя, клерк прямо-таки вспыхнул. К тому же в банковском зале нынче стояла кошмарная жара, так что разволновался он куда сильнее, чем ожидал. И язык его не слушался. – Вы знаете мое имя, сэр?.. – Я знаю имена каждого мужчины и каждой женщины, состоящих на службе стирийского отделения банкирского дома «Валинт и Балк». Их имена, их должности и размеры жалованья. – Он чуть заметно прищурился. – И не люблю, когда что-то меняется. Чем я могу быть тебе полезен? Канто сглотнул. – Э-э, сэр, дело в том… – Все звуки, казалось, отзывались в нем каким-то болезненным эхом. Царапанье ручек клерков по бумаге и грохот, с которым их обмакивали в чернильницы, беззвучное проговаривание чисел, сроков и процентных ставок; кто-то захлопнул бухгалтерскую книгу едва ли не громче, чем можно было бы хлопнуть дверью. Нервы, все это лишь нервы. Он услышал голос Мими: «Ты должен хоть здесь проявить себя мужчиной». Однако все смотрели на него – старшие клерки, прижимавшие под мышками книги, и два торговца в отороченных мехами одеяниях, которых, как только что понял Канто, он перебил. «Должен проявить себя мужчиной». Ему отчаянно не хватало воздуха, и он дернул себя за воротник. – Дело… – Время – деньги, Сильвин, – сказал Мофис. – Надеюсь, мне не придется объяснять тебе, что банкирский дом «Валинт и Балк» не одобряет пустую трату денег. – Дело… – Его язык внезапно раздулся вдвое против обычного размера. Во рту появился какой-то странный вкус. – Разойдитесь, ему не хватает воздуха! – крикнул кто-то в углу, и Мофис озадаченно сдвинул брови. А потом чуть ли не со страдальческим видом. – Дело… И Мофис согнулся вдвое, как будто его с силой ударили в живот. Канто сделал резкий шаг назад, и почему-то у него чуть не подкосилось колено. Как же жарко в банковском зале. Как в литейной, где он когда-то побывал вместе с отцом. – Переверните его! – донесся гулкий возглас из дальнего конца зала. Все уставились в ту сторону. Перед глазами плавали испуганные, словно зачарованные лица. – Сэр? Сэр? – Один из старших клерков подхватил начальника под локоть и осторожно опустил его на пол. Мофис поднял дрожащую руку и, вытянув костлявый палец, не отрываясь смотрел на женщину, стоявшую в толпе. Бледную женщину, горящие глаза которой можно было рассмотреть даже за падавшими на лицо темными волосами. – Мо… – выдавил он, – Мо… И вдруг дико забился на полу. Канто пришла в голову тревожная мысль: происходящее наверняка необычно. Мофис всегда был таким поборником порядка! А затем он и сам согнулся во внезапном и очень неприятном приступе кашля. – Помогите! – Воздуха, хоть немного воздуха! Но воздуха не было. В помещении вообще не было никакого воздуха. Канто медленно опустился на колени и вцепился в воротник. Слишком тугой. Он не мог толком вдохнуть. Мофис лежал неподвижно, на его губах пузырилась розовая пена, широко открытыми невидящими глазами он уставился на черноволосую женщину, а та смотрела на него. С кем же Канто теперь говорить о прибавке к жалованью? Но может быть, как раз об этом и не стоило волноваться? – Чума! – выкрикнул кто-то. Загремел опрокинутый стол. Канто попытался уцепиться за кого-то, надеясь на помощь, но пальцы не слушались его. В спину ему угодило чье-то колено, и он рухнул ничком, разбив лицо о плитки пола; рот наполнился соленой кровью. Он попытался встать, но не мог толком пошевелиться, как будто все его тело свело одной мощной судорогой. Он подумал, что теперь, наверно, самое время закричать, но смог выдавить из себя лишь невнятное бульканье. Мими была права. Даже сейчас он был мужчиной самое большее наполовину. Он видел мельтешившие, топавшие, шаркавшие по полу ноги. Женщина, упавшая рядом с ним, закричала, но этот звук показался ему эхом, доносившимся откуда-то из конца длинного туннеля. Перед глазами все расплывалось. Когда оказалось, что он не может дышать, его охватила паника.
Сипани, весна 580 года – Не очень-то мне все это нравится, – хмуро проворчала Онна, когда артисты, пританцовывая, заходили во внутренний двор Дома досуга Кардотти. Если долго занимаешься каким-то делом, то сразу поймешь, когда что-то идет не так. Когда грозит какая-то заваруха. И при этом ты никак не можешь избежать неприятных неожиданностей. Мало какие профессии предполагают столько возможностей для неприятных неожиданностей, как твоя. Но разумный человек прислушивается к тому, что чует его нутро, а нутро Онны прямо распирало от нехороших предчувствий. Пусть все они щеголяли в масках и развеселых пестрых костюмах, но в каждом, без исключения, проглядывало что-то не то. Подергивающаяся мышца на челюсти под небритой щекой. Глаза, подозрительно зыркающие по сторонам через прорези маски. Непрерывно сжимающаяся в кулак и разжимающаяся кисть руки с ободранными костяшками. Онна покачала головой. – И вид их мне очень не нравится. Мирайли выпустила клуб вонючего дыма чагги и громко втянула воздух сквозь зубы. – Тем, кто хочет иметь дело с приятными на вид мужчинами, нужно быть не шлюхой, а заниматься чем-нибудь другим. Джирри отвлеклась от любимого занятия – подпиливания ногтей – и негромко хихикнула, показав остренькие зубки. Она, Джирри, вообще хихикала по любому поводу. – Тут мы вроде бы должны называться хозяйками, – заметила Онна. – Конечно. – Мирайли умела вложить в свой голос столько ядовитого сарказма, что ушам действительно становилось больно. – Хозяйками-давалками. Джирри снова захихикала, а Онна вздохнула. – Вовсе не обязательно так злиться из-за этого. – Вовсе не обязательно, – согласилась Мирайли, в очередной раз затянулась трубкой и медленно выпустила дым через нос. – Но мне кажется, что это помогает. А ты хорошая очень, и это идет тебе во вред. Если тебе нужен кто-нибудь добрый и симпатичный, поищи его в своей книге. Онна опустила глаза на страницу. Нужно было признать, что чтение продвигалось медленно. Она нисколько не сомневалась, что чрезмерно расхваленный роман о красивой, но затравленной девушке-посудомойке закончится тем, что красавец, младший сын герцога, умыкнет ее от жалкой участи к красивой жизни. Можно подумать, что чем гнуснее складывается жизнь у человека, тем охотнее он будет погружаться в милые вымыслы, но может быть, Мирайли права и на фоне сладкой лжи гнусная правда кажется еще гнуснее. В любом случае она слишком скромна для того, чтобы спорить. И всегда была такой. Слишком тиха, скромна и застенчива, даже себе во вред. – А это что за парочка? – осведомилась Джирри, кивнув на двух женщин, без разговоров проскользнувших внутрь. Онна никогда прежде их не видела. Незнакомки были в масках и одеты для вечера. В челюсти темноволосой Онна тоже заметила нечто такое, что встревожило ее. А потом еще та показала ногу из-под юбок, и на ней мелькнул длинный красный шрам, проходивший, похоже, по всей длине бедра. Если хозяйки странные, нужно помнить об осторожности. Странные хозяйки привлекают странных гостей. Онна покачала головой. – Они мне тоже не нравятся. Мирайли вынула трубку изо рта ровно настолько, чтобы прорычать, обращаясь к небу: – Кто хорошо дает, тот спасется. – Дамы! – Мужчина в цилиндре, с напомаженными бакенбардами, взмахнул ярким носовым платком и отвесил изысканный поклон. Из-под маски, усыпанной крошками хрусталя, сверкнули глаза. Не по-хорошему сверкнули. – Весьма польщен знакомством. – И он прошествовал мимо, чуть заметно дрожа на ходу. Онна решила: пьяница. – Безмозглый старый петух, – уголком рта прошипела Мирайли на северном языке и снова взяла в зубы трубку.
Онна кончиками пальцев поправила маску, а потом и корсаж под мышками поддернула. Как ни проси девочек затянуть проклятую тряпку посильнее, она всегда сползает. Это ее немного разозлило, и она бросила завистливый взгляд на Беллит, щеголявшую в невообразимо роскошном платье с бретельками. Бретельки, это надо же придумать! Впрочем, открытые плечи были в моде. – Кто дает! – прошипела Джирри сквозь стиснутые зубы и, повернувшись спиной к свечам, озарявшим комнату, сбросила на минуту с лица улыбку, сменившуюся гримасой боли, крутнула бедрами и попыталась оправить липнувшую к телу юбку. – Да у меня там уже все до мяса стерли. – Я тебе все время говорю: заливай в себя понемногу оливкового масла! – воскликнула Беллит и, схватив Джирри за запястье, вложила ей в ладонь маленький пузырек. – Да я бы с радостью! Но ведь у меня даже времени помочиться не нашлось, с тех пор как открыли двери. Ты не говорила, что их будет столько. Даже вполовину столько! – Двойная работа – двойной заработок. Плесни туда маслица, а потом стой и улыбайся. По мнению Онны, двойная работа означала двойную тревогу. Этой ночью у Кардотти творилось истинное безумие. Куда хуже, чем обычно. Народу через край, и определенное ощущение, что вот-вот прольется кровь. Пронзительные безумные голоса, громкая, режущая слух похвальба и грохочущий хохот. Возможно, причиной этого были маски, в которых люди не стеснялись вести себя совсем как животные. Возможно, ужасная визгливая музыка, или темнота, в которой тут и там сияли яркие огни, или высокие ставки за игорными столами. Возможно, льющееся рекой спиртное, и чагга, и хаск, и витающая в воздухе жемчужная пыль. Возможно, бесшабашные развлечения – огонь, и клинки, и опасность. Онне все это не нравилось. Нисколечко не нравилось. И нутро внятнее, чем когда-либо, подтверждало эти впечатления. Было очень похоже, что грядут серьезные неприятности, но что она могла поделать? Прежде всего, как всегда говорила Мирайли, не нуждайся она в деньгах, ее тут не было бы. Вот она и стояла, чувствуя себя крайне неуклюжей, пытаясь принять позу, которая казалась бы достаточно зазывной, чтобы удовлетворить Беллит, и в то же время стараясь держаться в тени и не глядя никому в глаза. Но, к сожалению, компромисс здесь был невозможен. И когда Беллит наклонилась к ней и прошипела на ухо: «Это твой!» – она подпрыгнула. Онна взглянула на дверь и почувствовала нутром, что дело совсем плохо. Он походил на сжатый кулак, этот ублюдок. Широченные бычьи плечи, никакой, вообще, шеи, склоненная вперед голова с коротко остриженными волосами похожа на пень, вздутые вены и сухожилия на тыльных сторонах толстых ручищ. Ручищ, которые, по их виду, предназначались для того, чтобы избивать людей. Большинство гостей должны были сдать оружие у входа, но этот носил меч у бедра и ходил в полированной кирасе, и это говорило о том, что он охраняет какого-то богача, а значит, привык совершать насилие, зная, что это ему ничем не грозит. Его маска была сделана из простого твердого металла, а ниже ее, на щеках, гуляли желваки, будто он скрипел зубами. – Мне не нравится его вид, – пробормотала она, совсем уже готовая шмыгнуть в сторону. – Тебе ничей вид не нравится! – яростно прошипела Беллит, сохраняя на лице неподвижную улыбку, и, схватив Онну за локоть, почти поволокла к пришельцу. – Думаешь, пекарь в восторге от того, как выглядит тесто, которое он месит? Выдои его и возвращайся за следующим! Онна понятия не имела, почему Беллит так ненавидит ее. Она ведь старалась быть хорошей. Вот Мирайли была стервознейшей из стирийских стерв, а каждый раз выходило по ее. Все было так, как мать говорила: лучшие будут худшими. Но что поделать, если в Онне никогда не было ни капли стервозности? – Ладно, – пробормотала она, – ладно. – И снова поддернула корсаж. – Я ведь только сказала. – И она прикрыла улыбкой свои самые дурные предчувствия и неуверенно шагнула к своей цели. К своему гостю. Ведь нынче положено называть их гостями.
– Как вас зовут? – спросила она, неохотно повернув ключ в замке и неохотно повернувшись от двери в комнату. – Бремер. – Удивительно, но у этого могучего рослого мужчины оказался слабенький, писклявый, совершенно девичий голос. Произнеся свое имя, он поморщился, как будто звук собственного голоса причинил ему боль. – А тебя? Она улыбнулась, села около него на кровати и погладила его кончиком пальца по подбородку. Ей не очень-то хотелось делать это и к тому же ей казалось, что и он не очень-то хочет ее, но она чувствовала, что если будет нежной, то, возможно, он тоже не будет груб. Должно же хорошее поведение хоть как-то вознаграждаться, не так ли? Она попыталась говорить так, чтобы голос звучал мягко и в нем не угадывался страх. – Вы можете называть меня, как вам будет угодно. После этих слов он посмотрел на нее. Глаза под маской чуть увлажнились, возможно, от эмоций, возможно, всего лишь от выпитого. И то и другое могло оказаться опасным. – В таком случае я буду звать тебя Фин. Онна сглотнула. Снова развилка. Нужно что-то изображать из себя, пытаться прикинуться этой самой Фин, а то и успокаивать его. Может быть, он удовлетворится, если она хорошо вздрочит его? Или хотя бы согласится, чтобы она была сверху? При мысли о том, что эта гора мускулов навалится на нее, Онну мурашки пробирали. Все равно что оказаться заживо похороненной. Но что если эта Фин была бросившей его любовницей, или бывшей женой, которую он застал с лучшим другом, или ненавистной единокровной сестрой, которой досталась вся любовь их матери, или кто-то еще, кому он мечтает сделать больно? Это была игра вслепую, а Онна никогда не была сильна в азартных играх. Но ведь проституция вся строится на притворстве, разве нет? Притворяешься, будто тебе нравится очередной мужик, притворяешься, будто тебе с ним хорошо, притворяешься, будто ты не здесь, а где-то в другом месте. Притворяться кем-то другим совсем не великое дело. – Как вам будет угодно, – повторила она. Он был пьян. Она отчетливо обоняла запах спиртного в его дыхании. И жалела, что она трезвая. Возможно, единственная трезвая во всем заведении. В коридоре прозвучал булькающий женский смешок. За окном, во внутреннем дворе, волнами взметался истерический хохот. Кошмарная музыка умолкла, что явилось определенно актом милосердия, но скрипка продолжала пилить на одной ноте, отчего нервы Онны напряглись сильнее, чем когда-либо прежде. Она пыталась непринужденно дышать и улыбаться. Мирайли всегда повторяла: веди себя так, будто ты здесь главная, и считай, полдела сделано. И никогда не позволяй им заметить, что тебе страшно. – Как вам будет угодно, – в третий раз мягко сказала она и погладила холодный металл кирасы тыльной стороной пальцев, продвинула руку ниже, к… Он схватил ее за запястье; на мгновение она ощутила ужасающую силу и подумала, что прямо сейчас ее нутро вполне могло бы вывалиться наружу. Впрочем, он тут же разжал пальцы и уставился в пол. – Ты не будешь возражать, если… если мы просто… посидим? Он наклонился к ней, но больше не прикасался к ней руками. Только стиснул кулаки и приложил их к груди кирасы, так что металл негромко грохнул, и сжался в комок, и спиной, всей тяжестью своего могучего тела, навалился ей на колени, так что меч, торчавший у него сбоку, прижимался к ее бедру. – Не могла бы ты обнять меня? – пропищал он тем же слабым высоким голоском. Онна моргнула. Работа проститутки открывала адский простор для неожиданностей, но, к сожалению, приятные среди них попадались весьма редко. Она обхватила мужчину руками. – Все, что вы пожелаете. Они сидели молча, а за окном раздавались мужские крики, скрежетал и лязгал металл. Актеры изображают какую-то битву, думала она. Мужчины любят смотреть на бои. Совершенная глупость, но, думала она, может быть и хуже. Они ведь могли бы схватиться по-настоящему. Потом раздался звук, будто где-то били стекла. За окном скакали тени. Она вдруг поняла, что могучие плечи ее подопечного чуть заметно дрожат. Вскинула брови. И наклонилась к нему, прижалась к нему, принялась мягко покачивать его. Точно так же, как давным-давно укачивала свою младшую сестру, когда та не могла уснуть. – Ш-ш-ш-ш… – чуть слышно прошептала она ему на ухо. И он схватил ее за руки и засопел, всхлипывая. Все это, без сомнения, выглядело несколько диковато, но, честно говоря, Онне куда больше нравилась роль матери, нежели та, на которую она настроилась изначально. – Ш-ш-ш-ш… Тревожно нахмурившись, она повернула голову к окну. Похоже, там началась настоящая драка. Там уже звучали не здравицы, а крики, пугающе смахивавшие на вопли гнева, боли и самого настоящего ужаса. Отдельные вспышки и переливы огня сменило постоянное мерцающее зарево, казавшееся благодаря неровному стеклу все ярче и ярче. Клиент вскинул голову. – Что там происходит? – буркнул он и, отодвинув женщину расслабленной рукой, поднялся и шагнул к окну. Пока он возился со шпингалетом и распахивал створку, Онну охватили самые дурные в ее жизни предчувствия. Когда же окно открылось, из него в комнату ворвались дикие, страшные звуки. Как будто прямо здесь, в доме Кардотти, происходило сражение. – Король! – воскликнул Бремер, резко повернулся и спрыгнул с высокого подоконника, чуть не упав на Онну. В следующий миг он выхватил из ножен меч, и женщина подалась назад. – Король! Он ринулся вперед, ткнулся в запертую дверь, выругался, поднял ногу в тяжелом сапоге, одним ударом вышиб замок и, закашлявшись, выскочил в коридор. А навстречу ему под притолоку ввалился клуб дыма, и не гнилостного дыма хаска, и не сладкого дыма чагги, а резкий, удушающий дым горящего дерева. Что случилось? Онна медленно встала с кровати, добрела на подгибавшихся ногах к окну и выглянула наружу. Внизу, во дворе, метались людские фигуры, в безумных сполохах пожара сверкал металл. Сухой плющ, густо увивавший стену, пылал до самой крыши. Люди кричали, дрались друг с другом, с воплями давили друг друга у запертых ворот, бились в прочную решетку. Онна видела, как мелькали клинки. Видела изуродованные, растоптанные тела. Онна отскочила, скуля от страха, с хрипом глотая обдиравший горло воздух. Побежала к двери, подвернула щиколотку, что немудрено было сделать на ее-то высоких каблуках, и больно ударилась о косяк. И вывалилась в коридор, где и в лучшие-то времена всегда было полутемно, а сейчас и вовсе ничего не было видно из-за дыма. Кто-то вцепился в нее, и она чуть не упала. – Помоги! – преодолевая кашель, хрипло крикнула женщина. – Помоги! Мирайли в перекошенной маске, из-под которой смотрели обезумевшие широко раскрытые глаза, непосильной ношей повисла на ее руке. – Пусти, б…! – Онна ударила ее кулаком в лицо и еще раз. Визжащая женщина отлетела в ту самую дверь, из которой только что выскочила Онна. Пальцы с окровавленными костяшками ныли от боли. Видимо, близость огня заставит кого угодно сделаться стервой. Звенело бьющееся стекло. Трещало и грохотало, обрушиваясь, горящее дерево. Сквозь удушающую мглу доносились сдавленные крики боли и ярости. Из-под двери выбивались языки пламени. Онна зажала ладонью рот и, шатаясь, сделала несколько шагов. Кто-то с громким топотом пробежал мимо и ткнул ее локтем так, что она отлетела к стене. Она упала на колени; она кашляла, плевалась, потом ее вырвало. Дым не давал ничего увидеть. Дым не давал дышать. Кто-то кричал: «Король! Король!» – Помогите! – каркнула Онна. Но ее никто не слышал.
Осприя, лето 580 года – Как бы мне получить сюрко? – спросил Предо. За минувшие три месяца он решил, что солдатская жизнь как раз по нему. Он пробовал много других занятий, и ни одно пока не удавалось так хорошо, как это. Он срезал кошельки в Этризани, пока его чуть не поймали, потом держал зеркало для карточного шулера в Мусселии, пока его чуть не поймали, потом стоял на стреме для банды грабителей в Этрее, пока их всех не поймали и не повесили – кроме него, потому что его особо и не искали. Но главным образом он сосал… в общем, сосал. Даже некоторое время подвизался в талинсском борделе, где было, с одной стороны, отлично, хотя, с другой стороны, там он спал под лестницей, а в конце концов ему даже пришлось подраться с одной из девочек. Девочки, как ни странно, были гораздо популярнее, что всегда казалось Предо несусветной глупостью. Ведь тот, кто хочет, чтобы его член обласкали как следует, должен бы нанимать для этой цели того, у кого есть свой собственный член и кто понимает, как с ним нужно обходиться. Всего лишь простейший здравый смысл, скажете, нет? Всегда обращайтесь к специалистам. Но Предо казалось, что большинство людей начисто лишено здравого смысла и очень много чего в этом мире перевернуто с ног на голову. Но, что поделаешь, такова жизнь. Надо лишь выбирать лучшее из того, что тебе предлагают. Из публичного дома его вышвырнули, и, когда он взирал на мир из сточной канавы, на другой стороне улицы появился сержант-вербовщик, обещающий добрую еду и славу каждому, кто пойдет сражаться за великого герцога Орсо, и Предо решил: надо попробовать, авось что получится. И вот через три месяца он сидел возле лагерного костра на склоне холма не где-нибудь, а возле треклятой Осприи. Такого нарочно не придумаешь! – Сюрко положены только ветеранам, – сказал Франчи, как бы невзначай поглаживая названия сражений, вышитые на его плаще золотыми и серебряными нитями вокруг концов белого креста Талина. Победы, одержанные при его участии. Чем больше вышивок у человека, тем больше уважения к нему. Предо хотел, чтобы его хоть немного уважали. Хотел чувствовать себя принадлежащим к семье. Он никогда не имел семьи. Равно как и уважения. Скулия хлопнул его по плечу, и он чуть не разлил суп. – Кто знает, может быть, после сражения и ты получишь сюрко. Предо слегка передернуло. Солдатчина вполне могла стать его профессией, но он не мог не признать, что не горит стремлением познакомиться с боевой ее стороной. – Так значит, сражение точно… будет? – Точно. – Сержант Мазарин наклонился вперед, и в свете костра шрам, пересекавший его седую бороду, стал особенно хорошо заметен. Если кто-нибудь и знал, когда должно было случиться сражение, так это Мазарин. На его выгоревшем сюрко вышивок было больше, чем у кого-либо другого, не считая старого Волфира, а у того плащ давно развалился бы на клочки, если бы эти клочки не скрепляли названия мест, где происходили забытые уже сражения. – Герцогу больше некуда отступать. Мы загнали его прямиком в собственный город. – А не попытается он просто отсидеться за стенами? – полюбопытствовал Предо, пытаясь не выказать слишком откровенно свои надежды. – В таком случае мы просто уморим его голодом. И он ведь знает, что помощи ему ждать неоткуда. – Мазарин умел говорить так, что каждое его слово делалось тяжелым и твердым, как камень в стене, и те, кто его слушал, отбрасывали прочь свои сомнения. Вот и Предо осмелел. – Нет. Рогонту пришла пора драться, и он это знает. Он ведь не глупец. Франчи фыркнул, облизнул пальцы и поправил перо на своей дурацкой шляпчонке. – Да уж, конечно, не глупец. Просто трус. И Скулия мрачно хмыкнул, соглашаясь сэтими словами. Но Мазарин лишь пожал плечами. – По мне, так лучше сражаться с храбрым глупцом, нежели с умным трусом. Куда лучше. – Но говорят, что теперь с ним Муркатто, так ведь? – Предо подался вперед и понизил голос, словно боялся, что Мясник Каприле услышит свое имя и появится из тьмы прямо перед ним с двумя мечами в обеих руках. – Она и храбра, и умна. Франчи и Скулия тревожно переглянулись, но Мазарин остался равнодушным, как камень. – А еще быстра и безжалостна, как скорпион, но Муркатто всего лишь один человек, а сражения в одиночку не выигрывают. – Он казался настолько уверенным и спокойным, что его уверенность и спокойствие передались Предо. – А ведь у нас численное превосходство. – И дело наше правое! – добавил Предо, уже малость охваченный воодушевлением. Мазарин пожал плечами. – Насчет этого я не уверен, но численное превосходство точно за нами. – И сражения, парень, не такое уж плохое дело! – Скулия снова хлопнул Предо по плечу, и тот все же разлил суп, к счастью, немного. – Если, конечно, ты сражаешься на стороне победителя. – А мы уже давно, очень давно стоим на стороне победителя, – сказал Мазарин, и остальные закивали. – Это уже входит в привычку. Покончить с Рогонтом, и дело сделано. Лиги Восьми больше не существует, и Орсо – король Стирии. – Да будет благословенно его вечное величество, – сказал Франчи, улыбнувшись густо усыпанному звездами ночному небу. Предо вновь встревожился. Мысль о том, что его и из армии вышибут, как из публичного дома, совершенно не нравилась ему. – Но… Неужели Орсо после победы разгонит своих солдат? Изрезанное морщинами и шрамами лицо Мазарина расплылось в улыбке. – Будь Орсо готов зашвырнуть свой меч в воду, не видать бы ему того, что он достиг. Не боись, он все время будет держать нас под рукою. Скулия одобрительно хмыкнул. – Как сказал Вертурио, тот, кто готовится к миру, готовится к поражению. – А кто это такой? – спросил Предо. – Очень умный человек, – ответил Франчи. – Как я понимаю, места хватит для всех нас. – И Мазарин наклонился и лапищей со старыми шрамами хлопнул Предо по коленке. – А если найдется место для меня, то будет место и для всех вас. Моих жену и дочь унесла чума, но Парки послали мне новую семью, и эту семью я не собираюсь терять. – Семью… – От одной только мысли о том, что за ним кто-то будет присматривать, у Предо сделалось тепло на душе. Да еще такой суровый и надежный. За ним никто никогда не присматривал. – По-моему, у солдат хорошая жизнь. – И он с тревогой посмотрел от костра в темноту, туда, где слабо светились огни Осприи. В сторону бродов Сульвы, где им завтра предстояло сражаться. – Если, конечно, не считать сражений. – Сражения тоже не такое уж плохое дело, – сказал Франчи. Мазарин откинулся назад, опершись на локоть, и с усмешкой добавил: – Пока сражаешься на стороне победителя.
– Больно, – ворчал Скулия сквозь покрасневшие зубы. – М-мать!.. До чего же больно. – Что мне делать? – Кровь была повсюду. Руки Предо были густо покрыты кровью. Кровь, пенясь, струилась по древку арбалетного болта, сочилась из сочленений латного доспеха Скулии и растворялась в бурлящей реке. И белый талинсский крест на сюрко покраснел от крови. – Чтоб вас всех! Что мне делать? – пронзительно взвизгнул Предо, но, даже если кто-то его и услышал, никакого ответа на последовало. Стоял оглушительный шум. Просто адский. Каждый старался перекричать всех остальных. Все задавали вопросы, и никто не отвечал. Выли не по-человечески. Шлепали по воде, обильно обдавая брызгами других, падали, поднимались, стенали раненые, которых волочили на берег, с голубого неба без всякого предупреждения сыпались стрелы и болты. Предо видел каких-то людей, возвышавшихся над толпой. Всадники. Сверкая металлом, они рубили из седел мечами и топорами. Предо не мог понять, свои это или враги. Было очень непохоже, чтобы дела шли по плану. Было непохоже, чтобы для всего этого вообще мог существовать план. Он стоял на коленях, и ледяная вода журчала между его ногами, а то, что оставалось над водой, насквозь промокло от брызг, которыми Предо обдавали находившиеся поблизости люди. Скулия больше не жаловался на боль. Он вообще ничего не говорил. – Что мне делать? – прошептал Предо и почувствовал, как кто-то схватил его за плечо. – Он мертв. – Сержант Мазарин, как всегда спокойный и непоколебимый, как скала посреди волнуемого бурей людского моря, указывал путь копьем. – Вперед! – проревел он, полуобернувшись к тем, кто находился у него за спиной. – Вперед! – и захлюпал дальше по холодной воде, увлекая Предо за собой. Хорошо было хотя бы то, что Предо узнал, где находится это самое «вперед», потому что до сего момента он понятия об этом не имел. Хрипя легкими, свистя горлом при каждом вдохе и выдохе, он брел вперед. На холме, возвышавшемся над мешаниной из дерущихся между собой людей и коней, дергалась и раскачивалась Осприя. Что-то брызнуло ему в лицо, и он громко ахнул. Прикоснулся к щеке и уставился на дрожащую руку. Сморщившиеся от воды кончики пальцев покрывала красно-черная кровь. Лошадь дернулась, вскинула задом и лягнула человека, который, врезавшись в Предо сбоку, чуть не свалил его с ног. Впереди, крепко сжимая в руках копье, шествовал Мазарин. Возле Предо упала лошадь, сбросив наездника в реку, и он подался назад. Поднялся и опустился топор. Лязгал металл. Кричали люди. Предо отбросил с глаз мокрые волосы и удивленно заморгал. Он увидел перед собою в реке пригнувшуюся женщину. Женщину в сверкающих латах, с прилипшими к бледному лицу темными волосами. Это могла быть только она. Муркатто. Мясник Каприле. Он представлял ее куда крупнее, но какая еще женщина могла здесь оказаться? Она ударила кого-то булавой, промахнулась и качнулась следом за своим оружием. Ее противником оказался Франчи; он толкнул ее щитом, заставил утратить равновесие и поднял меч. Но едва он шагнул к ней, как сзади к нему самому тоже кто-то шагнул. Мощный, голый до пояса верзила. Возможно, северянин, весь, с головы до пят, залитый кровью, как один из тех пьянеющих от крови безумцев, о которых любят рассказывать в легендах. Франчи ударить мечом не успел, и топор северянина со свистом рассек воздух, а вместе с ним и плечо, развалив его, как мясник развалил бы говяжью тушу. Франчи испустил ужасающий вопль; кровь из его разрубленного плеча брызнула прямо в лицо женщине. Она отшатнулась, ослепленная, выплюнула кровь, попавшую в рот, и тут на нее, рыча от ярости, налетел Мазарин. Его копье громко лязгнуло о нагрудник кирасы, и женщина с криком упала в воду. Предо кинулся на помощь сержанту, но зацепился башмаком за что-то на дне, тоже упал, а когда вскочил, ему пришлось откашливаться от попавшей в горло воды. Упавшее боевое знамя. Белый крест на черном фоне. Он поднял голову и увидел, что Муркатто с трудом поднялась на колени, а Мазарин снова замахнулся на нее копьем. Она извернулась, сверкнул металл, ее нож глубоко вонзился в ногу сержанта, и он качнулся вперед, выпучив глаза от неожиданной боли. – Нет… – прошептал Предо, выпутавшись из тряпки, связавшей ему ноги, но было уже поздно. Он видел, как оскаленные зубы женщины сверкнули сквозь спутанные окровавленные волосы, когда она взметнулась из воды и вместе с нею взметнулась в сияющих брызгах ее булава. Как булава с хрустом врезалась в челюсть Мазарина, взметнув фонтан крови и зубов, и отбросила его назад. Зарычав, женщина вновь вскинула булаву, ударила его в горло, опрокинула навзничь в воду, сама ринулась на него, и они покатились по отмели, шипя и размахивая руками и ногами в воде и под водой. Предо в оцепенении смотрел вокруг, с трудом удерживая меч в расслабленной руке, почти готовый к тому, что вот-вот кто-то бросится на него, пылая жаждой убийства, но, похоже, бой внезапно прекратился. Люди стояли и смотрели вокруг точно так же, как и он сам. Опускались в воду, зажимали раны. Куда-то растерянно брели. И наконец, один из всадников, оказавшихся поблизости, встал во весь рост в стременах, сорвал с головы шлем и заорал: – Победа! Сержант Мазарин лежал на камне, разбросав руки в стороны. Он был мертв. Все они были мертвы. Сражения тоже не такое уж плохое дело. Если сражаешься на стороне победителя. Крик подхватили другие, потом еще и еще. Понятно, осприйцы. Предо, не отрываясь, смотрел на женщину. Она, шатаясь, сделала шаг вперед и обвисла в объятиях полуголого чудовища; ее булава, все еще липкая от крови сержанта Мазарина, свисала вдоль его голой спины. Они застыли в объятии крайней усталости не более чем в трех шагах от него, а Предо был проворен. Он вполне мог прыгнуть вперед и разрубить ей затылок своим мечом, мог прямо сейчас положить конец гнусной жизни Змеи Талинса. Но в это самое мгновение северянин посмотрел прямо на него, и Предо почувствовал, как на него обрушилась неподъемная тяжесть леденящего страха. На перемазанном кровью лице верзилы красовался громадный шрам, в середине которого, на месте глаза, взирал яркий шар мертвого металла, вспыхнувший влажным блеском, когда сквозь облака прорвалось солнце. В это самое мгновение Предо решил, что не предназначен для военной службы. Он сглотнул и замахал мечом над головой. – Победа! – кричал он вместе со всеми остальными. Как-никак в этом хаосе никто не разобрался бы, из Талинса он или из Осприи. Всего лишь один парень в кожаной безрукавке, такой же, как множество других. Всего лишь один из счастливчиков, оставшихся в живых. – Победа! – снова крикнул он срывающимся голосом, а сам, пытаясь сделать вид, что слезы, бегущие по его щекам, – от счастья, то и дело поглядывал вниз, на валявшийся на камнях изуродованный труп сержанта Мазарина, отороченный пенной бахромой бегущей воды. Такова, значит, жизнь? Надо лишь выбирать лучшее из того, что тебе предлагают. Похоже, ему очень повезло, что он не успел раздобыть себе сюрко.
Храбрость отчаяния
Ближняя страна, лето 584 годаШай ударила лошадь пятками в бока, у той подкосились передние ноги, и, не успев осознать, что случилось, и попрощаться, Шай горестно рассталась с седлом. Для оценки ситуации ей выделили те мгновения, которые занял короткий полет. На первый взгляд ситуация казалась не слишком хорошей, а более обстоятельно подумать не позволила стремительно мчавшаяся навстречу земля. Шай постаралась, насколько смогла, сжаться в комочек и перекатиться – точно так же, как пыталась поступать почти при каждой из постигавших ее неудач, – но земля ловко заставила ее распрямить туловище, растрепала как следует и забросила прямо в высушенный солнцем куст. Пыль быстро оседала. Шай смогла улучить момент лишь на то, чтобы перевести дух. Потом еще один, когда мир перестал катиться вокруг нее, чтобы простонать. Потом третий, чтобы осторожно пошевелить рукой и ногой, ожидая того тошнотворного приступа боли, который означает, что у нее что-то сломано и та жалкая тень жизни, которой она обладает, скоро пропадет в сумраке. Она только приветствовала бы такой поворот событий, поскольку он означал бы, что она сможет вытянуться на земле и не бежать больше никуда. Но боль не приходила. По крайней мере, не выходила за обычные рамки. Пусть тень ее жизни и впрямь была жалкой, но все же последнего суда ей еще предстояло дожидаться. Исцарапанная, разбитая, вывалянная в пыли, Шай поднялась, выплевывая набившийся в рот песок. За последние несколько месяцев песок оказывался у нее во рту довольно часто, а мрачное предчувствие говорило, что это не последний раз. Лошадь лежала в нескольких шагах от Шай; покрытый пеной бок судорожно вздымался и опадал, передние ноги были черны от крови. Стрела Неари угодила лошади в плечо не настолько глубоко, чтобы убить или даже сразу сбавить ход, но все же обеспечила сильное кровотечение. Которое в ходе длительной скачки убило животное так же верно, как это сделала бы стрела, попавшая точно в сердце. Когда-то Шай привязывалась к лошадям. Когда-то она вообще ко всем животным проявляла необыкновенную мягкость, хоть и тогда у нее очень трудно складывались отношения с людьми. Но то время давно миновало. Ни в теле, ни в душе Шай уже не осталось никакой мягкости. Поэтому она бросила своего скакуна на последнем кровавом издыхании, без утешения в виде хозяйской руки и побежала в сторону города. Поначалу ее пошатывало, но она очень быстро втянулась. Что-что, а бегать она навострилась так, что лучше некуда. Слово «город» было, пожалуй, слишком громким. Оно относилось к шести зданиям, два или три из которых можно было назвать зданиями только в особо великодушном настроении. Все они – из плохо отесанных бревен, без единого прямого угла, выгоревшие на солнце, промытые дождями и запорошенные пылью – сгрудились вокруг утоптанной немощеной площади и рассыпающегося колодца. Самое большое здание походило на таверну, или бордель, или факторию, а вероятнее всего, совмещало все три качества. Видавшая лучшие времена вывеска все еще цеплялась за доски над дверью, но ветер стер надпись, оставив на выгоревшей ряднине лишь несколько бледных полос. И теперь вывеска словно говорила: «Нигде, ничего». Шай взлетела по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и старые доски громко скрипели под ее босыми ногами, а в голове клокотали мысли о том, кем ей следует прикинуться, когда она окажется внутри, какой ложью какие истины нужно будет приправить при самом вероятном развитии обстоятельств. «За мною гонятся!» Остановиться в дверях, жадно глотая воздух открытым ртом и стараться выглядеть совершенно отчаявшейся – для этого хоть сейчас, хоть в любой день из последних двенадцати месяцев ей не понадобится никаких усилий. «Три негодяя! – А потом, если никто не узнает ее по описаниям в листовках о розыске и аресте, то: – Они пытались меня ограбить!» Чистая правда. Факт. А вот уточнять, что она сама хороша – ограбила новый банк в Хомменау в обществе как раз этих трех достойных личностей и еще нескольких человек, которых власти успели поймать и повесить, – она не будет. «Они убили моего брата! Они пьяны от крови!» Ее брат находился в полной безопасности дома, куда, к великому ее сожалению, она не могла попасть, а если ее преследователи и были пьяны, то, вероятнее всего, от какого-нибудь дешевого пойла, какое привыкли употреблять, но она прокричала бы все это и сопроводила бы этаким музыкальным горловым не то всхлипыванием, не то трелью. Шай умела издавать эти звуки весьма впечатляюще – наловчилась! – и услышать их в ее исполнении в общем-то стоило. Она вообразила посетителей, вскакивающих с мест, чтобы помочь попавшей в беду женщине. «Они застрелили мою лошадь!» Впрочем, ей пришлось признаться себе, что не стоило слишком уж полагаться на особую галантность людей, способных жить в этих краях, но, может быть, судьба на этот раз расщедрится на хорошую карту для нее. Там увидим. Она распахнула дверь таверны, открыла рот, чтобы выдать заготовленную басню, и застыла как вкопанная. Там было пусто. Там не было не только никого, но и ничего, и, уж конечно, не было никакого выигрышного расклада. Голый зал без какой-либо мебели. Узкая лестница и тянущаяся вдоль левой стены галерея, с которой смотрели пустые дверные проемы. Восходящее солнце заглядывало в бесчисленные щели рассохшихся досок, наполняя помещение множеством тонких лучей. Ничего и никого, только ящерица, поспешившая спрятаться в тень – теней тут вполне хватало – и небывалый урожай пыли, окрасившей сединой все плоскости и медленно расплывавшейся по всем углам. Шай остановилась, моргнула пару раз, а потом попятилась, спустилась с рахитичного крыльца и перебралась в следующее здание. Стоило ей толкнуть дверь, как проржавевшие петли сломались и створка рухнула. В этом доме не было даже крыши. Не было даже пола. Только голые стропила, над которыми висело равнодушное розоватое небо, и голые балки, под которыми лишь замусоренная земля, столь же бесплодная, как и те земли, что раскинулись на много миль вокруг. Теперь-то, вновь выйдя на улицу и посмотрев вокруг глазами, не замутненными надеждой, она разглядела все. В окнах ни стекол, ни даже вощеной бумаги. И в рассыпающийся колодец не спускалась веревка. Ни одного животного в поле зрения, не считая ее собственной мертвой лошади, наличие которой только подтверждало открывшуюся истину. Этот город давным-давно превратился в высушенный солнцем труп. Шай стояла посреди этого позабытого всеми места, приподнявшись на носки, как будто намеревалась немедленно убежать куда-нибудь, но не знала, куда направиться, обхватив самое себя одной рукой и бесцельно подергивая и перебирая пальцами другой, покусывая губу и быстро, с присвистом, втягивая и выпуская воздух через узкую щель между передними зубами. Даже по меркам последнего времени положение у нее было такое, что хуже некуда. Но если за несколько последних месяцев она и научилась чему-нибудь, так это тому, что, как бы плохо ни шли дела, они вполне могут ухудшиться. Оглянувшись туда, откуда она приехала, Шай увидела пыль. Три небольших серых облачка, клубившихся над серой землей. – Проклятие! – прошептала она и покрепче прикусила губу. Вынула из-за пояса нож, годившийся только для еды, и вытерла кусочек металла о свою грязную рубашку, как будто чистота лезвия могла каким-то образом уравнять шансы. Шай не раз говорили, что она наделена богатым воображением, но даже если это было правдой, вряд ли ей удалось бы представить себе более жалкое оружие. Не будь она готова разрыдаться, то наверное, рассмеялась бы. И еще она подумала о том, что за несколько последних месяцев она слишком уж много времени находилась в том состоянии, что вот-вот и разрыдаешься. Как же она дошла до жизни такой? Такой вопрос могла бы задавать девушка, брошенная неверным возлюбленным, а не преступница, имевшая при себе четыре тысячи марок, однако же вопрос остается вопросом, даже если его не произносишь вслух. Сорвиголова. Она обрела немалый опыт по части безрассудства, а вот все остальное так и осталось для нее тайной. Увы, горькая правда заключалась в том, что она прекрасно знала, как дошла до такой жизни – обычным путем. Одно несчастье следует за другим, так что остается лишь метаться, как мотыльку в лампе. Точно так же за первым обычным вопросом сразу следует второй. Дальше-то что делать, ядрен-ть? Она втянула живот – за последние дни у нее там и не осталось ничего такого, что можно было бы втянуть, – ухватилась за шнурок и извлекла сумку: лежавшие в ней монеты звякали с тем особенным звуком, который издают только деньги. Две тысячи марок серебром, может, чуть больше или чуть меньше. Люди думают, что денег в банке намного больше – вкладчикам ведь говорят, что, дескать, пятьдесят тысяч найдется в любую секунду, – но оказывается, что банки заслуживают доверия ничуть не больше, чем бандиты. Она запустила руку в сумку, вынула горсть монет и швырнула поперек улицы, оставив их блестеть в пыли. Она сделала это точно так же, как совершала большинство своих поступков в эти дни – не сознавая толком зачем. Возможно, она ценила свою жизнь куда дороже этих двух тысяч марок, невзирая даже на то, что никто другой так не считал. Возможно, она надеялась, что они подберут серебро и отвяжутся от нее, хотя что она стала бы делать, если бы ее оставили одну в этом городе-трупе – без лошади, без еды, без оружия, – она пока не могла придумать. В общем, она пока не выработала безупречного плана или хотя бы такого, чтобы не развалился по швам при первом столкновении с действительностью. С надежностью планирования у нее всегда были трудности. Она швыряла серебро, как разбрасывала зерно на ферме своей матери, которая осталась за много миль, несколько лет и дюжину насильственных смертей отсюда. Кто бы подумал, что она будет скучать по тому месту? Скучать по нищенскому дому, перекошенному амбару и заборам, которые нужно было непрерывно чинить. По упрямой корове, которая никогда не давала молока, и упрямому колодцу, который никогда не давал воды, и упрямой почве, на которой хорошо росли только сорняки. По упрямым младшей сестре и брату. И даже по здоровенному, рябому безмозглому Лэмбу. Чего только Шай не отдала бы сейчас, чтобы снова услышать пронзительный голос бранящей ее матери. Она громко фыркнула и, почувствовав, что в носу захлюпало, а в глазах возникло дурацкое жжение, вытерла их тыльной стороной потрепанной манжеты. Сейчас не время для сентиментальных воспоминаний. Под пыльными хвостами уже можно было разглядеть три темных пятна – всадников. Она отшвырнула пустую сумку, подбежала к таверне и… – Ох! – Она перепрыгнула через порог и первым делом распорола подошву босой ноги о торчавшую над половицей шляпку гвоздя. Нет, что ни говори, а мир – подлая сволочь. Даже если у тебя уже есть большие неприятности, из-за которых можно и головы лишиться, он не упускает шанса подсуропить еще гнусных мелочей, например, зацепить за палец ноги. Как жаль, что у нее не было возможности захватить башмаки. Хотя бы для того, чтобы сохранить капельку достоинства. Но она располагала лишь тем, что имела с собой, и ни башмаков, ни достоинства в перечне ее имущества не имелось, и даже сотня горячих пожеланий не стоили одного мелкого факта – Лэмб занудствовал об этом всякий раз, когда она принималась проклинать его, и свою мать, и долю, выпавшую ей в жизни, и клялась, что утром уйдет из дома. Шай вспомнила себя в то время и горько пожалела, что не может набить морду той, давней себе. Но она сможет набить себе морду, когда выберется из этой передряги. Впрочем, по ее морде много у кого чесались кулаки. Немного прихрамывая и много ругаясь, она взбежала по лестнице. Оглянувшись сверху, она увидела, что на каждой ступеньке алеет кровавый след ее поврежденного пальца. От сознания того, что этот блестящий след ведет прямиком к ее ноге, ей сделалось было совсем тошно, и тут сквозь панику пробилось что-то, мало-мальски смахивавшее на идею. Она прошла по балкону, стараясь посильнее наступать кровоточащей ногой на половицы, и свернула в пустую угловую комнату. Там она подняла ногу, стиснула ее, для верности, рукой, чтобы остановить кровь, пропрыгала назад тем же путем, каким пришла, шмыгнула в самую первую дверь, ту, что возле лестницы, и съежилась в тени. Жалкие попытки, что и говорить. Столь же жалкие, как ее босые ноги, и ее столовый нож, и ее добыча в две тысячи марок, и ее великая мечта о возвращении домой, в ту поганую дыру, откуда она так страстно мечтала убежать прочь. Как бы ни были глупы три этих подонка, шансов на то, что они клюнут на ее уловки, очень мало. Но что еще ей оставалось? Тому, кто проигрался почти дочиста, остается лишь делать рискованные ставки. Единственной ее компанией было собственное дыхание, отзывающееся эхом в пустоте, с трудом выходящее из груди и входящее в легкие неровными рывками, почти до боли обдирая горло. Дыхание человека, испуганного настолько, что впору обгадиться, и с совершенной пустотой в голове. Она попросту не видела никакого выхода из положения, в котором очутилась. Когда-нибудь она вернется на ту ферму, каждое утро, проснувшись живой, будет вскакивать с кровати и танцевать, и будет целовать мать за каждое проклятие, и никогда не будет срываться на сестру или дразнить Лэмба за трусость. Она поклялась в этом и тут же посетовала, что она не из тех, кто держит обещания. Она услышала конский топот, поползла к одному из окон, откуда была видна часть улицы, и выглянула наружу с такой осторожностью, будто всматривалась в ведро, полное скорпионов. Вот и они. Неари был облачен в то же грязное старое одеяло, прихваченное на поясе бечевкой, его сальные волосы торчали во все стороны, в одной руке поводья, а в другой лук, из которого он подстрелил лошадь Шай, лезвие тяжелого топора, подвешенного к поясу, отполировано настолько же тщательно, насколько грязен и гадок был он сам. Додд в нахлобученной на самые глаза поношенной шляпе сидел в седле сгорбившись; впрочем, рядом с братом он всегда старался сжаться в комок, словно щенок, поминутно ожидающий удара. Жалко, что Шай не отвесила вероломному глупцу оплеуху еще тогда. Оплеуху – для начала. И, наконец, сидевший выпрямившись, будто лорд какой-то, Джег в длинном красном пальто, полы которого, отороченные грязной бахромой, покрывали круп его могучей лошади, смотревший на дома с голодной ухмылкой на лице; на голове у него торчал цилиндр, который, по его мнению, придавал ему важный вид, хотя и был слегка перекошен, как печная труба, торчащая из обгорелых развалин фермы. Додд первым заметил монеты, разбросанные по земле вокруг колодца и поблескивавшие на солнце. – Она бросила деньги. – Похоже на то, – отозвался Джег. Голос его был настолько же суров, насколько мягок у его брата. Она смотрела, как они спешивались и привязывали лошадей. Без всякой спешки. Как будто они отряхивались от пыли после прогулки верхом и с нетерпением ждали приятного вечера в культурном обществе. Им было совершенно незачем спешить. Они знали, что она здесь, знали, что она никуда отсюда не денется, знали, что никто ей не поможет, и она тоже все это знала. – Подонки! – прошептала Шай, проклиная тот день, когда она связалась с ними. Но ведь с кем-то так или иначе приходится связываться, верно? И выбирать можно только из того, что имеется под рукою. Джег потянулся всем телом, не торопясь втянул носом сопли, с удовольствием харкнул в пыль и вытащил из ножен свою саблю. Ту самую кривую шашку с хитрожопой плетеной гардой; он очень гордился ею и говорил, что получил ее, победив на дуэли офицера Союза, но Шай знала наверняка, что он украл ее, как и большую часть всего, что у него когда-либо имелось. Как же она потешалась над этой дурацкой саблей! Но теперь с удовольствием ощутила бы ее рукоятку в своем кулаке, а он пусть обходился бы ее кухонным ножом. – Дым! – взревел Джег, и Шай вздрогнула. Она понятия не имела о том, кто придумал для нее такое прозвище. Какой-то остряк напечатал его на листовке о розыске преступницы, и с тех пор все кто ни попадя называют Шай именно так. Может быть, из-за обычая исчезать, как дым. Хотя, возможно, из-за других ее обычаев: вонять, как дым, забивать людские глотки и летать с ветром. – Дым, иди сюда! – Голос Джега отдавался от фасадов мертвых зданий, и Шай попятилась немного дальше в темноту. – Выйди сама, и мы тебя не очень сильно покалечим! Ну да, взять деньги и уйти они не согласны. Они хотят сдать ее и получить награду. Она просунула кончик языка в щель между зубами и слегка прикусила его. Пидоры. Есть же такие люди, которым только палец дай, так всю руку откусят, по самое плечо. – Надо пойти и изловить ее, – нарушил наступившую тишину голос Неари. – Да, – ответил Джег. – Я говорю, что надо нам пойти и изловить ее. – И ты тогда штаны насквозь проссышь от радости, да? – Я сказал, что нам надо изловить ее. – Так перестань говорить об этом, а иди и излови. Заискивающий голос Додда. – Послушайте, ведь деньги здесь. Может, просто подберем их и поедем дальше? Зачем нам… – Неужто мы с тобой и впрямь выскочили из одной дыры? – ядовито бросил Джег. – Тупее тебя на свете не найти. – Тупее тебя на свете не найти, – сказал Неари. – Ты, может, думаешь, что я брошу четыре тысячи марок воронам? – продолжал Джег. – Давай-ка, Додд, подбери их, а мы заломаем кобылу. – И где, по-твоему, ее искать? – спросил Неари. – Я всегда думал, что это ты у нас великий следопыт. – Так это в глуши, но мы-то сейчас не в глуши. Джег вскинул бровь и обвел взглядом пустые лачуги. – Вряд ли все это можно назвать центром цивилизации. Или ты не согласен? Несколько мгновений они смотрели друг на друга, пыль взметалась у них из-под ног и снова оседала наземь. – Она где-то здесь, – сказал Неари. – Неужели? Очень удачно получилось, что я прихватил с собой самые острые глаза, какие только есть к западу от гор, так что сумел заметить в десяти шагах отсюда ее дохлую клячу. Да, она где-то здесь. – И где, по-твоему? – спросил Неари. – А ты куда забрался бы? Неари обвел взглядом здания, и Шай едва успела убрать голову перед тем, как его прищуренные глаза добрались до таверны. – Я, пожалуй, сюда, но я ведь не она. – Да уж, ты ни хера не она. Знаешь, что я тебе скажу? У тебя сиськи больше, а мозгов меньше. Был бы ты ею, мне сейчас ни хера не понадобилось бы искать ее, верно? Снова пауза, снова порыв ветра взметнул пыль. – Пожалуй, что нет, – сказал Неари. Джег снял цилиндр, расчесал сырые от пота волосы ногтями и снова надел шляпу набекрень. – Так что загляни туда, а я посмотрю в доме рядом, только не убивай эту суку, ладно? За мертвую заплатят вдвое меньше. Шай снова спряталась в тень; пот, выступивший под рубашкой, щекотал кожу. Попасться в этой никчемной поганой дыре… Попасться этим никчемным поганым ублюдкам… Босиком. Она этого не заслужила. Ей хотелось всего-навсего стать кем-то таким, о ком будут говорить. Не остаться ничтожеством, о котором напрочь забудут в день смерти. Теперь-то она понимала, что от недостатка острых ощущений до их тошнотворного переизбытка даже не шаг, а самое большее, полшага. Но это открытие, как и большинство ее недозрелых озарений, пришло на год позже, чем нужно. Услышав, как под ногами Неари заскрипели половицы в большом зале – а может, когда лязгнул его огромный топор, – Шай бесшумно выдохнула в щель между передними зубами. Она тряслась всем телом. Она внезапно почувствовала такую слабость, что едва-едва удерживала нож в руке, а уж о том, чтобы размахнуться и ударить им, и речи быть не могло. Возможно, пришло время сдаться. Бросить нож за дверь, на пол, и сказать: «Успокойтесь! Я выхожу! Ваша взяла!» Улыбаться, кланяться и благодарить их за предательство и душевную доброту, пока они будут молотить ее кулаками, или хлестать плетьми, или ломать ей ноги, или делать что-то еще, что взбредет в их тупые башки, пока они будут добираться до места, где ее повесят. Она знала свою роль в предстоящем зрелище, и та ей совершенно не нравилась. Стоять связанной, пока чиновник будет зачитывать твое имя и список твоих преступлений, надеяться, что тебя помилуют, надеяться до тех пор, пока не затянут петлю на шее, рыдая, умолять о пощаде или сыпать проклятиями, и все это совершенно впустую. Брыкать ногами воздух, вывалить язык, а потом еще и обгадиться на потеху отребью, ничуть не лучше тебя самой. Она вообразила Джега и Неари, стоящих в первом ряду улюлюкающей толпы и глядящих, как она исполняет воровской танец на конце веревки. Вероятно, разряженных еще смешнее, в новое тряпье, которое они купят на полученную за нее награду. – Х… им! – беззвучно проговорила она в темноте и оскалилась, услышав, как Неари поставил ногу на первую ступеньку. Шай была целиком сплетена из противоречий – такая вот она была. Еще когда она была совсем крохой, от горшка два пальца, если кто-то говорил ей, как пойдут дела, она начинала думать, как бы устроить, чтобы случилось наоборот. Мать всегда говорила, что она упрямее мула, и винила в этом ее духолюдскую кровь. «Это все твоя проклятущая духолюдская кровь!» – как будто Шай родилась на четверть дикаркой по собственной воле, а не из-за дури матери, затащившей к себе в постель полукровку-духолюда, который оказался (и в этом не было ничего удивительного) никчемным пропойцей. Нет, Шай будет бороться. Она наверняка проиграет, но проиграет в бою. Она заставит тех подонков убить ее и хотя бы лишит их половины награды. Трудно рассчитывать на то, что подобные мысли придадут руке твердости, но, как ни странно, придали. Ножичек все еще дрожал, но теперь оттого, что она изо всей силы стискивала рукоять. Для человека, считавшего себя великим следопытом, Неари двигался очень уж шумно. Шай слышала, как у него свистит в носу, когда он остановился, поднявшись по лестнице, совсем близко, так близко, что, если бы не дощатая стена, можно было бы достать до него рукой. Когда он сделал следующий шаг, доски громко застонали, а Шай напряглась, и каждый ее волосок, казалось, дергался. Потом она увидела его – не бросающимся на нее сквозь пустой дверной проем с топором в кулаке и жаждой убийства в глазах, а крадущимся по галерее туда, куда вели кровавые отпечатки ноги, и его натянутый лук смотрел точно в этом неверном направлении. Шай доподлинно знала, что, если тебе предлагают подарок, надо хватать его обеими руками, а не ломать заранее голову о том, как выразить благодарность. Оскалив зубы, она кинулась на спину Неари, в ее горле клокотало негромкое рычание. Его голова резко повернулась, блеснули белки глаз, следом повернулся лук и точно так же блеснуло острие стрелы, направленной прямо в то место, которое Шай только что покинула. Она присела, обхватила его за колени, толкнула плечом в бедро так, что он охнул, вцепилась одной рукой в запястье другой и, задохнувшись от запаха лошади и вони застарелого пота, приподняла задницу Неари. Щелкнула тетива, но Шай уже выпрямлялась, надрываясь, с рычанием, с криком и, хотя Неари был здоровенным и тяжеленным мужиком, она подняла его над перилами так же уверенно, как поднимала мешки с зерном на материнской ферме. Он на мгновение повис в воздухе, раззявив рот и выпучив глаза от ужаса и изумления, а потом с хриплым возгласом полетел вниз и грохнулся на дощатый пол. Шай застыла, моргая, не в силах поверить в происшедшее. Кожа на голове горела огнем, и она приложила к этому месту пальцы, почти всерьез ожидая, что дотронется до торчащей прямо из мозгов стрелы, но повернувшись, увидела, что та торчит в стене за ее спиной – это, с ее точки зрения, было куда лучше. И все же кровь склеила волосы и щекотно стекала на лоб. Возможно, она оцарапалась о накладку лука. Добраться бы до лука, и у нее появился бы шанс. Она сделала шаг к лестнице и застыла как вкопанная. В дверном проеме стоял Джег, и его оружие – длинная кривая сабля – чернело на фоне залитой ярким солнечным светом улицы. – Дым! – заорал он, и она, как кролик, помчалась по галерее вдоль цепочки своих же собственных кровавых следов, направляясь в никуда и слыша, как тяжелые башмаки Джега громыхают по лестнице. Она с разгону распахнула плечом дверь в конце галереи и выскочила на свет, на такой же балкон, проходивший позади здания. Вскочила босыми ногами на низкие перила – лучше просто следовать своему духу противоречия и надеяться, что он выведет-таки ее куда нужно, чем останавливаться для размышлений, – и прыгнула. Перебросила свое тело на ветхий балкончик дома, находившегося на противоположной стороне узкого переулка, размахивая при этом руками и ногами так, будто рассчитывала улететь еще дальше. Она навалилась на перила грудью, перевалилась на балкон, застонала, ухватилась за доску, напряглась, пытаясь встать, услышала какой-то треск… Застонали, ломаясь, доски, и все сооружение, источенное дождями, ветрами и солнцем, оторвалось от стены. И снова для оценки ситуации Шай располагала лишь временем падения. И снова на первый взгляд ситуация показалась не слишком хорошей. Она только-только успела взвыть, как земля, старый недруг, догнала ее – как земля всегда поступала, поступает и будет поступать, – подсекла ей левую ногу и стукнула в бок, так что дух захватило. Шай закашлялась, потом застонала, потом выплюнула набившийся в рот песок. Совсем недавно, ранним утром, она верно угадала, что это снова случится с нею, но это мало утешало. Она увидела, что Джег стоит на том балконе, с которого она прыгала. А он сдвинул свою шляпу на затылок, захихикал и нырнул в дом. В кулаке Шай все еще сжимала обломок насквозь прогнившей деревяшки. Малость схоже с ее надеждами. Она отшвырнула его и перевернулась, снова ожидая сильной боли, которая скажет ей, что все кончено. И снова боли не было. Она могла двигаться. Она пошевелила ногами и предположила, что, наверно, сможет встать. Но решила, что это лучше будет оставить на потом. Было довольно-таки вероятно, что встать ей удастся только один раз. Она выбралась из нагромождения сломанных досок к стене – ее тень дотянулась прямо до дверного проема – и застонала, как от боли, услышав внутри тяжелые шаги Джега. Застонала и принялась отползать на заднице и локтях, таща за собой выпрямленную ногу, спрятав за запястьем правой руки лезвие своего ножика, а левой сгребая в горсть комковатую землю. – И куда это ты собралась? – Джег пригнулся под низкой притолокой и вышел в переулок. Он и так был крупным мужчиной, а сейчас казался настоящим великаном. На полголовы выше, чем Шай, даже когда она стояла, и, пожалуй, вдвое тяжелее, чем она, даже если бы ей удалось поесть. Он шествовал вальяжной, как ему казалось, походкой, подсунув язык под выпяченную нижнюю губу, небрежно помахивая тяжелым мечом и от души наслаждаясь своим успехом. – Сумела обдурить Неари, да? – Он еще немного сдвинул шляпу, показав кусочек незагорелой полосы на лбу. – Ты сильнее, чем кажешься. Хотя пацан настолько туп, что мог бы свалиться и сам по себе. Но со мной-то ты таких штук не сыграешь. Это еще как знать, вот только вместо нее будет говорить ее нож. Даже маленький ножичек может оказаться очень убедительной железякой, если ткнуть им куда следует. Она еще немного попятилась, поднимая пыль, делая все так, будто прилагает невероятные усилия, чтобы встать, потом все-таки встала, громко заскулила и скособочилась, чтобы не опираться на левую ногу. Чтобы показать, что она ужасно расшиблась, ей почти не требовалось притворяться. Она чувствовала, как кровь стекала с волос и щекотала лоб. Джег вышел из тени; низкое солнце светило прямо ему в лицо, заставляя щуриться. Как раз этого она и хотела. – А я, между прочим, отлично помню день, когда ты впервые попалась мне на глаза, – продолжал он, упиваясь звуками собственного козлетона. – Подваливает ко мне Додд, весь из себя заполошный такой, и говорит, что встретил Дым, ту самую убийцу, чьи портреты расклеены по всей округе Ростода и за поимку которой назначено четыре тысячи марок. И чего только о тебе не говорили! – Он громко ухнул, и она отползла еще немного назад, пошевелив при этом левой ногой и убедившись, что, когда придет время действовать, она не подведет. – Такое говорили, что впору было ожидать, что встретишь демона с двумя мечами. И представь себе, как я был, на хер, разочарован, когда увидел всего лишь перепуганную девчонку с щелястыми зубами, от которой гнусно воняло мочой. – Как будто от самого Джега пахло летними лугами. Он сделал еще шаг вперед и протянул ручищу. – Так что не брыкайся. Живая ты мне куда полезней. Я совершенно… Левой рукой она швырнула землю ему в лицо, а правой с силой оттолкнулась и вскочила на ноги. Пыль запорошила глаза Джега, он запрокинул голову и зарычал, махнул саблей вслепую, когда Шай, низко пригнувшись, кинулась к нему, но клинок просвистел у нее над головой так близко, что даже волосы пошевелились от ветра, а его самого сила замаха развернула боком. Шай схватила левой рукой взметнувшуюся фалду его пальто, а правой вонзила свой столовый ножик в плечо руки, державшей оружие. Он сдавленно охнул, а она выдернула нож из раны и ударила еще раз, распоров рукав пальто, находившуюся в нем руку и чуть не вонзив лезвие в собственную ногу. Она уже замахивалась в третий раз, когда его кулак угодил ей в угол рта; земля под босыми ногами пошатнулась, Шай ухватилась за угол дома и на мгновение повисла на нем, пытаясь погасить ослепительный свет, вспыхнувший под ее черепом. Она видела Джега в одном-двух шагах от нее – оскалив зубы, облепленные вспененной слюной, он пытался переложить саблю из бессильно повисшей правой руки в левую, но его пальцы запутались в затейливом плетении бронзовой гарды. Шай обладала способностью при очень быстром развитии событий просто действовать, не думая ни о пощаде, ни о том, чем дело кончится – ни о чем вообще. Именно благодаря этому качеству она и выживала во всем этом дерьме. В которое угодила, опять же, благодаря этому самому качеству. Мало какие достоинства не превращаются в твои недостатки, особенно если они проходят через всю твою жизнь, а она была вдобавок наделена еще и проклятием много думать о том, что натворила, когда все уже кончено, впрочем, это уже совсем другая история. Если Джег сумеет перехватить меч в здоровую руку, ей конец, тут гадать не нужно, и поэтому, не дожидаясь, пока улица перестанет вращаться перед глазами, она снова кинулась на него. Он попытался высвободить руку, но ей удалось перехватить его кисть скрюченными пальцами левой руки и, прижавшись к нему – только так она и могла держаться на ногах, – правой рукой яростно тыкать его ножом в живот, в ребра, снова в ребра; Шай рычала, и он взревывал с каждым ударом ножа, и скользкая рукоять норовила вырваться из ее до боли стиснутых пальцев. Когда она в очередной раз ударила его, он схватил ее за рубашку – ветхие нитки затрещали, и рукав наполовину оторвался – и попытался оттолкнуть, но сил у него уже не осталось, и она лишь отступила на шаг. Ее голова совершенно прояснилась, и она устояла на ногах, а вот Джег споткнулся и упал на одно колено. Она стиснула нож обеими руками, высоко подняла его и вонзила прямо в эту дурацкую шляпу, сплющив ее в блин и загнав лезвие по самую рукоятку в темя Джега. Потом она подалась назад, ожидая, что ее противник упадет ничком. Он же внезапно выпрямился, как верблюд, которого она когда-то видела на ярмарке; тулья сплюснутой шляпы сползла ему на глаза и уперлась в переносицу, а из середины торчала рукоять ножа. – Куда ты делась? – Слова звучали невнятно, будто его рот был полон мелких камешков. – Дым? – Он качнулся в одну сторону, потом в другую. – Дым? – и поплелся к ней, шаркая ногами и взметая пыль; острие меча, свисавшего из окровавленной правой руки, чертило царапину возле следов ступней. Он поднял левую руку, вытянутые пальцы которой были напряжены, хотя кисть расслабленно болталась в запястье, и начал подталкивать поля шляпы таким движением, будто хотел протереть что-то попавшее ему в глаз. – Дхым? – Одна сторона его лица начала дергаться, дрожать, трепетать самым неестественным образом. Или, может быть, напротив, совершенно естественным для человека, мозги которого насквозь пропороли ножом. – Тс-сым… – Из-под полей его сдвинутой на глаза шляпы текла кровь, оставлявшая красные следы на щеке; рубашка уже наполовину промокла, но он все шел, дергая окровавленной правой рукой и звучно колотя эфесом своей сабли по бедру. – Тхы… – Она пятилась, глядя на него, чувствуя, что у нее самой руки онемели и вся кожа покрылась мурашками,пока не уперлась спиной в стену. – Ты-ы… – Закрой пасть! – И она кинулась на него, толкнула в грудь обеими ладонями, сабля вывалилась из его руки, а окровавленная шляпа, приколотая ножом, крепко держалась на голове. Он медленно повернулся и упал ничком, отбросив правую руку в сторону. Кисть левой руки он подсунул себе под плечо, словно намеревался подняться. – О… – буркнул он в пыль. И замер. Шай медленно повернула голову и харкнула кровью. Слишком уж часто за последние несколько месяцев ей приходилось выплевывать наполнявшую рот кровь. Мокрые глаза она вытерла тыльной стороной трясущейся ладони. Она никак не могла поверить тому, что все произошло в действительности. Тому, что она как-то причастна к случившемуся. Это просто ночной кошмар, и ей нужно всего лишь проснуться. Она зажмурилась и открыла глаза – Джег валялся на том же месте. Она глотнула воздуха и с силой выдохнула его, смахнула слюну с губ, кровь со лба, снова вдохнула и выдохнула. Потом подняла меч Джега, крепко стиснула зубы, чтобы подавить позывы к рвоте, которые раз за разом накатывали на нее, и перетерпеть ужасную боль в скуле. Мать вашу, как же ей хотелось сесть! Хотя бы просто остановиться. Но она заставила себя отвернуться. Заставила себя дойти до черного хода таверны. Того самого, из которого только что вышел еще живой Джег. Чтобы создать человека, требуется целая жизнь, полная тяжелой работы. А чтобы прикончить его – лишь несколько мгновений. Неари сумел выбраться из дыры, которую проломил в ветхих половицах. Он лежал, вцепившись обеими руками в ногу поверх окровавленной штанины, и казался крайне расстроенным тем, что с ним приключилось. – Ну что, поймал эту б…? – спросил он, прищурившись в сторону двери. – О, конечно. Он выпучил глаза и попытался, громко скуля, подползти к своему луку, который лежал неподалеку. Шай подошла поближе, подняла большую саблю Джега, и Неари повернулся, уставился на нее вытаращившимися от ужаса еще сильнее глазами и вскинул руку в тщетной попытке защититься. Она от души врезала по ней саблей плашмя, и он со стоном прижал руку к груди. Тогда она пнула его по голове сбоку, перевернула ногой и так и оставила лить слезы и сопли в грязный пол. Потом она сунула саблю за пояс, подняла лук и взяла из колчана несколько стрел. Подойдя к двери, она наложила стрелу на тетиву и выглянула наружу. Додд все еще подбирал в пыли монеты, хорошо продвинувшись к колодцу. Совершенно не думая о том, как идут дела у его компаньонов. И в этом не было, в общем-то, ничего удивительного. Если Додд и обладал каким-то особым качеством, то оно заключалось в неумении думать. Она спустилась с крыльца таверны, держась самого края лестницы, чтобы меньше была опасность, что ступенька заскрипит под ногой и преждевременно выдаст ее появление, наполовину натянула лук и тщательно прицелилась в Додда, который продолжал ковыряться в пыли, сидя на корточках спиной к ней; рубашка посередине потемнела от пота. После продолжительного, тщательного размышления она выбрала своей мишенью именно это пятно пота на спине. Но убить человека не так-то просто, особенно после тщательного размышления. Она смотрела, как он поднял последнюю монету, как положил ее в сумку, как поднялся, как затянул бечевку, как повернулся, улыбаясь. – Я все… Так они и стояли некоторое время. Он с сумкой серебра в одной руке, с растерянной улыбкой на освещенном солнцем лице, но в глазах, затененных полями дешевой шляпы, определенно просматривался испуг. Она на нижней ступеньке крыльца таверны – с окровавленными босыми ногами, разбитыми окровавленными губами, прилипшими к окровавленному лбу окровавленными волосами, – но лук держала твердо и уверенно. Он облизнул губы, сглотнул, затем снова облизал. – Где Неари? – Ему не повезло. – Она сама удивилась стальному звучанию своего голоса. Как будто это говорил кто-то другой. Кто-то совершенно незнакомый ей. Может быть, Дым? – Где мой брат? – Ему еще сильнее не повезло. Додд сглотнул, дернув потным горлом и медленно попятился. – Ты убила его? – Забудь об этой парочке и стой на месте. – Послушай, Шай, ты же не станешь стрелять в меня, правда? После всего, через что мы прошли. Ты же не станешь стрелять. В меня. Правда? – Его голос делался все визгливее и визгливее, но он продолжал пятиться к колодцу. – Я не хотел этого. Это не я придумал! – Конечно, не ты. Выдумывать – не твое дело, да и не способен ты на это. Ты только соглашаешься. Даже если это значит, что меня повесят. – Послушай, Шай… – Стой на месте, я сказала! – Она полностью натянула лук; тетива врезалась в ее окровавленные пальцы. – Парень, ты совсем тупой, да? – Послушай, Шай, давай поговорим, а? Только поговорим. – Он держал перед грудью дрожащую ладонь, как будто рассчитывал остановить рукой стрелу, и не сводил с Шай бледно-голубых глаз, и внезапно она вспомнила, как впервые встретилась с ним, как он стоял, прислонившись к воротам извозчичьего двора, весело и непринужденно улыбаясь, обделенный умом, но веселый. А ей после того, как она уехала из дома, так не хватало веселья! И кто бы мог подумать, что она сбежала из дому именно для того, чтобы его найти? – Я знаю, что поступил неправильно, но… я идиот. – И он попытался улыбнуться, но его губы тряслись ничуть не меньше, чем ладонь. Ну, ежели по правде, то Додд заслужил улыбку-другую, и хотя искусным любовником он не был, но все же грел ей постель, и это уже что-то значило, а также помогало ей чувствовать, будто она не одна против всего остального мира, что значило куда больше. – Стой на месте, – повторила она, но голос ее звучал гораздо мягче. – Ты же не будешь стрелять в меня. – Он продолжал отступать к колодцу. – Это же я, верно? Я. Додд. Только не стреляй в меня, ладно? Я только собираюсь… Она выстрелила в него. Лук – очень странная штука. И надеть на него тетиву, и натянуть ее, и прицелиться – все это требует усилий, умения и решительности. Отпустить тетиву ничего не стоит. Ты просто перестаешь держать ее. Если серьезно, то после того, как натянешь лук и прицелишься, выстрелить гораздо легче, чем не стрелять. Додд находился не дальше, чем в дюжине шагов от нее, и стрела преодолела это расстояние так быстро, что и глазом не уследишь, прошла на волосок от его ладони и беззвучно вонзилась ему в грудь. Отсутствие звука удивило ее. Хотя человеческая плоть мягкая. Особенно по сравнению с острием стрелы. Додд сделал еще один неуверенный шаг, как будто не успев еще понять, что насажен на стрелу, но его глаза широко раскрылись. А потом он опустил взгляд и, мигая, уставился на древко. – Ты застрелила меня, – прошептал он и упал на колени; кровь уже выкрасила на его рубашке темный овал. – Я же тебя, м…ка, предупреждала! – Она внезапно жутко разозлилась и на него, и на лук и швырнула оружие наземь. Он уставился на нее. – Но я не думал, что ты это сделаешь. Она прожгла его яростным взглядом. – Я тоже. – Наступило непродолжительное молчание, и ветер тут же налетел и взметнул пыль вокруг них. – Мне жаль… – Жаль? – прохрипел он. Это была, пожалуй, самая большая глупость, какую она когда-либо произносила (а ей было из чего выбрать), но что еще она могла сказать-то? Стрелу назад не вернешь никакими словами. Она чуть заметно пожала плечами. – Ну, наверно. Додд поморщился, поднял мешок с серебром в одной руке и повернулся к колодцу. Шай разинула рот и сорвалась с места, а он повалился на бок, швырнув сумку вверх и вперед. Она много раз перевернулась в воздухе и начала снижаться, тесемка болталась, как хвост, Шай на бегу протянула к ней руку с растопыренными пальцами, метнулась вперед, упала… Она громко охнула, ударившись и без того разбитым боком о стену колодца, ее правая рука повисла в темной пустоте. На мгновение Шай показалось, что она сейчас провалится туда следом за сумкой – что, вероятно, было бы самым подходящим завершением всех ее передряг, – но тут ее колени уткнулись в сухую землю снаружи. Она ухватила сумку за нижний угол, стискивая парусину обломанными ногтями, тесьма болталась где-то внизу, а с парапета сыпались земля и мелкие камешки. Шай улыбнулась. Впервые за этот день. А может быть, и за весь месяц. И тут горловина сумки раскрылась. Монеты дождем посыпались во тьму, серебро звенело и погромыхивало, ударяясь в земляные стены, исчезая в чернильном небытии, а потом наступила тишина. Она выпрямилась, не понимая, на каком свете находится. Она медленно отступала от колодца, обнимая себя одной рукой, а в другой свисала пустая сумка. Она посмотрела на Додда, который лежал на спине с торчавшей из груди точно в небо стрелой и не сводил с нее влажных глаз, на его трепыхавшиеся ребра. Она услышала, как его частое мелкое дыхание замедлилось, а затем прекратилось. Шай стояла так еще несколько мгновений, а потом согнулась пополам, и ее вырвало. На землю попало не так уж много, потому что в этот день она ничего не ела, но спазм, стиснувший ее нутро, заставил ее выблевать все, что там было. А трясло ее так, что решила, что сейчас упадет, но она удержалась, упершись руками в колени, втягивая попавшую в нос желчь и сплевывая ее наземь. Как же бока болят! И рука. И нога. И лицо. Ссадин, ушибов и растяжений было столько, что она с трудом отделяла одно больное место от другого; по большому счету все ее тело представляло собой один болючий, чтоб его, синяк. Ее глаза сами собой повернулись к трупу Додда. Она почувствовала, что к горлу вновь подступает тошнота, и поспешила перевести взгляд в сторону, к горизонту, уставилась в мерцающую пустоту. Опаньки, вовсе не в пустоту. Вдали виднелись облачка пыли. Она еще раз вытерла лицо оторванным рукавом, который пришел теперь в такое состояние, что вытереть ничего не мог, а мог только испачкать. Выпрямилась и, прищурившись, всмотрелась в дымку, с трудом веря своим глазам. Конники. Без всякого сомнения. Еще далеко, но не меньше дюжины. – Чтоб вы сдохли! – прошептала она и закусила губу. Если события и дальше так пойдут, то очень скоро она прокусит ее насквозь. – Чтоб вы сдохли! – И Шай зажала глаза ладонями, и зажмурилась, и спряталась в этой рукотворной тьме, отчаянно надеясь, что она каким-то образом умудрилась ошибиться. Ведь это будет не первая ее ошибка, правда? Но когда она убрала руки, пыль оказалась на том же месте. Да, мир – подлая сволочь, и чем ниже ты скатываешься, тем с большим наслаждением он тебя пинает. Шай уперлась руками в бока, выгнула спину и проорала в небо одно слово, растягивая его, сколько позволяли запаленные легкие. – Сдохите! Эхо разбежалось между домами и скоропостижно скончалось. Никакого ответа не последовало. Разве что негромкое жужжание мухи, уже проявлявшей некоторый интерес к Додду. Лошадь Неари взглянула было на Шай, но тут же отвела взгляд – возглас не произвел на нее совершенно никакого впечатления. А у Шай, вдобавок ко всем ее бедам, еще и горло заболело. А теперь пришло время задать себе обычные вопросы. Дальше-то что делать? Стиснув зубы, она стянула с ног Додда башмаки и, усевшись рядом с ним в пыли, обулась. Ей не впервой было валяться рядом с ним на земле. Впрочем, рядом с мертвым Доддом она еще не оказывалась. Его башмаки оказались великоваты, но это все же лучше, чем скитаться босиком. В них она и потопала обратно в таверну. Неари жалобно стонал и безуспешно пытался встать. Шай пнула его в лицо, опрокинув на спину, вынула из его колчана оставшиеся стрелы, а также прихватила и тяжелый нож, который он таскал на ремне. Вернувшись на улицу, она подняла лук и нахлобучила на голову шляпу Додда, которая тоже оказалась велика, но, по крайней мере, даст хоть какую-то защиту, когда солнце поднимется. Потом она связала лошадей одну за другой – весьма непростая операция, так как большой жеребец Джега был сущим поганцем и, похоже, был готов разгрызть своими зубищами ее череп. Покончив с этим, она снова хмуро взглянула на пыльные хвосты. Они уверенно и быстро приближались к городу. Присмотревшись получше, она насчитала девять или десять человек, что было на два или три получше, чем двенадцать, но все равно чересчур много. Агенты банка, стремящиеся найти украденные деньги. Охотники за головами, рассчитывающие получить за нее награду. Другие отверженные, желающие отобрать у нее добычу. Ту самую добычу, которая в настоящее время – так уж получилось – валялась на дне колодца. Это мог быть кто угодно. Шай обладала незаурядным умением наживать себе врагов. Она поймала себя на том, что смотрит на Додда, лежащего ничком, уткнувшись лицом в пыль и раскинув вытянутые босые ноги. Единственное, с чем у нее дело обстояло еще хуже, так это с умением заводить друзей. Как она дошла до жизни такой? Она покачала головой, сплюнула сквозь щель между передними зубами и взобралась в седло лошади Додда. Развернула ее прочь от приближавшихся облаков пыли – невесть в какую четверть компаса. Шай пришпорила лошадь каблуками.
Вчера около деревни под названием Барден…
Около Бардена, осень 584 годаТрут стоял в двери своего дома и смотрел, как Союз уничтожал его урожай. Очень поганое времяпрепровождение – стоять и смотреть, как часы, и дни, и месяцы твоего тяжкого труда от темна до темна, твои постоянные тревоги втаптывают в грязь. Но что ему оставалось делать? Кинуться туда и попытаться в одиночку, вилами, прогнать Союз? Трут горестно хмыкнул. Черный Доу и все его военные вожди, и все карлы, и все названные – все на бесплодных просторах Севера – из сил выбивались ради этого, но успехом похвастаться пока не могли. Трут был уже отнюдь не тем бойцом, как когда-то, да и тогда он был не из сильнейших. Так что он стоял в двери своего дома и смотрел, как Союз уничтожал его урожай. Сначала явились, цокая копытами, разведчики. Потом солдаты длинным строем, топая башмаками. Потом землю Трута принялись терзать фургоны, скрипевшие и стонавшие как мертвые в аду. Десятки. Сотни. Они пробили колею, до колен наполненную жидкой грязью, потом расползлись по сторонам от нее, на его посевы, и постепенно превращали поле в полосу жидкой грязи, которая делалась все шире и шире. Война – она и есть война. И даже начав с чего-то, достойного какого-то внимания, обязательно заканчиваешь жидкой грязью. Передовые разведчики прошли, но на следующее же утро они явились за курами – дюжина нервных солдат Союза и северянин, который должен был объяснять, что они хотят. Но Трут прекрасно понял все и без слов. Что же тут не понять, когда тебя грабят? Северянин вроде бы сочувствовал ему, но вся его помощь ограничилась сочувственными взглядами. Хотя что тут можно сделать? Трут вовсе не был героем. Ему довелось побывать на войне, но и там он не встретил героев. Он тяжело, медленно вздохнул. Наверно, происходившее было наказанием за проступки юности, но от осознания того, что он заслужил эту беду, мысль о голодной зиме не делалась слаще. Он покачал головой и сплюнул во двор. Проклятый Союз. Хотя во время последней заварушки между Железноголовым и Золотым было ничуть не лучше – они грабили все, до чего могли дотянуться своими загребущими ручищами. Собери вместе несколько человек с мечами, пусть даже в обычных обстоятельствах все эти люди будут очень приятны и обходительны в общении, и очень скоро они превратятся в зверей. Как говорил когда-то старый Тридуба, меч – слишком поганая штука для того, чтобы давать его человеку. И для самого человека поганая, и для всех окружающих. – Они еще не ушли? – спросила Риама, осторожно подойдя сзади и выглядывая из-за него наружу; половина ее лица, освещенная солнцем, была белой, а другая оставалась в тени. С каждым днем она все больше походила на мать. – Я скажу, когда они уйдут! – проворчал он, загораживая телом дверь. Он участвовал в инглийском походе Бетода. Он и сам кое-чего натворил, и видел, что творили другие. Трут знал, насколько тонка грань между недовольными обитателями дома и их черными костями, заваленными обугленными бревнами. Трут знал также, что, пока солдаты Союза находятся возле нижней кромки его поля, они находятся именно там, где надо. – Сиди в доме! – крикнул он ей вслед, когда она, надувшись, поплелась в заднюю комнату. – И не вздумай открывать ставни! Когда он снова посмотрел наружу, из-за угла с безмятежным видом, как в любой день доброго недавнего прошлого, вышел Кован с подойником в руке. – Ты, мальчишка, все мозги растерял? – рявкнул Трут, когда он проскользнул в дверь. – Я ведь, кажется, велел тебе не показываться им на глаза. – Но ты же не сказал, как это делать. Они лазают повсюду. Если они увидят, что я прячусь от них, то обязательно решат, что у нас есть что скрывать. – А у нас действительно есть что скрывать! Или ты хочешь, чтобы они еще и козу отобрали? Кован опустил голову. – Она и молока дает совсем немного. Теперь Труту было не только страшно; он еще и виновным себя почувствовал. Подняв руку, он взлохматил волосы сына. – Сейчас никто ничего не дает. Война. Так что нужно держаться незаметно и двигаться попроворнее. Понял? – Да. Трут взял у Кована ведро и поставил около двери. – Иди в дом, к сестре, ладно? – Тут он взглянул за дверь и выругался шепотом. К дому приближался воин Союза, причем облик его нравился Труту куда меньше, чем любого другого из пришельцев. Здоровенный, почти без шеи, зато в редкостно мощных латах. С одного боку у него висел меч в ножнах, с другого – второй, покороче. Пусть Трут и не был знаменитым воином, но виды повидал и мог различить убийцу в толпе, а при появлении этого здоровяка у него не по-хорошему побежали мурашки по хребту. – В чем дело? – спросил Кован. – Быстро в дом, я сказал! – Трут выдернул из-под стола топорик – он лежал совсем рядом с его ногой – и стиснул в кулаке прохладное отполированное топорище; во рту внезапно пересохло. Пусть он не тот боец, каким был когда-то, и никогда не славился среди соратников, но мужчина не может называться мужчиной, если не готов умереть за своих детей. Трут был почти готов к тому, что ублюдок без шеи выхватит один из своих мечей и выбьет дверь, а вместе с нею и Трута. Но он всего лишь сделал два медленных шага по крыльцу – Трут был не слишком искусным столяром, и его изделие устало заскрипело под тяжелыми сапогами – и улыбнулся. Неубедительной, почти жалобной улыбкой, которая явилась не сама собой, а потребовала значительного усилия. Как будто он улыбался, преодолевая боль в воспаленной ране. – Привет, – сказал он на северном языке. Трут почувствовал, что его брови поползли на лоб. Никогда еще ему не доводилось слышать такого странного тонкого голоса у мужчины, тем более столь крупного, как этот. Вблизи оказалось, что глаза у него не жестокие, а печальные. На перекинутом через плечо ремне висел кожаный ранец с вытисненным на нем золотым солнцем. – Привет. – Трут попытался придать лицу равнодушное выражение. Не злобное. Не испуганное. Никто и звать никак. И уж, конечно, такой человек об убийствах и помыслить не может. – Меня зовут Горст. – Трут не счел нужным отвечать на это. Именем, как и всем остальным, следует делиться с другими, только когда нужно. Молчание затянулось. Нехорошее, зловещее молчание, разбавленное долетающими с нижнего края поля негромкими раздраженными выкриками людей и ржанием лошадей. – Я не ошибся, твой сын действительно нес молоко? Трут прищурился. Вот и настал момент истины. Начни отпираться, утверждать, что этому самому Горсту все померещилось, и рискуешь разозлить его и навлечь на себя и детей еще большую опасность. Признаться, что, дескать, так – рискуешь лишиться еще и козы вместе со всем остальным. А воин Союза, стоявший перед дверью, переступил с ноги на ногу, и свет ярко блеснул на стальном навершии рукояти одного из мечей. – Ага, – хрипло выдавил Трут. – Есть маленько. Горст запустил руку в ранец – Трут неотрывно следил за каждым движением его могучей длани – и извлек деревянную чашку. – Не могу ли я попросить у тебя немного? Чтобы взять ведро, Труту пришлось положить топор, но какого-либо еще выбора он не видел. В эти дни, казалось ему, выбора и вовсе никакого не было, как у листка, подхваченного ветром. Так небось всегда бывает с простым народом, когда война идет, решил он. Воин Союза зачерпнул чашкой из ведра, поднял ее, уронив несколько капель, и выпрямился. Несколько продолжительных мгновений они смотрели друг на друга. В глазах здоровяка не было ни гнева, ни злости, можно сказать, вообще ничего не было. Усталый остановившийся взгляд, и Трут сглотнул, уверенный, что смотрит в лицо своей смерти, и это лицо отнюдь не симпатичное. Но в конце концов Горст лишь кивнул валуном своей лысеющей головы в сторону леса, где серо-стальное небо чернил дымок небольшой кузницы. – Не скажешь, как называется та деревня? – Барден ее называют. – Трут кашлянул, чтобы прочистить осипшее горло. Ему отчаянно хотелось снова взяться за топор, но он сомневался, что сможет сделать это незаметно для здоровяка. – Там нет ничего особенного, в общем-то. – Я не собирался туда заглядывать. Но все равно, спасибо. – Здоровяк смотрел на Трута с полуоткрытым ртом, как будто собирался сказать что-то еще. Но ничего не сказал, повернулся и поплелся прочь, ссутулившись, будто нес на плечах тяжелый груз. Даже тяжелее, чем та сталь, которую таскал на себе. Он сел на пень той старой ели, которую Трут повалил весной, убив на это невесть сколько времени. Той самой, которая чуть не придавила его, когда он наконец допилил ствол. – Что ему было нужно? – раздался у него над ухом голос Риамы. – Во имя мертвых! Неужели ты не можешь сидеть и не высовываться? – Трут чуть ли не выблевывал эти слова из перехваченного спазмом горла, пытаясь одной рукой отодвинуть дочь подальше от двери. Но здоровяк не выказывал никакого желания отобрать у Трута козу или детей. Он вынул из своего ранца несколько листов бумаги, положил их на пень между ногами, откупорил бутылочку чернил, обмакнул ручку и что-то написал. Хлебнул своего молока – вернее сказать, молока Трута, – хмуро посмотрел на деревья, потом на небо, потом на еле-еле ползущую колонну лошадей и телег, снова обмакнул ручку и написал что-то еще. – Что он делает? – прошептала Риама. – Пишет. – Трут набрал полный рот слюны, пожевал и сплюнул. Его почему-то немного раздражало (без всякой разумной причины), что какой-то громила, ублюдок из Союза с воробьиным голосом уселся на его пне и что-то пишет. Какой прок могло дать это письмо, будь оно неладно, когда мир через край полон проблемами, требующими срочного решения? Но, несомненно, он мог бы учинить что-то гораздо хуже. И вообще, что Трут может с этим поделать? Вот он и стоял, стиснув кулаком дужку почти пустого подойника с такой силой, что костяшки пальцев побелели, и смотрел, как Союз уничтожал его урожай.
– Полковник Горст? – Да. К этому голосу невозможно было привыкнуть, даже если восхищаешься его хозяином. Так могла бы говорить заблудившаяся маленькая девочка. – Я лейтенант Кернс. Я находился на том же судне, на котором прибыли вы, как его… «Упрямый»? «Неукротимый»? В общем, какой-то там. – Горст молча сидел на пне, между его широко расставленными ногами лежало несколько листков бумаги, рядом открытый пузырек чернил, в похожей на окорок правой руке он с неожиданной деликатностью держал ручку, а в левой, кажется, маленькую чашку. – Я много раз видел, как вы по утрам упражнялись на палубе. – Многие тогда собирались посмотреть. Никто из офицеров никогда не видел ничего подобного. – Поразительное зрелище. Вы как-то беседовали со мною… однажды. – Кернс подразумевал, что в строгом смысле слова так оно и было, хотя тогда говорил он один. Всегда, везде одно и то же. Горст поднял голову, но молчал, как камень, и это заставляло Кернса болтать все быстрее и быстрее, забывая о смысле своих слов. – Мы обсуждали причины конфликта, что и почему, кто туда направляется, кто тут прав, кто виноват и тому подобное. – Великие Парки, почему он никак не заткнется? – И как маршал Крой будет строить кампанию, и какие полки куда пойдут, и так далее. Если память мне не изменяет, тогда мы обсуждали и достоинства стирийской стали для клинков и доспехов в сравнении со сплавами Союза, и другие проблемы. А потом начался дождь, и я спустился под палубу. – Да. Как же Кернс сожалел, что под ногами у него нет палубы, под которую можно было бы спуститься. Он откашлялся. – Я командую охраной этой части обозной колонны. – Горст окинул колонну таким взглядом, что Кернс закашлялся, чтобы скрыть стыд. Как он ни лез из кожи, порядком во вверенном ему подразделении вряд ли можно было гордиться. – Ну… командуем мы с лейтенантом Пенделем, я увидел, что вы тут пишете, и подумал, что, наверно, стоит повторно представиться… Вы, наверно, королю пишете? Горст нахмурился. Точнее говоря, он нахмурился еще сильнее и накренился всем своим массивным бронированным телом, как будто хотел прикрыть бумаги. – Да. – Подумать только! Великое дело, наверно, знать, что Его Величество прямо-таки будет читать эти самые слова за завтраком, а может, за обедом. Даже представить себе не могу, что Его Величество ест на обед… – Когда как. Кернс откашлялся. – Конечно. Конечно, когда как. Я вот думаю: не будет ли слишком большой наглостью с моей стороны обратиться к вам с просьбой одолжить мне лист бумаги? Я нынче утром получил письмо от жены и очень хочу поскорее ответить. Понимаете ли, прямо перед моим отъездом родился наш первый ребенок… – Поздравляю. – О, благодарю. Красивый мальчик. – Кернс успел запомнить немного, и сын представлялся ему поразительно уродливым, толстым и крикливым, но отцы ведь всегда хвастаются красотой своих детей, и потому он решил следовать общему примеру и даже наловчился изображать ту мечтательную улыбку, которой полагается сопровождать эти слова. Вот и теперь она появилась на его лице. – Красивый, очень красивый. Так что, если вы… Горст сунул ему листок бумаги. – Да. Конечно. Чрезвычайно благодарен вам. Я непременно, должным образом верну долг. Я и мечтать не… – Выкиньте из головы, – проворчал Горст и, сгорбив тяжелые плечи, вновь склонился над собственным письмом. – Да. – Кернс снова откашлялся. – Да, конечно…
– Ну, хватит с меня этой чуши собачьей. – Пендель взял с телеги лежавшую с краю лопату и зашагал по вытоптанному полю; мокрая земля чавкала у него под ногами. – Что ты делаешь? – слабым пронзительным голосом воскликнул Кернс. Этот тип раздражал нервы Пенделя, как тупая бритва – воспаленную шею. И всегда он умудряется задать самый дурацкий вопрос. – А ты что, не видишь? – Пендель помахал в воздухе лопатой. – Копаю туннель домой в Адую! – и буркнув себе под нос: – Вот идиот-то! – зашагал к лесу. – Ты точно думаешь, что туда стоит идти? – крикнул вслед ему Кернс, зачем-то размахивая листком бумаги. – А если… – Уж минуту ты без меня обойдешься, не сомневаюсь! – И Пендель снова добавил шепотом: – Вот идиот-то! – Пожалуй, он мог бы и на целый день куда-нибудь закатиться, а вернувшись, обнаружил бы, что колонна, несмотря на все жалкие попытки командовать и истерики Кернса, продвинулась от силы на сотню шагов. С новыми офицерами всегда так. Устав, обязанности, честь, устав. Если бы Пенделю нравилось, когда по башке лупят уставами, уж наверно, он остался бы в штабе, и полковник, мать его, Фелнигг каждое утро лупил бы этими самыми, мать их, уставами по его ни в чем не повинному черепу. Ну, может, он и остался бы, хоть ему там и не нравилось, если бы не та мелкая оплошность и последующие дисциплинарные меры, но это к делу не относилось. А относилось к делу то, что ему с…ть подперло и он не собирался заниматься этим под взглядами десятков людей и животных. Тут как ни хочешь, а расхочется. – А если северяне по… – Буду ср…ть им на головы! – И он оставил Кернса лизать огромную задницу никчемного писклявого королевского наблюдателя Горста и сначала помчался бегом, а потом, когда запыхался, проследовал шагом остаток пути через посевы к манящей темноте леса.
– А вот и они. – Угу, – буркнул Бледноснег, мусоля во рту комок чагги. – Точнее точного. Не успеешь соскучиться по этим гадам, как вот они, тут как тут. Десятки телег и фургонов тянутся по жидкой трясине, бывшей некогда полем какого-то бедолаги; некоторые повозки покрыты парусиной, а для большей части даже и ее не нашлось. Возы с сеном ждали, чтобы кто-нибудь бросил факел. Связки арбалетных болтов просто умоляли, чтобы их забрали и в скором будущем обратили против нынешних владельцев. Множество всякой всячины, которую следовало если не отобрать, то уничтожить. И двигалось все это не слишком ходко. Слишком много повозок, а дорог-то мало, и, насколько Бледноснег знал историю вторжения Союза на Север, их везде было мало. Лошади переминались с ноги на ногу и били копытами. Возницы дремали с вожжами в руках. Охранников было немного, да и тем, похоже, больше хотелось спать, чем сражаться. – Вроде бы удачно складывается, а, вождь? – прошептал Дерибан. Бледноснег прищурился и искоса взглянул на своего второго. – Смотри мне, не сглазь! – Ему не раз и не два случалось нарываться на вполне серьезные неприятности в более чем благоприятных ситуациях. Чрезмерной осторожности не бывает, даже когда подкрадываешься всего лишь к Союзу. Бледноснег давно потерял счет набегам, которые ему пришлось возглавлять. Всю жизнь он ходил в набеги, но такого, чтобы прошел точно по плану, пока не случилось. Так что идеальный набег еще где-то впереди. Как тщательно ни планируй, всегда остается место для невезения. Какой-нибудь нетерпеливый дурень из своих или какой-нибудь шибко бдительный вояка у противника, расстегнувшийся ремень, или норовистая лошадь, или каприз погоды, или свет не вовремя, или дурацкая сухая ветка, некстати подвернувшаяся под ногу. Но война есть война, думал Бледноснег. Тут удача бывает разная, а побеждает тот, кто лучше распорядится тем, что выпало на его долю. Хотя кто знает… Окинув взглядом эту небольшую равнинку, покрытую наполовину растоптанными хлебами, с маленьким домиком и маленьким сарайчиком на одном краю и длинной вереницей повозок и совершенно забывших об осторожности и дисциплине людей на другом, он ощутил в ладонях зуд нетерпения, говоривший о том, что этот день может стать днем славы, и угол его рта сам собою медленно пополз вверх. Тогда он сможет, вернувшись, сказать Скейлу, что набег получился – просто загляденье. Персик. Его люди будут со смехом бахвалиться добычей и рассказывать совершенно неправдоподобные байки о подвигах, совершенных в этот день. Скейл не впадет в ярость, вроде как в последний раз, от которой он всю дорогу морщился, а похлопает его по плечу. Откровенно говоря, гнев и попреки Бледноснегу уже малость поперек горла стали. Он, Скейл, был вождем, которого можно было уважать. Но до тех пор, покуда он не открывал рот. Бледноснег медленно, задумчиво сдавил во рту комок чагги, снова окинул взглядом поле и кивнул. Хороший воин должен быть осторожным, но рано или поздно приходится вступать в бой. Подходящий момент приходит, улыбаясь, протягивает тебе руку, а уж сумеешь ли ты схватить ее, зависит только от тебя. – Ладно. Пора настропалить ребятишек. – Он повернулся и начал подавать сигналы, указывая открытой ладонью налево и направо, чтобы воины расположились так, как он хотел. Объясняться жестами получалось быстрее, чем словами. Лучники ближе к опушке, карлам разбиться на два клина и разбираться с охранниками, трэли собираются в центре, чтобы обрушиться на обоз и причинить как можно больше вреда, пока к охране не придет подкрепление. Кто не знает, просто не поверит тому, как много вреда могут причинить люди, если у них есть головы на плечах и они знают, что делать. Теперь еще бы капельку удачи, и получится такой набег, по которому будут равнять все будущие набеги. Просто красота. Просто… – Вождь, – прошипел Дерибан. – А? Названный, с широко раскрытыми, округлившимися глазами, поднес палец ко рту, мол, тише, а потом тем же пальцем показал сквозь подлесок немного в сторону. Бледноснегу показалось, что у него сердце оборвалось. По полю кто-то направлялся прямо к ним. Воин Союза, в блестящем полированном шлеме, с лопатой на плече и с таким беззаботным видом, будто был один на свете. Бледноснег извернулся всем телом, громко зашипел сквозь зубы, чтобы привлечь внимание парней, и отчаянно замахал руками: спрячьтесь. Все тут же попрятались за кустами, за стволами деревьев, за подвернувшимися кстати валунами, и, как по волшебству, через мгновение лес сделался мирным и совершенно пустым. А южанин не остановился. Он, пригнувшись, пролез под первыми ветками и сделал несколько шагов по кустам прямо на засаду, при этом фальшиво насвистывая, как будто не на войне находился, а дома у себя шел на рынок за покупками. Они все-таки были полнейшими идиотами, эти пришельцы из Союза. Пусть идиоты, но если он попрется дальше, то, каким бы идиотом он ни был, он непременно увидит их, причем очень скоро. – Всегда что-то наперекосяк, – неслышно буркнул себе под нос Бледноснег, взявшись одной рукой за меч, а вторую, растопырив пальцы, поднял за спиной, чтобы остальные парни сидели тихо. Он чувствовал, как рядом с ним Дерибан очень медленно вытащил нож; его лезвие тускло поблескивало в тени, отливая убийством. Бледноснег смотрел на приближавшегося южанина и чувствовал легкий зуд, от которого у него дергалось веко, а мышцы напряглись, чтобы выхватить меч и… Южанин остановился, не дойдя каких-нибудь четыре шага, воткнул лопату в землю, снял свой шлем и бросил рядом с лопатой, потер лоб тыльной стороной ладони, повернулся и начал расстегивать ремень. Бледноснег почувствовал, как его губы расплылись в улыбке. Он посмотрел на Дерибана, плавным движением убрал руку с меча, приложил указательный палец к губам, напоминая о тишине, указал на южанина, который спускал брюки и собирался сесть на корточки, и выразительно провел пальцем по горлу. Дерибан поморщился и ткнул пальцем себе в грудь. Бледноснег усмехнулся шире и кивнул. Дерибан снова поморщился, затем пожал плечами, а затем очень, очень осторожно начал пробираться сквозь подлесок, огибая деревья и все время глядя себе под ноги, чтобы случайно как-нибудь не выдать себя. Бледноснег наблюдал, пытаясь устроиться поудобнее. Сейчас они разберутся с этим мелким дельцем, потом он расставит парней по местам, и, когда все будет готово, они совершат набег, о котором сто лет будут песни петь. Или хотя бы попытаются. Во время войны удача бывает разная. А побеждает тот, кто лучше распорядится тем, что выпало на его долю.
Пендель присел на пятки, пытаясь устроиться поудобнее, опершись одной рукой о колено, а другой держась за лопату и ворча сквозь стиснутые зубы. Такова она, треклятая армейская жизнь: то понос, то запор, и никакой золотой середины. Во время войны золотой середины не бывает. Он вздохнул, перемялся с ноги на ногу, чтобы еще раз натужиться, и вдруг его задницу резануло острой болью. – Ах! – Он оглянулся, рассыпая ругательства. Местная чудовищная треклятая крапива; один из стеблей, как нарочно, наклонился и обжег ему левую ягодицу, будь он неладен. – Проклятый Север, – прошипел он, яростно растирая больное место, отчего оно чесалось еще сильнее. – Будь она проклята, вся это г…нная страна! – Они перлись по ней уже вроде бы не первый месяц, и он пока что не увидел там ни единого места, акр которого стоил бы хоть одного плевка, не говоря уже о сотнях жизней, и он очень сомневался… Позади зарослей крапивы, но не далее чем в нескольких шагах, в кустах, глядел на него, присев на корточки, совершенно незнакомый человек. Северянин. Северянин с ножом в руке. Не таким уж и большим ножом. Скорее среднего размера. Но все же достаточно большим. Они рассматривали друг друга на протяжении мгновения, которое, казалось, растянулось в вечность, Пендель, сидевший на корточках с брюками, спущенными до самых лодыжек, и северянин, тоже сидевший на корточках, с надетыми брюками, но отвисшей челюстью. Двигаться они начали одновременно, как по давно ожидаемому и хорошо заученному сигналу. Северянин поднял нож и ринулся вперед. Пендель, не думая о том, что делает, резко взмахнул рукой, метнул лопату, которая полотном угодила северянину по голове сбоку. Раздался металлический звон, брызнула кровь, северянин и лопата рухнули наземь. Завизжав по-девичьи, Пендель метнулся в ту сторону, откуда только что пришел, споткнулся, услышал, как ему померещилось, свист стрелы в воздухе, перекатился через могучую заросль крапивы, вскочил и помчался со всех ног, подгоняемый смертью, дышавшей ему прямо в голую задницу, крича на бегу и пытаясь натянуть брюки.
Моя драгоценная жена Силайн! Я был счастлив получить твое письмо с новостями о нашем сыне, хотя оно добиралось до меня целые три недели. Так, видишь ли, работает наша проклятущая армейская почта. Очень рад, что твоей матери стало лучше. Я хотел бы тебе сказать…Кернс поднял голову и в задумчивости уставился на истоптанное поле. Что же он хотел ей сказать? Вот всегда так. Прямо-таки распирает от желания написать письмо, а как сядет – слова не идут. Во всяком случае, такие, которые хоть что-то значили бы. Он не был даже по-настоящему уверен, что хочет написать, лишь чувствовал, что должен хотеть. Бесспорно, если он когда-нибудь погибнет в бою, у его жены останется куча совершенно пустых и неинтересных исписанных бумажек. Ни поэтических описаний его преданной любви, ни мудрых советов грудному младенцу о том, что значит быть мужчиной, ни раскрытия потаенных сторон его «я». Честно говоря, он сам не был уверен, что эти самые потаенные стороны у него имеются. Если и имеются, то в них не сделаешь каких-то глубоких открытий. А уж о том, что здесь происходило, писать было совершенно нечего. Они еле-еле продвигались вперед; о каких-то сражениях и речи не было. Кернс не стремился в герои, он хотел лишь внести свой вклад в общее дело. Испытать свой характер в столкновении с врагом, а не в каждодневной борьбе с грязью, лошадьми и некомпетентностью Пенделя. Он добровольцем пошел на войну, чтобы воевать, а не изнывать от скуки. Чтобы отличиться. Добиться признания на поле боя. Получать поздравления, награды, слушать тосты в свою честь, ловить восхищенные взгляды. Ну ладно – да, он хотел быть героем. А оказался в обозе, где самым героическим деянием была смазка оси жиром. Он тяжело, устало вздохнул, хмуро посмотрел на пустую страницу и перевел взгляд на полковника Горста, возможно, рассчитывая, что созерцание кумира породит вдохновение. Но полковник положил ручку и чрезвычайно пристально смотрел на подступавший к полю лес. Кернсу показалось, что он слышит слабый крик, в котором, однако, ясно угадывалась паника. Вот он раздался снова, громче, и Горст вскочил на ноги, чашка выпала из его руки, молоко разлилось. Кернс тоже уставился на деревья и вдруг широко разинул рот. Оттуда мчался Пендель; он пытался на бегу натянуть расстегнутые брюки и орал. Из того, что он выкрикивал визгливым от ужаса голосом, можно было разобрать лишь одно слово: – Северяне! Как будто для того, чтобы добавить сцене драматизма, за его спиной взвилась в воздух стрела, просвистела над самым его плечом и исчезла в посевах. Кернс почувствовал, что его лицо будто обдало жаром. Время, казалось, ощутимо замедлилось. Он как будто спал стоя, его руки отяжелели, мысли лениво копошились, пытаясь соразмериться с действительностью. Он таращил глаза на Пенделя. Он таращил глаза на колонну. Он таращил глаза на Горста, который уже мчался вперед, вытаскивая на бегу свои тяжелые клинки. Он таращил глаза на лесную опушку, откуда теперь показались бегущие люди, их пронзительные крики эхом разносились по тихой поляне. – Адский ад в аду! – прошептал Кернс и, отшвырнув ручку, схватился за рукоять меча. Проклятая железяка не вытаскивалась. Он понял, что ножны зацепились за темляк, начал отцеплять, у него ничего не получалось, он сорвал перчатки, снова принялся теребить теменную петлю и наконец высвободил эфес. Снова поднял голову. Северяне, несомненно северяне, со сверкающим оружием в руках, кое-кто с разрисованными щитами, с криками и улюлюканьем устремились к почти неохраняемым фургонам. Он оглянулся в поисках шлема, свалил чернильницу и оставил здоровенную кляксу на столь банальном начале своего письма. Ну да, шлем полагалось носить постоянно, но солдаты совершенно задразнили его, а последней соломинкой оказалось то, что нынче утром он обнаружил свой шлем полным человеческого кала. Вот узнает кто… Когда он наконец извлек меч и посмотрел вокруг, выяснилось, что это вовсе ни к чему. В воздухе что-то замелькало. Стрелы. Стрелы, которые выпускали северяне с поднятыми луками, припавшие на колено возле самых деревьев. Его широко раскрытые глаза скользили по темной лесной завесе, отмечая движение тут и там. Он низко пригибался, хотя в этом не было необходимости: стрелы свистели мимо него и падали среди телег. Он увидел, как одна с глухим стуком воткнулась в борт и замерла, мелко дрожа. Вторая угодила в бок лошади, и та с визгливым ржанием вскинулась на дыбы. – За мной! – взревел он, даже не посмотрев, находился кто-нибудь рядом с ним или нет, и думая лишь о том, чтобы достаточно высоко поднимать ноги и не запутаться в ячмене на бегу; все глупые треволнения по поводу того, что его приписали к обозу, как рукой сняло. Началось! Наконец-то началось! Вырвавшийся вперед Горст уже схватился с двумя северянами. Длинный клинок он с грохотом обрушил на щит; его хозяин отлетел назад. Одновременно он уклонился от удара топора, который другой северянин держал обеими руками; лезвие вонзилась в землю, и он с молниеносной быстротой, какой трудно было ожидать от столь массивного человека, развернулся, рубанул мечом параллельно земле, скосив полоску ячменя, начисто отрубил ногу лесоруба в колене и подсек вторую, так что тот полетел кубарем, окатив все вокруг струей крови. Его дружок не успел подняться; клинок Горста аккуратно разрубил его шлем и отшвырнул тело назад; убитый успел лишь разинуть рот и бессильно раскинул руки, выронив меч. Кернса пробрала дрожь, и он не сразу понял, что только что на его глазах были убиты два человека. Был потрясен, не поверил своим глазам и восхищался до полного изумления. Вот наконец-то долгожданная стычка! Он встанет бок о бок с полковником Горстом, с человеком, удостоеннымчести возглавлять личную стражу короля! После боя Горст улыбнется ему, хлопнет его по плечу и назовет братом! Кернс не мечтал о большем с того дня, когда впервые надел военную форму. Навстречу Горсту вприпрыжку бежали через подлесок еще трое северян, и Кернс поспешил к своему кумиру, размахивая мечом. – Полковник Горст! Он увидел краем глаза какое-то движение, инстинктивно отдернул голову и…
Горст почувствовал, что на самом завершении пируэта, когда находившийся перед ним северянин падал назад с аккуратно рассеченным горлом, заливая посевы кровью, его длинный клинок зацепился за что-то и чуть не провернулся в кулаке. Но ему некогда было обращать внимание на мелочи. У него другие дела. А именно низкорослый чрезмерно тучный человечек в нечищеной кольчуге, совершенно запыхавшийся после пробежки через поле, но все равно орущий насколько хватило духа, с багровыми венами, выступившими на раскрасневшихся щеках. Эти щеки… К изумлению Горста, они пробудили в нем воспоминания об отце, о его последних днях, когда тот лежал прикованный к постели, не мог говорить толком и сам удивлялся тем звериным звукам, которые вырывались из его перекошенного рта. Раздражавшийся из-за оборок на ночной рубашке, превратившийся в призрак прежнего себя. Жалкий призрак с щеками, окрашенными призрачным румянцем. Сколько лет ему приходилось терпеть демонстративное разочарование старого дурня, его попреки и издевательские шутки насчет женского голоса и улыбаться, и кланяться в ответ, как подобает почтительному сыну? Горст скривил губы, как будто собирался зарычать по-звериному. Мимолетное сходство с отцом не могло остановить атаку Горста. Скорее оно сделало его натиск еще яростней. В конце концов, отец, у меня никогда в жизни не было шанса заткнуть тебе рот… Когда Горст приблизился, северянин размахнулся мечом над головой и ударил сверху вниз – примитивное, легко предсказуемое движение. Можно подумать, будто эти болваны никогда в жизни не брали в руки мечей. Вообще-то показывать им, как обращаться с оружием, не мое дело, однако… Горст легко парировал удар длинным клинком – сталь громко лязгнула – и нанес колющий удар коротким, позволив противнику отразить атаку краем расписного щита. Но сила удара заставила краснорожего владельца щита развернуться. Горст еще раз нанес укол и почувствовал, как лезвие пробило кольчугу, глубоко вонзилось в плоть, и северянин разинул рот в крике. Заткнись-ка, отец. Горст ударил еще раз, и вопль перешел в гортанное бульканье. Толкнув северянина плечом, он сбил его с ног, разрубив одну из его багровых щек, пустив кровь на траву, и заставил еще одного противника замешкаться ровно настолько, чтобы успеть обратным движением меча обезглавить его, и северянин упал, не дав Горсту времени найти в нем сходство с кем-нибудь еще из покойных родственников. Больше противников вблизи не оказалось, и он оглянулся по сторонам. Бой шел возле повозок. Он увидел бросившего копье солдата, за которым гнался северянин с буйной шевелюрой. Второй солдат стоял на коленях, и в его плече торчала стрела. Между фургонами метались темные силуэты. Кто-то швырнул факел в воз с сеном, и повозку вмиг охватило жаркое пламя, в небо поднялись клубы жирного черного дым, лошади заржали и принялись биться, запутывая упряжь и оттого пугаясь еще сильнее.
– Лошади! – завизжал Горст, забыв даже попытаться вложить в голос хоть немного басовитых нот. – Лошади! – Если честно, плевать бы я хотел на лошадей. Да и на все остальное. И он, перескочив через труп одного из убитых им врагов, помчался обратно к обозу, торопясь сделать хоть что-нибудь еще. Изнанке никогда еще не доводилось убивать людей. Для трэля, уже шесть лет как втянутого в черные дела, пожалуй, не предмет для гордости, и он не хвалился этим, но втайне гордился. Не единожды он нацеливал на врага снаряженный лук со стрелой на тетиве или в бою видел перед собой незащищенную спину или бок противника, и всякий раз он представлял себе, каким было бы выражение лица его матери, если бы он убил того или иного из них и рассказал ей об этом. Ну и что из того, что она давно умерла, что ее дюжину лет назад унес мор? То выражение лица, с которым она узнавала о той или иной его нехорошей проделке, до сих пор жгло ему душу. Изнанка не хотел расстраивать мать. И поэтому гордился тем, что мог сказать, что ни разу никого не убил, пусть даже он говорил это лишь самому себе. Нынче Бледноснег велел ему убивать лошадей, а приказания вождя Изнанка всегда старался исполнять. Поэтому он скорчил гримасу и вонзил копье в бок ближайшей лошади, старательно держась подальше от копыт. Несчастная скотина не могла ни отбиться, ни удрать, как и три остальных. Когда жертва начала падать, Изнанка выдернул копье и направился к следующей. Поганое дело – убивать лошадей. Но война сама по себе поганое дело, и подобные штуки там идут сплошняком, а Изнанке к тому же всегда не везло по части заданий. В точном соответствии с его прозвищем в любом деле все у него всегда оказывалось шиворот-навыворот. Вот и неделю назад он участвовал в другом набеге Бледноснега, а там все началось, когда зашло солнце, полил поганый дождь, и в результате, как всегда, получилась настоящая сумятица. В этой сумятице он, когда все остальные кинулись наутек, оказался не на том берегу ручья, и разведчики Союза землю рыли, пытаясь отыскать его. Только вчера ему удалось отыскать остальных парней Скейла и не без труда убедить их в том, что он не нарочно сбежал из отряда и что ему пришлось долго блуждать, чтобы выйти к своим, так что в итоге его не убили и не сожгли, как по обычаю, введенному Черным Доу в последнее время, стали поступать с дезертирами. И на следующий день изволь отправляться в следующий набег. Что тут скажешь насчет везения? Гов…ное везение. Да еще и такое ощущение, будто только что выслушал болтовню Бледноснега насчет того, что будет, дескать, не набег, а прямо-таки персик, и вот он снова несет ту же самую чушь. Изнанка терпеть не мог сражаться. По его глубокому убеждению, необходимость сражаться была главным недостатком жизни воина. Не считая голода. И холода. И возможности быть повешенным, а потом сожженным. По правде сказать, у жизни воина было очень много недостатков, особенно если здраво рассудить. Но сейчас было неподходящее время для здравых рассуждений. Он стиснул зубы и вонзил копье в брюхо очередной лошади; уши раздирали ржанье, визг, стоны умирающих животных. Словно дети стенали. Да. Это были не дети, но все равно, препоганое занятие. Ему никогда прежде не доводилось видеть таких крупных, сильных, красивых лошадей, как эти. У него сердце разрывалось от мыслей о том, сколько эти прекрасные лоснящиеся кони могли бы стоить на ярмарке в его родной деревне. Как отвисли бы челюсти у крестьян при виде этих лошадей в грубосколоченном загоне. Как переменилась бы жизнь его старых матери с отцом, будь у них одна из таких вот лошадей, чтобы таскать груз, возить телеги с сеном, а по праздникам и крашеную бричку. Как они гордились бы, имея в хозяйстве такую лошадь! А он уже добрую дюжину обратил в грязь. Действительно, сердце кровью обливается. Но война такая штука, что хоть чем на ней ни занимайся, сердце все равно будет обливаться кровью. Он вырвал измазанное кровью копье из бока качавшейся в оглоблях и выгибающей шею в агонии лошади. Повернулся к следующему фургону и увидел, не то чтобы прямо перед собой, но довольно близко, одного из воинов Союза. Тот выглядел довольно странно: был безоружен и одной рукой придерживал брюки; сломанная пряжка ремня болталась где-то на уровне его колен. Изнанка с первого взгляда понял, что чужак любит воевать ничуть не больше, чем он сам. И они сразу договорились между собой, не сказав ни единого слова. Оба одновременно развернулись вполоборота, чтобы не приближаться друг к другу, и сделали шаг назад. Потом другой. А потом разошлись в добром здравии и наилучшем настроении, чтобы, по всей вероятности, никогда никому не рассказывать об этой встрече, от которой, правда, не пострадал ни один человек, что, по мнению Изнанки, было наилучшим исходом для встречи двух врагов на поле боя. Не желая задерживаться, он торопливо пробрался между двумя фургонами; воздух казался ему липким, а ноздри щипало от запаха гари. Он увернулся от взметнувшихся коней, увидел, как старина Снегоступ с выпученными глазами замахнулся топором, и тут же лезвие меча развалило седую голову Снегоступа пополам. Он пронзительно взвизгнул, и его колени подогнулись, будто он был сделан из палых листьев. Изнанка не видел, кто орудовал мечом, да его это и не интересовало. Он просто провернулся на месте и кинулся бежать. Поскользнулся в лужице лошадиной крови, ушиб колено об угол перевернутой телеги, ухватился за ее край и, перебирая руками по доске, стеная от боли, отполз в сторону. – Б…ь, б…ь, б…ь! – Он потер колено и захромал дальше, стараясь двигаться быстрее. Ему нужно было вернуться через поле, но справа от него яростный столб огня и дыма вздымался над горящим фургоном, перед которым валялись мертвые лошади, а одна живая, выкатив налившиеся кровью от ужаса глаза, пыталась удрать и из последних сил тянула костер на колесах в глубь каравана. Изнанка подался в другую сторону, но, услышав крики и лязг металла, сразу же передумал и решительно покинул протоптанную колею, нырнул в подлесок и поспешил укрыться за деревьями, внимательно вглядываясь в густой папоротник и кусты ежевики. Сердце громко колотилось о ребра. – Проклятие! – шептал он. Снова заблудиться в лесу, а вокруг полным-полно врагов, а он с головы до ног в лошадиной крови… Допустим, такое с ним случилось впервые. Но остальное начинает складываться в неприятный обычай и на простую ошибку тут уже все это не свалишь. Тут же всплыла мыслишка о том, поверит ли Бледноснег ему на слово, когда он снова заявится в лагерь голодный и холодный, проблуждав по лесу пять дней. Если, конечно, ему удастся добраться до лагеря. – Проклятие! – Во имя мертвых, как же болело у него колено. Война, как ни крути, очень дурно действует на колени.
Значит, не набег, а прямо-таки персик… Бледноснег тяжело вздохнул, облизал с передних зубов сок чагги, пошевелил во рту языком и смачно сплюнул в кусты. Он ведь великий человек, и в этом не может быть никакого сомнения. Он был одним из четырех военных вождей Бетода. Он вел отряд на штурм Уффрита. Он прорвал строй Союза в тумане около Кумнура. Он всегда был человеком, которого все уважали, а если кто и не уважал, то, по крайней мере, не смел сказать об этом вслух. Но теперь во все это как-то не верится. Что теперь? Назад в лагерь, терпеть гнев Скейла. Оставаться здесь совершенно незачем. Очень непохоже на то, что все вдруг изменится и пойдет как надо. Внезапность – все равно что девственность. Воспользоваться ею можно только один раз, и, как правило, результат бывает удручающе плачевным. Бледноснег хмуро посмотрел на сумятицу, творившуюся там, где расположенное на склоне поле примыкало к лесу, затем на Дерибана, скорчившегося под кустом и с жалким видом прижимавшего к рассеченной голове окровавленную тряпку. Настоящий воин прежде всего должен соображать, когда нужно прекращать бой. – Пусть трубят в рог. Сегодня у нас тут больше толку не будет. Дерибан кивнул, махнул рукой, подавая знак, и окрестности огласил звук рога, а Бледноснег уже отвернулся от неудавшейся стычки и зашагал через кусты, не забыв низко пригнуться и медленно покачивая головой на ходу. Когда-нибудь… Когда-нибудь он все же устроит идеальный набег.
Пендель услышал негромкий звук рога. Выглянув между спицами тележного колеса, он увидел людей, бегущих к лесу. Северяне отступали. Накатившее на него облегчение оказалось столь сильным, что он чуть не закончил то дело, которое не успел начать в лесу. Но времени для облегчения в переносном, в прямом ли смысле у него не оставалось. Капитан Бронкенхорм наверняка уже мчится с подразделением, и если кто-нибудь увидит, как Пендель, прячется под телегой, выглядывая из-за колеса, будет неладно. Из штаба маршала Пенделя уже выгнали. Он плохо представлял себе, куда может угодить тот, кого выгонят из охраны обоза, и не имел никакого желания точно выяснять это. Он тщательно осмотрелся, чтобы удостовериться, что его никто не видит, в очередной раз подтянул брюки, в очередной раз проклял сломанную пряжку и выскочил из-под фургона. И громко ахнул, чуть не споткнувшись о труп солдата Союза, под рукой которого лежал окровавленный меч. И широко улыбнулся. Более чем кстати. Он поспешно нагнулся, подхватил оружие, с воинственным видом выпрямился во весь рост и решительно зашагал через вытоптанные посевы, размахивая украденным мечом. – Ну-ка, вернитесь, поганцы! Я вам всем покажу, что такое добрая сталь! Вылезайте, чтоб вам пусто было! Убедившись, что на него устремлено множество глаз, он гневно швырнул меч наземь и заорал, повернувшись к лесу: – Трусы!
Кто-то что-то орал, но Горст не слушал. Он смотрел на один из трупов. Молодой офицер армии Союза с разрубленной головой, половина лица разворочена до неузнаваемости, а на второй, с потеками крови, застыла лукавая мина, как будто он только что сделал вопиюще непристойное предложение. Он ведь представлялся; как же его имя? Горст скорчил гримасу, как будто рассчитывал таким образом получить ответ, но тщетно. Честно говоря, я не слушал его. Горст припомнил: офицер говорил, что был женат. Что-то говорил о ребенке. Бернс, что ли? Фернс? Горст припомнил ощущение, когда конец его меча мимолетом зацепился за что-то. Я почти не заметил этого события. А для него оно оказалось концом всего. Не то чтобы Горст был уверен, что дело обстояло именно так. Возможно, это сотворил его клинок. Возможно, чей-то чужой. Совсем недавно тут не было недостатка в смертоносной стали, а что-то сказать с уверенностью о подробностях боя очень трудно. Горст тяжело вздохнул. А какая, в общем-то, разница? Неужели он был бы менее мертв, если бы его голову раскроил меч северянина? Он вдруг обнаружил, что наклонился и, взявшись руками за лицо мертвеца, пытается придать ему более благообразное выражение, но, несмотря на все его старания, окровавленная плоть сохраняла ту же вызывающую ухмылку. Должен ли я терзаться угрызениями совести? Перед новорожденным ребенком? Перед нищей вдовой? Перед всей семьей, которая соберется, чтобы услышать обнадеживающие вести об успешном ходе войны, а вместо этого разрыдается над полученным письмом? Завывая, раздирая одежды! Этот Вернс, или Пернс, или Смернс никогда больше не заявится на зимний фестиваль! Горст надул щеки. Он чувствовал лишь легкое раздражение, постоянный фон его общей разочарованности в жизни, и столь же легкий дискомфорт от того, что сильно вспотел под доспехами. Какое же все-таки я чудовище, если несколько капель пота тревожат меня сильнее, чем собственноручно совершенное убийство? Горст проводил хмурым взглядом нескольких отставших северян, скрывающихся в лесу. Так же хмуро он смотрел на солдат, которые изо всех сил старались сбить пламя, уже перекидывающееся на другие повозки. На офицера Союза с расстегнутым поясным ремнем и сползающими брюками, который размахивал окровавленным кулаком. Еще более хмуро он смотрел на домик, стоявший почти на самой вершине холма, и его чуть приотворенную дверь. Он выпрямился, обхватил рукоять своего длинного меча и побрел вверх по склону.
Судя по тому, что Трут видел сквозь щель приоткрытой двери, стычка закончилась. А вот за кем осталась победа, было пока неясно. По своему, отнюдь не самому бурному опыту он знал, что далеко не после каждого сражения можно сразу сказать, кто победил. И, кстати говоря, в результате сражений вообще мало о ком можно твердо сказать, что, дескать, вот он, победитель. Несколько человек погибло – он видел трупы, – и судя по звукам, было немало раненых. И умирающих лошадей. Несколько повозок горело; от подожженных возов с сеном занялись ближайшие фургоны. Северян отогнали, и те из них, кто замыслил бегство, ограничились тем, что выпустили с лесной опушки стрелу-другую. Но, похоже, для Трута все закончилось благополучно – его дом не сожгли… – Вот погань! – буркнул он сквозь зубы. К дому направлялся тот же самый верзила из армии Союза. Тот самый, у которого голос дурацкий. Который назвался Горстом. Шагал к дому, повесив голову, все еще сжимая в кулаке рукоять тяжелого меча и выпятив массивный подбородок с видом человека, задумавшего какое-то черное дело. – Погань. Такие вот происшествия очень дурно влияли на людей. Даже на тех людей, которые в иных обстоятельствах могли бы оказаться вполне приличными. Когда случалось что-то подобное, люди начинали искать виновных, и Трут знал, что вину удобнее всего будет взвалить на него. На него и детей. – Что происходит? Трут поймал дочь за руку и повел обратно в заднюю комнату; его горло перехватило от страха, и он с трудом выговаривал слова: – Риама, слушай меня внимательно. Иди к задней двери и будь готова открыть ее, если услышишь, что я закричу «беги». Беги, понимаешь? Делай все то, о чем мы с тобой уже говорили. Беги прямо к старому Наирну, а я подойду позже. Глаза на бледном лице девочки раскрылись во всю ширь. – Точно подойдешь? Во имя мертвых, как она похожа на мать! – Конечно, подойду, – ответил он, потрепав дочку по щеке. – Я же сказал, значит, сделаю. И не плачь, на тебя ведь Кован смотрит. Девочка обняла отца, и он, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, попытался отодвинуть ее от себя, но она вцепилась еще крепче и не желала отпускать, и ему нужно было разогнуть ее пальцы, но он не мог заставить себя сделать это. – Иди, пожалуйста, – прошептал он, – иди прямо к… Дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену, да так, что с балок посыпалась пыль. Это явился офицер Союза, почти занявший своим массивным телом яркий прямоугольник дверного проема. Сделав еще один быстрый шаг, он оказался в доме; Трут уставился на него, стиснув зубы и держа в одной руке топор, а в другую руку вцепилась Риама, прятавшаяся за его спиной. Горст вдруг остановился, его лицо находилось в тени, освещенным остался лишь край тяжелого подбородка, зато доспехи и меч ярко блестели на солнце. И подбородок, и доспехи, и меч были густо вымазаны в крови. Наступило продолжительное напряженное молчание. Трут слышал частое испуганное дыхание Риамы, да чуть слышно скулил Кован, да у него самого дыхание клокотало в горле рыком, и он все гадал, который из этих звуков станет для него последним. Казалось, будто они простояли так целую вечность, и в конце концов заговорил офицер Союза, заговорил тем же странно высоким голосом, который прозвучал в тишине ужасающе резко: – У вас… все в порядке? Пауза. Затем Трут чуть заметно кивнул. – Все хорошо, – сказал он, сам удивившись тому, насколько твердо прозвучал его голос, хотя сердце бухало, как молот в преуспевающей кузнице. – Я… глубоко сожалею. – Горст опустил взгляд, как будто впервые сообразил, что держит в руке меч. Он сделал было движение, чтобы убрать его в ножны, но видимо, заметив, что клинок покрыт липкой кровью, как нож резника на бойне, решил этого не делать. Так и стоял в неудобной позе, немного повернувшись боком. – Об… этом. Трут сглотнул. Ладонь у него так вспотела, что топорище сделалось скользким. – О чем сожалеете? Горст пожал плечами: – Обо всем. – И он сделал шаг назад, но едва Трут решил, что можно немного расслабиться, как пришелец вновь остановился и положил что-то на угол стола. – За молоко, – затем он, пригнувшись, прошел под низкой притолокой и сбежал по скрипучим ступеням крыльца Трутова дома. Трут зажмурился и некоторое время просто дышал, наслаждаясь тем, что остался цел и невредим. Затем он подался к двери и кончиками пальцев почти полностью закрыл ее. Взял монету, оставленную южанином, взвесил на ладони. Серебряный кружок, ребро которого тускло поблескивало в полутьме, оказался увесистым. За него можно было купить сотню таких чашек молока. Тысячу. Эта монета окупала и тех кур, что отобрали солдаты, и, пожалуй, даже часть его загубленного урожая. Он медленно зажал монету в кулаке, еле-еле удерживая дрожь, а потом вытер глаза рукавом. Потом он повернулся к детям, которые, не отрываясь, смотрели на него из полутьмы: – А теперь давайте-ка убирайтесь в заднюю комнату, – мягко произнес он, – и не показывайтесь никому на глаза. Когда он вновь выглянул за дверь, ему пришлось прищуриться от яркого света. Верзила-офицер Союза шел прочь, повесив голову и пытаясь вытереть лезвие меча слишком маленькой для этой цели тряпицей. А дальше уже начали копать могилы. И копали их в аккурат посередине поля Трута, вытаптывая остальной уцелевший к тому времени ячмень. Трут аккуратно положил топор на стол, покачал головой и сплюнул. А потом встал в двери и смотрел, как Союз уничтожал его урожай.
Третий лишний
Талин, осень 587 годаШев оперлась локтями о парапет, так что плечи поднялись к ушам, а пальцы расслабленно болтались перед носом, и негромко присвистнула: – Зевак-то собралось… С ума сойти. Она странствовала ничуть не меньше любой другой женщины Земного круга. Столько может странствовать только такая женщина, у которой полжизни проходит в бегах. Но даже ей не сразу удалось вспомнить, где же она видела подобную толпу. Разве что в Адуе на представлении народу первородного сына и наследника короля Союза, хотя тогда она больше думала о своем пустом брюхе, нежели о забитых людьми улицах. Может быть, когда ее занесло в Дармиум, а там как раз казнили Кабриана, но насчет того раза трудно сказать что-нибудь наверняка, потому что тогда у нее слишком сильно все болело и она очень спешила. Определенно, в Великом Храме Шаффы, когда пророк Халюль самолично спустился с гор, чтобы обратиться с проповедью к паломникам, собравшимся по случаю Нового года, и даже Шев прониклась капелькой благочестия (пусть на считаные мгновения, но все же…). Но в Стирии ничего подобного она еще не видела. Здесь собрались все жители Талина и ближайших окрестностей, и толпа была настолько многолюдной и так тесно спрессованной, что казалось, будто она состояла не из отдельных людей, а представляла собой цельную бесформенную безмозглую опухоль. Лестница древнего Сената бурлила, и огромная площадь кипела, выплескиваясь в примыкающие улицы, в каждом окне торчали лица, на всех крышах расселись зрители. На Звенящий мост, и на Чаячий мост, и на мост Поцелуев, и на мост Шести Обещаний нельзя было втиснуть ни единого человека, разве что сбросить кого-то в воду. Парочка, кстати, уже свалилась. Но неудачники выбрались из воды чуть ниже по течению и, оставляя за собой лужи, пытались пробиться хоть куда-нибудь, чтобы все же посмотреть церемонию. Как-никак подобную церемонию не каждый день увидишь. – Будем надеяться, что все обойдется лучше, чем в прошлый раз, когда мы короновали короля Стирии, – сказала Шев. Витари с бокалом вина в руке перегнулась через перила балкона. – О, думаю, что нынче все пройдет вполне нормально. – На помосте лежат трупы пяти самых могущественных вельмож на свете. – Ничего лучшего и желать нельзя. Если, конечно, за твоей спиной стоит шестой. И Витари с усмешкой посмотрела на человека, которому служила – великую герцогиню Монцкарро Муркатто. Самая могущественная женщина мира застыла посреди находившегося внизу обширного помоста, неподвижная, как те статуи, которые быстро, как грибы росли по всей Стирии, пока два ее канцлера – Скавьер и Груло – соперничали между собой по части того, кто воздаст более звучную хвалу ее служению на благо нации. Судя по всему, во время подготовки к этому радостному событию ее портные и оружейники трудились так же напряженно, как и ее солдаты и шпионы. Ее одеяние походило на платье королевы и на доспехи полководца, нагрудник кирасы ярко сверкал на солнце, позади тянулся длинный шлейф, расшитый золотыми змеями, а на боку висел меч. Она никогда и никуда не выходила без меча. Шев слышала разговоры, что она, дескать, даже спит с мечом. Другие уточняли, что меч заменяет ей любовника. Впрочем, в лицо ей такого никто не говорил. Умные люди очень тщательно обдумывают, что стоит говорить в лицо Змее Талина, а от чего лучше воздержаться. Шев вздохнула. – Это штормовой прилив, который, невзирая на свою силу, ни одной лодки не сдвинет. – Я всю жизнь только и знаю, что выгребать обломки, оставшиеся после чьих-то еще штормовых приливов, – отозвалась Витари. – Но я уверена, что эта коронация пройдет благополучно. – Не сомневаюсь, что вы об этом позаботились. – Там, внизу, были солдаты в сияющих доспехах и с наградным оружием, но их было немного и стояли они только для вида. Наивный зритель мог бы подумать, что благодаря народной любви великой герцогине Монцкарро и ее сыну охрана не требуется. Во всяком случае, в таких делах. Сверху она хорошо видела агентов в толпе, в окнах с самым лучшим обзором, по углам и в других удобных точках. Остроглазый мальчишка, размахивающий флажком Талина. Женщина, торгующая выпечкой с несколько меньшим энтузиазмом, чем следовало бы ожидать. Мужчина в чересчур мешковатом пальто. Их отличало внимание, с которым они смотрели по сторонам. И настороженные позы. Наверняка здесь присутствовали и другие агенты, которых не мог различить даже взгляд Шев, сделавшийся благодаря опасностям, сопровождавшим ее всю жизнь, острым, как игла. Да. Шайло Витари склонна была полагаться на случайности едва ли не меньше всех из тех, с кем доводилось встречаться Шев. – Вам следовало бы находиться там. – Она кивнула на три шеренги из солдат, моряков, банкиров, бюрократов, видных горожан и расплывающихся в улыбках аристократов, выстроившихся в тылу помоста и гревшихся в теплых лучах могущества великой герцогини. – Вы сделали для этого больше, чем кто-либо другой. – Кого выделяют, тех и проклинают. – Витари глянула искоса на Шев, и это «искоса» было настолько косым, что более косым и представить нельзя. – Тем из нас, кто работает в тени, лучше там и оставаться. А на свет пусть лезут всякие пустобрехи – вот эти, например. Скавьер и Груло наконец-то добрались до завершения своей поздравительной речи; оба в златотканых одеждах, обливались потом от своих ораторских усилий. По мнению Шев, это парное представление получилось очень скучным: многократно повторяемые в различном порядке заклинания, содержавшие в себе от силы четверть правды, о верности, справедливости, роли вождя и необходимости хранить единство. По собственному опыту она знала, что народ хранит единство, лишь покуда оно устраивает его, и ни мгновением дольше. Когда канцлеры отступили назад, говорливая толпа смолкла. С золоченого кресла поднялся облаченный в простые белые одежды мальчик, уверенно и спокойно направившийся к переднему краю помоста. По пятам за ним длинной тенью следовала мать, державшая облаченной в перчатку правой рукой корону из золотых листьев. Если ее сын благосклонно улыбался толпе, то мать шарила по ней леденящим взглядом, как будто рассчитывала отыскать среди многих тысяч людей тех, кто осмелится посмотреть ей в глаза. Осмелится бросить ей вызов. Дерзнет выказать хоть намек на сомнение в происходящем. Великий герцог Орсо, присутствуй он здесь, наверняка выказал бы сомнение, но Муркатто убила его, обоих его сыновей, и обоих его генералов, и его телохранителей, и его банкира для комплекта, и забрала его город себе. Возражения высказывали знатные аристократы Этрисани и Сипани, Никанте и Аффойи, Виссерина и Вестпорта, и она одного за другим подкупала их, запугивала или давила подошвой своего латного сапога. Несколько виднейших граждан Осприи вслух усомнились в том, что Муркатто действительно родила сына от их обожаемого, ныне покойного герцога Рогонта, и их головы, в конце концов, оказались на пиках над городскими воротами, где теперь, в тучах мух, источали куда более красноречивую вонь разложения. Больше всех возражал Его Августейшее Величество король Союза, но Муркатто обставила его и в политической, и в военной игре, по одному выведя из этой игры его союзников, после чего трижды побила его на поле боя и заслужила признание себя величайшим полководцем столетия. Так что в том, что нынче никто не решался возражать, не было ничего удивительного. Удовлетворенная полнейшей тишиной, которая может быть порождена только всеобъемлющим страхом, великая княгиня двумя руками подняла корону высоко над головой сына. – Коронуется Джаппо мон Рогонт Муркатто! – провозгласила она, медленно опуская корону, а голос ее, отраженный от фасадов зданий, окружавших площадь, эхом подхватили возгласители, рассеянные в толпе, – Великий герцог Осприи и Виссерина, протектор Пуранти, Никанте, Борлетты и Аффойи. – Король Стирии! – И она возложила корону на каштановые кудри сына. – Король Стирии! – единым громоподобным голосом повторила толпа, а затем по ней пробежала рябь, послышался почти столь же громкий шелест, и все присутствовавшие, невзирая на крайнюю тесноту, преклонили колени. Муркатто отступила назад и скованно присела. Очевидно, те, кто шил ее одежды, не предвидели для великой герцогини возможности встать на колени. Шев заметила лишь одного человека, который не поступил так, как все. Ничем не примечательный мужчина в ничем не примечательной одежде стоял, скрестив руки на груди, подле колонны на ступенях Сената. Ей показалось, что он взглянул на Витари, кивнул, и та ответила ему чуть заметным кивком. Король Джаппо стоял и улыбался. Всего семи лет от роду, он был совершенно спокоен и держался перед этой колоссальной толпой с такой непринужденностью, что ему позавидовал бы сам Иувин. – О, встаньте, встаньте! – крикнул он мелодичным высоким голоском. В толпе раздались смешки, тут же заглушенные громоподобным воплем восторга. С незанятых людьми крыш взметнулись перепуганные птицы, и все колокола в городе зазвонили в честь счастливого события. Витари подняла бокал, предложив без слов само собой разумеющийся тост, и Шев прикоснулась кольцом к откликнувшемуся легким звоном хрусталю. Внизу, на помосте, великая княгиня обнимала своего сына и улыбалась. Такое зрелище можно был увидеть ненамного чаще, чем коронацию короля Стирии, хотя ее улыбке мало кто позавидует. – Она совершила невозможное! – Шев пришлось наклониться к собеседнице и кричать в голос, чтобы та услышала ее за шумом. – Она объединила Стирию! – Витари одним продолжительным глотком опустошила бокал. – По крайней мере, большую ее часть. – Ну, дело еще не закончено. Шев медленно покачала головой, наблюдая за процессией виднейших граждан Стирии, подходивших к королю Джаппо, чтобы раболепно приветствовать его под ястребиным взором его матери. – Интересно, сколько народу должно было умереть, чтобы он получил эту золотую шапку? – Немало, но не больше необходимого. Постарайся утешиться мыслью, что без твоей работы война оказалась бы куда более кровопролитной. Шев поморщилась. – На мой вкус, крови все равно пролилось более чем достаточно. Я рада, что все кончилось. – Мечи, может быть, и вложили в ножны, но война продолжается. Теперь нам предстоит перейти на темные поля потаенных битв, где пользуются весьма утонченным оружием, и иметь дело с самым немилосердным полководцем Союза. – Калекой? – пробормотала Шев. Играя желваками на щеках, Витари хмуро посмотрела сверху вниз на вновь провозглашенного короля Стирии. – Его невидимые легионы уже в пути. Прежде чем ответить, Шев кашлянула, прочищая горло. – Пока они сюда не добрались… можно ли поинтересоваться, не припасла ли ее светлость что-нибудь для меня? – О, у ее светлости прекрасная память, и она никогда не забывает долги, что герцог Орсо и его сыновья подтвердили бы, окажись у них такая возможность. – Витари извлекла небольшой бумажный свиток. – Муркатто всегда расплачивается сполна. Теперь, когда дошло до дела, Шев почувствовала необъяснимую, беспричинную тревогу. С наигранной решительностью она выхватила из пальцев Витари свиток, нырнула с залитого солнцем балкона в полутемную раззолоченную комнату и развернула на столе свиток, содержащий несколько абзацев рукописного текста. – Третьего дня… неважно, неважно… засвидетельствовано… неважно… я, Хоральд Гаста, известный также как Хоральд Палец из Вестпорта, настоящим сообщаю, что дарую полное свое прощение воровке Шеведайе уль Канан мут Майр… – Она вскинула голову. – Воровке? Вошедшая с балкона Витари вздернула медно-рыжую бровь. – А ты предпочла бы шпионку? – Я предпочла бы… – Что она предпочла бы? – Может быть, специалист по добыванию? Витари громко фыркнула. – Лично я предпочла бы, чтоб моя задница была такой же упругой, как двадцать лет назад. Мир нужно принимать таким, какой он есть. – Если хотите знать мое мнение, то задница ваша и сейчас выглядит отлично. Витари прищурила глаза, и Шев снова прокашлялась. – Ладно, воровка так воровка. – Она продолжила чтение. – За все причиненные мне обиды, включая подлое убийство моего сына Крэндала… Подлое? Подлым в этой истории было только то, то он заявился с четырьмя мужиками убивать меня! Я зарубила его топором, глядя ему в лицо, и это было самое меньшее, чего он заслуживал. Я… – Шеведайя, слова – это всего лишь слова. Пусть себе выражается как хочет. – Витари с полузакрытыми глазами махнула рукой. – Не следует тратить нервы из-за всякой пакости. – Верно сказано! – Шева набрала в грудь воздуха и вернулась к документу. – Настоящим я сообщаю, что отказываюсь от всех прав на месть и на требования возмещения и торжественно клянусь при условии отсутствия в дальнейшем существенных обид в мой адрес не причинять целенаправленного вреда вышеупомянутой Шеведайе или кому-нибудь из ее партнеров. – Она пробежала глазами остаток текста, внимательно всмотрелась и фыркнула: – И где же подписался великий и ужасный Хоральд Палец? – Не знаю, какой он великий и какой он ужасный, но писать этот ублюдок умеет не лучше, чем я – петь. – А вы не умеете петь? – Мне доводилось зарабатывать на жизнь, пытая людей, но у меня никогда не хватало жестокости заставлять их слушать мое пение. – Но разве это действительно? – Это чушь собачья. Но Хоральд дал слово лично великой герцогине. Вот это действительно, а не то за ним образуется еще один должок. Он же не дурак. Он соображает. Шев закрыла глаза, медленно глубоко вздохнула и почувствовала, что улыбается. – Я свободна, – прошептала она. – Да возможно ли это? Через столько лет! Я свободна, – повторила она, быстро мигая, чтобы прогнать подступающие слезы, и тут ее колени ослабли, и она рухнула в ближайшее кресло. И так и сидела с закрытыми глазами, думая о том, что она может вот так сидеть с закрытыми глазами, не оглядываясь то и дело, не вздрагивая от каждого шороха, не присматривая заблаговременно пути для бегства, не планируя, куда это самое бегство направить. Боже, она свободна! – Значит… – она открыла глаза, – значит, все кончено? Витари уже наливала себе очередной бокал вина. – Если только ты не захочешь снова взяться за дело. Для лучшего во всей Стирии… специалиста по добыванию я всегда найду занятие. – О нет! – воскликнула Шев, скрутив свиток и поворачиваясь к двери. – Прямо с этого часа я приступаю к тихой жизни. – Пробовала я тихую жизнь, – Витари подняла бокал к свету, и прошедший сквозь него солнечный луч окрасил ее хмурую усмешку в кроваво-красный цвет. – С неделю примерно. Адски скучное занятие. – Боже, я согласна и поскучать! – Шев пришлось выкрикнуть эти слова во весь голос, чтобы услышать хотя бы самое себя сквозь очередной всплеск аплодисментов, приветствующих короля Джаппо и сотрясающих землю. – Просто жду не дождусь!
Она перепрыгивала через две ступеньки, и топот звонко отдавался в глухой, облупленной, разукрашенной пятнами плесени лестничной клетке. Бумагу с подписью Хоральда внизу она сжимала руке так, будто она являлась пропуском в счастливую новую жизнь – чем она и в самом деле являлась, – и улыбаясь так широко, что даже щеки болели, выстраивала в уме восхитительные сцены того, что произойдет, когда она распахнет дверь и Каркольф поднимет голову. – Все кончено! – воскликнет запыхавшаяся и очень привлекательно растрепанная Шев. Одна из золотых бровей приподнимется и изогнется вот так. – Кончено с этим заданием? – Вообще со всем этим. Хоральд Палец дал слово. Погоня закончена. Я свободна. – Она медленно пройдет вперед, а их взгляды будто сцепятся. – Мы свободны. Она представляла себе морщинки, которые появятся от счастливой улыбки вокруг глаз Каркольф, ямочки в уголках губ. Ах, эти ямочки, каждая из них врезалась в ее паять, словно молитва, заученная от всего сердца. – Мы свободны! Каркольф упрет руки в бедра, высунет в углу рта кончик языка, качнет головой, подзывая Шев к себе, и они упадут в объятия друг дружки – и Шев окунется лицом в аромат, который еще немного и показался бы кислым, но каким-то образом делающийся от этого еще слаще. Боже, Шев чуть не наяву ощущала его, он щекотал ей нос. Может быть, они вдохнут ноздрями немного кислотной жемчужной пыли и будут танцевать вдвоем – Шев, хотя она на голову меньше ростом, конечно, будет вести, и они обе будут хохотать над меланхоличной, больше похожей на звуки пилы, игрой нищего скрипача, расположившегося внизу на площади в надежде заработать несколько медяков. Может быть, они, глядя друг дружке в глаза, переступят важную грань, и Шев удастся задобрить ее, подобрав нужные ласковые слова, как задабривают злую кошку через дыру в заборе. Тогда Каркольф рассказала бы ей, кто же она такая на самом деле, что же она на самом деле чувствует, и позволит себе сбросить обычную ехидно-улыбчивую маску, и приоткроет ненароком свою прекрасную уязвимую тайную сущность, которая, как всегда была уверена Шев, скрывалась в ней. Может быть, она даже шепнет ей на ухо свое имя. Особое, никому не известное имя, которое будет употреблять только Шев и только наедине. Конечно, такого трудно ожидать, но какой смысл выдумывать вероятные события? Потом они, конечно, будут целоваться, но сначала потолкаются, потрутся, пощиплются, почувствуют друг дружку, как мастера-фехтовальщики в начале дуэли. А потом жадно, суматошно языками, зубами… Шев запустит пальцы в волосы Каркольф, и их лица сблизятся. Когда она представила себе это, ее штаны заполнились приятным теплом. За поцелуями под одежды полезут руки, а потом одежды полетят на пол, а их хозяйки окажутся в постели и останутся там до тех пор, покуда комната не заполнится запахом удовлетворенных женских тел, наверстывающих то, что пропустили за минувшие годы, а вставать они будут только для того, чтобы занюхать еще немного пыли и, может быть, заварить чаю – нагишом – в изумительном чайном сервизе Шев, а утром… Нетерпеливо взлетевшая было рука замерла на полпути к дверной ручке, улыбка медленно угасла, а с нею улетучилось и тепло из штанов. Утром, ранним серым утром, пока Шев еще будет сладко посапывать, вытянувшись на липких простынях, Каркольф бесшумно выскользнет из комнаты, спрятав улыбающееся лицо под капюшоном и, вероятнее всего, уложив в висящую на плечах сумку изумительный чайный сервиз Шев (а заодно и все прочие ценные мелочи, которые попадутся ей на глаза), и скроется в тумане, чтобы пропасть без следа. До тех пор пока ей снова что-то не понадобится. Шев не особенно любила быть честной с собою. Да и кто такое любит? Но если позволить себе хоть на миг взглянуть правде в глаза, придется признать, что уже несколько лет дела обстоят именно так. Каркольф уже не раз кидалась ей в объятия, но мгновенно выворачивалась из них. Как правило, оставляя Шев в куче неприятностей, от которых приходится удирать сломя голову или даже плыть, как в ходе одного памятного события, когда то довольно-таки огромное купеческое судно вдруг взяло и перевернулось. Тяжело сглотнув, она хмуро посмотрела на дверную ручку. Это не фантазии, это жизнь. А жизнь имеет скверную привычку больно бить ее по губам. По тем, что между ног. С другой стороны, как еще она могла поступить? Если хочешь стать новым добропорядочным человеком, ведущим новую добропорядочную жизнь, нужно того человека, которым ты была прежде, оставить позади, как змея оставляет сброшенную кожу. Нужно перестать перебирать свои болячки и обиды, как скупец перебирает свои монеты, отодвинуть их в сторону и освободиться от них. Нужно научиться прощать и научиться доверять не потому, что этого заслуживает кто-то другой, а потому, что этого заслуживаешь ты сама. Поэтому Шев набрала в грудь воздуха, спрятала свою тревогу за улыбкой и распахнула дверь. – Я!.. Ее комната была разгромлена. Мебель разломана и изрублена топором, занавески сорваны и изрезана. Шкафы повалены, а красивые книги – Шев не читала, но их наличие позволяло ей ощущать себя весьма культурной особой – разбросаны. Лампы с мраморной каминной доски сбивали, похоже, молотом. Каркольф постоянно уверяла ее, что портрет ухмыляющейся женщины с огромными грудями, который она повесила над камином, был подлинным творением Аропеллы. Шев неизменно сомневалась в этом. Этому вопросу предстояло навсегда остаться нерешенным, поскольку кто-то изрезал полотно на мелкие кусочки – груди и все прочее. Им показалось мало просто сбросить на пол ее изумительный чайный сервиз, они тщательно растоптали каждую чашечку, расколотили каждое блюдце. Кто-то отбил у чайника носик и ручку, а потом, похоже, еще и помочился туда. Чувствуя, как по коже бегут мурашки от ужаса, Шев прошла по хрустевшим под ногами щепкам через комнату и толкнула перекошенную дверь спальни. Каркольф лежала, вытянувшись, на полу. Шев громко ахнула, ринулась к ней, рухнула на колени. Всего лишь ее одежда. Всего лишь ее одежда, вываленная из разбитого сундука, валявшегося на боку, так что все его содержимое вывалилось на пол, словно кишки из распоротого живота трупа. Фальшивое дно выломано, и фальшивое дно фальшивого дна тоже выломано, поддельные документы расшвыряны, фальшивые драгоценные камни тускло поблескивали в полутьме. В комнате сильно и неприятно пахло, но отнюдь не удовлетворенным женским телом. Флакон с духами Каркольф разбили о стену, и ее запах был почти удушающим, был вызывающим оскорблением, накладывающимся на боль от ее пропажи. Роскошная перина,стоившая всех когда-либо украденных Шев медяков, как она говорила себе каждый вечер, вытягиваясь на ней, была порезана, изрублена, перья из нутра валялись кучами, мелкие пушинки плавали в воздухе в сквозняке, влетавшем сквозь раны распоротых штор. А на куче загубленных подушек устроился лист бумаги. Письмо. Шев забралась на кровать и трясущимися пальцами схватила его. Там почерком с чрезмерно сильным наклоном было написано:
«Шев, давно не виделись. Каркльф у меня, в форте Бурройи на Карповом острове. Тебе лучше бы прийти побыстрее, пока мне не наскучила болтовня. И лучше приходи одна, потому что я побаиваюсь толпы. Хочу всего лишь поговорить. Для начала.И внизу та самая подпись. Та самая треклятая идиотская подпись, которая, как она умудрилась каким-то образом убедить себя, должна была обезопасить ее от всего этого. Сколько-то времени она стояла посреди спальни. Не двигаясь, ничего не говоря, даже будто не дыша. Утрата ощущалась, словно клинок, всаженный в брюхо. Утрата любовницы, утрата жилья, утрата свободной радостной жизни, которая казалась столь близкой, что она почти ощущала ее вкус. До сих пор худшие ее ощущения сводились к тому, что Каркольф может отказаться от нее. Чувства Каркольф представляли собой скорее капкан для Шев, нежели ловушку, гостеприимно распахнувшуюся перед ними обеими. Знать бы заранее. В жизни полным-полно вариантов и хуже, чем те, что ты представляешь в своем воображении, и они-то по большей части и случаются. Она поймала себя на том, что с силой стиснула кулак, смяв в ладони никчемный документ, ради которого рисковала жизнью. Она швырнула его в закопченный камин и до боли стиснула челюсти. Ничего пока не пропало. Всего лишь украдено. А Хоральду Пальцу следовало бы хорошенько подумать, прежде чем обворовывать лучшую воровку Стирии. Она неторопливо подошла к стене возле камина, подняла с пола бронзовый бюст Байяза, широко размахнулась и, взвизгнув, грохнула лысым черепом в штукатурку. Стена проломилась, как тонкая фанера – какой она и была в действительности. Носом Байяза Шев отломила несколько самых длинных и острых щепок, запустила руку внутрь, нащупала веревку и натянула. На другом конце она ощутила приятную тяжесть своей большой черной сумки, умиротворяюще позвякивающей металлом. В этом мешке находилось то, что было ей по-настоящему нужно. На случай, если придется бежать. Но Шев бегала уже полжизни, и это ей надоело. Кое с чем можно было покончить только одним способом. Пришло время драться.Хоральд».
О да, Шеведайя шла путем падений и потерь. Она срезала кошельки в самых низкопробных борделях Сипани, муравейниках порока, где жижа болота, на котором был выстроен город, бесконечно просачивалась обратно в погреба, где слово «невинность» не то что не употреблялось, а было просто неизвестно. Она умудрилась выжить среди нищих в Уль-Хатифе и среди нищих, воровавших у нищих и закладывавших нищих и даже тех, кто побирался среди более удачливых нищих. Ей доводилось ютиться в воровских притонах, шулерских притонах и даже в мертвецких в Никанте, в Пуранти, в Аффойе, в Мусселии, и всегда она покидала эти места с потяжелевшим кошельком. Она подкупала всякую продажную сволочь, чтобы угодить какой-то другой продажной сволочи посреди гнилых причалов Виссерина, где после того как Никомо Коска завоевал титул великого герцога, порядка стало меньше, чем даже при полном беззаконии. Вместе с мародерами она выворачивала карманы мертвецов в истерзанном войной Дармиуме, в охваченной чумой Калкисе, в вымиравшей от голода Далеппе, в пылающей Дагоске. В дешевых курительных заведениях Вестпорта она чувствовала себя настолько в своей тарелке, что ее наивысшим стремлением было когда-нибудь открыть свой такой же Дом дыма. О да, Шеведайя шла путем падений и потерь, но, войдя в трухлявые двери «Утехи герцога» в Талине, она подумала, что столь гнусной дыры ей еще не доводилось посещать. – Он что, сифилисом тут утешался? – прохрипела она, зажав рот ладонью. Здесь воняло телами, которые не мылись веками, может быть, наоборот, ежедневно мылись в дерьме и уксусе. Когда глаза Шев привыкли к дымному, как в аду, мраку, она разглядела совершенно гнусные фигуры неопределенных рас и неопределенного пола, валявшиеся пьяными в хлам, в дымину, вусмерть и просто пьяными. Люди истязают друг друга. Люди истязают самих себя. Люди своими руками разгребают себе самую податливую и прямую дорогу к смерти. Один валялся лицом в собственной блевотине, пуская пузыри и хлюпая при каждом вдохе и выдохе, а то ли крохотная собачонка, то ли огромная крыса жадно подъедала лужу с дальнего от ее создателя края. Звук, о котором Шев решила было, что это спиртное, утекающее из бочки, издавал мужик, который стоял со спущенными по лодыжки портками и мочился, казалось, бесконечно, в ржавое ведро, одновременно ковыряя скрюченным пальцем в крючковатом носу. В темном углу двое, а может и трое, негромко хрюкали, накрывшись одним шевелящимся пальто. Шев понадеялась, что там всего лишь трахаются, но не решилась бы поручиться за это. Она давно уже отрешилась от высоких мыслей о человеке и человечности, но если бы они у нее сохранились, то здесь, несомненно, развеялись бы прахом в мгновение ока. – Бог оставил нас, – прошептала она, прищурив глаза в тщетной надежде не позволить нечестивому зрелищу навечно запечатлеться в ее памяти. Главным экспонатом этого музея разложения, главной плакальщицей на этих похоронах всего, что можно поименовать пристойным, верховной жрицей этого святилища, завершающего растянувшееся на всю жизнь паломничество жалости к своей персоне, самоуничтожения и саморазрушения, являлась не кто иная, как давняя лучшая подруга Шев и ее же злейший враг – Джавра, Львица Хоскоппа. Она сидела подле чахлого столика, поверхность которого оскверняли пустые кувшины, недопитые бутылки и мутные захватанные стаканы, и монеты, и фишки, и переполненные пепельницы, и несколько трубок с чаггой, и, по меньшей мере, одна с хаском, а мятые и засаленные карты валялись, словно конфетти. Напротив ее развалились трое солдат Союза, один со шрамом на бородатом лице, другой, судя по роже, заслуживал доверия не больше, чем крыса, пожиравшая блевотину, и третий, запрокинувший далеко-далеко через спинку стула голову с широко открытым ртом, так что острый кадык на тощей шее ездил вверх-вниз в такт негромкому похрапыванию и чуть ли не грозил проткнуть кожу – даже смотреть на него было больно. Рыжая шевелюра Джавры представляла собой спутанную мочалку, куда набились пепел, слизь, объедки и еще какие-то куски, не поддававшиеся определению. Их не следовало даже пытаться опознать, ибо они так оскорбляли Бога, что он мог возжелать положить конец своему творению. Судя по всему, Джавра успела подраться и в этом притоне. Костяшки пальцев были перевязаны тряпками, на которых проступала кровь, на обнаженном плече – неописуемо грязная рубаха, которую она носила, где-то лишилась рукава – красовались ссадина и засохшая грязь, а на щеке темнели ушибы. Шев не могла толком понять, какое чувство испытала, увидев ее. Облегчение из-за того, что она не покинула город. Угрызения совести за то ее состояние, до которого она довела себя. Стыд за то, что ей приходится обращаться к Джавре за помощью. Злость трудно сказать на что. Накапливающиеся на протяжении многих лет раны и разочарования постепенно превратились в груз, под которым она не могла устоять, не говоря уже о том, чтобы тащить его дальше. Но, как всегда, у нее не было иного выбора. Она отняла ладонь от лица и шагнула вперед. От Джавры воняло. Еще хуже, чем в день их первого знакомства у двери Дома дыма, которым тогда владела Шев. Незадолго до того, как этот дом сгорел, а с ним сгорела и вся прежняя жизнь. Шев не собиралась смотреть, как ее жизнь горит вновь. Она просто не перенесла бы этого. – Джавра, от тебя воняет, – сказала она. Джавра даже не потрудилась оглянуться. Как ни старайся осторожно и незаметно подобраться к ней, она всегда каким-то образом догадывалась о твоем присутствии. – Я давно не мылась. Ее слова прозвучали не слишком внятно, и у Шев сердце оборвалось. Чтобы опьянение Джавры хоть как сколько-нибудь проявилось, ей нужно было пить несколько дней сряду. Но на сей раз она была героически, феерически, трагически пьяна. Джавра никогда не ограничивалась полумерами. – Я была очень занята: пила, трахалась и дралась. Она откашлялась, повернула голову и звучно харкнула кровавой слюной под ноги Шев; впрочем, половина плевка вылетела из разбитых губ на рубашку, и Джавра вновь повернулась к столу. – Я пьяна уже… – она подняла забинтованную руку, уставилась на нее, прищурилась и начала неловко разгибать пальцы. – Пила, трахалась, дралась и проигрывала в карты. – Стоило ей распрямить большой палец, как карты посыпались на пол. Джавра повернула голову, посмотрела на них и нахмурилась. – Я даже считать не могу. – И она принялась по одной подбирать карты с пола негнущимися пальцами. Пила, трахалась, дралась и проигрывала в карты. Уже сколько дней прошло, как я хоть один кон взяла? – Она громко рыгнула. Шев даже на расстоянии передернуло от зловония. – Нет, недель. Я не соображаю толком, какой стороной карты поворачивать. – Джавра, мне нужно с тобой поговорить. – Позволь, я тебя представлю. – Джавра взмахнула рукой в сторону солдат Союза и чуть не отшибла голову спящего тыльной стороной ладони. – Эта хорошенькая малышка – моя добрая старая подруга Шеведайя! Она как бы мой прихвостень. – Джавра. – Ну, значит, охвостье. Все равно. Мы обошли вместе половину Земного круга. С самыми разнообразными приключениями. – Джавра. – Значит, бедами. Все равно. А эти говнюки – из лучших солдат Его Августейшего Величества Высокого короля Союза. Бородатый поганец – лейтенант Форест. – Упомянутый поганец кивнул и добродушно улыбнулся Шев. – Тощий – ланс-капрал Йолк. – Спящий чуть заметно пошевелился, провел языком по растрескавшимся губам и издал какой-то слабый невнятный звук. – А тот везучий гад… – Умелый гад, – буркнул тот, что был похож на крысу, не выпуская из пожелтевших зубов трубку с чаггой. – Сержант Танни. – Капрал, – снова поправил тот, глядя в карты сквозь густые клубы дыма. – Он умудрился снова заработать разжалование, – сказал Форест. – Не поверите, за гусыню и шлюху. – Она того стоила, – ответил Танни. – Да и шлюха была ничего себе. Огневая девка, между прочим. – И он, громко шлепнув, выложил карты на стол. – Титьки Матери! – взвыла Джавра. – Опять! – Есть некоторая разница… – пробормотал Танни, стискивая мундштук трубки зубами, – между перебрать и недопить… – он собирал со стола свой выигрыш в монетах доброй дюжины стран, – а в картах мне равных нет. Вся хитрость, как и почти со всем, что бывает в жизни, в том, чтобы поддерживать точное равновесие. – Удача, – нараспев произнесла Джавра, глядя прищуренными, чудовищно налитыми кровью глазами, как он собирал со стола свою добычу, – вот чего мне никогда в жизни не попадалось. – Джавра… – Дай-ка угадаю! – Она взмахнула рукой над столом и размазала размотавшимися повязками лужицу разлитого на столе пива. – Ты по самую свою хилую шейку угодила в какое-то редкостно вонючее дерьмо и примчалась, чтобы подкинуть и мне лопату-другую. Шеведайя открыла было рот для язвительного ответа, но, оценив ситуацию, передумала. – В общем, да. Хоральд захватил Каркольф. И хочет, чтобы я явилась к нему на Карпов остров. – Она не без труда выталкивала эти слова сквозь стиснутые зубы. – Мне бы очень пригодилась твоя помощь. Джавра фыркнула, да так энергично, что на распухшую верхнюю губу вылетела сопля. Сама она этого, кажется, не заметила. – Видите, парни? Отдаешь им все. – И она стукнула себя кулаком в грудь с такой силой, что там осталось розовое пятно. – Отдаешь им сердце, а они выплевывают его тебе в лицо! – Как можно выплюнуть сердце? – полюбопытствовала Шев, но Джавра совершенно не желала разъяснять свои метафоры. – Но как только с ними что-нибудь случается, о да, стоит им вляпаться в какое-нибудь г…но, как они бегут к мамочке. – Она попыталась свести глаза, чтобы взглянуть на Шев. – Только вот мамочка, на хер, занята! – Мамочке бы, на хер, постыдиться хоть немного. – А вот это, на хер, мамочкино личное дело. Танни, прохиндей ты этакий, сдавай. – Капрал лишь движением брови показал, что слышит, и принялся тасовать колоду. – Я думала, что ты уже порвала со мною и нашла себе прекрасных новых друзей. Например, великую герцогиню, Змею Талина, Мясника Каприле. Я вроде слышала, что она мать короля. – Благослови его вечное величество, – пробурчал Танни, раздавая карты всем четырем партнерам, как бодрствующим, так и нет. – Я только дважды с нею встречалась, – ответила Шев. – Вряд ли она даже имя мое знает. – Ну, уж ее всемогущая министерша слухов, Шайло Витари, небось знает. Неужто она не может высунуться на свет и вытащить твою любовницу из беды? – Она уже едет на юга, в Сипани. – А твой улыбчивый дружок, купец Маджуд? У него глубокие карманы. – Беда в том, что для этого ему пришлось бы запустить в них руки. – А как насчет северянина, с которым ты работала? Тот, что с глазом. Или… без. – Размахивая руками, Джавра случайно ткнула себе в лицо картами, ей пришлось прикрыть другой ладонью слезящийся глаз, но при этом она так же случайно хотя бы соплю с губы вытерла. – Дерганый? – Трясучка? – Шев саму пробрала легкая дрожь при воспоминании об изуродованном шрамами лице, о том выражении, с которым он убил трех сипанийцев, гнавшихся за нею. Вернее, с пугающим отсутствием какого-либо выражения. – Бывает и такая помощь, без которой лучше бы обойтись, – пробормотала она. – В таком случае ты обойдешься и без моей. – Джавра трясущейся рукой подняла стакан и сосредоточилась, пытаясь донести его рта. Шев легким движением выбила стакан из ее руки, и он разбился в углу. – Ты нужна мне трезвой. Джавра громко фыркнула. – Шеведайя, этому не бывать. Если бы все шло по-моему, такого никогда больше не случилось бы. – Вот, – вмешался Танни, протягивая свой стакан, – держи… Шев выбила стакан из его рук, и он разбился почти в том же месте, где и первый. Солдат нахмурился и впервые за все время вынул трубку изо рта. – Проклятие! Да я тебя, девка… Джавра сунула ему под нос кулак со смятыми в нем картами, ее красные глаза вспыхнули, она оскалила зубы и проговорила, брызгая слюной: – Попробуй еще раз заговорить с моей подругой в таком тоне и будешь, засранец задроченный, свои зубы из моих кулаков выковыривать! Танни скосил глаза на мощный, покрытый шрамами кулак, и одна из его бровей медленно, очень медленно, поползла вверх. – Мадам, я солдат. Драки я люблю меньше всего на свете. Форест прочистил горло, в котором гулко клокотала мокрота, и немного неуверенно поднялся на ноги. – Дамы, со всем почтением вынужден предложить закончить вечеринку. У нас завтра ранний подъем. Знаете ли, возвращаемся в Срединные земли, потерпев поражение. – Он толкнул Йолка локтем, и тощий коротышка открыл глаза. – Встаю! – выкрикнул он, глядя вокруг безумными глазами. – Встаю! – И он упал со стула на четвереньки и принялся блевать на пол. Танни уже пересыпал свой выигрыш в потрепанную шапку. Форест подхватил Йолка за ремень и поволок по полу, а тот брыкался, безуспешно пытаясь встать. – Был рад знакомству, – сказал Танни, начиная пятиться к двери через лужу рвоты, в которую чуть не упал, споткнувшись о храпевшего в ней. – Прям полны штаны радости. – Встретимся на поле битвы! – выкрикнула Джавра. Танни подмигнул и описал пальцем кольцо в воздухе. – Лучше где-нибудь поблизости! – И он исчез в дымном мраке. – Шеведайя, ты, как всегда, испортила мне все развлечение. – Джавра разжала пальцы. На пол выпали несколько смятых карт. Еще пара прилипла к ладони, и ей пришлось встряхнуть рукой, чтобы избавиться от них. – Полагаю, ты обалденно довольна собой. – Ты, как всегда, сама испортила себе все развлечение, а мне, если тебе интересно, до довольства собой далеко, как до неба. – Она опустилась на стул Йолка. – Джавра, никто не станет мне помогать. Каркольф они не доверяют. И боятся, что Хоральд с ними расправится. Джавра снова фыркнула и снова была вынуждена размазать вытекшую из разбитого носа соплю разбитыми костяшками пальцев. – К Великому уравнителю у меня, как ты знаешь, отношение сложное, но если ты думаешь, что я доверяю этой склизкой змее хоть намного больше, чем чуме… – Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу воспринимать мир с ее точки зрения. А ты? – Трудно иметь одну точку зрения с человеком, который на целый фут ниже тебя. Она выглядит как змея, движется, как змея, думает, как змея. Шеведайя, она замечает твое приближение – она всегда все замечает и думает: «А вот и обед». И несмотря на все лихо, которое тебе пришлось хлебнуть по ее милости, стоило ей разок повертеть перед тобой своей круглой попкой, как ты снова оказалась у нее ни крючке. Ведь, если память мне не изменяет, именно она потопила твой корабль. – На этот раз все по-другому, – пробормотала Шев, не понимая, почему ей так больно: из-за того, что эти слова ошибочны, или из-за того, что все это правда. – Ничего не бывает по-другому. Ничего и никогда. И неужели ты, такая умная женщина, этого не видишь? – Да вижу я все, вижу! – сорвалась Шев и стукнула по столу так, что бутылки зазвенели. – Только мне больше ни до чего этого нет дела! Я должна повернуть все в свою пользу. Я должна… должна сделать хоть что-нибудь, пока не будет слишком поздно! – Ее глаза обжигали подступающие слезы, ее голос дошел до визга и срывался, но она не могла остановиться. – Джавра, я не в силах больше бегать! Набегалась. Я устала, и мне нужна твоя помощь. Помоги мне. Несколько долгих мгновений Джавра смотрела на нее. Потом рывком поднялась на ноги, опрокинув стол. Все его содержимое, состоявшее из стаканов, бутылок, трубок, раскатилось, рассыпалось, разбилось на полу, покрытом толстым слоем грязи. – Клянусь дыркой Богини, Шеведайя, ты же знаешь, что тебе достаточно попросить! – Она больно ткнула Шев негнущимся пальцем в левую грудь. – Мой меч – твой меч, так было и всегда будет. – Тут она удивленно сдвинула брови и принялась тревожно озираться по сторонам. – И где же мой меч? Шев вздохнула и носком башмака вытолкнула меч из-под стула, с которого Джавра только что встала. В этой самой тихой части порта было темно. Море хлюпало и чавкало по замшелым камням мола, перекошенным опорам причалов и осклизлым бортам пришвартованных кораблей. Отражения немногочисленных фонарей, факелов и свеч, которые все еще горели здесь, плясали и разбивались в неугомонной воде. Налетевший порывом ветерок зашелестел обрывками бумаги на стене пакгауза. Билль о праздновании коронации юного короля Джаппо был наклеен поверх билля о праздновании победы при Сладких Соснах, наклеенного поверх билля, извещавшего о вторжении войск Союза, наклеенного поверх билля о переходе власти к Монцкарро Муркатто, наклеенного поверх билля о смерти Монцкарро Муркатто, наклеенного поверх биллей, извещавших о победах и поражениях, правителях и врагах, давно уже стершихся из памяти людской. Возможно, строение и держалось-то лишь благодаря этой корке из старинных листовок и плакатов. Шев хмуро всматривалась в другой берег залива. Там, вдали, тускло подмигивали лишь несколько огоньков. – Карпов остров, – пробормотала Джавра и уперла руки в бедра, чуть не промахнувшись при этом – настолько она была пьяна. Шев надула щеки. – А на Карповом острове форт Бурройи. – А в форте Бурройи – Хоральд Палец. – А у Хоральда Пальца… – Шев недоговорила. Видит бог, она всей душой надеялась, что Каркольф еще жива. – Раз уж мы здесь, – проговорила Джавра, наклонившись к Шев (ту чуть не вырвало от вони застарелого перегара), – то давай, выкладывай свой план. Как бы Шев хотелось располагать временем, чтобы дать Джавре протрезветь. Или хотя бы вымыться. Но времени на это не было. – Спасти Каркольф. Убить Хоральда. И обязательно самим остаться живыми. Последовала пауза, на протяжении которой Джавра откинула с лица сальные волосы и щелчком сбила что-то прилипшее к ним. – Ты, думаю, согласишься, что здесь не хватает всяких там подробностей. Шев окинула причал взглядом. Воровским взглядом, когда ты все видишь, а никто и не замечает, что ты смотришь. – Когда нам прежде случалось соваться в зубы смерти, ты не жаловалась. Без планов, без оружия… и даже без одежды, причем не раз. – К одежде у меня, как ты знаешь, неоднозначное отношение, а вот планы я всегда ненавидела. – Тогда почему ты сейчас беспокоишься? – Потому что я всегда знала, что у тебя будет хотя бы один. – Добро пожаловать в мою жизнь, полную постоянных сомнений, тревог и иногда внезапного и непредсказуемого ужаса, Джавра. Надеюсь, визит доставит тебе удовольствие. – И она прошла по пустому волнолому и спустилась по лесенке на ближайший причал. Воровской походкой – и не шагая решительно, и не таясь настороженно. Походкой человека, которого любой другой, занятый своим скучным рутинным делом, просто выкинет из головы. Походкой, которая не заставит удивленно вскидывать брови, не вызывает никакой тревоги. Хороший вор проходит незримым. По-настоящему великому достаточно оставаться незаметным. Она остановилась около подходящей лодки, убедилась в том, что в ней лежат весла, вздрогнула от грохота, обернулась и увидела, что Джавра вперлась прямо в сети, развешанные на сушилках, запуталась в них и изо всех сил пытается удержать падающие подпорки. В конце концов ей это удалось, она взглянула на Шев, пожала плечами и зашагала к ней по причалу, являя собой самую подозрительную личность женского пола из всех, когда-либо существовавших на свете. – Ты погромче можешь? – прошипела Шев. – Конечно, могу, – ответила Джавра, поворачиваясь к сетям, – показать? – Нет, нет, я тебе верю. – Шев не без усилия направила ее к лодке, сняла с плеча сумку, положила на дно и следом забралась сама. Ее движения были совершенно не слышны за плеском волн. – Ты что, просто угонишь ее? – Вору свойственно, – пробормотала Шев, не шевеля губами, – свободно пользоваться не принадлежащим ему имуществом. Это, в общем-то, необходимое условие профессии. – Принципы-то я понимаю, но ведь это средство пропитания для какого-то бедолаги. Может быть, целой семьи достопочтенных, трудолюбивых, живущих праведной жизнью бедолаг. Может быть, у него дюжина маленьких плаксивых ребятишек. – Праведников обворовывать легче, – пробормотала Шев, все так же беззвучно пристраивая весла в уключины. – Дурные люди очень подозрительны и мстительны. – Ах, папочка, – пропищала Джавра, вытянув губы трубочкой, – твоя лодка пропала. Что твои двенадцать детишек будут теперь есть? – Джавра, ради бога… Разве я учу тебя, как правильно затевать драки и сосать мужчинам концы, уничтожать мое имущество и губить мою жизнь? Нет! Я полагаюсь на твой неоспоримый опыт, мать его! Так что позволь мне украсть эту наилучшим образом подходящую для нас лодку! Мы можем вернуть ее, когда все кончится! – И когда мы что-то возвращали? В лучшем случае мы вернем ее обломки. – Ты вернешь обломки! Джавра хмыкнула: – Ты забыла ту повозку, которую мы позаимствовали в… – Позволь напомнить тебе, что нас тогда слегка поджимало время. – Шев приложила пальцы к вискам и горестно зарычала. – Разве обязательно затевать эти треклятые споры насчет каждого треклятого пустяка? Это страшно утомляет! – она указала пальцем на скамейку гребца. – Залезай в эту долбаную лодку! – Ты погромче можешь? – буркнула Джавра и, забросив в лодку причальный канат, положила туда неприглядный сверток грязного тряпья, внутри которого скрывался ее меч, а потом перебралась сама – хлипкая посудина опасно закачалась под нешуточным весом. – Не ты ли всегда поучаешь меня, что нужно больше думать о последствиях? – Единственное последствие, которое сидит у меня в башке, – это любовь всей моей жизни с перерезанной, на хер, глоткой! Джавра изумленно замигала и тяжело плюхнулась на банку между веслами. – Любовь всей твоей жизни? – Ну, я имела в виду… – Шев сама не знала, как у нее вырвались эти слова. Она не собиралась признаваться в этом даже самой себе. – Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду! Я просто преувеличила, для красного словца. – Шеведайя, твои преувеличения для красного словца я слышала миллионы раз. Я отлично знаю, как они звучат. А сейчас звук был совсем другой – именно такой, какой бывает, если ты случайно скажешь правду. – Заткнись и греби, – рявкнула Шев, отталкивая лодку от осклизлых мостков. Джавра взялась за весла, могучие мышцы на ее обнаженных руках вздувались и опадали при каждом движении; лодка плавно скользила по темной спокойной воде гавани. Шев распустила ремни своей сумки и раскрыла ее, внутри лязгнул металл. Джавра наклонилась взглянуть и негромко присвистнула. – На войну собралась? – Если потребуется. – Шев пристегнула к бедру кинжал-мечелом. – Один умный человек когда-то сказал мне, что ножей слишком много не бывает. – А ты уверена, что сможешь лазить по стенам, обвешавшись всей этой сталью? – Не каждому повезло иметь бычье телосложение. – Шев рассовывала метательные ножи один за другим в петли, пришитые к прокладке. – Некоторым требуется и оружие. – Смотри, Шеведайя, как бы этим оружием не оттяпать собственную голову. – Тут Шев осторожным движением извлекла из сумки флакон зеленого стекла и вложила его в обитый войлоком подсумок, висевший на ремне. – Это то, о чем я подумала? – Смотря о чем ты подумала. – Я подумала, что это с одинаковым успехом может низвергнуть прямо в ад того, в кого бросишь, и вознести на небеса ту, которая будет бросать. – Тут вся прелесть в том, что ты не одна вспыхнешь факелом. – Знаешь ли, ты у меня, пожалуй, единственный мой друг, которого я не должна обязательно убить. Так что я волнуюсь за твою судьбу. – Если ты такой хороший друг, то могла бы попытаться порадоваться моему счастью. – Радоваться тому, что ты попала в силки этой златокудрой сирены? – Тому, что я отыскала хоть небольшое затишье в этой буре дерьма, которую представляет собой моя жизнь! – Шев поморщилась и передвинула духовую трубку, пытаясь найти положение, при котором она не упиралась бы ей в подмышку. – Разве я жаловалась хоть раз, когда ты шумно радовалась своим мимолетным увлечениям? – Ты не жаловалась? – Джавра громко фыркнула. – Ты, баронесса ехидства? Графиня придирок? Принцесса пустословия? Великая… э… э… герцогиня… э… э… – Я тебя поняла, – бросила Шев, проверяя спусковой крючок арбалета, прежде чем сунуть оружие за пазуху. – Ладно, только память у тебя, похоже, такая же короткая, как и ты сама. Жаловалась ли ты? Шеведайя, да по твоей милости вся моя жизнь, день за днем, была одним сплошным страданием. И это продолжается уже… – Джавра насупилась и уставилась в звездное небо. Лунный свет позволял разглядеть, как она молча шевелила губами, подсчитывая. – Тринадцать… нет, четырнадцать лет. – Она сделала продолжительную паузу, потом остановила затуманенный взгляд на Шев и добавила, утомленно растягивая слова: – Четырнадцать лет псу под хвост… – Четырнадцать лет… – пробормотала Шев. – Половина всей моей жизни, разве что без малого. – У нее сильно защекотало в носу, она почувствовала, что вот-вот заплачет. Обо всех этих выброшенных впустую годах. О разрушенной дружбе, кроме которой у нее давным-давно ничего не было. О том, что друг, когда нужен, все равно оказывается рядом. О том, что у нее все равно ничего другого нет. Джавра надула рассеченные шрамами щеки. – Так что в том, что мы порой… устаем друг от дружки, нет ничего удивительного. Лопасти весел взрывали воду, с них сыпались сверкающие капли, беззвучно падавшие на поверхность воды. Негромко поскрипывали уключины. Налетевший ветерок взметнул грязные волосы Джавры. – Я рада за тебя, – сказала она другим, теперь уже мягким тоном. – Во всяком случае, стараюсь радоваться. – Вот и отлично. Я рада, что ты рада. – Отлично. – Отлично. Еще одна продолжительная пауза. – Я просто расстраиваюсь из-за самой себя. Шев вскинула голову и поймала взгляд Джавры. В темноте ее глаза сверкали влажным блеском. – Мне очень жаль, что ты расстроена. – Отлично. – Отлично.
– Вот пакость! – неслышно произнесла Шев, шаря в темноте по осыпавшейся стене в поисках подходящей опоры. Проклятый форт проклятого Бурройи разваливался под руками. Но если так, значит, он и был развалиной. – Пакость, пакостная пакость! Возможно, Джавра была права насчет снаряжения. Для человека, основой репутации которого служит легкость походки, тяжесть неимоверная. К тому же пара ремней, которые она затянула чересчур сильно, грозили пресечь кровообращение в ее ногах, а пара, наоборот, оказалась затянутой недостаточно, и из-за этого болтающиеся железки лязгали, а гаррота всякий раз, когда нужно было подтянуться, шлепала по расщелине задницы, отвлекая от дела. Что вообще она будет делать с этой треклятой гарротой? Она никогда в жизни не пользовалась ею – разве что сыр резала, да и то было шутки ради, а закончилось совсем не забавно. Можно подобрать аргументы в пользу ножа. Некоторые обожают орудовать ножом. Например, Крэндол очень любил это дело. Она не собиралась скорбеть по нему. Но единожды начав душить людей гарротой, ты вряд ли сможешь отнести себя к числу праведников. Гарротам просто нет места на пути, начертанном Богом, но хотя Шев и приходилось признавать, что, повинуясь сочетанию собственной слабости, нехороших влияний и самого настоящего невезения, она частенько сходила с этого пути, ей хотелось думать, что она все же способна разглядеть его где-то вдали, если хорошенько прищурится. Тут наверху послышался шум, и она замерла, а вместе с нею замер и поток проклятий, готовый сорваться с ее губ. Хруст шагов. Негромкий, не похожий ни на один мотив, напев человека, которому все глубоко обрыдло, а музыкального слуха у него и вовсе никогда не было. Глаза Шев сами собой широко раскрылись. Часовой на обходе. Она сразу подумала о том, насколько велики шансы, что он не заметит кошку, зацепившуюся за парапет. И решила, что весьма невелики. Она покрепче ухватилась за веревку одной рукой, а другой выдернула дротик и зажала его в зубах. Для всей ее карьеры, состоявшей в основном из бедствий, самым подходящим завершением было бы проткнуть себе щеку и рухнуть с высоты в море. Но Шев имела такое замечательное достоинство, как хорошо подвешенный – в самом буквальном смысле! – язык. Может быть, Каркольф именно это и оценила в ней. Бог знает, но ведь что-то такое должно быть. Голос смолк. Шаги явно приблизились. Шев поднесла к губам духовую трубку. К сожалению, ее пальцы в этот момент оказались не такими ловкими, как язык и губы. Трубка зацепилась за выпиравший из стены камень, провернулась в руке. Шев тщетно попыталась удержать ее, чуть не выпустив от растерянности из другой руки веревку, потом в отчаянии выдохнула сквозь зубы с зажатой в них стрелкой: «Пфать!» и проводила взглядом падающее оружие. Джавра поймала трубку и озадаченно посмотрела вверх. – Что случилось? Шев снова взглянула на верхний край стены; паника и ощущение полной беспомощности навалились на нее, как снег на спящего бродягу. Лицо крупного мужчины с кудрявой головой. Когда он увидел, что она висит на веревке, упираясь ногами в стену, так близко, что наклонись, и рукой достанешь, его густые брови резко взметнулись. Первым неосознанным побуждением Шев было приветливо улыбнуться ему, но с торчавшей изо рта стрелой она никак не могла этого сделать. – Ни хрена себе! – произнес часовой и перегнулся через парапет, подняв копье. К счастью, Шев, оказываясь в трудном положении, всегда быстро соображала. Вероятно, благодаря многолетнему опыту. Она рванулась вверх, будто подхлестнутая страстным желанием поцеловать мужика, и ткнула острием стрелки ему в шею. – Ни хрена себе… – повторил он, но уже без прежней ярости, зато с куда большим удивлением. Он, правда, попытался ударить Шев копьем, но она находилась слишком близко, и он зацепился локтем за камень, выпустил оружие из обмякшей руки, и оно, перевалившись через плечо Шев, полетело вниз. Замечательный быстродействующий яд! Часовой со вздохом навалился на парапет, и Шев, схватившись за его ремень, подтянулась, забралась на стену, без лишнего шума перекатила тело на спину и опустила в боевой ход. Редкий случай везения – там никого больше не оказалось. Каменная полоса в пару шагов шириной, огражденная с обеих сторон полуразрушенными зубцами, в дальнем конце дверь, ведущая на башню, поросшую буйным ивняком, из-за которой слабо проглядывал дрожащий свет факелов. Чуть подальше, внутри старой крепости, в окнах тоже светились огни. Старинная постройка, пусть даже полуразрушенная, отнюдь не пустовала. Шев перегнулась через безжизненное тело часового и громким шепотом окликнула Джавру: – Ты как, эта, собираешься сюда? Нисколько не протрезвевшая Львица Хоскоппа вяло трепыхалась на веревке и шевелила ногами так, что трудно было понять, до стены ли она пытается дотянуться, или до оставшейся у берега лодки. – Да, эта, собираюсь! – прошипела она. Шев встряхнула головой и крадучись направилась к двери, позволив себе чуть заметно улыбнуться. Если учесть, что с трубкой она уже облажалась, трудно ожидать, что… Она услышала приглушенный хохот, нахмурилась, и тут дверь резко распахнулась, и оттуда вышел мужчина, державший в высоко поднятой руке лампу и со смехом, полуобернувшись, говоривший что-то кому-то, находившемуся позади. А следом шли еще люди. По меньшей мере, двое. – Вот Большой Лом вернется, доиграем этот кон, и я… Он повернул голову и увидел Шев, изумленно застывшую с открытым в форме буквы «о» ртом. У него были кривой перебитый нос и дурацкая прическа в кружок до середины лба. – Хоральд предупредил, что ты должна заявиться, – сказал он и потащил меч из ножен. Шев всю жизнь терпеть не могла драк. Она всячески избегала их, отбалтывалалсь, откупалась. Она пряталась, удирала и, к стыду своему, сплошь и рядом передоверяла это занятие Джавре, а сама предпочитала смотреть со стороны. Но Хоральд Палец заставил ее переступить черту, и ее уже не нужно было подталкивать на следующий шаг. Она выхватила из-за пазухи свой маленький арбалет и направила на цель. Глаза кривоносой шестерки Хоральда вылезли из орбит. – Об этом он тоже предупреждал? – спросила она и нажала на спуск. Тетива с громким щелчком лопнула, болт перевернулся, отлетел куда-то в сторону и пропал в темноте над водой, а оба противника, изрядно опешив, уставились друг на друга. – Ха! – кашлянул кривоносый. – Я думаю… Если Шев и научилась чему-нибудь у Джавры, так это тому, что, когда дело доходит до драки, чем меньше думаешь, тем лучше. Она метнула арбалет в голову кривоносому, угодив в лоб. Тот громко охнул, попятился и толкнул шедшего за ним по пятам; лампа выпала из его руки, масло разлилось по полу и тут же вспыхнуло. – Чтоб тебя! – взревел второй, пытаясь руками сбить пламя с загоревшейся штанины. Шев рванулась вперед, на ходу сбросила темляк с рукояти мечелома и выхватила кинжал из ножен. Кривоносый успел выпрямиться, принять стойку и замахнуться мечом, но она вскинула свое оружие и подставила его под опускающийся клинок. Лезвие угодило в один из пазов и с громким скрипом застряло там, а Шев, зарычав от усилия, повернула запястье. Клинок сломался возле самой рукояти, кривоносого бросило вперед, и его яростный рев перешел в сдавленный изумленный писк. Далеко пройти он не успел – Шев всадила кулак ему в живот, заставив согнуться и снова взвизгнуть. А потом оглоушила по затылку рукоятью кинжала с такой силой, что оружие вылетело из ее руки и зазвенело по каменной кладке. Она увидела обрушивающуюся на нее тяжелую палицу, инстинктивно пригнулась (волосы тронул ветерок пронесшейся мимо дубины), увернулась от обратного движения палицы, которая мощно хряпнула в парапет, завершила полный оборот и нанесла сокрушительный удар ногой вбок и вверх. Ее пятка не смогла бы лучше войти в соприкосновение с головой толстяка, даже если бы они вместе несколько дней репетировали этот номер. По сторонам эффектно полетели зубы и брызги крови, громилу подбросило в воздух, развернуло и сшибло со стены. Последовавшие звуки вселили в Шев приятную уверенность в том, что он, пролетев изрядное расстояние, рухнул на какую-то ненадежную крышу одной из прижавшихся к стене изнутри построек и пробил ее насквозь. Сверкнула сталь, и Шев отскочила назад. Тощий мужичонка с большим родимым пятном вокруг одного глаза попытался достать ее, но она снова увернулась. Он носил на голове смешную шляпу-треуголку из тех, какие любит шпана, прикидывающаяся отчаянными головорезами, а уж себя, наверно, считал непревзойденным мастером клинка, тем более сейчас, когда ему удалось-таки погасить загоревшуюся штанину. Шев считала, что, если есть возможность, противника следует одурачить, и потому запустила руку в один из подсумков, а когда его клинок меченого со свистом устремился к съежившейся беспомощной жертве, вскинула другую, будто в отчаянной и безнадежной попытке остановить удар. Она видела, как меченый ощерил в ухмылке гнилые зубы, предвкушая, что сейчас начисто отрубит эту самую руку. И было очень приятно видеть, какую рожу он скорчил, когда лезвие вместо этого лязгнуло о вставленные в рукав стальные прутья, лишь разодрав материю. Пока он пытался восстановить утраченное равновесие, Шев шагнула вперед, раскрыла сжатый кулак и сдула весь порошок ему в лицо. Он взвизгнул, завертелся на месте, размахивая вслепую мечом и ножом, наступил в лужу все еще горевшего масла и снова подпалил штаны. Шев пригнулась, проскочила под мелькавшими клинками, оставаясь незамеченной, зашла со спины, ухватила мужичка за куртку и аккуратно, но непреклонно помогла ему перевалиться через парапет. А мгновением позже с наслаждением услышала, как далеко внизу мощно плеснула вода. Впрочем, Шев не удалось толком порадоваться победе, потому что она уже схватилась с последним, четвертым. Мелкий типчик, но скользкий, как рыбина, а она уже устала и двигалась не так проворно. От удара локтем в живот у нее подступила тошнота к горлу, а потом она неудачно парировала удар, получила кулаком в лоб, и у нее чуть голова не отвалилась, и в ушах зазвенело. Он теснил ее к парапету. Шев потянулась за газовой бомбой, но не смогла ухватить ее усталыми пальцами. Попыталась достать отравленную иглу, но противник успел схватить ее за руку. Она лишь рычала сквозь стиснутые зубы, а он заставлял ее выгибаться назад, и она уже чувствовала спиной неровные камни выветрившейся кладки. – Ну-ка уймись! – прошипел он, продолжая выворачивать руку Шев. И тут случайно, конечно же, задел пальцем механизм. Щелкнула пружина, нож вылетел из рукава и угодил в горло защитнику форта. Тот громко рыгнул, а Шев боднула его в лицо и, когда он откинул голову, вывернула ногу, и сильно и метко ударила его коленом в пах. Он хватал ртом воздух, не в состоянии от боли даже вскрикнуть, а Шев уже вывернулась, схватила его за волосы и от души приложила лицом о подвернувшийся кстати зубец стены. Посыпался раскрошенный цемент, и противник Шев обвис, как белье на веревке. Шев же выхватила первое, что попалось ей под руку. Гарроту. Боже, ей никогда еще не попадался человек, стоявший в более удобной позе для того, чтобы задушить его. Нет ничего проще, чем накинуть струну ему на шею, упереться коленом в спину и накрепко перехватить дух в этом теле. Очень может быть, что парень этого заслуживал. Ведь совершенно непохоже, чтобы он хоть мало-мальски жалел ее, перед тем как напороться на нож. Но человек поступает так, как считает нужным. Шев просто-напросто была не из тех девушек, что любят душить людей удавкой. – Будь оно все проклято! – буркнула она, изо всех сил стукнула мужика по затылку рукоятками удавки – он сразу повалился без чувств – и швырнула гарроту со стены в море. – Что за?.. – Громкий, низкий, скрипучий медленный голос. Шев обернулась. Из двери в дальнем конце прясла стены выходил, пригнувшись, очередной враг. Пригнуться ему пришлось поневоле, потому что, выпрямившись во весь рост, он был бы заметно выше притолоки. Тот самый Большой Лом, о котором только что говорили, решила Шев, и прозвали так этого парня без всяких шуток. Вообще, вся эта компания не произвела на Шев впечатления людей, склонных к шуткам. Голова у Лома была огромная, с непропорционально маленьким тонкогубым ртом и злыми крошечными глазками, а носик-пуговка попросту терялся на гладком, бледном, как непропеченное тесто, лице. На толстой, как бревно, руке висел щит размером с хорошую столешницу. Смазанные черты лица гиганта обрели некоторую четкость, выразив сначала изумление, а потом гнев, и он, как детскую игрушку, выхватил из-за пояса тяжеленный боевой молот. – Ха! – Шев распахнула куртку, на подкладке которой тускло поблескивал целый набор метательных ножей. Быстрее, чем дятел долбит дерево, так быстро, что нельзя было разглядеть движений руки, она метнула один за другим эти ножи. Справедливости ради следует отметить, что меткость ее бросков заметно уступала быстроте. Несколько ножей вообще не попали в цель и попа́дали на пол, лязгнув о стены, или умчались, вращаясь в полете, куда-то в ночь. Еще три вонзились в щит Большого Лома, а четвертый попал ему в плечо рукояткой и тоже упал, не причинив никакого вреда. Теперь уже он буркнул: «Ха!», показав злобные маленькие глазки над окантовкой щита. – Это все, на что ты способна? – Нет, – кротко ответила Шев, – не все. – И она указала пальцем на еще один нож, который вонзился в громадное бедро как раз под полой расшитой куртки. Великан фыркнул, вырвал нож и, стряхнув несколько капель крови, отшвырнул его в сторону. – Если надеешься этим остановить меня, то ты еще дурнее, чем Хоральд говорил. – Ножом? Нет. Лом взревел и ринулся на нее, выставив перед собой щит, как оголовье тарана. Шев преспокойностояла руки в боки и лишь насмешливо вздернула брови. Не успел ее противник преодолеть и половины разделявшего их расстояния, как его широкие шаги сделались неустойчивыми. Глазки, видневшиеся поверх края щита, сошлись к носу, потом разошлись, а устрашающий рев сменился болезненным мычанием, перешедшим в бессмысленное квохтанье. Он приближался к Шев как вдребезги пьяный человек, держащийся на ногах только благодаря разгону, щит мотался из стороны в сторону, а тяжеленный молот вылетел из внезапно ослабевшей руки и грохнулся во двор. Шев открыла дверь караулки и вежливо отступила в сторону ровно настолько, чтобы можно было элегантным движением поставить ногу на пути Лома. Он протопал мимо, глаза на широком плоском лице уже закатывались. Шев подцепила ногой громадный башмак, и верзила, с отвисшей челюсти которого обильно капала слюна, конечно же, споткнулся. Он слегка подзастрял в дверном проеме, его развернуло, колени у него задевали одно за другое, как у пьяного, руки бестолково болтались по сторонам, и, наконец, одна нога запнулась о другую, и он рухнул прямо туда, где стояли стол и стулья, сбросив на пол и кастрюли, и кружки, и тарелки с недоеденной пищей. Он неподвижно лежал среди обломков лицом в луже разлившегося соуса от жаркого и лишь слабо булькал в жижу. – А вот яд – совсем другое дело, – закончила начатую фразу очень довольная собой Шев. Ханнакар уверял ее, что этот яд может свалить слона, и, похоже, не слишком преувеличивал. – Ха! – громко крикнул кто-то у нее за спиной, и Шев ловко перекатилась по полу, подхватила валявшийся на полу мечелом, мгновенно вскочила и, повернувшись на голос, приняла боевую стойку. Это оказалась Джавра; с остекленевшими мутными глазами, тяжело дыша, сжимая в руке завернутый в тряпье меч, она переползала через парапет, зацепилась ногой за голову спавшего беспробудным сном часового и чуть не упала. – Ха! – она обвела взглядом валявшиеся тела и медленно выпрямилась. – И зачем же я тебе понадобилась? – Должна же я посадить кого-то на весла, когда буду выбираться отсюда. – Шев убрала мечелом в ножны, переступила через бесчувственную тушу Большого Лома и направилась к лестнице. – Пошли.
– Здесь! – прошипела Шев, указывая на дверь и подзывая Джавру поближе. По ту сторону бубнили голоса, ставшие совершенно внятными, когда она приложила ухо к замочной скважине. – Не придет она за мною. Ты попусту теряешь время. – О, времени у меня хватает. Голос был спокойным, даже веселым, и все же от его звука по потной спине Шев побежали мурашки. Голос человека, которому отдать приказ истребить целую семью было не сложнее, чем задницу подтереть. Человека, безжалостного, как чума, и с совестью – если она вообще у него имелась – не больше крупинки соли. Голос Хоральда Пальца. – Каркольф, ты недооцениваешь свое очарование. Шев обязательно явится сюда, я уверен, и подружку свою приведет. Ну а пока давай-ка еще немного. – Нет! Резкий неприятный смех и звяканье, похожее на лязг цепи. – А я говорю еще. Значит, еще! – Нет! – Голос Каркольф взлетел до страдальческого визга. – Хватит, поганец ты этакий! Умоляю, больше не надо! Шев подняла ногу, согнула ее в колене, громко, пронзительно вскрикнула и пнула дверь. Створка распахнулась, словно и не была заперта, стукнулась о стенку и, отлетев назад, больно ударила по плечу рванувшуюся вперед Шев, заставив ее развернуться и чуть не выбив из руки мечелом. Шев попыталась устоять на ногах, продолжая вопить, но ее боевой клич как-то сам собой перешел в почти откровенно болезненный стон, и… Не без труда удержав равновесие, она увидела, что оказалась посреди маленького внутреннего дворика, щербатые стены которого были плотно увиты засохшими лианами. Каркольф сидела в кресле. Хоральд Палец склонился над нею. Но в руках грозный повелитель преступного мира держал вовсе не ужасные пыточные орудия. Всего лишь бутылку вина, которую он наклонил, чтобы налить из нее. И улыбался он вовсе не кривой ухмылкой убийцы, а добродушно, прямо по-отечески. Каркольф же была на первый взгляд невредима, даже не связана, изящна и хороша собою, как обычно; она сидела, изящно закинув ногу на ногу, и непринужденно покачивала ножкой в остроносом ботинке, а одной раскрытой ладонью прикрывала бокал. Дескать, хватит, больше не надо. – Вот видишь?! – Хоральд широко улыбнулся и радостно вскинул свободную руку. – Она все же пришла! Каркольф как подброшенная вскочила с кресла. Она подошла к Шев, глядя ей в глаза, а та не отводила взгляда. Ах, эта походка; даже сейчас Шев не могла не восторгаться ею. Потрясение, гнев, страх – все это куда-то ушло, сменившись горячей волной облегчения, да такого сильного, что у нее чуть не подкосились колени. – Ты ранена. – Сморщившись, будто ей самой было больно, Каркольф дотронулась пальчиком до ее лба. – Ты как, ничего? – Ох! Можно сказать, что ничего, особенно если учесть, что мне только что пришлось драться с пятью громилами! – Об этом не тревожься. – Хоральд пожал плечами и опустился в кресло, взяв в руку собственный бокал. Он, конечно, весьма постарел с тех пор, когда Шев видела его в прошлый раз, но в вальжности облика прибавил. Его можно было бы принять за преуспевающего купца, если бы не татурованная шея, оставшиеся на всю жизнь шрамы на костяшках пальцев и каменная твердость, прячущаяся в глубине глаз. – На протяжении своей карьеры я твердо усвоил: если понадобятся громилы, их всегда можно найти без особого труда. – Ты пришла ради меня! Если бы Шев знала Каркольф не так хорошо, то была бы тронута отсветом факела, вдруг отразившимся в уголке ее глаза. Шев выхватила из кармана письмо, швырнула его Хоральду, и оно, не долетев до стола, плавно опустилось на вытоптанную брусчатку. – У меня, знаешь ли, сложилось очень неприятное впечатление, что, если я не доберусь до тебя, ты погибнешь. – Должна признаться, – Джавра толкнула дверь и шагнула в комнату, – что и у меня сложилось такое же впечатление. Каркольф нервно кашлянула и придвинулась поближе к Шев. – Джавра… Та прищурилась. – Каркольф. Хоральд. – Джавра! – Палец широко улыбнулся и поднял бокал. – Львица из Хоскоппа, которая гуляет сама по себе, как ей заблагорассудится. Вот и собралась вся компания. – Компания? – взорвалась Шев, потрясая перед ним кинжалом-мечеломом. – Да мне следует просто убить тебя! – Ей было трудно поддерживать в себе должный накал гнева, когда рядом стояла живая невредимая Каркольф, от которой исходил ее обычный пряный и сладкий запах, но она старалась изо всех сил. – Хоральд, ты же дал слово! – Только представить себе, – вставила Джавра, настороженно обходившая дворик кругом, пиная ногами попадавшиеся на пути камешки, – что самому что ни на есть гнусно прославленному во всей Стирии предводителю преступников нельзя верить на… слово. – Постой, постой, – с видом оскорбленной невинности перебил ее Хоральд. – Я не нарушал своего слова уже три десятка лет и не собираюсь начинать сейчас. Я обещал не чинить вреда тебе и твоим близким, и ни ты, ни твои близкие не пострадали. Как видишь, Каркольф в отличном, чтобы не сказать, в наилучшем состоянии. Да я никогда и не сделал бы ей ничего дурного, после того как она тогда, в Аффойе, спасла мне жизнь. – Спасла тебе… – Шев уставилась на Каркольф. – Ты никогда не говорила об этом. – Какой смысл быть таинственной красоткой, если у тебя нет тайн? – Каркольф запрокинула голову Шев и принялась оттирать носовым платком кровь вокруг рассеченного места. – Да и не было там ничего героического. Всего лишь нужное слово, сказанное кому следовало. – Нужное слово, сказанное кому следовало, может перевернуть мир. – Хоральд поднял бутылку. – Ты твердо решила, что не хочешь больше? Каркольф вздохнула. – Ну ладно, поганец ты этакий, наливай! – Ты уничтожил мой дом! – рявкнула Шев. – Твой дом? – Хоральд покачал головой, неторопливо наливая вино. – Перестань, Шеведайя, ведь это всего лишь вещи. Ты всегда сможешь обзавестись новыми. Но я ведь должен был придать картине достоверность, согласна? Ты ведь ни за что не пришла бы, если бы я тебя просто пригласил. А чайный сервиз в той бумаге вообще не упоминался. – Ловкость, с которой он покрутил бутылкой, вытряхивая из нее последние капли, сделала бы честь любому виночерпию Осприи. – Уж об этом я позаботился и слова подбирал не наугад. – Чтоб тебя и твои проклятущие слова… – пробормотала Шев. – Мне больно об этом говорить, – продолжал Хоральд, но мой сынок Крэндол был гнусным пакостным идиотом. Честно говоря, иногда я даже сомневался, мой ли он сын. Шев, не хочешь бокал вина? Отличное вино – осприйское, старше тебя. Шев и без вина ощущала себя пьяной и отмахнулась. – А я не откажусь, – сказала Джавра. Она выхватила бутылку, стиснула в обмотанном грязными тряпками кулаке и, искоса глядя на Хоральда, перевернула ее вверх дном, могучее горло задергалось, тонкая струйка вина протекла из уголка рта, сбежала по шее и промочила грязнейший воротник. – Конечно, конечно! – запоздало воскликнул Хоральд и, вскинув раскрытые ладони, продемонстрировал свое миролюбие. – Послушайте, я никогда не сомневался в том, что все происходило именно так, как говорила Каркольф. Ты защищала себя от незаслуженной расправы, которой Крэндол намеревался подвергнуть тебя. – Как ты всегда говорила?.. – пробормотала Шев, скосив глаза на Каркольф. – Я защищала тебя все эти годы. – И, очевидно, удовлетворившись лечением, она сунула платочек в карман Шев и похлопала по нему. – Я же не дурак, – продолжал Хоральд. Я всегда знал, что рано или поздно Крэндол подведет меня под серьезные неприятности. Очень вероятно, что ты избавила меня от необходимости убить его собственноручно. – А… э… – выпучила глаза Шев. – Как-никак у меня есть еще одиннадцать детей. Ты никогда не встречалась с Леандой, моей старшей дочерью? – По-моему, не имела удовольствия. – О, она понравилась бы тебе. Я поручил ей все дела в Вестпорте, и мужского в ней в десять раз больше, чем было в Крэндоле. Человек, занимающий такое положение, как я, должен выглядеть неумолимым. – Его глаза вдруг сделались настолько холодными и суровыми, что Шев непроизвольно отступила на шаг. Но Хоральд тут же вновь расплылся в приятной улыбке. – Но, между нами говоря, то убийство я давно уже тебе простил. – Чтоб тебе пусто было! Чего ж ты молчал-то столько времени? – Но ведь должен был я с этого хоть что-то получить, верно? И, что гораздо важнее, я должен был создать видимость, будто что-то получил с этого. Шев, репутация в нашем деле превыше всего. Да и кто может это знать лучше, чем первейшая, мать ее, воровка Стирии? – В таком случае… – Она медленно перевела взгляд с Хоральда на Каркольф и обратно. Ее заторможенное сознание лишь только-только начало выглядывать за пределы происходившего здесь и сейчас. – Тогда какого же?.. – О! Ну конечно! Прошу прощения. Дело вовсе не в тебе, Шев. И не в Каркольф, хотя, дорогая, мне было очень приятно вновь увидеть тебя. – И они, переглянувшись с Каркольф, церемонно кивнули друг дружке, как два прославленных мастера игры в квадраты, только что для развлечения сгонявшие между собою вничью. – Вы обе оказались замешаны в этом деле совершенно случайно. Как и я, откровенно говоря. – Хоральд, осклабившись, взглянул на Джавру, которая ответила ему хмурым взглядом, и улыбка на ее побитом лице была невеселой. Она откинула пустую бутылку, и та, громыхая, прокатилась по двору в самый угол. – Это все из-за меня. Хоральд снова вскинул раскрытые ладони с растопыренными пальцами. – Деловой человек просто не может преуспеть, не оказавшись в большом долгу перед кем-нибудь. Облегчение, которое испытывала Шев, вдруг сменилось сильнейшей, аж до тошноты, тревогой. – И кому же ты так сильно задолжал? – Среди иных-прочих… – Хоральд облизал зубы; судя по выражению лица, сложившаяся ситуация не доставляла ему никакого удовольствия, – верховной жрице Великого храма в Тонде. Шев вытаращила глаза. – Джавра, осто… – Она повернулась к двери, через которую они вошли, но там уже стояла женщина. Высокая, тощая женщина с суровым лицом, бритой головой и длинным мечом в густо татуированном кулаке. А следом за нею уже входила, согнувшись под притолокой, другая женщина, большая, как дом. Шев схватила Каркольф за рукав и шагнула было к двери с противоположной стороны дворика. Та плавно растворилась, и оттуда вошла еще одна мощно сложенная женщина. Большие пальцы обеих рук она засунула под широкий ремень, на котором висели две кривые сабли. Ее тоже сопровождала напарница с заплетенными в сотню косичек белокурыми волосами: она ухмылялась, скрестив руки на груди. Наверху раздался пронзительный свист, и с одной из стен слетела, перекувыркнувшись в воздухе, бесшумно приземлилась и застыла в боевой стойке еще одна фигура – высокая, рослая, даже выше Джавры. Роскошные белокурые волосы упали ей на лицо, и Шев видела лишь блеск одного глаза и сверкание приоткрытых в улыбке великолепных зубов. Даже не потрудившись взглянуть, она подхватила на лету брошенное ей копье с ослепительно, как зеркало, сверкавшим длинным острием. С трудом сглотнув, Шев огляделась по сторонам, стараясь смотреть воровским взглядом, так чтобы окружающие даже не замечали ее внимания, но, кажется, сейчас это у нее не получилось. Вообще, хвастайся не хвастайся, но когда доходило до дела, она обычно садилась в лужу. И впрямь: лучшая, чтоб ее, воровка во всей Стирии вздумала поиграть в героя и приперлась точнехонько в капкан, и мало того что сама приперлась, так еще и приволокла с собой единственного настоящего друга, какой только был у нее на всем свете. Наверху, на стенах, стояли еще две женщины, похожие, как близнецы; большие луки лежали у них на плечах, как коромысла, и даже запястья они выгнули, как это делают простые молочницы, а сами с равнодушными улыбками смотрели вниз. Семь и все – Шев нисколько не сомневалась – рыцари Золотого храма, и сражаться с ними ей совсем не по силам, и даже если бы она не израсходовала половину своих боевых штучек на тех болванов на стене, ей все равно было бы нечего ловить. – Ну! – буркнула она. Просто-напросто других подходящих слов для всего происходящего она не нашла. Хоральд смотрел на покрытых боевыми шрамами и татуировками жилистых вооруженных до зубов теток, окруживших его со всех сторон, и поеживался, не скрывая нервозности. Они казались смертельно опасными, и Шев знала, что на деле они еще опаснее, чем кажутся. – Должен заметить, что я оказался в явном меньшинстве. Джавра устало кивнула, высунула длинный язык, провела им по губам и вокруг и сплюнула. – Я тоже. – Джавра! – раздался низкий и мощный женский голос. Все рыцарши склонили головы, как будто прозвучало не имя, а команда. В дверь вошла еще одна женщина. Высокая, широкоплечая, одетая не то в белое платье, не то в мантию без рукавов, и двигалась она столь грациозно, что скорее плыла, нежели шла. – Мы слишком уж давно не виделись. На ее мощной шее висело во много рядов, доходя до середины груди, ожерелье из простых на вид бус. В короткой рыжей щетине, отросшей на бритом черепе, проглядывала седина, костистое лицо испещрено морщинами на щеках и вокруг глаз. И глаза… что за глаза! Синие и спокойные, как глубокая вода. Яркие, как звезды. Твердые, как кованое железо. И безжалостные, как поножовщина на задворках. Джавра дождалась, пока она уселась за стол напротив Хоральда. – По мне, мать, так век бы тебя не видеть. Шев кашлянула, прочищая горло. – Полагаю, «мать» – это почтительное обращение, употребляемое по отношению к верховной… – Джавра – моя дочь. – Женщина вскинула бровь. – Что касается почтения, то ей всегда его недоставало. Шев выпучила глаза и поймала себя на том, что в последнее время это случается с нею очень уж часто. Между Джаврой и верховной жрицей действительно имелось сильное сходство, даже в игре мышц на руках, которые старшая скрестила поверх побрякивавших бус. – Значит, мы четырнадцать лет мотались по Земному кругу, удирая от… от твоей матери? – Очень уж она упряма, – ответила Джавра. – Вот, значит, от кого это в тебе, – задумчиво проговорила Шев. – Я наконец-то вижу, что и в сиротстве есть определенные достоинства. Наступила продолжительная напряженная пауза. Ветерок пробежал через двор, и по щербатым каменным плиткам пустились в догонялки два сухих листа. Верховная жрица, неодобрительно поджав губы, оглядывала дочь с головы до ног. Шев и Джавра продержались в бегах четырнадцать лет, но теперь стояли перед теми самыми людьми, от которых спасались. После всего пережитого это должно было восприниматься как своего рода разрядка. – Вид у тебя… – Дерьмовый? – предположила Джавра. – Я намеревалась использовать более дипломатичное выражение. – Боюсь, мать, дипломатия между нами осталась далеко в прошлом. – В таком случае да, дерьмово! На свете еще не было ни одной женщины, которая была бы столь щедро одарена благословением Богини, как ты. Мне грустно и больно видеть, что ты столь непочтительно обращаешься с Ее дарами. Неужели ты сбежала от меня ради… вот этого? – Я ушла и потому могла сама выбрать свой путь. Мать Джавры покачала головой. – И ты предпочла валяться в собственных нечистотах? – Когда за тобой всю жизнь, без передыху, гоняются убийцы, выбор делается не слишком широким, – зло бросила Шев. Она почувствовала, как пальцы Каркольф легли ей на руку чуть выше локтя и деликатно попытались утащить ее в тень. Она стряхнула эту руку и, напротив, шагнула вперед, и встала рядом с Джаврой. Если уж ей суждено умереть, то лучше пусть это случится так и там, где она сама выберет. Синие-синие глаза Верховной жрицы скользнули по ней. – Кто эта… особа? Джавра выпрямилась во весь свой внушительный рост, выпятила грудь и положила руку на плечо Шев. – Это Шеведайя, величайшая воровка Стирии. Шев была на добрый фут ниже ростом, чем Джавра, и грудь у нее была в четыре раза меньше, но она тоже выпрямилась и выпятила все, что имела. – И горжусь тем, что была обузой и нахлебницей Джавры. – Партнером, – поправила та и мягко, но непреклонно отодвинула Шев назад. – Но только не примешивай ее ко всему этому. Взгляд Верховной жрицы вернулся к дочери. – Хочешь верь, хочешь нет, но, несмотря на все бессмысленные кровопролитные разногласия между нами, я никогда не желала никому вреда. Джавра вытянула шею и наклонила ее сначала в одну сторону, потом в другую, а затем положила обмотанную грязными тряпками ладонь на рукоять своего обмотанного грязными тряпками меча. – Я скажу то же самое, что сказала Ханаме, и Бирке, и Вейлене, и Гойлин, и всем прочим твоим цепным шавкам. Я не буду ничьей рабыней. Даже твоей. – Она вызывающе прищурилась. – Особенно твоей. Я лучше погибну, чем вернусь с тобой. – Я знаю. – Мать Джавры с усталым видом надула щеки – точно так же, как это делала Джавра во время бесконечных теологических дебатов, которые происходили между нею и Шев. – Если за последние четырнадцать лет я что-то усвоила, так именно это. Даже ребенком ты была невероятно, немыслимо упряма. Все мои усилия переломить твой нрав улыбками, уговорами, побоями и, наконец, оружием лишь раздражали и злили тебя. Но существует лишь ограниченное количество возможных образов жизни, от которых, как ни раздражайся, все равно не увернешься. С этим Шев не могла не согласиться. Она находилась именно здесь, среди множества противников, и в очередной раз смотрела в лицо смерти. Сколько же раз – пропади все пропадом! – такое повторялось с нею? Она демонстративно поднесла к лицу руку и принялась рассматривать ногти, а другую запустила за пояс, туда, где в пришитом изнутри кармашке лежал флакон. Одним удачным броском можно будет отправить сразу двух храмовниц в то посмертие, которого они так жаждут, а может быть, и сшибить с ног какую-нибудь из этих дылд. Помирать, так с музыкой… – Богиня учит нас видеть и выбирать их. – Верховная жрица коротко взглянула на Шев. – Оставь эту склянку в покое, дитя мое. У меня есть иной вариант для твоей партнерши. Мне кое-что нужно. Джавра громко хмыкнула. – Ты вроде бы никогда не стеснялась взять то, что тебе нужно. – Эту вещь не так-то просто раздобыть. Она принадлежит… – мать Джавры пожевала губами, как будто в рот ей попало что-то очень кислое, – волшебнику. Магу древних времен. Шев вновь подалась к Джавре. – Не нравится мне это… – Т-с-с-с… – перебила та. – Джавра, принеси ее мне, и ты свободна. Ни я, ни стражницы моего храма больше не будем преследовать тебя. – И все? – спросила Джавра. – Все. Шев схватила подругу за могучую обнаженную руку. – Джавра! Мы ведь не знаем, ни что это за вещь, ни где она находится, да и все эти штучки с магами древних времен мне тоже очень не нравятся… – Шеведайя, – Джавра похлопала ее по руке и ласково разжала пальцы, – когда у тебя имеется лишь один вариант, думать, стоит ли его принимать, нет смысла. – Ну что ж, – Шев быстро оглянулась на Каркольф, медленно, тяжело, с болью в сердце, вздохнула, и ее выпяченная грудь вдруг опала – раз такое дело, украду я у волшебника эту штуку. Глядя на нее сверху вниз, Джавра чуть заметно улыбнулась одними уголками рта. – Вдвоем, плечом к плечу? – А что, по-твоему, должен делать нахлебник? Твое дело сражаться, мое – жаловаться на жизнь. – Так у нас с тобою и было всегда. – А как иначе-то? Джавра улыбнулась чуть шире. – Шеведайя, твое предложение дорогого стоит. Оно для меня… ты и не представляешь, что оно для меня значит. Но ты заслужила шанс на что-нибудь получше. Есть такие дела, которыми человек должен заниматься в одиночку. – Джавра… – Если я умру, утону в каком-нибудь болоте, или меня проткнет копьем какой-нибудь стражник, или поджарит своим искусством какой-нибудь колдун, то у меня будет утешение хотя бы в том, что моя партнерша доживет до старости и будет, седая и сморщенная, травить байки о наших сногсшибательных совместных похождениях. Шев быстро моргала. Просто удивительно, как это она еще накануне могла думать, будто у нее, дескать, случались дурные времена. Тысячи травм, миллионы споров, множество ночевок на голой каменистой земле… Теперь же все хорошее разом выступило на первый план, и у нее перехватило горло. Смех, песни, уверенность в том, что кто-то всегда – всегда! – прикрывает твою спину. Она попыталась улыбнуться, хотя перед глазами у нее все расплывалось. – Да уж, будет о чем порассказать, верно? – Верно, – отозвалась Джавра и взглянула на Каркольф. – Хорошенько заботься о ней. – Я постараюсь, – судорожно сглотнув, ответила Каркольф. – Учти, если что не так, хоть по всему Земному кругу бегай, от меня все равно не спрячешься. – Она снова положила большую, тяжелую, надежную руку на плечо Шев. – Прощай, подруга. – И повернулась к матери. – Прощай, – прошептала Шев, вытирая глаза. Каркольф нежно обняла ее за плечи сзади и прижала к себе. – Пошли домой. – Нам надо поговорить, – крикнул вслед Харольд. – Я всегда найду работу для лучшей воровки… – Можешь трахнуть сам себя в задницу, – перебила его Шев.
Вернулись они в ту же самую разгромленную квартиру. – Все, что сломано, можно починить. – Каркольф подняла и поставила на место покореженный стол Шев и ребром ладони смахнула с него крошево отбитой штукатурки. – Мы и оглянуться не успеем, как все приведут в порядок. Я знаю нужных людей. – Похоже, ты знаешь всех на свете, – пробормотала Шев, швырнув на пол свою сумку. – Мы отправимся в путешествие. Только вдвоем – ты да я. Переменим обстановку. – Каркольф болтала без умолку с тех пор, как они сели в лодку и покинули Карпов остров. Как будто опасалась того, что могло быть сказано, если вдруг случится пауза. – Например, в Джакру. Или на Тысячу островов. Я никогда там не бывала. А ты всегда говорила, что там красиво. – Джавре там нравилось, – бросила Шев. Каркольф запнулась, но тут же затараторила снова, как будто Шев не произносила этого имени. – А когда мы вернемся, все переменится к лучшему. Вот увидишь. Дай-ка я переоденусь. А потом выйдем в город. Для забавы. – Для забавы… – Шев рухнула в единственное неповрежденное кресло. Вообще-то переодеться нужно было именно ей, но у не было сил думать о всякой ерунде, она на ногах-то с трудом держалась. – Ты помнишь, что это значит? Шев изобразила вымученную улыбку. – Может быть, ты напомнишь мне? – Конечно, конечно. Забава – мое второе имя. – Вот как! Значит, теперь я не знаю только твоего первого имени. – Какой смысл быть таинственной красоткой, если у тебя нет тайн? – И продолжая играть роль таинственной красотки, она, полуобернувшись через плечо, исчезла в спальне и закрыла за собой дверь. Морщась от боли в боку, Шев освободилась от верхней одежды – не то длинной куртки, не то короткого пальто. Снаряжение, гремя, попадало на пол, дымовая бомба выкатилась из кучи куда-то в сторону. Шев снова осела в кресле, уткнув локти в колени и опустив подбородок на сложенные ладони. Джавра ушла из ее жизни. На ее место пришла Каркольф. Хоральд Палец больше не охотился за нею. Она получила все, чего хотела, верно? Так почему же она так сокрушительно несчастна? В дверь негромко постучали, и Шев, нахмурившись, вскинула голову. Опять постучали. Она извлекла из ножен мечелом, опустила правую руку, чтобы оружие не было видно за телом, и легонько толкнула дверь левой, чтобы она чуть-чуть приоткрылась. На лестничной площадке стоял вертлявый лопоухий юнец с густой россыпью прыщей вокруг рта. – Ты, что ли, Каркольф? – Он прищурился, пытаясь заглянуть в дверную щелку. – Ты меньше ростом, чем я ожидал. – Я меньше ростом, чем мне самой хотелось бы, – бросила Шев. – Так что будем считать это нашим общим разочарованием. Парнишка пожал плечами. – Вся жизнь состоит из разочарований. – И он протянул двумя пальцами сложенный лист бумаги. – Куда ни плюнь, попадешь в засратого философа. – Шев приоткрыла дверь чуть шире, ровно настолько, чтобы просунуть руку, выхватила листок, толкнула дверь плечом, захлопнула ее и повернула ключ в замке. Поперек письма было с сильным наклоном написано одно слово: «Каркольф». И этот почерк показался Шев знакомым. Где-то она уже видела его. Она бросила письмо на искалеченную столешницу и хмуро уставилась на него, слушая, как Каркольф поет в спальне. Проклятие, она даже поет хорошо! Тот, кто хочет стать новой достопочтенной личностью и начать новую достопочтенную жизнь, должен оставить в прошлом свою прежнюю личность, как змея сбрасывает кожу. Важно перестать копаться в залежах своих обид и скорбей, как скупец копается в своих медяках, отбросить их и позволить себе стать свободной. Нужно прощать и доверять не потому, что кто-то заслуживает прощения и доверия, а потому, что ты сама этого хочешь. Шев тяжело вздохнула и отвернулась от письма. Затем повернулась обратно, схватила его со стола и вскрыла своим верным мечеломом. Нельзя сразу сильно измениться. Тем более целиком и полностью. Увидев больше написанного, она опознала руку. Та же самая рука, которая наносила на бумагу обещания, подписанные Хоральдом Пальцем, и записку, оставленную на виду в ее разоренном жилище. Ту самую записку, которой ее и Джавру выманили в форт Бурройи.
«Мой добрый старый друг, Каркольф! Хочу еще раз поблагодарить тебя за помощь. Никто не сравнится с тобою в искусстве морочить мозги. Наблюдать за твоей работой, как всегда, было истинным удовольствием. Если ты снова попадешь в Вестпорт, у меня найдется для тебя еще кое-что, и тоже за хорошие деньги. У меня всегда имеется нечто такое, что нужно перевезти туда или сюда. Надеюсь, все, что затевал отец в Талине, прошло успешно. Могу поручиться, что ты – единственная женщина на всем свете, которую он ценит выше, чем меня. Береги себя,Чем дальше читала Шев, тем шире раскрывались ее глаза; колесики у нее в голове крутились с устроенной быстротой. «Леанда». Дочь Хоральда, которую он так расхваливал, заправляющая его делами в Вестпорте. «Мой добрый старый друг». Каркольф может быть знакома со всеми на свете, но это знакомство явно не из рядовых, а очень даже короткое, но Каркольф ни разу даже не намекнула на него. «Надеюсь, все, что затевал отец в Талине, прошло успешно». Она подняла голову и увидела Каркольф, которая вышла из спальни в одном белье. Зрелище, ради которого она совсем недавно была бы готова переплыть океан. Но сейчас оно очень мало тронуло Шев. Каркольф взглянула на напряженное лицо Шев, потом на письмо, потом опять на Шев и медленно подняла руку в успокаивающем жесте, как будто перед нею находился норовистый пони, которого могло бы напугать резкое движение. – Ну-ну, послушай. Все совсем не так, как кажется. – Не так? – Шев медленным движением повернула лист на столе. – Потому что из этого кажется, что ты находишься в очень тесных отношениях с Хоральдом и его семейством и вся эта гов…ная затея – твое изобретение. Каркольф слегка улыбнулась. Не без смущения. Как маленький ребенок, застигнутый родителями с перемазанной вареньем рожицей. – Ну, если… может быть, и так. Снова Шев стояла неподвижно и смотрела. Старый скрипач, обосновавшийся на площади, выбрал именно этот момент, чтобы ударить по струнам и завести жалобную мелодию, но сейчас Шев совершенно не хотелось танцевать под нее, а уж смеяться над музыкантом – еще меньше. Эта музыка казалась ей самым подходящим аккомпанементом к краху ее мелкого жалкого самообмана. Боже, ну зачем она так настойчиво требовала от людей того, что они никак не могли ей дать, притом что об этом она сама знала лучше всех? Зачем она так настойчиво старалась вновь и вновь повторять одни и те же ошибки? Почему она каждый раз так легко поддается на обман? Потому что она сама рада обманываться. Старый северянин с фермы близ Честной сделки любил повторять, что надо, дескать, реально смотреть на жизнь. Реально смотреть. А она опиралась на плетень, грызла травинку и рассеянно кивала. И все же, сколько она ни повидала, сколько ни перенесла, она до сих пор остается самой далекой от реальности дурой во всем Земном круге. – Шеведайя, послушай… – голос Каркольф звучал очень ровно, и спокойно, и убедительно – так политик мог бы объяснять народу свои великие планы. – Я понимаю, что тебе может казаться, будто тебя слегка обманули. – Слегка? – пискнула Шев, не веря своим ушам и от волнения не владея голосом. – Я всего лишь хотела, – Каркольф опустила глаза, толкнула большим пальцем ноги погнутую чайную ложку и, снова подняв голову, робко взглянула из-под трепещущих ресниц, примеряя на себя на сей раз образ невинной юной невесты, – узнать, чему ты придаешь значение. Глаза Шев раскрылись еще шире. Они определенно уже выкатывались из орбит. – Так значит… это была, всего лишь мать ее, проверка чувств? – Нет! Ну ладно, да. Я хотела выяснить, есть ли у нас с тобой… что-нибудь прочное, только и всего. Но получилось неаккуратно. – Да как же это могло получиться аккуратно? – Но ты его прошла! И даже намного больше того! – Каркольф шагнула вперед. Боже, эта походка!.. – Ты явилась за мною. Я не могла поверить, что такое возможно. Мой герой, да? Героиня! Что угодно. – Ты могла бы просто спросить! Каркольф с трагической миной на лице подошла еще ближе. – Но… знаешь ли… в постели люди часто обещают такое, что потом вряд ли согласятся выполнять… – Я, кажется, начинаю что-то понимать во всем этом г…не! Брови Каркольф сошлись на переносице. Раздражительная мать, глубоко недовольная тем, что дочь никак не желает отказаться от своего заскока. – Послушай, я понимаю, что эта ночь выдалась тяжелой, но, в конце концов, все для всех закончилось хорошо. Ты в расчете с Хоральдом, я в расчете с Хоральдом, и мы можем… Шев почувствовала резкий ледяной спазм в животе. – Постой, что значит ты в расчете с Хоральдом? – Ну… – На лице Каркольф мелькнула тень недовольства тем, что она позволила себе проговориться, но тут же она принялась хлопать в ладоши, как цирковой фокусник, отвлекающий внимание зрителей от подготовки трюка. – Так уж получилось, что за мной тоже был небольшой должок, а он был в долгу перед верховной жрицей, так что, сама понимаешь, рука руку моет – мы помогли друг другу разобраться с трудностями. Это же истинно стирийский подход, правда ведь, Шев? Но дело не… – Значит, ты продала мою подругу, чтобы заплатить свой долг? Если Шев рассчитывала, что Каркольф от стыда сдуется, как проткнутый бурдюк, то она ошибалась. – Джавра – это же погибель всему! – Каркольф подошла еще ближе и наставительно воздела перст. – Все время, пока она находилась здесь, тебе грозила опасность снова ввергнуться в ее безумие, как это раз за разом случалось с тобой! Тебе было необходимо избавиться от нее. Нам было необходимо. Это твои слова, которые ты говорила в этой самой комнате! Шев скривилась. – Но я же вовсе не этого хотела! В смысле я хотела этого, но совсем не так… – А как иначе? – осведомилась Каркольф. – Ведь ты сама ни за что не решилась бы на это. И сейчас прекрасно все понимаешь. И тогда понимала. И потому сказала мне. А мне пришлось сделать это ради тебя. – Значит… Значит, ты оказала мне добрую услугу? – Полагаю, что да. – Каркольф подошла вплотную. Честная, скромная… прямо торговец, предлагающий тебе самую лучшую сделку всей твоей жизни. – И еще я полагаю, что, когда у тебя будет время подумать обо всем этом… ты согласишься со мною. Она улыбнулась, глядя сверху вниз; даже сейчас, босиком, она была выше ростом, чем Шев. Улыбка победительницы. Выигравшей в споре. Доказавшей свою правоту. Приняв испуганное молчание за согласие, она протянула руки и взяла лицо Шев в ладони. Заботливая любовница, думающая только о счастье своей партнерши. – Только ты и я, – прошептала она, наклоняясь вплотную. – Лучше, чем прежде. Каркольф присосалась к верхней губе Шев. Потом прикусила зубами нижнюю, оттянула, почти до боли, и отпустила. Послышался чуть слышный шлепок. Голову Шев заполнил тот самый аромат, но в нем больше не было сладости. Только кислятина. Резкая. Тошнотворная. – А теперь позволь мне одеться, и мы отправимся забавляться. – Забава – твое второе имя, – прошептала Шев, больше всего желая оттолкнуть ее. Оттолкнуть, а потом еще как следует врезать кулаком в лицо. Шев не очень-то любила быть честной сама с собой. Да и кто это любит? Но если она позволила себе хотя бы на мгновение ощутить боль, то причиной ее было вовсе не предательство Каркольф. Тот, кто носит за пазухой змею, не должен удивляться, когда она кусает тебя. Дело было в том, что Шев вдруг осознала: нет под самодовольной улыбчивой маской Каркольф никакой тайной сущности. Там всего лишь следующая маска, а потом еще одна и еще. Для каждой из ролей, какие ей понадобится играть. Дающие ей все, чего она захочет. Если у Каркольф и есть какая-то потаенная сущность, то она тверда и неуязвима, как кремень. У нее не имелось первого имени, которое можно было бы узнать. Всего несколько часов назад Шев с готовностью убивала ради этой женщины. Сама готова была умереть ради нее. Сейчас же она не испытывали ни любви, ни вожделения, ни даже сильного гнева. Лишь печаль. Печаль, разбитость и сильное, очень сильное разочарование. Она заставила себя улыбнуться. – Ладно. – Она заставила себя положить ладонь на щеку Каркольф и заправить за ухо прядь ее золотых волос. – Одевайся. Но обещаю, что это понадобится ненадолго. – Ох, обещания всегда приводят меня в трепет. – Каркольф мазнула кончиком пальца по носу Шев. – Я никогда не знаю, можно ли им верить. – Это ведь тебе нужно лгать, чтобы жить. Я всего лишь ворую. Каркольф, как всегда прекрасная и спокойная, улыбнулась ей от двери спальни. – Совершенно верно. Как только она скрылась из виду, Шев подхватила сумку и вышла из квартиры. Она даже не стала закрывать за собой дверь.Леанда»
Освобождение!
Предуведомление издателя Листы бумаги, на которых был записан этот фрагмент, измятые, покрытые пятнами различного происхождения и чуть ли не протертые насквозь, были найдены после смерти в возрасте восьмидесяти пяти лет прославленного биографа, эпикурейца и поэта Спиллиона Суорбрека (библиография его трудов поражает своим объемом, однако среди них следует особо выделить восемнадцатитомную «Жизнь Даба Свита, грозы дикого Пограничья» и книгу «Великая герцогиня злодеяния», представляющую собой эпическую поэму, в которой романтически переосмысливается биография Монцкарро Муркатто), в его старом ботинке, где они затыкали дыру в подошве. Факт? Игра воображения? Сатира? Источники происхождения и предназначение рукописи остаются совершеннейшей загадкой, однако ее все же впервые опубликовали, причем вместе с эксцентричным комментарием, написанным иным почерком, не похожим на витиеватый, с резким наклоном почерк автора. Умозаключение читателя? Оценка критика? Вердикт издателя? Об этом судить вам и только вам, дорогой читатель…Настоящий правдивый отчет очевидца об освобождении города Эверстока из-под власти закоренелых мятежников силами Роты Щедрой руки под командованием прославленного Никомо Коски составлен вашим покорнейшим слугой Спиллионом Суорбреком.
Эверсток, лето 590 года
Что могу я изложить посредством своего недостойного пера касательно этого великого сердца, этого надежного друга, этой видной собою персоны, этого неустрашимого исследователя, достойного государственного деятеля, бесподобного фехтовальщика, прославленного дамского угодника, а также, по случаю, капитана-морехода, известного скульптора-любителя, признанного знатока искусства, непревзойденного пловца на короткие дистанции и воина-поэта, знаменитого солдата удачи Никомо Коски? Он был человеком великих достоинств, наделен был экстраординарными способностями, как умственными, так и физическими, острым умом и способностью немедленно приступить к делу походил на лисицу, но при этом был наделен милосердной кротостью, коей позавидовала бы даже нежная голубка. Он был щедрым другом, всегда готовым посмеяться и снисходительным к ошибкам, но и неумолимым врагом; его равно любили и страшились по всему Земному кругу, где не существовало неведомых ему земель. И все же, невзирая на великие его достижения, коих хватило бы, чтоб заполнить жизнеописания пяти выдающихся персон, не имелось в нем ни следа чванства или тщеславия, и он всегда стремился достигать большего, делать лучше, целиться выше, и, хотя его командование в ходе нескольких дюжин победоносных кампаний было по большей части безупречным, он нередко терзался тем, что воспринималось им как раскаяние и разочарование в былом. «Раскаяние, – как он однажды сказал сему недостойному хроникеру, – отчетливо запечатленное на его благородном лике вкупе с бесконечной скорбью, – это цена моей профессии». Хоть в то время, когда я имел счастье быть знакомым с ним, его возраст уже вплотную приблизился к шестидесяти годам, он не выказывал никаких признаков дряхлости. Благодаря тому что он провел всю жизнь в седле, дыша свежим воздухом, и не был рабом низменных привычек, он выглядел не старше бодрого атлета от силы тридцати семи лет от роду, с густой шевелюрой черных и блестящих, как вороново крыло, волос, которая впору пришлась бы шестнадцатилетнему юноше. Согласно мнениям особ женского пола – нежные создания! – суждению коих следует доверять куда более, нежели мнению вашего скромного слуги, он был наделен красивым и благообразным лицом и редкостным телосложением и за долгую жизнь нисколько не утратил силы и красоты мышц. Он мог употреблять спиртное, но редко и лишь в крайне незначительных количествах, ибо отвратительные проявления безнравственности, творимые пьяными солдатами по отношению к невинным обывателям, чему он за свою долгую карьеру неоднократно бывал свидетелем, были ужасны, и он однажды сказал мне: «Нет дьявола, более опасного для солдата, нежели тот, что обитает в бутылке». По случайному стечению обстоятельств те подробности, о коих я намерен повествовать и кои весьма достойно живописуют персону сего мужа, Никомо Коски, и его Роты Щедрой руки, были использованы достопочтенным слугой Его Августейшего Величества наставником Пайком, дабы искоренить главарей злодейского мятежа в Старикленде, вылившегося в ужасающую бойню в Ростоде. Для сего справедливого дела Рота, насчитывавшая тогда около пяти сотен храбрецов, была призвана к присяге, а будучи призванными к присяге, эти достойные воины должны были либо достичь цели, либо сложить головы в стремлении к этой цели. Возможно, до ваших ушей, благосклонные читатели, доходили недружелюбные рассказы о неверности наемников? Отриньте подобные мысли, дорогие читатели, во всяком случае, если речь идет о счастливом братстве, возглавляемом прославленным Никомо Коской! Ибо эти люди, пусть они и родились под разными небесами, говорили на разных языках, приходили из близких и дальних стран, с гор и из низин, представляли собой все цвета кожи и все верования, кои можно сыскать в Земном круге, были столь преданы и верны друг другу, равно как и тем, кому клялись служить, как любая сплоченная крестьянская община. После того как стряпчий Роты составлял бумагу о найме и благородный Коска ставил на ней свою витиеватую подпись, все они как один отрешались от иных соображений и брались за выполнение задачи, на кою подрядились, столь же рьяно, сколь рыцари-телохранители защищают августейшую персону Его королевского Величества, и никакие уговоры, никакие обещания золотых гор, титулов или земельных владений, никакие награды от земных владык или богов не могли увести их с пути выполнения принятых обязательств. Город Эверсток был одним из поселений землепроходцев, которые, подобно сорной траве, укореняющейся в каменистой почве, бурно росли на погрязших в беззаконии землях Ближней страны, близ границ, до коих доходит цивилизация Союза. Умело выстроенный из мощных бревен, он хотя не мог похвастатьсяукрашениями, зато был удачно расположен, хорошо спланирован и опрятен и обнесен крепкой оградой для защиты от ужасных духолюдов, которые несколько лет назад почти поголовно вырезали беззащитных поселенцев. Именно в сторону этого привлекательного с виду и еще недавно вполне мирного поселения и был устремлен пронзительный взгляд Коски, насупившего изрезанный морщинами лоб в глубоком размышлении и справедливом негодовании. – Мятежники засели в городе, и там их, по меньшей мере, сотня человек, – сказал, спрыгнув со взмыленного скакуна, капитан Димбик: золотистые кудри рассыпались по его широким плечам. В прошлом он был офицером армии Его Величества, но питал столь сильное пристрастие к приключениям, что после подписания мира со свирепыми северянами вскоре подал в отставку, чтобы поискать новых тревог на западе, для коего еще не существовало карт. – Эти гнусные предатели взяли местных жителей в заложники, ежечасно избивают ни в чем не повинных людей и грозятся перебить женщин и детей, если кто-нибудь попытается избавить город от их гнета. – Это люди или чудовища? – возмущенно осведомился капитан Брачьо, весьма культурный благородный стириец чрезвычайно высокого происхождения, поджарый, стройный и отмеченный шрамом от старой раны на лбу, придававшим его добродушному лицу обманчивое выражение гнева. – Придется мне идти туда самому, будь они неладны! – Великолепные усы Коски тряслись от праведного негодования, а сверкающие глаза, казалось, готовы были извергнуть пламя на оскверненное поселение. – И договариваться об освобождении заложников. Я не могу допустить неудачи. Если пострадает хоть один невинный человек, будь то мужчина, женщина или ребенок… – И, должен сознаться, при одной лишь мысли о несчастной участи малых сих по его щеке сбежала скупая мужская слеза. – Моя хрупкая совесть не вынесет такого бремени. Я недвусмысленно дам понять мятежникам, что… – Нет! – прервал его инквизитор Лорсен, представитель главного нанимателя и куратор всей миссии, для которой была нанята бравая Рота. – Генерал Коска, ваше стремление избежать кровопролития делает вам большую честь, но, увы, нельзя надеяться на то, что эти подлые мятежники будут следовать правилам войны. Бессмысленно ждать от них проявления присущего вам возвышенного благородства души, и я даже слышать не хочу о том, чтобы вы отдали себя в их руки. Ни я, ни Союз, ни весь мир не могут позволить себе лишиться сторонника, многократно и в прошлом, и сегодня, доказывавшего свою незаменимость. За вашей спиной целая рота из отважных и добродетельных людей, готовых выполнить любой ваш приказ, и каждый из них, не сомневаюсь, более чем охотно рискнет жизнью, если это может пойти на пользу беспомощным. Позвольте одному из них отправиться с этой высокой целью. Я сам, мой командир наставник Пайк, его командир архилектор и, конечно же, его повелитель, Его Августейшее Величество Высокий король Союза, и тут все присутствовавшие, даже те, кто не принадлежал к этой великой нации, с глубоким почтением склонили головы, невзирая на все множество забот, без сомнения, будем глубоко сожалеть о каждой утраченной попусту человеческой жизни. Во время этой вдохновенной речи вперед один за другим выходили добровольцы, жаждущие взять в свои сильные руки это благородное дело. Коска вытер вторую скупую мужскую слезу, простер руки к соратникам и возгласил: «Дети мои! Мои храбрые дети!» – и прижал мощные ладони к своей благородной груди, благодаря их, равно как и Судьбу, поставившую его во главе столь замечательных людей. Взгляд великого человека остановился на Суфине, многоопытном разведчике родом из Канты, но высокого роста и величественного облика, без сомнения, одном из тех, кто предпочел покинуть родину, но не подчиниться тирании гуркского императора, отважном муже, смеявшемся над опасностью почти так же громко, как и сам капитан-генерал. – Передайте мятежникам, что мы обещаем им достойное обращение, если они освободят людей, которых трусливо захватили в заложники, и сдадутся на милость правосудия Его Величества, – сказал инквизитор Лорсен. – И предупредите, что, если с голов заложников упадет хоть один волос, они ощутят на себе всю мощь моего гнева, – добавил Коска. – Сделайте это для меня, Суфин, и я награжу вас. – Сэр, мне не нужно иной награды, кроме вашего уважения, – ответил разведчик, и командир с воином обнялись. Взяв с собой стряпчего Роты, коему надлежало зафиксировать условия капитуляции, храбрый Суфин отправился в долгий путь по безлюдному, поросшему густой травой склону холма к вражескому бастиону; через некоторое время они заметили его, и вскоре тяжелые ворота плотно закрылись за ним. Рота в зловещем молчании ожидала, чем кончатся переговоры Суфина; все надеялись на их успешный исход и в то же время были готовы к кровопролитию. Никогда больше вашему смиренному наблюдателю не доводилось испытывать столь тягостного времяпрепровождения. Ветерок преспокойно шелестел в траве и кронах деревьев, беззаботные птахи распевали на ветвях свои утренние песни, но все, кто находился там, пребывали в состоянии крайнего нервного напряжения. Все, кроме одного! – Ах это затишье перед боем!.. – проговорил Коска, простершийся в высокой траве на холме над городом, как лев, готовящийся к прыжку. Глаза его блестели, а мощные кулаки сжимались и разжимались в предвкушении предстоящего дела. – Сладостный покой, предшествующий железной буре! Может, человеку и не следовало бы рваться к такой работе, как наша, но как же это возбуждает! У меня всегда каждая жилочка трепещет! Суорбек, вам знакомо это ощущение? Ваш покорный слуга вынужден в данном вопросе проявить понятную, вероятно, скромность, ибо и тогда, и сейчас он мог дать лишь отрицательный ответ. Как-никак я не обладал сколько-нибудь значительным опытом, владел оружием весьма посредственно и не имел природной невосприимчивости к страху, коей отличался капитан-генерал. Но ведь это был не кто-нибудь, а сам Никомо Коска, хохотавший в лицо страху! Но в тот момент из его красиво очерченных губ вырвался отнюдь не хохот. – Что-то неладно, – пробормотал он через некоторое время, и все немедля изготовились к действию. Его люди по долгому опыту знали, что Никомо Коска был наделен особым, почти магическим чутьем на опасность, шестым чувством, если угодно, далеко выходящим за пределы восприимчивости обычного человека. Не могу судить, воспитал ли Коска это чувство в ходе своей продолжительной и зачастую болезненной практики, или это был его врожденный талант, но ваш скромный обозреватель имел возможность несколько раз наблюдать его проявления и ни в коем случае не решился бы отрицать его истинную действенность. С ловкостью акробата вскочив на ноги и мгновением позже оказавшись в позолоченном седле – насколько я понял, это был дар великой герцогини Сефелины Осприйской после знаменитой победы в Островной битве, которую одержал для нее Коска, – капитан-генерал прогремел: – К оружию! В мгновение ока несколько двадцаток воинов оказались в седлах и помчались вниз по склону холма к Эверстоку, оглашая живописную долину гулкими яростными боевыми кличами. Поданный при помощи зеркала сигнал подвиг другой отряд, скрытно расположившийся в лесу по другую сторону поселения, начать атаку одновременно с первым, так что ни у одного мятежника не осталось шанса ускользнуть из этих сокрушительных клещей. В сражении Рота действовала слаженно, аккуратно и точно, как драгоценные часы, мастером-часовщиком которых был Коска, а каждый из пятисот человек занимал в этой огромной машине точно определенное для него место. Сколько раз могло стукнуть сердце в груди, пока лошади мчались во весь опор к ограде городка? Не могу точно назвать количество ударов, но их, определенно, было немного! Сколько еще времени потребовалось неустрашимым воинам из Роты, чтобы ворваться в укрепление, подавив нерешительное сопротивление на стенах? Вряд ли больше! Я не стану слишком сильно углубляться в достойные прискорбия подробности последовавшей битвы по той причине, что ваш скромный обозреватель, опасаясь за собственную жизнь, держался в известном отдалении от самых горячих точек боя, равно как и потому, что следует щадить деликатность чувств тех дам, коим доведется читать сии записки, и не в последнюю очередь потому, что описание подобного зверского сражения, удар за ударом, плохо соответствует потребностям культурного читателя. Позвольте мне лишь заметить, что я наблюдал действия капитан-генерала в бою, и тот человек, что с друзьями был кроток и ласков, как котенок, перед лицом врага превращался в тигра и даже превосходил сего зверя! Никто не мог сравниться с ним в быстроте и меткости метания ножей, равно как и в смертоносном искусстве фехтования! В одном из эпизодов сражения, который ваш обозреватель наблюдал собственными глазами, один выпад сверкающего клинка Коски сразил сразу двоих противников! Проткнул насквозь. Нет! Прошил. Нет! Я бы сказал, что насадил два куска корчащегося мяса, как гуркский мясник насаживает мясо на вертел, дабы зажарить над огнем. Потоки крови пропитали разглаженный ветром песок на улицах, мятежники, из распоротых животов которых вываливались все еще трепещущие внутренности, валялись и стенали, захлебываясь в собственной крови или жалким женоподобным визгом умоляя о пощаде, которую никто не давал. Им разматывали кишки вдоль улиц, выкалывали глаза, сгустки их мозгов облепили плетни, дабы стать кормом для мух. Неумолимая сталь жестоко расчленяла тела, предоставляя содержимое животов в виде комков шевелящихся кишок заботам безжалостной пыли! О, такова отвратительная правда войны, от подробного описания коей мы, цивилизованные люди, не должны отворачиваться, хотя оно и заставляет нас содрогаться от ужаса! – Мы должны защитить жителей! – прогремел, заглушая шум битвы, капитан Джубаир, который, хотя и родился в Гуркхуле и был средоточием всех предрассудков, свойственных его нации, научился у Коски милосердию и снисходительности к слабым, совершенно чуждым его темнокожей расе. Простой разум этого обычно доброго и заботливого гиганта сейчас пылал гневом из-за того, что беспомощные обыватели подвергаются серьезной опасности, и он дрался как разъяренный слон. Хотя обозревателю и показалось, что прошла целая вечность, праведная ярость Роты была столь пылкой, что битва явила собой лишь ряд ужасающих эпизодов; вероломные мятежники были полностью окружены, разбиты и преданы мечу – о счастливый шанс и доказательство справедливости дела, за кое стояла Рота, – без единого раненого с ее стороны. Коска обрушил возмездие на презренный сброд с такой ужасающей скоростью – не быстрее яростная буря полосует землю слепящими молниями, – что те не успели даже приступить к обещанному истреблению заложников, и драгоценные заложники, все до одного, были освобождены от уз и, улыбаясь, счастливо воссоединились со своими изнемогавшими от слез родными. Существовала еще одна опасная угроза совсем иного рода, ибо кровь воинов кипела на огне битвы, и нельзя было исключить, что кое-кто из них, спокойный и сдержанный, как агнец, при более благоприятных обстоятельствах может забыться и устремиться на поиски добычи. Но Коска вскочил в подвернувшийся фургон и столь мощным гласом – и столь ласковыми словами – призвал всех к спокойствию, что Рота тут же вернулась к дисциплине, подобающей цивилизованным людям. – Я скорее предпочту, чтобы мы ушли отсюда голодными, – заявил своим солдатам достойный генерал, – нежели допущу ущерб имуществу сих добрых людей, кои могут в грядущие времена провозгласить себя подданными Его Августейшего Величества Высокого короля Союза! И Рота как один человек разразилась восторженными криками одобрения. Один скромный воин, терзаемый муками совести, вернул лукошко с яйцами доброй домохозяйке, из чьего курятника скрытно изъял их, сопроводив сей поступок изъяснениями глубочайшего раскаяния и слезами искреннего стыда, но она все же уговорила его оставить эти яйца себе и, более того, убедила благородных и голодных воинов Роты забрать все яйца, кои наличествовали в ее хозяйстве, и от всей души, исполненной благодарности, воздевая к небу сложенные вместе хрупкие руки, вознесла хвалу королю и его верному и прилежному слуге его преосвященству архилектору за избавление ее самое и ее соседей от тирании и беззастенчивого грабежа, кои осуществляли гнусные мятежники. Ваш скромный слуга должен признаться, что и сам утирал слезы, когда среди мертвых отыскали труп благородного Суфина. Его сотоварищи не скрывали мужественной скорби и проливали реки слез, сопровождая их воспоминаниями о высоких достоинствах покойного. И, как и всегда и во всем, Никомо Коска был здесь первым среди своих соратников. – О, славный Суфин! – провозгласил генерал, ударяя себя в окровавленный нагрудник кирасы. – О, надежный друг с благородным сердцем! Скорбь о твоем самопожертвовании будет терзать меня до смертного часа! Отважный разведчик сражался как герой под не защитившим его флагом парламентера и убил более дюжины малодушных мятежников, но все же они одолели его. Подле его изрубленного тела нашли кошель со старинными монетами, который тут же передали капитан-генералу. – Составьте опись этих монет, сержант Балагур, – приказал Коска. – Я пересчитаю их, – почтительно кивнув, ответил верный сподвижник Коски. – С ними поступят согласно нашему Правилу четвертей! Одна четверть будет поделена между нашими бравыми вояками в знак признания их сегодняшнего героизма! Вторую нужно передать искусному ваятелю, дабы он создал неподвластный времени монумент в память нашего славного Суфина! Третью потратим на закупку припасов у местных жителей, а последнюю, четвертую, передадим им же на возмещение ущерба, причиненного мятежниками, и основание приюта для детей, осиротевших по их вине! И снова из глоток наемников вырвались крики восторженного одобрения, ибо, хотя многие из них имели простонародное происхождение, все они отличались высотой духа, и низкая алчность, чуждая их прекрасным натурам, всегда занимала последнее место среди их побудительных мотивов. Не теряя время даром, они взялись за работу, дабы привести поселок в его прежнее благообразное состояние, погасили пожары, разожженные мятежниками в их бессильной ярости, и устранили повреждения, полученные строениями и общественными пространствами за время оккупации. Выше я уже отмечал, что трудно было представить себе более надежного друга, но он мог быть также и непримиримым врагом и без жалости карал негодяев и подлецов. Без гордости, но и без стыда я сообщаю, что несколько отрубленных голов самых закоренелых в злодействе зачинщиков мятежа были выставлены над воротами в качестве устрашающего напоминания и предостережения от подобных намерений. Никто не получил ни малейшего удовольствия от сего ужасного деяния, но ведь сие происходило в Ближней стране, далеко за пределами цивилизованного мира и вне юрисдикции Союза или даже Империи, если можно применить это высокое понятие к сей погрязшей в невежестве нации. Умудренный богатейшим опытом Коска преподал злоумышленникам этот жестокий урок, чтобы избежать куда более крупных кровопролитий в дальнейшем. Такова ужасная арифметика войны. – Мы должны быть милосердны, если для этого выпадает хоть малейшая возможность, – заявил мудрый и справедливый полководец. – Обязаны! – И он с силой стукнул могучим кулаком по несокрушимой ладони. – Но приходится с горечью констатировать, что всеобъемлющего милосердия мы не можем себе позволить. – Он возвел очи горе, туда, где над городской стеной вздымались с ужасающе равнодушными лицами эти ужасные предупреждения, уже привлекавшие к себе внимание окрестных птиц. – Головы на копьях, – произнес он и сам покачал головой. – Ужасный, прискорбный, но, увы, необходимый обычай. – Ваша сдержанность, генерал, достойна всяческого уважения, – заметил почтенный инквизитор Лорсен. – Инквизиция Его Величества настоятельно требует сурового наказания виновных и всемерной защиты невинных. Местные жители умоляли Коску остаться у них, подносили ему цветы и даже предлагали золото, дабы склонить его на это, но он отказался. – В Ближней стране есть и другие города, стенающие под гнетом мятежников, – сказал он. – Я не могу позволить себе отдыхать, пока не достигнута благородная цель, поставленная наставником Пайком, и предатель и мятежник Контус не передан в цепях в руки инквизиции, дабы дожидаться королевского правосудия. – Но почему бы вам, генерал Коска, и вашим людям не согласиться провести у нас хотя бы ночь в тишине и покое? – спросил городской голова. – Или хотя бы веселый часок. Неужели триумфальным освобождением нашего скромного городка вы не завершили определенный этап своих трудов? – Премного благодарен вам, – ответствовал великий человек, положив ему на плечо тяжелую руку, – но я и так позволил себе чересчур много тишины и покоя. – Прославленный солдат удачи Никомо Коска покрутил кончики напомаженных усов между большим и указательным пальцами и обратил всевидящий взгляд к западному горизонту. – Если за сорок лет, что я воюю, мне и удалось чему-то научиться, так это тому, что благие дела… не имеют завершения. По мне, так вышло терпимо, хоть я и ожидал большего. Безвкусно. Банально. Я всей душой за реализм, когда он уместен, за освещение фактов и все такое, но столь холодное изложение наверняка не заставит читателя разинуть рот от восторга. Разве я не говорил тебе, что писать можно как угодно, только не скучно? Суорбек, умоляю тебя, перепиши все это! Больше героизма, больше блеска, больше крови в описании операции, и добавь чего-нибудь невероятного! Больше жестокости и всяческих злодейств со стороны мятежников! Где хотя бы одна-две спасенные девушки? Постарайся уж! Вложи хоть немного огня! И не сочти за труд, вычеркни упоминание об этом треклятом стряпчем. Вообще выброси этого лживого предателя из всех записей! И, конечно, «Капитан-Генерал» всюду пиши с заглавных букв.
А кому сейчас легко?
Сипани, весна 592 годаОна ненавидела Сипани. Гнусные туманы, застилающие глаза, и гнусную хлюпающую воду, и гнусный вездесущий запах гнили. Гнусные вечеринки, и маски, и попойки. Забавы: все беспрестанно забавляются или, по меньшей мере, делают вид, будто забавляются. А гнусные людишки гнуснее всего. Сплошные подонки, все до одного – что мужчины, что женщины, что дети. Лжецы и глупцы все до одного. Каркольф ненавидела Сипани. И все же снова оказалась здесь. И кто же – невольно подумала она – в итоге глупец-то? Впереди, в тумане, раскатился взрыв визгливого смеха, и она, стиснув ладонью рукоять меча, скользнула во тьму ближайшего парадного. Хороший курьер не доверяет никому, а Каркольф была лучшей из лучших, но в Сипани она доверяла… менее чем никому. Из мглы показалась очередная кучка искателей развлечений. Мужчина в маске, изображавшей луну, указывал пальцем на женщину, пьяную настолько, что она не могла толком удерживать равновесие на своих высоких каблуках и то и дело падала. Все хохотали, один хлопал в ладоши, так что развевались кружевные манжеты, как будто напиться до такой степени, что не способен устоять на ногах, очень смешно. Каркольф закатила глаза и попыталась утешиться мыслью, что эти люди на самом деле ненавидят все это точно так же, как ненавидела она, в тех случаях, когда пыталась позабавиться. Каркольф, одиноко стоявшая в непроглядной темноте парадного, поморщилась. Проклятие, ей остро требовался отпуск. Слово «забава» как-никак было ее вторым именем. И что же? Она превращается в тухлую воблу. Вернее говоря, уже превратилась, а сейчас делается еще хуже. Становится одной из тех людей, которые презирают весь мир. Неужто из нее получается подобие ее папаши, чтоб ему ни дна, ни покрышки? – Что угодно, только не это, – чуть слышно поворчала она себе под нос. Как только гуляки скрылись в ночи, она выскочила из своего кратковременного убежища и двинулась дальше – не слишком быстро, но и не слишком медленно, беззвучно ступая мягкими подметками по сырой брусчатке и надвинув ничем не примечательный капюшон так, чтобы не вызывать в нем подозрений и чтобы казалось, будто человеку в общем-то есть что скрывать, но, кроме него, эти тайны никому не интересны. Таких в Сипани было более чем достаточно. Где-то западнее должна мчаться по широким проспектам ее бронированная карета, высекая ободьями колес искры из мостовой на мостах; шарахаются в стороны испуганные прохожие, кучер хлещет лошадей по взмыленным бокам, следом, сверкая влажными от тумана доспехами в свете уличных фонарей, скачет дюжина наемных охранников. Если, конечно, люди Старателя еще не подсуетились: град стрел, визг лошадей и людей, грохот экипажа, падающего с дороги, лязг стали, и в завершение всего замо́к дорожного сейфа срывается зарядом взрывчатого порошка, алчные руки, отмахиваясь от едкого дыма, откидывают тяжелую крышку… а там пусто. Каркольф позволила себе чуть заметно улыбнуться, погладить чуть заметную выпуклость на боку – кое-что, пришитое для сохранности к подкладке куртки. Она велела себе собраться, сделала еще несколько шагов и спрыгнула с набережной канала, пролетела над маслянистой водой три шага, разделявшие набережную и полусгнившую баржу, палуба которой заскрипела, но выдержала, когда Каркольф, перекатившись, легко поднялась на ноги. Идти в обход, через мост Финтин, было далеко, к тому же этот путь был весьма людным и отлично просматривался, а вот эта лодка всегда была привязана здесь, в тихом темном месте, позволяя срезать изрядный крюк. Каркольф позаботилась о том, чтобы суденышко тут стояло. Она вообще старалась оставлять на волю случая как можно меньше. По своему собственному опыту она хорошо знала, что случай может оказаться настоящим подонком. Из полумрака каюты выглянуло изрезанное морщинами лицо, окруженное клубами пара из кипящего котелка. – Кого нелегкая носит? – Никого. – Каркольф приветственно махнула рукой. – Так, мимоходом! – Она перепрыгнула с качающейся палубы на противоположный берег канала и скрылась в воняющем плесенью тумане. Так, мимоходом. Прямо в порт, чтобы успеть к началу отлива и отбыть в своем веселом стиле. Или хотя бы в тухлом. Где бы Каркольф ни побывала, везде она была никем. Везде и всегда: так, мимоходом. А восточнее должен ехать в компании четверых наемников этот идиот Помбрин. Вряд ли его легко спутать с нею – усы, там, и все прочее, – однако когда он завернется в точно такой же броский плащ с капюшоном, то со спины сойдет за двойника. Этот жалкий сутенер свято уверился пустой башкой своей, что сможет выдать себя за нее и поможет ей, достойной даме, не желающей делать свою связь достоянием широкой публики, встретиться с любовником. Каркольф вздохнула. О, если бы так… Она утешилась, представив себе, как Помбрин растеряется, когда эти балбесы – Глубокий и Мелкий – выстрелом собьют его с седла, как они удивятся, увидев усы, как будут с нарастающим бешенством ощупывать и рвать его одежду и, в конце концов, несомненно, вспорют ему живот, чтобы… не найти ничего. Каркольф снова пощупала бугорок на боку и прибавила шагу. Все это там, а она здесь, идет средним из трех маршрутов, одна, пешком, по тщательно подготовленному пути, проходящему по задворкам, узким проходам, всеми забытым проходным дворам и лестницам, через обветшавшие дворцы и многоквартирные дома, через ворота, оставленные открытыми в соответствии с тайными договоренностями, а в конце короткий переход по сточной трубе, и она окажется возле самого порта, имея еще час-другой в запасе. И вот, покончив с этой работой, она непременно устроит себе отпуск. Она потрогала языком маленькую, но весьма болезненную язвочку, которая недавно появилась у нее во рту, на губе. Она ведь только и знает, что работу. Может быть, съездить в Адую? Навестить брата, увидеть племянников… Сколько им лет-то? М-м-м? Нет! Невестка такая лицемерная мизантропка. Из тех людей, которые обо всем на свете говорят с этакой ехидной ухмылочкой. Глядя на нее, Каркольф сразу вспоминала папашу. Может быть, братец потому и женился на этой гадкой тетке… В сводчатую подворотню она нырнула под звуки музыки. Скрипач либо настраивал инструмент, либо совершенно не владел им. Ни то ни другое не удивило бы ее. На замшелой стене болтались, хлопая на ветру, клочья бумаги – дурно отпечатанные листовки, призывавшие сознательных граждан восстать против тирании Змеи Талинса. Каркольф усмехнулась. Граждане Талинса в большинстве предпочитали думать о том, как бы прилечь, а не восстать, а оставшихся можно было назвать как угодно, только не сознательными. Она извернулась, чтобы немного оттянуть чересчур туго облегавшие зад брюки, но тут ничего нельзя было поделать. Интересно, сколько нужно заплатить за новую одежду, чтобы у нее не было таких грубых швов, натирающих в самых неудобных местах? Она трусила по узкой набережной давно неиспользуемого отрезка канала с застоявшейся водой, мутной от тины и разнообразного мусора, то так, то этак поддергивая брюки, но все без толку. Будь проклята дурацкая мода на облегающие брюки! Может быть, это какая-нибудь космическая кара ей за то, что она расплатилась с портным фальшивыми монетами. Но тут уж Каркольф всегда придавала гораздо больше внимания непосредственной личной выгоде, нежели вселенским карам, и потому старалась, при малейшей возможности, никому не платить. Это был для нее практически жизненный принцип, а ее отец всегда говорил, что человек должен соблюдать свои принципы… Проклятие, похоже, она действительно превращается в собственного отца. – Ха! Из очередной подворотни выскочил какой-то оборванец; в полутьме тускло блеснула сталь. Инстинктивно взвизгнув, Каркольф отскочила назад, сорвала и отбросила в сторону плащ и обнажила клинок, уверенная в том, что на сей раз пришла ее смерть. Неужели Старатель сумел все же перехитрить ее? Или Глубокий и Мелкий, или наемники Куррикана… Но никто больше не появлялся на виду. Один-единственный человек, кутающийся в потрепанный грязный плащ, с непокрытыми волосами, прилипшими от сырости к бледной коже, прикрывший нижнюю часть лица потасканным шарфом, над которым виднелись налитые кровью круглые испуганные глаза. – Кошелек или жизнь! – провозгласил он приглушенным – из-за шарфа – голосом. Каркольф вскинула брови. – И кому же все это так понадобилось? Краткая пауза, во время которой тишину нарушал лишь плеск воды о камни внизу. – Вы женщина? – В тоне грабителя прорезались чуть ли не извиняющиеся нотки. – Если да, вы не станете меня грабить? – Ну… э-э… – Грабитель как-то сник, но тут же вновь приободрился. – Все равно: кошелек или жизнь! – Зачем? – поинтересовалась Каркольф. Острие меча грабителя дрогнуло, как бы от неуверенности. – Затем, что у меня имеется существенный долг перед… но это вас не касается! – Нет, я имела в виду: зачем вам понадобилось предупреждать меня, вместо того чтобы тихонько пырнуть ножом, а потом обыскать труп? Снова пауза. – Пожалуй… я рассчитывал обойтись без насилия? Но предупреждаю, что готов на все! Он был совершенным штафиркой. Грабитель этот, который попался у нее на пути. Случайная встреча. Вот и сомневайся после этого в том, что случай – подонок. По отношению к этому типу – наверняка. – Да, сэр, – сказала она, – вы дерьмовый грабитель. – Я джентльмен, мадам. – Вы, сэр, уже мертвый джентльмен. – Каркольф шагнула вперед, подняв собственный клинок; лезвие из бритвенной стали, длиной в обычный шаг, устрашающе сверкнуло в свете лампы, падавшем из окна где-то сверху. Она никогда не давала себе труда упражняться, однако же, несмотря на это, более чем сносно владела мечом. И, конечно, с этим пентюхом ей не придется напрягаться. – Я нашинкую тебя… Незнакомец метнулся вперед с немыслимой скоростью, лязгнула сталь, и не успела Каркольф подумать о том, что ей надо бы что-то сделать, меч вылетел из ее руки, звякнул о грязную брусчатку и, булькнув, упал в канал. – Ах, – сказала она. Такой поворот событий менял все дело. Выходит, этот грабитель оказался не таким уж пентюхом, во всяком случае, когда дело коснулось фехтования. Это следовало учесть заранее. В Сипани ведь все не то, чем кажется. – Давайте деньги, – потребовал он. – Потрясающе. – Каркольф вынула кошелек и бросила его в стену, надеясь, что грабитель отвлечется и она сможет проскочить мимо. Увы, он с поразительной ловкостью поймал кошелек на лету, и острие меча вернулось на прежнее место, не позволяя Каркольф удрать. Вернулось и осторожно прикоснулось к бугорку на боку куртки. – А что у вас… здесь? Это и называется из огня да в полымя. – Ничего, совершенно ничего. – Каркольф попыталась отвлечь грабителя фальшивым смешком, но этот корабль уже уплыл, и она, к великому сожалению, не находилась на его борту, точно так же, как не находилась на борту того треклятого корабля, который покачивался у причала, готовясь отплыть в Тонд. Она попыталась пальчиком отвести лезвие от груди. – А теперь, знаете ли, у меня имеется очень важное дело, так что… Ее слова прервал негромкий треск распарываемой куртки. Каркольф заморгала. – О-о… – И режущая боль в ребрах. Меч, оказывается, не только куртку распорол, но и ее самое. – О-о! – Расстроенная до глубины души, она опустилась на колени; кровь сочилась между прижатыми к боку пальцами. – О… о нет! Простите. Я, вправду… вправду не хотел повредить вам. Я хотел, всего лишь… понимаете ли… – О! – Из разрезанного кармана выпало его содержимое, уже немного испачканное в крови Каркольф; выпало и покатилось по мостовой. Тонкий сверток около фута длиной, замотанный в крашеную кожу. – Мне нужен врач, – произнесла Каркольф самым выразительным голосом «ах-я-совершенно-беспомощная-слабая-женщина». Великая герцогиня часто упрекала ее в том, что она переигрывает, но если не вложить драматизма в такую вот ситуацию, то когда же его вкладывать-то? Как-никак ей, кажется, на самом деле требовался врач, а кроме того, оставался шанс, что грабитель наклонится, чтобы помочь ей, и она сможет пырнуть гада ножом в харю. – Умоляю вас, помогите! Он явно заколебался, круглые глаза раскрылись еще шире. Вся история определенно зашла куда дальше, чем он рассчитывал. Но приблизился он лишь для того, чтобы поднять добычу, не отводя от Каркольф блестящего острия своего меча. В таком случае остается иная, пожалуй, еще более безнадежная попытка. Она собралась с силами, чтобы в ее голосе не прорывалась паника. – Послушайте, заберите деньги, желаю, чтобы они принесли вам удачу. – На самом деле Каркольф никакой удачи ему не желала, а желала ему поскорее оказаться в могиле и сгнить там. – Но для нас обоих будет куда лучше, если вы оставите этот пакет! Его рука остановилась в воздухе. – Почему же? И что в нем такого? – Не знаю. Мне приказано не открывать его! – И кто же вам приказал? Каркольф поморщилась. – Этого я тоже не знаю, но…
Куртис взял пакет. Естественно, взял. Пусть он идиот, но ведь не настолько. Он схватил пакет и дал деру. Естественно, дал деру. А как иначе-то? Ощущая, как сердце трепыхается где-то возле самого горла, он промчался по переулку, перескочил через подвернувшуюся на пути бочку, споткнулся, рухнул, чуть не напоровшись на собственный обнаженный меч, растянулся ничком, угодив лицом в кучу мусора и набрав полный рот чего-то сладковатого, поднялся на ноги, отплевываясь и ругаясь, испуганно оглянулся… Никто за ним не гнался. Только туман, извечный туман, извивавшийся и переползавший с места на место, как живое существо. Он сунул пакет, ставший теперь на ощупь липким, под рваный плащ и захромал дальше, потирая ушибленную задницу и продолжая отплевываться от гнилостно-сладковатого вкуса во рту. Не сказать чтобы это было хуже, чем его сегодняшний завтрак. Пожалуй, даже лучше. Учитель фехтования когда-то говорил, что по завтраку можно определить, что представляет собой человек. Он набросил на лицо волглый капюшон, пропахший луком и отчаянием, отцепил кошелек от меча, убрал оружие в ножны и, выскользнув из переулка, смешался с толпой. Негромкий звук столкнувшихся гард пробудил в нем множество воспоминаний. Об обучении и турнирах, о блестящем будущем и лести толпы. Фехтование – это верный путь наверх, мой мальчик! В Стирии обитают истинные ценители, они любят своих фехтовальщиков, там ты сколотишь состояние! Прекрасные времена, когда он одевался не в лохмотья, не радовался, если ему перепадали от мясника жалкие обрезки, не грабил людей, чтобы жить. Он скорчил рожу. Ограбить женщину! Разве это жизнь? Он снова украдкой оглянулся. Неужели он убил ее? По его спине пробежали мурашки от ужаса. Это всего лишь царапина. Что, и вправду всего лишь царапина? Но он же видел кровь. Ради всего святого, пусть это будет всего лишь царапина! Он потер лицо, как будто рассчитывал стереть и это воспоминание, но оно прилипло накрепко. То, чего он сначала и представить себе не мог, а потом уверял себя, что такое с ним никогда не случится, а еще позже – что это был единственный раз, и больше никогда… – все это мало-помалу превратилось в его повседневное бытие. Он в очередной раз посмотрел, не следит ли за ним кто-нибудь, украдкой свернул с улицы и пересек загаженный дворик, где со стен, с расклеенных газет-листовок смотрели уже выцветшие лица героев вчерашнего дня. Поднялся по вонявшей мочой лестнице, привычно обогнул засохшее растение. Вынул ключ и вступил в борьбу с заедающим замком. – Будь ты… чтоб тебя… мать твою… Ха! – Дверь внезапно распахнулась, и он ввалился в комнату, чуть снова не упав при этом, повернулся, захлопнул дверь и некоторое время стоял в смрадной темноте, тяжело дыша. Кто теперь поверит, что ему некогда довелось состязаться в фехтовании с самим королем? Он пропащий. Именно так, и никак иначе. Он проиграл и потерял все, разве нет? Пропустил два касания, сам не нанес ни одного и получил вдобавок личное оскорбление, когда лежал в пыли, но все же он скрестил клинки с Его Августейшим Величеством. Этот самый клинок – сообразил он, приставляя оружие к стене возле двери. Иззубренный, потускневший и даже слегка погнутый возле острия. Последние двадцать лет были неласковы к его клинку почти так же, как и к нему самому. Но, может быть, сегодняшний вечер окажется переломным в его судьбе. Он сбросил с плеч плащ, швырнул его в угол и достал из кармана пакет: нужно ведь развернуть его и посмотреть, что же ему досталось. Немного повозившись во тьме с лампой, он все же добыл свет – совсем слабенький, но и этого хватило, чтобы заставить его зажмуриться, когда его глазам предстала жалкая комнатушка. Потрескавшиеся стекла, вздувшаяся, вся в пятнах от сырости, штукатурка, матрас, из прорех которого лезла прелая солома – его ложе, несколько калечных предметов мебели… На единственном стуле за единственным столом сидел человек. Крупный мужчина в просторном пальто, с бритым черепом, из которого торчала седоватая щетина. Он медленно выдохнул приплюснутым носом и выронил из кулака на покрытую разнообразными пятнами столешницу две кости. – Шесть и два, – сказал он. – Восемь. – Кто ты такой, чтоб тебе?.. – спросил Куртис писклявым от неожиданности голосом. – Меня прислал Старатель. – Он снова бросил кости. – Шесть и пять. – Это значит, что я проиграл? – безуспешно попытавшись придать лицу непринужденное выражение, Куртис искоса оглянулся на свой меч: насколько быстро он сможет дотянуться до оружия, вынуть его из ножен, ударить… – Ты так или иначе проиграл, – сказал громила, аккуратно собирая кости ребром ладони. Он наконец-то поднял взгляд. Его глаза были плоскими, как у снулой рыбы. Как у рыб на рыночных прилавках. Мертвые, темные и печально поблескивающие. – Хочешь узнать, что будет, если ты потянешься за мечом? Куртис не был храбрецом. Никогда. Вся его смелость ушла на то, чтобы напасть врасплох на кого-то, а когда его самого застигли врасплох, он и вовсе лишился остатков боевого духа. – Нет, – полушепотом отозвался он, печально ссутулившись. – Брось мне этот пакет, – приказал громила, и Куртис повиновался. – И кошель. Из Куртиса как будто вытекла без остатка вся воля к сопротивлению. У него не осталось сил ни на какие трюки. Их с трудом хватало на то, чтобы держаться на ногах. Он бросил отобранный кошелек на стол, и громила, открыв его кончиками пальцев, заглянул внутрь. Куртис слабо, безнадежно развел руками. – У меня больше нечего взять. – Я знаю, – ответил громила, поднимаясь со стула. – Я проверил. – Он обошел вокруг стола, и Куртис попятился с его пути, пока не уперся спиной в шкаф. В этом шкафу давно уже не было ничего, кроме паутины. – Мой долг погашен? – слабым голоском осведомился он. – А ты считаешь, что твой долг погашен? Они застыли, глядя один на другого. Куртис сглотнул. – И когда же мой долг будет погашен? Верзила пожал плечами, прямо из которых, безо всякой шеи, торчала голова. – Когда, по твоему мнению, твой долг будет погашен? Куртис снова сглотнул и заметил, что его губы трясутся. – Когда это скажет Старатель? Верзила чуть заметно приподнял бровь, прорезанную безволосой серебристой полоской старого шрама. – Интересно, у тебя есть хоть один вопрос… на который ты сам не знал бы ответа? Куртис рухнул на колени, всплеснул руками перед грудью; лицо верзилы вдруг расплылось из-за слез, навернувшихся на глаза, которые жгло, будто в них сыпанули песком. Он совершенно не стыдился своего поступка. Старатель лишил его остатков гордости уже много подобных визитов тому назад. – Оставьте мне что-нибудь, – прошептал он. – Хоть… хоть что-нибудь. Пришелец приостановился и посмотрел на него своими глазами дохлой рыбы. – Зачем?
Балагур забрал и меч, но больше ничего сколько-нибудь ценного действительно не имелось. – Я зайду на следующей неделе, – предупредил он. Эти слова не должны были означать собой угрозу – простое утверждение, причем совершенно очевидное, поскольку так и обговаривалось с самого начала, но Куртис дан Бройя медленно повесил голову и затрясся в рыданиях. Балагур подумал было подойти и попробовать успокоить парня, но решил не делать этого. Его частенько понимали неправильно. – Может быть, не следовало тебе деньги занимать. – И он удалился. Его всегда изумляло то, что люди, занимая деньги, не стараются подсчитать свои возможности. Размер и срок займа, движение процентов и тому подобное совсем не трудно оценить хотя бы приблизительно. Но, судя по всему, они всегда были склонны к преувеличению своих доходов и потому охотно отравляли собственные мозги, рассматривая будущее только с лучшей стороны. Они ведь не такие, как все, и потому произойдет какая-нибудь счастливая случайность, и все наладится, и дела обернутся к лучшему. Балагур не имел никаких иллюзий. Он знал, что является всего лишь одним совершенно неприметным зубчиком в сложном механизме жизни. Для него факты были фактами, и ничем иным. Он шел пешком, считая шаги, отделявшие его от заведения Старателя. Сто пять, сто четыре, сто три… Удивительно, насколько маленьким оказывается город, когда измеришь его. Все эти люди и все их желания, и счета, и долги стиснуты на небольшом участке осушенного болота. По подсчетам Балагура, выходило, что болото вот-вот отберет обратно значительную часть своих былых владений. И он пытался понять, станет ли мир лучше после этого. …семьдесят шесть, семьдесят пять, семьдесят четыре… У Балагура появилась дополнительная тень. Возможно, карманник присматривался. Он как бы ненароком повернулся к лавке, мимо которой проходил, и зацепил эту тень краешком глаза. Девушка, собравшая темные волосы под кепку, в слишком большой для нее кофте. Да какая девушка, скорее девочка, ребенок. Балагур свернул, сделал несколько шагов по узкому проулку, развернулся, перегородив проход, и распахнул пальто, демонстрируя рукоятки четырех из шести своих вооружений. Его «тень» повернула за угол следом за ним, и он взглянул на нее. Просто взглянул. Сначала она застыла на месте, потом сглотнула, потом дернулась в одну сторону, в другую, попятилась и исчезла в толпе. Вот и вся история. …тридцать один, тридцать, двадцать девять… В Сипани, и особенно в его туманном и благоуханном Старом городе, было полным-полно воров. Они были назойливы, как летняя мошкара. А еще грабители, разбойники, налетчики, стопорщики, подрезальщики кошельков, головорезы, бандиты, убийцы, мордовороты, жулики, шулера, барыги, ростовщики, распутники, попрошайки, обманщики, сутенеры, содержатели ломбардов, прохиндеи-торговцы, не говоря уже о счетоводах и стряпчих. Стряпчие, по убеждению Балагура, были хуже всех. Иногда ему казалось, что в Сипани никто ничего не делал. Все были заняты исключительно тем, как бы урвать что-нибудь у других. Но, с другой стороны, сам Балагур был ничем не лучше. …четыре, три, два, один, спуститься по двенадцати ступенькам, миновать троих охранников и через двустворчатую дверь в заведение Старателя. Внутри было темно от дыма, клубившегося в свете цветных ламп, жарко от дыхания и испарений растертой кожи, воздух дрожал от приглушенных разговоров, разбалтываемых секретов, разрушаемых репутаций, преданного доверия. В подобных местах всегда так бывает. Двое северян устроились за столиком в углу. Один, с острыми зубами и длинными-длинными волосами, отодвинул кресло, насколько было возможно, и покуривал, развалившись в нем. Второй держал в одной руке бутылку, а в другой – крошечную книжку, в которую и уставился, старательно морща брови. Большинство посетителей Балагур знал в лицо. Завсегдатаев. Некоторые приходили выпить. Некоторые – поесть. Большинство же привлекали азартные игры. Громыхание костей, шорох и шлепанье игральных карт, блеск глаз отчаявшихся, прикованных к вертящемуся колесу фортуны. Вообще-то Старатель не специализировался по азартным играм, но игра порождала долги, а вот долги как раз и были его специальностью. По двадцати трем ступенькам в верхний этаж; охранник с татуированным лицом жестом предлагает Балагуру войти. Там сидели за бутылкой трое остальных коллекторов. Самый мелкий ухмыльнулся ему и кивнул, возможно, пытаясь посеять семена будущего союза. Самый крупный надулся и угрожающе привстал, чуя конкурента. Балагурсловно не заметил их, он давно отказался от попыток разобраться в неразрешимой математике человеческих взаимоотношений, тем более участвовать в них. Если бы этот тип не ограничился вызывающим движением, за Балагура ответил бы его тесак, голос которого успешно пресекал самую занудную аргументацию. Мистресс Борферо была полной женщиной с темными кудрявыми волосами, ниспадавшими из-под пурпурной шапочки; она носила маленькие очочки, благодаря которым ее глаза казались большими, и рядом с нею всегда пахло ламповым маслом. Она обреталась в приемной перед кабинетом Старателя, за низким столом, загроможденным конторскими книгами. Когда Балагур впервые попал сюда, она указала на украшенную резьбой дверь в глубине комнаты. «Я – правая рука Старателя. Его нельзя беспокоить. Никогда! Разговаривать ты будешь со мною». Конечно же, едва Балагур увидел, как ловко она разбирается в цифрах, которыми были заполнены книги, он сразу понял, что в конторе больше никого нет и что Борферо и есть Старатель, но ей, похоже, так нравился этот обман, что Балагур решил подыграть ей. Он всегда старался не раскачивать лодку, если в этом не было необходимости. Ведь потому-то люди и тонут. Помимо всего прочего, иллюзия того, что приказы приходят откуда-то с недосягаемых высот и являются непререкаемыми, как-то помогала жить. Было приятно иметь некие верхи, на которые можно перекладывать ответственность. Балагур взглянул на дверь кабинета Старателя и подумал, есть ли за нею вообще какое-то помещение, или если ее открыть, то упрешься в кирпичную стену. – Каков нынче доход? – спросила она, шумно распахнув одну из книг и обмакнув перо в чернильницу. Прямо к делу, безо всяких «как дела?» Ему это очень импонировало в ней, хотя, конечно, он не стал бы говорить об этом. Его комплименты чаще всего воспринимались как оскорбления. Балагур выкладывал монеты столбиками, по должникам и достоинству монет, а потом толкал их, и они, с негромким бряканьем, вытягивались в ровные рядочки. По большей части неблагородные металлы, лишь изредка разбавленные проблесками серебра. Борферо подалась вперед, наморщила нос и подняла очки на лоб, отчего ее глаза сразу сделались очень маленькими. – И еще меч, – сказал Балагур, выкладывая оружие на край стола. – Неважный урожай, – пробормотала она. – Очень уж почва неплодородная. – Тоже верно. – Она вернула очки на место и принялась аккуратно выводить цифры в гроссбухе. – А кому сейчас легко? Всем тяжко. – Она часто повторяла эти слова. Как будто они всегда и все объясняли и оправдывали. – Куртис дан Бройя спросил меня, когда долг будет считаться погашенным. Она подняла голову, изумившись этому вопросу. – Когда Старатель скажет, что он погашен. – Именно это я и сказал ему. – Правильно. – Вы просили меня поискать также… э-э… пакет. – Балагур выложил сверток на стол перед нею. – Он оказался у Бройи. Пакет совершенно не казался чем-то важным. Менее фута длиной, завернутый в клочок очень старой облысевшей звериной шкуры, на которой раскаленным клеймом была выжжена буква, а может быть, цифра. Но не из тех цифр, которые были знакомы Балагуру.
Мистресс Борферо схватила пакет и тут же мысленно обругала себя за то, что слишком явно демонстрирует нетерпение. Она знала, что в этом деле доверять нельзя никому. И у нее сразу же возникла масса вопросов. Подозрений. Каким образом вообще такая вещь могла попасть к этому никчемному Бройе? Не ловушка ли это какая-нибудь? Не подослан ли Балагур от гурков? Или, может быть, от Каркольф? Двойной обман? В сетях, которые плетет эта смазливая сучка, никаких концов не сыщешь. Тройной обман? Но в чем ее интерес? В чем выигрыш? Четверной обман? На лице Балагура не было видно никаких признаков алчности, никаких признаков амбициозности, никаких признаков чего-либо вообще. Он, безо всякого сомнения, был странным типом, но явился с более чем почтенными рекомендациями. В высшей степени дельный, и ей нравилось это в людях, хотя она никогда не стала бы говорить об этом. Управляющий должен держаться в известном отдалении от своего персонала. Порой вещи оказываются именно тем, чем кажутся. За свою жизнь Борферо повидала вдосталь всяких странных случайностей. – Может быть, это и оно, – задумчиво произнесла она, хотя была в этом абсолютно уверена. Она была не из тех женщин, что тратят время на «вероятно» и «может быть». Балагур кивнул. – Ты хорошо поработал, – сказала она. Он опять кивнул. – Старатель наверняка захочет наградить тебя. – Будь щедра со своими людьми, всегда говорила она, или с ними будет щедрым кто-то другой. Но обещание щедрости не произвело впечатления на Балагура. – Может быть, женщин? Это предложение, похоже, слегка оскорбило его. – Нет. – Мужчину? И это тоже. – Нет. – Хаск? Бутылку… – Нет. – Но ведь должно быть хоть что-нибудь. Он пожал плечами. Мистресс Борферо надула щеки. Все, чем она обладала, было получено благодаря умелому потаканию человеческим желаниям. И она плохо понимала, что делать с человеком, у которого таковых не имеется. – Что ж, тогда подумай, чего же ты хочешь. Балагур медленно кивнул. – Я подумаю. – Ты видел в кабаке двоих пьяных северян? – Двоих северян я видел. Один из них читал книгу. – Книгу? Неужели? Балагур пожал плечами. – Читателей можно повсюду встретить. Она прошагала через кабак, недовольно отметив отсутствие богатых посетителей и прикинув на ходу, что выручка этим вечером будет удручающе мала. Если один из северян читал, то тем самым он выдал себя. Глубокий пил прямо из горлышка какое-то из ее лучших вин. Еще три бутылки, уже пустых, валялись под столом. Мелкий курил из трубки чаггу, наполняя воздух характерной вонью. Как правило, Борферо не позволяла такого, но для этих двоих была вынуждена сделать исключение. Она не имела ни малейшего понятия о причинах, подвигнувших банк взять себе на службу столь отталкивающих субъектов. Но полагала, что богатые не нуждаются в объяснении своих поступков. – Джентльмены… – сказала она, с известной деликатностью опускаясь в кресло. – Где? – Мелкий хрипло расхохотался. Глубокий медленно наклонил бутылку и поверх горлышка взглянул на брата с брезгливым неудовольствием. Борферо без остановки, самым деловым – мягким и убедительным – тоном продолжала: – Вы сказали, что ваши… наниматели были бы очень признательны, если бы мне вдруг подвернулся… некий предмет, о котором вы упоминали. Оба северянина разом вскинулись, будто их дернули за одну нитку, башмак Мелкого задел пустую бутылку, и она по широкой дуге покатилась в сторону. – Чрезвычайно признательны, – подтвердил Глубокий. – И на какую часть моего долга распространится их благодарность? – На весь долг. По коже Борферо пробежали мурашки. Свобода. Неужели? Прямо сейчас, в ее кармане? Но она не могла позволить себе забыть об осторожности даже при столь высоких ставках. Наоборот, чем больше на кону, тем осторожнее нужно себя вести. – Мой долг будет погашен? Мелкий подался ближе и провел мундштуком трубки по покрытому давней щетиной горлу. – Убит. – Зарезан, – рыкнул его брат, вдруг тоже наклонившийся через стол вплотную к ней. Созерцание исполосованных шрамами физиономий этих убийц-люмпенов в непосредственной близи не доставляло ей никакого удовольствия. А если она хоть несколько мгновений понюхает их дыхание, ей и вовсе конец. – Отлично, – пискнула она и щелчком отправила сверток через стол. – В таком случае я прекращаю долговые выплаты. Не сочтите за труд передать мои наилучшие пожелания вашим… нанимателям. – Непременно. – Мелкий не столько улыбнулся, сколько показал острые зубы. – Но не думаю, что они шибко нуждаются в твоих пожеланиях. – Ты только лично на себя не принимай. – Глубокий не улыбался. – Нашим нанимателям плевать на всякие там пожелания. Борферо резко, коротко вздохнула. – А кому сейчас легко? – Тоже верно… – Глубокий поднялся и стиснул сверток широкой ладонью.
Стоило им выйти на вечернюю улицу, как прохладный воздух словно пощечину отвесил Глубокому. Сипани, не слишком-то доброжелательный в спокойном состоянии, нынче злонамеренно кружился волчком. – Должен признаться, – сказал он, старательно прокашлявшись и смачно харкнув, – что я малость пьянее вина. – Угу, – отозвался Мелкий и, рыгнув, всмотрелся в туман. По крайней мере, немного развиднелось. Настолько, насколько вообще возможно в этом мутном аду. – Знаешь ли, не лучшая новость, когда находишься на деле. – Ты прав. – Глубокий поднял их добычу к свету. – Так уж вышло. Но кто ж мог ожидать-то, что эта штука возьмет и свалится прямо нам в руки? – Скажем, только не я. – Мелкий нахмурился. – Или… не скажем? – Я же хотел только глоток – горло промочить, – сообщил Глубокий. – Один глоток имеет обыкновение вести за собою друзей. – Мелкий насадил покрепче свою дурацкую, чтоб ее, шляпу. – Значит, теперь небольшая прогулка на берег, да? – В этой шляпе ты выглядишь болван болваном. – Ты, братишка, придаешь слишком большое значение внешнему виду. На это Глубокий лишь прошипел сквозь зубы: – И как, по-твоему, за эту штуку тетке действительно спишут ее долги? – На сегодня может быть. Но ты ведь знаешь, как это бывает. Раз задолжал – должен всю жизнь. – Глубокий снова харкнул и, поскольку переулок под ногами шатался уже не столь размашисто, побрел вперед, крепко стискивая свою ношу в кулаке. Нет уж, не будет он класть эту штуку в карман, откуда ее сможет щипнуть любой малолетний поганец. В Сипани полно поганого ворья. Когда он был здесь в прошлый раз, у него сперли отличные носки, и он на обратном пути натер пару жутко болезненных мозолей. Кто носки-то спер? Поганые стирийцы. Нет уж, он не выпустит эту штуку из рук. И пусть эти мелкие засранцы попробуют до нее добраться! – Ну, и кто из нас болван? – окликнул его шедший сзади Мелкий. – На берег – в другую сторону. – Только на берег-то мы не идем, болван, – рявкнул Глубокий через плечо. – Мы должны бросить ее в колодец на старом дворе за углом совсем рядом отсюда. Мелкий поспешил догнать брата. – Должны? – Нет, идиот, наверно, я это для смеха сочинил! – Зачем в колодец? – Затем, что он велел сделать именно так. – Кто велел? – Хозяин. – Маленький хозяин или большой хозяин? Глубокий, хоть и в дымину пьяный, почувствовал, что лучше понизить голос. – Лысый хозяин. – М-мать твою… – выдохнул Мелкий. – Самолично? – Самолично. Короткая пауза. – И как обошлось? – Еще страшнее было, чем обычно. Спасибо, что напомнил. Продолжительная пауза, во время которой был слышен только стук их башмаков по влажной брусчатке. Молчание нарушил Мелкий. – Нам надо постараться, чтобы не завалить, на х… это дело. – Сердечно благодарен, – ответил Глубокий, – за столь неожиданное озарение. Но тебе не кажется, что хорошо бы не заваливать, на х… вообще все, что нам поручают? – Я всегда стараюсь изо всех сил, и ты, конечно, тоже, но ведь иногда случается какая-нибудь подлянка. Я всего-то имел в виду, что нужно быть внимательными и не напороться на что-нибудь такое. – Мелкий понизил голос до шепота. – Ты ведь помнишь, что лысый хозяин сказал в прошлый раз. – Можешь не шептать. Ведь его здесь нету. Или есть? Мелкий с диким видом оглядывался по сторонам. – Не знаю. А вдруг есть? – Не-а, нет его тут. – Глубокий потер виски. Когда-нибудь он убьет своего братца, никуда от этого не деться. – Можешь мне поверить. – А вдруг окажется? По мне, так лучше всегда вести себя так, будто он где-то рядом. – Ты можешь закрыть пасть хотя бы на одно, мать его, мгновение?! – Глубокий схватил Мелкого за руку и ткнул свертком ему в лицо. – Это же все равно что говорить с каким-то… Он чрезвычайно удивился, когда между ними мелькнула темная фигура и вдруг оказалось, что у него в руке ничего нет. Киам бежала так, будто спасалась от смерти. Что было истинной правдой. – Держи его, чтоб тебя! И она услышала, как двое северян, громко топая и бранясь на ходу, устремились за нею по переулку и отставали они гораздо меньше, чем ей хотелось бы. – Это девка, идиот! Громоздкие, неуклюжие, но бежали быстро, и руки загребущие, и если они до нее дотянутся… – Кого колышет? Надо штуку отобрать! И она неслась, шумно дыша, так что сердце отчаянно колотилось и все мышцы горели. Она юркнула за угол; обмотанные тряпьем ноги не скользили на мокрой мостовой. Здесь улица была гораздо шире, от ламп и факелов расходились грязноватые туманные ореолы, и повсюду кишел народ. Она ныряла и проскакивала вокруг людей и между людей, лица мелькали и исчезали. Ночной рынок на Черной стороне – прилавки, колоды, крики торговцев, шум, запахи и суета. Киам хорьком метнулась под передком телеги, проскочила между продавцом и покупателем, подняв фонтан фруктов, затем перескочила через прилавок, заваленный скользкими рыбинами (торговец заорал и попытался схватить ее, но поймал только воздух), попала одной ногой в корзину и понеслась дальше, разбросав ракушки по всей улице. Но крики и рычание северян все не отставали; преследователи мчались за нею, расшвыривая людей и с грохотом опрокидывая тележки, словно ее преследовал, раздирая рынок пополам, бессмысленный и беспощадный шторм. Она проскочила между ног здорового дядьки, свернула еще за один угол, взлетела по грязной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, промчалась по узкой дорожке вдоль стоячей воды, где среди отбросов возились, попискивая, мыши, а северяне все громче топали и ругали ее и друг друга, а ее дыхание делалось все надрывнее, и в боку кололо, и вода плескалась и разлеталась брызгами при каждом ее шаге, таком звучном в этом проулке. – Она попалась! – крик раздался прямо у нее за спиной. – Беги сюда! Она нырнула в узкую щель в ржавой решетке, острые зубы металла оставили на ее руке вспыхнувший огнем порез, а она в кои-то веки порадовалась, что Старуха Зеленая никогда не кормила ее досыта. Пригибаясь, она протолкнулась подальше, в темноту, и упала наземь, стискивая добычу и пытаясь отдышаться. А тут и преследователи подоспели; один из северян с ходу вцепился в решетку пальцами с побелевшими от усилия костяшками, прутья понемногу гнулись, с них сыпалась ржавчина, а Киам смотрела и думала, что сделали бы с нею эти руки с грязными ногтями, попадись она в них. Второй просунул в дыру бородатое лицо; в руке он держал весьма опасный на вид нож; не у каждого из обворованных такой клевый ножичек попадается. Выпучив глаза на воровку и растянув в злобном оскале покрытые струпьями губы, он прорычал: – Брось мне пакет, и будем считать, что ничего не было. Брось сейчас же. Киам лишь отмахнулась, а решетка скрипнула, подавшись еще немного. – Считай себя покойницей, сикуха малолетняя! Мы тебя отыщем, можешь не сомневаться! Она поплелась прочь через пыль и гниль и протиснулась в трещину осыпающейся стены. – Мы еще вернемся, и тогда ты попомнишь! – гулко разнеслось у нее за спиной. И такое возможно, вот только вор не может тратить много времени на тревоги о завтрашнем дне. И сегодня-то более чем погано. Она вывернула пальтецо и надела его шиворот-навыворот, выцветшей зеленой подкладкой наружу, сунула кепку в карман и распустила волосы на всю длину, а потом выскочила на галерею, проходившую вдоль Пятого канала, и, опустив голову, быстро зашагала своей дорогой. Мимо проплыла прогулочная барка, там переговаривались, смеялись, звенели бокалами, прохаживались какие-то рослые праздные люди, казавшиеся сквозь туман странными, как привидения, и Киам невольно подумала о том, чем же они смогли заслужить такую жизнь и что нужно делать ей, чтобы заслужить такую же, но на этот вопрос у нее не было простого ответа. Когда розовые огни лодки ушли в туман, она услышала звук скрипки Хова. Немного постояла в тени, послушала, думая о том, как же красиво звучит музыка. Посмотрела на свою добычу. Непохоже на вещь, из-за которой может быть столько суеты. Даже не весит почти ничего. Но Старухе Зеленой взбрело в голову назначить награду за эту штуку, а с какой стати – ее не касалось. Она вытерла нос ребром ладони и пошла дальше, держась у самой стены, музыка звучала все громче, а потом она увидела спину Хова и пляшущий смычок, и проскользнула рядом с ним, и позволила свертку упасть в его оттопыренный карман.
Хов не почувствовал, как ему в карман что-то положили, но почувствовал три легких прикосновения к спине и почувствовал, двигая рукой, что его пальто сделалось тяжелее. Он не видел, кто подложил посылку, и не стал смотреть. Он лишь продолжил играть тот самый марш Союза, которым открывал каждое представление, когда блистал на сценах Адуи или хотя бы за сценой, разогревая толпу к предстоящему торжественному выходу Лестека. Так продолжалось до тех пор, пока не умерла его жена, и все пошло прахом. Эта лихая мелодия напомнила ему о безвозвратно ушедших временах, он почувствовал, что на воспаленные глаза наворачиваются слезы, и перешел на меланхолический менуэт, куда больше подходивший к его настроению, хотя вряд ли хоть кто-нибудь из окружавшего его люда мог уловить разницу. Сипани любил притворяться средоточием культуры, но большинство здесь составляли пьяницы, и мошенники, и тупые громилы, а также люди, сочетавшие в себе все эти свойства в различных пропорциях. Как он докатился до жизни такой, а? Обычный рефрен. Он неторопливо двигался по улице, рассыпая ноты в сырой сумрак, будто в мыслях у него не было ничего, кроме как заработать своей музыкой несколько монеток. Напротив ларька с пирогами на него нахлынул запах дешевого мяса, в животе заурчало, и он, прекратив играть, протянул картуз к стоявшим в очереди. Доброхотов, желающих подать, не нашлось, в этом не было ничего удивительного, так что он направился дальше по улице к заведению Версцетти, где танцевали посреди зала и между столиками на улице; там он запилил осприйский вальс, скаля зубы посетителям, развалившимся за столами кто с трубкой, кто с бутылкой, крутящими между пальцами, затянутыми в перчатки, тонкие ножки бокалов и источающими презрение сквозь глазные прорези покрытых зеркальной глазурью масок. Джерви, как всегда, сидел у стены, а напротив в кресле расположилась женщина с высокой пышной прической. – Немного музыки, красавица? – прохрипел Хов, наклонившись к ней и чуть не задев полой пальто колени Джерви. Джерви незаметно выхватил что-то из кармана Хова, сморщил нос, всем своим видом выражая отвращение к вони, которую источал старый пьяница, и брезгливо бросил: – Проваливай отсюда, и поскорее. Хов побрел дальше и, слава Судьбе, унес с собой свою кошмарную музыку. – Что там происходит? – Рисельда на мгновение приподняла маску, показав мягкое, округлое, в меру напудренное и исполненное должной скуки лицо. На улице действительно происходил какой-то беспорядок. Удары, треск, громкие крики на северном языке. – Ох уж эти северяне, – брюзгливо заметила она. – Вечно от них всякие неприятности. Их нужно держать на цепях, как собак. Джерви снял шляпу и бросил ее на стол – обычный сигнал, – откинулся в кресле и непринужденным движением опустил сверток в руке к самому полу. Не слишком приятное занятие, но ведь мужчина должен работать. – Тебе совершенно не о чем беспокоиться, моя дорогая. Она улыбнулась ему той безразличной, равнодушной улыбкой, которую он почему-то находил неотразимой. – Не пойти ли нам в кроватку? – спросил он и бросил на стол пару монет, плату за выпитое. Она вздохнула. – Ну, если надо. И Джерви почувствовал, как сверток испарился из его руки.
Сифкисс проворно выкарабкался из-под столов и зашагал прочь. В одной руке он держал палку, которой тарахтел по прутьям ограды, тянувшейся вдоль улицы, а второй размахивал, держа в ней посылку. Пусть Старуха Зеленая и велела держаться незаметно и вести себя тихо, но такое Сифкисса нисколько не устраивало. Мужчине следует выработать свои собственные манеры, а ведь ему как-никак уже стукнуло тринадцать лет! И уже скоро он перейдет к более серьезным делам. Может быть, даже станет работать на Куррикана. Кто угодно согласится, что он не абы кто, а отмечен свыше – он украл себе высокую шляпу-цилиндр, в которой его не отличишь от городского джента, – и если кто тупой усомнится, а такие, к сожалению, бывают, он еще и сдвинет свой цилиндр набекрень для лихости. Лихость – это все! И впрямь Сифкисса все замечали. Проверив, не глядит ли кто на него, он проскочил сквозь кусты с отяжелевшей от сырости листвой и нырнул в трещину укрытой ими стены – честно говоря, она могла бы быть немного шире, – в подвал старой церкви; сверху на лестницу падал слабый отсвет. Почти все ребята были на работе. Лишь парочка самых младших играла в кости, да девчонка обгладывала кость, и Пенс курил и даже головы не поднял, да еще новенькая кашляла, забившись в угол. Сифкиссу не нравился звук этого кашля. Скорее всего, он через дней-другой отправит ее в водосточную трубу, и это будет означать для него несколько трупных монеток, верно? Большинство не любит возиться с трупами, а вот Сифкисса это нисколько не тревожило. Дождь покровительства не намоет, как любит говорить Старуха Зеленая. Она была у себя, в глубине здания, наверху, с распущенными седыми слипшимися сальными волосами скорчилась за своим старым столом при одной лампе. При виде Сифкисса она провела языком по беззубым деснам. С ней был еще какой-то фартовый типчик в клевом прикиде – камзоле, расшитом обалденными серебряными листочками, – и Сифкисс постарался шагать поважнее, чтобы произвести на него впечатление. – Ну че, достал? – спросила Старуха Зеленая. – А как же! – ответил Сифкисс, вскинул голову, стукнулся цилиндром о низкую перекладину и, выругавшись, водрузил шляпу на место. И с мрачным лицом бросил сверток на стол.
– А теперь проваливай! – рявкнула Зеленая. Сифкисс еще мрачнее взглянул на нее, будто хотел огрызнуться в ответ. Этот сопляк стал много о себе понимать, и Зеленой пришлось показать ему полусжатый кулак с распухшими узловатыми суставами – лишь после этого он убрался. – Так что все, как договаривались. – Она ткнула пальцем в кожаный сверток, лежавший в пятне света на ее старинном столе, который даже с растрескавшейся и покрытой разнообразными пятнами столешницей, с почти полностью облетевшей позолотой все равно представлял собой прекрасный образец мебели давно ушедших времен. Как и сама Старуха Зеленая, раз уж на то пошло (если бы, конечно, она думала такое о своем барахле). – Столько шума из-за такой мелочи, – сказал Фолло, наморщив нос, и бросил на стол кошель, в котором так приятно звякнули деньги. Старуха Зеленая схватила его скрюченными пальцами, открыла скрюченными пальцами и сразу принялась считать монеты скрюченными пальцами. – Где эта милашка Киам? – спросил Фолло. – Где малышка Киам? Плечи Старухи Зеленой вздрогнули и напряглись, но она не отвлеклась от подсчета. Она могла считать деньги где угодно, хоть на палубе корабля посреди бушующего моря. – На работе. – И когда она вернется? Она мне нравится. – Фолло подошел поближе и добавил, понизив голос: – Я мог бы дать за нее хорошую цену. – Но это же моя лучшая добытчица! – возразила Зеленая. – А вот кого-нибудь другого могу тебе уступить. Как насчет этого самого парнишки, Сифкисса? – Который принес сверток? С кислой мордой? – Хороший работник. И крепкий. С характером. Я бы сказала, что на галере, у весла, от него будет толк. Пожалуй, стоит даже на боях его попробовать. Фолло громко фыркнул. – На бои? В яме? Это мелкое дерьмо? Сомневаюсь. Да и сдается мне, что и на весле с ним без кнута не обойдешься. – Ну и что? Или у них кнутов нет? – Наверняка найдутся. Раз такое дело, заберу его. Его и еще троих. На следующей неделе я еду в Вестпорт, на рынок. Так что подбери, только не подсовывай всякую шваль. – Я не держу швали, – заявила Старуха Зеленая. – У тебя тут нет ничего, кроме швали, старая ты кошелка. А что ты скажешь прочему своему сброду? Что они уехали, – продолжил Фолло противным сюсюкающим голосом, – и будут домашними слугами у дворян, или что станут ухаживать за лошадьми на ферме, или что их усыновил самолично император Гуркхула, чтоб ему пусто было, да? – Фолло захихикал, и Старуха Зеленая вдруг пожалела, что у нее под рукою нет ее любимого ножа, но теперь-то она соображала лучше, чем тогда, и далось это соображение ох как нелегко. – Я найду, что им сказать, – проворчала она, продолжая перебирать монеты. Проклятущие пальцы двигались совсем не так ловко, как когда-то. – Значит, договорились, а за Киам я приду в другой раз, ладно? – И Фолло подмигнул старухе. – Все, чего пожелаешь, – сказала Зеленая. – Как скажешь, так и будет. – Впрочем, она содержала Киам очень даже хорошо. Ей не удастся спасти многих – она была достаточно умна, чтобы не надеяться на такое, – но может быть, она сможет спасти хоть одну, и тогда в смертный час можно будет сказать, что кое-что она все-таки сделала. Возможно, слушать ее будет некому, но сама-то она будет знать. – Ну, все верно. Можешь забрать это барахло.
Фолло взял сверток и вышел из этого вонючего го…ного притона. Он очень сильно напоминал ему тюрьму. Этот запах. И глаза детей – большие и у всех на мокром месте. Он не имел ничего против того, чтобы покупать и продавать, но не желал смотреть в эти глаза. Интересно, резник на бойне любит смотреть в глаза овцам? Может быть, резнику все равно. Может быть, он привык. Но дело-то в том, что Фолло было не все равно. Слишком уж надрывало сердце. Его охранники толклись около главной двери; он жестом подозвал их и направился своей дорогой посреди образованного ими квадрата. – Удачные переговоры? – осведомился, полуобернувшись, Гренти. – Нормально, – буркнул Фолло тоном, не поощрявшим к дальнейшей болтовне. Однажды он услышал слова Куррикана: «Тебе друзья нужны или деньги?» – и они запали ему в память. К сожалению, тон этот нисколько не обескуражил Гренти. – Идем прямо к Куррикану? – Да! – со всей возможной резкостью бросил Фолло. Но Гренти любил почесать языком. Собственно, эта слабость присуща большинству громил. – Хороший домишко у Куррикана, верно? Как там называются эти колонны, что спереду торчат? – Пилястры, – проворчал еще один из охранников. – Нет, нет, пилястры я знаю. Нет. Я имел в виду как называется архитектурный стиль, где голова этой самой колонны виноградными листьями украшена? – Рустика? – Нет, нет, рустика – это когда камень зубилом обрабатывают так и этак, а я про лепнину… Погоди… В первое мгновение Фолло весьма и весьма обрадовался помехе, заставившей болтуна замолчать. А потом встревожился. Прямо перед ними дорогу в тумане преградила человеческая фигура. И преградила так, что ни пройти ни проехать. Побирушки, гуляки и всякий сброд, которыми кишел этот район, до сего момента раздавались перед их кучкой, как земля раздается перед лемехом плуга. А этот не пошевелился. Длинный, поганец, не уступит самому рослому из охранников Фолло, одет в белое пальто, капюшон на голове. Ладно, пальто, конечно, уже не белое. В Сипани ничего не остается белым надолго. Серое от сырости, а края пол заляпаны черным. – Уберите его с дороги, – рявкнул он. – Убирайся, на х… с дороги! – прогремел Гренти. – Ты Фолло? – Незнакомец откинул капюшон. – Это баба, – сказал Гренти. И это была чистая правда, невзирая даже на то, что из ворота у этой бабы торчала толстая мускулистая шея, на которой покоился квадратный подбородок, а рыжие волосы были обстрижены почти наголо. – Я Джавра, – сообщила она, вздернув подбородок и улыбнувшись всем пятерым. – Хоскоппская львица. – Может, она чокнутая? – предположил Гренти. – В натуре, из сумасшедшего дома сбежала! – Я однажды сбежала из сумасшедшего дома, – сказала женщина. Говорила она с чудовищным акцентом, но Фолло не мог понять, какому месту он принадлежит. – Ну… это была тюрьма для волшебников. Но некоторые из них сходили с ума. Общая черта почти всех волшебников: они немного эксцентричны. Впрочем, это к делу не относится. Мне нужно кое-что, находящееся сейчас у тебя. – Что ты говоришь? – осведомился Фолло, расплывшись в ухмылке. Его тревога почти совсем прошла. Во-первых, баба, а во-вторых, определенно дурная. – Не знаю, как уговорить тебя, потому что всякими сладкими речами не владею – это мой давний недостаток. Но для всех нас будет лучше, если ты отдашь это добровольно. – Я дам тебе кое-что добровольно, – ответил Фолло, а остальные дружно захихикали. Но дурная баба хихикать не стала. – Это что-то вроде свитка, завернутого в кожу, примерно… – Она подняла большую ладонь с расставленными большим и указательным пальцами, – в пять раз длиннее твоего хера. А вот то, что она знала о свертке, было плохо. К тому же Фолло совершенно не забавляли шутки насчет его члена, которому нисколько не помогали никакие мази. Он больше не ухмылялся. – Убейте ее. Гренти она ударила то ли в грудь, то ли еще куда – это произошло так быстро, что глаз не уловил движения. Его глаза широко раскрылись, он как-то странно ухнул и застыл, покачиваясь на цыпочках, с наполовину вынутым из ножен мечом. Второй охранник – большой, как дом, мужик из Союза – ударил ее палицей, но зацепил только развевающуюся полу пальто. В следующий миг он изумленно вскрикнул, полетел через улицу лицом вниз, врезался в стену и рухнул наземь, а сверху на его обмякшее тело посыпались пыль, куски штукатурки и обломки кирпича. Третий стражник – осприанец, отличавшийся большим проворством пальцев, – замахнулся метательным ножом, но прежде чем он успел выпустить его из пальцев, в воздухе просвистела палица и отскочила от его головы. Он упал без звука, с раскинутыми руками. – Это называется антирикские колонны. – Женщина приложила указательный палец ко лбу Гренти и легонько толкнула. Он опрокинулся и рухнул в грязь на бок, все так же застывший, хотя еще трепещущий, еще глядящий выпученными глазами в никуда. – Я сделала все это одной рукой. – Она подняла второй кулачище и извлекла откуда-то меч в ножнах, с блестящей золотом рукоятью. – А потом я обнажу этот меч, скованный в Древние времена из металла упавшей звезды. Из тех, кто видел этот клинок, в живых осталось лишь шесть человек. Возможно, он покажется вам очень красивым. А потом я убью вас с его помощью. Последний из охранников быстро переглянулся с Фолло, отбросил топор и опрометью пустился наутек. – Ха… – сказала женщина; между ее рыжими бровями пролегла морщинка, свидетельствующая, видимо, о легком разочаровании. – Тогда к твоему сведению: если ты попытаешься убежать, я догоню тебя в… – Она прищурилась, выпятила губы и окинула Фолло оценивающим взглядом с головы до ног. Примерно так же, как он осматривал бы ребятишек. Он обнаружил, что ему не нравится, когда на него так смотрят. – Примерно в четыре шага. Он сорвался с места. Он успел сделать лишь три шага и вдруг ткнулся лицом в мостовую, набрал полный рот каменистой земли и обнаружил, что его рука больно завернута за спину. – Ты, шалава непутная, даже не представляешь, на кого замахнулась! – Он пытался сопротивляться, но ее хватка оказалась железной, и он взвизгнул от боли, когда его руку вывернули еще сильнее. – Честно говоря, я не из великих мыслителей. – Судя по голосу, она совершенно не напрягалась. – Я люблю простые хорошо сделанные вещи, и у меня нет времени на философию. Не хочешь ли ты сказать мне, куда сунул этот сверток, или мне придется лупить тебя, пока он не вывалится? – Я работаю на Куррикана! – выдохнул он. – Я недавно в этом городе. Имена не оказывают на меня магического действия. – Мы тебя найдем! Она рассмеялась. – Конечно. Я не имею привычки прятаться. Я Джавра, Первая из Пятнадцати. Джавра, храмовый рыцарь Золотого ордена. Джавра, нарушительница присяг, разбивательница оков и лиц. – С этими словами она врезала Фолло по затылку так, что он с хрустом ткнулся носом в брусчатку (наверняка сломал, подумал он), и глубоко во рту появился соленый вкус крови. – Чтобы найти меня, достаточно спросить, где Джавра. – Она наклонилась к нему, ее дыхание щекотало его ухо. – И вот когда ты найдешь меня, твои неприятности начнутся по-настоящему. Ну, где сверток? Кисть руки Фолло пронзила боль. Сначала относительно терпимая, она становилась сильнее, еще сильнее, и, в конце концов, всю руку прострелило жарким огнем, и он заскулил, как собака. – Ах, ах, ах, во внутреннем кармане, внутреннем кармане! – Вот и хорошо. Он почувствовал, как руки шарят по его телу, но был способен лишь лежать плашмя и, постанывая, ощущать, как резь в нервах постепенно убывает. Однако он все же повернул голову, чтобы взглянуть на нее, и оскалился. – Зуб даю… – Серьезно? – Ее пальцы добрались до потайного кармана и вытащили сверток. – Это ты погорячился.
Джавра приложила указательный палец к большому и одним щелчком выбила у Фолло два передних зуба. Этот фокус ей показал один старик в Сулджуке, и, как это бывает с очень многим в жизни, все тут зависело от движения запястья. Она оставила парня валяться посреди дороги и выкашливать выбитые зубы. – Если встретимся еще раз, придется показать тебе мой меч! – пригрозила она, уже шагая прочь и запихивая сверток за пояс. О, богиня, до чего же здесь, в Сипани, народ слабосильный. Неужели ей так ни с кем и не удастся размяться? Она потрясла ноющей кистью. Вероятно, ноготь почернеет и слезет, но ведь он отрастет заново. Не то что зубы Фолло. Тем более что не первый это ноготь, которого она лишается. Включая то достопамятное время, когда она потеряла все ногти на руках, да и на ногах тоже, благодаря любезности пророка Кхалюля. Вот там ей пришлось туго. На мгновение ей даже показалось, что она скучает по тем палачам и допросчикам. И уж определенно она с ностальгией вспомнила то удовольствие, с каким сунула главного из них рожей в его собственную жаровню, перед тем как сбежать. Как же его мясо скворчало! Но может быть, этот Куррикан достаточно разозлится, чтобы послать за нею толковых убийц. В таком случае она сможет сама напасть на него. Конечно, не то что великие битвы минувшего года, но все же будет чем вечер-другой занять. До встречи с Фолло Джавра двигалась быстрым и ровным прогулочным шагом, расправив плечи. Она любила ходить. С каждым шагом она ощущала собственную силу. Каждый мускул полностью расслаблен, и все же она готова превратить любой следующий шаг в мощный прыжок, молниеносный кувырок, смертоносный удар. Ей нужды не было смотреть, она и так чувствовала каждого, кто находился поблизости, оценивала, насколько человек опасен, предугадывала нападения, точно представляла ответную реакцию, пространство вокруг нее было насыщено рассчитанными возможностями, местность – словно картографирована, все расстояния – оценены, все полезное – замечено. Самые серьезные испытания – те, которые начинаются неожиданно, и потому Джавра являла собой оружие, которое никогда не тупится, оружие, которое никогда не убирается в ножны, являла собой ответ на любой вопрос. Но в темноте не блеснул клинок. Ни стрелы, ни вспышки пламени, ни отравленной иглы. И толпа убийц не скрывалась в тени, готовясь к нападению. Скука. Лишь двое пьяных северян схватились между собой совсем рядом с заведением Помбрина; один из них хрипел что-то насчет лысого хозяина. Не обращая на них внимания, она взбежала по ступенькам, проигнорировав нескольких нахмурившихся охранников, которые были хуже даже тех ничтожеств, что охраняли Фолло, миновала вестибюль и оказалась в главном салоне, отделанном фальшивым мрамором, с дешевыми канделябрами на стенах и совершенно не возбуждающей мозаикой, изображавшей трахающуюся раком пару. Судя по всему, вечерний наплыв клиентов еще не наступил. Шлюхи обоего пола и одна персона, пол которой Джавра не взялась бы определить, скучали, расположившись на вызывающе пышных мебелях. Помбрин был занят – распекал одну из своих подопечных за то, что она слишком много напялила на себя, – но как только Джавра вошла, вскинул на нее изумленный взгляд. – Ты уже вернулась? Что-то пошло не так? Джавра расхохоталась во весь голос. – Все пошло не так. – Его глаза раскрылись еще шире, и ее хохот стал еще громче. – Для них. – И, взяв его за запястье, она вложила добычу ему в ладонь.
Помбрин уставился на ничем не примечательный сверток в звериной шкуре. – У тебя это получилось? Женщина обхватила его тяжеленной ручищей за плечи и прижала к себе. Он ахнул, почувствовав, как кости затрещали. Несомненно, она была очень крупна, но это случайное движение выдало в ней прямо-таки невероятную силу. – Ты просто меня не знаешь. Еще не знаешь. Я – Джавра, Хоскоппская львица. Она посмотрела на него сверху вниз, и он ощутил незнакомое и неприятное чувство, будто он нашкодивший мальчик, совершенно беспомощный, перед матерью, застигшей его с поличным. – Если я берусь за дело, то не уклоняюсь от него. Но тебе предстоит узнать много нового. – Я охотно расширю свое образование. – Помбрин вывернулся из-под тяжести, лежавшей на его плечах. – Ты… ты не открывала его? – Ты ведь сказал: не открывай. – Отлично. Отлично. – Он уставился в пол; на его лице начала складываться робкая улыбка – он не мог поверить, что все обошлось так просто. – В таком случае давай расплачиваться. – Конечно. – Он потянулся к кошельку. Джавра подняла мозолистую ладонь. – Половину я возьму натурой. – Натурой? – А разве ты не этим здесь торгуешь? Он вскинул брови. – Половина – это ж будет очень много натуры. – Я справлюсь. И я намерена задержаться здесь. – Вот повезло-то, – пробормотал он. – Я возьму этого. – Отличный выбор… – И этого. И этого. И эту. – Джавра азартно потерла шершавые ладони. – Она будет заводить парней. Я не собираюсь еще и надрачивать за собственные деньги. – Ну естественно. – Я из Тонда, и у меня большие аппетиты. – Начинаю представлять. – И, ради светлого солнца, пусть кто-нибудь приготовит мне ванну. От меня и так несет, как от суки в течке, и боюсь даже подумать, что будет потом. Да ко мне сбегутся все городские коты! – И она вновь залилась хохотом. Один из парней сглотнул. Другой с выражением, близким к отчаянию, оглянулся на Помбрина, но Джавра уже гнала свое стадо в ближайшую комнату. – …снимай штаны. Ты разбинтуй мои титьки. Вы даже представить не можете, как туго мне приходится их завязывать, когда надо что-то сделать… К счастью, дверь захлопнулась. Помбрин взял за плечо Скалакая, самого доверенного из своих слуг, и подтащил вплотную к себе. – Беги со всех ног в гуркский храм за Третьим каналом – это тот, что с зелеными мраморными колоннами. Знаешь его? – Знаю, мастер. – Скажи служителю, который будет молиться около входа, что у тебя сообщение для Ишри. Что предмет, которым она интересовалась, находится у мастера Помбрина. Для Ишри, запомнил? – Для Ишри. Предмет у мастера Помбрина. – Беги! Скалакай умчался, а Помбрин едва ли не с такой же быстротой поспешил в свою контору, сжимая сверток в потном кулаке. Захлопнув дверь, он повернул ключ; успокаивающе щелкнули пять язычков замка. Лишь после этого он позволил себе выдохнуть. Сверток он благоговейно положил на письменный стол. Теперь, когда он заполучил его, ему хотелось растянуть мгновения триумфа. Усугубить его должными церемониями. Он подошел к шкафчику со спиртным и извлек стоявшую на почетном месте бутылку «Шизнадзе», оставшуюся еще от деда. Человек, который провел всю свою жизнь, ожидая подходящего момента, заработал право откупорить ее. Помбрин, улыбаясь, достал штопор и принялся счищать с горлышка сургуч с печатью. Сколько же времени он потратил на то, чтобы заполучить этот треклятый пакет? Распускал слухи о своих деловых неудачах, хотя на самом деле они шли как никогда хорошо. Снова и снова попадалась на глаза Каркольф, пока наконец она не решила, что это происходит чисто случайно. Втерся к ней в доверие, вернее убедил идиотку-курьершу в том, что он всего лишь безмозглый неудачник, карабкался крошечными шажочками к той высоте, откуда его жадные руки дотянулись бы до вожделенного предмета, и вдруг… такая неудача! Каркольф, проклятущая сука, ускользнула, не оставив Помбрину ничего, кроме разбитых надежд. А теперь… такая удача! Бандитская вылазка этой кошмарной бабы, Джавры, каким-то чудом оказалась успешной там, где его гений был столь несправедливо унижен. Впрочем, кому какое дело, каким образом он добился успеха, верно? Улыбаясь все шире и шире, он вытащил пробку. Пакет у него. Он вновь обратил взгляд к долгожданному трофею. Хлоп! Струя игристого вина изобразила в воздухе дугу и, не попав в бокал, пролилась на кадирский ковер. А Помбрин застыл с открытым ртом. Пакет болтался в воздухе, свисая с крюка. Крюк был привязан к тонкой, как паутинка, нити. Конец нити исчезал в дыре, проделанной в стеклянной крыше высоко над головой хозяина, и теперь он видел силуэт распластавшегося там человека. Помбрин совершил отчаянный бросок – бутылка и бокал полетели на пол, вино разлилось, – но злосчастный пакет проскользнул прямо между его пальцами и плавно, но быстро взлетел на недосягаемую высоту. – Стража! – взревел Помбрин, потрясая кулаками. – Воры! Мгновением позже до него дошло кое-что еще, и гнев сменился леденящим ужасом. Вероятнее всего, Ишри уже направляется сюда. Отработанным движением запястья Шев выдернула добычу сквозь дыру точно в подставленную руку в перчатке. – Какова я рыбачка! – прошептала она, сунула добычу в карман и принялась карабкаться по крутой крыше, что давалось очень просто благодаря густо пропитанным смолой наколенникам. Перевалив через конек, она добралась до трубы, сбросила вниз, на улицу, веревку, в мгновение ока очутилась на краю и начала спускаться. Только не думать о земле, никогда не думать о земле. Когда находишься на ней, это отличное место, но не стоит слишком торопиться туда… – Какова я акробатка! – прошептала она, проползая мимо большого окна, за которым кричаще украшенный и ярко освещенный салон, и… Она прервала спуск и, крепко вцепившись в веревку, повисла, покачиваясь ввоздухе, перед окном. Вообще-то ей следовало торопиться, чтобы ее не поймали охранники Помбрина, но за окном ей предстало одно из тех зрелищ, мимо которых просто невозможно пройти равнодушно. Четыре, а может быть, пять, а то и шесть обнаженных тел, сплетенных с истинно акробатическим искусством, образовали нечто вроде живой скульптуры – рычащее, ворчащее и сопящее переплетение множества конечностей. Пока она крутила головой, чтобы уловить подробности картины, средоточие скульптуры, принятое ею сначала за рыжеволосого мужика-верзилу, взглянуло прямо на нее. – Шеведайя! Нет, конечно, не мужик, хотя и определенно верзила. Не узнать ее было невозможно, хоть она и остриглась почти наголо. – Джавра? Какого рожна ты здесь делаешь? Та, вздернув бровь, покосилась на обвивавшие ее голые тела. – Неужели непонятно? Крики охранников на лежавшей внизу улице вернули Шев здравый смысл. – Ты меня не видела и не знаешь! – И она скользнула вниз по свистевшей под перчатками конопляной веревке, ощутимо стукнулась пятками о землю и рванула прочь точно в тот миг, когда из-за угла, громко топая, вывалилась толпа вооруженных людей. – Стой! – Держи вора! – Хватай! И вопль или, вернее, визг Помбрина: – Мой пакет! Шев дернула за шнурок и почувствовала, что сумка опустела, рассыпав кованые ежики за ее спиной, и услышала крики, свидетельствующие о том, что по меньшей мере пара преследователей охромела. Утром ноги у них будут болеть всерьез. Но преследователей все равно оставалось много. – Окружай его! – Стреляй! Метнувшись влево, Шев услышала, как щелкнула тетива, болт, чирикнув, отскочил от стены совсем рядом с нею и улетел куда-то в ночь. Она на бегу стянула перчатки – одна еще дымилась от быстрого спуска по веревке – и швырнула их через плечо. Теперь резко направо – маршрут, конечно, тщательно проработан, – и она взлетела на столик, стоявший на улице перед заведением Версцетти, широкими прыжками, перепрыгивая со стола на стол, разбрасывая тарелки с едой и столовые приборы, преодолела всю площадку. Посетители оторопели в креслах, кое-кто даже упал, а оборванный скрипач поспешно отступил от греха подальше. – Какова я бегунья! – прошептала она и сиганула с крайнего столика, мимо протянутых рук охранника, метнувшегося к ней слева, и одного из кутил, потянувшегося справа, ухватилась на лету за коротенький хвост каната, болтавшегося под вывеской «Версцетти» и как следует дернула. Приземлившись, она перекатилась по земле, как только вскочила, сверкнула яркая вспышка, подобная ближней молнии, туманная ночь сразу озарилась, а фасады близлежащих домов залило белым сиянием. Крики, визг и раскат взрывов. Она знала, что у нее за спиной, поперек улицы, распускаются огромные цветы пурпурного пламени, взлетают мощные фонтаны золотых искр – в общем, зрелище, достойное женитьбы какого-нибудь барона. – Да, Кохдам определенно знает толк в фейерверках, – прошептала она, преодолевая искушение остановиться и полюбоваться огненной феерией, справилась с собой и свернула в узенький темный проулок, спугнув помойного кота, пригибаясь взлетела по лестнице в три дюжины ступенек, оказалась в крохотном садике и остановилась, стараясь унять дыхание. Развернув сверток, загодя спрятанный меж корней засохшей ивы, она извлекла белую мантию, облачилась в нее, накинула капюшон и застыла, держа в руке обетную свечу и настороженно прислушиваясь к звукам ночи. – Вот поганство! – пробормотала она. Как только замерли последние звуки ее огненного сюрприза, она услышала отдаленные, но неумолимо приближавшиеся голоса охранников Помбрина, продолжавших облаву и колотящих по пути во все двери. – Куда он делся? – Сюда, наверно! – Проклятущий фейерверк мне руку обжег! Здорово обжег, чтоб ему!.. – Мой сверток! – Ну же, ну же, – бормотала она сквозь зубы. Если эти балбесы поймают ее, это встанет в ряд самых неприглядных эпизодов ее карьеры. Вроде того раза, когда ее застали на середине подъема по стене здания гильдии торговцев шелком в свадебном платье, с цветами в волосах, но без нижнего белья, а стремительно собиравшаяся внизу толпа зевак делала отступление крайне трудным, и тем не менее… – Ну же, ну же, ну… И вот с другой стороны до нее донеслось пение, и она улыбнулась. Сестры никогда не опаздывали. Она уже слышала их шаги, тяжелую мерную поступь, заглушавшую и крики охранников Помбрина, и стенания женщины, видимо, оглохшей на время от грохота фейерверка. Все громче шаги, все громче вдохновенное песнопение, и вот с садиком поравнялась процессия – все женщины в белом, у всех капюшоны на головах, каждая твердо держит в руке горящую свечу, и все они, похожие во мраке на скопище привидений, в ногу маршируют по улице. – Какова я жрица! – прошептала себе под нос Шев и, выскочив из садика, протолкалась в глубину колонны. Наклонив свечу влево, она поднесла ее фитиль к огоньку свечи своей соседки. Та хмуро взглянула на нее, и Шев подмигнула. – Поделись с девушкой огоньком, ладно? Фитиль с негромким потрескиванием загорелся, и Шев, шагая в такт с остальными, вплетая свой радостный голос в общее песнопение, прошла по улице Калдиче и мосту Финтин; гуляки в масках почтительно расступались, пропуская шествие. Заведение Помбрина, и уже совершенно панические поиски его охранников, и злобный рев пары северян, яростно споривших между собой, – все это отступало, скрывалось за спиной в тумане, и на душе становилось легче. Когда она забралась в свою комнату, где в открытом окне вольно развевались занавески, и неслышно обогнула удобное кресло, уже совсем стемнело. В кресле спала Каркольф; ее дыхание шевелило упавшую на губы прядку золотистых волос. С закрытыми глазами, расслабленным лицом, без обычной ухмылки, которой она встречала все на свете, она казалась юной. Юной и очень красивой. Слава тому, кто ввел моду на штаны в обтяжку! Свет свечи золотил нежный пушок на щеке, и Шев захотелось протянуть руку, положить ладонь ей на лицо, погладить губы пальцем… Но при всей своей любви к риску азартными играми она не увлекалась. И потому она лишь громко вскрикнула: – Бу-у-у! Каркольф подскочила, как лягушка, брошенная в кипяток, наткнулась на стол, чуть не упала и принялась с дикими глазами озираться по сторонам. – Пропади все пропадом! – выговорила она трясущимися губами. – Неужели нельзя было обойтись без этого? – Почему нельзя? Можно. Каркольф приложила руку к груди. – Кажется, у меня шов разошелся. – Какая ты, детка, недоверчивая. – Шев стянула мантию через голову и швырнула ее в угол. – Там еле заметная царапина. – Утрата твоего доброго отношения ранит меня острее любого ножа. Шев расстегнула ремни, на которых было закреплено все ее воровское снаряжение, отвязала наколенники для лазанья и принялась освобождаться от черной одежды, старательно притворяясь, будто ей нет никакого дела до того, смотрит на нее Каркольф или нет. Но с удовлетворением заметила, что та заговорила лишь после того, как она натянула на себя чистое платье, и голос у нее сделался хрипловатым. – Ну? – Что ну? – Я всегда мечтала своими глазами посмотреть на разоблачающуюся Белую сестру, но я все думаю, удалось ли… Шев бросила ей пакет, и Каркольф ловко поймала его на лету.
– Я знала, что на тебя можно положиться. – У Каркольф немного кружилась голова от облегчения, не говоря уже о том, что ее распирало от желания. Она всегда питала слабость к опасным женщинам. Проклятие, она и впрямь превращается в собственного отца… – Ты была права, – сказала Шев, падая в кресло, с которого так недавно вскочила перепуганная Каркольф. – Он оказался у Помбрина. – Я так и знала! Вот слизняк! В наши дни очень трудно отыскать хорошую одноразовую приманку. – Похоже, что тебе никому нельзя доверять. – Вот именно. Но ведь от этого никому не хуже, правда? – И Каркольф задрала рубаху и со всей возможной осторожностью положила сверток в верхний из двух поясных кошелей. Теперь уже настала очередь Шев смотреть, делая вид, будто она никуда не смотрит, а просто наливает себе бокал вина. – И что же в этом пакете? – спросила она. – Тебе лучше этого не знать. Целее будешь. – Неужели даже понятия не имеешь? – Мне приказано не смотреть, – вынужденно призналась Каркольф. – И тебе даже не захотелось, да? По мне, так чем больше приказывают не смотреть, тем сильнее подмывает. – Шев подалась вперед, ее глаза сверкали завораживающим огнем, и на мгновение сознание Каркольф целиком и полностью заполнила картина того, как они вдвоем катаются по ковру и, смеясь, раздирают конверт. Она не без труда отогнала это видение. – Вору можно полюбопытствовать. Курьеру – нет. – А ты могла бы вести себя еще напыщеннее? – Если постараюсь, то получится. Шев фыркнула в бокал. – Ну, полагаю, теперь пакет твой. – Как раз нет. В этом-то все и дело. – Пожалуй, ты больше нравилась мне, когда была преступницей. – Врешь. Ты хочешь, пользуясь возможностью, сбить меня с пути истинного. – Угадала. – Шев сползает в кресле, и ее длинные коричневые ноги постепенно вытягиваются из-под подола. – Почему бы тебе не задержаться немного? – Ее ступня нащупала лодыжку Каркольф и нежно скользнула вверх по внутренней стороне икры и вновь спустилась вниз. – И сбиться с пути истинного? Каркольф вздохнула – почти с болью. – Проклятие, я и сама хотела бы. – Она сама изумилась силе своего чувства; у нее перехватило горло, и на мгновение ей показалось, что она сейчас задохнется. На кратчайшее мгновение она почти решилась выбросить пакет в окно и сесть на пол перед креслом, в котором расположилась Шев, взять ее руки в свои и поделиться с нею теми сказками, которые она не рассказывала никому с детских лет. На кратчайшее мгновение. Но тут же она вновь сделалась Каркольф и благоразумно шагнула назад, так что ступня Шев упала на половицы. – Но ты ведь знаешь, как оно в моем деле. Я должна уйти с отливом. – И она подхватила свое новое пальто и начала надевать его, как бы невзначай отвернувшись, чтоб сморгнуть с глаз навернувшиеся, кажется (а может быть, и нет), слезинки. – Ты могла бы устроить себе отпуск. – Я говорю себе это на каждом задании, и, когда задание кончается, я вдруг делаюсь… нервной. – Каркольф вздохнула и принялась застегивать пуговицы. – Я просто не приспособлена к тому, чтобы сидеть на одном месте. – Ха! – Только не делай вид, что ты сама не такая. – Не буду. Я и сама подумываю о том, чтобы двинуть дальше. Например, в Адую или вернуться на юг… – Я предпочла бы, чтобы ты осталась здесь. – Эти слова вырвались у Каркольф помимо воли, и она тут же попыталась переиначить их в привычном небрежном тоне. – А то ведь кто будет вытаскивать меня из неприятностей, когда я окажусь здесь в следующий раз? Ты единственная, кому я доверяю в этом треклятом городе. – Это была, конечно же, неправда; она ни капельки не доверяла Шев. Хороший курьер не доверяет никому, а Каркольф была лучшим из лучших курьеров. Но ей было куда привычнее и легче врать, нежели говорить правду. По улыбке на губах Шев она видела, что та совершенно точно понимает ситуацию. – Очень мило. – И когда Каркольф собралась было шагнуть к двери, Шев схватила ее за запястье, да так крепко, что этого нельзя было не заметить. – Мои деньги! – Какая я рассеянная. – Каркольф протянула ей кошелек. – И остальные, – потребовала Шев, даже не заглядывая внутрь. Каркольф еще раз вздохнула и бросила второй кошелек на кровать; ярко сверкая в свете лампы, золото высыпалось на белую простыню. – Ты и сама расстроилась бы, если бы я не попыталась. – Я глубоко растрогана твоей заботой о моих тонких чувствах. Смею ли надеяться, что мы увидимся, когда ты появишься здесь в следующий раз? – спросила она, когда Каркольф уже взялась за замок. – Я буду считать мгновения. В этот момент ей больше всего на свете хотелось поцелуя, но она не была уверена, что ее решимость выдержит такое испытание, и потому послала быстрый воздушный поцелуй дверной створке и захлопнула ее за собой. Она быстро проскочила через темный двор и выскользнула за тяжелые ворота на улицу, надеясь, что Шеведайя не сразу присмотрится к содержимому первого кошелька. Пусть этим она навлечет на себя вселенские кары, но разве не отдашь чего угодно за возможность хотя бы представить себе ее лицо, когда она обнаружит, что к чему. День представлял собой одно сплошное фиаско, но, судя по всему, дела могли обернуться много, много хуже. У нее еще оставалась пропасть времени, чтобы успеть на корабль до начала отлива. Каркольф нахлобучила капюшон, поморщилась от боли в только что зашитом порезе, и в невесть откуда взявшейся язвочке, и в промежности, где натирал этот треклятый шов на штанах, и зашагала сквозь туманную ночь – не слишком быстро, не слишком медленно, а так, чтобы не вызывать никаких подозрений. Проклятие, как же она ненавидела Сипани!
Сотворить чудовище
Карлеон, лето 570 года– Отец, что такое мир? Бетод, моргая, посмотрел на старшего сына. Скейлу уже одиннадцать, а мира за всю свою жизнь он, почитай, и не видел. Разве что считаные мгновения. Просветы в кровавом мареве. Пытаясь сообразить, что же ответить, Бетод вдруг понял, что и сам толком не помнит, как выглядит мир. Сколько уже лет он живет в непрерывном страхе? Он присел на корточки перед Скейлом и вспомнил, как его собственный отец, скрюченный болезнью и старый не по годам, так же сидел перед ним на корточках. «Бывают такие люди, которые ломают то, что попадается под руку, лишь потому, что могут это сделать, – прошептал он тогда. – Но война – это последний довод вождя. Только начни войну – и ты при любом ее исходе проиграл». Несмотря на все одержанные победы, на все невероятные удачи, на то, что враги неизменно уходили в грязь, все притязания подтверждались, и все земли захватывались, Бетод год за годом проигрывал. Теперь он это видел. – Мир, – сказал он, – это когда все враги примирились, все долги крови оплачены, и все согласны со сложившимся положением дел. Во всяком случае, более или менее согласны. Мир – это когда… когда никто ни с кем больше не сражается. Скейл, нахмурив лоб, обдумывал услышанное. Бетод любил его, конечно же, как не любить сына, но даже он был вынужден признать, что мальчик не из самых сообразительных. – Если так… то кто же побеждает? – Все, – сказал Кальдер. Бетод вскинул брови. Его младший сын соображал столь же быстро, сколь медленно это делал старший. – Совершенно верно. Мир – это когда победителем оказывается каждый. – А Гремучая Шея уверяет, что, пока ты жив, никакого мира не будет, – сказал Скейл. – Уверяет. Но Гремучая Шея из тех людей, кто очень легко разбрасывается словами. Уверен, что, подумавши, он переменит свое мнение. Тем более что его сын сидит на цепи у меня в застенке. – У тебя? – бросила Урси из угла комнаты, оторвавшись от расчесывания волос ровно на столько времени, чтобы одним глазом взглянуть на него. – Разве он не пленник Девятипалого? – Девятипалый отдаст его мне. – Бетод произнес эти слова таким непринужденным тоном, что можно было подумать, будто речь шла о какой-то пустяковине, вроде щелчка пальцев, а не о серьезном деле, на которое он решился, только собрав всю свою смелость. Что за вождь такой, если он боится попросить своего поединщика об услуге? – Прикажи ему это сделать. – Странно было слышать мужские слова, произнесенные тонким мальчишеским голосом Кальдера. – Заставь его. – Приказать ему я не могу. Сын Гремучей Шеи – пленник Девятипалого. Он захватил его в бою, а у названных свои обычаи. – Важнее было то, что Бетод не был уверен, что Девятипалый его послушается, не знал, что делать, если он откажется повиноваться, а сама мысль о том, чтобы проверить это, наводила на него страх. – Есть определенные правила. – Правила для тех, кто должен им подчиняться, – сказал Кальдер. – Правила существуют для всех, а для вождей – в первую очередь. Если не станет правил, все люди будут существовать поодиночке, и каждый будет владеть лишь тем, что сможет одной рукой урвать у мира и другой – удержать. Хаос. Кальдер кивнул. – Понятно. – И Бетод знал, что так оно и есть. Как же мало сходства между его сыновьями. Скейл – коренастый блондин, грубиян. Кальдер – тощий, темноволосый и хитрый. И оба так похожи на мать, что Бетод иногда гадал, досталось ли им хоть что-нибудь от него. – И что мы будем делать, если случится мир? – спросил Скейл. – Строить. – Бетод улыбнулся, вспомнив о своих планах, которые обдумывал так часто, что порой готов был воспринимать их как нечто уже свершившееся. – Мы отправим людей по домам – к их ремеслам, их семьям, их урожаям. А потом мы заставим их платить нам налоги. – Налоги? – Это южане придумали, – пояснил Кальдер. – Деньги, значит. – Каждый отдает своему вождю немного от того, чем владеет, – сказал Бетод. – А мы на эти деньги будем расчищать леса, копать шахты и возводить стены вокруг городов. Потом мы построим великую дорогу из Карлеона в Уффриц. – Дорогу? – пробормотал Скейл, не желавший видеть блеска в благоустроенной земле. – По ней можно передвигаться вдвое быстрее против обычного, – вставил Кальдер, начавший терять терпение. – Воинам? – с надеждой в голосе спросил Скейл. – Если понадобится, – сказал Бетод. – А еще и повозкам, товарам, скотине и посланиям. – Он ткнул пальцем в сторону яркого на темном фоне окна, как будто через него можно было увидеть отблеск светлого будущего. – Эта дорога станет хребтом той нации, которую мы построим. Дорога сошьет весь Север воедино. Я выиграл много битв, но запомнят меня как строителя дороги. Эта дорога изменит мир. – Как можно изменить мир какой-то дорогой? – спросил Скейл. – Ты идиот, – сказал Кальдер. Скейл стукнул его по голове, сбоку, и сбил на пол, продемонстрировав тем самым ограниченность силы разума. Бетод услышал, как ахнула Урси, и стукнул Скейла почти так же и тоже сбил его с ног, продемонстрировав относительность грубого превосходства в физической силе. К сожалению, подобные сцены случались в их семейном кругу довольно часто. – Ну-ка, встаньте оба! – рявкнул Бетод. Поднимаясь и прижимая ладонь к окровавленному рту, Кальдер мрачно зыркнул на брата, а Скейл, прикрывая собственный рот, ответил таким же мрачным взглядом. Бетод взял обоих за правые руки и сложил их в пожатии, стиснув так, что они никак не смогли бы воспротивиться. – Мы одна семья, – сказал он. – Если мы не будем стоять друг за друга, то на кого же можно будет положиться? Скейл, когда-нибудь ты станешь вождем. Ты должен сдерживать свой нрав. Кальдер, когда-нибудь ты станешь правой рукой брата, его первым помощником и самым доверенным советником. Ты должен сдерживать язык. В вас, вместе взятых, заложено все самое лучшее, что есть во мне, и еще много сверх того. Вы, вместе взятые, сможете сделать наш клан величайшим на всем Севере. Порознь вы ничто. Не забывайте об этом. – Да, отец, – пробормотал Кальдер. – Да, отец, – буркнул Скейл. – А теперь идите, и если я услышу еще об одной драке, то лучше пусть это будет жалоба на то, как вы вдвоем побили кого-то третьего. – Он стоял, упершись ладонями в бедра, пока они, держась за руки, плелись к выходу, вывалились в коридор и захлопнули за собой дверь. – Мне с трудом удается поддерживать мир между родными сыновьями, – пробормотал он, недовольно мотнув головой. – И как же я смогу примирить между собой предводителей Севера? – Остается надеяться, что предводители Севера будут вести себя более по-взрослому, – отозвалась Урси; шурша юбками по полу, она подошла к супругу сзади и ласково положила ладони ему на бока. Бетод фыркнул и прижал ее ладони к сердцу. – Боюсь, это пустые надежды. На Севере любят великих воинов, а из великих воинов редко получаются великие вожди. Люди, лишенные страха, лишены и воображения. Головами они не думают, а расталкивают то, что попадается на пути. В наших краях славят злобных, спесивых, вспыльчивых людей, а в предводители толпа избирает самых ребячливых из них. – В тебе они нашли предводителя совсем иного сорта. – Я заставил их прислушаться ко мне. И Гремучую Шею заставлю прислушаться. И Девятипалого заставлю. – Тут Бетод подумал о том, кого именно он пытается убедить: жену или самого себя. – Он может быть вполне разумным человеком. – Пожалуй, не столько может, сколько мог. – Дыхание Урси, негромко говорившей ему на ухо, щекотало шею Бетода. – Но Девятипалый кровожаден. Он упивается убийствами. С каждым днем он все меньше друг тебе, все меньше заслуживает доверия, вообще все меньше человек и все больше зверь. С каждым днем он все меньше Логен и все больше Девять Смертей. Бетод поморщился. Он знал, что тут она была права. – Иногда он бывает вполне спокойным. – А в остальное время? Ты знаешь, что на прошлой неделе он перебил в загоне целое стадо овец? Кривая ухмылка Бетода превратилась в гримасу. – Слышал об этом. – Он сказал, что ему надоело их блеяние. – Он убивал их голыми руками, и так аккуратно, что остальные при этом нисколько не тревожились. – Слышал об этом. – Овчарка залаяла, и он разбил ей голову, а потом его отыскали среди овечьих трупов – он преспокойно спал себе и храпел. Он порождение смерти и приносит смерть всюду, где появляется. Я боюсь его. Бетод повернулся в ее объятиях, посмотрел на нее сверху вниз и ласково потрепал ее ладонью по щеке. – Тебе ничего не нужно бояться. Кому-кому, но не тебе. – Хотя он твердо знал, что и сам боится. Сколько уже лет он живет в непрерывном страхе? Она положила ладонь на его руку. – Его я не боюсь. Я боюсь тех неприятностей, которые он может тебе причинить. И обязательно причинит. – Он взглянул ей в глаза, а она понизила голос до шепота. – Ты ведь знаешь, что я права. Что если тебе и впрямь удастся добиться мира? Девятипалый – это не меч, который можно повесить возле очага, а потом рассказывать о нем сказки после ужина. Он – Девять Смертей. Думаешь, он прекратит сражаться, если ты перестанешь подбирать для него противников? Нет. Он будет находить их сам, начав с тех, кто поближе. Потому что такой он есть. Рано или поздно он пожелает драться с тобой. – Но я в долгу перед ним, – пробормотал Бетод. – Без него мы никогда… – Великий Уравнитель оплачивает все долги, – ответила она. – Но ведь есть порядки… – Однако его голос прозвучал очень слабо, чуть слышно, и Бетод старался не смотреть в темные глаза жены. – Об этом можешь рассказывать детям, – прошептала она. – Но мы-то знаем, как устроен мир. Важно лишь одно: полезно или вредно. – Я поговорю с ним, – повторил Бетод, понимая, как неубедительно звучат эти слова даже для его собственного слуха. Он высвободился из объятий жены и подошел к окну. – Он отдаст мне сына Гремучей Шеи. Он поймет, что это важно. Должен понять! – Он уперся кулаком в подоконник и повесил голову. – Клянусь мертвыми, меня уже тошнит от всего этого. Тошнит от крови. Она снова подошла вплотную и принялась разминать его плечи и загривок, а он ответил на ее прикосновение тяжелым вздохом. – Ты никогда не стремился к кровопролитию. Он заставил себя рассмеяться, хотя ничего веселого тут не было. – Стремился. И требовал. Не так много – я никогда не думал, что крови окажется столько, – но в том и беда с кровью. Рану так легко нанести, а вот залечить очень трудно. Я же наносил их много и жадно. Мне требовался человек, который сражался бы от моего имени. Мне требовался человек, который не остановился бы ни перед чем. Мне требовалось чудовище. – И ты его нашел. – Нет, – прошептал он, сбрасывая ее руку. – Я его создал.
Это был один из тех дней самого начала лета, когда теплое солнце, как умный полководец, выманивает тебя наружу и захватывает врасплох внезапной ливневой атакой. После только что прошедшего дождя с соломенных крыш домов обильно капала вода, двор форта превратился в жидкое месиво, посреди которого тут и там блестели лужи. – Плохой день для нападения, – сказал Зобатый, неотступно следовавший вплотную к Бетоду и бдительно смотревший по сторонам, не снимая руки с яблока рукояти меча. – Зато прекрасный для обороны хорошей позиции. – Для обороны хорошей позиции плохих дней не бывает, – ответил Бетод, шлепая по двору и тщетно пытаясь найти более-менее твердое место, чтобы поставить ногу. – Насколько я понимаю, хороший вождь обороняется везде, где возможно. Предоставляя менее осмотрительным возможность атаковать. – Так оно и есть, – согласился Бетод. – И насколько, по твоему мнению, хороша моя позиция? Зобатый почесал бурую бороду. – Даже и не знаю, что сказать, вождь. Четверть Бетодова войска расположилась за воротами. Люди собрались кучками возле своих палаток, готовили еду, выпивали, расчесывали струпья, разыгрывали в кости трофеи вчерашнего боя или просто нежились на солнышке. Увидев его, они принялись колотить щербатыми клинками по мятым щитам и загорланили: – Вождь! Наш вождь! – Бетод! – Еще одна победа! Он подумал о том, долго ли они будут славить его, если сражения продолжатся, а победы прекратятся. Надо полагать, недолго. Во имя мертвых, неужели у него не было ни одного успеха, который он не мог бы истолковать как неудачу? Палатка Логена стояла поодаль от прочих. То ли он сам решил обосноваться в стороне от остальных, то ли поставил палатку где пришлось, а все остальные предпочли выдержать расстояние – это трудно было угадать. Но, так или иначе, она стояла поодаль. Если поглядеть со стороны, то нипочем не угадаешь, что она принадлежала самому страшному человеку на всем Севере. Большое, бесформенное, заляпанное грязью сооружение с хлопающими на ветру тронутыми плесенью парусиновыми полотнищами. Ищейка сидел у остывшего кострища подле мотающегося входного полотнища и подрезал оперенье стрел. Сидел истово, как любой пес сидит у хозяйской двери. Бетоду было жаль его, что бы люди ни говорили, и сейчас он тоже испытал всплеск сочувствия. Он и сам был тесно связан с Девятипалым, но уж, конечно, далеко не столь прочно, как этот несчастный дурачок. – Где остальной сброд? – осведомился Бетод. – Тридуба повел их на разведку, – ответил Ищейка. – Вернее сказать, что они ищут место, где им можно было бы укрыться от собственного позора. Ищейка несколько мгновений смотрел на него снизу вверх, но без тени благоговения. – Может, и так, вождь. Я думаю, что каждому из нас есть чего стыдиться. – Подожди здесь, – буркнул Бетод Зобатому, хотя ему как раз хотелось войти в палатку с сопровождающим, и шагнул вперед. – Я не стал бы сейчас заходить туда, – сказал Ищейка, начиная подниматься с земли. – А тебе и не надо, – отрезал Бетод, совершенно не желавший еще раз набираться смелости и повторно тащиться сюда. Он главный и будет вести себя, как подобает главному. Он отбросил в сторону полог входа и крикнул: – Девятипалый! Глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к затхлому полумраку. За это время он успел почуять резкую вонь немытых тел и услышать аханье, ворчанье и шлепки кожи о кожу. Потом он увидел Девятипалого: тот, совершенно голый, стоял на коленях на куче старых облезлых шкур, на его спине вздулись мышцы, голова до предела вывернута в попытке взглянуть назад поверх могучего плечища. На щеке у него красовался новый блестящий черный шрам в окружении неровных стежков. Глаза были широко раскрыты, зубы оскалились по-звериному, и в первый миг Бетод подумал, что он сейчас ринется на него, стремясь убить. Но лицо, пересеченное свежим шрамом, тут же расплылось в нахальной улыбке. – Ну, вождь, ты или войди, или выйди, но не стой на пороге, а то мне прямо в ж… дует. Только тут Бетод разглядел женщину, которая на четвереньках стояла перед Девятипалым, прижатая к нему задом; проникший в палатку дневной свет позволял увидеть и грязные сальные волосы, и пот на щеке. Бетод мог бы найти тысячу причин для того, чтобы уйти. Но Гремучая Шея уже отправился в путь. Дело нужно было сделать, и сделать безотлагательно. – Проваливай, – сказал Бетод женщине. Вместо того чтобы немедленно повиноваться, та обернулась, ожидая слов Девятипалого. Тот пожал плечами. – Слышала, что сказал вождь? Пусть Бетод был вождем Карлеона и Уффрица, победителем в двух дюжинах сражений и считался величайшим военачальником со времен Скарлинга Простоволосого. Но Логен Девятипалый уже несколько последних лет наводил на него ауру страха. Ауру смерти. Такую же, как и та, что окружала Шаму Бессердечного, только сильнее, и с каждым выигранным поединком, с каждым убитым человеком эта аура усиливалась. Там, куда могли дотянуться руки Девяти Смертей, господином был он. Женщина вскочила и, проскочив мимо Бетода, поспешила вон из палатки, подхватив на бегу одежду, но даже не задержавшись, чтобы набросить на себя хоть что-нибудь. Одним мертвым ведомо, какое облегчение она могла испытывать. Бетоду нужно было лишь поговорить с Девятипалым, но и то у него живот подтягивало от волнения. А уж представить себе, что может испытывать женщина, которой он овладевает, он просто боялся. Он бросил один, последний, тоскливый взгляд на дневной свет и позволил пологу упасть и запереть его в полумраке вместе со старым другом. Старым врагом. Девятипалый растянулся на спине поверх грязных шкур, как будто находился один, с широко раскинутыми руками и ногами; не успевший совсем обмякнуть член свесился набок. – Нет ничего лучше, чем вдуть средь бела дня, верно? – обратился он к потолку палатки. – Что? – Бетод немало гордился тем, что его никогда и никто не мог застать врасплох. Но в последние дни Девятипалый едва ли не каждым своим высказыванием выводил его из равновесия. – Вдуть. Потрахаться. – Он приподнялся на локте. – Вождь, ты трахаешься? – Есть у меня такое в планах. Девятипалый сморщил нос. – Что-то здесь воняет потрахушками. – Это от тебя. – Э-э?.. – Девятипалый понюхал собственную подмышку и вскинул рассеченную несколькими шрамами бровь в знак согласия. – Так вот, тебе следует потрахаться. Днем. Или еще когда. У тебя вид встревоженный. – Я встревожен, потому что половина Севера желает моей смерти. Логен осклабился в ухмылке. – Моей смерти желает весь Север. Но ведь ты не видел, чтобы я хмурился, верно? Если что и можно сказать о Логене Девятипалом, так это то, что он всегда смотрит на жизнь со светлой стороны. – Бетод скрипнул зубами. Не услышь он эту фразу сейчас, ему не пришлось бы долго ждать ее. – И у твоей жены, когда я видел ее давеча, тоже был встревоженный вид. Вчера, что ли? Или позавчера? И кому, вообще, нужна женитьба без траха? В этом весь ее смысл. Бетод не знал, что на это ответить. Из-за духа, стоявшего в палатке, у него путались мысли. – Ты взялся, что ли, объяснять мне, что такое женитьба? Ты? – Мудрость есть мудрость, независимо от того, из какого источника она почерпнута, согласен? В смысле, человек может быть либо е…рем, либо бойцом, так я все-таки больше боец. Если что и можно сказать о Логене Девятипалом, так это то, что он боец, но потрахушки скрашивают жизнь… – Сюда едет Гремучая Шея, – перебил его Бетод. – Сюда? – Да. Девятипалый нахмурился. – Тогда, пожалуй, мне стоит одеться. – А это мысль. Но, к сожалению, она так и осталась мыслью. Логен подтянул колени к лицу и с быстротой змеи взлетел на ноги, выпрямился во весь рост, вытянул руки и растопырил пальцы. Свои девять пальцев и, конечно, обрубок. Бетод сглотнул. Он готов был поклясться, что этот негодяй стал еще больше. Он и сам был не маленький, но Девятипалый возвышался над ним на полголовы – масса перекрученных шрамов, мышц и твердых, словно деревянные, сухожилий, похожая на машину для убийства, которой создатели не позаботились придать приглядный вид. И поза его являла собой гордыню, и ненависть, и презрение ко всему миру и всем и каждому, кто в нем существовал. Презрение и к Бетоду, который вроде бы был его вождем. Бетод вновь подумал о том, что следовало бы сделать то, чего хочет Урси. Убить Девятипалого. Он подумывал об этом еще со времен штурма Хеонана, где Логен вскарабкался по обледенелым скалам и пролил немерено крови горцев, хотя приказ был совсем другим. И пока опьяненные победой глупцы славили его отвагу и складывали плохие песни о его воинском мастерстве, Бетод был вынужден ломать голову по поводу того, как избавиться от кровожадного безумца. Кого он мог бы послать сделать это и когда? Ножи в ночной тьме; удастся ли такое сделать? Разделаться с бешеным псом, прежде чем тот укусит хозяйскую руку. Или, может быть, отхватит хозяину голову. И все же… и все же… они ведь друзья, верно? Бетод в долгу перед ним, разве не так? И ведь существуют правила, так ведь? Его отец часто повторял, что мужчина обязан платить по своим счетам. И, помимо всего прочего, грызло Бетода еще одно сомнение. Что, если дело сорвется? Что, если Девять Смертей выживет и сам заявится по его душу? – Говоришь, Гремучая Шея сюда едет? – Девятипалый направился к столу, сделанному из старой двери; на каждом шагу его яйца шлепали по голым ногам. – И что же нужно старому ублюдку? – Это я позвал его. Девятипалый приостановился с протянутой к столу левой рукой. – Ты? На столе стоял кувшин с вином и несколько кружек. А еще на изрезанной столешнице, полускрытый всяким хламом, валялся, совсем рядом с протянутой туда рукой с тремя пальцами Логена, большой нож, лишь немного уступавший мечу; его лезвие холодно поблескивало в отсветах солнечного света, все же проникавшего в палатку. Бетод понимал, что оружия тут может быть больше, чем в каком-нибудь арсенале. На земле валялся меч в ножнах со спутавшимся в клубок ремнем, а поверх него – второй меч, без ножен. Рядом лежал топор, массивная головка которого была почти сплошь покрыта бурыми пятнами. Бетод понадеялся втайне, что это ржавчина, но следовало опасаться, что это не так. Имелся тут и щит, настолько измятый, и истрепанный, и пересеченный рубцами, что определить изначальный рисунок было невозможно. И ножи. Ножи повсюду, выдававшие свое присутствие среди шкур предательским блеском лезвий и рукояток, воткнутые в колья палатки, воткнутые в землю по самую рукоять. Девятипалый частенько повторял, что слишком много ножей не бывает. Бетод вдруг задумался о том, сколько же народу он убил. И о том, что вряд ли кто-нибудь сможет сосчитать убитых. Названные, и поединщики, и прославленные воины, и трэли, и шанка, и крестьяне, и женщины, и дети. Он прерывал дыхание у всего, что дышало. Ему ничего не стоило бы убить Бетода. Каждое мгновение, пока они стояли рядом, было мгновением, когда он не считал нужным это сделать. И Бетод вновь почувствовал – а это случалось с ним по десять раз на дню, – насколько хрупкая штука власть. Насколько зыбка и иллюзорна. Ложь, которую все по каким-то неведомым причинам согласились считать правдой. И лезвие лежащего на столе ножа может в любой миг положить ей конец и положить конец самому Бетоду и всему, что он делает. Всему, что он хочет передать сыновьям. Девятипалый ухмыльнулся голодной ухмылкой, волчьей ухмылкой, как будто отодвинул в сторону окружавшую Бетода завесу власти и заглянул в его мысли. А потом обхватил тремя пальцами ручку кувшина. – Хочешь, чтобы я убил его? – Гремучую Шею? – Угу. – Нет. – О! – Девятипалого эти слова вроде бы немного обескуражили, но он тут же принялся звучно наливать вино в кружку. – Однако! – Я хочу заключить с ним мир. – Мир, говоришь? – Девятипалый приостановился, не донеся кружку до рта. – Мир? – Он перекатывал это слово во рту, как будто пробовал какое-то диковинное новое блюдо. Как будто это было слово из незнакомого ему чужого языка. – Зачем? Бетод заморгал. – То есть как это «зачем»? – Вождь, не сомневайся, я заломаю этого засранца! Я с ним вот так сделаю! – И кружка хрустнула и смялась в его ладони; вино и черепки оказались на шкурах, покрывавших пол. Девятипалый же, моргая, уставился на кровоточащую ладонь, будто не понимал, что же такое произошло. – У-ух… Чтоб его… – Он поискал глазами, чем бы вытереть руку, ничего не нашел и вытер о собственную грудь. Бетод шагнул к нему. Видят мертвые, ему ужасно не хотелось этого делать. Видят мертвые, его сердце бешено колотилось. Но он все равно шагнул к нему, посмотрел ему прямо в глаза и сказал: – Логен, ты не сможешь убить всех на свете. Девятипалый ухмыльнулся и потянулся за другой кружкой. – Мне то и дело говорят, кого я не могу убить. Но что сильные, что слабые, что прославленные, что безвестные – все они помирают, если их изрезать как следует. Вот взять Шаму Бессердечного – помнишь его? Все отговаривали меня драться с ним. – Я отговаривал тебя драться с ним. – Только потому, что боялся моего поражения. Но когда я вступил в бой с ним и стало видно, что я побеждаю… разве ты попросил меня остановиться? Бетод сглотнул; во рту у него внезапно пересохло. Он прекрасно помнил тот день. Снег на деревьях, пар, валивший изо ртов собравшейся орущей толпы, и лязг железа, и то, как он до боли сжал оба кулака, желая победы Девятипалому. Отчаянно желая ему победы, ибо на нем держались все его надежды. – Нет, – сказал он. – Нет. И когда я выпустил ему кишки его же собственным мечом… разве ты попросил меня остановиться? – Нет, – сказал Бетод. – Он помнил пар, валивший от них, помнил их запах, помнил, как стонал, булькая горлом, умиравший Шама Бессердечный, и оглушительный восторженный рев, вырвавшийся из его собственной глотки. – Я поздравлял тебя. – Точно. И, если память мне не изменяет, тогда ты не призывал к миру. Ты чувствовал… – Глаза Девятипалого горели лихорадочным блеском, пальцы хватали воздух в поисках слов. – Ты чувствовал… восторг этого, так ведь?! Лучше любви. Лучше траха. Лучше всего. И не говори, что нет! Бетод сглотнул. – Да. – Он до сих пор чувствовал эту радость. – Ты показал мне путь. – И Девятипалый выставил указательный палец и легонько прикоснулся к груди Бетода. Очень легонько прикоснулся, но все его тело ощутило леденящий холод. – Ты. И я шел по пути, на который ты меня направил, верно? Шел, куда бы он ни вел. Каким бы дальним и каким бы темным он ни был, и не думая о том, есть у меня шансы на победу или нет – я шел твоим путем. А теперь позволь мне показать путь тебе. – И куда он приведет нас? Девятипалый вскинул руки и запрокинул голову к утратившему первоначальный цвет парусиновому потолку, слабо трепыхавшемуся на ветру. – Весь Север! Все земли! – Мне не нужен весь Север. Мне нужен мир. – И что значит мир? – Все, что ты хочешь. – И что, если я хочу убить сына Гремучей Шеи? Видят мертвые, говорить с ним хуже, чем со Скейлом. Все равно что с младенцем. Смертельно опасным младенцем, решительно заступившем путь всему, чего хотел Бетод. – Логен, выслушай меня. – Мягко. Терпеливо. Подбирая слова. – Если ты убьешь сына Гремучей Шеи, вражде не будет конца. Никогда не закончится кровопролитие. Весь Север встанет против нас. – А мне-то какое дело до этого? Пусть приходят! Он мой пленник. Я его захватил, и я буду решать, как с ним поступить. – Его голос делался все громче, яростнее, надтреснутее. – Я буду решать! И тогда скажу! – Он ткнул себя в грудь пальцем, с его зубов брызгала слюна, глаза выпучились. – Легче остановить Белую реку, чем Девять Смертей! Бетод застыл, не сводя с него глаз. Кровожадный и упивается убийствами, как и сказала Урси. Самовлюбленность мальчишки, злобность волка, тщеславие героя. Неужели это тот самый человек, которого он некогда считал ближайшим другом? С которым подолгу ездили бок о бок и хохотали чуть ли не часами без перерыва? Рассматривали местность и прикидывали, как расположить на ней войско. Как построить укрепления, или ловушки, или создать оружие из земли. Теперь он с трудом узнавал его. Ему даже захотелось было спросить: «Что с тобою произошло?» Но Бетод сам знал, что произошло. Ведь все это происходило на его глазах. Он действительно указал путь, и это было именно так, как сказал Девятипалый. Тот охотно стал его попутчиком. Отмахивался от всех наград и улыбался. Он, Бетод, создал чудовище, и теперь ему надлежит исправить положение. По крайней мере, попытаться. Для всеобщего блага. Ради блага Логена. Ради своего собственного блага. Он заговорил мягко, спокойно, понизив голос. Он не нападал, но и не отступал. Он стоял как скала. – Конечно, он твой пленник. А чей еще-то? Тебе и решать. Больше некому. Но я прошу тебя, Логен. Как твой вождь. Как твой друг. Знаешь, что говорил мой отец? Теперь Логен моргал и хмурился, как злой мальчишка. И как злой мальчишка, не смог преодолеть любопытства. – И что же он говорил? И Бетод попытался вложить в слова всю свою убежденность. Как это делал его отец, и каждое слово у него оказывалось весомым, будто гора. – Прежде чем вернуть человека в грязь, подумай, не больше ли пользы он принесет тебе живым. Некоторые ломают все, что попадается им на глаза, только потому, что могут это сделать. Глупцы, они не понимают, что ничего так не показывает силу, как милосердие. Девятипалый помрачнел. – Ты назвал меня глупцом? Глядя в черные провалы глаз, где лишь в уголках можно было рассмотреть слабое отражение его лица, Бетод ответил: – Докажи, что это не так. Они смотрели друг на друга, казалось, целую вечность, стоя настолько близко, что Бетод чувствовал на лице дыхание Девятипалого. Он не знал, что сейчас произойдет. Не знал, согласится ли Девятипалый. Не знал, не убьет ли тот его сейчас на этом самом месте. Ничего не знал. А потом, будто внезапно отпустили согнутый стальной лист, лицо Логена расплылось в ухмылке. – Ты прав. Конечно, прав. Я просто шутил. – И он хлопнул Бетода по спине тыльной стороной ладони. Бетод не мог сообразить, было ли ему хоть когда-нибудь так невесело, как в то время, которое провел здесь. – Мир – вот что нам сейчас нужнее всего. – Логен, весь воплощение благодушия, порывисто шагнул к столу и налил себе еще вина, расплескав немного себе под ноги и совершенно не заметив этого. – В смысле что мне толку от трупа этого ублюдка, так ведь? Какая польза от него мертвого? Это ж просто мясо. Просто грязь. Отдай его Гремучей Шее. Отправь его к папочке. Совсех сторон лучше будет. Покончим с этим делом – и домой. Выращивать каких-нибудь ср…ых свиней и заготавливать их г…но. Он твой. – Слава мертвым, – пробормотал Бетод, которому мешало говорить отчаянно бьющееся сердце. – Ты сделал верный выбор. Можешь мне поверить. – Он медленно вздохнул и направился на подгибающихся ногах к завешенному выходу из палатки. Но, не дойдя до него, остановился и повернулся обратно. Его отец часто повторял, что мужчина обязан платить по своим счетам. – Благодарю тебя, Логен, – сказал он. – Искренне благодарю. Без тебя я не стал бы тем, кем стал. Это я точно знаю. Логен расхохотался. – Так ведь для того и нужны друзья, верно? – И он улыбнулся теперь уже той простой, непринужденной улыбкой, как когда-то – улыбкой человека, у которого никогда не было никаких дурных намерений, – и свежий шрам на щеке растянулся, и из-под стежков просочилась кровь. – Куда девка-то делась? Снаружи ярко светило солнце, и Бетод, закрыв глаза, вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться, и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Он справился. Он уже чувствовал вкус. Свободы. Мира. Жнецы на полях, люди строят, а не разрушают, лес расчищают для прокладки великой дороги, и нация восстает из праха и пепла. Нация, существование которой оправдает все принесенные жертвы… И ради этого ему нужно лишь убедить человека, который ненавидит его превыше всякой меры, посмотреть на мир с его точки зрения. Он еще раз вздохнул и надул щеки. – Ну что, согласился он отдать сына Гремучей Шеи? – спросил Зобатый, отвлекшийся от обгрызания мяса около ногтя большого пальца, чтобы выплюнуть откушенное. – Согласился. Ищейка закрыл глаза и тоже выдохнул с явным облегчением. – Слава мертвым. Я пытался убедить его. Очень пытался, но… – В последнее время с ним не так-то легко разговаривать. – Да, это точно. – Главное, удержи его здесь, пока Гремучая Шея не уедет, – сказал Бетод. – Меньше всего на свете мне нужно, чтобы Девять Смертей встрял в мои переговоры, помахивая стоячим членом. И, во имя мертвых, постарайся, чтобы он не наделал никаких глупостей! – Он не глупец. Бетод оглянулся на темную горловину палатки, где радостно не то ворчал, не то гоготал Логен. – Тогда постарайся, чтобы он не сделал ничего безумного.
– Стой, где стоишь, – приказал Зобатый, полузакрыв Бетода плечом и предостерегающе выставив клинок. – Конечно. – Незнакомец с виду не представлял собой опасности, и даже сам Бетод, привыкший видеть опасность во всем и всех, не насторожился. Ничем не примечательный мелкий человечек в потрепанной дорожной одежде, опиравшийся на посох. – Лорд Бетод, я лишь прошу вас уделить мне совсем немного времени. – Я не лорд. Незнакомец лишь улыбнулся. Было в нем нечто странное. Хитроватый отблеск в глазах. Разноцветных, как заметил Бетод, глазах. – Разговаривай с любым, как с императором, и никого не оскорбишь. – В таком случае пойдем со мною. – Бетод повернулся и направился сквозь россыпь палаток, по грязи, к форту. – И я смогу уделить тебе немного времени. – Меня зовут Сульфур. – И человечек скромно поклонился, не замедляя шага. Определенно, те изящные манеры южан, на которые Бетод всегда любил смотреть со стороны. – Я посланец. Бетод хмыкнул. Посланцы редко приносили добрые вести. Новые трудности, новые оскорбления, новые угрозы, новую вражду, но добрые вести – крайне редко. – От какого клана? – Я не от клана, мой лорд. Я пришел от Байяза, первого из магов. – Фух! – недовольно фыркнул Зобатый, так и шедший с мечом, не до конца убранным в ножны. Тут Бетод понял, что удивило его при первом взгляде на этого человека. Он был безоружен. В эти кровавые времена это выглядело так же дико, как и путешествовать вообще без головы. – И чего же хочет от меня волшебник? – осведомился, нахмурившись, Бетод. Ему не было ровно никакого дела до магии. Он предпочитал то, что можно потрогать руками, предсказать, в чем можно быть уверенным. – Он хотел бы обсудить то, что нужно не ему, а вам. Мой господин – чрезвычайно мудрый и могущественный человек. Возможно, самый мудрый и самый могущественный из всех, кто живет на земле в эти дни. Он, несомненно, сможет помочь вам в ваших… – Сульфур покрутил в воздухе длиннопалой рукой, подбирая слово, – трудностях. – Я, конечно же, высоко ценю любые предложения помощи. – Они прошлепали мимо часовых и миновали ворота форта. – Но мои трудности закончатся сегодня. – Мой господин будет очень рад этому. Но, если мне позволено будет заметить, трудность с трудностями состоит в том, что зачастую, едва удается разрешить их, как тут же возникают новые. Бетод снова хмыкнул и, вступив на лестницу, оглянулся на Зобатого, следовавшего по пятам за ним, и на ворота. – С этим не поспоришь. Слабый и тонкий голосок Сульфура продолжал зудеть у него над ухом: – Если бремя трудностей вдруг покажется слишком тяжелым для ваших плеч, знайте, что двери моего господина всегда открыты для вас. Как только у вас возникнет желание, вы сможете отыскать его в Великой северной библиотеке. – Передай своему господину мою благодарность и скажи, что у меня нет… – Бетод повернул голову, но человечка рядом с ним уже не было. – Вождь, Гремучая Шея вот-вот явится. – По двору бежал Бледноснег в заляпанном грязью после дальней быстрой скачки плаще. – Ты ведь захватил его сына? – Да. – Девятипалый согласился отпустить его? – Согласился. Бледноснег вскинул белые брови. – Это славно. – А почему бы и нет? Я его вождь. – Конечно. И мой. Вот только мне уже поперек глотки, что никогда не знаешь, что этот сумасшедший выкинет сегодня или завтра. Иной раз смотрю на него, – Бледноснег поежился, – и думаю, что он может убить меня из одной только злобы. – В суровые времена нужны суровые люди, – вставил Зобатый. – Так-то оно так, – согласился Бледноснег, – и ты, Зобатый, совершенно верно оцениваешь эти времена. Видят мертвые, мне доводилось встречать суровых людей. Сражаться рядом с ними, сражаться против них. Знатные имена. Опасные бойцы. – Он наклонился – ветер развевал его белые волосы – и сплюнул. – Но таких, кто наводил бы на меня такой страх, как Девять Смертей, никогда еще не видел. А ты? Зобатый сглотнул и промолчал. – Ты доверяешь ему? – Доверяю всецело, – сказал Бетод. – Жизнь свою доверяю. И не я один, а все мы, верно? И не единожды. И каждый раз он оправдывает доверие. – Ага. И, полагаю, он оправдал его еще раз, когда захватил сына Гремучей Шеи. – Бледноснег ухмыльнулся. – Мир, значит, да, вождь? – Мир, – отозвался Бетод, перекатывая слово во рту и наслаждаясь его вкусом. – Мир, – пробормотал Зобатый. – Я, пожалуй, снова пойду в плотники. – Мир, – сказал Бледноснег и помотал головой, как будто не верилось ему, что такое вообще может произойти. – Раз так, то, наверно, стоит сказать Малорослику и Белобоку, чтоб снимали стражу? – Скажи им, чтобы усилили стражу, – сказал Бетод. Ему вроде бы послышался за воротами стук копыт. – Пусть готовят своих людей к бою. Всех людей. – Но… – Мудрый вождь всегда надеется, что удастся обойтись без меча. Но все равно держит оружие острым. Бледноснег улыбнулся. – Совершенно верно, вождь. А тупое оружие никому не нужно. В ворота на скаку влетели конники. Опытные вояки на готовых к бою конях. При видавших виды оружии и доспехах. Люди, носившие свою мрачность, словно мечи. Впереди всех ехал Гремучая Шея, лысеющий, толстеющий, но все еще мощный мужчина с золотыми накладками на кольчужной рубахе, золотыми кольцами, вплетенными в волосы, и золоченой рукоятью тяжелого меча. Разбрызгивая грязь на всех, кто находился поблизости, он проскакал по двору, жестоким рывком осадил лошадь и, оскалившись, яростно уставился сверху вниз на Бетода. Бетод лишь улыбнулся. Как-никак преимущество было на его стороне. Он мог себе это позволить. – Приятная встреча, Гремучая Шея… – Ничего подобного, – рявкнул тот в ответ. – Я бы сказал: поганая встреча. Препоганая встреча! Кернден, чтоб тебя, Зобатый, это ты? – Да, – ровным голосом ответил Зобатый, скрестив руки на портупее меча. Гремучая Шея встряхнул головой. – Никак не ожидал, что хороший человек вроде тебя окажется рядом с вот такими. Зобатый лишь пожал плечами. – В доброй драке всегда найдутся хорошие люди на каждой стороне. Он все больше и больше нравился Бетоду. Его присутствие успокаивало. Прямой угол в эти кривые времена. Если и существовала противоположность Девяти Смертям, то сейчас она стояла рядом. – Не вижу, чтобы здесь было много хороших людей, – огрызнулся Гремучая Шея. Бетод недавно сказал жене, что на Севере любят злобных, спесивых, вспыльчивых людей, а в предводители толпа избирает самых ребячливых из них, и сейчас наилучший образчик такого вождя, или, может быть, худший, бросался оскорблениями, и ноздри у него раздувались сильнее, чем у его взмыленной лошади. Бетод мысленно улыбнулся этой мысли, но продолжал говорить тоном, до краев переполненным глубокого уважения. – Гремучая Шея, ты почтил мой форт своим присутствием. – Твой форт? – вскинулся пришелец. – Прошлой зимой он принадлежал Халлуму Бурому Посоху! – Да. Но Халлум повел себя безрассудно и, в конце концов, уступил его мне, лишившись при этом жизни. Тем не менее я рад, что ты пришел сюда. – Только за моим сыном. Где мой сын? – Он здесь. Старик пожевал губами. – Я слышал, он дрался против Девяти Смертей. – И потерпел поражение. – Бетод заметил, что по изрезанному морщинами лицу Гремучей Шеи пробежала тень испуга. – Безрассудство юности – надеяться на победу там, где в грязь ушла сотня мужей получше его. – Он немного помолчал для вящего впечатления. – Но Девятипалый лишь стукнул его по голове, а ведь у всей твоей родни это самое крепкое слабое место, так? Он, можно сказать, целехонек. Мы же не такие кровожадные подонки, какими ты нас считаешь. – Во всяком случае, не все. – Он в безопасности. С ним хорошо обращаются. Гость, да и только. Он сейчас внизу, в моем подвале. – И поскольку не годилось так уж явно демонстрировать свое добродушие, Бетод добавил: – В цепях. – Я хочу получить его обратно, – сказал Гремучая Шея. Голос его звучал резко, но щека дергалась. – И я на твоем месте хотел бы. У меня самого есть сыновья. Так что слезай с коня и обсудим все это.
Они пожирали друг друга глазами поверх стола. По одну сторону Гремучая Шея и его названные, сидевшие с таким видом, будто намерены не говорить о мире, а начать бой. По другую – Бетод и рядом с ним Бледноснег и Кернден Зобатый. – Выпьете вина? – спросил Бетод, указав на кувшин. – Нас…ть на твое вино! – заорал Гремучая Шея и оттолкнул кубок, который пролетел по столу и разбился о стену. – Нас…ть на твои карты, нас…ть на твои разговоры! Мне нужен мой сын! Бетод тяжело вздохнул. Интересно, сколько времени он потратил на вздохи? – Ты его получишь. Как он и надеялся, эти слова застали Гремучую Шею и его людей врасплох. Они, моргая и гримасничая, переглядывались, что-то ворчали, бросали на него мрачные взгляды, пытались понять, в чем же тут подвох. Гремучая Шея только и смог что выдавить: – Э-э?.. – Зачем он мне нужен? Забирай его с моими наилучшими пожеланиями. – И чего ты потребуешь взамен? – Ничего. – Бетод подался вперед, не отрывая взгляда от обросшего седеющей бородой лица Гремучей Шеи. – Гремучая Шея, я хочу мира. Хочу и всегда хотел. – Он отлично знал, что это неправда – как-никак он учинил больше сражений, чем любой другой из ныне живущих, – но, как частенько говорила его мать, полезная ложь лучше вредной правды. – Мира? – прорычал Черноногий, самый непримиримый из названных Гремучей Шеи. – Хочешь сказать, что принес мир в те пять деревень, которые сжег в долине? Бетод спокойно и твердо встретил его пылающий взгляд. Он был скалой. – Мы воевали, а на войне люди частенько делают нечто такое, о чем потом сожалеют. Люди с обеих сторон. Я не хочу больше сожалеть о таком. Так что, Черноногий, веришь ты этому или не веришь, но я хочу мира. И ничего больше. – Мир… – буркнул себе под нос Гремучая Шея. Бетод смотрел на его изрезанное шрамами лицо и уловил-таки момент. Мечтательную тень в глазах. Смягчившуюся линию губ. Эти признаки были знакомы ему по собственному лицу, и он знал, что Гремучая Шея тоже хочет мира. Да и кто из разумных людей не захотел бы его после кровопролития последних лет? Бетод стиснул свои ладони на столе. – Мир, и трэли возвращаются на свои фермы, карлы – в свои поместья. Мир – и их женам и детям не придется больше самим убирать урожай. Мир, и мы сможем построить что-нибудь, – и Бетод грохнул по столу. – С меня больше чем достаточно потерь. А ты что скажешь? – Я никогда не хотел этого, – рявкнул Гремучая Шея. – Хочешь верь, хочешь нет, но я тоже. Так что давай положим конец войне. Здесь. Сейчас. У нас есть власть для этого. – Ты его слушаешь? – тонким от недоверия голосом обратился Черноногий к своему вождю. – Совет старейшин ни за что не согласится на мир, и я не согласен! – Заткнись! – рыкнул на него Гремучая Шея и, смерив его взглядом в наступившем угрюмом молчании, вновь повернулся к Бетоду и принялся задумчиво расчесывать пальцами бороду. Большинство из пришедших с ним тоже смягчились. Обдумывали услышанное. – Черноногий-то правду говорит, – сказал Гремучая Шея. – Совет старейшин с этим не согласится, и не следует забывать о Черном Доу, да и у многих других моих соратников имеются серьезные счеты. Они могут не захотеть мира. – Но большинство захочет. Что касается остальных, то убедить их – твое дело. – Они не пожелают отказаться от ненависти к тебе, – сказал Черноногий. Бетод пожал плечами. – Не захотят – пусть ненавидят. Только мирно. – Он вновь подался вперед и добавил металла в голос. – А если они решат воевать со мною, я сокрушу их. Как сокрушил Тридуба, Бейра и всех прочих. – А как насчет Девяти Смертей? – спросил Гремучая Шея. – Этого зверя ты тоже превратишь в фермера, да? Бетод решительно выкинул из головы все сомнения, какие имелись у него на сей счет. – Возможно. Мой человек. И мое дело. – Он будет делать лишь то, что ты прикажешь, да? – язвительно поинтересовался Черноногий. – Это все куда значительнее, чем судьба одного человека, – сказал Бетод, глядя в глаза Гремучей Шее. – Значительнее тебя, или меня, или твоего сына, или Девяти Смертей. Это нечто такое, что мы обязаны сделать ради своих людей. Поговори с другими кланами. Отзови своих псов. Скажи им, что земли, которые я захватил в боях, принадлежат мне и моим сыновьям, и их сыновьям. А то, что осталось у тебя, – твое. Твое и твоих сыновей. Мне это не нужно. – Он поднялся и протянул руку перед собой, держа ее не ладонью вверх, не ладонью вниз, а строго вниз ребром. Верная рука. Рука, не отбирающая свобод и не дающая предпочтений. Рука, достойная доверия. – Гремучая Шея, вот тебе моя рука. Давай покончим с этим. Плечи Гремучей Шеи обвисли. Он медленно поднялся как усталый человек. Как старик. Человек, утративший боевой дух. – Мне нужен только мой сын, – хрипло произнес он, протянул руку и взял ладонь Бетода, и, видят мертвые, это было отличное рукопожатие. – Отдай моего сына и получишь хоть тысячу лет мира – насколько это от меня зависит.
Бетод шел пружинящей походкой, и в сердце его была непривычная радость. Как будто с его плеч сняли огромную тяжесть – а разве не так? Сколькими врагами он обзавелся, сколько крови пролил, сколько раз выворачивался из безвыходных положений лишь для того, чтобы выжить? Сколько уже лет он прожил в страхе? Мир. Ему ведь говорили, что он никогда не добьется мира. Но ведь не раз говорил отец: мечи – это хорошо, но истинные победы достигаются только словами. Теперь он сможет приступить к строительству. Строительству чего-то такого, чем он сможет гордиться. Чего-то, что его сыновья… И тут он увидел Ищейку, который мотался у входа на лестницу со странным виноватым выражением на заостренном, как собачья морда, лице, и на Бетода нахлынул холодный, как лед, страх, сразу намертво заморозивший все его мечты. – Что ты тут делаешь? – выдавил он шепотом. Ищейка лишь встряхнул головой, уронив на лицо длинные спутанные волосы. – Что, Девятипалый здесь? Ищейка смотрел на него широко раскрытыми влажными глазами, его рот был приоткрыт, но он ничего не говорил. – Я же велел тебе сделать так, чтобы он не натворил глупостей, – сказал Бетод сквозь сжатые зубы. – Но не сказал, как это сделать. – Хочешь, я пойду с тобой? – Но Зобатый явно не горел таким желанием, и Бетод никак не мог поставить это ему в вину. – Лучше я пойду один, – прошептал он. Неохотно, как человек, роющий сам себе могилу, Бетод боком спустился по лестнице, старательно ступая на каждую ступеньку, в густой подземный мрак. Туннель уходил вдаль, на сырой каменной стене в дальнем конце горели факелы, и, если кто-то шевелился, на замшелых стенах плясали тени. Ему хотелось пуститься бегом, но он заставил себя идти так же неторопливо и дышать хоть и с хрипом, но ровно. Сквозь громкий стук собственного сердца он слышал странный шум. Какие-то хлопки и хруст. Гудение и присвистывание. Рычание, ворчание и изредка несколько слов, фальшиво пропетых гнусавым голосом. У Бетода перехватило дыхание в горле. Он заставил себя повернуть за угол, взглянуть в широко раскрытую дверь каморки и похолодел от пальцев ног до корней волос. Похолодел смертным холодом. Там стоял Девятипалый – все такой же голый, насвистывая сквозь поджатые губы что-то совершенно не похожее на мелодию, он что-то делал; его узловатые мышцы играли, глаза сияли счастьем, и весь он, с головы до ног, был заляпан черными пятнами. И по всей каморке было что-то развешано – блестящие ленты и фестоны, как украшения с какого-то безумного праздника. Кишки, понял Бетод. Вырванные из живота и прибитые гвоздями кишки. – Клянусь мертвыми… – прошептал он, закрывая рот ладонью от вони. – Вот именно! – И Девятипалый воткнул в столешницу большой нож и помахал головой, которую держал за ухо; из перерубленной шеи текла кровь, лилась на пол. Головой сына Гремучей Шеи. А свободной рукой он держал нижнюю челюсть, двигал ею вверх-вниз, а сам издевательски пищал сквозь стиснутые зубы: – Я хочу домой, к папочке! – И Девятипалый закатился хохотом. – Мне страшно. – И, вздохнув, он отбросил голову в сторону и, помрачнев, проводил ее глазами, когда она закатилась в угол. – Я решил, что так будет веселее. – И он оглянулся по сторонам – нет ли чего-нибудь, обо что можно вытереть по локоть измазанные в крови руки, – и ничего не нашел. – Как, по-твоему, он все еще нужен Гремучей Шее? – Что ты наделал? – прошептал Бетод, глядя на то, что лежало на столе и в чем лишь с трудом можно было опознать человеческие останки. И Логен улыбнулся той простой, непринужденной улыбкой, как когда-то – улыбкой человека, у которого никогда не было никаких дурных намерений, – и пожал плечами. – Я передумал.
Благодарности
Как всегда, четверым: Брену Аберкромби, натрудившему глаза, читая это; Нику Аберкромби, слушавшему об этом до боли в ушах; Робу Аберкромби, листавшему страницы до боли в пальцах; Лу Аберкромби, натрудившей руки, поддерживая меняТакже сердечно благодарю: Редакторов антологий, которые, хоть это и кажется невероятным, платили мне, чтобы я написал некоторые из этих рассказов. В первую очередь это Лу Андерс, Джонатан Стрехэн, Джордж Р. Р. Мартин, Гарднер Дозуа и Шон Спикман. Всех очаровательных и высокоталантливых сотрудников британской издательской фирмы «Голланц» и группы «Орион», куда она входит, и в частности Саймона Спэнтона, Софи Кальдер, Джен Макменеми, Марка Стея и Джона Вуда. И, естественно, всех, кто помогал создавать, печатать, рекламировать, переводить и, что самое главное, продавать мои книги в самых различных уголках мира. Художников, благодаря которым мне все еще удается элегантно выглядеть: Дейва Синайора и Лауру Бретт. За то, что волк остается по надлежащую сторону двери: Роберта Кирби. Всех писателей, чьи дорожки скрещивались с моими в Интернете, или в баре, или за доской «Подземелий и драконов», или в фехтовальном зале, которые помогали, поддерживали меня, смеялись и продемонстрировали множество идей, достойных того, чтобы их украсть. Вы знаете, кого я имею в виду. И завершает список главный человек: мой партнер по преступлениям против канонов фэнтези, Джиллиан Редферн. На свете нет края острее, чем острие ее карандаша…
Нету в пути драгоценней ноши, Чем мудрость житейскаяСтаршая Эдда, Речи Высокого
Карта
Часть I
1. Большее благо
Жестокий ветер бушевал в тот день, когда Ярви узнал, что он король. Или, по крайней мере, наполовину король. Гетландцы называли этот ветер ищущим, поскольку он отыскивал любую щель и замочную скважину, завывая и пронося смертный холод Матери Моря в каждый дом, как бы сильно ни горели огни в очагах, как бы тесно ни прижимались люди друг к другу. Ветер набрасывался на ставни узких окон покоев Матери Гандринг и стучал даже обитой железом дверью. Он насмехался над языками пламени в очаге, а те рассерженно плевались и трещали, отбрасывая когтистые тени от подвешенных засушенных растений и роняя мерцающий свет на корень, который Мать Гандринг держала в своих шишковатых пальцах. — А этот? На вид он не сильно отличался от комка земли, но Ярви знал, что это такое. — Корень черноязык. — И зачем он может понадобиться министру, мой принц? — Министр надеется, что он ему не понадобится. Отвар из этого корня на вкус и цвет не отличается от воды, но это самый смертельный яд. Мать Гандринг отбросила корень. — Иногда министры должны использовать темные вещи. — Министры должны искать меньшее зло, — сказал Ярви. — И выбирать большее благо. Пять из пяти. — Мать Гандринг одобрительно кивнула, и Ярви преисполнился гордостью. Одобрение министра Гетланда не просто заслужить. — А во время испытания загадки будут проще. — Испытание. — Ярви нервно потер скрюченную ладонь своей больной руки большим пальцем здоровой. — Ты пройдешь. — Вы не знаете наверняка. — Министр всегда сомневается… — Но всегда выглядит уверенно, — закончил он за нее. — Вот видишь? Я-то тебя знаю. — Это была правда. Никто не знал Ярви лучше, включая и его семью. Особенно семью. — У меня никогда не было ученика способнее. Ты пройдешь с первого раза. — И уже не буду принцем Ярви. — От этой мысли он почувствовал лишь облегчение. — У меня не будет ни семьи, ни титула. — Будешь Братом Ярви, и твоей семьей станет Министерство. — Мать Гандринг улыбнулась, и свет очага осветил морщинки вокруг ее глаз. — Твоими титулами будут растения, книги и тихие слова. Ты будешь помнить, советовать, лечить и говорить правду, знать тайные средства и на всех языках сглаживать путь Отцу Миру. Как пыталась я. Нет более благородной работы, какой бы вздор ни несли накачанные мышцами болваны на тренировочной площадке. — Трудно игнорировать накачанных мышцами болванов, когда ты сам с ними на тренировочной площадке. — Хм. — Она плюнула в огонь. — Когда пройдешь испытание, тебе нужно будет ходить туда, лишь чтобы позаботиться о проломленной голове, если представление пойдет слишком жестко. Однажды ты примешь мой посох. — Она кивнула в сторону прислоненной к стене тонкой длинной полоски эльфийского металла, испещренного бороздками. — Однажды ты сядешь около Черного Стула и станешь Отцом Ярви. — Отец Ярви. — Он поежился на своем стуле от этой мысли. — Во мне мало мудрости. — Он имел в виду, что в нем мало храбрости, но ему не хватало храбрости признать это. — Мудрости можно научиться, мой принц. Он поднял левую руку на свет. — А руки? Этому вы можете научить? — Возможно у тебя проблемы с рукой, но боги дали тебе более редкие дары. Он фыркнул. — Вы имеете в виду мой прекрасный певческий голос? — Почему бы и нет? И быстрый разум, и сочувствие, и силу. Только ту силу, которая присуща скорее великому министру, чем великому королю. Тебя коснулся Отец Мир, Ярви. Помни всегда: сильных мужчин много, а мудрых мало. — Вот почему из женщин получаются лучшие министры. — И чай у них тоже обычно получается лучше. — Гандринг отхлебнула из чашки, что он приносил ей каждое утро, и снова одобрительно кивнула. — Но приготовление чая — еще один из твоих великих талантов. — В самом деле, геройская работа. Вы будете меньше льстить мне, когда я стану министром? — Ты получишь столько лести, сколько заслужишь, и пинок под зад все остальное время. Ярви вздохнул. — Некоторые вещи не меняются. — А теперь за историю. — Мать Гандринг достала с полки книгу, и камни на позолоченном корешке блеснули красным и зеленым. — Сейчас? Я должен встать с Матерью Солнцем, чтобы покормить ваших голубей. Я надеялся перед этим немного поспать… — Я позволю тебе поспать, когда пройдешь испытание. — Не позволите. — Ты прав, не позволю. — Она лизнула палец, перевернула страницы, и древняя бумага захрустела. — Скажи, мой принц, на сколько частей эльфы разбили Бога? — На четыреста девять. Четыре сотни Малых Богов, шесть Высоких Богов, первые мужчина и женщина и Смерть, которая охраняет Последнюю Дверь. Но разве это не нужнее клирику, нежели министру? Мать Гандринг цокнула языком. — Министру нужны все знания, поскольку контролировать можно лишь то, что известно. Назови шестерых Высоких Богов. — Мать Море и Отец Земля, Мать Солнце и Отец Луна, Мать Война и… Дверь широко распахнулась, и в комнату ворвался ищущий ветер. Ярви подскочил, и языки пламени подскочили вместе с ним и затанцевали, искаженные в сотнях и сотнях банок и колб на полках. По ступеням, спотыкаясь, поднимался человек, и пучки трав перед ним качались, словно повешенные люди. Это был дядя Ярви, Одем. Его намокшие от дождя волосы прилипли к лицу, а грудь тяжело вздымалась. Он уставился на Ярви широко раскрытыми глазами и открыл рот, но не произнес ни звука. Не нужен был дар сочувствия, чтобы понять: его гнетут тяжелые вести. — Что случилось? — хрипло вскрикнул Ярви, и его горло сжалось от страха. Дядя упал на колени, его руки опустились на грязную солому. Он склонил голову и произнес два слова, медленно и грубо. — Мой король. Так Ярви узнал, что его отец и брат мертвы.2. Долг
Они не выглядели мертвыми. Лишь очень белыми. Они лежали на холодных плитах в холодной комнате, укрытые саванами до подмышек, и у каждого на груди блестел обнаженный меч. Ярви все ждал, что рот брата искривится во сне, а глаза отца откроются, чтобы взглянуть на него с обычным пренебрежением. Но они не открывались. И уже не откроются. Смерть отворила им Последнюю Дверь, и оттуда нет возврата. — Как это произошло? — услышал Ярви голос матери за дверью. Голос был, как всегда, спокойным. — Предательство, моя королева, — пробормотал дядя Одем. — Я больше не королева. — Конечно… Прошу прощения, Лаитлин. Ярви протянул руку и тихонько дотронулся до плеча отца. Такое холодное. Он раздумывал, когда в последний раз касался отца. Касался ли вообще? Он хорошо помнил, когда в последний раз они перекинулись словами о чем-то важном. Много месяцев назад. Отец говорил, что мужчина машет косой и топором. Мужчина тянет весло и вяжет узел. А самое главное — мужчина держит щит. Мужчина держит оборону. Мужчина прикрывает напарника. Что за мужчина, который ничего из этого не может? «Я не просил полруки», — сказал Ярви, со смесью стыда и ярости. Он часто оказывался в бесплодной пустыне между этими чувствами. «Я не просил полсына». А теперь король Утрик был мертв, и королевский обруч, поспешно уменьшенный, давил на лоб Ярви. Давил намного сильнее, чем должна давить эта тонкая полоска металла. — Я спрашивала, как они умерли, — говорила его мать. — Они отправились говорить о мире с Гром-гил-Гормом. — С проклятыми ванстерами мира быть не может, — донесся глубокий голос Хурика, который был избранным щитом его матери. — Им нужно отомстить, — сказала мать. Дядя попытался успокоить бурю: — Но сначала, конечно, время горевать. Верховный Король запретил начинать войну, пока… — Месть! — Ее голос звенел, как бьющееся стекло. — Быстрая, как молния, жаркая, как огонь. Взгляд Ярви скользнул на труп брата. Когда-то в нем были быстрота и жар. Сильная челюсть, толстая шея, зачатки темной бороды, как у отца. Он был не похож на Ярви, насколько это было возможно. Ярви считал, что брат любил его. Любовью, от которой оставались синяки, и каждое похлопывание оказывалось ударом. Любовью, которой любят того, кто вечно ниже тебя. — Месть, — прорычал Хурик. — Надо заставить ванстеров заплатить. — Черт с ними, с ванстерами, — сказала мать. — Надо заставить наших людей служить. Они должны знать, что в их короле есть твердость. Когда они будут счастливы на коленях, пусть хоть Мать Море выйдет из берегов от твоих слез. Дядя тяжело вздохнул. — Значит, месть. Но готов ли он, Лаитлин? Он никогда не был воином… — Он должен сражаться, готов он или нет! — отрезала мать. Люди рядом с Ярви всегда говорили так, словно он был не только калекой, но и глухим. Похоже, его неожиданное возвышение не избавило их от этой привычки. — Готовьтесь к великому набегу. — Где нападем? — спросил Хурик. — Важно лишь то, что мы нападем. Оставь нас. Ярви услышал стук закрывшейся двери и мягкие шаги матери по холодному полу. — Перестань реветь, — сказала она. Только тогда Ярви понял, что его глаза увлажнились. Он вытер их, шмыгнул и устыдился. Он всегда стыдился. Она сжала его за плечи. — Стой прямо, Ярви. — Извини, — сказал он, пытаясь выпятить грудь так, как делал его брат. Он всегда извинялся. — Теперь ты король. — Она поправила его пряжку, попыталась пригладить его светлые волосы — коротко остриженные, но вечно всклокоченные — и, наконец, прикоснулась холодными пальцами к его щеке. — Никогда не извиняйся. Ты должен носить меч твоего отца и возглавить набег против ванстеров. Ярви сглотнул. Мысль о набеге всегда переполняла его ужасом. А уж возглавить его? Одем, должно быть, увидел его страх. — Я буду вашим напарником, мой король, всегда возле вас, и мой щит будет наготове. Какая бы помощь ни понадобилась, я буду рядом. — Благодарю, — промямлил Ярви. Лишь одна помощь была ему нужна: чтобы его отправили в Скекенхаус для прохождения испытания на звание министра. Чтобы сидеть в тени, а не на всеобщем обозрении. Но теперь эта мечта обратилась в прах. Его мечты, как плохо размешанный известковый раствор, были склонны рассыпаться. — Ты должен заставить Гром-гил-Горма страдать за это, — сказала мать. — А затем ты должен жениться на своей кузине. Он мог лишь уставиться в ее железно-серые глаза. Пришлось смотреть немного вверх, поскольку она все еще была выше него. — Что?! Мягкое прикосновение превратилось в железную хватку, сдавившую его челюсть. — Слушай меня, Ярви, и слушай внимательно. Ты король. Возможно это не то, чего мы оба хотели, но это все, что у нас есть. Все надежды сейчас на тебя, и они — на краю пропасти. Тебя не уважают. У тебя мало союзников. Ты должен сплотить нашу семью, женившись на дочери Одема, Исриун, как должен был твой брат. Мы всё обговорили. Это решено. Дядя Одем поспешил уравновесить лед теплом. — Ничто не обрадует меня больше, чем стать вашим тестем, мой король, и видеть, как наши семьи навсегда соединятся. Ярви отметил, что чувства Исриун не брались в расчет. Как и его чувства. — Но… Брови матери нахмурились. Глаза прищурились. Он видал героев, которые трепетали под этим взглядом, а Ярви героем не был. — Я была помолвлена с твоим дядей Утилом. До сих пор среди воинов ходят легенды о его искусстве владения мечом. С твоим дядей Утилом, который должен был стать королем. — Ее голос надломился, как будто слова причиняли боль. — Когда Мать Море поглотила его, и над берегом возвели пустой курган, я на этом самом месте вышла замуж за твоего отца. Я отбросила чувства и исполнила свой долг. То же должен сделать и ты. Ярви взглянул назад, на красивый труп брата, размышляя, как она может так спокойно планировать, в то время как ее мертвые муж и сын лежат на расстоянии вытянутой руки. — Ты не оплакиваешь их? Внезапный спазм перекосил лицо матери, вся ее тщательно выстроенная красота раскололась, губы скривились, глаза закатились, и жилы на шее натянулись. Один ужасный миг Ярви не знал, ударит она его или разразится рыданиями. И еще неизвестно, что напугало бы его больше. Затем она хрипло вздохнула, вернула на место выпавший локон светлых волос, и снова стала собой. — По крайней мере, один из нас должен быть мужчиной. — Она по-королевски развернулась и величественно покинула комнату. Ярви сжал кулаки. Точнее — один кулак, и прижал большой палец к искореженному обрубку на другой руке. — Спасибо за слова одобрения, матушка. Как всегда, он был зол. Он услышал, как дядя шагнул ближе и сказал мягким голосом, каким мог бы разговаривать с норовистым жеребенком: — Ты же знаешь, твоя мать любит тебя. — Знаю? — Она должна быть сильной. Ради тебя. Ради страны. Ради твоего отца. Ярви перевел взгляд с тела отца на лицо дяди. Так похож, и в то же время так не похож. — Слава богам, что ты здесь, — сказал он. Слова застревали в горле. По крайней мере, один член семьи о нем заботился. — Мне жаль, Ярви. Правда, жаль. — Одем положил руку на плечо Ярви, в его глазах блеснули слезы. — Но Лаитлин права. Мы должны делать то, что лучше для Гетланда. И должны отбросить чувства. Ярви тяжело вздохнул. — Я знаю. Его чувства отбрасывали с тех пор, как он себя помнил.3. Способ победить
— Кеймдал, ты будешь тренироваться с королем. Ярви пришлось придушить глупый смешок, когда он услышал, как его назвал мастер над оружием. Наверное, четыре десятка молодых воинов, что собрались напротив, тоже подавляли смех. Конечно, им бы пришлось сдерживаться еще сильнее, если б они увидели, как сражается их король. И, несомненно, смех — это последнее, что к тому времени волновало бы Ярви. Сейчас, конечно, они его подданные. Его слуги. Его люди, поклявшиеся умереть за него. Но теперь они казались ему оравой врагов даже больше, чем в детстве. Он все еще ощущал себя мальчиком. В большей степени, чем когда-либо. — Это честь для меня. — Не было похоже, что для Кеймдала это особая честь, когда он вышел на тренировочную площадку, двигаясь в кольчуге так же легко, как девица в платье. Он поднял щит, деревянный тренировочный меч и несколько раз устрашающе со свистом махнул. Он, наверное, был всего на год старше Ярви, но выглядел старше лет на пять: на полголовы выше, намного шире в груди и в плечах, и на его тяжелом подбородке уже росла рыжая щетина. — Вы готовы, мой король? — прошептал Одем Ярви в ухо. — Конечно нет, — прошипел Ярви, но выхода не было. Король Гетланда должен быть преданным сыном Матери Войны, каким бы неподходящим он для этого ни был. Нужно было доказать старшим воинам, стоявшим поодаль, что он может быть больше, чем просто однорукая помеха. Он должен был отыскать способ победить. Всегда есть способ, как говорила его мать. Но он не мог о нем думать, несмотря на несомненные дары быстрого разума, сострадания и прекрасного певческого голоса. Сегодня тренировочную площадку разметили на берегу. Восемь шагов песка по каждой стороне, и в каждый угол воткнули по копью. Каждый день находили новую площадку — камни, валежник, болота, узкие улочки Торлби, даже реку — поскольку мужчина Гетланда должен быть всегда готов сражаться, где бы он ни находился. Или, в случае Ярви, всегда не готов. Но вокруг Расшатанного моря битвы чаще всего случались на неровном побережье, так что на берегу они тренировались чаще всего. И Ярви наглотался достаточно песка, вытаскивая длинный корабль на берег. Когда Мать Солнце сядет за холмы, ветераны будут тренироваться по колено в соленой воде. Но сейчас было время отлива, на поверхности оставались только зеркала луж, и влагу нес лишь соленый ветер с изморосью, и пот, текущий с Ярви из-за непривычного веса кольчуги. Боги, как он ненавидел кольчугу. Как он ненавидел Хуннана, мастера над оружием, который столько лет был его главным мучителем. Какое отвращение он питал к мечам и щитам. Терпеть не мог тренировочную площадку и презирал воинов, для которых она стала домом. И больше всего он ненавидел то недоразумение, которое было у него вместо руки, из-за которого он никогда не станет одним из них. — Смотрите под ноги, мой король, — пробормотал Одем. — Ноги не будут моей проблемой, — отрезал Ярви. — По крайней мере, у меня их две. За три года он почти не трогал меч, проводя все свое время в покоях Матери Гандринг, изучая способы применения растений и наречия дальних стран. Изучая имена Малых Богов, и уделяя особенно пристальное внимание чистописанию. С кислым привкусом во рту Ярви осознал, что пока он изучал, как лечить раны, эти мужчины положили все свои усилия на обучение искусству эти раны наносить. Одем обнадеживающе хлопнул его по плечу и чуть не сбил с ног. — Держите щит выше. Ждите своего шанса. Ярви фыркнул. Если ждать его шанса, то они будут торчать здесь, пока прилив их всех не утопит. Щит крепко привязали множеством ремней к его иссохшему предплечью, и он вцепился в ручку большим пальцем и обрубком. Лишь от усилия на то, чтобы эта чертова штука висела, рука горела до плеча. — Наш король некоторое время не бывал на площадке, — крикнул мастер Хуннан и скривил рот, будто слова были горькими. — Действуй помягче. — Постараюсь не избить его слишком сильно! — крикнул Ярви. Некоторые засмеялись, но он подумал, что это было почти презрение. Шутки в бою — плохая замена сильным мышцам и руке, держащей щит. Он посмотрел в глаза Кеймдалу, увидел его уверенность и попытался убедить себя, что сильных много, а умных мало. Даже в его голове эта мысль звучала фальшиво. Мастер Хуннан не улыбался. Ни забавной шутке, ни милому ребенку. И не было женщины, прекрасной настолько, чтобы изогнуть эти железные губы. Он лишь взглянул на Ярви, как обычно, своим долгим взглядом, который был полон презрения, кем бы Ярви ни был, принцем или королем. — Начали! — рявкнул он. Если бы быстрота была милостью, то это воистину была бы милосердная схватка. Первый удар обрушился на щит Ярви и вырвал ручку из немощного захвата, так что кромка щита ударила его в рот, заставив зашататься. Какой-то крупицей инстинкта ему удалось отразить следующий удар, так что он лишь чиркнул по плечу, и рука онемела. Третьего удара он не увидел, лишь почувствовал острую боль, когда подвернулась лодыжка. Он упал на спину, тяжело дыша, словно разорванные меха. Некоторое время он лежал и моргал. Про непревзойденное искусство дяди Утила на площадке до сих пор рассказывали истории. Похоже, его искусство тоже останется в памяти надолго. Увы, по иным причинам. Кеймдал отбросил деревянный меч в песок и протянул руку. — Мой король. Намного меньше отвращения, чем бывало, но Ярви показалось, что он заметил насмешливый изгиб в уголке его рта. — Ты стал лучше, — выдавил Ярви через стиснутые зубы, выпутав искалеченную руку из ремней щита, так что Кеймдалу не оставалось ничего, кроме как схватиться за нее, чтобы поднять его на ноги. — Как и вы, мой король. — Ярви видел отвращение Кеймдала, когда тот прикасался к покалеченной руке, и напоследок пощекотал его обрубком пальца. Жалкий жест, конечно, но слабые преуспевают в мелкой мести. — Я стал хуже, — пробормотал Ярви, когда Кеймдал возвращался к своим. — Если в это можно поверить. Он заметил девушку среди младших учеников. Лет тринадцать, наверное, с живыми глазами и темными волосами, спадавшими на острые щеки. Пожалуй, Ярви должен был поблагодарить Хуннана за то, что тот не выбрал ему в соперники её. Быть может, это будет следующим в череде унижений. Мастер над оружием презрительно тряхнул головой, поворачиваясь прочь, и на Ярви нахлынул гнев, ожесточенный, как зимний прилив. Возможно, всю силу их отца унаследовал его брат, но Ярви досталась полная чаша ярости. — У нас будет еще бой? — бросил он через площадку. Брови Кеймдала приподнялись, затем он пожал широкими плечами и приподнял щит и меч. — Если прикажете. — О, я прикажу. От людей постарше донеслось ворчание, а Хуннан нахмурился еще сильнее. Сколько еще им терпеть этот унизительный фарс? Если их королю было неловко, то и им было неловко, и они видели, что в Ярви неловкости хватило бы на всю их жизнь. Он почувствовал, как дядя мягко взял его за руку. — Мой король, — тихо и успокаивающе пробормотал он. Он всегда был тихим и успокаивающим, как ветерок в летний день. — Возможно, вам не стоит слишком напрягаться… — Ты прав, конечно, — сказал Ярви. Как однажды сказала ему Мать Гандринг, глупец — раб своего гнева. Для мудрого гнев — его орудие. — Хурик, ты будешь за меня. Воцарилась тишина, поскольку все взгляды устремились на избранный щит королевы. Тот сидел, огромный и молчаливый, на покрытом резьбой стуле, который отличал его среди самых прославленных воинов Гетланда. Огромный шрам на его щеке превращался в белую полосу там, где доходил до бороды. — Мой король, — прогрохотал он, встал и начал просовывать руку в путаницу ремней упавшего щита. Ярви передал ему свой тренировочный меч, который выглядел игрушкой в огромной покрытой шрамами руке Хурика. Его шаги были отчетливо слышны, когда он шел на свое место напротив Кеймдала, который внезапно стал выглядеть как раз на свои шестнадцать лет. Хурик пригнулся, упер сапоги в песок, сжал зубы ииздал воинственный рык, глубокий и пульсирующий. Он рычал все громче и громче, пока площадка, казалось, не затряслась. И Ярви увидел, что глаза Кеймдала расширились от сомнения и страха, в точности, как ему и хотелось. — Начинайте, — сказал он. Эта схватка была еще короче предыдущей, но никто не назвал бы ее милосердной. Надо отдать Кеймдалу должное, он скакал достаточно храбро, но Хурик отразил удар его меча, шаркнули деревянные клинки. Затем, несмотря на свои размеры, он рванулся, как змея и подсек ногу Кеймдала. Падая, парень кричал, но лишь до тех пор, пока с пустым звуком кромка щита Хурика не ударила его над глазом, оставив его почти без чувств. Кеймдал застонал; половина его лица была в песке, другая измазана кровью от раны на лбу. Девушки вряд ли согласились бы, но Ярви подумал, что Кеймдал никогда не выглядел лучше. Он зло осмотрел воинов. Так, как его мать осматривала рабов, которые ей не угодили. — Один в мою пользу, — сказал он. Уходя с площадки, он перешагнул через упавший меч Кеймдала и выбрал направление так, чтобы мастеру Хуннану пришлось неловко отойти в сторону. — Это было неблагородно, мой король, — сказал дядя Одем, шагая за его плечом. — Но остроумно. — Рад, что ты посмеялся, — проворчал Ярви. — Более того, я горд вами. Ярви глянул вбок и увидел, что дядя спокойно и невозмутимо смотрит назад. Он всегда был спокойным и невозмутимым, как свежевыпавший снег. — О славных победах складывают прекрасные песни, Ярви. Но и о бесславных победах песни у бардов получаются ничуть не хуже, если хорошенько над ними поработать. С другой стороны, славные поражения это всего лишь поражения. — На поле битвы нет правил, — сказал Ярви, вспоминая, что однажды говорил ему отец, когда был пьян, и ему наскучило кричать на собак. — Точно. — Одем положил свою сильную руку на плечо Ярви, и Ярви подумал, насколько счастливее была бы его жизнь, если бы его отцом был его дядя. — Король должен победить. Остальное — прах.4. Между богами и людьми
— … Мать Солнце и Отец Луна, осветите своим золотым и серебряным светом этот союз между Ярви, сыном Лаитлин, и Исриун, дочерью Одема… Огромные статуи шестерых Высоких Богов сердито смотрели вниз безжалостными гранатовыми глазами. Над ними, в нишах по кругу купола, мерцали янтарные фигуры малых богов. Все они оценивали Ярви и, несомненно, видели его таким же ужасно неполноценным, каким он сам видел себя. Он согнул иссохшую кисть и постарался втянуть ее поглубже в рукав. Каждый в Зале Богов отлично знал, что у него на конце руки. Или чего там нет. И все же он пытался ее спрятать. — Мать Море и Отец Земля, одарите их урожаями и щедростью, пошлите им удачу в погоде и удачу в битве. В центре зала на помосте стоял Черный Стул. Эльфийский реликт из времен до Разбиения Бога, выкованный при помощи неизвестного искусства из цельного куска черного металла. Невероятно утонченный и невероятно крепкий, и бесчисленные годы не оставили на нем ни царапины. Место королей между богами и людьми. Слишком высокое для такого жалкого, как Ярви. Даже от одного его вида Ярви чувствовал себя недостойным. — Мать Война и Отец Мир, одарите их силой встретить все, что принесет Судьба… Ярви думал, что будет министром. Что оставит даже мысли о жене и детях. И что самым романтичным в его жизни будет поцелуй старой щеки Праматери Вексен после прохождения испытания. А теперь он собирался разделить свою жизнь, какой бы она ни была, с девушкой, которую едва знал. Ладонь Исриун была липкой. Их сцепленные руки обмотали священной тканью, из которой получился нескладный узел. Они сжимали друг друга, были связаны, прижаты друг к другу пожеланиями родителей и скованы нуждами Гетланда, но все же, казалось, что между ними бездонная пропасть. — О, Тот Кто Взращивает Семя, одари их здоровым потомством… Ярви знал, что думает каждый гость. Не искалеченным потомством. Не одноруким. Он украдкой бросил взгляд вбок, на эту маленькую, хрупкую, светловолосую девушку, которая должна была стать женой его брата. Она выглядела испуганной и слегка нездоровой. Но кто бы выглядел иначе, если б ей пришлось выходить замуж за получеловека? Для всех это было лучшим из того, что осталось. День празднований, оплакиваемый всеми. Трагический компромисс. — О, Та Кто Хранит Замки, обереги их семейство… Лишь Бриньольф-клирик наслаждался собой. Он уже сочинил одно тяжеловесное благословение Исриун на ее помолвку с братом Ярви, и теперь — к своему удовольствию — получил возможность соорудить второе. Его голос бубнил, заклиная Высоких и Малых Богов одарить поля плодородием, рабов повиновением, и уже никто бы не удивился просьбе об исправной работе кишок. Ярви сгорбился под тяжелой шкурой, что носил когда-то его отец, с ужасом представляя, каким длинным будет благословление Бриньольфа на самой свадьбе. — О, Та Что с Кувшином, пролей процветание на эту королевскую пару, на их родителей и подданных, и на весь Гетланд! Клирик шагнул назад, довольный, как молодой отец. Его подбородок исчезал в жирных складках. — Я скажу коротко, — сказала Мать Гандринг, проницательно взглянув на Ярви. Он выплеснул приглушенный смешок, потом поймал на себе взгляд матери, холодный, как зимнее море, и еще один смешок вынужден был придушить. — Королевство стоит на двух колоннах, — говорила Мать Гандринг. — У нас уже есть сильный король. — Никто не засмеялся. Поразительный самоконтроль. — Скоро, коли будет на то воля богов, у нас появится и сильная королева. — Ярви заметил, как бледное горло Исриун вздрогнуло от того, что она сглотнула. Мать Гандринг поманила вперед мать Ярви и дядю Одема, чтобы они дали свое благословение, положив руки на узел. Дядя единственный казался счастливым от того, что находится здесь. Затем она с усилием подняла свой посох — сверкнули трубочки и веточки из того же металла, что и Черный Стул — и выкрикнула: — Они помолвлены! Так что это случилось. Мнения Исриун никто не спрашивал, как и мнения Ярви. Похоже, мнением королей мало кто интересовался. Мнением этого уж точно. Публика — сотня или больше власть имущих — сдержанно поаплодировала. Мужчины — главы некоторых величайших гетландских семей, с позолоченными навершиями мечей и пряжками — одобрительно ударяли себя в широкую грудь. На другой стороне зала женщины вежливо похлопывали пальцами по надушенным ладоням; их волосы блестели от свежего масла, и на лучших цепочках, украшенных драгоценными камнями, висели ключи от семейных кладовых. Мать Гандринг размотала священную ткань, и Ярви освободил здоровую руку, липкую, розовую и зудящую. Дядя сжал его за плечи и сказал на ухо: «Молодец!», хотя Ярви не делал ничего, лишь стоял и пел какие-то обещания, которых почти не понимал. Гости вышли, и Бриньольф с громким хлопком закрыл двери зала, оставляя Ярви и Исриун одних наедине с богами, Черным Стулом, тяжестью их неопределенного будущего и океаном неловкой тишины. Исриун мягко потерла руку, которой держалась за Ярви, и посмотрела на пол. Он тоже смотрел в пол, хотя ничего интересного там не было. Потом прокашлялся. Поправил пряжку ремня с мечом, который висел все еще непривычно. Подумал, что так будет всегда. — Прости, — сказал он, наконец. Она посмотрела вверх, ее глаза засияли в тяжелой темноте. — Почему ты извиняешься? — затем вспомнила и неуверенно добавила, — мой король. Он чуть не сказал: «Потому что у тебя в мужьях будет наполовину мужчина», но остановился на: — За то, что тебя передают в моей семье, как кубок на празднике. — На празднике все счастливы получить кубок. — Она чуть горько улыбнулась. — Это я должна извиняться. Представь меня королевой. — И она фыркнула, словно никогда не слышала более глупой шутки. — Представь меня королем. — Ты и есть король. Ярви моргнул, услышав это. Он был так увлечен своими недостатками, что даже не думал, будто она может думать лишь о своих. Как часто бывает со страданиями других, эта мысль заставила его почувствовать себя немного лучше. — Ты управляла хозяйством своего отца. — Он посмотрел на золотой ключ, висевший на ее груди. — Это не так уж мало. — Но королева отвечает за всю страну! Все говорят, что у твоей матери к этому дар. Лаитлин, Золотая Королева! — она произнесла это имя, как заклинание. — Говорят, у нее тысячи и тысячи связей, что долг ей — предмет гордости. Говорят, среди торговцев ее слово ценится дороже золота, потому что золото может подешеветь, а ее слово никогда. Говорят, некоторые торговцы на дальнем севере перестали молиться богам и поклоняются ей. — Она говорила все быстрее, покусывала ногти, терла одну тонкую руку о другую, ее глаза были широко открыты. — Ходят слухи, что она откладывает серебряные яйца. Ярви засмеялся. — Я точно уверен, что это чепуха. — Но она строила амбары и проводила каналы. И заставила распахать новые земли. Так что теперь никогда не будет голода, из-за которого раньше людям приходилось тащить жребий, чтобы узнать, кто должен искать новый дом за морем. — Исриун говорила, а ее плечи поднимались, пока не остановились на уровне ее ушей. — И люди стекаются в Торлби со всего мира, так что город утроился в размерах, и пришлось сломать его стены, а твоя мать построила их заново и снова сломала. — Это так, но… — Я слышала, у нее есть грандиозный план чеканить все монеты одного веса, и эти монеты будут ходить по всем землям вокруг Расшатанного моря, так что каждая сделка будет совершаться с ее лицом, делая ее богаче Верховного Короля в Скекенхаусе! Как я… смогу? — Плечи Исриун опали, она задела ключ на ее груди, и тот закачался. — Как могут такие, как я… — Всегда есть способ. — Ярви схватил ладонь Исриун, прежде чем она смогла бы снова отправить в рот исчезающие ногти. — Моя мать тебе поможет. Она же твоя тетя, так ведь? — Она поможет мне? — вместо того, чтобы вытащить руку, она ею притянула его поближе. — Твой отец, возможно, был великим воином, но думаю, он был менее страшным родителем. Ярви улыбнулся, но не стал отрицать. — Тебе повезло больше. Дядя Одем всегда спокоен, как стоячая вода. Исриун нервно глянула на дверь. — Ты не знаешь моего отца, как я. — Тогда… я помогу тебе. — Половину утра он держал ее руку, и та не сильно отличалась от мертвой рыбины в его липкой ладони. Теперь она была совершенно другой — сильной, прохладной и очень живой. — Разве не в этом смысл супружества? — Не только в этом. — Внезапно она оказалась очень близко, свет свечей отражался в уголках ее глаз, зубы сияли между приоткрытых губ. От нее шел запах, ни сладкий, ни кислый, он не мог его определить. Слабый, но заставлявший его сердце скакать. Ярви не знал, надо ли закрывать глаза, потом она закрыла, так что закрыл и он, и их носы неуклюже столкнулись. Ее дыхание щекотало его щеку, и кожа от этого стала горячей. Пугающе горячей. Ее губы лишь слегка задели его, и он отпрянул, как испуганный кролик, запнулся за свой меч и чуть не упал через него. — Извини, — сказала она, отскочив назад и уставившись в пол. — Это мне следует извиняться. — Для короля Ярви провел в извинениях довольно много времени. — Я самый жалкий мужчина в Гетланде. Несомненно, мой брат целовал тебя лучше. Больше практики… полагаю. — Твой брат лишь болтал о сражениях, в которых он победил, — пробормотала она. — Со мной такой проблемы не будет. — Он не знал, зачем сделал это — чтобы ее шокировать, или в качестве мести за неудавшийся поцелуй, или просто, чтобы быть честным — но он вытянул скрюченную кисть, одергивая рукав, чтобы она оказалась между ними во всем своем уродстве. Он ждал, что она вздрогнет, побледнеет, шагнет назад, но она лишь задумчиво на нее смотрела. — Болит? — Не особо… иногда. Она потянулась вперед, скользнула пальцами по шишковатым суставам, надавила большим пальцем в скрюченную ладонь, и дыхание в его горле замерло. Никто никогда не трогал эту руку так, словно это была просто рука. Как часть плоти с теми же чувствами, что и у остальных. — Слышала, ты все равно побил Кеймдала на площадке, — сказала она. — Я лишь отдал приказ. Я давно понял, что не очень хорош в честных поединках. — Воины сражаются, — сказала она, глядя ему в глаза. — Король командует. — И с улыбкой потянула его на помост. Хотя это был его зал, он шел с трудом, поскольку с каждым шагом все больше чувствовал себя нарушителем. — Черный Стул, — пробормотал он, когда они дошли. — Твой стул, — сказала Исриун, и, к его ужасу, коснулась кончиками пальцев идеального металла на ручке. Раздался шелест, от которого у Ярви по коже побежали мурашки. — Трудно поверить, что здесь это самая старая вещь. Сделанная руками эльфов до Разбиения Мира. — Ты интересуешься эльфами? — пропищал он, ужаснувшись, что она захочет заставить его коснуться этой штуки, или, хуже того, сесть на нее, и в отчаянии пытался отвлечь внимание. — Я читала все книги о них из тех, что были у Матери Гандринг, — сказала она. Ярви удивленно посмотрел. — Читала? — Когда-то я готовилась стать министром. Я была ученицей Матери Гандринг до тебя. Обреченная на жизнь с книгами, растениями и тихими словами. — Она никогда не говорила. — Похоже, у них было больше общего, чем он себе представлял. — Я была помолвлена с твоим братом, потому все и закончилось. Мы должны делать то, что лучше для Гетланда. Они почти одновременно одинаково вздохнули. — Мне все так говорят, — сказал Ярви. — Мы оба лишились Министерства. — Но получили друг друга. И это… — ее глаза сияли, когда она в последний раз погладила идеальную кривую ручки Черного Стула, — внушительный подарок на свадьбу. — Кончики ее пальцев скользнули с металла на его ладонь, и он подумал, что ему очень нравится, когда они там. — Мы собирались обсудить, когда поженимся. — Как только я вернусь, — немного хрипло сказал он. Она еще раз сжала его иссохшую руку и отпустила. — После твоей победы, мой король, я ожидаю поцелуя получше. Глядя, как она уходит, Ярви был почти рад, что они не попали в Министерство. — Я постараюсь не запнуться за меч! — крикнул он, когда она дошла до дверей. Выходя, она улыбнулась ему через плечо, ее волосы засияли в дневном свете. Затем двери за ней мягко закрылись. А Ярви остался один на помосте, в центре всей этой тишины. И внезапно его сомнения разрослись даже выше Высоких Богов. Потребовалось ужасное усилие, чтобы повернуть голову к Черному Стулу. Сможет ли он и в самом деле сидеть на нем, между богами и людьми? Он, кто с трудом заставляет себя прикоснуться к нему своим искалеченным недоразумением вместо руки? Ярви заставил себя потянуться, его дыхание участилось. Заставил себя прикоснуться дрожащим пальцем к металлу. Очень холодный и очень твердый. Каким и должен быть король. Каким был отец, сидя на Черном Стуле с королевским обручем на морщинистом челе. Его покрытые шрамами руки сжимали оружие, навершие меча всегда было в пределах досягаемости. Меча, который висел теперь на поясе Ярви, оттягивая непривычным весом. «Я не просил полсына». И Ярви отпрянул от пустого стула, даже менее достойно, чем когда на нем сидел отец. Не к дверям Зала Богов и ожидающей за ними толпе, но прочь, к статуе Отца Мира. Прижался к камню и нащупал пальцами трещину за гигантской ногой покровителя министров. В тишине открылась скрытая дверь, и Ярви скользнул в черноту за ней, словно вор, покидающий место преступления. В цитадели было много тайных путей, но в Зале Богов их было больше всего. Проходы шли под полом, в стенах, в куполе. В старину министры использовали их, чтобы явить волю богов посредством небольших странных чудес — падающих перьев или дыма вокруг статуй. Однажды король воззвал к войне, и на сомневающихся воинов закапала кровь. Переходы были темны и полны звуков, но Ярви их не боялся. Эти тоннели давно были его вотчиной. В темноте он прятался от пылающего гнева отца. От сокрушительной любви брата. От холодного разочарования матери. Он мог пройти из одного конца цитадели в другой, ни разу не выйдя на свет. Здесь он знал все пути, как и полагается хорошему министру. Здесь он был в безопасности.5. Голуби
Голубятня, за века исчерченная пометом изнутри и снаружи, была на вершине самой высокой башни цитадели, и сквозь множество ее окон дул ледяной ветер. Как ученик Матери Гандринг, Ярви должен был кормить голубей. Нужно было их кормить, учить их произносить сообщения и смотреть, как они взлетают в небеса, чтобы принести новости, поручения или угрозы другим министрам вокруг Расшатанного моря. Из множества клеток, выстроенных у стен, на него смотрели голуби и один огромный орел с бронзовыми перьями, который, должно быть, принес сообщение от Верховного Короля в Скекенхаусе. От единственного человека вокруг Расшатанного моря, который мог сейчас что-либо требовать от Ярви. Впрочем, он сидел напротив пятнистой от экскрементов стены, уставившись на ноготь сморщенной руки, погребенный под горой требований, которые ему никогда не исполнить. Он всегда был слабым, но почувствовал себя бессильным, лишь когда его сделали королем. Он услышал шаркающие шаги на ступеньках, и через низкую дверь, тяжело дыша, вошла Мать Гандринг. — Я думал, вы никогда сюда не ходите, — сказал Ярви. — Мой король, — ответила Мать Гандринг, как только выровняла дыхание. — Тебя ожидают перед Залом Богов. — Разве тоннели предназначены не для того, чтобы король мог сбежать? — От вооруженных врагов. А не от своей семьи и подданных, не говоря уж о своей будущей невесте. — Она посмотрела на куполообразный потолок, на богов, изображенных на нем в виде птиц, зовущих в сверкающее небо. — Куда ты хотел полететь? — В Каталию, возможно. Или в землю Альюкс, или по священной реке к Кальиву. — Ярви пожал плечами. — Но у меня и двух здоровых рук нет, не говоря уже о двух здоровых крыльях. Мать Гандринг кивнула. — В конце концов, мы все должны быть тем, кто мы есть. — И кто я такой? — Король Гетланда. Он сглотнул, зная, как она, должно быть, разочарована. Как он сам собою был разочарован. В песнях короли редко уползают, чтобы спрятаться от своих людей. Он взглянул на огромного безмятежного орла в клетке. — Праматерь Вексен прислала послание? — Послание, — скрипящим эхом отозвался один из голубей. — Послание. Послание. Мать Гандринг нахмурилась, глядя на орла, застывшего, словно чучело. — Он прилетел пять дней назад из Скекенхауса. Праматерь Вексен отправила его с вопросом, приедешь ли ты на испытание. Ярви вспомнил, как однажды, несколько лет назад, он видел главу Министерства, когда Верховный Король посетил Торлби. Верховный Король казался грозным и алчным стариком, которого все раздражало. Мать была вынуждена его успокаивать, когда кто-то кланялся не так, как ему нравилось. Брат смеялся, как такой немощный мелкий человек с всклокоченными волосами может управлять Расшатанным морем, но его смех утих, когда он увидел, сколько воинов следует за ним. Отец был в гневе, поскольку Верховный Король принял дары и ничего не дал взамен. Мать Гандринг цокнула языком и сказала, что чем богаче человек, тем больше богатства он жаждет. Праматерь Вексен почти не покидала своего места подле Верховного Короля и всегда улыбалась, как добрая бабушка. Когда Ярви встал перед ней на колено, она посмотрела на его искалеченную руку и шепотом спросила: «Мой принц, вы решили присоединиться к Министерству?» И на мгновение он увидел в ее глазах жадный огонь, который напугал его больше, чем все суровые воины Верховного Короля. — Так много внимания от главы Министерства? — пробормотал он, подавляя послевкусие страха того дня. Мать Гандринг пожала плечами. — Принцы королевской крови редко вступают в Министерство. — Несомненно, она, как и все, будет разочарована, что я предпочел Черный Стул. — Праматерь Вексен достаточно мудра, чтобы извлечь максимум из того, что ей предлагают боги. Как должны и все мы. Взгляд Ярви скользил по остальным клеткам, отыскивая то, что отвлечет внимание. Но, хотя у птиц не было жалости, вынести их взгляды было легче, чем все эти разговоры о разочаровании. — Какой голубь принес послание от Гром-гил-Горма? — Я отправила его обратно в Ванстерланд. К его министру, Матери Скаер, чтобы он донес согласие твоего отца на переговоры. — Где должна была состояться встреча? — На границе, у города Амвенд. Твой отец туда не доехал. — На него напали в Гетланде? — Похоже на то. — Не похоже на моего отца, так стремиться закончить войну. — Войну, — прохрипел один из голубей. — Закончить войну. Мать Гандринг хмуро смотрела на испещренный серым пол. — Это я посоветовала ему поехать. Верховный Король требовал, чтобы все мечи были в ножнах, пока не закончен новый храм Единого Бога. Я не ожидала, что даже такой дикарь, как Гром-гил-Горм, не сдержит священного слова. — Она сжала кулак, словно собиралась ударить себя, затем медленно разжала. — Дело министра — сглаживать путь для Отца Мира. — Но разве с отцом не было людей? Он… — Мой король. — Мать Гандринг посмотрела на него из-под бровей. — Нам пора спускаться. Ярви сглотнул — казалось, желудок подскочил к горлу и наполнил рот кислой мокротой. — Я не готов. — Как и любой. Твой отец тоже не был готов. Ярви наполовину вздохнул, наполовину всхлипнул и вытер слезы скрюченной рукой. — Плакал ли мой отец, когда обручился с моей матерью? — На самом деле да, — сказала Мать Гандринг. — Несколько лет. С другой стороны, она… И Ярви, сам того не желая, хихикнул. — От моей матери слез дождаться сложнее, чем от ее золота. — Он посмотрел на женщину, которая раньше была его учителем, а ныне его министром, на это лицо с добродушными морщинами, на светлые глаза, полные соучастия, и понял, что шепчет: — Вы были мне как мать. — А ты мне был как сын. Прости, Ярви. Прости за все, но… это большее благо. — Меньшее зло. — Ярви кивнул на обрубок пальца и, прищурившись, посмотрел на птиц. Множество голубей и огромный орел. — Кто теперь будет их кормить? — Я найду кого-нибудь. — И Мать Гандринг предложила ему костлявую руку, чтобы помочь подняться. — Мой король.6. Обещания
Это было великое событие. Множество влиятельных фамилий из дальних провинций Гетланда вероятно разозлились, что новости о смерти короля Утрика едва дошли до них, когда он был уже сожжен, и что им не выпало шанса внести значительный вклад в событие, которое будет жить в памяти так долго. Несомненно, всемогущий Верховный Король на своем высоком стуле в Скекенхаусе, не говоря уж о всезнающей Праматери Вексен подле него, были далеко не рады, что они не получили приглашения, на что настойчиво указывала Мать Гандринг. Но мать Ярви выдавила через сжатые зубы: «Их гнев для меня — прах». Хоть Лаитлин и не была уже королевой, но любое иное название ей не подходило, и громадный тихий Хурик, поклявшийся служить ей вечно, все еще маячил у нее за плечом. Стоило ей лишь сказать, и это тут же исполнялось. Процессия прошла от Зала Богов по двору цитадели. Множество мест на этой траве хранило память о неудачах Ярви. Под ветвями огромного кедра брат часто дразнил его за то, что он не может взобраться на дерево. Ярви, конечно, шел впереди, мать омрачала все его чувства за его плечом, а позади, опираясь на посох, старалась не отставать Мать Гандринг. Дядя Одем вел королевских придворных, воинов и женщин в лучших нарядах. В конце шли рабы, их ошейники постукивали, а глаза, как и положено, смотрели в землю. Когда они проходили под аркой, Ярви нервно взглянул наверх и увидел, как в темноте мерцает нижний край Кричащих Врат, готовый упасть и запечатать цитадель от любого врага. Говорили, что он падал лишь однажды, задолго до его рождения, но все же Ярви сглатывал всякий раз, когда проходил под ним. Громадная тяжесть отполированной меди, которую удерживал единственный штырь, щекотала нервы. Особенно, когда собираешься сжечь половину семьи. — У вас неплохо получается, — шепнул дядя Ярви на ухо. — Я иду. — Вы идете, как король. — Я король, и я иду. Как может быть иначе? Одем улыбнулся. — Отлично сказано, мой король. За дядиным плечом Ярви заметил Исриун, которая тоже ему улыбалась. Свет факела, который она несла, отражался в ее глазах и в цепочке на ее шее. Вскоре на этой цепочке будет висеть ключ от сокровищницы Гетланда, а сама она будет королевой. Его королевой. И эта мысль, как искорка во тьме, давала ему надежду посреди страхов. Все несли факелы, светящаяся змейка вилась через сгущающийся мрак, хотя ветер погасил половину огней к тому времени, как процессия прошла через городские врата и вышла на голый склон. Благородные воины вытащили личный корабль короля на выбранное место в дюнах. На песке за ним оставалась змеящаяся канава. Это был лучший корабль в переполненной гавани Торлби: двадцать весел по каждому борту, высокий нос и корма, украшенные столь же прекрасной резьбой, как все в Зале Богов. Тот самый корабль, на котором король Утрик переплыл Расшатанное море в свой знаменитый набег на Сагенмарк. Тот самый корабль, который зачерпывал воду, нагруженный рабами и добычей, когда они с триумфом возвращались. Бледные тела короля и его наследника положили на палубе на носилки из отличных мечей, поскольку Утрик был знаменитым воином, и лучше него был лишь его покойный брат Утил. Ярви мог думать лишь о том, что это доказывает: великие воины умирают так же, как остальные люди. И обычно раньше. Около покойников разложили богатые подношения, в том порядке, какой клирик посчитал наиболее угодным богам. Оружие и доспехи, которые король взял в битве. Золотые кольца, серебряные монеты. Блестели кучи сокровищ. Ярви вложил в руку брата украшенный драгоценностями кубок, а мать накинула мантию из белого меха на плечи мертвого короля, положила одну его руку на грудь и встала, глядя вниз. Ее зубы были стиснуты, пока Ярви не сказал: — Мать? Она без слов повернулась и повела его к стульям на холме. Морской ветер шевелил коричневую траву и заставлял ее молотить по их ногам. Ярви весь изогнулся, пытаясь найти удобную позу на жестком высоком сидении. Его мать неподвижно сидела справа, Хурик громадной тенью высился позади нее. Мать Гандринг сидела на стуле слева, зажав в костлявой руке свой посох, и изогнутый эльфийский металл оживал, отражая языки пламени трещавших факелов. Ярви сидел между двумя матерями. Одна в него верила. Другая дала ему жизнь. Мать Гандринг наклонилась к нему и тихо сказала: — Прости, мой король. Это не то, чего я хотела для тебя. Ярви нельзя было показывать слабость. — Мы должны извлекать максимум из того, что нам предложит судьба, — сказал он. — Даже короли. — Особенно короли, — проскрежетала его мать и подала сигнал. На корабль завели и там зарезали две дюжины лошадей, чтобы их кровь омыла палубу. Все согласились, что Смерть с уважением проведет Короля Утрика и его сына через Последнюю Дверь, и их будут считать великими среди мертвых. Дядя Одем с факелом в руке вышел перед рядами столпившихся на песке воинов в боевом облачении. В серебряной кольчуге, крылатом шлеме и хлопающей красной мантии он и в самом деле выглядел как сын, брат и дядя королей. Он важно кивнул Ярви, Ярви кивнул в ответ и почувствовал, как мать вцепилась в его правую руку и сильно сжала. Одем ткнул факел в пропитанную смолой лучину для растопки. Языки пламени лизнули корабль, и через мгновение весь он запылал. От толпы разнесся скорбный стон — от благородных и состоятельных на террасах у стен Торлби; от ремесленников и торговцев под ними; от иностранцев и крестьян еще ниже; от попрошаек и рабов, что стояли во всех щелях, чтобы укрыться от ветра; от каждого, чье присутствие боги сочли уместным. А Ярви сглотнул, поскольку внезапно осознал, что отец никогда не вернется, а ему на самом деле придется быть королем до тех пор, пока его самого не сожгут. Замерзший и больной, он сидел с обнаженным мечом на коленях, когда показался Отец Луна, и вышли его дети-звезды, и языки пламени горящего корабля, и горящих богатств, и горящей семьи освещали лица сотен и сотен присутствующих. Редкие огни виднелись в каменных зданиях, в амбарах из прутьев, стоявших за стенами, в башнях цитадели на холме. Его цитадели, хотя для него она всегда была больше похожа на тюрьму. Требовались героические усилия, чтобы не заснуть. Прошлой ночью он почти не спал, как и в любую ночь с тех пор, как на него надели королевский обруч. Тени в холодных недрах зияющей спальни его отца были наполнены страхами, и по древней традиции там не было двери, в которую он мог бы сбежать, поскольку король Гетланда един со своей землей и с людьми, и ничего не должен от них прятать. Секреты, как и двери в спальнях, были роскошью, предназначенной для более удачливых людей, нежели короли. Мимо Ярви и его матери текла очередь гордых мужчин в военной одежде и гордых женщин с отполированными ключами. Некоторые из них были язвами для короля Утрика, когда он был жив, но теперь они пожимали руки, подносили прощальные цветистые дары и напыщенно говорили о великих деяниях господина. Они стенали, что никогда уже Гетланд не увидит такого, как он, а затем, опомнившись, кланялись и изрекали: «Мой король». Но за улыбками они, несомненно, размышляли, как бы обернуть к своей выгоде этого однорукого слабака на Черном Стуле. От матери лишь изредка слышалось шипение: «Сядь. Ты король. Не извиняйся. Ты король. Поправь пряжку на мантии. Ты король. Ты король. Ты король». Словно она старалась убедить в этом его, себя и весь мир вопреки очевидности. Конечно, Расшатанное море прежде не видело столь ловкого торговца, как она, но Ярви сомневался, что даже ей удастся это продать. Они сидели, пока огонь не превратился в мерцание, киль с резной головой дракона не обвалился углями, и первый тусклый мазок рассвета не коснулся облаков, блестя на медном куполе Зала Богов и заставляя кричать морских птиц. Затем мать хлопнула в ладоши, и рабы, звеня цепями на ошейниках, принялись копать землю вокруг все еще тлеющего погребального костра, поднимая огромный курган, что будет выситься рядом с курганом дяди Утила, которого поглотил шторм, и с курганом прадеда Бривера, и с курганом прапрадеда Ангальфа Козлоногого. Покрытые травой холмы стояли вдоль побережья, теряясь среди дюн, скрываясь в тумане тех лет, когда еще Та Кто Пишет не одарила женщин даром букв, и министры не начали записывать имена мертвых в свои книги. Потом Мать Солнце показала свое слепящее лицо и зажгла воду. Вскоре будет отлив, который унесет с собой множество острохвостых кораблей, вытащенных на песок. Так что они смогут отплыть так же быстро, как и прибыли, готовые принести воинов в Ванстерланд, чтобы отомстить Гром-гил-Горму. Дядя Одем взобрался на холм, держа руку на рукояти меча. Вместо легкой улыбки у него был хмурый вид воина. — Пора, — сказал он. Ярви встал, шагнул мимо дяди, высоко поднял взятый взаймы меч, подавил свои страхи и проревел в ветер так громко, как только мог: — Я, Ярви, сын Утрика и Лаитлин, король Гетланда, приношу клятву! Я клянусь клятвой солнца и клятвой луны. Клянусь пред Той Кто Судит, и пред Тем Кто Помнит, и пред Той Кто Скрепляет Узы. Пусть мой брат и мой отец, и мои предки, похороненные здесь, будут свидетелями. Пусть Тот Кто Наблюдает и Та Кто Пишет будут свидетелями. Пусть все вы будете свидетелями. Пусть это будет цепью на мне и не дает мне покоя. Я отомщу убийцам моего отца и брата. Клянусь в этом! Собравшиеся воины в суровом одобрении ударили зазубренными топорами по своим шлемам, кулаками по раскрашенным щитам, сапогами по Отцу Земле. Дядя нахмурился. — Это тяжелая клятва, мой король. — Возможно я наполовину мужчина, — сказал Ярви, пытаясь засунуть меч в ножны из овечьей кожи, — но я могу поклясться полной клятвой. Люди, по крайней мере, это оценили. — Это люди Гетланда, — сказал Хурик. — Они ценят дела. — Я думаю, это была прекрасная клятва. — Исриун стояла рядом, ее светлые волосы струились на ветру. — Королевская клятва. Ярви обнаружил, что очень рад видеть ее здесь. Ему хотелось, чтобы больше никого здесь не было. Тогда он снова бы ее поцеловал, и возможно успешнее, чем в прошлый раз. Но он мог лишь улыбнуться, и приподнять полуруку в неловком прощании. Время для поцелуев будет при следующей встрече. — Мой король. — Похоже, даже глаза Матери Гандринг, вечно сухие в любом дыму, в пыли и при любой погоде, были влажными от слез. — Пусть боги пошлют вам удачу в погоде и, более того, удачу в битве. — Не волнуйтесь, мой министр, — сказал он, — всегда остается шанс, что я выживу. Его настоящая мать не проронила ни слезинки. Она лишь снова поправила пряжку на его мантии и сказала: — Держись, как король, Ярви. Говори, как король. Бейся, как король. — Я король, — сказал он, как бы лживо это ни звучало. И выдавил через сжатое горло: — Я сделаю так, что ты будешь мной гордиться, — хотя он и понятия не имел, как этого добиться. Но, когда он уходил, мягко направляемый дядей, который держал руку на его плече, а солдаты, направляясь к воде, выстраивались в блестящие сталью змейки, он увидел, как его мать вцепилась в кольчугу Хурика и подтащила его, несмотря на всю его силу. — Присмотри за моим сыном, Хурик, — услышал он ее задыхающийся голос. — Он все, что у меня есть. Затем Золотая Королева со своей стражей, прислугой и множеством рабов ушла в сторону города. А Ярви шагал через бесцветный рассвет в сторону кораблей. Их мачты, как лес, качались на фоне неба. Он пытался идти, как ходил отец — жаждущий битвы, даже если у него болели колени, пересохло во рту, покраснели глаза, а сердце было переполнено сомнениями. Он все еще чуял дым. Он оставил Отца Мира рыдать посреди пепла и поспешил в стальные объятья Матери Войны.7. Мужская работа
Каждая волна, рожденная Матерью Морем, поднимала его, катала, таскала его промокшие одежды, заставляла его содрогаться и шевелиться так, словно он пытался встать. Возвращаясь в море, волна тащила тело по берегу и оставляла его на земле. Спутанные волосы, безвольные, как водоросли на гальке, набились пеной и песком. Ярви смотрел на него, думая, кем он был. Или мог быть. Мальчик или мужчина? Умер, убегая или храбро сражаясь? Какая теперь разница? Киль сел на песок, палуба содрогнулась, Ярви пошатнулся и был вынужден вцепиться в руку Хурика, чтобы не упасть. Со стуком и звоном люди осушили весла, сняли с крючков щиты и высыпали через борта в прибой, сердитые от того, что прибыли последними, слишком поздно для славы или добычи. Быть командой королевского корабля было почетно во времена правления короля Утрика. В правление короля Ярви никакой чести не было вовсе. Несколько человек схватили носовой трос и вытащили корабль на берег мимо плавающего трупа. Остальные достали оружие и поспешили к Амвенду. Город уже горел. Ярви пожевал губу, готовясь перебраться через борт, собирая остатки королевского самообладания, но ручка его позолоченного щита закрутилась в слабой хватке, спуталась с мантией и чуть не свалила его лицом в морскую воду. — Будь проклята эта дрянь! — Ярви ослабил ремни, стащил щит с иссохшей руки и забросил его между сундуками, на которых в море сидели гребцы. — Мой король, — сказал Кеймдал. — Вам следует оставить щит. Не безопасно…. — Ты дрался со мной. Ты знаешь, чего стоит мой щит. Если на меня нападет кто-то, кого я не смогу остановить одним мечом, мне лучше убежать. А без щита я бегаю быстрее. — Но, мой король… — Он король, — прогремел Хурик, запуская толстые пальцы в поседевшую бороду. — Если он скажет, чтобы мы все отбросили щиты, так и будет. — У кого все руки на месте, пусть остаются со щитами, — сказал Ярви, соскальзывая в прибой и ругаясь, когда очередная волна снова промочила его по пояс. Там, где песок уступал место траве, несколько связанных между собой новообращенных рабов ожидали, что их отведут на борт. Сгорбленные, испачканные сажей, с глазами полными страха, боли или неверия в то, что нахлынуло с моря и украло их жизни. Рядом с ними группа воинов Ярви играла на их одежду. — Ваш дядя Одем спрашивал о вас, мой король, — сказал один из них, затем поднялся и пнул всхлипывавшего мужчину в лицо. — Где? — спросил Ярви. Его язык застрял во внезапно пересохшем рту. — На вершине крепости. — Мужчина указал в сторону каменной башни на отвесной скале над городом. С одной ее стороны злились волны, с другой была пенная бухта. — Они не закрыли ворота? — спросил Кеймдал. — Закрыли, но трое сыновей главы остались в городе. Одем перерезал глотку одному и сказал, что убьет следующего, если ворота не откроют. — Так и было, — сказал другой воин и хихикнул, когда выпало его число. — Новые носки! Ярви моргнул. Он никогда не думал о своем улыбающемся дяде, как о жестоком человеке. Но Одем вышел из того же семени, что и отец Ярви, чьи следы ярости он до сих пор носил, и их утопленный брат Утил, от воспоминаний о чьем бесподобном искусстве владения мечом старые воины до сих пор закатывали глаза. В конце концов, в тихом омуте бывают свирепые течения. — Будь ты проклят! Из цепочки рабов ковыляла женщина, насколько позволяла веревка. Ее окровавленные волосы прилипли к лицу. — Ублюдок король из ублюдочной страны, и пусть Мать Море поглотит… Один из воинов легким ударом свалил ее на землю. — Вырви ей язык, — сказал другой, хватая ее за волосы и закидывая ей голову назад, пока третий доставал нож. — Нет! — крикнул Ярви. Мужчины хмуро уставились на него. Если честь их короля оспаривалась, то это касалось и их чести, и милосердие не сошло бы за объяснение. — С языком за нее дадут цену больше. — Ярви повернулся и с трудом побрел к крепости. Тяжелая кольчуга натирала плечи. — Вы сын своей матери, мой король, — сказал Хурик. — Кем же еще мне быть? Когда отец и брат рассказывали о своих набегах, о великих деяниях и об огромной добыче, их глаза сияли, а Ярви прятался в тенях в конце стола и мечтал о том, чтобы принять участие в мужской работе. Но вот какой она оказалась на самом деле, и теперь участие в набеге не казалось ему завидным делом. Битва — если здесь была битва, о которой стоило говорить — закончилась, но Ярви, казалось, все еще продирался сквозь кошмар, потея под кольчугой, жуя губу и вздрагивая от звуков. Раздавались крики и смех, фигуры сновали через извивающийся туман огней, дым обдирал ему горло. Кружились вороны, клевали и каркали о своем триумфе. По большей части это была их победа. Сегодня Мать Война, Мать Ворон, которая собирает мертвых и превращает руку в кулак, будет плясать, пока Отец Мир рыдает, пряча лицо. Здесь, у незыблемой границы между Ванстерландом и Гетландом, Отец Мир рыдал часто. — Стой, — сказал Ярви, тяжело дыша. Его голова кружилась, лицо истекало потом. — Помоги мне снять кольчугу. — Мой король, — вскипел Кеймдал, — я должен возразить! — Возражай, если хочешь. А затем делай, что я велю. — Мой долг оберегать вас… — Тогда представь свой позор, когда я умру от избытков пота на полпути к этой башне! Расстегивай пряжки, Хурик. — Мой король. — Они сняли кольчугу, и Хурик положил ее на огромное плечо. — Веди, — бросил Ярви Кеймдалу, пытаясь застегнуть бесполезной культей грубую золотую отцовскую пряжку на мантии — слишком большую и слишком для него тяжелую, крюк был жестким, как… Он остановился как вкопанный от вида того, что их встречало за открытыми воротами. — Вот и урожай, — сказал Хурик. Узкое пространство перед башней было усеяно телами. Их было так много, что Ярви пришлось выискивать клочки земли, на которые поставить ногу. Там лежали и женщины и дети. Жужжали мухи, и он чувствовал подступающую тошноту, стараясь ее подавить. В конце концов, он король, а король веселится от вида трупов своих врагов. Один из воинов дяди сидел перед входом в башню и чистил топор столь же спокойно, как мог бы чистить перед тренировочной площадкой дома. — Где Одем? — пробормотал Ярви. Мужчина, покосившись, ухмыльнулся и указал наверх. — Выше, мой король. Ярви прошел, наклонив голову. Его дыхание эхом отдавалось на лестнице, ноги шаркали по камням, он сглатывал набегавшую слюну. Как говорил отец, на поле битвы нет правил. Вверх и вверх, в шипящую темноту. Хурик и Кеймдал пыхтели позади. Он задержался возле узкого окна, чтобы ощутить ветер на горящем лице, увидел, как вода отвесно обрушивается на скалы, и вытолкнул свой страх. Стой, как король, как всегда говорила мать. Говори, как король. Сражайся, как король. На вершине была поддерживаемая подпорками площадка с деревянными перилами по краю высотой до бедра Ярви. Достаточно низкими, чтобы голова снова закружилась, когда он увидел, как высоко они забрались. Отец Земля и Мать Море развернулись вокруг них, леса Ванстерланда тянулись далеко в туман. Дядя Одем спокойно стоял, глядя, как горит Амвенд. Колонны дыма поднимались в сине-серые небеса, крошечные воины продолжали дело разрушения, маленькие корабли выстроились в линию там, где прибой встречался с галькой, чтобы собрать кровавый урожай. Дюжина самых закаленных мужчин стояла вокруг дяди, и в центре они держали на коленях пленника в прекрасной желтой мантии. Он был связан, и во рту у него торчал кляп. Его лицо раздулось от синяков, а длинные волосы свалялись от крови. — Отличная работа! — крикнул Одем, улыбаясь Ярви через плечо. — Мы взяли две сотни рабов, скот, добычу и сожгли один из городов Гром-гил-Горма. — Что насчет самого Горма? — спросил Ярви, пытаясь восстановить дыхание после подъема, и — раз уж сражение не было его сильной стороной — хотя бы говорить, как король. Одем кисло всосал воздух через зубы. — Ломатель Мечей придет, а, Хурик? — Несомненно. — Хурик вышел с лестницы и выпрямился во весь свой рост. — Битва притянет этого старого медведя так же, как она притягивает мух. — Надо собрать людей и вернуться в море в течение часа, — сказал Одем. — Мы уезжаем? — спросил Кеймдал. — Уже? Ярвиобнаружил, что злится. Устал, болен и зол на свою слабость, на безжалостность дяди и на то, что мир таков. — И это наша месть, Одем? — он махнул здоровой рукой на горящий город. — Женщинам, детям и старым фермерам? Голос дяди был тихим, как и всегда. Тихим, как весенний дождь. — Месть воздается шаг за шагом. Но тебе не следует теперь об этом беспокоиться. — Разве я не поклялся? — взревел Ярви. Последние несколько дней его кололо, когда кто-то говорил «мой король». Теперь еще больше его укололо, что кто-то этого не сказал. — Ты поклялся. Я слышал и подумал, что для тебя это слишком тяжелая клятва. — Одем указал на пленника, мычащего в свой кляп. — Но он освободит тебя от этой тяжести. — Кто он? — Глава Амвенда. Он тот, кто тебя убил. Ярви моргнул. — Что? — Я пытался его остановить. Но у труса был спрятанный клинок. — Одем поднял руку, в которой был кинжал. Длинный кинжал с навершием из черного янтаря. В отличие от жары во время подъема, Ярви внезапно почувствовал сильный холод, от ступней до кончиков волос. — Я буду безмерно опечален, что я не успел спасти любимого племянника. — И беспечно, словно отрезал кусок мяса, Одем воткнул кинжал главе между шеей и плечом и пнул его в лицо. Кровь растеклась по крыше. — Что ты имеешь в виду? — слова у Ярви вылетали резкие и сломанные, и внезапно он забеспокоился о том, сколько людей было с дядей — все вооруженные и в доспехах. Одем спокойно шагал вперед, и Ярви пятился от него. Шагал на трясущихся коленях в никуда, к низким перилам и к пропасти за ними. — Помню ночь, когда ты родился. — Голос дяди был холодный и ровный, как лед на зимнем озере. — Твой отец гневался на богов за эту штуку, что у тебя вместо руки. Но ты всегда заставлял меня улыбнуться. Из тебя получился бы отличный шут. — Одем приподнял брови и вздохнул. — Но разве моей дочери действительно нужен однорукий слабак в качестве мужа? Разве Гетланду действительно нужен полукороль? Искалеченная кукла, танцующая под дудку матери? Нет, племянник, я… думаю… нет. Кеймдал схватил Ярви за руку и оттащил назад. Проскрежетал металл, когда он доставал меч. — Встаньте за мной, мой… На лицо Ярви хлынула кровь и наполовину его ослепила. Кеймдал упал на колени, плюясь, булькая и хватаясь за горло. Черное сочилось между его пальцев. Ярви посмотрел в сторону и увидел, как Хурик хмуро отходит назад, в его руке был обнаженный нож, скользкий от крови Кеймдала. Кольчуга Ярви, звеня, упала на пол. — Мы должны делать то, что лучше для Гетланда, — сказал Одем. — Убить его. Ярви заковылял прочь, его рот широко раскрылся, и Хурик схватил его за мантию. Тяжелая золотая пряжка отца со звоном расстегнулась. Ярви, внезапно освобожденный, отшатнулся назад. Перила жестко ударили его под колени, и он с криком упал через них. Скала и вода закрутились перед ним. Король Гетланда быстро падал вниз, вниз, и наконец, вода ударила его, как молот бьет по железу. И Мать Море приняла его в свои холодные объятья.8. Враг
Ярви очнулся в темноте, вокруг него поднимались пузырьки, и он стал корчиться, молотить руками и изгибаться просто от необходимости выжить. Видимо, у богов еще были на него планы, поскольку, когда уже казалось, что его легкие взорвутся, и хотелось вдохнуть, будь то море или небо, его голова выскочила на поверхность. Его ослепили брызги, он закашлялся, дернулся, и его втянуло, швырнуло и закрутило течение. Нахлынувшая волна бросила его на скалу. Он зацепился за мелких прилипал и скользкие зеленые водоросли. Этого хватило как раз, чтобы снова вдохнуть. Повозившись с пряжкой, он освободился от тянущего вниз ремня с мечом. Ноги горели, когда он сражался с безжалостным морем, скидывая свинцовые сапоги. Он собрал всю свою силу и, когда волнение приподняло его, подтянулся, дрожа от усилия, и залез на узкую полоску камня, омываемую солеными брызгами, покрытую желе и моллюсками в острых раковинах. Несомненно ему повезло, что он выжил, но Ярви не чувствовал себя везунчиком. Он был в узкой бухте с северной стороны крепости, зажатой в зубчатых скалах, в которую злобно накатывали пенистые волны, вгрызающиеся в камни, шлепающие, хлопающие и швыряющие сверкающие брызги. Он убрал с глаз мокрые волосы и сплюнул соль. Его горло горело, обе исцарапанные руки щипало. Безрассудное решение снять кольчугу спасло ему жизнь, но поддетая под нее куртка раздулась от морской воды. Он неуклюже дергал ее ремни, наконец, сбросил и скорчился, дрожа. — Видишь его? — Донесся голос сверху. Так близко, что он съежился на скользкой скале, прикусив язык. — Помер, наверное. — Другой голос. — Разбился о скалы. И Мать Море уж точно его прибрала. — Одему нужно тело. — Тогда пусть Одем его и ловит. Раздался третий голос: — Или Хурик. Это он позволил калеке упасть. — И кому первому ты предложишь поплавать. Одему или Хурику? Раздался смех. — Горм скоро будет. У нас нет времени выуживать однорукие трупы. — Возвращаемся на корабль, скажем королю Одему, что его племянник украсил дно… И голоса стихли, удаляясь в сторону берега. Король Одем. Дядя, которого он любил, как отца. У которого всегда находилось успокаивающее слово, понимающая улыбка и направляющая рука на плече Ярви. Его кровь! Здоровой рукой Ярви держался, а больную сжал в дрожащий кулак. Отцовский гнев так мощно накатывал на него, что он едва мог дышать. Но мать всегда говорила: «Никогда не волнуйся о том, что сделано, волнуйся лишь о том, что будет». Его мать. Он всхлипнул от мысли о ней. Золотая Королева всегда знала, что нужно сделать. Но как до нее добраться? Гетландские корабли уже отплывали. Скоро прибудут ванстеры. Ярви оставалось лишь ждать темноты. Отыскать какой-то способ пройти через границу и на юг, в Торлби. Всегда есть способ. Если нужно пройти сотню миль по лесу без сапог, он пройдет. Он отомстит подлецу дяде и вероломному подлецу Хурику, и вернет себе Черный Стул. Он клялся в этом снова и снова, пока Мать Солнце прятала свой лик за скалами, а тени удлинялись. Но он не подумал о самом безжалостном мстителе, о приливе. Немного спустя ледяные волны уже омывали выступ, за который он цеплялся. Холодная вода поднялась до ступней, потом по щиколотку, потом до коленей. И уже вскоре море хлынуло в узкую бухту даже еще яростнее, чем прежде. Он был бы рад выбрать из вариантов, но для этого нужно, чтобы их было больше одного. Так что он полез. Дрожащий и уставший, больной и замерзший, рыдающий и проклинающий имя Одема, каждый раз, когда переставлял руку или ногу по скользкой скале. Это был ужасный риск, но это было лучше, чем отдаться на милость Матери Морю, поскольку, как известно каждому моряку, милости у нее нет. Последним усилием он перелез через край, перекатился, и с минуту лежал в кустах, восстанавливая дыхание. Перекатившись снова, Ярви застонал и начал вставать. Что-то ударило его по голове, он закричал, и его голова наполнилась светом. Земля закружилась и ударила его в бок. Он нетвердо поднялся, сплевывая кровь. — Гетландский пес, судя по волосам. — И он завопил, когда его за них схватили. — Щенок, по крайней мере. — В задницу Ярви врезался сапог, и он упал на лицо. Он карабкался шаг или два, но его снова пнули. Их было двое. Два мужчины в кольчугах и с копьями. Ванстеры, несомненно, хотя за исключением длинных кос за их суровыми лицами, они не сильно отличались от воинов, которые хмуро смотрели на него на тренировочной площадке. Для безоружного все вооруженные люди на одно лицо. — Встать, — сказал один, перекатывая его очередным пинком. — Тогда перестань меня пинать, — выдохнул Ярви. За это его ударили по лицу древком копья, и он решил больше не шутить. Один из них поднял его за ворот порванной рубашки и наполовину потащил, наполовину повел. Везде были воины, некоторые на лошадях. А еще крестьяне в слезах, измазанные сажей. Вероятно, те, что сбежали из города при виде кораблей, а теперь возвращались к развалинам своих домов, чтобы раскопать то, что осталось. Там разложили тела для сжигания: их саваны хлопали и дергались на морском ветру. Но сейчас Ярви вся жалость требовалась для себя. — На колени, пес. — Он снова растянулся и в этот раз не нашел серьезных причин, чтобы подняться. Он стонал с каждым вздохом, и весь его разбитый рот был сплошной болячкой. — Что вы мне притащили? — раздался чистый голос, высокий и протяжный, как если бы он пел песню. — Гетландец. Он вскарабкался из моря позади крепости, мой король. — Мать Вод прибивает к берегу странные дары. Посмотри на меня, морское создание. Ярви медленно, испуганно, мучительно поднял голову и увидел два огромных сапога, подбитых исцарапанной сталью. Над ними мешковатые штаны, в красную и белую полоску. Тяжелый ремень с золотой пряжкой, рукояти огромного меча и четырех ножей. Над ними стальную кольчугу с выкованными на ней зигзагообразными золотыми полосками. На огромных плечах лежал белый мех с волчьей головой — в пустые глазницы были вставлены гранаты. Поверх висела цепь из золотых и серебряных наверший мечей поверженных противников. Их было так много, что ее пришлось трижды обернуть вокруг толстой шеи, но цепь все равно низко свисала. И наконец, так высоко над Ярви, что этот человек казался гигантом, он увидел грубое лицо, кривобокое, словно дерево на ветру. Длинные волосы и борода развевались и были подернуты сединой, но рот и уголки глаз скривились в улыбке. Улыбке человека, который смотрит на жуков, раздумывая, какого из них раздавить. — Кто ты, существо? — Спросил гигант. — Поваренок. — Слова застревали в окровавленном рту Ярви, и он старался спрятать искалеченную руку в мокрый рукав рубахи, чтобы она не могла его предать. — Я упал в море. — Мать Гандринг однажды сказала ему, что хороший лжец вплетает в ткань столько правды, сколько возможно. — Сыграем в угадайку? — спросил гигант, наматывая прядь своих длинных волос на палец. — Как меня зовут? Ярви сглотнул. Ему не нужно было угадывать. — Вы Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей и Создатель Сирот, король ванстеров. — Ты победил! — Горм хлопнул массивными ладонями. — Хотя посмотрим, что ты получишь за победу. Я король ванстеров. Включая этих несчастных горемык, которых твои земляки из Гетланда так легко ограбили, зарезали и угнали в рабство. Вопреки воле верховного короля в Скекенхаусе, который требовал, чтобы мечи оставались в ножнах. Он любит портить нам веселье, но тут уж ничего не поделаешь. — Взгляд Горма блуждал по руинам. — Тебя это тоже задевает, поваренок? — Нет, — хрипло сказал Ярви, и тут ему не пришлось лгать. Перед королем вышла женщина. От волос у нее осталась лишь черная с сединой щетина. Длинные белые руки от плеч до кончиков пальцев были покрыты синими рисунками. Некоторые Ярви вспомнил из своих уроков: схемы для определения будущего по звездам; круги в кругах, в которых отражались отношения между малыми богами; руны, что рассказывали о временах, местах и величинах, разрешенных и запрещенных. На одной руке висели пять эльфийских браслетов, древние и ценные реликты. Блестело золото, сталь и яркое стекло. Эти талисманы были усеяны символами, смысл которых утонул в глубинах времени. И Ярви знал, что это должно быть Мать Скаер, министр Горма. Это она отправила голубя к Матери Гандринг, выманив отца Ярви на смерть обещанием мира. — Какой гетландский король отдал приказ на эту резню? — спросила она, и ее голос был в точности такой же скрежещущий, как у голубей. — Одем. — И Ярви с болью осознал, что это была правда. Ее губы скривились, словно она взяла в рот что-то кислое. — Так значит, лис убил своего братца волка. — Вероломные животные, — вздохнул Горм, рассеянно крутя навершие меча на своей цепи. — Было очевидно, что так и случится. Так же очевидно, как Мать Солнце, что следует по небу за Отцом Луной. — Ты убил короля Утрика, — Ярви обнаружил, что плюнул кровью. — Так они сказали? — Горм поднял огромные руки, оружие на его ремне зашевелилось. — Тогда отчего я этим не хвастаюсь? Почему мои скальды не сложили песен об этом? Отчего не слышно веселых мотивов о моем триумфе? — Он рассмеялся и уронил руки. — Мои руки в крови по плечи, поваренок, поскольку кровь радует меня больше всего на свете. Но, как это ни печально, не все погибшие убиты мною. Один из кинжалов далеко высунулся из его пояса. Костяная рукоять указывала прямо на Ярви. Он мог его выхватить. Был бы он своим отцом, или братом, или храбрым Кеймдалом, который умер, пытаясь защитить короля, он схватил бы этот клинок, воткнул бы его в живот Гром-гил-Горма и тем самым исполнил священную клятву о мести. — Хочешь эту безделушку? — Горм вытащил нож и протянул его Ярви, держа за блестящее лезвие. — Бери. Но ты должен знать, что Мать Война подула на меня в колыбели. Мне предсказали, что ни один мужчина не сможет меня убить. На фоне белого неба он выглядел громадным, волосы развевались, кольчуга сияла, и на его обветренном битвами лице блуждала теплая улыбка. Значит, Ярви поклялся отомстить этому гиганту? Он, наполовину мужчина, с единственной тонкой белой рукой? Он бы рассмеялся над такой заносчивостью, если бы не дрожал от холода и страха. — Его надо посадить на кол, а кишки размотать для ворон. — Сказала министр Горма, уставившись на Ярви своими голубыми глазами. — Ты всегда так говоришь, Мать Скаер. — Горм засунул нож обратно в пояс. — Но вороны меня никогда не благодарят. Это просто мальчик. Вряд ли эта резня была его идеей. — Это было правдой в большей степени, чем Горму было известно. — В отличие от благородного короля Одема, мне нет нужды возвышать себя, убивая слабых. — А что насчет правосудия? — Министр хмуро посмотрела на покрытые саванами тела. На ее бритой голове напрягались мышцы. — Простые люди жаждут мести. Горм выпятил губы и издал неприличный звук. — Такова участь простых людей — чего-то жаждать. Разве ты ничему не научилась от Золотой Королевы Гетланда, прекрасной и мудрой Лаитлин? Зачем убивать то, что можно продать? Ошейник на него и отведите к остальным. Ярви заорал, когда один из мужчин поднял его, а другой нацепил грубый железный ошейник на его шею. — Если передумаешь насчет ножа, — крикнул Горм ему вслед, широко улыбаясь, — можешь отыскать меня. Прощай, бывший поваренок! — Подождите! — прошипел Ярви, осознав, что сейчас случится. Его разум метался в поисках трюка, который бы его вытащил. — Подождите! — Чего? — спросила Мать Скаер. — Прекратите его блеянье. Пинок в живот выбил из него дух. Они заставили его дохромать до старого пня, и пока один держал его, другой притащил из кузницы раскаленный добела штифт и вставил клещами в ошейник. Удар молотком по штифту должен был его расплющить, но он промазал, ударив по касательной, и искры с раскаленного железа отлетели Ярви в шею. Он никогда прежде не чувствовал такой боли. Завизжал, как кипящий чайник, зарыдал, заплакал и скорчился на колоде. Тогда один из них схватил его за рубаху и бросил его в вонючую лужу, так что железо зашипело, остывая. — Одним поваренком меньше. — Лицо Матери Скаер было бледным, как молоко, и гладким, как мрамор, а ее глаза голубыми, как зимнее небо, и в них совсем не было жалости. — Одним рабом больше.
Часть II
9. Самые дешевые предложения
Ярви сидел на корточках в вонючей темноте, трогая пальцами ожог на шее и свежие царапины на грубо побритой голове. Днем он потел, а ночью дрожал, слушая стоны, хныканья и безответные молитвы на дюжине языков из надорванных глоток человеческих отбросов вокруг. И из его глотки они звучали громче всего. Лучшие товары содержались наверху, в чистоте и хорошо накормленные. Их, в отполированных невольничьих ошейниках, выстраивали вдоль улицы, где их могли купить. Менее сильных, умелых или красивых приковывали цепями к перилам в задней части магазина и били до тех пор, пока они не начинали улыбаться покупателям. А здесь, в темноте и грязи, держали старых, больных и калек, и они дрались за отбросы, как свиньи. Здесь, на раскинувшемся рынке рабов Вульсгарда, столицы Ванстерланда, у каждого была цена, и на тех, кто не может принести доход, деньги не тратили. Простой баланс доходов и расходов, никаких сантиментов. Здесь можно было узнать, чего ты на самом деле стоишь, и Ярви узнал то, что давно подозревал. Он не стоил почти ничего. В начале его мысли крутились вокруг планов, стратегий и фантазий о мести. Его терзали мысли о миллионах вещей, которые он мог сделать иначе. Но сейчас он не мог изменить ни одну из них. Кто поверит, если он закричит, что он законный король Гетланда? Он сам себе едва верил. А даже если он сможет их убедить, что тогда? Их работа продавать людей. Они назначат за него выкуп. Улыбнется ли король Одем, вернув пропавшего племянника под свою чуткую опеку? Несомненно. Улыбкой спокойной и ровной, как свежевыпавший снег. Так что Ярви сидел на корточках в этой невыносимой грязи и удивлялся, к чему человек может привыкнуть. На второй день он почти не замечал вони. На третий он с благодарностью прижимался к своим забытым богами соседям, чтобы согреться холодной ночью. На четвертый он рылся в грязи так же жадно, как и остальные, когда во время кормежки им бросали помои. На пятый он с трудом мог вспомнить лица тех, кого знал лучше всего. Его мать и Мать Гандринг спутались, вероломный дядя и мертвый отец слились в одно, Хурика больше было не отличить от Кеймдала, а от Исриун в памяти остался лишь призрак. Удивительно, как быстро человек может превратиться в животное. Или полукороль в полуживотное. Наверное, даже те, кого мы возносим выше всех, никогда не поднимаются слишком высоко над грязью. На седьмой день в этом рукотворном аду, спустя немного времени после заката, когда крики торговца доспехами мертвецов в здании напротив стали сменяться криками морских птиц, Ярви услышал голос снаружи. — Нам нужны мужчины, которых капитан сможет посадить на весла, — голос был глубокий и ровный. Голос мужчины, который привык к прямым разговорам и понятным сделкам. — Девять пар рук. — Этот голос был мягче и нежнее, чем первый. — От качки на наших скамьях образовались прорехи. — Конечно, друзья мои! — раздался скользкий и липкий, как теплый мед, голос владельца магазина — нынче владельца Ярви. — Узрите Намева из шендов, чемпиона среди его людей, захваченного в битве! Видите, как он стоит? Взгляните на его плечи. Он один может толкать ваш корабль. Лучшего качества вам не найти… Первый клиент фыркнул. — За качеством мы были бы на другом конце улицы. — Вы же не смазываете ось самым лучшим маслом, — донесся второй голос. Наверху послышались шаги, вниз посыпалась пыль, и над головой Ярви в щелях между досками зашевелились тени. Рабы вокруг него застыли, затаив дыхание, чтобы слушать. До них доносился приглушенный голос владельца магазина. Меда в его голосе теперь было немного меньше. — Вот шесть инглингов. Они слабо говорят на нашем языке, но кнут понимают хорошо. Замечательный выбор для тяжелой работы, и цена отличная … — Хорошим жиром ось тоже смазывать не будешь, — сказал второй голос. — Покажи нам деготь и свиной жир, торговец плотью, — проворчал первый. Ржавые петли заскрежетали, и открылась дверь наверх. Рабы, съежившись, инстинктивно сбились в кучку на свету, и Ярви с ними. Возможно, он был новичком в рабстве, но в съеживании у него опыта было предостаточно. Щедро рассыпая проклятия и удары палкой, работорговец выстроил их в качающуюся, тяжело дышащую шеренгу. Цепи выстукивали жалкую музыку. — Ту руку убери с глаз долой, — прошипел он, и Ярви засунул ее в лохмотья рукава. Он хотел лишь, чтобы его купили и забрали из этого вонючего ада под взоры Матери Солнца. По ступенькам спускались два покупателя. Первый был лысый и дородный. На его клепаном ремне висел скрученный хлыст, и то, как он смотрел из-под хмурых бровей, показывало, что с ним шутки плохи. Второй был намного моложе, высокий, тощий и симпатичный, с редкой порослью бородки и горько искривленными тонкими губами. Ярви заметил на его шее блеск ошейника. Значит, тоже раб, хотя, судя по одежде, привилегированный. Работорговец поклонился и указал палкой на шеренгу рабов. — Самые дешевые. — Он и не подумал добавить меду. Красивые слова здесь звучали бы абсурдно. — Весьма жалкие существа, — сказал раб. Его нос сморщился от зловония. Его коренастого компаньона это не отпугнуло. Мускулистой рукой он толкнул раба в толпу и тихо сказал ему по-халински: — Нам нужны гребцы, а не короли. — На этом языке говорили в Сагенмарке и на островах, но Ярви учился на министра и знал большинство языков, на которых говорили вокруг Расшатанного моря. — Капитан не дура, Тригг, — сказал симпатичный раб, нервно теребя ошейник. — А если она поймет, что мы ее дурачим? — Скажем, это было лучшее из того, что предлагали. — Тригг спокойно осматривал унылое собрание. — А потом дашь ей еще бутылку, и она обо всем забудет. Или, Анкран, серебро тебе не нужно? — Ты же знаешь, что нужно. — Анкран стряхнул руку Тригга, а его рот еще больше скривился от отвращения. Он стал вытаскивать рабов из шеренги, едва удосуживаясь на них взглянуть. — Этот… этот… этот… — Его рука замерла напротив Ярви, начала проноситься мимо… — Я могу грести, господин. — Это была самая большая ложь из тех, что Ярви говорил в своей жизни. — Я был учеником рыбака. В конце концов, Анкран выбрал девятерых. Среди них были слепой тровен, которого отец продал вместо коровы, старый островитянин со скрюченной спиной и хромой ванстер, который с трудом сдерживал кашель до того, как за него заплатили. О, и Ярви, законный король Гетланда. После изнурительных споров о цене Тригг и Анкран, в конце концов, достигли понимания с работорговцем. Сверкающая серебряная струйка перетекла в руки торговца, еще немного назад в кошелек, большая доля была поделена по карманам покупателей и, насколько понял Ярви, таким образом, украдена у их капитана. По его расчетам, его продали дешевле, чем стоит хороший баран. Он не жаловался на цену.10. Одна семья
«Южный Ветер» стоял в доке, накренившись, и был похож на что угодно, кроме теплого ветра. В сравнении с быстрыми стройными кораблями Гетланда, это был неуклюжий монстр с жирной талией, низко сидящий в воде. Его гниловатые борта покрывали зеленые водоросли и прилипалы. На нем были две коренастые мачты, пара дюжин весел по каждому борту и надстройки с узкими окнами на носу и корме. — Добро пожаловать домой, — сказал Тригг, проталкивая Ярви к трапу между парой хмурых охранников. На юте сидела молодая темнокожая женщина и качала ногой, глядя, как мимо шаркают новые рабы. — Это лучшее, что вы смогли найти? — спросила она с легким акцентом и легко спрыгнула вниз. На ней тоже был невольничий ошейник, только сделанный из скрученной проволоки. Свободную легкую цепь она частично намотала на руку, словно это было украшение, которое она сама решила поносить. Значит, еще более привилегированная рабыня, чем Анкран. Она посмотрела в рот кашляющему ванстеру и цокнула языком. Ткнула в горб шенду и с отвращением надула щеки. — Капитан не обрадуется этим помоям. — А где же наш прославленный вождь? — было похоже, что Анкран уже знает ответ. — Спит. — Пьяным сном? Она обдумала ответ, пошевелив губами, словно подсчитывала итог: — Да уж не трезвым. — Ты, Сумаэль, беспокойся о курсе, — проворчал Тригг, снова толкая компаньонов Ярви. — А гребцы моя забота. Сумаэль прищурила темные глаза, когда Ярви проходил мимо нее. У нее на верхней губе был шрам и щель, в которой виднелся треугольник белого зуба. Он понял, что раздумывает, в какой из южных земель она родилась и как оказалась здесь. Была ли она старше или моложе него. Понять было сложно, так как ее волосы были коротко острижены… Она быстро выбросила руку и схватила его запястье, выкручивая так, что из-под обрывков рукава показалась ладонь. — У этого рука увечная. — Без насмешки, просто констатация факта, словно она отыскала в стаде хромую корову. — На ней только один палец. — Ярви постарался вырваться, но она была сильнее, чем казалась. — И тот выглядит больным. — Проклятый работорговец! — Анкран протолкнулся к Ярви, схватил его запястье и покрутил, разглядывая. — Ты сказал, что можешь грести! Ярви оставалось лишь пожать плечами и пробормотать: — Я не говорил, что хорошо. — Похоже, верить никому нельзя, — сказала Сумаэль, высоко приподняв черную бровь. — Как ты будешь грести с одной рукой? — Он что-нибудь придумает, — сказал Тригг, подходя к ней. — У нас девять мест и девять рабов. — Он склонился над Сумаэль и говорил, придвинув свой тупой нос вплотную к ее острому кончику. — Если только сама не желаешь на скамью?! Она лизнула щель в губе и осторожно отошла назад. — Моя забота — курс, так? — Отличная мысль. Калеку приковать на весло Джода. Ярви потащили по проходу к центру палубы, мимо скамеек по обеим сторонам. На каждом весле было по три человека, все бритые, тощие, в ошейниках, и все смотрели на него, каждый со своей смесью жалости к нему, жалости к себе, скуки и презрения. Скрюченный мужчина на карачках драил палубу. Его лицо пряталось за космами спутанных волос и бесцветной бородой. Он выглядел настолько по-нищенски, что любой самый жалкий гребец рядом с ним выглядел принцем. Один из охранников беспечно пнул его, как пинают бродячую собаку, и тот уполз, волоча за собой тяжелую цепь. В целом казалось, что корабль не очень хорошо укомплектован, но в цепях недостатка не было. С бессмысленной жестокостью Ярви бросили между двумя рабами. По всему было видно, что это вдохновляющая пара. На конце весла сидел здоровенный южанин со складкой мышц на том месте, где должна быть шея. Он закинул голову, чтобы посмотреть на кружащихся морских птиц. У уключины сидел суровый старик, низкий и коренастый. Его мускулистые руки были покрыты седыми волосами, а на щеках было много следов лопнувших сосудов от жизни под открытым небом. Он ковырял мозоли на широких ладонях. — Проклятье, — проворчал старик, качая головой, когда охранники приковали Ярви рядом с ним, — калека на нашем весле. — Ты вроде молил о помощи? — сказал южанин, даже не оглядываясь. — Это помощь. — Я молился о помощи с двумя руками. — Будь благодарен хотя бы за половину того, о чем просил, — сказал Ярви. — Поверь, я-то не молил ни о чем из этого. Рот здоровяка немного скривился, когда он искоса посмотрел на Ярви. — Когда надо поднять груз, лучше поднимать, а не стонать. Я Джод. А твой угрюмый напарник по веслу Ральф. — Меня зовут Йорв, — сказал Ярви, продумывая свою легенду. Как говорила Мать Гандринг, ложь надо оберегать так же тщательно, как зерно зимой. — Я был поваренком… Старик натренированно скрутил язык, повернул голову и плюнул за борт. — Теперь ты никто. Забудь обо всем, кроме следующего взмаха веслом. Так будет немного легче. Джод вздохнул. — Не позволяй Ральфу себя рассмешить. Он кислый, как лимон. Хотя, он хороший человек, если нужно прикрыть спину. — Он надул щеки. — Впрочем, учитывая, что он прикован сбоку от тебя, этого никогда не случится. Ярви грустно хихикнул, возможно, впервые за то время, как он был рабом. Возможно, впервые с тех пор, как его сделали королем. Но ему не пришлось смеяться долго. Дверь юта широко распахнулась, и на свет с важным видом вышла женщина. Она витиевато воздела обе руки и прокричала: — Я проснулась! Она была очень высокой, с ястребиным лицом, с бледным шрамом на смуглой щеке и заколотыми в узел волосами. Ее одежда была безвкусной и весьма непрактичной смесью дюжины культур — шелковая рубашка с потертой вышивкой на рукавах; куртка с серебристым мехом, который топорщился на ветру; на одной руке перчатка без пальцев, а другая была унизана кольцами; позолоченный конец усеянного кристаллами пояса болтался над рукоятью изогнутого меча, подвешенного абсурдно низко. Она пнула ближайшего гребца в бок, чтобы поставить остроносый сапог на его скамью, и ухмыльнулась, оглядывая корабль. Среди ее зубов блеснуло золото. Тотчас же рабы, охранники и моряки принялись хлопать. Не присоединились к ним лишь Сумаэль, которая сидела на крыше юта, уткнув язык в щеку; оборванец, все еще драивший своей плашкой палубу в проходе; и Ярви, бывший король Гетланда. — Будь проклята эта сука, — аплодируя, выдавил Ральф сквозь улыбку. — Ты лучше хлопай, — прошептал Джод. Ярви поднял руки. — Для этого я оснащен еще хуже, чем для гребли. — Довольно, довольно! — крикнула женщина, в возбуждении прижимая кулак к груди. — Вы оказываете мне слишком много чести! Впрочем, не прекращайте. Для тех, кто присоединился к нам недавно, я Эбдель Арик Шадикширрам, ваш капитан и покровитель. Вы могли обо мне слышать, поскольку мое имя знаменито по всему Расшатанному морю и далеко за его пределами, до самых стен Первого из Городов и так далее. Ее слава не достигла ушей Ярви, но Мать Гандринг всегда говорила, что мудрый оратор первым делом учится молчать. — Я могла бы попотчевать вас историями о моем красочном прошлом, — продолжала она, теребя золотую серьгу и перья, свисавшие за ее плечами. — Как я командовала победоносным флотом императрицы в битве при Фулку. Как была первой любовницей герцога Микедаса, но перестала, чтобы стать его женой. Как снимала блокаду Инчима, как прошла через величайшую бурю с самого Разбиения Бога, ловила кита и так далее, но к чему? — Она нежно похлопала ближайшего раба по щеке. Достаточно громко, чтобы хлопки были слышны. — Давайте скажем просто: этот корабль теперь для вас весь мир, и на этом корабле я великая, а вы никто. — Мы великие, — эхом отозвался Тригг, охватывая хмурым взглядом скамейки. — А вы никто. — Нынче у нас отличные доходы, несмотря на необходимость заменить нескольких из ваших собратьев. — Многочисленные пряжки на капитанских сапогах позвякивали, когда она расхаживала между скамьями. — У вас будет полон рот хлеба и к вечеру вино. — В ответ на это впечатляющее зрелище великодушия раздались редкие выкрики. — И хотя вы принадлежите мне… Тригг шумно прокашлялся. — …а также остальным владельцам нашего храброго судна… Тригг осторожно одобрительно кивнул. — …все же, мне нравится думать, что все мы одна семья! — Капитан распахнула объятья навстречу всему кораблю. Огромные рукава колыхались на ветру, словно она была редкой и необычной морской птицей, которая собиралась взлететь. — Я снисходительная бабушка, Тригг и его охранники — добрые дядюшки, а вы — беспокойные детки. И мы вместе против безжалостной Матери Море, вечного и злейшего врага моряков! И вы — удачливые малыши, поскольку жалость, милосердие и доброта всегда были моими главными слабостями. Ральф сплюнул от отвращения. — Большинство из вас будут повиноваться и тогда почувствуют хорошее отношение к себе, но… возможно… — и улыбка на темном лице Шадикширрам превратилась в карикатурную гримасу боли, — среди вас есть несогласные, которые надеются пойти своим путем. Тригг неодобрительно заворчал. — Хотят повернуться спиной к любящей семье. Отречься от своих братьев и сестер. Покинуть наше верное сообщество в каком-нибудь порту. — Капитан провела пальцем по шраму и оскалилась. — Возможно, даже, поднять вероломную руку на тех, кто слепо о них заботится. Тригг ужасающе зашипел. — Если какой-то дьявол направит ваши мысли по этой дорожке… — капитан наклонилась над палубой. — Подумайте о последнем человеке, который попытался это сделать. Она выпрямилась с тяжелой цепью в руках и яростно ее дернула. Грязный драильщик палубы свалился, и из путаницы тряпья, конечностей и волос раздался вопль. — Никогда не подпускайте это неблагодарное создание к клинку! — она поставила на него ногу. — Ни к столовому ножу, ни к ножницам, ни к рыболовному крючку! — она встала на него, вонзив высокие каблуки ему в спину, ни на секунду не потеряв при этом равновесия. — Он ничто, вы меня слышите? — Будь проклята эта сука, — снова пробормотал Ральф, когда она легко соскочила со спины бедолаги. Ярви наблюдал, как несчастный драильщик с трудом поднимается, вытирает кровь со рта, поднимает свою плашку и без звука ползет работать. Сквозь его спутанные волосы были видны лишь глаза, которые блеснули ярко, как звезды, когда он на миг взглянул в спину капитану. — А теперь! — крикнула Шадикширрам, легко карабкаясь на крышу юта, задержавшись лишь, чтобы покрутить унизанными перстнями пальцами. — На юг, к Торлби, мои малышки! Прибыли ждут! Анкран? — Мой капитан, — сказал Анкран, кланяясь так низко, что почти задевал палубу. — Принеси мне вина, вся эта болтовня вызывает жажду. — Вы слышали свою бабулю! — взревел Тригг, разматывая хлыст. Раздались лязг, крики, шипение веревки и скрип досок — свободные моряки готовили «Южный Ветер» к отплытию из гавани Вульсгарда. — Что теперь? — пробормотал Ярви. Ральф горько зашипел от такого невежества. — Теперь? — Джод плюнул на ладони и положил свои сильные руки на отполированные ручки весла. — Гребем.11. Тяни
Довольно скоро Ярви уже хотел вернуться в клетку работорговца. — Тяни. Сапоги Тригга, бродившего по проходу, отбивали беспощадный ритм. В его мясистых кулаках висел скрученный хлыст, взгляд рыскал по скамейкам в поисках рабов, которых нужно подбодрить, резкий голос рокотал с безжалостной регулярностью. — Тяни. Не было сюрпризом, что для ручки огромного весла иссохшая рука Ярви подходила еще хуже, чем для рукояти щита. Но после Тригга мастер Хуннан в памяти Ярви казался любящей няней. Хлыст был первым ответом на любую проблему. Но когда при помощи хлыста не удалось отрастить новые пальцы, он истертыми ремнями привязал скрюченное левое запястье Ярви к веслу. — Тяни. От каждого невероятного рывка за ручки ужасного весла плечи, руки и спина Ярви горели все сильнее. И хотя шкуры на скамьях давно истерлись и стали мягкими, как шелк, а ручки были отполированы его предшественниками, но все же с каждым взмахом кожа с его задницы слезала, а руки покрывались волдырями. С каждым взмахом хлыст щелкал, сапоги оставляли синяки, а медленно заживающие ожоги от грубо скованного ошейника жгло соленой водой и соленым потом. — Тяни. Страдания перешли все границы, какие Ярви только мог себе представить, но кнут в умелых руках может выбивать из человека изумительные усилия. Вскоре любой его свист, или даже приближение шарканья сапог Тригга по проходу заставляли Ярви вздрагивать, хныкать и сильнее тянуть эту штуку, брызгая слюной через сжатые зубы. — Парень долго не протянет, — брюзжал Ральф. — Один взмах за раз, — мягко шептал Джод. Его взмахи были бесконечно сильными, ровными, ритмичными, словно он был сделан из дерева или железа. — Дыши медленно. Дыши вместе с веслом. Один взмах за раз. Ярви не знал почему, но каким-то образом это помогало. — Тяни. Уключины лязгали, цепи позвякивали, веревки скрежетали, доски скрипели, рабы стонали, чертыхались, молились или угрюмо молчали, а «Южный Ветер» медленно продвигался вперед. — Один взмах за раз. — Голос Джода был путеводной нитью в тумане страдания. — Один за раз. Сложно сказать, что для Ярви было мучительнее — удары хлыста, натертая кожа, горящие мышцы, голод, ветер, холод или грязь. Но все же, безымянный человек, бесконечно скобливший своим камнем вверх по палубе, вниз по палубе и снова вверх; качание его свалявшихся волос и исполосованная шрамами спина, которую было видно сквозь лохмотья; его дергающиеся губы и желтые зубы — все это напоминало Ярви, что может быть и хуже. Всегда может быть хуже. — Тяни. Иногда боги сжаливались над ним и посылали попутный ветер. Тогда Шадикширрам улыбалась своей золотой улыбкой с видом многострадальной матери, которая не может не баловать своих неблагодарных отпрысков, приказывала сушить весла, поднять грубые шерстяные паруса, окаймленные кожей, и беспечно рассуждала о том, что милосердие это ее главная слабость. Со слезами благодарности Ярви откидывался на замершее весло позади и смотрел, как хлопает парусина, как вздымаются впереди волны, дышал вонью сотни потеющих, отчаянных, страдающих людей. — Когда мы будем мыться? — пробормотал Ярви во время одного из таких блаженных перерывов. — Когда Мать Море возьмет это на себя, — проворчал Ральф. Такое бывало не редко. Ледяные волны, бившие в борта корабля, крапали, брызгали и регулярно мочили их насквозь. Мать Море омывала палубу и колыхалась под опорами для ног, пока все не покрывалось соленой коростой. — Тяни. Гребцов по трое приковывали цепями к скамьям, и ключи были только у Тригга и капитана. Каждый вечер рабы, прикованные к скамьям, ели свой скудный рацион. Присаживались на корточки над помятым ведром, прикованные к скамьям. Они спали, прикованные к скамьям, укрывшись вонючими одеялами и полысевшими мехами. Воздух был полон стонами, храпом, жалобами и паром от дыхания. Раз в неделю им, прикованным к скамьям, грубо обривали головы и бороды, чтобы защитить от блох — что вовсе не сдерживало мелких пассажиров. Лишь однажды Тригг неохотно достал свой ключ и отомкнул один из замков — когда холодным утром кашляющего ванстера нашли мертвым. Его оттащили от бледных напарников и бросили за борт. Исчезновение ванстера отметил лишь Анкран, который подергал свою редкую бородку и сказал: — Понадобится замена. На миг Ярви забеспокоился, что выжившим на том весле придется трудиться сильнее. Потом понадеялся, что станет доставаться чуть больше еды. Потом разозлился на себя за то, что стал так думать. Но не настолько, чтобы разделить участь ванстера, если б ему предложили. — Тяни. Он не знал, сколько ночей провел обессиленный и полностью выжатый. Сколько раз, хныкая, он просыпался по утрам, задубев от вчерашних усилий, лишь для того, чтобы под ударами хлыста приняться за новые. Сколько дней прошло без единой мысли, кроме как о следующем ударе. Но наконец, однажды, наступил вечер, когда он не провалился мгновенно в сон без сновидений. Когда его мышцы стали крепче, первые волдыри порвались, а кнут опускался на него уже не так часто. «Южный Ветер» тихо покачивался, стоя на якоре в бухте. Шел сильный дождь, так что паруса спустили и натянули в качестве огромного тента над палубой. Капли, падающие на ткань, громко стучали. Кто умел, делали удочки, и Ральф был одним из них. Он, сгорбившись, сидел у уключины, тихим шепотом призывая рыбу. — Для мужика с одной рукой, — сказал Джод, закидывая большую босую ногу на весло и звякая цепью, — ты сегодня греб неплохо. — Хм. — Ральф сплюнул в уключину, и свет Отца Луны осветил ухмылку на его широком лице. — Мы еще сделаем из тебя половину гребца. И хотя один из них родился за много миль отсюда, а другой за много лет до него; и хотя Ярви почти ничего о них не знал, кроме того, что мог прочесть по их лицам; и хотя толкание весла прикованным цепью на галере торговца не было великим деянием для сына короля Утрика Гетландского — несмотря на все это Ярви почувствовал внезапный прилив гордости. Такой острый, что на глаза чуть не навернулись слезы, поскольку напарников по веслу связывают странные и мощные узы. Когда ты прикован возле человека, делишь с ним еду и неудачи, удары надсмотрщика и Матери Моря, подгоняешь себя к его ритму, поднимая вместе с ним одну огромную балку, прижимаешься к нему ледяной ночью — вот тогда ты узнаешь его. Всего неделя между Ральфом и Джодом — и Ярви уже задумывался, были ли у него когда-нибудь друзья лучше. Хотя, возможно, это больше говорило о его прошлой жизни, нежели о нынешних компаньонах. На следующий день «Южный Ветер» зашел в порт Торлби. Хмурая Сумаэль на баке кричала, правила рулем и грубо вела широкую галеру среди кораблей к суетливой пристани. А Ярви удивлялся, что он живет в том же мире, в котором был королем. И все же, так и было. Дом. На крутых склонах ярусами росли серые дома. Чем выше по холму, тем они были старше и больше. И наконец, подняв взгляд на изрытую тоннелями скалу, черную на фоне белого неба, Ярви уставился на цитадель, в которой вырос. Он видел шестиугольную башню, в которой находились покои Матери Гандринг. В ней он учил ее уроки, разгадывал ее загадки и планировал свое счастливое будущее в качестве министра. Он видел блеск медного купола Зала Богов, под которым был помолвлен с кузиной Исриун. Их руки были связаны, а ее губы касались его губ. Он видел подножие холма с курганами его предков, где он поклялся перед богами и людьми, что отомстит убийцам своего отца. Удобно ли сиделось нынче на Черном Стуле королю Одему, любимому и восхваляемому подданными, наконец получившими короля, которым могли восторгаться? Конечно. Осталась ли Мать Гандринг при нем министром, нашептывая лаконичные мудрые слова ему на ухо? Более чем вероятно. Занял ли другой ученик место Ярви в качестве ее преемника, сидя на его стуле, кормя его голубей и принося каждое утро горячий чай? А как могло быть иначе? Проливала ли Исриун горькие слезы оттого, что ее увечный возлюбленный никогда не вернется? Как легко она забыла брата Ярви, так же легко забудет и снова. Возможно, только его мать будет по нему тосковать, и то лишь потому, что, несмотря на всю ее хитрость, ее хватка на власти, несомненно, ослабнет без сына-марионетки на игрушечном стуле. Сожгли ли они корабль и возвели ли пустой курган, как они сделали ради утонувшего дяди Утила? Отчего-то он сомневался. Он заметил, что сжимает сморщенную руку в дрожащий шишковатый кулак. — Что тебя беспокоит? — спросил Джод. — Это был мой дом. Ральф вздохнул. — Послушай того, кто понимает, поваренок. Прошлое похоронено. — Я поклялся, — сказал Ярви. — Клятвой, от которой не уплыть. Ральф снова вздохнул. — Послушай того, кто понимает, поваренок. Никогда не клянись. — Но раз уж ты поклялся, — сказал Джод. — Что тогда? Ярви хмуро посмотрел в сторону цитадели, до болистиснув зубы. Возможно, боги послали ему это испытание в качестве наказания. За то, что был слишком доверчивым, слишком самодовольным, слишком слабым. Но они оставили его в живых. Они дали ему шанс исполнить клятву. Пролить кровь вероломного дяди. Возвратить Черный Стул. Но боги не станут ждать вечно. С каждым рассветом память об отце угасала. С каждым полднем сила его матери уменьшалась. С каждыми сумерками хватка дяди на Гетланде сжималась сильнее. С каждым закатом шансы Ярви растворялись во тьме. Привязанный к веслу и прикованный к скамье, он никому не отомстит и не вернет королевство, это было ясно. Ему нужно было освободиться.12. Инструменты Министра
С каждым спиноломным взмахом весла Торлби, дом и старая жизнь Ярви ускользали в прошлое. «Южный Ветер» тащился на юг, но ветер редко выдувал помощь рабам на веслах. На юг, вдоль неровного побережья Гетланда, с его островами и бухтами; мимо огороженных стенами деревень и рыболовецких лодок, качающихся на волнах; мимо укрепленных усадеб на усеянных овцами холмах. И безжалостная, разрывающая жилы, зубодробительная война Ярви с веслом продолжилась. Нельзя сказать, что он побеждал. Никто не побеждал. Но возможно его поражения теперь не были такими односторонними. Когда они проходили мимо устья реки Хельм, Сумаэль провела их близко к берегу, и корабль загудел от молитв. Гребцы бросали испуганные взгляды на море, в сторону спирали чернеющего облака, закрывавшего небо. Им не были видны обломки эльфийских башен на изломанных островах под ним, но все знали, что они прячутся за горизонтом. — Строком, — пробормотал Ярви, вглядываясь и одновременно страшась увидеть. В прошлые века люди приносили реликвии из тех проклятых эльфийских руин, но потом эти люди заболевали и умирали, и Министерство запретило туда ходить. — Отец Мир, защити нас, — проворчал Ральф, беспорядочно рисуя священные символы над сердцем. И рабам здесь не был нужен кнут, чтобы удвоить усилия и побыстрее покинуть эти тени, пока они не проснулись. От Ярви не укрылась ирония того, что на испытание на звание министра он плыл бы этим самым маршрутом. В том путешествии принц Ярви, укутанный в богатое одеяло, в окружении своих книг, и не задумался бы о страданиях рабов. Теперь же ему, прикованному к скамье, оставалось изучать лишь «Южный Ветер». Корабль, людей на нем, и как можно их использовать, чтобы освободиться. Поскольку люди — лучшие инструменты министра, как всегда говорила Мать Гандринг. Эбдель Арик Шадикширрам — самопрославленная торговка, любовница и капитан флота — большую часть времени была пьяной, а остальную часть — пьяной вусмерть. Иногда сквозь дверь ее каюты был слышен храп, зловеще отсчитывающий время гребцам. Иногда в меланхоличном настроении она стояла на баке, держа одну руку на бедре, а другой вцепившись в полупустую бутылку, хмуро глядя на ветер, словно призывая его дуть сильнее. Иногда она скиталась по проходу, похлопывая спины и отпуская шутки, словно она с ее рабами были давними друзьями. Проходя мимо безымянного драильщика палубы, она никогда не упускала возможности пнуть его, придушить или вылить на него ночной горшок. Затем она глотала вина, кричала: «За прибыль!», а гребцы кричали «Ура!». Тот, кто кричал особенно громко, мог лично попробовать капитанского вина, а тот, кто молчал, мог попробовать хлыста. Тригг был надсмотрщиком, главным по цепям, начальником, заместителем капитана и совладельцем предприятия. Он командовал примерно двумя дюжинами охранников, надзирал за рабами и следил, чтобы они выдерживали любой ритм, которого требовала капитан. Он был жестоким, но в нем было некое ужасающее чувство справедливости. У него не было любимчиков, и он не делал исключений. Все получали хлыстом одинаково. Анкран заведовал снабжением, и в нем чувства справедливости не было вовсе. Он спал в хранилище под палубой и был единственным рабом, которого регулярно отпускали с корабля. Его задачей была покупка и распределение продовольствия и одежды, и каждый день он изобретал тысячи мелких жульничеств — покупал наполовину протухшее мясо, сокращал ежедневные порции людям, выдавал им заштопанную одежду, изношенную в лохмотья — и прибыли делил с Триггом. Всякий раз, как он проходил мимо, Ральф сплевывал с особенным отвращением. — Зачем нужны деньги этой хитрой сволочи? — Некоторым просто нравятся деньги, — спокойно сказал Джод. — Даже рабам? — У рабов те же потребности, что и у всех. Это возможность получать то, чего им не хватает. — Пожалуй, так и есть, — сказал Ральф, с тоской глядя на Сумаэль. Штурман большую часть времени проводила на крыше бака или юта, с картами или инструментами, хмуро глядела на солнце или звезды, что-то вычисляя на пальцах, или указывала на какую-нибудь скалу или волну, на облако или течение, и выкрикивала предупреждения. Пока «Южный Ветер» был в море, она ходила, где хотела, но в гавани капитан первым делом приковывала ее на длинную красивую цепь к железному кольцу на юте. Раб с ее навыками стоил, возможно, больше, чем весь их груз. Иногда она пробиралась через гребцов, неосторожно задевая за людей, весла и скамьи, чтобы взглянуть на какой-нибудь ориентир, или чтобы наклониться за борт и проверить глубину покрытым узлами отвесом. Лишь однажды Ярви увидел у нее на лице улыбку — когда она сидела на топе мачты, и ветер развевал ее короткие волосы. Тогда, глядя на побережье в блестящую латунную трубу, она была такой же счастливой, каким бывал Ярви возле очага Матери Гандринг. Они проплывали мимо Тровенланда, где голодные волны осаждали серые утесы; где море лизало гальку на серых берегах; где на причалах серых городов копейщики в серых кольчугах хмуро смотрели на проплывающие корабли. — Здесь был мой дом, — сказал Ральф, когда одним серым утром они осушили весла, и мелкая морось покрывала все росой. — Два дня быстрой скачки от берега. У меня была хорошая ферма с хорошей каменной трубой, и хорошая жена, которая принесла мне двух хороших сыновей. — И как ты докатился досюда? — спросил Ярви, бесцельно крутя ремни на ободранном левом запястье. — Я был бойцом. Лучник, моряк, мечник и наездник в летние месяцы. — Ральф почесал тяжелую челюсть, уже поросшую седой щетиной, поскольку его борода, похоже, отрастала уже через час после бритья. — Дюжину сезонов я отслужил с капитаном по имени Хальстам, он был веселым парнем. Я стал его кормчим, и вместе с Хопки Пальцедавом, Синим Дженнером и другими ловкими парнями мы успешно ходили в набеги. Добывали достаточно, чтобы всю зиму я мог сидеть у огня, попивая хороший эль. — Эль мне никогда не нравился, но это похоже на счастливую жизнь, — сказал Джод, глядя вдаль. Наверное, на свое счастливое прошлое. — Боги любят посмеяться над счастливым человеком. — Ральф шумно отхаркал слюну и плюнул ее за борт. — Однажды зимой, наверное спьяну, Хальстам упал с лошади и помер, а корабль отошел его сыну, Хальстаму-младшему. Он был не таким человеком, как отец. Гордым, вздорным и неблагоразумным. — Не всегда сын похож на отца, — пробормотал Ярви. — Я, вопреки здравым размышлениям, согласился быть его кормчим. Меньше недели спустя после выхода из порта, он проигнорировал мой совет и попытался захватить слишком хорошо охраняемый торговый корабль. В тот день Хопки, Дженнер и большинство остальных прошли через Последнюю Дверь. Я был в горстке тех, кого взяли в плен и продали. Это было два лета назад, и с тех пор я тяну весло для Тригга. — Горький финал, — сказал Ярви. — Как у многих сладких историй, — сказал Джод. Ральф пожал плечами. — Не поспоришь. За все мои плавания мы похитили, наверное, пару сотен инглингов, продали их в рабство и радовались добыче. — Старый налетчик потер грубой ладонью поверхность весла. — Говорят, что посеешь, то и пожнешь, и, похоже, так оно и есть на самом деле. — Разве ты не сбежал бы, если б мог? — пробормотал Ярви, глянув в сторону Тригга, чтобы убедиться, что тот не слышит. Джод фыркнул. — В деревне, где я жил, есть колодец. В нем самая вкусная вода в мире. — Он прикрыл глаза и облизал губы, словно мог ощутить ту воду на вкус. — Я бы все отдал, чтобы снова попить из того колодца. — Он развел руки. — Но мне нечего отдать. И взгляни на последнего, кто пытался сбежать. — Он кивнул в сторону драильщика. Его плашка скоблила, бесконечно скоблила палубу, его тяжелая цепь стучала, когда он медленно полз на покрытых струпьями коленях в никуда. — А у него что за история? — спросил Ярви. — Не знаю его имя. Мы зовем его Ничто. Когда я попал на «Южный Ветер», он тянул весло. Одной ночью у побережья Гетланда он попытался сбежать. Каким-то образом избавился от цепи и украл нож. Убил троих охранников, одному порезал колено, так что тот больше не может ходить, и оставил капитану тот шрам, прежде чем она и Тригг его остановили. Ярви прищурился, глядя на шаркающего драильщика. — И все это с одним ножом? — Причем, с небольшим. Тригг хотел вздернуть его на мачте, но Шадикширрам предпочла оставить его в живых в назидание остальным. — Милосердие всегда было ее слабостью, — сказал Ральф и безрадостно рассмеялся. — Она зашила шрам, — сказал Джод, — повесила на него ту огромную цепь, наняла еще охранников и приказала им никогда не давать ему в руки клинок. С тех пор он драит палубу, и с тех пор я от него не слышал ни слова. — А что насчет тебя? — спросил Ярви. Джод ухмыльнулся, искоса глядя на него. — Я говорю, когда есть что сказать. — Нет. Я имел в виду твою историю. — Я был пекарем. — Зашипела веревка, вытащили якорь. Джод вздохнул и сжал ручки, которые были отполированы до блеска его ладонями. — А теперь моя история в том, что я тяну весло.13. Глупец бьет
Джод потянул весло, и Ярви тоже. Мозоли равномерно покрывали его увечную руку, его лицо обветрилось от непогоды, а тело исхудало и окрепло от кнута Тригга. Под пронизывающим шквалистым ветром они обогнули мыс Байла — из-за дождя крепость, стоявшую на нем, было почти не видно — и повернули на восток, в более теплые воды, в которых было полно кораблей всех форм из разных стран. Ярви в нетерпении ерзал у весла, желая увидеть Скекенхаус. Сначала, конечно, он увидел эльфийские руины. Гигантские стены, отвесные и совершенно гладкие у основания, нетронутые яростью Матери Моря, но неровно изломанные кверху. В трещинах виднелся искореженный металл, будто сломанные кости в ране. Наверху торчали зубцы новой кладки, и гордо реял флаг Верховного Короля. Поверх всего виднелась Башня Министерства. Выше любого здания вокруг Расшатанного моря, если не считать руин Строкома или Ланангада, куда людям ходу не было. Три четверти ее ошеломляющей высоты были построены эльфами: каменные колонны без швов, идеально квадратные, идеально ровные, с огромными окнами, в которых местами еще мерцало черное эльфийское стекло. На высоте примерно в пять раз выше самой высокой башни цитадели Торлби эльфийского камня не было, Разбиение Бога расплавило его, и он застыл гигантскими слезами. Выше за множество поколений министры надстроили буйную корону из досок и черепицы — башенки, площадки, крутые крыши, балконы, дымовые трубы — украшенную гирляндами из свисающих веревок и цепей. Вся она была исчерчена веками и пометом. Гниющая людская поделка, по сравнению с идеальным совершенством под ней. Над самым высоким куполом кружили серые точки. Скорее всего, голуби, такие же, как те, о которых когда-то заботился Ярви. Такие же, как тот, что завлек отца Ярви на смерть. Выкрикивающие сообщения от множества министров со всего Расшатанного моря. Может, он видел и странного орла с бронзовыми перьями, возвращающегося с пожеланиями Верховного Короля? В этой древней башне Ярви прошел бы испытание. Там он поцеловал бы щеку Праматери Вексен. Там закончилась бы его жизнь принца и началась бы жизнь министра, а жизнь жалкого раба никогда бы не настала. — Сушите весла! — крикнула Сумаэль. — Суши весла! — проревел Тригг, чтобы все видели, что он отдает приказы. — Весла вверх, весла вниз, — проворчал Ральф, — они бы уж определились. — Скекенхаус. — Ярви тер красные следы на запястье, «Южный Ветер» заходил на свое место у причала, а Сумаэль усаживалась на юте и кричала на докеров, чтоб пошевелились. — Центр мира. Джод фыркнул. — В сравнении с величайшими городами Каталии, это конюшня. — Мы не в Каталии. — Нет. — Здоровяк тяжело вздохнул. — К сожалению. Доки так сильно воняли старой гнилью и морской солью, что это впечатляло, даже в сравнении с вонью Ярви и его напарников. Многие причалы пустовали. Окна гнилых зданий впереди зияли темнотой и пустотой. Огромная куча гнилого зерна поросла всходами. Гвардейцы в заплатанных ливреях Верховного Короля бездельничали и играли в кости. В тенях сутулились попрошайки. Возможно, этот город был больше, но в нем не было ни силы, ни энергии Торлби, ни суеты, ни новых зданий. Эльфийские руины, может, и выглядели изумительно, но части, надстроенные людьми Скекенхауса, вызывали сильное разочарование. Ярви скрутил язык и ловко плюнул за борт. — Мило, — кивнул ему Ральф. — Гребешь ты не очень, зато делаешь успехи в том, что действительно важно. — Придется вам отбиваться без меня, малыши! — Шадикширрам с напыщенным видом вылезла из каюты в своей самой яркой одежде, надевая пару дополнительных колец на пальцы. — Меня ждут в Башне Министерства! — Ждут наших денежек, — проворчал Тригг. — Сколько в этом году стоит лицензия? — Думаю, чуть больше, чем в прошлом. — Шадикширрам лизнула палец, чтобы надеть на него особенно яркую безделушку. — Похоже, так по восходящей дойдет и до королевских гонораров. — Лучше бросить наши деньги Матери Морю, чем шакалам Министерства. — Я бы тебя бросила Матери Морю, если б не думала, что она тут же выбросит тебя обратно. — Шадикширрам вытянула усеянную драгоценностями руку, чтобы полюбоваться. — С лицензией мы можем торговать везде по Расшатанному морю. А без нее… пфафф. — И она сделала пальцами жест, словно выбрасывала доходы. — Верховный Король ревниво следит за своими доходами, — пробормотал Джод. — Конечно, — сказал Ральф, глядя, как их капитан лениво пинает Ничто и вальяжно идет к оживленной сходне. Анкран на короткой цепочке продирался за ней. — Это доходы делают его Верховным. Без них он разобьется о землю, как любой из нас. — Кроме того, великим людям нужны великие враги, — сказал Джод, — а войны чертовски дорогое увлечение. — Строительство храмов тоже близко к тому. — Ральф кивнул на каркас огромного здания, видневшегося над ближайшими крышами. Он был настолько укрыт за обветшалой паутиной лесов, лебедок и платформ, что Ярви с трудом мог представить его формы. — Это храм Верховного Короля? — Для его нового бога. — Ральф сплюнул в уключину, промахнулся и вместо этого заляпал доски. — Памятник его тщеславию. Четыре года строится, а все еще не готов и наполовину. — Иногда мне кажется, что богов и вовсе нету, — проговорил Джод, задумчиво постукивая пальцем по сжатым губам. — А потом я думаю, кто еще мог превратить мою жизнь в такой ад. — Это старый бог, — сказал Ярви. — Не новый. — Что ты имеешь в виду? — спросил Ральф. — Сначала был один Бог, прежде чем эльфы объявили Ему войну. Но в своем высокомерии они применили столь сильную магию, что она распахнула Последнюю Дверь, уничтожила их и разбила Единого Бога на множество. — Ярви кивнул в сторону гигантского здания. — На юге некоторые верят, что Единый Бог на самом деле не может быть разбит. Что многочисленные боги — просто части целого. Похоже, Верховный Король увидел достоинства в их теологии. Или, по крайней мере, их увидела Праматерь Вексен. — Он задумался. — Или возможно она увидела выгоду в том, чтобы подлизаться к императрице Юга, молясь тем же способом, что и она. — Он вспомнил голодный блеск ее глаз, когда стоял перед ней на коленях. — Или она думает, что те, кто преклоняются перед единым богом, будут легче преклоняться перед одним Верховным Королем. Ральф снова сплюнул. — Прошлый Верховный Король был довольно сволочным, но называл себя первым среди братьев. А этот чем старше становится, тем больше под себя подбирает. Он и его чертов министр не будут счастливы, пока не навяжут всюду своего Единого Бога и весь мир не встанет на колени перед их сморщенными задницами. — Тот, кто поклоняется Единому Богу, не может сам выбирать свой путь: он дается ему свыше, — задумчиво проговорил Ярви. — Он не может отказаться выполнять требования, но должен склониться перед властью. — Он подтянул к себе цепь и хмуро посмотрел на нее. — Единый Бог создаст цепь через весь мир, от Верховного Короля, через малых королей, до каждого из нас, и каждое звено будет на своем месте. Все будут рабами. Джод хмуро посмотрел на него сбоку. — Глубоко мыслишь, Йорв. Ярви пожал плечами и уронил цепь. — Гребцу от этого пользы меньше, чем от здоровой руки. — Но все же, как один бог сможет заставить весь мир работать? — Ральф протянул руки, словно охватывая гниющий город и всех его людей. — Как может быть один бог и для коров и для рыб, и для моря и для неба, и для войны, и для мира? Это, черт возьми, бессмыслица. — Возможно, Единый Бог, он как я. — Сумаэль растянулась на юте, подложив руку под голову и качая ногой. — Ленивый? — проворчал Джод. Она ухмыльнулась. — Он выбирает курс, но у него есть множество мелких прикованных божков, чтобы грести. — Прости меня, о, всемогущая, — сказал Ярви, — но с моего места выглядит так, словно и на тебе есть цепь. — Это сейчас, — сказала она, забрасывая цепь за плечо, словно шарф. — Единый Бог, — снова фыркнул Ральф и покачал головой, глядя в сторону построенного на четверть храма. — Лучше один, чем ни одного, — проворчал Тригг, проходя мимо. Рабы притихли, так как все знали, что их курс лежит через землю шендов, которые безжалостны к чужакам, не молятся ни одному богу и не преклоняются ни одному королю, каким бы верховным он себя не называл. Хотя, большие опасности означают большие прибыли — как сказала команде Шадикширрам, запрыгнув на борт и высоко держа исписанную рунами лицензию. Ее глаза так светились от триумфа, что можно было подумать, будто она получила ее от самого Верховного Короля. — Бумага не защитит нас от шендов, — проворчал кто-то со скамейки позади. — Они сдирают с пленников кожу и едят своих мертвецов. Ярви фыркнул. Он изучал язык и обычаи большинства людей вокруг Расшатанного моря. Невежество — пища для страха, как говорила Мать Гандринг. А знание — это смерть страха. Когда изучишь какое-либо племя людей, поймешь, что они такие же люди, как прочие. — Шенды не любят чужаков потому, что те постоянно забирают их в рабство. Они не более дикари, чем любые другие люди. — Все так плохо? — пробормотал Джод, глядя на Тригга, который разворачивал свой хлыст. Тем днем они гребли на восток, с новой лицензией и с новым грузом, но со старыми цепями. С тех пор, как они проснулись, Башня Министерства растаяла в тумане вдали. На закате они зашли в укрытую бухту, и Мать Солнце разбрасывала золото по воде, опускаясь за миром, раскрашивая облака в удивительные цвета. — Не нравится мне, как выглядит небо! — Сумаэль вскарабкалась по мачте и хмуро смотрела на горизонт, цепляясь ногами за рею. — Завтра нужно остаться здесь! Шадикширрам отмахнулась от ее предостережений, как от мух. — Бури в этом маленьком прудике ничто, а у меня всегда была выдающаяся удача в погоде. Мы отправляемся. — Она швырнула пустую бутылку в море, крикнула Анкрану, чтоб принес еще, а на то, что Сумаэль трясла головой в сторону неба, не обратила внимания. «Южный Ветер» мягко качался, охранники и моряки собрались у жаровни на баке, чтобы сыграть в кости на безделушки, а один из рабов начал высоким хриплым голосом петь непристойную песню. В одном куплете он забыл слова и прокричал вместо них какие-то бессмысленные звуки, но все равно в конце отовсюду раздавался усталый смех и гулкие одобрительные удары кулаков по веслам. Следующий человек запел удивительным басом песню о Байле Строителе, который на самом деле ничего не строил, кроме куч из трупов, и который при помощи огня, меча и сурового слова сделал себя первым Верховным Королем. Впрочем, в воспоминаниях тираны выглядят куда как лучше, так что вскоре другие голоса присоединились к первому. В конечном счете, Байл прошел в битве через Последнюю Дверь, как и все герои, песня закончилась, а певец в свою очередь был вознагражден ударами по дереву. — Кто еще споет? — крикнул кто-то. И к всеобщему удивлению — в том числе и к своему — получилось так, что запел Ярви. Это была песня, которую его мать пела по ночам, когда он был маленьким и боялся темноты. Он не знал, отчего она ему вспомнилась, но его голос высоко и чисто поднимался в места, далекие от смердящего корабля, к тому, что эти люди давно забыли. Джод моргая, смотрел на него, Ральф глядел, не отрываясь, и Ярви показалось, что он никогда не пел и вполовину столь же хорошо, как здесь, прикованный и беспомощный в этой гниющей кадке. Когда он закончил, опустилась тишина, лишь корабль поскрипывал на качающейся воде, да ветер шумел в такелаже, да где-то вдалеке были слышны крики чаек. — Давай еще, — сказал кто-то. Так что Ярви спел им еще, и еще, и после этого еще. Он пел песни о потерянной любви и о любви обретенной. О великих и низких поступках. О Лэе из Фроки, таком хладнокровном, что проспал битву. Об Ашенлире, такой остроглазой, что она могла сосчитать все песчинки на пляже. Он пел о Хоральде Путешественнике, который на скачках победил чернокожего короля Дайбы, а в конце заплыл так далеко, что упал за край мира. Он пел об Ангальфе Козлоногом, Молоте Ванстеров, и не упомянул, что тот был его дедом. Всякий раз, как он заканчивал, его просили спеть снова, пока полумесяц Отца Луны не показался над холмами, и звезды не начали проглядывать сквозь небесную ткань. И последняя нота сказания о Береге, который умер ради того, чтобы основать Министерство и защитить мир от магии, растворилась в сумерках. — Как маленькая птичка с одним крылом. — Ярви обернулся, а Шадикширрам смотрела на него, поправляя заколки в путанице волос. — Отлично поет, а, Тригг? Надсмотрщик посопел, вытер глаза ладонью и приглушенным от эмоций голосом сказал: — Никогда не слышал ничего подобного. Мать Гандринг говорила, что мудрый ждет своего момента, но никогда его не упускает. Так что Ярви поклонился и заговорил с Шадикширрам на ее языке. Он не очень хорошо его знал, но хороший министр может отлично поприветствовать кого угодно. — Это честь для меня, — сладко сказал он, думая о том, как бы добавить корень черноязык в ее вино, — петь для кого-то столь знаменитого. Она прищурилась, глядя на него. — А ты полон сюрпризов. — Она бросила ему почти пустую бутылку и пошла прочь, напевая так немелодично, что он еле узнал песню о Лэе из Фроки. Если бы это вино поставили ему за столом его отца, он выплюнул бы его в лицо раба, но теперь оно казалось самым вкусным из всего, что он пробовал, полное солнца, фруктов и свободы. Делиться с остальными было тяжело, но вид широченной улыбки Ральфа после глотка того стоил. Когда они готовились спать, Ярви заметил, что остальные рабы теперь смотрят на него иначе. Или, по крайней мере, вообще на него смотрят. Даже Сумаэль задумчиво и хмуро глянула на него со своего места у капитанской каюты, словно он был итогом, который она никак не могла вычислить. — Почему они смотрят на меня? — прошептал он Джоду. — Здесь редко получаешь что-то хорошее. Ты дал им это. Ярви улыбнулся, натягивая вонючий мех до подбородка. Ему никогда не зарезать охранников столовым ножом, но возможно боги дали ему лучшее оружие. Время может и течет сквозь пальцы. Тем более, у него их не хватало. Но надо быть терпеливым. Терпеливым, как зима. Однажды, когда отец в гневе ударил его, мать нашла его плачущим. Она сказала: «Глупец бьет. Мудрый улыбается, наблюдает и учится. А потом бьет».14. Дикари
В детстве Ярви дали игрушечный кораблик из пробки. Брат отобрал его, бросил в море, и Ярви лежал на краю скалы, наблюдая, как волны бросают кораблик, крутят его и играют с ним, пока тот не исчез. Теперь Мать Море сделала такой же игрушкой «Южный Ветер». Желудок Ярви подскакивал к горлу, когда они взбирались на очередную нахлынувшую гору воды, и проваливался в задницу, когда они, метаясь и рыская, ныряли в очередную белопенную впадину, глубже и глубже, пока вздымающееся море не окружало их со всех сторон. И он был уверен, что сейчас их утащит в неведомые глубины, и утопит всех до единого. Ральф перестал говорить, что ему бывало и хуже. Не то чтобы Ярви мог его слышать. Сложно было понять, где небесный гром, где рев волн, а где стон побитого корпуса, истязаемых веревок или людей. Джод перестал говорить, что ему кажется, будто небо светлеет. Уже сложно было понять, где кончается бичующее море и начинается бичующий дождь. Все стало жалящим бешенством, сквозь которое Ярви с трудом видел ближайших людей, пока штормовой мрак не освещало вспышкой, в свете которой корабль и его съежившаяся команда на миг замирали в черно-белом цвете. Джод боролся с веслом, его лицо было сплошной страшной связкой мышц. Ральф выпучил глаза, внося свой вклад в борьбу. Сумаэль вцепилась в кольцо, к которому ее пристегивали в порту, визжа что-то, чего никто не мог расслышать из-за визжащего ветра. Шадикширрам прислушивалась к другим еще меньше, чем обычно. Она стояла на крыше юта, схватившись одной рукой за мачту, словно это был ее приятель-пьянчуга, потрясая мечом в небеса, смеясь и — насколько слышал Ярви, когда ветер чуть стихал — призывая бурю вдарить посильнее. В любом случае, приказы были бы бессмысленны. Весла стали взбесившимися животными. Ярви таскало за привязанное запястье, как мать таскала его в детстве. Рот был полон морской соли, соли с его кровью, от удара веслом. Ни разу в жизни он не был так напуган и беспомощен. Ни когда он прятался в тайных местах цитадели от отца. Ни когда он смотрел в налитые кровью глаза Хурика, а Одем сказал: «Убить его». Ни когда съежился у ног Гром-гил-Горма. Они были могущественными, но их мощь меркла рядом с неистовой яростью Матери Моря. Следующая вспышка осветила очертания побережья, колотящие волны, вгрызающиеся в рваный берег, черные деревья и черные скалы, от которых взметались белые брызги. — Боги, помогите нам, — прошептал Ярви, изо всех сил зажимая глаза. Корабль содрогнулся и бросил его назад, ударив головой о весло. Люди скользили и спутывались, их выбрасывало со скамеек на длину их цепей, они вцеплялись во все подряд, во все, что могло спасти их от удушения рабскими ошейниками. Ярви почувствовал сильную руку Ральфа на плече, которая быстро прижала его к скамье. И знание, что перед смертью к тебе будет прикасаться другой человек, странным образом утешало. Он молился так, как никогда не молился, каждому богу, которого мог вспомнить, высокому или малому. Он молился не о Черном Стуле, не о мести вероломному дяде, не о лучшем поцелуе, что обещала ему Исриун, и даже не об освобождении от ошейника. Он молился о своей жизни. Потом раздался резкий удар, от которого задрожали все доски, и корабль накренился. Весла зашатались, как веточки. Огромная волна омыла палубу, залила одежду Ярви, и он точно понял, что умрет так же, как дядя Утил, поглощенный безжалостным морем…Утро было тусклым и безжалостным. «Южный Ветер» был на берегу, накренившись на бок, беспомощный, как огромный кит на холодной гальке. Ярви, промокший насквозь, съежился и дрожал на своей скамье, помятый, но живой. Буря в темноте ушла на восток, но ветер все еще дул в серо-голубом рассвете, а дождь все еще неуклонно капал на жалких рабов. Большинство из них ворчало о своих царапинах, некоторые гораздо сильнее хныкали о ранах. Одну скамью вырвало вместе с болтами и выбросило в море. Несомненно, унося через Последнюю Дверь троих неудачливых гребцов. — Нам повезло, — сказала Сумаэль. Шадикширрам хлопнула ее по спине, чуть не сбив с ног. — Говорила тебе, я знаменита удачей на погоду! — По крайней мере, она, похоже, была в лучшем настроении после битвы с бурей. Ярви смотрел, как они кружат вокруг корабля. Сумаэль, высунув кончик языка в щель на губе, уверенно ощупывала руками выдолбленные, разбитые и расщепленные доски. — Во всяком случае, киль и мачты на месте. Двенадцать весел разбито и сломаны три скамьи. — Не говоря о том, что сгинули три раба, — проворчал Тригг, весьма расстроенный по поводу расходов. — Двое померли в цепях, и еще шестеро не могут грести, а может уже и никогда не смогут. — Главная проблема это дыра в корпусе, — сказал Анкран. — В трюме светло, как днем. Ее надо залатать и просмолить, прежде чем сможем даже думать о том, чтобы спускать корабль на воду. — Где возьмем древесину? — Шадикширрам качнула длинной рукой в сторону древнего леса, окружавшего берег со всех сторон. — Это принадлежит шендам. — Тригг оглядывал тенистые леса совсем без энтузиазма. — Если они нас здесь найдут, то всем сдерут кожу. — Тогда, Тригг, лучше начинай. Ты и с кожей-то выглядишь неважно. Если моя удача продлится, мы починим все и смоемся еще до того, как шенды заточат ножи. Ты! — Шадикширрам шагнула туда, где на гальке сидел на коленях Ничто, и перевернула его ударом под ребра. — Ты почему не драишь палубу, ублюдок? Ничто заполз за своей тяжелой цепью на покосившуюся палубу и болезненно взялся за свое обычное занятие, словно человек, сметающий пыль с очага, после того, как его дом сгорел. Анкран и Сумаэль обменялись неопределенными взглядами и принялись за работу, пока Шадикширрам шла доставать свои инструменты. А конкретно, вино, которое она начала монотонно пить, укрывшись за ближайшим валуном. Тригг открыл несколько замков — что было большой редкостью — и на гребцов, которые неделями не покидали скамьи, надели длинные цепи, а потом Анкран выдал им инструменты. Джод и Ральф взялись расщеплять стволы клином и колотушкой, а готовые доски Ярви по одной таскал к дыре в боку корабля. Там стояла Сумаэль, и сосредоточенно обрабатывала доски топориком. — Ты чего улыбаешься? — спросила она его. Руки Ярви были ободраны от работы, голова болела от удара об весло, и сверху донизу он был в занозах, но он улыбнулся еще шире. На более длинной цепи все выглядит лучше, и вне всяких сомнений Сумаэль не была исключением. — Я не на скамье, — сказал он. — Хм, — она приподняла брови. — Не привыкай к этому. — Там! — раздался пронзительный крик, словно петух попал на разделочную доску. Один из охранников с побледневшим лицом указывал на землю. Среди деревьев стоял человек. Он был голым по пояс, несмотря на непогоду. Тело раскрашено белыми полосами, на голове заросли черных волос. За его плечом висел лук, а на бедре короткий топорик. Он не делал резких движений, не выкрикивал угроз, просто спокойно смотрел на корабль и на рабов вокруг, потом не спеша повернулся и исчез в чаще. Но вряд ли паника, которую он посеял, была бы больше, если б там появилась атакующая армия. — Боги, помогите нам, — прошептал Анкран, засовывая пальцы под ошейник, словно тот стал слишком давить на горло. — Работайте быстрее, — проворчала Шадикширрам. Она была так обеспокоена, что на минуту перестала пить. Все удвоили усилия, постоянно бросая взгляды в сторону деревьев в ожидании новых незваных гостей. Вдруг на море показался корабль, и два моряка прыгнули в прибой, махая руками и крича о помощи. Маленькая фигурка помахала в ответ, но корабль и не подумал останавливаться. Ральф широкой рукой вытер пот со лба. — Я бы не остановился. — Как и я, — сказал Джод. — Придется помогать себе самим. Ярви мог лишь кивнуть. — Я бы даже махать не стал. В это время из черноты леса бесшумно вышли шенды. Трое, потом шестеро, потом дюжина — все вооруженные до зубов. Каждый вновь прибывший вызывал нарастающий ужас, и ужас Ярви был таким же сильным, как и у остальных. Он, может, и читал, что шенды довольно миролюбивые, но не было похоже, что эти шенды читали те же книги. — Продолжать работу! — прорычал Тригг, хватая одного из людей за загривок и возвращая к срубленному стволу, который тот очищал. — Надо прогнать их. Поразить их. Шадикширрам отбросила бутылку на гальку. — На каждого, что ты видишь, десять укрытых. Подозреваю, это ты будешь поражен. Но попробуй, пожалуйста. Я посмотрю. — Что же делать? — пробормотал Анкран. — Я буду делать все, чтобы вина им не досталось. — Капитан вытащила пробку из новой бутылки. — Если хочешь помочь им, думаю, ты мог бы содрать с себя кожу. — Она хихикнула и сделала глоток. Тригг кивнул на Ничто, стоящего на коленях и драящего палубу. — Или мы могли бы дать ему клинок. Шадикширрам резко прекратила смеяться. — Никогда. Мудрый ждет момента, но никогда его не упускает. — Капитан, — сказал Ярви, положив доску и вежливо шагнув вперед. — У меня есть предложение. — Собираешься спеть им, калека? — бросил Тригг. — Поговорить с ними. Шадикширрам рассматривала его, слегка прищурив глаза. — Ты знаешь их язык? — Достаточно, чтобы спасти нас. Возможно, чтобы даже поторговаться с ними. Надсмотрщик ткнул толстым пальцем в сторону растущей толпы разрисованных воинов. — Думаешь, эти дикари станут слушать твои доводы? — Я знаю, что станут. — Хотел бы Ярви быть столь же уверенным, как это прозвучало. — Это безумие! — сказал Анкран. Шадикширрам перевела взгляд на шкипера. — Жду не дождусь твоего встречного предложения. — Он моргнул с открытым ртом, руки беспомощно дернулись, и капитан закатила глаза. — В наши дни осталось так мало героев. Тригг, поведешь нашего однорукого посла на переговоры. Анкран, ты ковыляй с ними. — Я? — Сколько у меня трусов по имени Анкран? Ты торгуешься в магазинах, так ведь? Иди, торгуйся. — Но никто не торгует с шендами! — Значит сделка, которую ты заключишь, войдет в легенды. — Шадикширрам встала. — Всем что-то нужно. В этом прелесть профессии торговца. Сумаэль скажет, что нужно нам. — Она близко наклонилась к Ярви, дыхнула на него перегаром и потрепала за щеку. — Спой им, мальчик. Так же сладко, как ты пел той ночью. Спой ради своей жизни. Вот так оказалось, что Ярви медленно шел к деревьям, высоко держа пустые руки и отчаянно пытаясь убедить себя, что большие опасности означают большие прибыли. Тригг крепко держал в мясистом кулаке его короткую цепь. Впереди собралось еще больше молчаливо наблюдающих шендов. Позади Анкран прошептал по-халински: — Если калеке удастся совершить сделку — условия обычные? — А почему нет? — ответил Тригг, натягивая цепь Ярви. Он с трудом мог поверить, что они сейчас думают о деньгах. Но возможно, люди обращаются к тому, что знают, когда перед ними открыта Последняя Дверь. Он же, в конце концов, обратился к мудрости министра. А она казалась все более тонким щитом по мере того, как шенды оказывались ближе во всей своей раскрашенной дикости. Они не кричали и не трясли оружием. Они и без того были достаточно пугающими. Они просто шагнули назад, открыв коридор, когда Ярви подошел ближе. Тригг провел его на поводке через деревья на поляну, где возле костра собралось еще больше шендов. Ярви сглотнул, осознав, насколько больше. Их было больше, чем всех людей на «Южном Ветре». Примерно три к одному. Среди них сидела женщина, которая строгала палочку блестящим ножом. На ее шее на кожаном ремешке висела эльфийская табличка — зеленая карточка, усеянная драгоценными камнями, покрытая непонятными знаками и запутанными золотыми линиями. В первую очередь министр учится распознавать силу. Читать взгляды, позы, жесты и интонации голоса, которые отличают лидера от последователей. В конце концов, зачем тратить время на мелочь? Так что Ярви шагнул между мужчинами, словно они были невидимыми, глядя только на хмурое лицо женщины. Воины расступились и окружили его, Тригга и Анкрана чащей обнаженной стали. На кратчайший миг Ярви заколебался. Минуту наслаждался страхом Тригга и Анкрана больше, чем страдал от своего. На минуту у него была власть над ними, и он обнаружил, что это ощущение ему нравится. — Говори! — прошипел Тригг. Ярви подумал, есть ли способ, чтобы надсмотрщика убили. Использовать шендов, чтобы освободиться, а может освободить и Ральфа с Джодом… Но ставки были слишком высоки, а шансы слишком не равны. Мудрый министр выбирает большее благо, меньшее зло и сглаживает путь для Отца Мира на всяком наречии. Так что Ярви пал ниц, одно колено хлюпнуло в болотистой почве. Он прижал иссохшую руку к груди, а другую ко лбу, чтобы показать, что он говорит правду, как его учила Мать Гандринг. Даже если он лгал сквозь зубы. — Меня зовут Йорв, и я больше вам не чужак, — сказал он на языке шендов, — и я смиренно преклонил колени, чтобы умолять о праве гостя для меня и моих компаньонов. Женщина медленно прищурила глаза. Затем посмотрела на воинов, аккуратно убрала нож в ножны и бросила палочку в огонь. — Проклятье. — Право гостя? — пробормотал один из воинов, ошеломленно показывая в сторону лежащего на мели корабля. — Для этих дикарей? — У тебя плохое произношение. — Женщина резко подняла руки. — Но я Свидур из шендов. Встань, Йорв, потому что ты желанный гость у нашего очага, и тебе ничего не грозит. Один из воинов яростно бросил топорик на землю и пнул в кусты. Свидур смотрела, как он уходит. — Нам очень не терпелось убить вас и забрать груз. Нам нужно брать все, что возможно, поскольку, когда наступит весна, ваш Верховный Король пойдет на нас войной. Этот человек создан из жадности. Клянусь, понятия не имею, что у нас такого, что ему нужно. Ярви бросил взгляд на Анкрана, который хмуро следил за разговором с глубочайшим подозрением. — По моему печальному наблюдению, некоторые всегда хотят большего. — Это точно. — Она грустно поставила локоть на колено, а подбородок на руку, и смотрела, как ее упавшие духом воины с отвращением садятся. Один из них уже взял пучок мха, чтобы стереть боевую раскраску. — Этот день мог стать выгодным. — Он все еще может стать. — Ярви поднялся на ноги и сцепил руки, как делала его мать, начиная торговаться. — Вот что наш капитан хотела бы купить…
15. Маленькие грязные секреты
Каюта Шадикширрам была тесной, пестрой, угрюмой из-за трех узких окон и темной от мешков и сумок, свисающих с балок низкого потолка. Большую часть пола занимала кровать с кучей простыней, шкур и запятнанных подушек. Огромный окованный железом сундук занимал почти все остальное место. Там воняло дегтем, солью и духами, старым потом и старым вином. И все же в сравнении с нынешней жизнью Ярви — если ее можно было назвать жизнью — она казалось вершиной роскоши. — Заплата долго не продержится, — говорила Сумаэль. — Нам надо отправляться назад в Скекенхаус. — Прелесть Расшатанного моря в том, что оно круглое. — Шадикширрам очертила в воздухе круг бутылкой. — Мы доберемся до Скекенхауса другим путем. Сумаэль удивленно моргнула. — Но это будут не дни, а месяцы! — Ты проведешь нас, как и всегда. Море — злейший враг моряка, но дерево плывет, не так ли? Разве это сложно? Мы идем прежним курсом. — Взгляд Шадикширрам сместился на Ярви, когда он нырнул под низким косяком двери. — А, мой посол! Раз наша кожа все еще на нас, я прихожу к выводу, что все прошло неплохо? — Мне нужно поговорить с вами, мой капитан. — Он говорил, опустив глаза в пол, как министр говорит со своим королем. — Наедине. — Хмм. — Она постукала себя по нижней губе и подергала ее, как музыкант дергает струны арфы. — Меня всегда интригуют мужчины, жаждущие свидания наедине. Даже такие молодые, увечные и непривлекательные, как ты. Сумаэль, возвращайся к швам и доскам, я хочу, чтобы к утру мы были в море. Сумаэль сжала зубы, и на ее скулах заходили желваки. — На корабле или под ним. — Выходя, она задела Ярви плечом. — Итак? — Шадикширрам сделала большой глоток вина и поставила бутылку. — Я попросил у шендов права гостя, мой капитан. У них есть священная традиция не отказывать незнакомцу, который просит правильно. — Ловко, — сказала Шадикширрам, обеими руками собирая черные с проседью волосы. — Я договорился о том, что нам нужно, и заключил сделку, которую считаю великолепной. — Очень ловко, — сказала она, заплетая волосы в обычный узел. Но на самом деле ловкость ему была нужна сейчас. — Вам может показаться, что сделка не такая уж и великолепная, мой капитан. Ее глаза слегка прищурились. — Как так? — Ваши шкипер и надсмотрщик забирают себе доли из ваших прибылей. Повисла длинная пауза, пока Шадикширрам аккуратно, одну за одной, втыкала заколки в волосы. Выражение ее лица не изменилось ни на йоту, но Ярви внезапно почувствовал, что стоит на краю пропасти. — Забирают? — сказала она. Он ожидал чего угодно, кроме этой импровизированной невозмутимости. Она уже знала, но ей было плевать? Она отправит его обратно на весло без вознаграждения? Узнают ли Тригг и Анкран, что он их сдал? Он облизал губы, понимая, что стоит на отчаянно тонком льду. Но у него не было выбора, кроме как продолжать, в надежде как-то выбраться на твердую землю. — И не в первый раз, — прохрипел он. — Да? — В Вульсгарде вы дали денег на здоровых рабов, а они купили самые дешевые отбросы и меня в их числе. Полагаю, вам вернули небольшую сдачу. — Умилительно маленькую. — Шадикширрам взяла бутылку двумя пальцами и сделала большой глоток. — Но я вот думаю, а стоит ли доверять тебе? Ярви почувствовал странное желание выпалить все слова сразу и с трудом заставил себя говорить спокойно, искренне, как и полагается министру. — Они договаривались на халинском, думая, что никто не поймет. Но я тоже говорю на этом языке. — И, несомненно, поёшь на нем. Для раба на веслах у тебя много талантов. Министр должен стараться, чтобы ему не задавали вопросы, на которые у него нет ответа. На этот вопрос у Ярви была заготовлена подходящая ложь. — Моя мать была министром. — Пояс министра должен всегда оставаться застегнутым. — Шадикширрам всосала воздух через сжатые губы. — О, маленькие грязные секреты. — Жизнь полна ими. — Так и есть, мальчик, так и есть. — Она обучила меня языкам, числам, знаниям растений и множеству других вещей. Вещей, которые могут быть вам полезны, мой капитан. — В самом деле, полезное дитя. Чтобы драться, нужны две руки, но чтобы ударить в спину, хватит и одной, а? Анкран! — пропела она в раскрытую дверь. — Анкран, твой капитан желает с тобой поговорить! Звуки шагов шкипера быстро приблизились, но не так быстро, как билось сердце Ярви. — Я проверил склады, капитан, пропал топорик… — Он заметил Ярви, нырнув в дверь, его лицо скривилось, сначала от шока, а затем от подозрения, и наконец он постарался улыбнуться. — Принести вам еще вина… — Больше никогда. — Повисла неприятная пауза. Капитан осмысленно улыбалась, цвет постепенно спадал с лица Анкрана, а кровь в висках Ярви накатывала все громче и громче. — Я догадывалась, что Тригг меня грабит: он свободный человек и должен следить за своими интересами. Но ты? Меня грабит моя собственность? — Шадикширрам осушила бутылку, слизала последние капли с горлышка и лениво взвесила ее в руке. — Как видишь, здесь некое затруднение. Тонкие губы шкипера скривились. — Капитан, он лжет! — Но его ложь так совпадает с моими подозрениями. — Это все… Шадикширрам так быстро треснула Анкрана донышком бутылки, что Ярви этого почти не увидел, только услышал пустой звук. Анкран со стоном упал и лежал, моргая; по его лицу текла кровь. Она шагнула вперед, подняла сапог над его головой и спокойно, монотонно принялась бить его по лицу, сосредоточенно хмурясь. — Надуваешь меня? — шипела она сквозь сжатые зубы. Каблук оставил на его щеке порез. — Крадешь у меня? — и сапог расквасил нос Анкрану. — Принимаешь меня за дуру? Ярви смотрел в угол комнаты. Воздух застревал в горле, а избиение продолжалось. — После всего… что я… для тебя сделала! Шадикширрам села на корточки, положив руки на колени и свесив ладони. Она выдвинула челюсть вперед и сдула с лица выпавший локон. — И снова я разочарована убожеством человечества. — Моя жена, — прошептал Анкран, и Ярви снова посмотрел на его расквашенное лицо. На его губах набух и скатился кровавый пузырь. — Моя жена… и сын. — Что с ними? — бросила Шадикширрам, хмуро глядя на красные брызги, попавшие на руку, и вытерла ее об чистую одежду Анкрана. — Работорговец… у которого вы купили меня… в Торлби. — Голос Анкрана был хлюпающим. — Йоверфелл. Они у него. Он закашлялся и вытолкнул языком кусочек зуба. — Он сказал, что с ними будет все в порядке… до тех пор, пока я буду вносить за них плату… каждый раз, как мы проплываем мимо. Если я не заплачу… — Ярви почувствовал, что его колени подгибаются. Настолько, что он может упасть. Теперь он понял, зачем Анкрану нужны были все эти деньги. Но Шадикширрам лишь пожала плечами. — А мне что с того? — Она схватила Анкрана за волосы и вынула из-за пояса нож. — Подождите! — крикнул Ярви. Капитан резко на него посмотрела. — Точно? Ты уверен? Все его силы ушли на то, чтобы выдавить жидкую улыбку. — Зачем убивать то, что можно продать? Она немного посидела на корточках, глядя на него, и он раздумывал, не убьет ли она их обоих. Затем она фыркнула от смеха и опустила нож. — Я решительно заявляю. Мое мягкое сердце принесет мне погибель. Тригг! Шагнув в каюту, надсмотрщик замер на миг и увидел Анкрана на полу с расквашенным лицом. — Оказалось, шкипер меня обворовывал, — сказала капитан. Тригг хмуро посмотрел на Анкрана, затем на Шадикширрам, и наконец, очень долго, на Ярви. — Похоже, некоторые думают только о себе. — Я думала, мы одна семья. — Капитан стояла, отряхивая колени. — У нас новый шкипер. Дай ему ошейник получше. — Она перекатила Анкрана ногой к двери. — И отправь это на свободное место на весло Джода. — Хорошо, капитан. — Тригг вытащил Анкрана за руку и ногой закрыл дверь. — Видишь, как я милосердна, — выразительно сказала Шадикширрам с милосердным жестом окровавленной руки, в которой все еще был нож. — Милосердие моя слабость. — Милосердие это характерная черта величия, — удалось прохрипеть Ярви. Шадикширрам на это широко улыбнулась. — Вот как? Но, здорово, хотя я… Я думаю, Анкран исчерпал все мое милосердие на этот год. — Она положила длинную руку на плечи Ярви, засунула большой палец под его ошейник и подтащила ближе, ближе, так близко, что он почуял запах вина, когда она зашептала. — Если еще один шкипер предаст мое доверие… — И она умолкла, что было красноречивее любых слов. — Вам не о чем беспокоиться, мой капитан. — Ярви заглянул в ее лицо, которое было так близко, что ее черные глаза почти сливались в один. — У меня нет жены или детей, мысли о которых будут отвлекать меня. — Надо только убить дядю, жениться на его дочери и вернуть Черный Стул Гетланда. — Я ваш человек. — Тебя едва человеком можно назвать, но с другой стороны, прекрасно! — Она вытерла нож с обеих сторон об рубашку Ярви. — Тогда ползи в свои трюмы, мой маленький однорукий министр, разведай, где Анкран прятал мои деньги, и принеси мне немного вина! И улыбайся, мальчик! — Шадикширрам стащила с шеи золотую цепь и повесила на столбик кровати. На ней висел ключ. Ключ от рабских замков. — Я люблю, когда мои друзья улыбаются, а мои враги мертвы! — Она широко развела руки, согнула пальцы, и откинулась назад, на шкуры. — Рассвет сегодня так мало обещал, — проговорила она в потолок. — Но, в конце концов, все получили всё, что хотели. Анкран с этим, наверное, не согласился бы, не говоря уже о его жене и ребенке. Но, направляясь к двери, Ярви подумал, что говорить об этом вслух было бы неблагоразумно.16. Враги и союзники
Ничего удивительного не было в том, что Ярви понял — трюмы подходили ему намного больше, чем весла. Поначалу он с трудом пробирался в свои темные скрипучие владения под палубами, к неразберихе из бочек, ящиков, множества сундуков и качающихся мешков, подвешенных к потолку. Но за день-другой он организовал всё, как на полках Матери Гандринг, несмотря на то, что через новые бледные доски заплаты постоянно сочилась морская вода. Вычерпывать соленую лужу каждое утро было неутешительным занятием. Но это было намного лучше, чем вернуться на скамьи. Ярви нашел погнутый железный прут, забил им каждый торчащий гвоздь и старался не представлять, что эта натянутая ткань грубо распиленного дерева удерживает весь сокрушительный вес Матери Моря. «Южный Ветер» ковылял на восток, и, хотя он был ранен и недоукомплектован, спустя несколько дней он добрался до огромного рынка в Ройстоке, где сотни и сотни лавок давились на болотистом острове неподалеку от устья Священной Реки. Маленькие быстрые корабли вместе со своими тощими загорелыми командами попадались в путаницу причалов, как мухи в паутину. Людей, которые с таким трудом неделями гребли против течения, и с не меньшим трудом тащили свои корабли через перевалы, здесь обманом освобождали от их странных грузов в обмен на ночь-другую простых удовольствий. Пока Сумаэль, чертыхаясь, пыталась залатать протекающие заплаты, Ярви шел на берег на цепи Тригга в поисках магазинов и рабов, чтобы заменить взятое штормом. Здесь, на узких тропинках, кишащих людьми всех размеров и цветов, Ярви торговался. Раньше он наблюдал, как торговалась его мать — Лаитлин, Золотая Королева, у который был самый острый глаз и самый острый язык по всему Расшатанному морю — и понял, что использует ее уловки, не думая. Он спорил на шести наречиях, а торговцы поражались, что их тайные языки оборачивались против них. Он льстил и грозился; фыркая, высмеивал цены и презрительно отзывался о качестве; делал вид, что уходит, и его с мольбами возвращали обратно; сначала он был податливым, как масло, потом непоколебимым, как железо, и он оставлял за собой вереницу рыдающих торговцев. Тригг так свободно держал цепь, что Ярви почти забыл, что он вообще на цепи. Но когда они закончили, и сэкономленное серебро звенело в капитанском кошельке, в ухе Ярви раздался шепот надсмотрщика, и его волосы встали дыбом. — А ты хитроумный мелкий калека, да? Ярви помедлил минуту, чтобы собраться с мыслями. — У меня есть кое-какое… понимание. — Несомненно. Очевидно, что ты понял меня и Анкрана и передал свое понимание капитану. У нее довольно мстительный характер, так ведь? Те сказки, что она рассказывает про себя, может и брехня, но поверь, правда изумила бы тебя не меньше. Однажды я видел, как она убила человека за то, что тот наступил ей на туфлю. И это был большой, очень большой человек. — Наверное, поэтому он так сильно отдавил ей пальцы. Тригг дернул цепь, ошейник врезался Ярви в шею и заставил вскрикнуть. — Не слишком полагайся на мое добродушие, мальчик. Добродушие Тригга и в самом деле казалось слишком слабой штукой, чтобы выдержать его вес. — Я играл картами, которые мне сдали, — прохрипел Ярви. — Как и все мы, — проурчал Тригг. — Анкран играл неважно, и поплатился за это. Не собираюсь повторять его ошибок. Так что предложу тебе то же соглашение. Половину того, что заберешь у Шадикширрам, отдаешь мне. — А если я ничего не заберу? Тригг фыркнул. — Все что-то забирают, мальчик. Часть того, что ты отдашь мне, я отдам охране, и все будут оставаться друзьями. Улыбки повсюду. Не отдашь мне ничего и заведешь врагов. Таких, которых лучше не заводить. — Он намотал цепь Ярви на большую руку и рывком придвинул его еще ближе. — Помни, что хитроумные дети и глупые тонут по большей части одинаково. Ярви снова сглотнул. Мать Гандринг говорила, что хороший министр не говорит «нет», если может сказать «возможно». — Капитан наблюдательная. Она мне пока не доверяет. Дай мне немного времени. Тригг толкнул его в сторону «Южного Ветра». — Разве что немного. Это Ярви подходило. Старые друзья в Торлби — не говоря уж о старых врагах — не будут ждать его вечно. Каким бы очаровательным ни был надсмотрщик, Ярви очень надеялся вскоре избавиться от его компании.От Ройстока они повернули на север. Миновали земли без названий, где топи с зеркальными лужами тянулись на неизвестные расстояния; где тысячи осколков неба разбрызгались по этому незаконнорожденному отпрыску земли и моря; где одинокие птицы кричали над запустением. Ярви глубоко вдыхал соленую прохладу и страстно желал вернуться домой. Он часто думал об Исриун, пытаясь вспомнить ее аромат, когда она к нему наклонилась, касание ее губ, форму ее улыбки, солнце, светящее сквозь ее волосы в дверях Зала Богов. Скудные воспоминания все крутились и крутились в его мыслях, пока не износились, словно лохмотья попрошайки. Была ли она теперь помолвлена с мужем получше? Улыбалась ли другому мужчине? Целовала другого любовника? Ярви стискивал зубы. Ему надо попасть домой. Он занимал каждый свободный миг составлением планов побега. На торговом посту, где здания были срублены так грубо, что можно было посадить занозы, просто проходя мимо, Ярви указал служанке на Тригга, и пока надсмотрщик был занят, приобрел, кроме соли и растений, еще кое-какие запасы. Достаточно листьев ногопута, чтобы сделать каждого охранника на корабле медленным и вялым, или даже усыпить, если правильно рассчитать дозу. — Что насчет денег, мальчик? — прошипел Тригг, когда они направлялись на «Южный Ветер». — У меня есть план на этот счет, — и Ярви скромно улыбнулся, размышляя, как выкатит спящего Тригга за борт. В качестве шкипера Ярви был намного более ценим, уважаем, и, если честно, полезен, чем в качестве короля. У рабов было достаточно еды, теплой одежды, и, когда он проходил мимо, они ворчали ему слова благодарности. В море он мог ходить по кораблю, но — как прибыль для скряги — эта частичка свободы лишь обостряла его жажду большего. Когда Ярви думал, что за ним никто не наблюдает, он бросал корки около руки Ничто, и видел, как тот быстро убирает их в свои лохмотья. Однажды после этого их глаза встретились, и Ярви удивился, каким признательным может быть драильщик, поскольку не было похоже, что за этими странными, яркими, впалыми глазами осталось хоть что-то человеческое. Но Мать Гандринг всегда говорила, что хорошее человек делает ради самого себя. Так что он продолжал бросать крошки, когда мог. Шадикширрам с удовольствием отметила увеличившийся вес ее кошелька, и, более того, улучшение вина — что случилось частично оттого, в каких впечатляющих объемах Ярви его закупал. — Эта марка лучше того, что приносил Анкран, — пробормотала она, косясь на цвет вина в бутылке. Ярви низко поклонился. — Оно соответствует вашим достижениям. — И за маской улыбки он размышлял, что когда снова сядет на Черный Стул, ее голова будет торчать над Кричащими Вратами, а ее проклятый корабль обратится в пепел. Иногда, когда опускалась темнота, она протягивала ему ноги, чтобы он стащил с нее сапоги, пока она изливала рассказы о прошлых победах, в которых имена и детали менялись как масло при каждом пересказе. Затем она говорила, что он хороший и полезный мальчик, а если удача ему улыбалась, то давала ему объедки со своего стола, приговаривая: «Мое мягкое сердце меня погубит». Когда ему удавалось удержаться от того, чтобы запихнуть их в рот, он скрытно передавал их Джоду, а тот передавал Ральфу. А Анкран сидел между ними и хмуро смотрел в никуда. Кожа на его голове была в порезах от постоянного бритья, и покрытое струпьями лицо сильно отличалось от того, каким оно было до спора с сапогом Шадикширрам. — Боги, — проворчал Ральф. — Заберите с нашего весла этого двурукого олуха и верните нам Йорва! Рабы засмеялись между собой, но Анкран сидел спокойно, словно деревянный. И Ярви подумал, не повторяет ли он про себя свою клятву о мести. Он глянул вверх и увидел, что с реи хмуро смотрит Сумаэль. Она всегда наблюдала, оценивала, словно не могла согласиться с курсом. Даже когда их приковывали на ночь к одному кольцу снаружи капитанской каюты, она не говорила ему ничего, кроме странного ворчания. — Начинайте грести, — бросил Тригг, толкнув Ярви на весло, которое он когда-то тянул. Похоже, он завел как друзей, так и врагов. Но враги, как говорила мать, это цена успеха.
— Йорв, сапоги! Ярви вздрогнул, как от удара. Его мысли, как это часто бывало, блуждали далеко. У холма, под которым горел корабль его отца, и где перед богами была произнесена клятва о мести. У крыши крепости Амвенда, и он чувствовал запах горения. У спокойного улыбающегося лица дяди. Ты был бы прекрасным шутом. — Йорв! Он вскочил с одеял, таща за собой цепь, перешагивая через Сумаэль, которая скорчилась на своем тюке. Ее лицо тихо кривилось во сне. По мере их продвижения на север становилось холоднее, пронизывающий ветер кружил снежинки и бросал их на шкуры рабов. Охранники бросили патрулировать, и лишь двое скрючились у жаровни около переднего люка в трюм. Их измученные лица освещал оранжевый свет. — Эти сапоги стоят больше, чем ты, будь ты проклят! Шадикширрам сидела на кровати, сверкая влажными глазами. Она тянулась вперед, пытаясь схватить сапог, но была так пьяна, что промахивалась. Увидев его, она откинулась назад. — Дай мне руку, а? — Ну, если только вам не нужны две, — сказал Ярви. Она забулькала, смеясь. — А ты умный маленький увечный ублюдок, а? Клянусь, тебя послали боги. Послали тебя… чтобы стащить мои сапоги. Ее хихиканье стало похожим на храп, и к тому времени, как он стащил второй сапог и положил ее ногу на кровать, она заснула, откинув голову, и на ее рту с каждым всхрапом трепетали волосы. Ярви замер, словно камень. Воротник ее рубашки распахнулся, и оттуда выскользнула цепочка. На меху возле ее шеи блестел ключ от всех замков на корабле. Он глянул на дверь, которая со скрипом открылась. Снаружи падал снег. Он открыл лампу, задул огонь, и комната погрузилась во тьму. Это было жутко рискованно, но в его положении, когда время играло против него, нужно было иногда бросить кости. Мудрый ждет своего момента, но никогда не упускает. Он медленно подошел к кровати, его кожу покалывало. Он просунул руку под голову Шадикширрам. Мягко, очень мягко он поднял ее, удивленный ее тяжестью. Его зубы стиснулись от напряжения и необходимости двигаться так медленно. Он вздрогнул от того, что она дернулась и всхрапнула, ему казалось, что сейчас ее глаза откроются, и ее каблук станет крушить его лицо, так же, как крушил лицо Анкрана. Он задержал дыхание и потянулся к ключу, заметив в узком окне мерцание света Отца Луны. Потянул… но его медленно двигающиеся пальцы замерли. Его шею что-то сильно сдавило. Его цепь за что-то зацепилась. Он обернулся, думая, как ее освободить, и там, в двери, стояла Сумаэль, плотно стиснув зубы и держа цепь Ярви в обеих руках. Минуту они стояли, застыв. Потом она начала наматывать цепь. Он опустил голову Шадикширрам так мягко, как только мог, держа цепь здоровой рукой и, шипя, старался втянуть ее обратно. Сумаэль потянула сильнее, ошейник вдавился в шею Ярви, звенья цепи врезались ему в руку, заставив прикусить губу, чтобы не закричать. Это было похоже на перетягивание каната, в которое мальчишки играли на берегу — за исключением того, что здесь лишь у Сумаэль были обе руки, а один конец был на шее Ярви. Он извивался и сопротивлялся, но Сумаэль была слишком сильна для него. В тишине она подтащила его ближе и ближе, его сапоги скользили по полу, задели бутылку, и та покатилась. Наконец Сумаэль схватила его за ошейник и вытащила в ночь, подтаскивая к себе. — Ты чертов дурак! — прорычала она ему в лицо. — Хочешь, чтоб тебя прибили? — Тебе какая разница? — прошипел он в ответ. Ее пальцы на его ошейнике побелели, а его пальцы побелели на ее руке. — Разница в том, идиот, что если ты украдешь ключ, они сменят все замки! Повисла длинная пауза, пока они таращились друг на друга, а потом до него дошло, как близко они были. Достаточно близко, чтобы он мог видеть сердитые морщинки на ее переносице, видеть блеск ее зуба через щель в губе, чувствовать ее тепло. Достаточно близко, чтобы ощущать немного кисловатый запах ее частого дыхания. Достаточно близко для поцелуя. Почти. До нее, похоже, дошло то же самое в это же время, потому что она отпустила его ошейник, словно тот был горячим, вывернула и выдернула свое запястье из его руки. Он обдумал ее слова, посмотрел на них под разными углами и до него дошел их смысл. — Смена замков будет беспокоить кого-то лишь в том случае, если у него уже есть ключ. Возможно того, кто смог сделать с него копию? — Он сел на свое место, потирая здоровой рукой ссадины и наполовину зажившие ожоги и пряча увечную руку подмышку. — Но единственная причина, по которой рабу нужен ключ, это побег. — Заткни пасть! — Она плюхнулась рядом с ним, и снова повисла пауза. Снег мягко падал ей на волосы и на колени. Это продолжалось до тех пор, пока он не отчаялся ждать, что она заговорит, но она, наконец, заговорила, так тихо, что он с трудом слышал ее сквозь ветер. — Раб с ключом может освободить других рабов. Может быть, всех. И кто знает, кто может сбежать во время переполоха? — Прольется много крови, — прошептал Ярви. — И во время переполоха, кто знает, чья это будет кровь? Ради безопасности охранников лучше усыпить. — Сумаэль резко взглянула на него. Он видел блеск ее глаз, пар от ее дыхания. — Раб, который понимает толк в растениях, наливает эль охране и приносит вино капитану, может найти способ. — Он знал, что это рискованно, но с ее помощью все могло пройти куда проще, а в его положении, когда время играло против него, нужно было иногда бросить кости. — Возможно, двое рабов вместе смогли бы достичь… — Чего один бы не смог, — закончила она за него. — С корабля лучше всего удирать в порту. Ярви кивнул. — Я тоже так думал. — Он многие дни не думал больше ни о чем. — Лучшим вариантом был бы Скекенхаус. Город оживленный, но охранники ленивые, а капитан и Тригг проводят много времени вне корабля… — Если только у кого-нибудь нет друзей у Расшатанного моря. — Подвесил он наживку. Она заглотила ее целиком. — Друзей, которые могли бы приютить пару беглых рабов? — Точно. Скажем… в Торлби? — «Южный Ветер» будет проходить Торлби через месяц или два. — В ее резком шепоте Ярви слышал волнение. Он и сам не мог сдержать волнение. — К тому времени раб с ключом… и раб, который знает толк в растениях… смогут освободиться. Они сидели в тишине, на холоде, в темноте, как и много ночей до этого. Но, глядя на бледный свет Отца Луны, Ярви подумал, что заметил редкий намек на улыбку в уголке рта Сумаэль. Он подумал, что улыбка ей идет.
17. Один друг
Гребцы тащили «Южный Ветер» по черному морю все дальше на север. Зима была в полном разгаре. Часто падал снег, ложась на крыши корабельных надстроек и на плечи дрожащих рабов, которые при каждом взмахе дышали паром на онемевшие пальцы. Каждую ночь скрипел поврежденный корпус, и по утрам люди спускались за борта, чтобы отбить лед с его раненных боков. На закате Шадикширрам, завернувшись в меха, выходила из каюты. Ее глаза и нос были красными от выпивки, и она говорила, что по ее мнению не так уж и холодно. — Я стараюсь хранить любовь в своем сердце, — сказал Джод, обеими руками хватая суп, который ему принес Ярви. — Но боги, как же я ненавижу Север. — Севернее уже ничего нет, — ответил Ральф, потирая мочки ушей и хмуро глядя на белое одеяло побережья. Анкран, как обычно, ничего не добавил. Море было пустотой, покрытой льдом. Стайки нахохлившихся чаек печально наблюдали за ними со скалистого побережья. Корабли встречались редко, а когда показывались, Тригг сердито смотрел на них, держа руку на рукояти меча, пока они не становились точками на горизонте. Каким бы могущественным не считал себя Верховный Король, здесь его лицензия их бы не защитила. — У большинства торговцев не хватает храбрости, чтобы плавать в этих водах. — Шадикширрам беспечно поставила сапог на ногу гребцу, — но я не такая, как большинство торговцев. — Ярви молча поблагодарил богов за это. — Баньи, живущие в этом ледяном аду, поклоняются мне, как богине, потому что я привожу котелки, ножи и железные инструменты, а для них это все равно что эльфийская магия. И прошу я за них лишь шкуры да янтарь, которого здесь так много, что он почти ничего не стоит. Бедные скоты, они готовы ради меня на все. — Она потерла ладони, яростно шипя. — Здесь я получаю самые большие барыши. И в самом деле, баньи поджидали «Южный Ветер», когда он, наконец, проломился через береговой лед к скользкой пристани на сером берегу. По сравнению с ними шенды в воспоминаниях Ярви выглядели вершиной цивилизации. Все баньи были замотаны в меха, так что скорее походили на медведей или волков, чем на людей. Их косматые лица были проколоты полированными косточками и янтарными штифтами. На их луках дрожали перья, а дубинки были усеяны зубами. Ярви раздумывал, были ли эти зубы человеческими, и решил, что люди, которые цепляются за жизнь в такой скудной земле, не могут позволить себе ничего растрачивать. — Меня не будет четыре дня. — Шадикширрам спрыгнула за борт и потопала по искореженным доскам пристани. Моряки следовали за ней с грузом, привязанным к грубым салазкам. — Тригг, ты за главного! — Он будет лучше, чем когда ты с него сошла! — крикнул, ухмыляясь, надсмотрщик в ответ. — Четыре дня безделья, — прошипел Ярви, глядя, как последний луч света окрасил небо в красный цвет, и потирая свой ошейник иссохшим пальцем. С каждой ночью на этой гниющей бадье он раздражал его все больше. — Терпение. — Сумаэль говорила через сжатые зубы. Покрытые шрамами губы едва шевелились, темные глаза смотрели на охранников, и в частности на Тригга. — Еще несколько недель, и мы, возможно, будем у твоих друзей в Торлби. — Она хмуро посмотрела на него. — Лучше бы тебе иметь друзей в Торлби. — Ты удивишься, кого я знаю. — Ярви завернулся в свои шкуры. — Поверь мне. Она фыркнула. — Поверить? Ярви повернулся к ней спиной. Сумаэль, возможно, и была колючей, как еж, но еще она была твердой, умной, и больше никому на корабле он не доверял. Ему нужен был сообщник, а не друг, а она знала, что делать и когда. О побеге он думал, как о свершившемся факте. Каждую ночь он убаюкивал себя мыслями о нем. Вот «Южный Ветер» мягко покачивается у причала под цитаделью Торлби. Охранники храпят дурманным сном перед пустыми чашами из-под эля. Ключ тихо поворачивается в замке. Он и Сумаэль вместе крадутся с корабля, спрятав цепи под тряпками, по крутым темным улицам, которые он так хорошо знает. На булыжниках грязные отпечатки сапог, на крутых крышах лежит снег. Он улыбался, представляя лицо матери, когда она его увидит. Улыбался еще шире, представляя Одема, прямо перед тем, как воткнет нож ему в брюхо. Ярви бьет, режет, бьет, и его руки становятся липкими от горячей крови предателя, а его дядя визжит, как резаная свинья. Раздается крик: «Законный король Гетланда!» — и все аплодируют, и громче всех Гром-гил-Горм, который хлопает своими огромными руками с каждым ударом клинка. И Мать Скаер, которая визжит, скачет от радости и превращается в облако хлопающих крыльями голубей. Хлопанье превращается в звук поцелуев, Ярви смотрит на белого и холодного брата, лежащего на плите. Исриун наклоняется над его лицом и целует, целует. Она улыбается, глядя на Ярви через покров своих свободно висящих волос. Той самой улыбкой. «Я ожидаю поцелуй получше после твоей победы». Одем встает на локти. «Сколько времени уйдет на это?» «Убей его», — говорит мать Ярви. «По крайней мере, один из нас должен быть мужчиной». «Я мужчина!» — рычит Ярви, ударяя и ударяя, и его руки горят от усилия. «Или… наполовину мужчина?» Хурик поднимает бровь. «И это все?» Нож скользит в руке Ярви, и ужасно отвлекают внимание голуби, которые смотрят и смотрят на него. И среди них орел с бронзовыми перьями, с посланием от Праматери Вексен. «Ты обдумал свое присоединение к Министерству?» — каркает он в его лицо. «Я король!» — рычит он. Его щеки пылают, и он прячет за спиной бесполезную дурацкую руку. «Король сидит между богами и людьми», — говорит Кеймдал, и кровь сочится из его горла. «Король сидит один», — говорит отец Ярви, наклоняясь вперед на Черном Стуле. Из его ран, которые должны быть сухими, на пол Зала Богов капает кровь. Крики Одема становятся хихиканьем. «Из тебя получился бы прекрасный шут». «Будь ты проклят!» — рычит Ярви, пытаясь ударить сильнее, но нож становится таким тяжелым, что он с трудом может его поднять. «Что ты делаешь?» — спрашивает Мать Гандринг. Ее голос звучит испуганно. «Заткнись, сука», — говорит Одем, ловит Ярви за шею и сдавливает…Ярви очнулся от ужасного удара и обнаружил на горле руки Тригга. Над ним полумесяцем покачивались свирепые ухмылки, зубы отсвечивали в свете факела. Ярви тужился и извивался, но он попался, как муха в мед. — Тебе следовало принять сделку, мальчик. — Что ты делаешь? — снова спросила Сумаэль. Прежде он никогда не слышал испуга в ее голосе. Но она и близко не была испугана так, как испугался Ярви. — Я сказал тебе заткнуться! — прорычал один из охранников ей в лицо. — Если только не хочешь отправиться вслед за ним! Она вернулась в свои одеяла. Она знала, что делать и когда. Возможно, друг был бы лучше, чем сообщник, но сейчас его поздно было искать. — Я говорил, что умные детки тонут так же, как глупые. — Тригг вставил ключ в замок и отстегнул цепь Ярви. Свобода, но не совсем такая, как он себе представлял. — Мы собираемся бросить тебя в воду и посмотреть, правда ли это. И Тригг потащил Ярви по палубе, как ощипанного цыпленка в котелок. Мимо спящих на скамьях гребцов, один из которых смотрел на него из-под своих лысых шкур. Никто не бросился ему на помощь. Зачем им это? Да и как бы они смогли? Пятки Ярви тщетно колотили по палубе. Его руки тыкали в Тригга — и хорошая и плохая одинаково бесполезно. Возможно, ему следовало торговаться, блефовать, лестью прокладывать путь к свободе, но его горящая грудь была способна набрать воздуха лишь на маленький жидкий звук, похожий на пук. В этот миг стало ясно, что у мягких искусств министра есть свои ограничения. — Мы поспорили, — сказал Тригг, — на то, как быстро ты потонешь. Ярви вцепился в руку Тригга, царапая ногтями его плечо, но надсмотрщик почти не обратил внимания. Уголком влажного глаза он заметил, как Сумаэль встает, стряхивая одеяла. Когда Тригг отстегнул цепь Ярви, он отстегнул и ее цепь. Но Ярви знал, что не может ожидать от нее помощи. Он вообще не мог ждать помощи. — Пусть это будет всем вам уроком! — Тригг ткнул большим пальцем ему в грудь. — Это мой корабль. Перейдите мне дорогу, и вам конец. — Отпусти его! — прорычал кто-то. — Он не сделал ничего плохого. — Джод, понял Ярви, когда его тащили мимо. Но никто не обратил внимания на здоровяка. Рядом с ним, со старого места Ярви наблюдал Анкран, потирая сломанный нос. Теперь уже не казалось, что это такое уж плохое место. — Тебе следовало соглашаться на сделку, — Тригг перетащил Ярви через весла, как мешок с тряпьем. — Я многое могу простить отличному певцу, мальчик, но… Внезапно взвизгнув, надсмотрщик упал и растянулся. Рука неожиданно ослабла, и Ярви ткнул своим скрюченным мизинцем Триггу в глаз. Потом, извиваясь, пнул его в грудь и упал, свободный. Тригг запнулся об тяжелую цепь Ничто, неожиданно туго натянутую. Драильщик сгорбился в тени, его глаза мерцали под висящими волосами. — Беги, — прошептал он. Может быть, Ярви в конце концов завел себе одного друга. От первого вдоха его голова закружилась. Он пробирался, хныкая, фыркая, через скамьи, через полусонных рабов, цепляясь, ползая, под веслами и над ними. Люди кричали, но Ярви почти не слышал их слов из-за крови, которая пульсировала в ушах, как бессмысленное громыхание шторма. Шатаясь и дрожа, он увидел впереди люк. Его рука схватилась за ручку. Он потянул ее, открыл и нырнул лицом вниз в темноту.
18. Смерть ждет
Ярви упал, ударился плечом, треснулся головой и свалился на мешки лицом вниз. На щеке мокро. Трюм. Он с усилием перекатился, забираясь в тень. Здесь было темно. Чернильная темнота, но министр должен знать пути, и теперь он их чувствовал кончиками пальцев. В ушах рев, в груди жар, каждую его частичку охватывал ужас, но он должен был с ним совладать и подумать. Всегда есть способ, как говорила его мать. Он слышал, как кричат охранники, заглядывая в люк, слишком близко, слишком близко позади. Он дернул за собой свою цепь, извиваясь между ящиками и бочками в трюме. Мерцание света факелов наверху отсвечивало в ободьях и заклепках и вело его в сторону корабельных складов. Он скользнул через низкую дверь, шлепая между полками и ящиками по замерзающим лужам, которые натекли за сегодня. Скрючился у холодного борта корабля, тяжело дыша и кашляя. Теперь стало светлее, поскольку охранники несли за ним свои факелы. — Где он? Должен быть выход. Очевидно, скоро они придут с другой стороны, через люк на корме. Он посматривал на лестницу. Какой-то способ должен быть. Нет времени на план, все планы развеялись, как дым. Тригг будет ждать. Тригг будет зол. Его взгляд метался на каждый звук, на каждую вспышку света, отчаянно ища способы сбежать, или место, где спрятаться, но их не было. Ему был нужен союзник. Он беспомощно вжался в дерево, почувствовал ледяную влагу, услышал капанье морской воды. И вспомнил мягкий и заботливый голос Матери Гандринг у очага. Когда у мудрого министра остались только враги, он побеждает одного из них при помощи того, кто злее. Ярви поднырнул под ближайшую полку, и его пальцы сомкнулись на железном пруте, который он сохранил, чтобы забивать гвозди. Шадикширрам не уставала повторять, что злейший враг моряка это море. — Где ты, мальчик? Он видел лишь очертания заплатки Сумаэль, так что вогнал железный прут между строганными и свежими досками и изо всех сил потащил. Сжал зубы, вогнал прут глубже и выпустил всю свою ярость, всю свою боль, всю беспомощность. Он рванул его так, словно это были Тригг, Одем и Гром-гил-Горм в одном лице. Он рвал и тянул, потом засунул под прут запястье бесполезной руки. Измученное дерево заскрипело, он задел плечом полки, и вниз полетели горшки и коробки. Теперь он слышал охранников, близко, свет их ламп был уже в трюме, их сгорбленные силуэты появились в низком дверном проеме, засверкали клинки. — Иди сюда, калека! Он закричал и в последний раз напряг все свои мышцы. Внезапно доски сдались и затрещали, Ярви отлетел назад, и с яростным шипением, словно дьявол, вырвавшийся из ада, Мать Море ворвалась в трюм. Ярви свалился вместе с полкой, плюхнулся в ледяную воду, еле дыша, закрутился в сторону люка на корме, вынырнул, и, весь промокший, пополз. В ушах стоял шум кричащих людей, яростного моря и ломающегося дерева. Когда он добрался до лестницы, вода уже доходила до колен. Охранник из темноты схватил его за пятки. Ярви бросил в него прут, тот споткнулся и упал в струю воды, которая понесла его по трюму, как игрушку. Открылись еще течи, море заливалось под дюжиной разных углов, и вопли охраны были едва слышны за этим оглушающим ревом. Ярви влез по лестнице на пару ступенек, открыл люк, скользнул в него и встал, качаясь и удивляясь, что за магия переместила его на палубу какого-то другого корабля в центр битвы. В проходе между скамьями кишели люди. Они боролись в ярком свете горящего масла, которое, должно быть, разлилось по баку из разбитой лампы. Дрожащие языки пламени плясали в черной воде, в черных глазах паникующих рабов, на обнаженных мечах охранников. Ярви видел, как Джод схватил одного из них и выбросил в море. Он был не на скамье. Рабов освободили. Или некоторых из них. Большинство все еще было приковано и жалось к уключинам, чтобы избежать насилия. Некоторые лежали, истекая кровью, в проходе. Некоторые прыгали за борт, предпочитая попытать удачу с Матерью Морем, нежели с людьми Тригга, которые молотили их безо всякой жалости. Ярви видел, как Ральф боднул охранника в лицо, услышал, как хрустнула носовая кость, и его меч отлетел по палубе. Надо было помочь напарникам. Пальцы здоровой руки разжались и сжались. Надо помочь, но как? Последние несколько месяцев лишь укрепили в Ярви убеждение, что он не герой. Их было больше, и они были не вооружены. Он вздрогнул, когда охранник зарубил беспомощного раба — его топор открыл зияющую рану. Он почувствовал уклон палубы — она наклонялась по мере того, как море затекало в трюмы и тащило Южный Ветер на дно. Хороший министр смотрит фактам в лицо и спасает то, что может спасти. Хороший министр соглашается на меньшее зло. Ярви пробрался по ближайшей скамье к борту корабля и к черной воде под ним. Настроился нырнуть. Он уже почти спрыгнул, когда его за ошейник выдернули обратно. Мир завертелся, и Ярви рухнул, открывая рот, как вытащенная на берег рыба. Над ним стоял Тригг, держа в руке конец цепи. — Ты никуда не денешься, мальчик. Он наклонился и другой рукой схватил Ярви за горло, как раз под ошейником, так что металл врезался в челюсть. Но в этот раз надсмотрщик сжимал еще сильнее. Он тащил Ярви, а тот пинал ногами, едва задевая палубу. Тригг повернул голову, чтобы взглянуть на бойню, охватившую корабль. Трупы, раненные, и в середине два охранника били палками рабов. — Видишь, какие проблемы у меня из-за тебя? — визжал он. Глаз, в который попал палец Ярви, покраснел и слезился. Охранники без умолку кричали друг на друга. — Где Джод и этот ублюдок Ральф? — Спрыгнули на пристань. Но они там наверняка замерзнут. — Боги, мои пальцы! — Как они освободились? — Сумаэль. — У этой мелкой сучки был ключ. — Откуда, черт возьми, у нее топорик? — Она отрезала мне пальцы! Где они? — Какая разница? От них теперь нет толку! — Он пробил обшивку! — задыхаясь, крикнул мокрый охранник, вылезая из люка на корме. — Вода затапливает! — И словно в подтверждение его слов, «Южный Ветер» снова содрогнулся, палуба еще сильнее наклонилась, так что Триггу, чтобы устоять, пришлось схватиться за скамейку. — Боги помогите нам! — крикнул один из скованных рабов, вцепляясь в ошейник. — Мы тонем? — спросил другой, опуская широко раскрытые глаза. — Как мы объясним это Шадикширрам? — Будь оно проклято! — взревел Тригг и оглушительно ударил Ярви головой о конец ближайшего весла, наполнив его череп светом, а рот обжигающей болью, а затем бросил его на палубу и принялся всерьез душить. Ярви бессмысленно боролся, но надсмотрщик навалился на него всем своим весом. Он не мог дышать, ничего не видел, кроме рычащего рта Тригга, который делался размытым, словно был в конце тоннеля, по которому Ярви постоянно тащили. За последние несколько недель он обманул Смерть полдюжины раз. Но неважно, насколько ты умен или силен, неважно, насколько сильна твоя удача в битве или удача в погоде, никто не может вечно обманывать Смерть. Герои, верховные короли, праматери Министерства — все в конце проходят через ее дверь. Она не делает исключений для юных одноруких хвастунов с резким характером. Одем будет сидеть на Черном Стуле, отец останется неотомщенным, а клятва навеки неисполненной… Затем, сквозь пульсацию крови в ушах, Ярви услышал голос. Это был изломанный, шепчущий, грубый, как скребок. Если б это был голос Смерти, Ярви бы не удивился. За исключением того, что он сказал. — Разве ты не слышал, что говорила Шадикширрам? Ярви с усилием посмотрел в ту сторону слезящимися глазами. В центре палубы стоял Ничто. Он закинул назад засаленные волосы, и впервые Ярви увидел его лицо. Побитое и кривобокое, покрытое шрамами и изломанное, скрюченное и впалое — а его глаза были широко раскрыты и блестели от влаги. Он намотал свою тяжелую цепь на руку, и на ее конце, зажатом в его кулаке, висел засов и выломанный кусок доски, прибитый к нему гвоздями. В другой руке он держал меч, который Ральф пнул из руки охранника. Ничто улыбался. Изломанной улыбкой, полной сломанных зубов. И говорил он, как безумец. — Она говорила тебе никогда не давать мне клинок. — Положи меч! — последнее слово Тригг рявкнул, но его голос надломился от чего-то, что Ярви в нем никогда не слышал. Страх. Словно на самом деле это Смерть стояла перед ним на палубе. — О, нет, Тригг, нет. — Улыбка Ничто стала еще шире и безумнее, и из его глаз полились слезы, оставляя полосы на изрытых оспинами щеках. — Я думаю, это он тебя положит. Охранник бросился на него. Когда Ничто драил палубу, он казался старым и болезненно медленным. Хрупкой оболочкой. Человеком из веточек и веревочек. С мечом в руке он тек, как вода, танцевал, как мерцающий огонь. Словно у меча был собственный разум, быстрый и безжалостный, как молния, а Ничто лишь следовал за ним. Меч рванулся, его кончик блеснул между лопатками охранника и исчез. А охранник зашатался, тяжело дыша и прижимая руку к груди. Другой охранник махнул топором, и Ничто ускользнул с его пути; топор лишь стесал стружку с края скамьи. Охранник снова поднял его и рука, которая держала топор, с лязгом улетела в темноту. Охранник с выпученными глазами упал на колени, и Ничто пнул его босой ногой. Сзади, с поднятым мечом, на него выбежал третий. Ничто, не глядя, выбросил меч, проткнул охраннику горло, и тот остановился, разбрызгивая кровь. Потом рукой, на которой была намотана цепь, он отвел удар и с размаху врезал навершием меча в рот его владельца. Во все стороны полетели зубы. Беззвучно упав, Ничто подкосил колени другого охранника, и тот крутанулся на палубу лицом вниз. Все это произошло за время, которого Ярви хватило бы лишь на то, чтобы один раз вдохнуть. Если бы он мог вдохнуть. Первый охранник все еще стоял, щупая свою проколотую грудь и пытаясь говорить, но из его рта выходила лишь красная пена. Ничто, проходя мимо, мягко толкнул его с дороги. Не было слышно ни звука от босых подушечек его пальцев. Он посмотрел на залитые кровью доски и цокнул языком. — Палуба очень грязная. — Он поднял глаза, все истощенное лицо было в черных полосках и красных пятнах. — Подраить ее, Тригг? Надсмотрщик попятился назад, а Ярви беспомощно цеплялся ему за руку. — Подойди ближе, и я убью его! — Убей его. — Ничто пожал плечами. — Смерть ждет всех нас. — Охранник с порезанными ногами хныкал, пытаясь подняться на наклоненной палубе. Ничто, проходя мимо, ударил его в спину. — Сегодня она ждет тебя. Она тянется за ключом, Тригг. Она отпирает Последнюю Дверь. — Давай поговорим! — Тригг отпрянул, подняв вверх одну ладонь. Палуба продолжала наклоняться, из люка на корме хлынула черная вода. — Давай просто поговорим! — От разговоров одни проблемы. — Ничто поднял меч. — Сталь это ответ. — Он покрутил рукой, и меч, отразив свет, заблестел красным, желтым и всеми цветами огня. — Сталь не льстит и не идет на компромисс. Сталь не лжет. — Дай мне только шанс! — скулил Тригг. Вода переливалась через борта корабля и текла уже между скамьями. — Зачем? — У меня есть мечты! Планы! У меня… С пустым щелчком меч расколол череп Тригга до носа. Рот еще пытался выговорить слова, но не было дыхания, чтобы придать им звук. Он шлепнулся назад, дернул ногой, а Ярви вырвался из его обмякшей руки, хватая воздух, кашляя и пытаясь ослабить ошейник, чтобы вздохнуть. — Возможно, мне не следовало это делать, — сказал Ничто, вытаскивая меч из головы Тригга, — но я чувствую себя намного лучше. Все люди вокруг них кричали. Если кто из охранников и выжил, они предпочли море мечу Ничто. Некоторые рабы пытались перебраться с затонувших скамей на те, что еще были сухими. Другие натягивали свои цепи по мере того, как вода поднималась все выше и выше. У третьих только лица торчали над водой, они хватали воздух и пучили глаза от ужаса. Четвертые, как знал Ярви, уже были под черной поверхностью, задерживая дыхание на несколько мгновений и безнадежно сражаясь сзамками. Он упал на карачки, его тошнило, голова кружилась. Он искал ключ в окровавленной одежде Тригга, пытаясь не смотреть на его расколотое лицо, но все равно замечая блеск искаженных черт лица и мягкую плоть внутри огромной раны. Он подавил рвотный позыв, снова копаясь в поисках ключа, и вопли пойманных в ловушку рабов громко звучали в его ушах. — Оставь. — Ничто стоял над ним. Он был намного выше, чем Ярви мог себе представить. В одной руке он держал заляпанный кровью меч. Ярви моргнул, глядя на него, а потом посмотрел на тонущих рабов. — Но они умрут. — Его голос немного хрипел. — Смерть ждет всех нас. Ничто подхватил Ярви за ошейник, поднял его в воздух и бросил за перила. И снова Мать Море приняла его в свои ледяные объятья.
Часть III
19. Прогибаясь под обстоятельствами
Кто-то ударил Ярви по лицу. Он видел руку, слышал шум, но почти ничего не почувствовал. — Беги, — прошипел голос Джода. Дрожащий Ярви мог лишь небыстро шаркать. Качающаяся цепь и промокшая одежда с каждым шагом тащили его вниз, галька вцеплялась в наполненные водой сапоги. Он часто спотыкался, но когда бы он ни упал, сильные руки поднимали его вверх, тащили его в темноту. — Иди, — проворчал Ральф. У покрытого снегом берега Ярви бросил взгляд назад и выдавил «Боги» сквозь стучащие зубы. Мать Море жадно заглатывала «Южный Ветер». Бак был объят огнем, такелаж горел полосами пламени, полыхал топ мачты, где обычно сидела Сумаэль. Скамьи, на которых раньше мучился Ярви, были затоплены, перепутанные весла беспомощно торчали кверху, как ножки перевернутой мокрицы. Лишь один угол юта виднелся над водой, в которой отражались языки огня. Трюм, хранилища и капитанская каюта уже были в тишине под водой. На берегу на пристани появились черные фигуры. Осмотрелись. Охранники, избежавшие меча Ничто? Рабы, каким-то образом освободившиеся от цепей? Ярви подумал, не слышится ли ему слабый плач за завываниями ветра. Слабые крики над треском огня. Не было способа узнать, кому повезло спастись в том суровом испытании огнем и водой, кто выжил, а кто умер. А Ярви слишком замерз, чтобы радоваться спасению от очередной беды, не говоря уже о том, чтобы горевать о тех, кто не спасся. Несомненно, сожаления довольно скоро нагрянут. Если он переживет эту ночь. — Шевелись, — сказала Сумаэль. Они втащили его на гребень, он кубарем покатился с другой стороны, проехал на спине и остановился. Кожу обжигал холод, каждый ледяной вдох был ножом в горле. Он увидел широкое лицо Ральфа с отблеском оранжевого на одной щеке, и мрачную подергивающуюся Сумаэль в свете Отца Луны. — Оставьте меня, — попытался он сказать, но рот слишком занемел, чтобы выдавливать слова. Его зубы промерзли до корней, и изо рта вылетело лишь слабое облачко пара. — Мы бежим вместе, — сказала Сумаэль. — Такой ведь была сделка? — Я подумал, она закончилась, когда Тригг начал меня душить. — О, ты так просто не отвертишься. — Она схватила его за скрюченное запястье. — Поднимайся. Его предавала семья, собственный народ, и вот он нашел верность среди кучки рабов, которые ему ничего не должны. Он был так растроган, что захотел разрыдаться. Но у него было чувство, что слезы еще пригодятся. С помощью Сумаэль ему удалось встать. С помощью Ральфа и Джода — ковылять, почти не думая о направлении, лишь бы тонущий «Южный Ветер» был где-то позади. В сапогах хлюпала ледяная вода, и ветер так сильно прорывался через промокшую и натирающую одежду, что казалось, на нем ничего нет. — Вот и надо было тебе выбрать для побега самое холодное место из всех, созданных богами? — ворчал Ральф. — И самое холодное время года? — У меня был план получше. — Было слышно, что Сумаэль тоже совсем не рада, что он полностью рухнул. — Но он утонул вместе с «Южным Ветром». — Планы иногда должны прогибаться под обстоятельства, — сказал Джод. — Прогибаться? — проворчал Ральф. — Этот порвался в клочья. — Туда. — Ярви указал замороженным обрубком пальца. Впереди в ночь цеплялось чахлое дерево, на верхушке все ветки были белыми, а внизу виднелось тусклое мерцание оранжевого. Он едва смел верить собственным глазам, но двинулся в ту сторону так быстро, как только мог в этом состоянии — наполовину шагом, наполовину ползком, полностью в отчаянии. В этот миг даже мечта об огне казалась лучше, чем ничего. — Стойте! — прошипела Сумаэль, — мы не знаем, кто… — Нам плевать, — сказал Ральф, ковыляя следом. В яме под скорченным деревом горел костер. Там было укрытие от ветра, аккуратно сложенные части сломанного ящика, и в середине мерцал маленький огонек. Над ним сгорбившись, раздувая его парящим дыханием, сидел Анкран. Если б Ярви выбирал, кого спасти, имя Анкрана было бы на его губах далеко не первым. Но освобождение Ральфа и Джода означало и освобождение их напарника, а Ярви бросился бы сейчас к ногам Одема, предложи тот согреться. Он плюхнулся на колени, протягивая дрожащие руки к огню. Джод упер руки в бока. — Значит, это ты его развел. — Дерьмо не тонет, — сказал Ральф. Анкран лишь потер скрюченный нос. — Если вас волнует моя вонь, можете найти себе костер сами. Из рукава Сумаэль тихо выскользнул топорик, его острие поблескивало. — Мне нравится этот. Бывший шкипер пожал плечами. — Тогда не пристало мне отсылать отчаявшихся прочь. Добро пожаловать в мой дворец! Сумаэль уже взобралась по замороженным скалам на дерево и аккуратно обрубила большую ветку. Теперь она втыкала ее в землю, так чтобы маленькие веточки торчали перед огнем. Затем щелкнула пальцами перед Ярви. — Снимай одежду. — Любовь все еще жива! — сказал Ральф, закатывая глаза. Сумаэль его проигнорировала. — Мокрая одежда убьет тебя ночью так же верно, как враг. Теперь, когда холод ослабил хватку, Ярви почувствовал свои синяки — каждая мышца ныла, голова болела, шея пульсировала там, где ее держали руки Тригга. Сил возражать не было, даже если б он хотел. Он стащил промокшую одежду, некоторые швы которой уже покрылись льдом, и приблизился к огню, насколько посмел. Почти голый, за исключением ошейника и цепи. Ральф набросил на его дрожащие плечи старую овечью шкуру. — Я даю ее взаймы, — сказал он, — не отдаю. — В любом случае… очень признателен, — выдавил Ярви, стуча зубами. Он смотрел, как Сумаэль развешивает его одежду перед огнем, и та начинает потихоньку парить. — Что если кто-то увидит свет? — спросил Джод, хмуро глядя туда, откуда они пришли. — Если предпочитаешь замерзнуть, сиди в темноте. Ее тут полно. — Анкран пытался извлечь побольше тепла, тыкая палкой в огонь. — На мой взгляд, драка, пылающий корабль, потом тонущий корабль, уменьшат их поисковые аппетиты. — Особенно если до рассвета мы уйдем подальше, — сказал Ральф. — Куда? — спросила Сумаэль, присаживаясь рядом с Ярви. Очевидным выбором был восток. На восток, вдоль берега, тем путем, что их принес «Южный Ветер». Но Ярви было нужно на запад. В Ванстерланд. В Гетланд. К Одему, к мести, и чем быстрее, тем лучше. Он глянул на пестрое сообщество, собравшееся над животворящим огнем. Их лица выглядели узкими и странными в свете костра. И Ярви думал, как он станет убеждать их идти в другую сторону. — На восток, конечно, — сказал Ральф. — Как давно мы проплывали мимо того торгового поста? Сумаэль некоторое время считала на пальцах. — Пешком мы, может быть, доберемся туда за три дня. — Это будет тяжело. — Ральф поскреб ногтями щетину на шее. — Чертовски тяжело, и… — Я иду на запад, — сказал Анкран, сжал зубы и уставился на огонь. В тишине все смотрели на него. — Куда на запад? — спросил Джод. — Торлби. Ярви мог лишь поднять брови от такого неожиданного выбора места. Ральф захохотал. — Спасибо за то, что дали мне хороший повод посмеяться перед смертью, господин Анкран! Наш бывший шкипер идет в Гетланд. — В Ванстерланд. Постараюсь там найти корабль. Ральф снова хихикнул. — Так ты собираешься пешком идти до Вульсгарда? И как долго придется идти, о штурман? — Пешком как минимум месяц, — сказала Сумаэль так быстро, что казалось, она об этом уже подумала. — Месяц этого! — Ральф махнул широкой рукой на покрытую снегом пустоту, через которую они уже пробирались, и Ярви был вынужден признать, что эта мысль совсем не воодушевляла. — И с каким оснащением? — У меня есть щит. — Джод скинул его со спины и постучал по нему кулаком. Это был большой круглый щит из грубого дерева с железной шишкой в центре. — Думал, пригодится в качестве лодки. — А мне великодушный охранник дал взаймы свой лук. — Ральф подергал тетиву, словно это была арфа. — Но без стрел музыки на нем не сыграешь. У кого-нибудь есть палатка? Дополнительная одежда? Одеяла? Санки? — В ответ была тишина, если не считать завывания холодного ветра снаружи их освещенного костром укрытия. — Тогда удачи вам, господин Анкран! Было удовольствием грести рядом с вами, но боюсь, наши пути должны разойтись. Остальные пойдут на восток. — Что за болван поставил тебя во главе? Они все обернулись на хриплый голос из темноты. Это был Ничто. Он был весь измазан сажей и своей обычной грязью. Лохмотья, волосы и борода почернели. На нем были сапоги и куртка Тригга, на одном плече застыла кровь. На другом он тащил большой тюк парусины. В одной руке он, будто укрывая ребенка от морозной ночи, баюкал меч, которым при Ярви убил шестерых. Он уселся перед костром, скрестив ноги, словно эта встреча была давно запланирована, и удовлетворенно вздохнул, протягивая руки к огню. — На запад, в Гетланд — звучит хорошо. Туда и пойдем. — Тригг? — спросила Сумаэль. — Не нужно больше думать о нашем надсмотрщике. Мой долг ему выплачен. Но между мной и Шадикширрам счет еще открыт. — Ничто полизал палец и потер пятно на клинке своего меча. — Нам надо оторваться от нее как можно дальше. — Нам? — бросила Сумаэль, и Ярви отметил, что топорик за ее спиной был наготове. — Ты приглашаешь нас идти за собой? Свет от костра плясал на диких глазах Ничто. — Если только никто не хочет пригласить меня. Ярви выставил между ними руки, чтобы сгладить путь Отцу Миру. — Нам нужна любая помощь. Как хоть тебя зовут? Ничто долго смотрел в ночное небо, словно ответ был написан среди звезд. — У меня было три имени… может, четыре… но ни одно не принесло удачи. Я не хотел бы, чтобы они принесли неудачу вам. Если захотите поговорить, «Ничто» подойдет, я не любитель поболтать. Шадикширрам пойдет за нами, и она будет ждать, что мы отправимся на восток. — Потому что идти на запад безумие! — Ральф обернулся к Сумаэль. — Скажи им! Она сжала покрытые шрамами губы и прищурила глаза, глядя на огонь. — Восток быстрее. Восток легче. — Вот! — рявкнул Ральф, хлопая себя по бедру. — Я иду на запад, — сказала Сумаэль. — Э? — На востоке будут люди. Любой, кто убежал с корабля. В прошлый раз тот торговый пост кишел работорговцами. — А Ванстерланд не кишел? — спросил Ральф. — Поскольку мы там на инглингах неплохо наваривались. — Восток опасен, — сказала Сумаэль. — А на западе ничего, кроме двух недель по пустыне! — Там есть лес. Лес означает горючее. Может быть еду. На востоке торговый пост, но что потом? Болота и пустыня на сотни миль. Запад это Ванстерланд. Запад это цивилизация. Запад это… может быть корабли, что идут дальше. Домой. — Домой. — Джод глядел на огонь, словно видел там свою деревню и тот самый колодец с самой вкусной водой в мире. — Направимся вглубь земли, — сказала Сумаэль, — подальше от поля зрения любых кораблей. Потом на запад. Ральф вскинул руки. — Как ты найдешь дорогу в снегах? Закончите тем, что будете ходить кругами! Сумаэль вытащила из куртки кожаный сверток и развернула, чтобы показать подзорную трубу и инструменты. — Я отыщу дорогу, старик, не волнуйся на этот счет. Не могу сказать, что с нетерпением предвкушаю прогуляться по любому из этих маршрутов. Особенно в этой компании. Но на западе шансов может быть больше. — Может быть? — Иногда «может быть» — это лучшее, на что стоит надеяться. — Трое за запад. — Анкран впервые улыбнулся с тех пор, как Шадикширрам выбила ему два передних зуба. — Что насчет тебя, здоровяк? — Хмм. — Джод задумчиво подпер подбородок кулаком и оглядел круг. — Хм. — он тщательно осмотрел каждого из них и закончил на инструментах Сумаэль. — Хех. — Он пожал большими плечами и глубоко вздохнул. — Ральф, в бою я предпочел бы тебя любому. Но когда дело доходит до того, чтобы попасть из одного места в другое… я доверяю Сумаэль. Я иду на запад. Если вы меня возьмете. — Можешь подержать надо мной свой щит, когда пойдет снег, — сказала Сумаэль. — Да вы все нахрен спятили! — Ральф хлопнул тяжелой рукой по плечу Ярви. — Похоже, Йорв, остались только мы с тобой. — Я весьма польщен предложением… — Ярви выскользнул из-под руки Ральфа, скинул его шкуру и надел свою рубашку, которая еще не совсем высохла, но уже почти. — Но в первую очередь нам надо держаться вместе. Держаться вместе или умереть поодиночке. — А еще в Гетланде его ждали стул, клятва и месть. И чем дольше они ждут, тем шансов меньше. — Мы все пойдем на запад. — Ярви ухмыльнулся Ральфу и хлопнул его по плечу здоровой рукой. — Я молился о помощи помоложе, но возьму то, что смогу. — Боги! — Ральф прижал ладони к вискам. — Мы все об этом пожалеем. — Присоединю эти сожаления к остальным. — Ничто смотрел в темноту, словно увидел за огнем призрачного гостя. — У меня их достаточно.20. Свобода
Сумаэль вела в яростном темпе, и они шли за ней, задавая так же мало вопросов, как если бы они гребли. Они с трудом проходили по изломанной земле черных скал и белого снега, где все чахлые деревца, согнутые ветром в три погибели, угрюмо кланялись в сторону моря. — Сколько еще шагать до Ванстерланда? — крикнул Ральф. Сумаэль проверила инструменты, ее губы беззвучно пошевелились, потом она посмотрела на пятно Матери Солнца в железном небе и, ничего не ответив, пошла дальше. В цитадели Торлби мало кто посчитал бы сокровищем тюк заплесневелой парусины, который принес Ничто, но он оказался их самым ценным предметом. С тщательностью пиратов, которые делят награбленную добычу, они порвали одну половину на всех и засунули под одежду, намотали на замерзшие головы и руки, напихали в сапоги. Вторую половину нес Джод, так что они собирались под ней, когда наступала ночь. Несомненно, под ней было не намного теплее, чем в полной темноте снаружи, но они были благодарны и за эту малость. Потому что эта малость была разницей между жизнью и смертью. Они по очереди шли впереди. Джод пробирался, не жалуясь. Ральф осыпал снег проклятиями, словно тот был его старым врагом. Анкран пробивался, обхватив себя руками. Ничто шел с поднятой головой и плотно сжимал в руке меч, будто воображал, что и сам он сделан из стали, и никакая погода не сможет его остудить или разогреть, даже когда снег, несмотря на молитвы Ярви, начал ложиться на плечи его украденной куртки. — Охренительно, — пробормотал Ральф в небеса. — Снег работает на нас, — сказал Анкран. — Скрывает наши следы, прячет нас. Если повезет, наша старая хозяйка решит, что мы тут замерзли. — Если не повезет, так оно и будет, — пробормотал Ярви. — Да какая разница, — сказал Ральф. — Нет таких безумцев, чтобы преследовать нас здесь. — Ха! — гаркнул Ничто. — Шадикширрам слишком безумна, чтобы заниматься чем-то другим. — Он забросил за плечо конец своей тяжелой цепи, словно шарф, и прикончил это обсуждение так же, как он прикончил охранников «Южного Ветра». Ярви хмуро посмотрел назад, туда, откуда они пришли. Их следы змеились в серую даль. Он думал о том, когда Шадикширрам узнает о крушении своего корабля. Потом подумал, что она сделает, когда узнает. Затем сглотнул и с трудом побрел вслед за остальными так быстро, как только мог. В полдень Мать Солнце в своем немощном зените была не выше плеча Джода, по белизне за ними следовали длинные тени, и они остановились в ложбине, чтобы поговорить. — Еда, — сказала Сумаэль, озвучивая то, о чем все думали. Никто не поспешил вызваться. Все знали, что еда здесь дороже золота. Всех удивил Анкран, когда первый достал из-под своих мехов связку соленой рыбы. Он пожал плечами. — Ненавижу рыбу. — Тот, кто морил нас голодом, теперь нас кормит, — сказал Ральф. — Кто сказал, что справедливости нет? — Он достал несколько печенек, далеко не в лучшем состоянии — если оно у них вообще когда-нибудь было. Сумаэль присоединилась с двумя засохшими буханками хлеба. Ярви мог лишь развести пустыми руками и попытаться улыбнуться. — Я унижен… вашим великодушием?.. Анкран мягко потер скрюченный нос. — Вид твоего унижения греет меня совсем немного. Что насчет вас двоих? Джод пожал плечами. — У меня было немного времени на подготовку. Ничто поднял меч. — Я принес меч. Все они оценили свои скудные припасы, которых вряд ли хватило бы и на одну нормальную трапезу для шестерых. — Полагаю, я побуду мамочкой, — сказала Сумаэль. Пока она отделяла шесть ужасно равных и крайне маленьких кусков хлеба, Ярви сидел и пускал слюни, как собаки его отца, когда ждали объедков. Ральф заглотил свою долю за два укуса, а потом смотрел, как Анкран пережевывает каждую крошку по сотне раз с закрытыми от удовольствия глазами. — И это все, что мы поедим? Сумаэль снова завернула драгоценный сверток, плотно сжала зубы и без разговоров засунула сверток под рубашку. — Я скучаю по Триггу, — угрюмо сказал Ральф. Из Сумаэль получился бы прекрасный министр. Она довольно ясно соображала, когда на пути с корабля прихватила две пустые бутылки из-под вина Шадикширрам. Теперь они наполняли их снегом и по очереди несли в одежде. Вскоре Ярви понял, что нужно глотать понемногу, поскольку раздеваться, чтобы пописать на этом холоде, было сродни подвигу, который заслуживал ворчливые поздравления от остальных. И они были тем искреннее, что каждый знал: рано или поздно им всем придется познакомить свой срам с обжигающим ветром. Дни были короткими, хотя ощущались, как месяц мучений. А вечером небеса пылали звездами, блистающими воронками и горящими тропинками, яркими, как глаза богов. Сумаэль показывала на странные созвездия, и для каждого у нее было название — Лысый Ткач, Окольный Путь, Входящий-со-Стуком, Едок Снов. И когда она говорила, пуская пар во тьму, она улыбалась, и в ее голосе было счастье, которого Ярви никогда в нем не слышал, и от этого он тоже улыбался. — Сколько еще шагать до Ванстерланда? — спросил он. — Сколько-то. — Она обернулась на горизонт, счастье быстро погасло, и она ускорила шаг. Он с трудом тащился за ней. — Я тебя не поблагодарил. — Поблагодаришь, когда мы не станем парочкой замороженных трупов. — Раз уж у меня, возможно, не будет шанса… спасибо. Ты могла дать Триггу меня убить. — Если б у меня было время подумать, так бы и сделала. Вряд ли он мог ее винить. Ярви подумал, что он бы сделал, если бы Тригг душил ее, и ответ ему не понравился. — Тогда я рад, что ты не подумала. Некоторое время был слышен лишь скрип их сапог по снегу. Потом он увидел, как она через плечо хмуро смотрит на него и вдаль. — Как и я.На второй день они шутили, чтобы поддержать свой дух. — Анкран, ты снова зажал продукты! Передай жаркое из свинины! — И они заржали. — Давайте наперегонки до Вульсгарда! Кто последний пройдет через ворота, будет продан за кружку эля! — Все захихикали. — Надеюсь, Шадикширрам притащит вина, когда придет за нами. — На этот раз улыбок было немного. Когда на рассвете третьего дня — если можно было назвать этот жидкий сумрак рассветом — они выползли из-под своего жалкого тента, все были в дурном настроении. — Мне плевать на этого старого растяпу впереди, — хрипел Ничто, после того, как в третий раз наступил на пятку Ральфу. — Меня смущает меч безумца за моей спиной, — бросил Ральф через плечо. — Если хочешь, могу устроить, чтоб он торчал у тебя из спины. — Вас разделяют столько лет, и все равно ведете себя как дети, — встрял между ними Ярви. — Надо помогать друг другу, или зима убьет нас всех. Он услышал, как Сумаэль впереди тихо сказала: — Скорее всего, она убьет нас в любом случае. С этим он не стал спорить. На четвертый день они шли в тишине, и ледяной туман саваном укрывал белую землю. Лишь изредка раздавалось ворчание, когда кто-то спотыкался. Лишь ворчание, когда другой помогал ему подняться. Шесть молчаливых фигур в огромной пустоте, в огромном и холодном пустом пространстве. Каждый с трудом брел под своим собственным грузом холодного страдания. Каждый в своем натирающем рабском ошейнике с тяжелой цепью. Каждый со своей болью, голодом и страхом. Сначала Ярви думал о людях, утонувших на корабле. Сколько человек умерло? Трещали доски, и заливалось море. Для того чтобы он мог спастись? Рабы тянули свои цепи ради последнего глотка воздуха, прежде чем Мать Море утаскивала их ниже и ниже, и ниже. Но его мать всегда говорила: не стоит волноваться о том, что уже сделано. Волноваться надо о том, что будет. Только ничего не менялось, и вина за прошлое, и беспокойство о будущем стали исчезать, оставляя лишь дразнящие воспоминания о еде. Четыре дюжины свиней, которых зажарили во время визита Верховного Короля. Так много для такого маленького седоволосого человека и его министра с жесткими глазами. Торжество, когда его брат прошел испытание воина. Ярви оставалось тогда лишь праздновать, зная, что сам он это испытание никогда не пройдет. Берег накануне его злосчастного набега; мужчины, готовящие еду, которая может быть их последней; мясо, вертящееся над сотней костров; жар такой, словно касается лица; кольцо жадных ухмылок, освещенных огнем, капающий жир и хрустящая чернеющая… — Свобода! — взревел Ральф, широко распахивая руки, словно чтобы охватить весь необъятный простор пустой белизны. — Свобода замерзнуть, где пожелаешь! Свобода сдохнуть от голода, где захочешь! Свобода идти, пока не упадешь! Его голос быстро затих в холодном воздухе. — Закончил? — спросил Ничто. Ральф опустил руки. — Ага. — И они побрели дальше. Не мысль о матери заставляла Ярви делать один тяжелый шаг за другим, с болью проходить одно расстояние за другим, вставать после леденящего падения, ступать в следы остальных. Не мысль о суженой, или о мертвом отце, или даже о стуле перед камином Матери Гандринг. Это была мысль об Одеме, который улыбался, держа руку на плече Ярви. Об Одеме, который обещал быть его напарником. Об Одеме, который спрашивал мягко, как весенний дождь, должен ли калека быть королем Гетланда. — Я думаю, нет, — рычал Ярви, выдыхая пар через треснувшие губы. — Думаю, нет… Думаю, нет. С каждым мучительным шагом Гетланд постепенно придвигался ближе. На пятый день было ясно, хрустела ледяная корочка, небо было ослепляющее голубым, и Ярви казалось, что он может видеть почти всю дорогу до самого моря — полоски черного и белого далеко на горизонте черно-белой земли. — Неплохо продвигаемся, — сказал он. — Ты должна признать. Сумаэль, защищая глаза от света, хмуро смотрела на запад. Она не собиралась ничего признавать. — Нам повезло с погодой. — Не чувствую себя счастливчиком, — пробормотал Ральф, обнимая себя. — Джод, а ты чувствуешь себя счастливчиком? — Я чувствую холод, — сказал Джод, потирая порозовевшие мочки ушей. Сумаэль покачала головой, глядя в небо, которое, за исключением синяка далеко на севере, выглядело необычно чистым. — Может вечером, может завтра, но вы узнаете, что значит неудачная погода. Приближается буря. Ральф покосился. — Ты уверена? — Я не учу тебя храпеть, не так ли? Не учи меня быть штурманом. Ральф посмотрел на Ярви и пожал плечами. Но еще до темноты она, как обычно, оказалась права. Тот синяк на небе рос, набухал, темнел и окрашивался в странные цвета. — Боги сердятся, — пробормотал Ничто, хмуро глядя вверх. — А когда они не сердятся? — сказал Ярви. Снег повалил гигантскими хлопьями, застилал все и кружился вихрями. Ветер дул резкими порывами, бил со всех сторон сразу, толкал их влево и вправо. Ярви упал, а когда встал, не смог увидеть остальных. Он в панике пошел на ощупь и ткнулся прямо в спину Джода. — Надо где-то укрыться! — завизжал он, едва слыша свой голос из-за ветра. — Не буду спорить! — проревел Джод. — Нужен глубокий снег! — Снег у нас есть! — проревел Анкран. Они добрели до дна узкого оврага, и это был самый многообещающий склон из тех, что Ярви смог отыскать. Поскольку снег валил так сильно, что прочие склоны были лишь мелкими призраками. Он копал, как кролик, вычерпывая снег между ног. Отчаянно закапывался вбок, а потом, когда прокопал на длину тела, вверх. Руки в лохмотьях мокрой парусины горели от холода, мышцы горели от напряжения, но он себя заставлял. Он копал так, словно от этого зависела его жизнь. Она и зависела. Сумаэль пробиралась вслед за ним, рыча сквозь сжатые зубы и используя топорик как лопатку. Сначала они откопали выемку, потом яму, потом получилась узкая нора. Анкран заполз сзади, высунув язык в щель между зубами — он вычерпывал снег. Следующим в холодную тусклость заполз Ральф, а потом Джод своими широкими плечами расширил место до пещеры. Наконец, внутрь просунул голову Ничто. — Ловко, — сказал он. — Вход надо чистить, — пробормотал Ярви, — иначе за ночь нас похоронит. — Он скорчился на утрамбованном снегу, развернул промокшие тряпки и подул на руки. У него и так пальцев было маловато, он не мог позволить себе потерять еще. — Где ты этому научился? — спросила Сумаэль, усаживаясь рядом с ним. — Отец научил. — Думаю, он спас наши жизни. — Ты должен его поблагодарить, когда увидишь. — Придвинулся Анкран. Они плотно прижались друг к другу — но так было уже несколько дней. Здесь, в этих пустынных местах не было места для гордости, отчуждения и вражды. Ярви закрыл глаза и подумал об отце, который лежал, бледный и холодный, на плите. — Мой отец мертв. — Жаль, — донесся глубокий голос Джода. — Хорошо, что хоть кому-то из нас жаль. Ярви уронил руку и спустя миг понял, что она упала на руку Сумаэль. Ее пальцы, направленные кверху, вжались в его ладонь. Это было хорошо, и тепло, там, где ее кожа касалась его. Он не убрал руку. Как и она. Он медленно сжал ее ладонь в своей. Потом долго было тихо, ветер тихо завывал снаружи, внутри воздух потеплел, и Ярви под кучей снега стало так уютно, как не было с тех пор, как они ушли от костра Анкрана. — Вот, — он почувствовал дыхание у лица, почувствовал, как Сумаэль мягко берет его за запястье. Его глаза резко раскрылись, но угадать выражение ее лица в темноте он не смог. Она перевернула его руку и положила что-то на ладонь. Черствый, прокисший, наполовину промокший, наполовину замерзший — но это был хлеб, и, ради всех богов, он был рад его получить. Они все сидели, прижавшись друг к другу, растягивали свои доли, жевали с чувством, похожим на удовлетворение, или, по крайней мере, облегчения. Один за другим они глотали, затихали, а Ярви раздумывал, взять ли снова руку Сумаэль. Потом она сказала: — Это последняя еда. Все снова затихли, на этот раз намного менее спокойно. Наконец в темноте раздался приглушенный голос Ральфа: — Далеко еще до Ванстерланда? Никто не ответил.
21. Лучшие
— Гетландцы самые лучшие, — донеслось хриплое ворчание Ничто. — Они дерутся, как один. Каждого прикрывает щит напарника. — Гетландцы? Ха! — фыркнул Ральф, поднимаясь по снежному склону вслед за Сумаэль. — Это просто чертова отара блеющих овец, которых ведут к мяснику! Что будет, когда падет напарник? В тровенах есть огонь! Они могли спорить целыми днями. Что лучше, лук или меч. Был ли Хеменхольм южнее острова Гренмер. Окрашенное или промасленное дерево больше любит Мать Море, и, следовательно, какие корабли лучше. Ярви и представить не мог, как у них хватало дыхания. Он и без споров едва дышал. — Тровены? — ворчал Ничто. — Ха! Когда огонь прогорит, что потом? — Они начинали с доказательств своего мнения, потом принимались уверенно утверждать свою точку зрения и заканчивали презрительным ворчанием. На взгляд Ярви, ни один не убедил другого ни на волос с тех пор, как они ушли от тонущего «Южного Ветра». Прошло три дня с тех пор, как кончилась еда, и голод Ярви ныл внутри него пустотой, которая поглощала всякую надежду. Когда тем утром он размотал парусину с рук, он их с трудом узнал: они были одновременно сморщенные и распухшие. Кожа на кончиках пальцев выглядела навощенной, а на ощупь была колючей и онемелой. Даже у Джода ввалились щеки. Анкран пытался скрыть хромоту и у него это не получалось. Ральф дышал с такими хрипами, что Ярви вздрагивал. У Ничто на бровях лежал иней. Покрытые шрамами губы Сумаэль становились тоньше, серее и сжимались плотнее с каждой изнурительной милей. От этого гула споров Ярви мог думать лишь о том, кто из них сдохнет первым. — У гетландцев есть дисциплина, — бубнил Ничто. — Гетландцы… — Да какому болвану может быть не все равно? — сердито воскликнул Ярви, набрасываясь на двух стариков и неожиданно яростно тыкая им в лица обрубком пальца. — Люди это просто люди, хорошие или плохие, как повезет! А теперь попридержите дыхание для ходьбы! — Он вернул руки под мышки и заставил себя подниматься по склону. — Поваренок и философ, — услышал он хрип Ральфа. — Не могу решить, кто здесь бесполезней, — пробормотал Ничто. — Надо было позволить Триггу его прибить. Гетландцы точно… Он замолчал, забравшись наверх. Все притихли. Перед ними стоял лес, который тянулся во всех направлениях, теряясь за серой дымкой падающего снега. — Деревья? — прошептала Сумаэль, словно не смела поверить своим чувствам. — Деревья означают еду, — сказал Ярви. — Деревья означают огонь, — сказал Анкран. Внезапно все они бросились с холма, крича, как дети, которых освободили от работы по дому. Ярви упал, кувырнулся в куче снега и снова поднялся. Они бежали, спотыкаясь, между низких валунов, потом среди высоченных елей с такими толстыми стволами, что Ярви с трудом смог бы сомкнуть вокруг них руки. Это были могучие колонны, словно в каком-то священном месте, и они здесь были нежданными прохожими. Они замедлились до трусцы, а затем осторожно пошли. С редких ветвей не падали плоды. Олени не выскакивали на меч Ничто. Все упавшие ветки, что они нашли, были насквозь промокшими и сгнившими. Земля под снегом была коварной — со спутанными корнями и бесчисленными слоями годами падавших и гнивших иголок. Их смех утих и теперь лес был совершенно тих, даже чириканье птиц редко нарушало тяжелую тишину. — Боги, — прошептал Анкран. — Здесь не лучше, чем там. Ярви пробрался к стволу дерева и дрожащей рукой отломал кусок наполовину замороженного древесного гриба. — Нашел что-нибудь? — с надеждой резко спросил Джод. — Нет. — Ярви отбросил гриб. — Это нельзя есть. — И вместе со снегом на него стало опускаться отчаянье, даже более тяжелое, чем раньше. — Нам нужен огонь, — сказал он, стараясь поддержать мерцание надежды. Огонь их согреет, поднимет дух, соберет их вместе и даст продержаться немного дольше. Он не мог позволить себе думать, куда это может их завести. Один взмах за раз, как всегда говорил Джод. — Для огня нужно сухое дерево, — сказал Анкран. — Может, поваренок знает, как его найти? — Я знал бы, где купить его в Торлби, — резко ответил Ярви. Если честно, он возможно и не знал бы. На это всегда были рабы. — Наверху земля должна быть посуше. — Сумаэль побежала трусцой, и Ярви с трудом вслед за ней, соскользнул с уклона по укрытому снегом откосу, во впадину, где не было деревьев. — Может быть там, наверху… Она побежала в эту прогалину, и Ярви ступал по ее следам. Боги, как он устал. Он едва чувствовал свои ноги. С землей здесь было что-то странное, под тонким слоем снега она была ровная и твердая, кругом виднелись черные пятна. От следующего шага Сумаэль раздался странный треск. Она замерла, хмуро глядя вниз. — Стой! — над ними на склоне стоял Ничто, одной рукой вцепившись в дерево, а другой держа меч. — Это река! Ярви уставился на ноги, и каждый волосок на нем поднялся от ужаса. Под его сапогами звенел, щелкал и двигался лед. Сумаэль повернулась, и лед громко затрещал. Ее широко раскрытые глаза встретились с глазами Ярви. Между ними был шаг или два. Ярви сглотнул, едва смея даже дышать, и протянул ей руку. — Шагай осторожно, — прошептал он. Она сделала шаг и, открыв от удивления рот, исчезла подо льдом. Сначала он стоял, замерев. Потом все его тело дернулось, словно чтобы броситься вперед. Со стоном он остановил себя, встал на карачки и пополз туда, где она исчезла. Черная вода, в которой плавали осколки льда, и никакого следа Сумаэль. Он посмотрел через плечо, и увидел, что Джод спрыгивает на берег в фонтане снега. — Стой! — взвизгнул Ярви. — Ты слишком тяжелый! Ему показалось, что он заметил подо льдом движение, подполз лицом вниз, распластавшись, расчистил снег и ничего не увидел. Лишь черноту и одинокие пузырьки. Анкран, покачиваясь и широко расставив руки, вышел на реку и резко замер, поскольку лед под ним затрещал. Ничто пробирался через снег ниже по течению, к пятну голого льда, сквозь который торчали острые камни. Натянулась ужасная тишина. — Где она, — закричал Ярви. Ральф лишь смотрел с берега, беспомощно открыв рот. Сколько можно задерживать дыхание? Очевидно, не так долго. Он увидел, как Ничто скакнул от берега и поднял меч, наконечником вниз. — Ты спятил? — завизжал Ярви, прежде чем подумал. Конечно, он спятил. Меч рванулся вниз, брызнул фонтан, а Ничто упал на лед и другую руку сунул в воду. — Я поймал ее! — Он вытащил Сумаэль из реки. Она была мягкой, как тряпье, и с нее текла замерзающая вода. Ничто дотащил ее до берега, где ждали Джод и Ральф. — Она дышит? — крикнул Ярви, карабкаясь ногами и руками от страха, что и сам провалится. — Откуда мне знать? — спросил Джод, вставая перед ней на колени. — Прислони щеку к ее рту! — Похоже, не дышит! — Подними ее ноги! — Ярви выбрался с замерзшей реки и заставил свои свинцовые ноги бежать по берегу, покрытому снегом. — Чего? — Подними ее вверх ногами! Джод молча поднял ее за лодыжки, безвольная голова Сумаэль тащилась по снегу. Ярви с трудом просунул два пальца ей в рот, загнул их и вдавил в горло. — Давай! — рычал он, напрягаясь и плюясь. — Давай! — Однажды он видел, как Мать Гандринг делала то же мальчику, который упал в запруду у мельницы. Мальчик умер. Сумаэль не шевелилась. Она была липкой и холодной, словно уже умерла, и Ярви сквозь сжатые зубы рычал путаницу молитв, даже не зная, кому. Он почувствовал руку Ничто на своем плече. — Смерть ждет всех нас. Ярви сбросил его руку и надавил сильнее. — Давай! Внезапно Сумаэль дернулась, как ребенок, проснувшийся от того, что его ущипнули, и выкашляла воду. Потом со скрежетом едва вздохнула и выкашляла еще. — Боги! — сказал Ральф, онемело шагнув назад. Ярви был удивлен почти так же сильно, и он определенно еще никогда не был так рад получить пригоршню холодной рвоты. — Ты меня отпустишь? — прохрипела Сумаэль, закатывая глаза. Джод уронил ее, и она согнулась на снегу, вцепилась в свой ошейник, кашляла, плевалась и начала сильно дрожать. Ральф таращился, словно был свидетелем чуда. — Ты волшебник! — Или министр, — пробормотал Анкран. У Ярви не было никакого желания на этом заостряться. — Надо ее согреть. Они постарались развести огонь при помощи маленького кусочка кремня Анкрана, нарвав для растопки мох с деревьев. Но все было мокрым, и огонь не занимался. Они пытались один за другим, а Сумаэль смотрела лихорадочно-яркими глазами, дрожала все сильнее и сильнее, и в конце концов им уже было слышно, как по ней хлопает одежда. Джод, который раньше каждое утро разжигал печи в пекарни, не смог поделать ничего. И Ральф, который разводил костры на берегах, открытых всем ветрам и дождям на всем Расшатанном море, не смог ничего поделать. Даже Ярви предпринял тщетную попытку, неумело держа кремень в бесполезном огрызке руки, пока пальцы не стали отваливаться — а Анкран в это время бормотал молитву Тому Кто Разжигает Огонь. Но боги не собирались в тот день являть еще чудес. — Может, выкопаем укрытие? — Джод качался на пятках. — Как выкопали во время снежной бури? — Мало снега, — сказал Ярви. — Тогда из веток? — Слишком много снега. — Надо идти. — Сумаэль неожиданно поднялась на ноги и закачалась, большая куртка Ральфа упала на снег перед ней. — Слишком жарко, — сказала она, разматывая парусину на руках, расстегивая рубашку и вытаскивая наружу цепь. — Шарф давит слишком туго. — Она, шаркая, прошла еще пару шагов, и упала лицом вниз. — Надо идти, — бубнила она в снег. Джод мягко перекатил ее и усадил, придерживая одной рукой. — Отец не будет ждать вечно, — прошептала она. Из ее посиневших губ вырвалось слабое облачко пара. — Холод уже в ее голове. — Ярви приложил ладонь к ее липкой коже и заметил, что его рука дрожит. Возможно, он спас ее, когда она захлебнулась, но без огня и еды зима все равно унесет ее через Последнюю Дверь, и эта мысль была ему невыносима. Что они будут без нее делать? Что он будет без нее делать? — Сделай что-нибудь! — прошипел Ральф, крепко сжимая руку Ярви. Но что? Ярви пожевал потрескавшуюся губу, глядя на лес, словно ответ мог сам показаться среди этих бесполезных стволов. Всегда есть способ. Минуту он хмурился, потом стряхнул руку Ральфа и поспешил к ближайшему дереву, срывая парусину со здоровой руки. Он сдернул какой-то красно-коричневый пучок с коры, и угольки надежды снова разгорелись. — Шерсть, — пробормотал Анкран, поднимая еще один клок. — Здесь проходили овцы. Ральф вырвал клок из его пальцев. — Куда их гнали? — На юг, — сказал Ярви. — Откуда ты знаешь? — Мох растет на западной стороне стволов. — Овцы означают тепло, — сказал Ральф. — Овцы означают еду, — сказал Джод. Ярви не сказал, о чем он думал. Что овцы означают людей, а люди могут не оказаться дружелюбными. Но, чтобы выбирать из вариантов, их должно быть больше одного. — Я останусь с ней, — сказал Анкран. — Приведите помощь, если сможете. — Нет, — сказал Джод. — Пойдем вместе. Теперь мы все напарники по веслу. — Кто ее понесет? Джод пожал плечами. — Когда надо поднять груз, лучше поднимать, а не стонать. — Он засунул руки под Сумаэль, скривился и поднял ее. Немного покачался, уложил ее дергающееся лицо на плечо и без слов пошел на юг, высоко держа голову. Сейчас она, должно быть, весила немного, но Ярви был таким голодным, уставшим и замерзшим, что это казалось почти невозможным. — Я пожил немало, — пробормотал Ральф, удивленно глядя вслед спине Джода. — Но никогда не видел ничего прекраснее. — Я тоже, — сказал Ярви, поднимаясь и торопясь следом. Как он мог жаловаться, сомневаться или спотыкаться, видя перед собой такой урок силы? Как мог жаловаться любой из них?22. Доброта
Они собрались в мокром кустарнике и смотрели на усадьбу. Одно здание было каменным, и таким старым, что казалось, вросло прямо в землю. Над покрытой снегом крышей поднималась тонкая струйка дыма, отчего рот Ярви наполнился слюной, и кожу закололо от призрачных воспоминаний о еде и тепле. Другое здание было амбаром, где держали овец, — оттуда иногда доносилось блеянье. Похоже, амбар сделали из корпуса перевернутого вверх дном корабля, хотя Ярви понятия не имел, как его можно было затащить так далеко от моря. Другие постройки были грубо срубленными сараями, которые почти скрывал нанесенный снег. Между ними торчали заостренные колья забора. Прямо перед входом, у полыньи, с удочкой, лежащей на паре веточек, сидел закутанный в меха мальчик, и время от времени громко шмыгал носом. — Это меня беспокоит, — прошептал Джод. — Сколько их там? Мы ничего о них не знаем. — За исключением того, что они люди, а людям никогда нельзя доверять, — сказал Ничто. — Мы знаем, что у них есть еда, одежда и кров. — Ярви посмотрел на Сумаэль, замотанную в каждую тряпку, что они смогли отдать, и это было не так уж много. Она так сильно дрожала, что ее зубы стучали, губы стали серо-голубыми, как сланец, веки закрывались, открывались и снова закрывались. — То, что нам нужно для выживания. — Тогда все просто. — Ничто размотал ткань с рукояти меча. — Сталь это ответ. Ярви уставился на него. — Ты собираешься убить этого мальчика? Ральф неуютно дернул плечами, но Ничто лишь пожал плечами. — Если выбор между его смертью и нашей, то да, я убью его, и любого, кто бы там ни был. Могу им посочувствовать. — Он начал подниматься, но Ярви схватил его за порванную рубаху и утащил обратно вниз, обнаружив, что смотрит в его твердые, спокойные серые глаза. Вблизи не казалось, что они безумны. Вот это перемена. — То же касается тебя, поваренок, — прошептал Ничто. Ярви сглотнул, но не отвел взгляда и не отстал. Сумаэль рисковала своей жизнью за него на «Южном Ветре». Пришло время отплатить долг. И, кроме того, он устал быть трусом. — Сначала попробуем поговорить. — Он встал, постарался придумать жест, который сделает его меньше похожим на оборванного попрошайку в крайнем отчаянии, и у него ничего не получилось. — Когда они тебя убьют, — сказал Ничто, — будет ли сталь ответом? Ярви вздохнул, выпуская пар. — Буду на это надеяться. — И он зашаркал по склону в сторону зданий. Все было спокойно. Никаких признаков жизни, кроме мальчишки. Ярви остановился примерно в дюжине шагов от него. — Эй. Парень дернулся, уронил удочку, отшатнулся и почти упал, а потом побежал к дому. Ярви мог лишь ждать идрожать. От холода и от страха того, что случится. Нельзя надеяться на доброту людей, которые живут в такой суровой земле. Они высыпали из каменного здания, как пчелы из сломанного улья. Он насчитал семерых. Все закутаны в меха, у каждого копье. У троих были не металлические, а каменные наконечники, но все сжимали свои копья с мрачной решимостью. Они молча подбежали и встали вокруг него полукругом, указывая на него копьями. Ярви мог лишь поднять руки, пустые, за исключением грязной парусины, молча возносить молитву Отцу Миру и хрипло выкрикнуть: — Мне нужна ваша помощь. Фигура в центре воткнула копье древком в снег, и медленно подошла к Ярви. Она откинула капюшон, под которым оказалась копна светлых седых волос и изборожденное морщинами лицо, помятое от труда и непогоды, и некоторое время его изучала. Затем шагнула вперед и, прежде чем Ярви смог отклониться, раскинула руки и крепко его обняла. — Я Шидвала, — сказала она на общем наречии. — Ты один? — Нет, — прошептал он, стараясь сдержать слезы облегчения. — Со мной мои напарники по веслу.Внутри дом был низкий, узкий, вонял потом и дымом, и казался дворцом. Из почерневшего котелка в деревянную тарелку, отполированную за годы использования, наложили немного жирного рагу из корней и баранины. Ярви схватил его пальцами и понял, что никогда не пробовал ничего вкуснее. У кривых стен стояли скамьи, Ярви с друзьями сели с одной стороны палящего очага, а их хозяева с другой. Шидвала, четверо мужчин, которых Ярви принял за ее сыновей, и мальчик с проруби, который таращился на Сумаэль и Джода, словно они были эльфами, вышедшими из легенд. В Торлби эти люди казались бы более чем нищими. Здесь же комната была переполнена богачами. На стенах висели инструменты из дерева и кости. Хитроумные инструменты для охоты и рыбалки, для копания землянок, для выманивания живности из-подо льда. Шкуры волка, козы, медведя и тюленя на всех стенах. Один из их хозяев, мужчина с широкой коричневой бородой, выскреб котелок, чтобы дать Джоду вторую порцию. Здоровяк кивнул в знак благодарности и начал есть, закрыв глаза от удовольствия. Анкран придвинулся к нему поближе. — Мне кажется, мы съели весь их ужин. Джод замер с пальцами во рту, а бородатый мужчина засмеялся, и наклонился, чтобы похлопать его по плечу. — Извините, — сказал Ярви, отставляя тарелку в сторону. — Я думаю, ты голоднее меня, — сказала Шидвала. Они говорили на общем со странным акцентом. — А еще вы очень далеко от вашего пути. — Мы направляемся в Вульсгард из земли баньев, — сказал Анкран. Женщина немного обдумала это. — Тогда вы очень близко к вашему пути, но я бы сказала, что он очень странный. Ярви мог с этим только согласиться. — Если бы мы знали его трудности, возможно, мы выбрали бы другой. — Так всегда, когда есть выбор. — Все что нам остается, это пройти его до конца. — Так всегда, когда есть выбор. Ничто придвинулся к Ярви и приглушенно прошептал: — Я им не доверяю. — Он хочет поблагодарить вас за гостеприимство, — быстро сказал Ярви. — Как и все мы, — сказал Анкран. — Вас, и богов вашего дома. Ярви смел золу с молитвенного камня на очаге и прочитал руны на нем: — И Ту Кто Выдувает Снега. — Хорошо сказано и хорошо прочитано. — Шидвала прищурила глаза. — Там, откуда вы пришли, она из малых богов, так ведь? Ярви кивнул. — Но здесь, думаю, она из высоких. — Как и многое, боги кажутся больше, когда ты к ним ближе. Здесь Та Кто Выдувает Снега вечно поблизости. — Когда мы пойдем, ей будет наша первая молитва, — сказал Анкран. — Мудро, — сказала Шидвала. — А вам — вторая, — сказал Ярви. — Вы спасли наши жизни. — Все живущие здесь должны быть друзьями. — Она улыбнулась, глубокие морщины на ее лице напомнили Ярви о Матери Гандринг, и на миг он сильно затосковал по дому. — Из врагов нам всем достаточно зимы. — Нам это известно. — Ярви посмотрел на Сумаэль, которая скрючилась у огня с закрытыми глазами и тихонько покачивала закутанными в одеяло плечами. Ее лицо почти приобрело нормальный цвет. — Можете переждать с нами, пока зима пройдет. — Я не могу, — сказал Анкран хрипящим голосом, выпятив челюсть. — Я должен добраться до своей семьи. — А я до своей, — сказал Ярви. Хотя ему срочно нужно было убить одного из семьи, а не спасти. — Нам надо идти, но нам нужно много вещей… Шидвала посмотрела на их жалкое состояние и подняла брови. — В самом деле. Мы могли бы славно поторговаться. На слове «торговаться» сыновья Шидвалы улыбнулись и одобрительно закивали. Ярви глянул на Анкрана, Анкран развел пустыми руками. — Нам нечем торговать. — У вас есть меч. Ничто нахмурился еще сильнее, сильнее прижал к себе клинок, и Ярви крайне обеспокоился, что несколькими минутами ранее тот был бы рад убить этих людей. — Он с ним не расстанется, — сказал Ярви. — Есть еще одна вещь, которой я могу найти хорошее применение. — Мужчина с коричневой бородой смотрел через огонь на Сумаэль. Джод напрягся, Ральф печально заворчал, и Анкран заговорил резким голосом: — Мы не продадим одного из нас. Ни за какую цену. Шидвала засмеялась. — Вы не поняли. Металл здесь редкость. — Она обошла вокруг огня, дотянулась до ошейника Сумаэль, где блестела сталь, и вытащила ее замечательную цепь. — Вот что нам нужно. Ярви почувствовал, что по его лицу расплывается улыбка. Было так приятно снова улыбнуться. — В таком случае… — Он размотал свой шарф из потрепанной парусины и вытащил свою, более тяжелую цепь. — Эта вам тоже может пригодиться. Глаза бородатого мужчины засветились, когда он взвесил цепь в руке, а потом его челюсть упала, когда Ничто рывком открыл свой ошейник. — А еще эта, — сказал он, вытаскивая тяжелые звенья. Теперь все улыбались. Ярви наклонился поближе к огню и сцепил руки, как делала его мать. — Давайте поторгуемся. Ничто наклонился и зашептал ему на ухо: — Я же говорил, что сталь будет ответом.
С последним ударом заржавевший болт отлетел, и ошейник Ничто раскрылся. — Этот был упрямый, — сказал бородатый мужчина, хмуро глядя на зазубренное зубило. Немного шатаясь, Ничто встал от колоды, потянулся дрожащей рукой и потрогал шею. Кожа на ней была жесткой от долгого трения. — Двадцать лет я носил этот ошейник, — прошептал он. На его глазах блестели слезы. Ральф хлопнул его по плечу. — Я носил свой только три, и все равно чувствую себя без него легким, как воздух. Тебе, должно быть, кажется, что можешь улететь. — Да, — прошептал Ничто. — Могу. Ярви рассеянно погладил старые ожоги там, где был ошейник, глядя, как Анкран аккуратно складывает вещи, которые они купили за свои цепи. Удочка и наживка. Лопата из лопатки лося. Бронзовый нож, который выглядел реликвией времен Разбиения Бога. Девять стрел для лука Ральфа. Деревянная чаша. Сушеный мох, чтобы разводить огонь. Веревка из шерсти. Овечий сыр, баранина и сушеная рыба. И меха, и грубые накидки из овечьей шерсти, и просто шерсть, чтобы набивать ей одежду. Кожаные мешки, чтобы все это нести. Даже сани, на которых можно все тащить. Раньше все эти вещи казались такими глупыми, отбросами для попрошаек. Теперь это были драгоценные запасы. Сумаэль укутывала шею в толстый мех, ее глаза были закрыты, а на лице блуждала редкая ухмылка. Через щель на губе виднелся белый зуб. — Как ты? — спросил ее Джод. — Мне тепло, — прошептала она, не открывая глаз. — Если я сплю, не будите меня. Шидвала бросила раскрытый ошейник Ничто в бочонок вместе с их цепями. — Если хотите совета… — Конечно, — сказал Анкран. — Идите на северо-запад. За два дня дойдете до местности, где подземные огни создают жару. По ее границам текут ручьи с теплой водой, которые кишат рыбой. — Я слышал истории о тех местах, — сказал Ярви, вспоминая гудение голоса Матери Гандринг у очага. — Мы пойдем на северо-запад, — сказал Анкран. Шидвала кивнула. — И пусть пребудут с вами боги. — Она повернулась, чтобы уйти, но внезапно Ничто упал на колени, взял ее руку и прижал к ней свои потрескавшиеся губы. — Я никогда не забуду эту доброту, — сказал он, вытирая слезы ладонью. — Никто из нас не забудет, — сказал Ярви. Она с улыбкой подняла Ничто на ноги и похлопала его по седеющей щеке. — Это само по себе награда.
23. Правда
Ральф вышел из-за деревьев с широкой ухмылкой на лице. На одном плече висел лук, на другом жилистый олень. Чтобы никто не сомневался в мастерстве его стрельбы из лука, он оставил стрелу торчащей из сердца. Сумаэль подняла одну бровь. — Так ты не только красавчик. Он подмигнул в ответ. — Для лучника — вся разница в стрелах. — Хочешь освежевать, поваренок, или мне это сделать? — Анкран держал нож, на его лице был намек на ухмылку. Словно он знал, что Ярви откажется. Он не был дураком. Несколько раз Ярви вытаскивали на охоту. Из-за своей руки он не мог держать лук или копье, и его тошнило, когда доходило до разделки туши. Отец доводил его за это до бешенства, брат высмеивал, а их люди едва скрывали презрение. И так было большую часть детства. — Давай в этот раз ты, — сказал Ярви. — Я дам тебе пару указаний, если ошибешься. Когда они поели, Джод с босыми ногами сел у костра и начал втирать жир в трещины между толстыми пальцами. Ральф отбросил последнюю кость и вытер жирные руки об овечью куртку. — С солью было бы совсем другое дело. Сумаэль покачала головой. — У тебя когда-нибудь было что-то, на что ты не жаловался? — Если не видишь, на что пожаловаться, значит, просто плохо смотришь. — Ральф откинулся на локоть, улыбаясь в темноте и почесывая бороду. — Хотя я никогда не был разочарован в своей жене. Я думал, что помру на этом чертовом весле. Но раз я все еще отбрасываю тень, то неплохо бы увидеть ее снова. Просто поздороваться. Просто узнать, что с ней все хорошо. — Если у нее есть здравый смысл, она будет жить дальше, — сказала Сумаэль. — Здравого смысла у нее полно. Слишком много, чтобы тратить жизнь на ожидание. — Ральф шмыгнул носом и плюнул в огонь. — К тому же нетрудно найти мужика получше, чем я. — С этим мы можем согласиться. — Ничто сел близко к огню, повернувшись к остальным твердой спиной, положил свой обнаженный меч на колени и стал полировать клинок тряпкой. Ральф лишь ухмыльнулся, глядя на него. — А ты, Ничто? Ты долгие годы драил палубу, и теперь проведешь остаток дней, драя этот меч? Чем займешься, когда доберешься до Вульсгарда? Ярви заметил, что это был первый раз с тех пор, как «Южный Ветер» ушел под волны, когда кто-то из них заговорил о том, что будет дальше. Впервые казалось, что у них получится. — У меня есть счета, которые надо свести. Но они не тухнут уже двадцать лет. — Ничто наклонился, чтобы продолжить свою яростную полировку. — Дождь крови можно пролить чуть позже. — Что угодно, кроме снега, будет улучшением погоды, — сказал Джод. — Я поищу рейс на юг, в Каталию. Моя деревня называется Наджит, и в ее колодце самая вкусная вода в мире. — Он сцепил руки на груди и улыбнулся, как улыбался всегда, упоминая свою деревню. — Я собираюсь снова попить из того колодца. — Может, я к тебе присоединюсь, — сказала Сумаэль. — Это не слишком далеко от моего пути. — Пути куда? — спросил Ярви. Хотя они несколько месяцев спали рядом друг с другом, он едва знал о ней хоть что-то и понял, что хотел бы узнать. Она хмуро на него посмотрела, словно раздумывая, открывать ли дверь, которая так давно заколочена, а потом пожала плечами. — В Первый из Городов, наверное. Я там выросла. Мой отец был по-своему знаменит. Корабельный плотник императрицы. Его брат все еще… наверное. Надеюсь. Если он жив. За то время, пока меня не было, многое могло измениться. Она замолчала и нахмурилась, глядя на огонь, и Ярви тоже, беспокоясь о том, что могло измениться в Торлби, пока его не было. — Что ж, не буду отвергать твою компанию, — сказал Джод. — Тот, кто точно знает, куда направляется, может изрядно помочь в путешествии. Ну а ты, Анкран? — На площади Ангальфа в Торлби есть лавка работорговца. — Анкран рычал слова в огонь, и тени играли на его костлявом лице. — Того, у которого меня купила Шадикширрам. Его зовут Йоверфелл. — Он вздрогнул, назвав это имя. Так же, как вздрагивал Ярви, думая об Одеме. — У него моя жена. У него мой сын. Мне нужно их вернуть. — Как собираешься это сделать? — спросил Ральф. — Найду способ. — Анкран сжал кулак и стал стучать им по колену, все сильнее и сильнее, пока это не стало болезненно. — Я должен. Ярви прищурился, глядя через костер. Когда он впервые увидел Анкрана, он его возненавидел. Он его перехитрил, смотрел, как его избивали, и украл его место. Потом он смирился с ним, шел вместе с ним, принимал его милость. Стал доверять ему. А теперь обнаружил чувство, о котором не мог и подумать. Что он им восхищается. Все, что делал Ярви, он делал ради себя. Свобода, месть, стул. Анкран все делал ради семьи. — Я мог бы помочь, — сказал он. Анкран резко взглянул на него. — Ты? — У меня есть… друзья в Торлби. Влиятельные друзья. — Тот повар, у которого ты был подмастерьем? — фыркнул Ральф. — Нет. Ярви не знал, почему выбрал этот момент. Возможно, чем сильнее он привязывался к этой компании отбросов, тем тяжелее была его ложь. Возможно, какой-то остаток гордости в нем выжил и выбрал этот момент, чтобы засвербеть. Возможно, он думал, что Анкран все равно поймет правду. Или возможно он просто был дураком. — Лаитлин, — сказал он. — Жена мертвого короля, Утрика. Джод вздохнул, выдохнув пар, и завернулся в свой мех. Ральф даже не хихикнул. — И кто ты Золотой Королеве Гетланда? Ярви удалось говорить спокойно, хотя сердце внезапно сильно застучало. — Ее младший сын. После этого все замерли. И в первую очередь Ярви, потому что он осознал, что мог оставаться поваренком и идти куда угодно. Тащиться за Ральфом, чтобы поприветствовать его жену, или за Ничто, к чему бы ни стремился его безумный разум. Пойти с Джодом, чтобы попить из того колодца в Каталии, или с Сумаэль, к чудесам Первого из Городов. Вдвоем, вместе… Но теперь было некуда идти, кроме как к Черному Стулу. Разве что через Последнюю Дверь. — Меня зовут не Йорв, а Ярви. И я законный король Гетланда. Долгое время было тихо. Даже Ничто прекратил полировать и повернулся на своем камне, чтобы посмотреть своими лихорадочно-яркими глазами. Анкран тихонько прочистил горло. — Это объясняет, почему ты хреново готовишь. — Ты ведь не шутишь, так? — спросила Сумаэль. Ярви долго и пристально на нее посмотрел. — Ты слышишь, что я смеюсь? — Тогда, если позволите спросить, что делал король Гетланда, привязанный к веслу на трухлявой галере торговца? Ярви потуже натянул на плечи свою овчину и посмотрел на огонь. Языки пламени принимали формы предметов и лиц из прошлого. — Из-за моей руки… или из-за ее отсутствия, я собирался отказаться от своего титула и присоединиться к Министерству. Но мой отец, Утрик, был убит. Предан Гром-гил-Гормом и его министром, Матерью Скаер… или так говорили. Я повел двадцать семь кораблей в набег против них. Мой дядя Одем составлял планы. — Он заметил, что его голос дрожит. — Которые включали мое убийство и кражу моего стула. — Принц Ярви, — пробормотал Анкран. — Младший сын Утрика. У него была увечная рука. — Ярви выставил ее на свет, и Анкран оценивающе посмотрел на нее, задумчиво постукивая себя по скрюченному носу. — Когда мы в последний раз проходили Торлби, шли разговоры о его смерти. — Объявление было сделано немного преждевременно. Я упал с башни, и Мать Море вымыла меня в руки Гром-гил-Горма. Я притворился поваренком, а он надел на меня ошейник и продал в рабство в Вульсгарде. — И там мы с Триггом тебя купили, — задумчиво проговорил Анкран, прокручивая эту историю в уме, как торговец крутит кольцо, пытаясь определить, сколько золота в сплаве. — Потому что ты сказал мне, что можешь грести. Ярви мог только пожать плечами, пряча увечную руку обратно в тепло овчины. — Как видишь, не самая большая ложь из тех, что я говорил. Джод надул щеки. — Несомненно, у каждого есть секреты, но этот побольше среднего. — И намного опаснее, — сказала Сумаэль, прищурив глаза. — Зачем было нарушать тишину? Ярви подумал об этом. — Вы заслуживаете знать правду. Я заслуживаю сказать ее. А правда заслуживает того, чтобы быть сказанной. Снова тишина. Джод снова втирал жир в ступни. Анкран и Сумаэль обменялись долгими хмурыми взглядами. Наконец Ральф высунул язык между губ и издал долгий неприличный звук. — Кто-то верит в этот вздор? — Я верю. — Ничто встал и поднял меч. Его глаза были громадными и черными. — И теперь я произнесу клятву! — Он вогнал клинок в огонь, закрутились искры и все от удивления отпрянули. — Клятву солнца и клятву луны. Пусть она будет цепью на мне и не дает мне покоя. Мне не будет покоя, пока законный король Гетланда не сядет снова на Черный Стул! На этот раз тишина держалась еще дольше, и Ярви был ошеломлен больше всех. — У вас когда-нибудь было ощущение, что вы живете во сне? — пробормотал Ральф. Джод снова вздохнул. — Часто. — В кошмаре, — сказала Сумаэль.На следующий день рано утром они поднялись на гребень, и им открылся вид прямо из сна. Или, возможно, из кошмара. Вместо белых холмов впереди они увидели черные далекие горы, призрачные в дымке из пара. — Жаркая местность, — сказал Анкран. — Место, где боги огня и льда воюют между собой, — прошептал Ничто. — Выглядит довольно приятно, — сказал Ярви, — для поля битвы. Между белой землей и черной была полоса зелени. Растительность колыхалась от ветра, над ней кружились облака разноцветных птиц, и вода блестела от солнца. — Полоска весны, вырезанная из зимы, — сказала Сумаэль. — Я ей не доверяю, — сказал Ничто. — А чему ты доверяешь? — спросил Ярви. Ничто в ответ не столько улыбнулся, сколько показал свои сломанные зубы и поднял меч. — Только этому. Как только они пошли, вчерашнее разоблачение уже никто не вспоминал. Словно они не знали, верить ли ему, а если верить, то что делать дальше. Так что решили притворяться, будто ничего не было и относиться к нему, как прежде. В конце концов, для Ярви это было нормально. Он всегда ощущал себя больше поваренком, чем королем. Снег под его истоптанными сапогами стал тоньше, потом растаял и стал проникать внутрь, потом превратился в скользкую грязь, а потом и вовсе исчез. На земле сначала появлялись пятна мха, потом она покрылась высокой зеленой травой, а потом стали встречаться дикие цветы, и даже Ярви не знал их названий. Наконец они вышли на галечный берег широкого пруда, где над молочной водой поднимался пар, и скрученное дерево шуршало оранжевыми листьями над их головами. — Я провел несколько лет, и в частности последние несколько дней, размышляя, что я такого сделал, чтобы заслужить такое наказание, — сказал Джод. — Теперь размышляю, как я заслужил такую награду. — Жизнь не сводится к заслуживанию, — сказал Ральф, — скорее к тому, чтобы стащить то, что не приколочено. Где там удочка? И старый налетчик стал вытаскивать рыбу из мутной воды так быстро, как только забрасывал крючок. Снова пошел снег, но он не ложился на теплую землю. Кругом была сухая древесина, так что они разожгли костер, и Анкран приготовил на плоском камне банкет из рыбы. Потом Ярви лежал на спине, положив руки на полный живот, а натертые ноги в теплую воду, и думал, когда в последний раз он был счастлив. Точно не тогда, когда получал очередных позорных тумаков на тренировочной площадке. И определенно не тогда, когда прятался от ударов отца или съеживался под взглядом матери. Даже не тогда, когда сидел перед огнем Матери Гандринг. Он поднял голову, чтобы посмотреть на лица таких разных напарников по веслу. Кому будет хуже, если он никогда не вернется? Конечно, неисполненная клятва, это не то же самое, что клятва нарушенная… — Возможно, нам надо остаться здесь, — пробормотал он. Сумаэль насмешливо скривила уголок рта. — А кто тогда поведет людей Гетланда в светлое будущее? — У меня есть чувство, что они туда доберутся. Я могу быть королем этого пруда, а ты моим министром. — Мать Сумаэль? — Ты всегда знаешь правильный путь. Можешь отыскать для меня меньшее зло и большее благо. Она фыркнула. — Их нет на картах. А мне надо пописать. — И Ярви посмотрел, как она уходит в высокую траву. — Похоже, она тебе нравится, — пробормотал Анкран. Голова Ярви дернулась в его сторону. — Ну… она всем нам нравится. — Конечно, — сказал Джод, широко ухмыляясь. — Мы бы без нее пропали. Буквально. — Но тебе, — проворчал Ральф, закрыв глаза и сцепив руки на голове, — она нравится. Ярви кисло скривил рот, но обнаружил, что не может этого отрицать. — У меня увечная рука, — пробормотал он. — Все остальное во мне работает. Анкран выдал что-то похожее на смешок. — Думаю, и ты ей нравишься. — Я? Да она со мной суровей, чем с кем угодно! — Точно. — Ральф тоже улыбался, довольно вминая плечи в землю. — О, помню я, каково это, быть молодым… — Ярви? — Ничто стоял прямо и твердо на камне перед раскинувшимся деревом, не выказывая никакого интереса к тому, кто кому нравится, и смотрел в ту сторону, откуда они пришли. — Мои глаза уже старые, а твои молодые. Это дым? Ярви был почти рад отвлечь внимание, поднялся перед Ничто и, прищурившись, посмотрел на юг. Но радость не длилась долго. Она редко длится долго. — Трудно сказать, — ответил он. — Возможно. — Почти наверняка. Он видел бледные мазки на фоне бледного неба. Сумаэль присоединилась к ним, закрывая одной рукой глаза от солнца и не выказывая ни намека, что ей кто-то нравится. На ее челюсти заходили желваки. — Он поднимается от усадьбы Шидвалы. — Может, они развели большой костер, — сказал Ральф, но его улыбка исчезла. — Или его развела Шадикширрам, — сказал Ничто. Хороший министр всегда надеется на лучшее, но готовится к худшему. — Надо подняться повыше, посмотреть, не гонится ли кто-нибудь. Ничто сжал губы, чтобы мягко сдуть пятнышко пыли с блестящего клинка своего меча. — Ты же знаешь, что она гонится. И она гналась. Глядя со скалистого склона над прудом в странное круглое отверстие подзорной трубы Сумаэль, Ярви видел точки на снегу. Черные точки двигались, и надежда вытекала из него, как вино из проколотого бурдюка. В части надежды Ярви давно был дырявым сосудом. — Я насчитала две дюжины, — сказала Сумаэль. — Я думаю, это баньи и несколько моряков с «Южного Ветра». У них собаки, сани, и более чем вероятно, все они хорошо вооружены. — И хотят нас уничтожить, — пробормотал Ярви. — Да, ну или очень, очень сильно хотят пожелать нам удачного путешествия, — сказал Ральф. Ярви опустил трубу. Трудно было представить, что еще час назад они смеялись. Лица его друзей снова стали вытянутыми и обеспокоенными, что было уже так утомительно привычно. Кроме лица Ничто, конечно, которое выглядело в точности таким же безумным, как обычно. — Насколько они отстают? — Предполагаю, на шестнадцать миль, — сказала Сумаэль. Ярви привык считать ее предположения фактами. — Сколько им понадобится, чтобы их пройти? Ее губы беззвучно зашевелились, словно она посчитывала итог. — Если хорошенько толкать сани, они могут быть здесь завтра с первым светом. — Тогда нам здесь лучше не быть, — сказал Анкран. — Да. — Ярви посмотрел вдаль от своего маленького безмятежного королевства, вверх на холм, на голый камень и расколотые скалы над ним. — В жаркой местности их сани не помогут. Ничто хмуро посмотрел в белое небо и почесал шею грязными ногтями. — Раньше или позже, сталь будет ответом. Как всегда. — Тогда позже — сказал Ярви, поднимая свой тюк. — А сейчас — побежали.
24. Бег
Они бежали. Или трусили. Или шагали, спотыкались, волоча ноги по адскому ландшафту проклятого камня, где не росли растения, не летали птицы, и Отец Земля здесь был измученной жаркой пустыней, такой же безжизненной, какой была пустыня холодная. — Ветры судьбы в последнее время заносят меня в чарующие места, — задумчиво сказал Анкран, когда они взобрались на гребень и глядели на очередную дымящуюся скалу. — Они все еще нас преследуют? — спросил Джод. — Сложно увидеть людей в этой неровной местности. — Сумаэль смотрела в свою подзорную трубу, изучая окутанную вонючим паром пустошь впереди. — Особенно тех, которых лучше бы не видеть. — Может, они повернули назад. — Ярви вознес молитву Тому Кто Поворачивает Игральные Кости о небольшой удаче. — Может, Шадикширрам не смогла убедить баньев гнаться за нами. Сумаэль размазала грязный пот по лицу. — Да кто бы не захотел сюда заглянуть? — Ты не знаешь Шадикширрам, — сказал Ничто. — Она может быть весьма убедительной. Великий командир. — Я видел лишь скудные признаки командира, — сказал Ральф. — Тебя не было при Фулку, где она командовала флотом императрицы и принесла победу. — Но, полагаю, ты там был? — Я сражался на другой стороне, — сказал Ничто. — Я был чемпионом короля Альюкса. — Ты был чемпионом короля? — Сложно было это представить, глядя на него сейчас, но Ярви наблюдал за великими воинами на тренировочной площадке, и никогда не видел такого мастерства владения мечом, как у Ничто. — Наш флагман полыхал. — От воспоминаний старик так сжал рукоять меча, что пальцы побелели. — Его окружила дюжина галер. На нем было скользко от крови павших, и он кишел императорскими солдатами, когда мы впервые сразились с Шадикширрам. Я выдохся от битвы, ослабел от ран и плохо держался на качающейся палубе. Она притворилась беспомощной, и в своей гордыне я ей поверил, а она пустила мне кровь. Так я стал ее рабом. Когда мы сражались во второй раз, я был слаб от голода, у нее в руке была сталь, за спиной сильные люди, а я был один, и в руке у меня был только столовый нож. Она снова пустила мне кровь, но в своей гордыне оставила меня в живых. — Его рот исказился в безумной улыбке и брызгал слюной, когда он гаркал слова. — Теперь мы встретимся в третий раз, и меня не тяготит гордыня, место выберу я, и теперь она будет истекать кровью. Да, Шадикширрам! Он высоко поднял свой меч, хриплый голос эхом отражался от голых скал, разносясь по всей долине. — День настал! Время пришло! Расплата близка! — А может она наступить после того, как я буду в безопасности в Торлби? — спросил Ярви. Сумаэль мрачно затянула пояс. — Надо двигаться. — А мы что делали? — Тратили время. — Какой у тебя план? — спросил Ральф. — Убить тебя и оставить труп как предложение мира? — Ты же не думаешь, что она проделала весь этот путь ради мира, а? На скулах Сумаэль заходили желваки. — К сожалению нет. Мой план — добраться до Ванстерланда раньше них. — Она начала спускаться по склону, и гравий сыпался вниз от каждого ее шага. Испытание паром было едва ли не хуже, чем испытание льдом. Хотя падал снег, становилось все жарче и жарче. Слой за слоем они снимали свои одежды, которые так ревниво оберегали, и в конце концов брели полуголыми, мокрыми от пота, и в пыли, как рабочие, вылезшие из шахты. Место голода заняла жажда. Анкран распределял мутную, отвратительную на вкус воду из их двух бутылок еще более скупо, чем когда у него были запасы на «Южном Ветре». Страх был и раньше. Ярви пытался вспомнить, когда в последний раз его не было. Но то был медленный страх холода, голода и истощения. Теперь это была более жестокая шпора. Страх наточенной стали, страх острых зубов собак баньев и еще более острого желания их владелицы отомстить. Они с трудом шли до тех пор, пока не стало так темно, что Ярви едва мог видеть свою иссохшую руку у лица. Отец Луна и все его звезды пропали во тьме, и они в тишине заползли в выемку в скалах. Ярви провалился в жалкую насмешку над сном, и его, избитого и больного, растрясли, чтобы снова пробираться дальше, с первым проблеском рассвета, хотя казалось, спустя минуту. И осколки его кошмаров все еще витали над ним. Они думали лишь о том, чтобы идти вперед. Мир стал не больше полоски голых скал между ними и преследователями, и это пространство сжималось. Некоторое время Ральф тащил позади на веревке пару овечьих шкур: старый трюк браконьеров, чтобы сбить собак со следа. Но собаки не сбились. Вскоре все они были в синяках, исцарапаны, окровавлены от сотен сползаний и падений. Но Ярви, с одной здоровой рукой, было хуже, чем остальным. И всякий раз, как он спускался, Анкран ждал его внизу, поддерживая рукой, помогая подняться. — Спасибо, — сказал Ярви, когда потерял счет своим падениям. — У тебя будет возможность отплатить мне, — сказал Анкран. — В Торлби, если не раньше. На мгновение они брели в неловкой тишине, потом Ярви сказал: — Извини. — За то, что упал? — За то, что я сделал на «Южном Ветре». Что сказал Шадикширрам… — Он вздрогнул, вспомнив о бутылке вина, врезающейся в голову Анкрана. О каблуке капитанского сапога, вламывающемся в его лицо. Анкран скорчил гримасу, высунув язык в щель между зубами. — Больше всего на корабле я ненавидел не то, что делали со мной, а то, что приходилось делать мне. Что я сам выбирал. — Он на миг остановился, заставляя Ярви замереть и посмотреть ему в глаза. — Когда-то я считал себя хорошим человеком. Ярви положил руку ему на плечо. — Когда-то я считал тебя сволочью. Теперь у меня появились некоторые сомнения. — Порыдаете о скрытом в вас благородстве, когда будем в безопасности! — крикнула Сумаэль. Ее черный силуэт на валуне над ними указывал в серую дымку. — Сейчас надо повернуть на юг. Если доберемся до реки раньше них, нужно будет где-то ее пересечь. Нам не сделать плот из камней и пара. — Доберемся ли мы до реки, прежде чем помрем от жажды? — спросил Ральф, слизывая последние капли с одной из бутылок и с надеждой глядя внутрь, словно там могло что-то остаться. — Жажда. — Ничто неожиданно засмеялся. — Беспокоиться нужно о копье банья в твоей спине. Они скатывались по щебню с нескончаемых склонов; скакали между огромными валунами размером с дом; карабкались вниз по скалам, похожим на замерзшие водопады. Пересекали долины, в которых земля была такой горячей, что ее было больно касаться. Задыхались от дыма, который шипел из щелей, похожих на рты дьявола. Обходили лужи бурлящей воды, блестящей от разноцветного масла. Они тащились вверх, отправляя стучащие камни в головокружительное падение. Ярви хватался за щели своей бесполезной рукой, и в конце концов смотрел с высот… Чтобы увидеть в подзорную трубу Сумаэль, что черные точки все еще гонятся за ними, и всякий раз они были немного ближе, чем раньше. — Они никогда не устают? — спросил Джод, вытирая пот с лица. — Они что, никогда не остановятся? Ничто улыбнулся. — Они остановятся, когда умрут. — Или мы, — сказал Ярви.25. Вниз по течению
Они услышали реку прежде, чем увидели. Это был шепот за деревьями, который придал немного сил истоптанным ногам Ярви и немного надежды его ноющему сердцу. Шепот стал рычанием, потом накатывающим ревом, когда они, наконец, выбежали из зарослей деревьев все грязные от пота, пыли и пепла. Ральф бросился на гальку лицом вниз и начал лакать воду, как собака. Остальные от него не отставали. Когда все утолили обжигающую жажду после тяжелого перехода, Ярви сидел и смотрел на деревья на другом берегу, которые были так похожи на те, что росли вокруг них, и все же были настолько другими. — Ванстерланд, — пробормотал Ярви. — Слава богам! — Поблагодаришь их, когда будем на той стороне, — сказал Ральф, умывая рот и клок бороды, светлой, как его покрытое пеплом лицо. — Вода выглядит не очень-то дружелюбно. Ярви тоже так думал. Его облегчение уже превращалось в ужас, когда он оценил ширину Рангхельда. Дальний крутой берег был на расстоянии двух полетов стрелы, а река полноводна от талой воды с горящих земель позади них. Белая пена на черной поверхности выдавала стремительные течения, сильные водовороты и намеки на скрытые под водой камни, смертельные, как ножи предателей. — Ты можешь построить плот, чтобы ее переплыть? — пробормотал он. — Мой отец был главным корабельным плотником в Первом из Городов, — сказала Сумаэль, вглядываясь в лес. — Он мог с первого взгляда выбрать лучший киль в лесу. — Сомневаюсь, что у нас будет время вырезать фигуру на киле, — сказал Ярви. — Может, водрузим вместо нее тебя? — сказал Анкран. — Нам нужны шесть небольших стволов для плота и один побольше, который мы перерубим пополам на поперечины. — Сумаэль бросилась к ближайшей ели и провела рукой по коре. — Эта подойдет. Джод, ты держи, я буду рубить. — Я послежу за нашей старой хозяйкой и ее друзьями. — Ральф стряхнул лук с плеча и вернулся туда, откуда они пришли. — Далеко они сейчас? — Два часа, если нам повезет, а нам обычно не везет. — Сумаэль вытащила топорик. — Ярви, ищи веревку, а потом найди дерево, из которого можно сделать весло. Ничто, когда срубим стволы, счищай ветви. Ничто крепко сжал меч. — Это не пила. Мне понадобится острый меч, когда придет Шадикширрам. — Мы надеемся к тому времени быть далеко, — сказал Ярви. Он рылся в тюках, и его живот ныл, потому что в нем булькало слишком много воды. Анкран выставил руку: — Если ты не будешь им пользоваться, дай меч мне… Быстрее, чем это можно было себе представить, безупречный наконечник коснулся покрытого щетиной горла Анкрана. — Попытайся его взять, шкипер, и я отдам его тебе, острием вперед, — прошептал Ничто. — Время поджимает, — прошипела Сумаэль сквозь сжатые зубы. От ее коротких быстрых ударов с выбранного ей дерева в стороны летели щепки. — Руби мечом, или отламывай их своей задницей, но счисти чертовы ветви. И несколько оставь, чтобы нам было за что держаться. Вскоре правая рука Ярви покрылась ссадинами и грязью от таскания длинных стволов. Левое запястье, которым он их зацеплял снизу, было в занозах. Меч Ничто измазался смолой, в пушистой поросли волос Джода было полно опилок, правая рука Сумаэль была в крови от махания топором, и она все еще рубила, рубила, рубила. Они потели и напрягались, гавкали друг на друга сквозь сжатые зубы, не зная, когда вместо этого на них будут гавкать собаки баньев, но зная, что это будет скоро. Джод с ворчанием поднимал стволы, вены вздувались на его толстой шее; Сумаэль ловко, как портной, подшивающий шов, протягивала веревку; а Ничто ее затягивал. Ярви стоял и смотрел, оглядываясь на каждый звук, и — не в первый и не в последний раз — желая, чтобы у него были две здоровые руки. С учетом инструментов, которые у них были, и времени, которого у них не было, их плот был удивительным достижением. С учетом бешеного течения, по которому им нужно было плыть — плот был ужасен. Срубленное дерево в занозах, связанное пушистой путаницей веревки из овечьей шерсти, лопата из лопатки лося в качестве одного весла, щит Джода в качестве другого, и непонятная ветка в форме ложки, которую нашел Ярви, в качестве третьего. Держа руки на мече, Ничто озвучил мысли Ярви. — Мне не нравится, как выглядят этот плот и эта река вместе. Жилы на шее Сумаэль напряглись, когда она еще раз затягивала узлы. — Ему нужно только плыть. — Он-то будет плыть, но будем ли мы все еще на нем? — Это зависит от того, как хорошо вы будете держаться. — А что ты скажешь, когда он разобьется и по частям уплывет в море? — Думаю, я к тому времени буду навеки затихшей, но удовлетворенной. Ведь я буду тонуть, зная, что тебя Шадикширрам убила первым на этом заброшенном берегу. — Сумаэль глянула на него, подняв бровь. — Или ты плывешь с нами? Ничто хмуро посмотрел на них, потом на деревья, взвешивая меч в руке, потом чертыхнулся и втиснулся между Джодом и Ярви. Плот начал медленно ползти к воде, их сапоги скользили по гальке. Тут кто-то выскочил из зарослей, и Ярви в панике свалился в грязь. Анкран, с дикими глазами. — Они близко! — Где Ральф? — спросил Ярви. — Прямо за мной! И это все? — Нет, это шутка, — прошипела Сумаэль. — А у меня за тем деревом спрятана боевая двадцативесельная галера. — Просто спросил. — Хватит спрашивать и помоги нам спустить эту хрень. Анкран бросился к ним, все начали толкать, и наконец, плот медленно соскользнул с берега в воду. Сумаэль залезла на него, ее нога попала Ярви в челюсть, и он прикусил язык. Он стоял по пояс в воде, когда услышал позади себя крики среди деревьев. Ничто уже влез на плот — он схватил Ярви за запястье бесполезной руки и вытащил его. Одна из оборванных веток царапнула его грудь. Анкран хватал тюки с берега и бросал на плот. — Боги! — Ральф выскочил из деревьев, раздувая щеки от каждого вдоха. Ярви видел тени за ним в лесу и слышал крики на языке, которого он не знал. Потом лай собак. — Беги, старый дурак! — завизжал он. Ральф выбежал на гальку и плюхнулся в воду. Ярви и Анкран втащили его на плот, а Джод и Ничто начали грести, как сумасшедшие. Единственным эффектом стало то, что они медленно закружились. — Держите нас прямо! — бросила Сумаэль, когда плот начал набирать скорость. — Я пытаюсь! — проревел Джод, черпая своим щитом и окатывая всех водой. — Пытайся сильнее! Разве вы тут не гребцы? — А у тебя есть нормальные весла? — Заткнись и греби! — рявкнул Ярви. Вода заливалась на плот и мочила его колени. Из леса выскочили собаки — огромные, размером, казалось, с овцу. Они рычали, скалили зубы и пускали слюни, скакали вверх-вниз по гальке и лаяли. Потом появились люди. За короткий взгляд через плечо Ярви не смог бы сказать, сколько их. Косматые фигуры мелькали среди деревьев и опускались на колено на берегу; он заметил изгибы луков. — Ложись! — Взревел Джод, пробираясь назад и выставляя свой щит. Ярви услышал звуки тетивы, увидел черные плывущие щепки. Он сжался, замер, его взгляд сфокусировался на них. Казалось, им требовалось по сотне лет, чтобы с тихим шелестом упасть. Одна плюхнулась в воду в паре шагов. Потом раздались два тихих удара — это стрелы попали в щит Джода. Еще одна, дрожа, вонзилась в плот около колена Ярви. На ладонь вбок, и она попала бы ему в бедро. Он с удивлением смотрел на нее, открыв рот. Есть разница между одной стороной Последней Двери и другой. Он почувствовал на загривке руку Ничто, толкавшую его к краю плота. — Греби! Из леса выбежали еще люди. Наверное, пара десятков. А может быть и больше. — Спасибо за стрелы! — проревел Ральф. Один из лучников пустил еще одну, но плот уже вышел на стремнину, и стрела упала довольно далеко. На берегу стояла фигура, уперев руки в бока и глядя им вслед. Высокая, с изогнутым мечом, и Ярви заметил блеск кристаллов на свисающем поясе. — Шадикширрам, — прошептал Ничто. Он был прав. Она все время их выслеживала. И хотя Ярви не слышал от нее ни звука, даже не видел с такого расстояния ее лицо, но он знал, что она не остановится. Никогда.26. Только дьявол
Возможно, они и ускользнули от боя с Шадикширрам, но вскоре река предоставила им битву серьезней, чем мог надеяться даже Ничто. Она окатывала их холодной водой, мочила их насквозь вместе со снаряжением, заставляла плот брыкаться и кружиться, как необъезженную лошадь. Их колотили скалы, хватали свисавшие деревья, которые зацепились за капюшон Анкрана и могли бы сбросить его с плота, если б Ярви не схватил его за плечо. Берега становились круче, выше, уже, пока плот не влетел в скалистую глотку между обвалившимися утесами. Сквозь щели между бревнами полилась вода, и их плот закружился, как лист, несмотря на все усилия Джода рулить утыканным стрелами щитом. Река промочила веревки, раздирала узлы и начала уже их ослаблять. Плот выгибался от течения, грозя совсем развалиться. Ярви не слышал приказов, которые сквозь гром реки выкрикивала Сумаэль, прекратил притворяться, что как-то влияет на исход, закрыл глаза и вцепился в плот, просто чтобы выжить. И здоровая и больная руки горели от усилий. Он проклинал богов за то, что бросили его на этот плот, то молил их, чтобы они позволили ему слезть на берег живым. Потом что-то рвануло, ударило, плот под коленями Ярви наклонился, и он зажмурился, ожидая конца. Но воды внезапно успокоились. Он приоткрыл один глаз. Все свалились в кучу в середине хлюпающего, разваливающегося плота. Они цеплялись за ветки, цеплялись друг за друга, дрожащие и перепачканные, вода плескалась у их колен, когда они медленно поворачивались. Сумаэль, заглатывая воздух, посмотрела на Ярви; волосы прилипли к ее лицу. — Дерьмо. Ярви мог лишь кивнуть в ответ. Он с болезненным усилием разжал здоровую руку с ветки, за которую держался. — Мы живы, — прохрипел Ральф. — Мы живы? — Если б я знал, — пробормотал Анкран, — что эта река будет, как… я бы попытал счастья… с собаками. Осмелившись взглянуть мимо круга изнуренных лиц, Ярви увидел, что река расширилась и замедлилась. Впереди она становилась еще шире, на гладкой воде почти не было ряби, и в зеркальной поверхности отражались деревья на лесистых склонах. Справа был широкий берег, ровный и соблазнительный, усеянный гнилыми палками. — Гребите, — сказала Сумаэль. Один за другим они слезли с распадающегося плота, втащили его на берег так далеко, как могли, сняли свои промокшие вещи, прошли пару шагов и, не говоря ни слова, повалились на гальку среди других обломков крушений. Сил не было даже отпраздновать побег. Они могли лишь спокойно лежать и считать вздохи. — Смерть ждет всех нас, — сказал Ничто. — Но ленивых она забирает первыми. — Словно по волшебству он встал, хмуро глядя вверх на реку, высматривая следы погони. — Они будут преследовать. Ральф приподнялся на локтях. — С какого хрена им это делать? — Потому что это просто река. То, что кто-то называет этот берег Ванстерландом, ничего не значит для баньев. И точноничего не значит для Шадикширрам. Сейчас они так же сплочены погоней, как мы побегом. Они построят плоты и погонятся. И река будет для них такой же слишком быстрой, чтобы высадиться, как была и для нас. Пока они не приплывут сюда. — Ничто улыбнулся. — Они высадятся на берег, уставшие, мокрые и глупые, в точности как мы. И мы нападем на них. — Нападем на них? — сказал Ярви. — Вшестером? — спросил Анкран. — Против двадцати? — пробормотал Джод. — С одноруким мальчиком, женщиной и шкипером? — сказал Ральф. — Точно! — Ничто улыбнулся еще шире. — Вы думаете в точности, как я! Ральф поднялся на локтях. — Никто и никогда не думает, как ты. — Ты боишься. Ребра старого налетчика дернулись от смеха. — С тобой на моей стороне? Ты чертовски прав, я боюсь. — Ты говорил, что в тровенах есть огонь. — А ты говорил, что гетландцы дисциплинированные. — Я вас умоляю, только не это! — зарычал Ярви, поднимаясь. Его обуял гнев — не жаркий и бездумный, какой находил на отца или на брата. Это был гнев матери, расчетливый и упорный, холодный, как зима, и когда он приходил, места страху не оставалось. — Если надо драться, — сказал он, — нам нужно место получше. — И где же мы отыщем наше поле славы, мой король? — спросила Сумаэль, изогнув расщепленную губу. Ярви посмотрел на деревья. В самом деле, где? — Там? — Анкран указывал на скалистый утес над рекой. Из-за яркого неба было сложно разобрать, но, вглядываясь в ту сторону, Ярви подумал, что наверху, похоже, руины.— Что это за место? — спросил Джод, легко проходя под аркой, и от звуков его голоса с высоких насестов на разрушенных стенах вспорхнули и улетели птицы. — Это эльфийские руины, — сказал Ярви. — Боги, — пробормотал Ральф, осеняя себя знаком от зла и сглаза. — Не беспокойся. — Сумаэль беззаботно пнула кучу гнилых листьев. — Сомневаюсь, что эльфы здесь еще остались. — Их здесь нет уже тысячи и тысячи лет. — Ярви провел рукой по стене. Ее сделали не из камней, скрепленных раствором. Она была гладкой и твердой, без швов или краев, словно ее скорее отлили, а не построили. Сверху она осыпалась, и из нее торчали ржавые металлические прутья, буйные, как волосы идиота. — С самого Разбиения Бога. Здесь был огромный зал с колоннами по обеим сторонам и арочными проходами к покоям слева и справа. Но колонны давным-давно повалились, а стены покрылись толстым слоем паутины с мертвыми насекомыми. Крыша упала много веков назад, и теперь над ними было лишь белое небо и разрушенная башня, покрытая плющом. — Мне нравится, — сказал Ничто, шагая по разбросанным булыжникам, мертвым листьям, трухе и птичьему помету. — Ты же так хотел остаться на берегу, — сказал Ральф. — Хотел, но это место лучше. — Мне оно нравилось бы больше, будь здесь ворота. — Ворота лишь откладывают неизбежное. — Ничто сложил большой и указательный пальцы в кольцо и начал смотреть через него ярким глазом на арочный проход. — Это приглашение станет их погибелью. Они пойдут через этот узкий проход, и у них не будет места, чтобы воспользоваться своей численностью. Здесь у нас есть шанс победить! — Значит, твой предыдущий план был неминуемой смертью? — сказал Ярви. Ничто ухмыльнулся. — В жизни только смерть неминуема. — Ты точно знаешь, как поднять боевой дух, — пробормотала Сумаэль. — Они превышают нас числом четыре к одному, и большинство из нас не бойцы! — в выпученных глазах Анкрана было отчаянье. — Я не могу себе позволить умереть здесь! Моя семья… — Побольше веры, шкипер! — Ничто схватил одной рукой за шею Анкрана, другой Ярви и с удивительной силой стащил их вместе. — Если не в себя, то в остальных. Мы теперь твоя семья! Это обнадеживало еще меньше, чем все, что говорила Шадикширрам на борту «Южного Ветра». Анкран уставился на Ярви, и Ярви мог лишь таращиться на него в ответ. — И в любом случае, выхода теперь нет, и это хорошо. Люди лучше сражаются, когда у них нет выхода. — Ничто сжал их на прощание и взобрался на основание сломанной колонны, указывая обнаженным мечом на вход. — Здесь буду стоять я, и приму на себя всю тяжесть их атаки. По крайней мере, их собаки не смогут добраться по реке. Ральф, взбирайся со своим луком на башню. Ральф поглядел на осыпающуюся башню, потом на остальных, и наконец, с тяжелым вздохом надул свои седобородые щеки. — Полагаю, грустно думать о поэтической смерти, но я боец, и в этой заварушке ты рано или поздно будешь обречен. Ничто засмеялся, звук был странным и неровным. — Полагаю, мы оба протянули дольше, чем заслуживаем! Вместе мы бросали вызов снегу и голоду, пару и жажде, вместе мы выстоим! Здесь! Сейчас! Было трудно поверить, что этот человек, — который прямо стоял со сталью в руке, закинув волосы назад, и с ярко горящими глазами, — что он мог быть жалким оборванцем, через которого перешагнул Ярви, ступая на «Южный Ветер». Теперь он действительно выглядел, как чемпион короля. С выражением непререкаемой власти и такой безумной убежденности, что даже Ярви получил некоторый заряд храбрости. — Джод, возьми свой щит, — сказал Ничто, — Сумаэль, топорик, и защищайте слева. Это наше самое слабое место. Не дайте никому меня обойти. Пусть они идут туда, где я и мой меч сможем посмотреть им в глаза. Анкран, ты с Ярви защищайте справа. Используй лопату как дубинку: убить может что угодно, если махнуть посильнее. Дай Ярви нож, раз у него только одна рука может держать. Может у него и одна рука, но по его венам течет кровь королей! — Это меня и беспокоит, — пробормотал Ярви себе под нос. — Значит, ты и я. — Анкран протянул нож. Самодельная штука без крестовины, с деревянной ручкой, обвязанной кожей, и с лезвием, у которого позеленел обух, но острие было довольно острым. — Ты и я, — сказал Ярви, взяв нож и плотно его сжимая. Когда он впервые посмотрел на шкипера в вонючей яме с рабами Вульсгарда, то ни за что бы не поверил, что однажды будет его напарником. Но обнаружил, несмотря на страх, что горд им быть. — Думаю, с хорошим финалом из этого путешествия получится неплохая песня. — Ничто протянул свободную руку, расставив пальцы, в сторону прохода, через который, несомненно, скоро вбегут Шадикширрам и ее баньи, настроенные убивать. — Компания храбрых товарищей сопровождает законного короля Гетланда к его украденному стулу! Последний бой среди древних эльфийских руин! Вы же знаете, в хорошей песне нельзя ожидать, что выживут все герои. — Он чертов дьявол, — пробормотала Сумаэль, взвешивая топорик в руке, и мышцы ее челюсти сжимались и разжимались. — Когда ты в аду, — прошептал Ярви, — только дьявол может указать путь наружу.
27. Последний рубеж
Голос Ральфа разрезал тишину: — Они идут! — И Ярви показалось, что его кишки вывалятся через задницу. — Сколько?! — жадно крикнул Ничто. Пауза. — Может быть и двадцать. — Боги, — прошептал Анкран, жуя свою губу. До сих пор оставалась надежда, что некоторые повернут назад или утонут в реке, но, как это часто бывало с надеждами Ярви, она иссохла, не успев принести плоды. — Чем их больше, тем больше слава! — крикнул Ничто. Он становился тем счастливее, чем чернее было их положение. В этот миг многое можно было сказать о бесславном выживании, но выбор был сделан — если выбор когда-нибудь был. Больше никакого бега, никаких хитростей. За последнюю пару минут Ярви прошептал дюжину молитв, каждому богу, высокому или малому, который мог хоть как-то помочь. Но теперь он закрыл глаза и вознес еще одну. Возможно, его и коснулся Отец Мир, но эта молитва была лишь Матери Войне. Защитить его друзей, его напарников по веслу, его семью. Поскольку каждый из них по-своему доказал, что их есть за что спасать. А еще, чтобы у их врагов сегодня был кровавый день. Потому что Мать Война любит молитвы с кровью, это не секрет. — Дерись или умри, — прошептал Анкран, протянул руку, и Ярви протянул свою, бесполезную. Они посмотрели друг другу в глаза, Ярви и человек, которого он когда-то ненавидел. Они строили друг другу козни, видели друг друга избитыми, потом вместе преодолевали пустынные земли и наконец, пришли к пониманию. — Если я найду не славу, а… другое, — сказал Анкран, — ты найдешь способ помочь моей семье? Ярви кивнул. — Клянусь. — В конце концов, какая разница, если он не исполнит еще одну клятву? Он может быть проклят лишь единожды. — Если я найду другое… — Просить Анкрана убить его дядю, было бы слишком завышенным ожиданием. — Пролей реку слез? Анкран улыбнулся. Нетвердой улыбкой, без передних зубов, но он все равно улыбнулся, и сейчас это выглядело героизмом, достойным восхищения. — Мать Море выйдет из берегов от моих слез. Растянулась длинная тишина, разделяемая на мгновения гулкими ударами ноющего сердца Ярви. — А что если мы оба умрем? — прошептал он. Перед ответом раздался приветственный голос Ничто. — Эбдель Арик Шадикширрам! Добро пожаловать в мою гостиную! — Как и ты, она видала лучшие времена. — Ее голос. Ярви вжался в трещину в стене, напряженно вглядываясь в арочный проход. — Мы все уже не те, что были раньше, — крикнул Ничто. — Ты была когда-то адмиралом. Потом капитаном. А теперь… — Теперь я ничто, в точности как ты. — Ярви увидел ее в тенях прохода, ее глаза блестели, она вглядывалась внутрь. Пытаясь понять, что там, и кто. — Пустой кувшин. Разбитый сосуд, из которого вытекли все надежды. — Он знал, что она не может его видеть, но все равно вжался за осыпавшийся эльфийский камень. — Сочувствую, — крикнул Ничто. — Больно потерять все. Кто знает это лучше меня? — И чего стоит сочувствие одного ничтожества другому? Ничто расхохотался. — Ничего. — Кто там с тобой? Эта маленькая лживая сука, что торчала на моей мачте? Подлый опарыш с репой вместо руки? — Я о них лучшего мнения, чем ты, но нет. Они ушли вперед. Я один. Шадикширрам захохотала в ответ и наклонилась вперед в проходе. Ярви увидел блеск ее обнаженной стали. — Нет, ты не один. Но скоро останешься. — Ярви посмотрел в сторону башни, увидел изгиб лука Ральфа и натянутую тетиву. Но Шадикширрам была слишком ловкой, чтобы позволить ему сделать выстрел. — Я слишком милосердна! Это всегда было моей ошибкой. Надо было убить тебя давным-давно. — Можешь попытаться сегодня. Мы дважды встречались в битве, но в этот раз я… — Расскажи это моим псам. — И Шадикширрам пронзительно свистнула. В проход вбежали люди. Или что-то похожее на людей. Баньи. Мелькали белые лица с раскрытыми ртами, неслись дикие косматые тени, усыпанные сиянием янтаря, костей и обнаженных зубов, с оружием из отполированного камня, моржовых клыков и китового уса. Они визжали и тараторили, вопили и завывали, издавали безумные звуки, как чудовища, как черти, словно этот проход был вратами в ад, и то, что лежало за ними, теперь изрыгалось в мир. Передний, булькая, упал со стрелой Ральфа в груди, но остальные бросились в развалины, и Ярви, словно от удара, выпал из трещины. Желание сбежать было почти нестерпимым, но он почувствовал руку Анкрана на плече, и стоял, трясясь, как лист, хныкая с каждым вдохом. Но стоял. Раздались крики. Удары, звуки стали, ярости, боли. И они были даже хуже из-за невозможности видеть, кто их издавал, или почему. Он слышал визг баньев, но голос Ничто был еще ужаснее. Булькающий стон, шелестящий вздох, неровный рык. Хрип последнего выдоха. Или это был смех? — Поможем? — прошептал Ярви, хотя и сомневался, что сможет пошевелить оцепеневшими ногами. — Он сказал ждать. — Скрюченное лицо Анкрана стало бледным, как мел. — Подождем? Ярви посмотрел на него и за его плечом увидел фигуру, спрыгнувшую со стены. Это был скорее мальчик, чем мужчина, едва старше Ярви. Один из моряков с «Южного Ветра». Ярви видел, как он смеялся на такелаже, но не знал его имени. Похоже, сейчас было поздновато для знакомств. — Там, — хрипло крикнул он, и Анкран повернулся как раз, когда другой мужчина спрыгнул вниз. Еще один моряк, большой, бородатый, и в его руке была палица с головкой, ощетинившейся сталью. Ярви почувствовал, что его взгляд притягивает ужасный вес этого оружия, и он прикидывал, что оно может сделать с его черепом, если им яростно махнуть. Мужчина улыбался, словно знал его мысли, а потом прыгнул на Анкрана, они вдвоем упали и, громко рыча, покатились в клубке. Ярви знал, что у него есть долг, что он должен броситься на помощь другу, напарнику, но вместо этого он повернулся к пареньку, словно они были парами на праздничных танцах и каким-то образом чувствовали, кто их партнер. Они кружили, как танцоры, выставив перед собой ножи, и тыкали ими в воздух, словно испытывали лезвия. Они кружили, кружили, рычали, игнорируя выкрики Анкрана и бородатого мужика, не обращая внимания на их борьбу за жизнь и смерть, из-за неотложной необходимости выжить в следующие пару минут. За грязью и сжатыми зубами этот парень выглядел напуганным. Почти так же, как Ярви. Они кружили, кружили, между блестящими ножами мерцали глаза, и… Мальчишка бросился вперед, ударил, Ярви отпрянул, запнулся пяткой за корень и едва удержал равновесие. Парень снова на него набросился, но Ярви ускользнул, пырнул в никуда, и парень заковылял вдоль стены. Действительно ли один из них должен был убить другого? Завершить все, чем он был, закончить все, чем он мог бы стать? Похоже на то. Но сложно было увидеть в этом что-то славное. Мальчишка снова рванулся, и Ярви увидел вспышку ножа в луче дневного света. Но благодаря какому-то смутному инстинкту с тренировочной площадки он, с трудом дыша, отразил его своим ножом. Клинки клацнули. Парень врезался в него плечом, и Ярви упал на стену. Они плевались и рычали друг другу в лица, так близко, что Ярви видел черные поры на носу парня, красные жилки в белках его выпученных глаз; так близко, что Ярви мог высунуть язык и лизнуть его. Они напрягались, ворча, дрожа, и Ярви знал, что он слабее. Он попытался ткнуть пальцем в лицо парню, но тот поймал и отбросил его скрюченное запястье. Клинки снова клацнули, и Ярви почувствовал обжигающий порез на ладони, почувствовал через одежду холод ножа на животе. — Нет, — прошептал он. — Пожалуйста. Потом что-то царапнуло щеку Ярви, и давление исчезло. Парень отвалился назад, поднимая руку к горлу, и Ярви увидел там стрелу — капающий наконечник торчал снаружи, и струйка крови текла по шее парня ему под воротник. Его лицо порозовело, щеки задрожали, и он упал на колени. Через выемку в осыпавшейся эльфийской стене Ярви увидел Ральфа, который присел на вершине башни и натягивал тетиву с очередной стрелой. Лицо парня стало фиолетовым, он захлебнулся и забулькал — проклиная Ярви, или прося его о помощи, или моля богов о пощаде, но вышла из него лишь кровь. — Мне жаль, — прошептал Ярви. — Ты еще пожалеешь. В нескольких шагах в обвалившемся арочном проходе стояла Шадикширрам. — Я думала, ты умный мальчик, — сказала она. — Но ты оказался сплошным разочарованием. Ее наряд покрылся грязью, спутанные грязные волосы падали на лицо, серьги пропали, во впалой глазнице лихорадочно сверкал глаз. Но длинный искривленный клинок ее меча был смертельно чистым. — Всего лишь последним в длинной череде разочарований. — Она пнула в спину умирающего парня и перешагнула через его дергающиеся ноги. Важно, вальяжно, без намека на спешку. В точности так же, как она прохаживалась по палубе «Южного Ветра». — Но, полагаю, я сама их на себя навлекла. Ярви отпрянул, съежившись, тяжело дыша, его взгляд скакал по разрушенным стенам в поисках выхода, но его не было. Ему нужно было с ней драться. — У меня слишком мягкое сердце для нашего мира. — Она глянула вбок, в сторону выемки в стене, через которую прилетела стрела Ральфа, и плавно нырнула под ней. — Это всегда было моей слабостью. Ярви пятился по булыжникам, рукоять ножа в его ладони стала липкой от пота. Он слышал крики, звуки сражения. Люди там были увлечены своими последними кровавыми шагами через Последнюю Дверь. Он глянул через плечо, увидел, где разрушенные эльфийские стены заканчивались обрывом, и где молодые деревья тянули свои ветви в воздух над рекой. — Не могу выразить, какое удовольствие доставляет мне шанс сказать «прощай». — Шадикширрам улыбнулась. — Прощай. Несомненно, она была вооружена намного лучше, чем он. И она была выше, сильнее, опытнее, искуснее. Не говоря уже о ее значительном превосходстве в количестве рук. И, несмотря на ее утверждения, он не думал, что ее слишком уж отяготит мягкость сердца. Всегда есть способ, говорила его мать, но как ему найти способ победить Шадикширрам? Ему, не выигравшему ни одного поединка за сотню постыдных выступлений на тренировочной площадке? Она подняла брови, словно подсчитывала ту же сумму и пришла к тому же выводу. — Возможно, тебе стоит прыгнуть. Она шагнула еще раз, медленно направляя его назад. Наконечник ее меча блеснул, пересекая полоску света. Земля под ним закончилась, он чувствовал пространство, открывшееся за ним, чувствовал ветер на загривке, слышал злую реку, вгрызавшуюся в скалы далеко внизу. — Прыгай, калека. Он попятился еще и услышал, как камни падают в пустоту; грань закончилась под его пятками. — Прыгай! — закричала Шадикширрам, разбрызгивая слюну. Тут Ярви уголком глаза уловил движение. Бледное лицо Анкрана, двигалось вдоль осыпавшейся стены. Он крался, высунув язык в щель между зубами и подняв лопату. Ярви не мог прекратить следить за ним глазами. Лоб Шадикширрам наморщился. Быстро как кошка она повернулась, уклонилась от лопаты из лосиной кости, которая просвистела мимо ее плеча, и без особого усилия, почти без звука воткнула меч прямо Анкрану в грудь. Он, дрожа, вздохнул, выпучив глаза. Шадикширрам чертыхнулась, вытягивая руку с мечом. Милосердие — это слабость. Отец Ярви всегда так говорил. Милосердие — это ошибка. В тот же миг он запрыгнул на нее. Засунул скрюченную руку ей подмышку, подцепил ее меч. Его шишковатая ладонь вдавилась ей в горло, и правой рукой он ударил ее, уколол ее, пронзил ее. Они пускали слюни, плевались, фыркали, хныкали, визжали и качались; ее волосы попали ему в рот. Она извивалась и рычала, а он вцеплялся в нее и колол, колол. Она вырвалась, ее локоть с болезненным хрустом ударил его в нос, отбросил его голову, и земля ударила его в спину. Крики вдалеке. Эхо стали. Отдаленная битва. Что-то важное. Надо встать. Нельзя подвести мать. Надо быть мужчиной. Его дядя будет ждать. Он постарался вытряхнуть головокружение, перевернулся, мелькнуло небо. Его рука повисла в воздухе, далеко внизу черная река, белая вода бьет по скалам. Как море под башней в Амвенде. Море, в которое он нырнул. Дыхание ухнуло, когда Ярви пришел в себя. Он отполз от осыпающегося края. Голова кружилась, лицо пульсировало, в ногах не было сил, во рту было солоно от крови. Он увидел Анкрана, который лежал, изогнувшись на спине и широко раскинув руки. Ярви хныкнул, пополз к нему, потянулся. Но его дрожащие руки остановились перед окровавленной рубашкой Анкрана. Для него открылась Последняя Дверь. Ему было уже не помочь. Шадикширрам лежала на булыжниках около его тела. Она пыталась сесть и выглядела очень удивленно от того, что у нее не получалось. Пальцы ее левой руки запутались в рукояти меча. Правая рука была прижата к боку. Она убрала ее — вся ладонь была залита кровью. Ярви удивленно посмотрел вниз, на свою правую руку. В ней все еще был нож, лезвие было липким, а его пальцы, запястье и рука были красными по локоть. — Нет, — прорычала она. Попыталась поднять меч, но тот был слишком тяжелым. — Не так. Не здесь. — Ее окровавленные губы скривились, когда она взглянула на него. — Не ты. — Здесь, — сказал Ярви. — Я. Что ты там говорила? Чтобы драться, нужны две руки, но чтобы ударить в спину, хватит и одной. И он понял, что потерял даром все время на тренировочной площадке не потому, что у него не хватало умений или силы, или даже руки. У него не хватало силы воли. И где-то на «Южном Ветре», где-то в бездорожных льдах, где-то в этих древних развалинах он ее нашел. — Но я командовала кораблями императрицы, — прохрипела Шадикширрам. Весь ее правый бок был темным от крови. — Я была первой любовницей герцога Микедаса. Мир был у моих ног. — Это было так давно. — Ты прав. Ты умный мальчик. А я слишком мягкая. — Ее голова откинулась, и она уставилась на небо. — Это… моя единственная… Зал эльфийских развалин был усеян трупами. Издалека баньи выглядели чертями. Вблизи они были жалкими. Мелкие и костлявые, как дети, завернутые в лохмотья, обшитые китовым усом со священными знаками, которые не защищали от безжалостной стали Ничто. Один из них все еще дышал, протягивая руку в сторону Ярви, другая его рука вцеплялась в стрелу, торчащую из его ребер. В его глазах не было ненависти, лишь сомнение, страх и боль. Точно как у Анкрана, когда Шадикширрам его убила. Значит, просто люди, которых Смерть провожала через Последнюю Дверь в точности так же, как и остальных. Банья пытался выговорить слово, когда к нему подошел Ничто. Одно и то же слово, снова и снова, и тряс головой. Ничто прижал палец к губам. — Тсссс. — И ударил его в сердце. — Победа! — взревел Ральф, спрыгнув на землю. — Никогда не видел такого искусства владения мечом! — А я такой стрельбы из лука! — сказал Ничто, заключая Ральфа в сокрушающие объятья. Лучшие друзья, объединенные резней. Сумаэль стояла в арочном проходе, сжимая плечо. Кровь полосами тянулась по руке до кончиков ее пальцев. — Где Анкран? — спросила она. Ярви покачал головой. Он не смел говорить, чтобы его не стошнило. Или чтобы не начать плакать. Или и то и другое вместе. От боли и спадающей ярости. От облегчения, что он выжил. От грусти, что его друг нет. От грусти, которая становилась тяжелее с каждым мигом. Джод опустился на глыбу эльфийского камня и выронил покрытый царапинами щит. Сумаэль положила окровавленную руку на его дрожащее плечо. — Теперь я полностью осознаю, что гетландцы лучшие! — болтал Ральф. — Как раз когда я начал в этом сомневаться! — Ничто хмуро посмотрел вокруг. — Я ждал Шадикширрам. Ярви, словно в оправдание, посмотрел на изогнутый меч в своей руке. — Я убил ее. Возможно, надо было пасть на колени и вознести хвалы богам за невероятную победу, но кровавый урожай порубленных мечом и утыканных стрелами в этих развалинах не был похож на то, за что стоит возносить хвалы. Так что он сел рядом с остальными и сковырнул засохшую кровь из-под носа. В конце концов, он был королем Гетланда, разве нет? Он уже достаточно стоял на коленях.28. Сжигая мертвецов
Мертвецы горели. Покрывавшие их языки пламени оставляли странные тени на стенах эльфийских руин. От них в розовеющее небо поднимались клубы дыма — лучшая благодарность Матери Войне за их победу. Так сказал Ничто, а немногие были с ней в таких же близких отношениях. Ярви предполагал, что если бы он повернул голову, то увидел бы в огне кости девятерых баньев, троих мертвых моряков, Анкрана и Шадикширрам. — Я буду по нему скучать, — сказал Ярви, стараясь сдержать слезы. — Мы все будем, — сказал Джод, вытирая глаза ладонью. Слезы свободно текли по щекам Ничто, покрытым шрамами, и он сказал, кивая в сторону огня: — Я буду скучать по ней. Ральф фыркнул. — Черт возьми, а я не буду. — Тогда ты глупее, чем кажешься на первый взгляд. Боги не посылают даров лучше, чем хорошие враги. Как хорошее точило для клинка, — и Ничто хмуро посмотрел на свой меч, уже чистый, хотя его пальцы все еще были в крови, и провел по нему точильным камнем. — Хороший враг всегда держит тебя острым. — Мне лучше быть тупым, — проворчал Джод. — Выбирай врагов тщательнее, чем друзей, — бормотал Ничто, глядя на пламя. — Они будут с тобой дольше. — Не волнуйся. — Ральф похлопал Ничто по плечу. — Если жизнь меня чему и научила, так это тому, что следующий враг всегда неподалеку. — Или всегда можешь наделать врагов из друзей, — сказала Сумаэль, натягивая куртку Шадикширрам на плечи. — Делать друзей из врагов намного труднее. Ярви знал, что это правда. — Думаете, Анкран этого хотел? — пробормотал он. — Быть мертвым? — сказал Джод. — Сомневаюсь. — Быть сожженным, — сказал Ярви. Джод глянул на Ничто и пожал плечами. — Когда жестокий человек вобьет что-то себе в голову, трудно его переубедить. Особенно когда он еще чует запах крови. — А к чему пытаться? — Сумаэль снова почесала грязную повязку, которой Ярви замотал ее порезанную руку. — Они мертвы. От их жалоб легко отмахнуться. — Ты хорошо сражался, Ярви! — крикнул Ничто. — В самом деле, как король. — Позволяет ли король своим друзьям умирать за него? — Ярви виновато посмотрел на меч Шадикширрам, вспомнил чувство, когда он колол, колол, вспомнил красный нож в красной руке и задрожал под украденной накидкой. — Бьет ли король женщину в спину? На истощенном лице Ничто все еще были слезы. — Хороший король жертвует всем ради победы и бьет того, кого должен, так, как может. Великий воин это тот, кто все еще дышит, когда пируют вороны. Великий король это тот, кто смотрит на горящие трупы своих врагов. Пусть Отец Мир льет слезы над методами. Мать Война радуется результатам. — То же говорил мой дядя. — Значит, он мудрый человек и ценный враг. Возможно, ты ударишь его в спину, и мы вместе посмотрим, как он горит. Ярви тихонько потер разбухшую переносицу. Мысль о горящих трупах приносила ему мало утешения, чьими бы они ни были. Снова и снова в его мыслях прокручивался миг: он смотрит на Анкрана, глаза его выдают, Шадикширрам поворачивается и выбрасывает клинок. Снова и снова он разбирал, что должен был сделать по-другому, чтобы его друг остался в живых, но он знал, что это бесполезные усилия. Пути назад не было. Сумаэль повернулась, хмуро глядя в ночь. — Кто нибудь слышал… — Стоять! — раздался голос из темноты, жесткий, как удар хлыста. Ярви обернулся, сердце забилось, и он увидел высокого воина в шаге от арочного прохода. Тот выглядел огромным в свете костра с трупами, в ярком шлеме и кольчуге. Его крепкий меч и щит блестели. — Сложите оружие! — раздался другой голос, и из теней вышел другой мужчина, с натянутым луком. Длинные тесемки свисали вокруг его лица. Значит, ванстер. За ним вышли еще, и еще, и спустя вздох или два дюжина воинов выстроилась вокруг них полумесяцем. Ярви не думал, что его дух может пасть ниже. Теперь он узнал размеры своей ошибки. Ральф взглянул на свой лук, который лежал за пределами досягаемости, и откинулся обратно на локоть. — Где в твоем списке самых лучших находятся ванстеры? Ничто оценивающе кивнул в их сторону. — В таких количествах достаточно высоко. Сколько бы силы не дали боги Ярви, в этот день он потратил больше. Он пальцем ноги оттолкнул меч Шадикширрам прочь. Джод поднял пустые руки. Сумаэль подняла топорик пальцами и отбросила в темноту. — Что насчет тебя, старик? — спросил первый ванстер. — Я обдумываю свое положение. — Ничто еще раз провел точилом по мечу. Ярви показалось, что он провел им по его нервам. — Если сталь это ответ, то у них ее довольно много, — пробормотал он. — Положи. — Второй ванстер натянул лук. — Или сожжем твой труп с остальными. Ничто воткнул меч в землю и вздохнул. — У него убедительные доводы. Трое ванстеров вышли вперед, чтобы собрать оружие, а их капитан наблюдал. — Что привело вас пятерых в Ванстерланд? — Мы путешественники… — сказал Ярви, глядя, как один из воинов вытряхивает жалкое содержимое его тюка. — На пути в Вульсгард. Лучник посмотрел на погребальный костер. — Путешественники, сжигающие трупы? — Куда катится этот мир, если честный человек не может сжечь трупы, не вызывая подозрений? — спросил Ничто. — На нас напали бандиты, — рискнул Ярви, думая так быстро, как только мог. — Неплохо бы вам в своей стране обеспечивать безопасность для путешественников, — сказал Ральф. — О, мы благодарны вам, что вы сделали ее безопаснее. — Капитан внимательно посмотрел на шею Ярви, потом отодвинул воротник Джода, чтобы взглянуть на шрамы. — Рабы. — Освобожденные, — сказала Сумаэль. — Я была их хозяйкой. Я торговец. — И она потянулась внутрь куртки, чтобы осторожно достать помятый кусок пергамента. — Меня зовут Эбдель Арик Шадикширрам. Мужчина хмуро посмотрел на лицензию Верховного Короля, недавно снятую с трупа ее законного владельца. — Ты довольно оборванная для торговца. — Я не говорила, что я хороший торговец. — И молодая, — сказал капитан. — Я не говорила, что я старая. — Где твой корабль? — В море. — Почему вы не на борту? — Подумала, будет мудро покинуть его, прежде чем он коснется дна. — В самом деле, бедный торговец, — пробормотал один из мужчин. — С грузом лжи, — сказал другой. Капитан пожал плечами. — Король решит, чему верить. Связать их. — Король? — спросил Ярви, протягивая запястья. Мужчина слегка улыбнулся. — Гром-гил-Горм прибыл на север поохотиться. Так что, похоже, Ральф был прав. Следующий враг был ближе, чем думал любой из них.29. Плывущие ветки
Суровые мужчины не были для Ярви в диковинку. Его отец был таким. И его брат. И еще дюжины таких же каждый день ждали своей очереди на тренировочной площадке в Торлби. Сотни таких мужчин собрались на песке, чтобы посмотреть, как будет погребен король Утрик. Чтобы отправиться с королем Ярви в злополучный набег на Амвенд. Улыбка на их лицах появлялась только в битве, а руки приняли формы их оружия. Но он никогда не видел сборища, подобного тому, что привез на охоту Гром-гил-Горм. — Никогда не видал столько ванстеров в одном месте, — пробормотал Ральф. — А я провел год в Вульсгарде. — Армия, — проворчал Ничто. — И довольно грозная, — сказал Ральф. Все они ощетинились оружием, дышали угрозой, сверкали кинжалами и говорили мечами. Они носили свои шрамы так же гордо, как принцессы носят драгоценности, а их точильные камни пели любовные песни Матери Войне. Ярви и его друзей, связанных и беспомощных, привели в центр этой медвежьей берлоги, между кострами, на которые капал красный сок со свежих туш. — Если у тебя есть план, — прошипела Сумаэль уголком рта, — сейчас самое время. — У меня есть план, — сказал Ничто. — Он включает в себя меч? — спросил Джод. Пауза. — Все мои планы включают меч. — У тебя есть меч? Еще пауза. — Нет. — И как ты исполнишь свой план без меча? — пробормотала Сумаэль. Снова пауза. — Смерть ждет всех нас. Там, где эта группа убийц была плотнее всего, Ярви заметил очертания огромного стула и на нем огромную фигуру с огромным кубком в руке. Но вместо страха, который его охватил в прошлый раз, Ярви почувствовал приятное ощущение возможности. Не план, и даже едва ли идея, но Мать Гандринг говорила ему, что утопающий должен хвататься за любую плывущую мимо ветку. — Мы можем сделать с врагами кое-что получше убийства, — прошептал он. Ничто фыркнул. — И что же это? — Заключить с ними союз. — Ярви глубоко вздохнул и проревел: — Гром-гил-Горм! — от дыма его голос взвился, захрипел и был настолько не похож на королевский, насколько можно представить. Но он был достаточно громким, чтобы услышали все в лагере, и только это имело значение. Сотня освещенных кострами лиц повернулась к нему. — Король Ванстерланда! Самый кровавый сын Матери Войны! Ломатель Мечей и делатель сирот, мы встретились снова! Я… Хорошо поставленный удар в живот выбил из него дух. — Прикуси язык, мальчик, пока я его не отрезал! — прорычал капитан, и Ярви, кашляя, упал у его ног. Но слова возымели эффект. Сначала все затихли, потом приблизились тяжелые шаги, и, наконец, сам Гром-гил-Горм нараспев произнес: — Ты привез гостей! — Хотя выглядят они, как попрошайки. — Ярви не слышал этот голос с тех пор, как на него надели ошейник, но узнал эту ледяную интонацию Матери Скаер из своих снов. — Мы нашли их в эльфийских развалинах над рекой, мой король, — сказал капитан. — Они не похожи на эльфов, — сказала министр Горма. — Но они сжигали трупы. — Благородное занятие, если они за правое дело, — сказал Горм. — Мальчик, ты говоришь, будто я тебя знаю. Играешь со мной в угадайку? Пытаясь восстановить дыхание, чтобы заговорить, Ярви поднял голову, и снова уставился сначала на ботинки, потом на ремень, потом на трижды обернутую цепь, и наконец на грубую голову короля Ванстерланда, злейшего врага его отца, его страны и его народа. — Когда мы встречались в прошлый раз… вы предлагали мне свой нож. — Ярви посмотрел Горму в глаза. На коленях, в лохмотьях, в крови, побитый и сгорбленный, но он смотрел ему прямо в глаза. — Вы сказали отыскать вас, если я передумаю. Дадите мне его теперь? Король Ванстерланда нахмурился, одной рукой теребя цепь из наверший мечей мертвецов, намотанную на его толстую шею, а другой засовывая клинок за пояс. — Это может быть неблагоразумно. — Я думал, Мать Война дохнула на вас в колыбели, и было предсказано, что ни один мужчина не сможет вас убить? — Боги помогают тем, кто помогает себе сам. — Мать Скаер схватила побитыми пальцами Ярви за челюсть и повернула его лицо на свет. — Это поваренок, пойманный в Амвенде. — Точно, — пробормотал Горм. — Но он изменился. У него теперь суровый взгляд. Мать Скаер прищурилась. — И ты потерял ошейник, который я тебе дала. — Он натирал шею. Я был рожден не для того, чтобы быть рабом. — И все же, ты передо мной на коленях, — сказал Горм. — Кем же ты рожден стать? Его люди льстиво захихикали, но над Ярви смеялись всю его жизнь, так что это уже не жалило. — Королем Гетланда, — сказал он, и в этот раз его голос был тверд, как сам Черный Стул. — О, боги, — услышал он шепот Сумаэль. — Мы трупы. Горм широко улыбнулся. — Одем! Ты моложе, чем я помню. — Я племянник Одема. Сын Утрика. Капитан шлепнул Ярви по затылку, и тот ткнулся в землю сломанным носом. Это было возмутительно, потому что со связанными руками он ничего не мог сделать, чтобы остановить падение. — Сын Утрика умер вместе с ним! — У него был другой сын, болван! — Ярви, извиваясь, снова встал на колени. Во рту было солоно от крови. Он уже устал от этого вкуса. Пальцы схватили волосы Ярви и подняли его на ноги. — Нанять его, как шута, или повесить, как шпиона? — Здесь не ты решаешь. Мать Скаер слегка подняла лишь один палец, эльфийские браслеты на ее длинной руке застучали, и капитан отпустил Ярви, словно его ударили. — У Утрика действительно был второй сын. Принц Ярви. Он учился на министра. — Но не проходил испытание, — сказал Ярви. — Вместо этого я взял Черный Стул. — Чтобы Золотая Королева сохранила свою власть. — Лаитлин. Моя мать. Долгий миг Мать Скаер оценивала его, Ярви поднял подбородок и смотрел в ответ настолько по-королевски, насколько это было возможно с кровоточащим носом, связанными руками и в вонючих лохмотьях. Похоже, этого было достаточно, по крайней мере, чтобы посеять зерно сомнения. — Освободи ему руки. Ярви почувствовал, как веревки разрезали, и с подходящим театральным жестом медленно поднял левую руку на свет. Бормотание у костров при виде скрюченной культи в кои-то веки было приятно. — Вы это ищете? — спросил он. Мать Скаер взяла ее в свою руку, повернула и помяла сильными пальцами. — Если ты был учеником Матери Гандринг, то чьим учеником была она? Ярви не колебался. — Ее учила Мать Вексен, которая стала затем министром короля Финна Тровенландского, а теперь она Праматерь Министерства и первый личный служитель Верховного Короля. — Сколько у нее голубей? — Три дюжины, и еще один с черным пятном на лбу, который принесет весть в Скекенхаус, когда Смерть откроет для нее Последнюю Дверь. — Из какого дерева сделана дверь в спальню короля Гетланда? Ярви улыбнулся. — Там нет двери, поскольку король Гетланда един с землей и людьми, и ничего не должен от них прятать. Недоверчивое выражение на сухопаром лице Матери Скаер стало источником весьма редкого удовлетворения для Ярви. Гром-гил-Горм поднял густую бровь. — Он правильно ответил? — Да, — пробормотала министр. — Значит… эта увечная кукла и вправду Ярви, сын Утрика и Лаитлин, законный король Гетланда? — Похоже на то. — Это правда? — прохрипел Ральф. — Правда, — выдохнула Сумаэль. Горм расхохотался. — Тогда это лучшая охота за много лет! Мать Скаер, отправь птицу и выясни, что заплатит король Одем за возвращение капризного племянника. — Король Ванстерланда начал отворачиваться. Ярви остановил его фырканьем. — Великий и ужасный Гром-гил-Горм! В Гетланде вас называют безумцем, помешанным на крови. В Тровенланде вас зовут диким королем диких земель. В Скекенхаусе, в построенных эльфами залах Верховного Короля… ну, там вас вряд ли вспоминают. Ярви услышал, как Ральф встревожено заворчал, капитан зарычал со сдержанной яростью, но Горм лишь задумчиво коснулся бороды. — Если ты хотел мне польстить, то ты промахнулся. Что ты имел в виду? — Неужели вы докажете им их правоту и извлечете столь малую выгоду от золотого шанса, что вам послали боги? Король Ванстерланда удивленно посмотрел на своего министра. — Мои уши открыты для лучших предложений. Мать всегда говорила Ярви: продавай им то, что они хотят, а не то, что у тебя есть. — Каждую весну вы собираете воинов и совершаете набег через границу в Гетланд. — Это все знают. — А этой весной? Горм сжал губы. — Может, устроим маленькую прогулку. Мать Война требует отомстить за оскорбление, нанесенное твоим дядей в Амвенде. Ярви решил не указывать, что в начале этого оскорбления, если не до конца, королем был он. — Все что я прошу, это зайти в этот год чуть дальше. До самых стен Торлби. Мать Скаер с отвращением зашипела. — И это все? Но любопытство Горма было задето. — И что я получу, оказав такую услугу? Гордые люди, как мертвый отец Ярви, или его убитый брат, или утонувший дядя Утил, несомненно, скорее бы плюнули на последнем издыхании в лицо Гром-гил-Горму, чем стали бы искать его помощи. Но у Ярви не было гордости. Его отец, постоянно стыдя, заставил его от нее отказаться. Одем хитростью избавил от нее. Ее выбили из него на «Южном Ветре». Выморозили в пустынных землях. Он стоял на коленях всю свою жизнь, и постоять еще немного было нетрудно. — Помогите мне вернуть трон, Гром-гил-Горм, и я, король Гетланда, преклоню перед вами колено в крови Одема, как ваш вассал и подданный. Ничто наклонился к нему и яростно зашипел через сжатые зубы: — Цена слишком высока! Ярви не обратил на него внимания. — Утил, Утрик и Одем. Эти братья были вашими злейшими врагами, и все трое будут за Последней Дверью. Тогда по всему Расшатанному морю вы будете лишь вторым по силе после самого Верховного Короля. А возможно… со временем… и выше. Как всегда говорила Мать Гандринг, чем могущественнее человек, тем сильнее он жаждет власти. Голос Горма слегка охрип: — Это было бы замечательно. — Действительно замечательно, — согласилась Мать Скаер, прищурив глаза и глядя на Ярви злее, чем когда бы то ни было. — Если только возможно. — Только дайте мне и моим компаньонам проход до Торлби, и я попытаюсь. — Ты собрал странных слуг, — сказала Мать Скаер, без энтузиазма оглядывая их. — Их потребовали странные обстоятельства. — Что это за сомнительное создание? — спросил Горм. Остальные мудро смотрели в землю, но Ничто смотрел в ответ, не кланяясь, его яркие глаза горели. — Я гордый гетландец. — А, один из этих. — Горм улыбнулся. — Здесь мы предпочитаем опозоренных и окровавленных гетландцев. — Не обращайте на него внимания, мой король. Он Ничто. — И с медовой интонацией, какую использовала его мать, Ярви вернул взгляд Горма на себя. Потому что жестокий человек хорошо чувствует себя в ярости, но не знает, что делать с разумными доводами и здравым смыслом. — Если у меня не получится, у вас все равно останется добыча, захваченная в походе на юг. Ничто с отвращением и немного с изумлением зарычал. Города Гетланда будут гореть, земли будут опустошены, люди будут перебиты или проданы в рабство. Земля Ярви и народ Ярви. Но он уже был слишком глубоко в трясине, чтобы вернуться. Оставалось лишь идти дальше, чтобы утонуть или вынырнуть на другой стороне в грязи, но живым. Чтобы вернуть Черный Стул, ему была нужна армия, а Мать Война нынче вложила их мечи в его иссохшую руку. Или, по крайней мере, поставила их сапоги на его покрытую шрамами шею. — Я все поставил на выигрыш, — убедительно и мягко сказал он. — Нечего терять. — Есть письмо Верховного Короля, — сказала Мать Скаер. — Он приказал, чтобы не было войны, пока не будет закончен его храм… — Было время, когда орлы Праматери Вексен приносили просьбы. — В распевном голосе Гром-гил-Горма теперь была нотка гнева. — Потом они приносили требования. Теперь она шлет приказы. Где конец этому, Мать Скаер? Его министр тихо сказала: — Верховный Король уже заставил жителей низин и большинство инглингов молиться своему Единому Богу. Они готовы сражаться и умереть по его приказу… — А разве Верховный Король правит и Ванстерландом? — поднял ее на смех Ярви. — Или здесь правит Гром-гил-Горм? Губы Матери Скаер сжались. — Не играй слишком близко к огню, мальчик. Мы все перед кем-то отвечаем. Но Горм был где-то далеко, уже, несомненно, сея огонь и убийства по всему Гетланду. — У Торлби прочные стены, — пробормотал он, — и много сильных воинов, чтобы их оборонять. Слишком много. Если я смогу взять этот город, скальды уже будут петь о моей победе. — Никогда, — прошептал Ничто, но его никто не слушал. Сделка была заключена. — А это самое лучшее, — вполголоса проговорил Ярви. — Тебе нужно всего лишь ждать снаружи. Яотдам тебе Торлби.
Часть IV
30. Вороны
Ярви натянул меховой воротник взятой взаймы накидки, чтобы укрыться от ветра, и сморщил нос от резкого запаха моря. Запаха моря и вони рабов, тянущих весла. Он привык к этой вони, когда был одним из них. Он спал, уткнувшись Ральфу подмышку, и едва ее ощущал. Он знал, что воняет не лучше остальных. Но запах не делался от этого лучше. Фактически, даже хуже. — Бедные псы. — Джод хмуро смотрел через перила юта на тех, что выбивались из сил внизу. Для такого сильного мужчины у него было мягкое сердце. Ральф почесал русые с сединой волосы, что отросли вокруг его ушей, хотя сверху его башка была такой же лысой, как раньше. — Ну, так освободи их. — Тогда как мы доберемся до Торлби? — сказал Ярви. — Кто-то должен грести. Станешь тянуть весло? Оба его напарника по веслу резко взглянули на него. — Ты изменился, — сказал Джод. — Мне пришлось. — И он отвернулся от них, глядя на скамьи, на которых и он когда-то выбивался из сил. Сумаэль стояла у перил, и на ее лице сияла широченная улыбка. Соленый ветер развевал ее отросшие волосы, черные, как перья ворона. — Выглядишь довольной, — сказал Ярви, счастливый от того, что видит ее счастливой. Он не часто такое видел. — Рада снова быть в море. — Она широко развела руки, согнув пальцы. — И без цепей! Он почувствовал, что его улыбка опадает, потому что на нем все еще висела цепь, которую он не мог разбить. Та, которую он сам выковал своей клятвой. Которая тащила его обратно в Торлби, тянула к Черному Стулу. И он знал, что рано или поздно Сумаэль будет стоять у перил другого корабля. Того, который отвезет ее назад в Первый из Городов и прочь от него навсегда. Ее улыбка тоже угасла, словно она подумала о том же в тот же миг, и в неловкой тишине они отвернулись друг от друга и посмотрели на Отца Землю. Для двух столь ожесточенно враждебных земель Ванстерланд и Гетланд выглядели весьма похоже. Бесплодные берега, леса и болота. Людей он видел не много, и те убегали подальше от моря, напуганные видом корабля. Прищурив глаза, он посмотрел на юг и увидел небольшой зубец на мысе. Дым от домов там поднимался в белое небо. — Что это за город? — спросил он Сумаэль. — Амвенд, — сказала она. — Близко к границе. Амвенд, где он командовал набегом. Или, по крайней мере, без щита плюхнулся с корабля прямо в ловушку. Значит, это была башня, в которой умер Кеймдал. Где Хурик его предал. И с которой Одем сбросил его вниз, вниз в жестокое море и еще более жестокое рабство. Ярви не замечал, что давит иссохшей рукой в перила, пока не стало больно. Он отвернулся от земли в сторону белой вспененной воды у них в кильватере. Следы от весел быстро исчезали, не оставляя за собой ничего. Будет ли так же и с ним? Исчезнувший и забытый? Сестра Оуд, Ученица Матери Скаер, которую та послала с ними, смотрела прямо на него. Скрытно глянула, а потом быстро перевела взгляд на то, что писала на крошечном клочке бумаги, который вырывался и трепетал на ветру под ее угольком. Ярви медленно подошел к ней. — Следишь за мной? — Ты же знаешь, что слежу, — сказала она, не глядя вверх. — За этим я здесь. — Ты сомневаешься во мне? — Я просто рассказываю Матери Скаер, что вижу. Она решает, в чем сомневаться. Она была маленькой и круглолицей, одной из тех, чей возраст трудно угадать. Но все равно Ярви не думал, что она может быть старше него. — Когда ты прошла испытание министра? — Два года назад, — сказала она, закрывая клочок бумаги своим плечом. Он отчаялся посмотреть на него. И в любом случае, у министров есть свои знаки, вряд ли он смог бы прочесть. — Как это было? — Не трудно, если готов. — Я был готов, — сказал Ярви, мысленно возвращаясь в ту ночь, когда из дождя вбежал Одем. Пламя, отражающееся в колбах, морщинки в улыбке Матери Гандринг, безукоризненность вопросов и ответов. Ему вдруг страстно захотелось туда, в ту простую жизнь, где не было ни дяди, которого надо убить, ни клятв, которые надо исполнить, ни трудного выбора, который надо сделать. К книгам, растениям и тихим словам. Ему пришлось с усилием вернуть эти мысли на дно разума. Сейчас он не мог их себе позволить. — Но у меня не было возможности его пройти. — Ты не многое пропустил. Долго нервно ждешь за дверью. Потом на тебя долго пристально смотрит старая женщина. — Она закончила послание и стала скручивать его в крошечный шарик. — Потом тебе оказывают честь: тебя целует Праматерь Вексен. — Как это было? Сестра Оуд надула щеки и тяжело вздохнула. — Возможно она и мудрейшая из женщин, но я надеялась, что мой последний поцелуй будет с кем-нибудь помоложе. Я видела Верховного Короля, издалека. — Я тоже, однажды. Он казался маленьким, старым, жадным, жаловался на все и боялся своей еды. Но с ним было много сильных воинов. — Значит, время не сильно его изменило. За исключением того, что теперь он поклоняется Единому Богу, еще больше одержим своей властью, и по всем отзывам не может бодрствовать дольше часа. И число воинов умножилось. — Она подняла парусиновую накидку с клетки. Птицы внутри не шевелились, не вздрогнули от света, лишь спокойно смотрели на Ярви шестью парами немигающих глаз. Черные птицы. Ярви нахмурился. — Вороны? — Да. — Сестра Оуд подтянула рукав, открыла маленькую дверцу и умело засунула белую руку в клетку. Взяла ворону за тело и вытащила. Птица была бесшумной и спокойной, словно сделанной из угля. — Мать Скаер давно не использует голубей. — Совсем? — По крайней мере, за то время, что я была у нее ученицей. — Она прикрепила послание к ноге птицы и тихо сказала: — Были слухи, что голубь, посланный Матерью Гандринг, пытался вцепиться ей в лицо. Она им не доверяет. — Она наклонилась к черной птице и проворковала: — Мы в дне от Торлби. — Торлби, — проговорила ворона хриплым голосом. Затем сестра Оуд подбросила ее в небо, и та полетела на север. — Вороны, — пробормотал Ярви, наблюдая, как птица несется над волнами. — Обещания повиновения твоему господину, Гром-гил-Горму? — Ничто встал рядом с Ярви, все еще держа свой меч в объятьях, словно любовник, хотя теперь у него были отличные ножны. — Он мой союзник, а не господин, — ответил Ярви. — Конечно. Ты же теперь не раб. — Ничто мягко потер шрамы на покрытой щетиной шее. — Помню, как сняли наши ошейники, в той дружелюбной усадьбе. Прежде чем Шадикширрам ее спалила. Да, ты не раб. И все же заключал сделку с ванстерами на коленях. — Иногда мы все стоим на коленях, — проворчал Ярви. — Мой вопрос в том, на коленях ли мы сейчас? Немного ты наживешь друзей, вернув Черный Стул с помощью злейшего врага Гетланда. — Я могу нажить друзей, когда буду на нем сидеть. Сейчас меня беспокоит то, как добраться до врагов. Что мне было делать? Позволить ванстерам сжечь нас? — Возможно, есть середина между тем, чтобы Горм нас поубивал, и продажей ему нашей родины. — Середину в последнее время трудно отыскать, — выдавил Ярви через сжатые зубы. — Как и всегда, но на ней место короля. Думаю, за это будет своя цена. — Ты спешишь с вопросами, но медлишь с ответами, Ничто. Разве ты не поклялся помочь мне? Ничто, прищурившись, смотрел на Ярви, а ветер развевал и дергал его седые волосы вокруг побитого в сражениях лица. — Я поклялся, и намерен исполнить эту клятву или умереть. — Хорошо, — сказал Ярви, поворачиваясь. — Я направлю тебя в нужную сторону. Внизу рабы на веслах все еще работали в поту, стискивали зубы и ворчали, когда надсмотрщик прохаживался между ними с хлыстом, скрученным за спиной. В точности, как делал Тригг на палубе «Южного Ветра». Ярви хорошо помнил, как горели его мышцы, как жгли удары хлыста по спине. Но чем ближе он был к Черному Стулу, тем тяжелее становилась его клятва, и тем меньше у него оставалось терпения. Кто-то должен грести. — Быстрее! — рявкнул он надсмотрщику.31. Дом твоего врага
Сумаэль спрыгнула с корабля на пристань и протолкалась через толпу к столу, за которым сидела начальница дока, а по бокам от нее стояли два охранника. Ярви с чуть меньшим проворством и намного меньшей уверенностью, опустив глаза и натянув капюшон, прошел по трапу на землю, которая должна была быть его королевством. — Меня зовут Шадикширрам, — сказала Сумаэль, аккуратно разворачивая бумагу и роняя ее на стол, — и у меня лицензия на торговлю от Верховного Короля, проштампованная личной руной Праматери Вексен. Им пришлось ждать, пока весьма юная начальница дока за столом обернется к ним, и надеяться, что она просто махнет им, чтоб проходили. Вместо этого она, теребя пальцами два ключа — один от ее хозяйства, другой от кабинета — хмуро смотрела на лицензию, достаточно долго, чтобы все занервничали. Ярви передернуло, когда он заметил, что уголок лицензии был бурым от засохшей крови. Крови ее законной владелицы, пролитой собственной рукой Ярви. Начальница дока уставилась на Сумаэль, и сказала слова, которых он опасался. — Ты не Шадикширрам. — Один из охранников чуть сдвинул руку в перчатке на древке копья, Ничто сдвинул большой палец на ремне поближе к мечу, и напряжение Ярви превратилось в ужас. Неужели все закончится здесь, в отвратительном гомоне доков? — Я видела ее, она часто сходила на берег, обычно пьяная… Сумаэль яростно ударила по столу, рыча в лицо начальнице дока и заставляя ее отпрянуть. — Когда говоришь о моей матери, Эбдель Арик Шадикширрам, говори с уважением! Она прошла через Последнюю Дверь. Утонула в ледяных водах Севера. — Ее голос надломился, и она приложила ладонь к сухим глазам. — Свое дело она вверила мне, любимой дочери Сумаэль Шадикширрам. — Она схватила со стола лицензию и снова заорала, брызгая слюной на начальницу дока, охранников и на Ярви: — И у меня есть дело к королеве Лаитлин! — Она уже не коро… — Ты знаешь, о ком я говорю! Где Лаитлин? — Обычно в своей канцелярии… — Я поговорю с ней! — Сумаэль повернулась на каблуках и величаво ушла с пристани. — Она, наверное, не принимает посетителей… — слабо пробормотала начальница дока ей вслед. Сестра Оуд дружелюбно похлопала по столу, пока Ярви и остальные проходили мимо. — Если это вас утешит, она так со всеми. — Замечательное представление, — сказал Ярви, догнав Сумаэль, которая быстро шла мимо висящей рыбы, сваленных сетей и рыбаков, выкрикивающих цены на утренний улов. — Что бы мы без тебя делали? — Я чуть не обмочилась, — прошипела она в ответ. — Нас кто-нибудь преследует? — Никто даже не смотрит. — Начальница дока была занята тем, что срывала досаду на следующих прибывших, и скоро она осталась далеко позади. Наконец-то дом, но Ярви чувствовал себя чужаком. Все выглядело меньше, чем он помнил. Меньше суматохи. Причалы и конюшни стояли пустыми, здания были покинуты. Его сердце подпрыгивало всякий раз, как он видел знакомое лицо, и, словно вор, проходящий по месту своего преступления, он сильнее натянул капюшон, а по спине потек пот, несмотря на холод. Если его узнают, король Одем вскоре об этом услышит и не станет тратить время, чтобы закончить то, что начал на крыше башни Амвенда. — Значит это курганы твоих предков? Ничто пристально смотрел через путаницу своих волос на север, на длинное и пустынное пространство берега и на ряд покрытых травой холмов. Ближайшему было всего несколько месяцев, и на его коричневых боках уже стали появляться зеленые пятна. — Моего отца Утрика, — Ярви сжал челюсть. — И утонувшего дяди Утила, и королей Гетланда прошлого. Ничто почесал седую щеку. — Перед ними ты произнес свою клятву. — Как ты произнес свою передо мной. — Не бойся, — ухмыльнулся Ничто, когда они проходили через оживленные ворота в дальней стене города. Ухмыльнулся той безумной ухмылкой, от которой Ярви боялся еще больше. — Плоть может забыть, но сталь никогда. Похоже, сестра Оуд знала Торлби лучше, чем Ярви, его родной сын. Его король. Она вела их узкими улочками, которые зигзагами рассекали склон холма. Высокие и узкие дома теснились между выступами скалы — серыми костями Гетланда, видневшимися сквозь кожу города. Сестра Оуд вела их по мостам через бурлящие ручьи, где рабы наклонялись, наполняя кувшины богачей. Наконец она привела их к длинному узкому двору в тени цитадели, где Ярви родился, вырос, ежедневно подвергался унижениям, учился на министра и узнал, что он король. — Дом здесь, — сказала сестра Оуд. Он был прямо на виду. Ярви часто проходил мимо него. — Почему у министра Горма есть дом в Торлби? — Мать Скаер всегда говорит, что мудрый министр знает дом своего врага лучше своего. — Мать Скаер так же склонна к отточенным фразам, как и Мать Гандринг, — проворчал Ярви. Оуд повернула ключ. — В этом все Министерство. — Возьми Джода, — тихо сказал Ярви, притянув Сумаэль к себе. — Иди в канцелярию и поговори с моей матерью. Если у него еще осталась удача, Хурик в это время будет на тренировочной площадке. — И что сказать? — спросила Сумаэль. — Что ее зовет ее мертвый сын? — И что он, наконец, научился застегивать пряжку. Приведи ее сюда. — А что если она мне не поверит? Ярви представил лицо матери, как она хмурилась, глядя на него, и подумал, что она, скорее всего, засомневается. — Тогда нам придется придумать что-то еще. — А что если она мне не поверит и прикажет убить за оскорбление? Ярви помедлил. — Тогда мне придется придумать что-то еще. — Кому из вас была ниспослана плохая удача в погоде и в битве?! — раздался звенящий голос с другой стороны площади. Перед большим зданием собралась толпа. Его построили недавно, спереди были колонны из белого мрамора. Перед ними стоял, широко раскинув руки, священник в рясе из скромной мешковины и завывал свое послание. — Кто заметил, что боги игнорируют его молитвы?! — Мои молитвы игнорировали так часто, что я перестал молиться, — пробормотал Ральф. — Это не удивительно! — выкрикивал священник. — Потому что богов не много, но лишь один! Все искусство эльфов не смогло его расколоть! Объятья Единого Бога и ворота его храма распахнуты для всех! — Храма? — нахмурился Ярви. — Моя мать строила здесь монетный двор. Там собирались чеканить монеты одинакового веса. — А теперь над дверями было семилучевое солнце Единого Бога — бога Верховного Короля. — Здесь можно бесплатно получить утешение, милость, убежище! — ревел священник. — Единственное его требование — любите его так, как он любит вас! Ничто сплюнул на камни. — Что богам делать с любовью? — Здесь все изменилось, — сказал Ярви, глядя на площадь и приспуская капюшон. — Новый король, — сказала Сумаэль, облизывая губу со шрамом, — новые порядки.32. Высокие ставки
Открылась входная дверь, и Ярви замер. Раздались звуки шагов в коридоре, и Ярви с усилием сглотнул. Дверь распахнулась, и Ярви, едва дыша, нерешительно шагнул к ней… Внутрь вошли два раба, держа руки на рукоятях мечей. Два широкоплечих инглинга в серебряных ошейниках. Ничто ощетинился, потянулся, блеснула сталь. — Нет! — крикнул Ярви. Он знал этих двоих. Рабы его матери. Их владелица величественно вошла в комнату, и Сумаэль за ней следом. Мать не изменилась. Высокая и решительная, с золотыми волосами, намасленными и уложенными в сияющие кольца. На ней было меньше драгоценностей, зато они были нескромных размеров. На ее цепочке не было огромного ключа королевы, ключа к сокровищнице Гетланда, и на его месте висел ключ поменьше, усеянный рубинами, словно каплями крови. Пусть Ярви трудно было убедить своих компаньонов в том, что он король, но его мать своим величием непринужденно заполнила комнату до самых уголков. — Боги, — хрипло сказал Ральф, и, вздрогнув, опустился на колени. Сестра Оуд, Джод и Сумаэль, а также два раба поспешили к нему присоединиться. Ничто встал на колени последним, опустив глаза и наконечник меча в пол. Так что лишь Ярви и его мать остались стоять. Она почти никак не выказала, что заметила их. Она смотрела на Ярви, а он на нее, словно они были одни. Она подошла к нему, не улыбаясь и не хмурясь, и остановилась в шаге от него. Она казалась ему такой прекрасной, что глазам было больно смотреть, и он почувствовал, что из них текут обжигающие слезы. — Мой сын, — прошептала она, и заключила его в объятья. — Мой сын. Она сжала его так сильно, что это было почти больно. Ее слезы капали ему на голову, а его слезы — ей на плечо. Ярви вернулся домой. Спустя некоторое время она отпустила его на расстояние вытянутой руки, и аккуратно вытерла щеки. Он вдруг осознал, что ему уже не надо поднимать голову, чтобы смотреть ей в глаза. Значит, он вырос. Вырос во многих смыслах. — Похоже, твоя подруга говорила правду, — сказала она. Ярви медленно кивнул. — Я жив. — И научился застегивать пряжку, — сказала она, потянула за пряжку и решила, что та застегнута хорошо.Она молча выслушала его историю. Молча она слушала о набеге и о сожжении Амвенда. О предательстве Одема и о долгом падении Ярви в жестокое море. Нужен ли Гетланду полукороль? В тишине она слушала, как из него сделали раба и продали в рабство, и отвела взгляд, лишь чтобы посмотреть на легкий шрам на его шее. В тишине он рассказал о своем побеге, о долгом и тяжелом испытании во льдах, о битве за жизнь в эльфийских руинах. И все это время Ярви думал о том, какая песня получится, если он выживет, чтобы положить ее на музыку. В хорошей песне нельзя ожидать, что все герои выживут. Когда дошло до смерти Анкрана, а потом до смерти Шадикширрам, Ярви подумал о красном ноже в его руке, о том, как он и она хрипели, ком встал в его горле, он закрыл глаза и не мог говорить. Чтобы драться, нужны две руки, но чтобы ударить в спину, хватит и одной. Потом он почувствовал руку матери на своей руке. — Я горжусь. Твой отец гордился бы. Важно лишь то, что ты вернулся ко мне. — Благодари этих четверых, — сказал Ярви, сглатывая горькую слюну. Мать окинула его компаньонов оценивающим взглядом. — Все вы, примите мои благодарности. — Это было ничто, — проворчал Ничто, глядя вниз. Его лицо пряталось за путаницей волос. — Это честь для меня, — сказал Джод, наклоняя голову. — Мы бы тоже без него не справились, — пробормотал Ральф. — Каждую милю он был у меня занозой в заднице, — сказала Сумаэль. — Если б пришлось повторить, я бы оставила его в море. — И где бы тогда ты нашла корабль, чтобы вернуться домой? — спросил Ярви, ухмыляясь. — О, я бы подумала о чем-нибудь другом, — сказала она, ухмыляясь в ответ. Мать Ярви к ним не присоединилась. Она заметила каждую деталь во взглядах, которыми они обменялись, и прищурила глаза. — Кто для тебя мой сын, девочка? Сумаэль моргнула, и ее смуглая щека зарделась. — Я… — Ярви никогда прежде не видел, чтобы ей не хватило слов. — Она мой друг, — сказал он. — Она рисковала за меня своей жизнью. Она мой напарник по веслу. — Он помедлил немного. — Она моя семья. — Вот как? — Мать все еще смотрела на Сумаэль, у которой проснулся внезапный интерес к изучению пола. — Тогда, должно быть, она теперь и моя семья. На самом деле Ярви далеко не был уверен, кто они друг другу, и еще меньше хотел выяснять это на глазах своей матери. — Здесь все изменилось. — Он кивнул на окно, откуда едва слышно доносились мольбы священника Единого Бога. — Здесь все развалилось. — Глаза матери снова встретились с его глазами, и теперь она была сердитее, чем прежде. — Только я сняла траур по тебе, как к Матери Гандринг прилетел орел. Приглашение на свадьбу Верховного Короля в Скекенхаус. — Ты поехала? Она фыркнула. — Я буду вынуждена там присутствовать. — Почему? — Потому, Ярви, что Праматерь Вексен видит меня в качестве невесты. Ярви распахнул глаза. — Ох. — Да уж. Ох. Они хотят приковать меня к ключу этого высохшего ошметка, чтобы я пряла им золото из соломы. В то время как твой змей-дядя и его червь-дочь разочаровывают меня каждым своим шагом и делают все возможное, чтобы уничтожить все, что я здесь построила. — Исриун? — пробормотал Ярви, слегка хрипя. Он едва не добавил «моя нареченная», но под взглядом Сумаэль подумал, что лучше остановиться. — Я знаю ее имя, — прорычала мать. — Предпочитаю его не использовать. Они разрушили договоренности, которые создавались годами. Мгновенно сделали врагами с таким трудом завоеванных друзей. Присвоили товары иностранных торговцев, и вытурили их с рынка. Если их цель разрушить Гетланд, они не могли ее добиться лучше. Они отдали мой монетный двор под храм фальшивого бога Верховного Короля, ты видел? — Что-то вроде того… — Единый Бог, который стоит над всеми, как Верховный Король сидит выше остальных. — Она безрадостно рассмеялась, отчего Ярви подпрыгнул. — Я сражалась с ними, но потеряла почву под ногами. Они не понимают поле битвы, но у них есть Черный Стул. И у них ключ к сокровищнице. Я сражалась с ними каждый день, любым оружием и способом… — Кроме меча, — проворчал Ничто, не поднимая взгляда. Мать Ярви резко на него взглянула. — Он будет следующим. Но Одем заботится о своей безопасности, и за ним все воины Гетланда. В моем дворе не больше четырех десятков человек. Еще есть Хурик… — Нет, — сказал Ярви. — Хурик человек Одема. Он пытался убить меня. Глаза матери расширились. — Хурик мой избранный щит. Он никогда бы меня не предал… — Меня он предал довольно легко. — Ярви вспомнил кровь Кеймдала, брызнувшую на его лицо. — Поверь мне. Этот миг я вряд ли забуду. Она сжала зубы и положила на стол дрожащий кулак. — Я утоплю его в болоте. Но чтобы победить Одема, нам понадобится армия. Ярви облизнул губы. — У меня есть одна на подходе. — Я потеряла сына и получила волшебника? Откуда? — Ванстерланд, — сказал Ничто. Упала каменная пауза. — Понятно. — Ярви посмотрела на сестру Оуд, которая рискнула извинительно улыбнуться, а потом прокашлялась и посмотрела в пол. — Ты вступил в союз с Гром-гил-Гормом? С человеком, который убил твоего отца и продал тебя в рабство? — Он не убивал моего отца. Я в этом уверен. — По крайней мере, на три четверти. — Одем убил твоего мужа и сына, его родного брата и племянника. И нужно хвататься за тех союзников, которых приносит ветер. — Какой была цена Горма? Ярви пошевелил языком в пересохшем рту. Он должен был знать, что Золотая Королева не упустит ни одной детали сделки. — Я преклоню перед ним колено, как его вассал. — Из угла комнаты раздался яростный рык Ничто. Глаз его матери дернулся. — Король преклоняет колено перед злейшим врагом? Что подумает народ о такой дьявольской сделке? — Пусть думают что угодно, когда Одем будет гнить в мусорной куче. Лучше король на коленях, чем попрошайка на ногах. Я смогу встать позже. Улыбка коснулась уголка ее рта. — Теперь ты больше мой сын, чем твоего отца. — И горжусь этим. — И все же. Ты впустишь этого мясника в Торлби? Превратишь наш город в скотобойню? — Он будет лишь приманкой для городских воинов, — сказал Ярви. — Выманит их, чтобы в цитадели осталось мало людей. Мы пройдем по туннелям под скалой, опустим Кричащие Врата и возьмем Одема, пока он будет без охраны. У тебя найдутся для этого подходящие люди? — Возможно. Я так думаю. Но твой дядя не дурак. Что если он не попадется в твою ловушку? Что если он оставит своих людей в цитадели и переждет все в безопасности? — И прослывет трусом, пока Ломатель Мечей насмехается над ним у самых его дверей? — Ярви присел, глядя в глаза матери. — Нет. Я сидел там, где сидит он, и знаю, как он думает. Одем новичок на Черном Стуле. Он еще не одерживал громких побед, о которых стали бы петь. И для сравнения есть память о моем отце и о дяде Утиле. — Ярви улыбнулся, потому что знал, каково это, вечно сидеть в тени лучшего брата. — Одем не отдаст золотой шанс сделать то, чего не смог сделать его брат. Победить Гром-гил-Горма и доказать, что он могучий вождь. Мать улыбнулась шире, и Ярви подумал, что прежде она никогда не смотрела на него с таким восхищением. — У твоего брата, возможно, было больше пальцев, но весь разум боги отдали тебе. Ты становишься весьма хитроумным, Ярви. Похоже, сочувствие, если его правильно использовать, может быть смертельным оружием. — Годы, что я учился на министра, не прошли даром. И, кроме того, наши шансы могла бы увеличить помощь от того, кто близок Одему. Мы могли бы пойти к Матери Гандринг… — Нет. Она министр Одема. — Она мой министр. Мать покачала головой. — В лучшем случае ее лояльность раздвоится. И кто знает, что она посчитает большим благом? И так много всего, что может пойти не правильно. — И в то же время, так много того, что нужно выиграть. Большие ставки означают большой риск. — Так и есть. — Она встала, отряхивая юбку, и посмотрела на него с изумлением. — Когда мой сын стал игроком? — Когда дядя бросил его в море и украл право по рождению. — Он недооценил тебя, Ярви. Как и я. Но я рада, что поняла свою ошибку. — Ее улыбка опала, а голос стал смертельно острым. — Его ошибка принесет ему кровавый счет. Посылай свою птицу Гром-гил-Горму, маленькая сестра. Скажи ему, что мы с нетерпением ждем его прибытия. Сестра Оуд очень низко поклонилась. — Я пошлю, моя королева, но… когда я сделаю это, назад пути не будет. Мать Ярви безрадостно засмеялась. — Спроси свою наставницу, сестра. Я не из тех, кто возвращается. — Она потянулась через стол и положила сильную руку на слабую руку Ярви. — Как и мой сын.
33. В темноте
— Чертовский риск, — прошептал Ральф, и его слова утихли в темноте. — Жизнь — это риск, — ответил Ничто. — Вся, с самого рождения. — И все же человек может голым и с криками бежать к Последней Двери, или спокойно шагать другим путем. — В любом случае Смерть проведет нас всех через нее, — сказал Ничто. — Я лучше встречу ее лицом к лицу. — Можно я в это время буду где-нибудь в другом месте? — Хватит пререкаться! — прошипел Ярви. — Вы как две гончие над последней костью! — Не все могут действовать, как короли, — более чем иронично пробормотал Ральф. Если каждый день видишь, как человек мочится в ведро рядом с тобой, сложно согласиться, что он сидит между богами и людьми. Заржавевшие засовы заскрипели, и в клубах пыли распахнулись ворота. Один из инглингов матери протиснулся в узкий арочный проход, хмуро глядя на них. — Тебя кто-нибудь видел? — спросил Ярви. Раб покачал головой, повернулся и побрел по узкой лестнице, наклонившись под низким потолком. Ярви раздумывал, можно ли ему доверять. Мать думала, что можно. Но она и Хурику доверяла. Ярви уже вырос из детских убеждений, что родители знают все. За последние несколько месяцев он вырос из всех убеждений. Лестница вывела в огромную пещеру. Неровный потолок ощерился известковыми зубами, на которых висели капельки, мерцавшие в свете факелов. — Мы под цитаделью? — спросил Ральф, нервно вглядываясь в невообразимую громаду камня над их головами. — Скала испещрена проходами, — сказал Ярви. — Древними эльфийскими тоннелями и новыми погребами. Со скрытыми дверями и смотровыми отверстиями. Некоторые короли и все министры иногда хотят пройти незаметно. Но никто не знает эти пути так, как я. Я все детство провел в тенях. Прячась от отца или брата. Ползая от одного уединенного места к другому. Скрытно наблюдая и притворяясь, что я часть увиденного. Представляя жизнь, в которой я не был изгоем. — Печальная история, — прошептал Ничто. — Жалкая. — Ярви подумал о себе в детстве. О том, как хныкал в темноте, желая, чтобы кто-нибудь нашел его, но зная, что никто не подумает даже посмотреть. Он потряс головой от отвращения к своей прошлой слабости. — Но она все еще может закончиться хорошо. — Может. — Ничто коснулся рукой стены. Бесшовная, построенная тысячи лет назад поверхность эльфийского камня была такой гладкой, словно ее сделали вчера. — Здесь люди твоей матери могут незаметно войти в цитадель. — Когда люди Одема выйдут, чтобы встретить Гром-гил-Горма. Инглинг вытянул руку, останавливая их. Проход заканчивался круглой шахтой. Высоко наверху виднелся маленький круг света, а далеко внизу слабый блеск воды. Вокруг шахты закручивалась лестница, такая узкая, что Ярви пришлось прижиматься к стене. Его лопатки шаркали по гладкому эльфийскому камню, носки сапог касались края, пот катился по лбу. На полпути сверху раздался шум, Ярви вздрогнул, когда что-то мелькнуло мимо его лица, и свалился бы, если б Ральф не схватил его за руку. — Не хотел бы, чтобы из-за ведра твое правление оборвалось так скоро. Оно плюхнулось далеко внизу, и Ярви глубоко вздохнул. Очередное падение в холодную воду его совсем не прельщало. Вокруг него эхом отражались странно громкие женские голоса. — … она все еще говорит «нет». — А ты хотела бы выйти замуж за старую оболочку после того, как была замужем за таким мужчиной, как Утрик? — Ее желания не имеют значения. Если король сидит между богами и людьми, то Верховный Король сидит между королями и богами. Никто не отказывает ему вечно… Они поползли дальше. Снова тени, снова ступеньки, снова стыдные воспоминания. Сложенные людьми стены из грубого камня казались старше, но на самом деле были на тысячи лет новее тоннелей внизу. Сквозь зарешеченные отверстия у потолка мерцал дневной свет. — Сколько людей купила королева? — спросил Ральф. — Тридцать три, — сказал инглинг через плечо. — Покамест. — Хороших людей? — Людей, — пожал плечами инглинг. — Они будут убивать или умирать, в зависимости от их удачи. — О скольких Одем может сказать то же самое? — спросил Ничто. — О многих, — сказал инглинг. — Там примерно четверть из них, — Ярви поднялся на цыпочки, чтобы взглянуть в отверстие на свет. Сегодня тренировочная площадка была во дворе цитадели, в углу которого стоял древний кедр. Воины практиковались со щитами, вставали в стены и в клинья и разбивали их. Сталь блестела от бледного солнца, стучала по дереву, было слышно шарканье ног. В холодном воздухе доносились указания мастера Хуннана — сцепить щиты, прикрыть напарника, сделать выпад снизу. Так же когда-то он кричал и на Ярви, без особой пользы. — Очень много людей, — сказал Ничто, оценивая положение. — Хорошо тренированных, закаленных в битвах, и на своей земле, — добавил Ральф. — На моей земле, — бросил Ярви сквозь сжатые зубы. Он повел их дальше, и каждый шаг, каждый камень был все более знаком. — Видишь? — Он притянул Ральфа к следующему узкому отверстию с видом на проход в цитадель. Двери из обитого дерева были открыты, по бокам стояли охранники, а в тени наверху арочного прохода блестела отполированная медь. — Кричащие врата, — прошептал он. — Почему их так зовут? — спросил Ральф. — Из-за криков, которые мы издадим, если все пойдет не так? — Название не важно. Они падают сверху, чтобы запечатать цитадель. Их держит единственный серебряный штырь. Он всегда охраняется, но в комнату ведет скрытая лестница. Когда настанет день, Ничто и я возьмем дюжину людей и захватим комнату. Ральф, ты возьмешь лучников на крышу, чтобы наделать из охраны моего дяди подушечек для булавок. — Уверен, из них получатся отличные подушечки. — В нужный момент мы вытащим штырь, врата упадут, и Одем окажется в ловушке. — Ярви представил себе ужас на дядином лице, когда упадут врата, и пожелал, уже не в первый раз, чтобы сделать дело было так же легко, как сказать. — Одем окажется в ловушке… — глаза Ничто сверкали в темноте. — Как и мы. Во дворе раздались крики, оттого, что последнее упражнение подошло к концу. Победители кричали громче, проигравшие тише. Ярви кивнул на молчаливого инглинга. — Раб моей матери покажет вам пути. Изучите их. — А ты куда? — спросил Ральф и неожиданно добавил: — Мой король. — Надо кое-что сделать. Задерживая дыхание, чтобы никакой звук его не выдал, Ярви пробрался через затхлую темноту к скрытой дверце между ног Отца Мира, прижался к смотровому отверстию и вгляделся в Зал Богов. Еще не наступил полдень, и король Гетланда сидел на своем месте — на Черном Стуле. Он сидел спиной к Ярви, так что лицо Одема ему было не видно, только очертания плеч и блеск королевского обруча в волосах. Мать Гандринг сидела на своем стуле по правую руку, ее рука дрожала от усилия, сжимая посох министра. Под помостом виднелось море тускло освещенных лиц величайших и достойнейших людей Гетланда. Лучшие отполированные пряжки и ключи. На лицах застыли подобострастные улыбки. Те же самые люди, которые причитали, когда хоронили его отца, и которые размышляли, будет ли у них когда-нибудь такой же король. Не такой, как его увечный младший сын, разумеется. На ступеньках перед стулом прямо стояла мать, позади нее виднелся Хурик. Ярви не видел лица Одема, но слышал, как голос фальшивого короля эхом отражается от стен зала. Такой же спокойный и благоразумный, как и всегда. Терпеливый, как зима, и Ярви почувствовал от него зимний озноб. — Могу ли я осведомиться у нашей благочестивой сестры, когда она собирается предпринять путешествие в Скекенхаус? — Так скоро, как только смогу, мой король, — ответила мать Ярви. — У меня есть неотложные дела, которые… — Ключ от сокровищницы теперь ношу я. Ярви вгляделся в край отверстия и увидел Исриун, сидящую с другой стороны от Черного Стула. Его нареченную. Не говоря уже о том, что она была нареченной его брата. На ее шее висел ключ от сокровищницы, и по всему было видно, что его вес давил на нее не так сильно, как она боялась. — Я могу разрешить ваши дела, Лаитлин. Ее голос был мало похож на голос той нервной девочки, что давала дрожащие обещания в этом самом зале. Он вспомнил, как сияли ее глаза, когда она касалась Черного Стула, и увидел, что теперь они так же сияли, когда она посматривала на своего отца, сидящего в нем. Похоже, не один Ярви изменился с тех пор, как он отплыл из Амвенда. — Проследите, чтобы это произошло скорее, — раздался голос Одема. — Так вы сможете стоять среди нас, как Верховная Королева, — добавила Мать Гандринг, и эльфийский металл мрачно блеснул, когда она на миг высоко подняла свой посох. — Или стоять на коленях, как счетовод Праматери Вексен, — бросила в ответ мать Ярви. Последовала пауза, а потом Одем мягко сказал: — Бывает судьба и похуже, сестра. У всех нас есть свой долг. Мы должны делать то, что лучше для Гетланда. Позаботьтесь об этом. — Мой король, — выдавила она через сжатые зубы, кланяясь, и, хотя Ярви часто мечтал увидеть ее униженной, теперь он почувствовал закипающий гнев. — Теперь оставьте меня с богами, — сказал Одем, взмахом руки отпуская подданных. Двери открылись, знатные мужчины и женщины поклонами демонстрировали свое безграничное уважение и друг за другом выходили на свет. Мать Ярви была среди них, Хурик подле нее, Мать Гандринг за ними, и последней вышла Исриун. В дверях она обернулась и улыбнулась отцу так же, как когда-то улыбалась Ярви. Эхом отразился удар закрывающихся дверей, опустилась тяжелая тишина, и Одем со стоном вырвался из Черного Стула, словно тот жег его. Он обернулся, и у Ярви в груди перехватило дыхание. Лицо дяди было в точности таким, каким он его помнил. Сильным, с суровыми морщинами на щеках и серебром в бороде. Таким же, как было лицо отца Ярви, но с мягкостью и заботой, которую в лице короля Утрика не мог отыскать даже его собственный сын. Должна была хлынуть ненависть и унести все страхи Ярви, утопить все изводящие его сомнения о том, что вырвать Черный Стул из когтей дяди не стоит той крови, которую, несомненно, придется пролить. Но вместо этого сердце Ярви предало его, когда он увидел лицо своего врага, убийцу его семьи и похитителя его королевства, и он почувствовал удивительный прилив любви. Потому что это был единственный человек в его семье, кто когда-либо был добр к нему. Давал почувствовать, что он кому-то нравится. Давал почувствовать, что он заслуживает того, чтобы нравиться. А затем пришла удивительная печаль оттого, что он потерял этого человека, Ярви почувствовал слезы на глазах и положил скрюченные пальцы на холодный камень перед собой, ненавидя себя за свою слабость. — Прекрати на меня пялиться! Ярви отпрянул от отверстия, но взгляд Одема был устремлен намного выше. Он медленно шел, и звук его шагов эхом отражался в густом сумраке огромного пространства. — Вы оставили меня?! — крикнул он. — Как я оставил вас?! Он говорил с янтарными статуями под куполом. Он говорил с богами, и его треснутый голос был каким угодно, только не спокойным. Теперь он снял королевский обруч, который когда-то носил Ярви, и с содроганием потер оставленные им следы на лбу. — Что я мог поделать? — прошептал он, так тихо, что Ярви едва мог его слышать. — Все мы кому-то служим. За все есть своя цена. И Ярви подумал о последних словах Одема к нему, которые в его памяти были острыми, как ножи. Ты был бы прекрасным шутом. Но действительно ли моей дочери нужен муж — однорукий слабак? Увечная кукла на нитке его матери? И теперь его ярость, горячая и обнадеживающая, вскипела. Разве он не поклялся? Ради своего отца. Ради матери. Ради себя. Со слабым звоном кончик меча Шадикширрам покинул ножны, и Ярви положил шишковатый кулак левой руки на скрытую дверь. Он знал, один хороший толчок ее откроет. Один толчок, три шага, и удар меча сможет все закончить. Он облизал губы, пошевелил рукой на рукояти, напряг плечи, кровь стучала в его висках… — Довольно! — взревел Одем. Зазвенело эхо, и Ярви снова замер. Дядя подхватил королевский обруч и надел его обратно. — Если вы хотели, чтобы было иначе, почему вы меня не остановили? — Он крутанулся на пятках и зашагал из зала. — Они послали меня, чтобы я это сделал, — прошипел Ярви, убирая меч Шадикширрам обратно в ножны. Не сейчас. Еще рано. Не так просто. Но его сомнения выгорели. Даже если понадобится утопить Торлби в крови. Одем должен умереть.34. Битва друга
Ярви изо всех сил тянул весло, зная, что над ним занесен хлыст. Он тянул и рычал, напрягая даже обрубок пальца бесполезной руки, но как он мог сдвинуть весло один? Мать Море бурно ворвалась в трюм «Южного Ветра», и Ярви отчаянно нащупывал лестницу, глядя, как люди натягивают цепи, чтобы вздохнуть в последний раз, а вода поднимается над их лицами. «Умные детки тонут в точности так же, как глупые» — сказал Тригг. Из ровной раны в его черепе текла кровь. Ярви, спотыкаясь, еще раз шагнул в безжалостный снег, поскользнулся и зашатался на горячей скале, гладкой, как стекло. Как бы он ни бежал, собаки всегда кусали его за пятки. Обнаженные зубы Гром-гил-Горма были красными, все его лицо разбито в кровь, а пальцы Ярви скользили по его ожерелью. «Я иду», его голос звенел, как колокол. «И Мать Война идет со мной!» «Ты готов встать на колени?» — спросила Мать Скаер. Ее руки были в эльфийских амулетах, и вороны на ее плечах все смеялись и смеялись. «Он уже на коленях», — сказал Одем. Локтями он опирался на черные ручки Черного Стула. «Он всегда стоял на них», — сказала Исриун, и улыбалась, улыбалась. «Все мы кому-то служим», — сказала Праматерь Вексен, и ее глаза жадно блестели. — Хватит! — зашипел Ярви. — Хватит! Он рывком распахнул скрытую дверь и ударил изогнутым мечом. Анкран выпучил глаза, когда клинок вошел в него. «Сталь это ответ», — прохрипел он. Шадикширрам заворчала и поднялась на локтях. Он ударил ее, металл с глухим звуком вошел в плоть, и она улыбнулась, глядя на него через плечо. «Он идет», — прошептала она. «Он идет».Ярви проснулся мокрым от пота, запутавшись в одеялах и ударяя кулаком в матрас. Над ним виднелось дьявольское лицо, сотканное из огня и теней, воняющее дымом. Ярви отпрянул, а потом выдохнул от облегчения, поняв, что это Ральф. В его руке на фоне темноты горел факел. — Гром-гил-Горм идет, — сказал он. Ярви вырвался из одеял. Через ставни проникали искаженные звуки. Грохот. Крики. Звон колоколов. — Он пересек границу, и с ним больше тысячи воинов. Может и сотня тысяч, в зависимости от того, какой слух выберешь. Ярви попытался смахнуть остатки сна. — Уже? — Он движется так же быстро, как огонь, и производит столько же хаоса. Посланцы едва его опережают. Он в трех днях от города. Торлби гудит. Внизу слабые лучи рассвета просачивались через ставни и освещали бледные лица. Легкий запах дыма щекотал нос Ярви. Дым и страх. Он еле-еле услышал, как священник снаружи надломленным голосом призывает народ преклонить колени перед Единым Богом и спастись. Встать на колени перед Верховным Королем и стать рабами. — Твои вороны летают быстро, сестра Оуд, — сказал Ярви. — Как я и говорила, мой король. — Ярви вздрогнул от этого слова. Оно все еще звучало, как насмешка над ним. Оно и было насмешкой, и будет, пока Одем не умрет. Он посмотрел на лица своих напарников по веслу. Сумаэль и Джод боялись, каждый по-своему. Ничто жадно улыбался и держал блестящий обнаженный меч. — Это мой бой, — сказал Ярви. — Если кто-то из вас хочет уйти, я не буду вас винить. — Я и моя сталь поклялись. — Ничто стер кончиком пальца пятнышко с меча. — Лишь одна дверь меня остановит. Последняя. Ярви кивнул и здоровой рукой сжал руку Ничто. — Не буду притворяться, что понимаю твою преданность, но я благодарен за нее. Остальные с ответом медлили. — Я солгу, если скажу, что наши шансы меня не волнуют, — сказал Ральф. — Они волновали тебя и на границе, — сказал Ничто, — и там все закончилось костром из трупов наших врагов. — И нашего друга. И нас захватила толпа злобных ванстеров. Злобные ванстеры снова в деле, и если этот план потерпит неудачу, сомневаюсь, что нам удастся уйти спокойно, каким бы сладкоголосым ни был юный король. Ярви положил скрюченную ладонь на рукоять меча Шадикширрам. — Тогда за нас должнаговорить сталь. — Легко рассуждать, пока она в ножнах. — Сумаэль хмуро смотрела на Джода. — Думаю, нам лучше отправиться на юг, прежде чем начали говорить мечи. Джод смотрел на Ярви, потом на Сумаэль и снова на Ярви. Его большие плечи опустились. Мудрый ждет своего момента, но никогда его не упускает. — Можете идти с моим благословением, но я бы предпочел, чтобы вы были со мной, — сказал Ярви. — Мы вместе бросали вызов «Южному Ветру» и вместе с него сбежали. Мы вместе встретили льды и вместе прошли их. Мы преодолеем и это. Вместе. Лишь сделайте со мной еще один взмах. Сумаэль прищурилась, взглянула на Джода, а потом наклонилась к нему. — Ты не воин, не король. Ты пекарь. Джод посмотрел вбок на Ярви и вздохнул. — И гребец. — Не по своей воле. — Не все в жизни зависит от нашей воли. Что за гребец бросит своего напарника? — Это не наш бой! — прошипела Сумаэль, тихо и настойчиво. Джод пожал плечами. — Бой моего друга это мой бой. — А что насчет самой вкусной воды в мире? — Потом она будет такой же вкусной. Даже еще вкуснее, наверное. — И Джод слабо улыбнулся Ярви. — Когда надо поднять груз, лучше поднимать, чем стонать. — Нам всем надо прекратить стонать. — Сумаэль медленно шагнула к Ярви, уставив на него свои темные глаза. — Пожалуйста, Йорв… — Меня зовут Ярви. — И он твердо, как кремень, встретил ее взгляд, так же, как делала мать, хотя это и было нелегко. Он хотел бы взять ее за руку. Держать ее всю дорогу через снега. Хотел бы, чтобы она утащила его далеко, в Первый из Городов. Хотел снова быть Йорвом, и чтобы Черный Стул был проклят. Он бы очень хотел взять ее за руку, но не мог позволить себе расслабиться. Ни за что. Он поклялся, и нуждался во всех напарниках по веслу. Ему был нужен Джод. И она была ему нужна. — Что насчет тебя, Ральф? — спросил он. Ральф пошевелил губами, тщательно свернул язык и смачно плюнул в окно. — Когда сражается пекарь, что еще остается воину? — его широкое лицо изломилось в ухмылку. — Мой лук в твоем распоряжении. Сумаэль уронила руку и уставилась в пол. Ее покрытый шрамами рот скривился. — Значит, правит Мать Война. Что я могу поделать? — Ничего, — просто сказал Ничто.
35. Сделка Матери Войны
Голубятня все так же была на вершине самой высокой башни цитадели, все так же исчерченная веками и пометом, и все так же насквозь продувалась холодными ветрами через многочисленные окна. Даже более холодными, чем обычно. — Будь проклят этот холод, — пробормотал Ярви. Сумаэль продолжала смотреть в трубу, сжав рот в суровую линию. — Разве тебе никогда не было холоднее? — Ты же знаешь, что было. — Им обоим было, в ужасных льдах. Но, кажется, тогда между ними была искра, которая его согревала. Теперь он ее полностью в себе потушил. — Извини, — сказал он, хотя получилось лишь злобное ворчание. Она продолжала молчать, а он почувствовал, что ходит вокруг да около. — За то, что сказала моя мать… за то, что попросил Джода остаться… за то… Ее челюсть напряглась. — Вот уж точно, королям никогда не надо извиняться. Он вздрогнул от этого. — Я тот же человек, что спал рядом с тобой на «Южном Ветре». Тот же, что шел рядом с тобой по снегам. Тот же… — Тот же? — Она наконец посмотрела на него, но теперь во взгляде не было мягкости. — Там, на холме. — Она передала трубу. — Дым. — Дым, — хрипло сказал голубь. — Дым. Сумаэль подозрительно на него посмотрела, и все птицы, не мигая, смотрели на нее из своих клеток вдоль стен. Все, кроме огромного величественного бронзового орла, который, должно быть, прилетел от Праматери Вексен с очередной просьбой — или требованием — бракосочетания матери Ярви. Он гордо замер в своем оперении и не снисходил до взглядов вниз. — Дым, дым, дым… — Ты можешь заставить их замолчать? — спросила Сумаэль. — Они произносят осколки посланий, которые их учили говорить, — сказал Ярви. — Не волнуйся. Они их не понимают. — Хотя, под взорами этих дюжин глаз, которые все как один, смотрели на него, Ярви снова начал думать, не могут ли они понимать больше, чем он. Он повернулся к окну, прижал трубу к глазу и увидел клубы дыма на фоне неба. — В той стороне усадьба. — Ее владелец был в процессии скорбящих и пожимал ему руку на похоронах отца. Ярви старался не думать о том, что этот человек был дома, когда Гром-гил-Горм нанес ему визит. И если его там не было, то кто там был, кто приветствовал ванстеров, и что стало с ними потом… Мудрый министр выбирает большее благо, как всегда говорила Мать Гандринг, и ищет меньшее зло. Очевидно, мудрому королю полагается делать то же? Он рывком отвел подзорную трубу от горящей усадьбы, осматривая неровный горизонт, и уловил отблеск солнца на стали. — Воины. — Они шли по северной дороге, появлялись между холмами. На таком расстоянии казалось, что они ползут, медленно, как патока на морозе, и Ярви заметил, что кусает губу, желая, чтобы они ползли быстрее. — Король Гетланда, — пробормотал он себе под нос. — Призывающий армию ванстеров в Торлби. — Боги готовят по странным рецептам, — сказала Сумаэль. Ярви взглянул на купол потолка. Боги там были нарисованы в виде птиц, краска уже отслаивалась. Тот Кто Приносит Послания. Та Кто Шевелит Ветви. Та Кто Сказала Первое Слово и Скажет Последнее. И, нарисованная с красными крыльями в центре, с кровавой улыбкой, Мать Война. — Ты знаешь, я редко тебе молился, — прошептал Ярви ее изображению. — Мне всегда больше подходил Отец Мир. Но пошли мне сегодня победу. Верни мне Черный Стул. Ты испытала меня, и я готов. Я не тот дурачок, которым был, не трус, не дитя. Я законный король Гетланда. В этот миг один из голубей брызнул перед ним каплей помета. Возможно, это ответ Матери Войны? Ярви сжал зубы. — Если решишь не делать меня королем… если решишь послать меня сегодня через Последнюю Дверь… по крайней мере, дай мне возможность сдержать клятву. — Он стиснул кулаки, какие уж они были, и костяшки его пальцев побелели. — Отдай мне жизнь Одема. Пошли мне отмщение. Одари меня хотя бы этим, и я буду доволен. Не та молитва, которой обучают министров. Молитва не о создании или даровании. Поскольку дарование или создание — ничто для Матери Войны. Она забирает, ломает и делает вдов. Ее волнует лишь кровь. — Король должен умереть! — прошипел он. — Король должен умереть! — проскрипел орел, высоко понимаясь и раскидывая крылья, заполнив всю клетку и, казалось, затемнив всю комнату. — Король должен умереть!— Время пришло, — сказал Ярви. — Хорошо, — сказал Ничто. Его звеневший металлом голос донесся через прорезь в шлеме, который закрывал почти все его лицо. — Хорошо, — вместе сказали два инглинга. Один из них крутил огромный топор, словно это была игрушка. — Хорошо, — пробормотал Джод, но счастливым он не выглядел. Ему было неудобно в позаимствованных доспехах, и еще более неудобно под взглядами братьев по оружию, сидевших на корточках в глубоких тенях эльфийского тоннеля. Если честно, они не внушали Ярви доверия. Это была отвратительная компания, купленная для его нужд на золото его матери. Каждая земля вокруг Расшатанного моря — и несколько земель далеко за его пределами — послала пару своих худших сыновей. Негодяи и головорезы, морские разбойники и каторжники. У некоторых на лбах были вытатуированы их преступления. У одного со слезящимся глазом все лицо было синим от этих татуировок. Люди без короля и без чести. Люди без совести и без причин. Не говоря уже о трех женщинах-шендах, ощетинившихся клинками, и с мышцами, как у каменотесов, которые с огромным удовольствием скалили зубы на всякого, кто смотрел в их сторону. — Не лучший народ из тех, кому мне приходилось доверять свою жизнь, — пробормотал Ральф, тщательно отводя взгляд. — Что можно сказать о деле, — ответил Джод, — если все приличные люди на другой стороне? — Для многих задач нужны приличные люди, — Ничто аккуратно пошевелил свой шлем. — Убийство короля не из их числа. — Это не убийство, — прорычал Ярви. — А Одем не настоящий король. — Шшшш, — сказала Сумаэль, закатывая глаза к потолку. Слабые звуки просачивались через скалу. Крики, наверное, и стук доспехов. Слабое веянье тревоги. — Они знают, что прибыли наши друзья. Ярви подавил нахлынувшую нервозность. — По местам. Они хорошо отрепетировали свои планы. Ральф взял дюжину людей с луками. Каждый из инглингов взял по дюжине в укрытия, из которых они могли быстро попасть во двор. Еще дюжина осталась на извилистой лестнице позади Ярви и Ничто перед цепной комнатой над входом в цитадель. Перед Кричащими Вратами. — Осторожней, — прошептал Ярви, замерев перед скрытой дверью, хотя его горло было слишком сжато, чтобы выдавливать слова. — Люди внутри не наши враги… — Сегодня они будут ими, — сказал Ничто. — И Мать Война ненавидит осторожность. — Он пнул дверь и бросился внутрь. — Проклятье! — прошипел Ярви, протискиваясь следом. В цепной комнате было сумрачно, свет проникал через узкие окна, громыхание сапог громко отражалось эхом из прохода снизу. Двое сидели у стола. Один из них повернулся, и улыбка стерлась с его лица, когда он увидел Ничто с обнаженным мечом. — Кто вы… — В полоске света блеснула сталь, его голова с хлюпаньем отвалилась и откатилась в угол. Это выглядело нелепо, как клоунская шутка в базарный день, но сейчас не было смеющихся детей. Ничто перешагнул через шлепнувшееся тело, попал другому мужчине под руку, поднял и продернул меч через его грудь. Тот неровно вздохнул и потянулся к столу, где лежал топор. Ничто аккуратно отодвинул стол сапогом, вытащил меч и мягко опустил мужчину к стене. Тот тихо вздрогнул, когда Смерть отворила перед ним Последнюю Дверь. — Цепная комната наша. — Ничто посмотрел через арочный проход, потом захлопнул дверь и задвинул засов. Ярви встал на колено перед умирающим. Он знал его. Или должен был знать. Его звали Улдвем. Не друг ему, но и не из худших. Он однажды улыбнулся на шутку Ярви, и Ярви был этому рад. — Разве обязательно было их убивать? — Нет. — Ничто тщательно вытер свой меч. — Мы могли оставить Одема королем. Наемники распределялись по комнате, хмуро глядя на предмет в центре комнаты, на часть их плана, на Кричащие Врата. Их низ был утоплен в пол, а верх в потолок. Стена блестящей меди мягко мерцала. На ней были выгравированы сотни кричащих, визжащих лиц, вытянутых от боли, страха или ярости, перетекавших друг в друга, как волны в пруду. Сумаэль смотрела на них, уперев руки в бока. — Похоже, теперь понятно, почему их называют Кричащими Вратами. — Отвратительная вещь, от которой зависят наши надежды, — сказал Джод. Ярви коснулся металла кончиками пальцев, он был холодным и ужасно твердым. — Отвратительная вещь, если падает тебе на голову, это уж точно. — Около огромной плиты, возле столбика с вырезанными именами пятнадцати богов, была путаница покрытых знаками взаимосвязанных приспособлений, колес и намотанных цепей. И даже его натренированный взгляд министра не мог разобраться, как она работает. В ее центре торчал единственный серебряный штырь. — Вот тот самый механизм. Джод потянулся к нему. — Все что нужно, просто вытащить штырь? Ярви отбросил его руку. — В нужный момент! В последний момент. Чем больше людей Одема выйдут на встречу Гром-гил-Горму, тем выше наши шансы. — Твой дядя говорит, — крикнул Ничто от узкого окна. Ярви раскрыл ставни другого окна и посмотрел во двор. Знакомая зеленая поляна среди высоких серых стен, с одной стороны которой раскинул свои ветви кедр. Там собирались люди — многие спешно вооружались, многие уже построились к битве. Глаза Ярви расширились, когда он прикинул их количество. Не меньше трех сотен. И он знал, что снаружи цитадели готовится намного больше. Над ними, на мраморных ступенях Зала Богов, в мехах и в посеребренной кольчуге, с королевским обручем на лбу, стоял дядя Ярви, Одем. — Кто стоит сейчас под стенами Торлби? — взревел он собравшимся воинам. — Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей! — Люди затопали ногами, и стали выкрикивать бурю проклятий и оскорблений. — Он убил Утрика, вашего короля, моего брата! — раздались вопли ярости, и Ярви пришлось заставить себя не крикнуть в ответ на эту ложь. — Но в своем высокомерии он привел с собой мало людей! — крикнул Одем. — На нашей стороне закон, наша земля, численность и опыт! Позволим ли мы этой армии отбросов еще хоть миг стоять перед курганами моих братьев Утрика и Утила, перед курганом моего прадеда Ангальфа Козлоногого, молота ванстеров? Воины застучали оружием по щитам и доспехам и зарычали, что они не позволят. Одем потянулся вперед, его оруженосец, стоявший на колене, протянул ему меч. Одем обнажил его и высоко поднял. Сталь вырвалась из тени и засияла так ярко, что Ярви пришлось отвести взгляд. — Тогда окажем честь Матери Войне и принесем ей кровавый день! Оставим наши стены за спинами, шагнем вперед и еще до заката увидим головы Гром-гил-Горма и его ванстерских псов на наших стенах! — Еще посмотрим, чья голова будет на стене этим вечером, — сказал Ярви, и его слова потерялись в ответных криках воинов Гетланда. Воинов, которые должны были кричать ему. — Они идут на битву, — сказал Ничто, когда люди, выстроившись в шеренги вдоль стены, стали покидать двор. Каждый знал свое место, каждый был готов умереть за своего напарника. — Твоя догадка насчет мыслей твоего дяди была верной. — Это была не догадка, — сказал Ярви. — Твоя мать была права. — Он увидел блеск глаз Ничто в прорезях шлема. — Ты стал весьма хитроумным. Сначала шли младшие воины, некоторые были моложе, чем Ярви. За ними шли те, что постарше и более опытные в боях. Они топали под Кричащими Вратами, звон амуниции эхом долетал до цепной комнаты. Тени мелькали на покрытых шрамами лицах бандитов Ярви, когда они смотрели через щели в полу на то, как лучшие люди проходят внизу. И с каждым прошедшим внизу радость Ярви росла, поскольку он знал, что их шансы повышались, и его страхи уходили, потому что момент почти наступал. Момент его мести. Или момент его смерти. — Король идет, — сказала Сумаэль, вжавшись в тень у другого окна. Одем шагал среди своих ветеранов в сторону ворот, позади него шли два его оруженосца и знаменосец. Проходя, он хлопал людей по плечам. — Момент еще не созрел, — прошептал Ничто. — Я вижу! — прошипел Ярви. Сапоги топали, люди выходили из цитадели, но во дворе их все еще было слишком много. Неужели он терпел все это, страдал, приносил жертвы лишь затем, чтобы Одем смог в последний миг беспечно выскользнуть из ловушки? Он теребил обрубок на руке и потел до самых кончиков пальцев. — Вытаскивать штырь? — крикнул Джод. — Еще нет! — пропищал Ярви, боясь, что их могли услышать через щели в полу. — Еще нет! Одем шагал, уже скоро он скроется в арочном проходе внизу. Ярви поднял руку, готовый опустить ее и обрушить вниз всю тяжесть Кричащих Врат. Даже если это обречет их всех. — Мой король! — Мать Ярви стояла на ступенях Зала Богов, Хурик высился за ее плечом, а Мать Гандринг сгибалась, опираясь на посох, за другим. — Брат мой! Дядя остановился, хмурясь, и повернулся. — Одем, прошу, на одно слово! Ярви едва смел вздохнуть, боясь каким-то образом нарушить равновесие этого мига. Время ползло, Одем посмотрел на ворота, потом на мать Ярви, а потом, чертыхаясь, зашагал назад, к ней, и его ближайшие соратники пошли следом. — Подожди! — прошипел Ярви, и Джод, выпучив глаза, убрал пальцы от штыря. Ярви вытянулся у окна, холодный ветер овевал его вспотевшее лицо, но он не слышал, что говорилось на ступенях Зала Богов. Его мать встала на колени у ног Одема, прижала руки к груди, униженно склонила голову. Возможно, она подобострастно произносила извинения за свое упрямство, за свою неблагодарность брату и Верховному Королю. Возможно, она клялась повиноваться и молила о прощении. Потом она взяла двумя руками руку Одема, прижалась к ней губами, и по коже Ярви поползли мурашки. Его дядя посмотрел на Мать Гандринг и едва заметно кивнул. Та посмотрела в ответ и едва заметно пожала плечами. Затем Одем тронул мать Ярви за щеку и зашагал прочь, к воротам, и его слуги и ближайшие соратники вместе с ним. Последняя струйка воинов последовала за своими братьями из цитадели, не больше трех дюжин остались во дворе. Мать Ярви сцепила руки, посмотрела в сторону здания над воротами, и Ярви представил, что она даже могла встретиться с ним взглядом. — Спасибо, мать, — прошептал он. И снова он поднял свою иссохшую руку. Снова наблюдал, как Одем идет к воротам. Но в этот раз он видел, что боги не ломают все его планы, а дают ему шанс. — Жди, — прошептал он, и горячее дыхание слова щекотало его губы. — Жди. — Вот этот день. Вот этот час. — Жди. — Вот этот миг. — Давай. Он опустил увечную руку и, какой бы слабой она ни была, благодаря мастерству шести министров прошлого она обрушила вес гор. Джод выхватил штырь, приспособления зажужжали, цепь туго натянулась и внезапно открылась причина для названия. С визгом, словно кричали все мертвецы в аду, и ударом ветра, который сорвал с Ярви шлем и отбросил его к стене, Кричащие Врата обрушились через пол. Они ударили в землю внизу с грохотом, который сотряс всю цитадель до самых испещренных эльфийскими тоннелями корней, запечатывая вход тяжестью металла, которую и самому Отцу Земле было бы сложно поднять. Пол колебался, наклонялся, и на миг Ярви подумал, что само здание над воротами обрушится от этого сокрушительного удара. Он запнулся за щель в полу, пытаясь вытрясти звон из ушей и головокружение. Проход внизу был полон приближенными Одема. Некоторые шатались, прижав руки к ушам. Некоторые хватались за оружие. Другие собирались у врат, что-то тихо выкрикивая, тихо, глупо, бесполезно ударяя по кричащим лицам на медной плите. Сам фальшивый король стоял в середине и смотрел вверх. Его глаза встретились с глазами Ярви, его лицо побледнело, словно он увидел демона, который продирался через Последнюю Дверь. И Ярви улыбнулся. Потом почувствовал, что его схватили за плечо. Ничто тащил его, что-то кричал в лицо, он видел, что его рот шевелится в прорези шлема, но слышал лишь неясное бормотание. Спотыкаясь, он побрел следом. Пол перестал трястись. Они бежали по извивающейся лестнице, стукаясь о стены, толкаясь с людьми позади. Ничто широко распахнул дверь, в темноте показался яркий арочный проход, и они выбежали на открытый воздух.
36. Последняя дверь
Во дворе цитадели царил хаос. Махали оружием, и летели щепки. Звенела сталь, люди рычали, стрелы порхали, тела падали — и все в тишине, словно это был сон. В точности, как планировал Ярви, наемники его матери высыпали из скрытых дверей и ударили ветеранам Одема в спины. Порубили их там, где они стояли; погнали их, ничего не понимающих, по двору, оставляя за собой истекающие кровью тела. Но те, которые выжили после первого шока, яростно ударили в ответ, и битва распалась на мелкие отвратительные схватки до смерти. В дьявольской тишине Ярви наблюдал, как одна из шендских женщин колола мужчину, а тот бил ее кромкой щита, оставлял глубокие порезы на ее лице. В точности, как и планировал, Ярви увидел, как Ральф и его лучники пустили стрелы с крыш. Стрелы тихо полетели, тихо промчались и вонзились в щиты ближайших охранников Одема, окруживших своего короля. Одному стрела попала в лицо, но он, казалось, этого почти не заметил — все еще указывал мечом в сторону Зала Богов, все еще выкрикивал тихие слова. Еще один упал, вцепившись в стрелу в боку, схватив стоящего рядом за ногу, а тот отбросил его руку и продолжил защищаться. Ярви знал их обоих, достойные люди, которые однажды стояли у входа в королевскую спальню. Отец часто говорил, что битва делает всех людей животными. Ярви видел, как рычащий головорез с клеймом овцекрада на щеке разрубил невооруженного раба. Из рук раба выпал кувшин с водой и разбился об стену. Могло ли это быть тем, что он планировал? Тем, о чем он молился? Он широко распахнул дверь и умолял Мать Войну пожаловать в гости. Теперь он уже не мог остановить всё это. И никто не мог. Даже выжить здесь, и то было нелегко. Он увидел, как Ничто подрубил ноги одному и рубанул по спине другого, когда тот повернулся, чтобы убежать. Так толкнул щитом третьего, что тот, врезавшись в низкую стенку колодца, упал в него и исчез из вида в его недрах. В оглушенном остолбенении Ярви вытащил меч Шадикширрам из ножен. Ведь мужчины именно это делают в битве, не так ли? Боги, меч стал внезапно таким тяжелым. Люди толкали его, пробегая мимо, чтобы присоединиться к безумию, но он врос в землю. Он увидел, что двери Зала Богов открыты, что охранники Одема сжались за утыканными стрелами щитами у арки и уводят фальшивого короля в тень. Ярви указал в ту сторону мечом и крикнул: — Там! — Глухота спадала. Достаточно, чтобы он услышал топот и успел обернуться. Но больше ничего сделать не смог. Сталь ударилась о сталь, и меч выкрутился в его руке, почти выпав из нее. Ярви заметил покрытое шрамами лицо Хурика, услышал его громкий рык, прежде чем щит врезался ему в грудь, оторвал от земли и отбросил на два шага назад на спину. Ярви застонал. Хурик скосил глаза вбок, изогнулся и встретил своим щитом топор; от удара полетели щепки. Джод с криком набросился на него, рубя топором, словно безумный дровосек по колоде. Хурик припал к земле, блокировал второй удар, но третий был неудачным, и он, присев, отразил его, широко отвел; тяжелый клинок пролетел в ладони от его плеча и вонзился в дерн. Когда Джод споткнулся и пролетел мимо, Хурик ударил его по голове кромкой своего щита, сбил с равновесия, а потом коротким выпадом меча вырвал топор из его руки. Похоже, пекарю, каким бы хорошим человеком он ни был, не тягаться с избранным щитом королевы. В черной бороде Хурика белели обнаженные зубы, его меч мелькнул, он ударил, и клинок по рукоять погрузился в ребра Джода. — Нет, — прохрипел Ярви, пытаясь подняться. Но одного желания не всегда достаточно. Джод упал на колени, лицо исказилось от боли. Хурик поставил огромный сапог ему на плечо, вырвал свой меч и пнул Джода в спину. Потом повернулся к Ярви. — Закончим то, что начали в Амвенде. Он шагнул вперед, красный меч поднялся. Ярви хотел бы встретить Смерть улыбаясь, но не у всех хватает храбрости, когда Последняя Дверь зияет перед ними. Даже у королей. Особенно у королей. Он отполз назад, подняв свою иссохшую руку, словно она могла отразить клинок. Губа Хурика скривилась. — Что за король из тебя бы получился… — Мы посмотрим. Подбородок Хурика задрался вверх, и под его бородой с проседью показалась сталь. Кинжал, блестящий, как лед. И за его лицом виднелось лицо матери Ярви, с прищуренными глазами и сжатой челюстью. — Брось меч, Хурик. Он немного помедлил, она придвинулась ближе и зашептала ему на ухо: — Ты меня знаешь. И неплохо. Неужто и в самом деле… — и она повернула клинок, пока струйка крови не потекла по его толстой шее, — ты сомневаешься в моей воле? Хурик сглотнул, поморщился, когда сталь задела его покрытый щетиной кадык, и со стуком уронил клинок на грязь. Ярви вскочил на ноги, сжимая меч Шадикширрам, и уставил его острие на грудь Хурика. — Подожди, — сказала мать. — Сначала ответь мне. Девятнадцать лет ты был моим избранным щитом. Почему ты нарушил клятву? Взгляд Хурика сместился на Ярви. Теперь его глаза были грустными и сломанными. — Одем сказал мне, что мальчик должен умереть, или умрешь ты. — А почему не убить Одема на месте? — Потому что это приказал Верховный Король! — прошипел Хурик. — А Верховному Королю не отказывают. Я клялся защищать тебя, Лаитлин. — Он откинул назад плечи и медленно закрыл глаза. — А не твоего увечного сына. — Тогда освобождаю тебя от твоей клятвы. Нож едва шевельнулся, и Ярви отпрянул назад, потому что кровь брызнула ему на щеку. Хурик упал лицом в землю, а Ярви стоял, опустив меч и глядя, как темная лужица ползет через траву. Его кожу покалывало. Дыхание разрывало горло. В глазах плясали огни, конечности отяжелели, отбитая грудь пульсировала. Он хотел лишь сесть. Сидеть в темноте и плакать. Мертвые и раненные, порубленные мечом и утыканные стрелами валялись по двору на траве, где Ярви играл в детстве. Заветные мечи, щиты и фамильные ценности благородных домов выпадали из безжизненных пальцев и лежали разбитыми, грязными от крови. Двери Зала Богов были запечатаны, и перед ними собирались люди Ярви. Лицо Ральфа было в крови от пореза в волосах. Два больших инглинга колотили в двери топорами, но тяжелое дерево держалось крепко. У ствола раскинувшегося кедра, где брат Ярви дразнил его за то, что он боялся забираться, сидел Джод, откинув голову назад и держа руки на окровавленных коленях. Сумаэль сидела перед ним на коленях с поникшей головой и оттопыренными губами. Одной рукой она схватила его окровавленную рубаху, словно могла поднять его. Словно могла унести его в безопасное место, как он однажды нес ее. Но его некуда было забрать, даже если бы у нее хватило сил. Никуда, кроме Последней Двери. И Ярви понял, что Смерть не кланяется всякому, кто проходит мимо нее, не протягивает уважительно руки, чтобы показать дорогу, не говорит мудрых слов и не отпирает никаких засовов. Ключ на ее груди никогда не требуется, поскольку Последняя Дверь открыта всегда. Смерть проводит мертвых внутрь нетерпеливо, невзирая на положение, славу или опыт. Очередь к ней никогда не кончается. Сплошная и неистощимая процессия. — Что я наделал? — прошептал Ярви, медленно шагая в сторону Джода и Сумаэль. — То, что был должен. — Хватка матери на его руке была железной. — Сейчас не время оплакивать, сын мой. Мой король. — Одна сторона ее лица была бледной, а другая испачкана кровью, и в этот миг она и в самом деле выглядела как Мать Война. — Иди за Одемом. — Она сжала его сильнее. — Убей его и верни себе Черный Стул. Ярви стиснул челюсть и кивнул. Пути назад быть не может. — Остановитесь! — крикнул он инглингам. — Есть способы получше. Они опустили топоры и мрачно смотрели на него. — Мать, останься с ними и наблюдай за дверью. Убедись, что никто не выйдет. — Никто, пока Одем не умрет, — сказала она. — Ничто, Ральф, соберите дюжину людей и за мной. Ральф, тяжело дыша, смотрел на резню во дворе цитадели. Раненые и умирающие, хромающие и истекающие кровью. И Джод, храбрый Джод, который был его напарником по веслу, теперь сидел, прислонившись к стволу кедра. Уже не было ни весла, чтобы тащить, ни груза, чтобы поднять, и некого было ободрить. — Где найти дюжину еще здоровых? — прошептал Ральф. Ярви повернулся. — Бери, что есть.37. Одинокое место
— Готовы? — прошептал Ярви. — Всегда, — сказал Ничто. Ральф качнул головой в одну сторону, в другую; в тени кровь на его лице казалась черной. — Не думаю, что буду более готов. Ярви глубоко вдохнул, на выдохе положил ладонь скрюченной руки на задвижку, толкнул плечом спрятанную дверь и ввалился в священную громаду Зала Богов. Пустой Черный Стул стоял на вершине помоста перед взорами Высоких Богов, и драгоценные глаза статуй сверкали. Над ними, вокруг купола, янтарные статуи Малых Богов наблюдали за мелкими деяниями людей безмолвно, без эмоций и даже без особого интереса. У Одема осталось лишь десять человек, и те в плачевном состоянии. Они собрались у дверей, которые слегка сотрясались от ударов снаружи. Двое пытались подпереть двери копьями. Еще двое смели священные приношения со стола, отполированного за века, и тащили его к входу в качестве баррикады. Остальные сидели в замешательстве или ошеломленно стояли, не понимая, как группа бандитов могла захватить врасплох их короля в центре их цитадели. Мать Гандринг, сгорбившись, стояла около Одема, осматривая кровоточащую руку его знаменосца. — К королю! — взвизгнул тот, увидев Ярви, и люди Одема собрались вокруг своего господина, поднимая перед ним щиты и оружие. Мужчина со стрелой в лице уже обломил ее, окровавленное древко торчало из его щеки. Он шатко опирался на свой меч, но теперь, качаясь, направил его в сторону Ярви. Ничто выбежал за его левым плечом, Ральф справа, а те рабы и наемники, что еще могли драться, рассредоточились за ними, ощетинившись острым металлом. Они продвигались к Черному Стулу, к ступеням помоста, плюясь и скрежеща проклятия на полудюжине разных языков. Одем направил своих людей вперед, между ними было десять шагов по камню; потом восемь, потом шесть. В спокойном воздухе Зала Богов тяжело, как грозовая туча, висело грядущее насилие. Потом Мать Гандринг увидела Ярви и ее глаза расширились. — Стойте! — закричала она, ударяя эльфийским посохом в пол, и эхо этого грохота поднялось до самого купола. — Стойте! На миг люди замерли, глядя и рыча, руки сжимали оружие, и Ярви прыгнул в узкую лазейку, которую предоставила ему Мать Гандринг. — Люди Гетланда! — крикнул он. — Вы знаете меня! Я Ярви, сын Утрика! — И он указал на Одема обрубком пальца левой руки. — Этот вероломный человек хотел украсть Черный Стул, но боги не позволят узурпатору сидеть в нем долго! — Он ткнул большим пальцем себе в грудь. — Законный король Гетланда вернулся! — Марионетка женщины?! — выплюнул ему Одем. — Полукороль? Король калек? И прежде чем Ярви смог выкрикнуть ответ, он почувствовал сильную руку на своем плече, которая отводила его вбок. Ничто шагнул вперед, расстегивая ремень шлема. — Нет, — сказал он. — Законный король. — И он стащил шлем и с грохотом бросил на пол Зала Богов. Оказалось, Ничто обрезал свою дикую копну волос до короткой седой щетины и чисто сбрил бороду. Открывшееся лицо было сплошными острыми углами и грубыми линиями; его кости были изломаны, отчего весь вид стал жестче. Лицо было потерто от тяжелой работы и непогоды, избито и покрыто шрамами битв. Оборвыш из веточек и веревочек исчез, и на его месте стоял воин из дуба и железа. Но его глаза, глубоко сидящие в глазницах, были все теми же. Все так же горели огнем на грани безумия. И жарче чем всегда. И неожиданно Ярви уже не был так уверен в том, что знает этого человека, бок о бок с которым он путешествовал, вместе с которым сражался и рядом с которым спал. Он уже не знал, что именно принес в цитадель Гетланда, прямо к самому Черному Стулу. Он удивленно его осматривал, внезапно переполненный сомнениями. Молодые воины Гетланда все еще рычали какие-то вызовы. Но на старых людей вид лица Ничто произвел странное впечатление. Их челюсти упали, клинки заколебались, глаза расширились, и даже увлажнились, из дрожащих губ выдыхались проклятия. Одем побледнел даже сильнее, чем когда увидел Ярви. Он выглядел, как человек перед концом света. — Что это за волшебство? — прошептал Ральф, но Ярви не мог ответить. Посох из эльфийского металла выпал из слабых пальцев Матери Гандринг и стукнул по полу. Эхо угасло в тяжелой тишине. — Утил, — прошептала она. — Да. — И Ничто повернул безумную улыбку на Одема. — Рад встрече, братец. И теперь, когда имя было произнесено, Ярви увидел, как похожи два мужчины, и холод пронзил его до кончиков пальцев. Его дядя Утил, чье несравненное воинское искусство славили перед каждой тренировкой; чье утонувшее тело не выплыло из жестокого моря; чей курган на продуваемом ветрами берегу стоял пустым. Его дядя Утил месяцами был рядом с ним. Его дядя Утил стоял теперь перед ним. — Вот и расплата, — сказал Ничто. Сказал Утил. И с мечом в руке шагнул вперед. — В Зале Богов нельзя проливать кровь! — крикнула Мать Гандринг. Утил лишь улыбнулся. — Боги любят кровь больше всего, мой министр. Какое же место лучше подходит для того, чтобы пролить ее? — Убить его! — взвизгнул Одем. В его голосе теперь не было спокойствия, но никто не поспешил ему подчиниться. — Я ваш король! Но власть бывает хрупкой штукой. Медленно, осторожно, словно они думали как один, воины отступили от него и встали полумесяцем. — В самом деле, Черный Стул одинокое место, — сказал Утил, глядя в сторону пустого стула на помосте. На скулах Одема заходили желваки, когда он посмотрел на круг угрюмых лиц вокруг него, на лица охранников, наемников, на лицо Матери Гандринг, на лицо Ярви и, наконец, на лицо Утила. Оно было так похоже на лицо Одема, только прошедшее через двадцать лет ужасов. Он фыркнул и плюнул на священные камни под ноги брату. — Что ж, да будет так. — И Одем выхватил позолоченный и украшенный драгоценностями меч у оруженосца, и оттолкнул его в сторону. Ральф предложил свой щит, но Ничто покачал головой. — Дереву есть свое место, но здесь ответ — сталь. — Он поднял все тот же простой клинок, который пронес через пустынные земли — ровную сталь, отполированную до морозного сияния. — Тебя так давно не было, брат. — Одем поднял меч, выкованный для отца Ярви. Его навершие было из слоновой кости, а рукоять из золота, и на зеркально-ярком клинке были выгравированы благословенные руны. — Давай обнимемся. Он так по-скорпионьи быстро бросился вперед, что Ярви задохнулся и отпрянул на шаг назад, дернувшись влево-вправо в ответ на движения дяди. Одем сделал выпад, еще, зашипел, рубанув сверху вниз, чтобы разрубить Утила пополам. Но каким бы быстрым и точным он ни был, его брат был быстрее. Утил двигался, как дым на бешеном ветру, крутился и качался, и яркая сталь Одема резала воздух, но его даже не коснулась. — Помнишь, как мы в последний раз видели друг друга? — спросил Утил, отскакивая назад. — В тот шторм, на носу отцовского корабля? Когда я хохотал на ветру, а мои братья стояли позади? — Тебя никогда ничего не волновало, кроме хохота! — Одем снова устремился вперед, ударяя слева и справа, и заставляя осторожных охранников отпрянуть назад. Но Утил кругом ушел на безопасное расстояние, даже не поднимая меча. — Поэтому вы с Утриком бросили меня в жестокое море? Или так он мог украсть мое право по рождению? Чтобы ты в свою очередь смог украсть это право у него? — Черный Стул мой! — меч Одема описал сияющую арку над его головой. Но Утил со звонким лязгом остановил его своим мечом. Прижал его к щиту Одема, и на мгновение оба дяди Ярви сцепились; их клинки скрежетали. Потом Утил опустил плечо и толкнул щит вверх, кромка ударила Одема в челюсть. Он крутанул другим плечом и отбросил Одема, тот каблуками запнулся за камни и, запутавшись, упал на людей позади него. Они оттолкнули его, и Одем сжался за своим щитом. Но Утил лишь твердо стоял в центре круга. — Я не утонул, хоть мой пустой курган и стоит на берегу. Меня выловили из моря работорговцы и заставили драться на арене. И за эти годы тьмы, на потеху кровожадным животным я убил девяносто девять человек. — Утил прижал палец к уху и на миг снова стал выглядеть как Ничто. — Иногда я слышу их шепот. Ты слышишь, как они шепчут, Одем? — Ты сумасшедший! — Одем сплюнул кровь с губ. Но Утил лишь улыбнулся шире. — А как может быть иначе? Мне обещали, что сотая победа меня освободит, но меня обманули и снова продали. — Одем кружил вокруг него в охотничьей стойке, подняв щит, и от тяжести посеребренной кольчуги на его лбу выступил пот. Утил стоял прямо, меч свободно покачивался в его руке, и он даже почти не запыхался. — Я был боевым рабом, потом рабом-гребцом, потом… ничем. Дюжину горьких лет я провел на коленях. Хорошее место для раздумий. — Подумай об этом! — Одем снова напал, сплевывая кровь, сделал ложный выпад и закрутил его в шипящий удар под углом. Но Утил широко отвел удар, и меч Одема врезался в камень пола, высекая искры и наполняя Зал Богов оглушительным эхом. Одем задохнулся, споткнулся, содрогнулся от удара; Утил шагнул назад и с ужасающей точностью рубанул его по руке, прямо над усеянным гранатами ободом щита. Одем завыл, яркий щит выпал из его обмякшей левой руки, и кровь закапала на него с болтающихся пальцев. Он смотрел на Утила широко раскрытыми глазами. — Я был лучшим среди нас троих! Я должен был быть королем! У Утрика не было ничего, кроме жестокости, а у тебя ничего, кроме тщеславия! — Это так верно. — Утил нахмурился, тщательно вытирая меч рукавом. — И как боги наказали меня за это. Их уроки научили меня, Одем. А теперь они послали меня, чтобы преподать урок тебе. Они делают королем не лучшего, но перворожденного. — Он кивнул на Ярви. — И в одном наш племянник был прав. Они не позволят узурпатору долго сидеть на Черном Стуле. — Он оскалился и прошипел два слова: — Он мой. Он бросился вперед, и Одем встретил его, рыча. Клинки столкнулись, еще раз, еще, быстрее, чем Ярви мог уследить. Третий удар Утила скользнул низом, разрубая ногу его брата, пока сам он отпрыгивал прочь, заставляя Одема снова зареветь. Одем вздрогнул, колено подогнулось, он стоял, лишь опираясь на меч. — Для тебя открывается Последняя Дверь, — сказал Утил. Одем обрел равновесие, его грудь тяжело вздымалась. И Ярви увидел, что посеребренный кольчужный чулок на его ноге окрасился красным, и быстро текущая кровь капала с сапога на щели между камнями. — Я знаю. — Одем поднял подбородок, и Ярви увидел, что из уголка его глаза потекла слеза, оставив на лице полоску. — Она была открыта для меня все эти годы. — И с чем-то средним между фырканьем и всхлипом он отбросил меч в тень. — Всегда с того дня в шторм. Кровь застучала у Ярви в ушах, когда Утил высоко поднял меч, клинок отразил свет, и острие холодно блеснуло. — Только ответь мне на один вопрос… — выдохнул Одем, глядя вверх, на свою смерть. На миг Утил помедлил. Меч закачался и опустился. Одна бровь вопросительно поднялась. — Говори, брат. И Ярви увидел, что рука Одема двигается, медленно двигается за спину, пальцы смыкаются на рукояти кинжала за его поясом. Длинного кинжала с навершием из черного янтаря. Того самого, который он показывал Ярви на крыше башни Амвенда. Мы должны делать то, что лучше для Гетланда. Ярви одним прыжком спрыгнул со ступеней. Он может и не был лучшим учеником на тренировочной площадке, но знал, как ударить человека. Он попал Одему под руку, и изогнутый клинок меча Шадикширрам почти без звука пробил кольчугу и вышел из груди. — Каким бы ни был вопрос, — прошипел Ярви ему в ухо, — сталь мой ответ! — И шагнул назад, вырывая клинок. Одем булькающее вздохнул. Он сделал шаг, как пьяный, и упал на колени. Медленно повернул голову и на один миг, через плечо, встретился удивленным взглядом с Ярви. Потом завалился на бок. Он спокойно лежал на священных камнях, под взглядами богов, в центре круга людей, и Ярви с Утилом смотрели друг на друга через его тело. — Похоже, племянник, между нами остался один вопрос, — сказал последний выживший дядя. Его бровь все еще была вопросительно поднята. — Будет ли сталь нашим ответом? Взгляд Ярви метнулся к Черному Стулу, тихо стоявшему над ними. Он может быть и жесткий, но жестче ли скамей Южного Ветра? Он может и холодный, но холодней ли снегов дальнего севера? Ярви больше его не боялся. Но хотел ли он его по-настоящему? Он вспомнил, как его отец сидел на нем, высокий и мрачный, и его покрытая шрамами рука всегда была вблизи меча. Слепо преданный сын Матери Войны, каким и должен быть король Гетланда. Такой, каким был Утил. Статуи Высоких Богов глядели вниз, словно ожидая решения, Ярви посмотрел, переводя взгляд с одного каменного лица на другое, и глубоко вздохнул. Мать Гандринг всегда говорила, что его коснулся Отец Мир, и он знал, что она была права. Он никогда не желал Черного Стула. Зачем драться за него? Зачем умирать ради него? Чтобы у Гетланда был полукороль? Он раскрыл ладонь и со стуком уронил меч Шадикширрам на окровавленные камни. — Я получил свое возмездие, — сказал он. — Черный Стул твой. — И он медленно опустился перед Утилом на колени и склонил голову. — Мой король.38. Вина
Гром-гил-Горм, король Ванстерланда, самый кровавый сын Матери Войны, Ломатель Мечей и создатель сирот, вошел в Зал Богов со своим министром и десятью самыми опытными воинами за спиной. Огромная кисть левой руки покоилась на рукояти огромного меча. Ярви отметил, что на его тяжелых плечах лежал новый белый мех, на огромном указательном пальце был новый камень, и трижды обернутая вокруг его шеи цепь удлинилась на несколько наверший. Очевидно, это были напоминания о кровавой прогулке по Гетланду по приглашению Ярви, украденные у невинных, вместе с их жизнями. Но, когда Горм вошел через покрытые рубцами двери в дом своего врага, шире всего была его улыбка. Улыбка завоевателя, который видит, что все его планы созрели, все его враги повержены, и на всех игральных костях выпали его числа. Улыбка человека, сильно любимого богами. Затем, когда он увидел Ярви, стоящего на ступенях помоста между своей матерью и Матерью Гандринг, его улыбка поблекла. А когда он увидел, кто сидит на Черном Стуле, она полностью исчезла. Он неуверенно замер в центре широкого пола, над пятном, где кровь Одема все еще была в щелях между камнями, окруженный со всех сторон сердитой знатью Гетланда. Потом он почесал голову и сказал: — Это не тот король, которого мы ожидали. — Многие могут так сказать, — сказал Ярви. — Но он законный, как бы то ни было. Король Утил, мой старший дядя, вернулся. — Утил, — прошипела сквозь зубы Мать Скаер. — Гордый гетландец. Я еще подумала, что знаю это лицо. — Ты могла бы об этом упомянуть. — Горм хмуро посмотрел вокруг, на собравшихся воинов и их жен — ключи и пряжки мерцали в тенях — и тяжело вздохнул. — У меня нехорошее чувство, что ты не будешь преклонять передо мной колено, как мой вассал. — Я много времени провел на коленях. — Утил встал, все еще баюкая свой меч в руках. Тот же самый простой меч, который он взял на кренящейся палубе «Южного Ветра» и отполировал так, что клинок сверкал, словно лунный свет на холодном море. — Если кто-то и склонит колени, то это должен быть ты. Ты стоишь на моей земле, в моем зале, перед моим стулом. Горм поднял кончики сапог и посмотрел на них. — Похоже на то. Но у меня всегда суставы плохо гнулись. Вынужден отказаться. — Жаль. Возможно, я смогу размять тебя своим мечом, когда навещу летом в Вульсгарде. Лицо Горма посуровело. — О, я могу гарантировать теплый прием любому гетландцу, который пересечет границу. — А зачем тогда ждать лета? — Утил спустился по ступеням и встал на нижней, так, что глядел прямо Горму в лицо. — Сразись со мной сейчас. Уголок глаза Горма дернулся, и его щека задрожала. Ярви увидел, что его покрытые шрамами суставы пальцев побелели на рукояти меча, взгляды его воинов метались по залу, а люди Гетланда нахмурились еще сильнее. — Тебе следовало бы знать, что Мать Война дохнула на меня в колыбели, — проворчал король Ванстерланда. — Было предсказано, что ни один мужчина не сможет меня убить… — Так сразись со мной, пес! — взревел Утил. Эхо заметалось по залу, и все затаили дыхание, словно оно было последним. Ярви подумал, увидят ли они, как второй король за день умрет в Зале Богов. И он не стал бы ставить на то, кто это будет. Затем Мать Скаер мягко положила тонкую руку на кулак Горма. — Боги охраняют тех, кто охраняет себя сам, — прошептала она. Король Ванстерланда глубоко вздохнул. Его плечи расслабились, он оторвал пальцы от меча и мягко запустил их в свою бороду. — Этот новый король весьма грубый, — сказал он. — Так и есть, — сказала Мать Скаер. — Разве ты не учила его дипломатии, Мать Гандринг? Старый министр сурово смотрела на них со своего места позади Черного Стула. — Учила. А еще тому, кто ее заслуживает. — Полагаю, она имеет в виду, что мы не заслуживаем, — сказал Горм. — Приму это как факт, — ответила Мать Скаер. — И нахожу ее так же грубой. — Так ты выполняешь сделку, Принц Ярви? Этот зал, полный знати, однажды выстраивался в очередь, чтобы поцеловать руку Ярви. Теперь они выглядели так, будто с удовольствием выстроились бы в очередь, чтобы перерезать ему глотку. Он пожал плечами. — Я больше не принц, и я выполнил все, что мог. Никто не мог предвидеть такой поворот событий. — Таковы уж события, — сказала Мать Скаер. — Никогда не текут по канаве, которую для них выкопаешь. — Значит, ты не будешь со мной драться? — спросил Утил. — Чего ты такой кровожадный? — Горм выпятил нижнюю губу. — Ты в этом деле новичок, но ты узнаешь, что король это не только убийца. Давай отдадим этот год Отцу Миру, потерпим в соответствии с пожеланием Верховного Короля в Скекенхаусе, и раскроем кулаки в ладони. А летом, возможно, на земле, которая лучше мне подходит, испытаешь дыхание Матери Войны. — Он повернулся и в сопровождении министра и воинов зашагал к двери. — Благодарю вас за обворожительное гостеприимство, гетландцы! Вы обо мне еще услышите! — Он задержался на миг на пороге — огромный черный силуэт на фоне дневного света. — И в тот день я буду говорить громом. Двери Зала богов захлопнулись за ними. — Возможно, придет время, когда мы пожалеем, что не убили его сегодня, — пробормотала мать Ярви. — Время каждого приходит, — сказал Утил, опускаясь на Черный Стул, качая меч в руках. Он как-то удобно сидел на этом стуле, сгорбившись и свободно, что у Ярви никогда не получалось. — И у нас есть другие заботы. — Глаза короля уставились на Ярви, такие же яркие, какими они были в тот день, когда они встретились на «Южном Ветре». — Племянник. Бывший принц, бывший король, а теперь… — Ничто, — сказал Ярви, поднимая подбородок. Утил едва заметно и грустно улыбнулся. Проблеск человека, с которым Ярви тащился через льды, с которым делил последнюю корку, вместе с которым смотрел в лицо смерти. Лишь проблеск, а затем лицо короля снова стало острым, как меч, и твердым, как топор. — Ты заключил соглашение с Гром-гил-Гормом, — сказал он, и по залу раздались сердитые бормотания. Как всегда говорила Мать Гандринг, мудрый король всегда найдет, кого обвинить. — Ты позвал нашего злейшего врага, чтобы сеять огонь и убийства по всему Гетланду. — Вряд ли Ярви мог это отрицать, даже если бы отрицания могли быть услышаны в нарастающей ярости Зала Богов. — Хорошие люди умерли. Какую цену требует за это закон, Мать Гандринг? Министр посмотрела на короля, потом на своего старого ученика, и Ярви почувствовал, как рука матери крепко сжимает его руку, поскольку они оба знали ответ. — Смерть, мой король, — прохрипела Мать Гандринг, и, казалось, она упадет на свой посох. — Или изгнание, по меньшей мере. — Смерть! — проскрипел женский голос откуда-то из темноты, и резкое эхо постепенно превратилось в тишину, каменную, как в гробнице. Ярви прежде встречал Смерть. Много раз она открывала перед ним Последнюю Дверь, и он до сих пор отбрасывал тень. И хотя ему было далеко не уютно в ее холодном присутствии, но, как это бывает со многими вещами, он привык, практикуясь. По крайней мере, в этот раз, хотя его сердце гулко билось, и во рту было кисло, он встретил ее стоя, и его голос чисто звенел. — Я совершил ошибку! — крикнул Ярви. — Я много их совершил. Я знаю. Но я поклялся! Я поклялся перед богами. Клятвой солнца и клятвой луны. И я не видел иного способа ее исполнить. Отомстить за убийство моего отца и брата. Согнать предателя Одема с Черного Стула. И хотя я сожалею о пролитой крови, но благодаря благосклонности богов… — Ярви посмотрел на них, а затем униженно опустился на пол, раскинув руки в повиновении. — Законный король вернулся. Утил хмуро посмотрел на свою руку, пальцы которой лежали на металле Черного Стула. Небольшое напоминание, что он должен Ярви, не могло сильно навредить. Снова пошло сердитое бормотание, усилилось, и нарастало, пока Утил не поднял руку, требуя тишины. — Правда, что тебя на этот путь поставил Одем, — сказал он. — Его вина больше твоей, и ты уже принес ему кару. У тебя есть причины, по которым ты это сделал, и я думаю, что здесь было довольно смертей. Твоя не послужит правосудию. Ярви, не поднимая головы, сглотнул от облегчения. Несмотря на трудности последних месяцев, ему нравилось быть живым. Ему это нравилось больше, чем когда-либо. — Но должна быть расплата. — Казалось, в глазах Утила была печаль. — Мне жаль, правда, жаль. Но твоим приговором должно быть изгнание, поскольку тот, кто однажды сидел на Черном Стуле, всегда будет искать способы потребовать его обратно. — Мне он не казался таким уж удобным. — Ярви поднялся на ступеньку на помост. Он знал, что должен сделать. Он знал это с тех пор, как умер Одем, и Ярви увидел над ним лицо Отца Мира. В изгнании была даже некая привлекательность. Не владеть ничем. Быть кем угодно. Но он достаточно скитался. Это был его дом, и он никуда не уйдет. — Я никогда не желал Черный Стул. Никогда не ожидал его. — Ярви поднял левую руку и потряс ей так, чтобы палец покачался вперед-назад. — Никто не видел во мне короля, и прежде всего я сам. — В тишине он встал на колени. — Я предлагаю другое решение. Утил прищурился, и Ярви помолился Отцу Миру, чтобы его дядя искал способ помиловать его. — Тогда говори. — Позвольте мне сделать то, что лучше для Гетланда. Позвольте мне навсегда отказаться от прав на ваш стул. Позвольте мне пройти испытание министра, что я и собирался сделать до смерти отца. Позвольте отказаться от всех титулов и владений, и пусть моей семьей будет Министерство. Мое место здесь, в Зале Богов. Не на Черном Стуле, но рядом с ним. Проявите свое величие через милосердие, мой король, и позвольте мне искупить свои ошибки верной службой вам и земле. Утил, хмурясь, медленно откинулся назад, и тишина тянулась. Наконец король наклонился к своему министру. — Что вы на это думаете, Мать Гандринг? — Решение, от которого улыбнется Отец Мир, — проговорила она. — Я всегда верила, что из Ярви получится отличный министр. Я все еще в это верю. Он доказал, что он весьма хитроумный человек. — В это я тоже верю. — Но Утил все еще медлил и размышлял, потирая острую челюсть. Тогда мать отпустила руку Ярви и бросилась к Черному Стулу. Шлейф ее красного платья растекся по ступеням, когда она встала на колени у ног Утила. — Великий король милосерден, — проговорила она. — Прошу, мой король. Позвольте моему единственному сыну остаться. Утил пошевелился, открыл рот, но слов не прозвучало. Возможно, он и был бесстрашным перед Гром-гил-Гормом, но перед матерью Ярви трепетал. — Когда-то мы были нареченными, — сказала она. Сейчас один глубокий вздох прозвучал бы в Зале Богов, как гром, но все затаили дыхание. — Вас считали мертвым… но боги вернули вас на законное место… — Она мягко положила свою руку на его руку, покрытую шрамами, которая лежала на ручке Черного Стула, и Утил посмотрел ей в лицо. — Больше всего я желаю, чтобы тот обет был исполнен. Мать Гандринг придвинулась ближе и громко сказала: — Верховный Король неоднократно предлагал Лаитлин брачный союз, он воспримет это весьма враждебно… Утил не смотрел на нее. Его голос был грубым. — Наши обеты старше предложения Верховного Короля на двадцать лет. — Но только сегодня Праматерь Вексен прислала очередного орла… — Праматерь Вексен сидит на Черном Стуле или я? — Утил, наконец, повернул свои яркие глаза к министру. — Вы. — Мать Гандринг опустила свои глаза в пол. Мудрый министр убеждает, льстит, доказывает, советует, и мудрый министр повинуется. — Тогда отправьте птицу обратно Праматери Вексен с приглашением на нашу свадьбу. — Утил повернул руку и взял руку матери Ярви своей загрубелой ладонью, принявшей форму плашки, которой он драил палубу. — Ты будешь носить ключ от моей сокровищницы, Лаитлин, и будешь решать вопросы, в которых, как ты уже доказала, ты весьма способна. — Охотно, — сказала мать Ярви. — А мой сын? Король Утил довольно долго смотрел на Ярви. Затем кивнул. — Он займет место ученика Матери Гандринг. — В этот миг он выглядел одновременно сурово и милосердно. Ярви выдохнул. — Наконец у Гетланда есть король, которым будут гордиться, — сказал он. — Я буду каждый день благодарить Мать Море за то, что она вернула вас из глубин. Он встал и последовал к дверям, куда ушел Гром-гил-Горм. Он улыбался в ответ на насмешки, колкости и бормотания. И, вместо того, чтобы по старой привычке прятать свою иссохшую руку в рукав, он гордо ей качал. После вульсгардских загонов для рабов, мучений хлыста Тригга, холода и голода бездорожных льдов, презрение дураков было нетрудно снести. С небольшой помощью двух его матерей — несомненно, у каждой были на то свои причины — Ярви вышел из Зала Богов живым. Снова увечный изгой, связанный с Министерством. Где и было его место. Он прошел полный круг. Но отправился он мальчиком, а вернулся мужчиной.Мертвых сложили на холодные плиты в холодном погребе под скалой. Ярви не хотел их считать. Достаточно. Таким было их число. Урожай его тщательно посеянных планов. Последствия поспешно принесенной клятвы. Никаких лиц, лишь саваны, заостренные на носу, на подбородке, на ступнях. Не было способа отличить наемников матери от почетных воинов Гетланда. Возможно, когда они прошли через Последнюю Дверь, разницы уже нет. Хотя, Ярви знал, какое тело принадлежало Джоду. Его другу. Его напарнику по веслу. Человеку, который прошел весь путь через снега, чтобы последовать за ним. Чей тихий голос бормотал: «Один взмах за раз», когда он хныкал над веслом. Который принял бой Ярви как свой собственный, хотя и не был бойцом. Рядом с ним, положив стиснутые кулаки на плиту, стояла Сумаэль. Ее темное лицо освещалось с одной стороны светом единственной дрожащей свечки. — Твоя мать нашла мне место на корабле, — сказала она, не глядя вверх. Непривычно было слышать здесь ее тихий голос. — Хорошие штурманы всегда нужны, — сказал Ярви. Видят боги, он нанял бы кого-нибудь, кто мог бы указать ему путь. — На рассвете мы отправляемся в Скекенхаус, а потом дальше. — Домой? — спросил он. Сумаэль закрыла глаза, кивнула, и слабая улыбка появилась в уголке ее рта со шрамом. — Домой. — Когда Ярви увидел ее впервые, он и не подумал, что она симпатичная, но теперь она казалась прекрасной. Настолько, что он не мог отвести взгляд. — А ты не думала, что, может быть… ты могла бы остаться? — Ярви ненавидел себя даже за то, что спросил. За то, что заставил ее отказать ему. В любом случае он был связан с Министерством. Ему было нечего ей предложить. И между ними лежало тело Джода — барьер, который нельзя было пересечь. — Мне надо ехать, — сказала она. — Я едва могу вспомнить, кем я была. Он мог бы сказать то же самое. — Важно лишь то, кто ты теперь. — Я едва знаю и это. Кроме того, Джод нес меня через снег. — Ее рука дернулась к савану, но к облегчению Ярви, она его не тронула. — Меньшее, что я могу сделать, это отвезти его останки. Я оставлю их в его деревне. Возможно даже попью из того колодца. Попью за нас обоих. — Она сглотнула, и в этот миг по какой-то причине Ярви почувствовал нарастающий гнев. — Как пропустить самую вкусную воду в… — Он решил остаться, — резко сказал Ярви. Сумаэль медленно кивнула, не поднимая глаз. — Как и все мы. — Я не заставлял его. — Нет. — Ты могла бы уйти, и забрать его, если бы настаивала сильнее. Теперь она посмотрела вверх, но без следа гнева, которого он заслуживал. В ее взгляде была лишь вина. — Ты прав. Это будет моей ношей. Ярви посмотрел прочь, и внезапно на его глаза навернулись слезы. Совершен ряд поступков, приняты решения, и каждое казалось меньшим злом, но каким-то образом они привели его сюда. Может ли хоть для кого-то это быть большим благом? — Ты меня не ненавидишь? — прошептал он. — Я потеряла одного друга, и не собираюсь отталкивать другого. — Она мягко положила руку ему на плечо. — И я не очень хорошо завожу новых. Он положил свою руку поверх, желая, чтоб он мог ее там задержать. Удивительно, но никогда не знаешь, насколько сильно чего-то хочешь, пока не поймешь, что не можешь этого получить. — Ты не винишь меня? — прошептал он. — Зачем мне это? — Она в последний раз его сжала и затем отпустила. — Лучше, если ты сам этим займешься.
39. Некоторые спасены
— Рад, что ты пришел, — сказал Ярви. — У меня стремительно кончаются друзья. — Да я и сам не прочь, — сказал Ральф. — Ради тебя и Анкрана. Не могу сказать, что любил эту тощую сволочь, когда он был шкипером, но в конце я к нему потеплел. — Он ухмыльнулся, и большой струп над его глазом пошевелился. — К некоторым привязываешься быстро, но к тем, на кого нужно время, чтобы узнать их поближе, привязываешься сильнее всего. Можем мы посмотреть рабов? Послышалось бормотание, ворчание и стук цепей — товары вставали на ноги для осмотра. В каждой паре глаз была своя смесь стыда, страха, надежды и отчаянья. И Ярви обнаружил, что мягко потирает шрамы на горле, там, где был его ошейник. Вонь окутала его воспоминаниями, о которых он бы предпочел забыть. Удивительно, как быстро он снова привык к свежему воздуху. — Принц Ярви! — владелец спешил из тени позади. Большой мужчина с мягким бледным лицом, чем-то знакомый. Один из участников процессии, который пресмыкался перед Ярви, когда хоронили отца. Теперь у него будет шанс попресмыкаться снова. — Я больше не принц, — сказал Ярви, — а в остальном, да. Ты Йоверфелл? Работорговец надулся от гордости, что его знают. — И в самом деле, это я, и весьма почтен вашим визитом! Могу я узнать, какие рабы вам… — Имя Анкран что-то тебе говорит? Торговец глянул на Ральфа, который угрюмо и твердо стоял, заткнув большие пальцы за портупею с серебряной пряжкой. — Анкран? — Позволь мне освежить твою память, как вонь твоего заведения освежила мою. Ты продал человека по имени Анкран, а потом вымогал у него деньги за то, что содержал его жену и ребенка. Йоверфелл прочистил горло. — Я не нарушал закона… — И я не нарушу, когда потребую с тебя долги. Лицо торговца обесцветилось. — Я вам ничего не должен… Ярви хихикнул. — Мне? Нет. Но моя мать, Лаитлин, вскоре снова станет Золотой Королевой Гетланда и держателем ключа от сокровищницы… Как я понимаю, ты ей немного задолжал? Кадык на шее торговца дернулся, когда он сглотнул. — Я самый преданный слуга моей королевы… — Ее раб, как я бы тебя назвал. Если ты продашь все, чем владеешь, это и близко не покроет то, что ты ей должен. — Ладно, ее раб, почему бы и нет? — Йоверфелл горько фыркнул. — Раз уж вы заинтересовались моими делами, то это из-за процентов по ее займу я выжимал из Анкрана все, что возможно. Я не хотел этого делать… — Но ты отбросил свои желания, — сказал Ярви. — Как благородно. — Что вам нужно? — Давай начнем с женщины и ее ребенка. — Очень хорошо. — Опустив глаза к земле, торговец зашаркал в тень. Ярви посмотрел на Ральфа, старый воин приподнял брови, и рабы наблюдали за ними в молчании. Ярви показалось, что один улыбается. Он не знал, чего ждал. Выдающуюся красоту, ошеломляющую грацию или что-то, что поразит его прямо в сердце. Но семья Анкрана выглядела обыденно. Как и все люди, для тех, кто их не знает. Мать была невысокой и хрупкой и вызывающе держала подбородок. У сына были рыжеватые волосы, как у отца, и он не поднимал глаз. Йоверфелл подтолкнул их вперед, а потом нервно подергал одну руку другой. — Здоровые и холеные, как и было обещано. Они ваши, в подарок, конечно, с моими наилучшими пожеланиями. — Пожелания можешь оставить себе, — сказал Ярви. — Теперь ты здесь соберешься и перенесешь свое предприятие в Вульсгард. — Вульсгард? — Да. Там много работорговцев, и ты будешь совсем как дома. — Но почему? — Так ты сможешь следить за делами Гром-гил-Горма. Говорят, что дом врага надо знать лучше, чем свой. Ральф одобрительно поворчал, немного выпятил грудь и пошевелил пальцами за портупеей. — Будет так, — сказал Ярви, — или тебя продадут в твоей же лавке. — Какую цену за тебя дадут, как думаешь? Йоверфелл прочистил горло. — Я отдам распоряжения. — Быстро, — сказал Ярви, вышел из этого вонючего места, встал на воздухе и закрыл глаза. — Значит, вы… наш новый хозяин? Жена Анкрана стояла возле него, засунув палец в ошейник. — Нет. Меня зовут Ярви, это Ральф. — Мы были друзьями твоего мужа, — сказал Ральф, взъерошив волосы мальчику, что тому было не слишком приятно. — Где? — спросила она. — Где Анкран? Ярви сглотнул, раздумывая, как выдать новости, подыскивая верные слова… — Мертв, — просто сказал Ральф. — Мне жаль, — добавил Ярви. — Он умер, спасая мою жизнь, что даже мне кажется невыгодной сделкой. Но вы свободны. — Свободны? — пробормотала она. — Да. — Я не хочу быть свободной, я хочу быть в безопасности. Ярви удивленно посмотрел на нее, а потом почувствовал, что его рот скривился в грустной улыбке. — Думаю, мне пригодится служанка, если ты хочешь работать. — Я всегда ей была, — сказала она. Ярви остановился у лавки кузнеца и бросил монету на настил с инструментами корабельщика. Одну из первых монет нового образца — круглую и совершенную, с отчеканенным на одной стороне хмурым лицом его матери. — Сними их ошейники, — сказал он. Семья Анкрана не поблагодарила за освобождение, но звон молотка по зубилу был достаточной благодарностью для Ярви. Ральф наблюдал, поставив одну ногу на низкую стену и скрестив руки на колене. — Я не знаток добродетели. — А кто знаток? — Но по мне это хорошее дело. — Никому не говори, это разрушит мою репутацию. — Ярви заметил, что на него через площадь таращится старуха. Он улыбнулся в ответ, помахал рукой и смотрел, как она, бормоча, поспешно удирает прочь. — Похоже, я для этого города стал злодеем. — Если жизнь меня чему и научила, так это тому, что никаких злодеев нет. Лишь люди, которые делают все, на что способны. — То, на что был способен я, оказалось пагубным. — Могло быть намного хуже. — Ральф скрутил язык и плюнул. — А ты молод. Попробуй еще раз. Может, получится лучше. Ярви сощурился и посмотрел на старого воина. — Когда ты стал мудрым? — Я всегда был необычайно проницательным, но ты был ослеплен своим умом. — Обычная беда королей. К счастью, я достаточно молод, чтобы научиться и смирению. — Хорошо, что хоть кто-то из нас молод. — А чем ты собираешься заняться в свои сумеречные годы? — спросил Ярви. — Так получилось, что великий король Утил предложил мне место в своей охране. — О, зловоние почестей! И ты согласился? — Я сказал «нет». — Правда? — Почести — награда для дураков, а у меня есть ощущение, что Утил из тех господ, вокруг которых слуги всегда умирают. — Все мудрее и мудрее, — сказал Ярви. — До недавнего времени я думал, что моя жизнь кончена, но теперь, когда она снова началась, мне не очень-то хочется оборвать ее побыстрее. — Ярви посмотрел на него и увидел, что Ральф смотрит в ответ. — Подумал, может тебе понадобится напарник по веслу? — Мне? — Чего не смогут добиться вместе однорукий министр и бандит, чьи лучшие годы прошли лет пятнадцать назад? С последним ударом ошейник раскрылся, и сын Анкрана встал, моргая и потирая шею. А его мать обняла его и поцеловала в волосы. — Я не одинок, — пробормотал Ярви. Ральф положил руку ему на плечо и крепко сжал. — Пока я жив, это точно, напарник.Это было великое событие. Множество влиятельных фамилий из дальних провинций Гетланда вероятно разозлились, что новости о возвращении короля Утила едва дошли до них, когда он уже женился, и что им не выпало шанса внести значительный вклад в событие, которое будет жить в памяти так долго. Несомненно, всемогущий Верховный Король на своем высоком стуле в Скекенхаусе, не говоря уж о всезнающей Праматери Вексен подле него, были далеко не рады новостям, на что настойчиво указывала Мать Гандринг. Но мать Ярви отмахнулась от всех возражений и сказала: «Их гнев для меня — прах». Она снова была Золотой Королевой. Стоило ей лишь сказать, и это тут же исполнялось. Так что статуи в Зале Богов украсили первыми весенними цветами; куча свадебных подарков лежала в ярком изобилии у Черного Стула; и люди собрались под куполом так плотно, словно овцы на зимовье; и сам воздух был затуманен от их дыхания. Благословенная пара пела обещания друг другу под взорами богов и людей. Столбы света от купола сверху высекали огонь на полированных доспехах короля и обескураживающих украшениях королевы. И все аплодировали, хотя, по мнению Ярви, певческий голос короля был не очень, да и у королевы не многим лучше. Затем Бриньольф пробубнил свое самое замысловатое благословление из всех, что это священное место когда-либо видело. А Мать Гандринг рядом с ним нетерпеливо опиралась на свой посох, и каждый колокол в городе внизу весело звенел. О, счастливый день! Как Утил мог быть недовольным? У него был Черный Стул и лучшая жена из всех, о ком мог мечтать мужчина, которую домогался сам Верховный Король. Как могла не радоваться Лаитлин? На ее цепочке снова висел украшенный драгоценными камнями ключ от сокровищницы Гетланда, а священников Единого Бога вытащили из ее монетного двора и кнутом прогнали через Торлби в море. Как было не веселиться народу Гетланда? У них был король из железа и королева из золота, правители, которым можно доверять и которыми можно гордиться. Правители, которые быть может, плохо поют, но каждый с двумя руками. И несмотря на их счастье — или скорее из-за него — Ярви вряд ли наслаждался свадьбой матери больше, чем сожжением отца. Того события Ярви не мог избежать. Если кто и заметил, что он сбежал с этого, несомненно, они бы не огорчились. Погода снаружи лучше подходила его настроению, чем духота с ароматом цветов внутри. В этот день дул ищущий ветер с серого моря, который завывал среди зубцов цитадели и бил Ярви соленым дождем, когда он шагал по истертым ступеням и вдоль пустых дорожек. Он увидел ее издалека, на крыше Зала Богов. Ее слишком тонкие одежды прилипли к ней от дождя, волосы яростно развевались на ветру. Он увидел ее в нужное время. Он мог бы пройти мимо и найти другое место, чтобы хмуро смотреть на небо. Но ноги привели его к ней. — Принц Ярви, — сказала она, когда он приблизился, отрывая зубами кусочек от искусанного ногтя и сплевывая его на ветер. — Какая честь. Ярви вздохнул. Это был утомительный шаблон последних дней. — Я больше не принц, Исриун. — Нет? Разве твоя мать не королева? Разве ключ от сокровищницы Гетланда не на ее цепочке? — Ее белая рука прижалась к груди, где больше не было ни ключа, ни цепочки, ничего. — Как называть сына королевы, если не принцем? — Глупый калека? — пробормотал он. — Ты был им, когда мы встретились, и несомненно всегда им будешь. А еще сыном предателя. — Тогда у нас больше общего, чем раньше, — бросил Ярви, увидел, как ее бледное лицо исказилось, и немедленно пожалел об этом. Если б все пошло чуть-чуть иначе, возможно это они купались бы в славе там, внизу. Он на Черном Стуле, а она на стуле подле него. Ее глаза бы сияли, и она нежно сжимала бы его иссохшую руку. И они разделили бы тот лучший поцелуй, о котором она просила по его возвращению… Но все пошло так, как пошло. Сегодня не будет поцелуев. Ни сегодня, никогда. Он посмотрел на волнующееся море и положил кулаки на парапет. — Я пришел не для того, чтобы спорить. — А зачем ты пришел? — Подумал, надо сказать тебе, раз… — Он сжал зубы и посмотрел на скрюченную руку, белевшую на мокром камне. Раз что? Раз мы были нареченными? Раз когда-то они друг для друга что-то значили? Он не мог заставить себя произнести слова. — Я уезжаю в Скекенхаус. Пройду испытание министра. У меня не будет ни семьи, ни права по рождению, ни… жены. Она захохотала на ветру. — И еще больше общего. У меня нет ни друзей, ни приданого, ни отца. — Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и от ненависти в ее взгляде ему стало плохо. — Они утопили его тело в навозе. Возможно, это должно было обрадовать Ярви. Он довольно часто мечтал об этом, молился об этом и прилагал к этому все свои усилия. Сломал все и принес в жертву друга и дружбу ради этого. Но, глядя в лицо Исриун, чьи красные глаза утонули в темных глазницах, он не чувствовал триумфа. — Мне жаль. Не его, тебя. Ее рот изогнулся от презрения. — Что, по-твоему, для меня значат твои сожаления? — Ничего. Но все равно жаль. — Он убрал руки с парапета, повернулся к своей нареченной спиной и пошел по ступеням. — Я поклялась! Ярви помедлил. Он очень хотел покинуть эту проклятую крышу и никогда не возвращаться, но теперь по коже на шее побежали мурашки, и он, сам того не желая, обернулся. — Да? — Клятвой солнца и клятвой луны. — Глаза Исриун горели на белом лице, и мокрые волосы хлестали ее. — Я поклялась перед Той Кто Судит и перед Тем Кто Помнит, и перед Той Кто Скрепляет Узы. Мои предки, похороненные на берегу, стали свидетелями. Тот Кто Наблюдает и Та Кто Пишет стали свидетелями. Теперь и ты свидетель, Ярви. Это будет цепью на мне и не даст мне покоя. Я отомщу убийцам моего отца. Я поклялась в этом! Затем она улыбнулась перекошенной улыбкой. Насмешкой над той улыбкой, что она ему подарила, покидая Зал Богов, в день, когда они были помолвлены. — Как видишь, женщина может поклясться той же клятвой, что и мужчина. — Если ей хватит на это глупости, — сказал Ярви, повернувшись.
40. Меньшее зло
В тот вечер, когда Ярви вернулся, Мать Солнце ровно улыбалась, погружаясь за край мира. Гетландцы считали этот день первым днем лета. Кошки грелись на горячих крышах Торлби, морские птицы лениво перекрикивались, легкий ветерок приносил соленый привкус на крутые дорожки и в открытые окна города. И в двери покоев старого министра, когда Ярви, наконец, удалось открыть тяжелую щеколду увечной рукой. — Странник вернулся, — сказала Мать Гандринг, откладывая книгу и поднимая клубы пыли. — Мать Гандринг. — Ярви низко поклонился и продемонстрировал ей чашку. — И ты принес мне чай. — Она закрыла глаза, понюхала пар, сделала глоток и проглотила. На ее морщинистом лице появилась улыбка, которую Ярви всегда был так горд видеть. — Без тебя все было не так. — По крайней мере, вы больше не будете нуждаться в чае. — Значит, ты прошел испытание? — А вы когда-нибудь сомневались? — Не я, брат Ярви, не я. И все-таки, ты носишь меч. — Она хмуро посмотрела на клинок Шадикширрам, висевший в ножнах у него на поясе. — Доброе слово отражает большинство ударов. — Я ношу его для остальных. Он напоминает мне, откуда я пришел. Министр выступает за Отца Мира, но мудрый министр не чурается и Матери Войны. — Ха! И то верно. — Мать Гандринг указала рукой на стул по другую сторону очага. Тот, на котором Ярви так часто сидел, восхищенно внимая рассказам старого министра, изучая языки, историю, растения и правильные способы разговаривать с королем. Мог ли он и в самом деле сидеть здесь в последний раз всего лишь несколько месяцев назад? Казалось, это было в другом мире. Во сне. А теперь он проснулся. — Я рада, что ты вернулся, — сказала Мать Гандринг, — и не только из-за твоего чая. Нам нужно многое сделать в Торлби. — Не думаю, что люди меня здесь любят. Мать Гандринг пожала плечами. — Они уже забыли. У народа короткая память. — Задача министра помнить. — И советовать, исцелять, говорить правду и знать тайные пути, искать меньшее зло и выбирать большее благо, сглаживать путь для Отца Мира на всех языках, сочинять истории… — Сочинить для вас историю? — Что за историю, брат Ярви? — Историю о крови и обмане, о деньгах и убийстве, о вероломстве и власти. Мать Гандринг рассмеялась и снова глотнула из чашки. — Только такие мне и нравятся. В ней есть эльфы? Драконы? Тролли? Ярви покачал головой. — Люди и сами могут сотворить все зло, что нам понадобится. — И снова правда. Она о том, что ты услышал в Скекенхаусе? — Частично. Я давно работал над этой историей. С тех пор, как умер мой отец. Но, думаю, теперь она готова от начала до конца. — Зная твои таланты, это должна быть и в самом деле прекрасная история. — Она потрясет вас, Мать Гандринг. — Тогда начинай! Ярви наклонился на стуле, глядя на огонь, потирая большим пальцем скрюченную ладонь. Он репетировал историю с тех пор, как прошел испытание, отказался от права по рождению и был принят в Министерство. С тех пор, как поцеловал щеку Праматери Вексен, посмотрел в ее глаза, увидел, что они еще ярче и алчнее, чем прежде, и узнал правду. — Не знаю, с чего и начать. — Подготовь ее. Начни с подоплеки. — Хороший совет, — сказал Ярви. — Как и все ваши советы. Итак… Верховный Король уже давно не молод, и праматерь Министерства не моложе. Они ревниво относятся к своей власти, как это часто бывает с могущественными людьми. Они обращают взоры к северу от Скекенхауса и видят угрозу своему величию. Не от великого мужа, умело обращающегося с железом и сталью, а от великой женщины, которая умело обращается с золотом и серебром. От Золотой Королевы, у которой есть план чеканить монеты одного веса, так чтобы каждая сделка по всему Расшатанному морю совершалась с ее лицом. Мать Гандринг откинулась назад, и морщины у нее на лбу углубились, когда она это обдумала. — У этой истории есть запах правды. — У всех хороших историй он есть. Вы меня этому научили. — Теперь, когда он начал, слова лились легко. — Верховный Король и его министр увидели, что торговцы покидают их причалы ради причалов северной королевы. Их доходы стали уменьшаться от месяца к месяцу, и их власть уменьшалась вместе с ними. Нужно было действовать. Но убивать женщину, которая достает золото из воздуха? Нет. Ее муж был слишком гордым и гневным, чтобы заключать с ним сделки. Значит, надо убить его, свалить ее с высокого насеста и забрать ее для себя, так, чтобы она могла доставать золото для них. Таков был их план. — Убить короля? — пробормотала Мать Гандринг, твердо глядя на Ярви поверх ободка своей чашки. Он пожал плечами. — Эти истории часто так начинаются. — Но короли осторожны, и их хорошо охраняют. — А этого особенно. Им нужна была помощь того, кому он доверял. — Ярви наклонился вперед, огонь грел его лицо. — Так что они научили бронзового орла посланию. Король должен умереть. И послали его министру. Мать Гандринг моргнула и очень медленно сглотнула очередную порцию чая. — Тяжелое задание для министра. Убить человека, которому она поклялась служить. — Но разве она не поклялась также служить Верховному Королю и своей праматери? — Все мы поклялись, — прошептала Мать Гандринг. — И ты среди нас, брат Ярви. — О, я вечно приношу клятвы: уже и не знаю, какую исполнять. У этого министра была та же проблема, но если король сидит между богами и людьми, то Верховный Король сидит между богами и королями, и в последнее время он уже видел себя еще выше. Она знала, что ему нельзя отказать. Так что она разработала план. Заменить короля его более сговорчивым братом. Убрать всех беспокойных наследников. Обвинить какого-нибудь старого врага с отдаленного севера, где даже мысли о цивилизованных людях появляются редко. Сказать, что от другого министра прилетел голубь с предложением мира и отправить торопливого короля в засаду… — Возможно, это было меньшее зло, — сказала Мать Гандринг. — Вероятно, оставалось либо сделать это, либо Мать Война раскрыла бы свои кровавые крылья над всем Расшатанным морем. — Меньшее зло и большее благо. — Ярви глубоко вздохнул, казалось, до боли в груди, и подумал о черных птицах, мигающих в клетке сестры Оуд. — Только министр, которую обвинили, никогда не пользуется голубями. Лишь воронами. Мать Гандринг остановила чашку на полпути ко рту. — Вороны? — Часто мелкие упущения повергают наши планы в прах. — О, досадная деталь. — Мать Гандринг скосила глаза на чашку и сделала большой глоток. Некоторое время они сидели в тишине, между ними лишь весело трещал огонь, и редко взлетали искры. — Я предполагала, что со временем ты это распутаешь, — сказала она. — Но не так быстро. Ярви фыркнул. — Не раньше, чем умру в Амвенде. — Это было не мое решение, — сказала Мать Гандринг. Она, которая всегда была ему как мать. — Ты должен был пройти испытание, отказаться от права по рождению, а затем занять мое место, как и планировалось. Но Одем мне не доверял. Он стал действовать слишком рано. И я не могла остановить твою мать от того, чтобы усадить тебя на Черный Стул. — Она горько вздохнула. — И Праматерь Вексен, несомненно, была бы довольна таким результатом. — Так что вы позволили мне заплыть в ловушку Одема. — С величайшим сожалением. Я рассудила, что это меньшее зло. — Она поставила пустую чашку перед собой. — Как заканчивается эта история, брат Ярви? — Она уже закончилась. С величайшим сожалением. — Он посмотрел поверх огня в ее глаза. — И уже Отец Ярви. Старый министр нахмурилась, посмотрела на него, потом на пустую чашку, которую он ей принес. — Корень черноязык? — Я поклялся, Мать Гандринг, что отомщу убийцам моего отца. Я может быть лишь наполовину мужчина, но поклялся полной клятвой. Языки пламени мерцали в очаге, и их оранжевые отражения танцевали на стеклянных колбах на полках. — Твой отец и твой брат, — прохрипела Мать Гандринг. Одем и его люди. И так много кто еще. А теперь Последняя Дверь открылась для меня. И все… из-за монет. Она моргнула, повалилась к огню, Ярви вскочил, мягко поймал ее левой рукой, правой подложил позади нее подушку и с огромной осторожностью опустил ее обратно на ее стул. — Похоже, монеты могут быть смертельнее всего. — Мне жаль, — прошептала Мать Гандринг. Ее дыхание участилось. — Как и мне. По всему Гетланду вы не найдете более жалкого человека. — Я так не думаю. — Она слабо улыбнулась. — Из тебя получится отличный министр, Отец Ярви. — Я постараюсь, — сказал он. Она не ответила. Ярви неровно вздохнул, закрыл ей глаза, скрестил ее руки на подоле и, усталый и ослабевший, откинулся на свой стул. Он все еще сидел там, когда дверь с грохотом распахнулась. По ступеням, спотыкаясь, поднимался человек, и пучки трав перед ним качались, словно повешенные люди. Один из младших воинов, недавно прошедший испытание. Даже моложе Ярви. Свет огня двигался на его безбородом лице, когда он, помешкав, прошел в арку. — Король Утил ждет аудиенции со своим министром, — сказал он. — В самом деле? — Ярви сжал пальцы здоровой руки на посохе Матери Гандринг. На его посохе. Эльфийский металл холодил кожу. Он встал. — Скажи королю, что я иду.Джо Аберкромби Полмира
Посвящается Еве
Joe Abercrombie HALF THE WORLD Copyright © Joe Abercrombie 2015Гибнут стада,родня умирает,и смертен ты сам;но знаю одно,что вечно бессмертно:умершего слава.«Речи Высокого»
Иллюстрация на обложке Анатолия Дубовика
© Осипова М., перевод на русский язык, 2015 © Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Часть I Изгои
Достойные
Он вдруг засомневался, замешкался – всего на мгновенье, но ей хватило: Колючка немедленно врезала ему по яйцам краем щита. Парни орали – никто не хотел ее победы. Но даже за общим гвалтом она расслышала, как Бранд застонал. Отец наставлял Колючку: «Бей без продыху, а то сразу убьют». Так она и жила, к добру или к худу, – но чаще к худу. В общем, Колючка зло – и привычно – оскалилась и свирепо набросилась на Бранда. Долбанулась плечом в плечо, щиты с грохотом столкнулись и заскрежетали, парень пятился, взрывая песок морского берега, и кривился от боли. Ударил в ответ, она увернулась и с низкого замаха долбанула своим деревянным мечом ему по икре – прям под край кольчуги. Бранд, к чести своей, не упал, даже не крикнул – просто отскочил и скривился еще больше. Колючка расправила плечи: пора бы мастеру Хуннану засчитать ей выигрыш! Однако ж тот стоял и молчал, подобно статуе в Зале Богов. Некоторые наставники считали, что учебный поединок мало отличается от настоящего и прерывать его надо только после смертельного удара – в смысле, смертельного, если б дрались заточенной сталью. Но Хуннану этого было мало: ему нравилось, когда учеников укладывали мордой в грязь. И лупцевали побольнее, чтоб жизнь медом не казалась. Колючка, надо сказать, ничего против не имела. Поэтому она издевательски – и тоже привычно – улыбнулась и заорала: «А ну иди сюда, трус поганый!» Бранду, конечно, силы не занимать – вон какой бычина. И решимости тоже. Но он уже хромал, да и выдохся, а еще ему приходилось идти в гору – Колючка быстренько заняла выгодную позицию. Она следила за каждым его движением: увернулась от одного удара, от другого, а потом ускользнула от неуклюжего выпада в голову. Дурачок даже и не заметил, что раскрылся сбоку. «Лучшие ножны для клинка – спина твоего врага», – учил отец. Бок – тоже ничего, если вдуматься. Ее деревянный меч глухо, словно бревно трескалось, ударил Бранду в ребра, тот беспомощно зашатался, а Колючка расплылась в ухмылке. Как же приятно вот так взять и наподдать кому-то! Она уперлась ногой ему в задницу и несильным пинком отправила в прибой. Парень повалился на четвереньки, волна с шипением потянула за собой деревянный меч, а потом выкинула обратно на берег в мокрую грязь и водоросли. Она подошла поближе. Бранд, кривясь от боли, быстро вскинул взгляд. Мокрые волосы залепили лицо, на зубах кровь – хорошо она ему двинула. Наверное, ей положено было жалеть поверженного врага. Но Колючка – не жалела. Никого. И уже очень давно. Жизнь такая, что не до жалости. И она приставила ему к шее иззубренный деревянный меч и поинтересовалась: – Что делать будем? – Ладно, – он слабо отмахнулся. Еще бы, Бранд еле дышал, ему и говорить было трудно. – С меня хватит. – Ха! – торжествующе выкрикнула она ему в лицо. – Ха! – крикнула она враз поникшим парням на площадке. – Ха! – крикнула она даже мастеру Хуннану и торжествующе вскинула меч и щит к плюющемуся дождем небу. Ей вяло похлопали. Побурчали. Ну и все. А ведь она прекрасно помнила, как тут рукоплескали всякой фигне, а не победам. Впрочем, она, Колючка, здесь не за тем, чтоб всякие аплодисменты слушать. Она здесь за тем, чтобы побеждать. Иногда случается, что Матерь Война коснется не мальчика, как обычно, а девочки. И тогда ее отправляют к мальчишкам и обучают искусству боя. Но с каждым годом число их уменьшается: девочки предпочитают обращаться к естественным для их пола занятиям. А тех, кто не желает это делать добровольно, заставляют. А тех, кого не заставишь, бьют смертным боем, и травят, и орут на них – пока не выполют эту дурную траву с корнем и в отряде не останутся лишь славные мужи, природой предназначенные к воинскому делу. Если ванстерцы переходили границу, или приплывали островитяне, или в дом забирался вор – о, женщины Гетланда быстро хватались за мечи и сражались не на жизнь, а на смерть. И неплохо сражались, надо сказать. Исстари так повелось. Но чтобы баба – и вдруг прошла испытания, принесла присягу и стала воином среди воинов в отряде? Отродясь такого не слыхали. Нет, конечно, про это дело байки рассказывали. Песни пели. Но даже Старая Фен, прожившая на свете дольше всех жителей Торлбю – да что там Торлбю, люди говорили, дольше всех люди на свете! – никогда не видела такого за все несчетные годы своей жизни. А вот теперь это взяло и случилось. Сколько труда вложено. И травили ее, и лупили, но она всех их уделала. Колючка прикрыла глаза, Матерь Море поцеловала ее во взмокший лоб холодными солеными губами. Как бы отец обрадовался, будь он жив. Как бы гордился дочкой… – Я выдержала испытание… – прошептала она. – Пока нет. Колючка никогда не видела, чтобы мастер Хуннан улыбался. И чтобы хмурился так, как сейчас, тоже не видела. – Я сам решу, какие испытания тебе назначить. И сам решу, прошла ты их или нет! И он оглядел шеренгу ее сверстников – парней шестнадцати лет от роду. Некоторые стояли, надувшись от гордости – как же, они уже выдержалииспытание! – Раук. Шаг вперед. Будешь биться с Колючкой. Брови парня поползли вверх. Он смерил девушку взглядом и пожал плечами: – Ну и ладно… И шагнул вперед, раздвинув плечами дружков. Подтянул щитовой ремень, подхватил учебный меч. Этот дрался жестоко. И умело. Силой он, конечно, уступал Бранду. Зато и сомнений не знал. Ну и что. Колючка уже побеждала в схватке с ним и теперь… – Раук, – повторил Хуннан и уткнул шишковатый палец в следующего: – И ты, Сордаф. И Эдвал. Радость, предвкушение победы – все это мгновенно улетучилось. Вытекло из нее, как грязная вода из треснувшей лохани. Среди парней послышался ропот: все глядели, как на песок тренировочной площадки выбирался Сордаф – здоровенный медлительный тугодум, который, тем не менее, никогда не упускал шанса оттоптаться по поверженному противнику. Толстые пальцы застегивали ремешки кольчуги. Эдвал – быстрый и узкоплечий парнишка с копной каштановых кудрей – мялся и не выходил. Колючка всегда считала его одним из лучших бойцов. – Мастер Хуннан, но нас же трое… – Хочешь в поход? – усмехнулся Хуннан. – Тогда шаг вперед. Это приказ. Кто ж не хотел в поход? Все хотели. И Колючка тоже хотела. Очень, очень хотела. Эдвал обвел остальных хмурым взглядом, но никто не решился возразить мастеру. И парень скользнул между сверстниками и с явной неохотой подхватил деревянный меч. – Это нечестно, – обычно Колючка держалась молодцом, даже в самых отчаянных переделках, но тут она заблеяла, как овечка, которую гонят под нож. Хуннан насмешливо фыркнул: – Эта площадь, милая моя, – поле боя. А на поле боя – там, знаешь ли, не до честности. Запомни это на прощанье. Некоторые захихикали. Наверное, те, кого она успела отметелить в прошлом. Бранд смотрел на то, что происходило, из-под упавших на лицо волос, ладонь все еще зажимала окровавленный рот. Другие опустили глаза. Все знали, что это нечестно. И всем было плевать. Колючка сжала зубы и обхватила пальцами щитовой руки мешочек, висевший на шее. Крепко так обхватила. Сколько себя помнила – она всегда была одна против всех. И всегда дралась против всех. Потому что Колючка – боец. Этого у нее никто не отнимет. И она им сейчас покажет, на что способна. Они надолго запомнят этот поединок… Раук коротко кивнул остальным, и они принялись заходить с обеих сторон, окружая ее. Но это еще не самое страшное. Если бить быстро, можно вырубить кого-то одного, а дальше… дальше надо хвататься за эту соломинку. И выстоять против остальных, если повезет. Она смотрела противникам в глаза, пытаясь предугадать следующее движение. Эдвал еле плелся, не поспевая за остальными. Ему все это не нравилось. Сордаф внимательно следил за ней, подняв щит. Раук беспечно, напоказ, опустил меч острием вниз. Как же охота стереть с его лица эту улыбочку. Чтоб кровью изо рта капало, ага. И больше ничего ей не надо… Она издала боевой клич, и улыбочка Раука поблекла. Первый ее удар он принял на щит, попятился, второй тоже, щепки летели во все стороны, она посмотрела вверх, и он поддался на уловку и поднял щит повыше, а она ударила снизу – в последний миг, ничего он не успевал уже сделать, – и попала ему в бедро, хорошо так попала. Раук заорал от боли, скрючился, повернулся к ней затылком – ну же! Она уже занесла меч, как… И тут краем глаза она заметила какое-то движение. А потом ей врезали так, что искры из глаз полетели. Она даже не почувствовала, как падает. Просто вдруг поняла, что песок набился куда только можно и трет, а она лежит и глупо таращится в небо. Сама виновата: занялась одним, а двух других из виду упустила. Над ней кружили и кричали чайки. В ясном небе четко вырисовывались башни Торлбю. «Упала – вставай, – учил отец. – Лежа на спине поединки не выигрывают». Колючка с трудом, медленно перекатилась на живот, мешочек выскользнул из-под воротника и повис на шнурке, лицо зверски саднило. Накатила волна, холодная вода обожгла колени. Сордаф наступил на что-то, послышался треск, словно бы ветка сломалась. Она попыталась подняться на ноги, но Раук наподдал ей сапогом по ребрам, и она снова покатилась по песку, кашляя. Снова накатила и откатилась волна, с верхней губы капала кровь, кап-кап-кап по мокрому песку. – Может, хватит? – послышался голос Эдвала. – Я что, приказывал остановиться? – ответил ему голос Хуннана, и Колючка сжала пальцы на рукояти меча. Ну же! Подымайся и дерись! Она увидела, как Раук сделал шаг – чтобы еще раз ударить. И поймала его ногу, прижала к груди, сильно дернула вверх. Он зарычал, а она его перекинула на спину. Беспомощно размахивая руками, парень грохнулся наземь. И она, пошатываясь, двинулась на Эдвала, скорее падая, чем атакуя; перед глазами качались и кружились Матерь Море и Отче Твердь, и хмурое лицо Хуннана, и выжидающие глаза парней… Он поймал ее – скорее чтоб не дать упасть, а не чтоб завалить. Она вцепилась ему в плечо, запястье вывернулось, меч вырвался из ее руки, она рванулась вперед, нетвердо держась на ногах, не удержалась, грохнулась на колени, снова поднялась, щит хлопал о бок – ремень-то порвался… А потом она развернулась, отплевываясь и костеря все на чем свет стоит и… застыла на месте. Сордаф тоже стоял, безвольно опустив меч, и смотрел. Раук приподнялся на локтях – и тоже смотрел. Бранд стоял в толпе парней с открытым ртом – и все они смотрели. Эдвал открыл рот, но не сумел ничего сказать – только странно хлюпнул, как перднул. Учебный меч выпал у него из руки, и он поднес ее к ручейку, сбегавшему по его шее. А из шеи у него торчала рукоять меча Колючки. Деревянный клинок сломался, когда Сордаф наступил на него, превратившись в длинную острую щепку. И эта щепка пропорола Эдвалу горло. Кончик ее блестел красным. – Боги, да что же это… – кто-то прошептал. Эдвал рухнул на колени, с губ на песок потекла кровавая пена. Потом завалился на бок, но мастер Хуннан подхватил его. Вокруг тут же сгрудились остальные парни, Бранд тоже подскочил, и все принялись орать один громче другого. Колючка едва различала слова, так стучала в ушах кровь. И она стояла, пошатываясь, и лицо саднило, волосы расплелись, и одна прядь все хлестала и хлестала ее по глазам, потому что ветер. Не может быть, это ей приснилось… Это кошмар, просто ночной кошмар. Боги, пусть это будет только сон… Она крепко зажмурилась. Не открывать глаза, не открывать, не открывать… Как тогда, в Зале Богов. Когда они отвели ее в храм, к телу отца, а тот лежал, белый и холодный, под высоким куполом. Но тогда все было по-настоящему. И сейчас – тоже. А когда она открыла глаза, все парни стояли на коленях вокруг Эдвала, и она видела только его сапоги, бессильно развалившиеся носками врозь. А по песку текло темное, и Матерь Море посылала волну, и темное становилось красным, а потом розовым, а потом и вовсе смывалось и исчезало. И в первый раз за долгое время Колючка испугалась. Сильно, по-настоящему испугалась. Хуннан медленно встал, медленно развернулся. Он всегда хмурился, а уж на нее в особенности. Но сейчас его глаза блестели как-то по-особенному, так, как она никогда еще не видела. – Колючка Бату. И он уставил на нее окровавленный палец. – Я объявляю тебя убийцей.Среди теней
– Твори добро, – сказала Бранду мать, когда умирала. – Пребывай в свете. Что это значило, шестилетний Бранд не понимал. Сейчас ему стукнуло шестнадцать, но это ничего не изменило – он по-прежнему не знал, что это значит – «творить добро». И вот теперь он стоит с головой, забитой странными неподходящими мыслями, а между прочим, это самый торжественный момент в его жизни. Потому что это высокая честь – стоять на страже у Черного престола. В глазах богов и людей он теперь – воин Гетланда. Он же этого и добивался, правда? Кровь проливал, тяжко трудился. Бранд мечтал стоять среди братьев по оружию среди священных стен Зала Богов сколько себя помнил. Но сейчас ему почему-то казалось, что он не пребывает в свете, как хотела мать. – Не нравится мне эта затея с набегом на островитян. Отец Ярви снова это сказал, и разговор зашел на очередной круг. Служители всегда так делают. – Верховный король запретил обнажать мечи. И он очень рассердится. – Верховный король запрещает все подряд, – заметила королева Лайтлин, поглаживая большой живот – она носила младенца. – И сердится – тоже постоянно. Сидевший рядом с ней на Черном престоле король Атиль подался вперед: – А между тем он подбивает островитян, и ванстерцев, и прочее отребье напасть на нас… По рядам лучших людей Гетланда, собравшихся возле королевского престола, прокатился возмущенный ропот. Еще неделю назад Бранд роптал и возмущался бы громче всех. Но сейчас у него из головы не шел Эдвал. И как у него из шеи торчал деревянный меч и кровавая слюна текла. И как он этот странный звук издал – то ли гоготнул, то ли хрюкнул. А потом затих. Навеки. И как стояла на мокром песке Колючка, и как волосы липли ей к заляпанному кровью лицу. Стояла и смотрела с раскрытым ртом на Хуннана, который объявил ее убийцей. – Два корабля моих захватили! – крикнула женщина и погрозилась кулаком, на груди у нее болтался усаженный драгоценными камнями ключ торговца. – И они ж не только груз покрали, они людей перебили! – А ванстерцы-то снова границу перешли! – гулко загудело из той половины зала, где стояли мужчины. – Усадьбы пожгли, добрых гетландцев в рабство поугоняли! – А еще там видели Гром-гиль-Горма! – выкрикнул кто-то ненавистное имя, и под сводом Божьего зала тут же зазвучали проклятия. – Сам Крушитель Мечей явился! – Островитяне должны уплатить виру кровью! – прорычал старый одноглазый воин. – А за ними – ванстерцы! И Крушитель Мечей – тоже! – Естественно, должны, кто же спорит! – и Ярви поднял усохшую, похожую на крабью клешню левую руку, пытаясь успокоить разошедшуюся толпу. – Вопрос – когда и как! Мудрый ждет подходящих обстоятельств, а сейчас – разве готовы мы воевать с Верховным королем? – Ты либо готов к войне всегда, либо не готов к ней вовсе. И Атиль мягким движением повернул оголовье меча, и обнаженный клинок вспыхнул во мраке. А вот Эдвал был всегда готов. Плечо готов был подставить, в строю стоять и не отступать – как положено воину Гетланда. И что же – заслужил он такую смерть? Колючке-то вообще на все было плевать, к тому же она ему чувствительно щитом по яйцам наподдала – до сих пор болело. С чего ему ее любить?.. Однако ж она сражалась до последнего, одна против троих. Как и положено воину Гетланда. И что же – заслужила она за это прозвание убийцы? Он поежился и виновато покосился на статуи богов – шестеро Высоких нависали, подобно судьи над подсудимым, над Черным престолом. И над ним, Брандом, тоже. И он снова поежился, словно бы это он убил Эдвала и назвал Колючку убийцей. А ведь он просто стоял и смотрел. Смотрел и ничего не делал. – Верховный король может полмира поставить под копье, чтобы с нами воевать, – отец Ярви терпеливо, словно несмышленым детям, объяснял собранию положение вещей. – У него в вассалах ванстерцы и тровенцы, а теперь еще и инглинги и жители Нижних земель. Молятся этому его Единому Богу. А праматерь Вексен и на юге сыскала союзников. Мы окружены врагами, и надобно обзавестись друзьями, чтобы… – За сталью – последнее слово. Голос короля Атиля звенел железом, как острый клинок. – Сталь – вот ответ на все вопросы. Пусть соберется войско Гетланда. Эти стервятники-островитяне получат хороший урок. Такой, что не скоро забудут. Справа стояли хмурые суровые мужи, и они ударили кулаками в кольчужные груди – да! Сталь! Слева стояли благородные женщины с умащенными драгоценным маслом волосами, и они мрачно кивали и говорили – да! Сталь! Отец Ярви опустил голову. Он здесь за тем, чтобы свидетельствовать волю Отче Мира, но даже у него не нашлось слов. Сегодня здесь царила Матерь Война. – Значит, так тому и быть. Сталь. Бранду бы сейчас радоваться: как же, воины пойдут в набег, как в старинных песнях, и он с ними! Но мысленно он пребывал на той песчаной площадке и расчесывал, как прыщ, старые сомнения: а что, если бы он повел себя по-другому? Что бы изменилось? Если бы он тогда не засомневался. Бил бы без жалости, как положено воину, и тогда б он наверняка победил Колючку, и ничего бы этого не случилось. Или бы возразил вместе с Эдвалом, когда Хуннан выставил троих против одной – может, и не было бы этого последнего поединка… Но он не возразил. Выйти на поле боя против врага – для этого потребно мужество. Но на поле боя вокруг тебя друзья. А вот выйти одному против друзей – о, тут тоже нужно мужество. Но у Бранда его нет. И он это прекрасно знал. – А теперь пора заняться делом Хильд Бату, – сказал отец Ярви, и Бранд вздрогнул, словно вор, пойманный с поличным. – Кого? – переспросил король. – Дочери Сторна Хедланда, – отозвалась королева Лайтлин. – Она называет себя Колючкой. – И она не иголкой за пяльцами укололась, – пояснил отец Ярви. – Она убила парнишку во время тренировочного поединка, и ее обвиняют в убийстве. – И кто же ее обвиняет? – громко сказал Атиль. – Я! Золотая пряжка на плаще мастера Хуннана ярко вспыхнула, когда он шагнул в столп света перед королевским возвышением. – Мастер Хуннан… И король улыбнулся – редкое зрелище. Улыбнулся краешком рта. – Припоминаю наши схватки на площадке для поединков, как же, как же… – Я бережно храню эти воспоминания, мой король, хотя многие из них весьма болезненны… – Еще бы! И что же, ты видел, как совершилось убийство, собственными глазами? – Я испытывал старших учеников, дабы отобрать достойных воинов для похода. Среди них была и Колючка Бату. – Позор на ее голову! Девчонка лезет в воины! – воскликнула какая-то женщина в зале. – Да она всех нас позорит! – поддержала ее другая. – Нечего бабе делать на поле боя! – сипло выкрикнули со стороны, где стояли мужчины, – и в ответ закивали с обеих сторон. – Разве Матерь Война – не женщина? – И король обвел рукой нависавшие над собранием статуи Высоких богов. – Мы приводим к ней людей, и Матерь Воронов сама выбирает достойных. – Так вот она не выбрала Колючку Бату, – отрезал Хуннан. – У этой девки мерзкий нрав. Чистая правда, кстати… – И она не прошла назначенное мной испытание. А вот это правда лишь наполовину! – Я сказал ей, что она не прошла испытание, и Колючка взбунтовалась и убила Эдвала. Бранд поморгал. А вот это как бы и не ложь, но и не правда же! Хуннан покачал головой, и седая борода помоталась туда-сюда: – Так я потерял двоих учеников. – Осторожнее нужно быть, – пожурил его отец Ярви. Наставник воинов сжал кулаки, но королева Лайтлин заговорила первой – и ему пришлось смолчать. – И каково же наказание за подобное убийство? – Преступника должно раздавить камнями, моя королева. Служитель говорил очень спокойно, словно бы речь шла о том, чтобы раздавить жука. А не человека – причем человека, которого Бранд знал всю свою жизнь. И столько же ненавидел, но все равно, нельзя же так! – Кто скажет слово в защиту Колючки Бату? – громовым голосом возгласил король. Эхо его голоса улеглось, и в Божьем зале повисла гробовая тишина. Вот, Бранд, пришло время сказать правду! Сотворить добро! Чтобы пребывать в свете! Бранд оглядел толпу, невысказанное щекотало губы… И тут он увидел, как стоит и улыбается Раук. Увидел Сордафа – с каменной толстой мордой. Они стояли и… молчали. Вообще ничего не говорили. И тогда Бранд промолчал тоже. – Тяжко обрекать на смерть человека в столь юном возрасте. И Атиль поднялся с Черного престола. Зазвенели кольчуги, зашелестели юбки – подданные короля опускались на колени. Только королева осталась стоять. – Но мы не можем пренебречь исполнением долга только потому, что это причиняет нам боль. Отец Ярви низко поклонился. – Я распоряжусь о справедливой, положенной по закону каре за этот поступок. Атиль протянул руку Лайтлин, и они пошли вниз по ступеням. Участь Колючки Бату решена – ей предстоит умереть под камнями… Бранд стоял и смотрел, не веря своим глазам. Его даже замутило. Как же так? Он ведь думал, что кто-нибудь из парней обязательно расскажет, как было дело, – они же честные ребята! Или Хуннан честно доложит: так, мол, и так. Ведь он же уважаемый наставник! А король с королевой вызнают всю правду, потому как они мудры и праведны! И боги! Они ж не дозволят случиться вопиющей несправедливости! Кто-нибудь что-нибудь обязательно сделает!.. А может, все они стояли и ждали, что кто-то первым скажет и все сделает как надо. Так же, как он стоял и ждал. Король шел с очень прямой спиной, обнаженный меч покоился у него на руках подобно младенцу. Атиль смотрел прямо перед собой холодными серыми ледяными глазами. Королева едва заметно кивала то одному, то другому человеку в толпе, а иногда и удостаивала кого-то словом – и тогда все понимали, что этот кто-то пользуется благоволением королевы и вскоре придет к ней на монетный двор с важным и тайным делом. И они приближались к месту, где стоял Бранд, подходили все ближе и ближе… Сердце бешено колотилось. Бранд открыл было рот, королева на мгновение обратила на него вмораживающий в пол взгляд, и юноша, горя от стыда, опустил глаза и смолчал. Король с королевой прошли мимо. Сестра всегда говорила: чего ты лезешь, тебе больше всех надо? И без тебя найдется кому порядок навести. Только вот сейчас выходило, что никого не нашлось. Только он и остался. – Отец Ярви! – выкрикнул он – громче, чем следовало. Служитель обернулся, и он хрипло – и уже гораздо тише – выдохнул: – Мне нужно с вами поговорить. – О чем же, Бранд? Тут он запнулся и сильно удивился. Надо же, Ярви знает его имя, кто бы мог подумать… – О Колючке. Последовало долгое молчание. Служитель был старше Бранда всего-то на пару лет, и вообще он какой-то весь бледный, и лицом, и волосами, словно бы его постирали и на солнце выбелили, и худой, как щепка, как его ветром не сдувает, и рука эта еще покалеченная… Но все равно, под его взором Бранд весь скукожился – таким пронзительным холодом на него дохнуло. Отступать некуда, все. – Она никакая не убийца, – пробормотал он. – Король полагает, что она как раз убийца. Боги, как горло-то пересохло… Но Бранд уперся и попер вперед – как положено воину. – Короля там на площадке не было. Он ничего не видел. А я видел. – И что же ты видел? – У нас там поединки были, ну, чтобы в поход пойти… – Никогда не говори мне того, что я уже знаю. Да уж, нелегко такому человеку рассказывать… Но надо, ничего не поделаешь. – Колючка сначала дралась со мной, и я… в общем, она победила. Место должно было достаться ей. Но мастер Хуннан взял и напустил на нее еще троих. Ярви бросил взгляд на толпу, медленно вытекавшую из Зала Богов. И придвинулся чуть ближе: – Что, прямо троих против нее одной? – Эдвал был среди них. Она совсем не хотела его убивать… – И как она? Против троих? Бранд поморгал, не сразу сообразив, чего от него хотят. – Ну… Короче, им досталось от нее больше, чем ей от них. – О, в этом я нисколько не сомневаюсь. Совсем недавно я навестил родителей Эдвала со словом утешения и пообещал им, что справедливость восторжествует. Ей шестнадцать зим, правильно? – Колючке-то? – Бранд не очень понимал, какое это все имеет отношение к приговору. – Я… в общем, да. Наверное. – И что же, она все это время успешно отбивалась в поединках от парней? – Тут он смерил Бранда взглядом. – В смысле, от мужчин? – Ну, она не просто отбивалась, а мутузила всех подряд… – Свирепая она, наверное. Полна решимости. И упряма. Очень упряма. – Ага, как ослиха… – тьфу, такими словами Колючке не поможешь. И Бранд жалко проблеял: – В общем, она… не такая уж она и плохая, если приглядеться. – Все мы хорошие, особенно для наших мам, – и отец Ярви испустил тяжелый вздох. – И чего ты от меня хочешь? – Ээээ… в смысле? – Что мне теперь делать, Бранд? Освободить девку, от которой у всех одни неприятности, и восстановить против себя Хуннана и родителей мальчика? Или задавить ее камнями и тем умиротворить их души? Что посоветуешь? Вообще-то Бранд и не думал какие-то советы давать… – Ну… это… может, сделать, как по закону положено? – По закону? – отфыркнулся отец Ярви. – Закон – он как Матерь Море против Отче Тверди, непостоянен и вечно меняется. Закон – он как попугай при жонглере, Бранд. Повторяет то, что я скажу. – Ну… я просто думал, что должен рассказать… ну, правду, короче! – И какой прок в этой твоей правде? Подними опавший лист, там сразу тысяча правд сыщется, Бранд. Причем у каждого своя. Ты ведь просто хотел перевалить бремя правды на меня, верно ведь? Спасибо тебе, дружок. У меня тут Гетланд вот-вот ввяжется в войну со всеми странами моря Осколков, а так, конечно, больше мне заняться нечем. Только правдой твоей. – Я… я просто думал… что творю добро. Совершаю благое деяние. Однако теперь сама мысль о том, чтобы творить добро, не сияла перед ним, подобно Матери Солнце, ярким светом, а казалась скорее мерцающим, предательски блуждающим огоньком в черноте Зала Богов. – Благое, говоришь? И чье же это благо? Мое? Эдвала? Твое? Как у каждого своя правда, так и добро, и благо у каждого свои. Ярви придвинулся и заговорил еще тише: – Мастер Хуннан, он ведь может догадаться, что ты донес свою правду до меня? И что тогда? Ты о последствиях подумал? Бранда словно холодным снегом осыпало. И вправду, что же ему теперь делать?.. Он поднял взгляд: зал пустел, а Раук стоял среди теней, и глаза у него нехорошо блестели. – Муж, отдающий себя благим делам, но о последствиях не заботящийся… – тут отец Ярви поднял иссохшую руку и уткнул единственный кривой палец Бранду в грудь, – … опасен. Для всех. И служитель развернулся и пошел прочь, пристукивая эльфийским жезлом об отполированные тысячами ног плиты пола. А Бранд остался стоять и таращиться среди сгущающихся теней. На сердце у него было очень неспокойно. Да уж, сейчас он совсем не чувствовал, что пребывает в свете…Правосудие
Колючка сидела и смотрела на свои грязные и бледные, как личинки, пальцы ног. И зачем они у нее сапоги отобрали? Куда ей бежать, она ж прикована к этой мокрой стене – за левую щиколотку и правое запястье. Тут до решетки камеры не дотянуться, не то что из петель ее вырвать… Так что оставалось только сидеть и думать. Ну и струпья под сломанным носом расковыривать. Сидеть и думать она просто ненавидела. Колючка с трудом вдохнула и выдохнула. Боги, ну и вонь тут стоит… Воняла гнилая солома и крысиное дерьмо, воняло поганое ведро, которое никто не выносил, и ржавое железо. А после двух ночей в этой дыре воняла и она, причем воняла ужасно. А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести – или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда – Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля. Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности… – К тебе посетитель, – проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. – Только давайте, по-быстрому тут! И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее. – Хильд! В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому – она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид – хотя смысл тут стыдиться… Впрочем, ей-то было наплевать – а вот матери нет. Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой: – Боги, что они с тобой сделали!.. Колючка отмахнулась, цепь зазвенела: – Это во время боя случилось. Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала. – Они говорят, ты парня убила. – Я не… в общем, это не убийство! – Но он же погиб, нет? Колючка сглотнула, в сухом горле запершило: – Эдвал. Погиб, да. – Боги… – снова прошептала мать, и губы ее задрожали. – Боги, Хильд, ну что тебе стоило… – Стать кем-нибудь другим? – закончила за нее Колючка. Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее – предел мечтаний. – А я знала, что так все и будет, – горько уронила мать. – С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет. У Колючки задергалась щека: – Отлично. Ты была права. Утешайся этим. – Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти! Разом стало очень, очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни… – Кто говорит? – Да все говорят! – А отец Ярви? – Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона. – Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока. Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть – суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза. – Пора… – и тюремщица легонько подтолкнула мать. – Я буду молиться, – пролепетала та. По лицу ее текли слезы. – Я буду молиться Отче Миру за тебя! Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб – несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо. – Мне очень жаль, – пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь. Та захлопнулась. – А уж мне-то как жаль… – И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку. И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев. «Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно – Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала… Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее. А за дверью говорили – слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос – материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры. Через порог шагнул отец Ярви. Странный он был человек. Мужчина-служитель – нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться – тоже не стоит. А еще в его руках – точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало – была ее жизнь. – Колючка Бату, – сказал он, – тебя обвиняют в убийстве. Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала. – Есть что сказать в ответ? Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете. – Я не хотела его убивать, – выдавила она. – Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство! – Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко. Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно – какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях… – Пожалуйста, отец Ярви, дайте мне возможность исправить содеянное! И она посмотрела в его спокойные, холодные, серо-голубые глаза. – Я приму любую кару. Любое наказание! Клянусь! Он насмешливо изогнул бледную бровь: – Поосторожней с клятвами, Колючка… Каждая клятва подобна тяжелой цепи. Я поклялся отмстить убийцам отца, и теперь эта клятва лежит на мне тяжким бременем. Смотри, ты просишь о таком же тяжком бремени для себя. – Но оно ж не тяжелее, чем камни, которыми меня хотят завалить? – И Колючка протянула к нему руки – насколько позволяли цепи. – Клянусь Солнцем и Луной. Я отслужу. Сделаю все, что прикажете. Служитель мрачно оглядел тянущиеся к нему грязные ладони. Мрачно посмотрел ей в глаза, полные слез отчаяния. Медленно склонил голову на сторону, словно купец на торжище. А потом испустил долгий недовольный вздох. – Ну… ладно. Повисло молчание. Колючка пыталась понять, что ей только что сказали. – Вы что же… не завалите меня камнями? Он помахал у нее перед носом скрюченной рукой, единственный палец проехался туда-сюда перед глазами: – Мне, знаешь ли, тяжести поднимать несподручно. И снова умолк. Колючка испугалась подвоха и осторожно спросила: – Ну так… а приговор? Какой приговор-то? – Что-нибудь придумаем. Выпустите ее. Тюремщица втянула воздух сквозь зубы, словно раненная – так ей не хотелось открывать замок. Но повиновалась приказу. Колючка потерла ссадины от кандалов на запястье. Без их привычного веса она чувствовала себя слишком легкой. А может, это все сон? Зажмурилась – и тут же зарычала от боли: тюремщица запустила в нее сапогами, и те ударили ее аккурат по животу. Так что это не сон, нет. Натягивая сапоги, она улыбалась. Просто улыбалась, и все. – У тебя, похоже, нос сломан, – заметил отец Ярви. – Не впервой. Да уж, выбраться из такой переделки всего-то со сломанным носом – колоссальная удача! – Дай посмотрю. Служитель – прежде всего целитель. Поэтому Колючка не дрогнула, когда он подошел поближе и аккуратно пощупал кости подглазий. И задумчиво сморщил лоб. – Уф, – пробормотала она. – Извини, больно было? – Немно… И тут он сунул палец ей в ноздрю, а большим немилосердно прижал переносицу. Колючка охнула и упала на колени, в носу щелкнуло, в глазах все вспыхнуло и погасло от дикой боли, по лицу полились слезы. – Больше не сломан, – сказал он и вытер пальцы об ее рубашку. – Б-боги мои… – проскулила она, залепив ладонями сведенное болью лицо. – Иногда следует причинить боль, дабы избежать более сильных страданий. Отец Ярви уже выходил из камеры, и Колючка быстренько вскочила и осторожно пошла вслед. А вдруг он все-таки ее обманул?.. – Благодарю за гостеприимство, – пробормотала она, проходя мимо тюремщицы. Женщина смерила ее злобным взглядом: – Надеюсь, ты им больше не воспользуешься! – Ага. Я тоже. И Колючка пошла вслед за отцом Ярви по темному коридору, вверх по лестнице – и заморгала от ударившего в глаза яркого света. Однорукий служитель весьма бодро шагал через двор, Колючка еле за ним поспевала. Над головой шелестели на ветерке ветви старого кедра. – Мне нужно мать предупредить… – выдохнула она, стараясь не отстать от отца Ярви. – Я уже обо всем ее предупредил. Сказал, что в убийстве ты не виновна, но поклялась служить мне верой и правдой. – Но… как вы узнали, что я… – Служитель на то и служитель, чтобы предугадывать человеческие поступки. А тебя, Колючка Бату, пока можно читать как открытую книгу. И они прошли под Воющими Вратами, вышли из крепости в город – и пошли, пошли вниз по склону величавой скалы к Матери Море. И они спускались по извилистым лестницам и тесным проходам, мимо тесно стоящих домов и тесно живущих в них людей. – Значит, в поход я все-таки не пойду, да? Вопрос дурацкий, ничего не скажешь. С другой стороны, Колючка вырвалась из-под тени Смерти на свет, так от чего бы не оплакать несбывшиеся мечты? Однако отец Ярви явно был не расположен чего-то там оплакивать: – Спасибо скажи, что на кладбище не попала! Они как раз спускались по Кузнечной Улице. О, здесь Колючка торчала часами, жадно оглядывая оружие – прямо как нищенка, облизывающаяся на сласти. Здесь отец носил ее на плечах, и голову кружило от гордости – так кузнецы упрашивали батюшку взглянуть на их работу. А ныне вся эта сверкающая сталь, выставленная на продажу у кузнечных горнов, дразнила недоступностью. – Мне теперь никогда не стать воином Гетланда?.. Сказала она это с горечью и очень тихо, однако отец Ярви отличался острым слухом. – Пока ты жива, твоя судьба – в твоих руках. Запомни это. И служитель осторожно потрогал какие-то старые отметины на шее. – Королева Лайтлин часто мне говорила: на все найдется свой способ. При одном упоминании этого имени Колючка разом воспряла: конечно, Лайтлин не воин, но ею девушка искренне восхищалась. – Да уж, нет мужа, который бы не прислушался к словам Золотой королевы… – Именно, – и отец Ярви покосился на нее. – А если здравый смысл возобладает в тебе над упрямством, возможно, когда-нибудь ты станешь, как она. Когда-нибудь, возможно, да, но явно не скоро. Они шли по улицам, и люди кланялись, вежливо приветствуя служителя Гетланда, и уступали дорогу. А вот на нее поглядывали мрачно, неодобрительно качая головами. Колючка плелась следом за отцом Ярви, грязная и несчастная, и так они вышли из городских ворот к порту. Народу здесь толпилось немало, и они прокладывали себе дорогу среди моряков и купцов изо всех земель вокруг моря Осколков и некоторых, лежавших еще дальше, и Колючка подныривала под мокрые рыбацкие сети, а вокруг билась и сверкала на солнце только что выловленная рыба. – И куда нам теперь? – спросила она. – В Скегенхаус. Тут она застыла на месте с раскрытым ртом и чуть не попала под груженую телегу. Так далеко?! Да она в жизни дальше, чем на день пути, от Торлбю не уезжала! – Хочешь, оставайся, – бросил отец Ярви через плечо. – Камни, как говорится, ждут. Она сглотнула, потом бросилась догонять служителя: – Я поеду, поеду! – Ты столь же мудра, сколь и красива, Колючка Бату. Двойной комплимент? Или двойное оскорбление? Скорее всего, второе. Их сапоги забухали по старым доскам причала, соленая вода билась в покрытые мхом сваи. А перед ними покачивался корабль, небольшой, но изящный. Нос и корму украшали крашенные белой краской голубки. Судя по висящим по обоим бортам щитам, корабль был готов к отплытию. – Прямо сейчас отходим? – спросила она. – Меня вызвал Верховный король. – Верховный… король?.. И Колючка оглядела свою одежду – заскорузлую от тюремной грязи, с кровью, собственной и Эдвала, по рукавам. – А можно я хотя бы переоденусь? – Нам не до женских выкрутасов. – Но от меня ж воняет! – Бросим за борт, отмоешься. – Правда, бросите?! Служитель заломил бровь: – А у тебя с чувством юмора, я гляжу, не ахти, да? – Когда со Смертью лицом к лицу окажешься, как-то не до шуток… – пробормотала она. – Чушь. Самое время шутить, когда Ей в глаза смотришь. Это сказал пожилой широкоплечий дядька. Он как раз отвязывал носовой конец и забрасывал его на борт. – Но ты не волнуйся. Матерь Море тебя снаружи и изнутри вымоет, и не один раз, пока до Скегенхауза доберемся. А вот он воин – сразу видно, по тому, как стоит. И лицо у него, как у человека, который прошел через битвы и бури. – Боги сочли, что левая рука мне без надобности. И Ярви поднял сухую ладонь и покачал единственным пальцем. – А взамен дали мне Ральфа. И похлопал по широченному плечу старика. – И хоть мы не всегда ладим, я доволен. Ральф заломил кустистую бровь: – Хошь, скажу, доволен ли я? – Нет! – ласково ответил Ярви и перескочил на палубу. Колючке ничего не оставалось, кроме как пожать плечами и прыгнуть следом. – Добро пожаловать на «Южный ветер». Она огляделась, поморщилась и смачно плюнула за борт. – Че-то я тут доброты мало ощущаю. Еще бы. На скамьях за веслами сидели четыре десятка седых морских волков, и все они смотрели на нее и думали одно и то же: «Что здесь забыла эта девка?» – Все тот же поганый расклад, – пробормотала она. Отец Ярви покивал: – Такова жизнь. Являясь на белый свет из чрева матери, мы совершаем ошибку, но шанса исправить ее, увы, не бывает. – А можно вопрос задать? – Сдается мне, что если я скажу нельзя, ты все равно задашь свой вопрос. – Ну вы ж меня как открытую книгу читаете. – Давай, спрашивай. – Что я здесь делаю? – Видишь ли, святые, мудрецы и хитроумнейшие из женщин столетиями задаются этим вопросом, но, увы, так и не могут сыскать на него ответ. – Ты лучше Брюньольфа Молитвопряда на энтот предмет поспрашивай, – прокряхтел Ральф, как раз отпихивавшийся от причала древком копья. – Он тебе тут же навешает на уши лапши с кучей «что», «зачем» и «почему». – Есть ли на свете человек, – пробормотал отец Ярви, хмуро поглядывая на далекий горизонт, словно ответы были написаны в тучах, – способный измерить глубину божественного промысла? Ты б еще спросила, куда ушли эльфы! И они со стариком с ухмылкой переглянулись. Похоже, такие разговоры были им не в новинку. – Так. Понятно, – отозвалась Колючка. – Ну а если так спросить: зачем ты привел меня на этот корабль? – Ааа! – воскликнул Ярви, разворачиваясь к Ральфу. – А ты как думаешь, дружище? Почему я не пошел по легкому пути и не сокрушил ее камнями, а страшно рискнул, приведя на борт нашего суденышка опаснейшую из убийц? Ральф свирепо почесал в бороде, не отпуская копья: – Ума не приложу, Ярви, зачем ты это сделал… А Ярви широко распахнул глаза и сообщил Колючке: – Помилуй, если я даже левой руке не доверяю собственных мыслей, то с чего мне делиться ими с тобой? От тебя же воняет! Колючка ухватилась за голову: – Так, мне нужно присесть. Ральф по-отечески похлопал ее по плечу: – Очень хорошо тебя понимаю. И пихнул ее на ближайшую скамью, да так сильно, что Колючка перелетела через нее и приземлилась на колени гребцу из следующего ряда. – Вот твое весло.Семья
– Ты опоздал. А ведь Рин права. Отче Месяц широко улыбался с ночного неба, а дети-звездочки весело мерцали на его мантии, так что, когда Бранд сунулся в низкую дверцу, лачугу освещали лишь уголья из очага. – Прости, сестренка. Пригибаясь, он добрался до своей лавки и плюхнулся на нее с долгим стоном. Стащил с ноющих ног сапоги и, наслаждаясь теплом очага, пошевелил пальцами. – Да вот же ж у Харпера все торф не кончался, рубили и рубили, а потом Старой Фен надо было пару полешек перетащить. А она ж их не сама колет, и топор у нее тупой был, тупей некуда, ну я его и наточил, а на обратном пути у Лемовой телеги ось поломалась, так мы ее с парнями вытаскивали… – Вот они все и ездят на тебе, свесив ножки… – Помогай людям, и когда-нибудь они помогут тебе – вот что я думаю. – Ну разве что… И Рин кивнула в сторону горшка, стоявшего среди углей. – Вон твой ужин. Одни боги знают, как трудно было сдержаться и не съесть твою часть… Он хлопнул ее по колену, наклоняясь за горшком. – Ты просто чудо, сестренка… Бранд помирал с голоду, но не набросился на еду сразу, а пробормотал благодарственную молитву Отче Тверди за хлеб насущный. Он очень хорошо помнил, каково жить без хлеба. – А вкусно! – сказал он, заглотив кусок. – А свежее еще вкуснее было! – Да и сейчас тоже вкусно! – Нет. Невкусно. Он только плечами пожал и выскреб остатки. Жалко, что так мало… – Теперь по-другому заживем – я же прошел испытания! Из похода все богатые вернутся! – Ага. Перед каждым походом в кузню куча народу заявляется, и все твердят, что вернутся богатыми. А некоторые, между прочим, не возвращаются. Бранд весело улыбнулся: – Ну, от меня так просто не избавишься! – А я и не хочу. Дурак ты, конечно, но у меня ж кроме тебя никого нет. И она вытащила что-то из-за спины и протянула ему. Какой-то сверток из потрепанной и заляпанной кожи. – Это мне? – спросил он, принимая сверток над исходящими теплом, умирающими углями. – Пусть сопровождает тебя в походах. И напоминает о доме. О семье. Какой уж ни есть… – А мне никакой другой семьи и не надо! А в свертке обнаружился кинжал. С блестящим, полированным стальным клинком. Боевой кинжал – длинный, прямой, с крестовиной в виде переплетенных змей. И с оскаленным драконом на навершии. Рин выпрямилась: понравился подарок или нет? Волновалась. – Когда-нибудь я скую тебе меч. Но пока… пока только это. – Ты сама его выковала? – Гейден помогла с рукоятью. А клинок – сама. – Отличная работа, Рин. Чем больше он рассматривал, тем больше ему нравилось: каждая чешуйка на змеиных спинах видна, и дракон скалит крошечные зубки, а сталь серебром блестит и острая-преострая… До лезвия аж дотронуться страшно. Прямо боязно грязными руками за такую красоту браться. – Боги, это ж работа мастера, сестренка!.. Она с облегчением откинулась к стене с деланно безразличным видом. – Я тут, похоже, новый способ плавки изобрела. Погорячее, чем прежний. Типа как в глиняном горшке. Кость и уголь, чтоб сплавить сталь с железом, песок и стекло, чтобы вывести примеси и очистить сплав. Но тут всяштука в жаре… да ты не слушаешь меня! Бранд виновато улыбнулся и пожал плечами: – Ты ж знаешь – я молотом помахать горазд, а этого вашего волшебства не разумею. Ты в десять раз лучший кузнец, чем я. – Гейден говорит, что ко мне прикоснулась Та, что Бьет по Наковальне. – О, Гейден, небось, от счастья все в себя не придет, что я ушел из кузни, а ты стала ее подмастерьем… – У меня дар. – Ага, скромности. – Скромность – удел тех, кому нечем похвастаться. Он взвесил кинжал в руке – прекрасная балансировка. – Сестренка, ты воистину госпожа и хозяйка кузни. Лучше подарка я за всю жизнь не видал. Не то чтоб его подарками заваливали, но все же. – Эх, жаль, нечем мне отдариться… Она улеглась на скамью и натянула вытертое до ниток одеяло на ноги: – Ты и так мне отдал все, что у тебя было… Он поморщился: – Не так-то уж много вышло… – А мне больше и не надо. И она протянула над угольями свою сильную, мозолистую руку кузнеца, и он взял ее, и они пожали друг другу пальцы. Бранд откашлялся, глядя в земляной пол: – Ты как, справишься тут? Пока я, это… в походе буду… – Я-то? Да я как пловец, которому без кольчуги плавать разрешили, – только вздохну с облегчением! И она презрительно скривилась, да только Бранда не проведешь – он читал у нее в сердце. Ей всего-то пятнадцать, и он – вся родня, какая у нее есть, и она напугана. А из-за этого он тоже теперь боится. Боится идти в бой. Боится уезжать из родного дома. Боится оставлять ее одну. – Я вернусь, Рин. Ты и заметить ничего не успеешь, как я дома буду. – Ага, вернешься с грудой сокровищ… Он подмигнул: – О моих подвигах будут петь песни, а еще я приведу дюжину лучших рабов… – Ну и где они будут спать? – В большом каменном доме, который я куплю! Рядом с крепостью! – И у меня будет целая комната для одежды, – пробормотала она, оглаживая кончиками пальцев плетеную стену. Да уж, хибарка у них так себе, но они и за такую богам признательны. Знавали они времена, когда ночевать приходилось под открытым небом. Бранд тоже улегся. И поджал колени – потому что иначе ноги с конца лавки свешивались. Вытянулся он. И тоже развернул свой вонючий обрывок одеяла. И не выдержал: – Рин. Я, похоже, сегодня что-то не то сделал. Да уж, не умел он хранить секреты. В особенности от сестренки… – Что на этот раз? Он принялся ковыряться пальцем в дырке на несчастном одеяле: – Я… правду сказал. – Про что? – Про кого. Про Колючку Бату. Рин прикрыла ладонями лицо: – Да что ж между вами происходит-то… – В смысле? Да она мне даже не нравится, ты о чем? – Она никому не нравится. Она как заноза в заднице. Но ты-то зачем к ней лезешь? – Судьба нас сводит, а не я к ней лезу… – А ты не пробовал просто развернуться и отойти от нее подальше? Она убила Эдвала. Убила. Он умер, Бранд. – Я знаю. Я там был и все видел. Но это не убийство. И что мне было делать, ты же у нас умная, скажи, а? Держать рот на замке, как все остальные? Промолчать, чтобы ее камнями раздавили? Нет, мне такой камень на душу не надобен! И тут понял, что почти кричит, такой в нем бурлил гнев. И уже тише добавил: – Я не мог поступить иначе. Они долго смотрели друг на друга и мрачно молчали. Огонь в очаге прогорел, головешка рассыпалась, выпустив сноп искр. – Почему тебе вечно больше всех надо? Что, больше некому было правду сказать? – Похоже, что нет. – Ты всегда был добрым и честным парнем. Рин перевернулась на спину и уставилась в дыру на крыше, куда вытекал дым. Оттуда проглядывало звездное небо. – А теперь ты стал добрым и честным мужчиной. Потому-то у тебя все и идет наперекосяк. Ты постоянно хочешь, как лучше, а получается… получается хуже некуда. Ты кому рассказал-то про это? Он сглотнул. И не решился посмотреть ей в глаза, вместо этого уставившись в дымоход – словно там что интересное можно высмотреть. – Отцу Ярви. – Боги, Бранд! Ты полумер не признаешь, как я погляжу… – А смысл? – пробормотал он. – Ну, все ж уладится, правда? Он очень, очень хотел, чтобы она ответила: да, все будет хорошо. Но она просто лежала и смотрела в потолок. Поэтому он снова взял в руки книжал и стал смотреть, как свет очага переливается на стали. – Отличная работа, Рин, правда. – Спи, Бранд.На колени
– В любой непонятной ситуации становись на колени. Как и положено кормчему, Ральф правил рулевым веслом, возвышаясь на корме. – Прям бухайся на колени и так и стой. – На колени, – пробормотала Колючка. – Понятненько. Она сидела у ближнего к корме весла – работы много, почета мало, неусыпный надзор Ральфа обеспечен. Она все ерзала на скамье, то и дело оглядываясь: очень уж хотелось увидеть Скегенхаус. Но в воздухе стоял влажный туман, и только призрачные видения сменялись в темноте. Размытые очертания знаменитых эльфийских стен. Блеклый контур огромной Башни служителей. – В общем, лучше тебе вообще с колен там не вставать, – поучал Ральф. – И всех богов ради, держи рот на замке. А то ляпнешь что-то не то праматери Вексен, и с тобой такое учинят, что лучше бы камнями в Торлбю завалили. Корабль приближался к берегу, Колючка пригляделась и увидела, что по причалу кто-то ходит. Пригляделась еще раз – люди ходят. Потом еще – воины. Почетная стража, хотя больше похоже на тюремный конвой. «Южный ветер» ударил бортом в мокрые от дождя доски, пришвартовались, и отец Ярви со своей командой оборванцев сошел на берег. К своим шестнадцати Колючка вытянулась так, что смотрела сверху вниз на большинство мужчин, но человек, который шагнул им навстречу, был на голову выше ее – настоящий гигант! С длинных седоватых волос и бороды стекал дождь, в белом мехе на плечах тоже блестели капли. – Какая встреча, отец Ярви! Голос чужеземца оказался странно звонким – и совсем не подходил такой громадине. – Сколько лет, сколько зим с нашего последнего разговора… – Три года, – сказал Ярви и поклонился. – Три года минуло с того разговора в Зале Богов, мой король. Колючка растерянно заморгала. Говорили, что Верховный король – высохший старикашка, полуслепой калека, который боится, что его собственный повар отравит. Но тут явно вкралась какая-то ошибка. На тренировочной площадке их учили правильно оценивать противника, понимать, насколько он силен. Так вот, сильнее этого высоченного дядьки она не видела. Воин, настоящий воин – весь в шрамах, на перевязи с золотыми пряжками висят в ряд клинки… Вот это, она понимала, король! – А как же, помню, помню, – покивал тот. – Как же не припомнить – такой грубости я отродясь не видал. Странное у вас, гетландцев, гостеприимство, да, мать Скейр? Стоявшая рядом наголо бритая женщина смерила Ярви и его спутников презрительным взглядом и поморщилась, словно дерьмо унюхала. – А это кто? – спросил гигант, заметив Колючку. На самом деле, она не умела себя толком вести в обществе. Драки затевать у нее выходило хорошо, а насчет всего остального Колючка блуждала в потемках: мама, конечно, бесконечно нудела насчет всех этих поклонов и вежливого обхождения, и как нужно приличной девушке себя вести, и все такое, но слушала она вполуха – ее только мечи и драки занимали. Но Ральф сказал – чуть что, вставать на колени. Так что она неуклюже бухнулась на мокрый булыжник, а поскольку одновременно попыталась соскрести мокрые волосы с глаз, то ее повело, и она чуть не перекинулась. – Мой король. Государь, я… Ярви фыркнул: – Это Колючка Бату. Шутом у меня подрабатывает. – Ну и как, хорошо шутит? – Не особо, если честно. Гигант ухмыльнулся: – Я всего лишь король, дитя мое. Один из многих. Королек, понимаешь ли, Ванстерланда, и зовут меня Гром-гиль-Горм. Внутренности мгновенно завязались в тугой узел. Сколько лет она мечтала повстречать человека, который убил ее отца. И вот ее мечта сбылась – но как?! Она по собственной воле преклонила колени перед Крушителем Мечей, Творителем Сирот, злейшим врагом Гетланда, который раз за разом посылал своих убийц в набеги. Теперь-то она разглядела цепь у него на шее: длинную, можно четыре раза обмотаться. На ней висели навершия мечей тех, кого Гром-гиль-Горм убил в поединке. Среди прочих трофеев на цепи болталось навершие от того меча, что она хранила дома как зеницу ока. Колючка медленно поднялась на ноги, пытаясь сохранить остатки достоинства. Был бы меч у пояса, Колючка б положила ладонь на рукоять. Но меча не было. Поэтому она вздернула подбородок и посмотрела врагу в глаза. Посмотрела, словно мечом ткнула. Король Ванстерланда нависал над ней, как огромный волкодав над взъерошенным котенком: – Я привык, что гетландцы меня презирают, но у этой девчонки в глазах очень холодная ненависть. – Словно бы у нее к тебе есть дело мести, – усмехнулась Мать Скейр. Колючка вцепилась в висевший на шее мешочек: – Ты убил моего отца. – Ах вот оно что, – пожал плечами Горм. – Ну да, я осиротил кучу детишек. Как его звали? – Сторн Хедланд. Она ожидала чего угодно – насмешки, угроз, ярости, а вместо этого грубые черты Горма озарились улыбкой: – О, да это был поединок, достойный песни! Я каждый шаг, каждый удар помню! Хедланд был великий воин, достойный враг! Холодными утрами вроде этого у меня до сих пор болит раненая нога – его подарок! Но Матерь Война приняла мою сторону. Ее дыхание коснулось меня еще в колыбели. Предсказано, что смертному мужу меня не убить, и так оно и обернулось. И он одарил Колючку широкой улыбкой, а рука его перебирала навершия мечей, играючи пропуская звенья цепи между большим и указательным пальцем. – Смотри, мать Скейр, как вымахала дочка Сторна Хедланда! А годы-то идут, а? – Еще как идут, – прищурилась служительница. Голубые глаза ее смотрели очень холодно. – Довольно рассказов о славном прошлом, – и Горм подчеркнуто вежливо повел рукой – мол, проходите первыми. – Верховный король ждет нас, отец Ярви. И Гром-гиль-Горм повел их через киснущий под дождем порт, а Колючка плелась следом – замерзшая, мокрая до нитки, злая и беспомощная. Да уж, в таком расположении духа не до красот величайшего города моря Осколков. Если б ненавидящим взглядом можно было колоть, Крушитель Мечей уже б давно улетел бы, весь истыканный, в Последнюю дверь. Но взгляд не меч, им не убьешь, а ненависть опаляла не врага, а только саму Колючку. Команда «Южного ветра» вошла в огромные ворота, потом миновала еще одни и вступила в длинный зал, где все стены увешаны были оружием – от полированного пола до головокружительно высокого потолка. Они шли и смотрели на древние, изъеденные ржавчиной мечи. На копья с истлевшими и разбитыми древками. Расколотые в щепы щиты. Некогда это оружие носили люди, по трупам которых Бейл Строитель, первый из Верховных королей, взобрался на свой трон. Оно принадлежало солдатам армий, погибших в сражениях с его потомками – когда те огнем и мечом распространяли власть короны от Ютмарка до Нижних земель, до Инглфолда и далее вдоль берегов моря Осколков. Сотни и сотни лет побед – вот о чем говорили все эти мечи и топоры и расколотые шлемы, хоть у них не было голоса. Но все прекрасно понимали о чем речь, и речь эта слышалась яснее, чем шепот служителя у трона, и громче, чем оглушающий ор Мастера клинков. Слушайся Верховного короля, а то худо будет. – Не скрою – я удивлен, – сказал вдруг отец Ярви. – Не ожидал, что Крушитель Мечей ходит в привратниках у Верховного короля. Горм мрачно покосился на него: – Нам всем приходится преклонять колено перед сильнейшим. – Я смотрю, кто-то делает это с большей охотой, чем другие. Горм нахмурился еще сильнее, но не успел ответить – служительница заговорила первой: – Праматерь Вексен умеет убеждать. – И как, убедила она вас принять веру в Единого Бога? – поинтересовался Ярви. Скейр трубно фыркнула, как кабаниха хрюкнула. – Матерь Война крепко держит меня в своих объятьях, на руках ее кровь, и никому меня не оторвать от нее! – прорычал Горм. – Вот тебе мое слово! Ярви беспечно улыбнулся – словно за столом с друзьями беседовал: – Мой дядюшка говорит ровно то же самое. Сколь многое, оказывается, объединяет Гетланд и Ванстерланд! Мы молимся тем же богам, говорим на одном языке, даже деремся одинаково! Между нами лишь узкая река. – Ага, кровавая такая. И сотни трупов убитых отцов и детей, – пробормотала Колючка. – Тихо ты, – прошипел Ральф. – Между нами много крови, – продолжил Ярви, – но разве не долг правителя повернуться спиной к прошлому и обратить взор в будущее? Чем больше я думаю над этим, тем больше мне кажется, что наша вражда ослабляет нас и придает сил… кое-кому другому. – И ты предлагаешь после всего, что между нами было, просто подать друг другу руки? – И Колючка увидела, как уголок рта Горма скривился в улыбке. – И, пританцовывая над трупами предков, под ручку войти в твой новый дивный мир? Улыбаются они тут, значит. И танцуют, под ручку. А вот сейчас она как сорвет со стены меч да как проломит Горму черепушку! Интересно, Ральф успеет ее остановить? Вот это был бы подвиг, достойный воина Гетланда! Но штука в том, что Колючка – не воин Гетланда. И никогда им не будет. – Ты, отец Ярви, мечтатель, – вздохнул Горм. – Я помню, как ты излагал мне нечто подобное в прошлом. Но это все мечты, а сейчас – время вернуться в явь. А она принадлежит Верховному королю. – И его служительнице, – заметила Мать Скейр. – В основном ей, это точно. И Крушитель Мечей отворил огромные двери во всю ширину. И они переступили порог и оказались в другом зале. Колючка помнила, как она стояла под сводами Зала Богов над телом отца. Он лежал, бледный и холодный, а Колючка пыталась сжать мамину руку так, чтобы та наконец перестала всхлипывать. Тот зал казался громадным, словно и не руки смертных возвели его. А вот Палату Шепота точно возвели не руки смертных. Ее построили эльфы в незапамятные времена. И в ней спокойно поместились бы пять Божьих Залов, и на полу места бы еще осталось, чтобы ячмень посеять. Стены из эльфийского камня и черного эльфийского стекла уходили ввысь, теряясь в темноте над головой. На вошедших мрачно глядели шесть громадных статуй Высоких богов. Однако Верховный король отвернулся от них и не почитал их более, и его каменщики трудились, не покладая рук. Теперь над всеми возвышался седьмой бог – Бог южан, Единый Бог. Не мужчина и не женщина, он не плакал и не смеялся – лишь с мягкой, безразличной улыбкой он раскрывал хваткие, удушающие объятия. И плевать ему на копошащихся у его ног людишек… Люди толпились у дальней стены и под балконом из серого эльфийского металла, зависшего на высоте в десять человеческих ростов. Над тем балконом виднелся еще один, с него в зал вглядывались крошечные лица. Колючка разглядела ванстерцев с заплетенными в длинные косы волосами, тровенцев, чьи руки снизу доверху унизывали серебряные браслеты, ходившие вместо денег в их землях. Она увидела островитян с выдубленными непогодой лицами, широкоплечих жителей Нижних земель и инглингов со всклокоченными бородами. Шендские стройные женщины стояли здесь рядом с пухлыми купцами из Сагенмарка. А вот и смуглолицие послы Каталии. Или Южной Империи. Или еще каких-нибудь невозможно далеких земель. И все эти люди собрались со всего мира с одной-единственной целью – лизнуть Верховному королю милостиво подставленную задницу. – Величайший из мужей! – воскликнул отец Ярви. – Стоящий между богами и владыками земными! Земно кланяюсь тебе! И он действительно уткнулся лицом в пол, а эхо его голоса запрыгало по верхним галереям и рассыпалось на тысячи шепотков, давших залу свое имя. Слухи, как оказалось, вовсе не отдавали должного величайшему из мужей. Он оказался еще дряхлее, чем рассказывали: трон был ему явно великоват – король смотрелся на нем сущим огрызком с обвислым костлявым лицом и реденькой седой бороденкой. Только глаза оставались живыми и яркими, и взгляд их, обращенный на служителя Гетланда, не обещал ничего хорошего. – На колени, дурища! – зашипел с пола Ральф и дернул Колючку за пояс – давай, мол, чего стоишь столбом! И вовремя – потому что к ним через пустой зал направлялась… старушка. Вся такая круглолицая, ни дать ни взять веселая смешливая бабушка с морщинками вокруг блестящих глаз, седенькая и коротко стриженная. Подол грубого серого платья волочился по полу и оттого истрепался. На шее поблескивала тоненькая цепочка, на ней шелестели полоски бумаги, испещренные рунами. – До нас дошли вести, что королева Лайтлин носит под сердцем ребенка. Вид у бабули был совсем не геройский, а вот голос – о, таким голосом могли говорить в легендах. Глубокий, мягкий – и очень звучный. Хотя старушка вовсе его не повышала. Голос, к которому хотелось прислушаться. Голос, которому хотелось повиноваться. Отец Ярви уже стоял на коленях, однако при виде старушки умудрился склониться еще ниже. – Боги благословили ее чрево, праматерь Вексен. – Ждете наследника, который сядет на Черный престол вслед за королем? – Надеемся, что так и случится. – Передайте мои искренние поздравления королю Атилю, – проскрипел Верховный король. Впрочем, судя по голосу и гримасе на иссохшем лице, ничего искреннего в поздравлениях не было. – Я с удовольствием передам их королю, уверен, он безмерно им обрадуется. Могу я встать? Первая из служителей тепло улыбнулась и подняла ладошку. Колючка заметила, что та покрыта тонкими линиями татуировок – круги в кругах из крохотных буковок. – Нет. Постой еще чуток на коленях, – проворковала она. – С севера до нас дошли тревожные известия, – прокаркал Верховный король, ощерился и провел языком по беззубым деснам. – Нам говорят, что король Атиль желает пойти в поход против островитян. – Поход, мой государь? – Ярви казался искренне изумленным – словно бы впервые услышал то, о чем знала в Торлбю каждая собака. – В поход против наших любезных братьев с Островов моря Осколков? И он решительно отмахнулся скрюченной однопалой рукой: – Заверяю вас: король Атиль, конечно, прирожденный воин и любит поговорить о том, как хорошо бы пойти в поход туда или сюда… Но, поверьте, все эти пустые разговоры ни к чему не приводят – ибо я стою у престола и направляю его путями Отче Мира, как учила меня мать Гундринг. Праматерь Вексен рассмеялась – громко и весело. От такого смеха теплело в груди. По залу снова покатилось эхо – теперь казалось, что в нем хихикает целая армия призраков. – Ох, Ярви, любишь ты меня повеселить… Она ударила быстро, как нападающая гадюка. Наотмашь и с недюжинной силой, Ярви аж на бок завалился. Звук удара эхом отразился от балконов – словно хлыстом щелкнули. Оказалось, она вскочила на ноги – во всяком случае, попыталась. Ее поймал за мокрую рубаху Ральф и с силой дернул вниз. Проклятие захлебнулось, из горла вырвался противный писк. – Не смей, – страшным шепотом приказал кормчий. Колючка разом почувствовала себя очень неуютно и одиноко посреди этого огромного пустого зала. А ведь вокруг полно вооруженных людей, вдруг поняла она. Во рту разом пересохло. И очень захотелось до ветру. Прямо очень сильно. Праматерь Вексен стояла и смотрела на нее. Ни страха, ни гнева не было в ее взгляде. Только слабое любопытство – так смотрят на муравья, вид которого никак не получается опознать. – Кто эта… мгм. Кто это с тобой? – Недалекая дурочка. Вот, служит мне. Ярви снова принял коленопреклоненное положение. Здоровая ладонь прикрывала окровавленный рот. – Простите ее за дерзость. Она и так страдает от собственной глупости и избытка верности… Праматерь Вексен улыбнулась тепло-тепло, прямо как Матерь Солнце, однако голос ее вмораживал в пол. Колючка чувствовала, что продрогла до костей. – Помни, дитя, что верность может обернуться великой милостью. А может – страшным проклятием. Все зависит от того, кому ты хранишь верность. Во всем должен быть порядок. И порядок этот – нерушим. А вы, гетландцы, забыли свое место. Верховный король запретил обнажать мечи. – Я запретил, да… – эхом отозвался Верховный король, сипло и тихо, так что голос его едва слышался под темной громадой свода. – Пойдя войной на островитян, пойдете войной на Верховного короля и первую из служителей, – отчеканила праматерь Вексен. – Война с островитянами – это война с инглингами и жителями Нижней страны, с тровенцами и ванстерцами. Да, это война с Гром-гиль-Гормом, Крушителем Мечей, которому не суждено погибнуть от руки мужа. И она указала на убийцу отца Колючки. Тот маялся у дверей, неловко преклонив одно колено. – Более того, это война с Императрицей Юга, которая совсем недавно заключила с нами союз. И праматерь Вексен широким жестом обвела огромный зал и всех, кто в нем находился, и перед лицом их отец Ярви со своей командой голодранцев воистину были подобны слабому стаду. – Пойдете ли вы войной на полмира, гетландцы? Отец Ярви заулыбался как деревенский дурачок: – Мы верные слуги Верховного короля, заключенные им союзы вселяют в нас радость и доверие! – Вот и скажи своему дяде: хватит бряцать оружием. А если он обнажит меч без благословения Верховного короля… – …сталь будет моим ответом, – проскрипел Верховный король, злобно выпучив слезящиеся глаза. Голос праматери Вексен зазвенел железом – да так, что каждый волосок на шее Колючки встал дыбом: – Помни: со времен Божьего Разрушения мир не видел расплаты, подобной той, что обрушится на вас! Ярви нырнул в такой низкий поклон, что его нос почти коснулся пола: – О величайшая, о милостивая! Кто же решится навлечь на себя твой гнев? Могу ли я подняться? – Еще одно маленькое дельце, – тихо и внятно сказал кто-то за их спинами. И между ними быстро просеменила молоденькая женщина. Худая, светловолосая, неестественно улыбающаяся. – Думаю, вы знакомы с сестрой Исриун? – усмехнулась праматерь Вексен. Отец Ярви, похоже, потерял дар речи. Таким его Колючка еще не видела. – Ты… ты что же, приняла обеты служительницы?.. – Куда же еще податься лишенному наследства и чести? Вспомни себя, о брат… Исриун вытащила платок и промокнула кровь в уголке рта Ярви. Нежненько так. Вот только глаза ее смотрели совсем не нежно. А так, что кровь в жилах стыла. – Теперь мы снова одна семья, как когда-то. – Она прошла испытания три месяца назад. Ни одного неправильного ответа, – проговорила праматерь Вексен. – Более того, она весьма сведуща в делах, касающихся эльфийских реликвий. Ярви сглотнул: – Ничего себе! – Наш священный долг – охранять их, – сообщила Исриун. – Дабы не допустить нового Разрушения. Она нервно сплетала и расплетала тоненькие пальцы. – Слышал ли ты о воровке и убийце по имени Скифр? Ярви растерянно поморгал: – Не припоминаю такого, хотя… – Община разыскивает эту женщину. Исриун хищно улыбнулась и зло прищурилась. – Она осмелилась войти в эльфийские развалины Строкома. И вынесла оттуда… разные предметы. По залу пронесся вздох ужаса, эхо его тысячью шепотков разошлось по балконам. Люди совершали знамения, отвращающие зло, бормотали молитвы и мрачно покачивали головами. – Что за времена настали? – горестно прошептал отец Ярви. – Честное благородное слово: если я хоть краем уха услышу об этой Скифр, немедленно вышлю голубя! – Как мило с твоей стороны, – улыбнулась в ответ Исриун. – Знай: всякий, кто заключит с ней сделку, повинен смерти на костре. И она стиснула пальцы с такой силой, что костяшки рук побелели. – А ты же знаешь: мне совсем, совсем не хочется сжигать тебя на костре. – Вот видишь, сколь многое нас объединяет, – истово покивал Ярви. – Могу ли я удалиться, о величайший из людей? Верховный король дернул головой – то ли кивнул, то ли встрепенулся во сне. – Я возьму на себя смелость истолковать это как знак согласия. Он поднялся, а следом за ним Ральф и вся команда. Последней поднялась на ноги Колючка. Как-то так всегда получалось, что когда надо было бухнуться на колени, она стояла столбом, а когда приходило время подняться, простаивала, считая ворон, на коленках. – Никогда не поздно разжать кулак и протянуть раскрытую ладонь, отец Ярви. И праматерь Вексен печально покачала головой. – Некогда я возлагала на тебя большие надежды. – Увы, но, как может подтвердить сестра Исриун, я часто разочаровываю людей. Если в голосе Ярви и звякнула сталь, то совсем тихонечко. – Но я не сижу сложа руки и работаю над собой. Каждый день. Снаружи лил дождь. Скегенхаус по-прежнему заволакивала серая пелена. – Кто эта женщина? Ну, Исриун? – поинтересовалась Колючка, быстро, чтобы не остать, шагая следом за Ярви. – Она моя кузина. Была кузиной, в смысле. Под кожей худой щеки заходили желваки. – Потом нас помолвили. А потом она поклялась, что убьет меня во что бы то ни стало. Брови Колючки поползли вверх: – Вот это, я понимаю, любовь до гроба… – Не всем же нам быть такими умными и воспитанными, как ты. И он мрачно покосился на нее. – И еще одно. В следующий раз думай, прежде чем вскакивать. И бросаться мне на помощь. – Остановишься – погибнешь, – пробормотала она. – Вот ты не остановилась, и чуть не погубила – всех нас. Колючка знала, что он прав, и все равно это бесило. – А вот если б ты не молчал в тряпочку, а сказал, что это островитяне первыми напали, и ванстерцы тоже, и у нас просто не было другого… – Они прекрасно это знают. Это праматерь Вексен натравила их на нас. – Откуда ты… – Иногда молчание – красноречивее самых громких слов. Она о многом умолчала. Она желает сокрушить нас, и я не в силах противостоять этому. Колючка с силой потерла виски. Беда с этими служителями, вечно они говорят обиняками… – Если она наш враг, то почему не приказала убить, пока мы там на коленках стояли? – Потому что праматерь Вексен не желает своим чадам смерти. Она лишь хочет, чтобы ей беспрекословно повиновались. Сначала она посылает против нас островитян. Потом ванстерцев. Так она надеется, что мы совершим нечто безрассудное – и король Атиль явно готов пойти ей навстречу. Конечно, сбор войск займет некоторое время – ибо праматери нужно призвать под свои знамена очень много людей. А когда время настанет, она полмира поставит под копье и отправит сражаться с нами. Если мы хотим выстоять в бою, нужно искать союзников. – И где же нам их найти? Отец Ярви улыбнулся: – Среди наших врагов, где же еще?Кольчуга мертвеца
Ребята собрались. Нет, не ребята. Мужчины. Бранд как-то вдруг резко это понял. Да, у них едва борода пробивается, но кто же они, как не мужчины? Испытание прошли, сейчас присяга будет! Они собрались под рукой мастера Хуннана – в последний раз. Наставник учил их, спрашивал за выученное, ковал их подобно железу на наковальне в кузнице Гейден. А сейчас они стояли на морском берегу, куда столько раз ходили тренироваться. Только теперь у них в руках были не деревянные, а настоящие мечи. Они собрались и стояли в новых доспехах, и глаза у всех блестели, а дыханье спирало при одной мысли: как же! Поход! Королевский поход! Время повернуться спиной к Отче Миру и отдаться каждой мышцей и сухожилием его супруге, Матери Войне с окровавленным ртом. Время сражаться ради славы и чести сидеть за королевским столом, ради того, чтоб о тебе сложили песни сказители! Ну и ради того, чтобы вернуться домой с добычей. Некоторые, впрочем, уже сейчас гляделись натуральными героями: отличная кольчуга, хороший меч, все новенькое и блестит. Это те, кому повезло с богатенькими родителями. А вот у Бранда была только Рин – и хотя с сестрой ему незаслуженно повезло, кольчугу пришлось позаимствовать у Гейден, за десятую часть того, что ему достанется в походе. Кольчуга досталась так себе: снятая с покойника, потемневшая от старости, наскоро переплетенная по размеру. Кстати, под мышками она все равно болталась. А вот топор у него был отличный – начищенный, острый, как бритва. И щит тоже хороший – год на него копил, как-никак. Рин на нем нарисовала голову дракона, так получилось не хуже, чем у всех. – А чо сразу дракон? – насмешливо заломив бровь, поинтересовался Раук. Бранд отфыркнулся: – А чо бы и не дракон? Будет он еще обращать внимание на глупые подначки в такой день. Это ж день, когда он отправляется в свой первый поход! И не какой-нибудь обычный поход, нет! Таких и старики не упомнят! Столько людей не вел даже король Атрик в Сагенмарк! Бранд поднялся на цыпочки: ух ты, сколько народу, стоят плотно по всему берегу, железо на солнце блестит и дым от костров к небу подымается… Пять тысяч воинов, сказал Хуннан, и Бранд вытаращился на свои пальцы: это ж сколько их надо загибать, чтобы каждую тыщу насчитать? У него аж голова, как на верхотуре, закружилась. Пять тысяч! Боги, как же велик этот мир, что в нем такая прорва народу помещается! Здесь собрались воины, которых снарядили в бой купцы и торговцы, – и державшиеся тесными группками оборванные горцы, только сегодня спустившиеся к морю. Здесь стояли полные достоинства мужи, и рукояти их мечей сверкали серебром, и здесь же стояли грязные бедняки, вооруженные лишь копьями с кремневыми наконечниками. Здесь собрались мужчины с боевыми шрамами и люди, которые ни разу в жизни не проливали крови. Такое не часто увидишь, и на склонах холма под городскими стенами собралось полгорода. Матери и отцы, жены и дети – все они пришли помахать вслед сыновьям и мужам, помолиться об их счастливом возвращении – и о том, чтобы вернулись они не с пустыми руками. Здесь стояла и вся Брандова семья, можно не сомневаться. То есть Рин. Одна Рин. Он сжал кулаки и вскинул лицо, по щеке тут же хлестнул ветер. Она еще будет им гордиться. Он поклялся не ударить в грязь лицом. Настроение у всех было не как перед началом войны, а как на свадьбе: в воздухе плавал дым, все смеялись, шутили, пели, спорили. В толпе сновали молитвопряды, за денежку предлагая составить благословение, торговцы, вешающие всем на уши лапшу, что, мол, настоящий воин всегда берет в поход запасной пояс. Так что с похода короля Атиля рассчитывали поживиться не только воины… – За медный грошик заговорю оружие на удачу, – бормотала нищенка, продававшая амулеты. – Дадите еще грошик – сделаю заговор на попутный ветер, за третий… – Заткнись, – гаркнул мастер Хуннан, отпихивая ее в сторону. – Король говорить будет. Кругом зазвенел доспех – все разворачивались лицом к западу. К курганам мертвых властителей, что грядой уходили к северу и вдалеке превращались в ряд осевших, разметанных ветрами земляных горбов. А над ними, на вершине песчаной дюны стоял король Атиль, и высокую траву у его ног хлестал морской бриз. Король держал в руках свой меч простой серой стали – осторожно и любовно, как больного ребенка. Король вышел в самом простом доспехе: зачем золото тому, чье главное украшение – боевые шрамы? В глазах его полыхало недоброе пламя, и все знали: вот муж, которому неведомы ни страх, ни милосердие! Вот король, за которым каждый воин рад пройти до Последней двери и далее! Рядом стояла королева Лайтлин и придерживала непраздное чрево, на груди блестел золотой ключ, а золотые волосы подхватывал и подбрасывал, словно знамя, морской ветер. И все знали: вот владычица, которая, как и ее супруг, не знает страха и милосердия! Говорили, что корабли и половина войска оплачены ее золотом, а королева не из тех, кто упустит случай вложить деньги с выгодой! Гордо вскинув голову, король медленно шагнул вперед. Потом шагнул снова. Все затаили дыхание, сердце колотилось как сумасшедшее, да не у него одного. И наконец: – Со мной ли вы, храбрецы Гетланда?! Бранд со своим отрядом новобранцев стоял рядом и потому расслышал слова короля, остальным их передавали капитаны кораблей. Над длинным берегом загуляло эхо, заглушаемое порывами ветра. И тут войско согласно взревело в ответ, ощетинившись оружием. Железо засверкало в лучах Матери Солнце, и в этих бликах, в этом свете все они были как братья. Все они были готовы умереть за тех, с кем стояли плечом к плечу. У Бранда была только сестра, да, но сейчас он чувствовал, словно рядом с ним на этом песке стоят пять тысяч братьев, и от этого сильного, странного чувства, то ли любви, то ли гнева, то ли всего этого вместе, у него навернулись на глаза слезы, а в сердце потеплело. И совсем не жалко стало расстаться с жизнью – потому что братство и единение того стоили! Король Атиль вскинул руку, требуя тишины. – Сердце мое исполнено радости – столько братьев я вижу перед собой! Здесь и умудренные воины, прошедшие через десятки битв, и смелые юноши, показавшие себя только на тренировочной площадке! Все вы собрались здесь ради благого дела, а боги и праотцы наши смотрят на нас и радуются! И он широко раскинул руки и развернулся к курганам: – И разве приходилось им видеть столь могучее и многочисленное воинство? Кто-то неосторожно вякнул: – Нет! В ответ кто-то заржал, а потом все хорошо заорали: – Нет! Нет! И король Атиль снова поднял руку – тише, мол. – Островитяне посылали свои корабли против нас. Грабили нас, и уводили детей наших в рабство, и проливали кровь на нашей родной земле! Войско гневно зароптало. – Это они повернулись спиной к Отче Миру и открыли дверь для Матери Войны, и впустили ее, чтобы она вошла к нам дом! Ропот становился все громче, и Бранд понял, что рычит, подобно зверю, вместе со всеми. – Но Верховный король говорит: нечего этим гетландцам собираться под знаменами Матери Войны! Верховный король говорит: нет, пусть гетландцы не вынимают мечи из ножен! Верховный король говорит: пусть молчат и терпят, когда их оскорбляют! Так скажите же мне, гетландцы, каков будет наш ответ?! И из пяти тысяч глоток вырвался одновременный, оглушающий, срывающий горло рев: – Сталь!!! И Бранд ревел до хрипоты вместе со всеми. – Да. И Атиль крепче прижал к себе меч, и простая рукоять коснулась изборожденной глубокими морщинами щеки, словно ладонь любимой. – Сталь – вот наш ответ! Багряный день ждет островитян! Пусть они запомнят его, и веками вспоминают с рыданиями! И с такими словами он широко зашагал к Матери Море, а за ним, плечом к плечу, последовали его военачальники и дружинники, все как на подбор знаменитые воины, о которых рассказывали легенды, и Бранд с детства мечтал воевать у них под рукой. А те, кто еще не попал в песни бардов, проталкивались к королю, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на него, дотронуться до плаща, встретиться с льдисто-серым взглядом. Вокруг то и дело орали: «Железный король!» и «Атиль!», а потом крики слились в мерное скандирование: «А-тиль! А-тиль!», люди били в щиты, звенела сталь. – Время выбирать будущее, парни. И мастер Хуннан потряс холщовую сумку. Внутри забрякали дощечки жребия. Все столпились вокруг, пихаясь и довольно похрюкивая, ни дать ни взять боровы у кормушки, и Хуннан один за другим вынимал своими шишковатыми пальцами жребии из мешка и впечатывал их в протянутые жадные ладони. На каждом деревянном кругляше вырезан был знак – морда того зверя, что украшала нос корабля, к которому парень – точнее, уже мужчина! – теперь приписан. Он присягнет тамошнему капитану, станет одним из команды, будет сражаться и грести вместе со своими новыми товарищами. Те, кому уже достался жребий, восторженно вопили и поднимали его высоко над головой, кто-то уже спорил, чей корабль и чей капитан лучше, а кто-то смеялся и обнимался – Матерь Война соблаговолила посадить их за одно весло. Бранд ждал, вытянув руку. Сердце бешено колотилось. Речь короля наполнила его сумасшедшим, пьяным восторгом: он сейчас пойдет в поход! И он больше не мальчишка! Прощай, бедность! Прощай, одиночество! Теперь-то он точно совершает благое дело и пребывает в свете, а вокруг него – семья воинов! Бранд ждал и смотрел, как ребята получают место на ладьях – парни, с которыми он ладил, парни, с которыми он не ладил, хорошие воины и скверные… Он ждал, а толпа жаждущих все уменьшалась, и жребиев в мешке становилось все меньше, и наконец он даже задумался: а не потому ли он остался последним, что выиграл место за веслом королевской ладьи! Вот это честь! Каждый бы хотел оказаться на таком месте! Хуннан обносил его жребием раз за разом, и надежда Бранда крепла. Он ведь заслужил это, разве нет? Он же трудился как проклятый, он же ж достоин! Он же поступал так, как поступает воин Гетланда! Раук подошел последним, и Хуннан вытащил для него деревянный, не серебряный жребий. Парень посмурнел, но все-таки сумел улыбнуться, пряча разочарование. Остался только Бранд. Он стоял все так же, с протянутой рукой. Парни вокруг замолчали. И тут Хуннан улыбнулся. Бранд никогда не видел, чтобы тот улыбался, и непроизвольно улыбнулся в ответ. – А это тебе, – сказал наставник и медленно, медленно-медленно вытащил испещренную шрамами руку из мешка. Вытащил руку, а в ней… Ничего. Ничего не было в его руке. Ни королевского серебра. Ни простого деревянного кругляшика. Только пустой мешок, вывернутый наизнанку, зияющий криво прошитым нутром. – Ты что ж, думал, я не узнаю? – спросил Хуннан. Бранд уронил руку. Все они сейчас стоят и смотрят на него. Он это кожей чувствовал. Все взгляды устремлены на него. Щеки загорелись, как будто ему залепили пощечину. – Узнаю что? – пробормотал он, хотя прекрасно понимал, о чем речь. – Что ты этому калеке Ярви на ушко нашептал. Про то, что случилось у меня на тренировке. Все молчали, а Бранд почувствовал, как кишки завязались в тугой узел. – Колючка… она не убийца, – выдавил наконец он. – Эдвал мертв. И это она его убила. – Ты дал ей испытание, которое невозможно выдержать. – Я решаю, кому какое испытание положено, – отрезал Хуннан. – А вы их проходите – или нет. Ты свое не прошел. – Я поступил правильно. Брови Хуннана полезли вверх. Нет, он не рассердился. Просто удивился. Сильно. – Ну ладно. Утешай себя. Но мне, видишь ли, тоже надо правильно поступать. Так, чтобы уберечь людей, которых я учу искусству боя. На тренировочной площадке я ставлю вас друг против друга в поединке. Но на поле боя вы должны стоять плечом к плечу. А Колючка Бату всегда одна против всех. Люди бы погибли – и все ради того, чтобы она могла мечом помахать. Нет уж, лучше им без нее в поход идти. И без тебя. – Воинов Матерь Война отбирает, – выдавил Бранд. Хуннан лишь пожал плечами: – Вот пусть она тебе корабль и ищет. Ты хорошо дерешься, Бранд, но человек ты плохой. Хороший – он плечом плечу с товарищем стоит. И строй держит. Может, нужно было прорычать: «Это нечестно!» Как Колючка тогда. Но Бранд никогда языкастостью не отличался. И с нужными словами не нашелся. Вроде как следовало разъяриться, а ярости не было. Он даже пискнуть не сумел, когда Хуннан развернулся и прошел прочь. Даже кулаки не сжал, когда мимо пошли парни. Парни, с которыми он тренировался все эти десять лет. Некоторые поглядывали с презрением. Некоторые удивленно. Один или двое сочувственно похлопали по плечу. Но все они прошли мимо. Прошли к берегу, к прибою и к качающимся на волнах кораблях. Место на которых они заслужили. Пошли приносить клятвы верности. В поход, о котором Бранд мечтал всю свою жизнь. Раук шел последним, небрежно придерживая рукоять нового меча. Лыбясь через плечо. – Ну чо, свидимся, как вернемся… А Бранд остался стоять один. И стоял так долго. Не двигаясь. Стоял один, в чужой кольчуге, и над широкой полосой песка кричали чайки. На песке отпечатались следы мужчин, которых он считал своими братьями. Стоял один, глядя на то, как отчалил последний корабль и поплыл прочь, в открытое море. А с ним и все Брандовы надежды. Вот так с ними всегда, с этими надеждами…Яд
Та, что Поет Ветер, напела им такой ветер на обратном пути из Скегенхауса, что их вообще к черту унесло. На лиги от курса отклонились. Они гребли как проклятые, а Ральф орал и ругался, пока не охрип, и все повисли на перепутанных веслах, еле дыша, и вымокли до нитки милостью Матери Моря. Колючка боялась до усрачки, но виду, конечно, не показывала. Она всегда храбрилась, хотя нынче морда гляделась не храброй, а зеленой: корабль скакал на волнах, как необъезженная лошадь, и блевала она в тот день так, как никогда не блевала. Ощущение было такое, что все, что она когда-либо ела, извергалось из нее потоком – через борт, на весло, на колени, причем половина всего этого счастья хлестала из нее через нос. А внутри Колючки тоже бушевала буря – такая же страшная, как и снаружи. Первая пьяная радость – ура! Жизнь продолжается! – сошла, и она осталась наедине с горькой правдой: из-за своей глупой и поспешной клятвы она разменяла будущее гордого воина на судьбу рабыни, и теперь пребывает в полной власти служителя. Только у нее вместо ошейника клятва. А отец Ярви, между прочим, не спешит делиться с ней планами, и чего он там думает с ней сделать, непонятно. А самое страшное, она почувствовала, как пошла кровь, и внутренности скрутило новой болью, а грудь стеснило, и все вокруг бесило больше обычного. Она страдала и блевала, а команда ржала над ней, и она бы их всех поубивала, если бы нашла в себе силы отлепить пальцы от весла. Но нет, они скрючились и вцепились в дерево мертвой хваткой. Так что на причал в Ялетофте она сошла, нетвердо держась на ногах, и колени ее дрожали, и камни Тровенланда были скользкими и мокрыми после ночной бури, а в лужах весело посверкивало солнце. И Колючка побрела сквозь толпу, нахохлившись и понурившись, и вопли торговцев и крики чаек мучительно терзали слух, а люди с ее корабля мерзко хихикали и с преувеличенной сердечностью хлопали по плечам, и от этого тоже тошнило. Она прекрасно знала, что они там себе думают. «Ну и какой прок от девки в деле, для которого нужен мужик?» И она бормотала про себя проклятия и вынашивала планы мести, но голову поднять не решалась – чтобы не блевануть снова. Отличная вышла бы месть, ага. – Ты только это, перед королем Финном не стошнись, – предупредил Ральф. Они какраз походили к высокому терему с резной вызолоченной крышей. Колючке, правда, было не до чудес плотницкого мастерства. – А то говорят, что он крут нравом… Однако на ступенях – числом двенадцать, и каждая выточена из мрамора особого цвета – встречала их служительница Финна, мать Кире. Женщина она была видная – высокая, стройная. Мать Кире улыбалась. Одними губами, глаза оставались холодными. Колючка мало кому доверяла, и из этих немногих мало кто умел неискренне улыбаться. И уж совсем никто не походил – ну прям один в один – на ее матушку. – Приветствую, отец Ярви, – проговорила красавица-служительница. – Мы всегда рады принять тебя в Ялефтофте, но, боюсь, король к вам не выйдет. – Боюсь, это ты посоветовала ему не выходить, – ответил отец Ярви и поставил мокрый сапог на нижнюю ступень. Мать Кире не стала отрицать очевидное. – Возможно, я смогу увидеть принцессу Скару? Когда мы последний раз встречались, она была десятилетней девчушкой. И тогда, до того, как я прошел испытание на служителя, мы считались кузенами… – Но ты выдержал испытание, – холодно отрезала мать Кире, – и отвергся родства и семьи, и теперь семья твоя – Община. Так или иначе, но принцесса в отъезде. – Боюсь, это ты ее отослала, прослышав о моем приезде. Мать Кире и тут не стала отпираться. – Праматерь Вексен прислала орла, так что я знаю, зачем ты здесь. Более того, я даже тебе сочувствую. – Это, конечно, просто чудесно, мать Кире, но помощь короля Финна в беде обрадует меня еще больше. Более того, помощь эта, возможно, сумеет отвратить самое беду. Мать Кире скривилась – и, судя по гримасе, помогать она вовсе не желала. Точно так же кривилась матушка Колючки, когда та распространялась о своих надеждах стать великим воином. – Мой господин благоволит тебе и своей племяннице королеве Лайтлин, – сказала она. – Также тебе известно, что он встал бы на твою сторону, даже если бы на него пошло войной полмира. Однако ты сам прекрасно знаешь, что он не может пойти против желаний Верховного короля. И болтает, и болтает! Впрочем, что взять со служительницы, вон отец Ярви тоже ни слова в простоте не скажет. – Потому-то он и послал меня, дабы сообщить, как он удручен, что не может допустить тебя пред свои очи. Однако мы просим тебя не отвергнуть нашего скромного гостеприимства и разделить пищу, тепло и кров. Без пищи Колючка пока точно обойдется, а вот кров и тепло придутся весьма кстати. Палаты короля Финна не зря прозвали в народе Лесом – ибо кровлю их поддерживали многочисленные столпы, выточенные из бревен, доставленных по Священной реке из Калейва. Глаз гостя радовали искусная резьба и яркие росписи, изображавшие сцены из тровенской истории. А вот понатыканные на каждом шагу стражники глаз гостя совсем не радовали. А стражники, между тем, внимательно глядели на плетущийся по залу растрепанный и оборванный экипаж «Южного ветра». Колючка выглядела оборванней и растрепанней всех и к тому же держалась за больной живот. – В Скегенхаусе нас приняли отнюдь не… тепло. Отец Ярви наклонился к уху матери Кире, и Колючка расслышала его шепот: – Если бы я тебе так не доверял, то заподозрил бы, что нам здесь грозит опасность… – Заверяю тебя, отец Ярви, что здесь тебе не грозит никакая опасность. И мать Кире широким жестом указала на двоих совершенно не внушающих доверия мордоворотов, стороживших дверь в гостевой зал. Оттуда несло застоявшимся дымом. – Вот вам вода, – тут она указала на бочку с таким видом, словно там золото держали. Тоже мне сокровище. – Рабы принесут вам еды и эль. Комната, где ты и твоя команда сможете переночевать, уже подготовлена. Не сомневаюсь, с рассветом вы захотите покинуть наш гостеприимный дом – ведь настанет время прилива, а вы пожелаете немедля доставить новости королю Атилю. Ярви горестно поскреб голову запястьем покалеченной руки. – Похоже, ты все продумала, а? – Таков мой долг служительницы. И мать Кире вышла и захлопнула за собой дверь. Разве что на ключ их не заперла, а то это совсем бы уже походило на тюремное заключение. – Ну чо, не ожидал, что тебя так тепло примут? – проворчал Ральф. – Финн и его служительница предсказуемы, как Отче Месяц в небесах. Они осторожничают, ибо живут под рукой Верховного короля… – Длинные же у него руки, как я погляжу, – заметил Ральф. – Длинные, и к тому же удлинняются с каждым годом. Колючка Бату, что у тебя личико такое зеленое? – Это я так расстроилась, что у нас в Тровенленде союзников не нашлось! – парировала она. Отец Ярви тонко улыбнулся: – Посмотрим-поглядим, хм…* * *
Она вдруг проснулась. Кругом в темноте сопели и храпели с присвистом. Почему-то она была вся покрыта испариной и мерзла. Откинув одеяло, она обнаружила, что между ног липко и влажно от крови. И выругалась. Лежавший рядом Ральф выдал особо заливистую руладу и перевернулся на другой бок. Вокруг слышалось сонное дыхание остальных. Люди ворочались, бормотали во сне, теснясь на грязных тюфяках, подобные рыбам на прилавках торговцев в базарный день. Ей никто не дал отдельной комнаты, да она и не просила. И не хотела. Хотя вот чистая тряпица, между ног сунуть, сейчас бы ох как не помешала. Она побрела вниз по коридору, встряхивая спутанными волосами. Живот крутило, и она расстегнула пояс, так что пряжка болталась и шлепала ее по бедру. Колючка сунула руку в штаны – пощупать между ног, сильно ли кровит. Только здоровенного пятна ей там не хватало – позору не оберешься, вовсе засмеют… Как же она ненавидела вот это все, а заодно и Ту, что растит Семя, – ну за что ей эта дрянь? Колючка никогда не понимала глупых баб, которые этой дряни радовались, и мамаша ее такая же тупая, тьфу на нее… Так она ругалась и шла, шла и ругалась, и тут… Тут она заметила, что в темном зале кто-то стоит. Мужчина. Одетый в черное. И стоит он около бочки с водой. В одной руке у него крышка от бочки. А в другой – кувшинчик. И он только что в бочку из кувшинчика что-то вылил. Единственная свечка еле теплилась, к тому же незнакомец очень косил, однако Колючка кожей почувствовала: мужик смотрит прямо на нее. Так они стояли, не двигаясь, некоторое время: он, застыв над водой со своим кувшином, она – запустив ладонь в штаны. Потом человек сказал: – Ты кто? – Я кто? Это ты кто? «Всегда подмечай, где лежит оружие, вдруг пригодится», – наставлял ее отец. Глаза ее тут же метнулись к столу, заваленному объедками ужина. К ужину она почти не притронулась. Зато среди огрызков торчал кухонный нож – кто-то воткнул его острием в столешницу, да так и оставил. Короткое лезвие слабо поблескивало. Клинок не для героя, но если тебя застали врасплох со спущенными штанами, и такой сгодится. Она тихонечко вытащила руку из штанов, тихонечко двинулась к столу. И торчащему ножику. А мужчина тихонечко отставил кувшинчик, не спуская с нее глаз. Точнее, он смотрел куда-то рядом с ней – ну косоглазый же. – Ты чего здесь забыла? – пробормотал он. – Я чего забыла? Это ты чего в нашу воду налил? – Положь ножик. Но она же уже выдрала его из столешницы и стояла с клинком на изготовку. Рука дрожала, голос срывался: – Это яд, да? Мужчина небрежно уронил крышку бочки на место и шагнул к ней. – Только без глупостей, милая. Теперь он стоял лицом к ней, и Колючка видела – меч. У него на поясе висит меч. И правая рука уже лежит на рукояти. Наверное, она просто запаниковала. А может, наоборот, в голове резко прояснилось. Потому что она без раздумий бросилась на него, ухватила за запястье и всадила нож прямо ему в грудь. И совсем это было не трудно. Легче, чем вы думаете, ага. Человек в черном прерывисто выдохнул. Меч он успел вытащить едва ли на четверть. Глаза еще больше скосились, рука беспомощно зацапала ей по плечу. – Ты… И он с грохотом завалился на спину, увлекая ее за собой. Колючка стряхнула с себя обмякшую руку и вскарабкалась на ноги. Черная одежда незнакомца становилась все темнее, пропитываясь кровью. В груди торчал кухонный нож. Колючка всадила его по рукоять. Потом она крепко зажмурилась. Потом снова открыла глаза. Нож все так же торчал в груди человека. Значит, не приснилось. – Боги мои… – прошептала она. – Они редко приходят на помощь. В дверях стоял отец Ярви. И взгляд у него был очень хмурый. – Что произошло? – Он яда в бочку налил, – пробормотала Колючка, ткнув в валяющийся на полу кувшинчик. – Ну, в смысле, я так подумала… Служитель опустился на корточки рядом с мертвецом: – Один труп на твоем счету, другой… Я смотрю, Колючка Бату, ты вошла во вкус… – Убивать людей – это плохо, я знаю, – пискнула она. – Это смотря кого убивать, – наставительно произнес отец Ярви, медленно поднялся, огляделся, подошел к ней и заглянул в лицо. – Он тебя ударил? – Ну… нет… – Значит, ударил. И он врезал ей в челюсть, да так, что она улетела и шмякнулась на стол. А он подскочил к дверям, распахнул их во всю ширь и заорал что есть мочи: – Кровь! В палатах короля Финна пролилась кровь! Убийство! К оружию! К оружию! Первым вбежал Ральф, поморгал, глядя на труп, и тихонько заметил: – Отличная работа… Затем в зал влетели стражники, тоже поморгали, глядя на труп, – и выхватили мечи. Потом в зал ввалилась команда. Они чесались в растрепанных шевелюрах и заросших подбородках и бормотали молитвы. Последним в зал вошел король Финн. Вот ведь в каком звездном обществе она оказалась с тех пор, как убила Эдвала. Колючка уже повстречалась с пятью служителями и тремя королями, причем одним Верховным. Впрочем, только один из королей произвел на нее впечатление – тот, кто убил ее отца. Может, конечно, этот Финн и славился своими приступами ярости, но выглядел он как-то… рыхловато. Подбородок сливался с шеей, шея растекалась в плечи, там и брюшко выпирало, а на голове торчали редкие седые волосики – наверняка король только что с постели вскочил. – На коленки, я смотрю, ты так падать и не научилась? – прошипел Ральф, утягивая Колючку на пол. Остальные уже попадали. – И ради всех богов, застегни ты свой пояс! – Что здесь случилось? – проорал король, заплевав морщащуюся стражу слюной. Колючка крепко зажмурилась. И на ощупь продолжила возиться с пряжкой ремня. Теперь-то ее точно камнями завалят. Как пить дать. Возможно, остальных членов команды казнят с ней за компанию. В их взглядах ясно читалось что-то вроде: «Вот что случается, если девке дать ножик. Даже кухонный». Мать Кире выглядела безупречно даже в ночной рубахе. Она подхватила кувшинчик, осторожно придержав указательным и большим пальцами, принюхалась и сморщила нос: – Ох ты ж… Яд, мой король! – Клянусь всеми богами! – И Ярви положил руку на плечо Колючки – ту самую руку, которой он только что так чувствительно дал ей в зубы. – Если бы не смекалка этой девушки, я и моя команда еще до утра покинули бы этот мир через Последнюю дверь! – Обыскать! Все вверх дном перевернуть! – взревел король Финн. – Доложить, как этот ублюдок сумел проникнуть в комнаты! Один из воинов опустился на колени рядом с убитым и обыскал его одежду. И вдруг вскинул руку. На ладони блестело серебро: – Монеты, мой король! Отчеканены в Скегенхаусе! – Что-то в моих палатах слишком много всего из Скегенхауса! – король затряс брыльками, брыльки покраснели от гнева. – Монеты праматери Вексен, орлы праматери Вексен, требования праматери Вексен! Она постоянно чего-то требует! И от кого? От меня, короля Тровенленда! – Все это во благо ваших подданных, мой король, – принялась увещевать Финна мать Кире. Она по-прежнему улыбалась, вот только теперь даже губы ее приморозило, не только глаза. – Подумайте об Отче Мире, Отче Голубей, который превращает кулак в… – Я претерпел слишком много оскорблений во имя Отче Мира. С брылек гневный румянец перекинулся на полные щеки короля. – Прежде Верховный король был первым среди равных, и все мы были как братья. Теперь же он повелевает, подобно отцу. Он говорит нам, как мужчины должны сражаться. Как женщины торговать. Как всем нам надлежит молиться. Храмы Единого Бога растут на нашей земле, как грибы после дождя, а я – я ни слова не сказал против! – И правильно сделали, – осторожно заметила мать Кире, – и было бы разумно… – И что же, теперь праматерь Вексен подсылает к нам убийц? – Мой король, у нас нет доказательств… И тут Финн заорал на свою служительницу, и расплывшееся, как квашня, лицо из розового стало ярко-красным: – В мой собственный дом! Травить моих гостей! И он ткнул в тело толстым, как сосиска, пальцем: – Под моим кровом, под моей защитой! – Я бы посоветовала сохранять благоразумие… – А ты всегда мне это советуешь, мать Кире, но у моего терпения есть предел, и Верховный король переполнил его чашу! Теперь лицо короля равномерно полыхало алым. Он схватил отца Ярви за здоровую руку: – Передай моей возлюбленной племяннице королеве Лайтлин и ее досточтимому мужу, что они всегда найдут в моем лице друга! Я останусь им другом, чего бы мне это ни стоило! Клянусь! У матери Кире не нашлось подходящей улыбки для этого мига. Не то что у отца Ярви – тот аж расплылся от удовольствия: – Дружба – это все, что нам от вас нужно! И он высоко поднял руку короля Финна. Все громко и радостно заорали: стражники несколько ошалело – никто не ждал, что Гетланд и Тровенленд так быстро станут союзниками, команда «Южного ветра» – с облегчением, а Колючка Бату била в ладоши сильнее всех. Когда она нечаянно убила человека, это назвали подлым убийством. А когда она убила человека хладнокровно и предумышленно, оказалось, что она герой. Но что делать? Она мрачно проводила взглядом тело, которое уже выволакивали из зала. И все-таки ее глодало странное чувство, что что-то здесь не так.Где найдешь, где потеряешь
Бранд уже порядочно набрался. Такое с ним частенько случалось в последнее время. Он с трудом устроился грузчиком в порту, и надо сказать, за день успевал уработаться до упаду. Самое дело, чтобы вечером выпить. Он и выпивал. Оказалось, у него к этому прямо талант. Ну, хоть что-то от папаши ему досталось. А поход оказался сказочно удачным. Островитяне, видно, так уверовали в то, что Верховный король их защитит, что совсем не подготовились к нападению. Их застали врасплох, захватили половину кораблей, другую половину сожгли. Бранд смотрел, как по улицам Торлбю горделиво вышагивают мужи Гетланда, вернувшиеся с победой – нагруженные добычей, довольные, обласканные вниманием. Их восторженно приветствовали из каждого окна. Говорили, что Раук привел из похода двух рабов, а Сордафу досталось серебряное запястье. Еще он слышал, что Атиль выволок старого короля Стира голым из его палат, поставил на колени и взял клятву Солнцем и Луной никогда не обнажать меча против гетландцев. Одним словом, все вернулись из похода героями, прямо как в песнях героями. А что уязвляет больнее всего и напоминает о собственных неудачах? Конечно, чужой успех. Бранд плелся кружной дорогой, из переулка в переулок, обтираясь плечами о стены домов, шатался и орал на звезды. Кто-то орал в ответ. Может, звезды, может, из окон орали. Не все ли равно? Он шел наобум. Какая разница, куда идти, в самом деле? Он не знал, куда идти и что делать. – Ты меня пугаешь, – как-то сказала Рин. – Да ты что? У меня мечту всей жизни отняли, каким мне еще быть? – нарычал он на нее. И что она могла ответить? Он попытался вернуть ей кинжал. – Мне он больше не нужен. И я его не достоин. – Я его для тебя делала, – отрезала она. – И я все равно тобой горжусь. Она всегда была как кремень, его сестренка, и никогда не плакала, а тут у нее в глазах стояли слезы. И от вида этих слез Бранду стало так больно, так больно, как никогда после драки. А дрался он много, и били его часто. Так что он попросил Фридлиф налить ему снова. И снова. И снова. А Фридлиф качала седой головой: мол, как же так, такой молодой, и пьет горькую, как так можно. Но он не первый такой к ней приходил за выпивкой. В конце концов, она ж с этого жила – наливала и наливала. Зачем он пил? Затем, что, надравшись, он обвинял в том, что случилось, других. Всех подряд: Хуннана, Колючку, Раука, отца Ярви, богов, звезды над головой, камни под ногами. А протрезвев, понимал, что он сам во всем виноват. Он врезался в стену в этих потемках, его повело и развернуло, внутри плеснул гнев, и он заорал: – Я поступил правильно! И он ударил в стену кулаком и не попал – и к счастью, а потом рухнул в канаву – знать, кончилась удача. Потом его стошнило прямо на руки. – Ты Бранд? – Был, – пробормотал он, пытаясь встать на колени. Над головой маячила фигура мужчины. А может, их было двое. – Тот самый Бранд, который тренировался вместе с Колючкой Бату? Он презрительно фыркнул, в носу опять засвербило от запаха рвоты, и его чуть снова не вывернуло. – К сожалению. – Тогда это тебе. Лицо окатило ледяной водой, он заплевался, попытался подняться на ноги, оскользнулся и рухнул обратно в канаву. Пустой бочонок покатился по булыжнику. Бранд смахнул с лица мокрые волосы и в свете фонаря разглядел стариковское лицо, исчерченное морщинами и испещренное шрамами. И седую бороду. – Надо бы мне тебе в морду дать, старый козел, – просипел он. Впрочем, в этой канаве не так-то просто встать на ноги, да и стоит ли? – Так я ж тебе дам в ответ, а битой мордой делу не поможешь. Поверь, я знаю, о чем говорю. Сколько раз уже через это проходил. И старик положил ладони на колени и низко склонился над ворочающимся в канаве Брандом: – Колючка сказала, что ты – лучший из тех, с кем она тренировалась. А вот я гляжу на тебя, сынок, и думаю, что на лучшего ты совсем не похож. – Время, оно никого щадит. – Не щадит, это верно. Но воин дерется до последнего. Вроде как ты воин, а? – Был, – снова ответил Бранд. И тут старик протянул ему здоровенную лапищу: – Ну и отлично. Звать меня Ральф. Пойдем, я тебя отведу туда, где ты сможешь всласть подраться. Ральф отвел его в старый склад. Там горели факелы, и место для поединков было огорожено веревками, прямо как на тренировочной площадке. Только обычно вокруг площадки толпились люди, а тут особо много народу не наблюдалось. Зато тот, кто наблюдался, едва не вызвал у Бранда новый приступ рвоты. На высоком табурете, со сверкающим ключом от сокровищницы королевства на груди, восседала Лайтлин, Золотая королева Гетланда. Рядом примостился человек, который раньше был ей сыном, а теперь стал ее служителем – отец Ярви. А за ними стояли четверо рабов в серебряных ошейниках – два здоровенных инглинга с устрашающими топорами за поясом и не менее устрашающими, как из камня рубленными, мордами, и две девицы, схожие, как две половинки грецкого ореха. Косы у них были такой длины, что приходилось наматывать их на руки. А у стены стоял самый отвратный из противников Бранда по тренировочной площадке – Колючка Бату. Вся такая непринужденная: одна нога согнута и упирается в камень, на губах кривая насмешливая улыбочка. И странное дело: сколько раз в пьяном угаре он винил ее во всех своих бедах! А тут вдруг увидел – и понял, что рад ее видеть. И вообще воспрял духом. Нет, не потому, что она ему нравилась, нет. Просто самый вид Колючки напомнил ему о временах, когда он сам себе нравился. Когда будущее было понятно, и это будущее его вполне устраивало. Более того, у него были большие надежды на это будущее, и мир казался полным чудес и опасностей. – Я думала, что ты сюда не дойдешь. И она продела руку в щитовые ремни и подхватила деревянный меч. – А я думал, тебя камнями раздавили, – парировал Бранд. – А это никогда не поздно успеть, – подал голос отец Ярви. Ральф пихнул Бранда между лопаток, и тот, путаясь в ногах, вылетел на площадку. – Ну давай, парень, покажи, на что ты способен. Бранд никогда остротой ума не отличался, а сейчас, после выпивки, и вовсе нещадно медлил, но суть уловил верно. Он даже умудрился дойти до стойки с тренировочным оружием по прямой и почти не шатаясь, взял меч и щит, спиной чувствуя холодный оценивающий взгляд королевы. Лайтлин подмечала каждое его движение. Колючка уже встала на позицию. – Ну и видок у тебя, – пробормотала она. Бранд оглядел рубаху, мокрую и кое-где, увы, заблеванную, и согласно кивнул: – Не лучший, ага. Усмешечка на лице Колючки превратилась в гадкую улыбочку: – А кто мне все уши прожужжал: мол, вернусь из похода богачом, а? Вот это сейчас обидно было. – Я не пошел в поход. – Струсил, что ль? Никогда бы не подумала на тебя! А вот это еще обиднее было. Она всегда знала, как достать его. – Нет. Меня не взяли, – прорычал он. Колючка расхохоталась – видно, выпендривалась перед королевой. А что, она ж все время распространялась насчет того, какая та замечательная и потрясающая. – А я-то! Я-то чуть от зависти не померла, думала, щас увижу прославленного героя, и что? Смотрю – а передо мной пьяный нищий парнишка стоит-шатается! Ха! Бранда словно изнутри холодной водой окатили – и он протрезвел быстрее, чем если бы из ведра в лицо плеснули. Он нищий, да. И потому-то ему так обидно. А Колючка все хихикала – как же, уела врага! – Ты всегда был идиотом! Хуннан лишил меня места на корабле, а ты-то как свое проворонил? Бранд бы с огромным удовольствием рассказал, как он потерял место. С огромным удовольствием он бы проорал это ей в лицо. Вот только нужных слов не нашлось, потому что из груди его вырвался звериный рык, и становился он громче и громче, пока не загудела от него и грудь, и самый зал вокруг, и он оскалился и стиснул зубы так, что казалось, еще чуть-чуть – и они раскрошатся. А Колючка подняла щит и мрачно глядела на него поверх кромки – как на безумца. А может, он и вправду сошел с ума. – Начали! – гаркнул Ральф. И Бранд бросился на нее, отбил ее меч, ударил в щит так, что щепки полетели. Она извернулась, и как быстро, она всегда двигалась быстро, змеища, отскочила, чтоб удобнее замахнуться, – но в этот раз он не сомневался. Удар пришелся в плечо, но он его почти не почувствовал, заорал и пошел вперед, мутузя ее и так и эдак, а она отступала, спотыкаясь, щиты скрипели друг о друга, и он чуть над полом ее не поднял, когда Колючка запнулась за веревку и со всей дури впечаталась спиной в стену. Она попыталась вывернуться и освободить меч, но он жестко держал его над плечом, а потом ухватился левой за ее щит и с силой дернул вниз. Они сошлись слишком близко, чтобы биться мечами, и он отбросил свой деревянный клинок и принялся месить ее как тесто, вымещая на Колючке весь свой гнев и разочарование, словно бы перед ним был Хуннан, или Ярви, или эти так называемые друзья, которые так выгодно для себя промолчали и украли его мечты и его будущее. Он ударил ее в ребра, и она застонала, он ударил еще, и она согнулась пополам, глаза полезли из орбит, он ударил еще, и она с грохотом рухнула на пол, кашляя. И блеванула ему на ноги. Он бы ей еще и пинков навешал, но Ральф зажал локтем его шею и отволок в сторону: – Довольно. – Ага, – пробормотал он, обмякая. – Более чем. И стряхнул щит с руки, и разом нахлынул ужас: что ж я сделал-то?! Гордиться тут было нечем, он прекрасно знал, каково это, когда тебя так отделали на тренировке. Может, он все-таки еще что-нибудь от отца унаследовал. Во всяком случае, сейчас он точно не пребывал в свете, нет, не пребывал от слова совсем. Королева Лайтлин горько вздохнула, Колючка все еще перхала и сплевывала. Королева развернулась на своем высоком табурете: – Долго же я тебя ждала… И только тут Бранд заметил, что за поединком наблюдает кто-то еще – кто-то, кто примостился в темном уголке, совершенно невидимый в своем плаще из лоскутов всех цветов серого. – Я прихожу в час нужды. Или когда меня меньше всего ожидают. Голос из-под капюшона принадлежал женщине. Какой странный акцент… – Или когда я очень голодна. – Ты видела это? – спросил Ярви. – Сомнительная честь, но да, видела. – И что скажешь? – Она – дура несчастная. В сердце пусто, там только гнев и гордыня. Она самоуверенна – и в то же время не верит в себя. Она себя не знает, совсем. И женщина в тени сдвинула капюшон. Оказалось, у нее черная кожа, лицо изможденное, словно она и впрямь месяцами голодала. Волосы стрижены коротко, топорщатся седоватой гривкой. Незнакомка запустила в ноздрю длинный указательный палец, долго ковырялась, придирчиво оглядела вытащенное, а потом отщелкнула в сторону. – Короче. Девка – глупая. Пень пнем. И даже хуже. Пни – они обычно тихонько себе гниют, а от этой дуры – сплошной вред. – Я все слышала, – прошипела Колючка, как раз пытавшаяся встать на четвереньки. – Вот и лежи там, куда тебя пьяный мальчишка уложил, – и женщина улыбнулась Бранду, как акула – сплошные зубы во рту, аж страшно. – А он мне нравится, хм. Смазливый и отчаянный. Прям как я люблю. – Ну а она на что-нибудь сгодится? Можно с ней что-то сделать? – поинтересовался Ярви. – Сделать-то можно, вопрос, какой ценой. И женщина отлепилась от стенки. Странная у нее походка была – она покачивалась, дергалась и извивалась, словно танцуя под слышную одной ей музыку. – Сколько вы мне заплатите, чтобы я занялась ее бесполезной тушкой? Вот в чем вопрос. И потом, ты и так у меня в долгу. И длинная рука выдернула из-под плаща какую-то штуку и протянула королеве. Это была шкатулка размером с голову ребенка – темная, идеальной квадратной формы, с гравированной золотом надписью на крышке. Бранд понял, что не может оторвать глаз от этой странной вещи. Пришлось буквально одернуть себя – так хотелось подойти и посмотреть поближе. Колючка тоже таращилась. И Ральф. И королевины трэли. Так смотрят на жуткую смертельную рану – вроде как ужас, но глаз не отвести. Никто из них, естественно, не умел читать, но тут не нужно быть служителем, чтобы понять: это эльфийские буквы. Эти письмена начертали задолго до Божьего Разрушения. Отец Ярви тяжело сглотнул, протянул к шкатулке больную руку и единственным пальцем осторожно поддел крышку. Та откинулась. То, что там лежало, испускало бледный свет. В этом свете тени на лице служителя, казалось, залегли еще глубже, когда он изумленно приоткрыл рот. Этот свет отразился в расширенных от изумления глазах королевы Лайтлин – а Бранд-то думал, что эту женщину ничем не удивить… – Клянусь всеми богами, – прошептала королева. – Оно и впрямь у тебя. Женщина отвесила картинный поклон, пола плаща скользнула по полу, разметая пыль и солому. – Я держу обещания, о самая золотая из королев… – Значит, оно… работает? – Желаете ли вы, чтобы оно поменяло цвет? – Нет, – быстро сказал отец Ярви. – Пусть поменяет цвет перед Императрицей Юга, не раньше. – Остается вопрос… Не отводя глаз от шкатулки, королева протянула женщине сложенный листок бумаги: – Все твои долги прощены. – Именно этот вопрос я и хотела задать… И чернокожая нахмурилась, осторожно взяв листик двумя пальцами. – Меня часто называли ведьмой, однако вон оно – настоящее колдовство: клочок бумаги стоит мешка золота… – Времена меняются… – пробормотал отец Ярви и захлопнул шкатулку. Свет тут же погас. И только тогда Бранд понял, что стоял, затаив дыхание. И медленно выдохнул. – Набери нам команду, Ральф, ты знаешь, какие люди нам нужны. – Стойкие и крепкие, полагаю, – заметил старый воин. – Гребцы и солдаты. Изгои и отчаявшиеся. Мужчины, которые не падают в обморок при мысли о кровопролитии – и при виде крови. Нам предстоит долгий путь, и слишком многое зависит от того, чем закончится путешествие. Мне нужны люди, которым нечего терять. – Вот это мне нравится! – и чернокожая хлопнула себя по бедрам. – Возьмите в команду меня, не пожалеете! И она прозмеилась между табуретами и, все так же вихляя, скользнула к Бранду. На мгновение рваный плащ распахнулся, и под ним блеснула сталь. – Угостить тебя выпивкой, парень? – Парень уже и так угостился, ему хватит. Королева Лайтлин смотрела прямо на него, и четверо ее рабов тоже. Бранд с трудом сглотнул, во рту все еще стоял вкус рвоты, но сейчас стало очень, очень сухо. – Я родила двоих сыновей от первого мужа, за что буду ему всегда признательна, но должна сказать – он слишком много пил. Выпивка делает плохого человека еще хуже. И портит хорошего. – Я… я решил бросить пить, моя королева, – промямлил Бранд. Он знал, что обратного пути нет. С выпивкой, нищетой, работой в доках покончено. Черная женщина разочарованно надула щеки и фыркнула. И пошла к дверям: – Я смотрю, у нынешней молодежи совсем плохо с честолюбием. Лайтлин даже ухом не повела. – Ты дерешься, как один мой старинный друг. – Благодарю… – Не благодари. Мне пришлось его убить. И королева Гетланда величественно выплыла из зала, а следом за ней ее рабы. – Мне нужно команду собирать. И Ральф взял Бранда под руку. – А тебя, парень, уже канава заждалась… – Канава как-нибудь переживет без меня. Ральф, конечно, был мужик сильный, но Бранд даже на дюйм не сдвинулся. Он прекрасно запомнил, как это – сражаться, каков он – вкус победы. И теперь точно знал, что такое поступать правильно и что такое благое дело. – С тобой удача, старик, – сказал он. – Так что считай, что одного человека в команду ты уже нашел. Ральф презрительно отфыркнулся: – Это тебе не увеселительная прогулка, парень, и даже не поход на Острова. Мы поплывем вверх по Священной реке и вниз по Запретной, и нас ждут волоки в ее верховьях. Мы отправляемся к князю Калейвскому. И к Императрице Юга, что сидит в Первогороде! Вот куда лежит наш путь! Неисчислимые опасности подстерегают нас! А что случится, если самый могущественный человек в мире узнает, что мы ищем, с кем объединиться против него? Перед нами – месяцы пути. И неизвестно, вернемся ли мы домой. Бранд с трудом сглотнул. Опасности, значит… Причем неисчислимые… Да, но это ж и возможность разбогатеть! Сколько народу заслужило почет и славу на Священной реке! А сколько золота натащили из земель за ней! – Вам гребцы не нужны? – спросил он. – Я хороший гребец. Грузы таскать? Вот он я, грузчик. А может, вам воины надобны? И Бранд кивнул в сторону Колючки, которой таки удалось вскарабкаться на ноги. Сейчас она стояла и, морщась, растирала ребра – еще бы, ей сильно досталось… – Так я и драться умею. Вам нужны люди, которым нечего терять? Ну так вот он я, далеко ходить не надо! Ральф хотел было что-то сказать, но его опередил отец Ярви: – Путь опасен, но мы обязаны открыть дорогу для Отче Мира. Мы отправляемся на поиски союзников. Служитель едва заметно кивнул в сторону Бранда: – Возможно, у нас найдется на борту местечко для человека, который думает о том, что надо поступать правильно и творить добро. Дай ему жребий, Ральф. Старый вояка почесал в седой бороде: – Тебе, парень, достанется худшее место. Трудиться будешь не разгибаясь, получать гроши. Кормовое весло, в общем. И он махнул в сторону Колючки: – Аккурат напротив этого сокровища. Колючка одарила Бранда мрачным долгим взглядом и сплюнула. А он только сильнее заулыбался. У него опять появилось будущее. И оно ему нравилось. Вообще никакого сравнения с работой грузчика в порту! – Да с удовольствием! И он сгреб жребий с ладони Ральфа: на деревянном кругляше била крыльями голубка служителя. И сжал вокруг медальончика пальцы – до боли. Похоже, Матерь Война все ж таки отыскала для него корабль. Или это был Отче Мир?..Часть II Священная и Запретная
Урок первый
«Южный ветер» покачивался на приливной волне и выглядел очень прилично: новые весла, новый парус, свежеокрашенные обводы, да и припасов в достатке. Ни дать ни взять готовая взять след поджарая гончая. На носу и на корме слепили белым оперением голубки Общины. Красавец-корабль, к слову. На таком не грех и в легенду вплыть. К сожалению, про команду сказать такое язык не поворачивался. – Какие-то они… – матушка Колючки всегда умела подобрать красивое слово для очевидных неприглядностей, но тут даже она растерялась, – … эээ… очень разные. Мда. – Страшно сказать, как бы я это все назвала, – пробормотала Колючка. Она бы выдала что-то вроде «отъявленные, отвратительные ублюдки и висельники». А что, вполне подходит для жуткого сброда, что сейчас топал по палубе «Южного ветра» и по причалу, таская мешки и перекатывая бочки, тягая за канаты. Все эти мужланы пихались, орали, хохотали и ругались, а надо всем этим бдительно надзирал Отец Ярви. Понятно, что людей набирали в дружину, а не шелком вышивать, но все равно – это ж бандиты, а не воины! Морды в шрамах, совести никакой. Одни только бороды чего стоили: и раздвоенные, и плетеные, и узорно подбритые! А волосы? Крашеные! И торчком стоят! А одежка? Все в немыслимых отрепьях, но руки бугрятся мышцами, шеи бычьи, а на мозолистых пальцах – золото и серебро! Эти молодчики явно себя высоко ценят, это ж какая прорва денег в кольца вложена! Интересно, как до дела дойдет, какой высоты гору трупов эта шобла навалит? Впрочем, Колючку так легко не запугаешь. Особенно, если деваться некуда. Она поставила наземь свой рундук. Туда, кстати, уместились все пожитки. Отцовский меч, бережно завернутый в пропитанную маслом тряпицу, лежал сверху. А потом набралась храбрости, подошла к самому здоровенному мужику и постучала ему по ручище: – Я – Колючка Бату. – А я – Доздувой. И она поняла, что не может отвести взгляда – у мужика оказалась чудовищных размеров башка. Казалось, все черты сместились к середине похожего на непропеченный каравай лица, причем зависло оно на такой высоте, что Колючка поначалу решила: мужик явно забрался на ящик. – Какая нелегкая тебя сюда занесла? – поинтересовался он преувеличенно трагическим голосом. Эх, жаль, придется правду-матку резать. Колючка отрезала: – А я с вами плыву. Глаза мужика сместились еще глубже к середине лица – не иначе как от напряжения мысли. – Это что ж, значит, по Священной Реке, до Калейва и дальше? Колючка задрала голову и нацелилась подбородком – ей было не привыкать: – Если корабль от перегруза не потонет – а то ж столько мяса на борту. – А не перекосит нас? Малявка на одной стороне скамьи, мужик на другой – как быть, а? Это сообщил мелкий и крепкий, совершенно не похожий на огромного и рыхлого Доздувоя мужичок. Рыжие волосы его торчали задорным хохолком, а в глазах прыгала сумасшедшинка. Таких глаз Колючка еще не видала – ярко-голубые, глубоко посаженные и очень блестящие. – Меня Оддой звать, и слава моя идет по всему морю Осколков. – И чем же ты славен? – А всем понемногу. И тут он оскалил желтые зубы в волчьей улыбке, и Колючка с ужасом увидела: они подпилены, как у убийц. – С нами плывешь, значит? Я прям весь в предвкушении, хе-хе… – Я тоже, – сумела выдавить она, невольно пятясь. А поскольку Колючка пятилась, то налетела на кого-то, стоявшего сзади. Она посмотрела вверх, оборачиваясь, и бравада разом слетела с нее. Колючка аж съежилась, увидев это лицо. Толстый шрам начинался от уголка глаза с вывернутым розовым веком, тянулся через заросшую щетиной щеку через губы. А самое ужасное, она посмотрела на волосы мужика, длинные и заплетенные в косы, и поняла, что поплывет на одном корабле с ванстерцем. Он с пугающим равнодушием оглядел ее перекошенное от страха лицо – нет чтоб зарычать, к примеру. И мягко сказал: – Я Фрор. Ну что делать? Либо ты пыжишься, либо ты слабак. Колючка решила, что особого выбора нет, так что надулась и храбро гавкнула: – Как тебя угораздило такой шрам получить? – А как тебя? – Меня что? – Шрам получить. Или тебе боги такую рожу дали? – И с бледной улыбочкой ванстерец пошел сматывать канат. – Да защитит нас Отче Мир! – пискнула матушка, придвигаясь поближе. – Страшные они какие, вот что я хочу сказать… – Ничего, скоро они меня будут бояться, – заявила Колючка, не в первый раз желая, чтобы сказанное уверенным тоном непременно сбывалось. – И что в этом хорошего? Матушка как раз разглядывала бритого мужика, у которого по всему лицу шли татуировки рунами за все возможные преступления. Тот как раз ржал на пару с сухощавым дядькой с покрытыми подсыхающими язвами руками. – Что хорошего в том, чтобы люди вроде этих тебя боялись? – Лучше, чтобы тебя боялись, а не ты боялась. Так говорил отец, но у матушки, конечно, ответ был наготове: – И что, в жизни есть только это либо – либо? – У воина – да. Вот кто бы ей объяснил, почему так получалось: всякий раз, когда ей случалось сказать матери хотя бы десять слов, Колючка оказывалась припертой к стенке, защищая заведомо проигрышную позицию. Она знала, что ей скажут дальше: «И зачем так упорно сражаться за право быть воином? Если твой единственный приз – чужой страх?» Но матушка почему-то промолчала, и вообще выглядела какой-то бледной и испуганной, что только обострило чувство вины – вдобавок к закипающему внутри гневу. Все как всегда. – Ну так иди домой, чего ты здесь стоишь? – резко сказала Колючка. – Я хочу проводить в путь свое единственное дитя! Хоть это ты можешь мне позволить? Отец Ярви говорит, что вы чуть ли не через год вернетесь! Тут матушкин голос задрожал, и Колючка разозлилась еще больше. – Если вы вообще вернетесь!.. – Не бойтесь, голубки мои! И Колючка подскочила, когда кто-то вдруг приобнял ее за плечи. Та самая странная женщина, что наблюдала за их с Брандом поединком пару дней назад, незаметно подкралась сзади и сунула бритую, обросшую седенькой щетиной голову между ней и матерью. – Ибо отец Ярви в мудрости своей доверил воспитание твоей дочери мне. Знай, что искуснее наставницы тебе не найти. Колючка ошибочно полагала, что настроение ее испортить нельзя, ибо оно и так уже хуже некуда. Но боги и тут нашли способ объяснить, как она не права. – Воспитание?.. Женщина заключила их в крепкое объятие, в ноздри ударил смешанный запах пота, ладана, каких-то трав и мочи. – Воспитание – это когда я говорю, а ты слушаешь и учишься. – А кто… – матушка одарила закутанную в лохмотья собеседницу нервным взглядом, – … точнее, чем вы занимаетесь? – До последнего времени – воровством. Матушкина нервозность переросла в неприкрытую тревогу. Заметив это, ее собеседница просияла и радостно добавила: – Но я еще и опытный наемный убийца! А также штурман, борец, звездочет, разведчик, историк, поэт, шантажист, пивовар… впрочем, я могла что-нибудь подзабыть. И я уж не говорю о том, что я опытный пророк-любитель! Тут она подцепила свежий птичий помет со столба, растерла его между пальцами, понюхала и явно собралась попробовать на вкус, потом передумала и обтерла черно-серую какашку о драный плащ. – Неблагоприятное предзнаменование, – пробормотала она, внимательно следя за полетом чаек. – Добавьте к этому мой несравненный опыт в… – тут она выразительно покрутила бедрами, – альковном искусстве, и вы поймете, голубушка, что нет такой области знания, важной и интересной для современной девушки, в которой бы я не помогла вашей дочери! В других обстоятельствах Колючка не преминула бы насладиться редким зрелищем – матушка, в кои-то веки не нашедшаяся с ответом! Но, к сожалению, монолог странной дамы и ее вверг в потрясенное молчание, и насладиться у нее, увы, не получилось. – Колючка Бату! – о, а вот и Ральф через толпу проталкивается. – Ты опоздала! Ну-ка, давай, двигай тощим задом – тебя мешки на причале заждались! Глянь, как твой приятель Бранд их лихо… Тут он застыл и сглотнул. – Я и не знал, что у тебя есть сестра! Колючка скривилась и прошипела в ответ: – Это мама. – Не могу поверить! Ральф принялся судорожно расчесывать бородищу пятерней, буро-седая волосня упрямо не поддавалась и оставалась спутанной, как пакля. – О, сударыня, если вас не смутит комплимент от старого воина, не знающего слов любви, позвольте сказать: красота ваша освещает эти доки, как лампа, сияющая во… ээээ… тьме. Он быстро оглядел серебряный ключ на матушкиной груди: – Ваш муж, должно быть… Матушку Колючки комплимент не смутил вовсе. Ей очень хотелось услышать много-много слов любви. – Умер, – быстро объяснила она про мужа. – Восемь лет прошло с тех пор, как снесли мы его на кладбище. – Как жаль! – Сожаления в голосе Ральфа почему-то не чувствовалось. – Я Ральф, кормчий «Южного ветра»! Что до команды, то да, выглядят они сущими грубиянами, но я, знаете ли, тихоням не верю. Этих людей я отобрал лично и могу вас заверить – каждый из них знает свое дело. А Колючка будет сидеть на скамье прямо у меня под носом, и я клятвенно обещаю относиться к ней как к собственной дочери – с отеческой теплотой и твердостью! Колючка закатила глаза, но кто на нее смотрел. – У вас есть дети? – заинтересовалась матушка. – Двое сыновей, но прошли годы с тех пор, как я видел их в последний раз! Увы, злая судьбина разлучила меня с моими домашними очень и очень давно. – А давай судьбина тебя и с моими домашними разлучит, а? – прорычала Колючка. – Тихо ты, – прошипела матушка, не отрывавшая глаз от Ральфа. Точнее, от толстенной золотой цепи, болтавшейся у него на шее. – О, как утешительно знать, что мужчина ваших достоинств приглядывает за моей ненаглядной доченькой. Нрав у нее вспыльчивый, но Хильд – все, что у меня осталось. Щеки Ральфа давно покраснели от крепкого морского ветра и не менее крепкого эля, но Колючка с изумлением увидела, как залилось краской выдубленное непогодой лицо. – Что до многих достоинств, то тут многие с вами не согласятся, моя госпожа, а вот что касается дочки, то тут я вам обещаюсь не подвести и сдержать слово! Матушка жеманно заулыбалась: – О, ваше обещание согрело мне сердце! – Боги… – прошипела Колючка, отворачиваясь. Она терпеть не могла, когда вокруг нее суетились, но когда ее не замечали, она вовсе не переносила. Брюньольф Молитвопряд зарезал какое-то несчастноеживотное и теперь кропил его кровью фигуру голубки на носу «Южного ветра». Он размахивал красными по самые запястья руками и завывал какие-то песнопения во славу Матери Море, и Той, что прокладывает Курс, и Той, что направляет Стрелу, а также дюжине мелких богов, чьи имена Колючка слышала впервые. Молиться она не умела и не любила, к тому же искренне сомневалась, что погоде есть какое-то дело до этих гимнов. – Как девушка попала на боевой корабль? Она обернулась и увидела молоденького парня, который незаметно подкрался со спины. Судя по виду, лет четырнадцати, не больше, худенького, с умными глазами. И немного дерганого. Соломенные волосы лежали копной, а на остром подбородке пробивалась первая щетина. Колючка нахмурилась: – Ты хочешь сказать, что мне здесь не место? – Не я людей отбираю, так что дело не мое. И он пожал плечами, в голосе не слышалось ни страха, ни пренебрежения. – Я просто спросил, как у тебя получилось, вот и все. – Оставь ее в покое! Невысокая стройная женщина подошла и резво наподдала парнишке по уху. – Я что сказала? Иди, чем-нибудь полезным займись! На шейном шнурке у нее болтались бронзовые гирьки. Они позванивали, пока она пихала мальчишку в сторону «Южного ветра». Раз гирьки – значит, купчиха. Или лавкой владеет. И не обвешивает покупателей. – Меня зовут Сафрит, – сказала она, уставив руки в боки. – Парень, который тебя вопросами донимал, – мой сын Колл. Он еще не понял, что чем больше учишься, там больше знаешь, что ничего не знаешь. Он не хотел тебя обидеть. – Я тоже, – отозвалась Колючка. – Но вокруг меня вечно неприятности случаются, не знаю, почему. Сафрит широко улыбнулась: – Бывает. Я буду готовить и присматривать за провизией и грузом. Груз не трогать, хорошо? – А я думала, наша цель – разжиться друзьями… Выходит, у нас и товар на борту есть? – Меха, древесная смола, моржовый клык и… кое-что еще. И Сафрит кинула мрачный взгляд на обитый железом сундук, прикованный к мачте. – Мы отправляемся в путь ради Отче Мира, но… королева Лайтлин оплатила экспедицию. – Ага! Уж эта женщина, завидев прибыль, мимо не пройдет! – С чего бы мне проходить мимо? Колючка резко развернулась и оказалась лицом к лицу с королевой. Их разделяло не более шага. Некоторые люди смотрятся импозантнее издалека, а вот Лайтлин – нет. Она сияла, подобно Матери Солнцу, и взгляд ее был суров, как у Матери Войны, на груди сверкал огромный ключ от сокровищницы, а за спиной теснились и очень неодобрительно поглядывали ее рабы, охранники и слуги. – Б-боги мои… В смысле, прощения просим. Моя королева… И Колючка неловко припала на одно колено, щеки ее вспыхнули, она потеряла равновесие и чуть не вцепилась в шелковые юбки Лайтлин, пытаясь не рухнуть наземь. – Извините, у меня на колени вставать не очень получается… – А ты потренируйся. Королева совершенно не походила на Колючкину матушку, хотя возраста они были одинакового: Лайтлин – твердая, испускающая сияние, подобно огненному бриллианту, в речах прямая, как удар кулаком в челюсть. А матушка – мягкая и осмотрительная. – Для меня большая честь – плыть на корабле, находящемся под вашим покровительством, – выпалила Колючка. – Клянусь, я верой и правдой послужу вашему сыну… то есть отцу Ярви, – ведь он больше не считался ее сыном. – Я сослужу вашему служителю добрую службу… – Ты – та самая девица, что поклялась дать хорошую трепку этому парню – ровно перед тем, как он хорошенько отделал тебя? – И Золотая королева насмешливо заломила бровь. – Дурак хвастается тем, что собирается сделать. Герой – делает, что должен, без лишних слов. Она щелчком пальцев подозвала одного из слуг и что-то тихо проговорила. И пошла прочь, не оглядываясь по сторонам. Колючка так и осталась бы стоять на коленках, но Сафрит вздернула ее на ноги, подхватив под локоть. – А ты ей нравишься! – Как же она разговаривает с теми, кто ей не нравится? – Молись, чтобы никогда не узнать этого. И тут Сафрит схватилась за голову, ибо увидела, как сыночек быстро и ловко, как обезьянка, взобрался по мачте, уселся на рее на самой верхотуре и стал проверять крепость узлов на свернутом парусе. – Черт тебя раздери, Колл, немедленно слезь оттуда! – А ты сама сказала мне: иди и займись чем-нибудь полезным! И мальчишечка отпустил рей обеими руками, чтобы экстравагантно пожать плечами и развести ладошки в стороны. – И какая от тебя будет польза, ежели ты сверзишься вниз, дурачина? – Я безмерно рад видеть тебя. Колючка снова обернулась. Это был отец Ярви. Странная лысая старуха стояла рядом с ним. – Я же поклялась, нет? – процедила она в ответ. – Сослужить мне любую службу, насколько я помню. Чернокожая старуха тихонько хихикнула: – Надо же, какая расплывчатая формулировка… – А то, – усмехнулся Ярви. – Рад видеть, что ты начала знакомиться с ребятами из команды! Колючка огляделась по сторонам и недовольно скривилась: матушка с Ральфом вели оживленную беседу и не собирались прерывать ее. – А как же. Успела переговорить с парой благородных мужей. – Благородство переоценивают. Вы со Скифр уже познакомились? – Ты Скифр?! – Колючка вытаращилась на чернокожую так, словно впервые увидела ее. – Та самая воровка? Похитительница эльфийских реликвий? Убийца? Это за тобой охотится праматерь Вексен? Скифр понюхала пальцы, все еще испачканные пометом, и нахмурилась, словно никак не могла взять в толк, как он мог оказаться у нее на руках. – Воровка? Ничего подобного. Эти реликвии просто валялись в Строкоме. Вот пусть мне эльфы иск и предъявляют. Что до убийцы… знаешь, в чем разница между убийцей и героем? В том, насколько высокородны были ими убитые. Что же до охоты на меня, то благодаря общительному нраву я сделалась весьма популярна! Отец Ярви нанял меня… словом, для нескольких дел, и среди них – хотя я понятия не имею, зачем ему это сдалось… – и тут она прижала длинный палец к груди Колючки, – … научить тебя драться. – Я умею драться, – прорычала Колючка, пытаясь расправить плечи. Ей казалось, что она выглядит очень воинственно. Скифр запрокинула бритую голову и расхохоталась. – Это как вы в том сарае друг против друга топтались? Нет уж, спасибо, речь не об этом. Отец Ярви платит мне за то, чтобы ты стала смертельно опасной. Рука Скифр метнулась с ошеломительной скоростью, и Колючка получила затрещину – да такую, что улетела и треснулась спиной о бочку. – За что? – спросила она, потирая горящую щеку. – Твой первый урок. Будь всегда наготове. Если я могу ударить тебя, ты заслуживаешь того, чтобы тебя ударили. – Я так понимаю, что к тебе это тоже относится. – А как же, – широко улыбнулась Скифр. Колючка бросилась на нее, но поймала лишь воздух. Она споткнулась, рука вдруг вывернулась за спину, а склизкие доски причала врезались в лицо. Боевой клич превратился в удивленный писк, а потом, когда ей зверски перекрутили мизинец, в долгий стон боли. – Ты до сих пор считаешь, что мне нечему тебя научить? – Нет! нет! – заскулила Колючка, беспомощно извиваясь – пронзительная боль скрутила каждый сустав вывернутой руки. – Я очень хочу учиться! – Что ты выучила на первом уроке? – Если тебя бьют, значит, заслужил! Палец отпустили. – Боль – лучший учитель, скоро сама увидишь. Колючке удалось встать на колени. Она затрясла рукой, которая еще дергала болью, подняла взгляд – и увидела, что над ней стоит старый знакомец Бранд, с мешком за плечами и широкой улыбкой на лице. Скифр тоже осклабилась: – Что, смешно тебе? – Немножко, – признался Бранд. Скифр залепила затрещину и ему. Бранд пошатнулся и налетел спиной на столб, уронил мешок себе на ногу и глупо заморгал. – Ты что, и меня драться учишь? – Нет. Но ты тоже должен быть всегда готов к бою, понял? – Колючка?.. Матушка протянула руку, помогая ей подняться. – Что случилось? Колючка демонстративно отказалась на нее опереться. – А ты бы знала, если бы была рядом со мной, а не кормчего охмуряла. – Боги мои, Хильд, у тебя сердце есть или нет? – Отец называл меня Колючка, черт подери! – Ах, отец, конечно, ему-то ты все простишь! – Может, потому, что он уже умер? Глаза матушки налились слезами – ну все как всегда. – Иногда мне кажется, ты была бы счастлива, если бы я последовала за ним… – Иногда мне кажется, что да, так и есть! И Колючка взвалила на плечо рундук. Отцовский меч забрякал внутри, и она потопала на корабль. – А мне нравится ее строптивый нрав, – услышала она за спиной голос Скифр. – Ничего, скоро мы направим эту злость в нужное русло. Один за другим все взбирались на борт и ставили на место рундуки. К неудовольствию Колючки, Бранду досталось соседнее заднее весло: поскольку корабль сужался к корме, они сидели чуть ли не на коленях друг у друга. – Не лезь мне под руку! – прорычала она. Настроение было отвратное, что уж говорить. Бранд устало покачал головой. – Может, мне просто в море броситься, а? – Отличная идея, валяй. – Б-боги… – пробормотал Ральф со своего кормового мостика. – Я что, весь путь вверх по Священной буду слушать, как вы перекрикиваетесь, как мартовские коты? – Очень похоже на то, – ответил за них отец Ярви. Служитель покосился на небо. Над головой плотным ковром лежали тучи, Матерь Солнце угадывалась за ними бледным пятном. – Плохая погода для того, чтобы проложить курс… – Погода хреновая… – застонал Доздувой со своей скамьи где-то в середине корабля. – Хреновей не бывает… Ральф надул щетинистые щеки и с шумом выпустил воздух: – Эх, была бы щас рядом Сумаэль… – И не только сейчас, а вообще… – тяжело вздохнул отец Ярви. – А кто такой Сумаэль? – пробормотал Бранд. Колючка пожала плечами: – А мне, черт побери, откуда знать? Никто ж ничего не рассказывает! Королева Лайтлин смотрела, как они отчаливают, положив ладонь на беременный живот. Потом она коротко кивнула отцу Ярви, развернулась и пошла обратно к городу, а за ней потянулись рабы, слуги и остальная свита. Команду они набрали из людей, нигде в одном месте подолгу не задерживавшихся, так что на причале вслед им махала лишь жалкая кучка провожающих. Среди них стояла и мать Колючки. По щекам ее текли слезы, и она махала им вслед до тех пор, пока причал не превратился в крохотное пятнышко, а башни Цитадели Торлбю в зазубринки на горизонте, и Гетланд скрылся в сером тумане над серой линией Матери Море. Кстати. Чтоб вы знали, когда гребешь, смотришь назад. Всегда сидишь и смотришь в прошлое. А не в будущее. И всегда смотришь на то, что ты потерял, а не на то, что в дальнейшем приобретешь. Колючка, конечно, делала хорошую мину при плохой игре – ну как всегда. Но хорошая мина – она плохо держится на лице, знаете ли. Ральф щурился на горизонт. Бранд равномерно поднимал и опускал весло. И если кто-нибудь из них и заметил, как она тайком утирает слезы, то ничего не сказал и правильно сделал.Урок второй
Ройсток оказался вонючим и тесным лабиринтом деревянных лавок, которые громоздились одна на другую на крошечном гнилом островке в устье Священной. Кругом толкались и гомонили завывающие попрошайки, нагловатые наемники, грузчики с мозолистыми руками и медоточивые торгоцы. К шатким причалам швартовались десятки иноземных судов, полных иноземцев и иноземных грузов, все они закупали воду и провизию и сбывали товар и рабов. – Будь я проклят, если щас же не выпью! – рявкнул Одда, когда «Южный ветер» со скрежетом ударил бортом о причал, а Колл спрыгнул на берег, чтобы ошвартовать ее. – А не составить ли тебе компанию… – протянул Доздувой. – Но уговор – в кости я не играю, хоть режьте. Не везет и все. Бранд мог бы поклясться: «Южный ветер» значительно потерял в осадке, когда этот малый спрыгнул на берег. – Ты с нами, парень, или как? Пойти с ними, конечно, хотелось. Такой путь по морю Осколков они осилили – умаялись до смерти, чуть не перегрызлись насмерть и не потопли. По правде говоря, надежды Бранда на удивительное плавание к дальним берегам остались просто надеждами, команда оказалась не дружной семьей, а натуральным гадючьим гнездом, где все с увлечением переплевывались ядом. Можно подумать, плавание – это такое состязание, в котором выигрывает только один… Потому Бранд облизнулся, припомнив, как сладок был эль у Фридлиф. Затем увидел, как неодобрительно свел брови Ральф – и припомнил, как горек был эль, когда Бранд блевал им в канаве. И решил, что нет, лучше он будет пребывать в свете. – Не, что-то неохота. Одда аж сплюнул: – Да что с тобой станет, с одной-то кружки! – С одной – ничего, – мрачно заметил Ральф. – Я как начну пить, так остановиться не могу, – покачал головой Бранд. – К тому же у меня найдется для них занятие получше. Скифр скользнула между Брандом и Колючкой и жестко прихватила обоих за шею: – К оружию, мои лапульки. Вернемся к нашим урокам. Бранд застонал. Драться? Сейчас? Нет уж! Особенно не хотелось становиться против Колючки: стоило ему поднять весло, как она пихала его под локоть, да еще насмехалась беспрерывно – видно, очень уж ей не терпелось отыграться. Да уж, команда – гадючье гнездо, а Колючка – самая ядовитая из этих ползучих гадин… – Чтоб все вернулись к полудню! – проорал Ярви вслед разбредающейся по проулкам Ройстока команде. Потом тихо сказал Ральфу: – Если на ночь здесь встанем, обратно наших славных воинов не соберем… Сафрит, проследи, чтоб они там никого не убили. И друг друга не перерезали. Сафрит как раз пристегивала к поясу кинжал величиной с меч, в красноречиво потрепанных ножнах. – Человек, склонный к саморазрушению, всегда найдет способ убить или убиться. – Вот и проследи, чтоб они ни об кого не убились. – Есть какие-нибудь идеи, как это осуществить на практике? – Ну ты ж у нас острая на язык как не знаю кто! Дерево уболтаешь, чтоб оно забегало! Колл, вязавший узел, захихикал. – А ежели острое словцо не поможет, пырнешь их чем поострее. А то я не знаю, как ты с кинжалом управляешься… – Ну ладно, хотя ничего обещать не могу. И Сафрит кивнула Бранду: – Не давай моему сыночку лезть на мачту, ладно? А то он вокруг Смерти, как вокруг девки, увивается… Бранд покосился на Колла, тот расплылся в хитрой ухмылке. – Есть какие-нибудь идеи, как это осуществить на практике? – Если бы! – фыркнула Сафрит, вздохнула и пошла в город. А Ральф приказал несчастным, которым выпал жребий остаться на борту, скрести палубу. Бранд выбрался на причал. После долгого плавания было непривычно и странно ступать по твердым доскам. Довольно постанывая, он потянулся – мышцы затекли от долгого сидения на скамье. Заодно получилось размять и ставшую коробом одежду – с нее обильно посыпалась соль. Скифр же стояла, уперев руки в боки, и мрачно оглядывала Колючку: – Ну что, грудь будем перевязывать? – Чего? – Если груди болтаются, как два мешка, это мешает в бою. Ну-ка… Рука Скифр по-змеиному метнулась к груди Колючки, и та ахнуть не успела, как наставница чувствительно прихватила грудь: – А, тогда ладно. У тебя болтаться нечему. Колючка смерила ее злобным взглядом: – Ну спасибо. – Не благодари, мне платят за то, что я с тобой занимаюсь. И старуха запрыгнула обратно на борт «Южного ветра». Бранд и Колючка остались на причале, друг против друга, деревянные мечи наготове. Бранд стоял спиной к городу, Колючка – к морю. – Ну? Чего стоим, чего ждем? Чтоб орла с приглашением прислали? Деритесь! – Где? Здесь? И Колючка мрачно оглядела узкий, шириной в несколько шагов, причал между ними. Внизу поплескивала холодной водой о столбы Матерь Море. – А где ж еще? Деритесь, говорю! Зарычав, Колючка бросилась на противника. На причале не развернешься, поэтому вышло только пырнуть. А он, естественно, с легкостью взял удар на щит и пошел на нее, тесня шажок за шажком. – Чего ты щекочешься? – гаркнула Скифр. – Бей его, бей! Колючка лихорадочно искала брешь в защите, но Бранд держался настороже – и продвигался, продвигался вперед. Выталкивая ее к краю причала. Она кинулась на него с обычной свирепостью, щиты столкнулись, заскрежетали, но он был наготове: устоял и принялся таранить, налегая всем телом. Она рычала и плевалась, сапоги скребли по поросшим мхом доскам, Колючка колотила мечом, но разве так отобьешься… В общем, дальше случилось неизбежное: с горестным криком она сверзилась с края причала и плюхнулась в гостеприимные объятия Матери Море. Бранд досадливо сморщился: купание не сделает ее добрее, а им еще год грести в паре… До Калейва еще плыть и плыть, а после таких упражнений дорога казалась и вовсе нескончаемой… Команда похохатывала, глядя на поединщиков. Колл, несмотря на материнский запрет, снова забрался на мачту и теперь восторженно улюлюкал со своей верхотуры. Скифр потерла виски большим и указательным пальцами: – Плохо дело. Колючка выбросила на доски щит и выбралась по облепленной ракушками лестнице сама. С нее капало, бледное лицо перекосилось от злости. – Ты, похоже, расстроена, – заметила Скифр. – Считаешь, что с тобой поступили нечестно? Колючка процедила сквозь зубы: – Нечестно! Здесь слишком узко! – Какая молодая, и какая умная! И Скифр снова протянула Колючке деревянный меч: – Попробуем еще раз? Во второй заход ее спихнули в море еще быстрей. В третий она рухнула спиной на весла «Южного ветра» и долго среди них барахталась. В четвертый она треснула по щиту Бранда так сильно, что у меча отвалился кончик. После чего Бранд опять сбросил ее с причала. А на пристани уже собралась веселая толпа зевак: кто-то из команды «Южного ветра», кто-то с других кораблей, несколько горожан, подтянувшихся, чтобы посмотреть, как купают в море упрямую девку. Словом, народ веселился и даже делал ставки на исход очередного поединка. – Хватит! – взмолился Бранд. – Пожалуйста. Для себя он видел только два выхода: скинуть ее в море снова и разозлить еще сильнее – или сигануть в море самому. Ни то, ни другое Бранду не улыбалось. – Пожалуйста, говоришь? – взревела Колючка. – Да пошел ты знаешь куда?! И снова встала в боевую стойку. Без сомнения, эта сумасшедшая продолжила бы драться и шлепаться в море до глубокой ночи, но Скифр не дала ей такой возможности: старуха надавила кончиком пальца на обломанный кончик меча Колючки и опустила его вниз. – Думаю, ты достаточно повеселила добрых горожан. Ты сильная и крепкая девушка, спору нет. Колючка гордо выпятила челюсть: – Да уж посильней многих мужчин. – Посильнее большинства парней на тренировочной площадке, это точно. Но… Тут Скифр лениво ткнула в сторону Бранда: – Какой урок ты извлекла из всего этого? Ключка сплюнула на доски причала, умудрилась заплевать подбородок, гордо утерлась – и мрачно промолчала. – Тебе что, так нравится вкус соли, что ты хочешь снова встать против него? Скифр шагнула к Бранду и приобняла его за плечи: – Посмотри на его шею. На его плечи. Какой урок ты извлекла из поединка? – Что он сильнее. Через борт «Южного ветра» перевесился Фрор, с тряпкой и бруском, которыми драил палубу, в руках. Надо же, раньше Бранд вообще не слышал, чтобы он разговаривал… – Именно! – воскликнула Скифр. – И вот что я скажу: этот молчаливый ванстерец – опытный боец! Как ты получил этот шрам, голубчик? – Это все северный олень, в смысле, олениха. Я ее доил, а она возьми да и ляг на меня сверху. Потом-то, конечно, она обо всем пожалела, а вот шрам остался… Бранду показалось, что ванстерец подмигнул покалеченным глазом. – Тоже мне подвиг, – проворчала Колючка, скривив губы. Фрор лишь пожал плечами: – Кому-то ж нужно оленей доить. – Кому-то нужно мой плащ подержать. И Скифр сорвала с себя лоскутный плащ и бросила его ванстерцу. Оказалась, что она худая и гибкая, как хлыст, узкая в талии, как оса, и вся перетянута лентами, поясами и ремнями, и повсюду у нее торчат ножи и крючки, болтаются мешочки, отмычки, косточки, палочки, бумажки и штуки, назначения которым Бранд и вовсе не знал. – Ну что, никогда бабу без плаща не видали? – гаркнула Скифр. И выхватила из-за плеча топор. Хороший такой топорик, с топорищем из темного дерева и тонким лезвием с «бородой». Замечательное оружие. По блестящей стали змеились какие-то странные письмена. Она подняла другую руку, подогнув большой палец и сжав остальные. – Вот мой меч. Песни бы складывать об этом клинке, правда? Так вот, малыш, давай, попробуй столкнуть меня в море. И Скифр… пришла в движение. Такого Бранд еще не видел: она шаталась, как пьяная, руки у нее болтались, как у куклы, а топор летал вверх-вниз, врезаясь в доски, разбрасывая щепки. Бранд наблюдал за ней поверх щита, пытаясь предугадать следующее движение, но куда там… Но он дождался, когда она широко размахнется топориком, и сделал осторожный выпад. Как же быстро она двигается! Он промахнулся буквально на волосок, а она бросилась вперед, зацепила край щита лезвием топора, дернула в сторону, скользнула поверх держащей меч руки и резко ткнула ему в грудь сложенными пальцами. Он охнул и попятился. – Ты убит, – сказала Скифр. Лезвие топора сверкнуло, Бранд дернул щит вверх – поймать и отбить удар. Но удара не было. Вместо этого он дернулся и скривился – Скифр ткнула его пальцами в мошонку. Он глянул вниз – так и есть, ее рука там, под нижним краем щита! Скифр смотрела вверх и довольно скалилась. – И снова убит. Он попытался оттолкнуть ее, но с таким же успехом можно было попытаться оттолкнуть ветер. Она как-то сумела вывернуться, скользнуть мимо и ткнуть его пальцами прям под ухо. Бок отозвался жуткой болью. – Убит. Он попытался развернуться – она долбанула его ребром ладони по почкам. – Убит. Он крутанулся, скалясь, целясь мечом ей в шею – но ее уже и след простыл. Его прихватили за щиколотку, боевой клич перешел в хрип, его закружило, повело, и вот он уже валился с причала, как… …как его прихватило за шею, и он едва не задохнулся. Но и не упал. – Убит. Ты самый мертвый парень в Ройстоке, малыш. Скифр стояла, опираясь на каблук, сильно отклонившись в сторону, чтобы удержать равновесие – еще бы, ведь она подцепила его за воротник бородой топорика. Вот почему он не упал. И сейчас висел, совершенно беспомощный, над холодной водой. Зеваки молчали – наверное, тоже прибалдели от того, что выдала Скифр. – Сила – не главное! Ты не станешь сильнее, а я – моложе, но победа – возможна! – процедила она, глядя на Колючку. – Двигаться нужно быстрее! Бить быстрее! Стойкость, ум – вот главное! Готовность к атаке! Драться без правил, бессовестно, безжалостно! Вот что главное! Поняла? Колючка медленно кивнула. Она ненавидела занятия на тренировочной площадке. Ее бесило, что кто-то ее чему-то учит. Но схватывала она на лету. – И что это здесь творится? Это Доздувой подошел поближе и остановился, вытаращившись на трепыхающегося над водой Бранда. – Тренируются! – охотно пояснил Колл с высоты мачты. Парнишка играл медной монеткой, ловко переворачивая ее между костяшками пальцев. – А ты чего так быстро вернулся? – Да в кости продулся… И гигант печально потер здоровенное предплечье, с которого исчезла пара серебряных запястий. – Не везет мне, вот чего… Скифр презрительно процедила: – Раз в кости не везет – головой нужно думать. Это называется компенсация, да. И она вывернула запястье, лезвие топора рассекло ворот Брандовой рубашки, и тот обрушился в холодную воду. Настала его очередь вылезать по скользкой лестнице. Его очередь стоять и отекать под презрительными взглядами толпы. Оказалось, это гораздо неприятнее, чем смотреть на вылезающую и отекающую Колючку. Ванстерец перебросил лоскутный плащ Скифр: – Впечатляет. – Прямо это!.. Колдовство какое-то! И Колл подбросил монетку, но не поймал, и она, кувыркаясь, полетела вниз – в воду. – Колдовство, говоришь? – Старуха выбросила руку и поймала монетку между большим и указательным пальцами. – Нет, малыш. Это не колдовство, а долгие тренировки, опыт и дисциплина. Возможно, когда-нибудь мне придется применить колдовство. Но будем надеяться, что до этого не дойдет. И она высоко подбросила медный грошик, а Колл расхохотался, поймав его. – Колдовство, дружок, слишком дорого обходится. Лучше без нужды к нему не прибегать. Скифр набросила на себя плащ, хлопнув тканью, как крыльями. – Стиль боя, которому тебя учили, – сказала она Колючке, – вот этот вот – стоять в строю со щитом, в кольчуге и с тяжелым мечом, в общем, он тебе не подходит. Не для тебя он. Скифр потянула у нее из рук щит и отбросила к рундукам. Щит с грохотом обрушился на палубу, а она отчеканила: – Драться будешь на легком оружии. И в доспехе полегче, чем прежний. – И как мне стоять в щитовом строю без щита? – Стоять? – У Скифр чуть глаза не вылетели от изумления. – Ты убийца, душа моя! Убийца не стоит – он постоянно в движении, как ветер, как гроза! Либо он мчится навстречу врагу, либо прочь от него, заманивая, навязывая стиль и место боя! Твоя цель – не стоять. Твоя цель – убить. Любой ценой. – Отец мой был славным воином, и он всегда говорил… – Где сейчас твой отец? Колючка застыла с открытым ртом, потом нащупала что-то висевшее под мокрой рубашкой и медленно сомкнула над этой штукой пальцы. – Убит. – Ну и как, пригодились ему свои советы? И Скифр перебросила ей топор. Колючка поймала его в воздухе, взвесила в руке, пару раз взмахнула им – в одну и в другую сторону. – А что написано на лезвии? – Там на пяти языках сказано: «В руках воина всякая вещь – оружие». Хороший совет, если хватает мудрости принять его. Колючка хмуро кивнула: – Хорошо. Я – гроза. – Скорее, мелкая морось, – усмехнулась Скифр. – Но мы в самом начале пути, голубка.Урок третий
Священная река. Сколько раз Колючка, развесив уши, слушала отца – тот рассказывал о походах вверх по Священной и вниз по ее сестре, Запретной. Как горели его глаза, когда он шептал об отчаянных сражениях против странных народов, о том, как в горнилах кровавых битв выковывалась дружба, о несметных сокровищах, достававшихся храбрецам… И с тех самых пор она мечтала о том, что тоже пойдет в поход, и названия тех далеких мест звучали подобно колдовскому заклинанию, таинственно и завораживающе: верхние волоки, Калейв, Первогород… Однако, как ни странно, в мечтах не нашлось места ни для стертых в кровь задницы и рук – а как же, веслом же целый день ворочаешь, – ни для роев кусачей мошкары, ни для тумана, такого густого, что легендарных земель вообще за ним не видать – не говоря уж о коварных топях и густых лесах, которых и в Гетланде, если честно, предостаточно. – Я что-то надеялась, что будет веселее, – проворчала Колючка. – Я тоже много на что надеялся, а оно вон как обернулось, – пробормотал в ответ Бранд. Она, конечно, вовсе не собиралась прощать его – ни за то, как он ее раскатал и унизил в глазах королевы Лайтлин, ни за то, как купал ее в холодной воде Ройстокской гавани. Однако в этот раз она сурово посопела в ответ в знак согласия. – Ничего, скоро начнется такое веселье, – сообщил Ральф, правя рулевым веслом, – что вы еще взмолитесь, чтоб скучней стало. Ежели живы останетесь, конечно. Мать Солнце уже опускалась к вершинам деревьев, когда отец Ярви наконец-то приказал, что пора становиться на ночлег, а Колючка наконец-то смогла отложить весло – точнее, она просто бросила его Бранду на колени и принялась растирать саднящие ладони. Сбившись в усталую, спотыкающуюся толпу, они вытянули корабль на берег за носовой конец. Под ногами хлюпало, непонятно было, где заканчивалась река и начиналась суша. – Веток соберите для костра! – крикнула Сафрит. – Сухих, небось? – поинтересовался Колл, попинывая гниющие на берегу коряги и прочий вынесенный рекой мусор. – Сухой, он обычно лучше горит, чтоб ты знал. – Колючка, а ты куда? Скифр стояла, картинно опираясь на запасное весло. Лопасть его колыхалась высоко над ее головой. – Днем ты принадлежишь Ральфу, а вот на рассвете и на закате – мне. Каждый светлый миг, пока не стемнело, мы должны использовать. Для тренировок. Колючка покосилась на хмурое небо, низко нависшее над хмурой землей. – Это светлый миг, по-твоему? – А с чего бы врагам ждать утра? Они прекрасно могут пришить тебя ночью! – Каким врагам? Скифр многозначительно прищурилась: – Для настоящего воина все люди враги. Вот именно это Колючка обычно пыталась втолковать матери. С высокомерным таким видом. Однако слышать это от другого человека было не так уж весело. – А когда ж отдыхать? – В песнях о великих подвигах ты часто слышала, чтоб герои отдыхали? Колючка как раз увидела, как Сафрит начала раздавать лепешки, и рот моментально наполнился слюной. – Ну, они там по крайней мере едят! – Тренировки на полный желудок ни к чему хорошему не ведут. Даже Колючке уже совсем не хотелось драться – еще бы, за целый день так веслом намашешься… Однако она здраво рассудила: чем раньше они начнут, тем раньше закончат. – Что мы будем делать? – Я попытаюсь тебя ударить. А ты попытаешься избежать удара. – Веслом?! – А почему бы нет? Суть боевого искусства – это умение наносить удары и избегать их. – Можно подумать, я без тебя всему этому научиться не смогу… – проворчала Колючка. Она даже не ахнула, когда Скифр молниеносным движением вытянула руку и залепила ей пощечину. Привыкла, наверное. – Тебя будут бить, а когда ударят, ты не должна ни споткнуться, ни потерять в темпе. И ты не должна сомневаться. Ты должна стать безжалостной. И бесстрашной. Скифр опустила весло, лопасть закачалась перед Колючкиной грудью. – Хотя я бы посоветовала уворачиваться. Если сумеешь. Она, конечно, попыталась. Колючка уворачивалась, извивалась, отпрыгивала, откатывалась, потом спотыкалась, пошатывалась, оскальзывалась и оступалась. Поначалу она надеялась не только увернуться от весла, но и добраться до Скифр, потом обнаружила, что увернуться куда как непросто, и все силы уходили на убегание и отпрыгивание. Весло настигало ее везде: лупило по голове, по плечам, тыкало в ребра, в живот. Она рычала, охала и орала, а когда Скифр подсекла ей ноги, полетела кувырком. От запаха приготовленной Сафрит еды урчало в животе, команда сидела у огня, подставляя пальцы теплу, ела и пила в свое удовольствие. Время от времени кто-то приподнимался на локте, чтоб посмотреть и похихикать, кто-то уже принимал ставки на то, как долго она продержится. К тому времени, как солнце окончательно село и на западе растеклось водянистое сияние заката, Колючка вымокла до нитки и перепачкалась в грязи с ног до головы. Синяки и ссадины жутко болели, а дыхание вырывалось из груди с натужным хрипом. – Хочешь, дам шанс отыграться? Хочешь меня ударить? – спросила Скифр. Да уж, если уж браться за весло после целого дня на скамье, то только для того, чтобы от души треснуть Скифр. Колючка с радостью уцепилась за это предложение. Но у старухи были другие планы: – Бранд, а принеси-ка мне вот тот прут. Он выскреб миску, встал, поправил на плечах одеяло и, все еще облизываясь, что-то принес ей. Прут оказался здоровенной дурой кованого железа, длиной с обычный меч, но раз в пять тяжелее. – Большое спасибо, – с убийственным сарказмом в голосе сказала она. – А что я могу поделать? Вот с точно таким же лицом он смотрел на то, как тогда, в Торлбю, на берегу моря Хуннан выставил против нее троих парней. И разбил все ее надежды. – А ты никогда ничего не можешь поделать. Возможно, это было нечестно, но ей не хотелось быть честной. Наверное, потому что с ней тоже никто честно не поступал. Никогда. Тут он наморщил лоб и открыл было рот. А потом вдруг передумал и пошел обратно к костру, сильнее запахнув одеяло на сгорбленных плечах. – Ну да! – крикнула она вслед. – Отошел и на место сел! Вот так всегда! Подколка никакая, понятное дело, ведь именно этого она от Бранда и хотела. Скифр навесила на руку щит: – Ну так как? Ударь меня. – Вот этим? Проклятая палка весила незнамо сколько. – Я бы лучше веслом… – Помнишь, что я говорила? Для воина любая вещь – оружие! И Скифр постучала Колючке по лбу: – Все что угодно может стать оружием. Земля под ногами. Вода. Вон тот камень. Голова Доздувоя. – Чего? – прорычал гигант, поднимая взгляд. – Эт точно, башка у него страшней палицы! – заметил Одда. – Твердая, как камень, и без мозгов! Кто-то засмеялся, но Колючке было не до смеху. Словно они на каком иноземном языке говорили – до нее ничего не доходило. Она стояла и взвешивала в руке длинную железяку. – Так что вот. Сейчас это твое оружие. К тому же так ты станешь сильнее. – Ты ж сказала, что силой мне врага не победить. – А если будешь слабой, тем более не победить. Будешь двигаться с этим прутом так быстро, что сможешь меня достать, значит, мечом будешь бить вообще молниеносно. Начинай. И Скифр широко раскрыла глаза и, издевательски подражая голосу Колючки, пропищала: – Или это нечестное задааание? Колючка стиснула зубы сильнее, чем обычно. Встала поустойчивее. И с ревом бросилась в атаку. Да уж, ничего красивого в этой схватке не было. Пара замахов – и рука вспыхнула болью, от шеи до кончиков пальцев. Прут тянул ее за собой, ее заносило, как пьяную, и Колючка осыпала беспорядочными ударами землю, взрывая грязь, а однажды даже угодила железкой в костер. Взвилась туча искр, команда испустила согласный вопль – не ожидали. Скифр танцевала в своей обычной полупьяной манере, легко ускользая от неуклюжих ударов Колючки, ее проносило мимо, время от времени старуха отпихивала железку щитом и выкрикивала команды, которые Колючка не то что не могла исполнить – она даже понимать-то их не всегда понимала: – Не навязывай оружию свою манеру! Следуй за ним! Задействуй запястье! Локоть подбери! Оружие – одно целое с тобой! Нет, наискось, наискось, вот так! Нет, плечо выше! Ноги шире! Стой на земле! Ногами в нее упирайся! Ты – королева этой грязюки! Она вся твоя! Еще раз! Нет. Еще раз. Нет. Еще раз. Нет, нет, нет, нет. Нет! Колючка визгнула от злости и отшвырнула железяку, Скифр заорала на нее в ответ, долбанула щитом и повалила на землю. – Будь всегда наготове! Расслабишься – тут же погибнешь! Поняла? – Поняла! – прошипела Колючка сквозь стиснутые зубы. Рот наполнялся кровью. – Вот и отлично. А теперь посмотрим, может, твоя левая рука работает задорней, чем правая. К тому времени как Скифр с неохотой объявила перерыв, Отче Месяц уже улыбался с небес, а лягушки завели свою нестройную песню. Кое-то нес стражу, а остальная команда уже дрыхла без задних ног, завернувшись в одеяла, шкуры зверей и овец, а самые удачливые – в мешки из тюленьей кожи. Над лагерем стоял мощный храп, в красном свете угасающих угольев поднимался над спящими пар их дыхания. Сафрит сидела, скрестив ноги, у огня, Колл спал, положив голову ей на колени. Она поглаживала его по соломенным волосам, у мальчишки подрагивали во сне веки. Сафрит протянула ей миску: – Вот, оставила тебе. Колючка опустила лицо, изо всех сил пытаясь не разреветься. Презрению, боли, гневу она могла противостоять, но эта нежданная доброта разоружила ее совершенно. Из горла вырвался жалобный всхлип. – Все будет хорошо, – сказала Сафрит, похлопав ее по колену. – Вот увидишь. – Спасибо, – прошептала Колючка, яростно вытирая слезы. И принялась запихивать холодную похлебку в рот, жадно облизывая пальцы. Ей показалось, как сверкнули во тьме глаза Бранда, и он отпихнул в сторону Одду – тот мяукнул, как котенок, в беспокойном сне, а потом откатился в сторону. К тому времени Колючка была бы счастлива уснуть даже среди трупов, поэтому она обвалилась на землю, все еще сохранявшую тепло Брандова тела, как была, в сапогах. И она уже почти уснула, когда Скифр подошла и ласково подоткнула под нее одеяло.Гнев Божий
Дальше потянулась нескончаемая череда одинаковых дней: весло в руках, скрип обшивки, вода плещется о борта «Южного ветра», зубы стиснуты, налегаем на весло, Ральф, прищурившись, смотрит на реку, они идут вверх по течению, отец Ярви стоит, заложив руки за спину, покалеченная рука стиснута в здоровой, Колл донимает всех вопросами, Сафрит ругается, у костра травят байки, на покрытых шрамами лицах играют отблески огня, Скифр бормочет, отдавая приказы, звон, ворчание и стук – Колючка тренируется, а он, Бранд, медленно засыпает. Не сказать, чтоб он стал лучше к ней относиться, нет. Но его восхищало, как она держится. Что дерется, несмотря на то что шансов победить нет, что встает всякий раз после того, как ее укладывают на землю. Это и есть мужество. Вот бы ему такое. Время от времени они приставали у деревенек, в которых люди жили сами по себе, ни под чьей рукой. Крытые дерном хижины рыбаков в излучинах реки, плетеные шалаши пастухов, ютившихся там со своей скотиной, в тени деревьев молчаливого леса – по сравнению с ними их с Рин халупа казалась натуральным дворцом. Воспоминания вызывали острую тоску по дому, и Бранд стыдился того, что совсем размяк. Отец Ярви выторговывал у местных молоко, эль и живых, мекающих коз, и говорил он на всех языках звериных и человеческих, а вот улыбок он им не выменял. Ибо улыбку – ее не купишь, а их сюда, на берега Священной, как-то не завезли. Иногда попадались навстречу корабли, идущие на север, и на одних команда смотрела сурово и настороженно, а с других их окликали, обмениваясь осторожными приветствиями. Но всех их Ральф провожал внимательным взглядом и не отпускал глазами до тех пор, пока чужой корабль не скрывался вдали. И не выпускал при этом из руки свой черный снаряженный лук – здоровенную такую штуковину чуть ли не в рост человека величиной, сделанную из острых рогов какого-то зверя, которого Бранд никогда не видел и, признаться, не горел желанием встретить. – А они вроде с нами по-доброму… – заметил он после того, как они разминулись с кораблем, команда которого не смотрела волком. – Стрела, выпущенная с улыбкой, убьет тебя так же само, – отрезал Ральф, опуская свой гигантский лук на палубу рядом с рулевым веслом. – Некоторые ладьи возвращаются домой с добычей, а некоторые – пустыми, и им бы очень пригодилось разграбить, к примеру, на обратном пути груженный товаром корабль, а парочку молодых красивых ребят, что сидят на задних веслах, продать в рабство. Колючка дернула головой в сторону Бранда: – Они только одного молодого красивого на этом корабле найдут. – Ты б тож ничего была, если б не хмурилась, – заметил Ральф. Колючка в ответ нахмурилась и скривилась так, что страшно смотреть стало, – впрочем, того она и добивалась. – Верно, это из-за служительского знака на носу – боязно им соваться, – сказал Бранд, засовывая свой топор обратно к рундуку. Колючка фыркнула, вдвигая меч в ножны: – Думаю, это из-за того, что мы при оружии. – Точно, – согласился Ральф. – Даже законопослушные люди подчас забывают о своей законопослушности, оказываясь в пустошах, где закона нет. Общину уважают не во всякой земле. А вот сталь – во всякой. А хороший у тебя меч, Колючка. – Отцовский. И, подумав с мгновение, она передала меч кормчему. – Видать, славный был воин. – Избранный Щит, – сказала Колючка, раздуваясь от гордости. – Это из-за него я в воины пошла. Ральф одобрительно оглядел клинок, за которым, судя по виду, отлично ухаживали, а потом мрачно глянул на навершие – бесформенный кусок железа, неопрятный и непонятно зачем туда приваренный. – Это ж не родное навершие, я правильно понимаю? Колючка отвернулась и долго смотрела на проплывающий за бортом густой лес. На скулах ходили желваки. – У него получше было, да. Но сейчас оно висит на цепи Гром-гиль-Горма. Брови Ральфа поползли вверх, повисло неловкое молчание. Потом он отдал меч: – Ну а у тебя, Бранд, как? Отец тоже воевал? Бранд отвернулся к другому берегу и долго смотрел на цаплю, которая вышагивала по мелководью. – Ну, по морде мог дать, ага. Ральф громко выдохнул и покашлял: понял, мол, проехали. – Ну, за весла, ребяты! Колючка сплюнула за борт, налегая на весло: – Как же меня это задрало… клянусь, вернемся в Торлбю – за весло больше не сяду, хоть режьте меня. – Один мудрый человек как-то посоветовал мне: один раз – один взмах. Отец Ярви оказался как раз за их спинами. Сидеть на кормовом весле – дело малоприятное, а самое неприятное – это что никогда не знаешь, кто тебе через плечо заглянет. – А вы большой знаток этого дела, как я погляжу… – пробормотала Колючка. – Еще бы! – И Ральф наподдал ногой по ее веслу, и она аж подскочила на скамье. – Молись, чтоб тебе никогда не пришлось стать таким знатоком, как он! – Да оставь ее в покое, – и отец Ярви улыбнулся, потирая свое иссохшее запястье. – Трудно быть Колючкой Бату. А дальше будет еще труднее. Священная сузилась, и лес тесно обступил их с обеих сторон. Деревья стали выше и старше, и в медленно текущей воде полоскались извитые корни, а над головами тянулись кривые уродливые ветки. Так что пока Скифр гонялась за Колючкой с веслом, остальные свернули парус и убрали мачту, уложив ее между рундуками на козлы. Коллу не на что стало влезать, поэтому он принялся вырезать на ручке ножа. Бранд ожидал увидеть какие-то детские потуги на художество, но с удивлением обнаружил фигурки зверей, растений и воинов, переплетенные в сложном узоре. – У твоего сына талант, – сказал он Сафрит, когда та притащила воду. – И не один, – согласилась она, – но он слишком непостоянен. То одно его занимает, то другое. – А почему ее назвали Священной? – проворчал Колл, забросив резьбу и уставившись на реку – нож он небрежно крутил между пальцев, тут же позабыв о недавнем занятии. Видать, матушка егознала, о чем говорила. – Ничего особо священного я в ней не вижу. – Слыхал я, что на ней – особая благодать Единого Бога, – просипел Доздувой. Одда заломил бровь, обведя рукой чащобу по обоим берегам: – Это что, по-твоему, похоже на благодатное место? – Эльфы знали истинные имена этих рек, – уронила Скифр, которая удобно устроилась на наваленных мешках, прямо как в собственной кровати. – Мы называем их Священная и Запретная, но эти неуклюжие человеческие имена не передают истинного значения. Стоило упомянуть эльфов, как от общего хорошего настроения не осталось ни следа: Доздувой забормотал молитву Единому Богу, а Бранд осенил грудь святым знамением. А вот Одда особым благочестием не отличался: – Да ссал я на этих эльфов! И он спрыгнул со своего рундука, спустил штаны и пустил длинную желтую струю поверх леера. Кто-то заржал, кто-то выругался: некоторых забрызгало. Одному втемяшилось справить малую нужду – и тут же нашлись последователи. И вот уже Ральф с трудом удерживал корабль на стремнине, потому что команда выстроилась по бортам, выставив на всеобщее обозрение волосатые задницы. Колючка втянула весло – то есть кинула его Бранду на колени – и спустила штаны, открывая длинное, белое, мускулистое бедро. Смотреть было незачем, а не смотреть – невозможно, и в конце концов Бранд изо всех сил скосил глаза. Колючка скользнула вверх и вывесила задницу с борта корабля. – Поистине, удивительное зрелище! – воскликнул Одда, когда сел обратно. – Как я ссу, что ли? – Да нет, что ты сидя! Я, честно говоря, думал, что у тебя точно член между ног. Кое-кто на скамьях засмеялся. – Я то же самое думала о тебе, Одда. Колючка подтянула штаны и застегнула пояс. – Глянь-ка, мы оба разочарованы. Вот тут все заржали так заржали. Колл восторженно заулюлюкал, Ральф одобрительно заколотил по кормовой голубке, а Одда хохотал громче всех, закидывая назад голову и показывая подпиленные острые зубищи. Сафрит одобрительно похлопала Колючку по плечу. А та, довольно улыбаясь, шлепнулась обратно на рундук. Тут Бранд подумал: а что, Ральф-то прав. Когда улыбается, она очень даже ничего… Тут с реки налетел шквал, и Одда с теми, кто сидел рядом, вымокли до нитки. Небо темнело, Та, что Поет Ветер, наслала на корабль холодную песню, и та завихрилась вокруг «Южного ветра», перебирая рябью спокойную поверхность Священной, бросая волосы на лицо. В воздух поднялась туча мелких белых птиц – тысячи их хлопали крыльями, метались и кувыркались в набухшем фиолетовом небе. Скифр сунула руку под лоскутный плащ и долго перебирала руны и амулеты и прочие талисманы, висевшие у нее на шее. – Плохое предзнаменование. – Буря надвигается, – пробормотал Ральф. – Я видала, как из такой тучи валится град величиной с женскую голову. – Причаливаем? – спросил отец Ярви. – Вытаскиваем корабль на берег, переворачиваем и прячемся под него. Скифр не отрывала глаз от туч, подобно воину, пристально следившему за передовым отрядом врага. – И побыстрее. Они вытащили «Южный ветер» на ближайшую галечную отмель. Бранд морщился – холодный ветер крепчал, капли дождя расплющивало на лице. Сначала они стащили вниз мачту и парус, потом припасы и рундуки, оружие и щиты. Бранд помог Ральфу снять носовые фигуры – они аккуратно работали колотушкой и клиньями. Потом бережно завернули их в промасленную ткань. А Колл помогал Колючке закрепить весла – чтоб за них, как за ручки, приподнять корабль. Отец Ярви отпер замки на цепях, крепивших к палубе обитый железом сундук, и Доздувой с трудом – аж вены на шее взбухли – взвалил его на плечо. Ральф указал место, тут же прикатили и установили вокруг наваленного снаряжения шесть крепких бочонков, а Одда, справно орудуя лопатой, выкопал две ямы – чтобы туда, как в пазы, вошли нос и корма корабля. – Поднимаем! – проревел Ральф, и Колючка, счастливо улыбаясь, сиганула через борт. – Я смотрю, ты прям счастлива, а? – удивился Бранд и тут же охнул, соскользнув в ледяную воду. – По мне, так лучше корабль, даже десять кораблей, поднять, чем тренироваться со Скифр! Дождь полил сильнее, так что сразу стало все равно, на суше ты или в воде, все промокли, с бород и волос текла вода, одежда липла к телу, на напряженных лицах выступил пот. – Не садись на корабль, который не можешь поднять! – гаркнул Ральф. – Взяли! Подняли! Выше! Выше! Каждой команде отвечал хор ворчания, сопения и стонов. Каждый мужчина и каждая женщина тянули корабль изо всех сил: сухожилия натянулись, как струны, на шее Сафрит, Одда оскалился, как дикий зверь, и даже отец Ярви работал здоровой рукой. – Переворачиваем! – заревел Ральф, когда они вытащили корабль из воды. – Но нежненько! Как девушку переворачиваем, не как кастрюлю! – А ежели как девушку меня поцелуют? – выкрикнул Одда. – Я тя кулаком поцелую, – выдохнула Колючка сквозь стиснутые зубы. Стало темно, как в сумерках, и Тот, кто Разговаривает Громом, заворчал вдалеке. Они перевернули «Южный ветер», и нос с кормою глубоко вошли в болотистую землю. И тогда они взялись за борта, и понесли его на берег, меся землю сапогами, превращая ее в скользкую грязь. – Осторожней! – кричал отец Ярви. – Полегоньку, полегоньку! Немного в сторону, правь на меня! Так! Опускай! Они опустили корабль на бочки, а Одда заорал и затряс ладонью – прищемил, но обошлось без дальнейших потерь и увечий. «Южный ветер» лежал килем вверх, прочно закрепленный и неподвижный. Вымокшие, измученные и несчастные, они забрались под корпус корабля и сбились в кучку в темноте. – Отлично поработали, – сказал Ральф, и голос его отозвался странным эхом. – По мне, так мы еще можем сбить команду из этой толпы дурней и увальней… И он фыркнул, и смех его подхватили, и вскоре все уже хохотали, хлопали друг друга по плечам и обнимались, потому что знали: поработали и впрямь на славу, плечом к плечу, и общий труд связал их новыми узами. – Добрый дом из него вышел, – одобрительно похлопал Доздувой по доскам корпуса над головой. – И я благодарен за этот кров – собачья ж погода, – добавил Одда. Дождь уже вовсю колотил по доскам, с леера, ставшего стрехой крыши, потоками лилась вода. Гром заурчал совсем рядом, и между бочонками завыл ледяной ветер. Колл прижался теснее, и Бранд положил ему руку на плечи – он так всегда Рин успокаивал, когда они были совсем маленькими и скитались без крыши над головой. Еще он почувствовал, как с другого боку костлявым плечом прижалась Колючка, вон она как дышит тяжело, и он хотел положить руку на плечи и ей, но потом передумал: а ну как и вправду кулаком по роже двинет?.. Может, ему и впрямь надо было не молчать, а сказать правду. Что это он все рассказал отцу Ярви. И что из-за этого потерял место на ладье. Может, она б тогда перестала пихаться веслом. Или хотя бы не лаялась так обидно! Но, знают боги, он не по этому делу – трудно ему вот так вот взять и что-то сказать. И, знают боги – причем еще лучше, чем про него, что Колючке тоже трудно вот так вот просто взять и сказать что-то. Ну и потом, дело прошлое, а ворошить прошлое – ну его… ну и потом, разве это называется творить добро – вот так вот взять и объявить, что она у него в долгу? Потому-то он и молчал, и ее плечо упиралось в его плечо, а потом он почувствовал, как она вздрогнула – что-то тяжелое ударило в корпус корабля. – Град, – прошептала Скифр. Стук стал громче, потом еще громче, и вот уже по доскам бабахало, как топором по щиту, и все боязливо поглядывали вверх, или прижимались к земле, или закрывали головы руками. – Вы только гляньте на это. И Фрор поднял и показал всем каменюку, что закатилась под корабль – здоровенный, торчащий сколами и неровностями кусок льда величиной с кулак. Там, снаружи, совсем смерклось, но Бранд видел, как огромные градины перепахивают влажную землю, подскакивают и катятся в разные стороны. – Думаешь, боги прогневались на нас? – испугался Колл. – Это просто замерзший дождь, – объяснил отец Ярви. – Боги ненавидят тех, кто не думает наперед, и помогают тем, у кого есть хорошие друзья, добрые мечи и здравый смысл. Так надо беспокоиться не о том, что могут сделать боги, а о том, что ты можешь сделать сам. Вот такой совет я дам тебе, Колл. И все равно, вокруг многие стали молиться. Он бы и сам был не прочь, но у него с богами как-то все время не складывалось. Скифр, кстати, подвывала аж на трех языках, причем ни одного из них Бранд не понимал. – Ты молишься Единому Богу или многим? – спросил он. – Да всем понемногу. И рыбобогу банья, и древесным духам шендов, и великому восьмирукому Топалу алюков – они считают, что он сожрет мир в конце времен… А что, лишних друзей не бывает, как ты считаешь? – Ну… да, наверное… Доздувой выглянул из-под корабля и грустно помотал головой: – Я стал поклоняться Единому Богу, потому что ее служители сказали: она принесет мне удачу. – Ну и как, принесла? – спросил Колл. – Да пока не особо, – ответил здоровяк. – Но, может, это от того, что я проявил недостаточно рвения. Одда сплюнул: – Единому Богу как ни поклонишься – все не подходит, еще ниже надо. – В этом она весьма схожа с бабушкой Вексен, – пробормотал Ярви. – А ты кому молишься? – тихонько спросил Колючку Бранд. Потому что ее губы шевелились, пока она держалась за что-то висевшее на шее. Он увидел, как блеснули ее глаза, когда она к нему повернулась: – Я не молюсь. – А почему? Она помолчала. Потом ответила: – Я молилась за моего отца. Каждое утро и каждый вечер, каждому богу, имя которого я знала. Дюжине этих ублюдков. И он все равно погиб. Она отвернулась и отодвинулась, и между ними образовалась темная пустота. Снаружи свирепствовала буря.Всегда готов
– Боги… – прошептал Бранд. По обоим берегам реки вздымались эльфийские руины: нависали над водой башни, громоздились каменные кубы и плиты, блестело под белесым солнцем эльфийское стекло. Здесь Священная разливалась настолько широко, что казалась озером, из отмелей торчали, подобные обломанным зубам, развалины, железные балки, как скрюченные пальцы, тянулись к небу. Все затянуло зеленой сетью ползучих растений, среди руин проросли молодые деревья, отовсюду лезли старые, густые кусты ежевики. Птицы молчали, даже насекомые не гудели над гладкой, как черное стекло, водой, только от весел оставалась рябь и круги, и с каждым ударом Колючка ежилась: отчего-то казалось, что за ними следят. Из каждого мертвого окна. Всю жизнь ей говорили: держись подальше от эльфийских руин. Вот тут даже отец с матерью соглашались. Моряки ежедневно рисковали, идя слишком близко к Гетландскому берегу, – лишь бы обогнуть подальше заколдованный остров Строком, куда Община запретила высаживаться. Ибо там человека поджидают болезнь и смерть, и кое-что похуже смерти, ибо эльфы владели магией настолько сильной, что сумели расколоть Бога и уничтожить мир. И вот они плывут, сорок человечков на деревянной скорлупке, мутят веслами воду среди эльфийских руин, величественней которых Колючка в жизни не видела. – Боги, – снова пискнул Бранд, оглядываясь через плечо. Впереди был мост. Если, конечно, можно назвать такую громадину мостом. Раньше он перекрывал реку одним невозможным, головокружительным в своей длине пролетом – тонкая лента его висела между двумя величественными башнями, рядом с которыми высоченный шпиль цитадели Торлбю казался игрушечным. Но мост обрушился столетия назад, и каменные глыбы величиной с дом повисли на перепутанных металлических тросах. Одна из них тихонько покачивалась и все поскрипывала, поскрипывала, пока они проплывали под ней… Ральф вцепился в кормовое весло и таращился, раскрыв рот, на нависшую над ним громадину башни. Даже пригнулся немного, словно бы боялся, что она обвалится и погребет под собой крохотный корабль с муравьишками-людьми на борту. – Да уж, если надо вспомнить, какой ты на самом деле маленький, это то самое место… – пробормотал кормчий. – Это же город, целый город, – прошептала Колючка. – Эльфийский город Смолод. Скифр расположилась на корме, рядом с рулевым веслом. Старуха тщательно рассматривала ногти, словно бы эльфийские развалины, подавляющие размером разум и сердце, не заслуживали ее внимания. – Во времена до Разрушения Божьего тысячи эльфов жили здесь. Тысячи тысяч. И здесь горело множество огней, зажженных их магией, и воздух полнился пением их машин и дымом из огромных печей и кузниц. Она горько вздохнула. – Все погибло. Все кануло в прошлое. И так случается со всем – великим и малым. Смерть – вот единственное, что ждет нас всех без изъятия… Над водой виднелся погнутый металлический лист на ржавых стойках. Он был весь расписан – какими-то стрелками, словами, выведенными крупными эльфийскими буквами. Краска облупилась, но все равно это выглядело как предупреждение об опасности, хотя какой, Колючка сказать не могла. Ральф бросил за борт щепку, проследил, как она уплывает – прикидывал, с какой скоростью они идут. Потом сдержанно кивнул. В этот раз ему даже не понадобилось подбадривать – в смысле, материть – команду, все и так гребли резво. Казалось, корабль ожил и заговорил: команда шепотом молилась, ругалась и хваталась за талисманы, и все это на дюжине языков. А вот Скифр, обычно накоротке со всеми богами, не терявшаяся ни в какой ситуации, на этот раз решила оставить небеса в покое и молчала. – Оставьте ваши молитвы на потом, – заметила она. – Здесь безопасно. – Безопасно? – охнул Доздувой, хватаясь за священный знак у себя на груди. И отпустил весло, которое тут же треснулось о весло соседа. – Я эльфийские руины вдоль и поперек облазила. За это хорошо платили. – Некоторые сказали бы, что ты еретичка, – заметил отец Ярви, поглядывая исподлобья. Скифр улыбнулась: – Ересь и прогресс очень схожи. У нас на юге нет служителей, никто не лезет в такие дела. А богачи охотно раскошеливаются, если привезти им пару эльфийских реликвий. У Императрицы Теофоры, кстати, их приличная коллекция. Но из руин на юге уже все растаскали, подчистую. А вот развалины на берегах моря Осколков – вот тут есть что поискать. Они стоят нетронутые, некоторые – со времен Разрушения Божьего. А уж что там можно отыскать… И она поглядела на окованный железом сундук, намертво прикованный цепями к мачте. Колючка тут же припомнила шкатулку и то, как та светилась. Наверняка в сундуке что-то, извлеченное из запретных подземелий вот такого мертвого города… И в той штуке заключена магия, страшная, способная уничтожить мир… Колючку аж передернуло от этой мысли. А Скифр улыбнулась еще шире: – Если хорошо подготовиться, в эльфийских городах менее опасно, чем в человеческих. – Говорят, что ты ведьма. И Колл сдул стружку с дощечки, на которой что-то вырезал, и поднял взгляд. – Да что ты? И Скифр так широко распахнула глаза, что вокруг радужки белки показались. – Знаешь, когда люди «говорят», очень трудно различить правду и ложь, так тесно они сплетаются… – Ты ж сама говорила, что умеешь колдовать. – Говорила. И да, – я могу причинить много вреда – и гораздо меньше пользы. Вот такое оно, колдовство. – А можешь что-нибудь показать, а? Скифр презрительно фыркнула: – Ты молод и безрассуден и не знаешь, о чем просишь, мой мальчик. Они шли в тени высоченной стены, основание которой уходило в реку, а обрушенная верхняя часть топорщилась спутанными металлическими прутьями. Вверх уходили ряды окон, похожих на пустые глазницы. – Те, кто возвел этот город, обратились в прах и ничто. Когда сильно рискуешь, платишь страшную цену. Всегда приходится платить, всегда. Имена скольких богов тебе известны? – Да всех! – гордо ответил Колл. – Тогда молись всем им сразу, чтобы никогда не увидеть колдовства. И Скифр мрачно посмотрела на Колючку: – Сапоги сними. Та заморгала: – С чего бы это? – Ты долго гребла, заслужила отдых. Колючка поглядела на Бранда, тот лишь пожал плечами. Они втащили весла внутрь, и Колючка стащила с себя сапоги. Скифр сбросила плащ, свернула его и повесила на рулевое весло. Затем вытащила свой меч. Колючка никогда не видела его обнаженным – а он оказался длинным и тонким, с изящным изгибом, и Матерь Солнце сверкала на его смертоносном лезвии. – Готова ли ты, моя голубка? И тут стало понятно, что с этим заслуженным отдыхом что-то не так. – К чему готова? – тоненько пискнула Колючка. – Воин всегда готов. Или он погибает. Видимо, инстинкт подсказал Колючке вскинуть весло – клинок меча Скифр врезался в него ровно между ладонями. – Ты рехнулась! – визгнула она, пятясь. – Ты не первая мне это говоришь. Скифр сделала выпад влево, выпад вправо, Колючке пришлось перепрыгнуть через лежавшую на козлах мачту. – Я сочту это за комплимент. И Скифр оскалилась в улыбке и принялась полосовать мечом воздух; гребцы испуганно пригибались. – Все, что тебе говорят, считай за комплимент, тогда тебя невозможно оскорбить! Она прыгнула снова, Колючке пришлось нырнуть под мачту, дыхание рвалось из груди, над головой свистнуло, удар, свистнуло, удар – Скифр пару раз рубанула мачту. – У меня ж там резьба! – заорал Колл. – А ты вокруг зарубок режь! – гаркнула в ответ Скифр. Колючка запнулась за цепи, которыми к мачте был прикован сундук, и рухнула к Одде на колени. Тут же выдрала из скобы его щит, держа двумя руками, приняла удар, но Скифр выдрала щит и пинком опрокинула ее на спину. Колючка нащупала бухту каната и швырнула ее в лицо старухе, дернулась было за мечом Фрора, но тот шлепнул ее по руке: – Свой бери! – Он в рундуке у меня! – пискнула она, перекатившись под веслом Доздувоя. Спряталась ему за спину и осторожно выглянула из-за плеча. – Спаси боже! – ахнула она, когда Скифр ткнула клинком в волоске от ребер Доздувоя – с одного боку, потом с другого, оставив дырку ему в рубашке. Колючка в отчаянии увернулась раз, другой, но бежать было уже почти что и некуда: резная ограда кормы и отец Ярви, с благосклонной улыбкой наблюдавший за представлением, были уже рукой подать. – Прекрати! – заорала Колючка, выставив вперед дрожащую руку. – Пожалуйста! Дай мне шанс! – А что, берсерки Нижних земель прекращают драться, если их просят враги? Остановится ли Яркий Йиллинг, если ты скажешь «пожалуйста»? И много ли шансов дает противникам Гром-гиль-Горм? Скифр сделала еще один выпад, Колючка отпрыгнула. Пробежала мимо Ярви, замерла на мгновение, раскачиваясь на верхней планке, а потом, в полном отчаянии, сиганула на переднее весло. Оно прогнулось под ее тяжестью, гребец отчаянно пытался держать его ровно. Она неуверенно шагнула на следующее, босые ноги отчаянно цеплялись за скользкую древесину, руки она растопырила, пытаясь удержать равновесие. Засомневаться, задуматься значило умереть. И она прыгала, быстро-быстро, с весла на весло, вода посверкивала внизу, весла скрипели и стучали, а веселые крики команды звенели в ушах. Она издала торжествующий вопль – как же здорово! Вот так, безрассудно, глотая ветер бежать – как здорово! Про то, как с весла на весло прыгают, рассказывали и пели в песнях, но редко кто решался на такое. Однако недолго она торжествовала. У «Южного ветра» всего шестнадцать весел по борту, и они, увы, кончались. Вот и последнее, вот Бранд тянет к ней руку, перегнувшись через борт, рука дрожит от напряжения, она, ни на что не надеясь, цапнула, он ухватил ее за рукав… И тут ей треснули веслом по ребрам, рукав разорвался, и она с брызгами обрушилась в реку. И вынырнула среди пузырьков и пены. – Неплохо, неплохо! – сообщила Скифр, стоявшая у рулевого весла в обнимку с Ральфом. – А плавание – упражнение получше гребли! Мы остановимся на ночлег в нескольких милях впереди! Увидимся в лагере-ее! Колючка в ярости ударила по воде: – В нескольких милях?! Злостью делу не поможешь – «Южный ветер» быстро удалялся. Причем явно набирая ход. Бранд беспомощно таращился на нее с кормы, все еще свесив руку. Потом он пожал плечами. Над водой разнесся голос Скифр: – Я посторожу твои сапогииии! Сплевывая воду и проклятия, Колючка поплыла вперед, оставляя за собой молчащие древние руины.У кого что чешется
Бранд грохнулся наземь, деревянный меч вылетел из руки. Он, охая, перекатился несколько раз вниз по склону и упал на спину с долгим стоном. Сверху орали и смеялись, вопли команды звенели в ушах. И вот он так лежал и смотрел в темнеющее небо, синяки болели, о чувстве собственного достоинства вообще было лучше не вспоминать, – и вдруг понял: а она ведь его за лодыжку подцепила. Но как? Он же даже заметить ничего не успел! Колючка воткнула свой деревянный меч в комковатый дерн – они выбрали себе эту полянку для тренировок – и протянула ему руку: – Это который уже раз? Третий? Или четвертый? – Пятый, – простонал он. – А то ты не знаешь. И позволил вздернуть себя на ноги. От излишней гордости он никогда не страдал – а чем ему было гордиться-то? – а уж тренировки с Колючкой угрожали извести и последние ее остатки. – Боги, ты быстрая какая стала… И он поморщился, выгибая спину – она ему хорошо наподдала сапогом. – Как змея. Только безжалостная. Колючка заулыбалась еще шире, отерла потек крови под носом – он ее все-таки один раз за пять схваток достал. Вообще-то он это не как комплимент говорил, но она явно сочла его слова таковыми – как Скифр учила. – Думаю, юному Бранду достаточно на сегодня! – сообщила старуха команде. – Так что же, найдется среди вас, носящих серебряные кольца героев, кто-нибудь, кто желает схватиться с моей ученицей? Совсем недавно на такое предложение они бы ответили хохотом. У костра ведь сидели мужи, ходившие в походы ко всем берегам моря Осколков, даже самым неприветливым. Мужи, чья жизнь – это меч и вражда, а дом – щитовая стена. Мужи, пролившие столько крови, что по ней боевой корабль бы проплыл. А им предлагают сразиться с кем? С какой-то злоязыкой девкой? А вот сейчас никто не смеялся. Неделя за неделей они смотрели, как она тренируется – с дьявольским упорством, в любую погоду. Они видели, как она падает – и как подымается, раз за разом, и им даже стало не по себе от того, что они видят одно и то же, одно и то же. Месяц они ложились спать, слушая стук ее деревянного меча на манер колыбельной, и просыпались на рассвете от ее боевого клича – вместо петушиного. День за днем они смотрели и видели, как она прибавляет в скорости, и в искусности, и в силе. Да уж, смертоносным было ее искусство, и теперь она сражалась одновременно топором и мечом, и научилась этой пошатывающейся походке Скифр, когда никогда не знаешь, откуда ударят. – Не рекомендую, честно, – сказал Бранд и, поморщившись, уселся у огня. И осторожно потрогал свежую ссадину на черепе. Колючка крутила деревянный топор между пальцами, словно какую-то зубочистку. – Ну что, сдрейфили? – Да проклянут тебя боги, девушка! – И Одда вскочил со своего места у огня. – Я тебе покажу, как дерутся настоящие мужчины! И Одда показал. Он показал, как орут настоящие мужчины, когда их бьют деревянным мечом промеж ног, а затем показал лучшую на памяти Бранда попытку настоящего мужчины загрызть собственный щит, а затем он показал ей грязную задницу настоящего мужчины, когда улетел сквозь ежевичные кусты в лужу. Там он привстал на локтях, отсморкал грязную воду и оглядел себя – с ног до головы его облепляла настоящая густая грязь. – Ну что, кто еще хочет мне что-то показать? – Я хочу. Доздувой медленно наклонился за выпавшим из руки Одды мечом и распрямился – в полный немалый рост. И выпятил широкую грудь. Деревянный меч выглядел сущей щепкой в его кулачище. Колючка хмуро оглядела его и выпятила челюсть: – Высокое дерево громче падает. Она, конечно, заноза в заднице и все такое, но Бранд непроизвольно улыбнулся: надо же, даже когда все против нее, не отступает! – Это дерево даст тебе сдачи! – И Доздувой встал в боевую стойку, широко расставив сапожищи. Одда сел, баюкая покрытую синяками руку: – Да уж, на заточенных клинках дело бы иначе пошло, это точно! – Вот уж действительно! – отозвался Бранд. – Оно б пошло значительно быстрее. И ты б трупом в конце валялся. Сафрит как раз занималась делом: стригла своего сына, блестящие ножницы споро щелкали. – Хватит пререкаться! – резко заметила она. – Давайте, чем быстрее, тем лучше. – Волосы надо стричь, Колл, – и Бранд положил парнишке руку на плечо. – Слушайся мать. И он едва не добавил: «Повезло тебе, она у тебя есть», но вовремя сдержался. Про кое-какие вещи лучше молчать. Сафрит погрозилась ножницами Бранду: – Я бы тебе бороду подровняла, кстати! – А от меня держи свои ножницы подальше! – сказал Фрор, щупая одну из своих кос – с той стороны, где у него шрам был. – Воины! – насмешливо фыркнула Сафрит. – Да вы тщеславнее девиц! Вот эти рожи мир пусть и дальше не видит, но ты-то у нас красавец, негоже такому зарастать бородищей! Бранд провел пальцами по отросшей бородке. – Да уж, за несколько недель она погустела… И если честно, чешется она… Все восторженно заорали: Доздувой высоко вскинул меч, а Колючка поднырнула у него промеж ног, развернулась и крепко наподдала по заднице. Гигант пошатнулся и чуть не упал. Ральф почесал искусанную комарами шею: – Да у всех чешется, у кого что, правда… – Эт точно! В таком путешествии без лишних пассажиров не обходится! – и Одда отчаянно поскреб между ног. – Но они ж тоже просто на юг едут, прям как мы! – Так они ж боятся войны с Верховным королем вшей, – заметила Сафрит, – и ищут союза с мошками! И прихлопнула комара на шее. Ее сын пересыпал в руках соломенные обрезки своих волос – они, кстати, по-прежнему выглядели растрепанными: – А что, там действительно можно найти союзников? – Князь Калейвский может созвать под свои знамена столько всадников, что пыль от копыт их коней закрывает солнце, – ответил Одда. Фрор кивнул: – А я слыхал, что у Императрицы Юга столько кораблей, что она может навести из них понтонный мост через море. – Дело ведь не в конях и не в кораблях, – сказал Бранд, осторожно растирая мозоли на ладонях. – Дело в том, что вверх по Священной идут торговые корабли. Туда везут рабов и меха, обратно – серебро и шелк. А войны выигрывают серебром, не только сталью. И тут он понял, что все взгляды устремлены на него, и умолк, смутившись. – Так мне Гейден говорила… ну, в кузнице… Сафрит улыбалась, играя гирьками, висевшими у нее на шее: – Тихий-тихий, а как скажет чего… – Да уж, в тихом омуте черти водятся, – заметил Ярви, и пристальный взгляд бледных глаз остановился на Бранде. – Богатство – вот сила. А корень ревности Верховного короля – в богатстве королевы Лайтлин. Он может закрыть море Осколков для наших кораблей. Запретить гетландским купцам торговать на его берегах. А с помощью князя Калейвского и Императрицы Юга – закрыть от нас и Священную. Он в силах удушить нас, не обнажая меча. А если князь и Императрица станут нашими союзниками, поток серебра не иссякнет. – Богатство – вот сила, – пробормотал Колл про себя, словно бы прислушиваясь к словам – правда это или нет? Затем поглядел на Фрора: – А как ты заработал этот шрам? – Я задавал слишком много вопросов, – улыбнулся в огонь ванстерец. Сафрит наклонилась к Бранду, осторожно прихватила его бородку и защелкала ножницами. Странное это было чувство – ну, что кто-то сидит к тебе так близко, и очень внимательно на тебя смотрит, трогает лицо мягкими пальцами… Он всегда говорил Рин, что помнит мать, но это были всего лишь рассказы, которые он повторял раз за разом, и со временем всякая память из них истерлась, и остались только слова. Это Рин стригла ему волосы, и он дотронулся до кинжала, который она выковала для него, и его вдруг охватила тоска по дому. По хибаре, на которую они с таким трудом заработали, по отблескам огня на лице сестры, и он вдруг сильно забеспокоился – как она там?! И даже вздрогнул от этой мысли, как от укуса. Сафрит отдернула руку: – Я тебя порезала? – Нет, – выдавил из себя Бранд. – Просто по дому соскучился. – Небось ждут там тебя, а? – Только семья. – Да ладно тебе, я ж говорю – ты красивый парень! В это время Доздувой положил конец Колючкиным прыжкам и уверткам и прихватил ее за торчащую во все стороны шевелюру. А потом и за пояс – другой рукой. А потом поднял, как сноп, и с размаха кинул в канаву. – А кому-то не везет в любви, – вздохнул Ральф. Скифр как раз объявила, что схватка окончена, и пошла к канаве, посмотреть, что там да как. – Я слишком надолго отлучился с фермы, вернулся – а жена снова вышла замуж. – Может, это тебе не везет в любви, – заметила Сафрит, отбросив пучок Брандовых волос в огонь, – а ей как раз повезло! – Не везет в любви – это когда ты дал клятву никогда никого не любить, – и отец Ярви горько вздохнул. – И чем старше я становлюсь, тем меньше мне кажется, что нежная забота праматери Вексен стоила этой жертвы… – У меня была жена, – сообщил Доздувой, опустившись рядом с ними у огня. И тут же заерзал – отбитые ягодицы давали о себе знать. – Но она умерла. – А при чем тут невезение? Ты ж ее просто раздавил! – заметил Одда. – Ничего смешного, – мрачно отозвался гигант, хотя, судя по хихиканьям и смешкам, команда так не считала. – Не, женитьба – это не для меня, – заявил Одда. – Не верю я в это дело. – Думаю, женщины тебе доверием тоже не отвечают, – покивала Сафрит. – Хотя мне и жаль твою руку: бедняжка уже сколько лет твоя единственная любовница! Одда довольно оскалился, отблески пламени заиграли на заточенных зубах. – А ты не жалей – рука у меня опытная, и к тому же всегда наготове! – И, в отличие от остальных, ее не пугает твое зловонное дыхание! И Сафрит обмела Брандову подровненную бородку от лишних волосков. – Вот и готово. – Могу я взять твои ножницы? – поинтересовалась Скифр. Сафрит скептически оглядела седую щетинку на ее голове: – А тебе есть чего стричь-то? – Я не для себя беру. И старуха кивнула на Колючку, которая как раз выползла из канавы и хромала в их сторону, кривясь и ощупывая ушибленную голову. Растрепанные волосы торчали во все стороны под немыслимыми углами. – Полагаю, нам нужно постричь еще одну овечку. Доздувой показал, что эта копна – уязвимое место. – Нет. Колючка бросила наземь свое побитое деревянное оружие и заправила пару прядок за ухо: странное дело, обычно ей было все равно, как она выглядит. Брови Скифр поползли вверх: – У тебя множество недостатков, но среди них я не замечала тщеславия! – Я дала обещание матери, – сказала Колючка, подхватив лепешку и запихивая в рот сразу половину. Пальцы у нее были грязные, но кому какое дело. Кстати, Колючка могла не одолеть троих парней в схватке, а вот обожрать – легко. В этом Бранд не сомневался. – Я и подумать не могла, что ты во всем слушаешься матушку, – заметила Скифр. – А я и не слушаюсь. И вообще она заноза в заднице, матушка моя. Всегда меня донимала: делай то, а не это, потому что так положено, а так не положено. А мне почему-то всегда хотелось делать так, как не положено. Колючка рвала лепешку зубами, как волк оленя, жуя и разговаривая одновременно. Крошки летели во все стороны. – Вечно она нудела: а что люди подумают, что мне за то и за се будет, вдруг обидят, и как ей будет за все это стыдно. Ешь так, говори вот эдак, улыбайся так, ссы вот как… И пока она говорила, Бранд думал о своей сестре. Как она там? За ней же некому присмотреть… И тут он вдруг разозлился. – Боги, – прорычал он. – Ты хоть одно благословение можешь не считать проклятием? Колючка обернулась к нему с полным ртом. И, нахмурившись, спросила: – Это что значит? И он выпалил – очень уж она его рассердила: – У тебя есть мать, которая о тебе заботится! И дом, в котором тебя ждут, где тебе будут рады и где ты будешь в безопасности! А ты еще жалуешься! Тут повисло очень неловкое молчание. Отец Ярви прищурился, а Колл, наоборот, вытаращился, а у Фрора брови вовсе уползли на лоб от удивления. Колючка медленно прожевала и проглотила кусок. Вид у нее был такой, словно ей пощечину дали, – видать, она тоже не ожидала ничего такого. Впрочем, нет, скорее удивленный, ее же Скифр ежедневно лупцевала по щекам. – Черт, я людей ненавижу просто, – пробормотала она, выхватив из рук Сафрит еще одну лепешку. Конечно, нехорошо и неправильно было так говорить, но тут Бранд не сдержался: – Не волнуйся, – и натянул на плечо одеяло, поворачиваясь к ней спиной. – Они тебе точно тем же отвечают.Да пошли они
Колючка учуяла запах готовящейся на костре еды, ноздри ее зашевелились, и она заморгала спросонья. И тут же почувствовала: что-то не так. Обычно она пробуждалась от нежного пинка Скифр по ребрам. А может, старая ведьма сегодня просто сжалилась над ней?.. Ей снилось, что голову с одной стороны лижет собака. Выпутываясь из одеял, она пыталась отделаться от неприятного воспоминания. Может, во снах и впрямь с нами говорят боги, но разрази ее гром, если она понимала, к чему снится собака. Над ручьем сидел Колл и, ворча, намывал котелки. – Доброе утро, – сказала она, зверски потягиваясь. Спину и руки ломило, ну так и что! В первые дни она вообще разогнуться по утрам не могла – а как же, весь день гребешь, а вечером тренируешься. А тело закалилось, мышцы затвердели, и стала она как хлыст и как ветка – твердая и гибкая. Колл поднял взгляд, и глаза его широко распахнулись: – Эээ… – Знаю. Скифр дала мне выспаться. И Колючка широко улыбнулась, глядя на реку. Священная – а что, и впрямь подходящее имя. Время шло, и Матерь Солнце сияла ярко и пригревала, в лесу перекликались птицы, над водой лениво жужжали насекомые. Над рекой нависали тяжелые от белых цветов ветви деревьев, и Колючка с наслаждением вдохнула напоенный ароматами воздух – а потом счастливо выдохнула: – Сдается мне, это начало чудесного дня. И она потрепала Колла по голове, развернулась и чуть не врезалась в Бранда. Тот вытаращился на нее со своим всегдашним беспомощным выражением на лице: – Колючка, у тебя… – Да чтоб ты сдох. Она полночи пролежала, придумывая, что б такого обидного ему сказать, и вот пришел долгожданный миг, а на ум пришло только это. Она отпихнула его плечом и пошла к костру, вокруг которого собралась команда. – Ешьте-ешьте, – наставлял всех Ральф. – Может статься, уже сегодня выйдем к волокам. Вам вся сила понадобится, шутка ли, корабль… эээ… И тут он осекся, вытащившись на Колючку, которая подошла, ухватила миску и осмотрела ее. – Ну ты говори, говори, – заметила она. Они все развернулись и смотрели на нее, и Колючка начала нервничать. Тут Одда фыркнул, едва не подавившись едой: – Она подобна щетке, чья щетина наполовину выщипана! – Агнцу, наполовину остриженному! – добавил Доздувой. – Иве, чьи ветви наполовину обломаны, – пробормотал Фрор. – Хорошо сказал, – поддержал Одда. – Поэтично! Ты б почаще рот раскрывал. – А ты пореже, но штука в том, что я сказал чистую правду. И тут с реки налетел ветерок, и Колючка почувствовала, что одна половина головы почему-то мерзнет. И она покосилась вниз и увидела, что все плечо засыпано волосами. И она поднесла руку к голове – с опаской. Справа все было как обычно – неумело, кое-как заплетенная косичка. А вот слева… слева торчали отдельные клочки, а так – только щетина прощупывалась. Без волос череп казался странно бугристым, и пальцы ее задрожали. – Ты спишь на правом боку, – через плечо наклонилась Скифр и ловко подцепила большим и указательным пальцами кусок мяса из котелка. – Я изо всех сил старалась тебя не разбудить. У тебя такое трогательное лицо во сне – прямо как у младенца. Колючка смерила ее взглядом: – Ты же сказала, что не заставишь меня остричься! – А я не заставляю! И старуха улыбнулась: мол, смотри, какая добрая, разве нет? Выходит, старая ведьма вовсе не сжалилась над ней. Начало прекрасного дня, говорите… Колючку трясло, она не знала, что делать. Заорать? Расплакаться? Укусить Скифр прямо в рожу? В конце концов из горла ее вырвалось нечленораздельное бульканье, и она, широко шагая, ушла к реке. В ушах все еще звенел хохот команды. Колючка сжимала зубы и шагала, шагала, обхватив руками полуобкорнанную голову. У матушки было зеркальце в серебряной оправе – она им дорожила, как зеницей ока. Колючка часто поддразнивала ее: мол, ты над ним так трясешься, потому что слишком себя любишь, но прекрасно знала истинную причину: это был подарок от отца. Тот привез зеркальце давным-давно, когда ездил в Первогород. Колючка терпеть не могла смотреться в него. Лицо слишком длинное, щеки впалые, нос слишком острый, глаза слишком злые. А сейчас она бы с удовольствием сменяла на то отражение нынешний глядящий из воды ужас. Она припомнила, как мать, тихонько напевая, расчесывала ей волосы, и как, глядя на них, улыбался отец. Она припомнила смех и теплоту обнимающих ее рук. Свою семью. Свой дом. Она схватилась за мешочек под рубахой и подумала, как жалко выглядит, таская с собой кости отцовских пальцев. Но это все, что у нее осталось. И она смотрела на отражение, на свою изуродованную голову и качала головой. Рядом появилось еще одно – высокое, стройное и бесцветное. – Зачем ты привез меня сюда? – спросила она, сердито разбивая оба отражения ладонью. – Чтобы наши враги сделались союзниками, – ответил отец Ярви. – Чтобы привести помощь Гетланду. – Если ты не заметил, у меня не очень хорошо получается заводить друзей! – У всех свои недостатки. – Но я-то зачем тебе понадобилась? Зачем ты нанял Скифр учить меня? Служитель опустился на корточки рядом с ней: – Ты доверяешь мне, Колючка? – Да. Ты спас мне жизнь. Колючка поглядела в его бледные голубые глаза и вдруг подумала: а стоит ли доверять такому хитрому и коварному человеку? – И я дала тебе клятву. Разве у меня есть выбор? – Нет. Поэтому – верь мне. И он оглядел уродливо обкорнанные волосы. – Может, это и выглядит непривычно, но я считаю, что тебе идет. С короткой стрижкой ты выглядишь… по-особому. Свирепо так. Не как все. Она фыркнула: – Это точно. – Ну так и что? Я-то, честно говоря, думал, что тебе нравится быть не как все. Что ты от насмешек только расцветаешь – как цветок на навозе! – Это только так кажется, – пробормотала она. – Держать хорошую мину при плохой игре очень трудно. – Можешь поверить – я в курсе. И они долго так сидели над водой и молчали. – Поможешь мне обрить вторую половину? – А не хочешь оставить ее так? – Вот так? А зачем? Что люди скажут? Ярви оглянулся на команду: – Они? Да пошли они. – Да пошли они… – пробормотала Колючка. А и впрямь… И она зачерпнула воды и пригладила волосы на неостриженной половине. А что? Не такая уж и плохая идея… Оставить все как есть. И ходить вот так – наполовину обритой. Свирепой такой. Чтоб все смотрели и обмирали. – Да пошли они! И она коротко рассмеялась. – Ты не единственная в команде, кто странно выглядит. И потом, – тут Ярви высохшей рукой смахнул ей с плеча отстриженное, – волосы – они отрастают.* * *
Целый день они с трудом выгребали против течения – Священная становилась все у́же, а берега ее – все обрывистей. Ральф хмурился, осторожно ведя корабль мимо камней, окаймленных белой пеной. В тот вечер, когда над заросшими лесом холмами небо окрасилось закатным красным, они добрались до верхних волоков. На берегу стояла весьма странная на вид деревня. Разрослась она благодаря торговле с прибывающими кораблями, и в ней все дома были разные – ни одного одинакового: кто-то построился из дерева, кто-то из камня, а кто-то сложил из дерна землянку, похожую на курган древнего героя. Здесь осели люди с берегов моря Осколков, которые плыли на юг, и люди из Калейва и Империи, которые путешествовали на север, и люди из лесных племен и даже из коневодов, которые ехали по своим делам на восток или на запад. Семена, которые ветер принес со всего мира. Семена, которые благодаря странной удаче решили прорасти именно здесь. Здешний люд одевался кто во что горазд и обычаев придерживался разных, но знатно поднаторел в одном: как выбивать деньги из путешественников. Однако в жилах отца Ярви не зря текла кровь Золотой Королевы – он тоже внакладе не остался. С каждым он торговался на его собственном наречии, очаровывал барышников улыбками или приводил в замешательство каменным безразличием, и всегда добивался своего: они так и увивались вокруг служителя, предлагая товар по самым низким ценам. А когда он в конце концов сторговал у старостихи селения восемь здоровенных бородатых буйволов, она долго не могла проморгаться и все таращилась на несколько жалких монеток в своей ладони. – Отца Ярви вокруг пальца не обведешь! – сурово заметил Бранд, когда они завороженно наблюдали за переговорами – волшебство, да и только. – Хитрее человека я в жизни не встречал, – покивал Ральф. Вдоль берега здесь тянулось натуральное кладбище кораблей: остатки бревен-ходов и катков, сломанные мачты и весла, даже изогнутый старый киль с обломками шпангоутов – ни дать ни взять, скелет корабля, который спустили с холмов в сильно побитом виде и решили разобрать на запасные части. Команда тут же вооружилась топорами и стамесками, и к моменту, как отец Месяц показался на небе, «Южный ветер» уже стоял килем на двух хороших бревнах-ходах, а весь груз перетаскали в два нанятых в деревне фургона. – Тренироваться будем? – спросила Колючка, наблюдая, как команда по своему обыкновению рассаживается у огня и заводит разговоры о том о сем. Колл как раз начал пересказывать одну из самых неприличных баек Одды, все покатывались с хохоту. Скифр поглядела на нее, глаз блеснул в свете костра. – Уже поздно, и завтра тяжелый день. Ты что, действительно хочешьтренироваться? Колючка отпихнула носком сапога валявшуюся на земле стружку: – Ну хотя б чуть-чуть… – Из тебя получится отличный убийца, детка. Берись за оружие. Ральф, конечно, пинками разбудил всех на рассвете. Все потягивались и ворчали, изо рта шел пар – холодно. – Подъем, говнюки! Впереди – самый тяжкий день вашей никчемной жизни! Подъем! Вообще-то у них все дни были тяжелые, прям начиная с отплытия из Торлбю, однако кормчий не соврал. Волочь корабль через холмы – тяжело. Прямо очень тяжело. Потому что это корабль и ты его, эту дуру здоровенную, волочешь. На себе. Они со стоном тянули за канаты, рыча от натуги, налегали грудью на торчавшие весла, плечом толкали корпус, когда ходы застревали или цеплялись за корягу, хватались друг за друга, задыхаясь, истекая по́том, единой вонючей кучей. Упряжка из четырех быков тащила корабль, однако вскоре на всех уже живого места не осталось: синяки от падений, кровавые ссадины от канатов, ветки хлестали, щепки отлетали и тоже ранили… Сафрит пошла вперед – очистить путь от нападавших веток. Колл то и дело нырял под киль с ведром смолы и свиного жира – смазывать, чтобы корабль скользил ловчее. Отец Ярви понукал возчиков на их собственном языке, а те, правда, не тыкали в быков стрекалом, а только тихонько выговаривали им что-то. А дорога шла вверх, всегда вверх. Да и какая то была дорога – так, слабый след в траве среди камней и корневищ. Часть команды вооружилась и отправилась дозором в лес, чтоб бандиты врасплох не застали. Разбойники часто поджидали в засаде корабли, чтоб разграбить товар, а людей продать в рабство. – Продать команду корабля – намного выгодней, чем продавать товар команде, это как пить дать. И Одда тоскливо вздохнул – видно, что по опыту знал, что к чему. – Или чем тащить корабль через лес, – прорычал Доздувой. – Береги силы, скоро подымать его будем, – процедил Ральф сквозь стиснутые от натуги зубы. Матерь Солнце поднималась все выше и палила безжалостно. Над тяжело ступающими волами и командой зажужжали крупные мухи. С обкорнанной головы Колючки пот лил ручьями, капал с бровей, заливал нижнюю рубаху, просоленная жесткая ткань натирала соски. Многие разделись до пояса, а кое-кто и ниже. Одда и вовсе трудился с одних сапогах, выставляя на всеобщее обозрение чудовищно волосатую задницу – таких даже у зверей, небось, не бывает… Колючке бы под ноги смотреть, но она то и дело поглядывала в сторону Бранда. Другие ворчали, спотыкались и ругались на чем свет стоит, а он молча упорно шел, глядя строго вперед. Мокрые волосы облепили стиснутые челюсти, мышцы на покрытых каплями пота спине и плечах вздувались от напряжения – но он тянул лямку без единого слова жалобы. Вот это сила. Сила, подобная той, что была у отца. Спокойная, уверенная мощь, как у Отче Тверди. Колючка припомнила, что сказала королева Лайтлин: «Дурак хвастается тем, что собирается сделать. Герой – делает, что должен, без лишних слов». Колючка снова покосилась на Бранда: эх, стать бы хоть немного похожей на него… – Да-да-да, – одобрительно промурлыкала Сафрит, поднося к потрескавшимся от жажды губам мех с водой – они пили, не выпуская из рук канаты. – Парень что надо… Колючка тут же отвернулась и чуть не подавилась водой: – Ты о чем это? – Да так, ни о чем особенном, – и Сафрит насмешливо поцокала языком. – А ты чего отвернулась, хе-хе? Однажды они даже разминулись с кораблем, который тянули в противоположном направлении мокрые от пота люди из Нижних земель: кивнули друг другу, привет, мол, но дыхание на приветствия и прочие разговоры тратить не стали. Во всяком случае, Колючка и так еле дышала: в груди словно огонь разожгли и каждая мышца болела. Даже ногти на больших пальцах ног болели! – Я… грести… не люблю, – прорычала она, – но, сука, лучше грести, чем тащить… корабль… посуху… Из последних сил они вытащили «Южный ветер» на какой-то особо крутой взгорок и оказались на ровном месте. Бревна-ходы со скрипом замедлились и остановились. – Отдых! – провозгласил отец Ярви. В ответ раздался целый хор благодарных постанываний, все привязывали канаты к деревьям и падали, где стояли, прямо на торчащие из земли корни. – Благодарение богам, – прошептала Колючка, ощупывая разламывающуюся от боли спину. – Под горку тащить легче. Мне так кажется… – Подождем – увидим, – отозвался Бранд, прикрывая глаза ладонью. Здесь-то земля шла под уклон, а дальше в дымке угадывался новый подъем. Лесистый склон за лесистым склоном – оказалось, впереди их ждал отрог повыше того, что они уже преодолели. Колючка неверяще таращилась вдаль. – Еще выше! Твою мать, лучше б меня камнями раздавили… – Это никогда не поздно успеть, – заметил отец Ярви. – Радостей жизни у нас не в избытке, но уж камней мы точно сумеем набрать!Человек, который сразился с кораблем
Проснулись все злые и усталые, как собаки, – все тело болело после вчерашних трудов, а впереди их ждал такой же тяжкий день. Даже Одда не стал шутить, когда увидел длинный лесистый склон под ногами и слабый блеск воды в туманной дали. – По крайней мере, дорога под гору, – заметил Бранд. Одда фыркнул, отворачиваясь: – Ну-ну… Бранд скоро понял, что тот имел в виду. «Южный ветер» трудно было тащить вверх по склону. А на пути под гору корабль норовил все время укатиться вниз, и удержать его было не просто труднее – это оказалось довольно опасной работой. Поскольку волок петлял и не отличался шириною, волов пришлось выпрячь. Вместо них, по шесть с каждой стороны, впряглись люди: руки по локоть обмотали тряпками, спины – одеялами, и вперед, крест-накрест веревки накинули и помаленьку пошли вниз, удерживая корабль на канатах. «Южный ветер» качался на ухабах и пытался съехать с волока в лес. Колл шагал впереди со своим ведром, смазывая ходы, когда те начинали дымить. – Держи! – ревел Ральф, подымая ладонь. – Держи его! – Попробуй удержи его, – хрипел Бранд. Ему, конечно, выдали канат. А так всегда: если люди знают, что ты можешь таскать тяжести, они тебе всегда эти тяжести вручают. А сами отступают в сторону с виноватой улыбочкой. Вообще-то он был не новичок в работе – сколько всего на хребтине перетаскал, зарабатывая им с Рин на корку хлеба. Однако так, как сейчас, он на работе не ломался: мокрый от пота канат накручен под локтем, через плечо, вперехлест через другое – и режет тело с каждым шагом, ноги дрожат от напряжения, сапоги скользят по мягкой земле, усыпанной палой листвой и хвоей, впереди у Одды из-под ноги летит пылюка, из груди рвется кашель, сзади хрипло ругается Доздувой… – Когда ж мы до этой сраной реки дойдем? – свирепо прорычал Одда через плечо – они ждали, пока с тропы убирали поваленное дерево. – С меня рекой льет, можно целый корабль пустить, – и Бранд помотал головой – с мокрых волос полетели во все стороны крупные капли пота. – Щас Сафрит воды даст, так я вам тоже цельную реку напружу, – заметил за спиной Доздувой. – Фрор, расскажи, как шрам получил, а? – Брился, вот и обрезался! – отозвался с другой стороны корабля ванстерец, затем подождал немного и добавил: – Никогда не брейтесь топором, ребята! Колючка шагала сзади – им пятерым поручили тащить мачту. Бранд чувствовал ее острый взгляд между лопаток – наверное, до сих пор злится за то, что он про ее матушку сказал… Ну что ж, она не виновата. Это ж не она уплыла прочь и бросила Рин одну-одинешеньку… Видно, всякий раз, когда ему, Бранду, шлея под хвост попадала, дело было в нем – на себя он злился, вот что. Надо бы извиниться перед ней. Но слова что-то не шли. Не умел он разговаривать, вот что. Днями мог сидеть, придумывать, что и как скажет, а как рот раскрывал – ерунда какая-то изнутри лезла. Он вздохнул: – Эх, язык мой – враг мой… Лучше мне рот вообще не раскрывать… – Эт точно, – услышал он Колючкин голос из-за спины и уже хотел было развернуться, чтобы достойно ответить – и потом огрести за этот ответ, это уж как пить дать, как… …веревка натянулась и дернулась, и протащила его прямо в кучу прошлогодней листвы, он закачался и едва удержался на ногах… – Держи! – заорал Доздувой и резко потянул свой канат. И тут лопнул узел – с резким, как хлыстом стегнули, звуком, и Доздувой с отчаянным воплем опрокинулся на спину. Одда выдохнул: «Боги!», тут же упал вниз лицом, сшиб идущего следом, тот выпустил свой канат, веревка захлопала, извиваясь, словно змеюка. С хлопаньем крыльев взлетела птица, «Южный ветер» клюнул носом, кто-то с другой стороны заорал, когда веревка резанула его по плечам, развернула, раскрутила – и сбил с ног Фрора, а от неожиданного рывка все повалились наземь, как кегли. И тут Бранд увидел – Колл. Парень лежал под килем со своим ведром и в ужасе смотрел, как вздрогнул и наклонился над ним нос корабля. И пытался на спине выползти из-под скрипящего, ползущего на него корпуса. Времени думать и прикидывать не осталось. Может, это было благое дело. Отец Бранда всегда говорил, что думать – это не по его части. Он, рассыпая палые листья, сиганул с тропы и быстро обвязал канатом здоровенное дерево, крепко вцепившееся бугристыми корнями в склон. Вокруг орали, натужно скрипели доски, что-то щелкало и ломалось, но Бранду было не до этого – он упер один сапог в дерево. Другой. И со стоном вытянул – ноги, потом спину, изо всех сил натягивая обмотавшую плечи веревку, вытягиваясь в струнку, прямо как торчащая из ствола ветка. Ох, если б он тоже был из дерева… Натянутый до предела канат звенел, как струна арфы, глаза лезли из орбит, веревка скребла по коре дерева, обдирала ладони, резала мышцы. Он стиснул зубы и прикрыл глаза. И крепче вцепился обмотанными тряпкой руками в канат. Держать. Держать и не отпускать, мертвой хваткой, как Смерть держит умирающих. Непосильная ноша. Слишком тяжело. Но раз уж взвалил ее на себя, какой прок жаловаться? В ушах зазвенело сильней – «Южный ветер» сползал, сползал, и держать стало еще тяжелее, и он тихо, протяжно застонал, но не сдавался: если уступить и ослабить колени, спину, руки, его согнет пополам. Тут он открыл глаза – на мгновение. Сквозь листву сеялся солнечный свет. Кровь на дрожащих от напряжения запястьях. Дымится обмотанная вкруг ствола веревка. Где-то далеко звучат голоса, гуляет эхо. Он зашипел – веревка дернулась и зазвенела, немного съехала – впиваясь в тело, как пила. Держаться. Не отпускать. Он не подведет команду. Кости затрещали, канат врезался в плечи, руки, запястья, он же ж на части его порвет, дыхание с сипением вырывалось из груди, он фыркал, как ломовая лошадь с натуги… Держаться. Не отпускать. Он не подведет свою семью. Все тело дрожало, мышцы полыхали огнем боли. Мир исчез – есть только он и этот канат. Только усилие и боль и тьма. И тут он услышал тихий голос Рин над ухом: – Отпусти. Он помотал головой, вытягиваясь до предела, поскуливая… – Бранд, отпускай! По дереву гулко ударил топор – и он упал и падал, падал, а мир вокруг крутился и крутился. Его подхватили сильные руки, опустили на землю. Сил не было, ноги-руки болтались, как тряпочные. Над ним стояла Колючка, а за ее спиной сияла Матерь Солнце, золотя щетинку со стриженой стороны ее головы. – А где Рин? – прошептал он. Вместо шепота вышло сипение. – Отпускай. – Ох. Оказывается, он так и не разжал кулаки. Понадобилось серьезное усилие, чтобы разжать дрожащие пальцы, и Колючка тут же принялась разматывать канат – тот был влажным от крови. Она вздрогнула и резко крикнула: – Отец Ярви! – Прости, – просипел он. – Что? – Я… не надо было мне так говорить… о твоей матушке… – Заткнись, Бранд. Тут она замолчала, а вдали вдруг заговорили, а птица высоко на ветке пронзительно засвиристела. – А самое главное, мне кажется, что это все правда. – В смысле? – Не злись, пожалуйста. Это больше не повторится. Вокруг собирались люди, над ним нависали размытые тени. – Вы такое когда-нить видели? – Да он его один держал, один! – Про такое токо в песнях поют, вот же ж… – Ага, уже стихи сочиняю, – донесся голос Одды. – Ты спас мне жизнь, – тихо сказал Колл, и глаза у него были как плошки, и вся щека в смоле. Сафрит поднесла к губам Бранда мех с водой: – Его б корабль раздавил… – И сам бы разбился, – сказал Ральф. – И плакала б тогда наша помощь Гетланду… – Нам бы самим тогда помощь понадобилась, эт точно… Даже глотать получалось с трудом: – Я… каждый б то ж самое сделал… – Смотрю на тебя и вспоминаю старого друга, – сказал отец Ярви. – Сильная рука. И большое сердце. – Один взмах – один удар, – проговорил Ральф, почему-то сдавленным, тихим голосом. Бранд поглядел на то, чем занимался служитель, и его замутило. Канат стер кожу на руках до крови – алые змеи вокруг белых ветвей обвились, ни дать ни взять. – Болит? – Так, щиплет… – Слыхали?! – проорал Одда. – Щиплет! Слышали? А ну, рифму к щиплет кто мне даст? – Скоро заболит, – тихо сказал отец Ярви. – И шрамы останутся. – Память о подвиге, – пробормотал Фрор – он-то был докой в том, что касалось шрамов. – Шрамы героя. Бранд поморщился: Ярви перевязывал руки, и теперь ссадины и порезы дико болели. – Какой я герой, – пробормотал он. Колючка помогла ему сесть. – Я сразился с веревкой и проиграл. – Нет. И отец Ярви сколол края повязки булавкой и положил высохшую руку ему на плечо. – Ты сражался с кораблем. И выиграл. Положи это под язык. И он сунул Бранду в рот сухой листик. – Поможет от боли. – Развязался. Узел развязался, – сказал Доздувой и заморгал: в руке он все так же сжимал разлохмаченный конец своего каната. – Что за злая удача? – Такая злая удача преследует людей, которые не проверяют, крепко ли завязаны узлы, – зло покосился на него отец Ярви. – Сафрит, подготовь в повозке место для Бранда. Колл, поедешь с ним. Смотри, не давай ему больше геройствовать. Сафрит быстро соорудила постель из спальных одеял. Бранд попытался было сказать, что он вполне может идти, но все видели – нет, не может. – Так! А ну ложись! Лежи и сопи в две дырки! – гаркнула она, наставив на него палец. Ну и как тут возражать? Колл уселся рядом на бочонок, и повозка тронулась под гору, подскакивая на ухабах. Бранд морщился при каждом толчке. – Ты спас мне жизнь, – пробормотал паренек после недолгого молчания. – Ты быстрый. Ты бы успел выбраться. – Нет. Не успел бы. Передо мной уже Последняя дверь открылась. Так что позволь мне, по крайней мере, поблагодарить тебя. Некоторое время они смотрели друг на друга. – Ну хорошо, – наконец сказал Бранд. – Ты меня поблагодарил. И вот я теперь лежу поблагодаренный. – Как тебе удалось стать таким сильным? – Ну… я ж работал. В порту. На веслах сидел. В кузне молотом махал. – Ты кузнечил? – Я работал в кузнице женщины по имени Гейден. Она унаследовала кузницу от мужа, как овдовела. Оказалась, что кузнец из нее гораздо лучше, чем из покойного… И Бранду разом припомнилась и тяжесть молота в руке, и звон наковальни, и жар от углей. Оказывается, он скучал по всему этому… – Хорошее это дело – железо ковать. Честное. – А ты почему от нее ушел? – Я всегда хотел стать воином. Чтоб в песни попасть. И на ладье в поход отправиться. И Бранд посмотрел, как ссорятся Одда с Доздувоем, оба согнутые под весом корабля, и как хмурится, глядя на обоих, Фрор. И улыбнулся. – Я, конечно, надеялся на команду поблагороднее, но что поделать, семью не выбирают. Боль уменьшилась, а листочек отца Ярви, похоже, развязал ему язык. – Мать умерла, когда я был маленький. Сказала, что нужно творить добро. А отец не хотел, чтоб я с ним жил. – А мой отец умер, – сказал Колл. – Давно уж. – Ну что, теперь у тебя есть отец Ярви. И все эти братья! И Бранд поймал взгляд Колючки. Она заметила это, нахмурилась и отвернулась к деревьям. – Ну и Колючка тебе теперь сестра, вот. Колл ухмыльнулся: – Сомневаюсь, что это удача. – А с удачей завсегда так. А Колючка… она, конечно, та еще зараза, но помяни мое слово – она голову сложит за любого из нас. – Да уж, ей нравится драться. – Да уж. Колеса заскрипели, повозку тряхнуло, все заорали друг на друга – держи, тяни, словом, все как обычно. Тогда Колл тихо спросил: – Выходит, ты… брат мне? – Ну это… выходит, что да. Если тебе подойдет такой брат-то… – Да ты на меня посмотри – из меня тоже брат тот еще… И парнишка пожал плечами – мол, тоже мне, ерунда какая. Но Бранду почему-то показалась – нет, не ерунда. И что все это очень, очень важно.* * *
Они дернули в последний раз, и «Южный ветер» соскользнул в бурные воды Запретной. Все сипло заорали от радости. – Рехнуться можно, мы сделали это! – крикнул Бранд, не веря глазам своим. – Ведь правда ж дошли, а?! – Ну да. Можешь потом внукам рассказывать: я протащил корабль через верхние волоки. И Ральф обтер пот со лба здоровенной ручищей. – А теперь – на весла! – заорал он, кладя конец веселью. – Грузимся, и ходу! До заката еще несколько миль пройдем! – Подымайся, лодырь! И Доздувой снял Бранда с повозки, как перышко, и поставил на ноги. Ноги держали некрепко. Отец Ярви поговорил с главным возницей на каком-то странном языке, а потом оба они расхохотались и обнялись. – Что он сказал? – спросил Бранд. – Берегитесь коневодов, – ответил отец Ярви, – ибо они дикари, безжалостные и кровожадные. Колючка покосилась на волов, которых наконец-то распрягли. – И что смешного? – А я спросил его, что он говорит коневодам, когда тащит их груз. – И? – Берегитесь Людей с Кораблей, ибо они дикари, безжалостные и кровожадные. – А кто такие Люди с Кораблей? – спросил Колл. – Это мы, – ответил Бранд и, морщась от боли, полез на борт. – Это мы. Болела каждая связка, и каждый сустав болел, и он, согнувшись как столетний старик, брел к своему месту на корме. Дойдя, он плюхнулся на рундук – Колючка как раз вовремя подставила его под задницу. – Ты уверен, что сможешь грести? – Не боись, не отстану, – пробормотал он в ответ, хотя даже разогнуться стоило героических усилий. – Да ты и не поломанный-то от меня отставал, – фыркнула она. – Смотри, как бы тебе не отстать от меня, зуборотая. За их спинами стоял Ральф. – Пойдешь на мое место, парень. – Куда это? Ральф кивнул на рулевое весло: – Сегодня у руля постоишь. Бранд растерянно поморгал: – Я? – Ты заслужил, парень. И Ральф хлопнул его по спине – да так, что Бранда пополам согнуло. Застонав от боли, Бранд обернулся – одной рукой он придерживал рулевое весло. Все взгляды были обращены на него. Сафрит и Колл сидели рядом с грузом, Одда, Доздувой и Фрор – на веслах, отец Ярви стоял рядом со Скифр у деревянной фигуры голубки на носу, а за бортом широко текла на юг Запретная, а Матерь Солнце щедро заливала воду золотым светом. Бранд широко улыбнулся: – Хороший отсюда вид! Мне нравится! – Смотри мне, а то к хорошему-то быстро привыкают, – усмехнулся Ральф. И тут все начали бить ладонями, кулаками по веслам – раз, раз, колотить все разом. В знак уважения. В знак уважения к нему, Бранду. Который всю жизнь свою был никем. – По правде говоря, ты там наверху, конечно, нефиговую штуку отмочил, – и даже Колючка почти улыбалась, а глаза ее блестели, и она тоже колотила по веслу. – Нефиговую, да! И Бранд почувствовал, что его распирает от гордости. Такого с ним никогда еще не бывало. Сколько ж воды утекло с тех пор, как он остался стоять один-одинешенек на пустом морском берегу у стен Торлбю. Он не принес воинскую присягу, но все равно нашел себе ладью. И команду. Семью. Эх, видела б все это Рин! Он так и представил себе ее лицо, как она на это все смотрит. И тут же в носу захлюпало, и пришлось делать вид, что в глаз соринка попала. Вот теперь он пребывал в свете. Совершенно точно. Никаких сомнений. В свете – и никаких гвоздей. – Эй вы, ленивые ублюдки, хватит стучать! – проорал он срывающимся от волнения голосом. – Весла в руки – и погребли! Команда расхохоталась и взялась за весла, и «Южный ветер» заскользил вниз по быстрой Запретной. Теперь они гребли по течению, а буйволы и возницы остались на берегу – ждать нового груза.Странные времена
Лес кончился, началась степь. Бескрайняя. Открытая всем ветрам. Абсолютно плоская. Миля за милей тянулась она – целое море высокой, зеленой, волнующейся под ветром травы. – Почему здесь не пашут? – спросил Колл. Он оседлал уложенную на козлы мачту и старательно вырезал на ней узоры. Ветер мгновенно выдувал стружку из-под ножа. – Здесь пасут скот. Коневоды, – ответил Доздувой. – Чужаков они не привечают. Одда фыркнул: – Не привечают – это мягко сказано. Они с них кожу живьем сдирают. – У князя Калейвского научились… – А тот – в Первогороде, – заметил Фрор, осторожно протирая вывернутый шрамом глаз кончиком пальца. – А тех – Бейл Строитель надоумил, во время своего первого набега, – сообщил Ярви. – Так сдирающие кожу сами попадают под нож свежевателя, – задумчиво протянула Скифр, наблюдавшая за тем, как ветер затейливо лохматит траву, – и кровавые уроки возвращаются учителю сторицей… – Хорошо сказано. И Ральф оглядел реку – и вверх по течению, и вниз по течению, и степь вокруг он обвел прищуренными глазами. Чувствовалось, что кормчий насторожился. – Но мы не станем брать у них уроки. – А с чего нам так беспокоиться? – удивилась Колючка. – Уж сколько дней прошло, а ни одного корабля не видели… – Вот именно. Куда они подевались? – Вот они. Целых два. И отец Ярви показал пальцем куда-то вниз по течению. У него было острое зрение. А вот Колючка сумела все рассмотреть, только когда они ближе подплыли. Изо всех сил выворачивая шею со своего места, она увидела наконец: вот эти черные кучи на берегу – это и есть корабли. Два обугленных скелета каких-то малых судов в кольце вытоптанной травы. Кострище. Точно такое, какое оставляли они на привалах. Каждую ночь. – Командам, похоже, не повезло, – пробормотал Бранд – у него прям талант был сказать что-то такое, что все и так поняли. – Погибли, – быстро сказала Скифр. – Кому-то повезло, и его угнали в рабство. Или не повезло – это как посмотреть. Коневоды – не слишком добрые хозяева. Одда мрачно смотрел на уходящую к горизонту травяную равнину. – Думаете, мы еще с ними познакомимся? – С моей-то удачей? Обязательно, – пробормотал Доздувой. – Так! Теперь становимся на ночлег только на холме! – проорал Ральф. – И стражу удваиваем! По восемь человек на часах теперь стоим! И все стали ерзать и нервно оглядывать степь, и вздрагивать при каждом звуке. И тут показался корабль. Он шел себе на веслах вверх по течению. По размеру он не уступал «Южному ветру» – с каждой стороны у него было по шестнадцать, что ли, весел. Судя по фигуре черного волка на носу – тровенцы. Щиты, как Колючка заметила, по бортам висели все побитые и посеченные. Похоже, эти ребята ищут драки. Возможно, даже нарываются на нее. – Оружие держать наготове! – крикнул Ральф. Он уже держал в руке свой лук из рогов огромной зверины. Сафрит нервно заоглядывалась: мужчины хватались то за весла, то за мечи. – Не открыть ли нам дорогу Отче Миру?.. – Естественно, мы постараемся пойти его путем. И отец Ярви проверил, легко ли ходит в ножнах меч. – Но к словам вооруженного человека прислушиваются охотней. Приветствую! – крикнул он, и голос его разнесся далеко по воде. На носу приближающегося корабля стоял огромный бородатый детина в кольчуге. – И вам не хворать, друзья! – отозвался он. И все было бы хорошо, если бы не двое лучников у детины по бокам. Лучники как-то настораживали. – Наш корабль прозывается «Черный пес», и мы идем вверх по Запретной из Первогорода! – А наш – «Южный ветер», и мы пришли вниз по Священной из Ройстока! – проорал в ответ Ярви. – Ну и как там на верхних волоках? – Тащившим пришлось нелегко! И Ярви поднял свою покалеченную руку. – Но я жив остался, как видишь! Капитан встречного корабля расхохотался: – Вождь трудится вместе с воинами, но не наравне с ними – иначе кто ж его станет уважать? Можем ли мы подойти ближе? – Можете! Но знайте, что мы хорошо вооружены! – В здешних краях надо опасаться тех, кто не вооружен… И капитан отмахнул команде – команда, кстати, у него была как на подбор: все как один здоровенные, покрытые шрамами бородатые мужики в серебряных браслетах. Они быстренько подогнали «Черного пса» на стремнину и пристроились рядом с «Южным ветром», нос к корме. И тут капитан «Пса» вдруг весело расхохотался: – А что это за старый ублюдок у тебя там на кормовом весле обретается? Это ж Ральф Поганец, чтоб мне провалиться! Я ж думал, ты помер – и даже обрадовался! Ральф хрипло расхохотался в ответ: – Провались – и поглубже, Дженнер Синий! Я ж думал, ты помер, и даже кружечку опрокинул по этому поводу! – Ральф Поганец?.. – тихо переспросила Колючка. – Давно это было, – и старый кормчий отмахнулся, опуская огромный лук. – Люди с возрастом меняются, и вот уж и поганец не поганец… С «Черного пса» перебросили носовой конец и, несмотря на пару сцепившихся весел и осыпавший их град проклятий, команды сумели подтянуть корабли друг к другу. Дженнер Синий перегнулся через борт и радостно схватил Ральфа за руку. Тот просиял в ответ. Колючка не улыбалась. Руку она по-прежнему держала на рукояти отцовского меча. – Нас же Хальстам молодой в такую задницу загнал! Как ты выбрался? – удивился Ральф. Дженнер стащил с головы шлем и кинул его своим людям. И поскреб в редких седых волосах: – Стыдно сказать, но я сиганул в объятья Матушки Море. И выплыл. – Тебе всегда в бою везло… – Ну, стрелу в жопу я получил. Какая удача, что парень я худощавый, а задница у меня толстая – рана вышла плевая. Так что я посчитал, что со стрелой мне свезло – иначе ходить бы мне в рабском ошейнике… Ральф осторожно потрогал шею, и Колючка вдруг заметила у него под бородой шрамы, которых не замечала раньше. – А мне не повезло. Но благодаря отцу Ярви я теперь снова свободный человек. – Отец Ярви? – Дженнер вытаращился от удивления. – Служитель Гетланда? Тот, что был сыном Золотой королевы Лайтлин? – Он самый, – сказал Ярви. И он как раз шел к корме, лавируя между рундуками. – Ну это… это… большая честь для меня! Слыхал я, что вы человек хитрый и коварный, и нет вам в этом равных! – Тут брови Дженнера Синего поползли вверх. – А что, у вас теперь бабы на веслах сидят? – Если хорошо гребут, то почему бы и нет? – отозвался Ральф. – А что у тебя с волосами-то, милая? – Да пошел ты, – прорычала Колючка. – Вот что! – О, она у нас свирепая! Ты на весло не смотри, она мужика пополам порвать может! – Причем с удовольствием! – подтвердила весьма польщенная Колючка. Дженнер оскалил желтые редкие зубы: – Будь я лет на десять моложе, бросился б в бой, но с возрастом, увы, начинаешь осторожничать… – Чем меньше у тебя времени осталось, тем меньше хочется этим остатком рисковать, – подтвердил Ральф. – Чистая правда, – и Дженнер покачал головой. – Надо же, из-за Последней двери вернулся Ральф Поганец, девки на веслах сидят и вообще боги знают что творится! Странные времена настали! – А какие времена не странные? – усмехнулся отец Ярви. – И это тоже – чистая правда! – И Дженнер Синий покосился из-под руки на солнце в сероватой дымке. – А дело-то к обеду идет. А может, сойдем на берег да и поговорим о том о сем, новостями обменяемся? – Новостями обменяемся – это ты так выпить предлагаешь? – засмеялся Ральф. – О да! Я предлагаю выпить – и не по маленькой!* * *
И они причалили в излучине реки, встали лагерем на взгорке, который удобно было бы в случае чего защищать, выставили много стражи и разложили большой костер. Пламя все время сдувало степным ветром, над водой летели искры и пепел. Команды притащили по бочонку эля, и все стали петь, и пели много и долго, и чем дальше, тем больше орали дурниной, и рассказывали истории одна невероятней другой, и шумно веселились. И кто-то особо умный налил Коллу пива, и тот его распробовал, а потом долго блевал и упал спать, а матушка его весьма сердилась, а все над ней хохотали. А вот Колючка не веселилась. Она вообще не любила веселиться, если честно. А тут… все вроде улыбались, но мечи держали под рукой. А еще у костра сидели мужики, которые вообще не смеялись – прям как она. А один, кормчий «Черного пса», которого звали Гнутым, лысоватый и с седой прядью, и вовсе сидел сыч сычом и всем видом выказывал ненависть к человечеству. А когда чужой кормчий пошел отлить к реке, Колючка приметила, каким внимательным взглядом Гнутый обвел груз «Южного ветра» и как долго разглядывал окованный железом сундук отца Ярви. – Не нравится мне его морда, – шепнула она Бранду. Тот поглядел на нее поверх стакана: – Тебе вообще ничья морда не нравится. Вообще-то именно морда Бранда ее полностью устраивала, но она не стала распространяться на эту тему. – Короче, мне его морда нравится меньше остальных морд, вот что. У таких ничего за душой нет – умеют только злобно зыркать и злобно лаять. И лицо у него, как жопа пнутая… Он заулыбался в стакан с элем: – Ненавижу таких людей. Тут она сама улыбнулась: – Ну… я, конечно, страшная снаружи, но добрая внутри, не сомневайся. – Внутрь не насмотришься, – сообщил он, поднимая стакан. – Но я готов рискнуть и заглянуть туда. – Гляди-ка, какой смелый. Я тебе, между прочим, разрешения ни глядеть, ни руки совать вовнутрь не давала! Тут он закашлялся, да так, что эль пошел у него носом, и Одде пришлось хлопать его по спине. Кстати, Одда тут же ухватился за возможность продекламировать свои хромые на рифму стихи, прославляющие силу Бранда, в одиночку удержавшего корабль. Понятное дело, с каждым рассказом склон становился все круче, опасность – опаснее, а подвиг – величественнее, а Сафрит с сияющей улыбкой сообщала Бранду: «Ты спас жизнь моему сыну!» И только Бранд мог опровергнуть все эти домыслы, но он сидел и вертелся, как на иголках, и чувствовал себя полным дураком. – Так как идут дела на берегах моря Осколков? – спросил наконец Дженнер Синий, когда песню допели. – Я уж год как дома не был. – Да все как обычно, – ответил отец Ярви. – Праматерь Вексен требует все больше и больше от имени Верховного короля. Теперь уже заговорили о налогах. – Да чтоб его и его Единого Бога гром разразил! – взорвался Дженнер. – Честный человек должен владеть тем, что ему досталось, а не брать это в аренду у другого вора просто потому, что тот сидит в кресле повыше! – Человек таков, что чем больше он получил, тем больше ему хочется, – сказал отец Ярви, и с обеих сторон костра согласно закивали. – Как там на Священной? – Мы прошли спокойно, – сказал Ральф. – А на Запретной? Дженнер втянул воздух через свои проререженные зубы: – Чертовы коневоды совсем распустились: налетают на корабли и караваны, усадьбы жгут чуть ли не под самым Калейвом… – Какое племя? – спросил Ярви. – Ужаки? Бармеки? Дженнер непонимающе уставился на него: – А у них что, племена разные есть? – А то. И у каждого свои обычаи. – Хм. Ну, стрелы у них одинаковые, и князь Калейвский, насколько я знаю, тоже их особо между собой не различает. Он сыт по горло их набегами и желает преподать им кровавый урок. – Это завсегда хорошо, – согласился Одда, оскалив подпиленные зубы. – Единственно, не своими руками хочет он это сделать. – Князья – они такие, да, – покивал отец Ярви. – И он перекрыл Запретную цепью и не пропускает ни одну воинскую ладью – пока мы, северяне, не поможем ему отмстить неразумным коневодам. Ральф расправил широкие плечи и выкатил грудь: – Он же не посмеет остановить служителя Гетланда! – Ты не знаешь князя Варослава. Более того, ни один разумный человек не захочет свести с ним знакомство. Мы сумели вырваться только потому, что я наплел ему с три короба: мол, я отправлюсь с вестями и соберу ему воинов со всего моря Осколков. Я бы на вашем месте развернулся и плыл дальше с нами. – Мы поплывем дальше, – отрезал Ярви. – В таком случае, желаю вам всяческой удачи с погодой. И надеюсь, что вам не понадобится удача в бою, – и Дженнер Синий отхлебнул из своего стакана. – Однако сдается мне, что она вам все-таки понадобится. – Как и всякому, кто желает пройти через верхние волоки. И Скифр легла на спину, заложив руки за голову, и протянула босые ноги к огню. – Не хочешь испытать свою, пока есть возможность? – Что у тебя на уме, женщина? – прорычал Гнутый. – Дружеский поединок на деревянных мечах! – и Скифр широко зевнула. – Ученик мой уделал всех на этом корабле, я бы против него кого-то новенького поставила… – Твой ученик? И кто же это? – спросил Дженнер, настороженно поглядывая на Доздувоя, который высился в тени подобно горе. – Не, – отмахнулся гигант. – То не я. Колючка сжала зубы, приняла решительный вид, поднялась и вышла к огню: – Это я. Повисло молчание. Потом Гнутый недоверчиво хихикнул, а вслед за ним послышалось еще несколько смешков. – Вот эта недостриженная побродяжка? – Девка? Да она щит не удержит! – Ей не щит, ей нитку с иголкой держать надо! Пусть мне носок заштопает, хе! – Тебя самого придется штопать – после того, как она тебя отделает! – рявкнул Одда, и у Колючки потеплело на душе. Парень где-то на год старше вымолил себе право отмутузить ее в первый раз, и обе команды собрались в шумный круг. Запалили факелы, все орали, кто-то выкрикивал оскорбления, кто-то подбадривал поединщиков, кто-то делал ставки. Парень был высокий, с широкими запястьями и недобрым взглядом. Отец Колючки всегда говорил: «Страх – дело хорошее. Боишься – значит, будешь осторожнее. Боишься – останешься в живых». Ну и хорошо, ну и замечательно. Потому что сердце Колючки колотилось так, что чуть голова не лопалась. – Это ж я деньги буду ставить на непонятно кого? – проорал Гнутый и рубанул серебряный браслет напополам топориком. И поставил его, понятное дело, против Колючки. – С тем же успехом можно было б деньги в реку бросить! Возьмешь вторую половинку? Но Дженнер Синий только погладил бороду, и его собственные браслеты зазвенели: – Нет уж, я свои денежки лучше приберегу. Нервничать она перестала сразу, как скрестились деревянные мечи. Колючка сразу поняла: парню против нее не выстоять. Она увернулась от второго удара, отбила третий – и парень пролетел мимо нее. Он был сильный, но пер вперед слепо и зло, и вес распределять не умел. Она поднырнула под дурацки занесенной рукой, едва не рассмеявшись – это ж надо, какой неуклюжий! – дернула его щит вниз и врезала по лицу – хлестко и сильно. Парень осел в грязь, глупо моргая. Из носа хлестала кровь. – Ты – буря, – для нее одной тихо сказала Скифр. Вокруг дико орали. – Не жди, когда тебя ударят. Пусть они тебя боятся. Пусть растеряются! На следующего поединщика она напрыгнула с диким воплем, прямо после того, как Дженнер отмахнул – бой начинается. Вышибла в толпу не ожидавших такого дружков, треснула по животу деревянным мечом и выдала звонкий и четкий удар по кумполу тренировочным топором – аж вмятина на шлеме осталась. Тот пьяно зашатался, ощупывая голову – шлем аж по самые глаза ему насадился, а команда «Южного ветра» помирала с хохоту. – Люди, привыкшие сражаться в щитовом строю, обычно не готовы к боковым ударам – только вперед смотрят. Используй эту слабость. Следующим вышел крепыш-коротышка, осторожный и внимательный. Она позволила ему загнать себя к самому краю площадки – он теснил ее щитом, а команда «Черного пса» сначала улюлюкала, потом орала от восторга. А потом она как напрыгнула на него, сделала вид, что сейчас ударит слева, а сама ударила справа, поверх щита, он тут же поднял щит, и тогда она подцепила его за щиколотку топором, опрокинула на спину и приставила кончик меча к горлу. – Вот. Всегда бей оттуда, откуда не ждут. Нападай. Бей первой. И последней. – Сукины дети, ни на что не годитесь! – взревел Гнутый. – Позор на мою голову! И он подхватил выпавший из руки предыдущего бойца меч, взял щит с маленькой белой стрелкой и вступил в круг. Он был коварен, быстр и умен, но она была быстрее, умнее и гораздо, гораздо коварнее – Скифр научила ее таким финтам, что Гнутому и не снились. Она плясала вокруг него, изматывая, осыпая ударами, и так закружила, что он не знал уже, откуда ждать нападения. А напоследок она забежала сзади и выдала ему такой удар плашмя мечом по заднице, что шлепок аж в Калейве слышно было… – Это нечестно! – прорычал он. Стоял он ровно, но руку на отсечение можно было дать – битая задница зверски чесалась, но он сдерживался. Похоже, Гнутый решил надуться, но поскольку он дулся все время, Колючка решила, что пусть его. – Можно подумать, на поле боя честно дерутся, – парировала она. – На поле боя дерутся сталью. И он бросил наземь тренировочный меч. – Будь у меня в руке настоящий клинок, все было б по-другому. – А то, – покивала Колючка. – Ты сейчас расчесываешь синяки на заднице и носишься с уязвленной гордостью. А если б по-настоящему все было, я б тебе кишки из разрубленной жопы выпустила. Мужики с «Южного ветра» заржали, как кони, Дженнер попытался успокоить своего кормчего и предложил накатить еще по одной, но тот зло отмахнулся: – Дайте мне топор, и я тебе покажу, что к чему, сука драная! Тут смех стих, как отрубило, а Колючка оскалилась и сплюнула под ноги: – Неси свой топор, свинья пятнистая, я тебя разделаю! – Нет, – вдруг сказала Скифр, придерживая Колючку рукой. – Придет время, и ты встретишься лицом к лицу со Смертью. Но не сейчас. – Ага! – сплюнул Гнутый. – Трусы! Колючка зарычала, но Скифр оттащила ее прочь. И, прищурившись, сказала: – Слышь, кормчий! Пустозвон ты, вот ты кто! Вперед выступил Одда: – Пустозвон? Был бы пустой, был бы пустозвоном. А в нем говна по макушку! Колючка с удивлением увидела, что в руке он сжимает поблескивающий в свете костра кинжал. – Храбрей гребца я не видал, ни среди мужей, ни среди дев. Оскорби ее еще раз – убью, ибо так мне велит долг товарищества. – Я с тобой встану, – проревел Доздувой, отбрасывая одеяло. И выпрямился во весь свой немалый рост. – И я. И рядом с ней вырос Бранд, и в перевязанной его руке был тот самый красивый кинжал. Тут руки потянулись к оружию с обеих сторон от костра – эля выпито было много, добавьте к этому уязвленную гордость, да и проиграли многие, когда бились об заклад… Одним словом, все могло обернуться кровавой дракой, а то и смертоубийством. Но тут меж насупленными мужиками прыгнул отец Ярви: – Разве у нас не достаточно врагов? Зачем делать врагами друзей? Зачем напрасно лить кровь? Давайте разожмем кулак, пусть кулак превратится в ладонь! Почтим Отче Голубок! Вот, смотрите! И он сунул руку в карман и бросил Гнутому что-то блестящее. – Что это? – рявкнул кормчий. – Серебро королевы Лайтлин, – умильно улыбнулся Ярви, – и на каждой монете отчеканен ее профиль! У служителя было меньше пальцев, чем нужно, однако теми, что имелись, он пользовался с невероятной ловкостью – Ярви принялся разбрасывать сверкающие в свете костра монетки между людьми с «Черного пса». – Не нужны нам ваши подачки! – гаркнул Гнутый, хотя многие уже бухнулись на колени – монетки подобрать. – В таком случае, считайте это платой вперед! – воскликнул Ярви. – За то, что королева выплатит вам, если вы явитесь перед ней в Торлбю! Она и ее супруг король Атиль всегда рады храбрецам и искусным воинам! Особенно тем, кто не слишком любит Верховного короля! Дженнер Синий тут же поднял чашу: – Ну! За королеву Лайтлин, за ее щедрость и несказанную красоту! И все радостно заорали, и налили, и он тут же тихонько добавил: – И за ее коварного-прековарного служителя… А потом добавил еще тише и подмигнул Колючке: – Не говоря уж о той, что сидит на кормовом весле и вообще всех затмевает… – Что случилось?! – крикнул Колл, выбираясь к костру – заспанный, встрепанный и путающийся в одеяле. Он все-таки запутался окончательно, рухнул наземь – и опять стошнился. Все чуть животики не надорвали со смеху. И уже через несколько мгновений все рассказывали друг другу истории, и обнаруживали общих друзей, и спорили, чей кинжал лучше, а Сафрит уволокла сыночка за ухо и макнула в реку головой. Гнутый остался в одиночестве – он так и стоял, руки в боки, и метал убийственные взгляды в сторону Колючки. – Сдается мне, ты приобрела в его лице врага, – пробормотал Бранд, пряча кинжал в ножны. – О, врагов я приобретаю с невероятной легкостью. Что там говорит отец Ярви? Враги – это цена успеха. И она крепко обняла их за плечи, обоих – и Бранда, и Одду, и заметила: – Удивительно, что у меня еще и друзья появились!Алый день
– За щиты! – заорал Ральф. И Бранда так и подкинуло от страха – только что он видел сладкие сны о родном доме, и вдруг раз – и из-под теплого одеяла нужно вылезать в утренний холод, а над головой алеет небо цвета крови. – За щиты! Люди суматошно выбирались из постелей, наталкивались друг на друга, носились, как спугнутые овцы – полуодетые, непроснувшиеся, кто при оружии, кто еще нет. Кто-то наступил на угли кострища, когда несся мимо, вихрем полетели искры. Кто-то отчаянно лез в кольчугу, путаясь в рукавах, и ревел от натуги. – К оружию! Колючка подскочила и встала рядом. На нестриженой половине головы волосы свалялись в безобразные колтуны, торчали космами среди наспех заплетенных косичек. А вот оружие в ее руках лоснилось свежей смазкой, и выражение лица было самое решительное. Бранд смотрел на нее и… набирался храбрости. Потому что, боги, храбрость ему сейчас очень была нужна. Он очень хотел набратьсяхрабрости и отлить. Они разбили лагерь в излучине реки, на единственном на многие мили холме с плоской вершиной. Из склонов торчали осколки камней, из вершины – пара кривоватых деревьев. Бранд побежал к восточному склону, где собиралась команда. И оглядел похожую на океан плоскую равнину, которая тянулась к самому рассветному солнцу. Трясущимися руками он протер заспанные глаза и увидел всадников. Призрачных всадников, скачущих сквозь утреннюю дымку. – Коневоды? – пискнул он. – Ужаки, я полагаю, – отец Ярви стоял, прикрывая бледные глаза ладонью от света Матери Солнца. Та как раз вставала кровавым пятном над горизонтом. – Однако они живут по берегам Золотого моря… Не понимаю, что привело их сюда… – Невероятно сильное желание поубивать нас? – подсказал Одда. Всадники уже виделись вполне отчетливо: красные отблески солнца на наконечниках копий и кривых мечах, на шлемах в виде звериных голов. – И сколько их? – пробормотала Колючка – под кожей бритой части головы ходуном ходили мускулы. – Восемьдесят? – Фрор наблюдал за приближающейся конницей совершенно спокойно – прям как за соседом, пропалывающим грядку. – Девяносто? Тут он развязал мешочек, плюнул в него и принялся что-то размешивать пальцем. – Сотня? – Боги, – прошептал Бранд. Теперь он слышал топот копыт. Коневоды приближались, над степью разносились их странные, ни на что не похожие вопли. Вокруг тоже рычали и звенели оружием: все спешно готовились к бою и призывали помощь богов. Один всадник подскакал ближе – стало видно, что у него длинные, развевающиеся на ветру волосы – и выстрелил из лука. Бранд съежился, но это был пристрелочный выстрел – так, подразнить. Стрела упала в траву, не долетев до них и половины склона. – Старый друг как-то сказал мне: чем больше у врага численный перевес, тем слаще победа, – заметил Ральф, пробуя мозолистыми пальцами тетиву. Та сердито загудела. Доздувой распеленал из промасленной ткани свой гигантский топор: – Ага. А смерть ближе. – Кто хочет встретить Смерть стариком, греющимся у очага? – Одда растянул губы в своей безумной улыбке, на зубах блеснула слюна. – Не вижу в этом ничего плохого. Фрор запустил руку в мешочек и вытащил ее всю перемазанную в синей краске. Потом приложил ладонь к лицу – остался здоровенный отпечаток. – Но я готов. А вот Бранд был не готов. Совсем. Он вцепился в щит, на котором Рин нарисовала дракона – когда это было-то, словно вообще в другой жизни… Вцепился, до боли в изодранных веревкой ладонях, в рукоять своего топора. А коневоды носились вокруг, то разделяясь, то съезжаясь вместе, они текли по степи подобно быстрому потоку – и неуклонно приближались. Над рогатым черепом развевалось белое знамя. Он уже мог разглядеть свирепые, перекошенные, злобные лица, вытаращенные глаза. Как же их много… – Боги, – прошептал он. И этого он хотел? А между прочим, в кузне у Гейден совершенно скучно, сухо и безопасно, на что он променял ее?! – Скифр! Отец Ярви говорил так, что стало понятно – дело неотложное. Старуха сидела, скрестив ноги, у прогоревшего костра. И таращилась в уголья, словно пытаясь вычитать по ним рецепт спасенья. – Нет, – резко бросила она через плечо. – Стрелы! – заверещал кто-то, и Бранд увидел их – черные длинные прутики высоко в небе, невесомо летящие с ветром. Одна упала рядом с ним, трепеща опереньем. Надо же, дунь ветер посильней – и эта штучка из дерева и металла вошла бы ему в грудь. И он бы умер здесь, под этим кровавым небом, и никогда б не увидел сестренку, порт и помойки Торлбю. Казалось бы, что ему до тех помоек, однако из нынешнего его далека даже дерьмо казалось привлекательным и родным до печенок… – А ну в стенку, уроды ленивые! – заорал Ральф, и Бранд вскарабкался и встал между Оддой и Фрором. Дерево и металл заскрипели, когда они подняли щиты: левый край под щит, правый – на щит соседа. Тысячу раз они это делали на тренировочной площадке – вот руки и ноги все запомнили и делали все сами по себе, раз уж голова словно глиной забита. Бойцы с копьями и луками встали сзади и хлопали по плечу, подбадривающе ворча. А те, у кого щита не было, стояли наготове: их дело – убивать тех, кто прорвется через стенку. И встать на место того, кого убьют. Потому что сегодня кого-нибудь обязательно убьют. Как пить дать. – Даже позавтракать не дали, сукины дети! – зло заметил Одда. – Ежели б я шел кого убивать, я б ему ни за что пожрать не дал! – рассудительно заметил Фрор. Сердце Бранда билось так, что едва из груди не выпрыгивало, колени дрожали – хотелось припустить подальше отсюда, челюсти сжимались до хруста – хотелось стоять до конца и не опозориться. Он повел плечами – как все плотно-то стоят… Боги, как отлить хочется… – Как ты получил этот шрам? – прошептал он. – Тебе сейчас рассказать? – рыкнул Фрор. – Мы с тобой плечом к плечу стоим, вот умру – как я узнаю, с кем стоял? – Отлично! – ванстерец оскалил зубы в безумной улыбке, здоровый глаз казался белым посреди вымазанным синим лица. – Вот умрешь – тогда и расскажу. Отец Ярви, пригибаясь, чтоб из-за стенки особо не вылезать, выкрикивал что-то на языке коневодов – надо же было умягчить дорогу Отче Миру. Но коневоды не отвечали, только шикали и бились о дерево стрелы. Кто-то закричал от боли – стрела попала в ногу. – Этот день принадлежит Матери Войне, – пробормотал Ярви, вскидывая в руке изогнутый меч. – Покажи им, как надо стрелять, Ральф! – Стрелы! – проорал кормчий, и Бранд отступил, наклонив щит – чтоб щель для лучника сделать. Ральф встал у него за спиной, натянул до отказа свой черный лук. В этот раз тетива гудела яростью. Бранд почувствовал на щеке ветерок от выпущенной стрелы, а потом шагнул вперед и сомкнул щиты с Фрором. Из степи донесся пронзительный вопль – стрела попала в цель. Команда расхохоталась и заулюлюкала, и все показывали языки, и коневоды видели их свирепые, перекошенные, злобные лица. Бранду, впрочем, совсем не хотелось смеяться и улюлюкать. Ему все сильнее хотелось отойти в сторонку и отлить. Все хорошо знали тактику коневодов: наскочили – откатились, заманили врага в ловушку, измотали обстрелом. Однако щитовую стенку на раз стрелой не пробьешь, да и лук Ральфа оказался в деле даже страшней, чем выглядел. Они стояли на вершине невысокого, но все же холма, так что бил он дальше, чем всадники. И, несмотря на преклонные годы, не промахивался. Одна за другой вниз по зеленому склону свистели его стрелы, а Ральф стоял спокойный, как вода в старице, и терпеливый, как камень. Команда снова разразилась восторженными кликами: кормчий спешил всадника – стрела подбила лошадь, наездник рухнул в траву. Остальные отошли на выстрел и стали собираться в кучку. – Они не могут нас окружить, потому что позади река. Между ними протиснулся отец Ярви и поглядел поверх щита Одды. – Они не могут пустить лошадей по склону, потому что кругом булыжники, к тому же мы на вершине. Моя левая рука выбрала нам хорошее место для лагеря. – Не первый раз пляшем, – мрачно заметил Ральф, отпуская с тетивы очередную стрелу. – Они спешатся и пойдут на нас, и разобьются о щитовую стенку, как Матерь Море о скалы. Между прочим, скалы не чувствуют боли. И кровь у них не идет. И еще они не умирают. Бранд приподнялся на цыпочки, чтобы глянуть поверх щитов, и увидел, что ужаки слезают с коней. И готовятся к атаке. Как же их много… Раза в два больше, чем людей на «Южном ветре»… А может, и в три… – Чего они хотят? – прошептал Бранд. Голос его, как выяснилось, дрожал от ужаса, и Бранду стало еще страшнее. – Есть время спрашивать человека, чего он хочет, – ответил Фрор – а вот в его голосе страха не слышалось вовсе. – И есть время проламывать ему голову. Сейчас время для второго. – Удерживаем их, ни шагу назад! – проревел Ральф. – По моей команде прем вперед и спихиваем этих ублюдков с холма. Спихиваем, сечем, топчем, никакой пощады, поняли! Стрела. Они резко развели щиты, Бранд успел заметить – люди бегут. Ральф выстрелил, самый быстрый получил в ребра, согнулся, пополз, завывая, умоляя о чем-то своих друзей – те бежали вверх. – А теперь – стоим и ни с места! – выкрикнул Ральф, отбрасывая лук и поднимая копье. – Держимся! Вокруг рычали, плевались и бормотали молитвы Матери Войне, шум дыхания эхом отдавался от дерева щитов. Моросило, на шлемах и краях щитов оседала роса. Очень хотелось отлить. Прямо очень сильно хотелось. – О истинный Бог наш! – закричал Доздувой. Снизу уже топотали, и выли, и выкрикивали боевые кличи. – Всемогущий! Всезнающий Бог наш! Порази этих язычников! – Да я их сам поражу! Бей ублюдков! – выкрикнул Одда. И тут на них налетели, и Бранд охнул от удара, и отступил на полшага, а потом налег со всей мочи на щит, и попер вперед, и сапоги скользили на мокрой траве. И билось, и скрежетало, и колотило железо о дерево. Как гроза, как железный ливень. Что-то со звоном врезалось в край щита, он отшатнулся, в лицо полетели щепки, а за щитом вопила кривая рожа дьявола… Фрор выпучил изуродованный глаз и принялся на пределе легких выкрикивать «Песнь о Бейле». – Рука из стали! Глава из стали! Сердце из стали! И он исступленно молотил по чему ни попадя мечом: – Вам смерть пришла, запела сотня! – Вам смерть пришла! – рявкнул Доздувой. Плохое время, чтоб стихи читать, но остальные подхватили клич, и песня вспыхнула у них на губах, в груди, в глазах, красных от гнева. – Вам смерть пришла! А чья? Наша или коневодов? Никто же не сказал! А потому что – неважно. Матерь Война распростерла железные крылья над равниной, и тень пала на каждое сердце. И Фрор снова ударил, и задел Бранда – навершием прям над глазом, и голова его зазвенела. – Вперед! Поднажми! – заорал Ральф. И Бранд заскрежетал зубами и поднажал, и щит скрипел о щит. Вот кто-то с воплем упал – ударили копьем под щит и разодрали ногу, но Бранд пер вперед. И он слышал голос за щитом, так ясно, что разбирал слова, и враг был рядом, их разделяла лишь доска. И он выпростал руку и ударил топором поверх щита, еще и еще, бульканье, стон, рев, и топор врезался во что-то. Мимо ударило копье, прям поверх щита, и кто-то взвыл. Фрор сцепился с кем-то, чей нос уперся ему прямо в лоб. Все ревели и рычали, били мечом и перли, перли вперед, намертво сцепившись. – Сдохни, сука, сдохни! Бранду дали локтем в челюсть, рот наполнился кровью, в лицо полетела грязь, глаз не видел, он пытался проморгаться, и рычал, и ругался, и пихал, и оскальзывался, и сплевывал соль, и снова пихал. И склон был под ними, и они знали, что делали, и медленно, но верно стена пошла вниз, спихивая с холма врагов – прочь, прочь, убирайтесь, откуда пришли. – Вам смерть пришла, запела сотня! Бранд видел, как один из гребцов зубами впился в шею ужака. Видел, как Колл добил ножом упавшего. Как Доздувой размахнулся над падающим от удара щита человеком и как лезвие топора показалось у того из спины. И что-то отскочило от лица Бранда, и он зашипел от неожиданности – стрела, что ли? Оказлось, палец. – Поднажми, я сказал! Вперед! И они перли и перли вперед, адски рыча и напрягая каждую мышцу, и стояли они слишком плотно, и топор он вытащить не мог и уронил его, а вместо этого изловчился и просунул руку к ножнам и выдрал кинжал, который сковала для него Рин. – Рука из стали! Сердце из стали! И рукоять кинжала легла ему в ладонь, и он вспомнил лицо сестры в свете очага и вспомнил их лачугу. И эти ублюдки – они встали между ним и ей, и ярость взбурлила в нем. И он увидел лицо, грубые железные кольца в косах, и он вздернул щит и ударил в это лицо, и человек запрокинул голову, и он ударил снизу, под нижний край щита, и железо жалостно заскрежетало, и он ударил снова, и рука стала липкой и горячей. Человек упал, и Бранд наступил на тело, снова и снова, он топтал его, и его вздернул вверх Одда и прошипел сквозь зубы: – Вам смерть пришла! Сколь раз он, затаив дыхание, слушал эту песню, подпевал, мечтал о том, что когда-то и сам встанет щитом к щиту и прославится? Вот об этом он мечтал, да? А ведь здесь нет никакого искусства, только слепая удача, никаких благородных поединков – только безумие против безумия, нет здесь места коварству, и уму, и даже мужеству – если только под мужеством не понимать ослепление битвы, которая несет тебя потоком, как река топляк. Наверное, это оно и есть… – Бей их! Страшный грохот, и звон железа о железо, и стук дерева о дерево, и люди орут на пределе легких осипшими голосами. Бранд не понимал, что слышит. Что значат эти звуки. Последняя Дверь распахнулась перед всеми, и каждый пытался уйти в нее не посрамленным. – Вам смерть пришла! А дождь лил все сильнее, и сапоги вырывали траву клочьями и месили красную землю, и земля становилась глиной, а он устал, и каждая мышца болела, а конца этому не предвиделось. Боги, как же отлить хочется. Что-то врезалось ему в щит, чуть руку из сустава не вывернуло. Над ухом мелькнул алый клинок, и он увидел – это Колючка. У нее вся щека была забрызгана кровью. И она улыбалась. Улыбалась, словно ей было хорошо и радостно. Как дома.Радость битвы
Колючка умела убивать. С этим никто не посмел бы спорить. Истоптанный пятачок перемешанной с кровищей грязи за щитовой стенкой принадлежал ей. Стенка то сдвигалась вперед, то отходила назад, но всякий, кто вступал на окровавленную траву, встречался с ней. Встречался со смертью. Щитовая стена медленно сползала вниз по склону – с грохотом, подобным ударам града по корпусу «Южного ветра». Врага спихивали, рубили, топтали и волокли между щитов – словно разъяренная змея сжирала мышь. Кто-то попытался встать, и она ударила его мечом в спину – отцовским мечом. Перепачканное кровью лицо искажали боль и страх. Странно, убивать настоящим мечом должно быть труднее, чем тренировочным, ан нет. Сталь – она такая легкая, такая острая. И рука – быстрая, сильная. Топор и меч жили свой жизнью, и у них была одна цель – убивать. Она умела убивать. Скифр сказала это, и вот доказательство – кровь на телах врагов. Эх, видел бы все это отец! Может, он сейчас призраком стоял у нее за плечом и радовался! Эх, видел бы все это Хуннан! Она б ему кровищей в рожу плеснула – всей, что пролила этим утром. Попробовал бы он отказать ей в месте в королевской дружине! Она б и его убила. Коневоды не умели сражаться в строю и лезли на щитовую стенку толпой, поодиночке или парами – и их храбрость стала залогом их гибели. Колючка заметила: вот один пытается пырнуть копьем Бранда, сунув оружие между щитами! Она кинулась вперед, прихватила его лезвием топора за спину, заостренная борода глубоко врезалась врагу в плечо и выволокла его меж щитов прямо к себе в руки. И они сцепились в тесном объятии, щелкая друг на друга зубами, его длинные волосы лезли ей в рот, и они пихались коленями и локтями, и тогда отец Ярви полоснул его сзади по ногам, и она пронзительно завопила, вывобождая топор, и рубанула его в висок, сдирая шлем. Шлем укатился по истоптанному сапогами склону. Отец говорил ей о радости битвы. Багряной радости, что Матерь Война посылает возлюбленным своим детям. И она слушала его рассказы, широко раскрыв глаза, с пересохшим ртом, сидела и слушала рядом с пламенем очага. Мать зудела, что нечего, мол, девочке такие страсти слушать, но он лишь наклонялся к самому ее уху, так что она чувствовала теплое его дыхание на щеке, и хрипловатым шепотом рассказывал и рассказывал. Да, она помнила, как он говорил о радости битвы, и теперь сама чувствовала ее. Вокруг все горело, полыхало, приплясывало, дыхание обжигало горло, и она кинулась к тому концу щитовой стенки, где отступали, где наших отжимали, отпихивали – и вот-вот могли взять в кольцо. Два ужака вскарабкались на булыжники, торчавшие из склона холма, и окружили Доздувоя. Она рубанула одного в бок, тот перегнулся пополам. У второго было копье, но какой же он медленный, как муха в меду – нна! И она скользнула, увернулась и подрубила ему ноги, хохоча от радости, и враг укатился прочь. Мимо свистнула стрела, и Доздувой дернул ее к себе за щит. В нем уже болтались оперением два древка. Стенка прогибалась в середине, люди с перекошенными от натуги лицами едва удерживали щиты. И тут раздался грохот, и один из наших упал. Зубы его полетели во все стороны, и стенка распалась. А в дыру ступил здоровенный ужак в маске из челюсти моржа, и клыки торчали по обе стороны от ухмыляющейся рожи, и он всхрапывал, как бычина, и крутил двумя руками огромную булаву – люди разлетались в стороны, дыра все увеличивалась. А Колючка ничего не боялась. В ней кипела радость битвы, все сильней, все яростней. И подскочила к гиганту, и кровь билась в уши, как прибой Матери Море. Коневод посмотрел на нее, и глаза у него были сумасшедшие, и она упала, проехалась на боку между его огромных сапог, перевернулась, рубанула по здоровенной булаве, которая ударила по земле прям рядом с ней, полоснула его сзади по ноге, и кровь запенилась большими черными пятнами, а он оседал, оседал на колени… И Фрор шагнул вперед и рубанул его, еще и еще, и синяя краска у него на лице пошла кровавыми брызгами. И Колючка увидела, как коневоды разбегаются и несутся вниз по склону – на открытую равнину, к ждущим коням, и она вскинула топор и меч высоко-высоко к солнцу и пронзительно закричала, выплескивая полыхающий в ней – до самых кончиков пальцев горящий! – огонь. А призрак отца подтолкнул ее в спину, и она кинулась за убегающими врагами, как гончая за зайцами. – Держи ее! – взревел Ральф, и кто-то дернул ее за спину, ругаясь на чем свет стоит, а она вырывалась, и лицо залепили волосы. А это был Бранд, и его щетина царапала ей щеку, а левая рука под ее рукой крепко держала щит, и этот щит прикрывал ее. Ужаки убегали, но им навстречу уже шагали другие, шагали по мягкой траве, с луками наготове и довольными лицами. И много их шло, и кипящая радость битвы смылась, и накатила волна страха. – За щиты! – рявкнул Ральф, брызгая слюной. Люди попятились, стали плотно, становясь на место погибших, и щиты дергались и колотились друг о друга, а на них поблескивал дневной свет. Колючка услышала, как бьются стрелы о липовое дерево, увидела, как одна перелетела через край щита Бранда, свистнула ему над плечом. Одда упал, в боку его торчало древко, и он с руганью полз вверх по склону. – Назад! Назад! Стоим крепко! И подхватила Одду под мышки и повокла его вверх, а он стонал и отбивался и выдувал кровавые пузыри. И она упала, а он рухнул сверху, и она едва не обрезалась о собственный топор, но она все равно вскарабкалась на ноги снова поволкла его, и тут подскочил Колл и помог, и они в четыре руки затащили его на вершину холма, а за ними отступала щитовая стена. Отступала на место, на котором они стояли несколько мгновений назад, страшных мгновений. И за спиной у них текла река, а перед ними простиралась бескрайняя равнина. И Колючка стояла, оцепенев и с пустой головой, и не знала, сколько людей из команды погибло. Трое? Четверо? Всех зацепило, но кого оцарапало, а у кого-то рана вышла тяжелая. Она и сама не знала, ранена или нет. Не знала, чья на ней кровь. И, посмотрев на стрелу в боку Одды, подумала, что парень не жилец. Впрочем, а кто здесь жилец? Сквозь щели в побитых щитах она видела склон, усеянный телами. Люди на истоптанной траве еще шевелились, стонали, раздирали ногтями раны. – Протолкнуть вперед или вытащить? – резко спросила Сафрит, становясь на колени подле Одды. И крепко взяла его за окровавленную руку. Отец Ярви молча смотрел вниз, только потирал острый подбородок, и пальцы оставляли красные потеки на коже. И ярость схлынула, будто и не было ее, и полыхавший огонь прогорел до углей. Отец не успел рассказать Колючке, что радость битвы питает заемная сила, и расплачиваешься за нее – вдвойне. Она вцепилась в мешочек с его костями, но не нашла утешения в прикосновении. И она увидела, как из ран течет кровь, и стонущих людей, и резню, что они учинили. Резню, которую она учинила на пару с ними. Она научилась убивать, и с этим никто не посмел бы спорить. И она переломилась пополам, словно ей ударили под дых, и закашлялась, и сблевала на траву крохотный комок рвоты, а потом распрямилась, и задрожала, и не могла отвести глаз, и вокруг нее все заливал такой яркий свет, а колени дрожали, дрожали, и навернулись на глаза слезы. Она научилась убивать. А еще ей хотелось домой к маме. И она увидела, что Бранд обернулся и смотрит на нее, и лицо у него все ободрано с одной стороны, а по шее течет кровь прямо в воротник рубашки, а в руке кинжал, и болтаются обрывки повязки, а кинжал – красный-красный. – Ты как? – просипел он. – Не знаю, – ответила она, и ее снова стошнило, а если б она успела поесть, то блевать бы ей не переблевать. – Нам нужно вернуться на «Южный ветер», – послышался чей-то подвизгивающий от страха голос. Отец Ярви покачал головой: – Они нас перестреляют с берега. – Нам нужно чудо, – выдохнул Доздувой, поднимая взгляд к розовому небу. – Скифр! – крикнул Ярви, и старуха вздрогнула, словно от укуса мухи, и забормотала, и еще сильней сгорбилась. – Скифр, сделай же что-нибудь! – Они возвращаются! – заорали от щитов – битых, раздолбанных щитов, сколько они выдержат… – Сколько их? – спросил Ярви. – Больше, чем в прошлый раз! – крикнул Ральф, накладывая стрелу на тетиву. – Насколько больше? – Намного больше! Колючка попыталась сглотнуть, но во рту пересохло. И слабость такая накатила, отцовский меч едва в руке держался. Колл понес воды стоявшим со щитами, и люди пили, и ругались, и морщились от боли – все ж раненные. Фрор прополоскал водой рот и сплюнул. – Время дорого продать наши жизни! Вам смерть пришла! – Вам смерть пришла… – пробормотала пара голосов, но вызова в них не слышалось, только одно горькое сожаление. Колючка слышала, как приближаются коневоды, слышала их боевой клич и быстрые шаги. Слышала, как рычит команда – люди готовились встретить набегающего врага в щиты, и, несмотря на слабость, она сжала зубы и вскинула окровавленные меч и топор. И пошла к щитовой стене. К той самой полоске истоптанной грязи за ней, хотя самая мысль об этом пробуждала в ней что угодно, только не радость. – Скифр! – взвизгнул отец Ярви. И с воплем ярости старуха вскочила на ноги и отбросила плащ. – Да будьте вы прокляты! И она затянула песнопение, тихо-тихо, но голос ее становился все громче и громче. И она прошла мимо, и Колючка не понимала, что она поет, и никогда не слышала, чтоб люди произносили такие слова. И так она поняла, что то был не язык людей. Ибо то были эльфьи слова и эльфья магия. Магия, что расколола Бога и разбила мир, и каждый волосок на теле Колючки встопорщился, словно бы задул северный ветер. Скифр все пела и пела, все громче, быстрее и свирепей, и из-за опутывающих тело лохмотий она выдернула два шипастых и источенных прорезями куска темного металла, и она вдвинула один в другой с громким щелканьем, словно запирала замок. – Что она делает? – спросил Доздувой, но отец Ярви отодвинул его своей искалеченной рукой. – То, что должна. Скифр держала в руке эльфью реликвию. И она вытянула руку, приказав: – Отойдите! И колеблющаяся щитовая стена распалась, и Колючка посмотрела в щель. А там… там бежали коневоды, целая толпа их, нет, куча, они ползли, как насекомые, огибали тела своих павших, быстро перепрыгивали, и в глазах у них была смерть. А потом совсем рядом словно бы громыхнуло громом, и вспыхнул свет, и ближайший ужак опрокинулся назад, словно бы его столкнул вниз по склону гигантский палец. А потом щелкнуло и хлопнуло еще, и команда недоуменно зароптала – потому что вниз укатился еще один человек, укатился подобно детской игрушке, и пламя вспыхнуло у него на плече. Скифр завывала все громче и пронзительней, из эльфской реликвии вылетали ошметки блестящего железа и падали, дымясь, на траву у ее ног. Люди скулили, смотрели, раскрыв рот, и цеплялись за амулеты – страшное ж колдовство, страшней, чем ужаки! Шесть громовых ударов раскатилось над равниной, и шесть мужей пали мертвыми и искалеченными, а остальные коневоды развернулись и бежали, крича от ужаса. – Великий Боже, – прошептал Доздувой, осеняя грудь священным знамением. На холм опустилось молчание. Впервые за долгое время не слышалось ни звука. Только ветер шептался с травой и булькало что-то в горле Одды. И пахло странно, словно бы жженым мясом. Один из ошметков металла подпалил траву, Скифр шагнула вперед и затоптала пламя сапогом. – Что ты наделала? – прошептал Доздувой. – Я произнесла имя Божие, – ответила Скифр. – Имя, написанное огненными письменами, открытое лишь знающим эльфьи руны, ибо эльфы запечатлели его до Разрушения Божьего. Я сорвала Смерть с ее места у Последней двери и отправила выполнять мои приказы. Но за такое нужно платить. Всегда нужно платить. И она подошла к Одде, что сидел, весь бледный, прислонившись к дереву. А Сафрит склонилась над ним, пытаясь вытащить стрелу. – В имени Божием семь букв, – сказала она, направляя на него смертоносную железную штуку. – Прости. – Нет! – вскрикнула Сафрит, пытаясь заслонить собой Одду, но тот осторожно отодвинул ее. – Кто хочет умереть стариком? И он снова оскалился в безумной своей улыбке, только теперь подпиленные острые зубы блестели красным. – Смерть ждет каждого. И следом раздался еще один оглушительный хлопок, и Одда выгнулся, задрожал, а потом упал и не двигался, и из черной дырки в его кольчуге поднимался дымок. Скифр стояла и смотрела под ноги. – Я же сказала, что покажу вам настоящее волшебство.Не как в песнях
– Они бегут. Ветер вскинул волосы и облепил окровавленное лицо. Колючка смотрела вслед ужакам – всадники и лишенные седоков кони уже исчезали среди моря травы. – И я их очень хорошо понимаю, – пробормотал Бранд, наблюдая за Скифр. Та снова запахнула плащ, плюхнулась в траву и вцепилась в амулеты на шее. И уставилась неподвижным взглядом в переливающиеся жаром уголья. – Мы хорошо сражались, – сказал Ральф, но голос его казался безразличным и мертвым. – Руки из стали, – и Фрор кивнул, отирая мокрой тряпкой краску с лица. – О такой победе только в песнях петь. – В общем, мы победили. И отец Ярви поднял кусок металла, что Скифр оставила на траве. И повернул его к солнцу. Металл заблестел. Какая-то штука, пустая внутри, и она все еще дымилась. Как такая может пролететь через равнину и убить человека? Сафрит мрачно покосилась на Скифр и отерла окровавленные руки: – Победили. Только с помощью черной магии. – Мы победили, – отец Ярви пожал плечами. – У битвы есть два исхода, и этот – предпочтительнее. Пусть Отче Мир оплачет наши методы. А Матерь Война обрадуется результатам. – А что насчет Одды? – пробормотал Бранд. Ничто не брало этого коротышку, и вот он ушел через Последнюю дверь. Все, шутки кончились… – Он бы не выжил. Такая рана… – пробормотал Ярви. – Либо он, либо мы – так обстояло дело. – Безжалостная арифметика, – отозвалась Сафрит и сжала губы в ниточку. Служитель даже не посмотрел в ее сторону: – Вот такие уравнения и положено решать начальствующему… – А вдруг это колдовство навлечет на нас проклятие? – спросил Доздувой. – Вдруг Бог снова расколется? Вдруг… – Мы – победили. И голос отца Ярви сделался холодным, как сталь обнаженного меча, и он сжал пальцы своей здоровой руки вокруг круглой штуки из эльфьего металла, и костяшки пальцев побелели. – Поблагодари же за это бога, в которого ты веришь, если знаешь, как это делать. И помоги остальным похоронить мертвых. Доздувой захлопнул рот и ушел прочь, качая огромной башкой. Бранд разжал стертые пальцы и уронил щит. Нарисованного Рин дракона изрубили и покорябали, на краю блестели свежие зарубки, а повязки на руке пропитались кровью. Боги, сколько ж на нем синяков и ссадин, и как же болит все тело. У него сил стоять не осталось, не то что спорить насчет того, что такое хорошо и что такое плохо и что есть благо в данном конкретном случае. К тому же у него шея в одном месте ободралась. Он потрогал – мокро как-то. Царапина небось, только кто заехал, друг или враг, он не знал. А не все ли равно, болит одинаково… – Положите их как подобает, – говорил тем временем отец Ярви, – срубите эти деревья для погребальных костров. – Что, и этих ублюдков? – удивился Колл и показал на окровавленные и ободранные трупы коневодов, которые валялись на склоне. Вокруг них уже ходил кто-то из команды, приглядывался, не забрать ли что ценное. – И их тоже. – А их-то зачем на погребальный костер класть? Ральф взял парнишку за локоть: – Потому что если мы здесь нищих побили, мы сами нищие. А ежели мы побили славных мужей, мы славней их. – Ты ранен? – спросила Сафрит. Бранд поглядел на нее так, словно бы она на иноземном языке с ним говорила: – Чего? – Сядь. Вот это совсем нетрудно было исполнить. Колени так ослабли, что он еле стоял. И сидел и смотрел на исхлестанную ветрами вершину холма, как люди отложили оружие и принялись сволакивать тела в длинные ряды, а остальные взялись рубить деревья – на костер. Сафрит наклонилась над ним и ощупала порез на шее сильными пальцами. – Неглубокий. Видала я и похуже раны. – Я человека убил, – пробормотал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. Наверное, это звучало, как похвальба, но только он не хватился. – У него ж, наверное, семья была. И он о чем-то думал, на что-то надеялся… Ральф присел на корточки рядом с ним и поскреб в бороде. – Убить человека – непросто, что бы там скальды ни пели. И он по-отечески обнял Бранда за плечи: – Но сегодня ты поступил правильно. Благое дело совершил. – Правда? – пробормотал Бранд, потирая свои перевязанные руки. – Я все думаю… кто он был. И почему пришел сюда, и зачем дрался. И лицо его вижу, прям перед собой. – Есть такое дело. И, может, будешь и дальше его видеть, пока сам за Последнюю дверь не шагнешь. Такова цена того, что стоишь в щитовой стене, Бранд. И Ральф протянул ему меч. Хороший меч, с окованной серебром рукоятью и битыми старыми ножнами. – Это меч Одды. Он бы отдал его тебе. У хорошего воина должен быть хороший меч. Бранд, конечно, всегда мечтал о собственном мече, а вот сейчас посмотрел – и чуть не сблеванул. – Я не воин. – Нет. Воин. – Воин ничего не боится. – Это дурак ничего не боится. А воин стоит и не бежит, несмотря на страх. Ты стоял и не бежал. Бранд пощупал штаны – мокрые. – Я стоял и обоссался. – Ты не один такой. – Герой в песнях никогда не ссытся. – Ну да. И Ральф пожал ему на прощанье плечо и поднялся на ноги. – Вот почему песни – это песни, а жизнь – это жизнь. Матерь Солнце уже высоко поднялась над степью, когда они пустились в путь. За их спинами медленно поднимался к небу дым погребального костра. И хотя кровь слилась с неба, уступив безмятежной голубизне, она все равно запеклась у Бранда под ногтями, и в его повязках, и на его зудящей шее. И этот красный день еще не кончился. Теперь каждый следующий день тоже будет красным. У мачты лежали четыре весла, и над равниной уже кружился пепел мужей, что сидели за ними. Скифр скорчилась среди сундуков, погруженная в свои мрачные мысли, нахлобучив капюшон. Гребцы пытались отодвинуться от нее как можно дальше – была бы их воля, они б и с корабля попрыгали, лишь бы с ней не плыть. Бранд поглядел на Колючку, когда они садились на свою скамью. Она тоже оглянулась, и лицо у нее было белое и безжизненное, как у Одды, когда они обкладывали его поленьями. Он попытался улыбнуться, но губы не слушались. Они стояли плечом к плечу. Стояли у самой Последней двери. Стояли лицом к лицу со Смертью, и доброй была их жатва для Матери Воронов. Что бы там ни говорил наставник Хуннан, они оба стали воинами. Вот только все было совсем не как в песнях. Совсем не так.Что нужно Гетланду
Калейв расползся вширь и вдаль, мерзкой грязюкой стекая с одного берега Запретной, перекидываясь, подобно парше и заразе, на другой. Дымы бесчисленных костров закрывали небо, кружили хищные птицы. Княжеские палаты стояли на невысоком холме над рекой. Издалека видать золоченые конские головы на резных балках, а стена вокруг них сложена то ли из камня, то ли из глины, и потому непонятно, обрушилась она или расползлась. А за ней жались один к другому деревянные домишки, забранные в ограду из здоровенных бревен – по ней прохаживались стражники, и солнце блестело на остриях их копий. А вот за оградой начинался полный хаос – уродливый лагерь из палаток, юрт, повозок, шалашей и каких-то жутких халуп тянулся во все стороны, дымя и уродуя открывающийся вид. – Боги, скоко ж тут народу, – пробормотал Бранд. – Боги, и это город? – пробормотала Колючка. – Калейв – он как мочевой пузырь, наполняется постепенно, – сказала Скифр. Она как раз закончила ковыряться в носу, придирчиво оглядела извлеченное и обтерла пальцы о плечо ближайшего гребца, причем так, что бедняга этого не заметил. – Весной он наполняется северянами и людьми из Империи, а коневоды из степей приезжают сюда торговать. А летом он переполняется и лопается, и его содержимое выливается в степь. А зимой они все разъезжаются по своим делам, и он усыхает до маленькой фитюльки. – Воняет, как мочевой пузырь, это точно, – проворчал Ральф, морща нос. Две здоровенные приземистые башни из толстых бревен торчали по обеим сторонам реки, а между ними висели цепи из черных увесистых звеньев, усеянных шипами. Цепи качались и натягивались в пенной воде, течение сердито ревело и несло на них щепки и мусор, и ни один корабль не мог пройти вниз по Запретной. – Железная сеть князя Варослава принесла ему хор-роший улов, – пробормотал отец Ярви. Колючка никогда не видела столько кораблей. Они покачивались на волнах, теснились у причалов, лежали плотными рядами на берегах – все со сложенными мачтами. Здесь можно было увидеть корабли из Гетланда, Вастерланда и Тровенланда. Здесь были корабли из Ютмарка и с Островов. А еще они увидели корабли, которые, наверное, пришли с юга – темные, с толстым брюхом, как такие тащить через верхние волоки, непонятно. Даже две гигантские галеры прибыли – ох и здоровые, трехпалубные, с тремя рядами весел. «Южный ветер» казалась утлым челноком рядом с ними… – Ты только посмотри, какие чудища… – пробормотал Бранд. – Корабли из Южной Империи, – пояснил Ральф. – Команды у них по триста человек. – Вот команды-то ему и нужны, – сказал отец Ярви. – Чтобы устроить этот дурацкий поход против коневодов. У Колючки мысль о том, что надо будет снова с коневодами драться, не вызвала никакой радости. Застрять на все лето в Калейве тоже не улыбалось. В отцовских историях, кстати, про вонь ни слова не было. – Думаешь, он захочет нашей помощи? – Конечно, захочет. Так же как и мы хотим получить помощь от него. И Ярви мрачно поглядел на княжеский дворец. – Вопрос в том, потребует ли он ее… Потому что от многих других он ее именно что потребовал. В гавани толпились люди со всего моря Осколков, и не сказать, что в хорошем расположении духа. Они застряли в Калейве и ждали, когда князь Варослав соизволит убрать перегораживающие реку цепи. Они праздно шатались среди покосившихся палаток, сидели с мрачными мордами под гниющими навесами, резались в кости (утяжеленные свинцом, а как же иначе, честно, что ли, здесь играть), пили прокисший эль и ругались на чем свет стоит. И смотрели на всех крайне неприветливо – особенно на новоприбывших. – Варославу надо срочно найти врага для этих храбрых мужей, – пробормотал Ярви, когда они спускались по сходням. – А то они найдут с кем подраться прямо тут. Фрор покивал – он как раз вязал носовой конец. – Хуже нет, когда воин бездельничает. – И все они смотрят на нас. Этим утром Бранд как раз снял повязки и теперь нервно ковырял корочки, покрывавшие оставленные веревкой ссадины. Колючка пихнула его локтем: – Может, твоя слава уже опередила тебя, Подниматель Кораблей. – Скорее, нас опередила слава отца Ярви. Мне слава не нужна. – А ты притворись, что нужна, – усмехнулась Колючка и состроила свирепую мину. На них смотрели, она смотрела в ответ, причем нагло. Ну, во всяком случае пыталась: горячий ветер швырял в глаза песок, рубашка липла к потной спине. – Боги, как же здесь воняет… Бранд еле дышал – такой стоял смрад. Со скрипучих причалов они сошли на Отче Твердь, и Колючка согласно покивала – вздохнуть полной грудью она не могла. На кривых улицах запекался под безжалостным солнцем навоз, собаки дрались за отбросы, а над воротами торчали шесты с нанизанными на них тушками животных. – Они их продают? – удивился Бранд. – Нет, это подношение, – ответил отец Ярви. – Так их боги сразу видят, кто принес жертву, а кто нет. – А это что? И Колючка кивнула в сторону мачты, которая одиноко торчала посреди площади. С нее свешивались какие-то ободранные туши. Их тихонько раскачивал ветер, жужжали мухи. – Дикари, – мрачно процедил Ральф. Колючка вдруг поняла, что это не туши, а трупы. К горлу тут же подкатила рвота. Отец Ярви нахмурился и покачал головой: – Ванстерцы. – Что? Боги знали, как не любила Колючка ванстерцев, но по какому праву князь Калейвский содрал с них кожу?! Ярви ткнул пальцем в деревянную доску, на которой было что-то нацарапано: – Это люди с корабля, которые ослушались князя Варослава и попытались уплыть. Да будет их пример наукой другим людям с берегов моря Осколков. – Боги, – прошептал Бранд. Жужжание мух почти заглушило его голос. – Неужели Гетланд хочет помощи от человека, творящего эдакие пакости? – Что мы хотим и что нам нужно – это две разные вещи. Дюжина вооруженных молодцов прокладывала себе путь сквозь толпу. Может, князь Калейвский и воевал с коневодами, но воины его особо не отличались от ужаков – во всяком случае, на вгляд Колючки. Она точно таких же громил убивала в том бою на берегу Запретной. Среди воинов шла женщина, очень высокая и очень худая. Черные-пречерные волосы прикрывал шелковый платок, расшитый монетками. Она остановилась перед ними и отвесила изящный поклон. На тонкой шее болталась сумка: – Я служу Варославу, Великому князю Калейвскому. – Приветствую! А я… – А вы – отец Ярви, Служитель Гетланда. Князь поручил мне препроводить вас к себе в палаты. Ярви и Ральф переглянулись: – Мне радоваться или бояться? Женщина поклонилась снова: – Мой совет – и радоваться, и бояться. А еще – не мешкать. – Мы проделали долгий путь ради этой встречи, так что медлить я не собираюсь. Ведите нас к князю. – Я отправлю с тобой кой-кого, – прорычал Ральф, но отец Ярви лишь покачал головой: – Я возьму с собой Колючку и Бранда. Нужно идти без большой свиты, в сопровождении самых молодых. Это жест доверия. – Доверия к кому? Варославу? – пробормотала Колючка, когда их окружили воины князя. – Я притворюсь, что доверяю ему. – Но он же поймет, что ты притворяешься! – Естественнно! Но хорошие манеры зиждутся именно на таком странно-хрупком фундаменте. Колючка поглядела на Бранда, тот ответил таким же беспомощным взглядом. – Будьте очень осторожны, – прошептала на ухо Скифр. – Люди степи жестоки, но даже они говорят, что Варослав – жестокий человек. Плохо, если вы окажетесь в его власти. Колючка поглядела на толстые цепи, перегораживающие реку, на свисающие с мачты тела – и пожала плечами: – Мы уже в его власти, ничего не поделаешь.* * *
Княжеские палаты внутри оказались даже просторнее, чем снаружи. Крышу поддерживали могучие столпы, вытесанные из цельных стволов деревьев. Корни их уходили в плотно утоптанную землю. Из пробитых высоко под потолком окон били острые, как кинжалы, лучи света. В них плавали пылинки. В длинном очаге горел огонь – но горел еле-еле, поэтому внутри встречала прохлада, отрадная после удушающей жары снаружи. Варослав, князь Калейвский, оказался гораздо моложе, чем думала Колючка. Может, всего на пару лет старше Ярви. А еще он был лысым. Причем даже не просто лысым, а совершенно безволосым: ни бороды, ни бровей. Голова у него была гладкая, как яйцо. А еще он сидел не на возвышении, а у очага, на обычной скамье. Высоким ростом князь тоже не отличался, одет был просто, безо всяких украшений и драгоценностей. И даже оружия при нем не было. Голое лицо против ожиданий не выражало свирепости – только полное, каменное безразличие. Словом, ничего в нем особо страшного не наблюдалось – нечем напугать рассказчика. И тем не менее князь внушал страх. И чем ближе они подходили к нему, слушая эхо своих шагов под высокими сводами, тем больше Колючка боялась. А когда они с Брандом подошли и остановились по обе стороны от отца Ярви всего в дюжине шагов от сиденья князя, Колючка боялась Варослава как никого на свете. – Отец Ярви. Голос у него шелестел, как старая бумага. По мокрой спине побежали мурашки. – Служитель Гетланда, твой приезд – честь для нас. Добро пожаловать в Калейв, Перекресток Мира. И он перевел взгляд с Бранда на Колючку, а потом опять на Ярви, а потом погладил между ушей здоровенную псину, уютно свернувшуюся у ножек скамьи. – Ты верно рассчитал: когда человек твоего положения приходит ко мне едва ли не в одиночку – это льстит самолюбию… Колючка и впрямь чувствовала себя жутко одиноко. Псина эта величиной с медведя, стражники повсюду – с луками и саблями, и длинными копьями, в странном доспехе. Однако если Ярви и боялся, то ни чуточки не выказывал страха. – Я полагал, что в твоем благом присутствии мне не нужна охрана, великий князь. – Правильно мыслишь, служитель. Слыхал я, что с тобой приплыла ведьма Скарайои, Знаток Руин. – Твоя осведомленность поражает воображение, государь. Мы называем ее Скифр, и она прибыла с нами. – И ты не привел ее сюда. Варослав рассмеялся – грубо и отрывисто, как собака залаяла. – Ты и здесь не просчитался, смотри-ка… А кто эти юные боги? – Это младшие из гребцов, чьи скамьи –последние. Колючка Бату, убившая шесть ужаков в бою на берегу Запретной, и Бранд, что поднял на своих плечах целый корабль, когда мы шли через верхние волоки. – Убийца Ужаков и Подниматель Кораблей, вот оно как… Бранду стало неуютно под взглядом князя, и он заерзал. – Радостно мне видеть таковую силу, и умение, и храбрость в столь юных воинах. Так и в героев недолго уверовать, правда, отец Ярви? – И впрямь, великий князь. Тут Варослав дернул головой в сторону тоненькой служанки с кошелем на шее: – Вот знак нашей благосклонности к юным и славным. И она вытащила что-то из кошеля и вложила в ладонь Бранда, а потом и Колючки. Здоровенную монету грубой чеканки, с выбитой фигурой вздыбившейся лошади. Золотую. Монету красного золота. Колючка сглотнула: это ж скоко такая стоит?! И поняла, что никогда раньше не держала такую сумму денег в руке. – Ты слишком щедр, князь, – прохрипел Бранд, уставившись на золотой выпученными глазами. – Великие деяния взывают к великой щедрости. Иначе к чему растить и кормить человека? И Варослав перевел немигающий взгляд на Ярви: – И ежели таковы младшие гребцы на твоем корабле, то что же мы можем ожидать от сильнейших? – Осмелюсь сказать, что некоторые из них способны истощить твою казну в мгновение ока, великий князь. – Но в самой сильной команде есть черные овцы. Не всем быть праведниками, правда, отец Ярви? Особенно тем, что поставлены властвовать. – Имеющий власть всегда держит одно плечо в тени. – Так и есть. Как поживает жемчужина севера, твоя мать, королева Лайтлин? – Она более не мать мне, великий князь, ибо я оставил родство и семью, когда принес присягу Служителя. – Странные у вас, северян, обычаи, – и князь лениво потрепал пса по загривку. – Я думаю, что узы крови словом не разрубишь. – Слово истины острей, чем клинок. Слова клятвы – из таких слов, великий князь. Королева ждет ребенка. – Наследника Черного престола? Такая новость на вес золота в нынешние скверные времена. – Все пребывают в радости и веселии, великий князь. Королева часто изъявляла желание снова посетить Калейв. – О, пусть не торопится! Моя казна понесла страшные убытки в ее прошлый приезд, и мы до сих пор не сумели возместить их! – В таком случае… возможно, нам следует заключить соглашение, которое бы возместило убытки – и более того, наполнило казну доверху? Повисло молчание. Варослав поглядел на женщину, и та осторожно пошевелилась. Монеты на платке забрякали. – Так ты за этим приехал, отец Ярви? Ты хочешь наполнить нашу казну доверху? – Я ищу помощи. – Вот оно что. Ты тоже ищешь доли великих мужей среди богатств этого мира. Все снова замолчали. Колючка поняла: это ведь игра. Словесная, но такая же искусная, как финты и уловки на тренировочной площадке. И даже более опасная. – Что ж, назови то, что ищешь. Если это, конечно, не союз против Верховного короля в Скегенхаусе. Улыбка отца Ярви не померкла. – Я должен был сразу понять: от глаз великого князя правды не скроешь, ибо он зрит сразу в корень. Я – и королева Лайтлин, и король Атиль – опасаемся, что Мать Война может все же раскрыть свои крыла над морем Осколков. А ведь мы этого не хотим, совсем не хотим! У Верховного короля множество союзников, и мы ищем, как уравновесить это. Те, что наживают богатства торговлей с теми, кто плавает вверх и вниз по Священной и Запретной, возможно, должны будут выбрать сторону… – Воистину, я далек от того, чтобы выбирать сторону. Ты же видел – у меня множество дел, множество врагов, и я не смогу помочь тебе – ибо сам нуждаюсь в помощи. – Могу ли я спросить: а Верховному королю ты сможешь помочь? Князь прищурился: – Ты не первый служитель, что прибыл на юг с таким вопросом… – Не первый? – Мать Скейр побывала здесь с месяц назад. Тут отец Ярви замолчал. Потом спросил: – Служительница Гром-гиль-Горма? – По поручению праматери Вексен. Она пришла сюда в сопровождении дюжины солдат Верховного короля и сказала, что как бы чего не вышло, ежели я захочу вывести корабли в море Осколков. Я бы даже сказал – угрожала мне! Лежавшая под скамьей псина подняла голову и грозно заворчала, с длинных клыков ниточкой стекала слюна и шлепалась на пол. – Здесь. В моих палатах. Мне бы очень хотелось содрать с нее кожу на площади, но… это было бы недипломатично. И он что-то прошептал, успокаивая собаку. – Значит, Мать Скейр уехала целой и невредимой? – А что мне было делать? Она путешествовала на корабле со знаком Верховного короля на носу и отбыла в Первогород. И хотя твое обхождение мне нравится больше, чем ее, боюсь, я смогу дать тебе то же самое обещание. – Какое же? – Я готов в равной мере помогать всем моим добрым друзьям на берегах моря Осколков. – То есть не помогать никому. Князь Калейвский улыбнулся, и Колючку продрал холодок страха. – Ты известен как муж большой хитрости и коварства, отец Ярви. Уверен, тебе не нужна помощь с тем, чтобы правильно понять мои слова. Ты знаешь, каково мне. Я сижу между коневодами и великими лесами. Между Верховным королем и Императрицей. На перекрестке всех дорог – и посреди неисчислимых опасностей, которые грозят сокрушить меня. – Таков общий удел – всем грозят опасности. – Но князь Калейвский должен иметь друзей на востоке, на западе, на севере и на юге. Князь Калейвский желает, чтобы мир находился в равновесии. Это ему на руку. Князь Калейвский желает переступать через каждый порог как добрый гость. – Сколько ж у тебя ног? Собака подняла голову и предостерегающе заворчала. Улыбка Варослава истаяла, как снег по весне. – Вот что я тебе скажу. Перестань говорить о войне, отец Ярви. Возвращайся в Гетланд и сделай дорогу гладкой для Отче Мира, ведь таков долг мудрого служителя. – Я и моя команда можем покинуть Калейв, великий князь? – Разве могу я силой удержать служителя Атиля? Это тоже было бы… недипломатично. – В таком случае я покорнейше благодарю за оказанное гостеприимство и за данный совет, столь полезный, сколь и утешительный для моего сердца. Но мы не можем вернуться назад. Мы должны со всей поспешностью плыть в Первогород и просить о помощи там. Колючка покосилась на Бранда: тот сглотнул. Плыть в Первогород! Да это ж на другом конце света! А в ней всколыхнулась радость – здорово! Ну и страшно немного стало, не без этого. Варослав лишь презрительно фыркнул: – Ну, желаю удачи. Боюсь, правда, что от Императрицы вы ничего не получите. К старости она стала еще набожнее и не желает иметь дела с теми, кто не поклоняется ее Единому Богу. Все, что ее интересует – это бормотание ее служителей. И кровь. Свежая кровь, которую она так любит проливать. Да, и еще эльфьи реликвии. Но чтобы заслужить ее благоволение, придется подарить ей нечто невиданное по силе и могуществу. – О, великий князь, разве могу я отыскать подобную вещь? И отец Ярви низко поклонился – ни дать ни взять сама невинность и скромность. Однако Колючка видела его улыбку – и она была полна коварства и хитрости.Часть III Первогород
Удача
Только боги знают: за время путешествия Бранд разочаровался в столь многих вещах, что из них можно было бы собрать приличную кучу. Все оказалось совсем не так, как в историях, что шепотом рассказывали у очагов, и в песнях, что гордо распевали в Торлбю. А еще он узнал, что в историях и песнях про кучу всего вообще не рассказывают! Например, никто не рассказывает о топях в устье Запретной! И тучах кровососущих насекомых над ними. Никогда не забыть эти серые утра, когда просыпаешься в луже и весь в блямбах от укусов… Или вот взять бесконечно тянущиеся берега Золотого моря – про них тоже ни слова! А там они заходили в крохотные нищие деревеньки за низенькими нищими оградами, где отец Ярви торговался на странных языках с пастухами, чьи лица солнце выдубило, подобно кожам. Или о галечных пляжах, где команда выставляла кругом плюющиеся искрами факелы и лежала, не смыкая глаз, дергаясь от каждого звука – не идут ли бандиты, ведь они наверняка таятся прямо за границей света и тьмы… А еще за ними ползла память о схватке с коневодами, и Бранда во снах преследовало лицо человека, которого он убил, и он слышал удары стали о дерево и просыпался в холодном поту. – Вам смерть пришла! Бранд просыпался в душной темноте, но слышал лишь громкий стук собственного сердца и тихий стрекот цикад. О сожалениях и горькой памяти в песнях тоже не пели. А еще в песнях ни словом не упоминали скуку. Каждый день одно и то же: гребешь и гребешь в виду холмистого берега, и так проходит неделя за неделей. А еще накатывала тоска. Он беспокоился за сестру и до слез скучал по вещам, которые всегда ненавидел. Каждый день Скифр отлаивала команды и гоняла Колючку, а Колючка гоняла по очереди всех членов команды – и Бранда в особенности. А Колл каждый день донимал отца Ярви вопросами про растения, раны, политику, историю и пути Отче Месяца на высоком небе – и отец Ярви отвечал и отвечал. Ссадины, тошнота, солнечные ожоги, жара, мухи, жажда, вонь человеческого тела, стершиеся до дыр на заднице штаны, Сафрит, скупо отмеривающая провизию, зубная боль Доздувоя, бесконечные истории того, как Фрор заработал шрам, каждый раз разные, тухлая еда, понос, мелкие свары, постоянный страх перед каждым встречным, а самое худшее – понимание, что на пути домой каждую милю пути их ждет ровно то же самое. Да, его разочарования, горести, обиды и несбывшиеся мечты можно было сложить в высоченную кучу. Но Первогород… о, Первогород превзошел все его ожидания. Он раскинулся по обеим сторонам широкого мыса, который далеко, на несколько миль, вдавался в пролив – белокаменный, с гордыми башнями и крутыми скатами крыш, высокими пролетами мостов и крепкими стенами в кольце крепких стен. А надо всем парил Дворец Императрицы – сплошные сверкающие купола твердыни столь огромной, что туда можно было бы засунуть Торлбю, и еще осталось бы место для парочки Ройстоков. А еще по всему городу горели огни, разноцветные! Красные, желтые и голубые, и они подсвечивали голубые вечерние облака, и отливали нежным розовым, и отражались в мелкой волне, на которой покачивались корабли изо всех стран мира, подобные пчелам в огромном улье. Может, там, по берегам Священной реки, они видели строения величественней, и они помнили, как плыли мимо жутких руин в потрясенном молчании – но этот город построили люди! Не эльфы! Первогород стоял и цвел не на развалинах и гробницах ушедшей славы, нет! Это было место, где сбывались самые безумные мечты, и жизнь бурлила в нем. Даже издалека Бранд мог слышать городской шум – город звал его! Едва различимый для слуха и прочих чувств зов нашел его, и Бранд ощутил покалывание в кончиках пальцев. Первогород! Колл залез на мачту, которую успел за время пути покрыть резьбой до середины, и, оглядевшись, забил руками, как крыльями, и завопил, как безумец. Сафрит схватилась за голову, забормотав: – Все, я сдаюсь. С меня хватит! Нет, если он хочет, пусть прыгает вниз головой! Мне все равно! А ну слезай оттуда, придурок, кому говорят! – Ты такое когда-нибудь видела? – прошептал Бранд. И чуть не зашиб челюсть веслом – так низко она у него отвисла. – Нет ничего подобного этому городу… – отозвалась Колючка, и на похудевшем и ожесточившемся за время путешествия лице проступила безумная ухмылка. Через бритую половину головы тянулся бледный шрам, а спутанные волосы на другой украшали кольца из красного золота – она их сделала из монеты, которую ей подарил Варослав. Ничего себе запросы у девушки, проворчал Бранд, золото она в косы заплетает! Но Колючка лишь пожала плечами и ответила, что ей все равно, где деньги хранить, почему бы и не в волосах. Бранд хранил свой золотой в мешочке на шее. Эта монета обещала новую жизнь для Рин, и он собирался беречь ее как зеницу ока. – Вот он, Первогород, Ральф! – воскликнул отец Ярви, пробираясь между счастливо улыбающимися гребцами к кормовой надстройке. – У меня хорошее предчувствие… – У меня тоже, – проговорил кормчий, и лицо его покрылось сеткой морщинок, словно бы трещинки пошли по старой глине. Скифр мрачно смотрела в небо – там кружили птицы. – Предчувствие, может, и хорошее, вот только предзнаменования плохие. Она так и не пришла в хорошее расположение духа после боя на Запретной. Но отец Ярви не обратил никакого внимания на ее мрачное ворчание. – Мы предстанем перед Теофорой, Императрицей Юга, и передадим ей дар моей матери и увидим то, что увидим. И он развернулся к команде, распахнув руки, а оборванный плащ захлопал на ветру. – Друзья! Позади долгий и опасный путь! Мы прошли полмира, чтобы оказаться здесь! Но впереди – конец пути! – Конец пути… – пробормотала Колючка, облизывая растрескавшиеся губы словно пьяница, завидевший огромный кувшин с элем. Команда разразилась восторженными кликами. Бранда вдруг одолел приступ детского озорства, и он зачерпнул воды и вылил ее на Колючку, и брызги засверкали на солнце, а она обрызгала его и спихнула ногой с рундука. А он пихнул ее кулаком в плечо – все равно что в крепкий щит бить – а она вцепилась ему в драную рубашку, и они покатились между скамьями хохочущей, рычащей и весьма неароматной кучей. – Ну будет вам, варвары! – важно заметил Ральф, распихивая их сапогом и растаскивая в стороны. – Вы ж в цивилизованном месте! От нас здесь ожидают цивилизованного поведения!* * *
В порту царил совершеннейшей хаос. Люди пихались, толкались и колошматились в кровавом свете факелов, а толпа зверела, подобно учуявшему смерть хищнику: запылали пожары, и над головами замелькали кулаки и даже ножи. Перед воротами выстроились воины в диковинных, похожих на рыбью чешую кольчугах. Они свирепо орали на чернь и мутузили особо ретивых древками копий. – Вроде как это цивилизованное место, не? – пробормотал Бранд, пока Ральф подводил «Южный ветер» к причалу. – Самый цивилизованный город мира, – пробормотал отец Ярви. – Хотя обычно это значит, что люди здесь предпочитают всаживать нож не в грудь, а в спину. – А то ж нарядную рубашечку попачкаешь, а как же… – заметила Колючка, глядя на горожанина, который как раз на цыпочках бежал по причалу, высоко подобрав шелковые одежды. Здоровенный пузатый корабль с зелеными от гнили шпангоутами очень неудачно накренился посреди гавани – половина весел над водой, пассажиры в панике. Кстати, люди столпились с одного борта, а корабль явно взял больше груза, чем мог. Пока Бранд затаскивал на борт свое весло, оттуда уже, жалостно размахивая руками, свалилось двое человек – а может, их сбросили в воду. В воздухе стоял густой дым, пахло горелым, и в нос бил смрад паники – воняло хуже, чем прелым сеном, а самое страшное, он был заразный, как чума, и люди от него дурели. – Опять нас постигла злая удача! – расстроился Доздувой, вылезая на причал следом за Колючкой и Брандом. – Я, ребята, в удачу не верю, – заявил отец Ярви. – Только в предусмотрительность. Ну и непредусмотрительнось. А также в хитрость и наивность. И он подошел к седому северянину с заплетенной в две косы бородой. Тот невесело наблюдал за погрузкой корабля, весьма напоминающего обликом «Южный ветер». – Хорошего дня… – начала было Служитель. – Ничего подобного! – рявкнул северянин, перекрикивая общий шум и гам. – Спросите кого угодно – разве это хороший день? – Мы с «Южного ветра», – представился Ярви. – Пришли вниз по Запретной из Калейва. – Я Орнульф, капитан «Матери Солнце». И он кивком указал на потрепанный непогодой корабль. – Два года тому мы пришли из Ройстока. С той поры мы торговали по весне с алиуками и собрали товар – всем на зависть товар! И специи, и бутылки, и бусы, и прочие женские сокровища – за них бабы душу бы отдали! И он горько покачал головой. – И был у нас склад в городе, и прошлой ночью он сгорел дотла. Все погибло. Был товар – и нет товара. – Мне очень жаль, – быстро отозвался Служитель. – И все же боги пощадили ваши жизни. – Потому-то мы и хотим убраться отсюда подальше, а то и их потеряем. Где-то особенно пронзительно, аж волосы дыбом встали, завизжала женщина. Ярви нахмурился: – А что, здесь всегда так? – Вы не слыхали, что ль? – удивился Орнульф. – Императрица Теофора вчера ночью преставилась. Отец Ярви как-то разом сник и слабым голосом спросил: – А кто ж сейчас правит? – Слыхал я, что на трон посадили ее племянницу Виалину семнадцати лет от роду. Ее-то и короновали тридцать пятой Императрицей Юга, – фыркнул Орнульф. – Но я почему-то не получил приглашения на празднество. – Так кто же правит? – снова спросил Ярви. Северянин быстро отвел глаза: – Сейчас – толпа. Пока закон спит, народ сводит друг с другом счеты. – Я так понимаю, народ здесь любит это дело, – хмыкнул Ральф. – Еще бы, обиды здесь помнят, от дедов к сынам и внукам память передают. Вот с этого-то пожары и пошли – один купец решил другого купца пожечь, из мести. Клянусь, у них могла бы праматерь Вексен злопамятству поучиться… – А вот на это я бы не закладывался, – пробормотал отец Ярви. – Дядя юной Императрицы, герцог Микедас, пытается взять власть в свои руки. В городе полно его солдат. Он говорит – для спокойствия горожан в переходный период, ага… – В переходный период к чему? К тому, что он станет править? Орнульф проворчал: – Я думал, ты здесь в первый раз… – Куда бы ты ни приехал, – пробормотал служитель, – власти предержащие везде одинаковы… – Возможно, герцог наведет порядок, – с надеждой проговорил Бранд. – Ему мечей пятьсот понадобится, чтобы только в порту порядок навести, – тяжело уронила Колючка, глядя на мечущуюся толпу. – У герцога мечей предостаточно, – отмахнулся Орнульф. – Но северяне ему не по нутру. Если у тебя есть патент от Верховного короля, ты тут как сыр в масле катаешься. А у таких, как я, его нет, и мы отсюда выметаемся, пока налогами не обложили – до штанов же разденут… Ярви плотно сжал узкие губы: – С Верховным королем у нас не самые лучшие отношения. – Тогда отправляйся обратно на север, дружище, не мешкай. – Отправишься на север – попадешь прямиком в сети к князю Варославу, – сказал Бранд. – Он что, до сих пор не выпускает корабли? – И Орнульф свирепо дернул себя за обе косы, в которые была заплетена борода. – Да проклянут их боги, этих стервятников, нигде нет спасения! И как тут быть честному вору? Ярви передал ему что-то, и Бранд разглядел, как блеснуло серебро. – Если честный вор – человек здравомыслящий, он пойдет к королеве Лайтлин в Гетланде и скажет, что его отправил к ней ее служитель. Орнульф вытаращился на свою ладонь, потом на сухую руку Ярви, а потом снова на него: – Ты отец Ярви? – Да. И тут строй воинов стал оттирать толпу от ворот, хотя людям некуда было отступать. – Я приплыл сюда ради аудиенции у Императрицы. Ральф тяжело вздохнул: – Ну, ежли только Теофора не услышит тебя сквозь Последнюю дверь, говорить придется с Виалиной. – Императрица умерла в самый день нашего приезда. – Бранд наклонился поближе, чтобы не повышать голос. – Каково теперь твое мнение об удаче? Отец Ярви испустил длинный вздох. В это время груженая телега съехала с причала и грохнулась в море, лошадь с оборванной упряжью лягалась, выкатив обезумевшие от страха глаза. – Удаче? О, удача нам совсем не помешает…За троном
– Я на шута похожа, – рявкнула Колючка, широко шагая по людной улице следом за отцом Ярви. – Ничего подобного, – живо возразил он. – Глядя на шутов, люди улыбаются. Не твой случай, милая… Он заставил ее вымыться, а еще заварил какую-то резко пахнущую траву и облил ей голову – чтобы вывести вшей. И теперь она чувствовала себя в новой необмятой одежде голой и даже ободранной, на манер тех несчастных, что висели в порту Калейва. Сафрит выстригла ей полголовы до аккуратной щетинки, потом долго драла костяным гребнем колтуны на другой половине, потом плюнула и бросила это дело, тем более что у гребня три зубчика вылетело. И она выдала Колючке тунику из какой-то выкрашенной в ярко-красный, прям как кровь, цвет ткани, с вышивкой золотом по воротнику, такой тонкой и мягкой, словно на тебе вовсе ничего не надето, а когда Колючка потребовала свою старую одежду, Сафрит показала на кучу горящих тряпок и поинтересовалась, действительно ли она желает снова надеть это. Колючка была на голову выше Сафрит, но с той не поспоришь – прям как со Скифр. Ежели что ей в голову втемяшится, пиши пропало. Поэтому пришлось надеть звенящие серебряные браслеты и даже ожерелку из красных стеклянных бусин, причем в несколько рядов. Матушка бы руками всплеснула от радости, но Колючка чувствовала себя, словно на нее рабскую цепь навесили. – Люди ждут от тебя некоторой… – и Ярви махнул сухой рукой в сторону чернокожих людей в шелковых одеждах, расшитых осколками зеркала – те пускали яркие солнечные зайчики, – …некоторой театральности. В их глазах ты будешь выглядеть феерически страшно. Или страшно феерично. В общем, вид у тебя что надо. – Угу. Сама-то Ключка знала, что выглядит как полная дура. Потому что когда она наконец вышла вся такая разряженная и надушенная, Колл захихикал, Скифр шумно выдохнула, а Бранд просто молча уставился на нее, как на ходячего мертвеца. Лицо у нее полыхало от стыда – какое унижение! – и до сих пор не остыло. Какой-то мужик в высокой шапке вытаращился на нее. Она б с удовольствием погрозилась отцовским мечом, но иноземцам в Первогороде запрещали расхаживать с оружием. Она наклонилась и щелкнула зубами – амм! Сработало даже лучше, чем меч – мужик пискнул и убежал. – А почему ты не приоделся? – спросила она, пытаясь не отстать от Ярви. Он обладал удивительным умением просачиваться в самой густой толпе, а вот ей приходилось толкаться изо всех сил, вызывая громкие нарекания пешеходов. – Ну почему же… – и служитель оправил свое черной одеяние безо всяких вышивок и украшений. – Среди этой пестрой толпы моя одежда как раз выделяется своей скромностью и простотой, приличествующей слуге Отче Голубей. – Че-го? – Я сказал, что выгляжу, как скромный слуга. Это не значит, что я именно таков. И отец Ярви неодобрительно покачал головой, когда она отчаянно попыталась в который раз оттянуть узкие штаны – портки немилосердно жали на попе. – Вот честно, Бранд правду сказал: для тебя любое благословение оборачивается проклятьем. Другие были бы благодарны – такая красивая новая одежда! Если б от тебя воняло, как от нищенки, как бы я повел тебя во дворец? – А зачем ты вообще ведешь меня во дворец? – Мне что, одному туда нужно было идти? – Ну так можно было взять кого-то, кто не ляпнет ерунды и не сядет в лужу при первом удобном случае. Сафрит. Ральфа. Да хотя бы Бранда! У него лицо… такое, располагающее к доверию. – У него лицо, располагающее обвести его вокруг пальца. Я, конечно, не отрицаю, что Сафрит, Ральф и Бранд блестяще могут проявить себя на дипломатическом поприще, но ведь может так случиться, что встреча с девушкой ее возраста растопит сердце Императрицы Виалины? – Это я-то? Сердце растоплю? Смеешься, что ли… Колючка припомнила, с каким презрением относились к ней в Торлбю девицы, какими взглядами дарили и как мерзко хихикали вслед. Да, она убила в бою восьмерых человек, но все равно, аж мурашки от одних воспоминаний побежали. – И уж тем более – девушки моего возраста. – Сейчас все будет по-другому. – С чего бы это? – С того, что ты будешь молчать и миленько улыбаться. Брови Колючки поползли вверх: – Я? Молчать и улыбаться? Ты уверен? Ярви прищурился и красноречиво покосился на нее: – Еще как. А теперь – подожди. И тут у Колючки упала челюсть: улицу переходили шесть невиданных чудищ, скованных серебряной цепочкой за шею – и какую! Длиной во взрослого мужчину! Чудища шли, позвякивая и грустно покачивая своими чудищными шеяками. – Как же далеко мы от Гетланда… – пробормотала она, глядя им вслед: звери один за другим скрывались в переулке между белых зданий, таких высоких, что улочка казалась ущельем в горах. И она припомнила влажные темные скалы родины, утренний туман над серой Матерью Море, пар дыхания в утреннем холоде, как они жались у огня долгими вечерами, а мама тихонько напевала вечернюю молитву… Словно в другой жизни все это было… В другом мире. Колючка и представить не могла, что будет по всему этому скучать… – Эт точно, – ответил Ярви и быстро пошел вперед. И даже влажная вонючая жара, нависшая над Первогородом, ему нипочем. Колючка знала, что год идет к концу, но осенью здесь жарче, чем в середине лета в Торлбю… А еще она подумала: это ж сколько миль они проплыли и прошагали? Сколько месяцев гребли… А потом перли эту махину через верхние волоки. И степь эта – каждый миг ждешь стрелы… Не говоря уж о страшном князе Варославе… – И Императрица сможет нам помочь, даже если захочет?.. – Не сталью, так серебром, – уверенно ответил отец Ярви и, бормоча извинения на каком-то незнакомом языке, обогнул стайку женщин в темных покрывалах. Глаза у них были густо накрашены, и смотрели они на Колючку как на сумасшедшую. – И все равно, хватит ли его, чтоб одолеть всех врагов?.. И Колючка принялась подсчитывать врагов, загибая мозолистые пальцы: – Ютмарк – это ж родина Верховного Короля, они за него, а еще инглинги, и люди из Нижних земель, ванстерцы, островитяне… – Как это ни странно, дорогуша, но я уже принял это во внимание. – А на нашей стороне – только тровенцы! Ярви фыркнул: – Ха! Этот союз подобен молоку, оставленному на солнцепеке! – В смысле? – Долго не протянет. – Но король Финн же сказал… – Король Финн – мешок с требухой, его даже в собственных землях высоко не ставят. Он поддержал нас, ибо его честолюбие было уязвлено, но гнев Праматери Вексен быстро его образумит… Впрочем, это поможет нам немного потянуть время… – Но тогда… тогда мы остались одни. – Мой дядя Атиль и в одиночку встанет против всего мира. Она всегда считал, что последнее слово – за сталью. – Ответ, достойный храбреца. – А то. – Вот только… мудрости в нем маловато. Ярви улыбнулся: – С ума сойти. Я-то думал, что ты обучишься мечному бою, а ты – гляди-ка, стала не только искуснее, но и благоразумней! Но не волнуйся. Я что-нибудь придумаю, вот увидишь.* * *
Как только перед ними раскрылись высокие бронзовые двери дворца, Колючка поняла, что зря расстраивалась, что одета, как принцесса. Имело смысл расстраиваться, что она одета, как селянка. Здесь даже рабыни выглядели как королевы, а стражники – как герои легенд. Их приняли в зале, под завязку набитом увешанными драгоценностями придворными, разодетыми и надутыми, и тем очень напоминающими павлинов, которые неспешно прогуливались в безупречно разбитых дворцовых садах. И таких же бесполезных, как эти пестрые хвостатые птицы, к гадалке не ходи. Она бы с удовольствием сделалась невидимой или растаяла и стекла в свои новые сапоги, но, увы, сапоги радовали высокой толстой подошвой, а еще она вытянулась за последние несколько месяцев, и теперь стала выше, чем отец Ярви. А тот, надо сказать, мало кому уступал в росте. Так что делать нечего: она развернула плечи, задрала голову и состроила мужественную мину, хотя под маской храбрости она отчаянно трусила и истекала потом в своей идиотской алой тунике. Герцог Микедас сидел в позолоченном кресле на возвышении – причем сидел в весьма непринужденной позе, перекинув ногу через резную ручку. Доспех на нем поражал воображение искусным золотым узором. Судя по виду, герцог был из тех красавчиков, что считают себя неотразимыми. Темнокожий, с живыми блестящими глазами, темные волосы и бородку едва тронула седина, – ну да, красавчик. – Приветствую вас, друзья, добро пожаловать в Первогород! – И он показал белые зубы в широкой улыбке, которая сразу показалась Колючке подозрительной – наверняка неискренняя. – Ну как, хорошо я говорю на вашем языке, а? Отец Ярви низко поклонился, Колючка последовала его примеру. Я кланяюсь – и ты кланяйся, сказал он. Похоже, кланяться придется очень и очень часто. – Безупречно, ваша милость. Мы сердечно обрадованы… – Напомните-ка, как вас там зовут? У меня просто чудо-ооовищная память на имена… – Он отец Ярви, служитель Гетланда. Это произнесла высокая, худая и очень бледная женщина с наголо выбритой головой. На покрытых татуировками руках у нее звенели и посверкивали эльфские запястья из древнего железа, и золота, и осколков стекла. Колючка оскалилась, но вовремя вспомнила, что плевать на полированный пол в королевском дворце как-то не принято. – Мать Скейр, – протянул Ярви. – Всякий раз, когда наши пути пересекаются, мое сердце заново переполняет радость. Служительница Ванстерланда, советчица Гром-гиль-Горма. Та, кого праматерь Вексен отправила к князю Варославу с предостережением – не выводить корабли в море Осколков… – Хотела бы я сказать то же самое, – проговорила мать Скейр. – Однако ни одну из трех наших встреч я не могу назвать радостной. И она обратила взгляд льдисто-голубых глаз на Колючку: – Кто эта женщина? Я не знаю ее. – А ведь вы уже встречались в Скегенхаусе. Это Колючка Бату, дочь Сторна Хедланда. Глаза матери Скейр широко распахнулись от удивления, и Колючка почувствовала себя отмщенной: – Чем вы ее кормите? – Огнем и оселком, чем же еще, – усмехнулся с улыбкой Ярви. – У нее прекрасный аппетит. Теперь она воин, испытанный в сражении с ужаками! – Девушка-воин! Как интересно! – судя по голосу, герцога это совсем не впечатлило, он веселился и не скрывал этого. Придворные угодливо захихикали. – Как насчет поединка с одним из моих гвардейцев? – Ставьте уж сразу двоих, – гаркнула Колючка – ох ты ж, опять брякнула, не подумав. Голос звучал странно, словно и не принадлежал ей: скрипуче и громко. И дерзко. И совсем по-дикарски – такому негоже звучать среди изузоренных серебром мраморных стен. А герцог… расхохотался. – Пот-ря-сающе! Вот она, самонадеянность юности! Моя племянница очень похожа на нее. Она тоже думает, что можно делать, что хочешь – и плевать на традиции, и на чувства других людей, даже на… суровую реальность этого мира. Ярви снова поклонился: – Правители и те, что стоят у трона, должны всегда помнить о суровой реальности. Герцог покачал пальцем: – А ты мне начинаешь нравиться! – На самом деле, у нас есть общий друг. – Вот как? – Эбдель Арик Шадикширрам. Глаза герцога широко распахнулись, он даже снял ногу с ручки кресла и сел прямо: – И… как она? – Увы, ваша милость, она переступила порог Последней двери. – Умерла? – Предательски убита своим же рабом. – Господи ты боже мой… – и герцог откинулся на спинку кресла. – Какая женщина… Была. Когда-то я просил ее руки, да… ну, я был молод, но… – И он помотал головой: – Вы не поверите, но она отказала мне! Отказала! Мне! – Воистину, удивительная женщина. – Время утекает, как вода сквозь пальцы… Казалось бы, мы виделись только вчера… Герцог испустил длинный вздох, и глаза его разом посерьезнели: – Но к делу. – Безусловно, ваша милость. И отец Ярви снова поклонился. Голова его то опускалась, то поднималась – ни дать ни взять, яблоко в ведре с водой. – Меня прислали королева Лайтлин и король Атиль, государи Гетланда. Я покорно испрашиваю аудиенции у сиятельной Виалины, Императрицы Юга! – Хмммм… Герцог поморщился, оперся локтем о ручку кресла и принялся теребить бородку: – Где там, вы сказали, находится ваш Гутланд? Колючка до боли стиснула зубы, но отца Ярви отличало просто бездонное терпение: – Гетланд находится на западном берегу моря Осколков, ваша милость. К северу от столицы Верховного короля Скегенхауса! – Так много стран! Только ученому мужу под силу запомнить все эти иноземные названия! Придворные снова закивали, одобрительно пересмеиваясь. Колючке нестерпимо захотелось разбить пару угодливых сытых рыл. – Сейчас столь многие хотят получить аудиенцию… Я бы рад пойти вам навстречу, но… Увы, времена сейчас непростые… Ярви покивал: – Конечно, ваша милость. – Столь многих врагов нужно проучить, столь многих друзей обнадежить… Столь много союзов нужно заключить… увы, некоторые союзы нам важнее, чем… другие. При всем уважении… Никакого уважения в его голосе не слышалось. Напротив, от герцога за милю несло презрением, как от старого сыра – плесенью. Ярви поклонился: – Конечно, ваша милость. – Императрица Виалина – девушка совсем других статей… Она не такая, как… – и он ткнул пальцем в Колючку, как в беспородную кобылу. – Она… Она очень юна. На нее легко произвести впечатление. Она слишком наивна. Ей еще предстоит многое узнать о том, как на самом деле устроен… мир. Как вы понимаете, я должен быть осторожен. Как вы понимаете, нужно подождать. Терпение и еще раз терпение. Для страны, столь большой, населенной столь многими народами, переправа через бурливую реку, какой является всякая передача власти, может оказаться… непростой. Мы пришлем за вами… во благовремение. Ярви поклонился: – Конечно, ваша милость. Могу ли я спросить, когда? Герцог отмахнулся длинными пальцами: – Во благовремение, отец… как вас там… – Ярви, – прошипела мать Скейр. Колючка не была дипломатом, но даже она поняла, что это значит – никогда. Мать Скейр ждала их в длинной галерее, вдоль стен которой выстроились статуи. За ее спиной маячили двое воинов – хмурый ванстерец и здоровенный парень из Нижних земель с рожей как каменная плита. Настроение располагало к ссоре, и Колючка злобно уставилась на них, но парни, похоже, были сами не промах и глаз не опускали. Служительница тоже выглядела весьма решительно. – Не ожидала тебя здесь увидеть, отец Ярви. – А я вот тебя не ожидал увидеть, мать Скейр. Хотя по тону сразу стало понятно: ничего неожиданного оба здесь не видят. – Мы оба прибыли издалека. Я полагал, что ты должна быть рядом со своим королем Гром-гиль-Гормом. Он нуждается в тебе. Кто же еще убедит его идти путем Отче Мира – жаль будет, если Матерь Война увлечет короля к его погибели в Гетланде. Взгляд матери Скейр стал еще холоднее – хотя куда уж больше, она и так в пол глазами вмораживала. – И я была бы рядом с ним. Но праматерь Вексен отправила меня с важным поручением. – Высокая честь. Уголок губ отца Ярви слегка приподнялся в усмешке: еще бы, оба знали, что это «поручение» – обычная ссылка. – О, в таком случае, ты, должно быть, и впрямь угодила праматери – иначе с чего бы ей тебя сюда отправлять. Говорила ли ты об интересах своей страны? Интересах своего короля и народа – как обязан поступать каждый служитель? – Я поклялась – и я держу клятву! – рявкнула Скейр. – Верный служитель исполняет волю праматери! – Верный раб, ты хотела сказать. – О, ты у нас большой знаток по части рабов. Как, поджили ссадины от ошейника? Улыбка Ярви стала очень натянутой: – Вполне. – Да что ты? – Скейр наклонилась к нему и злобно оскалилась. – Я б на твоем месте быстро собралась и поплыла обратно к морю Осколков. А то, глядишь, новые ссадины заработаешь. И она решительно двинулась прочь, едва не задев Ярви плечом. Ванстерец с дружком двинулись следом, правда, они с Колючкой успели напоследок обменяться мрачными долгими взглядами. – Она нам еще подгадит, – прошептала Колючка. – Да. – И она в милости у герцога. – Да. – И они ее прислали сюда давно. – Да. – Значит… значит, праматерь Вексен разгадала твои планы! Опередила тебя! – Да. – Чо-то мне кажется, что никакой аудиенции нам не дадут. Ярви кисло улыбнулся и сказал: – Видишь? А говорила – я не дипломат, я не дипломат…Старые друзья
Боги, как же быстро она теперь двигалась! Бранд уже раза в два лучше дрался, чем раньше, и все из-за их тренировочных поединков. Но с каждым днем она совершенствовалась, а он – он безнадежно отставал. Он чувствовал себя неповоротливым хряком, всегда на три шага позади. Один на один он больше не мог ее одолеть, неважно, на земле или на палубе. Даже если рядом двое друзей стояли, все равно казалось, что их слишком мало. Раньше она просто отбивалась, а теперь переходила в нападение и гонялась за ними, как охотник за беспомощной добычей. – Колл! – крикнул Бранд, быстро приобернувшись. – Заходи слева! Они рассредоточились по двору ветхого особняка, который приискал им Ярви, пытаясь загнать Колючку в ловушку – надеялись, что она сунется между ними. – Доздувой, ты… Он слишком поздно сообразил, что Колючка заманила гиганта в солнечный угол двора. Доздувой сморщился и пригнулся, когда Матерь Солнце воткнула ему в глаза свои беспощадные лучи. Колючка налетела на него молниеносно: дотянулась и с размаху долбанула по щиту, да так, что щепки полетели, а потом пырнула его под нижний край в здоровенное брюхо. Гигант зашатался. Хохоча, Колючка успела отскочить, и Бранд лишь глупо располосовал воздух на том месте, где она только что стояла, и, естественно, между ней и Коллом оказалась облупленная колонна, которая поддерживала галерею. – Б-боги мои, – выдохнул Доздувой. Он перегнулся пополам, держась за брюхо. – Неплохо, – заметила Скифр. Она обходила поединщиков, заложив руки за спину. – Но не позволяй себе слишком увлечься. Дерись каждый раз, как в последний. Смотри на каждого врага как на злейшего и самого страшного. И не раскрывайся полностью, пусть враг считает тебя неопасной. Даже самый слабый враг. – С-спасибо на добром слове, – выдавил Бранд, пытаясь отереть мокрую от пота щеку о плечо. Боги, ну и жара… Чертов город, ни ветерка… – Отец мой говорил: не возгордись. Колючка поглядывала то на Колла, то на Бранда – те пытались загнать ее в угол. – Он говорил: великие воины начинали верить песням о себе, думали, что их может убить только великий герой – но нет. Великого воина может поразить пустяковая штука! – Воспалившаяся царапина, – одобрительно покивала Сафрит, наблюдавшая за поединком, уперев руки в боки. – Истершийся щитовой ремень, – проворчал Бранд. Он внимательно следил за каждым движением Колючки, вот только ее облипшая от пота рубаха отвлекала – она ж всякое такое тоже облепляла… – Можно на овечьей какахе поскользнуться! – вставил Колл, подскочил и пырнул Колючку – точнее, попытался, потому что та извернулась, с грохотом врезала ему по щиту и снова выскочила на открытое пространство. – Слова твоего отца разумны, – сказала Скифр. – Как он умер? – Убит в поединке с Гром-гиль-Гормом. Судя по всему, он возгордился. Колючка снова вывернулась: Колл двигался быстро, но она – еще быстрее. Быстрее, чем скорпион. Хотя скорпион добрее и милосердней, чего там… Колючка врезала топором парню по ноге, тот споткнулся и охнул, сделал несколько заплетающихся шагов… Она ударила его мечом в бок, и Колл покатился по дворику с горестным криком. И Бранд понял – вон он, шанс. Прочь сомнения! Она еще не выровняла стойку, но все равно сумела отбить его меч – тот с силой ударил ее в плечо. Боги, ну и выдержка, даже не поморщилась. Бранд ударил ее щитом, Колючка зарычала, он припер ее к стенке, с кромки щита так и летела щепка. Они неуклюже сцепились, и на мгновение показалось, что он ее дожмет. Но пока он таранил ее, она каким-то немыслимым образом подцепила его ногу своей, рыкнула, перенесла вес на другую ногу – и он рухнул. Приземлились они с грохотом, она сверху, он снизу. Боги, какая же она сильная… Бранд был словно Бейл, сражающийся с огромным угрем, вот только этот угорь явно заколотит его хвостярой… – Ты что делаешь?! Вы в постели, что ль? Убей его! – рявкнула Скифр. – В постели еще успеете наваляться! Они покатились, сцепившись, и она оказалась сверху, оскалившаяся от натуги – пыталась придавить его локтем за шею, а он отжимал ее локоть, пытаясь отвести его в сторону, и оба свирепо рычали. Их лица настолько сблизились, что два ее глаза слились в один. Он мог рассмотреть каждую бисеринку пота на ее лбу. Ее грудь прижималась к его, и он чувствовал каждый ее жаркий, короткий вздох. И на мгновение помстилось, что они вовсе не дерутся, а… совсем другим занимаются. И тут послышался стук открываемой двери, и Колючка дернулась и вскочила на ноги, словно вспугнутая кошка. – Очередная победа? – съязвил отец Ярви. Он стоял в дверях, а за его плечом маячил хмурый Ральф. – Естественно, – пожала плечами Колючка, словно ничего такого и не случилось – просто обычный поединок. В самом деле, а что в нем было необычного?.. И он тоже вскарабкался на ноги и отряхнулся, делая вид, что все в порядке. Вот только лицо у него полыхало. И уши. И вообще все тело горело, от макушки до пяток. Он изо всех сил делал вид, что согнулся пополам просто потому, что ему локтем в ребра заехали, а не потому, что у него… мгм… внизу все встопорщилось. Бранд изо всех сил делал вид, что ничего такого не произошло, все будет по-прежнему. Но нет. Все изменилось в тот день, когда она вошла во дворик в своей новой красивой одежде, и вроде бы она оставалась той же Колючкой, но нет, она внезапно изменилась, и ее щеку приласкал солнечный луч и отразился в глазах, и он смотрел и молчал, потрясенный. И тогда все рухнуло. Или, наоборот, воздвиглось… И он не мог больше смотреть на нее просто как на члена команды, рядом с которым весло ворочаешь. Нет, она, конечно, оставалась членом команды, но вдруг стала кем-то еще, и от этого вдруг стало и радостно, и страшно до ужаса. Что-то изменилось с того мига, как он ее увидел, и теперь, глядя на нее, он смотрел новыми глазами. Они спали на полу в одной комнате с ободранными стенами. Ну и что, с другой стороны, в одной и в одной, они месяцами вповалку дрыхли. Только теперь он полночи лежал и молча потел в этой духоте, и думал – вот, она ведь совсем близко.И прислушивался к шуму ночного города. И к ее медленному сонному дыханию. Думал, как это просто – вот так вот протянуть руку и дотронуться до нее… И тут он понял, что снова искоса поглядывает на ее задницу, и усилием воли отвел взгляд и уставился в пол. – Боги, – тихо прошептал он. По правде говоря, он не знал, к какому конкретно богу следует обращаться с такой проблемой. – Что ж, я невероятно рад, что хоть кому-нибудь сегодня досталась победа, – еще язвительней проговорил Ярви. – Что, снова не повезло во дворце? – просипел Бранд, все еще не решаясь распрямиться. Хоть бы на него внимания не обратили… – Дворец вообще какое-то злополучное место, – хмуро изрек Ральф и важно кивнул. – Еще один день коту под хвост, – и Ярви плюхнулся на скамью и горестно сгорбился. – Нам очень повезет, если нас снова обольет помоями герцог Микедас или его племянница… – Да? Ты же вроде как не верил в удачу? – заметила Колючка. – На данный момент я надеюсь, что удача в меня еще верит. До чего я дошел, подумать только… Отец Ярви и впрямь смотрелся неважно, Бранд еще не видел его таким. Даже когда на них напали коневоды, отец Ярви знал, что делать. А теперь Бранд вдруг подумал: а что, если это всего лишь маска? И тут же до него дошло: а ведь отец Ярви всего-то на пару лет старше его, и в его руках – судьба Гетланда. И даже рука-то у него всего одна, потому что вторая – сухая. – Интересно, как там сейчас в Торлбю? – с тоской в голосе пробормотал Колл, тряся ушибленной ногой. – Скоро урожай будут убирать… – пробормотал Доздувой, задирая рубаху – собственные синяки осмотреть. – В полях колосится золотой ячмень… – тихо сказала Скифр. – На рынки съезжаются торговцы, – и Сафрит принялась играть купцовскими гирьками у себя на шее. – В порту тесно от кораблей… Деньги текут рекой. – Если только урожай не сожгли ванстерцы, – зло заметил Ярви. – А торговцев не задержала в Скегенхаусе праматерь Вексен. И тогда в полях мы увидим лишь горелую стерню, а порты вымрут. А еще она могла натравить на нас нижнеземельцев. И инглингов. Во главе с Йиллингом Ярким. Тысячи врагов она могла отправить на Гетланд. Бранд сглотнул, подумав о Рин в хлипкой лачуге в предместье. – Ты… действительно так думаешь? – Нет. Пока нет. Но скоро это случится. Время уходит, а я ничего не добился. Однако… на все найдется свой способ. И служитель уставился в пол, теребя большой палец на сухой руке. – Полвойны – это война слов. Войны выигрывают словами. Правильными словами, которые говоришь нужным людям. Но у меня нет ни тех, ни других. – Все будет хорошо, – пробормотал Бранд, отчаянно желая помочь. Знать бы только, как… – Увы, я не вижу выхода… И Ярви закрыл бледное лицо руками, и сухая ладонь странно смотрелась рядом со здоровой. – Нам нужно чудо. Только чертово чудо может нас спасти. И тут в дверь громко постучали. Скифр изогнула бровь: – Мы ждем гостей? – Мы не слишком обременены друзьями в этом городе, – заметила Колючка. – Мы вообще не слишком обременены друзьями, – заметил Бранд. – Может, мать Скейр прислала нам приглашение на праздник? – мрачно предположил Ярви. – К оружию, – прорычал Ральф. И бросил Колючке меч. Она поймала его в воздухе. – Единый Бог, как же я хочу подраться! – обрадовался Доздувой, взвешивая в руке копье. – Только не с ней. Бранд вытащил из ножен меч, что раньше принадлежал Одде. Сталь казалась до жути легкой после тренировочного меча. От страха, кстати, все проблемы со вздыбленными штанами решились сами собой. Дверь сотрясалась от ударов, а ведь это была не самая хлипкая дверь. Колл подкрался к ней и привстал на цыпочки, чтобы заглянуть в глазок. – Женщина! – свистящим шепотом доложился он. – Судя по виду – богатая! – Она одна? – спросил Ярви. – Да, я одна! – глуховато прозвучал из-за двери голос. – И я вам не враг! – Именно это враг и скажет! – мудро заметила Колючка. – Друг тоже это скажет! – не менее мудро заметил Бранд. – Боги знают, как нужен нам друг, – сказал Ральф, мудро накладывая стрелу на тетиву на своего черного лука. – Открывай, – приказал Ярви. Колл отодвинул засов так быстро, словно тот жег ему пальцы, и отпрыгнул в сторону. В каждой руке он держал наготове по кинжалу. Бранд пригнулся и поднял щит – из-за порога вполне могли полететь стрелы. Вместо этого дверь медленно, со скрипом приоткрылась, и в щель осторожно просунулась чья-то голова. Действительно, это была женщина. Темнокожая и темноглазая, с черными волосами, небрежно подколотыми усеянными драгоценными камнями шпильками. На верхней губе белел шрам – видно, когда-то давно губу раскроила, и та плохо срослась. Женщина улыбнулась, показывая в выемке белые зубы. – Тук-тук, – сказала она, проскальзывая внутрь и прихлопывая за собой дверь. Одета она была и впрямь богато: накидка тонкого белого льна, на шее – золотая цепь, каждое звено в виде раскрытого глаза. Она заломила бровь, увидев, сколько на нее направлено мечей и копий, и медленно подняла руки вверх: – Сдаюсь-сдаюсь! Ральф вдруг радостно завопил и отбросил свой лук на пол, кинулся к женщине и сжал ее в медвежьих обьятиях. – Сумаэль! – воскликнул он. – Боги, как же я по тебе соскучился! – А я по тебе, Ральф, старый ты хрыч, – засмеялась она, похлопывая его по спине. И охнула, когда он поднял ее над полом. – Я сразу что-то такое заподозрила, когда в гавань вошел корабль с именем «Южный ветер». Остроумно, кстати. – Чтобы не забывать, откуда мы все вышли, – проговорил Ярви, потирая шею здоровой рукой. – Отец Ярви, – улыбнулась Сумаэль, высвобождаясь из объятий кормчего. – А я все знаю, хе-хе. Бедняга, ты затерялся в бурном море, и носит тебя по волнам одного-одинешенька, и некому указать верный курс. Правильно? – Ну хоть что-то в нашей жизни не меняется, – отозвался он. – Я смотрю, у тебя… неплохо дела идут. – А у тебя хуже некуда. – Я же говорю – некоторые вещи не меняются. – Что ж, и не обнимешь меня? Ярви фыркнул – или всхлипнул: – Если обниму – боюсь, не смогу выпустить из объятий… Она подошла, и они обменялись долгими взглядами: – Ничего, я рискну. И она положила ему руки на плечи и поднялась на цыпочки, чтобы обнять сильней. Он положил ей голову на плечо, и по исхудалому лицу потекли слезы. Бранд посмотрел на Колючку, та пожала плечами: – Ну, теперь понятно, кто такая Сумаэль…* * *
– Так, значит, это посольство Гетланда? – и Сумаэль ткнула в кучу плесневелой штукатурки. Таких куч на пыльном полу громоздилось приличное количество. – Неплохой особнячок ты себе подобрал. – Я – сын своей матери, – парировал Ярви. – Хотя она, конечно, больше мне не мать. В облупившемся зале, где они сели обедать, могло бы уместиться человек сорок, но команда как-то разошлась по своим делам, и теперь в пустой комнате гуляло эхо. – Что ты здесь делаешь, Сумаэль? – Встречаюсь со старыми друзьями, – и она с улыбкой откинулась в кресле, положив ногу в заляпанном грязью сапоге – обувь странно не вязалась с роскошным одеянием – на исцарапанную столешницу. – Я помогла дяде с постройкой корабля для Императрицы Теофоры, и все завертелось. В общем, к неудовольствию некоторых придворных, она назначила меня смотрителем императорского флота. На лицо упала темная прядка, она оттопырила губу и сдула ее прочь. – С кораблями ты управлялась отлично. У тебя это хорошо получалось. – Ральф смотрел на нее с улыбкой, как на любимую дочку, которая вдруг приехала навестить родителей. – Это – и людей злить. – Императорские корабли гнили в гавани Ругоры, чуть дальше отсюда. А именно там, так случайно совпало, воспитывалась племянница Императрицы Виалина. На лицо Сумаэль снова упала прядка, она снова отдула ее. – Или содержалась в заключении, это как посмотреть. – Содержалась в заключении? – удивился Бранд. – Царственные особы здесь не слишком доверяют друг другу, – пожала плечами Сумаэль. – Но Виалине хотелось узнать побольше о флоте. Побольше обо всем. И мы… подружились. Да. А когда Теофора занемогла и Виалину вызвали обратно в Первогород, она попросила меня поехать с ней и… – Сумаэль поддела пальчиком цепочку с глазками и отпустила. Цепочка тонко зазвенела. – Одним словом, обстоятельства сложились таким волшебным образом, что я теперь – советница при особе Императрицы Юга. – Талант – он не потонет, – одобрительно покивал Ральф. – Как говно, ага, – проворчала Колючка. Сумаэль широко улыбнулась: – По себе судим? Бранд заржал, Колючка смерила его злобным взглядом, и тот примолк. – Значит, ты теперь – правая рука самой могущественной женщины мира? – спросил Ральф, поглаживая лысую голову. – Ну, я же не одна такая. Прядка упала снова, Сумаэль недовольно скривилась и принялась перекалывать волосы. – Есть такой совет двенадцати, и большинство из них преданы герцогу Микедасу. Виалина, конечно, Импертрица, но это пустой титул. Вся власть у Микедаса, и он не собирается ей делиться. – С нами, во всяком случае, он не поделился ничем, – заметил Ярви. – Как же, наслышана. Волосы темной завесой упали ей на лицо, сквозь пряди сверкнул хитрый любопытный глаз. – Но вы, по крайней мере, вышли из дворца с головами на плечах. – Думаешь, нам удастся не расстаться с ними, если мы здесь задержимся? – спросил Ярви. Сумаэль покосилась на Колючку: – Это зависит от того, насколько вы искушены в дипломатии… – Я умею быть дипломатичной, – прорычала она. Сумаэль улыбнулась еще шире. Похоже, на эту женщину не действовали никакие угрозы. – Ты напоминаешь мне капитана корабля, на котором в свое время плавали мы с Ярви. Ярви расхохотался, а следом расхохотался Ральф. Колючка нахмурилась: – Это комплимент или оскорбление? – И то, и другое. Ярви наклонился вперед и поставил локти на стол, сцепив здоровую и сухую руки. – Верховный король готовится к войне, Сумаэль. Кто знает, может, он уже начал войну. – Кто ваши союзники? – спросила она, отбрасывая волосы обеими руками и завязывая их в узел. – Их меньше, чем нужно. – Некоторые вещи никогда не меняются, да, Ярви? – Сумаэль проворно закалывала волосы шпильками. – Герцог, в отличие от Теофоры, не слишком-то ревностен в служении единому Богу, но он намерен сохранить верность союзу с праматерью Вексен. Он поставит на того, кто сильнее. – Посмотрим, – сказал Ярви. – Мне нужно поговорить с Императрицей. Сумаэль попыхтела: – Ну… я попробую. Попробую сделать так, чтобы она вас выслушала. Но большего обещать не могу. – Ты ничем мне не обязана. Она посмотрела ему в глаза и не отводила взгляд, пока не вставила в прическу последнюю шпильку. Драгоценные камни в ее навершии заискрились. – Дело не в том, кто кому обязан. Во всяком случае, в нашем с тобой случае. Ярви скривился – то ли засмеяться хотел, то ли заплакал. А потом просто откинулся в кресле и длинно выдохнул. – Я думал, что никогда больше тебя не увижу. Сумаэль улыбнулась, губа немного разошлась, показывая белый зуб. И Бранд понял, что эта женщина ему, пожалуй, нравится. – И что? – Я рад, что ошибся. – Я тоже. Та же самая прядка снова упала на лицо, она мрачно оглядела ее, сведя глаза к переносице, потом отдула.Надежды
Колючка проталкивалась сквозь толпу, которая втекала в храм – наступал час молитвы. Толпа расступалась неохотно. Сколько ж здесь храмов, и сколько ж в них молящихся… – Я смотрю, поклонение Единому Богу кучу времени отнимает, – проворчал Бранд, прокладывая себе путь в давке. С его широкими плечами продираться выходило с трудом. – Высокие боги и малые боги занимаются каждый своим делом. А вот Единый Бог, похоже, просто сует нос в дела всех остальных! – И колокола эти! – Бранд вздрогнул, когда с вершины белой башни у них над головами донесся очередной гулкий удар. – Зараза, аж уши от них гудят, век бы их не слышать… И он наклонился поближе и зашептал: – Ты представляешь, они своих мертвых прям так хоронят. Не сжигают. А вот так берут и прям в землю закапывают. И не сжигают! Колючка покосилась в сторону заросшего двора за храмом: там из земли торчали камни надгробий, шаткие, как зубы нищего, и под каждым, похоже, лежал и гнил труп. Сотни трупов. Тысячи трупов. Склеп, полный покойников, прям посреди города. Ее аж испарина прошибла от одной этой мысли, и она тут же ухватилась за мешочек с костями отца. – Что за город… Отец любил рассказывать о Первогороде, но ей он нравился все меньше и меньше. Сликом большой. Такой размер подавляет! И слишком шумный! Как тут люди умудряются соображать в таком шуме, непонятно. И здесь слишком жарко! А еще душно, и воняет днем и ночью. Кругом отбросы, мухи, нищие – от всего этого голова кругом идет. И сколько народу вокруг, и все толкаются и идут мимо, никто друг друга не знает, и хотят все только одногу – деньгу урвать. Словно ее саму закопали, и над ней теперь ходят-бродят тыщи и тыщи воров, и она никого не понимает. – Домой надо ехать, – пробормотала она. – Да мы ж только сюда приехали! – Вот и прекрасно. Как приехали, так и уедем. Ненавижу этот город. – Да ты все ненавидишь. – Нет, не все! И она покосилась и перехватила взгляд Бранда, и в животе защекотало так приятненько – опять он отвернулся. Оказалось, он умел смотреть удивленно, беспомощно, а еще вот так, как сейчас. Как в последнее время он на нее смотрел. Пристально так, волосы на лицо падают, и глаза из-под них горят. Голодные такие. И… испуганные. В тот день, когда они упали друг на друга и лежали, прижавшись, что-то тогда… что-то тогда произошло между ними. Что-то, от чего кровь приливала к лицу. И не только к лицу. И к кишкам – точно приливала. Ну и это… между ног тоже. Но в голову лезли сомнения, причем в таком же количестве, как эти верные, которые в храм набиваются. Неужели нельзя просто спросить? Ну да, мы терпеть друг друга не могли, но это ж когда было. А сейчас мне кажется, что ты мне нравишься. А я тебе? Боги, дурь-то какая. Она всю жизнь отталкивала от себя людей, и теперь понятия не имела, как их к себе привлекать. А что, если он смотрит на нее как на сумасшедшую? От таких мыслей у нее прям пропасть бездонная под ногами раскрывалась. И вообще, что значит – нравишься? В смысле, нравишься как нравишься? А может, просто вот так вот подойти – и поцеловать его? Она все думала и думала об этом. На самом деле она только об этом и думала. А что, если в этом взгляде нет ничего особенного? Ну смотрит и смотрит парень, подумаешь. А что, если мать права: какому мужчине занадобится такая странная девушка, да еще с таким плохим, строптивым характером? Уж точно не Бранду – он же красавец, на него все девушки заглядываются, он себе любую может выбрать – только скажи… И вдруг он обхватил ее и пихнул в дверную нишу. Сердце подскочило и затрепыхалось у самого горла, и она даже пискнула, как благовоспитанная девица, когда он крепко прижал ее к себе. Но все уже отскакивали и прижимались к стенам домов – по переулку рысили конные, качались перья на уздечках, сверкала позолоченная броня, и этим всадникам на высоких конях в высоких шлемах плевать было на жмущуюся по обеим сторонам улицы толпу. Наверняка люди герцога Микедаса, кто же еще. – Так кого-то и задавить недолго, – пробормотал Бранд и мрачно посмотрел им вслед. – Ага, – просипела она. – Эт точно. А вообще, хватит себя обманывать. Они просто друзья. Рядом на веслах сидят. Вот и все. Зачем портить это все, пытаясь заполучить то, чего у нее попросту не может быть. Чего она не достойна и никогда не получит. И тут она встретилась с ним взглядом, и он снова смотрел на нее – так, и сердце ее бешено забилось, словно бы она милю против течения прогребла. И он быстро отодвинулся от нее, с бледной и смущенной полуулыбочкой, и пошел вперед через толпу, которая быстро заполняла улицу. Нет, а что, если он чувствует то же, что и она? И хочет спросить, но боится? И вообще не знает, как спросить? Да с ним каждый разговор выходит опасный, как поединок. А спать с ним в одной комнате – это ж невыносимо просто! Ну да, они ж типа рядом на веслах сидели, что в этом такого, и они бросили на пол свои одеяла и стали смеяться: глянь, какую развалину нам Ярви приискал, окон не надо, солнце сквозь крышу светит… Но теперь она только притворялась, что спит, потому что все думала: он лежит так близко… И иногда ей казалось, что он тоже притворяется, вот, лежит с открытыми глазами и смотрит на нее. Но уверенности у нее не было. И от мысли о том, что она спит с ним рядом, ей становилось муторно на душе. И от мысли, что можно не спать с ним рядом, – тоже муторно. Я тебе нравлюсь?.. В каком смысле? Ну… нравлюсь я тебе? Зараза, сплошные загадки какие-то на незнакомом языке, как же это все ему сказать… Бранд выдохнул и отер лоб – он-то наверняка даже не подозревает, какую бурю вызвал. – Думаю, мы отплывем сразу же, как заключим сделку с Императрицей. Колючка попыталась взять себя в руки и говорить нормальным голосом – ну, нормально разговаривать, короче. – Я думаю, этого не случится. Бранд пожал плечами. Спокойный и надежный. И доверчивый. Как всегда. – Отец Ярви обязательно что-нибудь придумает. – Отец Ярви – человек хитрый и коварный, но он не волшебник. Если бы ты был во дворце и видел этого герцога… – Сумаэль что-нибудь придумает, вот увидишь. Колючка презрительно фыркнула: – У этой бабы, что, Матерь Солнце из жопы восходит, что вы все так на нее надеетесь? – Ты, я смотрю, не надеешься. – Я ей не доверяю. – Ты никому не доверяешь. Она едва не сказала: «Я тебе доверяю», но вовремя спохватилась и просто засопела. – А Ральф ей верит, – не отставал Бранд. – Он ей жизнь свою готов доверить, он сам мне сказал. Отец Ярви тоже, а он-то не таков, чтоб каждому встречному-поперечному верить на слово… – Знать бы, что их троих связывает, – сказала Колючка. – У них явно общее бурное прошлое… – Знаешь, меньше знаешь – спокойней спишь. – Это ты спокойней спишь. А я нет. И она поглядела на него и обнаружила, что он смотрит на нее. Этим голодным испуганным взглядом, и в животе снова защекотало, и она снова бы начала бесконечно пререкаться сама с собой, но тут они вышли к рынку. На один из многочисленных рынков Первогорода, точнее сказать. Здесь шумели десятки базаров, и каждый величиной с Ройсток. Здесь орали и пихались, и лотки, навесы и прилавки тянулись бесконечными рядами, а между ними толклись люди всех цветов кожи. Звякали огромные весы, щелкали абаки, торговцы выкрикивали цены на всех языках, а вокруг ревели ослы, квохтали куры и гоготали гуси. В ноздри бил немыслимый смрад готовящейся еды, тошнотворно сладкий запах специй, вонь свежего навоза и боги знают чего еще. Да чего угодно! Здесь можно было купить все, что угодно! Пряжки на пояса и соль. Пурпурные ткани и идолов. Жутких рыбин с грустными глазами. Колючка крепко зажмурилась и храбро открыла их снова, но пестрая круговерть бурлила и вовсе не думала исчезать. – Просто мясо, – жалостно протянула Колючка, взвешивая на руке кошелек отца Ярви. – Нам нужно просто мясо. Сафрит даже не сказала, какое. Колючка быстро отодвинулась в сторону – мимо шла женщина в грязном фартуке с козлиной головой под мышкой. – И с чего нам начать?.. – Подожди-ка. И Бранд остановился у прилавка, где темнокожий купец торговал низками стеклянных бусин. Он поднял одну, и Матерь Солнце засверкала в желтых стекляшках. – Красивые, правда? Ну, такие, девушкам нравятся. Ну, в подарок получать. Колючка пожала плечами: – Ну, я не очень-то знаю, красивые они или нет. И что девушкам нравится – тоже не очень представляю. – Но ты ж сама девушка, разве нет? – Так мне мать твердит. И она сердито добавила: – Хотя тут наши мнения не совпадают. Тогда он показал на другое ожерелье – на этот раз синее с зеленым. – Тебе какое больше бы понравилось? – И он улыбнулся, только улыбка вышла кривоватой. – Ну, в подарок? В животе у нее опять защекотало, да так, что чуть не стошнило. Ну вот оно, доказательство, чего ж еще хотеть. Подарок. Ей. Конечно, совсем не такой, какой ей бы хотелось получить, но, может, в следующий раз повезет. Если, конечно, она сумеет подобрать правильные слова. Что ж сказать-то? Боги, что сказать? Язык вдруг распух и перестал помещаться во рту. – Какое мне больше бы понравилось или… И она смотрела на него и немного склонила голову на сторону. И попыталась говорить нежным голосом. Даже немного капризным. Хотя как говорить капризным голосом, она тоже не знала! В общем, ей и нежным-то приходилось за всю жизнь раза три разговаривать, а уж капризным никогда. В итоге получилось по-дурацки и ворчливо. – …или какое мне нравится? Теперь он смотрел удивленно. – В смысле… какие ты бы захотела, чтоб тебе отсюда привезли? Если б ты была в Торлбю? Несмотря на липкую влажную жару, ее продрал холодок – от груди до самых кончиков пальцев. Конечно, это не для нее. Это для какой-то девушки в Торлбю. Конечно. А она-то губу раскатала… А Скифр ведь предупреждала! – Не знаю, – просипела она, пытаясь пожать плечами, как будто все это была сущая ерунда. Вот только это была совсем не ерунда. – Мне-то откуда знать? И она отвернулась. Лицо ее пылало, а Бранд торговался, а она желала лишь, чтоб земля расступилась и проглотила ее. Прямо как есть, несожженной, как южане хоронят своих мертвецов. Интересно, кто эта девушка? Для которой он бусы покупает?.. В Торлбю девиц ее возраста не так уж и много… Скорее всего, она ее знает. Скорее всего, она смеялась над ней, Колючкой, тыкала пальцем в спину и мерзко хихикала вслед. Одна из этих красавиц, которые ей мать вечно ставила в пример. Одна из тех, кто умела шить, улыбаться и носить на шее ключ. Она-то думала, что стала крепкой и твердой, как камень. Что ей удары щита, тумаки и пощечины? Ей же они нипочем, так почему же сейчас так больно? Оказалось, в ее броне все же есть дыры. А ведь она даже не подозревала о них. Отец Ярви не дал им раздавить ее камнями, а вот у Бранда получилось раздавить ее низкой стелянных бус. Он все еще улыбался, складывая их в карман. – Мне кажется, ей понравится… Тут ее перекосило. Ему даже в голову не пришло, что она могла вообразить – это для нее. Даже в голову не пришло, что она может такое о нем подумать. И словно бы мир померк, разом лишившись всех красок. В нее всю жизнь тыкали пальцем, говорили, что она глупая страшная дура, фу, стыдно такой быть. И вот сейчас она себя действительно почувствовала глупой страшной дурой. – Какая же я идиотка, – прошипела она. Бранд растерянно поморгал: – Чего? Теперь он смотрел беспомощно. И ей до жути хотелось вот так вот взять и врезать по этой жалостной роже. Но он же не виноват. Она сама во всем виновата, но какой прок бить по роже себя? Она попыталась сделать хорошую мину при плохой игре, но… не вышло. Сил не осталось. Она просто хотела уйти. Куда угодно. И она уже повернулась и пошла… и остановилась как вкопанная. Путь ей преграждал мрачный ванстерец, который во дворце маячил за плечом матери Скейр. Правую руку он держал завернутой в полу плаща – клинок прятал, к гадалке не ходи. Рядом с ним стоял какой-то крысомордый коротышка, а еще кто-то заходил слева. Наверняка здоровяк из Нижних земель. – Мать Скейр желает поговорить с тобой, – сказал ванстерец и оскалил гнилые зубы. – Давай, шагай. И без лишнего шума. – Шагать будешь ты. Без лишнего шума – своей дорогой. А мы – своей, – сказал Бранд, дергая Колючку за плечо. Она стряхнула его руку, стыд разом обернулся яростью. Вот этим-то придуркам она сейчас и врежет. Хорошо, что они подвернулись под руку. То есть ей хорошо. А им – нет. Им – очень даже плохо. – Я тебе покажу без лишнего шума… – прошипела она и бросила серебряную монетку из кошелька Ярви торговцу за ближайшим прилавком. Там лежали плотницкие интрументы и доски. – За что это? – сказал он, поймав монетку. – За ущерб, – отозвалась Колючка и схватила молот. Размахнулась она так быстро, что ванстерец ничего не успел заметить. Молот заехал ему по черепу, ванстерец отшатнулся с выражением крайнего удивления на лице. А она подхватила с другого прилавка тяжелый кувшин и разбила ему об голову – пока противник выпрямиться не успел. В кувшине было вино, и оно залило с ног до головы и ее, и ванстерца. Тот стал падать, но она подхватила его и врезала неровно отбитой ручкой кувшина по морде. Мимо свистнул кинжал – увернулась она инстинктивно, изогнув спину, широко раскрытыми глазами провожая блеснувшее на солнце лезвие. Крысомордый ударил снова, она извернулась, наклонилась над прилавком, торговец завыл над товаром, а она подхватила ведро со специями и запустила их крысомордого. Тот тут же окутался сладким оранжевым облаком. Закашлял, заплевался, вслепую бросился на нее. Она закрывалась ведром как щитом, кинжал вонзился в дерево, и она выдрала оружие из руки крысомордого. Он, дурак, бросился на нее с кулаками, но она шагнула вперед, его кулак задел ей щеку, а потом Колючка со всей силы ударила его коленом в живот, а потом между ног. Крысомордый пискнул, она прихватила его за горло, изогнулась и долбанула лбом прямо в нос. На мгновение у нее самой в глазах потемнело, а вот крысомордому пришлось гораздо хуже. Он упал на четвереньки, изо рта потекла кровь, а она широко размахнулась ногой и врезала ему сапогом под ребра, опрокинула на спину – и опрокинула ближайший прилавок с рыбой. Крысомордого тут же погребла под собой чешуйчатая блестящая лавина. Колючка обернулась: Бранда второй завалил на прилавок с фруктами и пытался всадить ему в лицо кинжал, парень отжимал руку, высунув язык между зубов, сведенные к переносице глаза не отпускали блестящее острие. Когда тренируешься и встаешь против тех, с кем гребешь на одном корабле, приходится немного сдерживать руку. А вот теперь Колючке не надо было сдерживать руку. И она схватила телохранителя Скейр за запястье и вывернула ему руку за спину. Он заорал – Колючка прижала другой рукой его локоть. Послышался хруст, рука громилы вывернулась под неестественным уголом, кинжал выпал из обмякшей ладони. Он кричал, пока Колючка не перерубила ему шею ударом, которому ее научила Скифр, и он, дергаясь в агонии, упал на соседний прилавок. С прилавка полетела во все стороны битая посуда. – Ну! Кто на новенького? – прорычала она, но враги… кончились. Вокруг стояли только насмерть перепуганные лоточники и зеваки. И женщина, закрывающая дочке глаза ладонью. – Ну что? Я, пожалуй, пойду без лишнего шума, а?! – завизжала она, занося сапог над головой поверженного врага. – Не надо! – и Бранд схватил ее за руку и потащил прочь, путаясь ногами в обломках и осколках, а люди боязливо расступались. Они быстро-быстро, иногда переходя на бег, двигались в сторону ближайшего переулка. – Ты их убила? – пискнул он. – Надеюсь, что да! – рявкнула Колючка, выдираясь из его рук. – А что ты спрашиваешь? Ты и им бусики хотел купить, да? – Что? Нас мясо отправили покупать, а не людей мочить! Они быстро свернули на другую улочку, прошагали мимо группки встревоженных нищих и нырнули в тень какого-то затхлого проулка. Шум рынка постепенно затихал вдалеке. – Я не хочу, чтобы из-за нас у отца Ярви были неприятности! Не хочу, чтоб тебя раздавили камнями! Она прекрасно понимала: он прав. И это больше всего выводило из себя. – Да ты просто трус! – прошипела она. Нечестно и несправедливо. Но ей не хотелось быть честной и справедливой. В глазу защекотало, она быстро мазнула рукой – на ладони осталась кровь. – Ты ранена, – сказал он, протягивая к ней руку, – вот… – Руки прочь от меня! – рявкнула она и с размаху впечатала его в стену. А потом впечатала его в стену еще и еще. Он весь сжался, закрылся рукой, а она стояла над ним, сжав кулаки, а он смотрел – растерянно, обиженно и испуганно. И тут у нее в животе снова защекотало, но не как прежде. Неприятно так защекотало. В его глазах она прочитала, что все ее идиотские надежды лежали растоптанные и растерзанные, как те, кого она убила на рынке, и виновата в этом лишь одна она. Нельзя было надеяться. Потому что надежды – они как сорняки. Чем чаще их выдираешь, тем упорнее они прорастают. И она в отчаянии зарычала – и быстро зашагала прочь.Сплошные руины
Он все испортил. Бранд сидел, прислонившись спиной к осыпающейся стене дворика, между Ральфом и отцом Ярви. И наблюдал, как Колючка мутузит Фрора. С тех пор, как они приплыли в Первогород, он половину своего времени проводил, глядя на нее. Однако сейчас он смотрел с горькой тоской сироты в хлебной лавке – вроде как булки разложены, но тебе ж они никогда не достанутся! Кстати, Бранд прекрасно помнил это ощущение. И искренне надеялся, что больше никогда его не будет испытывать. А ведь что-то же между ними было. Ну, положим, дружба. Дружба же была? Причем им не так-то просто было подружиться, сколько времени на это ушло! А он… болван он, вот кто. Взял и испортил все. Он вернулся и обнаружил, что она забрала вещи из их комнаты. И теперь Колючка спала вместе с Сафрит и Коллом. И не сказала, почему! А еще она с ним вообще не разговаривала с самого того дня, когда они на рынок ходили. Наверное, заметила, как он на нее смотрит, догадалась, о чем думает. А он и не особо скрывался, что уж там… И вот теперь, судя по тому, как она на него смотрит, точнее, вообще не смотрит, ей тошно стало от одной мысли об этом. Ну и правильно. Зачем такой, как она – сильной, быстрой и уверенной, – олух вроде него? Да любой с первого взгляда бы понял: она – ух какая! А он – ничтожество. И всегда будет ничтожеством, как отец ему твердил. Забитый тупица, который в детстве выпрашивал объедки и рылся в отбросах, а потом таскал в порту мешки за жалкие гроши. На большее он не способен. Непонятно, как, но у него отлично получилось подвести всех: команду, семью, себя, Колючку. Все он испортил. Не жизнь, а сплошные руины. Колл отодвинул засов на двери, и во дворик вошла Сумаэль. Ее сопровождали двое: маленькая служанка в плаще с капюшоном и широкоплечий мужик с очень внимательным и хмурым взглядом и шрамом через седую бровь. Служанка откинула капюшон и оказалась тоненькой темноволосой девушкой с живыми глазами. Она пристально наблюдала за поединком, не упуская из виду ни одного движения. Хотя, конечно, какой это поединок. Фрор был одним из лучших воинов в команде, но Колючке понадобилась всего-то пара мгновений, чтобы уложить его наземь. А у нее даже дыхание не сбилось. – С меня хватит, – простонал он, одной рукой придерживая ребра и подняв вверх другую – мол, пощадите! – Неплохо, совсем неплохо, – сказала Скифр, перехватывая тренировочный топор Колючки – та хотела заехать поверженному врагу по ребрам, несмотря на мольбы о пощаде. – Мне очень нравится, как ты сегодня бьешься, моя голубка. Так и надо драться – безжалостно, бессовестно, безо всяких сомнений. Так, кто следующий?.. Доздувой и Колл неожиданно обнаружили что-то невероятно интересное в углах дворика. Взгляд Скифр остановился на Бранде, тот беспомощно вскинул руки – только не я! Колючка пребывала в скверном расположении духа, еще убьет на фиг… Старуха горько вздохнула. – Боюсь, тебе нечему больше учиться у твоих собратьев. Настал час для поединка с более сильным противником. И она стащила с себя плащ и бросила его Фрору: – Как ты получил этот шрам, ванстерец? – Девушку поцеловал, – проворчал тот, отползая к стене. – С очень острым языком. – Еще одно доказательство тому, что любовь ранит острее клинка, – заметила Скифр, и Бранд полностью с ней согласился. Старуха подхватила свои собственные деревянный меч и топор. – А теперь, голубушка, мы посмотрим, чему ты выучилась… – Прежде чем вы начнете, – начала Сумаэль, – я… – Война – зверь с окровавленными клыками! Она никого не ждет! И Скифр прыгнула вперед, оружие замелькало в смертоносных, как у змеи, выпадах, Колючка извивалась и вывертывалась, уклонялась и парировала удары. Бранд даже сосчитать не мог, сколькими они обменялись, пока он всего-то вздохнуть успел. Восемью? Десятью? Они разошлись столь же неожиданно, как и сошлись, и принялись кружить друг вокруг друга: Колючка, чуть пригнувшись, кралась между колоннами, Скифр – раскачиваясь из стороны в сторону в обманчиво-дремотном ритме, лениво вращая оружием. – Вот эт, я понимаю, поединок, – пробормотал Ральф и широко ухмыльнулся. Фрор поморщился и потер ребра: – Ну да, смотреть – не против нее стоять, эт верно… Хмурый мужик, который пришел вместе с Сумаэль, что-то тихонько проговорил, и отец Ярви довольно улыбнулся. – Что он сказал? – шепотом спросил Бранд. – Что девчонка просто огонь. Бранд фыркнул: – Ну это ж ежу понятно… – Очень хорошо, – проговорила Скифр. – Но ты ждешь, когда я раскроюсь – и зря. От меня такого подарка не дождешься, милая… – Ты не раскроешься – я тебя раскрою! – и Колючка бросилась вперед, да так быстро, что Бранд едва успел отскочить назад и чуть не рухнул. Топор и меч описывали сумасшедше быстрые круги, но Скифр выворачивалась, уклонялась – и каким-то таинственным образом ни один удар не попадал в цель. – Пожалуйста! – немного громче попросила Сумаэль. – Мне нужно… – Никаких пожалуйста! Мы на поле боя! – выкрикнула Скифр – и перешла в очередное безумно быстрое наступление, клинки мелькали с такой скоростью, что сливались для зрения, дерево щелкало о дерево, – и вот уже она загнала Колючку в угол, вот ее меч врезался в камень – Колючка поднырнула под него, откатилась, вскочила на ноги – и тут же нанесла удар. Скифр ахнула, отшатнулась, меч Колючки мелькнул в дюйме от ее носа. Колл неверяще хихикнул. Отец Ярви надул щеки и длинно выдохнул, глаза его заблестели. Ральф покачал лысой головой, не веря собственным глазам. – Ничего подобного раньше не видел. – Замечательно, – прищурившись, сказала Скифр. – Я рада, что моя мудрость нашла в тебе надежное вместилище. И она закрутила в пальцах топор, да так быстро, что он слился в одно сплошное мелькание. – Нет, право, замечательно, но ты еще увидишь, что… – Хватит! – крикнула Сумаэль, и все резко развернулись к ней. К Брандову удивлению, она упала на одно колено и протянула руку к своей служанке: – Позвольте вам представить сиятельную Виалину, Владычицу Запретной, Великую герцогиню Напаза, Ужас Алиуков, Защитницу Первогорода и Тридцать Пятую Императрицу Юга. Сначала Бранд подумал, что это какой-то хитрый розыгрыш. А потом он увидел, что отец Ярви опустился на одно колено, а следом за ним все остальные, и если кто-то поначалу и захихикал, то очень быстро замолчал. – Боги, – прошептал он, опускаясь на землю сам. – Извините, – просипела Колючка, быстро последовав его примеру. Императрица выступила вперед: – Не нужно извиняться. Это было очень… поучительное зрелище. Она говорила на общем языке с сильным акцентом, однако в голосе ее звучала спокойная уверенность и был он звучным и приятным на слух. – Сиятельная… – начал было Ярви. – Я действительно испускаю лучи? И Императрица рассмеялась. Весело и дружелюбно, и эхо ее смеха загуляло по всему дворику. – Давайте обойдемся без излишних церемоний. Мне их хватает во дворце. Там только Сумаэль говорит со мной прямо и без обиняков. – С моей точки зрения, Сумаэль иногда говорит слишком прямо, – и отец Ярви поднялся и отряхнул колени. – Ваш приход – большая честь для нас. – Это честь для меня. Вы проехали полмира, чтобы встретиться со мной, – это к чему-то обязывает. Отсюда до моего дворца всего полмили, мне совсем нетрудно их пройти. – Я не буду напрасно тратить ваше время, Императрица. Давайте перейдем сразу к делу. И служитель шагнул к ней. – Вы ориентируетесь в политике? Я говорю о государствах на берегах моря Осколков? – Немного. Сумаэль мне много рассказывала. Ярви сделал еще один шаг. – Боюсь, Матерь Война вскоре распахнет свои кровавые крылья над всеми берегами. – И вы ищете моей помощи. Несмотря на то, что мы поклоняемся разным богам. Несмотря на то, что моя тетушка заключила союз с Верховным королем? – Это она заключила союз, не вы. Императрица сложила руки на груди, сделала шаг в сторону, и они со Служителем стали медленно кружить друг вокруг друга – прямо как только что Колючка со Скифр. – С чего бы мне заключать новый союз с Гетландом? – Потому что союз нужно заключать с победителем. Виалина улыбнулась: – Вы слишком смелы, отец Ярви. – Король Атиль сказал бы на это, что слишком смелым быть невозможно. – Гетланд – маленькая страна, со всех сторон окруженная врагами… – Гетланд – богатая страна, окруженная бедняками. Королева Лайтлин позаботилась об этом. – Золотая Королева, – пробормотала Виалина. – Да, слава о ее талантах дошла и до нас. Правда ли, что она нашла способ заключить золото и серебро в бумаги? – Истинная правда. Это поистине чудесное изобретение, и она с удовольствием поделится этим секретом со своими союзниками! – Значит, ты предлагаешь мне золото и серебро? – Верховный король предлагает только молитвы. – Выходит, для тебя, отец Ярви, нет ничего превыше золота и серебра? – Золото и серебро ценят превыше всего остального абсолютно все люди. Просто некоторые из них настолько богаты, что могут притвориться – мол, это не так. Императрица тихонько ахнула. – Вы просили говорить честно. И Ярви посмотрел на Колючку и щелкнул пальцами. Та резко встала. – Однако случилось так, что моя матушка прислала вам нечто, сделанное не из золота и не из серебра. Примите же дар, что прибыл к вам трудной и долгой дорогой по рекам Священной и Запретной из далеких и неизведанных уголков моря Осколков. И он вытащил черную шкатулку из-под плаща и передал ее Колючке. – Эльфья реликвия? – ахнула Императрица. В ней боролись страх и любопытство. Ее хмурый спутник придвинулся ближе и нахмурился еще сильнее. Колючка неуклюже сунула ей шкатулку. Может, они и одного возраста, но рядом с ней Виалина смотрелась совсем девочкой. Головой она едва доставала до груди Колючки, не говоря уж о плече. Словно сообразив, как странно они смотрятся рядом, Колючка опустилась на одно колено – так она могла протянуть дар под более подходящим углом. Эльфьи буквы по краю шкатулки заблестели в лучах солнца. – Извините… – Не стоит извиняться. Вы не виноваты, что я небольшого роста. Виалина открыла крышку шкатулки, и оттуда полился бледный свет, и глаза ее изумленно расширились. Бранд почувствовал, как Ральф просто окаменел, глядя на такое чудо, Колл охнул, а Фрор пробормотал тихую молитву. Он уже видел этот свет, но все равно, ему так хотелось подойти, посмотреть, что там. Но крышка шкатулки закрывала источник света… – Какая красота… – выдохнула Императрица и протянула руку к свету. Дотронувшись до лежавшей в шкатулке таинственной штуки, она ахнула, и свет, отражавшийся от ее лица, стал на мгновение из белого розовым, а потом, когда она отдернула руку, снова белым. – Великий Бог! Оно все еще меняет цвет? – Да, – кивнула Скифр. – Оно чует ваше присутствие, Императрица, и подстраивается под ваше настроение. Эту вещь нашли в эльфьих руинах Строкома, куда не ступала нога человека со времен Божьего Разрушения. Скорее всего, эта вещь – единственная в своем роде, других таких не осталось. – А она… не опасна? – Столь потрясающая вещь не может быть совершенно неопасной. Но да, она вполне безопасна. Виалина смотрела на то, что лежало в шкатулке, и в широко раскрытых ее глазах отражалось нездешнее сияние. – Это слишком ценный подарок. – Как может быть слишком ценным подарком вещь, предназначенная Императрице Юга? – мягко проговорил Ярви и сделал маленький шажок к девушке. – Наденьте это, и ваше сияние станет ослепительно ярким! – Эта вещь несказанно прекрасна. Но я не могу принять ее. – Это дар, поднесенный от всего сердца… Виалина взглянула на него сквозь ресницы: – Я просила говорить со мной честно, отец Ярви. И она со щелчком захлопнула шкатулку, и свет погас. – Я не могу вам помочь. Моя тетушка Теофора дала обещания, которые я не могу нарушить. И она подняла маленький кулачок: – Я императрица, могущественней меня нет никого на свете! И тут же рассмеялась и опустила руку. – Я ничего не могу тут поделать. Вообще ничего. Нигде. Ни в каком деле. Мой дядя обо всем договорился с матерью Скейр. – Правительница должна вести плуг по своей борозде и никуда не сворачивать, – сказал Ярви. – Это проще сказать, чем сделать, отец Ярви. Тут почва очень каменистая, знаете ли. – Я могу помочь. С уборкой камней. – Если бы… Сумаэль говорила, что вы хороший человек. – Лучше, чем многие, – Сумаэль улыбнулась уголком рта. – Я знавала худших, с обеими здоровыми руками. – Но вы не сможете мне помочь. Никто не сможет. И Виалина снова накинула капюшон, оглянулась на Колючку, которая все еще стояла на коленях со шкатулкой в руках. А потом Императрица Юга повернулась и пошла прочь: – Прошу прощения, но я не могу вам помочь. Да уж, они надеялись совсем на другой исход этой встречи. Но с надеждами всегда так – они, увы, не сбываются.Никудышный дипломат
Скифр бросилась на нее снова, но на этот раз Колючка была готова к нападению. Старуха удивленно охнула, когда Колючка заехала ей топором по сапогу – и пошатнулась. Она парировала следующий удар, но потеряла баланс, а следующий выбил у нее из руки меч и уложил на землю. Но даже на земле Скифр была опасней змеи. Она сыпанула песка в глаза Колючке, перекатилась и запустила в нее топором. С прицельной, надо сказать, точностью. Но Колючка и к этому была готова и подцепила топор в воздухе бородой своего собственного – оружие улетело в угол. А потом свирепо оскалилась и перешла в наступление. И прижала Скифр к одной из колонн, приставивкончик меча к покрытому испариной горлу старухи. Скифр вздернула седую бровь: – Это уже на что-то похоже! – Я победила! – рявкнула Колючка и взбросила свое побитое тренировочное оружие к небу. Сколько месяцев она даже надеяться не могла, что когда-либо одержит победу над Скифр. Каждое утро она просыпалась, и ее гоняли веслом при свете встающей Матери Солнце. Каждый вечер ее лупасили палкой при свете Отче Месяца, а она оступалась и шлепалась в грязь. Пощечины и удары, удары и пощечины. Но у нее получилось. Она смогла это сделать. – Я ее победила! – Ты победила ее, – медленно кивнул отец Ярви. Скифр сморщилась и поднялась на ноги. – Подумаешь… Велика честь – одержать вверх над бабулькой, чья боевая слава давно в прошлом! Впереди тебя ждут поединки с по-настоящему сильными врагами! Но… ты молодец. Ты слушала. Много трудилась. Ты стала смертельно опасной. Отец Ярви был прав… – А я всегда прав! – и служитель улыбнулся. Но тут же посерьезнел – в дверь заколотили. Он кивнул Коллу, и тот отодвинул засов. – Сумаэль, – проговорил Ярви – и на лице его снова расцвела улыбка. Он всегда улыбался, когда приходила Сумаэль. – Что привело тебя… Она скользнула внутрь и сказала, тяжело дыша, как после бега: – Императрица хочет поговорить с тобой. Глаза отца Ярви широко распахнулись от удивления. – Я готов идти немедленно. – Не с тобой. Сумаэль смотрела прямо на Колючку. – С тобой.* * *
Всю свою жизнь Бранд ощущал себя лишним. Его присутствие было всегда неуместным. Нищий среди богачей. Трус среди храбрецов. Дурак среди умных. Однако, переступив порог дворца Императрицы, он понял, что на самом деле значит чувствовать себя случайным идиотом, забредшим не туда, куда надо. – Боги, – шептал он, пробираясь по очередному выложенному мрамором коридору, сворачивая за очередной угол к золоченой лестнице или оказываясь в зале с высоченными потолками – а тут каждый зал был богаче предыдущего! Он на цыпочках прошел по длинной галерее, в которой горели свечи высотой с человеческий рост. Дюжины таких свечей, и каждая бы стоила в Торлбю дороже, чем он сам, а они здесь, подумать только, горели для случайных посетителей! Здесь же ж даже никто не ходил! И кругом драгоценные камни, серебро, резное дерево, росписи! А вот кресло – это ж скоко сортов дерева пошло на инкрустацию! Это ж кресло стоит больше, чем он за всю жизнь заработал! Может, ему это все снится? Но нет, Бранд точно знал, что с воображением у него туго. – Ждите здесь, – приказала Сумаэль, когда они поднялись по очередной лестнице и добрались до круглого зала, мраморные стены которого были покрыты такой тонкой резьбой, что сразу вспоминалась изузоренная Коллом мачта со сценками из всяких историй. – Ничего не трогайте. И она оставила Бранда наедине с Колючкой. А ведь они с того самого злополучного дня наедине не оставались! И надо же, где привелось оказаться. – Богато здесь, – пробормотал он. Колючка стояла к нему спиной. Она повернула голову, и он увидел, что она хмурится. – Тебя за этим отец Ярви сюда отправил? Чтоб ты говорил о том, что всякий сам может заметить, ежели не слепой? – Я не знаю, зачем он меня сюда отправил. Повисло холодное молчание. – Слушай, извини, что я тебя тогда утащил. Ну, с рынка. Ты отличный боец, куда лучше меня, надо было тебя в покое оставить, чего это я… – Да. Надо было, – сказала она, не оглядываясь. – Просто… просто мне кажется, что ты на меня сердишься, и я тут… – Ты правда думаешь, что сейчас подходящее время для таких разговоров? – Нет. Он прекрасно понимал, что иногда лучше промолчать и ничего не сказать, но сама мысль о том, что она его ненавидит, – эта мысль была нестерпима. Надо попытаться все исправить. – Я просто… И он покосился на нее, и она заметила, что он на нее смотрит – ну да, сколько раз уже такое случалось за прошлые недели. Вот только сейчас ее лицо исказила гримаса гнева. – Заткнись, слышишь, заткнись! – прорычала она, побелев от ярости. Так, похоже, она ему сейчас в морду заедет. И он уставился в пол, такой полированный, что в нем отражалось его несчастное и очень глупое лицо, и сказать ему было нечего. И в самом деле, что можно сказать в ответ на такое? – Если вы, голубки, закончили ворковать, – сказала Сумаэль, входя в дверь, – прошу следом за мной. Императрица ждет. – О, мы закончили, не сомневайтесь, – резко ответила Колючка и решительно направилась к дверям. Сумаэль посмотрела на Бранда, пожала плечами, и два хмурых стражника захлопнули перед его носом двери с замогильным грохотом.* * *
По саду Колючка шла, как во сне: все такое красивое, а еще эти странные переливы цвета – пурпурный заката, мятущееся пламя факелов, огонь в жаровнях, плюющихся искрами при каждом вздохе ветра… И самое главное, ничего здесь не оставили в данном богами облике, ко всему прикоснулась уродующая рука человека. Траву подстригли аккуратно, как бородку сочинителя историй. Деревьям тоже придали самые странные формы. Ветви клонились под тяжестью цветов, испускающих одуряюще сладкий аромат. С причудливо изогнутых ветвей пели и цвиркали птицы, и Колючка еще подумала – а что ж они не улетают? И увидела, что они все привязаны к своим насестам тонюсенькими, толщиной с паутинку, серебряными путами. Тропинки белого камня извивались меж статуй очень суровых и невероятно худых женщин, сжимавших в тонких руках свитки, книги и мечи. Императрицы прошлого, догадалась Колючка. Смотрят сейчас на нее, думают: как эту жуткую девицу с наполовину выбритой головой сюда пустили? Стражники смотрели с точно таким же вопросом во взгляде. А стражников, кстати, много. И каждый блестящий, как зеркало меч, каждое посверкивающее копье напоминали – безоружна. Она совершенно безоружна. Она плелась следом за Сумаэль, мимо пруда в форме звезды, мимо фонтана в форме сплетающихся змей, кристально чистая вода которого стекала в пруд, вверх по ступенькам к маленькому странному домику – тоненькие колонны, на них купол, а под куполом круглая скамейка. А на скамейке сидела Виалина, Императрица Юга. О, теперь она выглядела по-другому, совсем не так, как во время визита в их полуразвалившийся особняк. Волосы ее затейливо уложили, переплетя золотыми нитями и увешав драгоценностями. На лифе платья поблескивали сотни крошечных зеркал, которые пускали синие и розовые искорки в угасающем свете заката, и красные и оранжевые в свете факелов. А поскольку брови ей подвели и соединили темной краской, глаза ее сверкали как звезды. Колючка часто приходилось чувствовать себя неотесанной дурой, но так сильно, как сейчас, – никогда. – И… как мне с ней разговаривать? – Она просто человек, – отозвалась Сумаэль. – Говори с ней, как с человеком. Просто с обычным человеком. – Откуда я знаю, как с обычными людьми разговаривать?! – Просто будь честной. И Сумаэль хлопнула Колючку по плечу, да так крепко, что та едва не улетела вперед. – Вперед. Колючка осторожно, бочком, подобралась к нижней ступеньке. – Сиятельная госпожа… – просипела она, пытаясь опуститься на одно колено. И тут же сообразила, что стоит на лестнице, а на ступеньках это сделать весьма затруднительно. – Виалина. И, пожалуйста, не надо становиться на колени. Еще неделю назад я была совсем незначительной персоной. До сих пор не могу привыкнуть к этим церемониям. Колючка неуклюже затопталась посередине лестницы, попыталась сделать шаг назад, закачалась… – Сумаэль сказала, что вы послали за… – Как тебя зовут? – Колючка Бату, сиятель… – Пожалуйста, зови меня просто Виалиной. Что ж, значение имени Колючка лежит на поверхности. А Бату? – Мой отец одержал знаменитую победу при Бату. В тот самый день, когда я родилась. – Он был воин? – Великий воин. И Колючка попыталась нащупать мешочек, висевший на шее. – Избранный Щит королевы Гетланда. – А твоя мать? – Моя мать… она очень жалеет, что я уродилась такой, как уродилась. Сумаэль ведь сказала ей, что надо быть честной? Ну вот. – А моя мать была полководцем. Она погибла в битве с алиуками. – Славная смерть. Хорошая, – выпалила Колючка и тут же сообразила, что сморозила глупость. – Хотя… для вас, наверное, не очень это было… эээ… хорошо. Мда. Что-то какую-то чушь она порет. – Мне кажется, сиятельная госпожа… И тут она вообще смешалась и замолчала, не зная что сказать. Никудышный из нее все-таки дипломат. – Виалина. Называй меня Виалиной. И императрица похлопала по скамейке рядом с собой. – Присядь. Колючка вошла в павильон, обошла стол, на котором стояло серебряное блюдо с кучей фруктов. Фруктов там лежало столько, что можно целую армию было накормить. И подошла к невысоким, ей по пояс, перилам. – Боги, – только и смогла она выдохнуть. Она как-то не придала значения, что они шли все время вверх по лестницам, а теперь до нее дошло – это же самая крыша дворца! А под ногами у нее отвесный обрыв. А внизу – еще сады. А это самая высокая точка, наверное. Перед ней под темнеющим небом лежал Первогород – безумный лабиринт перепутанных улочек, который затягивали синие сумерки. Мерцали огоньки – много огоньков, как звезд в небе. А вдалеке – черное зеркало проливов, а за ними – другие озерца огней. Другие города, деревни. Странные созвездия, слабо мерцающие в синей дали. – И это все ваше, – прошептала Колючка. – Все – и ничего. Что-то ей почудилось знакомое в том, как Виалина сжала зубы и выставила вперед подбородок – ну точно, такое выражение лица она часто видела в материном зеркале. Видать, Императрица тоже навострилась делать хорошую мину при плохой игре… – Это ж тяжело, наверное, всем этим править… – сказала она наконец. Виалина немного поникла: – Да. Непросто… – Императрица, я в политике не очень-то соображаю. И Колючка присела на краешек скамьи, искренне надеясь, что это не выглядит неуважительно. Вообще, она как-то не умела правильно и красиво сидеть. И вообще, она больше к веслу привыкла, вот за ним удобно сидеть! – Я вообще не очень-то во всем этом понимаю. Вы бы лучше с отцом Ярви… – Я не хочу говорить о политике. Колючка насторожилась: ну и что теперь? – Ну тогда… – Ты женщина. Виалина подалась вперед, сцепив руки на коленях и пристально глядя Колючке в лицо. Она сидела так близко. И выглядела такой беззащитной. Так близко Колючка ни с кем не сидела. И о таком не разговаривала. И уж тем более с императрицей. – Ну, так мать мне твердит… – пробормотала она. – Тут у нас мнения расходятся. – Ты дерешься с мужчинами. – Да. – И побеждаешь их. – Ну, время от времени… – Сумаэль сказала, что ты одна можешь троих победить! Команда твоего корабля уважает тебя. Я это видела. По их лицам. Они тебя боятся! – Насчет уважения не знаю. Боятся – а вот это возможно. Но, сиятельная… – Виалина. Я никогда не видела, чтобы женщина сражалась так, как ты. Я могу научиться тоже? – И прежде чем Колючка успела ответить, Императрица схватила ее за плечо и крепко сжала пальцы. Глаза ее широко раскрылись. – Великий Боже, да ты словно из дерева! Какая же ты сильная! И она отпустила ее плечо и положила руку на скамью, и Колючка облегченно вздохнула и посмотрела на темную ладошку на светлом мраморе. – А я – нет. Я слабая. – Ну, здорового мужика голой силой не одолеешь, – пробормотала Колючка. Императрица быстро покосилась на нее, белки глаз казались очень светлыми – это из-за того, что веки накрашены. Пламя факелов отражалось в ее зрачках. – А чем его можно одолеть? – Нужно быстрей двигаться, быстрей бить, нужно быть выносливой и быстро соображать, а еще надо не защищаться, а нападать, при любом удобном случае нападать. И драться надо не по-честному, а бессовестно, безжалостно, ни в чем не сомневаясь! Слова Скифр. Колючка только сейчас поняла, что она не только их наизусть выучила, но полностью их усвоила. Выучила урок, который хотела ей преподать старуха. – В общем, так меня учили. Виалина щелкнула пальцами: – Вот почему я за тобой и послала. Я хочу научиться побеждать. Хочу узнать, как одолеть сильного мужчину. Не в поединке на мечах, но… принципы-то те же! – И Виалина оперлась подбородком о сложенные руки – совсем по-девчачьи, надо же, а ведь она – правительница полумира. – Мой дядя хочет видеть меня в носовой фигуре своего корабля. И даже это кажется ему слишком важной ролью. Потому что носовая фигура – она же на носу корабля! – А на наших еще на корме есть фигура. – Вот. На корме его больше устраивает. Чтобы я сидела на троне и улыбалась, а он бы принимал все решения. Но я не желаю быть его марионеткой! И она сжала кулак и стукнула по столу – да так, что на серебряном блюде подпрыгнул и зазвенел крошечный фруктовый ножик. – Не желаю, слышишь? – Ну да, слышу. Но… какая разница? – Никакой. Мне нужно, чтобы мой дядя стал с этим считаться. И Императрица устремила в глубь темнеющих садов гневный взгляд. – Сегодня я снова спорила с ним в совете. Отказалась делать то, что он говорит. Ты бы видела его лицо. Он выглядел так, словно бы я его ножом ударила! – Пока не ударите – не узнаете, как он будет выглядеть. – Великий Боже, а я бы хотела его ударить! – усмехнулась Виалина. – Уверена, из тебя-то никто не посмеет сделать марионетку! Смотри, какая ты… – И лицо у нее вдруг сделалось такое… в общем, на Колючку редко когда так глядели. С восхищением! – Ты же… ты же… – Некрасивая? – пробормотала Колючка. – Нет! – Верзила? – Нет. В смысле, да, ты высокая, но самое главное… ты… ты свободная! – Свободная? – и Колючка недоверчиво отфыркнулась. – Разве нет? – Я дала клятву служения отцу Ярви. Выполнять все его приказы. Чтобы искупить… в общем, искупить вину. – А что ты сделала? Колючка сглотнула. – Я убила парня. Эдвал его звали, и он не заслуживал смерти, вот. Но я… в общем, убила я его. Виалина, конечно, была просто человек – ну, так Сумаэль сказала. Несмотря на свою нарядную одежду и этот дворец. А может, и благодаря им… в общем, что-то в ней такое было… что-то такое, что развязало наконец язык. – Короче, они это… камнями меня хотели за это раздавить, а отец Ярви меня спас. Не знаю, почему, но спас. А Скифр научила драться. И Колючка улыбнулась, пощупав выбритую половину головы. Надо же, она тогда думала, что она такая сильная! А вышло-то, что на самом-то деле она былая слабее слабого… – Вот… А на Запретной мы дрались с коневодами. И я там их несколько человек убила, не знаю, сколько. А потом блевала. А еще мы дрались на рынке, с одними мужиками, мы с Брандом, в общем, дрались. Не знаю, мож, я и там кого убила. Не знаю. Но убить хотела. Я ведь разозлилась, сильно так, из-за этих бус… В общем… И тут она осеклась, сообразив, что рассказала гораздо больше, чем должна была. – Бус?.. – удивилась Виалина и наморщила накрашенную черным переносицу. Колючка прочистила горло: – Неважно, короче. – Наверное, быть свободной – это опасно, – заметила Императрица. – Ага. – Наверное, мы просто смотрим на других и хотим того, чего у нас нет. – Ага. – А на самом деле, у нас у всех есть свои слабости. – Ага. – Но ты все равно дерешься с мужчинами и побеждаешь. Несмотря на слабости. Колючка вздохнула: – Ну разве что в драке. Виалина принялась загибать пальчики: – Так. Значит, бить быстро, быть умной, нападать, а не защищаться, драться бессовестно, бесчестно и безжалостно. Колючка показала пустые ладони: – Благодаря этому я получила все, что имею. Императрица рассмеялась. Громко – а ведь она совсем невеликого росточка. Весело так рассмеялась, широко раскрывая рот. – Ты мне нравишься, Колючка Бату! – Вас таких немного, предупреждаю. Иногда мне кажется, что скоро вас таких и вовсе не останется… И Колючка вытащила шкатулку и протянула ее Виалине: – Отец Ярви просил вам это передать. – Я ведь сказала – я не могу это принять. – А он сказал мне все равно передать это вам. Колючка закусила губу и осторожно приподняла крышку. И из шкатулки пролился бледный свет, нездешний и завораживающе прекрасный в подступающей темноте. Острые грани эльфьего браслета сверкали, подобно лезвиям кинжалов, переливался полированный металл, взблескивая в свете ламп, в круглом окошке перетекали один в другой, уходя на невозможную глубину, черные круги… Реликвия из другого мира. Мира, погибшего тысячелетия назад. Вещь, рядом с которой неисчислимые сокровища дворца казались дешевыми побрякушками. Колючка попыталась говорить мягко – как настоящий дипломат. Дипломаты умеют убеждать. Но голос прозвучал даже грубее обычного: – Отец Ярви – хороший человек. Хитрый, да. Вам нужно с ним поговорить. – Я и поговорила. И Виалина оторвала взгляд от браслета и посмотрела в глаза Колючке. – А ты – будь осторожной. Отец Ярви похож на моего дядю. Такие люди преподносят дары только в том случае, если ждут чего-то взамен. И она захлопнула шкатулку и взяла ее у Колючки. – Но я приму это, если ты этого так хочешь. Передай отцу Ярви мою благодарность. Но скажи, что более я ничего не могу для него сделать. – Я передам. Колючка оглядела погрузившийся в темноту сад, пытаясь подыскать какие-нибудь подходящие слова, и вдруг заметила: а ведь стражи у фонтана больше нет. Только тени густеют. Все стражники ушли! Они с Императрицей совсем одни остались. – А что случилось со стражей? – Действительно, странно, – проговорила Виалина. – А! Вот они идут! Колючка прищурилась и разглядела шестерых. Они поднимались по лестнице в дальнем конце сада. Шесть имперских гвардейцев в полном доспехе, вооруженных до зубов. Они быстро, звеня бронями, шли к беседке, сталь взблескивала в оранжевом свете факелов. За ними шел еще один человек. Человек в золоченом доспехе, с легкой сединой в волосах – и очень приветливой улыбкой на очень красивом лице. Герцог Микедас. Заметив их, он весело помахал им. А у Колючки аж живот свело от нехорошего предчувствия. Она быстро протянула руку к серебряному блюду и прихватила фруктовый ножичек. Так себе оружие, но лучше такое, чем ничего. Она встала, когда солдаты обогнули фонтан и прошли между двух статуй. Почувствовала, что Виалина тоже встала. Солдаты рассредоточились. Порыв ветра растревожил угли, и в отблеске пламени Колючка увидела лицо одного из них. И узнала его – это был ванстерец, с которым она дралась на рынке. Морда вся в порезах и синяках. А в руке – тяжелый топор. Герцог Микедас отвесил низкий поклон, но губы его насмешливо кривились, а солдаты его и вовсе не стали кланяться. Виалина заговорила на своем родном языке, герцог ответил, лениво махнув рукой в сторону Колючки. – Ваша милость, – процедила она сквозь зубы. – Какая честь. – Прошу прощения, – сказал он на общем языке. – Я как раз говорил нашей сиятельной Императрице, что я просто не мог упустить такой случай! Вы – во дворце! Более того – вы вдвоем, и никого вокруг! Поистине подарок судьбы! – Что это значит? – резко спросила Виалина. Герцог заломил бровь: – Эти смутьяны с севера добрались и до Первогорода! Варвары из Гутланда, или как их там. Хотели втянуть нас в свои грязные делишки! Попытались вбить клин между нами и нашим верным союзником, Верховным королем, который принял веру в Единого Бога всем сердцем! Но у них ничего не вышло! И он сурово покачал головой. – И тогда… тогда они подослали во дворец убийцу! Представляете? Убийцу под противоестественной личиной! Они воспользовались неопытностью и наивностью моей дурочки-племянницы, такая жалость… – И эта убийца – я, что ли? – прорычала Колючка. – О да! Демона в женском обличье! Хотя, конечно, насчет женского обличья я погорячился, ты слишком… мгм… мускулиста… на мой вкус. Постой-ка! Ты же хотела поединка с двумя моими гвардейцами? Микедас ухмыльнулся, и солдаты его, все как один, подались вперед. Сталь блеснула в свете факелов. – Как насчет шестерых, а, цыпа? Никогда не показывай свою полную силу, пусть тебя считают слабей, чем ты есть. Колючка отшатнулась, сгорбилась – ни дать ни взять испуганная девчонка. На самом деле на нее снизошло странное спокойствие. Словно бы не Последняя дверь раскрылась у самых ног. Она словно бы смотрела на себя со стороны и быстро прикидывала расстояние, приглядывалась к земле и ступеням, статуям, факелам, столу, колоннам – и отвесному обрыву за спиной. – Негоже Императрице пренебрегать собственной безопасностью! – осуждающе покачал головой герцог. – Но не изволь беспокоиться, дражайшая племянница, я за тебя отомщу! – Но… почему? – прошептала Виалина. Колючка чувствовала ее страх – отлично, очень хорошо. Две слабые, испуганные, беспомощные девицы. Она держала фруктовый ножик за спиной. Крепко сжав пальцы. Для воина любой предмет – оружие. Герцог свирепо ощерился: – Потому что ты как заноза в заднице. Нам же нравятся девушки с характером, правда? – И он выпятил нижнюю губу и расстроенно покачал головой. – Но всему есть предел. Именно. Всему есть предел. Отец Колючки всегда говорил: «Хочешь убить – убивай, а не треплись об этом». К счастью, убийца из герцога был неважный – он все трепался, и хвастался, и наслаждался своей властью. А Колючка в это время приглядывалась к врагу, вычисляя, когда и как нанести первый удар. Герцог, судя по всему, особой опасности не представляет. При нем меч и кинжал, но он их, скорее всего, никогда не вынимал из ножен. А вот остальные… остальные свое дело знают туго. Мечи наголо, щиты, и хорошие причем, наготове, на поясах хорошие кинжалы. И броня тоже неплохая: чешуйки так и блестят в сумеречном свете. А вот горло не закрыто. И локти изнутри не закрыты. И колени сзади. Вот туда и надо бить. Она одна. Против семерых. Ей стоило большого труда не расхохотаться. Ну это же смешно. Одной против семерых невозможно выстоять. Но приходится довольствоваться тем, что есть, увы. – Теофора никогда не делала то, что велено, – продолжал счастливо трепаться герцог, – но старую клячу уж поздно было учить ходить под седлом. Я искренне надеялся, что семнадцатилетнюю императрицу я смогу водить под уздцы… – тут он вздохнул. – Но некоторые пони просто не выносят уздечки. Они лягаются, кусаются и сбрасывают всадника! Лучше уж пустить их под нож, чем упасть на полном скаку. Трон унаследует твоя кузина Аста. – И он показал ровные зубы в улыбке. – Ей всего четыре года. Вот из этой женщины можно вылепить все, что угодно! В конце концов ему наскучили собственные излияния, и он лениво махнул двум своим людям: – Давайте, кончайте с ними. Колючка смотрела, как они приближаются. Один – здоровый, с переломанным, и явно не однажды, носом. Второй – рябой, на губах равнодушная такая улыбочка. Мечи не в ножнах, но и не подняты – а они уже на первой ступеньке. Впрочем, им можно простить некоторую самоуверенность. Но они настолько самоуверенны, что даже не ожидают, что она окажет им сопротивление. А она окажет. – Осторожней, ваша милость, – сказал ванстерец. – Она опасна. – Я тебя умоляю, – фыркнул герцог. – Это всего лишь девка. Я слышал, что вы, северяне, отличаетесь невероятным боевым духом и… Мудрый ждет удобного момента, любил повторять отец Ярви. И никогда его не упускает. Носатый здоровяк поднялся еще на ступеньку и заморгал – свет факелов в беседке слепил его. Потом на его лице появилось выражение легкого удивления. Потому что Колючка подскочила к нему и вспорола горло фруктовым ножом. Причем вспорола так, что кровь фонтаном забрызгала рябого, и тот вздрогнул и отшатнулся. Его замешательство длилось всего мгновение – но вполне достаточно для того, чтобы выхватить кинжал носатого из ножен на поясе. Тот еще пятился, когда она всадила его рябому под шлем – в тень над ключицей. Прямо по рукоять. Колючка уперла сапог ему в грудь, рябой хрипло застонал. Она отпихнула его, сбрасывая с первой ступеньки. Тело обрушилось на двоих, шедших следом. Она подхватила его меч, обрезав ладонь о лезвие – но выдрала клинок из слабеющей руки и перехватила окровавленными пальцами за крестовину – как кинжал. Взвизнула, ударила, лезвие скрипнуло по краю щита и вонзилось следующему солдату под челюсть, пробило им насквозь голову и сшибло шлем. Он рухнул с воплем, меж цапающих пальцев пузырилась кровь – и упал прямо на герцога, который ахнул и отпихнул его в кусты. И уставился на темные капли на роскошной нагрудной пластине так, словно ему только что нанесли личное оскорбление. Носатый, пошатываясь, отступал – и выглядел еще более удивленным. Он все пытался сомкнуть края раны на горле, но вся левая половина тела уже вымокла от крови. Колючка решила, что этого уже можно сбросить со счетов. Так, она уделала троих – благодаря чистой удаче. Но у нее было преимущество неожиданного нападения – а теперь оно все вышло. Итак, все по-прежнему не радужно – одна против четверых. – Черт, черт, черт! – заорал герцог, вытирая руки о свой запачканный кровью плащ. – Да убейте же их, черт вас задери! Колючка попятилась, прячась за колонну слева как за щит, быстро переводя взгляд с одного врага на другого, – а они подступали, щиты, мечи и топоры наготове, в свете факелов холодная сталь и холодные глаза взблескивали красным. Она слышала, как за спиной поскуливает Виалина. – Бранд! – заорала она на пределе легких. – Бранд!Ярость
А Бранд сидел и таращился на кувшин с водой и кубки, которые наверняка выставили на стол для гостей. Но трогать ничего не решался, хотя пить хотелось до смерти. Может, это все для знатных гостей, не таких замухрышек, как он? Он повел плечами, пытаясь отлепить рубашку от тела. Боги, как же здесь жарко и душно, особенно ночью. И он подошел к окну, прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Лицо погладил теплый ветерок. Эх, почувствовать бы сейчас на лице соленый ветер Торлбю… Интересно, что там сейчас Рин поделывает? И он поднял глаза к вечернему небу и помолился Отцу Миру о ее благополучии. Он так хотел стать воином, найти себе команду, обзавестись новой семьей, что забыл о своей настоящей семье. Да уж, вот он, мужчина, на которого можно положиться. Провалю любое дело, недорого. И он тяжело вздохнул. И тут ему что-то послышалось. Словно бы кто-то позвал его по имени. Сначала подумал – помстилось, а потом – нет, точно, кто-то зовет! И голос, похоже, Колючкин! А они ж с ней в ссоре, так если зовет – значит, не без причины! И он распахнул дверь – стражу позвать. Но стражи не было. Коридор пуст. В конце – лестница. На лестнице темно. Ему послышалось что-то такое – дерутся, что ли, где? И на сердце разом стало неспокойно. Точно: лязг стали, крики – и снова кто-то выкрикнул его имя. И он побежал.* * *
Колючка схватила серебряное блюдо, фрукты разлетелись в стороны. Завизжала, пульнула его в ванстерца, но тот пригнулся, держа наготове здоровенный топор, и отступил в сторону – и блюдо отлетело от его плеча и укатилось в кусты. На ветках бились и кричали растревоженные птички – бедные, беспомощные птички. И она – такая же беспомощная, зажатая между колоннами этой беседки, прямо как в клетке! А рядом с ванстерцем стояли еще двое – один высокий и поджарый, с хорошим таким замахом, с какого хошь расстояния достанет, а второй – крепыш-коротышка с толстой шеей. Герцог топтался у них за спиной, тыкая в сторону Колючки кинжалом и хрипло что-то выкрикивая. Может, он и умен, но вот только слишком привык, что все выходит по его. – Ну что, нравится тебе по кровавым лужам шлепать? А, старый пердун? И она выдрала из скобы факел, не обращая внимания на сыплющиеся на руку обжигающие искры. Толстошеий бросился на нее, и она отбила его меч своим, сталь зазвенела, ударила, из его щита полетели щепки, отступила, пытаясь выгадать время, авось что-нибудь придумается, поскользнулась на рассыпавшихся фруктах и едва не упала на стол. Ее рубанули по ноге мечом – над коленом, левое бедро. Она заорала, поперхнулась криком – высокий выдернул клинок, готовясь нанести последний удар. В бою тебя ранят, и даже если сильно – не снижай темп, не спотыкайся, не сомневайся. И она ткнула в высокого факелом, и он вовремя поднял щит и попятился вниз по ступеням, а красные уголья высыпались ему на спину, полетел пепел. Она успела пригнуться, хотя не видела, как замахнулся толстошеий, меч просвистел мимо и врезался в ближайшую колонну, полетела мраморная крошка, тени задергались, мельтеша, уворачиваясь. Колючка ударила, но раненая нога не держала, и меч отскочил от латного оплечья и задержал его лишь на мгновение. И она видела, как течет ее кровь, такая темная в свете факелов, и дорожка из брызг и капель тянется к самому острию клинка высокого. И она видела перекошенное от ярости лицо герцога. И она услышала, как что-то кричит, перегнувшись через перила, Императрица. Наверное, зовет на помощь, вот только помощь не шла. Толстошеий поставил правую ногу на верхнюю ступеньку, следил за ней, не отрывая холодного взгляда, поверх щита. Высокий пытался отряхнуть угли с загоревшегося плаща. Драться. Надо драться, пока из нее не вытекла вся кровь. Надо нападать. Причем прямо сейчас. Она отлепила себя от стола, толстошеий ударил и отпрыгнул вниз по лестнице, перескочив через мертвое тело. Раненая нога не выдержала веса тела, подвернулась, но она знала, что так будет. Упала, перекатилась, не попав под удар меча высокого, а тот бил хорошо, наотмашь, рассеченный клинком воздух взъерошил ей волосы. Она поднялась, опираясь на здоровую ногу, и полоснула его, отступая. Попала она высокому под колено, тот рыкнул, попытался развернуться и упал на четвереньки прямо ей под ноги. Она завела руки за спину, высоко подняла меч и с размаху ударила его по шлему. Ударила с такой силой, что чуть рука из сустава не вылетела, а зубы щелкнули. Клинок раскололся, осколки полетели во все стороны. Вмятина на шлеме тоже вышла приличная, высокий задергался, судорожно задрыгал ногой, разевая рот в беззвучном крике. Привалило тебе много удачи в бою, сказал бы Одда, потому что ванстерец решил рубануть ее топором и промахнулся буквально на волосок, тяжелое лезвие вырубило здоровенный кусок мрамора. Колючка отпихнула его факелом, ветерок подхватил последние искры. Нога пульсировала болью и не держала. Вообще. Толстошеий осторожно наступал, прикрываясь щитом. На все найдется свой способ, говорил отец Ярви, но Колючка не могла его отыскать. Слишком тяжелая рана. И их слишком много. Она крепче сжала рукоять сломанного меча, оскалилась – чтоб враг ничего не понял. Она храбрая и сильная и ничего не боится. Пахло цветами. Цветами и кровью. – Вам смерть пришла, – прошептала она. Виалина взвизгнула, когда она прыгнула между колоннами – прямо на спину коротышке, прихватила его за бычью шею, вцепившись в запястье руки, которой он держал меч. Он попытался скинуть ее, щит заходил ходуном – и коротышка раскрылся. Колючка пихнула его, левая нога подвернулась, стрельнула болью, но она ухватилась за его кольчугу и подтянулась вверх, зарычала и всадила сломанный меч ему под подобородок. Он плюнул кровью, Императрица завизжала, когда они вдвоем рухнули на нее. Колючка откатилась как раз вовремя – мимо просвистел тяжелый топор ванстерца и врезался глубоко в грудь толстошеему, рассекая кольчугу. Колючка из последних сил поползла, потянулась к топору – выдрать, забрать себе. Дыхание обжигало горло, грудь ходила ходуном. – Бранд! – хрипло крикнула она. Она услышала за спиной шаги, отшатнулась в сторону, увидела, как сверкнуло железо. Герцог ударил ее в щеку, голова дернулась, но это был какой-то слабый удар, она почти не пошатнулась. Колючка вцепилась в его золоченую нагрудную пластину. – И это все, на что ты… – прошипела она, но слова утонули в крови, кровь потекла по подбородку. Что-то у нее во рту застряло. Холодное, твердое, на языке лежит. И тут она поняла – он ударил ее кинжалом. И кинжал теперь торчит из щеки, а лезвие у нее во рту, и он еще держится за рукоять. Они смотрели друг на друга в темноте, и оба, похоже, поверить не могли, что так получилось. И что она все еще стоит на ногах. И тут в отсветах факельного пламени она увидела, как в глазах его поднялась холодная злость. Клинок задвигался у нее во рту – вытащить пытается, и она прихватила его зубами, наподдала герцогу коленом в бок раненой ногой, вывернула голову, выворачивая окровавленную рукоятку кинжала из обмякшей руки. И неуклюже отпихнула его в сторону, пошатнулась. Ванстерец снова ударил топором, задел плечо и снес кучу листьев с куста. Она, прихрамывая, пятилась к фонтану. У всех есть план – но это до того, как начнешь истекать кровью. Она истекала кровью. Горячая кровь текла по ноге, по лицу. Липкая кровь. И планов больше не было. Она харкнула, полетели кровавые брызги. Ухватилась за рукоять и вытащила кинжал из лица. Почти без усилий. Может, с зубом каким вытащила, ну и ладно. Боги, как голова-то кружится. Нога больше не саднила, просто занемела. Занемела, а еще было мокро и колено дрожало. Дрожало так, что шлепало о вымоченные в крови штаны. Как в сон-то клонит… Она потрясла головой, пытаясь вытряхнуть муть, но стало только хуже – сад остался размытым, да еще и закачался из стороны в сторону. Герцог Микедас вытащил меч и оттаскивал труп толстошеего, чтобы добраться до Императрицы. Колючка покачала в руке кинжал – тяжелый какой. Словно к нему наковальня привешена. Пламя факелов плясало, дергалось и искрилось. – Ну же, – просипела она, но язык распух, и слова не пролезали через него. Ванстерец с улыбкой загонял ее к фонтану – прочь от беседки. Она оступилась, ухватилась за что-то, ноги подогнулись, но она не упала. Она стояла на коленях в воде, в темноте плескались рыбы. Виалина снова завизжала. Голос уже охрип у нее от такого крика… Ванстерец замахнулся топором, на лезвии вспыхнул свет, перед глазами Колючки поползли оранжевые пятна. Императрица сказала – не вставай на колени, но она не может подняться. Она слушала свое дыхание – громкое, трудное. Плохо дело. Боги, как же она устала. – Бранд, – прохрипела она.* * *
Он бежал вверх по лестнице. Вот он, сад, там темно, между цветущих деревьев вьется мощенная белым камнем дорожка, статуи, статуи, статуи, в тени деревьев лежат мертвые люди, лежат вокруг залитого светом факелов фонтана… А в фонтане стояла на коленях Колючка, держась за мокрых каменных змей, а в другой руке держала кинжал. А лицо у нее было все как в красных лохмотьях, облипшая одежда порвана, а вода вокруг – розовая от крови. А над ней стоял человек с топором. Ванстерец с рынка. Бранд зафырчал, как закипающий чайник. Никогда он не издавал подобного звука и не слышал такого. И он припустил вниз по дорожке, как разъяренный бык, и ванстерец повернулся к нему, с удивленным таким видом, а Бранд врезался в него с разбегу, сбил с ног, подобно тому, как северный ветер срывает с дерева лист, и, протащив несколько шагов, впечатал в статую. Удар вышел такой силы, что не только статуя – мир закачался. У Бранда аж зубы щелкнули. Статуя, кстати, не выдержала и переломилась пополам, верхняя часть туловища рухнула и разлетелась в пыль и осколки. Бранд бы расслышал прерывистый стон ванстерца, но в висках его стучала кровь, подобно штормовой волне Матери Моря, кровь билась, слепила, оглушала. Он обхватил ванстерца за голову и ударил о мраморный пьедестал, раз, два, три, четыре, мраморная крошка летела во все стороны, а череп раскололся, разошелся и треснул, и тогда Бранд сбросил изуродованные останки на дорожку. Колючка сидела, прислонясь к каменным змеям фонтана, и лицо у нее было очень нехорошего цвета, бледное, как воск, и все в кровавых потеках, и кровь текла и текла из разорванных щек, и изо рта, и с подбородка, темными такими струями. – Ни с места! – заверещал кто-то. Какой-то мужик в золоченом нагруднике, с мокрым от испарины лицом. Он держал Императрицу Виалину за шею, приставив к горлу усыпанный драгоценными камнями меч – слишком длинный, таким горло не перережешь. – Я герцог Микедас! – проорал он, прикрываясь именем, словно щитом. Но имя – это всего лишь имя. Бранд свирепо оскалился и шагнул вперед. И зарычал, как готовящийся извергнуть пламя дракон. И отпихнул валяющийся поперек дорожки труп. Герцог быстренько отвел меч от горла Виалины и, дрожа, наставил его на Бранда: – Предупреждаю, ни с мес… Императрица перехватила его руку и впилась в нее зубами. Микедас заорал, она вывернулась. Он поднял меч, но Бранд уже налетал на него – и снова фырчал, как чайник, длинно, сипло, булькал, пищал, орал, и было ему не до благих дел и не до стояния в свете. Он просто хотел разорвать этого мужика на части собственными руками. Меч задел ему голову, отскочил от плеча. Может, порезал, может, нет, Бранду было все равно. Он облапил герцога медвежьей хваткой. Микедас худобой не отличался, но Бранд когда-то держал на своих плечах вес целого корабля. И он поднял герцога Микедаса в воздух, словно соломинку. Четыре шага вперед он сделал, четыре тяжких шага через темный луг, и он поднимал герцога все выше и выше. – Да как ты сме… – пискнул тот, и Бранд швырнул его на перила. Тот на мгновение повис на них, сверкая золоченым доспехом на фоне темного неба, с очень удивленным лицом. Рука его все еще сжимала меч. А потом вопль его превратился в булькающий кашель – и герцог сорвался и упал в темноту. – Боже правый, – ахнула Виалина. Откуда-то снизу донесся удар и хруст – ее дядюшка долетел до земли. Потом что-то зазвенело. А потом все стихло.Долги и обещания
Колючка открыла глаза. Темно. Это темнота за Последней дверью? Она попыталась пошевелиться и застонала от боли. Разве после смерти боль не отпускает? Она ощупала повязки на лице – ну да, точно, ее же герцог Микедас пырнул кинжалом в лицо, лезвие прошло через рот. Колючка застонала – горло пересохло, как старая кость. И она покосилась в сторону яркой щелки, из которой струился свет, отодвинула одеяла и медленно-медленно опустила вниз ноги. Все тело ломило – еще бы, она вся в синяках, ссадинах, да и затекло все. Она снова застонала, попытавшись перенести вес на левую ногу, огненная боль пронзила бедро, поползла вверх по спине, вниз к колену. И Колючка похромала, подволакивая ногу, опираясь на стену, слабая, как новорожденный жеребенок, делающий первые неуверенные шаги. Боги, как же нога болит! Но тут она поморщилась, и – о боги, а лицо-то как болит, а когда она пискнула от боли в лице, боги мои, а грудь-то, грудь, и из груди боль закарабкалась к горлу, к глазам, и из глаз полились слезы, и она добралась таки до этой полосы света, а это была щель под закрытой дверью, и слабо толкнула ее. И дверь открылась. И она пошаркала вперед, прикрывая одной ладонью глаза, потому что слепило, словно она смотрела на солнце в зените, а ведь это всего лишь горела одинокая свечка. Толстая такая свечка, а в воск воткнуты длинные шпильки с драгоценными навершиями. И она увидела осыпающуюся штукатурку, и длинные тени от разбросанных одежд, и темные складки на смятой постели… И замерла на месте. Это была темная, голая мускулистая спина. И она услышала постанывание, и медленный вздох, и голос мужчины и женщины, и белую руку на темной спине, длинную, усохшую руку с обрубком большого пальца. – Ой, – просипела она, не в силах оторвать изумленного взгляда, и женщина резко подняла голову. На лицо упали темные волосы, и на губе у нее был шрам, и в маленькой выемке виднелись белые зубы. Сумаэль. А под ней – отец Ярви. – Ой. Колючка не могла двинуться с места, ни вперед, ни назад, и просто уставилась в пол, сама не своя от боли и стыда, пытаясь сглотнуть, но, похоже, в пылающем болючем рту слюны не будет уже никогда. – Ты очнулась. И отец Ярви поднялся с кровати и полез в штаны. Ей очень хотелось сказать: «А не верится», но получилось лишь все то же «ой». – Марш обратно в постель, пока рана на ноге не открылась. И служитель обнял ее одной рукой и осторожно повел обратно к темному дверному проему, а она подпрыгивала и шаркала. На пороге Колючка не выдержала и обернулась: Сумаэль, совершенно голая, потягивалась в постели. Как будто ничего не случилось. И искоса поглядывала на нее прищуренными глазами. – Болит? – спросил отец Ярви, опуская ее на кровать. – Угу, – простонала она. В чаше заплескалась вода, послышался звон ложки – Служитель что-то размешивал. – Выпей это. На вкус это было ужасно, и разодранный рот, распухший язык и сухое горло разом вспыхнули от этого пойла, но она все равно проглотила его. И обнаружила, что теперь может говорить. – Я думала, – просипела она, закидывая ноги обратно на кровать и проверяя повязки на бедре, – ты… клятву принес. – Я принес слишком много клятв. Приходится нарушать одну, чтобы исполнить другую. – И кто решает, какие исполнять? – Я держусь первой. И он сжал пальцы на здоровой руке в кулак: – Отомстить убийцам моего отца. Ее одолевал сон. – Я думала… ты это… уже сделал… давным-давно… – Некоторым – да. Но не всем. И отец Ярви укрыл ее одеялами. – Спи, Колючка. И она закрыла глаза и провалилась в сон.* * *
– Не вставай. – Сиятельная… – Господи ты боже мой, сколько раз повторять? Виалина! Всего-то пара царапин на лице у Императрицы – словно она не разминулась со смертью буквально пару дней назад. – Я должна… – Колючка поморщилась, пытаясь сесть, но Виалина положила ей руку на плечо и мягко, но твердо уложила ее обратно в кровать. – Не вставай. Считай это имперским указом. Колючка для разнообразия решила не сопротивляться. – Раны тяжелые? Она хотела было ответить, что нет, но ложь вышла бы неубедительной. Поэтому Колючка пожала плечами, хотя даже это движение причиняло боль. – Отец Ярви говорит, что я поправлюсь. Императрица смотрела так, словно это ее ранили. Ладонь ее все еще лежала на плече у Колючки. – У тебя шрамы останутся. – Какой воин без шрамов? – Ты спасла мне жизнь. – Они бы меня первой убили. – Тогда ты спасла и себя, и меня. – Бранд тоже в этом поучаствовал. Мне так сказали… – И я поблагодарила его. А тебя – еще нет. Тут Виалина сделала глубокий вдох. – Я разорвала союз с Верховным королем. Отправила весть птичьей почтой праматери Вексен. Я написала, что, несмотря на то, что мы молимся одному и тому же Богу, враг Гетланда – это мой враг, а друг Гетланда – мой друг. Колючка поморгала: – Это слишком щедрый дар. – Теперь я могу позволить себе быть щедрой. Мой дядя правил Империей внутри Империи, но без него все это развеялось, как дым на ветру. Я последовала твоему совету. Удар должен быть быстрым и безжалостным. Я избавилась от предателей в совете. И в гвардии. И лицо у нее сделалось такое, что Колючка порадовалась, что она не враг Виалины. – Некоторым удалось бежать из города, но мы их отыщем. Им не скрыться от нас. – Вы станете великой Императрицей, – просипела Колючка. – Дядя тоже преподал мне урок. Императрица может быть великой, только если ее окружают великие люди. – У тебя есть Сумаэль, и… Виалина сжала пальцы у нее на плече, а потом жалобно, искательно заглянула ей в глаза: – Ты останешься? – Останусь, я? – Ну… моей личной телохранительницей, к примеру? У королев на Севере же есть телохранители, разве нет? – У них есть Избранный Щит, – прошептала Колючка. – Как твой отец, да. Ты показала себя более чем достойной этого звания! Вот оно как. Она может стать Избранным Щитом Императрицы Юга. Стоять за плечом женщины, которая правит половиной мира. Колючка нащупала мешочек, который висел у нее на шее. Нащупала там привычные косточки. Как отец бы гордился! Какие песни спели бы об этом в дымных кабаках, и узких домах, и в высоком Зале Богов в Торлбю? И тут же ее накрыла такая волна тоски по дому, что она едва не задохнулась. – Я должна вернуться. Я скучаю по серым утесам. По серому морю. Я соскучилась по холоду! На глазах вдруг выступили слезы, она их сморгнула. – Я скучаю по матери. И я… я принесла клятву. – Не все клятвы стоят того, чтоб их держали. – Ты держишь клятву не ради клятвы, а ради самого себя. Это ей давным-давно шепнул отец, когда они сидели у огня. – Что ж мне, пополам разорваться, что ли? Виалина закусила губу. – Нет, половина телохранителя мне без надобности! Но я знала, что ты ответишь. Такую, как ты, не удержать, Колючка Бату, даже на золоченой цепи. Возможно, когда-нибудь ты вернешься ко мне по своей воле. А пока… что ж, у меня для тебя есть подарок. Думаю, лишь передав тебе это, смогу я отблагодарить тебя за то, что для меня сделала. И она вытащила что-то, и на ее лице заиграл бледный свет, и в глазах вспыхнула нездешняя искра, и дыхание Колючки пресеклось. Виалина протягивала ей эльфский браслет – тот самый, что вынесла Скифр из проклятых развалин Строкома, куда не ступала нога человека со времен Сокрушения Божьего. Дар, который «Южный ветер» доставил сюда длинной дорогой вдоль берегов Священной и Запретной. Вещь, которую сама Императрица сочла слишком щедрым даром. – Это… мне? – И Колючка заерзала на кровати, пытаясь отодвинуться от нездешнего чуда. – Нет! Нет, нет и нет! – Эта вещь принадлежит мне, и я вправе распоряжаться ей, как хочу. Я хочу подарить ее тебе. – Я не могу принять ее… – Императрице Юга не отказывают. В голосе Виалины зазвенела сталь. И она вздернула подбородок и смерила Колючку таким взглядом, что сразу стало понятно – точно, не отказывают. – На какой руке будешь носить? Колючка молча протянула левую, и Виалина надела на нее эльфий браслет и защелкнула его, и свет из крошечного оконца стал ярче и сменился на бело-голубой, и металл совершенной огранки, прямо как у драгоценного камня, заблестел, и под стеклом поплыли, сменяя друг друга, круги. Колючка таращилась на реликвию с благоговейным ужасом. Это ж бесценная штука! И красивая. Несказанно красивая. И теперь она у нее на запястье, таком костистом, некрасивом – ни дать ни взять, бриллиант в куче навоза. Виалина улыбнулась и наконец-то отпустила ее плечо. – Тебе идет.* * *
Ножницы щелкали над левой половиной Колючкиной головы, и волосы слетали ей на плечо, на перевязанную ногу, на булыжник дворика. – Помнишь, как я впервые тебя остригла? – спросила Скифр. – Ты выла, как волчонок! Колючка подхватила срезанную прядку и сдула ее с ладони. – Человек ко всему привыкает. – Если старается. И Скифр отбросила ножницы и смела срезанные волосы. – И усердно трудится в поте лица своего. До кровавых мозолей. Колючка провела языком по швам внутри рта – непривычное ощущение, что и говорить. И наклонилась, чтобы сплюнуть розовым. – С кровью проблем нет, вот ее у меня сколько. И, поморщившись от боли, вытянула ногу. Эльфий браслет гневно вспыхнул красным, почувствовав ее боль. – Тренироваться пока будет трудновато. Скифр сидела, положив одну руку Колючке на плечи, а второй поглаживая щетинку у нее на голове. – Тренировки закончены, моя голубка. – Что? – У меня есть кое-какие дела. Я слишком долго не виделась с сыновьями, дочерьми, внуками. И только конченый дурак станет отрицать, что я исполнила поручение отца Ярви – ты теперь настоящий воин. Смертельно опасный для врага. Точнее сказать, я помогла тебе стать таким воином. Колючка непонимающе таращилась на Скифр. Сердце вдруг ухнуло в пустоту: – Ты уезжаешь? – Ничто не вечно под луной. Но, уезжая, я могу сказать тебе то, что не могла сказать раньше. И Скифр крепко обняла ее. От нее, как всегда, исходил странный запах. – У меня было двадцать два ученика, но более всего я горжусь тобой. Никто не трудился так усердно, как ты. Никто так быстро не усваивал уроки. И ты – самая храбрая из тех, кого я обучала. И она откинулась назад, держа Колючку на расстоянии вытянутых рук: – Ты доказала, что сильна, духом и телом. Что ты верный товарищ. И умелый боец. Друзья тебя уважают, враги боятся. Ты добилась этого. Добилась сама. – Но… – пробормотала Колючка, на которую эти комплименты сыпались, как кулачные удары, и голова от них шла кругом, – мне столькому еще нужно научиться… – Воин постоянно учится. Но самые важные уроки он преподает сам себе. Время тебе самой стать мастером. И Скифр протянула ей топор, по лезвию которого вились надписи на пяти языках. – Это тебе. Колючка, конечно, мечтала, что когда-нибудь и у нее будет такое оружие. Легендарное, о котором впору в песнях петь. А сейчас она неловко приняла его и положила на колени. И посмотрела на блестящее лезвие. – Для воина любой предмет оружие, – пробормотала она. – Что же я буду без тебя делать? Скифр наклонилась, близко-близко, и глаза ее заблестели. Она крепко обняла Колючку: – Да все, что угодно! Все, что хочешь! Не забывай, я владею даром предсказания, и в твоем будущем я прозреваю великие свершения! Голос ее становился все громче и громче, выше и выше, и она ткнула когтистым пальцем в небо: – Мы встретимся снова, колючка Бату, по ту сторону Последней двери, если не успеем встретиться по эту, и я буду слушать твои рассказы о великих подвигах и с гордостью думать, что когда-то и я приложила руку к тому, чтобы ты встала вровень с героями! – Обязательно будешь, – всхлипнула Колючка. Она ведь презирала эту странную женщину. Ненавидела. Боялась. Проклинала всю дорогу по Священной и Запретной. А теперь вот оказалось, что она ее любит, как родную мать. – Удачи тебе, моя голубка. А самое главное – будь готова. Рука Скифр метнулась, подобно змее, но Колючка перехватила ее за запястье, и старуха не сумела отвесить ей привычную пощечину. Колючка крепко держала ее за дрожащую от напряжения руку и смотрела на наставницу. Скифр широко улыбнулась. – И запомни: бей первой.* * *
Отец Ярви улыбался, снимая повязки. – Хорошо, очень хорошо. И он осторожно ощупал едва сросшиеся щеки: – Все заживает. Ты уже ходишь. – Шатаюсь, как пьяная. – Тебе повезло, Колючка. Очень повезло. – Естественно. Не каждой девушке протыкают обе щеки кинжалом. – И кто? Герцог королевской крови! – Да уж, боги улыбнулись мне, я понимаю. – Он мог бы всадить тебе кинжал в глаз. Или в шею. И Ярви принялся обтирать ей лицо остро пахнувшей травами тряпицей. – И потом, разве не лучше получить шрам, чем умереть? Колючка пощупала языком соленую ямку на месте выбитого зуба. Пока у нее как-то не получалось согласиться с тем, что ей повезло. – А как шрамы? Скажи мне правду. – Пройдет время, прежде чем они заживут, но я думаю, что с этим все будет хорошо. Останется звездочка на левой щеке и стрелка на правой. Наверняка, это не просто так. Это какой-то знак от судьбы. Скифр могла бы его истолковать, она в этом деле дока… Однако Колючке не требовались таланты Скифр, чтобы прозреть свое будущее: – Я останусь уродиной, да? – Знавал я людей с увечьями посерьезней твоего. И отец Ярви многозначительно поводил у нее перед носом искалеченной рукой с единственным пальцем. – В следующий раз уворачивайся от ножа быстрее. Она фырнула: – Легко сказать. Ты когда-нибудь дрался один против семерых? Он выжал тряпицу над миской, капли окрашивали воду в розовый. – Я даже одного никогда не мог победить. – Я видела, как ты выиграл поединок. Он помолчал. Потом спросил: – Да? И когда же? – Когда ты был королем. Я видела, как ты дрался с Кеймдалем на площадке. Он смотрел на нее растерянно – надо же, ей удалось застать его врасплох! – А когда ты проиграл, ты потребовал, чтобы он дрался снова, и выставил против него Избранный Щит своей матери. И Хурик протащил Кеймдаля мордой по песку – и ты вышел победителем. – Воин сражается, – пробормотал Ярви. – Король приказывает. – Как и служитель. И он начал прикладывать к ее шрамам что-то жгучее. – А я вспомнил тебя. Темноволосая девочка. Ты стояла и смотрела. – Даже тогда ты был хитрым и коварным. – Жизнь заставила. – Поездка в Первогород оказалась удачнее, чем все ожидали. – Благодаря тебе. И он принялся разматывать бинт. – Ты сумела сделать то, чего не добился бы ни один дипломат. Империя Юга – теперь наш союзник. Теперь я точно знаю, что поступил правильно, когда не дал раздавить тебя камнями. И ты заслужила награду. И он постучал пальцем по эльфьему браслету, просвечивавшему сквозь ткань рукава. – Я бы отдала его обратно, если б сумела расстегнуть. – Скифр говорит, что его невозможно расстегнуть. Так что носи его с гордостью. Ты заслужила – и его, и многое другое. Я теперь не сын своей матери, но во мне течет ее кровь. Я помню, кому и чем обязан, Колючка. Как помнишь и ты. – В последние дни мне только и оставалось, что лежать и вспоминать. Вот я Тровенланд, например, вспоминала. – Еще один союз, на заключение которого никто не надеялся. – А ты умеешь их добиваться, вопреки всем ожиданиям. Я вот все думала о том человеке, что воду отравил. – Которого ты убила? Колючка посмотрела в бледно-голубые глаза служителя и не отвела взгляд: – Он был из твоих людей? Отец Ярви не изменился в лице – совершенно. Никак не дал понять, так это или нет. Он спокойно продолжил накладывать повязки, как будто ничего не расслышал. – Человек большой хитрости и коварства, – продолжила она, – нуждающийся в союзниках, прекрасно осведомленный о вспыльчивости короля Финна… да, такой человек мог подстроить нечто подобное. Он осторожно заколол повязки булавкой – чтоб не сползли. – А вспыльчивая девушка, настоящая заноза в жопе, которая ничего не знала и не понимала, могла вполне попасться на такую уловку. – Такое могло случиться. – Ну, ты тоже не так уж проста. И отец Ярви убрал повязки и нож к себе в сумку. – Но вот что я тебе скажу. Хитрый и коварный человек никогда не раскрывает свои планы. Даже друзьям. И он похлопал ее по плечу и встал. – Храни свою ложь как зеницу ока, как семенное зерно – вот что говорила мне моя прежняя наставница. А теперь – отдыхай. – Отец Ярви? И он обернулся, черный силуэт четко обрисовался в светлом дверном проеме. – А если бы я не убила отравителя… кто бы мог выпить эту воду? Тут повисло молчание. А поскольку Служитель стоял против света, она не могла разглядеть его лицо. – Некоторые вопросы лучше не задавать, Колючка. Чтобы не узнать ответов.* * *
– Ральф собирает команду. И Бранд поддел носком сапога какую-то невидимую пылинку. – Есть пара новеньких, но в основном – все те же лица. Колл ждет не дождется, когда можно будет приняться за вторую половину мачты. А Доздувой решил податься в проповедники. Нести слово божие в северные земли. И Фрор тоже поплывет с нами. Колючка дотронулась пальцем до повязок: – Теперь меня будут доканывать вопросами про шрам… – Шрамы приличествуют героям, – заявил Бранд, почесывая длинные отметины у себя на предплечьях. – Они напоминают о подвигах. – Мда, теперь уж меня точно никто красавицей не назовет… Повисло неловкое молчание. – Отец Ярви сказал, что ты убил герцога Микедаса. Одним мерзавцем меньше, но Бранд вздрогнул, как будто воспоминание причиняло ему боль. – Его убила слишком твердая почва. Я их просто познакомил. – Я вижу, ты не слишком гордишься подвигом? – Нет. Мне кажется, я не особо гожусь для Матери Войны, не то что ты. У меня нет твоей… – Ярости? – Храбрости. Гнева во мне довольно. Но мне от этого как-то не по себе. – Отец Ярви сказал, что это ты принес меня сюда. Сказал, что ты спас мне жизнь. – Ну… на одной же ж скамье сидим… – Все равно спасибо. Он смотрел в пол, кусал губу. А потом все-таки решился и посмотрел на нее. – Прости меня, пожалуйста. За все. За… Вот опять! Опять этот беспомощный взгляд! Но ей вовсе не хотелось его обнять. Ей захотелось его стукнуть. – Прости, в общем. – Да ничего страшного, – сипло проговорила она. – Жизнь есть жизнь. – Я бы хотел… чтоб все было по-другому. – Я тоже. Она очень устала. Все тело болело. И в душе – тоже все болело. И ей совсем не хотелось подбирать вежливые слова. – Если тебе кто-то не нравится, ты ж не можешь сделать так, чтоб человек нравился, правда? – Ну… да, – жалостно пробормотал он. Вот треснуть его, и вся недолга! – Но мы ж с тобой бок о бок столько времени. Давай… может, будем друзьями, а? Она ответила холодным, прямо ледяным голосом. Холодным и острым, как изготовленный к бою клинок. Либо так, либо она сейчас разревется. Нет, только не это. – Нет, Бранд, не думаю, что у нас получится быть друзьями. Ничего уже не поправишь. Он совсем сник. Словно ему обидно стало! Наверное, виноватым себя чувствует – и правильно! Пусть ему тоже будет больно! Как ей! – В общем, смотри. И он повернулся к ней спиной. – Я буду ждать. Буду нужен – позови. Дверь закрылась, и она оскалилась на нее, и тут же разболелось лицо. На глазах выступили слезы, она зло смахнула их рукавом. Это нечестно. Совсем нечестно. Но, как выясняется, в любви, как на поле боя, – нет тут честности, совсем нет. Однажды она уже позволила себе обмануться. И все, довольно с нее этого одного раза. И того много. Не позволять себе надеяться! А то с этими надеждами – как с сорняками, раз не выполол, и все – они пустили корни! И она дохромала до Ральфа и попросила, чтобы ее посадили за другое весло на пути домой. В конце концов, он ей кое-чем обязан, разве нет?Очень странные союзники
– Значит, уезжаешь? – спросила Сумаэль. Ее тяжелые шаги эхом отдавались в пустом коридоре. – Через неделю, – отозвался отец Ярви. – Если Священная замерзнет, до дома не доберемся. Махнешь с нами, а? И не говори, что не скучаешь по хрусткому белому снегу! Она рассмеялась: – О да! Настанет погожий денек, и я сразу так: эх, ну что такое, сейчас бы замерзнуть до смерти! Останешься у нас, а? Разве тебе не по нраву южное солнце? – Я слишком бледнокожий для него. Сгораю, а не загораю. И Ярви горько вздохнул. – А еще есть клятва, которую нужно сдержать. Улыбка разом изгладилась с лица Сумаэль. – Я и не думала, что ты серьезно относишься к клятвам. – К этой отношусь очень серьезно, – тихо сказал отец Ярви. – И что же, пойдешь против всего мира, чтобы исполнить ее? – Надеюсь, до этого не дойдет. Сумаэль фыркнула: – Ну ты же знаешь, как оно бывает, с надеждами. – А то, – пробормотал Бранд. Ему казалось, что на самом деле ведутся два разговора – один явный, а другой тайный. А поскольку с разговорами у него всегда было не очень, да и тайных смыслов он никогда постигнуть не мог, он больше молчал. Как обычно. Сумаэль распахнула тяжелые двери, те заскрипели на ржавых петлях. В темноте гулко отдавались их шаги. – Она там, внизу. Сводчатый коридор уходил в темноту, стены сплошь покрывал старый мох. Что-то метнулось и убежало у них из-под ног, прочь от мигающего света Брандова факела. – Просто иди за мной, – велел Ярви. Бранд устало кивнул: – А что ж мне еще делать? Они остановились перед решеткой. В темноте Бранд разглядел чьи-то поблескивающие глаза и подошел поближе, выше поднимая факел. Мать Скейр, некогда служительница Ванстерланда, затем посол Праматери Вексен, сидела, привалившись к заросшей мхом стене, свесив бритую голову. Длинные татуированные руки безвольно повисли. На одной болтались аж пять эльфьих браслетов – из золота, стекла и полированного металла. Некогда Бранд исполнялся благоговейного ужаса, глядя на них. А теперь – по сравнению с тем, что носила Колючка – они казались дурацкой дешевкой. – А, отец Ярви! – И Скейр вытянула длинную ногу, зазвенев железом. На голой лодыжке темнело железное кольцо, от которого тянулись цепи. – Пришел позлорадствовать? – Разве что чуть-чуть. Но разве я виноват? Это же ты вступила в заговор с целью убийства Императрицы Виалины, разве нет? Мать Скейр зашипела: – Ничего такого я не делала! Праматерь Вексен отправила меня сюда проследить, чтобы этот надутый пузырь Микедас не наделал дел! – Ну и как, получилось? – вежливо поинтересовался Ярви. Мать Скейр красноречивым жестом продемонстрировала им железную цепь. Потом со звоном уронила ее на колени. – Ты же сам все знаешь. Хороший служитель дает мудрый совет, но правитель все равно поступает так, как ему заблагорассудится. Ты привел этого увальня, чтобы попугать меня? Голубые глаза матери Скейр остановились на Бранде, и хотя она сидела за решеткой, его пробрал холод. – Он совсем не страшный. – Напротив, я привел его, чтобы сделать тебе приятное! А вот та, что способна напугать кого хочешь, маленько поцарапалась – убить семерых дело нелегкое, сама понимаешь. Но она их убила, спасла Императрицу и разрушила все твои планы. Бранд не стал его поправлять: на самом деле он убил двоих из этих семи. Но он не гордился убийством, и вообще ему казалось, что такими историями не стоит делиться. – Но она уже поправляется. Возможно, она напугает тебя потом. Мать Скейр отвела взгляд: – Мы оба знаем, что никакого потом для меня нет. Надо было убить тебя тогда, в Амвенде. – Ты хотела размотать мои кишки и оставить в пищу воронам. Я это очень хорошо запомнил, да. Но Гром-гиль-Горм сказал: зачем убивать, если можно продать? – Это была его первая ошибка. А вторая – когда он тебе поверил. – Ну, Горм, как и король Атиль, воин, а воины предпочитают действовать, а не размышлять. Вот почему они нуждаются в служителях. Вот почему он так нуждается в твоих советах. Вот почему праматерь Вексен так хотела разлучить вас. Так мне кажется, во всяком случае. – Теперь уж я ему ничем не смогу помочь, – проговорила мать Скейр. – Ты, праматерь Вексен и герцог Микедас об этом хорошо позаботились. – Не знаю, не знаю, – заметил Ярви. – Я, к примеру, отплываю вверх по Священной через неделю. Возвращаюсь в море Осколков. И он выпятил губы и постучал по ним пальцем. – Как ты думаешь, Бранд, сможем мы захватить пассажира? Завезем его в Вульсгард? – Почему бы и нет, – пожал плечами Бранд. Тут Ярви вздернул брови, словно его только что осенила гениальная мысль: – А что, может, у нас на борту найдется местечко для матери Скейр? – Нас покинула одна таинственная лысая женщина, – согласился Бранд. – И освободилось место для другой. Служительница Горма нахмурилась. Ей, конечно, очень хотелось попасть на борт их корабля, но она не хотела подавать виду. – Не играй со мной, мальчик. – А я и не умею, – невозмутимо отозвался Бранд. – Детство, знаете ли, слишком рано закончилось. Не успел научиться. Мать Скейр медленно поднялась во весь свой немалый рост и прошлепала босыми ногами к решетке – насколько цепи пустили. И чуть подалась вперед. Тени бежали по исхудавшему лицу. – Ты предлагаешь мне жизнь, отец Ярви? – Поскольку она в моих руках, я думаю, да. Лучшего применения ей, я, по крайней мере, не вижу. – Угу. И Мать Скейр заломила бровь: – Какая замечательная приманка. И никакого крючка внутри, правда? Ярви тоже наклонился к решетке, так что их лица разделяло не более фута: – Мне нужны союзники. – Против Верховного Короля? Каких союзников я могу тебе привести? – В нашей команде есть ванстерец. Хороший парень. Гребет хорошо. И в щитовом строю хорошо ходит, правда, Бранд? – Ну да. Гребет хорошо. Бранд вспомнил, как Фрор пел Песнь Бейла на холме над Запретной. – И со щитом хорош. – Я увидел, как он дерется плечом к плечу с людьми Гетланда. И понял, что мы очень похожи, – сказал Ярви. – Мы молимся одним и тем же богам под одним и тем же небом. Мы поем такие же песни на том же языке. И мы одинаково страдаем под ярмом Верховного Короля, и ярмо это все тяжелее. Мать Скейр оскалилась: – А ты спишь и видишь, как бы вызволить Ванстерланд из страшного рабства, да? – Почему бы и нет? Ведь вместе с Ванстерландом я могу освободить и Гетланд! Мне совсем не понравилось ходить в рабском ошейнике, который на меня надела капитан галеры. И мне совсем не нравится быть рабом выжившего из ума, пускающего слюни старикашки в Скегенхаусе. – Союз между Гетландом и Ванстерландом? – Бранд мрачно покачал головой. – Мы ж воевали со времен, когда еще никакого Верховного Короля не было! С тех пор, как Гетланд стоит! Безумие какое-то. Ярви повернулся и одарил красноречивым взглядом: мол, чего разболтался? – Иногда так сразу и не поймешь, где заканчивается безумие и начинаются хитрость с коварством. – А ведь парень прав. Мать Скейр вцепилась руками в решетку и повисла на ней, как пьяный на старом друге: – Нас разделяет вековая вражда, ненависть… – Нас разделяют мелочные счеты и обычное невежество. Оставь гневные речи воинам, Мать Скейр, нас с тобой ждут другие дела. Праматерь Вексен – вот наш истинный враг. Это она сорвала тебя с места и отправила с рабским поручением. Ей плевать на Ванстерланд, на Гетланд – на всех нас. Ей нужна власть, абсолютная власть – вот и все. Мать Скейр склонила голову к плечу и сощурила холодные голубые глаза: – Тебе не победить. Она слишком сильна. – Герцог Микедас тоже был слишком силен, и посмотри, что с ним сталось – ни власти, ни даже целой черепушки. Она прищурилась еще сильнее. – Король Атиль никогда на это не пойдет. – Я сам разберусь с королем Атилем. Но она не сдавалась: – Гром-гиль-Горм никогда на это не пойдет. – Ты недооцениваешь себя, мать Скейр. Я вот не сомневаюсь в твоих способностях к убеждению. Глаза ее превратились в ярко-голубые щелки: – Ну уж с тобой мне здесь не сравниться, отец Ярви. И вдруг она распахнула глаза и сунула руку сквозь решетки – да так быстро, что Бранд отшатнулся и едва не выронил факел. – Принимаю твое предложение. Отец Ярви взял ее за руку, а она с неожиданной силой дернула его к себе: – Но ты же понимаешь – я ничего не могу обещать. – Меня теперь не очень интересуют обещания. Если хочешь привлечь кого-то на свою сторону, предложи ему желаемое, а не заставляй клясться. И Ярви выдернул руку: – На Священной скоро похолодает – осень. Я припасу теплой одежды. Потом они вместе шагали через темноту, и отец Ярви положил Бранду руку на плечо: – Ты молодец. – Да я ж вообще ничего не сказал! – Нет, не сказал. Но умный знает, когда нужно молчать, а когда говорить. Ты удивишься, сколько умных людей не в состоянии постичь эту простую вещь. Сумаэль ждала их у дверей. – Ну что, получил, что хотел? Ярви остановился перед ней. – Я получил все, что хотел, и больше, чем заслужил. И теперь, похоже, время оставить все это и пуститься в путь. – С судьбой не поспоришь. – Это точно. – Ты мог бы остаться. – Ты могла бы поехать. – Но в конце концов мы просто те, кто мы есть. Я – советница при Императрице. – А я – Служитель при короле. Каждый из нас несет свою ношу. Сумаэль улыбнулась: – И если тебе нужно взвалить на себя груз… – Взваливай, а не скули. – Я буду скучать по тебе, Ярви. – Я лучшую половину себя оставляю здесь… И они смотрели и смотрели друг другу в глаза, а потом Сумаэль длинно выдохнула: – Удачи тебе. И доброго пути. И зашагала прочь, гордо развернув плечи. Лицо отца Ярви странно исказилось, и он привалился к двери, словно ноги его не держали. Бранд хотел даже предложить ему руку – ну, опереться, но умный знает, когда молчать, а когда говорить. И вскоре Служитель взял себя в руки без посторонней помощи. – Собирай команду, Бранд, – сказал он. – У нас впереди долгий путь.Часть IV Великие деяния
Прощания
Колючка осторожно, почти нежно втащила весло на палубу и погладила отполированное до блеска дерево последний раз: – Прощай, мой друг. Весло, впрочем, не проявило никаких ответных чувств, и с прощальным вздохом она подхватила свой бренчащий рундук и выпрыгнула на причал. Мать Солнце улыбалась Торлбю с высокого ясного неба, и Колючка запрокинула голову и прикрыла глаза, наслаждаясь соленым бризом – тот нежно целовал ее исполосованные шрамами щеки. – Вот это, я понимаю, погода, – прошептала она, припоминая удушающую жару Первогорода. Ральф как раз привязывал носовой конец. Старый кормчий поглядел на нее и покачал лысой головой: – Смотри-ка, а ведь совсем недавно сидела у меня за задним веслом – а как выросла. И я не только про рост говорю… – И превратилась из девочки в женщину, – сообщил отец Ярви, выбираясь с палубы «Южного ветра». – А из женщины в героя, – сказал Доздувой, прихватывая Колючку в медвежьи объятия. – Помнишь, как те тровенцы пели про тебя песню на Священной? Дьяволица, что положила десять мужей и спасла Императрицу Юга! Женщина, чье дыхание подобно огню, а взгляд – молнии! – А хвост – подобен змее! – поддержал Фрор, подмигнув ей здоровым глазом. – Скоко ни смотрел на твою задницу, – заметил Колл, – хвоста не видел! Ой! Мать треснула его по голове. Доздувой все еще посмеивался, вспоминая песню тровенцев: – А как у них рожи вытянулись, когда поняли, что вот она ты, перед ними сидишь! – А тогда они стали упрашивать тебя выйти на поединок с ними! – Ральф тоже рассмеялся. – Идиоты… – Ну, мы ж честно предупреждали, – проворчал Фрор. – Что ты сказала им, Сафрит? – Что, может, огнем она не плюется, но обжечь может. – И она надрала им их белые задницы! Одному за другим! И скинула их капитана в реку! – проорал Колл, вспрыгнул на леер и пошел по нему, раскинув руки, как заправский канатоходец. – Хорошо, что он не потонул – замерзло же все, – заметил Ральф. День был теплый, но Колючка поежилась: – Боги, как же холодно было на этой Священной… Да, река рано замерзла. Сначала льдины хрустели под килем «Южного ветра», а в неделе пути от верхних волоков река встала намертво. Так что они вытащили корабль на берег и снова превратили его в дом. И прожили там, сбившись, как стадо в зимней овчарне, два морозных месяца. Колючка продолжила тренироваться – так же усердно, словно Скифр была тут и выкрикивала команды. А может, даже усерднее. Она дралась с Доздувоем, Фрором, Коллом и Ральфом, и хотя видела, что Бранд внимательно наблюдает за поединками, никогда не обращалась к нему. Она по-прежнему просыпалась на рассвете – в час, когда ее будила Скифр. А может, даже раньше. Она открывала глаза и сквозь пар собственного дыхания смотрела на него. Он спал, грудь медленно приподнималась дыханием, и ей до смерти хотелось прилечь рядом и прижаться к нему – для тепла. Как они это всегда делали. А вместо этого она усилием воли выпихивала себя в ледяное утро и, сцепив зубы от боли в ноге, бежала по снежной белой пустыне. Эльфий браслет полыхал белым морозным светом на ее запястье, и вокруг не было ни души – только поднималась к белому бескрайнему небу одинокая струйка дыма от их лагерного костра. Она получила, что хотела. О чем мечтала. Что бы там ни говорили Хуннан и ему подобные, она доказала, что она – воин, заслужила почетное место на ладье Служителя. Воин, о чьих подвигах поют песни. Она отправила в Последнюю дверь дюжину человек. Получила из рук самой могущественной женщины в мире бесценную награду. И вот теперь она пожинала плоды своих побед. Одиночество. Тысячи и тысячи миль ледяной пустоты вокруг. Раньше Колючка никогда не тяготилась одиночеством. Ей оно никогда не мешало. И вот теперь она стояла на причале в Торлбю и крепко обнимала Сафрит. И стаскивала с леера Колла, ероша его непослушные волосы, а тот смущенно вырывался. А потом она обняла Ральфа и поцеловала его в лысину. А потом ее объятий не избежали Доздувой с Фрором. Хмурый гигант и ванстерец со шрамом, какими же безобразными, страшными, как волки, казались они в момент встречи! А теперь стали ей как братья. – Проклятье, я ж скучать по вам буду, ублюдки вы поганые! – Кто знает? – сказала мать Скейр. Она все еще лежала среди мешков с припасами, скрестив ноги, – впрочем, в этой позе она провела большую часть пути домой. – Возможно, наши пути снова пересекутся, и очень скоро. – Надеюсь, что нет, – тихо, чтоб та не услышала, пробормотала Колючка. И, оглядев знакомые родные лица, решила попробовать в последний раз: – Как ты получил этот шрам, Фрор? Ванстерец открыл было рот, чтобы отмочить очередную шуточку. Он всегда держал какую-нибудь наготове. И тут он поглядел на ее исполосованные шрамами щеки и… задумался. А потом сделал долгий вдох и посмотрел ей прямо в глаза: – Мне было двенадцать. Гетландцы напали прямо перед рассветом. Из нашей деревни почти всех увели в рабство. Мать сопротивлялась, и ее убили. А я пытался сбежать, и их вожак рубанул меня мечом. Они приняли меня за мертвого, и я остался жив. И со шрамом. Вот, значит, какова правда. Отвратительная и неприкрашенная. Однако Фрор смотрел на нее… как-то странно. Как-то так смотрел, что волоски у нее на шее встопорщились. Ломким, непослушным голосом она все-таки спросила: – А кто был их вожак? – Они называли его Хедланд. Колючка поглядела на меч у своего пояса. Меч, который принадлежал ее отцу. – Значит, это тот самый меч. Да? – У богов свои рецепты. – Но как? Ты отправился в плавание с гетландцами! Сражался плечом к плечу со мной! Хотя знал, что я – его дочь? – Ну да. Сражался. И совсем не жалею. Фрор пожал плечами: – Месть – она ведь только по кругу водит. От крови к крови. Смерть ждет всех нас. Можно пройти свой путь и вступить на ее луг с грузом ненависти на плечах. И я так и ходил, много лет. Уступишь ненависти – и она тебя отравит. И он сделал глубокий вдох, а потом длинно выдохнул. – А можешь перестать ненавидеть. Удачи тебе, Колючка Бату. – Тебе тоже, – пробормотала она, не зная, что сказать. Она не знала, что и думать, не то что говорить… И Колючка бросила прощальный взгляд на «Южный ветер», который смирно покачивался у причала. На белых голубках, увенчивавших нос и корму, облезла белая краска. Этот корабль был ей домом. Целый год. Ее лучшим другом и злейшим врагом. Она знала каждую доску, каждую заклепку. Теперь он ей казался совсем не таким, как перед отплытием. Потертый и побитый, исхлестанный ветрами и непогодой, в шрамах от льдин. Как она сама. И она кивнула ему – с уважением, как старому другу, взвалила рундук на плечо, развернулась и… И оказалась нос к носу с Брандом. Они стояли настолько близко, что она чувствовала запах его дыхания. Рукава он закатал, так что на предплечьях видны были шрамы. Такой сильный и спокойный. Ладный парень. – Ну… увидимся, что ли… – сказал он. Он пристально смотрел на нее, глаза блестели под упавшими на лицо прядями. Последние шесть месяцев она изо всех сил старалась не думать о нем. Получалось из рук вон плохо, и к тому же не добавляло радости. И вообще, как забыть того, кто сидит через три скамьи от тебя. Вот он напрягает плечо, занося весло. Вот его локоть. Вот он обернулся, и видно лицо. – Ну да, – пробормотала она, уставившись в землю. – Наверное. И она обошла его, и спустилась по пляшущим доскам настила, и пошла прочь. Это, конечно, тяжело – вот так вот уйти после того, что они вместе пережили. Может, так только трусы поступают. Но ей надо было забыть все это. Оставить в прошлом разочарования, стыд и глупые надежды. Надо резать по живому – больно, зато помогает. Черт, а ведь это один в один слова Скифр… И это здорово. Торлбю здорово изменился. Все такое маленькое – так ей теперь казалось. И как-то стало здесь серо. И пусто. И на причалах никто не суетится, не то что раньше. И рыбаков раз, два и обчелся, они втаскивали в лодки сети, рыбья чешуя взблескивала серебром. Над воротами стояла стража – сплошь молодые лица, и Колючка удивилась: а где ж остальные? Одного она помнила по тренировочной площадке. Он ее тоже узнал, и глаза у него стали как плошки. – Это она? – услышала она за спиной. – Колючка Бату, – прошептала женщина, тихо так, словно заклятие читала. – О которой в песнях поется? Значит, слава ее идет впереди нее. Вот оно что. И Колючка развернула плечи – надо ж мужественно выглядеть, и картинно отмахнула левой рукой – чтоб эльфий браслет из-под рукава блестел. И он блестел на солнце и сверкал собственным светом. И она шла вверх по Кузнечной улице, и покупатели оборачивались вслед, и кузнецы прекращали стучать молотками и тоже смотрели во все глаза, а Колючка шла себе и насвистывала. Песню, которую пели тровенцы, о дьяволице, которая спасла Императрицу Юга. А почему бы и нет? Она ж заслужила, правда? По этим крутым улочкам она шла вслед за отцом Ярви, когда он вывел ее из темницы – и повез в Скегенхаус, а потом в Калейв, а потом и в Первогород. Словно сто лет прошло с тех пор, как она последний раз сворачивала в узкий переулок, где каждый камень был ей знаком с детства. И она услышала шепотки за спиной и увидела, что за ней перебежками движется стайка ребятишек. Сейчас они благоговейно таращились на нее из-за угла. Прямо как некогда на отца, когда тот возвращался в Торлбю. И прямо как он, Колючка весело помахала им рукой. И прямо как он, оскалилась и зашипела, и они с визгом разбежались. Скифр любила повторять, что история ходит по кругу. А вот и узкий дом, истертая посередине ступенька, дверь, которую отец украсил резьбой – уж как умел, и вышло не очень. Все, как прежде. Но ей было как-то не по себе. Сердце стучало как сумасшедшее, когда она потянулась, чтобы распахнуть дверь. И в последний момент она передумала, сжала ладонь в кулак и постучала. И она стояла на пороге и ждала, испуганная, словно воришка, крепко сжимая висевший на шее мешочек. И думала о том, что ей рассказал Фрор. Может, отец ее вовсе не такой герой, как она считала раньше. И, может, мать ее вовсе не так уж плоха. Может, в людях всегда есть немного хорошего и немного плохого. Дверь открыла мать. С другой стороны, а кому еще здесь дверь открывать? Как странно, мать совершенно не изменилась за все это время. А ведь сколько всего случилось… Просто добавилась пара седых волос в прическе, и на мгновение Колючка снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая храбрится, чтобы никто не увидел, как она на самом деле разозлена и напугана. – Матушка… И она попыталась пригладить спутанные космы на небритой половине головы, дергая за серебряные и золотые кольца в свалявшихся волосах. Бесполезно, эти колтуны и топором не расчешешь. Так, по чему же матушка пройдется сначала: по ее нечесаным волосам? Или по отвратительным шрамам на лице? Или по безобразным лохмотьям? Или… – Хильд! И лицо ее озарилось радостью, и она так крепко сжала Колючку в объятиях, что та охнула. И матушка отстранила ее и оглядела с головы до ног со счастливой улыбкой, а потом снова прижала к груди. – Прости, Колючка… – Хочешь, называй меня Хильд. Если тебе так нравится. И Колючка фыркнула и рассмеялась. – Давно меня так никто не называл, я соскучилась… – Но тебе же никогда не нравилось! – За последний год многое изменилось. – Здесь тоже… С ванстерцами война, король слег, праматерь Вексен не пускает в наши гавани корабли… но об этом потом. – Да. И Колючка медленно закрыла за собой дверь и привалилась к ней. И только сейчас поняла, как же устала. Так устала, что чуть не съехала по двери на пол. – Мы вас ждали еще несколько недель назад! Я уже начала беспокоиться! Хотя нет, беспокоиться я начала прямо с того дня, как вы отплыли… – Река замерзла, и мы ждали ледохода. – Но я зря беспокоилась – ты вернулась. Полсвета объехала – и вернулась! И как ты выросла, боги мои! – Ты ничего не скажешь по поводу моей прически? Матушка протянула руку и заправила свалявшуюся прядку ей за ухо. Потом осторожно провела кончиками пальцев по исполосованной шрамами щеке. – Главное, ты вернулась. Живая. Я слышала, как о вас рассказывали такое… Отче Мир, а это что такое? Матушка ухватила ее за запястье и подняла к глазам, и свет из эльфьего браслета отразился у нее на лице, и в глазах заплясали золотистые отблески. – Это… – пробормотала Колючка, – это долгая история.Приветствия
Бранд сказал, что поможет им разгрузиться. Может, потому что это было благое дело. А может, потому что он никак не мог расстаться с командой. Может, потому что он боялся встречи с Рин. Боялся, что с ней что-нибудь случилось, пока он был в отлучке. Боялся, что она скажет, что это его вина. В общем, поэтому он сказал: ну, корабль я в этот раз не подниму, уж не обессудьте, но разгрузиться помогу, и сказал себе: это ж благое дело, разве нет? Как выяснилось, совершая благие дела, многие не так уж и бескорыстны, да. А когда они разгрузились и половина команды разбрелась в разные стороны, он обнял Фрора, Доздувоя и Ральфа, и они вспомнили, что Одда говорил, когда они плыли вниз по Священной, и смеялись над его шутками. И они смеялись и смеялись, пока Матерь Солнце не села за холмы, под которыми стоял Торлбю, и тени не сгустились над мачтой, которую узоры теперь покрывали сверху донизу. – Смотри, как ты ее разукрасил, Колл! – сказал Бранд, разглядывая резьбу. – Это рассказ о нашем плавании. Колл тоже сильно изменился за время пути: по-прежнему дерганый и подвижный, но очерк лица стал тверже, а голос – ниже, и руки крепче. И он нежно провел ладонью по резьбе, в которой искусно чередовались деревья, реки, корабли и фигурки людей. – Вот здесь внизу – Торлбю, Священная и Запретная текут вверх по этой стороне и вниз по той, а Первогород – он у самой верхушки. Вот тут мы переплываем море Осколков. Вот здесь Бранд поднимает корабль. А здесь мы встречаем Дженнера Синего. – Какой ты у меня искусник! – сказала Сафрит, крепко прижимая его к себе. – Хорошо, что ты все-таки не сверзился со своей верхотуры… – Точно, – пробормотал Бранд, разглядывая мачту словно впервые. Колл показал еще фигурки: – Скифр посылает Смерть на равнину. Князь Варослав перегораживает цепью Запретную. Колючка сражается с семью солдатами. Отец Ярви заключает союз с Императрицей и… Тут он наклонился и кое-что подправил в коленопреклоненной фигурке в самом низу. Встряхнул свой видавший виды ножик и сдул стружку. – А вот и я, мачту разукрашиваю. Отступил на шаг и широко улыбнулся: – Готово. – Работа настоящего мастера, – веско сказал отец Ярви и провел сухой ладонью по затейливой резьбе. – Я думаю выставить эту мачту во дворе цитадели, чтобы каждый гетландец мог увидеть совершенные ради их блага великие дела – в том числе и плоды твоего труда, Колл. И тут улыбки изгладились с их лиц, и на глазах выступили слезы, ибо они увидели: путешествие их подошло к концу, и пришло время расстаться. Их дороги сплелись в одну, и рука об руку они осилили долгий путь, но теперь они пойдут каждый своей дорогой, подобные листьям, что несет буря, и кто знает, в какую далекую гавань дорога их приведет… Но боги переменчивы, и, возможно, пути их снова скрестятся – кто знает, кто знает… – Как же мне не везет… – пробормотал Доздувой, медленно качая головой. – Только нашел друзей – и они уже уходят. Злая, злая удача… – Ох, ну хватит тебе стонать! Злая удача, злая удача… – рассердилась Сафрит. – Вот мужу моему точно не повезло – его угнали в рабство, но он не сдавался, изо всех сил он трудился, чтобы вернуться ко мне, никогда не отчаивался и погиб в бою, сражаясь за свободу своих товарищей! – Так и есть! – подтвердил Ральф. – Спас мне жизнь, – сказал отец Ярви. – Чтобы ты мог спасти мою жизнь и жизнь моего сына. И Сафрит пихнула Доздувоя в плечо, да так сильно, что серебряные браслеты на его запястье зазвенели. – Смотри, как ты богат! Ты силен, здоров, как бык, и денег у тебя куры не клюют, и у тебя есть друзья, с которыми ты, может быть, снова встретишься! – Кого только не встретишь на кривой дорожке к Последней двери, эт точно… – пробормотал Ральф, задумчиво теребя бороду. – Так что этоогромная удача, просто огромная! – твердо сказала Сафрит. – Благодари бога, которому ты поклоняешься, за каждый день своей жизни! – Надо же, такое мне раньше и в голову не приходило, – пробормотал Доздувой, морща лоб от непривычных мысленных усилий. – Но я непременно подумаю над этим! И впрямь, моя жизнь полна скрытых блаженств… И тут начал тщательно перебирать серебро у себя на запястье. – Вот только разок в кости сыграю… или пару раз… И пошел себе, туда, где уже горели городские огни. – Ну вы только посмотрите… Не в коня корм! Никаких уроков не извлек! – сердито сказала Сафрит. Она стояла, уперев руки в боки, и смотрела вслед Доздувою. – Можно подумать, их вообще кто-нибудь извлекает, – заметил Ральф. Бранд протянул ему руку: – Я буду скучать по тебе. – А я – по тебе, – сказал кормчий, накрывая своей лапищей его запястье. – Ты хороший гребец, хороший боец, и вот с этим у тебя тоже все хорошо. И он постучал Бранда по груди и наклонился поближе: – Пребывать в свете, так ты говорил, парень? – Я по вам по всем буду скучать. И Бранд поглядел на Торлбю, на улицу, по которой ушла Колючка, и к горлу подкатил комок. Вот так вот взяла и просто ушла, хоть бы слово сказала. Как будто он никто и звать его никак. Обидно. Очень. – Ты не волнуйся. И Сафрит положила ему руку на плечо и сжала пальцы. – Найдешь себе другую. – Такую, как она, – нет. – А это что, плохо? – удивилась мать Скейр. – Да я знаю дюжину девиц в Вульсгарде, которые глаза друг другу выцарапают ради такого парня, как ты. – А это что, хорошо? – парировал Бранд. – И потом, зачем мне безглазая жена? Мать Скейр прищурилась, и ему опять стало не по себе. – А ты женись на победительнице. – Разумный совет, – согласился отец Ярви. – Однако тебе пора, мать Скейр. И он мрачно покосился на стражу над городскими воротами. – Полагаю, в данный момент ванстерцы здесь не слишком желанные гости… Служительница прорычала: – Мать Воронов снова танцует на наших границах… – Вот почему мы, как Служители, должны утвердить волю Отца Голубок, и пусть кулак разожмется и станет раскрытой ладонью. – Этот твой союз… – И Скейр с недовольным видом почесала бритую голову. – Прекратить вековую вражду – дело не простое, кровь губкой не смоешь… – Вот это деяние, достойное песен. – Люди предпочитают песни, в которых льют кровь, ибо они глупы. И глаза ее вновь превратились в голубые щелки. – Сдается мне, ты хочешь залечить одну рану, чтобы нанести другую, гораздо более глубокую. Но я дала тебе слово, и я сделаю, что смогу. – Мы все делаем то, что можем. И они с отцом Ярви сцепили на прощанье руку, и эльфьи браслеты Служительницы зазвенели. И тут его взгляд, спокойный и ровный, нашел Бранда. – Благодарю тебя, Бранд, за помощь. – Я лишь делал то, что положено. – Я думаю, ты сделал гораздо больше положенного. – Ну… старался творить добро. – Возможно, скоро настанет время, когда мне понадобится человек, у которого на уме не высшее благо, а обычное. Пойдешь со мной, коли позову? – Это будет честь для меня, отец Ярви. Я ж ваш должник. Вы ж меня на корабль взяли. – Нет, Бранд. Это я обязан тебе. И Служитель улыбнулся. – И совсем скоро я намерен вернуть долг.* * *
Бранд спускался с холма, лавируя между палатками, шалашами и хлипкими хибарами, которые выросли у ворот города, как грибы после дождя. Как же много их стало… Видно, люди бежали от войны с ванстерцами и теперь вот жмутся в страхе к стенам Торлбю. Сквозь щели в плетеных стенах просачивался домашний свет очагов, в вечернем воздухе разносились голоса, откуда-то доносилась печальная песня. Он прошел мимо большого костра, вокруг которого сидели старики и дети, вихрем взвивались искры, освещая изможденные лица. В воздухе стоял густой запах дыма, навоза и немытого тела. Кислая вонь его детства, но тогда он ее не чувствовал. А теперь он знал, что скоро они выберутся отсюда. И он шел и то и дело ощупывал кошелек под рубахой. Увесистый такой. В том кошеле лежало красное золото князя Варослава, и желтое золото Императрицы Виалины, и доброе серебро в монетах, на которых отчеканен профиль королевы Лайтлин. Этого хватит на хороший дом у стен цитадели. И Рин ни в чем не будет нуждаться. Он улыбался, открывая скрипучую дверь их хибарки. – Рин, я… И осекся, увидев там кучу незнакомых людей. Мужчина, женщина и сколько детей? Пять? Шесть? Все сидели, тесно прижавшись друг к другу, у очага, где он обычно грел усталые ноги. И Рин среди них не было. – Вы кто такие? Страх схватил его холодной рукой за сердце, и он положил руку на рукоять кинжала. – Все в порядке! – И мужчина поднял вверх ладони. – Ты Бранд? – А кто ж еще? Где моя сестра? – А ты не знаешь? – Если б знал, стал бы спрашивать? Где Рин?* * *
Он стоял перед хорошим домом у самых стен цитадели. Домом, приличествующим богатой женщине – из хорошего тесаного камня, двухэтажным, с драконьей головой на коньке крыши. Уютный дом, в котором горит огонь в очаге, и свет его льется сквозь щели в ставнях на вечернюю улицу. Красивый дом рядом с ручьем, что течет у глубокой канавы под узким мостом. Чистый и ухоженный дом с свежевыкрашенной зеленой дверью, а над дверью вывеска качается. А на вывеске меч. – Здесь? Бранд частенько таскал в дома богатых ящики и бочки и хорошо знал здешние крутые улочки. И эту тоже знал. Но никогда не был в этом доме и понятия не имел, как могла оказаться в нем сестра. – Здесь, – ответил мужчина и постучал в дверь костяшками пальцев. Бранд стоял и все не мог решить, какую позу принять, и когда дверь резко распахнулась, как раз перетекал из одной в другую и застыл с глупым видом. Рин изменилась. Даже больше, чем он. Превратилась в женщину – высокую, с худым лицом. И волосы остригла. И на ней была туника доброго сукна, богато расшитая по вороту, под стать жене богатого торговца. – Все хорошо, Хейл? – спросила она. – Уже лучше, – ответил мужчина. – К нам тут вот кто пришел. И он отступил в сторону, и свет упал на лицо Бранда. – Рин… – прохрипел он, не зная что сказать, – я… – Ты вернулся! И она бросилась ему на грудь, и чуть не повалила на землю, и чуть не задушила в объятиях. – Так и будешь стоять на ступеньках и таращиться? И она затолкала его в дверь. – Передай привет деткам! – крикнула она удаляющемуся Хейлу. – Обязательно! И она пинком захлопнула дверь и стащила рундук с плеча Бранда. А когда она ставила его на пол, выложенный красивой плиткой, с шеи ее свесилась серебряная цепочка с серебряным же ключом. – Чей это ключ? – пробормотал он. – Думаешь, я замуж выскочила, пока ты был в отъезде? Это мой собственный ключ к моим собственным сундукам! Ты есть хочешь? А пить? У меня… – Рин, чей это дом? Она широко улыбнулась. – Твой. Мой. Наш. – Вот этот дом – наш? – Бранд непонимающе вытаращился. – Но… как у тебя… – Я же говорила тебе, когда-нибудь я и меч откую. Бранд широко распахнул глаза: – Сдается мне, то был клинок, о котором впору петь в песнях… – Король Атиль тоже так решил. Глаза Бранда чуть из орбит не вылезли: – Король Атиль? – Я открыла новый способ плавки стали. С большим жаром. Первый клинок треснул, когда мы его стали закаливать, а второй выдержал. Гейден сказала, что нужно его показать королю. А король встал в Божьем зале и сказал, что последнее слово за сталью, и лучше стали он еще не видел. И теперь, как я слышала, он носит мой меч у пояса. И она пожала плечами, словно покровительство короля Атиля – это так, сущий пустяк. – А потом все захотели такой меч. И Гейден сказала, что не станет удерживать меня. Сказала, что я должна быть мастером, а она – подмастерьем. Рин пожала плечами. – Видать, это благословение Той, что Бьет по Наковальне, как мы и говорили. – Боги, – прошептал Бранд. – Я-то хотел изменить твою жизнь. А ты… ты сама всего добилась. – Без тебя – не добилась бы. И Рин взяла его за запястье и мрачно нахмурилась, заметив шрамы. – Что случилось? Откуда это? – Да ничего особенного. Канат соскользнул, когда корабль через верхние волоки тащили. – Думаю, это не вся история. – У меня и поинтересней есть. Рин сморщила губку: – Только без участия Колючки Бату, умоляю. – Она спасла Императрицу Юга от ее дяди, Рин! Представляешь? Императрицу! Юга! – Я это уже слышала. Про это поют по всему городу. Как она одна с дюжиной солдат расправилась. Потом их стало пятнадцать. В последний раз, когда я слышала про это, уже двадцать или даже больше. А еще она скинула в пропасть какого-то герцога и обратила в бегство орду коневодов, получила в награду эльфью реликвию и подняла на плечи целый корабль. Корабль! Подняла! И она презрительно фыркнула. Бранд удивленно поднял брови: – Я смотрю, в песнях склонны… преувеличивать… – Ты потом мне расскажешь, как дело было. Рин взяла лампу и повела его через другую дверь, за которой обнаружилась лестница, уходящая вверх, в темноту. – Пойди посмотри на свою комнату. – У меня своя комната есть? – пробормотал Бранд – нет конца чудесам этого вечера! Как часто он мечтал о этом? Когда у них и крыши над головой не было, и есть было нечего, и на всем белом свете они могли рассчитывать лишь друг на друга? И она обняла его за плечи, и он наконец-то почувствовал себя дома. – У тебя есть комната.Когда тебя неправильно понимают
– Мне, похоже, новый меч нужен. Колючка вздохнула, нежно опустив на стол отцовский меч. Пламя горна тут же высветило многочисленные царапины и зазубрины. За годы постоянной полировки лезвие стало почти полукруглым, оплетка рукояти висела засаленными клочьями, а дешевое железное навершие едва держалось. Подмастерье окинула меч Колючки быстрым взглядом, а на саму нее и вовсе не глянула. – Похоже, что так. На ней была только обожженная во многих местах кожаная рубаха, перчатки до локтей, а плечи – голые, все в бисеринах пота, видно было, как напрягаются мускулы, когда она ворочала в алеющих углях полосу металла. – Это хороший меч. И Колючка провела пальцами по изрубленной стали. – Отцовский. Много повидал. И с отцом, и со мной. Подмастерье даже не кивнула в ответ. Не очень-то вежливо с ее стороны, но Колючка сама не отличалась хорошими манерами, и поэтому решила не таить зла на девушку. – А мастер твой здесь? – спросила она. – Нет. А где? Не дождавшись ответа, Колючка все-таки спросила: – А когда он придет? Девица фыркнула в ответ, вытащила полоску металла из углей, оглядела ее и пихнула обратно. Фонтаном полетели искры. Колючка решила начать разговор с начала: – Я ищу кователя мечей с Шестой Улицы. – Ну так вот она я, – ответила девица, хмуро глядя на лежавшую в углях заготовку. – Ты? – Я – кователь мечей с шестой улицы, да. – Я думала, ты… старше. – Похоже, у тебя с этим туго… с думаньем. Колючка с мгновение прикидывала, оскорбиться ей или нет, и решила не оскорбляться. В конце концов, сколько ж можно оскорбляться, надо и меру знать. – Мне уже это говорили. Просто не так-то часто увидишь девушку, которая умеет мечи ковать. Тут она подняла взгляд. Острый такой, пронзительный. В глазах играли отсветы горна, и она смотрела из-под челки, рассыпавшейся по лицу, с такими твердыми и почему-то чрезвычайно знакомыми чертами… Но ладно, сейчас не до этого. Девица-кузнец ответила: – Как и девушку, которая ими машет. – Эт точно, – кивнула Колючка и протянула руку. – Я… Девушка-кузнец вытащила заготовку из горна, да так близко от протянутой руки Колючки, что та быстро отдернула ладонь от раскаленного железа: – Я знаю, кто ты такая, Колючка Бату. – А. Ну да. Видать, слава действительно шла впереди нее. И, похоже, это не так-то здорово. Во всяком случае, не всегда здорово. Девушка взялась за молот и стала бить по металлу, придавая ему форму клинка. Колючка смотрела, как она бьет по наковальне, и слушала ее музыку – полезная вещь, кстати. Короткие, быстрые удары, ни одного лишнего движения, все точные, четкие, совершенные – как удар мастера меча. С заготовки летела раскаленная пыль. Колючка больше понимала в том, как драться мечом, но даже полный кретин сразу бы понял: эта девица – умелый мастер. – Говорят, ты куешь лучшие мечи в Торлбю, – сказала Колючка. – Я кую лучшие мечи в землях вокруг моря Осколков, – сказала девушка, поднимая стальную плашку. Раскаленный металл светился, на потном лице играли красноватые отблески. – Отец говорил мне – не возгордись. – А это не гордыня. Это факт. – Скуешь мне меч? – Нет. Не скую. Вообще-то да, люди, которые в своем ремесле лучшие, часто не утруждают себя вежливостью, но тут творилось что-то совсем странное. – У меня деньги есть. – Не нужны мне твои деньги. – Почему? – Ты мне не нравишься. Колючка обычно оскорблений не спускала, но такого поворота беседы не ожидала. Он застал ее врасплох. – Ну… тогда придется мне искать другого кузнеца. – Вот и ищи. – Ну так найду. – Вот и найди. И пусть он скует тебе меч подлиннее. И ковательница мечей с Шестой улицы наклонилась сдуть пепел с металла. – А когда скует, возьми и засунь его себе в задницу. Колючка схватила свой старый меч со стола и хотела было треснуть наглую девку по голове плашмя, но передумала и развернулась к двери. Но не успела она дойти до нее, как девушка снова заговорила: – Как ты можешь так обращаться с моим братом? Да она ж сумасшедшая. Вот оно что! – Каким еще братом?! Девушка мрачно покосилась. – Брандом. Колючка пошатнулась, как от удара кулаком в подбородок. – Не тот ли Бранд, что… – Какой же еще? – и она ткнула себе пальцем в грудь. – Я Рин. Колючка теперь поняла – точно. Они ж похожи. И она снова пошатнулась и жалобно пискнула: – Я не знала, что у Бранда есть сестра… Рин презрительно хмыкнула: – Откуда тебе знать? Вы всего лишь год проплавали на одном корабле. – Он ничего мне не сказал! – А ты спрашивала? – Конечно! Ну как бы да. Колючка сглотнула. – На самом деле, нет. – Его год дома не было. И Рин снова сердито пихнула клинок в уголья. – И вот он заявляется домой, и знаешь, о чем он со мной разговаривает? – Ну… И она взялась за мехи и принялась раздувать их с такой яростью, что Колючка вспомнила себя на тренировочной площадке, как она Бранда по морде била… – Колючка Бату бежала по веслам, пока мы плыли мимо эльфьих руин! Колючка Бату спасла его жизнь, когда они щит к щиту стояли! Колючка Бату заключила союз, который спасет мир! Я уж думала, все, еще раз скажет что-нибудь про Колючку Бату, за нос его укушу! Так что же? Думаешь, что он мне следом сказал, а? – Нуу… – Что Колючка Бату по дороге домой ему ни полслова не сказала. Как мозоль срезала – и забыла. И вот что я тебе скажу, Колючка Бату, чо-то мне кажется, что ты сука стервозная, вот ты кто, он для тебя столько сделал, а ты… В общем, не буду я тебе ковать меч… – Так, хватит, – рявкнула Колючка. – Ты вообще не знаешь, что между нами было. Рин бросила раздувать меха и зло поглядела на нее: – Ну так расскажи! – Ну… Вот только этого ей и не хватало. Расчесать эту ссадину, когда она только начала заживать. И потом, она не хотела расписывать, что она сама виновата – ишь, губу раскатала, ну и обожглась. И ей пришлось не смотреть на Бранда, и не разговаривать с Брандом, и вообще с Брандом не иметь дела, и так каждый день, просто потому что она боялась обжечься снова. – Все наоборот, в общем, было, ты все неправильно поняла! – А тебе не кажется, что люди слишком часто тебя неправильно понимают? Может, пора уже задуматься: а вдруг это в тебе что-то не так? А? И Рин вытащила заготовку из горна и грохнула ее на наковальню. – Ты вообще ничего обо мне не знаешь, – прорычала Колючка – она тоже начала закипать от гнева. – Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти! – А кому щас легко? – пожала плечами Рин и взялась за молот. – Но некоторым проще: они могут оплакивать свои несчастья в большом доме, который купил папа! Колючка обвела руками новую просторную кузницу на заднем дворе дома под стенами цитадели: – То-то я смотрю, вы с Брандом бедствуете! Рин замерла, мускулы взбугрились на плечах, и глаза ее полыхнули яростью. Да такой, что Колючка попятилась, не отрывая глаз от все еще занесенного над наковальней молота. И тут Рин с грохотом отбросила его в сторону, стащила перчатки и швырнула их на стол: – Пойдем чего покажу.* * *
– Мама умерла, когда я была еще маленькой. Рин вывела их за стены. На наветренную сторону, чтобы вонь помоек не смущала добрых горожан. – Бранд ее помнит. Немного. А я нет. Какие-то мусорные кучи уже занесло землей, и они поросли травой. А некоторые были еще свежими, и они смердели гниющими костями и кожурой, тряпками и экскрементами людей и животных. – Он всегда говорил, что она велела ему творить добро. Шелудивая псина настороженно покосилась на Колючку – видно, увидела в ней конкурента, и снова принялась обнюхивать отбросы. – Мой отец погиб, сражаясь с Гром-гиль-Гормом, – пробормотала Колючка, пытаясь показать, что и у нее в жизни не все было гладко. Честно говоря, ее подташнивало – от вида этого места, от запаха, от самого факта, что она даже не подозревала о его существовании, потому что мусор у них дома вывозили материны рабы. – Они положили его в Зале Богов. – А тебе достался меч. – Без навершия, – выдавила Колючка, пытаясь дышать через рот. – Горм забрал его себе. – Повезло, тебе осталось что-то от отца. А вот Рин, похоже, вонь совсем не смущала. – Мы-то от нашего ничего не получили. Он любил выпить. В смысле… сильно выпить. Он ушел от нас, когда Бранду было девять. Однажды утром взял и ушел, и нам, мне кажется, было лучше без него. – А кто вас взял к себе в дом? – тихо спросила Колючка: у нее складывалось нехорошее впечатление, что в сравнении с Рин все ее жизненные трудности окажутся полной ерундой. – Никто. Рин немного помолчала, давая ей время осмыслить фразу. – В то время здесь мало кто еще жил. – Здесь? – Ну да. Мы рылись в отбросах. Иногда находили что-нибудь съедобное. Иногда находили что-нибудь, что можно было продать. А вот зимой… – Рин поежилась. – Зимой приходилось туго. А Колючка стояла, слушала и глупо моргала – а что еще прикажете делать? Ей стало холодно, хотя до лета оставалось всего чуть-чуть. Вообще-то ей всегда казалось, что детство у нее было трудное. А вот теперь выходит, что, пока она страдала в своем прекрасном доме, что матушка называет ее, видите ли, не тем именем, которое ей нравится, некоторые дети рылись в помойках в поисках необглоданных косточек. – Зачем ты мне все это рассказываешь? – Потому что это не рассказал Бранд. А ты – не спросила. Мы попрошайничали. И подворовывали. Рин коротко и горько улыбнулась. – Но Бранд все твердил, что надо творить добро. И он работал. В порту, в кузнях. Нанимался на любую работу. Работал, как ломовая лошадь. И били его так же. Как ту лошадь. Я заболевала, а он меня выхаживал, я снова заболевала, а он снова меня выхаживал. И он все мечтал, что станет воином, и получит место на ладье, и у него будет семья – команда. И он пошел тренироваться. Что-то из снаряжения он выпросил, что-то занял, но ходил и тренировался. А до тренировки и после – работал. А если после этого кому-то нужна была помощь – он приходил и помогал. Нужно творить добро, всегда говорил Бранд, и если будешь добр к людям, люди будут добры к тебе. Он был добрый мальчик. И вырос таким же. Добрым. – Я знаю, – проворчала Колючка, чувствуя, что все, рана открылась и болит сильней прежнего – из-за чувства вины, которое ее и вскрыло. – И он лучший из людей, из тех, кого я знаю. Так что это, черт побери, вовсе не новость для меня! Рин вытаращилась: – Тогда как ты можешь с ним так обращаться? Да если б не он, я б давно вылетела в Последнюю дверь, и ты тоже! И вот она, благодарность за все… Так. Оно понятно, она могла где-то ошибаться, кое о чем не знать, хотя знать следовало, и вообще не замечать того, что под носом творится, но есть же какой-то предел! – Так-так-так, а ну-ка, стой, тайная сестричка Бранда! Нет, понятно, ты раскрыла мне глаза: я себялюбива и вообще сука и все такое. Но. Мы с Брандом рядом на веслах сидели. И в команде, оно так: один за всех и все за одного. Да, он стоял со мной плечом к плечу, но и я тоже, и… – Я не об этом! Я о том, что до этого случилось! Когда ты убила того парня. Эдвала. – Что? Тошнота накатила сильнее. – Я помню, что тогда было! Бранд просто стоял и смотрел! Рин аж рот раскрыла от удивления: – Слушай, а вы вообще за этот год хоть парой слов перекинулись? – Нет! Насчет того дела с Эдвалом – нет, уж будь уверена! – Ну понятно, – и Рин прикрыла глаза и улыбнулась: мол, теперь все ясно. – Он ведь, глупец, никогда не требует благодарности за то, что сделал. Он тебе ничего не сказал. Колючка ничего не понимала. – А что он, черт побери, должен был мне сказать? – Он пошел к отцу Ярви. И Рин взяла Колючку за плечо, крепко так взяла, и отчеканила, слово за словом: – И рассказал, что случилось на берегу. Хотя и знал, что поплатится за это. Это дошло до мастера Хуннана. И его не взяли в поход, и лишили его места на ладье, и он не стал воином, и все его надежды пошли прахом. И тут из Колючкиной груди вырвался странный звук. Какое-то сдавленное кудахтанье. Так клохтает курица, когда ей сворачивают шею. – Пошел, значит, к отцу Ярви… – просипела она. – Да. – Бранд спас мне жизнь. И из-за этого потерял все, о чем мечтал. – Да. – А я над ним из-за этого смеялась и издевалась над ним всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно. – Да. – Так чего ж он, мать его, просто не сказал мне, что… И тут Колючка заметила, как что-то блеснуло в вороте рубахи Рин. И она потянулась к этому блестящему, поддела дрожащим пальцем и вытащила на свет. Бусы. Стеклянные бусы, синие с зеленым. Те самые, что Бранд купил на рынке в Первогороде. Те самые, про которые она думала: это для нее. А потом решила, что для какой-то другой девицы в Торлбю. Те самые, которые, как выяснилось, предназначались для сестры. О существовании которой она так и не сподобилась узнать, потому что не пожелала спросить. Колючка снова жалко кудахнула, только куда громче. Рин смотрела на нее как на сумасшедшую: – Что такое? – Какая же я дура! – Чего? – Где он? – Бранд? В моем доме. В нашем доме. – Извини. Колючка уже пятилась. – Насчет меча потом поговорим! И она развернулась и побежала к воротам.* * *
Какой же он все-таки красавец. А сегодня – в особенности. А может, она просто по-другому смотрела на него – ну, после всего того, что узнала. – Колючка! – Он явно не ожидал ее увидеть – и немудрено. И он тут же забеспокоился: – Что-то случилось? И тут она сообразила, что выглядит, наверное, кошмарней обычного. И зачем она бежала всю дорогу? Могла бы хотя бы постучаться и ждать, пока откроют, и успела бы перевести дух и вытереть пот со лба. Но она слишком долго ходила вокруг да около. И пришло время говорить прямо. Даже если со лба пот течет. – Я с твоей сестрой пообщалась, – сказала она. Он расстроился еще больше: – Насчет чего? – Ну, для начала узнала, что у тебя сестра есть. – Ну это ж ни от кого не секрет. – Ну, это-то нет. Он расстроился сильнее: – И что она тебе сказала? – Что ты спас мне жизнь. Когда я убила Эдвала. Он вздрогнул: – Я же велел ей ничего не рассказывать! – В общем, она все равно рассказала. – Так. Может, в дом зайдешь? Если хочешь, конечно. И он отступил от двери, и она прошла за ним в темный коридор. Сердце стучало сильней и сильнее. – Не стоит благодарности. – Нет, – ответила она. – Стоит. – Я ж не хотел совершить… ну, благородный поступок и все такое. Просто хотел сделать… ну, правильно все сделать. Но я все колебался и все никак не мог решиться, а потом все равно все испортил… Она шагнула к нему: – Ты ходил к отцу Ярви? – Да. – Отец Ярви спас мне жизнь? – Да. – Тебя не взяли в поход из-за этого? Он пожевал губами, словно пытаясь потянуть время и найти отговорку, отпереться от этого – но не сумел. – Я все хотел тебе рассказать, но… – Такой, как я, пожалуй, расскажешь… – Да и я говорить не мастак… И он откинул волосы и поскреб в голове так, словно она болела: – Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Это было бы нечестно. Она растерянно поморгала: – Значит… ты не просто рискнул всем, чтобы спасти мою жизнь. Ты еще и молчал, чтобы я, видите ли, себя неудобно не чувствовала. – Ну… можно и так сказать. Наверное. И он поглядел на нее исподлобья, и глаза его блестели в темноте. И снова этот взгляд. Жадный такой, словно он смотрит и не может насмотреться. А ведь она пыталась вырвать с корнем все эти надежды, и вот они снова расцвели, и снова все в ней всколыхнулось, сильней прежнего. Она сделала маленький шажок ему навстречу: – Прости меня. – Тебе не за что просить прощения. – Есть за что. За то, как я с тобой обращалась. На обратном пути. Ну и на пути туда тоже. Прости меня, Бранд. Я еще никогда не чувствовала себя такой виноватой. Я вообще никогда не чувствовала себя виноватой. Придется над этим поработать. Прости… я тебя тогда… неправильно поняла. Он молчала стоял. И ждал. И смотрел. И вообще, вообще никак не пытался помочь! Ну? Просто возьми и скажи это. Неужели это настолько трудно? Ты ж людей убивала! Ну! Скажи это! – Я перестала разговаривать с тобой… потому что… Как же трудно слова выговаривать, словно наковальни из колодца тащишь! – Я… мне… Словно по тонкому льду идешь, и не знаешь, выдержит ли лед следующий шаг или провалишься в полынью с концами. – В общем, мне… Она не сумела выговорить «ты мне нравишься». Даже под страхом смерти не сумела бы! И она крепко зажмурилась. – В общем, я хотела сказать, что… Ого! И она резко раскрыла глаза. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев нежно погладили шрам. – Ты до меня дотронулся. Ну и глупость она сморозила! Она и раньше была большой мастерицей по этому делу, но тут что-то прямо на удивленье идиотское она сказанула! А то они оба не видят, что он до нее дотронулся. И самое главное, наверняка не просто так. Он отдернул руку: – Я думал… – Нет! – И она перехватила его руку и приложила обратно. – В смысле, да. Какие теплые у него пальцы. И она гладила его руку своей, прижимая ее к лицу, и это было… Боги. – Это ж мне не снится, нет? И он подошел чуть ближе, и видно было, как кадык дернулся – сглотнул. – Н-нет… И он смотрел на ее губы. Смотрел так, словно видел там что-то такое очень интересное, и она боялась до смерти, как никогда еще в жизни не боялась. – Что мы делаем? – пискнула она – со страху голос стал совсем тоненьким. – В смысле, понятно, что мы… да. Боги, а вот это ложь, она вообще не понимает, что происходит! Вот жалко, Скифр ее не научила любовному искусству! Ну или как это называется… – В смысле, понятно, что мы сейчас делаем, но ведь… И он нежно положил ей палец на губы: – Заткнись, Колючка. – Ладно, – выдохнула она и поняла, что уперлась ему в грудь рукой, словно желая оттолкнуть. Она ведь так привыкла отталкивать людей, особенно его, и она заставила себя согнуть руку и просто положить ладонь ему на грудь. Оставалось надеяться, он не заметит, как эта ладонь дрожит. И Бранд подошел поближе, и ей вдруг до смерти захотелось развернуться и убежать, а потом ее разобрал глупый смех, и она глупо булькнула горлом, не давая смеху вырваться, а потом его губы дотронулись до ее губ. Осторожно, очень нежно, в одном месте, в другом, и тут она поняла, что у нее открыты глаза. И она их быстренько закрыла. Еще б придумать, куда девать руки. Прям как деревянная она вся! А потом ее отпустило. Он ткнулся в нее носом, и ей стало немного щекотно. Он тихонько кашлянул, она тоже. И она прихватила его губу своими, потянула, обняла его за шею и прижала к себе, их зубы с клацаньем столкнулись, и они быстренько расцепились. Вот тебе и поцелуй. Совсем не похоже на то, как она себе это представляла, боги, сколько же раз она это себе представляла. А ей было очень, очень жарко. Может, от бега, но она же сколько бегала, а ни разу так жарко не было. Она открыла глаза – он смотрел на нее. Вот этим своим взглядом. И челка на лицо падает. Конечно, это был не первый ее поцелуй, но те ей казались детской игрой. А тут все иначе. Это как настоящий бой отличается от поединка на тренировочной площадке. – Ух, – выдавила она. – А это… приятно. И она отпустила его руку и ухватила его за рубашку, и притянула его к себе, и он улыбнулся уголком рта, и она улыбнулась в ответ… И тут за дверью загремели. – Рин, – пробормотал Бранд. И словно по команде, оба обратились в бегство. Дальше по коридору, как воришки, которых застали на месте преступления, потом они сталкивались боками на лестнице, хихикали, как два дурачка, влетели к нему в комнату, Бранд быстро захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, словно ее дюжина разъяренных ванстерцев штурмовали. И они притаились в темноте, тяжело дыша. – Почему мы убежали? – прошептал он. – Не знаю, – шепнула она в ответ. – Думаешь, она нас слышит? – А вдруг? – ужаснулась Колючка. – Не знаю… – Значит, это твоя комната? Он вытянулся, улыбаясь, как король, только что одержавший победу на поле битвы. – Да. У меня есть своя комната. – Как и подобает такому герою, – сказала она и обошла ее кругом, внимательно разглядывая. Много времени это не заняло. В углу стояла кровать с тюфяком, укрытая старым, вытертым до ниток Брандовым одеялом, а в другом стоял, открытый, его рундук. И меч, который раньше принадлежал Одде, у стены. Все. Ну и голые доски пола и голые стены. И тени по углам. – Мебели не многовато? – Я еще не все купил… – Ты еще ничего не купил, – отозвалась она, снова разворачиваясь к нему. – Здесь, конечно, совсем не так, как во дворце Императрицы, извини уж. Она фыркнула: – Я зимовала под перевернутым кораблем с сорока мужиками. Думаю, я как-нибудь потерплю. Он смотрел на нее, не отрываясь. Она подошла поближе. Этот взгляд. Немного голодный. Немного испуганный. – Значит, останешься? – Сегодня у меня других дел нет… И они снова поцеловались – на этот раз крепче. Теперь уж она не волновалась ни из-за сестры Бранда, ни из-за своей матери, вообще ни из-за чего. Она думала только об этом. О поцелуе. Сначала. А потом обнаружилось, что есть и другие части тела… Она удивилась, что это уперлось в ее бедро, и пощупала, а когда сообразила, что это тычется ей в бедро, быстро отстранилась. Потому что почувствовала себя глупо. И испугалась. А еще ей было жарко, и накатило возбуждение, и она вообще не понимала, что чувствует. – Извини, – пробормотал он, нагнулся и поднял одну ногу, словно пытаясь прикрыть вспухшее под штанами место, и это выглядело так смешно, что она рассмеялась. Он обиделся: – Ну и ничего смешного. – Да ладно тебе. И она притянула его к себе за руку, и подцепила его ногу своей, и не успел он охнуть от неожиданности, как они повалились на пол, он на спине, а она сверху, оседлав его. Так обычно заканчивались их поединки, только сейчас все было по-другому. Она прижалась бедрами и задвигалась, взад и вперед, сначала медленно, потом все быстрее. Она вцепилась ему в волосы и подтащила к себе, щетина защекотала ей подбородок, и их губы так тесно прижались друг к другу, что голова заполнилась его обжигающим дыханием. Она же его сейчас раздавит… Но ей так понравилось ощущение, а потом она испугалась – как же так, ей это нравится! А потом она плюнула и решила, что пусть все идет как идет, а волноваться она будет потом. И она постанывала с каждым выдохом, и тоненький голосок в глубине попискивал, что это глупо и неправильно, но ей было все равно. Он запустил ей руки под рубашку, одна гладила спину, другая ребра, перебирала их одно за другим, и ее сотрясала приятная дрожь. И она отстранилась, тяжело дыша, и посмотрела на него. Он лежал, приподнявшись на локте, и смотрел на нее. – Извини, – прошептала она. – За что? И она разодрала рубашку и стащила ее, и она зацепилась за эльфий браслет на запястье, но все-таки Колючка содрала ее и отбросила. И на мгновение ей стало стыдно – ну что она за женщина, бледная, плоская, кожа да кости. Но он совсем не выглядел разочарованным, напротив, он обхватил ее и прижал к себе и принялся целовать, покусывая губы. Мешочек с костями отца упал ему на глаз, и она закинула его за плечо. И она принялась расстегивать ему рубашку, путаясь в пуговицах, словно они были с булавочную иголку, провела ему ладонью по животу, запустила пальцы в волосы на груди. Браслет светился мягким золотом, и свет этот отражался у него в уголках глаз. Он поймал ее руку: – Мы можем… не делать… ну… этого… Конечно, они могли не делать этого. Более того, наверняка существовала тысяча причин тому, чтобы этого не делать. Но на каждую из этих причин ей было глубоко наплевать. – Заткнись, Бранд. И она высвободила руку и принялась расстегивать ему пояс. Она не знала, что дальше делать, но ведь даже у самых дурных получается… Так что не так-то уж это все сложно, правда?Как бы один
Они уснули друг у друга в объятиях, но долго это не продлилось. Как же она мечется во сне! Дергается, извивается, дрожит, пинается и катается с боку на бок! После особо удачного удара коленом в бок он проснулся и выкатился из собственной кровати. Поэтому он устроился на рундуке, на крышке, отполированной до зеркальной гладкости его собственным задом – сколько ж миль туда и обратно он на нем веслом ворочал! Сидел и смотрел на нее. Она затихла во сне – лицом вниз, руки широко раскинуты. Луч солнца из узкого окна падал ей на спину, одна рука свешивалась с кровати, на полу золотился отблеск света эльфьего браслета. Одна длинная нога высовывалась из-под одеяла, через бедро шел морщинистый шрам, переплетенные золотыми и серебряными кольцами волосы разметались по лицу, и так видел он половину закрытого глаза и маленький кусочек щеки с похожей на стрелу отметиной шрама. Понятное дело, сидел он с глупой улыбкой. И слушал, как она храпит. Вспоминал, как она храпела ему над ухом, пока они плыли по Священной и Запретной. И как ему это нравилось. И глазам своим не верил – надо же, случилось. Вот она, обнаженная, лежит в его постели. А потом он вдруг начал беспокоиться. Что люди-то подумают? Ну, когда узнают, что они… сделали это? Что скажет Рин? И мать Колючки? А если она забеременеет? Он слышал, что с первого раза обычно ничего не бывает, но вдруг? А ведь она скоро проснется. А что, если она больше не захочет быть с ним? И с чего бы ей вообще этого хотеть? И в самом потаенном уголке души зрел самый страшный вопрос. А что, если она проснется и… ничего такого не скажет? Это что ж, получается, у него теперь девушка есть? И что дальше с этим делать?! – Боги, – пробормотал он и уставился, моргая, в потолок. В конце концов, они же ответили на его молитвы и привели ее к нему в постель, правда? Ну так с чего бы им забирать ее из постели? Всхрапнув особенно сильно, Колючка дернулась, потянулась, сжала кулаки, дернула ногами – мускулы ходуном заходили. Высморкнула из носа соплю, утерлась ладонью, протерла глаза другой ладонью и сбросила спутанные волосы с лица. И вдруг застыла, а потом резко вывернула голову и уставилась на него широко открытыми глазами. – Доброе утро, – сказал он. Она удивленно пробормотала: – Значит, это не сон?.. – Похоже, что нет. Ага. Это самый настоящий кошмар! Они долго смотрели друг на друга. – Ты хочешь, чтобы я ушла? – спросила она. – Нет! – ответил он, пожалуй, слишком поспешно и слишком громко. – Нет. Хочешь, чтобы я ушел? – Нет. И она медленно села, натянула одеяло на плечи, выставила колени и широко зевнула. – Почему? – оказалось, он сказал это вслух. Она замерла на половине зевка – так и застыла с открытым ртом. – Что, не задалась вчерашняя ночка, да? Она вздрогула, словно он залепил ей пощечину. – Что я сделала не так? – Ты? Нет! Ты ничего… я о себе говорю вообще-то. На самом деле он не был так уж уверен, что говорит о себе, но слова вылетали как-то сами по себе: – Рин же тебе сказала, да? Что мой собственный отец не хотел, чтобы я рождался. Что моя мать не хотела, чтобы я у нее был. Она нахмурилась: – Я слышала, твоя мать умерла. – А разве это не одно и то же? – Нет. Не одно. Он не слушал: – Я вырос, ковыряясь в помойках. Я выпрашивал еду для сестренки. Я возил кости, как раб. Он не хотел это говорить. Никому и никогда. Но это вырвалось. Само. Как рвота. Колючка захлопнула рот: – Я, конечно, сука, дура и задница, Бранд, но не такая уж задница, чтобы заноситься перед тобой из-за всего этого. Ты хороший человек. Человек, которому можно доверять. И все, кто тебя знает, так думают. Колл только о тебе и твердит, Ральф тебя уважает. Ты даже отцу Ярви нравишься – а ведь ему никто не нравится. Он удивленно поморгал: – Я же всегда молчу. – Правильно! Ты слушаешь, что другие люди говорят! А еще ты красивый и хорошо сложен. Мне Сафрит тыщу раз говорила. – Правда, что ли? – Они с матерью Скейр целый вечер твой зад обсуждали! – Ээээ… – Да от тебя любая девушка без ума будет! К тому же теперь ты не на помойке живешь! Непонятно только, почему ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой… – В смысле? Ему и в голову не приходило, что она может сомневаться! Она ж всегда выглядела такой уверенной в себе! Но она только крепче натянула на плечи одеяло и посмотрела на свои босые ноги с недовольной гримасой: – Я себялюбива. – Ты… честолюбива, вот. И мне это нравится. – Я злая. – Нет. Ты остроумная. И это мне тоже нравится. Она осторожно потерла шрам на щеке: – Я страшная. Тут он зверски разозлился – даже сам от себя такого не ожидал: – Какой идиот это сказал? Во-первых, это вранье, во-вторых, я ему рыло начищу! – Я сама могу кому угодно рыло начистить. В этом вся и проблема. Я не… ну, ты понимаешь. И она вытащила руку из-под одеяла и почесала бритую половину головы. – Я не такая, какой должна быть девушка. Или женщина. Никогда не была и не буду. Я не умею… – Чего? – Ну… улыбаться. Не знаю… шить. Тоже не умею, вот. – Мне не нужно ничего зашивать! И он съехал со своего рундука и встал перед ней на колени. Его сомнения рассеялись. Перед этим все как-то расстроилось, и он не позволит этому случиться снова. Упрется изо всех сил – и не позволит. – Я засматривался на тебя еще с нашего приезда в Первогород. Или даже раньше. И он протянул руку и накрыл ее ладонь своей. Может, это и выглядело неуклюже, зато все честно. – Просто я думал, что такая, как ты, – не для меня. И он посмотрел ей в лицо, отчаянно пытаясь подобрать нужные слова: – Я когда смотрю на тебя и понимаю, что ты моя… в общем, я чувствую… словно награду выиграл. – Награду, на которую никто другой не позарился… – пробормотала она. – А мне плевать на других! – сказал он и опять разозлился – она даже глаза вскинула. – Ежели они такие дурни и сами не видят, что хоть все море обплыви, лучше тебя не сыщешь, – мне же лучше, вот! И он замолчал, и залился краской, и подумал, что вот теперь точно все испортил. – Мне приятней слов в жизни никто не говорил. И она протянула руку и откинула волосы ему с лица. Так ласково и нежно, словно перышко его коснулось. И он думать не мог, что она может быть такой нежной. – Мне тоже приятного мало в жизни говорили. Ну так и что ж теперь… Одеяло сползло с ее голого плеча, и он потянул его вниз и провел рукой по ее боку, по спине, и кожа шуршала о кожу, такая теплая и гладкая, и она прикрыла глаза, и его… И тут внизу раздался грохот. Кто-то колотил во входную дверь, да так, что стало понятно: надо идти открывать. Бранд услышал скрип отодвигаемого засова и чьи-то голоса. – Боги, – пробормотала Колючка, в ужасе распахнув глаза. – А если это матушка? Никогда в жизни они так быстро не одевались – даже когда на них в степи коневоды налетели. Они хватали одежду, кидали ее друг другу, спешно натягивали на себя, он путался в пуговицах и в результате застегнул все сикось-накось, потому что смотрел не на пуговицы, а на то, как она на попе штаны поправляет. Краешком глаза. – Бранд? – послышался голос Рин. Они застыли без движения, он в одном сапоге, она и вовсе босая, и Бранд осторожно отозвался: – Да? – Ты там как? – Рин поднималась по лестнице. – Хорошо! – Ты один? Она уж у самой двери! – Конечно! И тут он сообразил: она же ж может войти! И виновато добавил: – Ну как бы да. – Ты врать совсем не умеешь. У тебя там Колючка Бату? – Ну как бы да. – Так да или нет? Ты там или не там, Колючка, разрази тебя гром? – Ну как бы да, там, – пискнула Колючка. Повисло долгое молчание. – Мастер Хуннан приходил. На него словно ушат ледяной воды вылили. – Сказал, что голубка прилетела, с вестью. На Халлебю напали, и все ж ушли воевать на север, и он собирает всех, кто остался, в поход. Кто-то еще испытание не прошел, кто-то раненный, кто-то еще тренируется – в общем, всех таких он собирает. Встречаются на берегу. – И он позвал меня? – дрожащим голосом спросил Бранд. – Он сказал, что Гетланд нуждается в тебе. Еще сказал, что всякому мужу, что готов выполнить свой долг, найдется место на ладье. Место на ладье. Рядом с братьями по оружию, плечом к плечу. И у него будет цель в жизни. Он будет пребывать в свете. И все надежды и мечты, которые, как он думал,давным-давно перегорели, вдруг ожили и всколыхнулись. И он решительно ответил: – Сейчас спущусь. Сердце вдруг забилось быстро-быстро. Он слышал удаляющиеся шаги сестры. – И ты пойдешь под началом этого ублюдка? – спросила Колючка. – После всего того, что он с тобой сделал? Что он сделал со мной? Бранд стащил с кровати одеяло: – Я ж не ради него это делаю. А ради Гетланда. Она презрительно фыркнула: – Да ладно тебе. Ты ради себя самого это делаешь. – Ну хорошо, ради себя. А что, я не заслужил? Она помолчала, перекатывая желваки на скулах: – Я так поняла, меня он не звал. – А ты бы пошла под его началом? – спросил он. И покидал в одеяло кой-какие вещи и завязал его узлом. – Конечно, пошла бы. А потом морду б ему набила. – Может, поэтому он тебя и не позвал. – Хуннан не позвал бы меня, даже если б он горел, а я б стояла рядом с ведром воды. Никто из них не позвал бы. Воины Гетланда, подумаешь. Смешно слышать. Хотя нет, грустно. И она застыла с сапогом в руке и нахмурилась. – А ты не потому ли так быстро убегаешь, чтобы от меня избавиться, а? Потому что ежели что, ты так и скажи. Хватит с нас недомолвок… – Это не так. А про себя подумал: да ладно? Отчасти ведь так и есть. Ему нужно вздохнуть свободно. Подумать. – Иногда мне кажется, лучше бы я осталась в Первогороде, – пробормотала она. – Ты бы тогда никогда со мной не легла. – Я бы тогда умерла богатой и прославленной, и единственно о чем бы жалела перед смертью, так об этом. – Дай мне неделю сроку, – сказал он, перепоясываясь мечом Одды. – Я никуда не сбегаю, но я должен это сделать. У меня может не быть другого шанса. И она свирепо оскалилась и зашипела: – Но только неделю! А то пойду и найду себе другого Поднимателя Кораблей! – Договорились. И он поцеловал ее. Губы у нее были обметаны, и дыхание кислое – ну и что. И он закинул за спину щит, и подхватил узелок из одеяла, и сделал глубокий вдох, и отправился в стальные объятия Матери Войны. На пороге он замешкался, словно его что-то остановило, и обернулся. Последний, прощальный взгляд. Ну и проверить: она точно здесь? Это был не сон? Нет, не сон. Вот она сидит. Улыбается. Она так редко улыбалась, и поэтому ему так нравились ее улыбки. Они же на вес золота! И он остался очень доволен, что в этот раз она улыбается не кому-нибудь, а именно ему.Избранный Щит
С цитаделью Торлбю у Колючки были связаны самые неприятные воспоминания. Последний раз ее сюда привели как убийцу – в цепях. И отправили в подземелье. А перед этим ее привели сюда к телу отца, которое положили в Зале Богов. И он лежал, бледный и холодный, под высоким куполом, и мать всхлипывала рядом, и она посмотрела на суровые лица высоких богов и поняла: она молилась напрасно. И в ней всколыхнулась память о том дне, и вместе с ней гнев, который она почувствовала тогда, гнев, который полыхал в ней с того самого дня. И она вцепилась в мешочек с костями отца и мрачно оглядела высокие двери Зала Богов. Во дворе, под огромным кедром, тренировались мальчишки. На той самой площадке, на которой тренировалась и она, Колючка, и наставник выкрикивал команды, а они пытались встать в шаткую и неуклюжую щитовую стену. Какие же они еще маленькие. Неуклюжие, и двигаются медленно. Поверить невозможно, что когда-то и она была такой же. Но Колл уже вел ее дальше. – Ты – Колючка Бату? В уголке площадки сидел старик, закутанный, несмотря на жару, в толстый черный мех. На коленях у него лежал обнаженный меч. Он казался таким высохшим, и сгорбленным, и бледным, что Колючка его сразу не узнала. Даже золотой обруч на лбу не помог. Она неуклюже припала на одно колено рядом с Коллом и уставилась в траву: – Да, мой король. Король Атиль кашлянул, прочищая горло. – Я слышал, что ты, безоружная, убила семерых и заключила союз с Императрицей Юга. Я не поверил. И он прищурил слезящиеся глаза и смерил ее оценивающим взглядом: – Но сейчас думаю, что зря. Колючка с трудом сглотнула: – Их было только пятеро, мой король. – Вы только посмотрите на нее, только пятеро! И он хрипло хохотнул, покивав старым воинам, что стояли рядом. Ответом стала пара кривых улыбок. Остальные слушали разговор с весьма кислыми минами. Они ее по-прежнему презирали, и никакой подвиг не заставит их уважать наглую девчонку. – Ты мне нравишься, девочка! – сказал король. – Пожалуй, встану против тебя с деревянным мечом! Вот так. С деревянным, значит, можно, а в поход – нельзя. И она опустила взгляд, чтобы он не заметил, как ее глаза вспыхнули гневом, – так и во второй раз в подземелье можно загреметь. – Это будет честь для меня, – выдавила она. Атиль раскашлялся и поплотней закутался в свою шубу. – Да уж, встану, как только выздоровлю… Мой служитель готовит поистине волшебные микстуры… Тьфу ты, я от этого горького дерьма скоро ноги протяну… – Отец Ярви – искусный целитель, мой король, – сказала Колючка. – Я бы умерла, если бы не он. – Да уж, – пробормотал Атиль, глядя куда-то в сторону. – Надеюсь, его искусность и мне сослужит добрую службу. Я должен отправиться на север и преподать этим ванстерцам урок. У Крушителя Мечей, видите ли, возникли вопросы к нам… И голос его стал злым и скрипучим: – И что мы ему ответим? – Сталь! – прошипела Колючка, и другие воины эхом повторили это слово. Атиль сжал пальцы на рукояти меча, бледная рука его дрожала. И Колючка подумала, что, пожалуй, вряд ли в ближайшее время он сможет встать против нее в учебном поединке. – Сталь, – выдохнул он и медленно осел, кутаясь в шубу. И стал смотреть на тренирующихся мальчишек – словно забыл, что Колючка все еще здесь. – Отец Ярви ждет, – тихо проговорил Колл. И повел ее по траве прочь, через темный зал и вверх по длинной лестнице, и сапоги их скрипели на камне в темноте, а крики мальчишек гасли далеко внизу. – С Брандом все хорошо? – Откуда мне знать? – резко отозвалась Колючка – и тут же пожалела об этом. – Прости. Надеюсь, что да. – А вы с ним… – и Колл покосился на нее, – … ну… это самое? – Я не знаю, что мы с ним это самое, – гаркнула она – тьфу ты, опять вспылила, и опять зря. – Прости. – Я смотрю, тебе скучно. – Это потому что мне заняться нечем, – прорычала она. – А кое-кто уплыл, между прочим, навстречу славе и подвигам! А я нет! Она уже много дней пребывала в самом скверном расположении духа, и нынешний ушат презрения от воинов Атиля не способствовал его исправлению. Целыми днями она терзалась беспокойством. А что, если Бранд вернется и не захочет больше ее видеть? Или она не захочет с ним больше встречаться? Или он вообще не вернется? После того, как они переспали, в голове стало крутиться гораздо больше вопросов, и ни на один из них она не знала ответа. – Чертовы мужики, – пробормотала она. – Без них было бы гораздо лучше! – А я-то чем провинился? – удивился Колл. – Я не про тебя, – улыбнулась она, взъерошив ему волосы. – Пока. Заскрипела тяжелая дверь, и она вступила в пещеру чудес. В круглую комнату, слабо освещенную мигающими лампами. Здесь пахло специями и пылью, а по стенам тянулись полки с книгами, банками с сушеными листьями и цветными порошками, черепами животных и какими-то палочками, пучками травы и усеянными блестящими кристаллами камнями. Сафрит тоже была здесь. Она поманила Колючку с лесенки, которая вела к арке с другой дверью. – Ты, главное, не волнуйся. – Чего? – Все будет хорошо, что бы ты ни решила. Колючка удивленно посмотрела: – Вот теперь я заволновалась. В соседней комнате она увидела отца Ярви. Тот сидел на высоком стуле у очага, посох эльфьего металла поблескивал в свете пламени. Сафрит у самого порога опустилась на колени и поклонилась так низко, что чуть не стукнулась лбом о пол, а Колючка фыркнула и решительно шагнула вперед. – С каких это пор люди тебе земно кланяются? А, отец Ярви? Я думала, ты отказался от престола… И тут она огляделась и увидела королеву Лайтлин. Та сидела по другую сторону очага, спустив платье с одного бледного плеча. И прижимала к себе меховой сверток. Конечно, это же принц Друин. Наследник Черного престола. – Боги. Они что, сговорились? В каждом углу ее особа королевского рода подстерегает… Она опустилась на одно колено, тут же сбила локтем какой-то кувшин с полки, попыталась поймать его, сбила еще один… в общем, государыню она приветствовала, прижимая к груди груду звякающих осколков и кувшинного содержимого: – Прошу прощения, моя королева. У меня на колени вставать не очень получается… И тут же вспомнила, что эти самые слова она произнесла при их последней встрече в порту Торлбю. Перед отплытием. И лицо ее вспыхнуло – прямо как тогда. Но Лайтлин, похоже, этого не заметила. – Таковы все лучшие люди. И она указала на третий высокий стул рядом с очагом: – Лучше присядь. Колючка присела, но удобней себя не почувствовала. Королева и служитель склонили головы к плечу, прищурились и разом уставились на нее. Как же они похожи… Они все-таки мать и сын, что бы там ни говорила клятва – мол, что теперь у Служителя нет другой семьи, кроме Общины. Оба они смотрели на нее – и молчали. Под этим двойным оценивающим взглядом Колючка почувствовала себя крошечной, величиной с булавочную головку. А принц все сосал и сосал грудь, а потом высунул из меха тоненькую ручку и дернул за золотую прядку. – Когда мы последний раз виделись, – наконец произнесла Лайтлин, – я сказала тебе: дурак хвастается тем, что собирается сделать. Герой – делает, что должен, без лишних слов. Похоже, ты хорошо усвоила урок. Колючка изо всех сил пыталась не нервничать. Конечно, Торлбю казался ей теперь маленьким, а славные воины – не такими уж и славными, но Золотая Королева по-прежнему внушала благоговейный ужас. – Я старалась, моя королева. – Отец Ярви сказал мне, что ты хорошо училась. И стала смертельно опасной в бою. Он сказал мне, что ты убила шестерых коневодов в бою на Запретной. И что семеро воинов, посланных убить Императрицу Юга, вступили в бой с тобой, и ты, безоружная, всех их убила. – Мне помогли. У меня была замечательная наставница и хороший человек рядом – хорошие люди, в смысле. В общем, меня… поддерживали. Да. Хорошие люди. Губы Лайтлин изогнулись в едва заметной улыбке: – Ты научилась быть скромной… – Благодаря отцу Ярви я многому научилась, моя королева. – Расскажи мне об Императрице Юга. – Ну… А что рассказывать? Что она совсем не похожа на королеву Лайтлин? – Ну… она молодая, невысокого роста, умная… – И щедрая. Королева посмотрела на эльфий браслет на запястье у Колючки, который вспыхнул розовым – потому что Колючка залилась краской. – Я пыталась отказаться от подарка, моя королева, но… – Я отправляла его, чтобы разрушить союз. А он помог заключить новый. Мое вложение обернулось невиданной прибылью, чего мне еще желать? Не жалеешь, что не осталась в Первогороде? Колючка растерянно заморгала: – Я… – Я знаю, что Императрица просила тебя об этом. Просила стоять за ее плечом, защищать от врагов, помогать в деле управления огромным государством. Не каждому делают такое предложение. Колючка сглотнула: – Мой дом – здесь. – Да. И ты изнываешь от скуки в Торлбю, пока праматерь Вексен закрывает берега моря Осколков для наших кораблей, а ванстерцы терзают наши границы. Славная воительница сидит без дела, пока юнцы и старики идут в бой. Мой царственный супруг наверняка показался тебе не слишком умным. Он подобен человеку, что пытается срезать траву на лугу ложкой, а наточенный серп оставляет ржаветь на полке. И королева посмотрела на младенца у себя на руках. – Мир меняется. Так суждено. Но Атиль – не из тех, кто легко принимает перемены. У него хребет из стали, а сталь плохо гнется. – Он не похож на себя прежнего, – тихо сказала Колючка. Служитель с королевой обменялись взглядами, значение которых она не поняла. – Он болен, – сказал Ярви. – И он должен успокоить чувства тех, кто старше и еще менее расположен к переменам, – сказала Лайтлин. Колючка облизала губы: – Я совершила много глупостей, так что не мне обвинять в глупости другого человека. Особенно короля. – Но ты хотела бы выйти на бой? Колючка вздернула подбородок и выдержала взгляд королевы: – Таково мое предназначение. – Должно быть, твоя воинская гордость уязвлена – ведь тебя не взяли в поход. – Отец говорил: не возгордись. – Хороший совет. Принц уснул, и Лайтлин осторожно отняла его от груди и передала Сафрит. И запахнула платье. – Твой отец некогда был Избранным Щитом королевы. Так ли это? – Да. При матери короля Атиля, – тихо сказал отец Ярви. – И что с ним сталось? – спросила королева. Сафрит укачивала принца, что-то нежно напевая. Колючка почувствовала, что мешочек с костями враз потяжелел. И кошки на душе заскребли. – Его убил Гром-гиль-Горм. В поединке. – Крушитель Мечей. Опасный противник. Злейший враг Гетланда. И вот теперь мы снова воюем с ним. Некогда и у меня был Избранный Щит. – Хурик, – сказала Колючка. – Я видела его на тренировочной площадке, видела, как он дерется. Это был поистине великий воин. – Он предал меня, – сказала королева, не отрывая холодного взгляда от Колючки. – Мне пришлось убить его. Колючка сглотнула: – Вот оно как… – И я искала и не находила ему достойной замены. Повисло тяжелое молчание. – А теперь – нашла. Колючка изумленно распахнула глаза. Поглядела на Ярви. Потом снова на королеву. – Это меня, что ли? Ярви поднял увечную руку: – Ну не меня же. Сердце Колючки бешено забилось: – Но… я же не прошла испытание. Не принесла присяги… – Ты прошла куда более суровые испытания, – сказала королева. – К тому же Избранный Щит обязан клятвой только мне, и никому больше. Колючка соскользнула со стула и встала на колени у ног Лайтлин. В этот раз у нее получилось это сделать, не сшибив ни единого предмета. – Скажите мне нужные слова, моя королева, и я поклянусь. – А ты храбрая. И Лайтлин подалась вперед и нежно дотронулась до шрама на щеке Колючки: – Но не спеши. Сначала выслушай нас. – Не приноси поспешных клятв, – проговорил отец Ярви. – Это не только великая честь, но и тяжелое бремя. По моему слову ты должна будешь выйти на бой. И может так статься, что ты погибнешь в бою. – Смерть ждет всех нас, моя королева. Да о чем тут раздумывать? Все же понятно! – Я мечтала об этом всю жизнь, с тех самых пор, как взяла в руки меч. Я готова. Скажите, что говорить. – Отец Ярви? Колл влетел в комнату, запыхавшийся и весь красный от возбуждения. – Не сейчас, Колл… – Ворон прилетел! И он подал служителю крохотную полоску бумаги, испещренную крохотными буквами. – Весть от матери Скейр. Наконец-то. И Ярви развернул грамотку у себя на коленях. Быстро пробежал глазами. Колючка восхищенно следила за ним: надо же, он читает! Читает слова, написанные буквами на бумаге! Это ж волшебство, не хуже того, что Скифр в степи показывала! – И что там сказано? – спросила Лайтлин. – Гром-гиль-Горм принимает вызов короля Атиля. Он прекратит набеги – до дня летнего солнцестояния. В этот день воины Ванстерланда и Гетланда встретятся в битве у Амонова Зуба. И Ярви свернул записку и прищурился. – Что еще? – Крушитель Мечей тоже шлет нам вызов. Он вызывает короля Атиля биться с ним один на один. – Поединок, – проговорила Лайтлин. – Поединок. – Король не сможет выйти на бой. И Лайтлин посмотрела на своего сына. На служителя. – Он не успеет выздороветь к сроку. – Мы будем уповать на Отца Мира – возможно, до этого не дойдет. – Твои круги движутся, отец Ярви. И он смял бумажку и бросил ее в огонь. – Да, движутся. – В таком случае, мы должны быть готовы выступить на север через неделю. Королева Лайтлин встала. И выпрямилась. И Колючка, все еще стоявшая перед ней на коленях, подумала, что за такой женщиной можно и на смерть пойти. Ибо она сурова, мудра и прекрасна. – Хорошо. Пусть она выучит слова клятвы.Халлебю
Прошел дождь, и пламя пожара угасло. Все сгорело. Или почти все. Из земли торчала пара обожженных остовов. Несколько почерневших печных труб. От деревни Халлебю остался втоптанный в грязь пепел и щепки. По пожарищу бродили какие-то люди, пытались отыскать что-нибудь полезное. Ничего не находили. Еще несколько человек стояли, свесив головы, вокруг только что вывороченной земли. – Здесь и в лучшие-то времена посмотреть было не на что, – пробормотал Бранд. – А сейчас и времена-то не лучшие… – отозвался Раук. На развалинах сгоревшего дома стоял на коленях старик – весь в саже, тонкие волосы развевались на ветру. И хрипло повторял, глядя в небо: – Они увели моих сыновей. Увели моих сыновей. Увели моих сыновей… – Бедный дядька… И Раук утер ладонью текущий нос и поморщился, взвешивая на руке щит. Они как из Торлбю отплыли, он все морщился. – С рукой что-то? – спросил Бранд. – Стрелой попали пару недель назад. Ничо страшного. Выглядел Раук не очень. Какой-то весь исхудавший, изможденный, даже глаза какими-то бесцветными стали – ни следа не осталось от прежнего боевого задора и наглости. Бранд и в жизни не думал, что будет скучать по прежнему Рауку – и на тебе. – Щит понести? Раук сначала было вскинулся – мол, как так? А потом враз сник и тихо ответил: – Спасибо. И уронил щит, застонал сквозь стиснутые зубы и пару раз крутанул рукой: – Рана-то плевая, а как болит, зараза… – Наверняка уж скоро затянется, – подбодрил Бранд, закидывая второй щит за спину. Похоже, сегодня они им все равно не понадобятся – ванстерцы уже давно ушли. Ну и к лучшему – Хуннан собрал весьма жалкое ополчение. Пара десятков мальчишек в доспехе не по росту, чуть старше Колла, но совсем зеленых. Они стояли и испуганно таращились на пожарище. Несколько седобродых стариков, один и вовсе беззубый, другой лысый, а третий с мечом, заросшим ржавчиной от рукояти до затупившегося кончика. И раненые. Раук, парень, которому выбили глаз, до сих пор кровивший из-под повязок, и еще один, с раненой ногой, от которого толку никакого – он только всех задерживал. Ну и Сордаф, целый и невредимый, насколько мог судить Бранд. Просто Сордаф – он же идиот, это всем известно. Бранд разочарованно вздохнул. И ради этого он оставил Колючку? Голую. В своей кровати. Вообще без одежды. Да уж, боги свидетели, много дурацких решений он принял в своей жизни, но это – худшее. Пребывать в свете ему захотелось, ага. Лучше б он в тепле сейчас лежал. Раук растирал руку бледными пальцами. – Надеюсь, скоро заживет… Как в щитовой стене стоять-то, ежли рука ранена? Ты стоял когда-нибудь? Раньше он бы с подначкой спросил. А сейчас в голосе звучал лишь страх. – Да, на Запретной. Раньше он бы с гордостью ответил. А сейчас ему в голову лезло, как он кинжал всадил в чье-то тело. И ему тоже стало страшно. – В бою с коневодами. Не знаю, чего они на нас полезли, но… в общем, бой был. А ты? – Я тоже стоял, да. Стычка была, с ванстерцами, пару месяцев назад. Раук с шумом втянул в себя сопли, и оба замолчали, вспоминая то, что совсем не хотелось вспоминать. – Убил кого-нить? – Угу. Перед глазами всплыло лицо того коневода. – А ты? – Угу, – отозвался Раук, глядя в землю. – А Колючка шестерых, представляешь? – он произнес это слишком громким и слишком веселым голосом – но боги, как же не хотелось поговорить о том, как он стоял и убивал. – Ты б видел, как она дралась! Жизнь мне спасла. – Некоторым нравится, да. Раук все так же тупо таращился своими бесцветными глазами в землю. – А остальным, я так понял, нет. Лишь бы это все быстрей кончилось, вот как все думают. Бранд хмуро оглядел пепелище на месте деревни. А ведь здесь люди жили, надеялись на что-то… – А помнишь, как раньше все думали? Пойдем в поход, братство, все такое… – Да, вон оно как все вышло. Не как в песнях. – Нет, совсем не как в песнях, – и Бранд поддернул оба щита повыше. – Они увели моих сыновей. Они увели моих сыновей. Они увели моих сыновей… Мастер Хуннан поговорил с женщиной, которая успела убежать, когда пришли ванстерцы. А теперь шел к ним, засунув правую руку за пояс, более хмурый, чем обычно. Седые волосы развевались на ветру. – Пришли на закате, два дня назад. Говорит, дюжины две их было, но я думаю, меньше. И при них собаки были. Убили двоих, десятерых увели в рабство, а пятерых или сколько там, кто болен был или слишком стар, в домах спалили. – Боги, – прошептал кто-то из мальчишек и осенил грудь священным знамением. Хуннан прищурился: – Такова война, парень. А ты чего ждал? – Значит, они уж два дня как ушли. Бранд поглядел на старика и на парня с раненой ногой. – И мы не сможем идти быстро. Мы их не догоним. – Да. Хуннан смотрел на север, и на скулах у него желваки ходуном ходили. Он смотрел на север, и взгляд его не обещал ничего хорошего. – Но мы и не можем оставить это неотмщенным. Здесь недалеко ванстерская деревня. Прямо тут, за рекой. – Риссентофт, – сказал Сордаф. – А ты откуда знаешь? Тот пожал плечами: – Там торжище большое, скотину продают. Мы с дядей по весне туда овец гоняли. Тут брод есть неподалеку. – Его не стерегут? – спросил Бранд. – Мы ж не стережем… – Значит, решено. Хуннан проверил, как ходит в ножнах меч, и громко объявил: – Мы переправимся через брод и пойдем на Риссентофт. Давайте, дохляки, вперед шагом марш! И наставник опустил голову и пошел первым. Бранд побежал за ним и тихо, чтобы другие не слышали – зачем спорить с вожаком при всех? и так вид у всех унылый – заговорил: – Мастер Хуннан, подождите. Они плохо поступили с нами, но разве это правильно – делать с ними то же самое? – Раз мы не можем добраться до пастухов, проредим стадо. – Это сделали не овцы. И не пастухи. Это были воины. – Такова война, – скривился Хуннан. – Правильно, неправильно – какое это имеет значение? Король Атиль сказал: последнее слово за сталью. За сталью – значит, за сталью. Бранд показал на уцелевших жителей Халлебю, копавшихся на пепелище. – Разве мы не должны остаться и помочь им? Какой смысл сжигать какую-то деревню только из-за того, что она стоит через реку и… Хуннан резко развернулся к нему: – Это может помочь следующей деревне! Мы – воины, а не няньки! Я дал тебе второй шанс, парень, но, думаю, зря. Я был прав, в тебе больше от Отче Мира, чем от Матери Войны. Поглядев на то, что сделала с деревней Матерь Война, Бранд подумал: а чем это плохо-то? – А если б твоих близких убили, а? Сожгли твой дом? Угнали в рабство твою сестру? Тогда бы ты мстил? Бранд оглянулся на остальных – люди понуро ковыляли следом. Вздохнул и поддернул два висевших за спиной щита. – Да, – наконец сказал он. – Я бы мстил. Правда, все равно непонятно, что в этом во всем хорошего…Огонь
– Мне, похоже, нужен новый меч. И Колючка со звоном бросила отцовский клинок на стол. Рин как раз затачивала чей-то меч. Проведя по нему еще раз точильным камнем, она вскинула хмурый взгляд: – Где-то я это уже слышала. – Очень надеюсь, что теперь ты согласишься. – С чего бы это? Потому что ты переспала с моим братцем? – Потому что битва грядет. А Королева Лайтлин желает, чтобы ее Избранный Щит вышла на бой с достойным оружием. Рин отложила точильный камень и подошла, отряхивая ладони от пыли. – Избранный Щит королевы? Ты, что ли? Колючка вздернула подбородок и гордо ответила: – Я. И они так смотрели друг на друга некоторое время, а потом Рин взяла Колючкин меч, прикинула длину, потерла большим пальцем дешевое навершие и положила обратно. – Ну, если королева Лайтлин так сказала – значит, так оно и есть. – Вот и славно, – проворчала Колючка. – Мне понадобятся кости. – Для чего? – Чтобы сплавить с железом, которое пойдет на сталь. И Рин кивнула в сторону блестящего клинка в тисках на верстаке – того самого, что она точила. – Для этого я использовала кости ястреба. Еще у меня были волчьи. И медвежьи. Умеючи, можно вселить дух животного в клинок. Так что подбери что-нибудь. Для силы. Чтоб клинок стал смертоносным. Что-то значимое для тебя. Колючка с мгновенье подумала, а потом ее осенило! Она улыбнулась – точно. Это то, что нужно. Колючка сняла с шеи мешочек и выложила гладкие от времени, пожелтевшие косточки на стол. Она их столько с собой носила. Настало время найти им хорошее применение. – Как насчет костей павшего героя? Рин изумленно вскинула брови: – Хм. Что ж, отлично.* * *
Они остановились на усыпанной пеплом прогалине у реки. Стоявшие кольцом камни в центре почернели – здесь, что, пожар был? Рин скинула с плеча здоровенную сумку с инструментами: – Вот мы и пришли. – А зачем ты так далеко забралась? И Колючка сбросила наземь мешки с углем, с наслаждением выгнула спину и вытерла потное лицо ладонью. – А чтоб никто не узнал, что я здесь делаю. Кстати. Разболтаешь – убью. И Рин бросила Колючке лопату: – А теперь иди к реке и накопай мне глины с тиной. Колючка мрачно покосилась на нее, потрогала языком дырку в зубах. – Да уж, со Скифр-то поприятней было. – Это кто? – Неважно. Охнув, она вошла по пояс в поток – леденющий! это летом-то! Но делать нечего, и Колючка принялась выкапывать со дна тину с илом и выбрасывать все это на берег. У Рин с собой был припасен кувшин. Она положила туда пару сероватых кусков железной руды и черный пепел, оставшийся от костей Колючкиного отца, щепотку песка, две стеклянных бусины, а потом принялась замазывать глиной крышку. – А стекло для чего? – спросила Колючка. – Чтоб примеси из железа убрать, – пробормотала Рин, не поднимая глаз. – Чем больше жар в горне, тем чище сталь и крепче клинок. – Где ты всему этому выучилась? – Сначала ходила в подмастерьях у кузнечных дел мастера по имени Гейден. Смотрела, как другие работают. Поговорила с купцами, что оружие со Священной возят. И постучала себя пальцем по голове – на виске осталось грязное пятнышко. – А остальное сама додумала. – Гля какая умная… – В стали хорошо разбираюсь, да. И Рин аккурат поставила кувшин в самой середине каменного круга. – Мне еще глина нужна. И Колючка, ежась, снова влезла в воду, а Рин стала устраивать печь. Она навалила угля, потом камней, замазала все глиной, и в результате у нее получилось что-то вроде домика под куполом, высотой где-то ей по грудь, с дверкой-отверстием внизу. – Помоги мне. Рин брала глину прямо руками, Колючка тоже. В четыре руки они быстро обмазывали домик. – Расскажи, каково это? Ну, быть Избранным Щитом королевы? – Я об этом всю жизнь мечтала, – сказала Колючка и надулась от гордости. – Королева Лайтлин – наилучшая госпожа, для меня честь служить ей. Рин покивала: – Ее не зря Золотой Королевой прозвали. – Да. Это великая честь. – Понятное дело. Но каково это? Что ты делаешь-то? Тут Колючка сникла: – На самом деле, ничего особенного. После присяги я только и делаю, что стою столбом за плечом королевы, когда она сидит в монетном дворе, и сурово гляжу на купцов, которые к ней приходят чего-то выпрашивать. Они словно на иноземном языке разговаривают, ни слова не разумею в их тарабарщине… – Не жалеешь, что согласилась? – спросила Рин, загребая очередную пригоршню серой вязкой массы. – Нет! – резко ответила Колючка, но потом, подумав и пошлепав ладонями по глине, добавила: – Немного. Но такое со мной не в первый раз случается. – Я смотрю, ты вовсе не такая, как кажешься. Снаружи – бой-баба, а внутри… Колючка вздохнула: – Да мы все такие. Не такие, как кажемся.* * *
Рин осторожно подула на лопату, и угли ярко заалели, а потом легла на живот и засунула все в отверстие в печи. И принялась дуть, до красноты раздувая щеки. Потом села на корточки, глядя, как занялись наконец угли и в отдушине заплясало рыжее пламя. – А что у вас с Брандом? – спросила она. Колючка, конечно, понимала, что ее обязательно об этом спросят. Но что ответить, так и не придумала. – Не знаю. – Слушай, разве это такой сложный вопрос? – Ну вот представь себе – да. – Так. Ты что, бросила его? – Нет, – ответила Колючка – и сама удивилась, насколько уверенно прозвучал ее голос. – А он? Что он сказал? – Мы обе знаем – Бранд тот еще молчун. Так что я не удивлюсь, если да, он не захочет больше меня видеть. Я не из тех, о ком мужчины мечтают. Ну ты понимаешь. Рин нахмурилась, помолчала, а потом сказала: – Вообще-то, мужчины все разные. И мечтают о разном. Женщины, кстати, тоже. – Но он же сбежал! При первой же возможности! – Он так долго хотел стать воином. И вот ему выпал шанс. – Ну да. И Колючка горько вздохнула. – Я-то думала, после того, как мы… ну ты понимаешь… станет проще. – Не стало? Колючка поскребла бритую голову, нащупала среди щетины безволосую полоску шрама. – Неа, ни хрена не стало. Я вообще перестала понимать, что происходит, Рин. То есть я очень хочу… но я не понимаю. Я ни на что не гожусь. Только мечом махать. – Откуда ты знаешь? Может, в тебе откроется талант раздувать мехи? И Рин бросила их рядом с печным отверстием. – Если нужно взвалить на себя груз, – пробормотала Колючка, опускаясь на колени, – взваливай, а не скули. И она сжала зубы и взялась за мехи, и раздувала их до тех пор, пока плечи не заболели, в груди не осталось дыхания, а рубашка не вымокла от пота. – Поддай еще! – приказывала Рин. – Еще жару! И стала что-то тихо напевать – оказалось, молитвы. Тому, кто Возжигает Пламя, Той, кто Бьет по наковальне, и Матери Войне, Матери Воронов, что собирает мертвых и превращает ладонь в кулак. Колючка раздувала мехи до тех пор, пока в воздуховоде не вспыхнуло натуральное пламя ада. В сгущающейся темноте отверстие пылало, как пасть дракона. Она, конечно, вместе со всеми перетащила корабль через верхние волоки, сначала туда, потом обратно, но так, как сегодня, она еще не ухайдакивалась. Рин фыркнула: – Отойди, убивица. Я покажу, как это делается! И она взялась за мехи, спокойная такая, и сильная, и стала раздувать их мощными размеренными движениями – прям как ее брат с веслом управлялся. Угли разгорелись еще сильней, а на небе высыпали звезды, и Колючка пробормотала свою собственную молитву. Молилась она отцу, и привычно поискала пальцами мешочек, но кости отца сплавлялись сейчас со сталью – и это было правильно. И она влезла в реку и долго пила, а потом отмокала, а потом приплелась обратно и взялась за мехи снова, воображая, что это голова Гром-гиль-Горма, и раздувала и раздувала их, и одежда ее высохла у печи, а потом вновь вымокла от пота. А в конце они работали бок о бок, вместе, и жар упирался своей тяжелой рукой Колючке в лицо, из воздуховода вырывалось красно-синее пламя, а от спекшейся глины шел дым, и в ночное небо взвивались искры, а над вершинами развалился толстый и белый Отче Месяц. И только когда руки у Колючки уже отваливались, а в груди уже не осталось дыхания, Рин сказала: «Хватит», и они, черные от сажи, упали на спину и лежали, как две вытащенные на берег рыбы. – И что теперь? – Теперь ждем, когда остынет. И Рин вытащила из мешка здоровенную бутыль и выдернула проблку. – Ну и напьемся мальца. И она сделала хороший глоток, горло в пятнах сажи дергалось, когда она глотала. А потом утерла рот и передала бутылку Колючке. – Вижу, ты знаешь дорогу к сердцу женщины! И Колючка прикрыла глаза и вдохнула запах доброго эля, а потом попробовала его на язык, и проглотила, и облизнула сухие губы. Рин положила лопату на печку, исходящую переливающимся жаром – жарила шипящий на раскаленном металле бекон. – А ты, я погляжу, и смелая и умелая, а? – Много кем пришлось работать. И разбила в лопату яйца – те тут же запузырились. – Значит, битва будет? – Похоже на то. При Амоновом Зубе. Рин посолила яичницу. – А Бранд там будет сражаться? – И он, и я. Впрочем, у отца Ярви другое мнение. Но с ним всегда так. – Я слышала, он хитрый и коварный человек. – Без сомнения. Но он не слишком-то любит рассказывать про свои хитрости. – А хитрецы – они все такие. И Рин перевернула бекон ножом. – Горм вызвал короля Атиля на поединок. Чтобы все в поединке, а не в битве решилось. – Поединок? Ну так Атиль – он же мечник, каких поискать! – Был. Раньше. Сейчас он тяжело болен. – Доходили слухи, да… И Рин сняла лопату с печи и села на землю, а лопату положила между ними. От запаха яичницы с беконом Колючка чуть слюной не захлебнулась. – Вчера видела его в Зале Богов, – сказала Колючка. – Пытался выглядеть молодцом, но, несмотря на все отвары отца Ярви, еле на ногах держался. – Дело плохо. Раз битва-то надвигается… И Рин вытащила ложку и передала ее Колючке. – Да уж. Куда уж хуже. И они принялись запихивать в рот дымящуюся яичницу, и Колючка готова была поклясться, что ничего вкусней в жизни не едала – еще бы, как у мехов умаялись. – Боги, – с набитым ртом проговорила она, – женщина, которая умеет жарить отличную яичницу, кует отличные мечи – и к тому же приносит отличный эль? Если с Брандом не выйдет, я за тебя замуж выйду. Рин фыркнула: – Если парни по-прежнему будут обходить меня стороной, я, пожалуй, соглашусь! И они весело рассмеялись. А потом они ели, пили – и немного напились, не без этого. А печка все полыхала и полыхала жаром.* * *
– Как же ты храпишь! Колючка резко проснулась, протерла глаза – оказывается, на сером небе уже показалась Матерь Солнце. – А то я не знаю. – Ну что, пора вскрывать печь. Посмотрим, что у нас получилось. Рин принялась разбивать печь молотом, а Колючка отгребала в сторону все еще дымящиеся угли, прикрывая лицо ладонью – ветер то и дело сносил на нее пепел и золу. Рин взялась за щипцы и извлекла раскаленный, желтый от жара кувшин. Выставила его на плоский камень, разбила, отгребла в сторону белую пыль и вытащила изнутри какую-то штуку – прямо как ядрышко ореха из скорлупы. Сталь, сплавленная с костями отца. Пламенеющий темно-красным слиток, величиной с кулак. – Ну как, получилось? – спросила Колючка. Рин постучала по слитку, перевернула его – и медленно улыбнулась. – Да. Получилось.Риссентофт
В песнях гетландцы Ангульфа Полуногого бросились на ванстерцев подобно ястребам с вечернего неба. Полусброд мастера Хуннана бросился на Риссентофт подобно стаду баранов с высокой лестницы. Парень с больной ногой не мог идти, уже когда они подошли к реке, и им пришлось оставить беднягу на южном берегу. Остальные вымокли до нитки на переправе, а у одного парнишки течением утянуло щит. А потом они заплутали в вечернем тумане, и только ближе к вечеру, усталые, стучащие зубами и злые, набрели на деревню. Хуннан треснул не в меру говорливого юнца по кумполу, велел всем молчать и жестами разделил отряд на несколько групп по пять человек, и отправил осмотреть улицы. Точнее, не улицы, а утоптанную грязь между хибарами. – Не отставать! – зашипел Бранд на Раука – тот сильно отстал, щит болтался на безвольной руке, а сам парень выглядел совсем бледным и усталым. – Да тут нет никого, – проворчал беззубый старик, и оказалось, что он прав. Бранд прокрался вдоль стены и заглянул в распахнутую дверь. Ни души. Даже собак нет. Жилье смердело нищетой – привычный запах. Но отсюда и вправду все сбежали. – Видно, услышали, что мы подходим, – пробормотал он. Старик поднял бровь: – Да ну? – Тут кто-то есть! – испуганно заорал кто-то, и Бранд сорвался с места и выскочил из-за плетня со щитом наготове. В дверях дома стоял старик с поднятыми руками. Не большого дома. Или там красивого дома. Просто дома. Сгорбленный, с заплетенными на ванстерский манер седыми волосами. Вокруг стояли, наставив копья, трое Хуннановых парней. – Я безоружен, – сказал он, поднимая руки еще выше. Руки у него дрожали – неудивительно. – Я не хочу драться. – Некоторые из нас тоже не хотят, – сказал Хуннан и прошел сквозь строй парней. В руке он держал меч. – Но иногда драка сама нас находит. – У меня ничего нет. Старик беспокойно оглядывался на окруживших его воинов. А они все прибывали в числе. – Пожалуйста. Только не жгите мой дом. Мы его с женой строили. – А где она? – спросил Хуннан. Старик сглотнул, горло под серой щетиной судорожно дернулось. – Умерла прошлой зимой. – А как насчет жителей Халлебю? Они тоже не хотели, чтобы их дома сожгли. – Я знаю людей из Халлебю. – Старик облизал губы. – Я к этому отношения не имею. – Однако ж знаешь, что там случилось, правда? И Хуннан ударил его мечом и рассек руку. Брызнула кровь, старик вскрикнул, пошатнулся, оползая наземь, ухватился за дверной проем. – Ух, – сказал кто-то из юнцов. Хуннан зарычал и рубанул старика по затылку. Звук был такой, словно бревно треснуло. Тот, содрогаясь, перекатился на спину. Изо рта торчал язык. Потом он затих, по каменному порогу растеклась кровь, наполняя алым глубоко вырезанные руны богов, охранявших дом. Те же самые боги стерегли дома в Торлбю. Видимо, сегодня они были заняты чем-то другим. Бранд стоял и смотрел в холодном оцепенении. Все случилось так быстро, что он не успел ничего сделать. Даже подумать не успел, что надо бы это остановить. Это просто случилось, а они стояли вокруг и смотрели. И все, теперь ничего не поправишь. – Рассредоточиться, – сказал Хуннан. – Обыскать дома, потом поджечь их. Сжечь здесь все. Лысый старик неодобрительно покачал головой, и Бранду стало муторно и гадко, но они сделали, как приказано. – Я останусь здесь, – сказал Раук, бросил щит на землю и сел на него. Бранд плечом выбил дверь ближайшего дома и застыл на месте. В низенькой комнатушке, прям как у них с Рин когда-то, у очага стояла женщина. Тощая, в грязном платье, всего на пару лет постарше Бранда. Она стояла, уперевшись рукой в стену, смотрела на него и тяжело дышала. Видимо, напугалась до смерти. – Ты там как? – спросил Сордаф из-за двери. – Хорошо… – ответил Бранд. – Ах ты мать твою! – толстяк довольно осклабился, сунув голову внутрь. – Кто-то тут есть, как я погляжу! И он размотал веревку, отрезал часть своим кинжалом и дал Бранду. – Везет тебе, парень, ее по хорошей цене продать можно! – Да, – сказал Бранд. Сордаф вышел, покачивая головой: – В войне ж удача главное, кому-то везет, а кому-то, мать его, нет… Женщина молчала – и он тоже. Бранд навязал ей на шею веревку, не слишком туго и не слишком свободно, но она даже не двинулась. Он обмотал другой конец вокруг запястья, чувствуя себя странно окоченевшим. В песнях воины именно этим и занимаются, разве нет? Рабов захватывают! Нет, это совсем не похоже на благое деяние. Вообще не похоже. Но если б не он, ее б захватил кто-то другой. Потому что так поступают все воины. Снаружи уже подпаливали дома. Женщина застонала, увидев тело старика. Застонала снова, увидев, как вспыхнула крыша ее лачуги. Бранд не знал, что ей сказать. Что сказать другим. Он привык молчать, и потому не сказал ничего. У одного парнишки слезы текли, когда он поджигал дома – но он все равно их подпаливал один за другим. Скоро воздух заполнил запах гари, трещало в огне дерево, вспыхнувшая солома улетала высоко в ночное небо. – Какой в этом во всем смысл? – пробормотал Бранд. Раук просто потер раненое плечо. – Всего одна рабыня, – недовольно проговорил Сордаф. – И сосиски. Разве это добыча? – Мы сюда не за добычей пришли, – строго сказал мастер Хуннан. – Мы пришли сюда совершить благое дело. А Бранд стоял с женщиной на веревке и смотрел, как горит деревня.* * *
Они молча ели черствый хлеб, растянувшись на холодной земле. Никто не разговаривал. Они еще не ушли из Ванстерланда и опасались разводить костер, и каждый сидел, погруженный в свои мысли, в темноте и мрачном молчании. Бранд дождался рассвета – в черной туче над головой зазмеились серые полосы. Он все равно не спал. Все думал о том старике. И о том, как парнишка плакал, подпаливая крышу. Слушал, как дышит женщина – она теперь его рабыня, собственность. Просто потому, что он навязал ей на шею веревку и сжег ее дом. – Поднимайся, – прошипел Бранд, и она медленно встала. Он не видел ее лица, но, судя по поникшим плечам, она не собиралась сопротивляться. На часах стоял Сордаф. Толстяк дул в ладони, растирал их и снова дул. – Мы пойдем прогуляемся, – сказал Бранд, кивнув на ближайшую рощицу. Сордаф ухмыльнулся: – Еще бы. Ночка-то холодная… Бранд повернулся к нему спиной и пошел прочь, время от времени дергая за веревку – женщина шла за ним. Они шли через подлесок, молча, под сапогами Бранда хрустели ветки. Вскоре лагерь остался далеко позади. Где-то ухнула сова, и он затащил женщину подальше в кусты, подождал, прислушался – никого. Он не знал, сколько идти до опушки. Когда они вышли из леса, Мать Солнце уже поднималась на востоке – маленькое серое пятнышко. Он вытащил подаренный Рин кинжал и осторожно срезал веревку с шеи женщины. – Иди, – сказал он. Она стояла и не двигалась. Он показал пальцем: – Иди. Иди домой. Она сделала шаг, оглянулась, сделала еще шаг, словно не верила и думала, что это какой-то розыгрыш. Он стоял и не двигался. – Спасибо, – прошептала она. Бранд поморщился: – Не за что меня благодарить. Просто иди. Уходи. Она побежала. Он смотрел ей вслед, как она убегает дорогой, которой они возвращались, через мокрую траву, вниз по покатому склону. Матерь Солнце поднималась все выше, и он теперь видел вдали Риссентофт – крохотное черное пятнышко, над которым все ещеподнимался дым. Наверное, Риссентофт выглядел так же, как Халлебю. До войны. И теперь они опять выглядели одинаково.Замерзшие озера
Королевская свита остановилась в виду лагеря. Лил дождь, в долину ручейками стекали алые огоньки факелов, под темнеющим небом горели тысячи костров. Воины Гетланда собирались на битву. Колючка спрыгнула с коня и подала королеве руку. Лайтлин, конечно, никакая помощь не требовалась – она управлялась с лошадью гораздо лучше Колючки. Но той очень хотелось быть хоть в чем-то полезной. В песнях Избранный щит защищал королеву от подосланных убийц, или доставлял тайные послания прям в пасть врага, или сражался в поединках, о которых потом слагали легенды. Оказалось, в жизни все не так, как в песнях. Надо было это давно понять. Она совершенно потерялась среди огромного множества слуг и рабов, сопровождавших Золотую Королеву подобно хвосту кометы, осаждавших ее бесчисленными вопросами, на каждый из которых у нее находилось время ответить, даже если она в этот момент кормила грудью наследника престола. Король Атиль, конечно, сидел на Черном престоле и все такое, но после нескольких дней в обществе королевы Лайтлин Колючка поняла, кто на самом деле правит Гетландом. И если с Виалиной их соединяла девичья дружба, то с Лайтлин и намека на такое быть не могло. Никаких задушевных разговоров и просьб называть по имени. Лайтлин была раза в два старше Колючки. Она была женой, матерью, непревзойденным коммерсантом, управительницей огромного хозяйства. Красивая, хитрая, коварная и очень сдержанная. Настоящая женщина. Такая, какой Колючке не стать никогда. – Благодарю, – пробормотала она, принимая руку Колючки и грациозно – а что она делала не грациозно? – соскальзывая с седла. – Я всегда к вашим услугам. Лайтлин не отпустила ее руку. – Нет. Ты рождена не для того, чтобы торчать за моей спиной на скучных переговорах в монетном дворе. Ты рождена, чтобы сражаться. Колючка с трудом сглотнула: – Так дайте же мне шанс. – Очень скоро ты его получишь. Лайтлин наклонилась к ней и крепче сжала Колючкину ладонь: – Клятва верности – обоюдоострое оружие. Однажды я это упустила из виду, но это больше не повторится. Нас с тобой ждут великие дела. О которых будут петь в песнях. – Мой король? – В голосе отца Ярви звучало беспокойство. Атиль едва не упал, слезая с лошади, а теперь стоял, ухватившись за плечо Служителя, и тяжело дышал, сжимая обнаженный меч. И выглядел он так, что краше в гроб кладут. – Мы договорим позже, – сказала Лайтлин, отпуская руку Колючки. – Колл, вскипяти воды! – приказал отец Ярви. – Сафрит, неси травы! – Я видел, как этот человек отшагал тысячу миль по ледяной пустыне, – тихо сказал Ральф. Он стоял рядом с Колючкой и, сложив руки на груди, смотрел на Атиля. – Король совсем плох. – Да. – И Колючка проводила взглядом короля, которого буквально затаскивал на себе в шатер служитель. – А ведь нам в бой идти. Злая удача… – Отец Ярви не верит в удачу. – А я не верю в кормчих, а они почему-то ходят за мной по пятам. Ральф засмеялся и спросил: – Как здоровье матушки? Колючка хмуро покосилась на него: – Ей, как всегда, все не нравится. – Все ссоритесь? – Ну, раз уж ты спросил, отвечу: гораздо меньше, чем раньше. – Да ты что? Похоже, кто-то из вас двоих повзрослел! Колючка сердито прищурилась: – А может, кого-то из нас двоих один старый мудрый воин научил ценить семью? – Ну, тогда вам точно очень повезло в жизни. И Ральф, глядя в землю, смущенно подергал себя за бороду: – Я вот тут подумал… наверное, следует мне повидаться с ней. – Ты просишь у меня разрешения? – Нет. Но мне все равно хотелось бы его получить. Колючка закатила глаза и пожала плечами: – Кто я такая, чтобы становиться между двумя юными возлюбленными? – Я тоже не стал бы этого делать… – и Ральф красноречиво показал глазами на что-то за ее плечом. – Так, пойду-ка я займусь чем-нибудь полезным… Колючка обернулась и увидела приближающегося Бранда. Вообще-то она очень хотела его увидеть. Но стоило этому произойти, как она отчаянно занервничала. Так, словно впервые выходила на тренировочную площадку, причем против него. Они же давно друг друга знают, правда? Но она почему-то не знала, как себя с ним вести. Подначивать и подшучивать, как гребцы на корабле? Жеманиться, как девица, у которой руки просят? Принять царственно-холодный вид, как королева Лайтлин, у которой просят в долг? Осторожничать, как опытный игрок при игре в кости? Он подходил все ближе, а она с каждым его шагом отступала все дальше на скользкий лед, на замерзшее озеро, и лед скрипел под ее ногами, и в любой момент могла раскрыться полынья. Раскрыться – и поглотить ее. – Колючка, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Бранд, – сказала она и тоже не отвела взгляда. – Что, дождалась меня все-таки, а? Ага. Значит, подшучиваем и подначиваем. – Женихи в очередь выстраивались перед моим домом – от порога до самого порта. О моей несказанной красоте ходят легенды, ты ж в курсе. И она зажала одну ноздрю пальцем и смачно сморкнулась на траву. – У тебя новый меч, – сказал он, поглядывая на ее пояс. Она поддела пальцем ничем не украшенную крестовину и выдвинула клинок из ножен наполовину. Он вытащил меч целиком, сталь тихонько зазвенела. – Работа мастера, лучше которого на берегах моря Осколков не сыскать… – Она молодец, да. И Бранд провел пальцем по желобку с клеймом Рин, взмахнул мечом крест-накрест, поднял к глазам и смерил взглядом. Мать Солнце вспыхнула на блестящей стали, кончик сверкнул искоркой. – Не было времени навесить на него что-нибудь нарядное, – сказала Колючка. – Но он мне и без украшений нравится. Бранд тихонько присвистнул: – Отличная сталь. – Сплавлена с костями героя. – Серьезно? – Ну, отцовские пальцы слишком долго висели без дела на моей шее. Он улыбнулся и вернул ей меч, и она обнаружила, что улыбается в ответ. – Так вроде ж Рин тебе отказала? – Королеве Лайтлин не отказывают. На лице Бранда проступило прежнее растерянное выражение: – В смысле? – Королева посчитала нужным, чтобы у ее Избранного Щита был приличный меч, – сказала она, задвигая клинок в ножны. Бранд вытаращился на нее с открытым ртом. – Я знаю, что ты думаешь, – поникла Колючка. – Ведь у меня даже щита нет. Тут он захлопнул рот и сказал: – Думаю, ты и есть щит, причем самый лучший. Был бы я королевой, выбрал бы тебя. – Извини за прямоту, но королевой тебе не стать. – Ага, никакое платье не налезет, – и он медленно покачал головой и снова улыбнулся. – Надо же… Колючка Бату – Избранный Щит! – А у тебя как дела? Еще не спас Гетланд? Я видела, как вы на берегу собирались. Грозное войско юных героев. Не считая парочки грозных вояк преклонного возраста. Бранд поморщился: – Спасли, как же. Ничего мы не спасли. Старика в деревне убили. И сосиски сперли. Сожгли деревню, потому что она стояла на ванстерской стороне реки. Женщину в рабство угнали. Бранд поскреб в голове. – Я ее отпустил. – Доброе дело сделал, да? – Хуннан бы с тобой не согласился. Он бы всем раструбил, какой я недоделанный дурак, но тогда пришлось бы признать, что весь этот поход был дурацкий, так что… – Бранд вздохнул с растерянным видом. – В общем, завтра я приношу воинскую присягу. Вместе с какими-то юнцами, которые не знают, за какой конец меч держать. Колючка сказала голосом отца Ярви: – Отче Мир оплакивает методы! А матерь Война радуется результатам! Ну что, доволен? Бранд опустил глаза: – Д-да. Наверное. – Что, недоволен? – Ты когда-нибудь жалела, что убила кого-то? – Нет. А что, должна? – Да нет. Я просто спросил. – Да нет. – Значит, тебя и впрямь Матерь Война коснулась. – Коснулась? – фыркнула Колючка. – Да она мне затрещину дала. Коснулась… – Я всегда хотел стать воином. Ну, знаешь, братство, плечом к плечу и все такое… – А знаешь, когда получаешь то, о чем давно мечтал, всегда разочарование наступает. – Почему же. Иногда оно того стоит, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. Теперь-то она точно знала, что значит этот взгляд. А что, если через это замерзшее озеро вполне возможно переправиться? Просто идти шаг за шагом. Страшно, да, но ведь и здорово тоже! И она сделала крохотный шажок навстречу: – Ты где спишь? Он не отступил: – На свежем воздухе, где ж еще. – Избранному Щиту полагается шатер. – Хочешь, чтоб я обзавидовался? – Да нет, он совсем маленький. И она сделала еще один шаг: – Но в нем есть кровать. – Ну-ка, ну-ка… – И холодно там. Еще один шажок. Теперь они оба улыбались. – Одной-то спать. – Дело поправимое. Могу договориться с Сордафом, он тебе в одеяло напердит – сразу согреешься. – Сордаф, конечно, мужчина видный, но не в моем вкусе. И она протянула руку и отвела волосы ему с лица. – Я кое о ком другом думала. – Люди смотрят, – тихо сказал Бранд. – А мне плевать.Трусость
Они построились и стали на колени. Трое парнишек и Бранд. Двое с копьями набежали на того старика. Третий плакал, когда дома поджигал. А он отпустил единственную рабыню, которую они увели. Молодцы. Отличные воины, все как один. Но какие уж есть. А вокруг стояли воины Гетланда в полном вооружении. Совсем скоро Бранд и эти юнцы вступят в их братство. И встанут с ними плечом к плечу в бою с Гром-гиль-Гормом и его ванстерцами. И там, в условленном месте, все они шагнут в объятия Матери Войны. Король Атиль сильно изменился за тот год, что Бранд его не видел, причем не к лучшему. Кожа его посерела и стала такого же цвета, что и седые волосы, слезящиеся глаза обвелись темными кругами. Он ссохся в своем кресле и едва шевелился, словно Королевский Обруч давил ему на лоб страшной тяжестью. В руках он держал меч, и руки его заметно дрожали. Отец Ярви сидел на высоком табурете рядом с королем, королева Лайтлин, с очень прямой спиной, сидела с другой стороны: плечи назад, сжатые в кулаки руки на коленях, бледные глаза пристально следят за толпой. Супруг мой болен, но я сильна как никогда, говорил ее вид. Колючка стояла за плечом королевы, выпятив подбородок, и вызывающе смотрела на собравшихся. Руки она сложила на груди, выставив пылающий ослепительным белым светом эльфий браслет на всеобщее обозрение. Поистине она выглядела как героиня легенд, как настоящий Избранный Щит – от наполовину выбритой головы до пят. Бранд смотрел и не верил, что эта женщина выбралась из его постели всего-то час назад. Ну, хоть что-то приятное во всем этом… Король медленно обвел взглядом мальчишек и Бранда, потом покашлял, прочищая горло. – Вы молоды, – сказал он таким сиплым и тихим голосом, что его заглушал хлопающий на ветру полог шатра. – Но мастер Хуннан счел вас достойными присяги в пору, когда Гетланд осажден врагами. И он немного приподнялся в кресле, и Бранд разом припомнил славного мужа, чьим речам он внимал на морском берегу в Торлбю. – Мы двинемся к Амонову Зубу навстречу ванстерцам. В такой битве каждый щит на счету! Тут его скрутил приступ кашля, и он просипел: – За сталью последнее слово… И обессиленно упал в кресло, а отец Ярви наклонился и что-то прошептал ему на ухо. Вечно хмурый мастер Хуннан вышел вперед с мечом в руке и встал над первым мальчишкой. – Клянешься ли ты в верности Гетланду? Парнишка сглотнул: – Клянусь. – Клянешься ли ты верно служить своему королю? – Клянусь. – Клянешься ли ты стоять плечом к плечу со своими товарищами в щитовой стене и повиноваться приказам? – Клянусь. – Тогда поднимись, воин Гетланда! Мальчишка встал, скорее испуганный, чем счастливый, и все вокруг ударили себя кулаками в грудь, и заколотили рукоятями топоров в щиты, и затопали ногами, выражая свое одобрение. У Бранда разом в горле пересохло. Скоро и его очередь подойдет! Это день, который он будет с гордостью всю жизнь вспоминать! Но тут он вспомнил пепел Халлебю и Риссентофта, истекающего кровью на пороге собственного дома старика, женщину, которую он вел на веревке… нечем тут гордиться, если честно… Толпа радостно завопила, когда второй мальчишка в третий раз сказал «клянусь» и стоявший за его спиной воин дернул его наверх, как рыбку из пруда. Бранд поглядел в глаза Колючке, та улыбнулась уголком рта. Он бы улыбнулся в ответ, но его снедали сомнения. Мать, умирая, наказывала: твори добро. Разве добро он творил в Риссентофте? Третий мальчишка опять плакал, принося свои клятвы, но воины сочли их слезами счастья и гордости, и орали громче прежнего, и звон оружия действовал Бранду на нервы. У Хуннана заходили на скулах желваки, и взгляд стал еще суровей, когда он шагнул к Бранду. Толпа затихла. – Клянешься ли ты в верности Гетланду? – Клянусь, – просипел Бранд. Во рту разом стало сухо. – Клянешься ли ты верно служить своему королю? – Клянусь, – просипел Бранд, и сердце бешено заколотилось. – Клянешься ли ты стоять плечом к плечу со своими товарищами в щитовой стене и повиноваться приказам? Бранд открыл рот, но слова не шли. Молчание затягивалось. Улыбки исчезали с лиц. Все взгляды были устремлены на него. Поскрипывал доспех, воины тревожно переминались с ноги на ногу. – Ну? – резко сказал Хуннан. – Нет. Повисло ошеломленное молчание, похожее на затишье перед грозой, а потом толпа удивленно зароптала. Хуннан смерил его неверящим взглядом: – Что? – Поднимись, юноша, – донесся до него скрипучий голос короля. В ропоте толпы теперь слышалась ярость. – О таком мне еще не приходилось слышать. Почему ты отказываешься принести клятву? – Потому что он трус, – рявкнул Хуннан. Толпа зароптала сильнее, послышались гневные выкрики. Мальчишка, стоявший рядом с Брандом, смотрел на него удивленно раскрытыми глазами. Ральф сжал кулаки. Отец Ярви заломил бровь. Колючка зло скривилась и шагнула вперед, но королева предостерегающе подняла палец. Поморщившись от напряжения, король поднял исхудалую руку, и толпа затихла. Атиль не отводил глаз от Бранда: – Я спросил его, не тебя. – Может, я и трус, – сказал Бранд, и странное дело, голос его прозвучал громче и смелей, чем обычно. – Давеча мастер Хуннан убил старика-фермера, и я струсил и не остановил его. Мы сожгли деревню, и я струсил и не возразил. Во время испытания он выставил троих учеников против одного, и я струсил и не посмел заступиться. А ведь воин должен защищать слабых от сильных! Разве нет? – Лжешь! Будь ты проклят! – взревел Хуннан. – Да я… – Ты! Придержи язык! – рявкнул отец Ярви. – Говорить будешь, когда король разрешит! Наставник смерил его ненавидящим взглядом, но Бранду было все равно. У него словно камень с души упал. Словно он все время нес на себе «Южный ветер», а тут вдруг избавился от ноши. И он впервые за все время с тех пор, как покинул Торлбю, чувствовал, что наконец-то пребывает в свете. – Бесстрашный воин, говорите? – И он указал на Колючку. – Вот она. Колючка Бату, Избранный Щит королевы. В Первогороде она одна сражалась с семью воинами и спасла Императрицу Юга. По всему морю Осколков поют о ней песни! А вы – вы набираете в войско мальчишек, которые не знают, с какой стороны браться за копье! Что это за самоубийственная гордость? Что это за глупость? Я мечтал стать воином. Служить тебе, мой король. Защищать свою страну. Встать плечом к плечу с братьями по оружию. И он посмотрел Хуннану прямо в глаза и пожал плечами: – Если быть воином значит именно это – тогда нет, я не хочу быть воином. Толпа снова вскипела гневными криками, и снова король Атиль поднял дрожащую руку и призвал всех к тишине. – Многим здесь не по нраву твои речи, – сказал он. – Но это не речи труса. Среди мужчин есть и те, кого коснулся Отче Мир. Усталый взгляд его перешел на отца Ярви, потом упал на Колючку, и одно веко задергалось. – А среди женщин бывают такие, кого коснулась Матерь Война. Смерть… ждет нас всех. И вдруг лежавшая на мече рука задрожала сильнее обычного. – Но каждый из нас должен отыскать… достойную дорогу… к ее… двери… И он чуть не выпал из кресла. Отец Ярви соскочил со стула и успел его подхватить. Меч соскользнул с колен и упал в грязь. Служитель с Ральфом подняли короля с кресла и увели в шатер. Голова Атиля безвольно качалась. Ноги волочились по грязи. Толпа роптала все громче и громче, теперь в ее голосе слышался страх. – Король меч уронил! – Плохая примета… – Не будет нам удачи в бою! – Нет нам милости от богов… – Успокойтесь! – Это поднялась королева Лайтлин и окатила толпу ледяным презрительным взглядом. – Что я вижу? Воинство Гетланда или толпу судачащих рабынь? Она подняла из грязи королевский меч и прижала его к груди, как делал это король. Но руки ее не дрожали, и глаза глядели твердо, и голос звучал громко и уверенно. – Сейчас не время для сомнений! Крушитель Мечей ждет нас у Амонова Зуба! Король не с нами, но мы знаем, что он сказал бы! – Последнее слово за сталью! – выкрикнула Колючка, и эльфийский браслет вспыхнул яростным красным. – Сталь! – взревел мастер Хуннан, вскидывая меч. С железным шорохом обнажались мечи, и острия их грозно вздымались к небу. – Сталь! Сталь! Сталь! – взревела в тысячу глоток толпа. И только Бранд стоял и молчал. Он всегда думал, что добро и благо – это когда ты сражаешься плечом к плечу с братьями. А теперь оказалось, что, возможно, благо заключается в том, чтобы не сражаться вовсе.Назначенное место
Воинства Ванстерланда и Гетланда стояли друг против друга над глубокой зеленой равниной. – Какая трава высокая, здесь, наверное, хорошо овец пасти, – заметил Ральф. – Или сойтись в бою. Колючка, прищурившись, оглядела выстроившихся ванстерцев: фигуры воинов четко выделялись на фоне яркого неба, иногда в свете Матери Солнца вспыхивали клинки. Ванстерцы стояли в не слишком плотной щитовой стене, между яркими пятнами щитов остро торчали копья, над центром вяло болталось темное знамя Гром-гиль-Горма, перед строем маялась кучка лучников, а на флангах стояли легковооруженные застрельщики. – Словно в зеркало глядимся, так похоже на нашу армию, – пробормотал отец Ярви. – Вот только над ними чертова эльфья башня торчит, – мрачно отозвалась Колючка. Над дальним концом ванстерских порядков вздымался Амонов Зуб – плетенная из эльфьих металлических прутьев полая внутри башня, коническая, узкая. Громадина в тридцать человеческих ростов, торчащая над скальным выступом. – А для чего ее построили? – восхищенно разглядывая Зуб, спросил Колл. – Кто ж теперь скажет? – отозвался служитель. – Сигнальная башня? Памятник эльфьему высокомерию? Храм Единого Бога, которого они разбили на множество богов? – Я скажу тебе, чем она станет, – и Ральф обвел мрачным взглядом собранное в ее тени войско. – Могильным памятником. Здесь сотни и сотни лягут. – Сотни и сотни ванстерцев, – резко отозвалась Колючка. – И потом, нас больше. – Да, – согласился Ральф. – Но битвы выигрывают опытные воины, а числом мы их почти не превосходим. – К тому же Гром любит прятать своих конников, – заметил отец Ярви. – И да, наши армии почти равны по численности. – И у них есть король, а у нас… – и Ральф оглянулся на лагерь. Атиль не вставал с одра болезни с прошлого вечера. Поговаривали, что Последняя дверь уже раскрылась перед ним, и отец Ярви не отрицал этого. – Даже победа в этой битве ослабит Гетланд, – сказал служитель. – И праматерь Вексен знает это. Этот бой – часть ее плана. Она знала, что король Атиль примет вызов. Мы выиграем лишь в том случае, если битвы не будет. – И что, у тебя наготове какое-то эльфье волшебство, чтобы остановить ванстерцев? – спросила Колючка. Отец Ярви бледно улыбнулся: – Надеюсь, немного служительской магии нам поможет. Колл оглядывал войско на том краю долины, пощипывая редкую щетинку у себя на подбородке. – Интересно, Фрор там? – Вполне возможно, – ответила Колючка. А ведь они с ним тренировались, смеялись, дрались и гребли на одном корабле. – А что ты будешь делать, если вы встретитесь в бою? – Убью, наверное. – Тогда лучше уж вам не встречаться, – и Колл поднял руку. – Едут! Гормово знамя в центре двинулось с места, от строя отделился отряд всадников и порысил вниз по склону. Колючка проложила себе дорогу среди отборных королевских воинов и подошла к Лайтлин, но королева жестом отослала ее. – Держись сзади, Колючка. И капюшона не снимай. – Мое место рядом с вами. – Сегодня ты не мой щит, сегодня ты мой меч. Иногда меч лучше не показывать до времени. Когда время придет, ты узнаешь. – Да, моя королева. Весьма неохотно Колючка вновь накинула капюшон, подождала, пока королевская свита тронет коней, и, сгорбившись в седле подобно вору, которому не место в песнях о героях, поехала последней. А они скакали вниз по склону, мягкая земля комьями летела из-под копыт. С ними мчались два знаменосца – один с золотым штандартом Лайтлин, второй с серым Атиля. Знамена весело хлопали на ветру. Ванстерцы все приближались. Двадцать самых славных их воинов – в высоких шлемах, суровых, с заплетенными в косы волосами, с золотыми кольцами в кольчугах. А впереди скакал человек в ожерелье из наверший мечей поверженных врагов, четырежды обернутом вокруг мощной шеи. Человек, который убил отца Колючки. Гром-гиль-Горм, Крушитель Мечей, в полном блеске боевой славы. Слева скакал его знаменосец, здоровенный раб-шенд в усаженном гранатами рабском ошейнике, черное знамя развевалось над ним. А справа ехали двое крепких светловолосых парнишек. Один насмешливо улыбался и вез за спиной огромный щит Горма, а второй презрительно кривил губы и держал здоровенный Гормов меч. А между ними и королем, сжав зубы так крепко, что жилы вздулись на бритой голове, скакала мать Скейр. – Привет вам, гетландцы! Копыта гигантского жеребца Горма глухо затопали, когда он придержал коня в болотистой низине. Гром улыбался яркому небу. – Матерь Солнце улыбается нашей встрече! – Хорошее предзнаменование, – заметил отец Ярви. – Для кого из нас? – засмеялся Горм. – Возможно, для нас обоих? – И королева Лайтлин дала шенкелей своей лошади. Колючка умирала как хотела двинуться следом – она ж должна защищать королеву! – и с трудом удержалась, чтобы не всадить пятки в бока своему скакуну. – Королева Лайтлин! Вижу, красота ваша и мудрость не подвержены действию времени… – Равно как ваша сила и мужество, – ответила королева. Горм задумчиво почесал в бороде: – Когда я в последний раз был в Торлбю, меня не удостоили столь вежливых речей! – Мой муж говорит: хороший враг – лучший дар богов. Что ж, у Гетланда такой враг есть – Крушитель Мечей. – Вы мне льстите, и мне, не скрою, это по нраву. Но где же король Атиль? Я так хотел обновить узы дружбы, соединившие нас в Божьем зале! – Боюсь, супруг мой не сможет с вами встретиться, – сказала Лайтлин. – Сегодня я за него. Горм недовольно выпятил губы: – Жаль, такой прославленный воин не сможет участвовать в битве! Но Матерь Воронов никого не ждет, даже великих. – У нас есть выбор, – и Ярви подъехал поближе. – Мы можем избежать кровопролития. И тем избавить северян от ярма Верховного короля в Скегенхаусе. Горм заломил бровь: – Ты не только служитель, но и волшебник? – Мы молимся одним и тем же богам, поем песни об одних и тех же героях, страдаем от такой же погоды. И все же праматери Вексен раз за разом удается стравить нас. Если сегодня при Амоновом Зубе начнется бой, при любом победителе в выигрыше останется только она. А ведь Ванстерланд и Гетланд, объединившись, могут достигнуть столь многого! Отец Ярви подался вперед в седле: – Так давайте же разожмем кулак и протянем открытую ладонь! И заключим союз! Колючка при этих словах ахнула от удивления – и не она одна. По рядам воинов с обеих сторон пробежал ропот, кто-то выругался, люди обменивались сердитыми взглядами. Но Крушитель Мечей поднял руку, призывая войско к тишине. – Смелая идея, отец Ярви. Вы, без сомнения, известный своей хитростью человек. И говорите словами Отче Мира, как и подобает служителю. Горм с недовольным видом пожевал губами, длинно выдохнул через нос и вздохнул. – Но, боюсь, это невозможно. Моя служительница придерживается иного мнения. Ярви удивленно заморгал и поглядел на мать Скейр: – Разве? – Я говорю о моей новой служительнице. – Приветствую, отец Ярви. Гормовы молодые оруженосцы разъехались, чтобы дать дорогу другому всаднику. Укутанному с ног до головы в плащ всаднику на бледном коне. Она опустила капюшон, и ледяной ветер растрепал желтые волосы, а глаза на изможденном лице вспыхнули лихорадочным блеском. Улыбка же ее полнилась такой злобой и горечью, что хотелось отвести взгляд и не смотреть. – Думаю, вы знакомы с матерью Исриун, – пробормотал Горм. – Одемово отродье, – прошипела королева Лайтлин – похоже, появление Исриун явно не входило в ее планы. – Вы ошибаетесь, моя королева, – и Исриун криво улыбнулась. – Моя единственная семья теперь – Община. Так же, как и у отца Ярви. Наша единственная мать – праматерь Вексен. Разве не так, братец? После того, как сестра Скейр не справилась с поручением в Первогороде, праматерь утратила к ней доверие. У Скейр дернулась щека. – И праматерь отправила меня занять ее место. – И ты позволил? – пробормотал Ярви. Горм снова пожевал губами, и вид у него был кислей прежнего. – Я принес клятву верности Верховному королю и не могу нарушить ее. – Сила Крушителя Мечей равна его мудрости, – сказала Исриун. – Он знает свое место в порядке вещей, мудро устроенном Единым Богом. Горм скривился еще больше, но промолчал. – А вот вы в Гетланде свое место явно забыли. Праматерь Вексен требует наказать вас за высокомерие, наглость и вероломство! А сейчас Верховный король собирает великую армию из людей Нижних земель и инглингов – тысячи и тысячи воинов! И он призывает на битву сильнейшего из них – Йиллинга Яркого! Он их возглавит! Море Осколков не видело армии, многочисленней этой! Они пойдут на Тровенланд во славу Единого Бога! Ярви фыркнул: – И ты заодно с ними, да, Гром-гиль-Горм? Нравится тебе ползать на коленях перед Верховным королем? И класть земные поклоны перед его Единым Богом? Ветер забросил прядь длинных волос на покрытое шрамами лицо Горма, но тот сохранял неподвижное спокойствие статуи. – Я держу клятвы, которые дал, отец Ярви. – И все же, – продолжила Исриун, нервно ломая руки, – Община всегда ратует за мир. Единый Бог даст вам прощение, хотя вы его и не заслуживаете. Избегать кровопролития – богоугодный замысел. Поэтому мы держимся нашего предложения – пусть поединок королей разрешит наш спор. Тут она злорадно оскалилась: – Правда, Атиль слишком стар, слаб и болен. Он не сможет вступить в бой. Без сомнения, таково наказание Единого Бога за вероломство. Лайтлин покосилась на Ярви, и служитель незаметно кивнул. – Атиль выслал меня вместо себя, – сказала она, и сердце Колючки, и без того часто бившееся, заколотилось о ребра. – Вызов королю – это вызов и королеве. Мать Исриун презрительно рассмеялась: – И ты сразишься с Крушителем Мечей, позолоченная королева? Лайтлин оскалилась: – Ты, верно, забыла, детка. Королева не сражается. Вместо меня на бой выйдет мой Избранный Щит. И тут на Колючку снизошло страшное спокойствие, и на ее скрытом капюшоном лице расцвела улыбка. – Это жульничество! – тявкнула Исриун – теперь она уже не улыбалась. – Это закон, – отрезал Ярви. – Служитель короля обязан знать его. Вы вызвали нас на бой. Мы приняли вызов. Горм отмахнулся огромной лапищей, словно от надоедливой мухи: – Жульничество это или по закону, мне все равно. Я выйду против любого, – в голосе звучала скука. – Показывай свого поединщика, Лайтлин, и завтра на рассвете мы встретимся на этом поле, и я убью его, и сокрушу его меч, и повешу его навершие на мою цепь. И он обвел глазами войско Гетланда. – Однако твой Избранный Щит должен знать, что Матерь Война дохнула на меня в колыбели, и предсказано, что не дано мужу убить меня. Лайтлин изогнула губы в ледяной улыбке, и тут все щелкнуло, как детали в замке, и стало на место, и замысел богов в отношении Колючки Бату стал очевиден. – Мой Избранный Щит – не муж. Настало время обнажить меч. Колючка сорвала и отбросила плащ. В гробовом молчании воины Гетланда расступились, и она тронула своего коня и поехала между ними, не сводя глаз с короля Ванстерланда. И когда он увидел ее, лоб его прорезала глубокая складка. – Гром-гиль-Горм, – тихо сказала она, поравняв коня с Ярви и королевой. – Крушитель Мечей. Конь матери Исриун шарахнулся в сторону. – Творитель Сирот. И Колючка придержала лошадь рядом с ним, и на его хмурое лицо пал отсвет яростного алого света ее эльфийского браслета. А она нагнулась к нему и прошептала: – Тебе конец.Храбрость
Потом они некоторое время лежали, не шевелясь. Ее волосы щекотали лицо, ребра упирались в его ребра с каждым жарким вдохом. Она поцеловала его открытый рот, потерлась носом о щеку, а он лежал и не шевелился. Она соскользнула с него, вытянулась рядом с довольным ворчанием, и он лежал и не шевелился. И он прижалась к нему, положила голову на плечо, и дыхание ее замедлялось, замедлялось, замедлялось, а он лежал и не шевелился. Наверное, он должен был держать ее крепко, как скряга держится за свое золото, досуха выжать каждый миг, пока они еще вместе. Но Бранд… не мог. Ему было муторно и погано на душе. А еще он боялся. И ее потная кожа липла к его, и жар ее тела душил, и он вывернулся из ее объятий и встал, запутался в темноте головой в пологе, с проклятиями захлопал ладонью и отбросил его. Полог захлопал и обвис, покачиваясь. – Ты решил наказать мой шатер за недостойное поведение? – донесся до него ее голос. Ее скрывала темнота. Только на плече отражался полумесяц света – видно, она приподнялась на локте. Глаза блестят. И золото в волосах. – Значит, ты с ним сразишься? – Ну да. – С Гром-гиль-Гормом. – Разве что он устрашится и не явится. – С Крушителем Мечей. Творителем Сирот. Имена тяжко падали в глухую темноту. Имена, от которых у самых великих воинов поджилки тряслись. Имена, которыми матери пугали непослушных детей. – Сколько раз он выходил на поединки? – Говорят, раз двадцать. – А ты? – Ты знаешь, сколько, Бранд. – Знаю. Нисколько. – Ну, примерно. – Сколько людей он убил? – Кладбища полны ими. Теперь ее голос звучал сурово, и на одеяло падал злой красный отблеск браслета. – Больше, чем кто-либо на море Осколков. – Сколько наверший мечей у него болтается на цепи? Сотня? Две сотни? – И среди них то, что принадлежало моему отцу. – Хочешь пойти по его стопам? Браслет вспыхнул сильнее, осветил сердитые складки у губ. – Ну, раз ты спросил, отвечу. Я собираюсь убить этого здоровенного ублюдка и бросить его труп воронам. Повисло молчание, снаружи кто-то прошел с факелом, рыжий свет осветил Колючкину щеку, на щеке проступил шрам в форме звездочки. Бранд опустился на колени, лицом к лицу с ней: – Мы можем уехать. – Нет. Не можем. – Отец Ярви. Это он подбил тебя на это. Это все обман, мошенничество чистой воды. Как с этим отравителем в Ялетофте. Это его хитрый план… – А хоть бы и так? Я не ребенок, Бранд, я все понимаю. Я дала клятву отцу Ярви. И королеве. И я прекрасно понимала, что к чему. Я знала, что должна буду выйти на поединок. Я знала, что могу умереть, защищая ее. – Если поедем верхами, к утру будем уже в десяти милях отсюда. Она сердито отпинала одеяло и опрокинулась на спину, закрыв руками лицо. – Мы не сбежим, Бранд. Ни ты, ни я. Я сказала Горму, что ему пришел конец. Все очень расстроятся, если я не явлюсь, как ты считаешь? – Мы можем поехать на юг, в Тровенланд. Наняться на корабль, поплыть вниз по Священной. В Первогород. Виалина приютит нас. Ради всех богов, Колючка, он же Крушитель Мечей… – Бранд, хватит! – рявкнула она, да так неожиданно, что он отшатнулся. – Думаешь, я всего этого не знаю? Думаешь, у меня в голове все это не крутится, как чертов осиный рой? Думаешь, я не знаю, что по всему лагерю люди сидят, задают себе те же самые вопросы – и получают те же самые ответы? И она наклонилась вперед, блеснув глазами: – Я скажу, что ты можешь для меня сделать, Бранд. Ты можешь стать единственным человеком в лагере, который думает, что я выиграю. Или просто притвориться, что так думает. Это не твой выбор, а мой. Я его сделала. А ты выбирай – хочешь ты стать со мной плечом к плечу или нет. Он стоял на коленях и моргал, словно ему только что залепили пощечину. Затем он сделал длинный вздох, и выдохнул. – Я всегда буду рядом. Буду стоять плечом к плечу с тобой. Всегда. – Я знаю. Просто это я должна сегодня бояться. – Прости. И он протянул руку и дотронулся в темноте до ее лица, и она прижалась щекой к его ладони. – Просто… Мы так долго к этому шли. Я не хочу тебя терять. – А я не хочу теряться. Но ты же знаешь – именно для этого я и рождена. – Если кто и победит его, так это ты. Еще б поверить в это… – Я знаю. Но у меня не слишком много времени. И она взяла его за запястье и потянула в постель. – И я не хочу потратить его на разговоры.* * *
Бранд сидел с Колючкиным мечом на коленях и полировал его. Он отполировал его до зеркального блеска, от рукояти до блестящего кончика. Звезды погасли, и небо посветлело, и Матерь Солнце поднялась из-за Амонова Зуба. Сталь сверкает. Клинок наточен. Но он водил и водил по нему тряпицей, бормоча молитвы Матери Войне. Точнее, он бормотал одно и то же, одно и то же: – …пусть она не умрет, пусть она не умрет, пусть она не умрет… Чего не имеешь, то и хочешь. А когда получаешь, вдруг наваливаются сомнения. И тогда ты понимаешь, что можешь это потерять – о, тогда оказывается, что тебе это так нужно, так нужно… Отец Ярви бормотал свои собственные молитвы, приглядывая за стоявшим на огне горшком. Время от времени он бросал туда высушенные листики то из одного мешочка, то из другого. Варево пахло немытыми ногами. – Хватит уже полировать-то, – сказал он. – Я не могу быть рядом с ней. И Бранд перевернул меч и принялся яростно протирать его с другой стороны. – Все, что я могу, это полировать меч и молиться. И я собираюсь этим заниматься до упора. Бранд знал, что Колючка не выкажет страха. Но она сидела, положив локти на колени и свесив руки, и даже немного улыбалась, и эльфий браслет на ее запястье ярко горел. На левой у нее был стальной наруч – и все, доспеха она не надела. Только кожаную куртку, прошитую стальными кольцами, туго перевязанную ремнями и поясом, чтобы ничего не болталось. И не за что было ухватиться. Над ней стояла королва Лайтлин и заплетала ее спутанные волосы, туго-туго, умело и быстро, словно убирала ее к свадьбе, а не к бою. Обе они не выказывают страха, – храбро держатся, да. Две самые храбрые женщины в лагере. Которым есть что терять в случае поражения. Им двоим больше всех нужна победа. И тут Колючка поглядела на него, и Бранд кивнул в ответ. И тоже не выказал страха. Во всяком случае, сделал все, чтобы не показать, как боится. А что он мог еще сделать? Это, да полировать меч и молиться. – Она готова? – пробормотал отец Ярви. – Это Колючка. Она всегда готова. Что бы себе ни думали эти идиоты. Воины начали собираться с первым светом, и теперь вокруг стояла и перешептывалась целая толпа. Люди толпились между шатрами и заглядывали друг другу через плечо. Мастер Хуннан стоял в первом ряду и хмурился так, что, казалось кожа сейчас со лба слезет. Бранд видел их недовольные лица, чувствовал их злость и растерянность. Как это так, какая-то девка сразится за честь Гетланда, а они, присягнувшие воины, будут стоять праздно и смотреть. И кто, главное дело? Девка, которая не прошла испытание. Девка, которую обвинили в убийстве. Она ж даже кольчуги не надела! И щита у ней нет! Колючка явно плевала на всех их перешептывания и уничтожающие взгляды. Она поднялась – высокая, стройная, быстрая, как паук, прям как Скифр, только выше, и шире в плечах, и сильнее. И она раскинула руки и пошевелила пальцами, сжала зубы, прищурилась и оглядела долину. Королева Лайтлин положила ей руку на плечо. – Да пребудет с тобой Матерь Война, мой Избранный Щит. – Она всегда со мной, моя королева, – отозвалась Колючка. – Время близко. И отец Ярви перелил свое варево в чашку и протянул ее здоровой рукой: – Выпей это. Колючка принюхалась и отшатнулась: – Как воняет-то! – Все полезные отвары пахнут плохо. Это обострит твои чувства, приглушит боль. И ты будешь двигаться быстрее. – А это не жульничество? – Мать Исриун воспользуется любыми средствами, будь уверена. И Ярви снова протянул ей исходящую паром чашку: – Поединщик королевы должен победить. Остальное – пыль под ногами. Колючка зажала нос и выпила чашку до дна. Потом сморщилась и сплюнула. Ральф шагнул вперед, держа щит на манер подноса. На нем лежали два только что наточенных кинжала. – Точно кольчугу не наденешь? Колючка покачала головой. – Скорость – вот мой доспех и главное оружие. Я буду двигаться быстро, нападать неожиданно, и всегда нападать, а не защищаться. А вот они мне пригодятся. И она взяла клинки и вложила их в ножны на груди и на боку. – Еще один – пусть он принесет тебе удачу. И Бранд протянул кинжал, который сковала Рин, тот, что он брал с собой на корабль. Тот, что спас ему жизнь в степи. – Я его сберегу, не волнуйся, – и Колючка засунула его за пояс сзади. – Пусть он тебя убережет, – пробормотал Бранд. – Сколько у тебя клинков, – усмехнулся отец Ярви. – Меня однажды застали врасплох безоружной, и мне не понравилось, – сказала Колючка. – Лучше умереть до зубов вооруженной. – Ты не умрешь. Бранд хотел, чтобы в голосе чувствовалась уверенность. Хотя сердце его разрывалось. – Ты убьешь этого ублюдка. – Да. И она наклонилась поближе: – Я щас обосрусь от страха. – А по тебе не скажешь. – Страх делает тебя осторожной, – пробормотала она, сводя и разводя руки. – Страх помогает выжить. – Без сомнения. – Эх, была бы здесь Скифр… – Тебе больше нечему у нее учиться. – Немного эльфьей магии нам бы не помешало. Так, на всякий случай. – Ага, чтоб тебе славы не досталось? Нет уж. И Бранд показал ей меч, сначала одну сторону, потом другую. Края клинка морозно взблескивали – еще бы, он с первым светом стал их надраивать. – Не сомневайся. – Не буду, – сказала она и пристегнула меч сбоку. И протянула руку за топором. – А ты почему сомневался? Тогда, на берегу? Бранд задумался. Перебрал в уме весь этот долгий, странный год. Вспомнил тот день, песчаный берег и что на нем случилось. – Я хотел творить добро. И он крутанул топором. Лезвие, испещренное письменами на пяти языках, вспыхнуло. – Однако если подумать, я просто дурак. – Если б не сомневался, ты бы меня победил. – Может быть. Колючка просунула топор в петлю. – Я бы провалила испытание, и Хуннан в жизни не дал бы мне второго шанса. Я бы не убила Эдвала. Меня бы не обвинили в убийстве. Я бы не поступила в ученицы к Скифр, не проплыла бы на корабле по Священной, не спасла бы Императрицу, и обо мне бы не пели песни. – А меня бы взяли в поход, – сказал Бранд. – И я стал бы гордым воином Гетланда и делал то, что прикажет мастер Хуннан. – А моя мать выдала бы меня замуж за какого-нибудь старого дурака, и я бы неправильно носила его ключ и отвратительно шила. – И ты не вышла бы на поединок с Гром-гиль-Гормом. – Нет. И мы бы… и между нами бы ничего не было. Он долго смотрел ей в глаза: – Я ни о чем не жалею. – Я тоже. И она его поцеловала. Последний поцелуй перед бурей. Мягкое прикосновение ее губ. Горячее дыхание в холоде утра. – Колючка? – рядом стоял Колл. – Горм уже вышел. Бранду хотелось заорать в голос, но он заставил себя улыбнуться. – Быстрей начнешь, быстрей убьешь его. Он вытащил меч Одды и принялся колотить рукоятью в Ральфов щит, и остальные сделали то же самое, и ударили в щиты, и грохот пошел по войску, и все закричали, зарычали, запели. Она, конечно, совсем не тот поединщик, которого бы они выбрали, но она вышла постоять за Гетланд. И Колючка, гордо выпрямившись, шла сквозь грохочущий строй, и воины расступались перед ней, как земля перед плугом. Шла биться насмерть с Крушителем Мечей.Сталь
– Я тебя заждался, – сказал Гром-гиль-Горм своим певучим голосом. Он сидел на высоком стуле, а по сторонам стояли на коленях его оруженосцы с мечом и щитом. Беловолосый улыбался Колючке, другой смотрел волком, словно сам собирался броситься в бой. А за ними, у восточного края площадки для поединка, выстроились двадцать ближних дружинников Горма. Там же стояла Матерь Исриун – глаза на худом лице горели злобой, ветер трепал волосы. Рядом мрачно переминалась с ноги на ногу Матерь Скейр. А за ними собрались сотни воинов. Темные их силуэты четко вырисовывались на фоне неба, в котором уже ярко светила поднявшаяся над Амоновым Зубом Матерь Солнце. – Подумала – пусть еще немного поживет. Конечно, она храбрилась. Рядом шли королева Лайтлин и отец Ярви. Следом – двадцать лучших воинов Гетланда. И вот она ступила на пятачок примятой скошенной травы. На таких обычно тренировались: восемь шагов в длину и в ширину, по углам воткнуты копья. Пятачок, на котором умрет либо она, либо Гром-гиль-Горм. – Не слишком ценный подарок. Крушитель Мечей пожал плечами, и железные кольца кольчуги с золотым узоромтихо зазвенели. – Когда Последняя дверь близко, время тянется слишком медленно. – Возможно, Последняя дверь ближе к тебе, чем ко мне. – Такое возможно. И он прихватил пальцами одно из болтавшихся на цепи наверший: – Ты ведь Колючка Бату? – Да. – О которой песни поют. – Да. – Та, что спасла Императрицу Юга? – Да. – И кто получила от нее в награду бесценную реликвию. Горм поглядел на эльфийский браслет, полыхавший красным у Колючки на запястье, и удивленно поднял брови: – А я думал, песни врут. Она пожала плечами: – Некоторые – да. – Что бы ты ни сделал, скальдам все мало, правда? Горм взял у улыбающегося мальчика щит – здоровенный, крашенный черной краской. Край весь в зазубринах – прощальных подарках от людей, которых он убил на вот таких площадках. – Я тебя уже где-то видел. – В Скегенхаусе. Ты стоял на коленях перед Верховным королем. Он дернул щекой – все-таки она его задела этими словами. – Все мы становимся на колени перед кем-нибудь. Я бы тебя узнал, но ты сильно изменилась. – Да. – Ты дочь Сторма Хедланда. – Да. – Это был славный поединок. Хмурый мальчик протянул Горму меч, тот сжал пальцы на рукояти и вытащил его из ножен. Чудовищных размеров у него клинок, Колючка бы с ним только двумя руками смогла управиться. А ему он был словно ивовая веточка. – Ну что ж, будем надеяться, и о нашем споют что-нибудь веселое. – Не рассчитывай на тот же исход, – сказала Колючка, наблюдая за отблесками Матери Солнца на его мече. Он силен, замах у него серьезный, и доспех отличный, но все эти железяки много весят, так что у нее преимущество в скорости. Она выдержит дольше. А вот кто из них в бою хитрее, покажет время. – Я выходил на поединок раз двадцать и отправил в могилу множество храбрецов, и понял одно. Никогда не рассчитывай на тот же исход. Горм осматривал ее одежду, оружие – прикидывал и оценивал, точно так же, как и она. Интересно, какие преимущества он увидел. И какие уязвимые места. – Впрочем, я ни разу еще не бился с женщиной. – Это будет первый и последний раз. Это твой последний бой. И она гордо вздернула подбородок. – Дыхание Матери Войны не защитит тебя от меня. Он надеялась, что он разозлится, а если разозлится, значит, будет действовать безрассудно. Но король Ванстерланда лишь печально улыбнулся: – Ох уж эта юношеская самоуверенность. Предсказано, что я не паду от руки мужа. И он встал, и его громадная тень протянулась по примятой траве: гигант, о которым пели скальды, распрямился во весь свой немалый рост. – А не что я паду от твоей руки.* * *
– Матерь Война, не дай ей погибнуть, – раз за разом выговаривал Бранд, до боли сжимая кулаки. – Матерь Война, не дай ей погибнуть… Когда поединщики заняли свои места, на равнину опустилась нездешняя тишина. Только ветер посвистывал в траве да птицы хрипло и громко перекликались в свинцовом небе. Тихонько позванивал доспех на нервно переминающихся с ноги на ногу воинах. Мать Исриун вышла на площадку и встала между ними: – Вы готовы убивать? Вы готовы умереть? – И она подняла руку с гусиным пером. – Готовы ли вы предстать перед судом Единого Бога? Горм высился над ней, как гора – широкий щит впереди, огромный меч наготове. – Мать Война будет моим судьей, – прорычал он. Колючка пригнулась и свирепо оскалилась. – Плевать, кто там судья. – И она повернула голову и сплюнула. – Я готова. – Тогда начинайте! – воскликнула Матерь Исриун и бросила перышко, и быстро убежала с площадки. Перышко медленно-медленно падало, и сотни глаз с обеих сторон следили за ним. Порыв ветра подхватил его, оно запорхало. И падало, падало… Все затаили дыхание. – Матерь Война, пусть она не умрет, Матерь Война, пусть она не умрет…* * *
В тот миг, когда перышко коснулось травы, Колючка прыгнула. Она хорошо помнила уроки Скифр. Они вошли в ее плоть и кровь. Всегда нападай. Бей первая. И последняя. Нападай! Шаг – и в лицо ей ударил ветер. Горм стоял неподвижно и смотрел. Второй – и она растоптала перышко на траве. Он все еще не двигался с места. Третий – и она налетела на него с боевым кличем, размахнулась топором Скифр, снизу ударила мечом, откованным из костей отца. А вот теперь он двинулся навстречу, и ее клинок столкнулся с его, а топор выбил щепы из его щита. И в то же мгновение она поняла, что еще никогда не сражалась с человеком такой страшной силы. Она привыкла, что человек пятится, когда она бьет по щиту, привыкла, что, когда бьешь, противник отступает. Но бить по Гормову щиту было все равно что рубить старый дуб. А когда столкнулись их мечи, боль стрельнула от ладони до кончика носа, а зубы щелкнули. Однако не в правилах Колючки тушеваться после достойного отпора. Горм опрометчиво выставил левый сапог, и она припала к земле, пытаясь зацепить его бородой топора и повалить на спину. Но с ловкостью, какой не ожидаешь в такой махине, он отступил назад, закряхтел, занося огромный меч – и ударил, как скорпион хвостом. Она едва успела увернуться – тот просвистел под хитрым углом, щеку захолодило. Таким ударом можно перерубить все что угодно – щит, шлем, голову. Но она изогнулась, выжидая, когда он откроется – а ведь он не может не открыться после такого удара! – но ничего подобного! Горм управлялся со своим чудовищным клинком аккуратно и четко, без гнева и пыла – прям как матушка с иголкой. И глаза у него оставались спокойными-спокойными – он прикидывал, выжидал, и дверь его щита так и не приоткрылась. Итак, первая схватка окончилась вничью. Она отбежала на позицию – ждем другого удобного случая. Ждем, когда он все-таки откроется. Медленно, осторожно Крушитель Мечей шагнул к центру площадки, глубоко уперев в грязь левую ногу.* * *
– Так его! – выдохнул Ральф, когда Колючка бросилась на врага, осыпая его ударами. – Так его! – клинок загрохотал о Гормов щит, высекая щепы, Бранд сжал кулаки, ногти впились в ладони. Он охнул, когда Колючка перекатилась, не попав под удар Гормова меча, сверкающей дугой свистнувшего мимо, шутя отбила жуткий удар и отскочила подальше, на безопасное расстояние. Она качалась и пошатывалась, словно пьяный, водя клинками туда и сюда, как это делала Скифр, и Горм внимательно следил за ней поверх щита, пытаясь отыскать закономерность в ее хаотичных движениях. – А он осторожный, – прошипела королева Лайтлин. – Мы сорвали с него броню пророчества, – проговорил отец Ярви. – И он боится ее. Король Ванстерланда медленно шагнул вперед, вдавливая сапог в землю с такой силой, словно закладывал камень в основание монумента собственной славе. Он пребывал в неподвижности, Колючка же, напротив, непрестанно двигалась. – Словно Матерь Море против Отче Тверди, – пробормотал Ральф. – Матерь Море всегда побеждает, – сказала Лайтлин. – Со временем, – тихо добавил отец Ярви. Бранд морщился и искоса поглядывал на поединщиков – смотреть туда не было сил, и не было сил отвести глаза. – Матерь Война, пусть она не умрет, Матерь Война, пусть она не умрет…* * *
Гормов щит был как ворота цитадели – Колючка не пробилась бы сквозь эту преграду даже с тараном и двадцатью дружинниками. И обойти тоже не получалось. Никогда ей не приходилось видеть такого искусного обращения со щитом. Как быстро он закрывался, а прятался за ним еще быстрее! Но он держал его слишком высоко. С каждым осторожным шагом его левая ножища выдвигалась все дальше, все больше высовывалась из-под края щита – как неразумно, как неправильно… И каждый раз, когда она это видела, ей казалось – вот оно, уязвимое место в его защите. Завлекательно. Очень завлекательно. Может, слишком завлекательно? Только дурак будет думать, что у такого воина нет пары финтов в запасе. А Колючка отнюдь не дура. Будь быстрее, выносливей, умней, говорила Скифр. У нее есть свои финты, да. И она уставилась на этот сапог, и облизнулась, как кошка на мясо, и смотрела долго, чтобы он заметил взгляд, – и бросилась вперед. Он ударил мечом, но она ждала этого удара и увернулась, и рубанула Скифровым топором – но не ногу, как он ждал, а на уровне плеча. Глаза его расширились, он отшатнулся, вздернул щит, поймал на него топор, но лезвие все равно ударило его в плечо, и кольчужные кольца полетели, как пыль из выбиваемого ковра. Она ждала, что он отступит, может, даже упадет, но он просто пожал плечами, словно муху отогнал, и пошел вперед, сокращая расстояние – слишком близко для удара мечом! Р-раз! И он двинул ее щитом по губам, и она пошатнулась и попятилась. Боли нет, сомнений нет, голова не кружится! От боли она стала только яснее! Горм взревел, Матерь Солнце блеснула на стали, и она поднырнула под пронесшийся со свистом клинок. Что ж, эта схватка тоже завершилась вничью. Но теперь они оба ранены. Кровь на его кольчуге. Кровь на кромке его щита. Кровь на ее топоре. Кровь на губах. Она оскалилась и зарычала, и сплюнула красным в траву между ними.Кровь
Завидев кровь, воины взвыли, подобно псам, и подняли шум, подобный шуму битвы. Ванстерцы со своего края долины выкрикивали проклятия и молитвы, а гетландцы со своей стороны ревели, подбадривали и сыпали бесполезными советами. Топоры грохотали о щиты, мечи о шлемы, и к небу подымался гвалт, полный ярости и похоти, способный поднять мертвых из курганов или пробудить богов от спячки. Ибо людям более всего по нраву смотреть, как другие сражаются со Смертью – ведь это дает им ощутить вкус жизни. А у края площадки, среди рычащих и орущих ванстерцев, Бранд видел, как побелела от ярости Матерь Исриун, а Матерь Скейр рядом с ней спокойно прищурилась. Гром размахнулся в заплечном ударе, Колючка увернулась, меч сверкнул совсем близко и взрыл землю, из длинной раны полетели вверх трава и комья. Бранд сунул в рот кулак и закусил костяшки пальцев – сильно, до боли. Стоит ему раз достать ее – все, конец, развалит напополам одним ударом. А поединок словно еще вчера начался, а он как затаил дыхание, так ни разу и не выдохнул… – Матерь Война, пусть она не умрет…* * *
Колючка танцевала, кружила по площадке. Это ее трава. Эта трава принадлежит ей. Она королева этой грязи. Она не слышала вопли воинов, не смотрела ни на Лайтлин, ни на Исриун, ни на Ярви. Даже на Бранда не смотрела. Мир сжался до нее и Сокрушителя Мечей, и нескольких футов травы у них под ногами. И ей нравилось то, что она видела. Горм уже дышал тяжело, и пот бежал по нахмуренному лбу. Доспех на нем тяжелый, но она не ожидала, что это даст о себе знать так скоро. Он вот-вот выронит щит! Ха! А она может так кружиться часами. Она тренировалась часами, днями, неделями, всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно. Она кинулась на него, целясь мечом поверх щита. Слишком высоко, чтобы он нырнул под клинок, и он нырнул, но, как она и рассчитывала, поднял щит. А теперь – шаг в сторону, цепляем топором, верхней кромкой бороды Скифрова топора, по лезвию бегут письмена на пяти языках. Она хотела дернуть щит вниз, заставить его открыться, может, даже сорвать с руки – но просчиталась. Он взревел и резко дернул щит вверх, топор вылетел у нее из руки и, кувыркаясь, улетел высоко в воздух. Однако в это мгновение тело его осталось без защиты, а Колючку учили бить и не сомневаться. Меч ее свистнул под нижней кромкой его щита и ударил в бок. Он чуть согнулся, переступил ногами. Острие пробило кольчугу и вошло в плоть. Но удар не остановил его. Он зарычал, отмахнул мечом, она попятилась, выпад, назад, он ударил снова, еще сильнее, сталь со свистом рассекла воздух, но она уже пятилась, не отпуская его глазами, и снова закружила вокруг. Он развернулся к ней, и она увидела прореху в кольчуге, болтающиеся кольца и кровь в ране. И она видела, как он бережет бок, когда становится в стойку, и улыбнулась. В левой руке она теперь держала самый свой длинный кинжал. Топор она потеряла, но в этой схватке победа – за ней.* * *
О, теперь-то они ее славили. Как же, она ранила Гром-гиль-Горма! Мастер Хуннан вскинул вверх сжатый кулак, заревел одобрительно. Теперь-то воины, что еще недавно смотрели на нее сверху вниз, оглушительно колотили мечами в щиты, славя ее доблесть. А те, кто умел складывать висы, уже наверняка нанизывал строки песни в честь ее победы. Они чувствовали вкус победы. А Бранд – нет. У него во рту стоял вкус страха. Сердце колотило о ребра, как молот Рин о наковальню. Он охал и дергался от каждого движения на площадке. И никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным. Он не мог творить добро. Не мог творить зло. Он вообще не мог ничего поделать! Колючка рванулась вперед, ударила мечом под щит, да так быстро, что Бранд с трудом проследил за ней. Горм опустил щит, но она уже вскинулась и полоснула поверх щита кинжалом. Горм дернулся назад, отступил на шаг – через все его лицо, через подглазье, нос, щеку, протянулась красная полоса.* * *
На нее снизошла радость битвы. Или это так действовал отвар отца Ярви. Дыхание рвалось из груди, она плясала, не касаясь травы. Сладкая кровь во рту, кожа горит, как в огне. Она улыбнулась, так широко, что покрытые шрамами щеки чуть не лопнули. Порез под глазом Горма кровил, по лицу, с перерубленного носа, змеились струйки крови, стекали в бороду. Он начал уставать. Он был ранен. Он терял бдительность. В ее глазах он был взвешен и измерен, и знал это. Она видела страх в его глазах. И сомнение. И он боялся и сомневался все сильнее. Щит он держал еще выше – прикрывал раненое лицо. Стойка стала менее собранной, державшая меч рука ослабела. Он еще дальше, чем обычно, выставил левую ногу – совсем без прикрытия, колено дрожит. Может, в начале боя это был финт, но разве теперь ее удержишь такими финтами? Ее дыхание – огонь, слюна ее – молния! Она – буря, что налетает с ветром. Она – воплощенная Мать Война. – Тебе конец! – крикнула она и не услышала собственного голоса в общем гвалте. Она убьет Крушителя Мечей и отомстит за отца, и слава ее прогремит по всему морю Осколков! Величайший воин в мире, вот кем она станет! И подвиг ее воспоют в песнях! Она кружила вокруг него, а он поворачивался вслед за ней, и теперь она оказалась спиной к ванстерцам, спиной к востоку, и она увидела, как Горм сощурился, ибо лучи Матери Солнце били ему прямо в глаз, и он сморщился и отвернулся, и оставил ногу без защиты. Верхний финт, крепче держим рукоять, уворачиваемся от неуклюжего удара и… и она, торжествующе заорав, размахнулась мечом – мощным, круговым ударом. Клинок, откованный из стали и костей отца, врезался в Гормову ногу над щиколоткой – Колючка вложила в этот удар всю свою силу, весь свой гнев – и все свое умение. Вон он, момент торжества! Она отомстила! Но вместо того, чтобы разрубить плоть и кость, лезвие врезалось в металл с громким лязгом, и руку пронзила такая боль, что Колючку повело вперед, и она потеряла равновесие. На нем поножи. Под сапогами – поножи, сталь блестит под разрезанной кожей. И он бросился вперед, быстрый, как змея, и ни следа не осталось от его наигранной усталости, и он рубанул сверху вниз, их клинки столкнулись, и меч выпал из ее онемевших пальцев. Она полоснула его кинжалом, но он поймал его на щит и ударил умбоном ей в ребра, она попятилась, едва не упала – ее словно лошадь лягнула. Горм смотрел на нее поверх щита, и теперь настала его очередь улыбаться. – Ты сильный противник, – сказал он. – Самый опасный из тех, с кем мне пришлось сражаться. И он шагнул вперед и закованной в сталь ногой втоптал ее меч в грязь. – Но тебе конец.* * *
– О боги, – просипел Бранд, и холод продрал его до костей. Колючка сейчас билась двумя кинжалами, такими ни до чего не достанешь, а Гром гонял ее по площадке, рубя с плеча своим огромным мечом. Куда девалась его слабость! Воины Гетланда мгновенно замолчали, а вот ванстерцы заорали с удвоенной силой. Бранд молился, чтобы Колючка держалась подальше от гиганта, но умом понимал, что ее единственный шанс в том, чтобы подобраться поближе. И точно, она поднырнула под очередной удар с плеча и кинулась вперед, пырнула правой, верхним, змеиным ударом, но Горм дернул щит вверх, и кинжал вонзился между двумя досками и намертво застрял там. – Прикончи его! – прошипела королева Лайтлин. Колючка полоснула Гормову правую руку своей левой, кинжал заскрипел по кольчужным кольцам и рассек плоть, потекла кровь, и огромный меч выпал из лапищи Горма. А может, он его сам бросил. Потому что она ударила снова, а он поймал ее за запястье, и пальцы его сомкнулись с лязгом, от которого Бранд перегнулся пополам, словно его ударили под дых. – О боги, – просипел он.Дыхание
Колючка потянулась было за Брандовым кинжалом, но ее локоть налетел на болтающийся Гормов щит. Тот наступал, тесня ее. Левое запястье он держал мертвой хваткой и тянул вверх, эльфий браслет врезался в плоть. Тут он сбросил щит и ухватил ее за правый рукав. – Попалась! – зарычал он. – Нет! – и она извернулась, словно бы пытаясь высвободить руку, и он подтянул ее ближе. – Сам ты попался! И она дернулась, используя его силу против него самого, и долбанула его лбом в подбородок. Голова его откинулась, она заехала ему коленом под ребра и с яростным криком выдрала правую руку. Последний шанс. Последний. Она выхватила из-за спины Брандов кинжал и ткнула им Горму в шею – тот как раз наклонялся к ней. Он закрылся щитовой рукой, и кинжал проткнул ее насквозь, гарда в виде сплетенных змей впечаталась ему в ладонь. Она зарычала, нажимая сильней, щит его болтался на ремнях, но он невероятным усилием сдержал клинок, и его блестящий кончик остановился буквально в волоске от шеи. Он смотрел на нее, и на зубах вскипала розовая от крови слюна. И тут он сомкнул пальцы пробитой ладони на ее кулаке. И крепко сжал их. Все, попалась. Она подалась вперед всем телом, напрягла каждую мышцу – вонзить ему кинжал в горло! Но сильного силой не одолеешь, а на свете нет сильней человека, чем Крушитель Мечей. Он выставил вперед плечо, глухо зарычал и, дрожа от напряжения, стал теснить ее к краю площадки. Горячая кровь струилась из проткнутой руки, по рукояти кинжала, по ее намертво сжатому кулаку.* * *
Бранд горестно застонал, когда Горм нажал сильней и Колючка упала на колени. Ванстерцы ликовали. Эльфий браслет пылал алым сквозь его сжатый кулак, и видна была каждая белая кость. Горм сжимал ладонь все крепче. Она застонала сквозь сжатые зубы, кинжал выпал из разжавшихся пальцев левой руки, отскочил от плеча и упал в траву. А Горм отпустил запястье и перехватил ее покрепче – за горло. Бранд попытался шагнуть к площадке, но отец Ярви перехватил его за одну руку, Ральф за другую, и оттащили его прочь. – Нет, – прошипел кормчий ему на ухо. – Да! – взвизгнула Матерь Исриун, заходясь от восторга.* * *
Нечем дышать. Закаленное тренировками тело Колючки сопротивлялось изо всех сил, но Горм был гораздо, гораздо сильнее. И он отжимал ее, отжимал все дальше и дальше. Его пальцы сдавливали правую руку, сомкнутую на рукояти Брандова кинжала, да так, что кости трещали. Она зацапала по траве левой, где же кинжал, где он… кинжал не находился. Она треснула его кулаком по ноге, но силы убывали, попыталась дотянуться до лица, и лишь беспомощно дернула за бороду. – Убей ее! – визжала мать Исриун. Горм прижимал ее к земле, с оскаленных зубов капала кровь, горячие капли шлепались о щеку. Грудь ходила ходуном, в горле прощально хлюпало. Нечем дышать. Лицо горело. Вокруг орали, но она ничего не слышала – в ушах шумело. Она вцепилась Горму в руку, впилась в нее ногтями, но это рука из стали, из дерева, безжалостная, как корни деревьев, что прорастают с годами в скалы и разбивают камень. – Убей ее! Она видела лицо матери Исриун, дикую радость на нем, слышала ее вопли: – Верховный король приказывает! Единый Бог повелевает! Горм покосился на свою служительницу, и щека его дернулась. Хватка чуть ослабла – а может, ослабла связь Колючкиной души с телом… улетаю… улетаю… Нечем дышать. В глазах темнело. Она видела Последнюю дверь, время финтов и уловок ушло. Смерть отодвинула засов, широко распахнула дверь. Колючка заколебалась на пороге. Но Горм не толкнул ее в спину. Словно бы сквозь завесу она увидела, как собрался хмурыми складками его лоб. – Убей ее! – заверещала мать Исриун, и верещала она все громче и громче, пронзительней и пронзительней. – Праматерь Вексен приказывает! Праматерь Вексен приказывает, слышишь ты или нет! И тут окровавленное лицо Горма перекосилась, и от глаза к губам по нему прокатилась дрожь. И он вдруг перестал скалиться и сжал губы. И хватка правой его руки ослабла, и Колючка со всхлипом вздохнула, и мир в ее глазах перевернулся, потому что она завалилась на бок.* * *
Бранд неверяще смотрел, как Горм отпустил Колючку и та упала. А ванстерец медленно повернулся к своей служительнице. Голодный рев воинов постепенно стих, и толпа по обе стороны долины погрузилась в молчание, словно бы весь шум куда-то слился, оставив после себя настороженную тишину. – Я – Крушитель Мечей. Горм осторожно положил правую руку на грудь. – Какое безумие обуяло тебя, что ты говоришь со мной столь дерзко? Исриун ткнула пальцем в Колючку, которая перекатилась на живот и жалостно блевала в траву. – Убей ее! – Нет. – Праматерь Вексен приказывает… – Хватит с меня приказов праматери Вексен! – вдруг взревел Горм, выпучив глаза на окровавленном лице. – Я устал от высокомерия Верховного короля! Но более всего, мать Исриун… – тут он оскалился от боли и выдернул Брандов кинжал из своей ладони, – … я устал от твоего голоса. Меня бесит твое блеянье, женщина. Лицо матери Исриун залила смертельная бледность. Она попыталась отступить назад, но татуированная рука матери Скейр прихватила ее за плечи и не дала двинуться с места. – Ты нарушишь данные им клятвы? – пробормотала Исриун, изумленно раскрывая глаза. – Нарушу ли я данные клятвы? И Горм стряхнул с раненой руки щит, и тот покатился по траве. – Нет чести в том, чтобы держать их! Я нарушаю их! Разбиваю! Плюю на них! И сру на них тоже. Прям на каждую, понятно?! – Он навис над сжавшейся Исриун с окровавленным кинжалом в руке. – Верховный король повелевает, да? Праматерь Вексен приказывает, да? Старый козел со своей свинюкой – я отрекаюсь от них! Я бросаю им вызов! Тоненькая шея Исриун задрожала – она сглотнула. – Если ты меня убьешь, войны не миновать. – О, войны точно не миновать. Матерь Воронов расправила свои крылья, женщина. И Горм медленно поднял откованный Рин кинжал, и Исриун не отпускала глазами блестящее острие. – Перья ее – мечи. Слышишь, как они звенят? И он улыбнулся. – Но мне нет нужды убивать тебя. И он бросил кинжал, и тот подкатился к Колючке, которая как раз стояла на четвереньках и блевала в траву. – Зачем убивать, если можно продать? Не правда ли, мать Скейр? И прежняя, точнее, уже новая служительница Горма улыбнулась ледяной, как северное море, улыбкой. – Возьмите эту змею и наденьте на нее ошейник. – Вы поплатитесь за это! – дико заверещала Исриун. – Поплатитесь! Но Гормовы воины уже волокли ее вверх по восточному склону. И Крушитель Мечей обернулся, отмахнув раненой рукой. С пальцев капала кровь. – Ты не передумала заключить со мной союз, Лайтлин? – Ванстерланд и Гетланд ждут великие дела! Никто не сможет противостоять нам! – отозвалась Золотая королева. – Тогда я принимаю твое предложение. И над долиной пронесся потрясенный вздох, словно бы все стояли, затаив дыхание, а теперь выдохнули. А Бранд вывернулся из рук Ральфа и побежал.* * *
– Колючка?.. Голос доносился откуда-то издалека, эхом отдавался в темном туннеле. Голос Бранда. Боги, как здорово-то – Бранд зовет… – Все хорошо? – сильные руки легли ей на плечи, потянули вверх. – Я возгордилась, – просипела она. Горло саднило, во рту болело. Она попыталась встать на колени – не вышло, голова закружилось, она чуть не упала, но он подхватил ее. – Но ты жива. – Ага, – прошептала она – надо же, из блестящего тумана выплыло лицо Бранда. Боги, как же хорошо – вон он, Бранд… – Все закончилось, – и он обнял ее за плечи и поднял на ноги, она застонала. Переставлять ноги было совсем невмоготу, он вел ее. Какой же он сильный. Не давал упасть. – Понести тебя? – Хорошая мысль. И она поморщилась, увидев собравшихся над долиной воинов Гетланда. – Нет уж, я лучше пойду. Почему он не убил меня? – Послушал мать Исриун и передумал. Пока они медленно поднимались вверх по склону к лагерю, Колючка обернулась. Гром-гиль-Горм стоял посреди площадки, окровавленный, но не побежденный. Мать Скейр уже зашивала ему руку. А правой он держал руку королевы Лайтлин, скрепляя таким образом союз Ванстерланда и Гетланда. Два злейших врага стали теперь друзьями. По крайней мере, на данный момент. А за ними, сложив на груди руки, стоял Ярви и улыбался. Несмотря на все молитвы, вознесенные Матери Войне, в выигрыше сегодня остался Отче Мир.В свете
Бранд еще пару раз звонко ударил по заготовке, затем сунул ее обратно в угли. Полетели и закружились искры. Рин недовольно поцокала языком. – Легкая рука – это не про тебя, да? – Легкая рука – у тебя, – улыбнулся ей Бранд. – Разве не приятно чувствовать себя мастером? Но она уже смотрела не на него, а на дверь. – К тебе пришли. – Отец Ярви, какая честь для нас. И Бранд отложил молот и вытер лоб ладонью. – Пришли купить меч? – Долг служителя – открывать дорогу Отче Миру, – сказал Ярви, заходя в кузню. – Хороший служитель не чурается дружбы и с Матерью Войной, – заметила Рин. – Мудрые слова. А ныне еще и своевременные. Бранд с трудом сглотнул: – Значит, все-таки война? – Верховный король еще долго будет собирать воинов. Но да, я думаю, что будет война. И все же. Для мечника война – хлеб. Рин взглядом указала на Бранда: – Как по нам, так худой мир лучше доброй ссоры. Говорят, король Атиль пошел на поправку. – Силы возвращаются к нему, это верно, – отозвался Ярви. – Вскоре он снова начнет терзать своих воинов на тренировочной площадке, с твоим мечом в руке. – Да славится Отче Мир, – сказала Рин. – Отче Мир и твои умения, – добавил Бранд. Ярви отвесил скромный поклон. – Делаем, что можем. А как боги обходятся с тобой, Бранд? – Неплохо, – и он кивнул на сестру. – Если бы не тирания мастера, мне б и работа нравилась. Оказалось, я соскучился по кузне. – Лучше колотить по чушкам, чем разговаривать с людьми. – Сталь, в отличие от людей, не врет, – сказал Бранд. Отец Ярви покосился на него. Эдак с хитрецой, словно что-то прикидывая. Впрочем, а когда он смотрел иначе? – Мы можем поговорить наедине? Бранд посмотрел на Рин, которая уже раздувала мехи. Она пожала плечами: – Сталь еще и терпелива. – А ты нет. – Идите, раз надо. И она сердито прищурилась: – Пока я не передумала. Бранд стянул перчатки и вывел Ярви в маленький дворик, в котором стоял шум текущей воды. Он сел на скамью, которую вырезал для них Колл. Солнце пробивалось сквозь листву дерева, под которым стояла скамья, пятнами ложились тени, ветерок обвевал потное лицо. Бранд указал отцу Ярви место рядом с собой. – Приятное местечко. И служитель улыбнулся Матери Солнце, игравшей с листьями. – Вы с сестрой молодцы. Хороший дом, хорошее ремесло. – Это все она. Я пришел на готовое. – Нет, без тебя бы она не справилась. Я-то помню, как ты держал на плечах вес «Южного ветра». И Ярви поглядел на шрамы на Брандовых предплечьях. – О таком подвиге должны слагать песни скальды. – Ну их, эти песни. – Я смотрю, ты взрослеешь. Как Колючка? – Уже тренируется. Почти весь день. – Железная женщина. – Ее коснулась Матерь Война, эт точно. – И все же она стала иглой, что сшила два великих союза. Возможно, ее и Отче Мир коснулся. – Только ей этого не говорите. – Ну а вы… мгм… все еще вместе? – Да. Бранд сильно подозревал, что служитель знает ответы на свои вопросы, но каждый новый вопрос таил в себе другой. – Можно и так сказать. – Хорошо. Это хорошо. – Ну да, – вздохнул он, припоминая, как ругались они этим утром. – Что, не очень хорошо? – Да нет, хорошо, – сказал он, припоминая, как они потом мирились. – Просто… Я всегда думал, что раз у тебя есть девушка, дело сделано. А оказалось, тут еще надо работать и работать. – Не бывает легких путей, – сказал отец Ярви. – Вы разные, и каждый из вас силен в том, в чем другой слаб, и так вы друг друга поддерживаете. Хорошее это дело, жаль, что редко случается человеку найти того, кто… Тут он нахмурился, глядя на качающиеся на ветерке ветки, словно бы вспомнил о чем-то давнем и очень неприятном. – …того, с кем ты составляешь единое целое. Бранд помолчал, а потом решился: – Я тут подумал… в общем, хочу расплавить золотой, который князь Варослав подарил. – Ключ хочешь сковать? Бранд отбросил носком сапога пару опавших листьев. – Она-то, наверное, предпочла бы кинжал… но ключ – это ж традиция. Как вы думаете, что на это скажет королева Лайтлин? – У королевы было три сына и ни одной дочери. Думаю, она очень привязана к своему Избранному Щиту. Но еще я думаю, ее вполне можно убедить. Бранд еще попихал листья сапогом. – Люди, наверное, будут шептаться, что это мне надо носить ключ. Меня в Торлбю не очень-то любят. – Королевские дружинники тебя и впрямь не слишком жалуют, это точно. Особенно мастер Хуннан. Но я также слышал, что враги – это цена успеха. Я так понимаю, что и цена убеждений тоже. – И цена трусости. – Только глупец назовет тебя трусом, Бранд. Встать перед лицом воинов Гетланда и сказать то, что ты сказал? Отец Ярви тихонько присвистнул. – Люди не сложат об этом песен, но ты проявил редкое мужество. – Ты правда так думаешь? – Да. И мужество – не единственное твое достоинство. Бранд даже не знал, что сказать в ответ на это, и потому промолчал. – А ты слышал, что Ральф пустил в переплавку то, что заработал в путешествии, и тоже сделал ключ? – Для кого? – Для матери Колючки. На следующей неделе они сочетаются браком в Зале Богов. Бранд растерянно поморгал: – Ничего себе. – Ральф стареет. Он этого, конечно, никогда не признает, но ему действительно настало время уйти на покой. И Ярви покосился на Бранда: – Я подумал, что ты вполне можешь занять его место. Бранд снова заморгал: – Я? – Я как-то сказал тебе, что мне может понадобиться человек, который хочет творить добро. Так вот он мне понадобился. – Ага. Опять у него не получилось сказать ничего вразумительного. – Если хочешь, присоединяйся к Сафрит и к Коллу. Станешь частью нашей маленькой семьи. Отец Ярви взвешивал каждое слово, и ни одно из них не было случайным. Он знал, что делал. – Ты будешь рядом со мной. С королевой. И ее Избранным Щитом. Кормчий ладьи Служителя. И Бранд припомнил, как стоял у руля, а команда колотила по веслам, и солнце сверкало на волнах Запретной. – Будешь стоять у правой руки человека, который стоит у правой руки короля. Бранд молчал, барабаня пальцами. Да уж, такие предложения на дороге не валяются. И кто он такой, чтобы ими разбрасываться? И все-таки что-то его удерживало. – Вы, отец Ярви, хитрый и коварный человек, а я – я не семи пядей во лбу. – Если б хотел, был бы умнее. Но мне нужны твоя сильная рука и доброе сердце. – Могу я задать вам вопрос? – Можешь. Но смотри, я же отвечу. – Как долго вы планировали поединок Колючки с Гром-гиль-Гормом? Ярви прищурил свои бледные глаза: – Служитель имеет дело с подобиями, возможностями и шансами. Но мысль пришла мне довольно давно. – Когда я подошел к вам в Зале Богов? – Я же говорил тебе, что благо – оно очень разное для всех людей. Я рассмотрел возможность того, что женщина, владеющая мечом, в будущем сможет вызвать на бой Горма. Он великий, прославленный воин, и он обязательно примет вызов женщины. Но в душе его поселится страх. Он будет бояться женщины больше, чем любого мужчины. – Вы верите в пророчество? – Я верю в то, что он в него верит. – Вот почему вы отдали ее в обучение к Скифр. – Это одна причина. Вторая – Императрица Теофора обожала диковинки, но поединки ей нравились тоже. И я подумал, что девушка-воительница с далекого севера способна пробудить ее любопытство, и так мы добьемся приема во дворце, а я сумею преподнести ей дар. Однако Смерть открыла перед Теофорой Последнюю дверь до того, как я смог осуществить свой план. Ярви вздохнул. – Хороший служитель всегда стремится заглянуть в будущее, но грядущее подобно земле, заволоченной туманом. События не всегда устремляются в прорытое для них русло. – Это вы про мать Скейр? – Да, я надеялся, что этот план сработает. Отец Ярви прислонился спиной к стволу дерева. – Мне нужен был союз с ванстерцами, но мать Исриун вмешалась и все испортила. Однако она вызвала короля на бой. Поединок – лучше, чем битва, так я рассудил. Он говорил спокойно, даже холодно – словно не о людях шла речь, а о фигурках на доске. У Бранда вдруг пересохло во рту: – А если б Колючка умерла? – Тогда мы бы спели печальную песнь над ее курганом и прославили ее подвиг в веселых песнях. Ярви смотрел на Бранда глазами мясника, который прикидывает, какую скотинку лучше зарезать. – Но мы бы не стали сражаться с ванстерцами и впустую тратить силы. Мы с королевой Лайтлин бросились бы к ногам праматери Вексен вымаливать прощение. Король Атиль поправился бы, и его честь осталась бы незапятнанной. А через некоторое время мы могли бы предпринять еще одну попытку. Что-то такое было в словах отца Ярви, отчего у Бранда внутри головы начиналась щекотка. Какая-то мысль все вертелась и вертелась, и отказывалась облекаться в слова… – Мы все думали, король Атиль вот-вот шагнет в Последнюю дверь… Откуда вы знали, что он поправится? Ярви помолчал, открыл было рот – а потом закрыл его. И посмотрел на дверь, откуда доносились удары молота Рин, и снова на Бранда. – Я думаю, ты хитрей, чем кажешься. Бранд чувствовал себя так, словно шел по тонкому весеннему льду и тот скрипел под сапогами. Но поворачивать назад поздно. – Если я буду стоять с вами плечом к плечу, я должен знать правду. – Я однажды сказал тебе, что правда – дело хорошее, вот только она у каждого своя. Моя правда в том, что король Атиль – железный человек, а железо твердое, а если наточить – то и острое. Вот только не гибкое. Не гнется, а сразу ломается. А иногда от человека требуется гибкость. – Он никогда бы не заключил мир с ванстерцами. – А нам нужен был этот мир. Без них мы бы остались одни против полумира. Бранд медленно кивнул: что ж, головоломка сложилась. – Атиль бы принял вызов Горма. – Да. И сразился бы с ним, ибо гордость не позволила бы отступить, и погиб, ибо он слабеет с каждым годом. Я обязан оберегать короля. Для его собственного блага, и для блага страны. Нам нужны союзники. И мы отправились на поиски союзников. И я их нашел. Бранд припомнил, как служитель стоял над огнем и бросал в горшок засушенные листья. – Вы его отравили. Вашего собственного дядю. – У меня нет больше дяди, Бранд. Я отказался от семьи, когда вступил в Общину. И Ярви снова прищурился: – Иногда великое благо приходится сшивать из маленьких зол. Служитель не может позволить себе роскоши творить одно лишь добро. Служитель должен печься о высшем благе. И выбирать меньшее зло. – Имеющий власть всегда держит одно плечо в тени, – пробормотал Бранд. – Так и есть. – Я понимаю. Я не сомневаюсь в вас, но… Отец Ярви растерянно поморгал, и Бранд с удивлением понял, что никогда не видел его удивленным. – Ты что же… отказываешь мне? – Матушка наказывала мне пребывать в свете. Некоторое время они сидели, глядя друг на друга, а потом на лице отца Ярви проступила улыбка: – Я восхищаюсь тобой, Бранд. Ты молодец. И он встал, и положил руку ему на плечо: – Но если Матерь Война раскроет свои крылья над морем Осколков, все земли погрузятся во тьму. – Надеюсь, что нет, – твердо сказал Бранд. – Ну что ж. – Отец Ярви отвернулся. – Ты знаешь, как оно с ними случается, с надеждами. И он пошел обратно в дом, а Бранд остался сидеть в тени дерева и мучиться мыслями, правильно он поступил или нет. – Мне нужна помощь! – позвала из кузни сестра. Бранд встрепенулся и встал: – Иду!Буря идет
Колючка шагала по песку, закинув табурет на плечо. Начался отлив, и ветер свистел над мокрым песком, рваные облака бежали друг за другом по синюшному небу. Вокруг тренировочной площадки стояла плотная толпа, все орали, а когда она, прокладывая себе дорогу, отпихивала их с дороги, сердито огрызались, а увидев, кто их толкнул, быстро замолкали. Она поставила табурет рядом с копьем в углу. Двое парнишек, обменивавшихся ударами, замялись и вытаращились на нее. А она перешагнула через табурет и решительно уселась на него. Мастер Хуннан нахмурился: – Избранный Щит королевы почтила нас своим присутствием! Колючка подняла руку: – Прошу, не надо аплодисментов. – Здесь могут находиться только воины Гетланда и те, кто готовится стать воинами Гетланда! – Эт точно. Но несмотря на это, среди вас, может, и найдется пара достойных воинов, я уверена. Но вы продолжайте, продолжайте, я вас не задерживаю. – Еще б ты задерживала! – гаркнул Хуннан. – Хейрод, ты следующий! Поднялся широкоплечий крепыш с розовыми пятнами на пухлых щеках. – И ты, Эдни. Ей было лет двенадцать, не больше. Худющая и низенькая. Но держалась она молодцом и встала в позицию, хотя щит ей был явно великоват и болтался в руке. – Начинайте! Никаким искусством здесь и не пахло. Мальчик пошел в атаку, пыхтя, как бык, Эдни ударила его по плечу, он просто отмахнулся от ее меча, налетел на нее и повалил на землю. Щит слетел с ее руки и укатился колесом по песку. Мальчик поглядел на Хуннана, ожидая, что тот объявит об окончании схватки, но наставник молча смотрел на него. Хейрод сглотнул, шагнул вперед и неохотно попинал Эдни. И только тогда Хуннан поднял руку и приказал остановиться. Колючка смотрела, как девчушка поднялась, утирая текущую из носа кровь. Девчушка храбрилась изо всех сил. И тут Колючка вспомнила, сколько раз ее здесь валяли по песку, сколько пинали, как смеялись над ней. Подумала о своем последнем дне здесь и об Эдвале, умершем от ее деревянного меча. Да уж, наверняка мастер Хуннан рассчитывал, что она это припомнит. Тут он – удивительное дело! – улыбнулся. Нехорошо так улыбнулся. – Ну и как тебе поединок? – Мальчишка – кабан кабаном. Драться не умеет вообще. И она зажала одну ноздрю и смачно сморкнулась на песок. – Но это не его вина. И он, и она учились у одного и того же учителя. И вот ему должно быть стыдно за эту схватку. По рядам воинов пробежал шепоток, и улыбка быстренько изгладилась с лица Хуннана, уступив место привычной хмурости: – Ну если ты такая умная, может, покажешь нам, как надо? – Именно за этим я сюда и пришла, мастер Хуннан. Мне-то нечему у тебя учиться, как ты понимаешь. И она указала на Эдни. – Я забираю ее. И она показала на девочку постарше, крупную и очень серьезную: – И ее. И еще на одну девчушку с очень бледными глазами. – И ее. Вот им я покажу, как надо. Я буду учить их каждый день, и через месяц мы вернемся и увидим то, что увидим. – Это что же выходит? Заявилась сюда и забираешь моих учеников? Не будет такого! – Очень даже будет. Ибо я здесь с благословения короля Атиля. Хуннан облизал губы, сообразив, что королю возражать не стоит. Однако тут же пришел в себя и бросился в атаку. – Хильд Бату, – презрительно кривясь, сказал он. – Ты провалила испытание. Ты не сумела стать воином. Ты проиграла в поединке Крушителю Мечей. – О да, я проиграла Горму, – и Колючка потерла шрам на щеке и улыбнулась. – Но он не сломал мой меч. И она поднялась и положила ладонь на рукоять. – А ты – не Горм. И пошла на Хуннана. – Считаешь, что дерешься лучше меня? И она подошла так близко, что едва не отдавила ему ноги. – Ну так дерись со мной. И она наклонилась так, что их носы почти касались, и процедила: – Дерись. Дерись. Дерись. Дерись. Дерись. Дерись. Хуннан морщился каждый раз, когда она произносила это слово, но молчал. – Разумный поступок, – похвалила она его. – Я сломала бы тебя, подобно сухой ветке. Она отодвинула его плечом и обратилась к остальным воинам: – Вы, верно, думаете, что это нечестно! Но на поле боя нет места честности! Однако старый Хуннан и впрямь уже не тот, как несколько лет назад. Если кто-то из вас считает себя ровней Горму – пусть выйдет против меня! Ну! Кто хочет выйти против меня? И она поворачивалась вокруг своей оси, переводя взгляд с лица на лицо. Все молчали. Только ветер свистел. – Никто не хочет? – и она презрительно фыркнула. – Выше нос, вы еще сможете выйти на бой. Впереди столько боев и столько битв – на всех хватит! Я слыхала, Верховный король собирает войско. Из Нижних земель, островитян, инглингов. Тысячи воинов. Идет буря, и у Гетланда на счету будет каждый меч. И каждый мужчина и каждая женщина, способная поднять его. Вы трое, за мной. Мы вернемся сюда через месяц. И она подняла руку и ткнула пальцем в Хуннана: – А вы, мальчики, ждите. И она забросила табурет на плечо и пошла прочь с площадки, широко шагая по песку в сторону Торлбю. Не оглядываясь. Но она слышала шаги девочек за спиной.Благодарности
Как всегда, искренне благодарю людей, без которых книги бы не было: Брен Аберкромби, чьи глаза устали читать это. Ника Аберкромби, чьи уши устали слышать об этом. Роба Аберкромби, чьи пальцы устали переворачивать страницы. Лу Аберкромби, чьи руки устали поддерживать меня.А поскольку нет человека, который был бы сам по себе, как остров, я приношу искреннюю благодарность: За то, что заронил в меня семя этого замысла: Ника Лейка. За то, что вырастил из саженца дерево: Роберта Кирби. За то, что вырастила на дереве золотые яблоки: Джейн Джонсон.
А теперь, поскольку фруктовая метафора себя исчерпала, хочу поблагодарить всех, кто помогает печатать, публиковать, рекламировать, иллюстрировать, переводить и, самое главное, продавать мои книги по всему миру, но в особенности: Наташу Бардон, Эмму Куд, Бена Норта, Джейми Фроста, Тришу Нарвани, Джонатана Лайонза и Джинджер Кларк.
Людям, которые каким-то образом умудряются помочь мне выглядеть стильно: За неувядающий энтузиазм и поддержку в любых обстоятельствах: Джиллиан Редферн. И всем писателям, чьи пути когда-либо скрещивались с моими – в Интернете, в баре и время от времени даже в книгах, всем, кто помогал, советовал, смеялся и щедро делился идеями, которые так приятно было позаимствовать. Вы сами знаете, кто вы…
Джо Аберкромби Полвойны
Прежде чем в дом войдешь, все входы ты осмотри, ты огляди, — ибо как знать, в этом жилище недругов нет ли.Старшая Эдда, Речи Высокого
Карты
Часть І. Слова – это оружие
Поражение
— Мы проиграли, – сказал король Финн, уставившись на свой эль. Скара, осматривая пустой зал, знала, что с этим не поспоришь. Прошлым летом, когда здесь собрались герои, казалось, что балки крыши поднимутся от их кровожадного хвастовства, от песен о славе, от клятв о победе над сбродом Верховного Короля. Как нередко бывает с мужчинами, оказалось, что болтают они куда яростнее, чем сражаются. После нескольких праздных, бесславных и бездоходных месяцев они слиняли один за другим. Осталась лишь горстка неудачников, бездельничавших вокруг огромной костровой чаши, пламя в которой теперь было таким же слабым, как и состояние Тровенланда. Лес из множества колонн, где когда-то толпились воины, теперь был населен лишь тенями. Наполнен разочарованиями. Они проиграли. И даже не сражались в битве. Мать Кира, конечно, смотрела на это иначе. — Мы пришли к соглашению, мой король, – поправила она, чопорно кусая свое мясо, словно старая кобыла брикет соломы. — К соглашению? – Скара яростно тыкала свою нетронутую еду. – Мой отец погиб, защищая Оплот Байла, а вы без единого удара отдали ключ от него Праматери Вексен. Вы пообещали воинам Верховного Короля свободный проход по нашей земле! Что же еще, по-вашему, можно назвать словом «проиграли»? Мать Кира просмотрела на нее с раздражающим спокойствием. — Ваш мертвый дед погребен под курганом, женщины Йельтофта рыдают над трупами сыновей, этот замок обращен в пепел, а вы, принцесса, в рабском ошейнике прикованы к стулу Верховного Короля. Вот это, по-моему, можно назвать словом «проиграли». Поэтому я говорю «пришли к соглашению». Лишившись гордости, король Финн обмяк, словно парус без мачты. Скара всегда думала, что ее дед несокрушим, как Отец Земля. Теперь ей было больно видеть его таким. Или, быть может, ей было больно видеть, какой детской была ее вера в него. Она смотрела, как он снова пьет эль, рыгает и швыряет позолоченный кубок, чтобы его снова наполнили. — Что ты там говоришь, Синий Дженнер? — Мой король, в такой благородной компании я стараюсь говорить как можно меньше. Синий Дженнер был ловким старым плутом, скорее налетчиком, чем торговцем, с грубо высеченным, побитым непогодой и облупившимся лицом, похожим на старую носовую фигуру корабля. Если бы всем управляла Скара, она бы его и в доки не пустила, не то что за свой высокий стол. Мать Кира, конечно, смотрела на это иначе. — Капитан сам как король, только корабля, а не страны. Ваш опыт мог бы сослужить службу принцессе Скаре. Какое унижение. — Урок политики от пирата, – пробормотала Скара себе под нос, – к тому же, от пирата-неудачника. — Не мямлите. Сколько часов я провела, обучая вас, как должна говорить принцесса? Как должна говорить королева? – Мать Кира вздернула подбородок и без усилий заставила свой голос отражаться эхом от стропил. – Если считаете, что ваши мысли стоят того, чтобы их выслушали, озвучивайте их гордо, пусть они проникнут в каждый угол комнаты. Заполните своими надеждами и желаниями весь зал, и пусть каждый слушатель их разделит! А если стыдитесь своих мыслей, лучше молчите. Улыбка ничего не стоит. Вы что-то говорили? — Ну… – Синий Дженнер почесал остатки седых волос, цеплявшихся за пятнистый от непогоды скальп, очевидно, никогда не знавший гребня. – Праматерь Вексен подавила восстание в Нижеземье. — С помощью своего пса, Светлого Иллинга, который не поклоняется никаким богам, кроме Смерти. – Дед Скары выхватил кубок, пока невольник все еще наливал, и эль разлился по столу. – Говорят, он вешал людей на всем пути до Скекенхауса. — Взор Верховного Короля обратился к северу, – продолжал Дженнер. – Он жаждет подчинить Утила и Гром-гил-Горма, а Тровенланд… — На его пути, – закончила Мать Кира. – Не сутультесь, Скара, это некрасиво. Скара сердито глянула на нее, но все равно слегка расправила плечи и вытянула шею, стараясь принять жесткую, ужасно неестественную позу, которую министр одобряла. Мать Кира всегда говорила: сидите так, словно у вас в горле нож. Роль принцессы не в том, чтобы ей было удобно. — Я привык жить свободно и не питаю особой любви ни к Праматери Вексен, ни к ее Единому Богу, ни к ее налогам и правилам. – Синий Дженнер угрюмо потер свою кривобокую челюсть. – Но когда Мать Море поднимает шторм, капитан должен спасать то, что может. Свобода ничего не значит для мертвых. Гордость стоит немного даже для живых. — Мудрые слова. – Мать Кира наставила палец на Скару. – Побежденные могут одержать верх завтра. Мертвые проиграли навсегда. — Бывает сложно отличить мудрость от трусости, – бросила Скара. Министр стиснула зубы. — Клянусь, я же учила вас, что оскорблять гостя неприлично. Благородство проявляется не в уважении к высокопоставленным людям, но в уважении к людям невысокого положения. Слова – это оружие. С ними нужно обращаться должным образом. Дженнер мягко отмахнулся от предположений, что он обижен. — Несомненно, у принцессы Скары есть на это право. Я знал многих храбрее меня. – Он грустно улыбнулся, продемонстрировав ряд кривых зубов с несколькими прорехами. – И видел, как большинство из них похоронили, одного за другим. — Редко случается добрый союз храбрости с долголетием, – сказал король, снова осушая кубок. — Из королей с элем пара не лучше, – сказала Скара. — Внучка, мне не осталось ничего, кроме эля. Мои воины меня оставили. Мои союзники меня бросили. Они поклялись ненадежными клятвами, которые были прочны, лишь пока светила Мать Солнце. Но стоило собраться тучам, и те клятвы увяли. Это не было тайной. День за днем Скара наблюдала за доками, желая увидеть, сколько кораблей приведет Железный Король Утил Гетландский, сколько воинов будет сопровождать знаменитого Гром-гил-Горма Ванстерландского. День за днем, пока распускались листья, потом, пока они отбрасывали пятнистые тени, и, наконец, листья пожелтели и опали. Никто так и не пришел. — Верность свойственна собакам, а у людей она редкость, – заметила Мать Кира. – Уж лучше не иметь никакого плана, чем тот, который полагается на верность. — А какой тогда? – спросила Скара. – План, который полагается на трусость? Ее старый дед посмотрел на нее мутными глазами и дохнул пивным ароматом. Старый и измученный. — Ты всегда была храброй, Скара. Храбрее меня. Несомненно, кровь Байла течет в твоих венах. — И твоя кровь тоже, мой король! Ты всегда говорил мне, что лишь полвойны ведется мечами. Другая половина ведется здесь. – И Скара так сильно прижала к голове кончик пальца, что стало больно. — Ты всегда была умной, Скара. Умнее меня. Видят боги, ты можешь уговорить птицу спуститься с небес, если захочешь. Что ж, проведи эту половину войны. Прояви хитроумие, которое отвратит армии Верховного Короля и спасет наших людей и наши земли от меча Светлого Иллинга. Это уберегло бы меня от позора соглашения с Праматерью Вексен. Скара посмотрела вниз, на покрытый соломой пол, ее лицо горело. — Как бы я этого хотела. – Но она была девчонкой шестнадцати зим от роду, и в ее голове не было ответов, несмотря на кровь Байла, текущую по венам. – Мне жаль, дедушка. — Мне тоже, дитя. – Король Финн откинулся назад и потребовал еще эля. – Мне тоже.— Скара. Ее вырвали из тревожных снов в темноту, призрачное лицо Матери Киры виднелось в свете трепещущей свечи. — Скара, вставайте. Она сонно отодвинула меха. Снаружи доносились странные звуки. Крики и хохот. Она протерла глаза. — Что случилось? — Вы должны пойти с Синим Дженнером. Тогда Скара увидела торговца, который заглядывал в двери ее спальни. Черная фигура, с всклокоченными волосами, глаза смотрят в пол. — Что? Мать Кира потащила ее за руку. — Вы должны идти немедленно. Скара собралась было поспорить. Она всегда спорила. Потом увидела выражение лица министра, и оно заставило ее подчиниться без слов. Она никогда прежде не видела Мать Киру напуганной. Звуки снаружи больше не были похожи на смех. Плач. Исступлённые голоса. — Что происходит? – удалось ей прохрипеть. — Я совершила ужасную ошибку. – Взгляд Матери Киры метнулся на дверь и обратно. – Я поверила Праматери Вексен. – Она стащила золотой обруч с руки Скары. Браслет, который Байл Строитель когда-то носил в битве. Рубин блестел в свете свечи как свежепролитая кровь. – Это вам. – Она передала его Синему Дженнеру. – Если поклянетесь проводить ее невредимой в Торлби. Глаза налетчика виновато сверкнули, когда он принимал браслет. — Клянусь. Клятвой солнца и клятвой луны. Мать Кира болезненно вцепилась в руки Скары. — Что бы ни случилось, вы должны жить. Теперь это ваша обязанность. Вы должны жить, и вы должны править. Вы должны сражаться за Тровенланд. Вы должны стоять за своих людей, если… если больше никого не останется. Горло Скары так сжалось, что было трудно говорить. — Сражаться? Но… — Я научила вас как. Старалась научить. Слова – это оружие. – Министр вытерла слезы с лица Скары, которая даже не осознавала, что плачет. – Ваш дед был прав, вы храбрая и умная. Но теперь вы должны быть сильной. Вы больше не ребенок. Всегда помните, что в ваших венах течет кровь Байла. А теперь ступайте. Скара, дрожа, шла босиком в темноте вслед за Синим Дженнером. Уроки Матери Киры так в ней укоренились, что, даже боясь за свою жизнь, она беспокоилась, насколько неподобающе одета. Языки пламени за узкими окнами рождали острые тени по всему устеленному соломой полу. Она слышала панические крики. Лай собаки неожиданно оборвался. Раздался тяжелый стук, словно рубили дерево. Топоры по двери. Они прокрались в гостевую комнату, где несколькими месяцами ранее плечом к плечу спали воины. Теперь там валялось лишь изношенное одеяло Синего Дженнера. — Что происходит? – прошептала она, с трудом узнав свой голос – таким он оказался высоким и хриплым. — Пришел Светлый Иллинг со своими Спутниками, – сказал Дженнер, – чтобы погасить долги Праматери Вексен. Йельтофт уже горит. Простите, принцесса. Скара дернулась, когда он надел что-то ей на шею. Ошейник из скрученной серебряной проволоки. Отличная цепочка негромко звякнула. Такую же носила девушка-инглинг, которая заплетала ей волосы. — Я рабыня? – прошептала она, когда Дженнер застегивал другой конец себе на запястье. — Вы должны ею казаться. Скара отпрянула от грохота снаружи, раздался лязг металла, и Дженнер прижал ее к стене. Он задул свечу и погрузил их во тьму. Она увидела, что он вытащил нож, и Отец Луна заблестел на лезвии. Теперь из-за двери послышались завывания, высокие и ужасные, словно это был рев чудовищ, а не голоса людей. Скара зажмурилась, слезы жгли веки, и она начала молиться. Запинаясь, она бормотала бессмысленные молитвы. Молитвы всем богам и никому. Легко быть храброй, когда Последняя Дверь кажется такой далекой и крошечной, когда из-за нее волнуются другие люди. Теперь она затылком ощущала холодное дыхание Смерти, и оно замораживало всю ее храбрость. Как легко она говорила о трусости прошлой ночью. Теперь она поняла, что это такое. Раздался последний долгий визг, и за ним опустилась тишина, которая была едва ли не хуже, чем весь шум до того. Она почувствовала, что ее потянули вперед, почуяла несвежее дыхание Дженнера на щеке. — Надо идти. — Я боюсь, – выдохнула она. — Я тоже. Но если встретим их храбро, то возможно, уйдем живыми. Если же они обнаружат, что мы прячемся… Дед говорил, свои страхи можно победить, лишь встретившись с ними лицом к лицу. Прячься от них, и они победят тебя. Дженнер со скрипом открыл дверь, и Скара заставила себя пойти за ним. Ее колени тряслись так сильно, что едва не стукались друг о дружку. Ее босая ступня попала во что-то влажное. У двери сидел мертвец, солома вокруг него была черной от крови. Его звали Борид. Воин, служивший ее отцу. Он таскал Скару на плечах, когда она была маленькой, чтобы она могла достать до персиков в саду под стенами Оплота Байла. Она медленно перевела больной взгляд в ту сторону, откуда доносились голоса. Смотрела поверх сломанного оружия и расщепленных щитов. Поверх лежавших всюду скрюченных трупов, раскинувших руки среди покрытых резьбой колонн, из-за которых замок ее деда назвали Лесом. В свете угасающего огня костровой чаши стояли фигуры. Бывалые воины, чьи кольчуги, оружие и кольца-деньги блестели цветами пламени. Их огромные тени тянулись к ней по полу. Среди них были Мать Кира и дед Скары в наспех натянутой кольчуге, которая плохо ему подходила, с растрепанными после сна седыми волосами. Перед двумя пленниками стоял и любезно улыбался стройный воин с красивым гладким лицом, беспечным, как у ребенка. К нему не смели приближаться даже другие убийцы. Светлый Иллинг, который не поклонялся никаким богам, кроме Смерти. Его голос веселым эхом отдавался в пустоте зала. — Я надеялся выказать свое уважение принцессе Скаре. — Она отправилась к своей кузине Лаитлин, – сказала Мать Кира. Тем же самым голосом, которым невозмутимо отчитывала, поправляла и критиковала Скару каждый день ее жизни, только теперь с незнакомым оттенком ужаса. – Там, где вы ее никогда не достанете. — О, мы ее достанем, – сказал один из воинов Иллинга, здоровый мужик с бычьей шеей. — И весьма скоро, Мать Кира, весьма скоро, – сказал другой, с копьем и горном на поясе. — Король Утил придет, – сказала она. – Он сожжет ваши корабли и скинет вас в море. — Как же он сожжет мои корабли, если им ничто не угрожает за огромными цепями Оплота Байла? – спросил Иллинг. – За цепями, ключи от которых вы сами мне отдали? — Гром-гил-Горм придет, – сказала она, но ее голос стих почти до шепота. — Надеюсь, так и будет. – Иллинг вытянул обе руки и очень мягко откинул волосы Матери Киры ей за плечи. – Но он придет слишком поздно для вас. – Он вытащил меч, навершием которого был огромный бриллиант в золотых когтях. Зеркальная сталь блеснула в темноте так ярко, что у Скары перед глазами осталось белое пятно. — Смерть ждет всех нас. – Король Финн глубоко вдохнул через нос и гордо выпрямился. На миг показался тот человек, которым он когда-то был. Он осмотрел зал, колонны, встретился взглядом со Скарой и, казалось, слегка ей улыбнулся. Затем упал на колени. – Сегодня ты убиваешь короля. Иллинг пожал плечами. — Короли и крестьяне. Для Смерти все мы равны. Он ударил деда туда, где шея переходит в плечо, клинок вонзился по рукоять и тут же выскользнул, быстро и смертельно, словно молния. Король Финн умер так быстро, что лишь сухо пискнул и упал лицом в костровую чашу. Скара стояла, замерев – затаив дыхание, затаив разум. Мать Кира уставилась на труп своего господина. — Праматерь Вексен дала мне обещание, – запинаясь, произнесла она. Кап-кап, кап-кап, кровь капала с кончика меча Иллинга. — Обещания лишь связывают слабых. Он крутанулся, изящно, словно танцор, сталь блеснула в тени. Полетели черные брызги, голова Матери Киры ударилась об пол, а ее тело упало, словно в нем вовсе не было костей. Скара, содрогаясь, выдохнула. Должно быть, это кошмар. Горячечный бред. Она хотела лечь. Ее веки затрепетали, тело обмякло, но пальцы Синего Дженнера до боли сжимали ее руку. — Ты рабыня, – прошипел он, жестко встряхивая ее. – Ты ничего не говоришь. Ничего не понимаешь. Она пыталась успокоить всхлипывания, когда к ним стал приближаться звук легких шагов. Кто-то вдалеке начал кричать и никак не мог остановиться. — Так-так, – донесся тихий голос Светлого Иллинга. – Эта пара не отсюда. — Да, господин. Меня зовут Синий Дженнер. – Скара понять не могла, как он может говорить так дружелюбно, спокойно и благоразумно. Если бы она открыла рот, оттуда полились бы одни рыдания. – Я торговец с лицензией Верховного Короля, недавно вернулся со Священной реки. Мы направлялись в Скекенхаус, но сбились с курса из-за шторма. — Должно быть, вы настоящие друзья с королем Финном, раз гостили в его замке. — Мудрый торговец дружелюбен со всеми, господин. — Ты потеешь, Синий Дженнер. — Если честно, вы меня сильно напугали. — Действительно, мудрый торговец. – Скара почувствовала легкое прикосновение к подбородку, и ее голову запрокинули. Она посмотрела в лицо человека, который только что убил двоих, растивших ее с детства. На его любезной улыбке все еще были капли их крови. Он стоял достаточно близко, чтобы она могла сосчитать веснушки на его носу. Иллинг выпятил пухлые губы и высоко и чисто присвистнул. — И товары у торговца хорошие. – Он запустил руку в ее волосы, намотал прядь на длинные пальцы и отдернул ее так, что кончик его большого пальца задел ее щеку. Вы должны жить. Вы должны править. Она придушила свой страх. Придушила ненависть. Заставила лицо замереть. Лицо невольницы, не выказывающее ничего. — Продашь мне это, торговец? – спросил Иллинг. – Может, в обмен на свою жизнь? — С радостью, господин, – сказал Синий Дженнер. Скара так и знала, что глупо было со стороны Матери Киры доверять этому пройдохе. Она вдохнула, чтобы выкрикнуть проклятие, и его шишковатые пальцы сильнее впились в ее руку. — Но я не могу. — По моему опыту, а его у меня много, и весьма кровавого… – Светлый Иллинг поднял свой красный меч и прижал к щеке, как девочка прижимает любимую куклу. Бриллиантовое навершие замерцало красными, оранжевыми и желтыми отблесками огня. – Один острый клинок разрезает целый узел «не могу». Дженнер сглотнул, и дернулся кадык на его покрытой седой щетиной шее. — Она не моя, и я не могу ее продать. Это подарок. От принца Варослава из Кальива Верховному Королю. — Ах. – Иллинг медленно опустил меч, на лице осталась длинная красная полоска. – Слышал, мудрому человеку стоит бояться Варослава. — У него неважное чувство юмора, это уж точно. — Чем больше у человека могущества, тем меньше у него чувства юмора. – Иллинг хмуро посмотрел на дорожку кровавых следов, которую он оставил между колоннами. Между трупами. – Верховный Король по большей части такой же. Было бы неблагоразумно стащить подарок у этих двоих. — В точности мои мысли на всем пути из Кальива, – сказал Дженнер. Светлый Иллинг щелкнул пальцами так громко, словно это был щелчок хлыста, и его глаза неожиданно просветлели мальчишеским восторгом. — Вот что я думаю! Бросим монету. Орел – заберешь эту милашку в Скекенхаус, и пусть там омывает ноги Верховного Короля. Решка – и я убью тебя и найду ей лучшее применение. – Он хлопнул Дженнера по плечу. – Что ты там говоришь, друг мой? — Говорю, Праматерь Вексен плохо это воспримет, – сказал Дженнер. — Она всё воспринимает плохо. – Иллинг широко улыбнулся, гладкая кожа вокруг его глаз сморщилась дружелюбными морщинками. – Но я склоняюсь перед волей только одной женщины. И это не Праматерь Вексен, не Мать Море, не Мать Солнце и даже не Мать Война. – Он высоко подбросил монету в пустое пространство Леса, заблестело золото. – Только Смерть. Он выхватил монету из тени. — Король или крестьянин, благородный или простолюдин, сильный или слабый, мудрый или дурак. Смерть ждет всех нас. – Он разжал руку, монета блестела на ладони. — Фух. – Синий Дженнер уставился на нее, высоко подняв брови. – Похоже, меня она может подождать еще немного.
Они спешили прочь через руины Йельтофта. Пылающая солома трепетала на жарком ветру, ночь до краев была полна криками, мольбами и рыданиями. Скара смотрела вниз, как подобает хорошему рабу. Теперь уже не было никого, кто сказал бы ей не сутулиться, и страх медленно превращался в вину. Они запрыгнули на борт корабля Дженнера и отчалили. Команда бормотала молитвы и благодарила Отца Мира за то, что резня их миновала. Весла равномерно скрипели, корабль плавно уходил в море, минуя лодки налетчиков. Скара плюхнулась посреди груза. Вина медленно превращалась в печаль, пока она смотрела, как пламя забирает прекрасный замок короля Финна и всю ее прошлую жизнь. Огромный, покрытый резьбой фронтон чернел на фоне огня, а потом упал в фонтане кружащихся искр. Пожар, в котором сгорало все, что она знала, постепенно уменьшался в темной дали, и Йельтофт стал лишь пятнышком пламени. Захлопала парусина, когда Дженнер приказал кораблю повернуть на север, в сторону Гетланда. Скара стояла и смотрела назад, в прошлое, и слезы начали высыхать на ее лице, когда печаль начала замерзать в холодную, суровую, железную тяжесть ярости. — Я увижу Тровенланд свободным, – прошептала она, сжимая кулаки. – И замок моего деда, отстроенный заново. И труп Светлого Иллинга, брошенный воронам. — Пока давайте сосредоточимся на том, чтобы вы остались живы, принцесса. – Дженнер снял невольничий ошейник с ее шеи, а затем укрыл своим плащом ее дрожащие плечи. Она посмотрела на него, мягко потирая отметины, оставленные серебряной проволокой. — Я неверно о вас судила, Синий Дженнер. — Ваше суждение близко к истине. Я делал вещи намного хуже, чем вы могли бы представить. — Тогда зачем рисковать своей жизнью ради меня? Казалось, он некоторое время размышлял, почесывая подбородок. Потом пожал плечами. — Потому что нельзя изменить вчерашний день. Только завтрашний. – Он что-то сунул ей в руку. Браслет Байла, и рубин кроваво блестел в лунном свете. – Полагаю, это ваше.
Никакого мира
— Когда они придут? Отец Ярви сидел у дерева, скрестив ноги, с древней книгой на коленях. Могло показаться, что он и вовсе спит, если бы его глаза под прикрытыми веками не вздрагивали, следя за строчками. — Колл, я министр, – пробормотал он, – а не провидец. Колл хмуро посмотрел на приношения на поляне. Обезглавленные птицы, осушенные кувшины из-под эля и связки костей, покачивающиеся на веревке. С веток, на которых были вырезаны руны, головами вниз свисали собака, корова, четыре овцы. Около их перерезанных глоток жужжали мухи. Там висел и человек. Невольник, судя по натертым отметинам на шее. На его спине было грубо выведено кольцо рун, костяшки его пальцев задевали залитую кровью землю. Прекрасная жертва Тому Кто Взращивает Семя от какой-то богатой женщины, страстно желающей ребенка. Колл не слишком жаловал священные места. Здесь ему всегда казалось, что за ним наблюдают. Ему нравилось считать себя честным, но секреты есть у каждого. У каждого есть сомнения. — Что за книга? – спросил он. — Трактат об эльфийских реликвиях, написанный двести лет назад Сестрой Слодд из Рирскофта. — Запретное знание? — Из тех времен, когда Министерство занималось сбором мудрости, а не ее запретами. — Контролировать можно лишь то, что известно, – пробормотал Колл. — И любое знание, как и любая власть, может быть опасным не в тех руках. Имеет значение лишь то, как его используют. – Отец Ярви лизнул кончик скрюченного пальца своей иссохшей левой руки и перевернул им страницу. Колл хмуро посмотрел на тихий лес. — Зачем мы пришли так рано? — Битву обычно выигрывает тот, кто приходит первым. — Я думал, мы пришли говорить о мире? — Разговоры о мире – это и есть поле битвы министра. Колл выдохнул, зашлепав губами, затем влез на пенек на краю поляны, подальше от приношений, достал нож и ясеневую болванку, которую уже грубо обработал. Та Кто Бьет по Наковальне, высоко поднявшая молот. Подарок для Рин, когда он вернется в Торлби. Если вернется, а не кончит тем, что останется висеть на дереве на этой поляне. Он снова зашлепал губами. — Боги щедро одарили тебя, – прошелестел Отец Ярви, не поднимая глаз от книги. – Ловкие руки и острый ум. Симпатичная копна светлых волос. Немного избыточное чувство юмора. Но хочешь ли ты быть великим министром и стоять подле королей? Колл сглотнул. — Вы знаете, что хочу, Отец Ярви. Больше всего на свете. — Тогда тебе нужно многому научиться, и в первую очередь терпению. Направь мотылька своего разума на свет знания, и однажды ты сможешь изменить мир, как и хотела твоя мать. Колл дернулся к ремешку на шее и почувствовал, как под рубашкой стукнули привязанные на нем гирьки. Гирьки, что носила его мать Сафрит, когда была шкипером, которой доверяли, поскольку она взвешивала честно. Будь храбрым, Колл. Будь настолько хорошим человеком, насколько сможешь. — Боги, я все еще по ней скучаю, – пробормотал он. — Я тоже. А теперь успокойся и следи за тем, что я делаю. Колл отпустил гирьки. — Мой взгляд прикован к вам, Отец Ярви. — Закрой глаза. – Министр захлопнул книгу и встал, смахивая со спины засохшие листья. – И слушай. Из леса послышался звук приближающихся шагов. Колл убрал заготовку, но нож оставил, спрятав в рукав. Хорошо подобранные слова могут решить большинство проблем, но для улаживания остальных, по опыту Колла, прекрасно подходила хорошо заточенная сталь. Из-за деревьев вышла женщина в черной одежде министра. Ее огненно-рыжие волосы были сбриты по бокам, а оставшиеся зачесаны с жиром в шипастый плавник. Вокруг ушей были вытатуированы руны. Ее лицо было суровым, и суровости добавляли мышцы челюсти, которые напрягались оттого, что она жевала кору сонного дерева. В уголках ее губ виднелись фиолетовые пятна. — Вы рано, Мать Эдвин. — Не так рано, как вы, Отец Ярви. — Мать Гандринг учила меня, что невежливо приходить на встречу вторым. — Тогда, надеюсь, вы простите мне мою грубость. — Это зависит от слов, которые вы принесли от Праматери Вексен. Мать Эдвин вздернула подбородок. — Ваш господин, король Утил, и его союзник Гром-гил-Горм нарушили клятвы, данные Верховному Королю. Они оттолкнули протянутую им руку дружбы и обнажили против него мечи. — Его рука дружбы была слишком тяжела для нас, – сказал Ярви. – Эти два года с тех пор, как мы ее стряхнули, нам дышалось намного легче. Два года, и Верховный Король не завоевывал городов, не побеждал в сражениях… — А в каких битвах сражались Утил и Горм? Если не считать тех, что они ежедневно проводят между собой? – Эдвин сплюнула сок уголком рта, и Колл беспокойно потеребил распустившуюся нитку на рукаве. Тут она попала в точку. – Вам везло, Отец Ярви, поскольку взор Верховного Короля был направлен на Нижеземье. На восстание, к которому, как я слышала, вы приложили руку. Ярви невинно моргнул. — Как я могу поднять народ на восстание, находясь за сотни миль оттуда? Разве я волшебник? — Некоторые так говорят, но сейчас уже ни магия, ни удача, ни хитроумие ничего не изменят. Восстание подавлено. Светлый Иллинг сразился в поединках с тремя сыновьями Хокона и сразил их одного за другим. В мастерстве владением мечом ему нет равных. Отец Ярви уставился на единственный ноготь своей иссохшей руки, словно хотел проверить, насколько хорошо тот выглядит. — Король Утил, возможно, не согласился бы. Он победил бы всех троих братьев за раз. Мать Эдвин проигнорировала его хвастовство. — Светлый Иллинг – человек нового типа, с новыми подходами. Он разит клятвопреступников мечом, а его Спутники сжигают их замки вместе с семьями. — Сжигают семьи. – Колл сглотнул. – Вот это прогресс. — Возможно, вы не слышали, что сделал Светлый Иллинг потом? — Я слышал, он отличный танцор, – сказал Колл. – Станцевал? — О да. Через пролив в Йельтофт, где нанес визит вероломному королю Финну. Все замолчали, и только ветер шелестел листьями, заставляя приношения поскрипывать, отчего у Колла по спине побежали мурашки. Жующая Мать Эдвин тихо причмокнула, улыбнувшись. — Ага. Об этом ваш шут остроту придумать не может. Йельтофт в руинах, замок короля Финна в золе, а его воины рассеяны по ветру. Ярви слегка нахмурился. — А сам король? — По другую сторону Последней Двери, вместе со своим министром. Их смерть стала неизбежной в тот миг, как вы заманили их в свой маленький союз обреченных. — На поле битвы, – пробормотал Отец Ярви, – нет правил. В самом деле, новые подходы. — Светлый Иллинг уже предает огню Тровенланд, готовя путь для армии Верховного Короля. В этой армии воинов больше, чем песчинок на берегу. Величайшая армия с тех пор, как эльфы пошли войной на Бога. К середине лета они будут у ворот Торлби. — Будущее – это земля, покрытая туманом, Мать Эдвин. Оно еще может всех нас удивить. — Не надо быть пророком, чтобы увидеть, что грядет. – Она вытащила и развернула свиток, бумага была густо исчерчена рунами. – Праматерь Вексен наречет вас с королевой Лаитлин колдунами и предателями. Министерство объявит эти ее бумажные деньги эльфийской магией, а тех, кто их использует, – изгоями вне закона. Колл вздрогнул, услышав хруст ветки в кустах. — Вас сотрут с лица земли, а так же Утила и Горма и всех, кто стоит за них. В этот миг появились люди. Из Ютмарка, судя по их квадратным пряжкам и длинным щитам. Колл насчитал шестерых, услышал по меньшей мере двоих позади и заставил себя не обернуться. — Обнаженные мечи? – спросил Отец Ярви. – На священной земле Отца Мира? — Мы молимся Единому Богу, – прорычал их капитан – воин с украшенным золотом шлемом. – Для нас это просто грязь. Держа вспотевшую руку на рукояти спрятанного ножа, Колл посмотрел на суровые лица и на суровые клинки, направленные на него. — Довольно неприятная ситуация, – пропищал он. Мать Эдвин уронила свиток. — Но даже сейчас, даже после всех ваших интриг и предательств, Праматерь Вексен готова предложить мир. – Пестрая тень упала на ее лицо, когда она подняла глаза к небесам. – Единый Бог поистине всепрощающий. Отец Ярви фыркнул. Колл не мог поверить, насколько бесстрашным тот казался. — Полагаю, у всепрощения есть цена? — Статуи Высоких Богов будут разрушены, и по всему Расшатанному морю станут поклоняться Единому Богу, – сказала Эдвин. – Всякий ванстер и гетландец будет ежегодно платить десятину Министерству. Король Утил и король Горм сложат мечи к ногам Верховного Короля в Скекенхаусе, умоляя о прощении, и принесут новые клятвы. — Старые долго не продержались. — Поэтому вы, Мать Скаер и юный принц Друин останутся в качестве заложников. — Хм-м-м-м-м-м-м. – Отец Ярви поднял скрюченный палец и побарабанил им по подбородку. – Прекрасное предложение, но летом в Скекенхаусе довольно душно. Мимо лица Колла вжикнула стрела, так близко, что он почувствовал ветер от нее на щеке. Она тихо попала предводителю воинов в плечо, прямо над кромкой щита. Из леса полетели еще стрелы. Закричал мужчина. Другой вцепился в стрелу, попавшую в лицо. Колл прыгнул к Отцу Ярви и утащил его за толстый ствол священного дерева. Он быстро глянул на воина, который бежал к ним с высоко поднятым мечом. Тогда вперед вышел громадный как дом Досдувой, взмахом огромного топора сбил человека с ног, и тот покатился прочь в облаке сухих листьев. Тени сплелись; всюду кромсали, кололи и врезались в приношения, раскачивая их. Спустя несколько кровавых мгновений люди Матери Эдвин присоединились к королю Финну на той стороне Последней Двери. Их капитан стоял на коленях и хрипло дышал – шесть стрел торчали из его кольчуги. Он попытался встать, опираясь на меч, как на трость, но красная сила вытекала из него. На поляну вышел Фрор. Одна рука сжимала тяжелый топор. Другой он аккуратно расстегнул пряжку украшенного золотом шлема капитана. Отличный шлем, и за него дадут отличную цену. — Ты пожалеешь, – выдохнул капитан. На его губах была кровь, седые волосы прилипли к вспотевшему подбородку. Фрор медленно кивнул. — Уже жалею. – Он ударил капитана по макушке, и тот упал, раскинув руки. — Теперь можешь отпустить меня, – сказал Отец Ярви, похлопывая Колла по боку. Тот понял, что прикрывал министра своим телом, как мать прикрывает ребенка в бурю. — Вы не могли посвятить меня в план? – спросил он, поднимаясь. — Нельзя выдать то, чего не знаешь. — Не верите, что я могу сыграть свою роль? — Доверие как стекло, – сказал Ральф, закинув за плечо свой огромный лук из рогов и широкой рукой помогая Ярви подняться. – Красивое, но только глупец станет много на него взваливать. Закаленные воины Гетланда и Ванстерланда со всех сторон окружили поляну, и Мать Эдвин одиноко выделялась среди них. Коллу было почти жаль ее, но он знал, что жалость никому из них ничего хорошего не принесет. — Похоже, мое вероломство было лучше вашего, – сказал Ярви. – Уже дважды ваша госпожа пыталась стереть меня с лица земли, и все же я еще здесь. — Ты известен своим вероломством, паук. – Мать Эдвин плюнула фиолетовым соком коры ему под ноги. – А что насчет священной земли Отца Мира? Ярви пожал плечами. — О, он всепрощающий бог. Хотя, возможно, было бы мудро подвесить вас на этих деревьях и перерезать вам глотку, просто на всякий случай. — Так давай же, – прошипела она. — В милосердии больше силы, чем в убийстве. Возвращайтесь к Праматери Вексен. Поблагодарите ее за информацию, что вы мне передали, она была полезной. – Он указал на мертвецов, которых уже подвешивали за ноги к ветвям деревьев священной рощи. – Поблагодарите ее за эти щедрые приношения Высоким Богам, они их, несомненно, оценят. Отец Ярви резко приблизился к ней, ощерившись; маска Матери Эдвин слетела, и Колл увидел ее страх. — Но скажите Первой из министров, что ссать я хотел на ее предложение! Я поклялся отомстить убийцам моего отца. Клятвой солнца и клятвой луны. Скажите Праматери Вексен, что пока и я и она живы, мира не будет.Недостаточно кровожадный
– Я прибью тебя, полубритая сука! – прорычал Рэйт, наступая на нее и брызгая слюной. Ракки схватил его за левую руку, а Сорьёрн за правую, и вдвоем им удалось его оттащить. В конце концов, у них в этом было немало опыта. Колючка Бату не шелохнулась. Если не считать того, что на обритой стороне ее головы напряглись мышцы челюсти. — Давайте все просто успокоимся, – сказал ее муж Бренд, махая раскрытыми ладонями, словно пастух, который пытался успокоить беспокойное стадо. – Мы вроде должны быть союзниками? – Он был большим и сильным как бык. – Давайте просто… просто на миг встанем в свете. Рэйт дал понять всем, что он об этом думает, вывернувшись от брата так, чтобы плюнуть Бренду в лицо. К сожалению, он промазал, но смысл был ясен. — Надо бы усмирить этого пса. У всех есть слабые места, и Рэйта это задело. Он обмяк, склонил голову набок, лениво ухмыльнулся, блеснув зубами, и перевел взгляд на Бренда. — А может, мне лучше прибить твою трусливую женушку? У него всегда находилась уловка, чтобы начать драку, впрочем, и чтобы закончить тоже. Но он не был готов к тому, как быстро Колючка на него бросилась. — Ты труп, ублюдок белобрысый! Рэйт отпрянул, едва не уронив за собой брата и Сорьёрна на землю дока. Понадобилось три гетландца, чтобы оттащить ее – хмурый старый мастер над оружием, Хуннан, старый лысый кормчий, Ральф, и Бренд, который перехватил ее за шею своей рукой в шрамах. Все – сильные мужики и дрожали от усилия, но, даже несмотря на это ее кулак попал Рэйту по макушке. — Мир! – зарычал Бренд, пытаясь оттащить брыкающуюся жену. – Ради всех богов, мир! Но мириться никто не собирался. Рык оскорблений понесся и от гетландцев и от ванстеров. Рэйт видел побелевшие костяшки пальцев на рукоятях мечей, слышал скрежет ножа, который вынимал из ножен Сорьёрн. Чуял приближение насилия, куда более грозного, чем он планировал. Но с насилием всегда так. Оно редко задерживается на том участке, что ты для него разметил. Иначе оно не было бы насилием. Рэйт стиснул зубы – полурыча, полуухмыляясь – в его груди занималось пламя, дыхание жарко вырывалось из горла, и каждая мышца напряглась. Прямо здесь, в мокрых от дождя доках Торлби, могла случиться битва, о которой пели бы потом в песнях, если бы не появился Гром-гил-Горм, который проталкивался через сердитую толчею, как огромный бык через стадо блеющих коз. — Хватит! – прорычал король Ванстерланда. – Что тут за позорное кудахтание мелких птах? Гул тут же стих. Рэйт стряхнул брата, ухмыляясь своей волчьей ухмылкой, и Колючка вырвалась от мужа, рыча проклятия. Несомненно, Бренда ждала неприятная ночка, но на взгляд Рэйта все прошло неплохо. В конце концов, он пришел сражаться, и не так уж важно с кем. Свирепо смотревшие гетландцы расступились, чтобы пропустить короля Утила, баюкавшего в руках обнаженный меч. Конечно, Рэйт его ненавидел. Хорошему ванстеру полагается ненавидеть короля Гетланда. Но с другой стороны, он казался человеком, достойным восхищения, – седовласый и крепкий, как железный прут, и такой же несгибаемый, известный множеством побед, немногословием и безумным блеском впалых глаз. И говорили, что лишь холодная пустота у него там, где другим боги обычно вкладывают милосердие. — Я разочарован, Колючка Бату, – проскрежетал он голосом, грубым, как жернова. – Я ожидал от тебя большего. — Сожалею, мой король, – прорычала она, бросая на Рэйта свирепые взгляды, словно кинжалы, а потом на Бренда, который вздрогнул, словно кинжал от жены не был для него в новинку. — А я большего и не ждал. – Гром-гил-Горм поднял черную бровь, глядя на Рэйта. – Но, по крайней мере, надеялся. — Надо было позволить им оскорблять нас, мой король? – бросил Рэйт. — Если небольшое оскорбление поддержит союз, то его следует стерпеть, – раздался сухой голос Матери Скаер. — А наш союз как корабль в бурных морях, – сказал Отец Ярви с этой своей медовой улыбочкой, по которой так и хотелось врезать. – Загрузите его ссорами, и мы точно все утонем поодиночке. Рэйт зарычал в ответ. Он ненавидел министров и их двуличную болтовню об Отце Мире и о большем благе. На его взгляд, не было такой проблемы, которую не решить кулаком. — Ванстер никогда не забывает оскорбление. – Горм заткнул большие пальцы за пояс между ощетинившихся ножей. – Но я хочу пить, и раз уж мы гости… – Он выпрямился, выпятил грудь, на которой зашевелилась цепь из наверший поверженных врагов. – Я, Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей и Создатель Сирот, король Ванстерланда и любимец Матери Войны… пройду в город вторым. Его воины угрюмо заворчали. Они потратили час, споря, кто пройдет первым, и теперь их битва проиграна. Их король займет менее почетное место, меньше почета достанется и им, и, боги, их сильно задевало всё, что касалось почета. — Мудрый выбор, – сказал Утил, прищурив глаза. – Но не ожидай за него подарков. — Волку не нужны дары от овцы, – сказал Горм, сердито оглядываясь. Ближайшие воины короля Утила с важным видом шествовали мимо, сверкая позолоченными пряжками, рукоятями мечей и кольцами-деньгами, раздуваясь от незаслуженной заносчивости. Рэйт оскалился и плюнул им под ноги. — И в самом деле, пес, – презрительно бросил Хуннан, и Рэйт кинулся бы на старого ублюдка и вышиб бы ему мозги, если бы Ракки крепко не схватил его и не прошептал ему на ухо: — Спокойно, братец, спокойно. — Синий Дженнер! Вот это сюрприз! Рэйт хмуро глянул через плечо и увидел, как Отца Ярви оттащил в сторону какой-то старый воин с просоленным лицом. — Надеюсь, приятный, – сказал Дженнер, пожимая руку Ральфу, словно они были старыми напарниками по веслу. — Посмотрим, – сказал министр. – Ты пришел за золотом королевы Лаитлин? — Я стараюсь взять любое золото, что мне предложат. – Дженнер оглянулся, словно собирался показать какое-то тайное сокровище. – Но у меня есть намного лучший повод быть здесь. — Лучше золота? – спросил Ральф, ухмыляясь. – Ты изменился. — Намного лучше. – Дженнер вывел вперед кого-то из-за спины, и Рэйту словно пробили череп насквозь, и весь его боевой настрой улетучился. Она была невысокой и стройной, закутанной в непромокаемый плащ. Ее волосы спутались в дикую копну, облако темных кудрей подергивалось и шевелилось от соленого ветра. У нее была бледная кожа, потрескавшаяся и розовая у ноздрей, а скулы были такими тонкими и острыми, что казалось, могут расколоться от грубого слова. Она посмотрела прямо на Рэйта своими большими глазами, темно-зелеными, как Мать Море в штормовой день. Она не улыбалась. Не говорила. Она казалась грустной, серьезной и полной тайн, и каждый волосок на теле Рэйта встал дыбом. Ни один удар топора не мог сразить его до такого беспамятства, как один ее короткий взгляд. Некоторое время Отец Ярви стоял, глупо раскрыв рот. Затем громко его захлопнул. — Ральф, отведи Синего Дженнера и его гостью к королеве Лаитлин. Немедленно. — Ты был готов убить того, ктопойдет первым, а теперь не хочешь идти вовсе? – Ракки уставился на него, и Рэйт понял, что люди Горма с важным видом идут вслед за гетландцами, едва не лопаясь от напыщенности, которой они компенсировали тот факт, что заходят вторыми. — Что это была за девушка? – прохрипел Рэйт, чувствуя, что голова кружится, словно его вырвали из пьяного сна. — С каких пор тебя интересуют девушки? — С тех самых, как я увидал вот эту. – Он удивленно посмотрел на толпу, надеясь доказать им обоим, что она ему не привиделась, но ее уже не было. — Наверное, красотка, раз отвлекла тебя от ссоры. — Никого красивее не встречал. — Прости меня, братец, но, что касается женщин, ты немногое повидал. Ты у нас боец, забыл? – Ракки ухмыльнулся, поднимая огромный черный щит Гром-гил-Горма. – А любовник – я. — И ты не устаешь мне об этом повторять. – Рэйт поднял на плечи тяжелый меч короля и направился было вслед за братом в Торлби. Пока не почувствовал, как его придерживает массивная длань господина. — Ты меня разочаровал, Рэйт. – Ломатель Мечей притянул его к себе. – Здесь полно тех, кто может быть серьезным врагом, но я слышал, что Избранный Щит королевы Лаитлин, которую ты выбрал, худший из них. Рэйт сердито уставился в ответ. — Она не пугает меня, мой король. Горм жестко шлепнул его по лицу. Ну, для Горма это был шлепок. Для Рэйта это был будто удар веслом. Он пошатнулся, но король ухватил его и снова подтащил к себе. — Меня ранит не то, что ты пытался ее побить, а то, что ты проиграл. – Он шлепнул его с другой стороны, и рот Рэйта наполнился соленой кровью. – Мне не нужен тявкающий пес. Мне нужен пес, который пользуется зубами. Мне нужен убийца. – Он в третий раз шлепнул Рэйта, и у того закружилась голова. – Боюсь, Рэйт, в тебе осталось милосердие. Подави его, пока оно не подавило тебя. На прощание Горм потрепал волосы Рэйта. Как отец сына. Или охотник гончую. — На мой вкус, ты никогда не будешь слишком кровожадным, мальчик. И ты это знаешь.Безопасность
Гребень из полированного китового уса с шелестом скользил по волосам Скары. Игрушечный меч принца Друина стучал и скрежетал по сундуку в углу. Голос королевы Лаитлин не замолкал ни на миг. Словно она чувствовала, что, если оставит Скару в тишине, та начнет кричать и никогда не остановится. — За тем окном, к югу от города, разбили лагерь воины моего мужа. — Почему они не помогли нам? – хотела завопить Скара, оцепенело глядя на раскинутые шатры, но из ее рта, как всегда, донеслось то, что до́лжно. — Наверное, их там очень много. — Две с половиной тысячи верных гетландцев, созванных со всех уголков страны. Скара почувствовала, как сильные пальцы королевы Лаитлин повернули ее голову, мягко, но очень настойчиво. Принц Друин издал пронзительный детский боевой клич и набросился на гобелен. Гребень снова зашелестел, словно в правильной прическе было решение всех проблем. — За этим окном, к северу, лагерь Гром-гил-Горма. – В сгущающихся сумерках мерцали костры, разбросанные по темным холмам как звезды по небесной ткани. – Две тысячи ванстеров у стен Торлби. Никогда бы не подумала, что увижу такое. — Во всяком случае, не с мечами в ножнах, – небрежно бросила Колючка Бату из глубины комнаты, так же внезапно, как воин бросает топор. — В доках я видела ссору… – пробормотала Скара. — Боюсь, она не будет последней. – Лаитлин цокнула языком, расчесывая колтун. Волосы Скары всегда были непослушными, но королева Гетланда была не из тех женщин, что отступают перед упрямым завитком. – Завтра будет большой совет. Пять часов сплошных ссор. И если в результате никто не умрет, я буду считать это достижением, достойным песен. Ну вот. И Лаитлин повернула голову Скары к зеркалу. Безмолвные невольники королевы искупали, отчистили ее и сменили грязное платье на зеленое шелковое, которое долго везли из Первого из Городов и ловко подшили под ее размер. Вокруг талии оно было прострочено золотой нитью – столь же прекрасное, как все, что она носила раньше, а Скара носила весьма прекрасные вещи. Так много вещей, и Мать Кира так тщательно их подбирала, что ей иногда казалось, будто это одежда ее носит. Ее окружали крепкие стены, крепкие воины, рабы и роскошь. У нее голова должна была кружиться от облегчения. Но, как бегун, который остановился отдохнуть и обнаружил, что не может встать, так и Скара от комфорта чувствовала себя слабой, больной, избитой снаружи и внутри, словно вся она была одним большим синяком. Она почти хотела снова оказаться на борту Черного Пса – корабля Синего Дженнера: снова дрожать, смотреть в дождь и трижды в час стоять на ободранных коленях, блюя за борт. — Она принадлежала моей матери, сестре короля Финна. – Лаитлин аккуратно вдела в ухо Скары серьгу. Тонкие, как паутина, золотые цепочки с красными драгоценными камнями свисали почти до плеча. — Она прекрасна, – прохрипела Скара, стараясь, чтобы ее не стошнило прямо на зеркало. Она едва узнавала испуганную, хрупкую девушку с красными глазами, что отражалась в нем. Она выглядела почти как призрак. Быть может, она так и не сбежала из Йельтофта. Быть может, она все еще там, в ловушке. Рабыня Светлого Иллинга, и всегда ею будет. Скара увидела, что в глубине комнаты Колючка Бату села на корточки перед принцем и, сдвинув его маленькие ручки на рукояти деревянного меча, шептала, как правильно им махать. Она ухмыльнулась, когда он ударил ее по ноге, старый звездообразный шрам на ее щеке сморщился, и она потрепала его светлые волосы. — Хороший мальчик. Скара могла думать лишь о мече Светлого Иллинга, о том бриллиантовом навершии, сверкающем в темноте Леса, и грудь девушки в зеркале начала вздыматься, а руки задрожали… — Скара. – Королева Лаитлин решительно взяла ее за плечи и посмотрела своими суровыми, проницательными серо-голубыми глазами, резко возвращая ее в настоящее. – Скажите мне, что случилось? — Мой дед ждал помощи от союзников. – Слова получались тихими, как жужжание пчелы. – Мы ждали воинов Утила и Горма. Они так и не пришли. — Продолжайте. — Он упал духом. Мать Кира убедила его заключить мир. Она отправила голубя, и Праматерь Вексен прислала в ответ орла. Если Оплот Байла будет сдан, воины Тровенланда отправлены по домам и армии Верховного Короля будет обеспечен свободный проход по нашим землям, то она простит. — Но Праматерь Вексен не простила, – сказала Лаитлин. — Она послала Светлого Иллинга в Йельтофт, чтобы погасить долг. Скара сглотнула горькую слюну, и тонкая шея девушки в зеркале дернулась. Маленькое лицо принца Друина сморщилось от воинственной решимости, когда он ударял по Колючке игрушечным мечом, а она отводила его своими пальцами. Его детский боевой клич звучал в темноте, словно завывания от боли и ярости, и становился все больше и больше на них похожим. — Светлый Иллинг отрубил голову Матери Кире. Он проткнул моего деда насквозь, и тот упал в костровую чашу. Глаза королевы Лаитлин расширились. — Вы… видели, как это произошло? Облако искр, сияние улыбок воинов, увесистые капли, падающие с кончика меча Иллинга. Скара, содрогнувшись, вздохнула и кивнула. — Я сбежала, переодевшись рабыней Синего Дженнера. Светлый Иллинг подбросил монету, чтобы решить, убить его или нет… но монета… – Она все еще видела, как та крутилась во тьме, отражая цвета пламени. — Боги были с вами той ночью, – выдохнула Лаитлин. — Тогда почему они убили мою семью? – хотела выкрикнуть Скара, но вместо этого девушка в зеркале нервно улыбнулась и пробормотала нужную молитву Тому Кто Поворачивает Игральные Кости. — Они послали вас ко мне, кузина. – Королева крепко сжала плечи Скары. – Теперь вы здесь в безопасности. Всю ее жизнь Лес был с ней, надежный как скала, и теперь от него остался лишь пепел. Высокий фронтон, простоявший две сотни лет, теперь обращен в руины. Тровенланд разорван на части, как дым на ветру. Безопасности теперь нет нигде, и уже не будет. Скара заметила, что трет щеку. Она все еще чувствовала прикосновение к ней холодных пальцев Светлого Иллинга. — Вы так добры, – прохрипела она, попытавшись сдержать едкую отрыжку. У нее всегда был слабый желудок, но с тех пор, как она сошла с Черного Пса, ее внутренности крутило так же, как и мысли. — Вы – семья, а только семья и имеет значение. – Обняв ее на прощание, королева Лаитлин отошла. – Мне надо поговорить с мужем и с сыном… то есть с Отцом Ярви. — Могу я вас спросить… Синий Дженнер все еще здесь? На лице королевы отразилось недовольство. — Он немногим лучше пирата… — Не могли бы вы послать за ним? Пожалуйста? Может, Лаитлин и была твердой, как кремень, но, наверное, она услышала отчаяние в голосе Скары. — Я пришлю его. Колючка, принцесса пережила суровые испытания. Не оставляй ее одну. Друин, пошли. Маленький принц серьезно посмотрел на Скару. — Пока. – Он бросил деревянный меч и побежал вслед за матерью. Скара уставилась на Колючку Бату. Ей пришлось смотреть снизу вверх, поскольку Избранный Щит возвышалась над ней. Очевидно, сама она гребнями не пользовалась. Волосы с одной стороны ее головы были подрезаны до темной щетины, а с другой завязаны в узлы и косички, и спутанные клубки были заколоты немаленьким состоянием в серебряных и золотых кольцах-деньгах. Говорили, что эта женщина одна сражалась с семерыми мужчинами и победила, и эльфийский браслет, яростно сиявший желтым на ее запястье, был ей за это наградой. Женщина, носившая клинки вместо шелков и шрамы вместо украшений. Которая пристойность попирала сапогами и никогда не извинялась. Женщина, которая скорее разобьет дверь лбом, чем постучит. — Я узница? – Скара собиралась сказать это с вызовом, но получился лишь мышиный писк. Выражение лица Колючки было сложно понять. — Вы принцесса, принцесса. — По моему опыту разница небольшая. — Похоже, вы никогда не были узницей. Презрение, и кто бы стал ее за это осуждать? Горло Скары так перехватило, что она едва могла говорить. — Ты, должно быть, думаешь, какая я мягкая, слабая, изнеженная дура. Колючка коротко вздохнула. — На самом деле я думала… о том, что чувствовала, когда увидела своего отца мертвым. – Ее лицо, быть может, не выдавало никакой мягкости, но голос выдавал. – И думала, что бы я почувствовала, если бы увидела, как его убивают. Если бы видела, как его убивают прямо у меня на глазах, а я не могу ничего поделать, только смотреть. Скара открыла рот, но слов не нашлось. Это было не презрение, а жалость, которая душила ее куда сильнее. — Я знаю, каково это, – напускать на себя храбрый вид, – сказала Колючка. – Отлично знаю. – И Скара почувствовала, что ее голова вот-вот лопнет. — Я думала… что если б была в вашем положении… Я бы все глаза выплакала. Скара громко, глупо всхлипнула. Ее глаза зажмурились, полились слезы, ребра содрогались. Она хрипела и булькала. Стояла, свесив руки, и плакала так сильно, что все ее лицо болело. Какая-то маленькая частичка её была озабочена тем, что это совсем не похоже на пристойное поведение, но она не могла остановиться. Она услышала быстрые шаги, ее схватили, как дитя, и крепко, уверенно обняли – так же, как обнимал ее дедушка, когда они смотрели, как отец горит в погребальном костре. Она вцепилась в Колючку и зарыдала, завыла ей в рубашку, выкрикивая обрывки слов, которые сама не понимала. Колючка не шевелилась, не издавала ни звука. Лишь долго держала Скару, пока та не перестала содрогаться. Пока ее рыдания не стали всхлипами, которые сменились неровными вздохами. Потом Колючка очень мягко отпустила ее, протянула белый платок и, несмотря на то, что ее рубашка была насквозь мокрой от слез, коснулась пятнышка на платье Скары, а потом предложила платок ей. — Вообще-то он для моего оружия, но, думаю, ваше лицо намного ценнее. А может, и опаснее. — Прости, – прошептала Скара. — Не стоит. – Колючка глянула на золотой ключ на своей шее. – Я рыдаю куда сильнее каждое утро, когда просыпаюсь и вспоминаю, за кем я замужем. Скара, всхлипывая, засмеялась, и сильно высморкалась. Впервые с той ночи она почувствовала, что в какой-то мере снова приходит в себя. В конце концов, она, наверное, все-таки сбежала из Йельтофта. Когда она вытерла лицо, раздался стук в дверь. — Это Синий Дженнер. Было что-то обнадеживающее в его потрепанности, когда он, сгорбившись, протиснулся в комнату. Он был одним и тем же и на корме корабля, и в покоях королевы. Увидев его, Скара почувствовала себя сильнее. Ей нужен был именно такой человек. — Помнишь меня? – спросила Колючка. — Такую женщину сложно забыть. – Дженнер глянул на ключ на ее шее. – Поздравляю с замужеством. Она фыркнула. — Только мужа моего не поздравляй – он все еще в трауре. — Вы посылали за мной, принцесса? — Да. – Скара шмыгнула носом и расправила плечи. – Какие у тебя планы? — Я всегда был не мастак планировать. Королева Лаитлин предложила мне достойную плату, чтобы я сражался за Гетланд, но, если честно, война – дело молодых. Может, снова поведу Черного Пса по Священной… – Он взглянул на Скару и вздохнул. – Я обещал Матери Кире, что провожу вас к вашей кузине… — И сдержал обещание, несмотря на опасности. Я не должна просить тебя о большем. Он вздохнул тяжелее. — Но собираетесь, так ведь? — Я надеялась, что ты, быть может, останешься со мной. — Принцесса… Я старый налетчик, уже два десятка лет как не в лучшей форме, да и в лучшей красавчиком не был. — Несомненно. Когда я впервые тебя увидела, решила, что ты потрепан, как старая носовая фигура корабля. Дженнер почесал седую щетину на подбородке. — Справедливое суждение. — Глупое суждение. – Голос Скары надломился, но она прочистила горло, вдохнула и продолжила. – Теперь я это понимаю. Эта носовая фигура мужественно встречала худшую непогоду и, несмотря ни на что, привела корабль домой. Мне не нужен красавчик, мне нужен верный. Дженнер вздохнул еще тяжелее. — Я всю свою жизнь был свободным, принцесса. Ни на что не смотрел, кроме горизонта, и никому не кланялся, кроме ветра… — И горизонт поблагодарил тебя? Вознаградил ли тебя ветер? — Должен признаться, не очень. — Я вознагражу. – Она схватила его шишковатую руку двумя своими. – Свободному человеку нужна цель. Он посмотрел на свою руку в ее ладонях, а потом на Колючку. Та пожала плечами. — Воин, который сражается только за себя – обычный головорез. — В моих глазах ты прошел испытание, и я знаю, что могу тебе верить. – Скара заставила старого налетчика посмотреть ей в глаза. – Останься со мной. Пожалуйста. — О боги. – Жесткая кожа вокруг глаз Дженнера сморщилась, когда он улыбнулся. – Как я могу ответить «нет» на это? — Никак. Скажи, что поможешь мне. — Я ваш человек, принцесса. Клянусь. Клятвой солнца и клятвой луны. – Он немного помедлил. – Но… помочь вам в чем? Скара неровно вздохнула. — Помнишь, я сказала, что увижу Тровенланд свободным, замок моего деда – отстроенным заново, а труп Светлого Иллинга – брошенным воронам? Синий Дженнер высоко поднял свои неровные брови. — За Светлым Иллингом вся сила Верховного Короля. Говорят, пятьдесят тысяч мечей. — Лишь полвойны ведется мечами. – Она прижала палец к голове, так сильно, что стало больно. – Другая половина ведется здесь. — Так… у вас есть план? — Я что-нибудь придумаю. – Она отпустила руку Синего Дженнера и посмотрела на Колючку. – Ты плавала с Отцом Ярви в Первый из Городов. Колючка хмуро посмотрела на Скару поверх своего кривого от многих переломов носа. — Ага, плавала, с Отцом Ярви. — Сражалась в поединке с Гром-гил-Гормом. — Тоже верно. — Ты Избранный Щит королевы Лаитлин. — Вы знаете, что это так. — И, стоя за ее плечом, ты, должно быть, видишь и большую часть короля Утила. — Более чем. Скара смахнула последнюю влагу с ресниц. Она не могла позволить себе плакать. Она должна быть храброй, умной и сильной, какой бы слабой и испуганной она себя ни чувствовала. Она должна сражаться, поскольку больше у Тровенланда никого нет, и слова должны стать ее оружием. — Расскажи мне о них, – сказала она. — Что вы хотите знать? Знание это сила, как всегда говорила Мать Кира, когда Скара жаловалась на ее нескончаемые уроки. — Я хочу знать все.За нас обоих
Рэйт проснулся, яростно дернувшись, и обнаружил, что кто-то трогает его рукой. Он схватил ублюдка за шею и шарахнул о стену, рыча и вытаскивая нож. — Боги, Рэйт, это я! Я! Я! Только тогда в мерцающем свете факела в коридоре Рэйт увидел, что схватил своего брата и уже собирался перерезать ему горло. Его сердце громко стучало. Через миг он понял, что находится в цитадели Торлби. В коридоре за дверью Горма, запутавшись в одеяле. Как раз там, где и должен был находиться. — Не буди меня так, – бросил он, с трудом разжимая пальцы левой руки. После пробуждения они всегда болели больше всего. — Будить тебя? – прошептал Ракки. – Да ты бы не проснулся, даже если б тут кричал весь Торлби. Тебе снова снятся сны? — Нет, – проворчал Рэйт, прислоняясь к стене и почесывая ногтями голову. – Может быть. Сны, полные огня. Поднимается дым, и всюду вонь разрушения. Дикие отблески в глазах воинов, в глазах собак. Дикие отблески на лице женщины. Ее голос, когда она кричит детям. Ракки протянул ему фляжку, и Рэйт, выхватив ее, сполоснул рот, который весь горел от ударов Горма, но в этом не было ничего необычного. Плеснул воду на руку и потер лицо. С ног до головы он был мокрым от пота. — Не нравится мне это, Рэйт. Я волнуюсь за тебя. — Ты? Волнуешься за меня? – Меч Горма, должно быть, упал в стычке, и Рэйт поднял его и прижал к груди. Если бы король увидел, что он позволил мечу лежать на холодном, то Рэйт получил бы еще удар, и куда сильнее. – Это что-то новенькое. — Вовсе нет. Я давно волнуюсь за тебя. – Ракки нервно взглянул на дверь королевских покоев и, наклонившись вперед, заговорил тихо и страстно. – Мы могли бы просто сбежать. Могли бы найти корабль, который взял бы нас по Священной и Запретной, как ты всегда говорил. Как говорил раньше, во всяком случае. Рэйт кивнул на дверь. — Думаешь, он просто нас отпустит? Думаешь, Мать Скаер просто махнет нам рукой на прощание и улыбнется? – Он фыркнул. – Я думал, ты у нас умный. Это хорошая мечта, но пути назад нет. Ты забыл, как все было раньше? Когда мы голодали, мерзли и все время боялись? — А сейчас ты не все время боишься? – Голос Ракки был таким тихим, что гнев Рэйта закипел и согнал весь ужас сна. Гнев был его ответом на большинство проблем, если уж на то пошло. — Нет, не всё! – прорычал он, стряхивая меч Горма, отчего брат вздрогнул. – Я воин, и в этой войне завоюю себе имя, и достаточно денег, чтобы никогда больше не голодать. Это мое место. Я за него сражался, разве не так? — Ага, сражался. — Мы служим королю! – Рэйт попытался испытать ту же гордость, что чувствовал когда-то. – Величайшему воину по всему Расшатанному морю! Непобеждённому ни в одном поединке и ни в одном сражении. Ты любишь молиться. Так поблагодари Мать Войну за то, что мы здесь с победителями! Ракки уставился на него через проход, стоя спиной к покрытому боевыми рубцами щиту Горма, широко раскрыв глаза, в которых отражался свет факела. Удивительно, насколько его лицо было похожим на лицо Рэйта, но как сильно отличалось выражение. Иногда казалось, что они словно две носовые фигуры корабля, одинаково вырезанные, но смотрящие всегда в разные стороны. — Будет много убийств, – пробормотал Ракки. – Больше чем когда-либо. — Наверное, – сказал Рэйт и лег, поворачиваясь спиной к брату, прижимая к себе меч Горма и натягивая одеяло на плечо. – Это ведь война. — Просто я не люблю убийства. Рэйт попытался говорить, словно это ничего не значило, но у него не очень получилось. — Я могу убивать за нас обоих. Тишина. — Это меня и пугает.Золотые руки
Колл вырезал последнюю руну и улыбнулся, сдувая деревянную пыль. Он закончил ножны и теперь был доволен и горд результатом. Ему всегда нравилось работать с деревом – у дерева нет секретов, оно не лжет, и резьба на нем никуда не исчезает. Не то что работа министра – лишь дым да догадки. Слова мудренее стамесок, а люди изменчивее, чем Мать Море. По спине побежали мурашки, когда Рин потянулась через его плечо и коснулась пальцем одной из линий. — Что это значит? — Пять имен Матери Войны. — Боги, это отличная работа. – Ее рука скользнула по темному дереву, задерживаясь на вырезанных фигурах, животных, деревьях, которые переходили одна в другую. — У тебя золотые руки, Колл. Лучше всех. Она надела на кончик ножен оковку, которую сделала сама, – блестящая сталь была выкована в форме змеиной головы и подошла идеально, как ключ подходит к замку. — Посмотри, какую красоту мы можем делать вместе. – Ее почерневшие от железа пальцы скользнули между его пальцами, покоричневевшими от дерева. – Так и должно быть, верно? Мой меч, твои ножны. – Он почувствовал, как ее рука скользит по его бедру, и чуть вздрогнул. – И наоборот… — Рин… — Ну ладно, скорее кинжал, чем меч. – В ее голосе слышался смех, дыхание щекотало его шею. Ему нравилось, когда она смеялась. — Рин, я не могу. Бренд мне как брат… — Так не спи с Брендом. Делов-то. — Я ученик Отца Ярви. — Не спи с Отцом Ярви. – Он почувствовал, как ее губы коснулись его шеи, отчего сладкая дрожь пошла по его спине. — Он спас жизнь моей матери. И мою жизнь. Он освободил нас. Ее губы теперь касались его уха, она шептала так громко, что он сгорбился, и застучали гирьки, висевшие на ремешке у него на шее. — Как же он освободил тебя, если ты не можешь сам принимать решения. — Рин, я ему обязан. – Он чувствовал, как с каждым вздохом ее грудь прижимается к его спине. Ее пальцы согнулись и крепко сжали его руку. Она была такой же сильной, как и он. Может, и сильнее. Ему пришлось закрыть глаза, чтобы думать спокойно. – Когда закончится эта война, я пройду испытание на Министра, произнесу Клятву Министра и буду Братом Коллом, без семьи, без жены… ах. Ее рука скользнула ему между ног. — А что останавливает тебя до тех пор? — Ничего. – Он развернулся, положил свободную руку на ее коротко стриженные волосы и притянул ее ближе. Они одновременно смеялись и целовались, жадно, влажно, споткнувшись о скамейку и скинув сумку с инструментами, которые со стуком рассыпались по полу. Этим всегда заканчивалось, когда он сюда приходил. Поэтому он и приходил. Она ловко, как лосось, вывернулась из его рук, метнулась к тискам и выхватила точило, уставившись на клинок, над которым работала, с таким видом, словно все утро больше ничем не занималась. Колл удивленно моргнул. — Что… Дверь со стуком открылась, и вошел Бренд. Колл густо покраснел посреди комнаты – с оттопырившимися штанами. — Привет, Колл, – сказал Бренд. – Ты чего здесь делаешь? — Пришел закончить ножны, – прохрипел он. Его лицо пылало, он быстро отвернулся к столу и смахнул на пол какие-то стружки. — Давай-ка посмотрим. – Бренд положил руку Коллу на плечо. Боги, это была большая рука, тяжелая от мышц, и к запястью вился шрам от веревки. Колл вспомнил, как смотрел на Бренда, когда тот принял на свои плечи вес корабля, который, так уж случилось, был на волос от того, чтобы раздавить Колла насмерть. Потом он подумал, каково это – получить оплеуху такой рукой, если Бренд узнает обо всем, чем занимались тут его сестра с Коллом. Он сглотнул, и это было более чем непросто. Но Бренд лишь смахнул прядь волос с лица и ухмыльнулся. — Прекрасная работа. Боги тебя благословили, Колл. Те же боги, что благословили мою сестру. — Она… весьма одухотворенная девушка. – Колл неловко поерзал, чтобы расправить штаны, а Рин за спиной брата вытянула губы в дикой гримасе. Боги, Бренд ничего не замечал. Сильный, верный и добродушный, как тягловая лошадь, но в невнимательности он установил новые стандарты. Наверное, на Колючке Бату не женишься, не научившись многое упускать из вида. — Как Колючка? – спросил Колл, стараясь отвлечь внимание. Бренд помедлил, словно это была загадка, которую следует хорошенько обдумать. — Колючка – это Колючка. Но я знал, на ком женюсь. – Он улыбнулся Коллу своей беспомощной улыбочкой. – По-другому все равно бы не вышло. — Да уж, жить с ней непросто. — Я дам тебе знать, если что-то изменится. Половину своего времени она с королевой, а вторую тренируется усерднее, чем когда-либо. Так что я в основном застаю ее спящей или же готовой поспорить. – Он устало почесал затылок. – Ну, опять же, я знал, на ком женюсь. — Да уж, и не жить с ней непросто. — Хм. – Бренд уставился в пространство, как ветеран, который все еще старается найти смысл в тех ужасах, которые повидал. – Она уж точно сможет сварить драку из самых мирных ингредиентов. Но ничто сто́ящее не бывает легким. Потому я и люблю ее. Я люблю ее. – И его лицо снова изломилось в той ухмылке. – Каждый день новое приключение, вот уж точно. В дверь сильно постучали, Бренд встряхнулся и пошел открывать. Рин изобразила воздушный поцелуй, Колл изобразил, как он его ловит и прижимает к сердцу, а Рин сделала вид, что ее тошнит на верстак. Ему нравилось, когда она так делала. — Рад тебя видеть, Бренд. – Колл посмотрел на вход, удивившись, что его наставник появился в кузнице Рин. — И я вас, Отец Ярви. В длинном путешествии сближаешься с людьми, и, хотя вряд ли можно было найти менее похожих друг на друга людей, чем Бренд и Ярви, они обнялись, и министр нежно похлопал кузнеца по широкой спине своей иссохшей рукой. — Как идут дела с клинками? – спросил он у Рин. — Людям всегда нужны клинки, Отец Ярви, – сказала она. – А как идут дела со словами? — Слова им тоже всегда нужны. – Посмотрев на Колла, Министр сменил улыбку на обычную суровость. – Я так и думал, что ты здесь. Полдень уже прошел. — Уже? – Колл начал стаскивать передник, запутался в завязках, освободился и сбросил его, стряхивая деревянную пыль с рук. — Обычно ученик приходит к наставнику. – Он не спеша подошел, и конец министерского посоха из эльфийского металла зазвенел по полу. – Ты ведь мой ученик? — Конечно, Отец Ярви, – сказал Колл, виновато отодвигаясь от Рин. Ярви прищурился и глянул на него, потом на нее, очевидно, ничего не упустив. Немногие люди замечали больше, чем он. — Скажи, что ты накормил голубей. — И вычистил их клетки, рассортировал новые растения, прочитал еще двадцать страниц истории Гетланда Матери Гандринг и выучил двадцать новых слов на языке Кальива. – Нескончаемые вопросы Колла всегда сводили его мать с ума, но, обучаясь на министра, он получал столько ответов, что ему казалось, будто его голова взорвется. — Невежество – это пища для страха, Колл. А знание – смерть страха. Что насчет движения звезд? Ты скопировал карты, которые я тебе дал? Колл схватился за голову. — Боги, простите, Отец Ярви. Я скопирую позже. — Не сегодня. Через час начинается большой совет, и еще есть груз, которым нужно заняться в первую очередь. Колл с надеждой посмотрел на Бренда. — Я не очень-то хорош в таскании ящиков… — Кувшинов. И их нужно носить очень осторожно. Это дар от императрицы Виалины, он проехал весь долгий путь по Запретной и Священной. — Вы имеете в виду, дар от Сумаэль? — Дар от Сумаэль. – При звуке этого имени Отец Ярви ухмыльнулся куда-то вдаль. – Оружие, которое мы сможем использовать против Верховного Короля… – Замолкнув, он прошел между Коллом и Рин, покачивая посохом в скрюченной руке, а здоровой рукой поднял ножны, поворачивая их к свету, чтобы посмотреть на резьбу. — Мать Война, – прошептал он. – Мать Ворон. Та Чьи Перья Мечи. Та Кто Собирает Мертвых. Та Кто Превращает Ладонь в Кулак. Это ты вырезал? — А кто еще настолько хорош? – спросила Рин. – Ножны так же важны, как и клинок. Хороший меч редко обнажают. Люди смотрят на ножны. — Для резьбы по дереву будет потерей, когда ты наконец произнесешь свою Клятву Министра. – Ярви тяжело вздохнул. – Но стамеской мир не изменишь. — Немножко изменишь, – сказала Рин, скрещивая руки и глядя на министра. – Причем, к лучшему. — Его мать попросила меня сделать из него самого лучшего человека из тех, кем он может быть. Колл яростно тряс головой за спиной наставника, но Рин было не заткнуть. — Некоторым он нравится как раз таким, какой он есть, – сказала она. — И это все, чего ты хочешь, Колл? Вырезать по дереву? – Отец Ярви со стуком отбросил ножны на скамейку и положил иссохшую руку на плечо Колла. – Или ты хочешь стоять возле королей и править курс истории? Колл, моргая, переводил взгляд с одного на другую. Боги, он не хотел подвести никого из них, но что он мог поделать? Отец Ярви освободил его. И какой сын рабыни не захочет стоять возле королей, в безопасности и быть уважаемым и могущественным? — Историю, – пробормотал он, виновато глядя в пол. – Наверное…Такие друзья
Рэйту было безумно скучно. Предполагалось, что на войне сражаются. А война против Верховного Короля – уж точно самое большое сражение, на которое может надеяться мужчина. Но теперь он понял, что чем крупнее война, тем больше она состоит из болтовни. Болтовни, ожидания и просиживания штанов. Важные люди – размер кубков указывал на их статус – сидели за тремя столами, выставленными в форме подковы. С одной стороны ванстеры, с другой гетландцы, и в центре стояла дюжина стульев для тровенов. Пустых стульев, поскольку тровены не прибыли, и Рэйт хотел бы последовать их примеру. Отец Ярви забубнил: — Семь дней назад я встретился с представителем Праматери Вексен. — Я должна была там быть! – бросила в ответ Мать Скаер. — Хотел бы я, чтобы вы там были, но не было времени. – Ярви поднял здоровую ладонь, словно человека честнее него было не найти. – Но вы немногое пропустили. Мать Эдвин пыталась меня убить. — Она мне уже нравится, – прошептал Рэйт брату, и тот сдавленно хихикнул. Рэйт скорее переспал бы со скорпионом, чем обменялся десятком слов с одноруким ублюдком. Ракки решил звать его Пауком, и уж точно, он был как раз таким поджарым, коварным и ядовитым. Но паукам нет до тебя дела, если только ты не муха. А паутина Отца Ярви плелась для людей, и неизвестно, кто в нее попадется. Его ученик был немногим лучше. Тощий, нервный, дерганный и шустрый паренек с волосами, как у пугала, и с редкой бороденкой неопределенного цвета. И скалится, все время скалится, словно он всем закадычный друг. Но Рэйта на такое не купишь. Можно верить ярости, боли или ненависти. А за улыбочкой легко спрятать что угодно. Голоса продолжали что-то трещать, и Рэйт запрокинул голову, глядя на огромный куполообразный потолок Зала Богов. Ничего себе зданьице, впрочем, он был равнодушен к зданиям, если только речь не шла о том, чтобы их поджигать. Статуи Высоких Богов неодобрительно хмурились с высоты, и Рэйт презрительно усмехнулся в ответ. К богам он тоже был равнодушен, за исключением редких безразличных молитв Матери Войне. — Праматерь Вексен объявила нас колдунами и предателями и издала декрет, согласно которому всех нас следует стереть с лица земли. – Отец Ярви бросил перед собой на стол свиток, и Рэйт застонал. К свиткам он был еще более равнодушен, чем к богам или зданиям. – Она намерена нас сокрушить. — Никаких предложений мира? – спросила Лаитлин. Отец Ярви глянул на своего ученика и покачал головой. — Никаких. Королева горько вздохнула. — Я надеялась, она даст нам хоть что-то, о чем можно поторговаться. В кровопролитии мало прибыли. — Теперь все зависит от того, чья кровь прольется, и как. – Горм хмуро посмотрел на пустые стулья. – Когда король Финн поможет нам своей мудростью? — В ближайшую тысячу лет вряд ли, – сказал Ярви. – Финн мертв. Эхо его слов затихло в вышине Зала Богов, и затем настала тишина. Даже Рэйт навострил уши. — Мать Кира отдала ключ от Оплота Байла в обмен на мир, но Праматерь Вексен предала ее. Она отправила Светлого Иллинга в Йельтофт погасить ее долги, а он убил короля Финна и сжег город дотла. — Значит, помощи от Тровенланда нам ждать не стоит, – сказала сестра Оуд, толстомордая ученица Матери Скаер. Казалось, она разразится слезами от таких новостей, ну а Рэйт ухмылялся. Может, теперь они начнут что-то делать. — Был один выживший. – Королева Лаитлин щелкнула пальцами, и двери Зала Богов распахнулись. – Внучка короля Финна, принцесса Скара. В свете дверного проема появились две черные фигуры. Когда они вошли, по отполированному полу протянулись их длинные тени. Одной оказался Синий Дженнер, который выглядел в точности таким же обносившимся и потрепанным непогодой, как и в доках. Другая же поработала над своей внешностью куда усерднее. На ней было платье из прекрасной зеленой ткани, которая отсвечивала в тусклом свете факелов. Она шла, расправив плечи, и во впадинах вокруг ее острых ключиц собирались тени. С серьги на ее длинную шею свешивались драгоценные камни на золотых цепочках, и высоко на ее тонкой руке блестел в золотом браслете кроваво-красный камень. Темные волосы, парящие призрачным облаком, были умаслены, заплетены и заколоты в блестящее кольцо. Боги, как она изменилась, но Рэйт ее тотчас узнал. — Это она, – выдохнул он. – Девушка из доков. Ракки наклонился поближе, чтобы прошептать: — Я тебя, конечно, люблю, братец, но тут ты высоковато замахнулся. — Я должна выразить свою признательность. – Скара была бледной и хрупкой, как яичная скорлупа, но ее голос звенел сильно и чисто, когда она обратила зеленые глаза к видневшимся во мраке статуям Высоких Богов. – Богам – за то, что освободили меня из рук Светлого Иллинга, и хозяевам этого места – за то, что предоставили мне кров, когда я осталась одна. Моей кузине королеве Лаитлин, чья мудрость хорошо известна, но чье сострадание я открыла лишь недавно. И Железному Королю Утилу, чья железная решимость и железная справедливость известны по всему Расшатанному морю. Король Утил чуть приподнял седую бровь. Достойное проявление удовольствия для такого старого медвежьего лица. — Приветствуем вас, принцесса. Скара низко и грациозно поклонилась ванстерам. — Гром-гил-Горм, король Ванстерланда, Ломатель Мечей, это честь для меня – стоять в вашей длинной тени. Истории о вашей великой силе и удаче в оружии часто рассказывали в Йельтофте, но ваша цепь куда красноречивее меня. — Я думал, она и в самом деле красноречива. – Горм потрогал цепь из наверший, отломанных от клинков его мертвых врагов, четырежды обернутую вокруг толстой, как ствол дерева, шеи. – Пока не услышал, как вы говорите, принцесса. Теперь начинаю сомневаться. Это были всего лишь слова. Но даже Рэйт, который умел льстить не лучше собаки, видел, насколько каждый комплимент подходил к тщеславию цели, словно ключ к замку. Настроение в Зале Богов уже улучшилось. В этом союзе было разбрызгано немало уксуса. Скара предложила мед, и все были рады им упиваться. — Здесь собрались великие короли, – сказала она, – мудрые королевы, знаменитые воины и хитроумные министры. – Она прижала тонкую руку к животу, и Рэйт подумал, что та дрожит. Но Скара придержала ее другой рукой и продолжила. – Я молода, и у меня нет прав сидеть среди вас, но никто больше не может говорить от Тровенланда. Не ради себя, но лишь от лица моего народа, который беспомощен перед воинами Верховного Короля, я молю вас позволить мне занять место моего деда. Может, из-за того, что она не принимала ничью сторону. В том, как она говорила, была какая-то магия. Может, потому что она была молода, скромна и у нее не было друзей. Может, из-за музыки в ее голосе. Минутой прежде здесь никто и слова вставить не мог, а теперь этот зал ощетинившихся героев сидел в задумчивой тишине. Когда заговорил король Утил, его голос зазвучал словно крик ворона после песни соловья. — Было бы неучтиво отказать просьбе, высказанной столь изящно. Два короля наконец-то были в чем-то согласны. — Умоляем вас, принцесса Скара, присаживайтесь, – сказал Горм. Рэйт наблюдал, как принцесса плавно шествует к высокому стулу, который занял бы король Финн. Она шла так ровно, что на ее голове устоял бы кувшин с элем. Синий Дженнер несколько подпортил ее изящество, плюхнувшись на сидение, словно это был морской сундук гребца. Горм хмуро посмотрел на старого торговца. — Не подобает принцессе такое скромное сопровождение. — Я-то согласен. – Синий Дженнер ухмыльнулся, показав прорехи в зубах. – Уж поверьте, все это – не моя идея. — У правителя должен быть министр, – сказала Мать Скаер. – Чтобы помогать выбирать меньшее зло. Ярви хмуро посмотрел на нее. — И большее благо. — Точно. Моя ученица Сестра Оуд хорошо понимает языки и законы Расшатанного моря, и, кроме того, она весьма искусный лекарь. Рэйт едва не рассмеялся. Сестра Оуд, которая, глупо моргая, таращилась на свою наставницу, выглядела такой же искусной, как репа. — Это хорошо, – сказал Горм, – но хорошая охрана нужна принцессе не меньше хороших советов. Голос Лаитлин был ледяным: — Мои воины защитят мою кузину. — А кто защитит ее от них? Я предлагаю своего меченосца. Неожиданно, как удар молнии, тяжелая рука Горма хлопнула Рэйта по плечу, прибив его смех в зародыше. — Своего собственного виночерпия. Я доверяю ему свою жизнь всякий раз, как пью, а пью я много. Рэйт будет спать за вашей дверью, принцесса, и станет охранять не хуже верного пса. — Я бы предпочла гнездо змей за дверью ее спальни, – прорычала Колючка Бату, и Рэйту это тоже было не по душе. Он мог пялиться на Скару весь день, но ничего приятного не было в том, что его вырвали из места, за которое он сражался, и сделали ее рабом. — Мой король… – прошипел он, когда по всей комнате забурчали недовольные голоса. Много лет Рэйт вместе с братом служил королю. То, что его можно вышвырнуть так легко, ранило, словно удар ножом. А кто присмотрит за Ракки? Сильным из них был Рэйт, они оба это знали. Рука Горма надавила сильнее. — Она кузина Лаитлин, – прошептал он. – Почти гетландка. Держись к ней поближе. — Но я должен сражаться подле вас, а не изображать няньку какой-то… Огромные пальцы сдавили так сильно, что Рэйт сдавленно выдохнул. — Никогда не заставляй меня просить дважды. — Друзья! Мир! – крикнула Скара. – У нас слишком много врагов, чтобы мы ссорились еще и между собой! Я с благодарностью приму ваш совет, Сестра Оуд. И вашу защиту, Рэйт. Рэйт оглядел зал, чувствуя на себе взгляды всех этих холодных глаз. Его король сказал свое слово. У него было не больше права голоса, чем у гончих его господина на охоте. Ножки стула скрипнули, когда он встал и оцепенело сбросил с плеча огромный меч Горма. Меч, который он точил, полировал, носил и с которым спал три года. Так долго, что ощутил, как искривляется без его тяжести. Ему хотелось швырнуть меч наземь, но рука не поднялась. Наконец он смиренно поставил его возле стула, хлопнул на прощание изумленного брата по плечу и одним махом из королевского меченосца превратился в комнатную собачку принцессы. Его шаркающие шаги эхом отражались в неодобрительной тишине, и Рэйт окоченело плюхнулся на стул возле своей новой госпожи, полностью побежденный даже без возможности сразиться. — Вернемся к делам военным? – проскрежетал король Утил, и совет продолжился. Скара даже не взглянула на своего нового зверька. Да и зачем? С тем же успехом они могли быть из разных миров. Она казалась Рэйту изящной и идеальной, как эльфийская реликвия. А еще спокойной, уверенной и невозмутимой в этой благородной компании, как горное озеро под звездами. Девушка – или женщина – без страха.Кровь Байла
Скара боялась не меньше, чем когда встретила Светлого Иллинга. Она ни на миг не сомкнула глаз: бесконечно раздумывала о том, что сказать и как сказать, оценивала уроки Матери Киры, вспоминала примеры деда, бормотала в темноте молитвы Той Кто Сказала Первое Слово. Из-за бесконечного раздражающего бурления в животе она не съела ни крошки за завтраком. Ей казалось, что задница сейчас взорвется, и Скара все размышляла, что случится, если она позволит себе оглушительно пустить ветры посреди этой возвышенной компании. Она сильно вцепилась побелевшими костяшками пальцев в ручки стула, словно плыла по бушующему морю. Из мрака Зала Богов выплывали сердитые лица, и она пыталась понять их, как учила ее Мать Кира. Прочитать их, разгадать сомнения, надежды и тайны за этими лицами, чтобы отыскать то, что можно использовать. Она закрыла глаза и мысленно повторяла слова деда снова и снова. Ты всегда была храброй, Скара. Всегда храброй. Всегда храброй. Юный ванстер, Рэйт, вряд ли заслуживал ее доверия. Ну ладно, он был поразительным. Так поражает топор в горло. Его лицо было бледным и суровым, как чеканное серебро; из одного побитого уха вырван клок; лоб сердито нахмурен; его коротко остриженные волосы, брови в шрамах и даже ресницы были белыми, словно из него выжали все чувства, оставив только презрение. С тем же успехом они могли быть из разных миров. Он выглядел буйным и диким, как бойцовский пес. Высокомерным и невозмутимым в этой смертоносной компании, словно волк во главе стаи. Он был бы на своем месте, ухмыляясь среди Спутников Светлого Иллинга, и Скара сглотнула горькую слюну, пытаясь притвориться, что его здесь нет. — Смерть ждет всех нас. – Скрипучий голос короля Утила эхом донесся до Скары, словно он стоял перед колодцем, в котором она тонула. – Мудрый воин любит меч. Он бьет в сердце, приводя врага в замешательство и удивляя. Сталь – это ответ, всегда. Мы должны атаковать. С Утиловой стороны зала раздался предсказуемый одобрительный шум, и предсказуемое недовольное ворчание донеслось со стороны Горма. — Мудрый воин не спешит в руки Смерти. Он любит щит. – Горм с любовью положил руку на огромный черный щит, который таскал близнец Рэйта. – Он завлекает врага на свою землю и сокрушает его на своих условиях. Король Утил фыркнул. — И что твой любимый щиттебе выиграл? В этом самом зале я вызывал тебя на поединок, и из этого самого зала ты сбежал, как побитый пес. Сестра Оуд выдвинулась вперед. Ее лицо напомнило Скаре персики, что росли за стенами Оплота Байла: круглое, в розовых пятнах, покрытое пушистыми волосками. — Мои короли, это бесполезно… Но Гром-гил-Горм заглушил ее голос, как гром певчую птичку. — В прошлый раз, когда сошлись гетландцы и ванстеры, твоего знаменитого меча, Железный Король, не было на площадке. Ты послал женщину сражаться вместо себя, и я победил ее, хоть и решил оставить в живых… — Мы можем попробовать снова, когда захочешь, куча дерьма, – прорычала Колючка Бату. Скара заметила, как рука Рэйта сжала ручку стула. Большая бледная рука, с шрамом на широких костяшках. Рука, для которой кулак был естественной формой. Скара схватила его за запястье и убедилась, что встанет первой. — Нам нужен компромисс! – крикнула она. На самом деле это был скорее крик отчаяния. Она сглотнула, когда все глаза повернулись к ней, враждебные, словно ряды копий. – Конечно, самый мудрый воин использует и щит, и меч вместе, каждый в свое время. Казалось, с этим сложно поспорить, но совет нашел способ. — О стратегии должны рассуждать те, кто приводит корабли, – сказал король Утил, прямолинейный, как березовая дубина. — А вы привели в наш союз лишь одну команду, – сказал король Горм, поглаживая свою цепь. — Она неплохая, – заметил Дженнер. – Но не поспоришь, она лишь одна. Сестра Оуд предприняла еще попытку: — Правила совета, положенные Ашенлир в глубокой древности, дают равные голоса всем участникам союза, невзирая на… невзирая… – Оуд заметила самый леденящий и сердитый из всех взглядов, что только можно представить, от своей прежней наставницы, Матери Скаер, – и ее голос медленно затих в огромной пустоте Зала Богов. Скаре пришлось постараться, чтобы ее голос не дрожал. — Я привела бы больше кораблей, если бы мой дед был жив. — Но он мертв, – ответил Утил, нисколько не беспокоясь о том, чтобы смягчить свои слова. Горм хмуро посмотрел на соперника. — И предал нас Праматери Вексен. — А какой выбор вы ему оставили? – рявкнула Скара. Ее ярость всех застала врасплох, и саму Скару больше всего. – Его союзники должны были прийти к нему на помощь, но они только пререкались о том, кто где должен сидеть, пока он умирал в одиночестве! Если слова – это оружие, то эти слова попали прямо в цель. Она ухватилась за тишину, которую они ей обеспечили, наклонилась вперед и уперла кулачки – хоть они и выглядели крошечными – на стол, как это делал ее дед. — Светлый Иллинг без устали предает огню весь Тровенланд! Он подавляет то сопротивление, что еще осталось. Он торит дорогу огромной армии Верховного Короля. Он считает себя непобедимым! – Она дала презрению Иллинга потерзать уязвленную гордость всех собравшихся в зале и тихо добавила: – Но он оставил свои корабли позади. Утил прищурил серые глаза. — Корабли для воина – самое верное оружие, его способ снабжения, его путь для побега. — Его дом и его сердце. – Горм осторожно запустил пальцы в бороду. – И где корабли Светлого Иллинга? Скара облизала губы. — В гавани Оплота Байла. — Ха! – Мать Скаер шлепнула по столу, отметая эту затею, и на ее татуированном запястье клацнули эльфийские браслеты. – В безопасности за огромными цепями. — Оплот Байла построен эльфами, – сказал Отец Ярви. – Он неприступен. — Нет! – голос Скары, как хлопок, эхом отразился от купола наверху. – Я родилась там и знаю его слабые места! Утила передернуло от раздражения, но Лаитлин очень мягко положила руку на его стиснутый кулак. — Пусть она скажет, – прошептала она, наклоняясь ближе. Когда король посмотрел на свою жену, его хмурое лицо на миг смягчилось, и Скара задумалась, действительно ли он был человеком из железа или всего лишь из плоти, как и остальные, и на самом деле попался в железную клетку своей славы. — Говорите, принцесса, – сказал он, поворачивая ладонь, чтобы обхватить руку Лаитлин, и откинулся назад. Скара вытянулась вперед, стараясь донести слова до каждого уголка зала и заполнить его своими надеждами и желаниями, чтобы каждый слушатель разделил их, как и учила Мать Кира. — Эльфийские стены не пробить, но часть из них была разрушена во время Разбиения Бога, и бреши заложили люди. Мать Море бесконечно вгрызается в их основание. Чтобы укрепить их, мой дед построил два огромных контрфорса перед утесом с юго-запада. Таких огромных, что они почти соприкасаются. Проворный человек мог бы взобраться между ними и провести других за собой. — Проворный безумец, – проворчал Горм. — Даже если несколько человек сможет проникнуть внутрь, – сказал Утил, – Светлый Иллинг – бывалый военачальник. Он не такой дурак, чтобы оставить главные ворота незащищенными… — Есть другие ворота, потайные, там может пройти лишь один человек за раз, но через них все ваши воины могут попасть в крепость. – Голос Скары надломился от отчаянной необходимости убедить их, но Синий Дженнер был рядом и оказался лучшим дипломатом, чем выглядел. — Я, может, немногое знаю, – сказал он, – но я знаю Расшатанное море, а Оплот Байла – это замок на нем и ключ к нему. Крепость контролирует проливы Скекенхауса. Поэтому Праматерь Вексен так хотела его захватить. Пока Светлый Иллинг его удерживает, он может бить куда угодно, но если мы отберем у него Оплот… – Он повернулся к Скаре и подмигнул. — Мы завоюем победу, о которой будут петь песни, – крикнула она, – и поставим сам стул Верховного Короля под угрозу. Все взвешивали шансы, и отовсюду неслось тихое ворчание. Скара их заинтересовала, но два короля были неугомонными быками, и склонить их к единой цели было поистине нелегко. — Что если корабли уже увели? – проскрежетал Утил. – Что если вы не помните уязвимости Оплота Байла? Что если Светлый Иллинг о них узнал и уже выставил охрану? — Тогда Смерть ждет всех нас, король Утил. – Слабостью Скаре было не победить, во всяком случае, не таких противников, как эти. – Я слышала, как вы говорили, что мы должны ударить в сердце. Сердце Иллинга – это его гордость. Его корабли. — Это риск, – пробормотал Горм. – Столько всего может пойти не так… — Чтобы победить более сильного противника, необходимо рискнуть. – Скара ударила кулаком по столу. – Я слышала, вы говорили, что мы должны встретить врага на нашей земле. Какая земля может быть лучше, чем самый сильный форт на Расшатанном море? — Это не моя земля, – проворчал Горм. — Но моя! – Голос Скары снова надломился, но она заставила себя продолжить. – Вы забыли! Кровь Байла течет в моих венах! Скара почувствовала, что они колеблются. Их ненависть друг к другу, и боязнь Верховного Короля, и стремление выглядеть бесстрашно, и жажда славы – все качалось на острие меча. Она почти убедила их, но, как голуби летят в знакомые клетки, так и они в любой момент могли снова вернуться к своей привычной вражде, и возможность была бы упущена. Мать Кира однажды сказала ей: когда разум терпит поражение, безумие может привести к успеху. — Быть может, вам надо ее увидеть! – Скара потянулась вниз и выхватила кинжал из-за пояса Рэйта. Он отчаянно дернулся, но было уже поздно. Она прижала блестящее лезвие к возвышению большого пальца и разрезала ладонь до основания мизинца. Она ожидала несколько деликатных алых капель, но Рэйт определенно хорошо точил свой нож. Кровь закапала стол, брызнула на грудь Синего Дженнера и на круглое лицо Сестры Оуд. Раздался общий вздох, и Скара была потрясена больше всех, но назад пути уже не было, оставалось только безумно ринуться вперед. — Ну? – Она вытянула руку перед взором Высоких Богов, кровь текла по предплечью и капала с локтя. – Гордые воины, обнажите ли вы мечи и прольете ли свою кровь вместе с моей? Отдадитесь ли Матери Войне и доверитесь ли своей удаче в оружии? Или будете скрываться здесь в тени и колоть друг друга словами? Стул Гром-гил-Горма упал, когда тот поднялся во весь свой огромный рост. Он скорчил гримасу, мышцы челюсти напряглись, и Скара отпрянула назад, ожидая, что его ярость сокрушит ее. Потом она поняла, что он жует свой язык. И сплюнул красным на стол. — Люди Ванстерланда выйдут в море через пять дней, – прорычал Ломатель Мечей, и кровь потекла по его бороде. Король Утил встал, обнаженный меч, который он всегда носил с собой, заскользил по его руке, пока острие не застыло прямо перед ним. Он взял меч под крестовиной, сжавшиеся костяшки пальцев побелели. Струйка крови собралась в желобке и потекла к острию, покрывая сталь темной пленкой. — Люди Гетланда отплывут через четыре, – сказал он. Воины с обеих сторон зала застучали по столам, зазвенели оружием и одобрительно закричали, видя наконец-то пролитую кровь, даже несмотря на то, что пролилась она вдалеке от битвы и по большей части принадлежала семнадцатилетней девчонке. Скара снова села, ее голова внезапно закружилась, и она почувствовала, как из ее руки вытащили нож. Сестра Оуд распустила шов на своем рукаве и оторвала полоску ткани, а потом потянулась к запястью Скары и стала ловко бинтовать ладонь. — Этого хватит, пока я не смогу ее зашить. – Она посмотрела исподлобья. – Пожалуйста, принцесса, никогда больше так не делайте. — Не волнуйся… ах! – Боги, начинало болеть. – Думаю, этот урок я усвоила. — Немного рано праздновать победу! – крикнул Отец Ярви, успокаивая шум. – Сначала надо решить, кто полезет наверх. — Когда дело доходит до демонстрации силы и ловкости, нет равных моему знаменосцу Сорьёрну. – Горм просунул руку в усеянный гранатами ошейник стоявшего рядом высокого невольника-шенда. – Пока мы плыли из Ванстерланда, он пробежал по веслам туда-обратно три раза, да к тому же в шторм. — Вам не найти никого столь же шустрого и ловкого, как мой ученик Колл, – сказал Отец Ярви. – Всякий, кто видел, как он карабкается по утесам за яйцами, с радостью это подтвердит. – Гетландцы дружно закивали. Все, кроме самого ученика, которого, казалось, от этого предложения тошнило не меньше, чем Скару. — Может, устроим дружеское состязание? – предложила королева Лаитлин. – Чтобы посмотреть, кто лучше? Скара разглядела в этом хитрость. Отвлечь внимание, чтобы удержать этих неугомонных баранов от бодания друг с другом до встречи с врагом. Сестра Оуд аккуратно опустила забинтованную руку Скары на стол. — Как равный партнер в союзе, – крикнула она, – по древнему закону и давнему прецеденту, Тровенланд тоже должен быть представлен в соревновании. – На этот раз она отказалась встречаться с леденящим взором Матери Скаер и откинулась на стуле, весьма довольная своим участием. Скара была довольна намного меньше. У нее не было сильных или ловких людей, кроме Синего Дженнера. Он приподнял свои кустистые брови, когда она на него взглянула, и пробормотал: — Для меня и ступеньки уже вызов. — Я полезу за вас, – сказал Рэйт. До этого Скара не видела, как он улыбается, и казалось, что улыбка осветила пламенем это холодное лицо. Его глаза блестели храбро и озорно, и из-за этого он выглядел еще поразительнее, чем всегда. – Должно быть, это лучше болтовни?Шансы
– У нас не было возможности поговорить, – сказал Синий Дженнер. — Да я не особо болтун, – проворчал Рэйт. — Боец, да? Рэйт не ответил. Если бы и пришлось, то он ответил бы кулаками. — Я должен обеспечивать безопасность принцессы. – Рэйт кивнул на дверь. – Поэтому я все время там. — Ага. – Дженнер прищурил глаза. – А сам ты для нее не опасен? — А что, если да? – Рэйт шагнул к старому налетчику, оскалив зубы прямо перед его лицом, так что едва его не боднул. Надо было показать, что он здесь самый кровожадный ублюдок. Если увидят твою слабость, это будет твоим концом. – Как ты остановишь меня, старик? Синий Дженнер не отступил, лишь поднял морщинистые руки. — Я бы сказал: «Эй, парень, разве такой старый дурак, как я, станет драться с таким юным героем, как ты? Вот уж дудки!». И я бы отступил так кротко, как только возможно. — Черт возьми, правильно, – прорычал Рэйт. — А потом сгонял бы до своей команды и взял бы шестерых здоровенных ребят. Средние весла, ну ты понимаешь. Которые привыкли грести, но у которых легкая поступь. И когда стемнело бы, двое из них очень аккуратно скрутили бы тебя и завернули бы в твое одеяло. – И он слегка коснулся одеяла на плече Рэйта тыльной стороной ладони. – А потом остальные четверо принесли бы крепких палок и били бы этот милый сверток до тех пор, пока в нем не осталось бы ничего твердого. А потом я отнес бы получившееся месиво обратно Гром-гил-Горму, возможно, прямо в одеяле, ведь мы бы не захотели испачкать весь пол принцессы Скары. И сказал бы Ломателю Мечей, что, к сожалению, паренек, которого он нам одолжил, оказался слишком вспыльчивым и ничего не получилось. – Дженнер улыбнулся, и его побитое непогодой лицо сморщилось, как старый сапог. – Но я бы предпочел не множить свои печали. Видят боги, печалей мне и так хватает. Я бы лучше дал тебе шанс доказать, что ты заслуживаешь доверия. Рэйту следовало признать, это был хороший ответ. Умный, но в нем было железо. Заставивший его выглядеть неуклюжим головорезом, а ему не нравилось так выглядеть. Ловкий головорез намного лучше. Он отодвинулся назад, давая Дженнеру немного больше места и намного больше уважения. — А что, если я не заслуживаю доверия? — Дай человеку шанс стать лучше, и по моему опыту большинство его примет. По опыту Рэйта всё было совсем не так. — Ты уверен, старик? — Думаю, парень, мы выясним это вместе. Хочешь еще одно одеяло? Здесь бывает холодно. — Бывало и холоднее. Рэйт с удовольствием взял бы еще одно одеяло, но ему нравилось выглядеть так, словно ничто не может его задеть. Так что он натянул на плечи то, что у него было, и сел, слушая, как удаляется шорох шагов старика. Он скучал по мечу Горма. Он скучал по брату. Но холодный сквозняк, холодные камни и холодная тишина были почти такими же, как обычно. Он подумал, будут ли обычными и сны.Как победить
— Когда я ударю в колокол, вы полезете. — Да, моя королева, – прохрипел Колл. Не многие люди в мире внушали ему такой благоговейный трепет, как королева Лаитлин, и большинство из них было здесь, сейчас, и наблюдало за соревнованием. Казалось, половина всех людей Расшатанного моря набилась во двор цитадели в тень огромного кедра. Они толпились за окнами или смотрели вниз с крыш и зубчатых стен. Король Утил застыл на ступенях Зала Богов, Отец Ярви опирался на свой посох в правой руке, Ральф стоял возле него, почесывая короткие седые волосы над ушами и ухмыляясь Коллу, по всей видимости, обнадеживающе. С другой стороны, на тщательно изготовленной платформе точно такой же высоты, стоял Гром-гил-Горм. Зигзагообразные полоски золота, украшавшие его кольчугу, блестели в свете утреннего солнца. Перед ним стоял на одном колене его светловолосый щитоносец, и Мать Скаер свирепо щурила голубые глаза. Рин тоже смогла пробраться, как обычно, и сидела высоко на крыше слева от Колла. Когда он посмотрел вверх, она замахала, как безумная, крутя раскрытыми ладонями на удачу. Боги, как же Коллу хотелось быть там, с ней. А лучше в ее кузнице. А еще лучше в ее постели. Он отбросил эту мысль. В конце концов, прямо рядом с ней стоял Бренд, и, возможно, он не будет вечно ничего не замечать. Королева Лаитлин подняла длинную белую руку, указывая на кедр – на самой высокой ветке блеснуло золото. — Победителем станет тот, кто принесет принцессе Скаре ее браслет. Колл содрогнулся от кончиков пальцев до корней волос, пытаясь сбросить напряжение. Он глянул на мачту, вкопанную во дворе, возле которой стояла Колючка, – эту мачту он своими руками украсил резьбой в путешествии до Первого из Городов и обратно. Боги, он гордился этой мачтой. И резьбой, которую сделал, и своей частью истории, которую эта резьба рассказывала. То путешествие оказалось богато на храбрые свершения, и сейчас ему тоже требовалась храбрость. Он был уверен, что может победить. Только не был уверен, что хочет. Поскольку для человека, считавшегося умным, он был словно загнан одновременно во множество дурацких углов. Он сделал один из тех выдохов, от которых его губы начинали шлепать. — У богов глупое чувство юмора. — Это точно. – Бывший виночерпий Горма, Рэйт, хмуро смотрел на толпу. – Когда я садился на корабль в Вульсгарде, я и не думал, что в итоге буду лазать по деревьям. – Он наклонился поближе, словно хотел поделиться секретом, и Коллу ничего не оставалось, кроме как наклониться к нему. – Или изображать няньку какой-то тощей девицы. Принцесса Скара стояла между широко раскрывшей глаза Сестрой Оуд и растрепанным Синим Дженнером и казалась столь же идеальной и хрупкой, как глиняные статуи, которые Колл давным-давно рассматривал в Первом из Городов, пытаясь понять, как они сделаны. — Для очень красивых людей жизнь слишком легка, – сказал он. – Перед ними открыты все дороги. — Уверяю тебя, для нас, красавчиков, она так же тяжела, как и для всех, – сказал Рэйт. Колл осмотрел его. — А ты куда менее сволочной, чем я о тебе думал. — О, ты просто плохо меня знаешь. Он ведь воспринимает все это чертовски серьезно, а? Знаменосец-шенд Гром-гил-Горма разделся по пояс, на его широкой спине был выжжен узор шрамов, похожий на раскидистое дерево. Он устроил неплохое представление – тугие мышцы изгибались, когда он потягивался, наклонялся и касался пальцев ног. Рэйт просто стоял, почесывая выемку в ухе. — Я думал, мы собирались по дереву лазать, а не танцевать. — Я тоже так думал, – ухмыльнулся Колл. – Должно быть, нас ввели в заблуждение. — Меня зовут Рэйт. – И Рэйт дружелюбно протянул руку. Министерский паренек улыбнулся в ответ. — Колл. – И пожал ему руку. Рэйт знал, что он так поступит, поскольку слабые всегда жаждут дружбы сильных. Улыбка Колла довольно быстро померкла, когда он понял, что не может освободить свою руку. – Ты чего… Королева Лаитлин ударила в колокол. Рэйт метнулся к парню и боднул его в лицо. Рэйт умел лазать по деревьям, но не сомневался, что эти двое умеют намного лучше. Если он хотел победить – а он всегда хотел – то лучше устроить соревнование в чем-нибудь другом. Вот бодать людей в лицо он умел мастерски, как Колл теперь выяснил. Рэйт трижды ударил Колла по ребрам, и тот согнулся пополам, булькая кровью, капающей из разбитого рта, потом схватил его за рубашку и швырнул вверх ногами на стол, за которым сидели несколько гетландцев. Сзади послышался шум беспорядка, толпа вопила проклятия, но к тому времени у него уже в ушах бурлила кровь, и в мыслях он был уже на дереве. Большое длинное тело Сорьёрна уже скрывалось в ветвях, и Рэйт знал, что если тот возьмет хороший старт, то его уже никогда не поймать. Он тяжело побежал, запрыгнул на нижнюю ветку и, качнувшись, поднялся на нее. Прыгнул выше, ветки захрустели под его весом. В следующем прыжке он, полностью вытянувшись, схватил Сорьёрна за лодыжку и потащил вниз – сломанная ветка расцарапала всю его покрытую шрамами спину. Сорьёрн отбивался и попал Рэйту в рот, но того никогда не отпугивал вкус собственной крови. Он зарычал, подтянулся, не думая о царапавших ветвях, не думая о боли в левой руке, снова схватил Сорьёрна за лодыжку, затем за пояс и наконец за усеянный гранатами невольничий ошейник. — Ты чё творишь? – прорычал знаменосец, пытаясь локтем отбросить его прочь. — Побеждаю, – прошипел Рэйт, подтягиваясь вровень с ним. — Горм хочет, чтобы победил я! — Я служу Скаре, забыл? Рэйт ударил Сорьёрна прямо промеж ног, и тот выпучил глаза. Рэйт добавил в зубы и закинул ему голову назад. Рэйт сильно укусил его за ту руку, которой он держался, и с хриплым криком Сорьёрн разжал хватку и свалился, пересчитав ветки, вниз: об одну ударился головой, другая согнула его пополам, третья – закрутила, и наконец он упал на землю. Что было печально, но кто-то должен победить, а кто-то должен упасть. Рэйт быстро взобрался туда, где ветви становились редкими. Отсюда он мог смотреть за стены цитадели. Блестела Мать Море, виднелся лес мачт множества кораблей, набившихся в гавань Торлби, соленый ветерок целовал его вспотевший лоб. Он сдернул браслет с самой верхней ветки. Рэйт надел бы его на запястье, но браслет был размером на руку-веточку Скары, и на его лапу его было никак не натянуть. Так что он положил его в мешочек на ремне и стал спускаться. Подул ветер, и все дерево закачалось, ветви заскрипели, иголки касались Рэйта со всех сторон, и он вцепился изо всех сил. Уголком глаза он заметил белую вспышку, но, посмотрев вниз, увидел лишь Сорьёрна, который безуспешно пытался подняться на нижние ветки. Министерского паренька нигде не было видно. Скорее всего, уполз куда-то, чтобы поплакать о своем разбитом лице. Он, может, неплохо лазал по деревьям, но был нерешительным, а чтобы забраться одному в Оплот Байла, нужна решительность. Рэйт качнулся и спрыгнул на землю. — Ах ты, мелкий ублюдок! – прорычал Сорьёрн, держась за нижнюю ветку. Он, должно быть, повредил ногу, когда падал, так что теперь на нее не опирался, пальцы не касались земли. Рэйт рассмеялся, проходя мимо. Затем прыгнул к Сорьёрну и врезался плечом ему в ребра, так сильно вколотив его в дерево, что воздух из него вышел с глухим хрипом. — А ты здоровый ублюдок, – бросил он, оставив стонавшего Сорьёрна валяться в грязи. Знаменосец всегда был Рэйту добрым другом. Так что он должен был знать, что не стоит открывать вот так Рэйту свой бок. — Принцесса Скара. Она посмотрела на Рэйта, как она надеялась, неодобрительно. — Я бы не назвала это честным поединком. Он пожал плечами, глядя ей прямо в глаза. — Думаете, Светлый Иллинг плохо спит по ночам от того, что честно, а что нет? Скара почувствовала, что краснеет. У него были манеры, как у болвана, и он относился к ней безо всякого почтения. Мать Кира была бы возмущена. Может быть, поэтому Скара обнаружила, как это нелегко. Она не привыкла к прямоте, но в ней было что-то освежающее. Что-то даже притягательное. — Так я должна отправить пса, чтобы поймать пса? – спросила она. Рэйт на это грубо хихикнул. — Во всяком случае, послать убийцу, чтобы убить убийцу. – Он потянулся к мешочку, и его улыбка испарилась. Как раз в это время из-за кедра медленно вышел Колл, остановившись на миг, чтобы помочь Сорьёрну подняться. Его губа была разбита, нос опух и весь в крови, но он улыбался. — Потерял что-то, друг? – спросил он, пока Рэйт хлопал себя по одежде. Изящным жестом длинных тонких пальцев он достал словно из ниоткуда тот самый браслет, который Байл когда-то носил в битве. Колл должным образом поклонился. – Полагаю, принцесса, это ваше. Рэйт широко раскрыл рот. — Ах ты вороватый… Колл улыбнулся шире, показывая окровавленные зубы. — Думаешь, Светлый Иллинг плохо спит по ночам от воровства? Рэйт попытался выхватить браслет, но Колл оказался слишком быстрым и подбросил блестящий обруч вверх. — Ты упустил победу. – Он выхватил браслет прямо перед пальцами Рэйта, ловко перебросил его из левой руки в правую, и левая Рэйта схватила воздух. – Не упускай еще и чувство юмора! Скара видела, как Рэйт сжал кулаки, когда Колл снова подбросил браслет. — Довольно! – Она встала между ними, пока больше никто не пострадал, и выхватила браслет из воздуха. – Гетланд победил! – крикнула она, надела браслет обратно на запястье и подняла к плечу. Гетландцы взорвались радостными криками. Ванстеры сидели куда тише, глядя, как Сорьёрн прыгает прочь, тяжело опираясь на плечо Матери Скаер. Что касалось маленького окружения Скары, то Рэйт выглядел так, словно проглотил топор, а Синий Дженнер стоял весь в слезах, но только потому, что живот надорвал от хохота. Колючка Бату сложила руки у рта, чтобы перекричать шум: — Похоже, то время на мачте все-таки было потрачено не зря! — На мачте можно выучить больше, чем в любых министерских покоях! – крикнул Колл, купаясь в аплодисментах и рассылая воздушные поцелуи своим друзьям. Скара наклонилась к нему поближе. — Ты понимаешь, что выиграл шанс забраться в одиночку в неприступную крепость, полную врагов? Его улыбка испарилась, когда она взяла его за запястье и триумфально подняла его вялую руку.Первый зашел
Очередная вспышка молнии осветила стены Оплота Байла – черные зубцы на фоне сверкающего неба. Боги, путь наверх, кажется, будет долгим. — Уже поздно говорить, что план мне не нравится? – выкрикнул Колл сквозь завывания ветра, шума дождя и ударов Матери Моря по их маленькой лодочке. — Можешь говорить, когда пожелаешь, – проревел Ральф в ответ, по его лысой башке струилась вода. – Если только после этого полезешь наверх! Налетал ветер и хлестал брызгами по лицам выбивающейся из сил команды. Гром гремел так громко, что заставлял дрожать весь мир, но вряд ли Колл мог бы дрожать сильнее, когда они, качаясь, рывком подплыли ближе к скалам. — Это море не похоже на хорошее предзнаменование! – крикнул он. — Как и эти небеса! – воскликнул Досдувой, сражаясь со своим веслом, словно это была лошадь, которую надо объездить. – Кругом сплошная неудача! — У всех бывают удачи и неудачи! – Колючка взвесила в руке веревку с крюком. – Важно то, как их воспринимаешь. — Она права, – сказал Фрор, его уродливый глаз белел на черном от смолы лице. – Тот Кто Говорит Громом на нашей стороне. Его дождь заставит их и носа не казать за дверь. Его грохот заглушит звуки нашего прихода. — Если только его молния не сожжет нас дотла. – Колючка хлопнула Колла по спине и чуть не вышибла его из лодки. Основание стены было сделано из древнего эльфийского камня, но было все покороблено и изломано, покрыто моллюсками, водорослями и прилипалами, в трещинах торчали ржавые прутья. Ральф низко наклонился, стиснув зубы, и налег на рулевое весло, направляя лодку вбок. — Легче! Легче! – Их подхватила очередная волна, подбросив желудок Колла ко рту, и сильно приложила их о камень – дерево заскрипело и заскрежетало. Он вцепился в борт, уверенный, что лодка сейчас переломится, Мать Море зальется внутрь, жадно схватит теплые тела и утащит их в свои холодные объятия. Но старые доски выдержали, и он пробормотал слова благодарности дереву, из которого их вытесали. Колючка бросила крюк, и он с первого раза зацепился за древние прутья. Она уперла ноги в обшивку рядом с Коллом, стиснула зубы и стала подтягивать лодку ближе. Колл увидел два контрфорса, о которых говорила принцесса Скара. Их построили люди из грубо вытесанных блоков, известковый раствор рассыпался за годы, что вгрызалась в него Мать Море. Между ними темнела расщелина, блестели скользкие влажные камни. — Просто представь, что это еще одна мачта! – проревел Ральф. — Под мачтами часто бывает бушующее море, – сказала Колючка, которая билась с веревкой – на ее плечах напрягались черные от смолы мышцы. — Но редко бывают враги наверху, – пробормотал Колл, глядя на зубчатые стены. — Тебе точно не нужна смола? – спросил Фрор, предлагая кувшин. – Они увидят, как ты лезешь… — Я не воин. Если меня поймают, у меня больше шансов в разговорах, чем в драках. — Ты готов? – выкрикнул Ральф. — Нет! — Тогда отправляйся неготовым, а то скоро волны разнесут лодку в щепки! Колл вскарабкался на борт, одной рукой держась за нос, а другой немного ослабляя веревку, которой обмотал грудь, сложив конец между морскими сундучками. Намокнув, она стала тяжелой, и чем выше он залезет, тем тяжелее она будет. Лодка накренилась и со скрежетом терлась об основание контрфорса. Вода сердито хлюпала между камнем и деревом, брызгала вверх и промочила бы Колла насквозь, если бы его уже не промочили насквозь море и дождь. — Держи ровно! – крикнул Ральф. — Да я бы с радостью! – воскликнул Досдувой. – Только Мать Море возражает! Как всегда говорил Отец Ярви, мудрый ждет своего момента, но никогда его не упускает. Очередная волна подняла лодку, Колл пробормотал еще одну молитву Отцу Миру, чтобы он помог ему выжить и снова увидеть Рин, а потом прыгнул. Он был уверен, что нырнет, барахтаясь и вопя, прямо в Последнюю Дверь, но расщелина между контрфорсами была больше человеческого роста в глубину, и как раз нужной ширины. Он удержался там так легко, что почти разочаровался. — Ха! – выкрикнул он через плечо, довольный своим неожиданным выживанием. — Не смейся! – прорычала Колючка, все еще сражаясь с крюком. – Лезь! Благодаря осыпавшемуся известковому раствору хватало опор для рук и ног, и сначала он полез довольно быстро, бубня себе под нос, представляя песню, которые будут петь скальды об Умном Колле, который вскарабкался на неприступные стены Оплота Байла столь же быстро, как взлетают чайки. Аплодисменты, которыми его наградили во дворе цитадели Торлби, лишь подогрели его аппетит. Это ведь совсем неплохо. Впрочем, боги любят насмехаться над счастливыми. Как и хорошая мачта, контрфорсы сужались кверху. Расщелина между ними стала мельче, ветер и дождь хлестали в нее и устроили Коллу такую ледяную трепку, что он уже больше не слышал свое бормотание. Хуже того, расщелина расширилась, так что ему приходилось тянуться все дальше для захвата, и в конце концов у него не осталось иного выбора, кроме как оставить один контрфорс и карабкаться в углу между другим контрфорсом и самой стеной. Камень был ледяным и скользким из-за мха, поэтому Коллу приходилось останавливаться, чтобы убрать мокрые волосы с лица, вытереть изодранные руки и вдохнуть жизнь в онемевшие пальцы. Последние метры отвесной, сложенной человеком стены заняли больше времени, чем все остальное. За плечами теперь свисала мокрая от дождя веревка смертельной длины, которая была тяжелее, чем доспехи воина, и которая хлестала и хлопала по расщелине, когда ее подхватывал ветер. Это было самое тяжелое испытание в его жизни, мышцы сводило, они дрожали и невыносимо болели. Больно было даже зубам, но повернуть назад было бы опаснее, чем продолжать. Колл выбирал, куда поставить ногу, тщательнее, чем корабел выбирает киль, поскольку знал, что одна ошибка – и его размажет в корм для рыб на камнях внизу, которые здесь были ломкими, как старый сыр. Он пытался не думать ни о зияющем обрыве внизу, ни о злобных людях, возможно, поджидающих его наверху, ни о… Камень вырвался из его занемевших пальцев, Колл разжал хватку, хныкнул, повиснув на одной руке – каждая натянутая жила горела, он цеплялся и карабкался по старому плющу, пока наконец не нашел прочную точку опоры. Он прижался к стене, глядя, как несутся вниз осколки камня, отскакивают вокруг его веревки, падают на зазубренные эльфийские валуны, и на лодку, которую швыряет сердитое море. Он почувствовал на груди гирьки матери и подумал о том, как она хмурилась и качала пальцем, глядя, как он лазает по мачте. Слезай оттуда, пока не разбил себе голову. — Нельзя прожить всю жизнь, завернувшись в одеяло, так ведь? – прошептал он, слыша, как бухает его сердце. Он почувствовал невероятное облегчение, заглянув через зубчатую стену и увидев дорожку, по которой хлестал дождь. Она была шире обычной дороги и совершенно пустая. Он застонал, переваливаясь через стену и таща за собой веревку, и перекатился на спину, часто дыша и пытаясь вернуть кровь в пульсирующие пальцы. — Вот это было приключеньице, – прошептал он, вставая на четвереньки и глядя на Оплот Байла. – Боги… Отсюда несложно было поверить, что это самая сильная крепость в мире, самый настоящий ключ к Расшатанному морю. Там было семь громадных башен с громадными стенами между ними. Шесть возвели эльфы – идеальный камень блестел от влаги – а одна была приземистой и уродливой, построенной людьми, чтобы закрыть брешь, оставленную Разбиением Бога. Пять башен поднимались из Отца Земли слева от Колла, но две справа выдавались за утесы прямо в Мать Море. Цепи, натянутые между ними, срезали волны и закрывали гавань. — Боги, – снова прошептал он. Гавань была набита кораблями, в точности как говорила принцесса Скара. Не меньше пятидесяти, некоторые маленькие, некоторые огромные. Флот Светлого Иллинга, в безопасности, словно младенцы в могучих руках крепости из эльфийского камня. Голые мачты почти не двигались, несмотря на ярость Матери Моря снаружи. Длинный пандус вел от причалов по склону утеса в огромный двор. В нем громоздились здания всевозможных возрастов и форм, их разнообразные крыши были лабиринтом покрытой мхом соломы, треснувшей черепицы, гладкого от дождя сланца и изломанных водостоков, по которым текла вода и разбрызгивалась на плиты внизу. Почти что город, втиснутый в огромные эльфийские стены. Свет от огня сочился в щели по краям сотен окон, закрытых ставнями от шторма. Колл, извиваясь, освободился от веревки, проклиная неуклюжие замерзшие пальцы, обвязал ее вокруг зубца стены, сильно подергал за мокрые узлы, чтобы убедиться, что они завязаны прочно, и наконец позволил себе устало улыбнуться. — Вот так. Но боги любят посмеяться над счастливым человеком, и его улыбка испарилась в тот миг, как он обернулся. По дорожке к нему устало тащился воин, с копьем в одной руке и мерцающим фонарем в другой, и тяжелый от дождя плащ хлопал на его сгорбленных плечах. Все инстинкты Колла призывали бежать, но он заставил себя отвернуться от стражника. Аккуратно поставил одну ногу на стену, уставился на море, словно это было место, где он больше всего в мире чувствовал себя как дома, и послал безмолвную молитву Той Кто Сочиняет Ложь. Так или иначе, ей доставалось много молитв от Колла. Услышав, как шаркают сапоги, он повернулся с ухмылкой на лице. — Эй, эй! Отличный вечерок, чтобы постоять на стенах. — Вряд ли. – Мужчина покосился на него, подняв фонарь. – Я тебя знаю? По голосу было похоже, что он из Ютмарка, так что Колл взял это предположение за основу и доверился удаче. — Нет, я один из инглингов. Скорми человеку хорошую ложь, и, быть может, он предложит тебе взамен правду. — Один из парней Люфты? — Точно. Люфта послал меня проверить стены. — Да ну? Если не можешь придумать хорошую ложь, правда тоже подойдет. — Ага, видишь, тут два контрфорса, и Люфта беспокоится, что кто-то может по ним взобраться. — В такую ночку? Колл хихикнул. — Да-да, знаю, звучит безумнее, чем шляпа с лягушками, но сам знаешь, как Люфта… — Чё это? – спросил мужик, хмуро глядя на веревку. — Где? – спросил Колл, шагнув и заслонив ее собой – у него теперь совсем закончилась и ложь и правда. – Чего? — Это, ты… – Стражник выпучил глаза, когда черная рука зажала его рот, и черный клинок прошел сквозь его шею. Рядом с его лицом появилось лицо Колючки, лишь чуть заметнее, чем тень под дождем, и только ее глаза белели на фоне вымазанной смолой кожи. Она аккуратно опустила обмякшее тело воина на парапет. — Что будем делать с трупом? – пробормотал Колл, поймав фонарь, прежде чем тот упал. – Мы не можем просто… Колючка взяла его за сапоги и швырнула за стену. Колл уставился туда, раскрыв рот, и смотрел, как тело понеслось вниз, задело стену у основания и плюхнулось, изломанное, во вздымающиеся волны. — Вот что будем делать, – сказала она, пока Фрор перелезал через стену позади нее, вытаскивал топор из-за спины и отбрасывал тряпку, в которую завернул покрытое смолой лезвие. – Пошли. Колл сглотнул и пошел за ними. Ему нравилась Колючка, но его пугало, как легко она может убить человека. Ступени, спускающиеся во двор, с лужами дождевой воды в истертых серединах, были в точности там, где сказала Скара. Колл как раз снова начал витать в мечтах о том урожае славы, который он пожнет, если этот безумный план сработает, когда услышал эхо голосов внизу и вжался в тень. — Люфта, пошли внутрь. Здесь снаружи чертовски ветрено! Более низкий голос ответил: — Данверк сказал охранять малые ворота. Так что прекрати свое тупое нытье. Колл выглянул за край ступеней. Под ними хлопал на ветру парусиновый навес, из-под которого лился свет. — Эти малые ворота не такие уж тайные, как мы надеялись, – прошептала Колючка ему на ухо. — Тайны, как черви в яблоке, – прошептал он в ответ, – так и норовят выползать наружу. — Драка? – пробормотала Колючка. Это всегда была ее первая мысль. Колл сглаживал путь Отцу Миру, как и подобает хорошему министру. — Так мы поднимем на ноги всю крепость. — Я не полезу обратно по расщелине, – сказал Фрор, – это я тебе обещаю. — Дай мне свой плащ, – прошептал Колл. – У меня есть идея. — Ты уверен, что сейчас подходящее время для идей? – прошипела в ответ Колючка. Колл пожал плечами и натянул капюшон, стараясь встряхнуть мышцы, все еще дрожавшие от подъема. — Они приходят, когда им вздумается. Он оставил их на ступенях и беспечно помчался вниз, мимо полуразрушенной конюшни, через сгнившую крышу которой капала вода. Теперь он увидел людей, семерых воинов, сидевших на корточках вокруг костра, из которого ветер, задувавший под их хлопающий навес, вырывал мерцающие языки пламени. Он отметил, как свет костра падал на тяжелую дверь в углу позади них – ее перекрывал широкий брус, на котором было глубоко высечено имя Той Кто Хранит Замки́. Он выдохнул облачко пара, собрал все свое мужество и, весело взмахнув рукой, подошел к стражникам. — Эх, будь проклята эта погода! – Колл нырнул под парусину, с которой капало, откинул капюшон и поскреб рукой мокрые волосы. – Я не промок бы сильнее, даже если б поплавал! Все мужики хмуро смотрели на него, и он ухмыльнулся в ответ. — Но, думаю, это не хуже лета в Инглефольде, а? – Он хлопнул одного мужика по плечу, пробираясь к двери, и пара других хихикнула. — Я тебя знаю? – спросил здоровяк, сидевший у костра. По серебряным кольцам на руках и уверенному поведению Колл понял, что он здесь главный. — Не-не, я из Ютмарка. Меня послал Данверк. Люфта, у меня для тебя послание. Здоровяк сплюнул, и Колл порадовался, что угадал правильно. — Валяй, да поскорее, пока я не оглох от старости. В моей семье это бывает. Теперь все зависело от удачи. — Данверк слышал об атаке. Ванстеры и гетландцы вместе попытаются взять крепость и сжечь наши корабли. — Атаковать это место? – Один мужчина фыркнул. – Вот придурки. Колл устало кивнул. — В точности мои мысли, когда я об этом услышал, и мнения не изменил. — Это рассказал шпион? – спросил Люфта. Колл моргнул. Это было неожиданно. — Ага, шпион. Как там его зовут?.. — Это знает только Светлый Иллинг. Почему бы тебе не спросить у него? — Я так его уважаю, что не посмел бы его беспокоить. Они идут к главным воротам. — Придурки? Да они спятили! – Люфта раздраженно облизал зубы. – Вы четверо, за мной, пройдем до ворот и посмотрим. Вы двое, оставайтесь здесь. — Не волнуйтесь, я буду на страже! – крикнул Колл, когда воины устало побрели прочь. Один держал щит над головой от дождя. – Мимо меня ни один гетландец не проскочит! Оставшиеся двое были жалкой парочкой. Один молодой, но уже с проплешиной, а у другого на лице было красное пятно, словно пролитое красное вино. У него был отличный кинжал, с блестящей серебряной крестовиной, который висел напоказ на ремне как предмет особой гордости, хотя, несомненно, Красномордый украл его с трупа какого-то тровена. Как только Люфта скрылся за пределы слышимости, парень принялся жаловаться. — Большинство ребят Иллинга занимаются грабежом по всему Тровенланду, и только мы застряли тут. — Да уж, вообще несправедливо. И все же. – Колл стянул плащ Фрора и устроил неплохое представление, стряхивая с него капли дождя. – Думаю, по всему Расшатанному морю нет места безопаснее. — Эй, поосторожней! – проворчал Красномордый. Он настолько увлекся, отбрасывая брызгавший плащ, что Коллу не составило труда другой рукой стащить кинжал с его пояса. Удивительно, что человек может не заметить, если отвлечь его внимание. — Простите, мой король! – сказал Колл, отступая назад. И ткнул Плешивого локтем в ребра. – Твой напарник слегка важничает, а? – И под своим плащом засунул кинжал ему за пояс. – Дайте-ка я вам покажу кое-что чудесное! – Он вытянул руку, прежде чем они смогли вставить хоть слово, и начал перекатывать туда-сюда по костяшкам пальцев медную монету. Его пальцы изгибались, и оба мужика сосредоточились на них. — Медяха, – прошептал Колл, – Медь, медь, и… хоп! Серебро! Перевернув ладонь, он мгновенно спрятал медную монету и вытащил серебряную, зажав ее между большим и указательным пальцами. Отчеканенное лицо королевы Лаитлин блеснуло в свете костра. Плешивый нахмурился, наклоняясь вперед. — Как ты это сделал? — Ха! Я покажу тебе этот трюк. Дай на минуту кинжал. — Какой кинжал? — Твой кинжал. – Кол указал на его пояс. – Вот этот. Красномордый подскочил. — Ты чё делаешь с моим кинжалом, черт тебя дери? — Чё? – Плешивый уставился на свой пояс, раскрыв рот. – Как… — Единый Бог сердится на тех, кто крадет. – Колл благочестиво поднял руки. – Это все знают. Черная рука Колючки зажала рот Красномордого, а ее черный нож пробил его шею. Почти в тот же миг голова Плешивого дернулась – Фрор вонзил топор ему в затылок, его глаза скосились, он что-то пробормотал, пустил слюни и завалился набок. — Пошли, – прошипела Колючка, опуская труп на землю, – пока остальные не поняли, как и я, какой ты лживый мелкий проныра. — Конечно, мой Избранный Щит, – сказал Колл, вытащил исчерченный рунами брус из скоб и открыл ворота.Убийца
Посреди шторма мелькнула маленькая точка света, и Рэйт, словно пьяная от крови гончая, которую спустили с поводка, помчался туда. Он несся по мокрой траве, держа в одной руке щит, а другой так сильно сжимая топор, что костяшки пальцев под лезвием заболели. Мечи, конечно, симпатичнее топоров, но симпатичное оружие, как и красивые люди, склонно хандрить. Для мечей нужна сноровка, а Рэйт, когда накатывало боевое веселье, забывал об осторожности. Однажды он бил мечом плашмя по голове мужчины, пока и меч и голова не стали полностью непригодными для дальнейшего использования.Топоры не такие чувствительные. Молния снова осветила небо – над морем чернел Оплот Байла, и гонимые ветром капли дождя словно застыли на миг, прежде чем тьма снова сомкнулась. Тот Кто Говорит Громом так близко проревел свое недовольство миром, что сердце Рэйта подпрыгнуло. Он все еще ощущал на языке вкус последней буханки – солоноватый привкус хлеба, испеченного с кровью. Ванстеры думали, что это приносит удачу в оружии, но Рэйт всегда считал, что ярость важнее удачи. Он сильно прикусил зубами строительный клин. Однажды в запале он чуть не сжевал кончик своего языка и с тех пор всегда старался заклинить челюсти, если приближался бой. Не было чувства, которое сравнилось бы с тем, что возникает, когда врываешься в битву. Ставишь всё на свою хитрость, волю, силу. Пляшешь на пороге Последней Двери. Плюешь Смерти в лицо. В пылу он оставил далеко позади и Гром-гил-Горма, и Сорьёрна, и даже своего брата Ракки. Скользкие от дождя эльфийские стены и мерцающий огонек у их основания спешили ему навстречу. — Сюда! Паренек Отца Ярви держал фонарь, во впадинах его глуповатого лица собирались тени, и он указывал на дверь, спрятанную в углу башни позади него. Рэйт ворвался в нее, оттолкнулся от стены, помчался по ступенькам, перепрыгивая по три за раз. Его рычащее дыхание эхом отдавалось в узком тоннеле, ноги горели, грудь горела, горели мысли – грохот металла, ругательства и крики усилились, когда он вывалился во двор. Он заметил безумное мелькание напряженных тел, мерцание оружия, мороси и щепок; увидел, как рычит покрытая смолой Колючка Бату, и бросился за ней, изо всех сил круша всё, в самую середину схватки. Его щит врезался в зубы воина, тот свалился, и меч выпал из рук. Другой отшатнулся, и копье, метившее в Колючку, качнулось в сторону. Рэйт рубанул по кому-то, и тот заорал, дико, надломленно и словно металлически. Пихнул щитом, заскрежетавшим по другому щиту; зашипел, плюясь через клин в зубах; надавил буйно, свирепо, оттолкнул человека, который оказался достаточно близко для поцелуя, и его кровавая слюна забрызгала Рэйту лицо. Рэйт потянул его назад, ударил коленом, заставил споткнуться. А меч Колючки с глухим звуком глубоко врезался воину в шею и застрял там, пока тот падал. Она вытащила клинок, пнула человека в сторону, и он откатился, проливая кровь. Кто-то упал, запутавшись в хлопающей парусине навеса. Кто-то кричал Рэйту на ухо. Что-то со звоном ударилось о его шлем, и все стало светлым, слишком светлым, чтобы видеть, но он слепо хлестал поверх щита, рыча и кашляя. Его схватил какой-то мужик, и Рэйт врезал ему по голове обухом топора, врезал снова, пока тот падал, топнул по его сжатой руке, поскользнулся и чуть не упал на скользкие от крови и дождя камни. Внезапно он перестал понимать, куда смотрит. Двор накренился и закачался, словно корабль в бурю. Он увидел Ракки, на его светлых волосах появилась кровь, когда тот ударил мечом. Гнев снова разгорелся, и Рэйт втиснулся рядом с братом, сцепил с ним щиты, пихаясь, бодаясь и рубя. Что-то врезалось в него сбоку, и он, споткнувшись, полетел через огонь, взметая искры. Блеснул металл, и Рэйт дернулся прочь, почувствовал жжение на лице, что-то царапнуло по его шлему и сбило его набок. Он протиснулся мимо копья, попытался вколотить свой щит в рычащее лицо, но запутался и понял, что от щита остались одни обломки – две доски свисали с погнутого обода. — Сдохни, падла! – прорычал он, но вместо слов из-за клина вылетела лишь бессмысленная слюна, и он замолотил по шлему, пока тот совершенно не смялся. До него дошло, что он бьет по стене, выбивая серые выемки в камне, рука гудела от ударов. Кто-то оттащил его. Колючка, с черным забрызганным лицом. Она указывала красным ножом, и из ее красного рта вылетали слова, но Рэйт их не слышал. Огромный меч рассек влажный воздух, расколол щит и в фонтане крови отбросил в стену человека, который его держал. Рэйт знал этот меч. Он носил его три года, прижимал к себе сильнее, чем любовницу в темноте, заставлял его петь от точила. Гром-гил-Горм, громадный, как гора, шагнул вперед. Дюжины наверший – позолоченных и с драгоценными камнями – заблестели на длинной цепи. Его щит был черным как ночь, а меч – блестящим, как Отец Луна. — Ваша смерть идет! – взревел он, так громко, что, казалось, где-то глубоко затряслись сами кости Оплота Байла. Храбрость бывает хрупкой. Если паника охватывает человека, то распространяется быстрее чумы, быстрее огня. Воины Верховного Короля были согреты и счастливы за крепкими стенами, и не ждали от этой ночи ничего хуже жестокого ветра. А теперь из шторма восстал Ломатель Мечей во всей своей боевой славе, и все как один они сломались и побежали. Колючка сразила одного топором, Горм попал другому по загривку и расквасил его лицо об стену. Рэйт выхватил нож, бросился на спину бегущего воина и колол, колол, колол. Потом бросился за другим, но ноги уже не слушались. Он сделал, качаясь, один или два неверных шага, оттолкнулся от стены и упал. Все вокруг казалось размытым. Рэйт попытался встать, но колени не держали, так что он уселся. Клин выпал, и рот теперь болел, в нем чувствовался вкус дерева и металла. Чьи-то ноги протопали мимо. Рядом лежал человек и смеялся над ним. Его задел чей-то сапог и перевернул с глухим звуком. Мертвец, который смеялся ни над чем. Смеялся надо всем. Рэйт зажмурил глаза, открыл их. Сорьёрн добивал раненого копьем так спокойно, словно сажал семена. В малые ворота все еще с громким топотом вбегали люди, обнажая оружие и перешагивая через трупы. — Всегда хочешь быть первым в бою, а, братец? – Ракки. Он расстегнул пряжку, стащил шлем Рэйта и наклонился, чтобы взглянуть на новый порез. – Делаешь все возможное, чтобы из нас двоих только я оставался красавцем? Рэйту было трудно выговаривать слова больным языком. — Тебе в этом любая помощь пригодится. – Он отмахнулся от брата и с трудом встал, пытаясь избавиться от сломанного щита, пытаясь избавиться от головокружения. Оплот Байла был громадным, и за вздымающимися эльфийскими стенами расположилось множество крытых соломой и сланцем зданий. Кругом раздавались крики и грохот, гетландцы и ванстеры прорубались через крепость, как хорьки через кроличий садок, вытаскивая людей Верховного Короля из всех укромных местечек. Они стекались вниз по длинному пандусу, который вел к гавани, и собирались полумесяцем у двойной двери, покрытой резьбой. Среди воинов были король Горм и король Утил. — Мы вас выкурим, если придется! – крикнул Отец Ярви перед дверьми. Как и вороны, министры всегда прибывают, когда бой уже закончен, и им не терпится покопаться в том, что осталось. – У вас есть шанс сразиться! Из-за двери донесся приглушенный голос: — Я как раз надевал доспехи. У них сложные застежки. — Человеку с большими пальцами бывает сложно застегивать маленькие застежки, – признал Горм. — Ну вот, надел! – раздался голос. – Есть среди вас знаменитые воины? Отец Ярви вздохнул. — Здесь Колючка Бату, и Железный Король Утил, и Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей. Из-за двери послышалось удовлетворенное ворчание. — Принять поражение от таких выдающихся людей не так горько. Согласится ли кто-нибудь из них сразиться со мной? Колючка села на какие-то ступеньки поблизости, и сморщилась, когда Мать Скаер сжала порез на ее плече, заставив потечь кровь. — Я для одного вечера достаточно подралась. — Я тоже. – Горм передал щит Ракки. – Пускай пламя возьмет этого неготового дурака вместе с его доспехами на маленьких застежках. Рэйт сделал шаг вперед. Его палец поднялся. Его рот произнес: — Я сражусь… Ракки поймал его за руку и утащил обратно. — Нет, не сразишься, братец. — В жизни только смерть неминуема. – Король Утил пожал плечами. – Я сражусь с тобой! Отец Ярви выглядел испуганным. — Мой король… Утил заставил его замолчать одним взглядом светлых глаз. — Быстрые бегуны украли всю славу, теперь и я получу свою долю. — Отлично! – раздался голос. – Я выхожу! Рэйт услышал, как щелкнула задвижка, и двери широко раскрылись. Стукнули щиты, когда воины выстроились полукругом, чтобы встретить атаку. Но во двор вышел лишь один человек. Он был огромным, с одной стороны его мускулистой шеи вилась татуировка. На нем была толстая кольчуга с гравированными пластинами на плечах и множество золотых колец на бугрящихся мышцами предплечьях. И Рэйт одобрительно проворчал, поскольку этот человек выглядел достойным того, чтобы с ним сразиться. Он беспечно засунул большие пальцы за портупею с золотой пряжкой и насмешливо, с геройским презрением посмотрел на полумесяц щитов. — Ты король Утил? – Он фыркнул, и из его широкого ровного носа вылетело облачко тумана. – Ты старше, чем пелось в песнях. — Их сочинили некоторое время назад, – проскрипел Железный Король. – Тогда я был моложе. Некоторые на это засмеялись, но не этот человек. — Я Данверк, – прорычал он, – которого зовут Быком. Я предан Единому Богу, верен Верховному Королю и я – Спутник Светлого Иллинга. — Это доказывает лишь, что ты одинаково плохо выбираешь друзей, королей и богов, – сказал Отец Ярви. На этот раз смех был громче, и даже Рэйту пришлось признать, что это достойная шутка. Но поражение определенно ослабляет чувство юмора, и Данверк оставался неподвижным. — Увидим, когда вернется Иллинг, и принесет Смерть вам, клятвопреступники. — Мы увидим, – бросила Колючка, ухмыляясь, даже несмотря на то, что Мать Скаер протыка́ла иголкой плоть ее плеча. – А ты будешь мертвым и не увидишь ничего. Данверк медленно обнажил меч с выгравированными по желобку рунами и позолоченной рукоятью в форме головы оленя, чьи рога образовывали крестовину. — Если я одержу победу, вы пощадите остальных моих людей? Утил на фоне горы мышц Данверка казался костлявым, как старый петух, но не выказал и тени страха. — Ты не победишь. — Ты слишком самоуверен. — Если бы сотня с гаком моих мертвых противников могли говорить, они бы сказали, что я настолько самоуверен, насколько заслуживаю. — Должен предупредить тебя, старик, я сражался по всему Нижеземью, и никто не мог выстоять против меня. Покрытое шрамами лицо Утила подернулось улыбкой. — Надо было тебе оставаться в Нижеземье. Данверк напал, высоко и сильно взмахнув мечом, но Утил проворно, словно ветер, увернулся, все еще баюкая меч в руке. Данверк сделал мощный выпад, и король презрительно отошел, опуская сбоку клинок. — Бык, – фыркнула Колючка. – Сражается он точно как корова. Данверк взревел, ударив справа и слева, по его лбу потек пот от махания тяжелым мечом, и люди скрылись за щитами, чтобы он случайно на противоходе не забрал их в Последнюю Дверь. Но Железный Король Гетланда отвел первый удар и нырнул под второй, так что меч Данверка хлестнул над его седыми волосами, блеснула сталь, и он снова отшатнулся на свободное пространство. — Сражайся со мной! – взревел Данверк, оборачиваясь. — Уже, – сказал Утил, подхватил край своего плаща, вытер лезвие и аккуратно положил меч обратно на руку. Данверк зарычал, шагнув вперед, но его нога подкосилась, и он упал на одно колено. Через верх его сапога перелилась кровь и потекла на плиты. Тогда Рэйт понял, что Утил перерезал крупную вену в ноге Данверка. Собравшиеся воины восхищенно зашептали, и Рэйт не меньше прочих. — Слава Железного Короля заслуженна, – прошелестел Ракки. — Надеюсь, мастерство Светлого Иллинга лучше твоего, Данверк Бык, – сказал Утил. – Ты едва дал старику размяться. Тогда Данверк улыбнулся, глядя вдаль стеклянными глазами. — Вы все увидите мастерство Светлого Иллинга, – прошептал он, и его лицо стало бледным как воск. – Вы все увидите. – И он свалился набок в увеличивающуюся лужу своей крови. Все согласились, что это была превосходная смерть.Моя земля
Мать Солнце размытым пятном висела у восточного горизонта, пряча своих детей-звезд за железно-серой завесой рассветного неба. Впереди виднелись очертания крепости, мрачной, как погребальный курган в тусклом рассвете. Над ней в надежде на поживу кружились вороны. — По крайней мере, дождь прекратился, – пробормотала Скара, откидывая капюшон. — Тот Кто Говорит Громом отвел свой гнев вглубь страны, – сказала королева Лаитлин. – Как и все мальчишки, он создает много шума, но быстро стихает. – Она протянула руку и пощекотала принца Друина под подбородком. – Взять его у вас? — Нет. – Скара крепче сжала мальчика. – Я могу его удержать. – Она чувствовала себя сильной, когда маленькие ручки принца обнимали ее за шею. И видели боги, сила сейчас была ей нужна. Оплот Байла, сияющий символ объединенного Тровенланда, предстал не таким, каким она его помнила. Деревню в тени крепости, где Скара однажды танцевала на летнем празднике, разрушили, дома были сожжены или покинуты. Сад перед покрытой трещинами частью стены, построенной людьми, зарос плющом. Прошлогодние плоды гнили в сорняках. Огромный проход между двумя высоченными эльфийскими башнями когда-то украшали яркие вывески. Теперь на скрипучей веревке, сброшенной с зубчатой стены, покачивался повешенный, болтая босыми ногами. С него сняли прекрасные золотые кольца, сияющую кольчугу, позолоченное оружие, но Скара сразу узнала лицо. — Один из Спутников Светлого Иллинга. – Она содрогнулась, несмотря на мех на плечах. – Один из тех, кто сжег Йельтофт. — А теперь он качается здесь, – сказала Лаитлин. – Похоже, поклонение Смерти не отменяет встречи с ней. — Этой встречи ничто не отменит, – прошептала Скара. Наверное, надо было радоваться его смерти, плевать на его труп, восхвалять Мать Войну за то, что по крайней мере этот осколок Тровенланда освобожден, но она чувствовала лишь болезненное эхо того страха, который испытывала, когда видела этого человека в последний раз, и ужас, что никогда от него не освободится. Кто-то срубил огромный дуб, который когда-то рос во дворе крепости – без его тени здания, скучившиеся за древними эльфийскими стенами, казались голыми и уродливыми. Воины расположились на покореженной мостовой вокруг пня. Большинство были пьяны и пьянели еще больше. Все мерялись ранами и трофеями, чистили оружие и обменивались рассказами. Человек, претендующий на звание скальда, сочинял виршу, выкрикивая снова и снова одну и ту же строчку, а остальные предлагали следующее слово под взрывы хохота. Клирик усердно бубнил благодарности богам за победу. Где-то кто-то стонал от боли. Скара сморщила нос. — Что это за запах? — Человеческие внутренности, – прошелестела Сестра Оуд, наблюдая, как два невольника что-то тащат. В холодном потрясении Скара поняла, что это труп, а потом с ужасом заметила, что тащат они его в кучу к остальным. Бледный клубок голых конечностей, испачканных и забрызганных, с безмолвно раскрытыми ртами, с невидящими глазами. Груда плоти, которая еще вчера была людьми. Людьми, на которых ушли годы, чтобы их родить, вынянчить, научить ходить, говорить, сражаться. Скара крепче прижала к себе принца Друина, стараясь закрыть его глаза. — Стоит ли ему смотреть на это? – прошептала она, желая и самой никогда этого не видеть. — Он будет королем Гетланда. Это его судьба. – Лаитлин хладнокровно взглянула на тела, и Скара подумала, встречала ли она когда-нибудь столь же грозную женщину. – Он должен научиться радоваться этому. Как и вы. В конце концов, это ваша победа. Скара сглотнула. — Моя? — Мужчины будут спорить о том, у кого больше волос на груди и чей рык громче. Барды будут петь о блестящей стали и пролитой крови. Но план был вашим. Воля была вашей. Вашими были слова, которые склонили этих людей к вашей цели. Слова – это оружие, как говорила Мать Кира. Скара смотрела на мертвецов во дворе Оплота Байла, думала о мертвецах в зале её деда, и увидела не возмездие за преступление, а еще одно преступление, и почувствовала, как вина за одно накрыла боль от другого. — Это не похоже на победу, – прошептала она. — Вы видели поражение. Что вы предпочитаете? – Скара вспомнила, как стояла на корме Черного Пса, как смотрела на фронтон замка деда, рушащийся в пламени, и поняла, что ей нечего возразить. — На совете вы произвели на меня большое впечатление, – сказала Лаитлин. — Правда? Я думала… что вы, должно быть, сердитесь на меня. — За то, что вы говорили ради себя и своей страны? С таким же успехом я могла бы сердиться на падающий снег. Вам ведь восемнадцать зим? — Будет, в этом году… Лаитлин медленно покачала головой. — Семнадцать. У вас есть дар. — Мать Кира и мой дед… всю мою жизнь они пытались научить меня, как править. Как говорить и что говорить. Как приводить аргументы, читать по лицам, склонять сердца… Я всегда считала себя никчемной ученицей. — Я сильно в этом сомневаюсь, но война может открыть в нас такие сильные стороны, о которых мы и не подозревали. Король Финн и его министр хорошо вас подготовили, но нельзя научить тому, что у вас есть. Вас коснулась Та Кто Сказала Первое Слово. В вас есть свет, который заставляет людей слушать. – Королева хмуро посмотрела на Друина, который молча уставился на побоище широко раскрытыми глазами. – Чувствую, будущее моего сына может зависеть от этого дара. Скара удивленно моргнула. — Мои дары по сравнению с вашими – как свеча с Матерью Солнцем. Вы Золотая Королева… — Гетланда. – Она быстро взглянула Скаре в глаза. – Видят боги, я пыталась направлять этот союз, сначала советуя мир, потом склоняя к действию. Но королю Утилу я жена, а королю Горму – враг. – Она убрала прядь волос с лица Скары. – Вы же ни та, ни другая. Судьбе было угодно, чтобы вы их уравновешивали. Чтобы вы были стержнем, на котором качаются весы этого союза. Скара уставилась на нее. — Во мне нет силы для этого. — Тогда вы должны ее отыскать. – Лаитлин наклонилась ближе и взяла принца Друина из ее рук. – Власть это бремя. Я знаю, кузина, вы молоды, но вы должны научиться нести это бремя, или оно вас раздавит. Сестра Оуд надула щеки, отчего ее круглое лицо стало еще круглее, и смотрела, как королева плавно уходит, а ее невольники, слуги и охрана следуют за ней. — Королева Лаитлин всегда была кладезем хорошего настроения. — Я могу прожить без хорошего настроения, Сестра Оуд. Что мне нужно, так это хороший совет. Ее удивило, как рада она была увидеть Рэйта живым. Впрочем, так уж получилось, что он был целой третью всего ее двора, и к тому же самой привлекательной третью. Он и его брат сидели и смеялись у костра, и Скара почувствовала странный укол ревности – настолько совершенно свободно они вели себя друг с другом. Для двух мужчин, одновременно появившихся из одного лона, их было весьма легко различить. У Рэйта была складка на губе и свежий порез на лице. В его глазах горел вызов, даже когда он встречался взглядом со Скарой, так что она не могла сделать вид, будто смотрит в другую сторону. Ракки же вообще едва встречался с ней взглядом и быстро поднялся с должным поклоном, когда она приблизилась. — Ты заслужил свой отдых, – сказала она, взмахом усаживая его обратно. – Вряд ли я заслуживаю быть среди таких кровопускателей. — Вы и сами пролили немного крови на том совете, – сказал Рэйт, глядя на забинтованную руку Скары. Она поняла, что прячет эту руку за другой. — Я пролила только свою. — Ваша кровь прибавила храбрости. – Рэйт поморщился, ткнув в длинную царапину на своем покрытом светлой щетиной подбородке. Из-за отметины он выглядел ничуть не хуже. Даже лучше, если уж на то пошло. — Слышала, ты хорошо сражался, – сказала она. — Он всегда хорошо сражается, принцесса. – Ракки ухмыльнулся, стукнув брата по руке. – Первый пробежал в ворота! Без него мы могли бы все еще сидеть снаружи. Рэйт пожал плечами. — Сражаться нетрудно, когда тебе это нравится. — И все-таки. Мой дед всегда говорил, что те, кто хорошо сражаются, должны получать награду от тех, за кого они сражаются. – Скара стащила одно из подаренных Лаитлин серебряных обручей и протянула ему. Ракки и Рэйт уставились на него. Весь браслет был в зарубках от ножей, которыми когда-то в прошлом проверяли его чистоту, но Скара хорошо понимала ценность вещей. Она видела, что ни один из братьев не носил колец-денег, и знала, что это для них не пустяк. Рэйт сглотнул, потянувшись, чтобы взять браслет, но Скара не отпускала. — Ты ведь сражался за меня? Она почувствовала нервное покалывание, когда их глаза встретились. Их пальцы почти соприкасались. Потом он кивнул. — Я сражался за вас. Он был грубым, невоспитанным, и она заметила, что почему-то размышляет о том, каково это – поцеловать его. Она услышала, как Сестра Оуд прокашлялась, почувствовала, как ее лицо покраснело, и быстро отпустила браслет. Рэйт застегнул его – его запястье было таким толстым, что концы едва сомкнулись. Награда за хорошую службу. Но, кроме того, знак, что он служит, и метка того, кому именно. — Нужно было вернуться и найти вас после битвы, но… — Мне было нужно, чтобы ты сражался. – Скара отбросила мысли о поцелуях и добавила в голос железа. – А теперь мне нужно, чтобы ты пошел со мной. Она смотрела, как Рэйт крепко обнялся на прощание с братом, потом встал – ее серебряное кольцо блеснуло на его запястье – и пошел за ней. Быть может, он не был по-настоящему ее человеком, но она начала понимать, зачем королевам Избранные Щиты. Ничто так не придает уверенности, как испытанный убийца за плечом. Когда Скара ребенком играла в большом зале Оплота Байла, он казался невообразимо громадным. Теперь же он был узким, мрачным, здесь воняло гнилью, крыша протекала, на стенах виднелись влажные полоски, и три пыльных луча света падали на холодный пол из окон, выходящих на Мать Море. Огромная картина с Ашенлир в облачении королевы-воина, покрывающая целую стену, теперь шелушилась и пузырилась, на кольчуге королевы росла плесень, а восхищенные лица ее сотни стражей превратились в кляксы. Подходящее изображение упадка Тровенланда. Впрочем, Стул Байла все еще стоял на помосте. Он был вырезан из бледного дубового корабельного киля. Изогнутая поверхность отполировалась до блеска за годы использования. Когда-то здесь сидели короли. Пока прадед деда Скары не решил, что стул слишком мал для его задницы, а зал слишком мал для его бахвальства. Тогда он сделал новый стул в Йельтофте и начал строить вокруг него новый замок, который должен был стать чудом света. Двадцать восемь лет ушло на то, чтобы закончить Лес, и к тому времени сам он уже умер, а его сын был стариком. Светлый Иллинг сжег его за ночь. — Похоже, сражение еще не совсем закончено, – проворчал Рэйт. Горм и Утил сердито смотрели друг на друга над Стулом Байла, а их министры и воины стояли вокруг, ощетинившись. Братство битвы закончилось вместе с жизнью их последнего врага. — Можем тащить жребий… – проскрежетал король Утил. — Ты получил своё, убив Данверка, – сказал Горм, – я должен получить стул. Отец Ярви потер висок костяшками иссохшей руки. — Ради богов, это обычный стул. Мой ученик может вырезать вам другой. — Это не просто стул. – Скара подавила нервозность, взойдя на помост. – Когда-то здесь сидел Байл Строитель. – Король Утил и его министр стояли и хмуро смотрели на нее слева, а Горм и его министр – справа. Она их уравновешивала. Должна была уравновешивать. – Сколько кораблей мы захватили? — Шестьдесят шесть, – сказала Мать Скаер. – И среди них позолоченный зверь с тридцатью веслами по каждому борту, который, как мы слышали, принадлежит самому Светлому Иллингу. Отец Ярви благодарно кивнул Скаре. — Это был весьма хитроумный план, принцесса. — Я лишь посадила семя, – сказала Скара, низко поклонившись обоим королям. – Ваша храбрость пожала урожай. — Мать Война была с нами, и наша удача в оружии не подвела. – Горм покрутил одно из наверший на своей цепи. – Но эта крепость далеко небезопасна. Праматерь Вексен отлично знает ее важность, и в стратегическом плане, и в символическом. — Это заноза в ее сердце, – сказал Утил, – и пройдет не много времени, прежде чем она постарается ее вытащить. Принцесса, вам следует вернуться в Торлби с моей женой. Там вы будете вдалеке от опасности. — Мое уважение к вам безгранично, король Утил, но вы ошибаетесь. Мой отец тоже отлично понимал важность этой крепости. Настолько, что умер, защищая ее, и теперь похоронен под курганом за стенами, рядом с моей матерью. – Скара опустилась на стул, на котором когда-то сидели ее предки, и болезненно выпрямилась, как учила ее Мать Кира. Ее внутренности бурлили, но она должна была оставаться сильной. Должна была править. Больше никого не было. – Это Тровенланд. Это моя земля. Это то самое место, где я должна быть. Отец Ярви устало улыбнулся. — Принцесса… — Фактически, я королева. Опустилась тишина. Затем Сестра Оуд начала взбираться по ступеням. — Королева Скара совершенно права. Она сидит на Стуле Байла как единственный живой потомок короля Финна. И был прецедент, когда незамужняя женщина в одиночку получала этот стул. – Ее голос задрожал под смертельным взглядом Матери Скаер, но она продолжила, кивая на потускневшую картину, которая виднелась за спинами людей. – Сама королева Ашенлир, в конце концов, была незамужней, когда победила в битве против инглингов. — И что, среди нас новая Ашенлир? – насмешливо сказала Мать Скаер. Сестра Оуд заняла место по левую руку от Скары, где и подобает стоять министру, и решительно сложила руки. — Это еще предстоит узнать. — Принцесса вы или королева – это ничего не значит для Светлого Иллинга, – прогрохотал Горм, и Скара почувствовала прилив знакомого страха при упоминании этого имени. – Он не преклоняет колени ни перед одной женщиной, кроме Смерти. — Он наверняка уже в пути, – сказал Утил, – и надеется отомстить. Подчинить свои страхи можно, лишь встретившись с ними лицом к лицу. Прячься от них – и тогда они подчинят тебя. Скара заставила всех подождать, успокаивая колотящееся сердце, прежде чем ответила: — О, я рассчитываю на это.Часть ІI. Мы – меч
Юная любовь
Она запустила руку в его волосы и, часто и жарко дыша ему в лицо, притянула к себе так, что их лбы плотно соприкоснулись. Долгое время они лежали в тишине, сплетясь друг с другом, меха скомкались в ногах. Ни слова не было сказано с тех пор, как Колл попрощался в доках с Колючкой и зашагал, как вор за соблазнительным кошельком, по темнеющему городу. В тишине Рин открыла дверь, приняла его в свой дом, в свои руки, в свою постель. Коллу всегда нравились слова, но быть учеником министра означало утонуть в них. Правдивые слова, лживые слова, слова на разных языках. Правильные слова, неправильные, написанные, произнесенные и невысказанные. Сейчас ему больше по душе была тишина. Чтобы забыть, чем он обязан Отцу Ярви и чем обязан Рин, и не вспоминать о том, что нет способа погасить оба долга одновременно. Какие бы слова он ни сказал, он будет чувствовать себя лжецом. Рин положила грубую руку ему на щеку, еще раз поцеловала и выскользнула из-под него. Ему нравилось смотреть, как она двигается, такая сильная и уверенная. По ее ребрам замелькали тени, когда она подняла его рубаху с пола и надела ее. Ему нравилось, что она не спрашивая носила его одежду, ей и не нужно было спрашивать. Каким-то образом от этого они чувствовали себя очень близкими. К тому же ему нравилось, что край рубахи едва прикрывал ее зад. Она присела на корточки, и ключ от ее собственных замков закачался на цепи. Она бросила полено в очаг, взметнулись искры, и огонь осветил ее лицо. Не было произнесено ни слова, но, как и все хорошее, тишина не может длиться вечно. — Значит, ты вернулся. — Только на ночь. – Колл осторожно потрогал переносицу, все еще не до конца зажившую от неожиданной встречи с головой Рэйта. – В Ройсток прибыл принц Кальива. Королева Лаитлин плывет на встречу, и ей нужен министр. Отец Ярви занят, пытается спасти наш рушащийся союз, так что… — Она взывает к могучему Коллу! Чтобы изменить мир, как ты всегда и хотел. – Рин плотно запахнула рубашку, в уголках ее глаз отражался огонь. – Министр Золотой Королевы, и ты даже не проходил испытание. — Нет, но… пройти его придется. И произнести Клятву Министра. Эти слова упали между ними, как птичий помет с огромной высоты. Но если Рин это и задело, она этого никак не показала. Она бы и не подумала показывать. Это ему в ней и нравилось. — На что похож Оплот Байла? — Мне он очень сильно напомнил большую крепость из эльфийского камня в море. — Ты почти такой же забавный, как сам думаешь. Я имела в виду, каково это, лезть на нее? — Герои никогда не думают об опасности. Она ухмыльнулась. — Так ты обмочился? — Я пытался, но так испугался, что мочевой пузырь сомкнулся, как кулак короля Утила. Несколько дней потом не мог выдавить ни капли. — Колл-воин, а? — Я подумал, что сражения лучше оставить другим. – Колл коснулся головы. – Как всегда говорит королева Скара, полвойны ведется здесь. — Значит, уже королева Скара, – фыркнула Рин. – Не встречала еще мужика, который не был бы очарован мудростью этой девчонки. — От девушек ждешь интереса к… ну, ты знаешь… – Колл помахал рукой. – Драгоценности и все такое. Рин приподняла одну бровь. — Ах, ты этого ждешь? — Ну, она похожа на героиню песен. – Он закинул руки за голову и задрожал, потягиваясь. – Но иногда кажется, ее может сдуть сильным ветром. Мне нравятся женщины, которые обеими ногами стоят на Отце Земле. — Это твое представление о комплименте? Такое приземленное? – Она свернула язык в трубочку и плюнула в огонь. – Да уж, медовые министерские уста, ничего не скажешь. Когда Колл перекатился на локоть, у него на шее лязгнули гирьки матери. — Для меня женщина прекрасна не из-за ее крови или одежды, а от того, что она умеет делать. Мне нравится женщина с сильными руками, которая не боится пота, тяжелой работы или еще чего. Мне нравится гордая женщина, амбициозная, сообразительная и искусная. – Быть может, это просто слова, но он на самом деле так думал. Или почти так, во всяком случае. – Вот почему я никогда не видел женщины прекраснее тебя, Рин. И это я еще не добрался до твоей задницы, которая, на мой взгляд, не имеет себе равных по всему Расшатанному морю. Она отвернулась к огню, ее губы слегка изогнулись в уголках. — Признаю́, это лучше. Даже если всё это просто ветер. Колл был весьма доволен собой. Ему нравилось, когда удавалось заставить ее улыбнуться. — Надеюсь, этот ветер хотя бы пахнет сладко? — Лучше твоего обычного пердежа. Будешь своим подхалимством очаровывать нос принца Варослава? Это серьезно поумерило его самодовольство. По всем отзывам забавные люди нравились принцу Кальива куда меньше, чем люди с содранной кожей. — Во всяком случае, про его задницу заикаться не буду. Может, вообще буду держать рот на замке, и разговоры оставлю королеве Лаитлин. Молчаливые люди редко кого-то оскорбляют. — Ну, ты-то найдешь способ. Чего хочет Варослав? — То, чего хотят все власть имущие. Больше власти. По крайней мере, так говорит Колючка. Путешествие в Ройсток совсем не в ее вкусе. Она хочет драться. Рин встала. — Она всегда хочет. — Сейчас у нее хреновое настроение. Не хотел бы нынче быть Брендом. — Он справится. – Она залезла обратно к нему на кровать, улеглась, приподнявшись на локте, и его рубашка смялась у нее на груди. – Они любят друг друга. Коллу стало весьма неуютно оттого, что глаза Рин были так близко. Он почувствовал себя зажатым в угол на этой узкой кровати. Пойманным в ловушку теплом ее тела. — Может быть. – Он перевернулся на спину и хмуро посмотрел на потолок. Ему надо вершить великие дела. Стоять у плеча королей и все такое. Как он может изменить мир, если Рин его сдерживает? – Хотя вряд ли любовь это ответ на любой вопрос, а? Она отвернулась, натягивая шкуру до пояса. — Похоже, точно нет.Из-за того, что убыло так много мужчин, женщин в доках Торлби работало больше обычного. Они занимались сетями и сортировкой утреннего извивающегося улова. И стражников тоже было меньше – старики и мальчишки возраста Колла, которым еще только предстояло пройти испытание на воина, да еще несколько девчонок, которых тренировала Колючка. Но в остальном и не догадаешься, что где-то идет война. Шесть потрепанных кораблей причалили прошлой ночью после длинного путешествия по Священной. Их загорелые команды спускали на берег шелка, вино и всевозможные диковины с юга. Люди королевы Лаитлин загружали четыре корабля для путешествия в Ройсток, и воздух звенел от их возгласов, лая бродячих собак, которых били, чтобы отогнать подальше от рыбы, смеха детей, сновавших между фургонами, и от криков чаек, лениво круживших в поисках просыпанного зерна. Мать Солнце как обычно светила на востоке, и Колл, прикрыв глаза, посмотрел в сторону Ройстока и глубоко втянул через ноздри соленый воздух. — Пахнет удачей! — Это рыба. – Рин сморщила нос. – Четыре корабля? Чтобы увезти одну женщину? — И ее министра! – Колл выпятил грудь и ткнул в нее большим пальцем. – У человека такого положения должно быть подобающее сопровождение. — Им придется соединить два корабля, только чтобы увезти его раздутую башку. — Да, а еще характер Избранного Щита, – пробормотал он, услышав сердитые распоряжения Колючки, прорывавшиеся через гам. – Понять значительность женщины можно по дарам, что она преподносит, и по ее окружению. Королева Лаитлин собирается произвести глубокое впечатление на Варослава, взяв и того и другого побольше. Рин глянула в сторону. — А что говорит обо мне твое окружение? Колл положил руку ей на талию, ухмыльнувшись от того, как удобно она там лежала. — Что ты утонченная женщина с прекрасным вкусом, не говоря уже о невероятной удаче, и… Боги! – Колл заметил мелькнувшего в толпе Бренда, который нес огромный ящик, словно это был какой-то пустяк. Колл нырнул за стойку, на которой висели блестящие на солнце рыбины размером с мальчишку. Одна была еще живой и подергивалась – казалось, что она смотрит на него особенно неодобрительно. Как и Рин, которая уставилась вниз, уперев руки в бока. — Завоеватель Оплота Байла. – Она высунула язык и изобразила долгий пук. — Сильных людей много, а мудрых мало. Он нас видел? — Думаю, ты знал бы точно, если б залез в одну из этих рыбин. — Ты почти такая же забавная, как сама думаешь. – Он отодвинул рыбину кончиками пальцев, чтобы посмотреть назад. – Теперь нам лучше попрощаться. — Всегда есть причина, чтобы попрощаться поскорее, да? Юная любовь. Не так хороша, как поют в песнях. – Она схватила его за воротник, почти подтащила к себе, очень быстро поцеловала, да так и оставила – застывшим, с вытянутыми губами и закрытыми глазами. Когда он открыл их, то разочарованно увидел, что она уже идет прочь. От неожиданного приступа вины и желания ему внезапно глупо и отчаянно захотелось, чтобы прощание продлилось. — Значит, увидимся через неделю-другую! — Если тебе повезет больше, чем ты заслуживаешь! – крикнула она, не оборачиваясь. Колл небрежно засунул большие пальцы за ремень и пошел через толпу, обходя повозку, груженную овечьей шерстью. На заднем плане старый Бриньольф-клирик бубнил благословления путешествию. Колл замер, когда тяжелая рука легла ему на плечи. — Надо поговорить. – Для такого большого мужчины Бренд мог подкрасться весьма незаметно, когда хотел. Колл быстро помолился Той Кто Судит о Милости, хотя знал, что как раз милости он и не заслуживал. — Со мной? О чем? — О принце Кальива. — А! – Конечно, беседа о человеке, знаменитом своей любовью заживо сдирать кожу с людей, нравилась Коллу куда больше. – О нем! — Варославу лучше дорогу не переходить, – сказал Бренд, – а у Колючки есть обыкновение переходить дорогу таким людям. — Это верно, только и она из тех женщин, кому лучше не переходить дорогу. Бренд уставился на него в ответ. — Ну, вот тебе и рецепт отличной кровавой бани. Колл прокашлялся. — Вижу, к чему ты клонишь. — Просто держи ее подальше от неприятностей. — Она из тех женщин, кого нелегко держать подальше от чего угодно, особенно от неприятностей. — Поверь, ты не сказал мне ничего нового. И все-таки, направляй ее от неприятностей подальше. Править кораблем в бурю было бы легче, но Коллу оставалось лишь надуть щеки. — Сделаю что смогу. — И сам держись от неприятностей подальше. Колл ухмыльнулся. — В этом у меня всегда был талант. – Он с надеждой посмотрел на покрытую шрамами мускулистую руку Бренда. Она не двигалась. — Колл, у меня не самый острый ум в Торлби, и я знаю это. Но как ты думаешь, насколько именно я туп? Колл так сильно сморщился, что закрыл один глаз, а другим уставился на Бренда. — Только не по носу. Он все еще не зажил после того, как его боднул тот белобрысый ублюдок. — Колл, я не собираюсь тебя бить. Рин сама может принимать решения. Полагаю, с тобой она приняла отличное. — Ты так думаешь? Бренд спокойно и невозмутимо посмотрел на него. — Если только ты не собираешься произнести Клятву Министра и отказаться от всей своей семьи. — А-а. Клятва. – Будто он и не думал о ней до сих пор. Хотя на самом деле часами заучивал слова, размышляя о том, как именно их произнести. Мечтая о том, что будет делать после; о важных людях, которые будут кивать, слушая его мудрость; о великих решениях, которые он примет; о большем благе и о меньшем зле, которые выберет… — Да, Клятва, – сказал Бренд. – Похоже, ты застрял между Рин и Отцом Ярви. — Поверь, ты не сказал мне ничего нового, – промямлил Колл. – Я молился Тому Кто Направляет Стрелы, чтобы он указал мне правильное направление. — Похоже, он медлит с ответом? — Отец Ярви говорит, что боги любят тех, кто сам решает свои проблемы. – Колл просветлел. – У тебя есть ответ? — Только тот, который ты и так знаешь. — А-а. — Выбрать кого-то из них. — А-а. Этот ответ мне не очень нравится. — Нет, но, Колл, ты теперь мужчина. Ты не можешь просто ждать, что кто-то сделает все за тебя. — Я мужчина. – Плечи Колла поникли. – Когда это случилось? — Это просто случается, и всё. — Хотел бы я знать, что это такое, быть мужчиной. — Думаю, для каждого из нас что-то свое. Видят боги, я не мудрец, но если я что и понял, так это что в жизни не так важно сделать что-то идеальное. – Бренд посмотрел на Колючку, которая трясла кулаком перед носом одного из воинов королевы. – Смерть ждет всех нас. Ничто не вечно. В жизни важно сделать лучшее из того, что найдешь на пути. Человек, который не доволен тем, что у него есть, ну, скорее всего, он не будет доволен и тем, чего у него нет. Колл удивленно моргнул. — Ты уверен, что ты не мудрец? — Просто будь с ней честен. Этого она заслуживает. — Я знаю, – пробормотал Колл, виновато разглядывая доски пристани. — Ты сделаешь то, что правильно. А если нет, ну… – Бренд придвинулся ближе. – Тогда я тебя побью. Колл вздохнул. — Хорошо, когда есть, чего ожидать. — Увидимся, когда вернешься. – Бренд хлопнул его по плечу на прощание. – А до тех пор стой в свете, Колл. — Ты тоже, Бренд. Запрыгивая на борт корабля королевы, Колл подумал, и уже не в первый раз, что и близко не так умен, как себе воображал. Надо бы не забыть, когда будет в следующий раз думать, какой он умный. Он ухмыльнулся. Это было настолько похоже на то, что сказала бы его мать, что он почти представлял ее голос, произносивший эти слова. Он сжал старые гирьки на шее и посмотрел на верхушку мачты, вспоминая, как она кричала, когда он там раскачивался. Излишняя опека матери всегда была ему ненавистна. Теперь он отдал бы все за то, чтобы кто-нибудь снова его поопекал. Он оглянулся, чтобы посмотреть, как королева Лаитлин опекает сына. Наследник трона, окруженный рабами и слугами, казался совсем крохой. Над ним высились два телохранителя-инглинга в серебряных невольничьих ошейниках. Она проверила его пряжку на плаще, пригладила светлые волосы и поцеловала в лоб, потом повернулась к кораблю. Один из рабов встал на колени, сделав для нее ступеньку из своей спины. — Здесь все будет в порядке, моя королева, – крикнул Бриньольф-клирик, держа одну руку на плече Друина, а другую подняв в тщательно продуманном благословении. – И пусть Та Кто Отыскивает Курс безопасно доведет вас до дома! — Пока! – крикнул принц, и в то время как его мать поднимала руку, чтобы помахать, он выскользнул из-под руки Бриньольфа и понесся, хихикая, в сторону города, а его сопровождающие помчались его ловить. Лаитлин уронила руку и крепко сжала поручень. — Хотела бы я взять его с собой, но доверяю Варославу меньше, чем змее. Одного моего сына забрал меч, другого Министерство. Я не могу потерять третьего. — Для принца Друина нет места безопаснее, моя королева, – сказал Колл, изо всех сил стараясь делать то, что делал бы Отец Ярви. – Торлби далеко от сражений и все еще хорошо охраняется, его стены никогда не завоевывали, и цитадель неприступна. Колючка влезала на борт последней. — Будь осторожна, – крикнул ей Бренд, когда она протопала мимо него по пристани. — Ага, – проворчала она, закидывая ногу на борт. Она замерла, когда на нее упала тень королевы Лаитлин, застряв с одной ногой на корабле, а другой на пристани. — Юная любовь – это сокровище, которое в юности поистине тратится попусту, – задумчиво проговорила королева, хмуро глядя на город, сцепив руки за спиной. – Мне приходится знать цену вещам, так что, поверь мне, в твоей жизни не будет ничего драгоценнее. Довольно скоро зеленые листья пожелтеют. – Она сурово посмотрела на своего Избранного Щита. – Думаю, ты можешь попрощаться и получше. Колючка сморщилась. — Моя королева, вы думаете, что я могу, или приказываете? — Для Избранного Щита каждая прихоть королевы – приказ. Колючка глубоко вздохнула, поставила ногу на пристань и потопала обратно к Бренду. — Раз уж моя королева приказывает, – пробормотала она, откидывая пальцами, словно гребнем, прядь волос с его лица. Схвативего за затылок и притянув к себе, она долго и жадно целовала его, сжимая так сильно, что его ноги приподнялись над пристанью. А гребцы в это время одобрительно кричали, смеялись и стучали по веслам. — Не замечал, что вы романтичны, моя королева, – пробормотал Колл. — Похоже, я удивила нас обоих, – сказала Лаитлин. Колючка оторвалась, вытерла рот, и эльфийский браслет на ее руке засиял золотым светом. — Я люблю тебя, – сквозь шум команды услышал Колл ее ворчание. – И прости меня. За то, какая я. Ухмыльнувшись в ответ, Бренд прикоснулся к шраму в форме звезды на ее щеке. — Я люблю то, какая ты. Будь осторожна. — Ага. – Колючка ударила его кулаком по плечу, потом гордо зашагала по пристани и перепрыгнула через борт корабля. — Так лучше? – спросила она. — Я вся растаяла, – прошелестела Лаитлин, и на ее губах играл лишь слабый намек на улыбку. Она в последний раз глянула на цитадель и кивнула кормчему. – Отчаливаем.
Королева пустого места
Они гуськом вошли в зал. Их было, может, дюжины три: тощие, как попрошайки, грязные, как воры. У двоих были мечи. У остальных – топоры дровосеков, охотничьи луки, мясницкие ножи. Одна девушка со спутанными волосами сжимала копье, сделанное из древка мотыги и старого лезвия косы. Рэйт надул щеки, отчего порез на его лице запылал. — А вот и герои. — Некоторым бойцам вкладывают меч в руку на тренировочной площадке. – Синий Дженнер наклонился, чтобы прошептать ему на ухо. – Обучают всю жизнь, как тебя. А некоторым приходится взять в руки топор, когда Мать Война расправляет свои крылья. – Он смотрел, как оборванная компания неловко вставала на колени полукругом перед помостом. – Нужна храбрость, чтобы сражаться, когда ты этого не хочешь, не обучен, не готов. — Никто мне меч в руку не вкладывал, старик, – сказал Рэйт. – Мне пришлось вырвать его из сотен других за острый конец. И меня беспокоит не то, что у них мало храбрости, а то, что мало умения. — Хорошо, что у тебя есть тысчонка отборных воинов. Пошлешь их вслед за этими. Рэйт сердито зыркнул на него, но ответить было нечего. Мастером говорить был Ракки. — Мать Война награждает не храбрых и не умелых. – Дженнер кивнул на оборванцев. – А тех, кто делает лучшее из того, что есть. Скаре это отлично удавалось. Она с такой благодарностью улыбалась оборванным новобранцам, словно это принц Кальива, Императрица Юга и дюжина герцогов Каталии предлагали свою помощь. — Благодарю вас за то, что пришли, друзья мои. – Она убедительно подалась вперед на Стуле Байла. Хотя она была маленькой, но каким-то образом целиком заполняла стул. – Мои соотечественники. Они не смогли бы выглядеть еще признательнее, даже если бы стояли на коленях перед самой Ашенлир. Их лидер, старый воин с лицом, покрытым шрамами, как колода мясника, прочистил горло. — Принцесса Скара… — Королева Скара, – поправила Сестра Оуд, немного чопорно надув губы. Очевидно, ей начинало нравиться, что она больше не в тени Матери Скаер. Рэйт закатил глаза, но вряд ли мог ее винить. Тень Матери Скаер пробирала до костей. — Прошу прощения, моя королева… – промямлил воин. Но Скара, казалось, и вовсе не отбрасывала никакой тени. — Это я должна просить прощения – что вам пришлось сражаться одним. Это я должна быть признательна – что вы пришли за меня сражаться. — Я сражался за вашего отца, – сказал мужчина надломленным голосом. – Сражался за вашего деда. Я буду сражаться за вас до смерти. – И все остальные закивали. Одно дело – предложить умереть, и совершенно другое – броситься на заточенную сталь, особенно если единственным металлическим предметом, который ты использовал в жизни, было ведро для молока. Не так давно Рэйт хихикал бы с братом над их дурацкой верностью. Но Ракки был где-то в другом месте, а Рэйт понял, что ему трудно смеяться. Прежде он всегда точно знал, какой поступок будет лучшим, и обычно это было связано с топором. Так всё решалось в Ванстерланде. Но Скара всё делала по-своему, и оказалось, что ему нравится смотреть на это. Ему очень нравилось смотреть на нее. — Откуда вы? – спрашивала она. — Большинство из Окенби, моя королева, или с ферм в округе. — О, я знаю это место! Там чудесные дубы… — Были, пока Светлый Иллинг их не сжег, – сплюнула женщина, лицо которой было суровым, как топорик на ее поясе. – Сжег все. — Ага, но и мы задали ему жару. – Воин положил грязную руку на плечо молодого парня, стоящего рядом. – Сожгли часть его фуража. И шатер с несколькими людьми внутри. — Вам бы посмотреть, как они плясали, – прорычала женщина. — Я достал одного, когда он вышел поссать! – выкрикнул парень ломающимся голосом, а потом его лицо стало пунцовым, и он уставился в пол. – Моя королева, это… — Все вы храбро сражались. – Рэйт увидел, как на тонких руках Скары напряглись жилы, когда она сжала ручки Стула Байла. – Где сейчас Иллинг? — Ушел, – сказал парень. – У него был лагерь под Харентофтом, но они за ночь снялись и ушли. — Когда? – спросил Дженнер. — Двенадцать дней назад. Старый налетчик мрачно подергал спутанную бороду. — Это меня беспокоит. — У нас его корабли, – сказал Рэйт. — Но у Верховного Короля есть еще. Сейчас Иллинг уже может вредить где угодно на побережье Расшатанного моря. — У тебя на уме одни беспокойства, старик, – проворчал Рэйт. – Ты был бы счастливее, если б он до сих пор жег фермы? — Нет, тогда я бы так же беспокоился. Это и значит быть старым. Скара подняла руку, требуя тишины. — Вам нужна еда и место, где спать. Если вы все еще хотите сражаться, то у нас есть оружие, захваченное у людей Верховного Короля. И корабли. — Мы будем сражаться, моя королева, – сказал старый воин. И остальные тровены, какими бы жалкими они ни были, продемонстрировали воинственные лица. Несомненно, они были храбрыми, но, когда Сестра Оуд проводила их, чтобы накормить, а Рэйт представил себе, как они встречаются лицом к лицу с бесчисленными воинами Верховного Короля. Следующая картина была не очень красивой. Когда двери захлопнулись, Скара со стоном откинулась на стуле, схватившись за живот. Видимо, все эти улыбки требовали жертв. — Значит, здесь шесть команд? — И все желают умереть за вас, моя королева, – сказал Дженнер. Рэйт тяжело вздохнул. — Если придет армия Верховного Короля, то только умирать они и будут. Дженнер открыл рот, но Скара снова подняла руку. — Он прав. У меня есть королевский стул, но без Горма и Утила, которые стоят лагерем за моими стенами, я – королева пустого места. – Она встала, и драгоценные камни на ее серьге вспыхнули. – А Горм и Утил, не говоря уже об их ленивых воинах, снова вцепились друг другу в глотки. Я должна посмотреть, есть ли у них хоть какие-то успехи. Рэйт на это слабо надеялся. По совету Дженнера Скара наконец уговорила двух королей поработать над укреплениями: срубить слишком близко растущие деревья, укрепить построенные людьми участки стены и выкопать ров. Даже на то, чтобы они согласились лишь с этим, ушел целый день министерских пререканий. Скара собрала свои юбки и ленивым взмахом дала Рэйту понять, чтобы он следовал за ней. Его все еще бесило, что приходилось получать приказы от девчонки, и Дженнер, наверное, видел это. Старый налетчик ухватил его за руку. — Послушай, парень. Ты боец, и, видят боги, бойцы нам нужны. Но тот, кто ищет сражения повсюду, что ж… довольно скоро окажется, что и одного сражения для него слишком много. Рэйт скривил губы. — Все, что у меня есть, я выбил из мира кулаками. — Ага. И что у тебя есть? Быть может, в словах старика была крупица смысла. — Просто следи за ее безопасностью, ладно? Рэйт стряхнул его руку. — Продолжай беспокоиться, старик. Снаружи в солнечном свете Скара качала головой, глядя на большой пень во дворе. — Я помню, здесь росло огромное Крепостное Дерево. Сестра Оуд считает плохим предзнаменованием, что его срубили. — Некоторые видят предзнаменования повсюду. – Скорее всего, Рэйту полагалось каждый раз добавлять «моя королева», но эти слова ему на язык не ложились. Он не был придворным. — А ты? — Мне всегда казалось, что боги посылают удачу тому, чей боевой дух сильнее и у кого меньше жалости. Это я видел, когда рос. — А где ты рос? В волчьей стае? Рэйт приподнял брови. — Ага, более или менее. — Сколько тебе лет? — Точно не знаю. – Скара удивленно посмотрела на него, а он пожал плечами. – Волки плохо умеют считать. Она направилась к воротам, и ее невольница шла следом, опустив глаза в землю. — Тогда как ты стал меченосцем короля? — Нас выбрала Мать Скаер. Меня и моего брата. — Значит, ты ей должен. Рэйт вспомнил суровые глаза министра и ее суровые уроки и сгорбился от воспоминания о том, как его секли, и не однажды. — Ага, полагаю. — И ты восхищаешься Ломателем Мечей. Рэйт подумал об ударах, о приказах, обо всей той кровавой работе, которую он выполнял на границе. — Он величайший воин по всему Расшатанному морю. Скара проницательно на него посмотрела. — Так он послал тебя охранять меня или шпионить за мной? Это вывело Рэйта из равновесия. Если честно, он не был в равновесии с тех пор, как его послали служить ей. — Я сказал бы, и за тем и за другим. Но я куда лучше охраняю, чем шпионю. — Или лжешь, судя по всему. — Умный из нас мой брат. — Так Ломатель Мечей мне не доверяет? — Мать Скаер говорит, что только враги никогда не предадут. Скара фыркнула, когда они шагнули во мрак возведенного эльфами входного тоннеля. — Министры. — Ага, министры. Но вот что я вам скажу. Я умру за вас, если до этого дойдет. Она удивленно моргнула, мышцы на ее шее затрепетали, когда она сглотнула, и он подумал, что это просто чудесно. — А что касается шпионства, то я слишком тупой, чтобы слишком глубоко влезать в ваши дела. — А-а. – Она мельком глянула на его лицо. – Значит, ты просто красивый дурачок. Рэйт не часто краснел, но тут почувствовал, как кровь приливает к щекам. Он мог нырнуть в стену щитов, ощетинившись сталью, но от взгляда этой хрупкой девушки его храбрость давала трещины. — Э-э-э, красоту я оставлю вам, пожалуй. А насчет дурачка отрицать не буду. — Мать Кира всегда говорила, что только глупцы называют себя умными. Настала очередь Рэйта фыркнуть. — Министры. Смех Скары эхом разнесся в темноте. Для маленькой женщины у нее был глубокий смех, грубый и непристойный, словно смеялся какой-то старый воин, услышав байку в пивнушке. И Рэйт подумал, что это тоже чудесно. — Ага, – сказала она, – министры. Так почему Ломатель Мечей выбрал тебя? Он почувствовал себя как плохой пловец, которого забросило в глубокие воды. — А? — Зачем посылать честного идиота выполнять работу умного лжеца? Он нахмурился, когда они вышли на свет. К счастью, отвечать не пришлось. Прямо за воротами собралась толпа, но никто не работал. Если только не считать того, что все, ощетинившись, бросали сердитые взгляды и выкрикивали оскорбления – впрочем, если честно, Рэйт это всегда и считал работой. Как обычно, ванстеры стояли напротив гетландцев, что уже было настолько скучной картиной, что даже он от нее устал. В середине лицом к лицу замерли Ракки и старый гетландец с лицом, похожим на задницу, по которой сильно врезали, Хуннан. Оба напыжились, как коты. У Ракки в руках была кирка, у Хуннана лопата, и, судя по всему, они собирались начать втыкать их, причем вовсе не в землю. — Эй! – взревел Рэйт, бросаясь вперед, и все резко повернули головы. Он шмыгнул между ними, увидел, как Хуннан стиснул зубы и отдернул лопату. Боги, разгоралось желание боднуть его, врезать, схватить и покусать его рожу. Рэйт понял, что уже оскалил зубы, чтобы начать. Но вместо этого, хоть это и противоречило всем его инстинктам, с таким трудом приобретенным, он выбросил руку и выдернул лопату. Затем, прежде чем старый гетландец успел отреагировать, Рэйт прыгнул в ров. — Я думал, мы союзники? – И начал копать, окатывая Хуннана и Ракки комками земли и заставляя их отступить. – Я один здесь не боюсь работы? – Рэйт, может, и не был мыслителем, но мог разглядеть то, что прямо перед носом. И если он чему и научился у Скары, так это тому, что если воинов пристыдить, то от них можно добиться большего, чем если их покусать. Так и вышло. Сначала Ракки со своей киркой прыгнул в ров рядом с ним. Потом еще несколько ванстеров. Чтобы не чувствовать себя побежденным, Хуннан плюнул на ладони, вырвал лопату у соседа, слез вниз и тоже яростно принялся за работу. Вскоре по всей длине рва воины соревновались, кто сильнее побьет Отца Землю. — Когда ты в последний раз останавливал драку? – пробормотал Ракки. Рэйт ухмыльнулся. — Несколько драк я остановил кулаком. — Не забывай, кто ты, братец. — Я ничего не забываю, – проворчал Рэйт, отходя назад, чтобы дать Ракки вонзить кирку в клубок упрямых корней. Он взглянул в сторону ворот, увидел, что Скара улыбается, и не смог не улыбнуться в ответ. – Но с каждым новым днем человек меняется, верно? Ракки покачал головой. — Эта девчонка держит тебя на коротком поводке. — Возможно, – сказал Рэйт. – Но я могу припомнить поводки и похуже.
Власть
Сестра Оуд нахмурилась, глядя в ночной горшок. — Выглядит благоприятно. — Как одна какашка может выглядеть благоприятнее другой? – спросила Скара. — Те, кому удается производить благоприятные какашки, всегда это спрашивают. Ваша кровь выходит регулярно? — Как я понимаю, обычно она должна выходить раз в месяц. — А ваше лоно намерено нарушить обычаи? Скара посмотрела на Сестру Оуд так холодно и сердито, как только могла. — Мое лоно всегда ведет себя исключительно подобающе. Можешь не беспокоиться. Я и с мужчинами-то никогда не целовалась. Мать Кира об этом особенно позаботилась. Оуд деликатно прокашлялась. — Прошу прощения за любопытство, но ваше здоровье теперь моя обязанность. Ваша кровь для Тровенланда ценнее золота. — Тогда пусть Тровенланд ликует! – выкрикнула Скара, выходя из ванны. – Моя кровь выходит регулярно! Невольница королевы Лаитлин бережно вытерла ее досуха, взяла связку веточек и окропила ее благовонной водой, освященной именем Того Кто Взращивает Семя. Он, может, и был одним из малых богов, но над девушками королевской крови поистине довлел. Министр нахмурилась. Министр Скары, как она полагала. Ее служительница, хотя сложно было не думать о ней как о суровой госпоже. — Вы едите, моя королева? — А что еще мне делать во время обеда? – Скара не добавила, что те крохи, которые ей удавалось в себя впихнуть, казалось, постоянно просятся обратно. – Я всегда была худощавой. – Она щелкнула пальцами, чтобы невольница поспешила принести халат. – И мне не нравится, когда меня изучают как раба на рынке. — А кому нравится, моя королева? – Сестра Оуд осторожно отвела взгляд. – Но, боюсь, частная жизнь – это роскошь, которую влиятельные люди не могут себе позволить. – По какой-то причине ее мягкость раздражала даже сильнее, чем запугивание Матери Киры. — Уж ты, конечно, ешь за нас обоих, – бросила Скара. Сестра Оуд лишь улыбнулась, и на ее рыхлом лице показались ямочки. — Я всегда была плотной, но от моего здоровья не зависит будущее ни одной страны. К счастью для всех заинтересованных. Принеси что-нибудь королеве. – Она махнула невольнице, и девушка, перебросив за спину длинный поводок, подняла поднос с утренней едой. — Нет! – прорычала Скара. Ее желудок сжимался от одного запаха еды, и она вскинула руку, словно собиралась сбросить все на пол. – Унеси это! Невольница вздрогнула, словно ее гнев был занесенным кнутом, и Скара мгновенно почувствовала укол вины. Затем она вспомнила слова Матери Киры после того, как дед продал няню Скары, и она плакала много дней. Чувства к рабу – это чувства, потраченные впустую. Так что она взмахом руки нетерпеливо отослала девушку прочь, представив себе, как это сделала бы королева Лаитлин. В конце концов, теперь она сама была королевой. Боги. Она была королевой. Ее желудок снова свело, тошнота подступила к воспаленному горлу, и Скара приглушенно кашлянула, наполовину рыгнув, наполовину зарычав от разочарования. Она сжала кулак, словно собиралась ударить свои мятежные внутренности. Как она могла надеяться склонить к своей воле королей, если её желудок ей не повинуется? — Что ж, перед сегодняшним советом еще многое нужно сделать, – сказала Сестра Оуд, поворачиваясь к двери. – Могу я теперь вас оставить, моя королева? — В ближайшее время тебе от меня отделаться не удастся. Министр замерла, и Скара увидела, что ее плечи пошевелились, когда она глубоко вздохнула. Затем она повернулась, решительно скрестив руки. — Со мной вы можете говорить, как пожелаете. – При первой встрече Сестра Оуд, может, и казалась мягкой, как персик, но Скара начала припоминать, что внутри персиков крепкая косточка, о которую неосторожный обломает зубы. – Но такое поведение плохо подходит королеве. Выкиньте что-то подобное перед Утилом или Гормом, и все ваши достижения пойдут прахом. Ваше положение недостаточно сильно для такой слабости. Каждая мышца Скары напряглась. Она уже была готова взорваться яростью, как вдруг поняла, что Оуд права. Скара вела себя с ней как с Матерью Кирой. Словно раздражительное дитя. Ее дед, великодушный ко всем – и по части богатства и на словах – был бы сильно разочарован. Скара закрыла глаза и, почувствовав, что под веками покалывают слезы, задержала дыхание, а потом, содрогнувшись, выдохнула. — Ты права, – сказала она. – Это недостойно даже попрошайки, не говоря уже о королеве. Я прошу прощения. Сестра Оуд медленно выпрямила руки. — Королеве никогда не нужно извиняться, особенно перед своим министром. — Тогда позволь мне по крайней мере быть великодушной. Я знаю, ты об этом не просила, но до сих пор ты была мне верной опорой. Я всегда предполагала, что однажды стану королевой, и буду говорить с великими людьми в высоких залах, и заключать мудрые сделки от лица своего народа… Но просто мне никогда и не снилось, что это случится так скоро, и с такими высокими ставками, и без деда, который мог бы помочь. – Она вытерла глаза ладонью. – Мать Кира пыталась подготовить меня к бремени власти, но… мне кажется, к этой тяжести никто не может быть по-настоящему готов. Министр удивленно моргнула. — Учитывая обстоятельства, я думаю, вы несете его превосходно. — Я постараюсь нести его еще лучше. – Скара выдавила улыбку. – Если обещаешь продолжать поправлять меня, когда нужно. Сестра Оуд улыбнулась в ответ. — Это будет честью для меня, моя королева. Поистине. – Потом она чопорно поклонилась и тихо закрыла за собой дверь. Скара перевела взгляд на невольницу и поняла, что не знает даже имени девушки. — И у тебя я тоже прошу прощения, – вырвалось у нее. Невольница казалась напуганной, и вскоре Скара догадалась почему. Если рабыня для госпожи всего лишь полезная вещь, то она в безопасности. Если же рабыня становится человеком, то ей могут оказывать благосклонность. И даже любить, как Скара когда-то любила няню. Но человека также можно обвинять, ненавидеть, завидовать ему. Вещью быть безопаснее. Скара щелкнула пальцами. — Принеси гребень. Раздался глухой стук в дверь, а потом грубое рычание Рэйта: — Здесь Отец Ярви. Он хочет с вами поговорить. — Неотложное дело, королева Скара, – донесся голос министра. – Полезное нам обоим. Скара положила руку на живот в тщетной попытке успокоить бурлящий желудок. Отец Ярви был довольно любезен, но что-то в нем было такое, отчего она лишалась силы духа. Словно он всегда в точности знал, что она скажет, и у него уже был готов ответ. — Кровь Байла течет в моих венах, – прошептала она себе под нос. – Кровь Байла, кровь Байла. – Она сжимала забинтованный кулак, пока порез не начал гореть. – Впусти его! Даже Мать Кира не нашла бы недостатков в поведении Отца Ярви. Он зашел, почтительно склонив голову, держа в здоровой руке посох из покрытого бороздками и сплетениями эльфийского металла, а высохшую руку убрал за спину, чтобы ее вид не оскорбил Скару. Рэйт прокрался следом, сморщив по своему обыкновению лоб; светлые волосы прилипли к голове от того, что он спал перед дверью, а его покрытая шрамами рука лежала на рукояти топора. Скара уже не думала о том, чтобы поцеловать его. Теперь она часто ловила себя на мыслях о том, чем бы они занялись после поцелуев… Она резко отвела взгляд, но тот постоянно возвращался обратно. В конце концов, в фантазиях нет ничего плохого, так ведь? Министр Гетланда с достоинством поклонился. — Моя королева, большая честь, что вы соизволили меня принять. — Позже у нас будет совет. Разве нельзя нам поговорить, когда я буду одета? – И она плотнее запахнула халат. Теперь он поднял глаза. Холодные, как весенний дождь, серо-голубые глаза. — Вам не нужно об этом беспокоиться. Я поклялся Клятвой Министра. В этом смысле я больше не мужчина. – И он глянул на Рэйта. Его намек был ясен. Рэйт, несомненно, был мужчиной во всех смыслах. Скара чувствовала, как он смотрит на нее из-под своих светлых прядей, ничуть не заботясь о том, что прилично. Он, наверное, даже не знал значения этого слова. Ей следовало немедленно приказать ему выйти. — Оба можете остаться, – сказала она. С наблюдающим из-за плеча Отца Ярви Рэйтом и его топором, её власть была больше. Приличия крайне важны для принцессы, но для королевы власть куда важнее. И возможно где-то глубоко внутри нее была часть, которой нравилось, как Рэйт на нее смотрит. Которой нравилось, что это далеко не прилично. — Расскажите, что может быть такого срочного. Если юный министр Гетланда и удивился, его улыбающаяся маска даже не дрогнула. — Сражения часто выигрываются той стороной, которая первой явится на поле битвы, моя королева, – сказал он. Скара поманила к себе невольницу с гребнем и маслом, дав понять Отцу Ярви, что он недостаточно важен, чтобы прервать ее утренний распорядок. — Разве я – поле битвы? — Вы ценный и жизненно важный союзник на нем. Союзник, чья поддержка мне крайне необходима. — Так же, как вам нужна была поддержка моего убитого деда? – бросила она. Слишком грубо, слишком грубо, это проявление слабости. Она успокоила голос. – Мать Кира думала, что вы обманом заманили короля Финна в союз. — Я бы сказал, что я его убедил, моя королева. Она приподняла бровь, глядя на отражение Отца Ярви в зеркале. — Тогда убедите и меня, если сможете. Его посох мягко стукнул по полу, когда он шагнул вперед – так медленно и деликатно, что, казалось, почти не двигался. — Довольно скоро прибудет армия Верховного Короля. — Это не очень хитроумно, Отец Ярви. — Но я знаю, куда и когда. Скара схватила запястье невольницы прежде, чем гребень коснулся головы, и оттолкнула. Потом повернулась, прищурив глаза. — Через шесть ночей он постарается переправить свою армию из Ютмарка через пролив в самом узком месте, чуть западнее Йельтофта… точнее, развалин Йельтофта. От этих слов ее дыхание перехватило. Она вспомнила город в языках пламени. Огонь, освещающий ночное небо. Запах дыма, запах ее прошлой жизни, сгоравшей дотла. Несомненно, Отец Ярви собирался поднести искру к ее страху, к ее гневу. Ему это удалось. Ее голос был резче обычного. — Откуда вы знаете? — Это обязанность министра – знать. На суше наш союз, быть может, сильно уступает в численности, но у нас прекрасные команды и корабли. К тому же, лучшие корабли Верховного Короля заперты в вашей гавани. На море у нас преимущество. Мы должны атаковать, когда они попытаются пересечь пролив. — С моими шестью кораблями? – Скара отвернулась обратно к зеркалу и жестом приказала невольнице продолжать. Девушка закинула серебряную невольничью цепочку за плечо и тихо подошла с гребнем в руках. — С вашими шестью кораблями, моя королева… – Ярви сместился чуть ближе. – И одним вашим голосом. — Понимаю. – Хотя на самом деле что-то в этом духе Скара поняла в тот миг, как он объявился. Ее титул был дымом, ее воины на шести кораблях – разбойниками, а ее земли ограничивались Оплотом Байла. Все, что у нее было – невольница, охранник, министр, зеркало и даже одежда – всё было взято взаймы. А еще у нее был голос. Отец Ярви страстно зашептал. Таким шепотом, который заставляет наклониться поближе, приобщиться к тайне. Но Скара постаралась не двигаться, постаралась держать мысли на замке, постаралась сделать так, чтобы министру пришлось подойти к ней. — Мать Скаер возражает против всего, что я говорю, только потому, что это говорю я. Боюсь, Гром-гил-Горм будет слишком осторожным, чтобы ухватиться за этот шанс, а другого у нас, возможно, не будет. Но если бы вы выступили с планом… — Хм, – проворчала Скара. Никогда не принимай поспешных решений, часто говорила ей Мать Кира. Даже если знаешь ответ, пауза перед ним покажет твою силу. Так что она помедлила, пока одолженная рабыня королевы Лаитлин осторожно встала на табурет, свернула волосы Скары в кольцо и заколола их своими тренированными пальцами. — Обстоятельства сделали вас могущественной, моя королева. – Отец Ярви подошел еще ближе, и, когда его воротник сдвинулся, Скара увидела россыпь едва заметных шрамов на шее. – И вы связаны ими, как ястреб полетом. Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку? Она посмотрела на себя в зеркало. Отец Мир, кто эта женщина с проницательными глазами, такая худая, гордая и твердая, как кремень? И в самом деле, ястреб. И уж конечно она не может быть Скарой, чей желудок бурлит от сомнений? Выгляди властно и будешь властной, всегда говорила Мать Кира. Она расправила плечи, когда невольница подвесила серьгу. Её ноздри расширились, когда она глубоко вздохнула. Потом едва заметно кивнула. — На этот раз. Ярви улыбнулся, кланяясь. — Вы столь же мудры, сколь и прекрасны, моя королева. Закрыв дверь, Рэйт вернулся в комнату. — Я не доверяю этому ублюдку. Это было настолько неприлично, что Скара не смогла сдержать смех. Она не знала никого настолько скользкого, как Отец Ярви, и никого, кто держался бы так открыто, как Рэйт. Все его мысли были ясно написаны на его грубом, покрытом шрамами, красивом лице. — Почему? – спросила она. – Потому что он считает меня мудрой и прекрасной? Рэйт все еще смотрел на нее. — Только потому, что человек дважды сказал правду, еще не значит, что он не лжец. Значит, Рэйт тоже считал ее мудрой и прекрасной. Это было очень приятно, но нельзя было этого показывать. — Отец Ярви дает нам шанс ударить по Верховному Королю, – сказала она. – Я не собираюсь этот шанс упускать. — Значит, вы ему доверяете? — Не обязательно доверять человеку, чтобы его использовать. Мой привратник, например, наполнял кубки Гром-гил-Горму. Рэйт нахмурился еще сильнее, почесывая прореху в ухе. — Возможно, вам лучше не доверять никому. — Хороший совет. – Скара встретилась с ним взглядом в зеркале. – Теперь можешь идти. – И щелкнула пальцами невольнице, чтобы та принесла одежду.Мнение свиней
Прошло два года с тех пор, как Колл побывал в Ройстоке, и за это время тот, как опухоль, разросся во все стороны со своего болотистого острова. По воде ползли деревянные щупальца на шатких сваях. Всюду тянулись корявые причалы с домами, которые цеплялись по бокам, как упрямые прилипалы. К лачугам пристраивали навесы под любыми углами, кроме прямых. Куда ни посмотри – трухлявый лес искореженных подпорок внизу и сотни труб, пускавших клубы дыма, наверху. Повсюду, как брызги блевотины, были разбросаны маленькие сарайчики, занимавшие любую кочку, достаточно сухую, чтобы выдержать подпорку среди болот широкого русла Священной реки. Никогда в жизни Колл не видел столько ужасных деревянных конструкций в одном месте. — Он вырос, – сказал он, морща нос. – Наверное, это прогресс. Колючка свой нос плотно зажала. — Вонь прогрессирует, это уж точно. – От тяжелой смеси ароматов застарелого навоза и соленой гнили с острым оттенком копченой рыбы, гниющего тряпья и дубления кожи у Колла першило в горле. Впрочем, королева Лаитлин была не из тех женщин, которых запах отпугивает от дела. — Главы Ройстока разжирели от торговли на Священной, – сказала она. – И их город от нее раздался. — Варослав пришел за своим куском мяса. – Колл хмуро посмотрел на приближающиеся причалы. – И привел много кораблей. Колючка сощурила глаза до щелочек, оглядывая длинные поджарые корабли. — Я насчитала тринадцать. — Больше, чем просто демонстрация силы, – прошептала королева Лаитлин. – Я думаю, принц Кальива собирается остаться.Снаружи грела Мать Солнце, но в зале было прохладно. Принц Варослав сидел во главе длинного стола, так гладко отполированного, что в нем можно было разглядеть другого, размытого принца Варослава. Чтобы забеспокоиться, Коллу хватало и одного. Принц не был крупным человеком, не носил оружия, и не росло ни единого волоса на его голове, на подбородке и даже на бровях. Его лицо не выражало ни гнева, ни презрения, ни нависшей угрозы. Лишь холодную безжалостную пустоту, которая каким-то образом беспокоила сильнее любого рыка. За ним стоял полумесяц свирепых воинов и еще один полумесяц коленопреклоненных рабов в тяжелых невольничьих цепях. Рядом с принцем заняла место тощая, как копье, служительница, ее лоб был обернут платком, с которого мерцали монеты. Девять глав Ройстока сидели за столом между Варославом и Лаитлин, хвастаясь лучшими шелками и богатейшими украшениями, но на их лицах была ясно написана нервозность. Как команда корабля без руля, дрейфующего в северных льдах, они надеялись, что их не раздавит между двумя могучими айсбергами. У Колла сложилось впечатление, что в этой компании надежды никуда их не приведут. — Королева Лаитлин, Сокровище Севера. – Голос Варослава был сухим и тихим, как шелест осенних листьев. – Похоже, боги меня любят, раз я снова оказался в свете вашего сияния. — Великий принц, – ответила Лаитлин. Ее окружение стояло, склонив головы, позади нее. – Все Расшатанное море трепещет от вашего прибытия. Поздравляю вас с выдающейся победой над Конным Народом. — Если можно назвать любой взмах лошадиного хвоста победой над мухами. Мухи всегда возвращаются. — Я привезла вам подарки. – Две невольницы Лаитлин, близнецы с такими длинными косами, что наматывали их на руку, выдвинулись вперед с ящиками из резного дерева, которые были за баснословные деньги привезены из далекой Каталии. Но принц поднял руку, и Колл заметил глубокую ложбинку на его мозолистых пальцах, оставшуюся от постоянных тренировок с луком. — У меня тоже есть дары для вас. Время для подарков наступит позже. Давайте сначала обсудим наш вопрос. Золотая Королева подняла золотую бровь. — В чем же он состоит? — Великая Священная река, и деньги, которые по ней текут, и то, как мы должны их между собой делить. Лаитлин взмахнула пальцем, и ее невольницы поспешно удалились. — Разве уже нет соглашений, которые приносят прибыль нам обоим? — Откровенно говоря, я хотел бы, чтобы они приносили мне больше прибыли, – сказал Варослав. – Мой министр придумала много способов для этого. Повисла пауза. — У вас есть министр, великий принц? – спросил Колл. Варослав обратил свой холодный взор на Колла, и тот почти почувствовал, как его яйца пытаются втянуться в тепло живота. — Правители Расшатанного моря, похоже, считают их жизненно необходимыми. Решил купить себе одного. Он едва заметно дернул лысой головой, одна из рабынь встала, стащила капюшон, и Колл услышал, как Колючка зарычала. За исключением тоненькой косички над одним ухом, волосы женщины были острижены до светлой щетины. На ее длинной тонкой шее блестело невольничье кольцо из серебряной проволоки и еще одно на запястье – и отличная цепочка между ними казалась слишком короткой для удобства. На одной щеке была татуировка скачущей лошади – знак собственности принца, но казалось, что ненависть девушки все еще на свободе. Ею горели покрасневшие глаза, утопленные в глубоких глазницах, когда рабыня злобно оглядывала зал. — Боги, – пробормотал Колл себе под нос. – Неудачно получилось. – Он узнал это лицо. Исриун, дочь вероломного брата короля Утила, Одема, которая когда-то была нареченной Отца Ярви, потом министром Ванстерланда, но перегнула палку с Ломателем Мечей, и ее продали в рабство. — Отродье Одема снова меня преследует, – прошипела Лаитлин. Тут прокашлялся первый из глав Ройстока, внимательный старый торговец, украшенный гирляндами серебряных цепей. — Наиужаснейший великий принц. – Его голос лишь чуть-чуть дрогнул, когда Варослав перевел на него свой взгляд. – И восхитительнейшая королева Лаитлин, этот вопрос касается всех нас. Если мне будет позволено… — Обычно фермер и мясник делят мясо, не интересуясь мнением свиней, – сказал Варослав. На миг повисла мертвая тишина, а потом стройная служительница принца Кальива медленно наклонилась к главам Ройстока и оглушительно хрюкнула. Ближайший отскочил. Некоторые вздрогнули. Все побледнели. Должно быть, они заключили множество прекрасных сделок за этим прекрасно отполированным столом, но было совершенно очевидно, что сегодня им никаких прибылей не светит. — Чего вы желаете, великий принц? – спросила Лаитлин. Исриун наклонилась и зашептала Варославу на ухо, ее коса мягко касалась его плеча, а ее светлые глаза метались на Лаитлин и обратно. Лицо ее господина оставалось непроницаемой маской. — Лишь то, что честно. — Всегда есть способ, – сухо сказала королева. – Возможно, мы могли бы предложить вам дополнительно десятую часть от десятой части каждого груза… Исриун снова наклонилась, нашептывая, нашептывая, почесывая обгрызенными ногтями татуировку на щеке. — Четыре десятых от каждой десятой части, – монотонно проговорил Варослав. — Четыре десятых – это так же далеко от честности, как Ройсток от Кальива. На этот раз Исриун не потрудилась говорить через своего господина, а просто бросила ответ Лаитлин в лицо: — На поле битвы нет места для честности. Королева прищурилась. — Так вы прибыли ради битвы? — Мы к ней готовы, – сказала Исриун, презрительно скривив губы. Пока она вливала яд в уши принца, им поистине пришлось бы идти тернистым путем. Колл припомнил людей с содранной кожей, качавшихся в доках Кальива, и сглотнул. Варослава было не запугать, не заставить гневаться хитростью, не поколебать ни лестью, ни хвастовством, ни шутками. Никто не смел бросить вызов этому человеку. Человеку, чья власть была основана на страхе. Лаитлин и Исриун бросились в поединок столь же дико и искусно, словно все происходило на тренировочной площадке. Они безжалостно рубили друг друга долями и ценами, кололи десятинами и парировали дробями, пока Варослав сидел, откинувшись на стуле, с непроницаемой маской безволосого лица. Колл видел лишь один шанс и положил пальцы на гирьки под рубашкой. Он подумал о матери, кричавшей ему спуститься с мачты. Несомненно, на палубе будет безопасней. Но, если хочешь изменить мир, придется рискнуть разок-другой. — О, великий принц! – Он удивился, что его голос прозвучал ясно и спокойно, как звучал в кузнице Рин. – Возможно, вам стоит прилечь в постель и предоставить вашему министру заключать соглашения. Быть может, трусы выдерживают ужасы лучше героев, потому что каждый день встречаются со страхами. Колл заставил себя вытянуть ноги и улыбнуться, беззаботно и неуважительно хлопнул в ладоши. — Вижу, решения здесь принимает племянница короля Утила. Змея, которая обернулась против семьи. Змея, которая все еще льет яд, несмотря на ошейник и цепи. Зачем тратить время, притворяясь, что это не так? В конце концов, – Колл положил руку себе на грудь, – обычно фермер, – он вытянул руку в сторону Исриун, – и мясник… делят мясо, не интересуясь мнением… – И он вытянул руки в сторону королевы Лаитлин и принца Варослава. – Свиней. Воцарилась тишина, словно никто не мог поверить в услышанное. Потом охранники Варослава ощетинились. Один пробормотал проклятие на языке Конного Народа. Другой шагнул вперед и потянулся к кривому мечу. Затем Колючка коротко и смачно ударила Колла тыльной стороной ладони по лицу. Он был бы рад сказать, что свалился по своей воле, но на самом деле это было похоже на удар молота. Его лицо горело, голова кружилась, и он с трудом поднялся на локте, чтобы увидеть, как королева Лаитлин сердито смотрит на него. — За это я прикажу тебя высечь. Рука Варослава лениво поднялась, чтобы отозвать воинов. Его взгляд был таким холодным, что Коллу показалось, будто он чувствует, как в мочевом пузыре замерзает моча. Всего несколько дней прошло с тех пор, как он говорил себе, что и близко не такой умный, как о себе думает. Некоторые никогда не учатся. Исриун наклонилась к уху Варослава. — Вы должны потребовать за это его кожу… Она с воплем прервала свою речь, когда он дернул ее за цепь. — Никогда не указывай мне, что я должен делать. – И отбросил споткнувшуюся Исриун к двери, в то время как Колючка схватила съежившегося Колла под руку и со страшной силой потащила следом. — Неплохо вышло, – прошептала она. – Я не сильно тебя задела? — Ты бьешь как девчонка, – пропищал он, когда она вышвырнула его в коридор и захлопнула дверь. — Должно быть, ты доволен, – прорычала Исриун. Колл медленно сел и потрогал губу пальцами – они окрасились красным. — Я был бы довольнее, если бы не окровавленный рот. — Смейся! – Исриун оскалилась, скорее в гримасе агонии, чем в улыбке. – Видят боги, я бы смеялась на твоем месте. Я была дочерью короля! Я была министром подле Праматери Вексен! А теперь… – Она дернула рукой так, что ее цепь со щелчком натянулась и ошейник впился в шею, но как бы она ни извивалась, у нее не получалось полностью выпрямить руку. – Я сама бы посмеялась на твоем месте! Колл покачал головой, поднимаясь на ноги. — Это не по мне. Я знаю, каково это – быть рабом. – Он вспомнил камеру, в которой держали его с матерью. Темноту. Запах. Вспомнил ощущение ошейника, вспомнил чувство, когда Отец Ярви приказал его снять. Такое непросто забыть. – Прости. Это ничего не стоит, но прости. Исриун сжала зубы, и вытатуированная лошадь на ее лице задвигалась. — Я лишь делала то, что должна. Была с теми, кто был со мной. Я пыталась исполнять свой долг. Держать слово. — Я знаю. – Колл поморщился, глядя на дверь, чувствуя, что он далеко не самый лучший человек из тех, кем мог бы быть. – Но я должен делать то же самое. Некоторое время спустя двери открылись, и в коридор выплыла королева Лаитлин. — Моя королева, вы достигли соглашения? – спросил Колл. — Как только очистили рану от яда. Это было хитро с твоей стороны. Думаю, из тебя получится отличный министр. Колл почувствовал такой прилив тепла, что с трудом скрыл улыбку. Глоток похвалы от могущественных поистине пьянил. Он низко поклонился. — Вы так добры ко мне. — Не стоит и говорить, что если выкинешь еще раз что-то в таком духе, я и правда прикажу тебя высечь. — Вы слишком добры ко мне. — Только об одном мы с принцем не смогли договориться. Колючка ухмыльнулась, глядя на Исриун. — О твоей цене. — О моей? – пробормотала она, широко раскрыв глаза. — Я предлагала за тебя рубин и девчонку, которая умасливает мои волосы. – Лаитлин пожала плечами. – Но Варослав хотел сверх того еще сотню сребреников. Лицо Исриун перекосилось, застыв в гримасе между страхом и вызовом. — Вы заплатили? — За эти деньги я могу купить хороший корабль, с парусом и прочим. Зачем отдавать их, только чтобы посмотреть, как какую-то невольницу утопят в нужнике? Твой господин ждет, и настроение у него не из лучших. — Я вам отомщу! – прорычала Исриун. – Вам и вашему сыну-калеке! Я поклялась! Тогда Лаитлин улыбнулась, улыбкой холодной, как крайний север, где никогда не тают снега, и Колл задался вопросом, кто из них безжалостнее, Варослав или Лаитлин. — Враги – это цена успеха, рабыня. Я слышала тысячу таких клятв. И до сих пор хорошо сплю. – Она щелкнула пальцами. – Колл, пошли. Он в последний раз взглянул на Исриун, которая уставилась на открытую дверь, так сильно намотав цепь на руку, что звенья впивались в побелевшие пальцы. Но Отец Ярви всегда говорил, что хороший министр смотрит фактам в лицо и спасает то, что может. И Колл поспешил за Лаитлин. — Моя королева, что вы ему отдали? – спросил он, пока они шли по изгибающемуся коридору, за узкими окнами которого качалась Мать Море. — Варослав не дурак, и эта змея Исриун хорошо его подготовила. Он знает, что мы слабы. Он хочет расширить свою власть на север, по всей Священной до берегов Расшатанного моря. – Она приглушила голос. – Мне пришлось отдать ему Ройсток. Колл сглотнул. Это вовсе не вязалось с идеей Бренда стоять в свете. — Королевский дар. А разве он наш, чтобы его отдавать? — Варослав может его взять, – сказала Лаитлин, – если ни мы, ни Верховный Король его не остановим. — Мы с Верховным Королем немножко заняты друг другом, – прорычала Колючка. — Мудрый человек не ведет войн совсем, но только глупец ведет более одной за раз. Колючка кивнула воинам, стоявшим на страже у королевских покоев, и широко раскрыла дверь. — Чувствую, Варослав не остановится на Ройстоке. Шагнув через порог, Колл подумал о мертвенном взгляде принца, и его передернуло. — Чувствую, Варослав не остановится до края мира. — Назад! – крикнула Колючка, отталкивая королеву к стене и так быстро выхватывая топор, что тот чуть не отсёк одну из бровей Колла. На столе в тени дальнего конца комнаты сидела, скрестив ноги, фигура, облаченная в накидку из тряпья с натянутым на голову капюшоном. Сердце Колла стучало так сильно, что он чуть не уронил кинжал на ногу. Ловкие пальцы нередко подводят, когда холодное дыхание Смерти студит шею. К счастью, Колючку было труднее смутить. — Говори, – прорычала она, пригнувшись в боевойстойке между королевой и посетителем. – Или я тебя убью. — Ударишь меня моим же топором, Колючка Бату? – Капюшон чуть сдвинулся, и под ним блеснули глаза. – Ты вырос, Колл. Помню, как ты висел на мачте Южного Ветра, а твоя мать вопила, чтобы ты спустился. Помню, ты умолял показать тебе магию. Топор Колючки медленно опустился. — Скифр? — Могла просто постучать. – Лаитлин отодвинула Колючку в сторону и расправила платье до обычного совершенства. — Стук не гарантирует встречу, Золотая Королева. А я проделала длинный путь из земли Альюкса по Запретной и Священной в компании принца Варослава. Хоть он и не знал об этом. – Скифр откинула капюшон, и Колл сдавленно выдохнул. Даже в тени он видел, что левая сторона ее лица была исполосована пятнами ожогов, отсутствовала половина брови, среди стриженных седых волос виднелись залысины. — Что случилось? – спросила Колючка. Скифр улыбнулась. Точнее, половина ее лица улыбнулась. Другая сморщилась и изогнулась, как старая шкура. — Праматерь Вексен отправила людей на юг, моя голубка. Чтобы наказать меня за кражу реликвий из запретных руин Строкома. – Она бросила взгляд на эльфийский браслет на Колючкином запястье, ярко пульсировавший сине-белым светом. – Они сожгли мой дом. Убили моего сына и его жену. Убили сыновей моего сына. Но оказалось, что меня убить не так просто. — У Праматери Вексен долгая память касательно счетов, – прошептала Лаитлин. — Она узнает, что не только у нее. – Скифр запрокинула лицо, пятна ожогов, казалось, сияли. – Праматерь Вексен привела ко мне Смерть. Будет хорошим тоном вернуть ей любезность. Я читала знамения. Наблюдала за птицами в небе. Расшифровала рябь на воде, и теперь вы привезете меня по Расшатанному морю в Торлби. Ты все еще хочешь посмотреть на магию, Колл? — Нет?.. – Но часто казалось, что людям нравилось задавать ему вопросы, не очень интересуясь ответами. — Я должна поговорить с Отцом Ярви. – Скифр скривила губы, показав зубы, и рявкнула: – А потом я пойду на войну!
Пепел
Флот Утила готовился плюнуть в морду Верховному Королю. На скале стоял рыжеволосый тровен и завывал стихи из баллады об Ашенлир – не очень мелодично, зато со страстью. Ту часть, которую любили бойцы, где приближенные королевы готовятся славно умереть в битве. Повсюду люди подхватывали эти слова, в последний раз проводя точилом по мечу, дергая тетиву или плотно затягивая пряжки. Казалось бы, бойцы должны предпочитать песни о том, как воины славно пережили битву и умерли старыми, толстыми и богатыми. Но таковы уж бойцы – у них не много здравого смысла, если подумать. В частности, поэтому Рэйт старался не думать, если можно было этого избежать. Они выбросили с кораблей весь бесполезный груз и сгрудили запасы на берегу, чтобы осталось больше места воинам. Некоторые, опасаясь клинка или стрелы, надели кольчуги. Другие оставили их на берегу, опасаясь холодных объятий Матери Моря. Суровый выбор, игра безумца со всем, что у него когда-либо было. Но война состоит из таких выборов. Каждый по-своему подстегивал свою храбрость. Выдавливали несмешные шутки и заходились в натужном смехе, ставили на то, кто добудет больше трупов, или объясняли, как распределить их добро, если до ночи они пройдут через Последнюю Дверь. Некоторые вцеплялись в священные символы или в женские подарки, обнимались друг с другом, хлопали друг друга, вызывающе или по-братски рычали друг другу в лица. Другие стояли и тихо смотрели на блеск Матери Моря, где вскоре будет написана их судьба. Рэйт был готов. Он был готов уже много часов. Много дней. С того самого совета, на котором Скара с Утилом проголосовали за сражение. Так что он, повернувшись спиной к мужчинам, хмуро смотрел на обуглившиеся руины города выше по берегу и глубоко вдыхал запах соли и дыма. Забавно, что никогда не наслаждаешься каждым своим вздохом до тех пор, пока не поймешь, что близится последний. — Он назывался Валсо. — Чё? – спросил Рэйт, оглядываясь. — Город. – Синий Дженнер пальцами зачесал бороду налево, направо, потом обратно. – Здесь был хороший рынок. Овцы по весне. Рабы по осени. В основном он был сонным, но здесь становилось шумно, когда народ возвращался из набегов. Я провел в одной усадьбе несколько веселеньких ночей. – Он кивнул на шаткую дымовую трубу, все еще стоявшую посреди кучи обуглившихся балок. – Наверное, это была она. Пел там песни с мужиками, большинство из которых уже померли. — Так у тебя хороший голос? Дженнер фыркнул. — Когда я пьян, мне кажется, что да. — Похоже, больше там песен уже не споют. Рэйт думал, сколько семей жило в этих сожженных домах. В тех сожженных домах, что он видел по всему побережью Тровенланда, когда они плыли на запад. Ферма за фермой, деревня за деревней, город за городом стали призраками и пеплом. Рэйт пошевелил пальцами левой руки, чувствуя застарелую боль в костяшках. Видели боги, он и сам огней позажигал. В благоговейном восторге он смотрел, как языки пламени взметались в ночь, и чувствовал себя могучим, словно бог. Он хвастался этим, пыжился, с одобрения Горма. Пепел был одной из многих вещей, о которых он предпочитал не думать. Пепел, потерявшие всё люди, а еще мертвые и сожженные. Впрочем, сны не выбирают. Говорят, боги посылают те, которые заслуживаешь. — Светлый Иллинг уж точно любит жечь, – сказал Дженнер. — А чего ты ожидал? – проворчал Рэйт. – Он же поклоняется Смерти. — Хорошо бы отправить его на встречу с ней. — Это война. На хорошее в ней лучше не рассчитывать. — Ты обычно и не рассчитываешь. Он ухмыльнулся от звука этого голоса, так похожего на его собственный, и обернулся, чтобы увидеть, как брат с важным видом идет среди членов команды Черного Пса. — А вот и великий Ракки, щитоносец Гром-гил-Горма. А кто теперь таскает меч короля? Ракки кривовато ухмыльнулся – у Рэйта так никогда не получалось, хоть их лица и были одинаковыми. — Он наконец-то нашел человека, который не будет наступать ему на пятки во время атаки. — Значит, это не ты? Ракки фыркнул. — Оставь шутки тем, кто повеселее. — А ты оставь драки тем, кто покрепче. – Рэйт схватил его в полузахвате-полуобъятии и притянул к себе. Он всегда был сильнее. – Не позволяй Горму растоптать тебя, ладно, братец? Все мои надежды связаны с тобой. — Не дай Утилу тебя утопить, – сказал Ракки, высвобождаясь. – Я тебе кое-что принес. – И он достал остатки красноватого хлеба. – Раз уж эти безбожники тровены не едят последнюю буханку. — Ты же знаешь, я не очень-то верю в удачу, – сказал Рэйт, откусывая хлеб и чувствуя в нем кровь. — А я верю, – сказал Ракки, уходя. – Увидимся, когда закончим, и ты сможешь повосхищаться моей добычей! — Ты всегда крадешься последним, так что я буду восхищен, если тебе достанется хоть что-то! – И Рэйт швырнул в него остатки хлеба, полетели крошки. — Крадущимся всегда достается лучшее, братец! – крикнул Ракки, увернувшись от хлеба. – Народ любит петь о героях, но терпеть не может стоять рядом с ними! – И он исчез среди команд, отправился сражаться в битве подле Ломателя Мечей. Сражаться вместе с Сорьёрном и остальными приближенными Горма. С людьми, на которых Рэйт смотрел половину своей жизни, причем лучшую половину. Он сжал кулаки. Ему так хотелось пойти вслед за братом. Хотелось присмотреть за ним. В конце концов, сильным из них всегда был Рэйт. — Скучаешь по нему? Казалось бы, со временем он должен был чувствовать себя рядом с ней спокойнее, но вид острого лица Скары все еще вышибал из его головы все мысли. Она смотрела, как Ракки идет через толпу воинов. — Вы должно быть всю свою жизнь провели вместе. — Ага. От одного его вида тошнит. Скара, похоже, не поверила. Она легко разгадывала, что творится в его голове. Наверное, его голова была не такой уж загадкой. — Если мы сегодня победим, возможно, наступит время Отца Мира. — Ага. – Хотя у Матери Войны обычно есть другие идеи. — Тогда ты сможешь присоединиться к брату и снова наполнять кубки Горма. — Ага. – Хотя надежда на это уже не так радовала, как раньше. Играть роль пёсика королевы Скары не очень почетно, но она была намного привлекательнее Ломателя Мечей. К тому же, тут Рэйту не требовалось каждый миг доказывать, что он самый крутой ублюдок. И получать по башке всякий раз, когда ему это не удастся. Драгоценные камни в серьге Скары блеснули в вечернем солнце, когда она повернулась к Синему Дженнеру. — Сколько еще мы будем ждать? — Теперь уже не долго, моя королева. У Верховного Короля слишком много людей и слишком мало кораблей. – Он кивнул в сторону мыса – на черный контур, у подножия которого блестела плещущаяся вода. – Они будут высаживаться один за другим перед этим выступом. Когда Горм решит, что время пришло, он дунет в рог и сокрушит тех, кто будет на земле. А мы уже будем грести, надеясь поймать нагруженные корабли в проливе. По крайней мере, таков план Утила. — Или Отца Ярви, – пробормотала Скара, хмуро глядя на море. – На вид план довольно прост. — К сожалению, как говорится, всегда проще сказать, чем сделать. — У Отца Ярви есть новое оружие, – сказала Сестра Оуд. – Дар Императрицы Юга. — У Отца Ярви всегда что-то есть… – Скара вздрогнула, коснулась рукой щеки, и ее пальцы окрасились красным. Среди воинов ходил клирик с кровью жертвы Матери Войне. Он завывал надломленным голосом свои благословления, окунал красные пальцы в чашу и брызгал в сторону людей на удачу в оружии. — Это хорошее знамение для битвы, – сказал Рэйт. — Меня там не будет. – Скара смотрела на развалины Валсо, сердито сжав губы в тонкую линию. – Хотела бы я махать мечом. — Я помашу вашим мечом. – И прежде чем он сам понял, что делает, Рэйт встал на колени на камни и протянул топор на обеих ладонях, как делал в песне Избранный Щит Хордру. Скара посмотрела на него, подняв бровь. — Это топор. — Мечи для умных и красивых. — Одно из двух уже неплохо. – Ее волосы были заплетены в толстую темную косу, которую она перебросила за плечо. А потом, как Ашенлир в песне, наклонилась, глядя ему в глаза, и поцеловала лезвие. Вряд ли Рэйт мог затрепетать сильнее, даже если б она поцеловала его в губы. Всё это глупости, но людям можно простить маленькие глупости, когда перед ними зияет Последняя Дверь. — Если встретишь Смерть на воде, – сказала она, – постарайся держаться от нее подальше. — Место воина подле Смерти, – сказал Рэйт, вставая. – Чтобы он мог познакомить с ней своих врагов. Он пошел к Матери Морю, и садящееся солнце блестело на волнах. Он пошел к сотне кораблей, которые покачивались на волнах, и звери, вырезанные у них на носах, беззвучно рычали, шипели и скрежетали. Он шел в толпе толкавшихся братьев, и лишь их умение, храбрость и ярость стояли между ними и Последней Дверью. Волна мужчин хлынула, чтобы встретиться с волнами воды. Заняв свое место на носу – всегда один из первых в битве – Рэйт почувствовал безрассудную смесь страха и возбуждения, и у него в горле стала зарождаться боевая радость. — Хотел бы быть рядом с Ломателем Мечей? – спросил Дженнер. — Нет, – сказал Рэйт, причем он так и думал. – Один мудрец сказал мне, что суть войны в том, чтобы делать лучшее из того, что есть. Нет воина ужаснее, чем Ломатель Мечей, когда он стоит на Отце Земле. – Он ухмыльнулся Дженнеру. – Но ты, старая сволочь, наверное, знаешь, как управляться с лодкой. — Ну, нос от кормы отличу. – Дженнер хлопнул его по плечу. – Я рад, что ты в команде, парень. — Постараюсь не разочаровать тебя, старик. – Рэйт собирался проворчать это презрительно, в духе мужских насмешек, которыми они обменивались с братом, но прозвучало искренне. Даже немного надломленно. Дженнер улыбнулся, все его грубое лицо сморщилось. — Не разочаруешь. Король говорит. Утил взобрался на рулевой мостик своего корабля, поставив ногу на изогнутый борт, одной рукой баюкая меч, а другой сжимая суровую морду выкованной из железа носовой фигуры в виде рычащего волка. На нем не было ни кольчуги, ни щита, ни шлема. Только Королевский Обруч блестел в седых волосах. Он верил в свое искусство и в удачу в оружии, а его презрение к Смерти заставляло дрожать врагов и восхищаться последователей, и это было для вождя ценнее любого доспеха. — Добрые друзья! – крикнул он скрипучим голосом, разом успокоив нервозное бормотание на кораблях. – Храбрые братья! Воины Гетланда и Тровенланда! Вы достаточно ждали. Сегодня мы отдадим Матери Войне то, что ей причитается. Сегодня будет красный день, кровавый день, день для ворон. Сегодня мы будем сражаться! Рэйт издал горловой рык, как и все вокруг. — Этот день министры впишут в свои мудрые книги, – крикнул Утил, – и скальды будут петь о нем у очагов. День, о котором вы будете рассказывать своим правнукам, преисполненные гордости от того, что были его частью. Мы – меч, который сотрет улыбку Светлого Иллинга, мы – рука, которая врежет по морде Праматери Вексен! Гром-гил-Горм и его ванстеры сокрушат людей Верховного Короля на твердом Отце Земле. А мы отправим их в холодные объятия Матери Моря. Король выпрямился, седые волосы хлестали по покрытому шрамами лицу, по лихорадочно горящим глазам. — Смерть ждет всех нас, братья. Станете ли вы красться мимо нее в Последнюю Дверь? Или встретите ее с высоко поднятыми головами и обнаженными мечами? — С мечами! С мечами! – И всюду над водой мечи с готовностью покинули свои ножны. Утил мрачно кивнул. — Я не министр. У меня нет больше слов. – Он взял меч и вскинул его в небеса. – Мой меч будет говорить за меня! Сталь – это ответ! Раздались крики, люди стучали кулаками по веслам, тупили тщательно заточенные мечи об ободы щитов, высоко поднимали блестящий лес клинков над каждым кораблем, и Рэйт кричал громче всех. — Не думал, что услышу, как ты приветствуешь короля Гетланда, – пробормотал Дженнер. Рэйт прокашлялся. — Ага, ну… Из злейших врагов выходят лучшие союзники. — Ха. А ты учишься, парень. Повисла долгая тишина. Тихие звуки казались грохотом. Тихое поскрипывание дерева под сапогами Рэйта и медленный прибой, омывавший берег. Шорох кожи, когда Синий Дженнер потирал свои мозолистые руки и бормотал последнюю молитву Матери Войне. Стук весел в уключинах и крики одинокой чайки, которая покружилась над кораблями и улетела на юг. — Хороший знак, – сказал король Утил и резко опустил меч. — Взяли! – взревел Дженнер. Все взялись за весла, кровь бурлила от страха и ненависти, от жажды добычи, от желания славы. Черный Пес, как гончая, спущенная с поводка, бросился в море, впереди корабля Утила с серыми парусами. Брызги летели из-под высокой носовой фигуры, и соленый ветер трепал волосы Рэйта. Стонало дерево, и громыхала вода по бортам кораблей, и сквозь шум он слышал рев других кормчих, которые подгоняли свои команды, чтобы первыми броситься в битву. Для этого он был создан. И Рэйт от радости закинул голову и завыл по-волчьи.
Наблюдение
Сердце Скары сильно стучало, когда она схватилась за корень дерева и влезла на гребень. Не самое достойное поведение для королевы, как настойчиво отмечала Сестра Оуд, но Скара не смогла бы просто сидеть на берегу и грызть ногти, пока решалось будущее Тровенланда. Быть может, она не могла сражаться в битве. Но, по крайней мере, могла за ней наблюдать. Склон немного выровнялся, и Скара медленно пошла вверх, низко пригнувшись. На юге показалось изрезанное побережье Ютмарка. Едва заметные холмы, серые берега, блестящая вода пролива и, наконец, посредине – корабли. — Флот Верховного Короля, – прошептала Сестра Оуд. Из-за ла́зания ее лицо еще сильнее напоминало персик. Дюжины кораблей, весла опускались в воду. Некоторые, низко сидящие на воде и гладкие, были построены для битвы, другие – толстопузые корабли торговцев – несомненно, были набиты воинами, которых Праматерь Вексен отправила на север. Воинами, которые собирались смести их союз и раздавить ту частичку Тровенланда, что еще осталась у Скары, как бессердечный ребенок давит жука. В ней забурлил гнев, она сжала кулаки, прошла последние несколько шагов до вершины мыса и встала между Отцом Ярви и Матерью Скаер, смотрящими на запад, на длинный берег, который тянулся прочь, к погружающейся Матери Солнцу. — Боги, – выдохнула она. На галечном берегу толпились люди, словно муравьи, выбежавшие из разоренного муравейника. Виднелись раскрашенные точки щитов, блестела сталь, разноцветные знамена трепетали на ветру, указывая, где должны собираться команды. Те воины Верховного Короля, что уже высадились. Два полных транспортных корабля, а может, и три. Сотни человек. Тысячи. Это казалось почти нереальным. — Их так много, – прошептала она. — Чем большему числу воинов мы позволим высадиться, – сказала Мать Скаер, – тем больше Гром-гил-Горм поймает на берегу, и тем больше мы убьем. Последнее слово было жестким, как удар кинжалом. Скара почувствовала прилив нервозности и сжала одну руку другой. — Вы думаете… – Ее голос захрипел, когда она заставила себя выговорить имя. – Светлый Иллинг там? – И она снова словно увидела то спокойное кроткое лицо, услышала тот высокий тихий голос, почувствовала эхо ужаса той ночи и рассердилась на себя за трусость. Она королева, черт подери. Королева не может бояться. Отец Ярви посмотрел на нее. — Всякий настоящий герой управляет с передовой. — Он не герой. — Всякий герой – злодей для кого-то. — Герой или злодей, – сказала Мать Скаер, глядя своими голубыми-голубыми глазами на людей внизу, – он не подготовил этих воинов. Она была права. Они выстроились в стену щитов среди дюн на берегу, лицом к угрюмому лесу, воткнув посреди высокий шест с семилучевым солнцем Единого Бога. Но даже Скара, чей опыт сражений ограничивался наблюдением за мальчишками на тренировочных площадках позади замка деда, видела, что это был неважнецкий строй – весь кривой и с множеством прорех. — Праматерь Вексен собрала людей из многих мест, – сказал Отец Ярви. – Они не привыкли сражаться вместе. Они даже не говорят на одном языке. Флот короля Утила огибал мыс: полчище кораблей вытянулось в форме стрелы, оставляя за собой белопенный след, над которым кружили морские птицы и который тянулся назад к чернеющим развалинам Валсо. Флот Верховного Короля, должно быть, заметил их – некоторые стали разворачиваться навстречу угрозе, другие поплыли прочь, третьи вспахивали берег, весла спутывались, и лодки сталкивались в беспорядке. — На нашей стороне неожиданность, – сказала Сестра Оуд, восстановившая наконец дыхание. – Неожиданность – это уже половина сражения. Скара хмуро на нее посмотрела. — А в скольких битвах ты сражалась? — Я верю в наш союз, моя королева, – сказала министр, скрещивая руки. – Я верю в Ломателя Мечей, и в короля Утила, и в Синего Дженнера. — И в Рэйта, – неожиданно для себя добавила Скара. Она даже не понимала, что верит в него, не говоря уже о том, чтобы произносить это вслух. Сестра Оуд подняла бровь. — В него несколько меньше. Раздался долгий низкий звук горна, такой глубокий, что, казалось, он заставил трепетать внутренности Скары. Мать Скаер выпрямилась. — Ломатель Мечей идет на пир! И все мужчины разом высыпали из леса и хлынули на прибрежные дюны. Скара думала, что они побегут изо всех сил, но они двигались медленно, как мед на морозе. Она заметила, что протянула забинтованную руку и вцепилась в плечо Сестры Оуд. Она не чувствовала такого страха с той самой ночи, когда сожгли Лес, но сейчас страх вызывал почти непереносимый трепет. Ее судьба, судьба Тровенланда, судьба союза, судьба самого Расшатанного моря балансировала на острие меча. Она едва могла стоять и смотреть, но не могла и отвести взгляд. Из толпы людей Верховного Короля выбежал воин и неистово замахал руками, пытаясь подготовить стену щитов к отражению атаки. Скара едва-едва слышала сквозь ветер его хриплые крики, но для них было уже поздно. Ломатель Мечей пришел за ними. Она видела его летящее черное знамя, и сталь под ним блестела, как брызги на гребне волны. — Ваша смерть идет, – прошептала она. Скара до боли скривила лицо. Грудь горела от учащенного дыхания. Она послала молитву Матери Войне, холодную и злобную молитву, чтобы захватчиков вышвырнули с ее земли в море. Чтобы она смогла плюнуть на труп Светлого Иллинга, прежде чем сядет Мать Солнце, и таким образом вернуть себе храбрость. Казалось, ответ на молитвы был прямо перед глазами. Черной волной ванстеры бросились по травянистым дюнам, ветер доносил высокое и чуждое эхо их боевых кличей. И, как песочная стена перед огромной волной, центр кривой стены щитов Верховного Короля начал осыпаться. Она почувствовала на своей руке руку Сестры Оуд и крепко ее сжала. Люди Горма проломились сквозь непрочный строй, и Мать Война раскрыла крылья над побережьем Тровенланда и улыбнулась, глядя на резню. Ее голос был бурей металла. Шумом, как от тысячи кузниц и сотни скотобоен. Иногда по какой-то странной прихоти ветер доносил до ушей Скары слово, или фразу, или крик, преисполненный ярости, или боли, или мольбы от страха, и пугал ее, словно это произносилось прямо за ее плечом. Отец Ярви шагнул вперед, устремив напряженный взгляд на берег, и костяшки его пальцев побелели на эльфийском металле посоха. — Да, – шипел он. – Да! Правый фланг Верховного Короля, до этого медленно уступавший, теперь мгновенно сдался, люди побежали по гальке, бросая оружие. Но некуда было бежать, кроме как в руки Матери Море, а это поистине неуютные объятья. На высоких дюнах еще держалось несколько кучек воинов Верховного Короля. Они старались оказаться достойными песен, но были лишь островками в потоке. Скара увидела, какой урон наносит паника огромной армии, и поняла, что исход битвы может измениться в один миг. Она смотрела, как упал позолоченный символ Единого Бога и его сокрушили пятки тех, кто верен Матери Войне. После атаки Горма берег был усеян черными фигурами, словно топляком после бури. Сломанные щиты, сломанное оружие. Сломанные люди. Скара широко раскрытыми глазами осматривала останки, пытаясь сосчитать убитых, и едва смогла сглотнуть, потому что горло неожиданно перехватило. — Это я сделала, – прошептала она. – Мои слова. Мой голос. Сестра Оуд обнадеживающе сжала ее руку. — И вы поступили правильно, моя королева. Жизни, которые удалось сберечь здесь, будут стоить жизней позже. Это было большее благо. — Меньшее зло, – пробормотала Скара, вспоминая уроки Матери Киры. Но ее позаимствованный министр все поняла неправильно. Не вину она чувствовала, но благоговейный страх перед своей властью. Наконец-то она чувствовала себя королевой. — У строителей курганов нынче будет много работы, – сказал Отец Ярви. — А через некоторое время и у работорговцев Вульсгарда. – В кои-то веки тон Матери Скаер был неохотно-одобрительным. – Пока все идет по вашему плану. Отец Ярви уставился на море, на его сухопаром лице заходили желваки. — Пока. Битва на Отце Земле окончилась победой, но в проливе авангард флота короля Утила лишь сейчас достиг кораблей Верховного Короля. На самом переднем его крае Скара увидела голубой парус, надутый ветром, и почувствовала кровь, обкусив ноготь до мяса.Убийца
— Не делай глупостей, ладно? – сказал Синий Дженнер. Рэйт думал о тренировочной площадке в Вульсгарде. О том, как свалил парня вдвое больше себя, ударив его быстро и жестко. И смотрел потом, как тот съежился на земле. На тень от своего сапога на окровавленном лице парня. Вспомнил, как на плечо легла огромная рука Гром-гил-Горма. Чего ты ждешь? Он уставился на флот Верховного Короля, на неразбериху натянутых веревок и поднятых весел, на надутую ветром парусину и напряженных мужчин. — В бою есть только одна глупость – это держаться сзади, – прорычал он и зажал во рту искусанный плотницкий клин. Его зубы так точно вошли в выемки, как сходятся две половины расколотой чаши. Стремительно несущийся киль Черного Пса нырял в волны, окатывая брызгами кривящихся гребцов и пригнувшихся между ними воинов. Рэйт глянул назад, на землю. Побережье будто подпрыгнуло, когда Мать Море подняла Черного Пса и бросила вниз. Он думал, наблюдает ли Скара, вспомнил ее глаза, эти большие зеленые глаза, которые, казалось, поглощали его. Потом подумал о Ракки, который был один в бою, и некому было прикрыть ему спину – и так крепко сжал ручку щита, что побитые костяшки пальцев запылали. Корабли Верховного Короля быстро приближались, теперь он видел раскрашенные щиты: серые ворота, голова кабана, четыре меча в квадрате. Видел напряженные лица гребцов за бортом. Увидел натянутые луки, когда корабль качнуло вниз, и тут над водой полетели стрелы. Рэйт бросился за щит, почувствовал, как по тому ударила стрела, и повернулся. Другая стрела вонзилась в борт за ним. Дыхание становилось жарче, он пошевелил языком клин и прикусил его сильнее. Он услышал рядом звуки тетивы, и увидел стрелы, летящие в другую сторону – их подхватывал ветер, и они падали среди кораблей Верховного Короля. Услышал, как кормчие флота короля Утила взревели, требуя добавить скорости. Услышал, как оружие стучит по щитам, бортам и веслам, как люди собираются с духом, готовятся убивать и умирать. Рэйт, вдохнув, последовал их примеру: застучал топором – бум-бум-бум – в унисон с биением своего сердца. — Лево руля! – взревел Синий Дженнер, выбирая цель. Должно быть, это был нижеземский корабль – никакой носовой фигуры, только украшенный резьбой завиток. Его команда уже выбивалась из сил, чтобы встретить Черного Пса нос к носу, кормчий отчаянно тянул свое рулевое весло, но ветер был против него. — Железное сердце! – раздался рев. – Железная голова! Железные руки! — Ваша смерть идет! – крикнул кто-то, и остальные подхватили этот крик, и Рэйт тоже, но из-за клина во рту получалось лишь рычать, брызгая слюной. Он чувствовал, как жарко горело дыхание, и рубанул топором по борту, полетели щепки. Над водой снова сердито зажужжали стрелы, раздался гул молитв и боевых кличей. Черный Пес упорно стремился к кораблю нижеземцев. Там, за бортом люди пучили глаза, отшатывались назад, и Рэйт чуял их страх, чуял их кровь. Тогда он встал и оглушительно завыл. Киль ударил в доски с сокрушительным, вибрирующим хрустом, и весла взметнулись вверх, треща, раскалываясь, скользя вдоль носа Черного Пса, словно копья. Доски задрожали, воины зашатались и вцепились во что попало. Корабль нижеземцев накренился от удара, люди попадали со своих морских сундучков, один лучник свалился и пустил стрелу высоко-высоко, в сторону заходящей Матери Солнца. Над вспененной пучиной полетели крюки, железные пальцы вцепились в веревки. Один крюк зацепил нижеземца за руку, и тот с криком упал в воду. — Тяни! – взревел Дженнер, и корабли сцепились. Между ними тянулись мотки веревки и спутанные весла, и Рэйт встал одним сапогом на борт. Сверху упал камень, ударил в голову человека рядом с Рэйтом и сбил того с ног: с разинутым ртом, огромной вмятиной в шлеме и кровавой струйкой, текущей по носу. Чего ты ждешь? Он прыгнул, пролетел над вспененной водой и упал посреди сражавшихся. По щиту царапнуло копье, чуть не вырвав его из руки. Рэйт, рыча, рубанул топором, еще раз, брызгая слюной, отпихнул человека назад, увидал еще одного с рыжей бородой – тот как раз поднял свой топор. На ремне на шее у него висело крыло галки – амулет для скорости. Амулет не добавил ему быстроты. В глаз ему попала стрела, и он вцепился в древко... Рэйт ударил его в голову и сбил с ног. В борт корабля ударила волна, промочив и друзей и врагов. Брызги моря, брызги крови, люди толкались, крушили, пихались, кричали. Мешанина безумных лиц. Волнение на море приподняло корму корабля, и Рэйт поднялся с ней, отталкивая кого-то своим щитом, фыркая и завывая по-волчьи, с волчьим сердцем. Вокруг ярилась буря раскалывающегося дерева, лязгающего металла и надломленных голосов, которые эхом отдавались в голове Рэйта, пока его череп не стал звенеть от них, не стал от них раскалываться, не начал от них взрываться. Палуба была скользкой от морской воды и крови. Люди зашатались, когда корабль накренился и столкнулся с другим, чья носовая фигура была так утыкана стрелами, что стала похожа на ежа. Кто-то бросил в Рэйта копье, но нижеземцев уже охватила паника, и броску недоставало силы. Рэйт был слишком быстр, слишком проворен – он увернулся от острия, его топор сияющим кругом пролетел следом и с глухим ударом так сильно врезался мужику в плечо, что тот свалился через борт в неспокойное море. Жалость – это слабость, – всегда говорила Мать Скаер перед тем, как дать им последний хлеб. – Жалость – это провал. Рэйт ударил левой рукой, кромка его щита попала по рту гребцу, и тот, кашляя, зашатался, давясь собственными зубами. Он увидел, как Синий Дженнер, цепляясь за нос корабля, поставил сапог на борт и указывал куда-то своим повидавшим виды мечом. Он что-то кричал, но Рэйт теперь был огромным псом, и если и знал когда-то человечий язык, то это было давным-давно и где-то в другом месте. Корабль столкнулся с другим кораблем. Человек в воде завопил, булькая, его раздавило корпусами. Вспыхнуло пламя, заблестело на клинках, и в ту сторону резко обернулись испуганные лица. Южное оружие Отца Ярви. Пылающий горшок упал с неба и разбился – на толстопузом транспортном судне расцвел огонь. Люди попрыгали с палубы, горя и визжа, такелаж превратился в пылающие полосы, и сама Мать Море покрылась огнем. Рэйт почувствовал на плече руку Горма. Чего ты ждешь? Он подрубил одного, наступил на него, когда тот упал, и огрел другого по спине, когда тот развернулся, чтобы убежать. Он пробивал себе путь через корабль и вдруг увидел впереди высокого воина, у которого маска шлема блестела золотом; в блестящих кольцах-деньгах на руках отражалось заходящее солнце. Рэйт пригнулся и рыча медленно пошел вперед, брызгая слюной на палубу. Вокруг него плясали люди и их тени, освещенные яркими языками пламени. Они бросились друг на друга одновременно: топор лязгнул по мечу, меч загрохотал по щиту, толчок, запинка, и удар оставил выбоину по палубе, когда Рэйт откатился прочь. Рэйт пошел кругом, чувствуя, что выведен из равновесия, и его влажные губы дрожали. Он покачивал топором, пока не заметил, что его тень протянулась по палубе к капитану. Он знал, что Мать Солнце низко, знал, что она будет светить ему в глаза, и, когда это случилось, бросился вперед. Он зацепил щит капитана и вырвал его из рук. У того руки были длиннее, но Рэйт подскочил ближе и боднул его в рот, прямо под золоченую маску. Тот упал, вцепившись в борт, и тогда топор Рэйта вонзился в дерево, а пальцы капитана, крутясь, запрыгали, и меч упал в море. Рэйт зарычал, брызгая розовой слюной, низко рубанул и попал капитану прямо под свисающей кольчугой, когда тот попытался встать. Раздался хруст, его колено выгнулось в другую сторону, и он со стоном упал на руки. Рэйт почувствовал, как пощечина Горма жалит лицо. Ты убийца! Он вгрызся в клин и рубил, рубил, рубил, фыркая и брызгая слюной до тех пор, пока уже не осталось никаких сил. Тогда он откинулся на борт корабля, с кровью на лице, с кровью во рту. По воде стелился дым, от которого глаза Рэйта слезились, а горло горело. По крайней мере, эта битва закончилась. Мертвые люди. Кричащие люди. В воде покачивались тела и мягко ударяли по килю дрейфующего корабля. Колени Рэйта задрожали, и он плюхнулся на задницу в тени покрытого резьбой завитка на носу корабля. Другие корабли Утила резали волны. Летели стрелы, цеплялись крюки, мужчины прыгали с корабля на корабль, рычали, сражались и умирали – в тускнеющем свете они выглядели, как черные тени. На больших торговых кораблях разгорались и ревели в сумерках огни, весла казались одной сплошной пылающей мешаниной, словно огромные факелы на воде. — Вот это было сраженьице, парень. – Кто-то положил позолоченный шлем капитана Рэйту на колени и похлопал его по плечу. – А ты вообще ничего не боишься? Было нелегко разжать ноющую челюсть и вытолкнуть воспаленным языком изо рта скользкий от слюны клин. Иногда ему казалось, что в нем нет ничего, кроме страха. Страха потерять свое место. Остаться одному. От страха того, что он натворил. От того, что еще натворит. Единственное, что его не пугало, так это сражение.Победа
Когда корабли начали причаливать к берегу, земля выглядела черной неизвестностью, а небо – исколотой звездами темно-синей тканью с прорезями облаков. Вдалеке, на темной воде все еще догорали разбросанные остатки флота Праматери Вексен. Команды кораблей спрыгивали с бортов, сквозь прибой слышался их хохот, а глаза сияли триумфом в свете сотен костров, разожженных на берегу. Скара наблюдала за ними и ужасно хотела узнать, кто жив, кто ранен, кто погиб – ее так и подмывало самой броситься в море, чтобы выяснить поскорее. — Вон! – сказала Сестра Оуд, указывая, и Скара увидела носовую фигуру Черного Пса, команда которого уже шла по гальке. Она почувствовала безрассудный прилив облегчения, когда увидела улыбающееся лицо Синего Дженнера. А потом воин рядом с ним стянул позолоченный шлем, и ей ухмыльнулся Рэйт. И уже было неважно, посчитала бы это Мать Кира пристойным или нет, но Скара бросилась по берегу им навстречу. — Победа, моя королева! – крикнул Дженнер, и Скара схватила его, обняла, вцепилась ему в уши и притянула голову, чтобы поцеловать в макушку. — Я знала, что вы меня не подведете! Дженнер покраснел и кивнул вбок. — Благодаря ему. Он убил капитана, один на один. Никогда не видел такого прекрасного боя. Глаза Рэйта были яркими и дикими, и прежде чем Скара поняла, что делает, она уже и его обнимала. Ее нос наполнился кислым запахом пота, который почему-то не казался неприятным. Он без труда поднял ее в воздух, легко покружил, словно она была из соломы, и оба они смеялись, пьяные от победы. — У нас есть для вас трофеи, – сказал он, переворачивая холщовую сумку, и на песок посыпалась звенящая масса колец-денег. Ухмыльнувшись, Сестра Оуд присела на корточки, чтобы покопаться в золоте и серебре, на ее круглом лице появились ямочки. — Это не повредит сокровищнице Тровенланда, моя королева. Скара положила руку на плечо министра. — Теперь у Тровенланда есть сокровищница. – С этим золотом и серебром она могла начать кормить своих людей, может, даже восстанавливать то, что сжег Светлый Иллинг, и быть королевой, а не девчонкой с титулом из дыма. Она подняла бровь, глядя на Рэйта. — Должна признаться, я не питала сильных надежд на твой счет, когда ты впервые сел рядом со мной. — Я и сам на свой счет сильных надежд не питал, – сказал он. Дженнер сгреб его и потрепал его светлые волосы. — И кто мог вас винить? Он выглядит безнадежным ублюдком! — Тебе бы только поболтать, старик, – сказал Рэйт, отбрасывая руку Дженнера. — Вы оба показали себя великими бойцами. – Скара выбрала два золотых браслета и протянула один Дженнеру, думая, как гордился бы дед, если б видел, как она раздает подарки своим воинам. – И верными друзьями. – Она взяла широкое запястье Рэйта и надела на него другой браслет, а потом, в темноте между ними, скользнула пальцами по его руке. Он повернул ладонь, Скара коснулась ее и провела по ней большим пальцем туда и обратно. Она подняла глаза – он смотрел прямо на нее. Словно больше в мире не на что было смотреть. Мать Кира определенно не назвала бы это пристойным. Да и никто не назвал бы. Возможно, именно поэтому это так волновало Скару. — Сталь была нашим ответом! – донесся рев. Она вырвала руку и повернулась к королю Утилу, который вышагивал по берегу, а за его плечом улыбался Отец Ярви. Люди повсюду высоко вскидывали мечи, топоры, копья. Клинки, иззубренные в битве днем, блестели в свете костров и сами пылали цветами пламени, так что казалось, будто Железный Король и его спутники идут через море огней. — Мать Война была с нами! – Из темноты дюн показался Гром-гил-Горм. На его покрытом шрамами лице появилась свежая рана, а борода спуталась от засохшей крови. Рядом с ним шагал Ракки с огромным королевским щитом, тоже покрытым новыми отметинами. С другой стороны шел Сорьёрн с охапкой захваченных мечей. За ними следовала Мать Скаер, ее тонкие губы все время шевелились – она напевала благодарственные молитвы Матери Ворон. Два великих короля, два знаменитых воина, два старых врага встретились и посмотрели друг другу в глаза поверх угасающего костра. По всему заполненному людьми берегу стихли и смех и крики, и лишь Та Кто Напевает Ветер тянула пронизывающий мотив, взметая яркие искры, которые кружились и падали на гальку и в море. Потом Ломатель Мечей выпятил огромную грудь, цепь из наверший его павших врагов замерцала, и он заговорил громовым голосом: — Я смотрел в море и видел, как мчатся корабли. Я видел флот, подобный серой чайке, который разметал корабли Верховного Короля, словно скворцов. Железо было на мачтах и в руках ее воинов. Железным был глаз ее безжалостного капитана. Она устроила железную резню на воде. Столько трупов, что хватит даже утолить голод Матери Моря. Железный шепот понесся по рядам воинов. От гордости за свою силу и за силу своих вождей. От гордости, о которой они расскажут в песнях сыновьям. От гордости, которая ценнее золота. Утил широко раскрыл свои безумные глаза, и медленно опускал свой меч, пока тот не уперся в землю острием. Его голос был резким, как скрежет точила. — Я смотрел на землю и видел собравшуюся рать. Черным было знамя, что развевалось на ветру над ними. Черной была ярость, что обрушилась на их врагов. В море были сброшены воины Верховного Короля. Сталь громыхала, разбивая шлемы и раскалывая щиты. Красным был прибой, омывавший их останки. Столько трупов, что хватит даже утолить голод Матери Войны. Два короля сжали друг другу руки поверх огня, и поднялся мощный крик, и раздался лязг металла, когда мужчины застучали иззубренным оружием по выдолбленным щитам, и стук кулаков по кольчугам на плечах товарищей, и Скара хлопала в ладоши и смеялась вместе со всеми. Синий Дженнер поднял брови: — Нормальные вирши, с учетом того, как быстро их сложили. — Можно не сомневаться, скальды их позже отточат! – Скара теперь знала, что значит завоевать великую победу, и это было чувство, о котором хотелось петь. Верховного Короля вышвырнули с земель ее предков, и впервые с тех пор, как она сбежала из горящего Леса, на сердце у нее было легко… Потом она вспомнила ту вежливую улыбку, запятнанную кровью деда, и содрогнулась. — Был ли Светлый Иллинг среди мертвых? – крикнула она. Гром-гил-Горм повернул к ней темные глаза. — Я не видел ни следа этого пса, поклоняющегося Смерти, ни его Спутников. На берегу мы вырезали слабо вооруженную и плохо управляемую толпу. — Отец Ярви. – Мимо Скары проскользнул мальчишка и подергал министра за плащ. – Прилетел голубь. По какой-то причине она почувствовала холодок беспокойства в животе, когда Отец Ярви положил посох из эльфийского металла на руку и в свете костра развернул клочок бумаги. — Откуда? — Ниже по берегу, из-за Йельтофта. — У меня есть люди, которые следят за морем… – Он умолк, читая неразборчивые буквы. — Какие новости? – спросил король Утил. Ярви сглотнул, от неожиданного порыва ветра бумажка в его пальцах затрепетала. — Армия Верховного Короля пересекла пролив на западе, – пробормотал он. – Десять тысяч воинов стоят на земле Тровенланда и уже маршируют сюда. — Чего? – спросил Рэйт. Его рот все еще улыбался, но лоб в замешательстве сморщился. Неподалеку люди неуклюже плясали под музыку дудок, смеялись, пьянствовали и праздновали, но вокруг двух королей все лица внезапно помрачнели. — Вы уверены? – В голосе Скары слышалась умоляющая нотка помилованного узника, который узнал, что умрет за другое преступление. — Уверен. – Ярви смял бумажку и швырнул в огонь. Мать Скаер зашлась в безрадостном смехе. — Все это было хитростью! Небрежный щелчок пальцев Праматери Вексен, чтобы отвести нам глаза, пока она другой рукой наносит настоящий удар. — Уловка, – выдохнул Синий Дженнер. — Она принесла в жертву всех этих людей? – спросила Скара. – Ради уловки? — Ради большего блага, моя королева, – прошептала Сестра Оуд. Несколько костров дальше по берегу зашипели оттого, что на гальку хлынула холодная волна. — Она бросила в бой свои слабейшие корабли. Слабейших воинов. Людей, которых больше не нужно вооружать, кормить и о которых не надо больше беспокоиться. – Король Утил одобрительно кивнул. – Ее безжалостностью можно только восхищаться. — Я думал, Мать Война улыбнулась нам. – Горм хмуро посмотрел в ночное небо. – Похоже, ее благодать снизошла где-то в другом месте. По мере того как распространялись новости, смолкала музыка и празднования вместе с ней. Мать Скаер сердито посмотрела на Ярви. — Ты думал обхитрить Праматерь Вексен, но она обхитрила тебя и нас всех вместе с тобой. Заносчивый глупец! — Вашей мудрости я не слыхал! – прорычал Отец Ярви в ответ, и тени чернели в ложбинках его разгневанного лица. — Стойте! – взмолилась Скара, встав между ними. – Мы должны быть вместе, и сейчас больше, чем когда-либо. Но уже разрастался гул голосов. Такой же шум, как она слышала за своей дверью в ту ночь, когда воины Верховного Короля пришли в Йельтофт. — Десять тысяч человек? Это в три раза больше, чем мы победили сегодня! — Вдвое больше, чем есть у нас! — И, может быть, другие плывут через пролив! — Видимо, Верховный Король нашел корабли. — Надо ударить сейчас, – бросил Утил. — Надо отойти, – прорычал Горм. – Заманить их на нашу землю. — Стойте, – прохрипела Скара, но восстановить дыхание не получилось. Кровь пульсировала у нее в ушах. Что-то захлопало в черном небе, и она сдавленно выдохнула. Рэйт схватил ее за руку и оттащил себе за спину, выхватывая кинжал. Из ночного неба на плечо Матери Скаер села птица. Ворона, которая сложила крылья и уставилась, не мигая, своими желтыми глазами. — Светлый Иллингпришел! – каркнула она. Неожиданно Скара снова оказалась в темноте, и снаружи за окнами горел безумный свет костров, и белая рука тянулась, чтобы коснуться ее лица. Она почувствовала, как свело внутренности, колени задрожали, и ей пришлось схватиться за руку Рэйта, чтобы не упасть. В тишине Мать Скаер развернула клочок бумаги с ноги своей вороны. В тишине прочитала знаки, и ее каменное лицо закаменело еще сильнее. В тишине Скара почувствовала, как страх проникает в нее еще глубже, словно вьюга, словно огромный камень, сдавливает грудь, и в глубине горла поднимается горечь. Она вспомнила, что говорил ей дед. Победа – это прекрасное чувство. Но оно всегда скоротечно. В ночи ее голос был совсем слабым. — Что там? — Еще темные вести, – сказала Мать Скаер. – Я знаю, где был Светлый Иллинг.Цена
Ральф всегда говорил: чтобы забыть о своих проблемах, нет места лучше, чем нос корабля под парусом, где твой злейший враг – ветер, а самое большое беспокойство – следующая волна. Коллу это и впрямь казалось мудростью, когда он, ухмыляясь, цеплялся за носовую фигуру, наслаждаясь брызгами на лице и вкусом соли на губах. Но боги любят смеяться над счастливым человеком. Проворная рука легла ему на плечи. Может, она была не такой большой, как рука Бренда, но ее сила пугала не меньше. Сбитые костяшки пальцев были покрыты коростой и шрамами, а эльфийский браслет, завоеванный в сражении с семерыми мужчинами, слабо светился оранжевым. — Почти дома. – Колючка глубоко вдохнула своим сломанным носом и кивнула в сторону неровных холмов Гетланда, показавшихся за горизонтом. – Полагаю, ты встретишься с Рин? Колл вздохнул. — Спрячь свои угрозы в ножны. Бренд уже поговорил со мной… — Бренд говорит недостаточно громко. Он человек добродушный. Видят боги, чтобы быть со мной, надо много добродушия. Но я за Брендом замужем. – Колючка щелкнула по ключу из красного золота на шее, и тот закачался на цепочке. – Так что Рин и моя сестра. А я не такая добродушная. Ты мне всегда нравился, а мне кто попало не нравится, но понимаешь ли ты, куда я клоню? — Для этого не нужно быть очень уж проницательным. – Колл повесил голову. – Такое чувство, будто я заперт в сжимающейся комнате. Не понимаю, как можно поступить правильно по отношению и к Рин, и к Отцу Ярви. — В смысле, не понимаешь, как получить от обоих то, что тебе надо? Он виновато посмотрел на нее. — Я хочу, чтобы меня любили, пока меняю мир. Разве это так плохо? — Только если в итоге не останешься и без того и без другого и не развалишь всё, добиваясь этой цели. – Колючка вздохнула и сочувственно похлопала его по плечу. – Если это тебя утешит, я знаю, каково тебе. Я поклялась королеве Лаитлин быть ее Избранным Щитом и пообещала Бренду быть его женой, и… оказалось, что они оба заслуживают лучшего. Колл удивленно поднял брови. Странным утешением было узнать, что у Колючки, которая всегда казалась такой уверенной, тоже есть свои сомнения. — Не уверен, что они с тобой согласятся. Она фыркнула. — Не уверена, что не согласятся. Кажется, меня на них обоих не хватает и что такую, как я, никто в здравом уме не захочет. Я ведь никогда не собиралась стать… ну… – Она сжала правую руку в кулак и поморщилась, глядя на него. – Какой-то злобной сволочью. — Да ну? — Нет, Колл, не собиралась. — И что тогда ты собираешься делать? – спросил он. Она надула свои покрытые шрамами щеки. — Наверное, больше стараться. А ты? Колл тоже надул щеки и посмотрел в сторону дома. — Понятия не имею. – Он нахмурился, увидев на небе серые пятна. – Это дым? – Он выскользнул из-под руки Колючки, запрыгнул на бочку и оттуда на мачту. Вышла королева и встала у борта, хмуро глядя на запад, а ветер хватал и трепал ее золотые волосы. — Темные знамения, – прошептала Скифр из-под капюшона, наблюдая за птицами, кружащими позади корабля. – Кровавые знамения. Колл влез на рею, зацепился ногами, держась одной рукой за верхушку мачты, а другой прикрывая глаза от солнца, и посмотрел на Торлби. Из-за качки корабля сначала ему было видно немного, но потом Мать Море на миг успокоилась, и Коллу удалось что-то разглядеть. Доки, стены, цитадель… — Боги, – прохрипел он. На склоне холма виднелся чернеющий шрам, который вел прямо в сердце города. — Что ты видишь? – выкрикнула королева Лаитлин. — Огонь, – сказал Колл, и волосы у него на загривке встали дыбом. – Огонь в Торлби. Пламя опустошило доки. Там, где суетились толпы людей, трудились рыбаки, торговцы выкрикивали цены, теперь кружились лишь призраки из пыли посреди обгорелых развалин. Практически ни одного причала не осталось – все обрушились, перекошенные, в воду. Из набегающих волн торчала почерневшая мачта одной затопленной лодки и несчастная носовая фигура другой. — Что здесь случилось? – спросил кто-то, хрипя от вони сожженного дерева. — Высади нас на берег! – прорычала Колючка, так сильно вцепившись в борт, что костяшки ее пальцев побелели. Они шли на веслах в задумчивой тишине, глядя на город. Из знакомых зданий на крутом склоне были вырваны куски, словно зубы из улыбки возлюбленной, и отсутствие каждого причиняло боль. От сожженных домов остались только каркасы, окна были пустыми, как глаза покойника, а обуглившиеся скелеты из балок казались непристойно обнаженными. Дома все еще кашляли клубами темного дыма, а вороны сверху кружили и кружили, благодарно каркая своей железной матери. — О боги, – прохрипел Колл. Шестая улица, где стояла кузница Рин, где они вместе работали, где вместе смеялись и лежали в постели, теперь стала полосой почерневших развалин в тени цитадели. Озноб пронзил его до самых кончиков пальцев, и страх, такой дикий, словно зверь в груди, – что из-за его когтей Колл едва мог вздохнуть. В тот миг, как киль коснулся гальки, Колючка спрыгнула с носа. Колл бросился следом, не обращая внимания на холод, и чуть не врезался в нее на песке, когда она резко остановилась. — Нет, – услышал Колл ее шепот. Она прижала ладонь ко рту, и та дрожала. Он посмотрел на склон берега в сторону курганов давно мертвых королей. Там на дюнах собрался народ. Дюжины людей с поникшими плечами и склоненными головами в тонкой траве, которую хлестал морской ветер. Погребальный сбор, и Колл почувствовал, что страх схватил его еще крепче. Он хотел положить руку на плечо Колючке, чтобы успокоить – ее или себя, кто знает, – но она вывернулась и побежала. Песок летел у нее из-под пяток, и Колл побежал за ней. Он услышал низкий голос, который что-то бубнил. Бриньольф-клирик, тянувший песни Отцу Миру, Той Кто Пишет, Той Кто Судит и Смерти, которая охраняет Последнюю Дверь. — Нет, – услышал Колл бормотание Колючки, когда она забиралась к ним по дюнам. Слова Бриньольфа резко стихли. Повисла тишина, если не считать ветра, приминавшего траву, и радующихся ворон где-то вдалеке. К ним обернулись белые лица, мрачные от потрясения, блестящие от слез, напряженные от гнева. Колл увидел Рин и выдохнул от облегчения, но его маленькая благодарственная молитва прервалась, когда он заметил, как искривлены ее губы, лицо сморщено, а щеки мокры от слез. Вслед за Колючкой он пошел к ней. Его колени дрожали, ему отчаянно хотелось увидеть, что там, и в то же время отчаянно хотелось не видеть ничего. Он увидел огромный погребальный костер – стояли палки, сужаясь кверху. Там же он увидел тела. Боги, сколько их? Две дюжины? Три? — Нет, нет, нет, – прошептала Колючка, проталкиваясь к ближайшему. Колл увидел темные волосы, разметанные ветром, увидел бледные руки, сложенные на широкой груди, и старые шрамы, вившиеся от запястий. Геройские отметины. Отметины великого деяния. Того, что спасло жизнь Коллу. Он подобрался к Рин, чтобы посмотреть на лицо. Лицо Бренда, бледное и холодное, с маленьким темным бескровным порезом под глазом. — Боги, – прохрипел он, не в силах поверить. Бренд всегда казался таким спокойным и сильным, твердым, как скала, на которой был построен Торлби. Он не мог быть мертвым. Не мог. В глазах защипало, Колл крепко зажмурил их, открыл, но брат Рин все еще лежал там. Бренд прошел через Последнюю Дверь, и на этом его история закончилась. Все когда-нибудь будут там. И Колл глупо фыркнул, почувствовал боль в носу, и по его щекам потекли слезы. Колючка склонилась над Брендом, и эльфийский браслет на ее запястье почернел и помертвел. Мягко, очень нежно она смахнула с его лица прядь волос. Потом сняла свою цепочку, приподняла голову Бренда и надела ее на него, убрав золотой ключ под рубашку. Под его лучшую рубашку, которую он никогда не носил, потому что время всегда было неподходящим. Колючка похлопала ее и стал гладить дрожащими пальцами, снова и снова. Рин плотно прижалась к нему, и Колл обнял ее вялой, слабой и бесполезной рукой. Он почувствовал, как она содрогается от безмолвных рыданий, открыл рот, чтобы что-то сказать, но слов не было. Предполагалось, что он ученик министра. Предполагалось, что у него должны быть слова. Но чем они сейчас могут помочь? Он был таким же беспомощным, как и после смерти матери. Когда она лежала на погребальном костре, а Отец Ярви говорил, потому что Колл не мог. Он мог лишь смотреть и думать о том, что потерял. Молчаливая толпа расступилась, чтобы дать пройти королеве Лаитлин. Ее волосы хлестали по лицу, промокшее платье прилипало к телу. — Где принц Друин? – прорычала она. – Где мой сын? — Жив и невредим в своих покоях, моя королева, – сказал Бриньольф-клирик. Он грустно смотрел на погребальный костер, и его подбородок исчезал в жирной шее. – Благодаря Бренду. Он зазвонил в колокол и всех предупредил. У охраны Друина не было выбора. Они обрушили Кричащие Врата и запечатали цитадель. Взгляд Лаитлин метался по трупам. — Кто это сотворил? Эдни, одна из девчонок, которых тренировала Колючка, с заляпанным бинтом на голове, плюнула на землю. — Светлый Иллинг и его Спутники. — Светлый Иллинг, – прошептала Лаитлин. – В последнее время я слишком часто слышу это имя. Колючка медленно выпрямилась. На ее лице не было слез, но Колл слышал приглушенные стоны с каждым ее вздохом. Рин дернула ее за плечо, но Колючка не обернулась, не шевельнулась, словно стояла во сне. — Он пришел с двумя кораблями, – сказала Эдни. – Или с тремя. Ночью. Их было мало, чтобы взять город, но достаточно, чтобы сжечь. Какие-то тровены пришли днем раньше. Сказали, что они торговцы. Мы думаем, это они их впустили. Потом он и его Спутники распределились и начали все поджигать. — Бренд их услышал, – пробормотала Рин. – Побежал звонить в колокол. Сказал, что должен предупредить народ. Сказал, что должен сделать хорошее. — Без него было бы хуже, – сказал старый воин с повязкой на руке. И когда он моргнул, из его влажных глаз вытекла длинная дорожка слез. – Сначала я услышал колокол. Кругом были огни. Кругом был хаос, и посреди него хохотал Светлый Иллинг. — Хохотал и убивал, – сказала Эдни. – Мужчин, женщин, детей. Бриньольф с отвращением покачал головой. — Что можно ожидать от того, кто поклоняется не богам, а Смерти? — Они точно знали, где будут стражники. – Эдни сжала кулаки. – Какие дороги захватить. Какие здания поджечь. Знали, где мы сильны, а где слабы. Они знали всё! — Но мы сражались, моя королева. – Клирик положил жирную руку на тонкое плечико Эдни. – Вы бы гордились тем, как сражались ваши люди! Слава богам, мы отбросили их, но… – Мать Ворон всегда берет тяжкую дань. — Это долг Праматери Вексен, – пробормотал Колл, вытирая нос. – И больше ничей. — Колючка. – Королева Лаитлин шагнула вперед. – Колючка. – Она взяла ее за плечи и сильно сжала. – Колючка! Колючка моргнула, словно только что проснулась ото сна. — Я должна остаться, – сказала королева, – попытаться залечить раны Торлби и присмотреть за теми, кто выжил. Стонущее дыхание Колючки углубилось и перешло в неровный рык, желваки заходили на ее покрытом шрамами лице. — Я должна сражаться. — Да. И я не стала бы тебя останавливать, даже если бы могла. – Королева вздернула подбородок. – Я освобождаю тебя от твоей клятвы, Колючка Бату. Больше ты не мой Избранный Щит. – Она подошла ближе, ее голос резал как клинок. – Вместо этого ты должна стать нашим мечом. Мечом, который отомстит Светлому Иллингу! Колючка медленно кивнула, ее руки сжались в дрожащие кулаки. — Клянусь. — Моя королева, – сказала Эдни, – мы поймали одного из них. Лаитлин прищурилась. — Где он? — В цепях, под охраной в цитадели. Он не сказал ни слова. Но по его доспехам и кольцам-деньгам мы поняли, что он один из Спутников Светлого Иллинга. Колючка оскалила зубы. Ее эльфийский браслет снова начал светиться, но теперь как уголь, бросая красный отблеск на суровые черты ее лица. В уголках ее глаз вспыхнули кровавые искры. — Со мной заговорит, – прошептала она.Часть ІII. Мы – щит
Чудовища
— Мои союзники, – начала Скара. – Друзья мои. – Словно если назвать их друзьями, они будут меньше казаться ей врагами. – Я подумала, будет мудро созвать лишь шестерых из нас, чтобы мы смогли обсудить наше положение без слишком частых… заминок. – Она подразумевала лавину мелких аргументов, оскорблений и угроз, которые душили их полноценные советы. Король Утил и король Горм хмуро смотрели друг на друга. Отец Ярви и Мать Скаер хмуро смотрели друг на друга. Сестра Оуд откинулась назад, мрачно сложив руки. С моря дул ветерок и шевелил длинную траву на холмах, заставляя Скару дрожать, несмотря на теплый день. Встреча проходила в узком кругу на открытом воздухе. Среди цветов, росших на могилах родителей, которых Скара почти не знала, летали бабочки. Встреча в узком кругу двух королей, трех министров и её. И с довлеющим над ними гневом Праматери Вексен. — Наше положение, значит. – Мать Скаер все крутила и крутила один из своих эльфийских браслетов на тонком запястье. – Оно довольно плачевное. — На нас наступают десять тысяч воинов Верховного Короля, – сказал Утил. – И среди них знамена многих бывалых воинов. — И через пролив из Ютмарка каждый день плывут корабли, – сказал Горм. – Мы должны отступить. Должны оставить Тровенланд. Скара вздрогнула. Оставить Оплот Байла. Оставить ее землю и ее людей. Оставить память деда. От этой мысли ей сделалось тошно. Если не сказать хуже. Утил опустил свой обнаженный меч, пока острие не ткнулось в траву. — По-моему, так нам победы не видать. — А как, по-вашему, нам ее увидеть? – взмолилась Скара, стараясь сесть прямо и закрепить на лице королевское достоинство, несмотря на то, что ей хотелось свернуться под стулом и заплакать. Но Утил лишь мягко повернул меч. Его лицо было таким же суровым, как утесы под ними. — Я всегда за то, чтобы довериться своей удаче в оружии, но я не один. Я должен думать о жене и сыне. Я должен думать о том, что оставлю им. Скара почувствовала, как все съеденное поднимается, и подавила рвотный позыв. Если даже Железный Король не может назвать сталь ответом, то положение и в самом деле отчаянное. Мать Скаер отвернула свою бритую голову и плюнула через плечо. — Быть может, пришло время послать птицу Праматери Вексен. Отец Ярви фыркнул. — Мать Эдвин ясно дала понять, что никакого мира со мной она заключать не будет. — Так говорите вы. Ярви прищурился. — Думаете, я лгу? Скаер злобно посмотрела в ответ. — Обычно да. — Король Финн заключил мир с Праматерью Вексен, – сказала Скара, и ее голос надломился. – И что это ему дало? Но два короля сидели в задумчивом молчании, а Мать Скаер подалась вперед, положив татуированные руки на колени. — Всякая война – лишь прелюдия к миру. Переговоры мечами вместо слов. Давайте отправимся к Праматери Вексен, пока у нас есть хоть что-то, с чем можно торговаться… — Не будет никаких сделок! – рявкнул чей-то голос. – Не будет никакого мира. Из-за ближайшего кургана вышла Колючка Бату. Сначала при виде её Скара почувствовала прилив радости. Это была как раз та женщина, которая нужна, если шансы настолько не равны. Потом Колючка дернула цепь и вытащила на свет ковылявшего следом узника. Его руки были связаны за спиной, на лице – пропитанный кровью мешок. Затем Скара увидела фигуру в накидке из тряпья, с натянутым капюшоном. И наконец Скара увидела тусклые глаза Колючки в почерневших глазницах, в них светилась такая ярость, на которую было даже больно смотреть. — Светлый Иллинг напал на Торлби, – прорычала она, пинком ставя на колени узника перед тремя правителями и тремя министрами. – Он сжег полгорода. Королева Лаитлин все еще с сыном, заботится о раненых. Он убил мужчин, женщин, детей. Он убил… – Она придушенно закашлялась, оскалила зубы, снова взяла себя в руки и вздернула подбородок – ее глаза блеснули. – Он убил Бренда. Горм хмуро посмотрел на своего министра. Кулак Утила побелел на рукояти меча. Отец Ярви вытаращил глаза – казалось, он сейчас упадет со стула. — Боги, – прошептал он, и его лицо сильно побледнело. — Мне… так жаль… – заикаясь, проговорила Скара. Она помнила, как Колючка обнимала ее, когда Скара впервые попала в Торлби. Хотела бы она теперь сделать то же для нее. Но лицо Колючки так исказилось от гнева, что Скара едва осмеливалась смотреть на нее, не говоря уже о том, чтобы прикасаться. Новоприбывшая стащила свой оборванный капюшон. Темнокожая южанка, тощая, как хлыст, с ожогами на левой стороне лица. Раньше, взглянув на них, Скара бы вздрогнула, но теперь она стала привыкать к шрамам. — Приветствую вас, великие короли, великие королевы и великие министры, – поклонилась женщина, продемонстрировав выжженные залысины в коротко остриженных седых волосах. – В землях Альюкса меня называют Сан-нара-Скан. В Кальиве – Скарайой, Ходящая по Руинам. — А здесь тебя как зовут? – бросила Мать Скаер. — Это Скифр, – прошептал Ярви. — Ведьма Скифр? – Скаер скривила губу от отвращения. – Воровка эльфийских реликвий? Осужденная Праматерью Вексен? — Она самая, голубка. – Скифр улыбнулась. – Праматерь Вексен сожгла мой дом и убила мою родню, так что я злейший враг твоего злейшего врага. — Лучший тип союзника. – Ломатель Мечей хмуро посмотрел на закованного в цепи. – А насчет этого гостя нам сыграть в угадайку? Колючка фыркнула и сдернула с его головы мешок. Сначала Скаре стало плохо от одного взгляда на его лицо. Избитое до бесформенности, раздутое от синяков, один глаз заплыл и не открывался, а белок другого покраснел. Потом она поняла, что знает его. Он был одним из тех, кто стоял в Лесу в ту ночь, когда тот сгорел. Одним из тех, кто смеялся, когда король Финн упал в костровую чашу. Она знала, что должна ненавидеть его, но при взгляде на это избитое лицо чувствовала лишь жалость. Жалость и отвращение от того, что с ним сделали. Проявляй столько же великодушия к своим врагам, сколько и к друзьям, всегда говорил ее дед. Не ради них, но ради себя. Впрочем, настроение Колючки было далеко не великодушным. — Это Асборн Бесстрашный, один из Спутников Светлого Иллинга. – Она схватила его за волосы, покрытые засохшей кровью, и вывернула лицо к себе. – Его захватили во время набега на Торлби, и оказалось, что в нем все-таки есть страх. Скажи им то, что сказал мне, червь! Беззубый рот Асборна обвис, и из него вылетели хриплые прерывистые слова. — Послание… прислали Светлому Иллингу. Напасть на Торлби. Где… и когда… и как напасть, – проклекотал он, и Скара вздрогнула. – Среди вас предатель. Отец Ярви наклонился вперед, его иссохшая рука сжалась в подобие кулака. — Кто он? — Знает только Иллинг. – Налитый кровью глаз уставился на Скару. – Быть может, он сидит сейчас здесь… среди вас. – Разбитые губы скривились в красной улыбке. – Быть может… Колючка врезала ему по лицу, пнула в бок и подняла руку, чтобы ударить еще раз. — Колючка! – крикнула Скара, прижав руки к груди. – Нет! – Колючка уставилась на нее, и ее лицо исказилось от печали и ярости. – Пожалуйста, если и дальше будешь бить его, то поранишь себя. Ты ранишь нас всех. Умоляю тебя, будь милосердной! — Милосердной? – Колючка плюнула, и по ее щеке со шрамом потекли слезы. – А были они милосердными к Бренду? — Не более чем к моему деду. – Скара почувствовала, что и ее глаза начинает покалывать, и отчаянно наклонилась вперед. – Но мы должны быть лучше них! — Нет. Мы должны быть хуже. – Колючка яростно дернула Асборна за цепь, поднимая сжатый кулак, но он лишь шире улыбнулся. — Светлый Иллинг идет! – пробулькал он. – Светлый Иллинг идет, и он несет с собой Смерть! — О, Смерть уже здесь. – Скифр обернулась, подняла руку с зажатым в ней предметом из темного металла. Раздался оглушительный грохот, от которого Скара подпрыгнула на стуле, из затылка Асборна вылетела красная дымка, и он свалился набок, скрючился, его волосы загорелись. Скара, похолодев от ужаса, смотрела широко раскрытыми глазами. — Мать Война, защити нас, – прошептал Горм. — Что ты наделала? – взвизгнула Мать Скаер и вскочила, отчего ее стул свалился в траву. — Ликуйте, голубки, поскольку я принесла вам средство вашей победы. – Скифр высоко подняла смертоносную штуку, из дырки на конце которой вилась струйка дыма. – Я знаю, где можно найти еще много такого. Реликвии, перед которыми сила этой покажется ничтожной. Эльфийское оружие, выкованное до Разбиения Бога! — Где? – спросил Ярви, и Скара поразилась, какой жадностью горели его глаза. Скифр склонила голову набок. — В Строкоме. — Безумие! – завизжала Мать Скаер. – Строком запрещен Министерством. Любой, кто туда пойдет, заболеет и умрет! — Я там была. – Скифр подняла длинную руку, указывая на эльфийский браслет, горевший оранжевым, на запястье Колючки. – Я принесла оттуда эту побрякушку и все еще отбрасываю тень. Для меня нет запретной земли. Я – Ходящая по Руинам, и я знаю все пути. Даже те, которые не дадут нам заболеть в Строкоме. Скажите лишь слово, и я вложу в вашу руку оружие, против которого не выстоит ни мужчина, ни герой, ни армия. — И навлечешь на всех нас проклятие? – прорычала Мать Скаер. – Ты совсем разум потеряла? — Мой все еще при мне. – Король Утил спокойно поднялся, спокойно дошел до трупа Асборна и спокойно опустился перед ним на корточки. – Великий воин – это тот, кто все еще дышит, когда пируют вороны. Великий король – это тот, кто смотрит, как горят трупы его врагов. – Он вложил мизинец в ровную дыру на лбу Асборна, и то безумное пламя, которое, казалось, уже давно прогорело, теперь снова запылало в его глазах. – Сталь должна быть ответом. – Он вытащил красный палец и приподнял одну бровь, глядя на него. – Это всего лишь другой тип стали. Скара закрыла глаза, крепко вцепившись в ручки стула. Попыталась успокоить вздымавшуюся грудь и бурлящий желудок и подавить ужас. Ужас от увиденной магии. Ужас от того, что узника убили прямо у нее на глазах. Ужас от того, что только ей, похоже, было не все равно. Она должна быть храброй. Умной. Сильной. — По-моему, ей лучше оставаться в ножнах, чтобы она не уничтожила нас всех, – сказал Горм. — По-моему, лучшие ножны для нее – сердце Светлого Иллинга! – прорычала Колючка. — Мы видим, ты обезумела от горя, – бросила Мать Скаер. – Эльфийская магия? Подумай, о чем ты говоришь! Мы рискуем еще одним Разбиением Бога! К тому же среди нас предатель! — Предатель, из-за которого Торлби в огне, – рявкнула Колючка, – о чем вы мечтали многие годы! Предатель, работающий на Верховного Короля, с которым вы бы с радостью примирились! — Думай тщательнее, прежде чем обвинять меня, ненормальная… Скара заставила себя открыть глаза. — Мы все принесли свои жертвы! – крикнула она. – Мы все потеряли друзей, дома, семьи. Мы должны быть вместе, иначе Праматерь Вексен сокрушит нас поодиночке! — Мы бросили вызов власти Верховного Короля, – сказал Отец Ярви, – а власть – это все, что у него есть. В этом весь он. Он не может повернуть назад, как не можем и мы. Мы выбрали свой путь. — Ты выбрал его за нас, – отрезала Мать Скаер. – По одному кровавому шажку за раз. И этот путь ведет нас прямо к краху. Скифр хрипло расхохоталась. — Мои голубки, вы и без меня неплохо нащупывали свой путь к краху. Всегда есть риск. Всегда есть цена. Но я показала вам запретную магию, а Мать Солнце все еще восходит. — Мы правим лишь потому, что люди нам верят, – сказал Горм. – Что будет с их доверием после этого? — Вы правите, потому что люди вас боятся, – сказал Отец Ярви. – С таким оружием они будут бояться намного больше. Скаер зашипела: — Это зло, Отец Ярви. — Боюсь, это меньшее зло, Мать Скаер. О славных победах складывают прекрасные песни. Но и о бесславных победах песни у бардов получаются ничуть не хуже, если хорошенько над ними поработать. С другой стороны, славные поражения – это всего лишь поражения. — Нам нужно время, чтобы все обдумать, – сказала Скара, протягивая ладони, словно чтобы успокоить свору дерущихся собак. — Только не слишком долго. – Скифр выбросила руку и поймала сухой лист, пролетавший мимо. – Песок в стекле течет, и Светлый Иллинг марширует все ближе. Сделаете ли вы то, что должны, чтобы победить его? Или позволите ему победить вас? – Повернувшись, она раздавила лист, высоко подняла руку и развеяла крошки по ветру. – Если спросите меня, мои голубки, то здесь никакого выбора нет вовсе! — Мира не будет, – прорычала Колючка Бату, забрасывая цепь на плечо. – Пока живы и Светлый Иллинг и я. Это я вам обещаю! – И она пошла вслед за Скифр, а пятки трупа Асборна, которого она тащила за собой, оставляли в траве две бороздки. Горм медленно встал, сурово нахмурив свое потрепанное в сражениях лицо. — Тогда давайте завтра на рассвете соберем большой совет, на котором решим будущее нашего союза. А может, и будущее всего Расшатанного моря. Король Утил поднялся следующим. — Нам надо многое обсудить, Отец Ярви. — Да, мой король. Но сначала я должен поговорить с королевой Скарой. — Хорошо. – Утил вздернул обнаженный меч в колыбель своей руки. – А я пока постараюсь удержать Колючку Бату, чтобы она в поисках предателей не начала убивать каждого встречного ванстера. Отправь птицу королеве Лаитлин. Скажи, чтобы поцеловала от меня сына. – Он повернулся к Оплоту Байла. – Скажи ей, что я, боюсь, опоздаю к ужину. Скара дождалась, пока король Утил ушел, и Мать Скаер прошла мимо, горько качая головой, и только тогда заговорила. — Вы знали, что этот миг настанет. – Она тщательно обдумала все кусочки головоломки, пока они не сложились у нее в голове. – Вот почему вы хотели, чтобы я вызвала сюда лишь шестерых из нас. Чтобы все эти дела с эльфийскими реликвиями не просочились наружу. — Не все столь же… уравновешены, как вы, моя королева. – Лесть, лесть. Скара постаралась, чтобы лесть ее не поколебала. – Было мудро встретиться в узком кругу. Особенно если среди нас предатель. Во всем этом был смысл, но Скара все равно нахмурилась. — Я могу и устать плясать под вашу дудку, Отец Ярви. — Мы все пляшем под дудку Праматери Вексен, и я поклялся, что заставлю замолчать эту мелодию. Вам нужно принять тяжелое решение, моя королева. — Одно другого тяжелее. — Это цена власти. – Ярви посмотрел на залитую кровью траву, и на миг показалось, что он тоже борется с какой-то слабостью. – Простите меня. Я только что узнал, что хороший человек, которого я давно знал, теперь мертв. Иногда трудно… выбрать то, что правильно. — Иногда правильного нет. – Скара постаралась представить, что сделал бы дед на ее месте. Какой совет дала бы ей Мать Кира. Но такому ее не учили. Она плыла по далеким морям, не нанесенным на карты, приближался шторм, и не было видно звезд, по которым можно проложить курс. – Что мне делать, Отец Ярви? — Один мудрый человек сказал мне однажды, что король должен победить, остальное – прах. Для королевы все то же самое. Примите предложение Скифр. Если что-то не уравняет наши шансы, Верховный Король просто сметет нас. Праматерь Вексен вас не пожалеет. Народ Тровенланда не пощадят. Светлый Иллинг не поблагодарит вас за терпение. Спросите себя, что он сделал бы на вашем месте. Скара не могла не содрогнуться от этой мысли. — Так я должна стать Светлым Иллингом? — Пусть Отец Мир проливает слезы над методами. Мать Война улыбается, глядя на результат. — А когда война окончится? – прошептала она. – Что за мир мы завоюем? — Вы хотите быть милосердной. Стоять в свете. Я это понимаю. Я этим восхищаюсь. Но, моя королева… – Отец Ярви подошел ближе, посмотрел ей в глаза и тихо проговорил: – Только победители могут быть милосердными. Так никакого выбора не было. Она знала это с тех пор, как Скифр показала свою магию. Глядя в лицо Отца Ярви, она понимала, что он тоже это знал. Он предвидел это давно и так мягко направлял их курс к этому, что ей казалось, будто она держит рулевое весло. Но еще она знала, что по мере того, как приближается армия Верховного Короля, ее взятая взаймы власть ускользает. Быть может это ее последнее голосование. Она должна добиться чего-то, ради своего деда, ради своего народа, ради Тровенланда. Ради себя. — У меня есть цена. – Она посмотрела на зубчатые стены Оплота Байла, черневшие на фоне белого неба. – Вы должны убедить короля Утила сражаться со Светлым Иллингом здесь. Отец Ярви проницательно посмотрел на Скару. Словно мог взглядом докопаться до ее намерений. Возможно, и мог. — Он не захочет сражаться так далеко от дома. Горм тем более. — Тогда я поговорю с Матерью Скаер, и посмотрим, что она сможет предложить за голос против вас. – Скара махнула рукой в сторону эльфийских стен, возвышавшихся за курганом матери. – Нигде нет крепости сильнее. Если мы будем ее удерживать, Светлому Иллингу придется явиться к нам. Из гордости. Потому что он не сможет пройти мимо и оставить нас позади себя. Мы соберем людей Верховного Короля здесь, всех в одном месте. Мы станем щитом, о который разобьется сила Праматери Вексен. У вас будет возможность найти ваше оружие… – Она постаралась не выказать отвращения, бросив взгляд на залитую кровью траву в том месте, где упал Асборн. – Когда вы вернетесь, мы сможем сокрушить армию Светлого Иллинга одним ударом. Ярви обдумал ее слова. — Это мудро, но воинов редко интересует мудрость. — Воинам нравится отполированный металл, байки о славе и песни, в которых сталь – это ответ. Думаю, вы сможете спеть двум королям одну из таких песен. У вас ведь хороший голос, Отец Ярви? Он поднял бровь. — Так уж вышло. — Я не покину крепость, за которую умер мой отец. Я не покину землю, за которую умер мой дед. — Тогда я буду сражаться рядом с вами за нее, моя королева. – Ярви глянул на Сестру Оуд. – У вас есть что добавить? — Я говорю, когда королеве Скаре нужен мой совет. – Она мягко улыбнулась. – Похоже, сейчас она и без меня идеально с вами управилась. Отец Ярви фыркнул и зашагал между могильными холмами в сторону лагеря короля Утила. — Хитроумный человек, – прошелестела Сестра Оуд, вставая рядом со Скарой. – В его устах любой курс покажется мудрым. Скара взглянула на нее. — Не нужно быть пророком, чтобы почувствовать, что за этим последует «но». — Его план отчаянный. Он готов ступить на запретную землю с этой ведьмой Скифр в качестве проводника. – Сестра Оуд заговорила тише. – Он готов пойти в ад, за дьяволом, указывающим путь, и заставить нас последовать за ним. А если они не смогут найти эти эльфийские реликвии? Мы окажемся запертыми в Оплоте Байла, окруженные десятью тысячами воинов. А если они их найдут? – Теперь она испуганно шептала. – Рискнем ли мы навлечь на себя еще одно Разбиение Мира? Скара подумала о сожженных фермах, о сожженных деревнях, о замке деда, лежащем в руинах. — Мир уже разбит. Без этого оружия Верховный Король победит. Праматерь Вексен победит. – Она почувствовала в горле тошноту и сглотнула. – Светлый Иллинг победит. Сестра Оуд опустила плечи. — Я не завидую вашему выбору, моя королева. – Она хмуро посмотрела вслед Отцу Ярви. – Но, боюсь, уничтожив одно чудовище, вы создадите другое. Скара в последний раз взглянула на курган отца. — Я думала, что в мире есть герои. Но мир полон чудовищ, Сестра Оуд. – Она отвернулась от мертвых и посмотрела на Оплот Байла. – Возможно, лучшее, на что мы можем надеяться, – это что самое ужасное чудовище на нашей стороне.Ложь
Рин ничего не делала наполовину. Это в ней Коллу всегда и нравилось. Как только они прибыли в Оплот Байла, она высмотрела кузницу, нашла местечко в подвальчике, разложила свои инструменты аккуратными рядами и принялась за работу. Как она ему сказала, в такое время для кузнеца нет недостатка в работе. С тех пор она все время оставалась в жаркой, пахнущей углем темноте, стучала, точила и клепала. Он начинал беспокоиться о ней. Даже больше, чем беспокоился о себе, а такое случалось не часто. Он мягко положил руки ей на плечи, чтобы успокоить. — Никто не станет винить тебя, если ты остановишься. Она стряхнула его руки и продолжила шлифовать. — Если остановлюсь, то придется думать. Я не хочу думать. Он снова потянулся к ней. — Я знаю, но Рин… Она снова от него отмахнулась. — Прекрати суетиться. — Извини. — Прекрати извиняться. — Ладно. Не извиняюсь. Она остановилась и нахмурилась. — И уж точно прекращай шутить. Он рискнул ухмыльнуться. — Извини. На ее лице появилась едва заметная улыбка и тут же исчезла. Ему нравилось, когда удавалось заставить ее улыбнуться, но он сомневался, что сможет сегодня вытянуть из нее еще хоть одну улыбку. Она уперла кулаки в скамейку, подняла плечи до ушей и уставилась вниз на покрытое зарубками дерево. — Я все думаю о том, что хочу сказать ему. Открываю рот, чтобы заговорить. – Она сжала зубы, словно хотела расплакаться, но не расплакалась. – Его нет. Его нет, и он уже никогда не вернется. Всякий раз, как я об этом вспоминаю, я не могу в это поверить. – Она горько покачала головой. – У него всегда было доброе слово и доброе дело для всех. Чего хорошего это ему принесло? — Это было хорошо для них, – сказал Колл. – Они этого не забудут. Я точно не забуду. – Бренд спас его жизнь и просил от него лишь одного. Чтобы он поступил правильно по отношению к Рин. – Я был на твоем месте… – Он едва слышал свой надломленный голос. – Потеряв близкого. — И я была на твоем месте. Пытаясь успокоить близкого. Когда умерла твоя мать. Тогда все между ними и началось. Это не вспыхнуло, как молния, но медленно росло, словно глубоко укоренившееся дерево. Рука Рин на его плечах, когда Отец Ярви говорил слова на похоронах матери. Рука Рин в его руке, когда они возводили над ней курган. Смех Рин, когда он приходил посидеть в кузнице, просто чтобы быть рядом с кем-то. Тогда она была в том же положении, что и он сейчас. Самое малое, что он мог – это сделать то же для нее. Даже если чувствовал, что задыхается. — Чем я могу помочь? – спросил он. Рин нахмурилась и снова взялась за точило. Боги, она была крепкой. Всего лишь на год старше него, но иногда казалось, что на дюжину. — Просто будь здесь. – Она снова принялась шлифовать, и пот блестел на ее лице. – Просто скажи, что будешь здесь. — Я буду здесь, – выдавил он, хоть и думал, как отчаянно хочет уйти, вдохнуть свежего воздуха, и почувствовал из-за этого отвращение к себе. – Обещаю… Он услышал громкий топот на ступенях и малодушно порадовался, что тот отвлечет внимание. Пока не увидел, кто, пригнувшись, прошел через дверной проем. Никто иной как белобрысый виночерпий Гром-гил-Горма, Рэйт, чей лоб так грубо поприветствовал нос Колла под кедром в Торлби. — Ты, – сказал он, сжимая кулаки. Рэйт поморщился. — Ага. Я. Извини. Как твой нос? – Возможно, он хотел так извиниться, но Колл видел только свою боль. — Немного помят, – отрезал он. – Но, думаю, меньше, чем твоя гордость. Рэйт пожал плечами. — От нее и так уже ничего не осталось. Я знал, что ты лазаешь в два раза лучше меня, иначе не стал бы тебя бодать. Значит, ты залез прямо сюда? Круто. Комплимент не давал Коллу повода разозлиться, и это разозлило его сильнее всего. — Какого черта тебе от меня надо? – В конце его голос надломился и стал писклявым, как у щенка, который вызывает на бой взрослого волка. — Ничего. – Рэйт глянул на Рин, его взгляд задержался на каплях пота, бусинками усеивавших ее голые плечи, и Коллу совсем не понравилось, как он на нее посмотрел. – Ты – мастер клинка с Шестой улицы? Рин вытерла лоб фартуком и тоже посмотрела на него долгим взглядом. Если уж на то пошло, Коллу не нравилось и то, как она на него смотрит. — Светлый Иллинг сжег мою кузницу и большую часть Шестой улицы. Наверное, теперь я мастер клинка из подвала Оплота Байла. — Оплот Байла тоже звучит неплохо. – На ступеньках послышались намного более тихие шаги, и в кузницу вошла королева Скара. Она казалась еще тоньше, чем в последний раз, как Колл ее видел: ключицы болезненно выпирали, и среди этой грязи и пота она выглядела как лебедь в хлеву. Колл поднял брови, и Рин тоже. — Моя королева, – прошептал он. Скара смотрела своими большими зелеными глазами на Рин. — Мне очень жаль, что твой брат умер. По всем отзывам, что я слышала, он был хорошим человеком. — Ага, ну… – Рин хмуро посмотрела на скамейку. – Их Мать Война забирает первыми. — Мы можем только молиться, что скоро наступит очередь Отца Мира, – сказал Колл. От такой набожности королева Скара глянула на него столь же презрительно, как могла бы глянуть Колючка Бату. — Только пусть сначала сдохнет Светлый Иллинг. — Я в молитвах не сильна, но за это помолюсь, – сказала Рин. — Слышала, ты делаешь мечи. Лучшие по всему Расшатанному морю. — Я сделала меч Утила. И Колючки Бату. – Рин развернула узел на скамье, чтобы показать последний меч, над которым работала. Тот, над которым они работали вместе с Коллом. – Этот сделала для мужчины, который умер на прошлой неделе в Торлби. — Ты и ножны вырезала? – Рэйт пробежался толстыми пальцами по дереву. – Они прекрасны. — Я работаю по металлу, – сказала Рин. – По дереву работает Колл. Рэйт поглядел на него. — У тебя дар, которым можно гордиться. Хотел бы я уметь что-то делать. – Он поморщился, сжав кулак. Словно это причиняло ему боль. – У меня всегда лучше получалось ломать. — Это требует меньших усилий, – пробормотал Колл. — Мне нужен меч, – сказала Скара. – И кольчуга, которая мне подойдет. Рин с сомнением оглядела юную королеву сверху донизу. Казалось, она едва сможет стоять в доспехах, не говоря уж о том, чтобы сражаться в них. — Вы собираетесь на битву? Скара улыбнулась. — Боги, нет. Но хочу выглядеть так, словно собираюсь.Слишком много министров
— Мать Скаер, как я рада. Один взгляд на министра Горма говорил Скаре, что ее визит не доставит радости никому. Мать Скаер всегда была женщиной, сложной в общении, но сейчас ее лицо казалось острым, как стамеска, и таким же безрадостным. — Прошу прощения за состояние моих покоев, начать пришлось с нуля. – Мебель была стащена отовсюду, вместо занавесок висели захваченные боевые знамена, и Синий Дженнер не сказал, откуда взялся набитый гусиным пухом матрас. Но это были комнаты, в которых Скара родилась: три огромных арочных окна смотрели во двор ее собственной крепости. Она не собиралась никуда отсюда сбегать. — Налить вам вина? – Она повернулась, чтобы подозвать невольницу, но Мать Скаер резко ее остановила. — Я пришла не за вином, моя королева. Я пришла обсудить ваш голос за Отца Ярви. — Я голосую за интересы Тровенланда. — Какую пользу принесет Тровенланду второе Разбиение Бога? – Голос Скаер дрожал от гнева. – Что, если Отец Ярви не сможет контролировать эту магию? Или если сможет, что тогда? Думаете, он от нее отступится? — Неужели несчетные шеренги армии Верховного Короля принесут Тровенланду больше пользы? – Скара почувствовала, что и сама начинает кричать, постаралась успокоиться, и ей это не удалось. – Какая польза от того, что Светлый Иллинг сожжет то немногое, что еще не сжег? Непреклонные глаза Матери Скаер сузились в щелочки. — Вы же не хотите этого, моя королева. — Похоже, все, кроме меня, знают, чего я хочу. – Скара подняла бровь, глядя на Сестру Оуд. – Была ли хоть одна королева благословлена советами такого множества министров? — По крайней мере, эту ношу я могу вам облегчить, – сказала Скаер. – Если вы собираетесь присоединиться к безумию Отца Ярви, то я должна за ним присматривать. В это время подле моего короля должен быть министр. – Она вытянула длинную татуированную руку и поманила Сестру Оуд крючковатым указательным пальцем. – Время игр закончилось, Сестра Оуд. Возвращайся к себе и присмотри за моими воронами. Круглое лицо Оуд вытянулось, и Скаре потребовалось усилие, чтобы не последовать ее примеру. До этого момента она и не понимала, насколько полагается на своего министра. Насколько стала ей доверять. Насколько она ей нравится. — Я не собираюсь ее уступать… — Не собираетесь? – Скаер фыркнула. – Она моя ученица. Ее дали взаймы, а не навсегда, и на тот случай, если вы были так глупы, что не поняли этого – она рассказывала мне всё. С кем вы говорите и о чем. Каждую вашу просьбу и пожелание. Размер утренних какашек, если уж на то пошло. Как я понимаю, они, как и та, что их производит, несколько... худые. Оуд пораженно смотрела в пол, ее лицо было краснее, чем обычно. Скара должна была понимать. Быть может, она и понимала. Но все равно это больно ранило. Миг она не могла вымолвить ни слова. Но только миг. Потом подумала о том, как ответил бы ее дед, если бы с ним поступили с таким пренебрежением на его собственной земле, в его крепости, в его покоях. Когда Сестра Оуд неохотно шагнула к двери, Скара подняла руку, чтобы ее остановить. — Вы меня не поняли! Я не собираюсь ее уступать, потому что как раз этим утром она произнесла мне свою клятву и стала преемницей Матери Киры. Мать Оуд – новый министр Тровенланда, и ее место подле меня. Она с радостью увидела, как эта новость изумила Скаер. Еще изумленнее выглядела толькосама Оуд. Она смотрела то на свою прежнюю госпожу, то на новую глазами размером с чашку. Но она была слишком проницательной, чтобы долго оставаться выведенной из равновесия. — Это правда. – Оуд расправила плечи и вытянула шею. Такую осанку Мать Кира бы полностью одобрила. – Я поклялась служить королеве Скаре в качестве ее министра. Я собиралась вам рассказать… — Но вы испортили сюрприз, – сказала Скара, сладко улыбаясь. В конце концов, улыбка ничего не стоит. — О, это вам дорого обойдется, – медленно кивнула Мать Скаер. – Уверяю. У Скары закончилось терпение. — Разбудите меня, когда придет время заплатить. А теперь – вы ухо́дите из моих покоев или мне приказать Рэйту выбросить вас из окна? Министр Горма в последний раз с отвращением что-то прошипела и вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь. — Что ж, – Скара неровно вздохнула и положила руку на грудь, пытаясь успокоить колотящееся сердце. – Это было жестко. — Моя королева, – прошептала сестра Оуд, подавленно глядя в пол. – Я знаю, что не заслуживаю вашего прощения… — Тебе оно и не нужно. – Скара успокаивающе положила руку ей на плечо. – Потому что ты не сделала ничего дурного. Я всегда знала, что ты верна. Но всегда знала, что твоя верность разделена. Мать Скаер была твоей госпожой. Теперь ты выбрала меня. За это я благодарна. Очень благодарна. – И Скара крепко сжала ее плечо, придвинувшись ближе. – Но больше твоя верность не должна разделяться. Сестра Оуд посмотрела на нее и смахнула влагу с ресниц. — Клянусь клятвой солнца и клятвой луны, моя королева. Я буду верным министром вам и Тровенланду. Я буду заботиться о вашем теле лучше, чем о своем. Я буду заботиться о ваших интересах сильнее, чем о своих. Я никому не расскажу ваши тайны, и у меня не будет тайн от вас. Я ваша. Клянусь. — Спасибо вам, Мать Оуд. – Скара отпустила ее, похлопав на прощание по плечу. – Видят боги, никогда я не нуждалась сильнее в хорошем совете.
Верность
Рэйт бродил между кострами, вокруг шатров, среди собравшихся воинов Ванстерланда. Он занимался этим сотни раз: перед поединками, перед набегами, перед битвами. Здесь он всегда был счастливее всего. Это был его дом. Или должен быть. Теперь все было не так, как раньше. Люди устали, были вдали от своих полей и семей и знали, какие у них шансы. В их лицах, освещенных кострами, Рэйт видел сомнение. Слышал сомнение в их голосах, в их смехе, в их песнях. Чуял их страх. Не он один шатался по лагерю. Там ходила и Смерть, отмечая тех, кто обречен, и каждый человек чувствовал холод ее приближения. Он свернул к низкому холму с единственным костром на вершине, дошел до самого верха, и шум болтовни стихал позади. Ракки стоял на коленях на одеяле перед костром, держа щит Горма между коленей, и хмурился, полируя тряпкой блестящий обод. Боги, как же хорошо было видеть его. Как посмотреть на родной дом после долгого отсутствия. — Привет-привет, братец, – сказал Рэйт. — Привет-привет. – Когда Ракки оглядывался, это было все равно что смотреться в зеркало. В волшебное зеркало, которое Хоральд привез из путешествий, и которое показывало человеку то лучшее, что в нем есть. Присесть рядом с ним было так же уютно, как спать на любимой паре сапог. С минуту Рэйт молча смотрел, как брат работает, потом перевел взгляд на свои пустые руки. — Чего-то не хватает. — Если ты ищешь мозги или чувство юмора, то они все у меня. Рэйт фыркнул. — Я думал о мече, который мог бы сейчас начищать. — А ножны королевы Скары начищать не нужно? Рэйт глянул на него и увидел кривоватую ухмылочку на лице Ракки. Он снова фыркнул. — Я всегда наготове, но королевского приглашения пока не было. — Наберись терпения, братец. А пока ждешь, всегда можешь поесть. – И Ракки кивнул на старый почерневший от жира котелок на костре. — Кролик? – Рэйт закрыл глаза и принюхался. Запах вернул его в более счастливые времена, когда они делили еду и мечты, и у них был один господин. – Люблю кроликов. — Само собой. Мы ж друг друга лучше всех знаем, а? — Ага. – Рэйт искоса посмотрел на Ракки. – Так чего ты хотел? — Разве не могу я просто приготовить еду для брата? — Можешь, конечно, только никогда не готовил. Чего ты хочешь? Ракки отставил огромный щит Горма и посмотрел Рэйту в глаза. — Когда я вижу тебя с юной королевой Тровенланда, и с этим ее немощным пиратом, и с толстощекой министершей – ты выглядишь счастливым. Ты никогда не выглядел счастливым. — Они не такие уж плохие, – хмуро сказал Рэйт. – И все мы на одной стороне, разве нет? — На одной? Народ начинает раздумывать, собираешься ли ты вообще возвращаться. Ракки всегда знал, как ужалить его побольнее. — Я этого никогда не просил! Я только и делал, что старался изо всех сил там, куда меня впихнули. Да я на все готов, чтобы вернуться обратно! Ответ донесся у него из-за спины: — Приятно это слышать. Он не был беззащитным ребенком, но этот голос все еще заставлял его съеживаться, как щенка, который ждет удара. Он заставил себя оглянуться, заставил себя посмотреть прямо в голубые-голубые глаза Матери Скаер. — Я скучала по тебе, Рэйт. – Она присела перед ним на корточки, положив костлявые запястья на колени и свесив длинные ладони. – Думаю, пришло время тебе вернуться на свое законное место. Рэйт сглотнул, рот неожиданно пересох. Снова наполнять кубок королю, носить королевский меч, сражаться бок о бок с братом? Снова быть самым яростным, самым суровым, самым кровожадным? Снова жечь, убивать, чтобы однажды надеть свою цепь из наверший? — Это все, чего я хочу, – прохрипел он. – Всё, чего когда-либо хотел. — Я знаю, – сказала министр тем своим успокаивающим тоном, который пугал его еще сильнее, чем жесткий. – Я знаю. – Она протянула руку и почесала его волосы, как чешут щеночка между ушей. – Только королю нужна от тебя еще одна услуга. От ее прикосновения Рэйт почувствовал холодную дрожь между лопатками. — Какая? — Боюсь, Отец Ярви продел колечко в замечательный нос юной королевы Скары. Боюсь, он ведет ее, куда захочет. Боюсь, он ведет ее к гибели и тащит всех нас длинной вереницей за собой. Рэйт глянул на брата, но там помощи не было. От него редко можно было ждать помощи. — Думаю, у нее свои мозги есть, – пробормотал он. Мать Скаер презрительно фыркнула. — Отец Ярви планирует нарушить самые священные законы Министерства и вынести из Строкома эльфийское оружие. — Эльфийское оружие? Она с шипением наклонилась к нему, и Рэйт отпрянул. — Я его видела! Отец Ярви ослеплен своей заносчивостью и собирается спустить с поводка магию, которая разбила Бога. Я знаю, Рэйт, ты не из умников, но видишь, какие тут ставки? — Я думал, никто не может зайти в Строком и остаться в живых… — Здесь ведьма Скифр, она может, и она пойдет. Если эта маленькая сучка отдаст Ярви свой голос. Рэйт облизал губы. — Я мог бы с ней поговорить… Скаер выбросила руку, и он не мог удержаться от того, чтобы съежиться, но она лишь очень мягко положила холодную ладонь ему на щеку. — Думаешь, я настолько жестока, что выставлю тебя на битву слов против Отца Ярви? Нет, Рэйт, конечно нет. Ты не говорун. — Тогда… — Ты – убийца. – Ее лоб сморщился, словно ее разочаровало то, что он сам этого не понял. – Я хочу, чтобы ты ее убил. Рэйт уставился на нее. А что еще он мог сделать? Он смотрел в глаза Матери Скаер и чувствовал озноб по всему телу. — Нет… – прошептал он, и ни одно слово еще не произносилось так слабо. – Пожалуйста… Но мольбами от Матери Скаер никогда было ничего не добиться. Она лишь увидела его слабость. — Нет? – Ее рука больно стиснула его лицо. – Пожалуйста? – Он попытался высвободиться, но сил не было, и она так близко подтащила его, что их носы почти соприкасались. – Это не просьба, мальчик, – прошипела она, – это приказывает твой король. — Они узнают, что я это сделал, – захныкал он, цепляясь за оправдания, как пес в закопанную кость. — Я подумала за тебя. – Мать Скаер вытащила двумя длинными пальцами бутылочку, на дне которой плескалось что-то, похожее на воду. – Ты был виночерпием короля. Капнуть это в чашу королевы не сложнее. Одной капли хватит. Она не будет страдать. Она заснет и никогда не проснется. И тогда это эльфийское безумие закончится. Быть может, мы даже заключим мир с Верховным Королем. — Король Финн тоже думал, что может заключить мир… — Король Финн не знал, что предложить. Рэйт сглотнул. — А вы знаете? — Я бы начала с Отца Ярви, в ящике. – Мать Скаер склонила голову набок. – Вместе, скажем, с южной половиной Гетланда? А все, что к северу от Торлби, должно быть нашим, ты согласен? Уверена, Праматерь Вексен можно убедить выслушать этот аргумент… Мать Скаер взяла вялое запястье Рэйта, повернула его руку и вложила в ладонь бутылочку. Такая маленькая. Тогда он подумал о словах Скары. Зачем посылать честного дурачка выполнять работу умного лжеца? — Вы послали меня, потому что я убийца, – пробормотал он. — Нет, Рэйт. – Мать Скаер снова схватила его лицо и повернула к себе. – Я послала тебя, потому что ты верный. А теперь придумай, какой награды хочешь. – Она встала, возвышаясь над ним. – Завтра в это же время ты вернешься туда, где и должен быть. На сторону своего короля. – Она повернулась. – На сторону своего брата. – И исчезла в ночи. Рэйт почувствовал руку брата на плече. — Братец, сколько человек ты убил? — Ты же знаешь, я не мастак считать. — Значит, больше одного? — Есть разница. Убить того, кто иначе убьет тебя, или того, кто… – Кто не сделал тебе ничего плохого. Того, кто был добр к тебе. Того, кого ты… Ракки схватил его за рубашку и подтащил к себе. — Разница только в том, что сейчас можно намного больше получить и намного больше потерять! Если ты этого не сделаешь… будешь сам по себе. Мы оба будем сами по себе. — А что стало с разговорами о том, чтобы поплыть вместе по широкой Священной? — Ты же сам говорил: надо сказать спасибо Матери Войне за то, что мы с победителями, и ты был прав! Давай не будем притворяться, будто ты убивал только воинов. Сколько раз я соглашался на все ради тебя? Что насчет женщины на той ферме, а? Что насчет ее детей… — Я знаю, что сделал! – Закипела ярость, Рэйт сжал бутылочку в больном кулаке и потряс им перед лицом брата. – Я делал это ради нас, разве нет? – Он схватил Ракки за воротник, тот споткнулся, задел горшок и пролил варево на траву. — Братец, прошу тебя. – Ракки взял его за плечи, скорее обнял, чем сжал. И чем сильнее Рэйт напрягался, тем сильнее смягчался. Ведь брат знал его лучше всех. – Если мы не присмотрим друг за другом, то кто присмотрит? Сделай это. Ради меня. Ради нас. Рэйт посмотрел брату в глаза. Сейчас не казалось, что они сильно похожи. Он втянул воздух, медленно выдохнул, и весь боевой задор испарился. — Сделаю. – Он опустил голову, глядя на бутылочку в ладони. В конце концов, сколько человек он убил? – Я пытался придумать хорошую причину не делать, но… ведь умник у нас ты. – Он крепко сжал кулак. – Я убийца.Рин в основном молчала, держа во рту куски проволоки, и хмуро смотрела на свою работу. Скара говорила за них обеих – быть может, оттого, что рядом появилась девушка ее возраста, или из-за волнения от предстоящего совета. Она говорила о своей юности в Оплоте Байла и о каких-то воспоминаниях, о родителях. О Лесе в Йельтофте, о том, как он горел, и как она надеется отстроить его заново. О Тровенланде, о своих людях, о том, как боги помогут ей освободить их от тирании Верховного Короля, отомстить Светлому Иллингу и защитить наследие убитого деда. Сестра Оуд – теперь уже Мать Оуд – нахмурившись подобающе своему новому положению, согласно кивала. Рэйт не кивал. Хотел бы он стать частью того прекрасного будущего, но он видел, какой была жизнь. Он вырос не в крепости или в королевском замке с рабами, готовыми исполнить любой его каприз. Он сам прогрызал себе путь, и рядом с ним не было никого, кроме брата. Он положил руку на рубашку и почувствовал выпуклость бутылочки под тканью. Он знал, кто он такой. Знал, что должен сделать. А потом Скара ему улыбнулась, и от этой улыбки ему показалось, что Мать Солнце светит ему одному. — Как ты в этом сражаешься? – спросила она и встряхнулась, отчего кольчуга забренчала. – Какая тяжелая! Решимость Рэйта растаяла, как масло на очаге. — К ней привыкаешь, моя королева, – прохрипел он. Она хмуро посмотрела на него. — Ты заболел? — Я? – опешил он. – Почему? — Когда ты выучился хорошим манерам? Боги, тут жарко. – Она оттянула ворот кольчуги и поддоспешник. Никогда она не выглядела более живой: разрумянилась, глаза блестели, все лицо едва заметно сияло. Она щелкнула пальцами невольнице. – Принеси вина? — Я принесу, – сказал Рэйт, быстро подходя к кувшину. — Быть может, сегодня нас обслуживает лучший, – Скара кивнула в его сторону, ухмыляясь Рин. – Он был виночерпием короля. — Был, – пробормотал Рэйт. И будет снова. Если сможет кое-что сделать. Он едва разбирал слова Скары сквозь грохот своего сердца. Он налил вина – медленно, аккуратно, стараясь, чтобы дрожащие руки его не выдали. Вино в чашке выглядело как кровь. Рэйт хотел быть воином. Человеком, который стоит подле своего короля и завоевывает славу на поле битвы. И кем он стал? Человеком, который сжигает фермы. Который обманывает доверие. Который травит женщин. Он сказал себе, что это нужно сделать. Ради короля. Ради брата. Он чувствовал на спине взгляд Матери Оуд, когда делал глоток виночерпия, чтобы убедиться, что вино не опасно для губ, которые лучше, чем его. Он слышал, как она шагнула к нему, а потом Скара сказала: — Мать Оуд! Вы знали Отца Ярви прежде, чем он стал министром, не так ли? — Да, моя королева, самую малость. Он может быть даже беспощаднее, чем… Рэйт услышал, что министр отвернулась, и, не смея даже вздохнуть, достал из рубашки бутылочку Матери Скаер, вынул пробку и капнул одну каплю в чашу. Одной капли достаточно. Он посмотрел, как пошла и исчезла рябь, и убрал бутылочку обратно. Его колени внезапно ослабли. Он оперся на кулаки. И сказал себе, что другого пути нет. Взял чашу обеими руками и обернулся. Скара качала головой, глядя, как Рин подбирает кольчугу на талии, подгоняет ловкими пальцами, чтобы она подходила, правит изогнутой проволокой. — Клянусь, ты со сталью столь же искусна, как мой старый портной с шелками. — Благословлена Той Кто Бьет по Наковальне, моя королева, – пробормотала Рин, отходя назад, чтобы посмотреть на результаты своей работы. – В последнее время, правда, особой благодати не чувствуется. — Все изменится. Я знаю. — Вы говорите как мой брат. – Рин грустно улыбнулась, обходя вокруг Скары. – Похоже, готово. Я ее распущу и подправлю как следует. Скара выпрямилась, когда Рэйт подошел с вином, и положила одну руку на кинжал, висевший на поясе. Кольчуга блестела в свете лампы. — Ну? Сойду я за воина? Боги, он не мог вымолвить ни слова. Его ноги дрожали, когда он встал перед ней на колено, как вставал перед Гормом после каждого поединка или битвы. Так же, как будет вставать снова. — Если бы каждая стена щитов так выглядела, – выдавил он с большим трудом, – вам было бы легко найти мужиков, которые бросились бы в атаку на этих ублюдков. – И поднял обеими руками чашу. Он сказал себе, что выбора нет. — Я могу и привыкнуть к красивым мужчинам, которые преклоняют передо мной колени. – Она засмеялась. Тем сильным, грубым смехом. И потянулась за чашей.
Сделки
— Где она? – пробормотал Отец Ярви, снова глядя на дверь. Колл не привык видеть, как наставник нервничает, и от этого сам начал нервничать. Как будто он и так уже не нервничал оттого, что здесь будет решаться судьба мира и всё такое. — Может, одевается, – прошептал он в ответ. – Как мне кажется, она из тех людей, что стали бы тщательно одеваться на такие мероприятия. Отец Ярви повернулся, сердито на него посмотрел, и Колл понял, что вжимается в свой стул. — А еще, как мне кажется, она из тех людей, кто посчитал бы, сколько времени понадобится, чтобы одеться на такое мероприятие. – Он наклонился ближе. – Ты так не думаешь? Колл прокашлялся, снова бросил взгляд на дверь. — Где она? А на другой стороне Зала Байла, за плечом Гром-гил-Горма Мать Скаер выглядела все более и более довольной собой. И было похоже, что она и Отец Ярви сидят на гигантских весах – и один не мог упасть, не подняв при этом другого. — Надвигается война! – крикнула она, и воины Ванстерланда вокруг нее недовольно заворчали. – Светлый Иллинг уж точно не станет ждать юную королеву. Мы должны выбрать курс, или нас занесет в беду. — Мы все это прекрасно понимаем, Мать Скаер, – проскрежетал король Утил и наклонился к Отцу Ярви. – Где она? Половинка двойной двери со скрипом открылась, и внутрь скользнула Мать Оуд. Когда все взгляды повернулись к ней, она замерла, а потом засуетилась, как утка, потерявшая утят. — Ну? – бросил Отец Ярви. — Королева Скара… Горм прищурился. — Да? — Королева Скара… – Мать Оуд наклонилась к двери, глянула наружу и отступила назад с видимым облегчением. – Здесь. Двери широко распахнулись, Мать Солнце ворвалась во мрак, и все глупо заморгали, когда по залу промаршировали тровены. Королева Скара шагала впереди, с высоко поднятой головой и распущенными волосами, похожими на темное облако. Рассвет высек огонь из красного камня на ее браслете, из драгоценных камней на серьге, из блестящей кольчуги – она пришла в полном боевом облачении, сбоку висел кинжал, в руке позолоченный шлем. Позади нее шел Рэйт, склонив светловолосую голову, с мечом, выкованным Рин, в ножнах, вырезанных Коллом, и, стоит отметить, они казались великолепным творением. Рин превзошла сама себя. Скара определенно выглядела как королева-воин, несмотря на нелепую худобу и все эти волосы, которые в битве стали бы смертельной помехой. Звеня доспехами, она промаршировала между делегациями Ванстерланда и Гетланда, не соизволив взглянуть ни вправо, ни влево, и ее воины топали следом. Улыбка Матери Скаер испарилась. Словно ее стащил Отец Ярви. Гром-гил-Горм уставился на юную королеву, его покрытое шрамами лицо вытянулось. Король Утил слегка приподнял свои железные брови. Колл никогда не видел его таким изумленным. Мать Оуд и Синий Дженнер сели по разные стороны от королевы Скары, но она проигнорировала Стул Байла, бросила золотой шлем на стол и оперлась на закованные в железо кулачки. Ее воины встали полумесяцем позади. Рэйт опустился на одно колено, протягивая ей рукоять меча. Все знали, что Скара никогда не вытащит этот меч. Это было чистейшее представление, почти смехотворное. Почти, но не совсем. Поскольку над ними на стене виднелась нарисованная картина с победоносной Ашенлир, одетой в кольчугу, с незаплетенными волосами и с меченосцем, стоявшим подле нее на колене. Колл посмотрел на королеву из легенды, а потом на нынешнюю королеву и понял, что они невероятно похожи. Улыбка Отца Ярви стала еще шире. — О, как мило. Мать Скаер была впечатлена гораздо меньше. — Определенно, вам нравится устраивать представления, – насмешливо сказала она. — Простите меня, – сказала Скара. – Я готовилась к битве! – Быть может, она была маленькой женщиной, но у нее был голос героя. Последнее слово она рявкнула так же неистово, как могла бы рявкнуть Колючка, и даже Мать Скаер вздрогнула. Колл наклонился к Отцу Ярви. — Полагаю, она прибыла.
— Мои союзники! – крикнула Скара, и ее голос ясно и уверенно звенел в тишине, словно она была рождена для того, чтобы стоять здесь. – Мои гости. Короли, министры и воины Гетланда и Ванстерланда! Рэйт рискнул взглянуть на тех, кого всегда считал друзьями. Ломатель Мечей во все глаза смотрел на Скару, но Мать Скаер уставилась прямо на Рэйта, и ее взгляд был самым убийственным из всех, что он когда-либо видел – а он видел немало смертоносных взглядов. Губы Сорьёрна горько изогнулись от ненависти. Но только взгляд Ракки он не мог вынести. Никакой злости, только разочарование. Взгляд человека, которого предал тот, кому он больше всех доверял. Рэйт уставился в пол, у него перехватило дыхание. — Сегодня мы должны принять великое решение! – говорила Скара. – Станем ли мы использовать запретное оружие против армии Верховного Короля или падем перед ним? Рэйт почти не слушал. Он думал о прошлой ночи. Он встал перед ней на колени и был готов сделать, что до́лжно. А потом услышал ее смех, и пальцы его предали. Чаша упала, и отравленное вино расплескалось по полу. А Скара отмахнулась, пошутив об умениях королевских виночерпиев. А потом он лежал за ее дверью, всю ночь глядя в темноту, как верный пес, которым он и был. Он не спал и думал, на что себя обрек. — Я королева Тровенланда! – крикнула Скара. – Кровь Байла течет по моим венам! Пусть другие бегут от Верховного Короля, но я больше не побегу никогда. Я поклялась отомстить Светлому Иллингу и собираюсь вырвать отмщение у его трупа. Я буду сопротивляться до последнего вздоха! Я буду сражаться любым оружием! – Она злобно посмотрела на Мать Скаер. – Любым оружием. И я собираюсь сражаться здесь. Я не покину Тровенланд. Я не покину Оплот Байла. Рэйт всегда хотел лишь одного – служить королю, сражаться рядом с братом. И все это он бросил и не смог вернуть обратно. Теперь он был сам по себе, как Ракки и сказал. Меченосец девчонки, у которой не хватит силы вытащить меч. — Что скажете, король Утил? – крикнула она. — Скажу, что ни один воин не может не склониться перед вашей решимостью, королева Скара. – И Железный Король улыбнулся – Рэйт и не думал, что увидит такое когда-нибудь. – Смерть ждет всех нас. Для меня будет честью встретиться с ней на вашей стороне. Рэйт увидел, что Скара сглотнула, повернувшись к ванстерам. — Что скажете, король Горм?
Кольчуга давила своей тяжестью. Тепло от нее поджаривало. Скара заставила себя стоять прямо, гордо, не спуская с лица высокомерного вызова. Она – королева, черт возьми. Она королева, королева, королева… — Склониться перед решимостью? – насмешливо выкрикнула Мать Скаер. – Да ни один воин не может без отвращения смотреть на то, как вы тут ломаете комедию. Будто вы хоть раз доставали меч, не говоря уже о том, чтобы гневно им размахивать! А теперь вы хотите, чтобы мы отдали жизни за ваше пустое королевство, за вашу пустую гордыню, за… — Довольно, – тихо сказал Горм. Казалось, он не отводил взгляда своих темных глаз от Скары с тех пор, как она вошла в зал. — Но, мой король… — Сядь, – сказал Ломатель Мечей. Мать Скаер яростно стиснула зубы, но плюхнулась на стул. — Вы хотите, чтобы я сражался за вашу крепость, – спокойно сказал Горм своим певучим голосом. – Чтобы поставил на кон свою жизнь и жизнь моих воинов вдали от дома. Чтобы встретил бесчисленную армию Верховного Короля ради обещания эльфийской магии от лысой ведьмы и однорукого лжеца. – Он открыто, дружелюбно улыбнулся. – Очень хорошо. — Мой король… – прошипела Мать Скаер, но он, все еще не отводя глаз от Скары, поднял руку, чтобы она замолчала. — Я буду за вас сражаться. Каждый мужчина Ванстерланда будет убивать и умирать ради вас. Я буду вашим щитом сегодня, завтра и каждый день моей жизни. Но я хочу кое-чего взамен. В зале воцарилась гробовая тишина. Скара сглотнула. — Назовите вашу цену, великий король. — Вы. Она почувствовала, как щиплет пот под взятой взаймы кольчугой. Почувствовала, как поднимается съеденное, чтобы брызнуть рвотой на стол, но Скара сомневалась, что Мать Кира посчитала бы это пристойным ответом на предложение короля о браке. — Я давно искал королеву, – сказал Ломатель Мечей. – Женщину, равную мне в хитроумии и отваге. Женщину, которая смогла бы заставить монеты в моей сокровищнице давать приплод. Женщину, которая принесла бы мне много детей, которыми можно гордиться. Скара обнаружила, что смотрит на Рэйта, и он тоже смотрит на нее, разинув рот, – но ему нечего было предложить, кроме меча, который она еле могла поднять. Отец Ярви побледнел. Очевидно, такого развития событий он не предвидел. — Ту, кто отдаст вам Тровенланд, – бросил он. Цепь Горма из наверший мертвецов негромко звякнула, когда он пожал плечами. — Ту, кто сможет присоединить Тровенланд к Ванстерланду, и поможет вести обе страны к славе. Мне нужна ваша рука, ваша кровь и ваш разум, королева Скара, и взамен я предлагаю свои. Думаю, это честный обмен. — Моя королева… – прошипела Мать Оуд. — Вы не можете… – сказал Синий Дженнер. Но Скара жестом успокоила советников. Это было потрясением, но королева не может позволить потрясению длиться долго. Она больше не ребенок. С Ломателем Мечей она сможет удержать Оплот Байла. Сможет отомстить за деда. Сможет увидеть труп Светлого Иллинга. С ключом Ванстерланда на шее она получит защиту для своих людей, сможет отстроить заново Йельтофт, сможет выковать будущее Тровенланда. Ее уже тошнило от упрашиваний, лести, от заигрываний с одним соперником против другого. Она устала от того, что ее титул висел на волоске. Скара вовсе не радовалась мысли делить постель с Гром-гил-Гормом. Но разделить с ним власть – это совсем другое дело. Он, наверное, в два раза больше нее. Должно быть, он в два раза ее старше. Быть может, он покрыт шрамами, ужасен, безжалостен и настолько далек от того мужа, о котором она мечтала, когда была девочкой, насколько возможно. Но спящий должен проснуться. Она решила, что это пара, которую Мать Кира бы одобрила. Мир полон чудовищ, в конце концов. Возможно, лучшее, на что можно надеяться – это что самое ужасное чудовище на твоей стороне. Вряд ли у нее был выбор. Она заставила себя улыбнуться. — Я согласна.
Выбор
— Готов? – спросил Отец Ярви, укладывая книги в сундук. Те самые, его любимые, книги с запретными описаниями эльфийских развалин и реликвий. – Надо отправиться со следующим приливом. — Полностью готов, – сказал Колл. Имея в виду, что все упаковал. К этому путешествию он никогда не будет готов. — Поговори с Ральфом. Убедись, что у нас достаточно эля, чтобы подкрепить храбрость команды. Даже с попутным ветром понадобится пять дней, чтобы добраться по побережью до Фёрфинжа. — Нельзя рассчитывать на попутный ветер, – проворчал Колл. — Действительно. Особенно когда пересекаем пролив до Строкома. Колл сглотнул. Он предпочел бы не поднимать этот вопрос до конца света, но тогда все будет еще хуже, а он и так уже достаточно откладывал. — Отец Ярви… – Боги, каким же он был трусом. – Возможно… мне лучше остаться. Министр посмотрел на него. — Что? — Пока вас не будет, королю Утилу, возможно, понадобится… — Он не будет заключать торговые сделки, показывать фокусы с монетами или вырезать стул. Он будет сражаться. Думаешь, королю Утилу нужен твой совет, как сражаться? — Ну… — Здесь правит Мать Война. – Ярви покачал головой и вернулся к книгам. – Те, кто говорят за Отца Мира, должны искать другие способы послужить. Колл предпринял еще попытку. — Если честно, я боюсь. – В конце концов, хороший лжец вплетает в ткань столько правды, сколько возможно – и не было слов правдивее, чем эти. Отец Ярви хмуро посмотрел на него. — Министр, как и воин, должен справляться со своими страхами. Он должен использовать свой страх, чтобы отточить свои суждения, а не позволять ему становиться ослепляющим туманом. Ты думаешь, я не боюсь? Я в ужасе. Всегда. Но я делаю то, что до́лжно. — Но кто решает, что до́лжно… — Я. – Отец Ярви захлопнул крышку сундука и подошел ближе. – У нас прекрасная возможность! Министр – это искатель знаний, и ты более прочих. Я никогда не встречал такого пытливого ума. У нас есть шанс узнать что-то из прошлого! — Чтобы повторить ошибки прошлого? – пробормотал Колл и тотчас пожалел об этом, когда Отец Ярви схватил его за плечи. — Я думал, ты хочешь изменять мир? Стоять за плечом королей и править курс истории? Я предлагаю тебе такой шанс! Боги, он хотел этого. Отец Колл, которого бы боялись, уважали, с которым никогда не говорили бы свысока, всегда принимали всерьез, и уж точно его никогда не бодали бы в лицо какие-то белобрысые головорезы. Он выбросил это из головы. — Я благодарен, Отец Ярви, но… — Ты дал обещание Рин. Колл удивленно моргнул. — Я… — Колл, ты как раскрытая книга – нетрудно прочесть, что у тебя на уме. — Я дал обещание Бренду! – выпалил он. – Я ей нужен! — И мне ты нужен! – отрезал Отец Ярви, сдавив его плечи. Его рука, может, и была иссохшей, но все равно он мог сжать достаточно сильно, чтобы заставить Колла корчиться. – Ты нужен Гетланду! – Он справился с собой и уронил руки. – Я понимаю, Колл, поверь мне, понимаю как никто другой. Ты же знаешь, нет простых ответов. – Ярви поморщился, глянув на пол, словно от боли. – Когда я освобождал от рабства тебя и твою мать, я никогда не ожидал ничего взамен… — Тогда зачем так часто об этом напоминать? – бросил Колл. Отец Ярви посмотрел на него. Удивленно. Даже немного обиженно. Этого хватило, чтобы Колл ощутил знакомый прилив вины. — Потому что я дал обещание Сафрит. Что я присмотрю, чтобы ты стал самым лучшим человеком из тех, кем можешь быть. Человеком, которым она бы гордилась. Человеком, который делает хорошее. Человеком, который стоит в свете. Колл повесил голову. — Я все думаю о том, что мог бы сделать по-другому. Я все думаю… о предложении Матери Эдвин… Глаза Ярви расширились. — Ты ведь не говорил об этом моей матери?! — Я никому не говорил. Но… если бы мы сказали, возможно, она отыскала бы путь к миру… Казалось, плечи Отца Ярви поникли. — Цена слишком высока, – пробормотал он. – Ты же знаешь. — Знаю. — Я не мог рисковать расколом нашего союза. Нам нужно быть сплоченными. Ты это знаешь. — Знаю. — Праматери Вексен нельзя доверять. Ты это знаешь. — Знаю, но… — Но Бренд, возможно, был бы жив. – Внезапно Отец Ярви стал выглядеть намного старше своих лет. Старый, больной и согбенный грузом вины. – Ты полагаешь, у меня в голове не появляются тысячи таких мыслей каждый день? Это удел министра – всегда сомневаться, но всегда выглядеть уверенно. То, что может случиться, не должно тебя сковывать. И уже тем более то, что могло бы случиться. – Он сжал иссохшую руку в кулак, его рот скривился, словно он собирался ударить себя. Потом уронил руку. – Ты должен стараться выбирать большее благо. Ты должен стараться искать меньшее зло. И ты должен брать на себя свои сожаления и смотреть вперед. — Я знаю. – Колл знал, когда побежден. Он знал, что побежден, еще прежде, чем открыл рот. В конце концов, он хотел оказаться побежденным. – Я поеду, – сказал он.
Не было нужды говорить ей, что было и к лучшему. Он сомневался, что у него хватит смелости. Рин посмотрела на него, вот и все. Потом отвернулась и принялась за работу, выпятив челюсть. — Значит, ты сделал выбор. — Хотел бы я, чтобы не пришлось его делать, – пробормотал он, чувствуя вину, словно вор. — Но пришлось, и ты сделал. Он предпочел бы, чтобы она разразилась слезами, или гневно набросилась на него, или умоляла его подумать еще раз. Он разработал маленький трусливый план, как обернуть что угодно из этого против нее. Но у него не было ответа на холодное безразличие. Жалкое «прости» было лучшим из того, что он смог выдавить. Он подумал, стала бы его мать гордиться этим или нет, и его не сильно заботил ответ. — Не извиняйся. Мы потратили немало времени впустую друг на друга. Мне надо винить только себя. Бренд предупреждал меня, что этим все и кончится. Он всегда говорил, что ты слишком переполнен своими надеждами, чтобы взваливать на себя чьи-то еще. Боги, это было как удар по яйцам. Он раскрыл рот, чтобы выпалить, что это нечестно, но как он мог защититься от суждения мертвеца? Особенно доказывая на деле, что это правда. — Я всегда это знала, – прошипела Рин сквозь сжатые зубы. – Наверное, Бренд теперь смеется последним. Колл, шаркая, шагнул к ней. Может, он не мог дать ей то, что она хотела, не мог быть тем, кто ей нужен, но, по крайней мере, он мог позаботиться, чтобы она была в безопасности. Хотя бы это он ей должен. Или Бренду. — Светлый Иллинг будет здесь через несколько дней, – пробормотал он. – И с ним тысячи воинов Верховного Короля. Рин фыркнула. — Тебе всегда нравилось выдавать общеизвестное за мудрость. Раньше мне это нравилось, но, должна сказать, теперь это становится избитым. — Тебе надо вернуться в Торлби… — Зачем? Мой брат мертв, а от дома осталась выжженная скорлупа. — Здесь небезопасно. — Как думаешь, насколько безопасно будет в Торлби, если мы здесь проиграем? Я лучше останусь и помогу, чем смогу. Так бы поступил Бренд. Так поступлю и я. – Боги, она была храброй. Намного храбрее него. Это ему в ней и нравилось. Он заметил, что тянется к ее плечу. — Рин… Она оттолкнула его руку и сжала кулак, словно собиралась ударить. Он знал, что заслуживает этого. Но она не собиралась все упрощать и просто с отвращением отвернулась. — Просто ступай. Ты сделал свой выбор, Брат Колл. Ступай и живи с ним. Что он мог сказать? Не стоило беспокоиться, что она заплачет. Это он шмыгал носом, крадучись выходя из кузницы и чувствуя себя как никогда далеко от лучшего человека из тех, кем мог бы стать.
Над построенным эльфами причалом Оплота Байла капал мелкий дождик. Морось накрывала угрюмой пеленой весь мир, как раз под стать настроению Колла. Дождевые капли росой цеплялись за мех на плечах Ральфа, хмуро стоявшего на рулевом мостике, прилепляли волосы загружавших трюмы гребцов к их решительным лицам. Колл хотел бы, чтобы с ними были Фрор или Досдувой, но команду, с которой Колл плавал по широкой Священной, теперь разбросало ветрами. Большинство из этих людей он едва знал. — Отчего у тебя такое скорбное лицо, голубок? – спросила Скифр, вытаскивая из-под накидки длинный палец, чтобы тщательно поковыряться в носу. – Однажды ты просил меня показать магию, так ведь? — Просил, и вы сказали мне, что я молод и опрометчив, и что магия – это ужасный риск и у нее ужасная цена, и что мне стоит молиться всем богам, которых знаю, чтобы никогда ее не увидеть. — Хм. – Она подняла брови, разглядывая результаты своего занятия, а потом щелчком отбросила их в сторону кораблей Горма, Утила и захваченных кораблей Светлого Иллинга, качавшихся на волнах. – Это было сурово с моей стороны. Ты молился? — Видимо, недостаточно усердно. – Он искоса глянул на нее. – Еще вы говорили, что знаете достаточно магии, чтобы принести вред, и не достаточно, чтобы сделать что-то хорошее. — Это война. Я пришла, чтобы приносить вред. — Не очень-то обнадеживает. — Да уж. — Где вы научились магии? — Не могу сказать. — Не можете или не скажете? — Не могу и не скажу. Колл вздохнул. От каждого ответа, что она давала, ему казалось, что он знает еще меньше. — А вы правда можете безопасно довести нас до Строкома? — Довести до Строкома? Да. Безопасно? – Она пожала плечами. — Это тоже не слишком обнадеживает. — Да уж. — Мы найдем там оружие? — Больше, чем сама Мать Война смогла бы пустить в ход. — А если мы пустим его в ход… будет ли риск еще одного Разбиения Бога? — Я буду довольна, если мы разобьем Праматерь Вексен. — Это обнадеживает меньше всего. Скифр уставилась на серое море. — Если думаешь, что я здесь, чтобы тебя обнадежить, то ты сильно ошибаешься. — Почему всегда все так непросто? – Отец Ярви хмуро смотрел на длинный пандус из покрытого выбоинами эльфийского камня, ведущий во двор крепости. По нему спускалась тощая фигура. Высокая, бритоголовая, с эльфийскими браслетами на татуированной руке. – Мать Скаер, вот это сюрприз! Я думал, вы не хотите принимать участия в этом безумии? Министр Ванстерланда покрутила головой и сплюнула. — Я хочу, чтобы никто не принимал участия в этом безумии, но мой король выбрал свой путь. Я должна убедиться, что он идет по нему к победе. Вот почему я еду с вами. — С удовольствием попутешествую в вашей компании. – Ярви подошел к ней ближе. – Если вы собираетесь помогать мне. Встаньте на моем пути, и вы пожалеете. — Значит, мы поняли друг друга, – сказала Мать Скаер, скривив губы. — Мы всегда понимали. Колл вздохнул про себя. Что может быть лучшей основой для союза, чем взаимная ненависть и подозрения? — Тогда за весла! – крикнул Ральф. – Я тут не молодею!
Пример Гудрун
Это было прекрасное утро позднего лета, и благодаря Матери Солнцу капли ночного дождя сияли в траве, словно драгоценности. — Это наше самое слабое место, – сказал Рэйт. Не надо было быть великим воином, чтобы это увидеть. Во время Разбиения Бога северный угол крепости срезало, будто гигантским ножом, и короли далекого прошлого построили башню, чтобы закрыть проем. Это было плохо сделанное и заброшенное сооружение, его крыша обвалилась, и на покрытых пометом стропилах кишели птицы. Часть стены, построенная людьми рядом с башней, клонилась наружу, и ее подпирали крошащиеся бастионы. — Башня Гудрун. — Откуда у нее это название? – спросила Мать Оуд. Скару сильно раздражала эта история, когда ее рассказывала Мать Кира, но оказалось, что она хорошо ее помнит, как и большинство уроков министра. — Принцесса Гудрун была правнучкой короля Тровенланда. — Плохое начало, – проворчала Мать Оуд. По утрам она нередко бывала раздражительной. – Впрочем, я знаю несколько историй с таким же началом, которые заканчиваются нормально. — Только не эта. Она влюбилась в помощника конюха. — Опрометчиво. — Наверное, любовь приходит тогда, когда приходит. Мать Оуд приподняла бровь. — Обычно видно издалека, что она приближается, и можно приложить усилия, чтобы уйти с ее пути. — Что ж, Гудрун не приложила. В Тровенланде тогда было три короля, и дед пообещал ее одному из двух других. Она попыталась сбежать, и тогда он повесил ее любовника прямо на этой башне, а Гудрун запер на вершине, чтобы она осознала свой долг. Мать Оуд почесала пучок, в который были собраны ее волосы. — Даже не знаю, как эта история может окончиться хорошо. — Никак. Гудрун сбросилась со стены и умерла во рву. — Будем надеяться, мы все не последуем ее примеру, – сказал Рэйт. — Не убьем себя ради любви? – спросила Скара. — Не помрем во рву. В последнее время Рэйт выглядел мрачно, даже для него. И хотя для объяснения чьего-либо плохого настроения не было нужды смотреть дальше, чем на приближающуюся десятитысячную армию врагов, Скара раздумывала, не стояла ли за этим ее сделка с Гормом. Она и сама совсем ей не радовалась, но ничего нельзя было поделать. Она устало вздохнула. Беспокоиться стоило о вещах посерьезнее, чем чьи-то чувства, пусть даже и ее собственные. Ее привлек звук копыт, и она увидела, как из ворот выезжают всадники. Две сотни лошадей, если не больше, быстро мчались колонной прочь. Земля била у них из-под копыт, когда они прогрохотали мимо людей, все еще углублявших ров, и поскакали дальше по грязи, мимо лагерей Горма и Утила. По пологому склону в их сторону поднимался Синий Дженнер, и Скара крикнула ему: — Кто это не желает дождаться грядущего? — Колючка Бату, – сказал Дженнер, поворачиваясь, чтобы посмотреть на всадников. – Но только потому, что на ее вкус Светлый Иллинг добирается сюда недостаточно быстро. Она взяла две сотни самых кровожадных гетландцев, чтобы нанести им столько урона, сколько сможет. — Она может нанести немало урона, – пробормотала Скара, глядя, как всадники вытекают из длинной тени Оплота Байла и скачут по разоренной деревне на север. — В любом случае у нас нет корма для этих лошадей, моя королева. – Дженнер остановился рядом с ними, уперев руки в бедра. – Тут и для людей-то немного еды. Светлый Иллинг сжег почти все фермы на сотни миль в округе и обчистил большую часть оставшихся. Утил и Горм считают, что остаться может не больше тысячи человек. Те, у кого есть семьи, о которых надо заботиться, и урожай, который надо собирать, уплывут на кораблях в Торлби и дальше. Скара удивленно моргнула, услышав это. — Их будет больше в десять раз. — Чем меньше шансов, тем больше слава, – пробормотал Рэйт. – Или, по крайней мере, так я слышал… — Я выберу воинов, которые останутся. – Дженнер как обычно старался строить оптимистичные планы. – Их будет достаточно, чтобы оборонять стены, пока не вернется Отец Ярви. Четыре сотни ванстеров, четыре сотни гетландцев, сотня кузнецов, поваров и слуг. И сотня наших. — У нас есть так много желающих остаться? — Моя королева, там впятеро больше людей хотят умереть за вас, и я могу отобрать сотню тех, кто, умирая, сможет убить еще несколько воинов Верховного Короля. — Я склоняю голову, – сказала Скара, – в самом деле. Но ты не должен быть одним из них. Ты уже сделал больше, чем… Синий Дженнер фыркнул. — О, я остаюсь, этот вопрос решен. Я обещал своей команде чертовски большие премии, когда вы победите Верховного Короля. Если я не выполню этого обещания, то буду выглядеть довольно по-дурацки. А вот вам лучше уехать. Настала ее очередь фыркнуть. — Как я могу ожидать, что другие будут рисковать своими жизнями, если сама не буду? — Моя королева, – сказала Мать Оуд, – ваша кровь для Тровенланда ценнее, чем… — Я королева в своей крепости. И приказы мне может отдавать лишь Верховный Король, а раз уж я открыто восстала против него, то тебе не повезло. Я остаюсь, вот и все. — Тогда я тоже остаюсь, – вздохнула Мать Оуд. – Место лекаря подле раненых. А место министра подле королевы. Скара почувствовала такой прилив признательности, что у нее на глаза едва не навернулись слезы. Вряд ли она сама выбрала бы себе таких советников, но теперь она их ни на кого бы не променяла. — Быть может, боги забрали моего деда. – Скара положила одну руку на Мать Оуд, а другую на Синего Дженнера и крепко их обняла. – Но они послали мне две колонны, на которые я могу опереться. Мать Оуд хмуро осмотрела себя. — Я немного широковата для колонны. — И все же тывосхитительно меня поддерживаешь. А теперь идите. Выберите мне сотню воинов, которые лучше всех надают Светлому Иллингу по яйцам. — Мы выберем, моя королева, – сказал Синий Дженнер, ухмыляясь в ответ. – И найдем им самые крепкие сапоги. Скара осталась стоять на траве с Рэйтом. Птицы все еще чирикали. Доносились крики работяг во рву. Ветерок шелестел травой. Скара не смотрела вбок. Но ей нравилось знать, что он там, у ее плеча. — Ты можешь уйти, – сказала она. – Если хочешь. — Я сказал, что готов умереть за вас. И говорил серьезно. Глянув на него, она увидела, что в нем еще осталось былое самодовольство – отважный, опасный и никогда не извиняющийся – и улыбнулась. — Пока еще нет нужды умирать. Мне нужен кто-то, кто будет пугать моих гостей. — Это я тоже могу. – Он улыбнулся в ответ. Той суровой и жадной улыбкой, показав все зубы. Он смотрел достаточно долго, чтобы она поняла, что это не случайность. Достаточно долго, чтобы то теплое волнение заставило покалывать ее кожу. Отчасти ей хотелось последовать примеру Гудрун. Наплевать на приличия и кувыркаться во ржи со своим конюхом. По крайней мере, узнать, каково это. Но намного большая ее часть смеялась над этой идеей. Она не была романтичной. Не могла себе этого позволить. Она была королевой и нареченной Гром-гил-Горма, Ломателя Мечей. Вся страна полагалась на нее. Как бы она ни ругалась, ни жаловалась и ни восставала против Матери Киры, в конце концов она всегда исполняла свой долг. Поэтому вместо того, чтобы схватить Рэйта, как тонущая девчонка хватается за корягу, и целовать его, словно у него во рту секрет жизни, она сглотнула и хмуро посмотрела на Башню Гудрун. — Это многое значит, – сказала она. – Что ты сражаешься за меня. — Не так уж много. – Солнце на миг укрылось за тучей, и драгоценности в траве превратились в холодную воду. – Каждому убийце нужен кто-то, ради кого убивать.Тысяча
Сорьёрн был отличным лучником, и, натянув свой огромный лук на фоне кровавого заката, он казался настоящим героем: одна нога на зубчатой стене на вершине Башни Гудрун, спина изогнулась, и свет от пылающей стрелы замерцал на решительном лице. — Поджигай, – сказал Горм. Тысяча воинов Тровенланда, Ванстерланда и Гетланда следила взглядом за огненной полоской – стрела по дуге пролетела в вечернем безветрии и ударилась в палубу корабля Светлого Иллинга. От нее взметнулось синее пламя – это с гулким звуком занялось южное масло. В мгновение ока весь корабль озарила вспышка, жар от которой Рэйт почти почувствовал даже здесь, на стене. Он глянул вбок и увидел, что теплое сияние осветило улыбку Скары. Это была ее идея. В конце концов, корабль для воина – это его сердце и дом. Чертовски нелегко было вытащить его из гавани и выкатить на бревнах по длинному пандусу во двор. Спина и содранные руки Рэйта до сих пор болели. Королева Скара отдала золоченый флюгер с корабля Синему Дженнеру, король Горм вырвал все серебряные украшения, чтобы переплавить на кубки, а король Утил забрал красный парус на ткань для женщин Гетланда. Мачту убрали, чтобы корабль поместился в проход, прекрасную резьбу сдолбили, когда он застрял в воротах, но в конце концов его удалось вытащить наружу. Рэйт надеялся, что Светлый Иллинг оценит усилия, которые они предприняли, чтобы поприветствовать его в Оплоте Байла. Но в любом случае защитники наслаждались видом его корабля в огне. Раздавались крики, слышался смех, выкрикивались оскорбления разведчикам Иллинга, которые спокойно сидели на лошадях далеко вне досягаемости стрел. Впрочем, хорошее настроение продлилось недолго. Армия Праматери Вексен начала прибывать. Стройной колонной они топали по дороге – железная змея людей с огромным знаменем Верховного Короля впереди. Там и сям над толпой плясало семилучевое солнце Единого Бога, и знаки сотен героев вяло висели в вечернем безветрии. Все больше и больше людей прибывало через развалины деревни, растягиваясь в дымке. — Когда они закончатся? – услышал Рэйт шепот Скары, которая нервно крутила рукой свой браслет. — Я надеялся, что разведчики ошиблись в подсчетах, – пробормотал Синий Дженнер. — Похоже, ошиблись, – проворчал Рэйт. – Они насчитали слишком мало. Насмешливый хохот на стенах превратился в угрюмые улыбки, сменившиеся хмурыми лицами, когда змея людей разделилась, огибая крепость, как текущая вода вокруг острова, и воины Нижеземья и Ютмарка окружили Оплот Байла от утесов на востоке до утесов на западе. Им не было нужды нарочито демонстрировать пренебрежение. Их количество говорило на языке грома. — Мать Война расправила крылья над Оплотом Байла, – прошептала Оуд. Теперь прибывала вереница фургонов, поскрипывающих от фуража, а за ними шла бесконечная толпа семей, невольников, слуг и торговцев, священников и перекупщиков, землекопов и перегонщиков скота с мычащими и блеющими стадами коров и овец, при виде которых постыдился бы любой рынок из тех, что когда-либо видел Рэйт. — Будто целый город движется, – пробормотал он. Сгущалась темнота, и только теперь показалась река мерцающих факелов арьергарда. Люди дикого вида, с голыми торсами, отмеченные шрамами, в боевой раскраске несли освещенные пламенем костяные знамена. — Шенды, – сказал Рэйт. — Разве они не заклятые враги Верховного Короля? – спросила Скара, и ее голос звучал резче обычного. Рот Матери Оуд сжался в суровую линию. — Должно быть, Праматери Вексен удалось превратить их в наших врагов. — Слышал, они съедают своих пленников заживо, – пробормотал кто-то. Синий Дженнер сердито посмотрел на него. — Тогда лучше в плен не попадать. Рэйт потер вспотевшую ладонь о ручку щита и глянул в сторону гавани, где под защитой цепей стояло наготове множество кораблей и все еще могло увезти тысячу защитников… Он прикусил язык так сильно, что почувствовал кровь, и заставил себя снова посмотреть на толпу, которая собиралась за стенами. Раньше он никогда не боялся сражения. Может, потому, что шансы всегда были на его стороне. А может, он просто потерял свое место, семью и всякую надежду вернуть все обратно. Говорят, что надо бояться тех, кому нечего терять. Но на самом деле это они боятся больше всех. — Вон там. – Скара указала на шеренги Верховного Короля. Кто-то шел к крепости. Шел с важным видом, как идут на пир к другу, а не во вражескую крепость. Воин в блестящей кольчуге, отражавшей свет горящего корабля, отчего казалось, что и сама она пылает. Воин с длинными волосами, которыми играл легкий ветерок, и с удивительно гладким, юным, прекрасным лицом. У него не было щита, и левую руку он положил на рукоять меча. — Светлый Иллинг, – прорычал Дженнер, скаля все зубы, что у него еще остались. Иллинг остановился в пределах досягаемости стрелы, ухмыльнулся, посмотрев на заполненные людьми стены, и высоко и чисто крикнул: — Вряд ли король Утил наверху, а? Некоторым утешением было услышать голос Утила, такой же скрипучий и беспечный, стоял ли он лицом к лицу с одним воином или с десятью тысячами. — Ты тот человек, которого зовут Светлым Иллингом? Иллинг вызывающе пожал плечами. — Кто-то должен им быть. — Тот, который убил пятьдесят человек в битве при Форнхольте? – крикнул Горм с крыши Башни Гудрун. — Не знаю. Я убивал, а не считал. — Тот, который одним ударом срубил носовую фигуру корабля принца Конмера? – спросил Утил. — Тут все дело в запястье, – сказал Иллинг. — Тот, кто убил короля Финна и его беззащитного министра? – рявкнула Скара. Иллинг продолжал улыбаться. — Ага, тот самый. И вы бы видели, что я только что сделал на обед. – Он довольно похлопал себя по животу. – Вот это была резня. — Ты меньше, чем я ожидал, – сказал Горм. — А ты больше, чем я смел надеяться. – Иллинг намотал на палец прядь своих длинных волос. – Большие люди издают отличный грохот, когда я их сбиваю. Я потрясен, что Железный Король и Ломатель Мечей заперты тут, как свиньи в свинарнике. Я был уверен, что вы захотите испробовать свое искусство владения мечом против моего, сталь против стали. — Терпение, терпение. – Горм наклонился со стены, свесив руки. – Может, я и убью тебя, когда мы познакомимся получше. Утил коротко кивнул. — Хорошей вражде, как и хорошей дружбе, нужно время, чтобы созреть. Не надо начинать историю с конца. Иллинг ухмыльнулся еще шире. — Тогда не стану спешить и буду искренне надеяться, что в свое время убью вас обоих. Нехорошо отказывать скальдам в такой замечательной песне, какая может из этого получиться. Горм вздохнул. — Скальды в любом случае найдут, о чем спеть. — А где Колючка Бату? – спросил Иллинг, оглядываясь так, словно она могла прятаться во рву. – Я убил нескольких женщин, но среди них не было столь знаменитых. — Не сомневайся, она сама представится, – сказал Утил. — Не сомневаюсь. Каждого сильного воина судьба однажды сводит с еще более сильным. Это наше величайшее благословление и величайшее проклятие. Утил снова кивнул. — Смерть ждет всех нас. — Уж она ждет! – Иллинг широко развел руки, шевеля пальцами. – Я давно хочу обнять свою госпожу, но мне еще только предстоит отыскать воина, который будет достаточно искусным, чтобы представить нас друг другу. – Он обернулся к пылающему кораблю. – Вы сожгли мою лодку? — Радушный хозяин дает гостям место у огня, – крикнул Горм, и по стенам понеслась буря насмешливого хохота. Рэйт тоже выдавил из себя смешок, хотя для этого потребовалось геройское усилие. Но Иллинг только пожал плечами. — Немного расточительно. Это был хороший корабль. — Мы не знаем, куда девать корабли, с тех пор, как захватили твои, – прорычал Горм. — Да, в конце концов, у вас ведь так мало людей, которых можно на них посадить. – Иллинг снова разразился смехом, затем вздохнул, глядя на пламя. – Носовую фигуру я вырезал сам. Ну ладно, как я говорю – что сгорело, то сгорело, и обратно его не вернешь. Скара вцепилась в зубчатую стену. — Ты бесцельно сжег половину Тровенланда! — А! Вы, должно быть, юная Скара, королева оставшихся несожженных клочков. – Иллинг выпятил пухлые губы и искоса посмотрел на Скару. – Считайте меня злодеем, если хотите, моя королева, вините меня во всех своих напастях, но я не нарушал клятв, и в моих поджогах есть благородная цель. Заставить вас встать на колени перед Верховным Королем. И к тому же… огонь прекрасен. — То, что строилось всю жизнь, сгорает за миг! — Это и делает огонь прекрасным. В любом случае довольно скоро вы встанете на колени перед Верховным Королем. — Никогда, – прорычала она. Иллинг покачал пальцем. — Все так говорят, пока им не перережут сухожилия на ногах. А потом, поверьте, они падают довольно быстро. — Это всего лишь слова, моя королева, – сказал Синий Дженнер, отодвигая Скару от парапета. Но если слова – это оружие, то Рэйту показалось, что Иллинг на этот раз взял верх. — Так и будешь стоять и хвастаться? – Горм сильно потянулся и картинно зевнул. – Или полезешь на наши стены? Даже мелкие людишки издают отличный грохот, когда я их сбиваю с такой высоты, а мне ужасно хочется немного поупражняться. — О-о, достойный вопрос! – Иллинг уставился в чернеющее небо, потом на своих людей, которые окружали Оплот Байла все более широким кольцом заточенной стали. – Не знаю, что и выбрать… Бросим-ка монетку, и пусть Смерть решает, а, королева Скара? Побледневшее лицо Скары передернулось, и она сжала руку Синего Дженнера. — Орел – и мы нападаем, решка – остаемся тут! – Иллинг подбросил монетку высоко в воздух – она заблестела оранжевым в свете горящего корабля – и дал ей упасть в траву, уперев руки в бока и глядя вниз. — Ну? – крикнул Горм. – Орел или решка? Иллинг разразился громким хохотом. — Не знаю, она укатилась! Иногда так бывает, а, Ломатель Мечей? — Ага, – немного разочарованно проворчал Горм. – Бывает. — Отложим до завтра. Почему-то мне кажется, вы все еще будете тут! С этими словами поединщик Верховного Короля повернулся, не спуская улыбки с гладкого красивого лица, и неторопливо пошел к своим войскам. На расстоянии двух полетов стрелы от стен она начали забивать в землю колья. Круг шипов, остриями в сторону крепости.
Запретный город
Ни горячечный бред, ни ночные предчувствия, ни кошмары безумца не могли и приблизиться к действительности Строкома. Южный Ветер медленно двигался по огромному кругу стоячей воды. Тайное море в несколько миль шириной, окруженное островами. Некоторые из которых были просто обломками скал, некоторые – тянулись далеко из вида, и все они были покрыты зданиями. Покореженные кубы, изломанные башни, скрученные персты крошащегося эльфийского камня и все еще блестящего эльфийского стекла. Другие полузатопленные здания выступали из темных вод. Тысячи тысяч пустых окон сердито смотрели вниз, и Колл пытался представить, сколько эльфов здесь жило и умерло в этой колоссальной катастрофе, но не знал таких чисел. — Вид еще тот, – прошелестел Отец Ярви, и это было самое большое из всех возможных преуменьшений. Всюду стояла тишина. Не кружили сверху птицы. Не блестели рыбы в кильватере. Только скрипели уключины, да члены команды бормотали молитвы. Бывалые гребцы пропускали свой взмах, задевали весла друг друга, озираясь в благоговейном ужасе, и Колл не сомневался, что сам охвачен благоговейным ужасом сильнее всех из команды. Видели боги, он никогда не притязал на звание храбреца. Но похоже, трусость может привести к бо́льшим проблемам, чем храбрость. — Та Кто Напевает Ветер сердится, – пробормотала Мать Скаер, глядя на истерзанное небо – гигантскую спираль синюшного пурпура, израненной красноты и полночной черноты, где никогда не покажутся звезды. Облака были такими тяжелыми, что, казалось, могут сокрушить мир. — Ветер здесь – это всего лишь ветер. – Скифр сняла путаницу священных знаков, талисманов, медальонов и зубов на удачу, которую всегда носила, и отбросила прочь. – Здесь нет богов. Коллу намного больше нравилась идея о сердитых богах, чем о том, что никаких богов и вовсе нет. — Что вы имеете в виду? Скифр выпрямилась на носу корабля и широко развела руки – ее накидка из тряпья развевалась, словно она была какой-то огромной, неестественной птицей, носовой фигурой безумца, указывающей путь к погибели. — Это Строком! – пронзительно крикнула она. – Величайшие развалины эльфов! Можешь не молиться, поскольку сюда даже боги боятся забредать! — Не думаю, что кому-то полегчало, – проворчал Отец Ярви. Вся команда смотрела на нее. Некоторые сутулились, словно хотели исчезнуть в своих плечах. Все они были жесткими и отчаянными воинами, но не существовало ни битвы, ни трудностей, ни лишений, которые могли бы подготовить человека к такому. — Нам нельзя здесь находиться, – пробормотал старый косоглазый гребец. — Это место проклято, – сказал другой. – Те, кто здесь побывал, заболели и умерли. Отец Ярви вышел перед Скифр, спокойный, как человек у своего очага. — Один взмах за раз, друзья мои! Я понимаю ваши страхи, но они пусты! С другой стороны, денежные сундуки, которые вам по возвращении даст королева Лаитлин, будут полны до краев. Эльфы исчезли тысячи лет назад, и с нами Ходящая по Руинам, чтобы показать безопасный путь. Опасности нет. Поверьте мне. Разве я когда-либо заводил вас не туда? – Беспокойные возгласы сменились ворчанием, но даже обещание богатства не могло выдавить ни одной улыбки. — Туда! – крикнула Скифр, указывая в сторону лестницы из наклонных ступеней, поднимавшихся из воды, таких больших, что они вполне могли быть сделаны для ног гигантов. – Высадите нас на берег. Ральф крикнул, чтобы гребли медленно, и навалился на рулевое весло. Они плавно подплыли, и галька заскрежетала по килю. Колл услышал, как он бормочет: — Как вода может быть такой спокойной? — Потому что все здесь мертво, – сказала Скифр. – Даже вода. – И спрыгнула на ступени. Когда Отец Ярви положил руку на борт, Мать Скаер схватила его за иссохшее запястье. — Еще не поздно отказаться от этого безумия. Поставьте ногу на проклятую землю, и мы нарушим самый священный запрет Министерства. Ярви высвободил руку. — Любой закон, который не может гнуться в бурю, обречен на то, чтобы быть нарушенным. – И спрыгнул вниз. Колл глубоко вздохнул и перемахнул за борт. Он испытал большое облегчение, что его не поразила смерть в тот самый миг, как его ноги коснулись камня. Фактически казалось, что эта земля ничем не отличается от прочих. Впереди в темных долинах между громадными зданиями не было ни движения, за исключением, быть может, каких-то обвалившихся панелей или висевших тросов, качавшихся на постоянном ветру. — Ни мха, – сказал он, встав на корточки у кромки воды, – ни водорослей, ни ракушек. — В этих морях не растет ничего, кроме грез, – сказала Скифр. Она выудила что-то из недр своей тряпичной накидки – странную бутылочку, и когда она ее коснулась, на розовую ладонь легли пять предметов. Они были похожи на червивые бобы, одна половина белая, другая красная, и при внимательном взгляде Колл мог рассмотреть на каждом едва заметные надписи, сделанные маленькими буквами. Эльфийскими буквами, само собой, и Колл едва не осенил свою грудь священным знаком, но вспомнил, что боги были где-то в другом месте, и стал сжимать гирьки под рубашкой. Хоть какое-то утешение. — Каждый из нас должен съесть один боб, – сказала Скифр, запрокинула голову, сунула боб в рот и проглотила. Мать Скаер хмуро посмотрела на них с еще большим пренебрежением, чем обычно. — А что, если я откажусь? Скифр пожала плечами. — Я никогда не была настолько глупа, чтобы отвергать важнейшее правило моих учителей – всякий раз съедать один боб, когда проходишь через эльфийские руины. — Это может быть яд. Скифр наклонилась ближе. — Если бы я хотела тебя убить, я бы просто перерезала тебе глотку и отдала труп Матери Морю. Быть может, яд везде вокруг нас, и это лекарство? Отец Ярви схватил боб с ладони Скифр и проглотил. — Кончайте стонать и ешьте бобы, – сказал он, хмуро глядя на землю. – Мы выбрали свой путь, и он вьется далеко впереди нас. Ральф, успокаивай людей, пока нас не будет. Старый кормчий закончил привязывать носовой трос к огромному валуну и проглотил свой боб. — Возможно, спокойствие – это больше того, о чем можно просить. — Тогда просто держи их здесь, – сказала Скифр, протягивая Коллу ладонь и то, что лежало на ней. – Надеюсь, вернемся через пять дней. — Пять дней там? – спросил Колл, и боб замер на полпути к его рту. — Если повезет. Эти руины тянутся на мили, и пути не так легко отыскать. — Откуда они тебе известны? – спросила Скаер. Скифр склонила голову набок. — А откуда все всё узнают? Слушают тех, кто уже проходил через это. Потом идут по их стопам. А потом, быть может, отыскивают и свои пути. Скаер скривила губу. — Есть ли у тебя что-то, кроме дыма и загадок, ведьма? — Возможно, в свое время я покажу тебе больше. Нечего бояться. Во всяком случае, кроме Смерти. – Она наклонилась к Матери Скаер и зашептала: – А разве она не всегда за твоим плечом? Боб неприятно скользнул по горлу Колла, но был безвкусным, и ощущения от него никак не поменялись. И уж точно он не излечивал от раздражительности, вины и сокрушающего чувства обреченности. — А что насчет остальной команды? – прошептал он, хмуро глядя на корабль. Скифр пожала плечами. — У меня только пять бобов. – Она обернулась и зашагала к руинам, а министры Гетланда и Ванстерланда пошли за ней следом. Боги, как же Коллу теперь хотелось, чтобы он остался с Рин. Все, что ему в ней нравилось, внезапно на него нахлынуло. Он почувствовал, что предпочел бы встретиться с десятком армий Верховного Короля рядом с ней, чем зайти в про́клятую тишину Строкома. Но, как всегда говорил Бренд, за желания ничего не купишь. Колл закинул за плечи свой мешок и пошел вслед за остальными.Раны
Люди лежали на полу, брызгая слюной и корчась от боли. Они умоляли о помощи и бормотали что-то о своих матерях. Они сквернословили сквозь стиснутые зубы, рычали, кричали и истекали кровью. Боги, как много в человеке крови. Скара и поверить не могла. В углу клирик бубнил мольбы Тому Кто Заживляет Рану и развевал приторно пахнущий дым из чаши с тлеющей корой. Но все равно тут стояло удушающее зловоние пота, мочи и выделений организма, и Скаре пришлось прижать руку ко рту, к носу, даже к глазам и смотреть сквозь пальцы. Мать Оуд была невысокой женщиной, но сейчас казалась огромной. Уже не персик, но скорее глубоко укоренившееся дерево, на котором они растут. Она нахмурила лоб, вспотевшие пряди волос липли к стиснутым челюстям, рукава были закатаны и виднелись сильные мышцы на испачканных красным предплечьях. Мужчина, которому она щупала рану на бедре, изогнул спину, а потом начал молотить руками и визжать. — Кто-нибудь, подержите его! – прорычала она. Рин метнулась мимо Скары, схватила мужчину за запястье и грубо прижимала его, пока Мать Оуд не вытащила костяную иглу из своего пучка волос, взяла в зубы, просунула в нее нить и наконец начала зашивать. А мужчина фыркал, ревел и плевался. Скара вспомнила, как Мать Кира называла органы, описывала их назначение и бога-покровителя. Она говорила, что принцесса должна знать, как работают люди. Но можно прекрасно знать, что внутри человека кишки, и все же испытывать глубокое потрясение от их вида. — Они напали с лестницами, – говорил Синий Дженнер. – И довольно храбро. Я бы на такое не пошел. Думаю, Светлый Иллинг пообещал немало денег тем, кто сможет забраться по стенам. — Не многие забрались, – сказал Рэйт. Скара посмотрела на мух, вившихся над грудой окровавленных бинтов. — Достаточно, чтобы натворить это. — Это? – Она с трудом понимала, как Дженнер мог сейчас хихикать. – Вы же видели, что мы с ними сделали! Если это худшее, что мы переживем, прежде чем вернется Отец Ярви, я буду считать, что мы поистине везунчики. – Скара, должно быть, выглядела испуганно, поскольку он смешался, встретившись с ней взглядом. – Ну... наверное, не эти парнишки... — Он нас испытывает. – Лицо Рэйта было бледным, и на его щеке появились царапины. Скара не хотела знать, как он их получил. – Прощупывает, где мы слабы. — Что ж, это испытание мы прошли, – сказал Дженнер. – На этот раз, по крайней мере. Моя королева, нам бы лучше вернуться на стены. Светлый Иллинг не из тех, кто сдается при первом затруднении. В это время на стол Матери Оуд затаскивали следующего мужчину, а министр начисто омывала руки в чаше с трижды благословенной водой, уже розовой от крови. Мужчина был большим гетландцем, немногим старше Скары, и единственным следом раны было темное пятно на его кольчуге. На шее у Оуд постукивал набор маленьких ножей, одним из которых она теперь срезала ремни, державшие доспех. Потом Рин стащила его кольчугу и мягкую поддевку, обнажив маленький порез на животе. Мать Оуд склонилась над ним, надавила и посмотрела, как вытекает кровь. Мужчина изогнулся, его рот открылся, но он только хрипло выдохнул. Его гладкое лицо содрогнулось. Мать Оуд понюхала рану, пробормотала проклятие и выпрямилась. — Здесь я ничего поделать не смогу. Спойте ему молитву. Скара уставилась на нее. Вот так легко человек был приговорен к смерти. Но таков выбор, который приходится делать лекарю. Кого-то можно спасти. Кто-то уже всего лишь груда плоти. Мать Оуд пошла дальше, а Скара заставила себя встать на дрожащих ногах перед умирающим, чувствуя, что ее сейчас стошнит. Заставила себя взять его за руку. — Как тебя зовут? – спросила она. Его шепот был едва громче выдоха. — Сордаф. Она попыталась спеть молитву Отцу Миру, чтобы он даровал воину покой. Ту молитву, что пела Мать Кира, когда Скара была маленькой, и когда умер ее отец, но слова не лезли из горла. Она слышала о мужчинах, достойно умерших в битве. Теперь она больше не могла представить, что это значило. Выпученные глаза раненого сфокусировались на ней. Или позади нее. На его семье, быть может. На том, что он не доделал, что не досказал. На тьме за Последней Дверью. — Что я могу сделать? – прошептала она, вцепившись в его руку так же сильно, как он цеплялся за нее. Он попытался что-то сказать, но раздалось только хлюпанье, и кровь запятнала его губы. — Кто-нибудь, принесите воды! – взвизгнула она. — Уже не нужно, моя королева. – Рин мягко разжала пальцы Скары. – Он умер. – И Скара поняла, что его рука обмякла. Она встала. Голова кружилась. Было жарко, и все тело покалывало. Кто-то кричал. Хрипло, сдавленно, булькающими криками, и между ними она слышала бормотание клирика, который все бормотал и бормотал, умоляя о помощи, умоляя о милосердии. Она, шатаясь, дошла до двери, едва не упала, вывалилась во двор, ее стошнило. Она чуть не упала в свою блевотину, подобрала платье, и ее снова стошнило. Она вытерла со рта длинную полоску желчи и, содрогаясь, прислонилась к стене. — С вами все в порядке, моя королева? – Рядом стояла Мать Оуд, вытирая руки тряпкой. — У меня всегда был слабый желудок... – Скара закашлялась, ее снова затошнило, но на этот раз вышла только горькая слюна. — Все мы где-то прячем наши страхи. Особенно если не можем себе позволить их показывать. Думаю, вы прячете свои в желудке, моя королева. – Оуд мягко положила руку Скаре на плечо. – Место не хуже прочих. Скара посмотрела на дверь, из-за которой доносились стоны раненых. — Это все из-за меня? – прошептала она. — Королеве приходится делать трудный выбор. И с достоинством нести его плоды. Чем быстрее вы бежите от прошлого, тем быстрее оно вас поймает. Все, что можно сделать, – это встретиться с ним лицом к лицу. Принять его. Постараться встретить будущее мудрее, чем прошлое. – Министр откупорила фляжку и протянула ее Скаре. – Ваши воины смотрят на вас как на пример. Вам не нужно сражаться, чтобы демонстрировать им храбрость. — Я не чувствую себя королевой, – пробормотала Скара. Она сделала глоток и поморщилась, почувствовав, как алкоголь прожигает себе путь по воспаленному горлу. – Я чувствую себя трусихой. — Тогда ведите себя так, будто вы храбрая. Никто и никогда не чувствует себя готовым. Никто не чувствует, что он вырос. Делайте то, что сделала бы великая королева. Тогда и будете ею, что бы вы ни чувствовали. Скара выпрямилась и расправила плечи. — Вы мудрая женщина и отличный министр, Мать Оуд. — Я ни та, ни другая. – Министр наклонилась ближе и еще немного закатала рукава. – Но я научилась неплохо притворяться и той и другой. Вас снова тошнит? Скара покачала головой, сделала еще один обжигающий глоток из фляжки, вернула ее и смотрела, как Оуд тоже делает немаленький глоток. – Я слышала, что в моих венах кровь Байла... — Забудьте о крови Байла. – Оуд сжала руку Скары. – Ваша тоже достаточно хороша. Скара судорожно вдохнула. А потом пошла вслед за своим министром обратно во тьму.Ростки совести
Рэйт стоял на участке стены, построенном людьми, неподалеку от Башни Гудрун и смотрел поверх израненной, вытоптанной, утыканной стрелами земли на колья, которыми были отмечены рубежи Верховного Короля. Он почти не спал. Подремал за дверью Скары. Снова увидел во сне ту женщину и ее детей и вскочил в холодном поту, схватившись за кинжал. Вокруг была только тишина. Прошло пять дней с начала осады, и каждый день они лезли на стены. Они шли с лестницами, с ивовыми щитами, укрывавшими от водопада стрел и града камней. Нападали храбро, с яростными лицами и яростными молитвами, и храбро откатывались назад. Они убили немногих из тысячи защитников, но все равно оставляли свои метки. У каждого воина в Оплоте Байла глаза были красными от недосыпа, а лица серыми от страха. Одно дело – встретить Смерть в миг сражения. Но день за днем чувствовать ее холодное дыхание на своей шее – это больше, чем способны вынести люди. На расстоянии чуть дальше полета стрелы навалили огромные кучи свежевырытой земли. Курганы для мертвецов Верховного Короля. И их все еще копали. Рэйт слышал отдаленные звуки лопат, да какие-то священники напевали на языке южан молитвы южному Единому Богу. Он поднял подбородок и поморщился, почесав шею ногтями. Воин должен ликовать при виде трупов врагов, но в Рэйте ликования не осталось. — Тебя борода беспокоит? – Синий Дженнер шел мимо, зевая и приглаживая редкие всклокоченные пряди волос, отчего те стали еще всклокоченнее. — Зудит. Удивительно, как могут изводить всякие мелочи, даже посреди всего этого. — Жизнь – это череда раздражающих мелочей с Последней Дверью в финале. Мог бы просто побриться. Рэйт продолжал чесаться. — Всегда представлял себе, что умру с бородой. В жизни часто так: ждешь-ждешь чего-то, а в итоге одно разочарование. — Борода – это всего лишь борода, – сказал Дженнер, почесывая свою. – Она греет лицо в метель, и иногда в ней застревает еда. Но я знал одного мужика, который отрастил себе такую длинную, что она запуталась в уздечке. Лошадь протащила его через ограду, и он сломал себе шею. — Его прикончила его же борода? Неловко вышло. — Мертвые не чувствуют стыда. — Мертвые ничего не чувствуют, – сказал Рэйт. – Через Последнюю Дверь ведь обратно не вернуться? — Может, и нет. Но мы всегда оставляем на этой стороне частичку себя. — Чего? – пробормотал Рэйт, не особо задумываясь. — Наши призраки всегда живут в памяти тех, кто нас знал. Тех, кто нас любил, тех, кто ненавидел. Рэйт вспомнил лицо женщины, освещенное пламенем, блестящие слезы. Он видел его так же ясно, как раньше, несмотря на все прошедшее с тех пор время. Он пошевелил пальцами и почувствовал застарелую боль. — Тех, кто нас убил. — Ага. – Синий Дженнер смотрел куда-то вдаль. Наверное, считал своих убитых. – В их памяти больше всего. Ты в порядке? — Руку сломал когда-то. Так до конца и не зажила. — Ничего до конца не заживает. – Синий Дженнер принюхался, шумно прочистил горло, пошевелил губами и смачно плюнул за стену. – Похоже, ночью Иллингу представилась Колючка Бату. — Ага, – сказал Рэйт. С одного бока лагеря Иллинга виднелся обугленный шрам, и, судя по слабому запаху горящей соломы, она прикончила немалую часть его фуража. – Думаю, это было побольнее, чем моя первая встреча с ней. — Хорошо, когда эта девчонка в друзьях, и очень, очень плохо, когда во врагах, – хихикнул Синий Дженнер. – Она мне нравилась с тех пор, как я впервые пересекся с ней на Запретной. — Ты спускался по Запретной? – спросил Рэйт. — Трижды. — И какая она? — Очень похожа на большую реку. Рэйт посмотрел мимо Синего Дженнера, на трухлявую дверь в Башню Гудрун. Из нее только что вышел Ракки, и ветер развевал его светлые волосы, а сам он хмуро смотрел на масштабное рытьё могил. Дженнер поднял седую бровь. — Помощь нужна? — Некоторые вещи приходится делать самому. – И Рэйт похлопал старого налетчика по плечу, когда тот проходил мимо. — Брат. Ракки не смотрел на него, но видно было, как дернулась мышца на его виске. — Брат ли я? — Если не брат, то выглядишь ты удивительно на меня похоже. Ракки не улыбнулся. — Тебе лучше уйти. — Почему? – Но, уже говоря это, Рэйт почувствовал позади кого-то огромного, неохотно повернулся и увидел, как Ломатель Мечей, ссутулившись, выходит через дверь на свет, за его плечом шел Сорьёрн. — Смотрите-ка, кто тут расхаживает, – певуче проговорил Горм. Сорьёрн осторожно пошевелил свой усыпанный гранатами невольничий ошейник. — Это Рэйт. – Он всегда говорил немного и всегда очевидное. Горм стоял с закрытыми глазами, слушая отдаленные песни священников Единого Бога. — Какая музыка может лучше успокоить поутру, чем молитвы врагов об их мертвецах? — Арфа? – сказал Рэйт. – Мне еще арфа нравится. Горм открыл глаза. — Ты и впрямь думаешь, что шутки могут починить то, что ты сломал? — Они не могут повредить, мой король. Хотел поздравить вас с помолвкой. – Хотя мало какая помолвка могла меньше его порадовать. – Скара будет королевой на зависть всему миру, и она принесет весь Тровенланд в качестве приданого... — И в самом деле, выгода огромная. – Горм поднял руку и махнул ей в сторону воинов, окружавших их со всех сторон. – Но есть одно маленькое дельце – надо победить Верховного Короля, прежде чем я смогу ее потребовать. Твоя неверность заставила меня поставить всё на хитрость Отца Ярви вместо того, чтобы торговаться о мире с Праматерью Вексен, как планировали мы с Матерью Скаер. Рэйт глянул на Ракки, но тот смотрел в землю. — Я не думал... — Я держу собак не для того, чтобы они думали. Я их держу, чтобы они подчинялись. Мне не нужна дворняжка, которая не прибегает, когда я свистну. Которая не кусает, когда я прикажу укусить. На моем дворе нет места таким ничтожествам. Я предупреждал тебя, что увидел в тебе зерна милосердия. Говорил, что они могут тебя сокрушить. Так и вышло. – Горм покачал головой и отвернулся. – Столько было парней, готовых сто раз убить ради твоего места, а я выбрал тебя. — Печально, – сказал Сорьёрн, а потом, насмешливо глянув на прощание, пошел по дорожке вслед за своим господином. Рэйт стоял в тишине. Было время, когда он почитал Гром-гил-Горма превыше всех людей. Его силу. Его безжалостность. Он мечтал быть таким же. — Трудно поверить, что я когда-то искал себе место подле этой сволочи. — В этом разница между нами, – пробормотал Ракки. – Я его всегда ненавидел. А вот и еще различие. Я знаю, что он мне все еще нужен. Какой теперь у тебя план? — Не сказал бы, что работаю по плану. – Рэйт хмуро посмотрел на брата. – Нелегко убить того, кто не сделал тебе ничего плохого. — Никто и не говорил, что будет легко. — Ну, это легче, если не тебе это делать. Похоже, тебе все время хочется, чтобы было сделано что-то трудное, – бросил Рэйт, пытаясь приглушить голос и опустить кулаки, – но только чтобы это делал я! — Что ж, теперь ты мне с этим не поможешь, так ведь? – Ракки ткнул пальцем в сторону Зала Байла. – Раз ты выбрал эту мелкую сучку вместо... — Не говори о ней так! – прорычал Рэйт, сжимая кулаки. – Я решил лишь не убивать ее! — И посмотри, до чего мы дошли. То еще времечко, чтобы растить совесть. – Ракки глянул на могилы. – Я помолюсь за тебя, братец. Рэйт фыркнул. — Тот народ на границе... думаю, они молились в ту ночь, когда мы пришли. Думаю, они молились изо всех сил. — И? — Молитвы этих людей ведь не спасли их от меня? Почему твои молитвы спасут меня от каких-то других ублюдков? – И Рэйт пошел по стене, обратно к Синему Дженнеру. — Проблемы? – спросил Синий Дженнер. — Полон рот проблем. — Что ж, семья, семья. Думаю, твой брат еще изменит свое мнение. — Он может. Но сомневаюсь, что Ломатель Мечей такой же щедрый. — Мне он не показался щедрым. — Я с ним покончил. – Рэйт сплюнул за стену. – И с собой покончил тоже. С тем, каким я был. — А тебе нравилось быть тем, кем ты был? — Большую часть времени. Сейчас кажется, что я был той еще сволочью. – Его не отпускало лицо той женщины. Он сглотнул и посмотрел вниз, на старые камни под ногами. – Откуда человеку узнать, как поступить правильно? Дженнер надул щеки. — Я полжизни провел, поступая неправильно. Большую часть остального времени пытался исправить последний неправильный поступок. Те несколько раз, что поступал правильно, были по большей части случайностью. — И ты еще чуть ли не лучший из тех, кого я знаю. Синий Дженнер вздернул брови. — Спасибо за комплимент. И мне жаль тебя. — Как и мне, старик. Как и мне. – Рэйт смотрел на маленькие фигурки, сновавшие в лагере Светлого Иллинга. Люди выползали из постелей, собирались вокруг костров, завтракали. Может быть, среди них точно так же какие-то старик и пацан смотрели вверх, туда, где они стояли и болтали ни о чем. – Как думаешь, сегодня они снова полезут? — Ага, и это меня несколько беспокоит. — Они никогда не переберутся через эти стены с лестницами. Никогда. — Нет, и Иллинг это знает. Так зачем тратить силы на эти попытки? — Чтобы заставить нас нервничать. Заставить нас волноваться. Это ж осада? Он хочет как-нибудь попасть внутрь. — Причем таким способом, который отшлифует его славу. – Дженнер кивнул на могилы. – Вы после битвы насыпаете курганы для каждого человека? — Мы большую часть воинов сжигаем в куче, но у этих, поклоняющихся Единому Богу, странные обычаи с мертвецами. — И все равно, зачем хоронить так близко к стенам? От врага скрываешь свои раны. Обычно не показываешь потери, даже если можешь их себе позволить. Рэйт потянулся и потер старую прореху в ухе. — Я так понимаю, у тебя есть объяснение поумнее? — Вижу, ты уже начинаешь узнавать меня и восхищаться. – Дженнер выпятил челюсть и почесал шею. – Кажется, Иллинг посылает эти безумные атаки, только чтобы у него были тела, которые надо похоронить. — Чего? — Он же поклоняется Смерти, так? И у него есть люди, которых не жалко. — Зачем убивать людей только чтобы похоронить? — Чтобы мы подумали, будто это все, чем он занимается. Но я не думаю, что Светлый Иллинг всю ночь копает могилы на расстоянии полета стрелы как раз там, где мы слабее всего. Рэйт посмотрел на него, потом на коричневые кучи, и по его спине побежали мурашки. — Они подкапываются под стены.Прах
Для парня, который только-только неохотно начинал осознавать себя мужчиной, Колл повидал немало городов. Суровый Вульсгард осенью, расползающийся Кальив летом, величественный Скекенхаус в его эльфийских стенах и прекрасный Йельтофт, до того, как его сожгли. Он путешествовал по извилистой Священной, через высокий волок, по широкой степи и наконец глазел на чудеса Первого из Городов, величайшего поселения людей. И все они казались мелочью по сравнению со Строкомом. Колл шел за Скифр и двумя министрами по черным дорогам шириной с торговую площадь Торлби, которые уходили под землю отдающимися эхом тоннелями, поднимались одна над другой на огромных каменных колоннах, запутывались в гигантские безумные узлы под грустными взглядами стекол из развалин. Они шли в тишине, и каждый был наедине со своими тревогами. О мире, о тех, кого они знали, о себе. Здесь не было ничего живого. Ни растения, ни птицы, ни ползущего насекомого. Лишь тишина и медленное разложение. Повсюду вокруг них, миля за милей, невероятные достижения прошлого превращались в прах. — Каким было это место, когда здесь жили эльфы? – прошептал Колл. — Невероятно огромным, ярким и шумным, – сказала Скифр, шагающая впереди с высоко поднятой головой. – Организованный беспорядок и бешеная конкуренция. И теперь уже тысячи лет безмолвие. Она провела пальцами по изогнутому поручню, подняла их и посмотрела на оставшуюся серую пыль, попробовала ее на вкус, потерла между пальцами и перевела хмурый взгляд на изломанную, искореженную дорогу. — Что вы видите? – спросил Колл. Вскинув выжженную бровь, Скифр поглядела на него. — Только прах. Здесь нет предзнаменований, поскольку нет будущего, в которое можно заглянуть, только прах. С огромной высоты между двумя зданиями когда-то упала огромная змея металла и теперь лежала, перекрученная, поперек дороги. — Эльфы думали, что они всемогущи, – сказала Скифр, перелезая через нее. – Думали, что они сильнее Бога. Что они все могут переделать по своему великому замыслу. Взгляните на их глупость! Неважно, как велико и восхитительно творение – время его уничтожит. Неважно, насколько сильно слово, мысль или закон – все когда-то вернется в хаос. Скифр запрокинула голову и плюнула высоко в воздух – слюна упала по дуге и заляпала ржавый металл. — Король Утил говорит, что сталь – это ответ. По-моему, он недальновиден. Прах – вот последний ответ на любой вопрос, теперь и всегда. Колл вздохнул. — А с вами не соскучишься. Неровный смех Скифр разрезал тишину, отдаваясь от мертвых фасадов зданий и заставив Колла подпрыгнуть. Здесь этот звук звучал странно. Он удивительным образом заставил Колла забеспокоиться, что каким-то образом она могла кого-то оскорбить, хотя здесь некого было оскорблять уже сотни и сотни лет. Старуха похлопала его по плечу и пошла за Отцом Ярви и Матерью Скаер. — Все зависит от того, что ты считаешь забавным, мальчик.Когда свет померк, они пробирались между такими высокими зданиями, что улица между ними казалась темным ущельем. Шпили, даже разрушенные, пронзали небеса, бесконечные панели эльфийского стекла все еще мерцали, мрачно отражая закат розовым, оранжевым и пурпурным светом, а искореженные металлические балки росли на их разрушенных вершинах, словно колючки чертополоха. Колл вспомнил Колючку и пробормотал молитву, даже если здесь и не было богов, которые могли бы ее услышать. Казалось, что-то умерло в Колючке, когда умер Бренд. А может, никто не проходит войну таким же живым, каким был до нее. Вся дорога была покрыта выбоинами и провалами и завалена измятыми металлическими предметами, на которых осыпалась пузырившаяся краска. Вздымались мачты высотой в десять человек, с гирляндами проводов, висевших между зданиями, как паутина громадных пауков. Повсюду виднелись эльфийские буквы: написанные на дорогах знаки, искореженные буквы на столбах, знамена, гордо развернутые над каждым разбитым окном и над каждой дверью. Колл уставился вверх на одну вывеску, протянувшуюся через все здание: последняя буква высотой с человека упала и печально качалась на углу. — Кругом письмена, – прошептал он, и его шея занемела от постоянного взгляда наверх. — Эльфы не ограничивали слово среди немногих, – сказала Скифр. – У них знание распространялось среди всех, как огонь. И они жадно раздували пламя. — Которое спалило их всех, – прошелестела Мать Скаер. – Спалило дотла. Колл удивленно посмотрел вверх и тяжело вздохнул. — Вы понимаете их? — Я, может, знаю буквы, – сказала Скифр. – Быть может, даже знаю слова. Но тот мир, о котором они рассказывают, полностью исчез. Кто теперь смог бы разгадать ихзначение? Они прошли мимо разбитого окна, осколки стекла все еще торчали из рамы, и Колл увидел женщину, которая ухмылялась ему изнутри. Он был так потрясен, что не смог даже закричать, лишь отпрянул, споткнулся и упал прямо на руки Скифр, бездумно указывая в сторону призрачной фигуры. Но старуха только хихикнула. — Она не может тебе повредить, мальчик. И Колл увидел, что это была картина, нарисованная удивительно детально, испачканная и выцветшая. Женщина поднимала запястье, демонстрируя эльфийский браслет, и улыбалась так широко, словно эта вещь доставляла ей невероятное удовольствие. Высокая и стройная, странно одетая, но все-таки женщина. — Эльфы, – пробормотал он. – Они были... похожи на нас? — Ужасно похожи и ужасно непохожи, – сказала Скифр. Ярви и Скаер встали возле нее, и все смотрели на это выцветшее лицо из давнего тумана прошлого. – Они были намного мудрее, многочисленнее, сильнее нас. Но, в точности как мы, чем сильнее они становились, тем сильнее им хотелось стать. Как и у людей, у эльфов внутри были дыры, которые невозможно заполнить. Все это... – Скифр широко развела руки, указывая на величественные развалины, и ее накидка из тряпья вздымалась на неустанном ветру. – Все это не могло их удовлетворить. Они были в точности такими же завистливыми, безжалостными и честолюбивыми, как и мы. В точности такими же жадными. – Она подняла длинную руку, указывая на сияющую улыбку женщины. – Жадность их и уничтожила. Слышите, Отец Ярви? — Слышу, – сказал он, снова взваливая на плечи свой мешок и, как обычно, направляясь вперед, – и мне бы лучше жилось, если б было поменьше эльфийских уроков и побольше эльфийского оружия. Мать Скаер хмуро на него посмотрела, потрогав пальцами свою коллекцию древних браслетов. — Лучше бы он использовал уроки. — А что будет потом? – крикнул Колл. Наступила пауза, прежде чем Отец Ярви обернулся. — Мы воспользуемся эльфийским оружием против Светлого Иллинга. Перевезем его через пролив в Скекенхаус. Найдем Праматерь Вексен и Верховного Короля. – В его голосе послышалась беспощадность. – И я сдержу свою клятву солнца и клятву луны и отомщу убийцам отца. Колл сглотнул. — Я спрашивал о том, что будет после этого. Наставник хмуро посмотрел на ученика. — Эту реку мы сможем перейти, когда до нее доберемся. – Он повернулся и пошел дальше. Словно и не думал об этом до сих пор. Но Колл знал, что Отец Ярви не из тех, кто не засеивает будущее планами. Боги, неужели Скифр права? Неужели люди такие же, как эльфы? Их маленькие ноги ступают по огромным следам по тому же самому пути? Он представил, как от Торлби остаются лишь пустые развалины, гигантская гробница; как людей Гетланда выжигают, остается лишь тишина и прах; и остается, быть может, лишь часть мачты, покрытой его резьбой – призрачное эхо для тех, кто придет много позднее и станет ломать над ней голову. Колл бросил последний взгляд на восхитительно счастливое лицо, мертвое уже тысячи лет, и заметил что-то блестящее среди разбитого стекла. Золотой браслет, в точности такой, как на картине. Колл схватил его и сунул в карман. Вряд ли эльфийская женщина станет по нему скучать.
Чрево Отца Земли
— Это будет опасно, – мрачно сказала Скара. Это был походящий для Рэйта момент, чтобы раздуться от геройского бахвальства. В конце концов, было время, когда оно било из него фонтаном. На это я и рассчитываю, или да я опасность на завтрак ем, или разве что для моих врагов! Но сейчас ему удалось лишь приглушенно выдавить: — Ага. Но надо остановить этот подкоп, прежде чем его заведут под стены... Не нужно было больше ничего говорить. Все знали, что на кону. Всё. Рэйт глянул на добровольцев, на их лица, на ободы щитов, на оружие - всё в пепле, чтобы в темноте их не было видно. Две дюжины самых быстрых гетландцев, две дюжины самых яростных ванстеров и он. Ломатель Мечей долго спорил с королем Утилом за честь вести их и победил. Теперь он стоял, улыбаясь, пока все ждали своего часа, наслаждаясь каждым вздохом, словно ночь пахла цветами. Рэйт не мог не признать, что Горм никогда не выказывал страха. Но если раньше это выглядело храбростью, то теперь – безумием. — Никто не станет думать о тебе хуже, если ты останешься, – сказала Скара. — Я стану. – Если такое вообще возможно. Рэйт встретился взглядом с братом, и через миг тот отвел глаза, сурово нахмурив черное от пепла лицо. Ракки отчаянно хотел доказать, что и он может быть самым жестким из них, хотя оба знали, что не может. – Надо прикрыть брату спину. — Даже если он не хочет твоей помощи? — Особенно поэтому. У Ракки на плече был один из тех глиняных кувшинов с южным огнем Отца Ярви, у Сорьёрна еще один. Рэйт вспомнил, как эта штука полыхала на кораблях Верховного Короля, как горящие люди бросались в море. Затем подумал о том, что теперь придется вымазать этим дерево глубоко под землей и поднести факел – и его храбрость пропустила еще один серьезный удар. Он все думал, сколько же еще она продержится. Раньше его ничего не пугало. Или он всегда только притворялся? Боги, как ему хотелось уже отправиться. — Ожидание хуже всего, – пробормотал он. — Хуже того, чтобы быть заколотым, сожженным или похороненным в этом подкопе? Рэйт сглотнул. — Нет. Не хуже. — Не бойтесь, моя королева. – Горм подошел, засунув большие пальцы за огромный пояс, привлекая всеобщее внимание. Таковы уж короли. Их чрезмерное самомнение – обычно причина и их подъема, и их краха. – Мать Война подула на меня в колыбели, – затянул он свою осточертевшую байку. – Было предсказано, что ни один человек не сможет меня убить. Скара вздернула бровь. — А что насчет громадной тяжести земли, падающей вам на голову? — О, Отец Земля создал меня слишком большим, чтобы я лез в подкоп Иллинга. В нору полезут другие, а я буду охранять вход. Но вы должны научиться ликовать от опасности. Скара выглядела так, словно от опасности ее тошнило. — Зачем? — Без Смерти война была бы глупым занятием. – Горм снял через голову свою огромную цепь и протянул ее Скаре. – Окажите мне честь, сохраните ее, пока дело не будет сделано? Не хотел бы, чтобы Смерть услышала ее стук. Скара удивленно посмотрела на навершия в своей руке, когда их владелец важно ушел прочь. Серебро, золото и драгоценные камни сверкали в свете факелов. — Значит, каждый из них означает мертвого человека, – пробормотала она и побледнела, словно смотрела им в лица. – Их тут дюжины. — И это еще не считая всех тех убитых, у которых не было мечей. Или тех, у кого вовсе не было оружия. Когда-то Рэйт смотрел на эту цепь и переполнялся гордостью от того, что служил такому великому воину. Когда-то он мечтал о такой же цепи для себя. Теперь он думал только о том, насколько длинную цепь он уже выковал, и от этой мысли ему становилось почти так же тошно, как Скаре, судя по ее виду. — Я этого не выбирала. Боги, как она была прекрасна. Словно в ней сиял какой-то свет, от которого темное становилось светлее. Он задумался, и уже не впервые, что было бы, если бы они родились другими людьми, в другом месте, в другое время. Если бы она не была королевой, а он убийцей. Но нельзя изменить то, кто ты есть. — А кто бы такое себе выбрал? – прохрипел он. — Пора. – Горм сухо куснул от последней буханки, передал ее и пригнулся, протискивая свою огромную тушу в узкий проход. Каждый, проходя, откусывал, и уж конечно никто даже не думал, был ли этот кусок и в самом деле последним. Рэйт шел замыкающим и набил хлебом полный рот, а остальное раскрошил и бросил позади как дар детям Матери Войны – воронам. Он, может, и не очень-то верил в удачу, но знал, что сегодня понадобится каждая ее крупица. Они шли по проходу в эльфийских стенах, от которых эхом отдавалось их частое дыхание. Это был тот же самый проход, по которому Рэйт бросился в атаку несколько недель назад без сомнений и страха, горя боевой радостью. Синий Дженнер стоял у двери толщиной с руку, готовый повернуть за ними задвижку, и похлопывал каждого по спине. — Возвращайся живым, – прошипел старый налетчик. – Вот и все, что имеет значение. – И вытолкнул Рэйта через сводчатый проход в холодную ночь. С Матери Моря принесло пелену тумана, и Рэйт забормотал ей слова благодарности. Он решил, что ее дар утроил его шансы выжить этой ночью. Костры людей Светлого Иллинга казались мутными пятнами во мраке слева. Стены Оплота Байла – черной громадиной справа. На них не было кольчуг, так что они шустро бежали, пригнувшись: черные, как угли, быстрые и тихие, как призраки во тьме. Точило опасности заострило все чувства Рэйта. Каждый вздох и каждый шаг казались громкими, словно удар в барабан. Нос полнился запахами влажной ночи и костров вдалеке. Один за другим они скользнули в ров, выбирая путь по болотистому дну. Сапог Рэйта сильно пнул что-то, и он понял, что это был труп. Они лежали повсюду, никто не приходил за ними, не сжигал, не хоронил. Всюду валялись остатки лестниц, прилетевших сверху камней и щитов мертвецов. Он увидел в темноте зубы ухмылявшегося Горма, который наклонился к Сорьёрну и прошептал: — Здесь Мать Война неплохо потрудилась. От последней буханки во рту у Рэйта остался кислый привкус, и он сплюнул, когда они начали с трудом выбираться изо рва. Люди молча протягивали руки, чтобы помочь друг другу взобраться, шипели проклятия, когда поскальзывались, сапоги месили землю в липкую грязь. Они пробирались по земле, которая была так часто утыкана стрелами – урожаем провалившихся атак Светлого Иллинга – что это было похоже на пригнутую ветром осоку на торфяниках Ванстерланда. Когда крепость осталась позади, Рэйт услышал вдалеке крики и лязг стали. Это король Утил предпринимал вылазку из главных ворот, надеясь отвлечь внимание Светлого Иллинга от подкопа. В тумане словно двигались фигуры, и бегущие люди обращали их в обманчивые тени. Змеи, которые сплетались и снова расползались. Волчьи лица. Людские лица. Лица тех, кого он убил, безмолвно визжащие, требующие возмездия. Рэйт разгонял их щитом, но они появлялись снова. Он пытался убедить себя, что мертвые – это мертвые, но знал, что Дженнер был прав. Призраки застряли в умах тех, кто знал их, любил их, ненавидел их. И больше всего в умах тех, кто их убил. Из мрака показались заостренные колья, Рэйт скользнул между ними и пригнулся в темноте, напряженно вглядываясь в ночь. Он увидел холмы свежих курганов – а вернее, землю из подкопа Иллинга, освещенную по бокам факелами. Горм указал мечом, и люди разделились, молча огибая ближайший холм. Ни слова не было сказано. Слова не требовались. Все знали свою работу. Перед костром сидели двое. Как когда-то сидели Рэйт с Ракки. Один орудовал иголкой, чиня ремень, другой с одеялом на плечах хмуро смотрел в сторону, откуда долетал приглушенный шум отвлекающего маневра Утила. Когда Рэйт бросился на воина, тот повернулся. — Чего... Стрела Сорьёрна тихо попала ему в рот. Второй попытался вскочить и запутался в своем ремне. Пепельно-черный клинок Горма свистнул, и голова воина укатилась во тьму. — Вперед! – прошептал Горм, когда его воины распределились полумесяцем. Ракки быстро пробормотал молитву Той Кто Освещает Путь, а потом исчез в чреве Отца Земли с кувшином южного огня на плече. Сорьёрн и Рэйт побежали за ним. Было темно, мелькали тени кривых бревен, поддерживавших землю сверху, корни задевали волосы Рэйта. Он не был специалистом по подкопам, но ясно было, что тут копали в спешке, струйки земли сыпались тут и там. Он уставился на согнутую спину Сорьёрна. — Боги, – прошептал он, – да тут все и без нашей помощи скоро обвалится. Было жарко, и становилось еще жарче. Пот капал со лба Рэйта, одежда липла к телу, пока он пробирался вперед. Он воткнул топор в петлю на поясе и достал кинжал. Если дойдет до драки, тут нет места, чтобы размахнуться. Все решится в ближнем бою, когда можно будет почуять дыхание врага. Они пролезли в каморку, освещенную мерцающей лампой. Земляной пол был завален кирками, лопатами и тележками. Потолок поддерживала хлипкая путаница веток, другие ветки валялись в кучах. Вглубь вело еще два темных тоннеля, несомненно прямо к основанию Башни Гудрун, и Рэйт поспешил в один из них, вглядываясь во мрак. Вроде где-то там кто-то царапает? Копает? Ракки уже вытащил пробку из кувшина и начал разбрызгивать содержимое на все, что было сделано из дерева. — Осторожней с огнем! – бросил Рэйт Сорьёрну, который задел мерцающую лампу, и та закачалась на крюке. – Одно неверное движение, и нас всех тут засыплет. — Ты прав, – прохрипел знаменосец, укладывая на длинную руку свой смертоносный кувшин, а другой закрывая лицо. Боги, как эта штука воняла в замкнутом пространстве. От жгучей вони все они раскашлялись. Рэйт вывалился в другой тоннель, вытер слезы из раздраженных глаз и, подняв глаза, увидел двух мужчин, уставившихся на него. У одного в руках была кирка, у другого лопата, оба по пояс раздеты и заляпаны грязью. — Вы новые землекопы? – сказал один из них, хмуро глядя на щит Рэйта. Лучшие бойцы много не думают. Не думают много перед боем и после него, а уж во время боя не думают вовсе. Обычно тот, кто бьет первым, в конце остается на ногах. Так что Рэйт отбил щитом кирку мужика и ударил его ножом в шею, кровь брызнула по всему проходу. Другой землекоп махнул лопатой, но Рэйт бросился вперед, оступился, врезался в него, отбил щитом удар, толкнул мужика на стену, и они зарычали друг другу в лицо, так близко, что Рэйт мог бы высунуть язык и лизнуть его. Он ударил кинжалом под кромкой щита – дико, злобно – а землекоп булькал и фыркал от каждого удара, пока Рэйт не отошел и не дал ему упасть. Землекоп свалился, вцепившись руками в распоротый живот, и его кровь чернела на щите Рэйта, на его руке, на его кинжале. Ракки уставился, раскрыв рот, как всегда, когда Рэйт начинал убивать. Но время для сожалений наступит позже. — Кончай уже! – Рэйт выбежал в проход, которым они пришли, чтобы глотнуть свежего воздуха. От вони кружилась голова. Снаружи доносились слабые отзвуки сражения. – Живо! Ракки, кашляя, опрокинул кувшин, пропитывая подпорки, стены, землю. Сорьёрн бросил свой кувшин наземь и протолкнулся мимо Рэйта в проход. Крики снаружи стали громче. — Боги! – услышал Рэйт хрип Ракки и повернулся. Один из землекопов шел, спотыкаясь, выпучив безумные глаза, все еще вцепившись окровавленной рукой в вывороченные кишки. Другой рукой он схватил Ракки, рыча сквозь сжатые зубы, плюясь красной слюной. По всем правилам он должен был пройти через Последнюю Дверь. Но Смерть – капризная госпожа, и у нее свои правила. Только она могла бы сказать, почему ей было угодно дать ему еще несколько мгновений. Кувшин Ракки свалился, когда он начал бороться с раненым землекопом, разбился о деревяшку, и масло разбрызгалось по ним, когда они отшатнулись назад. Рэйт сделал шаг, разинув рот, но был слишком далеко. Они врезались в подпорку, Ракки занес руку для удара, его локоть задел лампу и сбил с крюка. Она падала ужасно медленно, оставляя в глазах Рэйта яркое пятно. И он ничего не мог поделать. Он услышал свой вопль. Увидел свет от маленького язычка пламени на залитом маслом полу. Увидел, как Ракки повернулся, разглядел его лицо с широко раскрытыми глазами. Рэйт упал наземь за своим щитом. Что еще он мог поделать? В узкой каморке стало светло, как днем.Работа для храбрецов
Несомненно, женщина должна лить слезы от радости, когда ее суженый возвращается с битвы живым, но когда Ломатель Мечей первым прошел через малые врата, Скара поняла, что ее глаза сухие. Возле кромки его щита торчала сломанная стрела, но в остальном он был невредим. Он выдернул стрелу, оглянулся, словно ища, кому бы отдать щит, и нахмурился. — Хм. – И приставил его к стене. Скара натянула на лицо улыбку. — Рада, что вы вернулись, мой король. – Хотя были и другие, кого она предпочла бы поприветствовать. — Если честно, и я рад, что вернулся, королева Скара. Мало веселого в ночном сражении. Впрочем, их подкоп мы обвалили. — Слава богам. Что теперь? Он улыбнулся, зубы сверкнули на черном от пепла лице. — Теперь они будут копать новый. Мужчины беспорядочно возвращались в крепость. Все истощенные. Некоторые раненые. Мать Оуд бросилась помогать, Рин опустилась рядом с ней на корточки с тяжелыми щипцами и уже резала окровавленную куртку мужчины вокруг раны. — Где Рэйт? — Он был с братом в тоннеле, когда занялось масло. – Невольник принес Горму воды, король вытирал пепел с лица. Скара едва могла вымолвить слово, горло перехватило. — Он мертв? Горм мрачно кивнул. — Я учил его сражаться, убивать и умирать, и теперь он исполнил все три урока. — Лишь два, – проговорила она с такой волной облегчения, что голова закружилась. Рэйт, шаркая, вышел из темноты. Его волосы были заляпаны грязью, окровавленные зубы сжаты, а одна рука лежала на плече Синего Дженнера. — Хм. – Горм поднял брови. – А он всегда был крепким. Скара бросилась вперед и подхватила Рэйта под локоть. Его рукав был порван, опален и покрыт странными волдырями. Потом она с ужасом поняла, что это не рукав, а его кожа. — Боги, твоя рука! Мать Оуд! Казалось, Рэйт едва ее заметил. — Ракки мертв, – прошептал он. Раб принес Горму плошку только что снятого с вертела мяса. От сходства между мясом и рукой Рэйта, с которой Мать Оуд срезала сожженную ткань, все съеденное Скарой подступило к горлу. Но если у Ломателя Мечей и были страхи, он держал их не в желудке. — Сражение всегда распаляет аппетит, – сказал он с набитым ртом, плюясь жиром. – В конечном счете Мать Война нынче нам благоволила. — А что насчет Ракки? – прорычал Рэйт, и Оуд зашипела от негодования, когда он вырвал полузабинтованную руку. — Я буду вспоминать о нем с нежностью. В отличие от других, он доказал свою верность. Скара заметила, как напряглись сухожилия на руке Рэйта, сжимавшей рукоять топора, и быстро встала перед ним. — Ваша цепь, мой король. – Поднимать это множество наверший мертвецов было так тяжело, что ее руки дрожали. Горм наклонился, чтобы просунуть в цепь голову, и от этого они оказались так близко друг от друга, как никогда раньше. Ее руки покоились на его шее, почти обнимая. От него пахло влажным мехом, почти как от собак ее деда. — С годами она выросла, – сказал он, выпрямляясь. В такой близи он казался еще больше, чем обычно. Макушка ее головы едва доставала ему до шеи. Надо ли подойти, чтобы поцеловать своего мужа? В другое время она бы рассмеялась от одной этой мысли. Сейчас было не до смеха. — Хранить ее было для меня честью. – Ей очень хотелось отшатнуться, но она знала, что нельзя, и опустила руки, чтобы поправить эти безвкусные, жуткие памятки на его груди. — Когда мы поженимся, я отрежу вам кусок. Удивленно моргнув, она взглянула на него и похолодела. Быть вечно привязанной к цепи мертвецов. — Я не заслужила такого права, – прохрипела она. — Умоляю, к чему эта напускная скромность! Лишь полвойны ведется словами, моя королева, и свою половину вы сражались искусно и храбро. – Улыбаясь, он отвернулся. – От ваших храбрых дел умрут сотни.Скара резко проснулась, вцепившись в мех на постели, и стала напряженно вслушиваться в тишину. Ничего. Теперь она почти не могла уснуть. Дважды или трижды за ночь нападали воины Светлого Иллинга. Они пытались проплыть в гавань – храбрецы сражались с волнами во тьме. Но часовые на башнях утыкали их стрелами, и их тела застряли в цепях. Они напали с тараном из срубленного дерева, закованного в железо – храбрецы держали щиты над ним – и устроили над воротами грохот, способный разбудить мертвых. Но еле поцарапали ворота. Они стреляли через стены тучами горящих стрел, которые летели во двор, как крошечные падающие звезды в ночи. Стрелы без вреда отскакивали от мостовой и от сланца, но некоторые попали на солому. Грудь Скары болела от сильного дыма, голос охрип от выкрикивания приказов пропитать водой крыши, руки натерлись от таскания ведер из колодца. От конюшен, где она девочкой впервые села в седло на пони, теперь осталась лишь выжженная скорлупа, но им удалось остановить распространение огня. В конце концов она взобралась на стены – вся в саже, но ликуя – чтобы выкрикнуть отступающим лучникам Верховного Короля: — Спасибо за стрелы! Огнем или водой, через стены или под ними, ничто не работало. Оплот Байла был самой сильной крепостью на всем Расшатанном море, и его защитниками были воины трех стран. Светлый Иллинг терял двадцать за каждого из них. Но прибывали подкрепления. Каждое утро Мать Солнце поднималась над всё большим количеством воинов Ютмарка, Инглефольда и Нижеземья. Еще больше разукрашенных шендов с безумными глазами и костяными серьгами. Перед гаванью теснилось все больше кораблей, перекрывавших любую помощь оборонявшимся. Их дух, быть может, и поднимался от маленьких побед, но от ужасной арифметики становилось только хуже. Подвалы Матери Оуд переполнялись ранеными. Уже дважды они отправляли наружу корабли с командами мертвецов, чтобы сжечь их на воде. Скаре казалось, будто они копали рвы, чтобы остановить прилив. Можно сдержать одну волну. Можно сдержать десять. Но прилив всегда побеждает. Она кисло рыгнула, сдержала тошноту и скинула ноги с постели. Обхватила голову руками и издала долгий рык. Она была королевой. Ее кровь стоила дороже золота. Нужно спрятать страх и показать хитроумие. Она не могла махать мечом, так что ей оставалось вести другую половину войны и воевать лучше Светлого Иллинга. Лучше Отца Ярви и Матери Скаер. На нее смотрели люди. Люди, которые поставили на нее все свое будущее. Она была зажата между надеждами и нуждами, между ожиданиями живых и мертвых и словно блуждала по лабиринту из шипов. Надо рассмотреть дюжины мнений, вспомнить сотни уроков, сделать тысячи надлежащих вещей и десятки тысяч ненадлежащих, о которых она не могла и подумать... Она глянула на дверь. С другой стороны, она знала, спал Рэйт. Или не спал. Она не знала, что чувствовала по отношению к нему. Но знала, что не чувствовала этого ни к кому. Она вспомнила холодное потрясение, когда подумала, что он умер. Тепло облегчения, когда увидела его живым. Искру жара, когда их глаза встретились. Ту силу, которую ощущала, когда он был рядом с ней. Головой она понимала, что он ей никоим образом не подходит. Но все остальное думало иначе. Она встала, ее сердце стучало, когда она ступала по полу, голыми ступнями по холодному камню. Она бросила взгляд в комнатку, где спала невольница, но та не собиралась лезть в дела госпожи. Ее рука замерла перед дверью, пальцы покалывало. Его брат был мертв. Она сказала себе, что нужна ему, хотя на самом деле это он был ей нужен. Нужен, чтобы забыть о своем долге. Чтобы забыть о своей земле, о своем народе и получить хоть что-то для себя. Ей нужно было знать, каково это, когда тебя целует, обнимает, хочет кто-то, кого выбрала она сама, прежде чем станет слишком поздно. Мать Кира за одну эту мысль выдрала бы ей все волосы, но Мать Кира прошла через Последнюю Дверь. А сейчас, в ночи, когда Смерть скреблась за стенами, то, что до́лжно, уже не казалось таким важным. Скара дрожащими пальцами отодвинула засов и прикусила губу, чтобы не издать ни звука. И медленно-медленно открыла дверь.
Не любовник
После того как все закончилось, Рэйт дышал, не открывая глаз. Он хотел лишь обнять кого-нибудь, и чтобы его обняли, так что провел забинтованной рукой по ее голой спине и крепко прижал к себе. Ракки был мертв. Он все еще видел это, словно наяву. Все еще видел, как его лицо последний раз мелькнуло перед тем, как вспыхнул огонь и земля обвалилась. Она поцеловала его. Не грубо и не поспешно, но было понятно, что это поцелуй на прощание, и Рэйт прижался ближе, чтобы он длился чуточку дольше. В его жизни было мало поцелуев. Может, не так много возможностей ждет и в будущем. Он всё своё время тратил попусту, и теперь каждый миг прошлого казался болезненной потерей. Она положила руку ему на грудь и легонько оттолкнула. Потребовалось усилие, чтобы оторваться. Сдавленно застонав, он поставил ноги на тростниковую циновку и схватился за ребра. Весь бок жутко болел. Он смотрел, как она одевается – черная фигура на фоне занавески. В слабом свете было почти ничего не видно. Перекатывающиеся мышцы на спине, вены на ногах, свет на одной стороне лица, когда она от него отворачивалась. Он не знал, хмурилась она или улыбалась. Ракки был мертв. Он посмотрел на свою забинтованную руку. На миг он забыл о боли, но теперь она вернулась вдвое сильнее. Он поморщился, тронув руку, и снова вспомнил, как последний раз мелькнуло лицо брата, так похожее на его лицо и так непохожее. Как две носовые фигуры корабля, одинаково вырезанные, но смотрящие всегда в разные стороны. Только теперь фигура осталась лишь одна, а корабль плыл по течению безо всякого курса. Она села рядом с ним. — Болит? — Словно всё ещё горит. – Он пошевелил пальцами и почувствовал огонь до самого локтя. — Могу я что-нибудь сделать? — Никто не может сделать ничего. Они сидели в тишине, бок о бок, и ее ладонь лежала на его руке. У нее были сильные, но нежные пальцы. — Тебе нельзя оставаться. Прости. — Я знаю. Он собрал разбросанную одежду, но, надевая ее, заплакал. В один миг он возился с ремнем, и больная рука была слишком неуклюжей, чтобы застегнуть пряжку, а в следующий его взгляд поплыл, и вот уже плечи содрогаются от тихих всхлипов. Он никогда так не плакал. Никогда в своей жизни. Сколько бы побоев ему ни доставалось, что бы он ни потерял, сколько бы надежд ни провалилось – всегда рядом был Ракки. Но Ракки был мертв. Теперь, когда он начал плакать, казалось, что он не сможет остановиться. Как не починить разрушенную плотину, пока поток все еще течет. В этом-то и беда с тем, чтобы становиться тверже. Одна трещина – и обратно уже не собрать. Она обхватила его голову, прижала к своему плечу и начала баюкать. — Ш-ш-ш, – шептала она ему на ухо. – Ш-ш-ш. — У меня не было семьи, кроме брата, – прошептал он. — Я знаю, – сказала она. – У меня тоже. — Потом станет легче? — Может быть. Мало-помалу. Она застегнула его ремень, протащив потертую кожу через потертую пряжку, а он стоял, свесив руки. Никогда и не думал о том, чтобы женщина застегивала ему ремень, но выяснилось, что ему это нравится. Никто о нем никогда не заботился. Кроме Ракки, наверное. Но Ракки был мертв. Когда она на него посмотрела, ее лицо тоже было в слезах, и он протянул руку, чтобы их вытереть, стараясь быть таким же нежным, как она. Казалось, в его больных, скрюченных, покрытых струпьями, побитых пальцах не осталось никакой нежности. Казалось, его руки не способны ни на что, кроме убийства. Брат всегда говорил, что он не любовник. Но он постарался. — Я даже имени твоего не знаю, – сказал он. — Я Рин. А тебе лучше уйти. – И она задернула занавеску маленькой ниши, в которой стояла ее кровать. Он заковылял по ступеням из кузницы, одной рукой держась за стену. Мимо куполообразной печи, в которой три женщины готовили хлеб, а мужчины собрались голодною толпой с тарелками наготове. Он проковылял по двору, освещенному серебристым светом высокого, полного Отца Луны и прошел мимо выжженных конюшен. Таких же выжженных, как он сам. Рэйт услышал, как кто-то засмеялся, и вскинул голову, начиная улыбаться. Может, это голос Ракки? Но Ракки был мертв. Он обхватил себя руками, бредя мимо пня Крепостного Дерева. Ночь не была холодной, но он мерз. Словно его рваная одежда была слишком тонкой. Или его рваная кожа. Он прошел по длинной лестнице, шаркая ногами в темноте, в длинный коридор, окна которого смотрели на мерцающую Мать Море. Там двигались огни. Фонари кораблей Светлого Иллинга, следящих, чтобы никакая помощь не пришла в Оплот Байла. Рэйт застонал и, медленно, как старик, опустился перед дверью Скары. У него все болело. Он накинул одеяло на колени, откинул голову к холодному эльфийскому камню. Удобство его никогда не интересовало. Это Ракки мечтал о рабах и прекрасных гобеленах. Но Ракки был мертв. — Ты где был? Он дернул головой. Дверь приоткрылась, и в щель на него смотрела Скара. На голове копна темных завитков, диких и спутанных со сна, как в день, когда он впервые ее увидел. — Простите, – заикаясь, сказал он и скинул одеяло. Заворчав от боли, вставал и вцепился в стену, чтобы не упасть. Внезапно она выскочила в коридор и подхватила его под локоть. — Ты в порядке? Он был опытным воином, меченосцем Гром-гил-Горма. Он был убийцей, выточенным из камня Ванстерланда. Он не чувствовал боли и жалости. Но слова никак не выходили. Ему было слишком больно. Больно до мозга костей. — Нет, – прошептал он. Он посмотрел на нее, заметил, что на ней лишь рубашка, и понял, что в свете факела видит под ней стройную фигуру. Он заставил себя посмотреть на ее лицо, но от этого стало еще хуже. Было что-то в том, как она на него смотрела, яростно и целеустремленно, как волк смотрит на тушу, и от этого Рэйта внезапно охватил жар. Он едва мог смотреть ей в глаза. Едва мог вдыхать ее аромат. Он предпринял слабую попытку вытащить руку, но лишь придвинул ее ближе, прямо к себе. Она тоже прижалась к нему и провела одной рукой по его больным ребрам, заставив охнуть, а другой прикоснулась к его лицу и притянула его к себе. Она поцеловала его, причем совсем не нежно – впилась ему в рот, царапая зубами его разбитую губу. Он открыл глаза – она смотрела на него, словно оценивала произведенный эффект, и ее большой палец с силой давил ему на щеку. — Ни хрена... – прошептал он. – В смысле, моя королева... — Не называй меня так. Не сейчас. – Ее рука скользнула ему на затылок, крепко сжала. Она провела носом вверх с одной стороны его носа, а потом с другой стороны вниз и снова его поцеловала. В его голове было пусто, как у пьянчуги. — Идем со мной, – прошептала она. Ее дыхание обжигало щеку, и она потянула его к двери, едва не втащила внутрь, а одеяло все еще путалось у него в ногах. Ракки всегда говорил, что Рэйт не любовник. Рэйт подумал, что он сказал бы на это... Но Ракки был мертв. Он резко остановился. — Мне надо вам кое-что сказать... – Что он только что плакал в чужой постели? Что она обручена с Гром-гил-Гормом? Что он чуть не убил ее несколько ночей назад, и в его кармане все еще лежит яд? – Много чего, на самом деле... — Позже. — Позже будет поздно... Она сгребла его за рубашку, подтащила к себе, и в ее руках он был беспомощным, как тряпичная кукла. Она оказалась намного сильнее, чем он считал. Или, может, он намного слабее. — Я достаточно говорила, – прошипела она ему. – Довольно я делала того, что прилично. Завтра, может, мы оба умрем. А теперь иди со мной. Завтра, может, все они умрут. Если Ракки чему и научил Рэйта, так только этому. И уж конечно, мужчины редко побеждают в тех сражениях, которые хотят проиграть. Так что он запустил пальцы в мягкое облако ее волос, поцеловал ее, куснул ее губы, почувствовал ее язык у себя во рту, и больше уже ничего не казалось слишком важным. Он был тут, и она была тут, теперь, в темноте. Мать Скаер, Ломатель Мечей, Рин и даже Ракки отдалились, словно рассвет. Она пнула его одеяло к стене, протащила Рэйта через дверь и задвинула засов.Реликвии
— Вот это место, – сказала Скифр. Это был обширный зал с высокими балконами, в котором повсюду валялись сломанные стулья, и было темно от грязи, покрывавшей окна. Сразу за дверью стоял покореженный стол, над которым висело что-то, похожее на огромную монету с эльфийскими буквами по краям. Дальше когда-то шла стена из стекла, но теперь она была разбита, осколки хрустели под сапогами Колла, когда он шагал по ним в сторону арочного прохода. Одна его дверь отвалилась, а другая висела на сломанных петлях. Зал позади вскоре исчез во тьме, в тенях капала вода. — Не помешал бы свет, – пробормотал он. — Конечно. – Раздался щелчок, и в тот же миг всю комнату залил свет. Отец Ярви выхватил свой изогнутый меч, который всегда носил с собой, а Колл отпрянул к стене, хватаясь за кинжал. Но Скифр лишь хихикнула. — Здесь не с кем сражаться, кроме себя, а в этой бесконечной войне клинки не помогут. — Откуда идет свет? – пробормотал Колл. На потолке висели трубки, сиявшие слишком ярко, чтобы на них смотреть, словно частички Матери Солнца, пойманные в бутылки. Скифр пожала плечами, медленно проходя мимо него в зал. — Магия. Потолок обвалился, некоторые трубки висели на спутанной проволоке, свет мерцал и потрескивал, неровно освещая насупленные лица двух министров, которые осторожно шли за Скифр. Всюду валялась разбросанная бумага. Расползшиеся кучи тянулись вглубь, намокшие, но не сгнившие и все исписанные словами, словами, словами. — Эльфы думали, что могут поймать мир в письмена, – сказала Скифр. – Что достаточное количество знаний поставит их превыше Бога. — И вот награда за их заносчивость, – пробормотала Мать Скаер. Они прошли через рождающий эхо зал, заполненный столами, на каждом из которых стояла странная коробка из стекла и металла. Все ящики были вырваны и шкафы перевернуты, из них извергались кучи бумаг. — До нас здесь побывали воры, – сказал Колл. — Другие воры, – добавила Скаер. — В мире нет опасности столь ужасной, чтобы кто-то не отважился извлечь из нее прибыль. — Вот это мудрость от такого юного, – сказала Скифр. – Но, думаю, ворам досталась только смерть. Сюда. Ступеньки, освещенные красным светом, вели вниз. Далеко внизу раздавалось гудение. Холодное дуновение воздуха коснулось лица Колла, когда он заглянул за перила и увидел, что квадратная спираль ступенек спускается на бесконечную глубину. Он отпрянул, и его голова неожиданно закружилась. — Путь вниз долог,– прохрипел он. — Тогда лучше начнем, – сказал Отец Ярви, шагая через две ступеньки. Его иссохшая рука шаркала по перилам. Они не разговаривали. У каждого и так было полно своих страхов, чтобы впускать еще и чужие. Чем глубже они спускались, тем громче звучало эхо их тяжелых шагов, тем сильнее нарастало то странное гудение в стенах и в самой земле – пока у Колла не начали стучать зубы. Они спускались ниже и ниже, в самую утробу Строкома, мимо предупреждений, написанных на гладком эльфийском камне красными эльфийскими буквами. Колл не мог их прочитать, но о значении догадывался. Назад. Забудь об этом безумии. Еще не поздно. Вряд ли он мог бы сказать, сколько времени они спускались, но ступеньки наконец закончились, как и всё в этом мире. На дне тянулся другой коридор, темный, холодный и пустой, за исключением красной стрелы на полу. Стрела вела их к двери. К узкой двери из тусклого металла, рядом с которой на стене была приделана усеянная выпуклостями панель. — Что это за место? – пробормотала Мать Скаер. Что-то в ужасающей прочности этой двери напомнило Коллу похожую дверь в канцелярии королевы Лаитлин, за которой, по ее словам, хранились ее безграничные богатства. — Хранилище, – пробормотал он. — Склад оружия. И Скифр начала петь на языке эльфов. Сначала тихо и низко, потом все выше, быстрее, как пела в степи на Запретной, когда Конный Народ явился за их кровью. Глаза Отца Ярви жадно и ярко блестели. Мать Скаер отвернулась, чтобы сплюнуть от отвращения. Скифр сделала над панелью знак левой рукой, а правой стала нажимать выпуклости в порядке, за которым не могли уследить даже острые глаза Колла. Внезапно зеленый драгоценный камень над дверью ярко загорелся. Раздался щелчок отодвигаемых засовов. Колл сделал шаг назад, чуть не врезавшись в Мать Скаер, и дверь приоткрылась, дохнуло воздухом, словно распечатали старинную бутылку. Ухмыляясь через плечо, Скифр широко ее распахнула. За дверью был коридор, уставленный стойками. Они напомнили Коллу стойки, в которых держали копья в цитадели Торлби. На них в тусклом свете сверкали эльфийские реликвии. Дюжины реликвий. Сотни. Сотни сотен. Стойки показывались вдали по мере того, как загорались огни, один за другим. — Эльфийское оружие, – сказала Скифр, – как и обещала. — Хватит, чтобы снарядить армию на войну, – выдохнул Отец Ярви. — Да. Оно было выковано для войны против Бога. Рядом с такой искусной работой гордые достижения Колла и Рин казались примитивными поделками из глины. Каждое оружие было двойником соседнего, прекрасным в своей безукоризненной простоте. Каждому было по тысяче лет, но оно оставалось таким же идеальным, как в день создания. Колл пробрался через дверь, уставившись на работу эльфов в благоговейном ужасе, изумлении и с немалой долей страха. — Оно такое же могущественное, как то, что ты использовала на Запретной? Скифр фыркнула. — То была детская иголка рядом с копьем героя. Та штука за несколько мгновений разодрала и подожгла в продуваемой ветрами степи шестерых человек, а еще несколько дюжин бежали, спасая свои жизни. — На что же способно это? – прошептал Колл, мягко, неуверенно трогая оружие кончиками пальцев. Его идеальная поверхность была скорее выращена, чем выкована, не грубая и не гладкая, не холодная и не теплая. — С этим оружием немногочисленные избранные смогут уничтожить армию Праматери Вексен, – сказала Скифр. – Десять таких армий. Тут есть даже предметы, которые заставят ваш посох посылать Смерть. – Она бросила Отцу Ярви плоскую коробочку. Он схватил ее, и в ней что-то застучало, словно она была наполнена деньгами. — Посох министра Гетланда? – Колл удивленно моргнул, глядя на нее. – Это оружие? — О, какая ирония! – Скифр безрадостно хихикнула, снимая одну из реликвий со стойки. – Удивительно, что могут не заметить прямо у себя под носом даже самые хитроумные люди. — Они и сейчас опасны? – спросил Колл, отдергивая руку. — Их надо подготовить, но я обучу вас ритуалам, как учили и меня, как учили моего учителя. Всего лишь один день с командой Южного Ветра, и они будут готовы. Нужны годы, чтобы научиться управляться с мечом, и за эти годы ученик учится уважать оружие, учится сдержанности, но это... – Скифр прижала тупой конец к плечу, так что теперь смотрела вдоль реликвии, и Колл увидел, что выемки и отверстия были рукоятями для рук, сделанными так же удобно, как рукоять меча. – Каким бы слабым ни был человек, держащий это, он в один миг станет воином куда более великим, чем король Утил, Гром-гил-Горм или сам Светлый Иллинг. — От этого полпути до того, чтобы стать богом, – пробормотала Мать Скаер, горько качая головой. – Эльфы не могли контролировать эту силу. Надо ли давать ее людям? — Мы должны принять ее с благодарностью. – Отец Ярви осторожно поднял со стойки одну из реликвий. И явно не собирался возвращать ее обратно. Скифр уперла свое оружие в поднятое бедро. — Как в имени Бога семь букв, так и мы должны взять семь орудий. Отец Ярви поднял реликвию и указал ей на бесчисленные стойки. — Ты забыла? Здесь же нет бога. – Его иссохшая рука не подходила к рукояти так же хорошо, как рука Скифр, но все равно он крепко держал древнее железо. – Мы возьмем столько, сколько сможем унести.Убийца
Отец Земля задрожал, и Рэйт, почувствовав укол страха, вскочил и опрокинул свою плошку, расплескав похлебку по двору. Светлый Иллинг обрушил подкоп. Все знали, что это случится. С тех пор как Ракки завалило в прошлом подкопе. Да люди Верховного Короля теперь и не делали секрета из того, что копают новый. Король Утил не давал защитникам лениться. Он приказал построить новую стену внутри крепости. Стену из источенных червями балок, вырванных из низких зданий, из обшивки и мачт разломанных кораблей, из покрытых прилипалами досок с разломанных причалов, из стропил, фургонных колес, бочарных клепок и щитов мертвецов. Деревянный полумесяц чуть выше человека, от эльфийской стены с одной стороны до эльфийской стены с другой, с жалкой дорожкой, на которой можно было стоять, сражаться и умирать. Так себе стена, когда надо сдержать десять тысяч воинов. Но намного лучше, чем ничего, если Башня Гудрун обвалится. Большинство из тысячи защитников, еще способных бегать, уже бежали к этой стене, натыкаясь друг на друга, крича друг на друга, на ходу вытаскивая оружие, и Рэйта тоже понесло людским приливом. Синий Дженнер протянул руку и помог вскарабкаться на дорожку. И когда он встал на этом парапете, земля снова содрогнулась, на этот раз еще сильнее прежнего. Все смотрели, разинув рты, на уродливую громаду Башни Гудрун и на осыпающуюся часть стены, построенную людьми, рядом с ней. Желая, чтобы она выстояла. Молясь, чтобы смогла. Хотел бы Рэйт знать богов, которых можно было молить об этом, но ему оставалось лишь сжимать больной кулак и надеяться. Несколько птиц вспорхнуло с обрушенной крыши, но этим все и ограничилось. Опустилась самая напряженная тишина из тех, что доводилось слышать Рэйту. — Она выдержала! – крикнул кто-то. — Тихо! – взревел Горм, держа тот меч, что когда-то носил ему Рэйт. И словно его слова стали сигналом, раздался оглушительный грохот, все съежились, и от задней части Башни Гудрун полетела пыль и обломки камня. Булыжник размером с голову человека отскочил через двор и ударил в деревянную стену неподалеку от Рэйта. Раздался ужасный стон, и плющ, покрывавший башню, казалось, изогнулся, по её камням пошли трещины, крыша наклонилась вбок, птицы прыснули в небеса. — Боги, – прошептал Рэйт с отвисшей челюстью. И чудовищно медленно вся башня начала складываться. — Вниз! – взревел Синий Дженнер, утаскивая Рэйта на дорожку рядом с собой. Звук был такой, словно весь мир разваливался на части. Рэйт зажмурил глаза, камни градом полетели ему на спину. Он был готов умереть. Только хотел умереть вместе со Скарой. Когда он открыл глаза, всюду был только мрак. Словно корабль в тумане. Что-то его подергало, и он неуклюже отмахнулся. Увидел морщинистое лицо Синего Дженнера, все бледное, призрачное, он что-то кричал, но Рэйт его не слышал. В ушах звенело. Он, кашляя, с трудом поднялся на парапет и уставился на рукотворный туман. Виднелись расплывчатые контуры эльфийскойбашни слева, эльфийской стены справа, но посередине, там, где стояла Башня Гудрун, теперь зиял огромный проем. Куча разбитых булыжников и изломанных балок, и весь двор между ней и деревянной стеной был усыпан обломками. — По крайней мере, она упала наружу, – пробормотал он, но даже сам себя не расслышал. Он понял, что забыл перед дверью Скары прекрасный шлем, который забрал у того капитана корабля, но за ним уже было не вернуться. Оставалось только вежливо попросить, чтобы никто не бил его по голове. Такая глупая мысль, что он едва не рассмеялся. А потом он увидел фигуры во мраке. Тени людей. Воины Верховного Короля карабкались по развалинам в проем. Дюжины воинов. Раскрашенные щиты посерели от пыли, мечи и топоры потускнели во мраке, рты разевались в безмолвных боевых кличах. Сотни воинов. В надвигающуюся толпу полетели стрелы. От полумесяца защитников и с эльфийских стен сверху. Стрелы летели отовсюду. На этих обломках булыжников им не удалось бы выставить нормальную стену щитов, даже если б они захотели. Люди падали во дворе, падали среди обломков, ползли, катились и садились, уставившись перед собой. Рэйт увидел огромного старого воина, который продолжал волочить ноги, несмотря на пять стрел, торчавших из его кольчуги. Увидел рыжеволосого мужика, чей сапог застрял между камнями – мужик сорвал свой шлем и от расстройства отбросил его прочь. Увидел воина с золотыми браслетами на руках, который хромал, используя меч в качестве трости. Они продолжали наступать, боевые кличи теперь звучали как тихое бормотание сквозь звон в ушах Рэйта, воины накатывались на основание деревянной стены. Они продолжали наступать, а защитники кололи их сверху копьями, кидали вниз камни, высовывались, чтобы рубануть топорами. Они продолжали наступать: некоторые встали на колени, подняв щиты над головами, а другие карабкались по ним и по доскам самодельной стены. Можно было бы восхититься их храбростью, если бы она не была направлена на то, чтобы убить Рэйта. Он закрыл глаза, зажал в зубах старый искусанный клин, но теперь никакой боевой радости не нахлынуло. Раньше Рэйта мучила жажда насилия, и казалось, что ее никогда не унять. А теперь казалось, что он напился досыта, но Мать Война продолжала наливать. Он подумал, что Скара смотрит на него сверху. Подумал об ее смехе. Стоило сражаться, чтобы услышать этот смех еще раз. Он заставил себя открыть глаза. Воины Верховного Короля кишели под стеной, и уже половину дорожки заполонили сражающиеся люди. Один поднимал меч, чтобы рубануть по Дженнеру, и Рэйт ударил его топором по голове. На шлеме осталась большая вмятина, и он свалился. Чья-то рука вцепилась в парапет, и Рэйт разрубил ее пополам, врезал мужику по морде кромкой щита и, отбросив его прочь, увидел, как из его пальцев выпал кинжал, когда тот свалился со стены. Рэйт заметил, что глаза Дженнера расширились, обернулся и увидел несущегося на него здорового нижеземца. В руках у него был огромный топор, и на ремешке на шее подпрыгивало семилучевое солнце Единого Бога. Иногда лучшее, что можно поделать с опасностью – это броситься прямо на нее. Рэйт рванулся вперед, древко топора попало воину по плечу, лезвие коснулось спины, и топор выскользнул из рук нижеземца и застучал внизу по двору. Они схватились, пошатываясь, царапаясь и брызгая слюной друг на друга. Рэйт уронил топор, с трудом опустил обожженную руку и сжал рукоять кинжала. Нижеземец боднул его, попал по челюсти, освободив достаточно места, чтобы занести кулак для удара – но также достаточно, чтобы Рэйт выхватил нож. Может, никакой радости в этом и не было, но он не собирался никому сдаваться. Он наклонил голову, так что кулак нижеземца попал в лоб вместо носа – это был трюк. Ему Рэйт научился в драках с парнями, которые были намного больше него. Клин вылетел у него изо рта, в ушах зазвенело еще сильнее, но он почувствовал, как захрустели кости руки мужика. Рэйт ткнул его ножом в бок, лезвие чиркнуло по кольчуге, не пробив ее, но все же удар был достаточно силен, чтобы нижеземец сложился пополам и захрипел. Он схватил сломанной рукой руку Рэйта, но тот вырвался и вколотил нож под край его шлема, чуть ниже уха. Нижеземец весьма удивился, когда его кровь полилась на священный символ, который он носил. Наверняка он был уверен, что выбрал правого бога, правого короля, правое дело. В конце концов, каждый находит способ, чтобы считать свою сторону правой. А теперь, отшатнувшись назад и пытаясь сжать шею, он понял, что побеждает не праведный, а тот, кто бьет первым и сильнее всех. Рэйт наклонился, схватил его за ноги и перебросил через парапет, сбив другого мужика, который взбирался среди трупов на дорожку. Несомненно, все они думали, что они тоже на правой стороне. Рэйт стоял и смотрел, пытаясь восстановить дыхание. Он увидел, как Мать Оуд у стены утаскивает раненого. Увидел, как Синий Дженнер пытается выпутать свой меч из окровавленных волос мертвеца. Увидел, как Гром-гил-Горма сбил человека взмахом своего щита. Воинов Верховного Короля отбросили от деревянной стены, но еще больше их просачивалось через проем. А потом Рэйт увидел, как что-то падает со стен, и вздрогнул, когда жидкий огонь окатил людей, набившихся в узком пространстве. Почувствовал жар на лице и вспомнил жар под землей. Даже сквозь звон в ушах он слышал крики. Упал еще один глиняный кувшин, еще один взрыв пламени, и люди Верховного Короля дрогнули и побежали. Никто не может быть храбрым вечно, неважно, насколько праведным себя считаешь. Гетландцы радостно завопили, ванстеры засвистели, а тровены заулюлюкали, радостно выкрикивая имена короля Утила, короля Горма и даже королевы Скары. Рэйт хранил молчание. Он знал, что нападающие скоро вернутся. — Ты как? – услышал он вопрос Синего Дженнера. — Ничего, – пробормотал Рэйт, хотя на самом деле его тошнило. Тошнило от сражения, и он хотел вернуться в постель Скары. Повсюду валялись трупы, воняло маслом и обожженной плотью, все раненые просили о помощи, которая не приходила. Там, где улеглась пыль, теперь клубился дым, и из мрака раздался громкий высокий крик: — Вот это начало дня! От такого уж точно кровь забурлит! Что-то медленно двигалось в проеме. Дверь с расщепленным углом, с которой все еще свисали петли. Раздались три удара, а потом сбоку появилось гладкое лицо Светлого Иллинга. — Можно мне войти и поговорить, так, чтобы меня не утыкали стрелами с ног до головы? – Он вежливо улыбнулся. – А то получилась бы неважная песня. — Думаю, Скара с радостью ее споет, – проворчал Рэйт, да и сам он напевал бы ее без сожалений. Но Горма больше интересовала слава. — Заходи, Светлый Иллинг! Мы выслушаем! — Вы так любезны! – Поединщик Верховного Короля уронил дверь на груду дымящегося камня и ловко спрыгнул за ней в грязный, разрушенный, утыканный стрелами уголок двора. — Что привело тебя сюда? – крикнул Утил. – Хочешь сдаться? – Некоторые на это рассмеялись, но лишь один Иллинг ухмыльнулся, глядя на полумесяц хмурых взглядов. Говорили, он поклоняется Смерти. Уж точно он не боялся встречи с ней. — Я хочу того же, чего хотел во время нашего первого разговора. Сразиться. – Иллинг взял свой меч за крестовину и вытащил его из ножен, изящно мазнув навершием по верхней губе. – Готов ли кто-то из двух королей испытать на мне свое мастерство владения мечом? Повисла пауза, затем нервное бормотание пошло по всей длине деревянной стены. Утил вскинул бровь, посмотрев на Горма. Ветер трепал его седые волосы, хлестал ими по покрытому шрамами лицу. Горм тоже поднял бровь в ответ, медленно вертя одно из наверший на своей цепи. Затем картинно зевнул и отмахнулся от Светлого Иллинга. — Мне и без того есть чем заняться. Утренняя куча дерьма сама себя не навалит. Иллинг лишь шире ухмыльнулся. — Придется подождать, прежде чем удастся испытать твое знаменитое пророчество. По крайней мере, до тех пор, пока мои люди не свалят эту вашу стену из веточек. А что насчет тебя, Железный Король? Предпочитаешь дерьмо или мечи? Один длинный напряженный миг Утил хмуро смотрел на Иллинга. Достаточно длинный, чтобы тихое бормотание превратилось в возбужденную болтовню. Поединок двух столь знаменитых воинов можно увидеть лишь раз в жизни. Но король Гетланда не собирался спешить. Он посмотрел на свой меч, лизнул мизинец и аккуратно стер какое-то пятнышко на клинке. — Прошло довольно много времени с тех пор, как мне выпадало испытание, – сказал Иллинг. – Я посетил Торлби, надеясь на сражение, но там было некого убивать, кроме женщин и мальчишек. Тогда Утил печально улыбнулся. Словно хотел бы ответить по-другому, но знал, что может быть лишь один ответ. — Из того камня у тебя на мече получится отличная побрякушка для моего сына. Я сражусь с тобой. – Он передал свой меч мастеру Хуннану, немного скованно перелез через вал и спрыгнул во двор. — Лучшая новость за последний месяц! – Иллинг по-детски подскочил на месте. – Мне сражаться с тобой правой или левой рукой? — Какой угодно, лишь бы ты помер поскорее. – Утил выхватил из воздуха брошенный Хуннаном меч. – Твоя атака прервала мой завтрак, и меня все еще ждет колбаска, к которой мне не терпится вернуться. Иллинг левой рукой ловко покрутил своим мечом, как портниха иголкой. — Старики щепетильны насчет режима питания, это я понимаю. И словно обо всем было уговорено годы назад, два знаменитых воина принялись кружить друг вокруг друга. — Об этом бое сложат песни, – выдохнул Дженнер. Рэйт пошевелил больной рукой. — Меня теперь песни заботят меньше, чем когда-то. Иллинг бросился вперед, как змея, его клинок превратился в яркое размытое пятно. Рука Рэйта дернулась, когда он подумал, как бы он отбил этот удар, как бы он ударил в ответ. И понял, что был бы уже мертв. Светлый Иллинг с нечеловеческой скоростью изогнулся, его меч хлестнул снизу. Но Утил не уступал. Он парировал удар, сталь лязгнула, он без усилий шагнул вокруг клинка и хлестнул в ответ. И они разбежались так же быстро, как и сошлись. Иллинг ухмылялся, широко разведя руки, а Утил хмурился, меч покачивался у него сбоку. — Кто бы ни победил, – прохрипел Рэйт, не отводя глаз от поединка, – война продолжится. — Ага, – сказал Дженнер, дергаясь от движений бойцов. – Ни у кого из нас нет выбора. Очередной обмен ударами – сталь металась быстрее, чем Рэйт мог уследить. Выпад, выпад, удар сплеча, защита, и оба мужчины разошлись на свободное пространство, выбирая путь между телами, обломками и разбросанным мусором. — И все это ради славы? — Для некоторых слава важнее всего. В медленной тишине они медленно ходили, медленно подкрадывались и медленно кружили друг вокруг друга. Иллинг, низко пригнувшись, перетекал, словно Мать Море, в разные стойки, разные позиции и хихикал после каждого обмена ударами, словно это была забавная шутка. Утил стоял жестко и прямо, твердо, как Отец Земля, хмурясь, словно на похоронах. Они следили друг за другом, ждали момента, запутывали противника, и тишина тянулась до тех пор, пока не стало казаться, что она сейчас треснет. А потом без предупреждения – столкновение, звон, лязг стали, и Смерть выглядывала из-за плечей обоих, держалась за их клинки; сталь задавала вопрос, и сталь отвечала; а потом они быстро разбежались и снова медленно крались и медленно кружили в медленной тишине. — Как жаль, что одному из нас придется проиграть. – Иллинг увернулся от высокого удара, слегка скосив глаза на острие меча Утила, пролетевшее мимо его носа. – Я еще столькому мог бы у тебя научиться. — Боюсь, у нас есть время только на один урок. Смерть ждет всех нас. – Иллинг бросился вперед, пока король еще говорил, но Утил был готов и отвел удар, изогнув запястье, и его меч царапнул рукав кольчуги Иллинга и тыльную сторону его ладони. Иллинг отпрыгнул, и его кровь закапала на уже окровавленные камни двора. С беспечным смешком он перебросил меч в правую руку. Кто-то заорал с башни наверху: – Получи, ублюдок! – И тут же все закричали, завопили, зарычали оскорбления и насмешки. Почуяли победу. Почуяли кровь. Утил напал, металл блеснул, когда солнце отразилось на его мече. Смертельные удары, которые не остановила бы ни одна кольчуга. Иллинг уклонялся, извивался, заскрежетала сталь, когда он отбил клинок Утила с одной стороны, повернулся, когда тот хлестнул с другой, и отшатнулся, потеряв равновесие. Утил бросился вперед для последнего удара, и его нога подвернулась на камне. Всего лишь маленькая заминка, прежде чем его меч со свистом опустился. Всего лишь маленькая заминка, но ее хватило, чтобы Иллинг упал на колени, отпрянул так, что клинок короля лишь оставил царапину на его гладкой щеке и лязгнул по камням прямо рядом с ним. А меч Иллинга пробил насквозь тело Утила, и бо́льшая часть окровавленного клинка торчала из его спины. Радостные крики оборвались, повисла ошеломленная тишина. — Камень, – проворчал Утил, хмуро глядя на рукоять меча, прижатую к груди. – Не повезло. – И внезапно он упал, а Светлый Иллинг прыгнул, чтобы поймать его, как только вытащил свой меч. — Нет, – прошептал Дженнер, хлопнув ладонью по парапету. И по всему деревянному полумесяцу послышались проклятия, шипение и испуганные стоны, когда Светлый Иллинг опустил Утила на пыльную землю и уложил его руку так, что Железный Король прижимал свой меч к груди – как в жизни у него сталь была ответом на все, так же она стала ответом и в смерти. — Хорошая смерть, – прошептал Синий Дженнер. Рэйт со стуком отбросил щит на дорожку. — В любом случае это смерть. Мать Солнце пробилась через тучи, бриллиантовое навершие блеснуло, когда Светлый Иллинг вытер свой меч, и кровь засияла на его лице. Он и в самом деле выглядел избранником Смерти, улыбающийся среди урожая трупов, с телом Утила у ног. — Я приду за остальными! – крикнул он, поворачиваясь к проему. И так закончилось убийство дня.Мечты
Скаре нравилось делить с кем-то свою постель. Она не знала точно, нравилось ли ей совокупление, с учетом всего шума, который вокруг него поднимали. Оно казалось ей грязным, чуждым и неудобным. Даже немного нелепым. В первый раз она бы даже рассмеялась, если бы он не воспринимал это так серьезно. Липкое ощупывание. Неловкое ворчание. Соприкосновение кожи, без какого-либо изящества или романтики. В ее мечтах они оба точно знали, что делать. В реальности она вряд ли понимала, чего хочет, не говоря уже о том, что делал он. Но ей нравилась близость его тела после. Нравилась его сила, грубость и тепло. Ей нравилось, как ее грудь прилегала к его широкой спине, как ее ноги сплетались с его ногами, как его ребра вздымались рядом с ней, когда он вдыхал. Ей нравилось, как он дергался и трепетал во сне – так подергивались собаки возле огня в зале ее деда. Ей даже нравился кислый запах его пота, совсем не приятный, но по какой-то причине она никогда не могла им надышаться. Ей нравилось не быть одной. Она коснулась его плеча. Почувствовала под пальцами грубую кожу шрама. Провела пальцами дальше и наткнулась еще на один шрам, а потом еще и еще. — Так много шрамов, – прошептала она. — В Ванстерланде мы зовем их наградой воинам, – услышала она его голос. Значит, не спал. Она удивилась бы, если бы в Оплоте Байла кто-то спал. В конце концов, к чему спать в последнюю ночь своей жизни? — Они похожи на следы кнута. Он замолчал, и она подумала, что, видимо, не должна была этого говорить. Она больше не имела понятия, какие теперь между ними правила, но начинала понимать, что, обнажив перед кем-то тело, вовсе не становится проще обнажать сердце. Наверное, даже труднее. Плечи Рэйта шевельнулись, когда он пожал ими. — Прежде чем стать слугой Горма, я был плохим. А после я не всегда был достаточно плохим. — Прости, – пробормотала она. Она просила прощения за то, что его били кнутом. За то, что она не знала, что на это сказать. Они были такими разными, во всем. Казалось невозможным, что они могли подойти друг другу. Но когда она положила на него руку, и он сцепил ее пальцы со своими, те друг другу неплохо подошли. Быть может, любые живые пальцы подходят друг другу, когда Смерть протягивает свои. — Что мы делаем? – спросил он. — Держимся за руки. — Сегодня. А завтра? — Не думала, что тебя сильно волнует завтра. Как раз это мне в тебе и нравится. — Обычно завтра казалось таким далеким. Теперь оно внезапно приблизилось. По правде сказать, она и понятия не имела, что они делали, сейчас или завтра. Она немало времени провела, раздумывая, каково это – заполучить его. И не думала вовсе о том, что будет делать, когда заполучит. Это было похоже на коробочку с секретом, которую привез посланник из Каталии в качестве подарка ее деду. Четыре дня понадобилось, чтобы ее открыть, а когда ей это удалось, внутри оказалась еще одна. Несмотря на все тепло Рэйта, она содрогнулась и зашептала ему в рваное ухо: — Думаешь, Светлый Иллинг нападет сегодня ночью? — Он не спешит. Думаю, он подождет до рассвета. Она подумала о крови, капающей в темноте с острия меча Иллинга, и крепче прижалась к спине Рэйта. — Король Утил мертв, – пробормотала она. Он казался человеком, выкованным из железа, нерушимым. Но она видела, как он лежит, бледный и холодный, перед Стулом Байла. — Смерть ждет всех нас, – сказал Рэйт. – Ей хватит и залетного камушка, и ни искусство, ни имя, ни слава не смогут от нее защитить. Скара глянула на дверь, освещенную светом факела. За ней она должна быть сильной. Должна не выказывать ни страха, ни сомнений. Но никто не может быть сильным все время. — Мы обречены, – прошептала она. Он наконец повернулся к ней, хотя в темноте она с трудом могла отличить его лицо от спины. Лишь слабый отблеск глаз, смотревших на нее, лишь суровые очертания щеки́. Он ничего не говорил. Он не отрицал этого. Она прерывисто вздохнула. — Я упустила свой шанс спрыгнуть с Башни Гудрун. — Да уж, теперь она ниже, чем была. Она коснулась его груди и провела пальцами по бледным волоскам. — Думаю, надо быть готовой спрыгнуть с одной из оставшихся. Он схватил ее руку своей забинтованной рукой. — Может, Синий Дженнер увезет тебя. Как прежде. — И я буду той, кто всегда убегает? Королевой без страны? Объектом насмешек? — Только не для меня. Ты – самое лучшее, что со мной случалось в жизни. Судя по тому немногому, что он рассказывал, его жизнь была ужасной. — А что на втором месте? Она различала лишь его улыбку. — Рагу из кролика, наверное. — Подхалим. Его улыбка медленно померкла. — Может, Синий Дженнер увезет нас обоих. — Гудрун и ее конюх живут своими жизнями и пасут коз у горного ручья? Он снова пожал плечами. — Мне козы всегда нравились. — У тебя с ними много общего. – Она сжала его руку и встретилась с ним взглядом, пытаясь объяснить ему. Пытаясь объяснить себе. – Я – королева, и не важно, чувствую я себя королевой или нет. Я не могу просто быть той, кем хочу. Я должна править. Я должна стоять за Тровенланд. В моих венах течет кровь Байла. — Ты все время это говоришь. – Он потер большим пальцем шрам на ее ладони. – Мне хотелось бы, чтобы она там и оставалась. — Мне тоже. Но мой отец умер, защищая это место. – Она высвободила руку. – Я не сбегу. — Я знаю. Впрочем, это приятная мечта. – Устало застонав, он сел. – Мне надо идти. Но она схватила его, притянула ближе, услышала его дыхание и почувствовала, что все сопротивление в нем ослабло. Ей нравилась ее власть над ним. Не власть королевы. Лишь ее личная власть. — Разве ты не хочешь остаться? – прошептала она ему на ухо. — Не могу придумать королеву, в чьей постели я предпочел бы оказаться. – Он повернул голову и посмотрел на нее. – Ну, Лаитлин чертовски привлекательная женщина... ай! Она схватила его за плечо, толкнула вниз и, закинув ногу ему на бедра, оседлала его. Начала целовать его, медленно, медленно – пока у них еще оставалось время, пока они еще могли дышать, – немного отодвигаясь с каждым поцелуем, и улыбалась, чувствуя, как он тянется ей навстречу... — Моя королева! Она бы не выскочила из постели быстрее, даже если бы случился пожар. Она уставилась на дверь – та сотрясалась от тяжелых ударов снаружи. — Что такое? – крикнула она, запутавшись локтем в сорочке, и чуть не порвала ее, спеша натянуть. — Моя королева! – Голос Синего Дженнера. – У побережья корабли!— Где Рэйт, черт его подери? – бросил Дженнер, следуя по стенам за Скарой, натянувшей капюшон против мороси. — Прячется в моей постели. – Может, и не лучший ответ, но хороший лжец подмешивает правду, где только возможно, а Скара с каждым днем лгала все лучше. – В последние несколько ночей он не всегда был у моей двери, – добавила она тотчас. – Похоже, ищет утешение в объятиях девушки. Дженнер проворчал: — Наверное, сложно его винить. — Да. – Скара взбежала по ступеням на крышу Морской Башни. – Надо искать утешение там, где возможно. — Это гетландцы. – Мастер Хуннан стоял на зубчатой стене, хмуро глядя в ночь. – Шесть кораблей. — Где? – бросила Скара, вставая рядом с ним, и уставилась на Мать Море, пытаясь не думать о долгом-долгом расстоянии до волн. К северу она увидела огни на воде. Кто бы это ни был, их фонари горели, но они уже уплывали прочь, в темноту. Она почувствовала, что ее плечи поникли. — Они попытались пробиться в крепость, но их быстро отбросили, – проворчал Хуннан. – Теперь они гребут что есть мочи на север с дюжиной кораблей Верховного Короля на хвосте, которые гонятся за ними, как собаки за лисой. Надежда умерла, словно тлеющие угли засыпали льдом. Скара уперла кулаки в стену и хмуро посмотрела на черное море, на волнах виднелся лишь слабый отблеск лунного света. — Думаю, это корабли королевы Лаитлин. – Синий Дженнер задумчиво подергал бороду. – Но если они собирались проскользнуть, то зачем светили так ярко? Скара взглянула на тень, быстро двигавшуюся по темной воде, и внезапно угольки надежды разгорелись в ней ярче прежнего. — Потому что они были всего лишь для отвода глаз. Там! – Она положила одну руку на плечи Дженнеру, а другой показала. Теперь она видела опускающиеся весла, корабль быстро двигался прямо в гавань. — Кажется, у него голубь на носу, – пробормотал Хуннан. — Это Южный Ветер! – Скара крепко обняла Синего Дженнера. – Прикажи опустить цепи! — Опустить цепи! – проревел старый моряк, так же сильно сжимая ее в ответ. – Отец Ярви вернулся!
Часть ІV. Клятва солнца, клятва луны
Рассвет
Скрипнули петли, в центре ворот показалась полоска света, которая становилась все шире. Рассвет пал на суровые лица во входном проеме. На шрамы Горма. На побитые непогодой щеки Ральфа и Дженнера. На хмурое сухопарое лицо Отца Ярви. Рассвет блеснул в уголках глаз Скары, она сглотнула, и жилы на ее шее шевельнулись. — Вам лучше остаться здесь, – сказал Рэйт, зная, что она никогда не согласится. Она и не согласилась. — Если мы собираемся сдаться, то я должна быть там. Рэйт глянул на Мать Скаер, сгорбившуюся в темноте. Под ее плащом виднелось что-то громоздкое, тускло блестел металл, когда она переминалась с ноги на ногу. — Мы не собираемся сдаваться, – сказал он. — Но так должно казаться. И в любом случае, – Скара расправила хрупкие плечи под тяжелой кольчугой и сердито прищурила глаза, – я собираюсь взглянуть в лицо Светлому Иллингу, прежде чем он умрет. Рэйт мог бы сказать ей, что в лице умирающего человека ничего ценного не увидишь, даже если это твой злейший враг. Только боль и страх. Отзвук той боли и страха, которые почувствуешь, когда придет твой черед. И черед каждого настанет довольно скоро. Но те, кто это знают, не хотят ничего слышать, а кто не знает, должны узнать самостоятельно. Так что Рэйт промолчал. Теперь ворота были широко раскрыты. Вдаль тянулась истоптанная сапогами, усеянная обломками, израненная стрелами, холодная и пустая земля. На траве блестела роса. Вдалеке, в рассветной дымке, виднелись заостренные колья, обозначавшие рубежи Верховного Короля. Синий Дженнер прочистил горло. — Мы уверены в нашем плане? — Поздновато придумывать другой, – сказал Ральф. — Мы забрели в болото по горло, – прорычала Мать Скаер сквозь сжатые зубы и покрутила головой, хрустнув шейными позвонками. – Остался один путь: вперед. — Мы уверены. – Отец Ярви не выказывал и следа колебаний. Стук его посоха эхом отдавался от эльфийского камня, когда он направился к проходу. Зашагал к Последней Двери с эльфийской магией в качестве единственной надежды на победу. Все было поставлено на последний, безумный бросок рун. Боги ведали, Рэйт никогда не был знатоком молитв, но теперь он быстро прошептал одну. — Держитесь ближе, – пробормотал он через плечо. Глаза Скары смотрели вдаль. — Я знаю, где мне быть. Выйдя в рассвет, они распределились в форме наконечника стрелы. Отец Ярви, высоко поднявший голову, был на острие. Рэйт, Дженнер и Ральф встали слева, Горм, Сорьёрн и Хуннан справа. Все шестеро несли самые большие щиты из тех, что смогли найти, и мечтали, чтобы те были еще больше. За ними шли Скара и Мать Скаер. Досдувой следовал последним и нес на шесте носовую фигуру в форме голубя, чтобы показать, что они идут с миром. Даже если не было на свете большей лжи.Колл стоял над воротами и хмурился на ветру. Хмурился на десять маленьких фигурок, ползущих по ничьей земле. Хмурился на нескольких человек из команды Южного Ветра, которые забрались на стены и вцепились в реликвии, принесенные из Строкома. Хмурился, глядя в сторону окружавшей со всех сторон Оплот Байла армии Верховного Короля, которая была похожа на готовые вот-вот захлопнуться челюсти волка, собравшегося поглотить мир. Повсюду в утреннем свете виднелись проблески металла. Знамена героев развевались на ветру. Величайшие воины Ютмарка, Инглефольда и Нижеземья. Самые яростные шенды. Самые безжалостные наемники со всех уголков мира, привлеченные обещанием добычи. Вся несравненная сила Верховного Короля, собранная Праматерью Вексен в одном месте и с одной целью. Величайшее войско, созванное с тех пор, как эльфы пошли войной на Бога, и все эти воины были настроены уничтожить Колла. Ну, не только его, но если для Отца Ярви все сложится неудачно, то будущее его ученика представлялось не особенно радужным. Колл понял, что крепко вцепился в стену, и заставил ноющие руки разжаться. Он не чувствовал такого страха с тех пор, как... в последний раз чувствовал такой страх. Не так давно это было, если подумать. Он так же боялся в Строкоме, а до того был принц Варослав, а до этого он залезал по стенам неподалеку от того места, где сейчас стоял. — Боги, – пробормотал он себе под нос, глядя, как те десять фигурок остановились на куче земли, чтобы дождаться неизбежного. – Я должен научиться храбрости. — А еще лучше, – прошелестела Скифр, – избегать опасности. Он глянул на старуху, которая сидела, скрестив ноги, откинув голову на холодный камень и натянув капюшон своей накидки из тряпья на лицо, так что ему был виден только рот, искривленный в легкой улыбке. — Мы действительно сможем победить этих людей? – прошептал он, нервно теребя одну руку другой. Скифр выпростала свои длинные руки и встала, отбросив капюшон. — Всех этих? Ха! – Она тщательно поковыряла в носу длинным пальцем, а потом ловко бросила результаты в сторону людей Верховного Короля. – Мне почти хочется, чтобы их было больше. – Она протянула руку, и Колл очень осторожно, словно боясь, что может взорваться пламенем – так на самом деле и было – передал ей первый цилиндр. – Никакая толпа людей не выстоит против мощи эльфов. – Скифр коснулась цилиндром головы, а потом засунула его в полую эльфийскую реликвию, с щелчком поставив на место, повернула с шумным лязгом, и буквы, написанные на нем, размылись. – Ты увидишь. — Хочу ли я видеть? — Все увидят, хотят они или нет. – И Скифр поставила одну ногу на стену, а локоть – на колено так, что эльфийская реликвия указывала в серое небо. Высоко над ними медленно кружили птицы. Возможно, они чувствовали, что скоро им подадут еду. – Будь счастлив, мальчик, если знаешь как. – Скифр глубоко вдохнула через нос и с улыбкой выдохнула. – Знаки благоприятные. И начала тихо и низко напевать на языке эльфов.
Теперь Скара видела их, и ее сердце забилось еще быстрее. Группа воинов, тоже двигавшихся стрелой в их сторону по открытой местности. Время медленно ползло. Ее так и подмывало бежать или сражаться, кричать или делать хоть что-нибудь, только не стоять спокойно и не ждать. Это были не обычные воины. Блестящие кольца-деньги на руках и на пальцах демонстрировали миру их славу. Об их победах кричало золото на рукоятях мечей, янтарь на кромках щитов и гравировки на высоких шлемах. — Симпатичные ублюдки, – прорычал Рэйт сквозь сжатые губы. — На них больше драгоценностей, чем на королевской свадьбе, – проворчал Синий Дженнер. Все они улыбались. Как улыбались, когда убили тех, кого Скара любила. Как улыбались, когда сжигали замок, город, страну, в которой она выросла. И Скара почувствовала, что ее желудок болезненно сжался, а под тяжелой кольчугой защипал пот. — Сколько их? – услышала она бормотание Горма. — Я насчитал двадцать пять, – сказал Ральф. – И министр. — Мать Эдвин, – прорычала Скаер. – Девочка на побегушках Праматери Вексен. – Где-то позади них Скара слышала тихое пение. — Двадцать или двадцать тысяч, – Отец Ярви сжал свой эльфийский посох, – конец будет один. Скара раздумывала, каким будет этот конец, глядя, как Светлый Иллинг легкой походкой идет во главе своих Спутников. Не считая свежей раны, оставленной Утилом, это было то же лицо, которое она видела, когда умер ее дед. Та же вежливая улыбка, которой он улыбался, когда срубил голову Матери Кире. Те же мертвые глаза, которые смотрели на Скару в темноте Леса. Она почувствовала, как съеденное поднимается кверху, и сжала кулаки, сжала зубы, сжала задницу, когда Иллинг важно подошел и остановился в нескольких шагах от Отца Ярви. — Как жаль, – сказал он. – Я собирался зайти за вами внутрь. — Мы избавили вас от трудностей, – бросила Скара. — Какие трудности, королева Скара. – Она почувствовала, что ее дыхание перехватило, когда она встретилась взглядом с Иллингом, и он озадаченно нахмурился. – Погодите-ка... мы раньше не встречались? – Он по-детски подпрыгнул от восторга. – Я вас знаю! Рабыня в зале короля Финна! – От удовольствия он хлопнул себя по бедру. – Той ночью вы определенно меня перехитрили! — И перехитрю снова, – сказала она. — Боюсь, это время прошло. – Взгляд Иллинга скользнул дальше. – Ломатель Мечей, ты пришел сразиться со мной, как Утил? Горм покачал головой, глядя на Спутников Иллинга, расслабленно державших руки на рукоятях мечей, черенках топоров, древках копий, и исполненных уверенной угрозы. — Боюсь, это время тоже прошло, – сказал он. — Как жаль. Я надеялся послать Смерти еще одного знаменитого воина, добавить твою песнь к своей, тем самым возвеличив ее. – Иллинг покосился через плечо на Мать Солнце и выдохнул облачко пара. – Быть может, Колючка Бату выйдет теперь из тени. Знаете, она убила мою любимую лошадь. – Он поднял бровь, посмотрев на человека рядом. Высокого человека с рогом на поясе. – Как грубо с ее стороны, а, Воренхольд? Белые зубы Воренхольда сверкнули в бороде. — Такая уж у нее репутация. — Воины. – Светлый Иллинг надул гладкие щеки. – Одержимы славой. А вы, должно быть, Отец Ярви. — Это он. – Губы Эдвин в фиолетовых пятнах презрительно скривились. – И я удивлена видеть вас здесь. Была уверена, что вы уползете прочь, как только начнется битва. Министр Гетланда пожал плечами. — Я приполз обратно. – Кровь стучала в голове Скары. Мать Скаер пошевелила плечами, что-то сдвинулось под ее плащом. Светлый Иллинг продолжал улыбаться. — Я рад, что встретил вас лично. Вы довольно молоды для человека, доставляющего столько проблем. — То же можно сказать и о вас, – сказал Ярви. Пение становилось громче. Один из Спутников хмуро посмотрел на ворота. — Правда ли, что после того, как вы убили короля Братту, вы сделали кубок из его черепа? — Правда. – Иллинг весело пожал плечами. – Но вино вытекает через дырки в носу. — Это вам урок, – сказал Ярви, и Скара увидела, как он так сильно сжал посох, что на бескровной тыльной стороне ладони напряглись сухожилия. – Все получается не так, как мы надеемся. — Урок, который и вам стоило усвоить, – бросила Мать Эдвин. – Не так давно Праматерь Вексен дала вам шанс, но вы отбросили ее руку прочь. – Скара стиснула зубы. Она не помнила никаких шансов, лишь трупы на полу Леса. Лишь Йельтофт, горевший на фоне черного горизонта. – Вам больше нечем торговаться. Вас всех приведут в цепях в Скекенхаус, чтобы вы предстали перед правосудием Единого Бога. — Правосудие грядет! – Скара вспомнила, как ее дед упал в костровую чашу. Капли крови на острие меча Иллинга. Ее сердце стучало так сильно, что голос почти перехватило. – Но не от Единого Бога. И не для нас! Улыбки Спутников поблекли, их руки потянулись к оружию. Светлый Иллинг убрал прядь волос за ухо. — Она хорошо выглядит, но слишком много говорит. – И уставился на стены крепости, откуда странные завывания теперь звучали слишком громко, чтобы их игнорировать. Мать Эдвин сердито смотрела на Ярви. — Вы и королева Лаитлин обвиняетесь в использовании эльфийской магии и ответите за свои преступления! — Отвечу? – Отец Ярви расхохотался. – Давайте покажу, как выглядит эльфийская магия. Он резко поднял свой посох так, что тот лег на его иссохшую руку, конец указывал на грудь Светлого Иллинга. На лице поединщика Верховного Короля отразилась смесь озадаченности и скуки. Он поднял руку в сторону Ярви, словно чтобы отмахнуться от его хвастовства. — Поприветствуй свою госпожу! – закричала Скара. Раздался резкий хлопок. Что-то вылетело из кончика посоха Ярви. Пальцы Иллинга исчезли, и его лицо забрызгало кровью. Он сделал пьяный шаг назад, хмуро посмотрев вниз. Потянулся к груди ошметками руки. Скара увидела дырочку на его блестящей кольчуге, уже темнеющую от крови. — Уф, – проворчал он, удивленно подняв брови, и завалился назад. Кто-то проговорил: — Боги. В ободе щита отразилось солнце и блеснуло Скаре в глаза. Ее отбросили вбок, и Мать Скаер протолкнулась мимо нее, стряхивая плащ с плеча. Скара услышала звук хлопающих крыльев, словно где-то в траве в небеса взлетела птица. Воренхольд поднял копье, его переносица исказилась от ярости. — Ах вы, вероломные... Мать Скаер шагнула между Гормом и Сорьёрном, когда они подняли свои щиты. Мышцы на ее татуированных руках напряглись, когда она уперла в плечо огромную эльфийскую реликвию. — Нет! – закричала Мать Эдвин.
Другой тип стали
Рэйт уже выбросил руку, чтобы отбить золоченое копье, когда щит державшего его человека разорвало, и железный обод обвис. Воина отбросило назад, словно гигантским молотом, прекрасный зеленый плащ загорелся, сломанное копье покатилось прочь. Потом раздался гром. Шум, словно во время Разбиения Бога. Быстрый стук, будто дятел долбит. Эльфийское оружие Матери Скаер, словно живое, дергалось в ее руке. Все ее тело тряслось от его безумной ярости. Ее крик стал неровной трелью, осколки металла фонтаном лились из верхней части, а отверстие на конце плевалось пламенем. И на глазах Рэйта Спутники Светлого Иллинга, все как один бывалые воины, в мгновение ока были сокрушены, как жуки на наковальне, скошены, как колосья в жатву. Кровь, щепки и кольца кольчуг летели во все стороны, крутилось погнутое и разломанное оружие, и оторванные конечности разлетались, как солома в безумный шторм. Даже с отвисшей челюстью Рэйт услышал другой треск позади – огонь бил со стен крепости. Он вздрогнул от вспышки в рядах Верховного Короля – там распустился чудовищный цветок огня, и в воздух подбросило изломанные колья, землю, оружие, людей и части людей. Почва сотрясалась, и сам Отец Земля дрожал от выпущенной мощи эльфов. Топор теперь казался бесполезной безделушкой, и Рэйт уронил его, схватил Скару за руку и утащил за свой щит. Синий Дженнер сомкнул свой щит с его щитом с одной стороны, а Ральф с другой, и они сформировали маленькую хилую стену, съежившись в ужасе, пока министры слали Смерть на разрушенные поля перед Оплотом Байла.Оружие в руках Скифр снова тряхнуло, раздался сильный глухой удар, в воздухе заклубился хвост дыма, полетел в сторону рубежей Верховного Короля и коснулся земли в загоне для лошадей. Колл охнул и зажал уши руками от вибрирующего грохота, и пламя взметнулось когтистыми пальцами. Одни лошади взлетели в воздух, как игрушки капризного ребенка, другие в огне вставали на дыбы, бросались прочь, тащили за собой горящие фургоны. Колл сдавленно застонал от ужаса и испуга. Он не знал, на что способны эльфийские орудия, но не смел и думать, что они приведут к такому. Видели боги, он не был любителем сражений, но мог понять, почему барды поют о битвах. Состязание воина с воином. Искусство против искусства, храбрость против храбрости. Здесь же не было ни искусства, ни храбрости. В этом слепом разрушении не было ничего благородного. Но Скифр не интересовало благородство, только месть. Она хлопнула по оружию сбоку, и цилиндр вылетел, упал за стену и попал в ров. Она протянула руку. — Еще. Эльфийские реликвии повсюду стучали, трещали, били, долбили Коллу по ушам так, что он едва мог думать. — Я... – заикаясь, сказал он, – я... — Пф-ф-ф. – Скифр сунула руку в его мешок и вытащила еще один цилиндр. – Однажды ты сказал мне, что хочешь увидеть магию! – Она сунула цилиндр в дымящееся отверстие. — Я передумал. – В конце концов, разве не это у него получалось лучше всего? Но за шумом кричащего оружия, кричащих людей, кричащих зверей никто не мог его услышать, не говоря уже о том, чтобы уделить ему хоть малейшее внимание. Он удивленно смотрел через парапет, почти уткнувшись носом в камень, пытаясь разобраться в этом хаосе. Казалось, к северу шло сражение. Сталь мерцала в клубящемся дыму. В бурлящей толпе мелькали кости и шкуры. Глаза Колла распахнулись еще сильнее. — Шенды повернули против Верховного Короля! — Как Отец Ярви их и просил, – сказала Скифр. Колл уставился на нее. — Он мне никогда об этом не говорил. — Если ты еще не понял, что Отец Ярви всегда говорит так мало, как только возможно, то ничем не могу тебе помочь. К востоку люди Верховного Короля пытались выстроить стену щитов. Колл увидел воина, который бежал вперед, поднимая свой меч. Очень храбро, но это была стена из паутины. Из кучки щитов вокруг носовой фигуры Южного Ветра раздался резкий стук, и несостоявшийся герой упал, а из строя позади него повыбивало щиты, словно кто-то щелкал по монеткам. — Бесполезно, – сказала Скифр, прижимая эльфийское оружие к щеке. Коллу хотелось заплакать, и он заткнул уши пальцами. Еще один глухой удар. Еще один хвост дыма. Снова грохот, сотрясающий землю, и в рядах воинов вырвало огромную брешь. Сколько людей погибло в один миг? Сожжено, словно их никогда и не было, разбросано, искромсано, как кружащиеся искры в кузнице Рин. Конечно, они гибли. Как люди могут сражаться с мощью, которая разбила Бога? Мечи и луки были бесполезны. Храбрость и слава были бесполезны. Непобедимая армия Верховного Короля обезумела и беспорядочно мчалась по дороге и полям. Им было все равно, куда бежать, лишь бы подальше от Оплота Байла. Они без разбору бежали по лагерю, разбрасывая снаряжение, преследуемые кричащими шендами и безжалостным эльфийским оружием. Паника обратила людей с единой целью в животных вовсе без цели. Искоса глядя в рассветный туман, Колл заметил новое движение: из леса неподалеку от покинутой деревни высыпали лошади. — Всадники, – указал он. Скифр опустила эльфийское оружие и разразилась хохотом. — Ха! Если мой глаз на знамения меня не обманывает, то это моя лучшая ученица за работой. Колючка не из тех, кто пропускает драку. — Это не драка, – пробормотал Колл. – Это резня. — Резню Колючка тоже не пропускает. Скифр выпрямилась, потянувшись посмотреть вокруг, и на ее шее сморщились ожоги. Повсюду могучее войско Праматери Вексен раскидывали, как солому на ветру. Среди воинов двигались всадники Колючки, мерцала сталь, они рубили и гнали отступавших по черневшим развалинам деревни дальше на север. — Ух. – Она вытащила цилиндр из эльфийского орудия и бросила его обратно Коллу, тот в панике зажонглировал им, пока наконец не прижал отчаянно к груди. – Похоже, день за нами.
Медленно, слабо, нерешительно, как мотылек вылезает из своего кокона, Скара оттолкнула вялую руку Рэйта и, опираясь на его щит, пошатываясь, поднялась на ноги. Все звуки казались чуждыми. Визги и вопли, крики птиц. Снова и снова трескучий лай эльфийского оружия. Но далеко, словно все происходило в другое время и в другом месте. Мать Скаер стояла и потирала избитое плечо. С гримасой отвращения она бросила все еще дымящуюся реликвию на землю. — Моя королева, вы ранены? – Голос Синего Дженнера. Скаре понадобилось некоторое время, чтобы понять, что он обращается к ней. Она глупо оглядела себя. Кольчугу перекосило, и Скара попыталась ее расправить, стряхнула с бока грязь. — Испачкалась, – пробормотала она, словно это имело значение. Язык неуклюже шевелился в пересохшем рту, пока она удивленно смотрела на поле битвы. Если это можно было назвать битвой. Полоса кольев была пробита и искорежена, зияли огромные ямы, рядом тлели кучи растерзанной земли, валялось растерзанное снаряжение и растерзанные тела. Армия Верховного Короля, такая ужасная еще несколько мгновений назад, теперь была выжжена, как утренний туман Матерью Солнцем. Отец Ярви смотрел на поверженные тела Спутников Иллинга, держа одной рукой свой эльфийский посох, свое эльфийское оружие. Не хмурясь и не улыбаясь. Не рыдая и не смеясь. На его лице застыло напускное спокойствие. Как у ремесленника, вполне довольного своей утренней работой. — Встаньте, Мать Эдвин, – сказал он. Среди труповподнялась голова министра, рыжие волосы прилипли к черепу от спекшейся крови. — Что вы наделали? – Она устало и недоверчиво уставилась на Ярви, по ее испачканному лицу текли слезы. – Что вы наделали? Ярви схватил ее иссохшей рукой за плащ и поднял. — В точности то, в чем вы меня обвиняли! – прорычал он. – Где же ваш суд? Где присяжные? Кто теперь будет меня судить? – Он треснул эльфийским посохом – эльфийским оружием – ей по лицу, и она упала, съежившись, среди тел. Один из них каким-то образом встал, пошатываясь и удивленно моргая, словно человек, очнувшийся ото сна. Воренхольд, хотя теперь Скара его едва узнала. Его кольчуга была порвана, как накидка нищего, остатки щита свисали с погнутого обода, пол-лица было исцарапано и окровавлено, одно ухо оторвано, а руки, которая раньше держала копье, не было по локоть. Он нащупал рог на поясе, поднял его, словно собирался дунуть, но заметил, что мундштук сломан. — Что случилось? – пробормотал он. — Твоя смерть. – Горм положил руку ему на плечо и мягко поставил на колени. Потом взмахнул мечом, и голова Воренхольда покатилась прочь. — Где Иллинг? – пробормотала Скара, ковыляя к трупам. Боги, она с трудом отличала одного от другого. Те, кто так гордо стоял еще совсем недавно, превратились в кучу потрохов. Наверное, ей следовало чувствовать триумф, но она чувствовала лишь ужас. — Это конец мира, – прошептала она. Во всяком случае конец того мира, который она знала. Сила перестала быть силой. Определенность покрылась туманом сомнений. — Осторожно, моя королева, – пробормотал Рэйт, но она его почти не слышала, уж не говоря о том, чтобы обращать на него внимание. Она увидела тело Светлого Иллинга, зажатое среди других – с широко раскинутыми руками, с подогнутой ногой, в потемневшей от крови кольчуге. Она подкралась ближе. Увидела гладкую щеку и длинный шрам, что оставил ему Утил. Еще ближе – зачарованно, испуганно. Она увидела легкую вежливую улыбку на его пухлых губах, даже в смерти. Она наклонилась над ним. Всё те же бесцветные глаза, преследовавшие ее во снах с той самой ночи в Лесу. С той ночи, когда она поклялась отомстить. Его щека дернулась? Она охнула, когда его глаза раскрылись, и пискнула от потрясения, когда его рука схватила ее за кольчугу и потянула вниз. Так, что ее ухо прижалось к его лицу. Так, что она услышала его хриплое дыхание. Но не только дыхание. Еще и слова. И слова могут быть оружием. Ее рука замерла на рукояти кинжала. Она могла его вытащить. Могла отправить Иллинга через Последнюю Дверь одним движением запястья. Она так часто об этом мечтала. Но потом она подумала о деде. Проявляй столько же великодушия к своим врагам, сколько и к друзьям. Не ради них, ради себя. Она услышала ворчание Рэйта, почувствовала, как его тень упала на них, и выставила ладонь, чтобы его остановить. Рука Светлого Иллинга соскользнула вниз, и Скара отодвинулась от него, чтобы посмотреть на заляпанное кровью лицо. Он что-то слабо вдавил в руку Скаре. Кожаный мешочек, в котором она увидела клочки бумаги. Такие же, как Мать Кира вынимала из когтей орлов Праматери Вексен. Она наклонилась над Светлым Иллингом, ее страх исчез, и ненависть тоже исчезла. Она взяла его за руку, другую руку подсунула ему под голову и осторожно приподняла. — Скажи мне имя, – прошептала она и повернула ухо к его губам. Достаточно близко, чтобы услышать его последний выдох. Его последнее слово.
Мертвецы
Это было великое событие. Множество влиятельных гетландцев, которые не пошли на войну, вероятно, разозлились, что король Утил был погребен в Оплоте Байла и что им не выпало шанса внести значительный вклад в событие, которое будет жить в памяти так долго. Но Лаитлин выдавила сквозь сжатые зубы: «Их гнев для меня – прах». Смерть мужа сделала ее королевой-регентом, принц Друин цеплялся за ее юбки, и ее власть стала больше, чем когда-либо. Колючка Бату, насупившись, стояла за ее плечом, глядя так злобно и мстительно, что лишь самые храбрые осмеливались встретиться с ней взглядом. Стоило Лаитлин лишь сказать, и это тут же исполнялось. В конце концов, на похоронах Железного Короля не было недостатка в прославленных людях. Здесь была Скара, королева Тровенланда, до недавнего времени жалкая беженка – а теперь все чествовали ее храбрость, сострадание и более всего ее хитроумие. Ее светловолосый телохранитель молчаливо хмурился за ее стулом. Здесь был и ее нареченный, Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей и Создатель Сирот. Его цепь из наверший выросла еще больше, и его министр Мать Скаер тревожно и задумчиво стояла рядом. Здесь была печально известная волшебница Скифр, которая в один миг убила больше воинов Верховного Короля, чем король Утил за всю свою кровавую жизнь. Она сидела, плотно запахнув накидку из тряпья, рассматривая знаки в грязи меж своих скрещенных ног. Здесь была Свидур, верховная жрица шендов, с зеленой эльфийской пластинкой, висевшей на ремешке на ее шее. Оказалось, что Отец Ярви однажды просил о праве гостя у ее костра после шторма, а потом убедил вступить в союз с Праматерью Вексен, чтобы разорвать его, когда это было им удобно. Здесь, конечно, был и сам хитроумный министр Гетланда, который принес эльфийское оружие из запретных недр Строкома и применил его, чтобы уничтожить армию Верховного Короля и навеки изменить Расшатанное море. Здесь был и его ученик, Колл, чья куртка была слишком тонкой для этого времени года. Он сидел унылый и замерзший на морском ветру, чувствуя, что ему здесь нечего делать. Благородные воины вытащили на выбранное место королевский корабль, лучший в заполненной гавани Оплота Байла, двадцати четырех весел по каждому борту. Киль скрежетал по камням во дворе крепости. Тот же самый корабль, на котором король Утил переплыл Расшатанное море в свой знаменитый набег на Острова. Тот самый корабль, который зачерпывал воду, нагруженный рабами и добычей, когда они с триумфом возвращались. На палубе положили тело короля, завернутое в захваченное знамя Светлого Иллинга, а вокруг разложили богатые подношения в том порядке, какой Бриньольф-клирик посчитал наиболее угодным богам. Ральф положил рядом с его телом одну стрелу, и Колл подумал, что тот старается сдержать слезы. — Из ничего в ничто, – прохрипел он. Отец Ярви опустил иссохшую ладонь на руку старого кормчего. — Зато какое путешествие между. Королева Лаитлин накинула мантию из черного меха на плечи мертвого короля и помогла своему маленькому сыну вложить ему в руки украшенный драгоценностями кубок. Потом положила одну руку ему на грудь и стояла, глядя вниз и крепко стиснув зубы, пока Колл не услышал, как Отец Ярви наклонился к ней и прошептал: — Мать? Она без слов повернулась и повела присутствующих к стульям. Морской ветер шевелил измятую траву, на которой велась битва, или свершалась резня, и хлестал ею по их ногам. На корабль завели и зарезали две дюжины лошадей, чтобы их кровь омыла палубу. Все согласились, что Смерть с уважением проведет Короля Утила через Последнюю Дверь. — Все мертвые будут трепетать от новости о его прибытии, – прошептал Ломатель Мечей, громко шмыгнув носом, и Колл увидел слезы, блестевшие на его щеках, покрытых седой щетиной. — Почему вы плачете? – спросила Скара. — Когда через Последнюю Дверь проходит злейший враг, это так же печально, как когда через нее проходит лучший друг. Утил был для меня и тем, и другим. Отец Ярви помог юному королю Друину поднести факел к пропитанной смолой лучине для растопки. Через мгновение весь корабль запылал, и горестный стон пронесся над огромным полукругом собравшихся воинов. Они рассказывали печальные истории об отваге Утила, пели грустные песни о его удаче в оружии и говорили, что никто уж не увидит такого мастерства владения мечом. Его наследник, которому не было еще и трех лет от роду, казался очень маленьким на огромном стуле. Его ноги свисали, на коленях лежал обнаженный меч, выкованный Рин, который всюду носил его отец, и принц широко улыбался, глядя на процессию воинов, которые медленно подходили, выражая печаль и верность, и подносили похоронные дары, недавно украденные с тел павших воинов Верховного Короля. Он говорил каждому «Привет» и ел пирожные, которые давала ему мать, пока весь рот не изляпался медом. Отец Ярви глянул на него сбоку. — Всего лишь два года, а уже держится куда изящнее, чем я на этом месте. — Возможно. – Королева Лаитлин потрепала светлые волосы Друина. – Он сидит прямее, но он не произносил тех прекрасных клятв. — Ему и не нужно. – На лице Ярви заходили желваки, когда он посмотрел на огонь. – А мои всё ещё сковывают всех нас. Замерзшие и безмолвные, они сидели, пока не показался Отец Луна и не вышли его дети-звезды. Языки пламени горящего корабля, и горящих богатств, и горящего короля освещали лица сотен и сотен присутствующих. Они сидели, пока процессия воинов не закончилась, и мальчик-король не начал тихо похрапывать на руках королевы Скары. Они сидели, пока огонь не превратился в мерцание, киль не обвалился углями, и первый тусклый мазок рассвета не коснулся облаков, отражаясь в беспокойном море и заставляя щебетать птиц в траве. Королева Скара наклонилась вбок, мягко положила ладонь на руку королевы Лаитлин, и Колл услышал ее шепот: — Мне так жаль. — Не стоит. Он умер так, как и хотел, со сталью в руке. Железный Король! И все же... в нем было еще столько всего, помимо железа. Я хочу лишь... чтобы я была рядом с ним в конце. – Лаитлин встряхнулась и высвободила руку, чтобы быстро вытереть глаза. – Но я знаю цену вещам, кузина, а за желания ничего не купишь. Затем королева-регент хлопнула в ладоши, и рабы, звеня цепями на ошейниках, принялись накидывать землю. Вокруг все еще тлеющего погребального костра поднимался огромный курган, что будет выситься рядом с курганом отца королевы Скары, убитого в битве, и с курганом ее прадеда Хорренхода Рыжего, и с курганами королей и королев Тровенланда, потомков самого Байла Строителя, скрывшихся в тумане истории. Лаитлин встала, поправила огромный ключ от сокровищницы Гетланда и заговорила голосом, в котором не было ни печали, ни сомнений: — Соберите людей. Мы отправляемся в Скекенхаус. Вдоль по дороге пленные воины Верховного Короля все еще собирали своих павших соратников на куда более жалкие погребальные костры. Костры для дюжин, для сотен, и их дым клубился на много миль вокруг. Колл становился министром, чтобы учиться, а не чтобы убивать. Изменять мир, а не разбивать его. — Когда это закончится? – пробормотал он. — Когда я исполню свою клятву. – Отец Ярви смотрел на серую Мать Море, и его глаза были сухи. – Ни мигом раньше.До самой последней ступеньки Колл спорил сам с собой, нужно ли идти вниз. Он слышал удары молотка Рин. Она немелодично напевала себе под нос во время работы. Было время, когда этот напев казался приветствием, когда он переступал через порог. Песней, которая пелась только для него. Теперь он чувствовал себя соглядатаем, вторгшимся в частную беседу между ней и наковальней. Она хмурилась за работой, на ее лицо падал теплый желтый свет, рот был сжат в суровую линию. Свой ключ она закинула за плечо, так что цепь плотно прижималась к вспотевшей шее. Она никогда не делала ничего наполовину. Это ему в ней всегда и нравилось. — Ты теперь работаешь с золотом? – сказал он. Она посмотрела на него, и, когда их глаза встретились, у него перехватило дыхание. Он подумал, как сильно по ней скучал. Как сильно ему хотелось обнять ее. Чтобы она обняла его. Он всегда думал, не желая признаваться себе в этом, что, может, она не очень-то и красивая. Что кто-то красивее споткнется и упадет в его объятия. Теперь он поверить не мог, что думал так когда-то. Боги, каким же он был дураком. — Голова короля Друина меньше, чем у его отца. – Рин подняла щипцами уменьшенный королевский обруч, потом положила обратно и принялась снова стучать по нему. — Я думал, тебя интересует только сталь? – Он пытался начать тему ковки так же беспечно, как раньше, но теперь каждый шаг был сложным вызовом. – Мечи для королей и кольчуги для королев. — У меня такое чувство, что после всего, что натворило это эльфийское оружие, мечи и кольчуги уже не будут популярными как раньше. Приходится меняться. Делать лучшее из того, что предлагает жизнь. Встречать неудачи с улыбкой. – Рин фыркнула. – Так сказал бы Бренд. Колл вздрогнул от этого имени. От мысли, что подвел Бренда, который относился к нему как к брату. — Зачем ты сюда пришел, Колл? Он сглотнул. Ему всегда говорили, что у него дар к словам. Но правда заключалась в том, что у него был дар к словам, которые ничего не значили. И никакого дара говорить то, что он на самом деле чувствовал. Он сунул руку в карман и ощутил холодную тяжесть золотого эльфийского браслета, который взял в Строкоме. Предложение мира, если бы она его приняла. — Наверное, я думал... может... – Он прокашлялся, во рту пересохло, он виновато взглянул на нее. – Я сделал неверный выбор? – Он хотел, чтобы это прозвучало как решительное признание вины. Искреннее раскаяние. Получился лишь оправдывающийся тихий писк. Судя по виду Рин, он ее ничуть не впечатлил. — Ты сказал Отцу Ярви, что сделал неправильный выбор? Он поморщился, глядя себе под ноги, но у его башмаков не было ответов. С башмаками всегда так. — Еще нет... – Ему не хватило бы духу сказать, что он еще это сделает, если бы она спросила. Она не спросила. — Меньше всего я хочу расстраивать тебя, Колл. – Он сморщился еще сильнее. Так всегда говорят, когда больше всего хотят тебя расстроить. – Но, думаю, какой бы выбор ты ни сделал, вскоре ты начнешь думать, что он был неверным. Хотелось бы ему сказать, что это не так. Хотелось сказать, что он так зажат между тем, чего хочет Отец Ярви, тем, чего хочет Рин, тем, чего хотел бы Бренд, и тем, чего хотела бы его мать, что уже не понимал, чего хочет сам. Но ему удалось только прохрипеть: — Ага. И я не горжусь собой. — Как и я. – Она бросила молоток, встретилась с ним глазами, и он не увидел в них злости. Печаль. Может, даже вину. Он начал надеяться, что, возможно, она его простила, когда она сказала: — Я переспала с другим. Потребовалось время, чтобы понять ее слова, а потом захотелось, чтобы он и не понимал. Он до боли сжал в кулаке эльфийский браслет в кармане. — Ты... с кем? — Какая разница? Дело было не в нем. Он стоял и смотрел на нее, неожиданно взбешенный. Он чувствовал себя в западне. Обиженным. Он знал, что не имеет права на такие чувства, но от этого становилось только хуже. — Думаешь, я хочу это слышать? Она удивленно моргнула, на ее лице застыла смесь вины и злости. — Надеюсь, тебе было больно это слышать. — Тогда почему ты это сделала? Злость победила. — Да потому, что ты был нужен мне, самовлюбленный хер! – рявкнула она. – Не все вертится вокруг тебя и твоих больших талантов, твоего великого выбора и твоего проклятого великого будущего. – Она ткнула себя пальцем в грудь. – Мне было что-то нужно от тебя, а ты выбрал не быть здесь! – Она повернулась к нему спиной. – Никто и не пикнет, если ты снова решишь не быть здесь. Стук ее молотка преследовал его, пока он поднимался по ступенькам. Назад во двор Оплота Байла, к войне и дыму мертвецов.
Копка
От работы спина Рэйта болела, грудь ныла, давно сломанную руку и недавно обожженную жгло – каждую по-своему. Он уже вырыл грязи на десять могил и не нашел ни следа Ракки, но все еще продолжал копать. Рэйт всегда беспокоился о том, что брат будет без него делать. Никогда не думал о том, что сам будет делать без брата. В конце концов, может, на самом деле он никогда не был самым сильным из них. Лопата вверх, лопата вниз, спокойный удар, удар лезвия по грунту, и все больше кучи земли по обеим сторонам. Это избавляло его от необходимости думать. — Ищешь сокровища? На краю ямы высилась фигура, позади которой светила Мать Солнце. Руки на бедрах, на небритой стороне головы блестело золото и серебро. Последний человек из тех, с кем он надеялся здесь встретиться. Но с надеждами всегда так. — Откапываю тело брата. — Какой в нем теперь прок? — Оно кое-что для меня значит. – Он бросил землю так, что она попала на ее сапоги, но Колючка Бату была не из тех, кого могла отпугнуть горсть грязи. — Ты его никогда не найдешь. А если и найдешь, что тогда? — Сложу достойный погребальный костер, достойно сожгу его и достойно похороню. — Королева Скара думала о том, чтобы достойно похоронить Светлого Иллинга. Она все твердила о том, что надо быть великодушным к своим врагам. — И? — Я согнула пополам его меч и закопала. А труп разрубила и бросила воронам. Думаю, это куда великодушнее, чем он заслуживает. Рэйт сглотнул. — Я стараюсь не думать о том, кто чего заслуживает. — Мертвым уже не помочь, парень. – Колючка зажала пальцем одну ноздрю и через другую высморкалась на раскопки Рэйта. – Все, что можно сделать, – это взять плату с живых. Утром я направляюсь в Скекенхаус. Взять плату с Верховного Короля за своего мужа. — Какой платы хватит за это? — Начну с его головы! – прорычала она, скривив губы и брызгая слюной. Если честно, ее ярость немного пугала. Если честно, довольно сильно возбуждала. Напоминала ему его собственную ярость. Напоминала простые времена, когда он знал, кем был. Когда знал, кто его враги, и хотел лишь поубивать их. — Подумала, что, может, захочешь присоединиться, – сказала Колючка. — Не думал, что особо тебе нравлюсь. — Я считаю тебя мелким злобным ублюдком. – Она ткнула носком сапога в камень, и тот скатился в яму. – Мне как раз такие и нужны. Рэйт облизал губы. Старый огонь загорелся в нем, словно Колючка была кремнем, а он трутом. Она была права. Ракки мертв, и сколько ни копай, ему не поможешь. Он с силой воткнул лопату в землю. — Я с тобой.
Скара изменилась. Или, может быть, она менялась мало-помалу, и он только теперь это заметил. Она отказалась от кольчуги и теперь выглядела не так похоже на Ашенлир с огромной картины позади. Но она все еще носила длинный кинжал на поясе, а на руке браслет, который Байл Строитель когда-то надевал в битву. У нее все еще был меч, который сделала Рин, хотя теперь перед ней на коленях вместо Рэйта стоял какой-то паренек из фермеров-погорельцев. И в самом деле королева, и с учеными советниками подле нее. Синий Дженнер не утратил сутулость налетчика, но подстриг свои редкие волосы, привел в порядок бороду и раздобыл отличную шубу, поверх которой висела золотая цепь. Оуд сбросила вес и набралась достоинства с тех пор, как была ученицей Матери Скаер. Теперь она неодобрительно хмурила свое заострившееся лицо, глядя, как Рэйт пробирается в приемные покои с украденным шлемом под мышкой. Скара посмотрела на него сверху вниз, высоко подняв подбородок, расправив плечи, так что ее шея словно растянулась на милю. Она была на своем месте на этом огромном стуле Байла и казалась надменной, как Лаитлин. Могла ли это быть та же девушка, с которой он делил ложе несколько ночей назад? Чьи пальцы скользили по шрамам на его спине? Чей шепот щекотал его ухо? Теперь это казалось сном. Может, сном оно и было. Он неуклюже поклонился. Чувствовал себя полным дураком, но что еще ему оставалось? — Я, э-э-э, тут подумал... — Начать следовало бы с «моя королева», – сказала Мать Оуд, и Скара не пошевелила и пальцем, чтобы ее остановить. Рэйт поморщился. — Моя королева... мне было предложено место в команде Колючки Бату. Вести атаку на Скекенхаус. — Ты собираешься принять его? – спросил Дженнер, высоко подняв кустистые брови. Рэйт заставил себя посмотреть Скаре прямо в глаза. Словно они были тут только вдвоем, одни. Мужчина и женщина, а не убийца и королева. — Если вы меня отпустите. Возможно, на миг на ее лице мелькнул легчайший проблеск страдания. А может, ему просто хотелось его увидеть. В любом случае ее голос оставался ровным, как стекло. — Ты ванстер. Ты не приносил мне никаких клятв. Ты волен идти куда хочешь. — Я должен, – сказал Рэйт. – Ради своего брата. В груди стало нестерпимо больно. Он-то надеялся, что она скажет: «Нет, останься, ты нужен мне, я тебя люблю». Но Скара лишь кивнула. — Тогда я благодарю тебя за верную службу. – Рэйт не смог сдержаться, щека задергалась. Верная служба, вот и все, что он ей дал. Как любой пес. – Тебя будет очень не хватать. Он попытался найти на ее лице какой-то знак того, что его будет не хватать хотя бы чуть-чуть, но там была лишь маска. Он глянул через плечо и увидел, что там стоит посланник от принца Кальива. В руках он мял меховую шапку, нетерпеливо ожидая своей очереди. Мать Оуд, нахмурившись, решительно посмотрела на Рэйта. — Что-нибудь еще? – Несомненно, она отчасти догадалась о том, что происходило, и теперь хотела поскорее увидеть его спину. Вряд ли Рэйт мог ее винить. Его плечи поникли, когда он обернулся. Чувство было такое, словно он полностью сам себя перехитрил. Раньше его заботила только возможность врезать кому-нибудь по морде. Скара показала ему отблеск чего-то большего, и он променял это на месть, которой даже не хотел. Синий Дженнер поймал его в проходе. — Делай, что должен. Но здесь для тебя всегда будет место. Рэйт не был в этом уверен. — Скажи мне, старик... если ты совершал зло... делает ли это тебя злым? Дженнер удивленно посмотрел на него. — Хотел бы я знать ответ, парень. Я знаю только, что прошлое не изменишь. Можно только стараться сделать завтрашний день лучше. — Ага, наверное. – Рэйт хотел обнять старого налетчика на прощание, но эта золотая цепь делала его слишком важным. Так что он лишь неловко ухмыльнулся, глядя на свои грязные от копки сапоги, и медленно пошел прочь.
Голова и сердце
Рассвет был чистым и бодрящим, и от дыхания Скары, Лаитлин, Друина и их охранников, рабов и слуг медленно поднималось облачко пара. Они смотрели вниз с пандуса, ведущего в гавань. Король Утил обратился в пепел, а король Друин был слишком юн, так что пришлось Отцу Ярви вести флот на расплату с Верховным Королем в Скекенхаус. Обязанность выступать за Отца Мира не помешала этим утром юному министру Гетланда выполнять работу Матери Войны, как и любому воину. Когда яркая Мать Солнце показалась над высокими стенами Оплота Байла, длинные тени поползли от дюжин носовых фигур, выстроившихся ровно, словно лошади на параде. Все гребцы были готовы и спокойны. Отец Ярви мрачно махнул королеве Лаитлин, а затем его высокий громкий крик зазвенел над тихой гаванью, и корабли разом начали двигаться, словно у этих сотен мужчин был один разум и одно тело. — Похоже, Отец Ярви стал нашим вождем, – сказала Скара. — У войны есть способы открывать в людях новые грани. – В голосе Лаитлин ясно читалась гордость, когда она смотрела, как корабли Гетланда попарно отплывают в море. – Он немного рисуется и заикается немного. Но я всегда знала, что в Ярви кроется решительность. Ваша удивила меня куда больше. — Моя? — Разве не вы твердо выстояли против бесчисленных армий Верховного Короля? Вы очень сильно изменились, кузина, и совсем не напоминаете ту изнуренную девушку с заплаканными глазами, которую привели в мои покои. — Все мы изменились, – пробормотала Скара. Она увидела Колючку Бату, хмуро стоящую на носу своего корабля. Одну ногу та поставила на борт, словно хотела попасть в Скекенхаус еще быстрее. Корабль принадлежал одному из Спутников Светлого Иллинга, носовой фигурой был золотой баран, но Колючка обожгла его до черноты, которая лучше подходила ее черному настроению и черной репутации для тех, кто был на стороне Верховного Короля. Скара посмотрела на членов команды на их морских сундучках. Опасные люди, связанные местью. И тут она увидела светлую голову, которая покачивалась с каждым взмахом, и заставила себя отвести взгляд. Вчера в Зале Байла она хотела попросить его остаться. Приказать ему остаться. Она открыла рот, но в последний миг отпустила его. Заставила его уйти. Она не могла даже по-настоящему попрощаться с ним. Это было бы неприлично. Она не знала, была ли это любовь. Это не было похоже на то, о чем поют барды. Но что бы она ни чувствовала, это было слишком сильным, чтобы рисковать, когда он за ее дверью каждый день, каждую ночь. В этом случае ей пришлось бы быть сильной каждый миг, и рано или поздно она бы ослабла. А так ей пришлось быть сильной лишь раз. Было больно отталкивать его. Еще больнее было видеть, какую боль она причинила ему. Но Мать Кира всегда говорила, что боль – это часть жизни. И все, что можно поделать – это взвалить ее на плечи и двигаться дальше. Ей нужно думать о своей земле, о своем народе и о своем долге. Глупо тащить его в свою постель. Эгоистично. Опрометчивая ошибка, и она не могла себе позволить повторять ее. Синий Дженнер кивнул Скаре с рулевого мостика Черного Пса, и когда она подняла в ответ руку, от команд Тровенланда донесся восторженный крик. С самой победы в Оплот Байла стекались люди, чтобы преклонить перед ней колени и поклясться в верности, и, хотя корабли захватили у Верховного Короля, воины были ее. — Уже двадцать команд приветствуют вас, – сказала Лаитлин. — Двадцать две. – Скара смотрела, как ее корабли выплывают из гавани вслед за гетландскими. — Немалая сила. — Когда я пришла к вам, у меня не было ничего. Я никогда не забуду, как много я вам должна. – Желая сделать какой-нибудь жест, Скара поманила свою невольницу. – Вам надо взять обратно рабыню, которую вы дали мне взаймы... — Вы ею недовольны? Скара увидела страх в глазах девушки. — Нет. Нет, я просто... — Оставьте ее себе. – Лаитлин отмахнулась. – Это дар. Первый из многих. В конце концов, скоро вы будете Верховной Королевой всего Расшатанного моря. Скара уставилась на нее. — Что? — Если ветер будет дуть в нашу сторону, Праматерь Вексен скоро скинут с ее высокого насеста в Башне Министерства. Жрецов Единого Бога вышвырнут обратно на юг. Верховный Король падет. Вы задумывались о том, кто его заменит? — Меня немного отвлекала необходимость выжить каждый день. Лаитлин фыркнула, словно это была жалкая причина, чтобы игнорировать вращение колес власти. Наверное, так и было. — Ломатель Мечей – единственный оставшийся в живых знаменитый воин. Единственный король, ни разу не побежденный ни в битве, ни в поединке. – Она кивнула в сторону причалов, и Скара увидела, как он шагает к ним по пандусу. Люди разбегались с его пути, словно вспугнутые голуби. – Гром-гил-Горм станет Верховным Королем. А вы – его женой. Скара положила руку на бурлящий живот. — Я не чувствую, что готова быть даже королевой Тровенланда. — А кто был когда-либо готов? Я стала королевой в пятнадцать. Мой сын – король в два. — Он натирает, – пропищал Друин, сдергивая Королевский Обруч с головы. — Он уже чувствует его вес, – пробормотала Лаитлин, мягко опуская обруч обратно на его тонкие светлые волосы. – Я похоронила двух мужей. Те браки начинались ради того, что лучше всего для Гетланда, но они принесли мне двух сыновей. И, почти не осознавая этого, к уважению можно привыкнуть. Оно может понравиться. Его даже можно полюбить. – Голос Лаитлин неожиданно надломился. – Почти... не осознавая. Скара ничего не сказала. Быть Верховной Королевой. Носить ключ от всего Расшатанного моря. Ни перед кем не преклонять колен, никогда. Все народы будут смотреть на нее как на пример. Девчонка, которой только исполнилось восемнадцать и которая едва может заставить свой желудок повиноваться. Она попыталась успокоить разыгравшееся нутро, когда Ломатель Мечей остановился перед ними. Было бы плохим предзнаменованием забрызгать рвотой сапоги будущего мужа. — Королева Лаитлин, – сказал он, неловко поклонившись. – Королева Скара... Я хотел бы обменяться парой слов, прежде чем отправлюсь в Скекенхаус. Мы... – Он поморщился, глядя на теснящиеся корабли, одной рукой теребя рукояти кинжалов, что торчали на поясе. — Поженимся? – закончила за него Скара. Она всегда знала, что ей не доведется самой выбрать себе мужа. Но девочкой она почему-то представляла себе прекрасного принца, рядом с которым ее голова и сердце будут пребывать в блаженном согласии. Теперь она видела, какой была наивной. Ее голова знала, что Горм будет отличной парой. А сердцу придется приспособиться. — Простите меня, – сказал он, – если слова любви... тяжелы в моих устах. У меня всегда лучше получалось сражаться. — Это не тайна. – Удивительно, но нервозность заставила ее чувствовать себя спокойнее. – Цепь, которую вы носите, не из ключей завоеванных дам. — Не из ключей, и не из них будет цепь моей жены. – Ломатель Мечей протянул цепь, низкое солнце блестело на золоте, серебре и на ограненных камнях. – Навершия мечей Светлого Иллинга и его Спутников, – сказал он, надевая цепь на голову Скары. – Вы славно отомстили за своего деда. – Он расправил цепь поверх мехов на ее плечах. – И заслуживаете гордо носить ее, как я ношу свою. Скара удивленно посмотрела на сверкающий драгоценный камень в центре цепи – бриллиант размером с желудь в золотых когтях. Она хорошо его знала. Каждую ночь видела его во снах. Он сиял отраженным светом на рукояти меча Светлого Иллинга, когда тот убил Мать Киру и короля Финна. Скара содрогнулась от отвращения, ей хотелось сорвать цепь и бросить ее в море вместе с воспоминаниями о той ночи. Но, к добру или к худу, они были частью ее, и она не могла отказаться от этого дара. Она выпрямилась, расправила плечи и подумала, что на самом деле тяжесть цепи ей не так уж и не нравится. Эта цепь подбадривала. Скара прошла сквозь огонь и, словно лучшая сталь, вышла из него сильнее. Остальным цепь говорила об угрозе. Не важно, какова твоя слава, сделай эту женщину своим врагом и закончишь еще одним куском металла на ее цепи. — Этот дар достоин Верховной Королевы Расшатанного моря, – сказала она, прижимая цепь к груди. — Я хотел немного вас успокоить, раз уж я... возможно, не тот человек, которого вы сами бы выбрали. Хотел сказать, что собираюсь быть хорошим мужем. Полагаться на вас в вопросах монеты и ключа. Принести вам сыновей. Скара сглотнула, услышав это, но слова были достойными, и Мать Кира ни за что не простила бы ее, если бы она не нашла достойного ответа. — Не в меньшей степени я собираюсь быть вам хорошей женой. Полагаться на вас в вопросах плуга и меча. Принести вам дочерей. Грубое лицо Горма изломилось в странной ухмылке. — Надеюсь на это. – Он глянул на Друина, который во все глаза смотрел на него снизу. – Маленькие люди у твоих ног, которым можно дать будущее. Звучит неплохо. Скара постаралась не выказывать сомнений. Постаралась победно, с готовностью улыбнуться. — Мы вместе отыщем путь, рука об руку. – И протянула ему свою руку. В его огромной покрытой шрамами лапе ее ладонь казалась маленькой и бледной. Словно ладонь ребенка. Но ее хватка была тверже. А его, казалось, дрожала. — Не сомневаюсь, что из вас получится столь же прекрасный муж, сколь и прекрасный воин, – сказала она, накрыв его руку своей другой рукой, чтобы унять его дрожь. — Вместе мы будем неодолимыми, как Мать Море и Отец Земля. – Он просветлел, попав на более знакомую почву. – И я начну с того, что принесу вам голову Верховного Короля в качестве свадебного подарка! Скара поморщилась. — Я бы предпочла мир. — Мир наступает, когда убьешь всех своих врагов, моя королева. – Горм высвободил руку, снова поклонился и зашагал в сторону кораблей. — Эта цепь на его шее должна была научить его, – пробормотала Лаитлин, – что враги никогда не переводятся.Поле битвы министра
— Всегда кажется, что у тебя столько времени, – сказала Скифр, глядя на пламя. – Столько замечательных трофеев впереди, столько урожаев надо собрать. Запомни мои слова, голубок мой, прежде чем сможешь их понять: твое чудесное будущее уже стало ворохом старых баек, и впереди нет ничего, кроме праха. Колл надул щеки. Отблеск огня на лице Скифр напомнил ему об отблеске на лице Рин и об их последней жалкой встрече. Мало кто мог выглядеть столь непохоже, как эти две женщины, но когда настроение грустное, все что угодно навевает грустные воспоминания. — Выпейте чаю? – отважился предложить он, снимая котелок с огня, попытавшись, чтобы голос звучал бодро и потерпев в этом неудачу. – Может, от него все будет выглядеть не так мрачно... — Хватай жизнь обеими руками! – резко бросила Скифр, отчего Колл подскочил и едва не опрокинул котелок себе на колени. – Радуйся тому, что у тебя есть. Власть, богатство, слава – все это призраки! Они как ветер, их не удержать. Нет никакого великого предназначения. Любой путь кончается у Последней Двери. Так что веселись в свете искр, которые один человек высекает из другого. – Она закуталась в свою накидку из тряпья. – Это единственный свет во тьме времени. Колл вернул котелок обратно, чай выплеснулся и зашипел в пламени. — Чайку выпейте, а? – И оставил Скифр наедине с ее тьмой, а свою вытащил на свет и отправился на склон холма, откуда уставился сверху вниз на Скекенхаус, резиденцию Верховного Короля. Башня Министерства возвышалась в центре – идеальный эльфийский камень и эльфийское стекло, вздымающиеся высоко-высоко и срезанные наверху Разбиением Бога. Дальше шла короста стен, выстроенных людьми: башни, купола, крыши, покрывавшие рану, словно уродливый струп. Вокруг самых высоких башенок кружили точки. Голуби, должно быть. Как те, за которыми ухаживал Колл. Несут панические сообщения от министров отовсюду. Или орлы с последними отчаянными приказами Праматери Вексен. Громадный новый храм Единого Бога припадал к земле в тени эльфийской башни. Чертовски уродливое здание после всех потраченных на него усилий, все еще покрытое лесами после десяти лет строительства, и половина стропил торчала, словно ребра давно сгнившего трупа. Верховный Король возводил его, чтобы показать, что и люди могут создавать великое. Все, что он доказал, – так это насколько жа́лки их усилия рядом с реликвиями эльфов. Во все стороны от башни и храма тянулись крыши – лабиринт узких улочек между зданиями из камня, зданиями из дерева, зданиями из прутьев и шкур. Снаружи стояли знаменитые эльфийские стены. Мили эльфийских стен. Местами разрушенные – их поддерживали построенными людьми бастионы, и венчали построенные людьми зубчатые стены. Но все равно крепкие. Очень крепкие. — Надо попасть внутрь, – рычала Колючка, и эльфийский браслет тускло светился красным, когда она злобно смотрела на город, как волк на курятник. Колл не удивился бы, если бы она начала еще и брызгать слюной, как волк – настолько она жаждала мести. — Несомненно, – сказала Мать Скаер, прищурив глаза до привычных щелочек. – Как – вот в чем вопрос. — У нас все еще есть эльфийское оружие. Надо разломать скорлупу Праматери Вексен и выковырять ее из обломков. — Даже с эльфийским оружием понадобится время, чтобы преодолеть эти стены, – сказал Отец Ярви. – И кто знает, какие ловушки приготовит за это время Праматерь Вексен? — Можем стрелять через стены горящими стрелами, – предложил Ральф, похлопывая по своему черному луку из рогов. – Человеческое оружие для этого подойдет, и скоро там будет неплохо полыхать. — Теперь это мой город, – сказал Отец Ярви. – Не хочу, чтобы он сгорел дотла. — Ваш город? – презрительно усмехнулась Мать Скаер. — Конечно. – Ярви отвел взгляд от Скекенхауса и спокойно посмотрел на нее. – В конце концов, я стану Праотцом Министерства. Скаер недоверчиво фыркнула. — Да ну? — Если у Ванстерланда будет стул Верховного Короля, у Тровенланда – ключ Верховной Королевы, то честно, если Гетланду достанется Башня Министерства. Мать Скаер еще сильнее прищурилась, захваченная врасплох между подозрением от мысли о возвышении Ярви и тщеславием от мысли о восхождении Горма на престол. – Нам надо устроить в связи с этим совет, как полагается. — Должны ли такие мудрые люди, как мы, обсуждать очевидное? Может, нам собрать совет, чтобы установить, что Мать Солнце следует за Отцом Луной по небосводу? — Лишь глупцы спорят о том, чего у них еще нет, – пробормотал Колл. Похоже, он единственный из министров пытался сгладить путь Отцу Миру, хотя еще даже не произнес Клятву. Ральф засунул большие пальцы за потертый ремень. — Неделями они торчали за нашими эльфийскими стенами. Теперь мы торчим за их стенами. — Светлый Иллинг совершил ошибку, пытаясь забраться по ним или под них подкопаться, – сказал Ярви. — Тогда что нам делать? – бросила Колючка. Колл уже знал ответ, даже если он ему не нравился. — Пройти сквозь них с помощью переговоров. — Именно. – Отец Ярви поднял свой посох и двинулся вниз с холма. – Воины могут остаться здесь. Вы теперь на поле битвы министров. — Если только на нем найдется возмездие! – прорычала Колючка ему в спину. Ярви обернулся, оскалив зубы. — О, возмездия хватит всем, Колючка Бату. Я поклялся в этом.
Перед вратами Скекенхауса дорога была разбита в хлюпающее болото, усеяна растоптанным мусором, порванными шатрами, изломанной мебелью и мертвыми животными. Собственностью людей, которые пытались пробраться в Скекенхаус, чтобы укрыться. Или, может быть, тех людей, которые пытались с той же целью из него выбраться. Глупая затея в любом случае. Когда Мать Война расправляет свои крылья, укрыться негде. Колл чувствовал себя так, словно у него был камень в горле. Вряд ли он боялся сильнее, когда они приближались к Строкому. Он заметил, что крадется поближе к Ральфу и к его щиту, съеживаясь по мере того, как эльфийские стены поднимались над ними все выше. Длинные выцветшие знамена Верховного Короля и его Единого Бога свисали с зубчатых стен. — Разве не ты в одиночку забрался в Оплот Байла в плохую погоду? – проворчал кормчий уголком рта. — Я, и тогда я тоже был в диком ужасе. — Безумцы и глупцы не боятся. Герои боятся и все равно встречают опасность лицом к лицу. — Можно я не буду никем из них и отправлюсь домой? – пробормотал Колл. — Назад дороги нет, – отрезала Мать Скаер через плечо, пошевелив эльфийской реликвией под плащом. — Не бойся, друг. – Досдувой поднял чуть выше шест с носовой фигурой Южного Ветра на конце. – У нас есть министерский голубь, чтобы сдерживать стрелы. — Резьба на нем симпатичная, – сказал Колл, вздрагивая от проблеска движения на зубчатых стенах, – только он тонковат, чтобы остановить стрелы. — Цель министерского голубя в том, – прошипел Отец Ярви через плечо, – чтобы стрелы вовсе не пускали. А теперь успокойся. — Стоять там! – раздался визгливый приказ, и их компания с грохотом остановилась. – На вас направлены три дюжины луков! Отец Ярви выпятил грудь, словно предлагая отличную мишень для стрел, но Колл заметил, что он крепко сжал посох из эльфийского металла. — Уберите оружие! – Его голос не был бы спокойнее, даже если б это он сейчас стоял на стене. – Мы министры, пришли говорить от имени Отца Мира! — С вами и вооруженные люди! — Если понадобится, мы будем говорить и за Мать Войну, причем, голосами грома. – Отец Ярви указал на вооруженных людей, которые распределялись по грязным полям вокруг города. – Воины Гетланда и Тровенланда окружают ваши стены. Сам Ломатель Мечей прибывает из-за моря. И позади нас с холма наблюдает волшебница Скифр. Та, чья магия уничтожила армию Верховного Короля. Она ждет лишь моего слова. Что вы пришли к соглашению с нами и можете получить мир. – Ярви уронил руки. – Или не пришли, и тогда получите то, что получил Светлый Иллинг. Когда снова раздался голос, в нем уже вовсе не было вызова. — Вы Отец Ярви. — Это я, и со мной Мать Скаер из Ванстерланда. — Меня зовут Утнир. Меня выбрали, чтобы говорить от имени народа Скекенхауса. — Приветствую тебя, Утнир. Надеюсь, мы сможем спасти несколько жизней. Где Праматерь Вексен? — Она заперлась в Башне Министерства. — А Верховный Король? — Его никто не видел с тех пор, как пришли новости о поражении у Оплота Байла. — Каждая победа – это чье-то поражение, – пробормотал Колл. — И каждый герой – для кого-то злодей, – сказал Ральф. — Ваши вожди вас покинули! – закричала Мать Скаер. — Вам тоже лучше их оставить, – сказал Отец Ярви, – прежде чем они не утащили за собой весь Скекенхаус через Последнюю Дверь. Последовала еще одна пауза, затем послышалось бормотание голосов наверху, хлестнул холодный ветер и захлопал длинными знаменами по эльфийским стенам. — Ходит слух, что вы заключили союз с шендами, – донесся голос Утнира. — Так и есть. Я старый друг их верховной жрицы, Свидур. Если будете сопротивляться, то я отдам город ей, и когда он падет, горожан прирежут или сделают рабами. — Мы не участвовали в войне! Мы вам не враги! — Тогда докажите, что вы друзья, и поучаствуйте в мире. — Мы слышали, вы говорили прекрасные слова Светлому Иллингу. Отчего нам верить вам? — Светлый Иллинг был бешеным псом, поклонявшимся Смерти. Он убил короля Финна и его министра. Он сжег женщин и детей в Торлби. Над его смертью я не лью слез и не испытываю сожалений. – Отец Ярви поднял иссохшую руку, его голос был тверд, а лицо открыто. – Но я министр и выступаю за Отца Мира. Если хотите идти по его стопам, то знайте, я с вами. Откройте нам врата, и клянусь клятвой солнца и клятвой луны, я сделаю все, что смогу, чтобы защитить жизни и собственность народа Скекенхауса. После всей пролитой крови Колл был, наконец, горд видеть, как его наставник превращает кулак в раскрытую ладонь. Сверху донеслось бормотание, но в конце концов Утнир казался довольным. Или, по крайней мере, довольным, что у него нет выбора. — Хорошо! Мы отдадим ключи от города в руки ваших людей! — История вас отблагодарит! – крикнул Отец Ярви. Колл понял, что задержал дыхание, и выдохнул, надув щеки. Мать Скаер поворчала и запахнула плащ. Досдувой, ухмыляясь, наклонился к Коллу. — Я же говорил, что этот голубь отведет стрелы. — Думаю, сегодня нашим щитом были слова Отца Ярви, – ответил он. Сам министр уже говорил Ральфу: —Собери лучших людей и принимай командование воротами. — Не много у меня людей осталось, – сказал Ральф. – Некоторые из тех, кто были с нами на Южном Ветре, заболели. — Те, которые гребли в Строком? – пробормотал Колл. Отец Ярви его проигнорировал. — Бери тех, что есть, и проследи, чтобы защитники были обезоружены. Мне нужна хорошая дисциплина и хорошее обращение ко всем. — Да, Отец Ярви, – сказал старый кормчий, и повернулся, чтобы подозвать людей своей широкой рукой. — А потом отдай город шендам. Ральф выпучил на него глаза. — Точно? — Они требуют возмездия за набеги Верховного Короля против них. Я дал Свидур свое слово, что она первой получит город. Но пусть Колючка Бату и Гром-гил-Горм тоже получат свои куски. Это меньшее зло. — Но вы же поклялись, – пробормотал Колл, когда Ральф отошел, чтобы отдать приказы, покачивая лысой головой. — Я поклялся сделать все, что смогу. Я не могу поделать ничего. — Но эти люди... Ярви схватил Колла иссохшей рукой за рубашку. — Эти люди возражали, когда горел Йельтофт? – прорычал он. – Или Торлби? Когда убивали короля Финна? Или Бренда? Нет. Они радостно приветствовали Светлого Иллинга. А теперь пусть заплатят цену. – Он мягко расправил рубашку Колла и отпустил его. – Помни. Власть означает, что одно плечо всегда в тени.
Последняя капля
Отец Ярви, быть может, и сказал, чтоб никаких пожаров, но что-то где-то все равно горело. Дым затуманивал день на улицах Скекенхауса, превращая его в тусклые сумерки. Он царапал горло Рэйта. Каждый вздох давался с усилием. Во мгле двигались фигуры. Бегущие фигуры. Грабители или те, кого грабили. Удивительно, как запахи могут навевать такие яркие воспоминания. Вонь пожаров снова перенесла Рэйта назад в ту деревню на границе Ванстерланда и Гетланда. Халлеби, вроде так она называлась? Та, которую они сожгли просто так, а Рэйт утопил человека в свиной лохани. Тогда казалось, что это здо́рово. Потом он хвастался, и Гром-гил-Горм смеялся вместе с воинами, которые называли Рэйта мелким злобным ублюдком, и улыбался оттого, что у него на поводке такой злющий пес. А теперь у Рэйта во рту горчило от страха, сердце стучало в больной голове, а ладонь на рукояти топора стала липкой. Он вздрогнул от недалекого грохота и крутанулся, напряженно вглядываясь во мрак – раздался долгий крик, больше похожий на вопль животного, чем человека. Может, надо было благодарить Мать Войну, что он на стороне победителей. Разве не это он говорил своему брату, когда Ракки качал головой, глядя на пепел? Но если и была правая сторона, то сложно было представить на ней команду убийц Колючки Бату. Толпа, к которой он примкнул, оказалась весьма злобной: глаза их горели как у лисиц, они воняли как волки, выглядели как оборванцы, но их оружие сияло от тщательного ухода. Большинство было гетландцами, но Колючка принимала любого, кто хотел свести счеты, и никто не тревожился о том, как они до этого докатились. Рэйт даже не знал имен большинства из них. Они были никем друг другу, связанные лишь ненавистью. Люди, потерявшие семьи или друзей. Люди, потерявшие себя, и им не оставалось ничего, кроме как забирать у других то, что забрали у них. Некоторые вытаскивали людей из их домов, другие вламывались внутрь, крушили сундуки, резали тюфяки, переворачивали мебель, пытаясь найти спрятанные сокровища, но на самом деле всего лишь наслаждаясь радостью разрушения. Жертвы сопротивлялись не сильнее овец, которых ведут на скотобойню. Раньше Рэйта удивляло, что они не сражались. Это внушало ему отвращение. Теперь он хорошо их понимал. В нем и самом задора сражаться не осталось. Люди не обязательно трусы или герои. Они могут быть и теми, и другими или ни теми, ни другими, в зависимости от того, как все обернется. В зависимости от того, кто за них, и кто против. В зависимости от жизни, которая у них была. От смерти, которую они ждут. Их выстроили на коленях на улице. Некоторых заставили встать. Некоторых просто швырнули наземь. Большинство сами кротко опускались на колени в конце линии. Хватало пощечины или пинка, чтобы заставить их шевелиться, но в остальном жестокости не требовалось. В конце концов, избитый раб стоит меньше здорового, а если уж они не годятся на продажу, то зачем тратить на них даже малые усилия? Рэйт закрыл глаза. Боги, как он устал. Так устал, что едва стоял. Он думал о лице своего брата, думал о лице Скары, но не мог припомнить их ясно. Единственное лицо, которое он помнил хорошо – это лицо женщины, которая смотрела на свою горящую ферму и выкрикивала надломленным, безумным от горя голосом имена своих детей. Рэйт почувствовал слезы под веками и резко открыл глаза. Ванстер с серебряным кольцом в носу тащил женщину за руку, смеялся, но его смех был натужным и прерывистым, словно он сам себя пытался убедить, что в этом есть что-то смешное. Колючке Бату было не до смеха. На ее бритой части головы ходили желваки, шрамы багровели на бледных щеках, мышцы на руке, которой она держала топор, безжалостно застыли. — Большинство из них не стоит и брать, – сказал один из воинов, огромный гетландец с кривой челюстью, который толкнул старика на колени в конец линии. — Что тогда с ними делать? – сказал другой. Голос Колючки был ровным и беспечным. — Я собираюсь их убить. Одна из женщин принялась молиться, всхлипывая, и кто-то заткнул ее пощечиной. Это была мечта. Ограбить большой город. Взять себе все, что попадется на глаза. Пройтись с важным видом по улицам, где в мирное время на тебя бы смотрели с презрением. Ощутить превосходство лишь потому, что у тебя есть клинок и в тебе хватит скотства, чтобы его применить. Глаза Рэйта были влажными. Может, от дыма, а может, он плакал. Он все думал о той горящей ферме. Чувствовал себя раздавленным, погребенным, как его брат, и едва мог дышать. Казалось, все, что стоило спасать, умерло в нем вместе с Ракки или же осталось рядом со Скарой. Он повозился с застежкой шлема, стащил его и бросил. Тот упал с пустым металлическим звуком на камни и покатился прочь. Он с силой почесал ногтями примятые волосы, почти не чувствуя, что делает. Искоса посмотрел на ряд людей, стоящих на коленях на дороге. Увидел, как мальчишка сжал в кулаке горсть земли из канавы. Увидел слезу, свисающую с носа женщины. Услышал, как в конце ряда старик сопит от страха с каждым вздохом. Сапоги Колючки скрипели, пока она шла к нему. Она не спешила. Может, распаляла свою храбрость. Или наслаждалась. Древко топора медленно скользило в ее руке и остановилось, когда она сжала его за отполированный ладонью конец. Старик вздрогнул, когда она остановилась перед ним, уперев ноги в землю, как дровосек перед колодой. Тряхнула плечами, прокашлялась, повернула голову и сплюнула. Подняла топор. Тогда Рэйт, содрогнувшись, выдохнул и встал между Колючкой и стариком, глядя ей в лицо. Он не сказал ни слова. Он не знал, сможет ли выдавить из себя хоть слово, так воспалилось его горло и так сильно билось сердце. Он просто стоял там. Повисла тишина. Воин с перекошенной челюстью шагнул к нему. — Двигай жопой, дурилка, пока я не... Не сводя глаз с Рэйта, Колючка вытянула длинный палец и сказала: — Тс-с-с-с. – Вот и всё, но этого было достаточно, чтобы здоровяк заткнулся. Она уставилась на Рэйта, ее глаза тонули в тени, в их уголках отражалось злобное красное свечение от ее эльфийского браслета. — С дороги, – сказала она. — Не могу. – Рэйт стряхнул щит с руки и позволил ему упасть. Со стуком бросил поверх него топор. – Это не месть. Это просто убийство. Колючкина щека со шрамом дернулась, и он услышал ярость в ее голосе. Увидел, как ее плечи затряслись от ярости. — Я не буду просить дважды, парень. Рэйт развел руки, повернув к ней ладони. Он чувствовал слезы на щеках, и ему было плевать. — Если ты собралась убивать, то начни с меня. Я заслуживаю этого куда больше, чем они. Он закрыл глаза и стал ждать. Он не был дураком настолько, чтобы думать, будто это возместит хотя бы сотую часть того, что он натворил. Он просто не мог больше стоять и смотреть. Раздался хруст, и жгучая боль опалила его лицо. Он споткнулся обо что-то, и его голова ударилась о камень. Мир закружился. Во рту появился соленый привкус. Он полежал немного, думая, что зальет сейчас кровью всю улицу, думая, что ему все равно. Но Рэйт все еще дышал, хотя из одной ноздри при каждом выдохе выдувались пузыри. Он приложил вялую руку к носу. Казалось, тот увеличился вдвое. Ощущения – не притронешься, видимо, сломан. Рэйт заворчал, перекатившись на бок, и приподнялся на локте. Суровые лица, покрытые шрамами, плыли вокруг него и смотрели сверху вниз. Старик все еще стоял на коленях, его губы читали тихую молитву. Колючка по-прежнему стояла над ним с топором в руке, и эльфийский браслет пылал красным, словно жаркий уголь. По кровавому пятну на ее лбу Рэйт понял, что она, должно быть, ударила его головой. — Уф, – проворчал он. Понадобилось адское усилие, чтобы перевернуться, кровь капала из носа ему на руки. Он встал на колено, пошатнулся, выбросил руку, чтобы удержаться, но не упал. Головокружение проходило, он споткнулся, вставая, но в конце концов поднялся на ноги. Снова между Колючкой и стариком. — Ну вот. – Он облизнул зубы и сплюнул кровь, а потом снова развел руки и закрыл глаза и стоял, покачиваясь. — Черт подери, – услышал он шипение Колючки. — Он спятил? – сказал кто-то другой. — Просто прибей его, да и все, – проворчал тот мужик с перекошенной челюстью. Еще одна пауза. Она, казалось, длилась вечно. Рэйт поморщился и стиснул глаза еще крепче. От каждого дрожащего вздоха его сломанный нос издавал странный писк, но он не мог это прекратить. Он услышал медленный шорох и посмел открыть один глаз. Колючка сунула топор в петлю на поясе и стояла, уперев руки в бока. Он глупо моргнул, глядя на нее. Значит, не помер. — Чего нам делать? – бросил тот, что с кольцом в носу. — Отпустите их, – сказала Колючка. — И всё? – прорычал воин с перекошенной челюстью, брызгая слюной. – Почему их надо отпустить? Мою жену ведь не отпустили? Колючка повернула голову и посмотрела на него. — Еще слово, и сам встанешь на колени на этой улице. Отпусти их. – Она схватила старика за ворот и швырнула в сторону домов. Рэйт медленно опустил руки, всё его лицо жутко пульсировало болью. Он почувствовал, как что-то брызнуло ему на щеку. Оглянулся и увидел, что это плюнул на него здоровяк. — Мелкий ублюдок. Это ты должен сдохнуть. Рэйт устало кивнул, вытирая слюну. — Ага, наверное. Но не за это.
Слезы Отца Мира
Отец Ярви шагал впереди, и стук его эльфийского посоха, убившего Светлого Иллинга, эхом отдавался по проходу. Он шел так проворно, что Коллу приходилось бежать за ним, чтобы не отставать. Накидка Скифр хлопала по эльфийскому оружию, которое она держала сбоку. Позвякивало обмундирование идущих следом Ральфа и его воинов. Позади, спотыкаясь, шла Мать Эдвин, гребень ее рыжих волос превратился в бесформенную копну. Она пыталась одной рукой немного ослабить веревку на натертой шее. Стены коридора были увешаны погнутым ржавым оружием. Оружием армий, побежденных Верховными Королями за последние несколько сотен лет. Но сегодня Верховному Королю не одержать победы. Через узкие окна Колл слышал, как грабят Скекенхаус. Чуял запах пожара. Чуял страх, который распространялся, как чума. Он опустил голову, стараясь не представлять, что там происходит. Стараясь не представлять, что может случиться здесь, когда Отец Ярви наконец встретится лицом к лицу с Праматерью Вексен. — Что, если она сбежала? – бросила Скифр. — Она здесь, – сказал Ярви. – Праматерь Вексен не из тех, кто сбегает. В конце коридора были высокие двери из темного дерева, украшенные сценами из жизни Байла Строителя. Как он завоевал Тровенланд. Как завоевал Ютмарк. Как карабкался по холму из мертвых врагов, чтобы завоевать все Расшатанное море. В другой день Колл восхитился бы искусством резчика, да и самими завоеваниями. Но сейчас никто не был в настроении любоваться резьбой. Путь преграждала дюжина стражников – мужчины в кольчугах с хмурыми лицами и поднятыми копьями. — Отойдите, – сказал Отец Ярви, пока Ральф и его воины распределялись по всей ширине коридора. – Говорите, Мать Эдвин. — Умоляю, дайте им пройти! – Эдвин говорила так, будто слова ранили ее сильнее, чем веревка, но все равно говорила. – Город пал. Кровь, пролитая сейчас, прольется впустую! Колл надеялся, что они послушают. Но с надеждами всегда так. — Не могу. – Капитан охраны был славным воином, его обитый серебром щит был украшен орлом Первой из Министров. – Праматерь Вексен приказала запечатать эти двери, а я поклялся. — Клятвы, – пробормотал Колл. – От них одни проблемы. Оттолкнув его вбок, Скифр прошла мимо и подняла к плечу свою эльфийскую реликвию. — Нарушь свою клятву или встречай Смерть, – сказала она. — Пожалуйста! – Мать Эдвин попыталась выскочить перед Скифр, но воин, который держал ее веревку, утащил ее назад. Капитан поднял щит и гордо смотрел поверх кромки. — Я не боюсь тебя, ведьма! Я... Оружие Скифр один раз рявкнуло, оглушительно громко в узком помещении. Половину щита капитана унесло, его рука отлетела в потоке огня и стукнулась о человека рядом. Сам он ударился в дверь, отскочил и рухнул лицом вниз. Одна нога немного подергалась, и наконец он замер. Из-под тлеющего трупа текла кровь, кровь забрызгала прекрасную резьбу на двери. Упал небольшой кусочек металла, отскочил от пола и со звоном укатился в угол. — Кто-то еще хочет быть верным Праматери Вексен? – спросил Ярви. Словно сговорившись, охранники побросали оружие. — Милосердный боже, – прошептала Мать Эдвин. Ральф аккуратно перешагнул через их мертвого предводителя, сжал железные ручки и потянул их без видимого эффекта. — Заперто, – прорычал он. Скифр снова подняла эльфийскую реликвию. — У меня есть ключ. Ральф бросился на пол. Колл зажал уши руками, оружие выплюнуло огонь, вырывая куски прекрасной резьбы в месте стыка двух дверей, во все стороны полетели жалящие облака щепок. Прежде чем смолкло эхо, Скифр шагнула вперед, подняла ногу и ударом сапога распахнула поломанные двери. Даже тому, кто видел чудеса Строкома, Палата Шепота кружила голову. Эльфийский камень и эльфийское стекло вздымались на огромную высоту. На уровне пяти человеческих ростов нависал круглый балкон, и выше еще один, а выше еще один. Все было залито безумным мерцавшим ослепительным светом – в центре огромного круглого зала горел огромный костер. Погребальный костер из книг, бумаг, свитков – высокий, как курган короля. От жара рычащих языков пламени на лбу Колла выступил пот. Рядом высились статуи шестерых Высоких Богов, пламя отражалось в их гранатовых глазах. Еще выше поднималась новая статуя Единого Бога – ни мужчина, ни женщина – смотревшая на разруху с вежливым безразличием. На фоне пламени виднелись более мелкие фигурки – сестры Министерства в серых робах. Некоторые из них в ужасе смотрели на двери, другие все еще лихорадочно кормили огонь – полусожженные бумаги взлетали высоко в отдающее эхом пространство и спускались вниз, словно осенние листья. — Остановить их! – пронзительно зазвенел голос Ярви поверх рева огня. – В кандалы их! Заковать! Позже решим, кого отпустить, а кого обвинить! Воины Ральфа уже вбегали в двери, их кольчуги, клинки и жадные глаза сияли отблесками огня. Мимо протащили пинающуюся девушку с бритой головой и с кровью на оскаленных зубах. Ученица, как и Колл, которая делала лишь то, что ей приказывали. Он потер старые отметины от невольничьего ошейника. Могло показаться странным, что человек, сам перенесший рабство, может так легко отправлять в рабство других, но Колл так не думал. В конце концов, мы все учим других тому, чему когда-то учили нас. — Где Праматерь Вексен? – прорычала Скифр, брызгая слюной с обожженных губ. — Наверху! – завизжала министр, съежившись от страха. – На втором балконе! – Верности в Скекенхаусе не осталось, лишь огонь и хаос. Они пошли через просторный зал к узкому проходу, и пепел кружился вокруг них, словной черный снег. По винтовой лестнице наверх, выше и выше, их дыхание отражалось эхом, а их тени плясали в темноте. Мимо одной двери, в другую и в ослепительный свет. Перед перилами из эльфийского металла стояла старуха в одеянии, волочившемся по полу. Ее седые волосы были коротко острижены, рядом валялась огромная груда книг, с корешками, инкрустированными золотом и драгоценными камнями. Она схватила охапку и швырнула за перила: годы работы, десятилетия уроков, века познаний канули в пламя. Но так бывает, когда Мать Война расправляет свои крылья. В один радостный миг она разрывает в клочья то, что ее хнычущий муж ткал веками. — Праматерь Вексен! – крикнул Ярви. Она замерла, сгорбившись, а потом медленно повернулась. Женщина, которая правила всем Расшатанным морем, которая избирала судьбу бесчисленным тысячам, которая запугивала воинов и использовала королей как марионеток – она была совсем не такой, как ожидал Колл. Не хохочущей злодейкой. Не ужасным злом. У нее было по-матерински доброе лицо, круглое и морщинистое. Она казалась мудрой. Дружелюбной. Никаких знаков, кричащих о ее положении. Лишь прекрасная цепочка на шее, на которой висели исписанные бумажки. Предписания, приговоры, долговые расписки и приказы. Она улыбнулась. Не как отчаянная жертва, наконец загнанная в угол. Скорее как наставник, чей своенравный ученик все-таки ответил на призывы. — Отец Ярви. – У нее был глубокий, спокойный и ровный голос. – Добро пожаловать в Скекенхаус. — Сжигаете книги? – Ярви очень медленно пошел в сторону своей старой госпожи. – Я думал, что министр должен хранить знания. Праматерь Вексен тихо цокнула языком. Разочарование сведущего учителя поспешной глупостью ученика. — И ты еще будешь читать мне нотации о том, что должен делать министр. – Она сбросила с балкона последнюю стопку книг. – Ты не получишь пользы от собранной мною мудрости. — Мне она не нужна. – Он поднял свой эльфийский посох. – У меня есть это. — У эльфов оно тоже было, и посмотри, что с ними стало. — На их примере я научился. Не говоря уже о вашем. — Боюсь, ты ничему не научился. — Забудь об обучении, – прорычала Скифр. – Ты прольешь свою кровь за кровь моих детей и за кровь детей моих детей. – Она подняла свое эльфийское оружие. – Я жалею лишь об одном: что ты не сможешь истекать кровью достаточно долго. Глядя в лицо Смерти, Праматерь Вексен даже не вздрогнула. — Ведьма, ты заблуждаешься, думая, что кровь твоих детей на моих руках. Я слышала, что тебя видели в Кальиве, порадовалась, что ты исчезла с Расшатанного моря, и была уверена, что ты никогда не вернешься. — Ты соткана из лжи, министр, – прорычала Скифр, на ее сморщенном лбу блестел пот. – Ты послала за мной своих воров и убийц! Праматерь Вексен грустно вздохнула. — Сказала воровка и убийца, которая лижет ноги принцу лжецов. – Она посмотрела в глаза Коллу, Скифр и наконец Ярви. – Я знала, что ты змей, с тех самых пор, как ты поцеловал мою щеку после испытания. Надо было сокрушить тебя тогда, но я предпочла милосердие. — Милосердие? – Ярви разразился хохотом. – Вы надеялись, что я буду кусать не вас, а ради вас. — Возможно. – Праматерь Вексен с отвращением посмотрела на эльфийское оружие в руках Скифр. – Но я никогда не думала, что ты прибегнешь к этому. Нарушить главнейшие законы Министерства? Рискнуть миром ради своих амбиций? — Вы ведь знаете поговорку. Пусть Отец Мир льет слезы над методами. Мать Война улыбается, глядя на результат. — Я знаю эту поговорку. Но она пристала убийцам, а не министрам. Ты – яд. — Не будем притворяться, что лишь один из нас стоит в тени. – Глаза Отца Ярви заблестели отраженным огнем, когда он двинулся вперед. – Если я – яд, то это вы смешали меня своими интригами. Яд, который вы сварили, когда приказали убить моего отца и брата. Яд, который вы никогда не предполагали отведать сами. Плечи Праматери Вексен поникли. — Я тоже о многом жалею. В конце концов, только сожаления и оставляет власть. Но заносчивость Лаитлин рано или поздно затащила бы нас в объятия Матери Войны. Я пыталась вести нас мимо скал. Я пыталась выбирать меньшее зло и большее благо. Но тебе нужен хаос. Первая из Министров сорвала бумажку с цепочки на шее и бросила в Ярви, так что та закружилась между ними. — Проклинаю тебя, предатель. – Она подняла руку, и на ее ладони Колл увидел татуировку кругов в кругах из мелких букв. – Проклинаю тебя именем Единого Бога и всех остальных. – Ее голос звенел, эхом отражаясь в громадном пространстве Палаты Шепота. – Все, кого ты любишь, предадут тебя! Всё, что ты создал – сгниет! Всё, что ты построил – падёт! Отец Ярви лишь пожал плечами. — Грош цена проклятиям потерпевших поражение. Если бы вы побывали на запретной земле Строкома, вы бы поняли. Всё падёт. Внезапно он шагнул вперед и толкнул Праматерь Вексен своей иссохшей рукой. Ее глаза округлились от потрясения. Наверное, какими бы мудрыми мы ни были, как бы широко не раскрывалась Последняя Дверь, переход всегда случается неожиданно. Она бессмысленно пискнула, переваливаясь через перила. До них донеслось эхо грохота, и затем долгий визг ужаса. Колл осторожно прошел вперед и, сглотнув, посмотрел вниз с балкона. Там все еще горел огонь, вверх поднимался дым, и мерцающий жар, словно тяжкое бремя, давил на лицо. Всемогущая Первая из Министров лежала, сокрушенная, с краю костра, и ее искореженное тело казалось совсем маленьким с такой высоты. Всё падёт. Мать Эдвин медленно опустилась на колени подле нее, прижав ладонь ко рту в фиолетовых пятнах. — Итак, я сдержал свою клятву. – Отец Ярви хмуро посмотрел на свою иссохшую руку, словно не в силах поверить в то, что она натворила. — Да. – Скифр со стуком бросила эльфийское оружие на балкон. – Мы оба получили свое возмездие. Как ощущения? — Я ожидал большего. — Месть – это способ вцепиться в то, что мы потеряли. – Скифр прислонилась к стене, скользнула вниз и уселась, скрестив ноги. – Вбить клин в Последнюю Дверь, чтобы через щель глянуть на отражение лиц мертвых. Мы тянемся к ним всем своим существом, нарушаем все правила, но когда добиваемся своего, оказывается, что там ничего нет. Только печаль. — Надо найти новую цель. – Отец Ярви положил иссохшую руку на перила и наклонился вниз. – Мать Эдвин! Министр с рыжими волосами медленно встала, глядя на них снизу вверх, на ее щеках в свете огня блестели слезы. — Отправьте орлов министрам Ютмарка и Нижеземья, – крикнул Ярви. – Отправьте орлов министрам Инглефольда и Островов. Отправьте орлов всем министрам, которые преклоняли колени перед Праматерью Вексен. Мать Эдвин удивленно посмотрела на труп своей госпожи, а потом наверх. Вытерла слезы тыльной стороной ладони и, как показалось Коллу, вполне приспособилась к новой реальности. Какой выбор она сделала? Какой выбор сделал каждый из них? — С каким посланием? – спросила она, сухо и коротко поклонившись. — Скажите им, пусть теперь склонят колени перед Праотцом Ярви.Убийца
Груды мертвецов лежали перед дверьми. Священники Единого Бога, как понял Рэйт по робам с вышитым на них семилучевым солнцем. Затылки у каждого были тщательно разбиты. Из-под тел струилась кровь и прочерчивала на белых мраморных ступеньках темные полосы, становившиеся розовыми от мелкой мороси. Может, они надеялись на милосердие. Общеизвестно, что Ломатель Мечей предпочитает рабов трупам. В конце концов, зачем убивать то, что можно продать? Но, похоже, в этот день Горм был настроен на разрушения. Рэйт шмыгнул сломанным носом, захрустели щепки, и он шагнул через разбитые двери в огромный храм Верховного Короля. Крыша была закончена только наполовину, на фоне белого неба виднелись голые стропила, дождь капал на мозаику на полу, тоже законченную лишь наполовину. Внутри стояли длинные лавки, на которые, наверное, садились молиться верующие. Но теперь здесь верующих не было, только воины Ванстерланда, пьющие, хохочущие и ломающие все подряд. Один сидел на лавке, закинув сапоги на соседнюю, набросив на плечи золоченую портьеру в качестве плаща. Он запрокинул голову, открыл рот и вытянул язык, чтобы поймать капли дождя. Рэйт прошел мимо него, между огромными колоннами, высокими и тонкими, как стволы деревьев. Его шея заболела от того, что он постоянно смотрел на прекрасную работу по камню высоко вверху. На столе в центре огромного зала лежало тело, закутанное в одеяние из красной с золотом ткани, свисавшей до пола. В руках, которые высохли и стали похожи на белые когти, был зажат украшенный драгоценными камнями меч. Перед телом стоял Сорьёрн и хмуро смотрел вниз. — Он маленький, – сказал знаменосец, судя по всему, где-то потерявший свое знамя. – Для Верховного Короля. — Это он? – недоверчиво пробормотал Рэйт, глядя на изнуренное лицо. – Величайший из людей между богами и людьми? – Он был больше похож на старого работорговца, чем на правителя Расшатанного моря. — Он мертв уже несколько дней. – Сорьёрн выхватил меч из безжизненных рук, одна из них хлопнула по столу. Он положил меч на пол и взял долото, собираясь отломать усеянное драгоценными камнями навершие. Потом помедлил. – У тебя есть молоток? — У меня ничего нет, – сказал Рэйт, и он на самом деле так думал. Высокие стены в дальнем конце зала были раскрашены в розовый, синий и золотой цвета – сценами с крылатыми женщинами, которых Рэйт совсем не понимал. Эта работа, должно быть, заняла у мастеров часы, дни, недели. Воины Горма хохотали, практикуясь в метании топоров, откалывая штукатурку, которая рассыпалась по полу. Люди, с которыми и Рэйт когда-то смеялся, когда они смотрели, как горят фермы у границы. Теперь они едва удостаивали его взглядом. В задней части храма был мраморный помост, а на помосте огромная плита из черного камня. Гром-гил-Горм стоял, поставив на нее свои кулаки, и хмуро смотрел на высокое окно, сделанное из кусочков разноцветного стекла, которые складывались в сцену: фигура с солнцем за спиной передавала что-то бородатому человеку. — Красиво, – прошептал Рэйт, восхищаясь тем, как Мать Солнце сияла через стекло и отбрасывала удивительные отсветы на пол, каменную плиту, свечи, золотой кубок и кувшин вина. Горм искоса посмотрел на него. — Помню, когда красивыми для тебя были только кровь и слава. Рэйт не мог этого отрицать. — Думаю, люди меняются, мой король. — Но редко к лучшему. Что у тебя с лицом? — Сказал женщине не то, что следовало. — Ее ответ впечатляет. — Ага. – Рэйт поморщился, потрогав пальцем пульсирующий нос. – Колючка Бату – искусный спорщик. — Ха! Нельзя сказать, что тебя не предупреждали. — Боюсь, я склонен к опрометчивости, мой король. — Даже мудрым трудно найти границу между отвагой и глупостью. – Горм отрешенно поиграл одним из наверший на своей цепи, и Рэйт задумался, меч какого мертвеца оно уравновешивало. – Меня озадачило это окно, не могу понять, что за историю оно рассказывает. — Наверное, Единый Бог вручает стул Верховному Королю. — Ты прав! – Горм щелкнул пальцами. – Но это ж вранье. Я однажды встречал человека, который вырезал тот стул, и он не был богом, а всего лишь рабом из Сагенмарка, у которого ужасно воняло изо рта. Никогда не считал тот стул прекрасной работой, и мое мнение не изменилось. Слишком вычурный. Думаю, придется сделать новый. Рэйт поднял брови. — Новый, мой король? — Скоро я воссяду на троне в Палате Шепота как Верховный Король над всем Расшатанным морем. – Горм посмотрел вбок, его рот сложился в самодовольную улыбочку. – Ни один человек не был одарен более великими врагами, чем я. Три брата – Утрик, Одем и Утил. Хитроумная королева Лаитлин. Светлый Иллинг. Праматерь Вексен. Сам Верховный Король. Я всех их превозмог. Силой, хитростью и удачей в оружии. Благословлением Матери Войны и вероломством Отца Ярви. — Великий воин тот, кто дышит, когда пируют вороны. Великий король тот, кто смотрит, как горят трупы его врагов. – Как пусты теперь были эти слова для Рэйта, но Горм улыбнулся, услышав их. Люди всегда улыбаются, когда другие повторяют их уроки. — Да, Рэйт, да! Твой брат много болтал, но из вас именно ты всегда был умником. Тем, кто по-настоящему понимает! В точности, как ты и сказал, Скара станет королевой на зависть всему миру, и будет отлично управлять моей сокровищницей, и принесет мне сильных детей, и будет говорить учтивые слова, которые принесут мне друзей по всему морю. И оказалось, что ты был прав, не убив ее. Рэйт сжал кулак до боли в костяшках. — Вы так думаете, мой король? – почти беззвучно каркнул он, так его колотило от ревности и от несправедливости, но Горм принял это за искреннюю благодарность. — Да, и… я тебя прощаю. – Ломатель Мечей улыбался так, словно его прощение – это лучший дар из тех, что человек может получить, и определенно лучше того, что Рэйт заслуживал. – Мать Скаер любит верные вещи. Но я хочу видеть вокруг себя людей, а не безмолвных рабов. По-настоящему верный слуга должен оберегать своего господина от поспешных решений. — Боги поистине благоволят вам, мой король, и ниспослали вам больше, чем любой человек может пожелать. – Больше, чем любой человек может заслужить. Особенно такой человек. Рэйт уставился на его улыбающееся лицо, покрытое шрамами в сотне сражений, освещенное яркими отсветами из окна. Лицо человека, которым он когда-то так восхищался. Лицо человека, который сделал его тем, кто он есть. Убийцей. Он схватил золотой кубок с алтаря. — Позвольте мне налить вина за вашу победу! – И он так сильно наклонил кувшин, что темное вино плеснулось и брызнуло красным на мраморный помост, словно каплями крови. Он сделал глоток виночерпия, чтобы убедиться, что вино не опасно для губ, которые лучше, чем его. Позади раздался оглушительный грохот, рев оскорблений, и Горм обернулся. Достаточно надолго, чтобы Рэйт успел сунуть два пальца в мешочек и почувствовать холод стекла. Жилистый труп Верховного Короля скинули с погребального стола, сбросили на пол, и двое воинов Горма сражались за его алый саван. Прекрасная ткань рвалась оттого, что они перетягивали ее, словно собаки кость. — Думаю, это похоже на песню, – пробормотал Горм, глядя на голое тело человека, правившего всем Расшатанным морем, а теперь недостойно распластавшегося на неоконченном полу. – Но об этом дне споют еще много песен. — Песен о павших городах и мертвых королях, – сказал Рэйт. Он встал на колено, протягивая золотой кубок своему господину. В точности так, как он делал после каждой битвы и каждого поединка. После каждой победы. После каждой сожженной фермы. После каждого мелкого убийства. – Тост за нового Верховного Короля! – крикнул он. – Выпейте из кубка старого! — Я скучал по тебе, Рэйт. – Горм улыбнулся, потянувшись к кубку, в точности как улыбалась Скара, когда примеряла кольчугу. Но в этот раз Рэйт держал руки твердо. – Я не был великодушным, и посмотри, что случилось с невеликодушным королем. Ты вернешься ко мне и снова будешь носить мой меч и мой кубок. – И Гром-гил-Горм поднес вино к губам. Рэйт сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Это всё, чего я когда-либо хотел. — Уф. – Ломатель Мечей сморщил нос. – У этого вина отвратительный вкус. — Здесь у всего отвратительный вкус. — Тоже верно. – Горм прищурился, глядя на Рэйта поверх кубка, и сделал еще глоток. – А ты сильно изменился. За время подле моей будущей королевы ты научился проницательности и терпению. — Королева Скара заставила меня посмотреть на многое по-другому, мой король. Надо сказать ей, что я оставляю службу, чтобы вернуться на свое законное место. Это будет подобающе. — Подобающе? Я готов признать, что ты научился вести себя в обществе! – Горм осушил кубок и со стуком бросил его на алтарь, вытирая капли с бороды. – Тогда иди к королеве. Она уже должна скоро прибыть. В конце концов, утром мы поженимся. Думаю, она расстроится, потеряв любимого пса. – И Ломатель Мечей потянулся, чтобы грубо почесать Рэйту голову. – Зато я буду рад, что мой пес вернулся. Рэйт низко поклонился. — Далеко не так рады, как ваш пес, мой король. – Он повернулся и с важным видом, как бывало когда-то, сошел с помоста, кивнув Сорьёрну, который поднимался с отломанным навершием Верховного Короля в руках. — Мой король, нам сжечь это место? – услышал Рэйт вопрос знаменосца. — Зачем сжигать то, что можно использовать? – сказал Горм. – Несколько ударов стамеской, и эти жалкие статуи станут Матерью Войной, и мы воздвигнем ей могучий храм! Подходящий дар для той, кто отдала своему возлюбленному сыну все Расшатанное море… Рэйт вышел в ночь, улыбаясь. В кои-то веки он ни о чем не сожалел.Самый счастливый день
Скара уставилась в зеркало. Она вспомнила, как смотрела на себя, когда впервые прибыла в Торлби, после того, как сбежала из горящих руин замка своего деда. Теперь казалось, что это было сотни лет назад. Тогда она с трудом узнавала хрупкую девушку в зеркале. Она не была уверена, что нынешняя женщина с заострившимися чертами лица в зеркале лучше. Женщина с гордым пренебрежением в глазах, с безжалостным изгибом рта, с кинжалом на украшенном драгоценными камнями поясе, который, судя по ее виду, она была готова пустить в ход. Скара надела браслет, который когда-то носил Байл Строитель, красный камень на нем мерцал. Она вспомнила, как дед отдавал его ей, и подумала, как гордился бы он ею сейчас. Представила его улыбающееся лицо, а потом вздрогнула от мысли о его теле, падающем в костровую чашу. Ей пришлось подавить знакомый рвотный позыв, она закрыла глаза и попыталась успокоить колотящееся сердце. Она говорила себе, что освободится, увидев Светлого Иллинга мертвым. Скара почувствовала, как невольница расправляет цепь наверший на ее шее. Цепь, на которой вскоре будет висеть ключ Верховной Королевы. И ощутила холодную тяжесть этой цепи на своих обнаженных плечах, тяжесть содеянного, тяжесть принятых решений. Вместо того чтобы изгнать призраков Матери Киры и короля Финна, она добавила к ним призраков Светлого Иллинга и его Спутников. Вместо того чтобы освободиться от холодного прикосновения его пальцев в тени Леса, она лишь сильнее приковала себя к его смертельной хватке на поле перед Оплотом Байла. Мать Оуд была права. Чем быстрее вы бежите от прошлого, тем быстрее оно вас поймает. Все, что можно сделать, – это встретиться с ним лицом к лицу. Принять его. Постараться встретить будущее мудрее, чем прошлое. Раздался тяжелый стук в дверь, Скара глубоко вдохнула и открыла глаза. — Войдите. Синий Дженнер должен был занять на церемонии место ее отца. Это казалось подобающим, поскольку он был ближе всего к тому, что можно назвать семьей. При виде священной ткани на его плече она почувствовала новый рвотный позыв. Ткань, которой замотают ее руку с рукой Горма, чтобы связать их навечно. Старый налетчик подошел, встал рядом – в зеркале он казался вдвое более потрепанным, чем на самом деле – и медленно покачал головой. — Вы и впрямь выглядите, как Верховная Королева. Как вы себя чувствуете? — Словно меня сейчас стошнит. — Я слышал, девушки так и должны себя чувствовать в день свадьбы. — Все готово? Если она надеялась, что великий потоп унес всех гостей куда-то за море, то ее ждало разочарование. — Вы такого никогда не видели! Королева Лаитлин привезла с собой целые мили белых занавесей, и вся Палата Шепота увешана осенними цветами и устлана осенними листьями. Статуя Единого Бога утратила голову, а вскоре утратит и тело, и Высокие Боги вернулись на свои законные места. Можно говорить что угодно о Праотце Ярви, но он из тех, кто добивается своего. Скара надула щеки. — Уже Праотец Ярви. — Многие люди поднялись в последнее время. — Поднялись по горе трупов. – Она расправила цепь из наверший на шее, бриллиант Светлого Иллинга блеснул на груди. – А я выше всех. Дженнер почти не слушал. — Люди прибыли со всего Расшатанного моря. Из Гетланда и Ванстерланда. Из Инглефольда, Нижеземья и с Островов. Шенды и баньи и боги знают кто еще, поскольку я уж точно не знаю. Я даже видел посланников Каталии, которые прибыли поговорить с Верховным Королем и обнаружили, что с тех пор, как они здесь были в последний раз, он уже сменился. — Как настроение? — Еще много незаживших ран, и всегда есть люди, которые склонны грустить, но большинство счастливо, что Мать Война сложила свои крылья и Отец Мир снова улыбается. Горма многие презирают, еще больше не доверяют Ярви, но любовь к вам пользуется популярностью. — Любовь ко мне? — Слава о вас расходится во все концы! Королева-воин, которая сражалась за свою землю, когда больше было некому! Женщина, которая свалила Светлого Иллинга, но поддержала его, когда он умирал! Величие и милосердие вместе, как говорят. Ашенлир снова вернулась. Скара удивленно моргнула, глядя на себя в зеркало. Она не помнила никакой поддержки Светлому Иллингу. Только мешочек с бумагами. Она кисло рыгнула, прижала руку к животу и подумала, изводили ли Ашенлир страхи в животе. — Правда и песни редко ходят вместе, да? – пробормотала она. — Даже под одну крышу редко заходят вместе, но ведь скальдов нанимают не за тем, чтобы говорить правду. – Чуть помедлив, Синий Дженнер посмотрел на нее исподлобья. – Вы уверены, что хотите этого? Она совсем, совсем не была уверена, но ей не нужно было, чтобы его сомнения громоздились поверх ее собственных. — Я заключила сделку. Я не могу повернуть все вспять, даже если бы и хотела. — Но хотите ли вы? Может, есть люди и похуже Ломателя Мечей, но, мне кажется, я вас знаю, моя королева. Если бы вы могли выбрать, кого хотите, сомневаюсь, что вы бы выбрали его… Скара сглотнула. Девушка, которой она была до того, как пламя забрало замок ее деда, возможно, и хотела бы принять другое решение. И девушка, которая крепко прижималась в темноте к Рэйту, тоже. Но она больше не была девушкой. Она вздернула подбородок и, прищурившись, посмотрела на своего советника. Приняла уверенный вид. — Значит, ты знаешь меня недостаточно хорошо, Синий Дженнер. Гром-гил-Горм станет сегодня Верховным Королем. Он самый прославленный воин на всем Расшатанном море. Союз Ванстерланда с Тровенландом сделает сильными нас, сделает сильными наш народ, и никогда больше никто не подожжет Йельтофт в ночи! – Она поняла, что кричит, и приглушила голос. Заставила сердце умолкнуть и заговорила голосом разума. – Горм – это муж, которого я бы выбрала. Муж, которого я выбрала. Синий Дженнер смотрел на свои сапоги. — Я никогда не имел в виду, что сомневаюсь в вас… — Я знаю, что ты имел в виду. – Скара мягко положила руку ему на плечо, и он посмотрел ей в глаза. В его глазах стояли слезы. – Ты был со мной, когда больше не было никого, и я знаю, что ты все еще со мной. Я молюсь, чтобы так всегда и было. Но это мой долг. Я от него не откажусь. – Она не могла так поступить. Как бы больно ни было. Синий Дженнер расплылся в щербатой улыбке, которая уже начала ей нравиться, и его побитое непогодой лицо покрылось довольными морщинами. — Тогда давайте выдадим вас замуж. Они оба обернулись от удара, с которым распахнулась дверь. Мать Оуд стояла и смотрела на них, ее новая роба была слишком длинной и несколько путалась в ногах, грудь вздымалась, а на бледном лбу блестел пот. Не нужно было обладать великим умом, чтобы понять: ее гнетут тяжелые вести. — Говори, в чем дело, – бросила Скара, и тошнота начала подкатывать к горлу. — Моя королева… – Мать Оуд сглотнула, ее глаза округлились на круглом лице. – Гром-гил-Горм мертв.Изменяя мир
— Я знаю, что это был ты! – рычала Мать Скаер, и ее гнев доверху заполнял Палату Шепота, отражаясь таким яростным эхом, что Колл вжал голову в плечи. – Или эта твоя сучка… — Если вы о королеве Скаре, то она не сучка и не моя. – Ярость Матери Скаер была бессильна против улыбки Праотца Ярви, как стрелы против эльфийского камня. – Если бы вы знали, что я за это в ответе, то вы бы предоставили доказательства. Но я знаю, что их у вас нет, потому что я тут ни при чем. Скаер открыла рот, но Ярви ее перебил. — Мы говорим о Гром-гил-Горме, Ломателе Мечей, Создателе Сирот! Он хвастался, что ни у кого не было больше врагов! Каждое навершие на его цепи – это счет, который кто-то хотел оплатить. — И, в конце концов… – Колл развел руками и постарался придать лицу как можно более искреннее выражение. – Иногда… люди просто умирают. Мать Скаер обратила на него свой леденящий взор. — О, после такого люди умрут, это я тебе обещаю! Охранники Ярви несчастно пошевелились. Их лица скрывались за позолоченными масками, зато эльфийское оружие было на самом виду. Люди, которые гребли на Южном Ветре, заболели. Трое уже умерли. Похоже, без волшебных бобов Скифр руины были в точности такими опасными, как рассказывали истории. Пока оттуда нельзя было принести новых реликвий, но у Отца Ярви хватало людей, желающих носить имеющиеся. В конце концов, в тот миг, когда люди их поднимали, они делались сильнее любого воина в любой песне. — Мать Скаер, вам больше нечем заняться, кроме как бросаться пустыми угрозами в моего ученика? – Праотец Ярви беспечно пожал плечами. – Горм умер без наследника. Ванстерланд может погрузиться в хаос, все воины начнут соревноваться, доказывая, что они сильнейшие. Вы должны сохранить порядок и убедиться, что новый король сядет на трон, пролив не слишком много крови. — О, я найду нового короля, – прорычала она, злобно глядя на Ярви. – А потом я докопаюсь до правды и потребую расплаты. – Она указала когтистым пальцем на статую Высоких Богов. – Боги все видят! Их правосудие всегда грядет! Чело Ярви покрылось морщинами. — По моему опыту они не спешат. Откапывайте какую хотите правду, но пока не будет никакого Верховного Короля. Предыдущий принес нам только кровь, и Расшатанному морю нужно время, чтобы залечить раны. – Он неохотно положил иссохшую рукусебе на грудь. – Пока ответственность за власть будет возложена на Министерство, и наступит день Отца Мира. Мать Скаер с отвращением зашипела. — Даже Праматерь Вексен не осмеливалась поставить себя так высоко. — Это не ради меня, а ради бо́льшего блага. — Так говорят все тираны! — Если вы так презираете мои методы, быть может, вам стоит отказаться от вашего эльфийского оружия? Или оно не такое уж зло, как вы поначалу опасались? — Иногда со злом нужно сражаться злом. – Скаер посмотрела на охранников Ярви и пошевелила реликвией, которую носила под плащом. – Если уж вы чему и научили наш мир, так только этому. Ярви нахмурился еще суровее. — Вы должны относиться с должным уважением, Мать Скаер. Хотя бы к посту Праотца Министерства, если не к тому, кто его занимает. — Вот все уважение, что у меня для вас есть. – Она плюнула на пол ему под ноги. – Вы еще услышите мое последнее слово. – И ее шаги застучали в огромном пространстве, пока она выходила из Палаты Шепота. — Жаль. – Ярви спокойно вытер башмаком слюну. – А ведь мы были такими хорошими друзьями. И все же. – Он повернулся к Коллу, ухмыляясь уголком рта. – Враги – это цена успеха, а? — Так мне говорили, Отец Ярви… – Колл быстро поправился: – То есть Праотец Ярви. — Да. Идем со мной. Хотя Мать Солнце висела высоко и светила ярко, этим утром шел дождь, и серые камни Скекенхауса были усеяны лужами. Все пожары потушили, но все еще чувствовался легкий запах дыма. Убийства прекратились, но в воздухе до сих пор витало насилие. Крики торговцев звучали приглушенно, люди опускали взгляд. Даже отдаленный собачий лай звучал как-то испуганно. Мать Война, может, и сложила крылья, но и Отец Мир еще далеко не уселся за своим ткацким станком. В длинной тени Башни Министерства собралась толпа просителей. Люди пришли умолять, чтобы выпустили кого-то из узников или даровали какую-то милость. Они стояли на коленях в лужах, съеживаясь, когда мимо проходил непреклонный Праотец Ярви, и кричали ему благодарности за спасение города от шендов. Никто не вспоминал, что это он сначала отдал им город. По крайней мере, не в лицо. — Раньше люди вам кивали, – пробормотал Колл. – Кланялись, если им на самом деле было что-то нужно. Теперь встают на колени. — Перед Праотцом Министерства и положено вставать на колени, – пробормотал тот в ответ, отмечая самых подобострастных великодушным взмахом иссохшей руки. — Да, но они преклоняют колени перед ним или перед эльфийским оружием его охранников? — Важно только то, что они их преклоняют. — Неужели страх и уважение на самом деле одно и то же? — Конечно нет, – сказал Ярви, не останавливаясь, и отправил нескольких из множества своих охранников расчистить толпу. – Первый же шторм очень быстро развеет уважение. У страха куда более глубокие корни. Среди развалин ползали команды невольников, выбивались из сил под скорыми на расправу кнутами надсмотрщиков, восстанавливая город таким, каким он был до разграбления. Колл был уверен, что некоторые из них – люди, пользовавшиеся благосклонностью Праматери Вексен. Теперь они узнали, что, чем выше поднимаешься, тем дальше падать. Это заставило Колла задуматься, действительно ли мир от всего этого кровопролития так уж сильно изменился. Теперь, быть может, другие люди носили ошейники и другие держали цепи, но жизнь осталась такой же, как и прежде. Те же вопросы. Те же ответы. — Ты необычайно тих, – сказал Праотец Ярви, пока они шли в сторону доков. — Иногда так усердно работаешь ради чего-то, что, когда цель достигнута, не знаешь, что с этим и делать. — В конце концов, победа редко ощущается как победа. – Ярви искоса посмотрел на Колла, и как всегда казалось, что он может смотреть прямо в его мысли. – Но это все? — Есть кое-что… ну… что беспокоит меня. – На самом деле это уже прожгло дыру в разуме Колла с того дня, как произошло. — Ты никогда не был из тех, кто держит при себе свои тревоги. Колл пошевелил шеей и почувствовал обнадеживающий стук шкиперских гирек под рубашкой. — Моя мать всегда говорила мне, что честность – это лучший щит. — Прекрасный совет, как и все советы твоей матери. Тогда будь честен. — Праматерь Вексен… – Он поковырял ноготь. – Она сказала, что не посылала людей, которые сожгли семью Скифр. Ярви посмотрел на Колла поверх своего носа. С тех пор как он стал Праотцом Министерства, казалось, что он смотрит откуда-то свысока. — Ложь. Как ложь и то, что в нашем союзе был предатель. Праматерь Вексен знала, как посеять раздор среди врагов. Теперь она делает это из-за Последней Двери. — Может быть… – Колл прижал кончики пальцев друг к другу так, что они побелели. Каждое слово давалось с усилием. – Вы всегда говорили: ищи, кому выгодно. Праотец Ярви неожиданно остановился, и Колл услышал, что охранники остановились вместе с ним. Он видел их тени, тянущиеся к нему на камнях. Тени их эльфийского оружия. — И кому выгодно? — Вам, – прохрипел Колл, не отрывая взгляда от пальцев, и поспешно добавил: – Или нам. Гетланду. Всем нам. Без того пожара Скифр не вернулась бы на север. Без Скифр не было бы путешествия в Строком. Без путешествия в Строком – эльфийского оружия. Без эльфийского оружия не было бы победы у Оплота Байла. Без победы у Оплота Байла… Болтовню Колла остановила тяжесть больной руки Отца Ярви на плече. — Будущее – это земля, покрытая туманом. Неужели ты думаешь, что я мог бы все это спланировать? — Возможно… — Тогда ты и льстишь, и оскорбляешь меня одновременно. Я всегда говорил: власть означает, что одно плечо всегда в тени. Но не оба, Колл. Скифр была нашим другом. Неужели ты и впрямь думаешь, что я послал бы к ней убийц? Сжег бы ее детей? Глядя в его бледные глаза, Колл думал, есть ли хоть что-нибудь, на что не пойдет Первый из Министров. Но у него было не больше доказательств, чем у Матери Скаер, и даже меньше шансов докопаться до правды. Он заставил себя быстро улыбнуться и покачал головой. — Конечно нет. Это просто… смущало меня, вот и все. Отец Ярви отвернулся. — Что ж, нельзя, чтобы тебя было так легко смутить, если ты станешь вместо меня министром Гетланда. – Он бросил это, как дрессировщик бросает кость, и, конечно, Колл кинулся за ней, как послушный щенок. — Я? – поспешил он схватить ее, и его голос взвился, как у девчонки. – Министром Гетланда? — Тебе столько же лет, сколько было мне, когда я принял посох Матери Гандринг. Я знаю, ты не до конца веришь в себя, но я верю в тебя. Самое время тебе пройти испытание, произнести клятву и стать министром. Ты будешь сидеть рядом с Черным Стулом, называться Отцом Коллом, твоими титулами будут растения, книги и тихие слова. Все, чего он хотел. Уважение, власть и применение его талантам. Отец Колл. Лучший человек из тех, кем он может стать. Отчего же одна мысль об этом наполнила его таким ужасом? В доках было полно народа, люди торговались, спорили и грозили на шести языках, известных Коллу и как минимум на шести неизвестных. Корабли сталкивались с причалами, друг с другом, подплывая и отплывая, весла спутывались и скрипели. Многие покидали Скекенхаус во мраке недоверия, спустившемся со смертью Горма. Шенды уже убрались со своей добычей, ворча, что получили лишь часть обещанного. Тровены отправлялись домой восстанавливать разрушенные фермы, разрушенные города, разрушенную страну. Ванстеры без сковывающей их цепи славы Горма уже разбились на группы и спешили назад, чтобы уберечь свое или начать подгребать под себя чужое прежде, чем север захватит зима. — Многие уезжают, – сказал Колл. — Верно. – Отец Ярви удовлетворенно вздохнул, наблюдая за суетой. – Но многие и приезжают. Там были и остроглазые торговки Гетланда, слуги Золотой Королевы, прибывшие, чтобы собирать плату с каждого корабля, проплывающего через пролив. И усердные клирики, сосредоточенные на том, чтобы вышвырнуть Единого Бога прочь, и поющие песни о многих богах на каждом углу Скекенхауса. И каждый день прибывало все больше безземельных воинов, нанятых Праотцом Ярви по всему Расшатанному морю. На их щитах белели свеженанесенные орлы Министерства. — Они приносят с собой немало мечей, – пробормотал Колл. — И в самом деле. Надо, чтобы Отец Мир поулыбался некоторое время. — С каких пор Отец Мир улыбается, глядя на мечи? — Только полвойны ведется мечами, Колл, но только полмира добывается плугами. – Ярви положил иссохшую ладонь на рукоять кривого меча, который все еще носил с собой. – Клинок в правильных руках может быть праведным оружием. Колл посмотрел на группу шедших мимо хмурых воинов, которые так же гордо несли оружие, как новобрачная носит ключ. — А кто решает, чьи руки – правильные? — Мы решим. Мы должны решить. Облеченные властью должны отбросить детские сомнения и выбирать меньшее зло. Иначе мир скатится в хаос. Колл, ты все еще сомневаешься? — Сомневаюсь? – Боги, да он весь состоял из сомнений. – Нет-нет-нет. Нет. – Колл прокашлялся. – Может быть. Я знаю, как много я вам должен. Просто… не хочу вас подвести. — Ты нужен мне, Колл. Я обещал твоему отцу, что освобожу тебя, и освободил. Я обещал твоей матери, что присмотрю за тобой, и присмотрел. – Его голос стал тише. – У меня тоже есть сомнения, и ты… помогаешь мне выбрать то, что правильно. – В его голосе появилась слабость, которой Колл никогда прежде не слышал и не ожидал услышать. Почти отчаяние. – Ральф вернулся назад в Торлби, чтобы остаться со своей женой. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Кто-то, кто напоминает мне, что я способен на хорошее. Не бо́льшее благо, а просто… хорошее. Пожалуйста. Помоги мне стоять в свете. — Мне еще столькому надо научиться… – проблеял Колл, но как он ни увиливал, выхода не было. — Ты научишься в процессе. Как я. Как положено любому человеку. – Ярви щелкнул пальцами. – Давай плюнем на Испытание. Моргнув, Колл удивленно уставился на него. — Плюнем? — Я Праотец Министерства, кто мне возразит? Можешь произнести свою клятву сейчас. Встань на колени, Колл-резчик, и поднимись Отцом Коллом, министром Гетланда! Колл, может, и не думал, что будет вставать на колени на пристани, но всегда знал, что этот миг настанет. Он мечтал о нем, гордился им, жадно учил слова всем сердцем. Он медленно покачнулся и встал на колени, Колл-резчик, и влага промочила его штаны. Улыбающийся Праотец Ярви возвышался над ним. Ему не нужно было угрожать. Безликие охранники, все еще видневшиеся за его плечами, делали это за него. Чтобы стать министром, Коллу нужно было лишь произнести слова. Чтобы стать не просто Братом Коллом, но Отцом Коллом. Чтобы стоять рядом с королями и изменять мир. Чтобы стать лучшим из тех, кем он мог стать, как и хотела его мать. Никогда не быть неудачником. Никогда не быть слабым. Не иметь ни жены, ни семьи, кроме Министерства. Оставить свет и навсегда убрать одно плечо в тень. Как минимум одно. Ему оставалось лишь произнести слова и встать.Один голос
Посреди дома был заросший дворик, который Скара присвоила себе. Его заполонили сорняки и душил плющ, но когда-то о нем, должно быть, заботились, поскольку у солнечной стены все еще буйно цвели приторно пахнущие поздние цветы. Даже несмотря на то, что листья опадали, и становилось все холоднее, Скаре нравилось сидеть здесь на покрытой лишайником каменной скамье. Дворик напоминал ей об огороженном саде за Лесом, где Мать Кира учила ее названиям целебных трав. Правда, здесь не было целебных трав. И Мать Кира была мертва. — Атмосфера в Скекенхаусе… — Ядовитая, – закончила за нее Мать Оуд. Как обычно, ее министр выбрала подходящее слово. Горожане погрузились в недовольство и страх. Остатки союза вцепились друг другу в глотки. Воины Праотца Ярви были повсюду, с белым голубем Отца Мира на плащах, но с инструментами Матери Войны в нервных пальцах. — Самое время нам отправиться в Тровенланд, – сказала Скара. – Надо многое там сделать. — Корабли уже готовы, моя королева, – сказал Синий Дженнер. – Я собирался предложить весло Рэйту… Скара резко на него посмотрела. — Он просил о весле? — Он не из тех, кто просит. Но я слышал, что с Колючкой Бату у него не очень заладилось, и похоже на то, что носить меч Горма он тоже больше не сможет… — Рэйт сделал свой выбор, – отрезала Скара, и ее голос надломился. – Он не может отправиться с нами. Дженнер удивленно моргнул. — Но… он сражался за вас в проливе. Спас мне жизнь в Оплоте Байла. Я сказал, что для него всегда найдется место… — Не стоило тебе так говорить. Не мое дело держать твои обещания. Ей стало больно оттого, с какой болью он на нее посмотрел. — Конечно, моя королева, – пробормотал Дженнер и быстро ушел в дом, оставив Скару наедине с министром. Закружил холодный ветер, и листья погнались друг за дружкой по старым камням. Где-то в сухом плюще чирикала птица. Мать Оуд прокашлялась. — Моя королева, я обязана спросить. Ваша кровь выходит регулярно? Скара почувствовала, что горло неожиданно перехватило, лицо запылало, и она опустила взгляд в землю. — Моя королева? — Нет. — И… быть может, поэтому… вы не хотели давать весло меченосцу короля Горма? – Синий Дженнер, наверное, был озадачен, но Мать Оуд явно догадалась. Проблема с проницательными советниками в том, что твою ложь, как и ложь врагов, они видят насквозь. — Его зовут Рэйт, – пробормотала Скара. – Ты можешь хотя бы называть его по имени. — Вас благословил Тот Кто Взращивает Семя, – тихо сказала министр. — Проклял. – Хотя Скара знала, что ей некого винить. – Когда сомневаешься, переживешь ли следующий день, не особо думаешь о дне за ним. — Нельзя быть мудрой всегда, моя королева. Что вы хотите сделать? Скара уронила голову на руки. — Боги, помогите мне, у меня нет ни малейшего представления. Мать Оуд встала перед ней на колено. — Вы можете сохранить ребенка. Мы можем даже сохранить все в тайне. Но есть риск. Риск для вас и для вашего положения. Скара посмотрела ей в глаза. — Или? — Мы могли бы сделать так, чтобы кровь вышла. Есть способы. Скара почувствовала, что язык прилип к небу. — В них тоже есть риск? — Некоторый. – Мать Оуд спокойно посмотрела в ответ. – Но я считаю, что он меньше. Скара положила ладонь на живот. Не чувствовалось никакой разницы. Тошнило не больше обычного. Ни намека на то, что там что-то растет. Когда она подумала, что его не будет, то ощутила только облегчение и отголосок тошнотворной вины за свое равнодушие. Но ей уже всё лучше удавалось прятать сожаления. — Я хочу, чтобы его не было, – прошептала она. Мать Оуд мягко взяла ее за руки. — Когда вернемся в Тровенланд, я все приготовлю. Не думайте больше об этом. Вам и так есть о чем заботиться. Позвольте об этом позаботиться мне. Скаре пришлось проглотить слезы. Ей доводилось встречать с сухими глазами угрозы, гнев и даже Смерть, но от толики доброты захотелось разрыдаться. — Спасибо, – прошептала она. — Трогательная сцена! Мать Оуд быстро встала и обернулась, когда Праотец Ярви зашел в их маленький садик. На нем все еще был простой плащ. Тот же самый поношенный меч. С ним все еще был посох из эльфийского металла, хотя, с тех пор, как он убил им Светлого Иллинга, его посыл совсем изменился. Но на его шее висела цепочка, которую когда-то носила Праматерь Вексен – теперь на ней была нанизана уже его собственная связка шелестящих бумажек. И его лицо изменилось. В глазах застыл горький блеск, которого Скара раньше не видела. Быть может, он надел безжалостную маску, когда переехал в Башню Министерства. Или, возможно, сбросил ласковую маску, раз уж больше не было в ней нужды. Слишком часто, избавившись от чего-то ненавистного, мы занимаем то же место, вместо того чтобы все сломать и начать что-то новое. — При виде такой близости между правителем и ее министром согревается даже разбитый камень, который у меня вместо сердца. – В улыбке Ярви теплоты не было вовсе. – Королева Скара, вы из тех женщин, что внушают верность. — В этом нет никакой магии. – Она встала, тщательно поправив платье, тщательно поправив лицо, чтобы ничто не просачивалось наружу, как и учила Мать Кира. Она чувствовала, что в ближайшее время ей понадобятся все уроки Матери Киры и даже более того. – Я стараюсь относиться к людям так, как хотела бы, чтобы они относились ко мне. Влиятельные люди не могут быть только безжалостными, Праотец Ярви. Они должны быть еще и великодушными. В них должно быть милосердие. Первый из Министров улыбнулся, словно слушал невинное дитя. — Очаровательное мнение, моя королева. Насколько я понимаю, скоро вы вернетесь в Тровенланд. Перед этим мне нужно поговорить с вами. — Пожелать удачи в погоде, глубокоуважаемый Праотец Ярви? – Мать Оуд скрестила руки, глядя ему в лицо. – Или обсудить дела государственной важности? — Дела, которые лучше обсуждать наедине, – сказал он. – Оставьте нас. Она вопросительно взглянула, но Скара в ответ едва заметно кивнула. Некоторые вещи лучше встречать в одиночку. — Я буду рядом, – сказала Мать Оуд, шагнув за дверь. – Если зачем-нибудь вам понадоблюсь. — Не понадобитесь! – Бледные глаза Первого из Министров, холодные, как снег, смотрели на Скару. Взгляд человека, который знает, что выиграл, еще прежде, чем началась игра. – Как вы отравили Гром-гил-Горма? Скара вскинула брови. — Зачем мне это? По эту сторону Последней Двери он устраивал меня куда больше. Это вы выиграли больше всех от его смерти. — Не все интриги мои. Но, признаю, игральные кости упали для меня удачно. — Удачливый человек опаснее хитроумного, а, Праотец Ярви? — Тогда трепещите, ибо перед вами и тот и другой! – Он снова улыбнулся, но теперь в улыбке проступало что-то голодное, отчего каждый волосок на ее теле встал дыбом. – Действительно, многое изменилось с тех пор, как мы говорили в последний раз, среди курганов Оплота Байла. Все стало намного… проще. Больше не надо говорить о союзах, компромиссах, о голосах. Можно победить страхи, лишь встретившись с ними лицом к лицу, – говорил ее дед. – Прячься от них – и они победят тебя. Скара постаралась гордо выпрямиться, как выпрямился он, встречая Смерть. — Утил и Горм прошли через Последнюю Дверь, – сказала она. – Остался лишь один голос, и он… — Мой! – рявкнул Ярви, широко раскрыв глаза. – Не пересказать, какое облегчение говорить с тем, кто смотрит прямо в самую суть, так что не буду оскорблять вас обиняками. Вы выйдете замуж за короля Друина. Скара ко многому была готова, но не смогла сдержать изумленный возглас. — Друину три года. — Значит, он будет куда менее требовательным мужем, чем был бы Ломатель Мечей. Мир изменился, моя королева. И мне кажется теперь, что Тровенланд… – Ярви поднял иссохшую руку и покрутил ею в воздухе. – Не очень-то нужен. – Ему каким-то образом удалось щелкнуть обрубком пальца. – С этих пор он станет частью Гетланда, хотя я думаю, что лучше будет, если моя мать продолжит носить ключ от сокровищницы. — А я? – Скара старалась говорить ровно, несмотря на колотящееся сердце. — Моя королева, вы выглядите прекрасно, что бы ни носили. – И Праотец Ярви повернулся к двери. — Нет. – Ей с трудом верилось, как абсолютно твердо это прозвучало. На нее снизошло странное спокойствие. Возможно, то спокойствие, которое чувствовал в битвах Байл Строитель. Она, может, и не воин, но это было ее поле битвы, и она была готова к сражению. — Нет? – Ярви обернулся, и его улыбка увяла. – Я пришел сказать, как все будет, а не спрашивать вашего мнения, но, быть может, я переоценил ваше… — Нет, – снова сказала она. Слова будут ее оружием. – Мой отец умер за Тровенланд. Мой дед умер за Тровенланд. Я все отдала, чтобы сражаться за Тровенланд. Пока я жива, я не стану смотреть, как его раздирают на куски, словно волки тушу. Первый из Министров шагнул к ней, его сухопарое лицо напряглось от гнева. — Не думай, что можешь бросить мне вызов, бездомная рыгалка! – прорычал он, ударив себя в грудь иссохшей рукой. – Ты и понятия не имеешь, чем я пожертвовал, что я испытал! Ты не представляешь, в каком огне я был выкован! У тебя нет золота, нет людей, нет мечей… — Только полвойны ведется мечами. – Мать Кира всегда говорила, улыбка ничего не стоит, но Скара изобразила самую сладкую улыбку, на какую только была способна, достала из-за спины бумажку, зажатую двумя пальцами, и протянула ее ему. – Это дар для вас, Праотец Ярви. От Светлого Иллинга. Может быть, по всему Расшатанному морю не было человека хитроумнее него, но Скару учили, как читать по лицам, и она заметила, как дернулся его глаз, и поняла, что последний шепот Иллинга на поле битвы перед Оплотом Байла был правдой. — Я признаю, что я бездомная рыгалка, – сказала она, когда Ярви выхватил бумажку из ее пальцев. – Мне говорили, что свои страхи я храню в желудке. Но за последние несколько месяцев я заметила, что немного закалилась. Узнаёте почерк? Он посмотрел на нее, плотно стиснув зубы. — Думаю, узнаёте. Как прозорливо было со стороны Матери Киры научить меня читать. Его лицо снова передернулось. — Совсем не правильно распространять секрет букв за пределами Министерства. — О, Мать Кира плевать хотела на правила, когда на кону будущее Тровенланда. – Она добавила в голос немного стали. Надо было показать силу. – Как и я. Отец Ярви смял бумажку дрожащей рукой, но Скара только шире улыбнулась. — Конечно, оставьте эту себе, – сказала она. – У Иллинга был целый мешочек. По всему Тровенланду разбросаны семеро человек, которым я доверяю, по одной бумажке у каждого. Вы никогда не узнаете, кто они. Никогда не узнаете, где они. Но если со мной что-то случится, если я исчезну посреди ночи и пройду через Последнюю дверь, как мой суженый, то все послания будут отправлены, и эту историю станут рассказывать по всему побережью Расшатанного моря… – Она наклонилась поближе и прошептала: – О том, что предателем в нашем союзе был Отец Ярви. — Никто не поверит, – сказал он, но его лицо стало очень бледным. — Послание дойдет до мастера Хуннана и до воинов Гетланда и расскажет им, кто предал их возлюбленного короля Утила. — Я не боюсь Хуннана, – сказал он, но его рука дрожала на посохе. — Оно дойдет до вашей матери, Золотой Королевы Гетланда, и расскажет ей, что ее сын продал ее город врагам. — Моя мать никогда не повернет против меня, – сказал он, но его глаза блестели. — Оно дойдет до Колючки Бату, чьего мужа убили в набеге, который стал возможен благодаря вам. – Голос Скары был холодным, медленным и неумолимым, как прилив. – Но, может, она великодушнее, чем выглядит. Вы знаете ее лучше, чем я. Как разом ломается веточка, которую гнут все сильнее, так и Праотец Ярви охнул, и последние силы, казалось, покинули его. Он зашатался, оступился и тяжело осел на каменную скамью. Эльфийский посох со стуком выпал из его здоровой руки, когда он вытянул ее, чтобы не свалиться. Он сел, широко раскрыв сверкающие глаза, и уставился на Скару. Уставился сквозь нее, словно его взгляд был направлен на призраков в бесконечной дали. — Я думал… что смогу управлять Светлым Иллингом, – прошептал он. – Думал, что смогу скормить маленькие секреты и поймать его на крючок большой ложью. Но вышло так, что это он поймал меня в проливе. Из его увлажнившихся глаз покатилась слеза, оставляя мокрую дорожку на дряблой щеке. – Союз был на грани развала. Король Утил собирался отступить. Моя мать видела больше выгоды в мире. Я не мог доверять Горму и Скаер. – Он сжал левую руку в корявый кулак. – Но я поклялся. Клятвой солнца и клятвой луны. Что отомщу за смерть своего отца. Я не мог допустить мира. Он глупо моргнул, по его бледному лицу текли слезы, и Скара поняла, возможно, впервые, насколько он был молод. Всего лишь на несколько лет старше нее. — И я сказал Светлому Иллингу напасть на Торлби, – прошептал он. – Чтобы он сотворил такое, после чего не будет пути назад. Я сказал ему, когда и как. Я не хотел, чтобы умер Бренд. Видят боги, не хотел, но… – Он сглотнул, дыхание клекотало в его горле, плечи поникли, и голова опустилась, словно тяжесть того, что он натворил, его сокрушала. – Приняты сотни решений, и всякий раз большее благо, меньшее зло. Сделаны тысячи шагов, и каждый шаг был необходим. – Он уставился на эльфийский посох, валявшийся на земле, и его рот скривился от отвращения. – Как они могли довести меня до такого? Сейчас Скара не чувствовала к нему ненависти, только жалость. У нее было по горло своих сожалений, и она знала, что не может наказать его сильнее, чем это сделает он сам. Она вообще не могла наказать его. Он был слишком ей нужен. Она встала перед ним на колени и обхватила ладонями его залитое слезами лицо. Теперь нужно продемонстрировать сострадание. Великодушие. Милосердие. — Слушайте меня. – И она потрясла его голову, чтобы он встретился с ней своим остекленевшим взглядом. – Ничего не потеряно. Ничего не разрушено. Я все понимаю. Я знаю тяжесть власти и не сужу вас. Мы должны быть вместе. — Как раб, прикованный к госпоже? – пробормотал он. — Как союзники, связанные друг с другом. – Она смахнула кончиками пальцев его слезы. Теперь нужно продемонстрировать хитроумие и заключить сделку, которой гордилась бы сама Золотая Королева. – Я буду королевой Тровенланда, не только номинально, но и в действительности. Я ни перед кем не буду преклонять колени, и у меня будет полная поддержка Министерства. Я буду принимать свои решения ради своего народа. В свое время я сама выберу себе мужа. Пролив принадлежит Тровенланду в той же мере, что и Ютмарку. Половина платы, которую собирает ваша мать с кораблей, проходящих проливом, пойдет в мою сокровищницу. — Она не… Скара снова потрясла его голову, в этот раз сильнее. — Одно верное слово может разрезать целый узел «не», вы это знаете. Тровенланд больше всех пострадал от вашей войны. Мне нужно золото, чтобы восстановить то, что сжег Светлый Иллинг. И серебро, чтобы купить себе воинов и союзников. Тогда вы будете Праотцом Министерства, и ваши секреты в моих руках будут храниться столь же надежно, как и в ваших. – Она наклонилась, подняла с земли посох и протянула ему. – Вы министр, но выступали за Мать Войну. Хватит крови. Кто-то должен выступить за Отца Мира. Он сжал пальцы на эльфийском металле, презрительно скривив рот. — И так мы, приплясывая рука об руку, двинемся в ваше светлое будущее и будем хранить равновесие Расшатанного моря. — Вместо этого мы можем уничтожить друг друга, но зачем? Если Праматерь Вексен чему меня и научила, так это насколько ужасно иметь вас во врагах. Я предпочту быть вашим другом. – Скара встала, опустив взгляд. – А вам может пригодиться друг. Мне точно пригодится. Бледные глаза Первого из Министров снова были сухими. — Вряд ли у меня есть выбор? — Не пересказать, какое облегчение говорить с тем, кто смотрит прямо в самую суть. – Она смахнула с платья несколько опавших листьев, думая, как гордился бы ею сейчас дед. – Есть только один голос, Праотец Ярви. И он мой.Новые побеги
Рэйт услышал смех. Громкий, грубый смех Скары. И один этот звук заставил его улыбнуться. Он выглянул из дверного проема и увидел, как она идет. Колыхалась прекрасная накидка с капюшоном от дождя, рядом шагала Мать Оуд, вокруг охранники и невольники – подходящая компания для королевы, кем она и была. Он подождал, пока они пройдут, и вышел, откидывая назад влажные волосы. — Моя королева. – Он хотел, чтобы это прозвучало беззаботно. Получилось жалкое блеяние. Она резко повернула голову, и он, затаив дыхание, почувствовал то же потрясение, как в первый раз, когда увидел ее лицо, только еще сильнее и с горьким привкусом. Она не улыбнулась радостно, даже не было похоже, что ее мучит вина. Только скривилась в гримасе боли. Словно он напомнил ей о чем-то, что она предпочла бы забыть. — Минутку, – сказала она Матери Оуд, которая хмуро смотрела на Рэйта, будто он был телегой с чумными трупами. Королева отошла от слуг и глянула в оба конца влажной улицы. – Я не могу тут с тобой говорить. — Может, позже… — Нет. Никогда. – Однажды она сказала ему, что слова могут ранить сильнее, чем клинки, и тогда он рассмеялся, но сейчас это было как кинжал в сердце. – Прости, Рэйт. Нельзя, чтобы ты был рядом со мной. Он почувствовал, что ему словно вспороли живот, и он залил кровью всю улицу. — Это было бы неприлично, да? – прохрипел он. — К черту приличия! – прошипела она. – Это было бы неправильно. И для моей страны. И для моего народа. Его голос перешел в отчаянный шепот. — А для вас? Она сморщилась. Печаль. Или, может быть, просто вина. — Для меня тоже. – Она наклонилась к нему ближе, посмотрела исподлобья, но ее слова были суровыми, как железо. Как бы он ни хотел обмануть себя, они не оставляли места для сомнений. – Лучше если мы будем думать о времени, проведенном вместе, как о сне. Приятном сне. Но теперь пора проснуться. Ему хотелось сказать что-то умное. Что-то благородное. Что-то язвительное. Хоть что-то. Но разговоры никогда не были полем битвы Рэйта. Он и понятия не имел, как связать всё в несколько слов. Поэтому в беспомощном молчании просто смотрел, как она отворачивается. В беспомощном молчании смотрел, как она удаляется. К своим невольникам, охранникам и к своему неодобрительно посматривающему министру. Теперь он понимал, в чем была суть. И с самого начала должен был понимать. Зимой ей нравилось тепло, но теперь, летом, она сбросила его, как старый плащ. И он не мог ее винить. В конце концов, она была королевой, а он убийцей. Это было правильно для всех, кроме него. Он считал бы большой удачей все случившееся, если б сейчас не было так горько и больно и если б у него было хоть малейшее понятие, как он сможет когда-нибудь перестать это чувствовать. Может, надо было из мести закатить какую-нибудь сцену. Может, надо было беспечно уйти прочь, словно сотни женщин домогались его внимания. Но самое печальное было в том, что он слишком сильно ее любил и не мог сделать ни то, ни другое. Любил ее слишком сильно и поэтому просто стоял, баюкая больную руку, потирая сломанный нос и жадно глядя ей вслед, словно пес, выброшенный на мороз. Надеясь, что она остановится. Надеясь, что передумает. Надеясь, что хотя бы обернется. Но она не обернулась. — Что между вами произошло? – Рэйт оглянулся и увидел за плечом Синего Дженнера. – И не говори мне, что ничего, парень. — Ничего, старик. – Рэйт попытался улыбнуться, но сил на это не было. – Спасибо. — За что? — За то, что дал мне шанс стать лучше. Думаю, это больше, чем я заслуживаю. Он сгорбился и побрел прочь под дождем.
Рэйт стоял через дорогу от кузницы, глядя на свет, льющийся через ставни, слушал музыку наковальни изнутри и думал, не Рин ли это стучит молотком. Похоже, куда бы ни направилась, она быстро находила себе место. С другой стороны, она была неплохим человеком. Знала, чего хочет, и готова была ради этого работать. Она создавала вещи из ничего и чинила сломанное. Как раз та, кем Рэйт не был. Он знал, что не может ничего от нее требовать, но она немного его утешила, когда умер его брат. Видят боги, тогда ему нужно было утешение. Он не знал, где еще его искать. Он жалко шмыгнул, вытер забинтованной рукой жидкие сопли под сломанным носом и шагнул через улицу к двери. Поднял руку, чтобы постучать. — Ты чего здесь делаешь? Министерский парнишка, Колл, с кривой ухмылкой на лице легкой походкой вышел из сумерек. Кривая ухмылка на миг напомнила Рэйту, что такая же постоянно была на лице брата. Колл все еще был немного дерганным, но теперь в нем проглядывала и раскованность. Как у человека, который достиг мира с самим собой. Хотел бы Рэйт знать, как этого добиться. Он быстро придумал отговорку. — Ну… размышлял тут о новом мече. Это ведь здесь работает та мастер клинков? — Ее зовут Рин, и да, она работает здесь. – Колл прислушался к звукам за дверью и улыбнулся, словно оттуда доносилось приятное пение. – Никто лучше Рин мечи не делает. Никто и нигде. — А ты? – спросил Рэйт. – Не думал, что ты из тех, кому нужны мечи. — Нет. – Колл ухмыльнулся еще шире. – Я собирался попросить ее выйти за меня замуж. Брови Рэйта взметнулись вверх, что верно то верно. — Чего? — Надо было давно это сделать, но мне всегда нелегко сделать выбор. Принял много неправильных решений. Долго колебался. Был эгоистом. Слабым. Не хотелось никому причинять боль, и в итоге сделал больно всем. – Он глубоко вздохнул. – Но смерть ждет всех нас. А в жизни надо делать лучшее из того, что найдешь на пути. Человек, который не доволен тем, что у него есть, ну… скорее всего, он будет недоволен и тем, чего у него нет. — Мудрые слова. — Да. Так что иду молить ее о прощении – на коленях, если придется, а, зная ее, скорее всего, придется. А потом попрошу ее носить мой ключ и очень сильно надеюсь, что она скажет «да». — Я думал, ты собирался в Министерство? Колл покрутил головой и с силой почесал в затылке. — Я долгое время собирался, но, думаю, есть много способов изменять мир. Моя мать говорила мне… быть лучшим человеком из тех, кем смогу стать. – Его глаза неожиданно увлажнились, он засмеялся, потянул за ремешок на шее, и что-то стукнуло у него под рубашкой. – Жалко, что мне понадобилось так много времени, чтобы понять, что она имела в виду. Но в конце концов я понял. Надеюсь, не слишком поздно. Ну, так ты заходишь? Рэйт поморщился, глядя на окно, и прокашлялся. — Нет. – Когда-то он этого парнишку презирал. Теперь он ему завидовал. – Думаю, твое дело вперед. — Не будешь снова бодаться? Рэйт поводил сломанным носом. — Я уже не так рвусь бодаться, как раньше. Удачи тебе. – И он хлопнул Колла по плечу. – Я вернусь завтра. Но знал, что не вернется.
Был вечер, и тени в доках становились все длиннее, по мере того как Мать Солнце медленно опускалась над Скекенхаусом. Последние лучи блестели на стекле в руке Рэйта. Бутылочка, которую дала ему Мать Скаер, теперь пустая. Было предсказано, что ни один человек не сможет убить Гром-гил-Горма, но несколько капель в кубке вина с этим справились. Колл был прав. Смерть ждет всех нас. Рэйт тяжело вздохнул, сжал руку в кулак и поморщился от застарелой боли в сломанных костяшках. Кажется, со временем боль должна стихать, но чем дольше ее чувствуешь, тем она сильнее. Дженнер тоже был прав. Ничто не заживает до конца. Он был меченосцем короля и телохранителем королевы, он первым бросался в битву и был гребцом в геройской команде. Теперь он не понимал, кто он. Не понимал даже, кем хотел бы быть. Он умел только сражаться. Думал, что Мать Война принесет ему славу, блестящую кучу колец-денег и братство стены щитов. Но она забрала его брата и не дала ничего взамен, кроме ран. Он обхватил себя за больные ребра, почесал грязные бинты на обожженной руке, сморщил сломанный нос и почувствовал, как по лицу расходится тупая боль. Вот к чему приводят сражения, если не помрешь. Голод, боль и одиночество перед кучей сожалений выше головы. — Не получилось, да? – Колючка Бату глядела на него, уперев руки в бока. Оранжевое сияние Матери Солнца светило ей в спину, так что он видел лишь черный силуэт. — Как ты узнала? – спросил он. — Что бы там ни было, ты не похож на человека, у которого получилось. Рэйт выдохнул из самого нутра. — Ты пришла, чтобы насмехаться или чтобы убить меня? В любом случае не буду тебе мешать. — Так получилось, что ни то, ни другое. Колючка медленно села, свесив длинные ноги с причала рядом с его ногами. Она некоторое время молчала, нахмурив покрытое шрамами лицо. Подул ветер, и Рэйт стал наблюдать, как два листа гоняются друг за другом. Наконец она снова заговорила: — Жизнь непростая штука для таких, как мы, да? — Непростая. — Те, кого коснулась Мать Война… – Она уставилась на сверкающий горизонт. – Мы не знаем, чем заняться, когда наступает черед Отца Мира. Что делать тем, кто сражался всю жизнь, когда закончились враги. — Мы сражаемся сами с собой, – сказал Рэйт. — Королева Лаитлин предложила мне мое старое место Избранного Щита. — Неплохо. — Не могу его принять. — Вот как? — Если останусь здесь, то видеть буду только то, что потеряла. – Она уставилась в никуда, на ее губах появилась грустная полуулыбка. – Бренд не хотел бы, чтобы я чахла. Этот парень не был ревнивым. Он хотел бы, чтобы из пепла полезли новые побеги. – Она хлопнула по камням. – Так что Отец Ярви отдал мне Южный Ветер. — Солидный подарок. — Не думаю, что в ближайшее время он куда-то поплывет. А я собираюсь спуститься на этом корабле по Священной и Запретной, до самого Первого из Городов, а может, и дальше. Если отправлюсь в ближайшие несколько дней, думаю, успею до льда. Так что собираю команду. Мой старый друг Фрор – кормчий, старый друг Досдувой – шкипер, а старая подруга Скифр выбирает курс. — Для такой недружелюбной женщины ты поистине благословлена друзьями. – Рэйт смотрел на золотой блеск воды, пока Мать Солнце садилась позади них. – Значит, погребешь прочь и оставишь свою печаль здесь, в доках? Желаю удачи. — Я не особо верю в удачу. – Колючка смачно шмыгнула носом и плюнула в воду. Но не ушла. – В тот день я узнала кое-что ценное. — Что мой нос ломается так же легко, как и любой другой? — Что я из тех, кому иногда надо сказать «нет». Она искоса посмотрела на него. – Это значит, что я из тех, кому нужен поблизости тот, у кого кишка не тонка сказать мне «нет». Не много таких вокруг. Рэйт поднял брови. — Да уж, меньше, чем было раньше. — Я всегда найду применение злобному мелкому ублюдку, и заднее весло у меня свободно. – Колючка Бату встала и протянула ему руку. – Ты со мной? Рэйт удивленно моргнул. — Ты хочешь, чтобы я пошел в команду к той, кого всегда ненавидел и которая чуть не убила меня пару дней назад, чтобы уплыть за полмира ото всего, что я знал или хотел, не обещая ничего, кроме тяжелой работы и плохой погоды? — Ага, все так. – Она ухмыльнулась. – А что, у тебя отбоя нет от предложений получше? Рэйт разжал кулак и посмотрел на пустую бутылочку. Потом перевернул ладонь и уронил бутылочку в воду. — Да нет, в общем-то. Он принял руку Колючки и поднялся на ноги.
Последние комментарии
4 часов 35 минут назад
4 часов 38 минут назад
2 дней 11 часов назад
2 дней 15 часов назад
2 дней 17 часов назад
2 дней 18 часов назад